|
|
Макс Брэнд
Возмутитель спокойствия
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Если бы в аду выпадало хотя бы с четверть дюйма осадков в год, то Ньюболд, безусловно, занялся бы скотоводством даже там. И, честно говоря, все мы с самого начала почти не сомневались в том, что если угодья, принадлежавшие ему при жизни, чем-то и отличались от настоящего пекла, то далеко не в лучшую сторону; дождя за целый год здесь порой проливалось даже несколько больше заветной четверти дюйма.
Единственным его спасением был западный участок пастбищ, в небе над которым несколько раз в год все же собирались гонимые ветрами с запада дождевые облака, время от времени проливавшиеся на этот крохотный клочок земли обильными ливнями. И вот, когда пастбища к югу и востоку оказывались совершенно истощенными, нам приходилось гнать коров сквозь зубья перевалов, перебираясь вместе с ними на зеленеющий участок. К концу этого путешествия стадо в большинстве своем состояло из тощих коров-доходяг с потухшим взором, изможденных жаждой и бескормицей. Добравшись же до вожделенного пастбища, животные с такой жадностью набрасывались на траву, что многие вскоре начинали мучиться от несварения, а иные и вовсе околевали с пережору.
И неудивительно! Нужно было обладать очень богатой фантазией, чтобы вообразить себе, будто бы какой-то жалкий островок в остальном совершенно ни для чего непригодной земли сможет прокормить все стадо. Мы даже шутили по этому поводу, что Ньюболд устроил для своих коров школу выживания, и что годовалый бычок из его стада может запросто отмахать галопом полмили ради одной-единственной травинки, а потом бежать ещё дня три ради глотка воды, что, кстати, было не так уж далеко от истины.
В свое время один не слишком добросердечный, но зато, очевидно, очень веселый человек с довольно развитым чувством юмора, помог Ньюболду основать свое дело, уступив ему совершенно даром самый первый в его жизни участок земли, положивший начало будущим угодьям. Ньюболду тогда было всего лишь шестнадцать лет. В тех же краях отродясь не водилось никакой иной живности, кроме койотов да еще, пожалуй, лисиц. Именно так, выжить там было тяжело даже лисам. Медведи, как известно, всеядны и вполне могут пропитаться, выкапывая из земли коренья и разоряя гнезда диких пчел, но даже уважающие себя гризли не выдерживали и ревели от тоски, обводя грустными взорами отказанный Ньюболду участок выжженной солнцем пустыни.
Но Ньюболд и не думал горевать.
У него было счастливое, безмятежное детство. Старый Ньюболд в свое время сколотил неплохое состояние на торговле лесом, а потом ещё одно, занявшись скотоводством. Выгодным делом также оказалось мытье золотого песка и торговля земельными наделами. Однако нажитое добро не задерживалось у старика, оказавшегося расточительным транжирой и к тому же заядлым картежником. Примерно раз в год, после выработки очередной оригинальной методы для игры в «подкидного дурака», он всей душой отдавался картам, вдохновенно играя по-крупному, но несмотря на все ухищрения и теоретические расчеты неизменно оставаясь в дураках, чего, в общем-то, и следовало ожидать. Ведь по большому-то счету победа в любом случае остается за карточной колодой, с одинаковым успехом покоряющей умы и сердца как людей порядочных, так и отпетых проходимцев.
Но затем старик умер, оставив после себя единственного сына и наследника; и вот этот привыкший к роскоши мальчик-неумеха оказался выпихнутым в широкий мир без гроша за душой и призрачной надеждой на лучшее будущее. Потом, как я уже говорил, старинный друг его отца пожертвовал парню участок пустынной земли, где до тех пор обитали лишь лиса, койот и с полдюжины кроликов – одна дохлятина, кожа да кости.
Однако Ньюболд с благодарностью принял сей дар. В то время все его хозяйство состояло лишь из полутора коров и старенького ослика. Когда же крупные скотоводческие хозяйства перегоняли свой скот, и молоденькие бычки и телочки отбивались от стада при переходе через принадлежавший мальчишке выжженый солнцем участок, то он подбирал умирающих животных, перекупая их у владельцев за чисто символическую плату, после чего, как говорится, нянчился с ними до тех пор, пока те вновь не обретали возможность передвигаться самостоятельно.
Думаю, коровы просто боялись умереть на руках у Ньюболда; должно быть, они считали, что земной рай все-таки существует, но вот только находится он вне границ хозяйских владений. Они продолжали бороться за жизнь, устремляя тоскливые взоры печальных глаз куда-то в светлое будущее и затем действительно выходили в широкий мир, где и заканчивали свой земной путь под ножом мясника.
Да, хозяйство Ньюболда развивалось столь бурными темпами, что, когда ему исполнилось восемнадцать, он положил глаз на участок, граничивший с его владениями. Тогда он отправился в Чикаго, где и разыскал парня, за которым формально числилась оставшаяся часть ада на земле. Когда тот человек услышал о желании Ньюболда купить у него землю, он решил приглядеться к просителю повнимательней, но увидел перед собой лишь крепкого подростка, темный загар на коже которого делал его похожим на хорошо смазанный двигатель. Сперва владелец земли предложил ему взять участок внаем всего за доллар в год, но в конце концов согласился продать его, запросив по доллару за акр. Назначенная цена была откровенно грабительской, если, конечно, не считать вышеупомянутых мною лугов в западных долинах.
Затем Ньюболд вернулся обратно на запад, где в очередной раз пополнил поголовье своего стада за счет очередных партий коров, жизненные силы которых к тому времени были исчерпаны практически до последней капли. И потом из года в год перегонял он эти живые коровьи мощи из конца в конец своих владений. Многие из несчастных доходяг околевали по дороге, но на остальных все же удавалось кое-что заработать.
Итак, в возрасте шестнадцати лет он обзавелся собственным участком, расширил свои владения, когда ему стукнуло восемнадцать, и на протяжении последующих пятнадцати лет греб деньги, выжимая все что только возможно из своего скудного каменисто-песчанного надела. В щедром, благодатном краю ему вряд ли удалось бы добиться столь замечательных результатов. Ньюболд был одним из тех чудаковатых гениев, знающих, как получить нечто из ничего. И вообще, странный был парень, как будто не от мира сего.
В свои тридцать пять он выглядел на все пятьдесят. Это был отчаянный смельчак, опытнейший погонщик и редкостный скряга, каких свет не видел. Кормежка у него на ранчо была из рук вон скверная, и платил он своим людям гораздо меньше, чем те могли бы заработать в других хозяйствах. И даже несмотря на это работники от него не разбегались. Во-первых, он был прямодушен; во-вторых, к самому себе он относился даже ещё хуже, чем к своим работникам; в-третьих, он всегда поддерживал своих людей, словно все они доводились ему родными братьями, когда те порой ввязывались в потасовки с пастухами, пасущими овец и прочими проходимцами; и, в-четвертых, – что важнее всего – погонщика, выдержавшего хотя бы год у Ньюболда, затем, как правило, охотно брали на работу в другие хозяйства.
Именно эта, четвертая причина и привела меня в эти края. А ещё мне не давало покоя любопытство, ибо имя это было на слуху ещё со времен моей юности, причем, если поначалу его называли «юным повелителем коров», то затем лишь вздыхали: «Да уж, тяжелый случай, этот Ньюболд.»
Это действительно был тяжелый случай. По-настоящему расслабиться ему удавалось лишь в драке, но по прошествии некоторого времени возможностей для такого рода досуга у него становилось все меньше и меньше. Он стал слишком известной личностью. И хотя смельчаки, одержимые желанием прославиться, ещё изредка наведывались на ранчо, нарываясь на неприятности, но все они либо сами поворачивали назад и благоразумно ретировались, или же их приходилось вывозить оттуда, так как множественные увечья не позволяли им передвигаться самостоятельно.
Дело дошло до того, что Ньюболд мог сесть в седло и проскакать без передышки шестьдесят миль лишь ради того, чтобы поскандалить с соседом или ответить на замечание, которое, согласно слухам, якобы кто-то когда-то отпустил по его адресу. Но затем даже эти дальние поездки уже не приносили ему почти никакого облегчения; и единственное, что оставалось Ньюболду, так это бороться с погодными условиями, ценами и железными дорогами – три вещи, одолеть которые было не под силу даже ему. Но и это досадное недоразумение не могло охладить его пыл.
Казалось бы, такого груза проблем и забот вполне хватило бы, чтобы свести в могилу пятерых обычных человек, однако Ньюболду этого показалось явно мало, и не довольствуясь сим, он в конце концов обратил свой взор на западные долины своих владений, задумав наладить там заготовку сена.
В основе любой грандиозной затеи должен лежать план. Вы расстилаете на столе перед собой карту и расчерчиваете её множеством линий. С помощью карандаша вы ограждаете участки лучшей земли, а затем мысленно закупаете сенокосилки и прочие полезные механизмы для заготовки сена, скашиваете траву, из которой потом получается отличное сено, теоретически прокладываете дорогу через перевалы, и – готово! В то время, как земля на востоке ваших угодий начисто лишается растительности и начинает все больше походить на загорелую стариковскую лысину, в вашем распоряжении оказывается огромное количество первоклассного корма, на котором ваши коровы смогут протянуть до следующего скудного дождика, струи которого принесут в прудики и резервуары новые потоки грязи и немного воды.
Такова была в общих чертах задумка нашего босса. Это был грандиозный, добросовестно составленный план. Имея под рукой такой план, наверное, можно было бы творить чудеса. Единственный и самый главный его недостаток заключался в том, что постройка забора, прокладка дороги и приобретение сенокосилок и механических грабель, приводимых в действие парой лошадей, стоит денег.
Однако Ньюболд решил и эту проблему, поступив очень логично, в присущей лишь ему, Ньюболду, манере. Вы наверное вообразили себе, что он немедленно садится за составление банального заказа, адресуя его к какому-нибудь крупному производителю сельскохозяйственного инвентаря, и буквально через несколько дней после этого мы отправляемся на железнодорожную станцию, где выгружаем из вагонов разные хитроумные приспособления – все новенькое, выкрашенное сверкающей синей, красной и зеленой краской.
Ничего подобного! Так поступил бы всякий нормальный человек, но только не Ньюболд. Он был слишком скуп для этого. Первым делом он нанял на работу одноногого механика и семидесятилетнего старика-кузнеца – оба они вызвались работать практически задаром, за кормежку и табак. Затем соорудил кривобокий навес и отбыл с ранчо, объявив, что отправляется «по делам» и вернется не раньше, чем недели через три.
Случается так, что время от времени на Западе вдруг умирает какой-нибудь состоятельный ранчеро. Большая семья распадается, и безутешные родственники первым делом начинают распродавать хозяйственный инвентарь и инструменты. Орудие труда, с которого стерлась краска – будь то плуг или сенокосилка – автоматически переходит в разряд «старья». А старые вещи, как известно, никому не нужны. И нет никакой разницы, как долго пользовался инструментами прежний владелец – шесть лет или все шестнадцать. Никого это не волнует. Старье оно и есть старье. Я сам видел, как сенокосилка стоимостью сто двадцать пять долларов продавалась всего за пять, а за сорокадолларовый почвоуглубитель никто не хотел давать больше одного доллара; ходовой механизм для повозки ценой в семьдесят пять долларов ушел с аукциона за семьдесят пять центов, а целая гора разносортного железного хлама – цепи, головки для молотков, плужные лемехи – были проданы всего за один доллар и двадцать пять центов. Даже старьевщики торгуются крайне неохотно, когда дело доходит до распродажи хозяйственного скарба.
Что же до Ньюболда, то он в этом отношении был человеком совсем не гордым, а просто соглашался на предлагаемую цену. Он посетил несколько распродаж, и первой его покупкой стал кузнечный горн, инструменты для кузницы и прочие нужные в хозяйстве мелочи. Вскоре после этого нам было велено приучить мустангов к хомуту и упряжи; мы отправились за сорок миль на станцию и начали свозить закупленный по бросовой цене хлам на ранчо. Работа была нудная и утомительная, тем более, что мустанги так и норовили отделаться от упряжи, что получалось у них даже быстрее, чем бегущие купаться ребятишки сбрасывают с себя одежду на берегу пруда.
Но как бы там ни было, в конце концов вся рухлядь была благополучно доставлена по назначению. И первым делом Ньюболд наладил работу кузницы под присмотром и общим руководством семидесятилетнего кузнеца; а самые сообразительные из нас – сразу оговорюсь, что я не вошел в их число – поступили в распоряжение одноногого механика. Они вместе с кузнецом должны были стать мозговым центром этой авантюры, в то время, как нам, погонщикам, отводилась роль грубой рабочей силы! Это была совершенно дурацкая, убийственная затея, однако ничего иного от скряги Ньюболда ожидать, увы, не приходилось.
Мы работали, как проклятые на протяжении нескольких недель, распрямляя искореженные железные оси повозок, которые, очевидно, ещё по прошлой жизни страдали наследственным плоскостопием и ревматизмом. Мы латали упряжь с помощью уже когда-то побывавших в употреблении заклепок, обрывков сыромятного шнура и вязальной проволоки. Мы извлекли из сенокосилок их загадочные железные внутренности и, поколдовав над ними, запихнули обратно, моля Всевышнего о том, чтобы все это заработало. Мы размотали многие мили перекрученной, спутанной, и наконец просто ржавой подержанной колючей проволоки. К вашему сведению, моток колючей проволоки может выделывать разные трюки ничуть не хуже необъезженного мустанга: от подскакивает так же высоко, брыкается так же сильно и кусается так же больно. И в довершение ко всему он никогда не устает.
Ну, короче говоря, в конце концов забор мы все же воздвигли, а потом пахали, сеяли, косили, сушили и сгребали урожай сена.
Затем наш босс убедился, что перетащить без потерь копны сена через перевалы по проложенной им, с позволения сказать, дороге, все равно не удастся. И тогда ему пришлось обзавестись агрегатом для вязки сена в тюки.
И вот тут-то все и началось.
Глава 2
Вскоре мы получили ещё одно устройство – пресс для сена.
У него даже название было – «Маленький гигант», что оказалось в корне неверно. «Маленьким» он не был. По части создания трудностей это был вполне нормальный, взрослый гигантище. Иначе и быть не могло, ибо он умудрился преуспеть даже в том, чего ещё никому прежде не удавалось.
Вообще-то Ньюболд ничего не имел против трудностей, связанных с тем обширным участком пустыни, который он по своему обыкновению гордо именовал не иначе, как «пастбищем». Ему это даже нравилось. Чем упорнее была битва, тем больше радости он получал от нее; чем дольше она длилась, тем больше крепчало его второе дыхание. Не обращая никакого внимания на погоду, на наличие или отсутствие дождя и на цены, он делал свое дело – выращивал скот, заставлял других пасти его и делал на этом деньги.
А теперь я попробую объяснить, почему тот пресс для сена показался мне настоящим гигантом. Все очень просто. Потому что он в одиночку одержал верх над Ньюболдом, уложил его на обе лопатки. Во всяком случае, после тесного общения с агрегатом тот стал совершенно другим человеком.
Мне так и не было дано постичь принцип действия данного устройства. Эта штуковина представляла собой нечто среднее между самоходным краном и грузовой платформой, сочетая в себе все недостатки данных устройств при полном отсутствии достоинств. Адская машина разбила сердце механику и едва не вогнала в гроб беднягу кузнеца. Я никогда не забуду того, как сиживал он вечерами, пригорюнившись, подперев голову одной рукой и сжимая обломок какой-нибудь железяки в другой, будучи уже даже не в состоянии ругаться, и слишком расстроенный для того, чтобы заснуть.
Я хорошо помню тот день, когда мы в конце концов переправили пресс через самый труднодоступный перевал, милю за милей протащив его через скалы и тесные ущелья. Мы подкладывали камни под колеса, стараясь удержать махину на склоне, не давая ей сорваться вниз и раздавить в лепешку впряженных в неё мустангов. Мы подпирали бревнами сзади, чтобы дурацкая штуковина, упаси Бог, не дала бы задний ход и не скатилась бы обратно в низину. Тот день запомнился мне всякими мелкими подробностями; например, тем, что тогда же меня лягнул брыкучий пегий конь, точный удар задних копыт которого достиг моей задницы прежде, чем я успел отскочить на безопасное расстояние; но главным образом, потому, что тем вечером в нашем лагере объявился новый человек, который уселся ужинать вместе со всеми.
Это был Даг Уотерс, больше известный под прозвищем «Бурливый», на что были свои и довольно веские причины. Главным образом потому, что время от времени он становился зачинщиком разного рода заварушек, шуму и ущерба от которых было не меньше, чем от реки в половодье. Это был высокий и с виду безобидный человек с большим, острым кадыком, с лица которого не сходила смущенная улыбка. Он тихонько сидел в уголке и всем своим видом словно умолял присутствующих не обращать на него внимания.
Но уж босс-то его заметил, можете не сомневаться.
Ньюболд всегда самым пристальным образом разглядывал всякого чужака, решившего отобедать на дармовщинку в нашем лагере. Как я уже сказал, так плохо, как у нас, не кормили больше нигде, хотя, видит Бог, мы, погонщики, народ неизбалованный и по части еды совершенно непритязательный. Ньюболд же придирчиво следил за каждым куском хлеба из прокисшего теста, подобно тому, как ювелир не спускает глаз с бесценного алмаза.
Иметь за столом такого сотрапезника – удовольствие довольно слабенькое.
Ньюболд прошествовал туда, где сидел Уотерс и спросил без обиняков, кто он такой и чем занимается. Узнав же, что перед ним сам Бурливый, босс аж поперхнулся от неожиданности, после чего велел Уотерсу немедленно проваливать ко всем чертям. Еще он сказал, что никогда в жизни не прогнал с порога своего дома ни одного порядочного человека, но ради того, чтобы спустить шкуру с негодяя и подлеца, он готов отправиться пешком за тридевять земель и ещё вдобавок переплыть реку.
Наш босс был личностью известной, уж можете не сомневаться, но и Уотерс, если уж на то пошло, был тоже не лыком шит; как только мы услышали его имя и увидели, как спокойно и уверенно он держится, то сразу же поняли, что это поистине опасный противник. И это самый верный признак. У хвастунов и выскочек патронов в магазине всегда оказывается гораздо меньше, чем слов, которые они с бездумно разбрасываются. Немногословные же парни, которые как может показаться со стороны, подолгу раздумывают над каждой фразой, на поверку и оказываются теми, кто при случае может устроить погром в салуне и потом перестрелять целый отряд из подручных шерифа, отважившихся пуститься за ними в погоню.
Итак, судя по внешности и ходившим по округе слухам, Бурливый был явно из их числа; однако хвататься за пистолет и наставлять его на Ньюболда он не стал. Но ещё никогда в жизни я не видел, чтобы кто-нибудь другой глядел на нашего босса с такой неприкрытой ненавистью.
Наконец он проговорил:
– Ньюболд, я очень неважно себя чувствую. Еду я издалека, путь неблизкий, и за два дня у меня во рту не было ни крошки. И еще. Не подумай, я не побираюсь, не прошу у тебя милостыни. Этого ты не дождешься никогда. Просто позволь мне немного посидеть за твоим столом. У меня нет денег, чтобы заплатить за еду, но могу отдать тебе уздечку со своего коня. Сам я запросто обойдусь и без нее, с одним лишь недоуздком.
Все мы выжидающе уставились на босса. На мой взгляд, любой нормальный человек не устоял бы перед подобной прямотой и пошел бы Бурливому навстречу. Но Ньюболд, по-видимому, был целиком отлит из закаленной стали, типа той, что идет на боеголовки для бронебойных снарядов.
– Да пошел ты к черту вместе со своей уздечкой, – объявил он. – Выметайся из моего лагеря, покуда я не разозлился и не вышвырнул тебя отсюда! Ты вор и бродяга, а я тварей типа тебя на дух не переношу. Если ты и болен, то радуйся тому, что я не сделал тебе ещё больнее. Что б ты свалился по дороге, и стервятники принялись бы за тебя прежде, чем ты успеешь сдохнуть. Так что, давай, проваливай, пока я не набил тебе морду!
В голове у меня промелькнула мысль, что теперь-то уж перестрелки точно не избежать, и что закончится все очень быстро. Боссу же было как будто все равно. Возможно, он предпочел бы выяснять отношения при помощи кулаков, однако, если уж на то пошло, с одинаковым успехом он также умел управляться с ножами, пистолетами или даже кольями. Во всяком случае вид у него был довольно грозный, и свет от скачущих по поленьям огненных языков пламени придавал его стройной, подтянутой фигуре ещё больше внушительности.
Но Даг Уотерс лишь смерил его задумчивым взглядом, каким обычно провожают летящую по небу на недосягаемом расстоянии дичь, после чего удивил нас ещё больше, сказав:
– Тебе незачем марать об меня руки. Я и сам уеду.
С этими словами он встал из-за стола и отправился восвояси, и что самое удивительное, ни у кого из нас, как выяснилось из последующего разговора, даже в мыслях не было обвинять Уотерса в трусости. Все мы сошлись во мнении, что он, должно быть, что-то задумал. Пит Брэмбл сказал, будто бы он видел, что Уотерс едва не упал, вставляя ногу в стремя. И все мы согласились, что, скорее всего, он действительно был не вполне здоров, припоминая, что и лицо у него было слишком бледное, как будто совсем обескровленное.
После того, как босс отправился спать, Пит Брэмбл обвел суровым взглядом нашу притихшую компанию и мрачно сказал:
– Теперь жди неприятностей. Это уж слишком. Ведь человек болен, а он… – Тут он замолчал и принялся сосредоточенно раскуривать трубку.
Повар стоял тут же, рукава его рубашки были высоко закатаны, и на его перепачканных в жире красных руках отражались огненные блики.
– Болен? – подхватил он. – Ладно бы только больной, так ведь ещё и голодный! Куда ж это годится?! Прогнал человека, как бездомного пса!
Наверное, это был самый никудышный повар на всем белом свете, но я был готов броситься ему на шею и расцеловать за такие слова. Он выразил общее мнение, и в последующие два или три дня никто даже не ругался на него за то, что кофе невкусный, а фасоль подгорела.
На следующий день мы доставили пресс для сена на первую из делянок и подготовили машину к работе. Подобный агрегат трудно описать словами, занятие это неблагодарное, так что я предпочел бы этого не делать. Во-первых, чем меньше я вспоминаю о нем, тем лучше себя чувствую. А во-вторых, я так никогда и не понял принципа его работы и ничуть об этом не жалею.
Могу лишь сказать, что эта штуковина предназначалась для того, чтобы много сена занимало поменьше места, и представляла собой длинный ящик с расположенной внутри него трамбовкой, ходившей вверх-вниз на четырех длинных железках. Агрегат приводился в действие при помощи четырех привязанных к перекладине взмыленных мустангов, беспрерывно ходивших по кругу. Первые полкруга уходили на то, чтобы привести тяжелую чушку в верхнее положение; а затем пресс опускался вниз, утрамбовывая сено. И так без остановки, круг за кругом, до полной готовности тюка, когда погонщик выкрикивал: «Вынимай!» и опускал заслонку, удерживавшую трамбовку, пока тюк перевязывался проволокой.
Первое, что нам предстояло сделать, так это выпустить на покос целую эскадру из четырех так называемых «джексоновских» механических грабель. Специально для тех, кто никогда ничего подобного в глаза не видел и понятия не имеет, что это такое, поясню. Это такая штука со множеством заостренных и обитых железом деревянных шипов, торчащих спереди. За этой большой гребенкой воздвигнута деревянная решетка, позади которой впрягаются две лошади, и уже за всем этим, в самом конце располагается сиденье возницы, поставленное на колесо.
Моя работа заключалась в управлении одной из этих угрожающего вида повозок. Поначалу я очень восторгался столь хитроумным изобретением, но не прошло и часу, как радость моя как-то очень быстро пошла на убыль. Весь трюк заключался в том, чтобы тронуться с места с поднятыми зубьями машины, но даже на холостом ходу неповоротливый тарантас то вдруг начинал скатываться под горку, хотя никакого уклона в этом месте не наблюдалось или же вихлял из стороны в сторону, подскакивая на кочках, которых не было и в помине. А теперь можете сами вообразить, как будет вести себя парочка мустангов, с грехом пополам объезженных под седло и почти совсем непривычных к упряжи, если их запрячь вот в такое грохочущее стойло на колесах.
Они то брыкались, то припадали к земле, вдруг начинали упираться и пятиться назад, а потом рванули вперед, видимо, решив убежать. Но расклад был явно не в их пользу. Кони были привязаны спереди и сзади, а также заперты оглоблями с обеих сторон, так что когда они решили понести, я просто опустил шипы в землю, и лишь вспахав таким образом около акра земли, зловредные животные все-таки были вынуждены признать свое поражение.
Мне тоже пришлось несладко. Честно говоря, я был несколько обескуражен. Мне всегда казалось, что за годы, проведенные в седле кожа моя должна была бы загрубеть и приобрести должную прочность, но я жестоко ошибался. Железное сидение, поставленное на тряское, подпрыгивающее на ухабах, дребезжащее колесо смогло обнаружить на моем теле множество новых крайне чувствительных мест, о существовании которых я прежде никогда даже не подозревал.
В конце концов мустангам это все надоело, и тогда я смог наконец приступить к работе, состоявшей в том, чтобы подобрать столько копен, сколько поместится на повозке и сгрузить их прямо возле пресса. Мустанги вполне могли бы и самостоятельно справиться с разгрузкой, ведь для этого им нужно было лишь немного сдать назад, однако эта нехитрая операция оказалась выше их понимания, и они продолжали упираться и артачиться. Питу Брэмблу пришлось даже вынуть спички и спалить им волоски на нижней губе, прежде, чем до них дошло, что передвигаться можно в двух направлениях, в том числе и назад.
Работа была тяжелой и нудной. Я едва не вывихнул себе обе руки, заставляя пятиться пару норовистых кляч, попавших ко мне в упряжку; я отчаянно чертыхался, пытаясь хоть как-то править этим дурацким и вихляющим из стороны в стороны изобретением, высоко подпрыгивая при этом на жестком сидении, словно резиновый мячик; мне начало казаться, что мое сердце и желудок поменялись местами, а печень и легкие просто слились воедино, так что к полудню я уже был готов все бросить и уйти.
Я отправился к боссу, намереваясь поделиться с ним своими соображениями, и тогда же мне на глаза впервые попался тот мальчишка.
Мне нужно немного дух перевести, прежде, чем начинать рассказ о нем.
Глава 3
Я бы сказал, что ему было лет пятнадцать, не больше, однако выглядел он довольно рослым для своего возраста. У него были крепкие, покатые плечи – типа тех, что порой можно увидеть у хорошо сложенного мула – но шея его лишь только-только начинала становиться бычьей, челюсть бульдожей, а взгляд порочным. Лицо его было усеяно яркими веснушками.
– Это искры и угольки того огня, что бьет у него из самой макушки, – как-то сказал о нем Пит Брэмбл.
Потому что волосы у него были огненно-рыжего цвета. И вот этот курносый мальчишка сидел на валуне, пожевывая травинку и прикидываясь этаким простачком – вряд ли кому-нибудь из взрослых удалось бы проделать то же самое с такой же степенью достоверности. На голове у него красовалась примерно половина шляпы, из дыр в тулье которой во все стороны выбивались огненно-рыжие вихры. Одет он был в рубашку, у которой не хватало воротника и одного рукава. Мешковатые брюки с подрезанными штанинами явно свидетельствовали о том, что их прежний владелец был человеком взрослым и к тому же отличавшимся довольно могучим телосложением. Ботинок на нем не было вообще, а на голых икрах виднелись белые отметины, оставшиеся на месте старых царапин.
Короче, он был похож на молодого льва, с которого ободрали шерсть, а шкуру основательно поджарили на солнышке.
Еще некоторое время я разглядывал это юное создание, а потом поплелся к боссу, который встретил меня, как родного неким подобием улыбки, прибереженной, наверное, для какого-нибудь пятиюродного племянника.
– Ну, Джо, как дела? – поинтересовался он.
– Тоска зеленая, – признался я.
– Тебе скучно? – уточнил он.
– Дело в том, босс, – сказал я, – что я приехал сюда и нанялся к вам на работу, потому что слыхал, будто здесь хоть как-то можно развлечься.
– Конечно, Джо, – согласился он, – я всегда старался увлечь парней каким-нибудь хорошим делом, чтобы они потом не страдали от бессонницы и их не приходилось бы убаюкивать по вечерам. Раньше я держал для этих целей бригаду менестрелей, в обязанности которых входило петь им на ночь колыбельные, но затем решил, что будет лучше просто озадачить каждого работой. И, признаться, ты первый, от кого я слышу жалобу такого рода.
– Это довольно странно, – ответствовал я, – но осмелюсь предположить, что вы просто не прислушивались. Хотя, если разобраться, все не так уж плохо. Чего стоит одна объездка десяти-двенадцати неукротимых бестий, коих вы почему-то скромно именуете рабочими лошадками! Уверяю вас, что все мы – и я в особенности – каждый год с неизменным трепетом и вожделением ждем сего незабываемого развлечения.
– Я давно заметил это, Джо, – кивнул хозяин. – Во всяком случае, в свободном полете ты смотришься весьма грациозно.
– Есть и другие маленькие радости, – продолжал я. – Например, бак с застоявшейся питьевой водой, из которой приходится постоянно выуживать червей; фасоль каждый день на завтрак, обед и ужин; а ещё мясо, которое можно жевать, наверное, целую вечность, и ничего ему от этого не будет. Сухари тоже вещь занятная: бывало, постучишь сухариком по столу, а потом наблюдаешь за долгоносиками, которые вылезают посмотреть, кто это стучится в двери их древнего жилища.
– Слушай, Джо, – сказал он, – похоже, что я, сам того не ведая, устроил здесь настоящий водевиль, и все ради того, чтобы вы, парни, не загрустили.
– Скорее, настоящий колледж, – поправил я. – Всего за каких-то два года здесь можно вполне освоить любой из мертвых языков, ибо, как известно, человеческого языка ваши коровы попросту не понимают. Врачебная подготовка тоже на высоте, потому что каждый, кто в состоянии пронянчиться с вашими телятами всю зиму, сможет потом запросто завести себе первоклассную практику по уходу за престарелыми и немощными богачами, которые при такой чуткой заботе протянут на этом свете ещё с десяток лет, не меньше.
– А вот об этом я как-то не задумывался, – покачал головой босс. – Наверное, мне уже давно следовало бы установить плату за прием на работу, а я, дурак, вместо этого ещё и жалование вам платил.
– Это было непростительной оплошностью с вашей стороны, – согласился я. – Мы с ребятами уже давно хотели вам об этом сказать, но… видите ли, некоторые особо чувствительные люди очень огорчаются, когда им не удается задействовать свой потенциал на полную катушку. Вот мы грешным делом и подумали, что вы, наверное, тоже из их числа.
– Теперь мне все ясно, – сказал босс, проявляя при этом гораздо больше выдержки, чем я от него ожидал. – Моя ошибка в том, что все это время я был чересчур щедр и слишком великодушен.
– Мне очень неприятно говорить вам об этом, – продолжал я. – Терпеть не могу жаловаться, но такова жестокая правда. Взять хотя бы крышу на нашем бараке – затейливый узор из дыр придает ей огромное сходство с ажурной сорочкой, что, видимо, было задумано специально для того, чтобы даже лежа на койке мы могли бы любоваться звездами. Обыкновенный же погонщик попросту непривычен к столь трогательному проявлению заботы и внимания со стороны своего босса. Хотя, должен признать, что в некоторым смысле это оказалось даже удобно – например, теперь мы можем без труда узнать, что на улице начался дождь или же даже, не выходя из помещения, судить о том, сдохнут коровы ночью от холода или нет.
– Картина мне ясна, – проговорил он. – Я просто был слишком добр!
– Шеф, – сказал я ему, – я человек простой, жаловаться не привык, но по мне уж лучше горькая правда. Мы же неучи, люди приземленные, а тут такое отношение. Кстати, сам я ничего против ученья не имею и работу свою обожаю, но сегодняшний день окончательно выбил меня из колеи. С этой джексоновской таратайкой я томлюсь от безделья и буквально засыпаю на ходу.
– Джо, – ответил мне на это босс, – ты разбиваешь мне сердце. Похоже, продолжительный контакт с мягчайшим железным сидением подействовал на тебя не лучшим образом.
– Да уж, – осторожно согласился я, – как будто с меня заживо содрали пол-ярда шкуры. К тому же редкий работяга типа меня, привыкший иметь дело исключительно с чистокровными скакунами, не станет томиться от безделья, доведись ему править всего-навсего парочкой покладистых лошадок, типа тех, что достались мне сегодня утром.
– Просто они очень хорошо воспитаны, – сказал он. – Я это сразу понял.
– Да, шеф, – согласился я, – они целый день только и занимаются тем, что расшаркиваются друг перед другом в реверансах. По их милости на мне живого места не осталось!
– Какая досада, – покачал головой он.
– Да, – подтвердил я, – я даже прихрамывать начал. Все это время я тешил себя надеждой, что смогу занять себя хоть чем-то полезным, а тут словно в насмешку судьба свела меня с трехколесной пародией на повозку, да ещё видавшей такие виды, каких мне за всю жизнь не перевидеть. Этот тарантас умудряется проезжать даже там, где, казалось бы, проехать невозможно. Я бы сказал, что это карета для выпускника.
– Я и сам не устаю восхищаться ею, – признался он. – Ну так что, Джо, и какой в этой связи у тебя напрашивается вывод?
– Мне очень жаль, шеф, – сказал я, – но думаю, что нам придется расстаться. Боюсь, вы ошиблись во мне. Вам следовало бы набирать себе людей из приюта для престарелых, больницы или ещё из какого-нибудь заведения такого рода; они не стали бы возражать против неполной занятости и были бы только рады развлекаться по двадцать часов в день. Наберите себе стариков, и они здесь снова почувствуют себя детьми; вот они-то не станут артачиться и будут беспрекословно отправляться вечером в постель, чтобы проспать свои законные четыре или даже целых пять часов.
– Дружище, – отвечал он мне на это, – твои советы поистине бесценны. Огромное спасибо, я тебе за них бесконечно признателен. И все-таки, возможно, я хоть как-то могу облегчить твое бремя и предложить тебе другую работу.
– Какую работу? – заинтересовался я. – Какая ещё работа может быть на этих посиделках?
– Отчего же, можно, к примеру, работать на подаче сена, – сказал он. – К тому же Пит Брэмбл, как я погляжу, чуть не засыпает на ходу. Он вон там, работает вилами. Почему бы тебе не поменяться с ним?
– Не уверен, что Пит захочет со мной меняться, – с сомнением проговорил я.
– А мне почему-то кажется, – ответил он, – что Пит с радостью поменяется местами с кем угодно. Даже с резчиком проволоки.
С тонкостями процесса резки проволоки как такового я тогда был ещё не знаком и мог судить о нем лишь по крикам, доносившимся с той стороны; время от времени пронзительные вопли работавшего там парня достигали ушей моего мустанга, и тот неизменно взбрыкивал, словно от удара кнута.
И тут подал голос рыжеволосый мальчишка.
– Резка проволоки – это мое самое любимое занятие, – объявил он.
Босс смерил его оценивающим взглядом.
– И охота тебе связываться? Ведь это работа для малышни? – язвительно поинтересовался он.
– А я не прочь снова впасть в детство, – ответил мальчишка. – Я бы с удовольствием здесь остался, если бы вы мне разрешили целый день играть в такие игрушки.
– Полагаю, о прессах для сена ты тоже знаешь решительно все? – предположил босс.
– Нет, не все, – признался паренек. – Многое уже успел подзабыть. Но были времена, когда я мастерил их вот этими руками. Так-то.
– И как, на твой взгляд, – продолжил босс свой допрос, – смог бы ты за три часа нарубить столько проволоки, чтобы нам хватило на час работы?
– Думаю, – ответствовал пацан, – что я и за час нарубил бы её столько, что вам хватило бы и на три.
– Мне тоже так кажется, – усмехнулся босс. – Наверное, ты и с этим справился бы. Это же обычное дело для нормального мужика, зарабатывающего по доллару в день, не так ли?
– Знаете, как принято говорить в таких случаях? – ответил мальчишка вопросом на вопрос. – Дают – бери, бьют – беги!
Ньюболд аж подпрыгнул от неожиданности. Но в следующее мгновение, очевидно, вспомнил, что перед ним всего-навсего мальчишка. Тогда он снова смерил пацана оценивающим взглядом.
– Тогда, малыш, – распорядился босс, – живо дуй туда и принимайся за работу. Скажи Бошу Миллеру, что он может оставить в покое и проволоку, и машинку для её резки.
Мальчишка же не спешил. Он остался сидеть, где сидел и по-прежнему жевал травинку, лениво перекатывая её из одного уголка рта в другой.
– За доллар в день? – уточнил он.
– Если сумеешь нарезать столько проволоки, чтобы мы могли работать без остановки, то да! – подтвердил босс. – Но смотри мне, если запорешь больше двух отрезков… Кстати, звать-то тебя как?
– Чип, – ответил мальчишка.
– Так вот, если испортишь больше двух проволок, я тебя в порошок сотру, – пообещал босс.
Но эта заключительная часть фразы оказалась обращенной в пустоту, ибо пацан резво сорвался с места, устремляясь туда, где работал резчик проволоки.
– Ну так как, Джо? Что ты теперь скажешь? – заметил босс, обращаясь ко мне.
– Ну что ж, – проговорил я, – если Пит Брэмбл окажется таким идиотом, что согласится взяться за мою работу в обмен на свою, то я, пожалуй, тоже сделаю очередную глупость и останусь. Уж очень охота поглядеть, чем дело кончится. Это же не парень – орел!
Я поплелся к стогу и поинтересовался у Пита, не желает ли он уступить мне свое место и взяться за мою работу.
Он подошел ко мне сквозь облако пыли и растроганно моргая, взял обеими руками за плечи.
– Послушай, – проговорил он, – ты это серьезно?
– Вполне, – ответил я.
Ни слова не говоря, он развернулся и торопливо заковылял туда, где все это время стояла моя повозка. Опустив глаза, я взглянул на свои плечи. На них с обеих сторон красовалось по кровавому пятну.
Глава 4
Как говорится, выше головы не прыгнешь; и основная трудность заключалась в том, что хоть Ньюболд и знал решительно все о коровах, но он практически не разбирался в прессах для сена. В этом смысле он был совершейнейшим профаном! Вернее, у него были кое-какие теоретические соображения на сей счет, но теории, как известно, губили и куда более великих личностей, нежели Ньюболд.
Теоретически возможно все: в дело вкладываются десять долларов, а потом остается лишь следить за рынком ценных бумаг, продавая акции именно в тот момент, когда цена на них достигает высшей точки, чтобы потом накупить их побольше и снова продать. За первую неделю это теоретически приносит вам триста двадцать долларов чистого дохода, и десять тысяч на второй, и двадцать тысяч триста на третьей, и десять миллионов на четвертой, и двадцать миллионов триста тысяч на пятой, и десять миллиардов на шестой – и готово!
К началу седьмой недели слух о вашем теоретическом успехе доходит до мультимиллионеров, и все они жаждут быть официально представленными вам; на восьмой неделе эти толстосумы просто-таки умоляют вас взять их к себе на работу, а правительство единогласно принимает решение наградить медалью Наполеона от финансов, который лишь по доброте душевной удержался от того, чтобы не скупить по дешевке на корню весь Уолл-Стрит и остаток страны впридачу.
В самом начале Ньюболд ознакомил нас со своей теорией.
Он сказал:
– Тот придурок, что продал мне эту машинку, сказал, что её производительность рассчитана сорок пять тонн прессованного сена в день, а на практике, как правило, выходит сорок, потому что приходится тратить время на выемку тюка и на новую загрузку агрегата. Вычтем из этого ещё пять тонн, насчет которых этот мошенник наверняка приврал. Но даже в таком случае, мы имеем тридцать пять тонн в день. Мы скосили три тысячи акров, стало быть нам предстоит спрессовать где-то около двух с половиной или даже трех тысяч тонн, и управиться со всем этим за девяносто дней. Итак, девяносто дней – это уйма времени, но ведь и три тысячи тонн сена тоже цифра нешуточная. Этого сена должно хватить для прокорма пяти тысяч ослабленных коров в течение ста дней в условиях самой лютой зимы или летней бескормицы. Теперь вы видите, какое это имеет для нас значение?
Для него это привычный стиль изложения. Ньюболд любит порассуждать о хозяйственных делах на равных, как будто все мы одна компания, а он среди нас не более, чем просто, скажем, бригадир.
Кстати, мужик, продавший ему пресс, просветил его также на тот счет, что обвязчикам тюков обычно принято платить восемнадцать центов за тонну, рабочим, загружающим сено – по семнадцать, а погонщику – четырнадцать.
Но как раз эта часть их беседы, похоже, начисто вылетела у шефа из головы. И узнали мы об этом с большим опозданием. Босс же установил нам расценки в половину меньше общепринятых. Однако даже те гроши казались нам сказочным богатством.
Возьмем восемь центов, помножим их, скажем, на сорок тонн и в итоге получаем верных три доллара и двадцать центов в день и почти целую сотню долларов в месяц, если, конечно, работать без выходных.
А разве мы станем брать выходные? Конечно же нет! Ночью того дня никто не мог заснуть. Мы лежали на своих койках без сна и мысленно уже покупали себе новые седла, обзаводились чистопородными скакунами, выигрывали на них Кентуккийские скачки, после чего отправлялись в путешествие в Нью-Йорк и на Кубу, и вообще, наслаждались жизнью.
Даже новобранец-мальчишка не остался в стороне, выполнив и даже перевыполнив установленную ему норму. Он скакал кузнечиком от одного конца своей машинки к другому и нарезал гораздо больше проволоки, чем требовалось для бесперебойной работы. Моток проволоки стремительно разматывался, а направляющий ролик даже нагревался от трения, так споро шла работа. Мы использовали длинный проволочный прут для продольной перевязки тюка, после чего перехватывали его с обоих концов поперек при помощи двух проволок покороче. Мальчишка разошелся так, что маленькие отрезки вылетали из машинки словно сами собой. Для того же, чтобы выдать большой прут, ему приходилось поднапрячься, изо всех сил налегая на тугой рычаг. Но он ни разу не запросил пощады и проработал, не снижая темпа, до самого вечера.
В конце дня он как ни в чем не бывало подошел к боссу и весело объявил:
– Ну что, Ньюболд, тебя можно поздравить. Сегодня ты заполучил себе первоклассного работника.
– Кого же это? – не понял Ньюболд.
– Меня, – признался пацан. – Если не веришь, то взгляни вот на это!
И он указал на аккуратный штабель из проволоки, нарезанной им за день. Обычно Ньюболд не лезет за словом в карман, но только на этот раз сказать ему было нечего. Так что он просто молча развернулся и отошел, а мальчишка заполучил себе место постоянного работника и жалованье, как у взрослого, доллар в день, что по тем временам было совсем не так уж и мало.
Но тут мне придется на какое-то время оставить в покое мальчишку и вернуться к повествованию о том, что все это время происходило с прессом для сена.
Работа с вилами у стога с виду не представляла собой ничего сложного. Единственное, что требовалось от вас в этой связи, так это вооружиться ковшеобразными джексоновскими вилами и вонзить их в копну сена. Затем вы кричите: «Трогай!», после чего погонщик-крановщик хлещет вожжами лошадь, впряженную в подъемный механизм. Вся копна взмывает в воздух, зависая над специальной платформой, вы дергаете за трос, и сено валится туда, где до него может добраться работник, загружающий его непосредственно в пресс. Казалось бы, что может быть проще. У стороннего наблюдателя может сложиться впечатление, что вы просто стоите себе рядышком и откровенно бездельничаете.
Но на деле все оказалось гораздо сложнее.
Начать хотя бы с того, что вилы весили никак не меньше сорока фунтов, и весь этот вес был распределен крайне неравномерно, сосредотачиваясь в самых неудобных местах. При этом четыре длинных, изогнутых и острых, как игла, зубца, возвращаясь в исходное положение, упорно норовили впиться вам в ноги. Железяка же, приводившая в действие заслонку, оказалась снабжена острыми гранями и, похоже, была специально создана с таким расчетом, чтобы защемлять вам пальцы.
Для того, чтобы управляться с такого рода вилами необходимо обладать определенной сноровкой. С одной стороны, приходится то и дело уворачиваться от надвигающихся острых шипов механических грабель, влекомых парой норовистых мустангов. Отскочив в сторону, вы слышите крик работника, вкалывающего на загрузке пресса, и требующего от вас новой порции сена. И тут наступает время пускать в ход вилы, но делать это нужно с умом и должной осторожностью, так как если подцепить разом огромную копну, то работнику на платформе придется надрываться, чтобы разодрать её на охапки нужного размера. Если же, пожалев его, станете подавать сено почаще, но совсем уж маленькими порциями, то ничего хорошего из этого тоже не выйдет: вы лишь замучаете до полусмерти впряженную в подъемник лошадь, которой придется постоянно пятиться назад, да к тому же заставите простаивать работника, которому по доброте душевной пытались помочь. Прибавьте к этому для пущей наглядности густое облако пыли и мелкой сенной трухи, постоянно набивающейся к вам за шиворот, а также в глаза и в рот, и получите целостную и до некоторой степени реалистичную картину происходящего. Но даже это описание не идет ни в какое сравнение с жестокой реальностью, ибо никакими словами невозможно передать той гаммы чувств, что возникает в душе человека после тесного общения с прессом для сена.
От себя добавлю, что в тот день я все же кое-как продержался до вечера, и когда рабочий день закончился – а произошло это лишь затемно, спустя довольно много времени после того, как солнце скрылось за горизонтом – у меня не хватило сил даже не то, чтобы вымыть руки.
Вместе с остальными я поплелся к навесу, служившему одновременно и кухней и столовой, где уселся за стол, уныло взирая на чумазую лепешку с куском бекона, которую повар называл нашим ужином, и мысленно уговаривая себя взяться за еду, когда появился босс. Из его всклокоченной шевелюры во все стороны торчали сухие травинки, а спина линялой фланелевой рубахи была густо запорошена трухой.
Он пересчитывал бирки, полученные у обвязчика тюков, и вид у него был довольно безрадостный.
В конце концов он изрек:
– Паршивых девятнадцать тонн!
– Девятнадцать диких взбесившихся кошек! – возразил я.
Босс уселся на свое место, взглянул на лепешки в тарелке, после чего повернул голову и даже открыл рот, собираясь устроить нагоняй этому огородному пугалу, возомнившему себя поваром. Но потом, похоже, вовремя вспомнил, что это он сам закупал продукты, которыми теперь были вынуждены питаться все, включая бедолагу-повара, и это несколько умерило его пыл.
Девятнадцать тонн!
Так оно и было. Он показал нам записи, и все мы по очереди заглядывали в них, отказываясь верить собственным глазам. Готовый тюк сена тянул в среднем примерно на сто восемьдесят фунтов, а мы выдали немногим больше двух сотен таких тюков. Работники, подававшие сено в пресс, клялись и божились, что они затолкали в жерло адской машины по крайней мере полновесную тысячу тонн сена; на что обвязчик тюков заявил, что они врут и не краснеют, ибо он самолично извлек из-под пресса по крайней мере две тысячи тонн и все их перевязал, пронумеровал, откатил в сторону и сложил в штабеля.
И тут подал голос мальчишка.
Похоже, скользкие от жира лепешки не вызывали у него никаких особых эмоций. Он съел их с таким видом, будто это были бисквитные пирожные, а солонина – медом. Все это он запил солоноватой бурдой, которую наш повар упорно называл кофе.
Так вот, и теперь этот пацан заявил во всеуслышание:
– Не огорчайтесь, парни. Учиться никогда не поздно. Вот если бы мне дали поработать на подаче сена, то уж я бы вам показал, как нужно это делать: сперва заложить охапку побольше, а потом постепенно уменьшать порции, сводя их мало-помалу просто до вороха трухи на последней закладке.
Все мы уставились на него. Что же до меня, то я и вовсе был готов удавить его. Но тут в разговор снова вступил хозяин:
– Так ты, выходит, знаешь, как это делается, не так ли?
– Разумеется, знаю! – ответил мальчишка. – Я в свое время собственноручно строил такие машинки. Можно сказать, я же их и изобрел.
– Ну что ж, – проговорил босс, – вот завтра утром заберешься на платформу и покажешь пример, как нужно работать. Но учти, что до обеда ты оттуда не слезешь.
– Да запросто, раз плюнуть, – отмахнулся пацан.
Но на этот раз вид у него был довольно встревоженный.
Ровно в четыре утра трамбующая чушка пресса совершила свой первый удар, а мальчишка к тому времени уже стоял на платформе, и в руках у него были вилы, оказавшиеся выше его самого.
Но самое удивительное было то, что он говорил чистейшую правду, утверждая накануне, будто бы знает, как надо работать! На него можно было обрушить самую большую копну, загромождавшую целиком всю платформу, но только так или иначе ему неизменно удавалось разгрести площадку для подачи, и когда громоздкая нижняя челюсть механизма поднималась, то для неё уже была готова очередная порция сена, которая незамедлительно отправлялась в прямоугольное отверстие длинной железной глотки.
Для первой подачи он сложил большую копну, старательно выровнял её бока и пришлепнул вилами сверху; когда же трамбовка оказалась в верхнем положении, то начал сбрасывать вилами в жерло пресса верхушку копны, даже не дожидаясь подъема площадки. Таким образом, сена в камере приемника оказалось столько, что пресс им едва не подавился, принимаясь за трамбовку тюка.
Мальчишке же удавалось в два счета разделить на аккуратные кучки беспорядочно сваленный ворох сена, с виду больше напоминающий спутанный клубок колючей проволоки. И даже когда площадка камеры оказывалась совершенно пустой, он каким-то образом ухитрялся наскрести по углам достаточно сена для закладки новой порции. Но помимо всего прочего он ещё успевал изводить меня своими дурацкими подковырками, то и дело окликая сверху и издевательски интересуясь, не заснул ли я, достаточно ли ел каши, и как долго ещё я там ещё собираюсь копошиться?
Однако я не был единственной жертвой его остроумия, погонщику тоже досталось сполна. Подъемником заправлял ирландец по имени Клив Руни, и настал такой момент, когда Руни бросил свою лошадь и начал карабкаться на платформу, надо думать для того, чтобы разорвать нахального малолетку в клочья; тот же как ни в чем не бывало стоял наверху и ещё подначивал, обещая пересчитать ему зубы и заткнуть его раз и навсегда.
Похоже, данная тональность беседы несколько отрезвила Руни, и он вспомнил, что перед ним всего лишь пацан. И тогда он вернулся обратно к своему подъемнику; но каждый раз проводя лошадь мимо платформы, ирландец то и дело бросал злобный взгляд на работавшего там мальчишку.
Справедливости ради должен сказать, что красноречие пацана распространялось не только на нас с Руни. Иногда он выглядывал из-за угла пресса и интересовался у другого погонщика, кого он поставил себе в упряжку: отловленных в прерии зайцев или просто слабосильных осликов, доводя бедолагу до белого каления, отчего тот все чаще принимался щелкать на лошадей кнутом.
И при всем при том этот сопляк ещё умудрялся перегибаться через край своей платформы и отпустить пару-тройку любезностей в адрес обвязчика тюков, издевательски интересуясь, уж часом не заигрался ли он там в кости, и не надорвется ли он от такого усердия, и вообще, не рановато ли он отцепился от маменькиной юбки.
Незамеченными им не остались даже возницы, правившие громоздкими конными граблями, и его пронзительный голосок разносился далеко, прорываясь сквозь лязг пресса и перекрывая крики и брань других работников.
Немного погодя он перестал донимать меня. Наверное, просто понял, что вывести меня из себя не так уж просто. Мне же было просто интересно наблюдать за его тактикой, и поэтому я и не думал злиться. Было совершенно очевидно, что он нарочно доводил и подначивал нас, взрослых мужиков. Он хотел таким образом подогнать нас, заставив работать поживей, и в какой-то мере ему это удавалось.
Также мне было до ужаса интересно поглядеть, как долго он протянет. Сохранить столь бешенный темп до полудня ему не удастся, в этом я был абсолютно уверен. Бесспорно, Чип знал все о технологии загрузки пресса и умел виртуозно орудовать вилами – а это целое искусство – однако несмотря на то, что мальчишка был так ловок, самоуверен и силен не по годам, он попросту физически не сможет продержаться так долго, стоя на жаре в густом облаке летящей пыли – сорок градусов в тени, и одному Богу известно, до какой отметки мог бы доползти столбик термометра на солнцепеке, где ему приходилось работать – и запихивая в камеру приемника бесконечные тонны сена.
Мы отработали с четырех до шести. Затем был сделан перерыв на завтрак. За завтраком мальчишка был очень весел, он радостно щебетал, подобно раннему жаворонку, и ещё успевал отпускать шуточки в наш адрес; в десять часов наступило время второго завтрака, состоявшего из вареного чернослива, хлеба и кофе. Пацан был по-прежнему довольно бодр, но, похоже, его веселость пошла на убыль. Он не стал спускаться со своей платформы, а просто насмешливо проговорил оттуда:
– В чем дело? Вы что, парни, вообразили себя школьниками и решили, что вам будут платить за безделье?
Но вниз так и не сошел. Он просто исчез из виду, и я понял, что он растянулся на полу под палящими лучами солнца, чтобы хоть немного отдохнуть.
Расправившись со своей порцией еды раньше остальных, я вышел из-за стола и тайком отнес к прессу кружку кофе. Чип неподвижно лежал на платформе, глаза его были закрыты, а рот слегка приоткрыт. Я осторожно тронул его за плечо, и он вздрогнул, поспешно принимая сидячее положение.
Он угрюмо взглянул на меня, выпил залпом кофе и молча протянул мне пустую кружку. После этого поднялся на ноги и снова взялся за вилы.
Я отнес кружку обратно.
– Послушайте, босс, – сказал я, – может быть все-таки велите мальчишке уйти с пресса. Он же там сдохнет.
– Ну и пусть подыхает! – отозвался босс, а Руни и ещё двое парней с готовностью поддержали это мнение.
Так что мне ничего не оставалось, как просто вернуться обратно, наблюдать за происходящим и волноваться. Ибо у меня появилось такое ощущение, что я сказал больше, чем знал, и это лишь приблизило меня к истине.
Глава 5
Хотите верьте, хотите нет, но только за время, прошедшее с четырех до одиннадцати утра, пацан загрузил в пресс четырнадцать тонн сена.
Весь об этом немедленно облетела всю делянку, и уже даже самым прилежным работникам не терпелось увидеть своими глазами, чем же кончится дело. Как бы там ни было, а только долго держать столь высокий темп было невозможно. А уж тем более, когда речь идет о пятнадцатилетнем мальчишке. Но только я хочу повториться и высказать наше общее мнение, что выглядел он гораздо старше своих лет. Где-то в глубине души мы понимали, что поступаем очень плохо, но только признаться себе в этом никто не спешил.
Однако когда пробило одиннадцать, а мальчишка все ещё продолжал орудовать вилами на верхней площадке пресса, вот тут уж я не на шутку забеспокоился.
К тому времени он уже не донимал никого своими насмешками и колкостями. Сквозь висящую в воздухе завесу пыли я видел его лицо – оно выражало высшую степень сосредоточенности, а наморщенный лоб придавал ему старческое выражение. Он безропотно, без жалоб и нытья, отбывал свою повинность. Полагаю, никогда прежде он даже не догадывался о том, что на белом свете ещё встречаются первобытные люди типа нашего шефа – столь же ограниченные и жесткосердые!
Солнце же продолжало свой путь к зениту, щедро обрушивая на землю миллионы тонн раскаленных добела лучей. Каждый час мы меняли лошадей в упряжке. Каждые два часа сменялись обвязчики тюков. И только мальчишка наперекор зною и духоте оставался на своем посту и, похоже, даже не собирался молить о пощаде!
Бедный Чип!
Но затем судьба все-таки сжалилась над ним, подкинув козырного туза с самого дна колоды.
Я имею в виду мисс Мэриан Рэй. Она подъехала к нашей компании легким галопом, восседая верхом на самой лучшей из своих лошадей. Ее визит был для нас полнейшей неожиданностью. Вообще-то дом семейства Рэй находился всего в каких-нибудь десяти милях, то есть почти совсем рядом, но невозможно было себе представить, чтобы такая барышня, как Мэриан Рэй, вдруг оказалась так далеко от дома – даже в сопровождении вооруженного эскорта, не говоря уж о том, чтобы отправиться в подобную поездку в полном одиночестве.
Ведь она была девицей благовоспитанной, аристократкой до мозга и костей. Меня же откровенно бесила её самоуверенность, с которой она разгуливала по округе и совала свой нос во все дела.
Не то чтобы она пренебрежительно относилась к окружающим, вовсе нет. Даже наоборот, она была всегда мила и обходительна, для каждого у неё находилась минутка внимания и доброе слово, и все парни в округе были от неё без ума. Что же до меня, то я всегда был равнодушен к белокурым красоткам с нежной кожей и румяными щечками, какими их обычно рисуют в книжках. Они никогда не производили на меня особого впечатления, а мисс Мэриан Рэй с её демократичными манерами нравилась мне и того меньше.
Она даже время от времени появлялась на танцах, где, впрочем, никогда не задерживалась дольше получаса и одной минуты. Первые полчаса она просто стояла в сторонке, вслух восхищаясь развешанными повсюду гирляндами, бесконечно повторяя, что «это очень мило», что организационный комитет буквально превзошел сам себя и так далее в том же духе. А затем всего на одну минуту входила в круг танцующих в паре с Тексом Бреннаном или с другим красавчиком типа него, умеющим ловко выделывать ногами разные фигуры, после чего все остальные девушки на её фоне начинали казаться невзрачными дурнушками.
Но самое удивительное, что других девиц это, похоже, нисколько не задевало. Вся округа как будто сошла с ума, и одно лишь упоминание имени Мэриан Рэй вызывало у обывателей благоговейный трепет, причем женщины в этом смысле ничуть не отставали от мужчин. Наверное, в их глазах она была настолько богата, красива, обаятельна и все такое прочее, что даже завидовать ей было бесполезно.
Она была одета, как обычная девушка с ранчо, и наряд её и состоял из широкополой шляпы, свободной блузы и юбки-брюк, и должен признаться, что вид такой красотки, восседающей верхом на несущейся галопом лошади, заставляет трепетать сердце любого мужчины.
Но когда она подъехала поближе, то стало ясно, что в её облике куда больше городского шика, нежели обыкновенной сельской простоты. Выглядела она так безупречно и изысканно, словно три горничные трудились целое утро не покладая рук, и все ради того, чтобы сделать её ещё более неотразимой, чем она есть на самом деле.
Даже босс был как будто несколько удивлен приездом девушки. Остальные же парни попросту разинули рты, так им не терпелось услышать хотя бы слово от этой финтифлюшки. А шеф даже бросил работу на несколько минут.
Я сказал «бросил», но это не совсем так. Он просто воспользовался вынужденным простоем, во время которого меняли лошадей, чтобы поболтать со столь неожиданной гостьей. Прочие же великовозрастные идиоты отчаянно вытягивали шеи, глазели на девицу, восхищались ею, готовые пасть к её ногам и умереть, мило ей улыбались, смущенно краснели и при этом вид у них был откровенно дурацкий.
– А вы, мистер Ньюболд, как я погляжу, просто-таки настоящий рационализатор, – проговорила она.
– Как-то само собой получилось. Вот и все, – ответил Ньюболд.
И подобно остальным тоже расплылся в широкой и глуповатой улыбке.
Я вынул из кармана плитку табака, откусил кусочек и, задвигая его языком за щеку, почувствовал, как расслабляются мышцы на лице. Я разглядывал девушку и раздумывал над тем, отчего же мы, мужики, такие слабаки. Ибо, возможно, в любой другой день она бы и произвела на меня столь же сильное впечатление, какое обычно производила на всех остальных, но тогда я слишком переживал из-за парня, к тому же пот ручьями струился у меня по лбу и попадал в глаза, а за шиворот постоянно набивалась колючая труха, что тоже не настраивало на романтический лад.
Поэтому я оценивающе взглянул на девушку и сказал сам себе: «Не дури! Тебе бы что-нибудь попроще, а то и оглянуться не успеешь, как выйдешь в тираж.»
Девушка же расхаживала вокруг и всем восхищалась. Она первый раз в жизни увидела пресс для сена в действии. Я слышал, как она восторгалась бесстрашием погонщика, уверяя его, что лишь настоящий смельчак способен вот так, как он, ходить за этими неистовыми, норовистыми конями. А что если поперечина ворота сломается? Подумать только, что тогда произойдет с ним!
Затем она восхитилась обвязчиком тюков, выразив восторг по поводу того, как это один человек может выполнять столько операций одновременно, и разве это не замечательно, что человеческие руки могут работать как будто сами по себе, словно каждой из них управляет свой собственный мозг. Затем она вернулась обратно, взглянула на меня и ужаснулась тому, какому огромному риску подвергаю я себя, орудуя этой громоздкой штуковиной с четырьмя изогнутыми и острыми, как копья, зубьями. По своему обыкновению она называла меня по имени – Джо. А вы вспомните Наполеона. Ведь он знал поименно всех солдат своей армии, разве нет?
Так вот, в этом и заключался весь фокус. Кстати, получалось это у неё чертовски величественно, и даже недостойнейший из подданных мог рассчитывать на благосклонный взгляд царственных очей.
– Уж можете не сомневаться, – ответил я, – риск такой огромный…
И я хотел добавить ещё что-то, когда облако пыли над платформой немного рассеялось, и она увидела бледное лицо мальчишки как раз в тот момент, когда тот вонзал вилы в огромную копну сена.
– Боже мой, мистер Ньюболд, – воскликнула она с таким неподдельным ужасом в голосе, что даже у меня по спине побежали мурашки, – неужели вы нанимаете детей… с оплатой по заниженным расценкам?
Нанимает ли он детей на работу!
Мне показалось, что Ньюболд был готов сквозь землю провалиться, и тогда я мысленно пожелал, чтобы так оно и случилось, чтобы земля сомкнулась у него над головой, и чтобы он уже никогда не выбрался обратно.
Глава 6
Все-таки не часто выпадает счастье поглядеть на Ньюболда, оказавшегося в дурацкой ситуации. Но именно в ней от теперь и оказался. А тут ещё этот негодный сопляк, этот Чип, загрузив в пресс последнюю охапку сена, остановился у самого края своей площадки и в то время, как погонщик прокричал: «Вынимай!», заявил:
– Эй, Ньюболд! Мы что тут, для танцев собрались, что ли? А баба-то здесь что делает?
Я подумал, что после этих слов Руни уж теперь точно заберется наверх и оторвет мальчишке голову; а обвязчик тюков, вытащил из пресса готовый тюк, закрыл дверцу, после чего высунулся из-за угла и одарил пацана свирепым взглядом.
Но я понял, в чем дело.
Просто Чипу не было никакого дела до женского сострадания. У меня сжалось сердце. Подумать только, какая железная выдержка была у этого мальчика! Я знал, что ему было очень плохо, что он с ног валился от усталости, но при этом не жаловался и не требовал сострадания к себе! И, если уж на то пошло, не хотел, чтобы его жалела женщина!
Уж можете не сомневаться, что босс не полез за словом в карман, и объяснил присутствие мальчишки по-своему.
– Видите ли… это новичок. Вызвался показать нам, как обращаться с прессом. Вот теперь и петушится от осознания собственной значимости!
– Да уж, – вздохнула Мэриан Рэй. – Иногда ещё встречаются вот такие грубияны от рождения. И их можно только пожалеть!
Но в голосе её больше не слышалось сострадания. Она смерила мальчишку таким взглядом, от которого, пожалуй, расплавилась бы и оцинкованная крыша; но только Чип к тому времени уже отвернулся от нее, заталкивая в глотку старенького пресса новую порцию сена. И не обращал на происходящее у него за спиной ни малейшего внимания!
По-видимому, он дал Мэриан Рэй пищу для размышлений. И все-таки она нашла в себе силы привычно одарить нас своей лучезарной улыбкой – странно, но только у симпатичных девиц это получается ничуть не хуже, чем у самых настоящих артисток! – и очень скоро уехала.
Я-то думал, что как только она скроется из виду, то босс все-таки разрешит бедняге Чипу спуститься вниз, и даже заметил, как и сам мальчишка исподволь поглядывал в сторону босса, но Ньюболд сделал вид, будто совершенно забыл о его существовании. Его сердцу было неведомо чувство жалости. Вот и теперь обратив в свою пользу мальчишеское честолюбие и максимализм, Ньюболд оставил его на верхней площадке пресса, заставляя работать на износ.
У меня уже возникло такое ощущение, что пацан может в любой момент упасть замертво. Я видел, как у него дрожали коленки, и как он ходил, еле передвигая ноги и то и дело спотыкаясь. И тем не менее, он не выпускал вилы из рук, продолжая упорно запихивать сено в чрево пресса, так что все его последующие тюки были такими же плотными и увесистыми, как и самый первый.
Но вот последний час, тянувшийся, наверное, целую вечность, подошел к концу, и к тому времени все мы только и делали, что, затаив дыхание, следили за настырным мальчишкой, который, похоже, не собирался сдаваться без боя.
Результатом этого его поединка с самим собой было то, что ему удалось выстоять до полудня, и к двенадцати часам дня он в одиночку перелопатил, не сходя с платформы, шестнадцать тонн сена. Знаю, что в это трудно поверить, и впоследствии многие знающие люди, разбирающиеся в подобных вещах, выражали большие сомнения на сей счет, но я был там и видел все собственными глазами, а потом ещё собственноручно подводил итог по записям, сделанным в книге учета обвязчиком тюков.
Шестнадцать тонн и восемнадцать фунтов, если уж быть до конца точным. А мальчишке было всего пятнадцать лет!
Как я уже сказал, он продолжал работать до того самого момента, пока повар не начал призывно стучать половником по сковородке, всем своим видом давая понять, что сколько бы времени ни показывали обычные часы, а только у него на кухне уже наступил полдень.
Работа была тут же прекращена, лошади распряжены, и все начали дружно вытряхивать из-за пазухи колкую труху и протирать глаза от пыли. Я же продолжал наблюдать за мальчишкой и видел, как он начал было спускаться вниз, придерживаясь за стенку пресса, но затем передумал и медленно направился туда, где на земле высился ворох оставшегося после прессования мусора, состоявший наполовину из пыли и сенной трухи и доходивший почти что до самой площадки. Там он опустился на край платформы и соскользнул вниз.
Но потом его тело развернулось, подобно неуправляемой лодке, подхваченной быстрым течением, и он безвольно скатился вниз.
Человек несведущий мог бы, пожалуй, решить, что мальчишка просто сильно ударился головой о твердый ком выжженной солнцем земли, но уж я-то знал, в чем дело.
Подбежав к нему, я приподнял ему голову и взглянул в лицо. У него посинели губы, а вокруг глаз залегли белые пятна. Он безжизненно лежал на земле и был похож на размалеванную обезьянку с картинки.
Не теряя времени, я дотащил мальчишку до бака с водой, и окунул его туда несколько раз, после чего перетащил его под кухонный навес, уложил так, чтобы ноги были выше головы, и принялся обмахивать.
Ребята столпились вокруг нас и тоже помогали, кто чем мог. Никто из них не проронил ни слова. Да и особой помощи от них ждать тоже не приходилось. Но один из них взял у меня из рук сложенную газету и продолжал обмахивать ею мальчишку, и я помню, как Пит держал над горлом у Чипа мокрую тряпку, выжимая из неё непрерывную струйку капель. Это была не самая приятная компания. Им стало стыдно, но только нет ничего опаснее совестливого мужика. Он стремится поскорее вновь обрести душевный покой и ради этого готов на все.
Подошел к нам и Ньюболд.
– Ну что ж, – сказал он, – думаю, здорово мы проучили этого щенка. Никто ему не ответил, но все разом обернулись и красноречиво поглядели на босса. Больше он ничего не говорил, а лишь смущенно кашлянул и, напустив на себя подчеркнуто сосредоточенный вид, начал сворачивать сигарету. Но я видел, как на лице у него заходили желваки, и мне стало ясно, что даже если Ньюболду неведомо чувство стыда, то по крайней мере иногда ему все-таки бывает страшно.
На протяжении последующего получаса мы хлопотали вокруг Чипа, и за все это время никто не проронил ни слова, если, конечно, не считать того, что изредка кто-нибудь из нас в сердцах обзывал другого болваном, после чего плечом оттеснял ближнего своего в сторону и самолично брался выполнять его часть работы. Я же уже не сомневался в том, что Чип умирает, и что Ньюболду после этого тоже не жить, когда веки мальчишки дрогнули, он недоуменно посмотрел на нас, а затем вздохнул и снова закрыл глаза.
– Мамочка! – всхлипнул он, повернулся на бок и снова вздохнул.
Это зрелище потрясло меня до глубины души. Я имею в виду то, что было даже необязательно заглядывать в его свидетельство о рождении, чтобы догадаться, что ему было на два-три года меньше лет, чем мы думали сперва. У каждого из нас и без того было муторно на душе, так что можете себе представить, что мы почувствовали, когда услышали этот жалобный всхлип и увидели, как он повернулся и вздохнул – совсем как ребенок в кроватке, когда над ним склоняется мать, чтобы поцеловать свое дитя и пожелать ему спокойной ночи.
Ньюболд решительно отодвинул меня в сторону и наклонился, чтобы получше разглядеть мальчишку. Он не сказал ничего, однако взгляд его был красноречивей всяких слов.
И тут затянувшееся молчание нарушил тихий мелодичный голосок, холодно заметивший:
– Теперь я вижу, мистер Ньюболд, что все это время он показывал вам, как работает пресс!
Опять эта девица.
Оказывается, её лошадь потеряла подкову, и она повернула обратно, чтобы шагом доехать до нашего лагеря в надежде, что здесь смогут для неё что-либо сделать, тем более, что у нас и кузница собственная имелась.
Это было самое худшее из того, что могло с нами случиться. В такие дела посторонних вообще стараются не посвящать, даже мужчин. А уж про женщин и говорить нечего – любая из них, услышав подобную историю, для начала «переварит» полученную информацию, а потом выдаст собственную версию случившегося, дополняя её новыми красочными подробностями. И с каждым новым пересказом наша компания будет все больше и больше походить на шайку людоедов-пожирателей детей!
Но хуже всего, если душераздирающие истории о нашей жестокости будут исходить от самой Мэриан Рэй, ибо ничего из сказанного ею не будет подвергнуто сомнению! У меня в голове промелькнула мысль о том, чтобы вскочить и убежать, любой ценой добраться до станции – хоть бы даже и пешком – и уехать подальше от этих мест.
По лицам остальных было видно, что они подумывают о том же.
Но не успели мы опомниться, как она уже сидела на земле, положив голову мальчишки к себе на колени, не обращая внимания ни на кого из нас и тихо приговаривая:
– Бедняжка! Бедный мальчик!
И она провела своими тонкими пальчиками по его пыльным волосам, убирая их со лба.
Но это было лишь начало. Всем своим видом она давала нам понять, какая огромная пропасть пролегает между этим «бедным мальчиком» и звероподобными мужланами типа нас.
Возможно, она была права.
Затем, вдоволь насладившись произведенным впечатлением, она распорядилась:
– Хватит поливать его водой. Температура и так уже ниже нормальной. Мы могли бы попытаться вернуть его к жизни. – Но тут же добавила: – Хотя, конечно, до конца оправиться от такого шока он уже не сможет никогда!
Мы не стали ставить под сомнение её медицинские познания. Так или иначе, а только наша дальнейшая судьба зависела от этой девчонки, и чем меньше мы говорили, тем было лучше для нас же самих.
Я уже не помню, что она делала. Но, кажется, в какой-то момент она спросила не найдется ли у нас немного виски, и тут же извинилась за свое предположение, будто бы мы можем держать при себе такую отраву. Отраву? Да она сама была похлеще всякого яда и могла отравить жизнь кому угодно. Она действовала нам на нервы. Готов поклясться, что все это время она продолжала улыбаться уголками губ. А ещё она то и дело поднимала глаза, останавливая пристальный взгляд на ком-нибудь из нас, словно желая запомнить наши лица и имена для дальнейшего упоминания.
Короче, положение было совершенно дурацкое. Я даже забыл о своей жалости к мальчишке. По мне уж лучше бы он сгинул и был затоптан насмерть обезумевшими от жажды коровами, избавляя нас тем самым от дальнейших мук совести.
Время от времени я посматривал на Ньюболда и был несказанно удивлен, заметив со второго или третьего раза, что при всей своей бесчувственности и носорожьей толстокожести, он тоже, оказывается, умеет переживать. И это ещё мягко сказано!
В конце концов, он собрался с духом и проговорил:
– Мисс Рэй, я не знал…
Девушка подняла голову и холодно посмотрела на него.
– Чего вы не знали, мистер Ньюболд? – спросила она.
Он же глядел на неё в упор. Это был отважный поступок с его стороны.
– Я не знал, что могу быть такой скотиной!
О том, что произошло в следующий момент, даже вспоминать не хочется. Она пристально взглянула на него и ответила:
– Неужели?
Это было самое язвительное замечание изо всех, когда-либо мною слышанных. А я, признаться, в своей жизни слышал немало гневных тирад, да и чего не наговоришь по пьяному делу.
Мальчишка пошевелился и застонал.
– Не волнуйся, все хорошо, – сказала она. – Бедный мальчик!
И тут он вздрогнул и порывисто сел. Огляделся по сторонам и недоумевающе уставился на девушку.
– А это что ещё за детский сад? – спросил он. – Хватит нюни распускать!
И поднялся с земли!
Глава 7
Что ж, должен признаться, что мне стало намного легче, когда я увидел, что парень снова встал на ноги. Затем он неуверенно шагнул вперед, покачнулся, но сумел удержать равновесие, схватившись рукой за край колеса полевой кухни.
– Слушай, Джо, дай закурить, – попросил он.
Вид у него был совсем больной, и я прекрасно знал, что меньше всего на свете ему сейчас хочется курить. Однако я все же достал кисет и начал сворачивать для него сигарету. Было ясно, что он специально затеял этот разговор, чтобы потянуть время. И все наши это тоже понимали.
Девушка же все приняла за чистую монету. Она подошла к мальчишке и встревожено сказала:
– А может, тебе все-таки лучше лечь? Ты очень плохо выглядишь. Это же надо, пережить такое, мой бедный мальчик…
Он презрительно взглянул на нее, а затем обернулся к нам.
– Чего это она, ненормальная, что ли? – бросил он. – Слушай, Джо, уведи меня отсюда, а то вдруг это заразно.
Это замечание вынудило мисс Рэй отступить на несколько шагов назад.
Но она не унималась. Если уж уверенная в собственной правоте женщина задумала вершить добро, то уже никакая сила её не остановит.
– Послушай, – сказала она, – а разве тебе не хочется поехать со мной? Мой отец с радостью взял бы на работу такого… мужчину, как ты.
Она сделала ударение на слове «мужчина», сопроводив его парой своих самых очаровательных улыбок.
– А позвольте узнать, мэм, кто ваш папаша?
– Судья Артур Рэй, – мягко проговорила девушка, видимо, не желая окончательно смутить бедного пацана упоминанием столь славного имени.
– Судья Артур Рэй… судья Артур Рэй…, – задумчиво повторил мальчишка, с таким видом, словно ему необходимо время, чтобы вспомнить имя человека, о котором был наслышан всякий живущий на Западе, точно также, как все знали, кто такие тетоны. – Ах да, теперь припоминаю. Это тот мужик, что ловко облапошил индейцев на сделке с землей, да?
Злые языки действительно поговаривали, что старый судья Рэй вытороговал у индейцев лучшие пастбищные земли, расплачиваясь с ними по большей части кукурузным самогоном.
И даже если семейство Рэй не имело обыкновения обращать внимания на досужие пересуды, то до девушки наверняка доходили подобные слухи. Она густо покраснела и, наверное, собиралась что-то возразить, но только этот несносный мальчишка не дал ей такой возможности.
Он продолжал развивать свою мысль:
– Возможно, вашему папаше и в самом деле нужен хороший работник. Можете ему передать, что я очень польщен получить такое приглашение, но вынужден отказаться, потому что по-индейски говорить не умею и не смогу быть ему полезен. Пресс для сена – вот моя стихия.
– Но ведь…, – начала было девушка.
Но тут же осеклась. Должно быть, вовремя поняла, что собирается сказать очередную банальность. А может быть просто решила, что незачем повторять прописные истины.
Она лишь вздохнула и продолжила уговоры. Как я уже сказал, никакая сила не сможет остановить женщину, если та решила высоко поднять знамя добродетели. Она все равно не отступится и будет идти вперед, звонко цокая высокими каблучками и уверенно шагая по головам, а если понадобится, то и по трупам.
– И все-таки подумай. Мы с отцом расстались всего в нескольких милях отсюда, но мы с тобой могли бы запросто встретиться с ним на обратном пути. И когда я расскажу ему… ну, в общем, уверена, он захочет взять тебя на работу. К тому же у нас там есть все условия для юных… работников. Сегодня утром ему пришлось отправиться на охоту, но думаю, мы встретим его по дороге домой.
– Он что, на индейцев охотится? – уточнил мальчишка, который, похоже, был вытесан из цельного бревна и не имел никакого представления о тактичности.
Девушка же была терпелива и слащаво-любезна.
– Тот, за кем охотится мой отец, будет похуже любого индейца, – сказала она. – Это настоящий преступник, вор и убийца. Головорез, одним словом, – подытожила она, покачав при этом головой и снова улыбнувшись, всем своим видом давая понять, что она и сама поражена подобным проявлением доблести и отваги со стороны старого судьи Рэя.
– И что же это за чудо-юдо такое? – заинтересовался крутой пацан Чип.
– Как его зовут?
– Кого? Моего отца? – уточнила девушка, проявляя чудеса выдержки и обладая поистине ангельским терпением.
– Нет. Того головореза, – ответил мальчишка.
– Его имя Дуглас Уотерс.
– Вот это да! – воскликнул мальчишка. – Час от часу не легче!
– А что такое? – смущенно спросила девушка.
– Вы хотите сказать, – уточнил Чип, – что ваш папаша задумал изловить самого крутого из ганфайтеров, изворотливейшего из ловкачей и опытнейшего из погонщиков, когда-либо объявлявшихся в этих краях? Вы это хотите сказать? Думаю, в таком случае мне не стоит заводить с вашим папашей разговор о работе. Лично я предпочел бы тему поинтереснее.
Он обернулся ко мне:
– Пойдем отсюда, Джо, и я покажу тебе, как обращаться с джексоновскими вилами. Хочешь?
– Конечно, – с готовностью согласился я.
Я взял его под локоть, давая ему возможность опереться на мою руку. И вот таким образом мы удалились, оставляя в одиночестве мисс Рэй со всеми её благими намерениями!
Она же, можно сказать, осталась тихо дрейфовать под поникшими парусами, и я заметил, что наш босс изо всех сил старается удержаться от душившего его смеха.
Разумеется, я не стал терять время на рассуждения о вилах и граблях, а просто отвел мальчишку в тень, за груду сложенных тюков, усадил его на землю и начал обмахивать собственной шляпой.
Он обессилено откинулся на сено и остался неподвижно сидеть, беспомощно уронив руки и широко раскинув ноги, словно безнадежный пьяница. Его губы подрагивали, и он как будто и сам сильно сомневался в том, что сможет протянуть ещё какое-то время в подобном положении.
Первое, что он сказал, было:
– Гляди в оба. Не дай им увидеть меня… вот в таком виде!
– Ты выглядишь как нельзя лучше, – заверил я его. Уж не знаю, почему «лучше нельзя», но так принято говорить. – Так что не волнуйся. Я покараулю. А если кто-нибудь здесь появится, то ты просто будешь чертить на земле схему и объяснять мне что-нибудь по ней.
Его губы дрогнули ещё пару раз, прежде, чем он сумел улыбнуться. А затем последовал моему совету и принялся чертить линии в пыли. И все же в какой-то момент он поднял глаза, и наши взгляды встретились.
– Спасибо, Джо, – выдохнул он. – Ты настоящий друг!
Мне хотелось, чтобы он лег и переждал приступ тошноты. Но выразить свое пожелание вслух я не посмел, зная наперед, что оно все равно будет с негодованием отвергнуто. Среди мужчин подобные упрямцы хоть и редко, но все-таки встречаются – по одному на миллион человек; пацан же с подобными замашками – явление и вовсе уникальное.
Так что он остался сидеть, предпочитая приходить в себя именно в таком положении. Однако я ни минуты не сомневался, что, будь у него чуть больше сил, он и вовсе вскочил бы на ноги.
Я разглядывал мальчишку, наблюдая за этой внутренней борьбой, которую он вел сам с собой, и просто не находил слов, чтобы выразить свое восхищение.
Глядя на него, я подумал и о том, что, наверное, все мальчишки, вступая в пору взросления, способны на любое безрассудство. Если у них хватает сил на то, чтобы взять в руки винтовку и держаться в седле, то, стало быть, и работать они могут практически наравне со взрослыми мужиками. А если так, то, значит, в сущности они почти ни в чем не уступают взрослым.
Кроме того, у мальчишек есть собственные преимущества. Они независимы. Женщина становится истинной женщиной в том нежном возрасте, когда берет за шиворот любимую куклу и начинает верещать: «Это мое!». Мужчина же не представляет из себя ничего особенного, оставаясь на протяжении всей жизни бедным, безвольным и сентиментальным слугой взрослой женщины, добровольно возлагая на себя обязанности строителя домашнего очага, мастера на все руки, добытчика и королевского шута. В благодарность за это его коронуют колпаком с бубенцами и вместо скипетра дают в руки шутовской жезл с ослиными ушами, после чего делают видимость, что восторгаются его недюжинной силой и умственными способностями, без остатка уходящими лашь на то, чтобы содержать жену и потомство.
Взрослый мужчина – это вполне сформировавшийся идиот. И все дела. Мальчишка же – совсем другое дело. Он независим и свободен, как птица. У него свой собственный путь, который он прокладывает с таким старанием и упорством, что только пыль и щепки летят – и при этом обычно надеется, что они запорошат глаза ближнему.
Вот и теперь, сидя рядом с Чипом, обмахивая его своей шляпой и восхищаясь им, я не мог не поразиться тому, с какой легкостью он поставил на место красавицу Мэриан Рэй.
Она и в самом деле была красива. Вполне мила, чтобы свести с ума любого мужчину. Одной её улыбки было достаточно, чтобы на целый месяц лишить бедного погонщика сна и покоя, после чего ему не оставалось ничего другого, как ворочаться с боку на бок ночи напролет. Она была так очаровательна, что в мгновение ока покорила сердца целой бригады, занятой на обслуживании пресса для сена. Для этого вполне хватило одного её взгляда.
Но только проделать тот же самый трюк с Чипом он все-таки не смогла, как ни старалась. Тут уж все её чары оказались бессильны.
Да и какое дело было ему до всех её прелестей? Не раздумывая ни минуты он отдал бы всех красавиц на свете за одну лишь новенькую винтовку и резвого мустанга-трехлетку с пышным, развевающимся на ветру хвостом и огненным взглядом.
И вот, когда все остальные мужики по своему обыкновению впали в благоговейное оцепенение, мальчишка невозмутимо вылез вперед и, образно говоря, уподобившись слону в посудной лавке, протопал по тому тончайшему фарфору, из которого была сделана её душа, в которую он по ходу дела беззастенчиво наплевал, а потом ещё не преминул осудить её отца, и вообще дал красавице достаточно пищи для размышлений на несколько месяцев вперед, так что бессонные ночи ей теперь были обеспечены.
Скажу откровенно, к мальчишкам я чувствую особое расположение. Так было и так будет всегда. Я восхищаюсь ими. Но если уж быть до конца честным, то ещё больше я завидую им.
Тогда же, сидя рядом с Чипом и разглядывая его, я думал о его выносливости, о том, что он уже добился и что мог бы ещё совершить, и не смог удержаться от горестного вздоха, вспомнив о том, что пройдет всего каких-нибудь два года, и он неизбежно станет таким же, как и все мы. Стрела амура пронзит его в самое сердце, отравляя тело и душу сладким ядом, и он превратится в сентиментального увальня, феномен которого нам чрезвычайно близок и понятен, ибо и сами мы, раз и навсегда оказавшись в плену у женских чар, являем собой лишь жалкое подобие могучего Самсона.
Так что триумфу Чипа не суждено длиться вечно. Рано или поздно его тоже не минет чаша сия.
Но только в тот момент он был непоколебим и неприступен, подобно укрепленному английскому форту на Гибралтаре, что в просторечии именуется Скалой. И я смотрел на него с таким восхищением, словно передо мной сидел сверхчеловек.
А затем он как ни в чем не бывало заговорил об устройстве джексоновских вил.
Глава 8
О последующих трех неделях своей жизни мне не хочется ни вспоминать, ни рассказывать.
Во-первых, жара усиливалась день ото дня, и пресс для сена ломался каждый день.
Во-вторых, босс влюбился в Мэриан Рэй, но пресс для сена ломался каждый день.
В-третьих, всего за какие-нибудь сорок восемь часов все мы успели перессориться между собой и лютой ненавистью возненавидеть друг друга, а пресс для сена ломался каждый день.
В-четвертых, – и что важнее всего – пресс для сена ломался каждый день.
Но обо всем по порядку. Разумеется, ни для кого не новость, что летом в самом сердце невадской пустыни держится невыносимая жара; но только все эти превратности природы можно считать утренней прохладой и свежим ветерком по сравнению с тем пеклом, которое было уготованно нам на прессовочных работах. Из сена испарилась последняя влага. Травинки и стебельки можно было запросто ломать пополам, словно это была солома, оставшаяся в поле после уборки урожая. Палящее солнце вытянуло последние соки и из людей. Все мы были словно сухой порох, заронить искру в который запросто могло любое оброненное впопыхах слово. До стрельбы, слава Богу, не доходило; но лично мне пришлось подраться дважды. В первый раз все обошлось; но потом моим противником оказался Пит Брэмбл, и мы измолотили друг друга до полусмерти. В результате я остался с подбитым глазом, огромный синяк вокруг которого очень напоминал кожаную заплатку, а бедняга Пит в течение довольно долгого времени разговаривал сквозь зубы и мог жевать лишь на одной стороне своей свернутой набок челюсти.
Однако самой большой неприятностью – после пресса для сена, разумеется – было то, что босс влюбился без памяти.
А вернее, втюрился по самые уши, словно бросился головой в омут с большой высоты, причем удар о воду оказался таким сильным, что услышать этот всплеск мог любой желающий.
Видите ли, дело в том, что старый судья Рэй, оказывается, тоже подумывал о покупке собственного пресса для сена, но руководствуясь при этом совершенно иными соображениями. Принадлежавшие Рэю пастбища были так обильны, что коровы попросту не могли съесть всю траву, что там росла, поэтому он задумал огородить несколько участков и наладить на них заготовку сена. Рынок сбыта был огромный, затея сулила немалые барыши, поэтому сам судья несколько раз наведывался на делянку к Ньюболду, а Мэриан сопровождала отца в этих поездках.
Бедняга Ньюболд даже не осмелился взглянуть в её сторону, но догадаться о ходе его мыслей можно было без особого труда. Он словно витал в облаках.
Например, однажды я подслушал обрывок их разговора, когда судья сказал:
– Выкрасить машинку не мешало бы. Наложить толстый слой стойкой краски, и тогда деревянные опоры не стали бы так рассыхаться на солнце. Для такого случая у меня дома есть замечательная серая краска…
– Темно-серый цвет, – задумчиво сказал Ньюболд, – в сумерках кажется голубым…
– Какая, черт возьми, разница, как это будет смотреться в сумерках? – удивился Рэй. – Если каждый тюк тянет на… так сколько, вы говорите, это весит?
– На мой взгляд, сто тридцать пять, – мечтательно проговорил Ньюболд.
– Что? – удивился Рэй. – Кажется, до этого вы утверждали, что каждый из них тянет почти на две сотни?
– А-а, вы имеете в виду тюки, – разочаровано вздохнул Ньюболд.
– А вы о чем подумали? – переспросил судья.
Да уж, воспоминания о прекрасном девичьем личике окончательно выбивали Ньюболда из колеи. Возможно, его так влекло к ней от осознания невозможности происходящего, потому что, узнав о его жестоком обращении с юным Чипом, девушка презрительно поджимала губки всякий раз, когда Ньюболд попадался ей на глаза.
Не сказать, чтобы Чип требовал жалости к себе, вовсе нет. Она была до смерти напугана его язвительным красноречием и после того самого первого дня, когда он так откровенно нахамил ей, их общение ограничивалось лишь вежливым обменом улыбками.
Но и погода, и потасовки работников между собой, и даже тоскливый взгляд влюбленного Ньюболда – все это казалось сущими пустяками по сравнению с дурацким прессом.
Ибо точно предугадать, как он поведет себя в следующий момент было невозможно.
Иногда это случалось в самый разгар жаркого дня, когда отогнать от себя мысли о самоубийстве можно было лишь единственным способом, а именно: продолжать усердно работать, обливаясь потом и задыхаясь от раскаленного зноя. Однако чаще всего простаивать приходилось по утрам, когда из лугов веяло росистой прохладой, или же вечером, когда солнце переставало палить – да, именно тогда, когда работа была почти в удовольствие, откуда-то из чрева пресса вдруг раздавался противный скрежет, скрип или треск, давая понять, что там что-то заело или оборвалось.
Дважды нам пришлось угробить по полдня, снимая целиком стенку с ящика и приводя в порядок внутренности агрегата. Но затем вышел из строя механизм ворота, на починку которого ушел ещё целый день.
Да, вместо запланированных сорока тонн, мы за день выдавали в среднем не более пятнадцати. Вспомнить стыдно!
Но только без мальчишки мы, пожалуй, и этого мизера не наработали бы. Он как будто мог читать мысли строптивого агрегата и с ходу безошибочно определял, что именно в нем вышло из строя, экономя нам тем самым уйму времени и попутно наглядно объясняя, как и что следует делать.
За все время работы я, как и все остальные, имел шанс попробовать себя на каждой из операций, начиная от управления механическими граблями и заканчивая обвязкой тюков и хождением по кругу за впряженными в ворот лошадьми. Изо всего обвязка тюков оказалась самой трудной, но и наиболее интересной операцией.
Все, что от вас требовалось, так это после того, как погонщик прокричит «Вынимай!», открыть дверцу посредством железного стержня, опустить решетку, поймать концы пяти жестких проволок, пропущенных резчиком через агрегат, и стянув их, закрепить концы «восьмеркой» – и если вы достаточно расторопны, то последняя проволока снимается вами непосредственно с острия пробойника – после чего вы орете, что есть мочи: «Готово!». И в то время, как погонщик снова приводит в движение лошадей, трамбовка снова ползет в вверх, и как только она поднимается над столом, в пресс начинает загружаться порция сена для нового тюка.
Ваша же задача состоят в том, чтобы вынуть тюк и захлопнуть дверцу прежде, чем это сено зашуршит вниз по желобу, для чего надлежит правой рукой схватить крюк, свисающий с поперечины у вас над головой, подцепить им тюк и быстро подтянуть к себе, в то время, как левой рукой вы хватаетесь за дверцу, захлопываете её, после чего высвобождаете крюк из тюка и с его же помощью задвигаете запор.
Затем вам остается лишь откатить тюк на весы, взвесить его, записать вес на деревянной бирке и в своей книге учета, после чего дотащить эту ношу до штабеля и, оторвав его от земли фута на три, уложить на место. Но как раз в тот самый момент, когда вы надрываетесь из последних сил, чтобы водрузить тюк на отведенное ему место, можете не сомневаться, что погонщик снова прокричит: «Вынимай!», и вы, не чуя под собою ног, броситесь к дверце конуры, чтобы повторить все с самого начала.
Короче, веселенькое занятие, но самое главное состояло в том, чтобы приноровиться к завязыванию бесконечных проволочных концов, а также откатке и перетаскиванию тюков. Юный Чип владел всеми тонкостями этого искусства. Порой казалось, что тюки у него выскакивают из пресса и перемещаются по земле сами собой, и никому из нас не удавалось подавать проволоки так быстро, чтобы ему не приходилось простаивать без дела, дожидаясь, когда последняя из них выйдет из агрегата.
Конечно, долго выдерживать такую нагрузку ему ещё было не по силам, но уж зато когда Чип трудился на этом участке, то все у него спорилось, и он показывал нам, как следует действовать, чтобы не тратить силы впустую. Иногда начинало казаться, что идея создания первого в мире пресса принадлежала именно ему, настолько глубоки были его познания в этой области!
Но даже Чип был не в состоянии оградить машину от поломок, следовавших одна за другой. И Ньюболд, разрываясь между девушкой и прессом, становился все мрачнее и мрачнее день ото дня, все чаще взгляд его бывал устремлен в землю, и даже Чип больше не осмеливался отпускать язвительные замечания в его адрес.
Вечером Ньюболд обычно уныло брел на вершину ближайшего холма и подолгу простаивал там – высокий и сухопарый, похожий на огородное пугало – обводя взором окружающие просторы и стараясь укротить ноющее, обливающееся кровью сердце, прекрасно понимая, что с такой производительностью ему никогда не удастся увязать в тюки все скошенное сено. Подумать только, все это богатство останется лежать на земле, высыхая, превращаясь в труху, чтобы затем сгнить под зимними дождями. Мысль об этом была невыносимой. И думаю, дело даже не в его прижимистости; просто он был ярым противником расточительности в любом её проявлении.
Тем временем обстановка в лагере становилась все более и более взрывоопасной, и уже очень скоро никто из нас не сомневался, что ждать осталось недолго: вот-вот полетят искры… искры, что, возможно, спалят дотла чью-нибудь жизнь!
Проблема была в том, что мы были погонщиками, а не механиками. И даже если бы дело шло гладко, то все равно избежать беды не удалось бы, так нам проще застрелиться, чем час за часом выполнять одну и ту же монотонную работу!
Примерно тогда же к нам в лагерь нагрянул с визитом шериф Мерфи, и именно его появление здесь и стало началом конца. Это произошло, когда над землей уже спустились сумерки. Мы начали располагаться на ночлег, устраивая себе лежанки в сене и расстилая на нем свои одеяла, не забыв подложить побольше сена под голову. И вот уже каждый из нас лежит на животе, подперев подбородок руками. Кто-то курит самокрутку, кто-то раскуривает трубку, но только так или иначе, каждые несколько секунд в темноте вспыхивал крохотный огонек, ненадолго выхватывающий из сгущающихся розоватых сумерек лицо то одного, то другого из ребят.
Как мне помнится, говорил тогда верзила Кэш Логан, и рассказ его был о том, как однажды он подрался с одним канадским лесорубом, который оказался сильным, как медведь; и как этот канадец, будучи загнанным в угол, выхватил нож; и как тогда он, Кэш Логан, применил один хитрый прием, которому он научился ещё в детстве, и заключавшийся в том, чтобы перекувырнуться «колесом», со всего маху ударяя противника в лицо подошвами обеих ног.
Затем он продемонстрировал, как это делается, и доброволец, использованный им в качестве условного противника, со стоном свалился на землю, видимо, решив, что ему прострелили голову, а затем очнулся, ощупал свое распухшее лицо и начал голосить, что его всего изрешетили пулями.
– Что ж, Кэш, довольно неплохо, – проговорил Пит Брэмбл, осторожно потирая поврежденную челюсть. – Прямо как в книжке. Так где ты прочел об этом?
– Прочел? Я прочел? – воскликнул Кэш.
– Именно, – заметил Брэмбл.
Казалось, драки избежать не удастся, ибо каждый из этих парней был уверен в своей правоте и уступать другому не собирался, но тут послышалось звяканье шпор и дробный перестук лошадиных копыт, и в следующий момент из темноты нас громко окликнул голос шерифа.
Его появление оказалось для нас полной неожиданностью.
Ибо среди парней работавших на босса были и такие, кто решил взяться за ум, предпочитая нудную работу бесконечным скитаниям и необходимости скрываться от полиции.
Глава 9
Было довольно забавно, но в то же время и тревожно наблюдать за тем, как парни вдруг как-то беспокойно заворочались и в напряженном молчании начали потихоньку покидать свои лежанки и пятиться назад, подобно тому, как это делают собаки, учуяв волка в своей своре.
Я имею в виду ученых собак, которым однажды уже приходилось иметь дело с волками, и теперь предусмотрительно умножая потенциальные возможности каждого из волков на три или четыре, особенно, когда дело доходит до драки. Именно поэтому этим бывалые парни, за каждым из которых, как мне кажется, в прошлом числился тот или иной грешок, теперь бочком-бочком отходили от шерифа.
Босс же встал со своего места и смело шагнул навстречу представителю закона. В этом заключалось одно из немногочисленных достоинств Ньюболда. Что бы ни случилось, он неизменно становился на защиту своих людей. И они знали это. Это была главная причина, заставляющая их испытывать по отношению к нему некое подобие уважение.
Итак, в то время, как Ньюболд предстал перед шерифом, последний, кряхтя, слез с коня. Его конь зафыркал, словно его загнали насмерть. Я помню, как в нос мне ударил терпкий запах конского пота, и как, мгновение спустя, я услышал, как падают на землю тяжелые капли, срывающиеся с лошадиного брюха.
Шериф приветствовал Ньюболда, после чего свернул цигарку и закурил, и мне удалось хорошо разглядеть его лицо.
Его звали Таг Мерфи, и в те времена он был довольно известной личностью в наших краях. За глаза его ещё звали «буксиром», и это было довольно меткое прозвище, принимая во внимание его могучее телосложение, деятельную натуру и недюжинную силу, обращенную во благо общества. Думаю, за год он проезжал десять тысяч миль или даже больше. Его стараниями многие бандиты были вынуждены навсегда покинуть этот суровый край, и одно лишь упоминание его имени вселяло ужас в сердца разного рода проходимцев и мошенников, так что все честные и законопослушные граждане могли спать спокойно, зная, что их покой охраняет сторожевой пес Таг Мерфи. Теперь же он уже давно никуда не выезжает. Отъездился. Как-то раз он по своему обыкновению бросился очертя голову навстречу очередным неприятностям и получил в ответ пулю 45-го калибра, которая прошила Тага насквозь, унося с собой его силы, оставляя на грешной земле лишь две сотни фунтов бесполезного веса. Теперь о Таге уже и не вспоминает никто, но в те времена, о которых я веду свой рассказ, его имя было у всех на слуху.
У него были кривые ноги, широкие плечи и взгляд человека, вынужденного постоянно крепко стискивать зубы и держать себя в руках. Складывалось такое впечатление, что гнев для него был привычным состоянием и мог каждую минуту выплеснуться наружу.
Вот таким шериф запомнился мне. Когда он прикуривал, щурясь от едкого дыма, пламя на мгновение выхватило из темноты его лицо, и стало видно, что его раскрасневшееся лицо блестит от пота.
Он заговорил первым.
– Послушай, Ньюболд, – заявил он в присущей его грубовато-простодушной манере, – почему ты не кормишь своих людей?
– Я кормлю своих людей, – сказал Ньюболд.
– Значит плохо кормишь, раз они у тебя живут впроголодь, – стоял на своем шериф.
– С чего ты взял? – спросил Ньюболд.
– Последнее время они повадились наведываться в курятник Ситона и перетаскали оттуда самых лучших кур-несушек, до каких только смогли добраться, – сказал шериф, – и это ужасно действует старику Ситону на нервы. Жаловаться к тебе он не поехал, однако все-таки не поленился приехать в город и рассказать мне о случившемся. И вот, что я тебе скажу, Ньюболд. Я охотно допускаю, что лично ты ничего такого не делал, но ты создаешь проблемы окружающим. И с этим я мириться не намерен!
Ньюболд ничего не сказал, и мне показалось, что он собирается молча проглотить эти обидные замечания.
Шериф же, обозначив свою позицию, продолжал последовательно развивать эту мысль:
– Учти, Ньюболд, они всецело поддерживают идею линчевания конокрадов. Хотя мне кажется, что человек, крадущий лошадь, выглядит настоящим героем по сравнение с жалким, паршивым вонючкой, который разоряет чужие курятники…
Ньюболд не дал ему договорить.
– По-твоему выходит, что я жалкий, паршивый вонючка. Так надо тебя понимать? – заключил Ньюболд.
– Как хочешь, так и понимай, – ответил шериф.
– Тогда снимай сюртук и бляху, – предложил Ньюболд, – и я погляжу, каким ты станешь понятливым!
– Хочешь подраться, да? – сказал шериф. – И ты считаешь, будто я разъезжаю по всей округе от нечего делать, исключительно ради того, чтобы лишний раз помахать кулаками? Так знай же: если мне придется приехать сюда по твою душу, Ньюболд, я приму твой вызов, но связываться с тобой за просто так не собираюсь.
Этот его монолог удивил меня до глубины души. Мне всегда казалось, что шериф только тем и жил, что изо дня в день рыскал в поиске приключений на свою голову. И вот тебе раз – ему такое счастье привалило, ну просто-таки непаханое поле неприятностей, а он, видите ли, связываться не желает!
Услышав, о чем идет речь, остальные ребята тут же воспрянули духом и несколько осмелели.
– Послушайте, шериф, здесь нет воров. Зря вы на нас подумали, – подал голос Пит Брэмбл.
– Но ведь не лисы же с койотами вот уже двенадцать ночей подряд таскают цыплят из курятника Ситона! Каждую ночь по курице. Лиса или койот действовали бы совсем по-другому. Люди Ситона тоже вне подозрений. Он целую неделю не спускал с них глаз, и все до одного оставались на месте; а кражи продолжались и тогда, когда работники были под присмотром. Так откуда ещё мог взяться вор?
– А что если он пришел из-за холмов, – предположил Пит Брэмбл. – Возможно, это какой-нибудь мексиканец, который прячется среди холмов и не желает зря расстреливать патроны на охоте.
– Нет, – возразил шериф. – Никакой это не мексиканец.
– Тогда, может быть, хоть расскажешь нам, как выглядит этот проходимец? – с усмешкой поинтересовался Ньюболд.
– А что, и расскажу, – согласился шериф. – Он невысокий и довольно тщедушный, что позволяет ему запросто пролезать в окно, в котором мужик нормального роста и комплекции обязательно застрял бы. И ещё он ловок настолько, чтобы поймать цыпленка и увернуться от заряда, выпущенного из дробовика, курок которого он спустил своей собственной рукой. Той горстью дроби его должно было бы разнести в клочья, но мошенник все же успел увернуться, и, похоже, его даже не задело, потому что следов крови на земле так и не нашли. Это невысокий, проворный и очень хитрый малый. Не исключено также, что он и лицом смахивает на лису, потому что в этом и заключается его сущность – настоящий двуногий лис. Старый Ситон самолично трижды выстрелил в него из ружья, но не попал ни разу; старик расставил с дюжину различных ловушек, но куры продолжают пропадать. Это коварный, дерзкий малый. А ты, Ньюболд, насколько мне известно, держишь здесь при себе целый отряд дерзких и отчаянных.
Сообщение о настырном воришке, еженощно таскающим кур из соседского курятника, меня крайне заинтересовало; тем более, что кормежка у нас была такой отвратительной, что можно было спиться с горя – или же отправиться воровать кур!
– Значит, ты считаешь, что я морю своих парней голодом, – раздосадовано заговорил Ньюболд, начиная закипать, – а когда они протягивают миску за добавкой, то я заставляю их хлебать пустой кипяток. Вот оно, стало быть, как. И теперь, выходит, они свели дружбу с каким-то талантливым куриным воришкой и стали каждую ночь отправлять его на дело, так прикажешь тебя понимать? Ну так вот, что я тебе скажу, шериф. Ты идешь по ложному следу.
– Но я все равно должен сам во всем убедиться, – упорствовал шериф.
– Так иди и убеждайся, будь ты проклят, – взорвался босс. – Но только если мои ребята и в самом деле начали воровать кур, то они уж точно не стали довольствоваться одним дохлым цыпленком за вечер. К твоему сведению, шериф, у меня здесь работают настоящие, крутые мужики. Такие парни, как они, сожрут по целому цыпленку каждый – и глазом не моргнут, для них это не еда, а так, легкая закуска. И если бы они добрались до курятника Ситона, то уж утащили бы не меньше, чем по пол дюжине кур на брата; а разделавшись с цыплятами, сожрали бы и самого Ситона со всеми потрохами. Так и передай папаше Ситону, а заодно и Неду, и Гарри. И вообще, я прямо сейчас велю оседлать коня и сам отправлюсь проведать эту семейку! Значит, мы у него кур таскаем, да? Так это надо понимать? Чуть что, так сразу – ворье!
Он был вне себя от гнева.
– Остынь маленько, ладно? – предложил шериф. – Дело в том, что это мое предположение. Это дело рук кого-то из твоих людей!
– Но для этого, – не унимался Ньюболд, – ему пришлось бы отправиться туда, а потом вернуться обратно – это же почти целых пять миль в один конец! К твоему сведению, за день мои парни так упахиваются у этого дурацкого пресса для сена, что к вечеру еле на ногах стоят. У них не остается сил даже на то, чтобы с поваром ругаться. Что же до меня, то лично я предпочел бы отсидеть шестнадцать лет в тюрьме, чем две недели возиться с этим чертовым прессом!
Произнося эту гневную тираду, он презрительно фыркал, словно лошадь, а со стороны собравшихся в кружок поодаль работников раздался приглушенный сочувственный ропот.
– Итак, давай перейдем к делу, – предложил шериф.
– Именно этого я и дожидаюсь, – ответствовал Ньюболд.
– Сколько работников находится сейчас здесь с тобой?
– Семеро.
– Это не считая тебя?
– Не считая.
– Повар входит в это число?
– Разумеется.
– Тогда выстрой всех семерых в шеренгу, я взгляну на них, – сказал шериф.
– Тебе надо, ты и выстраивай, – зло огрызнулся босс. – Повар в кухне, возится у плиты. Чтоб он там сгорел, бездарь проклятый! А все остальные здесь.
– Здесь только пятеро, – заметил шериф.
Я тоже насчитал лишь пятерых, включая себя самого.
– Не хватает только мальчишки, – пояснил шеф. – Он улегся спать, и наверное, уже десятый сон видит.
– Что ещё за мальчишка? – заинтересовался шериф. – Где он спит?
– А вон там. Отсюда видна его шляпа. Он её даже на ночь не снимает, так и спит в шляпе. Крутой мальчишка, тебе не по зубам!
– Я должен взглянуть на него, – сказал шериф. – Эй, парень!
– Лучше оставь его в покое, – предложил шеф. – Он устал. Целый день вкалывает за двоих.
– И, надо думать, получает лишь половину обычного жалованья, – предположил в ответ шериф. – Эй, парень, вставай! Дай-ка глянуть на тебя.
Но Чип и не пошевелился. Тогда шериф сам направился к нему, и я усмехнулся про себя, представляя, какую язвительную тираду мальчишка обрушит на представителя закона, когда тот наконец-таки доберется до него.
Шериф наклонился. А затем снова выпрямился во весь рост, держа за шкирку трепыхающегося Чипа.
Точнее говоря, не Чипа, а лишь его шляпу, нахлобученную на скатанное одеяло, из которого теперь сыпалось сено, набитое в него для создания эффекта спящего человека.
Шериф выпустил из рук рассыпавшегося истукана, а сам обернулся к Ньюболду.
– Так, значит, твои парни не воруют кур, да? – издевательски уточнил он.
– Значит, этим занимаются твои мальчишки!
Глава 10
Я видел, как Ньюболд рассеянно огляделся по сторонам.
– Оставь мальчишку в покое, – сказал он. – У тебя все равно нет никаких доказательств.
– Пока ещё нет, – согласился шериф, – но я их раздобуду, можешь не сомневаться!
– Он где-то здесь, – упавшим голосом пробормотал Ньюболд. – Он наверняка где-то неподалеку. Я видел его всего минуту назад.
– Но в данный момент не видишь, – ответил шериф, – и, полагаю, не увидишь ещё какое-то время, пока он не набьет свое брюхо дармовым угощением. Ловкий паренек, нечего сказать!
– Ты не прав, – возразил Ньюболд. – Он лучше всех, лучшего парня я в жизни не встречал.
Мы тоже загалдели наперебой. Он был отличным парнем. Но это не мешало ему оставаться самым зловредным, самым дерзким, самым нахальным и самым несносным мальчишкой на свете.
Украсть цыпленка?
Для него это было так же элементарно, как сыграть в шарики или, скажем, пострелять из рогатки. И как только данное предположение было высказано вслух, каждый из нас душе согласился с тем, что цыпленок стоит того, чтобы ради этого отправиться за пять миль. Ведь это так просто. Все, что требовалось от пацана, так это поймать одну из лошадей, бродивших возле хижины, после чего он незаметно исчезал, в то время, как все остальные засыпали практически сразу же, как только добирались до постели.
Нужно быть железным, чтобы отработав целый день в том темпе, который задавал Чип, потом ещё разгуливать где-то по полночи напролет. Но мальчишки могут то, на что не способны взрослые. Когда у них начинает заканчиваться завод, то они просто поворачивают какой-то невидимый ключик и как ни в чем не бывало продолжают тикать дальше.
– Ладно, – сказал шериф. – Все, что меня интересовало, я выяснил. А паренек у вас и в самом деле замечательный. Это же каким способным надо быть, чтобы так мастерски воровать кур. Ну, ребята, счастливо оставаться.
Он снова оседлал коня и легкой рысью отправился восвояси, держа путь через обширную равнину и удаляясь в сторону владений Ситона.
– Чтоб тебе пусто было! – бросил ему вслед шеф и зло выругался.
– Нужно послать кого-то, чтобы он опередил шерифа и успел предупредить мальчишку, – подал идею Пит Брэмбл.
– Этот чертенок и близко никого к себе не подпустит, – махнул рукой Ньюболд. – Он носится верхом, как заправский жокей.
Факт оставался фактом. Вряд ли кому-либо из нас удастся приблизиться к мальчишке.
Но в любом случае, я чувствовал, что не могу оставаться в стороне. Я ужасно нервничал, мне не терпелось поскорее узнать, что к чему, а для этого необходимо было держаться поближе к месту событий. Поэтому я оседлал коня и отправился следом за шерифом, в то время, как все остальные увлеченно обсуждали вопрос о том, какая же все-таки скотина этот шериф.
Я не успел уехать далеко, когда впереди показался его темный силуэт.
Он оглянулся, осадил коня и подождал меня, держа в руке пистолет.
– Все в порядке, – окликнул его я. – Я на вашей стороне, шериф. Я уехал от Ньюболда, чтобы помочь вам.
– Как же! Много помощи я дождусь от людей Ньюболда! – хмыкнул Таг. – Ну, ладно. Поехали, если уж тебе так хочется. Эх, подобраться бы поближе и хоть одним глазком взглянуть, как этот крысенок шурует в курятнике! Это же смертельный номер!
В его голосе зазвучали восторженные нотки.
– Наверное, Ситон был очень расстроен, – осторожно предположил я.
В ответ шериф рассмеялся.
– Ситон – здешний старожил, охотник и следопыт, – сказал он. – Воображает, будто может изловить кого угодно и где угодно. Но вот этот мальчишка ему явно не по зубам. Может быть, у нас тоже ничего не получится. Но захватывающую погоню я тебе обещаю!
Он снова рассмеялся.
Я никогда и представить себе не мог, что Таг Мерфи может обладать столь развитым чувством юмора. Для меня это оказалось полной неожиданностью. Просто поразительно. И тогда я решил подыграть ему, начав рассказывать о том, какой этот паренек деятельный и неуемный, а ещё ужасно азартный да и просто славный малый.
Он внимательно слушал меня, и кажется, был готов поверить, что мои слова могут хотя бы отчасти оказаться правдой.
Мы ехали довольно быстро. И затем шериф признался мне, что он немного обеспокоен.
– Я ведь никогда прежде не ловил мальчишек, – сказал он. – Если, конечно, не считать тех, кого мы по привычке так называем – девятнадцатилетних лоботрясов, которые ни по силе, не по умению стрелять не уступают взрослым мужикам, а подчас даже превосходят их в меткости. Да уж, с такими мне в свое время довелось дело иметь, и, надо сказать, скучать они мне не давали. Но что если я привезу в тюрьму сопляка лет пятнадцати или около того… Кстати, а сколько лет этому Чипу?
– Пятнадцать, – ответил я.
Он приглушенно охнул.
– Пятнадцать! – воскликнул он. – И этот скряга Ситон выволок меня сюда, чтобы я занимался такими пустяками? Ну ничего, я ему ещё выскажу все, что я о нем думаю.
– Лучше скажите ему, что Ньюболд собирается к нему в гости, – сказал я, посмеиваясь в темноте.
– Он хотел набить мне морду, этот Ньюболд, – вспомнил шериф и снова усмехнулся. – Мужик, что надо. Только настоящий мужик всегда готов затеять драку на трезвую голову! Вот это уж действительно круто. Ваш Ньюболд парень, что надо!
Я подумал о том, что сам Таг Мерфи тоже парень, что надо. С каждой минутой я испытывал к нему все большее уважение. Мне ещё никогда в жизни не доводилось разговаривать со столь интересным собеседником, и чем больше он говорил, тем больше мне хотелось услышать.
Я сказал ему, что он чертовски прав насчет Ньюболда.
– Разумеется, я прав, – сказал шериф. – Он хотел подраться со мной из-за мальчишки. Какое отношение к нему имеет этот пацан? Да совершенно никакого! Не друг и не родственник! Но Ньюболд был готов подраться со мной, защищая его. А только настоящий мужик может вступиться за совершенно постороннего ему мальчишку.
Я снова согласился. Шериф же лишь усмехнулся.
– Я же поперся в такую даль и загнал почти до полусмерти одного из своих лучших коней, – продолжал он. – Ты только взгляни на это! И все из-за какого-то пацана.
И он снова громко рассмеялся. У него было довольно своебразное чувство юмора, что, впрочем, полностью соответствовало сложившейся ситуации.
– Держу пари он ирландец, этот мальчишка, – выдвинул предположение шериф.
– Таких рыжих волос, как у него, нет больше ни у кого, это точно, – согласился я.
– Точно, ирландец, – авторитетно заявил Таг Мерфи. – У меня с самого нчала было такое предчувствие. Молодец пацан. Таскает кур каждую ночь. Славный малый.
Это оказалось выше моего понимания. Последняя реплика шерифа окончательно сбила меня с толку, и я был вынужден признаться, что мне не совсем ясен ход его мысли.
Он охотно пояснил, сказав:
– Все очень просто. Если бы он воровал ради того, чтобы просто украсть, то наверняка опустошил бы весь курятник с первого же захода, не так ли?
Я согласился, что так.
– А если бы им двигало лишь чувство голода, то он бросил бы это занятие, обнаружив, что во дворе полно злых собак, курятник стерегут вооруженные люди, а повсюду устроены ловушки, из которых на тебя нацелены стволы винтовок и дробовиков. Он завязал бы со своими ночными рейдами в курятник, сразу же как только узнал об этом, разве нет? Ведь, как известно, дыра в брюхе не способствует улучшению пищеварения, или как?
– Да, – согласился я. – Совершенно не способствует.
– Теперь видишь, что получается, – с ещё большим воодушевлением продолжал шериф развивать свою мысль. – Он упорно продолжает возвращаться туда именно из-за этих самых ловушек, потому что хозяева из кожи вон лезут, чтобы изловить его. Это стало для него своего рода игрой. И ему это понравилось. Даже то, что по его следу пускали собак.
– Так за ним и с собаками гонялись? – спросил я.
– Разумеется! Но ему все равно удалось сбить их со следа. Ведь они чуть не нагнали его тогда. Я имею в виду собак. Он был в поле зрения, и им уже не нужно было брать след. Но и здесь ему удалось улизнуть. Он заехал за скалы и бесследно исчез. И каждую ночь он возвращается, чтобы снова сыграть в туже самую игру. Это все потому что он ирландец, понимаешь? Только ирландец способен на такое. Я сразу понял, с кем имею дело.
Он продолжал усмехаться, и вид у него при этом был очень довольный. И только теперь до меня начало постепенно доходить, что и сам Таг Мерфи, очевидно, тоже был ирландцем.
– Взять, к примеру, того же пацана, – продолжал шериф. – Я уверен, что он вырастет и из него получится неплохой мужик – если, конечно, он досрочно не угодит на виселицу. Ребята и должны быть такими. Настоящими. Конечно, с ними порой хлопот не оберешься, но когда они все-таки решают остепениться и берутся за ум, то становится даже как-то скучно.
– Вот-вот, скучно, это верно, – с готовностью поддакнул я.
– И как часто он у вас вот так разгуливал по ночам? – спросил шериф.
– Да мы об этом и знать не знали, – ответил я. И тут же добавил: – До сегодняшнего вечера.
– Ну да, когда приехал другой ирландец, наглядно вам доказавший, что пацан смылся, – усмехнулся Таг Мерфи. – Как говорится, рыбак рыбака…
Но тут он осекся и поспешил загладить неловкость, быстро проговорил:
– Он ирландец. Парень умен и своего никогда не упустит. Его ночные вояжи продолжаются вот уже больше двух недель. Он хитер и осторожен, как лиса. И если бы я к вам не приехал, то вы так и продолжали бы пребывать в счастливом неведении.
Кони несли нас стремительным галопом по холмистой равнине, когда где-то далеко впереди показался чей-то темный силуэт, который выехал на вершину холма, а затем скрылся из виду, словно растворился в темноте усыпанного звездами ночного неба.
– А вот и мальчишка, – сказал шериф. – Едет себе, не торопится, по сторонам не глядит. А зря. Но порой и на старуху бывает проруха, и такие как он ведут себя излишне самоуверенно. К тому же он ведь не знает, что в погоню за ним отправился ирландец. И даже не подозревает. Но, может быть, он просто чуть придержал коня, чтобы получше обдумать, как провернуть дельце на этот раз.
Я согласился, что, возможно, так оно и есть.
Расстояние, отделявшее нас от следующего впереди всадника, быстро сокращалось, и вскоре мы подобрались так близко, что можно было без труда разглядеть, что человек на лошади был очень маленького роста.
– Едет без седла, – сказал шериф, зрение у которого оставалось на удивление острым даже в темноте. – Теперь тебе ясно? Он не стал седлать коня, потому что не хотел оставлять улик. Если взять седло, то потник до утра все равно не просохнет, и это может его выдать. Поэтому он едет без седла. Истинный ирландец, нечего сказать.
Мерфи продолжал усмехаться, и глядя на него, можно подумать, что перед вами человек, которого решительно все устраивает в этой жизни. Но теперь он начал сдерживать бег своего коня.
– Слишком близко подходить не будем, – пояснил шериф. – Если повезет, то сможем увидеть, как он это проделывает. А за украденных им кур я потом сам заплачу.
– А вдруг на этот раз ему достанется лишь заряд дроби в голову, – предположил я.
– Убить ирландца из дробовика невозможно, – авторитетно заявил шериф.
– Лишь пуля из кольта или из винтовки может остановить его. Нет, ничего с мальчишкой не случится. Вот увидишь, он снова утащит цыпленка. А старому пердуну Ситону никогда не изловить пацана-ирландца вроде Чипа. Так говоришь, у него рыжие волосы? Я так и думал. Вообще-то я и сам мог бы об этом догадаться.
Насколько мне помнится, между нами не возникало никаких разногласий относительно достоинств и значимости Чипа. И вот, миновав холмы, мы заняли позицию в ущелье, откуда открывался вид на окрестности и был хорошо виден дом Ситона.
Глава 11
Мальчишки нигде не было видно.
Мы уже устали ждать, а силуэт маленького всадника так больше не появлялся, и единственное, что нам оставалось созерцать, так это погруженную во мрак низину, на дальней стороне которой высились два больших холма с плоскими вершинами, напоминающие издали два кулака, занесенные для удара. Посреди долины светились два огонька – это и был дом Ситона. Затем мало-помалу мы сумели разглядеть крышу с крутыми скатами, неровную линию забора, огораживавшего загоны, надворные постройки и крохотную, мерцающую точку зажженного фонаря, плывшую по направлению к дому.
– Думаю, все-таки нужно поехать прямо туда и предупредить Ситона, – предложил я.
В ответ на это представитель закона лишь презрительно фыркнул.
– Да черт с ним! – сказал он. – Пусть Ситон сам разбирается! Мы и так припозднились, и к тому же находимся слишком далеко, так что увидеть пацана за работой нам все равно не удастся. Мы бы только вспугнули его. Уж лучше мы просто перехватим его на обратном пути, когда он попытается скрыться. Тем более, что тогда и все улики будут при нем. Это послужит ему хорошим уроком. Он перевоспитается на глазах, и станет честным человеком…
Шериф снова зашелся в беззвучном хохоте…
Он спешился; закурил сигарету; начал посвистывать и тихонько напевать себе под нос какой-то веселенький мотивчик.
Я последовал его примеру и тоже слез с коня. В ущелье было очень жарко. От каменных стен по обеим сторонам все ещё веяло зноем, который щедро изливало на них в течение целого дня раскаленное добела солнце. В воздухе витал терпкий, клейкий запах, исходивший от листьев сорной травы, буйно разросшейся вокруг. Так обычно пахнет в доме, в котором только что выкрасили полы и позакрывали все двери и окна. Время от времени по траве вдруг пробегал тихий шорох, который по незнанию можно было принять за слабый порыв ветерка, которого не было и в помине.
Огонек фонаря достиг дома и скрылся за его стенами. Мгновение спустя мы услышали, как вдалеке хлопнула дверь и лязгнул засов.
– Итак, это был последний из вошедших в дом его обитателей, – подытожил шериф. – А это означает, что к ночному визиту решительно все готово: ловушки расставлены, ружья заряжены, а охотники с собаками сидят в засаде. А мы здесь, преграждаем ему путь к отступлению. Подумать только, сколько шуму из-за какого-то конопатого пацана! Эти ирландцы… они все такие! Они снискали себе больше славы и гораздо чаще попадали на виселицу, чем любые две другие нации вместе взятые. Видать, такая уж наследственность.
И уж тут я не выдержал.
– Шериф, это звучит словно приговор. Но, наверное, вам видней. Меня очень беспокоит другое… А что если вдруг ловушка захлопнется прежде, чем пацан успеет выбраться из нее?! Наши ребята, что остались стеречь этот чертов пресс для сена, будут очень недовольны. И босс тоже.
– Не каркай! – оборвал меня шериф. – А я, по-твоему, только о себе беспокоюсь? Но только помяни мое слово, он прорвется, обязательно прорвется, и тогда уж я…
Но договорить он не успел, ибо неожиданно ущелье захлестнула волна оглушительного грохота, отзвуки которого испуганно заметались по тесному каменному мешку, отдаваясь гулким эхом от его стен, в то время, как вся низина оказалась охвачена невообразимым гвалтом, состоявшим из ружейных выстрелов, пронзительных людских криков, воя и лая озверевших собак и лошадиного ржания.
– Ну вот, начинается! – воскликнул шериф.
«Бедный Чип!» – сказал я сам себе, боясь даже вообразить себе возможные последствия.
Наверное, столько же шуму мог наделать лишь горный обвал или же отряд вооруженных солдат.
Однако, гвалт не затих, а источник его начал перемещаться по дну низины, стремительно удаляясь от ранчо и направляясь прямо на нас!
– Он вырвался! – воскликнул я.
– Я же тебе говорил! – прокричал шериф, восторженно хлопая меня по спине между лопаток с такой силой, что у меня даже в глазах потемнело.
– Им никогда не поймать этого шкодливого гаденыша! – сказал я, хлопнув в ответ шерифа по плечу и чувствуя, как опускается оно от удара.
– Никогда в жизни! – вторил мне шериф. – Особенно сейчас, когда он уже пустился наутек. Но гляди! Гляди!
При тусклом свете звезд было довольно отчетливо видно, как от дома стремительным галопом мчались всадники на взмыленных лошадях. Плотное облако пыли, поднятое с земли конскими копытами, повисло в воздухе, заслоняя собой дом, и теперь сквозь эту завесу виднелись лишь окна, в которых горел свет. Но что больше заставляло мое сердце вздрагивать и замирать, так это пронзительный собачий лай.
– Эти псы запросто разорвут человека на куски, – сказал я шерифу.
– Это свора Бутча Вейфера, – отозвался шериф. – Но они все равно не догонят этого щенка! Он… он ускользнет прямо у них из-под носа!
Но только на сей раз он уже, похоже, не был непоколебимо убежден в собственной правоте: голос его дрогнул, и в нем слышалось сомнение.
Я вгляделся в темноту, замечая быстро улепетывающую маленькую фигурку, пошатывающуюся из стороны в сторону; а вскоре в лае гончих появились новые нотки.
– Они почти догнали его! – вскричал я. – А все вы со своими дурацкими идеями… эти людоеды не дадут ему уйти, вот-вот нагонят! И все это из-за ваших дурацких идей!
Шериф вцепился в мою руку.
– Если бы я только знал…, – начал он. – Идем, сынок. Мы сейчас отправимся вниз и попробуем перехватить их. Мы их остановим. И если они посмеют тронуть пацана хотя бы пальцем, то я…
Он осекся на полуслове. И на то были довольно веские причины. Собаки по-прежнему продолжали лаять, но только теперь в этой перекличке уже не слышалось былого ликования. Затем звук их голосов раздвоился, и начал удаляться сразу в двух направлениях.
– Они снова потеряли след! – объявил шериф, мгновенно обретая былую уверенность. – Они опять сбились со следа. Пацан обвел их вокруг пальца и на этот раз!
– А вы ирландец, такой же, как он, – покорно проговорил я. – Постойте-ка! Собаки, похоже, потеряли след, но ведь они почти нагнали его, я же сам слышал, как лаяла свора!
– Ну да! А потом прозевали его! Прозевали! – восторженно отозвался шериф.
Мы слышали крики и ругань преследователей, подгонявшись собак.
Вскоре длинная вереница гончих потянулась куда-то на запах, который удалось уловить одной из собак. Вслед за ними с криком и улюлюканьем последовали и люди. Сквозь облако поднятой с земли пыли было видно, как преследователи скрылись в ночи. И все же, как мне показалось тогда, в лае своры гончих уже не было прежней слаженности и уверенности. В нем уже не чувствовалось той мелодии, что заставляет трепетать сердце даже самого сильного человека.
Шум погони быстро удалялся в сторону ложбины среди холмов, находившихся сбоку от нас, после чего доносился уже откуда-то совсем издалека, плыл над холмами, исчезая вдали.
– Сегодня им него ни за что не поймать, – не выдержал я.
– А ты тут раскаркался, – проворчал шериф. – Это первая умная мысль, высказанная тобой за весь вечер. Я же с самого начала говорил о том же…
Он внезапно замолчал, оборвав на полуслове свою восторженную речь. Откуда-то из темноты раздался тихий свист, в ответ на который
откуда-то из-за ближайших камней послышалось приглушенное ржание.
Ей-богу, негромкий свист и тихое конское ржание! А затем было слышно, как чуть слышно выругался шериф. Я тоже чертыхнулся. Из кустов, растущих всего в каких-нибудь десяти ярдах от нас, рысцой выбежал мустанг. И все это происходило у нас под самым носом!
Конь спустился по склону в низину, на дней которой мы сумели разглядеть очертания хрупкой мальчишеской фигурки.
Мы видели, как он подошел к коню, держа в опущенной руке какой-то странный предмет. Затем он ловко вскочил коню на спину и резво отправился восвояси, держа путь наискосок от места нашей засады.
Было слышно, как мальчишка радостно засмеялся, и мне показалось, что его смех почти совсем не отличается от хихиканья шерифа, которое мне доводилось слышать не раз и не два за все время ночной прогулки. Очень похоже, с той лишь разницей, что голосок у пацана был несколько звончее, да и доносился он издалека.
– Едем за ним! – объявил мне шериф.
Сказано – сделано. Мы выехали из ущелья и взяли чуть левее, ни на миг не сводя глаз с силуэта всадника, темневшего вдалеке.
Мальчишка же избрал себе довольно странный маршрут, особенно, если принять во внимание, что ему нужно было побыстрее вернуться обратно в наш лагерь, разбитый вокруг пресса для сена. То есть, я хочу сказать, что, на мой взгляд, ночи и так слишком коротки, чтобы можно было как следует выспаться, и если уж пацан был намерен еженощно развлекаться подобным образом и впредь, то по логике вещей ему следовало бы отправляться в лагерь самым кратчайшим путем.
Но он почему-то этого не сделал, свернув вместо этого направо и направившись в сторону безжизненных, каменистых холмов, склоны которых были до такой степени отполированы гуляющими на воле ветрами, что гладкие валуны блестели даже при свете звезд.
Подъехав к скалам, мальчишка спрыгнул с коня и скрылся за валунами.
Шериф обеспокоено покачал головой.
– Интересно, что ему здесь нужно? – пробормотал он вслух. – Почему для того, чтобы слопать цыпленка, ему понадобилось сворачивать именно сюда?
И тут меня осенило.
– Потому что за этими камнями его кто-то дожидается! – сказал я.
Мерфи недоверчиво хмыкнул.
– Очень может быть, – согласился он. – Слушай, а ты, оказывается, ничего, сообразительный.
Мы оставили своих лошадей неподалеку от того места, где стоял мустанг Чипа, и тихонько направились следом за ним. Мы ступали неслышно, как будто задумали во что бы то ни стало пробраться к костру в лагере отряда краснокожих. Да и кто его знает, какая опасность могла подстерегать нас за этими скалами?
Где-то впереди показалось огненное зарево, отбрасываемое дрожащим пламенем небольшого костерка, а затем до нашего слуха долетели приглушенные голоса.
На то, чтобы пробраться среди камней, ушло довольно много времени, но успели мы как раз вовремя. Ибо как раз в тот момент, когда мы добрались до места, где можно было спрятаться за валунами и откуда был виден крохотный костерок, низкое пламя которого то начинало угасать, то вдруг вспыхивало с новой силой под налетевшим порывом легкого ветерка… так вот, едва мы успели расположиться в своем укрытии и принялись озираться по сторонам, когда из провала, темневшего между двумя скалами, появился наш мальчишка, а вместе с ним вышел высокий, худой и очень бледный мужчина, одной рукой опирающийся на его плечи.
Так вот, оказывается, для кого мальчишка каждую ночь таскал еду!
Было очень непривычно смотреть, с какой заботой Чип поддерживал своего спутника; у него даже голос изменился и стал мягче.
– Я услышал шум неподалеку, – сказал высокий человек. – И подумал, грешным делом, что это снова ловят меня!
– Не-а, – замотал головой мальчишка. – Они никогда не додумаются искать вас здесь. Так что, мистер Уотерс, можете не беспокоиться!
Господи Иисусе! Я аж вздрогнул, услышав это имя! Потому что прямо передо мной сидел Бурливый, мальчишка был рядом с ним, а в темноте чуть поодаль залег шериф, готовый в любой момент схватить их обоих!
Глава 12
Да, ошибки быть не может, это был Бурливый собственной персоной, но только с момента нашей последней встречи он заметно изменился.
Осунулся и ещё больше похудел. И ещё он был настолько слаб, что Чипу пришлось поддерживать его, чтобы тот не упал, усаживаясь у костра. Однако выражение его лица оставалось все таким же волевым, как и прежде, а глаза смотрели уверенно.
– Здесь гораздо лучше, не правда ли? – спросил Чип.
Уотерс вздохнул. Потянувшись, он откинулся назад, и остался сидеть, привалившись спиной к камню.
– Лучше? Не то слово! – сказал он. – Видит Бог, сынок, огонек этого крохотного костерка согревает мне душу. К тому же здесь можно лежать и смотреть на звезды. Замечательное зрелище, скажу я тебе.
– Ага, – согласился мальчишка. – Держу пари, что в вашей жизни бывали и такие дни, когда вы уже и не надеялись когда-либо снова их увидеть.
– Ага, бывало и такое, а как же, – ответил бандит. – Сам понимаешь. Когда приходится лежать без движения, чувствуя, как тебя бьет лихорадка, и когда последние силы покидают твое тело… нечего сказать, положение незавидное.
Мальчишка сидел на земле, по-турецки поджав под себя ноги, и деловито ощипывал курицу. На одно мгновение оторвавшись от своего занятия, он взглянул на бандита.
– Еще бы, мистер Уотерс, – сказал он. – Могу представить, как это паршиво! К тому же вода, которую я вам оставил, наверное, нагрелась за день, да?
– Она стала тепловатой, – признался Уотерс.
Он повернул голову и улыбнулся мальчишке, глядя на него влюбленными глазами.
Что ж, у него были все основания обожать Чипа.
– Но вот ночами…, – продолжал Уотерс. – Бывали времена, когда я уже был готов сдаться и не цепляться больше за жизнь, а просто уйти с головой в темные воды небытия, которое глубже любого моря и шире океана.
– Ага, – поддакнул мальчишка, – я уж и не помню, сколько раз я просыпался в жару среди ночи, задыхаясь от того, что во сне меня преследовали кошмары. И тут же вспоминал, что я совсем один в доме, и что никто не придет мне на помощь… и, скажу я вам, разболелся я тогда знатно.
Закончив ощипывать курицу, Чип принялся рубить тушку на куски. Делал он это, как заправский мясник. В жизни не видел более чистой работы.
– Но когда мне уж становилось совсем невмоготу, – сказал бандит, – то я тут же вспоминал о том, что ты приходил сюда, чтобы навестить меня; и о том, что ты обязательно придешь и следующей ночью; и что мне нужно выжить любой ценой – нельзя же допустить, чтобы все твои труды пошли прахом.
– Да бросьте вы! Мне это совсем не трудно, – возразил Чип. – Даже интересно.
Он усмехнулся, говоря об этом, и в его глазах вспыхнули озорные огоньки.
– Да уж, – вздохнул Уотерс. – Похоже, тебе это даже нравится. А как твой дядюшка относится к тому, что у него каждую ночь пропадает по цыпленку?
– А он ещё не заметил, – не задумываясь соврал маленький лгунишка. – У него много кур. Наверное, целые тысячи.
– Знаешь, Чип, я заплачу ему двойную цену за каждого, – горячо пообещал Уотерс.
– Разумеется, – невозмутимо ответил Чип. – Вам не стоит волноваться из-за таких пустяков. Ведь это все мелочи.
– Для тебя, может и мелочи, – проговорил Уотерс. – А для меня вопрос жизни или смерти. Послушай, Чип, я вот тут подумал, что ты, наверное, очень рискуешь, воруя еду и доставляя её мне сюда.
– Рискую? – переспросил Чип, позевывая. – Да какой может быть риск, если я украду какого-нибудь паршивенького цыпленка? Или даже целый десяток цыплят за раз? Ведь сами знаете, каким порядки царят на больших старых ранчо. Да вы что! Эти куры устраиваются на ночлег повсюду. На заборе, на скирде, на поленнице и даже под стрехою дровяного сарая. Так что остается лишь на ходу протянуть руку, и обязательно достанешь какую-нибудь курочку.
– Пожалуй, сынок, будь я священником, то я бы сказал, что из тебя получился бы отличный проповедник, – заметил Уотерс.
– Возможно, – усмехнулся мальчишка.
Разделав куриную тушку, он насадил кусочки мяса на небольшие заостренные палочки, две из которых передал бандиту, а ещё две оставил у себя. Они начали поворачивать вертела над огнем, и когда после дрянной стряпни, которой нас обычно потчевал мошенник-повар, я вдохнул божественный аромат свежего, жарящегося мяса, у меня потекли слюнки.
– Скажи честно, Чип, – сказал вдруг Уотерс. – Ведь несколько дней тому назад ты нарочно уверял меня, будто бы я лучше выгляжу и иду на поправку. А на самом же деле все было совсем наоборот!
Чип выпрямился, вздрогнув от неожиданности.
– Вот что я вам скажу, мистер Уотерс, – серьезно проговорил он. – Мне никогда не верилось, что вам удастся выкарабкаться. То есть, никогда, вплоть до сегодняшнего вечера! Вы угасали прямо-таки на глазах. На вас было даже страшно глядеть. Уж можете поверить мне, мистер Уотерс, вид у вас был совсем не цветущий!
– Перестань говорить мне «мистер», – попросил бандит. – Зови меня просто Джо, или Эдом, или Биллом, или Ником, или ещё как-нибудь. Мне все равно.
Мальчишка погрузился в раздумья, медленно поворачивая над огнем жарящееся мясо, от которого поднимался ароматный дымок.
– Я буду называть вас «Шеф», – предложил он. – О меньшем даже и не просите. Я же собственными глазами видел, как те трое загнали вас в угол, и как вы вырвались от них, в одиночку уложив всех троих. После такого я просто не могу обращаться к вам никак иначе.
– И надо думать, нянчишься ты со мной лишь лишь потому, что я бродяга и более или менее умею обращаться с оружием, – грустно проговорил Уотерс. – Ну что ж, я…
– И совсем не поэтому, – упрямо возразил мальчишка. – А потому, что вы не сдаетесь, а идете наперекор всем трудностям. Ведь любой другой, если бы в него, как и в вас, всадили бы три пули, наверняка пошел бы и добровольно сдался властям.
– Что бы угодить прямиком на виселицу, да, Чип? – подсказал бандит.
– Вообще-то, да, – медленно проговорил мальчишка, продолжая о чем-то напряженно думать. – Хотя и в этом нет ничего страшного. Сначала о вас напишут во всех газетах. И потом во всей округе только и разговоров будет, что о суде. К тому же на свете существует такая вещь, как женские организации или разные кружки, куда объединяются дочки влиятельных богатеев, или ещё что-нибудь в этом роде, и они обязательно замолвят за вас словечко, направив петицию с требованием о помиловании. И в конце концов, губернатору просто надоест говорить «нет»; а о вас тем временем кто-нибудь напишет книгу; и тогда уж будет совсем здорово, и смертную казнь заменят пожизненным заключением; начальник тюрьмы сделает вас своим личным секретарем и телохранителем, и вам не придется делать совсем ничего, а лишь посиживать себе в кожаных креслах, положив ноги на стол, курить толстые сигары и писать воспоминания, а вокруг все будут таращить на вас глаза и говорить: «Вот идет парень, который убил одиннадцать человек…» – или сколько там вы убили на самом деле?
– Четверых, – признался бандит, – и ничуть об этом не жалею. А где ты набрался этого вздора о тюрьмах и тому подобном?
– Да так, – неопределенно проговорил мальчишка. – То прочитаешь заметку в газете, то доведется послушать интересный разговор в бараке у рабочих. Теперь вы понимаете, Шеф? Когда я вырасту, тоже буду совершенно свободным человеком.
– Свободным человеком? – переспросил бандит.
– Ага. Ну, сами понимаете.
– Нет, не понимаю. Что ты имеешь в виду, когда говоришь о «совершенной свободе»?
– Ну… это когда можно держать своего коня в чужом амбаре. Вот это настоящая свобода.
Уотерс улыбнулся, но вид у него при этом был какой-то печальный.
Курица тем временем уже изжарилась, но прежде, чем взяться за еду, Уотерс сказал:
– Скажу тебе по совести, сынок. Быть свободным – значит замерзать в пургу зимой и изнемогать от жары летом; когда есть приходится всего один раз за сутки, а порой и вовсе обходиться без еды; это жизнь волка-одиночки; когда рядом нет ни друга, на которого можно положиться; ни собственного дома, ни дены, ни детей. Или же, если ты уже обзавелся детьми, то воспитывать их приходится кому-то другому. Быть свободным означает отказаться ото всего, что близко и дорого твоему сердцу.
– Кроме самой свободы? – уточнил Чип.
– Да, – медленно протянул Уотерс. – Кроме нее, наверное. Так что, Чип, послушайся моего совета. Уж я-то испытал все это на собственной шкуре. Просто выкинь весь этот вздор из головы раз и навсегда. Это единственное, что я могу тебе пожелать.
– Я подумаю и приму собственное решение, – сказал Чип. – Посмотрите на меня. Я никогда не стал бы набиваться к вам в приятели, Шеф, не доведись мне самолично убедиться в том, что вы свободны, как ветер. Свобода никого не оставляет равнодушным. Домашняя утка вызывает к себе не больше интереса, чем свинья, валяющаяся в грязи. Дикие же утки – это уже совсем другое дело; а когда по небу с криком пролетает стая диких гусей, направляющихся на юг или на север, то аж сердце замирает, а на душе становится как-то тоскливо, что хочется бросить все и отправиться вслед за ними. Ведь вам тоже знакомо это чувство.
– Знакомо, – сказал Уотерс, а затем перевел разговор в другое русло. – Сынок, может быть сегодня ты составишь мне компанию за ужином. Съешь хотя бы кусочек курочки, – поспешно предложил он.
– Кто? Я? – удивленно переспросил мальчишка. – Да я её и в рот не возьму. Я сыт.
Я подумал о скудных порциях того безвкусного варева, которым приходилось довольствоваться Чипу, впрочем, как и всем нам, в нашей столовой, и улыбнулся.
– Когда мне было столько же лет, как тебе сейчас, – сказал бандит, – мне постоянно хотелось есть.
– Так сами же знаете, как в большом хозяйстве обстоят дела с едой, – невозмутимо заметил на это Чип. – Всегда можно где-то что-то перехватить пожевать. А если уж захочется чего-нибудь особенного, то можно просто незаметно пробраться в кладовую и стащить оттуда, что повкуснее.
– И что ты сегодня ел на ужин? – спросил Уотерс.
– Я-то? Сегодня у нас на ужин была оленина. Туша, конечно, была несколько перевяленной, но мне не привыкать; тем более, что мясо получилось нежным и очень вкусным. Еще подали мамалыгу и кукурузные лепешки, намазанные толстым слоем сливочного масла, малиновое варенье, пудинг с изюмом, картофельное пюре, сладкий печеный картофель, а ещё стручковую фасоль и свиные отбивные для тех, кто не захотел оленины. Поэтому я отведал и того, и другого. Кроме этого нам больше ничего не перепало, если, конечно не считать карамели, кофе со сливками и пончиков. Моя тетушка печет замечательные пончики. Вот и весь ужин, а почему вы спрашиваете?
Я подумал о том, какими харчами нас потчевали у Ньюболда, и снова усмехнулся.
Уотерс пристально глядел на мальчишку, и я видел, что он явно сомневается в правдивости только что услышанного, однако вслух ничего не сказал.
В конце концов он заметил:
– Чип, твоя задача состоит в том, чтобы поскорее поставить меня на ноги, и ты справляешься с ней вполне успешно. Я не вправе выпытывать у тебя, где и каким образом ты достаешь все это, но, наверное, почти не ошибусь, предположив, что на обратно пути ты станешь плутать, так что распутать твой след будет довольно нелегко. Что ж, отличная работа, поздравляю!
Сказав это, Уотерс принялся за еду, и вскоре от четверти насаженного на вертел цыпленка остались одни косточки.
– Вы выглядите гораздо лучше, – сказал мальчишка. – А в скором времени и вообще сможете снова сесть в седло.
– Я бы и сейчас сел на коня, – ответил бандит. – Просто хочу выждать ещё немного, чтобы набраться сил. Да ты и сам все понимаешь.
– А то как же. Но в вашем теперешнем положении рисковать все-таки не стоит, – отозвался Чип.
– А придется, – сказал шериф, появляясь из своего укрытия и держа наготове два пистолета.
Глава 13
Я вздрогнул от неожиданности.
Эта сцена между мальчишкой и бандитом так поразила меня своей трогательностью, что я совершенно и думать забыл о присутствии шерифа. И вот теперь он стоял у костра, держа в обеих руках по револьверу, каждый из которых выглядел довольно грозно и убедительно.
Мальчишка вскочил на ноги и схватился за камень. Уотерс же лишь слегка подался вперед и выбил у него булыжник.
– Когда твоя карта бита, – мрачно сказал он, – не остается ничего другого, как встать из-за стола и освободить место. Зато теперь обо мне напишут в газетах, а это как раз тот самый шанс прославиться, о котором ты говорил, Чип!
Бедняга Уотерс. Он понимал, что проиграл, и находил в себе силы говорить об этом с улыбкой.
Я подумал, что у Чипа начались колики, так неожиданно он опустился на землю, не находя себе места от досады и беспомощного гнева, однако, неоспоримое преимущество, само собой, оставалось на стороне шерифа.
Тогда я сказал:
– Послушай, Таг. Ведь ты же можешь дать человеку шанс, если…
Шериф удостоил меня беглым взглядом.
– Дать этой скотине ещё один шанс? – прорычал он. – Дать этой подлой, мерзкой скотине ещё один шанс? Этому негодяю, из-за которого бедный пацан каждый вечер рискует своей шкурой, таская ему еду? Да его даже человеком назвать нельзя. Если бы в нем было хоть что-то человеческое, я бы, пожалуй, и отпустил его. Даже отдал бы ему собственного коня. Просто из-за того, что Чип, этот маленький гнусный воришка, такого высокого мнения о нем. Но только он не человек. Это же нелюдь какой-то, и я с удовольствием стер бы его в порошок прямо сейчас, не сходя с этого самого места.
Спорить же, насколько я понял, было бесполезно. Потому что в Таге проснулся истинный ирландец, а когда в душе ирландца просыпается гнев, то всякого рода мольбы и увещевания становятся совершенно бесполезны.
Оказавшийся рядом Чип тихонько толкнул меня.
– Ты бы мог помочь, Джо! – сказал он. – Это твой шанс. Просто навались на Тага сзади, а мы с Шефом сделаем все остальное!
И он обязательно расправился бы с шерифом, уж можете не сомневаться. Потому что он тоже был ирландцем!
Но бедняге Уотерсу все-таки пришлось отправиться в тюрьму. Он изо всех сил старался уверенно держаться в седле, чтобы не расстраивать Чипа; но я заметил, как у него дрожали плечи. Он был ещё слишком слаб.
Чип стоял рядом со мной, глядя вслед двоим удаляющимся всадникам. Он провожал их взглядом и без умолку говорил такие вещи, которые, пожалуй, никого на моем месте не оставили бы равнодушным. Ибо считается, что мальчик его возраста не должен знать таких слов и понятий, которыми запросто оперировал Чип, в самых витиеватых выражениях предрекая шерифу скорую и мучительную смерть.
Ну, в общем, в конце концов, всадники окончательно скрылись из виду, и тогда мы с Чипом отправились обратно в лагерь, сохраняя в пути скорбное молчание.
Мальчишка нарушил его лишь однажды, когда мы уже собирались лечь спать.
– Как ты думаешь, сколько стоит нанять самого лучшего адвоката, чтобы он защищал человека в суде? – спросил он у меня. – Тридцати долларов ему хватит?
Наверное, это было все, что Чипу удалось отложить на черный день!
У меня сжалось сердце. Я сказал ему, что, на мой взгляд, тридцати долларов должно хватить, но даже если этого вдруг и окажется недостаточно, что я обязательно помогу ему деньгами, да и ребята тоже скинутся.
– Нет, – решительно сказал Чип, укутываясь одеялом. – Он этого не одобрил бы. То есть, я хочу сказать, что Шеф никогда не согласился бы… чтобы для него собирали деньги, как для нищего.
Вскоре я уснул, и меня насилу растолкали, когда в небе забрезжил рассвет, знаменуя собой начало очередного дня в аду. Я огляделся по сторонам в поисках Чипа, но его нигде не было видно. Не объявился он и потом. Он ушел от нас, и я знал, куда. Чип отправился на поиски адвоката, который будь то за деньги или просто из жалости, согласился бы защищать его героя на суде.
Бедный Чип!
Однако уже очень скоро я и думать забыл о Уотерсе и его злоключениях. Да и остальным тоже стало не до него. За завтраком я рассказал ребятам о событиях предыдущей ночи, и их реплики, отпускаемые по ходу всего повествования в адрес шерифа, не отличались особым изяществом и благопристойностью.
Только босс сидел молча, склонившись над чашкой кофе, задумчиво размешивая в нем так называемый сахар и наверняка в душе проклиная все на свете. И тем не менее вслух он не произнес ни слова, и я бы даже сказал, что вид у него был весьма довольный.
Но очень скоро он забыл о Уотерсе. Так же, как и я. Так же, как и все мы, по мере того, как день шел своим чередом, и мы почувствовали на собственной шкуре, что мальчишки больше нет среди нас!
Я утверждаю, что мы почувствовали это, потому что все с самого начала пошло наперекосяк.
Когда закончился запас нарезанной проволоки, то пришлось вызвать из кухни повара и задействовать его на этой нехитрой операции, приставив к машинке для резки проволоки, на которой до него так споро работал Чип. Теперь же идилии пришел конец. Отрезки проволоки вылезали из агрегата с явной неохотой, по одной за раз, и весь этот процесс сопровождался таким душераздирающим скрипом и металлическим скрежетом, что жара начинала казаться ещё в сто раз невыносимей, и хотелось пойти и удавиться.
В конце концов, повар бросил работу и подошел к конуре, возле которой босс перевязывал очередной тюк, где этот самый повар взгромоздился на весы и выступил с короткой, но проникновенной речью; он открыто заявил, что работа в хлеву, который здесь почему-то назывался кухней, с самого начала была величайшим унижением для его человеческого достоинства, а поэтому он надеется, что заставил нас достаточно пострадать и откровенно сожалеет о том, что не может устроить нам ещё более жестоких козней; по его словам выходило, что мы были не иначе, как сборищем вонючих бродяг, а босс – самым большим придурком и раздолбаем изо всех, кто когда-либо встречался ему на жизненном пути; в заключение он так же выразил пожелание, чтобы все мы отправлялись к черту вместе со своей проволокорезкой, что же до него самого, то ему это все надоело, и ноги его больше здесь не будет!
Вообще-то никто и не думал его задерживать, лишь один железный крюк, которым босс вытаскивал тюки, метнулся ему вдогонку, просвистев у самого уха.
И мы все с большим сожалением констатировали, что бросок пришелся мимо цели.
Вскоре после этого меня заставили слезть с площадки для подачи сена и поставили нарезать проволоку. Что ж, сказать по совести, проволокорезка представляла собой довольно примитивное, но в высшей степени своенравное устройство. До того, как попасть к нам, машинка – как, впрочем, и все остальные орудия труда, которыми располагало наше хозяйство – уже успела побывать где-то в употреблении, отчего крепеж узлов механизма был сильно расшатан, и затянуть гайки покрепче уже не было никакой возможности. Некоторые детали держались буквально на честном слове, другие же и вовсе были безнадежно погнуты, так что для меня и по сей день остается большой загадкой, каким образом мальчишке удавалось так ловко с ней управляться. Я старался изо всех сил, но все проволоки у меня получались разной длины и прочности. Они либо натягивались так сильно, что ломались при первом же ударе пресса, или же, наоборот, провисали, извиваясь длинными черными змейками.
Но хуже всего было то, что я никак не мог заставить нормально работать рычаг, с помощью которого отсекалась проволока, отчего практически каждый её отрезок выходил из-под моих рук с загнутыми, перекрученными концами, что доводило работника, заправляющего их в пресс, буквально до белого каления, а шеф ругал меня последними словами всякий раз, когда ему приходилось перетаскивать к штабелю очередной тюк.
Что и говорить, день выдался на редкость неудачный.
К тому времени, как наступила пора первого завтрака, у меня было уже столько недоброжелателей, что я счел за благо тихонько удалиться в сторонку, где в полном одиночестве съел свой чернослив, сгрыз сухарь, запил все это кофе, и даже не решился сходить за добавкой.
Место повара занял работник, прежде трудившийся на подаче проволоки и согласившийся испытать себя на новом поприще лишь при условии, что первый же недовольный его стряпней и вслух заявивший об этом займет его место. И ещё он заверил нас в том, что жалобы с нашей стороны гарантированы!
Короче, утро выдалось совершенно безрадостное, и нас не воодушевляла даже мысль о скором обеде.
А тут в довершение ко всему снова объявилась эта девчонка.
То есть, Мэриан Рэй снова приехала к нам, и мы поначалу даже обрадовались её появлению; она же первым делом спросила нас о Чипе. И пока мы судорожно соображали, что ответить, и как сказать, она продолжала развиваться свою мысль, объявив, что он самый замечательный мальчик на свете, и что её отец собирается приехать специально для того, чтобы встретиться с ним и попытаться убедить его в необходимости цивилизованного существования.
Затем все выразительно уставились на меня, и тогда мне пришлось выйти вперед и рассказать о событиях прошлой ночи. Вообще-то, я догадывался, что ни к чему хорошему это не приведет, однако никто из нас не мог предположить заранее, что все окажется так плохо.
Когда я закончил говорить, она холодно сказала:
– А вы все это время стояли рядом и спокойно глядели на то, как этот неотесанный мужлан, возомнивший себя вершителем правосудия, арестовывает бедного больного парня?
Я лишился дара речи. У меня просто не было слов. Чувствовал я себя в этот момент ужасно, и, надо думать, мой вид был лучшим тому подтверждением.
Удостоверившись в моем полнейшем разгроме и поражении, она переключила внимание на Ньюболда, обрушив на него всю мощь своей артиллерии. Ее улыбка была очаровательна.
– Но ведь если Чип отправился выручать из беды друга, – проникновенно проговорила она, – то я уверенно, что вы обязательно поможете ему, и ничто вас не остановит!
Ньюболд расправил плечи и взмахнул рукой, указывая на пресс для сена. Под порывами легкого ветерка с земли поднимались клубы сенной трухи и пыли, и можно было подумать, что агрегат дымится.
– Мэриан, даже если бы сам ангел Господень спустился с небес, – сказал он, – и вострубил бы мне об этом в самое ухо, то я все равно не ушел бы отсюда до тех пор, пока не управился бы со всей работой! Вот так!
Девушка же лишь покачала головой.
– Ах, зачем вы так, – проговорила она, – ведь я же знаю, что за вашей суровой внешностью скрыта чувствительная душа! Вы же отлично знаете, что несчастный маленький Чип – бедняжка! – обязательно попытается проникнуть в тюрьму, чтобы освободить из неё своего кумира – и сам наверняка окажется в колонии для малолетних преступников. Но вы ведь не допустите этого! Я просто уверена, что не допустите!
И она одарила Ньюболда лучезарным взглядом. Лицо его исказилось, словно от удара в челюсть, и он сделал два стремительных шага навстречу ей. На нем было ничуть не меньше пыли, чем на самом прессе, а на плечах его линялой фланелевой рубахи красовались белые разводы от высохшего пота.
– Мэриан, – сказал он, – не надо так со мной разговаривать. И вообще, с какой стати мы с вами должны волноваться и переживать из-за какого-то там Уотерса? Мое мнение о нем вам известно. Так какое мне до него дело?
Он был серьезен. Мы же стояли, потупившись и сосредоточенно разглядывая собственные руки. Было совершенно очевидно, что Ньюболд оправдывался перед ней, и слышать это было в высшей степени непривычно.
– Какое мне дело до Уотерса? – неожиданно вскинулась девушка. – Да ровным счетом никакого – если не считать того, что он нездоров. Мне он совершенно безразличен – но ведь бедный маленький Чип просто обожает его. Я же склонна доверять человеку, завоевавшему доверие такого парня, как Чип. Но я уверена, что вы передумаете. Медлить нельзя. Мне всегда казалось, что вы самый замечательный, самый великодушный человек на свете, и я знаю, что не ошиблась в вас. Я просто не могла ошибиться!
Ньюболд наставил на неё указательный палец, словно в руке у него был пистолет.
– Так, значит, вы хотите, чтобы я бросил все дела и вытащил того бродягу из тюрьмы? – тихо уточнил он.
– И-мен-но! – отчеканила она голосом школьной учительницы.
– Моя работа здесь! – сказал Ньюболд. – И я никогда не брошу её. Ни ради Уотерса. Ни ради мальчишки. – Он явно начинал заводиться, вплотную приближаясь к кульминационному моменту всей своей речи. – Ни даже ради вас.
Девушка отшатнулась от него.
– Теперь я понимаю, – печально качая головой, проговорила она. – Что ж, полагаю, мне следует поблагодарить вас за откровенность. Сегодня я увидела ваше истинное лицо. Вы казались мне решительным, мужественным человеком. Теперь же я вижу, что ошибалась – вы просто обыкновенный скотник!
Глава 14
Когда-то у меня был старший брат. И я ненавидел его за то, что он был старше и сильней меня, своими дразнилками и бесконечными придирками он доводил меня до белого каления, и ничего поделать с этим я не мог. Мне оставалось лишь молиться, призывая на его голову разные несчастья, и, похоже, однажды небеса услышали мою просьбу. Как-то раз на переменке в школе он подрался с одним новичком. Тот мальчишка был помладше его, у него было веснушчатое лицо, волосы цвета дорожной пыли, плутоватые глаза, а ещё во время драки он издевательски усмехался и зло поджимал губы.
Но он умел боксировать. Три раза он оказывался на земле; но всякий раз упрямо поднимался и в конце концов научился уклоняться от ударов моего братца, после чего сам основательно поколотил его. Для начала он подбил моему брату глаз и разбил в кровь губы, а потом лупил его кулаками в живот до тех пор, пока тот не застонал, и по челюсти – пока он не взвыл от боли.
Поначалу мне даже нравилось глядеть на это, однако мало по малу в душе моей начинала просыпаться обида. И вот, наконец, я уже мысленно молился о том, чтобы с неба посыпались камни или случилось бы ещё что-нибудь такое, только бы не видеть больше, как унижают моего брата.
Примерно то же чувство я испытал и теперь, стоя поодаль и наблюдая за тем, как Ньюболд безропотно выслушивает всякие обидные эпитеты, которыми награждала его визитерша.
Потом вскочила в седло и уехала. Ньюболд же остался неподвижно стоять на месте, словно в землю врос, устремив задумчивый взгляд куда-то в пространство перед собой.
Бедный Ньюболд!
Пусть иногда он был суров и несправедлив по отношению к нам, но все-таки было ужасно видеть этого великана таким расстроенным из-за несправедливых обвинений, брошенных ему этой вертихвосткой. Да и какое она имела право разговаривать с ним таким тоном? И какое ему дело до того, повесят Уотерса или нет? И вообще, мы-то тут при чем?
Вскоре босс пришел в себя, и весь остаток дня он молча трудился на самом трудном участке работы – принимал и складировал тюки. И за все это время он не проронил ни слова. Силы он был недюжинной, а кипевшие в его душе ярость и гнев не давали ему уставать.
Но все по-прежнему шло кувырком. Около четырех часов что-то случилось с трамбующим поршнем пресса. Он застрял где-то посредине короба и не шел ни взад, ни вперед. Погонщик поначалу честно пытался поднять его вверх или же хотя бы протолкнуть вниз, но убедившись в тщетности своих усилий, сдался и закричал:
– Чип! Эй, Чип!
Работник, трудившийся на загрузке сена, тут же выглянул из-за угла, и в его взгляде были страх и надежда.
– Что, Чип возвращается? Где Чип? – засуетился он.
Босс отошел от дверцы короба и сурово взглянул на обоих провокаторов. Затем он взобрался наверх, чтобы самолично устранить неисправность.
Он покопался в начинке агрегата с одной стороны, потом зашел с другой, в то время, как все мы просто сидели на земле, расположившись по возможности в тени, и тяжелые капли пота медленно катились по нашим лицам и шеям, затекая за шиворот.
Вообще-то, мы не сомневались в том, что босс все равно ничего не починит. И знали наверняка, что Чип, будь он сейчас здесь, сумел бы отладить механизм в два счета.
Он бы сам залез в короб, чертыхаясь и проклиная все на свете, а затем лишь требовал бы подать ему то один инструмент, то другой, и уже очень скоро поломка была бы исправлена. Каких-нибудь десять минут – и пресс снова заработал бы.
Но Чипа больше не было с нами! Можно сказать, что для наших стройных рядов это была поистине невосполнимая утрата!
Босс же упорно молчал. Схватив большой гаечный ключ, он принялся отвинчивать гайки, чтобы можно было снять боковую стенку агрегата.
Помогали ему все. Мы проработали дотемна, еле-еле справившись с работой, на которую обычно у нас уходило гораздо меньше времени, потому что тогда с нами был Чип, который то и дело подгонял нас острым словцом, называя дураками, тупицами и истуканами. В конце концов нам все же удалось с грехом пополам разобрать машину настолько, чтобы убедиться в своей неправоте.
Оказывается, поршень заело с другой стороны!
Узнав об этом, мы испытали такое сильное разочарование, что бросили работу и побрели восвояси, направляясь к столовой, хотя до конца рабочего дня оставался ещё целый час времени. Однако отвращение и ощущение безысходности, внезапно овладевшее всеми нами, оказалось таким сильным, что мы просто ушли.
Украдкой взглянув через плечо, я увидел, что Ньюболд смотрит нам вслед, сжимая в своей огромной ручище восьмифунтовый гаечный ключ.
В любое другое время он бросился бы за нами, словно раненный лев, но сейчас этого не произошло, ибо лев в душе Ньюболда умер. Его как будто подменили – и я знал, в чем дело! У него болело сердце и ныла душа, которую нещадно жгло уязвленное самолюбие.
Мысленно я пообещал сам себе не попадаться этому парню под руку и не вступать с ним в пререкания в течение, по крайней мере, ближайшего месяца! От него теперь можно было ожидать все, что угодно.
Ньюболд не пожелал сдаться даже после нашего демонстративного ухода. Совсем наоборот. Он взялся за дело с утроенной энергией, принимаясь разбирать агрегат с противоположной стороны.
Босс работал с упорством, достойным лучшего применения, вступив в неравную схватку с двумя большими, скрипучими задвижками. И все это сопровождалось душераздирающим скрежетом, лязгом и оглушительным грохотом.
Мы отправились на ужин. Повар три раза принимался стучать по сковороде, но Ньюболд, возившийся у пресса при свете фонаря, похоже, не слышал сигнала.
Я ощутил острый приступ жалости, но вслух ничего не сказал. Все остальные тоже молчали. Все, за исключением Брэмбла, который начал рассказывать одну из своих лучших историй – о том, в какой драке ему довелось принять участие, когда во время войны судьба занесла его в Веракрус. Но его никто не слушал. Вообще-то, он был неплохим парнем, этот Пит, и рассказывать умел складно; но тогда все мы подспудно чувствовали, что где-то совсем рядом происходят события чрезвычайной важности, и нам не хотелось ничего пропустить!
Бедный старина Ньюболд!
Воспоминания о несговорчивости и зловредности босса, его бесконечные придирки и прочие досадные мелочи как-то сами собой испарились из моей памяти. Все, что я мог вспомнить, так это, что он никогда не бросал нас в беде, а при малейшей опасности неизменно грудью вставал на нашу защиту, и никогда не предъявлял к окружающим даже половины тех требований, каких неукоснительно придерживался сам. И вот, размышляя об этом, я вдруг неожиданно для самого себя проникся состраданием к хозяину.
После ужина грохот у пресса стих. Ребята разошлись по койкам и лежали, покуривая самокрутки и разговаривая о какой-то чепухе, когда один из них крикнул, что рядом с прессом загорелось сено.
Едва он успел сказать об этом, как пламя стремительно объяло пресс со всех сторон, и его огненные языки взметнулись высоко к небу. Но только никто из нас не бросился спасать из огня хозяйское добро, ибо все мы мгновенно поняли, что произошло.
Ньюболд попытался починить адскую машинку, но у него ничего не вышло.
И тогда в приступе гнева и отчаяния, он попросту облил агрегат керосином и чиркнул спичкой.
Я выбежал на улицу вслед за остальными. Все зачарованно глядели на огонь. Я же искал глазами главного виновника этого переполоха. Я имею в виду Ньюболда. Но его нигде не было видно.
Затем где-то вдалеке, на вершине холма, мелькнул, выхваченный из темноты отблеском бушующего пламени, темный силуэт удаляющегося всадника.
«Ньюболд», – мысленно произнес я. И мое сердце дрогнуло, отзываясь гулким стуком, похожим на барабанную дробь. – «Ньюболд!»
Тайком ото всех я оседлал самого лучшего коня и помчался во весь опор через долину. Но гнаться за Ньюболдом не стал. Я знал, куда он направляется, и теперь сам устремился туда напрямик.
Он ехал в Манорвиль, потому что тюрьма находилась именно там; а в той тюрьме сидит Уотерс; а, значит, и Чип должен быть где-то неподалеку; и к этому же самому месту теперь устремлены все помыслы Мэриан Рэй.
В горле у меня стоял огромный ком, который, признаюсь честно, я никак не мог проглотить. Мне было не по себе. На мой взгляд, было во всей этой истории нечто библейское, в некотором роде перекликающееся с бегством Лота из Содома. Я имею в виду сгущающиеся над городом тучи и скопление молний в небе.
Ведь ещё совсем недавно Ньюболд был ярым ревнителем закона. Еще совсем недавно он спокойно сражался со злополучным прессом для сена и ненавидел женщин – или, точнее сказать, даже не думал о них. И ничто не могло заставить Ньюболда свернуть с этого пути, за исключением тех случаев, когда в беде оказывался кто-нибудь из его людей. Теперь же из-за какой-то девчонки он превратил пресс в груду хлама и отправился вызволять из тюрьмы бандита, которого он ненавидел и презирал всей душой!
А что так оно и будет, я не сомневался. Не нужно было обладать сверхпроницательностью, чтобы догадаться об этом. Поэтому я выбрал кратчайший путь, нещадно подгоняя мустанга, заставляя его мчаться во весь опор через холмы и равнины, пока, в конце концов, он не вынес меня на небольшой пригорок, откуда открывался вид на дорогу, ведущую в Манорвиль, по которой звенящим галопом летел высокий всадник.
Никаких сомнений быть не может! Это был Ньюболд!
Я вонзил шпоры в бока своего мустанга, и тот, обезумев от неожиданной боли, рванулся вперед, начиная спускаться вниз по склону. Мы благополучно соскользнули вниз по песчаному склону, сопровождаемые лавиной гравия, мелких камешков и песка, и, оказавшись на дороге, я вскоре поравнялся с Ньюболдом.
Он даже не взглянул в мою сторону. Можно было подумать, будто он один путешествует в гордом одиночестве, а вокруг не происходит ровным счетом ничего, что заслуживало бы его внимания. Так продолжалось до тех пор, пока мы не оказались перед крутым подъемом, преодолевая который, лошади перешли на шаг. Тогда-то он впервые и окликнул меня.
– Джо!
– Чего? – отозвался я.
– Что тебе здесь нужно? – спросил он. – Тебе-то какое дело до всего этого?
– Мне-то? Совершенно никакого, – ответил я.
Он кивнул. Я сумел разглядеть это в темноте.
– Отправляйся домой, – приказал он.
– Все в порядке, босс, – сказал я. – Думаю, мне все же следует поехать с вами!
Он не стал спорить. Ньюболд по жизни никогда не был спорщиком, привыкнув доказывать свою правоту с помощью кулаков.
Прошло ещё некоторое время, прежде, чем мы выехали на вершину холма, у подножия которого и раскинулся Манорвиль, казавшийся отсюда россыпью огней, среди которых то там, то здесь чернели темные островки, похожие на проплешинки на голове у старика.
Здесь Ньюболд резко натянул поводья, осаживая коня, и мне показалось, будто он передумал.
– Подумать только, сколько лет я им был! – проговорил он в конце концов.
– Кем? – уточнил я.
– Негодяем! – ответил он.
Глава 15
На такое замечание трудно что-либо возразить. Поэтому я не стал и пытаться, и мы отправились дальше, в Манорвиль. Мною овладело очень странное чувство. Это было своего рода чувство вины; вернее сказать, даже не чувство, а, скорее, предвкушение будущей вины. Ибо прежде я никаких законов ещё не нарушал. Никогда в жизни, честное слово! Я получал огромное удовлетворение уже от одного осознания того, что могу со спокойной душой разгуливать по городским улицам и без зазрения совести смотреть людям в глаза. Но только чувствовал ли я в душе прежнее спокойствие? Нет, потому что чувство вины уже поселилось в ней!
Мы решили первым делом осмотреться на месте. Лошадей на всякий случай было решено оставить в укромном месте, подальше от посторонних глаз, поэтому мы покинули мустангов на окраине города – той, что была ближе всего к тюрьме – после чего пешком вступили на городские улицы. Кони остались дожидаться нашего возвращения в небольшой рощице, где под деревьями росла трава, которой они вполне могли бы довольствоваться во время нашего отсутствия. Обычные мустанги – существа на редкость неприхотливые.
Мы прошли мимо тюрьмы. Свет горел лишь в одном из окон, выходящих на улицу, и был он каким-то тусклым, дрожащим.
– Жгут лампу, – глубокомысленно изрек босс. – Это коптилка. Света от неё мало, одна лишь гарь и копоть.
Я знал, что ему нет никакого дела до того, какая в тюрьме лампа. Единственное, что его интересовало, так это предстоящее дело, но для этого было необходимо вникнуть во все детали. Думаю, на душе у него тоже было неспокойно. В конце концов я не выдержал и сказал:
– Послушай, Ньюболд, ведь ты ввязался в это дело из-за девчонки. С чего ты взял, что то она непременно бросится к тебе на шею, даже если дело у нас выгорит?
Я ожидал, что его разозлит такое замечание, но он просто сказал:
– Заткнись и не лезь в мои дела. Ничего такого я не думаю. Я иду на это ради Чипа, и девчонка тут не при чем. Чип… он один стоит десяти работников!
Я был почти готов согласиться с этим замечанием, хотя в душе и чувствовал, что он, мягко говоря, лукавит. Бедный Ньюболд!
Для начала мы решили просто разузнать, что к чему, и отправились в освещенную часть города, каковая составляла лишь два квартала. По пути нам встретился парень по фамилии Лафферти, более известный под кличкой «Пирожок» с ранчо «Хромая звезда». Я так никогда и не узнал, откуда взялось такое название. Тем более, что их грубое тавро можно было вообще обозвать, как угодно. Пирожок пребывал в сильном подпитии и просто-таки светился от счастья, как полная луна. Ему было очень весело. Он увязался было за нами, но, к счастью, через полквартала завидел ещё одного своего знакомого и переключился на него.
Мы же с боссом отправились дальше. Наш путь проходил мимо городской гостиницы, и в тот самый момент, когда мы поравнялись с ней, по ступеням крыльца сбежали – кто бы вы думали? Ну конечно же, это были Мэриан Рэй и Чип!
Когда Чип заметил нас, он схватил девушку за руку, она обернулась, и теперь уже оба они уставились в нашу сторону. Я хотел было остановиться, но Ньюболд с безразличным видом прошел мимо, как будто ничего не заметил. Зубы его были крепко стиснуты. Он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом – я догадался об этом по тому, как он то и дело спотыкался.
Затем кто-то тронул меня за плечо. Это был Чип.
– Старина Джо! – выдохнул он. – Я знал, что ты не останешься в стороне. Ведь не мог же ты, в самом деле, уехать и бросить его на произвол судьбы!
– Чип, – сказал я, – что здесь происходит?
– Гляди, сюда идет Мэриан, – ответил Чип. – Ну и как она тебе? Она ведь совсем не дура. Отличная девчонка! На неё можно положиться. Вот она, подходит!
Девушка подошла к нам, и вид у неё был ещё более счастливый, чем у Пирожка Лафферти, а на щеках алел яркий румянец. Она не произнесла ни слова, а просто посмотрела!
Нет, должен вам сказать, что это была самая веселая и бойкая девица изо всех, кого мне когда-либо приходилось знавать, а также самая жизнерадостная и раскрепощенная – короче, само совершенство. И вот теперь она молча стояла, словно девчонка-школьница, краснея и отчаянно смущаясь, а затем робко подняла глаза и улыбнулась Ньюболду!
Ага, а этот упрямый, твердолобый и бесчувственный Ньюболд – он аж задрожал! А потом как-то сразу обмяк, разомлел, и я уже знал наперед, что он уже никогда не излечится от этого недуга. Он был готов героически ринуться в бой, броситься под пули или навстречу любой другой опасности. Но только теперь ему во что бы то ни стало нужно было совершить какой-нибудь подвиг.
Чип снова схватил меня за руку.
– Ньюболд совсем свихнулся, – сказал он, – да и она тоже хороша. Ты только взгляни на нее. Подумать только, какой эффект может произвести женщина даже на такого мужика, как он. Он словно растаял. Как это ни печально, Джо, но девицы своими дурацкими улыбочками умудряются сломить любое сопротивление со стороны мужиков и достают их до самых печенок. Так что нам с тобой нужно будет исхитриться и придумать что-нибудь. От Ньюболда-то толку теперь совсем никакого.
Я кивнул. Смущенное выражение на лице Ньюболда ничего хорошего не сулило. С равным успехом я, пожалуй, мог бы попытаться вытянуть хотя бы слово из глубоководной рыбы. Он не сводил глаз с девушки, и, наверное, Манорвиль уже казался ему земным раем.
Мы с Чипом повернули назад, направляясь обратно в сторону окраины.
– Если он потом сумеет нас разыскать, – глубокомысленно изрек Чип, – то все в порядке. А если нет, то он будет только мешать.
– Послушай, Чип, – сказал я. – Уж не думаешь ли ты, что я собираюсь в обход босса стать зачинщиком такой аферы? Нетушки, мое дело десятое. И становиться козлом отпущения я не собираюсь.
– Ну что ты, старина Джо, ведь я же тебя знаю, – не унимался Чи. – Ты же любого босса за пояс заткнешь, но только почему-то сам себя недооцениваешь. Я давно заметил это, дружище. Ты бы во многом преуспел, если бы только решился взяться за стоящее дело!
При этом вид у пацана был совершенно беззаботный, а в голосе слышалась такая уверенность, что, окажись на моем месте кто-либо другой, то и его тоже потянуло бы на подвиги. Затем Чип принялся излагать мне план свой действий.
Оказывается, он уже успел самым тщательнейшим образом оглядеться на месте, и, на его взгляд, будет разумнее всего попробовать войти через крышу. Там на заднем дворе растет высокое дерево, одна из ветвей которого нависает прямо над крышей тюрьмы, а значит, по этой ветке, он смог бы запросто перебраться на крышу и даже остаться при этом никем незамеченным.
А там он в два счета вскроет отмычкой слуховое оконце и сможет без труда проникнуть в ту часть здания, где находились камеры.
– Ну и что из того, что ты пролезешь туда? – спросил я. – Ведь камеры-то, небось, ещё нужно будет отпереть.
– А то как же, – подтвердил он.
– А как насчет вооруженной охраны и всего такого? – поинтересовался я, стараясь казаться совершенно невозмутимым.
– Там будет один охранник, – уверенно продолжал мальчишка, – и именно на это я и рассчитываю больше всего. Ключи от всех камер у него. Мы с тобой тихонько проникаем во внутрь, я поднимаю шум и отвлекаю его внимание на себя. Он спрашивает меня, какого черта я там делаю; а в это время ты набрасываешься на него сзади и начинаешь душить, а я упираю ему дуло в живот и приказываю заходить в камеру. Он пойдет как миленький, рыпаться не станет. Это мужик с подмоченной репутацией – говорят, что в свое время он застрелил какого-то придурка, который был так пьян, что и на ногах-то не держался. Так что теперь он живет воспоминаниями о содеянном, ходит чернее тучи, и заранее думает о последствиях, прежде, чем лезть на рожон. Но это трус, каких свет не видел.
Я кивнул. Но меня все ещё терзали сомнения.
Чип же стоял на своем.
– Ну так как, Джо? Что тебе не нравится? Если тебя не устраивает мой план, то давай, предложи что-нибудь получше! Но только поспеши. А то в этом городишке к персоне бедного Шефа проявляется слишком много нездорового интереса. Его здесь готовы обвинить во всех смертных грехах, от грабежей до краж собак, чего за ним в жизни не водилось. Взять хотя бы вон ту толпу парней посреди улицы. Толкутся гурьбой, словно выводок цыплят на морозе, и рассказывают о Уотерсе разные небылицы. Для такого захолустного городишки, как этот, публичная казнь – это же целое событие. Так что, очень скоро они дозреют до того, чтобы вздернуть Уотерса, если, конечно, мы их не опередим.
– Нужно дождаться Ньюболда, – сказал я.
– Ждать не имеет смысла, – вздохнул мальчишка. – Увидев девчонку, он потерял рассудок и пребывает в полной прострации. Она тоже забыла обо всем на свете от радости, что Ньюболд приехал в город. Кстати, а как это он решился оставить без присмотра свой любимый пресс?
– Никакого пресса больше нет, – сказал я. – Перед тем, как отправиться в город, босс поджег его.
– Поджег? – воскликнул Чип. – Он спалил пресс? Ну зачем же он так… Такой был хороший старенький пресс. Просто к нему нужно было относиться с пониманием, только и всего. Иногда, конечно, с этим «Маленьким гигантом» и повозиться приходилось, но все равно он выдавал отличнейшие тюки и был таким простым и удобным в обращении. Вещица, конечно, довольно хрупкая, но в хозяйстве совершенно незаменимая.
Он прямо-таки негодовал.
Чип продолжал упорствовать, требуя, чтобы я предложил новый план или хотя бы высказал свои собственные соображения, когда по улице мимо нас прошел какой-то человек, поспешно направившийся прямиком к тюрьме.
В тот же самый момент откуда-то со стороны отеля раздались крики и улюлюканье, и взглянув в ту сторону, мы увидели, как из темноты на освещенную часть улицы высыпало примерно два десятка вооруженных мужчин!
И тут я был вынужден признать, что мальчишка, пожалуй, был прав. Эти мошенники и в самом деле собрались устроить самосуд. От одной только мысли об этом у меня перехватило дыхание, словно меня окатили ушатом ледяной воды.
– Идем – да скорее же! – взмолился Чип, увлекая меня за собой.
Я плохо соображал, что происходит, но все же поплелся за ним. В это же самое время силуэт высокого человека с размашистой походкой решительно взошел на крыльцо тюрьмы и забарабанил кулаком в дверь.
– Господи Иисусе, – прошептал Чип, – а это, случайно, не Ньюболд?
Я остановился и вгляделся в темноту.
– Не может быть, – сказал я. – Ведь у него даже маски нет на лице. Он не стал бы вот так открыто врываться в тюрьму, не закрыв лица!
– Не стал бы? – взволнованно переспросил Чип. – Я знаю случаи, когда мужики, перебрав виски, откалывали и не такие номера. А любовь опьяняет похлеще всякой выпивки! Это Ньюболд!
Это и в самом деле был Ньюболд. Я узнал его по сутулым плечам и по тому, как он размахивал руками.
Дверь тюрьмы слегка приоткрывалась; и затем Ньюболд одним мощным рывком распахнул её настежь и исчез в темноте дверного проема. До нашего слуха донесся приглушенный вопль.
Чип опрометью бросился навстречу опасности, и мне пришлось последовать за ним, изо всех сил стараясь удержать в груди рвущееся наружу сердце, бешено колотившееся где-то у самого горла.
Мы оказались у дверей тюрьмы, когда толпа перед гостиницей упорядочила свои ряды, и, испустив воинственный клич, процессия двинулась по улице; с каждой минутой шествие становилось все более и более многочисленным, по мере того, как к нему присоединялись выбегавшие из домов горожане – мужчины, мальчишки и даже женщины. Никому в Манорвиле не хотелось пропустить такого захватывающего развлечения.
Ворвавшись в тюрьму, мы с Чипом оказались в кромешной темноте. На полу происходила какая-то возня, и время от времени из темноты доносились сдавленные ругательства, так что определить, что же все-таки там происходит, было можно лишь на ощупь.
Глава 16
Я замер в нерешительности, но Чип не растерялся. Он просто нырнул в темноту на полу, словно в воду, и я услышал приглушенный голос Ньюболда, ворчливо приветствовавший его.
Очевидно, Чип уже активно ему помогал.
Я чиркнул спичкой, и её дрожащий огонек на мгновение выхватил из темноты тюремщика, который, если верить Чипу, был законченным дураком и негодяем. Теперь на его бульдожьем лице красовалось несколько кровоточащих шрамов, и подобно разъяренному бульдогу он пытался достать зубами своих обидчиков, так как руки были надежно скручены у него за спиной.
Ньюболд его держал, а Чип угрожающе наставлял на него пистолет, но тюремщик держался бесстрашно, как самый настоящий герой. Скорее всего, Чип знал заранее, что так оно и будет, а историю об идиоте-тюремщике придумал нарочно, чтобы вселить в меня уверенность.
По полу с грохотом каталась лампа, я поднял её и зажег. В то же самое время тюрьму огласил радостный вопль, изданный нескладным хором из полудюжины голосов.
Дело в том, что Уотерс был не единственным заключенным, и теперь остальные сидельцы тоже заметно оживились, пробуя голос, словно петухи, решившие, будто утро уже наступило.
Разыскав веревку, Ньюболд старательно связал тюремщику руки за спиной и уложил его на пол лицом вниз.
– Глаза закрыть. Головы не поворачивать, – приказал Ньюболд. – Или тебе не жить! – Он подал мне знак.
Я склонился над охранник и ткнул ему в затылок дулом своего револьвера.
– Послушай, кореш, – искренне сказал я. – Ты не думай, ведь мне и выстрелить недолго. Если только попробуешь повернуть голову, чтобы поглазеть на меня или на остальных, я просто вышибу тебе мозги.
Зрелище было поистине незабываемое. Честное слово, никогда в жизни я не видел столь ярко выраженного бойцовского инстинкта, так как даже лежа на полу он поскуливал и хрипел, словно рвущийся в драку пес, которого удерживают на коротком поводке. Так что я продолжал тихо разговаривать с ним, время от времени напоминая тычками дула о том, что в руке у меня пистолет.
Все это время он скрипел зубами, и на его плечах перекатывались бугры железных мышц. Он ругался и хрипел, и снова ругался. Его била дрожь от непреодолимого желания вскочить на ноги и снова броситься в драку. Не удивительно, что этот парень открыл дверь тюрьмы по первому же требованию. Ему было решительно наплевать на то, поджидает ли его на пороге опасность или нет. А чего бояться-то? Он бы и сам не отказался нарваться на неприятности; к тому же, чем больше непрятностей, тем интереснее!
Я ещё никогда в жизни не встречал такого человека, как он. При одном лишь взгляде на него у меня по спине бежали мурашки!
Чип к тому времени уже завладел связкой ключей охранника и бросился в коридор, куда выходили двери тесных камер, и остановившись перед дверью самой дальней камеры, принялся подбирать ключ к замку.
Мне показалось, что на это ушла целая вечность, потому что все это время я прислушивался к доносившемуся с улицы гулу надвигающейся толпы. Вы никогда не слышали, как набегают волны вот такого людского прибоя? Такое невозможно слушать спокойно. У вас тут же перехватывает горло, и этот ком поднимается все выше и выше, а задняя часть языка намертво прилипает к небу.
Но в конце концов нужный ключ все-таки был найден, железные петли натужно скрипнули, и дверь распахнулась.
Из камеры вышел Уотерс. Тусклый свет фонаря лег на его лицо, выхватив из темноты висок и впалую щеку, на которой залегла тень, похожая на след от копоти.
Верзила Ньюболд подхватил его под мышки и буквально выволок за порог. Чип радостно вертелся у них под ногами. Остальные же обитатели тюрьмы, видя, что их освобождать никто не собирается, взвыли разом, словно стая бешенных волков. Черт возьми! От этого душераздирающего вопля кровь стыла в жилах!
Я последним выскочил из тюрьмы, с грохотом захлопывая за собой дверь, и на глазах у надвигающейся прямо на нас по улице и срывающейся на бег толпы, вслед за подельщиками поспешил скрыться за углом тюрьмы.
Я знал, что нам конец. Или, вернее сказать, догадывался об этом, так как бежать достаточно резво, чтобы выскользнуть из рук шайки разъяренных душегубов, да ещё с такой поклажей, как Уотерс, будет все равно невозможно.
Но тут малыш Чип остановился у угла здания и обернулся, взвизгивая, словно дикий кот, которому наступили на хвост; в тот же самый момент он выхватил самый настоящий кольт и открыл стрельбу по толпе!
Сначала мне показалось, что он стреляет в толпу, но я ошибался. Он стрелял в землю перед ними. Однако, на толпу безумный мальчишеский крик, похоже, произвел ещё большее впечатление, чем на меня, и, скорее всего, когда пули взрыли землю под ногами у зачинщиков, обдавая их с ног до головы пылью, то этот довод показался им вполне убедительным.
Потому что шествие остановилось. Черт возьми, этот чертенок всего тремя пулями остановил целую толпу; а следующими тремя выстрелами и вовсе разогнал её, обратив в бегство. Люди разбегались, ища спасения от пуль, не сомневаясь в том, что головорезы ни перед чем не остановятся!
Вот так мы добрались до лошадей и покинули негостеприимный Манорвиль, благополучно разминувшись со снаряженной в погоню шумной кавалькадой всадников, со стрельбой и воинственным гиканьем отправившихся искать нас совсем в другой стороне.
Так что все остались довольны и счастливы!
Впрочем, мне это приключение особой радости не доставило. Я преступил закон, и мысль об этом не давала мне покоя. Как было бы здорово остаться в стороне и пребывать в счастливом неведении. Но уж что сделано, то сделано!
Однако, на следующий день мы узнали, что обстоятельства сложились необычайно благоприятно.
Уотерс и Чип отправились искать убежище за холмами, мы же с боссом поехали другой дорогой и вернулись домой; к полудню следующего дня весть о побеге из тюрьмы докатилась и до нашей делянки – но о предписании на наш арест ничего не было слышно!
А затем к нам в гости пожаловала Мэриан Рэй, которая привезла самые последние новости. Она подъехала прямиком туда, где мы радостно убирали обломки, оставшиеся от злополучного пресса, подошла к Ньюболду и поцеловала его – ба-бах! – прямо на глазах у всех. Меня она тоже поцеловала, хотя любой мог заметить разницу.
Затем взяла каждого из нас под руку, отвела в сторонку, и пока остальные ребята с завистью глядели нам вслед, рассказала о положении дел в городе, сообщив примерно следующее: Ньюболда в Манорвиле знали все, и никто даже не допускал мысли о том, что он мог быть причастным к организации налета на тюрьму! Так что приписывать ему роль головореза желающих не нашлось.
Меня тоже никто не узнал. Наверное потому, что моя роль была крайне незначительна. Было известно лишь то, что дело провернули двое высоких мужчин и один пониже – они приняли Чипа за взрослого мужика! И больше ничего! У меня гора с плеч свалилась.
Теперь я мог уверенно смотреть в будущее, получив ещё один шанс зажить честно и счастливо, и выжженное беспощадным солнцем скудное пастбище показалось мне в тот миг милым райским уголком, уж можете не сомневаться.
Я отошел в сторону, оставляя босса наедине с Мэриан Рэй. Они медленно шли рядом, девушка смотрела на него, что-то говорила и смеялась.
Но вот Чип… интересно, что случилось с ним и его другом-бандитом?
Что ж, будем надеяться, что у них все тоже сложится хорошо. Потому что все хорошо, что хорошо кончается.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
У каждого человека есть на свете тот уголок, где он оставил частичку своего сердца. Кое-кто из моих знакомых взахлеб и со слезами в голосе рассказывает о море, о белых «барашках», венчающих гребни волн, о грохоте и шелесте прибоя; но только их истории не идут ни в какое сравнение с рассказами парней, живущих в горах, где вершины и склоны поднимаются на такую головокружительную высоту, что начинает казаться, будто они вот-вот оторвутся от земли и воспарят над миром.
Затем я слышал, как один парень родом из Кентукки рассказывал о бескрайних лугах и холмистых долинах, поросших мятликом, и над всем этим великолепием возвышается купол бездонного голубого неба; да, и о мятлике, и табунах лошадей я тоже слышал не раз.
На севере, в Новой Англии, нет таких просторов, все там намного меньше и расположено гораздо компактнее, однако ни летний зной, ни зимняя стужа и метель не мешают тамошнему жителю расхваливать свой край. Он обязательно заведет разговор о дремучих лесах, и о том, как пахнет плесенью от трухлявых пней, и о буйстве ярких осенних красок, достойных палитры любого художника; он расскажет вам и о ручье, который то весело звенит, а то вдруг укрощает свой бег и замирает, и растущие на берегу две стройные березки глядятся в него, словно в зеркало, в котором отражается небо.
Иные даже заходятся в экстазе, пытаясь передать словами, как пахнет полынь после дождя, но я твердо уверен в том, что на свете существует лишь один край, над созданием которого Господь потрудился на совесть. Что же до остального мира… на мой взгляд, на их Он лишь оттачивал свое умение, но затем Всевышний вошел во вкус и сотворил Неваду.
Именно так, я заявляю об этом на полном серьезе. Возможно, мой рассказ будет относиться к той её части, где вы прежде никогда не бывали, к тому же я вынужден констатировать, что у большинства людей сложилось неверное представление об этом штате. Принято считать, что Невада – это край серебряных рудников, а в зарослях полыни водятся тетерева. Таков стереотип, и ничего более определенного вы от них все равно не добьетесь.
Но даже от самих жителей штата вы вряд ли услышите исчерпывающий рассказ – Невада слишком велика для этого. На каждого из обитателей этого края – будь то мужчина, женщина или младенец – приходится почти по две квадратных мили земли. А так как подавляющее большинство населения сосредоточено в немногочисленных городах и старательских поселках, то нетрудно догадаться, что свободного места там предостаточно.
Ребята, и все это я видел своими глазами. Я изъездил этот край вдоль и поперек, от Опаловых гор до озер Побоищ, от хребта Гус-Крик до озера Тахо, теряясь в догадках, откуда там могло взяться целое море такой студеной и вкусной пресной воды. Я видел горные хребты, вонзающие свои когти в шкуру Невады, такие, как Монитор и Панкейк, Хот-Крик и Тойэбл, Шошон и Огаста. Я знаю весь этот штат. Мне хорошо знакомо то ощущение, когда сухой ветер пустыни обжигает лицо, а глаза слепит приносимая им красная пыль. И я люблю этот край. Когда я думаю о Неваде, то во рту у меня появляется солоноватый привкус, но я все равно не променяю этот уголок земли ни на какой другой, и надеюсь прожить здесь до конца дней своих, чтобы и умереть в этом благословенном краю.
Но теперь, думаю, самое время рассказать обо всем поподробнее. Возможно, вы уже представили себе бескрайние равнины, заросшие колышущейся на ветру полынью, но я веду речь совсем о другой части Невады. Нет, я имею в виду тот край, где Всевышний в полной мере проявил свое мастерство и дал волю фантазии. Он не стал попусту тратить время на подбор форм и колера. Вместо этого Он зачерпывал щедрой горстью все подряд, что только попадалось под руку, ссыпая в одну кучу самые разные виды сланцев, известняка, кварца и гранита и добавляя для цвета вулканическую породу – то синюю, словно небо, то красную, как огонь.
Имея под рукой такой материал, Он насыпал огромные горные хребты, после чего ребром ладони прокладывал между ними долины. Он творил на глазок, и это было поистине грандиозно. Он не пожелал сглаживать углы Своего творения лесами и прочей растительностью. Он не захотел прятать под бородой сотворенный Им лик. Он предпочел оставить его гладко выбритым, поэтому Он протянул руку на запад и воздвиг хребет Сьерра-Невада. Многие обыватели из штата жары и апельсинов – я имею в виду Калифорнию – глубоко убеждены в том, что горы Сьерра-Невада были созданы исключительно ради их удобства, чтобы отгородить их ото всего остального мира; но в действительности же горные вершины Сьерры взметнулись так высоко в небо лишь для того, чтобы преграждать путь грозовым ветрам с запада, задерживать тучи и туманы, сохраняя тем самым воздух Невады прозрачным и сухим. Бог не хотел, чтобы горы и долины Невады покрылись ржавчиной от дождей и сырости.
Когда же все в принципе уже было готово, то бросив оценивающий взгляд на творение рук Своих, Он решил, что было неплохо увенчать это великолепие ещё несколькими штрихами, и тогда Он посыпал долины мелким белым песочком и старательно, до блеска отполировал склоны гор, чтобы те сверкали днем и ночью. И затем, убедившись в том, что это самое лучшее место на всей земле, Бог задумался над тем, кем заселить такую красоту.
В конце концов Он остановил свой выбор на зайцах-чернохвостиках, самых больших и быстрых, что, наверное, могли бы одним прыжком перескочить через гору; затем Он отловил несколько койотов – чтобы было, кому гоняться за зайцами; и уж после этого Он выпустил туда самого умного зверя в мире, отличавшегося могучим сложением, обвислой шкурой и глазами, как у человека
– в общем, Он вписал в картину волка, предварительно подбавив в его шерсть побольше желтых и серых оттенков, чтобы хищник лучше гармонировал с окружающим пейзажем. Повинуясь Его воле, по долинам то здесь, то там, с быстротой молнии проносились стада грациозных антилоп – это были самые быстрые и умные представительницы прекрасного, но в массе своей все же бестолкового антилопьего племени. Он пустил ползать по земле гремучих змей, чтобы те жалили заблудившихся простачков, таких, как вы и я; выпустил на волю дроздов, козодоев и диких голубей, чтобы те летали над землей, а в небо над каждой из долин водрузил по стервятнику.
Затем Он решил, что, было бы неплохо, если бы в тех краях появились люди, которые смогли бы по достоинству оценить Его труды, но чтобы при этом обошлось бы без большого столпотворения. Поэтому Он просто развеял кое-где в горах немного золота и серебра. Совсем чуть-чуть. Этого было вполне достаточно, чтобы разжечь в человеке аппетит, но все же слишком мало для того, чтобы его удовлетворить. Однако старатели учуяли, откуда ветер дует, любопытство взяло верх, и они потянулись на запах, не считаясь с расстояниями и преодолевая десятки тысяч миль. Чаще всего, едва добравшись до места, они тут же поворачивали обратно – картина казалась им слишком уж безрадостной и черно-белой, причем, белый цвет был живым воплощением огня. При перепаде температур в шестьдесят с лишним градусов в год кому-то жара выжигала душу, другим же сковывал ноги мороз. И лишь немногие находили в себе силы идти дальше.
Они карабкались вверх по горным склонам и благодарили Бога за одинокие сосны, встречающиеся им на пути; даже лебеда, колючий кустарник и полынь среди этой каменистой пустыни начинали казаться желанными соседями. В конце концов, самые отчаянные упрямцы все же нападали на золотые и серебряные жилы, и тогда они дни напролет не расставались с заступом и лопатой, вгрызаясь в каменистую почву, копая шахты для своих будущих рудников. Добыча чаще всего оказывалась весьма скромной, да и старатели в большинстве своем догадывались, что особо рассчитывать не на что. И все же они были очень довольны.
Почему?
Ну, может быть, потому, что проснувшись по утру, прежде, чем взяться за работу, им было достаточно лишь оглядеться по сторонам, чтобы увидеть белые песчанные долины, раскинувшиеся внизу, или неприступные горные вершины, розовеющие в лучах восходящего солнца. Или потому, что вечерами, смертельно устав за день, можно было просто сидеть и покуривать трубку, глядя на то, как под покровом сгущающихся сумерек выбираются из ущелий и ползут по земле длинные тени.
Именно этим я и занимался в тот вечер.
Я сидел на краю своего участка, размышляя о том, что последняя банка томатной пасты вылизана дочиста, и тихонько поругиваясь вполголоса; однако мой мозг не слышал бормотания, срывавшегося с моих губ, так как внимание мое было всецело поглощено одним очень интересным занятием, а именно: я постреливал из пистолета то по ущелью, которое было уже погружено во мрак, то по другому, все ещё охваченному пламенем заката. Отсюда мне открывался хороший обзор на белое дно долины, и теперь я видел, как далеко-далеко внизу, почти у самого горизонта, медленно ползет белое облачко.
Это было облако пыли, поднятое табуном диких лошадей. Я видел их утром того же дня, когда воздух был вот так же чист и прозрачен, словно хрусталь. Этой ночью они промчатся мимо меня, но на следующее утро я снова увижу их мчащимися на водопой в долину Шу-Хорн, до которой отсюда два дня пути.
Я думал о диких лошадях, о том, как было бы здорово вскочить верхом на самого норовистого жеребца во всем табуне, чтобы влиться в этот пыльный поток и навсегда остаться вместе с ними. Мне казалось, что я просто сижу на берегу реки, по дну которой несутся лошади, и они тоже являются частью окружающего меня пейзажа.
Я был все ещё поглощен думами о возвышенном, когда у меня за спиной у меня раздался голос:
– Эй, старина Джо! Привет!
Это вывело меня из оцепенения. Собравшись с духом, я посмотрел вверх, но оглянуться было почему-то страшно.
– Ну вот, начинается! – сказал я сам себе.
Я имею в виду, что когда человек проводит в одиночестве слишком долгое время, то ему иногда начинает мерещиться всякая чертовщина, и от этого можно запросто сойти с ума. Ибо услышанный мной голос никак не мог принадлежать человеку. Этот мальчишка, Чип, мог находиться, где угодно, но только не мог же он вот так просто взять и материализоваться у меня за спиной.
Я нервно рассмеялся.
– Нет, мне точно померещилось! – сказал я вслух.
– Да оглянись же ты, Джо, – снова сказал голос.
И тогда я обернулся, и – разрази меня гром! – передо мной стоял Чип собственной персоной, его огненно-рыжие вихры торчали во все стороны, а веснушчатое лицо расплылось в широкой улыбке! При виде его у меня екнуло сердце.
И как будто что-то оборвалось внутри!
Глава 2
– Вот ведь чертенок, – сказал я ему. – Ты откуда свалился?
Чип небрежно махнул рукой, указывая на горный склон, вершина которого упиралась в самое небо.
– Вон оттуда, – беззаботно ответил он.
Мы обменялись рукопожатиями. Его руки были в точности такими, какими я запомнил их с прошлого раза. Они совершенно не изменились, и казалось, что даже грязь на них была прежней. Да и сам он остался таким же, как прежде. Передо мной стоял шестнадцатилетний мальчишка, не по-детски рассудительный и к тому же чертовски своенравный. Все эти качества уживались в нем самым непостижимым образом. Еще никому не удавалось переспорить Чипа. Я имею в виду, что если такие попытки и предпринимались, то потом они благоразумно не возобновлялись, так как обычно и одного раза оказывалось вполне достаточно.
– Садись, – предложил я. – Значит, ты просто прошел несколько сотен миль и наткнулся на меня? Конечно, ведь это же плевое. Так как это тебе удалось? Неужели выучился щебетать по-птичьи и спрашивал у них, в какую сторону идти?
Он уселся на землю, привалился спиной к камню и закинул руки за голову, повернувшись боком ко мне и обозревая пейзаж, которым я любовался перед его приходом.
– Джо, сверни мне сигаретку, ладно? – попросил он.
Я уже хотел было бросить ему кисет и сказать, что-нибудь типа: «Тебе надо, ты и делай!» – но вовремя спохватился. Вид у мальчишки был смертельно усталый, под глазами залегли лиловые синяки. К тому же уже тот факт, что он просил закурить, говорил о том, что силы оставили его. Курил он очень редко.
Я свернул цигарку из табака пополам с порубленной соломенной пылью, вставил её ему в рот и сам же зажег спичку; Чип не шевельнул и рукой, а просто остался неподвижно лежать, глядя из-под полуприкрытых век на раскинувшийся перед нами пейзаж.
Одет мальчишка был вполне добротно. Я молчал, продолжая исподволь разглядывать его. Но вот он выкурил сигарету до самого основания, отбросил окурок и сделал три глубоких вдоха, прежде, чем из легких вышли остатки дыма.
Тогда я сказал:
– Я вижу, со времени нашей последней встречи ты успел основательно приодеться.
– Ага, – кивнул он, – ты же знаешь Дага. Ему хочется, чтобы я был одет получше.
– Да. Понимаю, – отозвался я.
– И в этом его главный недостаток, – продолжал мальчишка. – Потому что он в некотором смысле пижон.
– Может быть он и пижон, – ответил ему на это я, – но в остальном он отличный парень.
– Ну да, конечно, он отличный парень, – согласился Чип. – Но кроме всего прочего он ещё и пижон. Только и знает, что прихорашиваться да наряжаться. Знаешь, что он учудил в Тауиле?
– Нет еще. Так что же он там натворил? – спросил я.
– Вырядился в мексиканские тряпки. Ну там, костюм из бархата и все дела. А ещё напялил на голову шляпу с огромным пером. Наверное, сам себе он казался просто неотразимым. Все вертелся перед зеркалом, все не мог налюбоваться на себя и подкручивал усы.
– Держу пари, молчать ты не стал, – предположил я.
– А то как же. Сказал все, как есть, – ответил Чип. – Но только ему все равно. Похоже, мое мнение его не очень-то волнует.
– Просто он знает, что все равно его любишь, – сказал я.
– Думаешь, в этом все дело? – спросил он.
– Уверен.
– Что ж, может быть и так, – согласился Чип.
Я с трудом подавил улыбку. Чип и Даг Уотерс были привязаны друг к другу даже больше, чем родные братья. Я был тоже довольно дружен с ними. Но то, что их связывало между собой, вполне можно было считать кровными узами. Они были обязаны друг другу жизнью, и можно лишь догадываться, сколько раз один из них спасал другого от верной гибели.
– Ну и что он натворил после того, как нарядился? – задал я наводящий вопрос.
– Ничего особенного. Просто решил сходить на танцы, – ответил Чип.
– И его попытались выкинуть оттуда? – выдвинул я новую догадку.
– Ага, попытались, – сказал Чип и сладко зевнул. – Но какое-то время он все же продержался. Правда, мебель оказалась слегка поломана, да и его наряд тоже малость пострадал, но он заставил музыкантов играть и продолжал танцевать. Я подал ему знак, когда заметил полицейских, и только после этого он ушел. И в этом его главный недостаток. Слишком много выпендривается. Да что тебе объяснять, ты и сам знаешь. Стоит только человеку одеться поприличнее, как с ним тут же начинают происходить разные неприятности.
– Послушай, а лямку от подтяжек ты где потерял? – спросил я.
– Это все из-за одного раздолбая, – объяснил Чип. – Он хотел схватить меня, когда я выбирался из товарного вагона, чтобы прыгнуть на перегоне. Половина подтяжек досталась ему, но меня он все равно не поймал.
– Здорово, – похвалил я. – А как насчет рукава от рубашки? С ним-то что произошло?
– А это вообще ухохочешься, – сказал Чип. – Когда меня поймал легавый, то вцепился он так крепко, что высвобождаясь, мне помимо куртки пришлось оставить у него в руках ещё и рукав от рубашки. У него была просто-таки бульдожья хватка.
– И где это произошло? – спросил я.
– На товарной станции, – ответил Чип. – Это был самый вредный изо всех полицейских. Ты-то, небось, знаешь, какими они бывают гадами?
– Ага. А то как же.
– Он подкрался в темноте, – продолжал Чип свой рассказ. – А потом набросился на меня, и должен сказать, пальцы у него были, как рыболовные крючки. Навалился и скрутил, так что мне пришлось пожертвовать курткой и ещё рукавом от рубашки в придачу. Джо, ты бы умер со смеху, если бы только услышал, что кричал этот легавый, когда гнался за мной.
Он устало улыбнулся, вспоминая о случившемся.
– Да уж, по отношению к рубашке это было действительно жестоко, – признал я. – Ну ведь ты и штаны где-то умудрился разодрать.
Одна штанина была почти напрочь оторвана от другой, и прореха была наспех заштопана грубой бечевкой.
– Представляешь, какой коварной штукой может оказаться обыкновенное окно? – невозмутимо заявил Чип. – Я имею в виду торчащие из рамы гвозди. А было все так. Я благополучно вылез в окно, оставшись никем не замеченным, и уже собирался спрыгнуть на землю, когда штаны мои зацепились за торчавший из рамы гвоздь. Черт возьми, Джо, меня просто зло берет, когда приходится сталкиваться с халтурной работой горе-плотников. Черт побери, да если бы я был плотником, если бы у меня вдруг появилось желание и призвание к этому делу, то, забивая гвозди, лично я всегда загибал бы острые концы – по крайней мере возле окон.
Он был вне себя от праведного гнева. И именно это помогло ему прогнать усталость.
– Да уж, – снова вздохнул я. – Плотники, конечно, сплоховали. Да и какой нормальный человек подастся в плотники? Но скажи на милость, с чего это вдруг ты решил лазить через окна?
– Да так, ерунда, – беззаботно сказал он. – Я сделал это на спор. Даг сказал, что я не смогу залезть в дом. А я сказал, что смогу.
Меня бросило в жар, и я почувствовал, как на лбу у меня начинает выступать испарина.
– И что, богатый был улов? – осторожно поинтересовался я.
Чип резко повернул голову и уставился на меня.
– Да ты чего? – возмутился он. – Ничего такого не было. Это не по моей части.
– Хорошо, коли так, – похвалил я. – Я знаю, Чип, ты послушный мальчик.
– Да брось ты. Послушным мальчиком я никогда не был, – отмахнулся он.
– Но я не вор. Я ни у кого ничего не краду. Душа не лежит к этому ремеслу.
– А как насчет курочек? – заметил я.
– Так это же так, по мелочи. Это не кража, – спокойно ответил Чип. – Уж ты-то должен знать, какая разница между настоящей кражей и такой вот мелочевкой.
– А как же, – сказал я. – Разница огромная. Ну так как у тебя дела?
– У меня-то? Лучше всех, как всегда, – отрапортовал он. – А ты как поживаешь?
– В принципе неплохо. Просто у меня закончилась томатная паста, и поэтому я немного не в настроении.
– И ты расстроился из-за такой ерунды? – переспросил Чип. – Обещаю, что скоро у тебя её будет вдоволь.
– Когда? – с надеждой спросил я у него.
– Очень скоро, – ответил он.
Он предостерегающе поднял палец, заставляя меня прислушаться. И я услышал. Откуда-то издалека, из-за горного склона доносился тоненький, мелодичный звон колокольчика.
– Что это? – недоуменно спросил я.
– Мои конь и мул, – ответил Чип.
– Ясно, – догадался я. – Значит Даг Уотерс едет сюда вслед за тобой, да?
– Нет, – замотал головой Чип.
– Так с кем же они тогда там? – изумился я.
– Ни с кем, – пожал плечами Чип. – Сами по себе.
Я испытующе уставился на него, по мальчишка не обратил на это никакого внимания, как будто в его объяснении не было ничего особенного. Он глядел в даль, любуясь синевой сумерек и огненным заревом заката, свет которого отражался в гладкой поверхности большой гранитной глыбы, словно в зеркале.
– Может быть ты их приворожил? – допытывался я. – И теперь они просто вынуждены повсюду следовать за тобой?
– Приворожил, а то как же, – согласился он. – Я завел себе самого строптивого мустанга, хоть весь белый свет обойди, второго такого не сыщешь. Он просто прелесть! Эта зловредная скотина не выносит одиночества, и ходит за мной, как собака. Ему просто-таки делается не по себе, если в седле нет седока, над которым было бы можно хоть немножко поиздеваться. Когда он устает брыкаться, то просто выгибает шею и норовит укусить меня за ногу; если же поблизости оказывается подходящий обрыв, то его хлебом не корми, дай только подойти к самому краю и побить копытами до тех пор, пока земля не начнет осыпаться у него под ногами, но даже после этого поворачивать назад он не торопится. Потом ещё ему очень нравится при случае вытереть мною попавшийся по дороге валун. Или же выгнуть спину, делая вид, что он сейчас ка-ак взбрыкнет!.. Так что скучать он мне не дает.
Он так обожает делать мне всякие пакости, что просто не может без меня. Я состою при нем кем-то вроде мальчика для битья. По дороге сюда мне доставалось от него трижды, и это ещё не предел; его копыта свистели у меня у самой головы, только успевай уворачиваться. Вот какой у меня конь! Без меня ему жизни нет. У него нюх, как у волка, и зная, что он все равно пойдет за мной, я повесил ему на шею колокольчик; мул же у меня старый и опытный, раньше ходил с караванами, так что он идет за колокольчиком, словно за мешком овса. Когда мне надоедает воевать с собственным конем, я просто соскакиваю с него и иду пешком, как сейчас, а он потом приходит за мною следом. Конечно, сначала он артачится и делает вид, что никуда не пойдет, но потом, наверное, вспоминает о том, сколько удовольствия он получил, лягая меня, после чего сдается и покорно топает следом.
Пока Чип объяснял мне все это, я увидел необычная процессия появилась из-за поворота и, проследовав между двумя низкорослыми сосенками, направилась к нам. Первым шел небольшой мустанг, за которым неотступно следовал длинноногий, откормленный мул.
При виде визитеров мой осел принялся громко кричать, видимо, радуясь перспективе провести время в хорошей компании. Мустанг подошел к Чипу, вытянул шею и зубами стащил у него с головы потрепанную фетровую шляпу.
– Ну тебя, отстань, – устало сказал Чип, не поворачивая головы. – Иди отсюда. Пойди лучше приляг, а не то я встану и дам тебе в морду.
Признаться, я был весьма удивлен, когда мустанг выпустил шляпу и отойдя в сторонку, принялся с равнодушным видом щипать торчавший из земли пук травы. Эта сцена меня умилила, потому что конь как будто понял, что от него требовалось.
Это был самый злобный конь изо всех когда-либо мною виденных: горбоносый, с недобрым огнем в глазу и к тому же с выгнутой спиной, что является верным признаком тяжелой поступи и указывает на то, что конь брыкучий.
– Чип, и где ты только откопал такого красавца? – спросил я.
– Выбрал из доброй сотни лошадей, – похвалился Чип. – Я мог выбирать из целого табуна; но пока я глядел на лошадей, в загоне произошла стычка между огромным гнедым жеребцом с крупом, как у ломовой лошади, и вот этим огрызком. Сначала они просто наскакивали друг на друга. Каждый раз, когда гнедой норовил его лягнуть, этот малыш резво отскакивал в сторону. Когда брыкался гнедой, то его ноги взмывали выше спины этого недомерка; мустанг же лягался так, что его копыта впечатывались точнехонько в жирный круп гнедого. Так продолжалось ещё какое-то время, но затем гнедой сдался, жалобно заржал и счел за благо ретироваться. И что бы ты думал? Это зловредное животное пустилось за ним вдогонку и ещё умудрилось укусить на бегу, да так, что вырвало кусок мяса. «Эй, кто-нибудь! Да пристрелите же этого чертова мустанга!» – заорал хозяин. «Не надо, – сказал я, – лучше продайте его мне!» Вот и вся история.
От души насмеявшись, я сказал:
– И все же, Чип, куда и зачем ты направляешься?
– Пришел я от Уотерса по твою душу, – ответил он. – Сними суму с седла и поймешь зачем.
Я подошел к мустангу и проворно лавировал вокруг него до тех пор, пока седельная сума в конце концов не оказалась у меня в руках. Отойдя в сторонку, я развязал шнурок и вытряхнул содержимое на землю; то, что я увидел, было похоже на горку из карточных колод, однако, эти пачки были размером побольше колоды карт, и к тому же в уголках «рубашек» были видны какие-то цифирки.
Я поспешно отдернул руки и вскрикнул от неожиданности, потому что на камнях у моих ног валялись тугие пачки хрустящих зелененьких купюр!
Глава 3
Иногда я мечтал о том, как было бы здорово идти себе куда-нибудь и наткнуться на кучу денег – они могли бы случайно выпасть на дорогу, к примеру, из какого-нибудь казенного фургона, или ещё откуда-либо. Мне всегда казалось, что случись со мной такое, и радости моей не будет предела.
Но я ошибался.
Когда же такое счастье все-таки привалило мне, и не где-нибудь, а здесь, в самом сердце невадской пустыни, то первым делом я судорожно огляделся по сторонам, а в следующий момент бросился за винтовкой и поспешно зарядил её.
Но даже эти манипуляции не прибавили мне ощущения защищенности: руки у меня дрожали, а во рту пересохло. Я направился к Чипу, и голос мой срывался.
– Ты маленький выродок! – объявил я ему.
Он лишь усмехнулся на это.
– Джо, дай закурить, – спокойно попросил он.
– Курить будешь потом. После того, как объяснишь кое-что, – сказал я. Он снова усмехнулся. А затем привалился спиной к камню, как будто это была подушка, закинул руки за голову, выставив острые локти.
– Ладно, спрашивай, – согласился он. – Так что тебя интересует?
– Все, от начала и до конца, – отрезал я.
– Запросто, – ответил мальчишка. – В некотором царстве, в некотором государстве был банк, и у этого банка был управляющий, который вытряхивал золото из карманов парней типа тебя, подобно тому, как паук сосет кровь из мух, а в кабинете у этого управляющего стоял новенький сейф – такой красивый и блестящий, со всякими секретами и прочей гарантией от взлома – куда управляющий и складывал золотишко. Банк и сейчас стоит на прежнем месте, и сидит в нем все тот же управляющий со своим сейфом. Вот только дверца от сейфа куда-то подевалась. По крайней мере, когда я последний раз заглядывал туда, её там точно не было. А вместе с нею исчезла и вся наличность – всего каких-то двести тысяч долларов – ну, может, чуток больше.
Все близлежащие горы и скалы вдруг качнулись, и у меня закружилась голова. Я уставился себе под ноги, на ворох высыпавшихся из мешка купюр.
– Двести… тысяч! – пробормотал я.
– Ага. Или почти четверть миллиона, – отозвался мальчишка.
Я снова перевел взгляд на деньги.
Не знаю, почему, но они вовсе не казались мне ворованными. Возможно потому, что их было так много, что на фоне такого богатства сам факт кражи уже не представлялся чем-то зазорным и предосудительным. Я представил себе золотой самородок весом в восемьсот фунтов. Чтобы вывезти столько золота, потребовалось бы целых два мула. Вот, что означала эта маленькая стопочка зеленых бумажек. Это же целое состояние. Так или почти так я думал тогда.
А сознание тем временем уже услужливо подбрасывало новую идею. Желая быть до конца откровенным, я должен рассказать вам горькую правду. В моем воспаленном мозгу промелькнула жуткая мысль о том, что если огреть мальчишку прикладом винтовки по голове, то тогда все денежки станут моими. Я изо всех сил треснул себя по лбу костяшками пальцев, отчего туман в моей голове рассеялся, и я снова обрел способность мыслить трезво.
Взглянув на Чипа, я увидел, что он лежит в прежней позе, смотрит на меня и при этом странно улыбается.
Он кивнул.
– Мне это знакомо, – сказал он.
– Правда? – только и нашелся, что сказать я, и посмотрев вниз, увидел в его умных глазах сочувствие и понимание.
– Ага, – продолжал Чип. – У меня была та же мысль. Когда я только-только отправился в путь, меня прямо-таки подмывало послать Уотерса ко всем чертям, прихватить денежки и удрать. Но потом я вспомнил ещё кое о чем и не стал этого делать.
– Вспомнил о том, что он все равно выследит тебя? – спросил я.
– Нет, наоборот, о том, что он этого делать не станет, – ответил Чип.
Я на мгновение задумался и был вынужден признать, что мальчишка и в самом деле был прав. После всего, что Чип сделал для Уотерса, Даг никогда не причинил бы ему вреда, вне зависимости от того, какой ещё фортель мог выкинуть бедовый пацан. Даже если бы речь зашла о четверти миллиона долларов наличными.
– И каким же образом он провернул это дело? – поинтересовался я у мальчишки.
– Как? Да элементарно. Усыпил сторожа хлороформом и пробрался вовнутрь, а потом выбрался обратно. Вот и все. Там были окна из зеркального стекла, и когда в помещении горел свет, то с улицы можно было наблюдать за тем, что там происходит, и сейф был тоже виден. Той ночью в банке тоже горел свет; но Даг нашел выход из положения – просто протер две створки зеркального окна мыльным раствором, и после этого с улицы уже почти ничего разглядеть было нельзя.
Я кивнул, представляя себе, как спокойный и уравновешенный Уотерс ловко орудует в помещении банка, отгородившись от всего остального мира хрупкой броней замутненных стекол, рискуя быть замеченным с улицы. И ещё я подумал о том, как все было ловко придумано… вряд ли залитые мыльной водой окна вызвали бы у кто-либо из припозднившихся прохожих подозрения. Вот опущенная штора – это уже совсем другое дело.
– Продолжай, – велел ему я.
– А на чем я остановился? – спросил Чип.
– На том, что ты уехал, а Даг остался.
– Ну да. Так вот, во всем, естественно, тут же заподозрили Дага, и он заранее знал, что так оно и будет, – продолжил Чип свой рассказ. – И хотя никаких улик против него у них не было, но было совершенно ясно, что его постараются сделать козлом отпущения. Поэтому он не стал рыпаться, а даже позволил себя арестовать и отправился в участок для допроса с пристрастием. А пока они там с ним возились, я принарядился в новенький костюмчик преспокойненько отправился куда подальше по железной дороге, прихватив с собой переметную суму, доверху набитую денежками. В пути, конечно, частью одежки пришлось пожертвовать, но зато улов остался при мне в целости и сохранности.
– А меня-то ты как разыскал? – спросил я.
– Заехал в гости к Ньюболду. И знаешь, едва завидев меня, Мэриан Ньюболд тут же начала сокрушаться. Она решила всерьез взяться за мое воспитание и, наверное, на этот раз обязательно запихнула бы меня в школу. Но мне к тому времени уже удалось выяснить, что ты отбыл в этом направлении, поэтому ночью я сбежал оттуда и отправился в одиночное плавание, а на следующий день закупил все необходимое и взял курс на пустыню. Я набрел на магазинчик, в котором ты отоваривался по пути сюда, и тамошний хозяин тоже дал мне несколько очень дельных советов. А потом мне просто повезло.
Я сидел молча, раздумывая над услышанным. А верее о том, какой выдержкой должен был обладать Уотерс, чтобы доверить мальчишке такое богатство, и о тех опасностях, с которыми тому пришлось столкнуться, добираясь ко мне за тысячу миль. И вот он, наконец, здесь, искренний, словно вернувшийся домой голубь!
Это было просто потрясающе. История представлялась мне такой невероятной, что, все ещё пребывая в состоянии глубокой задумчивости, я встал со своего места и принялся расседлывать его коня и мула. Чип тоже вскочил с земли, собираясь помочь мне, но даже в темноте сумерек было видно, что он едва стоит на ногах от усталости, и поэтому я велел ему не беспокоиться. Сегодня он мой гость, и я сам обо всем позабочусь.
Я так и сделал. Перетащил мешки и седла под дощатый навес над входом в шахту и в свой шалаш, хотя места в нем было совсем мало.
Похоже, Чип захватил с собой решительно все съестные припасы, о которых можно было лишь мечтать. Конечно, для того, чтобы загрузить и мула, и коня, их было явно маловато; но он сказал, что не знал, как долго придется кружить по пустыне, прежде, чем все-таки удастся разыскать меня, и поэтому готовился к длительному путешествию. Тем более, что недостатка в наличных деньгах у него не было, а поэтому экономить он не стал, закупив все самое-самое лучшее.
Здесь были и обещанные банки с пюре из помидоров. Я не знаю продукта более замечательного и незаменимого в дороге, чем томатная паста. Соус из неё способен придать пикантный вкус даже самому жесткому тетеревиному мясу; а если развести её водой, то получится напиток лучше всякого пива – для легкого завтрака подходит замечательно. Были здесь и банки с вареньем, и пшеничная мука мельчайшего помола, и нежнейшая копченая ветчина, и даже немного солений. Ну прямо-таки не мальчишка, а настоящий караван с провизией!
Мы приготовили шикарный ужин и, наевшись до отвала, расположились для отдыха. Я закурил трубку, снял сапоги, чувствуя босыми ступнями легкое дыхание прохладного ночного ветерка, и глядел, как в небе над горными вершинами зажигаются звезды, как мерцают они в просветах между скалами и летят над землей, словно негаснущие искры огромного костра.
– Ну а теперь, давай, выкладывай, зачем ты пришел сюда, сынок, – сказал я.
– Потому что мы с тобой очень давно не виделись, и, вообще, нужно же мне было хоть куда-то идти, – отозвался он.
Я покачал головой, бросая взгляд на лукавую физиономию мальчишки, расположившегося по другую сторону от догорающего костра, и замечая, как сверкнули в темноте его глаза.
– Хватит врать-то. Давай, выкладывай все начистоту, – велел я.
– Хорошо, скажу все, как есть, – согласился Чип. – Дело в том, что поначалу все шло очень гладко и хорошо. Но потом я прознал о том, что за расследование этого дела собирается взяться Таг Мерфи.
Таг Мерфи!
Даг Уотерс!
Это был далеко не первый случай, когда эти двое соревновались друг с другом по части ума и сообразительности. И далеко не в первый раз в это противостояние решительно вмешивался Чип.
Может быть этот шериф-ирландец и не обладал сверхъестественными умственными способностями, но у его отличала поистине бульдожья хватка и упорство, которого зачастую так не хватало его куда более сообразительным коллегам. Я вздрогнул, услышав это имя, и перед глазами у меня тотчас возникло его решительное лицо. Мне даже показалось, что я уже слышу его хрипловатый голос.
– А Мерфи-то какое отношение имеет ко всему этому? – спросил я.
– Он идет по следу, – сказал мальчишка. – Будь это кто-нибудь другой, то я не стал бы возражать. Просто затаился бы и стал ждать. Они никогда не додумались бы заподозрить меня. Но Таг Мерфи – это же совсем другое дело. Он совсем не дурак и знает, где искать и за что можно зацепиться. Так что как-нибудь он мог наведаться и ко мне. А спрятать целый мешок денег, между прочим, не так уж и просто.
– Да уж, с ним шутки плохи, – согласился я, – и отделаться от него нелегко. Кто бы сомневался. И все-таки мне не понятно, что привело тебя сюда.
– Ну, в общем, все очень просто, – мрачно проговорил мальчишка. – Даг Уотерс оказался под колпаком у полицейских, которые денно и нощно следили за каждым его шагом. Поэтому посоветоваться с ним о том, как быть дальше, у меня не было никакой возможности. А потом до меня дошли слухи о том, что за дело берется Мерфи, и понял, что я должен держаться поближе к кому-то, кто постарше, а, значит, и помудрее меня. И тогда я вспомнил о тебе, напарник. Я подумал о тебе, Джо. И вот я здесь.
– Постой-постой, – перебил я его. – Ты подумал обо мне?
– Ну да, конечно, – быстро отозвался он.
– Но пойми же, сынок, – втолковывал я ему, – я в такие дела предпочитаю не лезть. И вообще все это… не по моей части.
– Но ведь ты же мой друг, – сказал Чип.
Я уставился на него, вполне понимая, к чему он клонит. Еще бы, свой своему поневоле друг!
– Но, черт возьми, Чип! – воскликнул я. – Неужели ты не понимаешь, что Таг Мерфи знает о том, что я хожу в приятелях у тебя с Уотерсом? С чего ты взял, что он не объявится здесь, если прознает, что ты исчез в этом направлении?
Глава 4
Похоже, подобная мысль никогда не приходила Чипу в голову. Он задумчиво почесал в затылке и с явным сожалением покачал головой.
– Похоже, я здорово лопухнулся, – проговорил он. – Мне следовало бы вспомнить о том, что шериф знал о том, что ты был с нами во время налета на тюрьму, когда Уотерсу устроили побег. Надо же, совершенно вылетело из головы. Похоже, Джо, я совершил большую глупость. Ну да ладно, завтра же меня здесь уже не будет.
Мне стало жаль мальчишку. Во всяком случае не так уж и часто он признавал свои ошибки, так как замечаний в свой адрес терпеть не мог и был готов вцепиться в горло всякому, кто пытался лезть к нему с критикой.
Поэтому я сказал:
– Да что ты, Чип. Все в порядке. Ни о чем не беспокойся. Я сам все устрою. К тому же это такая глухомань, что отыскать нас здесь будет трудновато даже шерифу.
– Так-то оно так, – согласился Чип, – но я тоже отмечал дорогу, когда ехал сюда. А вдруг он и в самом деле припрется сюда?!
Я видел, как уже одна только мысль об этом заставила его содрогнуться.
– Не волнуйся, все будет хорошо, – робко сказал я.
– Как бы не так, – возразил Чип. – Что по-твоему, что он подумает, если найдет у тебя сумку, набитую деньгами? Просто решит, что ты один из соучастников, только и всего.
– Так я смогу запросто доказать, что во время ограбления я был здесь, – сказал я.
– Ага. Но ответственность за хранение краденного ещё никто не отменял, – ответил Чип.
– Да уж. Вот оно, значит, как, – задумчиво проговорил я, а затем добавил: – А ты, Чип, как я погляжу, неплохо разбираешься даже в таких тонкостях.
Он тяжело вздохнул и ответил:
– Так уж получилось, Джо. Слышал от Дага Уотерса и кое-кого из его приятелей.
– И что у него за приятели? – спросил я. – Насколько мне известно, раньше он предпочитал работать в одиночку.
– Так уж вышло, – сказал Чип. – Когда человеку слишком многое сходит с рук, то он в некотором смысле теряет бдительность. То есть, я хочу сказать, начинает думать, что так будет продолжаться всегда. То же самое и с Дагом. Ему почти всегда удавалось выкрутиться. И теперь он считает, что закон для него вообще не писан. Раньше он не доверял никому, кроме меня. А теперь, похоже, начинает верить всем подряд. Не иначе, как совсем уже тронулся умом мужик!
Мне тоже не оставалось ничего, как только тяжко вздохнуть.
Просто невероятно, до какой степени мальчишка привязался к Дагу Уотерсу. Они были неразлучны, и каждый был готов пожертвовать жизнью ради друга. К тому же до сих пор Даг Уотерс зорко следил за тем, чтобы мальчишка не вступал в конфликт с правосудием, всячески оберегая его от участия в перестрелках, грабежах и драках с поножовщиной, в которых частенько принимал участие сам. Все это время он трогательно заботился о благополучии Чипа, а Чип, в свою очередь, беспокоился о нем. Не скрою, Даг был мне очень симпатичен. При всей своей взбалмошности и непредсказуемости он все-таки был и оставался отличным парнем и верным другом, который никогда не предаст и не бросит в беде. И это его последнее качество, на мой взгляд, с лихвой перевешивало все его недостатки.
Я смотрел на мальчишку у костра и думал о том, кем он станет, когда вырастет, и мог ли он, будучи близким другом Уотерса, оставаться в стороне от тех преступлений, которые тот совершал. До сих пор Уотерс разгуливал на свободе на вполне законных основаниях. До этого он все же угодил в руки властей и затем предстал перед судом. Один из самых лучших адвокатов Юго-Запада взялся защищать его и выиграл процесс. За это Уотерсу пришлось выложить кучу денег, но только теперь его репутация была сильно подмочена. Вот и на этот раз он постарался отвести от себя подозрения и прикинулся законопослушным и добропорядочным гражданином.
Так что у Уотерса было все в полном порядке. Но вот только что теперь станет с мальчишкой?
И тогда я сказал:
– Послушай, Чип, а может быть все-таки осядешь где-нибудь?
– Это как? – спросил он.
– Ну, может, в школу пойдешь и все такое…
– Не знаю…, – мрачно ответил он. – И вообще, Джо, не будь таким занудой. Ладно?
– Хорошо, – согласился я. – Давай не будем о грустном.
– Вообще-то, я и сам частенько об этом подумываю, – продолжал он. – А с другой стороны, Дага ведь тоже бросить нельзя. Я ему нужен. А один он совсем пропадет. Станет строить из себя лорда и требовать, чтобы ветчину и яичницу ему подавали бы непременно на золотых тарелках. Чушь какая-то. Нет, Даг без меня пропадет. А я благотворно на него влияю. И он даже прислушивается ко мне – иногда!
Он снова вздохнул.
– Ложись спать, сынок, – сказал я. – Небось, намаялся за день, ведь как-никак пришел издалека.
Чип кивнул, встал, потянулся и расстелил на земле свою скатку с обеялами. Но прежде, чем лечь спать несмотря на смертельную усталость, он отправился туда, где пасся его мустанг и погладил его по морде.
– И тебе спокойной ночи, вредина, – тихо сказал он коню. – Скоро я выжгу на твоей шкуре свое тавро.
Затем он вернулся обратно и лег спать.
Мне же не спалось. Меня одолевали всякие мысли. Я жалел Чипа и с тревогой думал о том, что ждет его в будущем. Мне также не давала покоя мысль о сумке набитой деньгами. И ещё я думал о шерифе Таге Мерфи, который, вероятно, едет сейчас себе по пустыне, и может быть даже направляется в мою сторону.
Что и говорить, положение незавидное. Но в конце концов я тоже решил лечь спать. Я растянулся на земле и ещё какое-то время лежал, глядя в небо, пока звезды не начали тускнеть и расплываться у меня перед глазами, и меня сморил сон.
Проснулся я от того, что что-то тихонько постукивало по моей ноге.
– Отстань, осел чертов. Проваливай отсюда! – пробормотал я не, открывая глаз.
Это была одна из дурацких привычек моего безмозглого осла. В том смысле, что он имел обыкновение подойти ко мне среди ночи и бить копытом у моей ноги или руки. Наверное, из вредности, а может быть, и просто от скуки; точнее сказать затрудняюсь.
Но постукивание по ноге не прекратилось. Тогда я открыл глаза, обращая взор к небу, где высоко над восточными горами висела луна. Прохладный ночной ветерок овевал мое лицо, и я понял, что проспал я довольно долго.
Затем я перевел взгляд чуть пониже, и увидел сомбреро и плечи человека, стоявшего у меня в ногах.
Расталкивать меня больше не было необходимости. Я мгновенно проснулся и сел, глядя на коренастого человека, над правым плечом у которого светила полная луна.
– Привет, Джо, – сказал он.
Я мгновенно узнал этот голос. То есть присущую только ему характерную хрипотцу. Это был никто иной, как шериф Таг Мерфи!
– Привет, Таг, – отозвался я. – Вот так сюрприз.
Я встал.
– Ага, Я на это и рассчитывал, – продолжал Таг Мерфи. – Только немножко последи за руками, ладно? Не делай лишних движений.
– Да у меня и в мыслях ничего такого не было, – пожал плечами я, а потом добавил: – А в чем дело? Ты же не собираешься повесить на меня какое-нибудь дело?
– Пока вроде бы нет, – ответил он. – Просто я немного соскучился и решил наведаться к тебе в гости, чтобы поболтать по душам.
– Нет, что ни говори, а умным быть хорошо, – заметил я. – Ведь поговорить с умным человеком так приятно, что иные люди просто-таки жить без этого не могут и ради такого удовольствия готовы тащиться за двести миль по пустыне. Что ж, Таг, присядь, отдохни. А я пока раздую огонь и сварю тебе кофе.
– Ты лучше сапоги надень, – посоветовал Таг. – А с костром и кофе не спеши, ещё успеется.
Я начал одеваться, украдкой поглядывая на блестящую новенькой кожей седельную сумку, что лежала рядом с потухшими углями моего костра, и раздумывал над тем, что уже одного её присутствия здесь вполне достаточно, чтобы я угодил за решетку лет на десять.
Затем я скосил глаза влево, где должна была находиться постель Чипа. Одеяла сиротливо лежали на земле, но мальчишка исчез. И нигде поблизости его тоже видно не было.
Должно быть он услышал шум, проснулся и пустился наутек. Я подумал о том, что было это довольно жестоко с его стороны. Мог бы и меня разбудить или хотя бы забрать с собой эту чертову сумку, будь она неладна.
Итак, закончив одеваться, я подбросил хворосту в костер, и он начал чадить и дымиться. Затем я налил воды в железный кофейник. Я хорошо помню, как в воде отражалась одинокая звезда, которая словно сорвалась с небес и упала ко мне в ведро. Когда рябь на поверхности воды немного улеглась, то дрожащее, разбитое на множество осколков отражение снова заняло свое место. Прошло ещё несколько секунд – и оно снова слилось воедино.
По-прежнему пребывая в состоянии глубокой задумчивости, я принялся сгребать угли и поставил кофейник на два камня, и пламя тут же начало тянуться к донышку и выбиваться из-под него.
– Интересно получается, – сказал шериф. – Кофейник как будто притягивает огонь к себе. Ты замечал это?
– А то как же, – ответил я. – Весьма занимательное явление, но здесь, уверяю тебя, случаются чудеса и похлеще.
– Какие, например?
– А взять хотя бы твое появление здесь, – сказал я. – Так что за идея тебя посетила на сей раз?
Таг Мерфи рассмеялся.
– Хочешь сказать, что ты слишком добродетелен для того, чтобы тебя можно было в чем-то заподозрить? – хмыкнул шериф.
– Ну что тебе сказать, Таг… Ведь ты же меня знаешь, – проговорил я.
– Верно говоришь, тебя я знаю, – согласился он.
– Но тогда тебе ли не знать, что я в своей жизни нитки чужой не взял?
– Может быть и так, – снова согласился он. – Не знаю. Возможно, это действительно так. Но ведь сам знаешь, дружок, в жизни-то порой всякое бывает.
– В каком смысле? – спросил я.
– А в том, что сердце-то человеческое не камень.
– Точно, – подтвердил я. – Все об этом знают, и я в том числе.
– Но против жара-то и камень треснет.
– Ладно, Таг, перестань, – отмахнулся я. – Ничего так не утомляет, как пустая болтовня. Так о чем речь-то?
– О двухстах пятидесяти трех тысячах долларов! – сказал шериф.
Я присвистнул.
– Мне бы этого хватило за глаза, – признался я. – Я согласен. А к чему ты клонишь?
– Эти деньги украдены из банка, – продолжал шериф. – И я их разыскиваю. Видишь, я раскрыл перед тобой все карты.
– Ага, вижу, – угрюмо буркнул я. – И очень польщен твоим комплиментом, Таг. Значит, по-твоему, я пришел в банк, свистнул оттуда четверть миллиона и притащил их сюда, так получается?
Я усмехнулся, глядя на него через костер, но шериф оставался крайне серьезен.
– Я знаю, что мальчишка смылся в этом направлении, – проговорил он. – Я также уверен, что денежки у него, и что он направлялся к тебе. И вот, что я тебе скажу. Верни деньги, и тебе ничего не будет. Банку нужно срочно заполучить их обратно. Отдай деньги, сынок, и к тебе не будет никаких претензий!
Глава 5
Признаюсь, что от этих слов у меня зашлось сердце, а по спине побежали мурашки. Краем глаза я видел новенькую седельную сумку, лежавшую на самом виду, и если шериф только заглянет в нее… что ж, тюрьмы мне тогда не миновать. Если же добровольно выдам награбленное, то мне ничего не будет. И, скажу я вам, первым моим порывом было рассказать ему все, как есть и просто указать рукой на проклятую сумку.
Но затем я вспомнил о Даге Уотерсе. Ведь он был честен со мной. Однажды моя жизнь была в его руках, и он пощадил меня. Он сохранил мне жизнь.
А такое не забывается. К тому же всякое в жизни бывало, и связывал нас не только тот давний эпизод, но и многое другое. Честное слово, я никогда не принимал участия в затеваемых им аферах, потому что деятельность такого рода меня никогда не привлекала. И тем не менее, связывало нас очень многое, и должен признаться, что Уотерс был мне очень симпатичен. Не говоря уж о мальчишке. Что останется делать Чипу, если я провороню сумку с деньгами и сдам её представителю закона? Он никогда не простит мне такого предательства. И это совершенно понятно.
Всего какие-то десятые доли секунды ушли на то, чтобы мой мозг тщательно просеял каждый из этих вопросов, после чего я твердо решил, что несмотря на все угрозы и опасности, друзья все-таки должны оставаться друзьями, и поэтому я не имею права распускать язык.
– Таг, – сказал я, – я, конечно, безмерно польщен твоей просьбой насчет четверти миллиона баксов. Это лишний раз доказывает, как высоко ты ценишь мои способности. Возможно, где-нибудь в этих горах и зарыто такое богатство, но мне в этом смысле не повезло, и столько руды я не накопал бы и за тысячу лет. Я надрываюсь тут целыми днями, чтобы добыть из этой земли хотя бы четыре или пять долларов за день.
Он усмехнулся, услышав это.
– Ты прекрасно понимаешь, сынок, что я имею в виду, – с укором в голосе проговорил он. – Я веду речь о наличных деньгах, что были украдены из банка. И мальчишка должен был привезти их сюда.
– Так ты имеешь в виду Чипа?
– А то кого же еще? – фыркнул он.
Вода в кофейнике начала закипать, из носика выбилась струя густого пара, и в воздухе по-домашнему запахло свежесваренным кофе.
– Чип здесь не появлялся, – сказал я.
Шериф всем телом подался вперед и выпятил подбородок.
– Значит, не появлялся? – переспросил он.
– Нет, – повторил я, изо всех сил стараясь казаться спокойным. – Его здесь не было.
И мой невозмутимый взгляд встретился со взглядом шерифа, сидевшего напротив, по другую сторону от костра.
Я видел, как поджались его губы, и как зло сверкнули глаза. Во гневе Таг Мерфи был страшен, а разозлить его ничего не стоило.
– Вот, выпей кофе, – миролюбиво предложил я. – Да не бойся ты, он не отравлен. У меня и сахар есть. Вот, держи. – С этими словами я протянул его угощение.
Он принялся размешивать сахар, не спуская при этом с меня хищного взгляда, как если бы собирался сожрать меня с потрохами.
– Интересно, а откуда ты сахар берешь? – спросил он. – Неужели он у тебя ещё не закончился?
– Вообще-то, – сказал я, – я всегда был неравнодушен к сладкому. Поэтому и прихватил с собой запас побольше. Но начнем с того, что это не мой сахар.
– Не твой, – согласился он, – и я готов побиться об заклад, что его тебе привез Чип.
– Чип? – изумился я. – Похоже, тебе теперь повсюду мерещится Чип.
– У меня есть все основания так считать, – сказал шериф. – Он оставил такой запутанный след, что я сбился и вместо того, чтобы ехать за ним, увязался за какими-то индейцами!
– Да уж, он такой, – согласился я. – Но только здесь, Таг, ты все равно его не найдешь.
Шериф недовольно задвигал своими массивными плечами. Кофе был очень горячим, и он принялся шумно отхлебывать его маленькими глотками. Затем перевел дыхание и снова начал медленно потягивать свой кофе. Признаюсь вам, что зрелище это было не слишком эстетичное, особенно, если учесть, что при этом он кровожадно поглядывал на меня.
– Старина Джо, – вкрадчиво проговорил он, наконец, – сдается мне, что ты говоришь неправду.
– Дело твое, – сказал я. – Можешь думать обо мне, что хочешь. А настоящий преступник тем временем смоется от тебя, куда подальше.
Он лишь усмехнулся.
– Так, значит, ты здесь совсем один? – уточнил он.
– Кто? Я-то? – переспросил я.
– Ага. Мне сказали, будто ты был один, когда ехал сюда.
Я вспомнил о скомканных одеялах, на которых спал мальчишка, и сказал:
– Нет, сейчас уже нет. Я был один, когда затевал все это спор. Но теперь у меня появился напарник. Все-таки странно устроен мир. Ты знаешь старого Криса Уинтера?
– Ага. Криса я знаю, – подтвердил он и добавил: – Во всяком случае, был с ним знаком когда-то.
– Ну так вот, – продолжал я, – старина Крис решил на старости лет тоже податься в старатели, а когда он узнал, что я застолбил себе здесь участочек, то приехал сюда и разыскал меня, так что теперь у нас с ним получилась самая настоящая артель. Знаешь, иногда так бывает охота с кем-нибудь поговорить, пусть даже с таким с таким собеседником, как старина Крис.
– Ну и как он тебе, этот старый греховодник? – поинтересовался шериф.
– Он, конечно, зануда, но в общем мужик не плохой, – ответил я.
– А где он сейчас? – спросил шериф. – Он что, чует шерифа за версту и тут же пускается в бега?
– Ну, сам должен понимать, – сказал я. – У деда бессонница.
– А я вот не понимаю, – ответил он. – Так «бес» чего у него, говоришь?
– Бессонница, – повторил я. – Спит очень плохо по ночам.
– Вот как? – удивился шериф. – Что ж, спит-то он, может быть, и плохо, но рулады при этом выводит неподражаемые. Помнится, довелось мне как-то путешествовать по Калифорнии в одной компании со стариной Крисом Уинтером, и он все ночи напролет так храпел, что мы всерьез опасались, как бы в горах не случилось обвала! Никогда не слышал такого богатырского храпа.
– Должно быть, именно это и расшатало окончательно его нервную систему, – предположил я. – По крайней мере, сейчас он спит очень чутко.
– Черт побери, я ужасно рад слышать об этом, – сказал Таг Мерфи.
– Поэтому, когда ему не спится, – продолжал я, – он встает среди ночи и идет прогуляться. Жаль, конечно, старика. Но он держится молодцом, не жалуется.
– И давно он обосновался здесь у тебя? – задал шериф очередной вопрос.
– Да уж порядочно, – ответил я. – Дай Бог памяти… ну да, живет он здесь уже довольно долго.
– Очень интересно, – сказал шериф. – Ну и как он тебе показался? Выглядит-то хоть нормально?
– Конечно, так же, как и всегда, – пожал плечами я. – Хотя, согласись, что с такой рожей, как у него, трудно выглядеть нормально.
Эта шутка показалась мне очень удачной, поэтому я весело рассмеялся, но от моего внимания не ускользнул тот факт, что шериф даже не улыбнулся.
Затем он сказал:
– Все, о чем ты рассказываешь, невероятно интересно. Меня всегда занимали байки из жизни духов, привидений и прочая чертовщина.
– Ты это о чем? – недоуменно уставился я на него.
– Да все о том же, – ответил шериф, – разве ты не слышал о том, что Крис уже три месяца, как помер.
Эта новость стала для меня большим потрясением. Можно сказать, что это был удар ниже пояса, оправиться от которого оказалось нелегко.
Шериф же тем временем продолжал:
– Крис работал в старательской артели Моргана и Ристера. Он погиб на руднике, свалился в шахту. Ужасно нелепая смерть, не правда ли? Но я очень рад услышать, что его призрак объявился здесь, чтобы закончить-таки начатое при жизни. Насколько мне помнится, он всегда отлично управлялся с кайлом.
Я слушал рассказ шерифа, не перебивая и судорожно пытаясь соображать, но в голову как назло не приходило ни одной дельной мысли. Шериф же все это время поглядывал на меня и издевательски посмеивался.
– Что ж, Таг, – сказал я, наконец, – вынужден признать, что мой напарник не Крис Уинтер. Но называть его имя я не хочу. Спит он и в самом деле очень чутко, и пересекаться с тобой у него нет никакого желания.
– Кто бы сомневался, – заметил шериф. – Короче говоря, ты признаешь, что это мальчишка.
Я отрицательно покачал головой и лишь усмехнулся. Затем я налил ему ещё кофе, и все это время он не сводил с меня уничтожающего взгляда, а потом сказал:
– Да, Джо, на этот раз вляпался ты основательно. Зла я тебе не желаю, потому что знаю, что ты всегда был честным парнем. Но только если мне придется отвезти тебя в город, то считай, что срок тебе гарантирован. К твоему сведению, здесь, в Неваде, самые зловредные судьи и присяжные. Потому что, изловив преступника, его первым делом нужно судить, а с судов здесь не густо – примерно по одному на пятьдесят, а то и все сто квадратных миль; представляешь, в какую даль приходится изо дня в день отправляться присяжным ради того, что вершить правосудие. Они признают тебя виновным, потому что им осточертело дни напролет трястись в седле! Так что, Джо, не дури, выкладывай все, как есть, и тебе ничего не будет. А станешь упрямиться, я тебе такую веселую жизнь устрою, что мало не покажется.
Я был восхищен той прямотой, с которой шериф изъяснил мне обстановку. Таг Мерфи нравился мне и прежде. Теперь же я был просто в восторге от него.
Но только что я мог поделать?
К тому времени я уже успел со всех сторон обдумать свое положение. Он уличил меня во лжи, и, как вы думаете, что мне оставалось после этого делать?
В конце концов я покачал головой.
– Знаешь, Таг, – проговорил я, – даже если бы твои догадки и предположения соответствовали действительности – а это совсем не так – то я и тогда не стал бы тебе помогать. Ты должен меня понять.
– Потому что мальчишка ходит у тебя в друзьях. И Уотерс тоже, – уточнил он.
– Думай, что хочешь, – вздохнул я.
– Ну, тогда… давай сюда руки! – приказал шериф.
Он вытащил пару наручников и держал их в левой руке.
– Брось, Таг, – примирительно сказал я. – Ты что, и в самом деле решил, что я непременно стану хвататься за оружие?
– Мне и самому не хочется заковывать тебя в наручники, Джо, – признался он. – Я знаю, что ты порядочный парень. Так что у меня нет никакого желания делать это. Так ты обещаешь мне, что будешь сидеть смирно и хорошо вести себя, пока я стану осматривать твой лагерь?
– Разумеется, – пообещал я.
– И будешь хорошо себя вести? – допытывался он.
– И даже не шелохнусь, не сойти мне с этого места, – заверил я.
Шериф немного поколебался и затем кивнул. Наручники были тут же спрятаны обратно в карман, чему я несказанно обрадовался. Затем он встал и огляделся по сторонам. Впрочем, смотреть было особенно и не на что, и как назло, первый же предпринятый им шаг стал доказательством его правоты. Пройдясь по лагерю, он первым делом подошел к мулу и провел рукой по его спине.
– Вьючное седло с этого мула сняли не далее, как сегодня вечером, Джо, – сказал он. – С его шерсти ещё не успела осыпаться соль.
Я промолчал, потому что сказать мне было нечего. Я чувствовал себя полнейшим идиотом, потому что не догадался вычистить с вечера мула и мустанга.
Затем Таг вернулся обратно к костру, ткнул мыском сапога седельную сумку – и открыл ее!
Запустив руку вовнутрь, он не глядя вытащил оттуда ворох зеленых бумажек и остался стоять, остановив испытующий взгляд на моем лице.
Глава 6
Ну, в общем, на рассвете мы отправились в дальнее путешествие, целью которого была тюрьма. Шериф привел с собой запасную лошадь. У него было два хороших, крепких мустанга с довольно большими головами и крупами, словно у коров. Для путешествия по просторам Невады лучше лошадей и не сыскать.
Со мной Таг Мерфи поступил вполне благородно. Он лишь связал мне руки, но сделал это таким образом, что между запястьями оставалось около фута свободной веревки. Таким образом я мог запросто свернуть себе сигарету, зажечь спичку и даже выполнять на привале свою часть работы. Можно сказать, что эти путы лишь частично ограничивали мою свободу действий. И к тому же шериф ещё и извинился за причиняемые мне неудобства. Я никогда не забуду его извинений.
– Знаешь, Джо, – сказал он, – я мог бы заковать тебя в наручники и тащить за собой, словно пса на цепи. Или мог бы обойтись вообще безо всего. Но тогда мне пришлось бы взять с тебя обещание, что ты не сбежишь по дороге. К тому же ты не обязан обещать мне что-либо. Если тебе по ходу дела подвернется возможность проломить мне башку и смыться, то ты можешь запросто это сделать. Это твое право. Потому что, ясное дело, отправляться за решетку никому не хочется. Но теперь, когда у тебя связаны руки, я буду чувствовать себя немного поспокойнее; да и тебе так будет удобнее; и вообще, так будет лучше всего. Только мне немножко не по себе от того, что приходится связывать человека на манер теленка. Тем более такого замечательно парня, как ты, Джо!
Я был очень польщен услышать такой комплимент из уст шерифа. Обычно он был довольно скуп на похвалы, уж можете не сомневаться!
Конечно, я понимал, что шериф выполняет свою работу, и я не могу осуждать его за это. Так что мне оставалось лишь гадать о том, что теперь со мной будет и мысленно проклинать Чипа, этого дрянного мальчишку. Ведь он изначально знал о том, что шериф напал на его след, и все равно навел его на меня. Итак, все кончено, и меня везут в тюрьму. Я стонал, думая об этом.
Ну, что вам рассказать про то путешествие через пустыню? Скажу лишь, что чем дольше я ехал по ней, тем меньше меня прельщали красоты Невады. Вся красота улетучилась, и наружу вылезли недостатки.
Небо поблекло и не казалось больше голубым, а все вокруг как будто выцвело.
К тому же стоило нам только пуститься в путь, как, похоже, дьявол подбросил в свою топку побольше дровишек и раскочегарил её по полной программе. Возможно, я просто не был привычен к жаре, царившей внизу, так как работал до сих пор довольно высоко в горах; но когда мы достигли дна долины, то мне показалось, что мы выехали на совершенно белую дорогу. Яркий свет слепил глаза, насквозь пронизывал мозг и выходил наружу через макушку.
Я уныло ехал вперед, понуро опустив голову, и, наверное, со стороны был очень похож на уставшего мула. Иногда на нас с завыванием налетали порывы горячего ветра, и тогда мустанги замирали, низко склонив головы, и терпеливо пережидали выпавшее на их долю испытание. Раскаленный вихрь в одно мгновение осушал до капли всю влагу с лица и одежды, оставляя после себя лишь крупинки соли. И тогда всего за какие-то считанные секунды взмыленные лошади становились совершенно сухими, и на их шкурах проступали изогнутые линии соляных разводов, похожие на те, что оставляют на берегу морские волны.
Мне приходилось бывать во многих жарких местах. Конечно, при повышенной влажности воздуха жара переносится ещё хуже. Но только я никогда не стремился поселиться в жерле раскаленной печи, а именно через неё нам пришлось проезжать.
Шериф же, похоже, великолепно переносил жару.
Я бы на его месте тоже не стал бы обращать внимания на подобные мелочи. Он ни минуты не сомневался в том, что банк – если, конечно, это настоящий, солидный банк, а не сборище дураков – должен выплатить ему по крайней мере десять тысяч долларов в виде вознаграждения за труды. К тому же, слава и известность ему была гарантирована в любом случае.
Время от времени Таг принимался вслух рассуждать о том, что и как ему удастся заполучить. На всем протяжении нашей поездки это было его любимой темой для разговоров.
Вечером первого дня мы остановились на ночлег посреди каменистой равнины, воды поблизости не было. Таг хотел было пристрелить осла и мула, великодушно пообещав самолично возместить понесенные мною в связи с этим убытки. Но убивать ослика я ему не позволил. Это маленькое упрямое животное скрашивало мое одиночество на руднике. Я успел привязаться к нему, и ещё мне очень нравилось, как он прядет своими длинными, остроконечными ушами. К тому же ослику не требовалось много еды, ему вполне хватило бы пригоршни воды и куска лепешки. Принято считать, будто самые выносливые животные это верблюды; но рядом с настоящим мексиканским осликом любой верблюд покажется избалованным неженкой. Что же касается мула, то он был собственностью Чипа. Я не мог напрямую сказать об этом шерифу – пусть думает, что хочет – но мне казалось, что все-таки не стоит портить принадлежащее этому мальчишке имущество, каким бы оно не было. Я поделился с шерифом своими сомнениями, и мой намек был им понят.
– Он ирландец, – сказал шериф. – Он ирландец, как и я. А никогда нельзя предугадать, на что ирландец положит свой глаз. Это с одинаковым успехом может быть и женщина, и конь, и даже камень. Но если уж такое случилось, что он будет стоять насмерть и за любимую женщину, и за своего коня, и даже просто за приглянувшийся камень. Нет, наверное, все-таки не стоит мне убивать этого мула. Он может запросто указаться любимчиком Чипа.
Было довольно странно слышать от него такие речи.
И тогда мы поплелись дальше, вглубь пустыни и – о чудо! – набрели на бьющий из земли минеральный источник. Вода пенилась у краев крохотного озерца и была горькой, как листья столетника. Но сваренный на ней кофе имел вполне сносный вкус. Мы выпили кофе и подкрепились лепешками с ветчиной, чувствуя, как в воздухе над раскаленной землей дрожит знойное марево.
Боже ты мой, как же было жарко!
Затем пробудился ото сна ночной ветерок, легкие прикосновения которого навевали свежесть и прохладу; мы скинули с себя почти всю одежду, подставив разгоряченные тела под живительные воздушные струи, И в то время, когда мы блаженно возлежали поверх расстеленных на земле одеял, наслаждаясь прохладой и стараясь не думать о том, что завтра нам предстоит новой переход, который наверняка будет во сто крат труднее сегодняшнего, шериф вдруг сказал:
– Зато уже завтра мы напьемся нормальной воды. Я знаю один родник. Он бьет из-под камней, вода поднимается на поверхность, образуя небольшое озерцо и потом снова уходит в песок. Вода там вкусная, студеная, и к тому же почти всю её поверхность от солнца заслоняют камни. О таком источнике можно только мечтать.
– Замолчи, Таг, – взмолился я. – Я уже о нем мечтаю. Прядеставляю, тот чудесный миг, когда смогу хлебнуть такой водицы. Вот о чем я думаю. А то эта соленая гадость… так, говоришь, в том том источнике нет соли?
– Вода там совершенно пресная, – помедлив самую малость, отозвался Таг, – и чистая, как слеза! Прозрачная, как хрусталь, как звездное небо. И это сущая правда! Это самый чудесный родник изо всех родников на свете!
Я явственно ощутил, как от этих слов мое горло мгновенно пересыхает от жажды, но вставать со своего места и заглушать её соленой водой из минерального источника я не стал, зная, что это все равно не поможет. Чем больше выпьешь такой воды, тем дольше будешь мучиться потом. Она не дает погибнуть от жажды, только и всего, но самой жажды не утоляет.
И тут снова подал голос шериф:
– А может быть, они раскошелятся и на все двадцать пять.
Я знал, что он раздумывает над тем, сколько денег ему заплатят в качестве вознаграждения за труда, и промолчал. Но тут мул фыркнул, а затем начал громко кричать.
– Что нашло на этого паршивого мула? – спросил шериф, приподнимаясь. – Чего он там увидел?
– Ничего, – сказал я. – Сам знаешь, что за твари эти мулы, Таг. Но известно ли тебе, почему они порой вдруг начинают громко орать, как будто зовут на помощь?
– А-а… Догадываюсь, к чему ты клонишь, – отозвался шериф. – И почему же? Ты сам-то хоть знаешь?
– Конечно, – ответил я. – Потому что даже мулу так надоедает быть подлой скотиной, что его одолевает навязчивое желание стать лучше. Так что, когда услышишь вот такой истошный крик, то знай, что в нем проснулась совесть, и он молит небеса дать ему ещё один шанс.
Таг Мерфи снова не спеша растянулся на своем одеяле.
– Что ж, может быть, ты и прав, – задумчиво изрек он. – Я не знаток по части мулов, и вероятно поэтому мне никогда не было их жалко. Помяни мое слово, Джо, все они просто подлые твари.
– Точно, – согласился я. – И это как раз напоминает мне об одном случае, когда…
– А может, они и тридцати не пожалеют, – проговорил шериф.
Я понял, что его в очередной раз обуяли думы о награде. И снова промолчал. Вариаций на эту тему я уже и так выслушал предостаточно.
– Ну, а с другой стороны, – вздохнул шериф, – управляющий банка – мистер Рейнджер – редкостный жмот и скотина, и может запросто заявить, что я не совершил ничего сверхординарного, и что именно за это мне и платят мое жалованье.
На этот раз я решил все-таки вставить свое слово.
– А то. Запросто, – поддакнул я.
Шериф хмыкнул.
– Здесь почти четверть миллиона, – продолжал он размышлять вслух. – Но уж хотя бы процентов десять они мне должны заплатить. Должна же в них быть хоть капля совести.
– Ага, – сказал я.
– И даже если мне дадут всего пять процентов, то это все равно целых двенадцать с половиной тысяч.
– Угу, – промычал я.
– Но они не станут мелочиться и наверняка округлят сумму до более удобоваримого значения. Скажем, до пятнадцати тысяч.
– Или до десяти, – услужливо подсказал я.
– Да уж. Или даже урежут до десяти, – вздохнул шериф. – Ты говоришь прямо как настоящий банкир, Джо. Держу пари, ты бы смог замечательно управляться и за банковской стойкой, подсчитывая проценты и занимаясь прочими денежными премудростями.
– Угу, – сказал я.
– Итак, десять тысяч, в худшем случае. – подытожил он. – Но все равно, это же уйма денег. Вон полицейский Уэллер сумел обзавестись отличным хозяйством, о котором можно только мечтать; и все это, включая инвентарь, землю и стадо, обошлось ему всего восемь тысяч.
– Много скота за такие деньги не купить, – заметил я.
– Не купить, – согласился шериф. – Он купил ровно столько, сколько смог, теперь даже это немногое будет приносить ему реальный доход.
– Угу, – снова промычал я.
– Это все из-за моей старухи, – пояснил он. – Ей хочется, чтобы у нас тоже было свое хозяйство.
Затем он снова приподнялся.
– Ты чего? – спросил я.
– Послушай, куда это поперся этот паршивый мул? – обеспокоено проговорил шериф. – Да ещё и лошадей увлекает за собой.
– Наверное, учуял где-нибудь поблизости траву, – предположил я.
– Что-то очень быстро они идут, – засомневался он. – Ведь я же сам их стреножил. А так быстро стреноженные лошади…
Внезапно он вскочил на ноги.
– Господи Иисусе, – вскричал он таким жутким голосом, что от испуга по спине у меня пробежал холодок, – а путы-то перерезаны!
Услышав эту новость, я тоже мгновенно вскочил с земли, успевая заметить, как маленькая тень проворно вскочила верхом на лучшего мустанга шерифа, который начал быстро удаляться от нас сначала рысью, а затем переходя на галоп, увлекая за собой в поводу остальных животных, связанных общей веревкой. Последним в этой связке оказался мой ослик, который едва поспевал за лошадьми и сильно натягивал повод!
Глава 7
Я слышал, как из груди шерифа вырвался стон. Затем он схватил винтовку и принялся палить вслед удаляющемуся каравана.
Но все впустую. Впрочем, иначе и быть не могло. Стрельба при лунном свете – самое неблагодарное занятие. Все видно отчетливо, но только как будто на некотором удалении, и правильно проделать это расстояние не удается никогда.
Я знал, что он промахнется, и так оно и вышло.
Так что мне оставалось лишь с грустью взирать на то, как все наши средства передвижения стремительно скрываются из виду.
– Индейцы! – завопил я. – Теперь я, кажется, понимаю, почему вешают конокрадов!
– Индейцы! Как бы не так, – на удивление спокойно сказал шериф. – Это был Чип. Собственной персоной.
– Чип? – воскликнул я. – Чтобы Чип бросил меня вот в таком положении? Никогда в жизни!
– Как ты думаешь, кого он любит больше? – спросил шериф. – Тебя или Уотерса?
– Возможно, Уотерс ему и ближе, – сказал я, – но только он никогда не сыграл со мной такую злую шутку – да ещё посреди пустыни!
– Просто ты не знаешь, на что он способен, – возразил шериф. – А я знаю. Он ирландец, а ирландская кровь будет похлеще любой гремучей смеси. Во всяком случае, благородством там и не пахнет. Но я тоже ирландец. И до Студеных Ключей мы все равно дойдем!
Само собой разумеется, что медлить мы не стали. Если уж нам предстояло тащиться пешком через пески, которые при каждом шаге осыпаются под ногами дюймов на шесть, то не было смысла дожидаться, когда взойдет солнце и изжарит нас заживо. Уж лучше отправиться в путь, превозмогая усталость, чем изнемогая от невыносимой жары.
Мы самым придирчивым образом перебрали содержимое вещмешков, из всех пожитков оставляя при себе лишь одну винтовку, немного еды и седельную сумку с четвертью миллиона долларов наличными. И отправились дальше через погруженную во мрак и посеребренную луной пустыню.
Невозможно передать словами, какими обширными стали эти просторы после того, как мы лишились лошадей. Если эти пески и прежде казались мне бескрайними, то теперь занимаемое ими пространство, на мой взгляд, увеличилось раз в десять.
Мы брели вперед, и я слушал, как скрипит и осыпается у меня под ногами песок, и как скрипит и осыпается он под ногами шерифа.
Шериф же был на редкость спокоен. Время от времени он разражался краткой речью, но по большей части шел молча, стараясь беречь силы.
– Лет пятнадцать тюрьмы, – объявлял он время от времени. – Вот что он у меня получит. Я очень надеюсь, что этот гаденыш пропарится там весь срок от звонка до звонка, и с него каждый день будет сходить по сто потов, точно так же, как с меня сейчас. Надеюсь он там и кнута отведает. Будь проклята его жалкая шкура!
Я кивнул.
Чип мне очень нравился, но только если это и в самом деле его рук дело, то я страстно желал, чтобы он понес самое суровое наказание – и не когда-то в будущем, а в самое ближайшее время.
Мы брели вперед. Не знаю, многим ли из вас приходилось ходить по зыбучим пескам. Надеюсь, что подавляющему большинству все же посчастливилось избежать подобного испытания. Этот песок легче воды, и гораздо более текучий. На него невозможно поставить ногу без того, чтобы не увязнуть по колено. Так что приходится идти, выворачивая стопы ног наружу, чтобы увеличить таким образом площадь опоры. Но проку от этого все равно мало. Вы продолжаете вязнуть в песке, постоянно оступаетесь и скатываетесь назад. А если при этом вам ещё доверена какая-либо ноша, то при переходе через пески она становится тяжелее в десять раз.
Прошло ещё совсем немного времени, когда мы перестали переговариваться, и, стиснув покрепче зубы, продолжали идти вперед, мысленно желая вору, укравшему у нас лошадей – будь то Чип, индеец или ещё кто-нибудь – угодить в самое пекло.
И вот взошло солнце.
Оно не стало тратить время понапрасну, и немедленно обрушило на наши головы потоки тридцатиградусного зноя, и это было всего лишь начало. Стоило только его огненному оку показаться над дымкой, окутавшей горизонт, как оно в считанные мгновения раскалилось добела и продолжало припекать с утроенной силой. Вы вообразить себе не можете, как это солнце в пустыне начинает свою работу с утра пораньше и не сдает позиций до самого вечера, пока не скроется за горизонтом. Можно сказать, что оно палит прямо с бедра, не делая лишних движений, и продолжается это весь день напролет.
Вода в наших флягах закончилась ещё утром. Затем мы устроили короткий привал близ скал, и шериф несколько раз натужно сглотнул, чтобы облегчить сухость в горле и сказал:
– Дойти-то до Студеных Ключей мы дойдем. Но это будет нелегко.
Он оказался прав.
Вообще-то, он оказывался прав практически всегда, но только на этот раз он был прав, как никогда. Мы упрямо брели через пески, а солнце пригревало все сильнее и сильнее. Его лучи пронизывали ткань одежды и обжигали плечи. От солнечных ожогов по краям ушей появлялись волдыри, а кожа на носу начинала облезать. Время от времени я приподнимал свое тяжелое, широкополое сомбреро, чтобы впустить под него хоть немного воздуха и охладить таким образом голову. Но все напрасно. Получалось, что я просто выпускаю пар; движения же воздуха было совершенно не заметно.
И все равно я терпел и шел вперед. Когда приходится часто путешествовать по пустыне, то всегда можно припомнить какой-нибудь похожий случай, думая о том, что и тогда дорога казалась бесконечной, однако потом все закончилось благополучно.
Но самое отвратительное свойство пустынь Невады это то, что зачастую на горизонте виднеются окутанные голубой дымкой горные хребты, навевающие воспоминания о холодной проточной воде, деревьях, под раскидистыми кронами которых царят тень и прохлада, порывах свежего ветерка и тому подобных вещах.
Я грезил о дворцах изо льда. Клянусь, я был готов, не сходя с места, слопать целый такой дворец!
Затем мы взошли на пригорок, и шериф рассмеялся жутким, беззвучным смехом, и сказал, указывая на что-то:
– Это Студеные Ключи. Вон там, где камни блестят на солнце!
Внезапно я ощутил в ногах необычайную легкость, на сердце у меня тоже стало очень легко и радостно. Я резво зашагал дальше, душа моя ликовала, и хотелось петь, но очень болело горло.
Этот отрезок пути мы проделали в довольно быстром темпе, и затем, когда до камней оставалось буквально рукой подать, шериф вдруг начал задыхаться, а затем закричал дурным голосом и побежал.
Я наблюдал за ним, решив, что от жары и жажды у него немного помутился рассудок.
Но затем я заметил нечто такое, что заставило сорваться на бег и меня. Потому что эти камни выглядели уж как-то странно. Все они были как будто перевернуты и лежали, подставив солнцу свои светлые брюшки.
Я бежал так быстро, как только мог, но все равно не мог угнаться за шерифом. Он был довольно грузным, но на этот раз обставил меня в два счета; и когда я отдуваясь и стеная добрался-таки до места, Мерфи стоял, простирая руки вперед, словно обращаясь с безмолвным объяснением к кому-то невидимому, и его молчание было красноречивей любых слов.
И тут мне стало все ясно.
Студеные Ключи были взорваны.
Да, как я уже сказал, вся земля вокруг была усеяна камнями, и теперь, вблизи на многих из них стали заметны следы взрыва и копоти. Но важнее всего было другое – воды в источнике больше не было!
На земле все ещё были заметны очертания краев некогда находившегося здесь озерца. И песок был ещё довольно влажным, чтобы его жевать – если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду. Но вода ушла.
Какой-то негодяй забил в источник заряд пороха и взорвал его, перекрывая тем самым путь воде.
Что теперь делать? Конечно, кто-нибудь из старателей, кого судьбе будет угодно занести в эти края, возможно, взорвет на этом самом месте шашку динамита, и тогда вода, скорее всего, снова выйдет на поверхность. Но теперь она ушла.
Да и пороха у нас при себе тоже не было!
Я взглянул на шерифа, а шериф, в свою очередь, уставился на меня. Он усмехнулся, и эта улыбка представляла собой довольно жутковатое зрелище.
– Чип! – сказал он.
– Нет, – возразил я. – Чип никогда не совершил бы такую подлость. Только не Чип! Мы с ним напарники.
Тогда шериф решил изменить тактику и спросил:
– Я ирландец?
– Да, – подтвердил я.
– Я знаю ирландцев? – задал он следующий вопрос.
– Должен бы, – согласился я.
– Я говорил, что ирландская кровь – это гремучая смесь? – продолжал упорствовать он, свирепо вращая глазами.
– Вообще-то, да.
– И что благородство ей чуждо?
– Ага, – утвердительно кивнул я.
– Это дело рук Чипа, – авторитетно заявил шериф. – Ему знакомы лишь два чувства – слепое обожание и ненависть. Обожает он только своего дружка, Уотерса. А на всех остальных ему просто наплевать.
Я с сомнением покачал головой.
– Он ведь ещё совсем ребенок, – робко возразил я. – Он не мог этого сделать. Просто не посмел бы.
– Еще как посмел бы, – махнул рукой шериф. – У него сердце и душа ирландца.
Я слушал шерифа, и мне казалось, что должно существовать какое-то другое объяснение случившемуся, но сознание снова и снова подбрасывало мне всю ту же мысль. Это сделал Чип. У него были все основания для того, чтобы досадить шерифу, а если в это время поблизости оказался я – ну и что, какая разница?
Меня обуял гнев, я скрипел зубами и очень жалел, что не могу добраться до маленького поганца. Я был готов собственноручно свернуть ему шею, чтобы хотя бы одним подлецом в мире стало меньше.
– Это сделал Чип, – уже в который раз произнес шериф. – Чип побывал здесь и устроил этот бардак. И даже не посчитался с тем, что я в свое время мог бы запросто упечь его за решетку, но не сделал этого. Например, в тот раз, когда отправил туда Уотерса. Чип мог запросто оказаться в каталажке вместе с ним, но я пожалел его. И вот так-то он отплатил мне за это.
Слушать эти рассуждения шерифа было довольно интересно – он говорил тихо, растягивая слова, и его хрипловатый голос дрожал от жажды и избытка эмоций. Я слушал его обличительные речи, наблюдая за тем, как стремительно меняет выражение его бульдожья физиономия, и эти откровения шерифа произвели на меня столь глубокое впечатление, что и думать забыл о том, что мне нестерпимо хочется пить.
Прошло ещё какое-то время, прежде, чем мы обдумали случившееся и перебросились несколькими фразами по этому поводу, так как обсуждать было особенно и нечего. Все было ясно и так.
Наша задача состояла в том, чтобы добраться от Студеных Ключей – теперь само это название было пыткой – до другого источника. А, надо заметить, что ближайший источник находился в семидесяти милях пути от нас.
Семьдесят миль тащиться по пескам! Целых семьдесят миль! Чтобы добраться туда, нам придется идти весь день и всю ночь и большую часть следующего дня. И, если повезет, то в конце этого перехода мы окажемся у небольшой лужицы, из которой можно будет сделать несколько глотков мутной, соленой воды.
Я хотел облизать губы, но не стал этого делать. Просто слегка сжал их, позволяя капельке слюны выступить наружу.
Мы сидели в некоем подобии тени, отбрасываемой одним из перевернутых валунов, и решали, в каком направлении нам продвигаться теперь. Я довольно хорошо знал эти места, и поэтому в конце концов было принято решение взять курс на долину, где находился источник, который якобы никогда не пересыхал.
Затем мы встали, зарыли в песок сумку с деньгами и тронулись в путь.
Глава 8
Пусть вас не удивляет, что я так равнодушно говорю об этом.
Шерифа денежный вопрос тоже больше совсем не занимал. Единственное, что волновало нас тогда, так это семьдесят миль пути через пески – хватит ли сил дойти? Для нас обоих это было далеко не первым жизненным испытанием. Мы знали, что такое пустыня, и были настроены отнюдь не романтично. Всего несколько порывов этого раскаленного, сухого ветра выпьет из наг последние соки; и тогда мы умрем.
И дело было вовсе не в физических страданиях. Зной действовал больше на сознание, чем на плоть. Солнце могло лишь обжечь тело, но куда мучительнее чувствовать, как рассудком начинает завладевать страх и отчаяние. От этого можно было сойти с ума.
Поэтому уж можете мне поверить, что мы ни минуты не раздумывая запрятали четверть миллиона долларов под обломки камней, оставшихся на месте Студеных Ключей. И зашагали прочь, так ни разу и не оглянувшись. Винтовка осталась покоиться в земле вместе с деньгами. Не имело смысла тащить на себе эту бесполезную ношу. Мы захватили с собой лишь немного соли и вяленого мяса; а из оружия у шерифа остался лишь охотничий нож – и вовсе не потому, что он собирался пустить его в ход, а просто потому, что ему, наверное, просто было бы не по себе и он чувствовал бы себя не вполне одетым, потеряв возможность изредка касаться рукой его рукоятки.
Двести пятьдесят тысяч долларов остались лежать в земле под камнями, и уж можете мне поверить, что в тот момент мы не задумываясь отдали бы все до последнего гроша за какого-нибудь самого захудалого мустанга, на котором можно было бы по очереди ехать верхом или хотя бы идти рядом.
Единственное, чему нам оставалось радоваться, так это тому, что мы были вдвоем. Думаю, что будь я тогда один, я бы просто растянулся на земле в тени камней и остался лежать, дожидаясь смерти. Или даже постарался бы как-нибудь ускорить её приход. Но когда человек идет не один, то он не сдается. Похоже, последнее, что нам ещё удалось сохранить, так это остатки гордости. Я не хотел выглядеть слабаком в глазах шерифа. А шерифу не хотелось обнаруживать свою слабость передо мной. Так что мы просто брели по песку, направляясь к расщелине в дальнем горном хребте, где можно было найти воду.
Думаю, труднее всего было осознавать, что время будет ползти медленно-медленно, как черепаха, и сколько бы мы не шли, окутанные голубой дымкой горы так и будут маячить на горизонте, не становясь ближе ни на шаг, но даже когда сквозь голубизну начнет потихоньку проступать коричневый цвет, нас будет отделять от цели ещё очень приличное расстояние, и даже когда мы уже сможем различать отдельные камни и растущие на склонах деревья, все равно перед нами останутся многие мили пути.
Сухой и прозрачный воздух позаботится об этом, уж можете не сомневаться.
Да, настанет такой момент, когда мы станем высасывать из ранок свою собственную кровь, чтобы хотя бы немного унять невыносимую боль в пересохших от жажды глотках.
Мы оба прекрасно знали об этом. Мы оба догадывались и о том, каким испытанием это обернется для нас, а потому шли молча, чтобы не тратить силы на разговоры.
Шериф перерезал веревку, которой были связаны мои руки, но особой благодарности к нему за это я не испытывал. Это было сделано на тот случай, если я окажусь выносливей, то чтобы в нужный момент я смог бы ободряюще похлопать его по спине, приводя в чувство и сопровождая это действо призывами не сдаваться и уговорами быть настоящим мужчиной.
С другой стороны, на этом месте с равным успехом мог бы оказаться и он.
Итак, мы отправились в путь и шли до самого вечера.
Я не хочу особо останавливаться на этом. У меня нет никакого желания вспоминать сводящую с ума жару и то, как солнце касалось своей докрасна раскаленной ладонью наших затылкам, заставляя закипать мозги. Я не хочу думать о том дне, потому что уже при одной только мысли о нем у меня мгновенно пересыхает в горле. Теперь ничто не мешает мне наполнить стакан кубиками льда, а затем залить доверху водой и пить; а потом опять добавить льда и снова пить талую воду маленькими глотками, чувствуя, как благословенная прохлада медленно струится вниз по моему горлу. И все-таки, похоже, окончательно утолить жажду мне не удается до сих пор. Когда мне хочется пить, то я страдаю от этого так же сильно, как тогда.
День начинал клониться к вечеру, но я уже знал, что долго мы не протянем.
Мой язык распух и еле помещался во рту, а губы потрескались до такой степени, что кровь тоненькими струйками текла по подбородку. Мне было больно даже повести глазами, как будто глазные яблоки были окружены со всех сторон острыми кристаллами кварца.
И тем не менее, мы продолжали идти вперед.
Скорее всего, шериф тоже понимал, что мы погибнем. Ему было ещё труднее, чем мне, так как был он человеком довольно грузным, и по его остановившемуся взгляду я мог судить о том, что он уже глядит в лицо смерти. Но, точно так же, как и я, сдаваться первым он не собирался.
Картина была довольно странная: двое мужчин шли прямиком навстречу неминуемой гибели и старательно избегали говорить об этом вслух, потому что каждому хотелось непременно сломить гордыню другого и вынудить его первым запросить пощады. Раз двадцать мне хотелось взвыть от тоски и начать жаловаться на судьбу, но всякий раз я проглатывал рвущиеся наружу слова и не произносил ни слова. Лишь однажды – один-единственный раз – я слышал, как шериф чертыхнулся, и то его ругательство было очень похоже на стон.
Солнце клонилось к закату, когда события того дня получили новое продолжение. То есть, я хочу сказать, что солнце, раздувая огненные щеки, висело совсем низко над западным горизонтом, почти такое же нестерпимо жаркое, как всегда, и было совершенно ясно, что скоро совсем стемнеет. Но даже эта мысль не приносила облегчения, потому что этой ночью кто-то из нас окончательно выбьется из сил и в изнеможении повалится на землю, и тогда другой обернется, чтобы взглянуть на него, а потом тоже опустится на песок, чтобы умереть рядом с другом.
Но когда солнце начало садиться за горизонт, и красное зарево заката объяло западный небосклон, я увидел, что шериф внезапно замер на месте и вытянул руку.
«Ну вот, начинается, – сказал я сам себе, – Он сходит с ума, и безумие пожирает его мозг, подобно тому, как мышь вгрызается в сыр. Видать, у него совсем уже поехала крыша, и сейчас он начнет буянить и бросаться на меня».
Но шериф неподвижно замер, словно в землю врос, указывая куда-то вдаль, и тогда, не проронив ни слова, я с трудом обратил свой взор в ту же сторону.
И увидел.
Прямо к нам направлялись какие-то животные. Они следовали друг за другом, и их темные силуэты резко выделялись на фоне вечернего неба. Мне удалось разглядеть кивающие в такт шагам головы лошадей, и из моей груди вырвался радостный вопль.
Это были не дикие лошади. Нет, теперь мне был виден крохотный силуэт всадника, восседавшего на спине лошади, возглавлявшей этот небольшой караван, и я думал о том, это был самый счастливый человек во всей Вселенной, потому что он ехал по пустыне верхом на лошади.
Предположим, что ему захочется пить, а у него нет ни капли воды. Тогда он мог бы перерезать горло какому-нибудь из животных, что шли у него в поводу – мулов или лошадей – и пить кровь. Каким изысканным напитком казалась она мне в тот момент!
Шериф опустил руку.
– Чип! – сказал он.
Это предположение заставило меня вздрогнуть. Я пригляделся получше – один маленький всадник, ведущий за собой в поводу несколько лошадей или мулов – да, и замыкает это шествие ослик, кажущийся издалека совсем крошечным.
– Это Чип, – закричал я, как будто это открытие принадлежало мне.
Шериф усмехнулся, и стоило лишь его растрескавшимся губам растянуться в улыбке, как по подбородку у него потекли струйки крови.
Но он кивнул, и рука об руку мы направились в сторону той процессии. Это был Чип, а, значит, наша судьба ему была небезразлична, и теперь он вернулся, чтобы протянуть нам руку помощи.
Мы направлялись к нему. Солнце скрылось за горизонтом. В небе все ещё догорал багрянец заката, когда мы приблизились к мальчишке настолько, что с ним можно было бы перекрикиваться. Мы видели, как он взмахнул рукой, жестом приказывая нам остановиться.
Но мы продолжали идти. Взмах руки не мог остановить нас. Внезапно что-то взрыло песок у моих ног, и фонтанчик из мелких песчинок взметнулся в воздух. В следующий момент меня оглушил грохот винтовочного выстрела.
Он стрелял, чтобы заставить нас остановиться.
Нужно сказать, что пули оказались достаточно убедительным аргументом, и мы замерли на месте, как вкопанные.
Затем я услышал голос Чипа – мальчишка держался очень естественно и был совершенно спокоен.
– Ну что, парни, воды хотите?
Хотим ли мы воды? Стоило мне лишь услышать это слово, как мои слюнные железы заработали с удвоенной силой, а в горле мгновенно пересохло.
Мы стояли и размахивали руками, как два идиота. У нас просто не было сил, чтобы кричать.
– Я привез вам воду, много воды, – снова раздался голос Чипа, – но прежде, чем вы её получите, я должен заключить с вами сделку.
Он замолчал. Мы продолжали махать. О чем речь?! Ну конечно же мы согласны на любую сделку на его условиях. Если у него была вода, то в наших глазах он был просто властелином мира.
Минуту спустя его высокий голосок зазвенел вновь:
– Я подобрал все ваши пожитки, что вы бросили по дороге. Сумку и все ваши мешки. Деньги у меня. И теперь я должен быть уверен, что мне за это ничего не будет, или же я уезжаю и оставляю вас жариться в этом пекле.
Улавливаете мысль? Он предлагает спасти нас, но сделает это лишь при условии, что мы гарантируем ему неприкосновенность и не станем требовать вернуть назад свои вещи.
Я захохотал, и этот беззвучный смех заставлял сотрясаться все мое тело. Боже мой, какой невыносимой была эта боль в горле!
Затем я перевел взгляд на шерифа и увидел, что он медленно качает головой из стороны в сторону, подобно волу, на шею которому надели ярмо.
Я был потрясен и с недоумением уставился на него7 Отказывается? Отказывается от воды – от самой жизни! Господи милосердный, что он делает! Он же отказывается!
Затем взял меня за руку и сжал её.
– Ты иди, – сказал этот чудаковатый шериф. – Иди и пей. А я… ты знаешь, в каком я положении.
– Я знаю лишь то, что ты совсем уже тронулся умом, – ответил я. – Вот это я знаю точно. И вообще, при чем тут твое положение?
Я встряхнул его. Он продолжал упрямо мотать головой и твердить свое «нет», обращаясь даже и не ко мне, а словно пытаясь убедить что-то в самом себе. Да, он говорил «нет» испепеляющей жаре и жажде, от которой можно было запросто сойти с ума.
– Ты знаешь, в каком я положении, – повторил шериф срывающимся голосом. – Я бы с радостью отступился. Но я принимал присягу, когда вступал в эту должность. Ты должен понять меня, Джо. Я поклялся, что буду служить людям верой и правдой и приложу все силы к тому, чтобы добросовестно и наилучшим образом исполнять возложенные на меня обязанности. А что это значит? А то, что я должен исполнять их любой ценой, даже ценой собственной жизни, если потребуется. Вот что это значит. Так что иди и пей. Напейся до отвала. Уходи и забудь про меня. Я должен выполнять свою работу.
Нет, это не было безумием. Это было настоящим величием. Этот грузный, упрямый шериф был просто неподражаем. И это застало меня врасплох.
И пока я стоял, ошалело уставившись на него, разинув рот от удивления и даже позабыв о мучившей меня жажде, Так Мерфи развернулся и решительно зашагал прочь, из последних сил стараясь уйти как можно дальше от манящего соблазна!
Глава 9
Что ж, я не был шерифом, и никогда не принимал присяги. Но в тот момент мне вдруг ужасно захотелось прочитать одну из тех клятв, что дают государственные мужи перед тем, как вступить в должность. На мой взгляд, подавляющее большинство из них не слишком-то обременяют себя выполнением того, что обещали. По-моему, они относятся к этому слишком легкомысленно. И вот судья или ещё кто-нибудь зачитывает им вслух некий текст, а они лишь возлагают свои пухлые белые руки на книгу и произносят: «Клянусь». Вот и вся недолга.
Но с Тагом Мерфи дело обстояло совсем иначе.
Я представлял, как он стоит, чуть склонив голову к плечу, слушает, кивает головой и сосредоточенно хмурится. Я представлял себе, как он подходит и берет книгу из рук судьи и сам читает вслух, водя по строчкам грубым пальцем с треснувшим и почерневшим ногтем. Он вовсе не был красавцем, этот Таг Мерфи. Но он был поистине замечательным человеком. И мне подумалось о том, что никакие обстоятельства не могут сломить его – даже пустыня, даже жажда.
Однако, клятва, связавшая шерифа по рукам и ногам, не имела ко мне никакого отношения.
Я направился к Чипу, срываясь на бег, то и дело спотыкаясь, чувствуя, как у меня подгибаются колени.
Когда я добрался до него, Чип уже слез с коня и дожидался меня. В руках у него была фляга, завернутая в кусок холстины, и очевидно, воды у него было так много, что он мог позволить себе смачивать ею ткань, чтобы таким образом сохранить воду холодной.
Флягу эту он протянул мне, и я вцепился в нее.
Но осушать её одним махом не стал. Нет, я сел на песок, а Чип опустился на колени позади меня, чтобы я смог опереться о него спиной. И все это время он не переставал твердить:
– Джо, старина, ты, наверное, никогда меня не простишь. И Бог покарает меня за то, что я вот так обошелся с тобой. И от Дага Уотерса тоже достанется. Представляю, какую выволочку он мне устроит, когда узнает. Но я не видел другого выхода. Джо, поверь, мне было ужасно жаль тебя. А эту воду я захватил специально для тебя и всю дорогу старался сохранить её холодной. Джо, сможешь ли ты хоть когда-нибудь простить меня?
Я же почти не слышал его. Эти слова долетали до меня откуда-то издалека, и единственным по-настоящему значимым для предметом стала фляга, которую я судорожно сжимал дрожащими руками, и её жестяное горлышко, постукивающее о мои зубы.
Но пить я не спешил.
Нет-нет! Такая жажда была настоящим богатством, и теперь я намеревался извлечь удовольствие из каждого гроша. Поэтому сначала я лишь слегка смочил водой свои растрескавшиеся, онемевшие губы. Тоненькая струйка воды поползла вниз по подбородку, и капли упали на грудь. Я отнял флягу от губ, так и не сделав ни одного глотка, оставаясь неподвижно сидеть, опираясь спиной о колени Чипа, чувствуя, как вода касается кожи, и тихонько засмеялся, не обращая внимания на боль, думая о том, что моя кожа сумела напиться раньше, чем хотя бы капля воды попала мне в рот.
Да, я смеялся, и тогда Чип обеими руками схватил меня за плечи и запричитал:
– Все хорошо, Джо. Спокойно, напарник. Только не поддавайся этому! Не сдавайся!..
И он тихонько заплакал.
Хочу ещё раз повториться, что воли и выдержки Чипу было не занимать, и все же он расплакался – стиснув зубы, изо всех сил стараясь сдержать рыдания и тихонько всхлипывая – решив, что, я схожу с ума, и что жажда доконала меня окончательно.
Но мой рассудок вовсе не помутился. Нет-нет, я просто задумался над своим положением… и меня откровенно развеселило то, что вода коснулась моего тела прежде, чем попала ко мне в рот.
Затем я снова поднес флягу к губам, и Чип протянул свою загорелую руку, помогая мне придерживать её, и на этот раз я позволил тоненькому ручейку воды заструиться вниз по моему горлу.
Вниз по горлу? Этот глоток омыл изнутри все мое тело, и я чувствовал это. Даже самая крепкая выпивка, пожалуй, не произвела бы на меня такого же эффекта, как эта вода, растекавшаяся по моим сосудам и позволявшая понять, в чем смысл жизни.
Не хочу преувеличивать, но пока я сидел, маленькими глотками потягивая воду из полной фляги, мне казалось, что пустыня преображается на глазах, что повсюду вокруг сквозь пески начинает пробиваться зеленая травка, и деревья уходят корнями в землю, расправляя над нами густые, раскидистые кроны. И, признаюсь, мысли об этом доставляли мне несказанное удовольствие; я представлял, будто земля вокруг напоена водой, и все вокруг цветет и зеленеет.
Может быть, конечно, рассудок мой тогда и в самом деле слегка помутился. Не знаю. Однако точно помню, что прежде, чем я оторвался от фляги, разум мой вполне просветлел, и тогда я несколько оживился, свернул себе сигарету, Чип поднес мне зажженную спичку, и я закурил. Я курил и смеялся, думая о том, что всего каких-нибудь десять минут назад для меня была бы пыткой даже одна только мысль о курении!
Нет, я сидел, блаженно затягиваясь самокруткой, положив свободную руку на колено и удивляясь тому, почему оно так сильно дрожит.
Затем я почувствовал, что кто-то тормошит меня за плечо и при этом что-то говорит.
Прошло совсем немного времени, и до меня постепенно стало доходить, что нужно от меня этому голосу, назойливо твердившему у меня над ухом:
– Так что случилось с беднягой Тагом Мерфи? Что с ним? Он что, рехнулся? Почему он не пришел с тобой? Может быть, мне самому сходить за нем? Ничего, если я ненадолго оставлю тебя и съезжу за ним? А, Джо?
Я не спеша переосмыслил заново суть услышанного. И решительно покачал головой.
– Нет. Это небезопасно для тебя, – сказал я. – Он принес присягу и поклялся, что будет служить людям. И теперь не отступится от этого обещания. Он знает, что деньги были у тебя. И он приехал за ними. А теперь, когда из этого ничего не получилось, он просто отправился умирать. Вот и все. Если ты только подойдешь к нему, он обязательно тебя сцапает.
Чип тяжело вздохнул, оставаясь при этом не по-детски серьезным.
– Теперь я знаю, что Уотерс имел в виду! – проговорил он.
– А что Уотерс имел в виду? – заинтересовался я. – Что он тебе сказал?
– Что Мерфи довольно туп, но что в общем и целом мужик он отличный.
– Точно, – согласился я. – Он отличный мужик. Лучше не бывает. Рядом с ним я чувствую себя сопливым несмышленышем.
– И что теперь делать? – спросил Чип.
– Надо подумать, – сказал я. – Мы должны что-то придумать. Где шериф сейчас?
– Отсюда видны лишь голова и плечи. Он уходит, – ответил Чип, указывая куда-то вдаль.
– Ясно, – проговорил я. – Он думает о смерти. Каждый шаг загоняет его все глубже и глубже в могилу. Так-то, Чип.
Мальчишка снова начал плакать. Он ломал себе руки.
– Я не знаю, как быть, – сказал он. – Я не думал, что все вот так получится. После того, как я взорвал Студеные Ключи, мне пришлось вернуться туда ещё раз, уже после того, как там побывали вы. На это ушла уйма времени. А потом один из мустангов потерял половину подковы, и мне пришлось отдирать оставшийся обломок у него от копыта. Поэтому-то я никак не смог приехать раньше, Джо. Честное слово, я совсем не хотел, чтобы вы тащились полдня по жаре, оставшись без капли воды.
– Все прошло, – сказал я. – Я уж об этом и думать забыл.
Но это было не так. Я ничего не забыл. Та боль, усталость и отчаяние живы в моей душе и поныне, и время от времени они все же дают знать о себе, и тогда из моего горла рвется наружу стон, от которого я даже иногда просыпаюсь среди ночи. Хотя Чипа тоже можно было понять. Получилось так, что ему пришлось вести эту игру, имея в противниках сразу двоих взрослых мужиков, которые, к тому же на протяжении некоторого времени были ещё и при оружии.
На левом уже Чипа виднелся небольшой шрам. Совсем свежий. Его оставила одна из пуль, выпущенных из винтовки шерифа. Выходит, стрелял он довольно метко даже при лунном свете. Теперь было совершенно ясно, что эта затея едва не стоила Чипу жизни.
– Шериф…, – повторял Чип. – Что мне теперь делать? Если ты отвезешь ему воду и приведешь коня, то он тут же отправится за мной и наверняка поймает. Потому что я смертельно устал, Джо. Господи, так вот какая она, оказывается, бывает, настоящая усталость! – Он покачал головой и испустил протяжный вздох.
Я кивнул. Да уж, тяжелый случай.
– А ты устрой себе где-нибудь тайник и спрячь там денежки, – посоветовал я. – И тогда уже тебе будет без разницы, поймает он тебя или нет.
– Нет, так не годится, – возразил Чип. – Это деньги не мои. А Уотерса. Они принадлежат ему, а мне он лишь передал их на хранение. Так выпустить сумку из рук я не могу.
– Тогда как нам быть с шерифом? – спросил я. – Ему нужна вода, конь и кое-что из провизии, или он попросту загнется. Он и так уже едва держится на ногах!
Наступило непродолжительное молчание.
Чип первым нарушил его.
– Господи Иисусе, – с горечью в голосе сказал он, – был бы на его месте китаец или ещё кто-нибудь. Тогда мне было бы все равно. Но ведь он отличный мужик. Пожалуй, этот шериф ничем не хуже самого Дага Уотерса. И, должен сказать, эта мысль убивает меня!
– Ага, и меня тоже, – признался я. – Но помочь ему надо, иначе, Чип, ты никогда себе этого не простишь. Заставить я тебя не могу, потому что дал тебе слово, прежде, чем подойти сюда.
– Тебе не придется меня заставлять, – ответил Чип. – Я просто думаю. Только и всего. Соображаю. Пытаюсь придумать, как это сделать.
И он снова замолчал, погружаясь в раздумья. Задача была не из легких. Если оказать шерифу помощь, то он наверняка воспользуется этим для того, чтобы развернуться и отправиться в погоню за Чипом. А Чип только что сам признался мне, что устал. Он валился с ног от усталости уже тогда, когда объявился у меня на прииске, и с тех пор выспаться ему так и не удалось. Теперь же мальчишка отчаянно боролся с усталостью, и это отнимало у него последние силы.
– Есть, – торжественно объявил Чип в конце концов. – Я придумал.
– Что ты придумал? – спросил я.
– Он получит обратно все свои пожитки, с которыми он приехал сюда, – сказал Чип. – Он играл честно, так что и я тоже мухлевать не собираюсь. Пусть все будет по-честному.
– Молодец, Чип, – похвалил я. – И что же ты теперь собираешься делать?
– Я верну ему двух его лошадей и вещевой мешок… и немного воды. Вода! – проговорил Чип упавшим голосом. – А с родниками-то я чего наделал! Нужно будет вернуться обратно, взять заряд побольше и заложить его поглубже, чтобы расчистить путь воде, а потом ещё выложить источник камнями по краям, чтобы она всегда оставалась холодной. Как видишь, Джо, дел у меня невпроворот!
– Я помогу тебе, – пообещал я.
– Милый старина Джо, – сказал Чип, накрывая мою руку своей ладонью. И это получилось у него как-то очень по-женски.
– Поезжай, – сказал Чип, – и отвези шерифу его пожитки. Просто спроси у него, не даст ли он мне ради чисто спортивного интереса хотя бы час форы. А я привяжу себя к седлу и уж как-нибудь постараюсь продержаться!
Глава 10
Я обнаружил шерифа без чувств распростертым на песке. Последний рывок, который он сделал, чтобы уйти подальше от нас, окончательно лишил его сил. Но одного лишь прикосновения влажного горлышка фляги к губам было достаточно, чтобы он снова пришел в себя. В этом человеке были скрыты огромные жизненные силы, и теперь они возвращались к нему. Я стоял рядом и слышал, как тяжело он дышит, шумно глотая булькающую из фляги воду.
Затем он поднялся на ноги, неуверенно, слегка пошатываясь, прижимая пальцы к вискам. Могу представить, как у него, должно быть, закружилась голова.
– Где он? – прорычал шериф.
– Послушай, Таг, – сказал я, – этот мальчишка поступил с тобой по-честному. Он прислал тебе вот эту воду. Он дает тебе шанс выжить. Не станешь же ты после этого гоняться за ним, правда?
– Не стал бы, если бы это зависело лишь от меня, – ответил Таг. – Но я должен сделать то, чего требует от меня моя работа. Я принимал присягу; и нарушать её не собираюсь. Пойми, сынок, ведь я поклялся на Библии, что буду блюсти закон.
Я понял, переубедить его не удастся.
– Он не требовал ничего взамен, – сказал я. – Лишь попросил час форы и все. Ты же не откажешь ему в этом, Таг. Ведь это же такая малость!
– Еще чего, – вспылил шериф. – Да будь я проклят, если соглашусь на такое.
– И ты будешь проклят, – пообещал я, чувствуя, как все во мне закипает от злости, в то время, как он вскочил на одного из коней, приведенных мной от Чипа. – Люди проклянут тебя, Таг, когда узнают, об этом. Ты получил от мальчишки воду, коня и седло, а вместо благодарности отправляешься в погоню за ним!
Я был уже готов накинуться на него с кулаками, хотя, признаться, заядлым драчуном никогда не был, но ответ шерифа укротил мой пыл.
Он сказал:
– Я тут совершенно не при чем. Бедный малыш Чип бежит не от меня, а от закона. А я лишь исполняю волю закона, Джо. Мне приходится ехать туда, куда мне указывает закон и делаю лишь то, что он от меня требует. Он един для всех, и поэтому я не могу по собственному усмотрению оказывать кому-то особое снисхождение. Дружба дружбой, но закон есть закон!
Было довольно странно выслушать этот поток красноречия от самого Тага Мерфи, который по большей части облекал свои мысли в краткую форму, выдавая их небольшими порциями. Ответить на этом мне было нечего, и поэтому, когда шериф отъехал, я оседлал второго мустанга, принадлежавшего шерифу, и отправился вслед за ним.
Где-то далеко впереди маячил маленький темный силуэт – это был Чип. Вслед за ним с большим отставанием трусил ослик.
Наши кони шли рысью, и вскоре мы на полном скаку пролетели мимо ослика. Он же лишь покачал своими длинными ушами, как будто понимал, куда мы держим путь и был только рад остаться наконец в одиночестве.
Честно говоря, мне было очень жаль расставаться с осликом. Он был маленьким корабликом, на котором я вышел в самостоятельное плавание по пустыне. В течение многих дней я прокладывал здесь свой собственный курс, глядя между его длинными ушами. И так или иначе он казался мне единственной осязаемой ниточкой, связывавшей меня с той прежней, законопослушной жизнью.
Я всей душой возненавидел Дага Уотерса. И чип вызывал у меня гораздо меньше симпатий, чем прежде. Мне ужасно хотелось оказаться у себя на прииске, и изо дня в день в полном одиночестве вгрызаться в горы твердых кристаллов кварца, извлекая из него крупицы золота. Разбогатеть на этом было невозможно. Но я бы все равно продолжал делать свое дело, и на душе у меня было бы легко и спокойно, и никто не мешал бы мне задуматься о самом сокровенном. Ибо самые ценные мысли обычно приходят в голову тогда, когда человек остается наедине с самим собой.
В очередной раз оглянувшись назад, я увидел, что ослик уже исчез в темноте ночи, а далеко впереди, почти у самого горизонта на фоне звездного неба покачивался в седле силуэт мальчишки – очевидно, он поднял мустанга в галоп.
– Сегодня ночью его не поймать, – сказал шериф. – Но уж завтра-то он точно будет у меня в руках. Я просто стараюсь не отставать и держаться поближе.
При этом в его голосе слышалась непоколебимая уверенность, а шериф, надо заметить, не был склонен переоценивать собственные силы.
Само собой разумеется, что поймать мальчишку ночью ему не удалось. Я не помнил себя от усталости, мысли путались в голове. Но шериф с истинно бульдожьим упрямством продолжал преследовать беглеца. Вскоре мальчишка исчез из виду. Он был намного легче каждого из нас, и его конь продолжал резво нестись вперед.
Я испытал огромное облегчение, когда силуэт мальчишки исчез из виду, потом снова промелькнул где-то вдали и уже пропал окончательно. Но шерифа, похоже, это ничуть не огорчило.
– Я знаю, куда он направляется, – сказал он. – И завтра я его обязательно поймаю.
Мне оставалось лишь подивиться тому, с какой уверенностью он заявил об этом, но шериф продолжал придерживаться выбранного курса, направляясь на северо-запад. Я взглянул в небо, и убедился, что он, должно быть, выверяет дорогу по звездам. Но некоторое время спустя голова моя безвольно упала на грудь. Я ухватился обеими руками за луку седла и почти задремал, покачиваясь в седле, и то и дело начиная клониться то на одну сторону, то на другую.
Мой мустанг покорно следовал за конем шерифа, низко опустив голову и был, наверное, не менее усталым, чем его седок. Время от времени мое сознание несколько прояснялось, и тогда я глядел вперед и видел перед собой спину шерифа – он ехал вперед, высоко подняв голову и расправив плечи. Я думал о том, какой недюжинной силой воли должен обладать человек, чтобы так добросовестно выполнять работу, к которой не лежит душа – и мне становилось не по себе!
Еще никогда в жизни не приходилось мне совершать столь странного путешествия. И надеюсь, что уже никогда не придется!
На рассвете мы увидели верхушки грозовых облаков над вершинами гор впереди нас.
– Ну вот, теперь ему от меня не уйти, – без особого воодушевления сказал шериф.
Вскоре мы преодолели крутой перевал, начиная спускаться в узкую долину; и тут нам на глаза попался мальчишка.
Он очень медленно ехал вниз по склону прямо перед нами, сидя верхом на муле и ведя мустанга в поводу. Чип сидел в седле, странным образом кренясь на сторону, и я догадался, что он, скорее всего, спит и от падения его удерживает веревка, которой он предусмотрительно привязал себя к седлу.
Держу пари, у вас волосы встали бы дыбом, если бы вы только увидели ту тропу, по которой пролегал его путь. Спору нет, мул животное умное и знает, где можно проехать, а где нет. Но даже мул там ступал медленно, шаг за шагом прокладывая себе путь вниз по склону. Время от времени он спотыкался, и тогда камни срывались с тропы и летели вниз, ударяясь о каменную стену отвесного горного склона. Но мальчишка не обращал на это никакого внимания. Он безвольно покачивался в седле, словно неживой.
Шериф стиснул зубы и двинулся вперед.
Теперь он слез с коня и шел пешком, потому что на данном отрезке пути этот вид передвижения был гораздо быстрее и безопасней. Ни раньше, ни потом я не видел, чтобы кто-нибудь выглядел так же плохо, как выглядел шериф тем утром. Под глазами у него залегли темные синяки, которые были словно специально нарисованы углем; кожу в уголках глаз прорезали глубокие морщинки; а на скулах перекатывались желваки. Он напоминал мне скрипку, струны которой были натянуты так сильно, что того и гляди лопнут.
Я тоже спешился, последовав за ним вниз по той ужасной тропе, и расстояние, отделявшее нас от Чипа, начало быстро сокращаться.
Я уж начал подумывать о том, чтобы выкрикнуть что-нибудь и тем самым предупредить его, но этого не понадобилось, так как в следующий момент один из задетых нами камней покатился по дороге, заскакав под уклон с резвостью испуганного зайца. Этот булыжник тянул, наверное, фунтов на пятьдесят, не меньше, и через несколько мгновений он уже летел вниз со скоростью пушечного ядра. Шарахаясь из стороны в сторону и стукаясь о другие камни, он в конце концов пролетел мимо испуганно фыркнувшего мула, лишь чудом не задев его.
Это фырканье и разбудило мальчишку. Покачиваясь из стороны в сторону, Чип поудобнее уселся в седле. А затем оглянулся назад и увидел приближающегося шерифа.
Похоже, поначалу он никак не мог поверить своим глазам. Должно быть, он гнал коня всю ночь, и по его расчетам мы должны были бы отстать от него на многие мили. Я видел, как он протер кулаками глаза и снова уставился в нашу сторону.
В следующий момент мальчишка соскочил с мула и взлетел на спину мустанга. Все его движения отличала кошачья ловкость и грация.
Он выхватил винтовку из седельной кобуры, обернулся и снова взглянул в нашу сторону через прицел с видом человека, готовящегося к стрельбе. Но на самом же деле стрелять он не собирался. Сунув винтовку обратно в кобуру, Чип в полной мере продемонстрировал нам свое искусство наездника, от одного только воспоминания о котором, у меня до сих сердце замирает в груди.
Чип пришпорил мустанга, заставляя его перейти на рысь, а уж сила тяжестви сделал все остальное. Однажды разогнавшись, остановиться маленький мустанг уже не мог, продолжая по инерции нестись вперед. Он начал скользить и спотыкаться, кренясь то на одну сторону, то на другую. Иногда его даже разворачивало поперек тропы. Животное отчаянно боролось за свою жизнь. А, значит, и за жизнь Чипа, сидевшего в седле.
Я замер, наблюдая за этой безумной скачкой. От непомерного нервного напряжения у меня заломило глаза, и появилось странное ощущение, будто бы все это происходит не наяву.
К тому же было что-то запредельное и в ослепительном свете раннего утра, и в солнечных бликах на гладких камнях, и в рокоте реки, протекавшей по дну долины. Это было как во сне – жутковато, и в то же время чрезвычайно красиво.
Как я уже сказал, со дна долины доносился бурлящий рокот воды. Темные речные воды пенились на каменных порогах – они были темными вовсе не от поднятой со дна мути, а от множества камней, увлекаемых течением за собой. Это была одна из тех горных речек, что оживает всего лишь на пару месяцев и то раз в два года. Выдаются и такие года, когда тучи приносят с собой лишь скудные дождики, влаги которых хватает едва хватает лишь для того, чтобы легка смочить песчаное дно пересохшего русла. А затем наконец на землю обрушивается мощный ливень, и маленькая речушка превращается в настоящего великана – а точнее сказать, в сумасшедшего великана, который, образно говоря, скачет, грохочет, ревет, рвет на себе волосы, изрыгая пену при этом и швыряясь камнями.
Вот и тем утром все было именно так, хотя пройдет совсем немного времени, и русло будет становиться все шире и шире, бешенный ток воды начнет замедляться, некогда грохочущий поток превратится в грязный пенистый ручеек, и можно будет услышать, как жадно пески напиваются водой, и в конце концов, вся вода уйдет вглубь пустыни и исчезнет в ней.
Я знал, что такая участь постигнет и этот поток; однако теперь, когда он был ещё в силе, было довольно трудно представить себе его столь бесславный конец. Мощь горной речушки поражала воображение, а её рев был похож на крики двух армий, одна из которых сражается на земле, а вторая отвечает ей откуда-то из поднебесья.
Эта гипнотическая какофония звуков завораживала, благодаря чему происходящее начинало ещё больше походить на сон. Но там, внизу, по узкой тропе мчался бедный маленький Чип, за которым следовал шериф, двигавшийся гораздо медленнее и осторожнее.
Я слышал, как отчаянно ругается шериф, и знал, что он тоже не может сдержать своего восхищения храбростью мальчишки. Я знал, что и тогда, готовый на все ради того, чтобы только поймать Чипа, шериф больше всего на свете восхищался его упрямством.
И это было одной из самых сильных черт в характере шерифа. Тем временем юный Чип закончил свой головокружительный спуск, оказываясь на дне долины, и я видел, как он остановился в нерешительности, оглядываясь по сторонам, и посмотрев сначала направо, а затем налево.
В тот же самый момент я понял, в чем заключалась главная трудность.
Глава 11
Мне также стало ясно, почему шериф был так уверен в том, что сможет поймать Чипа в самое ближайшее время. Очевидно, он догадывался, какой дорогой поедет мальчишка, и заранее знал, что в самом конце пути его ждет западня.
Пути вверх по течению не было. К самой воде здесь подступал совершенно отвесный склон ущелья. А путь вниз по течению преграждал большой завал из камней и скальной породы, осыпавшейся со склона ближайшей горы. Огромные каменные глыбы высотой с дом громоздились друг на друга, словно побившиеся игральные кости. Никогда не забуду, как блестели острые сколы на их неровных, с зазубринами краях, пронизанные местами сверкающими на солнце прожилками железной руды.
И вот, оказавшись зажатым в тесных объятьях гор, бедный маленький Чип двинулся вперед, направляясь к поющей и грохочущей реке.
Теперь, когда мы спустились ещё ниже в долину, поближе к воде, нас все чаще начинало одолевать ощущение, что на самом деле здесь протекает целых две реки: одна грохочет по земле, а другая где-то в небе, прямо у нас над головами – таким звуонким было множественное эхо, метавшееся между склонами скал. Меня не оставляло дурное предчувствие, что вот-вот должно будет произойти нечто из ряда вон выходящее, способное поразить воображение обычного человека.
И в то же время верить в это почему-то не хотелось. Нечто похожее случается во время охоты на медведей, когда в течение двух недель приходится выслеживать какого-нибудь гризли, распутывая его следы, изучая повадки старого знакомого – и вот после тысячи успешно разрешенных в пути проблем и такого же количества разочарований, вы наконец видите перед собой этого бродягу, который даже не подозревает о вашем столь близком присутствии, так что остается лишь выстрелить, а вы все ещё не верите собственному счастью и начинаете упрямо твердить себе, что это, должно быть, совсем другой медведь – что ж, примерно так же я глядел теперь на маленького Чипа, и не мог поверить, что шерифу все-таки удалось загнать его в угол.
Мне уже не раз приходилось становиться свидетелем проделок этого мальчишки, справиться с которым зачастую оказывалось не под силу большинству взрослых. Но, похоже, на этот раз он сам оказался, так сказать, припертым к стенке.
И внезапно он показался мне совсем маленьким и беззащитным, зажатым между скалой с одной стороны и грудой каменных глыб с другой. Сзади с винтовкой наперевес подступал шериф – и там же осталась узкая горная тропа. А прямо перед ним грохотал и пенился стремительный горный поток.
В некотором роде, конечно, это было наиболее доступное для преодоления препятствие, но и в то же время самое непредсказуемое. Вода переворачивала и швыряла, раскалывая на куски камни, которые были почти величиной с человека. И что же будет, если в её власти окажутся лошадь и всадник?
Я видел, как Чип, словно загнанный зверь мечется по этой арене; затем он оглянулся назад, бросая единственный взгляд на быстро спускавшегося по тропе шерифа.
Чип решительно бросил конец веревки, которой мул был привязан к мустангу, и когда я увидел это, то у меня не осталось ни малейших сомнений на тот счет, что мальчишка что-то задумал. Интересно… что бы это могло быть? Я знал, что у него были поистине железные нервы, но когда тебя со всех сторон окружают непреодолимые препятствия, стоит ли так безоглядно уповать на собственную сообразительность, самообладание и тому подобные качества?
Для начала Чип подъехал к каменному завалу, и я видел, как он взглянул вверх, оценивая на глаз высоту и крутизну склона, и покачал головой.
Взобраться второпях на такую гору было невозможно!
Он повернул назад к потоку и остановился у самой воды; да, ни больше, ни меньше – вода бурлила вокруг передних ног коня. Я был восхищен тем, как беспрекословно повинуется ему этот мустанг. Возможно, это зловредное животное и в самом деле не упускало случая лягнуть или укусить своего хозяина, но храбрости ему было точно не занимать. Иначе седоку никогда не удалось бы заставить его остановиться хотя бы в десятке футов от этого потока.
Но взгляд Чипа был теперь устремлен в сторону противоположного берега, как будто он заметил там нечто, недоступное взорам других. И кажется, я знаю, что он видел там – на том берегу его ждала свобода или хотя бы призрачный шанс на нее. Но только как туда попасть?
Недалеко от того места, где стоял Чип, чуть выше по течению, обвалился кусок размытого земляного берега, который с грохотом бултыхнулся в грохочущий поток, растворяясь в нем и делая воду похожей на мутный кофе. Миллионы брызг взметнулись высоко в воздух, разлетаясь во все стороны
Но мальчишка продолжал разглядывать поток, словно это было лицо человека, от которого он хотел получить ответа на свой вопрос.
Обвал берега как будто несколько изменил обстановку. Так как вместе с землей в воду упало и несколько валунов, оказавшихся такими огромными и тяжелыми, что сдвинуть их с места оказалось не под силу даже неистовому течению. Я видел, как одна из каменных глыб дрогнула, медленно перекатилась с боку на бок и снова замерла, сотрясаясь время от времени, но как будто больше не собираясь сдавать своих позиций даже под натиском воды.
Внезапно Чип хлестнул мустанга плеткой. Конь вздрогнул, оседая на задние ноги.
Шедший впереди меня шериф, взмахнул рукой, хлопая себя по лбу.
Он на мгновение обернулся ко мне, и я увидел его перекошенное от ужаса лицо. Он что-то кричал, но в грохоте бушующего внизу водоворота слов было не разобрать.
К тому же в тот момент мне не было абсолютно никакого дела ни до шерифа, ни до того, что он мог мне сказать. Мне было страшно за Чипа.
Я слышал, как погонщики рассказывали о том, что если диких лошадей загнать на край обрыва, то они скорее бросятся в пропасть, но не дадутся в руки ловцам. То же самое происходило теперь и с Чипом – он был готов умереть, но не сдаться.
Я что-то кричал ему – что именно, уже не помню. Наверное какие-то банальные фразы насчет того, чтобы он не дурил. Но затем я увидел, как плеть снова дважды мелькнула в воздухе, и затем конь прыгнул.
Я зажмурился, инстинктивно втягивая голову в плечи, как это обычно делает человек, перед глазами у которого неожиданно мелькает кулак, который в следующее мгновение метко впечатывается ему в челюсть. Затем я снова открыл глаза и увидел, что мустанг, подобно горному козлу, стоит на вершине большого валуна, только что обрушившегося в воду с берега.
Было довольно необычно и жутковато глядеть на Чипа, который, словно маленький жокей, привстал в стременах, прижимаясь к лошадиной шее, одной рукой удерживая поводья, а в другой сжимая свободный конец лассо.
На этом камне они задержались всего на секунду, и было странно, каким образом им удавалось так долго сохранять равновесие на мокром и скользком валуне, покачивающимся под натиском воды.
Затем мустанг совершил новый прыжок, перелетая на камень поменьше. И, черт возьми, снова благополучно приземлился, слегка поскальзываясь, но в последний момент все-таки сумев удержать равновесие! В моей душе начало крепнуть убеждение, что уж теперь-то они обязательно переберутся на ту сторону. Поток был довольно узок, но опасностей таил в себе не меньше, чем пушечное жерло.
К тому времени мы с шерифом достигли дна долины и сошли с тропы, но выезжать на берег ручья не стали. И даже не спешили вновь оседлать коней. Мы просто замерли и затаив дыхание ждали, как судьбе будет угодно решить исход этого дела.
Мустанг опустил голову, покрепче закусил удила и прыгнул в третий раз, всем своим существом устремляясь вперед и со стороны могло показаться, как будто при приземлении он собирается использовать в качестве дополнительной опоры собственную морду. Но камень, на который они нацелились на этот раз, был почти полностью скрыт под потоками бурлящей воды, и хотя конь точно долетел до него, но сильное течение все-таки сбило его с ног; и в следующий момент и мустанг, и всадник исчезли под водой.
Нет, не совсем.
Я видел, как во время прыжка взметнулась рука Чипа, бросившая лассо, и веревочная петля прочно затянулась вокруг верхушки островерхого валуна на дальнем берегу.
Конь вместе с всадником скрылись под водой, а веревка туго натянулась, становясь похожей на темный указующий луч.
Они снова появились на поверхности. Я видел, как раненный мустанг отчаянно плывет, борясь с течением, а Чип держится рядом с ним.
Что-то ударило в коня – наверное, камень, принесенный потоком.
Он снова скрылся под водой.
Но затем опять выплыл, и теперь, с помощью удерживающего их лассо и изо всех сил пытаясь противостоять натиску течения, конь и всадник быстро продвигались к берегу, в конце концов добрались до отмели, и вскоре мустанг уже взбирался вверх по земляному склону.
Выбравшись же на берег, мальчишка и конь ещё некоторое время просто неподвижно стояли рядом, и Чип обнимал мустанга за шею. Я видел алые пятна крови на шкуре коня. Лицо Чипа тоже было разбито в кровь, и смотреть на это было невыносимо больно.
Он даже не оглянулся назад, не посмотрел в нашу сторону. Просто попытался сесть верхом на коня, но не смог из-за предательской дрожи в ногах. Чипу пришлось подвести мустанга к большому камню, и уже с него он с трудом перебрался в седло.
Низко опустив голову и повинуясь воле своего маленького всадника, побитый, израненный мустанг прихрамывая зашагал прочь, и я видел, как, нагнувшись, Чип не слушающимися руками привязывает к стременам собственные ноги. Едва успев закончить с этим занятием, он обессилено повалился вперед, оставаясь неподвижно лежать на конской шее.
Шериф с силой сжал мою руку. Все было ясно без слов. Сам же я старательно избегал встречаться взглядом с Тагом. А вдруг мустанг ослабеет окончательно и упадет? Что тогда будет с бедным маленьким Чипом?
Мы стояли на берегу, и у наших ног нес свои воды грохочущий камнями поток, и мы оба прекрасно понимали, что ни у кого из нас не хватит смелости повторить то, что только что удалось совершить Чипу.
Глава 12
Шериф был готов устыдиться своей нерешительности; мне же не было стыдно нисколечко. Переправа через этот громыхающий поток была самой безумной затеей изо всех, свидетелем которых мне когда-либо приходилось становиться. И все же шериф, похоже, считал, что его долг перед законом обязывал его хотя бы попытаться повторить этот трюк.
Нужно ли говорить, что с его стороны это оказалось бы самым настоящим самоубийством. Никакой конь, ни даже горный козел, имея в седоках взрослого мужика, не смог бы перепрыгивать с камня на камень и удерживать при этом равновесие. Даже с Чипом в седле мустангу удалось сделать всего лишь два удачных прыжка.
И все же довольно занимательно и даже в некотором смысле трогательно было наблюдать за тем, как шериф неспешно разъезжает вдоль берега, сосредоточенно хмурится, смотрит на воду и неодобрительно качает головой.
В конце концов, он сдался, и мы разбили лагерь здесь же, на берегу. Это был островок молчания среди грохота каньона – в том смысле, что все это время мы оба молчали. Тем более, что все было ясно без слов. Нам и без разговоров были известны мысли друг друга.
Мы сготовили завтрак и приступили к трапезе. Ели без аппетита, хотя усталость и истощение давали о себе знать. Затем было решено лечь спать.
День был уже в самом разгаре, когда мы проснулись от того, что в долине воцарилась тишина. Мы одновременно сели на земле и вопросительно уставились друг на друга. Затем вышли на берег ручья и взглянули вниз.
Разумеется, в этом не было ничего удивительного. Грозовые тучи, которые мы заприметили ещё издалека, когда проезжали по пустыне, пролились дождем над высокогорьями, со склонов которых потоки воды и устремились в каньон. Теперь же, когда дождевая вода схлынула, русло ручья было уже почти сухим. Поэтому-то спать мы ложились под грохот воды, а проснулись в гробовой тишине.
Я даже не знаю, как описать словами, насколько изменилась долина после того, как смолк оглушительный рев потопа. Однако отзвуки этого грохота ещё были настолько живы в нашей памяти, что казалось, будто шум затихал постепенно, все ещё долетая до нашего слуха откуда-то издалека. Да и сама притихшая долина стала теперь как будто ещё живописнее и величественней.
Оседлав мустангов, мы снова пустились в путь. Само собой разумеется, мы запросто пересекли высохшее песчаное русло некогда грозного потока, и, оказавшись на противоположном берегу, шериф отыскал оставленные мальчишкой следы.
Поначалу они были отчетливо видны на земле, но затем вдруг исчезли. Шериф же продолжал упрямо ехать дальше, заметив лишь, что Чип слишком устал, так что вряд ли он теперь станет тратить силы на всякого рода уловки. Но я про себя подумал, что Чип и смертельно усталый по хитрости и изворотливости превзойдет любую лису! Просто я слишком хорошо его знал.
Вскоре наши с Тагом Мерфи пути разошлись. У него, конечно, были все основания для того, чтобы задержать меня, потому что сумку с деньгами он все-таки нашел у меня. Но Таг как будто забыл об этом. Он был очень угнетен мыслями о той неприятной миссии, что ему предстояло исполнить. Так что на прощание он мне даже пожал руку и сказал:
– Джо, мне следовало бы подстрелить мальчишку, но не дать ему переправиться через ручей и спокойно смыться. Возможно, в следующий раз, когда мы с тобой снова встретимся, Джо, ты не подашь мне руки и даже видеть меня не захочешь. Потому что если Чип снова попадется мне на глаза, то я достану его пулей, раз уж по-другому никак не получается!
Я не мог поверить своим ушам.
– Таг, да ты что…, – сказал я. – Что за вздор ты несешь! Стрелять в Чипа? Брось, ведь не собираешься же ты, в самом деле, расстреливать старину Чипа, ведь нет собираешься?
Он страдальчески скривился.
– Ты слышал, что я сказал, – продолжал упорствовать шериф. – Я поступлю так, как считаю нужным, и это будет самый черный день в моей жизни.
Тогда я сказал:
– Послушай, тебе нужно отдохнуть. Ты просто очень устал. Выглядишь ужасно. В таком состоянии нельзя принимать важные решения, и уж тем более браться их выполнять. Так нельзя. Для начала ты должен отдохнуть. Давай лучше задержимся здесь ненадолго, устроим привал, я сготовлю поесть…
Но он решительно замотал головой, так и не дав мне договорить. Я осекся на полуслове. Шериф же лишь грустно улыбнулся. И тут я понял, в чем дело. Бедному Тагу не давала покоя данная им клятва. Черт возьми, как мне было жаль его! У меня защемило сердце, и я от души пожал ему руку.
– Таг, но вот удачи я тебе пожелать не могу, – признался я.
– Удачи? – хрипло переспросил шериф. – Да я сам молю небеса о том, чтобы ты разыскал мальчишку раньше меня и увез его куда-нибудь подальше отсюда, чтобы он мне больше никогда не попадался на глаза!
И я знал, что Таг говорит совершенно искренне!
После того дня я часто задумывался об этом, но вот понять его так никогда и не смог. На мой взгляд, он был человеком простым и, как мне тогда казалось, слишком приземленным, чтобы лезть к нему в душу. Он работал как вол, умом и сердцем отдаваясь вверенному ему делу и руководствуясь чувством долго.
Итак, мы распрощались, и шериф поехал прочь, пустив коня легкой рысцой. Второго мустанга он оставил мне, и уже сидя в седле, я глубоко задумался над тем, где же все-таки теперь мог прятаться мальчишка, и что ещё можно было от него ожидать.
А что если он впал в отчаяние, не перенеся боли и усталости? Нет, я не мог ни на секунду представить себе Чипа сломленным. На первом месте для него всегда стояли и будут стоять дела, имеющие отношения с его другом и напарником, Уотерсом. А значит теперь его основной и единственной целью будет благополучно отделаться от злосчастной сумки, туго набитой деньгами.
И куда это нас приведет?
Ну конечно же! Скорее всего в какое-нибудь укромное местечко среди ближайших гор!
Поэтому я отправился именно туда.
Несколько часов сна пошли мне на пользу, но я чувствовал себя все ещё очень усталым. Я ощущал вялость и слабость во всем теле, потому что после длительной борьбы с жаждой и со сном одновременно, человеку нужен отдых, какой бывает у тягловой лошади после летней страды. Она не может восстановить силы за один день, продолжая в течение ещё двух недель понуро бродить по пастбищу, и лишь потом начинает постепенно приходить в себя, убеждаясь в том, что мир вокруг, вообщем-то, не так уж и плох.
Остаток того жаркого дня я провел в седле, держа путь в сторону ближайших гор. Почва была в основном каменистой, так что искать на ней следы было бессмысленно, но в одном месте я все же заметил шесть отпечатков, оставленных копытами неподкованной лошади, шедшей шагом и, судя по всему, державшей путь в том же направлении, что и я.
Что ж, это открытие лишь укрепило меня во мнении, что, как я и предполагал, Чип отправился именно сюда. Можете себе представить, с каким воодушевлением я воспринял эту новость. Радость моя была столь велика, что я даже позволил себе затянуть песню.
Затем я поехал по дну извилистого оврага, который, как мне казалось, обязательно должен был вывести меня на возвышенность, и уже спел добраться до первого крутого поворота, когда сзади меня окликнул чей-то голос:
– Привет, Джо!
Я выхватил свой кольт и резко обернулся. Нервы мои были взвинчены до предела. Это был Уотерс, который, оказывается ехал следом за мной. Он с готовностью поднял руки вверх и рассмеялся.
– Не стреляй! – сказал он.
Я же продолжал держать его на прицеле, что, конечно, было не слишком-то вежливо с моей стороны.
– С каким удовольствием я сейчас пристрелил бы тебя, – признался я.
– Разумеется, хохотнул он. – Ты же всегда мечтал об этом. Да что с тобой, старина! Мне почему-то казалось, что ты сейчас должен бы сидеть где-нибудь высоко в горах и грызть свой кварц, словно карамель.
– Да уж, именно этим я и занимался до недавнего времени, – согласился я.
Я убрал пистолет и смерил Уотерса суровым взглядом. Но ему было все равно. Мы пожали друг другу руки. Уотерс как всегда держался несколько надменно. Складывалось такое впечатление, что ему было ровным счетом безразлично, что думают о нем окружающие – разумеется, кроме Чипа, мнением которого он очень дорожил.
– Ну да, – хмыкнул Уотерс, – будь я проклят, если ты снова не ищешь золото.
– Ты-то? – сказал я. – Вот уж точно, будь ты проклят.
– Да что это с тобой, дружище? – удивился Уотерс. – Похоже, ты сегодня не в духе.
– Настроение у меня мерзкое, это факт, – согласился я. – Так что тебе я его тоже испорчу.
– Продолжай, – сказал он. – Я вижу, ты сегодня как будто не в себе.
И он снова беззвучно усмехнулся; а затем подкрутил кончики коротких усов и устремил на меня сияющий взгляд голубых глаз.
Черт возьми! Как же я ненавидел Дага Уотерса в тот момент.
Я сказал:
– Похоже, Чип был прав.
– Насчет чего? – уточнил Уотерс. – А вообще, этот чертенок почему-то всегда оказывается прав. – Он снова рассмеялся.
Я слышать не мог этот его самодовольный смех.
– Это верно. Теперь я вижу, что он был совершенно прав, назвав тебя долбаным пижоном, – пояснил я.
– Постой-ка! – воскликнул Уотерс. – И что, Чип вот так прямо и сказал?
Теперь вид у него был взволнованный. Возможно, ему было и наплевать на то, что о нем мог подумать я, но подобный отзыв со стороны мальчишки довольно сильно задевал его самолюбие.
– Да, это были его слова, – ответил я.
Уотерс обвел окрестности блуждающим взглядом, а потом снова уставился на меня с видом человека только что перенесшего сильное потрясение.
– Так, значит, он считает меня пижоном, да? – задумчиво проговорил он.
– Ну да, – с готовностью отозвался я. – Он считает, что ты слишком много внимания уделяешь одежде и прочей ерунде. Ну, сам понимаешь. Подкручиваешь усы и все такое…
Уотерс изумленно захлопал глазами.
– Ну и дела, – развел он руками. – Вот уж никогда не подумал бы, что он станет обращать на это внимание.
Я кивнул.
– Он же все видит, – проговорил я.
– Да уж, в этом ему не откажешь, – покачал головой Уотерс.
Он был совершенно серьезен.
– Точно, – согласился я, – он же не слепой.
– Я еду за ним, – заметил Уотерс. – Думал, что, возможно, застану его дальше в горах. Там, где ты вкалывал раньше.
– А я и сейчас вкалываю, не покладая рук, – ответил я.
– И чем же ты занимаешься теперь, позволь узнать? – поинтересовался Уотерс.
– Пытаюсь разыскать мальчишку, прежде чем до него успеет добраться шериф, – ответил я.
Он вздрогнул.
– Шериф? – выдохнул Уотерс.
– Ну да. Мерфи, – уточнил я.
Он поджал губы и хищно прищурился. Взгляд Уотерса не предвещал ничего хорошего. Я даже представить себе не мог, что человек может быть так решительно настроен на убийство.
– Раньше он гонялся за мной, – тихо проговорил Уотерс, словно разговаривая сам с собой. – А теперь, похоже, мы с ним поменяемся местами.
– Ладно, – сказал я. – Поезжай за ним. Перехвати его. Не дай ему поймать мальчишку.
– Значит, Мерфи выслеживает Чипа, так? – повторил Уотерс.
– Да. Именно этим он и занимается, – подтвердил я.
Уотерс хищно оскалил зубы.
– Я прикончу этого гада…, – пообещал он.
Я взглянул ему в глаза.
– Тогда тебе лучше поспешить, – посоветовал я. – Чтобы успеть до того, как он пристрелит мальчишку.
– Пристрелит мальчишку? – переспросил Уотерс.
Вид у него был озадаченный, а от былого лоска и изящества манер не осталось и следа.
– Именно, – подтвердил я.
– Давай, выкладывай, – потребовал Уотерс. – Что случилось?
И я выложил все, как есть, снабжая свое повествование красочными деталями. Я рассказал о том, как ко мне на прииск приехал Чип, как вслед за ним туда же пожаловал шериф, и как благодаря Чипу мы оба чуть не сгинули в пустыне, и как он потом вовремя появился и спас нас, и как шериф отправился в погоню за ним.
Рассказал я и о переправе через речку, и услышав об этом, Уотерс втянул голову в плечи и поднял руку, словно пытаясь защититься от удара. Но точно рассчитанный удар все же достиг цели. Во всяком случае, дар речи к нему вернулся не сразу.
– Какая же я все-таки скотина, – проговорил Уотерс в конце концов. – И зачем только я взвалил на мальчишку такую ответственность.
– Да уж, – согласился я. – Скотина ты и вправду редкостная!
Глава 13
Дело близилось к развязке. Я почувствовал это сразу же, как только мы с Уотерсом двинулись дальше. Меня не покидало тревожное предчувствие неотвратимой беды, некой неминуемой катастрофы, в результате которой пострадают все – и Уотерс, и Чип, и шериф, и я сам.
Это было гнетущее чувство, подобное тому, какое испытывает человек, когда в небе над горами начинают собираться грозовые тучи. Однажды мне уже довелось пройти через нечто подобное, и тогда участниками событий были те же самые лица – шериф, Чип, Уотерс и я. В тот раз все обошлось благополучно. Теперь же мне не оставалось ничего другого, как готовиться к самому худшему.
Так оно и вышло.
Проехав через ущелье между скалами, мы оказались в долине, сплошь заросшей молодыми сосенками, так что издалека казалось, будто на землю опустилось пушистое, темно-зеленое облако, на котором было очень приятно остановить взгляд, уставший от бесконечного созерцания унылых скал и ослепительно-белого песка.
Откуда-то издалека доносилось журчание воды, сбегающей по камням – тихая, незатейливая песенка ручья; проезжая через долину, мы сняли шляпы, полной грудью вдыхая чистый, лесной воздух, в котором густо пахло смолой и сосновой хвоей.
Довольно заметно похолодало. На мне был дождевик, который надел поверх всей своей остальной одежды, чтобы защититься от пронизывающего ветра, и поэтому, заметив поднимающуюся над деревьями тоненькую струйку дыма, я предложил Уотерсу немедленно отправиться туда, чтобы хотя бы погреть руки у костра.
Уотерс уставился на меня.
– А с чего же это мы, по-твоему, вот уже целую милю едем в этом направлении? – ехидно поинтересовался он.
– Так ты заметил это ещё раньше?
– Ага. Заметил. Возможно, именно там мы найдем то, что ищем.
– Чипа?
– Или шерифа, – подсказал Уотерс.
– Да ладно тебе, перестань, – попробовал урезонить его я. – Ты же не станешь связываться с шерифом, ведь я же тебя знаю. Оставь шерифа в покое. Он же просто выполняет свой долг.
– Ну, тогда я тоже выполню свой долг, – невозмутимо отозвался Уотерс, – и вышибу ему мозги. Все равно ему от меня не уйти.
Спорить я не стал. Ведь, как известно, спорить с бультерьером бесполезно. Его можно забить до полусмерти, но даже на последнем издыхании он найдет в себе силы, чтобы вцепиться мертвой хваткой в горло противнику.
То же самое можно было сказать и о Уотерсе. От одного только упоминании о шерифе лицо его заливала зловещая бледность, а ноздри начинали раздуваться. Не думаю, что причиной тому была такая уж безудержная ненависть к старине Мерфи; скорее всего, ему было просто стыдно за Чипа. А человек, которому не дает покоя чувство стыда, разумеется, гораздо опасней того, который просто злится.
Мы продолжали ехать через лес, и наконец оказались совсем рядом с тем местом, над которым поднимался дым. Я был за то, чтобы ехать напрямик, но Уотерс слез с коня, бросил мне поводья и дальше пошел пешком, стараясь ступать как можно осторожнее.
Вскоре я услышал дикий вопль, и бросившись напролом через заросли, застал Уотерса, пляшущего от радости перед – нет, не перед шерифом, а перед юным Чипом.
Чип сидел, привалившись спиной к дереву, и на запястьях у него красовались наручники, к которым была привязана веревка, несколько раз обвивающая ствол дерева. На земле были расстелены одеяла, и все указывало на то, что мальчишка крепко спал, когда Уотерс обнаружил его. Волосы его были всклокочены, и он широко зевал и смеялся одновременно.
Они тут же начали грубовато, но не зло, подначивать друг друга.
– Ах ты, лупоглазый гаденыш, – сказал Уотерс, – какого черта ты заполз в такую даль? Помнится, я тебе таких распоряжений не давал. Так каким же ветром тебя сюда занесло?
– Просто мне стало очень скучно, – ответил Чип, – и тогда я приехал сюда и разыскал шерифа.
– Надо думать, он страшно обрадовался этой встрече, – предположил Уотерс.
– Ага, чуть с ума не сошел от счастья, – подтвердил мальчишка.
– Он так обрадовался, что даже заранее побеспокоился о том, чтобы ты никуда не отлучался до его возвращения?
– Точно. Он приладил ко мне эти штуки, потому что уж очень ему хотелось, чтобы я непременно воспользовался бы его гостеприимством. Подумать только, такой почет и внимание со стороны самого шерифа!
Он сказал об этом с усмешкой. А затем кивнул мне.
– Привет, Джо, – сказал он.
– Здравствуй, Чип, – отозвался я. – Ну, как дела.
– Сам видишь, – ответил Чип. – Все в полном порядке. Я жив и здоров, шериф тоже. Вот и все дела.
– А где сейчас шериф? – поинтересовался Уотерс.
– На охоту подался. Решил олениной разжиться, – сказал Чип. – Говорит, что так проголодался, что готов в одиночку сожрать целое седло.
– Надеюсь, что ему повезет, и охота будет удачной, – сказал Уотерс. – Возможно, ему понадобятся помощники, чтобы осилить целого оленя. Он здесь за хозяина, так что с него угощение.
Чип серьезно взглянул на него.
– Ты что, и впрямь что-то задумал против шерифа? – спросил он.
– А почему бы и нет? – огрызнулся Уотерс. – Мало, что ли, у нас с тобой из-за него было неприятностей?
– Не у «нас», а у тебя. Я тут не при чем, – быстро отозвался мальчишка.
– Вот как? Значит, Чип, ты не при чем?
– Да. Мне на шерифа обижаться не за что, – ответил Чип.
– Брось, – примирительно проговорил Уотерс. – Он же охотился за тобой, как за лисицей.
– А я и был ею, – сказал Чип. – Тем более, что у него были на это все основания.
Уотерс недоуменно заморгал.
Чип же продолжал развивать свою мысль:
– Предположим, ты дашь кому-нибудь в морду. Разве он не имеет права дать тебе сдачи?
– Ну почему же, имеет, наверное, – сказал Уотерс.
– Вот и я о том же, – подхватил Чип.
– И когда же, позволь узнать, я успел натереть нюх шерифу? – насупился Уотерс.
– Да ты проделываешь это всякий раз, когда нарушаешь закон, – ответил Чип.
Уотерс щелкнул пальцами.
– Тебе, кажется, очень нравится этот долбаный ирландец, да? – спросил он.
– А разве на свете может быть что-то лучше, чем родство по крови. Особенно, если это ирландская кровь? – вопросом на вопрос ответил Чип.
– Какая чушь! – воскликнул Уотерс.
Чип же грозно засопел.
– Ну да, тебе, наверное, куда ближе твоя прокисшая английская кровь, – угрожающе начал он. – Ты бы предпочел стать одним из трусливых аристократов или, или, может быть, толстозадым милордом, одним из лживых, гадких, никчемных людишек…
– Замолчи, – гневно приказал Уотерс.
– Не замолчу, – ответил Чип.
– Нет, ты заткнешься, – злобно прошипел Уотерс, – потому что я заставлю тебя замолчать.
– Сними с меня наручники, и тогда увидишь, что даже двоим таким амбалам, как ты, никогда не одолеть меня, – пообещал Чип.
– Хорошо, я освобожу тебе руки, – сказал Уотерс. – Но тебя, видать, давно не били. Ты уже давно на это напрашиваешься, и сейчас получишь у меня сполна!
– Даже целому острову проклятых англичан не одолеть ирландца! – выкрикнул Чип.
– Да за одного англичанина троих ирландцев дают, – ответил Уотерс.
Я думал, что после этих слов мальчишка завяжется узлом.
– Не ври! – продолжал кричать он. – Ты врешь! Врешь! И если бы только у меня были свободны руки, то все увидели бы, какой ты врун!
Уотерс распалился не меньше.
– Все легавые, а также воры и прочие проходимцы родом из Ирландии, – заявил Уотерс.
– Да, но это настоящие преступники, – мгновенно отпарировал Чип, а не жалкие бездельники типа Дага Уотерса!
– Ах ты, щенок! – процедил Уотерс сквозь зубы.
– Через минуту сюда вернется шериф, – продолжал Чип. – Так что, тебе лучше поскорее смыться, потому что он тоже ирландец, и если ему в руки попадется скотина-англичанин, вроде тебя, он просто набьет тебе морду, а мне не хотелось бы, Уотерс, чтобы треснула твоя шкура, потому что тогда все увидят, какая жалкая и трусливая душонка скрывается под ней!
Пытаться переспорить этого мальчишку было занятием совершенно неблагодарным, а каждое слово, слетавшее с его острого языка, ранило сильнее, чем удар кулака.
Уотерс лез из кожи вон, но так и не смог подобрать достойного ответа. Тогда я подошел к нему и похлопал по плечу.
– Лучше не связывайся, – посоветовал я. – Раз уж этот петушок распушил хвост, то утихомирить тебе его все равно не удастся. Так что, старина, даже и не пытайся. Последнее слово всегда останется за ним.
– Вот погоди, пока я освобожу ему руки, – пообещал Уотерс. – И уж тогда-то я преподам ему урок хороших манер. Он его у меня на всю жизнь запомнит. Видать, он уже слишком давно не ходил в школу. И это его сильно портит.
– Ничего, я покажу тебе, чему выучился сам, – ответил мальчишка.
Уотерс наклонился к нему, и, казалось, стоило ему лишь коснуться замка наручников миниатюрной отмычкой, как железные браслеты тут же упали на землю.
– А я даже вставать не буду, – заявил мальчишка. – Слишком много чести.
– Ничего, сейчас вскочишь, как миленький, – пообещал Уотерс, поднимая с земли длинный, крепкий прут.
Я решительно шагнул вперед и перехватил его руку.
– Даг, – сказал я, – так не годится. Он же ещё ребенок. Не станешь же ты связываться с мальчишкой.
– Отстань, – огрызнулся Уотерс. – Тебе что, тоже не терпится приобщиться? Тогда давай, хватайся за пушку, и начнем!
Мне было очень страшно. Конечно, теперь ему было необходимо выпустить пар, и он наверняка предпочел бы выместить всю злобу на мне, чем на каком-то мальчишке.
– Даг, – возразил я, – я тебя умоляю, пойди прогуляйся вон до того конца поляны и обратно. И после я сделаю все, что ты скажешь. Даже возьму в руки оружие, если придется.
– Нет, сейчас! Прямо сейчас! – настаивал Уотерс.
Он был вне себя от ярости. В него словно бес вселился, и зрелище это было не для слабонервных. Пыл мой несколько поугас. А внутри у меня все похолодело от страха.
Но, как говорится, если кролика загнать в угол, то даже он начнет кусаться. Мое же положение тогда казалось совершенно безвыходным. Думаю, что я обязательно спасовал бы и отступил, если бы обошлось без свидетелей, которым, как назло, оказался сам бесстрашный маленький Чип!
Делать было нечего, я нащупал рукоятку своего пистолета и крепко обхватил её.
– Давай, начинай, – приказал Уотерс, или, вернее сказать, тот злобный дух, которым Уотерс оказался одержим тогда.
Но тут, в самый последний момент, между нами встал Чип.
– Прекратите немедленно! – воскликнул он.
– Прочь с дороги! – прорычал Уотерс, отталкивая мальчишку, который не устоял на ногах, падая навзничь.
Вряд ли одного удара вполсилы было бы достаточно, чтобы сбить с ног такого настырного мальчишку, как Чип. И тем не менее, он упал, и удивленно глядя на него, лежащего на земле, я увидел, что его правую ногу повыше колена стягивала окровавленная повязка; Уотерс тоже увидел её и застонал, как будто пуля угодила в него.
Глава 14
Уотерс мгновенно опустился на колени. Чип же, изо всех сил пытавшийся снова подняться на ноги, с размаху ударил его в лицо своим маленьким кулачком, по-видимому, задумав опрокинуть обидчика.
С таким же успехом он мог бы лупить кулаками по чугунной стене.
– Ударь меня еще, Чип, – взмолился Уотерс. – Прошу тебя, ударь. Избей меня, Чип. На меня что-то нашло. Я сделал тебе больно. Я поднял на тебя руку! Господи, какая же я сволочь после этого!
Чип снова опустился на землю, оставаясь сидеть, привалившись спиной к дереву. Он поднял руку и тыльной стороной ладони вытер капельку крови, катившуюся по подбородку из разбитой губы. Не думаю, что Уотерс ударил его слишком сильно; но и этого оказалось достаточно, чтобы повредить тонкую кожицу.
– Послушайте, ребята, может, оставите меня одного хотя бы на минутку, – сказал он.
– Нет, ну что ты, Чип, запротестовал Уотерс. – Ты должен знать, что… Я ухватил Уотерса за плечо – уж я-то сразу догадался, в чем дело – и рывком развернул его к себе. По всему было видно, что он был просто-таки взбешен столь фамильярным обращением, но на этот раз сдержался. Я поспешно увлек его за собой, забираясь в самую гущу зарослей, и продолжая идти, пока небольшой костерок, у которого лежал мальчишка, совершенно не скрылся из виду.
– Какого черта тебе от меня надо? – снова напустился на меня Уотерс.
– Ты идиот, – сказал я. – Ведь Чип едва не заплакал! Ты что, не видел этого? У него же слезы стояли в глазах.
Уотерс тяжело привалился к дереву, закрыл глаза и застонал.
Конечно, мне хотелось, чтобы он немного помучился, но теперь мне его даже жалко стало.
– Он с этим справится. Все будет хорошо, – поспешил успокоить я его.
Уотерс покачал головой.
– Он никогда не простит меня, – проговорил он. – Он, наверное, понял, что ты обо всем догадался. Он простил бы мне многое другое, даже то, что я ударил его. Но я унизил его, и этому нет прощения! Никогда! Ему гордость не позволит, ведь он ирландец!
И немного помолчав, добавил:
– У него на лице была кровь?
– Ага, – подтвердил я.
Уотерс снова застонал и принялся расхаживать взад и вперед.
– Я избил его до крови, – заключил он, – а ты знаешь, чем я ему обязан?
– Слыхал кое-что, – согласился я.
– Он кровь проливал за меня! Не отступал ни перед чем! И все это лишь ради того, чтобы потрафить моим прихотям.
– Он отличный парень, – сказал я. – Просто бесподобный.
Уотерс выругался от досады.
– Я знаю, что все это время был лишь проклятьем и тяжкой обузой для него, – заявил он. – А я мечтал о том, чтобы поднакопить деньжат и осесть где-нибудь, взяться за ум. Как все было бы здорово! Он бы у меня катался как сыр в масле. Я бы создал для него такие условия, о которых можно только мечтать. И отказываться от задуманного не собираюсь. Только… я знаю, что он не примет ничего от меня. Он даже видеть меня не захочет. Пройдет какое-то время, он подрастет и вернется, чтобы расквитаться со мной за все!
Я кивнул. Ситуация казалась предельно ясной. Надо сказать, что и мальчишка сам по себе был прямодушен, и он был явно не из тех, кто способен прощать или забывать обиды.
Затем я припомнил ещё кое-что и сказал:
– Послушай, старина, он же любит тебя.
– Ага, и именно поэтому я вот так по-свински обошелся с ним!
– И что ж из этого? – стоял я на своем. – Знаешь, Даг, настоящий друг всегда поймет и простит. А Чип – настоящий друг.
Он резко обернулся ко мне.
– Ты видел повязку?
– Да, – подтвердил я. – Я её видел.
– Эта скотина шериф подстрелил мальчишку, прежде, чем сумел поймать его, – продолжал Уотерс.
– Похоже на то, – согласился я.
– Я убью этого Мерфи, – заявил Уотерс. – Я из него всю душу выну.
Он продолжал расхаживать взад и вперед. Он изо всех сил пытался говорить спокойно, и это ему удавалось.
– Деньги у меня есть. Четверть миллиона – на первое время хватит. Этого должно вполне хватить для того, чтобы обзавестись хозяйством и попытаться чего-нибудь добиться в этой жизни. Если я не справлюсь даже с этим, то, значит, я не гожусь вообще ни на что. Знаешь, Джо, ведь я прожил никчемную жизнь, всегда выбирал тот путь, что полегче. А ты знаешь, почему теперь я хочу изменить свою жизнь и стать порядочным человеком?
– Наверное, из-за Чипа, – предположил я.
Он изумленно уставился на меня.
– Как это ты догадался?
– Все очень просто. Потому что сам Чип парень порядочный, и потому что дороже него у тебя больше никого нет.
Уотерс задумчиво кивнул.
– Точно, – подтвердил он. – Так и есть. Он же честный до безобразия. Знаешь, какие номера он иногда откалывал?
– Ну и какие же? – заинтересовался я.
– После грабежа – а иногда Чип помогал мне в этом довольно существенно – я всегда пытался поделиться добычей с ним. Так сказать, отдать ему его долю. Он же всегда отказывался и лишь говорил: «Мне хватает тех денег, что я зарабатываю». Представляешь, он ни разу не назвал меня бандитом, ни разу ни в чем не упрекнул.
– Он же любит тебя, дружище, – повторил я.
– Я обеспечу его на всю жизнь. Он никогда ни в чем не будет нуждаться, – пообещал Уотерс.
– Ну конечно же, все так и будет, – поддержал его я.
– Мерфи его ранил! – сказал он.
– Мерфи выполнял свой долг, – напомнил я.
– Долг? Стреляя в мальчишку? – уточнил Уотерс, снова начиная закипать.
– Да. Чувство долга для Мерфи превыше всего.
– И оно же сведет его в могилу, – пообещал Уотерс.
– Он и сам это знает, – ответил я.
Он недоуменно уставился на меня.
– Что ещё он знает?
– Он знает, что эта работа доконает его. Ему, кстати, тоже не доставляет особого удовольствия гоняться с ружьем за мальчишками.
– Ты его выгораживаешь, как будто вы с ним друзья, – холодно заметил Уотерс.
– Да, – ответил я. – Он мой друг. И один из самых лучших.
– Тогда знай, что я собираюсь убить этого твоего дружка, – объявил Уотерс.
– И угодишь на виселицу, – спокойно сказал я.
– К твоему сведению, он будет не первым и не последним, в кого я всажу пулю из своей любимой пушки, – ответил он, презрительно усмехаясь.
– Он будет первым честным человеком, – уточнил я.
– Что? – воскликнул Уотерс.
– Эх ты, чучело, – вздохнул я, – ты же прежде никогда не связывался с порядочными людьми. И уж тем более, не расстреливал их. Мошенники и проходимцы, по какую бы сторону закона они не стояли, это одно дело, в них тебе постреливать приходилось. Но ведь в людей честных и порядочных ты ещё никогда не стрелял. И сам об этом прекрасно знаешь. Когда ты прежде пускал в ход оружие, то в некотором смысле оказывал тем самым обществу большую услугу. Разве я не прав?
Он снова пристально уставился на меня.
– Ты что, пытаешься меня убедить, что я почти святой, да? – спросил он.
– Перестань, Даг, – ответил я, – ты же всегда был нормальным парнем. Что правда, то правда, путь в жизни ты выбрал самый простой. И вот результат. Но у тебя сердце честного человека.
Уотерс изумленно глядел на меня.
– Ну ладно, – сказал он наконец, – раз уж ты так считаешь, то можешь думать, как хочешь. – Но по всему было видно, что мои слова его задели. – Как ты думаешь, а сейчас мне уже можно вернуться к нему? – задал он новый вопрос, меняя тему разговора.
– Конечно, можно, – подхватил я.
– Что ж, тогда я сейчас пойду, встану перед ним на колени и буду молить о прощении! – решительно объявил Уотерс.
– А я пойду прогуляюсь, – сказал я. – Вернусь минут через пятнадцать, так что все это время в твоем распоряжении.
Я углубился в заросли и бесцельно бродил среди сосен. Потом же, когда мне начало казаться, что пятнадцать минут уже прошли, решил выждать для верности ещё четверть часа. Вокруг царило кладбищенское безмолвие; со всех сторон меня окружали мрачные сосны, и даже перелетавшие с ветки на ветку белки не издавали при этом ни звука, как будто все разом потеряли голос. Я бродил среди деревьев, думая о Уотерсе, Чипе и Шерифе, пытаясь вообразить себе, чем все это может обернуться, но только, как я не прикидывал, а только логика подсказывала мне, что избежать убийства на сей раз не удастся. Потому что Уотерс никогда не простит шерифу того выстрела, которым он – взрослый мужик! – ранил Чипа в ногу.
В конце концов, когда отпущенное мною время уже дважды истекло, я отправился обратно, и вскоре почувствовал, как из-за деревьев потянуло горьковатым дымком костра. Я последовал на запах и вышел точно к тому месту, где лежал Чип. Мальчишка лежал на спине, закинув руки за голову, а Уотерс сидел рядом с ним и что-то рассказывал. И вот, что я услышал:
– Знаешь, Чип, этот хитрющий пес знал все обо мне. Когда я утром выходил к завтраку, то он первым делом обнюхивал мои ботинки и таким образом узнавал, собираюсь я на охоту или нет. Если в тот день охота не входила в мои планы, то он отходил, сворачивался клубочком в углу и снова засыпал. Но если же на мне были охотничьи сапоги, то он ходил за мной хвостом по всему дому, а во время завтрака забирался под мой стул.
– Вот здорово, – сказал Чип. – Вот бы мне такую собаку! – И он тихонько засмеялся. А затем добавил: – Я бы последнюю рубашку с себя отдал, лишь бы завести такого пса!
– Тогда позволь сказать тебе ещё кое-что, – продолжал Уотерс. – У тебя будет такой пес. Можешь считать, что он уже твой.
– Ну что ты! – возразил мальчишка.
– Нет, я серьезно. Он твой.
– Я не могу взять твою собаку, – проговорил Чип, и голос его дрогнул.
– Все, что мое – твое, – настаивал Уотерс. – Мы же договорились.
– О, Господи! – вздохнул мальчишка.
– А потом, – продолжал развивать свою мысль Уотерс, – ты сам выберешь себе школу и пойдешь учиться!
– На какие шиши? – возразил Чип. – За школу надо платить.
– Какие глупости! Денег я найду. Об этом не беспокойся, – сказал Уотерс и лукаво усмехнулся.
– И они что, у тебя уже есть? – спросил Чип.
– Да, уже имеются, – подтвердил Уотерс.
– Но это же ворованные деньги! – воскликнул мальчишка.
Уотерс вздрогнул.
– Да что ты такое несешь, Чип?! – взмолился он.
– Я говорю то, что думаю, – отрезал мальчишка. – Это грязные деньги. И я не съем ни крошки хлеба, за который будет ими заплачено. Так что насчет школы для меня можешь не беспокоиться.
Я с замиранием сердца прислушивался к этому разговору. Каждое слово Чипа звучало, как приговор, и, наверное, ранило Уотерса в самое сердце. Но он не сдавался.
– А что если я заработаю деньги честно? – спросил он после некоторого раздумья.
– Тогда лучше откладывай их на черный день, – ответил Чип, – и стань честным человеком. Я так устал от того, что мой лучший друг – преступник.
После этого на полянке воцарилось молчание, и я попятился, неслышно отступая обратно в заросли. Я был бы здесь лишним и сам понимал, а поэтому просто тихо ретировался.
Напоследок взглянув в их сторону, я увидел, что Уотерс все так же неподвижно сидел на земле, уныло опустив плечи, задумавшись о чем-то. И ни один из них не произнес ни слова.
Глава 15
Но в следующий момент я сказал сам себе: «А как же шериф? Что с ним будет, если Уотерс выйдет на его след?»
Поэтому я отправился вглубь долины, в том направлении, которое Чип обозначил взмахом руки, сказав о том, что шериф отправился на охоту.
Конечно, я вполне отдавал себе отчет в том, что возможности мои весьма и весьма ограничены. С одной стороны, перехватив по дороге Тага Мерфи, мне, возможно, и удалось бы уговорить его повернуть назад, в чем сам я, честно говоря, очень сомневался, но попробовать все-таки стоило. Если у меня был хотя бы малейший шанс предотвратить эту встречу, то я был обязан его использовать.
Поэтому я продолжал углубляться все дальше в лес, чувствуя себя маленьким и беззащитным и готовый в любой момент повернуть обратно. И вот так и шел и шел, пока навстречу мне не попался шериф собственной персоной!
Да, он выехал из-за деревьев, являя собой довольно живописную картину: оленья туша перекинута через седло, винтовка лежит поперек передней луки, а край надвинутой на глаза широкополой шляпы заворачивается на ветру.
И тут меня посетила одна идея. Я спрятался за валун, и уже из-за этого укрытия прицелился из своего револьвера в проезжавшего мимо шерифа, а когда он поравнялся со мной, то внятно скомандовал: «Руки вверх!», – добавив для большей убедительности парочку замысловатых ругательств.
Конь Тага Мерфи остановился сам по себе – и в последствии, вспоминая об этом, я веселился от души, тогда же мне было совсем не до смеха.
– Кто здесь? – громко спросил Таг.
– Не имеет значения, – прокричал я в ответ. – Тот, кто пристрелит тебя, как собаку, если не поднимешь руки.
Он уже начал было выполнять приказ, когда, видимо, его осенила догадка.
– Никак это ты, старина Джо! – сказал он и, рассмеявшись, развернул коня в мою сторону.
– Подними руки! – снова рявкнул я. – Тебе сказано! Или я тебе мозги вышибу!
Он неподвижно сидел в седле, одной рукой придерживая винтовку, а другую уперев в бок, и откровенно потешаясь надо мной – и иногда мне кажется, что этот его громкий хохот до сих пор звенит у меня в ушах.
Я даже попытался спустить курок, но не смог; и он знал, что я никогда не смогу этого сделать; а я догадывался, что он знает о том, что я не смогу выстрелить в него.
– Да, Джо, а убийца-то из тебя никудышный, – сказал Мерфи, вдоволь насмеявшись.
– Как бы мне хотелось всадить тебе пулю между глаз, – признался я.
– Ты хоть бы из-за камня вышел, что ли, – предложил шериф.
Я вышел из своего укрытия, продолжая держать пистолет наготове.
Шериф усмехнулся, разглядывая меня с ног до головы.
– Не станешь же ты стрелять в своего старого знакомого, – сказал он.
Я сосредоточенно разглядывал его лицо. Он сильно изменился. Гоняясь за Чипом, шериф, на мой взгляд, похудел по меньшей мере фунтов на тридцать, и теперь одежда свободно болталась на нем, как на огородном пугале.
– Послушай, старина, – сказал я. – Ты бы не умничал, а просто поднял бы руки.
Он покачал головой.
– Не ожидал от тебя, – проговорил он. – Но ты все же зачем-то пришел сюда и разыскал меня?
– Да, – согласился я. – Тебя я нашел. И мальчишку тоже.
Смуглое лицо шерифа побледнело под загаром.
– Я не мог гнать коня ещё быстрее, – заговорил он наконец. – И я кричал ему, упрашивал его остановиться. Но он меня не слушал. Ты же понимаешь, мальчишка гораздо легче меня, и уже очень скоро разделявшее нас расстояние начало быстро увеличиваться, его мустанг летел, как бешенный; и тогда я не сдержался и выстрелил. Я целился гораздо ниже, хотел просто слегка задеть его по икре – так сказать, для острастки. И надо же было его мустангу именно в этот момент шарахнуться в сторону…
Он замолчал. А потом прикрыл рукой лицо, но не мог скрыть написанное на нем страдание. У меня сжалось сердце от жалости.
– С кем не бывает…, – проговорил я. – Я все понимаю.
– Ты понимаешь, Джо, – сказал он, – потому что ты мой друг. Ты понимаешь меня, потому что у тебя есть сердце, и ты знаешь, что моя служба значит для меня. Но другие люди не хотят этого понять. А шерифом мне больше не быть. Меня теперь на смех поднимут и вообще, со свету сживут. Придется подать в отставку. Таков будет бесславный конец моей карьеры. Ну и наплевать… может быть это даже и к лучшему!
Но было видно, что его самого такая перспектива совсем не радовала. Я видел боль в его глазах.
– Что за вздор ты несешь, – отмахнулся я. – Не расстраивайся. К тому же я должен рассказать тебе ещё кое-что. Когда станешь возвращаться в свой лагерь, то советую быть поосторожнее и не зевать по сторонам, как сейчас.
– Почему это? – спросил он.
– Потому что с тех пор, как ты уехал оттуда, там многое изменилось, – назидательно сказал я.
– Что случилось? – забеспокоился шериф.
– Чип на свободе, – сказал я.
– На свободе? – воскликнул он.
Я решил вводить его в курс дела постепенно.
– Да, он освобожден.
– Да ты что, спятил, – заорал он на меня, – если ты сорвал наручники, надетые именем закона… – Шериф осекся на полуслове. – Послушай, а как тебе это удалось? – недоуменно спросил он. – Ты что, долбил по ним камнем?
– Это сделал не я, – сказал я.
– Не ты? Значит, там был ещё кто-то? – тихо проговорил шериф и помрачнел.
– Да, – подтвердил я. – Тот, кто лишь слегка прикоснулся к замку, и он открылся сам собой.
– Так это был Уотерс! – гневно воскликнул шериф.
Я кивнул и сказал:
– Так что послушайся доброго совета, приятель и не суйся туда. Ты же понимаешь, что против Уотерса у тебя нет никаких шансов. В стрельбе он ловчее и искуснее тебя. Да что я тебя уговариваю, ты же и сам все прекрасно знаешь.
– Значит, Уотерс, – медленно проговорил шериф. Он был мрачен, как никогда. – Что ж, тогда, полагаю, это будет последний день в моей жизни!
Он огляделся по сторонам, а затем задрал голову и взглянул вверх, где в вышине сплетались ветви деревьев, сквозь которые проглядывали голубые островки неба.
Я лишь посмеялся над ним.
– Ты спятил, шериф, – сказал я. – Только идиот может решиться на такое. Они оба вооружены до зубов, и к тому же уже дожидаются тебя. Ведь совсем не обязательно…
– Не обязательно, – перебил меня шериф, – но я поклялся служить людям верой и правдой. Это мой долг, Джо. Так что, прощай!
Он развернул и пришпорил коня, заставляя его скакать во весь опор сквозь заросли в сторону лагеря.
Я же бросился следом со всех ног. Я мчался с такой прытью, что, наверное, смог бы запросто обогнать любую антилопу. И чувствовал при каждом прыжке, как бешено стучит рвущееся наружу из груди сердце.
Я видел удаляющуюся спину шерифа. Он несся вперед, как одержимый. Еще мгновение – и он скрылся за деревьями. Пока же я, выбиваясь из последних сил, постарался прибавить ходу и бежать ещё быстрее, до меня донеслись громкие голоса, а затем прогремели два выстрела подряд. И все смолкло.
Но это была совсем другая тишина, не такая как раньше. Она казалась похожей на облако густого тумана, обволакивающего все вокруг.
Я сделал последний рывок, вырываясь из зарослей на поляну, вокруг которой водили хоровод деревья, и стал свидетелем жуткой картины.
Шериф сидел на земле – очевидно, пуля выбила его из седла. Верзила Уотерс тоже оказался повержен. Шериф приходил в себя и не сводил взгляда с Уотерса, который тем временем уже пытался встать на ноги; он был очень бледен, и глаза его горели недобрым светом.
Чип же доковылял до места, где разворачивалось это действо, и когда Уотерс попытался снова перейти в наступление и добить противника, мальчишка бросился к нему, судорожно хватая его за руки, обнимая и упрашивая не стрелять.
– Даг, не надо! – визжал он. – Тебя повесят! Повесят!
В срывающемся мальчишечьем голосе слышались боль и отчаяние. Это было похоже на леденящий душу, истерический вопль насмерть перепуганной женщины. Но больше всего поражал даже не этот крик. Было жутковато смотреть на то, как Чип – обычно такой спокойный и невозмутимый – рыдает, как девчонка.
– Мерфи, поднимай руки и сдавайся, – приказал Уотерс, – или я пристрелю тебя, как собаку – будешь знать, как стрелять в детей!
– Защищайся! – ответил шериф, с трудом поднимаясь на ноги и тоже сжимая в руке пистолета.
– Тогда начинай! – выкрикнул Уотерс, дрожа от негодования.
– Начинай первым, и я прострелю тебе башку, – пообещал шериф. – Не сомневайся, уж на этот раз я засажу тебя в тюрьму. Приволоку в город на веревке, как паршивого пас… – Он неуверенно пошатнулся. Мне удалось вклиниться между ними.
– Прочь с дороги, Джо, или я буду стрелять в него через тебя, – заорал Уотерс.
– Он же ранен! – бросил я через плечо, чувствуя, как у меня по спине пробегает мерзкий холодок. – Он не может поднять руку.
– Врешь! – крикнул Мерфи. – Ты врешь… ты всегда врал, предатель… Тут он снова пошатнулся, и я выхватил пистолет у него из руки. Шериф не удержался на ногах и начал оседать на землю, но я успел его подхватить. Мы осторожно уложили его, а потом разрезали на нем одежду, и тогда стало ясно, в чем дело.
Пуля из пистолета Уотерса попала в шерифа и прошла навылет, попутно пробивая и правую руку. Уж не знаю, как он смог удержать револьвер, но так или иначе, это ему удалось.
Уотерс к тому времени уже успел прийти в себя после столь бурного приступа злобной одержимости – по-другому и не скажешь, и теперь он тоже помогал нам заботиться о раненном. А когда он увидел рану, то тихонько сказал мне:
– Так какого черта он встал? А во второй-то раз нарываться было зачем?
Я заглянул Уотерсу в глаза.
– А ты так и не понял? – спросил я.
– Он был смелым. Очень смелым, – покачал головой Уотерс. – Никогда не встречал мужика храбрее и отчаяннее него. Но какого черта он снова полез на рожон, когда сам был уже наполовину трупом?
– Это все из-за присяги, – пояснил я. – Когда он вступал в должность, то клялся, что будет верой и правдой служить своему народу. Поэтому он и поднялся. Какому народу? Да всем нам: тебе, мне, Чипу и всем, кто живет в этих местах! А теперь он уже не жилец – и нам остается лишь вымаливать прощенье у Бога, потому что закон нас не простит никогда!
Глава 16
Нет, он не умер. Я знаю одного доктора, который впоследствии видел шрамы на теле шерифа и сказал, что он должен был умереть. А я вспоминаю, как мы его выхаживали.
Вообще-то, раненых в нашем лагере оказалось сразу трое. Но простреленная нога Чипа заживала быстро. А рана на голове у Уотерса и вовсе оказалась пустяковой царапиной. Поэтому все мы трое день и ночь хлопотали возле шерифа.
Наступили холода, и тогда нам пришлось соорудить для него шалаш, потом у нас закончилась еда; но мы держались, пока наконец в один прекрасный день, заглянув в бледное, осунувшееся лицо шерифа, увидели, что он пришел в себя и взгляд его снова стал ясным и осмысленным. Он ничего не сказал, но мы поняли, что он выживет.
И он выжил.
В тот же день Чип притащил и положил перед Уотерсом набитую краденными деньгами сумку, на боку у которой расплылось большое темное пятно.
– Что это за грязь? – спросил Уотерс.
– Это кровь шерифа. Он залил её своей кровью, – ответил Чип, оставаясь неподвижно стоять перед ними, рассматривая пятно, после чего перевел взгляд на Уотерса.
– И что я, по-твоему, должен теперь сказать? – поинтересовался Уотерс.
Но Чип молчал, пристально глядя Уотерсу в глаза.
Уотерс нервно облизал губы.
– Что ты задумал, Чип? – забеспокоился он.
– Я просто подумал, – хрипло проговорил Чип, – что у тебя, Даг, все ещё есть шанс стать честным человеком. А воспользоваться им или нет – решай сам!
– Так ты что, хочешь, чтобы я вернул эти деньги? – воскликнул Уотерс.
– Тут же целое состояние! Это же наши с тобой деньги, малыш… да и Джо тоже должен получить свою долю.
– Джо не нужны такие деньги, – серьезно сказал мальчишка. – И мне тоже. Это грязные деньги, из-за них пролилась кровь. И если ты оставишь их у себя, то эта кровь будет на твоей совести. Я знаю, раньше тебе тоже доводилось проливать чужую кровь, но только этот случай особый. От всех прочих грехов тебе, может быть, ещё и удастся отмыться. Но от этого – никогда!
Лицо Уотерса залила мертвенная бледность. Он перевел взгляд с Чипа на меня. И я печально покачал головой.
– А как бы ты поступил на моем месте? – спросил Уотерс у мальчишки.
И ответ Чипа потряс меня до глубины души.
– Я бы поехал в город вместе с Мерфи, – решительно сказал Чип. – Дождался бы, пока он окрепнет и сможет держаться в седле, а потом отправился бы вместе с ним в город, чтобы сдать награбленное, а заодно и самому сдаться на милость закона. Посмотри правде в глаза! Ты же хуже любой свиньи, потому что по самые уши увяз в дерьме и просто не хочешь себе в этом признаться!
И случилось чудо, о котором потом так много говорили.
Идею подал Чип, и его уговоры сделали свое дело. В результате мы все вместе отправились в город, и под покровом темноты пришли в тюрьму.
Шериф никак не ожидал, что события примут такой оборот.
– Даже не знаю, что и думать, – признался он мне. – Я просто пытался делать то, что должен. А теперь выходит, что я тут как бы и не при чем, потому что решающую часть работы сделали за меня другие. И все-таки, Джо, клятва – это страшная сила. Ты только посмотри, какую власть она имеет над людьми! Одному Богу известно, что из этого выйдет, но только бы с Уотерсом ничего не случилось. Все мы по сравнению с ним лишь глупые щенята, мелюзга. Он же хищник! Настоящий взрослый медведь!
Думаю, шериф был прав и на этот раз. Когда Уотерс вошел в тюрьму, то держался сдержанно и с достоинством.
Хотя одну руку он все же держал за спиной, крепко сжимая в ней ладошку Чипа.
Но кроме меня никто этого больше не видел.
Это был очень необычный поступок, и даже в некотором роде подвиг. И к моей огромной радости, все завершилось благополучно. Потому что когда губернатор узнал о том, что Уотерс вернул украденные из банка деньги и решил начать новую, честную жизнь, то он подписал бумагу о помиловании. Дага освободили из тюрьмы, и ему было больше не о чем беспокоиться, кроме, как о будущем для Чипа.
Но если уж на то пошло, то кроме него нашлось еще, по крайней мере, пять-шесть хороших, надежных людей, которых волновала та же самая проблема.
Сам же Чип просто жил и радовался жизни. Вместе с Тагом Мерфи он отправился на охоту, покинув своего друга Уотерса, оставляя его наедине с думами о будущем.
|
|