|
|
Норман Спинрад
Рассказы
Сорняк времени
ПРИНЦИП СИНХРОННОСТИ
ПОСЛЕДНИЙ ТРИУМФ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ
Норман Спинрад
Сорняк времени
Я, искра разума, которая является моим сознанием, обитаю
там, где не существует ни места, ни времени. Объективная
продолжительность моей жизни - сто десять лет, но судя по
моему сознанию, я бессмертен - ощущение того, что я себя
ощущаю, никогда не может прекратиться. Я и младенец, и
ребенок, и юноша, и очень дряхлый старик, умирающий на чистых
белых простынях. Я - все эти люди одновременно, всегда был ими
всегда буду ими в том месте, где обитает мой разум в вечном
моменте, отделенном от времени.
Моя вечность - сто десять лет. Моя жизнь похожа на
биографию в книге: неизменная, ивариантная, ограниченная по
длине, бесконечная по продолжительности. 3 апреля 2040 года я
рождаюсь. 2 декабря 2150 года я умираю. Все события между
этими датами пролетают в одно мгновение. Говорят, что я
передвигаюсь вдоль них вперед и назад по собственной воле,
вечно проживая каждое их них снова и снова и снова. Даже это
не настоящая правда. Я переживаю каждый момент из моих ста
десяти лет одновременно, раз и навсегда.
...Как мне все вам рассказать? И сможете ли вы меня
понять? Наш общий язык базируется на концепциях времени,
которые у нас различны. Для меня время не существует таким,
каким вы его представляете.
Я не продвигаюсь последовательно от момента к моменту
подобно слепцу, ощупью находящему путь в туннеле. Я обитаю во
всех точках туннеля одновременно, и глаза мои широко раскрыты.
время для меня в определенном смысле то же самое, что для вас
пространство, поле, по которому я могу двигаться более чем в
одном направлении.
Ну как же мне рассказать? Да и поймете ли вы меня? Мы, все
мы - люди, рожденные от женщин, но в каком-то смысле у вас со
мной меньше общего, чем с обезьяной или амебой. Но я д о л ж е
н както все вам рассказать. Для меня уже слишком поздно будет
слишком поздно было слишком поздно. Я попался в этот вечный ад
и никогда не смогу из него выбраться, даже в смерть. Моя жизнь
неизменна, инвариантна, потому что я съел Темп, Сорняк
Времени. Но вы не должны этого делать! Вы обязаны меня
выслушать! Обязаны понять! Вырвите Сорняк Времени с корнем! Я
должен попробовать рассказать вам все по-своему. Бессмысленно
пытаться начать с начала. Начала нет. И конца нет. Лишь
значимые области времени. позвольте мне описать их. Возможно,
вы сможете меня понять...
8 сентября 2050 года. Мне десять лет. Я в кабинете доктора
Фиппса, директора психиатрической клиники, в которой провел
последние восемь лет. 12 июня 2053 года они наконец поймут,
что я не сумасшедший. Это будет все, что они поймут, но этого
окажется достаточно, чтобы выписать меня. Но 8 сентября 2050
года я все еще в клинике.
8 сентября 2050 года - день возвращения первой экспедиции
к Тау Кита. Их прибытие показывают по телевизору, вот почему я
в кабинете директора и смотрю телевизор вместе с ним. Именно
из-за этой экспедиции я и нахожусь в госпитале. Я болтал о ней
все предыдущие десять лет. Я требовал, чтобы корабль подвергли
карантину, привезенные образцы растений уничтожили и не
позволили им расти в почве Земли. Большую часть моей жизни эти
слова принимали за очевидный симптом шизофрении - в конце
концов, корабль стартовал лишь 12 июля 2048 года, а
возвращался сегодня.
Но 8 сентября 2050 года они пребывали в ожидании. Об этом
дне я бормотал, едва появившись из материнского лона, и он
настал. И вот я наедине с доктором Фиппсом наблюдаю, как на
телеэкране изображение корабля садится на изображение
огромного бетонного поля.
- Заставьте их понять! - кричу я, зная, что это безнадежно.
- Остановите их, доктор Фиппс, остановите! - Фиппс смотрит на
меня с тревогой. В его голубых глазках проявляется смесь
жалости, смущения и страха. Он очень хорошо знаком с историей
моей болезни. Пухлая папка, заполенная записями сотен сеансов
терапии, лежит рядом с портативным телевизором на его столе. В
каждой их этих записей отмечен один и тот же день: 8 сентября
2050 года. Я снова и снова иснова повторял одну и ту же
историю. Корабль отправится к Тау Кита 12 июля 2048 года.
Экспедиция обнаружит, что у звезды двенадцать планет... Лишь
единственная из них - пятая - окажется подобной Земле, на ней
найдут растительную и животную жизнь... Экспедиция привезет с
собой образцы и семена небольшого растения с зелеными листьями
и маленькими пурпурными цветками... Растению дадут название
"tempis ceti"... Позднее его станут называть Темп... И прежде,
чем свойства этого растения полностью поймут, его семенa
какимто образом распространятся и Темп начнет процветать на
Земле... Где-то и отчего-то люди начнут есть листья Темпа. И
станут изменяться. Они начнут говорить о будущем, и их станут
считать сумасшедшими - пока не начнут наступать те будущие
события, о которых они говорили...
Затем растение будет объявлено все закона как опасный
наркотик. поедание его листьев приравняют к преступлению...
Но, как и любой запретный плод, Темп будут продолжать есть...
И в конце концов поедатели Темпа станут самыми разыскиваемыми
преступниками в мире. Все правительства Земли станут пытаться
вытянуть из их свихнувшихся мозгов секреты будущего... Все это
записано в истории моей болезни, с которой доктор Фиппс
знаком. Восемь лет она считалась на удивление упорной
навязчивой идеей.
Но сегодня 8 сентября 2050 года. Как я и предсказывал,
корабль с Тау Кита вернулся. Опускается пандус, экипаж
начинает выходить, а доктор Фиппс смотрит на меня застывшими
глазами. Я вижу, как напрягаются мышцы его челюстей, когда
капитана обступают репортеры. Это высокий, худой человек, в
руках у него небольшой мешок.
Репортеры обступают его со всех сторон, и капитан смущенно
качает головой. - Позвольте мне сначала сделать короткое
сообщение, - решительно говорит он. - А вы поберегите силы на
остальную команду.
Телеэкран заполняет узкое, с четкими чертами бледное лицо
капитана. - Экспедиция оказалась успешной, - говорит он. - В
системе Тау Кита обнаружено двенадцать планет, пятая из них
подобна Земле, на ней есть растения и примитивные животные.
Очень странные там животные...
- А что же в них странного? - выкрикивает репортер.
Капитан хмурится и пожимает широкими плечами. - Ну, хотя бы
то,что все они вроде бы травоядные и питаются одним из видов
растений, доминирующим в местной флоре. Никаких хищников. И
нетрудно понять, почему. Не знаю, как бы вам получше
объяснить, но похоже, что каждое животное заранее знает, что
сделает другое еще раньше, чем оно это задумает. И то, что
собираемся сделать мы - тоже. У нас ушло чертовски много
времени на сбор образцов. Нам кажется, что это как-то связано
с тем растением. Оно делает нечто странное с чувством времени.
- На основании чего вы это утверждаете? - спрашивает
репортер.
- Видите ли, мы скормили это растение лабораторным
животным. И с ними, кажется, что-то случилось. Их стало
буквально невозможно поймать. Впечатление такое, будто они
живут в некоем моменте будущего, или что-то в этом роде. Вот
почему доктор Ломинов назвал это растение "tempis ceti".
- А как этот темпис выглядит? - спрашивает кто-то.
- Ну, оно похоже на... - начинает капитан. - Подождите-ка,
- говорит он. - У меня с собой есть образец.
Он открывает мешочек и что-то из него достает. Камера
показывает руку капитана крупным планом. Он держит небольшое
растение. У него широкие зеленые листья и маленькие пурпурные
цветки.
Рука доктора Фиппса начинает непроизвольно дрожать. Он
смотрит на меня. Смотрит, смотрит, смотрит...
12 мая 2062 года. Я в маленькой комнатке. Можете считать
ее палатой в клинике. Можете назвать и лабораторией, можете
тюремной камерой - на самом деле она и то, и другое, и третье.
Я здесь уже три месяца.
Я сижу в удобном кресле с подлокотниками. Напротив меня за
столом сидит человек из безымянного правительственного бюро
расследования. На столе крутится магнитофон. Сидящий напртив
человек сосредоточенно хмурится.
- Объект - декабрь 2081 года, - говорит он. - Вы
расскажете мне все, что знаете о событиях в декабре 2081 года.
Я гляжу на него молча и угрюмо. Мне до смерти надоели все эти
люди из отделов разведки, советов по экономике, научных бюро и
их бесконечные напрасные расспросы.
- Послушай, - рявкает человек, - мы слишком хорошо тебя
знаем, и поэтому не станем взывать к твоему несуществующему
чувству патриотизма. Мы также понимаем, что тебе глубоко
наплевать на то, что могут значить твои знания для твоей же
страны. Но запомни вот что: ты - приговоренный судом
преступник. Приговор твой бессрочный. Пойди нам навстречу, и
мы выпустим тебя через два года. Станешь запираться, и мы
будем гноить тебя здесь до тех пор, пока твоя тупая башка не
сообразит, что другого пути на волю нет. Так вот, объект -
декабрь 2081 года. Ну, д а в а й!
Я вздыхаю. Я знаю, бессмысленно говорить кому-либо из них,
что знание будущего бесполезно, что будущее не может быть
изменено, потому что оно не было изменено, потому что оно не
будет изменено. Они не воспримут тот факт, что выбор - это
иллюзия, вызванная тем, что будущие области времени скрыты от
тех, кто в блаженном неведении последовательно движется вдоль
потока времени от одного момента к другому. Они откажутся
понять, что моменты будущего времени неотличимы от моментов
прошлого или настоящего времени - фиксированные, неизменные,
инвариантные. Они живут в иллюзии последовательного времени.
Поэтому я начинаю говорить о декабре 2081 года. Я знаю, что он
не отстанет, пока я не расскажу все, что знаю о годах между
нынешним моментом времени и декабрем 2150. Я знаю, что они не
будут удовлетворены, потому что не удовлетворены, не были
удовлетворены, не будут удовлетворены...
Поэтому я расскажу им об этом ужасном декабре, который в
их будущем наступит через девять лет...
2 декабря 2150 года. Я стар, очень стар, мне сто десять
лет. Мое искалеченное временем тело лежит на больничной койке
между чистыми белыми простынями. Легкие, сердце, сосуды,
органы - все отказываются мне служить. Только разум мой вечно
неизменен, разум младенца-ребенка-юноши-мужчины-старика. Я, в
некотором смысле, умираю. После этого дня, 2 декабря 2150
года, мое тело больше не будет существовать как живой
организм. Для меня время после этой даты столь же пусто, как и
время до 3 апреля 2040 года в другом темпоральном направлении.
В каком-то смысле я умираю. Но в другом смысле я
бессмертен. Искра моего сознания никогда не погаснет. Мой
разум не придет к концу, потому что у него нет ни конца, ни
начала. Я существую внутри одного мгновения, которое
продолжается всегда и растянуто на сто десять лет.
Представьте мою жизнь как главу в книге, книге вечности,
книге без первой и последней страницы. Глава, то есть мой
жизненный отрезок, занимает сто десять страниц. У нее есть
начало и конец, но сама она существует столько же, сколько
существует книга, бесконечная книга вечности.
Или же представьте мою жизнь в виде линейки длиной сто
десять сантиметров. Линейка "начинается" на единице и
"кончается" на цифре сто десять. но "начало" и "конец"
относятся к длине, но не продолжительности.
Я умираю. Я всегда испытываю умирание, но никогда не
испытываю смерть. Смерть - это отсутствие ощущений. Она
никогда не сможет меня настигнуть.
Для меня 2 декабря 2150 года - всего лишь значимая область
времени, темная стена, конечная точка, за которой все скрыто.
Другая стена расположена возле 3 апреля 2040 года.
3 апреля 2040 года. Нечто внезапно обрывается, не-ничто
столь же внезапно начинается. Я рождаюсь. Что для меня
означает родиться? Как я могу вам рассказать? И сможете ли вы
меня понять? Моя жизнь, весь отрезок в сто десять лет,
возникает сразу, мгновенно. В "момент" своего рождения я
одновременно нахожусь и в момент своей смерти и во всех
моментах между ними. Я появляюсь из лона матери и вижу свою
жизнь так, как вы видите картину или некий сложный ландшафт -
весь сразу и целиком. Я вижу свое странное, странное
младенчество, всю его непостижимость, когда я появляюсь на
свет, уже прекрасно владея английским и не говорю на нем
хорошо лишь из-за пока что недоразвитого голосового аппарата,
когда, едва появившись из материнского лона, начинаю
требовать, чтобы корабль, прилетевший с Тау Кита 8 сентября
2050 года был подвергнут карантину и одновременно знаю, что
мои требования будут направсны, ведь они уже были напрасными,
будут напрасными, уже напрасны, и зная уже в момент своего
рождения, что я есть, был и буду всем тем, кем я когда-то
был/есть/буду и не смогу абсолютно ничего во всем этом
изменить.
Я рождаюсь, я умираю на чистых белых простынях, я в
кабинете доктора Фиппса наблюдаю за посадкой корабля, я в
правительственной тюрьме болтаю два года о будущем, и я же на
некой лесной поляне, где растут кустики с широкими зелеными
листьями и маленькими пурпурными цветками, и я срываю листья и
ем их и знаю, что буду это делать делал делаю... Я появляюсь
на свет и вижу застывшую картину своей жизни, цепь неизменных
событий, нарисованную на неподвижном и вечном холсте
времени...
Но я не просто в и ж у "картину". Я с а м картина" и я
же художник, и я же стою рядом и разглядываю ее, и я же никто
из них.
И я вижу неизменную область времени, которая определяет
все остальное - 4 марта 2060 года. Измените ее, и вся картина
растворится, а я стану жить во времени, как любой другой
человек, один благословенный момент за другим, свободный от
адского всезнания. Но само подобное изменение - тоже иллюзия.
4 марта 2060 года, лес неподалеку от того места, где
родился. Но даже знание о том ужасе, который этот день принес,
приносил и будет приносить, не меняет ничего. Я это делаю
делал буду делать, потому что делал буду делать делаю...
3 апреля 2040 года, и я рождаюсь,
младенец-ребенок-юноша-мужчина-старик, в правительстенной
тюрьме в психиатрической клинике умираю на чистых белых
простынях...
4 марта 2060 года. Мне двадцать лет. Я на лесной поляне.
Передо мной небольшое растение с широкими зелеными листьями и
маленькими пурпурными цветками - Темп, Сорняк Времени, что
преследовал, преследует и будет преследовать меня всю мою
бесконечную жизнь. Я знаю, что я делаю буду делать делал,
потому что буду делать делал и делаю.
Ну как я могу объяснить? Как дать вам понять, что этот
момент неизбежен, инвариантен, что хотя я знал, знаю и буду
знать о его жутких последствиях, тем не менее не сделаю
ничего, дабы изменить его.
Язык для этого не подходит. То, что я говорю вам -
неизбежная полуправда. Все действия, которые я совершаю за
свои сто десять лет, приосходят одновременно. Но даже это
утверждение лишь намекает на правду, потому что "одновременно"
означает "в одно и то же время", а "время", в том смысле как
вы сами понимаете это слово, в моей жизни неуместно. Но
давайте я объясню попроще.
Допустим, я говорю, что все действия, которые я когда-либо
совершал, буду совершать или совершаю, происходят
одновременно. Поэтому никакое знание, приобретенное на
конкретном отрезке времени, не может повлиять на любое другое
действие, совершаемое нв другом отрезке. Попробую объяснить
иначе. Допустим, для меня действия и ощущения полностью
независимы друг от друга. В момент своего рождения я сразу
совершаю все, что мне предстоит сделать в жизни, мгновенно,
слепо, в едином движении. И лишь в следующий "момент" я
начинаю сознавать результаты всех этих миллиардов действий и
тот ужас, который внесет в мою жизнь 4 марта 2060 года.
Или... говорят, что в момент смерти мгновенно пролетает
вся его жизнь. В момент рождения передо мной мгновенно
вспыхивает вся моя жизнь, но не перед глазами, а в реальности.
Я не могу изменить в ней ничего, потому что любое изменение -
это нечто, существующее лишь как функция взаимосвязи между
различными моментами времени, а для меня же жизнь - один
вечный момент длиной в сто десять лет...
И поэтому этот кошмарный момент неизменен, и выхода из
него нет.
4 марта 2060 года. Я наклоняюсь, срываю кустик Темпа.
Отрываю широкий зеленый лист и кладу его в рот. Вкус у него
горьковато-сладковатый, отдает древесиной, неприятный. Я жую
лист и проглатываю.
Темп попадает мне в желудок, переваривается, попадает в
кровь, достигает мозга. В нем происходят изменения, которые
даже куда более умные, чем я люди объяснить не в силах и будут
бессильны это сделать, по крайней мере до 2 декабря 2150 года,
за которым пустота. Мое тело остается в объективном потоке
времени, взрослеет, стареет, умирает. Но разум мой
абстрагируется от времени и начинает переживать все моменты
как один. Это похоже на "ложную память". Из-за того, что
случилось 4 марта 2060 года, я уже пережил все это за двадцать
лет, прошедшие с моего рождения. И одновременно это начальная
точка для моего Темп-сознания в объективном потоке времени. Но
объективный поток времени не имеет отношения к тому, что
происходит... Язык, сама основа мыслей, не адекватны. Еще одно
объяснение: в объективном потоке времени я был нормальным
человеком до того проклятого 4 марта, и проживал каждый момент
предыдущих двадцати лет последовательно, в должном порядке,
момент за моментом, момент за моментом...
Но 4 марта 2060 года мое сознание расширилось в двух
направлениях временного потока и заполнило весь мой жизненный
отрезок вперед ко 2 декабря 2150 года и моей смерти, назад к 3
апреля 2040 года и моему рождению. В этом пятне времени 4
марта "изменило" мое будущее, поэтому оно одновременно
"изменило" и мое прошлое, расширив мое Темп-сознание до обоих
крайних пределов моего жизненного отрезка.
Но едва прошлое изменилось, предыдущее прошлое перестало
существовать, и я появляюсь из материнского лона как
младенец-ребенок-юноша-мужчинастарик в правительственной
тюрьме в психиатрической клинике умирая на чистых белых
простынях... И...
Я, искра разума, которая является моим сознанием, обитаю
там, где не существует ни места, ни времени. Объективная
продолжительность моей жизни - сто десять лет, но судя по
моему сознанию, я бессмертен - ощущение того, что я себя
ощущаю, никогда не может прекратиться. Я и младенец, и
ребенок, и юноша, и очень дряхлый старик, умирающий на чистых
белых простынях. Я - все эти люди одновременно, всегда был ими
всегда буду ими в том месте, где обитает мой разум в вечном
моменте, отделенном от времени...
Норман СПИНРАД
ПРИНЦИП СИНХРОННОСТИ
Впервые Джо Эндерби заметил, что творится нечто странное, когда его
кот вдруг выразил свое мнение по поводу напечатанного в утренней газете.
Никогда прежде кот Джо Эндерби такого не делал.
Тут, пожалуй, придется кое-что пояснить. Эндерби, служащий страховой
компании средней руки, имел обыкновение сразу после завтрака, до того как
отправиться на службу, просматривать утреннюю газету. И вслух
комментировать прочитанное примерно в таких выражениях: "Вот это толково",
"Этого нам только не хватало!", "Он что, с ума сошел?"
В то утро, когда все началось, Эндерби вытянулся на диване, а
Мельхидес, здоровущий серо-полосатый кот, клубочком свернулся у него на
коленях. Как обычно, Эндерби читал утреннюю газету. Изучив отчет о речи
члена сената США (имя сенатора разглашено не будет) по вопросам внешней
политики, он пробормотал: "Рехнулся этот парень, что ли?".
А кот внушительно и твердо кивнул головой. Подивившись забавному
совпадению, Эндерби с улыбкой спросил у Мельхидеса:
- Ты, стало быть, полагаешь, что сенатор совсем свихнулся?
Кот опять кивнул. Озадаченный - где это видано, чтобы кошки кивали
или качали головой в ответ на чтобы то ни было, - Эндерби обратился к
животному:
- Эй, приятель, что с тобой, что тебя гложет? Хочешь выйти погулять?
На сей раз, словно говоря "нет", кот покачал головой.
Эндерби снова уткнулся в газету и вычитал в ней мнение видного
педагога (его имя тоже не будет оглашено), утверждающего:
"Студенты-радикалы - сущие фашисты; от них пышет предубеждением против
всей расы полицейских". Эндерби произнес:
- Ну хоть капля смысла в этом есть, а?
Он, может, и не обратил бы внимания, что разговаривает сам с собой,
если бы не заметил, как Мельхидес качает головой.
- Черт побери, неужели ты понимаешь, о чем я говорю?
Кот кивнул.
"Это уж слишком, - подумал про себя Эндерби, - кажется я совсем
заработался". Мелькнула мысль, не зайти ли ему сразу к психиатру, но в
конце концов Эндерби решил поехать, как обычно, на службу, а к врачу
заглянуть, может быть, днем. По пути на работу он включил радио и стал
быстро нажимать кнопки в поисках чего-нибудь стоящего, переключаясь со
станции на станцию; И тогда генерал Грант отдал приказ... (щелк) Забить их
всех каменьями! (щелк) За какой же из грехов побиваете вы меня камнями? И
они отвечали; за то, что никакого добра не творил, побиваем... (щелк)
Четвертая станция передавала мягкую успокоительную музыку без слов,
Эндерби, задумавшись было о странных совпадениях, через несколько минут
выбросил эти мысли из головы. Мелодия кончилась, и прежде чем включить
следующую, ведущий рассказал анекдот, в котором упоминались "самолеты,
летевшие клином". Как раз в этот момент, когда из динамика доносились эти
слова, Эндерби заметил на свободной полосе дороги, впереди и чуть правее,
свору собак. На бегу стая вытянулась в идеальный клин. В компании в тот
день дела шли обычно. Вот только с телефонными звонками происходили
странности. Первым по номеру Эндерби позвонил мистер Денвер из Кливленда,
а вторым - мистер Кливленд из Денвера. Беседуя с последним, Эндерби по
ошибке обратился к нему: "Мистер Денвер?" - клиент тут же поправил; "Нет,
нет, не фамилия моя Денвер, а я звоню из Денвера! Вы крайне
невнимательны!" Третьим в то утро позвонил некто мистер Дейтон из Буффало.
Поговорив с ним, Эндерби не удержался: "Теперь что же! Звякнет
какой-нибудь мистер Буффало из Дейтона? Это ж индейцем надо быть, чтоб
носить такую фамилию?" Он ошибся. Звонок был действительно из Дейтона. Но
звонил не индеец по фамилии Буффало. Звонившим оказался украинец по имени
Эрик Бычко. То была последняя капля. Едва мистер Бычко покончил с делами и
дал отбой, Эндерби бросился к сослуживцам, расспрашивая, не было ли у них
не обычных звонков. И выяснил: одна сотрудница говорила по телефону шесть
раз - три раза на проводе оказывался город Вашингтон и три раза штат
Вашингтон. Во всех шести случаях клиентами были мужчины, звали которых
Джордж. Другая сотрудница, только что вернувшаяся из отпуска, который она
провела в Мексике, разговаривала по телефону пять раз, и все время
собеседниками становились люди, говорившие с мексиканским акцентом. Одному
из служащих трижды звонили либо полицейские, либо из полицейского участка;
на него же выпал ошибочный звонок - неверно набрали номер: кто-то хотел
соединиться с полицейским управлением. Звали служащего мистер Копп.
Эндерби позвонил психиатру и записался на прием после обеда.
Поведав о всех происшествиях за день, Эндерби поинтересовался у
доктора Визельхаузе:
- Вы не могли бы подыскать хоть какое-нибудь объяснение, что все это
значит?
- Позвольте задать вам один вопрос, - сказал психиатр. - Когда кот
реагировал на газетные заметки, его мнение всегда совпадало с вашим
собственным?
- Да-а-а... Кажется так.
- Значит, кот преподносил вам то, чего вы сами желали? Иными словами,
вел себя как заботливый наставник?
- По-вашему...
- Да, - отрубил врач. - Это очевидно. Вы страдаете инфантилизмом и
повсюду ищете поддержки и одобрения. Этим и вызваны ваши галлюцинации.
Когда Эндерби выходил из кабинета врача, сестра в приемной
разговаривала по телефону с человеком по имени Котт.
Вечером к Эндерби на огонек заглянул старинный друг Сэм Николл, и они
принялись обсуждать случившееся за день. Куривший трубку Николл принес с
собой импортный табак, крепкий запах которого выгнал кота из дому. Эндерби
восхищался другом как кладезем всевозможных, подчас самых невероятных
познаний, а потому спросил, чем, по мнению Сэма, можно объяснить
сегодняшние события.
Сосредоточенно дымя трубкой, Николл признался:
- Знаешь, а ведь и со мной случилось кое-что непонятное. Я решил по
началу, что это просто совпадение, а дело, надо полагать, сводится к
проявлениям синхронности.
- Чего?
- Синхронности. Люди зовут такие случаи совпадениями, но это только
сбивает с толку. Это не случай и не случайность. Происходящее в
определенное время связано со всем, что в то же самое время и происходит.
- Что ты имеешь в виду?
- Есть такая идея, она лежит в основе китайской книги пророчеств "Ай
Чинь". Ты бросаешь стебельки, а потом открываешь книгу на соответствующей
странице, потому что то, как упали стебельки, связано с тем, что заботило
и беспокоило тебя в момент, когда ты их бросал.
- Так, а что заставляет всякое разное случиться в одно и тоже время?
- спросил Эндерби.
- А-а-а, - назидательно поднял палец Николл, - тут-то и ошибка. Ты
все еще ищешь причину вне самих событий. Когда ты задаешь вопрос, а твой
кот кивает, ты представляешь дело таким образом, будто кот обрел
человеческий разум и понимает твои вопросы. Вроде того, как есть люди,
которые считают, что совпадения-это не совпадения вовсе, а какие-то
"знамения" антропоморфического Бога, надзирающего за всей Вселенной. Те,
кто, стремясь отыскать опору в жизни, наугад раскрывают Библию, рассуждают
точно так же. А вот китайцы, которые обращаются за советом к "Ай Чинь",
так не думают. Суть не в каком-то Разуме, повелевающем всем и вся, да и не
в какой-либо причине вообще, ибо никакой причины сейчас нет. Синхронность
- такой же фундаментальный принцип природы, как и причинность.
Сэм помолчал немного, потом принялся рассуждать дальше.
- Наверное, значение двух принципов меняется в зависимости от времени
и места...
- Каких таких двух принципов?
- Принципа причинности - результат имеет причину и вытекает из ней, и
принципа синхронности - связанные события совершаются одновременно.
Древние утверждали, что в пространстве за луной не существует таких вещей,
как случай или судьба, что в разных частях Вселенной действуют различные
законы. Поскольку мы отказались от взглядов Аристотеля и Птолемея на
мироздание, то стремились уверовать в противоположное: будто вся Вселенная
- единый мир и повсюду царят одни и те же законы. А что если мы ошибаемся?
- Николл отложил давно погасшую трубку и, подкрепляя свою речь, оживленно
размахивал руками. - Земля движется. Наверное мы вошли в такой участок
космического пространства, где синхронность имеет большее значение, чем
причинность. Видимо, определяемые причинностью законы, по которым
творилась предыдущая история Земли, не применимы в том месте, где мы
сейчас оказались.
- Интересная идея, - сказал Эндерби. - Ты случайно не знаешь, как ее
проверить?
- Если я прав, то, возможно, изменились некоторые основополагающие
физические постоянные. То есть постоянные, которые мы считали
основополагающими... Давай-ка посмотрим новости: вдруг за день произошли
странности, которые пресса не обошла вниманием.
Эндерби включил телевизор. Первое услышанное им слово: "кошка" -
прозвучало в тот момент, когда Мельхидес замяукал за дверью, требуя
впустить его с улицы. Эндерби впустил кота, уселся в кресло и стал
слушать. Ведущий вечерней программы новостей и в самом деле рассказывал,
что ученые многих исследовательских лабораторий отметили беспричинные
погрешности в работе приборов и оборудования: например, амперметры и
вольтметры давали совершенно произвольные показания. Ни Эндерби, ни Николл
не знали физику настолько, чтобы разобраться во всем, о чем вещал
комментатор; впрочем, судя по тону и голосу, каким все это сообщалось, сам
ведущий понимал и того меньше.
Следующий сюжет программы новостей касался дорожных происшествий,
число которых резко возросло. "И эти происшествия, - нагнетал напряжение
диктор, - повлекли за собой поистине общенациональную катастрофу..." Фразу
ведущий не закончил. Едва было произнесено слово "катастрофа", как тут же
он сам, дежурная бригада на телестудии и двадцать миллионов зрителей,
включая Эндерби и Николла, исчезли...
ПОСЛЕДНИЙ ТРИУМФ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ
На востоке пустыни Гоби три сотни стариков едут верхом на трех сотнях
косматых и костлявых монгольских пони. Пони, как и их наездники, -
последние остатки вымирающей расы. На людях грязная, потресканная одежда
из плохо выдубленной кожи. Чрез их спины перекинуты на ремнях короткие
монгольские луки, с поясов свисают мечи, а в мозолистых руках они держат
копья; скачут они по направлению к восходу солнца.
В сомнительном заведении на Салливен Стрит, под облезающими зелеными
буквами "Общественный клуб Д'Мато" на засиженном мухами полупрозрачном
участке зеркального окна, скрывающего напоминающий пещеру интерьер от глаз
случайных наемных убийц на улице, на покрытом зеленой эмалью металлическом
складном стуле сидел не совсем случайный (или в своем роде более
случайный) наемный убийца Джерри Корнелиус, отделенный потресканной
поверхностью расшатанного карточного столика от сидящего напротив
сварливого старика с большим носом. Джерри был одет в нарочито старомодный
черный костюм, черную шелковую рубашку, белый галстук и белые ботинки. Его
черный виниловый плащ был изящно переброшен через стоящий вдоль стены
прилавок, на котором были выставлены наборы конфет и сигар "Де Нобили".
Позади прилавка висела выцветшая фотография Франклина Д.Рузвельта в черной
рамке. Человек с большим носом курил "Де Нобили", выпуская над столом
полуядовитый дым с явной целью досадить Джерри. Джерри, однако, был к
этому готов и в качестве контрмеры держал под рукой скрипичный футляр.
Пожалуй, игра шла вничью.
- Это крупняк, Корнелиус, - сказал старик.
- Плоть есть плоть, мистер Сичилиано, - ответил Джерри. - Металл есть
металл.
- Раньше когда-нибудь стреляли в члена Кабинета?
Джерри подумал.
- Сомнительно, - признался он наконец. - Один раз я достал главу
государства, но там был благожелательный деспотизм.
К отвращению Джерри, старик пожевал сигару.
- Сойдет, - сказал он. - Контракт у вас. Как скоро можете быть в
Синьцзяне?
- Через три дня. Снова придется менять паспорт.
- Пусть будет два.
- Придется нажать на пружины. Обойдется вам копеечку.
Старик пожал плечами.
- За дело, - сказал он.
Джерри усмехнулся.
- Мой лозунг, мистер Сичилиано. На кого контракт?
- Прямой наследник Мао Цзэдуна.
- Кто это сейчас? - спросил Джерри. Ситуация в Китае была несколько
запутанной.
- Это ваши проблемы, - сказал большой нос.
Джерри пожал плечами.
- А мое прикрытие?
- Позаботьтесь сами.
Джерри встал, крепко стиснув скрипичный футляр, пробежался рукой по
густой шевелюре естественных белокурых волос, подобрал плащ, взял с
прилавка одну "Де Нобили" и сказал со зловещей ухмылкой:
- И не говорите потом, что я вас не предупреждал.
Поезд состоял и локомотива, запечатанного товарного вагона, трех
платформ и служебного вагона. Товарный вагон содержал одну тонну чистого
героина. Открытые платформы содержали вооруженных пулеметами трехсот
бойцов Народной Китайской Армии, защищенных от стихий думой Председателя
Мао. Служебный вагон содержал комнату для переговоров. Локомотив был
тепловозом.
- Вы будет работать с русскими, инспектор Корнелиус, - сказал Ц. -
Так получилось, что наши интересы совпадают.
Джерри нахмурился. Работая с русскими в прошлый раз, он подхватил
триппер.
- Я не доверяю этим типам, - сказал он Ц.
- Мы тоже, - твердо сказал Ц, - но это единственный способ
переправить вас в Синьцзян. Утром вы вылетаете в Москву "Аэрофлотом".
- "Аэрофлотом?" - простонал Джерри. Господи, эти русские стюардессы!
- подумал он. "Аэрофлотом" меня тошнит, - пожаловался он.
Ц твердо посмотрел на Джерри.
- Мы получаем скидку на семейные полеты, - объяснил он.
- Но я же лечу один...
- Вот именно.
- Драмамин?
- Если вы настаиваете, - сказал Ц официальным тоном. - Но Бюро не
одобряет чужеродных веществ.
- Моя миссия? - спросил Джерри.
- Взять чинков и мафию с поличным. Сорвать их планы.
- Но это вне нашей юрисдикции.
- Отсюда русские, - сказал Ц. - Работайте мозгами, Корнелиус.
- У них тоже нет юрисдикции.
- Вы же не так наивны, Корнелиус.
- Полагаю, что нет, - задумчиво произнес Джерри.
Согласно думе Председателя Мао, селение было анахронизмом: сто
пятьдесят три искусанных блохами кочевника со своими животными (в основном
больными лошадьми и потрепанными яками) разбили стоянку из кожаных юрт на
краю Гоби. С единственно верной точки зрения можно было бы сказать, что
селение не существует.
С той же самой точки зрения (так же как и с нескольких других) можно
было бы сказать, что триста стариков, скачущих по пустошам Гоби, тоже не
существует. Тем не менее кочевая стоянка имела для старых воинов
определенную реальность; а именно реальность архетипа, все еле ярко
горящую в их прапамяти, связывающую нитью непрерывной традиции дни
Великого Хана и его Золотой Орды с туманным и артритическим настоящим.
Селение. Жги. Грабь. Насилуй. Убивай.
Не прикрытие зонтиком дум Председателя Мао, старые варвары
существовали в более счастливой реальности простых прямолинейных
традиционных императивов.
Поэтому, не подозревая о том факте, что селение - это анахронизм,
старые воины освященный веками традиции Золотой Орды ворвались в стоянку,
убили мужчин и детей, с большим трудом изнасиловали женщин до смерти,
забили животных, сожгли юрты и продолжили путь на восток, в непоколебимой
уверенности, что выполнили еще одну частичку своего непроходящего
предназначения.
Длинная бетонная взлетно-посадочная полоса нарушала монотонность
Синьцзянских пустошей еще более абсолютной монотонностью геометрического
совершенства. Отходящая от полосы под прямым углом железнодорожная ветка
терялась на горизонте. С точки зрения пилота самолета С-5А,
приближавшегося к этой трехмерной связке, взлетно-посадочная полоса и
железнодорожная ветка образовывали букву Т с конечной перекладиной и
бесконечной стойкой. Пилот попросту пренебрег этим наблюдением. Возможно,
что бы не вполне понимал думу Председателя Мао; более эрудированный
человек мог бы оценить символику по достоинству.
- Это явное доказательство циничного вероломства китайского
гангстерского элемента, скрывающегося за фасадом маоистской клики, товарищ
Корнелиус, - добродушно заметил комиссар Крапоткин, наливая в стакан чай
из серебряного самовара и передавая его через стол Джерри. Маленький
крыжистый Крапоткин носил свой модный двубортный костюм, как униформу.
Возможно, это и есть униформа, подумал Джерри, достал из своей
перламутровой коробочки для пилюль кусочек сахара и вставив его между
зубами. Русские теперь из кожи вон лезли, чтобы держаться на уровне, а это
не так легко.
Пока Джерри посасывал чай сквозь кусочек сахара между зубами,
Крапоткин закурил "Акапулько Голд" и продолжал разговор не по существу:
- В Пекине изрыгают антисоветскую брань, и в то же время заключают
сделки с худшим гангстерским элементом упадочного капиталистического
общества через черный ход в Синьцзяне, который, кстати, по праву является
советской территорией.
- Я бы не назвал мафию худшим гангстерским элементом упадочного
капиталистического общества, - мягко заметил Джерри.
Крапоткин издал металлический звук, который Джерри в порядке рабочей
гипотезы определил как смех.
- А, очень хорошо Корнелиус. Действительно, можно доказать, что
распространение героина, вносящее вклад в дальнейшее разложение уже
упадочного Запада, является делом, способствующим в конечном счете
прогрессу рабочего класса.
- Но это не относится к обеспечению реакционного авантюристического
режима в Пекине твердой американской валютой, - возразил Джерри.
- Совершенно верно, товарищ! Вот почему наше руководство решило
сотрудничать с американским Бюро по борьбе с наркотиками. Как только
маоистская клика будет разоблачена в деле продажи героина мафии, у нас не
возникнет трудностей с их полной дискредитацией среди прогрессивных
элементов во всем мире.
- И, разумеется, мафия тоже будет дискредитирована.
- ?
- Мафия в принципе считается такой же патриотической организацией,
как Ку-Клукс-Клан или Орден Американского Лося.
Крапоткин погасил окурок.
- Довольно шуток, товарищ, - сказал он. Вы готовы к заброске?
Джерри коснулся скрипичного футляра.
- Мое прикрытие? - спросил он.
- Вы будете нанятым мафией стрелком с контрактом на прямого
наследника Мао Цзэдуна, - сказал Крапоткин. - Наши агенты в Палермо как
раз раскрыли такой заговор.
- Настоящим стрелком?
Крапоткин улыбнулся.
- Его убрали, уверяю вас.
С определенной точки зрения, подумал Джерри, Крапоткин прав.
Ровно через девяносто секунд после того, как С-5А остановился,
направив хвост к соединительной точке железнодорожно-авиационной буквы Т,
как будто собравшись пукнуть вдоль полотна, большие створки в носовой
части распахнулись, как лепестки алюминиевого цветка, опустился пандус, и
на свет появился черный "кадиллак", таща за собой дом-трейлер грандиозных
пропорций и готического дизайна в стиле "Майами-Бич". С-5А, как беременная
свиноматка, продолжал извергать "кадиллаки" каждый из которых влачил
трейлер все больших размеров и все более в стиле рококо, чем предыдущий.
Чуть меньше трех сотен стариков скакали не спотыкающихся пони через
пустоши Синьцзяна. У дюжины или более того монгольских воинов в старых
мозгах, возбужденных последней резней, лопнули кровеносные сосуды. Кровь
текла медленно. Там, где степи когда-то наполнялись эхом от грохота копыт
Золотой Орды, и целый мир дрожал в страхе перед натиском варваров, от
горизонта до горизонта заполнявших поле зрения, там теперь не было никого,
кроме горстки испускающих дух дряхлых дикарей.
Дух еще пылал, но плоть практически умирала. Выжившие завидовали тем
немногим своим счастливым товарищам, которые умерли смертью воина, грабя
последнее селение из бесконечной цепи, восходящей к славным дням, когда
селения носили такие имена, как Пекин, Самарканд и Дамаск. Но что-то -
называйте это гордостью или мужской доблестью - поддерживало жалкий
остаток Орды в их скачке все дальше на восток к восходу солнца. Может
быть, это была надежда, что где-то в бескрайней степи их все еще ждет
достаточно большое (но не слишком большое) селение, чтобы доставить им
славу смерти в одной последней битве, триумфальной последней резне. Как
клочки боевых знамен, в их одурманенных старых мозгах бились простые
императивы, формирующие их жизни, надежды и судьбы: Селение. Жги. Грабь.
Насилуй. Убивай.
Джерри Корнелиус, все еще прижимая к себе скрипичный футляр, в
одиночеств стоял на серой пустоши и с каким-то дурным предчувствием
наблюдал, как русский вертолет исчезает в синевато-сером небе. Этим
русским просто нельзя доверять, подумал он. Где же машина?
К востоку лежал большой валун. За ним, не без некоторого чувства
облегчения, Джерри нашел последнюю модель "кадиллака" типа "седан",
начищенную и блестящую. Пока все шло хорошо.
В машине Джерри нашел свою новую персону. Сбросив одежду, он
облачился в эту персону: черный костюм в тонкую полоску с прикрепленными
брюками и узкими лацканами, белая рубашка с пуговицами до самого низа,
белый галстук, бриллиантовая булавка, остроносые черные итальянские
мокасины, аргиловые носки, коробка "Де Нобили" и банки с черным обувным
кремом и вазелином, с помощью которых он сделал себе прическу, как у
Рудольфа Валентино, сверху которой поместил мягкую шляпу с рантом из
леопардовой шкуры. Экипированный таким образом, с круглой зубочисткой во
рту под развязным углом, он захлопнул дверцу, включил кондиционер и
отправился в путь по пустоши.
Только когда он обнаружил, что радио не ловит ничего, кроме Москвы, а
фонотека не содержит ничего, кроме Чайковского, стала ясна вся степень
вероломства Крапоткина.
Когда поезд достаточно приблизился к соединительной точке железной
дороги с взлетной полосой, солдаты Народной Армии только с помощью
усердного применения думы Председателя Мао Оказались способны сдержать
крики ужаса, удивления и негодования.
Потому что там, во глубине Синьцзяна, было вполне приличное по
обстоятельствам факсимиле Лас-Вегаса. Трейлеры полукругом окаймляли
большой плавательный бассейн округлой формы. Пастельными тонами,
витринами, многочисленными постройками флигелей и бетонных дорожек
трейлеры напоминали нижние этажи Лас-Вегасских отелей с казино. Иллюзию
дополняли сложные лабиринты из купальных кабин, шезлонгов, кегельбанов,
павильонов, оранжерей и гандбольных площадок, заполнявших промежутки между
трейлерами. За полукруглым фасадом Лас-Вегаса высился хвост С-5А,
напоминавший почему-то о Говарде Хьюзе и обо всем, что связано с этим
теневым деятелем. Между призрачных казино-отелей было припарковано
бессчетное количество черных "кадиллаков".
Возле бассейна официанты в красных смокингах подавали подогретое пиво
"Коллинз" толстякам в солнцезащитных очках, которые расселись в шезлонгах,
греясь в сложной системе ламп солнечного света. У края бассейна старлетки
в бикини щеголяли симпатичными попками.
Чиновники в служебном вагоне немедленно вызвали резервный поезд,
остановленный за пятьдесят миль отсюда в предвосхищении именно такого
случая.
Приближаясь с юга к месту назначения, Джерри Корнелиус увидел
скопление пагод, лачуг и казарм, вокруг которых были воздвигнуты огромные
плакаты с необъятными портретами Мао, Ленина, Сталина, Энвера Ходжи и
других популярных личностей Китайской Народной Республики. Все было
изукрашено каллиграфией, как свадебный пирог. Периодически взрывались
гирлянды шутих. По петляющим улочкам преследовали друг друга бандиты.
Солдаты Народной Армии занимались гимнастикой ушу. Воздух был наполнен,
как бритвенными лезвиями, острыми слогами китайских диалектов. Звучал
гонг. На улицах танцевали бумажные драконы. Вечные сумерки висели над этой
сценой, которая при ближайшем рассмотрении оказалась построена из
бальсового дерева, рисовой бумаги и папье-маше.
Джерри осторожно, на большом расстоянии обогнул эту китайскую версию
Диснейленда и по кругу подъехал к доминирующему над ландшафтом хвосту
С-5А. Вскоре окружающая реальность сменилась, и он очутился на окраине
того, что казалось пригородом Лас-Вегаса: нижние этажи казино-отелей
нижние этажи казино-отелей на колесах, припаркованные полукругом к
огромному бассейну, и китайский город-призрак смотрели в лицо друг другу,
разделенные хлорированными водами.
Углядев-таки за фасадом китайской реальности тщательно охраняемый
товарный вагон, Джерри без особого удивления увидел дюжину головорезов с
пулеметами, охраняющихся С-5А. На самолете должно быть 50.000.000
долларов.
Мгновение Джерри помедлил на грани Востока и Вегаса, как бы размышляя
над следующим ходом.
Вскоре он въехал в лагерь мафии, припарковал "кадиллак" по соседству
с гидрантом за парикмахерской и растворился в пейзаже, ничего к нему не
добавив. Да, действительно, в таком город он чувствовал себя, как рыба в
воде!
На пустошах к востоку то всадник падал замертво, то пони валился под
всадником; дух пылал все ярче, а кровь текла все медленнее, как будто их
древняя плоть стала эктоплазмой потрепанной непогодой, пергаментно сухой
квинтэссенции традиции и желания, отчаянной решимости не умереть смертью
крестьянина. С образом Последней Резни в задней части того, что оставалось
от их артериосклеротических мозгов, ошметки Золотой Орды тащились вперед,
только вперед.
- Ты по'л, какая картинка, Корнелиус? - сказал Утес, потягивая свой
"коллинз", пока он и Джерри лежали бок о бок в шезлонгах, греясь у края
бассейна. Джерри, одетый в неоново-голубой купальный костюм,
контрастирующий с желтым махровым халатом, японские резиновые сандалии и
серебристые летные очки, воспротивился опасному желанию заказать перно, и
результате пригубливал мерзкий ромовый концентрат. Только присутствие
скрипичного футляра под рукой успокаивало его расстроенные нервы. К тому
же лампы солнечного света угрожали растопить обувной крем в его волосах.
- Мне платят не за то, чтобы я понимал картину, Утес, - сказал
Джерри, не выходя из роли, хотя с определенной точки зрения то, что он
сказал, было правдой.
Утес одной рукой поскреб волосатое брюхо, а другой, как клешней,
ущипнул зад проходившей мимо старлетки, которая хихикнула прилично
обстоятельствам.
- Мне нра'тся твой стиль, парень. - сказал Утес. - Но неужели у тебя
нет ни капли любопытства?
- Любопытство кошку сгубило.
- Тогда я собака, Корнелиус, так что из того? Я хочу сказать, что эти
чинки сами напросились. У этих гниляков есть несколько водородных бомб и
МБР, и они забрали в голову, что могут наколоть мафию и выкрутиться. Да,
когда ты пришьешь их падрона номер два, этот хитрозадый гниляк в Пекине
несколько раз прикинет, прежде чем снова подсыпать лактозу нам в героин.
- А кто у них номер два?
Утес показал своей "Де Нобили" на пустой плотик: стоявший на якоре в
центре бассейна.
- Биг Бой заключает нынешнюю сделку на плоту - нейтральная
территория. Кто из чинков будет там с ним - бах!
- А если красные?.. - поинтересовался Джерри.
- В "кадах" полно боевиков с пулеметами, - ухмыльнулся Утес. - Как
только ты пришьешь номера два, они возьмутся за Народную Армию. - Утес
провел по подбородку правым указательным пальцем, как будто сшибая каплю
пота на гигантские портреты Мао, Сталина, Ходжи и Ленина, хмуро взирающие
через крепостной ров бассейна подобно призрачным агентам налоговой
инспекции.
Майор Сун через черный лакированный столик передал трубку с опием
Джерри, который вдохнул сладкий дым и сладострастно погладил скрипичный
футляр, в то время как майор Сун непристойно обласкал свою Красную Книжицу
и сказал:
- Разумеется, я знаком с вашей работой в Англии, полковник
Кор-Не-Лоос.
- Ваш английский безупречен, майор, - согласился Джерри. - - Гарвард?
- Берлин.
- Мне следовало бы доложить об этом почтенному Прямому Наследнику
богоподобного Мао, - проворчал Джерри.
Майор Сун нахмурился и нанес удар ногой по медному гонгу, стоящему на
столе. Кунфу, насторожился Джерри. Он решил, что недооценил майора Суна.
- Как вы, разумеется, знаете, - сказал Сун с по-восточному злобным
взглядом, - павлин часто прячет яйцо за вышитым веером.
Джерри вздрогнул - он не ожидал ничего подобного!
- Известно, что дракон чистит чешую, прежде чем выпустить когти, -
возразил он.
За стенами пагоды хор из двухсот воспитанников детского сада пел
последний хит N_1 лучшей китайской сороковки, "Смерть осквернителям Духа
Мочи Мао". Джерри забарабанил пальцами по столу в такт захватывающему
ритму, в котором он узнал вариацию на тему "Rock Around the Clock".
- Следует ли это понимать так, что в тесте притаилась гадюка? -
сказал майор Сун. Это был явно не вопрос.
Джерри улыбнулся.
- Как говорит Конфуций, лисица с кинжалом может обезглавить мертвого
льва.
Майор Сун засмеялся.
- Как заметил Председатель Мао, враги Революции сожрали бы свои
кишки, если бы они смогли помешать ее ходу.
Почтительно кланяясь, в комнату вошел сержант в кимоно с чаем и
печеньем-гаданием.
Майор Сун разломил свое печенье и прочел вслух:
- Смерть ревизионистским шакалам империалистов Уолл-Стрита и их
лакеям в Праге.
Печенье-гадание Джерри сообщило: "Начинается напряжение, раздражение
и отторжение".
В то время, как Джерри в костюме в полоску, мягкой шляпе и
итальянских мокасинах предавался праздности, облокотившись о правое
переднее крыло "кадиллака", который он не привлекая внимания поставил
рядом с бассейном, на борт катера с вегасской стороны бассейна сел толстяк
в гавайской рубахе в цветочек и черных бермудах. Из его толстых губ
торчала сигара "Эль Ропо Супремо Перфекто Гранде". На его лысой голове
небрежно сидела красная матросская шапочка, по ранту которой яркой голубой
нитью было вышито "Биг Бой".
Как только оркестр Мейера Дэвиса в одной из купальных кабин ударил
"Amore", а на трамплине для прыжков в воду начался стриптиз, белый катер
направился через бассейн к плоту.
В то же время по другую сторону бассейна пятьдесят солдат Народной
Армии маршировали вперед и назад с каллиграфически выполненными плакатами
меню ресторана "Хонг Фэт" и с психоделическими портретами Мао, Сталина,
Ленина и Джима Моррисона, тогда как Духовой Оркестр Народной Армии играл
мелодию "Chinatown, My Chinatown", под которую хор Красных Стражей,
размахивая Красными Книжицами, пел "Интернационал" на китаизированном
албанском языке. Эти пышные проводы были устроены для старого бородатого
китайца в военном кителе (имеющего забавное, хотя поверхностное сходство с
Хо Ши Мином), который греб на ялике к плоту в нейтральных водах.
Рядом с бассейном опытный глаз Джерри, различил боевиков в голубых
саржевых костюмах, незаметно двигающихся к своим "кадиллакам". Все они
несли скрипичные футляры. Если бы поблизости был букмекер, Джерри мог бы
держать пари, что футляры содержат отнюдь не скрипки. В худшем случае
шансы были девять к четырем.
Уединившись наконец на плоту, Биг Бой и прямой Наследник обменивались
остротами под искаженную мелодию "High Hoрes", которая мешалась с тонкими
голосами школьников, поющих на испорченном китайском диалекте песню "Мой
Мао сильнее твоего Мао".
- Грязная свинья, прошлогодняя партия была разбавлена лактозой.
- Как заметил Председатель Мао, когда имеешь дело с коррумпированными
наемниками эксплуататорского класса, полностью оправдана доктрина "Нет
торговли без обмана".
- Припомни, что случилось с Багси Сигалом!
- Конфуций сказал однажды, что беззубому дракону не страшен дантист.
Позади китайского Диснейленда Народная Армия расположила вокруг
вагона с героином шесть пулеметных гнезд.
Двадцать боевиков с пулеметами окружили С-5А. Внутри еще пять
боевиков охраняли пятьдесят миллионов долларов мелкими немеченными
купюрами.
- Пятьдесят миллионов! Это грабеж. Вы, чинки, обманщики.
Оркестр Мейера Дэвиса заиграл "Для танго нужны двое". Духовой Оркестр
Народной Армии возразил китайской версией "Diie Fahne Hoch".
- Как сказал Председатель Мао, - угрожающе сказал прямой наследник, -
может, я не первый человек в городе, но я буду первым, пока первый не
придет.
Скрытые за фасадом плакатов, портретов, пагод, танцующих бумажных
драконов, бандитов, исполняющих гимнастические упражнения школьников,
бунтующих Красных Стражей, пленных американских летчиков в цепях, опиумных
притонов и грязных крестьянских лачуг, триста солдат Народной Армии
Народной Китайской Республики приготовились к атаке живой волной.
- Мы имеем с вами дело, комми розовые чинки, ублюдки, потому что вы
единственные массовые поставщики героина, которых мы можем найти, кроме
федерального Наркобюро.
- Как сказал Председатель Мао, бред собачий.
Оркестр Мейера Дэвиса зловеще заиграл "Гавайскую военную песню".
Джерри Корнелиус погасил окурок и потянулся к скрипичному футляру.
- Пришла пора, как Морж сказал, поговорить о многом, - заметил он,
тогда как на плоту Биг Бой пытался обвести Прямого Наследника вокруг
пальца.
- Пятьдесят миллионов за вагон, хотите вы или не хотите, - сказал
Прямой Наследник.
Духовой оркестр Народной Армии разразился бравурным "Light My Fire",
в то время как семьсот Красных Стражей облили себя бензином и устроили
торжественное самосожжение, поя контрапунктом "Председатель Мао ist unser
Fuehrer", но поскольку все пели нескладно, ничего не вышло.
- Как заметил когда-то Аль Капоне, давай добро, или мы с тобой
разберемся.
Джерри Корнелиус раскрыл скрипичный футляр и достал скрипку.
Неопытному наблюдателю она показалась бы всего-навсего обычной
электрической скрипкой на батарейках со встроенным усилителем и микрофоном
на сто ватт. Однако эксперт по подпольной электронике за 150 мг метедрина
сделал существенную модификацию: высокие ноты были переведены в
ультразвуковой регистр, а низкие глубоко в инфразвуковой, тогда как все
слышимые частоты устранены.
Когда Джерри сунул скрипку под подбородок и заиграл "Wiрe Out", мозг
каждого в радиусе пять миль начал вибрировать в унисон с ультра- и
сверхзвуковой ударником. Невооруженному уху казалось, что Джерри играет
"Звуки тишины".
А на плоту Биг Бой, когда подсознательные волны "Wiрe Out"
воспламенили клетки его параметрического мозга, потерял терпение.
- Мао Цзэдун ест дерьмо! - информировал он Прямого Наследника.
- Согласно непреложной думе Мао Цзэдуна, Аль Капоне был педерастом!
Оркестр Мейера Дэвиса заиграл "Боевой Гимн Республики".
Духовой Оркестр Народной Армии линчевал своего игрока на тубе.
Как только Джерри перешел к исполнению подсознательной версии
"Heartbreak Hotel", пятьдесят игральных автоматов внезапно выдали полный
выигрыш, моторы "кадиллаков" дали полный газ, завыли пудели проституток,
разлетелись на куски тринадцать витрин, а все старлетки у бассейна
достигли климаксов. (Некоторые не выходили из него с момента первых
кинопроб.)
Бандиты начали рубить на куски пагоды из папье-маше. Загорелся
бумажный дракон. Триста солдат, приготовившихся к атаке живой волной,
распустили слюни и испытали эрекцию. Семьсот поющих детей из детского сада
достигли состояния сатори и начали пожирать американский флаг, пропитанный
соевым соусом. Гигантский портрет Сталина осклабился в усмешке и показал
нос портрету Мао.
- Мао Цзэдун ест помои!
- Мафия сосет!
- Гомосек!
- Гад!
- Чинк!
- Итальяшка!
- АРГХ!
Истекая слюной, Биг Бой бросился на Прямого Наследника, разгрызая на
куски "Эль Ропо Супремо Перфекто Гранде" и вонзив зубы и сигарету в бороду
старого китайца, которая загорелась. Несколько мгновений двое боролись на
плоту кусаясь, плюясь и ругаясь, затем опрокинули друг друга в бассейн,
который оказался полон крокодилов.
Довольный делом своих рук, Джерри Корнелиус начал играть "Fire".
Фаланга "кадиллаков", провизжав вокруг бассейна, врезалась в Духовой
Оркестр Народной Армии, изрыгая пулеметные очереди, которые разорвали
портрет Мао Цзэдуна, что привело в ярость бушующую толпу Красных Стражей,
которые подожгли себя и бросились под колеса автомобилей, которые занесло
на пагоду из бальсового дерева, которая опрокинулась в бассейн дождем
осколков, которые были проглочены обезумевшими от крови крокодилами,
которые испустили дух в агонии от осколков в желудках немного погодя.
Триста солдат Народной Армии начали атаку живой волной, стреляя из
пулеметов во все стороны.
Джерри продолжал играть "Fire", не видя особой причины сменить
мелодию.
Майор Сун провизжал: "Капиталистические псы демографических народных
ревизионистских лакеев Элвиса Пресли распространили влияние на
идеологические проявления упадочных элементов внутри усилителя пагоды!" -
и совершил харакири.
Утес начал крушить бейсбольной битой игральные автоматы.
Старлетки сорвали бикини и стали гоняться вокруг бассейна за
перепуганными бандитами.
Живая волна достигла бассейна, нырнула и перешла к добиванию
умирающих крокодилов прикладами.
Взвод смертников ворвался в трейлер через окно и сожрал ковер.
"Кадиллаки", как врожденные индейцы, окружили вагон с героином,
наполняя воздух горячим свинцом.
Промокшие насквозь остатки живой волны достигли трейлерного лагеря и
начали избивать головорезов до смерти мертвыми крокодилами.
Красные Стражи осыпали С-5А чернильными бутылочками.
Везде были языки пламени.
Взрывы, контузии, огонь, кровь, проклятия, грабеж, насилие.
Джерри Корнелиус заиграл "All You Need Is Love", отлично зная, что
никто его не слушает.
Скача на больных пони через пустоши на восток, чуть менее двух сотен
падающих от усталости дряхлых остатков того, что было когда-то славной
Золотой Ордой заметили на горизонте большой пожар.
Вялые надпочечники заставили биться быстрее их останавливающиеся
сердца. Старикашки понукнули пони древками копий. И у тех, и у других
копий. И у тех, и у других выступила слюна на губах. Мозжечками они
ощущали в воздухе кровь и огонь.
Когда Джерри Корнелиус начал играть "Deck the Halls With Boughs of
Holly", запахи пороха, бензина, горящего бальсового дерева и папье-маше,
паленого мяса вызвали у него легкую дрожь. Плавательный бассейн окрасился
в ярко-сердоликовый цвет, что впрочем не могло скрыть запаха хлорки.
Кусочки анодированного алюминия пытались удержаться на плаву среди щепок
обгорелого бальсового дерева и кусков плакатов.
Помятый "кадиллак" прорвался через баррикаду шезлонгов и врезался во
взвод китайских солдат, добивавших Красными Книжицами старлетку, перед тем
как соскользнуть через край бассейна и затонуть, пуская пузыри из
пенящихся глубин.
Огненный столб, пожирающий китайский Диснейленд, напомнил Джерри
бомбардировку Дрездена. В приступе сентиментальности он начал играть
"Bongo, Bongo, Bongo, I Don't Want to Leave the Congo".
В странном порыве единодушия Красные Стражи, наемные убийцы, капитаны
мафии и китайские солдаты взялись за руки в хороводе вокруг разрушенного
трейлерного лагеря, крича "Жги, детка, жги!" на английском, мандаринском,
кантонском, пиджин-итальянском и идиш. При каждом "жги" в гигантский пожар
откуда-то падала канистра напалма.
Вопреки своей воле впал в сентиментальность, Джерри сыграл "God Save
the Queen".
Около двух сотен пар слезящихся глаз зажглись зловещей радостью при
виде огромного (по крайней мере, по текущим стандартам Орды) города,
сгорающего в пламени, при виде разбитых автомобилей, покалеченных тел,
голых визжащих старлеток и большого бассейна, казавшегося полным крови.
Плача крупными ностальгическими слезами, последнее поколение Золотой
Орды взяло копья на изготовку, подхлестнуло своих пони до спотыкающегося
галопа и всей массой бросилось в сражение, а в лихорадочных мозгах
престарелых дикарей горел, подобно городу, образ Последней Резни.
Селение! Жги! Грабь! Насилуй! Убивай!
На хрипящих и задыхающихся монгольских пони умопомраченные старикашки
достигли большого пожара и к своей досаде обнаружили, что там осталось
совсем мало несожженного, неограбленного, неизнасилованного, неубитого.
Они обнаружили охраняемый пулеметчиками вагон и обрушились на него
всей массой, пожертвовав половиной численности, чтобы насадить на копья
обалдевших китайцев и поджечь вагон. Когда от горящего вагона потянуло
странно дурманящим ароматом, остатки остатков рассеялись, ища, кого или
что еще сжечь, изнасиловать и убить.
Дюжина старикашек испустила дух, пытаясь изнасиловать пожилую
проститутку, а еще дюжине пришлось со стыдом затоптать ее копытами пони,
восемь из которых испустили дух от усилий.
Пятнадцать ордынцев скончались от сердечного приступа при попытке
забить до смерти "кадиллаки".
Полдюжины старикашек умерли от горя, когда пытаемые ими игральные
автоматы не закричали от боли.
Несколько ордынцев опустились до пожирания крокодильих трупов и
подавились до смерти осколками.
Когда последний Хан Золотой Орды недоуменно огляделся, огромная
серебряная птица испустила ужасный боевой клич и начала двигаться.
Старикашка вытаращил от удивления слезящиеся глаза, когда С-5А, набрал
скорость, пронесся мимо и действительно оторвался от земли!
Слабый нервный импульс судорожно пробежал от его оптического нерва в
мозг, а оттуда к руке и глотке.
"Бей!" - прохрипел он астматически и метнул копье в неестественное
существо.
Копье было во впуск левого внутреннего реактивного двигателя, засело
в турбине и разнесло ее. Реактивный двигатель взорвался, оторвав крыло.
С-5А чуть не сделал петлю, прежде чем обрушиться вверх тормашками на
взлетную полосу и полыхнуть взрывом.
С воздушной точки зрения взлетная полоса и железнодорожная ветка
образовывали букву Т с конечной перекладиной и бесконечной стойкой, но
единственное живое существо в окрестностях не заметило символики. Тащась
на пони в сторону заката, спиной к тому, что на расстоянии казалось всего
лишь тлеющей мусорной кучей, последний Хан Золотой Орды, единственный, кто
пережил Последнюю Резню, заполнил свой умирающий мозг одной мыслью, как
затухающим аккордом: исполнение: Золотая Орда погибла со славой; селение;
сожжено; разграблено; изнасиловано; убито; предки гордятся. Эта мысль, как
угасающий уголь, свернула у него в мозгу, и он отправился к Великой
Небесной Кровавой Куче. Хрипящий пони запнулся о камень, избавившись от
тела, которое упало на землю бесформенной грудой тряпья. Опустился
стервятник, клюнул и улетел прочь.
Пони проковылял еще несколько шагов и остановился,
загипнотизированный, вероятно, слепящим блеском садящегося солнца.
Монгольский пони все еще стоял там час спустя, когда Джерри Корнелиус
в костюме в полоску, мягкой кожаной шляпе и итальянских мокасинах
наткнулся на него к своему изумлению, бредя через пустоши.
"Вот это удача", - - пробормотал Джерри, немного воспрянув духом.
(Его серьезно расстроило короткое замыкание электрической скрипки.)
Джерри сел на пони верхом, нажал коленями на бока и воскликнул:
- Эй, пошел, Скаут!
Пони проковылял вперед несколько шагов, икнул и умер.
Джерри высвободился от трупа, почистился и проконсультировался с
печеньем-гаданием, которое он припрятал в кармане.
"Долог путь до Типперери", - информировало его печенье-гадание.
Жуя непропеченное рисовое тесто, Джерри устало волочил ноги в сторону
заходящего солнца, насвистывая "О кости, о древние кости, услышьте же
слово Господне..."
|
|