|
|
Макс Брэнд
Всадники равнин
Глава 1. СОСТЯЗАНИЕ
Это был знаменательный день для Росса Хейла. Вся округа знала об этом. Встав рано утром – а ночью накануне он почти глаз не сомкнул, уж можете не сомневаться – он поглядел в зеркало, чувствуя себя необычайно бодрым, словно помолодевшим сразу на десяток лет.
Надел свой лучший костюм, с неудовольствием отмечая про себя, что сюртук блестит на локтях. Затем вышел во двор и впряг в повозку единственную пару лошадей. Эти две тощие коняги с понуро опущенными головами производили довольно удручающее впечатление; им едва хватало сил на то, чтобы еле плестись по дороге, волоча за собой повозку и поминутно при этом спотыкаясь, но Росс Хейл имел ещё обыкновение время от времени садиться в седло и разъезжать по холмам с инспекцией своих владений.
Россу было ужасно стыдно в столь великий день появляться перед всеми в таком убогом наряде, и ему оставалось утешать себя лишь мыслью о том, что окружающие отнесутся к этому с пониманием. Вся округа знала о пари, заключенным между Россом и Энди Хейлом одиннадцать лет назад, и теперь всем не терпелось поскорее узнать, в чью же пользу будет решен этот спор.
Не вдаваясь в излишние подробности, лишь заметим, что одиннадцать лет назад в доме Энди Хейла, где именно в тот момент находились его жена и жена Росса, случился пожар. Несмотря на отчаянные попытки спасти несчастных, обе женщины сгорели заживо. И оба брата остались в одинаковом положении: оба одинакового возраста (ибо они были близнецами), оба овдовели в один и тот же день, и у обоих осталось по сыну, которые были одногодками.
Наступила зима, время, когда они обсуждали друг с другом, какой жизнью теперь придется зажить им и их мальчикам, строили планы на будущее, каждый по своему представляя себе будущее для своего ребенка. По мнению Энди Хейла выходило, что у человека в этой жизни был всего один-единственный путь, и поэтому сам он признавал только его, считая делом стоящим. В доказательство своей точки зрения им приводились следующие аргументы:
– Только дурак станет жить в городе, когда есть возможность убраться подальше от него. Нет, все разумные люди стараются обосноваться на природе. Почему? Да потому что здесь и народу меньше, и дышится легче. Вот почему люди умные уезжают из городов. А если так, то где ещё найти более обширные просторы, как не здесь? Где еще, скажи на милость, есть такие горы, как у нас? Или лучшие пастбища для скота и лошадей? А?
И Энди Хейл, самым прекрасным образом вписывавшийся в окружавший его мир, решил, что сына своего он будет воспитывать в этом же духе, чтобы и тот пошел по его стопам, повторив от начала до конца весь путь, что был пройден до него отцом. По его настоянию юный Чарли Хейл ходил в ту же самую покосившуюся школу-развалюху, где и сам он в свое время выучился грамоте. Энди позаботился также и о том, чтобы сын не задержался в школе ни минутой дольше того времени, что когда-то провел за учением его отец.
– Мне этого хватило, чтобы выйти в люди. А раз так, то и моему мальчику будет вполне достаточно того же! – открыто заявлял он во всеуслышание, обращаясь ко всему миру вообще – и к своему брату в частности, так как начало великому состязанию между ними уже было положено.
Взгляды на жизнь Росса Хейла в материальном смысле отличались от убеждений его брата-близнеца. Росс не мог выразить словами, чем именно его не устраивала работа на пастбище. Он не имел ничего против того, чтобы выезжать туда; в каком-то смысле он был ковбоем – и помимо всего прочего так ловко управлялся с оружием, что за неимением лучшего вполне мог бы зарабатывать себе на жизнь охотой. И все же, будучи в целом вполне доволен жизнью, где-то в глубине души он подозревал, что существует некий призрачный горизонт, за которым открывается путь в совсем другой мир. И этот путь, подобно Млечному Пути в ночном небе, уводит в глубины человеческой души и ума.
Сам Росс Хейл не имел никакого представления о том, куда может завести человека неутолимая жажда знаний, но ему очень хотелось, чтобы его сын прошел через это, познав на собственно опыте то, о чем сам он никогда даже мечтать не мог. Поэтому он принял великое решение, что юный Питер Хейл должен поступить в школу, где его бы подготовили к поступлению в Восточный университет.
Он обратился за советом к Кроуэллу, состоятельному ранчеро, который в присущей ему уверенной манере высказал свое мнение по этому поводу:
– На всей земле есть лишь одно-единственное место, в котором американский мальчик может получить надлежащее образование, достаточное для последующего поступления в самый лучший университет Америки. Это, конечно же, школа Хантли. К тому же есть лишь один университет, лучший из лучших во всей Америке. Но об этом уже не мне говорить и не тебе слушать, потому что, если твой парень будет учиться в школе Хантли, то он наверняка узнает его название ещё до того, как закончит обучение.
Итак, дело казалось решенным, но уже при ближайшем рассмотрении сути проблемы, ранчеро столкнулся с первыми трудностями. Образование в Восточных Штатах было удовольствием не из дешевых; за учебу необходимо было платить, и зачастую деньги приходилось выкладывать немалые. Но уж коль скоро Энтони Кроуэлл высказал свое мнение по данному вопросу, то никто из окружающих не осмелился бы подвергнуть сомнению его слова, хоть, сказать по правде, заслуги коротышки-Кроуэлла по части скотоводства были более чем скромны! А потому ни тогда, ни потом Росс ни разу не усомнился в целесообразности того выбора, который он сделал для сына.
Ему пришлось забрать из банка все свои сбережения, которые пошли на оплату первого года обучения в школе Хантли. Но как бы там ни было, а только сделав свой первый взнос, он впредь не расставался с мечтой о том, чтобы довести начатое дело до конца и таким образом оправдать уже потраченные деньги. Тем более что каждый последующий год учебы оказывался дороже предыдущего.
Он не мог позволить себе потратить лишних две сотни долларов на поездку на восток, чтобы повидаться со своим мальчиком, точно так же, как не мог выложить ту же сумму за то, чтобы выписать сына к себе на запад. Годы шли один за другим, деньги с поразительной быстротой исчезали из кармана Росса Хейла, и за все это время свидеться с Питером ему так и не довелось.
Сам же Питер, хоть ему к тому времени исполнилось лишь четырнадцать, знал цену деньгам, и не желая быть обузой, написал домой письмо, в котором сообщил, что знает множество различных способов урезать карманные расходы и устроить все так, что к моменту поступления в колледж у него набралась бы сумма достаточная для оплаты за стол и проживание – и тогда ему, отцу, останется платить только за обучение. Это письмо затеплило в душе ранчеро слабую надежду, и он поспешил показать послание мистеру Энтони Кроуэллу, игравшему роль своего рода оракула по части образования, и услышал от него следующее:
– Образование приносит двойную пользу, Хейл. Во-первых, оно дисциплинирует молодого человека, равно как обогащает его мышление совокупностью определенных научных фактов, развивая в нем полезные навыки к самостоятельным исследованиям в новых для него областях знаний, что может очень пригодиться в жизни даже после того, как он окончит школу. Но с другой стороны, учение позволяет хоть немного продлить ребенку детство, то незабываемое время, когда на его плечи ещё не легло тяжкое бремя взрослых забот. Когда он может радоваться жизни и не думать о том, что будет завтра. Он растет, набирается сил и, познавая мир, составляет собственное впечатление обо всем, что его окружает. Но если ты только заставишь бедного парня прокладывать светлый путь к знаниям собственным горбом, то может статься, что тяжесть будничных хлопот окажется непомерной, лишая его ощущения радости игры, атмосфера которой должна царить в школьных стенах. Ведь в школе не только овладевают знаниями. В первую очередь это то место, где мальчик получает начальный опыт жизни в коллективе, где он остается ребенком до тех пор, пока не придет время становиться взрослым – пока он сам того не захочет, Хейл. И это очень важно.
Росс Хейл не понял большую часть этой речи, четко уяснив себе лишь то, что Энтони Кроуэлл настоятельно не советовал позволять мальчику слишком утруждать себя. Этого было достаточно. Сам Росс Хейл ровным счетом ничего не смыслил в подобных вещах, и более того, как человек честный и бесхитростный он никогда даже не помышлял о том, чтобы претендовать на собственное мнение, не имея личного практического опыта в конкретной области.
А потому он немедленно отправился домой и засел за письмо к сыну, выдержав его в духе только что прослушанной им лекции, написав дословно следующее:
«Ни в чем себе не отказывай, трать столько, сколько нужно и не задумывайся о деньгах. Дела на ранчо идут очень хорошо. Живи в свое удовольствие и учись прилежно!»
Затем он поехал проведать своего брата, Энди, а заодно продать ему участок площадью в сорок акров, находившееся в юго-восточной части угодий – Энди уже давно упрашивал его уступить ему то поле.
Та решимость, с которой Энди и Росс взялись за воспитание сыновей, действуя в соответствии со своими взглядами на жизнь, пошла на пользу хозяйству Энди. Он изменил большинству своих прежних привычек, раз и навсегда покончив с жизнью беззаботного, разбитного шалопая, лишенного той серьезности и основательности, которые были присущи характеру его брата-близнеца. Увидев, на какие жертвы и ухищрения идет Росс ради своего сына, Энди мало помалу начал менять и свою жизнь. По прошествии нескольких лет – таково было одно из условий пари между Россом и Энди – они должны были привести своих сыновей к Уиллу Насту, местному шерифу, которому и предстояло вынести безоговорочный вердикт о том, кто из парней лучше – как человек и как гражданин.
Это было далеко неоднозначное состязание. Вне всякого сомнения по завершении обучения Питер Хейл возвратится домой умудренным различными науками, и Чарли Хейлу придется немало потрудиться, чтобы не ударить в грязь лицом. И для этого Энди Хейл сделал две вещи. Прежде всего он старательно пытался привить сыну трудолюбие, добиваясь того, чтобы тот добросовестно овладевал всеми навыками, какие только могут потребоваться ковбою и скотоводу в работе на пастбище. Кроме того он принялся расширять свое хозяйство, ибо задумка его была такова, чтобы к окончанию испытательного срока, Чарли предстал перед всеми преуспевающим хозяином большого ранчо, владельцем многочисленного стада и обширных пастбищ. Этим самым он сможет наиболее выгодно подчеркнуть все достоинства Чарли, равно как его умения и успехи на скотоводческом поприще.
Вот так Энди, прежде свободно и порой довольно бездумно соривший деньгами, стал крайне прижимист и бережлив, и со временем дела его понемногу пошли в гору – что было, несомненно, результатом трудолюбия и хозяйской рачительности. К тому же он был везуч, и любое дело в его руках спорилось. Язвы и болезни обходили стороной его стадо. Стоило ему только посеять что-нибудь на своих полях, и урожай пшеницы и ячменя удавался на славу. К тому же ему всегда удавалось продать свой товар с наибольшей выгодой, а самому покупать все по самой низкой цене.
– Сам не знаю, как это получается! – говорил Энди Хейл, радуясь собственной сметливости и будучи весьма доволен собой. – Кажется, пока что все просто замечательно!
Росс Хейл считал себя некоторым образом причастным к наукам, и теперь пришло время показать свою ученость.
– Ты продался ради прикосновения Мидаса! [1 - По легенде фригийский царь Мидас испросил у богов дар превращать в золото все, к чему он прикасался. (Здесь и далее примеч. перев.)] – заметил он вслух.
Глава 2. ПРОЦВЕТАНИЕ ДЛЯ ЭНДИ
Энди не знал, кто такой Мидас и при чем тут его прикосновение. Но по насмешливому тону брата он заключил, что это, должно быть, нечто неприличное, и поспешил ответить тем же, сказав в ответ что-то очень обидное. Покорность и смирение никогда не были главной добродетелью Росса Хейла, и вот так, слово за слово, обмен любезностями продолжился, приведя, в конце концов, к тому, что братья расстались, окончательно разругавшись, и их отношения навсегда утратили былую доверительность.
Нет никаких сомнений в том, что широта натуры вполне позволяла Россу Хейлу взирать без зависти на до неприличия процветающее хозяйство Энди, но только ничего поделать с собой он не мог. К тому же примерно в то же самое время Эндрю женился во второй раз, что, на взгляд Росса, было лишь ещё одним несомненным подтверждением невероятной удачливости брата. Ведь, в конце концов, содержание жены тоже стоит денег. Росс Хейл был уверен, что у брата денег куры не клюют. Более того, всякий раз отправляясь в город или же возвращаясь обратно домой, Россу приходилось проезжать по дороге, проходившей неподалеку от дома Энди, и с каждой такой поездкой он подмечал что-то новое – какой-нибудь очередной штришок в картине безмятежного благополучия и комфорта, каким окружал себя его брат.
Это мог быть участок нового забора, или же очередное, новое тавро на шкуре коров, мирно пасущихся в бескрайних лугах – Эндрю имел обыкновение пополнять поголовье своего стада, скупая скот в соседних хозяйствах, приходящих в упадок или же уже разорившихся. Возможно, порой слишком бросались в глаза свежевыкрашенные стены дома или амбара – какое мотовство, переводить краску на амбар! – или же видневшаяся вдали крыша ещё одного нового, только что выстроенного навеса. Владения ранчо Эндрю неуклонно продолжали прирастать новыми угодьями. Процветающее хозяйство требовало под себя все больше и больше земли! Энди арендовал многие акры под люцерну, возделываемую им в небольших орошаемых долинах среди предгорий, благодаря чему его ранчо стало крупнейшим производителем люцерны во всей округе. К тому же в самый разгар зимы он занимался тем, что скупал оголодавшие стада у отдаленных хозяйств, где холода не пощадили и без того скудных пастбищ. И уже очень скоро эти, казалось бы, безнадежно отощавшие и вконец обессилевшие коровы, которых с превеликим трудом удавалось перегнать к нему на ранчо, отъедались и снова становились упитанными. В хозяйстве Эндрю даже костлявые доходяги обрастали мясом, каждый фунт которого приносил ему хорошие деньги, а уж Энди знал, когда лучше всегда выставить стадо на продажу, чтобы получить за него высшую цену.
Владения Энди стремительно разрастались, чтобы отвечать с каждым днем возрастающим хозяйственным запросам. Скупать все подряд было не в его правилах; вместо этого он прикупал понемногу – уголок здесь, уголок там, когда кто-нибудь из соседей оказывался в затруднительном положении и нуждался в наличных деньгах. Благосостояние Эндрю также неуклонно росло, и вот уже городские банки соперничали между собой за право вести дела этого выгодного клиента, и каждый из них был готов предоставить ему ссуду в любом размере и всего под шесть процентов.
– Когда-нибудь его это погубит! – мрачно и с горечью в голосе говаривал Росс Хейл. – Страсть к деньгам поглотит его, подобно голодной акуле! Как брат я не могу оставаться в стороне, и мой совет должен уберечь его от беды!
Принарядившись, одев все самое лучшее – как будто бы едет на смотрины новой жены Эндрю – Росс отправился к брату со своей душеспасительной миссией и заодно собираясь лично удостовериться в правдивости слухов о том, что Энди якобы закладывает фундамент под новый амбар, рассчитанный на хранение трехсот тонн сена. На поверку это оказалось чистейшей правдой; он застал Эндрю за работой, когда тот помогал рабочим укладывать фундаменты под новую постройку. Часть фундамента была уже уложена и полностью готова для продолжения строительства – а сваи-то бетонные!
Росс Хейл во все глаза глядел на это великолепие, и острые зубы черной зависти безжалостно терзали его сердце. Здесь же он сходу и откровенно высказал брату то, что собирался сказать, для пущей убедительности предостерегая его, по его собственному выражению, от «денежных акул» и порока стяжательства. Поначалу Эндрю слушал его, сосредоточенно хмуря брови, затем качая головой и улыбаясь. Наконец он положил руку Россу на плечо.
– Я ни минуты не сомневаюсь в том, что ты желаешь мне только добра, – сказал он, – и мне даже в голову никогда не пришло бы, что ты явился сюда из зависти, Росс. Ты желаешь мне добра, и именно поэтому твои слова должны стать предупреждением для меня. Хочу сказать тебе, что ты иногда бываешь прав, и очень многие порой всю свою жизнь работают на банк, а не на себя. Но только не я, Росс. Нет, это не мой случай. Я кое-чему научился за все это время, и скажу тебе, что и впредь, до тех пор, пока мне не изменяет рассудок и память, я буду брать ссуду у банков. Почему? Потому что мне нужен капитал, которого у меня нет. Деньги мне нужны для того, чтобы при удобном случае вложить их в дело. Когда до меня доходят слухи о том, что где-то выставляют на продажу сотню голов никчемных, подыхающих от голода коров, то я должен быть готов выехать немедленно на место и расплатиться наличными, чтобы купить это стадо для себя. Своих денег для этого у меня нет. На свои кровные гроши мне удалось бы сторговать лишь его ничтожную часть. И тогда банк дает мне ссуду под шесть процентов. Но весь фокус-то в том, что у меня появляется возможность получить с этих денег в виде навара ещё сто процентов прибыли. Взять хотя бы недавний пример: в прошлом ноябре я прослышал, что в Сотрелл-Вэлли продается стадо из восьмидесяти заморенных голодом доходяг – у прежнего владельца не было никакой возможности спасти их.
Что ж, заняв деньги у банка, я купил их. А теперь смотри, что из этого получилось! По прошествии десяти месяцев я продал то стадо. Восьмерых спасти так и не удалось, все зашло слишком далеко, хотя я старался изо всех сил. Зато семьдесят две коровы уцелели.
И в результате они принесли мне две с половиной тысячи чистой прибыли! Вот так-то, старина! Несколько дней тому назад я полностью расплатился с банком. И сверх того, положил туда две с половиной тысячи, но это не надолго. Очень скоро эти деньги мне понадобятся. Нет никакого смысла оставлять их в банке под столь мизерный процент. Так что я заберу их оттуда и пущу в дело, пусть работают!
Это было уже выше всякого понимания Росса Хейла. Он видел, что столь серьезные хозяйственные операции, всегда казавшиеся ему делом хлопотным и в высшей степени сложным, в представлении его брата выглядели всего-навсего пустяковой затеей, не требовавшей много сил, и теперь он уже не мог отделаться от ощущения, что время наделило Эндрю новой, невиданной силой. Осмелиться играть по-крупному – это же надо, получить две с половиной тысячи чистой прибыли с одной единственной сделки и говорить об этом так спокойно, как будто речь идет о какой-то ерунде – для Росса Хейла было равнозначно тому, что играть с огнем! Он благоговейно поглядел на Эндрю, но несмотря на все старания в душе его все же затаилась злоба.
– Ну что ж, Эндрю, – проговорил он, наконец, – я, конечно, в этих делах не разбираюсь. Но все равно, желаю тебе удачи и всяческих благ.
– Спасибо, – сказал Энди, – и позволь мне дать тебе один небольшой совет – если хочешь подзаработать немного деньжат, то вот у Дарема как раз…
– Пошли они все к черту! – перебил брата Росс Хейл. Ему было за что проклинать Даремов, ибо некий недуг странным образом стремительно уменьшал поголовье его стада.
– Что ж, – примирительно сказал Энди, – это твое дело. А как там дела у Питера?
Лицо Росса Хейла расплылось в широкой улыбке, а глаза торжествующе засияли. Но он попытался сделать свой голос как можно более небрежным и невыразительным.
– Да вот, слышал тут о нем недавно от людей. Кто-то из его знакомых передал для меня эту вырезку. Сам же Питер ни словом не обмолвился о том, что про него уже пишут в газетах!
С этими словами он извлек из кармана сложенную вырезку из газеты, довольно потертую на сгибах, в которой говорилось о том, как команда школы Хантли одержала убедительную победу над командой школы Уинрейвена в футбольном матче со счетом два один, и все это благодаря самоотверженной игре шестнадцатилетнего Питера Хейла. Орудуя могучими плечами, он прорвался сквозь кордон полузащитников, увернулся от удара ногой, и сделав блистательную пробежку, забил гол. Затем он снова прорвался вперед и с такой силой толкнул защитника, что тот выронил мяч, который тут же был подобран другим игроком из команды Хантли, и вот так был забит ещё один гол. Ходу самой игры было отведено минимум места, в основном же заметка была посвящена блистательным достижениям Питера Хейла. Его имя также фигурировало и в огромном, бросающемся в глаза, заголовке. А в самом начале заметки целый длинный параграф был посвящен тому, как на спортивном небосклоне зажигаются новые звезды.
Энди Хейл дважды прочитал это послание от начала до конца, и когда он протянул листок обратно, губы его чуть заметно поджались.
– Ну и дела, Росс! – растроганно сказал он. – Даже и не знаю, гордиться ли мне тем, что у меня такой племянник, или же завидовать тебе, что у тебя растет такой сын. Конечно, мне за своего Чарли тоже стыдиться не приходится, но только вряд ли о нем тоже вот так напишут в газете!
Обернувшись, он взглянул на сына – статного, крепкого, загорелого красавца – как раз в тот момент, как тот, пришпорив коня, пронесся галопом мимо и скрылся за углом амбара.
– Ему только шестнадцать, но работает наравне со взрослыми, – сказал Энди Хейл. – Может быть он и не умеет складно говорить, как тому обучен твой мальчик, но выгоду свою туго знает, так что при случае ни за что не упустит! Мне не приходится краснеть за своего Чарли, хоть он и не забивает никаких голов!
И все-таки, возвращаясь домой тем вечером, Росс Хейл чувствовал себя победителем, пережившим великий триумф. Нет, угловой участочек ему все же пришлось уступить Энди, но зато в то же время он смог хотя бы немного погреться в лучах славы Питера и поделиться своей великой радостью с другими. И этого было вполне достаточно! Потому что теперь, возвращаясь обратно в безрадостный дом, к холодному очагу, он чувствовал, что эти лишения не напрасны. И тем вечером он вошел в свою сырую спальню и заснул безмятежным сном, набираясь сил для того, чтобы принять на свои плечи бремя сыновней славы.
Глава 3. ВЫБЫВШИЙ ИЗ РЯДОВ
Успехи же Питера в науках были куда скромнее его спортивных заслуг. Осенью он блистал на футбольном поле, где его достижения были поистине впечатляющими. Зимой он играл за сборную команду школы в хоккей. Весной он входил в состав бейсбольной девятки; а летом пересаживался на весла, отстаивая честь школы Хантли на соревнованиях по гребле на «восьмерках». Все это получалось у Питера наредкость здорово, и время от времени известия об этом доходили и до Росса Хейла, издалека гордившегося спортивными достижениями сына, от которого его отделяли многие и многие мили гористых пустынь, и каждая весточка о котором подобно райской музыке услаждала отцовский слух и тешила его тщеславие.
В учении же успехи Питера были чуть выше среднего – а по началу и вовсе ниже этого уровня – но и это положение дел хоть и медленно, но неуклонно выправлялось. Далеко не все было гладко, имелись и свои камни преткновения. Питер не писал длинных писем, и вообще, был скуп на слова, но однажды в одном из своих посланий к отцу он все же посетовал на жизнь, проклятием которой стала никак не дающаяся ему латынь. Но вскоре на его голову обрушилась ещё большая напасть – греческий! Оба этих предмета едва не сжили бедного Питера со свету, но после упорной и продолжительной борьбы, он все же вышел победителем и из этой схватки.
Когда же Питеру пошел семнадцатый год, все как будто начало мало-помалу налаживаться. Учение стало даваться легче. На спортивной площадке ему по-прежнему не было равных, и в восемнадцать лет он блестяще закончил свое обучение, находясь в зените славы – ещё бы, капитан футбольной команды и загребной в школьной команде гребцов. Даже в знаменитой школе Хантли ему удалось взойти на блистательную вершину школьного Олимпа!
Наступила осень, и сердце Роса Хейла трепетало в радостном предвкушении чего-то очень хорошего. Будучи не в силах сдержать порыв охватившей его отцовской гордости за сына, он написал Питеру письмо:
«Пит, сынок, я знаю, что ты ходишь в колледж для того, чтобы получить образование. Но я скажу тебе другое: мне было всегда очень приятно узнавать о твоих успехах в спорте. Мне не дано понять, какие спряжения могут быть у греческих глаголов и для чего они нужны. Но зато я могу себе представить, что такое прорвать оборону противника в футболе. Пит, мальчик мой, меня очень радуют твои успехи в изучении наук, но ещё больше я горжусь твоими спортивными заслугами – и в особенности на футбольном поле. О тебе часто пишут в здешних газетах, и все наши знакомые читают их – надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду!»
Вряд ли Питер вообще сможет в полной мере понять это! Ведь он не знал, что ещё один огромный участок из владений их старого ранчо был продан Эндрю Хейлу, а на оставшуюся землю была оформлена закладная на довольно жестких условиях. А впереди было ещё целых три мучительно долгих года, отделявших его от долгожданного завершения обучения!
Первый год, проведенный Питером в колледже, принес Россу Хейлу ещё больше славы. Он играл за команду первокурсников; в сборную команду колледжа «Кримсон» принимались студенты, начиная со второго курса. Но и выступая в команде первокурсников, Питер Хейл играл поистине блестяще, внося смятение в сердца противников! В свои восемнадцать лет он весил около ста девяноста фунтов, но был так ловок и быстр, что первый удар всегда был за ним. Неизменно с блеском прорывая защиту противника, Питер с легкостью нагонял завладевшего мячом игрока, не говоря уже о тех моментах, когда, перехватив высокий крученый пасс на лету, он делал великолепные пробежки через все поле, уворачиваясь и продираясь сквозь кордоны защиты, как молния пронзает затянутое грозовыми тучами небо!
Кроме футбола он продолжал заниматься греблей и легкой атлетикой, добившись заметных достижений в каждом из этих видов спорта. Сердце Росса Хейла переполнялось ожиданием следующей осени, когда его мальчик сможет наконец войти в университетскую сборную. И вот тогда-то к нему уже придет настоящая слава!
Наступила очень, но заметок о Питере Хейле в прессе почему-то не появлялось – кроме одной-единственной и довольно странной строки, промелькнувшей как-то в одной из газет:
«Футбольная команда „Кримсона“ не так сильна в наступлении, как ожидалось ранее. Симпсон, оказавшийся в числе неуспевающих студентов, лишился права представлять „Кримсон“ на осеннем футбольном турнире этого года. Кроме того, блистательный Хейл, на которого по результатам его выступлений за команду первокурсников возлагались большие надежды, не выйдет на поле из-за полученной травмы».
И все.
Росс Хейл оседлал коня и провел полночи в седле, чтобы добраться до города и послать телеграмму:
Насколько серьезна травма и когда сможешь снова играть?
Отец.
Спустя два дня пришел ответ.
Через месяц или два. Ничего серьезного.
Пит.
Это несколько успокоило Росса Хейла. И все же, ему не давала покоя мысль о том, что травма, выведшая его мальчика из строя на целый два месяца, была, скорее всего, нешуточной. Он выждал ещё неделю, а затем отправился к Кроуэллу, чтобы поделиться с ним своими сомнениями.
– Так ты что же, – сказал Кроуэлл, – разве не знаешь, что случилось с твоим мальчиком?
– Боже ты мой, мистер Кроуэлл! – воскликнул ранчеро. – Вы говорите так, как будто все это слишком серьезно!
– Серьезно? – переспросил Кроуэлл, и Хейлу показалось, что он как-то очень странно посмотрел на него. – Вообще-то, наверное, могло быть и хуже! – поспешно добавил он.
– Да, – согласился ранчеро, – в конце концов это вывело его из строя всего на пару месяцев.
– И это все, из того, что он написал? – поинтересовался Кроуэлл.
– Да, – честно признался Хейл.
Кроуэлл что-то тихо пробормотал себе под нос и поспешил отвести глаза. Похоже, он был немного взволнован. И тогда Росс Хейл возвратился к себе на ранчо и начал терпеливо ждать.
Наступил конец октября, затем ноябрь, а в газетах по-прежнему не было ни строчки о возвращении Питера в команду!
Это был тяжелый удар судьбы, но ведь, в конце концов, впереди у Питера были ещё целых два года учебы в университете, и, вообще, что Бог ни делает – все к лучшему. Пусть за время этого вынужденного перерыва его мальчик окрепнет, наберется сил и получше подготовится к тому, чтобы с наступлением следующего сезона войти в историю университетского футбола, затмив собой всех остальных. А поэтому Росс Хейл набрался терпения и стал дожидаться следующего года. Время от времени до него доходили небольшие утешительные весточки. Самой отрадной новостью было сообщение о том, что в начале лета Питер сделал большие – просто потрясающие – успехи в овладении знаниями. Но странное дело – Питер отчего-то забросил греблю, да и в бейсбол тоже больше не играл!
«Я берегу силы для футбола!» – писал Питер.
Но и третий курс оказался ничем не лучше предыдущего. Наступил октябрь, а об успехах Питера на футбольном поприще по-прежнему ничего не было слышно. Тогда Росс Хейл написал письмо тренеру университетской команды
– тому самому легендарному Кроссли – задавая ему вполне закономерный вопрос: «Почему мой мальчик не играет? Ведь он делал такие успехи! Может быть, он не подходит для вашей команды?»
Некоторое время спустя – а на дворе тогда уже стоял ноябрь, и футбольный сезон был уже завершен! – Росс Хейл получил долгожданный ответ. Письмо оказалось довольно длинным, и все, от начала до конца, было написано от руки самим Кроссли, собственноручная подпись которого красовалась в конце последней страницы!
Там были такие слова:
«Питер вполне пригоден для того, чтобы играть за университетскую команду. На сегодняшний день он является самым способным и сильным игроком команды нашего колледжа. Мы очень сожалеем, что не можем задействовать его в игре. Но травма ноги оказалась слишком серьезной, и все тренировки закончились неудачей.
Но даже если Питеру впредь будет не суждено отстаивать на футбольном поле честь университетской команды, вы имеете право знать о том, что мы, все те, кто внимательно следил за его игрой в составе команды первокурсников, считаем его очень способным спортсменом и одним из самых замечательных и результативных, по моему мнению, нападающих. Он обладает поистине железной волей. Но вы, как его отец, несомненно и сами знаете об этом.
Со своей стороны мне хотелось бы добавить лишь следующее: Иногда большие разочарования, пусть даже в мелочах, лишь закаляют мужчину и придают ему сил и решимости».
В этом письме о Питере было написано ещё много добрых слов. Но факт оставался фактов – в футбол он в том сезоне так и не сыграл. А Энди Хейл лишь пожал плечами и как бы между прочим заметил с улыбкой:
– Что-то, Росс, твой Пит и в этом году, похоже, не спешит всех удивить!
– Ничего, подожди следующего года, и тогда увидишь, что он обязательно побьет все рекорды! – в ответ огрызнулся Росс.
Но и наступление следующей осени не принесло сообщений возвращении Питера Хейла в команду.
Осиротевшая команда выходила на футбольное поле, отстаивая честь знаменитого «Кримсона», переживая не самые лучшие времена. Старшие ребята старались вовсю, а новички же, казалось, лишь отбывали время на площадке. Конечно, вне всякого сомнения, в этой команде было место для такого игрока как Питер Хейл. Его отец не находил себе места, зачитываясь разделами спортивной хроники газет, выходящих в восточных штатах газет, и ждал, ждал, в душе проклиная все на свете, готовый пожертвовать всем только ради того, чтобы Питер появился на площадке в составе команды «Кримсона» и отыграл хотя бы период, хоть пять минут! Но этим мечтам так и не суждено было сбыться. Питера упорно никуда не приглашали!
Вслед за безрадостной осенью наступила тревожная и безысходная зима. Дважды Росс отправлялся в банки, и дважды банки отказывались иметь с ним дело. Они уже по горло сыты его обещаниями, все это они слышали и переслышали, и вообще, ни о какой ссуде больше не может быть и речи. И плевать они хотели на то, какие огромные проценты он согласен заплатить. Он продал большую часть своего стада. Сам же жил лишь на хлебе и молоке, время от времени разнообразя свой рацион зайчатиной – когда из винтовки удавалось подстрелить зайца. Мебель оставалась лишь в двух комнатах – на кухне, куда он перетащил свою кровать, и в комнате Питера, где все оставалось так, как и в тот далекий день, когда Питер уехал из дома.
Остальные комнаты дома были совершенно пусты. Конечно, продавая мебель в магазины, торгующие подержанными вещами, на то, чтобы получить за неё хорошую цену руссчитывать не приходилось; но какие-то деньги выручить все же удалось. Но даже после этого наскрести необходимую сумму казалось делом совершенно невозможным.
«Судя по сумме, указанной в твоем последнем чеке, – написал ему в своем письме Питер, – боюсь, что в последнее время дела у нас на ранчо идут не слишком хорошо. Так что если необходимо, я за неделю могу скопить достаточно денег, чтобы доплатить недостающее».
Одиннадцать лет назад Росс Хейл начал претворять в жизнь свой великий план, и сдаваться теперь, когда до конца осталось уже совсем немного, он был не намерен. Зажав в кулаке последний доллар, он отправился играть в покер, и в тот вечер его выигрыш составил пару сотен. Все деньги до последнего гроша он отослал на Восток. Этого его мальчику должно хватить. Это был последний, завершающий рывок. Так что теперь можно уже и перестать суетиться и начать пожинать плоды своих трудов!
Глава 4. ВЕЛИКИЙ МОМЕНТ
Теперь вы понимаете, откуда всей округе было известно о том, что значил этот день в жизни Росса Хейла. Все также знали – даже газеты об этом писали – что юный Питер закончил обучение, показав отличные знания по всем предметам, что, по всей видимости, в «Кримсоне» считалось куда более важной заслугой, чем футбол, хотя редакторы спортивных страничек, похоже, все-таки не разделяли этого мнения.
И ещё Росс Хейл получил ещё одно письмо от легендарного Кроссли.
Уважаемый мистер Хейл:
Конечно, на протяжении последних трех сезонов нашей команде очень не доставало Вашего сына на футбольном поле, но зато теперь Вы можете сами убедиться в том, что он не терял времени даром, и им была проделана огромная работа, которая имеет куда большее значение для всего нашего колледжа и него самого, и по своей весомости не идет ни в какое сравнение с теми результатами, каких он, возможно, смог бы добиться на спортивной площадке!
Желаю Вам больших успехов. Из Вашего сына вырос отличный, поистине замечательный человек. В жизни я никогда ещё не встречал парня лучше него.
Сам сверхзанятой Кроссли нашел время, чтобы написать ему это по-доброму трогательное, душевное письмо! Росс Хейл был на седьмом небе от счастья, и даже почти простил Питера за то, что тому так и не суждено было стать великим футболистом – ведь всему виной травма, разве не понятно? Сам великий Кроссли сказал свое веское слово, и это было важнее всего! Интересно, что будут говорить скептики теперь, когда он покажет им вот это письмо?
Все друзья и знакомые с готовностью верили тому, что он говорил – все, кроме Энди Хейла. У того были свои причины сомневаться – потому что пройдет ещё совсем немного времени, и его сыну придется предстать перед шерифом, стоя рядом с Питером Хейлом. А уж тогда всяк имеющий глаза, да увидит – и не получится ли так, что взгляд Уилла Наста все же остановится на молодом атлете, который к тому же умеет говорить по-иностранному, и помимо всего прочего ещё и читает, по крайней мере, на двух мертвых языках! Ему не давала мысль о том, сможет ли Чарли выдержать подобное сравнение?
Конечно, Чарли был статен, силен и широк в плечах. И разве во всей округе найдется ловкач, кто мог быстрее и лучше него уложить на землю годовалого бычка? Он обладал деловой хваткой, и наступит время, когда ему придется взять в свои руки бразды правления быстро расстущим отцовским хозяйством и самостоятельно вести все дела. И все же, будет ли он, по мнению Уилла Наста, столь же ценен для общества, как этот потрясающий Питер Хейл, на обучение которого Росс Хейл угробил полжизни и все свое состояние?
Не даром говорится, что посеешь, то и пожнешь, а после таких трудов можно ожидать благодатной жатвы. И теперь, похоже, все эти усилия окупились сторицей. Со всех концов страны на учебу отбирались тысячи студентов – лучшие из лучших. И даже среди них этот выскочка Питер Хейл сумел проявить себя. Мало того, что он добился впечатляющих спортивных достижений, так ведь и в учебе тоже сумел преуспеть – или, по крайней мере, сильно выделиться из общей массы, что, в общем-то, одно и то же.
Ну а он сам, Энди Хейл, чем он пожертвовал ради сына? Занимаясь подготовкой наследства, он просто находил новые пути добывания денег и работал на совесть, с желанием и большей отдачей, чем когда-либо прежде. Росс Хейл удалился от дел; его слабая, измученная душа не принимала мысли о том, чтобы заняться бизнесом всерьез. Но вот Энди был готов бросить жизни вызов, и принялся действовать с невиданным доселе рвением. На протяжении всех прошедших одиннадцати лет он трудился не покладая рук, превосходя самого себя. И если даже все это и затевалось им исключительно во благо сына, разве не для того он так долго шел к конечному результату своей работы, чтобы потешить собственное тщеславие? Он не мог без страха думать о том дне, когда Питер Хейл возвратится домой. Так что изо всех обывателей, устремившихся на станцию в ожидании поезда, Энди, пожалуй, пребывал в самом скверном расположении духа.
Что же касается самого Чарли, то улыбка никогда не сходила с его загорелого лица, а взгляд сверкающих глаз был таким же открытым как всегда. Было достаточно одного взгляда на него, что бы с уверенностью сказать, что такой человек не может таить на сердце злобы. Если горожане и смотрели в радостном предвкушении в даль, где вскоре должен был показаться поезд, то справедливости ради следует заметить, что они также с удовольствием поглядывали и на сына Энди Хейла.
Условия состязания были известны всем, так что теперь обыватели с ревностным интересом следили за его исходом. Они знали, что Чарли Хейл был наделен всеми теми качествами, чего только можно было ожидать от юноши, чье детство и юность прошли на Западе, с той только разницей, что всем этим он обладал, пожалуй, даже в большей степени, чем остальные. Он вырос на преуспевающем ранчо, под чутким отцовским руководством познавая на деле разные хозяйственные премудрости. Он обладал бесспорной деловой хваткой, хорошо разбирался в коровах, знал их повадки, а также и то, как на всем этом делать деньги; и ещё знал, как наилучшим образом использовать пастбище в зависимости от времени года. Кроме того, он был красив и статен; отлично держался в седле, метко стрелял и никого не боялся. Питеру Хейлу придется порядком постараться, чтобы опередить своего соперника!
Подъехав к станции, Росс Хейл обнаружил, что на платформе уже собралась довольно большая толпа, хотя до прибытия экспресса оставалось ещё много времени. Люди продолжали прибывать, спеша присоединиться к остальным, но ему почтительно уступали дорогу.
Например, когда у ближайшей коновязи не осталось свободного места из-за оставленных здесь шарабанов и легких двухместных колясок, то Том Рэнсом отвел упряжку своих лошадей в сторону, чтобы освободить место отцу возвращающегося домой героя. А когда Росс Хейл поднимался вверх по ступенькам станционной платформы, толпа расступилась перед ним, так, чтобы он мог беспрепятственно пройти вперед. По пути ему время от времени приходилось останавливаться – например, для того, чтобы взять сигару, протягиваемую одним из приятелей, обменяться рукопожатиями с другим, перемолвиться словом с третьим.
Взгляды окружающих были обращены к нему, и он видел восторг и восхищение в их глазах. Люди были готовы не обращать внимание на то, что его костюм был далеко не новым, как будто чувствуя, что и это тоже служило лишним доказательством тех стараний, непомерных усилий и жертв, на которые ему пришлось пойти исключительно ради того, что бы дать сыну приличное образование.
Собравшиеся исподволь поглядывали также и на Энди Хейла, и тогда их лица заметно суровели. И дело вовсе не в том, что они имели что-то против Энди Хейла, но только по сравнению со столь положительным примером, поданным его братом, теперь могло показаться, что Энди едва ли не продал душу дьяволу. Он отдал предпочтение деньгам; Росс Хейл же, напротив, в первую очередь позаботился о духовном благополучии для своего сына.
Справедливости ради следует заметить, что Чарли Хейл был одним из самых лучших работников на всем пастбище; у него была верная рука и рассудительности ему тоже было не занимать – но и все же сравнивать его со столь ученым и знаменитым кузеном было бы, право, просто глупо.
Будь у Энди Хейла и его сына чуть больше самолюбия и чуть меньше мужества, они наверняка почувствовали бы скрытое осуждение в обращенных к ним взглядах, и поспешили бы исчезнуть из толпы, но отец и сын выстояли, с улыбкой взирая на происходящее. Хотя не стоит забывать, что чужой успех, выходящий за рамки обычного везения, вряд ли может рассчитывать на снисходительное благодушие со стороны окружающих. Только слепой не мог увидеть, как за эти одиннадцать лет Энди Хейл проделал путь от обыкновенного погонщика до всеми уважаемого гражданина, которому радушно улыбались банкиры, а представители окружных властей вежливо интересовались его мнением, которое затем время от времени цитировалось местными газетами – которые могли как сделать человеку имя, так и запросто очернить его.
Был здесь и старый МакНэр – высокий, могучий старик с умными голубыми глазами и квадратной челюстью. Улыбнувшись Россу Хейлу, он сжал его руку в своей широченной ладони.
– Слушай, Росс, – сказал он. – Твой сын – самый завидный жених во всей округе, а моя дочка – первая красавица! А что если нам с тобой их поженить, а?
Довольно неловко было говорить об этом в присутствии самой девицы, которая, залившись румянцем, тут же обернулась к отцу и погрозила ему пальцем, умоляя замолчать. Но Росс Хейл заметил, что испытывала она при этом скорее смущение, чем гнев.
– Черт побери, Рут, – продолжал МакНэр ещё громче, чем прежде, – ведь ты и в самом деле первая красавица, и хотел бы я посмотреть на того, кто посмеет возразить, что это не так. Но у нас таких дураков нет! А, парни?
Набычившись, он огляделся по сторонам, встречая в ответ только улыбки. Даже те высказывания, которые показались бы совершенно непростительно со стороны любого другого человека, воспринимались как должное, если они исходили из уст МакНэра, личности известной в местных кругах. К тому же Рут МакНэр и в самом деле была хороша собой, так что вряд ли кто-либо из собравшихся на перроне мужчин осмелился бы сказать нечто такое, что могло бы её так или иначе обидеть.
Девица смущенно отвернулась, а Росс Хейл отправился дальше, и ему казалось, что солнце в небе светит ярче, чем всегда, как-то по-особенному празднично. И даже витавший в воздухе терпкий запах дегтя теперь представлялся чем-то изысканным, нежнее аромата самых прекрасных цветов.
Теперь уже было слышно, как монотонно гудят железные рельсы. Он посмотрел на восток, окидывая взглядом тонкую линию горизонта над холмами, где деревья вплотную подступали к бледно-голубому небосводу, и увидел струйку далекого белого дыма. Она сливалась с пушистыми облаками, плывшими над землей. Затем откуда-то издалека дважды пропел паровозный гудок, и вскоре показался нос локомотива, вынырнувшего из-за поворота, тащившего за собой поезд, который описал плавную дугу, оказываясь, наконец, на прямом участке пути и набирая скорость, спеша поскорее прибыть на станцию.
Затем поезд убавил ход. Раздался скрежет тормозов. Со всех сторон слышались громкие, взволнованные голоса, тонувшие в оглушительном грохоте. Чем больше они говорили, тем больше возрастало витавшее в воздухе напряжение. Самые невероятные слухи и жгучее любопытство не давали никому покоя, и теперь пришедшие на станцию жители Самнертауна, повинуясь единому порыву, невольно подались вперед.
Великий момент наступил. Росс Хейл глядел на то, как паровоз замедляет ход и, наконец, останавливается совсем. Он пытался заглядывать в окна, но глаза как будто затянуло пеленой. Вздохи и нетерпеливый шепот толпы – все, что осталось от царившей на перроне всего мгновение назад шумной суматохи, становились все тише и смолкли совсем. Воцарилось молчание, и всеобщее внимание теперь было приковано исключительно к Россу Хейлу и его сыну.
Глава 5. КРУШЕНИЕ НАДЕЖД
В дверях вагона появился Док Мюррей, местный богатый ранчеро. Легко спрыгнув с подножки, он огляделся вокруг и приветственно взмахнул рукой, принимаясь раскланиваться со знакомыми, замеченными им в толпе, решив, очевидно, что столь пышная встреча устроена специально в его честь. Но никто не обратил внимания на богатенького Дока Мюррея, который внезапно осознал, что он вовсе не был центром картины, а лишь только заслонял собой его! И тогда, смущенно краснея, он поспешно отошел в сторону, исчезая в толпе встречающих.
Росс Хейл улыбнулся. Наступил тот самый долгожданный момент, стоивший ему одиннадцати лет каторжного труда, исковерканной жизни и разоренного хозяйства. Теперь у него за душой не оставалось ничего, кроме воспоминаний о своем прежнем существовании. Так что если этот торжественный миг кое-кому придется не совсем по душе – что ж с этим поделаешь? Да и разве не в этом ли и заключается высшая справедливость?
Один за другим пассажиры высаживались из поезда, смущенные пристальным вниманием застывшей в ожидании толпы. Они в замешательстве оглядывались по сторонам, словно пугаясь столь неожиданной встрече, а затем спешили побыстрее убраться восвояси. Как здорово, что его мальчик выйдет из вагона последним! Все шло просто замечательно!
Он был не первым из тех, кто увидел Питера. Услышав, как ахнула толпа, Росс с большим трудом взял себя в руки и, тряхнув головой, прогнал из глаз непрошенные слезы. Теперь над толпой он видел лицо единственного родного человека, по которому он так тосковал все эти годы. На губах застыла напряженная улыбка. И ещё в голове у Хейса промелькнула мысль, что он никогда ещё не видел, чтобы у спортсмена было столь бледное лицо.
Росс двинулся вперед, и люди расступались перед ним, давая дорогу. Но только отчего же в этот самый торжественный для него день все смотрят на него с нескрываемой жалостью?
Толпа расступилась, и он увидел своего Питера, стоявшего у вагона, из дверей которого выгружали его багаж – он стоял на краю перрона, ссутулив свои широкие, могучие плечи и опираясь на костыли. Он и в самом обладал торсом великана; но вот нижняя часть его тела казалась безнадежно изувеченной – вдоль ног тянулись железные скобы. Питер неловко двинулся навстречу отцу.
Бедный Росс Хейл вдруг отчетливо припомнил события последних трех лет. Вспомнил он и то, как талантливый юный спортсмен из школы Хантли вдруг загадочным образом выбыл из рядов футбольной команды. И ещё на память приходили отрывки из письма знаменитого тренера, великого Кроссли. Что ж, теперь все ясно без слов.
Он медленно направился навстречу Питеру, пройдя, как ему самому тогда показалось, ровно одиннадцать шагов – и каждый шаг давался с величайшим трудом, знаменуя собой один год, прожитый в лишениях и страданиях, какие ему только пришлось претерпеть ради вот этого момента. И воспоминание о каждом из прожитых в одиночестве годах, казалось, мучительно разрывало его душу на части.
Он проиграл; проиграл; проиграл! Вот он его герой, его гордость, его божество, его Питер – а на деле просто немощный калека, ползущий домой, выбравшись из-под обломков исковерканной жизни!
Он не чувствовал никакой жалости к Питеру; и себя ему тоже жалко не было. Бормоча что-то себе под нос – похоже, сам не зная, что именно – он спокойно поднял с земли чемоданы, которые Питер привез с собой. А затем, не глядя ни на кого, пошел прочь сквозь редеющую на глазах толпу.
Самым первым человеком, ретировавшимся с перрона был шериф Уилл Наст, тот самый, который вскорости должен был бы вынести решение о том, кто из этих двоих молодых людей может принести больше пользы их обществу. Остальные расходились в спешке. В голосе людей слышалось деланное веселье. Горожане вдруг разом начали припоминать о каких-то очень срочных и якобы очень важных делах, придумывая различные благовидные предлоги для того, чтобы развернуться и поскорее уйти.
Однако уйти незамеченными удалось далеко не всем. Время от времени в гуле голосов слышался тихий, приятный голос, когда Питер Хейл замечал и узнавал кого-нибудь из горожан. Он останавливался, чтобы переговорить с каждым из знакомых и обменяться рукопожатием, привычным движением перехватывая правый костыль другой рукой и ловко перенося весь свой вес на ногу, закрепленную в железной скобе. Слегка покачиваясь, он с трудом удерживал равновесие, но зато правая рука оказывалась совершенно свободной для приветствий.
Выглядел он неважно, производя впечатление больного человека. Его бледное лицо осунулось, под глазами залегли темные круги. Но голос был по-мальчишески звонок. Ему было что сказать каждому из своих знакомых, и вот так, с поразительной легкостью и непринужденно он переходил от одного к другому, направляясь к ступенькам на противоположной стороне перрона. К этому времени народу на станции почти не осталось. Зрители поспешили разъехаться по домам. А потому очень немногим суждено было стать вынужденными свидетелями произошедшего в следующий момент небольшого казуса.
Нашаривая костылями ступеньки, Питер не заметил, что одна из бетонных ступеней обвалилась. Раздался сдавленный возглас; костыли скользнули вниз, и тяжелое тело Питера с размаху рухнуло в пыль.
Двое или трое оказавшихся поблизости мужчин тут же бросились ему на помощь. Но он сам поднялся с земли, проявив при этом редкостную сноровку. При падении он не выпустил из рук костылей, и можно было только догадываться о том, какой огромной силой мог, должно быть, в свое время обладать этот великан. И не оставалось ничего другого, как поверить в правдивость давнишних историй о том, как на футбольном Питер блестяще прорывался сквозь кордоны защитников, словно ураган налетая на владеющего мячом игрока, демонстрируя свою неимоверную силу, доказательством которой могла послужить та легкость, с какой он, оперся на свои длинные, могучие руки, встал с земли, запорошенной пеплом, и старательно удерживая равновесие, снова встал на костыли.
Оглянувшись, его отец смотрел на суетившихся людей, но спешил прийти на помощь сыну. Он испытывал безумное желание запрокинуть голову назад и расхохотаться, и ему казалось, что если бы он и подбежал бы сейчас к Питеру, то наверняка не смог бы сдержать этот рвавшийся наружу безумный хохот, которого никто не должен был услышать!
К тому же и помимо него нашлось полно сердобольных помощников, принявшихся отряхивать пыль с одежды Питера. Он же с мрачным видом лишь сдержанно благодарил их. Россу Хейлу казалось, что сын его потерял всякий стыд и совесть, и принимал соболезнования окружающих со смиренной улыбкой вселенского великомученника, привыкшего к тому, что его все жалеют. Во всяком случае для него это день и в самом деле был чем-то сродни концу света!
Лишь одно он никак не мог взять в толк – то, что удар оказался таким неожиданным. Ведь вот только что он чувствовал себя королем, возвышаясь над всеми прочими жителями Самнертауна и его окрестностей. А уже в следующий момент от былого величия не осталось и следа – такое унижение, какая жестокая шутка судьбы!
Когда калека-великан добрался, наконец, до повозки, его отец уже дожидался его там. Он не собирался предлагать свою помощь до тех пор, пока его об этом не попросят, и к тому же ему было интересно посмотреть, как Питер будет залезать в повозку. Но на этот раз все получилось совсем не так неуклюже, как того можно было бы ожидать, так как Питер, балансируя на скованной железной скобой левой ноге, сначала уложил костыли, а затем, ухватившись одной рукой за верх колеса, а другой за сиденье, подтянулся и в следующий момент уже сидел на своем месте, стараясь отдышаться.
На стороннего наблюдателя, человека ничего не знающего о пределах человеческих возможностей, это, пожалуй, не произвело бы особого впечатления. Росс Хейл же был в этом деле человеком искушенным. В свое время он сам едва не стал калекой, когда его лягнул упрямый мул, которого он как-то раз попытался запрячь при тусклом свете фонаря незадолго до рассвета, и тогда на выздоровление ушло почти целых восемнадцать месяцев. И он знал, как тяжело подтягивать тяжелое тело на одних только руках! Собирая поводья и залезая в повозку, Росс мысленно представлял себе, каким Питер Хейл мог бы быть – каким он был прежде!
Когда-то его ноги были такими же сильными, как и руки. Значит, он был настоящим гигантом. Эх, если бы только тогда была бы возможность хотя бы однажды привезти его сюда, чтобы все в Самнертауне смогли бы увидеть его в зените славы – и уж тогда-то они прочувствовавли бы и поняли глубину произошедшей трагедии! Но нет, даже такой малости ему не было дано, и он своими глазами видел отвращение на лицах людей, спешившись поскорее покинуть станционный перрон – смесь отвращения и жалости – и это все, на что ему теперь оставалось рассчитывать!
Они ещё все припомнят ему; целых три года они выслушивали невероятные истории о несравненной удали великана-силача. И теперь все это выглядело лишь не более чем искусной выдумкой, лживыми байками, которыми отец и сын морочили им головы, чтобы скрыть ото всех неоспоримый факт, заключавшийся в том что жизнь и тело Питера Хейла были безнадежно исковерканы!
Росс хлестнул кнутом тощих, понурых мустангов, и поспешил поскорее выбраться из города. Позади осталось не меньше мили пути, когда он впервые взглянул на Питера, да и то мельком, краем глаза, отмечая про себя, что сын сидит с высоко поднятой головой, а его спокойный взгляд устремлен вдаль, на расстилавшуюся перед ними дорогу.
Питер первым нарушил затянувшееся молчание.
– Отец, тебе сейчас трудно. Все получилось гораздо хуже, чем я ожидал.
– Хуже? – переспросил ранчеро. – Хуже? – И он рассмеялся, но поперхнулся рвавшимся наружу хохотом и замолчал.
– Понимаешь, – спокойно продолжал Питер, – когда я увидел, что ты так ждешь от меня больших успехов на футбольном поле… конечно, после случившегося со мной я поговорил об этом со своим тренером и врачом. Они согласились, что будет лучше не разочаровывать тебя вот так сразу. Тогда они согласились, что есть один шанс из десяти, что я поправлюсь, и с ногами у меня будет все в порядке. И вот я понадеялся на этот шанс – как последний трус! А солгав однажды, потом уже не решался выложить тебе все начистоту. Я вводил тебя в заблуждение теми своими письмами. Даже позволил бедному Тони Кроссли писать обо мне то, что на самом деле совсем не соответствовало действительности. Прости его! Он хотел как лучше!
Это было отзвуком далекого и недосягаемого мира – в котором сын Росса Хейла вот так запросто обращался по имени к великому Кроссли – чьи фотографии то и дело мелькали на страницах газет. Росс Хейл сидел молча, не сказав ни слова в ответ, на протяжении всего пути до дома мысленно переваривая сей примечательный факт, не чувствуя при этом, однако, никакой радости или облегчения.
Глава 6. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Повозка катилась дальше, то и дело проваливаясь колесами в выбоины в колее, поднимая над дорогой облачка серой, легкой пыли, стелившейся по земле, и ранчеро казалось, что вслед за уже сказанным может последовать ещё что-нибудь. У этого разговора должно быть продолжение. В конце концов, должны же быть ещё какие-то объяснения, и Питер мог бы прямо сейчас, незамедлительно рассказать ему все как есть, от начала и до конца. И не важно, что решиться на признание всегда непросто; Питер обязательно сделает его!
Но Питер молчал. Похоже, он ожидал, что отец сам возобновит этот разговор. Так что Питер продолжал молча сидеть в повозке, теряя попусту время, а ухабистая дорога бежала вперед, с каждым мгновением приближая их к дому.
Взявшие было поначалу довольно резвый темп мустанги теперь плелись, понуро опустив головы и еле переставляя ноги, так как подковы на задних ногах у них уже давно стерлись от частых поездок по этой вечно пыльной дороге. Интересно, на протяжении вот уже скольких лет Россу Хейлу приходилось наблюдать извечную картину того, как эти коняги ненадолго останавливаются в том месте, где дорога идет в гору, а затем переходят на усталую рысцу, оказавшись перед спуском на противоположной стороне холма? И сколько раз он видел, как они замедляют бег или же спотыкаются на одних и тех же местах, и вдруг заинтересованно поднимают головы, учуяв сырость и прохладную свежесть воды, которой всегда веяло со стороны мельницы Мерфи и резервуара, до краев наполненного водой!
Питер Хейл был похож на молодого индейцы, и его отец не без горечи подумал о том, что, возможно, он не так уж много и потерял. Взять хотя бы то, что его Питер вовсе не был тем красавцем, каким мог бы стать. Или, может быть, и это тоже было последствием недуга? Сердце Росса Хейла было разбито, и теперь ему начинало казаться, что приключившееся несчастье не только лишило его сына физических сил, но так же исказило некогда миловидные черты его лица. Его квадратный, волевой подбородок, например, возможно и не придавал бы ему столь жестокое и суровое выражение, будь он чуть пополнее. И никто не обратил бы внимание на осунувшееся лицо и ввалившиеся глаза, если бы только под ними не красовались темные круги, оставленные беспросветными годами страданий.
Да, Питер страдал. Сомнений быть не может. Но и осознание этого не могло облегчить то бремя, под гнетом которого находилась душа Росса Хейла. Конечно, было бы грустно, если бы его сын вдруг оказался законченным идиотом, не способным осознать, как много он потерял, как много лишился из-за той роковой случайности!
– Расскажи, как это случилось? – спросил отец.
– Я был в горах вместе с Басситером – Диком Басситером. Это было летом после моего первого года в колледже. Мы с Бассистером учились вместе, а познакомились ещё в школе Хантли. Короче, мы были приятелями.
– Я этого не знал.
– Правда?
– Вообще-то, за все эти годы ты не слишком баловал меня своим вниманием и письмами!
Краем глаза он заметил, как Питер слегка повернул голову, заглядывая ему в лицо, и чувствуя на себе взгляд сына, Росс остался сидеть неподвижно, сосредоточенно глядя на залитую солнцем дорогу. Зубы крепко сжаты, и ни один мускул не дрогнул у него на лице под взглядом Питера.
– Ну так вот, – продолжал Питер своим тихим, бархатным голосом, – мы с Диком всегда были хорошими друзьями. Я довольно часто бывал у него дома. Был знаком с его семьей. И они меня тоже знали. Короче, все было просто здорово. Однажды мы купались в реке – знаешь, это была такая небольшая речка, которая протекала по землям поместья, принадлежавшего семейству Басситер. А ещё там было огромное озеро – на дальнем конце которого гремели водопады.
С нами была младшая сестра Дика, Молли. Она сказала, что ей хочется поплавать выше по течению, над водопадами, и тогда мы направились туда. Но достаточно было лишь однажды увидеть то место, чтобы понять, что затея это отнюдь небезопасная. На поверхности воды течение было ровным – ровным, но очень быстрым на глубине. Оно мгновенно подхватывало все, что только ни оказывалось в реке, тут же затягивало под воду и стремительно несло к водопаду.
Но предупредить Молли об этом мы не успели. Она, очевидно, твердо решила нырнуть в этом месте, польстившись на обманчиво спокойную речную гладь. Она бросилась в воду и поплыла, как вдруг течение подхватило её и понесло вниз.
Дик закричал и бросился вслед за ней. Но и ему не удалось справиться с течением. Я понимал, что шансов у меня практически никаких, так как Дик плавал лучше меня, гораздо лучше. Но не мог же я просто беспомощно стоять на берегу и бездействовать. Нужно было что-то делать. И тогда я бросился в воду.
– И тоже не смог справиться с течением? – мрачно спросил отец.
– Я был абсолютно беспомощен. От меня уже ничего не зависело. Я увидел, как девочку несет вниз по течению, к водопаду, и как потом она сумела ухватиться за каменный выступ и удержалась так. Я видел, как Дик протянул ей руку, и ей удалось подтащить его к себе. Оба они были в безопасности. Понимая, что не смогу добраться до них, я решил повернуть обратно к берегу и даже пытался грести. Но все напрасно. Мне не удавалось побороть течение ни на минуту. Оно было сильным, словно упряжка норовистых мулов!
Тут он замолчал, и Росс Хейл заметил, что его сын сосредоточенно смотрит на одинокое облако, низко плывшее по небу, купаясь в золотистых лучах солнечного света.
– А потом? – спросил отец.
– А потом меня швырнуло вниз с высоты водопада, и когда меня все-таки выудили из него, мои ноги оказались серьезно повреждены, как ты сейчас видишь и сами.
Вот и все. Стиснув покрепче зубы, Росс Хейл приготовился выслушать леденящие душу подробности. Такова уж привилегия инвалида – смаковать грустные детали недуга, приковавшего его к койке. Но к большому удивлению ранчеро, сын его, похоже, закончил свой рассказ и вовсе не собирался продолжать повествование.
Он упал вниз вместе с потоком воды, и больше не хотел говорить или вспоминать об этом. Переведя дух, Росс Хейл направил лошадей к воротам и передал вожжи сыну. Он видел, как сын окинул взглядом двор ранчо и дом, и заранее набрался мужества, ожидая услышать сакраментальную фразу, что, на его взгляд, должна была обязательно последовать вслед за этим.
Но ничего не последовало. Питер как будто не замечал того, что во дворе не осталось ни одного дерева. Все они были спилены прошлой зимой. Продавать было больше нечего, а за дрова удалось получить хорошую цену, да и Россу опять же не пришлось сидеть без дела. Тем более, что как раз в то время у Питера было особенно туго с деньгами, а этого вполне хватило на то, чтобы преодолеть кризис.
Тем временем лошади направились к конюшне. Вот он, его Питер, сидит на сидении впереди – его сын, его сокровище, награда за все его труды. Росс запрокинул назад свою большую голову и расхохотался, и в этом момент его было бы лучше не видеть и не слышать.
Лошади были быстро распряжены, и он заметил, что Питер, несмотря недуг, поразивший его тело, действовал бойко и уверенно, ловко управляясь с упряжью и быстро работая руками, сумев самостоятельно проделать добрую половину всей работы и после не забыв позаботиться о лошадях.
Отец наблюдал за этим с несвойственным ему мучительно-горестным злорадством. Он и подумать не мог о том, чтобы по возвращении сына домой задействовать его для такой ерунды. Это было окончательное крушение всех надежд. Они вышли из конюшни во двор. Можно было подумать, что проблемы со зрением у Питера были не менее серьезными, чем с ногами. Казалось, что он не замечает царившего кругом упадка и бедности; пустого сеновала на конюшне, где по полу было разбросано заплесневелое сено; прогнившей и готовой в любой момент обвалиться крыши и двери, висящей на единственной сломанной петле.
Хозяйство лежало в руинах; это было пепелище некогда процветавшего ранчо. Все состояние было спущено на обучение Питера. И что он теперь получит взамен? Это ещё предстояло узнать, так как на свете существует множество способов сделать деньги, и довольно часто людям, оказавшимся в гораздо худшем положении, чем их, удавалось все-таки сколотить довольно-таки неплохое состояние. Но сказать откровенно, ни на что хорошее отец Питера уже почти не надеялся.
Когда, покинув прохладный полумрак конюшни, они вышли на залитый ярким солнцем двор, на край желоба поилки опустилась ворона, сердито закаркав при этом в их сторону. Это переполнило чашу терпения Росса Хейла, и поддавшись внезапному порыву охватившего его гнева, он выхватил свой «Кольт» и выстрелил. Оба выстрела оказались мимо – один вспугнул ворону, тут же взмывшую в воздух, а второй последовал вдогонку, в то время, как птица поднялась высоко в небо.
Когда же Хейл собрался было уже убрать свое оружие, Питер взял пистолет у него из рук. Ворона поднялась довольно высоко над землей, и устремилась к конюшне, рассчитывая, очевидно, найти убежище под крышей. Питер выстрелил, целясь в парившую в небе черную точку.
Ворона шарахнулась в сторону, снижаясь на пол дюжину ярдов и гневно каркая. Затем она снова устремилась вперед, но прежде, чем ей удалось достичь спасительной крыши конюшни, прогремел ещё один выстрел. Сбитая на лету черная птица тяжело рухнула на землю.
Росс Хейл молча наблюдал за происходящим. И хотя он не сказал ни слова, забирая обратно свой пистолет, но все же обратил внимание на безразличное выражение на лице Питера.
– Прицел сбит вправо, – сказал Росс Хейл, когда они шли через загон, направляясь к дому.
– Сбит, – сказал Питер. – Наверное, поэтому-то я сначала и попал в крыло.
– Так ты что же, и в стрельбе себя уже успел попробовать? – поинтересовался ранчеро.
– Должно же у человека быть какое-то занятие для души. Тем более, что прочие виды спорта были уже недоступны для меня, – ответил Питер. – Так что за это время я успел выиграть несколько медалей, выступая за команды по стрельбе из винтовки и пистолета.
Он улыбнулся, глядя в глаза Россу Хейлу, и в его взгляде не было грусти.
Глава 7. НЕКОТОРЫЕ УСПЕХИ
Иногда требуется совсем немного, чтобы заставить нас пересмотреть свое отношение к людям и многим событиям. Ранчеро подумал о том, что первое впечатление бывает обманчиво, и, возможно, на эту мысль его навел пример меткой стрельбы сына, но только теперь он твердо решил для себя, что больше ничем не станет выказывать своего уныния. Он будет говорить со своим мальчиком обо всем на свете. А так как в жизни сына были и тяжкие, безрадостные дни, то он решил, что лучше всего завести разговор о тех великих моментах и успехах, сопутствовавших Питеру на футбольном поле.
– Слушай, Питер, – сказал Росс Хейл, – а вот изо всех дней на футбольной площадке, какой был самым удачным, запомнившимся больше всего?
– Для меня каждый такой день был, как праздник, – ответил Питер. – Я был большим, сильным и ловким. Мне нравилась игра. Я знал в ней толк.
Росс Хейл искоса взглянул на сына. Ему вдруг стало не по себе, и он благодарил судьбу за то, что поблизости не было никого из посторонних, кто мог бы услышать подобное откровение. Такая самоуверенность уж точно не нашла бы одобрения у жителей Самнертауна и близлежащих хозяйств и была бы сочтена за высшее проявление нескромности. Однако Питер, похоже, и не думал хвастаться. Он просто констатировал факт.
– Хотя, – продолжал свой рассказ Питер, – был один такой день, который для меня оказался удачнее и значительнее, чем все остальные счастливые дни вместе взятые. Это был день, когда футбольная команда школы Хантли играла тренировочный матч против команды бывших выпускников – перед началом осеннего турнира. И к тому же это был мой последний год в школе – ты, наверное, понимаешь, что это значит.
– Продолжай! – нетерпеливо сказал мистер Хейл, приготавливаясь выслушать историю о сыновней доблести.
– Знаешь, – сказал Питера, – развивался я очень быстро. Мне было восемнадцать. К тому времени у меня был уже и рост, и вес взрослого мужчины, а мускулы были сильными и крепкими, как никогда. Можно сказать, что спортом я занимался всю свою жизнь. Так что я выходил на ту игру, будучи в отличной спортивной форме.
Я был звездой в команде школы Хантли. Конечно, это ещё ни о чем не говорит, потому что сама по себе команда была не очень сильной. Но среди них я был самым лучшим. Меня считали самым грозным нападающим. Я сам принимал решения в зависимости от ситуации, складывающейся на площадке. Команды, с которыми нам приходилось играть, обычно предпочитали не связываться со мной, а поэтому как только ребятам удавалось завладеть мячом, я стремглав летел в сторону заветной линии.
А потом была эта тренировочная игра. Бывшие выпускники выпустили на поле не совсем обычную команду. Там были и не слишком расторопные, уже начинающие лысеть ветераны, и взрослые парни, только что окончившие колледж
– сильные, быстрые и несгибаемые, как стальные гвозди. Они играли, как одержимые и хорошо знали свое дело. Игрока, выставленного против меня, звали Кристиан. Тебе это имя ни о чем не говорит?
– Нет, – сказал Росс Хейл. – Рассказывай дальше!
Питер на секунду мечтательно задумался, а затем продолжил свой рассказ:
– За год до того Кристиан вошел нападающим во «Всеамериканскую сборную» [2 - «Всеамериканская сборная» – список лучших игроков футбольных команд университетов, по традиции ежегодно составляемая экспертами, начиная с 1889 года.] 1), не уступал мне по габаритам, и был к тому же старше на целых пять лет. К тому же у него было намного больше практического опыта и пять лет серьезных тренировок за время учебы в колледже. Перед игрой наш тренер сказал мне, что он не надеется на то, что мы выиграем у команды выпускников, но хочет посмотреть, что лично я смогу противопоставить Кристиану. Эта игра должна была стать своего рода экзаменом, проверкой на прочность в глазах выпускников – сколько результативных комбинаций удастся им разыграть на моем крае!
– Дальше! – выдохнул Росс Хейл. – Скажи, что справился с ним! Сбил спесь с этого нахала! Задал ему жару в первом же периоде, сынок!
Питер сочувственно взглянул на отца, не разделяя, однако, его энтузиазма.
– Когда игра началась, – продолжал он, – я был настроен самым решительным образом и старался изо всех сил. Но ты помнишь, как беспомощен я был, когда река несла меня к водопаду? Так вот, выйдя на поле против Кристиана, я оказался точно в таком же положении. Он, казалось, знал все мои уловки! И, видит Бог, был к тому же силен, как бык! Они начали разыгрывать свои комбинации. А когда я попытался прорваться, то Кристиан стоял намертво, как скала, один играя сразу за шестерых. Короче, я никак не мог справиться с ним. Они же играли в обход меня по моему краю, разыгрывая очень удачные комбинации. Мне было стыдно. Я боролся, старался изо всех сил, но все напрасно. За три периода им удалось забить три гола, и я ничего не смог с этим поделать. Тренер, бледнея, в ужасе глядел на меня, а в конце третьего периода он прислал игрока на замену – кажется, полузащитника – который подошел ко мне и сказал: «Тренер спрашивает, не хочешь ли ты отдохнуть?»
Конечно, это просто-таки взбесило меня. Четвертый период начался при ничейном счете. Это было обыкновенное везение. Сначала нам как-то удалось подобрать оброненный мяч; потом умудрились выбить мяч и удержать его, а после перехватили их пасс форварду. Так, в нашем активе тоже появилось три забитых гола, что и позволило нам сравнять счет! Поэтому, выходя на четвертый период, мы знали, что надо во что бы то ни стало, любой ценой, сдержать команду выпускников и не дать им выиграть больше ни одного очка. Закончить игру вничью, на большее мы и не рассчитывали.
Я обратил внимание на то, что игроки команды выпускников выглядели усталыми. Даже верзила Кристиан, и тот, похоже, основательно выдохся. Разумеется, он обладал всеми качествами хорошего футболиста, но к концу игры был уже далеко не в лучшей форме. В отличие от меня. Он измотал себя, гоняясь по полю за мной, стараясь выставить меня перед всеми в наихудшем свете. И вот нам впервые удалось завладеть мячом, и тогда я попросил защитника помочь мне. До окончания игры оставалось пять минут. И он рискнул. Я сцепился с верзилой Кристианом, и впервые за всю игру вышел из схватки победителем. На этот раз я оказался сильнее его. Кроме того, он уже успел продемонстрировать передо мной весь арсенал своих приемов и уловок. Видимо, уж очень ему хотелось опозорить меня перед всеми.
Во время той комбинации нам удалось продвинуться на три ярда. И, разумеется, это было достойно особого внимания, так как нам удалось потеснить на своем пути верзилу Кристиана. Толпа болельщиков бесновалась, и когда мы снова перешли в нападение, то нам удалось продвинуться ещё немного вперед. Обойдя Кристиана, мы впервые сделали положение «вне игры». Он бесновался, чувствуя собственное бессилие, но остановить нас было невозможно.
Я подумал о том, что если бы наши защитники бросились бы прямо на Кристиана, вместо того, чтобы пытаться его обойти, нам, возможно, удалось бы задержать его, и дело пошло бы вдвое быстрее. Я поделился своими соображениями с защитником, и он велел мне отойти назад. Мы произвели замену, место на моем крае занял другой игрок, а я вернулся назад, чтобы нести мяч – к этому трюку мы прибегали довольно часто.
Мой план состоял в том, чтобы сделать обманный маневр на другой стороне линии, но самолично завладеть мячом и тут же броситься в атаку на Кристиана. Все получилось как нельзя лучше. Продвинулись мы, конечно, не слишком далеко, потому что мне нужно было просто перейти через черту. Я снова и снова прорывал оборону Кристиана, и в конце концов он уже спотыкался и вообще нетвердо стоял на ногах.
Мы отбрасывали его назад, в дальний конец поля. Для меня это было очень радостное событие. Такова была моя месть Кристиану за то, как он обходился со мной в первой половине игры. Теперь же у него был растерянный вид новичка из школьной команды, которого по ошибке выпустили на поле и заставили играть.
Положение «вне игры» застало нас на тридцатиярдовой отметке, и я подал сигнал о начале последнего прохода. Я знал, что могу поймать мяч и броситься напролом, миновать преграду в лице верзилы Кристиана и забить гол. Оглянувшись, я взглянул на трибуны, и видел, что зрители встали. Бросив взгляд в сторону наших боковых линий, я увидел там своего тренера, того самого, который ещё совсем недавно интересовался, не собираюсь ли я пойти «отдохнуть». Он танцевал от счастья и был самым счастливым человеком на свете. Разумеется, ведь успехи команды и её техника игры, позволившая оттеснить назад Кристиана, будут признаны его заслугой, результатом его хорошей работы.
Затем, обернувшись, я взглянул на Кристиана и кивнул ему, давая понять, что стараюсь специально для него. Он неуверенно стоял, опустившись на одно колено и был очень бледным. Но даже хорошо понимая, что это конец, он и не думал сдаваться. Он был готов бороться до конца. Я подумал о том, что за все четыре года его учебы в колледже ещё никому не удавалось обойти его и забить гол. И затем мне в голову пришла другая мысль. Я видел, как центровой подхватил мяч и сделал пасс в мою сторону. Я подхватил его и бросился к Кристиану – а затем просто выпустил мяч из рук…
Питер мечтательно замолчал.
– Но зачем? Зачем ты это сделал? – мучительно простонал его отец.
– После игры Кристиан подошел ко мне и задал этот же самый вопрос. Разумеется, они тут же подхватили мяч. И игра закончилась вничью. Тогда я сказал Кристиану, что стоя с мячом в руках и собираясь забить гол, я вдруг вспомнил о том, что, в конце концов, это была всего лишь игра, а вовсе не смертельная схватка гладиаторов.
– Не понимаю, к чему ты клонишь! – воскликнул Росс Хейл. – У тебя была такая возможность прославиться, а ты добровольно упустил её.
– Кристиан тоже этого не понял, – сказал Питер. – Мне кажется, он подумал, что меня подвели нервы, будто бы я испугался предоставившейся возможности сделать что-то стоящее. Когда я сказал ему, что это только игра, он почему-то как будто смутился. А потом развернулся и отошел. Но для меня этот день был самым знаменательным, самым величайшим, хотя команда, очевидно, считала совсем наоборот. Все говорили, что я потерял форму. Да ладно, что было, то было!
– И это твой величайший день? Самый запомнившийся? – воскликнул Росс Хейл. – А как же тот матч, когда, ты забил три гола в…
Но Питер, казалось, не слушал его, мысленно предавшись воспоминаниям о былых временах, и отцу показалось, что в какой-то момент взгляд сына был исполнен отчаяния. Он не был уверен. Через мгновение от печали уже не осталось и следа. А затем их разговор был прерван приездом Энди Хейла.
Он порывисто вошел в дом, пребывая в подчеркнуто бодром и приподнятом настроении, словно боясь расслабиться и помимо своей воли чем-нибудь выказать свою жалость к теперешнему состоянию Питера. Он приехал, чтобы поздравить Питера с возвращением домой; пригласить их с отцом на обед в любое удобное для них время. И кроме того, чтобы извиниться за отсутствие Чарли, у которого не было никакой возможности принять участие в этом родственном визите.
– У Чарли сегодня собственное торжество! – сказал Энди. – Ведь Рут МакНэр согласилась выйти за него замуж!
Глава 8. НЕ У ДЕЛ
Итак, Рут МакНэр выходит замуж за Чарли Хейла!
После ухода Энди Хейла, Росс ещё некоторое время сидел молча, погрузившись в глубокие раздумья.
– Что ж, – сказал он наконец, – Чарли и раньше был не бедным, а теперь-то и вовсе богатеем станет – везучий, чертенок!
– Богатеем? – спокойно переспросил Питер.
– Ну да, его отец собрал ему приличное наследство. Уж его-то родитель не выбросил на ветер все свое состояние, как это сделал я. Отец Чарли сделал свое хозяйство самым зажиточным во всей округе. А я что, разве не рассказывал тебе о том, как Энди все это время упирался на своем ранчо?
– Ты мне об этом не писал, – сказал Питер, – но я могу догадаться об этом по тому, как выглядит дядюшка Энди. Похоже, он считает себя очень важной птицей!
– Считает, и, хочу тебе сказать, имеет на это полное право! Полное право! Свое хозяйство он поднял исключительно собственными силами, но все это – вся его работа – не идет ни в какое сравнение с тем, что они получат в приданное за Рит МакНэр!
– А она что, богатая? – поинтересовался Питер.
– У её папаши денег куры не клюют. Ты такого богатства в жизни не увидишь. Никогда.
– Миллион, что ли?
– Миллион? А сколько это? – переспросил Росс, пожимая плечами. – Нет, не думаю, что у него набралось бы добра на миллион. У него не так уж много мелиорированной земли, да и стадо не такое большое, но зато у него есть огромадные пастбища, на которых могло бы пастись в три раза больше коров, чем у него есть сейчас. А чего стоят другие предприятия старого МакНэра?! Например, одна компания из Денвера хочет купить право на пользование водой того большого ручья, что протекает по земле МакНэра. Но только речь идет не о праве на водопой для коров. Это же не тот случай. Они испрашивают разрешение на то, чтобы отвести немного воды, построить дамбу и получать электричество.
МакНэр пораскинул мозгами, и эта идея ему, видать, так понравилась, что он сказал, что даст свое согласие и позволит им устроить запруду, но с тем условием, что у него будет своя доля в этом предприятии. Они строят дамбу и выполняют всю работу, а он получает пятьдесят процентов акций. И компания беззвучно приняла его условия! Уже только это может сделать МакНэра миллионером. Но я привел этот пример лишь для того, чтобы наглядно показать, на какие высоты вознесется человек, женившись на наследнице МакНэра!
Он тряхнул головой и страдальчески протянул:
– Эх, Питер, было времечко…
– Что-что? – переспросил Питер.
– Нет, это я так. Не обращай внимания! – замахал руками Росс Хейл.
И тут его прорвало.
– Питер, неужели ты ничего не понял. Твой кузен станет самым значительным, самым влиятельным человеком во всей округе! Слышишь меня?
– Слышу, – подтвердил Питер.
– Черт возьми! – воскликнул отец. – И тебя это, похоже, ничуть не беспокоит!
– Беспокоит ли это меня? Конечно, нет. Я очень рад за кузена Чарли; только и всего.
– К черту кузена Чарли! А денежная сторона вопроса, стало быть, для тебя ничего не значит?
– Да зачем все это? – спросил Питер. – Меня бы вполне удовлетворил и скромный доход.
Отец утер пот со лба и наконец пробормотал:
– Конечно, есть много путей, которыми может воспользоваться образованный человек, чтобы сделать деньги, и с моей стороны было бы очень глупо это отрицать. Слушай, Питер, ты ведь, кажется, говорил, что у тебя склонности с юридическим наукам. Полагаю, ты мог бы стать адвокатом в Самнертауне?
– Стать адвокатом? – воскликнул Питер. – Отец, но для того, чтобы им стать, нужно учиться ещё целых три года после окончания общеобразовательного курса.
Мистер Хейл покачнулся и поспешил схватиться за спинку стула.
– Еще… три года? – задохнувшись, переспросил он.
– Да, по крайней мере, три.
– Еще три года! – повторил мистер Хейл и засмеялся каким-то очень странным смехом. – Но, может быть, ты все же готов заняться чем-нибудь другим. Вообще-то, сынок, ты никогда не писал мне много о себе, о своей учебе. Так откуда же мне знать, кем ты можешь быть, а кем нет?
– Это так, – согласился Питер. – Боюсь, что я не держал тебя в курсе своих дел.
– Когда девять лет назад я переломал ноги, – сказал Росс Хейл, – мне пришлось выложить за лечение почти полторы сотни долларов. Слушай, Питер, может быть ты можешь работать доктором, если уж на адвоката тебя не выучили. Доктора неплохо зарабатывают.
Питер покачал головой.
– Курс медицины вдвое длиннее курса юриспруденции, – сказал он. – Нужно проучиться четыре года, а затем ещё два года стажироваться в больнице. Еще шесть лет после окончания колледжа!
Ранчеро был обескуражен этим известием.
– Ладно, – пробормотал он, снова обретя, в конце концов, дар речи, – значит, на изучение законов и медицины нужна целая вечность! Но ведь хоть чему-то в университете все-таки должны учить, не так ли?
– Есть технические отделения, – сказал Питер, – где учат на инженеров и других специалистов в этой области.
– Добыча серебра, строительство мостов и тому подобные вещи! Замечательно! Надеюсь, ты выучился всему этому, Питер! – воскликнул отец.
– Меня никогда не привлекали точные науки, – сказал Питер. – Большинство ребят посещали, так называемый, общий курс. И я тоже.
– А что представляет из себя этот общий курс? – спросил отец. – Немного того, немного этого и ничего конкретного?
– Можно сказать так, – согласился Питер, очевидно, не замечая ноток агонии и горестного разочарования, появившихся в голосе отца. – Я ещё не знаю, чем именно я сейчас могу заняться. Может быть, стану работать учителем. Я могу преподавать в средней школе… греческий или историю… или латынь.
– Учителем! – вскричал Росс Хейл. – Учителем! В школе! И это мой сын?! Он рассмеялся нервным, дребезжащим смехом и опрометью выбежал из комнаты.
Сын же даже не попытался вернуть его. Оставшись в одиночестве, он выждал ещё какое-то время, понимающе глядя на голое, без штор окно, сквозь струились потоки солнечного света. Наконец, собравшись с духом, Питер направился к кладовой, задумав провести ревизию имевшихся в доме съестных запасов. Он нашел пустой мешок из-под сахара, остатки ветчины – в основном один жир, четверть мешка подгнившей картошки, фунтов пять-шесть грубой кукурузной муки, немножко соли и полфунта очень дешевого кофе.
Каждую из находок Питер оглядел самым внимательным образом. Когда с осмотром кладовой было покончено, он развернулся и проворно направился дальше по коридору, к двери своей комнаты. Здесь он отлично обходился и без костылей, обладая поразительной способностью передвигаться с помощью опоры, придерживаясь за неё руками – такой опорой вполне могли послужить стены коридора. Выбрасывая далеко вперед скованные железными скобами ноги, он быстро продвигался по корридору огромными, неестественно широкими шагами.
Оказавшись в своей собственной комнате он с той же тщательностью осмотрел каждую вещь; все было на месте. Комната осталась в точности такой же, как и прежде, когда он уезжал. Все в ней содержалось в порядке. В воздухе не было застоявшегося, нежилого запаха пыли и сырости, который неизбежно появляется в долго пустующих помещениях. Напротив, здесь пахло свежестью и дышалось легко; очевидно, комната достаточно регулярно убиралась и проветривалась. Это и стало ответом на все вопросы, не дававшие покоя Питеру.
Он медленно двинулся дальше, завершая свой обход старого дома. В какой-то момент у него появилось ощущение, что он бродит по пепелищу, среди голых останков уничтоженной пожаром постройки. Он помнил этот дом совсем другим – в жаркие летние здесь царила приятная прохлада, а зимой жарко горел огонь в очаге и было тепло и уютно. Теперь же все изменилось, во дворе ранчо больше уже не росли раскидистые деревья, в тени которых когда-то утопал их маленький домик, и не нужно было обладать сверхпроницательностью, чтобы понять, почему их спилили.
Все, что только можно было распродать, было распродано, а деньги пошли на оплату его учебы, книг и учебников и прочих расходов, которые он делал с такой легкостью. Другие тоже посылали своих сыновей на учебу в колледж. А он сам не задумывался о том, что все это время единственной его опорой был неискушенный в денежных делах отец, за душой у которого не было ничего, кроме этого небольшого ранчо.
Первые подозрения закрались к нему в душу, когда он увидел двух понурых кляч, запряженных в ожидавшую его на станции повозку, и выцветший старый сюртук отца. Вид дома и покосившаяся конюшня лишь красноречиво дополняли безрадосную картину царившей в хозяйстве разрухи. Хотя то, что довелось увидеть в самом доме, глубоко запало ему в сердце.
На заднем дворе раздался стук топора. Выйдя из дома, он застал отца за колкой дров. Но сухое дубовое полено было очень твердым, а топор оказался тупым, и к тому же руки Росса Хейла в этот день странным образом ослабели и предательски дрожали. Ни слова не говоря, Питер забрал у него топор.
Глава 9. ДЫМ ВОСПОМИНАНИЙ
– Так ты что, и топором можешь махать? – спросил Росс Хейл.
– Еще как! Гляди!
Было очень странно видеть, как Питер встал, расставив ноги, и для большей устойчивости вогнав в землю концы железных скоб, а затем обеими руками взялся за топор. Бревно было очень твердым, и до этого топор в руках Росса Хейла лишь беспомощно отскакивал от древесины. Теперь же, когда за дело взялся Питер, все изменилось. Самым же первым ударом он вогнал топор в дерево до половины лезвия; второй удар отколол полено толщиной в две человеческий руки. И с каждым новым ударом звон топора разносился по округе звонким эхом, похожим на ритмичные выстрелы из длинноствольной винтовки.
Росс Хейл изумленно наблюдал за каждым движением, глядя на то, как взлетает вверх и стремительно обрушивается вниз лезвие топора и думая… эх, а что бы было, не стань этот великан калекой…
– Этого хватит?
Большая дубовая колода была наколота на поленья среднего размера, вполне годившиеся для растопки плиты, и Питер стоял рядом, небрежно облокотившись на рукоятку топора и улыбаясь. Он взглянул на отца, но гордость на лице Росса Хейла соседствовала с выражением невыразимой словами тоски, и Питер поспешил отвести глаза.
Над землей начали сгущаться ранние сумерки, и по дороге в лучах догоравшего заката со скрипом и грохотом катилась тяжелая повозка, запряженная дюжиной ритмично покачивающих головами мулов.
– Повозка из каменоломни! – воскликнул Питер. И вдруг залился радостным смехом. – Неужели она, пап?
– Ну да, – подтвердил Росс Хейл. – А что в ней такого?
– Последний раз я видел нечто подобное одиннадцать лет назад. Уже почти и забыл, что на свете есть такие места, как каменоломни!
– Теперь не забудешь! – заверил его отец. – У них работа кипит вовсю, и дела идут хорошо, как никогда. С той только разницей, что возят оттуда уже отнюдь не камни! А кое-что поценнее. В той стороне нашли серебро. Так что теперь денежки льются рекой!
– Серебро! – воскликнул Питер. – В старых каменоломнях?
– Ага, серебро. И этот негодяй Джарвин…
– Старый Майк Джарвин?
– Да.
– А разве Майк со своей любимой бутылкой виски…
– А ты сам послушай! – перебил сына Росс Хейл.
В тишине вечера, над грохотом тяжелых колес и скрипом осей, плыл хриплый голос неведомого певца, возвещавшего своей песней, что якобы в Майо ждет его голубоглазая девица, к которой он обязательно вернется, преодолев на пути все океаны и горы.
– Это же Джарвин! – пробормотал Питер, все ещё улыбаясь и задумчиво качая головой. – А я-то думал, что старый прощелыга давным-давно спился. Так нет, поди ж ты, жив курилка, и орет так же громко, как всегда!
– Даже громче, потому что свои денежки он в прямом смысле копает из земли! К тому же теперь и каменоломни, и рудник находятся в его единоличном распоряжении.
– Все-все теперь его?
– Абсолютно.
– А что же случилось со старым Сэмом Дебни?
– В этом-то все и дело. Здесь многие задаются этим же вопросом. Но все, что осталось от Дебни – это его труп на камнях у подножия скалы. И удобное местечко на склоне, откуда он свалился – или же его столкнули!
– Убийство! – угрюмо заключил Питер Хейл. – Точно, это убийство!
– Люди говорят то же самое, но доказательств ни у кого нет. Все мы знаем, что старого Дебни убил Майк Джарвин. Но какой от этого прок, если мы не можем ничего доказать? Джарвин прибрал к рукам рудник. С каждым месяцем богатеет все больше и больше. В банке, небось, его деньги скоро некуда будет складывать. И работают на него человек сорок рабочих – не меньше.
– Сорок!
– Да, сэр, вы не ослышались. Он расплачивается с ними раз в месяц. Как раз сейчас везет денежки, чтобы выдать жалованье.
– Странно, что его до сих пор никто не ограбил.
– А кто станет связываться?
– А как же братья Баттрик или ещё кто-нибудь из местного ворья? Уж чего-чего, а жулья здесь всегда полно водилось!
– Точно, – согласно кивнул отец, – и, заметь, все они друг друга стоили. И братья Баттрик, надо сказать, ещё те проходимцы, а старого Майка Джарвина до сих ещё не ограбили – и никогда не ограбят впредь – хотя бы только потому, что с одной стороны его охраняет «Кольт» «Левши» Баттрика и винтовка Дэна Баттрика – с другой. А он платит им так щедро, что для них перерезать ему горло было бы непозволительной роскошью. Он ненавидит их за то, что они тянут с него денежки; а они, со своей стороны, презирают его за то, что он не платит им больше. Но отделаться от них он не может; боится. А они не станут убивать курицу, несущую золотые яйца. Теперь понимаешь?
– Веселенькая история! – сказал Питер Хейл.
– А то! Раз в месяц мы слушаем вопли этой свиньи, которая ползет в своем тарантасе по дороге и везет четыре или пять тысяч долларов золотом под надежной охраной Баттриков, сдувающих пылинки с этого борова, чтобы с ним, не дай Бог, чего не случилось.
Питер смотрел вслед удалявшейся повозке – маленький фонарь, раскачивавшийся позади, уже исчез из виду, хотя отдававшийся эхом грохот колес был все ещё отчетливо слышен. Затем он собрал наколотые дрова и проворно направился к ступенькам двери, ведущей в кухню. Отец не уставал поражаться ловкости сына. Он хорошо понимал, что после того ужасного несчастного случая, в результате которого Питер стал инвалидом, ему пришлось серьезно потрудиться над тем, чтобы побороть недуг, прибегая к помощи единственных доступных ему средств, а именно: незаурядной смекалки и огромной физической силы, сохранившейся в верхней части тела. Хорошая спортивная форма способствовала тренировкам, а гибкий и проницательный ум позволял со всей серьезностью подходить к проблемам и подсказывал возможные пути их разрешения. Теперь он с неподражаемой ловкостью взошел по ступенькам лестницы, ведущей к двери в кухню, неся при этом такую огромную охапку дров, какую сам он, Росс Хейл, пожалуй, никогда и с места-то не сдвинул бы.
Питер вошел в темный дом и стоя у плиты – словно колосс на глиняных ногах! – занялся приготовлением ужина, в то время, как его отец отсиживался по углам, пытаясь поддерживать веселенькую беседу, на собственном опыте убедившись в том, что, как уже давным-давно доказано людьми просвещенными, даже для того, чтобы правдиво солгать, без соответствующего таланта не обойтись.
На ум Россу Хейлу пришла ещё одна догадка, и чем дольше он наблюдал за сыном, тем больше убеждался в том, что Питер отлично понимал, каким унижением и разочарованием обернулось его возвращение домой, но все-таки он ничем не выдал своих чувств и не поддался им. Он сохранял спокойствие, держался с достоинством – и даже пробовал шутить!
Напряжение нарастало с каждым мгновением, пока Россу Хейлу, наконец, стало невмоготу выносить все это. И вот, в конце концов, он решил ретироваться. Сразу же по окончании ужина – если это можно было так назвать – он с готовностью принял предложение Питера, вызвавшегося помыть посуду, и вышел на улицу, где довольно долгое время бесцельно слонялся по двору в темноте ночи.
Позади себя он слышал, как оставшийся в кухне Питер затянул песню, и его голос отдавался гулким эхом в пустом, старом доме. Но отец знал, что все это веселье было напускным. На самом же деле душа Питера томилась под спудом такого безутешного горя, какого самому Россу Хейлу так и не было дано прочувствовать до конца.
Дело с мытьем посуды продвигалось довольно быстро. Когда все было закончено, Питер решил побыть ещё некоторое время в одиночестве, чтобы успокоиться самому. Он слышал тихие шаги отца, расхаживающего по двору, усеяному мелкими камешками. Ему тоже очень нравилось ходить, и было время, когда он проводил многие часы, расхаживая взад и вперед, напряженно думая над чем-либо, пока, наконец, нужная мыль не осеняла воспаленный ум. Теперь это простое удовольствие было ему не доспуно. Он устало опустился в большое кресло, стоявшее в углу кухни, вспоминая, как когда-то его дед просиживал здесь многие часы напролет, и вытащил старинную черную трубку, на стенках которой намертво запекся табачный налет. Он осторожно набил её.
Питеру казалось, что курение поможет ему отчетливее понять, на что пошел отец ради него. Это было своего рода самоистязание. Страдания Росса Хейла были не только физическими, но и душа его не выдержала и надломилась под тяжестью непомерной ноши, взваленной им на себя. Итак, он сумел пройти до конца, что за награда для человека, давно поставившего на себе крест! А очнувшись, огляделся по сторонам, с удивлением понимая, что не попал на небеса – а просто оказался отцом человека, которому, возможно, так и не суждено когда-либо снова встать на ноги.
Не находя себе места от отчаяния, Питер вынул трубку изо рта и закрыл глаза, нервно сжимая кулаки. Раздался громкий треск, и тут же жгучая боль опалила ладонь и большой палец руки. Его любимая и единственная трубка была сломана – раздавлена на тысячу мелких кусочков.
Он даже не чертыхнулся, а просто остался сидеть, глядя на небольшую дымящуюся груду обломков на полу перед собой и размышляя о том, под силу ли обыкновенному человека одной рукой сломать трубку, сделанную из толстого корня эрики, как это сейчас он сам сделал всего двумя пальцами – большим и указательным пальцем. Почувствовав отчаянное желание выйти на свежий воздух, он встал и направился к двери из кухни. По пути он заметил, как в темноте сверкнули стволы отцовских револьверов – Росс Хейл оставил их на кухонном столе. Питер остановился и взял в руки оружие. Это были хорошие пистолеты. Мужчины из рода Хейлов знали толк в оружии и умели обращаться с ним. Рукоятки револьверов были удобными и пришлись Питеру точно по руке. И тогда, сунув оружие за пазуху, он вышел из дома.
Глава 10. МАСТЕР ГРАБЕЖА
Несомненно, даже кошка наделала бы больше шума на пути к боковым воротам, пробираясь по угольному шлаку, которым была посыпана дорожка – сделано это было для того, чтобы земля не пылила летом и не раскисала от грязи зимой. Костыли Питера были подбиты толстой, пористой резиной, что делало его движения практически бесшумными.
Осторожно выскользнув за ворота, он вошел в темный загон. В голове у него уже созрел четкий план действий. Только бы удалось выполнить задуманное и возвратиться обратно прежде, чем отец ввернется в дом и хватится оружия.
Оказавшись в конюшне, из двух лошадей он выбрал ту, что была посправней, а значит, вполне способной выдержать внушительный вес седока – по крайней мере, так ему показалось. Питер быстро заседлал и взнуздал свою клячу. После случившегося с ним несчастья, он довольно много времени проводил в седле, и быстро приспособился к своему новому состоянию. Он вполне мог без посторонней помощи сесть в седло, и знал, как и что делать дальше.
Оседлав лошадь, он сунул ноги в стремена, закрепив их скобами с каждой стороны, и был готов отправиться в дорогу, с виду ничем не отличаясь от обычного всадника. Хотя если только допустить мысль о том, что лошадь споткнется и упадет вместе с ним – что ж, тогда Питеру придет конец! Но ему к риску было не привыкать.
Выехав на дорогу, он пришпорил усталого мустанга, направляясь к цели своего путешествия, но так и не заметив ни с какой стороны огонька костра. Скорее всего пьяный Майк Джарвин, руководствуясь одному ему известными соображениями и будучи по натуре человеком в высшей степени странным и непредсказуемым, решил не устраивать ночного привала, и ехать прямиком в каменоломни.
Он проехал без остановки около часа, а затем придержал лошадь. Откуда-то из темноты прямо перед ним доносился грохот тяжелых колес медленно катившейся повозки. Он снова пришпорил коня, и вскоре уже мог различать хриплые окрики возницы, правившего длинной упряжью мулов.
Над землей висело густое облако пыли. Темная громада груженной повозки медленно пыла на фоне звездного неба, и всякий раз, когда колеса попадали в выбоины на дне колеи, высокая груда ящиков и бочек поскрипывала и угрожающе кренилась.
Питер вынул из кармана большой шелковый платок и повязал его так, что свободный угол совершенно закрывал большую часть лица – нос, рот и подбородок. Широкие поля шляпы скрыли лоб и глаза. Он медленно пустил мустанга вперед, пока, не проехав рядом с повозкой, не поравнялся, наконец с широким, сделанным на заказ сиденьем, устеленным мягкими подушками. В середине маячила жирная туша Майка Джарвина, по бокам от которого темнели сухопарые силуэты двоих вооруженных людей.
– Эй! Кого ещё черти несут? – рявкнул один из охранников, устроившийся на переднем сидении, находившемся как раз чуть повыше головы Питера.
– Послание для Джарвина, – ответил Питер.
– Эй, Дэн, глянь-ка, есть там ещё кто? – приказал охранник своему напарнику.
– Нет, Левша, сзади никого не видно, – ответил Дэн.
– Что там ещё у тебя для Джарвина? – так же неучтиво, как и прежде, поинтересовался Левша.
– Новости с каменоломни.
– Что ещё за новости?
– Все написано вот в этом письме.
– В каком ещё письме?
Питер поднял руку, и Левша Баттрик наклонился к нему. В тот же миг широкая ладонь намертво сомкнулась вокруг запястья Левши; он и вскрикнуть не успел, как оказался сдернутым со своего места. Чем выше положение, тем больнее оттуда падать. Левша тяжело обрушился вниз и остался неподвижно лежать в пыли.
Едва успев разделаться с Левшой, Питер заметил, как в темноте блестнул ствол вскинутой винтовки, направленной Дэном в его сторону, и тогда он выстрелил, целясь чуть пониже. В ответ он услышал сдавленный крик и увидел, как Дэн Баттрик кувырнулся вперед, вываливаясь со своего места и исчезая в темноте.
Ему вторили испуганные крики возницы, правившего размеренно шагающей вереницей мулов и проклятья Майка Джарвина, теперь одиноко восседавшего на мягких подушках сидения.
– Что такое? Что происходит? Кто здесь? – верещал возница.
– Скажи ему, что все в порядке, Майк, – приказал Питер. – Ты меня слышал? Действуй!
– Ничего, придурок, это просто шутка! – выкрикнул Джарвин в темноту. – Занимайся своим делом, правь мулами!
После этого он обратился к Питеру.
– Хорошая работа парень. Что ты хочешь от меня? Может, тебе нужна работа?
Питер усмехнулся. Он слышал о коварстве и редкостном хладнокровии Джарвина, но на такое никак не рассчитывал.
– Не нужна мне работа, по крайней мере, сейчас, – сказал Питер. – И уж во всяком случае не та, какую, полагаю, ты хочешь мне предложить.
– Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебе предложить? – спросил Джарвин. – Если ты можешь в одиночку одолеть обоих Баттриков, значит, ты и с работой будешь справляться лучше, чем это получалось у них. И скажу тебе, приятель, я стану платить тебе столько же, сколько платил им, и …
– Держи руки так, чтобы я их видел, – сказал Питер.
– Конечно-конечно, – поспешно отозвался Джарвин. – Я и не думал ничего затевать против тебя, сынок.
– Хорошо, – одобрил Питера. – А теперь давай, раскошеливайся.
– Так что же, работа тебя не интересует?
– А что в ней интересного? – сказал Питер. – Да и сколько Батрики получали от тебя за нее?
– По две сотни в месяц – каждый!
– И ты согласен платить мне за двоих?
– Я платил бы тебе три сотни, парень. Верное дело! Более легкого заработка тебе нигде не нейти!
– Благодарствуем, – сказал Питер. – А теперь расстегни пояс и дай его мне.
Джарвин заскрежетал зубами.
– Виселица по тебе плачет! – объявил он.
– Это в том случае, если я не соглашусь работать на тебя, – поправил его Питер.
– Ограбить меня, а потом вести речь о какой-то работе? Боже, что за наглость! – воскликнул Джарвин.
– Работаю я днем, – сказал Питер, взмахнув рукой, указывая куда-то в темноту, давая понять, что где-то в той стороне находится его работа. – А этим я, так сказать, подрабатываю. Гляди-ка! Похоже, это твой возница!
Вороватая тень скользнула по казавшейся в темноте белесой стерне – бросив вожжи, возница кинулся наутек, безо всякого сожаления оставляя свою полную опасностей работу.
– Все они трусы и предатели! – сказал жирный Джарвин. – Ну вот, теперь я остался один!
– Но ты даже и не попытался выхватить пистолет, – заметил Питер.
– Потому что у меня его нет.
– Ты разгуливаешь без оружия?!
– При моем образе жизни носить оружие и уметь с ним обращаться – вернейший способ отправиться на тот свет, – сказал Джарвин. – Так что, сынок, я никогда не держу его при себе. Мои самые злейшие враги – а их у меня предостаточно – знают о том, что я никогда не держу при себе больших денег. Вот мой пояс. Посчитай деньги и затем спроси свою совесть, позволит ли она тебе оставить их у себя. Все, что было заработано честным трудом!
– А какая доля с этих честных денег причитается Дебни? – спросил Питер. – Может быть, ты как раз собираешься в преисподнюю, чтобы расплатиться с ним?
– Дебни? – переспросил толстяк. – Что ж, похоже, ты не просто мастер грабежа; ты настоящий историк, которому известно даже о том, как бедняга Сэм свалился со скалы!
– Да, Сэму тогда, прямо скажем, не повезло, – согласился Питер.
– Такова жизнь, парень. Такова жизнь! Так скажи, ты уже закончил со мной? Или, может быть, желаешь ещё пошарить по карманам?
– Ты слишком жирный для того, чтобы держать что-либо существенное в карманах брюк, – проговорил Питер, рассуждая вслух. – Нет, пожалуй, одного сюртука будет достаточно. Давай-ка его сюда!
Джарвин снова заскрежетал зубами, по сюртук снял.
– Рекомендую прислушаться к моему предложению, молодой человек; я согласен платить двойное жалованье, какое до этого получали Баттрики. Четыреста долларов в месяц, все будет твоим, и кроме того, возможность для приработка. Каждый из Баттриков уже выжал из меня по пять тысяч долларов.
Питер невольно вздрогнул.
– Десять тысяч долларов! – сказал он. – Это очень хорошая сделка, Джарвин. Вообще-то, я, возможно, ещё и наведаюсь к тебе в каменоломни, чтобы ещё раз переговорить об этом. Интересно, чем ты набил карманы этого сюртука, что так не хочешь с ним расстаться?
– Ничего в нем нет, кроме горя и неудач, – сказал Джарвин.
И он протянул сюртук, но в тот же момент Питеру показалось, что какой-то небольшой, темный предмет свалился с сиденья и бесшумно упал на землю. При свете звезд можно было заметить, как над колеей взметнулся небольшой фонтанчик дорожной пыли. Питер взял сюртук и, развернув коня, отправился восвояси.
– Ничего, Джарвин, ещё свидимся, – сказал он. – Спокойной ночи и счастливо оставаться!
– Ни стыда, ни совести! – запричитал Джарвин.
Его повозка продолжала катиться вперед, и огромная гора поклажи размеренно покачивалась, возвышаясь на фоне усыпанного звездами неба.
Глава 11. ЛУЧ НАДЕЖДЫ
Затем Питер вернулся, чтобы найти то, что ему было надо, и для этого ему даже не пришлось лишний раз слезать с коня. Нужное место было отмечено небольшой полосой в пыли; тогда он наклонился и подобрал с земли бумажник. Питер повертел его в руках, слыша ласкающее слух тихое шуршание, и не смог сдержать довольной улыбки.
Съехав с дороги, он пришпорил мустанга, выезжая в открытое поле и вскоре скрываясь в зарослях. Здесь он зажег несколько сухих веточек, и при дрожащем свете этого крошечного факела принялся разглядывать свое богатство. Довольно увесистый пояс был набит толстенькими золотыми двадцатидолларовыми монетами, уложенных рядком, одна к одной. Он заключил, что все это богатство весило фунтов сорок-пятьдесят, и пересчитав монеты, убедился что их оказалось ровно двести пятьдесят штук. Итак, эта часть добычи потянула ровно на пять тысяч долларов!
Но это было ещё не все. Открыв бумажник, Питер обнаружил в нем толстую пачку банкнот. И не удивительно, что толстый Джарвин расставался с бумажником с ещё большей неохотой, чем со своим набитым золотом поясом. Этот небольшой ворох государственных ассигнаций потянул на целых двенадцать тысяч долларов!
Это оказалось потрясением даже для Питера. Он снова пересчитал деньги. А потом принялся шарить по карманам сюртука, извлекая оттуда целый ворох расписок, ещё каких-то бумаг и прочей ерунды. Все это он сложил в седельную сумку, собираясь ознакомиться с находкой несколько позднее, на досуге. Что же касается сюртука, то он сжег его, воспользовавшись для этого своим догорающим костерком, после чего задержался в зарослях ещё на минуту, чтобы затушить последние дотлевающие угли и развеять пепел и забросить обуглившиеся останки материи в кусты. Затем он присыпал кострище сухой сосновой хвоей, оседлал мустанга и отправился в обратный путь.
Питеру подумалось о том, что ему следовало бы глянуть на то место, где остались лежать на дороге братья Баттрики, но интуиция подсказывала ему, что Левша, которого он одной рукой скинул с повозки, возможно, и потерял сознание, но не был серьезно ранен. Так что он придет в себя и сможет самостоятельно оказать помощь Дэну. Насчет Дэна Питер тоже не беспокоился. Потому что он целился довольно низко, и скорее всего, пуля задела ноги.
И тогда он направил коня прямиком на ранчо. Добравшись до конюшни, он был безмерно рад тому, что отец ещё не успел побывать здесь, и отсутствие лошади осталось незамеченным. Отыскав укромный уголок у дальней стены, Питер выбрал место для тайника под массивными, наполовину сгнившими балками фундамента, где и спрятал бумаги, отобранные у Джарвина. Что же касается денег, то их он прихватил с собой и поспешно направился к дому.
Стараясь двигаться как можно тише, Питер проскользнул через боковые ворота, а затем, обойдя вокруг дома, вышел к передней двери, чувствуя витавший в воздухе терпкий запах табака. Он видел силуэт отца, и тлеющий в темноте огонек его трубки, которой тот то и дело попыхивал.
– Привет! – окликнул отец.
– Привет, пап.
– Ну так что, все тарелки перемыл?
– Да.
– После тебя, Пит, там теперь все блестеть будет. Подзадержался ты что-то…
– Лохань нужно было почистить, – сказал Питер. – Только и всего. Ночь, похоже, будет теплой.
– Может быть, но мне сейчас не до того.
– А до чего же?
– Ни до чего.
– Ну расскажи. Интересно же…
– Ты, Пит, мне в этом все равно помочь не сможешь.
– Это почему же?
– Потому что речь идет о деньгах.
– Ты что, задолжал кому-нибудь? – спросил Питер.
– Задолжал. По уши залез в долги, сынок!
– Сколько нужно денег и к какому сроку?
– Да тебе-то зачем это знать?
– Потому что у меня есть друзья, которые могут скинуться и собрать довольно большую сумму без какого бы то ни было ущерба для собственного кармана. И уверен, что мне они помочь не откажутся. Я в том смысле, что можно попросить любую сумму. В пределах разумного.
Мистер Хейл на мгновенье призадумался, а затем как будто немного оживился.
– Вообще-то, у меня ещё есть три недели сроку. Но потом банк возьмет меня за горло, Питер.
– Сколько ты заложил?
– Стыдно сказать. Ты хоть имеешь представление о размерах наших угодий?
– Акров шестьсот с лишним.
– Шестьсот! – воскликнул отец.
– По крайней мере, мне всегда так казалось.
– Шестьсот! Ну, ты хватил! Да я уже давно забыл, что у нас вообще когда-либо было столько земли, Питер. Нет, мне приходилось время от времени продавать то клочок там, то уголок здесь. Короче, у нас не осталось и двух с половиной сотен.
– Всего двести пятьдесят акров? А к кому же перешло все остальное?
– По большей части к твоему дядюшке Энди. Суэйнс тоже прикупил парочку уголков, но в основном все скупил Энди.
– Кстати, а сколько всего сейчас земли у дядюшки Энди?
– Сколько? Трудно сказать. Его хозяйство весьма разрослось за это время. За последние десять лет он только у меня перекупил три сотни акров. Но от других соседей ему удалось прирезать себе куда больше земли. Знаешь, Энди ведь знает толк в подобных вещах. Сейчас, постараюсь припомнить. В прошлом году он купил восемьсот акров у Камбервеллов. Но самый большой участок, который ему когда-либо удавалось прибрать к рукам – целое ранчо Гранта, примерно шесть месяцев назад.
– Но ведь у Гранта в свое время было не меньше двух тысяч акров угодий.
– Когда Энди покупал его ранчо, земли было столько же, Пит. Всего же, по моим подсчетам, Энди владеет примерно десятью тысячами акрами пастбищных земель. Говорят, что если бы он сейчас вдруг надумал продавать ранчо, то запросто смог бы выручить по двадцать пять долларов за акр – и ни центом меньше!
– А у тебя осталось лишь жалких двести пятьдесят акров – да и те заложены! И на сколько закладная?
– Будь я проклят, Питер, мне стыдно говорить тебе об этом, но мы должны уйму денег. Четыре тысячи восемьсот долларов. Так что банку придется попотеть, чтобы получить за наши развалины такие деньжищи!
– Так, значит, у нас почти ничего не осталось?
– Почти ничего.
– Я сделаю вот что, – сказал Питер. – Утром я отправлюсь в город и дам телеграмму. И даю тебе слово, что к вечеру у тебя будет даже больше пяти тысяч долларов.
Он услышал в темноте рядом с собой сдавленный вздох.
– Питер, ты это серьезно?
– Очень серьезно. Серьезней не бывает. У меня есть очень надежные друзья. Так что предоставь это дело мне.
В наступившей тишине послышался ещё один вздох, а затем Росс Хейл пробормотал:
– Эх, Питер, думаешь, я ничего не понимаю? Наверное, те ребята ещё застали твои лучшие времена, когда ты творил чудеса на футбольном поле, забивал свои голы прежде, чем остальные успеют глазом моргнуть, и равных тебе в этом не было. Они видели тебя в действии, и с тех пор навсегда остались преданными вашей дружбе, ведь так? О, Питер, ты представить себе не можешь, как я счастлив узнать об этом! Как я рад!
И он снова замолчал. Питер хорошо понимал, что даже этот нежданный дар вряд ли сможет сделать отца счастливее, наводя того на грустные мысли, вынуждая тосковать о том, что могло бы случиться, но не сбылось. Хотя теперь у него появилось ощущение, что первое потрясение было уже позади, и гнетущая атмосфера, царившая на старом ранчо и отравлявшая жизнь его обитателям, должна несколько рассеяться.
В ту ночь Питер спал урывками – сон его был чутким и беспокойным. И рано утром, затемно, когда небо ещё только-только начинало светлеть, он вышел из дома, впряг лошадей в повозку и торопливо поехал по главной дороге, а затем свернул на извилистый проселок, ведущий к ранчо Винсента.
Здесь все было по-прежнему. Старый Такер Винсент умер, а его порядком состарившийся сын стал таким же седовласым и чопорным, каким был при жизни его покойный отец. Можно с уверенностью сказать, что на семействе Винсентов держалась вся округа, так как были они крепким и надежным хозяйством, снабжавшим все ближние и дальние ранчо чистопородными коровами и лошадьми. Они всегда занимались разведением скота и постоянно что-то покупали. Брака в их работе не было и быть не могло, так как приобретали они лишь самых лучших животных.
В течение часа Питер управился с делом, которое изначально и было целью его путешествия: отобрал пятьдесят голов скота, а место двух еле живых мустангов в упряжке заняли два сытых, молодых коня; ещё четырех лошадей должны будут привести на ранчо вместе со стадом. За все это богатство он расплатился новенькими, хрустящими банкнотами, вынутыми из пухлой пачки. Затем Питер хлестнул вожжами по спинам коней и отправился в город. Он гнал своих новых скакунов галопом всю дорогу до самого Самнертауна, где и совершил небольшую прогулку по магазинам. Затем, нагрузив повозку доверху съестными припасами, повернул обратно к ранчо.
Подъезжая к дому, он увидел отца, который сидел на переднем крыльце и курил свою извечную трубку, отрешенно уставившись куда-то в пространство перед собой. Завидев Питера, Росс сорвался с места, бросаясь бежать ему навстречу.
– Пит! – закричал он. – Иди скорее в загон и скажи тем придуркам, чтобы выгнали оттуда своих коров! А то они пытаются мне доказать, что ты был у Винсента и заказал стадо в полсотни голов, не говоря уже о четырех замечательнейших конях, которых…
Он осекся, ибо взгляд его остановился на паре новых лошадей и груде свертков, которыми была нагружена их повозка.
В душе ранчеро затеплилась надежда, и ему вдруг очень захотелось поверить в то, что все это происходит с ним на самом деле.
Глава 12. НОВАЯ ЖИЗНЬ
В руках Питера спорилось любое дело, за которое бы он только ни взялся. Всего через несколько дней банк смог получить обратно свои деньги, и лавочникам Самнертауна тоже были сполна розданы многочисленные мелкие долги. Так что теперь ничто не преграждало мистеру Россу Хейлу путь к новой жизни, хотя он по привычке ещё время от времени принимался ворчать и жаловаться на судьбу.
Хотя теперь даже он не мог не замечать перемен в хозяйстве и оставаться в стороне от них. Так, проснувшись как-то утром, он услышал веселый перестук молотков, доносившийся из-за загона, где уже во всю трудились плотники, сооружая новую конюшню, работая споро и ловко управляясь со внушительного размера кольями. К тому же он не мог не заметить и десяти мулов, появившихся на их пастбище. Десять сильных, замечательных мулов, как нельзя лучше подходивших для того, чтобы тащить пятилемеховый плуг для распашки поля в низине – запущенного участка, простоявшего невозделываемым все семь последних лет, а может, и того больше.
В хозяйстве появились и самые разнообразные инструменты, купленные Питером на Леффингвелльской распродаже. Все это богатство досталось ему почти за бесценок, но в умелых руках они могли ещё послужить ничуть не хуже совершенно новых орудий. Ибо настоящий фермер никогда и гроша ломанного не даст за поржавевшие инструменты, считая, что ржавчина может скрывать под собой какие-то не определяемые на глаз дефекты. Так что, питая искреннее отвращение к ржавчине, чувству, запросто уживавшемуся с бесшабашной небрежностью первопроходца неведомых земель, живущий на Западе фермер все-таки не пожалеет немного времени и денег на то, чтобы держать инструмент в порядке.
Но Питер был не гордым. На распродаже он азартно торговался, соревнуясь со старьевщиком, и в конце концов последнее слово осталось за ним, при всем при том, что это приобретение обошлось ему в смехотворно смешную сумму. Он слышал, как отец самолично перечислял и показывал покупки Энди Хейлу, когда тот будто невзначай наведался в гости, чтобы проведать родственников, а заодно поинтересоваться, что означают странное передвижение и признаки жизни, последнее время наблюдаемые на ранчо брата. Кроме разнообразных и незаменимых в хозяйстве орудий, повозок, лошадей и скота, Питером было закуплено оборудование для кузницы – все в полном комплекте, хотя и не новое – а также все прочие приспособления, которых было вполне достаточно для того, чтобы стать предметом гордости мастерового человека, знакомого с работой по металлу. Он даже купил целую рощу саженцев быстрорастущих тополей и подобных деревьев, дающих много тени и предназначавшихся для высадки вокруг старого дома, чтобы сделать двор таким же уютным, каким он был прежде. Молодые дубки и фиговые деревья были высажены с таким расчетом, чтобы со временем, набрав силу, они вытеснили бы собой обыкновенные тополя. К тому же на последней большой распродаже была закуплена подержанная мебель для дома.
Питер, направившись к дому на своих бесшумных костылях, поспешил скрыться в сарае, где он чинил и подновлял старую мебель. Отсюда он уже никак не мог услышать заключительную часть речей отца, гордого, хотя и сбитого с толку событиями последних нескольких дней. Разговор крутился вокруг строительства новой конюшни.
– Он побывал у Камбервеллов, где все эти конюшни и сараи стояли недостроенными с тех самых пор, как старик Камбервелл умер, а его дети перебрались на восток. Он купил все оптом. Сказал, что дерево хорошо выдержанное, и что нам оно вполне подойдет. Тем более, что и цена была совсем невелика. Так вот, он разобрал все на доски и перевез сюда. А остальное, Энди, ты и сам видишь!
У Эндрю уже была возможность понаблюдать за происходящим издалека, но он все-таки не преминул лишний раз подойти поближе, ревниво обращая внимание на все подробности и детали.
– Такое впечатление, что у тебя все ранчо с распродажи, Росс, – мрачно сказал он.
– Так оно и есть, – согласился Росс Хейл. – Но Пит говорит, что он не гордый и не брезгует подержанными вещами, потому что, в своем роде, он и сам уже не тот, что был прежде, не с иголочки. Но вот мозги у него что надо, не с распродажи! Так-то, старина, уж можешь мне поверить!
– Да уж, – кивнул Энди Хейл. Теперь он выглядел задумчивым, как никогда. – Каждая десятка, которую он потратил на старые вещи, пожалуй, превратилась бы в сотни долларов, если бы они были новыми. Да, Росс, никогда ещё у тебя на ранчо не водилось такого богатства. Никогда не видел чего-либо подобного! А зачем тебе две упряжки на восемь мулов? Неужели для того, чтобы распахать тот крохотный клочок в низине?
– Пит арендовал у Камбервеллов остаток земель в низине и намерен пользоваться им пять лет, если, разумеется, нам это будет выгодно.
Энжи Хейл присвистнул.
– Час от часу не легче! – сказал он вслух. – Что ж, поглядим, что можно вырастить на землях без воды!
– С водой. Питер раздобыл два насоса, чтобы можно было подавать воду из ручья и поливать.
На этот раз Энди присвистнул громче, чем до этого.
– А где это Рут и Чарли? – вдруг спросил он. – Они приехали сюда вместе со мной. Куда же они могли запропаститься?
– Вон твой Чарли, разглядывает упряжь и сбрую. Так что, Энди, мой мальчик ещё даст твоему Чарли возможность проявить себя, когда Уилл Наст будет делать свой выбор.
– Я одного только не могу понять, – сказал Энди. – Каким образом греческий и латынь могут научить парня таким вещам!
– Здесь все дело в привычке к учению, а не сами науки, – сказал Росс.
– Конечно, возможно, здесь, в горах, от греческого и латыни и нет никакой пользы, но во многом благодаря им мой Пит знает, как подходить к сути вещей. Он прислушивается ко всему, что говорят другие люди. Пит не отмахивается от чужих советов. Он слушает и слышит. Кроме того, у него есть книги о том как разводить коров, как правильно ухаживать за ними, а также о том, как наладить орошение. Он может говорить о смене культур на поле до тех пор, пока тебе, наконец, не становится дурно от всех этих разговоров! Но ты зайди и сам поговори с ним. Держу пари, он засыпет тебя вопросами, только успевай отвечать!
Энди погрузился в раздумья.
– А может, это все из-за футбола? – спросил он наконец.
– Понятия не имею, – признался Росс Хейл, плотно набивая табаком любимую трубку. – Пит говорит, что это будет похлеще всякого футбола, в который ему только когда-либо доводилось играть. И вид у него при этом самый серьезный. Так что пойдем, разыщем его.
– Я должен разыскать Рут, – сказал Энди. – Хочу, чтобы она тоже пошла бы с нами. С тех пор, как Питер вернулся домой, она только и ждет подходящей возможности, чтобы проведать его. Она очень жалеет твоего сына, Росс. Так пусть же видит, что мы, Хейлы, не из тех, кто нуждается в жалости других, даже став калекой. Росс, я снимаю шляпу перед твоим мальчиком – только скажи, откуда он на все это берет деньги?
– С востока. Там у него остались друзья. Те ребята видели, как он блистал на футбольном поле и забивал свои голы. Они поверили, что успехи Питера на новом поприще будут ничем не хуже его спортивных достижений! И не ошиблись! Когда Питер только-только приехал домой, я не мог выплатить пяти тысяч по закладной, а вчера я наведывался в банк, чтобы узнать, как обстоят наши дела, и выяснил, что они готовы хоть сейчас выдать нам аванс в десять тысяч – и безо всяких разговоров!
Два брата неторопливо шли по загону, направляясь к новым сараям, где теперь были сложены инструменты Питера, будучи надежно укрытыми от превратностей погоды.
– Но как же можно нормально работать со старьем? – спросил Энди. – Никогда не видел ничего подобного.
– Краска и смазка делают чудеса, – ответил брат. – Кое-какие инструменты были совсем заржавленными. Но стоило только Питеру почистить их и как следует смазать, как стало видно, что они ещё вполне могут послужить. Разумеется, безнадежно испорченные орудия пришлось выбросить. Зато все остальное убрано под крышу и готово к использованию. Меня оторопь берет, как только подумаю, сколько денег уже ушло вот на все это. Но я признаюсь тебе, что за эти несколько недель мой мальчик истратил столько же, сколько за все время потратил я, чтобы дать ему образование. И, скажу тебе, футбол пошел ему на пользу! И греческий с латынью тоже!
– Возможно, – согласился Энди Хейл. – И ты прав, что Уиллу Насту совсем небезынтересно будет узнать обо всех вот этих больших преобразованиях, затеянных твоим мальчиком. А где Пит сейчас?
– Вон в том сарае. Там мы его и застанем.
– А, вот и Рут МакНэр. Вон там, под навесом.
Глава 13. РУТ МАКНЭР
И Росс, и Энди Хейл замедлили шаг, и их продвижение вперед было теперь куда более медленным, хотя нельзя было сказать, что им не хотелось как бы ненароком подслушать происходивший в сарае разговор. Тихо ступая, братья подкрались поближе. Их старания были вознаграждены, хотя в том, что им удалось услышать, и не было ровным счетом ничего особенного. Так, обыкновенная болтовня.
В основном говорила девушка. Питер лишь иногда вставлял свое слово. Похоже, он о чем-то советовался с ней. Можно было подумать, что на данный момент наибольшую значимость для Питера имел лишь вопрос о том, как, по её мнению, лучше будет покрасить стол, поверхность которого он старательно зачищал наждачной бумагой. Ему также хотелось узнать, что бы она могла посоветовать ему относительного цветовых решений.
Результат был таков, что Рут МакНэр подходила все ближе и ближе, пока, в конце концов, скрежет наждака стих, и Питер сидел, вытянув свои изувеченные ноги, а Рут МакНэр села перед ним, положив руки на колени и воодушевленно выкладывая свои идеи на сей счет. Со стороны все выглядело вполне пристойно и невинно, но эта идиллическая картина заставила Энди Хейла нахмуриться. Взяв брата за рукав, он решительно и поспешно повел его прочь.
– Ты что? – спросил Росс Хейл, растерянно улыбаясь.
– Сам знаешь, что! – сорвался в ответ брат. – Ты сам знаешь, Росс. И именно это вызывает сейчас твою гаденькую ухмылку.
– Понятия не имею, что ты имеешь в виду! – возразил Росс.
– Послушай, Росс, – сказал Энди, – конечно, между нами всякое случалось, и может быть, порой мы были не слишком-то дружелюбно настроены по отношению друг к другу. Но в том нет моей вины. Я никогда не желал большего счастья, чем счастье иметь такого брата и друга, как ты, Росс. Но вот, что тебе хочу сказать: Всякий, кто только посмеет встать на пути моих планов и замыслов, неизменно становится моим злейшим врагом, вне зависимости от того брат ли он мне – племянник ли – или нет.
Он высказал это с таким значимым видом, что Росс Хейл теперь уже с подозрением уставился на него.
– Разумеется, каждый волен говорить все, что ему взбредет в голову, – проговорил Росс Хейл. – Но я, лично, так и не понял, к чему ты клонишь!
Энди покачал головой.
– Ты все понимаешь не хуже моего. Твой сын ухлестывает за девицей, которая уже обручена с моим Чарли!
Росс Хейл вздрогнул от неожиданности.
– Это не правда, Энди! – в сердцах воскликнул он.
– Нет, правда. И поэтому-то ты и подскочил, когда я сказал об этом!
– Но Энди, с чего ты это взял? Ведь Питер до сего дня её и в глаза-то никогда не видел!
– А сколько раз требуется мужчине взглянуть на Рут МакНэр, чтобы возжелать ее? – взвился Энди. – Разве она не красива? И разве это не её богатенький отец владеет огромными пастбищами и стадами? Отвечай же!
– Питер не настолько глуп! – попробовал неуверенно возразить отец.
– Нет, он далеко не глуп, – ответил Энди, – и именно поэтому я завел этот разговор. Потому что нет на свете мужчины, который не мечтал бы о такой жене, как Рут МакНэр!
– Он знает, что она помолвлена с его кузеном, – сказал Росс Хейл, начиная хрипнуть от волнения. – Да и сам посуди, какие такие шансы могут быть у калеки, как мой Питер, против твоего раскрасавца Чарли?!
Энди Хейл был вне себя от злости.
– Ты сколько угодно можешь пытаться принизить достоинства своего сынка в моих глазах, но я-то уж знаю, что на самом деле ты только и делаешь, что восхищаешься им! Знаешь, Росс, я далек от того, чтобы недооценивать твоего парня. У него есть мозги, завидная выдержка и светлая голова. Так что своего он не упустит. Он уже доказал это тем, как круто взялся за дела на твоем ранчо. Но вместе с тем становится ясно и другое, то, что он не остановится ни перед чем и способен пойти на любую уловку. И тот факт, что он калека лишь развязывает ему руки, позволяя самым бесстыдным образом заигрывать с девицей. Сам должен понимать. Та, разумеется, представляет себе, каким, наверное, великим спортсменом был прежде Питер, а затем видит его такого немощного – но трудящегося изо всех сил, и к тому же такого умного и неунывающего – разве не возникнет у неё желания пожалеть его, стать его покровительницей?
– Энди, ты несешь полнейший вздор! Выхватив каких-нибудь пару фраз из их разговора, ты тут же напридумывал кучу дурацких обвинений, которые не имеют ничего общего с действительностью. Я не усматриваю в этом ничего особенного, а я слышал то же самое, что и ты.
– Значит, ты слышал и то, как он испрашивает у неё совета, так?
– Ну и что теперь? Какой краской выкрасить мебель. В таких вещах женщины разбираются лучше мужчин!
– Правда? Но только на этот раз, Росс, тебе не удастся повесить мне лапшу на уши! Потому что на всем белом свете нет и не может быть ничего такого – включая подбор колера – о чем Питеру Хейлу была бы нужда испрашивать совета у такой фитюльки, как Рут МакНэр. У неё смазливая мордашка и много денег. Но ты знаешь не хуже моего, что девицы обычно не блещут умом, и уж, конечно, познания их не так велики, чтобы совать свой нос повсюду, раздавая советы направо и налево. Нет, Росс, говорю тебе, что Питер приударяет за Рут МакНэр, и я никоим образом не могу оставить это просто так. Понял меня? Я этого так не оставлю! Эта девушка – невеста его кузена!
Доводы Энди были вполне разумны, по крайней мере, так тогда показалось Россу Хейлу. Это самое осознание братской правоты послужило причиной внезапно охватившего его раздражения.
– Зато, Энди, когда я был почти что разорен и доведен до отчаяния, ты мне ничем и никогда не помог! – гневно выпалил он вдруг ни с того ни с сего.
– А при чем тут это? – пуще прежнего взвился Энди. – Это-то тут при чем? И, кроме того, разве ты сам хоть один-единственный раз попросил меня о помощи?
– А разве должен брат просить помощи у брата? – сказал Росс Хейл, ощущая дрожь в голосе от переполнявших его эмоций. – Ты же прекрасно знал, что я дошел до ручки. У меня даже сюртука не осталось, и не было ни одной рубашки, у которой не протерлись бы рукава. Так и ходил в драных обносках. Много раз, изо дня в день, я возвращался домой после трудового дня, садился за стол вон в той кухне и жевал черствую корку хлеба. Мне даже приходилось выгребать остатки с самого дна хлебного ларя – я срезал заплесневевшую часть и съедал остальное. Да, я так жил. И ты это знал! Разве нет?
– Откуда я мог догадаться, чем ты тут занимаешься, Росс? – спросил Энди Хейл. – Я знал только то, что у тебя есть достаточно денег, чтобы оплачивать учебу сына на востоке, а также оплачивать его наряды, веселое житье и тому подобные дорогие штучки, которыми он разбрасывался направо и налево! Откуда я знал, что человек может потратить все до гроша на…
– Ты видел, как я вырубаю деревья перед домом и продаю их. Ты видел, как я вывез из дома на продажу все мебель. Как знал ты и о том, что я распродал больше половины всей земли, что у меня когда-либо была. Ты знал, что я заложил, все, что только можно. И так никогда и не предложил мне ни гроша!
– Но я же помогаю тебе советом! И теперь, и тогда, у меня были самые добрые намерения.
– Добрыми намерениями выстлана дорога в ад! Не сомневаюсь, что прежде, чем предложить мне хоть что-нибудь, ты бы с огромным удовольствие дождался бы моего окончательного краха!
– У меня были свои дела. Или мне что, нужно было не спать по ночам и гадать, как ты там и что с тобой?
– Но ты и этого не сделал. И вот теперь, Энди, ты прибегаешь сюда и плачешься, требуешь от меня сурово поговорить с Питером, потому что он, как тебе кажется, умеет вести приятную беседу и может понравиться Рут МакНэр!
– Она обручена с его кузеном. У него нет никакого права вот так бессовестно флиртовать с чужой невестой; а с его-то образованием и умением гладко болтать языком это вдвойне непозволительно!
– Черт побери! – взорвался Росс Хейл. – Ты же сам сделал свой выбор. Ты решил воспитать своего сына среди скота, а мой рос и воспитывался в обществе приличных людей. Так что путь теперь твой бычок-сынуля сам попробует найти общий язык Рут МакНэр. Вообще-то, скажу тебе, мне кажется, ты прав! Думаю, мой Питер и в самом деле теперь приударит за Рут. И, скорее всего, как раз он-то и покорит её сердце. Во всяком случае, я весьма на это рассчитываю! А когда он приберет к рукам миллионы МакНэра, я с большим удовольствием наведаюсь проведать тебя, Энди, и уж тогда от души посмеюсь над тобой. И буду хохотать так громко, что перепугаю всех собак в округе.
Росс Хейл был, несомненно, человеком вспыльчивым, и все-таки до Энди ему было далеко. С той только разницей, что в то время, как Росс имел обыкновение в порыве гнева выкладывать все, что было у него на уме, Энди неизменно сохранял завидное самообладание и держал язык за зубами.
Сдержался он и на этот раз, хотя лицо его мертвенно побледнело от жгучей ненависти, охватившей его за то время, пока ему пришлось выслушивать гневную тираду брата.
– Что ж, очень хорошо! – сказал Энди. – Я выслушал все, что имел мне сказать сегодня. Я уезжаю. И посмотрим, что ты запоешь завтра!
И надо ли говорить, что слово свое он сдержал.
Он вернулся к своему коню и сел в седло. Рут МакНэр была вызвана из сарая, а Чарли срочно позвали с пастбища. Вся троица выехала со двора, оставив Росс Хейла в крайнем волнении. Он был уже готов пожалеть о том, что позволил себе такие вольные рассуждения. Но Питеру не сказал ни слова о случившейся размолвке. Ему почему-то казалось, что чем меньше он станет разговаривать с сыном на эту тему, тем лучше будет для них обоих.
Энди Хейл также решил благоразумно хранить молчание, хотя и не мог отделаться от ощущения, что земля уходит у него из-под ног. Несомненно, он многое успел и многого добился в этой жизни. Никто не станет отрицать, что его ранчо было первейшим доказательством его триумфа. В то же время, все его прежние достижения казались всего-навсего убогим ничтожеством по сравнению с представившейся великолепной возможностью заполучить гораздо больше, удачно поженив сына на Рут МакНэр. И если сейчас такая возможность будет упущена – для Энди Хейла это будет хуже смерти.
В то время, как Энди вместе с девушкой и улыбающимся красавцем Чарли ехали через холмы, направляясь к дому МакНэра, повсюду вокруг, насколько хватало взгляда простирались бескрайние просторы угодий богатого ранчеро, сплошь усеянные цветными точками пасущегося скота. Это было целое царство, и вне всякого сомнения, во всей округе не было более достойного наследника, способного взять бразды правления этим богатством в сои руки, чем он.
Да и кто посмеет отобрать у него причитающуюся ему часть этого царства? Уж не калека ли Питер? Пусть только попробует и уж тогда пеняет только на себя!
Глава 14. ВИЗИТЕР
Для себя он твердо решил, что прежде, чем переходить к активным действиям, далеко нелишне будет попытаться прибегнуть к одному, надо думать, довольно верному средству, а именно: переговорить с самим стариком МакНэром. Оставив Чарли и Рут на задней веранде, он отправился на поиски МакНэра и застал его сидящим на жерди изгороди загона, жуя табак и присматриваясь к небольшому недавно приобретенному стаду коров-двухлеток.
– Мак, я хочу поговорить с тобой.
– Тогда давай поговорим о коровах. Ты только взгляни, какие спинки у этих телок. Здорово, правда?
– Мне нужно поговорить с тобой о Рут.
– А что с Рут? Телята от этих коров наверняка будут весить не меньше тонны каждый. Так что ты хотел сказать мне о Рут?
– Мак, у меня такое подозрение, что Питер положил на неё глаз!
– Что ж, он знает толк в красоте. На неё приятно посмотреть, разве нет?
– Мак, но ведь она обручена с моим сыном!
– Слушай, что ты ко мне пристал с такой ерундой? Путь сама решает, за кого выходить замуж. Не хватало мне ещё этим голову забивать! Вот, к примеру, мой отец вечно так и норовил сунуть свой нос в мои дела. Черт возьми, Энди, и знаешь, что я тогда сделал? Сбежал из дома вместе с матерью Рут. И вовсе не потому, что не мыслил себе жизни без нее, а просто чтобы доказать своему старикану, что вполне могу жить своим умом.
Он усмехнулся.
– У моей девчонки есть своя голова на плечах. И я не собираюсь навязывать ей какое бы то ни было мнение – свое или чужое. Не хочу выдавать её замуж насильно. Вот и все. Путь уж будет так, как она решит сама! Не хочу, чтобы какой-нибудь проходимец женился на ней только из-за приданного и милого личика, а потом стал бы пинать её, словно собачонку, как это часто бывает! Нет уж. Твой Чарли мне нравится, и мне кажется, он вполне мог бы стать её мужем. Вполне мог бы. Не слишком умен; но своего опять-таки не упустит, а значит, кое-какое соображение имеется! Знает, как управляться с коровами, а значит, и о жене сможет позаботиться. Не может быть, чтобы из хорошего скотовода не получился бы хороший муж. Но только если бы он выбрала себе в мужья Питера, я бы тоже не стал возражать.
– Мак, ты хочешь выдать её за этого калеку?
– Я сказал, что не стал бы возражать, если бы она выбрала его. Конечно, при своем хорошем образовании он чересчур умен для нее. Возможно, прежде он был ей не пара, но теперь, когда он лишился возможности ходить своими ногами, я бы сказал, они сравнялись. Теперь он вполне мог бы жениться на ней. Она далеко не так умна, как он, но зато смела. Не сообразительна, но зато искренна. Вся в мать. Милое личико и пустая головка. Именно такие женщины и становятся самыми лучшими женами и заботливыми матерями. Да и не люблю я, когда бабы начинают думать слишком много!
У Энди Хейла не было никаких сил выслушивать все это дальше. Уяснив себе, что действия в данном направлении не принесут никакого результата, он перевел разговор в другое русло, заговорив о коровах, соглашаясь с тем, что стадо и в самом деле просто замечательное. На тропинке у него за спиной послышались чьи-то тяжелые шаги и незнакомый голос сказал:
– Привет, пап. Наверное, нам с тобой уже пора домой?
Энди резко обернулся. Этот глухой, суровый с надрывом голос принадлежал его мальчику, его Чарли, но в какой-то момент ему показалось, что перед ним стоит совершенно незнакомый человек. Голос изменился, на лице Чарли застыло выражение полного безразличия ко всему, а глаза горели безумным блеском, то и дело сменявшимся невыразимой словами печалью.
Первым молчание нарушил МакНэр, сказав:
– В чем дело, Чарли? Ты, что разругался с моей девчонкой?
– Не совсем разругался, – начал Чарли, – просто мы…
– Заткнись, Чарли! – перебил его отец. – Подожди до завтра и…
– Я только хотел сказать…
– Вот и не говори ничего, – приказал Энди Хейл. – Пока, Мак. Еще увидимся!
И он заторопился прочь, увлекая за собой Чарли.
– Ты не должен был затыкать мне рот перед МакНэром, – сказал Чарли. – Его это тоже касается.
– Чего это касается?
– Рут.
Энди Хейл почувствовал, что бледнеет.
– Сынок, – начал он, – только не вздумай сказать, что ты совершил какую-то непристойность!
– Да ничего я ей не делал. Это все она. Она больше не хочет меня видеть, отец. И знаешь почему?
– Это все Питер! – сказал мистер Хейл.
– Так ты уже знаешь, да? – сын пронзительно взглянул на него. – И как это ты только догадался, а, пап? Так точно, это Питер. Она была со мной немногословна. Я спросил у нее, как она может так вот сходу принимать столь поспешные решения. А она говорит, что ей было достаточно одной минуты в обществе Питера, чтобы понять, что к чему. И больше ей ничего не надо. Она уверена, что любит его, и никогда не сможет полюбить никого другого.
– Вот ведь бесстыжая молодая…
– Не вини её, отец! – сказал Чарли Хейл. – Она ни в чем не виновата. Это все Питер. Ты только посмотри на него. Ведь он знает обо всем на свете. А как он говорит! То он сама простота, а в следующий момент на него находит такое красноречие, которому позавидует сам губернатор штата. Все мои неприятности из-за него. Он оставил меня с носом. И теперь я…
– Что? – торопливо переспросил отец. – Что ты теперь собираешься делать, Чарли?
– Поеду в поле пасти коров… и… выслеживать отбившихся от стада… потому что это все, чему ты меня научил… и…
Его голос сорвался, и послышался громкий стон, очень похожий на всхлип. В конце концов, Чарли был ещё очень молод. Он пришпорил коня и помчался прочь, летя по дороге стремительным галопом.
Отец молча глядел ему вслед, на поднимавшееся над землей облако пыли, удалявшееся в сторону ручья и дороги, проходившей по берегу. А затем покачал головой и испустил протяжный вздох. Он никогда не мог себе представить, что настанет день, когда собственный сын бросит ему в лицо упрек за те житейские знания, которыми он так щедро делился с ним, и которые должны были бы заменить ему годы зубрежки в колледже. Но отец понимал и то, что сейчас сердце Чарли разрывалось от обиды, горя и стыда. И что Чарли будет делать сейчас – неужто так и смирится с поражением, поедет на пастбище и постарается поскорее позабыть обиду? Энди Хейл очень сомневался в том, что такое возможно!
Питер был в кузнице. Не будет преувеличением сказать, что он проводил здесь больше времени, чем в любой другой части быстро и с успехом восстанавливаемого им ранчо. Ему всегда нравилось работать с инструментами. Когда-то в далеком детстве, прошедшем на ранчо, он мог часами напролет стучать молотком, пробуя сколотить что-либо из досок, или же подолгу наблюдать за тем, как работает кузнец, живший тогда в Самнертауне, каждый раз подмечая для себя что-то новое и время от времени задавая толковые вопросы, если что-нибудь было непонятно. Кроме того, он всегда был не прочь поэкспериментировать.
Затем он уехал учиться в престижную школу Хантли, где была организована хорошо оборудованная мастерская, ибо директор школы был глубоко убежден, что каждый мальчик с детства должен овладеть хотя бы одним ремеслом! Эти занятия Питер посещал с особым удовольствием. И если на школьной спортивной площадке ему сопутствовали лишь какие-то мгновения счастья, то здесь он проводил многие часы, радуясь возможности поработать на токарном станке и постоять за наковальней.
Теперь на ранчо все было устроено с учетом особенностей его не совсем обычного состояния. Так, в кузнице он мог удобно устроиться на вращающемся высоком стуле, стоявшем между горном и печью, рядом с которой находилась рукоять мехов, все необходимые инструменты были разложены на расстоянии вытянутой руки, а кадка с водой была расположена так, чтобы он мог бы погрузить в неё раскаленное железо, а затем снова достать его оттуда длинными щипцами. В кузнице он чувствовал себя уютнее, чем в какой-либо иной части ранчо.
На следующий день после исторического визита Чарли и Рут МакНэр Питер сидел на своем высоком стуле, орудуя особым молотом, сделанным специально для него. Он удерживал его одной рукой, хотя этот инструмент весил никак не меньше двенадцати фунтов, а укороченная рукоятка была довольно толстой, как раз по его ладони. Грубая сила в кузнечном деле является не самым важным условием, и те, кто видел Питера за работой были неизменно удивлены той легкостью, с которой он управлялся со своим внушительным с виду инструментом. Широкие плечи и длинные, сильные руки ещё не могут служить достаточным объяснением всему. Здесь от мастера требовалось нечто большее, то ритмичное изящество, с которым выполняется работа.
Питер был занят тем, что ковал огромный железный брус, который толщиной был, пожалуй, никак не меньше его запястья. Его разгоряченное лицо было перепачкано в саже. Каждый удар тяжелого молота отдавался звенящим эхом, вырываясь за стены маленькой кузницы, и разносясь широкими волнами над загоном, долетая до самой дороги, где проезжавшие мимо люди придерживали лошадей и говорили друг другу:
– Это Питер Хейл в своей кузнице. Больше некому. Вы только посмотрите, как он он сумел преобразить это ранчо.
Можете не сомневаться в том, что Питер, со своей стороны, предвидел многие из этих восторженных комплиментов. Да и как могло быть иначе? Здесь, на ранчо, царила атмосфера, соединявшая в себе воедино жалость, уважение и восторг, что ощущалось даже в гораздо большей степени, чем в университете, где он все-таки был известной личностью. И Питер, несмотря на присущую его характеру твердость и некоторую суровость, обладал достаточной чуткостью к подобным вещам и умел радоваться им.
В самый разгар работы он заметил, что слева от него произошло еле заметное изменение в освещении. Выпустив из рук молот и молниеносно выхватив «Кольт», он стремительно развернулся на вращающемся сидении, наставляя дуло своего пистолета на грузную тушу мистера Майка Джарвина как раз в тот момент, как тот распахнул маленькую боковую дверь в кузницу!
Глава 15. ПРИЯТНЫЙ ГОЛОС
Кузница была сооружена с таким расчетом, что – когда помещение наполнялось дымом, который не уходил через дымоход или переднюю дверь – можно было открыть боковую дверь, что создавало сквозняк и дополнительную тягу. Теперь перед этой маленькой дверью стоял мистер Майк Джарвин, глядя на великана-калеку; увидев направленный на себя «Кольт», Джарвин торопливо сунул что-то в карман сюртука и поднял руки над головой.
– Вот ты, значит, где! – сказал Джарвин. – Похоже, к тебе уже и подойти нельзя, не оказавшись прежде на прицеле! Не дури, парень, а лучше скажи, чем я обязан такой встрече? К чему это все?
– Не дури, Джарвин, – в тон ему ответил Питер, – а лучше расскажи, какого черта ты подглядываешь за мной через дверь?
– Потому что, – быстро ответил Джарвин, – просто хотел увидеть тебя за работой, не отвлекая от дела.
– Вот как? – улыбнулся Питер.
– Да. По округе ходят легенды о том, как ты ловко умеешь стучать молотом. Слушай, сынок, может быть ты все же перестанешь наставлять на меня свою пушку, а?
– Подойди поближе, – сказал Питер.
– Ближе?
– Делай, что тебе сказано. Иди медленно, руки не опускай. Я никого не хочу убивать, но если вздумаешь дурить, то мне придется всадить тебе пулю в лоб. Имей это в виду, Джарвин!
– Боже мой, – охнул Джарвин, – так ты задумал убить меня!
– Ты и так слишком задержался на этом свете! – сказал Питер. – Тебя уже давным-давно следовало бы отправить к праотцам, Джарвин. Единственное, чего я никак не могу понять, так это, почему тебя ещё никто не пристрелил. Уверен, что многие ломают голову над тем же вопросом. Так что, полагаю, если я и прикончил бы тебя, то окружающие, и прежде всего шериф, были бы только бесконечно благодарны мне за это!
– Ну-ну, – сказал Майк Джарвин, неожиданно расплываясь в широкой ухмылке. – Полагаю, ты не слишком далек от истины. Но только охота тебе об меня руки марать?
Джарвин покорно подошел поближе, и в тот же момент Питер ловким движением сунул руку в боковой карман его сюртука, выхватывая оттуда миниатюрный пистолет и покачал им у него перед носом.
– Вот в этом ты весь, Джарвин. По-моему, это достаточное основание для того, чтобы вышибить тебе мозги. Эта игрушка была у тебя в руках, когда ты прятался за дверью, рассчитывая на то, что тебе удастся распахнуть дверь, нашпиговать меня свинцом и беспрепятственно смыться. Единственное, что я пока не могу понять, так это какого черта тебе понадобилось желать моей смерти!
– Ты ошибаешься, Питер, – возразил толстяк.
– Мы что так близко знакомы, что ты называешь меня по имени?
– Ну да, конечно, а ты можешь называть меня Майк.
– Да кто ты мне такой? Приятель, что ли?
– Я уверен, что мы сможем подружиться с тобой, Питер. Во всяком случае, я на это очень рассчитываю!
– Джарвин, ты редкостная старая сволочь.
– Старая сволочь ничем не хуже сволочи молодой, Питер. Так что давай не будем больше ругаться и поговорим, как друзья!
– Что ж, – сказал Питер, слегка прищуриваясь, – давай поговорим. Начинай.
– Спасибо. Я только хотел сказать, что пришел сюда вовсе не для того, чтобы убить тебя, сынок. Мне просто нужно поговорить с тобой с глазу на глаз.
– Это с пушкой-то, нацеленной мне в голову?
– Точно так! – воскликнул толстяк, елейно улыбаясь.
– Хм! – сказал Питер. – Ты очень откровенен. Ну так давай, выкладывай, что там у тебя. Я весь во внимании, Джарвин.
– Отправляясь сюда для разговора с тобой, я чувствовал, что было бы не плохо во время нашей беседы иметь хотя бы небольшое преимущество. Вот я и подумал, что это мое преимущество могло бы принять форму направленного на тебя пистолета.
– Спасибо, – сказал Питер, – но зачем вообще было приходить-то?
– Я скажу тебе и это, – ответил Джарвин, – хотя к объяснениям придется перейти гораздо раньше, чем это было задумано мной изначально. Дело в том, Хейл, что я все знаю.
Выражение лица Питера ничуть не изменилось, и взгляд его оставался непроницаемым и безразличным, оставаясь спокойно сосредоточенным на лице собеседника.
– Все знаешь? – переспросил он. – Очень рад за тебя! Мало кто отваживается говорить об этом вслух. Обычно таких смельчаков стараются почему-то поскорее упрятать в дурдом. Тебе что, и в самом деле открылось какое-нибудь сокровенное знание?
В ответ мистер Джарвин тихонько засмеялся.
– Я так и знал! – сказал он. – Видит Бог, я догадывался, что ты ответишь мне что-нибудь в этом роде. Знал, что не спасуешь и ни в чем не признаешься! Был уверен! Но это тебе уже не поможет, Пит. Я восхищаюсь твоей выдержкой, но уже слишком поздно. Я знаю тебя как облупленного!
– Вот как?
– Именно так.
– Ты говоришь так, как будто и в самом деле уверен в этом, – заметил Питер.
– Ладно, перестань. Мы же взрослые люди. Я уж совсем поседел, да и постарше тебя, пожалуй, лет на сорок буду; короче, достаточно пожил на этом свете, хоть кое-кому это и не нравится.
– Кое-кому?
– Именно так.
– Так, может быть, все же назовешь, кому именно. Для примера, так сказать.
– Могу привести даже парочку.
– Продолжай.
– Братья Баттрики. Ты ведь тоже, небось, уже знаком с ними, Пит? А? Ну как, здорово я тебя подловил, а? – и он разразился смехом, сотрясаясь при этом всей своей заплывшей жиром тушей, словно огромная медуза.
В волю насмеявшись, он продолжил прерванный монолог:
– Ну, Пит, что ты на это скажешь? Тебе не кажется, что хватит уже прикидываться дураком?
– Можешь опустить руки, – разрешил Питер.
– Молодец. Будь благоразумен. И отдай мне мой пистолет.
– Премилая вещица. Мне очень понравилась. Пожалуй, я добавлю её к своей коллекции.
– Ладно, сынок. Пусть он останется в твоей коллекции. Я не стану мелочиться. Но теперь я открыто заявляю тебе: Я все знаю и у меня есть доказательства. Ты меня слышишь?
– Продолжай говорить, – сказал Питер. – У тебя очень приятный голос.
– Парень, ты мне определенно нравишься. Всякий человек, сумевший с такой легкостью справиться сразу с обоими Баттриками, заслуживает наивысшего восхищения. Да ещё будучи калекой! Когда я мне в конце концов удалось выяснить, кто это сыграл со мной такую шутку, то поначалу никак не мог поверить, что такое возможно. Я был уверен лишь в том, что это дело рук до некоторой степени любителя. Непрофессионала.
– С чего ты это взял?
– Ни один уважающий себя грабитель не станет так опрометчиво наводнять рынок ворованными деньгами, как это сделал ты, Пит.
– Правда?
– Спрашиваешь! Никогда на свете! Хотя, что такое для меня каких-нибудь жалких пятнадцать-шестнадцать тысяч долларов? Я слишком богат, чтобы поднимать шум из-за такой малости; это ничто по сравнению с возможностью заполучить себе такого работника, как ты, Питер! Если бы ты, конечно, согласился работать на меня.
– Спасибо, что-то не хочется.
– Подумай о моем предложении, Питер. Хорошенько подумай. Время терпит. Я вернусь завтра. А если надумаешь раньше, скажем, сегодня вечером, то просто подожги один из засохших кустов на холме за конюшней. Понимаешь? Я увижу сигнал и пришлю за тобой. Только учти, что в покое я тебя не оставлю. Я могу запросто доказать, что эти деньги ты украл у меня – все те деньги, которые ты угрохал на то, чтобы привести это ранчо в божеский вид. Все, конечно, замечательно, я имею в виду, твою работу на ранчо. Просто мне всегда казалось, что нажитые неправедным путем деньги не приносят счастья; тебя это тоже касается. Посмотри на меня. Всю свою жизнь я только и делал, что жульничал и обманывал других. Счастливым же я чувствую себя только тогда, когда напьюсь. А в этом состоянии я пребываю почти все время! А тебе я рассказываю обо всем об этом лишь для того, чтобы ты задумался бы над этим как-нибудь на досуге. Слышал, что я сказал?
– Слышал.
– Тогда соглашайся и иди работать на меня. Оставь это ранчо, где, впрочем, ты и так уже все отделал в наилучшем виде к огромной радости своего старика. Ему-то и этого хватит, чтобы дожить свой век. Я же буду платить тебе достойное жалованье. Кроме того, я могу научить тебя, как можно быстро делать деньги, до чего своим умом ты не дошел бы никогда! Переходи ко мне, парень, твои счастливые денечки ещё только-только начинаются – это точно! Но если же ты все-таки решишь заупрямиться, я сделаю все, чтобы засадить тебя за решетку!
– Если я прежде не пристрелю тебя, Майк.
– Ты хладнокровен и жесток. Но ты не убийца. Нет, в твоем обществе я чувствую себя в безопасности – хотя и побаиваюсь. Относительно безопасно, хотя и боюсь тебя!
– И что, Майк, у меня нет никакого иного выбора?
– Отчего же, есть, конечно! Я веду честную игру. Не стану же я, в самом деле, брать за горло и припирать к стенке такого славного и дельного парня. Раздобудь шестнадцать тысяч долларов и верни их мне в течение недели или даже месяца, так уж и быть, процентов я с тебя требовать не стану. Только откуда тебе взять такую уйму наличных – если только опять ограбить кого-нибудь?
– Есть и другие пути, – покачал головой Питер.
– Не знаю, не знаю, – сказал толстяк, – какие ещё могут быть эти самые другие пути, а возможностей пока что три: своровать, получить в наследство или взять в займы. Счастливо оставаться, Пит. Меня ждут другие дела. Подумай хорошенько. Ожидаю увидеть твой костер в ночи!
И Майк Джарвин вышел на улицу из маленькой кузницы. Питер проводил его задумчивым взглядом и тихонько присвистнул, когда в просвете главной двери мелькнула чья-то тень, и подняв глаза, он встретился взглядом с хмурым Чарли.
– Твой жирный друг – кем бы он там не был – просто законченный дурак, – мрачно усмехнулся Чарли. – Уж ему-то следовало знать, что самый верный способ разжиться деньгами – это жениться на них. Скажешь, я не прав?
Питер провел ладонью по подбородку.
– Возможно, и прав, Чарли, – согласился он. – Не исключено, что ты и в самом деле прав. Хотя, конечно, и не очень красиво с моей стороны расстраивать твои планы.
Глава 16. ТОЛЬКО ИГРА
Занесенная для очередного удара кувалда в руке Питер Хейла тихо опустилась и затем с глухим стуком упала на мягкий ковер из опилок, которыми был выстлан пол кузницы.
– Подслушивание под дверью – милая слабость образцово честного Чарли! – сказал он.
– Да, я все слышал, – чистосердечно признался Чарли. – И благодарю Бога за предоставленный мне шанс узнать о тебе всю правду, Питер. Я приехал сюда, чтобы по-дружески выяснить с тобой отношения, но теперь вижу, что имею дело с мошенником, вывести которого на чистую воду – мой долг. И именно это я и собираюсь сейчас сделать.
– Будем драться? – улыбнулся Питер.
– Обойдемся без кулачного боя, – сказал Чарли. – Не стану пользоваться своим преимуществом. Но все мы наслышаны о том, как замечательно ты стреляешь. Как ты пощипал перья вороне на лету, и прикончил её вторым выстрелом. Если ты действительно можешь так лихо управляться с «Кольтом», то у тебя будет шанс продемонстрировать свое умение! Попробуй выйти с ним против меня!
Питер встал со стула, оставаясь неловко стоять на своих скованных железными скобами ногах. Когда он сидел, то собеседник порой и вовсе забывал о его недуге. Но стоя вот таким образом, он производил впечатление безнадежного калеки.
– Так, значит, Чарли, будем стреляться? – переспросил он. – Ты это серьезно?
– Черт побери! А ты как думал! – взорвался Чарли. – Разумеется, серьезно. Потому что я не мыслю себе жизни без нее. Тебе нужны только её деньги. Для тебя она просто дурочка, и ты никогда не стал бы задумываться о женитьбе на ней, если бы только Майк Джарвин не припер бы тебя к стенке. Боже мой, какими же мы все были идиотами, что вовремя не связали ограбление Джарвина с тем, как ты начал направо и налево сорить деньгами! Ведь это он был твоими друзьями с востока.
– Именно так, – признал Питер. – Все, что ты сейчас сказал – истинная правда. Но мне, со своей стороны, хотелось бы предостеречь тебя, Чарли, от роковой ошибки. Ты неплохой парень. Во всяком случае, гораздо порядочнее и намного честнее меня. Я не хочу портить тебе жизнь, но в то же самое время я не могу позволить тебе совать свой нос туда, куда не просят. Ради меня мой отец прошел через одиннадцать лет унижений. И вот теперь я чувствую за собой обязанность отплатить ему добром, сделать его хоть немного счастливей, обеспечить спокойную старость. Твой отец накопил для тебя деньги и застолбил огромные угодья. Это твое богатство, пользуйся им. Мой отец потратил все свои деньги и обрек себя на страдания ради того, чтобы сделать из меня настоящего человека. Я знаю, что это ему не удалось, и поэтому пойду на все, чтобы он только сам не осознал этого своего поражения. Ради достижения этой цели я готов убить десятерых храбрецов, таких как ты Чарли. Я тебя предупреждаю. Со мной тебе не справиться, у тебя нет ни малейшего шанса. Потому что я не знаю жалости. И рука у меня не дрогнет. Я стреляю быстро и метко. Мне всегда нравилось оружие. Так что, Чарли, если ты попробуешь выйти против меня, то знай, что ты покойник. Если же решишь отступиться и оставишь меня в покое, думаю, мы смогли бы разрешить этот спор каким-нибудь иным образом. В конце концов, девушка имеет право передумать, разве нет?
– Наверное, такое право у неё есть, – мрачно сказал Чарли. – Если бы я только был уверен, что с тобой она будет счастлива, то никогда не стал бы вмешиваться. Но ты ей не пара. Для неё ты слишком умный. А ещё подлый и безжалостный. Ты сбил её с толку, вскружил девчонке голову. Но если ты не станешь напоминать о себе, то очень скоро она тебя позабудет и снова обратит внимание на меня. Слышишь, что я тебе говорю?
Питер вздохнул, а затем губы его тронула кривая, чуть циничная ухмылка.
– Я изложил свою точку зрения от начала до конца, – сказал он. – А теперь можешь поступать, как тебе заблагорассудится. Полагаю, пистолет у тебя при себе имеется?
– Имеется. Ты готов?
– Я-то готов. Хотя, Чарли, ненавижу я это дело.
– Будь ты проклят, мерзавец! Я окажу миру добрую услугу, избавив его от такой сволочи, как ты. Получай же, Пит!
Он ловким и стремительным движением схватился за пистолет – такая сноровка, пожалуй, сделала бы честь любому ковбою. И все же ответный жест Питера опередил его на какую-то долю секунды. Прогремел выстрел, и пуля, летевшая прямо в сердце Чарли, лишь по счастливой случайности угодила в «Кольт», вскинутый для выстрела Чарли Хейлом.
Тяжелая свинцовая пуля звякнула о железный корпус оружия, вырывая его из пальцев Чарли и швыряя ему в лицо. Он покачнулся. Револьвер тяжело шлепнулся на пол, а Чарли, не устоя на ногах, припал на одно колено, его красивое лицо было теперь перепачкано в крови, так как железо содрало кожу до кости.
Он оставался на полу всего мгновение. В его душе жил непокорный боевой дух, присущий всем мужчинам из рода Хейлов. Вскочив на ноги, он бросился на Питера, охваченный яростью рассвирепевшего тигра.
На лице Питера появилась самодовольная ухмылка и он ещё раз взвесил пистолет в руке, готовясь произвести последний и решающий выстрел. Он отрешился от всех мыслей, и его сердце было закрыто для эмоций. Но затем, внезапно передумав, стволом своего оружия он ударил Чарли по голове, и тот рухнул на пол к его ногам.
Протянув руку, Питер зачерпнул пригоршню воды из стоявшей тут же кадки и плеснул ею в лицо кузену. Тяжело дыша и пошатываясь, Чарли с трудом снова поднялся на ноги.
– Как так вышло, что я все ещё жив? – выдохнул он.
– Потому что мне вдруг показалось, – сказал Питер своим глубоким, спокойным голосом, – что эта девчонка и все, что с ней связано для тебя, Чарли, вопрос жизни и смерти. Для меня же это только игра – простая забава. И стоит ли стараться сокрушить тебя ради очередного… гола?
– Гола? – переспросил Чарли. – Что-то я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Питер не ответил. Подняв с пола упавшую кувалду, он угрожающе покачивал ею, крепко зажав в руке деревянную рукоятку.
Беспокойство и нетерпение, с которым Майк Джарвин ожидал ответа на свое предложение, сделанное им Питеру Хейлу, было заметно, когда вечером того же дня он остановился на пороге хижины, служившей ему домом на руднике. Позади и в непосредственной близости от него следовали все те же двое братьев Баттрик, один из которых хромал, и оба пребывали в мрачнейшем и отвратительнейшем настроении, все будучи не в силах смириться со своим бесславным поражением, когда они вдвоем не смогли одолеть одного-единственного грабителя. Хотя Майк Джарвин, казалось, не обращал на них никакого внимания. Внимание его было всецело сосредоточено на черневших внизу просторах долины, погруженной в ночную темень. Чтобы попасть туда, нужно было провести целых полдня в седле, следуя за каждым изгибом извилистой тропы, проложенной среди гор. Но отсюда, сверху, все было видно, как на ладони. Майк Джарвин пристально всматривался в черную полоску долины, и тогда оба брата тоже решили последовать его примеру. А когда где-то в бездонной черноте под ними вдруг вспыхнул желтый глазок далекого костра, они услышали, как толстяк Джарвин удовлетворенно пробормотал:
– Видит Бог, этот молодой идиот придет ко мне – и загубит здесь остаток своей никчемной жизни.
– Кто это ещё к тебе придет? – сурово переспросил Левша Баттрик.
– Мой самый удачный день! – ответил мистер Джарвин и радостно рассмеялся.
Глава 17. РУЧНАЯ ГОРИЛЛА
Увидев ответный сигнал, вспыхнувший в глубине далекой черноты, толстый Майк Джарвин самодовольно потер руки и даже засмеялся от радости. Затем он вернулся обратно к хижине и пнул ногой дверь. Ответа не последовало.
– Обмылок! – заорал он.
В ответ тишина. Тогда он самолично прошел в комнату и зажег фонарь, висевший на стене. В тусклом свете можно было различить очертания человеческой фигуры на койке у окна – складывалось такое впечатление, что лежавший там либо лишился чувств, или же был мертвецки пьян.
Он ухватил спящего за плечо.
– Обмылок!
Но даже этот громогласный вопль не мог нарушить богатырского сна растянувшегося на койке человека.
– Обмылок! Джин!
Спящий внезапно застонал, пошевелился и сел на краешке кровати, вцепившись руками в матрас, ошалело покачиваясь спросонья и будучи не в силах мгновенно сбросить с себя оцепенение после долгого сна.
– Дай! – сказал он, протягивая руку.
Трудно сказать, почему этот человек получил столь странное имя. Уж наверное не из-за привычки слишком часто пользоваться мылом. Возможно, просто его кожа была цвета дешевого желтовато-корчиневого хозяйственного мыла для стирки. У него было почти безупречно круглое лицо, возвышавшееся над широким, плоским, выпирающим далеко вперед подбородком. Срежьте нижнюю часть глобуса, и вы сможете получить наиболее точное представление о том, что представляла собой голова Обмылка. Челюсть казалась самой широкой её деталью. Все остальное, находившееся выше, постепенно шло на убыль, а оттопыренные уши торчали под некоторым углом к черепу именно в том месте, где он начинал наиболее резко сужаться кверху.
При взгляде в профиль четко выделялась все та же самая линия. У самого основания голова была гораздо шире, чем в любой другой её точке. Нос казался несущественной деталью, хоть и выступавшей немного вперед, но не настолько, чтобы прервать или видоизменить изогнутый контур, разве что в минуты наибольшего душевного волнения крупные, впалые ноздри начинали гневно раздуваться. Впавшие глазки глядели из-под низко нависшего и сильно скошенного назад лба, как будто природа ничуть не заботилась о том, чтобы оставить достаточно места в той части черепа, где обычно располагаются мозги.
Подобное сложение наилучшим способом подходило для защиты. Любой боксер, пожалуй, позавидовал бы такой замечательной голове. Куда здесь бить? Только если в челюсть, которая сама по себе была такой крепкой, что подобный удар для Обмылка был бы не более чувствителен, чем если бы его огрели по непробиваемому темени. Истинным довершением столь притягательных черт была густая, черная шевелюра коротких, вьющихся волос, которые словно стелились по голове, создавая впечатление крохотного парика, натянутого на загорелую лысину.
Остальное телосложение Обмылка было строго выражено все в том же несуразном духе. Рука, протянутая вперед в надежде получить обещанный джин была толщиной с бедро нормального человека. Широченная ладонь заканчивалась длинными, толстыми пальцами, которые были словно обрублены на концах.
Он не вышел ростом, не дотягивая несколько дюймов до шести футов. Но башмаки огромного двенадцатого размера ему были все равно малы, а потому для большего удобства кожа на мысках была срезана, и из образовавшегося выреза торчала наружу часть ступни.
– Обойдешься без джина, болван! – сказал Майк Джарвин, с довольным видом разглядывая монстра. – Обмылок, имей совесть! Ты дрыхнешь уже двадцать два часа к ряду. Тебе не пора вставать?
– Черт! – пробормотал Обмылок. – А джина нет?
Он повалился обратно на койку, оставаясь лежать на боку, не поднимая ног с пола, изогнувшись самым неестественным образом и снова закрыл глаза, собираясь заснуть.
Джарвин поднял ногу и с силой пнул спящего по ребрам.
– Обмылок! Конь!
Обмылок открыл глаза, и недовольно мыча спросонья, снова принял сидячее положение.
– Ну и что? – сказал он наконец.
– Конь, Обмылок!
– А-а-а? – прорычал мулат. – Уже нужно? Ты хочешь, чтобы я привел коня, который сможет выдержать мою тушу?
– Именно это мне и надо от тебя, болван.
Обмылок встал с кровати, взял лохань с водой и плеснул себе на голову. Наскоро утеревшись полотенцем, он, наконец, распрямился во весь рост, не обращая внимания на многочисленные капли воды, скатывавшиеся по его спине и груди.
– Расскажи, где это, – сказал он, – и гони монету! – А потом, немного помолчав, хищно добавил: – Так значит, конь под мою тушу!
– Именно, – нетерпеливо подтвердил Джарвин. – Ты что, не выспался?
– Я за три дня глаз не сомкнул, – возразил Обмылок. – Как я мог выспаться? Где я тебе возьму такого коня?
Джарвин попятился к двери.
– Здесь неподалеку есть конь, который смог бы вынести тебя, – сказал он, – но только покупаю я его совсем для другого парня.
– Не для меня? – уточнил Обмылок, одной рукой хватая массивный стул и поднимая его с такой легкостью, как будто это была пушинка.
Джарвин выскочил за дверь, но Обмылок, очевидно передумав, лишь грустно вздохнул и поставил стул на место.
– Ну, ладно, – сказал он. – Хоть на обратно пути прокачусь на нем. Куда ехать?
– Это гнедой жеребец по кличке Лэрриби, хозяина зовут Уизнер. До его ранчо часа два езды отсюда.
– Ну вот, – разочарованно протянул Обмылок. – Тащиться в такую даль. А что я с этого поимею?
– Вот здесь две тысячи. Приведешь жеребца, а сдачу можешь оставить себе!
Оставив на столе пачку банкнот, Джарвин быстро развернулся и вышел в ночь. Но затем все же позвал:
– Обмылок!
– Угу? – хмыкнул тот в ответ.
– Как на твой взгляд, этого достаточно, чтобы смыться с деньгами?
– Пяти сотен не хватает, – ответил Обмылок.
Он вышел из хижины, протирая кулаками заспанные глаза. Убогие хижины располагались по кругу, и все они были как две капли воды похожи между собой. Шахтеры жили у самого рудника. Хижина Джарвина почти ничем не выделялась на фоне остальных, но она была выстроена на самом выгодном месте на краю долины. Если верить рабочим, то оттуда открывался великолепный обзор окрестностей, так что, пожалуй, даже сам черт не смог бы проскользнуть мимо, не будучи прежде замеченным Джарвиным.
Они говорили об этом с большой долей иронии, так как творимые Джарвином гнусности были слишком ужасны и велики по своему размаху, чтобы обнаруживать перед ним свое подлинное отношение. Человеку приходилось либо относиться ко всему скептически, или же просто улыбаться. Так что шахтеры предпочитали улыбаться – разумеется, за исключением тех случаев, когда, действуя в одиночку или находя себе сообщников, они поднимали бунт и пытались убить его.
За хижинами находились конюшни – там Майк Джарвин держал мулов и ослов, использовавшихся в качестве тягловой силы на рудниках, затраты на содержание которых были сведены к минимуму. Было здесь также и несколько лошадей. Обмылок вывел из конюшни одного из мулов. Вот уже не один раз он безуспешно пробовал водрузить свои двести с половиной фунтов живого весу на спины разных лошадей, и каждый раз результат оказывался неизменно неутешительным, в то время как вот этот мул мышино-серой масти с крепкими ногами мог несколько часов кряду рысью мчать его на себе.
Обмылок уезжал в ночь. Он был так сосредоточен и погружен в собственные мысли, что даже не обернулся, чтобы достойно ответить на оброненное ему вслед замечание, сказанное вполголоса и донесшееся со стороны собравшейся поодаль группки слонявшихся без дела рабочих:
– А вон и ручная горилла Джарвина!
Обмылок все слышал. И даже постарался запомнить голос, сказавший это. Но в данный момент он не мог отвлекаться на мелочи, решив оставить удовольствие проучить нахала на потом. Сейчас же ему не терпелось поскорее увидеть собственными глазами коня, который смог бы выдержать его – хотя бы даже зная, что предназначен этот конь был не ему, а совсем другому человеку.
Он проехал по долине, ориентируясь в непроглядной темноте по отблеску воды небольшого ручейка, сбегавшего между камней. Для мула и Обмылка этого было вполне достаточно. Они спустились на простиравшуюся внизу равнину, и не прошло и двух часов, как его кулак уже колотил в дверь дома, в котором жил мистер Уизнер.
Когда Уизнер вышел к нему на веранду, чтобы узнать о цели столь позднего визита, Обмылок сказал:
– Я слышал, что у вас тут есть конь, за которого не жалко отдать пять тысяч.
– Такой конь у меня есть, – согласился ранчеро. – И что с того?
– Я мог бы купить его, – сказал Обмылок.
– Серьезно? – переспросил хозяин, разглядывая лицо и несуразную фигуру возникшего на пороге его дома гротескового персонажа.
– Ну да, – подтвердил Обмылок. – Есть у меня один парнишка, который просто-таки души не чает в хороших лошадях. Покажите мне его, хорошо?
Мистер Уизнер проводил странного визитера к небольшому загону и в ответ на его тихий свист из темноты возник силуэт огромного коня. Он стоял по другую сторону забора и доверчиво потянулся мордой к руке хозяина.
– Почти шесть футов в холке, – с гордостью объявил Уизнер. – Погодите, сейчас зажгу фонарь.
В фонаре засветился мерцающий огонек; Лэрриби тряхнул гривой, но остался стоять на месте.
– Ну чем не красавец, а? – восхитился Обмылок.
– Красавец. Пяти лет. Сильный; железные мускулы. Ну и что вы теперь скажете?
– Для поездок в горы как будто великоват, – сказал Обмылок, с сомнением качая головой.
– На нем выезжали в горы каждый день, – ответил ранчеро. – Он ловок, словно горная рысь. Идет уверенной поступью, с мулом не сравнить. Поэтому, согласитесь, пять тысяч за такого коня – не слишком высокая цена. Он того стоит.
– У меня с собой тысяча наличными, плачу сразу, – сказал Обмылок. – Ну, что скажете? Так что, бери или отвали.
– Я-то отвалю, а ты… – начал было Уизнер гневную тираду, но вовремя прикусил язык.
Еще одного случайного взгляда в гротесковое лицо мулата было достаточно, чтобы он испуганно запнулся, умеряя свой пыл, а потом снова нарушил молчание:
– Тысячу вот за это чудо?
– Он что, может брать призы на скачках? – прорычал мулат. – Или, может быть, умеет выделывать разные штуки, как в цирке? Или послушен и привычен к работе на пастбище? Что в нем такого особенного? Какой от него прок?
– Может целый день носить на себе седока в две сотни фунтов весом – запросто, и с горы, и на гору. Еще он хорош тем, что никогда не выбросит тебя из седла. Добрый, как ягненок. Но ничего не боится. А вы хотите, чтобы я уступил его за какую-то тысячу долларов!
– Но ведь это все равно больше, чем кто-либо давал вам за него до меня, – высказал предположение Обмылок, – я имею в виду, такую уйму наличных!
– А вот и нет! – с жаром возразил ранчеро. – Этот толстяк, Джарвин, тут на днях предложил мне тысячу двести. Я же лишь посмеялся над ним. Так же, как смеюсь сейчас над вами. Дешевле, чем за пять тысяч я Лэрриби не уступлю!
– Уму непостижимо, – пробормотал Обмылок. – Но я не собираюсь мелочиться. Если кто-то пообещал вам двенадцать сотен, то я предлагаю те же двенадцать сотен и сверху ещё пятьдесят долларов. Это моя окончательная цена. Думаю, вам лучше сходить в дом и посоветоваться с женой. Больше все равно не получите. Да и кто станет платить такие деньжищи?
Мистер Уизнер мысленно чертыхнулся. Но в дом все-таки вошел и возвратился оттуда примерно через четверть часа.
– Мы с женой все обговорили, – объявил он. – Две тысячи и ни цента меньше.
– Две тысячи! – присвистнул Обмылок. – Я вам что, миллионер, что ли?
– И торг здесь неуместен.
– Так уж и быть, пойду вам навстречу, – сказал мулат. – Полторы тысячи. Это мое окончательное предложение.
– Слишком мало!
– Что ж, счастливо оставаться, – сказал Обмылок, резко разворачивая своего мула и направляясь обратно в сторону дороги.
Но ехал он все же не слишком быстро. Достаточно медленно для того, чтобы мгновением позже, услышав окрик в темноте у себя за спиной, повернуть обратно, тоже прокричав что-то ответ. И он уже знал, что Лэрриби был у него в кармане.
Глава 18. НЕЗНАКОМЕЦ
В конце концов, пятьсот долларов – навар неплохой, и поэтому, седлая огромного жеребца, Обмылок пребывал в прекрасном расположении духа. Холка огромного коня находилась гораздо выше уровня его голова. Да уж, пожалуй, в нем и правда будет все шесть футов, никак не меньше. Конь встряхивал гривой и в темноте ночи его можно было принять за монстра исполинских размеров.
Утверждения Уизнера о кротости скакуна по большей части тоже оказались правдой. Конь шел по дороге легким, стремительным галопом, и не поспевавший за ним и шедший в поводу мул все чаще отставал, туго натягивая веревку, которой был привязан. Откуда-то издалека, с той стороны, где остался дом ранчеро, слышался громкий плач ребенка.
Возможно, этот жеребец и был любимцем в фермерском хозяйстве, но только сейчас ему предстояло начать совершенно новую жизнь, в которой не было места любимчикам. В этом Обмылок был уверен, так как прекрасно изучил нрав Джарвина, а также был знаком с теми, кто ходил в приятелях у толстяка. Единственное, в чем он не был уверен, так это каким таким другом Джарвин дорожил настолько, чтобы преподнести ему в подарок коня стоимостью в две тысячи долларов.
Вскоре после полуночи он уже снова был на руднике, где отвел коня в стойло, после чего возвратился к себе в хижину, растянулся на койке и тут же заснул, так и не вспомнив о пропущенном ужине. Обмылок имел особый дар, позволявший ему удовлетворять навязываемые природой потребности сразу и основательно, вместо того, чтобы делать это понемногу и время от времени. Он мог позволить себе наслаждаться бездельем дни, а иногда и недели напролет. Но все это время он просто собирался с силами, накапливая в себе огромнейший заряд энергии, чтобы затем при случае им воспользоваться. Возможно, столь могучая сила сможет найти себе применение при выполнении какого-нибудь сверхтрудного поручения, а затем он снова будет готов для отдыха.
Были известны случаи, когда Обмылку доводилось проводить в пути целых пять дней без сна – если, конечно, не считать того непродолжительного забытья, когда в жаркий полдень он закрыл глаза и на ходу клевал носом, покачиваясь из староны в сторону и рискуя вывалиться из седла. Но даже и то утомительное пятидневное путешествие не выбило мулата из колеи настолько, чтобы того можно было назвать совершенно обессилевшим и ни на что не способным. Тогда он преследовал двух своих врагов, изъездив три сотни миль, выслеживая их среди гор, а накануне пятого дня все же настиг и прикончил обоих, после чего сутки проспал на земле рядом с трупами – а потом заехал подальше в горы и там снова улегся спать.
Широко известен и тот факт, что во время того пятидневного путешествия у него при себе так мало еды, что иному человеку, пожалуй, с трудом хватило бы и на день. Однако по окончании своего грандиозного переезда мулат вовсе не выглядел ослабшим или истощенным. Он просто стал немного худее: в ход пошли слои жира, обычно покрывавшие его тело, и выполнявшие роль своего рода топлива, помогая поддерживать организм в стрессовых ситуациях, подобной этой.
Однако, когда очередь дошла до еды, то ел Обмылок за троих, поглощая пищу в неимоверных количествах. Он набросился на еду, как голодный волк, после чего отправился спать, а по пробуждении был готов снова взяться за ложку. Его тело вновь заплывало жиром с той же быстротой, с какой во время большого испытания оно было способно расстаться с ним.
Завалившись спать, Обмылок проснулся лишь когда в небе забрезжил рассвет. Поднявшись, он отправился прямиком в кухню. Все остальные были лишены подобной привилегии. Но Обмылок находился на особом положении. Джарвин знал, что изо всех достоинств данного рудника лишь одна имела особую притягательную силу для странного мулата и удерживала его здесь. Это была данная ему привилегия появляться в кухне в любое время и поглощать еду в любых количествах, достаточных для полного утоления его зверского голода.
Поначалу подобная затея имела для кухни самые плачевные последствия. На глазах доведенного до отчаяния повара два или три обеда исчезли в утробе ненасытного монстра, после чего орава голодных рудокопов подняла шум, пригрозив забастовкой и требуя лучшей кормежки. После того случая повар уже не был столь опрометчив. Теперь на плите или же в печи он постоянно держал вместительный железный котел с вареными бобами, в которые бросал несколько больших ломтей жирной свинины – чем жирнее, тем лучше. Все это месиво обычно щедро сдабривалось и подслащивалось квартой наидешевейшей черной патоки. Именно этому блюду Обмылок отдавал предпочтение перед всей остальной пищей.
Тем утром Обмылок как обычно появился в кухне и сцапал со стола первый попавшийся ему на глаза съестной кусок, которым, по несчастливому стечению обстоятельств, оказался огромный яблочный пирог, по первоначальному замыслу предназначенный стать приятным сюрпризом для дюжины человек. Лакомое блюдо оказалось в лапах Обмылка прежде, чем замешкавшийся повар успел припрятать его в надежное место.
Но к тому времени, как от пирога остались одни воспоминания, у повара было уже решительно все готово. Он не стал попусту терять времени, и вместо тарелки с вилкой и ножом водрузил на стол огромный котелок, в который воткнул внушительных размеров железную ложку, чей авторитетный вес более чем однажды становился решающим аргументом в кухонных потасовках, время от времени неизбежно разгорающихся за столом.
С вожделением вздохнув, Обмылок пристроился над разверзшимися перед ним недрами котелка и принялся с завидной скоростью поглощать его содержимое. По ходу еды ему приходилось дважды ослаблять пояс, поначалу туго затянутый на животе. Но он с азартом продолжал обжираться, и, казалось, все ещё не был сыт. Первую паузу в еде Обмылок сделал лишь только когда ложка заскребла по дну котла, и увидев это, повар испустил вздох облегчения и довольно потирая руки, улыбнулся раннему гостю.
– Хочешь добавки? – вкрадчиво поинтересовался он.
Обмылок задумчиво оглядел кухню, но взгляд его уже был лишен прежнего хищнического интереса.
– Слушай, – сказал он, откидываясь на спинку стула, – в следующий раз, когда станешь стряпать, будь другом, брось в харч побольше свиного жиру, ладно? А то бобы получаются немного жестковатыми, понимаешь?
Жир был дешев. Во всяком случае, обходился он гораздо дешевле яблочных пирогов – и по деньгам, и по трудам, затрачиваемым на их готовку, так что повар с готовностью кивнул.
– Ну, Обмылок, какие новости? – спросил он.
Великан протянул свою широченную ручищу.
– Дай закурить!
Повар покорно достал кисет с табаком. Обмылок принял его из рук владельца, быстро соорудил самокрутку, а кисет с остатками табака сунул себе в карман, к чему, впрочем, сам повар отнесся вполне спокойно. В конце концов, ради того, чтобы быть в курсе происходящего, жертва не слишком большая.
После двух или трех затяжек самокрутка оказалась выкуренной до основания. Горячий пепел стряхивался на пол, и мулат растирал его подошвой башмака. Затем он свернул себе новую папиросу, и оставшись вполне доволен начавшимся процессом пищеварения, счел, наконец, возможным начать разговор.
– Босс начал окучивать какого-то очень выгодного простофилю, – сказал Обмылок.
– Выгодного? – вежливо переспросил повар, мысленно принимая к сведению только что услышанное.
– Даже весьма, – подтвердил Обмылок. – Пожалуй, тысяч сорок или пятьдесят из него вытряхнуть можно будет.
– И каким же образом? – спросил повар.
– А я почем знаю? – огрызнулся в ответ мулат. – Может быть устроит какой-нибудь номер с фальшивым рудником. Это его коронный трюк. А может, просто затеет игру в покер. В последнее время он усиленно тренируется подтасовывать колоду. Руку набивает, так сказать. А, может быть, огреет того придурка чем-нибудь тяжелым по башке, да и дело с концом!
– Да уж, – поддакнул повар, – и такое тоже возможно! А кто бы это мог быть?
– Понятия не имею, – пожал плечами Обмылок, – но он как будто сегодня должен показаться у нас. Босс погнал меня вчера на ночь глядя покупать коня за две тысячи долларов, чтобы, значит, он мог сделать другу подарок.
– Две тысячи монет! – простонал повар. – Спустить такие деньжищи за какого-то коня!
– Сходи на конюшню, и увидишь, что он того стоит. Вот уж конь, так конь. Рядом с ним все остальные кажутся просто клячами, жалкими подделками под настоящую вещь. Ну ладно, счастливо оставаться! – с этими словами он с трудом встал из-за стола.
На подоконнике лежал, остывая, только что вынутый из печки большой имбирный пирог. Поднимаясь со стула, мулат подхватил его своей огромной пятерней, и добрая половина пирога исчезла в его пасти прежде, чем он дошел до порога.
Рудник жил ожиданием, и атмосфера накалялась все больше и больше. Все работники были в большей или меньшей степени осведомлены о неблаговидных делишках своего босса. Все знали, что жадность его не знала предела, так же как всем было известно и то, что он никогда не упустит собственной выгода, какой бы ничтожной она ни казалась. У него полно врагов, однако сам факт использования хозяином двухтысячедолларовой наживки интриговал, и всем просто-таки не терпелось увидеть, для какой такой рыбы приготовлена столь щедрая приманка.
Позже, когда утро было уже в самом разгаре, на склоне был замечен всадник, направлявшийся в сторону рудника. Обмылок возлежал на своей койке, сонно попыхивая закопченной трубкой, набитой отсыревшей смесью обычного табака с черным табаком из Луизианы, когда ему поспешно доложили об этом.
– И каков он из себя? – поинтересовался Обмылок.
– Я разглядывал его в бинокль. Большой. И с виду тяжелый.
– Это он, – со знающим видом заключил Обмылок.
Он поднялся с койки. Сонное состояние улетучилось само собой. И вот он, в компании ещё дюжины любопытствующих, уже наблюдал за тем, как незнакомец подъезжает к хижинам.
– Что это у него на ногах? – послышался в толпе приглушенный шепот.
– Привет, – выкрикнул незнакомец, – где тут дом Майка Джарвина?
Обмылок молча указал большим пальцем себе через плечо, обозначая нужное направление. Затем они стали свидетелями того, как незнакомец довольно неуклюже слез с коня. Похоже, от ног ему было мало проку. Прислонившись к коню, он отвязал пару длинных, крепких костылей; затем, опираясь на них, пошел через двор в указанном направлении, передвигаясь с неподражаемой ловкостью.
– Бог ты мой, калека! – прошептал Обмылок. – Босс извел две тысячи на какого-то калеку, и будь я проклят, если это не так. Ребята, все это видели? Так кто же он все-таки такой?
– Да, подозрительно как-то, – согласился повар. – У меня такое странное предчувствие, что очень скоро нас ждет какой-то сюрприз! Кстати, а где Баттрики?
Глава 19. СТРАННЫЕ ВЕЩИ
Разыскать Баттриков оказалось совсем несложно. Они сами подошли к толпе зевак как раз вовремя, чтобы выслушать последние сплетни, но уже слишком поздно, чтобы стать свидетелями того, как незнакомец скрылся за дверью хижины самого Джарвина. Но наводящие вопросы они задавали, и было подмечено, что, прослышав о внушительном виде и ширине плеч чужака, оба изменились в лице. Но самый сильное и необъяснимое впечатление на них произвело упоминание о костылях.
Братья быстро ретировались в свою хижину, находившуюся рядом с домом Майка Джарвина, и оставались там, хотя кто-то, кому удалось мельком заглянуть к ним в окно, утверждал, что они чистили ружья с таким видом, как будто собирались воспользоваться ими в самое ближайшее время.
– Они знают его, – авторитетно утверждал мулат. – Но почему же тогда больше никто здесь о нем не слышал? Он не из тех, кого, однажды узнав, можно позабыть!
В разговор вмешался повар:
– А что мы вообще знаем, кроме рудника и делишек этого старого сквалыги Джарвина? Что, я вас спрашиваю? Мы все время торчим возле рудника. На те жалкие гроши, которые он нам платит, особенно не разъездишься, и вот почему каждый из нас знает его гораздо лучше, чем кто бы то ни было на свете. Если бы они только знали то, что знаем мы, то разве Конгресс не принял бы закон или ещё что-нибудь в этом роде, чтобы его, наконец, упекли бы за решетку или же приговорили бы пожизненно подвешивать его за руки, за ноги хотя бы на один час в день? Кто бы сомневался!
Это замечание было довольно близко к истине, но идея не нашла отклика. Все, что им оставалось – это лишь молча наблюдать и ждать дальнейшего развития событий, так как вскоре рослый калека был замечен выходящим из дома Майка Джарвина.
Сам Майк стоял на пороге и довольно улыбался, глядя вслед незнакомцу. Затем он задумчиво перевел взгляд в сторону хижины, в которой жили братья Баттрик.
– Этот парень появился здесь неспроста, – прокомментировал повар. – Он имеет какое-то отношение к Баттрикам. И, по-моему, если повезет, это-то мы сейчас и выясним!
Калека проследовал к двери соседней хижины. Теперь он шел, опираясь только на один костыль, но от этого движения его вовсе не утратили своей прежней замечательной ловкости. Казалось бы, более неуклюжего способа передвижения, чем этот и вообразить сложно, но рослый чужак настолько превосходно владел своим телом, что можно было подумать, будто бы это дается ему без малейшего труда.
– Право слово, просто-таки акробат, – сказал повар, имевший обыкновение выражать свое собственное мнение по любому, мало-мальски заслуживающему внимания, вопросу. – Уже по тому, как он управляет своим телом, сразу видно, что он всю жизнь тренировался исполнять разные головокружительные трюки. Уж я-то знаю. Похоже, я догадываюсь, кем он был раньше – он был… этим самым… ну, который в цирке лазает по трапециям. А потом он сорвался оттуда, и у него отнялись ноги. Сами же видите, с какой легкостью он владеет собой!
Они все видели, и не могли не удивиться увиденному. Затем всеобщее внимание переключилось на то, что правую руку чужак освободил от костыля и, опустив её вниз, свободно держал её у бедра, где на кожаном поясе висела кобура с револьвером.
Он постучал в дверь хижины Баттриков.
– Кто там, – отозвался Левша Баттрик после небольшой заминки.
– Это Питер Хейл, – объявил незнакомец. – Я пришел, чтобы уведомить вас о том, что Джарвин более не нуждается в ваших услугах. Он настаивает, чтобы вы немедленно уехали отсюда, так как заплачено вам было вперед. Это так?
Вместо ответа за дверью разразился целый шквал угроз и проклятий, изрыгаемых обоими братьями. Они слышали, что сказал Джарвин. Но никуда уезжать не собираются. У них был уговор, по которому Майк должен был бы уведомить их об увольнении за месяц. К тому же у них совсем не было времени подыскать себе что-нибудь подходящее, и, вообще, плевать они хотели и на него самого, и на его распоряжения. Он им не указ, потому что подчиняются они лишь приказаниям, полученным лично от Майка.
– Премиленькое дельце, не правда ли? – чуть слышно прошептал повар. – Что же до калеки, то он просто ищет приключений на собственную голову. Интересно, как он теперь собирается расхлебывать эту кашу?
Тихий, грудной голос калеки был невозмутим.
– Довожу до вашего сведения, что теперь все распоряжения отдаются Джарвиным через меня. Все хождения и ожидания хозяина у меня за спиной отменяются. Дважды повторять одно и то же он ни для кого не будет. И в первую очередь это касается вас обоих, Левша и Дэн. Вы меня слышали?
Последовавшая из-за двери новая бранная тирада была терпеливо выслушана им, после чего он заметил:
– Я ознакомился с вашим мнением, и вынужден констатировать, что не услышал для себя ничего нового. Итак, если вы желаете говорить со мной лицом к лицу, то вот он я, здесь, на веранде перед вашим домом. Не думайте, друзья мои, я не убегу!
– Нет, вы только послушайте! – прошептал повар. – Он стал представителем босса, что ли? И собирается начать с того, чтобы прогнать взашей Баттриков? Что ж, флаг ему в руки – только, неужто мир сошел с ума?
– Заткнись, ты! – зашипел мулат. – Я ещё хочу услышать, что Левша Баттрик ответит ему на это!
Наступила неловкая заминка, и было странно, что Левше вообще могло понадобиться какое-то там время на раздумья – Левше, который всегда был грозой поселка, чей мощный удар правой и заряженный пистолет наводил ужас на многих со времени его первого появления на службе у Джарвина! Все ожидали увидеть, как он выскочит на крыльцо и растерзает калеку в клочья. Они ожидали увидеть Дэна Баттрика палящим из обоих пистолетов и стоящим плечом к плечу с братом, или же, по крайней мере, чуть позади него.
Вместо этого они услышали, как Левша говорит из-за двери:
– Выйти из дома, чтобы ты перестрелял бы нас по одному? Нет уж, Хейл, мы не дураки!
Это стало кульминацией всей сцены!
Нет, что-то обязательно должно было произойти, ибо калека сказал:
– Я не собираюсь ссориться с вами, парни. Сейчас я пойду в дом Джарвина и подожду там ещё полчаса. Этого времени вам должно хватить на то, чтобы собрать свои пожитки и освободить дом. Через полчаса я вернусь, и если к тому времени вы все ещё будете здесь, я собственноручно вышвырну вас отсюда, так и знайте. Это собственность Джарвина. Он приказывает вам убраться. Так что если решите задержаться здесь дольше, чем на полчаса, то пеняйте на себя!
Сойдя с веранды, он отправился обратно к дому Джарвина – передвигаясь боком, не сводя взгляда с окна хижины Баттриков, выходившего на эту сторону, и держа правую руку у кобуры, висевшей на поясе.
Но урагана выстрелов из того окна так и не последовало. Наоборот, было очень тихо. Затем хлопнула дверь дома Джарвина, и калеке, надо думать, уже ничего не угрожало.
– Что-то теперь будет? – спросил повар, сгорая от нетерпения и любопытства.
– Левша растерзает его! – сквозь зубы процедил мулат. – Что я, Левшу не знаю, что ли?
– Нужно подождать! – сказал повар. – И тогда увидим, чем дело кончится. Я же говорил, что очень скоро в нашем поселке начнут происходить очень странные вещи!
Глава 20. НЕОБЫЧНАЯ СЦЕНА
Изо всех затаивших дыхание зевак, ставших свидетелями этой сцены, самым заинтересованным зрителем был никто иной, как могучий Обмылок. С Баттриками он был знаком несколько лучше, чем все остальные обитатели поселка. Откровенно говоря, ведь именно из-за них ему пришлось провести больше пяти месяцев прикованным к постели. Этот вынужденный отдых делился на два периода, практически равных друг другу по продолжительности. Потому что едва оправившись после первого столкновения, во время которого Обмылок был буквально изрешечен пулями, он незамедлительно попытался повторно выяснить отношения с Баттриками. Самым удивительным во всей этой истории является то, что и во второй раз его тоже не убили. Приглашенный к раненному врач объявил, что жить ему осталось час, от силы пять. Прошел день, но Обмылок не умер. Та же необъяснимая живучесть, скрытая где-то в глубинах его огромного тела, позволила ему прожить ещё день, и тогда, наисходе вторых суток, доктор задумчиво изрек, с сомнением покачав головой:
– Этому парню было отмеряно десять жизней, и все десять он пустил коту под хвост, но раз уж он по всей видимости не собирается умирать, то придется его лечить, как если бы он шел на поправку. Для начала покормите его. Дайте что-нибудь из того, что обычно едят ваши люди.
Эта пища воистину творила чудеса. Сколько бы пуль не угодило в него, раны эти никоим образом не сказались на его желудке, и всего за неделю он вполне оправился от болезни, так что жизнь его была уже вне опасности. За месяц перестали кровоточить и затянулись ужасные раны, на месте которых теперь остались лишь пунцовые рубцы. Вскоре он снова поднялся на ноги и быстро набирался сил, возвращаясь к прежней жизни. Восторгам доктора пришел конец. Он заявил, что Обмылок был просто ошибкой природы, её шагом назад, к первобытному человеку.
Но после своей второй стычки с Баттриками и последовавшего вслед за этим второго долгого лежания в постели, Обмылок все же стал благоразумнее. Он лютой ненавистью ненавидел обоих братьев, но понимал, что ради собственного же блага не стоит давать волю эмоциям. Было куда более безопасней держаться подальше, относясь к ним с вынужденной терпимостью. Братья напоминали ему двуликого бога войны, смотревшего в двух направлениях одновременно и поэтому застрахованного от нападения и спереди, и сзади.
Он бы не убоялся выйти против каждого из них, взятого поодиночке, зная, что по ловкости обращения с оружием не уступает ни одному из братьев. В меткости ему тоже было не отказать. Если же вести речь о рукопашной схватке, то здесь он мог в одиночку выйти против десятка таких, как Баттрики, и со всего маху бить их лбами друг о друга, ни секунды не сомневаясь в собственном превосходстве. Ибо самомнение у Обмылка было столь высоко, что сам себе он казался почти божественным.
Однако со всей своей верой в собственные силы, к Баттрикам он все же относился с благоговейным страхом. Они заметно отличались от большинства людей, с кем ему когда-либо приходилось иметь дело. Он чувствовал, что они непобедимы. К чести братьев надо заметить, что они редко или никогда не сражались в одиночку. Они везде были вместе; вместе думали; вместе действовали. В то время, как один оглядывал простиравшиеся впереди дали, взгляд второго был неизменно обращен назад, чтобы вовремя заметить любую опасность, которая могла угрожать им с тыла.
Но вот теперь все же выискался человек, который посмел подойти к хижине Баттриков, из которой они так часто вырывались, подобно зловещим божествам, и обрушивались на поселок, чиня расправу над врагами толстого Джарвина. Этот же храбрец осмелился подойти к их двери и бросил им вызов, пригрозив, что они будут иметь дело с ним – с каким-то убогим калекой! И братья не вышли к нему!
Обмылок первым нарушил затянувшееся молчание.
– Куда уж ему стреляться с ними. Баттрики только на это и рассчитывают!
Повар искоса взглянул на него, а затем сказал:
– Слушай, Обмылок, а не может так быть, что эти двое просто боятся этого парня?
Обмылок оглянулся, и его шарообразная голова безо всякого труда, как-то очень по-птичьи, повернулась на толстой шее так, что он смотрел почти прямо себе за спину.
– Это ты мне это говоришь? Меня они что, испугались?
Повар благоразумно промолчал, а Обмылок, как ни в чем не бывало продолжал развивать свою мысль:
– А разве на всем свете найдется второй такой, как я?
Повар ничего не ответил.
– Разве найдется такой человек, – продолжал втолковывать Обмылок с навязчивой откровенностью человека, желающего быть понятым, – кто смог бы выстоять против меня хотя бы минуту?
– Нет, – сказал повар. – Только не в рукопашной. Я хорошо помню, что случилось с верзилой Поллаком, когда он объявился здесь специально для того, чтобы набить тебе морду.
Здесь Обмылок позволил себе улыбнуться. Эта гримаса перерезала его лицо ровно пополам, обнажив два ряда огромных, острых зубов.
– Рукопашная – это одно дело, – сказал Обмылок, – но видел ли ты хоть кого-нибудь, кто осмелился бы выйти против меня с оружием в руках – будь то винтовка, револьвер, нож или любое другое оружие, да хоть кузнечная кувалда?
Повар задумчиво нахмурился.
– Значит, с кузнечной кувалдой…, – задумчиво проговорил он. – Нет, Обмылок, лично я не знаю никого, кто бы когда-либо отважился связаться с тобой. Кроме Баттриков.
– Не имеет никакого значения, сколько их может быть – один, двое, трое, четверо, – сказал мулат, – любой ораве всегда недоставало народу, чтобы одолеть меня. И уж, во всяком случае, один на один со мной ещё никому не удавалось справиться. И двое на одного тоже. Так почему же тогда босс не берет меня к себе в охранники? Почему, я тебя спрашиваю?
– Может быть, потому что ты слишком громко храпишь?
– Нет, просто потому что он терпеть не может черномазых. А я ведь черномазый. Ты знаешь об этом?
– Правда? – с деланным удивлением откликнулся повар.
– Да, черт возьми, – страстно подтвердил Обмылок, – я черномазый и очень горжусь этим. Я негр, и хочу, чтобы весь мир знал, кто я такой есть, не взирая на белый цвет моей рожи! – и он ткнул толстым пальцем, указывая на свою желтую кожу.
Повар не улыбнулся. Ведь не стал бы он, в самом деле, смеяться над привидением или тигром, в лапах которого ему, не приведи Господь, ненароком довелось бы оказаться. Он просто кивнул с самым серьезным видом.
– Вот оно, значит, как бывает, Обмылок, – сказал он, – а я сам никогда бы не додумался!
И только когда Обмылок отвернулся, чтобы в очередной раз взглянуть на дверь хижины Баттриков и убедиться, что она все ещё закрыта, лишь тогда повар позволил себе ухмыльнуться и подмигнуть соседу рядом.
Сосед же остался стоять с каменным лицом и даже не обменялся с ним многозначительным, знающим взглядом, находясь практически в поле зрения негра и не отваживаясь идти на такой риск, ибо характер Обмылка был ещё более непредсказуем и взрывоопасен, чем нитроглицерин в закупоренной бутылке, выставленной на мороз.
– Нет, – сказал Обмылок, снова оборачиваясь к повару, – все дело в том, что босс ненавидит черномазых. Но почему? Почему, я тебя спрашиваю? Потому что он сам не достоин их, вот почему! Точно, сэр, так оно и есть! Он их не достоин! Взять, к примеру, хотя бы то, как он ненавидит меня. Я просто-таки сам себе подчас удивляюсь, как это я до сих пор не свернул ему шею!
– С чего ты взял, что он тебя ненавидит?
– Да взять хотя бы то, как он обращается со мной. Для чего я ему нужен? Чтобы выполнять всю самую грязную работу. Правда, платит он мне хорошо. Не буду врать, платит неплохо. Я беру эти деньги и делаю за него всю грязную работу, а он лишь сидит и радуется и, небось, говорит себе: «Ха-ха! Пусть теперь черномазый помучается!»
– А что ты имеешь в виду под «грязной работой»? – поинтересовался повар.
– Если он задумал что-то купить, то ему надо раздобыть это подешевле. И, как ты думаешь, кого он посылает для этого? Если могу, я это покупаю, но если же нельзя купить, приходится красть. Потому что я никогда не посмею вернуться назад с пустыми руками. Иначе здесь поднялся бы такой крик, и никакая сила не смогла бы заткнуть ему рот!
– Слушай, Обмылок, так почему же ты тогда не бросишь его и не уедешь отсюда?
– Потому что я жду своего шанса, и это единственная причина на всем делом свете, которая удерживает меня здесь, можешь не сомневаться!
– Что ж, дело твое, Обмылок. Мне понятны твои чувства по отношению к нему, но только что же удерживает тебя от того, что осуществить задуманное? Ведь ты же находишься рядом с ним большую часть времени!
Мулат бросил сердитый взгляд через плечо.
– Тогда скажи мне, отчего же это никто другой не пытается прибить эту гадину – а ведь, полагаю, и здесь, в поселке, полно таких, кто с удовольствием вышибли бы из него душу, чтобы он упал и уже никогда больше не поднялся, а?
– Конечно, – не задумываясь, согласился повар. – И я один из них, будь он проклят!
– Так что же тебе мешает? Что удерживало тебя на протяжение всего этого времени?
– Баттрики, – признался повар.
– Вот и меня тоже! – сказал Обмылок, нервно потирая руки. – Но теперь, похоже, старая скотина совсем выжила из ума, если пытается избавиться от Баттриков. Зачем? Ради того, что бы быть растерзанным нами? Это ты можешь мне объяснить?
Повар покачал головой.
– Этого не знает никто из нас, – сказал он. – И все-таки странно это все как-то… Тебе так не кажется, а, Обмылок?
– Странно? – переспросил Обмылок. – Сынок, Баттрики выйдут на улицу и сожрут этого придурка с потрохами, вот увидишь!
– Ой ли? – усомнился повар. – Тогда может быть ты объяснишь и вот это?! Если сможешь!
Дверь хижины Баттриков распахнулась, и на пороге возник верзила Левша, но вот только, похоже, на сей раз воевать он ни с кем не собирался. Через плечо у него был перекинут огромный мешок, а в другой руке он держал суму из жесткой холстины с завернутой в неё винтовкой.
Он вышел на веранду.
– Ну что? – сказал повар.
– Это трюк! – выдохнул мулат. – Левша просто выманивает несчастного придурка из дома, после чего Дэн налетит на него и… Бог ты мой! О, нет!
Вслед за Левшой в дверях появился и второй из братьев, Дэн, точно так же и Левша сгибавшийся под тяжестью своей ноши, состоявшей из мешка с пожитками.
Глава 21. ЛУЧШИЕ ЛЮДИ
Мулат мучительно застонал, не в силах вынести само зрелище низвержения двуликого божества с воздвигнутого ему пьедестала.
– Неужели это было лишь везение, обыкновенное везение, – спросил Обмылок, с трудом приходя в себя, – что эти два пса смогли оба раза уделать меня?
Его вопрос так и остался без ответа по той причине, что изо всех любопытствующих зевак, ставших свидетелями этой сцены, он один в тот момент сохранил дар речи.
Все видели, как Баттрики поволокли свою ношу в сторону конюшни, а потом снова появились в поле зрения верхом на своих лучших лошадях, ведя запасных в поводу. К всеобщему изумлению могучие и бесстрашные братья не поехали по главной дороге, проходившей мимо дома босса. Вместо этого они решили объехать вокруг хижин со стороны рудника, и только таким образом выбравшись из поселка, начали спускаться в долину.
– Что бы это значило? – со вздохом спросил мулат. – Может быть мы все, парни, разом ослепли или сошли с ума? Точно говорю вам, это самый настоящий гипноз. Этот калека загипнотизировал обоих братьев. Хотя может быть кто-нибудь из вас может предложить лучшее объяснение только что увиденному?
Таких умников среди зрителей явно не было. Все лишь с недоумением переглядывались между собой и качали головами.
– Постой-ка, – тихо прошептал повар. – Вон он снова идет. Ты только глянь на него, какой верзила! Выглядит довольно круто несмотря на то, что калека!
Обмылок покачал головой. Одних доводов о кажущемся физическом превосходстве было недостаточно, чтобы более или менее объяснить чудо, только что произошедшее у него на глазах. Он рассчитывал на нечто большее.
Они видели, как Джарвин и его новый приятель медленно шли через двр, направляясь к конюшням, находившимся позади хижины. Издали было видно, как из стойла был выведен огромный жеребец. Калека ловко подтянулся на руках, и в следующее мгновение он уже сидел в седле.
Повар был не в силах сдержать своего восхищения.
– Вот это ручищи! Какие сильные руки! Глядя на то, как этот верзила управляется с собственным телом, можно подумать, что он легкий, как пушинка!
Все это было настолько очевидно, что возражений данное утверждение не вызвало ни у кого. Незнакомец тем временем закрепил скованные железными скобами ноги в стременах, а затем проехался на жеребце взад и вперед перед конюшней. Неподалеку был воздвигнут высокий забор, увенчанный тяжелой жердью, и калека внезапно направил коня в ту сторону. Огромный жеребец взял препятствие, изящно приземляясь внутри загона. В следующий момент, повинуясь воле седока, он развернулся, и повторил прыжок.
– Гляди! – сказал повар. – А что если конь вдруг упал бы? Ведь тогда калеку уже ничего не спасло бы. Ведь соскочить он не смог бы! И конец тогда ему! Да уж, ничего не скажешь, вот это выдержка!
– Повар, – перебил его Обмылок, – ты ни черта не понимаешь. Ты что же, думаешь, что конь смог бы упасть, даже если бы сам того захотел? Нет, старина, и я даже могу коротко и ясно объяснить тебе, почему. В голове этого парня кроется некая сила, и именно она-то и не дала коню упасть!
– Какая сила? – спросил кто-то.
– А какой силы убоялись Баттрики? – ответил Обмылок вопросом на вопрос. – Что за сила заставила их убраться отсюда, убежать, поджав хвост, словно побитые псы? То-то же!
– Колдовство? – уточнил повар.
– Думай, что хочешь, – угрюмо изрек Обмылок. – Я сказал достаточно. Так что теперь я сам готов выслушать от вас любые вразумительные объяснения того, что мы только что видели своими собственными глазами!
В уверенном голосе Обмылка слышалась такая бездна решимости, что все остальные тут же посерьезнели, подавив в себе всякое желание улыбаться. Мало кто из них имел образование достаточное для того, чтобы оставаться выше примитивных предрассудков, и к тому же во всем происходящем усматривалось нечто сверхъестественное, так как с Баттриками все были знакомы не понаслышке, зачастую имея возможность видеть бесстрашных братьев в действии. Очень многим из них доводилось в разное время оказываться под дулами револьверов, наведенных уверенными руками братьев Баттрик. Подобные впечатления запоминаются человеку на всю жизнь, преследуя его до самой смерти!
И вот теперь эти два головореза были изгнаны из поселка и бежали, словно нашкодившие дети! Вряд ли найдутся подходящие слова, чтобы объяснить подобный феномен.
Некоторое время спустя, они видели, как калека слез с коня и вместе с Джарвиным отправился в хижину босса.
– Вот они! – прошептал Обмылок. – Возвращаются! Вон он идет обратно вместе со стариной Джарвиным. Разве я не говорил, что Джарвин замышляет что-то из ряда вон выходящее? Разве не говорил, что он готовится к тому, чтобы провернуть величайшую аферу за все время? Вот вам и доказательство. Он боится Баттриков. И приводит этого парня, чтобы тот вышиб их отсюда. А конь – это плата за услугу! Спросите меня, почему?
Его никто не спросил, но Обмылок не обратил на это никакого внимания, имея странную манеру ведения разговора и заполняя таким образом неизбежно образовавшиеся паузы.
– Так хотите знать, почему? – продолжал Обмылок, в то время, как остальные продолжали молча слушать, искоса поглядывая в его сторону. – Потому что он знает, что в этом мире есть высшая сила, которая гораздо сильнее простой силы оружия. Гораздо сильнее! И вот этот чужак, похоже, владеет ею. Он доказал это на примере Баттриков, и это ещё не конец. Повар был прав. Он предвидел, что отныне здесь начнут твориться странные вещи. И уверяю вас, что это только начало!
Собравшиеся промолчали и на этот раз, но по всему было видно, что они полностью согласны с данным предположением: мужчины хмурились и покусывали губы, отчаянно пытаясь разгадать это непростую загадку. Наступила напряженная пауза, но расходиться никто не спешил, словно ожидая, что вот-вот должно последовать продолжение случившегося.
Ждать пришлось недолго. Майк Джарвин подошел к двери своей хижины и крикнул:
– Обмылок!
Недовольно буркнув что-то себе под нос, Обмылок покорно выступил вперед.
– Обмылок, собери ребят. Всех, кто не занят на работах в шахте. Они нужны мне здесь!
– И повара? – осведомился Обмылок с таким видом, как будто повар находился на особом положении.
– К черту повара! – не выдержал мистер Джарвин. – Делай, что тебе велят! Зови ребят!
Озадаченно почесывая затылок, Обмылок отправился прочь, разнося строгий приказ по всему поселку.
– Все соберитесь у дома босса, да поживее. И странные же дела творятся у нас, ребята!
Он не оставил без внимания и тех, кто работал на конюшне, и посыльных, что в это время дня праздно ошивались близ рудника, и ещё с полдюжины человек, занимавшихся выполнением различных работ в поселке. Когда перед домом была собрана приличная толпа, Обмылок забарабанил в дверь хозяйского дома с такой силой, что едва не снес её с петель.
Дверь отворилась. Обмылок увидел, что Джарвин и калека сидят за столом друг напротив друга, и, похоже, ведут какой-то серьезный разговор.
– Ребята здесь, – доложил Обмылок. – Что прикажете мне теперь делать с ними?
– Делать здесь буду я, – сказал Джарвин. – А ты иди и встань вместе со всеми.
И вот, Джарвин стоял на пороге хижины, обводя взглядом небольшую толпу во дворе.
– Иди сюда, Хейл, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты сам полюбовался на них. Все, кого ты сейчас видишь перед собой – все это лучшие люди, штучный товар. Этим все нипочем. Можешь весь свет обойти, а такой отъявленной шайки, как эта больше нигде не найдешь, это точно.
Он отступил в сторону. В дверном проеме возникла могучая фигуру калеки. У него был спокойный, но уверенный взгляд, и пока он переводил его с одного лица на другое, Джарвин объявил:
– Итак, парни, это мой хороший приятель Хейл. Он поживет здесь у нас некоторое время. Я хочу создать ему все условия, чтобы он чувствовал себя здесь, как дома. И поэтому я хочу назначить одного из вас ему в помощники.
Вы видите, что он не может владеть своим телом в той мере, как того хотелось бы каждому человеку. Его умений достаточно, чтобы по-свойски разбираться с такими проходимцами, как Баттрики – и вы сами смогли в этом убедиться. Но не достаточно для того, чтобы обойтись без посторонней помощи, как то: что-то принести, сбегать куда-то и тому подобное. Понимаете?
Наступила напряженная пауза. Они не возражали, когда Джарвин начал свою речь. Промолчали и тогда, когда он назвал их редкостной шайкой отборных мошенников и негодяев, так как большинство из них настолько преуспело на данном поприще, что были даже горды подобной оценкой своих заслуг, воспринимая её за наивысшую похвалу.
– И теперь, Хейл, я хочу, чтобы ты сам выбрал себе в личные помощники одного них, того, кто будет помогать тебе обживаться на новом месте, ибо, как я уже сказал, я хочу, чтобы наш поселок стал для тебя родным домом!
Калека поблагодарил его, учтиво кивнув и улыбнувшись в ответ.
– И что, можно выбрать любого? – поинтересовался он.
– Разумеется, – сказал Джарвин. – Это мои люди, и они подчиняются моим приказам, к тому же я им за это хорошо плачу. Так что выбирай, не стесняйся!
– Что ж, очень хорошо, – сказал калека. – Думаю, что я уже сделал свой выбор. Вот этот человек мне вполне подойдет.
Обмылок оглянулся. За спиной у него никого не было. Только повар стоял чуть поодаль.
– Слышь, повар, это, наверное, ты! – злорадно усмехнулся он.
– Нет, – сказал Питер Хейл. – Я имел в виду тебя, мой большой друг!
Обмылок резко развернулся.
– Меня? – заорал он. – Меня и в чертовы прислужники?
Глава 22. ЧУДЕСА
Для всех остальных подобный выбор оказался ничуть не меньшим потрясением. Никому и в голову не могла прийти столь дикая идея – что кто-то вдруг может возжелать связаться по доброй воле с медведеподобным Обмылок. Даже Джарвин – и тот вздрогнул от неожиданности и, схватив Хейла за плечо быстро зашептал ему на ухо:
– С этим мулатом не связывайся. Тебе лучше передумать, и сделать это как можно скорее. Я бы предпочел усадить к себе за стол дикого мустанга, чем терпеть общество Обмылка. Так что лучше откажись, пока не поздно.
Но Питер лишь упрямо покачал головой, а вслух спокойно, но довольно отчетливо, чтобы могли услышать все, сказал:
– Я выбираю тебя, Обмылок, если тебя зовут именно так. Мне нужен сильный помощник, а ты как будто вполне годишься для этого. Ну что, договорились?
– Черта с два! – выкрикнул Обмылок, хватаясь за рукоятку пистолета, как если бы он собирался пустить в ход оружие.
Но Питер Хейл не спешил с ответным жестом, а просто спокойно предложил:
– Пойдем в дом, Обмылок. Я хочу сказать тебе кое-что. Эта работа ни в коем случае не будет унизительна для тебя. Я предлагаю тебе достойную жизнь, и прошу взамен лишь самой малости – выполнения небольших и несложных моих поручений. Может быть зайдешь хотя бы на минутку? – развернувшись он вошел в дом, опираясь на костыли.
Обмылок остался стоять у крыльца, гневно глядя вслед удалявшемуся калеке.
– Он только и может, что запугивать белых, – прорычал Обмылок, – но с таким черномазым, как я, у него этот номер не пройдет! Зайти в дом? А кто сказал, что я побоюсь зайти туда вместе с ним? Кто сказал, что я боюсь его?
Он гневно огляделся по сторонам. Страх перед неизвестностью и дикий гнев исказили его лицо настолько, что на него было страшно смотреть. Ответа не последовало, ибо стоявшие рядом хорошо понимали, что он просто откровенно нарывается на неприятности, дожидаясь подходящей возможности сорвать на ком-нибудь переполнявшую его злобу. Затем хищническое бормотание возобновилось:
– Я войду туда вместе с ним, и если он достанет меня своими разговорами, то я растерзаю его в клочья, ребята, так и знайте! И вот тогда-то и станет ясно, откуда у него берутся силы!
Сказав это, он порывисто зашагал к дому. Вошел в дверь и с оглушительным грохотом захлопнул её за собой. Джарвин остался нервно расхаживать по веранде, не сводя цепкого взгляда с толпы, но было видно по всему, что мысли его были всецело обращены к тем двоим, что остались в доме.
Все, что им удалось услышать, так это громкое заявление вошедшего в комнату мулата:
– Я пришел. И теперь хочу знать, что ты собираешься сказать мне такого, чего нельзя было сказать открыто, при всех?
Ответ чужака оказался тихим, словно неспешное журчание ручья в тишине ночи. Они не смогли разобрать ни слова.
Однако войдя в дом, Обмылок оказался лицом к лицу с куда более серьезной и необъяснимой опасностью, чем все те, с которыми ему до сих пор приходилось сталкиваться. Калека сидел спиной к стене за столом, скрывавшим его беспомощные ноги. Обмылок обратил внимание на гордую осанку и широкие плечи собеседника – отмечая про себя, что такого могучего и грозного торса он не видел никогда в жизни (если, конечно, не считать его собственную заплывшую жиром тушу).
Оказавшись лицом к лицу с чужаком, Обмылок вдруг подумал о том, что жизнь прожита впустую. Следовало бы уделять побольше внимания самому себе; а ещё лучше каждый день брать в руки кузнечную кувалду и разминаться таким образом, чтобы согнать лишний жир и обрести железные мускулы, такие же, как у этого чужака.
Лицо Питера Хейла сохраняло прежнее беспристрастное выражение, и в эти минуты он был похож на боксера, готовящегося выйти на ринг. Возможно, для поддержания формы ему и было вполне достаточно тех усилий, которые приходилось затрачивать на то, чтобы передвигаться на костылях. Однако, Обмылок интуитивно почувствовал, что это не самое главное, и был недалек от истины. Что правда, то правда, от ног калеке никакого толку. Можно сказать, что их у него вообще нет. Но теперь их было не видно, а взору Обмылка предстали длинные, сильные руки, могучие мускулы, упругие бугры которых перекатывались под плотно обтянувшей их рубахой и широченные плечи.
Но помимо физической мощи калека обладал на редкость проницательным взглядом – умные глаза глядели из-под густых, нависших бровей.
И теперь этот взгляд был обращен к Обмылку, которому с каждой минутой становилось все больше и больше не по себе. Гнетущая атмосфера довершала тягостную картину, стены дома как будто давили, становилось трудно дышать, и ему вдруг захотелось поскорее уйти; только бы пережить это выматывающее душу испытание – и вырваться отсюда, на улицу, на простор, на свежий воздух.
Питер Хейл первым нарушил затянувшееся молчание.
– Что ж, Обмылок, а теперь сядь и расскажи, на что ты так обозлился, ладно?
– А разве этого не достаточно, чтобы вывести из себя любого нормального мужика? – выпалил Обмылок, гневно заскрежетав зубами. – Задумал сделать меня прислугой на побегушках? Да вообще, за кого ты меня принимаешь?
– Сядь, Обмылок, – повторил Питер.
– Черта с два! – взревел тот. – Слышал, что я сказал?
– Я тебя слышал.
– И что теперь?
– Ты что, боишься сесть? – все так же спокойно, не повышая голоса спросил Питер.
Это был уже совсем иной подход к делу. Обмылок культивировал в себе непоколебимую уверенность в том, что он не боится ничего и никого на свете – ну, может быть, за исключением тех двоих братьев Баттриков! И теперь эта вера заставила его опуститься на стул, придвинутый к столу напротив Питера.
И мгновенно пожалел об этом – так как ростом он был гораздо ниже Питера, который теперь возвышался над ним, сидя на противоположном конце стола. Обмылку тут же захотелось встать и выпрямиться во весь рост, но он представить себе не мог, каким образом можно выбраться из-за стола, сохранив при этом собственное достоинство.
Теперь же он ощущал на себе постоянное давление. Причина столь дикого нервного напряжения так и осталась для него загадкой. Единственное что он чувствовал в тот момент – это уверенный, изучающий взгляд Питера. Сделав над собой огромное усилие, он заставил себя не отвести глаза, что стоило ему большого напряжения, в то время как Хейл держался совершенно непринужденно и естественно!
Спокойный взгляд Питера проникал в самую душу неприступного Обмылка, заставляя трепетать его сердце. Гипноз – разве не это является его основой, когда глаза смотрят прямо в глаза, и взгляд не терпит возражений? При одной только мысли об этом Обмылка прошиб холодный пот.
– Вот он я, – сказал Обмылок, – а теперь выкладывай, что тебе от меня надо. И побыстрей, ладно? Потому что со мной тот же номер, что и с Баттриками, у тебя не пройдет. Твои трюки мне знакомы. Меня голыми руками не возьмешь!
Он произнес это с хищной ухмылкой, наставив на Питера свой негнущийся указательный палец, словно показывая всем своим видом, что он распознал дьявола за человеческим обличьем. Обмылок подспудно надеялся на то, что при этих словах Питер побледнеет и задрожит от страха. Но к большому его изумлению ничего подобного не произошло. Было заметно, как сверкнули глаза под прикрытыми веками; затем в уголках губ появилась и тут же исчезла еле заметная улыбка. Обмылок чувствовал себя осмеянным превосходящим его по силе злобным духом, бесспорно таившимся в сердце этого белого человека.
Сгорая от обиды, Обмылок жалел о том, что вообще вошел в дом; и мысленно просто-таки проклинал себя за то, что уселся за этот стол!
Ибо теперь ему начинало казаться, что вокруг него смыкаются объятия невидимых рук, и силы постепенно покидают его. Ведь разве его огромные ручищи не пронимала мерзкая дрожь, из-за которой он, пожалуй, не смог бы удержать и пистолета? И уж не тот ли указующий перст, который в пылу обвинений он наставлял на Питера дрожал более всего?
Побледнев ещё больше, Обмылок завороженно следил за улыбкой белого человека. Он даже уже больше не вспоминал о том, что перед ним калека. Мысль об этом просто улетучилась, испарилась из его сознания. Перед ним сидел великан – человек огромного могущества и недюжинной хитрости. И Обмылок чувствовал, что эта битва им проиграна – проиграна без борьбы. Ну нет, он все ещё был готов сражаться, чтобы постоять за себя.
– А теперь послушай меня, – сказал Питер. – Я хочу, чтобы ты с самого начала уяснил себе, что зла тебе я не желаю. Я хочу предложить тебе эту работу, потому что мне нужен такой сильный парень, как ты. Взамен же, Обмылок, думаю, я смог бы несколько повысить твое положение в этом обществе. Я не собираюсь оскорблять твое самолюбие унизительной или грязной работой. Мне нужен друг, на которого я могу положиться. Тот парень, кто бы прикрывал меня, так как, насколько я успел заметить, в вашем поселке это крайне необходимо.
И думаю, что теперь мы могли бы пожать друг другу руки. А, Обмылок?
При этих словах Обмылка охватил панический ужас. Он словно прирос к своему стулу.
– Иди к черту!
– Что? – переспросил собеседник, сопровождая свой вопрос все той же мимолетной улыбкой. – Ты что, боишься меня?
– Боюсь? Я никого не боюсь!
Выпалив это, Обмылок вытянул вперед сою огромную ручищу, и его широченная ладонь сомкнулась вокруг изящных пальцев Питера Хейла. Они показались Обмылку настолько хрупкими, что в голове у него промелькнула шальная мысль о том, что он может сломить гордость и силу этого зловещего монстра.
Он принялся сжимать тиски своей хватки – прославленной хватки, позволявшей ему ломать ноздреватые сосновые ветки и делать ещё очень много по-своему замечательных вещей. Он жал изо всех сил, чувствуя, как хватка Питера мало-помалу ослабевает, уступая столь сокрушительному напору; рука соперника расслаблялась, постепенно сдавая позиции, но процесс этот происходил все медленней и медленней, пока наконец вдруг не наступил такой момент, когда стало ясно, что это предел возможностей Обмылка.
Тонкие пальцы впились в его плоть подобно тонким железным прутьям. Обмылок крепко стиснул зубы, его огромная рука дрожала от напряжения, но заставить противника сдаться он не мог.
«Чудеса! – думал негр. Ибо ни одна человеческая рука, а уж тем более такая небольшая, как эта, не могла противостоять этой хватке. – Просто чудеса!»
И в тот же момент, как эта идея пришла ему в голову, силы словно покинули его пальцы. Или, может быть, это соперник вдруг необычайным образом усилил свой натиск?
Небольшие, костлявые пальцы накрепко вцепились в руку мулата – и внезапно его пальцы разжались; его огромная ладонь раскрылась и была тут же сжата рукой Питера Хейла!
Глава 23. НЕПОСЛУШНЫЕ РУКИ
В тот же миг ладонь калеки разжалась и он сказал:
– Что ж, Обмылок, думаю мы с тобой сможем хорошо поладить между собой. Ведь мы будем друзьями, а?
Что же касается мулата, то он почти не слышал этих слов. Он неотрывно глядел на собственную руку так, как будто она была изуродована или же будто перед ним был предатель, который отказался выполнять возложенные на него обязанности и тем самым подвел своего хозяина в самый решающий момент. Его поверженная, ослабевшая и онемевшая ладонь покорно лежала на столе и на покрасневшей коже четко проступали четыре белые полосы – след от четырех пальцев Питера Хейла, которые так хорошо справились со своей работой. Обмылок был побежден, и причиной этого поражения – хотя он никогда и не задумывался об этом – стало вовсе не сокрушительное могущество врага, а просто-напросто его страх перед чем-то сверхъестественным.
Сила, которая, как ему показалось, сжала его руку, будто бы это была рука женщины или детская ладошка, была скрыта вовсе не в могуществе калеки, а в слабости самого Обмылка. Теперь же, воровато убрав луку со стола, он провел языком по бесформенным побелевшим губам и посмотрел на Питера взглядом несчастного мученика, брошенного на съедение львам.
– Так что, – снова сказал Питер, – как ты уже знаешь, я не собираюсь заставлять тебя заниматься теми вещами, которые могут прийтись тебе не по душе. Мне просто нужен сильный, смелый и умный парень, который смог бы помогать мне в моей работе. И, на мой взгляд, лучшего кандидата на эту должность, чем ты мне не найти. Или я ошибаюсь?
Обмылок заерзал на стуле и встал из-за стола.
– Что я могу сделать для вас, босс? – спросил он.
– Ничего, – сказал Питер, – пока ты мне не нужен.
Обмылок бочком начал отступать к двери.
– Но я буду благодарен тебе, если ты вернешься сюда, скажем, до темноты, ладно? – произнес Питер ему вслед.
Обмылок отметил в памяти этот факт, скосив взгляд в сторону своего нового хозяина и затем вышел на улицу. Любопытные, все ещё ошивавшиеся у крыльца, с удивлением видели, как он прошел мимо них с отрешенным лицом, устремив куда-то в пространство пустой взгляд. Обмылок словно состарился на десяток лет. Он прошествовал через расступившийся перед ним полукруг с виноватым видом человека, потерпевшего поражение, не устоявшего перед натиском более сильного противника.
– Он убил Хейла! – воскликнул Джарвин. – Черт возьми, он свернул шею Хейлу!
Он рванул за ручку двери, распахивая её настежь. Но живой и невредимый Питер как ни в чем не бывало встал из-за стола ему навстречу.
– С тобой все в порядке, Пит?
– Все в порядке, Майк.
– Черт… тогда, что случилось с Обмылком? Ложная тревога, парни! Все обошлось.
Но это было ещё не самое главное. Важнее было то, что по поведению мулата они почувствовали, что только что был совершен некий отчаянный поступок – если не Обмылком, то калекой. Тем же, кто, сгорая от распиравшего их любопытства, ошивался перед домом, взяв пример с Майка, удалось заметить, как огромный, поблескивающий на солнце крутыми боками, жеребец Лэрриби пролетел по окольной тропе, ведущей из поселка, унося на себе мулата, который сидел, низко пригнувшись в седле, словно надеясь уберечься от шальных пуль, которые могли быть посланы ему вдогонку.
Эта новость была тут же сообщена Джарвину и привела Майка в бешенство. Он напустился на Питера Хейла.
– Что это еще, черт возьми, за новости? – вопил он. – Зачем ты так напугал Обмылка, что он задал отсюда стрекача? Что, опять эти твои ученые штучки… ты, идиот… умник чертов…
У стены стояло громоздкое кресло. Внезапно оно взмыло в воздух, на мгновение зависло над плечом калеки, и в следующий момент полетело прямо в голову Майку Джарвину, который, испуганно взвизгнув, поспешил отскочить в сторону. Он знал, если бы бросок достиг цели, то ему пришлось бы распрощаться с жизнью, а уж собственной жизнью Майк дорожил больше всего на свете. Выскочив на улицу, он захлопнул за собой дверь.
Джарвину было решительно наплевать на то, что, споткнувшись о порог, он опрокинулся навзничь, съезжая на спине вниз по лестнице в несколько ступенек. Его не волновало и то, что свидетелями этого внезапного падения оказалось с полдюжины ошеломленных и злорадно усмехавшихся его же собственных работников. Куда важнее для него было удостовериться в том, что внезапно проснувшийся дьявол, превративший лицо Хейла в свирепую гримасу, не сподвигнул того отправиться за ним в погоню.
Неловко встав на четвереньки, он бросил взгляд в сторону двери, желая убедиться в том, что та заперта. Дверь оказалась закрытой. Но сила удара была настолько велика, а цель выбрана так точно, что одна из ножек в щепки разнесла прочную панель, а вторая насквозь пробила обшивку и теперь торчала аккурат посреди двери! Майк поежился, представляя, какими могли бы быть последствия, если бы на пути этого урагана оказалось бы не бездушное и бесчувственное дерево, а он сам, простой смертный из плоти и крови.
Удалившись в сторонку, мистер Джарвин присел на пенек и ещё какое-то время обмахивал свое разгоряченное лицо, пока, в конце концов, ему не удалось унять дрожь в руках и ногах. Поначалу он обдумывал различные возможности. Тогда ему начало казаться, что разумней всего с его стороны было бы бросить зажженную спичку под стену хижины и спалить её дотла, чтобы огненное пламя взметнулось ввысь, унося к небесам вместе с клубами дыма душу Питера Хейла.
Позднее он решил, что было бы просто замечательно собрать нескольких своих людей, чтобы те как следует проучили этого громилу, что послужило бы ему хорошим уроком на будущее. Джарвин решил, что так будет лучше всего – чтоб другим неповадно было. Хотя и с этим можно было подождать. Он вдруг припомнил, что большинство его собственных людей только и дожидались подходящей возможности для того, чтобы воткнуть нож ему в спину. А вечером, с наступлением темноты, не попытаются ли они сами припомнить ему старые обиды?
Баттриков он прогнал. Да и разве его собственные работники не обрадовались той размолвке, что произошла между их боссом и его новым телохранителем? В душе Майк Джарвин на чем свет стоит проклинал тот день, когда он отдал приказ, предписывавший Баттрикам убираться с рудника. И ещё громче он застонал, вспомнив день, когда его посетила идея, заключавшаяся в том, чтобы заменить двух отъявленных проходимцев одним кристально честным человеком!
Солнце же уже начинало медленно, но верно клониться к закату, спускаясь к горизонту по западному небосклону. Так что если он все же рассчитывает помириться с калекой, нужно поторапливаться. А если это не удастся, то что тогда? Неужели ему придется принять смерть прежде, чем холодный рассвет забрезжит в небе над восточными горами? В этом Джарвин не сомневался. Он представил себя убитым и с горечью подумал о том, что никто не будет скорбеть по нему. И кому тогда достанется рудник и всего его богатства? Мистер Джарвин даже взмок от волнения. Он решил, что единственное, что ему остается, это оседлать коня и немедленно уехать их поселка. Но, с другой стороны, если он сейчас отправится на конюшню, то не ввергнет ли себя в руки тех парней, кому он исправно платил жалованье, и которые всей душой ненавидели его?
Джарвин поднялся. Он взошел на веранду собственного дома, откашлялся, а затем, наконец, осмелился вежливо постучать в дверь.
– Хейл? Можно к тебе? – тихонько позвал он.
Из-за двери ему как ни в чем не бывало ответил веселый голос.
– Конечно, Майк!
Джарвин начал осторожно приоткрывать дверь, пока, наконец, ему не стал виден могучий торс Питера Хейла, склоненный над поверженным на пол креслом – это было большое кресло с откидывающейся спинкой и снимающимися подушками, которое по праву считалось самым роскошным предметом обстановки в доме.
– Заходи, Джарвин! Рад, что кресло тебя не задело!
Майк охнул, бросив взгляд на бесформенную груду обломков на полу – все, что осталось от его любимого кресла. Похоже, Питер и не собирался утруждать себя наведением порядка в комнате.
– Да чего уж там, Хейл, – сказал Джарвин, – ведь, в конце концов, главное для нас вовремя понять, что мы оба были не правы, а?
– Ничего подобного, – сказал Питер. – Мелкие недоразумения неизбежны. И, наверное, так будет до тех пор, пока мы не научимся правильному обращению друг с другом.
Мистер Джарвин промолчал. Что-то в этом заявлении заставило его насторожиться. И тогда он робко заметил вслух:
– Видишь ли, Питер, я по характеру человек вспыльчивый. Ничего поделать с собой не могу. И очень часто меня это подводит. Но ты ведь со временем привыкнешь, правда?
– Не знаю, – покачал головой Питер. – Знаешь, Майк, просто когда люди со мной обходятся так откровенно грубо, то мои руки совершенно помимо моей воли начинают вытворять разные штуки. Я ведь, честное слово, вовсе не собирался бросать в тебя креслом. И более чем уверен, что впредь ничего подобного не повториться – если, конечно, твой язык снова тебя не подведет!
Глава 24. ГИПНОЗ
Хозяину рудника подобная сделка показалась не совсем обычной – если он обязуется вежливо говорить с этим молодым человеком, то этот молодой человек не станет убивать его! Он глубоко вздохнул, начиная чувствовать, что Питер для него стал даже гораздо более ценным приобретением, чем ему казалось изначально. И все-таки, юность во многом схожа с острым инструментом, требующим крайне осторожного обращение. Иначе сам владелец рискует сильно пораниться. Разумеется, было бы глупо отказываться от услуг этого ужасного типа, не выяснив прежде, каким образом им можно управлять.
Вслух же Джарвин сказал:
– Знаешь, Питер, мне не хотелось бы показаться навязчивым, но должен тебе заметить, что Обмылок был одним из самых лучших парней, которые когда-либо работали на меня. И честно говоря, его побег стал для меня большим ударом. Кроме того – он забрал твоего коня…
– Не стоит беспокоиться, – перебил его Питер. – Это я попросил его выполнить небольшое поручение. Но ещё до темноты он вернется, можешь не сомневаться!
– Так что же, черт побери, ты мне сразу об этом не сказал? – завопил Джарвин.
Стоило ему лишь раскрыть рот, как огромная рука Питера легла на спинку стоявшего рядом стула – Джарвин, испуганно хрюкнув, опрометью выскочил за дверь и снова отправился посидеть на солнышке и поразмыслить на досуге о радостных и печальных сторонах жизни. Положительным Джарвин считал все то, что приносило ему удовольствие и на чем можно было неплохо нажиться; к отрицательным же сторонам причислялось все, что угрожало его безопасности и комфорту.
Он познал на собственном опыте, что все удачи и разочарования странным образом перемешаны и идут рука об руку. Например, взять хотя бы рудник, поглощавший труд множества работяг. В награду за поистине каторжные усилия земля отдавала руду, которую спускали вниз в вагонетках по рельсам, проложенным его, Джарвина, стараниями, до самой дороги, откуда ценные ископаемые уже переправляли до ближайшего пункта отгрузки. Денежки с рудника текли рекой, и поток этот нарастал с таким постоянством, что Майк Джарвин начинал мыслить уже не привычными категориями в сотни тысяч долларов, а в масштабе будущих миллионов.
С другой стороны, добросовестные работяги, те, кто добывал для него золото, отбирая несметные сокровища у земных недр, все как один были его злейшими врагами. Неужели это все из-за того, что он в свое время обыгрывал их в карты?
У Майка складывалось такое впечатление, что они переживали поражение слишком болезненно. Любой человек, садящийся за карточный стол, должен обладать хоть каплей соображения. Игра велась на полном серьезе, и если он не был готов к такого рода схватке, то очень глупо было с его стороны вообще ввязываться в нее, и в таком случае, ему следовало бы быть благодарным судьбе хотя бы за то, что денежки у него отобрали так легко и безболезненно, как это обычно практиковал Джарвин. Но вот только рассудительности в них не было ни на грош; они откровенно ненавидели его. Когда же на руднике появлялся новый работник, то в первый же день местные трепачи рассказывали ему все эти душераздирающие истории, после чего новичок тоже проникался ненавистью к боссу и наравне со всеми начинал поносить того последними словами.
Вспомнив об этом, мистер Джарвин чувствовал, что люди, приносящие ему богатство, одной рукой кладут к его ногам золото, в то время как другая рука сжимает кинжал за спиной. Интересно, когда они все же решатся рискнуть?
И тогда толстяк Майк, ощущая некоторое напряжение, выхватил свой блестящий на солнце металлом револьвер и одним выстрелом разнес на мелкие осколки кусок кварца. Затем он увидел, как в темном дверном проеме кухни мелькнуло чье-то лицо. Однако никого, похоже, не встревожил звук выстрела, прогремевшего вблизи от рудника. А что если, к примеру, убийца тихонько подберется со спины и всадит пулю ему в поясницу, кто увидит, как он упадет?
И правда, а вдруг именно в этот самый момент тот черномазый гад, что работает на конюшни – что если он уже пробирается по склону, переползает от валуна к валуну, задумав отправить босса на тот свет?
Джарвин резко обернулся, держа пистолет наготове. Склон был совершенно пустынным. Но тут ветки кустарника зашуршали, словно от внезапного дуновения ветерка. Джарвин не раздумывая выстрелил. Если там затаился человек, то пусть теперь, дурень этакий, пеняет на себя.
До слуха Джарвина долетел тихий визг. Толстяк слушал его, испытывая удовлетворение кровожадного хищника. Отныне он всегда будет доверять своим предчувствиям; станет всецело полагаться на них, как женщина полагается на свою интуицию!
Но вместо недвижного человеческого тела из-за кустов выпала и покатилась вниз по склону легкая заячья тушка, безжалостно изуродованная его пулей.
– Везет тебе, Джарвин! – сказал Майк. – Черт возьми, вот повезло!
Он отнес зайца к повару.
– Вот, собственноручно пристрелил с сорока ярдов!
– Ну надо же! – сказал повар, усмехаясь.
Взяв кролика, повар повернулся к боссу спиной и больше не произнес ни слова. Вот она, людская бездушность. Майк тяжело вздохнул и повернул обратно. Не то чтобы он повернулся спиной, нет; вообще-то он никогда не поворачивался спиной ни к ксому из своих людей, за исключением тех случаев, когда рядом был охранник. Сделав небольшой крюк, он возвратился от домика повара к своей собственной хижине.
Работа по уборке хижины Баттриков и подготовке её для нового жильца шла полным ходом.
Бывший матрос и рабочий с рудника старательно скребли половицы и выметали мусор за порог.
– Эй, Пит, – окликнул Майк. – Обмылок так и не вернулся!
– Он будет ко времени, – ответил Питер Хейл.
– К какому времени? – поинтересовался мистер Джарвин.
– К тому времени, как он мне понадобится, – сказал Питер, – и я думаю, что пора прекратить этот разговор. Ведь теперь он вроде бы как работает на меня, не так ли?
Джарвин испустил горестный вздох.
– Обмылок был всегда одним из самых лучших моих людей, и, не скрою, что я уступаю его тебе с тяжелым сердцем, – проникновенно объявил он. – Но раз он уж тебе так нужен, то, надеюсь, ты сумеешь найти с ним общий язык.
Тем временем огромный жеребец мчался во весь опор, унося холодевшего ото ужаса Обмылка все дальше и дальше от поселка и рудника. Оставив позади себя пару миль и почувствовав себя, наконец, в относительной безопасности, он осадил коня, заставляя го перейти на шаг. Но затем, принявшись сворачивать сигарету, он все же время от времени отвлекался от этого занятия и оглядывался назад. Почему? Во всей округе, нигде среди этих гор, не было такого коня, на котором можно было бы пуститься в погоню за его жеребцом и нагнать его, особенно после того темпа, который изначально был задан Обмылок; и все же его не оставляло в покое гнетущее ощущение близкой опасности, скрывавшейся за каждым поворотом!
Его страшило непостижимое могущество таинственного потустороннего мира, находившегося за пределами понимания подавляющего большинства людей. Как знать, что за руки могут потянуться к нему из той неведомой пучины? Бедный Обмылок старался поскорее забыть о том, что происходило с ним в хижине, когда он сидел за столом напротив Питера Хейла. И все-таки, чем упорнее он старался загнать эти мысли в самый дальний уголок своей памяти, тем настойчивее они рвались наружу.
Его ничуть не беспокоил ни тот факт, что ему пришлось стать банальным конокрадом, ни то, что он бросил свою старую работу у Джарвина. Он был рад поскорее выбраться оттуда и с содроганием поглядывал на дрожащую и ноющую руку в синяках, державшую сигарету.
Дважды он останавливал коня, испытывая необъяснимое желание повернуть обратно и боясь сам не зная чего. На третий раз, глядя на то, как солнце медленно опускается за поросший деревьями западный склон горы, он вспомнил, к какому времени Питер Хейл назначил ему вернуться. Мулат мигом развернул и пришпорил коня, поспешно отправляясь в обратный путь, не задумываясь о причинах и не тратя время на рассуждения, а зная лишь то, что больше всего на свете ему хочется вовремя вернуться в поселок.
Солнце, ещё видимое с горного плато, садилось за низкие холмы, озаряя небо алыми и багряными сполохами, когда Обмылок, наконец, вернулся на рудник. Испытывая огромное облегчение, он отправился на конюшню и принялся расседлывать своего огромного коня. Подошедший конюх строго спросил его:
– За чем это тебя посылали?
– Посылали? – переспросил мулат.
– Ну да, – подтвердил тот. – Мы все думали, что ты решил смыться, но Хейл сказал, что услал тебя по делу, и что ты обязательно вернешься. И тут являешься ты!
Бедный Обмылок так и остался стоять, разинув рот, с уздечкой в одной руке и с седлом в другой, размышляя о том, что же все-таки творится в этом странном мире. Теперь у него не осталось ни малейших сомнений относительно того, что заставило его возвратиться обратно на рудник. Это была молчаливая воля белого человека, которая, преодолев расстояние в несколько миль, коснулась его души незримой рукой. Он чувствовал, что все это время лично от него не зависело ровным счетом ничего, и Питеру Хейлу не составило никакого труда вернуть обратно беглеца – ему было достаточно лишь только пожелать этого.
– Гипноз! – ахнул Обмылок. – Ведь я же уже уехал! И как ему только это удается?
На этот вопрос у него не было ответа. Теперь он считал себя уже совсем пропащим, будучи твердо уверенным в том, что теперь Питер Хейл станет манипулировать им по своему желанию, а у него не будет ни малейшей возможности противостоять этому влиянию.
Обмылок вошел в хижину. В углу комнаты стояла кровать; в другом углу была поставлена обыкновенная койка. Негр обнаружил, что все его пожитки, которые он, спасаясь бегством от дьявола, бросил впопыхах, были развешаны на крючках, вбитых в стену над койкой. На постели лежали вещи белого человека, а у изголовья кровати была прислонена к сетке длинная винтовка.
Обмылок осторожно взял её, отмечая про себя, что приклад был довольно потертым, но ствол хранил следы частой чистки. Механизм двигался без труда, а затвор был в идеальном состоянии. Обмылок отметил, что, по-видимому, хозяин винтовки знал толк в оружии и знал, как с ним обращаться, хотя, с другой стороны, его удивляло то, что такой зловещий тип, как этот самый Питер Хейл, держит при себе ещё и винтовку.
На узкой веранде крошечного домишки раздалось металлическое позвякивание, и на пороге появился Питер Хейл. Он дружелюбно кивнул Обмылку.
– Ну вот, Обмылок, – сказал он, – для нас уже есть новость. Завтра мы все втроем совершим небольшую поездку. Ты, Джарвин и я. Ну как, ты готов?
– А куда ехать? – мрачнея, спросил Обмылок.
– Прогулка за пределы рудника ради сбора Джарвиным какого-то там навара. Ты уже когда-либо сопровождал его во время подобной жатвы?
Сам того не желая, Обмылок широко улыбнулся, обнажая два ряда крепких белых зубов. Подобные экскурсии были для него делом привычным. И он подумал, что, может быть, в конце концов, гипнотизер и не станет для него такой уж тяжкой обузой.
Глава 25. ПЛАНЫ
Великий Майк Джарвин нечасто снисходил до появления в миру. Но в былые времена, когда его талия была поуже, а рука вернее, Джарвин частенько объявлялся по другую сторону границы, там, где его никто не знал. Это давало ему огромные преимущества. Во-первых, знакомых у него там не было, и вымышленное имя позволяло скрыть свою истинную репутацию. А во-вторых, даже если его и ловили за руку, то в те времена обычай выражать свое негодование при помощи оружия ещё не вошел в моду.
К сожалению, с тех пор многое в мире изменилось, и теперь толстый Майк Джарвин с непередаваемой тоской взирал на окружавший его мир с высот благополучия собственного рудника. Можно сказать, что он стойко держал оборону своего форта, не полагаясь на силы окружавшего его мятежного гарнизона и противостоя постоянным приступам страха. Это было сродни тому, что плыть на корабле с давно прогнившим днищем по морю среди рифов. Джарвин так часто видел, как волны разбиваются об острые скалы, что почти привык жить с ощущением постоянной опасности. Но когда он начинал задумываться о том, куда ещё податься, чтобы провернуть очередное дельце на стороне, тем самым хоть на время избавляя себя от постоянной опасности, подстерегавшей его на собственном руднике, то, неизменно оказывался в весьма затруднительном положении.
Когда-то он был стройным и подтянутым, что давало ему возможность проскользнуть где угодно и с легкостью затеряться в любой толпе. Но с тех пор лицо его заметно округлилось, а огромный живот и располневшая талия обращали на него всеобщее внимание. Он ещё показаться нигде не успеет, как, завидев его издалека, люди уже говорили друг другу: «А вон идет Майк Джарвин!»
После чего рука такого человека непроизвольно тянулась к пистолету, чтобы убедиться, что он должным образом готов к грядущему событию. Можно подумать, что честный Майк отбирал деньги у людей под дулом пистолета, словно какой-то бандит; на самом же деле он всегда использовал тихие, хорошо отработанные и безболезненные приемы, которые он пускал в ход за карточным столом. И всякий раз, вспоминая о той неприкрытой враждебности, с которой относились к нему окружающие, Майк тяжело вздыхал и сокрушенно качал головой. Подчас у него даже возникало желание открыть им свое сердце, чтобы они, наконец, убедились сами, какое огромное число добродетелей там скрыто.
Но все-таки этот день в душе его затеплилась новая надежда. В повозку были запряжены два сильных, поджарых мустанга, способные всего за один день без особого труда преодолеть расстояние в добрую сотню миль. Выбор пал на столь могучих скакунов, так как, по-видимому, планировалась более дальняя поездку, чем обычно.
Как правило, один, без сопровождения Баттриков, он никогда не решался уезжать от своего жилища слишком далеко – чтобы в случае чего можно было бы благополучно возвратиться обратно, гоня коней во весь опор и не давая им отдыха. Но даже при путешествии с Баттриками, расстояния, на которые он мог удаляться, были строго ограничены. На руднике он чувствовал себя в относительной безопасности. Остальной же мир просто-таки, образно говоря, кишел голодными, прожорливыми акулами, прекрасно осведомленными о прошлом Майка Джарвина, и кровожадно мечтавшими о том, чтобы растерзать его на мелкие кусочки или при случае заглотить целиком со всеми потрохами.
Но теперь к нему возвратилась былая уверенность. Бесспорно, браться Баттрики были известными и доблестными воинами. Но уж куда им равняться с Обмылком и калекой! На протяжении многих и многих месяцев он лелеял мечту о том, чтобы доверить собственную охрану одному обмылку, чем держать при себе несговорчивых Баттриков. Но он так и не осмелился сказать об этом мулату. Джарвин знал, что негр давно и тайно его ненавидит, и что, пожалуй, ничто на свете не доставило бы Обмылку такой радости, как заполучить, наконец, долгожданную возможность молча сомкнуть свои толстые пальцы на шее хозяина.
Однако, теперь у Обмылка появился хозяин, чье загадочное влияние было столь велико, что мулата можно было держать под контролем. Это поражало Джарвина, и одновременно с тем радовало его до глубины души. Итак, вот он, Майк Джарвин, человек ещё вполне способный сам постоять за себя, но предпочитающий, чтобы враги подходили к нему по очереди. Теперь у него за спиной возвышалась странная фигура калеки, который на самом деле им вовсе не был – он был наделен умом, спокойствием и силой Питера Хейла. А за Питером Хейлом стоял хищный зверь, безумец; тот, кто наслаждался мгновениями смертельной опасности, как другие упиваются чистым и прозрачным воздухом гор. Все вместе они образовывали могучий треугольник. Так чего же удивляться, что он решил для себя, что вполне может совершить ещё одну пиратскую вылазку в раскинувшиеся внизу долины?
Оттуда, из поселков лесорубов, далеких рудников, захолустных городишек, больших и малых скотоводческих хозяйств – из каждого такого источника к нему тек постоянный ручеек прибыли. По правде говоря, теперь, когда столь широкое распространение получила банковская система, русла денежных рек стали по большей части невидимы. Но люди умные обычно могут безошибочно определить близкое присутствие подобного потока и устроить колодец на его пути. Люди больше не возили с собой много золотого песка или же толстые пачки наличных. С другой же стороны, теперь они могли подписывать долговые обязательства на гораздо большие суммы, тем свободнее оперируя огромными числами, чем выше оценивалось их состояние.
Именно в таком свете Майк Джарвин взирал с высоты своих владений на жиреющий внизу мир, самодовольно потирал руки и улыбался, отчего его маленькие глазки совершенно исчезали в складках жира.
– Что ж, как знать, – глубокомысленно изрек он, наконец. – Возможно, ночью мы уже будем в тех местах, где меня ещё никогда не видели!
Джарвин предложил ехать напрямик через владения его рудника в сторону окутанных сизой дымкой холмов, видневшихся на горизонте. Там, по другую сторону от этих холмов, у него появлялась возможность переменить обстановку и оказаться в обществе совершенно незнакомых людей. И может быть именно там ему удастся провернуть достаточно занятные махинации, чтобы потом на досуге, предаваясь воспоминаниям в тишине рудника, было бы о чем вспомнить.
А на тот случай внезапной опасности он призвал к себе двоих самых грозных защитников из тех, с кем ему только доводилось сталкиваться за всю свою деловую жизнь – большая часть которой прошла так или иначе в тесном общении с ганфайтерами, считавшимися мастерами своего дела. Он также не сомневался и в том, что сил и прыти мустангов хватит для блестящего завершения задуманного путешествия – на одном дыхании, без остановок. Но рассчитывал он отнюдь не только на них. Помимо мустангов в путь отправлялся и неутомимый, спокойный и выносливый мул Обмылка, а также собственный любимый конь Джарвина, который хоть с виду и казался несколько тяжеловат для скаковой лошади, но был довольно быстр для того, чтобы оторваться от преследователей. Кроме того, у них был ещё и огромный Лэрриби, который должен был нести на себе их козырного туза, Питера Хейла, доставив его до места, а затем при необходимости вырвать из зубов у опасности!
В целом мистер Джарвин был доволен. Он ненадолго задержался, чтобы самолично проверить приготовленный в дорогу багаж. Когда же к его величайшему удовлетворению все было закончено, то к уже уложенным вещам он лично от себя добавил еще одну маленькую вещицу, которая, как оказалось, вот уже с давних пор сопровождала его повсюду.
– Возможно, я покажусь тебе странным, – сказал Джарвин Питеру. – Наверное я просто безнадежно устарел и отстал от моды. Я замечаю, что парни сейчас все чаще не расстаются с автоматическими пистолетами, где лишь достаточно однажды нажать на пусковой крючок, чтобы разом выдать целую очередь из дюжины патрон! Что ж, Пит, они могут сколько угодно увлекаться этими новомодными изобретениями, но признаюсь тебе, я своим успехом я в какой-то мере обязан именно вот этой старенькой винтовке.
Ее не назвать скорострельной, для стрельбы с большого расстояния тоже не подходит, да и с виду не слишком-то изящно. Можно ли положиться на такое старье? И я скажу: можно! Как-то раз, имея при себе лишь вот это самое ружьецо, я наткнулся на шайку угонщиков скота, которые направлялись обратно в Мексику. Я совсем не собирался с ними связываться. Я даже не знал, кто они такие. И знать не хотел. Но тем не менее, выехав из-за поворота, я оказался лицом к лицу с ними. Они немедленно решили, что я послан для того, чтобы остановить их. Не успел я и глазом моргнуть, как на солнце сверкнул ствол пистолета, и две пули просвистели у самого моего уха.
Можно сказать, что положение было критическим. И тогда я выхватил своего старого боевого приятеля. У меня не было времени прицеливаться. Они были прямо передо мной. Еще немного, Пит, и меня наверняка расстреляли бы в клочья.
Тогда опер ствол о колено и почти не глядя спустил один, а затем и второй курок. Сынок, вот это уж воистину можно было назвать преступлением – то, как летели пули.
Всего какую-то минуту назад передо мной была шайка наглых ворюг, державших путь к границе с Мексикой. А в следующее мгновение все они уже лежали в пыли – кто-то, уткнувшись носом в землю, иные, наоборот, обратив лицо к небу, кое-кто быстро шептал молитвы, другие на редкость громко ругались, проклиная все на свете – но только всем им было суждено вскоре оказаться в совсем другом месте, куда более жарком, нежели Мексика.
С тех пор и по сей день, отправляясь в дорогу, я всегда беру с собой эту старенькую двустволку. Имея её под рукой, ты даже пьяный будешь не беспомощен.
Давай, Обмылок, залезай в повозку. Будешь править лошадьми. А я сяду здесь же, рядышком и буду любоваться на твою распрекрасную физиономию!
Глава 26. УСТРОЕННАЯ ИГРА
Повозка катилась по дороге. Мустанги резво пускались вскачь, оставляя позади многие мили, отделявшие их от северных холмов, и в конце концов, перешли на шаг. К тому времени, как холмы, выступив из далекой призрачной дымки, стали вполне осязаемой реальностью, а извилистая дорога пошла в гору, Питер Хейл уже не находил себе места от усталости. Он устал от жесткого сидения тряской повозки; устал даже от езды верхом на своем замечательном жеребце, отличавшемся наредкость ровной поступью. Но больше всего он проклинал свою жизнь и судьбу, которой было угодно связать его с такими попутчиками.
Майку Джарвину поездка скучной не казалась. Убедившись для начала, что Питер не глядит ему в спину, он извлек из своих запасов большую бутылку виски. Посудина была заполнена жидкостью манящей, как лунный свет, прозрачной, как слеза, и горючей, словно порох. На протяжении всего душного, пыльного дня, бутыль переходила поочередно из его рук в руки Обмылка и обратно, и хоть Джарвину было доподлинно известно, что ничто не доставило бы негру большего наслаждения, как возможность свернуть ему шею, но все-таки Питер был рядом, так что пьянствовать в компании такого собутыльника, как Обмылок, было вполне безопасно.
Уже на самом подъезде к холмам неуемное веселье мистера Джарвина достигло своего апогея. Пока мустанги взбирались по крутому склону, он громко мычал какие-то песни; но на вершине холма честный Майк внезапно посерьезнел и хоть с большим трудом, но все же сумел взять себя в руки. Обмылок – совершенно трезвый, как будто в тот день с самого утра у него во рту не было и капли спиртного – хлестнул вожжами по спинам коней, заставляя их перейти на рысь, и повозка покатилась под гору, подскакивая и тарахтя на кочках и выбоинах. Сняв шляпу и плеснув на голову холодной воды из жестяной кружки, Майк приходил в себя, подставляя лицо навстречу прохладному ветерку, трепавшему его по мокрым волосам, пока, наконец, туман в голове не начал рассеиваться.
Пение его смолкло, взгляд просветлел, и теперь он изучающе разглядывал раскинувшуюся внизу долину. Было вполне очевидно, что в голове у него быстро вызревает какой-то план. В небе над горами полыхал огненный закат, над землей быстро сгущались сумерки, и вскоре в наступающей темноте они увидели два светящихся островка мерцающих огоньков – один слева, другой – справа. К тому городку, что лежал справа, они и направили свой путь.
Казалось, что толстяк ехал наугад, полагаясь лишь на интуицию. И ещё до того, как они подъехали к мостику, перекинутому через небольшую речушку, Джарвин был уверен в своей правоте. Обгоняя тряскую повозку, запряженную парой уставших мустангов, по дороге в город катились телеги и легкие двуколки, и веселые голоса их седоков доносились до слуха путников. На другом берегу реки стало также слышно протяжное мычание огромного стада коров.
Лоусон-Крик праздновал открытие ярмарки. Улицы были ярко освещены; в каждом окне стояла зажженная лампа, а на пыльных, извилистых улочках наблюдалось необычное оживление. В городской гостинице нашлась всего одна свободная комната. Этого было вполне достаточно – крошечная угловая комнатушка с единственной койкой, но для двух других членов компании можно было постелить и на полу. Так что Обмылок взвалил на плечи весь багаж и за один раз перетащил его в номер, взойдя на второй этаж по узкой лестнице. Питер тоже поднялся наверх, ловко преодолев лестничный пролет, и увидел, что в номере все уже было готово к ночлегу, но толстого Майка Джарвина, как оказалось, интересовал куда более важный вопрос. Оказавшись в комнате, он первым делом открыл окно, но вовсе не из-за любви к свежему воздуху, а чтобы взглянуть на скат крыши под ними. Навес казался довольно низким, и мистер Джарвин серьезно спросил у Питера совета.
– Как думаешь, можно отсюда спрыгнуть на землю и не переломать при этом ноги?
– Вполне, – ответил Питер.
– Хорошо, – сказал Джарвин. – Именно такое местечко нам и надо. Это куда лучше, чем комната с видом на улицу. Запомни, Пит, задумав поразвлечься, первым делом нужно заранее обеспечить себе легкий путь к отступлению. Это непременное правило, ясно?
Питер промолчал, но от него и не требовалось ответа. Джарвин тем временем продолжал:
– Обмылок, лошадей мы загнали. Пойди, присмотри где-нибудь парочку сильных мустангов. Сменяй их на мою пару. Дашь сотню в придачу, этого вполне хватит. Приведешь новых мустангов и впряжешь их в повозку, чтобы все было готово. Наши же три коня тоже должны стоять под седлами. Отъезд может быть внезапным. Если будет достаточно времени, уезжаем в повозке, но если у нас его все-таки не будет – то верхом. Понятно? Так что будь готов. А у нас с Питом дела.
После ужина мистер Джарвин заметно подобрел, и его настроение значительно улучшилось. Было шумно, отовсюду доносились радостные голоса, а в воздухе висела плотная завеса табачного дыма. Обмылок отправился куда-то самостоятельно добывать себе пропитание по своему вкусу, а также заодно приглядеть лошадей на одмен. Питер и Джарвин остались одни, и последний теперь запросто изливал душу своему спутнику.
– Знаешь, Пит, когда я слышу, как люди смеются, шутят, веселятся, двигают стульями, то на душе у меня становится очень радостно!
– Тебе нравится созерцать счастливых людей, да? – спросил Питер, удивленно вскидывая брови, явно не ожидая подобного проявления гуманности, чего он никогда прежде не замечал за своим собеседником.
– Счастливых! Да, черт возьми! – ответил честный Майк. – Потому что всякий раз, когда я слышу эти звуки, они напоминают мне звон денег. Их карманы звенят мелочью, полученной на сдачу, и они готовы избавиться от нее. Всему свой черед, но вот только в нужное время они не просят никого стоять с мешком, чтобы ловить в него эти крохи. А старый Майк Джарвин уже тут как тут! Старый Майк Джарвин готов перехватить все их эти лишние денежки! Это своего рода обуза, которую я очень люблю перекладывать с чужих плечей на свои, Пит!
Он расхохотался, и сидел, покатываясь со смеху, очень довольный своим остроумием.
– Сейчас очень жирненький кусок сам плывет ко мне в руки. Вон там сидит парень, один из тех, кого принято считать «хорошими». Видный, скромный, с виду вполне благополучный. Но в тихом омуте, как известно, черти водятся, и готов побиться об заклад, что он в этом смысле отнюдь не является исключением! Самые свои прибыльные аферы я проворачивал именно вот с такими тихонями! Не сомневаюсь, что он важная птица! Скорее всего, чей-то сынок! Ты только погляди на тех двух старых козлов, что подошли пожать ему руку! Гляди, как они похлопывают его по плечу! Это лишний раз доказывает то, что они ему не ровня, так что им остается лишь выражать свое восхищение! Так, Пит, эту-то рыбку я и хочу подцепить на свой крючок. Ты даже вообразить себе не можешь, сколько деньжат можно будто вытрясти из него! Такого тебе и не снилось, старина! – Он снова усмехнулся.
Питер, не имея никакого понятия о том, что могло вызвать столь бурный словесный поток со стороны Майка, оглянулся, бросая взгляд через плечо. И ему все тут же стало ясно, ибо там сидел молодой, симпатичный и вполне уверенный в себе Чарльз Хейл собственной персоной. Вздрогнув от неожиданности, Питер поспешно отвернулся. До этого он старательно убеждал себя, что ему нет никакого дела до того, что о нем подумают окружающие, мысленно твердя, что ему на всех наплевать, и что жить он будет так, как ему заблагорассудится, вне зависимости от того, что станут говорить по этому поводу люди. Но теперь Питер был бы несказанно рад избежать встречи с Чарли, а уж мысль о возможном разговоре с ним казалась до боли невыносимой, словно удар кнута – тот наверяка засыпал бы его вопросами, а что он смог бы соврать в ответ?
Пришлось бы рассказывать все, как есть, и правда эта была бы очень горькой. Погрузившись в мрачные раздумья, Питер совсем не слушал дальнейшей болтовни своего спутника, пока, в конце концов, Джарвин не задал ему вопрос:
– Скажи, Пит, а тебе когда-либо доводилось играть в покер?
– Имеешь в виду, занимался ли я мухлежом? – уточнил Питер.
– Лучше называть это устроенной игрой. Но я не из тех, кто боится посмотреть правде глаза. Если хочешь, можешь звать это мухлежом!
Питер поднял голову и улыбнулся.
– Мне кажется, Майк, тебе просто захотелось пошутить.
Джарвин пристально взглянул на него, а затем согласно кивнул головой.
– Ну разумеется, это просто шутка! – И он поспешил перевести разговор в другое русло.
План был прост. Питер не должен был вмешиваться в события, а помощь его могла потребоваться лишь в крайнем случае. Вот тогда-то он и придет на помощь.
Ему даже не надо садиться за карточный стол. Все, что от него требуется, так это находиться в комнате, когда патрон начнет свою игру. Быть поблизости и наблюдать за развитием событий. На помощь он будет призван лишь в случае непредвиденных обстоятельств.
Это была горькая пилюля, но Питер видел, что её все-таки придется проглотить. В конце концов, можно считать, что ему ещё повезло, так как охрана вора не столь тяжкий грех, как само воровство. Питер пытался доказать самому себе, что в конечном итоге, ему нет никакого дела до неблаговидных делишек толстяка и его махинаций за карточным столом, и что он здесь лишь для того, чтобы ограждать Джарвина от опасности. Изо всех сил стараясь утешиться мыслью об этом, он молил Всевышнего о том, чтобы до его вмешательства дело так и не дошло.
В тот вечер в карты играли сразу в дюжине мест. Скотоводы и старатели, как видно, были при деньгах и делали высокие ставки. В комнате, где Джарвин занял место за крайним столом у распахнутого настежь окна, было шумно и многолюдно.
Игра была на том этапе, когда третьему игроку в ней места не было. Зрители расхаживали взад и вперед, время от времени останавливаясь, чтобы понаблюдать за ходом игры, а затем также внезапно отходили. За всей этой картиной Питер наблюдал, стоя со своими костылями у стены – железные скобы на ногах позволяли ему находиться в таком положении без каких-либо усилий с его стороны. Глядя поверх чужих голов и плечей, он следил за развитием придуманной Джарвиным затеи.
Глава 27. БЕСХИТРОСТНЫЙ ИГРОК
Майк Джарвин разыгрывал за столом целый спектакль, который, несомненно, мог бы послужить наглядным уроком шулерского мастерства. Заняв стул, стоявший возле раскрытого окна, через которое в случае чего можно было бы мгновенно выскочить на улицу, он вступил в игру с поразившей Питера нерешительностью. По своей наивности Питер ожидал от него немедленного везения, огромных выигрышей, а также удивленных, завистливых и гневных взглядов со стороны всех прочих участников этого зрелища. Вместо этого к своему огромному удивлению он обнаружил, что Майк оказался самой незаметной фигурой за столом. Его ставки ни на цент не превышали ставки остальных игроков. Со стороны могло даже показаться, что он очень неохотно расстается с деньгами. Что же касается самой игры, то тут Джарвин не переставал удивлять его, проигрывая раз за разом. Все, что он делал, делалось им неправильно. Если он осторожно делал ставку, то никто и не думал останавливаться. Если пытался блефовать, то выбывал из игры, вскоре после того, как выкладывал на стол деньги.
Это был лишь один из многочисленных способов, используемых Майком Джарвиным для того, чтобы войти в игру, что он и делал, проигрывая партию за партией. И правда, не самое удачное начало. Окружающие чуть заметно улыбались – улыбка игрока в покер – в то время, как он с завидным упорством продолжал проигрывать. Они многозначительно переглядывались, в то время, как он брался сдавать, и старательно тасуя колоду вдруг ронял карты на пол. Затем, в то время, как он медленно и неуклюже сдавал карты, отчаянно при этом потея, кто-то из присутствующих не выдержал и пораженно спросил:
– Слушайте, мистер, а чем вы вообще занимаетесь – помимо того, что играете в карты? – и вместе с некоторым презрением, в голосе спрашивающего были слышны нотки жалости.
Окружающие с трудом смогли подавить улыбки. Майк же оставался невозмутим.
– Я все больше по старательскому делу, друзья мои. Тем и зарабатываю себе на жизнь. И уж никак не игрой в карты, как вы, возможно, уже догадались.
После этого замечания, лица сидящих за карточным столом побагровели от попытки сдержать рвущийся наружу хохот. А другой ранчеро сухо сказал:
– А я, сэр, уж было подумал, что это ваше основное занятие!
– Нет, что вы, – возразил простодушный Майк, – просто время от времени сажусь сыграть партию-другую и всего-то!
После столь бесхитростного замечания сдерживать смех никто уже был не в состоянии, и комнату огласил дружный радостный вопль.
Хотя, он ведь действительно был старателем. А как известно, садясь за карточный стол, тем, кто извлекает золото из обширных недр земли, не приходится рассчитывать на сострадание к себе. Вот и сейчас на мистера Джарвина смотрели как на верную добычу, и к огромному удивлению Питера, тот вполне оправдывал их ожидания.
Питер не вел точного счета игры, но был уверен, что к концу первого часа Джарвину пришлось раскошелиться по меньшей мере на две или даже три сотни долларов. Затем в игре произошла небольшая заминка, так как один из игроков в пылу азарта сделал ставку на три туза и тут же проиграл колоритного вида лесорубу, сидевшему слева от Джарвина.
– Я готов, ребята, – сказал проигравший. – С вашего позволения, я выйду из игры!
И встал из-за стола.
– Кто следующий? – спросил краснолицый лесоруб, сгребая со стола фишки. – Кто следующий, парни? Может быть, вы желаете, сэр?
– А почему бы и нет, – сказал знакомый голос Чарли Хейла. – Я, правда, в таких вещах не слишком силен, но ничего, попробую!
И он сел на освободившийся стул.
Питер закусил губу от досады. Но, в конце концов, Чарли сидел спиной и видеть его никак не мог, и вряд ли он станет оборачиваться или глазеть по сторонам. Во всяком случае Питер очень на это надеялся.
Появление за столом Чарли никак существенно не отразилось на ходе игры. Уже по тому, как он держал карты, можно было без труда догадаться, что он отнюдь не был искусным игроком в покер, но было также ясно и то, что юноша намерен применить на деле все свои знания и сообразительность. Первые две ставки он проиграл, но зато на третьей с блеском сумел отыграться. Джарвин же до сих пор не выиграл ни одной ставки.
– А это, случайно, не вы приезжали на ранчо Гивни и купили у них стадо коров герефордской породы? – спросил стройный ковбой, сидевший справа от Чарли.
– Да, я.
– Замечательные коровы, лучшие на всем пастбище, – убежденно сказал ковбой.
– Да, коровы и в самом деле неплохие, – скромно согласился Чарли. Присутствующие понимающе кивали головами. Этот молодой человек вызывал уважение к себе. Это было очевидно. Они относились к нему с почтением, и были склонны лишь посмеиваться над незадачливым Майком Джарвиным, который, впрочем, вдруг совершенно неожиданно для всех выиграл небольшую ставку.
– Первый выигрыш за весь час, не так ли? – посмеиваясь поинтересовался лесоруб.
– Да уж – Майк невесело вздохнул – похоже фортуна отвернулась от меня. Но может быть ещё повезет, а?
Он обвел присутствующих взглядом, и при этом с лица его не сходила честная, открытая улыбка, что, глядя на него, даже Питер не удержался от того, чтобы покачать головой, удивляясь столь слепой вере в госпожу Удачу. Что же до остальных, то они уже позволяли себе открыто переглядываться и подмигивать друг другу по поводу незадачливого Джарвина.
Вскоре за столом наступила прежняя напряженная тишина, пока Питер не услышал, как кто-то сказал:
– Ставлю полторы тысячи!
Это был голос Чарли – он сделал свою ставку и проиграл! Две тысячи долларов были выложены широким жестом на стол. Эта ставка была самой высокой за весь вечер. У большинства игроков за столом был растерянно-испуганный вид. Даже красномордый лесоруб – которому снова достался выигрыш – казалось, был не столько рад своей победе, сколько ужаснулся ей. Чарли же гордо восседал на своем стуле и улыбался присутствующим.
Улыбка эта далась ему непросто, и Питер уже положительно не сомневался в том, что в этот вечер удача уже повернулась спиной к его кузену.
Мгновением позже Чарли назначил ещё более высокую ставку. Трое остальных не отставали. Ставки продолжали медленно расти, из сотен превращаясь в тысячи, когда один из игроков благоразумно остановился и покинул игру – и за столом вместе с Чарльзом остались лишь красномордый лесоруб и Майк. И Чарли выиграл.
Это вернуло ему все ранее проигранные деньги. Питеру даже начало казаться, что не лишенный ума и логики новичок вполне может с достоинством выходить и из куда более трудных ситуаций. Но все-таки больше всего его поразило поведение Майка, который сказал:
– Вот это да! Прямо-таки оторопь берет, когда у тебя на глазах разом выигрывают такие деньжищи! Раз уж играть, то по крупному! Таков мой девиз сегодня вечером. А вы что об этом думаете, парни?
Слово свое он сдержал. Поставил на ближайший же кон полторы тысячи, и Чарли снова выиграл.
Кто-то из стоявших рядом с Питером, сказал:
– Я, конечно, не против поглазеть на то, как старого козла обдирают, словно липку. Но, черт возьми, всему же должен быть предел. Бедный жирный старикан – кем бы он ни был – и так уже просадил достаточно! Им следовало бы вывести его из игры!
Питер закусил губу. Если бы они только знали, как зовут того с виду наивного, простодушного старикана!
Игра же тем временем вошла в новую стадию. Красномордому лесорубу вдруг перестала идти карта. Он проиграл сначала Чарльзу, а затем огромная ставка досталась Джарвину – это был его первый крупный выигрыш за весь вечер. Лесоруб благоразумно ретировался из-за стола. Остальные сделали это ещё раньше. За столом остались только Майк Джарвин и Чарльз. А игра шла уже на тысячи.
В мозгу у Питера промелькнула мысль, что он совершает преступление, преступление против своей собственной семьи. Ему следовало бы подойти к столу и шепнуть Чарли на ухо хоть слово, предупредить его, что напротив него за столом сидит один из самых величайших шулеров. Но он не двинулся с места, упрямо продолжая стоять у стены.
Потому что, с другой стороны, у дядюшки Эндрю достаточно денег, чтобы пережить и более ощутимый ущерб, а если уж Чарли способен на подобное безумство, то пусть уж это лучше выяснится до того, как он вступит во владение всем отцовским хозяйством.
Теперь уже не возникало никаких сомнений насчет дальнейшего развития игры. Джарвин начал выигрывать. И у него это получалось так, что все смотрели на него даже до некоторой степени сочувственно. В общем-то это и был тот самый его миг удачи, которого Майк «дожидался» на протяжении всего вечера.
– Похоже, я больше не могу проиграть! – сказал честный Майк. – А ведь ещё совсем недавно казалось, что я не могу выиграть! И вот, друг мой, что я тебе скажу. На твоем месте я сегодня больше не стал бы играть. Кажется, в картах тебе не слишком-то везет.
– Это мое дело! – огрызнулся Чарли. – По-моему, сейчас ваша очередь сдавать!
О да, это был черед мистера Джарвина. Его жирные пальцы казались более неуклюжими, чем обычно, борясь с непослушной колодой карт. Но даже несмотря на это колода была на редкость счастливой для него.
И вот уже Чарльз выводил на клочке бумаге: «Я должен Вам десять тысяч долларов. Подписано – Чарльз Хейл».
– Расписку возьмете? – спросил он.
– Вообще-то я не знаю вашего имени, – сказал Джарвин, – но у вас лицо честного человека. Конечно, вашей подписи будет достаточно. Только… мне бы хотелось дать вам дружеский совет, раз вы уж все равно начали проигрывать… может быть лучше прекратить игру сейчас. Ведь вы и так проиграли уже почти двадцать тысяч долларов, мистер Хейл!
Толпа ахнула, услышав это. Вот уж действительно, игра по-крупному! Чарльз продолжал играть, по-прежнему сохраняя совершенное спокойствие и все так же гордо восседая на своем стуле. Вот только лицо его теперь казалось бледнее, чем прежде, и сам он словно окаменел. Он совершал он самые заурядные глупости, удваивая ставки и пытаясь отыграться. Было просто-таки невыносимо смотреть на то, как бедный Чарли ставит пять тысяч на пару королей! Но в следующий момент ему вдруг снова неожиданно везло. Поспешно делались ставки – банк стремительно пополнялся долговыми расписками со стороны Чарли: и деньгами вместе со все теми же расписками со стороны Джарвина.
И вот пришло время раскрыть карты – в руке у Чарли оказались три семерки и пара двоек; а у Майка Джарвина – две двойки и три валета.
– Примите мои поздравления, – сказал Чарли, отодвигая свой стул. – На сегодня с меня, пожалуй, хватит. Я выхожу из игры!
Глава 28. ТЯЖЕЛАЯ ЖИЗНЬ
Чарли вышел из комнаты, гордо подняв голову и спокойно глядя перед собой, провожаемый уважительными взглядами, словно говорившими: «Вот это парень!»
Глядя же на Майка Джарвина, все лишь с усмешкой качали головами. «Удачливый старый дурак!» – таково было всеобщее мнение.
– Надеюсь, – сказал Джарвин, – парнишка переживет потерю такой уймы денег. Кто бы это мог быть? Его зовут Чарльз Хейл. Интересно, а расплатиться-то он сможет?
– Кто? Чарли Хейл? – переспросил кто-то из стоявших рядом. – Этот-то сможет. А если нет, то возьмет у отца. Они там, наверное, миллионами ворочают. Богатые, как черти. Ничего, с них не убудет!
– Отличная новость! – воскликнул мистер Джарвин. – Черт побери, никогда ещё мне так не везло! Полагаю, мне тоже пора перестать испытывать судьбу.
Его уговаривали остаться. Все знали, что в карманах у него теперь лежало целое состояние. Если бы он только согласился на игру, ставки в которой не выходили бы за пределы разумного – и вот тогда бы они в два счета обыграли бы его, обобрали бы до последнего цента.
Но счастливый победитель не поддавался ни на какие уговоры. Ему уже повезло, и незачем снова искушать судьбу. Возможно, как-нибудь в другой раз, если у них будет настроение сыграть… Он пробирался сквозь толпу, и Питер поймал себя на том, что следует за ним и чуть заметно улыбается.
Джарвина он нагнал только на улице. Тот был вне себя от счастья.
– Все прошло гладко, как никогда, – ликовал Майк. – Может быть вы, сэр, все-таки поинтересуетесь, какова была моя прибыль от этой игры?
– Тысяч пятьдесят? – спросил Питер.
– Больше шестидесяти пяти, провались я на этом места, – сказал Майк. – Они оказались даже глупее, чем я думал. Мне, конечно, и раньше доводилось спускать себе в карман довольно приличные деньги, но чтобы вот так, на глазах у целой толпы, страстно желающей облапошить меня – такое со мной впервые! Еще никогда в жизни я не делал ничего подобного! Пит, этот городишко – настоящее золотое дно. Столько олухов в одном месте! За то время, что они давали мне на тасовку и сдачу карт можно было запросто научить собаку танцевать. Так что каждый раз у меня была возможность сложить колоду в нужном мне порядке. Что я до последнего и проделывал. А этот молокосос сидел, как часовой. «Я не покину своего поста», – говорит часовой. «Тогда изволь получить вот это», – говорю ему я и выдаиваю из него очередные десять тысяч.
Мило, не правда ли? Давненько я не получал столько удовольствия, как от сегодняшней игры. А они-то приняли меня за убогого! Остается лишь молить Всевышнего о том, чтобы они не узнали меня прежде, чем я снова нагрею их на кругленькую сумму! А уж деньжата у этих ротозеев водятся, можешь не сомневаться. Тем более, что теперь всем им неймется поскорее обыграть меня! Что ж, я, конечно же, проиграю несколько тысчонок, так сказать, для приманки, а затем сорву куш. Ведь кто знает, когда мне снова так повезет!
Он положил на мускулистое плечо Питера свою толстую руку и залился счастливым смехом.
– Покажи мне расписки, – попросил Питер.
– Вот они, одна к одной, – сказал Джарвин. – Можешь пересчитать. С ними я… Эй, сынок, что ты задумал? – забеспокоился он, увидев, что Питер сунул листки в карман. – Это же пятьдесят тысяч, а ты их так комкаешь! – воскликнул Майк Джарвин.
– Это перебор, – сказал Питер. – Хватит с тебя и наличных, которые ты украл сегодня.
Майк был вне себя от возмущения.
– Это просто неслыханно! Ты что, собираешься надуть меня? Совести у тебя нет! Так это и есть твоя цена? Пит, ты что и в самом деле…
– Не ной, – оборвал его Питер. – А ты думал я буду просто стоять в сторонке и спокойно наблюдать, как ты грабишь моего собственного кузена? Нет, Майк, все это э верну ему. А ты давай, иди своей дорогой… насколько я понимаю, представление окончено!
Майк Джарвин разразился блинной бранной тирадой; он даже зашел так далеко, что сделал многозначительный жест, хватаясь за карман, но затем вдруг передумал и, резко развернувшись, зашагал прочь.
Питер же отправился на поиски своего кузена. Найти его было несложно. Если Чарли и до игры слыл достаточно важной персоной, то уж из-за карточного стола он вышел настоящей знаменитостью. Портье в гостинице немедленно проводил Питера в комнату, в которой остановился Чарльз, и в ответ на стук, дверь немедленно отворилась, и на пороге стоял сам герой событий, бледный, как полотно.
Увидев перед собой Питера, он ахнул от неожиданности.
– Питер! Как ты здесь оказался? Заходи же!
Затащив Питера в комнату, он поспешно закрыл дверь.
– Ты уже слышал обо всем, да?
– Да.
– Мне конец, Питер! Я уничтожен! – хрипло выдавил Чарльз.
Он принялся нервно расхаживать по комнате.
– Я столько вкалывал – ты сам это знаешь. Я был таким, каким хотел видеть меня отец. А теперь я повержен. Все кончено!
– Что кончено?
– Я имею в виду отца. Теперь он не пожелает меня видеть. Потому что больше всего на свете терпеть не может карты и игроков. Он говорит, что, человека, пристрастившегося к азартным играм убить мало, потому что горбатого только могила исправит. Отец смог бы мне простить убийство, но только не то, что случилось сегодня. У него больше не будет никакого доверия ко мне. Теперь я для него не больше, чем собака. А ты, небось, после того нашего с тобой разговора, и рад видеть меня поверженным! Подумать только, столько трудов, жизнь кончена!
– Только третья её часть, – мрачно отозвался Питер. – Так вернее. Слушай, ты же молод. У тебя ещё все впереди.
– Начинать все сначала, выбираться с самого дна? – с горечью в голосе спросил кузен.
– Так ведь у тебя есть, ради чего это делать! – ответил Питер.
– Имеешь в виду Рут. Я знаю, ты о ней говоришь. Но ничего не выйдет. Я никогда не смогу уговорить её связать со мной свое будущее. После того вашего знакомства она уже никогда не согласится на это. Зато нарваться на отказ будет проще простого. Мне нужно было бы быть с ней поделикатнее, Пит. А уж теперь, когда у меня не будет и гроша за душой…
– С чего ты это взял, Чарли? Ведь никто ещё не лишил тебя наследства!
– Это только пока, – мрачно сказал Чарльз, – до тех пор, пока отец ещё ничего не знает. А потом все будет кончено в момент! Он же кремень, скала! И как только он у знает о том, что я натворил, то просто отречется от меня. А потом усыновит кого-нибудь другого. И объявит его своим наследником.
Питеру показалось, что повод для причитаний был слишком уж однобоким. Выходило, что Чарльз беспокоился совсем не об отце, сердце которого будет безнадежно разбито известием о выходке сына, и по-настоящему пугала его лишь перспектива потерять собственность.
Тем не менее, Питер уже больше не мог тянуть с тем делом, ради которого он пришел. Достав из кармана долговые расписки, он положил их на стол.
– Вообще-то, Чарльз, – сказал он, – тот парень решил просто пошутить над тобой. Он знал, кто ты такой, и разорять тебя вовсе не собирался. Ему вполне хватило наличных, которые он выиграл у тебя. Но он не ставил себе целью пустить тебя по миру!
Чарльз брал собственные расписки одну за другой, ещё какое-то время разглядывал их, а затем вновь обратил взгляд на Питера.
– Я изо всех сил пытаюсь понять, – сказал он, – но у меня ничего не складывается. Это превыше моего понимания! Ты что, поймал того старого толстого простофилю и ограбил его?
Питер покачал головой.
– Позволь назвать тебе имя этого старого простофили. Ну, конечно, ты же не знаешь его в лицо, а я как-то сразу и не подумал об этом. Но дело в том, что это был Майк Джарвин.
– Джарвин? – ахнул Чарльз.
– Мошенник Джарвин.
– Боже мой, а я… каким же я был идиотом!
– Похоже на то.
– Но что…
– Он не собирался разорять тебя, Чарли. Он хотел просто как следует проучить, и поэтому-то и взял с тебя все эти расписки.
– Но ведь Джарвин никогда никому ничего не возвращает. Такого ещё никогда не было!
– Даже у Майка есть свои принципы. Даже он порой хочет, чтобы все было по правилам. Это своего рода парадокс. Я не нахожу этому объяснений. Но думаю, что взять эти деньги у тебя для него слишком примитивно.
Чарльз изумленно всплеснул руками.
– Я был готов поклясться, что этот толстяк был лишь чокнутым простофилей, которому просто случайно повезло. А теперь выясняется, что это был Джарвин собственной персоной! Слушай, Пит, а почему же он сам не пришел сюда и не сказал мне всего этого? Почему прислал тебя?
Он холодно и с нескрываемой враждебностью разглядывал Питера.
– Дело в том, – сказал Питер, – что у него были ещё другие дела. Он знал, где тебя искать. И послал меня…
– Послал тебя?
– Я работаю на него, Чарли.
– Ты… работаешь… на Джарвина!
– Да. Вот уже…
– Так вот почему ты исчез из дома? Вот почему твой отец едва не сошел с ума от горя?
– Именно поэтому.
– Но зачем? Черт возьми, зачем тебе это?
– Что ж, расскажу тебе и об этом, – согласился Питер. – Меня всегда тянуло к чему-то неизведанному, Чарли. И к тому же мне надоела скучная жизнь на ранчо. Не хотелось огорчать отца. К тому же, в конце концов, на ранчо теперь все в порядке. Вот так я снялся с насиженного места и отправился на рудник к Джарвину, собираясь познать жизнь такой, какая она есть на самом деле, безо всяких прикрас.
В какой-то момент во взгляде Чарли вспыхнул и тут же потух огонек презрения.
– Без прикрас, могу себе представить! – хмыкнул он.
– Да, – сказал Питер, – именно так!
Глава 29. ОКРУЖНОЙ ЧЕМПИОН
При выполнении данных ему поручений Обмылок никогда не отличался огромным усердием. Так как считал, что если хозяин и так получит с этого какую-никакую выгоду, то с его стороны не будет большим преступлением, если он немного подумает и о себе. Поэтому, заседлав коней, он отправился выбирать лошадей для повозки. Он просто наскоро вытер усталых мустангов, плеснул им воды и дал немного пожевать овса, а сам тем временем принялся подбирать замену. Это было совсем несложно. В городе отбоя не было от желающих торговать и торговаться. Так что всего через несколько минут он набрел на повозку, в которую были впряжены достаточно бодрые кони. Разыскав владельца, Обмылок предложил ему упряжку Джарвина в обмен на его пару. Тут же и ударили по рукам. Хозяину повозки нравились высокие кони, а мустанги из конюшни Джарвина были почти на голову выше его собственных. На доплату Джарвин выдал сто долларов; Обмылок же смог сторговался на сорока, и возвратился обратно весьма довольный собой, ведя в поводу новых коней и с шестьюдесятью долларами чистого дохода в кармане.
Мулат был глубоко убежден, что деньги существует на свете для того, чтобы их тратить. Он впряг коней в повозку, оставляя их на попечение мальчишки – помощника конюха. На противоположной стороне улицы, прямо напротив конюшни призывно сияло огнями недавно открытое кафе, и праздничая иллюминация была приурочена к этому замечательному событию. Высокие табуретки у стойки казались Обмылку сказочными тронами. И хотя ему было строго-настрого наказано никуда не отлучаться и дожидаться в повозке, но голод все же взял свое.
Перейдя через улицу, он вошел в заведение и уселся на первый же освободившийся стул. Здесь стояло несколько плит, у которых священнодействовали трое поваров. Аромат кипящего молока и запах душистого кофе касались ноздрей Обмылка и волновали его душу. Дым поднимался и над жаровнями, на решетках которых шипели гамбургеры, подрумяниваясь и покрываясь хрустящей корочкой. Булькал раскаленный жир, в котором обжаривался французский картофель – потом его вынимали, с золотистых ломтиков капало масло, а Обмылок оставался неподвижно сидеть, вдыхая трепещущими ноздрями тончайший аромат.
– А вам что? – спросил официант, убирая тарелки, стоявшие перед Обмылком на столе, застеленном клеенкой.
– Мне? – переспросил Обмылок, прикрывая глаза, чтобы посоветоваться с собственным чутьем.
В этот момент совсем рядом раздался грубый голос:
– Белые обслуживаются в первую очередь. Принеси мне пирог!
Обмылок закатил глаза. Впервые в жизни он молча примирился с обидой и не стал пускать в ход кулаки. Но теперь все его мысли и чувства – все, кроме одного – были обращены к предстоящей трапезе, заставляя его млеть от удовольствия. В кармане у него лежало шестьдесят долларов. А уж вместе с тем, что ему удалось выгадать при недавней покупке коня, сумма получалась и вовсе огромной, и он чувствовал себя миллионером. Он не стал заострять внимания на оскорбительной фразе.
Эти слова просто подсказали ему идею.
– И мне тоже пирог, – сказал Обмылок.
– Яблочный, с черникой, с персиками…, – начал перечислять официант.
– Яблочный, – сказал незнакомец.
– Яблочный, – вторил ему Обмылок.
На стойке появились две тарелки, на каждую из которой был положен внушительных размеров кусок пирога.
Все тот же низкий голос незнакомца, занявшего место недалеко от Обмылка, сказал:
– И это все? Официант, и вот это вы называете куском пирога?
– Перестань! – прикрикнул на него другой человек, говоривший наредкость гнусавым голосом. – Тебе скоро на ринг выходить, а ты набиваешь брюхо пирогами…
– Это мое дело! – рявкнул первый, хватая кусок с тарелки.
Обмылок же объявил официанту:
– Это так, для затравки. А теперь давайте пирог. Целый пирог!
Он за два приема отправил в рот кусок пирога, и протянул свою здоровенную ручищу к большому яблочному пирогу сразу же, как он только появился на столе. Во время еды Обмылок закатывал глаза и время от времени косился в сторону. Он видел, что взгляд расположившегося рядом смуглого гиганта обращен в его сторону.
– Черт побери, – сказал великан, – но мне кажется, что этот черномазый жрет пирог специально для того, чтобы позлить меня, Билл.
Билл, оказавшийся господином, шею которого украшал алый галстук, заколотый специальной булавкой со сверкающим бриллиантовым глазком, схватил своего подопечного за мускулистое плечо.
– Все, Бад, теперь пойдем, ладно? Идем же! Всем хочется увидеть тебя перед поединком. Пойди же, покажись народу!
– Но для начала, – сказал Бад, – мне хотелось бы врезать черномазому…
Но он все же позволил стащить себя с высокого табурета, в то время, как Билл с жаром забормотал:
– Тебе что, не терпится обломать руки об эту башку? Все равно, что бить кулаком по мраморному куполу! Идем!
Они ушли, провожаемые недобрыми взглядами Обмылка, дожевывающего остатки своего пирога. Ему не терпелось вспороть громиле-Баду брюхо и выпустить наружу кишки. Его неукротимое желание броситься в драку было сильно как никогда, но, с другой стороны, пирог лишь разжег в нем аппетит, и теперь мулат был весь в его власти. Сидя с набитым ртом, он промычал нечто нечленораздельное, требуя подать гамбургер, огромная порция которого была немедленно принесена. Он сцапал со стойки целую буханку хлеба, а затем выплеснув на землю воду из кувшина, протянул посудину официанту, попросив наполнить её кофе с молоком. И это было только начало.
Минут через тридцать-сорок, он, наконец, утер свои пунцовые губы и вздохнул.
– Эх, если бы это был ресторан, – с сожалением сказал Обмылок, – то я уж бы там разгулялся. Дайте-ка мне ещё вон тот лимонный пирог.
Заказ был выполнен. Повара и официанты собрались вокруг, с изумлением и улыбкой глядя на необычное зрелище.
– А куда это девался весь народ? – пробормотал Обмылок, держа в руках стремительно убывающий пирог и отправляя в рот кусок за куском.
– Посмотреть на поединок, – сказал официант, старательно протирая стойку и втайне надеясь на чаевые.
– Вот это да, – сказал Обмылок, припоминая недавние события того же вечера. – Значит, поединок?
На ум пришла жаренная картошка, а за ней варенье, два вида пирогов, гамбургер, связки ароматных колбасок и ещё кое-какие менее значимые блюда, внесшие разнообразие в его легкий обед. А затем его мысли вновь вернулись к фигуре обидчивого Бада.
– А этот придурок – тот, которого все называли Бадом – наверное, и дерется там? – поинтересовался Обмылок.
– Ну да. С Питом-Канадцем. Эх, ну и начистит же тот ему рожу!..
– Кто? Канадец?
– Ага.
– Что ж, – сказал Обмылок, – может быть мне тоже стоит сходить взглянуть на этот поединок.
– Даже не знаю, успеете ли дойти. Слышите, как орут?
Обмылок шел по улице, ориентируясь на раздававшиеся в ночи крики. Наконец он оказался перед высоким дощатым забором, за которым горел яркий свет, а в воздухе витал терпкий запах табачного дыма. Заплатив доллар за вход, он прошел внутрь как раз в тот момент, когда его недавний знакомый, Бад, перелезал через канаты, которыми был огорожен ринг, устроенный на деревянном помосте, возвышающемся в самом центре поля. И толпа снова взревела.
Было нетрудно догадаться, что Бад был чемпионом округа по боксу и всеобщим любимцем. И когда он стоял в свете огромных фонарей, то казался достойным тех ставок, которые были сделаны на него.
У него была широкая волосатая грудь, а могучие руки, под кожей которых перекатывались упругие мускулы, опускались едва ли не до самих колен. Черные волосы были коротко острижены, а на губах играла самодовольная ухмылка.
Но надежда увидеть нахала поверженным возродилась в душе Обмылка с новой силой, когда он увидел, как скидывает халат и выходит на ринг второй участник поединка. Физически Канадец ничем не уступал Баду. К тому же его руки и ноги отличало изящное сложение суставов, что могло послужить доказательством хорошей скорости и силы. Он появился в кругу света, где можно было хорошо разглядеть его узкое, бледное лицо, оттененное небольшой бородкой, под которой угадывалась крепкая квадратная челюсть, которая как будто была создана специально для того, чтобы вынести любой удар. Но больше всего мулат был поражен проницательным взглядом этого человека – близко посаженные глаза смотрели задумчиво из-под нависшего лба. Этот взгляд живо напомнил Обмылку о другом, уже хорошо знакомом ему человеке – такой же взгляд был и у Питера Хейла, загадочного творца невозможного.
Так какие же трюки собирается пустить в ход боксер на ринге? Он уже успел снискать себе некоторую славу в своих кругах, этот Канадец. Поднявшись по лестнице боксерской славы, он не остановится на достигнутом и наверняка постарается взойти ещё выше. Данные ему от природы бойцовские качества и сила, благодаря которым за последние несколько месяцев он приобрел необыкновенную известность в многочисленных поселках канадских лесорубов, теперь подверглись тщательной шлифовке опытным тренером, усилиями которого процесс и был направлен в нужное русло. Сам тренер был приверженцем методов старой школы, в соответствии с принципами которой его подопечные должны были сами пробивать себе путь наверх, совершенствуя свои умения и набираясь опыта в процессе работы. Тренируя боксера пять дней подряд, на шестой вечер он ожидал увидеть, как тот практически применяет данные знания во время поединка на ринге. Так что Канадец совершал турне по городам и весям, участвуя в показательных поединках и с поразительной легкостью одерживая победу за победой. Когда-нибудь в будущем, когда он поднаберется опыта и отточит до совершенства длинный удар левой и свой коронный сокрушительный удар правой, то можно будет устроить ему турне по восточным штатам для встречи с по-настоящему прославленными спортсменами и неплохо на этом заработать.
Уверенный в собственной неотразимости и уповающий на грубую силу Бад ещё только разминался, готовясь к схватке со своим сохранявшем абсолютное спокойствие соперником, а любому из собравшихся на поле зрителей было ясно, что поединок обещает быть недолгим.
Из толпы раздавались выкрики:
– Бад, я поставил на то, что ты сможешь продержаться три раунда. Так что не подведи. Не давай ему бить правой, Бад. Держись, малыш, и дай мне выиграть!
Но к дальнейшему развитию событий не был готов никто. Звякнул колокол, и Бад в яростном порыве выскочил из своего угла, налетая на противника и нанося удары обеими руками. Тот сумел ловко увернуться, а затем вдруг выпрямился, одновременно проводя мощнейший удар левой снизу.
Возможно, он не собирался бить так сильно. Возможно, ему просто не удалось рассчитать собственные силы. Но как бы там ни было, а только ужасный громила Бад взмахнул руками, неловко покачнулся и рухнул на помост.
Грохот этого падения разнесся глухим эхом над притихшим полем.
Глава 30. ГРУБАЯ СИЛА
О том, чтобы начинать отсчет и не было речи, так как в данной ситуаци это казалось делом совершенно излишним. Рефери подхватил Бада подмышки, а судья взял за ноги, и вместе они отволокли его в угол ринга, где на голову незадачливого боксера было опрокинуто ведро воды. Толпа же начала понимать, что на этом шоу, за возможность посмотреть которое они, собственно говоря, и отдали свои денежки, закончено, и никакого зрелища не будет. В задних рядах раздался ропот – как это обычно бывает в любой толпе – который быстро нарастал, и вскоре уже и в первых рядах слышались разочарованные возгласы, выражающие всеобщее недовольство. Тут же с задних рядов докатилась вторая волна, и на этот раз угрожающий ропот был громче. А затем, словно по сигналу, раздался всеобщий вопль возмущения.
Помощник шерифа поспешно удалился. Якобы для того, чтобы разыскать шерифа! Организатор матча начал было тоже пробираться к выходу, но не успел он сделать и десятка шагов, как был узнан и в него вцепились чьи-то сильные руки. Его подхватило встречной людской волной, которая вынесла его на поле и выпихнула на середину ринга, на который вслед за ним вылезли двое или трое сурового вида ковбоев.
– А теперь давай, объясни ребятам, ради чего все это затевалось! – приказали они ему.
Организатор матча оказался благообразного вида господином с бегающими глазками. Возможно, он и силился что-то сказать, но с мысли его сбивали сразу два отвлекающих фактора, одним из которых был яростный рев толпы, а вторым – тяжелые кобуры, украшавшие пояса его новых партнеров по рингу.
– Успокойтесь, парни, – жалобно хныкал он, – вы ведь все знаете, какой крутой наш Бад. До сих пор ещё никому не удавалось победить его, и, видит Бог, он всегда дрался, как зверь. Он пообещал утереть нос Канадцу!
– Нам плевать, что он там тебе наобещал, – процедил один из ковбоев. – Ребята хотят знать, почему не возвращают деньги. Только и всего. Мы все в нетерпении услышать, с чего это Бад перепутал ринг с купальней и решил так быстро нырнуть вниз головой. И это ты называешь боем?
Устроитель отчаянно потел, но так и не смог выдавить ничего вразумительного. Но судьба все же сжалилась над ним, и помощь пришла с той стороны, откуда он её меньше всего ожидал. Сам могучий Канадец выступил вперед и поднял затянутую в перчатку руку, требуя тишины. Толпа мгновенно обратилась в слух.
– Парни, – произнес он голосом, оказавшимся на удивление высоким и тонким, чего никак нельзя было ожидать от обладателя столь могучего торса, – я очень извиняюсь, что шоу было таким коротким, и что я так быстро вырубил Бада.
В толпе раздался взрыв хохота, который тут же стих, и Канадец продолжил:
– Я приехал сюда не для того, чтобы грабить вас, ребята. Среди присутствующих я вижу много крепких парней. Так может кто-нибудь из них захочет попробовать свои силы против меня. Я готов выдать перчатки любому из вас, кто изъявит желание выйти на ринг. Что же касается меня, то я буду драться до тех пор, пока вы не сочтете, что я отработал ваши деньги!
В целом, это было хорошее спортивное предложении. Но только кто захочет перелезть через канаты, чтобы сойтись в поединке с этим монстром, каждый удар которого обладал поистине чудовищной силой?
В толпе возникло стихийное движение: многие невольно отступили назад. Люди переглядывались, выискивая героя в своих рядах. Но тут стал заметен некто, пробиравшийся к рингу, провожаемый недоуменными взглядами – это был низенький, плотного телосложения человек. В образовавшейся сутолоке шляпа давно слетела у него с головы и была затоптана, но не обращая на это никакого внимания, он продолжал протискиваться дальше, распихивая впередистоящих своими длинными, могучими руками.
– Пропустите, дайте пройти! – объявил незнакомец.
Толпа покорно расступилась, освобождая ему проход к рингу. В следующий момент он уже ухватился руками за канаты и перелез через них.
– Давайте сюда эти ваши перчатки! – сказал он. – Я буду с ним драться!
Это был никто иной как Обмылок!
Толпа радостно взревела, она ликовала, в то время, как глаза расчетливо разглядывали мощную фигуру Обмылка и его длинные руки. Вид у него был более чем внушительный. К тому же, в конце концов, зрелище обещало быть захватывающим. На это стоило посмотреть.
Устроитель поспешил воспользоваться предоставившимся ему случаем.
– Если продержишься четыре раунда, приятель, получишь пятьдесят долларов. Вот тебе форма и туфли Бада.
Стащив с ног свои бесформенные башмаки, Обмылок приложил к пяткам подошву одной из теннисных туфель, которые были поспешно стащены с Бада – бедный Бад тем временем начал понемногу приходить в себя и даже слабо интересовался происходящим.
– Форма мне не нужна, – заявил Обмылок. – Да и как я натяну на себя эти туфли? Обойдусь одними носками, а одежда какая-никакая на мне имеется!
Скинув с себя сюртук и рубаху, он остался в нижней фланелевой рубахе красного цвета. Двое человек, подступившие к нему с обеих сторон, пытались натянуть ему на руки самые большие перчатки, которые только можно было раздобыть. Их пришлось надрезать с обоих боков, но даже после этого они едва налезли и трещали по швам, обтягивая огромные ручищи негра.
Тем временем в дальнем углу ринга происходил доверительный разговор менеджера со своим подопечным, который, как будто несколько утратил свой воинственный пыл.
– Что это за чучело? – спросил Канадец у своего тренера. – Это же все равно что сразу два Сэма Лэнгфорда в одном лице!
– Просто он такой жирный, – успокоил его менеджер, с явным беспокойством разглядывая огромную тушу мулата.
– И вовсе нет! – возразил Канадец. – Все это мускулы – ни грамма жира. Под этой красной рубахой скрыта гора мускулов. И зачем только ты притащил меня сюда?
– Брось, ты только погляди на него, – уговаривал менеджер. – Он же ничего не умеет! Ты только погляди!
Снаряженный для поединка Обмылок со свистом разрубал руками воздух, пробуя провести несколько пробных ударов. Понаблюдав за ним, Канадец неожиданно ухмыльнулся.
– Ладно, – сказал он. – На старину Сэма он точно не смахивает. Скажи им, что я готов!
Ринг очистили от посторонних. Все ещё стонущего Бада подхватили под руки и поволокли прочь. В толпе стихли все разговоры, наступила полная тишина.
– Вы готовы, джентльмены? – спросил рефери, натягивая шляпу пониже на глаза.
– Готов, – сказал Канадец.
– Заводите музыку, – ответствовал Обмылок. – Я готов сплясать.
– Вы готовы, мистер судья?
– Готов, док!
– Тогда ударьте в гонг.
Звякнул колокол, и Канадец изящно выступил в центр ринга. Он протянул обе руки в перчатках для рукопожатия. Но Обмылок, увидев, что путь открыт, не стал терять времени и тут же попытался изо всех сил ударить в челюсть. В толпе послышался смех и свист. Удар Обмылка на целый ярд, а то и больше прошел мимо цели, в то время, как Канадец успел отпрянуть назад.
И теперь – как умело действовал на ринге Канадец! Он проводил целые серии ударов обеими руками – по два с каждой руки, после чего отступал чуть назад, освобождая немного места, куда бы мог рухнуть оглушенный его ударами смуглолицый колосс.
Однако колосс вовсе не спешил падать. Он даже не был оглушен. Обмылок даже не помотал головой, чтобы оправиться от ударов, а сам рвался в бой, наступая на соперника, размахивая своими огромными ручищами. Толпа снова взревела. Разумеется, мулат вовсе не был неженкой, ибо звонкие звуки мощных ударов были хорошо слышны всем собравшимся.
Основной задумкой Обмылка было зажать своего противника в угол ринга и там как следует врезать ему – лишь один-единственный раз! Но только как нужно исхитриться, чтобы попасть по парящему в воздухе перышку тяжелой кувалдой? Призвав себе на помощь всю свою мощь и силу, он бросился вперед, но Канадец внезапно увернулся, словно растаял в воздухе, а вслед за этим последовал сокрушительный удар с боку, и затянутый боксерской перчаткой кулак впечатался точнехонько Обмылку в самое ухо.
Это было уже слишком. Сам удар, который, пожалуй, запросто мог свалить с ног вола, не оглушил его, но край уха оказался рассеченным до крови и болел так, как от укуса осы. Взревев от боли, он развернулся и со всего маху ударил правой. И конечно же, и этот удар не задел блестящего тела фантома! Или он и в самом деле сумел отскочить назад и избежать встречи с просвистевшим в воздухе огромным кулаком?
Тяжелая перчатка крепко впечаталась в челюсть, в точку, называемую «пуговицей», и в голове у Обмылка зазвенело, перед глазами возникла пелена призрачного тумана, а по телу разлилась приятная истома. Он улыбнулся, и протянув вперед огромную левую руку, сгреб её своего оппонента. Оказалось, что перед ним никакой не фантом. Нет; он состоял из двухсот тридцати с лишним фунтов крепчайших мускулов и теперь извивался, осыпая тело и голову Обмылка градом коротких ударов.
Что ж, самому ему не было никакого дела до этих любовных прикосновений. Обмылок подтянул свою жертву поближе к груди. Ударив вполсилы левой, он сломил сопротивление соперника, который неожиданно сделался совершенно беспомощным. И после этого мулат угрожающе занес правый кулак, собираясь окончательно добить Канадца.
Но тут, словно гром среди ясного неба, раздался пронзительный голос.
– Оставь! Оставь его, парень, или толпа растерзает тебя! В клинче удары не допускаются. Я же говорил тебе об этом!
– А что, это и есть клинч? – разочарованно спросил Обмылок.
Он раздосадовано отпихнул от себя соперника.
– Никакая это не драка. Так себе, танцульки! – с сожалением проговорил Обмылок.
И в то время, как он снова было бросился в атаку, удар колокола возвестил о конце раунда. Все остальные звуки потонули в приветственном реве ликующей толпы.
Заботливые руки увлекли Обмылка назад.
– Парень, у тебя не кружится голова? Он так лупил тебя… Это тебя взбодрит. Кажется, ты травмировал его, когда сгреб в охапку! Ну ты даешь! Ты просто создан для ринга! Вот…
Они плеснули на него водой.
– Уйдите от меня со своей водой, – прошипел Обмылок, – или я вам обоим шею сверну, обещаю. Воды не надо, дайте лучше хлебнуть немного джина, ладно?
Глава 31. «ВРЕЖЬ ЕМУ!»
В противоположном углу голос назидательно выговаривал:
– Почему ты не врезал ему? Что ты с ним возишься?
– Идиот! – выдохнул Канадец. – Я лупил его, как мог. Чего тебе ещё от меня надо?
– Ну да, лупил. Но ты был несобран. Ты должен замочить его. Ты теряешь престиж, позволяя этому уроду возиться на ринге целый раунд!
– Кажется, он сломал мне ребро, – простонал Канадец. – Это не человек. Медведь какой-то. Говорю тебе, он раздавил меня! Его должны дисквалифицировать за это.
– Дисквалифицировать? Думаешь, что эта орава молча проглотит дисквалификацию и разойдется по домам? Да они нашпигуют нас с тобой свинцом! Нет, и поэтому первым делом в следующем раунде попробуй оторвать ему башку!
– Я убью его! – прорычал Канадец.
Снова звякнул колокол, и он стремительно сорвался со стула, бросаясь через весь ринг, прежде, чем Обмылок успел выйти из своего угла.
Собрав воедино все силы и инерцию двухсот тридцати фунтов железных мускулов, призвав себе на помощь сноровку и выдержку хорошего боксера и размахнувшись на бегу, Канадец ударил кулаком Обмылку в подбородок. Сила удара была такова, что голова мулата запрокинулась набок, а сам он оказался отброшенным на канаты.
Но Обмылок не был повержен. Он тяжело отступил от заграждения, и Канадец, окончательно раздосадованный тем, что ему не удалось вышвырнуть противника в толпу за канатами, встретил негра градом сокрушительных ударов.
Он провел свой коронный прямой удар левой в переваливающийся через ремень живот Обмылка. Это было все равно, что бить по каучуковой подушке, начиненной к тому же упругими пружинами! Он с размаху врезал правой в челюсть, но удар не причинял сопернику ни малейшего вреда. Тогда он снова попытался ударить в сердце и едва не вывихнул запястье – все равно, что лупить кулаком в каменную стену.
А перед ним все маячил шар головы и круглое лицо, пересеченное надвое широкой улыбкой.
– Слушайте, мистер, а вы кажется не торопитесь? – заметил Обмылок, торопливо набрасываясь на фантома.
Последовал удар сверху вниз. Он пришелся мимо челюсти, в которую первоначально и был предназначен – всего на какой-то фут, попадая Канадцу по ребрам, и Обмылку показалось, что он только что провел рукой по острым зубьям каменного гребня! Ахнув, он отпрянул назад, дивясь такому чуду.
– Убей его, Канадец! Убей, пока он не пришел в себя! – вопил знакомый голос менеджера.
Но Канадец задумал другое.
Толпа бесновалась, увлеченно следя за отчаянной бойней на ринге. Они уже, несомненно, ожидали в следующий момент увидеть мулата растерзанным в клочья. Но в тот момент, как он снова начал подступать к Канадцу, чемпион процедил сквозь зубы, обращаясь к рефери:
– Лучше остановите это сейчас. Я не хочу убивать его. Я не собираюсь тратиться на похороны!
Рефери с интересом посмотрел на него, но затем покачал головой.
– Так ты же его ещё даже не смог покалечить!
– Я уже давно мог разорвать его в лоскуты. Он же понятия не имеет о защите. Глядите!
Подступив поближе, он нанес два сильных внезапных удара поверх рук Обмылка. Удары пришлись с обеих сторон головы, но даже они не смогли сломить натиск мулата. Он подкатился поближе, и Канадцу стоило немалых трудов, чтобы попытаться отразить ответный удар.
Но вражеский кулак преодолел воздвигнутое у него на пути препятствие в виде правой руки соперника. Удар пришелся по левой перчатке, тыльная сторона которой все-таки впечаталась в челюсть. Защита была, несомненно, проведена по всем правилам, но в голове у Канадца зазвенело, и он нетвердо покачнулся на ногах, слыша издевательский голос рефери:
– Вряд ли я смогу остановить поединок, покуда он все ещё налетает на тебя!
После этого попытки заблокировать удары больше благоразумно не возобновлялись. Единственное, что ему оставалось, так это попытаться уйти от атаки мулата, используя свою природную ловкость, что и собирался сделать Канадец. Он проворно передвигался по рингу, нанося удары, когда для этого предоставлялся случай.
Но мулат вдруг неожиданно остановился в центре ринга.
– Давай, подходи сюда и дерись, ты, трусливая вонючка! Здесь тебе не соревнование по бегу наперегонки! Это поединок!
После всех побоев, обрушившихся на голову Обмылка, это его заявление отозвалось в толпе новым сочувственным воплем. Зрители начинали приглядываться к нему, и когда в очередной раз звякнул колокол, и поединщики разошлись по своим углам, они с удивлением обнаружили, что на лице Обмылка не было даже ссадин и синяков! Несмотря на ужасные побои он все ещё даже не был ранен. И даже улыбался.
Усевшись на свой стул и жестом отогнав от себя заботливых помощников, он перегнулся через канаты и спросил:
– Неужели среди вас, джентльмены, не найдется никого, кто смог бы заставить этого придурка перестать бегать от меня и драться, как полагается? Честно говоря, мне просто не хочется, чтобы ваши деньги пропали впустую!
Толпа одобрительно зашумела. И разглядывая блестящее от пота смуглое лицо, они поняли, что это отнюдь не шутка.
Чопорного вида господин взмахнул стопкой банкнот.
– Ребята, ставлю пять сотен долларов против каждой вашей сотни, что этот желтолицый парень продержится четыре раунда!
Обмылок поднялся со своего места под одобрительный рев толпы.
– Послушайте, мистер, неужели вы считаете всех этих людей идиотами? Думаете, они не знают, что я убью мистера Канадца в тот же самый момент, как он прекратит убегать и постоит спокойно?
В ответ последовал взрыв хохота, в гвалте которого потонул сигнал колокола, объявивший о начале следующего раунда. Канадец в своем углу не спеша поднялся со стула.
– Я уже не чувствую рук! – пожаловался он своему менеджеру. – Я лупил его так, как только мог, я сделал все. А ему хоть бы что. Мои кулаки просто отскакивают от него. Что мне теперь делать? Что делать?
– Только бы это не попало в газеты! – процедил менеджер сквозь зубы. – Ты машешь руками, как тряпичная кукла. Со стороны это выглядит так, как будто ты просто играешь с ним. Что ж, тогда держись от него подальше. Не подпускай его близко и сам бей с расстояния!
Это было все, что оставалось Канадцу. Он покорно вышел на третий раунд, и скакал по рингу до тех пор, пока от усталости у него не начали подгибаться колени. Так как, если разобраться, то сам он был всего лишь на каких-нибудь пятнадцать фунтов легче Обмылка. А действия Обмылка с каждой минутой становились все более и более активными. Еда, которой он незадолго до этого набил брюхо в кафе, похоже, улеглась, и теперь он чувствовал себя гораздо легче, двигался проворнее, быстро перенимая те навыки, которые то и дело пускал в ход его натренированный соперник! Теперь его передвижения по рингу были быстрее, а работа рук стала в два раза активнее. Он бил вполсилы, не особо напрягаясь, с азартом наскакивая на противника и выжидая подходящего момента для решающего удара. Этот поединок по-прежнему напоминал охоту кувалды за перышком, с той лишь разницей, что ветерок, то и дело уносивший перышко из-под удара, стал гораздо слабее.
То же, что произошло незадолго перед концом раунда можно было назвать лишь досадной случайностью. Канадец, уворачиваясь из-под руки соперника, немного поскользнулся, и удар пришелся ему прямо по макушке. Этого было вполне достаточно, чтобы колени предательски подогнулись. Он отпрянул назад, падая на канаты, отбросившие его обратно. Именно это и спасло его верной погибели.
Канадец развернулся, собираясь нанести ответный удар. Мулат же, словно разгадав его замысел, увернулся от занесенного над ним кулака, и, воспользовавшись моментом, ударил огромного Канадца в грудь, опрокидывая его назад. Канадец покачнулся, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, но это ему не удалось, ноги предательски оторвались от помоста, и он рухнул навзничь, ударяясь головой о нижний канат в дальнем конце ринга. Сидя на земле, чувствуя тошноту и головокружение, он слышал не слышал ничего, кроме оглушительного рева толпы.
И он знал, что это означает. До сих пор он всегда слышал это, когда сам до полусмерти избивал противника, но теперь все было наоборот. Теперь на месте поверженного оказался он сам, а толпа шумела, словно бушующее море, и сердце вздрагивало и замирало у Канадца в груди.
Тут ударил спасительный колокол, бряцанье которого казалось теперь самой желанной музыкой.
Канадец с трудом поднялся на ноги. Рядом тут же оказался менеджер, который, перекинув себе через плечи его руку, помог своему подопечному добраться до угла.
– Слушай, что случилось?
– Заткнись. Лучше и не спрашивай! Он огрел меня по башке пушечным ядром! Кулаки такими не бывают. Это не человек!
Охая, Канадец тяжело опустился на стул и услышал пронзительный голос, доносившийся из толпы под ним:
– Господин с пятью сотнями ставит на то, что в следующем раунде негр добьет Канадца. Кто принимает пари? При желании, можно поставить и тысячу!
– Джерри, а как по-твоему, каковы шансы?
– Два к одному…
Канадец устало закрыл глаза.
Внезапно его охватило тоскливое чувство, чувство ностальгии о прохладном полумраке и тишине, царившей под сенью далеких северных лесов. Пусть другие взбираются по огненной лестнице амбиций. Только бы поскорее освободиться от опасности и боли!
Вот о чем думал Канадец, а затем в его мысли ворвался скрипучий голос менеджера:
– Малыш, если ты сейчас не выпутаешься из этого, то тебе конец! Делай, что хочешь, забудь о правилах. Понял?
Глава 32. СОКРУШАЮЩИЙ КУЛАК
Удар колокола для мятущегося сознания Канадца казался едва ли не единственным решением проблемы. Он почти выдохся. В коленях чувствовалась мерзкая дрожь. А ребра и спина нестерпимо болели от ударов, нанесенных неутомимым Обмылком. А что с ним будет, если один из этих ужасных ударов придется ему в голову или в живот? Невольная мысль о переломанных костях заставила его содрогнуться. Затем он снова увидел надвигающееся на него нетерпеливо усмехающееся, смуглое лицо мулата.
– Ну давай, подходи поближе, бледнолицый! Давай немного повеселимся! Ты собираешься сегодня драться? Или мне что, так и гоняться за тобой?
И он стремительно ударил со всего маху. Обтрепанный край перчатки мелькнул в воздухе и чиркнул Канадца по губам как раз во тот момент, как он отскочил назад. Канадец, в свою очередь, увидев перед собой ничем не защищенную цель, нанес ответный удар сразу обеими руками, но если уж вся его мощь оказалась бесполезной в то время, когда он был силен, полон энергии, а его вера в себя была непоколебима, то теперь… чего уж там говорить, если он больше ни в чем не был уверен?
Двести пятьдесят фунтов чудовищной плоти, принявшей форму человека, покатывались со смеху: Обмылок лишь посмеялся над соперником и с новой силой набросился на него.
Казалось, что этому творению природы была неведома усталость. Он продолжал яростно размахивать кулаками, как если бы каждый удар был для него глотком живительного воздуха. А Канадец едва успевал уворачиваться, спасаясь от набрасывающегося на него рассвирепевшего чудовища.
– Десять к одному, – возвестил чей-то голос, перекрывая шум толпы. – Ставлю на негра десять к одному!
Ему вторил другой голос:
– Десять к одному на Обмылка!
Кто знал это имя?
Обмылок слышал это, и его боевой запал вмиг покинул его ровно настолько, чтобы успеть обернуться и окинуть взглядом толпу. Кто на этом сборище мог знать, как его зовут? Подобная осведомленность могла таить в себе опасность для него, и она была вдвойне опасна для его хозяина. Ибо, если кто-то знал его в лицо, то этот же человек, скорее всего, должен был знать и Майка Джарвина.
Разоблачение могло повлечь за собой поистине катастрофические последствия.
В голове у Обмылка мелькнула мысль, что в его положении было бы гораздо благоразумнее, если бы он с самого начала подчинился бы приказу Майка и остался бы при лошадях – ожидая развязки событий того вечера. А теперь… кто знает, что может случиться?
Эти мимолетные мысли были подобны вспышке молнии, и вскоре от них не осталось ничего, кроме навязчивого ощущения, что он поддался соблазну и выбрал развлечение. И тогда Обмылок снова всей душой отдался выполнению своих непосредственных обязанностей, доставлявших ему ни с чем не сравнимое удовольствие, забывая о возможных последствиях и о самом Майке Джарвине.
В то время, как Обмылок носился по рингу, преследуя свою жертву, в толпе послышался ропот, и удивленные голоса на разные лады задавали один и тот же вопрос.
– Кто знает этого негра? Кто он такой?
– Обмылок. Известный убийца, работает на старину Джарвина.
– На Джарвина?
– Ага.
– Черт возьми!
– Так вот, он, значит, кто!
– А где сам Джарвин?
– Понятия не имею.
– Ставок больше нет, парни. Если этот негр работает на Джарвина, то значит, и бой кончится так, как это выгодно ему!
– Ставки не принимаются? Да я уже поставил на это дело полторы сотни!
– Полторы сотни? Повезло тебе, однако. А я успел поставить на мулата целых двенадцать сотен. И если теперь этот ублюдок не разделается с Канадцем, то мы убьем и Джарвина, и его самого!
Обмылок был глух ко всем этим разговорам, всецело сосредоточившись на выполнении своей задачи. Он широко замахнулся, но ещё не успел ударить, как Канадец припал на одно колено. Бить его теперь было бы против всяких правил, и поэтому Обмылку пришлось в последний момент сдержать руку. Его перчатка лишь слегка коснулась головы Канадца, но тот немедленно повалился на ринг!
За канатами заметался какой-то человек, и послышался пронзительный крик:
– Это нарушение, мистер рефери! Против правил! Против правил!
– К черту правила! – заорал в ответ высокий ковбой, стоявший у самого ринга. – Канадец что, выходит из игры? Я желаю видеть бой до конца! А ну вставай, ты, канадская вонючка!
Скосив глаз, Канадец увидел наставленное на него дуло длинноствольного револьвера. Это придало ему силы, и он поспешно поднялся на ноги, покачиваясь, словно приходя в себя от последнего удара.
– А ты запомни, – сказал рефери, грозя пальцем перед самым носом у Обмылка, – ещё один такой трюк, и тебя здесь больше не будет, понял? А теперь возвращайся и честно закончи свой поединок – выруби его, если сможешь! Но не дури – даже если Майк Джарвин и сказал тебе, на кого он поставил свои денежки!
Так что же, рефери тоже знает это имя? Но глядя на него, Обмылок, почти не слышал ничего из того, что было сказано. Его пылающий взгляд был устремлен поверх плеча рефери, на нетвердо стоявшего на ногах соперника.
Когда поединок был продолжен, он бросился вперед, словно разъяренный бык. Первый удар прошел мимо цели. Но второй – левой с размаху – угодил прямиком в лоб Канадцу, сбивая того с ног, так что он повалился навзничь, ударяясь головой и плечами о затянутые брезентом доски настила.
Толпа отметила этот завершающий удар победным воплем.
Но Обмылок в душе молился о том, чтобы его противник поднялся на ноги, мечтая ударить ещё раз, но зато немного – совсем ненамного – посильнее!
Эта мольба, казалось, была услышана. Канадец медленно приходил в себя, корчась на полу и поднимая колени.
– Пять! – считал рефери, и Канадец сжался ещё больше.
– Он готов! – вопила толпа.
– Шесть! – выкрикнул рефери.
Бедный Канадец перевернулся на живот и теперь попытался приподняться, опираясь на руку и одно колено. Но все его тело била дрожь – не от боли или слабости, а от страха. Больше всего на свете он боялся занесенного над ним в воздухе сокрушающего кулака мулата.
– Семь!
И тогда с другого конца ринга, перекрывая, рев толпы, раздался пронзительный, срывающийся на визг голос его собственного менеджера:
– Ты что, ополоумел, что ли? Хочешь распрощаться с карьерой и большими деньгами?
– Восемь!
Охваченный нервным безумием, он внезапно вскочил на ноги, и быстро ударил сразу обеими руками в лицо Обмылку. Но повергнуть бесчувственное чудовище было, казалось, невозможно.
И тогда, не находя себе места от ужаса и отчаяния, он решился на крайнее и бесчестное средство, не достойное уважающего себя боксера. Ударил ниже пояса.
Взревев от боли, мулат согнулся пополам.
В дело вмешался рефери.
– Обмылок, ты ранен? Будешь заявлять о нарушении?
– Заявить о нарушении? Нет; я убью его! – выкрикнул Обмылок и набросился на Канадца.
Рев толпы был сравним лишь только с воинственным рыком, с каким Обмылок атаковал своего противника.
Теперь Канадцу приходилось расплачиваться за свою последнюю выходку. Он все ещё бил наугад, но его кулаки отскакивали от мулата, не причиняя тому ни малейшего вреда.
А затем Канадца схватили две огромные ручищи. Через брезент перчаток он чувствовал, как костлявые пальцы впиваются в его тело. Он попытался вырваться, ибо руки эти обладали поистине парализующей силой. Но железные объятья сомкнулись, и Канадец почувствовал, как немеет его тело.
Оказавшись в руках, продолжавшего сдавливать его Обмылка, Канадец вдруг понял, что не может даже вздохнуть. Подняв безвольную руку, он попробовал отбиваться, ударив мулата в смуглое лицо. И тут подоспел заходившийся в крике рефери:
– Я дисквалифицирую тебя за это, Обмылок. Слышишь меня, идиот чертов? Я дисквалифицирую тебя – и толпа разорвет тебя в клочья. Отпусти его, Обмылок!
С тем же успехом он мог бы уговаривать бездушное бревно. Обмылок занес над головой свой ужасный кулачище и ударил. Канадец тут же перестал сопротивляться, а его блестящее от пота тело безвольно обмякло.
Затем, ухватив противника обеими руками, Обмылок поднял его над головой и с размаху швырнул на помост. Он видел, как голова бесчувственного человека с грохотом ударилась о доски. Затем мулат нагнулся, чтобы поднять Канадца и повторить экзекуцию.
Но радость его была омрачена, а великолепный замысел наткнулся на опасное и непреодолимое препятствие в лице рефери.
– Ты покойник, Обмылок! – голосил рефери. – Засчитываю тебе поражение за грубейшее нарушение правил, идиот! Ты либо придурок, либо чертов жулик! Отойди от него, иначе я прострелю тебе башку!
И в подтверждение этой угрозы, в руке у него появился «Кольт», поблескивающий вороненой сталью.
Обмылок отступил, задыхаясь от душившего его убийственного гнева и непроизвольно сжимая кулаки. Он слышал гневный рев бушевавшей толпы. И вот уже сотни рук тянулись к нему.
– Смерть черномазому! Это Джарвин велел ему проиграть! Они с ним заодно!
Глава 33. ТОЛПА
Сознание Обмылка начало понемногу проясняться, когда до него дошло, наконец, значение этого хищнического вопля. Взглянув вниз, на недвижное тело поверженного боксера, он понял, что некоторый повод для недовольства у толпы все же имелся. Похоже, он немного переборщил. И теперь уже совершенно искренне надеялся на то, что не успел забить Канадца насмерть. Хотя, ему хватило ума сообразить, что в данный момент поводом для всеобщего расстройства послужило не плачевное состояние Канадца, а потеря ставок, которые так щедро делались на Обмылка, когда тот продемонстрировал изумленным зрителям свои бойцовские способности.
Они вложили огромные деньги, и уже представляли себя счастливыми обладателями ещё больших барышей, которые вот-вот собирались получить, но лишились вмиг всего, после того, как мулат дал волю своей безумной ярости. И теперь раздосадованные болельщики были готовы на все; они просто-таки откровенно нарывались на неприятности.
То и дело в толпе раздавались разрозненные голоса в поддержку мулата. На ринг выскочил врач, немедленно склонившийся над поверженным боксером и приложивший ухо к его груди. Поднявшись, он объявил, что Канадец совсем не ранен – только оглушен. Были и другие – в основном те, кто, кто поставил на Канадца и теперь желал забрать выигрыш – и они кричали толпе, что Обмылок проиграл честно.
Но толпа была глуха. От криков, брани, угроз и потрясанию кулаками, разгневанные болельщики перешли к более решительным действиям. И вот уже дюжина рук потянулась к Обмылку. Но он вывернулся, и его скользкое тело выскользнуло из рук потенциальных обидчиков.
Под рукой не оказалось никого, кроме рефери – к которому, к тому же, Обмылок воспылал самими недобрыми чувствами. Схватив щупленького господина за щиколотки, Обмылок швырнул его навстречу накатывавшей на него волны рассерженных ковбоев.
Полдюжины человек с грохотом повалились на пол. Прогремел выстрел.
– Он вооружен! – выкрикнул кто-то, и в тот же момент в толпе началась большая давка.
Обмылок же, окрыленный своим боевым успехом, предпринял лучшее из того, на что можно было бы отважиться в его положении. Вместо того, чтобы попытаться убежать от атаки, он развернулся и бросился навстречу ей. Ему уже удалось пробить брешь в строю нападавших. И теперь он кинулся в эту брешь, взобрался на канаты и оттуда спрыгнул на головы стоявших у подножия помоста.
Прогремел выстрел, пуля пролетела где-то рядом. Но стоявшие подальше немедленно приписали эту пулю пистолету мулата. И по толпе прокатилась новая волна страха, гнева и нервозности.
Обмылок, словно выпущенный из пушки тяжелый снаряд, упал на землю. Вскочил на ноги и бросился вперед. В суматохе и всеобщем хаосе его замечали лишь тогда, когда он принимался работать кулаками, раздавая на обе стороны удары и зуботычины, расчищая путь перед собой. Там, на ринге, он был в невыгодном положении. Ему пришлось побывать на уроке танцев, по ходу которого приходилось придерживаться заведенных традиций и установленных правил. Здесь же все было совершенно иначе! Здесь же люди стояли так тесно, что у них не было никакой возможности убежать от него. И Обмылок принялся работать руками с удвоенным усердием. Орудуя локтями, он отталкивал тянувшиеся к нему могучие руки, бросился сквозь кордон зевак и преодолел его. Он пробирался сквозь человеческую массу с той легкостью, с какой раскаленный прут проходит сквозь кусок масла, а вдогонку ему и со всех сторон несся нескончаемый поток проклятий.
Вокруг царила полнейшая неразбериха. Время от времени в толпе гремели, каждый из которых неизменно сопровождался истеричным воплем, что негр стреляет в людей! Охваченная паникой орава хлынула к воротам, и каждый норовил побыстрее вырваться на свободу, только бы оказаться подальше от места потенциальной опасности. Ворота же оказались слишком узки, чтобы разом пропустить всех желающих покинуть поле. Теперь уже перед Обмылком маячили по большей части чужие спины, а не лица, и, возможно, ему и удалось бы быстро и благополучно удрать, перемахнув через забор, если бы не одно досаднейшее происшествие.
В той же толпе находилась и компания лесорубов, которые в свое время валили лес в Канаде. К тому же все они были свидетелями начала карьеры Пита-Канадца, чем очень гордились, радуясь тому, что столь славный спортсмен вышел в широкий мир именно из тенистого полумрака северных лесов. Слава Канадца тешила их тщеславие, доставляя то удовольствие, какое можно получить от звенящих в кармане денег или залитой в глотку выпивки.
Они приехали на этот поединок вовсе не для того, чтобы следить за борьбой на ринге, а чтобы стать свидетелями очередной победы Канадца. Каждый из них поставил по нескольку долларов, скорее желая увидеть, как Канадец в пух и прах разнесет того крутого парня, Бада. И действительно, они видели, как их Канадец грациозно выступил вперед и нокаутировал Бада с первого же удара. Все получалось в точности так, как им того и хотелось. Они видели восхождение на помост новой жертвы, и устраивались поудобнее, предвкушая новое зрелище, посмеиваясь, кивая друг другу и с излишней теплотой в голосе предаваясь воспоминаниям о временах, проведенных в северных лесах в компании самого Канадца.
А затем им пришлось замолчать. Дела у Канадца шли не совсем гладко. Он осыпал градом мощнейших ударов странное, словно сделанное из резины, существо, от которого отскакивали огромные кулаки Канадца, не причиняя ни малейшего вреда. И они замерли в изумлении, лишившись дара речи, увидев Канадца поверженным. Они видели, как под конец раунда, которому было суждено стать последним, он оказался в объятиях разъяренного медведя. Видели, как устрашающих размеров кулак Обмылка взмыл вверх, а затем резко опустился. Видели, как их товарищ, в прошлом лесоруб, подобно беспомощному ребенку был поднят в воздух, а затем с силой брошен на пол.
В то время, как другие орали, заходясь в крике от избытка чувств, они не проронили ни слова, а просто инстинктивно старались держаться вместе и стояли плечом к плечу. Они приехали сюда из тех краев, где война считалась привычным делом, вот и теперь никто из них не станет пытаться избежать её последствий. Их фаворит, их гордость и кумир был сброшен с пьедестала. Канадские леса лишились своего объекта для почитания, и все же, тем не менее, все они, как один, остались, чтобы увидеть собственными глазами, чем закончится это дело.
Было необходимо что-то предпринять. Никто из них не знал, что именно. Они продолжали хранить молчание и не сошли со своего места даже тогда, когда толпа устремилась к узким воротам. Нет, они не собирались сдерживать натиск и пытаться удержать кого бы то ни было, но видать, лица их были столь суровы, а плечи широки, что людской поток расступался перед ними, огибая со всех сторон, как воды ручья омывают скалу.
Так получилось, что путь Обмылка к свободе пролегал непосредственно мимо них, и самый высокий из канадцев с некоторым воодушевлением обратил внимание соотечественников на этот факт.
– Ребята, – сказал он, – вы, наверное, заметили, что кое-кому из присутствующих здесь необходимо остановить Обмылка – если его в самом деле так зовут. Думаю было бы неплохо задержать его и посмотреть, за какие такие подвиги его разыскивают!
С обеих сторон к нему теперь были обращены серьезные, просветлевшие лица товарищей, молчаливо благодаривших его за это предложение.
В следующий момент прямо перед ними возник подвижный, невысокий, широкоплечий человек, которому уже почти удалось выбраться из толпы. Увидев компанию лесорубов, он метнулся в их сторону.
Двое из них сразу повалились на землю: один, сраженный мощным ударом тяжелого, словно кузнечный молот, кулака Обмылка, а второй просто оказался сбитым с ног своим падающим товарищем. Но бросившись в образовавшуюся брешь, Обмылок почувствовал, как его хватают чьи-то сильные, словно тиски руки – и ещё больше рук хищнически тянутся к нему со всех сторон.
Он рванулся изо всех сил, оставляя обрывки собственной одежды в цепких пальцах неприятеля. Снова бросаясь в атаку, отчаянно орудуя кулаками, он все же с грехом пополам прорвался и сквозь этот кордон, немедленно устремляясь к спасительному забору.
Двое из стойкой компании оказались на земле, и быстро подняться все равно не смогли бы, но остальные уже вошли в азарт, познав вкус мщения, и мгновенно развернувшись, подобно своре гончих бросились вдогонку за беглецом.
К счастью для Обмылка наряду со множеством самых разных добродетелей, он к тому же обладал парой быстрых ног, но для того, чтобы пронести, как на крыльях, целых две с половиной фунтов живого веса, не помешал бы и хороший мотор. И вот Обмылок начал сдавать. Преследователи были уже совсем близко, когда он оказался прямо перед забором. Перевалившись через преграды, он успел подтянуть ноги как раз вовремя, чтобы уберечься от тянувшихся к нему рук. Один из преследователей выхватил было пистолет, но был остановлен собственным же соратником.
– Мы растерзаем его, разорвем в клочья, но сделаем это голыми руками! Они посыпались через забор, бросаясь в поднимавшееся над дорогой густое облако пыли. Они видели Обмылка, бегущего сквозь толпу, испуганно расступавшуюся перед ним. И вот небольшая сплоченная компания бросилась вдогонку. Обмылку же показалось, что его преследует табун диких лошадей. С истинно совиной легкостью повернув голову, он бросил свирепый взгляд назад, оценивая обстановку.
Он тут же узнал ту компанию. Любой, хоть однажды видевший их, вряд ли мог позабыть такое зрелище, вот и Обмылок теперь знал, что над ним нависла смертельная опасность. Однако даже это осознание не помешало ему сохранить уверенность в себе. Этим вечером он победил отличного боксера, а после сумел проложить себе путь через огромную и враждебно настроенную толпу. Так чего же бояться какой-то жалкой горстки людей?
Так рассуждал Обмылок. Когда он развернулся, чтобы ударить заводилу шайки, бежавшего во главе компании, ему без труда удалось сбить того с ног, но в это время подоспели и остальные, обрушившиеся на него, словно движущаяся груда камней. Оказавшись в невыгодном положении, Обмылок был вынужден отступать к обочине.
Он дрался, как лев. С каждым ударом его огромных кулачищ на земле оказывалась новая жертва. Преследователи же продолжали наступать. Пятясь назад, он поскользнулся и упал, поднимая над землей облако пыли.
Позднее первый из тех, кто набросился на него, делился своими впечатлениями, заявив, что это было равносильно тому, что подступиться с пустыми руками к приготовившемуся к прыжку тигру. Стоило ему лишь только попасть в руки к поверженному мулату, как он оказался буквально завязан узлом. Но тут подоспели остальные, и Обмылок почувствовал, как в него разом вцепляется множество рук. Ноги, туловище, голова и две огромные ручищи, с виду напоминающие двух больших питонов оказались скручены – и его снова повалили в пыль.
Сверху на Обмылка разом обрушилось, пожалуй, добрых семь с лишним центнеров сильных мускулов, так что нет ничего удивительного в том, что все попытки освободиться оставались безуспешными. Но он был готов сражаться до последнего вздоха, несмотря на то, что пыль запорошила глаза, душила, попадая в легкие – и со всех сторон его рвали на части сильные руки.
Затем в воздухе стремительно промелькнуло нечто, похожее на огромный меч – точнее он не мог разглядеть. Послышались возмущенные вопли и жалобные крики. Вражеские руки отчего-то разжались сами собой. Извернувшись, он сумел наконец подняться на четвереньки.
– Вставай, Обмылок, идем со мной! – приказал голос Питера Хейла.
Глава 34. ОПАСНОСТЬ ВПЕРЕДИ!
Подняв глаза, Обмылок увидел над собой калеку – он стоял на своих скованных железом изуродованных ногах, опираясь на один костыль. Второй, отделанный сталью костыль был использован Питером в качестве грозного цепа. Именно этим орудием он выбил немного зерен благоразумия из мякины гнева, овладевшего лесорубами.
В то время, как он все ещё продолжал держать длинный костыль, занеся его высоко над головой, начавшая было собираться толпа поспешно попятилась назад, и это движение было похоже на рябь, разбегающуюся по водной глади пруда от брошенного камня. И подобно кругам на поверхности воды недоумение и благоговейный ужас захлестнули сознание Обмылка.
Он и сам был могуч и бесстрашен, но все же на этот раз силы оказались слишком уж неравными. Он даже представить себе не мог того, какая ужасная участь могла бы постигнуть его в дальнейшем; но тут появился калека, который не побоялся выступить вперед, и одним махом разогнать всех обидчиков, спасая Обмылка от верной смерти.
Это вовсе не было простым проявлением силы и великодушия. Ну конечно же, все было гораздо сложнее. На всем этом лежала печать колдовства, когда затруднительное положение разрешилось само собой, словно по мановению волшебной палочки. Вера в некое оккультное могущество, якобы присущее Питеру, возродилась в нем с новой силой. Обмылок боялся его не меньше, чем прежде, но теперь, помимо одного лишь безотчетного ужаса он испытывал нечто сродни любви.
В порыве собачьей преданности он был готов броситься в пыль, на землю и обнимать колени своего спасителя. Так как Питер на его глазах совершил восхождение из ада на небеса. Он больше уже не казался злым гением. Он был живым воплощением добра и божественного совершенства. Так думал Обмылок, но тут ему подвернулся удобный случай, чтобы на деле проявить свою преданность. Какой-то жалкий человечишка воровато подбирался к его идолу со спины, очевидно, рассчитывая напасть на Питера сзади и избежать таким образом сокрушительного удара увесистого костыля.
Разумеется, он мог бы предупредить Питера и на словах, но на слова мулат был куда менее скор, чем на поступки. Он бросился вперед. Противник поспешно вскинул руки, пытаясь защититься, но это ему не помогло. Увесистый кулак Обмылка угодил точно в цель, и в следующее мгновение поверженный обидчик уже лежал неподвижно не земле, уткнувшись лицом в пыль.
Откуда-то сверху, из поднебесья раздался спокойный и исполненный сострадания голос Питера Хейла:
– Обмылок, переверни беднягу на спину. А то ещё задохнется в пыли. Обмылок повиновался, трепеща от волнения. Теперь ему было уже совершенно ясно, что он имеет дело с истинным богом! Ну конечно же, это и есть повелитель, ниспосланный специально для того, чтобы наставлять его, Обмылка, на путь истинный! Ибо он разделял и властвовал, поражая воображение мулата своей мудростью, присущим ему терпением, милосердием и необъяснимым могуществом. Обмылок всем сердцем признал его власть над собой. Он следовал чуть позади своего повелителя, готовый в любой момент грудью встать на его защиту.
Но пока что им ничего не угрожало, ибо в тот вечер драк и потасовок было уже в таком изобилии, что хватило для пресыщения даже такой толпы, как эта. Было пролито достаточно крови, а также сломано немало ребер и носов. Время от времени то здесь, то там раздавались стоны и брань пострадавших.
Питера и Обмылка оставили в покое, и они неспешно отправились к гостинице.
– Обмылок, иди рядом со мной. Я хочу с тобой поговорить.
– А вдруг какой-нибудь сукин сын набросится на вас сзади, мистер Хейл?
– С чего же им бросаться на меня, а, к примеру, не на тебя?
– А какой прок им разбираться со мной, если в это время рядом будете вы, сэр?
Обернувшись назад, Питер слегка улыбнулся.
– Не принимай это так близко к сердцу, Обмылок. Я просто застиг тех парней врасплох и отогнал их от тебя. Они не ожидали ничего подобного!
Сверкнув глазами, Обмылок лишь вежливо улыбнулся, ибо он все прекрасно понимал и без слов. Когда бог совершает героический поступок или демонстрирует свое неимоверное могущество, он неизменно должен делать вид, что ничего особенного не произошло, проявляя неподражаемую скромность. С Питером Хейлом все было именно так. В одиночку разогнать толпу разъяренных канадцев – какие пустяки!
Сердце и душу мулата переполнило чувство безотчетной, по-детски восторженной радости. С самого детства скитаясь по свету, греша и совершая один зи другим неблаговидные поступки, он теперь почувствовал, что наконец-то он нашел себе долгожданное прибежище. Теперь ему нечего бояться. Ибо он нашел себе спасителя и поводыря. Мысленно оглядываясь назад, вспоминая свою первую встречу с Питером, он не мог не удивляться неизменному и необъяснимому спокойствию белого человека.
Ведь это он сам, Обмылок, вызвал его помериться силами. Он содрогнулся при мысли об этом. Как все-таки здорово, что этот могущественный мудрец не испепелил его на месте и не проклял навечно! Впав в транс, незадачливый Обмылок с трудом соображал, куда и зачем его ведут, пока, наконец, они не остановились перед гостиницей, в свете большого уличного фонаря.
– А теперь, – сказал Питер, – полагаю тебе будет лучше вернуться к лошадям – приготовить повозку, а также наших коней под седло. А я тем временем отыщу босса и доставлю его сюда. Но у тебя, Обмылок, к нашему приходу все уже должно быть готово.
– Мистер Хейл, все будет сделано. Я не подведу вас больше. Никогда в жизни!
– Тогда тебе лучше поторопиться и вот почему: видишь ли, я оказался на той улице лишь потому, что по городу пополз слух, будто бы Обмылок, подручный Майка Джарвина, заявился в город и вытворяет черт знает что. Если уж они знают, что ты имеешь отношение к Джарвину – и если кое-кто догадывается о том, что Джарвин в городе, то все может обернуться большими неприятностями! Ведь считается, что Джарвин якобы не рискует уезжать так далеко от дома! – Он говорил об этом с улыбкой.
Обмылок захлопал глазами и опрометью бросился к конюшне. Перед мысленным взором мулата начинали открываться и другие неприглядные стороны его неудачной затеи, и этих сторон было так много, что голова у него пошла кругом. Так значит, его появление здесь связывают с Джарвиным. Они узнали его. На память ему пришли некоторые из выкриков, раздававшихся в толпе, обступившей ринг. Да, они обвинили его в том, что он якобы специально проиграл поединок, нарушив правила, исключительно ради того, чтобы его хозяину достались поставленные на него денежки.
Порой так получается, что человеку грозит наказание за какой-то проступок, а он его совершенно не заслуживает, и вот, в первый раз в жизни, душу негра посетило ощущение собственной невиновности.
Мальчишку, нанятого им для присмотра за лошадьми, он нашел спящим на земле у забора, прямо под ногами у лошадей. Некоторая часть недавно обретенных добродетелей покинула душу Обмылка, и за шиворот подняв мальчишку с земли, он дал ему пинка ногой, выталкивая в темноту, царившую за воротами. Затем проверил упряжь на лошадях и убедившись, что, к счастью, все было в полном порядке, отправился навестить оседланных коней.
Судя по всему, несколько часов отдыха пошли им на пользу. Лэрриби лежал – точный признак того, что он будет силен, как всегда. Торопливо подготовив коней к отъезду, Обмылок вернулся к повозке, где его уже дожидался калека.
– Ты Джарвина не видел? – спросил он.
– Его здесь не было, – признался Обмылок.
– В гостинице его тоже нет, – проговорил Питер с тревогой в голосе.
– Ну и черт с ним, пускай остается, – сказал Обмылок. – А нам с вами, мистер Хейл, нужно поторопиться, чтобы успеть спасти свои шкуры.
Обмылок видел, что Питер поднял руку, намереваясь задержать его, и тогда он взволнованно указал на улицу.
– Мистер Хейла, что это там за толпа собирается?
– Я тебя прекрасно понимаю, – ответил Питер. – Но из города не уеду, пока не разузнаю, где Джарвин. Возможно, старый мошенник успел натворить ещё чего-нибудь и был вынужден спешно исчезнуть.
Он отправился обратно к гостинице, а мулат остался ждать, сосредоточенно держа коней под уздцы. Замеченная им прежде на улице толпа стала значительно больше. Кто-то забрался на скамейку и обращался к присутствующим с речью. До ушей Обмылка долетали лишь отдельные слова и обрывки фраз, но он знал, что если толпа терпеливо стоит, внимая разглагольствованиям невесть откуда взявшегося вожака, то ничего хорошего от этого ждать не приходится. Тем временем народу на улице все прибывало и прибывало, и Обмылок наблюдал за ними, холодея от страха.
Поиски Питера тем временем принесли некоторые результаты.
– Эй, приятель, – выйдя обратно на веранду гостиницы, обратился он к проходившему мимо ковбою, – ты случайно не видел здесь такого толстого мужика, не молодого, с большим…
– Это Джарвина, что ли? – не моргнув глазом перебил его собеседник. – А ты один из его людей, не так ли?
– Предположим, – сказал Питер, немного краснея. – А ты не знаешь, где он сейчас?
Ковбой же уже отвернулся от него, бросив через плечо:
– Нет, не думаю, чтобы мне это могло быть известно.
Рука Питера легка ему на плечо, и он мгновенно развернулся – но за «Кольт» хвататься не стал. Вообще-то он был очень близок к тому, чтобы выхватить пистолет, но передумал, так как по городу уже успела разнестись весть о том, каким манером калека в одиночку отбил огромного мулата у целой толпы. Один из слухов прочно засел в голове у ковбоя. Поэтому, хоть он и ненавидел Джарвина лютой ненавистью, но к «человеку Джарвина» относился куда с большим почтением.
– Он вон там, в соседней гостинице. Играет в карты – но, похоже, там он не задержится.
Говоря об этом, он со злорадной ухмылкой указал на группку решительного вида людей, шагавших по улице.
Остальные подтягивались вслед за ними, и завершали это шествие наименее агрессивно настроенные участники сборища. Питер точно не знал, куда они направляются, но догадаться об этом было совсем не сложно. Однажды эта компания уже получила отпор, но так и не смогла смириться с поражением. И теперь он всерьез опасался самого худшего из того, что только могло случиться!
Глава 35. НА ПЕРИЛАХ
Почувствовав, что железная хватка Питера ослабла, ковбой ловко высвободил плечо и поспешил войти в гостиницу. Но Питер даже не взглянул в его сторону: со все нарастающим беспокойством он следил за стремительным развитием уличных событий, где толпа, собиравшаяся перед входом в соседнюю гостиницу, уже достигла внушительных размеров. Несколько человек, самые отчаянные, направились к двери. Если они и в самом деле намеревались повязать Майка Джарвина, то последний оказывался в очень незавидном положении!
Питер и сам оказался в не меньшей опасности. У себя за спиной он слышал приглушенный ропот.
– А этого верзилу на костылях они не видят, что ли?
– А он-то тут при чем?
– Ведь это он шлялся по городу и лупил ребят по головам этим своим костылем. Он тоже из шайки Джарвина!
– Брось! С каких это пор Джарвин начал брать себе на службу калек?
– Но этот точно работает на Джарвина, а раз так, то и дураку понятно, что он тоже мошенник и ничем не лучше своего хозяина. Вот интересно только, где это его так покалечило? Вот что мне хотелось бы знать, старина! Клянусь, что это была бы самая захватывающая историю, которая наверняка заинтересовала бы кое-кого из наших, и в том числе и шерифа!
– Но если он работает на Джарвина, то почему его до сих не повязали?
– Вот-вот, ведь это именно он отбил этого Обмылка у ребят – когда те собирались хорошенько проучить его, так, чтобы его желтой шкуре мало не показалось бы.
Эти замечания никак не были предназначены для ушей Питера, но тем вечером слух его был обострен до предела. Он все слышал, как слышал и разговоры о том, что Майк Джарвин будет схвачен и доставлен прямиком на виселицу, где ему и учинят суд разом за все преступления, в которых его было принято обвинять, включая даже давнюю, но тем не менее не забытую смерть Сэма Дебни! Атмосфера в городе накалялась с каждой минутой, так что оставаться здесь Майку Джарвину и его подопечным становилось небезопасно.
Питер не стал терять время попусту. Было ясно и без лишних слов, что толпа намеревалась учинить расправу над Джарвиным. Возможно, Майк и в самом деле заслуживал такой участи, но в то же время он был патроном Питера, и к тому же он, Питер, и был нанят специально для того, чтобы охранять его шкуру. Поэтому, развернувшись на своих костылях, он отправился обратно на конюшню, находившуюся на заднем дворе гостиницы, где его дожидался Обмылок – мулат очень нервничал, и тут же заговорил, сверкая белыми зубами.
– Они собрались из-за босса, мистер Хейл?
– Из-за Джарвина, а то из-за кого же еще. Они отправились за Майком в соседнюю гостиницу. А нас всего двое. И как мы теперь сможем помочь ему?
Обмылок был поражен, что его повелитель задает такие вопросы – он, наделенный столь божественными силами. Но очевидно здесь происходило нечто такое, что было неподвластно даже всемогущему Питеру Хейлу.
Поэтому Обмылок с жаром заговорил:
– Мистер Хейл, мне кажется, что нам с вами нужно как можно скорее сматываться из города. Вы хотите знать, что мы можем сделать для старика Джарвина, оставшись здесь? Ничего, разве только что загреметь в ту же тюрьму, куда засунут и его. Или же оказаться вздернутыми на виселице рядом с ним. Люди здесь злы и мстительны. Я слышал, как местные, проходившие здесь всего за минуту до вас, на полном серьезе говорили о линчевании – о том, как было бы здорово устроить здесь настоящее, первоклассное линчевание. Вы понимаете?
– Понимаю, – вздохнул Питер. – Мне тоже показалось, что все к тому и идет. Так что, Обмылок, теперь мы тем более не можем бросить его на произвол судьбы.
– Джарвина?
– Не можем.
– Да пошел он к черту! Вот он бы бросил нас и уехал, и долго раздумывать не стал бы!
– Так ведь это же не мы нанимали его себе в охранники, а он нас, – спокойно сказал Питер. – Так что, не забывай об этом, пожалуйста.
– Фу ты! – фыркнул мулат. – Не думаю, что мне понятен ход ваших рассуждений, мистер Хейл, но я бы уж скорее согласился быть брошенным вон в тот загон с табуном диких лошадей, чем снова оказаться в руках того сброда. Потому что все, что вы видели прежде – просто шуточки по сравнению с тем, что начнется сейчас. А уж теперь все будет на полном серьезе, уж можете мне поверить!
– Будет, а то как же иначе. Хотя… что-нибудь…
Его голос смолк. Было видно, как собравшаяся дальше по улице толпа вломилась в гостиницу. В следующий момент послышался дикий грохот и треск.
– Вон дверь открывается! – процедил Обмылок сквозь сжатые зубы.
Было видно, как толпа высыпала обратно на улицу – вынося на плечах отчаянно барахтавшегося толстяка, к которому тянулись множество нетерпеливых рук. Это был Джарвин; и лишним подтверждением тому стал гневный рев толпы. Джарвин! Джарвин! Они выбьют из него признание во всех злодеяниях, а потом набросятся всем скопом и растерзают на кусочки.
Но кому нужны его признания? Разве любой здравомыслящий человек сам не знал, что и как было на самом деле? Ну разумеется – но они будут следовать традициям, заведенным здесь их предшественниками, когда те установили свои законы и порядки в диком краю! Так рассуждала толпа, так думал и Питер Хейл, угадывая их мысли и наблюдая за разъяренным сборищем, ряды которого стремительно пополнялись.
Теперь, когда Джарвин оказался в руках толпы, каждому хотелось почувствовать себя причастным к свершению правосудия. Тем более, что рядом нашлась и подходящая трибуна для арестованного. Это были новые перила, сколоченные из крепкого дерева, положенные на дубовые столбики и любовно приколоченные гвоздями, купленными специально для этой цели.
Но стараниями множества рук перекладина размером три на шесть дюймов была с легкостью оторвана. И Джарвин оказался водруженным над головами толпы, выше, чем спина самой большой лошади, на которой ему когда-либо приходилось ездить; да и к тому же это седло для него было чрезвычайно узким.
Разом двадцать плечей с готовностью подперли доску. И Джарвина поволокли по улице, сопровождая шествие столь дикими победными криками, что даже дикие лошади из Невады испуганно встрепенулись в своих загонах. Это был небольшой табунчик, доставленный в город кем-то из предприимчивых торговцев специально для тех, кто был не прочь выложить немалые денежки за хороших скаковых лошадей – норовистых и выносливых. Однако горделивые создания оказались слишком уж неуправляемыми, а потому торговля шла не слишком бойко, и в загоне все ещё оставалось с полсотни голов необъезженных лошадей, которые теперь неистово выпучивали глаза и прижимали уши, напуганные громкими криками. Глядя на них, Питер почувствовал, что эта была его последний шанс. Одно из двух: он либо убьет своего хозяина, либо освободит его.
Он сказал, обращаясь к негру:
– Обмылок, встань на этой стороне дороги. Я выпущу лошадей. Когда они будут пробегать через ворота, начинай стрелять и кричать – открывай стрельбу сразу из обоих пистолетов, и ори так громко, как только сможешь. Тебе все ясно?
– Мистер Хейл, неужели вы решитесь на какую-то затею вон с теми дикими лошадьми?
– Так ты сделаешь то, о чем я попросил?
– Да, сэр, сделаю!
Питер начал пробираться вдоль дощатого забора, которым был обнесен загон, в то время, как лошади поначалу шарахались от него, а затем осмелели и даже подходили поближе, то и дело просовывая морды между досками и пытаясь достать чужака зубами. Он откинул засов, и под напором тесно толпившихся коней ворота распахнулись настежь, жалобно заскрипев на ржавых петлях. Лошади немедленно устремились в образовавшийся проем, а оттуда и дальше, на улицу.
Там же их уже дожидался Обмылок, который тут же принялся палить в воздух из обоих пистолетов, издавая при этом пронзительные, душераздирающие вопли. Мустанги шарахнулись в сторону от этого огнедышащего монстра. Заметавшись в испуге, они в конце концов, устремились с храпом и ржанием на волю, вдоль по улице в сторону разъяренной толпы, тащившей Джарвина к месту, где должен был состояться импровизированный суд, а затем планировалось свершить и долгожданное возмездие за все его прегрешения. Кони мчались во весь опор, окутанные клубами пыли, вскидывая головы, и хвосты и гривы развевались по ветру.
Питер видел, как Майк Джарвин исчез с перекладины, на которой его несли. Вне всякого сомнения его попросту бросили на землю, в то время, как тащившие его добровольцы, разбежались в разные стороны, ища спасения.
– Обмылок, быстро в повозку! – закричал Питер. – Живее!
Обмылок не заставил себя долго упрашивать. Он в миг оказался рядом с повозкой и вскочил на сидение. По дороге его опередил Питер, проскакавший мимо на своих костылях. Оседланные лошади были привязаны позади повозки. Питер отвязал двоих из них – Лэрриби и коня Джарвина. Он вскочил верхом на Лэрриби, когда повозка уже набирала скорость. Не было никакой нужды лишний раз объяснять Обмылку, что от него ожидают. Он знал, что Питер идет на большой риск, отправляясь следом за неистовым, сметающим все на своем пути табуном дикий лошадей. И все же он хлестнул вожжами по спинам новой пары мустангов, впряженных в повозку, ослабляя поводья и пуская коней вскачь. Лошади сорвались с места, тут же переходя на галоп, бросаясь в густое облако пыли, поднятое с земли только что пронесшимся по дороге диким табуном.
Питер следовал недалеко позади, и расстояние между ними быстро сокращалось. Его взгляду открылась картина, которую он почти ожидал увидеть, и в то же время не смел надеяться, что такое возможно. По улице, навстречу им, бежал трусцой человек, прилагавший все усилия к тому, чтобы бежать побыстрее, и вооруженный двумя пистолетами.
Это был никто иной, как Майк Джарвин, при первой же возможности бросившийся наутек и готовый скорее принять смерть, чем снова угодить в руки своих мучителей.
Глава 36. «ТЕБЕ ЕГО НЕ ОДОЛЕТЬ!»
Никто не остался лежать посреди улицы: Питер Хейл благодарил провидение, волею которого люди успели укрыться от опасности, в то время, как по дороге пронесся табун лошадей. Тем не менее главная цель была достигнута. Толпа, плотной стеной перегородившая улицу и намеревавшаяся во что бы то ни стало довести задуманное до конца, теперь оказалась разобщена, рассредоточена по дверным проемам, верандам и обнесенными заборами палисадникам.
В то же время Джарвин сумел благополучно вырваться на свободу и бросился бежать, чтобы оказаться подальше от того злополучного места. Завидев знакомую повозку, которой управлял Обмылок, он с радостным криком устремился к ней. Но этот маневр не остался незамеченным, и к тому же, похоже, мысль о неотвратимости казни Майка прочно засела в умах горожан. Даже дикие лошади не могли отвратить их от этой затеи.
Какой-то высокий человек выбежал из двери одного из домов – рослый, хорошо одетый парень; в руке у него был пистолет. Питер пришпорил Лэрриби, и огромный конь понесся вперед, обгоняя повозку и оставляя её позади. Высокий парень выстрелил. Из пистолета Майка Джарвина прогремел ответный выстрел, а в следующий момент Питер налетел на парня, сбивая его с ног – он не стал наезжать на него, а просто протянул руку и с силой толкнул, как это обычно делают в футболе. В то время, как жертва с криком опрокинулась навзничь, оставаясь барахтаться в пыли, Питер с удивлением увидел, что это был его собственный кузен, Чарльз.
У него оставалось немного времени на мысленный комментарий к увиденному – ему показалось странным, что Чарльз так горячо желал смерти человеку, который по представленной ему версии, так великодушно вернул все, что ранее выиграл за карточным столом. Хотя, если задуматься, в поведении Чарли обнаруживалось множество качеств, наводивших на размышления.
Теперь люди с поразительной быстротой снова заполняли улицу, но Майк Джарвин уже успел добраться до повозки и благополучно забраться в нее. Увидев это, Обмылок принялся неистово хлестать мустангов, вновь заставляя их перейти на безумный галоп.
Заметив у Майка в руках ужасный обрез двустволки, Питер поспешно направил коня к летящей по улице повозке. Если разрядить это оружие в толпу, подобную этой, то нетрудно себе представить, каковы могут быть последствия. И в конце концов, ответственность за расстрел повесят на Майка. А Питер и Обмылок также окажутся невольно причастными к нему.
Поэтому Питер зычно выкрикнул:
– Майк, если ты выстрелишь из своей пушки, я сам всажу тебе пулю в лоб. Так и знай!
Лицо Майка исказила гневная гримаса. Оглянувшись, он зло глянул в сторону Питера и даже направил дула своего оружия на огромного всадника. Тот ничего не ответил, Джарвин же просто стоял в повозке, широко расставив ноги, подобно моряку, который не обращает никакого внимания на качку корабля, и угрожающе направлял свой обрез то в одну сторону, то в другую.
В собравшейся толпе не было дураков. Все они прекрасно знали, что это было за оружие, и поэтому, не раздумывая, с испуганными криками бросились врассыпную, ища спасения за стенами своих домов. Прогремело несколько выстрелом, но сделаны они были явно наугад. Лишь один из всех стрелял осознанно – человек, занявший позицию на ступеньках бакалейной лавки. В суматохе шляпа слетела с его головы, а по ветру развевались длинные седые волосы. Питер сумел лишь мельком разглядеть его сквозь клубы пыли, которые, несомненно, сохранили жизни всей троице, став их спасением от выстрелов этого снайпера. Дважды пули выпущенные из его винтовки, просвистели у самого уха Питера; и целых три раза прошили стенки повозки, лишь по счастливой случайности не задев людей и коней.
Эта опасность оказалась последней, в то время как повозка и всадник, скрывшись за поворотом улицы, направились вон из города по дороге, ведущей к речке. Им ничто больше не угрожало – до поры до времени. Через несколько секунд преследователи оседлают коней и бросятся в погоню.
Тем временем старый Джарвин привычным движением поднес к губам горлышко уже известной черной бутылки, и затем протянул её Обмылку. Но Обмылок, стоя в повозке и изо всех сил натягивая вожжи, отказался от выпивки, что случилось с ним, пожалуй, в первые в жизни. Теперь наряд его состоял по большей части из рваных лохмотьев – все, что осталось от одежды. А до слуха Питера доносился его взволнованный голос, очень напоминающий раскаты далекого грома.
– И тогда я там все сокрушил! Я им такое устроил! Они расползлись по канавам и орали от страха, когда я на них налетел. Я дрался как десяток разъяренных рысей. Я ревел, как медведь! О, Майк, жаль, что ты не видел, как я расправился с теми слабаками.
В ответ же ему раздавался громоподобный рокот Майка Джарвина:
– Рад за тебя, парень. Так им и надо. Но только что это по сравнению с тем, что устроил им я? Всех оставил в дураках! Я бы и не стал больше играть. У меня собралось достаточно деньжат и после первого же захода – но этот кретин Хейл отобрал их у меня! Поэтому, Обмылок, я был вынужден снова засесть за игру. Это было так же элементарно, как отобрать конфету у ребенка. С той только разницей, что эти великовозрастные детки оказались все сплошь при усах и увешанными грозными «Кольтами». Я же вытрясал денежки из их карманов да так, что они же от этого получали удовольствие.
Провалиться мне на этом месте, если они не приняли меня за неудачника. Ведь до них так и не дошло, что суть моего якобы «везения» в том, чтобы проигрывать по мелочи и выигрывать по-крупному. Обмылок, у меня полно денег. Сорок тысяч наличными в бумажнике. А было бы и все сто, как пить дать – если бы не этот кретин Хейл…» – Он замолк на полуслове, чтобы в очередной раз отхлебнуть из бутылки, но затем, по-видимому, немедленно позабыв о своей обиде на Питера, затянул разухабистую песню.
Обмылок продолжал погонять лошадей, а Питер ехал, сидя в седле в пол оборота, не сводя глаз с извилистого участка дороги, оставшегося позади.
Теперь, когда пыльные городские улицы остались позади, им открывался свободный обзор окрестностей, залитых серебристым светом луны. Издалека город казался просто нагромождением теней и слишком маленьким для того, чтобы удержать в себе все те страсти, что кипели той ночью на его улицах.
Но тут стало заметно, как от большой темноты городка начали отделяться другие, маленькие тени, которые тут же поползли по дороге вслед за ними. Питер знал, что на самом деле представляли собой те ползущие темные точки. Это были охваченные яростью, изрыгающие самые страшные проклятья и неустанно шпорившие лошадей всадники, оседлавшие своих лучших коней и задавшиеся целью во что бы то ни стало догнать и схватить троих беглецов.
Какое же пятно позора ляжет на их город, если по всей округе разнесется весть о том, как трое проходимцев самым наглым образом обвели вокруг пальца его самых лучших и уважаемых граждан, а потом ещё сумели вызволить своего предводителя из рук огромной толпы и благополучно скрыться!
Чувствуя себя глубоко уязвленными, горожане продолжали неистово пришпоривать коней – это было делом чести для их города и его окрестностей. Кроме того, как подсчитать, скольким из них в тот вечер довелось испытать на себе силу увесистого кулака Обмылка или же проиграться в карты, глядя на то, как их денежки перекочевывают в карман горячо ненавидимого Джарвина? Причин для неудовольствия было больше, чем достаточно, и Питер заметил, что расстояние между их повозкой и горожанами быстро сокращается. Мустанги, обремененные упряжью и вынужденные тащить за собой тряскую, подскакивающую на ухабах повозку, никак не смогут соперничать в скорости с преследователями. Видя это, Питер пришпорил Лэрриби, подъезжая ближе к повозке.
– Джарвин, ты меня слышишь?
– Я слышу тебя, Пит, слышу, мой мальчик, – ответил Джарвин, – и ещё я пью за твое здоровье. После того, как ты отобрал у меня мои денежки, честно заработанные тяжким трудом за игрой в карты… я уж думал, что мы с тобой уже больше никогда не помиримся. Но, черт побери, Питер, ты можешь сразить человека наповал, а уже в следующий момент снова его возвысить… и выхватить из рук тысячной толпы! Мальчик мой, чего стоит только твой трюк с дикими лошадьми… здесь ты превзошел даже меня. Это было гениальнее даже самого удачного фокуса изо всех, которые мне когда-либо удавалось проделать за карточным столом, а уж я всю свою жизнь только и делал, что упражнялся с колодой.
– Джарвин, может быть ты все-таки заткнешься? Если думаешь, что все уже позади, то оглянись и посмотри на дорогу. Они гонятся за нами. Их там не меньше сотни. Сто разъяренных львов!
Толстяк ухватился рукой за край повозки перед сидением и встал, чтобы получить лучший обзор того, что творилось у него за спиной.
– И верно. – Джарвин вздрогнул и погрозил преследователям кулаком. – Ну ничего, скоро они познакомятся вот с этим моим дружком. Они уже давно на это напрашиваются, так что получат сполна!
– Ты думаешь от этого что-нибудь изменится? Скорее всего, тогда тебя просто вздернут несколькими секундами раньше, чем было задумано, только и всего. Взгляни туда снова и попробуй понять главное. Эти ребята летят слишком быстро. Мы не сумеем оторваться от них.
– Тогда пересядем на лошадей. Для чего же мы тогда взяли их с собой?
– У нас с тобой быстрые кони – а как же Обмылок на своей кляче?
– Черт возьми, Хейл, ты что, собираешься отправить меня на виселицу ради какого-то там черномазого? И убери от меня свои лапы, Обмылок, а не то я разнесу тебя в клочья!
В то время, как огромная рука Обмылка вцепилась Майку в горло, Джарвин ткнул стволом своего ужасного обреза в живот негру – и Обмылок медленно разжал пальцы и опустил руку.
– Нас трое, – сказал Питер. – Так что либо мы спасаемся все втроем, или же все вместе пропадаем. Третьего не дано. Понятно тебе, Джарвин?
Толстяк с отчаянием поглядел на Питера, а затем обернулся, смерив взглядом группу летевших по дороге теней. Они быстро приближались, начиная приобретать очертания. Теперь, когда они выехали на небольшой пригорок это было заметно, как никогда – бесконечная вереница конных силуэтов, вырисовывавшихся на фоне ночного неба.
– Ладно уж, – проворчал Джарвин. – Я остаюсь с вами, если вам так этого хочется. Но лишь одному Богу известно, что теперь с нами будет.
Лошадиные подковы глухо прогремели по узенькому мостику, и под ними сверкнула неподвижная водная гладь реки, посеребренная лунным светом.
– Остановись, Обмылок, – закричал Питер. – Останавливай, слышишь?
Обмылок покорно натянул вожжи.
– Пит, ты что с ума сошел? – завопил Джарвин.
Но Питер уже слезал с коня.
– Послушай меня, Обмылок, – зашептал Джарвин. – Он выжил из ума. Я его пристрелю. А потом мы с тобой… вдвоем… да на хороших лошадях… а?..
– Ты козел! – рассмеялся Обмылок ему в лицо. – Неужели ты и в самом деле думаешь, что мы с тобой – или даже вся эта толпа, что теперь гонится за нами – можем одолеть его?
Глава 37. ОБМАНУТЫЕ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ
Джарвин никогда не сомневался в том, что самовлюбленный Обмылок был живым воплощением всех известных грешному миру пороков. Но это заявление, казалось, стало неожиданной демонстрацией какого-то сверхъестественного уважения к приказам и мнению Питера Хейла. И как раз это-то никак не укладывалось в голове у Джарвина. Тяжело дышавшие мустанги остановились, и в наступившей тишине было слышно, как где-то вдалеке гудит земля под копытами коней приближающегося сборища разгневанных хищников.
– Вылезайте из повозки! – приказал голос Питера.
Джарвин неохотно поднялся со своего места – как если бы на него было направлено дуло пистолета – и повиновался. Обмылок был уже на земле, и Питер увлек их обратно к мосту.
– Он собирается сдать нас! – простонал Джарвин на ухо Обмылку. – Продержит здесь под прицелом своих пушек, а затем сдаст той шайке – лишь бы только сберечь свою собственную шкуру.
– Заткнись! – рявкнул на него Обмылок. – Ты выпил лишнего!
И он застыл в молчании перед хозяином, демонстративно повернувшись спиной к мистеру Джарвину.
– Итак, – рассудительно проговорил Питер, – ясно, что оторваться от этих ребят мы не сможем. А раз так, то следовательно, нам необходимо их задержать. Единственное место, где мы можем остановить их и тем самым обеспечить себе пути к отступлению – вот этот мост.
– Не дадим м перейти через мост. Ну конечно же, мы втроем сможем сдерживать их здесь всю ночь! – радостно воскликнул Обмылок.
– Чтобы поутру нас изрешетили свинцом? – вставил Джарвин. – Нечего сказать, Хейл, здорово придумано!
Питер оставался совершенно спокоен.
– Это наш единственный шанс. Или мы остановим их у моста, или все мы – покойники! Так что пойдемте взглянем, что за работенка предстоит!
– Черт возьми, Хейл, что ты имеешь в виду?
Даже Обмылок теперь глядел на своего повелителя, будучи не в силах скрыть охватившие его испуг и замешательство.
– Давайте спустимся под мост. Идите за мной, – сказал Питер, возглавляя шествие.
Они покорно последовали за ним. В призрачном свете луны можно было разглядеть, что моста на этом берегу покоился на двух массивных валунах.
– Значит так, – сказал Питер, – мы откатим в сторону один из камней и столкнем мост в реку – в противном случае нас вздернут ещё до рассвета. Все ясно?
Они взглянули на Питера, а затем, подняв головы посмотрели на освещенную луной полоску дорогу, белеющую в темноте и на надвигавшиеся тени, а затем дружно уперлись руками в каменную глыбу. Их было трое – трое сильных мужчин, но тяжелый, словно вросший в землю камень лишь слегка подрагивал, но так и не сдвинулся с места несмотря на все их усилия.
Раньше всех терпение лопнуло у Обмылка.
– Давайте-ка я заберусь снизу и упрусь в него спиной! – предложил он. Он лег на спину, упираясь в берег чуть согнутыми в коленях ногами, подставив под валун свои могучие плечи.
– Сейчас! – подал сигнал Обмылок.
В то время, как все они разом снова налегли на камень, его ступни зарылись глубоко в мягкую землю. Там для них нашлась прочная опора. Затем в игру начала постепенно включаться вся мощь его тела – не разом, ибо он был не из тех, кто имеет обыкновение выкладываться до конца с первой же попытки – а медленно, понемногу. Острый край валуна больно впился в мышцы плеча, прорезая их до самой кости; они слышали, как Обмылок стонет от нестерпимой боли, но он не сдавался. Воодушевленные столь могучей выдержкой двое его приятелей, тоже удвоили свои усилия.
Валун задрожал; с обрыва посыпались мелкие камешки, и неожиданно глыба сдвинулась с места и тяжело загрохотала вниз по склону. Она едва не задела Питера; Джарвин тоже успел отскочить. Мост накренился и осел на одну сторону, съезжая вниз, прямо на распростертого на земле под ним негра, в то время, как каменная глыба благополучно свалилась с обрыва, ударяясь о дальнюю стену каньона, а затем с грохотом полетела в воду, на поверхности которой на месте падения взметнулся фонтан брызг и белой пены.
А что же Обмылок?
– Он готов! – выкрикнул Джарвин. – Слава Богу, избавились. Уж теперь мы с тобой, Пит, мальчик мой…
Но Питер не дал ему уйти. Совместными усилиями им удалось немного приподнять краешек обрушенного моста. И вот из темноты вылез чертыхающийся и отплевывающийся Обмылок.
– Похоже, я нечаянно проглотил паука. Джарвин, дай-ка хлебнуть чего-нибудь.
– Подожди пить, Обмылок, у нас ещё остались кое-какие дела, – сказал Питер. – Нам нужна твоя сила, чтобы столкнуть мост вниз. Гляди! Все доски, удерживавшие его, уже оторваны – так что давайте-ка дружно наляжем!
Собравшись с силами, они разом навалились на доски, приподнимая и тут же отпуская их. Дерево отчаянно заскрипело – конец сооружения заскользил вниз, и Питер, не удержав равновесие, упал, оказываясь у него на пути. Подняться самостоятельно он не мог, и огромная махина наверняка скинула бы его с обрыва в пропасть. Но тут сильная рука подхватила его и легко выдернула обратно.
Обмылок усмехнулся.
– Этим мостам ничего не страшно! Они не боятся даже вас, мистер Хейл!
И вот Питер, придерживаясь одной рукой за мускулистое плечо Обмылка, глядел на то, как мост на мгновение застыл на месте, а затем сорвался с края обрыва. С оглушительным грохотом и треском дальний конец моста отделился от своей опоры, описывая в воздухе большую дугу, и все сооружение рухнуло в реку.
Все трое поспешили вернуться обратно к оставленным лошадям. Но теперь уже не было никакой необходимости торопиться. Кони в два счета домчали их до спасительного островка каких-то низкорослых деревьев, а преодолевая склон холма, можно было безбоязненно оглядываться назад, чтобы увидеть, как по дальнему берегу мечется темная масса разгневанных всадников. Переправиться через ущелье в этом месте не было никакой возможности. Никакой конь не сможет спуститься вниз по практически отвесному каменистому берегу.
Все, что оставалось преследователям, так это повернуть назад и мчаться к ближайшему мосту, находившемуся за многие мили отсюда – или же попытаться найти переправу где-нибудь поближе. Поймать беглецов этой ночью им уже не удастся; это совершенно очевидно. А к тому времени, как их загнанные лошади сделают крюк, вся троица будет уже очень, очень далеко – на пути к руднику и ожидавшей их там безопасности.
Для обоих мошенников путешествие обернулось просто увеселительной прогулкой, но только не для Питера. Всю дорогу обратно он ехал, понуро опустив голову, и слушая в пол уха поток громкой болтовни и комплиментов в свой адрес, щедро отпускаемых обоими попутчиками. Как уже не раз подчеркивал в своих речах Обмылок, только благодаря силе своего нового союзника, и Джарвин, и он сам, неоднократно за время этой вылазки избегали гибели, находясь буквально на волоске от смерти.
Ближе к утру Джарвин задремал. Он проснулся, когда на небе забрезжил серый рассвет и тут же крикнул:
– Эй, Питер!
Питер Хейл подъехал поближе к повозке.
– Питер, мне приснился сон, как будто бы я отбиваюсь от змей… тут ты протягиваешь руку… за тысячу миль, с севера… и вытаскиваешь меня обратно. Питер, дай Бог тебе здоровья, и чтобы со мной было бы сейчас, если бы не ты?
Ответ был очевиден, и поэтому Питер не стал утруждать себя им. Они просто ехали дальше. Утро было уже в самом разгаре, когда было решено устроить привал, чтобы дать отдых загнанным лошадям и немного поспать самим. День клонился к вечеру, когда они, наконец, добрались до рудника.
В их отсутствие телеграф и телефон сделали свое дело.
Перед хижиной Джарвина расхаживал высокий, худощавый человек. А чуть поодаль выжидающе толпились ухмылявшиеся рабочие с рудника, с большим интересом наблюдавшие за происходящим.
– Это Уилл Наст! – ахнул Джарвин, увидев незнакомца. – Какого черта ему здесь нужно?
Но Уилл Наст, похоже, пребывал в хорошем настроении. Приветственно помахав им, он затем остался стоять, подбоченясь, в то время, как ветер раздувал полы его сюртука, под которым виднелась блестящая звезда шерифа.
– Ну что, ребятки, – сказал он, – хорошо погуляли?
Они молча кивнули, ожидая продолжения, оставаясь стоять перед ним, словно провинившиеся ученики перед строгим учителем.
– Что касается тебя, Обмылок, то мне кажется, твое истинное призвание – боксерский ринг. Честно сказать, я и прежде частенько недоумевал, почему ты до сих пор не посвятил себя этому делу. И деньги там даются легче, чем здесь – да и зарабатываются они не столь бесчестным путем!
В ответ Обмылок лишь хмыкнул и отступил назад, радуясь тому, что так легко отделался.
– А ты, Джарвин, – продолжал шериф, – шулер вонючий… паршивая жирная крыса и просто старая сволочь, вот ты кто. Я уже очень давно надеюсь на то, что придет день, когда у меня, наконец, появится благовидный предлог для того, чтобы засадить тебя за решетку. И поэтому, получив первые сообщения о том, что вы там устроили, я уж обрадовался, что это время настало.
Но, похоже, я ошибся. Вот незадача-то! И сейчас тебя спасло только то, что там обошлось без жертв. Так что радуйся. Ты прославился ещё больше. Все что пока имеется против тебя – так это подозрения, что ты опять занимался мухлежом. Было такое?
Он повернулся спиной к Майку Джарвину – что было довольно рискованно, принимая во внимание то, что он только что ему наговорил. Но Майк Джарвин был из тех, кто не привык действовать открыто, среди бела дня – да ещё к тому же и при свидетелях. И хотя лицо его побагровело, а на щеках задвигались желваки, он не спешил хватиться за пистолет.
– А теперь, – сказал шериф, обращаясь к Питеру, – я думаю, тебе, Питер Хейл, пора вернуться домой. А ты как думаешь?
– У меня заключено соглашение с мистером Джарвином, – сказал Питер. – Ну как, Джарвин, ты меня отпустишь?
Грубо хохотнув, Джарвин поднял руку над головой и щелкнул пальцами.
– Отпустить тебя? Слушай, Наст, ты когда-нибудь слышал, чтобы Майк Джарвин взял да и просто так выбросил в море пригоршню бриллиантов? Но разве могут сравниться какие-то бриллианты с Хейлом? А?
Шериф снова заговорил с Питером.
– Пит, и что это вдруг на тебя нашло? Зачем ты это сделал?
– Объясню коротко и ясно, шериф, – сказал Питер. – Если бы я отказался, то угодил бы прямиком за решетку.
Понимающий взгляд Уилла Наста посерьезнел.
– Это и в самом деле настолько серьезно?
– Да.
– Тогда ты мне ничего не говорил, и я ничего не слышал. Но может быть ты все же проводишь меня? Мне нужно поговорить с тобой о твоем отце.
Глава 38. ПИСЬМО
Дверь дома МакНэра громко хлопнула, и на переднюю веранду вышел Чарльз Хейл. Мистер МакНэр сидел, откинувшись назад, на прислоненном спинкой к стене стуле и зацепившись каблуками башмаков за нижнюю перекладину. Он не повернул головы, но все-таки поинтересовался:
– Что Чарли, повезло тебе сегодня?
– Сэр, – проговорил Чарли, – но как вы догадались?
– Вижу, тебе есть, что рассказать, – сказал МакНэр. – Так что давай, выкладывай.
– Знаете, сэр, она назначила день свадьбы.
– Кто?
– Рут, мистер МакНэр.
– Ну надо же! – сказал отец, и, широко зевнув, равнодушно уставился на кандидата в зятья.
– Да, – подтвердил Чарли. – Если вы не возражаете… на следующую пятницу.
– Быстра, однако, не правда ли? Ну, если уж она так решила…
Чарльз вежливо кашлянул.
– Если вы, конечно, не возражаете…
– Я? А почему я должен возражать? Мне за тебя замуж не выходить.
Чарльз смутился и густо покраснел.
– Ну тогда я, пожалуй, пойду, – пробормотал он наконец.
– Пока, Чарли.
– Но все-таки, – вдруг заговорил Чарли, оборачиваясь, – как здорово, что она так резко передумала, когда… – Он осекся и замолчал.
– Когда ты уже решил, что она собирается замуж за Питера, да?
– Ну в общем-то… – начал Чарльз.
– Тогда послушай, что я тебе скажу, – перебил его ранчеро. – Твой кузен уехал из этих мест и уже успел так прославиться, что она очень гордится возможностью выйти замуж хотя бы за его родственника. Я думаю, что именно поэтому она так поспешно передумала. А ты сам-то как считаешь?
– Честно говоря, – сказал Чарльз, – я предполагал… то есть, я хочу сказать, мне казалось…
– Что после той заварухи в Лоусон-Крик Питер дискредитировал себя и навсегда выбыл из игры? Ты так думал?
– Может быть вы и правы, сэр.
– Зная характер своей дочери, – сказал МакНэр, – я не думаю, что она столь наивна и глупа, чтобы отвергнуть мужчину только из-за того, что он и на своих протезах может драться лучше всех остальных, тех, у которых с ногами все в порядке.
Смутившись ещё больше, Чарли поспешно удалился, чувствуя, что завязать приятную беседу с отцом Рут в этот день ему все равно не удастся. Оседлав коня, он выехал на дорогу, где навстречу ему попался спешивший куда-то Росс Хейл. Оба резко осадили коней.
– Как дела, Чарли? Какие новости? – устало спросил дядюшка у племянника, нетерпеливо поглядывая в сторону дома МакНэра.
– Ничего нового, – сказал Чарли, – разве только то, что в пятницу мы с Рут поженимся.
И он поехал дальше, улыбнувшись побледневшему Россу Хейлу. Последний же ещё некоторое время ошалело стоял посреди дороги. Затем он, наконец, тронулся с места, и его конь медленно брел до тех пор, пока сам не установился у коновязи перед домом МакНэра.
– Решил погреться на солнышке, Росс? – окликнул его МакНэр.
Росс спешился и подошел к веранде.
– Ну и какие у тебя планы? – поинтересовался МакНэр. – Я слышал, ты собираешься прикупить у Уэстона те сорок акров земли, что граничат с твоими черноземами?
– Да, собирался, кажется, – вздохнул Росс Хейл. – Дело в том… – Он снова горестно замолчал.
– Присаживайся, отдохни, – гостеприимно предложил ранчеро.
Но погруженный в раздумья Хейл, похоже, не слышал его.
– Ну как, Росс, есть какие-нибудь новости? – участливо поинтересовался МакНэр.
– Ничего нового. Он все ещё там.
Сказав это, он обратил взор к окутанным сизой дымкой холмам, вглядываясь в даль через колышущуюся над землей пелену дрожащего зноя, в то время, как рука его медленно вынула из кармана сложенный листок бумаги.
– Письмо от Питера?
– Да, от моего Питера.
– Так значит, у него все в порядке?
– Говорит, что чувствует себя нормально.
На веранде снова воцарилось тягостное молчание. Мистер МакНэр неловко заерзал на своем стуле.
– Должно быть тебе надо увидеться с Рут?
Хейл вздрогнул от неожиданности.
– Честно говоря, да.
– Тогда позвони прислуге. Пусть кто-нибудь из негров сходит за ней. Росс Хейл позвонил в колокольчик, и все так же рассеянно передал приказание слуге. После непродолжительной паузы на лестнице, ведущей в комнаты снова раздались шаги и ленивый голос сказал:
– Мисс Рут сказала, что она очень сожалеет – у неё очень долит голова. Она даже не может встать с постели. Может быть, вы желаете передать ей что-нибудь на словах?
– Эй, ты! – окрикнул МакНэр.
Слуга с готовностью подскочил к нему.
– Да, мистер МакНэр?
– Ступай наверх и приведи эту безмозглую девчонку, понял. Скажи, что я её зову. Тебе все ясно?
Было слышно, как торопливые шаги слуги удаляются от двери, исчезая где-то в недрах большого дома.
– Что ты, старина, – запротестовал Хейл, – если Рут плохо себя чувствует, то я не хочу её тревожить.
– Не болтай чепухи, Росс. Лучше присядь и отдохни. Хочешь табака? Нет? По-прежнему куришь сигареты? Скажу тебе честно, что я, лично, это дело не одобряю. Слишком много грязи. И пепел этот повсюду. То ли дело табак пожевать – чисто и хорошо. А тут наблюдаю за ястребом, что кружит над птичьим двором Митчела. Ты только глянь, как парит. Правда, красиво?
Росс Хейл ничего не ответил. Он снова тоскливо посмотрел на голубые вершины холмов и темные ближние склоны. Его взгляд остановился, и он снова вздохнул.
В доме снова послышались шаге, и затем скрипнула дверь.
– Ты посылал за мной, отец? Здравствуйте, мистер Хейл! Как у вас дела?
– Да так, живем помаленьку, – ответил Хейл, равнодушно глядя на нее.
– У меня так голова разболелась…, – начала девушка слабым голоском.
– Перестань нести чепуху, Рут, – перебил её отец. – Перед тобой отец самого сильного парня и замечательного стрелка, каких уже давно не знала наша округа. Он оказал тебе честь, приехав сюда исключительно ради тебя, а ты отказываешься поговорить с ним только потому, что у тебя, видите ли, болит голова? Проводи гостя в дом, усади, где попрохладнее, угости его кофе. Он хочет сказать тебе что-то важное и ужасно личное!
Девушка оказалась в безвыходном положении. Она пригласила Росса Хейла в прохладную гостиную и покорно принесла ему кофе, который так и остался стоять нетронутым на столике. Россу не хотелось кофе. В руке он все ещё держал письмо.
– Вы хотите сказать что-то о письме? – в конце концов, спросила Рут.
– Что-что? – рассеянно пробормотал Хейл. – Письмо? Ах, да! – Еще немного помолчав, он, наконец, собрался с мыслями и сказал: – Я тут встретил Чарльза… – Он снова замолчал и задумчиво поглядел на нее.
– Да, – сказала Рут МакНэр, слегка краснея.
– Что ж, – проговорил Росс Хейл. – Чарли – хороший парень.
Он снова замолчал, и внезапно Рут поднялась со своего места и пересела на стул рядом с его креслом. Она обеими руками взяла его огромную, грубую ладонь.
– Но вы ведь ехали в такую даль не для того, чтобы поговорить о Чарльзе, правда?
– Конечно же, дорогая, не за этим. Но видишь ли… – Он снова запнулся, глядя на то, как загорелись её глаза и с удивление замечая стоящие в них слезы. – Сказать по правде, я очень надеялся… Но это уже не важно. Я приехал сюда, чтобы спросить у тебя, Рут, не откажешься ли ты мне помочь?
– Я согласна, – сказала она, – с радостью!
– Но сначала скажи… это все из-за того, что произошло в Крике?
Она кивнула и потупилась. Но затем заставила себя снова поднять глаза.
– Да-да, я понимаю, – сказал Росс Хейл. – Любая девушка испугалась бы, узнав о том, что там творилось.
– Если бы он только написал мне, – не выдержала она. – Если бы только все объяснил… но вот так, неожиданно исчезнуть… а потом ещё терроризировать окрестности на пару с этим чудовищем, с Джарвиным; о, дядюшка Росс, как же я могла вынести такое? Сидя здесь, дома… и оставаясь в неведении… сходя с ума от горя.
– Да, конечно, – согласился ранчеро. – Точно. Сходя с ума от горя. Боже мой, как одиноко может быть в доме! Наверное, хуже, чем в могиле, гораздо хуже! Когда-то я испытывал жалость к тем людям, которые умерли. Но это было давно. Я тогда был слишком молод. Но если говорить о Питере, то, знаешь, никак повлиять на него я не могу. Я писал ему, много писал. И он всегда отвечал, присылал длинные, добрые письма.
Он снова замолчал.
– А что потом? – чуть слышно прошептала девушка.
– Странно, конечно, – пробормотал отец, – но у него довольно скверный почерк… хоть он и учился в колледже. И закончил его с отличием! Смотри, как он ужасно написал адрес!
Росс показал конверт.
– Да, – выдохнула Рут.
И вдруг расплакалась.
Глава 39. «ЕГО ДРУЗЬЯ»
Росс вышел обратно на веранду и сел, пребывая в ещё большей растерянности, чем прежде. Прошло ещё полчаса, а он так и не перекинулся с гостеприимным хозяином ни единым словом. В конце концов, МакНэр решил первым нарушить затянувшееся молчание.
– Что-то короткий у тебя получился разговор с Рут, старина.
На что Росс Хейл ответил:
– Но ведь нельзя ожидать от девушки, что она станет говорить и плакать одновременно, правда?
– Из-за чего плакать? – забеспокоился МакНэр.
– Не знаю, – пробормотал мистер Хейл. – Я показал ей это письмо, просто сказал, какой у моего мальчика скверный почерк…
Он замолчал, и МакНэр тоже решил оставить это без комментариев. Но на протяжении следующего часа его взгляд стал все чаще и чаще задерживаться на лице гостя. Наконец, тот поднялся, и оперевшись на мгновение о деревянный столб, подпирающий крышу веранды, сказал:
– Что ж, Мак, спасибо за гостеприимство. Приятно было поболтать. Мне пора.
– Пока, – ответил МакНэр и принялся сосредоточенно строгать палку. – Ты заезжай, когда ещё что-нибудь узнаешь, – добавил он, когда Росс Хейл уже оседлал коня.
Он с завидным упорством продолжал строгать и не оторвался от своего занятия, пока его друг, наконец, не скрылся из глаз.
– Глядеть вслед уезжающему – плохая примета, – сказал МакНэр сам себе.
В тот вечер за обедом царило гробовое молчание.
Когда же дошла очередь до пирога – мистер МакНэр имел обыкновение есть пирог по крайней мере дважды в день – он позволил себе заметить вслух:
– Рут, ты опять выходила на улицу без шляпы. Негоже бросать деньги на ветер.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответила Рут слабеньким голоском.
– У тебя красные глаза, – сказал МакНэр, сидя с набитым ртом. – Ну-ка, отрежь мне ещё кусок пирога.
Она покорно выполнила просьбу отца.
– Так при чем здесь выброшенные на ветер деньги, отец?
– Кто? – строго переспросил он.
– То есть, папочка, – поправился она.
– Так ты же постоянно требуешь покупать тебе разные кольд-кремы, изводишь их на свое лицо, якобы для того, чтобы стать белой, как отбеленное полотно. Твоими словами это называется «хороший цвет лица». После этого ты выходишь на солнце и снова краснеешь – это я и называю выброшенными на ветер деньгами!
– Я не выходила на солнце, честное слово, – возразила девушка.
– Неужели?
– Я… у меня болела голова, – пояснила она.
– Разве от головной боли становятся красными глаза?
– Должно быть это невралгия, – с надеждой предположила она, уставившись в собственную тарелку.
– Не по такой погоде… невралгия отпадает. Придумай ещё что-нибудь.
– Честно сказать, я просто была немножко расстроена.
– Это чем же?
Она молчала, задумчиво закусив губу.
Тогда отец грохнул кулаком по столу и взревел:
– Что случилось?
– Я… я немного поплакала.
– Ха! Плакала? Из-за чего?
– Мистер Хейл меня немного расстроил.
– Он тебя расстроил? – переспросил отец, порывисто отодвигаясь от стола. – Старый идиот! Сейчас я ему позвоню и теперь уж выскажу все!
– Нет, папочка, не надо!
Он поднялся и направился к двери.
– Путь этот Росс Хейл знает, что я о нем думаю!
У него за спиной зашуршали юбки, и дочь схватила его за руку.
– Нет, папочка, пожалуйста, не надо!
– Что он там себе воображает?! – не унимался МакНэр.
– Это все из-за письма, честное слово.
– Зачем это ему ещё понадобилось писать тебе письма?
– Это было не его письмо… то есть… он просто показал мне письмо.
– Какое письмо?
– От Питера, – прошептала она.
– И что же он там написал?
– Ничего. Я не знаю. Я только видела адрес.
– Иди обратно и сядь, – сказал отец. – Теперь мне все ясно.
Она с готовностью вернулась на свое место, а отец принялся доедать свой пирог.
– Я понимаю, что тебя тревожило, милая. Ведь именно поэтому ты и решила выйти замуж за такого прекрасного парня, как Чарли Хейл, да?
Она низко опустила голову.
– А потом некто напоминает тебе о всем самом мерзком, что только есть в семействе Хейлов…
– О мерзком? – перебила девушка, удивленно вскидывая голову.
– О, я понимаю, каково тебе сейчас, – нежно проговорил МакНэр. – Собираясь замуж, девушка начинает задумываться о будущем, о детях. Хоть бы ваши детки удались бы такими же благополучными, как вы с Чарли. Это было бы просто здорово, большего и пожелать нельзя. Но какова на самом деле реальность? А она такова, что в роду у Чарли имеется и плохая кровь, которая тоже может быть запросто унаследована, и не дай Бог, получится так, что потомство ваше окажется столь порочно, что твое материнское сердце будет просто-таки разрываться от горя. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, Рут.
– Нет, нет! – запротестовала она. – Это не так…
– Перестань, – отмахнулся от неё отец, – я все знаю! Я же вижу тебя насквозь. Только и думаешь, что о том, что будет с вами дальше. Именно так! Не дай Бог один из твоих сыновей окажется таким, как Питер!
Сцепив руки, он страдальчески закатил глаза и в ужасе покачал головой. Но когда он снова взглянул на дочь, то увидел, что она неподвижно сидит перед ним, сверкая глазами. Этот блеск был ему хорошо знаком, ибо он видел его и прежде – в её глазах – и в собственном зеркале!
Она натянуто сказала:
– Не понимаю, к чему ты клонишь. Потому что мне непонятно, чем так плох Питер Хейл.
– Что?!
Она насупилась ещё больше.
– Что слышал! – запальчиво огрызнулась Рут.
Он позволил себе расслабиться и постарался обратить все в шутку.
– Не понимаешь, чем он плох? Что ж, дорогая, зато я понимаю! Человек, который хватается за оружие и расстреливает людей…
– Да кого он убил-то? – резко перебила его дочь.
– Послушай, Рут… ты же не будешь отрицать, что он стреляет, как заправский ганфайтер?
Она смущенно отвела глаза.
– Но он не один, кто носит при себе пистолеты в этих краях, и тебе, папочка, это известно, как никому!
– Пистолеты? Брось, их цепляют для красоты, – отмахнулся он от дочери.
– Безобидные игрушки. Только и всего. Взят, к примеру, хотя бы меня. Я человек мирный и вовсе…
– Пап! А три года назад…
– Ты имеешь в виду того индейца из Окла…
– А за два года до того, когда ты…
– Ты имеешь в виду того наглого, косого и мерзкого скандалиста из Нью-Йорка? Так это же…
– А всякий раз, как ты уезжал из дома, когда я была ещё маленькой – разве не переживала мама за тебя? Ведь она до смерти боялась, что ты ввяжешься в какую-нибудь историю…
– Перестань, твоя матушка была хорошей женщиной. Но слишком уж пугливой и впечатлительной. Нервничала из-за каждого пустяка, по всякому поводу и без повода.
– К тому же, – выпалила Рут, – то, что Питер сделал в Лоусон-Крик было… было… просто смело! Он герой!
– Вот как? Герой, переполошивший и запугавший до смерти целый город? Вынудивший сотни порядочных, законопослушных граждан влезать на заборы и искать убежища в погребах? Это, по-твоему, и есть геройство?
– Но он… он же никого не убил, – побледнев, проговорила девушка.
– Люди от ужаса седели на глазах – я видел Джада МакКрудера. Совсем седой – а все из-за того ада, что этот проходимец Питер устроил в Лоусон-Крик!
– Чепуха! Он начал седеть ещё три года назад.
– Этот вой Питер гонял людей по улицам города… дошел до того, что сбил с ног собственного кузена. Какая жестокость!
– Чарльз в состоянии сам за себя постоять!
– А потом, увидев толпу в две или три сотни человек, которая, изловив одного мошенника, собралась линчевать его – избавив тем самым закон от излишней траты драгоценного времени и денег – он собственноручно освободил того негодяя, после чего отправился дальше, едва не покалечив двадцать-тридцать других порядочных, сильных, отчаянных парней ради какого-то паршивого черномазого, которому те как раз собирались свернуть шею. И после всего этого ты оправдываешь его, считаешь, что он поступил красиво?
Она вскочила из-за стола и стояла, уперев руки в боки.
– Я защищаю и оправдываю каждый из его поступков, все до единого! – воскликнула Рут МакНэр.
– Зато потом он бежал, попутно разрушив и скинув в реку мост, чтобы уйти от возмездия миролюбивых, законопослушных горожан.
– Да кому нужно линчевать бедного Питера! И ты знаешь это! Тебе это прекрасно известно!
– А разве он этого не заслужил?
– Папа!
– Не смей кричать на отца! Я вижу тебя насквозь и говорю то, что у тебя на душе!
– Но ты не знаешь всего, что у меня на сердце!
– Это надо же, устроить такой погром в Лоусон-Крик только ради того, чтобы позабавиться!
– Нет, нет, нет! Он сделал это ради спасения друзей…
– Вот! Ты сама это сказала! Ради спасения друзей! Самого мерзкого, самого отъявленного мошенника во всей округе и паршивого черномазого убийцы.
– Ну папа, ты же сам говорил, что Обмылок сражался, как герой, чтобы пробраться через ту обезумевшую толпу.
– Мошенник и черномазый убийца. Вот они, его друзья!
– Папа, прекрати! Я не желаю слушать!
Глава 40. ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ
Подавшись вперед, мистер МакНэр с такой силой грохнул кулаком по столу, что подпрыгнули и зазвенели тарелки.
– А о чем это говорит, дорогая? Рыбак рыбака видит издалека. И против этого тебе нечего возразить.
– Папа, ну выслушай же меня.
– Тебе нечего возразить против сказанного мной.
– Да уж, не удивительно, что бедного Питера незаслуженно оклеветали!
– Оклеветали? Если хочешь знать, в Лоусон-Крик им уже стали пугать непослушных детей. Мамаши так и говорят: «Если будешь шалить, то придет Питер Хейл и заберет тебя!»
– Неправда! – воскликнула девушка. – Это же неправда!
– Ой ли? Я, лично, узнал об этом из первых рук, от одного человека, который только что вернулся из Лоусон-Крик.
– Все равно, я никогда этому не поверю! Он лучше всех. Самый честный, самый порядочный и самый умный…
– Притворщик! – перебил её отец. – Это-то и хуже всего! То, что он лицемер!
– Нет!
– Самоуверенный трепач, невесть что возомнивший о себе. Наверняка многих успел обвести вокруг пальца. Но слава Богу мы-то знаем всю правду о нем!
– Ты не видишь фактов – реальных фактов! Ты просто не хочешь их замечать! Ведь ты знаешь, что Питер вернулся из колледжа… калекой… несчастным калекой…
– Который целых три года морочил голову собственному отцу, выдавая себя за непревзойденного спортсмена.
– Но ведь он действительно был им! Он был замечательным спортсменом, и тебе об этом тоже прекрасно известно! Он просто не хотел огорчать отца, потому что бедный, милый, но не слишком умный Росс Хейл считал футбол важнее всей его учебы.
– Какой ещё учебы? – спросил отец. – Чему его там научили?
– Я не знаю… но уверена, что только хорошему. Потому что он не стал бы тратить время ни на что непотребное и дурное.
– На то непотребство, которым он теперь зарабатывает себе на кусок хлеба с маслом?
– Как ты можешь так говорить? Уж не от того ли, что все, и ты в том числе, были уверены, что бедный Питер осядет на ранчо у отца и будет тихо помирать с голоду? А вот он взял и не опустил руки. Брался за любую работу. У него появились деньги. Ведь это его стараниями их ранчо стало одним из лучших во всей округе. Пока, наконец – да-да, ты сам говорил, что он там все так здорово наладил, что оно теперь само будет приносить деньги, независимо от того, какой неумеха станет заправлять им – даже если это будет сам Росс Хейл. Это же твои слова!
– Он работал, чтобы притупить нашу бдительность. И все это время эта дикость бушевала у него в душе, стремясь вырваться наружу. И вот свершилось! Теперь-то мы знаем, каков он на самом деле!
– Но все это можно объяснить. Ты просто не хочешь меня выслушать…
– К тому же он… разве он не говорил с тобой так, будто он без ума от тебя?
– Да!
– И это когда ему было уже прекрасно известно, что ты обручена – да ты уже была обручена с Чарли! Вот паршивец!
– Я больше ни минуты не останусь в этой комнате, если ты будешь говорить такие слова!
– Да куда ты денешься! Подумать только, прекрасный, честный, работящий, предприимчивый парень – о таком женихе, как Чарли можно только мечтать!
– Разве ему пришлось выдерживать хоть одно испытание на прочность? Он когда-либо в своей жизни хоть чем-нибудь рисковал?
– Бог с тобой, да о Чарли никто и слова дурного не скажет! Ну, может быть, кроме слухов о том, что в Лоусон-Крик его будто видели за игрой в покер, и он там играл по-крупному.
– Так знай же, – воскликнула девушка, – что это единственная его заслуга, о которой мне довелось услышать!
– Рут, да что ты такое говоришь?
– Это откровенно! От чистого сердца! Я презираю мужчину, который ничем никогда не рискует – ни жизнью, ни деньгами! Значит, у него тоже есть сердце! Признаться, о Чарли я такое услышала в первый раз!
– Рут, ты говоришь о самом порядочном и уважаемом парне! Никто и никогда…
Она сердито притопнула ножкой.
– Я не желаю слышать, чего хорошего говорят о нем другие! У всякого нормального человека должны быть недоброжелатели, нельзя быть хорошим для всех! Ты на себя посмотри! У тебя же на каждого друга приходится по три врага, и разве это не тешило твоего самолюбия? Разве ты не говорил, что твои друзья пойдут за тобой…
– В огонь и воду и обратно, да, и это правда. И я ради них готов сделать то же самое.
От его прежнего воинственного настроя не осталось и следа. Он откинулся на спинку стула, и задумчиво улыбнулся.
– Ты лучше сядь, дочка. Нам с тобой надо серьезно поговорить!
Они присела на краешек стула, испуганно глядя на него.
– Отец, ты что… что ты задумал?
– Я вывел тебя из себя, но зато теперь я знаю очень многое из того, что хотел узнать. Ведь этот Питер сказал тебе, что ты ему нравишься!
– Он сделал больше, – сказала девушка. – Он сказал мне – и я хочу, чтобы весь свет знал об этом – он сказал, что любит меня; он любит меня; любит больше всего на свете. И это самое прекрасное, что когда-либо могло случиться со мной.
– Думаю, – проговорил мистер МакНэр, – ты права, дочка!
– Правда? Ты и в самом деле так считаешь?
– Мне кажется, что, возможно, я могу согласиться с тобой, – рассудительно сказал он, взвешивая каждое слово, – потому что, этот парень, Питер, и в самом деле возвратился домой из колледжа с головой, забитой книжными истинами, и не имея ни гроша за душой. А тут его ждало пришедшее в упадок, разоренное ранчо и куча долгов. И отец, пропащий человек, опустошенный – совсем, как и его ранчо. И что же он делает? Со стороны это выглядит так, как будто он собрался с силами и поднял хозяйство из руин. Сначала все мы лишь снисходительно посмеивались, а потом и призадумались. И очень скоро стало ясно, что у парня есть мозги. Глядя на него, все увидели, что, в конце концов, и не в ногах счастье. Правильно я говорю? Потому что жил он умом – и сердцем!
– Да, – согласилась девушка, улыбаясь сквозь слезы. – Милый Питер! Как он работал! Делал все, словно шутя! А помнишь…
– Какой глупый вид был у него, когда он смотрел на тебя и делал вид, что чинит мебель? Да уж, помню. Но я другое хочу сказать. Судя по всему, этот Питер и в самом деле парень умный, честный и порядочный – такой человек создан для того, чтобы иметь друзей, которые могли бы гордиться своей дружбой с ним.
– Да.
– И уж никак нельзя подумать, что такой парень мог добровольно отправиться в горы и связаться со старым Джарвиным. Но, видать, вынудили его к этому некие обстоятельства, оказавшиеся сильнее Питера.
– Нет, нет, нет! Он не мог! Не мог!
– И потом, даже связавшись с Джарвиным, он доказал всем, что может сражаться, как герой – и защищая не собственную жизнь и даже не лучшего друга, а презренного шулера и убийцу!
– Да! Да! Он всем доказал! – воскликнула Рут, и слезы благодарные слезы счастья покатились по её щекам.
– Очень хорошо, – повысил голос отец, – так почему же ты не выйдешь за него замуж?
– Боже мой! – прошептала Рут. – А ты не смеешься надо мной?
– Разве ты не моя дочка? – загремел МакНэр. – Разве ты мне чужая? Разве ты не моя кровиночка? Просто поразительно! Сидит дома и стонет, как больная кошка. И из-за чего? Потому что Питер – умный, добрый, скромный, отважный парень, и к тому же ещё меткий стрелок и просто красавец – потому что этот самый Питер во время же первой встречи произвел на тебя впечатление, и ты влюбилась в него с первого же взгляда, хоть у него и покалечены ноги. И вот теперь ты готова отступиться от своей любви только потому, что он, видите ли, не написал тебе!
– Папа… ведь он уехал, ни слова не сказав.
– Девочка моя, если в его жизни произошло нечто столь ужасное, что вынудило его податься в услужение к старому Джарвину, то как он мог приехать, чтобы объясниться с тобой?
– Но… ты хочешь сказать, что я могу написать ему?
– Рут, а разве в этой вашей дурацкой школе вас этому не учили?
– Но, если я напишу… о чем писать-то?
– О том, что ты любишь его, дурочка!
– Но папа!
– Конечно же, так ему и скажи! Скажи, что любишь его. Что ты плачешь, когда видишь строчки, написанные его рукой. Что не спишь по ночам, думая только о нем. Что ты готова целовать землю, по которой он ходит – и что он не должен отчитываться перед тобой за свои безумные поступки.
– Папа, папочка, но я же пообещала выйти замуж за Чарли.
– Чарли? А кто он такой? Не знаю, о ком ты говоришь. Уж не о том ли напыщенном юнце, сынке Энди Хейла, этого ничтожества?!
– Бог ты мой! Но ты же не был против нашей помолвки!
– Дурочка! Откуда же мне было знать, что ты сможешь полюбить настоящего человека, а не жалкую пародию на него?
– Решено, я напишу. Думаю…
– Но кому…
– Сначала Чарльзу.
– К черту Чарльза! Пусть прочитает об этом в газетах! Так будет лучше всего. Да и тебе тоже нечего валять дурака и терять время. Потому что теперь у тебя есть самое дорогое, что только может получить человек от жизни. Любовь. Цени же её, и она останется с тобой навсегда! Никаких писем. Ты сама поедешь к Питеру!
– К Питеру! Но папочка, я же умру от стыда!
– Ничего с тобой не случится! А если не поедешь сама, то тогда я сам отправлюсь к нему!
– Но ты не сделаешь этого!
– Ты плохо меня знаешь! Я говорю это на полном серьезе! Так что если ты, не дай Бог, откажешься, то я сам поеду вместо тебя, и там уж…
– Ну и что же ты там будешь делать?
– Встану на колени и буду умолять Питера, чтобы он приехал и женился и моей неразумной дочери, которая осталась дома и убивается по нему!
Глава 41. КОНЕЦ ЕГО ТЕРПЕНИЮ
Неплохо разбираясь в людях, Уилл Наст также был знатоком сельского хозяйства. Проезжая по тропинке, он глядел по сторонам и не мог скрыть своего восхищения акрами зеленеющих всходов. Так же как и любой другой, кому хоть раз приходилось проезжать этой дороге, он ещё помнил времена, когда по обеим сторонам от неё простирались лишь заброшенные, бесплодные поля. В его памяти свежи ещё были воспоминания и о том, когда на месте аккуратных заборов сиротливо стояли полусгнившие столбы, к которым были кое-как приколочены ветхие доски, вряд ли способные задержать нескольких вконец оголодавших коров, уныло бродивших по пустырю. Теперь же возделанная земля щедро отвечала на заботу, во всем чувствовалась сильная хозяйская рука. Подъехав поближе к дому, он обратил внимание на окружавшие его недавно высаженные взрослые деревья.
На то, чтобы доставить их сюда, Питеру пришлось потратить немало усилий, времени и денег – он не мог дождаться, когда фронтон старого дома приобретен тот благородный вид в сени раскидистых крон, как в далеком детстве, когда он впервые уехала из дома на учебу в колледж. Пеньки, оставшиеся от прежних деревьев были выкорчеваны – все, кроме одного, самого большого. Огромный пень остался стоять посреди небольшой лужайки, со всех сторон окруженной деревьями, и шериф Наст догадывался, для чего это было сделано, ибо он прежде всего имел дело с людьми; а увлечение сельским хозяйством носило вторичный характер.
Он понял, что единственный пень, оставленный в ухоженном дворе, был вечным символом беззаветного самопожертвования отца, который довел себя до истощения и добровольно загубил хозяйство ради единственного сына. Питер, глядя на этот пень, будет всегда помнить об этом. И другие, думающие люди, наделенные умом и воображением, тоже, наверное, догадаются об этом.
Мистер Наст созерцал эту картину ещё несколько мгновений, а затем, оставив лошадь у коновязи, открыл ворота. Они были аккуратно выкрашены все той же красной краской, что и весь забор вокруг, которым теперь были обнесены владения Росса Хейла. Он медленно пошел по дорожке, ведущей к дому. Вспоминая опыт других, шериф был до глубины души удивлен тем переменам, что произошли на ранчо за столь короткое время. Были в этих местах и другие, кто сумел наладить собственное хозяйство и нажить капитал, и, конечно же, самой заметной личностью из них был Энди Хейл. Энди начал с малого, потихоньку, рачительно складывая денежку к денежке и приумножая свои богатства, пока, наконец, не сделался обладателем внушительного состояния. Его хозяйство неустанно расширялось.
Но ведь Энди пошел по традиционному, испытанному пути. Немного ума, побольше терпения, острый глаз и удача в торговых делах, постоянное внимание к запросам рынка – в этом крылся секрет его благосостояния. К тому же, с ним рядом всегда был сын – первый помощник во всем. А вот с Питером Хейлом дело обстояло совершенно иначе. У него не было времени на то, чтобы долго и мучительно обучаться всем хозяйственным премудростям. Он пришел со стороны, и, как истинный гений, совершил такое чудо, полагаясь лишь на собственную интуицию. Конечно, достижения более скромные, чем Энди Хейла, если брать в сравнение масштабы хозяйств – и все же очень впечатляющие, если принимать во внимание время и обстоятельства.
Каких вершин смог бы ещё добиться Питер? Или, точнее сказать, какой могла бы стать его жизнь, если бы у него была возможность органично развивать все эти свои способности? Мысль об этом не давала шерифу покоя, и он с трудом удержался, чтобы не пробормотать что-либо подобное вслух, когда увидел высокую фигуру Росса Хейла, появившуюся на пороге дома. Наст остановился и приветственно взмахнул рукой. Ранчеро вздрогнул, и тогда шериф поспешил начать разговор:
– Не беспокойся, Росс, я приехал не по твою душу.
– Тебе нужен Питер?
– Разве стал бы я разыскивать его здесь?
– Нет. Что верно, то верно.
Росс Хейл потупился.
– Похоже, фасоль у вас удалась на славу. Всходы дружные, сильные.
– Да уж, хорошо взошла.
– Надо же! Кто бы подумал, Росс, что у нас здесь можно выращивать фасоль!
– Это точно! Уж я-то точно не додумался бы до такого!
– Но дело-то хоть прибыльное?
– А то как же!
– Я тут слышал, что будто и старый Сарджент, отвел под это дело целых сто шестьдесят акров.
– Ага. Питер был у него, посмотрел на то, что он делает и попытался объяснить, что они там делают неправильно, и почему. Но Сарджент, упрямый осел, не пожелал его слушать. Сказал, что сам знает, что к чему и обойдется без советчиков. Питер говорит, что весь его урожай выгорит в первую же засуху!
– Что ж, думаю, это будет хорошим уроком для Сарджента. Немногие из нас могут похвастаться жизненным опытом, приобретенным не ценой собственных ошибок, Росс.
– И кто же это?
– Да вот хотя бы, к примеру, и Питер.
– Да уж, – согласился отец, – у него есть голова на плечах. До всего доходит своим умом, без чужой помощи! А ты… уже… – Но замолчал.
– Нет, – сказал шериф. – Больше Питер не разрушил пока ни одного моста.
– А сейчас творится в Лоусоне?
– О Питере беспокоишься?
– Да. Я слышал, что там вроде даже отряд начали собирать, чтобы устроить облаву на него.
– Они этого не сделают, – убежденно сказал шериф. – Люди любят поболтать о том, что они сделают да на что сподвигнутся, когда сорганизуются и возьмут правосудие в свои руки, но чаще всего до этого не доходит. Если им только не подвернется удобный случай, как, например, знаменитый мошенник, попавшийся им на глаза в самом центре их же собственного города, или что-нибудь в этом роде. Толпа ленива по природе своей. Не в её традициях тащиться куда-то за сотни миль от дома, только ради того, чтобы потом поглазеть на долгожданное зрелище. Она любит, когда все происходит быстро и легко. И, откровенно говоря, если брать толпу в целом, то, к твоему сведению, Росс, она достаточно труслива. Хорошо, если ей на пути попадается беспомощный да и ктому же невооруженный человек. Но когда у того же самого парня оказывается при себе пара пушек, которые он может в любой момент пустить в ход, тут уж ряды смельчаков значительно редеют. Вот и в Лоусон-Крик произошло то же самое. Они могут до одурения разглагольствовать о том, что теперь на их город легко пятно позора, что он стал всеобщим посмешищем. Но уверяю тебя, никто не станет гоняться за той компанией, что силами всего лишь троих человек сумела разрушить мост и сбросить его в реку!
Росс Хейл слушал, широко распахнув глаза от удивления.
– Так, значит, они не собираются выслеживать и убивать Питера?
– Абсолютно. И скажу тебе, старина, что твой сын такого страху нагнал в тех краях, что он может безбоязненно расхаживать на своих костылях по главной улице Лоусон-Крик, и никто не посмеет поднять на него руку!
– Ну а как же закон? Разве у властей нет претензий к Питеру и остальным?
– А что они могут сделать? – усмехнулся шериф. – Обвинить его в стрельбе на улице? Так ведь он никого не убил! К тому же он и не выстрели ни разу! Нарушение общественного порядка? Так он может сказать, что на него напали, и он был вынужден обороняться! Нет, Лоусон-Крик не станет поднимать шума и подавать в суд на тех троих, что сумели обвести вокруг пальца целый город. Они знают, что все и так уже зашло слишком далеко. Так что не в их интересах, чтобы история того вечера приобрела бы новое развитие! – Он снова усмехнулся и замолчал.
– Что ж, хорошая новость. – Росс Хейл вздохнул. – А я тут все ждал. Знаешь, Уилл, тут на днях мне в голову пришла идея о том, что, пожалуй, могло бы вернуть его. Но дело не выгорело!
– Идея вернуть Питера назад?
– Да.
– Знаешь, – серьезно сказал шериф, – я ведь и приехал сюда, чтобы поговорить с тобой именно об этом. Должен сказать, Росс, что самое главное для тебя на данный момент, это запастись терпением и быть готовым к тому, что ждать возвращения Питера придется довольно долго.
Ранчеро тяжело вздохнул и уставился в землю.
– Да, конечно, одному плохо, – продолжал шериф. – Но тебе придется смириться с этим. Потому что, между нами говоря, ждать Питера в скором времени не приходится!
– Что ты хочешь сказать этим, Уилл? И откуда тебе это известно?
– Просто я был там и сам разговаривал с ним.
– Ты виделся с Питером!
– Да. И это он попросил меня наведаться сюда, чтобы поддержать тебя. Но прежде всего хочу сказать, что твой Питер ничуть не изменился. А то ты, возможно, думаешь, что он сошел с ума.
– С ним ничего не случилось?
– Ничего. Он все такой же. Даже немного посерьезнел, стал молчаливее, что ли. Росс, вот ты бы посмеялся, если бы только увидел, с каким благоговением смотрит ему в рот тот черномазый амбал!
– Я бы не стал смеяться, – дрожащим голосом возразил Росс Хейл. – Только… ради Бога, скажи, что я такого сделал, почему он сбежал от меня!
– Ты? Да ты тут ни причем! Точно, ни при чем! Все дело в том, что Питер по какой-то причине оказался в зависимости от старого Джарвина. Питер сам сказал мне об этом. Так что ему придется пробыть там ещё какое-то время. Понятия не имею, как долго. Разумеется, он полезен Джарвину. Но ведь рано или поздно Джарвин его отпустить, не может же он вечно удерживать его там. Не знаю уж, что у них там произошло.
– Если уж он попал в когти к Джарвину, то живым он его уже не выпустит.
– Почему это?
– Потому что Джарвин – это же хуже всякого яда. Сам понимаешь.
– Но душу Питера он не отравил, и не отравит. Остается лишь ждать.
– Ждать? Ждать? – Ранчеро застонал. – Разве я мало ждал и терпел все эти годы? Но приходит время, когда терпению даже самого терпеливого человека наступает конец. Так-то, шериф. Это ты можешь понять?
– Да, – согласился шериф, – я понимаю!
И он действительно понял все так хорошо, что закончил свой визит раньше, чем это задумывалось им изначально, но на обратном пути все же не смог удержаться от того, чтобы остановиться на краю поля, окидывая удивленным взглядом акры дружно зеленеющей фасоль. Здесь была проделана огромная работа.
Оглянувшись назад он видел казавшуюся издалека совсем крошечной фигурку Росса Хейла, который теперь без устали расхаживал во дворе перед домом. Ради спасения сына отец вынашивал какое-то очень важное решение. Вспомнив, какие чудеса самоотверженности ещё совсем недавно демонстрировал этот человек, руководствуясь практически той же целью, шериф подумал о том, что и на сей раз от ранчеро следует ожидать чего-то необычного. Но даже обладая богатейшим воображением, он и представить себе не мог, на что в действительности мог решиться Хейл.
Глава 42. ОДЕРЖИМЫЙ
Первое, что пришло в голову Россу Хейлу, было четкое осознание того, что он должен просто вырвать Питера из лап Майка Джарвина. Шериф Наст не мог ошибиться. Если он сказал, что Питер работал на Джарвина – не по своей воле, а из-за некоего влияния, которое Джарвину удалось заиметь над ним – то, конечно же, Питер возвратится на ранчо, к своему прежнему образу жизни, сразу же, как только Джарвин будет более над ним не властен.
Интересно, каким образом можно побороть это влияние? Для этого существовало лишь одно простое и очень эффективное средства, о котором Росс Хейл тут же подумал. Он уже осознал, что без Питера ему жизнь была не мила. Он трудился, как проклятый, в течение стольких многих лет, поступаясь последним ради сына, что теперь, похоже, окончательно утратил всякий вкус к жизни, чувствуя себя по-настоящему счастливым лишь когда предоставлялась возможность порадоваться за сына и гордиться его достижениями.
Даже богатство и благополучие хозяйства сами по себе теперь не вызывали у него бурного восторга. Они просто лишний раз подчеркивали смекалку Питера и служили наглядным доказательством его предприимчивости. Вновь обретенный комфорт и деньги не имели значения; и наибольшую радость Хейлу доставляло слышать, как окружающие восторгаются способностями Питера.
Он сделал все, что было в его силах. Кроме одного. И теперь он был полон решимости довести дело до конца. Итак, решено: он поедет на рудник, добьется встречи с Майком Джарвиным, и затем, вне зависимости от того, сколько наемных головорезов будут окружать толстяка, всадит ему пулю в лоб и положит конец его неправедной жизни.
И тогда Питер будет свободен. Что же касается самого Росса Хейла, то он, конечно же, и сам окажется изрешеченным пулями. Но какое это имеет значение? Да ровным счетом никакого! По крайней мере, душу его грела мрачная уверенность, что Питер никогда не забудет его и приложит все усилия к тому, чтобы память о нем осталась жить в сердцах людей. Возможно, так оно будет и лучше – под конец жизни совершить один настоящий поступок, такой, как этот. Все лучше, чем доживать свои дни в одиночестве, не видя перед собой реальной цели. Так рассуждал Росс Хейл.
Шериф, не спеша проезжая по дороге, услышал знакомый грохот выстрела. Он обернулся и взглянул в сторону ещё видневшегося вдалеке ранчо Хейла, но не мог разглядеть ничего, кроме размытых очертаний дома и деревьев. Раздался ещё одни выстрел.
– Росс заметил кролика, – усмехнулся шериф.
Он был прав. Застреленный кролик лежал на земле: первый выстрел из фермерского пистолета перебил ему лапу, а второй почти напрочь оторвал голову. Хейл остался весьма доволен собой. Он стоял над тушкой убитого животного и улыбался. Ибо, в конце концов, не исключено, что он сумеет незаметно проникнуть в лагерь Джарвина, прикончить гада и даже выбраться обратно живым!
Немедленно отправившись на конюшню, он принялся седлать своего лучшего коня, собираясь в дальний путь. Это был прекрасный гнедой мерин с белым чулком на передней ноге и белой же меткой на морде; замечательный конь. Самый лучший конь на свете, ибо сам Питер приобрел его специально в подарок отцу. А разве Питер мог довольствоваться чем-то иным, как не самым лучшим?
А в это время над рудником и выросшим неподалеку от него небольшим поселком так же нещадно припекало раскаленное солнце. Обычно по долине гулял легкий ветерок, переносивший потоки теплого воздуха. Но в этот день царило поразительное затишье, и было жарко, как в печи.
Джарвин прибывал в скверном расположении духа. Даже скинув с себя привычный сюртук, он страдал от жары, нещадно потея и то и дело вытирая мокрый лоб и шею довольно засаленным полотенцем. Но даже жара не могла помешать Джарвину проявить сознательность и, презрев эти досадные неудобства, взяться за работу. Он сидел за столом, раз за разом перетасовывая карты и тут же раздавая их.
Сторонний наблюдатель наверняка был бы поражен той ловкостью, с какой эти толстые, белые пальцы управлялись с колодой. Со знанием дела, без излишней суеты и сосредоточенно наморщив лоб, мистер Джарвин совершенствовал свои умения, приговаривая во время сдачи карты: «Я выиграю!» или «Ты выиграешь!» или же «Он выиграет!»
Закончив сдавать, шулер переворачивал карты, и надо отметить, что ошибался он в своих прогнозах он крайне редко, не чаще, чем в одном случае из десяти. Но лучше всего он умел вытаскивать карты из колоды. На этом поприще ему удавались поразительные вещи. В то время, как верхние две или три карты оставались на месте, он ловко вытягивал карты из середины или с самого дна колоды, проделывая это с такой поразительной быстротой, что заметить это было не под силу даже самому искушенному наблюдателю.
И тем не менее, он недовольно ворчал в полголоса. Потратив полжизни на овладение всеми тонкостями шулерского дела, мистер Джарвин тем не менее был глубоко убежден, что он все ещё не достиг желаемого идеала. Как и все великие люди, он когда-то поставил себе цель, к которой можно было приблизиться, но достижение её все-таки казалось делом совершенно невозможным. Тем не менее он продолжал терпеливо двигаться в заданном направлении.
– Эй, Питер! – окликнул Джарвин. – Какая дрянная, все-таки стоит погода, а?
Питер, лежа в гамаке под окном, повернул голову и спокойно взглянул на своего работодателя.
– Душно очень, – согласился он.
– Хуже, чем в душегубке, – с душой объявил мистер Джарвин. – Обмылок, принеси мне попить!
– Мне некогда! – фыркнул в ответ Обмылок.
На что мистер Джарвин раздраженно взревел.
– Слушай, а почему бы тебе не сказать этому своему негру, чтобы он выполнял и мои приказания?
– А зачем? – удивился Питер. – Ведь не может же Обмылок служить двум хозяевам одновременно.
Лицо гневно побагровело. Ярость закипала в нем, слова уже теснились в горле, собираясь слететь с языка и заставляя дрожать его толстые губы, когда, сделав над собой некоторое усилие, ему удалось подавить этот порыв. Тяжело встав со стула, он прошел в угол комнаты, где налил себе кружку нагревшейся на жаре воды и залпом осушил её, продолжая свирепо поглядывать в сторону парочки, расположившейся за окном.
Они даже не изменили своего положения. Питер лежал в гамаке, закрыв глаза, а рядом устроился Обмылок с зажатым в руке обрывком старой, пожелтевшей газеты, которую он приспособил в качестве веера, неторопливо перегоняя горячий воздух. Время от времени мулат протягивал свою огромную ручищу, чтобы отогнать докучливую муху, нахально норовившую сесть на лицо его покровителю.
По началу Джарвин едва сдерживался, чтобы не расхохотаться при виде столь трогательной заботы, проявляемой Обмылком о Питере, глядя на то, как мулат возится с ним, словно мать с малым ребенком, или же как верующий, преклоняющийся перед божеством. Тем не менее дни шли, а положение дел оставалось прежним. Все прочие, с не меньшим интересом наблюдавшие за происходящим, тоже перестали улыбаться. Главным образом потому, что делать это в присутствии Обмылка всегда было далеко небезопасно. К тому же стало ясно, что это отнюдь не проходящая прихоть Обмылка, который относился к калеке с нескрываемым обожанием. Целый день он не отходил от Питера ни на шаг, тенью следуя за ним повсюду. Его беспокойные глаза преданно заглядывали в лицо хозяина, желая предупредить малейшее желание Питера.
Кое-кто из окружающих считал, что Обмылок просто выжил из ума. Другие же исходили из того наблюдения, что Питер очень странный парень, и от него можно ожидать и не такое!
Глядя на эту идиллию, мистер Джарвин раздраженно проворчал:
– Чертовы карты совсем не слушаются!
– Послушай, – сказал Питер, – что ты так злишься?
В ответ на это Джарвин разразился бранной тирадой.
– И вообще, с чего ты взял, что я злюсь? – заключил он.
– Ты суетишься со вчерашнего вечера. Ведешь себя, как беспокойный ребенок, – ответил Питер.
От такой дерзости мистер Джарвин едва не схватился за пистолет. Но замешкался. Горящий, немигающий взгляд Обмылка был устремлен в его сторону. Джарвин передумал. Ничто не действовало на него столь обескураживающе, как этот неподвижный, змеиный взгляд!
Питер тем временем продолжал:
– Ты что, плохо спал? Или, может быть, живот разболелся?
И тогда Джарвин неожиданно простонал:
– Питер, это все из-за призрака!
Широкие ноздри Обмылка задрожали, а глаза округлились ещё больше.
– Призрак! – стонал Джарвин. – Вчера, когда мы с вами все втроем проезжали сквозь заросли кустарника, я оглянулся и мне показалось, что в тени стоит человек… без шляпы… бледный, седые волосы… и он… он был похож… на кое-кого.
Джарвин замолчал, и его испуг был очевиден.
– Я тоже кое-что припоминаю, – сказал Питер. – Когда мы так поспешно выметались из Лоусон-Крик, то на крыльце лавки стоял парень, в точности похожий на того, которого ты только что описал.
Шляпу на нем не было, а длинные седые волосы развивались по ветру. И он стрелял нам вслед, что у него получалось гораздо лучше, чем у всех остальных! Он показался мне самым опасным из той толпы. Знаешь, ведь это его пули угодили в нашу повозку.
– Черт возьми, – вскричал Обмылок, – мистер Хейл, судя по вашим с боссом рассказам, очень похоже на то, что старина Сэм Дебни встал из могилы и вернулся…
– Заткнись, придурок! – истерично взвизгнул мистер Джарвин, вскакивая на ноги. – Я разнесу тебе башку, если ты снова протянешь свой поганый язык.
Он снова застонал.
– Я и сам подумал об этом! – прошептал Джарвин. – Все сходится… такое же белое лицо!
Точно, восстанавливая в памяти облик человека с винтовкой, увиденного им на ступеньках лавки в Лоусон-Крик, Питер вспомнил, что лицо незнакомца поразило его своей необычной бледностью. Но он тогда просто подумал, что это из-за того, что позади него находился ярко освещенный дверной проем.
– Вот так так! – шепотом сказал Обмылок. – Снова начинается. Он всегда был одержим идеей, что Дебни вернется, чтобы отомстить ему!
Глава 43. ДУХ МЩЕНИЯ
Незаметно подкрался вечер, и по склонам гор поползли длинные тени. Но света угасающего дня было вполне достаточно, чтобы проникать в комнату через окно и освещать стол, за которым Майк Джарвин терпеливо корпел над колодой карт. По мере того, как сгущались продолжали сгущаться, он трижды просил Обмылка зажечь ему лампу, но Обмылок оставался совершенно равнодушен к его распоряжениям, а Питер, по-видимому, и не собирался вмешиваться.
– Обмылок работает на меня, – сказал Питер, – и это означает, что он не обязан обслуживать других людей, если сам того не хочет. Все, Джарвин, разговор окончен. Я, кстати, уже неоднократно говорил тебе об этом!
– Ладно уж, – милостиво снизошел Обмылок, – я зажгу ему эту чертову лампу. Может быть хоть её свет сможет распугать призраков.
На ответ это заявление остававшийся в хижине мистер Джарвин разразился ещё одной раздраженно-испуганной тирадой. Но Обмылок, случайно взглянув в сторону склона, заметил там – он возник из темноты и теперь быстро приближался, из чего можно было сделать вывод, что незнакомец держит путь на рудник.
– А за ним едут ещё двое, мистер Хейл. Мужчина и женщина поднимаются следом по склону. Интересно, кто бы это мог быть! Женщина едет на пегой лошади.
– Пегая лошадь! – повторил Питер, внезапно приподнимаясь в своем гамаке. Бросив беглый взгляд на двоих всадников, продолжавших свое восхождение, он заставил себя встать. И замер от удивления, приглядевшись к первому визитеру, который тем временем успел подъехать поближе. – Отец! – вскричал Питер. – А ты что здесь делаешь?
– А вот и Питер, – сказал старик, приветственно помахав ему, – ну как же, сынок, я приехал тебя проведать. У тебя ведь все в порядке, а?
– Все хорошо, – сказал Питер, и голос его прозвучал несколько натянуто. – Со мной все в полном порядке.
– Но к тебе сейчас едет ещё кое-кто. Ты будешь удивлен, нипочем не угадаешь.
– Скажи, кто, – взволнованно выдохнул сын. – Этого не может быть… не может быть, чтобы…
– МакНэр и его дочка, – спокойно сказал Росс Хейл. – Я совсем недавно обогнал их. Я их узнал, а вот они меня нет, скорее всего. Я срезал небольшой уголок и оглянулся назад. Было уже довольно темно, но уж лица-то я разглядел. Так что встречай гостей, Питер.
– Ты слышал, Джарвин? – окликнул Питер дрогнувшим голосом.
– Слышал, – проворчал тот.
– Так мне пойти их встретить или остаться здесь с тобой?
– Будь они неладны! Я не собираюсь выслушивать здесь бредни МакНэра. Мне от него никакого проку, впрочем, точно так же, как и ему от меня! Пойди и передай МакНэру, что здесь ему делать нечего. Этот придурок сам должен соображать! И папашу своего тоже с собой можешь прихватить.
– Я подожду здесь, – тихо сказал Росс Хейл. – Мне нужно поговорить с тобой. Так что торопиться некуда.
Питер поспешно отправился прочь от хижины, и Обмылок с готовностью последовал за ним.
– Эй, а Обмылка оставь! – крикнул Джарвин.
– Возвращайся, Обмылок, – сказал Питер. – Посторожи Джарвина, пока меня не будет.
Обмылок покорно развернулся и прошел обратно на веранду.
– Спичек нет, нечем даже лампу зажечь! – проворчал Джарвин. – Обмылок, у тебя не найдется спички?
– Не найдется, – буркнул Обмылок.
– Тогда пойди и принеси.
– Я тебе не прислуга. Босс послал меня, чтобы я сидел здесь и сторожил тебя, жирная свинья! – огрызнулся Обмылок.
– Вот, – добродушно сказал Росс Хейл. – Вот тебе спичка, Джарвин.
– Вот и славно, – сказал Майк Джарвин, – заходи Хейл. Теперь ты сам видишь, что мне приходится терпеть, – продолжал он, – от твоего сынка и этого черномазого. Спасибо!
Росс Хейл вошел в хижину и протянул хозяину рудника коробок спичек. Одна из серных головок чиркнула, высекая голубоватую искру, которая затем превратилась в ровный язычок желтого пламени, и лампа, наконец, была зажжена.
– Послушай, Хейл, – более дружелюбно продолжал Джарвин. – Насколько я понимаю, ты приехал сюда за своим сыном. Но зря только время потерял! Он останется со мной, Хейл. Я плачу ему щедрое, поверь, очень щедрое жалованье. Таких денег ему больше нигде не заработать. А он может уберечь меня от многих бед и вызволить из любых заварушек. Ведь ты, наверное, слышал о том, что произошло в Лоусон-Крик?
– Да, – сказал Росс Хейл, – слышал.
– Так не будем ссориться, ладно?
– Я хотел спросить тебя, Джарвин, лишь об одном: Как ещё долго Питер будет работать на тебя?
– Хочешь знать, как долго я ещё проживу на этом свете? – ответил Джарвин. – По-моему, разумней было бы спросить об этом именно так. Так вот, Хейл, я чувствую себя хорошо, как никогда и собираюсь жить долго и счастливо!
Наступила непродолжительная пауза, во время которой Джарвин, прищурившись, разглядывал своего гостя.
– Я хотел сказать, – пробормотал, наконец, Росс Хейл, – что, возможно, как следует все обсудив, мы с тобой смогли бы найти разумный компромисс, Джарвин.
– Компромисс? – прорычал Джарвин, и от его прежнего благостного настроя вмиг не осталось и следа. – Чего ради? Я заполучил Питера, и он останется у меня. Я привязал его к себе так, что он никуда от меня не денется. Так что, хватит об этом, разговор окончен.
– Таково твое решение? Ты уверен? – спросил Хейл.
– Обмылок! – хмыкнул хозяин рудника, – похоже, тут кое-кто нарывается на неприятности. Ты приглядываешь за ним?
– Я смотрю, смотрю, – ответил Обмылок через окно.
– Джарвин, – сказал Хейл, – я приехал сюда, чтобы выяснить с тобой отношения. И…
Его правая рука метнулась к кобуре; этот жест заставил Джарвина испуганно вскрикнуть. Он тоже схватился за пистолет.
Что же касается Обмылка, то он уже держал наготове винтовку, ствол которой покоился на подоконнике. Все это Росс Хейл видел. Он прекрасно знал, что стоит ему только схватиться за оружие, как его тут же пристрелят. Но ему не было страшно. Он дорожил жизнью, но отнюдь не настолько, чтобы цепляться за неё любой ценой. К тому же на тот свет он отправится не один, а прихватит с собой Джарвина.
Но выстрелить ему так и не удалось.
Внезапно Джарвин бросил растерянный взгляд в окно, находившееся напротив Обмылка. Истошно завопив и закрыв лицо руками, он попятился назад, испуганно прижимаясь к стене.
– Нет, Сэм! – кричал он. – Ради Бога…
Росс Хейл взглянул в том же направлении, и ему показалось, что он видит в окне напротив очень бледное лицо, седые волосы, едва различимые под шляпой. Он не успел ничего толком разглядеть. Винтовка незнакомца выстрелила, неожиданно наполняя комнату оглушительным грохотом. Джарвин ничком повалился на пол, оставаясь лежать без движения. Не обращая больше никакого внимания на Росса Хейла, Обмылок тоже выстрелил в ответ, но безрезультатно – незнакомец исчез. Тогда мулат бросился в погоню, но к тому времени, как он забежал с другой сторону хижины, чужака и след простыл. Возможно, он знал дорогу вниз и сумел пробраться среди огромных валунов, которые окружали плато.
Обмылок поспешил обратно в дом, и застал Росса Хейла, стоявшим на полу на коленях, склонившись над Джарвиным. Он сумел приподнять раненого и перевернуть его на спину, но помочь ему было уже ничем нельзя. На груди Джарвина быстро расползалось кровавое пятно, и глаза его были закрыты.
Наконец он открыл их и слабо улыбнулся, а затем заговорил уверенным голосом, в котором слышались торжествующие нотки.
– В покере фул-хаус бьет тройку, приятель! – радостно объявил он.
С последним словом взгляд его затуманился, и он умер.
Джарвина похоронили на краю плато. При помощи взрывчатки шахтеры устроили могилу среди камней, в которой он и обрел вечный покой, оставаясь в памяти людей просто неприятным воспоминанием, но не более того. А в мыслях Питера Хейла и его отца ему было отведено, пожалуй, даже и того меньше места – у этих двоих и других хлопот было предостаточно.
Лишь в одном сын с отцом никак не могли согласиться друг с другом – и в этом состояло их единственное и принципиальное разногласие. Росс Хейл был твердо убежден, что тем вечером на руднике объявился дух самого Сэма Дебни, который был когда-то убит Джарвиным и теперь возвратился, чтобы покарать убийцу. Питер же утверждал, что скорее всего это был брат или ещё какой родственник бедного Дебни, который по прошествии стольких лет приехал в эти места, чтобы расквитаться с Джарвиным за то грязное убийство.
Хотя мысли эти занимали их очень недолго, тем более, что убийца так и не был найден, и вскоре все о нем благополучно забыли.
Что же до Питера и Рут, то они поженились на той же неделе, и на их свадьбу собрались самые известные в тех краях и уважаемые люди. Кроме одного.
Энди Хейл тоже был там, мрачный и натянуто улыбающийся, чем он, впрочем, никого не мог ввести в заблуждение. А вот Чарльз Хейл, похоже, в спешном порядке отправился куда-то на восток, по срочному делу, и никто не знал, сколько времени он там пробудет. Он и в самом деле возвратился домой лишь через несколько месяцев, да и то после того, как отец самолично отправился за ним.
Ходили тревожные слухи, будто бы на чужбине Чарли приобрел кучу вредных привычек; будто бы единственным соблазном для него стал карточный стол; будто бы в отъезде он только и занимался тем, что проматывал деньги. И никто не мог понять, как такое могло случиться, так как воспитан он был в духе строгой бережливости!
Жизнь Питера стала полнее и насыщенней. У него прибавилось хлопот на отцовском ранчо. Кроме того, он также заправлял всеми делами в обширном хозяйстве МакНэра. Сам МакНэр удалился от работы, с готовностью доверив все заботам зятя. Старик любил говаривать, что сам он был обыкновенным работником, который лишь задал масштаб и составил план. Он набросал картину в общих чертах, а теперь Питер может заполнить её деталями. Сам же он любил посидеть на веранде нового дома Питера в компании Росса Хейла.
И иногда задавал приятелю свой излюбленный вопрос:
– Ну так как, Росс, у кого из нас больше прав на Питера? Да, знаю, ты дал ему жизнь. Но открыл-то его я. А это не менее важно!
|
|