Филипп ДИК

                               СИМУЛАКРОН

                                    1

     Внутрифирменное информационное сообщение  "Электронного  музыкального
предприятия" испугало Ната Флайджера, хотя он сам не понимал, почему. Речь
в  нем  шла,  в  общем-то,  об  открывавшейся  перед  фирмой   грандиозной
возможности:  наконец-то  было  обнаружено   местонахождение   знаменитого
советского  пианиста  Ричарда  Конгросяна,  психокинетика,  который  играл
Брамса и Шумана, не прикасаясь пальцами  к  клавишам  инструмента,  в  его
летней резиденции в Дженнере, в штате  Калифорния.  И  о  том,  что,  если
повезет, Конгросяна можно будет привлечь к участию в записях в студии ЭМП.
И все же...
     Возможно, размышлял Флайджер, это сумрачные, влажные тропические леса
на самом севере Калифорнии так его отталкивали; ему были больше  по  нраву
сухие южные земли в  окрестностях  Тихуаны,  где  размещались  центральные
службы ЭМП. Но Конгросян,  согласно  сообщению,  отказывался  выходить  за
порог  своего  летнего  дома;  возможно,  он  упразднился  от   концертной
деятельности в связи с какими-то  семейными  обстоятельствами,  намекалось
даже на то, что это связано с какой-то трагедией, которая произошла то  ли
с его женой, то ли с ребенком. В  сообщении  высказывалось  предположение,
что это случилось несколько лет тому назад.
     Было девять утра. Нат Флайджер налил воды в чашку и стал  подпитывать
влагой живую протоплазму, включенную в общую  структуру  звукозаписывающей
системы "Ампек Ф-A2", которую он держал у себя в кабинете; это форма жизни
родом с Ганимеда не испытывала болевых ощущений и пока совсем не возражала
против того, что ее ввели в  качестве  одного  из  компонентов  в  сложную
электронную систему. Нервная система ее была довольно  примитивной,  но  в
качестве звукового рецептора она была непревзойденной.
     Вода просачивалась через мембраны "Ампека"  и  охотно  воспринималась
протоплазмой, о чем можно судить  по  учащению  пульсаций  в  органической
части системы. Я мог бы взять ее с собой, подумал Флайджер. Система "Ф-A2"
была малогабаритной, да и по звуковым характеристикам  он  предпочитал  ее
более сложному оборудованию. Флайджер закурил сигарету и  подошел  к  окну
своего кабинета, чтобы включить сервопривод, раздвигавший оконные  жалюзи,
и впустить в помещение яркое горячее мексиканское солнце. "Ф-A2"  вошла  в
состояние чрезвычайно высокой активности - солнечный свет и влага необычно
интенсифицировали процессы ее  обмена  веществ.  Флайджер  по  привычке  с
большим интересом наблюдал за тем, как работает система, однако ум его все
еще был занят содержанием только что услышанного сообщения.
     Он еще раз поднял передатчик информации,  сжал  его  пальцами,  и  он
тотчас же заскулил: "...Эта возможность ставит  перед  ЭМП  весьма  острую
проблему, Нат. Конгросян отказывается от публичных выступлений, но  у  нас
на  руках  имеется  контакт,   заключенный   при   посредничестве   нашего
берлинского филиала  "Прт-Кур",  и  у  нас  есть  все  законные  основания
заставить Конгросяна участвовать в наших записях... Что ты на это скажешь,
Нат?"
     - Согласен, - произнес Нат Флайджер, рассеянно кивая головой в  ответ
на слова Лео Дондольдо.
     Почему это знаменитый советский пианист  приобрел  в  качестве  своей
летней резиденции дом в Северной Калифорнии? Это само по себе  было  очень
смелым поступком, который был встречен с  явным  неодобрением  центральным
правительством в Варшаве. И если Конгросян мог себе позволить пренебрегать
указами высшей коммунистической власти, то едва ли он уступит, открыв свои
карты,  перед  ЭМП;  Конгросян,  которому   было   за   шестьдесят,   умел
безнаказанно игнорировать правовые нормы  современной  общественной  жизни
как в коммунистических странах, так и в  СШЕА.  Подобно  некоторым  другим
артистам,   Конгросян   шел   своим    путем,    лавируя    между    двумя
сверхмогущественными социальными системами современного мира.
     Прижать его можно  будет  лишь  привнеся  определенный  меркантильный
элемент  -  как  в  виде  рекламы,  так  и  в  виде  прямой   материальной
заинтересованности. У публики короткая память - это  общеизвестно;  совсем
не помешает убедительным образом напомнить ей о самом факте  существования
Конгросяна с  его  феноменальными  музыкальными  пси-способностями.  Отдел
рекламы  ЭМП  с  готовностью  возьмется  за  осуществление  этой   задачи.
Как-никак,  им  нередко  удавалось  способствовать  продаже  и  восточного
материала, а записи Конгросяна все-таки вряд ли подходили под этот разряд.
Но очень хотелось бы знать, насколько хорош Конгросян сегодня,  так  думал
Нат Флайджер.
     Передатчик пытался внушить ему схожие мысли: "...Все  знают,  что  до
самого  недавнего  времени  Конгросян  выступал  только   перед   закрытой
аудиторией, - налегал он. - Перед крупными шишками Польши и  Кубы  и  даже
перед элитой выходцев из  Пуэрто-Рико  в  Нью-Йорке.  Год  тому  назад  он
появился на благотворительном концерте в Бирмингеме, который давался перед
пятьюдесятью миллионерами-неграми; средства, собранные на  этом  концерте,
пошли в фонд содействия афромусульманской колонизации Луны. Я разговаривал
с несколькими современными композиторами, которые там присутствовали.  Они
божатся, что Конгросян не растерял ничего из  своего  былого  великолепия.
Ну-ка поглядим... Это было в две тысячи сороковом, пятьдесят два года.  И,
разумеется, он желанный гость в Белом Доме, где играет для Николь и  этого
ничтожества Дер Альте".
     Надо  взять  эту  "Ф-A2"  в  Дженнер  и  записывать  именно  на  нем,
окончательно решил Нат Флайджер. Возможно,  это  наш  последний  шанс:  за
артистами, обладающими такими пси-способностями, как у  Конгросяна,  ходит
недобрая слава - они умирают рано.
     Он ответил:
     - Я займусь этим, мистер Дондольдо.  Вылечу  в  Дженнер  и  попытаюсь
провести с ним переговоры лично.
     - Вввиии, - возликовал передатчик.
     Нат Флайджер испытывал к нему искреннюю симпатию.

     Известный своим несносным нахальством,  сверхбдительный  механический
робот-репортер спросил, издавая  скрежещущие  звуки,  более  уместные  для
электропилы:
     - Это правда, доктор Эгон Саперб, что сегодня  вы  намерены  посетить
свой кабинет?
     Неужели нет никакого способа оградить хотя бы своей  собственный  дом
от этих нахальных механических репортеров, подумал д-р Саперб.  И  тут  же
самому себе наполнил, что таких способов просто не существовало.
     - Да, - ответил он. - Как только я позавтракаю, я сяду в свою тачку и
отправлюсь в самый центр Сан-Франциско, припаркуюсь на стоянке,  а  оттуда
направлюсь пешком прямым ходом в свой кабинет на Почтовой улице, где,  как
обычно, окажу  психотерапевтическую  помощь  своему  первому  пациенту  за
сегодняшний день. Несмотря на закон, на так называемый Акт Макферсона.
     И он вернулся к своему кофе.
     - Вы ощущаете поддержку со стороны...
     - Да, ИАПП полностью одобряет мои действия, - подтвердил д-р Саперб.
     Действительно, он всего лишь десять минут тому назад  разговаривал  с
исполкомом Интернациональной ассоциации практикующих психоаналитиков.
     - Никак не возьму в толк, почему это решили проинтервьюировать именно
меня. Все члены ИАПП будут в своих кабинетах сегодня утром.
     А  таких  членов  было  более  десяти  тысяч,  разбросанных  по  всей
территории СШЕА, как в Северной Америке, так и в Европе.
     Механический репортер замурлыкал доверительно:
     - Как по-вашему, кто ответственен за принятие этого Акта Макферсона и
готовность Дер Альте подписать его, придав ему силу закона?
     - Вам это прекрасно известно, - ответил д-р Саперб, -  не  хуже  меня
самого.  Не  армия,  не  Николь  и  даже   не   НП.   Это   могущественная
фармацевтическая фирма, картель "АГ Хемие" из Берлина.
     Это было общеизвестно и  не  могло  представлять  из  себя  сенсацию.
Могущественный берлинский картель уже давно широко рекламировал  по  всему
миру эффективность лечения душевных заболеваний  с  помощью  лекарственных
средств. На этом можно  было  заработать  огромные  барыши.  И  совершенно
естественным следствием было объявление всех психоаналитиков  шарлатанами,
нисколько не лучшими, чем пропагандисты  здоровой  пищи  или  кислородного
обогащения крови. Не то, что в старые добрые времена, когда психоаналитики
занимали высокое положение в обществе. Д-р Саперб тяжело вздохнул.
     - И  это  доставляет  вам  немалые  душевные  муки,  -  проникновенно
продолжал механический  репортер,  -  прекращение  своей  профессиональной
деятельности под давлением определенных сил? Верно?
     - Скажите своим слушателям, - медленно отчеканил д-р Саперб,
     - что мы намерены держаться до конца независимо от того, есть  против
нас закон или нет. Мы в состоянии  помогать  людям  ничуть  не  в  меньшей
степени, чем химиотерапия. В особенности в случаях воображаемых  нарушений
психики  -  когда  это  связано  со  всей  предыдущей  жизненной  историей
пациента.
     Только теперь он увидел, что механический репортер представляет  одну
из самых  влиятельных  телекомпаний,  аудитория  ее  составляет  не  менее
пятидесяти миллионов  телезрителей,  которые  прямо  сейчас  наблюдают  на
экранах своих телевизоров за происходящим здесь любезностями. И  от  одной
только мысли об этом язык во рту д-ра Саперба прилип к небу.
     После завтрака, когда он вышел наружу к своей машине, он наткнулся на
еще одного механического репортера, который залег в засаде.
     - Дамы и господа, перед вами последний  представитель  венской  школы
психоанализа. Некогда, возможно, выдающийся  психоаналитик  доктор  Саперб
скажет вам несколько слов. Доктор, - репортер подкатился к нему, преградив
ему дорогу, - как вы себя сейчас чувствуете, сэр?
     - Препаршивейше, -  ответил  д-р  Саперб.  -  Пожалуйста,  дайте  мне
пройти.
     - Направляясь в свой кабинет в последний  раз,  -  объявил  репортер,
скользнув  чуть-чуть  в  сторону,  -  доктор  Саперб  остро  ощущает  свою
обреченность, однако, тем не менее, втайне продолжает гордиться  тем,  что
уверен в правоте своего дела. Но только  будущее  рассудит,  насколько  он
прав в своем упорстве. Подобно практике кровопускания, психоанализ пережил
периоды своего расцвета и медленного увядания, а теперь его место занимает
современная химиотерапия.
     Взобравшись в кабину своей машины, д-р Саперб  выехал  на  подъездную
дорогу и вскоре уже  катил  по  автомагистрали  в  сторону  Сан-Франциско,
чувствуя себя все еще весьма паршиво и очень опасаясь неизвестной  схватки
с представителями власти и той перспективы, что представляла ему  в  самом
ближайшем будущем.
     Он был уже не молод, чтобы участвовать в подобных событиях. В средней
части  его  туловища  накопилось  много  лишней  плоти,  зато  поубавилось
физической активности.
     Каждое утро он немало  огорчался  при  виде  лысины,  которую  все  с
большой ясностью обнаруживал в зеркале ванной комнаты. Пять лет тому назад
он развелся с Ливией, своей третьей женой, и больше уже  не  женился.  Его
работа стала его жизнью, заменяла ему семью. И что же  теперь?  Бесспорным
был  только  тот  факт,  о  котором  сообщил  робот-репортер:  сегодня  он
направляется  в  свой  кабинет  в  последний  раз.   Пятьдесят   миллионов
телезрителей по всех Северной Америке и Европе будут наблюдать  за  ним  и
гадать, как и он сам, удастся ли ему обзавестись новой профессией, открыть
для себя новую высокую цель в жизни взамен прежней?  Нет,  вряд  ли  можно
было на это надеяться.
     Чтобы внести некоторое успокоение в свою душу, он  поднял  телефонную
трубку и набрал номер молитвы.
     Припарковавшись и пройдя пешком к своему кабинету на Почтовой  улице,
он обнаружил небольшую толпу зевак,  еще  несколько  репортеров-роботов  и
немногочисленный  наряд  сан-францисских  полицейских  в  синих  мундирах,
которые его там дожидались.
     - Утро доброе, - весьма неловко поздоровался он с ним, поднимаясь  по
ступенькам ко входу в здание и держа в руку ключ.
     Толпа расступилась перед ним. Он открыл дверь и настежь ее распахнул,
запустив  яркий  утренний  солнечный  свет  внутрь  длинного  коридора   с
эстампами Рола Кли и Кандинского на стенах, которые он  и  доктор  Баклман
развесили семь лет тому назад, пытаясь придать более  нарядный  вид  этому
довольно старому зданию.
     Один из репортеров-роботов объявил:
     - Наступает час  испытания,  дорогие  телезрители  -  скоро  появится
первый пациент доктора Саперба.
     Полиция, подобравшись, будто на параде, молчаливо ждала.
     Приостановившись  у  двери  перед  тем,  как  пройти  внутрь   своего
кабинета, д-р Саперб повернулся к тем, кто за ним следовал, и произнес:
     - Прекрасный денек. Для октября, во всяком случае.
     Он попытался было придумать какую-нибудь героическую  фразу,  которая
придаст благородство тому положению, в  котором  он  очутился.  Но  ничего
такого в голову не приходило. Наверно,  решил  он,  это  из-за  того,  что
благородство здесь вовсе ни при чем; он просто делает то, что  делал  пять
раз в неделю в течение многих лет вплоть до самого этого дня, и  не  нужно
быть каким-то особым смельчаком, чтобы поддержать столь  давно  заведенный
порядок еще раз. Разумеется, он  заплатит  арестом  за  это  свое  ослиное
упрямство; разумом своим он это прекрасно понимал, однако все его  тело  и
вегетативная нервная система не воспринимали этого. И поэтому мускулы  его
продолжали нести вперед тело.
     Кто-то из толпы, какая-то незнакомая женщина, выкрикнула:
     - Мы с вами, доктор! Удачи вам.
     Ее поддержали еще несколько голосов, образовав на какие-то  несколько
секунд  общий  одобрительный  гул.  На  лицах  полицейских  была  написана
откровенная скука. Д-р Саперб переступил порог и прикрыл за собой дверь.
     В приемной сидевшая за своим столом  его  секретарша  Аманда  Коннерс
подняла голову и произнесла:
     - Доброе утро, доктор.
     Ее ярко-рыжие волосы,  перетянутые  лентой,  блестели  на  солнце,  а
из-под  шерстяной  кофточки  с  низким  декольте  прямо-таки  готова  была
выпрыгнуть грудь богини.
     - Доброе, - ответил ей д-р Саперб, радуясь при виде ее здесь, да  еще
в столь великолепной форме, несмотря на всю сложность ситуации.
     Он отдал ей пальто, которое она повесила в стенном шкафу.
     - Ну, кто там сегодня первый среди пациентов?
     Он закурил некрепкую флоридскую сигару.
     - Мистер Ругге, доктор. На девять часов. У вас еще есть время,  чтобы
выпить чашку кофе.
     Она быстро прошла к кофейному автомату в углу приемной.
     - Вы знаете о том, что здесь должно произойти через некоторое  время?
- спросил Саперб.
     - Разумеется. Но ведь ИАПП освободит вас под залог, разве не так?
     Она принесла ему небольшой бумажник стаканчик, пальцы ее дрожали.
     - Я боюсь, что это будет означать конец вышей работе здесь.
     - Да, - кивнул Аманда, больше уже не улыбаясь; в  ее  больших  глазах
появилась грусть. - Никак не могу понять, почему Дер Альте не наложил вето
на этот законопроект; Николь была против него, и поэтому я была уверена  в
том, что и он против, вплоть до самого последнего  момента.  Бог  ты  мой,
ведь правительство сейчас располагает  оборудованием  для  путешествий  во
времени. Почему бы ему не отправиться  в  будущее,  чтобы  удостовериться,
какой вред нанесет такое обеднение нашего общества.
     - Может быть, оно так и поступило.
     И, подумал он, не обнаружило никакого такого обеднения.
     Дверь в приемную отворилась. На пороге  стоял  первый  за  этот  день
пациент. Мистер Гордон Ругге, бледный от нервного возбуждения, которое  он
сейчас испытывал.
     - О, вы пришли, - произнес д-р Саперб.
     Фактически Ругге появился раньше времени.
     - Негодяи, - сказал Ругге.
     Это был высокий худощавый мужчина лет тридцати пяти,  хорошо  одетый.
По профессии он был брокером на Монтгомери-стрит.
     За спиной у Ругге появились двое полицейских агентов в штатском.  Они
молча уставились на д-р Саперба и ждал дальнейшего разворота событий.
     Роботы-репортеры выставили штанги своих рецепторов, поспешно впитывая
в себя информацию. На какое-то время все застыли, затаив дыхание.
     - Проходите ко мне в кабинет, -  произнес  д-р  Саперб,  обращаясь  к
мистеру Ругге. - И давайте начнем с того  места,  где  мы  остановились  в
прошлую пятницу.
     - Вы арестованы, - тотчас же заявил один из фараонов в штатском.
     Он вышел вперед и предъявил д-ру Сапербу сложенную вдвое повестку.
     - Пройдемте с нами.
     Взяв д-ра Саперба под локоть,  он  стал  подталкивать  его  к  двери.
Второй переодетый фараон зашел с другого бока, в  результате  чего  Саперб
оказался как бы зажатым между ними. Все было проделано очень спокойно, без
какого-либо лишнего шума.
     - Я очень сожалею, Гордон, - произнес д-р Саперб, снова  обращаясь  к
мистеру Ругге. - Очевидно, мне уже никак  не  удастся  продолжить  начатый
мною курс лечения.
     - Эти  крысы  хотят,  чтобы  я  принимал  медикаменты,  -  с  горечью
промолвил Ругге. - И они прекрасно понимают, что эти таблетки  вызывают  у
меня тошноту. У меня такой своеобразный организм, что они для меня  просто
яд.
     - Интересно  наблюдать,  -  пролепетал  один  из  репортеров-роботов,
обращаясь, скорее всего, к  своей  телеаудитории,  -  стоическую  верность
пациента своему психоаналитику. И действительно, почему должно быть иначе?
Этот человек вот уже много лет полагается на действенность психоанализа.
     - Шесть лет, - уточнил Ругге. - И при необходимости продолжал бы  еще
столько же.
     Приложив платочек к глазам, Аманда Коннерс начала тихонько плакать.
     Пока д-ра Саперба в сопровождении двух фараонов в штатском  и  целого
наряда полиции Сан-Франциско в мундира вели к  поджидавшей  их  патрульной
машине, из толпы еще раз раздались, правда, не очень-то громкие возгласы в
поддержку д-ра Саперба.  Но,  как  он  не  преминул  заметить,  толпа  эта
состояла в большинстве своем из  людей  далеко  немолодых.  Это  все  были
реликты  той  более  ранней   эпохи,   когда   психоанализа   был   весьма
респектабельным ремеслом; как и он сам, эти люди были частицей совсем иной
эпохи. Ему очень хотелось увидеть в этой толпе бы несколько молодых людей,
но таковых в ней не оказалось.

     В полицейском  участке  человек  с  худым  лицом  в  плотном  пальто,
попыхивая филиппинской сигарой ручной  работы  "Бела  Кинг",  выглянул  из
окна, затем посмотрел на часы и стал беспокойно шагать по комнате.
     Он только-только отложил сигару и начал было готовиться к тому, чтобы
раскурить другую, как в поле зрения попала полицейская машина. Он сразу же
поспешил наружу, на приемную  платформу,  где  полиция  уже  готовилась  в
обработке привезенного арестанта.
     - Доктор, - сказал он, меня зовут Уайлдер Пэмброук. Мне  бы  хотелось
переговорить с вами.
     Он  кивнул  полицейским,  и  они  отступили  назад,  высвободив  д-ра
Саперба.
     - Пройдемте внутрь. Я временно оккупировал комнату на втором этаже. Я
задержу вас совсем ненадолго.
     - Вы не из городской полиции, - предположил д-р  Саперб,  окинув  его
проницательным взглядом. - Вы, скорее всего, из НП.
     Теперь он казался встревоженным.
     По пути к лифту Пэмброук произнес:
     -  Считайте  меня  просто  одной  из  заинтересованных  сторон,  -  и
продолжил, понизив голос, когда  мимо  них  проследовала  группа  служащих
полиции, - заинтересованной  в  том,  чтобы  вновь  увидеть  вас  в  вашем
кабинете, оказывающим психотерапевтическую помощь своим пациентам.
     - У вас есть на это соответствующие полномочия? - спросил Саперб.
     - Полагаю, что да.
     Подошла кабина лифта, и они оба прошли в нее.
     - На то, чтобы вернуть вас туда, назад, уйдет, тем не менее, примерно
час. Пожалуйста, наберитесь терпения.
     Пэмброук раскурил свежую сигару. Сапербу он сигары не предложил.
     - Разрешите задать вопрос... Какое учреждение вы представляете?
     - Я уже сказал, - в голосе Пэмброука зазвучали раздраженные нотки.  -
Просто считайте меня заинтересованной стороной. Неужели непонятно?
     Он бросил в сторону Саперба злой взгляд, после чего они оба  молчали,
пока лифт не доставил их на второй этаж.
     - Прошу прощения за резкость, - произнес Пэмброук, когда они  шли  по
коридору, - но меня очень беспокоит ваш арест. Я очень этим расстроен.
     Он отворил дверь, и Саперб осторожно прошел  в  комнату  под  номером
двести девять.
     - Разумеется, я почти всегда готов расстроиться  по  тому  или  иному
поводу. Такая у меня, можно сказать,  работа.  Так  же,  как  ваша  работа
включает в себя обязательный для вас элемент, состоящий в  том,  чтобы  не
позволять себе самому становиться эмоционально вовлеченным.
     Он улыбнулся, но д-р Саперб воздержался от ответной улыбки. Он сейчас
очень скован, чтобы улыбаться, отметил про себя  Пэмброук.  Такая  реакция
Саперба  вполне   соответствовала   краткому   описанию   его   характера,
содержавшейся в досье на него.
     Они осторожно сели друг напротив друга.
     - С вами  собирается  проконсультироваться  один  человек,  -  сказал
Пэмброук. - Совсем скоро, намереваясь стать  вашим  постоянным  пациентом.
Понятно? Поэтому-то мы и хотим водворить  вас  снова  в  ваш  кабинет,  мы
хотим, чтобы он был открыт, дабы у вас  была  возможность  принять  его  и
провести курс лечения.
     - П-понятно, -  кивнул,  произнес  д-р  Саперб,  однако  он  все  еще
чувствовал себя очень неловко.
     - Что касается остальных - тех, других, кого вы лечите,  то  нам  это
совершенно  безразлично.  То  ли  им  становится  еще  хуже,  то  ли   они
выздоравливают, платят ли они вам огромные суммы или уклоняются от  уплаты
за лечение - нам абсолютно все равно. Нас интересует только этот отдельный
человек.
     - И после того, как он вылечится, - спросил Саперб, - тогда вы  снова
меня прикроете? Как и всех прочих психоаналитиков?
     - Вот тогда и поговорим об этом. Но не сейчас.
     - Кто этот человек?
     - Этого я вам не скажу.
     - Насколько я понимаю, - произнес д-р Саперб после некоторой паузы, -
вы прибегли к помощи аппаратуры фон Лессинджера для перемещения во времени
с целью выяснения, каков будет результат моего лечения этого человека?
     - Да, - ответил Пэмброук.
     - Значит, у вас нет на сей счет сомнений. Я окажусь в  состоянии  его
вылечить.
     - Совсем наоборот, - сказал Пэмброук. -  Вам  не  удастся  ничем  ему
помочь; это как раз именно то, для чего вы нам и понадобились. Если бы  он
прошел курс лечения с помощью медикаментозных  средств,  то  его  душевное
равновесие восстановилось бы обязательно. А  для  нас  чрезвычайно  важно,
чтобы он и дальше оставался больным. Поэтому,  поймите  нас,  доктор,  нам
необходимо существование хотя бы одного шарлатана -  одного  практикующего
психоаналитика.
     Пэмброук еще раз тщательно раскурил сигару.
     - Поэтому наиглавнейшее наше предписание таково: не отвергать  никого
из новых пациентов. Понимаете? Какими бы безумными - или скорее, какими бы
явно здоровыми - они вам ни показались.
     Он  улыбнулся.  Его  забавляла  та  скованность,  которую   продолжал
испытывать психоаналитик.

                                    2

     Свет поздно горел  в  огромном  многоквартирном  жилом  доме  "Авраам
Линкольн". Поскольку это был вечер Дня поминовения усопших, жильцам,  всем
шестистам, предписывалось  в  соответствии  с  договором  найма  собраться
внизу, в размещавшемся  в  подвальном  помещении  здания  зале  для  общих
собраний. Вот они и проходили в зал - мужчины, женщины и  дети;  в  дверях
Винс Страйкрок, напустив на себя деловой, важный  вид  будто  он  солидный
правительственный чиновник, при помощи их нового  паспортного  считывателя
проверял документы по очереди всех без исключения, чтобы удостовериться  в
том, чтобы не проник сюда кто-нибудь посторонний  из  другого  квартирного
муниципального дома. Жильцы добродушно предъявляли ему свои  документы,  и
вся процедура отнимала совсем немного времени.
     - Эй, Винс, насколько нас задержат эта твоя  механизация?  -  спросил
старик Джо Пард, старейший по возрасту жилец дома; он въехал сюда с  женой
и двумя детьми еще в тот самый день, в мае 1992 года, когда это только что
построенное здание только-только открылось для  заседания.  Жена  его  уже
скончалась, дети повырастали, сами обзавелись семьями и съехали  в  другие
дома, но Джо остался.
     - Совсем ненадолго, - спокойно ответил  Винс,  -  но  зато  исключены
какие бы то ни было ошибки. Автоматику не проведешь - она  начисто  лишена
субъективности.
     До сих пор, выполняя в качестве общественного  поручения  обязанности
вахтера, он пропускал входящих, полагаясь, в основном, на свою способность
узнавать их. Но именно поэтому он как-то пропустил  парочку  хулиганов  из
"Дворца Родин Хилл", и они  испортили  все  собрание  своими  вопросами  и
репликами. Больше такое не повторится; Винс  Страйкрок  поклялся  в  этом,
поклялся себе и своим соседям по дому. И отнесся к этому  самым  серьезным
образом.
     Раздавая ксерокопии повестки дня, миссис Уэллс, неизменно  улыбалась,
говорила нараспев:
     - Пункт "три а" "Выделение средств на ремонт крыши" перенесен в пункт
"четыре а". Пожалуйста, обратите на это внимание.
     Жильцы получали свои повестки дня, а затем делились  на  два  потока,
направлявшиеся в противоположные  концы  зала:  либеральная  фракция  дома
занимала места справа, консерваторы - слева, каждая из них делала вид, что
другой вообще не существует. Те же немногие, кто не примыкал ни к одной из
фракций, - жильцы, совсем недавно поселившиеся в доме или просто чудаки  -
рассаживались сзади, застенчивые и молчаливые, в то  время  как  остальная
часть помещения прямо-таки гудела от множества одновременно  проводившихся
небольших совещаний. Общая обстановка, настроение  зала  характеризовались
определенной терпимостью друг к другу, однако сегодня  -  все  жильцы  это
прекрасно  понимали  -  схватка  предстоит  нешуточная.  По-видимому,  обе
стороны неплохо к  ней  подготовились.  Здесь  и  там  шуршали  документы,
петиции, вырезки из газет, их передавали из рук в руки.
     На возвышении за столом президиума вместе с четырьмя членами домового
попечительского совета сидел и председатель сегодняшнего собрания  Дональд
Тишман. Ему  было  до  чертиков  тошно  от  разворачивавшегося  перед  ним
балагана. Человек миролюбивый, он весь  аж  съеживался  от  этих  яростных
перебранок. Даже просто здесь сидеть Тишману явно было невмоготу,  а  ведь
именно ему сегодня вечером придется принимать  самое  активное  участие  в
предстоящем собрании. Судьба усадила сегодня его на этот  председательский
стул, как это  делалось  по  очереди  с  любым  другим  жильцом,  но  вот,
разумеется, как раз сегодня вечером достигнет  своей  кульминации  решение
школьного вопроса.
     Помещение почти заполнилось, теперь Патрик Дейль,  нынешний  капеллан
здания, выглядя не слишком счастливым в  своем  длинном  белом  облачении,
поднял руки, прося тишины.
     - Вступительная молитва, - хрипло провозгласил он, прочистил горло  и
поднял небольшую карточку. - Пусть каждый,  пожалуйста,  закроет  глаза  и
склонит голову.
     Он бросил взгляд в сторону президиума, откуда  Тишман  кивком  головы
дал ему свое согласие продолжать.
     -  Отец  наш  небесный,  -   декламировал   Дойль,   -   мы,   жильцы
муниципального жилого дома "Авраам Линкольн",  умоляем  тебя  благословить
наше сегодняшнее собрание. Мы...  э...  просим  тебя,  чтобы  ты  в  своей
милости позволил нам собрать  средства,  необходимые  для  ремонта  крыши,
неотложность, которого уже ни у  кого  не  вызывает  сомнений.  Мы  просим
также,  чтобы  были  исцелены  наши  немощные  и  чтобы  при  рассмотрении
заявлений тех, кто возжелает жить вместе с нами, мы проявляли  мудрость  в
том, кого принять в свой круг, а кого - отвергнуть. Мы еще просим  о  том,
чтобы никто из посторонних не мог прокрасться к нам и нарушить спокойствие
нашей законопослушной жизни. В заключение особо просим о том, чтобы всегда
была здорова наша Николь Тибо.
     - Аминь, - дружно подхватили все собравшиеся.
     Поднявшись со своего стула, Тишман произнес:
     -  А  теперь,  прежде,  чем  приступим  к  официальной  части  нашего
собрания, давайте потратим несколько минут на то,  чтобы  посмотреть,  что
нам  приготовили  наши  таланты.  Я  думаю,  это   доставит   вам   немало
удовольствия. Откроют наш небольшой концерт самодеятельности  три  девочки
Фетершмуллер из квартиры двести пять.  Они  исполнят  балетный  танец  под
мелодию "Я возведу лестницу к звездам".
     Он снова сел,  а  на  сцене  появились  три  маленькие  светловолосые
девчушки, хорошо знакомые собравшимся по своим прошлым выступлениям.
     Пока девчушки Фетершмуллер в  полосатых  панталончиках  и  сверкавших
серебристых курточках, улыбаясь, порхали в своем танце, открылась дверь  в
коридор, и появился Эдгар Стоун, опоздавший к началу собрания.
     В этот вечер он опоздал из-за того, что никак не мог выставить оценку
контрольным тестам своего ближайшего соседа, мистера Яна Дункана  и,  пока
он стоял в дверях он все еще был под  впечатлением,  которое  произвел  на
него - а он едва был с ним знаком - своими жалкими знаниями Ян Дункан. Ему
стало совершенно ясно, что даже не закончив до  конца  просмотра  ответов,
которые дал на вопросы,  приведенные  в  тестах,  Ян  Дункан,  можно  было
сделать определенный вывод о том, что Дункан потерпел неудачу при проверке
своей релполитграмоты и не прошел испытания.
     На сцене девчушки Фетершмуллер запели писклявыми голосками,  и  Стоун
даже удивился тому, что он здесь присутствует. Возможно,  он  пришел  лишь
для того, чтобы не подвергнуться штрафу, ибо посещение собраний  были  для
всех жильцов дома обязательным. Он был совершенно равнодушен к этим  столь
часто проводимыми смотрам доморощенных  талантов;  ему  вспомнились  былые
времена, когда развлекательные программы, транслировались по  телевидению,
программы,  составленные   высокоталантливыми   профессионалами,   Теперь,
разумеется, профессионалы, которые были  хоть  сколь-нибудь  талантливыми,
были все заангажированы Белым Домом, а телевидение  стало  использовать  в
пропагандистских и образовательных целях а не  как  средство  развлечения.
Мистер Стоун даже взгрустнул о том славном старом золотом веке, давно  уже
прошедшем, когда в кинотеатрах шли старинные киноленты великих мастеров  с
участием таких комиков, как Джек Леммон и Шарли Маклейн, а затем  еще  раз
глянул на сестричек Фетершмуллер и у него вырвался горестный стон.
     Винс Страйкрок, продолжавший постоянно дежурить у двери, услышав этот
стон, смерил его свирепым взглядом.
     По  меньшей  мере,  он   пропустил   молитву.   Он   предъявил   свое
удостоверение новой дорогой машине Винса, и она  дала  разрешение  на  то,
чтобы пропустить его - какая удача! - на одно из незанятых мест. Все  лица
здесь были ему до скуки  знакомыми.  Интересно,  смотрит  ли  это  Николь,
сегодня вечером? Передается ли этот смотр самодеятельности по  телевидению
куда-нибудь еще?  Девчонки  Фетершмуллер,  скорее  всего,  старались  зря.
Усевшись, он закрыл глаза и просто слушал, не  в  силах  терпеть  то,  что
разворачивалось перед его глазами. Им никогда ничего не добиться,  подумал
он. Они должны смириться с этим, и так же смириться должны их честолюбивые
родители. Нет у них никаких особых талантов, как нет их у  никого  другого
из нас... "Аврааму Линкольну" нечего добавить  в  копилку  культуры  СШЕА,
несмотря на весь обильно пролитый пот и требующую такого насилия над собой
решимость.
     Безнадежность положения девчонок Фетершмуллер заставила его  еще  раз
вспомнить о тех испытательных таблицах, которые ему  подсунул  рано  утром
трясущийся, с побледневшим лицом, Ян Дункан. У Дункана ничего не  выгорит,
ему будет куда хуже, чем даже этим девчонкам Фетершмуллер, потому  что  не
жить ему тогда в "Аврааме Линкольне"; он  выпадет  из  поля  зрения  -  во
всяком случае, их поля зрения, -  и  вернется  к  своему  прежнему,  столь
презираемому статусу; он  практически  наверняка,  если  только  вдруг  не
откроются у него какие-то совершенно особые способности, снова окажется  в
общежитии и будет заниматься тяжелым физическим  трудом,  как  приходилось
всем это делать в дни юности.
     Разумеется, ему будут возмещены деньги, которые он успел уплатить  за
свою  квартиру  -  крупная   сумма,   представляющая   из   себя   главное
капиталовложение человека за всю его жизнь. Отчасти Стоун  даже  завидовал
ему. Что предпринял бы я, спрашивал он у самого  себя,  сидя  с  закрытыми
глазами, если бы мне вот так, прямо сейчас, достался остаток  вложенных  в
это здание средств после окончательного расчета - ведь  должна  получиться
довольно-таки пухлая сумма? Возможно, подумал он, я бы эмигрировал.  Купил
бы одну из дешевых, запрещенных законом полуразвалюх,  которые  распродают
на тех стоянках, где...
     Жидкие аплодисменты вывели его из раздумий.  Девочки  закончили  свое
выступление, и он  присоединился  к  окружающим,  захлопав  в  ладоши.  На
возвышении Тишман взмахами рук стал требовать тишины.
     - О'кэй, ребята, я знаю, что вы получили огромное удовольствие, но на
сегодняшний вечер у нас припасено еще немало. А затем - официальная  часть
нашего собрания. Мы не должны забывать об этом.
     Он улыбнулся, собравшимся в зале.
     Да, подумал Стоун, главное - дело.  И  он  почувствовал  себя  весьма
неуютно, потому что считался среди жильцом здания "Авраам Линкольн"  одним
из  самых  заядлых  радикалов,  которые  хотели  прикрыть  среднюю  школу,
принадлежавшую зданию, и посылать  своих  детей  в  муниципальную  среднюю
школу, где бы они в более полной мере могли проявить  свои  способности  в
сравнении с детьми их других зданий.
     Это  была  одна  их  тех  крамольных  мыслей,  что  вызывала   особое
противодействие. И все же  за  последние  несколько  недель  она  получила
весьма ощутимую поддержку. Вероятно,  для  всех  нас  наступают  странные,
весьма необычные времена. В  любом  случае,  каким  расширением  кругозора
детских  умов  обернется  осуществление  такого   предложения!   Их   дети
обнаружат, что люди из других многоквартирных зданий ничем  не  отличаются
от них самих. Будут сломаны барьеры, разделяющие жильцов разных зданий,  а
отсюда возникнет и новое взаимопонимание между людьми.
     Такие идеи, по крайней мере, овладели Стоуном,  однако  совсем  иными
были мысли консерваторов. Слишком рано еще, говорили они,  начинать  такое
смешение. Вспыхнут драки между детьми, они обязательно  схватятся  друг  с
другом в спорах относительно того, чье здание выше, больше, престижнее. Со
временем придется пойти на такой шаг... но не сейчас, не так скоро.

     Рискуя  подвергнуться  суровому   штрафу,   маленький   седой   вечно
задерганный мистер Ян Дункан пропустил собрание и остался этим  вечером  в
своей квартире, изучая официальные правительственные документы, касавшиеся
политической истории Соединенных Штатов Европы и Америки. Он был  слабоват
в этом вопросе и понимал это; он едва ли был в состоянии постичь  основные
экономические факторы, определившие развитие государства, не говоря уже  о
религиозно-политической идеологии,  которая  зародилась  еще  в  двадцатом
столетии и стала безраздельно господствующей на протяжении всего нынешнего
столетия, обусловив  возникновение  своеобразного  сегодняшнего  положения
страны. Возьмем, например, создание демократически-республиканской партии.
Некогда существовали две партии (или их было  три?),  которые  погрязли  в
расточительных сварах, в борьбе за власть точно так  же,  как  это  делают
сейчас, только на гораздо более низком уровне, отдельные городские здания.
Эти две (или  три)?  партии  слились  где-то  около  1985  года,  как  раз
незадолго перед тем, как в СШЕА вступила Германия. Теперь же  существовала
только одна партия, которая и правила в стабильном и  мирном  обществе,  и
каждый,  согласно  закону,  был  активным  членом  этого  общества.  Любой
гражданин должен выполнять свои обязанности, посещать  собрания  и  каждые
четыре года участвовать в выборах нового Дер Альте  -  человека,  который,
как они полагали, больше всего понравится Николь.
     Было очень приятно сознавать, что они  -  народ  -  обладают  властью
решать, кто станет мужем Николь на очередные четыре года;  в  определенном
смысле, это давало избирателям наивысшую власть,  власть  даже  над  самой
Николь. Например, взять хотя бы этого самого последнего ее мужа.  Рудольфа
Кальбфлейша. Отношение между этим Дер Альте  и  Первой  Леди  были  весьма
прохладными, указывая на то,  что  она  была  не  очень-то  довольна  этим
последним  волеизъявлением  своего  народа.  Однако,   разумеется   будучи
настоящей леди, она никогда этого не показывала в открытую.
     Когда положение Первой Леди получило статус более высокий, чем самого
президента? - спрашивалось в  брошюре.  Другими  словами,  когда  в  нашем
обществе возобладал матриархат, спросил у самого себя  Ян  Дункан.  Где-то
около  1990  года.  Я  знаю  ответ  на  этот  вопрос.  Подобные  тенденции
наблюдались и раньше - перемена происходила постепенно. С каждым годом Дер
Альте все  больше  уходил  в  тень,  Первая  Леди  становилась  все  более
общеизвестной, более любимой в самых различных общественных слоях.  Именно
общественность сама вызвала к жизни такую перемену. Может быть,  это  было
проявлением настоятельной потребности  каждого  в  любимой  матери,  жене,
любовнице - или, может быть,  во  всех  троих  сразу?  Во  всяком  случае,
широкая публика получила то, что хотела. У нее  появилась  Николь,  и  она
определенно была для всех всеми этими тремя и даже большим.
     В углу его  комнаты  из  динамика  телевизора  прозвучало  "шааангг",
означавшее, что вот-вот начнется передача. Тяжело вздохнув, Дункан  закрыл
официальную релпол-брошюру и все  свое  внимание  сосредоточил  на  экране
телевизора. Ожидалось важное  сообщение,  касавшееся  деятельности  Белого
Дома, так во всяком случае, ему почему-то  казалось.  Возможно  еще  одна,
поездка куда-то или доскональный обзор (во всех  мельчайших  подробностях)
нового хобби или пристрастия Николь?  Может  быть,  теперь  она  увлеклась
коллекционированием китайских резных чаш из слоновой кости? Если это  так,
то нам придется долго любоваться каждой и всякой из таких чертовых чаш.
     И действительно, на экране возникло как всегда суровое круглое крепко
сбитое лицо Максвелла У. Джемисона, секретаря пресс-службы Белого Дома.
     - Добрый вечер, граждане земли нашей, - торжественно  начал  он.  Вам
когда-либо хотелось узнать, что такое - опуститься на дно  Тихого  океана?
Николь этого захотелось и, чтобы получить ответы на  все  интересующие  ее
вопросы, она собрала здесь, в гостиной с  тюльпанами  Белого  Дома,  троих
самых выдающихся в мире океанографов.  Сегодня  вечером  она  попросит  их
поделиться своими знаниями, и  вы  тоже  послушаете  ученых,  так  как  их
рассказы были недавно записаны на пленку при любезном посредничестве  Бюро
общественных мероприятий телекомпании "Юнайтед Триди".
     А теперь - в Белый Дом, скомандовал самому себе Дункан. Вместо  этого
дурацкого сборища внизу. Мы, которые не в состоянии сами туда  попасть,  у
которых нет каких-либо особых талантов, которые  могли  бы  заинтересовать
Первую Леди хотя бы на один вечер, - мы, по крайней мере,  увидим  таланты
других через широко открытое окно в мир, которое представляет собой  экран
нашего телевизора.
     Сегодня  ему  не  очень-то  хотелось  даже  смотреть  телевизор,   но
отказаться от этого было бы  просто  нецелесообразно.  В  программе  могла
появиться телевикторина, как обычно, в  самом  конце.  А  высокий  уровень
ответов на вопросы викторины мог вполне компенсировать ту  плохую  оценку,
которую он, безусловно, заработал за  последний  релпол-тест  и  поставить
которую окончательно и бесповоротно  никак  не  мог  решиться  его  сосед,
мистер Эдгар Стоун.
     На экране теперь расцвели прелестные спокойные черты, светлая кожа  и
темные, такие умные глаза, мудрое и вместе с  тем  озорное  лицо  женщины,
которой было суждено приковать  к  себе  всеобщее  внимание,  радостями  и
горестями которой непрерывно жила вся страна, почти вся планета. При  виде
ее Ян Дункан ощутил какой-то  болезненный  страх.  Он  крепко  подвел  ее;
гадкие результаты его тестов каким-то образом стали ей известны,  и,  хотя
она ничего не говорила об этом, ее лицо выражало явное разочарование.
     - Добрый вечер, - произнесла Николь ласково, чуть хрипловато.
     - Вот что, - тут Дункан обнаружил, что непроизвольно  вслух  бормочет
себе под нос. - Мне не хватает мозгов для отвлеченного мышления. Я имею  в
виду всю эту религиозно-политическую философию -  лично  мне  она  кажется
совершенно бессмысленной.  Я,  очевидно,  не  в  состоянии  отрешиться  от
конкретной реальности. Мне лучше было бы обжигать кирпичи или  изготовлять
обувь. А может быть мне следовало бы жить на Марсе, подумал он,  осваивать
новые горизонты. Здесь я всецело провалился; в свои тридцать  пять  лет  я
уже ни на что  негоден.  И  ОНА  ЗНАЕТ  ОБ  ЭТОМ.  Отпусти  меня,  Николь,
взмолился он в отчаянии. Не подвергай меня больше никаким  тестам,  потому
что у меня нет ни малейшей возможности выдержать их.  Взять  хотя  бы  эту
сегодняшнюю программу об освоении дна океана. К  тому  времени,  пока  она
завершится, я позабуду все, что в ней говорилось.  Какая  от  меня  польза
демократически-республиканской партии?
     Тут он вспомнил о своем прежнем приятеле Эле. Эл мог бы  помочь  мне.
Эл работал у Луни Люка, в одном из  его  "Пристанищ  драндулетов",  торгуя
такой дрянью, как крохотные планетолеты, которые могли себе позволить даже
самые нищие жители СШЕА, - космические  корабли,  на  борту  которых,  при
благоприятных обстоятельствах можно успешно совершить перелет в один конец
на Марс. Эл, сказал он самому себе, мог бы достать  для  меня  одну  такую
развалюху по оптовой цене.
     А Николь на телевизионном экране в это время говорила:
     - И действительно, в этом мире так много очарования,  взять  хотя  бы
его светящихся существ, далеко превосходящих в своем разнообразии и  своих
удивительных, поистине чудесных, свойствах все, что только можно найти  на
других планетах. Ученые подсчитали, что  в  океане  различных  форм  жизни
больше...
     Лицо ее исчезло с экрана,  и  его  место  заняла  череда  изображений
диковинных,  причудливых  рыб.  Это  часть   намеренной   пропагандистской
кампании, сообразил Дункан. Попытка отвлечь наши умы от эмиграции на  Марс
и заставить отказаться т мысли отмежеваться от Партии - и  тем  самым,  от
нее. С экрана на него сейчас глядела какая-то пучеглазая  рыбина,  и  она,
против его воли, приковала к себе его внимание.  Черт  побери,  подумалось
вдруг ему, какой  все-таки  это  загадочный  мир,  мир  океанских  глубин!
Николь, отметил он про себя, ты таки приманила меня. Если бы только Эл и я
преуспели, то мы, наверно, сейчас выступали бы для тебя т были бы безмерно
счастливы. Пока ты интервьюировала бы знаменитых на весь мир океанографов,
мы,  Эл  и  я,  потихоньку  играли  бы,   создавая   фоновое   музыкальное
сопровождение, по всей вероятности, одну из "Двухчасовых инвектив" Баха.
     Пройдя к строенному шкафу своей квартирки, Ян Дункан низко нагнулся и
осторожно поднял какой-то завернутый  в  материю  предмет,  поднес  его  к
свету. У нас было так много юношеской веры в это, вспомнил он. С  огромной
нежностью он развернул кувшин, затем, сделав глубокий вдох, подул пару раз
внутрь сосуда, взяв несколько низких нот.  "Дункан  и  Миллер  -  дуэт  на
кувшинах" - он и Эл Миллер не раз играли  в  собственной  аранжировке  для
кувшинов мелодии Баха, Моцарта и Стравинского. Однако  разведчик  талантов
для Белого Дома - вот подлец... Он так и  не  дал  им  выступить  даже  на
прослушивании. Такое уже было, так он сказал им. Джесс  Пигг,  легендарный
кувшинист из Алабамы, первым пробился в Белый Дом, достигнув  удовольствие
дюжине членов семьи Тибо, которые там собрались, своим версиями "Бараньего
дерби", "Джона Генри" и тому подобным.  Тому  подобной  дешевкой  в  стиле
"кантри", добавил от себя Ян Дункан.
     - Но, возмутился тогда он, - это ведь классическая кувшинная  музыка!
Мы играем сонаты Бетховена.
     - Мы позовем вас, - бросил им на прощанье разведчик талантов, -  если
Никки выкажет когда-либо в будущем интерес к подобной музыке.
     Никки! Он побледнел. Представить только - неужели он настолько близок
в Первой Семье! Он и Эл, бормоча что-то бессвязное, понуро  покинул  сцену
вместе со своими кувшинами, давая дорогу следующим конкурсантам - собачьей
своре, одетой  в  наряды  эпохи  Елизаветы  и  изображавшей  персонажи  из
Гамлета. Собаки тоже провалились, однако это было весьма слабым утешением.
     - Мне говорят, - продолжала тем временем Николь,  -  что  в  глубинах
океана мало света, но поглядите вот на это странное создание.
     По  телеэкрану  поплыла  рыба,  щеголяя  выставленным  напоказ  ярким
фонарем.
     Тут Ян вздрогнул от неожиданности, услыхав стук в дверь.
     Он осторожно приоткрыл ее.  На  пороге,  явно  нервничая,  стоял  его
сосед, мистер Стоун.
     - Вы не на собрании? - спросил Эдгар Стоун. - Разве после  переклички
это не обнаружится?
     В руках у него были все те же злополучные контрольные тесты.
     - Ну, что там у меня? - спросил Дункан.
     Он был готов услышать самое нехорошее.
     Войдя в квартиру, Стоун прикрыл за  собою  дверь.  Глянул  в  сторону
телевизора, увидел на экране сидевшую с океанографами Николь, на несколько
секунд прислушался к тому, о чем  говорилось,  затем  неожиданно  произнес
хрипло:
     - Вы отлично справились с заданием.
     Он протянул тесты Яну.
     - Я прошел? - Дункан никак не мог поверить этому.
     Он взял бумаги у Стоуна, стал недоверчиво их  разглядывать.  А  затем
сообразил, что произошло на самом деле.
     Стоун сам  таким  образом  откорректировал  ответы,  что  создавалось
впечатление,  будто  Дункан   выдержал   проверку.   Он   сфальсифицировал
результат, по  всей  вероятности,  просто  по-человечески  сжалившись  над
Дунканом. Ян  поднял  голову,  взгляды  их  встретились,  однако  оба  они
молчали. Как это ужасно, отметил про себя Дункан. Что мне  теперь  делать?
Такая реакция была неожиданной даже для него  самого,  но  с  этим  ничего
нельзя было поделать.
     Он только  теперь  осознал,  что  хотел  провалиться.  Почему?  Чтобы
выбраться отсюда,  чтобы  появился  предлог  отказаться  от  всего  этого,
бросить свою квартиру,  свою  работу,  набраться  смелости  и  дать  деру,
уехать. Эмигрировать в одной рубашке, в посудине,  которая  развалится  на
куски в тот самый момент, когда коснется поверхности марсианской пустыни.
     - Спасибо, - печально произнес он.
     -  Когда-нибудь,  -  произнес  скороговоркой  Стоун,  -  вы   сможете
что-нибудь сделать и для меня.
     - О да, буду рад, - согласился Дункан.
     Торопливо покинув квартиру  Дункана,  Стоун  оставил  его  наедине  с
телевизором, кувшином,  фальсифицированными  документами,  удостоверяющими
то, что он выдержал тесты, и его собственными раздумьями.

                                    3

     Винс Страйкрок,  американский  гражданин  и  квартиросъемщик  в  доме
"Авраам  Линкольн"  жадно  прислушивался  к  выступлению  Дер   Альте   по
телевизору, пока брился на следующее  после  собрания  утро.  Было  что-то
особенное в этом Дер Альте, президенте Руди  Кальбфлейше,  который  всегда
его так раздражал, и будет великим тот день, когда через два года наступит
срок окончания президентства Кальбфлейша, и ему придется уйти в  отставку.
Это всегда было таким прекрасным, поистине великим днем, когда закон лишал
очередного из них права и дальше оставаться на этой должности! Винс всегда
считал: такой день достоин того, чтобы его праздновать.
     Тем  не  менее,  Винс  прекрасно  понимал,  что  не  стоит   упускать
возможности, пока Старик все еще остается на этой должности,  влиять  хоть
каким-то образом на ход событий, поэтому он отложил  в  сторону  бритву  и
прошел в комнату, чтобы самому повозиться с ручками обратной  связи  своей
собственной телеустановки. Он  отрегулировал  по  своему  вкусу  положение
нескольких ручек телевизора и с надеждой стал предвкушать, когда заунывное
звучание речи Дер Альте хоть чуть-чуть изменится к лучшему... Однако этого
не произошло. Слишком у большого числа телезрителей были свои  собственные
представления о том, что и как следовало бы говорить Старику, понял  Винс.
По сути, даже только в одном этом  многоквартирном  доме  было  достаточно
много людей для того, чтобы нейтрализовать любой  нажим,  который  он  мог
попытаться оказать в своем желании повлиять  на  умонастроения  Старика  с
помощью своей индивидуальной телеустановки. Но,  как-никак,  в  этом-то  и
заключалась демократия. Винс тяжко вздохнул. Именно  этого  все  обыватели
так добивались - иметь такое правительство, которое было бы восприимчиво к
тому, что говорит народ. Он вернулся в ванную и возобновил бритье.
     - Эй, Жюли, - окликнул он свою жену, - как там наш завтрак, готов?
     Звуков ее возни в кухне  что-то  не  слышалось.  И  когда  этот  факт
окончательно дошел до его сознания, он вспомнил, что не заметил ее рядом с
собою в постели, когда он, слабо еще соображая после сна, поднимался в это
утро.
     И тут он сразу все  вспомнил.  Вчера,  после  окончания  собрания  по
случаю Дня Поминовения, он и Жюли в результате особенно ожесточенной ссоры
решили развестись, спустились к  домовому  уполномоченному  по  заключению
браков  и  оформлению  разводов  и  заполнили  необходимые   для   развода
документы. Жюли упаковала свои вещи и была такова, и теперь он  остался  в
квартире один - некому было приготовить ему завтрак, и, пока он с  головой
не уйдет в дела,  ему  будет  очень  недоставать  и  самой  Жюли,  и  того
комфорта, который был связан с ее присутствием.
     Для него это было немалым потрясением, их брак  длился  уже  довольно
долго - целых шесть месяцев, и он привык видеть  Жюли  по  утрам  рядом  с
собою. Она знала, что  ему  нравиться  яичница,  поджаренная  с  небольшим
количеством министерского сыра.  Черт  бы  побрал  это  новое  либеральное
законодательство в части разводов, которое протащил этот Старик, президент
Кальбфлейш! Жаль, что Старик не откинул сандалии во время одного из своих,
ставших такими знаменитыми, двухчасовых  послеобеденных  снов!  Но  тогда,
разумеется, просто другой Дер Альте занял бы  его  место,  И  даже  смерть
Старика не  вернула  бы  назад  Жюли;  это  было  вне  сферы  возможностей
бюрократической машины СШЕА, какой бы огромной она не была.
     Разозлившись не на шутку, он подошел к телевизору и нажал  на  кнопку
"С"; если достаточное количество граждан нажимали ее.  Старик  должен  был
отключиться  полностью  -  кнопка  "СТОП"  означала   полное   прекращение
бормотание президента. Винс подождал  немного,  однако  маловразумительная
речь продолжалась.
     И тогда его вдруг осенило: уж очень странным  является  столь  раннее
утреннее выступление. Ведь было всего лишь восемь часов утра! Может  быть,
вся  лунная  колония  взлетела  в  безвоздушное   пространство   в   одном
грандиозном взрыве топливохранилища? Старик частенько говаривал о том, что
требуется туже затянуть пояса, чтобы поднакопить  достаточно  средств  для
продолжения осуществления космической программы; можно был вполне  ожидать
наступления эпохи различных,  весьма  эксцентричных  в  своих  проявлениях
экологических  и  других  бедствий.  Или,  может   быть,   наконец-то   из
марсианской земли - вернее, из марсианского грунта  -  извлечены  какие-то
подлинные останки представителей  некогда  обитавшей  там  разумной  расы?
Хорошо, если бы это произошло не на французской  территории,  а,  как  Дер
Альте любил  выражаться,  на  своей  собственной.  Вот  прусский  негодяй,
отметил про себя Винс. Нам ни за что не следовало допускать  тебя  в  нашу
федерацию, которую мне  самому  хотелось  бы  назвать  "нашим  собственным
вигвамом" - ее нужно было ограничить  лишь  Западным  Полушарием.  Но  мир
становиться все более тесен. Когда организовываются колонии на  расстоянии
многих миллионов миль на какой-то  иной  планете  или  на  спутниках  иных
планет, три тысячи миль, отделяющие Нью-Йорк от Берлина, не кажутся чем-то
существенным. И, видит Бог, как этого добивались немцы!
     Подняв телефонную трубку, Винс позвонил управляющему дома.
     - Моя жена, Жюли, - я имею в виду  свою  бывшую  жену,  -  она  сняла
другую квартиру вчера поздно вечером в нашем же доме?
     Если бы ему  удалось  выяснить  ее  местонахождение,  Винс  возможно,
позавтракал бы с нею, и этого немало приободрило бы  его.  Он  с  надеждой
ждал ответ.
     - Нет, мистер Страйкроку. - Пауза. - В наших записях ничего такого не
значится.
     Вот незадача, подумал Винс, и положил трубку.
     Что такое  все-таки  брак?  Взаимная  договоренность  делиться  всем,
например, мнениями, касающимися смысла ранней  утренней  речи  Дер  Альте.
Плюс уверенность в том, что кто-то  будет  готовить  тебе  завтрак,  перед
отправкой на работу в детройтский филиал фирмы "Карп  унд  Зоннен  Верке".
Да, брак означал взаимную договоренность, в соответствии с которой один из
состоящих в нем мог заставить другого заниматься тем, что  ему  самому  не
очень-то по нраву, например,  приготовление  пищи  -  он  терпеть  не  мог
употреблять пищу, которую сам готовил. Холостякуя, он  питался  в  домовом
кафетерии. И теперь такая перспектива снова маячила перед ним. Мэри, Джин,
Луиза, теперь Жюли; четыре женитьбы, последняя самая непродолжительная. Он
неуклонно катится вниз. Может быть, упаси от такого, господи, он латентный
гомик?
     А с экрана телевизора Дер Альте продолжал изрекать:
     - ...А подобная полувоенная деятельность напоминает эпоху  Варварства
и поэтому тем более должна быть отвергнута
     "Эпоха Варварства" - так  благозвучно  именовался  период  господства
нацистов в середине прошлого века, теперь отстоявший почти на сто  лет,  и
все-таки еще вспоминаемый, пусть и  в  искаженном  виде,  но  очень  ярко.
Поэтому-то и приберег Дер Альте к услугам  телеэфира  -  для  того,  чтобы
осудить "Сыновей Иова" новейшую  организацию  квазирелигиозного  свойства,
созданную различными сумасбродами, которые смело  фланировали  по  улицам,
провозглашая призывы к очищению национальной этнической  среды  и  другие,
столь же  идиотские  и  малопонятные  для  непосвященных  требования.  Его
выступление   означало   ужесточение   законодательства,   препятствующего
общественной деятельности лиц, которые являются  по  каким-либо  признакам
странными,  особенно  тех,  кто  родился  в   году   обильного   выпадения
радиоактивных осадков после испытания атомных  бомб,  в  частности,  после
особо мощных ядерных взрывов  в  Народном  Китае:  и  вообще  максимальное
ограждение общества от лиц с какими-либо отклонениями от нормы.
     Это относится  и  к  Жюли,  предположил  Винс,  ведь  она  бесплодна.
Поскольку она не может рожать детей, ей не будет разрешено  голосовать  на
выборах... Увязать одно  с  другим  можно  было,  разумеется,  только  под
влиянием  каких-то  внутренних,  не  поддающихся  осмыслению   страхов   -
логически такое возможно только для таких обитателей  Центральное  Европы,
как немцы. А что может  получиться  в  результате?  Хвост,  который  машет
собакой, отметил он про себя,  вытирая  лицо  полотенцем.  Мы  в  Северной
Америке являемся такой собакой, Рейх  -  хвостом.  Что  за  жизнь!  Может,
все-таки лучше эмигрировать в какую-нибудь под неярким,  тускло  мерцающим
бледно-желтым солнцем, где даже тварей с восемью ногами и жалом  допускают
к урнам для голосования, где нет сыновей Иова?
     Не все "особые" люди были на самом деле такими уж  сильно  странными,
но довольно большое число их считалось  необходимым  -  и  не  без  веских
оснований отправлять в эмиграции. Кроме  того,  готовы  были  эмигрировать
многие ничем не примечательные люди, которые просто  устали  от  жизни  на
перенаселенной, чрезмерно бюрократизированной планете  Земля  наших  дней,
независимо от того, жили ли они в СШЕА или во Французской Империи,  или  в
народной Азии или в Свободной - то есть, черной - Африке.
     В кухне он стал поджаривать бекон и яйца. И пока  бекон  жарился,  он
решил накормить единственное домашнее животное,  которое  ему  разрешалось
держать в квартире, - Георга III, свою маленькую зеленую черепашку.  Георг
III  питался  сушенными  мухами  (25  процентов  белков  -  продукт  более
питательный,  чем  пища  употребляемая  людьми),  булочкой   с   рубленным
бифштексом  и  муравьиными  яйцами  -  завтраком,  который  побудил  Винса
Страйкрока глубоко задуматься над аксиомой "о вкусах не спорят"  -  что  в
равной степени относилось и к вкусам многих людей, особенно в восемь часов
утра.
     Даже в столь недавнее время, как пять лет тому назад, в доме  "Авраам
Линкольн"  можно  было  держать  домашнюю  птичку,  но  теперь  это   было
совершенно исключено. И  действительно,  такая  птичка  создавала  слишком
много шума. В соответствии с параграфом номер двести пять домовых  "Правил
внутреннего распорядка" запрещалось кому бы то  ни  было  свистеть,  петь,
щебетать и чирикать. Черепаха же была существом безгласным - так же, как и
жираф, но ведь жирафы в принципе все-таки могли поднять голос, как и такие
большие друзья человека, как собака и кошка, давние его спутники,  которые
поисчезали еще в годы правления Дер Альте Фридриха Хемпеля, которого  Винс
едва ли помнил. Поэтому дело здесь было собственно  не  в  немоте,  и  ему
оставалось, как неоднократно  и  прежде,  только  строить  догадки  л  тех
истинных причинах, которыми руководствовалась  партийная  бюрократия.  Ему
никак не удавалось понять ее мотивы, м в  некотором  смысле  он  был  даже
доволен этим. Это доказывало, что он лично не является духовно  причастным
ко всему этому.
     На экране телевизора высохшее, вытянутое, одряхлевшее лицо исчезло, и
паузу заполнила музыка. Перси Грейнджер, мелодия под названием "Гендель на
берегу", вряд ли можно было  придумать  что-нибудь  более  пошлое.  Вполне
подходящий постскриптум к тому, что происходило до этого, отметил про себя
Винс. Он вдруг щелкнул каблуками, вытянулся по стойке "смирно",  пародируя
немецкую воинскую выправку, подбородок высоко вздернут, руки по швам -  он
стоял по стойке "смирно", повинуясь бравурной мелодии, которой власти, так
называемые "Гест", или в народе просто "хрипы", считали уместным заполнять
телепаузы. Черт возьми,  выругался  про  себя  Винс,  и  взметнул  руку  в
старинном нацистском приветствии.
     Из телевизора продолжала литься маршевая музыка.
     Винс переключился на другой канал.
     А здесь на экране на какое-то мгновение мелькнул с виду  затравленный
мужчина в самой гуще толпы, которая, похоже приветствовала  его;  мужчина,
сопровождаемый с обеих  сторон  явно  переодетыми  полицейскими,  исчез  в
припаркованном тут же автомобиле. В это  же  самое  время  телекомментатор
заявил:
     - ...И точно также, как и в сотнях других городов СШЕА,  доктор  Джек
Даулинг, здесь, в Бонне,  взят  под  стражу;  арестован  ведущий  психиатр
венской школы после того, как выступил с  протестом  против  вступления  в
силу  только  что  одобренного   законопроекта,   так   называемого   Акта
Макферсона...
     На экране телевизора полицейский  автомобиль  быстро  укатил  куда-то
прочь.
     Вот так кутерьма, угрюмо отметил про себя  Винс.  Примета  времени  -
более  репрессивное  законодательство  со  стороны  панически   напуганное
консервативно-бюрократического аппарата. Так  от  кого  теперь  ждать  мне
помощи, если уход Жюли вызовет у меня душевное расстройство? Такое  вполне
может случиться; я никогда раньше не обращался к психоаналитикам - пока за
всю жизнь у меня не было в этом необходимости, потому что ничего  особенно
тяжелого еще со мною никогда не случалось. Жюли, подумал он, где ты?
     Теперь, на экране телевизора, место действия  не  изменилось,  однако
показанный сюжет был аналогичным. Винс  Страйкрок  увидел  несколько  иную
толпу, полицию в другой форме, еще одного психоаналитика, которого куда-то
уводили; брали под стражу еще одну протестующую душу.
     -  Весьма  интересно  наблюдать,  -   бормотал   телекомментатор,   -
стоическую верность пациента этого психоаналитика. И действительно, почему
должно  быть  иначе?  Этот  человек  вот  уже  много  лет  полагается   на
действенность психоанализа.
     А что со мною станется? - страстно возжелалось  узнать  Винсу.  Жюли,
мысленно обратился он к ней, если ты с кем-нибудь, с  каким-нибудь  другим
мужчиной уже успела связать свою судьбу, и ты уже с ним, вот прямо сейчас,
то это настоящая беда. Если я это узнаю, то или я упаду замертво  -  такое
меня просто убьет  -  или  предоставлю  такую  возможность  тебе  и  этому
индивидууму, кем бы он ни оказался.  Даже  если  -  особенно  если  -  это
кто-либо из моих друзей.
     Я непременно верну ее к себе, решил он.  Мои  взаимоотношения  с  ней
уникальны, это совсем не то, что было у меня с Мэри, Джин  или  Лаурой.  Я
люблю ее - вот в чем загвоздка. Боже мой, подумалось ему,  до  чего  же  я
влюблен! В такое время, в таком возрасте! Невероятно. Если бы я сказал  ей
об этом, если бы она узнала, она бы расхохоталась мне прямо  в  лице.  Вот
какая она, Жюли.
     Мне действительно совсем не помешало бы обратиться к  психоаналитику,
понял он, я нахожусь в опасном состоянии, будучи психологически зависим от
такого равнодушного, эгоистического создания, как Жюли. Черт побери,  ведь
это же противоестественно! И - безрассудно.
     Сумел бы Джек Даулинг, ведущий психоаналитик венской школы в Бонне, в
Германии,  вылечить  меня?  Освободить  меня?  Или  этот  другой  мужчина,
которого показывают сейчас, этот...
     - Он прислушался к голосу комментатора, который  продолжал  монотонно
бубнить и после того, как уехал полицейский автомобиль.
     - Эгон Саперб? С виду он очень умный и симпатичный, он  явно  наделен
умением сопереживать. Послушайте, Эгон Саперб, мысленно обратился  к  нему
Винс, меня постигла большая беда: сегодня утром, когда я проснулся, рухнул
мой крохотный  личный  мирок.  Мне  нужна  женщина,  которую  я,  по  всей
вероятности, больше уже никогда не увижу. Лекарства "АГ Хемие"  мне  здесь
ничуть не помогут... если, конечно, не принять смертельную  дозу.  Но  это
совсем не того рода помощь, которой я добиваюсь.
     А может быть мне лучше было откопать своего брата Чика с  ним  вдвоем
присоединиться к сыновьям Иова, вдруг мелькнуло у  него  в  голове.  Мы  с
Чиком даем клятву верности Бертольду  Гольцу.  Некоторые  именно  так  уже
поступили, те кто неудовлетворенный своей судьбой, у которых не  сложилась
жизнь - личная,  вот  как  в  моем  случае,  или  деловая:  не  получилось
восхождение по ступенькам социальной лестницы, от статуса испов к  статусу
Гест.
     Чик  и  я  сыновья  Иова,  мрачно  представил  себе  Винс  Страйкрок.
Марширующие по улицам в этой несуразной форме. Став всеобщим посмешищем. И
все же веря - только во что? В победу в конечном счете? В Гольца,  который
выглядит, как кинематографическая версия "Раттельфенгера",  Крысолова?  Он
весь съежился при мысли об этом; она привела его в ужас.
     И все же эта идея крепко засела в его голове.

     Проснувшись  в  своей  квартире  на  самом  верхнем  этаже   "Авраама
Линкольна", старший брат Винса, худой, лысоватый Чик Страйкрок,  близоруко
поглядел на часы, пытаясь выяснить, может ли он  остаться  в  постели  еще
хоть немного. Но нечего утешительного для  себя  не  узрел  на  циферблате
часов - было уже четверть десятого.  Время  подниматься...  Информ-машина,
растарахтевшись  снаружи  здания,  бойко  торговала  своим  товаром  и,  к
счастью, своевременно разбудило его.  А  затем  Чик  с  немалым  для  себя
потрясением обнаружил, что кто-то еще лежит в  одной  с  ним  постели;  он
широко открыл глаза и изумлено уставился  на  контуры  укрытого  простыней
тела, которое, как он сразу же понял по  разметавшейся  на  подушке  копне
рыжих волос, принадлежало молодой женщине, притом  (он  испытал  при  этом
облегчение, а, может быть, это было и каким-то иным чувством), хорошо  ему
знакомой. Жюли! Его невестка, жена его брата Винса. Вот те на! Чик  присел
на кровати.
     Давай разбираться, сказал он тотчас же себе. Вчера вечером - что  это
там было после Дня Поминовения? Заявилась к  нему  Жюли  -  он  это  точно
теперь вспомнил - какая-то совершенно расстроенная  с  одним  чемоданом  и
двумя пальто и начала бессвязно  что-то  рассказывать,  из  чего  в  конце
концов выкристаллизовался тот простой факт,  что  она  законно  прекратила
свои брачные отношения с Винсом: она ему больше не жена по закону и вольна
идти куда и к кому ей только заблагорассудится. Вот поэтому она  здесь.  А
почему именно здесь? Этой части ее  объяснений  он  что-то  никак  не  мог
припомнить. Жюли всегда ему очень нравилась, но это еще никоим образом  не
могло объяснить происшедшее: ее поступок был каким-то образом связан с  ее
собственным скрытым от других внутренним миром, с его особыми  ценностями,
к каковым он совершенно не  был  причастен.  Объективно  ее  поступок  был
необъясним.
     Но как бы там ни было, Жюли теперь здесь, все еще спит крепким  сном.
Правда, пока она находится здесь чисто физически, уйдя в себя. Скрутившись
калачиком, она как бы замкнулась в  своей  раковине,  как  улитка,  что  в
общем-то и должно быть именно так, а не  иначе,  ибо  для  него  все,  что
произошло этой ночью казалось... чем-то вроде кровосмешения,  несмотря  на
всю ясность, которую внес закон в отношении их греха. Она  для  него  была
больше, чем членом семьи. Он никогда на нее особенно не  заглядывался.  Но
вчера вечером, после нескольких рюмок (вот как оно обстояло на самом деле;
разумеется он мог и не пить, но он все-таки выпил и сразу испытал  быструю
перемену в  настроении)  он  ничего  не  опасался,  становился  все  более
раскованным, даже безрассудно  смелым,  и  отбросил  всякие  там  духовные
сомнения. И вот результат - гляди-ка, во что он теперь оказался замешан.
     И все же где-то в самой глубине души, на чисто личностном, можно даже
сказать, эгоистическом уровне, он не очень-то возражал  против  того,  что
произошло. Это даже в некотором роде льстило ему - то, что она  пришла  не
куда-нибудь, а именно к нему.
     Но как неловко он  будет  себя  чувствовать  всякий  раз,  когда  ему
придется  сталкиваться  с  Винсом,  проверяющим   удостоверения   личности
каждого, кто появляется  перед  входной  дверью  в  дом!  Винсу,  конечно,
захочется обсудить этот вопрос с глубокомысленным угрюмым  видом  и  много
интеллектуального   пыла   будет   зря    расходоваться    на    выяснение
основополагающих, глубинных  побуждений  всех  сторон  возникающего  вдруг
треугольника. В  чем  заключалась  действительная  цель  Жюли,  когда  она
бросила Винса и перешла к нему сюда?  По  какой  именно  причине  она  это
сделала? Проблемы сути бытия, из тех, что занимали еще Аристотеля, вопросы
изначальной предопределенности в отношении того,  что  некогда  называлось
"конечными  целями"...  Винс  со   временем   все   более   отрывался   от
действительности: повседневная жизнь теряла для него свой смысл.
     А не позвонить ли мне лучше своему боссу, подумал Чик, и сказать ему,
вернее, попросить у него  разрешения  несколько  припоздать.  Мне  следует
уладить свои отношения с Жюли, выяснить окончательно, что же это  все  для
меня будет  значить.  Интересно,  сколько  времени  она  намерена  у  него
оставаться и возьмет ли она на  себя  часть  его  расходов?  Практические,
далеко не философские вопросы, связанные с реальной жизнью, - вот что  еще
предстоит обязательно выяснить.
     Все еще в пижаме, он прошел на кухню, приготовил  себе  кофе  и  стал
потихоньку его прихлебывать.
     Затем  включив   видеофон,   набрал   номер   своего   босса,   Маури
Фрауэнциммера; экран сначала стал бледно-серым, затем ярко-белым, а  затем
заполнился плохо сфокусированным изображением Маури. Тот брился.
     - В чем дело, Чик?
     - Здравствуйте, - сказал Чик и сам удивился, услышав в  своем  голосе
горделивые нотки. - У меня здесь девушка,  Маури,  так  что  я,  возможно,
подзадержусь.
     Дело было чисто мужским. Не имело особого значения, что это  была  за
девушка; в подробности можно было и не пускаться. Маури даже не удосужился
ни  о  чем   спросить,   его   лицо   выказывало   сначала   неподдельное,
непроизвольное восхищение,  затем  подернулось  укоризной.  И  все-таки  -
первой  его  реакцией  было  восхищение!  Чик  улыбнулся,  ставшее  теперь
укоризненным выражение лица его босса не очень-то его тревожило.
     - Черт бы тебя побрал, - сказал Маури, - смотри, постарайся появиться
в конторе не позже девяти. Тон его голоса говорил: жаль, что я не на твоем
месте. Завидую тебе, черти бы тебя забрали.
     - Ладно, - сказал Чик. - Постараюсь управиться как можно быстрее.
     Он бросил взгляд в сторону  спальни.  Жюли  уже  сидела  на  постели.
Возможно, она была даже видна Маури. А может быть, и нет. В любом  случае,
самая пора была закруглять разговор.
     - До скорого, старина Маури, - произнес Чик и дал отбой.
     - Кто это был? - сонным голосом спросила Жюли. - Это был Винс?
     - Нет. Мой босс. - Чик поставил на огонь кофейник с водой для нее.
     - Доброе утро, - поздоровался он, возвращаюсь в спальню, и присел  на
кровать рядом с нею. - Как себя чувствуешь?
     - Я забыла свою расческу, - сразу окинув его в  повседневные  заботы,
сообщила она.
     - Я куплю тебе новую в автомате в вестибюле.
     - Там продают одну дрянь из пластмассы.
     - Гм, - только произнес он, испытывая к ней горячую любовь, чувствуя,
как сентиментальность все больше овладевает им.
     Вот так ситуация - она в постели, он сидит рядом с нею в одной пижаме
- кисло-сладкая сценка, напомнившая ему его собственную последнюю женитьбу
за четыре месяца до этого.
     - О! - протянул он, гладя ее по бедру.
     - О боже, - вздохнула Жюли, - как жаль, что я не умерла!
     В ее словах не было какого-либо обвинения в его адрес, она  вовсе  не
хотела сказать, что это он хоть в чем-то виноват, она вообще не вкладывала
в свои слова и  частицы  настоящего  чувства,  просто  как  бы  продолжала
разговор, прерванный вчера вечером.
     - Для чего все это, скажи ради Бога, было нужно, Чик? - спросила она.
- Мне нравится Винс, но он такой бестолковый, такой непутевый, он никак не
может повзрослеть и по-настоящему взвалить на себя бремя жизни; он  всегда
как бы продолжает играть в свои игры, вообразив, будто но само  воплощение
современной,  хорошо  организованной  общественной   жизни,   человек   из
истэблишмента, чистый и простой,  в  то  время  как  он  таким  совсем  не
является. Но он еще такой молодой, такой зеленый.
     Он тяжело вздохнула. Именно этот  воздух  совсем  остудил  пыл  Чика,
потому что воздух этот был холодным, равнодушным,  он  лишний  раз  только
подтверждал, что Винс как бы перестал для нее  существовать.  Она  списала
его со своего жизненного счета, отторгала от себя  еще  одно  человеческое
существо, перерезая пуповину, которая связывала ее с Винсом, и  вкладывала
в констатацию этого факта столь ничтожные эмоции,  что  со  стороны  можно
было подумать, будто она возвращает книгу, взятую в домовой библиотеке.
     Вот незадача-то, подумал Чик, а ведь этот человек был твоим мужем. Ты
любила его. Ты спала с ним, жила с ним, знала о нем все, что только  можно
было знать - фактически, ты знала его куда лучше, чем я, а он мой брат уже
больше времени, чем ты прожила на этом свете. Сердце у женщин,  решил  он,
тверды как камень. Ужасно тверды.
     - Мне... э... надо отправляться на  работу,  -  испытывая  неловкость
произнес Чик.
     - Это ты для меня поставил кофейник на огонь?
     - Разумеется!
     - Принеси мне кофе сюда, Чик. Пожалуйста.
     Он пошел за кофе, она в это время одевалась.
     - Старый Кальбфлейш толкал речь сегодня утром? - спросила Жюли.
     - А черт его знает.
     Ему даже как-то в голову не пришло  включить  телевизор,  хотя  он  и
прочел вчера вечером в газете о том, что такая речь намечается.  Ему  было
решительно наплевать на все, о чем бы там ни толковал этот старец.
     - Тебе на самом деле нужно топать в свою карликовую фирму  и  браться
за работу?
     Она глядела на него в упор, и он  впервые,  пожалуй,  увидела,  какие
красивые у нее глаза,  они  напоминали  хорошо  отшлифованный  бриллианты,
великолепные качества которых особенно проявляются, когда  на  них  падают
лучи света. У нее была также несколько необычная квадратная нижняя челюсть
и чуть крупноватый рот, ее неестественно красные губы загибались  уголками
книзу, как у древнегреческих трагедийных масок. Фигура у нее  была  просто
отличная,  с  закругленными  формами,  и  она  хорошо  одевалась,  вернее,
выглядела великолепно, что бы на себя она не одевала. Ей шла любая одежда,
даже  хлопчатобумажные  платья  массового  пошива,  доставлявшие   столько
неприятных минут другим женщинам. Вот и сейчас она стояла  все  в  том  же
оливкового цвета платье с круглыми черными пуговицами, в котором она  была
вчера вечером - дешевое платье, но даже в нем она выглядела  элегантно.  У
нее была аристократическая осанка и благородная структура скелета. На  это
указывали ее скулы, ее нос, ее отличные  зубы.  Немкой  она  не  была,  но
происхождения явно нордического - то ли шведских, тол ли  датских  кровей.
Глядя на нее, он подумал, что годы почти  не  оказывают  на  нее  никакого
влияния, она казалась совершенно несломленной теми превратностями  судьбы,
что выпадали на ее долю. Он даже представить себе не мог,  что  она  может
стать неряшливой, толстой и обрюзгшей.
     - Я голодна, - объявила Жюли.
     - Ты хочешь этим сказать, что я должен приготовить завтрак.
     Он это сразу понял и  даже  не  придал  своим  словам  вопросительной
интонации.
     - Всегда я готовила  завтраки  для  мужчин,  будь  это  ты  или  твой
дурноголовый младший брат, - сказала Жюли.
     Снова он испытал беспокойство. Слишком быстро она  перешла  на  столь
грубый с ним тон; он хорошо  ее  знал,  знал,  что  она  бесцеремонна,  но
неужели нельзя хоть на какое-то  время  стать  терпимее,  снисходительнее?
Неужели она сюда принесла вместе с собою и  то  свое  настроение,  которое
было у нее в ее последние часы с Винсом? Разве не медовый месяц  предстоял
им теперь?
     Похоже на то, что я изрядно влип и  надолго,  отметил  он  про  себя.
Боже, может быть, она уйдет отсюда куда-нибудь?  Надеюсь,  что  это  будет
именно так. А все, о чем  поначалу  думалось,  было  ребяческими  грезами,
надеждами, смешными для  взрослого  зрелого  мужчины.  Ни  один  настоящий
мужчина не стал  бы  испытывать  подобных  чувств.  Теперь  он  это  четко
понимал.
     - Я приготовлю завтрак, - решительно сказал он и отправился на кухню.
Жюли осталась в спальне, приводя в порядок прическу.

     Коротко, в своей отрывисто-грубой манере Гарт Макри произнес:
     - Заткни ему пасть.
     Фигура  Кальбфлейша  замерла.  Руки  ее  продолжали  торчать  наружу,
напрягшись в своем последнем жесте,  высохшее  лицо  ничего  не  выражало.
Симулакрон теперь молчал, и телевизионные камеры автоматически выключались
одна за другой; им больше нечего было передавать, и  техники,  управлявшие
ими, все без исключения приты, знали об этом. Теперь все они  смотрели  на
Гарта Макри.
     - Мы передали важное сообщение в эфир, - доложил Макри Антону Карпу.
     - Прекрасная работа, - сказал Карп. - Этот Бертольд Гольц, эти  парни
- сыны Иова - действуют мне на нервы. Мне кажется, что после этой утренней
речи  подрассеются  многие  из  моих  вполне  обоснованных  опасений.   Он
вопросительно посмотрел на Макри, ожидая подтверждения своих слов,  как  и
все остальные, кто находится в аппаратной - в основном инженеры фирмы.
     - Это только начало, - отметил Макри.
     - Верно, - кивнув, согласился Карп. - Но хорошее  начало.  Подойдя  к
манекену, изображавшему Кальбфлейша, он осторожно притронулся к его плечу,
и  как  бы  рассчитывая  на  то,  что,  побужденный  таким  образом,   тот
восстановит свою активность. Однако этого не произошло.
     Макри рассмеялся.
     - Жаль, - заметил Антон Карп, - что он не упомянул  Адольфа  Гитлера,
как вы сами понимаете, сравнив  сыновей  Иова  с  нацистами,  а  Гольца  с
Гитлером более непосредственно.
     - Нет, - возразил ему Макри, - это вряд ли помогло бы,  насколько  бы
не соответствовало истине на самом деле. Вы не политик. Вам непонятно, что
правда это далеко не самое лучшее, чего следует придерживаться в политике.
Если мы хотим остановить Бертольда Гольца, нам вовсе не  нужно  выставлять
его как еще одного Гитлера, и знаете почему? Просто потому что  в  глубине
души пятьдесят один процент местного населения только и  мечтает  о  новом
Гитлере.
     Он улыбнулся Карпу, у которого был теперь встревоженный  вид  и  даже
какой-то растерянный вид, будто терзали самые недобрые предчувствия.
     - Мне вот что хотелось  бы  со  всей  определенностью  установить,  -
сказал Карп. - Намерен ли Кальбфлейш усмирить этих сыновей Иова,  способен
ли он на это? У вас есть аппаратура фон Лессинджера - вот и скажите мне.
     - Нет, - ответил Макри. - Он не способен на это.
     Карп едва не разинул рот от удивления.
     - Однако, - продолжал Макри, - Кальбфлейш намерен уйти в отставку.  В
следующем месяце.
     Он не добавил при этом того, что так хотелось  сразу  же  после  этих
слов услышать от него Карпу, - ответа на вопрос, который инстинктивно, как
безусловный рефлекс, должен был возникнуть у Антона и Феликса Карпов, да и
у всех сотрудников фирмы "Карп Верке",  вопрос  первостепенного  значения.
"Будем ли мы сооружать следующего симулакрона?" - вот какой  вопрос  задал
бы Карп,  если  бы  настолько  осмелел,  что  ему  удалось  бы  переделать
собственную робость. Однако Карп был большим  трусом,  и  Макри  это  было
известно. Прямота и честность были давным-давно в нем выхолощены  -  иначе
он не  был  бы  способен  должным  образом  функционировать  в  деловых  и
промышленных  кругах;  духовная,  моральная  кастрация  была  в   те   дни
непременной предпосылкой принадлежности к классу Гест, к правящей элите.
     Я мог бы сказать ему правду, подумал Макри.  Облегчить  его  мучения.
Только зачем? Ему не нравился Карп, который создал, а  теперь  обеспечивал
эксплуатацию симулакрона, поддерживал его функционирование на том  уровне,
какой от него требовался, и притом - без малейшего намека на колебания или
нерешительность. Любая неудача разоблачила бы эту  "Гехаймнис",  то  есть,
тайну перед простыми людьми - испами. Обладание одной или  большим  числом
тайн и делало представителей  правящей  элиты,  истэблишмента  Соединенных
Штатов Европы и Америки, гехаймнистрегерами,  то  есть  носителями  тайны,
поднимая  ее  на  недосягаемую  высоту  на  бефельтрегерами   -   простыми
исполнителями приказов и предписаний.
     Но  для  Макри  все  это  было  чисто  германским   мистицизмом;   он
предпочитал  мыслить  более  простыми  и  удобными  в  практической  жизни
понятиями. "Карп унд Зоннен Верке" была в состоянии создавать  симулакроны
и в качестве образца  соорудила  Кальбфлейша,  причем  сделала  это  очень
хорошо, как неплохо поработала и в деле эксплуатации  этого  Дер  Альте  в
течении всего периода его правления. Тем не менее, другая  фирма  соорудит
следующего  Дер  Альте  ничуть  не  хуже,  а  посредством  разрыва  всяких
экономических связей с Карпом правительство оттеснит этот могучий  картель
от обладания теми экономическими привилегиями, которыми  он  сейчас  столь
широко пользуется... с немалыми убытками для правительства.
     Следующей  фирмой,  которой  будет  поручено   создание   симулакрона
правительство СШЕА, будет небольшая фирма, деятельность которой смогут без
особых затруднений контролировать власти.
     Название,  которое  возникло  в  уме   у   Макри,   было   следующим:
"Фрауэнциммер  и  компаньон".  Крохотная  низкорентабельная  фирма,   едва
выживающая в сфере производства симулакронов, используемых при колонизации
планет.
     Он не сказал этого Карпу, но уже со дня на  день  намеревался  начать
деловые переговоры с Маурисом Фрауэнциммером,  главою  фирмы.  Это  станет
немалым сюрпризом для Фрауэнциммера - ему пока что об этом ничего известно
не было.
     Глядя на Макри, Карп спросил задумчиво:
     - А что, по-вашему, скажет на это Николь?
     - Думаю, она будет довольна,  -  улыбнувшись,  ответил  Макри.  -  Ей
фактически никогда не нравился этот старикан Руди.
     - Мне казалось, что нравиться.
     Карп был откровенно раздосадован.
     - Первой Леди, - язвительно заметил Макри, - еще никогда не  нравился
ни один из Дер Альте. И почему, собственно, должен был  понравиться  этот?
Ведь...  ей  -  двадцать  три  года,  а  Кальбфлейшу,  согласно  нашим  же
собственным бюллетеням - семьдесят восемь.
     - Но какое она имеет к нему отношение? - проблеял Карп.  -  Да  ровно
никакого. Просто время от времени появляется с ним на приемах.
     - Как я  полагаю,  Николь  в  принципе  питает  отвращение  ко  всему
старому, поношенному, бесполезному,  -  произнес  Макри,  не  щадя  Антона
Карпа;  он  увидел,  как  поморщился  при  его  словах  этот  средних  лет
бизнесмен, - что является весьма точной, хотя  и  краткой  характеристикой
основной продукции вашей фирмы, - добавил он.
     - Но ведь в спецификации...
     - Вы могли бы сделать симулакрон, ну хоть чуть-чуть более... -  Макри
задумался, подыскивая нужное слово, - ...обаятельным.
     - Хватит, - вспыхнув, произнес Карп,  только  теперь  сообразив,  что
Макри просто изводит его и лишний раз хочет  подчеркнуть,  что,  сколь  бы
могущественной ни была фирма "Карп унд Зоннен Верке", все равно она была в
услужении у правительства, которое просто ее нанимало, а  сама  она  не  в
состоянии никоим образом повлиять на  решения  правительства  и  что  даже
Макри, простой помощник Государственного секретаря, может  позволить  себе
безнаказанно издеваться над ней.
     - Дай вам власть в руки еще раз, -  задумчиво  произнес  с  нарочитой
медлительностью Макри, - то как вы бы изменили дела? Вернулись бы к  тому,
чтобы загонять к себе на работу жертвы концентрационных лагерей,  как  это
делал Крупп в  двадцатом  столетии?  По  всей  вероятности,  вы  могли  бы
получить доступ к аппаратуре фон  Лессинджера  и  воспользоваться  ею  для
этого... предоставив узникам концлагерей возможность умереть еще быстрее в
качестве  ваших  рабочих  по  сравнению  с  там,   как   умирали   они   в
Белзен-Белзене...
     Карп повернулся и зашагал к выходу. Его всего трясло от негодования.
     Макри   ухмыльнулся   и   закурил   сигару.   Американского,   а   не
германско-голландского производства.

                                    4

     Главный звукотехник ЭМП в изумлении глядел на то,  как  Нат  Флайджер
волок к вертолету свой "Ампек Ф-A2".
     - И вот этим вы собираетесь его записывать? - простонал Джим Планк. -
Боже мой, модель "Ф-A2" вышла из употребления еще в прошлом году!
     - Если вы не умеете обращаться с нею... - начал было Нат.
     - Умею, умею, - проворчал Планк. - Я пользовался  червячками  раньше.
Просто у меня такое ощущение,  что  вы  вместе  с  ним  пользуется  еще  и
старинным угольным микрофоном.
     - Ну-ну, - произнес Нат и добродушно похлопал Планка по спине.
     Он знал его вот уже много лет и привык к нему.
     - Не беспокойтесь. Мы прекрасно управимся.
     - Послушайте, - озираясь по сторонам, спросил Планк, - в  самом  деле
вместе с нами в этой поездке будет участвовать дочь Лео?
     - Да, в само деле.
     - А ведь присутствие в составе  нашей  группы  этой  Молли  Дондольдо
может означать кое-какие осложнения - вы понимаете, что  я  имею  в  виду?
Нет, едва ли. Поймите меня, Нат, я не имею ни  малейшего  представления  о
том, в каких вы сейчас отношениях с Молли, но...
     -  Лучше  побеспокойтесь  л  том,  чтобы  хорошо   записать   Ричарда
Конгросяна, - коротко отрезал ему Нат.
     - Разумеется, разумеется, - Планк пожал плечами. -  Это  ваша  жизнь,
ваша работа и ваш проект, Нат. Я что? Всего лишь раб, который  делает  то,
что вы велите.
     Он нервно  провел  слегка  трясущейся  рукой  по  своим  редеющим,  с
проблесками седины, волосам.
     - Мы готовы к отправлению?
     Молли уже забралась внутрь вертолета и теперь сидела, читая  книгу  и
не обращая внимания на мужчин. На ней была  цветастая  ситцевая  блузка  и
шорты, и Нат отметил про себя, насколько неподходящим был  этот  ее  наряд
для того прокисшего от дождей климата местности,  куда  они  направлялись.
Интересно, была ли вообще когда-нибудь Молли на севере? Орион  и  Северная
Калифорния практически обезлюдели после катастрофы 1980  года.  Они  очень
пострадали  от  управляемых  ракет  красных  китайцев  и,  разумеется,  от
выпадения радиоактивных осадков в течении следующего десятилетия. По  сути
уровень радиации в этих местах до сих пор еще был весьма высоким,  однако,
как утверждали специалисты из НАСА, теперь он уже не представлял серьезной
опасности.
     Пышная  тропическая  растительность,  буйство   разнообразных   форм,
обусловленное радиоактивными осадками...  Заросли  лесов,  которые  теперь
приобрели  едва  ли  не  тропические  качества...  И  почти   никогда   не
прекращающиеся дожди; частыми и обильными они были и до 1990 года,  теперь
же превратились в непрерывные ливни.
     - Готовы, - сказал Джиму Планку Нат.
     Не выпуская торчавшую между зубами незажженную сигару "Альта Камина",
Планк произнес:
     - Тогда поехали - мы и  твой  ручной  глист.  Записывать  величайшего
безрукого пианиста нашего столетия. Послушай, Нат, вот какая шутка  пришла
мне в голову. В один прекрасный день Ричард Конгросян попадает в аварию  в
общественном транспорте; он весь в переломах и ушибах в результате аварии,
а когда через некоторое время с него снимают все бинты -  его!  А  ведь  у
него отрасли руки! - Планк сдержанно рассмеялся. - И поэтому он уже больше
не в состоянии играть.
     Опустив книгу, Молли спросила подчеркнуто холодным тоном:
     - Мы, что, подразвлечься собрались во время этого перелета?
     Планк зарделся, пригнулся и  стал  копошиться  в  своей  записывающей
аппаратуре, проверяя ее работоспособность.
     - Прошу прощения, мисс Дондольдо, -  извинился  он,  хотя  голос  его
звучал совсем не виновато; в нем сквозило едва сдерживаемое негодование.
     - Вот и поднимайте в воздух  свой  вертолет,  -  предложила  Молли  и
вернулась к своей книге.
     Это  была  запрещенная  книга  социолога  двадцатого  столетия  Райта
Миллса. Молли Дондольдо, подумалось Нату, не в большей степени  гест,  чем
он или Джим Планк, однако совершенно спокойно у них на глазах  читает  то,
что запрещено читать лицам,  принадлежавшим  к  их  классу.  Замечательная
женщина, во многих отношениях, восхищенно отметил он про себя.
     - Не будьте такой строгой, Молли, - улыбнулся он.
     Не поднимая глаз, Молли заметила:
     - Терпеть не могу остроумия испов.
     Двигатель вертолета завелся с полуоборота; умело обращаясь с органами
управления,  Джим  Планк  быстро  поднял  его  высоко  в  воздух,  и   они
отправились к северу, пролетая над прибрежными шоссе и Имперской Долиной с
ее густо переплетенной сетью каналов, простиравшихся до самого горизонта.
     - Судя по всему, полет будет прекрасным, - сказал, обращаясь к Молли,
Нат. - Я это чувствую.
     Молли в ответ только пробурчала:
     - Вы лучше бы побрызгали водичкой своего червяка или как там его  еще
называют. Откровенно говоря, то  я  предпочитаю,  чтобы  меня  оставили  в
покое, если вы не возражаете.
     - Что вам известно о трагедии в личной жизни Конгросяна? -  продолжил
однако беседу с ней Нат.
     Некоторое время она молчала, затем пояснила:
     - Она в какой-то мере связана с выпадением  радиоактивных  осадков  в
конце девяностых годов. Как мне кажется, речь идет об его сыне.  Но  никто
не  знает  ничего  определенного;  я  не  располагаю  какой-либо  закрытой
информацией, Нат. Хотя и ходят слухи, будто его сын - чудовище.
     Нат еще раз ощутил холодок страха, который уже пришлось ему испытывал
раньше при мысли о необходимости посещения Конгросяна.
     - Пусть это вас не сильно расстраивает, - сказала Молли.  -  Ведь  со
времени осадков девяностых  годов  отмечено  очень  много  особых  случаев
рождения. Неужели вы сами этого не замечаете? Я -  так  даже  очень  часто
замечаю. Хотя, может быть, вы предпочитаете прятать глаза при  виде  таких
детей.
     Она закрыла книгу, обозначив место, где она  читала,  загнутым  углом
страницы.
     - Это цена, которую  мы  платим  за  нашу  во  всех  иных  отношениях
незапятнанную жизнь. Боже мой, - Нат, вдруг поморщилась она,  неужели  вам
удалось свыкнуться с  этой  штуковиной,  с  этим  рекордером  "Ампек",  от
которого у меня холодок пробегает по  коже,  от  всего  этого  мерцания  и
возбужденного состояния этого существа? - и затем продолжила. -  Возможно,
уродство  сына  обусловлено  факторами,  каким-то  образом  связанными   с
парапсихическими способностями его отца; может быть, сам Конгросян винит в
этом себя, а не радиацию. Спросите у него, когда туда доберетесь.
     - Спросить у него? - эхом повторил Нат, ужаснувшись от одной мысли об
этом.
     - Разумеется. А почему бы и нет?
     - Совершенно безумная идея, - сказал Нат.
     И, как это нередко у него бывало во  взаимоотношениях  с  Молли,  ему
опять показалось что она  была  чересчур  уж  суровой  и  агрессивной:  не
женщина, а настоящий  мужик,  да  и  только.  Была  ей  внутренне  присуща
какая-то душевная черствость, что не вызывало  у  него  особого  восторга.
Молли была слишком уж интеллектуально  ориентированной,  ей  не  доставало
мягкости, добросердечия ее отца.
     - Почему вам захотелось принять участие в этой поездке? - спросил  он
у нее.
     Определенно не для того, чтобы послушать, как играет  Конгросян;  это
было  очевидным,  подумал  он.  Возможно,  причиной  был  его  сын,   этот
специфический ребенок, - Молли всегда влекло к чему-то необычному.  Он  же
испытывал к таким вещам отвращение, хотя внешне ничем  этого  не  показал.
Ему даже удалось улыбнуться, глядя на нее.
     - Я просто обожаю Конгросяна, - спокойно объяснила Молли. - Для  меня
будет особым удовольствием повстречаться с ним лично и послушать его игру.
     - Но ведь я сам слышал, - сказал Нат, - как вы говорили,  что  сейчас
плохо расходятся псионические версии Брамса и Шумана.
     - Ну почему вы, Нат, не способны отделить свою личную  жизнь  от  дел
фирмы? Мне очень по вкусу стиль Конгросяна, но это вовсе не означает,  что
его будут бойко раскупать. Видите ли, Нат, последние несколько лет  у  нас
очень хорошо расходятся все  разновидности  народной  музыки.  Я  бы  даже
осмелилась сказать,  что  такие  исполнители,  как  Конгросян,  какими  бы
популярными они ни были в Белом Доме, являются анахронизмами, и мы  должны
быть максимально бдительными, чтобы и нас самих вместе с  ними  не  постиг
экономический крах.
     Она слегка улыбнулась ему, лениво ожидая, какою будет его реакция.
     - И открою вам еще одну причину, по которой мне захотелось лететь. Вы
и я сможем провести очень  много  времени  вместе,  досаждая  друг  другу.
Только вы и я, в течении всей поездки... мы можем остановиться в мотеле  в
Дженнере. Вам это не приходило в голову?
     Нат затаил дыхание.
     Теперь ее лицо расплылось в  улыбке.  Как  будто  она  в  самом  деле
потешалась над ним, отметил он про себя. Молли может вертеть  им,  как  ей
вздумается, может заставить его сделать все, что только пожелает. Они  оба
знали это, и это доставляло ей удовольствие.
     - Ты хочешь  на  мне  жениться?  -  переходя  на  доверительный  тон,
спросила у него Молли.  -  Являются  ли  благородными  твои  побуждения  в
старомодном смысле, характерном для двадцатого столетия?
     - А твои? - в тон ей спросил у нее Нат.
     Она только пожала плечами.
     - Может быть, мне нравятся чудовища. Ты мне нравишься, Нат, ты и твоя
червеобразная записывающая аппаратура, которую ты лелеешь и балуешь, будто
это жена или любимое домашнее животное.
     - Я бы точно так же относился и к тебе, - вырвалось у Ната.
     Но тут он вдруг почувствовал, что за ним наблюдает Джим Планк, и весь
ушел в разглядывание местности под шасси вертолета.
     Их откровенный разговор с  Молли  -  явно  смутил  Джима.  Планк  был
инженером - простым  испом,  как  выразилась  Молли,  но  человеком  очень
неплохим, и ставить его в неловкое положение не стоило.
     И, отметил про себя Нат, меня тоже. Единственным из нас, кому в самом
деле доставляли удовольствие разговоры подобного рода, была  Молли.  Но  в
этом не было ни малейшего жеманства с ее стороны.
     И эта последняя мысль полностью избавила  его  от  поднявшегося  было
раздражения.

     Автомагистраль  с  ее  централизованно  управляемыми  автомобилями  и
другими  транспортными  средствами,  которые  поначалу  мало   различимыми
ручьями вливались в широкие потоки утомила  Чика  Страйкрока.  Находясь  в
кабине своего индивидуального автомобиля  он  чувствовал  себя  участником
какого-то ритуала черной магии, словно он, как и все  остальные  водители,
доверили свою жизнь силе, о которой лучше и не рассуждать. На само же деле
это был простой саморегулирующийся маяк, который  корректировал  положение
его автомобиля, соотнося его с положением других  экипажей  и  придорожных
барьеров  магистрали.  Чик  сидел  в   машине,   читая   утренний   выпуск
нью-йоркской "Таймс". Внимание  его  было  всецело  поглощено  газетой,  и
вместо того, чтобы  разглядывать  проносящиеся  мимо  него  индустриальные
пейзажи, он размышлял над статьей, речь в которой шла о дальнейшей  судьбе
открытия на Ганимеде одноклеточных ископаемых организмов.
     Давно исчезнувшая цивилизация, отметил про себя Чик. Еще один,  более
глубокий  слой  вот-вот  будет  раскопан   автоматическими   эскалаторами,
действующими в  безвоздушной  среде  с  почти  нулевой  силой  притяжения,
характерной для спутников планет-гигантов.
     Мы опустились до прямого грабежа, подумалось ему. Углубившись еще  на
один слой, мы бы могли обнаружить комиксы,  противозачаточные  средства  и
пустые бутылки из-под кока-колы. Но они - власти - ничего нам не скажут об
этом. Кому охота  обнаружить,  что  вся  солнечная  система  была  освоена
производителями кока-колы еще два  миллиона  лет  тому  назад?  Невозможно
было, во всяком случае ему, даже вообразить цивилизацию, построенную любой
формой жизни, которая не  придумала  бы  кока-колу.  В  противном  случае,
имелись  ли   достаточные   основания   для   того,   чтобы   назвать   ее
"цивилизацией"?  Однако  в  этом  месте  своих  невеселых  рассуждений  он
сообразил, что слишком уж позволил разлиться своей желчи. Такое  Маури  не
понравится. Не лучше ли взять себя в руки до того, как  переступить  порог
конторы фирмы? Чтобы паршивое настроение не сказалось  пагубно  на  делах.
Ведь бизнес должен продолжаться как ни в чем ни бывало. В этом утверждении
сконцентрирован суть наших дней, - если не всего нынешнего столетия. Вот в
чем я расхожусь со  своим  младшим  братом  -  в  своей  способности  ясно
различать то, что является по-настоящему  существенным  при  каждом  новом
жизненном повороте, и не теряться в лабиринте чисто внешних ритуалов. Если
бы Винсу это удавалось в такой же мере, как и мне, мы  были  бы  абсолютно
одинаковыми.
     Тогда и жена, скорее всего, не ушла бы от него.
     А Винса привлекали бы к участию в той  программе,  придуманной  Маури
Фрауэнциммером и лично им  изложенной  самому  Зеппу  фон  Лессинджеру  на
конференции специалистов по изготовлению  эрзац-продукции  в  Нью-Йорке  в
2023  году.   Программе   в   соответствии   с   которой   предполагалось,
воспользовавшись   результатами   экспериментов   фон    Лессинджера    по
перемещениям во времени, послать квалифицированного психиатра в  1925  год
для того, чтобы вылечить Адольфа Гитлера от паранойи, которую он  страдал.
Очевидно  сам  фон  Лессинджер  предпринял  определенную  попытку  в  этом
направлении,  но  приты  оставили  ее  в  тайне.  Они  воспользовались  ее
результатами для защиты своего  привилегированного  статуса,  отметил  про
себя Чик. А самого фон Лессинджера теперь уже нет в живых.
     Что-то пропищало справа от него. Так  называемая  "рекламка",  плотно
прилипнув к кузову машины, начала  ползти  по  нему,  преодолевая  упругий
поток встречного воздуха, к щели между дверцей и кузовом. Еще немного -  и
она протиснется внутрь кабины и обрушится на него самым нахальным образом,
столь характерным для всей рекламной фирмы Нитца.
     Он мог бы, если она  протиснется  через  щель,  убить  ее.  Она  была
существом смертным. Рекламные агентства однако, подобно самой природе,  не
скупились насылать целые орды таких существ.
     Реклама, величиной не больше мухи, начала  жужжать  свой  текст,  как
только ей удалось пробиться внутрь.
     - Послушай! Разве ты сам временами не говорил самому себе:  бьюсь  об
заклад, что другие посетители ресторана только и делают, что наблюдают  за
мною. И теперь ты никак не  можешь  выбраться  из  чисто  психологического
тупика, в который сам себя загнал, не  зная,  каким  же  все-таки  образом
избавиться от этой, такой серьезной, вызывающей у  тебя  тяжелое  душевное
расстройство, привычки становиться крайне подозрительным, особенно...
     Чик раздавил ее каблуком.

     Визитная карточка напомнила Никель о том, что премьер-министр Израиля
уже прибыл в Белый Дом и теперь дожидается  ее  в  приемной  с  камелиями.
Эмиль Старк - стройный,  худощавый,  всегда  имеющий  в  запасе  еврейский
анекдот ("Однажды Бог встретил Иисуса, а на Иисусе была..." - что  дальше,
она не  помнила,  слишком  сонной  она  еще  была).  Сегодня  у  нее  была
заготовлена шутка для него, которую она позаимствует из  доклада  комиссии
Вольфа.
     Позже, она в халате и шлепанцах пила кофе и  читала  утренний  выпуск
"Таймс", затем отшвырнула газету и взяла документ, который представила  ей
комиссия Вольфа. Кого они выбрали? Германа Геринга. Она пролистала  доклад
и очень пожалела, что не  уволила  генерала  Вольфа  давным-давно.  Высшие
армейские чины подцепили совсем не того человека из эры Варварства,  чтобы
иметь с ним дело. Она понимала это, а вот власти в Вашингтоне  согласились
с тем,  чтобы  следовать  рекомендациям  Вольфа,  до  них  еще  не  дошло,
насколько типичным болваном-солдафоном он был. Но это также  показывало  и
силу армейского генштаба даже в чисто политических сферах в наши дни.
     Она позвонила Леоноре, своей секретарше.
     - Скажи Эмилю Старку, чтобы он вошел.
     Откладывать эту встречу дальше было бессмысленно; так или  иначе,  но
Старк,  по  всей  вероятности,  будет  доволен.  Подобно  многим   другим,
премьер-министр Израиля, несомненно, воображал,  что  Геринг  был  простым
клоуном.  Они  так  и  не  переварили  материалы  Нюрнбергского  процесса,
прошедшего по окончании Второй мировой войны, если они так считали.
     - Доброе утро, миссис  Тибо,  -  произнес,  улыбаясь,  появившийся  в
гостиной Старк.
     - Это Геринг, - сказала Николь.
     - Разумеется, - Старк продолжал улыбаться.
     - Вы чертовски глупы, - сказала она. - Он слишком ловок - для  любого
из нас, вам разве это не ясно? Если  мы  попытаемся  вести  дела  при  его
посредничестве...
     - Но к концу войны Геринг  потерял  расположение  Фюрера,  -  вежливо
заметил Старк, усаживаясь за столик напротив  нее.  -  Он  был  замешан  в
проигрываемой военной кампании, тогда как гестапо  и  ближайшее  окружение
Гитлера  только   упрочило   свою   власть.   Борман,   Гиммлер,   Эйхман,
чернорубашечники. Геринг понимал, что означает для военной фракции  партии
поражение в войне.
     Николь молчала. В ней нарастало раздражение.
     - Неужели это вас так сильно беспокоит? - вкрадчиво произнес Старк. И
мне очевидны связанные с этим трудности. Но ведь у нас достаточно  простое
предложение, которое мы хотим сделать  рейхсмаршалу,  разве  не  так?  Его
можно изложить в одной незамысловатой фразе, и он поймет его.
     - О да, - согласилась она. - Геринг поймет. Он также еще поймет,  что
если отвергнуть наше первое предложение,  мы  смиримся  с  меньшим,  затем
удовольствуемся еще меньшим, и в конце концов... - Она  помолчала.  -  Да,
это серьезно меня беспокоит. Как я полагаю, фон Лессинджер оказался прав в
своих последних выводах - никому и близко не  стоит  соваться  к  Третьему
Рейху. Когда имеешь дело с психопатами, трудно не заразиться  от  них.  От
общения с ними и сам становишься душевнобольным.
     - Подумайте еще, - тихо сказал Старк, - о тех шести миллионах евреев,
чьи жизни нужно спасти, миссис Тибо.
     Николь тяжело вздохнула.
     - Ладно! Глаза ее сверкнули гневом, но израильский  премьер  спокойно
выдержал ее взгляд; он не боялся ее. Не в его  привычках  было  тушеваться
перед кем бы то ни было; он прошел долгий путь к этой своей  должности,  и
успех ему был бы заказан, если бы он вел себя  иначе.  Трусу  нечего  было
делать в его положении. Израиль был -  и  сейчас,  и  всегда  -  небольшой
страной, существовавшей между могущественными  блоками,  которые  могли  в
любой момент, когда им заблагорассудится, стереть ее с лица  земли.  Старк
даже слегка улыбнулся в ответ на ее гнев - или ей только показалось? И  от
этого  еще  большая  ярость  охватила  ее.  Ярость  ощущения  собственного
бессилия.
     - От нас  вовсе  не  требуется  уладить  это  дело  прямо  сейчас,  -
попытался успокоить ее Старк. - Я уверен,  ваш  ум  занят  еще  и  многими
другими, не менее  важными  делами,  миссис  Тибо.  Например,  сегодняшним
концертом в Белом Доме. Я получил на него приглашение, - тут  он  похлопал
по карману пиджака, - о чем, я в  этом  не  сомневаюсь,  вас  поставили  в
известность. Нас ждет прекрасный парад  талантов,  не  так  ли?  Ведь  так
всегда бывает на концерте в Белом Доме. - Голос  у  него  был  вкрадчивый,
мягкий, успокаивающий. - Не  возражаете,  если  я  закурю?  Он  достал  из
кармана небольшую плоскую золотую коробку, из которой извлек сигару.
     Вот эти я пробую впервые. Филиппинские сигары из листьев табака сорта
"Изабелла". Кстати сказать, ручной работы.
     - Валяйте, - раздраженно бросила Николь.
     - Разве Гор Кальбфлейш не курит? - удивленно спросил Старк.
     - Нет, - ответила Николь.
     - Он также не удостаивает своим вниманием и ваши музыкальные  вечера,
верно? Это, по-моему, недобрый знак. Вспомните  Шекспира,  "Юлия  Цезаря".
Кажется, так: "Я не доверяю ему, потому что нет места музыке в душе  его".
Вспомнили? "Нет места музыке в душе его". Разве это не является  абсолютно
точной характеристикой нынешнего Дер Альте? Я никогда, к несчастью своему,
с ним  не  встречался.  А  вот  иметь  дело  с  вами,  миссис  Тибо,  одно
удовольствие, поверьте мне.
     У Эмиля Старка были серые необычайно смышленые глаза.
     - Спасибо, - простонала Николь, в душе больше всего желая,  чтобы  он
поскорее ушел.
     Она ощущала, что он овладел всеми нитями их беседы, и это вызывало  у
нее досаду и беспокойство.
     -  Видите  ли,  -  продолжил  он,  -  для  нас,  израильтян,   всегда
затруднительно вести какие-либо дела с немцами, поэтому я не сомневаюсь  в
том, что испытывал бы определенную  неловкость  и  во  взаимоотношениях  с
герром Кальбфлейшем.
     Он выдохнул густое облако сигарного дыма; запах его был ей  настолько
отвратителен, что она, не стесняясь премьера,  сморщила  свой  нос,  а  он
спокойно продолжал:
     - Он очень напоминает самого  первого  Дер  Альте,  герра  Аденауэра,
кажется так его звали, насколько мне помнятся учебные исторические фильмы,
которых я насмотрелся еще мальчиком в школе. Интересно  отметить,  что  он
правил куда более длительный  промежуток  времени,  чем  продолжался  весь
период существования Третьего Рейха... который, как полагали,  должен  был
просуществовать тысячу лет.
     - Да, - рассеянно согласилась Николь.
     - А ведь это вполне осуществимо, если мы скажем ему  необходимую  для
этого помощь, прибегнув к использованию  аппаратуры  фон  Лессинджера.  Он
отвел глаза в сторону.
     - Вы так считаете? И тем не менее, вы все еще хотите...
     -  Я  думаю,  -  сказал  Эмиль  Старк,  -  что  если  Третьему  Рейху
предоставить в распоряжение те виды оружия, которых  ему  недоставало,  он
мог бы протянуть еще лет пять - хотя  и  это  представляется  весьма  мало
вероятным. Он  обречен  на  гибель  самой  своей  внутренней  природой:  в
нацистской партии совершенно отсутствовал  механизм  наследования  Фюреру.
Поэтому Германия распадется на части,  превратится  в  скопище  крохотных,
злобно враждующих друг с другом государств, как это уже было до  Бисмарка.
Мое  правительство  убеждено  в  этом,  миссис  Тибо.  Помните,  как  Гесс
представлял Гитлера на одном из грандиозных  партийных  митингов?  "Гитлер
ист Дойчланд" - "Гитлер есть Германия". Он  был  совершенно  прав.  Отсюда
вытекал вопрос - что будет после Гитлера? Потоп. И  Гитлер  прекрасно  это
понимал.  По  сути,  не  исключена  даже  возможность  того,  что   Гитлер
преднамеренно вел свою страну к  поражению.  Но  это  весьма  замысловатая
гипотеза, основанная на психоанализе его  характера.  Я  лично  нахожу  ее
слишком уж фантастично, чтобы в нее поверить.
     - Если доставить сюда Германа  Геринга  из  его  эпохи,  -  задумчиво
произнесла Никель, - сюда, к нам, вы захотите сесть с ним за один  стол  и
принять участие в переговорах?
     - Да, - ответил Старк. - Я даже настаиваю на этом.
     - Вы?... - она высокомерно взглянула на него. - Настаиваете?
     Старк кивнул.
     - Впрочем, это не удивительно,  -  заявила  Никель.  -  Наверное,  вы
считаете духовным воплощением всемирного еврейства или какой-либо подобной
мистической организации.
     - Я являюсь официальным представителем государства Израиль,  возразил
Старк, - по сути, его наивысшим должностным лицом.
     - Это правда, - спросила Никель, - что ваша страна намерена  в  самом
ближайшем будущем осуществить рекогносцировочный полет на Марс?
     - Вовсе не рекогносцировочный полет, - возразил Старк. - Транспортную
операцию, целью которой является организация там  первого  нашего  кибуца,
разумеется, в его  современном  виде.  Марс,  так  сказать,  весь  подобен
огромной пустыне Нехеб. Когда-нибудь мы на нем будем выращивать апельсины.
     - Удачливый народец, - бросила сквозь зубы Никель.
     - Пардон? - Старк приложил ладонь к уху - он не расслышал ее слов.
     - Вам везет. У вас есть сила воображения. А чем мы располагаем у себя
в США?... - овна призадумалась. - Это нормы.  Стандарты.  Нам  свойственен
очень приземленный образ мышления. Черт бы вас побрал, Старк -  вы  совсем
меня расстроили, даже не знаю, почему.
     - Вам следовало бы посетить Израиль, - предложил  Старк.  -  Вам  там
будет очень интересно. Например...
     - Например, я могла бы там перейти в иудейскую  веру,  -  усмехнулась
Никель. - И принять имя Ребенка. Послушайте-ка,  Старк,  что-то  я  совсем
заговорилась с вами. Мне очень не нравится вся  эта  затея,  изложенная  в
докладе Вольфа, - как я полагаю, такое  широкомасштабное  вмешательство  в
прошлое слишком рискованно, даже если это  и  может  привести  к  спасению
шести миллионов жизней  ни  в  чем  неповинных  людей.  Вспомните-ка,  что
случилось, когда мы делали попытки послать специального убийцу в  прошлое,
чтобы он  уничтожил  Адольфа  Гитлера  в  самом  начале  его  политической
карьеры: кто-то или что-то мешало нам всякий раз, когда  мы  пытались  это
сделать, а попыток таких мы предприняли целых семь! Я знаю - в этом я даже
уверена - что нам препятствовали агенты из будущего,  из  той  эпохи,  что
последует за нашей.  Если  кто-то  один  способен  порезвиться,  используя
систему фон Лессинджера, то на это способны и двое. Бомба в  пивном  зале,
бомба в агитсамолете...
     - Не такая попытка, - сказал Старк, -  будет  с  восторгом  встречена
неонацистскими  элементами.  Они  будут  рады  оказывать   вам   всяческое
содействие.
     - И этим вы хотите поднять мое  настроение?  -  с  горечью  в  голосе
произнесла Никель. - Вы должны были бы лучше других понять, насколько  это
дурное предзнаменование.
     Какое-то  время  Старк  ничего  не  говорил.  Он  только  курил  свою
филиппинскую сигару ручной работы и угрюмо посматривал на собеседницу.
     - Мне, пожалуй,  сейчас  самое  время  откланяться,  миссис  Тибо,  -
наконец сказал он. - Возможно, вы правы. Мне бы хотелось поразмыслить  над
этим, а также посовещаться с другими членами моего кабинета. Мы еще с вами
встретимся сегодня вечером на концерте в Белом Доме. Там будут исполняться
Бах или Гендель? Я очень люблю обоих этих композиторов.
     - Сегодня у нас будет программа специально для израильского премьера,
- сообщила Никель. - Мендельсон, Малер, Блох, Копленд. Ну как?
     Она улыбнулась, и Старк улыбнулся ей в ответ.
     - У вас есть лишний экземпляр доклада генерала Вольфа, который я  мог
бы взять с собой?
     - Нет. - Она отрицательно  покачала  головой.  -  Это  "Гехаймнис"  -
совершенно секретно.
     Старк поднял бровь. Улыбка сошла с его лица.
     - Даже Кальбфлейшу не видать его, - подчеркнула Никель.
     А ведь в ее намерения не входило выпячивать свое положение,  и  Эмиль
Старк,   без   сомнения,    догадывался    об    этом.    Профессиональная
проницательность была одним из его неотъемлемых качеств.
     Николь прошла к своему письменному  столу  и  расположилась  за  ним.
Ожидая, пока он уйдет, она стала просматривать папку с различными краткими
сообщениями, которые подготовила для нее секретарша Леонора. Среди  ничего
особенно интересного  не  было,  внимание  Никель  привлекло  только  одна
информация.
     В ней говорилось, что разведчице  талантов  для  Белого  Дома  Джанет
Раймер  так  и   не   удалось   уговорить   великого,   но   патологически
неуравновешенного пианиста-телекинетика Ричарда Конгросяна принять участие
в сегодняшнем концерте, так как он внезапно покинул свою летнюю резиденцию
в Дженнере и добровольно отправился в один из санаториев  для  прохождения
курса электрошоковой терапии. И об этом никто не должен был знать.
     Конгросян был известен  не  только  своей  мастерской  интерпретацией
Брамса и Шопена, но и своеобразным, быстрым и очень сильным умом.  Пропади
все пропадом, с горечью отметила про себя Никель.  Что  ж,  это  полностью
перечеркивает все, что намечалось на  сегодняшний  вечер;  я  вполне  могу
заваливаться в постель сразу же после обеда.
     С любопытством  взирая  на  нее,  Эмиль  Старк  продолжал  попыхивать
сигарой.
     - Вам имя "Ричард Конгросян"  что-нибудь  говорит?  -  требовательным
тоном, глядя на него в упор, спросила Никель.
     - Безусловно. Это некий романтичный композитор...
     - Он снова болен. Душевно. Уже, наверное, в сотый раз. Или вам ничего
об этом неизвестно? Неужели до ваших ушей не дошли слухи об  этом?  Она  в
ярости отшвырнула от себя подшивку сообщений, и та соскользнула на пол.
     Временами мне очень хочется, чтобы  он  в  конце  концов  покончил  с
жизнью самоубийства или умер  от  проведения  толстой  кишки  или  еще  от
чего-нибудь, чем он в действительности заболел, хоть на этой неделе.
     - Конгросян - великий артист,  -  кивнул  Старк.  -  Я  понимаю  вашу
озабоченность. Да еще в такое смутное время,  когда  по  улицам  маршируют
сыны Иова и, похоже, готова воспрянуть и выплеснуться наружу вся  пошлость
и бездарность.
     -  Этим  тварям,  -  спокойно  произнесла  Никель,  недолго  осталось
буянить. Поэтому лучше беспокоиться о чем-нибудь ином.
     - Вы уверены в том, что владеете положением? И держите его под  своим
жестким контролем? Старк позволил  себе  изобразить  на  лице  сдержанную,
совсем небольшую гримасу.
     - Бертольд Гольц - самый настоящий исп. Ходячий анекдот. Клоун.
     - Как, вполне возможно, и Геринг?
     Никель ничего не ответила - только вспыхнули ее  глаза.  Старк  успел
увидеть эту неожиданную и кратковременную искру сомнения. Он снова скорчил
гримасу, на этот раз совершенно непроизвольно, не сумев  скрыть  глубокого
беспокойства, охватившего его. Никель вздрогнула при виде этой гримасы.

                                    5

     В небольшом домике, расположенном позади "Пристанища марсолетов N_3",
Эл Миллер сидел, положив ноги на стол  и,  не  выпуская  из  зубов  сигары
"Уппманн", наблюдал за прохожими на тротуаре,  центральной  части  городка
Рино в штате Невада. Позади ярко раскрашенных марсолетов с  развевающимися
вымпелами и флажками ему была видна как бы  чего  ожидающая,  расплывчатая
тень, притаившаяся под огромной вывеской с надписью "Луни Люк".
     И не только он видел эту тень. По тротуару шли мужчина  и  женщина  с
маленьким мальчиком, вприпрыжку бежавшими чуть впереди их. Вдруг мальчишка
громко ойкнул, высоко подпрыгнул и возбужденно замахал руками.
     - Эй, пап, смотри! Ты знаешь, что это такое? Гляди, это папоола.
     - Ей-богу! - улыбнувшись, произнес мужчина. - Это действительно  она!
Смотри, Мартин, это одно из тех  самых  марсианских  существ,  сейчас  оно
прячется под вывеской. Что ты скажешь на  то,  если  мы  подойдем  к  нему
поближе и поболтаем с ним? Он двинулся в направлении вывески,  мальчик  не
отставал от него. Женщина, однако, продолжала идти по тротуару.
     - Идем с нами, мам! - позвал ее мальчик.
     Оставаясь  в  конторе,  Эл  Миллер  слегка  притронулся   к   органам
управления я у себя под рубашкой. Папоола выползла  из-под  вывески  "Луни
Люк" и Эл заставил ее проковылять на шести коротеньких  ножках  в  сторону
тротуара. Нелепая ее круглая шляпа соскользнула набекрень, накрыв одну  из
антенн, глаза ее, как только приняли изображение женщины, то сходились, то
расходились в разные стороны. Совладав наконец с глазами,  папоола  устало
потащилась вслед за женщиной к восторгу мальчика и его отца.
     - Смотри, пап, она идет за мамой! Эй, мам, обернись и увидишь ее!
     Женщина бросила взгляд назад, увидела  напоминающий  большое  плоское
блюдо организм с оранжевым, как у жука, туловищем и рассмеялась. Ну кто же
не любит папоолу, отметил про себя Эл. Полюбуйся этой смешной  марсианской
папоолой. Поговори с ней, папоола, скажи  "Здравствуй"  симпатичной  даме,
которая смеется над тобою.
     Мысли папоолы, направленные в адрес женщины, достигли и Эла.  Папоола
здоровалась с нею; заверяла, что ей приятно  с  нею  встретиться,  льстиво
ублажала ее до  тех  пор,  пока  женщина  не  развернулась  лицом  к  ней,
присоединившись к своему сыну и мужу,  так  что  теперь  все  трое  стояли
вместе,  воспринимая  мысленные  импульсы,  исходившие   от   марсианского
существа, которое прибыло сюда, на Землю, не  имея  каких-либо  враждебных
намерений - такие мысли оно внушало  -  и  которое  даже  неспособно  было
причинить какие-либо неприятности кому бы то ни  было  из  людей.  Папоола
любила их, всю эту дружную семью, любила то что так же, как они любили ее;
именно об этом как раз сейчас она и говорила им мысленно -  она  несла  им
нежность, тепло дружелюбия, к которым она была  столь  привычна  на  своей
родной планете.
     Каким все-таки замечательным местом должен быть Марс,  -  так  думали
мужчина и женщина, убеждаясь в этом все сильнее, по мере того, как папоола
источала свое дружеское отношение, свои  воспоминания  о  родной  планете.
Черт возьми, да ведь общество на Марсе  на  такое  отчужденное,  не  такое
шизоидное, как земное, никто там ни за кем не шпионит, не  надо  проходить
бесконечные релпол-проверки, не надо сообщать об  их  результатах  домовым
комитетам безопасности. Подумайте об этом, говорила им папоола,  пока  они
стояли на тротуаре как вкопанные, не в состоянии сдвинуться  с  места.  Вы
сами себе хозяева, там,  на  Марсе,  свободно  обрабатываете  свою  землю,
исповедуете свою собственную веру, становитесь на самом деле самими собою!
Взгляните-ка на  себя  со  стороны:  вы  боитесь  даже  постоять  здесь  и
послушать. Боитесь...
     Мужчина, явно теперь нервничая, обратился к своей жене:
     - Нам лучше бы... уйти отсюда.
     - О нет, - взмолился мальчуган. - Скажи, разве это не здорово?  Разве
так уж часто удается поговорить с папоолой? Она, должно быть, здесь  же  и
живет. Мальчик показал в  сторону  стоянки,  и  Эл  почувствовал  на  себе
проницательный взгляд мужчины.
     - Разумеется, - сказал мужчина. - Их сюда привозят, чтобы легче  было
продавать полуразвалившиеся марсолеты.  Вот  сейчас  она  как  раз  нас  и
обрабатывает, размягчая нас, завлекая нас на Марс. Прежнее очарование  как
рукой сняло с его лица.
     - Тут неподалеку сидит,  спрятавшись  в  укромном  месте,  человек  и
управляет папоолой, - пояснил он мальчику.
     Однако, - продолжала источать свои мысли папоола, - то что  я  говорю
вам - истинная правда. Даже если  это  вам  кажется  всего  лишь  рекламой
дрянного товара. Вы можете отправиться туда, на Марс, сами и  убедиться  в
этом. Вы и ваша семья сможете увидеть все это собственными глазами -  если
наберетесь смелости, чтобы освободиться. Вы в состоянии это сделать? Разве
вы не настоящий мужчина? Купите марсолет у Луни Люка; купите, пока  у  вас
еще есть такая возможность, ведь вы же понимаете, что  в  один  прекрасный
день, может быть, уже не в столь уж отдаленный, НП  вознамерится  поломать
это. И тогда  уже  больше  не  будет  стоянок  подержанных  марсолетов.  И
затянется последняя щель в стене  тоталитарного  общества,  через  которую
пока что кое-кто - те  немногие,  у  кого  хватает  духу,  -  в  состоянии
высвободиться.
     Возясь с органами управления у себя на поясе, Эл покрутил  усилитель.
Сила воздействия психики папоолы увеличилась, приковывая к  себе  внимание
мужчины, все больше овладевая его волей. Вы обязаны купить марсолет, - еще
пуще настаивала  папоола.  Уплата  в  рассрочку,  сервисное  обслуживание,
широкий выбор моделей. Самое время записываться, к  чему  мешкать  дальше.
Мужчина сделал шаг в сторону стоянки. Поторопитесь, - внушала ему папоола.
Сейчас уже в любую секунду власти могут прикрыть стоянку, и  больше  такая
возможность вам уже никогда не предоставится.
     - Это... вот как  она  работает,  -  с  трудом  вымолвил  мужчина.  -
Животное заманивает людей. Гипноз. Нам  нужно  как  можно  скорее  уходить
отсюда. Но он так и не  ушел  -  было  уже  слишком  поздно;  он  собрался
приобрести марсолет, и Эл, продолжая оставаться в конторе со своим пультом
управления, уже подтягивал постепенно к себе клюнувшую на приманку добычу.
     Затем  лениво  поднялся.  Пора  выходить  наружу  и  закругляться  со
сделкой. Отключив связь с папоолой, он открыл дверь  конторы  и  вышел  на
территорию стоянки.
     И вдруг увидел некогда хорошо ему знакомую  фигуру,  пробиравшуюся  к
нему между марсолетами. Это был его давнишний приятель Ян  Дункан,  он  не
встречался с ним вот уже много лет. Что ему здесь надо? И в такое время?
     - Эл, - сказал Ян Дункан. - Дай поговорить с тобою несколько  секунд.
Ты ведь сейчас не очень-то занят, верно?  Потный  и  бледный,  он  подошел
поближе, вид у него был какой-то испуганный. Он  сильно  опустился  с  тех
пор, когда Эл видел его в последний раз.
     - Слушаю, - сердито произнес Эл.
     Женатая пара и их мальчик стряхнули с себя наваждение и теперь быстро
уходили по тротуару. - Я...  в...  совсем  не  хотел  тебя  беспокоить,  -
промямлил Ян.
     - Не стоит так сокрушаться, - вздохнул Эл, с болью в душе наблюдая за
тем, как срываются с крючка три предполагаемые клиента. - Так какие там  у
тебя неприятности? Выглядишь ты неважнецки. Ты  болен?  Заходи  ко  мне  в
контору. Он провел его внутрь и прикрыл за собой дверь.
     - Я случайно наткнулся на свой кувшин, - начал Ян. - Помнишь, как  мы
пытались выступить в Белом  Доме?  Эл,  нам  нужно  попробовать  еще  раз.
Клянусь, как перед Господом-Богом, я больше не в силах так жить дальше.  Я
не в состоянии смириться с той первой неудачей, ведь мы были единодушны  в
том, что это самое важное в нашей жизни.  Тяжело  отдуваясь,  он  все  это
время трясущимися руками вытирал носовым платком пот со лба.
     - Сейчас у меня даже нет  больше  моего  кувшина,  -  в  задумчивости
произнес Эл.
     - Ну и что с того -  каждый  из  нас  мог  бы  записать  свою  партию
отдельно, а затем синтезировать обе на одной и той же пленке и  предложить
то, что получится, прослушать в Белом Доме. Я себя чувствую, как загнанный
в угол зверь. Не знаю, смогу ли я дальше так жить.  Мне  непременно  нужно
снова начать играть. Если б мы начали прямо сегодня репетировать "Вариации
Гольдберга", то через два месяца мы...
     - Ты живешь все там же? - перебил его Эл. -  В  той  огромной  домине
"Авраам Линкольн"?
     Ян кивнул.
     - И работаешь все в том же баварском  картеле?  Контролером  качества
продукции? Он никак не мог взять в толк, с чего бы это так  расстраиваться
Яну Дункану.
     - На самый худой конец ты всегда  можешь  эмигрировать.  О  дуэте  на
кувшинах не может быть и речи. Я не играл в течение многих лет, фактически
с тех пор, как  мы  с  тобою  расстались.  Подожди  минутку.  Он  повернул
несколько рукояток на пульте, с которого он  управлял  папоолой;  замершее
неподвижно у самого тротуара существо отозвалось на его команду  и  начало
медленно возвращаться на свою исходную позицию под вывеской.
     Глядя на папоолу, Ян спросил удивленно:
     - А я-то думал, что все они вымерли.
     - Так оно и есть, - сказал Эл.
     - Но ведь эта вот передвигается и...
     - Это подделка, - сказал Эл. - Симулакрон, такой же, как  и  то,  что
используются при колонизации. Я управляю ею.  Он  показал  своему  бывшему
дружку пульт управления.
     - Она завлекает сюда прохожих  с  тротуара.  Наверное,  у  Люка  была
настоящая, которая послужила моделью для вот этих. Никто ничего об этом не
знает  со  всей  определенностью,  и  закон  не  может  притянуть  Люка  к
ответственности. НП не в состоянии заставить его проболтаться о настоящей,
если таковая и была у него на самом деле. Эл сел и закурил трубку.
     - Ты, очевидно, провалился на очередной релпол-проверке, - сказал  он
Яну. - Бросай свою квартиру и получи назад свой первоначальный взнос. Тащи
мне деньги, а я уж позабочусь о том,  чтобы  тебе  достался  самый  лучший
марсолет, который доставит тебя на Марс. Ну, что ты на это скажешь?
     - Я уже пробовал  было  провалить  тест,  но  меня  не  отпускают,  -
пожаловался Ян. Они  фальсифицируют  результат.  Они  не  хотят,  чтобы  я
съехал. Они меня ни за что не отпустят.
     - Кто это "они"?
     - Сосед по квартире в "Аврааме  Линкольне".  Эдгар  Стоун,  так  его,
кажется, зовут. Он это делает умышленно. Я обратил внимание  на  выражение
его лица. Может быть, он вообразил, что делает мне одолжение...  Не  знаю.
Он осмотрелся по  сторонам.  -  А  у  тебя  здесь  очень  миленькая,  хотя
маленькая, берлога. Ты в ней и спишь, верно? А когда  нужно  менять  место
стоянки, ты движешься вместе с нею?
     - Да, - сказал Эл. - Мы всегда готовы сняться с места и  тронуться  в
путь. НП почти уже накрыла его несколько раз, несмотря на то, что  стоянка
была способна развить орбитальную скорость всего за шесть  минут.  Папоола
обнаруживала приближение фараонов, но  недостаточно  быстро,  чтобы  можно
было улизнуть со всеми удобствами; как правило, бегство бывало поспешным и
неорганизованным, приходилось даже бросать значительную часть запчастей  к
марсолетам.
     - Ты едва ли более, чем на один прыжок  опережаешь  их,  -  задумчиво
произнес Ян. - И все же это тебя совсем  не  волнует.  У  тебя  счастливый
характер.
     - Если меня арестуют, - сказал Эл, -  Люк  возьмет  меня  на  поруки.
Действительно, с чего это ему особенно беспокоиться? Его работодатель  был
человеком  влиятельным;  клан  Тибо  ограничил  свои   нападки   на   него
глубокомысленными статьями в популярных журналах, в  которых  обыгрывались
вульгарность Люка и низкое качество его марсолетов.
     -  Завидую  тебе,  -  сказал  Ян.  -  Твоему  самообладанию.   Твоему
хладнокровию.
     - В вашем здании есть капеллан? Попробуй поговорить с ним.
     - Какой от этого прок? - с горечью спросил Ян. - Как раз  сейчас  это
Патрик Дейль, а в этой роли не лучше меня. А Дек Тишман, наш предводитель,
тот еще хуже - сплошной комок нервов. Фактически весь  наш  дом  на  грани
нервного срыва - так все почему-то  взволнованы.  Возможно,  это  каким-то
образом связано с теми неприятностями, что испытывала Никель.
     Подняв на него удивленный взор,  Эл  увидел,  что  Ян  в  самом  деле
говорит это совершенно серьезно. Белый Дом  и  все,  что  с  ним  связано,
слишком много для него значат; он все еще доминирует в его жизни, как  это
было и много лет тому назад, когда они были  друзьями,  проходя  службу  в
армии.
     - Ради  тебя,  -  тихо  произнес  Эл,  -  я  достану  свой  кувшин  и
попрактикуюсь. Попробуем предпринять еще одну попытку.
     Ян Дункан, потеряв дар речи, уставился на него, открыв  от  удивления
рот.
     - Я это серьезно - добавил Эл.
     - Благослови тебя Господь, - с благодарностью прошептал Ян.
     Эл Миллер угрюмо потянулся к трубке.

     Перед Чиком Страйкроком  вырос  в  своих  истинных,  довольно  жалких
размерах небольшой заводик, на котором он работал. Он представлял из  себя
похожее на коробку от шляпы  строение  светло-зеленого  цвета,  достаточно
современное   внешне,   хотя   стандарты,   которым   оно   должно    было
соответствовать, выбирались самые скромные, "Фрауэнциммер  и  компаньоны".
Вскоре он будет у  себя  в  кабинете  за  работой,  перед  которой  нервно
повозится со шторами на окнах, пытаясь притушить яркий  утренний  свет.  А
также не преминет пококетничать с мисс Гретой Трюп, далеко уже не  молодой
секретаршей, обслуживавшей как его, так и Маури.
     Великое время,  отметил  про  себя  Чик.  Только  вот,  возможно,  со
вчерашнего дня фирма приобрела статус несостоятельного должника;  это  его
совсем не удивит - да, по всей вероятности, не очень-то и опечалит.  Хотя,
разумеется, Маури будет стыдиться этого, а Маури ему нравился, несмотря на
их ставшие уже постоянными стычки. Ведь в общем-то, небольшая фирма  очень
напоминает небольшую семью. Каждый трется локтем о локоть другого,  каждый
по-своему и на самых различных психологических уровнях. Отношения в  таких
фирмах в гораздо большей  степени  интимны,  чем  обезличенные  отношения,
которые  существуют   между   работодателями   и   служащими   в   крупных
монополизированных предприятиях.
     Честно говоря, он предпочитал именно  такую  близость.  Ему  виделось
нечто  ужасное  в  обезличенных  и  в  высшей  степени  регламентированных
бюрократических    взаимоотношениях,    практиковавшихся    в    коридорах
могущественных, причастных к высшим государственным тайнам корпораций.
     На стоянке он припарковался  вручную  рядом  со  старомодной  машиной
Маури, выбрался  из  кабины  и,  засунув  руки  в  карманы,  направился  к
знакомому главному входу.
     Атмосфера  внутри  его  небольшого,  загроможденного  всяким   хламом
кабинета - с грудами почты, на которую  никогда  не  отвечали  и  даже  не
вскрывали,   чашками   для   кофе,   разбросанными   повсюду    различными
справочниками и скомканными  счетами,  прикрепленными  кнопками  к  стенке
перекидными календарями с неизменно красующимися на них девушками  -  была
какой-то затхлой, как будто кабинет никогда не проветривался и в  него  не
допускалось проникновение солнечных лучей. А в дальнем конце его,  занимая
большую часть свободного пространства,  располагались  четверо  безмолвных
симулакронов - группа, состоящая из взрослого мужчины, его подруги жизни и
двоих детей. Это как раз и был главный пункт в каталоге  фирмы  -  "Семья,
живущая по соседству с вами".
     Симулакрон - мужчина поднялся и вежливо поздоровался с Чиком:
     - Доброе утро, мистер Страйкрок.
     - Маури уже здесь?
     - В каком-то смысле - да, - ответил симулакрон. Он  сейчас  на  улице
пьет свой утренний кофе с пончиком.
     - Вот и прекрасно, - сказал Чик, раздеваясь.
     - Так что, ребята, готовы к отправлению  на  Марс?  -  спросил  он  у
симулакронов, вешая пальто.
     - Да, мистер Страйкрок, - ответила  взрослая  женщина,  утвердительно
кивнув головой. - И сейчас этому рады. Вы можете положиться  на  нас.  Она
любезно, будто благожелательно расположенная к  нему  соседка,  улыбнулась
ему.
     - Ведь это такое  облегчение  -  покинуть  Землю  с  ее  репрессивным
законодательством. Мы слушали по УКВ репортажи, связанные с  проведение  в
жизнь Акта Макферсона.
     - Мы расцениваем его как просто ужасный - сказал мужчина.
     - Мне остается только согласиться с вами, - сказал Чик. - Только  что
здесь поделаешь? Он обвел взглядом стол в поисках свежей почты - она,  как
всегда, затерялась где-то среди хлама.
     - Всегда можно эмигрировать, - подчеркнул симулакрон - мужчина.
     - Гм, - рассеянно произнес Чик.
     Неожиданно он обнаружил целую груду совсем недавних на вид счетов  от
поставщиков  комплектующих;  испытывая  уныние  и  даже  ужас,  он   начал
разбирать их и приводить в порядок. Видел ли это Маури?  Весьма  вероятно.
Глянул  на  них,  затем  сразу  же  отодвинул  подальше  с   глаз.   Фирма
"Фрауэнциммер и компаньоны" функционировала куда эффективнее, когда ей  не
напоминали о подобных мелочах жизни. Подобно регрессирующему невротику, ей
постоянно приходилось прятать кое-какие аспекты реальности от собственного
восприятия, чтобы дать себе возможность нормально работать.  Такой  подход
вряд ли был идеальным, но какою могла быть альтернатива?  Стать  реалистом
означало сдаться, погибнуть. Иллюзия или ребяческое отношение к  жизненным
реалиям были существенны для выживания  крошечных  фирм  или,  по  крайней
мере, так это всегда казалось  ему  и  Маури.  В  любом  случае,  они  оба
разделяли подобное мнение. Их симулакроны - взрослые особы -  не  одобряли
этого;  их  холодная,  чисто  логическая  оценка  действительности   резко
контрастировала с отношением к жизни их изготовителей, и Чик всегда ощущал
некоторое смущение перед симулакронами,  будто  был  не  совсем  одет;  он
понимал, что ему следовало бы быть для них лучшим примером.
     - Если вы купите марсолет и эмигрируете на Марс, - произнес  взрослый
мужчина, - мы могли бы оказаться семьей, живущей по соседству с вами.
     - Мне не понадобится никакая семья по соседству  со  мной,  -  сказал
Чик, - если я на самом деле эмигрирую на Марс. Я туда отправился бы, чтобы
быть подальше от людей.
     - Мы бы стали очень хорошей семьей, живущей по соседству  с  вами,  -
сказала женщина.
     - Послушайте, - сказал Чик. - Вам не положено  читать  мне  лекции  о
своих достоинствах. Мне о вас известно гораздо больше, чем вам самим.
     Их  самонадеянность,  их   чистосердечная   искренность   не   только
забавляла, но также и раздражала его. Как семья по соседству,  эта  группа
симов скорее надоедала бы, чем  скрашивала  одиночество,  отметил  он  про
себя. И все же, это было как раз то, чего так хотели эмигранты, фактически
даже те, в чем они особенно нуждались на необжитых просторах  колонии.  Он
мог бы ли понимать это - ведь в конце-то концов понимать это и  составляло
основную цель деятельности фирмы "Фрауэнциммер и компаньоны".
     Эмигрируя, человек теперь  получал  возможность  приобрести  соседей,
купить хоть и поддельное, но близкое общение с кем-то еще живым,  звуки  и
движения, характерные для человеческой деятельности или, пол крайней мере,
их механический заменитель - для того, чтобы поднять свой моральный дух  в
новом окружении, среди незнакомых ранее раздражителей и, возможно -  Боже,
упаси от этого - при отсутствии таких раздражителей. И  вдобавок  к  этому
имеющему  первостепенное  значение  преимуществу  чисто   психологического
свойства, была  здесь  еще  и  определенная  практическая  выгода.  Группа
симулакронов, составлявшая семью, живущую по соседству, вспахивала участок
земли, возделывала ее,  производила  ирригационные  работы,  делала  почву
плодородной,   высокопродуктивной.   А    урожай    с    нее    доставался
поселенцу-человеку, поскольку группа,  составлявшая  семью  по  соседству,
если уж следовать букве закона, занимала часть его собственной территории.
Семья, живущая по соседству фактически соседями не была - она была  частью
обстановки, окружавшей владельца симов. Общение с ними по сути своей  было
непрерывным диалогом с самим собой; семья, живущая по соседству, если  она
функционировала надлежащим образом, улавливала самые сокровенные надежды и
чаянья поселенца и подробно излагала ему их  в  ответ  на  его  вопросы  в
членораздельной форме. С терапевтической  точки  зрения  это  было  весьма
полезной затеей, хотя с культурной точки зрения и несколько бесплодной.
     - Сейчас сюда войдет мистер  Фрауэнциммер,  -  с  уважением  произнес
мужчина.
     Подняв глаза, Чик увидел, как медленно отворилась входная  дверь.  На
пороге появился, осторожно держа в руках чашку кофе и пончик, Маури.
     - Послушай, приятель, - произнес Маури хрипло.
     Это  был  маленький,  кругленький   мужичонка,   очень   напоминавший
отражение в кривом зеркале. Ноги у него были  какие-то  совсем  маленькие,
можно было только удивляться тому, как им удается поддерживать  его  тело;
передвигаясь, он раскачивался из стороны в сторону.
     - Извини меня, но, как мне кажется, подошло наконец самое время  тебя
уволить.
     Чик в недоумении воззрился на него.
     - Больше я уже не в состоянии терпеть, - сказал Маури.
     Крепко держа ручку своей чашки с кофе  огрубевшими,  почерневшими  от
работы с металлом пальцами, он искал взглядом, куда бы поставить ее  среди
бумаг и справочников, которыми была завалена вся  поверхность  письменного
стола.
     - Я, кажется, - в сердцах произнес Чик, однако даже ему самому  голос
его показался слабым, неуверенным.
     - Ты знал, что рано или поздно, но все равно когда-нибудь произойдет.
- Голос Маури теперь напоминал ворчливое брюзжание.
     - Мы оба знали это. Что мне еще остается делать? Нам вот уже  которую
неделю никак не удается выполнить важный заказ. Взгляни-ка на эту  группу.
Семья, живущая по соседству, которая здесь околачивается, -  околачивается
и только, как это еще иначе назвать? Нам следовало давным-давно сбыть ее с
рук, а мы все тянем резину.
     Вытащив огромный носовой  платок  из  ирландского  полотна,  он  стал
вытирать им пот со лба.
     - Извини, Чик. Теперь он с тревогой смотрел на своего служащего.
     Симулакрон-мужчина так прокомментировал услышанное:
     - Это в самом деле внушающее беспокойство заявление.
     - У меня точно такое же ощущение, - поддержала его жена.
     Глянув свирепо в их сторону, Маури зашипел, прямо-таки брызжа слюной:
     - Цыц! Ну-ка полегче. Не суйте нос не в свои дела. Кто там просил вас
высказывать, якобы, свое, а на  самом  деле,  запрограммированное  другими
мнение?
     - Оставь их в покое, - буркнул Чик.
     Он был ошарашен словами Маури. В эмоциональном плане он был застигнут
совершенно врасплох, несмотря на то, что умом давно  уже  предвидел  такой
поворот событий.
     - Если мистер Страйкрок уйдет, - произнес мужского пола симулакрон, -
мы уйдем вместе с ним.
     Криво улыбнувшись, Маури рявкнул на симулакронов:
     - О, черт бы вас всех побрал, вам что, не понятно, что вы  не  более,
чем промышленная продукция?! Ну-ка, сидите тихо, пока мы сами  не  выясним
свои отношения. У нас и без вас хлопот по горло.
     Сев за стол, он развернул утренний выпуск "Хроники".
     - Весь мир катится в тартарары. Это  не  о  нас,  Чик,  только  не  о
"Фрауэнциммере  и  компаньонах".  Послушай-ка,  вот  о  чем  говорится   в
сегодняшней газете: "Тело Орли Шерта, рабочего-ремонтника, было обнаружено
сегодня на дне бака глубиной  в  шесть  футов  с  медленно  затвердевающим
шоколадом на кондитерской фабрике в Сент-Луисе".
     Он поднял голову.
     - Обрати внимание на этот "медленно  затвердевающий  шоколад"  -  вот
оно! Вот оно, как мы живем! Я продолжаю: "Шерт, пятидесяти трех лет, вчера
не вернулся с работы домой и...".
     - Будет, - перебив его  Чик.  -  Я  понимаю,  что  вы  пытаетесь  мне
втолковать. Таково уж наше время.
     - Верно. Обстановка такова,  что  никто  сам  по  себе  ничего  не  в
состоянии изменить. Именно такие условия жизни, сам понимаешь, склоняют  к
фатализму. К тому, чтобы смириться со всем, что тебя окружает. Вот я почти
и  смирился  с  тем,  что  стану  свидетелем  того,  как  "Фрауэнциммер  и
компаньоны" закроется навсегда. И, не  стану  скрывать,  очень  скоро.  Он
уныло глянул в сторону группы симулакронов, изображавших семью, живущую по
соседству.
     - Ума не приложу, для чего, собственно, мы соорудили этих ребят.  Нам
следовало бы лучше слепить как попало шайку уличных карманников  или  шлюх
достаточно высокого пошиба, чтобы вызвать интерес у  буржуазии.  Послушай,
Чик,  вот  как  заканчивается  эта  жуткая  заметка   в   "Хронике".   Вы,
симулакроны, тоже послушайте. Это даст вам представление о  том,  в  каком
мире вы порождены. "Зять, Антонио Коста, поехал на кондитерскую фабрику  и
обнаружил его, погруженного на три фута в  шоколад,  как  сообщили  нам  в
полиции Сент-Луиса".
     Маури со злостью отшвырнул газету.
     - Я вот что имею в виду. Слишком все  это  чертовски  страшно.  Такое
надолго выбивает из колеи. И самое  худшее  заключается  в  том,  что  это
настолько страшно, что почти нелепо.
     На какое-то время наступила тишина, которую в  конце  концов  нарушил
симулакрон   мужского   пола,   несомненно,   откликнувшись   на   что-то,
недосказанное Маури, но что тот подразумевал.
     - Сейчас  определение  совершенно  неподходящее  время  для  строгого
соблюдения  такого  законопроекта,   как   Акт   Макферсона.   Нам   нужна
психиатрическая помощь независимо от рода источника,  из  которого  мы  ее
можем получить.
     - "Психиатрическая помощь", - насмешливо передразнил его Маури. -  Ну
что ж, тут вы попали в самую точку, мистер Джесс, или мистер Смит, или как
вас там мы назвали. Мистер дорогой сосед. Это спасло  бы  "Фрауэнциммер  и
компаньонов" - верно? Небольшой психоанализ по двести долларов  за  час  в
течение десяти лет ежедневно... Разве не столько времени обычно  требуется
для лечения? Он в отвращении отвернулся от симулакронов и откусил  кусочек
пончика.
     - Вы мне дадите рекомендательное  письмо?  -  через  некоторое  время
спросил у него Чик.
     - Разумеется, - ответил Маури.
     Мне, возможно, придется поступать на работу  к  "Карпу  и  сыновьям",
подумал Чик. Брат его Винс, тамошний служащий со статусом  прита,  мог  бы
оказать ему содействие в поступлении туда. Это было бы лучше, чем  ничего,
уж лучше это, чем пополнить ряды жалких безработных, самого  низшего  слоя
социального класса испов - ведь это самые что ни есть  бродяги,  настолько
уже нищие, что даже не в состоянии  эмигрировать.  Наверное,  такое  время
наконец-то наступило.  Ему  следует  открыто  в  этом  признаться.  Раз  и
навсегда  выбросить  из  головы  всякие  незрелые  честолюбивые   замыслы,
осуществлению которых он посвятил столько лет своей жизни.
     Но вот как быть с Жюли? Что с нею делать? Жена его  брата  безнадежно
спутала все его карты. Взять, например, хотя бы такой  вопрос  -  в  какой
мере он несет теперь финансовую ответственность  за  нее?  Ему  непременно
нужно обсудить все самым обстоятельным образом с Винсом, встретиться с ним
лицом к лицу. Во что бы то ни стало. Независимо от того, найдется  ли  дня
него место в фирме "Карп унд Зоннен Верке" или нет.
     Было бы весьма неловко, если выражаться помягче, подступаться к Винсу
в сложившихся  обстоятельствах;  в  очень  уж  неудачное  для  него  время
началась это его связь с Жюли.
     - Послушайте, Маури, - произнес Чик. - Вы не  имеете  никакого  права
отделываться от меня. У меня большие неприятности, я уже  намекал  вам  об
этом, когда говорил с вами по видеофону. У меня теперь девушка, которая...
     - Ладно.
     - Простите?
     Маури Фрауэнциммер тяжело вздохнул.
     - Я сказал "ладно".  Попридержу  тебя  еще  немного.  Чтобы  ускорить
банкротство "Фрауэнциммера и компаньонов". Вот так.
     Он пожал плечами.
     - Се ля ви. Такова жизнь.
     Один из представителей младшего поколения  симулакронов  обратился  к
взрослому мужчине:
     - Обрати внимание, папа, какой это добрый человек. Верно, папа?
     - Да, Томми, очень добрый, -  кивнув,  ответил  взрослый  мужчина.  -
Определенно добрый.
     Он погладил мальчика по плечу. Все члены семьи заулыбались.
     - Я придержу тебя до следующей среды, -  решил  Маури.  -  Это  самое
большее, что я в состоянии для тебя сделать, но, может быть,  это  хоть  и
немного, но поможет. Я не могу предсказывать будущее. Даже несмотря на то,
что в какой-то мере обладаю  даром  предвидения,  как  я  всегда  об  этом
говорил. Я имею в виду, что мне свойственны  определенные  предчувствия  в
отношении того, что ждет меня в будущем. Но вот в данном конкретном случае
- тут для меня все совершенно неясно. Слишком все  запутано  -  во  всяком
случае, в том, что касается меня.
     - Спасибо, Маури, - сказал Чик.
     Что-то буркнув себе под нос,  Маури  Фрауэнциммер  снова  уткнулся  в
утреннюю газету.
     - Может быть, к следующему воскресенью ситуация прояснится, -  сказал
Чик. - Случится что-нибудь такое, чего мы не ожидаем.
     Может быть как заведующему по сбыту  мне  удастся  заполучить  жирный
заказ, подумал он.
     - Все может быть, - не стал разубеждать его Маури.
     Однако голос его звучал не очень-то уверенно.
     - Я на самом деле намерен попытаться все изменить к лучшему.
     - Конечно же, - согласился Маури, - ты будешь стараться, Чик, что еще
тебе остается... Эти последние слова он произнес очень  тихо,  совсем  уже
отрешившись от происходящего в кабинете.

                                    6

     Для Ричарда Конгросяна Акт Макферсона стал подлинным бедствием, ибо в
одно мгновение лишил его самой надежной опоры существования  -  помощи  со
стороны д-ра Эгона Саперба. Теперь он был брошен на произвол судьбы  перед
лицом длящейся практически всю его жизнь болезни, которая как  раз  сейчас
особенно сильно давала о себе знать, подчинив себе его всего без  остатка.
Именно поэтому он покинул Дженнер и добровольно лег в нейропсихологическую
клинику "Франклин Эймс" в Сан-Франциске  -  место  давным-давно  для  него
знакомое. В течение последнего десятилетия он много раз здесь лечился.
     А вот на этот раз может случиться и так, что он уже  не  в  состоянии
будет ее покинуть. Болезнь его стала особенно быстро прогрессировать.
     Он был, он это точно знал, ананкастиком-человеком, для  которого  все
действия и поступки являются вынужденными, - для него уже не  существовало
совершенно ничего, что он не делал  бы,  повинуясь  каким-либо  внутренним
порывам своей души. И, что еще больше усложняло его положение,  он  совсем
запутался под гнетом непрерывного воздействия  со  стороны  многочисленных
рекламок Теодоруса Нитца, так и льнувших  к  нему  со  всех  сторон.  Даже
сейчас при нем была одна из таких рекламок; он носил ее у себя в кармане.
     Вот и теперь, вытащив рекламку из кармана,  Конгросян  снова  включил
звук и со страхом слушал,  как  она  с  нескрываемой  злостью  скрежетала:
"...это может вызвать отвращение у окружающих в самый неподходящий момент,
в  любое  время  суток".  И  тут  же  перед  его  мысленным  взором  стала
разворачиваться  в  цветах  и  объеме  такая  картина:  приличный  с  виду
черноволосый мужчина наклоняется к полногрудой блондинке, чтобы поцеловать
ее. На лице  девушки  выражение  покорности  и  восторга  вдруг  мгновенно
исчезает, и его сменяет ничем не прикрытое отвращение. А рекламка при этом
визжит  пронзительно:  "Вот  видите?  Ему  так  и  не  удалось   полностью
избавиться от неприятного запаха, что исходит от его тела!".
     Это я, отметил про себя Конгросян. Это у меня такой мерзкий запах;  я
приобрел его, благодаря этой дрянной рекламке, этот ужасный телесный  дух,
исходящий теперь от меня; этим  запахом  заразила  меня  рекламка,  и  нет
теперь никакой возможности избавиться  от  него.  Он  вот  уже  в  течение
скольких недель какие только не пробует  полоскания  и  омовения,  но  все
совершенно бесполезно.
     В этом-то и заключались все беды, вызываемые мерзкими  запахами.  Раз
пристав, они остаются навечно, да еще и становятся все сильнее и  сильнее.
В данный момент он ни за что не отважился бы  приблизиться  к  какому-либо
другому человеческому существу; ему приходилось держаться на расстоянии не
менее, чем три метра, чтобы другие не могли догадаться об этом запахе. Ему
навсегда заказаны полногрудые блондинки.
     И в то же время он прекрасно понимал, что этот  запах  был  внушенной
ему извне иллюзией, что на самом деле его все  не  существовало,  что  это
всего-навсего навязчивая идея. Тем не менее, само по себе  сознание  этого
факта не помогало ему. Он все еще  никак  не  мог  заставить  себя  близко
подойти к любому другому человеческому существу - к любому  человеку,  кем
бы он там ни был, полногрудой блондинкой или нет.
     И  вот  как  раз  сейчас  его  разыскивает  Джанет  Раймер,   главная
разведчица талантов из Белого дома. Если она его найдет, даже здесь, в его
тайном убежище у Франклина Эймса,  она  будет  настаивать  на  том,  чтобы
встретиться и переговорить с ним, в результате чего,  хочет  он  того  или
нет, она обязательно окажется в непосредственной  к  нему  близости,  -  и
тогда мир, во всяком случае для него, просто рухнет. Ему нравилась Джанет,
эта средних  лет  обаятельная  женщина,  обладавшая  искрометным  чувством
юмора. Неужели он сможет  перенести  спокойно  то,  что  Джанет  обнаружит
мерзкий запах, исходящий от его тела, что прилепила к нему рекламка? Такая
ситуация была в корне немыслимой, и поэтому Конгросян забился в самый угол
комнаты и сидел там  за  столом,  сжимая  и  разжимая  кулаки,  мучительно
пытаясь придумать, что же все-таки предпринять.
     Может быть, стоило бы позвонить ей по видеофону. Но запах - он в этом
нисколько не сомневался - может распространяться и по телефонным проводам,
так что все равно она его обнаружит, это также никуда не  годное  решение.
Может быть, дать телеграмму? Нет, запах от него перейдет к телеграмме тоже
и, следовательно, все равно достигнет Джанет.
     Фактически, со временем этот его мерзкий запах  может  заразить  весь
мир. Такое, по крайней мере теоретически, было вполне возможно.
     Но ведь хоть какой-нибудь контакт  все-таки  должен  у  него  быть  с
другими людьми, - например, очень скоро  ему  захочется  позвонить  своему
сыну, Плавту Конгросяну,  жившему  в  его  доме  в  Дженнере.  Сколько  ни
пытайся, но ведь никак невозможно совсем отгородиться от людей, прекратить
с ними какие-либо взаимоотношения, сколь бы неприятны ни были  контакты  и
для него, и для них.
     Не исключено, что мне сможет помочь "АГ Хемие", предположил он.  Этот
картель, возможно, уже  разработал  сильные  моющие  средства,  которые  в
состоянии уничтожить этот мой мерзкий запах, пусть  хотя  бы  на  какое-то
время. Кого я там знаю, с кем можно было бы связаться? Он  напряг  память,
пытаясь припомнить  кого-нибудь  из  этой  фирмы.  В  Хьюстоне,  в  совете
директоров Техасской филармонии был...
     В его палате зазвонил телефон.
     Конгросян осторожно прикрыл экран полотенцем.
     - Алло, - произнес он, встав на приличном удалении от микрофона.
     Тем самым он надеялся предотвратить передачу  инфекции.  Естественно,
такая попытка вполне могла  оказаться  тщетной,  но  он  должен  и  впредь
поступать точно так же, как поступал раньше в аналогичных ситуациях.
     - Белый дом в Вашингтоне, округ Колумбия, - раздался голос  дежурной.
- Звонит Джанет Раймер. Пожалуйста, мисс Раймер. У меня  на  связи  палата
мистера Конгросяна.
     - Привет, Ричард, - произнес лал Джанет Раймер. - Что это вы положили
на экран?
     Прижавшись к дальней стене  и  сделав,  таким  образом,  максимальным
расстояние между собою и видеофоном, Конгросян ответил:
     - Вам не следовало  пытаться  связываться  со  мною,  Джанет.  Вы  же
знаете, насколько серьезно я  болен.  У  меня  прогрессирующее  навязчивое
состояние, спровоцированное принудительным образом извне. Мне еще  никогда
раньше не было так худо, как сейчас. Я очень сомневаюсь, смогу ли я вообще
когда-либо играть публично. Слишком уж это для меня рискованно.  Например,
как я полагаю, вы обратили внимание на  заметку  в  сегодняшней  газете  о
рабочем кондитерской фабрики, угодившем в чан с затвердевающим  шоколадом?
Так вот, это я сделал.
     - Вы? Каким образом?
     - Телекинетически. Совершенно, разумеется, непроизвольно. В настоящее
время я ответственен за все психомоторные случаи, имеющие место  по  всему
миру, - вот почему я и лег сюда,  в  этот  госпиталь,  чтобы  пройти  курс
электрошокотерапии. Я верю в этот метод, несмотря на то, что он давно  уже
вышел из моды. Конечно, я ничего не имею против лекарственных средств. Но,
когда от тебя исходит такой мерзкий запах, Джанет, то вряд  ли  какие-либо
лекарства...
     - Я не верю, - перебила его Джанет Раймер, что вам сопутствует  такой
мерзкий запах, как вы это себе вообразили, Ричард. Я знакома с вами  много
лет и не в состоянии себе этого  представить.  Во  всяком  случае  это  не
настолько   серьезная   причина,   чтобы   прекратить    вашу    блестящую
исполнительскую карьеру.
     - Спасибо вам за вашу преданность моему таланту, - печально  произнес
Конгросян, - но вы так ничего и не поняли. Это совсем не то,  что  обычный
физический запах. Это запах скорее нематериального свойства.  Когда-нибудь
я вышлю вам по почте литературу по данному вопросу, ну, хотя бы монографию
Бинсвангнера или какого-нибудь другого психолога-экзистенциалиста.  Только
они по-настоящему понимали мои трудности, хотя и жили сто лет тому  назад.
Очевидно, они были прекогами. Трагедия же  заключается  в  том,  что  хотя
Линковски, Куи и Бинсвангнер понимали меня, сейчас они ничем не могут  мне
помочь.
     - Первая Леди, ведь она тоже преког,  -  заметила  Джанет  Раймер,  -
предвидит ваше быстрое и счастливое выздоровление.
     Безумие ее замечания привело его в ярость.
     - Черт возьми, неужели до вас никак не может  дойти,  Джанет,  что  в
настоящее время я весь во власти иллюзий и навязчивых  представлений?  Нет
на всем белом свете более больного умственно человека! Невероятно даже то,
что я вообще еще  в  состоянии  общаться  с  вами.  Это  возможно  только,
благодаря моей колоссальной силе воли, которая пока еще не  оставила  меня
до конца. Любой другой, оказавшись в таком состоянии, как я, давно бы  уже
дезинтегрировался как душевно, так и физически.
     На какое-то время его охватило вполне оправданное чувство гордости за
себя.
     А ситуация в самом деле весьма примечательная. Очевидно, это  реакция
моего  организма  и  моей  психики  на  более   серьезное   функциональное
расстройство,  которое  может  до  конца  уничтожить   для   меня   всякую
возможность  постижения,   как   говорят   психиатры,   моих   "Умвельта",
"Митвельта" и "Айгенвельта" - то есть, окружающей меня среды, событий, что
происходят в непосредственной от меня близости и собственного  внутреннего
мира. Пока мне еще это удается.
     - Ричард, - снова перебила его Джанет. - Мне очень жаль вас. Я  очень
сожалею о том, что ничем не могу вам помочь.
     Она, кажется, едва  сдерживалась,  чтобы  не  разрыдаться.  Он  четко
слышал, как дрожал ее голос.
     - Ну, будет, будет, -  произнес  Конгросян.  -  Кому  там  нужны  мои
"Умвельт", "Митвельт" и "Айгенвельт"?  Успокойтесь,  Джанет.  Постарайтесь
обуздать свои чувства. Что из того, что  меня  не  станет,  что  от  этого
изменится?  Все  останется  прежним,  будто   меня   вообще   никогда   не
существовало.
     Впрочем, он сейчас сам не очень-то был в этом убежден.  На  этот  раз
все по-иному. И, очевидно, Джанет это почувствовала.
     Однако, - продолжал он, - я полагаю, что вам и дальше придется искать
повсюду таланты для Белого Дома.  Вам  придется  забыть  меня  и  заняться
освоением совершенно новых сфер. Для чего тогда  еще  разведчик  талантов,
если как раз не для этого?
     - Пожалуй, это так, - сказала Джанет.
     Мой сын, подумал вдруг Конгросян. Возможно, он сможет заменить  меня.
Что  за  нелепая  мысль,  тут  же  спохватился  он  и  весь  аж  съежился,
ужаснувшись, что позволил такой мысли зародиться в своем  уме.  Фактически
это только лишний раз наглядно  продемонстрировало,  насколько  тяжело  он
болен. Как будто  кого-нибудь  могли  серьезно  заинтересовать  те  жалкие
звуки, которые издает Плавт... хотя, возможно, в более широком  смысле,  в
более общем смысле, их можно было бы охарактеризовать во всяком случае как
"этнические".
     - Ваше нынешнее исчезновение из мира,  -  сказала  Джанет  Раймер,  -
подлинная трагедия для всех нас. Ну что ж, как  вы  заметили,  моя  работа
заключается в том, чтобы искать кого-то  или  что-то,  с  целью  заполнить
пустоту нашей жизни - хотя  я  понимаю  в  душе,  что  это  невозможно.  И
все-таки я и дальше буду пытаться это делать.  Спасибо  вам,  Ричард.  Мне
очень приятно, что  вы  согласились  поговорить  со  мною,  учитывая  ваше
состояние. Желаю вам хорошо отдохнуть.
     - Единственное, на что я надеюсь, - это на то,  что  не  заразил  вас
своим телесным зловонием.
     С этими словами он отключил связь. Оборвал свою последнюю нить, понял
он, что еще связывала его с миром межличностных отношений. Наверное, я уже
больше никогда не стану даже говорить по телефону. Я  чувствую,  что  мир,
окружающий меня, еще больше сузился. Боже, когда же это все закончится? Но
электрошоковая терапия должна обязательно помочь, этот процесс  сокращения
замедлится, реверсируется или хотя бы, по крайней мере, приостановится.
     Может быть, стоило  бы  попытаться  получить  помощь  Эгона  Саперба,
отметил он про себя. Несмотря на  Акт  Макферсона.  Нет,  это  безнадежно;
Саперб больше не существует, как психоаналитик он теперь  вне  закона,  по
крайней  мере,  в  том,  что  касается  его  взаимоотношений   со   своими
пациентами. Эгон Саперб мог все еще продолжать существовать как  личность,
в своем физическом воплощении, однако само понятие "психоаналитик"  теперь
больше к нему уже неприменимо, как будто он им никогда и не  был.  О,  как
мне его не хватает! Если бы только я мог проконсультироваться у него  хотя
бы один раз! Черт бы побрал этот "АГ Хемие", и  то  могущественное  хобби,
которое его поддерживает, и  его  огромное  влияние  на  отдельных  членов
правительства. А что если попытаться передать кому-либо из них или даже им
всем это мое мерзкое зловоние?
     Да, да, я позвоню им, решил он.  Спрошу,  нет  ли  у  них  в  наличии
сильнодействующего моющего средства, и одновременно с этим заражу их - они
этого вполне заслуживают.
     Он  нашел  в  телефонной  книге  номер   отделения   "АГ   Хемие"   в
Сан-Франциске и, прибегнув к психокинезу, набрал его.
     Они еще пожалеют о том, что  заставили  принять  этот  закон,  сказал
самому себе Конгросян, наблюдая за тем,  как  устанавливается  видеофонная
связь.
     - Позвольте мне переговорить с вашим главным химиопсихотерапевтом,  -
сказал он, когда на его вызов ответила дежурная по связи фирмы "АГ Хемие".
     Вскоре из аппарата раздался очень деловой мужской  голос:  полотенце,
наброшенное на экран, лишило Конгросяна возможности рассмотреть, кто с ним
говорит, но, судя по голосу, человек этот был молодым, энергичным  и  явно
высококвалифицированным профессионалом.
     - Это станция Б. Говорит Меррилл Джадд. Кто со мной говорит и  почему
вы заблокировали  видеоканал?  -  в  голосе  химиопсихотерапевта  сквозило
раздражение.
     - Вы не знакомы со мною, мистер Джадд,  -  сказал  Конгросян,  а  сам
подумал - самая пора перезаразить их всех.
     Подойдя как можно ближе  к  экрану  видеофона,  он  резким  движением
смахнул с него полотенце.
     - Ричард Конгросян, - узнал его химиопсихотерапевт. О, я вас знаю, во
всяком случае как артиста.
     Он  действительно  оказался  человеком  молодым  с  очень   серьезным
выражением лица - заниматься какой-либо чепухой в его присутствии было  бы
совершенно неуместно. Но было заметно и то, что  это  человек,  совершенно
отрешенный от мира сего, настоящий психопат.
     - Большая для меня честь, сэр, встретиться с вами,  -  продолжал  он.
Что я могу для вас сделать?
     - Мне нужно противоядие, - сказал  Конгросян,  -  от  отвратительного
зловония, которым наградила меня  гнусная  рекламка  Теодоруса  Нитца.  Вы
знаете, та, что начинается вот так: "В мгновенья тесной интимной  близости
с теми, кого мы любим, особенно тогда  и  возникает  опасность  оттолкнуть
острым" и так далее...
     Ему ненавистно было даже вспоминать об этом; исходящее лот  его  тела
зловоние становилось еще сильнее, когда он это делал, если, конечно, такое
было возможно. А он так жаждал подлинных контактов с другими  людьми,  так
остро ощущал свою отчужденность!
     Я вас напугал чем-то? - спросил он.
     Продолжая рассматривать его  своими  умными  проницательными  глазами
классного специалиста, служащий "АГ Хемие" произнес:
     - Я не испытываю  особой  тревоги.  Естественно,  я  наслышан  о  той
дискуссии, которая возникла в научных кругах в связи с  вашим  эндогенного
характера, то  есть  чисто  внутреннего  происхождения,  психосоматическим
заболеванием, мистер Конгросян.
     - Хорошо, - с трудом выдавил из себя Конгросян,  -  только  позвольте
мне обратить ваше внимание на то, что болезнь эта  экзогенного  характера;
ее возбудила рекламка Нитца.
     Его очень огорчило, что этот незнакомец, что  по  сути  весь  мир  не
только знает, но и оживленно обсуждает состояние его психики.
     - У вас, должно быть, была внутренняя предрасположенность,  -  сказал
Джадд,  -  к  тому,  чтобы  таким  неприятным  для  вас  образом  на   вас
подействовала рекламка Нитца.
     - Совсем наоборот, - возразил Конгросян. - И я намерен предъявить иск
агентству Нитца стоимостью в несколько миллионов -  я  полностью  готов  к
тому, чтобы качать тяжбу. Но пока  совсем  не  об  этом  речь.  Что  вы  в
состоянии для меня сделать, Джадд? Вы ведь  сейчас  ощущаете  этот  запах,
разве не так? Признайтесь в том, что ощущаете, и тогда мы сможем выяснить,
какими возможностями  лечения  вы  располагаете.  Я  много  лет  регулярно
встречался с одним психоаналитиком, доктором Эгоном Сапербом,  но  теперь,
спасибо за это вашему картелю, я лишен такой возможности.
     - Гм, - только и произнес в ответ на эту тираду Джадд.
     - И это все, что вы в состоянии  предпринять?  Послушайте,  для  меня
совершенно невозможно покидать эту больничную  палату.  Инициатива  должна
исходить от вас. Я взываю к вам. У меня отчаянное положение. Если оно  еще
больше ухудшится...
     -  Это  необычная  просьба,  -  сказал  Джадд,   -   Мне   необходимо
поразмыслить над нею. Я не в состоянии  ответить  вам  немедленно,  мистер
Конгросян. Как давно имело место это заражение от рекламки Нитца?
     - Приблизительно месяц тому назад.
     - А до этого?
     - Смутные навязчивые идеи. Состояние  неосознаваемой  тревоги.  Почти
постоянная  душевная  депрессия.  Я  задумывался   временами   над   этими
отдаленными симптомами чего-то очень серьезного, но до поры до времени мне
как-то удавалось выбрасывать такие мысли из головы. Очевидно, я уже  давно
борюсь с какой-то  коварно  подкрадывающейся  душевной  болезнью,  которая
постепенно разъедает мои способности, притупляет их остроту.
     Настроение у него было совершенно подавленное.
     - Я, пожалуй, прилечу к вам в госпиталь.
     - О, протянул удовлетворенно Конгросян.
     Тогда я уж точно смогу заразить вас, отметил про себя  он.  А  вы,  в
свою  очередь,  занесете  эту  инфекцию  в  свою   собственную   компанию,
перезаразите весь этот свой гнусный картель, который  является  виновником
прекращения   деятельности   д-ра   Саперба   в   качестве   практикующего
психоаналитика.
     - Пожалуйста, сделайте мне такое одолжение, - вслух  произнес  он.  -
Мне очень хотелось бы проконсультироваться с вами с глазу на глаз.  И  чем
скорее, тем лучше. Но предупреждаю вас: я не буду нести ответственности за
последствия. Сопряженный с посещением риск - это ваше дело.
     - Риск? Что ж, попробую рискнуть. Что, если я это сделаю сегодня  же,
во второй половине дня? У  меня  есть  свободный  час.  Скажите,  в  каком
невропсихиатрическом  госпитале  вы  сейчас   находитесь,   и   если   это
неподалеку...
     Джадд стал искать ручку и блокнот.

     Время полета в Дженнер для них пролетело почти незаметно, и во второй
половине дня они совершили посадку на вертолетной площадке в  окрестностях
городка; времени у них было еще хоть отбавляй для того, чтобы проехать  по
шоссе к дому Конгросяна,  расположенному  где-то  среди  окружавших  город
лесов.
     - Значит, - произнесла Молли, - нам трудно рассчитывать  на  то,  что
удастся сесть в непосредственной близости  от  его  дома?  И  поэтому  нам
придется...
     - Мы наймем такси, - сказал Нат Флайджер.
     - Понятно, - сказала Молли. - Я читала о них. И водитель его, местный
сельский житель познакомит вас со всеми местными  сплетнями,  которыми  не
прокормить, пожалуй, и комара. Она закрыла книгу и поднялась.
     - Так вот, Нат, может быть, вы сможете разузнать все, что вам  нужно,
у этого водителя? О тайном подвале ужасов в усадьбе Конгросяна?
     Джим Планк произнес хрипло:
     - Мисс Дондольдо... - он скорчил при этом недовольную мину. - Я очень
высокого мнения о Лео, но, клянусь честью...
     - Вы меня не в состоянии выдержать? - спросила она, подняв  бровь.  -
Почему, хотелось бы мне знать, почему, мистер Планк?
     - Прекратите, - бросил им обоим Нат, вытаскивая  свою  аппаратуру  из
вертолета и складывая ее на влажной земле.
     В воздухе пахло дождем;  он  был  тягучим,  каким-то  липким,  и  это
непроизвольно вызвало у Ната чувство отвращения, его  раздражала  присущая
этому воздуху какая-то "нездоровость".
     -  Для  астматиков  здесь,  должно  быть,  раздолье,  -  заметил  он,
оглядываясь по сторонам.
     Конгросян, разумеется, и не подумает их  встречать.  Это  их  дело  -
найти место, где он живет, да и его самого тоже. По правде говоря, им  еще
крупно повезет, если он  вообще  их  примет,  а  не  выгонит  взашей.  Нат
прекрасно это осознавал.
     Осторожно выбираясь из кабины вертолета (на ногах у нее  были  легкие
босоножки), Молли произнесла:
     - Какой чудной здесь запах. Она вдохнула  воздух  полной  грудью,  ее
яркая ситцевая блузка заметно вздулась.  Ух.  Будто  здесь  повсюду  гниет
растительность.
     - Так оно и есть на самом деле, - произнес Нат, помогая Джиму  Планку
с его аппаратурой.
     - Спасибо, - пробормотал Планк.  -  Мне  теперь  понятен  план  наших
дальнейших действий. Сколько времени мы намерены здесь провести?
     Он посмотрел на Флайджера так, как если бы ему ничего больше  так  не
хотелось, как снова забраться в кабину вертолета  и  тут  же  пуститься  в
обратный путь, лицо его выражало охватившую его панику.
     - Эти места, - сказал Планк,  -  всегда  вызывают  у  меня  в  памяти
персонажи детских сказок. На ум приходят злобные тролли.
     Молли посмотрела на него, а затем  отрывисто  рассмеялась.  Подкатило
такси, но  за  рулем  его  был  вовсе  не  местный  крестьянин.  Это  была
двадцатилетней    давности    автоматическая    модель    с,    хотя     и
самонастраивавшейся, но довольно-таки несовершенной  системой  управления.
Звукооператоры ЭМП быстро загрузили его своей записывающей  аппаратурой  и
личными  вещами,  и  такси-робот   выкатился   с   вертолетной   площадки,
направляясь к дому Ричарда Конгросяна, адрес которого в системе управления
такси действовал в качестве предварительной настройки.
     -  Хотелось  бы  мне  знать,  -   произнесла   Молли,   наблюдая   за
проносящимися мимо старомодными домами и магазинами городка, - чем местные
жители развлекаются в свободное время?
     - Может быть, они ходят на вертолетную площадку, - предположил Нат, -
и глазеют на приезжих, которые от  случая  к  случаю  сюда  забредают.  На
таких, как мы, подумал он, глядя  на  пешеходов,  которые  с  любопытством
рассматривали их в кабинет такси.
     Мы для них главное развлечение, решил он. Других здесь определенно не
бывает; у городка такой же вид, какой должен был быть до катаклизмов  1980
года;  фасады  магазинов  по  тогдашней  архитектурной  моде  были  слегка
наклонными с витринами из стекла и пластиковым обрамлением, которое теперь
повсюду растрескалось и было в невероятно  плачевном  состоянии.  А  возле
огромного давно заброшенного и обветшалого здания супермаркета, он  увидел
пустую стоянку для автотранспорта -  свободное  пространство  для  средств
передвижения  на  поверхности  Земли,  которых  больше   уже   просто   не
существовало.
     Для  человека,  еще  хоть  на  что-то  способного,  жить  здесь  было
равносильно одной из форм самоубийства, к такому  заключению  пришел  Нат.
Только  какая-то  непонятная  тяга  к   самоуничтожению   могла   побудить
Конгросяна покинуть огромный, бурлящий жизнью мегаполис Варшавы, одного из
крупнейших  в  мире  центров  деловой   активности   и   коммуникаций,   и
переселиться  в  этот  мерзкий,  раскисший  от  дождей,   заживо   гниющий
городишко. Или это была одна из  форм  наказания,  изложенного  на  самого
себя. Могло  ли  быть  такое?  Наказать  себя  за  одному  Богу  известное
преступление, возможно за что-то,  каким-то  образом  связанное  с  особым
случаем рождения его сына... при условии, что слухи, о  которых  упомянула
Молли, соответствуют истине.
     Он  вспомнил  анекдот,  рассказанный   Джимом   Планком,   тот,   где
психокинетик Ричард Конгросян, попав в аварию в  общественном  транспорте,
отрастил себе руки. Но ведь у Конгросяна руки и без того были - он  просто
мог обходиться без их помощи при исполнении своей музыки. Без них  он  мог
добиваться более  тонких  оттенков  тональности,  более  четкого  ритма  и
гармонии. Тем самым  при  интерпретации  музыкальных  произведений  он  не
прибегал  к  каким-либо  телесным  функциям  -  ум  артиста  был  как   бы
непосредственно связан с клавиатурой.
     Догадываются ли уныло бредущие по этим захудалым улицам люди  о  том,
кто живет среди  них?  Скорее  всего,  нет,  ответил  себе  Нат.  По  всей
вероятности, Конгросян ведет уединенный образ жизни, замкнувшись  в  кругу
семьи и не общаясь ни с кем из соседей. Как затворник,
     - Да, наверное, это и неудивительно для  здешних  мест.  А  вот  если
местные жители узнают о Конгросяне, у них возникнет подозрение - ибо он, с
одной  стороны,  знаменитый  артист,  а,  с  другой  стороны,  -  человек,
обладающий недюжинными пси-способностями. Вот почему ему приходится  нести
двойное  бремя.  Несомненно,  сталкиваясь  с  этими  людьми  в   обыденной
обстановке - например, когда ему приходится что-нибудь покупать в  местной
бакалейной лавке, - он  не  пользуется  своим  психокинетическим  даром  и
прибегает к услугам верхних  конечностей,  как  и  все  остальные  простые
смертные. Если только у  него  решимости  не  больше,  чем  представлялось
Нату...
     - Когда я стану всемирно известным артистом, - сказал Джим  Планк,  -
первое, что я сделаю - это перееду  вот  в  такую  же  самую  глубинку,  в
захолустье. - В тоне его голоса явно проступал сарказм. -  Это  будет  мне
достойной наградой.
     - Да, - согласился с ним Нат, - должно  быть,  совсем  неплохо  иметь
возможность делать деньги на таланте, который  достался  тебе  от  природы
даром.
     Говорил это он как-то рассеянно - впереди он увидел  толпу  людей,  и
все его внимание переключилось на них. Знамена,  демонстранты  в  форме...
тут он сообразил, что перед ним  шествие  политических  экстремистов,  так
называемых  сыновей  Иова,  неонацистов,  которые   за   последнее   время
расплодились, как тараканы, повсюду, даже  здесь,  в  этом  забытом  Богом
городке в Северной Калифорнии.
     Впрочем, пожалуй, это и было самым подходящим местом для сыновей Иова
демонстрировать сам факт своего существования. Эта пришедшая  в  полнейшее
запустение местность прямо-таки  была  пропитана  духом  крушения  всех  и
всяческих надежд; здесь жили те, кому на самом деле крупно  не  повезло  в
жизни. Это был заповедник испов, не игравших  сколько-нибудь  существенной
роли в функционировании нынешней  политической  и  экономической  системы.
Партия  сыновья   Иова,   подобно   нацистской   партии   прошлого   века,
подпитывались людьми, во всем разочаровавшимися, совершенно обездоленными.
Да, именно вот эти захолустные городки, мимо которых  прошло  время,  были
настоящей питательной средой для  неонацистских  движений...  Так  что  не
следует удивляться, видя такое здесь.
     Но ведь это были не немцы - это были американцы.
     Эта мысль  протрезвила  Ната  Флайджера.  Разве  можно  было  считать
сыновей  Иова  всего  лишь  симптомом  нескончаемого,  не  меняющегося  со
временем психического расстройства немецкой ментальности; такое объяснение
было бы слишком простым, притянутым за уши. Ведь сегодня здесь  маршировал
его родной народ, его соотечественники. Он и сам мог оказаться в их рядах,
если бы потерял свою работу в ЭМП, или если  бы  страдал  от  какой-нибудь
другой унижавшей его человеческое достоинство социальной несправедливости,
или  испытывал  горечь  от  сознания  невозможности  достичь  чего-либо  в
жизни...
     - Посмотрите-ка на них, - сказала Молли.
     - А я как раз и смотрю, - ответил Нат.
     - И думаете: "здесь мог бы оказаться и я". Верно? Честно говоря, я не
вполне уверена в том, что у вас хватило бы духу вот так публично выступать
в защиту своих убеждений. По сути дела, я весьма сомневаюсь, есть ли у вас
вообще какие-либо убеждения. Смотрите, смотрите. Здесь сам Гольц.
     Она была права. Бертольд Гольц, фюрер, присутствовал  здесь  сегодня.
Этот человек появлялся и исчезал каким-то странным, совершенно  непонятным
образом - никогда нельзя было предугадать заранее, где и когда он может  в
любую минуту внезапно объявиться.
     Наверное,  Гольц  располагает  возможностями,  которые  предоставляет
использование принципа фон  Лессинджера.  Возможностью  путешествовать  во
времени.
     Это может дать Гольцу - так размышлял Нат - определенное преимущество
перед  всеми   другими   харизматическими   лидерами   прошлого,   которое
заключалось в том,  что  с  помощью  перемещения  во  времени  он  мог  бы
сделаться более или менее вечным, непроходящим. Его нельзя было бы  убрать
с  политической  сцены  каким-либо  тривиальным  способом.  Кстати,  этим,
вероятно, объясняется и тот факт, что  так  и  не  удается  раздавить  это
движение. Его уже давно  очень  интересовало,  почему  это  Никель  терпит
такое. А  терпит  она,  вероятнее  всего,  только  потому,  что  вынуждена
терпеть.
     Гольца, конечно, можно было бы  убить,  но  тогда  в  будущее  просто
отправился бы Гольц более раннего образца и заменил убитого;  Гольц  будет
продолжать жить, не старея и не меняясь внешне неопределенно долгое время,
и это, в конечном счете, принесет движению ни с чем не  сравнимую  пользу,
потому что у него будет руководитель, который не пойдет по стопам  Адольфа
Гитлера,  у  него  не  разовьется  сифилис  мозга  или  другое  ведущее  к
деградации личности заболевание.
     Джим Планк,  весь  поглощенный  разворачивавшимся  перед  его  взором
зрелищем, пробормотал:
     - Весьма представителен этот сукин сын, а?
     На него, похоже, Гольц тоже произвел  глубокое  впечатление.  Человек
этот мог бы запросто сделать карьеру в кино или на телевидении, подумалось
Нату. А еще больше ему подошла роль эстрадного конферансье, она в  большей
степени соответствовала его натуре, чем та, которую он взялся исполнять  в
политической  жизни.  У  Гольца,  несомненно,  был  шик.  Высокий,  всегда
задумчивый, с оттенками некоторой грусти на лице... Гольцу на вид было лет
сорок пять, стройность, мускулистая подтянутость юноши  были  ему  уже  не
свойственны.  Маршируя,  он  обильно  потел.  Какими   чисто   физическими
качествами обладал этот человек? В нем  ничего  не  было  таинственного  и
неземного, да и печатью особой духовности не было  отмечено  его  волевое,
мясистое лицо.
     Демонстранты  перегруппировались,  окружили  такси  со  всех  сторон.
Машина остановилась.
     - Он научился повелевать даже машинами, - язвительно заметила  Молли.
- По крайней мере, местными.
     Она  рассмеялась,  но  смех  ее  был  отрывистым,   даже   как   м-то
встревоженным.
     - Нам бы лучше освободить дорогу, - сказал Джим Планк, -  не  то  они
просто промаршируют через нас, как колонны марсианских муравьев.
     Он потянулся к органам управления роботакси.
     - Черт бы побрал эту  развалюху;  она  не  подает  никаких  признаков
жизни.
     - Убита ужасом, - съязвила Молли.
     В первом ряду демонстрантов, в самом центре,  шагал  Гольц,  держа  в
руках многоцветное, развевающееся по ветру, матерчатое знамя. Завидев  их,
Гольц что-то кричал. Нату не удалось разобрать, что именно.
     - Он говорит нам - убирайтесь прочь с дороги, - сказала Молли. - Нам,
может быть, все-таки лучше позабыть о записи музыки Конгросяна,  выйти  из
такси и присоединиться к нему? Записаться  в  его  движение.  Что  вы  там
бормочете, Нат? Вот ваш шанс. Вы сможете совершенно  справедливо  заявить,
что были вынуждены это сделать.
     Она отворила дверцу кабины и легко спрыгнули  и  легко  спрыгнула  на
тротуар.
     - Я не намерена рисковать своей  жизнью  из-за  того,  что  произошло
короткое замыкание в одной из цепей автомата, устаревшего лет на двадцать.
     - Хайль, могущественный вождь,  -  коротко  произнес  Джим  Планк  и,
также, выпрыгнув, присоединился на тротуаре к Молли,  не  мешая  двигаться
демонстрантам, которые теперь, как единое целое, что-то гневно и оживленно
жестикулировали.
     - Я остаюсь здесь, - сказал Нат и не вышел из  такси,  окруженный  со
всех сторон звукозаписывающей аппаратурой.
     Рука его машинально легла  на  драгоценнейший  "Ампек  Ф-A2",  он  не
намерен был бросить  его  на  произвол  судьбы  даже  перед  лицом  самого
Бертольда Гольца.
     Быстро подойдя к машине, Гольц весь как-то сразу расплылся в  улыбке.
Это была вполне дружелюбная улыбка, которая должна была  свидетельствовать
о том, что, несмотря на  всю  серьезность  своих  политических  намерений,
Гольц в своем сердце  оставил  еще  место  и  для  кое-кого  сочувствия  к
ближнему.
     - У тебя тоже неприятности? - обратился Гольц непосредственно к Нату.
     Теперь  первый  ряд  демонстрантов,  -  включая  и  самого  вождя   -
поравнялся со старым, обшарпанным роботакси. Шеренга  разделилась  на  две
части, которые неровной линией обогнули  машину  с  обеих  сторон.  Гольц,
однако, остановился. Он вынул из кармана мятый красный  носовой  платок  и
вытер им лоснившуюся от пота кожу затылка и лба.
     - Извините за то, что оказался у вас на дороге, - буркнул Нат.
     - Ерунда, - еще раз улыбнулся Гольц. - Я давно уже жду вас.
     - Он поднял взор, в его темных  умных  глазах  засветились  тревожные
огоньки.
     -  Нат  Флайджер,  заведующий  отделом  репертуара   и   исполнителей
Электронно-Музыкальных Предприятий из Тихуаны. Забравшийся  в  эту  глушь,
изобилующую папертниками и лягушками для того,  чтобы  записывать  Ричарда
Конгросяна... потому что вам не посчастливилось своевременно  узнать,  что
Конгросяна нет дома. Он в нейропсихиатрической клинике Франклина  Эймса  в
Сан-Франциске.
     - О Господи, - воскликнул Нат, отпрянув назад.
     - Почему вместо Конгросяна не записать меня? - спросил  Гольц  весьма
добродушным тоном.
     - Сделать - что?
     - О, я могу накричать или  даже  напеть  несколько  очень  актуальных
лозунгов для вас. Длительностью примерно в полчаса... этого хватит,  чтобы
заполнить пластинку малого формата. Может быть, сегодня или завтра она еще
не будет хорошо продаваться, но когда-нибудь в обозримом будущем...
     Тут Гольц подмигнул Нату.
     - Благодарю покорно, - спокойно отверг его предложение Нат.
     - Ваше существо с Ганимеда слишком  непорочно,  слишком  целомудренно
для того, что мне придется сказать?
     Его  улыбка  начисто  была  лишена  какого-либо  тепла;   она   будто
неподвижно приросла к определенным местам на его лице.
     - Я еврей, мистер Гольц, - сказал Нат. - Поэтому мне трудно взирать с
особым энтузиазмом на это неонацистское движение.
     Гольц на какое-то время задумался.
     -  Я  тоже  еврей,  мистер   Флайджер.   Или,   правильнее   сказать,
израильтянин.  Можете  проверить.  Это  общеизвестный  факт.   Его   может
подтвердить справочная служба любой приличной газеты  для  информационного
агентства.
     Нат взглянул на него с удивлением.
     - Наш общий противник, ваш и мой, - произнес Гольц, - это система Дор
Альте. Вот кто подлинные наследники нацистского прошлого. Задумайтесь  над
этим. Правительство и стоящие за ним картели. Все эти  "АГ  Хемие",  "Карп
унд Зоннен Верке" и так далее. Вам разве это не  известно?  Где  вы  были,
Флайджер? Вы, что, не слышите меня?
     - Слышу, - ответил после некоторой паузы Нат.  -  Но  что-то  это  не
очень меня убеждает.
     - Тогда я поведаю вам вот что, - произнес Гольц. - Наша муттер Николь
и ее приспешники собираются  воспользоваться  принципом  фон  Лессинджера,
согласно  которому  возможны  путешествия  во  времени,  для  того,  чтобы
связаться с Третьим Рейхом, с Германом Герингом, если  уж  быть  до  конца
точным. Разве это вас не удивляет?
     - Я... кое-какие слухи до меня дошли,  -  признался,  пожав  плечами,
Нат.
     - Вы не Гост, Флайджер, - сказал Гольц. - Как и  я,  как  и  все  мои
люди. Мы всегда в стороне. Нам не  положено  слышать  даже  слухи.  Утечки
информации не должно было быть ни малейшей. Ведь не для наших ушей, не для
испов предназначены эти слухи  -  вы  согласны  со  мною?  Но  переправить
жирного Германа из прошлого в нашу эпоху - это уж, пожалуй, слишком, разве
вы тоже не сказали бы так?
     Он изучающе вглядывался в лицо Ната, ожидая, какою будет его реакция.
     - Если это правда... - немного подумав, начал было Нат.
     - Это правда, Флайджер, - кивнул Гольц.
     - Тогда это проливает несколько иной свет на ваше движение.
     - Тогда переходите на мою  сторону,  -  сказал  Гольц.  -  Когда  эта
новость будет опубликована. Когда вы узнаете, что это правда. О'кэй?
     Нат ничего не сказал. Он старался не  встречаться  с  темными,  очень
подвижными глазами собеседника.
     - До скорого, Флайджер, - сказал напоследок Гольц.
     И, подхватив свое знамя, которым он  все  это  время  подпирал  кузов
такси, зашагал быстрым шагом по мостовой вдогонку за своими сторонниками.

                                    7

     Усевшись вместе в конторе "Авраама Линкольна"  Дон  Тишман  и  Патрик
Дойль внимательно, изучали заявление, которое мистер Ян Дункан  из  триста
четвертой квартиры только что составил с их  помощью.  Ян  Дункан  пожелал
выступить на смотре талантов  их  дома,  который  устраивался  каждые  две
недели, и при этом как  раз  тогда,  когда  на  нем  будет  присутствовать
разведчик талантов из Белого Дома.
     Заявление,  Тишман  это  прекрасно  понимал,  было  чисто  формальным
документом. Единственное, что вызывало у них некоторое  недоумение  -  это
то, что Ян Дункан  вызывался  выступить  в  паре  с  другим  исполнителем,
который не проживал в "Аврааме Линкольне".
     Размышляя над этим, Дойль произнес:
     - Это его старый приятель по воинской службе. Он когда-то рассказывал
мне о нем; они вдвоем уже выступали много лет тому назад. Музыка  в  стиле
"Барокко" на двух кувшинах. Новинка.
     - А в каком жилом доме проживает этот его приятель? - спросил Тишман.
     Одобрительная виза на заявлении всецело зависела от  того,  каковы  в
настоящий момент взаимоотношения между "Авраамом Линкольном" и этим другим
жилым домом.
     - Ни в каком. Он торгует полуразвалившимися марсолетами у Луни Люка -
того самого, вы  знаете,  о  ком  идет  речь.  Этими  дешевыми  маленькими
летательными аппаратами, на которых умудряются  добираться  до  Марса.  Он
живет  на  стоянке,  как  я  понимаю.  Стоянка  все  время   меняет   свое
местонахождение - существование поистине кочевое. Я уверен, что вы об этом
слышали.
     - Слышал, - согласился Тишман, - и именно поэтому об одобрении такого
заявления не может быть и речи. Мы не можем разрешить подобное выступление
на нашей сцене, не можем предоставить сцену человеку,  который  занимается
столь предосудительным ремеслом. И я  не  усматриваю  причин,  которые  не
позволяют вашему Яну не играть на своем кувшине соло.  Меня  нисколько  не
удивит, если это его выступление окажется более,  чем  удовлетворительным.
Просто это не в наших традициях - допускать  чужаков  к  участию  в  наших
концертах; наша сцена предназначена исключительно  для  нашего  люда,  так
было всегда и  так  всегда  будет.  Поэтому  дальнейшее  обсуждение  этого
вопроса не имеет никакого смысла.
     Он решительно поглядел на капеллана.
     -  Верно,  -  согласился   Дойль.   -   Но   ведь   нет   же   ничего
предосудительного,  если  кто-нибудь  из   нас   приглашает   родственника
поглядеть на смотр  наших  талантов...  Так  почему  же  тогда  отказывать
армейскому приятелю? Почему отказывать ему в  возможности  выступить?  Это
имеет очень большое значение для поднятия морального духа Яна. Насколько я
его понял, ему кажется, что в последнее время все у  него  идет  вкривь  и
вкось. Он не очень-то умный человек. В самом деле, ему, как  мне  кажется,
лучше бы заниматься физическим трудом. Но, если у него есть  артистические
способности, взять например, эту его идею с кувшинами...
     Проверяя свои документы, Тишман выяснил, что представление в "Аврааме
Линкольне" посетит наивысшего ранга разведчик  Белого  Дома,  мисс  Джанет
Раймер.  Лучшие  номера,  подготовленные  жильцами,   будут,   разумеется,
оставлены именно  на  этот  вечер...  так  что  Дункану  и  Миллеру  с  их
экзотическим  оркестром  на  кувшинах   придется   добиваться   привилегии
выступить именно этим вечером в острой конкуренции, а ведь  совсем  немало
будет номеров - так во всяком случае полагал Тишман  -  определенно  более
высокого качества. Ведь это, что там не говори, просто кувшины...  и  даже
не электронные. Но с другой стороны...
     - Ладно, - выразил он вслух свое решение. - Я согласен.
     - Вы еще раз проявили себя  человечным,  -  не  преминул  подчеркнуть
Дойль, причем у него было такое умильное выражение  лица,  что  вызвало  у
Тишмана отвращение. - Как я полагаю, мы все насладимся  мелодиями  Баха  и
Вивальди в исполнении Дункана и Миллера на их неподражаемых кувшинах.
     Тишман, поморщившись, неохотно кивнул.

     Это Джо Пард, самый старый жилец дома, уведомил  Винса  Страйкрока  о
том, что его жена - или, если уж быть более  точным,  его  бывшая  жена  -
Жюли, живет на самом верхнем этаже у Чика. И находится там все это время.
     У моего собственного брата, с горечью отметил  Винс,  все  еще  не  в
состоянии постичь услышанное.
     Время  было  уже  позднее,  почти  одиннадцать   часов,   близкое   к
комендантскому часу. Тем не менее, Винс тотчас же решительно направился  к
лифту и мгновеньем позже уже поднимался на  самый  верхний  этаж  "Авраама
Линкольна".
     Я убью его, твердо решил он. А еще лучше - убью их обоих.
     И мне это, по всей вероятности, сойдет  с  рук,  рассудил  он,  перед
лицом суда присяжных, состав которых  подбирался  среди  жильцов  дома  по
жребию, потому что, в конце-то концов, я  не  кто  иной,  как  паспортист,
официальный  учетчик  удостоверений  личности;  все  это  понимают,  и   я
пользуюсь  всеобщим  уважением.  Мне  люди  доверяют.  А  какое  положение
занимает Чик, здесь, в нашем доме? И  еще  я  работаю  в,  по  настоящему,
солидном картеле, "Карп унд Зоннен",  в  то  время,  как  Чик  работает  в
какой-то вшивой компании, находящейся на грани  банкротства.  И  всем  это
тоже прекрасно известно. Факторы, подобные этим, очень важны. Их принимают
в расчет. Независимо от того, нравится ли это кому-то или нет.
     И был еще один, по сути, решающий фактор,  совершенно  неопровержимый
факт, заключающийся в том, что Винс Страйкрок был гестом, а  Чик  даже  не
мог   бы   представить   документов,   гарантирующих   уплату   квартирной
задолженности.
     Возле двери в квартиру Чика он  приостановился,  стучаться  сразу  не
стал, а просто какое-то время стоял в нерешительности в коридоре. Как  это
все-таки ужасно, признался он в душе. Ведь в действительности-то он  очень
любил своего старшего брата, который в свое время так помогшему  стать  на
ноги. А может быть, Чик для него в самом  деле  значит  куда  больше,  чем
Жюли?
     Подняв руку, он постучался.
     Дверь отворилась. На пороге  стоял  Чик  в  синем  рабочем  халате  с
журналом в руке. Он выглядел  чуть  старше,  чем  обычно,  каким-то  более
усталым, более угнетенным, чем  обычно,  он  даже,  кажется,  еще  сильнее
облысел.
     Теперь я понимаю, почему ты не заходил  ко  мне  все  эти  дни  и  не
пытался меня утешить, - сказал Винс. -  В  самом  деле,  как  ты  мог  это
сделать, если все это время Жюли жила здесь, у тебя?
     - Проходи, - сказал Чик, держа дверь нараспашку.
     Усталой походкой он прошел вместе с братом в небольшую гостиную.
     - Как я полагаю, ты намерен хорошенько мне досадить, - проговорил он,
обернувшись. - Только этого мне  еще  и  не  хватало.  Моя  чертова  фирма
вот-вот обанкротится...
     - Кого это беспокоит? - произнес, отдуваясь Винс. - Это как  раз  то,
чего вы заслуживаете.
     - Он стал искать взглядом Жюли, но нигде не  видел  ни  ее  саму,  ни
каких-либо следов ее вещей. Неужели старик Джо Пард опростоволосился?  Это
исключено. Парду было известно доподлинно  все,  что  происходит  в  доме.
Сплетни составляют суть его жизни. Здесь он был непререкаемым авторитетом.
     - Я слышал кое-что  интересное  в  сегодняшнем  выпуске  новостей,  -
сказал Чик, усаживаясь на кушетку напротив своего младшего брата.
     -  Правительство  решило  сделать  исключение   в   применении   Акта
Макферсона. В отношении психоаналитика по имени Эгон...
     - Послушай, - перебил его Винс. - Где она?
     - У меня неприятностей предостаточно и без твоих этих наскоков.
     Чик поглядел в упор на своего младшего брата.
     - А за нее я тебе сейчас влеплю пощечину.
     Винс Страйкрок едва не задохнулся от ярости.
     - Я пошутил, - промямлил Чик натянуто.  -  Прости,  за  то,  что  так
сказал. Сам не пойму, как это  у  меня  вырвалось.  Она  ушла  куда-то  за
покупками. Содержать ее - дело недешевое, кому, как не тебе знать об этом?
Тебе  следовало  предупредить  меня.  Сделать  пометку  на  домовой  доске
объявлений. А вот теперь давай говорить серьезно. Я хочу  предложить  тебе
вот что. Я хочу, чтоб ты  помог  мне  устроиться  на  работу  к  "Карпу  и
сыновьям". С того самого дня, как Жюли объявилась здесь, мысль об этом  не
выходит у меня из головы. Если хочешь, можем  считать  это  обоюдовыгодной
сделкой.
     - Никаких сделок!
     - Тогда нет Жюли.
     - Какого рода работу ты хотел бы получить у Карпов? - спросил Винс.
     - Любую. Ну, хоть что-нибудь в отделе  связей  с  общественностью,  в
сбыте, в рекламе. Только не в конструкторском бюро  или  на  производстве.
Такого же рода работу, какую я выполнял для Маури Фрауэнциммера. В  общем,
работу такую, чтобы руки оставались чистыми.
     С дрожью в голосе Винс произнес:
     - Я устрою тебя помощником экспедитора по отгрузке.
     Чик отрывисто рассмеялся.
     - Прекрасная работа. А я тебе отдам за это назад левую ногу Жюли.
     - Господи, - Винс уставился на него, не в силах поверить  собственным
ушам. - Ты или совсем развращен, или просто...
     - Вовсе нет. Но у меня совсем никудышнее положение в смысле  карьеры.
Всем, чем я располагаю, чтобы поставить на кон, - это  твоя  бывшая  жена.
Что же мне еще в таком случае остается делать?  Покорно  уйти  в  небытие?
Дудки. Черта  с  два.  Я  борюсь  за  существование.  Чик  внешне  казался
совершенно спокойным, да и голос его звучал вполне благоразумно.
     - Ты ее любишь? - спросил Винс.
     Вот теперь, впервые, самообладание, казалось, оставило его брата.
     - Что? О, конечно же! Я без ума от любви к ней - неужели ты сам не  в
состоянии понять это? - В тоне его голоса начала сквозить искренняя  речь.
- Вот почему я намерен выменять за нее работу у Карпа. Послушай, Винс, она
такая эгоистичная, такая ко всем враждебная - она живет  только  для  себя
одной, а на остальных ей наплевать. Насколько мне  удалось  это  выяснить,
она и сюда пришла только для того, чтобы, как можно сильнее насолить тебе.
Подумай об этом. А я вот что скажу тебе. У нас обоих неприятности  в  этом
вопросе, в том, что касается Жюли; она губит нам жизнь. Ты  согласен?  Мне
кажется, нам следовало бы показать  ее  специалисту.  Честно  говоря,  мне
одному это не под силу. Сам я не в состоянии разрешить эту проблему.
     - Какому специалисту?
     - Да какому угодно. Например, домовому  консультанту  по  супружеским
взаимоотношениям. Или давай отведем ее к  последнему  оставшемуся  в  СШЕА
психоаналитику, этому доктору Эгону Сапербу, о котором так  много  твердят
по телику. Давай пойдем к нему, пока его еще тоже не прикрыли. Что  ты  на
это скажешь? Ты ведь в душе понимаешь, что  я  прав.  Нам  с  тобою  самим
никогда не разобраться в этом мирно.
     - Пойдешь ты.
     - О'кэй. - Чик кивнул. - Пойду. Но ты согласен поступить именно  так,
как он решит? Поладили?
     - Вот черт. Тогда я тоже пойду. Ты что, думаешь, я  намерен  зависеть
от твоих голословных заявлений в отношении того, что он сказал?
     Дверь в квартиру отворилась. Винс повернул голову в сторону двери. На
пороге с пакетом под мышкой стояла Жюли.
     - Подожди немного, - сказал Чий. - Пожалуйста.
     ОН поднялся и подошел к ней.
     - Мы намерены проконсультироваться в отношении тебя у психоаналитика,
- сказал Винс, обращаясь к Жюли. - Таков уговор.
     Взглянув на своего старшего брата, он произнес:
     -  Расходы  делим  поровну.  Я  не  намерен  в  одиночку   оплачивать
выставленный счет.
     - Ладно, - кивнул в знак согласия Чик.
     Как-то неуклюже  -  так  во  всяком  случае  показалось  Винсу  -  он
поцеловал Жюли в щеку, погладил ее по  плечу.  Затем  снова  повернулся  к
Винсу.
     - И я все-таки хочу устроиться на работу в "Карп  унд  Зоннен  Верке"
независимо от исхода нашего визита, независимо от того, кому  из  нас  она
достанется. Понял?
     - Я... посмотрю, что я  в  состоянии  сделать,  -  очень  недовольным
тоном, с большой обидой в голосе ответил Винс.
     Он считал, что это уж  слишком.  Но  ведь,  как-никак,  Чик  был  его
братом. Существует еще такое понятие, как семья.
     Подняв трубку, Чик произнес:
     - Я позвоню доктору Сапербу прямо сейчас.
     - В такое позднее время? - удивилась Жюли.
     - Тогда завтра. Пораньше.
     Чик неохотно водворил на место трубку.
     - Для меня главное - начать. Все это  никак  не  выходит  у  меня  из
головы, а у меня есть еще и другие, куда более важные проблемы.
     Он бросил взгляд в сторону Жюли.
     - Не подумай, что мне хотелось тебя обидеть.
     - Я не согласна идти к психиатру или повиноваться тому,  что  он  там
скажет, - процедила сквозь зубы Жюли. - Если я захочу остаться с тобою...
     - Мы поступим так, как скажет Саперб, -  поставил  ее  в  известность
Чик, - и если он порекомендует тебе  возвращаться  вниз,  а  ты  этого  не
сделаешь, я подам исковое заявление в суд, чтобы  тебя  выселили  из  моей
квартиры. Я говорю это совершенно серьезно.
     Винс еще никогда не слышал, чтобы голос его брата звучал так  жестко.
Это  удивило  его.  Наверное,  это  можно  объяснить  только  банкротством
"Фрауэнциммера и компаньонов". Ведь для Чика работа была всей  его  жизнью
без остатка.
     - Выпьем, - сказал Чик и направился к бару в кухне.

     Своей разведчице талантов Джанет Раймер Николь сказала:
     - Где это вы умудрились откопать такое?
     Она показала в сторону исполнителей  народных  песен,  бренчавших  на
гитарах незамысловатый мотивчик и гнусаво повторявших нараспев почти  одни
и те же слова в микрофон, установленный посредине гостиной с  камелиями  в
Белом Доме. Она была крайне недовольна.
     Джанет незамедлительно  ответила  деловым,  пожалуй  даже,  несколько
равнодушным тоном:
     - В жилом комплексе "Дубовая ферма" в Кливленде, штат Огайо.
     - Гоните их взашей назад, - сказала  Николь  и  дала  знак  Максвеллу
Джемисону, который сидел, и грузный и апатичный,  в  дальнем  конце  этого
просторного помещения.
     Джемисон тотчас же поднялся, весь подобрался и решительно двинулся  к
исполнителям народных песен. Они повернули головы в  его  сторону.  На  их
лицах появились признаки самых мрачных предчувствий, и их заунывная  песня
начала угасать.
     - Мне хотелось бы пощадить ваши чувства, - обратилась к ним Николь, -
но, как мне кажется, у нас уже вполне достаточно народной музыки для этого
вечера. Извините.
     Она одарила их одной из таких для нее характерных лучезарных улыбок.
     Они уныло улыбнулись ей в ответ. Для них все было кончено. И они  это
понимали.
     Назад, в комплекс "Дубовая  ферма",  подумалось  Николь.  Где  вам  и
надлежит быть и никуда не рыпаться.
     Одетый в особую форму, к ее креслу приблизился один из  пажей  Белого
Дома.
     - Миссис Тибо, - прошептал паж, - помощник государственного секретаря
Гарт Макри ждет вас в алькове пасхальных  лилий.  Он  утверждает,  что  вы
вызывали его.
     - Да, да,  -  сказала  Николь.  -  Спасибо.  Угостите  его  кофе  или
чем-нибудь покрепче и скажите ему, что я скоро буду.
     Паж удалился.
     - Джанет, - сказала Николь, - я хочу, чтобы вы прокрутили еще раз эту
запись телефонного разговора с Конгросяном, которую  вы  сделали.  Я  хочу
лично удостовериться, насколько серьезно он болен;  когда  имеешь  дело  с
ипохондриками, трудно сразу прийти к какому-либо определенному выводу.
     - Видите ли, здесь отсутствует видеочасть записи, - сказала Джанет. -
Конгросян полотенцем...
     - Да. Я понимаю, - раздраженно прервала ее Николь. - Но  я  знаю  его
достаточно хорошо, чтобы вынести суждение  и  по  одному  его  голосу.  Он
приобретет   тщательно   скрываемое   им   характерное   качество   полной
сосредоточенности только на самом себе, когда  он  по-настоящему  в  беде.
Если  же  он  просто  ощущает  жалость  к  самому  себе,   то   становится
словоохотливым.
     Она встала, гости, расположившиеся по всей приемной, тоже  тотчас  же
встали. Сегодняшним вечером их было не так  уж  много;  час  был  поздний,
почти полночь, а  программа  показа  артистических  талантов  была  весьма
скудновата. Этот вечер был явно далеко не из лучших.
     - Я вот что вам скажу, - несколько игриво заявила  Джанет  Раймер.  -
Если мне не удастся подготовить  что-нибудь  получше,  чем  это...  -  она
показала в сторону исполнителей народных песен, которые сейчас с  угрюмыми
лицами складывали свои инструменты, - ...я составлю всю программу  целиком
из лучших рекламок Тода Нитца.
     Она  улыбнулась,  обнажив   зубы   из   нержавеющей   стали.   Николь
померещилась. Джанет временами отличалась неумеренным остроумием. Она была
не в  меру  самонадеянной  и  язвительной,  всецело  отождествляя  себя  с
покровительствовавшим  ей  могущественным  заведением.  Джанет  оставалась
уверенной в себе в любое  время  дня  и  ночи,  и  это  тревожило  Николь.
Подступиться к Джанет Раймер, найти в ней какую-либо  слабую  струнку  был
чрезвычайно трудно. Неудивительно,  что  любая  сторона  жизни,  любой  ее
аспект становились для Джанет своего рода увлекательной игрой.
     На помосте для выступлений исчезнувших народных певцов сменила другая
группа. Николь  взглянула  в  программку.  Это  был  современный  струнный
квартет из Лас-Вегаса; участники его через несколько секунд станут  играть
произведения Гайдна. Сейчас, пожалуй, самое подходящее  время  отправиться
на встречу с Макри,  решила  Николь.  Гайдн  ей  показался,  в  свете  тех
проблем, которые ей предстояло решать, слишком уж  изысканным.  Немножечко
даже слащавым, его музыке недоставало основательности.
     Когда мы заполучим сюда Геринга,  подумала  она,  мы  пригласим  сюда
духовой оркестр, один из  тех,  что  играет  прямо  на  улицах,  чтобы  он
исполнил баварские военные марши. Нужно не забыть сказать об этом  Джанет,
отметила она про себя. Или мы лучше послушаем Вагнера? Ведь наци, кажется,
были просто помешаны на музыке Вагнера. Да,  в  этом  она  была  абсолютно
уверена. Она штудировала книги по истории Третьего Рейха; доктор  Геббельс
в своих дневниках не раз упоминал о том благоговении,  которое  испытывали
высшие нацистские чины на представлениях "Кольца Нибелунгов". Или это  был
"Мейстерзингер"? Мы бы могли устроить так,  чтобы  духовой  оркестр  играл
попурри на темы из "Парсифаля", решила Николь. В темпе марша,  разумеется,
как раз для этих якобы "юберменшей" - сверхлюдей из Третьего Рейха.
     В течение ближайших двадцати четырех часов специалисты,  занимающиеся
эксплуатацией  аппаратуры  фон  Лессинджера,  должны  завершить  прокладку
туннеля в 1944 год. Это будет совершенно фантастическим  достижением,  но,
по всей вероятности, к этому же времени завтра  Герман  Геринг  будет  уже
здесь, в нашей эпохе, выдернутый  из  своего  собственного  времени  самым
коварным из всех посредников Белого Дома, щуплым высохшим пожилым  майором
Такером Беренсом. Практически, самым что ни на есть  Дер  Альте,  если  не
считать того, что армейский  майор  Беренс  -  человек  живой,  настоящий,
который дышит,  а  не  симулирует.  По  крайней  мере,  насколько  ей  это
известно. Хотя временами ей начинало и впрямь казаться, что она существует
в  среде,  состоящей  полностью  из  искусственных  творений,  порожденных
техническими достижениями картельной системы, в частности,  "АГ  Хемие"  в
тайне сговорившимся с "Карп Унд Зоннен Верке". Их  одержимость  различными
искусственными созданиями, эрзац-реальностью была, если  говорить  честно,
для нее совершенно невыносима. За  многие  годы  сотрудничества  с  такими
картелями в ней развилось чувство животного страха перед ними.
     - У меня назначена аудиенция, - сказала она Джанет. - Извините меня.
     Она поднялась и вышла из приемной  с  камелиями.  Двое  людей  из  НП
пристроились к ней сзади, как только она вышла в коридор,  который  вел  к
алькову пасхальных лилий, где ее дожидался Макри.
     В алькове Гарт сидел еще с одним мужчиной, в котором она распознала -
по его форме - одного из высших чинов  тайной  полиции.  Однако,  кто  это
конкретно, она не знала. Очевидно, он прибыл вместе с Гартом: сейчас  они,
не зная о том, что она уже рядом, тихо совещались друг с другом.
     - Вы уже уведомили Карпа с сыновьями? - спросила она у Гарта.
     Тотчас же оба мужчины вскочили и, всем своим видом выказывая почтение
к ней.
     - О да, миссис Тибо, - ответил Гарт. - По крайней  мере,  -  я  лично
проинформировал Антона Карпа о  том,  что  симулакрон,  изображающий  Руди
Кальбфлейша, в самом скором времени прекратит свое функционирование. Но  я
еще не поставил их в известность о том,  что  следующий  симулакрон  будет
нами получен по другим каналам.
     - Почему вы не сообщили им об этом? - спросила  Николь.  Взглянув  на
своего компаньона. Гарт произнес:
     -  Миссис  Тибо,  это  Уайлдер  Пэмброук,  новый  комиссар   НП.   Он
предупредил меня о том, что в "Карп унд Зоннен" проведено закрытое  тайное
заседание высших администраторов картеля, где была  обсуждена  возможность
того, что контракт на поставку  и  изготовление  нового  Дер  Альте  будет
заключен с  какой-то  иной  фирмой.  -  Здесь  Гарт  сделал  паузу,  чтобы
пояснить. - У НП, разумеется, есть немало лиц, работающих  у  Карпа  -  об
этом нет нужды распространяться.
     Николь обратилась к комиссару НП:
     - И что же намерены предпринять Карпи?
     -  "Карп  Вере"  обнародует  тот  факт,  что   Дер   Альте   являются
искусственными созданиями, что последний  Дер  Альте  -  живой  человек  -
занимал свой пятьсот пятьдесят лет тому назад.
     Пэмброук с шумом прочистил горло; ему казалось, было не по себе.
     Разумеется это чистейшее нарушение  основного  закона.  Такое  знание
представляет собой государственную тайну и не может  быть  раскрыто  перед
испами. Как Антон Карп,  так  и  его  отец,  Феликс  Карп,  прекрасно  это
понимают; они обсудили эти аспекты на своем заседании. Они  понимают,  что
они - как и все  остальные  руководители  фирмы  высшего  уровня  -  будут
мгновенно привлечены к самой строгой ответственности.
     - И тем не менее они не побоятся это сделать, - сказала Николь и  тут
же отметила про себя: значит, мы верно оценивали обстановку.
     Люди  Карпа  уже  очень  сильны.  Они  обладают  слишком  уж  большой
автономией. И без борьбы не откажутся от достигнутого.
     - Те кто занимают наивысшие  посты  в  иерархии  картеля,  отличаются
особым упрямством и высокомерием, - подтвердил ее мысли Пэмброук.  -  Это,
пожалуй, последние настоящие носители прусской традиции. Главный  прокурор
просит, чтобы вы  связались  с  ним  прежде,  чем  перейти  к  решительным
действиям. Он считает своим долгом наметить  в  общих  чертах  направление
государственного судебного процесса против "Верке", и хотел бы обсудить  с
вами некоторые юридические тонкости. Как  только  он  получит  официальное
уведомление.
     Пэмброук искоса поглядел на Николь.
     - Судя по моим данным, картельная система  слишком  огромна,  слишком
крепко сколочена, чтобы  ее  можно  было  свалить  одним  или  несколькими
ударами. Как я полагаю, вместо прямых действий против нее, правильнее было
бы осуществить кое-какие иные меры в качестве  компенсации.  Мне  кажется,
это более предпочтительно и, главное, - выполнимо.
     - Но ведь это мне решать, как поступить, - спокойно заметила Николь.
     И Гарт Макри, и Пэмброук почтительно кивнули в унисон.
     - Я обсужу это вопрос с  Максвеллом  Джемисоном,  -  в  конце  концов
решила она. - Пусть Макс поразмыслит и четко определится в отношении того,
как эта информация с Дер Альте будет воспринята испами,  неинформированной
общественностью. Я себе пока что совершенно  не  представляю,  как  они  к
этому отнесутся. Взбунтуются ли они? Или это покажется им просто  забавным
недоразумением? Лично я склоняюсь скорее ко второму.  Я  сама  нахожу  это
забавным. И не сомневаюсь в том, что так это мне показалось  бы  и  в  том
случае, если бы я была, ну, скажем, мелким служащим какого-нибудь  картеля
или правительственного агентства. Вы со мною согласны?
     Никто из ее собеседников не улыбнулся в ответ на ее  слова.  Они  оба
оставались сосредоточенными и мрачными.
     - По-моему, позвольте мне ясно высказаться  на  сей  счет,  -  сказал
Пэмброук, - обнародование этой  информации  опрокинет  все  здания  нашего
общества.
     - Но ведь это в самом деле так забавно,  -  не  унималась  Николь.  -
Разве не так? Руди-манекен, эрзац-творение картельной системы - и,  вместе
с тем, наивысшее избираемое должностное лицо СШЕА. Эти люди голосовали  за
него и за тех других Дер  Альте  до  него  вот  уже  на  протяжении  целых
пятидесяти лет - извините, но это не может не смешить. Как еще иначе можно
отнестись к этому?
     Она теперь и сама смеялась; сама мысль о том, что  можно  было  много
лет ничего не знать  об  этой  "Гехаймнис",  этой  высшей  государственной
тайне, и вдруг  узнать  ее  и  не  рассмеяться  при  этом,  была  выше  ее
разумения.
     - Я думаю, что я все-таки предприму решительные действия,  -  сказала
она Гарту. - Да, я приняла решение. Свяжитесь  завтра  же  утром  с  "Карп
Варке". Говорите непосредственно как с Антоном, так и Феликсом. Скажите им
как бы между прочим, что вы арестуете их сразу же, стоит им только сделать
малейшую попытку предать нас в глазах испов. Скажите им, что НП уже готова
их взять.
     - Хорошо, миссис Тибо, - мрачно произнес Гарт.
     - И не принимайте это слишком близко к сердцу, -  сказала  Николь.  -
Если Карп не уймется и все-таки раскроет эту  "Гехаймнис",  мы  все  равно
как-нибудь это переживем - мне кажется, что здесь вы не совсем правы.  Это
не будет означать конец нашего статуса-кво.
     - Миссис Тибо, - сказал Гарт, - если Карп обнародует эту  информацию,
независимо от того, как к этому отнесутся  испы,  больше  уже  никогда  не
будет ни одного нового Дер Альте. А если следовать букве закона,  то  ваши
властные полномочия проистекают только из того, что вы его жена. Такое  не
очень-то  укладывается  в  голове,  потому  что...  -  Гарт   замолчал   в
нерешительности.
     - Ну, говорите!
     - Потому что ясно каждому, независимо от того  притом  или  испом  он
является, что вы обладаете наивысшей  властью  в  нашем  истэблишменте.  И
очень важно любыми  доступными  способами  поддерживать  миф  о  том,  что
каким-то образом, пусть даже и не прямо, но этой властью  вы  наделены  из
рук народа посредством всенародного голосования.
     Наступило неловкое молчание.
     - НП, пожалуй, - произнес наконец Пэмброук, - следовало бы  взять  за
жабры эти Карпов и еще до того, как им удастся  обнародовать  свою  "Белую
Книгу". Таким образом мы отсечем их от средств массовой информации.
     - Даже под арестом, - заметила  Николь,  -  Карпам  удастся  получить
доступ по меньшей мере к одному из этих средств. Нужно смотреть  фактам  в
глаза.
     - Но их репутация, если они окажутся арестованными...
     - Единственным верным решением, - произнесла Николь задумчиво, как бы
рассуждая  вслух,  -  было  бы  физическое  уничтожение  всех  тех  высших
руководителей фирмы, которые посетили это собрание, где обсуждались опросы
высокой политики. Другими словами, всех служащих картеля,  имеющих  статус
гост, независимо от того, сколько их там. Даже если  количество  их  будет
исчисляться сотнями.
     Другими словами, отметила она про  себя  -  самая  настоящая  чистка.
Такая, какую можно было бы увидеть разве что во время революции.
     Она вся съежилась от этой мысли.
     - Нахт и Нобел, - прошептал Пэмброук.
     - Что? - спросила Николь.
     - Термин, которым нацисты обозначали незримых агентов  правительства,
которые специализировались на политических убийствах.  -  Он  хладнокровно
поглядел на Николь. - Ночь и туман. Они  входили  в  состав  эйнзацкоманд.
Чудовища. Разумеется, наша национальная полиция, наша  НП  не  располагает
ничем подобным. Очень жаль. Так что вам придется действовать, опираясь  на
помощь со стороны военных. Мы вам здесь не подмога.
     - Я пошутила, - сказала Николь.
     Оба ее собеседника теперь с нескрываемым интересом смотрели на нее.
     - Никаких чисток, - продолжила Николь. -  Их  не  было  ни  одной  со
времени Третьей мировой  войны.  Вам  это  прекрасно  известно.  Мы  стали
слишком цивилизованными для массовых убийств.
     Пэмброук нахмурился, его губы нервно подергивались.
     - Миссис Тибо, - сказал он. -  Когда  специалисты  из  Института  фон
Лессинджера доставят Геринга в нашу эпоху, вы, возможно, сумеете  устроить
так, чтобы сюда была доставлена и необходимая вам эйнзацкоманда. Вот она и
сможет взять на себя труд расправы с Карпами, а затем вернуться в свою эру
Варварства.
     Николь уставилась на него, широко открыв рот от удивления.
     - Я говорю серьезно, предпочтительнее - для нас, чем позволить Карпам
сделать  достоянием  самых  широких  кругов  общественности  те  абсолютно
секретные  сведения,  которыми  они  располагают.  Последнее  -  наихудшая
альтернатива из всех, это угроза самым устоям нашего миропорядка.
     - Я с вами совершенно согласен, - сказал Гарт Макри.
     - Это безумие, - произнесла Николь.
     - В самом ли  деле?  -  не  без  удивления  вопросил  Гарт  Макри,  -
посредством  применения  принципов,  разработанных  фон  Лессинджером,  мы
получили доступ к прекрасно подготовленным убийцам, а, как вы сами на  это
только что указали, в нашу эпоху такие профессионалы просто не существуют.
Я сомневаюсь в том, что уничтожить придется десятки или сотни лиц. Как мне
кажется,  круг  убитых  может  быть   ограничен   Советом   Директоров   и
вице-президентами картеля. Самое, пожалуй, большее - восемь человек.
     - И,  -  горячо  поддержал  его  Пэмброук,  -  эти  восьмеро,  высшие
администраторы Карпа, являются преступниками  де-факто:  они  собрались  и
организовали  заговор   против   законного   правительства.   Их   следует
рассматривать  наравне  с  сыновьями  Иова.  С  этим  Бертольдом  Гольцом.
Несмотря на то, что они  одевают  галстуки-бабочки  каждый  вечер  и  пьют
изысканные вина, а не маршируют по улицам и не спят в трущобах.
     - Позвольте мне заметить, - сухо произнесла  Николь,  -  что  все  мы
де-факто являемся преступниками. Потому что вся наша власть - как вы  сами
подчеркнули, зиждется на тотальном обмане. И притом огромнейшего масштаба.
     - Но наше правительство законно - сказал Гарт. - Независимо от  того,
с помощью ли мошенничества или какого-либо  иного  способа  оно  пришло  к
власти.  И  этот  так  называемый  "тотальный  обман"  совершен  в  высших
интересах всего народа. Мы  пошли  на  него  совсем  не  для  того,  чтобы
подвергнуть хоть  кого-нибудь  эксплуатации  -  в  отлично  от  картельной
системы, которая именно с этого и живет! Нашей  целью  вовсе  не  является
насытиться кровью за счет кого-либо другого.
     По крайней мере, отметила про себя Николь, это то, в чем мы  пытаемся
убедить себя сами.
     - поговорив только что с главным прокурором, -  почтительно  произнес
Пэмброук, - я знаю  теперь,  какие  чувства  вызывает  у  него  все  более
растущее влияние картелей. У Эйнштейна такое ощущение, что им  обязательно
нужно укоротить руки. Это очень существенно.
     - Возможно, - сказала Николь. - У вас просто выработалась  переоценка
значения картелей.  Я  не  могу  этого  сказать  о  себе.  Нам,  наверное,
следовательно бы подождать денек-другой,  когда  среди  нас  будет  Герман
Геринг, и мы сможем проконсультироваться с ним по данному вопросу.
     Теперь оба мужчины глядели на нее, широко разинув рты.
     - Это я так, пошутила, - сказала она.
     Но не покривила ли она при этом душой? В этом она  и  сама  не  могла
разобраться.
     - А ведь в конце-то концов именно Геринг, - сказала  она,  -  основал
гестапо.
     - Я бы никогда не смог одобрить этого, - высокомерно заявил Пэмброук.
     - Но не вы определяете политическую  линию  нашего  правительства,  -
напомнила ему Николь. - Формально этим должен заниматься Руди. То  есть  -
я. Я могу принудить вас действовать от моего имени по данному  вопросу.  И
вы станете это делать - если, разумеется, не предпочтете присоединиться  к
сыновьям Иова и маршировать в  их  рядах,  швыряя  булыжники  и  скандируя
лозунги.
     И Гарт Макри, и Пэмброук чувствовали при этом  себя  весьма  неуютно.
Они были крайне недовольным таким поворотом беседы.
     - Не пугайтесь раньше времени, - попыталась успокоить их Николь. - Вы
понимаете, что является подлинной основой политической  власти?  Не  пушки
или войска, а способность  заставить  других  делать  то  что,  по  вашему
мнению, они должны делать. Любыми уместными для этого  методами.  Я  знаю,
что в состоянии заставить НП делать все, что мне хочется - несмотря на все
те чувства, что вы испытываете при этом лично.  Я  в  состоянии  и  Герман
#Геринга заставить делать то, что мне захочется. И  не  Герингу  принимать
решения - это сугубо моя прерогатива.
     - Я надеюсь, - произнес Пэмброук, - что вы  не  заблуждаетесь,  когда
говорите о том, что  вам  удастся  справиться  с  Герингом.  Признаюсь,  я
изрядно напуган этим экспериментом с  прошлым.  Вы  можете  этим  отворить
опасные шлюзы. Геринг далеко не клоун.
     - Я прекрасно  осознаю  это,  -  сказала  Николь.  -  Только  вот  не
позволяйте себе вольность давать мне советы, мистер Пэмброук. Не  такая  у
вас должность.
     Пэмброук покраснел, молчал какое-то время, затем произнес тихо:
     - Извините меня. А теперь, если у вас нет  возражений,  миссис  Тибо,
мне  бы  хотелось  поднять  перед  вами  еще  один  вопрос.  Речь  идет  о
единственном оставшемся психоаналитике,  ныне  еще  практикующем  на  всей
территории СШЕА. О докторе Эгоне  Сапербе.  В  объяснении  причин  НП,  по
которым ему позволено...
     - Я не желаю ничего об этом слышать, - сказала  Николь.  -  Я  только
хочу, чтобы вы занимались своим делом. Да будет вам известно, я  с  самого
начала не одобряла Акт Макферсона. Поэтому  вы  вряд  ли  можете  от  меня
ожидать,  что  я  стану  возражать,  если  он  не  будет  в  полной   мере
выполняться.
     - Пациент, о котором идет речь...
     - Пожалуйста, - довольно резко оборвала его Николь.
     Пэмброук  послушно  пожал  плечами,  выражение  его   лица   осталось
бесстрастным.

                                    8

     Как только они отправились  в  конференц-зал  на  первом  этаже  дома
"Авраам Линкольн", Ян Дункан, хвостом волочась за  Элом  Миллером,  увидел
плоское,  трусливо  удиравшее  с  их  дороги  марсианское  существо,   так
называемую папоолу. Он тут же резко остановился.
     - Это ты привел ее сюда?
     - Ничего ты не понимаешь,  -  произнес  Эл.  -  Разве  нам  не  нужно
обязательно добиться успеха?
     Немного поразмыслив, Ян произнес:
     - Но не таким путем.
     Он все понял. Папоола овладеет умами и чувствами собравшихся, как это
удается ей делать с прохожими. Она окажет экстрасенсорное  воздействие  на
них, подталкивая их к благоприятному решению. Что вполне согласовывалось с
моральными принципами продавца полуразвалившимися летательными аппаратами,
сущими драндулетами, как их величали в народе, а стоянки их  -  "притонами
драндулетов". Для Эла это было совершенно естественной  нормой  поведения,
сообразил Ян. Если им не  удастся  добиться  успеха  виртуозной  игрой  на
кувшинах, они  обеспечат  благоприятный  для  себя  результат  конкурса  с
помощью папоолы.
     - Неужели ты сам  себе  наихудший  враг?  -  оживленно  жестикулируя,
прошептал Эл. - Это просто маленькая хитрость,  характерная  для  торговой
рекламы. К такой рекламе прибегают вот уже целое столетие -  это  древний,
вполне респектабельный метод привлечения общественного мнения в нужную для
себя сторону. Я вот что хочу сказать: давай смотреть фактам в лицо, мы уже
очень давно не практиковались в игре на кувшинах.
     Он притронулся к  пульту  управления  у  себя  на  поясе,  и  папоола
поспешила вперед, чтобы нагнать их. Эл еще раз что-то  сделал  у  себя  на
поясе...
     И в сознании Яна убедительно зазвучало вот что: "А почему бы  и  нет?
Все остальные так поступают".
     - Убери от меня подальше эту тварь, - с трудом выдавил он.
     Эл пожал плечами. Мысль, которая вторглась в сознание Яна со стороны,
постепенно угасла. И все же, какой-то осадок остался. Он больше уже не был
уверен в том, что он не одобряет использование папоолы.
     - Это еще ничто по сравнению с тем,  чего  можно  достичь  с  помощью
имеющейся у Николь машинерии, - подчеркнул Эл, заметив выражение лица Яна.
- Всего-то одна папоола против инструмента промывания мозгов  в  масштабах
всей планеты, в который Николь превратила  телевидение,  -  вот  где,  Ян,
реальная опасность. Папоола - весьма грубое, примитивное средство  -  и  к
тому же ты  сознаешь,  что  подвергаешься  воздействию  со  стороны  этого
существа. Совсем иное дело, когда слушаешь Николь. Нажим, оказываемый  ею,
такой тонкий, неуловимый, и одновременно такой всеобъемлющий...
     - Мне ничего об этом неизвестно, - сказал Ян. - Я знаю только то, что
если мы не добьемся успеха, если не получим возможности  сыграть  в  Белом
Доме, жизнь для меня потеряет всякую ценность. Вот к этой мысли никто меня
не подталкивал со стороны. Я в самом деле именно  так  чувствую.  Это  моя
собственная, выстраданная мною самим мысль, черт побери!
     Он открыл дверь, и Эл прошел в зал, неся за  ручку  свой  кувшин.  Ян
последовал за ним, и мгновеньем позже они оба уже были на сцене, глядя  на
заполненный наполовину зал.
     - Ты когда-нибудь ее видел? - спросил Эл.
     - Я ее вижу все время.
     - Я имею в виду - в действительности. Лицом к лицу. Так  сказать,  во
плоти.
     - Разумеется, нет, - признался Ян.
     В этом-то и заключается смысл его такого страстного желания пробиться
в Белый Дом. Чтобы  увидеть  ее  саму,  а  не  телевизионное  изображение,
увидеть не нечто воображаемое, а подлинное.
     - А я видел ее один раз, - заметил Эл. -  Я  только-только  развернул
свою стоянку "Марсолеты Луни Люка" N_3 на главном проспекте  Шривперта,  в
Луизиане. Было раннее утро, около восьми часов. Я увидел правительственный
кортеж машины. Естественно, первой моей мыслью было, что это  национальная
полиция - я начал лихорадочно сворачиваться. Но это оказалось не так.  Это
был правительственный кортеж, сопровождавший Николь, которая  направлялась
на торжественную церемонию по случаю открытия нового жилого  комплекса,  в
то время самого крупного в стране.
     - Верно, - вспомнил ЯН. - "Поль Баньян".
     Футбольная команда  "Авраама  Линкольна"  каждый  год  встречалась  с
командой этого комплекса и всякий раз проигрывала. В "Поль  Баньяне"  было
более десяти тысяч жильцов, и все они принадлежали  к  классу  управленцев
низших уровней; это было фешенебельное многоквартирное здание для мужчин и
женщин, подступивших к самому порогу, чтобы стать гостами.  И  ежемесячная
квартплата была в нем невероятно высока.
     - Тебе не мешало бы увидеть ее, - задумчиво произнес  Эл,  когда  они
усаживались перед собравшимися, держа кувшины на  коленях.  -  Знаешь  ли,
всегда  почему-то  кажется,  что   в   реальной   жизни   она   не   столь
привлекательна, как выглядит на экране телевизора. Я хочу сказать  техника
сейчас такая, что операторы в состоянии целиком и полностью контролировать
изображение, корректировать его в случае необходимости. Оно - составленное
искусственно в очень многих, черт побери, отношениях. Однако, Ян, в  жизни
она  оказалась  намного  привлекательное.  Телевидение  все  равно  не   в
состоянии передать все богатство, всю  жизненность,  всю  яркость  красок.
Нежный цвет ее кожи. Блеск ее волос.
     Он тряхнул головой, толкнув нечаянно  папоолу,  которая  примостилась
прямо под сиденьем его стула так, чтобы не было видно зрителям.
     - Ты знаешь, что произошло со мною, когда я  увидел  ее  в  жизни?  Я
испытал острейший приступ неудовлетворенности жизнью. Жил я  тогда  вполне
прилично - Люк платил  мне  хорошее  жалованье.  И  потом  мне  доставляет
удовольствие общаться с людьми. Нравится  управлять  этим  созданием.  Это
такая работа, которая  требует  определенного  искусства,  артистизма  так
сказать. Но после того, как я увидел Николь Тибо, я перестал по-настоящему
быть довольным как собою, так и своею жизнью.
     Он посмотрел на Яна в упор.
     - Мне кажется, нечто подобное сейчас происходит  с  тобою:  когда  ты
просто  видишь  ее   по   телевидению,   ты   испытываешь   полнейшую   не
удовлетворенность и самим собою, и свою жалкой жизнью.
     Ян рассеянно кивнул. Он теперь  явно  занервничал  -  их  выступление
должно  быть  объявлено  через  несколько  минут.  Для  них  наступал  час
решающего испытания.
     - Только вот поэтому, - продолжал Эл, - я согласился на это - достать
еще раз кувшин и предпринять еще одну попытку.
     Заметив, как напряженно держит свой кувшин Ян, Эл спросил:
     - Так что, прибегнуть к помощи папоолы или нет?
     Он шутливо поднял бровь, но лицо  его  выражало  понимание  состояния
товарища.
     - Давай, - согласился Ян.
     - Ладно, - сказал Эл и засунул руку под пиджак.
     Неторопливо провел  пальцами  по  клавиатуре  управления.  И  папоола
выкатилась из под стула вперед, ее  антенны  нелепо,  даже  как-то  смешно
задергались, глаза то сходились вместе, то  далеко  расходились  в  разные
стороны друг от друга.
     Собравшиеся  сразу  же  насторожились;  все  подались  вперед,  чтобы
получше рассмотреть это редкое, экзотическое создание,  некоторые  из  них
восхищенно зацокали языком.
     - Гляди, - взволнованно произнес какой-то мужчина. - Это папоола.
     Со своего места поднялась женщина, чтобы полюбоваться папоолой, и  Ян
отметил про себя - все очень любят папоолу. Мы победим независимо от того,
удастся ли нам хорошо сыграть на кувшинах или нет. И что тогда? Не сделает
ли нас встреча с Николь еще более  несчастными,  чем  мы  сейчас?  Неужели
только этого мы добьемся - еще большей,  совершенной  уже  безнадежной  на
удовлетворенности? Тяжелых  душевных  мук,  неутоленной  страстной  жажды,
которую никогда не удовлетворить в этом мира?
     Но теперь уже поздно отступать. Двери зала закрылись, со своего места
поднялся Дон Тишман и легким постукиванием потребовал тишины.
     - О'кэй, народ, - произнес он в  микрофон,  прикрепленный  к  лацкану
пиджака. - Сейчас к нашему  всеобщему  удовольствию  перед  нами  выступят
очередные наши таланты. Как вы можете прочесть в своих программах,  первым
выступят прекрасный ансамбль. Дункан  и  Миллер  со  своими  классическими
кувшинами, он  исполнит  попурри  на  мелодии  Баха  и  Генделя,  и  я  не
сомневаюсь в том, что вам  это  понравится,  что  вы  станете  притопывать
ногами в такт музыке.
     Он криво ухмыльнулся Яну и Элу, как бы говоря: "Вас устраивает  такое
вступление?"
     Эл не обратил на  него  никакого  внимания;  повозившись  с  органами
управления папоолой,  он  задумчивые  обвел  взглядом  собравшихся,  затем
поднял свой кувшин, глянул  мельком  на  Яна  и  слегка  притопнул  ногой.
Попурри открывалось "Маленькой фугой в соль миноре",  и  Эл  стал  дуть  в
кувшин, развивая прелестную тему.
     -  Бум-бум-бум.  Бум-бум-бум-бум-бум-бум  де  бум.  Ди-бум.   Ди-бум,
ди-ди-ди-бум... - Щеки у него раздулись, раскраснелись.
     Папоола прошлась вдоль сцены,  затем  после  целой  серии  неуклюжих,
нелепых движений плюхнулась в свободное пространство между сценой и первым
рядом. Она самым серьезным образцом принялась за работу.
     Эл подмигнул Яну.

     - Вас хочет видеть мистер Страйкрок, доктор. Мистер Чарлз Страйкрок.
     Аманда Коннерс заглянула в кабинет д-ра Саперба,  прекрасно  понимая,
какая нагрузка выпала ему в течение последних нескольких дней, но в то  же
самое время отдавая себе отчет, насколько  важным  является  и  выполнение
собственных  ее  служебных  обязанностей.  Саперб   вполне   разделял   ее
озабоченность. Подобно психомедиуму, Аманда была посредником между богом и
человеком - в данном случае, между психоаналитиком и просто  человеческими
существами. Притом очень больными.
     - Хорошо. - Саперб поднялся, чтобы поздороваться с новым пациентом  и
одновременно спросил себя - неужели нет этот? А я здесь единственно только
для того, чтобы оказать помощь -  или  скорее,  не  преуспеть  в  оказании
помощи вот этому конкретному человеку?
     Этот вопрос его больше всего интересовал, когда каждый новый  пациент
переступал порог его кабинета. Он даже стал ощущать некоторую усталость от
непрерывных размышлений на эту тему.
     В кабинет неторопливо вошел высокий, несколько  лысоватый  мужчина  в
очках. Вид у него был какой-то  озабоченный.  Протянув  руку  Сапербу,  он
произнес:
     -  Мне  хочется  поблагодарить   вас,   доктор,   за   то,   что   вы
незамедлительно меня приняли.
     Они пожали друг другу руки.
     - У вас должно быть, ужасная загрузка, в такие дни.
     Чик Страйкрок сел  прямо  напротив  Саперба  по  другую  сторону  его
письменного стола.
     - Весьма значительная, - проворчал Саперб.
     Но, как предупредил его Пэмброук, он  не  имел  права  отказывать  ни
одному  новому  пациенту.  Только  на   таких   условиях   ему   позволили
практиковать.
     - У  вас  такой  вид,  -  сказал  он  Чику  Страйкроку,  -  будто  вы
испытываете чувства, аналогичные моим. Чувствуете себя загнанным в угол, в
положении настолько безвыходном,  что  даже  не  представляете  себе,  как
дальше жить, и тем не менее вас одолевают смутные предчувствия, что  всему
этому какой-то предел обязательно должен быть.
     - Говоря откровенно, - начал Чик, - я уже почти готов все  бросить  -
работу, свою... подругу... -  он  осекся,  губы  его  скривились,  -  ...и
присоединиться к этим чертовым сыновьям Иова.
     Он поднял на д-ра Саперба исполненный взгляд неподдельных страданий.
     - Хорошо, - произнес Саперб, сочувственно ему кивая. - Но как вы себя
при этом чувствуете - вас что-то заставляет так  поступить?  Или  это  ваш
собственный выбор?
     - Да нет, я вынужден так поступить - я приперт к стенке.
     Чик Страйкрок тесно прижал друг к другу ладони  трясущихся  рук,  его
длинные, тонкие пальцы плотно переплелись.
     - Под вопрос  поставлена  вся  моя  дальнейшая  жизнь  в  обществе  в
качестве профессионала.
     На письменном столе Саперба замигала  сигнальная  лампочка  телефона.
Неотложный вызов, на который он,  по  мнению  Аманды,  должен  обязательно
ответить.
     - Прошу прощения, мистер Страйкрок.
     Д-р  Саперб  поднял  трубку.  На  экране   сформировалось   гротескно
искаженное миниатюрное изображение лица Ричарда Конгросяна. Рот у него был
широко открыт, как будто он тонул.
     - Вы все еще во "Франклине Эймсе"? - тотчас же спросил у него Саперб.
     - Да.
     Голос  Конгросяна  доходил  до  его  ушей  из  аудиоприемника  малого
диапазона и не был слышен его пациенту.  Тот  в  это  время,  сгорбившись,
бессмысленно вертел  в  пальцах  спичку,  явно  негодуя  на  то,  что  его
перебили.
     - Только что я услышал по телевидению, что вы  все  еще  существуете.
Доктор,  со  мной  стряслось  нечто  совершенно  ужасное.   Я   становлюсь
невидимым. Никто не в состоянии меня видеть. Ощущается только исходящий от
меня запах. Я постоянно превращаюсь  в  ничто  иное,  как  в  одно  только
мерзкое зловоние.
     Господи Иисусе, подумалось д-ру Сапербу.
     - Вы меня видите? - робко спросил Конгросян. - На своем экране?
     - Конечно же вижу, - сказал Саперб.
     - Поразительно. - Конгросян явно испытывал определенное облегчение. -
Значит, по крайней мере  передающая  электронная  камера  меня  различает.
Может быть, это в какой-то мере облегчит мое положение. А вы как  думаете,
доктор? Вы сталкивались с подобными случаями в прошлом?  Рассматривала  ли
наука психопатология аналогичные случаи  раньше?  Имеется  ли  название  у
такого феномена?
     - Да, есть.
     Саперб  задумался.  Обострение  кризиса  ощущений  мнимой  деградации
собственной личности. Налицо  все  признаки  явного  психоза;  наблюдается
навязчивое состояние полнейшего распада личности.
     - Я загляну в "Франклин Эймс" во второй половине меня,  -  сказал  он
Конгросяну.
     - Нет, нет, - решительно запротестовал Конгросян, глаза  его  безумно
выпучились. - Я не  могу  допускать  этого.  По  сути,  мне  не  следовало
разговаривать с вами даже по телефону - это очень  опасно.  Я  напишу  вам
позже. До свидания.
     - Подождите, - поспешно выпалил Саперб.
     Изображение на экране осталось. Можно было рассчитывать на  некоторую
отсрочку. Но - Саперб это прекрасно понимал - Конгросяна хватит еще совсем
не надолго. Слишком уж тяжело было ему бороться с этим наваждением.
     - У меня сейчас на приеме пациент, - сказал Саперб. - Поэтому я  мало
что в состоянии сделать для вас в данный момент. Что если...
     - Вы ненавидите меня, - не дал договорить ему Конгросян. - Как и  все
остальные. Боже  ты  мой,  мне  ничего  не  остается  другого,  как  стать
невидимым. Только таким одним-единственным  способом  я  еще  в  состоянии
обезопасить свою жизнь!
     - А я полагаю, что это даже является определенным преимуществом,  эта
ваша возможность становиться невидимым, - нашелся Саперб.
     - Особенно, если вам стало бы  интересно  подглядывать  за  тем,  что
кому-то хочется оставить в тайне, например, за тем, кто задумал  совершить
преступление...
     - Какое преступление?
     Конгросян угодил в расставленную перед им западню!
     - Я это обсужу при личной встрече с вами, - заверил Саперб. - Как мне
кажется, это должно остаться тайной, известной только нам  двоим.  Слишком
уж деликатно сложившееся положение. Вы со мною согласны?
     - Э... я как-то не задумывался над этим под таким углом зрения.
     - А не помешало бы, - интригующе посоветовал Саперб.
     - Вы завидуете мне, доктор. Я угадал?
     - Очень даже. Угадали, - сказал Саперб. - Как психоаналитик, я и  сам
в высшей степени любопытен.
     - интересно.
     Сейчас Конгросян казался куда спокойнее. Мне  вот,  например,  только
что пришло в голову, что я мог бы в любую  минуту  покинуть  этот  гнусный
госпиталь и пойти, куда только мне заблагорассудится. Фактически, я теперь
могу бредить где-угодно совершенно незаметно для  окружающих.  Вот  только
запах. Нет, вы, доктор, позабыли о запахе. Он меня  с  головой  выдаст.  Я
очень высоко ценю ваши попытки помочь мне, новы, видимо, не  принимаете  в
расчет всю совокупность фактов.
     Конгросяну удалось даже слегка, на одно какое-то  короткое  мгновенье
улыбнуться.
     - Мне кажется, мне вот  что  надо  сделать  -  явиться  наконец-то  с
повинной  к  главному  прокурору  Баку  Эпштейну  или,  если  не  это,  то
возвратиться в Советский  Союз.  Может  быть,  мне  там  смогут  помочь  в
институте имени Павлова. Да, да, мне обязательно нужно еще раз  попытаться
пройти там курс лечения; да будет вам известно,  подобную  попытку  я  уже
предпринимал как-то ранее. Вот только как они смогут меня лечить, если  не
будут меня видеть? Теперь вы в состоянии понять, Саперб, в  каком  тяжелом
положении я оказался, как сильно я запутался! Черт возьми!
     Возможно, отметил про себя д-р Саперб, самое для  вас  лучшее  -  это
сделать  то,  над  чем  размышляет  мистер  Страйкрок.  Присоединиться   к
Бертольду Гольцу и его головорезам - сыновьям Иова.
     - Вы знаете, доктор, - продолжал Конгросян, - временами мне  кажется,
что  подлинной  причиной  моих  душевных  проблем  является  то,   что   я
бессознательно влюблен в Николь. Что вы на это  скажете?  Это  только  что
пришло мне в голову. Я сейчас это понял, - но с какой предельной ясностью!
И вот эта направленность моего полового влечения вызвала к  жизни  в  моем
подсознании появление табу на возможное при этом кровосмешение,  воздвигло
своеобразный  барьер,  ибо  Николь,  разумеется,  для  меня,  как  и   для
подавляющего большинства других нормальных в сексуальном отношении  людей,
ассоциируется с матерью.
     Доктор Саперб тяжело вздохнул.
     Напротив него Чик  Страйкрок,  сидя  в  напряженной  позе,  продолжал
непроизвольно вертеть в пальцах спичку, чувствуя себя - это было  очевидно
- все более и более неуютно. Телефонный разговор следовало прекратить,  им
притом не мешкая.
     Но Сапербу  ничего  не  приходило  в  голову  такого,  что  могло  бы
подсказать ему, как это сделать.
     Неужели именно здесь меня  постигнет  неудача,  подумал  он.  Неужели
именно такой исход и предвидел Пэмброук, этот важный чин из  НП,  опираясь
на применение принципов  фон  Лессинджера?  Вот  этого  человека,  мистера
Чарлза  Страйкрока,  я  ведь  самым  бесстыдным   образом   оставляю   без
терапевтической помощи из-за несвоевременно  телефонного  разговора.  И  я
ничего не в состоянии с этим поделать.
     - Николь, - рассуждал тем временем Конгросян, -  последняя  настоящая
женщина во всем нашем обществе. Я знаком с нею, доктор. Встречался  с  нею
бессчетное число раз благодаря своей репутации прославленного пианиста.  Я
знаю, о чем я говорю. Вы, что, так не думаете? И не разделяете моих...
     Доктор Саперб дал отбой.
     - Вы устали от него, - заметил Чик  Страйкрок,  постепенно  полностью
справившись со своими нервами.
     Он теперь совсем перестал возиться со своей спичкой.
     - Только вот правильно ли вы поступили? Хотя,  конечно,  не  мое  это
дело. Вам решать, что к чему.
     Он отшвырнул спичку в сторону.
     - У этого человека, - сказал Саперб,  -  настолько  сильные  и  яркие
галлюцинации, что они подчинили его всего, фактически  сломили  его  волю.
Для  него  Николь  Тибо  -  реально  существующая  женщина.  Тогда  как  в
действительности это искусственно  созданный  собирательный  образ  в  той
информационной среде, что нас окружает.
     Пораженный этими словами, Чик Страйкрок часто-часто заморгал,  ничего
не понимая.
     - Ч-что вы хотите эт-тим с-сказать?
     Он приподнялся со своего стула, затем снова  безвольно  опустился  на
сиденье.
     - А-а, вы закидываете удочку.  Пытаясь  поглубже  прозондировать  мой
мозг за тот небольшой промежуток времени,  которым  вы  располагаете.  Но,
доктор, стоящая передо мной проблема вполне конкретна, а не придумана, как
у этого вашего пациента, кем бы он там ни был. Я живу с женой своего брата
и пользуюсь ее присутствием у меня для того, чтобы  его  шантажировать.  Я
вынуждаю его устроить меня на работу к  "Карпу  и  сыновьям".  По  крайней
мере, такова проблема на поверхности. Но если копить поглубже, можно найти
кое-что еще.  Я  боюсь  Жюли,  жены  моего  брата,  вернее,  бывшей  жены,
независимо от того, что она из себя представляет на самом деле. И я  знаю,
почему. Тут замешана Николь. Я, возможно, в какой-то мере разделяю взгляды
этого вот мужчины на экране вашего видеофона - только я не влюблен в  нее,
в Николь, - я ужасно ее боюсь, и вот почему я так же боюсь и Жюли. И,  как
мне иногда кажется, всех женщин  вообще.  В  этом  есть  какая-то  логика,
какой-то смысл, доктор?
     - Образ  плохой  матери,  -  пояснил  Саперб.  -  Для  вас  он  почти
космического масштаба, поэтому он так вас подавляет.
     - Именно из-за таких слабохарактерных, малодушных, вроде меня, Николь
и может властвовать безраздельно к нашей стране, - сказал  Чик.  -  Такие,
как  я,  -  вот  причина,  по  которой  сложился  у  нас  самый  настоящий
матриархат; мне нравится быть шестилетним ребенком.
     - Вы в этом не одиноки. И вы понимаете это. По сути, это  психическое
расстройство общенационального масштаба. Психологический  дефект  сознания
нашей эпохи.
     - Если бы я присоединился к  Бертольду  Гольцу  и  сыновьям  Иова,  -
нарочито медленно произнес Чик Страйкрок,  -  я  мог  бы  стать  настоящим
мужчиной?
     - Есть нечто иное, что вы могли бы  сделать,  если  вам  так  хочется
освободиться от комплекса подвластности матери, от Николь. Эмигрируйте. На
Марс. Купите один из дешевых марсолетов, этих как их называют, драндулетов
Луни Люка, как только одна из его странствующих  стоянок  "Марсолеты  Луни
Люка" расположится поблизости от вас, и вы без труда сможете взобраться на
борт.
     - Боже ты мой, - запинающимся тоном,  со  странным  выражением  лица,
произнес Страйкрок. - Мне никогда серьезно  даже  в  голову  не  приходило
такое.  Это  всегда  казалось  мне   проявлением   сумасбродства.   Верхом
неблагоразумия. Актом отчаянья, вызванного глубокой душевной депрессией.
     - Ну, лучше все-таки это, чем стать под знамена Гольца.
     Саперб пожал плечами.
     - Возьмите ее с собою. А почему бы и нет? Она, как, хороша в постели?
     - Ради Бога...
     - Извините меня.
     - Интересно, что из себя представляет этот Луни Люк?  -  спросил  Чик
Страйкрок.
     - Отъявленный негодяй, такое  мнение  о  нем,  во  всяком  случае,  я
слышал.
     - А может быть, эмиграция - не самый плохой  для  меня  выход.  Может
быть, это как раз то, к чему я стремлюсь в душе. Именно то, что мне сейчас
нужно.
     - На сегодня все, - сказал д-р Саперб. - Надеюсь, я помог вам,  пусть
хоть немного. На следующий раз...
     - Вы действительно помогли мне -  подсказали  очень  неплохую  мысль.
Или, скорее, укрепили меня в том, что уже подсознательно зародилось в моей
голове. Возможно, я действительно эмигрирую на Марс: не ждать же мне, черт
побери, пока Маури Фрауэнциммер меня уволит? Так  уж  лучше  взять  расчет
прямо сейчас и пойти искать стоянку "Марсолеты Луни Люка". И  если  нет  -
тоже неплохо. А в постели, доктор, она хороша, но ничего в ней нет  такого
уж особенного, не настолько уж она хороша, чтобы нельзя было ее  заметить.
Так что...
     Чик Страйкрок поднялся со стула.
     - Возможно, мы уже с вами больше не увидимся, доктор.
     Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием.
     - Сообщите мне, когда прибудете на Марс, - сказал д-р Саперб.
     Страйкрок кивнул.
     - Обязательно это сделаю. Вы считаете, что вы и к тому времени будете
продолжать заниматься своим ремеслом по этому же адресу?
     - Не знаю, - признался д-р Саперб.
     Не исключено, отметил он про себя, что вы -  мой  последний  пациент.
Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что этот человек как раз
тот, кого я должен был все это время ждать. Но только  время  дает  точный
ответ.
     Они вместе прошли к двери кабинета.
     - Как-никак, - заключил Чик Страйкрок, - я все-таки не так плох,  как
тот малый, с которым вы говорили по видеофону. Кто это был?  Мне  кажется,
что я видел его  где-то  раньше.  Да,  да,  по  телевидению.  Он,  похоже,
музыкант,  исполнитель.  Видите  ли,  когда  вы  с  ним  разговаривали,  я
почувствовал какую-то с ним близость. Как будто мы с ним  боремся  вместе,
мы оба в глубокой серьезной беде и пытаемся каким-то образом выпутаться из
нее.
     Открывая дверь, д-р Саперб лишь что-то невразумительно промычал.
     - Значит, вы не намерены сказать мне,  кто  это;  вам  запретили  это
делать. Я понимаю. Что ж, желаю ему удачи, кто бы это ни был.
     - Ему это очень нужно, - сказал Саперб. - Кто бы это ни  был.  В  том
положении, в котором он оказался.

     - Какие чувства вы  испытывали,  Нат,  -  язвительно  спросила  Молли
Дондольдо, - общаясь с таким великим человеком? Ведь в чем, в  чем,  но  в
этом мы все единодушны -  Бертольд  Гольц  является  величайшим  человеком
нашей эпохи.
     Нат Флайджер пожал плечами.  Такси-автомат  уже  выехало  за  пределы
города Дженнер и теперь взбиралось по длинному подъему, постепенно  снижая
скорость  и  двигаясь  вглубь  материка,  в  местность,  которая   поросла
настоящими тропическими лесами, расположенную на огромном  влажном  плато,
которое производило впечатление некоего реликта юрского  периода.  Болото,
где водятся динозавры, отметил про себя Нат.  Совершенно  непригодная  для
людей местность.
     - Мне сдается, Гольц еще кое-кого обратил в свою веру,  -  ухмыляясь,
сказал Нату Джим Планк, подмигнув в сторону Молли.
     С небес начал бесшумно падать дождь, прозрачный и светлый. Включились
стеклоочистители, издавая громкий дребезг,  который  очень  действовал  на
нервы. Роботакси свернуло  с  шоссе  -  которое,  по  крайней  мере,  было
мощеным, - и  выехало  на  проселочную  дорогу  из  бурого  камня;  кабина
подпрыгивала на каждом  ухабе,  сильно  раскачиваясь  и  низко  оседая  на
рессорах; где-то  внутри  механизма  со  страшенным  лязгом  переключилась
передача, как только такси со скрипом и визгом, но все-таки приспособилось
к новым дорожным условиям. У Ната сложилось такое впечатление,  что  такси
не очень-то прилично справляется со своей работой. Его никак  не  покидало
тягостное  ощущение  того,  что  теперь   оно   может   в   любую   минуту
приостановиться, сделать последнее усилие и надолго замереть.
     - Вы знаете, что я ожидаю здесь вот-вот увидеть?  -  спросила  Молли,
вглядываясь в густые заросли, тянувшиеся по обе  стороны  узкой,  все  еще
поднимавшейся в гору дороги. - Я ожидаю  увидеть  за  следующим  поворотом
стоянку марсолетов Луни Люка, которые ровными рядами стоят на ней и именно
нас поджидают.
     - Именно нас? - спросил Джим Планк. - Почему нас?
     - Потому что, - сказала Молли,  -  наше  сегодняшнее  предприятие  на
грани полного краха.
     За следующим поворотом действительно показалось какое-то здание.  Нат
пригляделся к нему, пытаясь выяснить, что это такое. Старое,  обшарпанное,
на вид давно заброшенное... похоже, что это бензоколонка. Оставшаяся еще с
тех  времен,  когда  в  автомобилях  применялись   двигатели   внутреннего
сгорания. Удивительное зрелище.
     - Вот  это  старина!  -  воскликнула  Молли.  -  Настоящий  пережиток
прошлого! Как здесь все необычно. Может быть, нам стоит остановиться здесь
и осмотреть ее. Ведь это исторический памятник, наподобие  древнего  форта
или старой  мельницы  с  красными  кирпичными  стенами;  Нат,  пожалуйста,
притормозите это чертово такси.
     Нат  нажал  несколько  кнопок  на  панели  управления,  и  роботакси,
мучительно застонав от недовольства собственными  системами,  остановилось
перед бензозаправочной станцией.
     Джи Планк осторожно приоткрыл дверцу и вышел  наружу.  При  нем  была
камера  японского  производства,  он  раскрыл  ее  и,  щурясь  в  тусклом,
подернутом туманом здешнем освещении, стал  глядеть  в  видеоискатель.  От
мелкого дождика лицо его заблестело, капли воды стекали со  стекол  очков,
он снял их и засунул в карман пальто.
     - Я сделаю пару снимков, - сказал он Нату и Молли.
     - Там кто-то есть, - тихо  произнесла  Молли,  обращаясь  к  Нату.  -
Постарайтесь не двигаться и помолчите немного. За нами кто-то наблюдает.
     Выбравшись из такси, Нат пересек красную каменную дорогу  и  вышел  к
бензоколонке. Он  увидел,  как  внутри  ее  поднялся  какой-то  мужчина  и
направился ему навстречу. Дверь домика отворилась  нараспашку.  Перед  ним
стоял сгорбленный человек с несоразмерно большой,  деформированной  нижней
челюстью и огромными зубами; человек этот начал оживленно  жестикулировать
и что-то сказал.
     - Что он там говорит? - испуганно спросил Джим у Ната.
     Человек, с виду  уже  далеко  немолодой,  продолжал  нечленораздельно
лепетать "хиг, хиг, хиг". Так, во всяком случае, послышалось Нату. Он  как
бы пытался сказать им что-то, но это никак ему не удавалось. Однако он  не
оставлял своих попыток. И Нат в конце концов  был  вынужден  отметить  про
себя, что звуки, издаваемые им, все-таки складываются в какие-то  знакомые
слова; он напрягся, чтобы разобрать, что говорит  этот  человек,  приложил
даже ладони к ушам и ждал, пока неугомонный старик  с  огромной  челюстью,
продолжавший жестикулировать, все-таки выразится достаточно вразумительно.
     - Он спрашивает, - сказала Молли, обращаясь к Нату, - привезли ли  мы
почту?
     - В здешних местах, по-видимому, заведено, что  проезжающие  по  этой
дороге машины привозят сюда почту, - сказал Джим, а затем, повернувшись  к
пожилому мужчине с массивной челюстью, добавил.  -  Извините  нас,  мы  не
знали об этом. У нас нет для вас почты.
     Кивнув, старик успокоился. Он явно понял сказанное.
     - Мы разыскиваем Ричарда Конгросяна, - сказал Нат старику. - Мы  едем
верной дорогой?
     Старик посмотрел на него  как-то  искоса,  лицо  его  приняло  хитрое
выражение.
     - Овощи у вас есть? - вот что, как будто, сказал он.
     - Овощи? - удивленно переспросил Нат.
     - Я вполне могу обходиться одними овощами.
     Старик подмигнул ему и протянул руку, как бы ожидая чего-то,  надеясь
что-то получить.
     - Извините, - смущенно произнес Нат.
     Затем повернулся к Джиму и Молли.
     - Овощи. - повторил он. - Я не ослышался? Вам удалось разобрать,  что
он сказал? Именно это он сказал, верно?
     Старик тут же довольно внятно прошамкал:
     - Я не могу есть мясо. Подождите.
     Он стал рыться в карманах своего пиджака и извлек карточку, грязную и
замусоленную, на которой было что-то напечатано, протянул ее Нату. На  ней
едва ли можно было что-то прочитать. Нат поднес ее  к  свету,  прищурился,
пытаясь разобрать напечатанные на ней буквы.
     "Покормите меня, и  я  скажу  вас  все,  что  вам  хочется  услышать.
Благодарю от имени ассоциации "чап-чапычей".
     - Я  чап-чапыч,  -  подтвердил  старик,  неожиданно  отобрал  у  Ната
карточку и водворил ее снова в карман пиджака.
     - Давайте-ка сматываться отсюда, - тихо сказала Нату Молли.
     Раса, вызванная к жизни воздействием радиации, отметил про себя  Нат.
Чап-чапычи Северной Калифорнии. Здесь как раз расположен  их  анклав.  Ему
вдруг захотелось узнать, сколько их здесь? Десять?  Тысяча?  И  вот  такую
местность выбрал для себя Ричард Конгросян в качестве места обитания!
     Но, возможно, Конгросян был прав. Ведь это тоже люди, несмотря на  их
уродливую внешность. Они  получают  почту,  выполняют  какие-то  несложные
работы  или  поручения,  а  может  быть,  просто  существуют  на  пособие,
выделяемое администрацией округа, если совсем не в состоянии работать. Они
никого не беспокоят и во всех отношениях совершенно безвредны.  Он  теперь
даже испытывал некоторое чувство стыда за свою собственную реакцию  -  эту
его первоначальную, совершенно инстинктивную антипатию к чап-чапычам.
     - Хотите монету? - спросил он у старика - чап-чапыча и  протянул  ему
платиновые пять долларов.
     Кивнув в знак благодарности, чап-чапыч принял монету.
     - Спысиба.
     - Конгросян живет где-то вдоль этой дороги, верно?
     Чап-чапыч показал, в какую сторону ехать.
     - Вот и прекрасно, - произнес Джим Планк. -  Поехали  дальше.  Мы  на
правильном пути.
     Он  повернулся  к  Нату  и  Молли  и  повторил,  на  этот  раз  более
настоятельным тоном:
     - Поехали дальше.
     Они все снова расселись в кабине такси. Нат включил двигатель, и  они
проехали мимо бензоколонки и старика - чап-чапыча, который стоял, глядя на
то, как они отъезжают, с безучастным видом, словно отключенный симулакрон.
     - Ну и ну, - выдавила из себя Молли, тяжело отдуваясь.  -  Конгросян,
наверное, совсем рехнулся, как о том уже давно говорят, зарывшись в  такой
глуши. Я бы ни за что не стала жить в таком болоте. Я уже сожалею  о  том,
что приняла участие в этой поездке. Давайте-ка лучше запишем его в студии,
о'кэй? Мне не терпится вернуться.
     Такси-автомат продолжало  ползти  дальше,  нырнуло  под  полог  густо
переплетенных лиан, а затем перед его пассажирами  снова  предстали  руины
какого-то городка.
     Ровные  ряды  гниющих  в  сырости  деревянных  домов   с   поблекшими
указателями на стенах и выбитыми окнами. Однако, как оказалось,  город  не
был покинул жителями. То  здесь,  то  там,  на  тротуарах,  через  трещины
которых пробивалась серная трава,  Нату  попадались  на  глаза  люди  или,
вернее, - отметил он про  себя  -  чап-чапычи.  Пять  или  шесть  из  них,
спотыкаясь, медленно и  неуклюже  брели  по  каким-то  своим  делам,  если
таковые у них еще  были.  Одному  Богу  известно,  чем  можно  было  здесь
заниматься. Ни телефонов, ни почты...
     Может быть, подумалось ему, Конгросяну по душе умиротворяющая  тишина
и спокойствие здешних мест.  Здесь  было  непривычно  тихо,  единственными
звуками было слабое постукивание об асфальт крохотных  капелек  моросящего
дождя, вернее даже, влаги, выпадающей из тумана. Может быть, стоит  только
привыкнуть к этому и...
     Но он тут же четко себе представил, что никогда не смог бы привыкнуть
к этому. Слишком уж явно заметен был характерный для этих  мест  полнейший
упадок, отсутствие какого бы то ни было роста или развития. Они,  конечно,
несчастные создания! -  отметил  он  про  себя,  вот  только  руки  совсем
опускать  им  никак  уж  нельзя,  они  обязаны  поддерживать  в  приличном
состоянии  свои  поселения.  То  же,  что  предстало  здесь  его  взгляду,
наполнило его унынием.
     И, подобно Молли, он уже тоже раскаивался в том, что связался с  этой
поездкой.
     - Я бы очень долго и  мучительно  думал,  -  произнес  он  громко,  -
прежде, чем закопаться в такой дыре. Но стоит в себе  ощутить  способность
на такой поступок, как уже легко можно смириться с самым трудным  аспектом
жизни.
     - В чем же он заключается, этот самый трудный аспект жизни?
     - В безраздельном господстве над нами прошлого, -  ответил  он.  -  В
таких местах прошлое господствует над душами и  умами  людей  всецело,  во
всех  без  исключения  отношениях.  Их  общее  прошлое  -  война,  которая
непосредственно предшествовала этой эпохе,  и  вызванные  ею  последствия.
Экологические изменения, коснувшиеся условий жизни каждого  человека.  Это
своего рода музей, но музей живой.  Музей,  свидетельствующий  о  развитии
рода человеческого вроде бы по спирали...
     Он зажмурил  глаза.  Интересно,  подумал  он,  рождаются  ли  дети  у
чап-чапычей? Генетически этому ничто не мешает.  Я  это  точно  знаю.  Эта
ветвь человечества явно ущербна - но тем  не  менее  это  одна  из  ветвей
человечества, и она растет дальше.
     Они выжили. И это даже  очень  неплохо,  учитывая  сложившуюся  здесь
окружающую среду,  для  эволюционного  процесса.  Именно  так  и  работает
эволюция, еще со времени появления первых трилобитов. Ему стало не по себе
от мысли.
     И затем вот что еще он отметил про себя -  я  видел  уже  это  внешне
уродливое отклонение раньше. На картинах. В реконструкциях. Эти гениальные
догадки оказались весьма правдоподобными. Не исключено, что потом они  еще
были откорректированы с помощью аппаратуры фон Лессинджера. Сутулые  тела,
массивные челюсти, неспособность питаться мясом из-за отсутствия резцов  в
качестве передних  зубов,  значительные  затруднения  с  речью  вследствие
неразвитости гортани...
     - Молли, - произнес он вслух, - вы догадываетесь, кем  они  на  самом
деле являются, эти чап-чапычи?
     Она кивнула.
     - Неандертальцами,  -  предположил  Джим  Планк.  -  Это  никакие  не
мутанты,  появившиеся  в  результате  воздействия  радиации,  это  регресс
эволюции, проявление атавистических черт.
     Такси-робот  продолжало  упрямо  ползти  через  городок  чап-чапычей.
Разыскивая слепо, чисто механически,  расположенное  неподалеку  прибежище
всемирно известного пианиста Ричарда Конгросяна.

                                    9

     Рекламка Теодоруса Нитца пропищала:
     - В присутствии незнакомых разве вы не чувствуете временами себя так,
будто вы вообще не существуете? Разве вам  не  кажется,  что  они  вас  не
замечают, ведут себя так, будто вы невидимы? То ли в  автобусе,  то  ли  в
салоне космического корабля вы разве временами  не  обнаруживаете,  обведя
взглядом окружающих, что никто из  них,  абсолютно  никто  не  то  что  не
обращает на вас никакого внимания - даже вида не подает, будто вас  видят,
вы им всем совершенно безразличны и что, весьма возможно, даже...
     Маури Фрауэнциммер тщательно прицелился и подстрелил  рекламку  Нитца
из своего дробовика, заряженного шариками с двуокисью углерода, когда  она
присела на дальней стене его захламленного кабинета. Она протиснулась сюда
еще ночью и утром приветствовала  его  своими  с  металлическим  привкусом
разглагольствованиями.
     Сбитая рекламка свалилась на пол. Маури раздавил ее всем весом своего
плотного, крепко сбитого тела, а затем вернул свой дробовик на специальную
подставку для него.
     - Почта, - произнес Чик Страйкрок. - Где сегодняшняя почта?
     Он искал ее в кабинете повсюду с первого же  мгновенья  после  своего
прибытия на работу.
     Маури с шумом потягивал из чашки горячий кофе.
     - Посмотри сверху вон тех папок. А вон той тряпкой мы  обычно  чистим
литеры пишущей машинки.
     Он откусил кусочек посыпанного сахарной пудрой пончика.  Маури  сразу
же сообразил, что Чик ведет себя как-то странно, и  теперь  его  занимало,
что же это означало.
     - Маури, - неожиданно окликнул его Чик, - здесь у  меня  кое-что  для
вас написано.
     Он бросил на стол вчетверо сложенный лист бумаги.
     Даже не разворачивая его, Маури заранее знал его содержание.
     - Я увольняюсь, - сказал Чик.
     Лицо его было бледным.
     - Пожалуйста, не надо,  -  сказал  Маури.  -  В  любую  минуту  может
случиться что-нибудь такое,  благодаря  чему  мне  удастся  продлить  -  и
довольно надолго - существование фирмы.
     Он так и не развернул заявление Чика, оставив его валяться  там,  где
Чик его швырнул.
     - Чем же ты станешь заниматься, когда уйдешь отсюда?
     - Эмигрирую на Марс.
     На столе зажужжал интерком, в  его  громкоговорителе  раздался  голос
Греты Трюп.
     - Мистер Фрауэнциммер, вас хочет видеть  мистер  Гарт  Макри.  С  ним
вместе еще несколько джентльменов.
     Интересно, кто это, подумал Маури.
     - Пока не пускайте их, - сказал он Грете. - Я  совещаюсь  с  мистером
Страйкроком.
     - Занимайтесь-ка лучше  своим  бизнесом  дальше  сами,  без  меня,  -
решительно заявил Чик. - Я ухожу. Свое  заявление  я  оставляю  у  вас  на
столе. Пожелайте мне удачи.
     - Желаю удачи.
     Маури чувствовал себя очень удрученным, почти что  больным.  Он  тупо
глядел на стол, пока дверь не открылась, а затем и закрылась за покинувшим
кабинет Чиком. Ну и паршиво же начался  рабочий  день,  отметил  про  себя
Маури. Подняв заявление, он развернул его, пробежал взглядом написанное  и
снова сложил лист. Затем нажал кнопку интеркома и произнес:
     - Мисс Трюп, впустите - как вы там назвали... мистера Макри, что  ли?
Вместе с сопровождающими его джентльменами.
     - Слушаюсь, мистер Фрауэнциммер.
     Дверь кабинета отворилась, и Маури тотчас  же  весь  подобрался,  ибо
сразу же сообразил, что это важные правительственные  чиновники;  двое  из
них были в серой форме национальной полиции, а  у  главы  всей  делегации,
очевидно  этого   самого   Макри,   была   осанка   и   манера   держаться
высокопоставленного представителя исполнительной власти,  другими  словами
стопроцентного госта. Неуклюже поднявшись из-за стола, Маури протянул руку
и сказал:
     - Господа, чем могу быть вам полезен?
     Пожав ему руку, Макри произнес:
     - Это вы - Фрауэнциммер?
     - Верно, ответил Маури.
     Сердце его учащенно  забилось,  от  волнения  даже  перехватило  дух.
Неужели они собираются прикрыть его? Примерно вот так же полиция нагрянула
и в Венское училище психиатров.
     - что я такого совершил? - спросил он и сам услышал, как задрожал его
голос от самых мрачных предчувствий.
     Макри улыбнулся.
     - Пока что -  ничего  особенного.  Мы  здесь  с  целью  приступить  к
обсуждению вопроса относительно  размещения  одного  заказа  вашей  фирме.
Однако, для этого требуется статус гост. Разрешите отключить ваш интерком?
     - П-простите? - застигнутый врасплох, спросил Маури.
     Кивнув людям из НП, Маури отступил в сторону. Полицейские  подошли  к
столу и быстро отключили  интерком.  Затем  внимательно  осмотрели  стены,
мебель, тщательно обследовали каждый дюйм комнаты  и  находившейся  в  ней
обстановки, а затем кивком дали знать Макри, что он может продолжать.
     - Вот и прекрасно, - произнес Макри. - Фрауэнциммер, мы тут  принесли
с собою спецификацию сима, которого мы хотим,  чтобы  вы  сконструировали.
Вот.
     Он протянул запечатанный конверт.
     - Ознакомьтесь. Мы подождем.
     Открыв конверт, Маури внимательно изучил его содержание.
     - Вы в состоянии это сделать? - через некоторое время спросил Макри.
     Подняв голову, Маури заметил:
     - Эта спецификация относится к Дер Альте.
     - Верно, - кивнул Макри.
     Так вот оно что, наконец-то сообразил  Маури.  Вот  оно  -  то  самое
знание, требующее статуса гост. Теперь я и сам стал  гостом.  И  произошло
это совершенно неожиданно, по сути мгновенно. Теперь я приобщен  к  узкому
кругу избранных. Как плохо, что ушел Чик;  бедный  чертяка  Чик,  как  это
несвоевременно с его стороны, какое невезение. Останься он  здесь  еще  на
пять минут...
     - Это будет актуально еще в течение пятидесяти лет, - сказал Макри.
     Они впутывают его в свои игры.  Делают  его  соучастником  всей  этой
комедии.
     - Бог ты мой, - воскликнул Маури. - Никогда бы  даже  не  подумал  об
этом, глядя на его выступления по телевидению,  слушая  его  речи.  А  вот
теперь я и сам должен создать точно такую же чертову штуковину.
     Перед глазами у него поплыли круги.
     - Карп немало постарался, - сказал Макри. - Особенно хорош  этот  его
нынешний сим,  этот  Руди  Кальбфлейш.  Нам  очень  хотелось  бы  знать  -
догадывались ли вы, специалист в данной сфере, о чем-нибудь?
     - Никогда, - признался Маури. - Ни разу мне такое даже  в  голову  не
пришло. - Ни разу.
     - А вы в состоянии сделать не хуже? Соорудить такого сима?
     - Разумеется.
     - Когда вы приступаете?
     - Да хоть сейчас.
     - Вот и прекрасно.  Вы  понимаете,  что  поначалу  нам,  естественно,
придется  держать  здесь  людей  из  НП   для   обеспечения   безопасности
государственной тайны?
     - Валяйте, - пробормотал Маури. - Раз надо, так надо.  Послушайте-ка,
простите меня, мне нужно всего пару секунд.
     Он  бочком  протиснулся  мимо  них  к  двери  и  вышел  в   приемную.
Застигнутые врасплох, гости не успели ему помещать.
     - Мисс Трюп, вы обратили внимание, в какую сторону убыл отсюда мистер
Страйкрок? - спросил он.
     - Он только что отъехал, мистер Фрауэнциммер. В  сторону  автотрассы.
Как мне кажется, он  направился  домой,  в  "Авраам  Линкольн"  -  он  там
проживает.
     Вот бедолага, подумал Маури. И сокрушенно покачал головой. Удача Чика
Страйкрока все еще при нем, она его и  сейчас  не  оставила.  Им  овладело
приподнятое настроение. Это коренным образом все меняет, решил он. Я снова
при деле. Я поставщик Двора Его Величества, вернее, Белого  Дома.  Что,  в
общем-то, одно и то же. Да, одно и то же.
     Он вернулся в кабинет, где его дожидались Макри и остальные. Все  они
весьма сумрачно глядели на него.
     - Извините, - произнес он. - Я выяснял, где находится мой  заведующий
сбытом. Я хотел заострить его внимание на данном  заказе.  Объяснить  ему,
что на какое-то время мы отказываемся от любых других новых заказов, чтобы
получить возможность полностью сосредоточиться только на выполнении этого.
     Он замялся в нерешительности.
     - Что же касается стоимости...
     -  Мы  подпишем  контракт,  -  сказал  Гарт  Макри.   -   Вам   будет
гарантировано  возмещение  ваших  затрат  плюс   сорок   процентов.   Руди
Кальбфлейша мы приобрели за общую сумму  в  один  миллиард  долларов  СШЕА
плюс, разумеется, оплата за сервисное обслуживание и  ремонтные  работы  в
процессе эксплуатации после приобретения.
     - О, да-да, - согласился Маури. - Нельзя допустить,  чтобы  он  вдруг
перестал функционировать прямо посредине произносимой им речи.
     Он попытался рассмеяться, но смеха у него что-то не получилось.
     - Так в какую сумму это обойдется теперь, ну, хотя бы  грубо?  Скажем
где-то между одним и полутора миллиардами?
     - Отлично, отлично, - поторопился согласиться Маури.
     У него было такое ощущение, что  голова  его  вот-вот  отвинтится  от
туловища и упадет на пол.
     Глядя на него в упор, Макри произнес:
     - У вас небольшая фирма, Фрауэнциммер. Вы и я, мы оба  прекрасно  это
понимаем. Не надейтесь на слишком многое. Это не превратит вас  в  крупную
фирму, такую, как "Карп Унд  Зоннен  Верке".  Тем  не  менее,  заказ  этот
обеспечит ваше существование на довольно длительный срок;  вам,  наверное,
ясно, что мы готовы поддерживать вас финансово  столько  времени,  сколько
понадобится.  Мы  получили  исчерпывающую  информацию  о  вашем   нынешнем
положении из ваших же бухгалтерских книг - вы  удивлены?  -  и  мы  теперь
знаем, что вы вот уже в течение  нескольких  месяцев  являетесь  убыточным
предприятием.
     - Что правда, то правда, - признался Маури.
     - Но продукция хороша, - продолжал Гарт Макри. - Мы тщательно изучили
образцы вашей продукции, как здесь,  так  и  там,  где  они  по-настоящему
функционируют  -  на  Луне   и   на   Марсе.   Вы   проявляете   подлинное
профессиональное мастерство, пожалуй, даже в большей  степени,  чем  "Карп
Верке". Вот почему сегодня мы здесь вместо того, чтобы  быть  у  Антона  и
старика Феликса.
     - Интересно... - вырвалось у Маури.
     Значит,  вот  почему  правительство  на  этот  раз  решило  заключить
контракт с ним, а не с Карпом. А интересно ему было вот что: неужели  Карп
сконструировал все эти симулакроны Дер Альте вплоть до самого  последнего?
Забавный вопрос. Если это в действительности так -  то  тогда  этот  отход
правительства от сложившейся практики поставки симулакронов может означать
радикальное изменение нынешнего правительственного  курса  как  в  области
экономики, так и политики. Но лучше об этом не спрашивать.
     - Хотите сигару? - спросил Гарт Макри, протягивая ему  "Адмирала".  -
Очень мягкая. Чистейший флоридский лист.
     - Спасибо.
     Весьма неловко Маури взял из его рук большую зеленоватую сигару.  Они
оба закурили, внимательно глядя друг на друга в полном  молчании,  которое
постепенно приобрело некоторую торжественность и значительность.

     Объявление, вывешенной на информационной доске муниципального  жилого
дома "Авраам Линкольн", с тем, что Дункан и  Миллер  отобраны  разведчиком
талантов для  выступления  в  Белом  Доме,  ошеломило  Эдгара  Стоуна;  он
перечитывал объявление снова и снова, все пытаясь выяснить, нет ли  в  нем
какого-либо подвоха, и  удивляясь  тому,  как  этому  вечно  задерганному,
непрестанно раболепствующему перед всем  и  вся  жильцу  удалось  добиться
такого.
     Что-то здесь не так, отметил он про себя. Что-то вроде  того,  как  я
пропустил его на его релпол-экзамене... а теперь он заставил  еще  кого-то
подделать  результаты  пробы  в  его   пользу   в   сфере   художественной
самодеятельности. Он сам собственными ушами слышал игру  на  кувшинах,  он
присутствовал  при  исполнении  программы  "Классика  на  кувшинах"  этими
Дунканом и Миллером, и оно явно было не таким  уж  превосходным.  Хотя,  в
этом следовало признаться, и весьма неплохим...
     В глубине души он уже раскаивался,  что  сфальсифицировал  результаты
релпол-проверки Дункана. Это я вывел его на дорогу к успеху, подумал он. Я
фактически спас его тогда. А теперь он уже на пути в Белый Дом,  прямо  со
сцены этого здания.
     Неудивительно, что Ян Дункан не справился со своим  релпол-экзаменом.
Он был, несомненно, слишком занят, упражняясь в игре на кувшине. У Дункана
не оставалось времени на выполнение повседневных бытовых  обязанностей.  С
которыми легко справлялись остальные обыватели.  Это  должно  быть  просто
ужасно - быть артистом, подумалось с горечью Стоуну.  Это  освобождало  от
соблюдения   повседневных   обязанностей,   от    ответственности    перед
коллективом. Просто возмутительно, когда человек может поступать так,  как
ему заблагорассудится.
     И он, разумеется, сделал из меня настоящего дурака, отметил про  себя
Стоун.
     Быстро прошагав по коридору третьего этажа, Стоун  позвонил  в  дверь
кабинета домового капеллана; дверь отворилась, открыв его взору  капеллана
за письменным столом, с головою ушедшего в работу. Лицо его морщинилось от
усталости.
     - Отче, - произнес Стоун, - мне хочется исповедаться. Вы  мне  можете
уделить несколько минут? Это очень неотложно для моей совести.
     Потерев пальцами лоб, Патрик Дейль кивнул.
     - Вот так всегда, - пробурчал он. -  То  густо,  то  пусто.  К  этому
времени у меня уже побывало десятеро наших жильцов, возжелавших прибегнуть
к услугам духовника. Валяйте.
     Он устало махнул в сторону ниши, которая открылась в  одной  из  стен
его кабинета.
     - Садитесь и подключайтесь. А я буду слушать и одновременно заполнять
эти формы "четыре-десять", присланные из Берлина.
     Исполненный праведного  негодования,  Эдгар  Стоун  дрожащими  руками
прикрепил электроды "исповедывателя" к соответствующим точкам  у  себя  на
черепе, а затем, взяв микрофон, начал  исповедь.  По  мере  того,  как  он
говорил, медленно вращались бобины с магнитной лентой внутри аппарата.
     - Движимый ложной жалостью, - начал  он,  -  я  нарушил  устав  этого
здания. Но меня беспокоит главным образом не  проступок  сам  по  себе,  а
мотивы, которые за ним стоят. Проступок  этот  -  результат  неправильного
отношения к своим ближним, к другим жильцам этого дома. Мой сосед,  мистер
Ян  Дункан,  провалился  на  своем  очередном  релпол-экзамене,  и  я  уже
представлял  себе,  как   его   выселяют   из   "Авраама   Линкольна".   Я
солидаризовался с ним, ибо подсознательно и  самого  себя  расцениваю  как
неудачника, как человека, не  очень-то  состоявшегося  в  качестве  жильца
этого дома, да и гражданина вообще, и поэтому я подделал набранные им очки
при  ответах  на  вопросы  так,  чтобы  он  прошел  испытание.   По   всей
очевидности,    мистеру    Яну    Дункану    нужно    представить    новые
релпол-тест-таблицы,  а  тот  результат,   который   я   сфальсифицировал,
следовало бы аннулировать.
     Он пристально  поглядел  на  капеллана,  но  по  выражению  его  лица
невозможно было точно определить, как он отреагировал на это признание.
     Таким-то вот образом, за Дунканом и его классическим  кувшином  будет
установлен более пристальный надзор, отметил про себя Стоун.
     Теперь "исповедыватель"  анализирует  его  рассказ.  Вскоре  из  него
выпрыгнула перфокарта, и Дейль поднялся из-за стола, чтобы взять ее. После
долгого, очень внимательного рассмотрения  он  с  большим  интересом  стал
разглядывать Стоуна.
     - Мистер  Стоун,  -  сказал  он,  -  выраженная  здесь  точка  зрения
подразумевает, что ваша исповедь вовсе таковой не является. А что на самом
деле у вас на уме? Садитесь снова и начинайте все с самого начала еще раз;
вашим суждениям  недостает  должной  глубины,  материалу,  представленному
вами, еще далеко  до  подлинности.  И  я  предлагаю,  чтобы  вы  начали  с
признания  в  попытке  исказить  суть   своей   исповеди   сознательно   и
преднамеренно.
     - Ничего подобного,  -  возразил  Стоун  или,  вернее,  пытался  было
возразить: дар речи ему изменил, он прямо-таки онемел от страха. - М-может
б-быть, лучше бы обсудить эти вопросы,  сэр,  в  произвольной  форме,  без
соблюдения положенных формальностей? Я в самом деле  подтасовал  результат
контрольного релпол-испытания Яна  Дункана.  Это  факт.  Что  же  касается
мотивов, которыми я руководствовался...
     - Разве вы сейчас не позавидовали Дункану? - перебил его Дойль. - Его
успеху в исполнении на кувшине, открывшему ему дорогу в Белый Дом?
     Наступила тягостная тишина.
     - Это... могло иметь место, - процедил в  конце  концов  сквозь  зубы
Стоун виновато. - Но это нисколько не  меняет  того  факта,  что  по  всей
справедливости Яну Дункану не положено жить здесь; его  следует  выселить,
независимо от моих  побуждений.  Загляните  в  свод  правил  проживания  в
муниципальных (общественных) многоквартирных домах. Я знаю, что  там  есть
раздел, относящийся к ситуации, подобной этой.
     - Но вам не уйти отсюда, - упорствовал капеллан, - не  сознавшись  во
всем.  Вы  должны  удовлетворить  машину.  Вы  сейчас  пытаетесь  добиться
принудительного выселения соседа, чтобы удовлетворить свои  эмоциональные,
психологические потребности. Сознайтесь в этом, а уж потом,  возможно,  мы
сможет обсудить действующее законодательство, те параграфы его, что  имеют
касательство к Дункану.
     Стоун застонал и еще  раз  прикрепил  к  своему  черепу  замысловатую
систему электродов.
     - Ладно, - проскрежетал он. - Я ненавижу Яна Дункана из-за того,  что
он артистически одарен, а я - нет. Я желаю предстать перед судом присяжных
из двенадцати жильцов этого дома, который и определит  наказание  за  этот
мой грех; но  я  настаиваю  на  том,  чтобы  Дункана  подвергли  повторной
релпол-проверке! Я не отступлюсь от этого - у него нет ни малейшего  права
проживать здесь, среди нас. Это и аморально, и противозаконно.
     - Так теперь, по крайней мере, честнее  с  вашей  стороны,  -  сказал
Дойль.
     - Если уж быть честным до конца, - произнес Стоун, - то мне  нравится
игра ансамбля на кувшинах; мне понравился  их  небольшой  концерт,  тогда,
вечером. Но я вынужден вести себя именно таким образом,  поскольку  только
это, по моему глубочайшему убеждению, отвечает в полной мере  общественным
интересам.
     "Исповедыватель",  так  ему  во  всяком  случае  показалось,  фыркнул
насмешливо, выстреливая вторую перфокарту. Впрочем,  это,  конечно,  всего
лишь игра его воображения.
     - Вы просто топите себя  все  глубже  и  глубже,  -  произнес  Дойль,
расшифровав вердикт машины. - Поглядите-ка сами.
     Он угрюмо протянул карту Стоуну.
     -  Ваш  разум  прямо-таки   обуян   беспорядочными,   противоречивыми
побуждениями. Когда вы исповедовались в последний раз?
     Густо покраснев, Стоун промямлил:
     - Мне кажется... в прошлом августе. Капелланом был тогда Пепе Джоунс.
Да, точно, в августе.
     На самом же деле, это было еще в самом начале июля.
     - Над вами придется изрядно потрудиться, - произнес Дойль,  закуривая
сигарету и откидываясь на спинку стула.

     После оживленного обсуждения и горячих споров открыть свою  программу
выступления в Белом Доме они решили с  одной  из  чакконн  Баха.  Элу  она
всегда очень нравилась, несмотря на все трудности ее  исполнения,  двойные
синкопы и тому подобное. Дункан же нервничал от одной только мысли об этой
чакконне. Он жалел, теперь, когда в конце концов решение было принято, что
не настоял на своем:  начинать  стоило  бы  с  куда  более  простой  пятой
виолончельной сюиты. Но теперь уже было поздно что-либо менять. Эл отослал
программу концерта секретарю Белого Дома по  вопросам  науки  и  искусства
мистеру Гарольду Слеваку.
     - Ради Бога, не беспокойся, - сказал Эл.  Тебе  ведь  здесь  придется
вести вторую партию. Или ты согласен вторую партию уступить мне?
     - Нет, - ответил Ян.
     Это в самом деле немало облегчало его задачу. Партия, которую  взялся
исполнять Эл, была гораздо более трудной.
     Снаружи стоянки  "Марсолеты  Луни  Люка"  N_3  начала  свое  движение
папоола, пересекая тротуар в своем  скользящем,  безмолвном  преследовании
перспективных потенциальных покупателей. Было всего лишь  десять  утра,  и
пока еще никто поблизости не появлялся, кого бы стоило взять за  воротник.
Сегодня стоянка расположилась в холмистом районе Окленда, штат Калифорния,
среди извилистых,  обсаженных  деревьями  улиц  наиболее  респектабельного
жилого района. Напротив стоянки Яну виднелся  "Джо  Луис"  -  своеобразной
архитектуры потрясающе шикарный дом  на  тысячу  квартир,  большей  частью
заселенный  состоятельными  неграми.  Здание  в  лучах  утреннего   солнца
казалось особенно опрятным и ухоженным. У входа стоял охранник, со значком
и винтовкой, не пропуская внутрь тех, кто там не проживал.
     - Слеваку еще нужно завизировать программу, - напомнил  Эл.  -  Может
быть,  Николь  не  захочется  слушать  чакконну;  вкусы   у   нее   весьма
специфические, да и меняются они непрерывно.
     Перед своим внутренним взором Ян представил себе  Николь  возлегающей
на своей огромной кровати в розовом с оборками  пеньюаре,  ее  завтрак  на
подносе рядом с нею, когда она просматривает  порядок  исполнения  номеров
программы, представленной ей для одобрения.  Она  уже  прослышала  о  нас,
подумалось ему. Она  знает  о  нашем  существовании.  В  таком  случае  мы
действительно  существуем.  Нас  вызвали  к  существованию  как   ребенка,
которому нужно, чтобы мать любовалась тем, что он делает, придали законную
силу факту нашего существования - естественно, под пристальным наблюдением
Николь.
     А когда она отведет свой взор от нас, подумалось ему, что тогда?  Что
будет с нами после? Мы  дезинтегрируемся,  снова  погрузимся  в  забвение?
Назад, подумалось ему, к случайному скоплению бесформенных  атомов?  Туда,
откуда мы вышли, в мир не-существования. Мир, в  котором  мы  влачили  всю
нашу жалкую жизнь, до вот этого самого момента.
     - И, - продолжал Эл, - она, возможно, попросит нас сыграть на  "бис".
Она,  может  быть,  даже   закажет   сыграть   что-нибудь,   особенно   ей
полюбившееся. Я провел кое-какие изыскания, и установил,  что  она  иногда
заказывает сыграть "Счастливого крестьянина" Шумана. Возьми-ка себе это на
заметку. Нам не помешало  бы  прорепетировать  "Счастливого  крестьянина",
так, на всякий случай.
     Он задумчиво протрубил несколько раз в свой кувшин.
     - Я так не могу, - вдруг заявил Ян. - Не могу дальше продолжать.  Это
все слишком много для меня значит. Что-то обязательно выйдет не  там,  как
нам того хочется; мы не понравимся ей, и нас вышвырнут вон.  И  мы  больше
уже никогда не сможем этого забыть.
     - Послушай-ка, - начал Эл. - У нас есть папоола. И это дает нам...
     Он неожиданно  замолчал.  На  тротуаре  появился  высокий,  несколько
сутулый пожилой мужчина в дорогом сером костюме на натуральной ткани.
     - Боже мой, да весь это Люк собственной персоной!  -  воскликнул  Эл.
Вид у него был испуганный. - Я-то сам видел его всего лишь дважды  за  всю
свою жизнь. Что-то точно должно быть не так.
     - Лучше закатить назад папоолу, - сказал Ян.
     Папоола тем временем двинулась навстречу Луни Люку.
     Со смущенным лицом Эл признался:
     - Не могу. - Он отчаянно стал возиться с клавиатурой у себя на поясе.
- Она не откликается на посылаемы мною импульсы.
     Папоола поравнялась с Люком, тот наклонился,  подхватил  ее  и  пошел
дальше, направляясь к стоянке, держа папоолу под мышкой.
     - Он взял управление ею на себя, - сказал Эл и тупо уставился на Яна.
     Дверь конторы отворилась и внутрь ее вошел Луни Люк.
     - Нас известили о том, что вы уже давно пользуйтесь ею,  в  свободное
от работы время, в личных целях, - сказал он,  обращаясь  к  Элу,  тихо  и
как-то не очень серьезно. - Вас ведь предупреждали  о  том,  чтобы  вы  не
делали этого. Папоола является инвентарем  стоянки,  а  не  собственностью
оператора.
     - О... - только и протянул Эл. - И что дальше?
     - Вас следовало бы уволить, - заявил Люк, - но вы хороший продавец, и
я оставлю вас на работе. Однако вам придется обходиться без ее помощи.
     Еще плотнее обхватив папоолу, он направился к выходу.
     - Ну, мне пора уходить.
     Тут он заметил кувшин Эла.
     - Никакой это не музыкальный инструмент; это сосуд, в котором  держат
самогон.
     - Послушайте, Люк, - сказал Эл. - Это  же  прекрасная  реклама.  Дать
концерт для Николь означает повысить престиж всей сети продажи марсолетов.
Понимаете?
     - Мне не нужен престиж,  -  отрезал  Люк,  приостановившись  у  самой
двери.  -  Я  не  обслуживаю  Николь  Тибо;  пусть  она  руководит   своим
Отечеством, как ей заблагорассудится, мое же дело -  продавать  марсолеты,
так, как мне заблагорассудится. Она не трогает меня, я оставлю в покое ее,
и это  вполне  меня  устраивает.  Не  осложняйте  мое  положение.  Скажите
Слеваку, что вы не можете выступить и выбросите  из  головы  эту  дурацкую
затею - ни одному взрослому мужчине не взбредет в голову выдувать  мелодии
из пустой бутылки.
     - Вот здесь как раз вы и заблуждаетесь, - возразил  Эл.  -  Искусстве
можно отыскать даже в  самой  гуще  обыденной  жизни,  вот  как  хотя  бы,
например, в этих кувшинах.
     На что Люк, ковыряясь в зубах серебряной зубочисткой, заметил:
     - Теперь у вас не будет папоолы, чтобы смягчить Первую Семью  в  свою
пользу.  Задумайтесь-ка  об  этом.  Неужели  вы  в  самом  деле  надеетесь
чего-либо добиться?
     Он ухмыльнулся.
     Немного подумав, Эл сказал, обращаясь к Яну.
     - Он прав. Все это - заслуга папоолы, работавшей  на  нас.  Однако...
все равно, отступать уже некуда.
     - Смелости вам не занимать, - отметил Люк. -  А  вот  как  у  вас  со
здравым смыслом? И все же, я восхищаюсь вами. Я теперь понимаю, почему  вы
стали продавцом столь высокого уровня в моей фирме - вы  не  сдаетесь,  вы
бьетесь до конца. Забирайте с собой папоолу на  тот  вечер,  когда  будете
играть в Белом Доме, и верните ее мне на следующее утро.
     Он  швырнул  круглое,  похожее  на  клопа,  созданье  Элу.  Подхватив
папоолу, Эл прижал ее к своей груди, как огромную подушку.
     - Возможно, это действительно стане неплохой рекламой  марсолетов,  -
задумчиво произнес Люк. - Но со всей определенностью могу сказать вот что.
Николь нас недолюбливает. Слишком большое число людей выскользнули  из  ее
рук с нашей помощью; мы предоставляем  людям  щель  в  созданной  мамочкой
Николь клетке общества, и мамочка об этом знает.
     Он снова ухмыльнулся, обнажив золотые зубы.
     - Спасибо, Люк, - произнес Эл.
     - Не управлять папоолой  буду  я,  -  предупредил  Люк.  -  В  режиме
дистанционного контроля. В этом я поднаторел  несколько  больше,  чем  вы.
Ведь, как-никак, это я создал их.
     - Разумеется, - согласился Эл. - Все равно у меня будут  заняты  руки
во время игры.
     - Верно, - сказал Люк, - вам понадобятся обе  руки  для  того,  чтобы
держаться за этот бутыль.
     Что-то в тоне голоса Люка заставило Яна  Дункана  встревожиться.  Что
это Люк затевает? Впрочем, в любом случае у него и у его приятеля  Эла  не
было иного выбора;  им  необходима  была  помощь  папоолы.  И  в  этом  не
приходилось сомневаться - Люк сумеет прекрасно  справиться  с  управлением
ею; он уже доказал свое превосходство на Элом  несколько  минут  назад,  а
кроме того, как верно заметил Люк, Эл всецело будет занят своим  кувшином.
И все же...
     - Луни Люк, - сказал Ян, -  сами-то  вы  когда-нибудь  встречались  с
Николь?
     - Конечно, - уверенным тоном произнес Люк. - Много лет тому назад.  У
меня тогда были одеваемые на руки, как перчатки, тряпичные куклы; мой отец
и я переезжали с одного места на другое, давая кукольные представления.  И
в конце концов выступили в Белом Доме.
     - И что тогда было? - спросил Ян.
     Люк ответил не сразу.
     - Она... мы ей были совершенно безразличны. Сказала  что-то  о  наших
куклах. Что они представляют собой непристойное зрелище.
     И вот тогда-то вы ее и возненавидели, сообразил Ян. И никогда уже  не
могли простить ей этого.
     - и так оно и было на самом деле? - спросил он у Люка.
     - Нет, - ответил Люк. Правда, в одном из  действий  нашего  спектакля
был небольшой стриптизик. Наши куклы изображали этаких  глупых,  непутевых
девах. Но до этого никто не возражал против  такого  эпизода.  Папаша  мой
принял эту неудачу очень близко к сердцу, а  вот  меня  это  нисколько  не
задало.
     Лицо его оставалось при это совершенно невозмутимым.
     - Тогда Николь была уже Первой Леди? - спросил Эл.
     - О да! - воскликнул Люк. - Она занимает этот пост вот уже в  течение
семидесяти трех лет; вы разве не знаете этого?
     - Но ведь это невозможно! - почти одновременно вскричали Эл и Ян.
     - Тем не менее это именно так, - сказал Люк.  -  На  самом  деле  она
теперь очень пожилая женщина. А как же иначе.  Бабушка.  Однако  выглядит,
так я полагаю, все еще очень неплохо. Вы  в  этом  сами  убедитесь,  когда
увидите ее.
     - По телевидению... - совсем уже ошеломленный, начал было Ян.
     - О да, - предвосхитил его Люк. - На экранах телевизоров она выглядит
примерно лет на двадцать. Но загляните в учебники истории... Правда,  они,
разумеется, запрещены для всех кроме притов. Я имею в виду настоящие книги
по истории -  совсем  не  те,  которые  вам  дают  для  изучения  с  целью
подготовки к сдаче всех этих релпол-экзаменов. Стоит вам туда заглянуть, и
вы сами сможете определить ее возраст. Там есть все необходимые для  этого
факты. Погребенные под нагромождением всяческого вздора.
     Факты, отметил про себя Ян, вряд ли могут что-либо значить, когда сам
можешь своими собственными глазами видеть, какая она юная. А видим мы  это
каждый день.
     Люк, вы лжете, подумал он. И мы знаем это: мы все прекрасно понимаем.
Мой друг Эл видел ее. Эл не стал бы молчать, если бы она в самом деле была
такая старая. Вы ненавидите ее - вот  что  вами  движет.  Потрясенный,  он
повернулся спиной к Люку, не желая теперь больше  ничего  иметь  общего  с
этим человеком. Семьдесят три года в Белом Доме  -  значит  сейчас  Николь
почти девяносто. Он содрогнулся от мысли об этом; решил сразу же выбросить
это из головы. Или, по крайней мере, попытался это сделать.
     - Удачи вам,  ребята,  -  сказал  Люк,  продолжая  пережевывать  свою
зубочистку.

     До чего же плохо, отметил  про  себя  Эл  Миллер,  что  правительство
расправилось с психоаналитиками. Он бросил взор через весь свой  крохотный
офис на своего дружка, Яна  Дункана.  Потому  что  он  совсем  расклеился,
сообразил Эл. Но все-таки одному из психоаналитиков разрешили работать. Он
слышал об этом по телевидению. Доктору Сапербу, так, как будто, его звали.
     - Ян, - сказал он. - Ты нуждаешься в помощи. Без этого ничего у  тебя
не получится, когда ты захочешь играть на кувшине для Николь, не  такое  у
тебя сейчас общее состояние.
     - Я буду в полном порядке, - коротко сказал Ян.
     - Ты бывал когда-нибудь у психиатра? - спросил Эл.
     - Пару раз. Правда давным-давно.
     - Ты как считаешь - это лучше, чем химиотерапия?
     - Хуже химиотерапии ничего нет.
     Если он единственный психоаналитик, продолжающий практиковать по всей
территории СШЕА, подумалось Элу, то работы у него, несомненно,  по  горло.
Скорее всего, ему просто не под силу принимать каких-либо пациентов.
     Тем не менее, чем  черт  не  шутит  -  он  отыскал  телефонный  номер
психоаналитика, поднял трубку и набрал этот номер.
     - Кому это ты звонишь? - подозрительно спросил Ян.
     - Доктору Сапербу. Последнему...
     - Я понял. И кого это ты имеешь в виду? Меня? Себя?
     - Обоих, может быть, - ответил Эл.
     - Но, главным образом, меня.
     Эл ничего не ответил. На экране сформировалось изображение девушки  -
у нее была прелестная, крупная, высоко поднятая  грудь  -  и  раздался  ее
голос:
     - Кабинет доктора Саперба.
     - Доктор еще принимает новых  пациентов?  -  спросил  Эл,  пристально
вглядываясь в изображение девушки.
     - Да, - бодрым, твердым голосом ответила девушка.
     - Потрясающе,  -  произнес  Эл,  удивленным  и  вместе  с  тем  очень
довольным тоном. - Я и мой партнер хотели бы посетить его в любое  удобное
для него время. И чем быстрее, тем лучше.
     Он назвал сове имя и Яна.
     - Вас устроит пятница, в полдесятого утра? - спросила девушка.
     - Договорились, - согласился Эл. - Премного благодарны, мисс. Мэм.
     Он энергично бросил трубку.
     - Мы добились этого! - воскликнул он, повернувшись к Яну. - Теперь мы
можем  развеять   свои   опасения   с   помощью   высококвалифицированного
профессионала. Ты знаешь, расскажи ему в се о материнском имидже,  который
тебя одолевает - кстати, ты обратил внимание на эту девушку? Из-за того...
     - Иди лучше ты сам, - сказал Ян. - Я, пожалуй, воздержусь.
     - Если ты не пойдешь, - спокойно произнес Эл, - я не стану играть  на
кувшине в Белом Доме. Так что для тебя же лучше пойти.
     Ян бросил вопросительный взгляд в сторону приятеля.
     - Я совершенно серьезно говорю это, - сказал Эл.
     Наступило продолжительное, неприятное для них обоих молчание.
     - Ладно, я пойду, - произнес Ян, - если  Николь  Тибо  в  самом  деле
девяносто лет, то никакая психотерапия не поможет мне.
     - Неужели она в такой степени  завладела  всеми  твоими  чувствами  и
помыслами? Женщина, которую ты даже никогда не и видел? Ведь это же  явная
шизофрения. А ведь фактически твоим воображением завладела... - Эл  сделал
неопределенный жест. - ...иллюзия. Нечто искусственное, нереальное.
     - А что есть нереальное и что реальное? Для меня она  более  реальна,
чем что-либо иное; даже, чем ты. Даже, чем я сам, моя собственная жизнь.
     - Подумать только! - воскликнул Эл. Он был поражен признанием  друга.
- Ну, так по крайней мере у тебя есть нечто такое, ради чего стоит жить.
     - Верно, - произнес Ян и утвердительно кивнул.
     - Посмотрим, что скажет в  пятницу  Саперб,  -  промолвил  Эл.  -  Мы
спросим у него, насколько шизофренично - если вообще таковым оно  является
- это твое такое отношение. - Он пожал плечами. - Может быть, я и не прав,
но может быть, мое суждение вполне правомерно.
     Не исключено, отметил он про себя, что это Люк  и  я  -  вот  кто  не
совсем в своем уме. Для него Люк  был  куда  более  реальным,  куда  более
влиятельным жизненным фактором, чем Николь Тибо. Но ведь я видел Николь во
плоти, - нет, подумал Эл. В этом-то и заключается вся разница, хотя  он  и
не вполне в это уверен.
     Он поднял свой кувшин и снова приступил к репетиции. Чуть  погодя  то
же сделал и Ян Дункан. Вместе они выдували классические мелодии уже куда с
большим энтузиазмом.

                                    10

     Армейский майор, тощенький, маленький и прямой, как палка, произнес:
     - Фрау Тибо, вот это и есть рейхсмаршал герр Герман Геринг.
     Вперед  вышел  могучего  телосложения  мужчина  в  -   что   казалось
невероятным - похожем на римскую тогу  белом  одеянии,  держа  на  кожаном
поводке львенка, и произнес по-немецки:
     - Рад вас видеть, миссис Тибо.
     - Рейхсмаршал, - сказала Тибо, - вы четко себе представляете, где  вы
находитесь в настоящий момент?
     - Да, - утвердительно кивнул Геринг; затем суровым тоном обратился  к
львенку. - Зай рухиг, Марси!
     Он зашикал на животное, успокаивая его.
     Все это наблюдал Бертольд  Гольц.  Он  забежал  несколько  вперед  во
времени при помощи своей собственной аппаратуры фон Лессинджера; он совсем
потерял всякое терпение, не в состоянии дождаться, когда же наконец Николь
устроит перемещение Геринга в современную эпоху. И вот наконец  он  здесь,
вернее, здесь он будет через семь часов.
     Оказалось весьма несложно, имея в своем распоряжении  аппаратуру  фон
Лессинджера, проникнуть внутрь Белого  Дома,  несмотря  на  многочисленную
охрану из НП. Гольц просто отправился в далекое прошлое, когда  еще  Белый
Дом никем не охранялся, а затем вернулся в это ближайшее будущее.  Он  уже
не раз проделывал подобную операцию. И теперь, благополучно забежав в свое
собственное будущее, попал прямо на разыгравшуюся в Белом  Доме  сцену.  И
она, эта сцена, немало его не только потому, что он спокойно мог наблюдать
за Николь, он мог также обозревать  самого  себя  как  в  прошлом,  так  и
будущем - будущем в в  рамках  потенциальной  осуществимости  скорее,  чем
действительности. Для его наблюдения расширилась перспектива возможного.
     Они заключат сделку, решил Гольц, - Николь  и  Геринг.  Рейхсмаршалу,
изъятому поначалу из тысяча девятьсот  сорок  первого  года,  а  затем  из
тысяча девятьсот сорок четвертого, покажут разгром Германии в сорок пятом.
Он увидит, что ожидает нацизм, увидит самого себя на скамье  подсудимых  в
Нюрнберге, и наконец станет очевидцем своего собственного  самоубийства  с
помощью яда, принесенного в геморройной свече. Это,  конечно,  подействует
на него. Сделку эту будет совсем  несложно  обстряпать.  Нацисты,  даже  в
обычных условиях, были большими доками в заключении различных сделок.
     Несколько видов чудо-вооружений  из  будущего,  появившихся  в  конце
Второй мировой войны - и эра варварства продлится не тридцать лет, а,  как
клялся в том Гитлер, - тысячу. Лучи смерти,  лазерное  оружие,  водородные
бомбы мощностью в  сто  мегатонн...  все  это  самым  решительным  образом
изменит военное положение в пользу третьего Рейха. Плюс, разумеется, А1  и
А2 или, как их называли союзники, "Фау-1" и  "Фау-2".  Теперь  у  нацистов
будут и "А-3" и "А-4" и так далее, до бесконечности, если понадобится.
     Гольц нахмурился. Ибо,  в  дополнение  к  этим,  другие  возможности,
мрачные, не очень-то ясные, распространялись в мистической тьме  будущего.
В чем будут заключаться эти менее вероятные варианты будущего? Опасные,  и
тем  не  менее,  безусловно,   более   предпочтительные,   чем   то,   что
просматривалось  совершенно  отчетливо,  -  путь,  вымощенный  сверхмощным
оружием...
     - Эй, кто это там? - окликнул  один  из  НП-охранников  Белого  дома,
неожиданно обнаружив Гольца, стоявшего почти незаметно в  углу  комнаты  с
болотными орхидеями.
     Охранник мгновенно выхватил пистолет и  прицелился.  Совещание  между
Николь  Тибо,  Герингом  и   четырьмя   военными   советскими   неожиданно
прервалось. Все повернулись в сторону Гольца и охранника из НП.
     - Фрау, произнес Гольц, пародируя Геринга.
     Он уверенно вышел вперед: как-никак он предвидел это с помощью  своей
фон-лессинджеровской аппаратуры.
     - Вы знаете, кто я. Призрак на пиршестве.
     Он самодовольно рассмеялся.
     Но, разумеется, Белый дом также имел в своем распоряжении  аппаратуру
фон Лессинджера. Они предвидели ситуацию также ясно, как и  он.  Этот  его
выпад  был  обычным  проявлением  фатальности.  Здесь  не  просматривалось
никаких запасных  путей...  таких,  во  всяком  случае,  которые  были  бы
желательны Гольцу. Он давным-давно уже знал, что в конечном счете для него
не существовало будущего, если он и дальше будет оставаться в бездействии.
     - Как-нибудь в другой раз, Гольц, - попыталась остановить его Николь.
     - Сейчас, - произнес Гольц, направляясь прямо к ней. Охранник  из  НП
повернулся к ней, ожидая распоряжений. Казалось, он был совершенно сбит  с
толку происходящим.
     Николь раздраженно отмахнулась от него.
     - Кто это? - спросил Рейхсмаршал, изучающе глядя на Гольца.
     - Всего лишь жалкий еврей, усмехнулся  Гольц.  -  Не  то,  что  Эмиль
Старк, которого я что-то, не  нахожу,  несмотря  на  все  ваши  заверения,
Николь. Здесь много бедных евреев, рейхсмаршал.  В  нашем  времени  их  не
меньше,  чем  в  вашем.  Правда,  у  меня  нет   никаких   ценностей   или
собственности,  которую  вы  могли  бы  конфисковать,   нет   произведений
искусства, нет золота. А жаль.
     Он присел за столом совещания и налил себе  стакан  ледяной  воды  из
стоявшего поблизости графина.
     - Этот ваш зверек, Марси, он злой?
     - Нет, - ответил Геринг, ласково поглаживая животное.
     Он сидел, поместив львенка на стол прямо перед  собой;  тот  послушно
свернулся калачиком, полузакрыв глаза.
     - Мое присутствие, продолжал Гольц, - мое еврейское присутствие здесь
нежелательно. Не по этой же причине здесь отсутствует Эмиль Старк?  Почему
его нет, Николь - он  взглянул  на  нее  в  упор.  -  Вы  боитесь  обидеть
рейхсмаршала? Странно... ведь Гиммлер имел дело с евреями в Венгрии -  при
посредничестве Эйхмана. Есть даже генерал-еврей в опекаемом  рейхсмаршалом
люфтваффе, некто генерал Мильх. Не правда ли, рейхсмаршал? - он подвинулся
к Герингу.
     - Знать ничего не знаю  такого  о  Мильхе,  -  раздраженно  парировал
Геринг. - Это прекрасный  человек,  я  могу  сказать  об  этом  совершенно
официально.
     - Вот видите, - обратился Гольц к Николь. - Герру Герингу не  впервой
якшаться с жидами. Верно, герр Геринг? Вам совсем не обязательно  отвечать
на этот вопрос - я уже сделал для себя соответствующий вывод.
     Геринг бросил в его сторону злобный взгляд.
     - А теперь поговорим об этом соглашении... - начал Гольц.
     - Прекратите, - грубо  перебила  его  Николь,  -  убирайтесь  отсюда!
Скажите спасибо, что я позволила вашим  штурмовикам  шататься  по  улицам,
когда им вздумается. Я велю  всех  их  арестовать,  если  вы  мне  станете
мешать. Вы знаете цель, которую я преследую на этом совещании.  Кому-кому,
а вам следовало бы одобрить мои действия.
     - Но я их не одобряю, - твердо заявил Гольц.
     - Почему? - бесцеремонно вмешался один из военных советников.
     - Потому что, - ответил Гольц, -  стоит  нацистам  победить  с  вашей
помощью во Второй мировой войне, и они все равно вырежут  всех  евреев  до
единого. И не только тех, что живут в Европе, но также и тех, что  обитают
в Америке.
     Говорил он совершенно спокойно. Ведь как-никак,  он  уже  видел  это,
обследовал с помощью своей аппаратуры фон Лессинджера несколько тех  самых
жутких альтернативных будущих.
     - Не забывайте о том, что целью войны для нацистов является полнейшее
искоренение мирового еврейства. Это не просто побочный результат войны.
     Наступила тишина.
     Обратившись, наконец, к своим людям из НП, Николь приказала:
     - Схватите его!
     Один из агентов НП прицелился и выстелил из пистолета  в  Гольца.  Но
тот, с большой точностью рассчитав время, в то же самое  мгновение,  когда
дуло пистолета совместилось с целью, вошел в контакт с обволакивавшим  его
полем фон Лессинджера. Все окружающее вместе с теми,  кто  в  этот  момент
находился помещении, затуманилось и исчезло. Он остался  в  той  же  самой
комнате, вокруг красовались все те же болотные орхидеи, но людей в ней уже
не было. Он присутствовал здесь один, теперь уже  в  качестве  неуловимого
призрака будущего, вызванного полем, вырабатываемом аппаратурой.
     Перед его мысленным взором промелькнули  в  совершенно  беспорядочной
последовательности картины, связанные с Ричардом Конгросяном,  вовлеченным
в какие-то загадочные события, сперва связанные с ритуалами его  очищения,
а затем с Уайлдером Пемброуком. Уполномоченный НП что-то сделал, но  Гольц
не смог разобрать, что именно. А затем  он  увидел  самого  себя,  сначала
обладавшего огромной властью, а затем вдруг  -  что  было  уже  совершенно
непостижимо - мертвого. Николь  также  проплыла  в  поле  его  зрения,  но
какая-то совершенно иная, чего он также не смог постичь. Смерть  казалось,
существовала повсюду в будущем, она потенциально поджидала всех и каждого.
Что это могло обозначать? Может быть, это всего лишь игра воображения?
     Крах уверенности неизбежно навел его на мысли о Ру  Конг-у.  Все  это
было следствием его психокинетического дара, искажением фактуры  будущего,
обусловленным парапсихическими способностями этого человека.
     Знал ли об этом сам Конгросян? - задался вопросом  Гольц.  Могущество
такого рода - может составлять тайну  даже  для  того,  кто  им  обладает.
Конгросян, заблудившийся в лабиринте собственного душевного  расстройства,
по сути не является дееспособным, и тем  не  менее  он  все  еще  способен
непредсказуемым  образом  воздействовать  на  свое  окружение,   все   еще
угрожающе нависает над пейзажем всех  альтернативных  будущих,  над  всеми
грядущими днями. Если бы я только смог постичь это,  -  подумал  Гольц.  -
Постичь этого человека, который станет главнейшей загадкой для всех нас...
тогда я справился  бы.  Будущее  больше  уже  не  состояло  бы  из  трудно
различимых теней, сцепленных в такие конфигурации, которые обычной  логике
- моей, во всяком случае, - никогда не удается раскусить.

     В своей палате в нейропсихиатрической клинике "Франклин Эймс"  Ричард
Конгросян громко провозгласил:
     - Я теперь абсолютно невидим.
     Он поднял руку, провел ею в воздухе, но ничего не увидел.
     - Вот оно и наступило,  -  добавил  он,  и  не  услышал  собственного
голоса: он перестал воспринимать и звуки. - Что же мне  теперь  делать?  -
спросил он у четырех стен своей палаты.
     Ответа он не услышал. Конгросян был совершенно один.  Теперь  он  был
лишен малейшей возможности связываться с внешним миром.
     Мне необходимо выбраться отсюда, решил он. На поиски помощи  -  здесь
он  не  получал  никакой  помощи;  медики   оказались   не   в   состоянии
приостановить дальнейшее развитие его заболевания.
     Я вернусь в Дженнер. продолжал размышлять он, - повидаться  со  своим
сыном.
     Не было никакого смысла разыскивать д-ра Саперба или  любого  другого
врача, независимо от того, ориентирован он на химиотерапию или нет.  Время
подыскивать способ лечения безвозвратно прошло. Теперь болезнь его вошла в
новую стадию. В чем она будет заключаться? Этого  он  пока  еще  не  знал.
Однако со временем узнает. При условии, что переживет ее. Только  как  это
ему удастся, когда он уже и так во всех отношениях мертвец?
     Вот так, отметил он про себя. Я умер. И все же я еще  жив.  Это  было
дня него загадкой. Он никак не понимал этого.
     Наверное, подумал он, я должен искать  воскресение,  воскресение  как
телесное, так и духовное.
     Не прибегая к излишней осторожности - ведь никто не в  состоянии  был
его видеть - он покинул  свою  палату,  прошел  по  коридору  к  лестнице,
спустился вниз и вышел наружу через боковой выход клиники. Вскоре  он  уже
шагал по тротуару незнакомой  улицы,  в  холмистом  районе  Сан-Франциско,
окруженный громадами высоченных зданий, многие из которых  были  построены
еще до Третьей мировой войны.
     Стараясь не наступать ни на какие трещины в асфальте, он  практически
свел на нет, пока хотя  бы  до  поры  до  времени,  последние  следы  того
мерзкого запаха, которые оставались даже во время его бодрствования.  Мне,
похоже, становится лучше, решил он. Я отыскал  временный  ритуал  очищения
или по меньшей мере уменьшения этого моего навязчивого телесного запаха...
     Каким образом теперь я смогу играть на фортепиано? - спросил  он  сам
себя. Это, очевидно, означает конец коей карьеры.
     И тогда он вдруг вспомнил - Меррилл Джадд,  химикал  из  "АГ  Хемие".
Предполагалось, что Джадд должен помочь мне, вспомнил он. Я  почти  совсем
забыл об этом, разволновавшись в связи с тем, что стал невидимым.
     Я могу отправиться в "АГ Хемие" взяв роботакси.
     Он подал знак первому из проносившихся мимо такси,  но  оно,  похоже,
его не заметило. Он разгневанно посмотрел ему вслед. Я надеялся, что  меня
все еще могут видеть чисто  электронные  сканирующие  устройства.  Однако,
очевидно, я уже и для них невидим, отметил он.
     Дойду ли я пешком до филиала "АГ Хемие"? - засомневался он. Похоже на
то,  что  много  мне  не  дано.  Потому  что,  разумеется,  я  не   должен
пользоваться обычным  транспортом,  это  могло  бы  вызвать  нежелательные
инциденты.
     Я не такая уж легкая задача для Джадда, понял он. Ведь  химик  должен
не только устранить этот невротический телесный запах, но и  сделать  меня
снова видимым. При мысли об этом Конгросян снова пал духом. Им не  удастся
этого сделать, решил он. Надежды никакой. Мне нужно  только  не  оставлять
свои попытки возродиться заново. Когда я встречусь с  Джаддом,  постараюсь
выяснить, что может сделать для меня "АГ Хемие"  в  этом  отношении.  Ведь
после Карпа они располагают наибольшим могуществом в  сфере  экономики  на
территории  СШЕА.  "АГ  Хемие"  слишком  уж  гордится  достижениями  своей
химиотерапии; посмотрим, есть ли  у  них  средство,  которое  способствует
воскресению.
     Вот так он и шел, занятый своими мыслями и тщательно избегая щелей  в
асфальте, и вдруг как-то сразу и неожиданно осознал, что  нечто  лежит  на
его пути. Какое-то животное - плоское, похожее на большое  круглое  блюдо,
оранжевое, с черными пятнами, размахивавшее своими антеннами. И  в  то  же
самое  мгновение   странная   мысль   сформировалась   в   его   сознании.
"Воскресение... да, новая жизнь. Начать с нуля, на  другой  планете...  На
Марсе!"
     Конгросян остановился и произнес:
     - Ты права.
     Это была папоола. Это она расположилась на тротуаре прямо перед  ним.
Он поднял взор, осмотрелся и, конечно же, увидел  стоянку  Луни  Люка,  на
которой  под  лучами  солнца  ярко  поблескивали   хромированные   корпусы
марсолетов. В самом центре стоянки размещалось небольшое зданьице конторы,
где сидел заведующий, и Конгросян шаг за шагом направился к этому  зданию.
Папоола следовала за ним и поддерживала с ним непринужденный разговор:
     "Забудь "АГ Хемие"... там тебе ничем не помогут!"
     Верно, отметил  про  себя  Конгросян.  Я  уже  совершенно  опоздал  с
химиотерапией. Вот если бы Джадд раньше  занялся  мною,  то  это  было  бы
совсем другое дело. Но теперь...
     А затем он понял вот что. Папоола в состоянии  его  видеть!  Или,  по
крайней  мере,  ощущать  его  присутствие  каким-то   органом   аперцепции
(внечувственного  восприятия),  в  каком-то  ином   измерении.   И...   ее
совершенно не смущал его запах.
     "Совершенно  верно,  -  подтвердила   папоола.   -   У   вас   просто
замечательный запах. Я совсем на него не жалуюсь, ни чуточки."
     Конгросян, все еще продолжая стоять, спросил:
     - А как будут обстоять дела на Марсе? Там меня смогут  видеть  -  или
хотя бы догадываться о моем существовании -  и  это  не  будет  оскорблять
чувства других людей?
     "На Марсе нет рекламы Теодоруса Нитца,  -  проникла  в  его  сознание
мысль папоолы. -  Вы  постепенно  освободитесь  от  своего  загрязнения  в
тамошней чистой, по сути девственной, окружающей среде. Пройдите в контору
мистер Конгросян,  и  побеседуйте  с  мистером  Миллером,  нашим  торговым
представителем. Ему не терпится услужить вам, он  и  существует  лишь  для
того, чтобы служить вам."
     - Спасибо, - поблагодарил Конгросян и открыл дверь конторки.
     Внутри уже ждал другой клиент, для которого продавец  заполнял  бланк
контракта. Худой, высокий, лысеющий мужчина, которому, казалось,  было  не
по себе: он все время суетливо озирался вокруг. Увидев Конгросяна,  он  на
шаг отодвинулся от него. Это  мерзкий  запах  вызвал  у  него  отвращение,
подумал Конгросян.
     - Извините меня, - пробормотал он убитым тоном.
     - А теперь, мистер Страйкрок, - обратился продавец к первому клиенту,
- если вы подпишетесь здесь...
     Он развернул бланк и протянул авторучку. Мужчина лихорадочно подписал
бумагу, затем отошел в сторону, явно дрожа от охватившего его напряжения.
     - Это великое мгновение, - обратился он  к  Конгросяну.  -  Когда  вы
решаетесь  на  это.  Сам  я  никогда  не  набрался  бы  мужества,  но  мне
посоветовал  это  мой  психиатр.  Сказал,  что  для  меня  это   наилучшая
альтернатива.
     - А кто ваш психиатр? - естественно, заинтересовался Конгросян.
     - В наши дни существует лишь один. Доктор Эгон Саперб.
     - Это и мой  врач  тоже,  -  воскликнул  Конгросян.  -  Прекраснейший
человек. Я только что с ним разговаривал.
     Собеседник пристально посмотрел на Конгросяна. Затем  произнес  очень
медленно, тщательно подбирая слова:
     - Это вы говорили по телефону. Вызывали доктора Саперба. А  я  в  тот
момент был в его кабинете.
     В беседу вступил продавец марсолетов.
     - Мистер Страйкрок, если вы не  против  прогуляться  со  мною,  то  я
сначала проинструктирую вас,  как  управлять  аппаратом.  Так,  на  всякий
случай. И вы можете выбрать себе тот, который вам больше всего понравится.
     Повернувшись к Конгросяну, сказал:
     - Я смогу помочь вам через пару минут. Потерпите, пожалуйста.
     - В-вы м-меня можете в-видеть? - заикаясь, вымолвил Конгросян.
     - Я могу увидеть каждого, - ответил  продавец,  -  дайте  мне  только
достаточно времени.
     С этими словами он вместе со Страйкроком вышел из конторы.
     "Успокойтесь", - произнесла папоола, разумеется мысленно.  В  конторе
она осталась, очевидно, для того, чтобы  составить  ему  компанию.  Все  в
полном порядке. Мистер Миллер не оставит вас без  внимания  и  очень-очень
скоро займется вами."
     Ее слова стали звучать все более проникновенно, она  убаюкивала  его.
"Миллер Эл всюду поспел", - нараспев продолжала она.
     Неожиданно  мистер  Страйкрок  вернулся  в  контору  и  обратился   к
Конгросяну:
     - Я вот только что вспомнил, кто вы! Вы знаменитый  пианист,  который
всегда играет для Николь в Белом доме: Вы Ричард Конгросян.
     - Да, удивился Конгросян, довольный тем, что его узнали.
     Однако,  просто  на  всякий  случай,  он  несколько  отодвинулся   от
Страйкрока, чтобы не вызывать у него отвращения своим запахом.
     - Я поражен тем, что вы в состоянии меня видеть; еще совсем недавно я
был фактически невидимым... именно по этому вопросу я  консультировался  с
Эгоном  Сапербом  по  телефону.  В  настоящее  время  я  ищу   возможности
возродиться заново. Вот почему я собираюсь эмигрировать. Здесь, на  Земле,
- я уже абсолютно четко представляю себе это - для  меня  не  остается  ни
малейшей надежды.
     - Я в состоянии  понять  чувства,  которые  вами  владеют,  -  кивнул
Страйкрок. - Совсем недавно я оставил свою работу. Здесь меня уже ничто  и
никто не удерживает, ни мой брат, ни... - он осекся, лицо его  помрачнело.
- Никто. Я отбываю один, совершенно один.
     - Послушайте-ка, - начал Конгросян, повинуясь какому-то  неожиданному
порыву, - почему бы нам не эмигрировать вместе?  Или...  неужели  вас  так
сильно отталкивает исходящий от меня мерзкий запах?
     Страйкрок, казалось, не понимал, о чем он говорит.
     - Эмигрировать вместе? Вы имеете в виду застолбить на  двоих  участок
земли и стать партнерами?
     - Денег у меня  куча,  -  продолжал  Конгросян,  -  Гонорары  за  мои
выступления. Мне ничего не стоит профинансировать нас обоих.
     Безусловно, деньги его волновали в самой меньшей мере. Возможно,  ему
удастся помочь этому мистеру Страйкроку, который,  как-никак,  только  что
оставил свою работу.
     - Может быть, у нас что-нибудь  и  получится,  -  задумчиво  произнес
Страйкрок. - На Марсе, скорее всего, чертовски одиноко: у нас даже соседей
никаких  не  будет,  разве  что  симулакроны.  А  я  достаточно   на   них
насмотрелся, чтобы в упор их не видеть всю оставшуюся жизнь.
     Продавец, мистер Миллер, вошел в контору  с  несколько  обеспокоенным
видом.
     - Нам нужен только один марсолет на двоих, - сообщил ему Страйкрок. -
Мы с Конгросяном эмигрируем вместе и становимся партнерами.
     Мистер Миллер пожал плечами и предложил:
     -  Тогда  я  покажу  вам  несколько  большую  по   величине   модель,
рассчитанную на семью.
     Открыв  дверь,  он  пропустил  мимо  себя  Конгросяна  и  Страйкрока.
вышедших на территорию стоянки.
     - Вы знакомы друг с другом? - поинтересовался он.
     - Вот только что познакомились, - пояснил Страйкрок. - Но проблемы  у
нас обоих одни и те же. Мы невидимы здесь, на Земле. Так можно коротко  их
обозначить.
     - Что да, то да, - согласился Конгросян. - Раз уж я  стал  совершенно
неразличим человеческому глазу, то, очевидно, самая пора эмигрировать.
     - Пожалуй, это так,  если  здесь  уместно  мое  мнение,  -  несколько
язвительно согласился мистер Миллер.

     Мужчина на экране видеофона произнес:
     - Меня зовут Меррил Джадд, я из "АГ Хемие". Простите, что побеспокоил
вас.
     - Выкладывайте, - перебила его Джанет Раймер, усаживаясь поудобнее за
своим небольшим аккуратным письменным столом.
     Кивнув своей секретарше, она велела тотчас же закрыть дверь, чтобы не
доносился шум из коридоров Белого дома.
     - Это имеет какое-то отношение к Ричарду Конгросяну?
     - Верно, - кивнуло на экране  миниатюрное  изображение  лица  Меррила
Джадда. - Именно по этой причине мне пришла в  голову  мысль  связаться  с
вами, зная о тех тесных узах, что связывают Конгросяна с Белым домом.  Мне
показалось вполне логичным, что вам захочется узнать об этом. Я попытался,
примерно полчаса тому назад навестить  Конгросяна  в  нейропсихиатрической
больнице "Франклин Эймс" в Сан-Франциско.  Он  исчез.  Персонал  никак  не
может определить его местонахождение.
     - Понятно, - кивнула Джанет Раймер.
     - По всей вероятности, он очень болен. Судя по тому, что  он  говорил
мне...
     - Да, - подтвердила  Джанет,  -  он  очень  болен.  У  вас  есть  еще
информация для нас? Если нет, то мне хотелось бы начать работать над  этим
прямо сейчас.
     У психохимиотерапевта "АГ Хемие" никакой другой информации  не  было.
Он дал отбой, и Джанет позвонила по внутренней сети, пытаясь  связаться  с
другими станциями Белого дома, пока  ей  не  удалось  пробиться  к  своему
номинальному начальнику Гарольду Слеваку.
     - Конгросян покинул больницу и исчез. Одному богу известно,  куда  он
может запропаститься, возможно, он вернется в Дженнер -  нам  следует  это
проверить. Честно говоря, я считаю, что следует привлечь НП. Конгросян для
нас жизненно важен.
     - Жизненно важен, - эхом повторил Слевак, морща  нос.  -  Ну  что  ж,
давайте лучше скажем, что он нам  нравится.  Я  получу  разрешение  Николь
привлечь полицию. Мне кажется, вы правы в своей оценке ситуации.
     Слевак без особого воодушевления дал отбой. Джанет  положила  трубку.
Она сделала все, что могла; теперь дальнейшее от нее уже не зависело.
     Следующее, что  до  нее  дошло,  это  то,  что  в  ее  кабинет  вошел
представитель НП с  записной  книжкой  в  руке.  Уайлдер  Пемброук  -  она
сталкивалась с ним множество раз, когда он  занимал  должности  пониже,  -
уселся напротив нее и начал свой доклад.
     - Я уже проверил  "Франклин  Эймс",  -  уполномоченный  НП  задумчиво
поглядел на нее. - Похоже на то, что Конгросян связывался по  видеофону  с
доктором Эгоном Сапербом - вы знаете,  кто  это:  единственный  оставшийся
психоаналитик. После этого он не оставил  почти  никаких  следов.  Как  вы
полагаете, Конгросян виделся с Сапербом перед этим?
     - Да, разумеется, - ответила Джанет. - И не один раз.
     - Куда, по вашему мнению, он мог бы отправиться?..
     _ Если не считать Дженнера...
     - Там его нет. Наш человек дежурит там.
     - Тогда - не знаю. Спросите у Саперба.
     - Мы это сделали, - сказал Пемброук.
     Она рассмеялась.
     - Может быть, он присоединился к Бернгарду Гольцу?
     Комиссара  такая  возможность  нисколько  не  забавляла.   Лицо   его
оставалось суровым.
     - Мы, разумеется, проверим и это. И еще  всегда  имеется  возможность
забрести на одну из стоянок Луни Люка, этих летающих по ночам  марсолетов.
Они, похоже, оказываются в  самое  подходящее  время  в  самых  подходящих
местах. Одному богу известно, как это им удается, но это почему-то  именно
так. Из всех возможностей...  -  Пемброук  как  бы  рассуждал  вслух,  вне
обращая ни на кого внимания, и притом весьма  оживленно.  -  Что  касается
меня, я считают такой вариант наихудшим.
     - Конгросян никогда не отправится на Марс, - заметила Джанет.
     - Там нет рынка для его таланта, вот что; кому  там  нужны  пианисты?
Несмотря  на  все  свои  эксцентричные  выходки,  Ричард  очень  умен.  Он
прекрасно это понимает.
     - Может быть, он забросит игру,  предложил  Пемброук.  -  Заменит  ее
чем-нибудь получше.
     - Хотела бы поглядеть, какой фермер может выйти из психокинетика.
     - А может быть, - снова предположил  Пемброук,  -  именно  такие  вот
мысли и владеют сейчас Конгросяном?
     - Я... мне кажется, он захотел бы взять туда и свою жену с сыном.
     - Скорее всего, что нет. Возможно, в этом-то и заключается  вся  суть
происходящего. Вы  когда-нибудь  видели  этого  мальчика?  Его  сына?  Вам
известен район, где находится Дженнером? Вы знаете, что с ним произошло?
     - Да, - выдавила Джанет.
     - Тогда вам все ясно.
     Они оба замолчали.

     Ян Дункан только-только расположился поудобнее в обитом кожей  кресле
напротив д-ра Эгона Саперба, когда в кабинет ворвалась группа агентом НП.
     - Вам придется подождать с оказанием ваших услуг,  -  заявил  молодой
остролицый главарь НП после того, как на мгновение предъявил Сапербу  свое
удостоверение. - Ричард Конгросян исчез из "Франклин Эймс", и мы  пытаемся
отыскать его. Он с вами связывался?
     - Нет, - ответил д-р Саперб, - он позвонил мне раньше - тогда,  когда
он еще был...
     - Нам это известно. - Агент НП в упор поглядел на Саперба. - Как,  по
вашему мнению, мог Конгросян присоединиться к сыновьям Иова?
     Ответ последовал незамедлительно:
     - Это абсолютно исключено.
     - Прекрасно, - старший сделал какую-то пометку. -  А  как  по-вашему,
есть ли хоть малейшая возможность того, что  он  связался  с  людьми  Луни
Люка?  Эмигрировал  или  предпринимает  попытку  эмигрировать  с   помощью
марсолетов?
     После длительного раздумья д-р Саперб произнес:
     - Полагаю, такая возможность в высшей  степени  вероятна.  Ему  нужно
уединение, он давно уже его ищет.
     Старший  полисмен  закрыл  свой  блокнот   и   повернулся   к   своим
подчиненным.
     - Вот так-то. Стоянки следует немедленно прикрыть. Затем  через  свое
переносное переговорное устройство он сообщил:
     - Доктор Саперб склоняется в пользу стоянок, но никак не  на  сыновей
Иова. Как я полагаю, нам следует с ним согласиться.  Доктор  высказывается
совершенно  определенно.  Проверьте   сейчас   же   район   Сан-Франциско,
установите, не появилась ли там одна из стоянок. Благодарю вас.
     Затем о снова повернулся к д-ру Сапербу.
     - Мы высоко ценим  вашу  помощь.  Если  он  снова  свяжется  с  вами,
известите, пожалуйста, нас.
     Он положил вою визитную карточку на письменный стол Саперба.
     - Постарайтесь с ним... помягче, - посоветовал  Саперб,  -  если  его
отыщете. Он очень, очень болен.
     Полисмен подмял на него взор, слегка улыбнулся, а затем вся  компания
покинула кабинет. Дверь за ними закрылась. Ян Дункан и  д-р  Саперб  снова
остались одни.
     Отрешенным, осипшим голосом Ян Дункан произнес:
     - Мне придется проконсультироваться у вас как-нибудь в другой раз.  -
Он нерешительно поднялся. - До свидания.
     Что-то случилось? - спросил д-р Саперб, тоже поднимаясь.
     - Мне нужно уходить, - Ян Дункан дернул  за  ручку  двери,  с  трудом
отворил ее и исчез.
     Дверь за ним  захлопнулась.  Странно,  подумалось  Сапербу.  У  этого
человека - Дункана, что ли - не было даже возможности начать обсуждать  со
мной свои трудности. Почему появление НП столь сильно разволновало его?
     Поразмыслив некоторое время, но не найдя ответа, он сова расположился
за  письменным  столом  и  попросил  Аманду  Коннерс  впустить  следующего
пациента. Вся приемная была полна людей, среди пациентов были  и  женщины,
все они исподтишка следили за каждым движением Аманды.
     - Слушаюсь, доктор, - раздался ее  приятный  голос,  что  более,  чем
обычно, ободрило д-ра Саперба.

     Едва выйдя из кабинета врача, Ян Дункан стал спешно искать такси.  Эл
был сейчас здесь, в Сан-Франциско, он знал  это.  Эл  оставил  ему  график
появления стоянки N_3. Они заберут Эла. и это будет означать  конец  дуэта
"Дункан и Миллер. Классика на кувшинах".
     Около него само остановилось модерновое, все так и лоснящееся такси.
     - Удивляться было некогда, Ян Дункан смело ступил на мостовую,  чтобы
сесть в кабину.
     Это дает мне шанс,  сказал  он  самому  себе,  как  только  роботакси
молнией метнулось к месту назначения,  которое  он  назвал.  Но  они  туда
доберутся раньше. А может быть, нет? Полиции ведь надо прочесать  по  сути
всю территорию города, квартал за кварталом, он  же  знал,  где  находится
стоянка и направлялся прямо туда,  где  можно  будет  найти  ее.  Так  что
все-таки кое-какие шансы - пусть даже и  самые  незначительные  -  у  него
имелись.
     Если тебя заберут, Эл, подумал он, это будет  означать  конец  и  для
меня. Я не смогу продолжать жить в одиночку. Я присоединюсь к  Гольцу  или
погибну, ничто иное меня не ждет.
     Роботакси мчалось через весь город  к  стоянке  N_3  марсолетов  Луни
Люка.

                                    11

     Нату Флайджеру  захотелось  узнать,  так,  из  простого  любопытства,
имеется ли у чап-чапычей хоть  какая-нибудь  своя  музыка.  Но  не  в  том
заключалась стоявшая перед ними здесь задача:  впереди  уже  виднелся  дом
Ричарда Конгросяна - светло-зеленое деревянное  трехэтажное  строение.  Во
дворике, перед домом они увидят нечто  совершенно  невероятное  -  древнее
необрезанное с бахромой на листьях и коричневым стволом пальмовое дерево.
     Но Гольц сказал...
     - Мы прибыли, - пробормотала Молли.
     Старое такси  замедлило  ход,  издало  скрежещущий  шум  переключения
передач, а затем как-то сразу двигатель заглох. Вокруг повисла тишина. Нат
прислушался к шороху ветра в кронах деревьев,  к  едва  различимому  ритму
мельчайших капель похожего на туман дождя, который моросил здесь  повсюду,
куда бы они ни заезжали, и теперь стучал по крыше кабины,  по  листве,  по
неухоженному старинному  деревянному  зданию  с  его  покрытой  рубероидом
площадкой для принятия солнечных ванн и  множеством  небольших  квадратных
окон, в нескольких из которых были выбиты стекла.
     Джим Планк закурил "Корону Кюрасао" и констатировал:
     - Никаких признаков жизни.
     Что соответствовало  действительности.  Значит,  по  всей  видимости,
Гольц был прав.
     - Мне кажется, - нарушила молчание через некоторое время Молли, -  мы
затеяли нечто совершенно сумасбродное.
     Она открыла дверцу такси и проворно выскочила из кабины. Почва под ее
ногами сочно зачавкала. Она скривилась.
     - Чап-чапычи, - напомнил Нат.  -  Мы  всегда  можем  записать  музыку
чап-чапычей. Если у них она вообще шесть. - Он тоже  выбрался  из  машины,
стал рядом с Молли, и они оба долго разглядывали огромное  старое  здание,
причем никто не проронил ни слова.
     Это было грустное зрелище - в этом  не  было  ни  малейших  сомнений.
Засунув руки в карманы, Нат  направился  к  дому.  Прошелся  по  усыпанной
гравием дорожке, которая пролегла среди старых кустов  фуксий  и  камелий.
Молли последовала за ним. Джим Планк остался в такси.
     - Давайте скорее кончать все это и прочь отсюда, - сказала Молли.
     На ней были только яркая ситцевая  кофта  и  шорты,  она  дрожала  от
холода.
     Нат обнял ее за плечи.
     - В чем дело? - недовольно спросила она.
     - Ничего особенного. Просто я очень тебя  люблю.  Я  вдруг  это  ясно
понял. Впрочем, сейчас я согласен на что угодно, если оно не мокрое  и  не
хлюпает под ногами, - на мгновение он крепко прижал ее к себе. - Разве так
тебе не лучше?
     - Нет, - ответила Молли. - А впрочем, да. Сама не знаю, -  призналась
она раздраженно. - Ради бога, поднимись лучше на крыльцо и постучи.
     Она высвободилась из его объятий и подтолкнула его вперед.
     Нат  поднялся  по  прогнувшимся  деревянным  ступенькам  и   повернул
рукоятку дверного звонка.
     - Я неважно себя чувствую, - сказала Молли. - Почему бы это?
     - Повышенная влажность.
     И самого Ната она страшно угнетала, он едва дышал. Интересно, подумал
он, как такая погода повлияет  на  форму  жизни  с  Ганимеда,  которую  он
содержал в своей записывающей аппаратуре; ей нравилась влага и здесь  она,
пожалуй, будет процветать. Возможно, "Ампек  Ф-A2"  мог  бы  сам  по  себе
существовать бесконечно долго в таком дождливом лесу. Для нас  же  здешняя
окружающая среда более чужда, чем на Марсе. Эта мысль поразила его. Марс и
Тихуана куда ближе, чем  Дженнер  и  Тихуана!  С  точки  зрения  экологии,
конечно.
     Дверь отворилась. Прямо перед ними загораживая вход, стояла женщина в
светло-желтом комбинезоне и разглядывала их. Ее карие глаза были спокойны,
хотя взгляд оставался настороженным.
     - Миссис Конгросян? - спросил Нат.
     Бет Конгросян выглядела весьма неплохо. На вид  ей  можно  было  дать
около тридцати. В любом случае эта стройная женщина со  светло-каштановыми
волосами, подвязанными сзади лентой, прекрасно смотрелась.
     - Вы из студии звукозаписи? - Ее низкий голос  был  странным  образом
невыразительным, по сути даже бесстрастным. -  Мистер  Дондольдо  позвонил
мне и сказал, что вы выехали. Какая досада. Проходите внутрь, если хотите,
но Ричарда здесь нет, - с этими словами она распахнула перед ними дверь. -
Он в больнице, в центре Сан-Франциско.
     Боже мой, подумал он. Вот  неудача.  Он  повернулся  к  Молли  и  они
обменялись безмолвными взглядами.
     - Пожалуйста, проходите, - предложила  Бет  Конгросян.  -  Давайте  я
приготовлю вам кофе или что-нибудь еще,  прежде,  чем  вы  развернетесь  и
уедете. Вы проделали такое далекое путешествие.
     - Вернись и позови Джима, - сказал Нат, обращаясь к  Молли.  -  Я  не
против предложения миссис Конгросян. Чашка кофе мне не помешает.
     Молли молча повиновалась.
     - У вас усталый вид, - заметила  Бет  Конгросян.  -  Это  вы,  мистер
Флайджер? Я записала вашу фамилию. Мистер  Дондольдо  сообщил  мне  ее  по
телефону. Я знаю, что Ричард был бы рад записаться для вас, будь он здесь;
вот почему все так досадно.
     Она повела его в гостиную, загроможденную плетеной мебелью. В комнате
было темно и прохладно, но главное - сухо.
     А что вы скажете насчет джина с тоником? Есть у меня еще и виски.  Не
угодно ли виски со льдом? - предложила миссис Конгросян.
     - Только кофе, - попросил Нат. - Благодарю вас.
     Он стал разглядывать фотографию на стене. На ней  была  снята  сцена,
где мужчина раскачивал металлические качели с маленьким ребенком.
     - Это ваш сын?
     Женщина, однако, уже вышла.
     Он  ужаснулся.  У  ребенка  на  фотографии   была   характерная   для
чап-чапычей челюсть.
     Позади него появилась Молли и Джим Планк. Он взмахом руки позвал их к
себе, и они тоже стали изучать фотографию.
     - Музыка, - произнес  Нат.  -  Хотел  бы  я  знать,  есть  ли  у  них
какая-нибудь музыка.
     - Они не в состоянии петь, - сказала Молли. - Как они могли бы  петь,
если не в состоянии даже говорить?
     Она отошла от фотографии и, скрестив руки на  груди,  стала  смотреть
через окно гостиной на пальмовое дерево снаружи.
     - Что за уродливое дерево? - Она повернулась к Нату. - Ты со мной  не
согласен?
     - Я считаю, - ответил он, - что на земле достаточно места  для  жизни
любого рода.
     - Я с этим вполне согласен, - тихо заметил Джим Планк.
     Вернувшись в гостиную, Бет Конгросян  обратилась  к  Джиму  Планку  и
Молли:
     - А что бы вы предпочли? Кофе? Виски? Что-нибудь перекусить?
     Они стали совещаться.

     В своем кабинете в административном здании детройтского филиала "Карп
унд Зоннен Верке" Винс Страйкрок принял телефонный вызов от своей  жены  -
или, вернее, бывшей жены, Жюли, - теперь Жюли Эплквист, как и тогда, когда
он с нею впервые повстречался.
     Выглядевшая прелестно, но обеспокоенная  и  страшно  смущенная,  Жюли
сказала:
     - Винс, этот твой чертов братец - он исчез! Она посмотрела на него  с
мольбой во взоре и добавила. - Не знаю даже, что предпринять.
     - Куда исчез? - намеренно спокойным тоном произнес Винс.
     - Я думаю... - она поперхнулась переполнявшими ее словами.
     - Винс, он бросил меня, чтобы эмигрировать; мы обсуждали этот вопрос,
я была против и теперь уверена в том, что он решил это сделать в одиночку.
Он уже давно готовился к этому - теперь я понимаю. Просто я не  относилась
к его словам достаточно серьезно.
     Ее глаза наполнились слезами.
     Позади Винса появился его начальник.
     - Герр Антон Карп желает видеть вас. Он ждет  вас  в  кабинете  номер
четыре. Желательно как можно скорее.
     Он глянул на экран, понял, что это личный вызов.
     - Жюли, - испытывая  неловкость,  произнес  Винс.  -  Мне  приходится
прервать наш разговор.
     - Ладно, - кивнула она. - Только сделай что-нибудь для  меня.  Разыщи
Чика. Пожалуйста. Я никогда не буду больше тебя ни о чем просить.  Обещаю.
Мне только нужно его обязательно вернуть.
     Ничего у вас двоих все равно не получится, отметил про себя Винс.  И,
несмотря на тяжелое чувство, испытал при  этом  облегчение.  Ты  поступила
жестоко, дорогая, подумал он. Но ты совершила ошибку. Я хорошо знаю Чика и
знаю, что он прямо-таки  цепенеет  перед  такими  женщинами,  как  ты.  Ты
напугала его до такой степени, что он готов бежать куда угодно, и его  уже
не остановить. Уж если он решился на это, то теперь даже не оглянется. Это
путешествие только в один конец.
     Вслух же он пообещал:
     - Я сделаю все, что в моих силах.
     - Спасибо тебе, Винс, - с трудом  выдавила  она  сквозь  душившие  ее
слезы. - Даже если я и не  люблю  больше  тебя  активной  любовью,  я  все
равно...
     - Прощай, - оборвал он ее излияния и дал отбой.
     Мгновением позже он поднимался в кабинет лифта  в  апартаменты  номер
четыре.
     - Герр Страйкрок, насколько мне известно, ваш брат является  служащим
одной жалкой фирмы под названием "Фрауэнциммер и компания". Это так?
     Массивное,  будто  высеченное  из  камня  лицо  Карпа  исказилось  от
охватившего его напряжения.
     - Да, - не сразу, очень осторожно  подтвердил  Винс.  -  Но...  -  он
запнулся в нерешительности.
     Если Чик эмигрировал, значит он оставил свою работу - ведь не мог  же
он забрать ее с собой. Что же тогда этому Карпу  нужно?  Лучше  на  всякий
случай не торопиться, чтобы не сболтнуть лишнее.
     - Он может вас устроить туда? - спросил Карп.
     Винс часто-часто заморгал.
     - Вы... вы имеете в виду - в их фирму? В качестве клиента? Или вы...
     Он чувствовал, что какая-то неясная тревога охватывала  его  по  мере
того, как все глубже проникал в него сверлящий взгляд холодных глаз  этого
немецкого эрзац-промышленника.
     - Я не совсем понимаю, герр Карп, - промямлил он.
     - Сегодня, - резкими, отрывистыми раскатами  гремел  голос  Карпа,  -
правительство  отдало  контракт   на   изготовление   симулакронов   герру
Фрауэнциммеру. Мы изучили  сложившееся  положение,  и  пришли  к  решению,
продиктованному сложившимися  обстоятельствами.  Вследствие  этого  заказа
фирма Фрауэнциммера резко расширится, он станет набирать новых служащих. Я
хочу, чтобы вы с помощью вашего брата поступили туда на работу как  только
сможете это устроить. Лучше всего уже сегодня.
     Винс удивленно на него воззрился.
     - В чем дело? - спросил Карп.
     - Я... в недоумении, - едва выдавил Винс.
     - Как только  Фрауэнциммер  примет  вас  на  работу,  проинформируйте
непосредственно меня; не разговаривайте ни с кем, кроме меня.
     Карп зашагал по густо устланной коврами комнате, энергично  почесывая
нос.
     Мы уведомим вас, каким должен быть ваш следующий шаг. Пока  это  все,
герр Страйкрок.
     - Имеет ли какое-либо значение, чем я буду там заниматься? -  упавшим
голосом спросил Винс. - Я имею в виду -  насколько  важно,  в  чем  именно
будет заключаться моя работа?
     - Нет, - ответил Карп.
     Винс покинул апартаменты. Дверь за ним тотчас захлопнулась. Он  стоял
в коридоре один, пытаясь собраться с  духом  и  привести  в  порядок  свои
мысли. Боже мой, подумал  он.  Они  хотят  бросить  меня,  как  кирпич,  в
конвейер фирмы Фрауэнциммера. Я это точно знаю. Саботаж или шпионаж  -  не
одно, так другое. В любом случае, что-то незаконное, что-то, что привлечет
ко мне внимание НП - ко мне, а не к Карпу.
     Он ощутил свое полное бессилие. Они могут заставить меня сделать все,
что  только  захотят,  стоит  только  пошевелить  пальцем.  Я   не   стану
сопротивляться, осознал он.
     Он возвратился в свой кабинет,  дрожа  всем  телом,  закрыл  дверь  и
уселся за стол. Вот так, один, сидел он в безмолвии за письменным  столом,
куря сигару из эрзац-табака и  размышляя.  Руки  его,  как  он  обнаружил,
онемели.
     Мне нужно рвать когти отсюда, убеждал он самого себя. Нечего мне быть
жалкой, микроскопической, ничтожной креатурой "Карп Верке" -  это  погубит
меня. Он с яростью раздавил свою бестабачную сигару. Куда же мне податься?
- вот какой вопрос его волновал. Куда? Мне нужна помощь. От кого ждать мне
ее?
     Есть этот врач-психоаналитик. Тот, к которому ходили на прием  они  с
Чиком.
     Подняв телефонную  трубку,  он  связался  с  дежурной  по  телефонной
станции фирмы Карпа.
     - Свяжите меня с доктором Эгоном Сапербом, - велел он дежурной. - Тем
самым единственным психоаналитиком, который еще остался.
     После этого он снова с жалким видом устроился за  письменным  столом,
прижав трубку к уху. И стал ждать.

     Слишком многое мне еще нужно сделать, отметила про себя Николь  Тибо.
Я не оставлю попыток провести деликатные,  хитрые  переговоры  с  Германом
Герингом. Я велела Гарту Макри  передать  контракт  на  нового  Дер  Альте
малоизвестной, небольшой фирме, а не Карпу. Мне нужно решить, что  делать,
если все-таки отыщется Ричард Конгросян. А тут еще и Закон  Макферсона,  и
этот последний психоаналитик, доктор Саперб, и наконец вот это - последнее
решение, принятое даже без каких-либо попыток проконсультироваться со мной
или хотя бы заблаговременно уведомить меня об  этом  -  о  наступлении  на
стоянки марсолетов Луни Люка. Решение потрясающее своей категоричностью.
     С большим неудовольствием она изучала  приказ  полиции,  который  был
разослан каждому подразделению НП на территории всех СШЕА. Это совсем не в
наших интересах, решила она: я не могу позволить напасть на  Люка,  потому
что я просто не в силах ничего с ним поделать. Мы будем  выглядеть  совсем
уж  глупо.   Нас   обвинят   в   тоталитаризме,   существование   которого
обеспечивается  только  огромным   военным   потенциалом   и   полицейским
аппаратом.
     Бросив взгляд на Уайлдера Пемброука, Николь сказала:
     -  Вам  в  самом  деле  уже  удалось  отыскать  стоянку?  Ту,  что  в
Сан-Франциско; где, как вы вообразили, находится Ричард?
     - Нет. Мы пока еще ее не нашли.
     - Пемброук нервно вытер пот со лба; он явно испытывал тяжелое нервное
напряжение.
     - Если бы у меня было время, я бы, разумеется, проконсультировался  с
вами. Но стоит ему только вылететь в направлении Марса...
     - Лучше его потерять, чем раньше времени выступить против Люка!
     Она была хорошо осведомлена о широкомасштабной деятельности Люка  вот
уже  в  течение  довольно  длительного   времени.   Она   прекрасно   себе
представляла, с какой легкостью он уходит от городской позиции.
     - У меня есть интересное  сообщение  из  "Карп  Верке",  -  попытался
изменить направление беседы Пемброук. Они решили проникнуть в  организацию
Фрауэнциммера, чтобы...
     - Позже, - нахмурилась Николь. - Имейте в  виду,  что  вы  совершаете
ошибку. Должна вам сказать, в глубине души я получаю удовольствие от  этих
марсолетов: они такие забавные! Вы просто не в состоянии постичь этого.  У
вас мышление рядового фараона. Позвоните в свое Сан-Францисское  отделение
и велите им освободить из-под ареста стоянку, если они ее отыскали. А если
еще не отыскали, то пусть прекратят поиски. Верните полицейских и забудьте
об этом. Когда придет время заняться Люком, я сама скажу вам об этом.
     - Гарольд Слевак согласился...
     - Слевак политики не делает. Я удивляюсь, что  вы  не  обратились  за
одобрением этой акции к Руди Кальбфлейшу. Это  доставило  бы  еще  большее
удовольствие вашим парням из НП. Если говорить честно, то вы мне надоели.
     Она посмотрела на него в упор так, что он испуганно отпрянул от нее.
     - Ну? Скажите же что-нибудь - потребовала она.
     Пытаясь  сохранить   чувство   собственного   достоинства,   Пемброук
промолвил:
     - Стоянку не нашли, так что никакого вреда нанесено не было.
     Он включил свое переговорное устройство и произнес в микрофон:
     - Прекратить акции против стоянок. -  Он  уже  совсем  не  производил
внушительного впечатления, продолжая обильно потеть. - Выбросьте  все  это
из головы. Да, да, вы правильно меня поняли.
     - Он выключил устройство и поднял голову, глядя на Николь.
     - Вас следовало бы разжаловать, - заявила она.
     - Что еще, миссис Николь? - безжизненным голосом спросил Пемброук.
     - Ничего. Убирайтесь.
     Пемброук твердым размеренным шагом направился к выходу.
     Поглядев на часы, Николь увидела, что уже восемь  часов  вечера.  Что
запланировано на сегодня? Вскоре она отправится в телестудию для участия в
программе "Визит в Белый дом", семьдесят пятой в этом году. Все ли должным
образом приготовила Джанет  и  удалось  ли  Слеваку  вогнать  программу  в
достаточно жесткий график? Скорее всего, нет.
     Она прошла через весь Белый дом в крохотный кабинет Джанет Раймер.
     - У вас приготовлено на сегодня что-нибудь впечатляющее?
     Энергично зашуршав своими записями, Джанет сосредоточенно нахмурилась
и ответила:
     - Одно выступление я бы  назвала  поистине  удивительным  -  дуэт  на
кувшинах. Исполняется классика. Дункан и Миллер. Я видела  их  в  "Аврааме
Линкольне", зрелище потрясающее.
     Она обнадеживающе улыбнулась. Николь издала тяжелый вздох.
     - Они в самом деле весьма неплохи, - настойчиво убеждала Джанет. - Их
музыка повышает настроение. Я уверена, что  вы  останетесь  довольны.  Они
выступают то ли сегодня, то ли завтра. Я не  знаю  точно,  на  какой  день
назначил их Слевак.
     - Игра на кувшинах! - презрительно скривилась Николь. -  До  чего  мы
докатились после Ричарда Конгросяна. Я уже начинаю думать, что  нам  самая
пора уступить свое место Бертольду Гольцу, в дни  варварства  народ  может
забавлять Кирстен Флагстэд.
     - Может быть, все образуется, когда  войдет  в  должность  новый  Дер
Альте.
     Окинув ее строгим взглядом, Николь спросила:
     - Как так случилось, что вам известно об этом?
     - Все в Белом доме только и говорят об этом. И  потом,  как-никак,  я
все-таки гост, - разозлилась Джанет Раймер.
     - Как замечательно, - язвительно заметила Николь. - Значит, жизнь для
вас поистине полна очарования.
     - Можно спросить - каким будет следующий Дер Альте?
     - Старым, - коротко ответила Николь.
     Старым и усталым, отметила она про себя. И  строго  официальным,  без
конца  твердящим  идиотские  сентенции,  -  типичным  вождем,  который   в
состоянии вдолбить послушание в массы "просто" и, тем самым,  на  какое-то
время  продлить  существование  разваливающейся   системы.   Если   верить
технарям, имеющим доступ к аппаратуре фон Лессинджера, он будет  последним
Дер Альте. По крайней мере, такое весьма вероятно. У нас, правда,  похоже,
есть шанс, но очень небольшой. Диалекта истории на стороне  наихудшего  из
всех возможных  политического  деятеля,  этого  пошлого  клоуна  Бертольда
Гольца. Тем не менее, будущее не обладает строгой определенностью.  Всегда
остается место для чего-нибудь неожиданного, даже невероятного.  Все,  кто
хорошо знаком с аппаратурой фон Лессинджера, понимают, что...  путешествие
во времени пока только искусство, не точная наука.
     - Его будут звать, - вслух сообщила Николь, - Дитером Хогбеном.
     Джанет прыснула.
     - О,  нет,  только  не  это.  "Дитер  Хогбен"  или  может  быть  даже
"Хогбейн"? Что вы пытаетесь этим достичь?
     - Он будет преисполнен чувства собственного достоинства, -  процедила
сквозь зубы Николь.
     Неожиданно позади нее раздался какой-то шум, она резко  обернулась  и
увидела прямо перед собой Уайлдера Пемброука, сотрудника НП.  У  того  был
взволнованный, но довольный вид.
     - Миссис Тибо, мы изловили Ричарда  Конгросяна.  Как  и  предсказывал
доктор Саперб, он оказался на стоянке марсолетов, готовясь к  отправке  на
Марс. Доставить его  сюда,  в  Белый  дом?  Ребята  в  Сан-Франциско  ждут
указаний. Они все еще на стоянке.
     -  Я  сама  туда  отправлюсь,  -  повинуясь  какому-то   неожиданному
импульсу, решительно заявила Николь.
     И попрошу его, сказала она самой себе, выбросить из  головы  мысль  о
том, чтобы эмигрировать. Надо, чтобы он отказался по собственной  воле.  Я
знаю, что смогу убедить его, нам не придется прибегать к грубой силе.
     - Он утверждает, что невидим, - поведал Пемброук, пока они  с  Николь
спешили по  коридору  Белого  дома  к  посадочной  площадке  на  крыше.  -
Полицейские однако утверждают, что его прекрасно видно во  всяком  случае,
они-то уж точно.
     - Это еще одна из его  иллюзий,  -  сказала  Николь.  -  Нам  следует
незамедлительно переубедить его в этом. Я скажу ему, что ясно его вижу.
     - И его запах...
     - Черт побери! Как я устала от его фокусов,  от  этих  его  приступов
ипохондрии. Я намерена обрушить на него всю силу, все величие и всю власть
государства, скажу ему категорически, чтобы он даже думать не смел об этих
своим воображаемых болячках.
     - Интересно, как это на него подействует? - как бы  рассуждая  вслух,
произнес Пэмброук.
     - Ему придется, естественно, подчиниться, - сказала Николь. - У  него
нет выбора - вот  в  чем  вся  суть.  Я  не  прошу  его,  я  намерена  ему
приказывать.
     Пэмброук пристально поглядел на нее, затем пожал плечами.
     - Слишком уж долго мы  со  всем  этим  валяем  дурака,  -  продолжала
Николь. - Дурно пахнет от него или нет, видим или невидим - Конгросян  все
еще на службе в Белом Доме, ему нужно появляться строго  по  расписанию  и
выступать с концертами. Ему нельзя трусливо  прятаться  на  Марсе  или  во
"Франклине Эймсе" или в Дженнере или где-нибудь еще.
     -  Да,  мэм,  -  рассеянно  произнес  Пэмброук,  погруженный  в  свои
собственные весьма путаные мысли.

                                    12

     Когда Ян Дункан добрался до  "Марсолетов  Луни  Люка"  N_3  в  центре
Сан-Франциско, то обнаружил, что он опоздал с предупреждением Эла о налете
полиции. Сюда уже прибыла НП; он увидел стоявшие здесь полицейские  машины
и одетых во все серое людей, заполонивших территорию стоянки.
     - Выпусти меня, - распорядился он роботакси.
     Он находился в квартале  от  стоянки  и  подъезжать  ближе  не  имело
смысла.
     Расплатившись с такси, он устало побрел дальше пешком. Возле  стоянки
уже образовалась небольшая группка праздных любопытных прохожих. Ян Дункан
присоединился к ним и, вытянув шею,  глядел  на  полицейских,  делая  вид,
будто его тоже интересует, почему они там оказались.
     - Что происходит? - спросил у Яна сосед. - Мне всегда  казалось,  что
власти не принимают всерьез эти стоянки развалюх.
     - Правпол, должно быть, изменился, - заметила женщина слева от Яна.
     - Правпол? - в недоумении повторил мужчина.
     - Термин, применяемый  притами,  -  со  смехом  пояснила  женщина.  -
Правительственная политика.
     - О, - произнес мужчина, понимающе кивая.
     Ян повернулся к мужчине.
     - Теперь вам известен термин гостов, - заметил он.
     - Да, да, - бойко произнес мужчина, ясно оживившись. - Значит, теперь
и я кое-что знаю.
     - Я когда-то тоже знал один термин притов, - сообщил ему Ян.
     Он теперь уже ясно видел Эла внутри помещения конторы; Эл сидел между
двумя фараонами; еще двое мужчин сидели чуть поодаль от Эла. Одним из них,
так решил Ян, был Ричард Конгросян. В другом он узнал  одного  из  жильцов
самого верхнего этажа своего родного  "Авраама  Линкольна",  мистера  Чика
Страйкрока. Ян с ним неоднократно встречался, на собраниях и в  кафетерии.
Его брат Винс в настоящее время был их паспортистом.
     - Термин, который я знал, - пробормотал он, - звучал так - "всепот".
     - Что же означает это "всепот"? - спросил у него сосед.
     - Все потеряно, - ответил Ян.
     Этот  термин  как  нельзя  лучше  характеризовал  нынешнюю  ситуацию.
Очевидно,  Эл  арестован;  фактически,  под  арестом  находились  также  и
Страйкрок с Конгросяном, но эти двое мало волновали Яна -  его  беспокоила
только судьба дуэта "Дункан и  Миллер.  Классика  на  кувшинах",  будущее,
которое открывалось перед ними, когда Эл согласился все-таки снова  вместе
с ним играть; будущее, дверь в которое теперь  столь  решительным  образом
захлопнулась у него  перед  самым  носом.  Мне  следовало  ожидать  этого,
отметил про себя Ян. Что как раз перед тем, как мы начнем  собираться  для
поездки в Вашингтон, нагрянет НП и арестует Эла, положив тем  самым  конец
этому их, казавшемуся уже столь перспективным, начинанию. Вот это  и  есть
то самое невезение, которое так преследовало меня всю мою жизнь. И  почему
оно должно было оставить меня сейчас?
     Если бы взяли Эла, решил он, они должны забрать и меня.
     Протолкнувшись через кучку зевак, Ян ступил на территорию  стоянки  и
подошел к ближайшему полицейскому.
     - Подите прочь, - сделав красноречивый жест рукой,  рявкнул  на  него
облаченный во все серое полицейский.
     - Арестуйте меня, - произнес Ян. - Я тоже имею к этому отношение.
     Полицейский выпучил на него глаза.
     - Я сказал - подите прочь!
     Ян Дункан заехал полицейскому прямо в пах.
     Тот, громко  выругавшись,  машинально  запустил  руку  под  сюртук  и
мгновенно выхватил пистолет.
     - Черт вас побери, вы арестованы!
     Лицо его позеленело от злости.
     -  что  здесь  происходит?  -  спросил  подошедший   к   ним   другой
полицейский, повыше.
     - Этот болван  ударил  меня,  -  объяснил  первый  фараон,  продолжая
держать в руке направленный на Яна пистолет и всем своим видом пытаясь  не
показывать, насколько ему сейчас больно.
     - Вы арестованы, - спокойным тоном уведомил  Яна  его  товарищ  чином
повыше.
     - Я знаю, - даже и не думал протестовать Ян. -  Я  хочу,  чтобы  меня
арестовали. Но все равно, рано или поздно, эта тирания падет.
     - Какая тирания, болван?  -  удивился  полицейский  чином  повыше.  -
Похоже, что у тебя мозги  набекрень  сдвинулись.  Ничего,  в  тюрьме  тебя
быстренько приведут в порядок.
     Из расположенной в центре стоянки конторы вышел мрачнее  черной  тучи
Эл.
     - что это ты здесь делаешь? - откровенно  недовольным  тоном  спросил
Эл.
     Встреча с Яном не вызывала у него особого энтузиазма.
     -  Я  желаю  быть  вместе  с  тобою,  мистером  Конгросяном  и  Чиком
Страйкроком. Я не собираюсь оставаться в стороне.  Все  равно  здесь  меня
ничто не удерживает.
     Открыв рот, Эл хотел было уже что-то сказать. Но вдруг над головой  у
них появился правительственный корабль, весь сверкающий серебром и золотом
отделки роскошный планетолет и начал, издавая один  за  другим  чудовищные
выхлопы, осторожно приземляться в непосредственной  близости  от  стоянки.
Полицейские тотчас же стали всех отталкивать в сторону; Ян обнаружил,  что
его вместе с Элом загнали в один из углов  стоянки,  где  один  продолжали
оставаться под угрюмыми взглядами тех первых двоих полицейских, одного  из
которых он лягнул, и теперь, похоже, он не прочь был отплатить ему тем же.
     Планетолет совершил посадку, из него вышла молодая женщина. Это  была
Николь Тибо. Как она была прекрасна - стройна и  необычайно  красива.  Люк
ошибался или просто лгал. ЯН, широко разинув рот,  глядел  на  нее,  не  в
силах отвести взор, а рядом с ним  Эл  удивленно  хмыкнул  и,  едва  дыша,
произнес:
     - Как же так? Что она, будь я проклят, здесь делает?
     Сопровождаемая полицейским чином  явно  чрезвычайно  высокого  ранга,
Николь легкой, танцующей походкой прошла  через  всю  стоянку  к  конторе,
быстро поднялась по ступенькам,  вошла  внутрь  и  направилась  к  Ричарду
Конгросяну.
     - Это он ей нужен, - шепнул Эл Яну  Дункану.  -  Знаменитый  пианист.
Из-за него затеяна вся эта кутерьма.
     Он достал свою трубку из корня алжирского вереска и набил ее  табаком
сорта "Клиппер".
     - Можно закурить? - спросил он у их полицейского стража.
     - Нет, - отрезал фараон,
     Спрятав трубку и табак, Эл произнес изумленным тоном:
     - Подумать только - она удостоила своим посещением стоянку "Марсолеты
Луни Люка" N_3! Такого мне и во сне никогда бы не привиделось.
     Он неожиданно схватил Яна за руку и сильно ее сжал.
     - Я подойду к ней и представлюсь.
     И прежде, чем их полицейский страж смог как-то отреагировать, он  уже
рысью бежал через всю стоянку, снуя,  как  челнок,  между  припаркованными
марсолетами,  и  в  мгновение  ока  исчез  из  виду.  Фараон  выругался  в
бессильной ярости и ткнул Яну под ребра дулом своего пистолета.
     Мгновеньем позже Эл снова появился, у самого входа в небольшое здание
конторы,  в  котором  теперь  находилась  Николь,   беседуя   с   Ричардом
Конгросяном. Эл отворил дверь и протиснулся внутрь.

     - Но я никак не могу играть для вас, - говорил  Конгросян,  когда  Эл
открыл дверь конторы. - Очень уж неприятный  от  меня  исходит  запах!  Вы
слишком близ ко мне стоите -  пожалуйста,  Николь,  дорогая,  отодвиньтесь
подальше Христа ради!
     Конгросян сам отпрянул от Николь и, заметив Эла, произнес,  взывая  к
нему:
     - Почему вы так долго тянете с демонстрацией своих  развалюх?  Почему
нам нельзя стартовать без всякого промедления?
     - Прошу прощения, - произнес Эл и повернулся к Николь. -  Меня  зовут
Эл Миллер. Я заведующий этой стоянкой.
     Он протянул руку Николь. Она не обратила внимания на этот  его  жест,
но стала выжидающе не него смотреть.
     - Миссис Тибо, - продолжал Эл, - пусть этот человек улетает с  Богом.
Не задерживайте его. Он имеет  право  эмигрировать,  если  ему  так  этого
хочется. Не превращайте людей в бессловесных роботов.
     Это было все, что ему  удалось  придумать.  Больше  ему  нечего  было
сказать. Сердце его учащенно билось. Насколько  все-таки  неправ  оказался
Люк. Николь была невообразимо прекрасна; вблизи она подтверждала все,  что
он видел в ней раньше, когда ему посчастливилось видеть ее мельком издали.
     - Это не ваше дело, - отрезала Николь, обращаясь к нему.
     - Нет, мое, - горячо возразил Эл. - В самом буквальном  смысле.  Этот
человек - мой клиент.
     Теперь и Чик Страйкрок обрел голос.
     - Миссис Тибо, это такая честь, такая невероятная  честь...  -  голос
его дрожал, ему явно не хватало воздуха, чтобы закончить начатую фразу.
     Кончилось тем, что он отошел от Николь, не в  силах  сказать  ей  еще
что-либо. Как будто он был  самым  решительным  образом  ею  отвергнут.  И
чувствовал себя при этом премерзко.
     - Я человек больной, - промямлил Конгросян.
     - Возьмите Ричарда с собою, -  велела  Николь  высокому  полицейскому
чину, стоявшему с нею рядом. - Мы возвращаемся в Белый Дом.
     Элу же она сказала:
     - Ваша стоянка может продолжать функционировать.  Не  исключено,  что
когда-нибудь в другой раз мы и...
     Она поглядела на него без какого-либо гнева во  взоре,  хотя,  и  без
какого-либо интереса.
     -  Отойдите  в  сторону,  -  приказал  Элу  высокий,  весь  в  сером,
полицейский чин. - Мы уходим.
     Он  прошел  мимо  Эла,  ведя  Конгросяна  за   руку,   решительно   и
невозмутимо. Николь следовала в нескольких шагах за этими  двумя,  засунув
руки в карманы своего длинного пальто из леопардовой  шкуры.  Теперь  виду
нее был какой-то печальный, она плотно сомкнула  губы,  полностью  уйдя  в
свои мрачные думы.
     - Я человек больной, - промямлил еще раз Конгросян.
     - Можно взять у вас автограф? - вдруг спросил у Николь Эл,  повинуясь
неожиданно  возникшему  импульсу,  какому-то   бессознательному   капризу.
Бессмысленному к тщетному.
     - Что? - Она озадаченно посмотрела на него.
     А затем обнажила свои ровные белоснежные зубы, расплывшись в улыбке.
     - боже мой, - только и произнесла она и вышла  из  конторы  вместе  с
высоким полицейским чином и Ричардом Конгросяном.
     Эл остался в конторе с Чиком Страйкроком, все еще не оставив до конца
попытки подыскать слова, чтобы выразить распиравшие его чувства.
     - Похоже на то,  что  не  видать  мне  ее  автографа,  -  сообщил  он
Страйкроку.
     - Ч-что в-вы о ней т-теперь  думаете?  -  заикаясь,  спросил  у  него
Страйкрок.
     - Она прелестна, - ответил Эл.
     - Верно, - согласился Страйкрок. - Как-то  даже  самому  не  верится.
Никогда даже не помышлял о том, что когда-нибудь в самом деле доведется ее
увидеть, ну сами понимаете, вот так, в реальной жизни. Это как чудо, вы со
мною согласны?
     Он направился к окну, чтобы еще полюбоваться Николь, пока она  вместе
с Конгросяном и важной шишкой из НП шла через всю стоянку к своему личному
кораблю.
     - Это ведь на самом деле так легко, - сказал Эл, - по уши влюбиться в
такую женщину.
     Он тоже внимательно глядел ей вслед. Как и все остальные,  кто  здесь
находился, включая и целый взвод полицейских. Очень даже легко, отметил он
про себя. А ведь он и в самом скором времени увидит ее снова, скоро  он  и
Ян будут играть перед нею на своих кувшинах. Может быть, теперь что-нибудь
изменилось? Нет. Николь особо подчеркнула, что  никто  не  арестован,  тем
самым отменив приказ НП. Он был волен держать и дальше стоянку открытой. А
фараонам придется убраться восвояси с пустыми руками.
     Эл раскурил трубку.
     Подойдя к нему, Ян Дункан отметил:
     - Так вот, Эл, ее визит стоил тебе продажи одного марсолета.
     Повинуясь распоряжению Николь, НП отпустила его. Ян тоже  остался  на
свободе.
     - Мистер Страйкрок все равно  его  заберет,  -  сказал  Эл.  -  Я  не
ошибаюсь, мистер Страйкрок?
     Чик Страйкрок ответил не сразу.
     - Я остаюсь. Я передумал.
     - Вон она, - заметил Эл, - сила обаяния этой женщины...
     И он выругался, громко и недвусмысленно.
     - Все равно спасибо, - произнес Чик  Страйкрок.  -  Возможно,  я  еще
загляну к вам, когда-нибудь в другой раз. По этому же вопросу.
     - Вы просто глупец, - сказал Эл. - Вы позволили этой женщине так себя
напугать, что отказались от решения эмигрировать.
     - Возможно. Не стану спорить, - согласился Чик.
     Теперь, очевидно, совершенно уже не имело смысла урезонивать его. Это
было  ясно  Элу.  Как  и  Яну  тоже.  Николь  завоевала  себе  еще  одного
ревностного почитателя, хотя сейчас она здесь уже не присутствовала, чтобы
получить  удовольствие  от  еще  одного  своего,  пусть  хоть   и   самого
небольшого,  но  триумфа.  Правда,  ее,   пожалуй,   это   не   слишком-то
интересовало.
     - Вы вернетесь к себе на работу? - спросил Эл.
     - Разумеется, - кивнул Страйкрок. -  К  своим  повседневным  рутинным
обязанностям.
     - Вы уже точно никогда не зайдете сюда, на эту стоянку, - сказал  Эл.
- Вы упустили, в этом  нет  ни  малейшего  сомнения,  последнюю  для  себя
возможность переломить ход своей жизни.
     - Может быть, - угрюмо произнес Чик Страйкрок.
     С места он пока так и не сдвинулся.
     - Удачи вам, - язвительно сказал Эл и пожал ему руку.
     - Спасибо, - произнес Чик Страйкрок без тени улыбки на устах.
     - И все же скажите мне только одно - почему? - спросил у него  Эл.  -
Вы хотя бы в состоянии объяснить мне, чем она вас так приворожила?
     - Не могу, - искренне ответил Страйкрок. - Сам не знаю. И даже думать
об не хочется. Это не поддается логическому объяснению.
     - Ты тоже испытываешь подобные чувства, - сказал Ян Дункан, обращаясь
к Элу. - Я наблюдал за тобою. Я видел выражение твоего лица.
     - Да ладно! - раздраженно бросил Эл. - Ну и что с того?
     Он отошел в сторону  и,  попыхивая  трубкой,  стал  глядеть  из  окна
конторы на припаркованные снаружи аппараты.

     Хотелось бы мне знать, подумал Чик Страйкрок, возьмет ли  меня  назад
Маури. Может быть, уже слишком  поздно;  наверное,  я  переусердствовал  в
сжигании мест за собою. Из будки телефона-автомата он  позвонил  на  завод
Маури Фрауэнциммеру. Затаив дыхание, он с трепетом ждал, прижал  трубку  к
уху.
     - Чик! - завопил Маури Фрауэнциммер, когда  на  экране  возникло  его
изображение.
     Он  весь  так  и  светился,  движения  и  жесты  его  были  настолько
экспансивными,  будто  вернулась  к  нему  прежняя  молодая  удаль;  такой
прямо-таки  лучившейся  из  него  торжествующий  радости  еще  никогда  не
доводилось видеть Чику.
     - Дружище, я так рад, что ты все-таки в  конце  концов  позвони  мне!
Возвращайся сюда побыстрее, ради всего святого, и...
     - Что случилось? - удивился Чик. - Что происходит, Маури?
     - Этого я не могу сказать тебе сейчас. Мы получили  крупный  заказ  -
вот все, что я вправе сообщить  тебе  по  телефону.  Я  сейчас  непрерывно
переговариваюсь со множеством субподрядчиков. Мне трудно без тебя!  Сейчас
мне нужна помощь всех и каждого, кого  я  в  состоянии  собрать  под  свои
знамена! Это как раз то, Чик, чего мы так  страстно  дожидались  все  эти,
будь они трижды прокляты годы!
     Маури, похоже, едва уже сдерживался, чтобы не разрыдаться.
     - Как скоро ты сможешь снова быть здесь?
     - Очень даже скоро, как мне кажется, - все  еще  ничего  не  понимая,
ответил Чик.
     - Да, вот еще что, - спохватился Маури.  -  Звонил  твой  брат  Винс.
Пытается за тебя зацепиться. Он ищет работу. То ли Карп уволил его, то  ли
он сам взял расчет - в любом  случае  он  повсюду  тебя  разыскивает.  Ему
хочется поступить сюда, к нам, и работать с тобою вместе. А я сказал  ему,
что ты его порекомендуешь...
     - Конечно же, -  рассеянно  произнес  Чик.  -  Винс  -  первоклассный
специалист по конструированию различных эрзацев.  Послушайте,  Маури,  что
это за заказ вы получили?
     На широком лице Маури появилось выражение таинственности.
     - Об этом я скажу  тебе,  когда  ты  будешь  здесь.  Понял?  Так  что
поторапливайся!
     - Я собирался эмигрировать, - признался Чик.
     - Эмигрировать, эмигрировать! Теперь тебе это  совершенно  не  нужно.
Для нас наступила новая жизнь - можешь положиться на мое слово - для тебя,
для меня, для твоего брата, для всех! Я жду тебя!
     Маури неожиданно дал отбой. Экран погас.
     Наверное, это правительственный контракт, отметил про себя Чик. И что
бы это ни было, но Карп остался с носом.  Вот  почему  Винс  оказался  без
работы. И вот почему Винсу так хочется работать у Маури - он прослышал  об
этом заказе.
     Мы теперь в одной компании с притами, ликуя в душе, отметил про  себя
Чик. Наконец-то, после такого долгого ожидания.
     Слава Богу, подумал он, что я не успел эмигрировать. Я вышел из  игры
на самой грани, в самый последний момент.
     В конце концов, понял он, удача все-таки меня не обошла.
     Это был определение - в этом не было ни  малейших  сомнений  -  самый
лучший день в его жизни. День, который ему не забыть никогда в жизни.  Как
и его босс, Маури Фрауэнциммер,  он  был  теперь  бесконечно,  безгранично
счастлив.
     Впоследствии  он  часто,  очень  часто  будет  обращаться   в   своих
воспоминаниях к событиям этого дня.
     Но сейчас он этого еще не мог знать.
     Ведь у него не было доступа к аппаратуре фон Лессинджера.
     Чик Страйкрок откинулся на спинку сиденья и проникновенно произнес:
     - Я просто этого не знал, Винс. Надеюсь,  что  мне  удастся  устроить
тебя на работу к Маури. Хотя ручаться за это не могу.
     Он был явно доволен сложившимся положением.
     Вот они оба, он  и  Винс,  мчатся  в  автомобиле  по  шоссе  к  фирме
"Фрауэнциммер  и  компания".  Их  управляемый  центральной   диспетчерской
службой аппарат  быстро  наматывал  одну  милю  за  другой,  дистанционное
управление  действовало  эффективно   и   безотказно;   им   нечего   было
беспокоиться  о  соблюдении  правил  дорожного  движения  и  своевременной
переключении передач, что давало им  великолепную  возможность  заниматься
рассмотрением более важных вопросов.
     - Вы ведь сейчас производите набор служащих самых разных профессий, -
подчеркнул Винс.
     - Босс-то, не я, - пытался оправдываться Чик.
     - Тогда сделай то, что в твоих силах, - попросил Винс. - Обещаешь?  Я
буду очень за это благодарен, ей-богу.  Ведь  теперь  фирма  Карпа  начнет
неуклонно катиться под гору. Это совершенно ясно.
     Выражение лица его при этом было каким-то откровенно злорадным,  даже
подленьким. Такого  открытого  проявления  низменных  чувств  Чик  никогда
раньше не замечал у своего брата.
     - Разумеется, любые  твои  условия  будут  приняты  мною  без  всяких
возражений, пробормотал он.  -  Я  не  хочу  доставлять  тебе  даже  самых
малейших хлопот.
     Задумавшись над последними словами своего брата, Чик решился сказать:
     - Я полагаю, что нам следовало бы раз и навсегда уладить свои дела  в
отношении Жюли. Время заняться вплотную этим вопросом.
     Голова его брата непроизвольно дернулась. Он удивленно  посмотрел  на
Чика, лицо его перекосилось.
     - что ты имеешь в виду?
     - Считай это одним из условий.
     Винс надолго задумался. В конце концов произнес:
     - Понимаю.
     - Почему бы не оставить ее на какое-то время у меня? - предложил Чик.
     - Но... - Винс пожал плечами. - Ты ведь сам говорил...
     -  Я  действительно  говорил,  что  она  временами  заставляет   меня
нервничать.  Но  теперь  я  чувствую  себя   куда   более   психологически
защищенным. Тогда я был на грани увольнения - и был действительно  уволен.
Теперь же я - сотрудник бурно растущей фирмы. И мы  оба  понимаем  это.  Я
становлюсь причастен к этому росту фирмы, а  это  означает  очень  многое.
Теперь я считаю, что в состоянии справиться с Жюли. По сути, положение мое
теперь  таково,  что  я  даже  обязан  обзавестись  женой.  Это   помогает
завоеванию положения в обществе.
     - Ты хочешь сказать, что намерен официально жениться на ней?
     Чик кивнул.
     - Ладно, - махнув рукой, произнес Винс. - Оставь ее  у  себя.  Честно
говоря, мне это даже как-то все равно. Это твое  личное  дело.  Главное  -
чтобы ты помог мне устроиться к Маури Фрауэнциммеру. Вот что  меня  больше
всего сейчас заботит.
     Странно, отметил про себя Чик. Он что-то никогда раньше не замечал со
стороны своего брата настолько  серьезного  отношения  к  своей  служебной
карьере, чтобы это исключало все остальные волнующие его вопросы. Он  взял
себе это на заметку; возможно, это что-то да значит.
     - Я многое могу предложить Фрауэнциммеру, -  продолжал  тем  временем
Винс. - Например, мне удалось узнать имя нового  Дер  Альте.  Я  подслушал
кое-какие сплетни в кулуарах  Карпа  перед  тем,  как  ушел  оттуда.  Тебе
интересно это узнать?
     - Что? - несколько недоуменно спросил Чик. - Чье имя?
     - Нового Дер Альте. Или ты так до сих пор и не понял,  что  за  новый
контракт твой босс перехватил у Карпа?
     Чик постарался невозмутимо пожать плечами.
     - Разумеется, знаю. Просто меня несколько озадачило, что это известно
и тебе.
     В ушах его звенело от испытываемого потрясения.
     - Послушай-ка, - едва вымолвил он, - мне как-то все равно, пусть себе
зовется хоть Адольфом Гитлером или Ван Бетховеном.
     Дер Альте, значит, был симом! Постепенно он почувствовал себя  просто
великолепно. Этот мир, планета Земля, становится  наконец-то  и  для  него
прекрасным для жизни местом. Уж теперь он своего не упустит. Теперь, когда
он стал настоящим гастом.
     - Его будут звать Дитер Хогбен, - сказал Винс.
     - Я не сомневаюсь в том, что Маури это известно, - как-то безразлично
произнес Чик, однако на самом деле он все еще никак не  мог  по-настоящему
прийти в себя.
     Пригнувшись, его брат включил радио.
     - Об этом уже должны сообщить в новостях.
     - Вряд ли это произойдет так скоро, - скептически заметил Чик.
     - Тише! - Его брат увеличил громкость.
     Передавались последние известия. Значит все, по всей территории СШЕА,
сейчас об этом услышат? Чик испытывал некоторое разочарование.
     "...Врачи обнаружили легкий сердечный приступ, случившийся примерно в
три часа ночи, есть опасения, что герр Кальбфлейш может не дослужить  свой
срок пребывания  на  высшем  государственном  посту.  Состояние  сердца  и
сердечно-сосудистой  системы  Дер  Альте  является   предметом   различных
спекуляций.  Не  исключено,  что  причина  этой  неожиданной  приостановки
деятельности сердца восходит еще к тому времени, когда"...
     Радио и дальше продолжало монотонно бубнить все в том же духе. Винс и
Чик переглянулись,  а  затем  оба,  практически  одновременно,  неожиданно
разразились хохотом. Они все поняли, всю внутреннюю подоплеку услышанного.
     - Осталось ждать совсем недолго, - сказал Чик.
     Старика явно готовили на выход; сейчас была произведена первая  серия
публичных сообщений. Процесс лег на уже ставший обычным курс,  предугадать
дальнейшее особого труда не составляло. Сперва легкий сердечный приступ  -
как гром среди ясного неба. Это вызывает общее потрясение, но одновременно
и подготавливает людей, помогает им  свыкнуться  с  мыслью  о  его  конце.
Именно такой подход необходим  испам,  это  уже  стало  традицией.  И  все
пройдет очень гладко, без сучка без задоринки. Как и всегда прежде.
     Все становится на свои места.  Устранение  Дер  Альте,  кому  из  нас
достанется Жюли, в какой  фирме  мы  будем  работать  вместе  с  братом...
Неулаженных проблем не останется, никакой недоговоренности, никаких причин
для тревоги.
     И все же...
     Предположим, что он все-таки эмигрировал. Каково было бы  теперь  его
положение? В чем  бы  заключалась  его  жизнь  Он  и  Ричард  Конгросян...
колонисты на далекой планета. Нет, размышлять  над  этим  было  совершенно
бессмысленно, ибо он сам отверг такую перспективу; он  не  эмигрировал,  а
теперь момент выбора дальнейшего пути уже прошел. Он отогнал  прочь  мысли
об этом и занялся более насущными делами.
     - Ты прежде всего, должен понять, что работа на небольшом предприятии
резко отличается от твоей прежней работы в картеле, -  принялся  объяснять
он Винсу. - Там все обезличенное, безымянное, все проникнуто духом  сугубо
бюрократического,  формального  отношения  к  выполнению  своих  служебных
обязанностей...
     - Помолчи! - перебил его Винс. - Еще один бюллетень.
     Он снова прибавил громкости радио.
     - ...Исполнение  его  обязанностей  на  время  болезни  возложено  на
вице-президента. Тем временем состояние доктора Руди Кальбфлейша...
     - Много времени нам, пожалуй, не дадут, - пожаловался Винс,  тревожно
хмурясь и нервно кусая нижнюю губу.
     - Мы в состоянии справиться с этим заданием, - сказал Чик.
     Он не испытывал особого  беспокойства.  Маури  выкрутится;  его  босс
своего не упустит, теперь, когда ему предоставили такой свой шанс.
     Провал теперь, когда появилась  возможность  совершить  такой  мощный
рывок, просто немыслим. Ни для кого из них.
     Боже, представить только - он начал беспокоиться об этом!

     Сидя в огромном кресле с голубой обивкой, рейхсмаршал  размышлял  над
предложением Николь. Сама Николь, медленно потягивая остывший  чай,  молча
ждала в своем официальном кресле главы директората в дальнем конце зала  с
лотосами в Белом Доме.
     - То, что вы просите, - в конце концов произнес Геринг, - сводится  в
общем-то к тому, чтобы мы отреклись от своих  клятв  на  верность  Адольфу
Гитлеру. Впечатление такое, что вы до конца  так  и  не  постигли  принцип
фюрерства, принцип  "культа  вождя".  Если  не  возражаете,  я  постараюсь
объяснить его вам. В качестве примера давайте представим себе корабль,  на
котором...
     - Я не нуждаюсь в поучениях, - грубо оборвала его Николь. - Мне нужно
решение. Или вы не в состоянии  принять  решение?  Вы  что,  действительно
потеряли такую способность?
     - Но если мы это сделаем, - сказал Геринг,  -  мы  станем  ничуть  не
лучше участников июльского  заговора.  Фактически  нам  придется  заложить
взрывное устройство точно так же, как это сделали  они  или,  вернее,  еще
сделают, как бы там ни выражаться.
     Он устало потер лоб.
     - Я нахожу это в высшей степени трудным. К чему такая поспешность?
     - Потому что я хочу, чтобы все стало на свои места.
     Геринг тяжело вздохнул.
     - Нашей глубочайшей ошибкой и нацистской Германии была  неспособность
направить в нужное русло способности женщин. По сути их роль  в  жизни  мы
ограничили кухней и спальней. К их услугам не прибегли ни в военном  деле,
ни в сфере управления или производства, ни в аппарате партии. Наблюдая  за
вами, я теперь понимаю, какую убийственную промашку мы допустили.
     - Если вы не примете решения  в  течение  следующих  шести  часов,  -
сказал  Николь,  -  я  велю  специалистам,  обслуживающим  аппаратуру  фон
Лессинджера, вернуть вас в эру Варварства, и любое соглашение, которое  мы
могли бы заключить... - она сделала резкий  жест  рукой,  как  бы  подводя
черту, и Геринг понял истинное его значение. - И делу конец.
     - Я просто  не  располагаю  должными  полномочиями...  -  начал  было
Геринг.
     - Послушайте, - она вся подалась в его сторону. - Для  вас  же  самих
лучше, если бы они у вас как-нибудь все-таки оказались. О чем,  интересно,
вы  думали,  какие  мысли  промелькнули  у  вас,  когда  вы  увидели  свой
собственный, раздувшийся  труп,  валявшийся  на  полу  тюремной  камеры  в
Нюрнберге? У вас есть выбор:  или  ЭТО,  или  взять  на  себя  полномочия,
необходимые для того, чтобы иметь дело со мною.
     Она  откинулась  назад  и  снова  приложилась  к  чашке  окончательно
остывшим чаем.
     - Я... - хрипло произнес Геринг, - еще подумаю над  этим.  В  течение
следующих  нескольких  часов.  Благодарю  вас  за  то,  что  вы  дали  мне
возможность попутешествовать во времени. Лично я  ничего  не  имею  против
евреев. Я бы с большей охотой...
     - Тогда так и поступите.
     Николь  поднялась.  Рейхсмаршал  продолжал  сидеть,  погрузившись   в
кресло, в тягостном раздумье. По всей вероятности, до него еще  так  и  не
дошло, что Николь встала. Она вышла  из  комнаты,  оставив  его  в  полном
одиночестве. Ну до чего  же  мерзкая,  вызывающая  одно  только  презрение
личность, подумалось ей. Развращенная властью в Третьем Рейхе,  потерявшая
всякую способность предпринимать  хоть  что-нибудь  по  своей  собственной
инициативе, - неудивительно, что они проиграли войну. Подумать только -  в
Первую Мировую  войну  это  был  доблестный  храбрый  летчик-ас,  один  из
участников знаменитого Воздушного цирка Рихтгофена, летавший на  одном  из
тогдашних  крохотных  аэропланов,  сооруженных  из  фанеры,  проволоки   и
папиросной бумаги. Трудно поверить, что это один и тот же человек...
     Через окно Белого Дома она смотрела на толпы людей  за  воротами.  На
любопытных, собравшихся здесь в  связи  с  сообщением  о  "болезни"  Руди.
Николь улыбнулась. Добровольная стража у ворот...  заступившая  на  вахту.
Отныне этот караул будет торчать здесь днем и ночью, будто это очередь  за
билетами на финал всемирного чемпионата по бейсболу,  пока  Кальбфлейш  не
"скончается". А затем в безмолвии рассеются.
     Одному Богу известно, ради чего приходят сюда эти  люди.  Неужели  им
просто больше нечем заняться? Она уже ни раз задумывалась над этим раньше,
в аналогичных ситуациях. Интересно, это каждый раз одни и те же люди?  Над
этим стоило бы серьезно поразмыслить.
     Она пошла по коридору и вдруг столкнулась лицом к лицу  с  Бертольдом
Гольцем.
     - Я поспешил сюда, как только прослышал о  случившемся,  -  небрежным
тоном произнес Гольц. - Значит, старик  отслужил  свой  короткий  срок,  и
теперь его выбрасывают на свалку. Он что-то не слишком долго продержался в
своей  конторе.  А  заменит  его,  значит,  Хогбен  -  некое   мифическое,
несуществующее в реальной жизни электронно-механическое создание  с  таким
подходящим для него именем. Я побывал на  заводе  Фрауэнциммера,  там  они
стали все теперь такими важными.
     - Что вам здесь нужно? - резким тоном спросила Николь.
     Гольц пожал плечами.
     -  Да  хотя  бы  поговорить  с  вами.  Я  всегда  испытываю  истинное
наслаждение, когда мне выпадает случай непринужденно с вами посплетничать.
Однако на сей раз у меня есть вполне определенная цель - предупредить вас.
"Карп унд Зоннен" уже располагает агентом в "Фрауэнциммер Верке".
     - Мне это известно, - сказала Николь.  -  И  не  добавляйте  к  фирме
Фрауэнциммера эпитет "Верке". Слишком  это  ничтожное  предприятие,  чтобы
именоваться картелем.
     -  Картель  вовсе  не  обязательно  должен  быть  большим  по  объему
производства. Суть  в  том,  обладает  ли  данное  предприятие  монополией
конкурентов. Так вот, Фрауэнциммер обладает этими  качествами.  А  теперь,
Николь,  лучше-ка  прислушайтесь  к  тому,  что  я  говорю.  Велите  своим
лессинджеровским технарям просмотреть все будущие события, к которым в той
или иной  степени  причастны  сотрудники  Фрауэнциммера.  В  течение  двух
следующих месяцев, самое меньшее. Я уверен, что вы будете весьма удивлены.
Карп вовсе  не  собирается  так  легко  отступиться  -  вам  следовало  бы
хорошенько подумать об этом.
     - Мы сохраняем контроль над положением в...
     - Нет, не сохраняете,  -  перебил  ее  Гольц.  -  Вам  ничто  уже  не
подвластно. Загляните в будущее, и вы сами убедитесь в этом. Вы  начинаете
благодушествовать, как крупная, разжиревшая кошка.
     Он увидел, что она прикоснулась к кнопке  сигнала  тревоги  у  своего
горла и расплылся в улыбке.
     -  Тревога,  Никки?  Из-за  меня?  Ну  что  ж,  мне   пожалуй,   пора
прогуляться. Между  прочим  -  поздравляю  вас  с  тем,  что  вам  удалось
остановить Конгросяна и не дать  ему  возможности  эмигрировать.  Вот  это
действительно удачный ход с вашей стороны. Тем не менее - вам об этом пока
еще ничего не известно, не  ловушка,  которую  вы  подстроили  Конгросяну,
послужила причиной возникновения весьма неожиданных  для  вас  осложнений.
Пожалуйста,  воспользуйтесь  своей  аппаратурой  фон  Лессинджера  -   это
подлинно подарок в ситуациях, подобной этой.
     В  конце  коридора  появились  два  сотрудника  НП  в  сером.  Николь
энергично  помахала  им  рукой,  и  они  тотчас  же  потянулись  к   своим
пистолетам.
     Зевнув на прощанье во весь рот, Гольц исчез из вида.
     - Он ускользнул, - обвинительным тоном произнесла Николь, обращаясь к
полицейским.
     Естественно, Гольц ускользнул.  Она  другого  и  не  ожидала.  Но  по
крайней мере, это  прекратило  такой  неприятный  для  нее  разговор.  Она
избавилась от его присутствия.
     Нам нужно обязательно вернуться назад, отметила про себя  Николь,  но
времена детства Гольца, и там  его  уничтожить.  Но  Гольц  уже  наверняка
предусмотрел и это. Он уже давным-давно побывал там, в самый момент своего
рождения, и позже, в годах своего детства,  оберегая  себя,  подготавливая
себя, опекая самого себя еще  тогда,  когда  он  был  совсем  ребенком;  с
помощью  аппаратуры  фон  Лессинджера  Бертольд  Гольц   стал   фактически
собственным ангелом-хранителем, и поэтому юного Гольца вряд ли можно будет
застать врасплох.
     Застать кого-либо врасплох - это было как раз там элементом,  который
почти изгнал из высокой политики фон Лессинджер. Все теперь  было  чистыми
причинами и следствиями. По крайней мере, она так надеялась.
     - Миссис Тибо, - обратился к ней очень уважительно один из  фараонов.
- С вами тут хочет встретиться один человек из "АГ  Хемие".  Некто  мистер
Меррилл Джадд. Мы пропустили его.
     - О да, - кивнув, и произнесла Николь.
     Она сама назначила ему встречу; у Джадда были какие-то свежие идеи  в
отношении того, как вылечить Ричарда Конгросяна. Психохимик  направился  в
Белый Дом, как только прослышал о том, что Конгросяна нашли.
     - Спасибо, - сказала она и направилась в приемную  с  калифорнийскими
маками, где она должна была встретиться с Джаддом.
     Вот  подлецы  эти  Карпы,  Антон  и  Феликс,  думала  она,  спеша  по
устланному  коврами  коридору  в  сопровождении  двух  полицейских  сзади.
Предположим, они попытаются сорвать осуществление проекта создания  Дитера
Хогбена  -  не  исключено,  что  Гольц  прав;  НАМ,  ПОЖАЛУЙ,  ПОРА  САМЫМ
РЕШИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ ВЫСТУПИТЬ ПРОТИВ НИХ! Но они  очень  сильны.  И  очень
изобретательны.     Карпы,     отец     и      сын,      были      старыми
профессионалами-интриганами, в этом деле они были доками еще большими, чем
она сама.
     Хотелось бы мне знать, что именно имел в виду Гольц, отметила она про
себя, когда сказал, что ее ждут  весьма  неожиданные  для  нее  осложнения
после возвращения Ричарда Конгросяна. Это каким-то образом связано с  Луни
Люком? Вот еще один такой же, ничуть не лучше Карпов или Гольца; еще  один
пират и нигилист, гребущий все под себя за государственный счет. Как все в
жизни осложнилось, а тут еще незавершенное, бередящее душу,  как  открытая
рана, дело с Герингом, нависшее надо всем остальным. Рейхсмаршал никак  не
мог решиться, да он так и не решится,  вся  эта  затея  так  и  не  примет
завершенной формы, причем его нерешительность  застопорит  уже  запущенный
механизм, испортит игру с очень высокой ставкой, поставленной на кон. Если
Геринг не примет решения к сегодняшнему вечеру...
     Он окажется, в этом она  его  заверила,  снова  в  своем  собственном
прошлом сегодня же, к восьми  часам  вечера.  И  будет  одним  из  главных
виновников проигрыша Германии в войне, что в  самом  скором  времени  -  и
теперь это было уже ему известно - будет стоить ему  заплывшей  жиром  его
шкуры.
     Уж я позабочусь о том, чтобы Геринг получил все  по  заслугам,  Может
быть, я сумею когда-нибудь и для вас... - он осекся, так как Корли  нырнул
назад, в свою квартиру, и закрыл дверь. Ян остался в коридоре один.
     Безусловно, это очень любезно с его стороны, отметил он про себя, идя
по  коридору.  Пожалуй,  он   спасает   меня,   предупреждая   об   угрозе
принудительного  выселения  отсюда  в  самом  скором  времени,  и   притом
навсегда.
     Очутившись в своей квартире, он устроился поудобнее и обложился всеми
имевшимися  у  него  справочниками  и  учебниками   политической   истории
Соединенных Штатов. Я буду штудировать  их  всю  ночь,  твердо  решил  он.
Потому что я должен выдержать этот экзамен. У меня нет иного выбора.
     Что бы не заснуть, он включил телевизор и тотчас же  ощутил  начавшее
распространяться по всей его комнате столь уже для него  привычное,  милое
сердцу Первой Леди, изображение которой сразу же появилось на экране.
     - ...а музыкальную программу сегодняшнего  вечера,  говорила  она,  -
открывает квартет саксофонов, который исполнит попурри из опер Вагнера и в
частности, из моей самой любимой, из "Мейстерзингера". Я не  сомневаюсь  в
том, что вы воздадите должное мастерству исполнителей и получите подлинное
эстетическое наслаждение от  этой  музыки,  которую  еще  долго  будете  с
удовольствием вспоминать. А после этого я так распорядилась,  чтобы  перед
вами снова предстал ваш давний любимец,  всемирно  известный  виолончелист
Генри Леклерк, в его программе будут исполнены произведения Джерома  Керна
и Коула Портера.
     Она улыбнулась, и Ян Дункан улыбнулся ей в  ответ  из-под  заваливших
его едва ли не с головой справочников. Хотелось бы знать, подумалось  ему,
каково это играть в Белом Доме. Выступать перед Первою  Леди.  Как  плохо,
что я так и не выучился играть ни на одном из музыкальных инструментов.  Я
не умею ни выступать, ни писать стихи, ни  петь  или  танцевать  -  совсем
ничего не умею. Вот будь я из музыкальной семьи, если  бы  меня  отец  или
мать научили...
     Он уныло сделал несколько пометок  относительно  подъема  французской
национально-фашистской партии в 1975 году. А затем, как магнитом  влекомый
телевизионным приемником, отложил в сторону ручку и  повернулся  на  стуле
так, чтобы  сидеть  лицом  к  экрану.  Николь  сейчас  показывала  образец
дельфтского фаянса, изразцовую плитку,  которую,  как  она  объяснила,  ей
удалось выудить в одной из лавчонок в Швайнфурте, в Германии. Какие у  нее
прелестные, чистые цвета...  он  глядел,  как  завороженный,  на  то,  как
сильные,  изящные  пальцы  Николь  нежно  гладили  глянцевую   поверхность
обожженного в особой печи глазированного кафеля.
     - Полюбуйтесь этим изразцом, - проникновенно говорила Николь. - А вам
не хотелось бы иметь точно такую же вещицу? Разве она не прелестна?
     - Прелестна, - с готовностью согласился Ян Дункан.
     - Сколько вас хотели бы насладиться  ее  видом  когда-нибудь  еще?  -
спросила Николь. - Поднимите свои руки.
     Ян с надеждой поднял руку.
     - О, Очень много таких, - произнесла  Николь,  улыбаясь  своей  особо
лучистой, проникающей в самую душу улыбкой. - Ну что ж, возможно, позже мы
еще проведем вместе час в Белом Доме. Вам бы этого хотелось?
     Подпрыгивая от восторга на стуле, Ян вскричал:
     - Да, да, очень даже бы хотелось!
     На телеэкране она  улыбалась,  казалось,  непосредственно  лично  ему
одному и никому больше. И он улыбался ей  в  ответ.  А  затем,  с  большой
неохотой, ощущая  гигантскую  тяжесть,  навалившуюся  опять  на  него,  он
вернулся к своим учебникам. Назад, к жестоким реалиям нескончаемых будней.
     Что-то ударилось в окно его комнаты  и  послышался  негромкий  голос,
звавший его:
     - Ян Дункан, у меня очень мало времени!
     Быстро повернувшись, он увидел  в  ночной  тьме  какую-то  парящую  в
воздухе конструкцию, формой напоминающую яйца. Внутри ее какой-то  мужчина
энергично махал  ему  руками  и  продолжал  его  окликать.  Яйце  издавало
монотонный тарахтящий гул, его  ракеты  перешли  на  холостые  обороты,  и
человек изнутри открыл ударом ноги дверь летательного аппарата и  поднялся
со своего сиденья.
     Неужели они уже прибыли принимать у меня этот  экзамен,  мелькнуло  в
голове у Яна Дункана. Он встал,  ощущая  полную  свою  беспомощность.  Так
скоро... Я еще не готов.
     Человек развернул свой летательный  аппарат  так,  что  огненно-белые
выхлопные струи его ракетных двигателей уперлись  прямо  в  стену  здания.
Комната вся  задрожала,  посыпались  куски  штукатурки.  Окно  лопнуло  он
нагрева реактивными струями. Сквозь возникший  в  стеклянной  стене  проем
человек  завопил  снова,   пытаясь   привлечь   внимание   оглушенного   и
ослепленного Яна Дункана.
     - Эй, Дункан! Поторапливайтесь! Я уже подобрал вашего дружка!  Он  на
борту другого корабля!
     На  этом  довольно  уже  немолодом  мужчине  был  дорогой   несколько
старомодный из натуральной ткани синего цвета в тонкую полоску.  Он  ловко
выпрыгнул из яйцеобразного летательного аппарата и приземлился на обе ноги
в комнате Яна.
     - Нам нельзя мешкать, если мы собираемся это сделать. Вы что,  совсем
меня не помните? Как и Эл?
     Ян Дункан изумленно глядел на него, не имея ни малейшего понятия, кто
это и кто такой Эл.
     - Мамулины психологи хорошенько над вами поработали, -  тяжело  дыша,
произнес мужчина. - Эта Бетесда - приятненькое, должно быть, местечко.
     Он подошел к Яну, схватил его за плечо.
     -  НП  закрывает  все  стоянки  марсолетов.  Мне  необходимо   срочно
переправить их на Марс, и я забираю вас с собой. Попытайтесь взять себя  в
руки. меня зовут Луни Люк - сейчас вы меня не помните,  но  память  к  вам
вернется, когда мы все окажемся на Марсе и вы встретитесь снова  со  своим
дружком Элом. Быстрее.
     Люк подтолкнул его к проему  в  стене  комнате,  который  всего  лишь
несколько минут тому назад был окном, и к аппарату - вот он-то,  сообразил
Ян, и назывался марсолетом - зависшему у самого окна.
     - Ладно, - сказал Ян, пытаясь разобраться, что следует  ему  взять  с
собою.
     Что ему может понадобиться на Марсе?  Зубная  щетка,  пижама,  зимнее
пальто?  Он  быстро  пробежал  взглядом  по  квартирке,  осматривая   свое
имущество.
     Где-то вдалеке послышалась полицейская сирена.
     Люк  забрался  назад,  в  кабину  марсолета.  Ян  последовал  за  ним
схватившись за протянутую ему руку пожилого  попутчика.  Повсюду  по  полу
марсолета,  как  обнаружил  он  к  немалому  своему   изумлению,   ползали
ярко-оранжевые, похожие на огромных "божьих коровок" существа, чьи антенны
сразу же поворачивались в его сторону, пока он  осторожно  их  переступал.
Это папоолы, вспомнил Ян. Или что-то вроде этого.
     "Вам теперь будет очень хорошо", в унисон мыслили все папоолы. "Ни  о
чем не тревожьтесь; Луни-Люк успел как раз вовремя подхватить вас, в самый
последний момент. Расслабьтесь".
     - Хорошо, - не стал упираться Ян.
     Он прилег, прислонившись к  внутренней  стенке  корпуса  марсолета  и
расслабился, а корабль тем временем взмыл в  бездну  ночи,  направляясь  к
планете, которая ждала их там.

                                    13

     - Мне определенно очень  хочется  покинуть  Белый  дом,  -  брюзжащим
голосом заявил Ричард Конгросян,  обращаясь  к  полицейскому,  охранявшему
его.
     Он все более раздражался, все более мрачные  предчувствия  овладевали
им. Он стоял как можно дальше от комиссара  Пэмброука.  Это  Пэмброук,  он
точно знал, заправлял здесь всем.
     - Мистер Джадд, психохимиотерапевт из "АГ Хемие",  -  сказал  Уайлдер
Пэмброук, - должен быть здесь с минуты на  минуту.  Так  что,  пожалуйста,
потерпите еще совсем немного, мистер Конгросян.
     Голос его был спокоен,  но  это  совсем  не  успокаивало  Конгросяна.
Имелась в нем определенная  жесткость,  непреклонность,  что  еще  сильнее
действовало Конгросяну на нервы.
     - Это же  совершенно  невыносимо,  -  не  унимался  Конгросян,  -  вы
сторожите меня, не спускаете с меня глаз, что бы я ни делал. Я просто не в
состоянии терпеть, когда за  мною  следят.  Неужели  вы  никак  не  можете
уразуметь, что у меня самая  настоящая  паранойя  во  всем,  что  касается
внешних ощущений?
     В дверь комнаты постучались.
     - Мистер Джадд к мистеру Конгросяну, - объявил служитель Белого Дома.
     Пэмброук открыл дверь в комнату и пропустил в  нее  Меррилла  Джадда,
который  деловой  походкой  прошел  внутрь,  держа  в  руке   традиционный
врачебный портфель, однако с фирменными наклейками.
     - Мистер Конгросян? Рад встретиться наконец-то с вами лично.
     - Здравствуйте, Джадд, - пробормотал Конгросян, не  испытывая  особой
радости от того, что происходило.
     - Я принес с собою кое-какие новые, еще  экспериментальные  препараты
для вас, - произнес Джадд, открывая  портфель  и  запуская  туда  руки.  -
Имипрамин-глюкель  -  по  две  таблетки  в  день,  каждая   по   пятьдесят
миллиграммов. Вот, оранжевого цвета. А коричневые таблетки - это еще  одно
наше новое средства, метабиретинат оксид, сто миллиграммов в...
     - Это яд, - перебил его Конгросян.
     - Простите?  -  мгновенно  насторожившись,  Джадд  приложил  согнутую
рупором кисть к уху.
     - Я не стану ничего принимать.  Это  часть  тщательно  разработанного
плана, имеющего конечной целью убить меня.
     В этом у Конгросяна не было ни малейших сомнений. Он это  понял,  как
только увидел в руках Джадда фирменный портфель "АГ Хемие".
     - Отнюдь нет. Уверяю вас, - испугался Джадд, бросив злобный взгляд  в
сторону Пэмброука. - Мы пытаемся  помочь  вам.  В  этом  заключается  наша
работа.
     - Вот поэтому-то вы меня похитили? - спросил Конгросян.
     - Я лично вас не похищал, - осторожно возразил Джадд. - А теперь, что
касается...
     - Вы все действуете заодно, - заявил Конгросян.
     И у него было подходящее объяснение: его  готовили  к  тому  моменту,
когда наступит нужное время. Призвав на помощь все свои  психокинетические
способности, он поднял обе руки и направил всю  мощь  своего  внимания  на
психохимика Меррилла Джадда.
     Психохимик поднялся над полом, завис, болтая ногами, в  воздухе,  все
еще крепко сжимая в руках свой фирменный портфель "АГ Хемие". Разинув  рот
от изумления, выпучив глаза, он обалдело глядел на Конгросяна и Пэмброука.
Он попытался что-то сказать, и тогда Конгросян  швырнул  его  об  закрытую
дверь комнаты. От удара дверь распахнулась, Джадд пролетел  сквозь  нее  и
исчез из вида. В комнате вместе с  Конгросяном  теперь  оставались  только
Пэмброук и его люди из НП.
     Прокашлявшись, Пэмброук сухо сказал:
     - Нам, пожалуй следовало бы проверить, не получил  ли  он  каких-либо
тяжких телесных повреждений.
     Уже шагая к двери, он добавил через плечо:
     - Я посчитал, что "АГ Хемие" будет  несколько  этим  огорчена.  Мягко
выражаясь.
     - К черту "АГ Хемие"! - крикнул Конгросян ему вслед. - Мне нужен  мой
личный врач. Я не доверяю никому из тех, что вы сюда приводите. Откуда мне
знать, в сомом ли  деле  он  из  "АГ  Хемие"?  Он,  по  всей  вероятности,
самозванец.
     - В любом случае, - заметил Пэмброук, вам вряд ли теперь нужно о  нем
беспокоиться.
     Он осторожно открыл дверь.
     - Так он действительно из "АГ Хемие"?  -  спросил  Конгросян,  выходя
вслед за ним в коридор.
     - Вы сами говорили с ним по телефону, именно вы  впутали  его  в  эту
историю.
     Пэмброук казался сердитым и даже взволнованным, теперь,  когда  искал
взглядом признаки Джадда в коридоре.
     - Где он? - требовательным тоном спросил он. -  Ради  всего  святого,
скажите, что вы с ним сделали, Конгросян?
     - Я задвинул его вниз по лестнице в подвал, в прачечную,  -  с  явной
неохотой ответил Конгросян. - И ничего с ним худого не случилось.
     - Вам известно, что такое принцип фон Лессинджера? - глядя на него  в
упор, спросил Пэмброук.
     - Разумеется.
     - Как один из  высших  руководителей  НП,  -  сказал  Пэмброук,  -  я
располагаю допуском к аппаратуре фон Лессинджера. Вам бы хотелось  узнать,
кто   станет   следующей    жертвой    вашего    злоупотребления    своими
психокинетическими способностями?
     - Нет, - ответил Конгросян.
     - Знание этого даст вам определенное преимущество.  Потому  что  вам,
быть может, захочется сдержаться, чтобы потом не раскаиваться.
     - Кто же это будет? - спросил тогда Конгросян.
     - Николь, - произнес Пэмброук. - А теперь, если вы не возражаете,  то
скажите мне вот что. В связи с какими моральными или  какими-либо  другими
соображениями вы воздерживаетесь от использования своих пси-способностей в
политических целях?
     - В политических целях? - эхом отозвался Конгросян.
     Он  никак  не  мог  уразуметь,  как  это  можно  ими  пользоваться  в
политических целях.
     - Политика, - отметил  Пэмброук,  -  позвольте  вам  напомнить,  есть
искусство заставлять других людей делать  то,  что  вам  хочется,  и  если
необходимо, даже с применением силы. Ваше  применение  психокинеза  только
что было весьма необычным в своей направленности... но, тем, не менее, это
было политической акцией.
     -  Я  всегда  чувствовал,  что  было  бы  неправильно   прибегать   к
психокинезу по отношению к людям, - сказал Конгросян.
     - Но теперь...
     - Теперь, - сказал Конгросян, - положение изменилось. Я пленник,  все
объединились против меня. Вы тоже, например, против  меня.  Не  исключено,
что мне придется прибегнуть к своим способностям против вас.
     -  Пожалуйста,  воздержитесь,  -   кисло   улыбнувшись,   предупредил
Пэмброук.  -   Я   всего-навсего   платный   служащий   правительственного
учреждения, выполняющий свои служебные обязанности.
     - Вы куда больше, чем это,  -  возразил  Конгросян.  -  Мне  все-таки
интересно узнать, каким образом я применю свои способности против Николь.
     Он никак не мог себе представить, что способен так поступить -  такой
священный ужас она в него вселяла. Такой трепет он испытывал перед нею.
     - Почему бы нам не подождать и не увидеть воочию? - спросил Пэмброук.
     - Меня поражает, - сказал Конгросян, - что вам  приходится  пускаться
во все тяготы, связанные с применением аппаратуры фон  Лессинджера  только
для того, чтобы выяснить кое-что, касающееся  моей  скромной  персоны.  Ну
какую я представляю из себя ценность - жалкий отщепенец, неспособный  жить
среди других людей! Каприз природы, которому лучше бы даже не родиться  на
свет.
     - Это за вас говорит сейчас ваша болезнь, сказал Пэмброук. - И где-то
в глубине своего сознания вы это прекрасно понимаете..
     - Не вы должны признать, - не унимался Конгросян, -  что  это  весьма
странно пользоваться разработанной фон Лессинджером машинерией  так,  как,
совершенно того не таясь, это делаете вы. Какова ваша цель?
     Ваша настоящая, истинная цель, отметил он про себя.
     - Моя задача - защитить Николь. И это не  может  быть  иначе,  как  в
самом скором будущем вы предпримете  откровенные  враждебные  действия  по
отношению к ней.
     - Я нисколько не сомневаюсь в  том,  что  вы  лжете,  -  перебил  его
Конгросян. - Я никогда бы не сделал ничего подобного в отношении Николь.
     Уайлдер Пэмброук поднял бровь. А  затем  отвернулся  и  нажал  кнопку
вызова лифта, чтобы начать спуск в подвал в  поисках  психохимика  из  "АГ
Хемие".
     - Что вы собираетесь делать? - спросил Конгросян.
     Он всегда с очень большим недоверием относился к представителям НП, и
эта его подозрительность еще больше  усилилась  после  того,  как  полиция
ворвалась на стоянку "Марсолетов Луни Люка" и схватила его. А этот человек
вызывал у него особенную  подозрительность  и  вселял  враждебное  к  себе
отношение.
     - Я всего лишь выполняю возложенные на меня обязанности,  -  повторил
Пэмброук.
     Однако у Конгросяна доверия к нему не прибавилось.
     - Как вы теперь рассчитываете выпутаться из сложившегося положения? -
спросил у него Пэмброук, когда открылась дверь кабины лифта. - После того,
как уничтожили сотрудника "АГ Хемие"...
     Он прошел в кабину и жестом  пригласил  Конгросяна  присоединиться  к
нему.
     - Я рассчитываю на своего собственного врача.  Эгона  Саперба.  Он  в
состоянии меня вылечить.
     - Вы хотели бы с ним встретиться? Это можно устроить.
     -  Да!  -  живо  вскричал  Конгросян.  -  И  как  можно  скорее.  Это
единственный человек во всей вселенной, который не против меня.
     - Я мог бы доставить вас к нему сам,  -  сказал  Пэмброук,  при  этом
выражение его плоского, сурового лица стало задумчивым... Но я не очень-то
уверен, что это стоит делать.
     - Если вы не доставите меня к нему, - сказал Конгросян, - я с помощью
своих способностей возьму да и зашвырну вас в Потомак.
     Пэмброук только пожал плечами.
     - Я не сомневаюсь в том, что  вы  в  состоянии  это  сделать.  Не  по
данным, которыми мы располагаем с помощью аппаратуры фон  Лессинджера,  вы
этого, по всей вероятности, не сделаете. Так что я не очень-то рискую.
     - Не думаю, что принцип фон Лессинджера срабатывает безукоризненно  в
тех  случаях,  когда  дело  приходится  иметь  с  нами,  экстрасенсами,  -
раздраженно произнес Конгросян и тоже прошел в кабину лифта. - По  крайней
мере, я слышал, что  так  многие  считают.  Мы  как  раз  и  является  том
фактором, что вносит неопределенность в результаты, получаемые  с  помощью
фон-лессинджеровской аппаратуры.
     С этим невозмутимым человеком было трудно иметь дело. Он явно был  не
по нутру Конгросяну. Может быть, виной тому  всего  лишь  характерный  для
полицейского склад ума, предположил он, пока они ехали вниз. А может быть,
и нечто более серьезное.
     Николь, мысленно воскликнул он. Вы  же  прекрасно  понимаете,  что  я
никогда не смог бы сделать с вами ничего плохого. Об этом даже  речи  быть
не может - тогда рухнет весь мой мир. Это все равно,  что  причинить  вред
своей собственной матери или сестре,  тому,  кто  является  священным  для
меня. Мне нужно  еще  более  тщательно  следить  за  своими  неординарными
способностями, понял он. Боже милостивый, пожалуйста, помоги мне сохранять
полный контроль над своими психокинетическими  возможностями  всякий  раз,
когда мне доведется быть в непосредственной близости к Николь.
     И он стал со всем пылом  фанатика  дожидаться  ответа,  какого-нибудь
знамения, пока они все еще продолжали спускаться в кабине лифта.
     - Между прочим, - неожиданно прервал ход его  мыслей  Пэмброук,  -  я
хотел бы вот что заметить относительно вашего запаха. Похоже на то, что он
исчез.
     -  Исчез?!  -  до  него  с  трудом  дошел  истинный  смысл  замечания
полицейского. - Вы хотите сказать, что вы уже не ощущаете  мерзкий  запах,
который источает мое тело? Но ведь это невозможно! Этого  никак  не  может
быть на самом деле...
     Он неожиданно осекся, смутившись. Он ничего не понимал.
     Пэмброук внимательно на него поглядел.
     - Я бы уж точно учуял этот запах, здесь, в маленьком помещении кабины
лифта. Разумеется, он еще может вернуться.  Я  дам  вам  знать,  если  это
произойдет.
     - Спасибо, - произнес Конгросян.
     И подумал: почему-то этот человек все больше и больше берет верх надо
мною. С методичной последовательностью. Он первоклассный  психолог...  Или
по его собственному определению, мастер политической стратегии?
     - Сигарету? - Пэмброук протянул ему пачку.
     - Нет, что вы! - Конгросян в ужасе отшатнулся. - Это  ведь  запрещено
законом - слишком небезопасно. Я бы ни за что не отважился закурить.
     -  Жить  вообще  всегда  опасно,  -  философски   заметил   Пэмброук,
закуривая. - Верно? В нашем мире опасность подстерегает человека за каждым
углом, каждую минуту. Нужно быть всегда бесконечно осторожным.  Знаете,  в
чем  вы  нуждаетесь,  Конгросян?  В  телохранителе.  В  наряде   отборных,
тщательно подготовленных  полицейских,  которые  ни  на  минуту  нигде  не
покидали бы вас. В противном случае...
     - В противном случае,  как  вы  полагаете,  у  меня  нет  практически
никаких шансов...
     Пэмброук кивнул.
     - Почти  никаких,  Конгросян.  И  это  говорю  я,  опираясь  на  свой
собственный богатый опыт работы с аппаратурой фон Лессинджера.
     После этого они продолжали спускаться, не нарушая молчания.
     Наконец кабина лифта остановилась.  Отворились  створки  дверей.  Они
были в подвале  Белого  Дома.  КОнгросян  и  Пэмброук  вышли  в  подземный
коридор.
     Там уже их ждал мужчина, которого они оба сразу узнали.
     - Я хочу, чтобы вы меня послушали, - сказал пианисту Бертольд Гольц.
     Очень быстро, в какую-то долю секунду, комиссар НП выхватил пистолет,
прицелился и выстрелил.
     Но Гольц уже исчез.
     На полу, там, где он только что  стоял,  валялся  сложенный  вчетверо
листок бумаги. Его выронил Гольц. Конгросян нагнулся и потянулся к нему.
     - Не прикасайтесь к этому! - отрывисто произнес Пэмброук.
     Однако было уже поздно. Конгросян успел  поднять  и  развернуть  его,
"ПЭМБРОУК ВЕДЕТ ВАС НА СМЕРТЬ" - было написано на листе.
     - Интересно, - произнес Конгросян и передал бумажку полицейскому.
     Пэмброук спрятал пистолет и взял  листик,  быстро  пробежал  по  нему
взглядом, лицо его перекосилось от злости.
     Из-за спины у них снова раздался голос Гольца.
     - Пэмброук уже несколько месяцев дожидается, когда  можно  будет  вас
арестовать, прямо здесь, в Белом Доме. Теперь у вас  уже  не  осталось  не
секунды времени.
     Резко развернувшись, Пэмброук снова потянулся к  пистолету,  выхватил
его и выстрелил. И снова Гольц, горько  и  презрительно  улыбаясь,  исчез,
испарился, будто растаял в воздухе. Ему никогда не пристрелить его,  понял
Конгросян. Во всяком случае, пока в его  распоряжении  имеется  аппаратура
фон Лессинджера.
     Не осталось  времени  -  для  чего?  Вот  над  чем  сейчас  задумался
Конгросян. Что сейчас должно произойти? Гольцу, кажется, это известно,  да
и Пэмброуку, пожалуй, тоже. Каждый  из  них  имеет  в  своем  распоряжении
идентичную аппаратуру. Но причем здесь  я,  -  подумалось  ему.  Я  и  мои
способности, которые я поклялся держать под строгим контролем. Неужели это
означает, что уже в самом скором времени мне придется к ним прибегнуть?
     Не было у него никаких интуитивных предчувствий, что же это все могло
означать. Да и предпринять что-либо  конкретнее  он  сейчас  вряд  ли  был
способен.

     Нат Флайджер услышал, что где-то снаружи играют  дети.  Они  нараспев
издавали заунывные ритмические звуки, совершенно непривычные для его  уха.
А он занимался музыкальным бизнесом всю свою жизнь. Как  он  ни  старался,
различить отдельные слова ему никак  не  удавалось;  звуки  были  какие-то
нечеткие, слитные.
     - Разрешите взглянуть? - спросил он у Бет Конгросян,  -  ...лучше  не
надо. Пожалуйста, не смотрите на этих детей. Пожалуйста!
     - Мы из звукозаписи, миссис Конгросян, - кротко объяснил Нат. - Все и
вся, касающееся мира музыки, является нашим кровным делом.
     Он никак не мог удержаться, чтобы не подойти к окну  и  не  выглянуть
наружу: инстинкт исследователя взял в нем  верх  над  воспитанностью,  над
всем остальным. Выглянув из окна, он увидел их, сидящих кружком. И все они
были чап-чапычами. Ему страсть как  захотелось  узнать,  кто  из  них  был
Плавтом Конгросяном. Но все они были для него на одно лицо. Скорее  всего,
невысокий мальчишка в желтых шортах и тенниске, выбившейся  из-под  пояса.
Нат дал знак Молли и Джиму, и они присоединились к нему у окна.
     Пятеро детей-неандертальцев, отметил про себя Нат. Как бы  выдернутые
из  глубин  времени;  тупиковая  ветвь  из  прошлого,  там  отрезанная  от
основного эволюционного ствола и привитая здесь,  в  наши  дни,  чтобы  мы
могли послушать пение предков -  мы,  представители  ЭМП  -  записать  для
других. Хотелось бы знать, какого рода конверт для альбома решит подобрать
отдел оформления.  Он  зажмурил  глаза,  не  в  силах  больше  глядеть  на
разыгрывавшуюся под окном сценку.
     Но одновременно он прекрасно понимал и то, что все равно им  придется
вплотную этим заняться. Потому  что  они  приехали  сюда,  чтобы  отобрать
что-нибудь; они не могут, да и не хотят возвращаться с пустыми руками. И -
это  было  очень  важно  -  записи  нужно   сделать   в   высшей   степени
профессионально.  Это  даже  еще  важнее,  чем  при  записи  игры  Ричарда
Конгросяна, какой бы великолепной она ни была. И еще мы не можем позволить
себе роскоши носиться с нашей повышенной чувствительностью.
     - Джим, вытаскивай "Ампек Ф-A2",  -  распорядился  он.  Волоки  прямо
сюда. Пока они не перестали.
     - Я не позволю вам их записывать, - запротестовал Бет Конгросян.
     - Мы это сделаем, - упрямо возразил ей Нат. - Для нас  это  привычное
дело, писать народную музыку непосредственно там, где ее исполняют. Записи
такие уже многократно аттестовались в  судах  США,  и  записывающая  фирма
всегда выигрывала предъявляемые ей иски.
     Он последовал за Джимом Планком, чтобы помочь ему собрать микрофонный
"журавль".
     - Мистер Флайджер, вы отдаете себе отчет, кто эти дети? - бросила ему
вслед миссис Конгросян.
     - Да, - ответил он, не останавливаясь.
     Вскоре "Ампек  Ф-A2"  был  уже  полностью  смонтирован;  инопланетный
организм сонно  пульсировал,  время  от  времени  производя  волнообразные
движения своими псевдоподиями, как бы показывая, что он  голоден.  Влажная
погода все-таки повлияла на него - вялым  его  теперь  никак  нельзя  было
назвать.
     Став рядом со  звукооператорами,  вся  подобравшись,  с  непреклонным
выражением лица, Бет Конгросян произнесла негромко, но уверенно:
     - Послушайте-ка меня, пожалуйста. Сегодня  вечером,  а  точнее,  этой
ночью, должно состояться что-то вроде их фестиваля. Взрослых. В  их  общем
доме, в лесу, совсем неподалеку отсюда, на той стороне дороги, где красные
скалы;  этот  дом  принадлежит  им  всем,  их  общине,  они  им  регулярно
пользуются. Там будет очень много танцев и пения. Как раз всего  того,  за
чем вы так охотитесь. Намного больше того, что вы найдете здесь. Подождите
и записывайте там сколько вашей душе  угодно.  А  этих  детей  оставьте  в
покое.
     - Мы сделаем и то, и другое, - сказал Нат и дал сигнал Джиму подвести
"Ампек Ф-A2" к самому кружку, образованному детьми.
     - Я проведу вас туда ночью в их общий дом, взмолилась Бет  Конгросян,
поспешив вслед за ним. - Это будет очень поздно, около двух ночи. Они поют
просто замечательно. Слова разобрать трудно, но... - Она схватила  ребенка
за руку. - Ричард и я, мы стараемся воспитывать нашего ребенка подальше от
этого. У детей в  таком  юном  возрасте  еще  очень  мало  тех  черт,  что
становятся наиболее характерными у взрослых; от них вы не услышите  ничего
по-настоящему стоящего. А вот когда вы увидите взрослых...
     Она осеклась и закончила совсем уже упавшим голосом:
     - ...Вот тогда-то вы и поймете, что я имею в виду.
     - В самом деле, давайте подождем, - сказала Молли, обращаясь к Нату.
     Тот в нерешительности повернулся к Джиму Планку. Джим кивнул.
     - Ладно, - согласился Нат. - Но вы обязательно проведете  нас  на  их
бал. И сделаете так, чтобы нас туда пропустили.
     - Хорошо, - закивала она. - Обязательно сделаю. Благодарю вас, мистер
Флайджер.
     Я чувствую себя так, как будто это я во  всем  виноват,  отметил  про
себя Нат. Однако вслух сказал только:
     - Ладно. И вы... - но тут чувство  вины  совсем  его  захлестнуло.  -
Черт, не нужно вам нас туда водить. Мы останемся в Дженнере.
     - Меня это очень устраивает, - призналась Бет КОнгросян. -  Я  ужасно
одинока. Мне нужно общество, когда нет Ричарда. Вы даже  представить  себе
не  можете,  что  для  нас  означает,  когда  люди...  из  внешнего   мира
заглядывают к нам сюда, пусть даже ненадолго.
     Дети, заметив взрослых, неожиданно перестал петь и  теперь  смущенно,
широко открытыми глазами глядели на Ната, Молли и Джима. Их теперь вряд ли
удастся  уговорить  снова  вернуться  к  своим  детским   забавам,   понял
Конгросян.
     - Вас это пугает? - спросила у него напрямик Бет Конгросян.
     Он только пожал плечами.
     - Нет. Нисколько.
     - Правительство знает об этом, - сказала он. - Здесь побывало великое
множество этнографов и одному Богу известно кого еще, их всех посылали для
обследования ситуации в этой местности. Все они хором утверждают, что,  по
их мнению, в доисторические времена, в эпоху,  предшествовавшую  появлению
кроманьонцев... - она замолчала, не зная как правильнее выразиться.
     - Они скрещивались, - закончил за нее Нат. - На что указывают также и
скелеты, обнаруженные в пещерах в Израиле.
     - Да, - кивнула она. -  Возможно,  это  можно  сказать  обо  все  так
называемых подрасах. Расах, которые якобы вымерли  в  процессе  борьбы  за
существование. Они просто были поглощены "Гомо сапиенсом".
     - Есть и еще совершенно иное предположение, -  сказала  Нат.  -  Мне,
например, более правдоподобным кажется, что так  называемые  подрасы  были
мутациями, которые существовали очень короткий срок, а  затем  вырождались
вследствие недостаточной приспособляемости. Наверное, в те  времена  также
бывали периоды повышенной радиации.
     - Я с этим не согласно,  -  возразила  Бет  Конгросян.  -  И  работы,
проведенные  с   использованием   аппаратуры   фон   Лессинджера,   только
подтверждают мои предположения. Согласно вашей гипотезе, они что-то  вроде
каприза природы. Но я  уверена  в  том,  что  это  настоящие,  полноценные
расы... Я считаю, что они эволюционировали, каждая раздельно,  он  некоего
одного первоначального примата, от гипотетического проконсула. И  в  конце
концов сошлись вместе, когда "Гомо  сапиенсу"  стало  тесно,  и  он  начал
забредать в их охотничьих угодьях.
     - Можно еще чашечку кофе? - попросила Молли. - Мне так  холодно.  Мне
очень неуютно в здешней сырости.
     -  Не  мешало  бы,  пожалуй,  вернуться  в  дом,  -  согласилась  Бет
Конгросян. - Да, вам трудно привыкнуть к здешней погоде. Я  это  прекрасно
понимаю. Я еще не забыла, каково нам самим было поначалу,  когда  мы  сюда
переехали.
     - Плавт родился не здесь, - заметил Нат.
     - Не здесь. Как раз из-за него мы и были вынуждены сюда переехать.
     - А почему бы правительству не забрать его у вас? -  спросил  Нат.  -
Оно открыло специальные школы для жертв радиации.
     Он старался избегать точного  термина,  который  в  правительственных
кругах звучал как "каприз радиации".
     - Мы сочли, что здесь ему будет лучше, -  сказала  Бет  Конгросян.  -
Большинство их - чап-чапычей, как называют их в народе, да и они  сами  не
возражали против такого названия, - живет здесь. Они  собрались  здесь  за
последние два десятилетия практически со всех уголков земного шара.
     Они все вчетвером вернулись в сухое тепло старинного дома.
     - Он, в самом деле, прелестный  малыш,  -  заметила  Молли.  -  Такой
славный, такой смышленый несмотря на...
     Она запнулась.
     - Челюсть и неуклюжую походку, - сухо произнесла миссис Конгросян,  -
которые еще полностью не сформировались. Это начинается в тринадцать лет.
     В кухне она стала кипятить воду для кофе.
     Странно, отметил про себя Нат Флайджер,  что  же  это  мы  собираемся
привезти из этой поездки? Совсем не то, что мы с Леей ожидали поначалу.
     Интересно, задумался он, хорошо ли это будет раскупаться?

     Чистый  приятный  голос  Аманды  Коннерс,  неожиданно  раздавшийся  в
интеркоме, привел в состояние полной растерянности д-ра Эгона Саперба.  Он
в это время как раз проверял расписание своих завтрашних встреч.
     - Доктор, вас хочет видеть джентльмен, назвавшийся мистером Уайлдером
Пэмброуком.
     Уайлдер  Пэмброук!  Д-р  Саперб  тут  же  напряженно  выпрямился,  не
поднимаясь со стула, и  непроизвольно  отложил  в  сторону  свою  записную
книжку. Что нужно в такое позднее время этому высокому полицейскому  чину?
Он сразу же инстинктивно насторожился и произнес в микрофон интеркома:
     - Одну минутку, пожалуйста.
     Неужели он заявился сюда, чтобы в конце концов прикрыть той  кабинет?
Тогда я, должно быть, уже принял, сам о том не догадываясь  того,  особого
пациента. Того пациента  ради  обслуживания  которого  я  существую.  Хотя
вернее было бы сказать, что я его так и не обслужил. Ибо у меня, наверное,
ничего с ним не получилось.
     От  таких  мыслей  пот  выступил  у  него  на  лбу.  Значит,   сейчас
заканчивается моя карьера, и мне суждено разделить судьбу  всех  остальных
коллег и сбежали в коммунистические страны, только вряд ли им  там  лучше.
Некоторые эмигрировали на  Луну  и  на  Марс.  А  немногие  -  хотя  таких
"немногих" на самом деле оказалось удивительно много - стали проситься  на
работу в "АГ Хемие" - организацию больше  других  достойную  осуждения  за
свою деятельность против психоаналитиков.
     Я слишком молод, чтобы уходить  на  пенсию,  и  слишком  стар,  чтобы
переучиваться другой профессии, с горечью отметил про себя Саперб. Так что
по сути  мне  ничего  не  остается  делать.  Я  не  могу  продолжать  свою
деятельность, но не в состоянии и прекратить  ее.  Это  и  есть  настоящее
раздвоение, именно то состояние, которое так  характерно  для  большинства
моих пациентов. Теперь он ощущал куда более сильное сострадание  к  ним  и
понимал, какой невыносимо сложной становилась их жизнь.
     - Просите комиссара Пэмброука, - сказал он Аманде.
     В кабинет медленно вошел высокопоставленный  полицейский  с  колючими
глазами и сел прямо напротив д-ра Саперба.
     - Меня заинтересовала девушка, которая сидит  у  вас  в  приемной,  -
произнес несколько взволнованно Пэмброук. - Мне хотелось бы знать,  что  с
нею станется. Возможно, мы...
     Что вам нужно? - спросил напрямик Саперб.
     - Ответ. На вопрос.
     Пэмброук откинулся назад,  достал  золотой  портсигар  -  антикварную
вещицу  прошлого  столетия  -  щелкнул   зажигалкой,   тоже   антикварной.
Затянувшись, уселся поудобнее, закинул ногу на ногу. И  продолжил:  -  Вас
пациент, Ричард Конгросян, обнаружил, что он в состоянии дать отпор.
     - Кому?
     - Своим притеснителям. Нам, разумеется, в первую очередь. Очевидно, и
любому другому, кто появится на сцене, в  той  же  роли.  Вот  это  мне  и
хотелось бы выяснить со всей определенностью. Я  хочу  работать  вместе  с
Ричардом Конгросяном, но я должен обезопасить себя от него. Честно говоря,
я его боюсь, притом в данных обстоятельствах боюсь его больше, чем кого бы
то ни было на свете. И я понимаю, почему, - я прибегал к помощи аппаратуры
фон Лессинджера и прекрасно себе представляю, о чем говорю.  Что  является
ключом к его мозгу? Как мне  поступить,  чтобы  Конгросян...  -  Пэмброук,
оживленно жестикулируя, подыскивал  нужное  слово,  -  ...стал  в  большой
степени  заслуживающим   доверия,   чтобы   его   поведение   было   более
предсказуемым? Вы понимаете, о чем идет речь. Мне, естественно, совсем  не
хочется, чтобы он схватил меня и зашвырнул на два метра под землю  в  одно
прекрасное утро, когда мы слегка с ним повздорим.
     Лицо его было бледным, сидел он теперь, напрягшись всем телом, и было
видно, насколько хрупким было сохранявшееся еще им самообладание.
     Д-р Саперб ответил после некоторой паузы.
     - Теперь я знаю, кто этот пациент, которого я дожидаюсь. Вы  солгали,
сказав, что меня должна постичь неудача. Фактически я  жизненно  необходим
вам. А пациент мой в общем-то душевно здоров.
     Пэмброук пристально на него поглядел, но ничего не сказал.
     - Этот пациент - вы сами.
     Через некоторое время Пэмброук кивнул.
     - И это совсем не связано с  деятельностью  правительства,  -  сказал
Саперб. - Это все  было  организовано  по  вашей  собственной  инициативе.
Николь к этому не имеет ни малейшего касательства.
     По крайней мере, непосредственно, отметил он про себя.
     - Советую вести себя поосторожнее.
     С этими словами Пэмброук свой служебный пистолет и  небрежно  положил
его себе на колени, однако рука его оставалась в непосредственной близости
к оружию.
     - Я не в состоянии объяснить  вам,  каким  образом  можно  взять  под
контроль Конгросяна. Я и сам не могу его контролировать - вы в этом  имели
возможность убедиться.
     - Но вы должны знать, как это сделать, - настаивал Пэмброук, - именно
вы в первую очередь должны знать, смогу я работать вместе с ним  или  нет.
Ведь вы очень многое о нем знаете - как, наверное, никто другой.
     Он поглядел на Саперба в упор, взгляд его немигающих глаз  был  ясен.
Он ждал ответа.
     - Вам придется рассказать мне, какую работу вы хотите предложить ему.
     Пэмброук, подняв пистолет и  направив  дуло  его  прямо  на  Саперба,
произнес:
     - Скажите мне, какие чувства он питает к Николь?
     - Она ему представляется чем-то вроде фигуры Великой  Матери.  Как  и
всем нам.
     - "Великая Мать"?
     Пэмброук решительно перегнулся через стол.
     - Что это?
     - Великая изначальная мать всего сущего.
     - Значит, другими словами, он боготворит ее. Она для него не  простая
смертная женщина. Как же он станет  реагировать...  -  Пэмброук  осекся  в
нерешительности. - Предположим, Конгросян внезапно станет одним из гестов,
притом настоящим, приобщенным к одной  из  наиболее  тщательно  охраняемых
государственных тайн. Заключающейся в том,  что  подлинная  Николь  умерла
много лет тому назад,  а  так  называемая  "Николь"  всего  лишь  актриса.
Девушки по имени Кейт Руперт.
     В ушах Саперба гудело. Он  неплохо  изучил  Пэмброука  и  теперь  был
абсолютно уверен,  что  когда  этот  взаимный  обмен  мыслями  завершится,
Пэмброук пристрелит его.
     - Потому что, - продолжал Пэмброук, - это истинная правда.
     После этих слов он затолкал пистолет назад, в кобуру.
     - Потеряет он свой страх, свое благоговение перед нею тогда? Будет ли
он способен... сотрудничать?
     Саперб задумался, затем произнес:
     - Да. Будет. Определенно будет.
     Пэмброуку явно стало легче. Он перестал дрожать, слабый румянец снова
вернулся на его худое, невыразительное лицо.
     - Вот и отлично. И  я  надеюсь,  что  вы  не  дезинформировали  меня,
доктор, потому что в противном случае я еще сумею сюда вернуться, чтобы бы
ни случилось, и уничтожить вас.
     Он тут же поднялся.
     - Прощайте.
     - Я... - робко произнес Саперб, - ...теперь без работы?
     - Разумеется. А как же иначе? - Пэмброук сдержанно улыбнулся.  -  Что
толку от вас для кого бы то ни было? Вы прекрасно понимаете  это,  доктор.
Ваше время прошло.
     - Предположим, я расскажу кому-нибудь еще о том, что  вы  только  что
мне поведали?
     - О ради Бога! Вы лишь облегчите мне работу.  Видите  ли,  доктор,  я
намерен сделать достоянием испов как раз именно эту тайну. А  одновременно
с этим "Карп унд Зоннен Верке" откроют другую.
     - Какую другую?
     - Придется вам подождать, - сказал Пэмброук, - пока  Антон  и  Феликс
Карпы не сочтут, что они уже готовы это сделать.
     Он открыл дверь их кабинета.
     - Мы вскоре снова встретимся, доктор. Благодарю вас за помощь.
     Дверь за ним закрылась.
     Вот я и узнал, понял д-р Саперб, самую наиглавнейшую  государственную
тайну. Я теперь принадлежу к наивысшему кругу общества, к гестам.
     Но это для меня не имеет практически никакого  значения.  Ибо  нет  у
меня какой-либо возможности воспользоваться этой  информацией  в  качестве
средства для продолжения своей врачебной карьеры. А это и  есть  для  меня
самое главное. Поскольку это касается лично меня, моего благополучия.
     Его вдруг охватила страшная ненависть к Пэмброуку. Если бы  я  только
мог убить его, я бы, не задумываясь, сделал это, понял он.  Прямо  сейчас.
Догнал бы его и...
     - Доктор, - раздался голос Аманды  в  интеркоме,  -  мистер  Пэмброук
говорит, что нам необходимо закрывать кабинет, - голос ее  дрожал.  -  Это
правда? Я полагала, что они намерены разрешить вам поработать еще довольно
долго.
     -  Правда,  -  признался  Саперб.  -  Все  кончено.  Вы,  пожалуйста,
перезвоните всем моим пациентам, всем, кому я назначил прием, и расскажите
о случившемся.
     - Хорошо, доктор.
     Аманда, вся в слезах, отключилась.
     Черт бы его побрал, выругался про себя Саперб. И самое неприятное то,
что я ничего не могу изменить. Абсолютно ничего.
     Интерком снова включился, и Аманда произнесла нерешительно:
     - И он сказал кое-что еще. Я не собиралась говорить  об  этом  -  это
касается лично меня. Мне казалось, что это может вас рассердить.
     - Что же он сказал?
     - Он сказал, что он мог бы использовать  меня.  Он  не  сказал  каким
образом, но что бы это ни было, я чувствую... - Она помолчала на  какое-то
время. - Я чувствую себя очень плохо, доктор, - закончила она. - Так плохо
мне еще никогда не было.
     Встав из-за  стола,  Саперб  прошел  к  двери  кабинета,  открыл  ее.
Пэмброук, разумеется, уже ушел. А приемной он увидел только Аманду Коннерс
за  ее  столом,  она  прикладывала  к  глазам  бумажную  салфетку.  Саперб
спустился по ступенькам и вышел из здания.
     Он отпер багажник своего припаркованного здесь электромобиля,  извлек
из него монтировку и, держа ее в руке,  двинулся  по  тротуару.  Он  искал
взглядом комиссара Пэмброука.
     Вдали он увидел показавшуюся ему  совсем  небольшой  фигурку.  Эффект
перспективы, сообразил д-р Саперб. Расстояние делало комиссара на вид куда
меньше, чем он был на самом  деле.  Подняв  над  головой  монтировку,  д-р
Саперб кинулся вдогонку за полицейским.
     Фигура Пэмброука стала расти в размерах.
     Пэмброук  не  обращал  на  него  никакого  внимания.  Он   не   видел
приближавшегося к нему Саперба. Стоя в группе других прохожих, Пэмброук не
сводил глаз с заголовков, демонстрировавшихся странствующей информационной
машиной.
     Заголовки  эти  были  огромными,  буквы,  составлявшие  их,  казались
зловеще черными. Подойдя поближе,  д-р  Саперб  смог  разобрать  отдельные
слова, прочесть эти заголовки. Он замедлил ход,  опустил  монтировку  и  в
конце концов занял место рядом с другими прохожими.
     - Карп разоблачает важнейшую государственную  тайну!  -  пронзительно
кричала информационная машина всем, кто только ни оказывался в пределах ее
слышимости. - "Дер Альте" - сималакрум! Уже началось изготовление нового!
     Информ-машина покатилась  дальше  в  поисках  новых  клиентов.  Никто
ничего у нее не приобрел.  Все  замерли,  не  двигаясь.  Сапербу  все  это
показалось  каким-то  страшным  сном;  он  зажмурил  глаза.  Очень  трудно
поверить этому. Ужасно трудно.
     - Один из служащих Карпа выкрал план создания  симулакрона  -  нового
Дер Альте! -  пронзительно  визжала  информ-машина,  теперь  уже  почти  в
квартале отсюда.
     Визг  ее  эхом  гулял  по  улице.  -  Делал  эти   планы   достоянием
общественности!
     Значит, все эти годы, размышлял д-р Саперб, мы поклонялись  манекену.
Существу неодушевленному, лишенному даже каких-либо признаков жизни.
     Открыв  глаза,  он  увидел  Уайлдера  Пэмброука,   странным   образом
согнувшегося,  чтобы  лучше  разобрать  пронзительные  звуки,   издаваемые
удалявшейся информ-машиной. Пэмброук даже как загипнотизированный,  сделал
несколько шагов вдогонку за нею.
     По мере того, как Пэмброук удалялся,  он  снова  стал  сокращаться  в
размерах. Мне нужно не отставать от него, понял д-р Саперб.  Нужно,  чтобы
его размеры, восстановившись, снова  стали  нормальными  и  следовательно,
реальными. Только тогда  я  смогу  сделать  то,  что  мне  нужно,  что  он
заслужил. Монтировка стала какой-то скользкой, он едва держал ее в руке.
     - Пэмброук! - окликнул он комиссара полиции.
     Фигура остановилась. Полицейский уныло улыбнулся.
     - Вот теперь вам стали известны обе тайны. Вы теперь -  необыкновенно
осведомленный человек, Саперб.
     Пэмброук резко развернулся и двигался по тротуару к нему навстречу.
     - У меня для вас есть один совет. Я предлагаю вам  подозвать  к  себе
информ-машину и сообщить ей ту тайну,  которой  я  поделился  с  вами.  Вы
боитесь это сделать?
     - Слишком много на меня навалилось, - едва выдавил из себя Саперб.  -
Притом все так  сразу,  так  неожиданно.  Мне  необходимо  подумать.  Явно
смущенный, он стал  прислушиваться  к  вздору,  который  жалобно-визгливым
тоном продолжала выплевывать информ-машина. Ее вопли все еще были слышны.
     - Но ведь вы расскажете об этом, -  настаивал  Пэмброук.  -  И  очень
скоро.
     -  Продолжая  улыбаться,  он  вытащил  свой  служебный   пистолет   и
прицелился, очень умело (опыт, по-видимому, был богатый),  прямо  в  висок
д-ру Сапербу.
     - Я приказываю вам, доктор.
     - Он продолжал надвигаться на Саперба.
     - Времени на раздумья уже не осталось,  так  как  "Карп  унд  Зоннон"
сделала  свой  ход.  Это  самый  подходящий  момент,  "Аугенблик"  -   как
выражаются наши немецкие друзья. Вы, что, не согласны с этим?
     - Я... я позову информационную машину, - сказал Саперб.
     - Не вздумайте проболтаться об источнике информации, доктор.  Я  буду
идти вместе с вами, только чуть поодаль.
     - Пэмброук жестом  заставил  Саперба  вернуться  к  ступенькам  перед
входом в здание, где размещался его кабинет.
     - Скажите просто, что это один из ваших пациентов, Гестов, открыл вам
этот секрет в приступе откровенности, но вы чувствуете, что эта информация
слишком важна, чтобы держать ее при себе.
     - Хорошо, - кивнул в ответ Саперб.
     - И  не  беспокойтесь  относительно  того  психологического  эффекта,
который это произведет на население, - сказал Пэмброук. - На массы  испов.
Как я полагаю, они в состоянии переварить это, стоит. Как я полагаю, они в
состоянии  переварить  это,  стоит  только  отойти  после  первоначального
потрясения. Реакция с их стороны, разумеется, будет однозначной; я ожидаю,
что это уничтожит существующую систему правления. Вы со мною не  согласны?
Я имею в виду, что больше уже не будет никаких Дер Альте и так  называемых
"Николь", так же, как и разделения общества на Гестов и испов. Потому  что
все мы теперь станем Гестами. Верно?
     - Верно, - согласился Саперб, шаг за шагом проходя  в  свой  кабинет,
мимо  Аманды  Коннерс,  которая,  не  в  состоянии  вымолвить  ни   слова,
ошеломлено глядела на него и Пэмброука.
     Обращаясь скорее к самому себе, чем к Сапербу, Пэмброук пробормотал:
     - Единственное, что меня тревожит - это реакция Бертольда Гольца. Все
остальное как будто не вызывает особых опасений, но вот этот  один  фактор
я, похоже, не в состоянии учесть.
     Саперб остановился, повернулся к Аманде.
     - Вызовите ко мне по телефону репортера-робота из  "Нью-Йорк  Таймс",
пожалуйста.
     Подняв трубку, все еще  ничего  не  понимая,  Аманда  стала  набирать
нужный номер.

     С бледным, как смерть, лицом Маури Фрауэнциммер шумно сглотнул слюну,
опустил газету и промямлил, обращаясь к Чику:
     - Ты знаешь, от кого из нас могла произойти утечка информации?
     - Он ощущал свое тело как бы в подвешенном состоянии,  словно  смерть
неумолимо надвигалась на него.
     - Я...
     - Это все твой братец Винс. Которого я  только-только  взял  сюда  от
Карпа. Так вот, нам крышка. Винс сработал на Карпов, они и не  думали  его
увольнять - они подослали его сюда.
     - Маури скомкал газету обеими руками.
     - Боже, почему ты не эмигрировал? Если бы ты это сделал,  ему  ни  за
что не удалось бы сюда проникнуть. Я бы не взял его  на  работу,  не  будь
твоих уговоров.
     - Он поднял полные отчаяния глаза и пристально посмотрел на Чика.
     - Почему я не позволил тебе эмигрировать?
     Снаружи административного здания фирмы  "Фрауэнциммер  и  компаньоны"
пронзительно завопила информ-машина.
     - ...Важнейшую государственную тайну! Дер  Альте  -  симулакрон!  Уже
полным ходом создается новый!
     Она начала  все  сначала,  управляемая  дистанционно  с  центрального
диспетчерского пункта.
     - Уничтожь ее, - проскрипел Маури Чику.  -  Эту  машину.  Заставь  ее
убраться, ради всего святого!
     - Она не уходит, - ответил Чик. - ответил Чик. - Я пытался. Когда еще
в самый первый раз услышал это.
     Они  оба  молча  смотрели  друг  на  друга,  он  и  его  босс,  Маури
Фрауэнциммер, никто из них не в состоянии был вымолвить  ни  слова.  Да  и
говорить, впрочем, было не о чем. Это означало крах всей их деятельности.
     И, пожалуй, конец жизненного пути.
     В конце концов Маури произнес:
     - Эти стоянки Луни Люка -  "прибежища  драндулетов"...  Правительство
позакрывало их все, это так?
     - Зачем они вам? - удивленно спросил Чик.
     - Ты хотя бы  понимаешь,  что  сейчас  разворачивается  перед  нашими
глазами? - спросил Маури. - Это переворот.  Заговор  против  правительства
СШЕА со стороны какой-то большой группы лиц. И это люди  из  аппарата,  не
кто-нибудь посторонний, вроде Гольца. И они заодно с карателями, с Карпом.
Он самый крупный среди других. У них огромная реальная власть. Это тебе не
бои на баррикадах. Не вульгарная уличная потасовка.
     - Он промокнул платком раскрасневшееся вспотевшее лицо.
     - Я себя плохо чувствую. Черт возьми, нас  впутают  в  эту  заваруху,
меня и тебя. Парни из НП могут заявиться сюда в любую минуту.
     - Но ведь они же должны понимать, что не в наших интересах...
     - Ни черта они не понимают. И начнут арестовывать всех  без  разбора.
Правых и виноватых.
     Где-то вдали завыла сирена. Маури тревожно прислушался.

                                    14

     Как только Николь  Тибо  разобралась  в  создавшемся  положении,  она
тотчас  же  распорядилась  о  том,  чтобы  рейхсмаршала  Германа   Геринга
немедленно убили.
     Это было необходимо. Очень  возможно,  что  революционная  клика  уже
наладила с ним связи; в любом случае, она не может подвергать себя  риску.
Слишком многое было поставлено на карту.
     Во внутреннем дворике Белого Дома наряд солдат из близ  расположенной
воинской части быстро проделал требуемую работу;  она  рассеянно  слушала,
как негромко, будто где-то далеко,  звучат  выстрелы  из  мощных  лазерных
винтовок,  отмечая  про  себя,  что  смерть  этого  человека  лишний   раз
доказывает, сколь ничтожной властью он обладал в Третьем  Рейхе.  Ибо  его
смерть не вызвала никаких, даже самых ничтожных изменений в  его  будущем,
то-есть в современном для нее мире; событие это не привело к возникновению
даже легкой ряби перемен на самой поверхности реальной действительности. И
это было прекрасной
     характеристикой правительственной структуры нацистской Германии.
     Следующее, что она  сделала,  это  позвонила  комиссару  НП  Уайлдеру
Пэмброуку и велела тотчас же явиться к ней.
     - Я получила донесение, - проинформировала она  его,  -  относительно
того, откуда черпают свою поддержку Карпы. Но, очевидно, они не  стали  бы
торопиться, если бы знали, что могут серьезно рассчитывать на союзников.
     -  Она  посмотрела  в  упор  на  высшего  полицейского  руководителя,
посмотрела преднамеренно жестко.
     - Каково мнение на сей счет Национальной Полиции?
     - Мы способны справиться с заговорщиками, - спокойно ответил  Уайлдер
Пэмброук.
     Он, казалось, совсем не был встревожен происходившим; не ускользнуло,
от ее внимания, что он сохранял самообладание даже лучше, чем обычно.
     - По сути дела, мы уже начали их  обкладывать.  Служащих  Карпа,  его
административный персонал, а также персонал фирмы  Фрауэнциммера.  И  всех
остальных, кто замешан хоть сколько-нибудь. Мы работаем  над  этим  делом,
широко прибегая к помощи оборудования фон Лессинджера.
     - Почему же вы не приготовились  к  этому  заранее  с  помощью  этого
самого оборудования фон Лессинджера? - резким тоном спросила Николь.
     - Должен признаться, мы проморгали. Возможность  возникновения  такой
ситуации была нами отмечена,  но  вероятность  ее  была  ничтожной.  Такой
разворот событий в будущем оценивался в отношении  один  к  миллиону  иных
альтернативных вариантов. И поэтому нам даже в голову не пришло...
     - Вы только что лишились своей должности, потеряли работу, -  заявила
Николь. - Пришлите сюда свой штаб. Я предпочитаю выбрать нового  комиссара
полиции из его состава.
     Пэмброук не верил своим ушам. Густо покраснев, он произнес, заикаясь:
     - Да ведь в любой конкретный момент времени  всегда  имеется  великое
множество опасных альтернатив, зачастую столь зловещих, что если бы  можно
было...
     - Вы были осведомлены, прервала его Николь, - о том, что против  меня
уже была предпринята попытка нападения. Когда эта тварь,  это  животное  с
Марса, укусило меня. Уже одно это должно было стать  достаточным  для  вас
предупреждением. Именно с  того  момента  вам  следовало  быть  готовым  к
отражению  широкомасштабного  наступления,  потому  что  то  было   только
началом.
     - Нужно ли нам... арестовывать Люка?
     - А разве вы теперь в состоянии арестовать Люка? Люк  сейчас  уже  на
Марсе. Они все туда посмывались, включая и тех двоих, что пробрались сюда,
в Белый Дом. Люк заехал за ними, и забрал их с собою.
     Она швырнула донесение об этом Пэмброуку.
     - И к тому же, все  равно,  вы  уже  больше  не  облачены  какой-либо
властью.
     Наступило напряженное, тягостное для них обоих молчание.
     - Когда эта тварь укусила меня, - сказала Николь,  -  я  поняла,  что
теперь нас ждут трудности.
     - Но в одном отношении это было даже хорошо, что попала меня укусила,
подумала она. Это заставило меня быть максимально бдительной. Теперь  меня
не застигнуть врасплох - я была ко всему готова,  и  пройдет  очень  много
времени прежде, чем что-нибудь или кто-нибудь будут  в  состоянии  укусить
меня снова. В любом смысле - хоть в буквальном, хоть в фигуральном.
     - Пожалуйста, миссис Тибо... - начал было Пэмброук.
     - Нет, - перебила его Николь. - Не хнычьте. Вы уволены. Вот так.
     - В вас есть нечто такое, что мешает мне доверять вам,  отметила  она
про себя. Может быть, все из-за того, что вы позволили этой твари  папооле
подобраться столь близко ко мне. Вот где начало заката  вашей  карьеры.  Я
стала относиться к вам подозрительно именно  с  того  самого  момента.  Но
самое печальное то, отметила она про себя еще, что это, пожалуй, и  начало
моего заката.
     Дверь ее кабинета отворилась, и на  пороге  появился  сияющий  Ричард
Конгросян.
     - Николь, стоило мне только задвинуть этого психохимика из "АГ Хемие"
в прачечную, как я снова стал полностью видимым. Это чудо!
     - Я очень за вас рада, Ричард, - сказала  Николь.  -  Тем  не  менее,
здесь у меня закрытое совещание, сейчас, в данный момент. Зайдите  ко  мне
позже.
     Только теперь Конгросян заметил Пэмброука. Выражение его лица  тотчас
же резко изменилось.  На  нем  появилась  враждебность...  Враждебность  и
страх. Николь захотелось узнать причину такой перемены настроения.
     - Ричард, - вдруг сказала она, - вам хотелось бы стать комиссаром НП?
Этот человек... - она показала на Уайлдера Пэмброука, - он уволен.
     - Вы шутите, - сказал Конгросян.
     - Да, - согласилась она. - Во всяком случае, в некотором смысле. Но в
некотором смысле - и не шучу.
     - Конгросян был нужен ей, только вот в каком качестве? Каким  образом
она  может  воспользоваться  его  способностями?   Пока   она   этого   не
представляла себе.
     - Миссис Тибо, - сдавленным голосом  произнес  Пэмброук,  -  если  вы
передумаете...
     - Яне передумаю, - отрезала Николь.
     - В любом случае, - произнес Пэмброук строго  размеренным,  тщательно
контролируемым тоном, - я буду рад вернуться на свою должность  и  служить
вам.
     - Сказав это, он вышел из комнаты. Дверь ним захлопнулась.
     - Он намерен сделать что-то плохое - попытался убедить ее  Конгросян.
- Правда, я не совсем представляю, что именно. Впрочем, можно  ли  всецело
полагаться на кого-либо в такое время, какое мы переживаем сейчас? Лично я
ему не доверяю. Я считаю, что он причастен к всемирному  заговору,  острие
которого направлено против меня.
     - Спохватившись он тут же поспешно добавил:
     - И против вас тоже, разумеется. Они замышляют против вас тоже. Разве
я не прав в оценке ситуации?
     - К сожалению, правы. - Николь тяжело вздохнула.
     Снаружи Белого Дома пронзительно завопила информ-машина. Николь  были
слышны изрыгаемые ею подробности в отношении Дитера  Хогбена.  Машине  они
были известны досконально. И она вовсю спешила  нажить  на  этом  капитал.
Николь снова тяжело вздохнула. Правящий Совет, эти всегда  остававшиеся  в
тени фигуры, что стояли за ее спиной и направляли каждый ее  шаг,  теперь,
несомненно выйдут на сцену. Ей очень хотелось знать, что  они  предпримут.
Им было не занимать  мудрости.  Они  действовали  уже  немало  лет  единым
сплоченным коллективом. Подобно змеям, они были  холодными,  скользкими  и
безмолвными, и всегда чутко реагировали на все,  что  происходило  вокруг.
Они очень активны, хотя до сих пор были невидимы для постороннего взгляда.
Они никогда не появлялись на экранах телевизоров, не демонстрировали  себя
в поездках по стране. В данный момент она очень сожалела  о  том,  что  не
может поменяться с ними местами.
     Внезапно ход ее мыслей был прерван: она  поняла,  что  произошло  еще
что-то. Информ-машина выкрикивала что-то о ней. Но о следующем Дер  Альте,
Дитере Хогбене, а о совсем иной, не столь же важной государственной тайне.
     Информ-машина - она подошла к самому окну,  чтобы  лучше  слышать,  -
говорила, что...
     Она напряглась, чтобы разобрать...
     - Николь нет в живых! - пронзительно верещала  машина.  -  Уже  много
лет! Ее заменила актриса  Кейт  Руперт!  Весь  правящий  аппарат  является
сплошным обманом, согласно...
     Информ-машина  отъехала,  и  она  больше  уже  не  могла  слышать  ее
выкриков, хотя до предела напрягала свой слух.
     Лицо ее исказилось от досады.
     - Ч-что это, Николь? - спросил у нее Ричард Конгросян.  -  Эта  штука
сказала, что вы мертвы?
     - А разве я похожа на мертвеца? - язвительно вопросила Николь.
     - Но она утверждает, что на вашем месте сейчас какая-то актриса.
     Конгросян  смущенно  глядел  на  Николь,  лицо  его  выражало  полное
непонимание происходящего.
     - Вы в самом деле всего лишь актриса, Николь? Самозванка? Как  и  Дер
Альте? - Он продолжал пристально ее разглядывать, но вид у него  при  этом
был такой, будто он вот-вот разразится горестными слезами.
     - Это просто сенсационная газетная "утка", - твердо заявила Николь.
     Чувствовала она себя, тем не  менее,  очень  неуютно.  Она  буквально
оцепенела от  охватившего  ее  животного  страха.  Все  теперь  проступило
наружу; кто-то из очень высокопоставленных Гестов, кто-то еще  даже  более
близкий к кругам, непосредственно  связанным  с  Белым  Домом,  чем  Карп,
выболтал эту последнюю, самую главную тайну.
     Теперь уже скрывать было нечего. И, следовательно, не было уже больше
никакого различия между многочисленными испами и совсем немногими Гестами.
     Раздался стук в дверь и вошел, не дожидаясь разрешения,  Гарт  Макри.
Вид у него был угрюмый. В руках он держал экземпляр "Нью-Йорк Таймс".
     -   Это   психоаналитик,   Эгон   Саперб,   сделала   заявление   для
информационного агентства, - сообщил он Николь. -  Откуда  ему  это  стало
известно, ума не приложу, очевидно кто-то умышленно проболтался.
     - Он заглянул в газету, губы его зашевелились:
     - Пациент. Пациент со статусом Геста конфиденциально сообщил  ему  об
этом, и по причинам, которые мы, по всей вероятности,  так  никогда  и  не
узнаем, он позвонил в газету.
     -  Как  я  полагаю,  -  заметила  Николь,  -  сейчас  уже  совершенно
бессмысленно его арестовывать. Мне очень хотелось бы выяснить, кто  именно
использовал  его  таким  образом.  Вот  что  меня  теперь   больше   всего
интересует.
     - Это, несомненно, было неосуществивым желанием. По всей вероятности,
Эгон Саперб ничего об этом не  скажет.  Он  станет  в  позу,  объявив  это
профессиональной тайной, чем-то таким, что стало  ему  известно  только  в
освященной традициями его ремесла обстановке. Он  сделает  вид,  будто  не
хочет подвергать опасности своего пациента.
     - Даже Бертольду Гольцу это неведомо, - сказал Макри,  -  хотя  он  и
рыщет тут повсюду вокруг, сколько ему хочется.
     -  Нам  теперь  обязательно  придется  провести  всеобщие  выборы,  -
заметила Николь.
     Но не ее теперь будут избирать,  после  всех  этих  разоблачений.  Ей
захотелось узнать, не замышляет ли Эпштейн,  главный  прокурор,  что-либо,
направленное против нее. Она могла рассчитывать -  в  этом  она  пока  еще
почти не сомневалась - на поддержку армии, но что скажет на это  Верховный
Суд? Он может вынести постановление о  том,  что  власть  ее  не  является
законной. Такое заявление может уже быть обнародовано с минуты на минуту.
     Значит, теперь на свет божий действительно должен  выйти  сам  Совет.
Признать во всеуслышание, что только  ему  и  никому  другому  принадлежит
фактическая  власть   в   стране,   что   он-то   и   является   настоящим
правительством.
     НО Совет никогда и  никем  не  избирался,  и  никто  не  поручал  ему
управление страной. Он был абсолютно незаконным учреждением. Гольц мог  бы
сказать - и не погрешить бы при этом против истины, - что он  имеет  точно
такое же право властвовать, как и  Совет.  Пожалуй,  даже  большое  право.
Потому что у Гольца и его сыновей Иова было достаточно много приверженцев.
     Николь вдруг очень пожалела о том, что  за  прошедшие  годы  она  так
толком ничего и не выяснила в отношении этого Совета. Не знала, кто в него
входит, что это за люди, каковы их цели. Она ни разу не присутствовала  на
их заседаниях; они сносились с ней различными окольными путями, с  помощью
специально подобранных для этого людей.
     - Я думаю, - сказала она гарту Макри, - что  самое  лучшее  для  меня
теперь - это предстать перед телекамерой и  обратиться  непосредственно  к
народу. Если мои граждане увидят меня во плоти, они не  очень-то  серьезно
отнесутся к этой новости.
     Возможно,  сам  факт  ее  существования,  прежняя   магическая   сила
воздействия  ее  образа  на  умы  сограждан   возобладают   и   нивелируют
отрицательную реакцию.  Ведь  широкие  слои  общественности  так  привыкли
видеть ее в Белом Доме, могут ли не сказаться  долгие  годы  направленного
воспитания?
     Они поверят, решила она, если  хотят  верить.  Несмотря  на  все  эти
разоблачения, которыми с ног до головы оплевали ее нахальные информ-машины
-   эти   невозмутимые   обезличенные   блюстители   "истины",    лишенные
свойственного людям субъективизма.
     - Я не намерена без борьбы уступить этому дерзкому шантажу, - сказала
она Маури.
     Все это время Ричард Конгросян продолжал пристально ее  разглядывать.
Он, казалось, не в состоянии был отвести от нее глаз. Теперь  он  произнес
хрипло:
     - Я не верю этому, Николь. Вы реальны, разве это не так? Я  могу  вас
видеть, ощущать ваше присутствие - значит, вы должны реально существовать!
     Он с жалким видом продолжал изумление глядеть на нее.
     - Я на самом деле существую, - подтвердила Николь.
     И стало ей очень грустно от этих своих слов. Сколько сейчас людей так
же, как Конгросян, отчаянно пытались сохранить в  своем  представлении  ее
образ в неизменном, неискаженном виде, хотели воспринимать ее такою, какою
они ее привыкли видеть. И все же - достаточно ли было только этого?
     Сколь людей, подобно  Конгросяну,  могли  сломиться,  столкнувшись  с
реальностью, не выдержав тяжести навалившегося на  них  бремени  сомнений,
необходимости делать свои собственные  умозаключения?  Вернуться  к  своей
вере те, что - умом своим они это понимали - является иллюзией?
     Значит, она может остаться у власти при условии,  что  все  население
страны станет психически нездоровым! Мысль эта не вызывала у  нее  особого
энтузиазма.
     Дверь открылась, на пороге стояла Джанет Раймер, такая маленькая, вся
ссутулившаяся, страшно озабоченная.
     - Николь, пожалуйста, пройдите со мною.
     Голос  ее  был  тихим  и  безжизненным.  Но  тем  не   менее   звучал
категорически.
     Николь поднялась. Значит, она понадобилась Совету. Как и  обычно,  он
действовал  при  посредничестве   Джанет   Раймер,   своего   полномочного
представителя.
     - Хорошо, - согласилась Николь.
     Затем повернулась к Конгросяну и Гарту Макри.
     - Я прошу прощения; вам придется извинить  меня,  Гарт,  но  я  хочу,
чтобы вы временно взяли на  себя  исполнение  обязанностей  комиссара  НП.
Уайлдер Пэмброук  мною  разжалован  -  я  сделал  это  перед  самым  вашим
приходом. Вам я доверяю.
     Она прошла мимо  обоих  мужчин  и  последовала  за  Джанет  Раймер  в
коридор. Джанет двигалась проворно, и ей  приходилось  спешить,  чтобы  не
отстать от нее.
     Всплеснув в отчаянии руками, Конгросян бросил ей вслед:
     - Если вы не существуете, то я снова стану невидимым - или даже хуже!
     Она продолжала идти по коридору.
     - Я боюсь за себя, - крикнул Конгросян, - я могу совершить что-нибудь
ужасное! Я не хочу, чтобы так случилось!
     Он сделал несколько шагов по коридору, пытаясь догнать Николь.
     - Пожалуйста, не оставляйте меня в беде! Помогите мне!  Пока  еще  не
стало слишком поздно!
     Она ничего не могла сделать. И даже не обернулась.
     Джанет подвела ее к лифту.
     - На этот раз они дожидаются двумя уровнями ниже, - сказала Джанет. -
Они собрались, все девятеро. Вследствие серьезности  создавшейся  на  этот
раз ситуации, они хотят говорить с вами лицом к лицу.
     Кабина лифта плавно опустилась в подвал.
     Николь вышла  из  нее,  следуя  за  Джанет,  и  прошла  в  помещение,
служившее  противоатомным  убежищем  Белого   Дома   и   сохранившееся   с
предыдущего столетия. Все лампы были включены, и она увидела  сидевших  за
длинным дубовым столом шестерых мужчин  и  трех  женщин.  Все  они,  кроме
одного мужчины, были  ей  совершенно  незнакомы.  В  самом  центре,  сидел
человек, которого она хорошо знала, Николь не верила своим глазам. Судя по
занимаемому им месту за столом, он был Председателем Совета. Да  и  манера
его поведения была еще внушительнее и увереннее, чем у остальных.
     Этим человеком был Бертольд Гольц.

     - Вы - прошептала Николь.  -  Уличный  скандалист.  Никогда  в  жизни
такого себе даже представить не могла бы.
     С  ощущением  тяжелой  усталости  она  нерешительно   опустилась   на
деревянное кресло с высокой спинкой прямо напротив всех  девятерых  членов
Совета.
     Глядя на нее исподлобья, Гольц произнес:
     - Но вы же ведь знали, что у меня имеется доступ к  оборудованию  фон
Лессинджера. А использование этого оборудования для переселения во времени
является исключительной монополией правительства. Так что, вы должны  были
догадываться о том, что у меня должны быть какие-то, и притом очень тесные
связи, на самом  высоком  уровне.  Впрочем,  сейчас  это  не  имеет  ровно
никакого значения. Нам нужно обсудить более неотложные вопросы.
     - Я пока снова вернусь наверх, - напомнила о себе Джанет Раймер.
     - Благодарю вас, - кивнув, отпустил ее Гольц.
     Затем, мрачно глядя на Николь, сказал:
     - Вы оказались не очень-то умной женщиной, Кейт.  Тем  не  менее,  мы
попытаемся еще использовать вас. Аппаратура фон Лессинджера показывает нам
одно четко различимое альтернативное будущее - тот вариант его, в  котором
комиссар полиции Пэмброук становится диктатором. Это наводит нас не  мысль
том, что Уайлдер Пэмброук тесно связан с Карпами в  их  попытке  свергнуть
вас.  Я  считаю,  что  вас  следует  немедленно  арестовать  Пэмброука   и
расстрелять его.
     - Он уже расстался со своим постом, -  сказала  Николь.  -  Не  более
десяти минут тому  назад  я  освободила  его  от  выполнения  обязанностей
комиссара НП.
     - И отпустили его? - изумлено воскликнула одна  из  женщин  -  членов
Совета.
     - Да, - неохотно созналась Николь.
     - Значит, теперь наверное, уже поздно искать его, - заметил Гольц.  -
Но все равно, давайте продолжим. Николь, ваша первая же решительная  акция
должна быть направлена против двух картелей-монстров; Карпа и "АГ  Хемие".
Антон и Феликс Карпы особенно опасны; при просмотре альтернативных будущих
нам попалось несколько таких,  в  которых  им  удается  уничтожить  вас  и
удерживаться у власти по  меньшей  мере,  целое  десятилетие.  Мы  обязаны
предотвратить это любыми способами.
     - Хорошо, - согласилась Николь.
     Эта мысль ей и самой пришлось по нраву. Все равно  она  выступила  бы
против Карпов, и без советов со стороны этих типов.
     - У вас такой вид, - отметил  Гольц,  -  как  будто  вы  в  состоянии
обойтись без нас и без  наших  рекомендаций  в  отношении  того,  как  вам
поступить. Но в действительности вам без нас  никак  нельзя.  Мы  намерены
объяснить вам, как вы еще можете спасти  свою  жизнь  -  в  самом  прямом,
буквально, смысле; это первоочередная стоящая  перед  вами  задача,  а  уж
только  во  вторую  очередь  вам  надлежит  подумать  как  сохранить  свое
положение в обществе. Не будь нас, вас уже  давно  не  было  бы  в  живых.
Пожалуйста, поверьте мне; мы пользовались аппаратурой фон  Лессинджера,  и
мы знаем, что говорим.
     - Я просто никак не могу свыкнуться с той мыслью, что здесь оказались
вы, - призналась Николь, обращаясь к Бертольду Гольцу.
     - Но это всегда так было, - пытался втолковать  ей  Гольц.  -  Только
вам, ничего об этом не было известно. Ничего не  изменилось,  кроме  того,
что сейчас вы это наконец обнаружили, а это само по себе в общем-то пустяк
в равнении со всем остальным. Так вот, вам  дорога  жизнь,  вы  хотели  бы
остаться в живых? Тогда, пожалуйста,  внимательно  прислушайтесь  к  нашим
инструкциям на сей счет. Или вас  больше  устраивает,  чтобы  эти  Уайлдер
Пэмброук и Карпы казнили вас ни за что, ни про что?
     - Тон его голоса был совершенно безжалостным.
     - Естественно, я согласна сотрудничать с вами, - сказала Николь
     - Вот и прекрасно.
     Гольц одобрительно кивнул и обвел взором своим коллег по Совету.
     - Первое распоряжение, которое мы отдаем  -  разумеется,  через  Руди
Кальбфлейша, - это указ о национализации  предприятий  картеля  "Карп  унд
Зоннен Верке" по всей территории СШЕА. Все имущества Карпа  теперь  должно
стать собственностью правительства. Дайте указания военным на сей счет; их
задача - захватить различные филиалы Карпа; это  должно  быть  произведено
вооруженными  подразделениями,  возможно  даже,  с   применением   тяжелой
самоходной бронетехники. Это нужно сделать прямо сейчас, лучше всего,  еще
до наступления темноты.
     - Хорошо, - согласилась Николь.
     -  Несколько  их  армейских  генералов,  самое  меньшее,  троих   или
четверых, следует послать в  центральную  контору  Карпа  в  Берлине;  они
должны лично арестовать семью Карпа. Велите им отвезти Карпов на ближайшую
военную базу, отдайте их под трибунал и  немедленно  казните  -  также  до
наступления ночи. Теперь - что касается Пэмброука.
     Я полагаю, наилучшим решением будет посылка к нему убийц-парашютистов
из числа сыновей Иова; военные пусть в этом деле остаются в стороне.
     Тон Гольца внезапно изменился.
     - Почему у вас такое выражение лица, Кейт?
     - У меня разболелась голова, - сказала Николь. - И не называйте  меня
"Кейт". Пока я у власти, вам следует продолжать называть меня Николь.
     - Все, о чем я говорю, причиняет вам страдания, верно?
     - Да, - призналась Николь. - Я не хочу никого убивать, даже Пэмброука
и Карпов. С меня достаточно рейхсмаршала - более,  чем  достаточно.  Я  не
убила даже тех двоих музыкантов, исполнителей на кувшинах, которые привели
в Белый Дом папоолу, чтобы она укусила меня, этих двоих мелких сошек  Луни
Люка. Я позволила им эмигрировать на Марс.
     - Таким способом невозможно уладить все наши беды.
     - Пожалуй, так, - нехотя согласилась Николь.
     За спиной у Николь открылась дверь в  бомбоубежище.  Она  обернулась,
ожидая увидеть Джанет Раймер.
     В дверях с пистолетом в руке стоял Уайлдер Пэмброук  во  главе  целой
группы полицейских.
     - Вы все арестованы, - сказал Пэмброук. - Все здесь присутствующие.
     Вскочив на ноги, Гольц стал шарить рукой у себя под пиджаком.
     Первым  же  и  единственным  выстрелом  Пэмброук  убил  его.   Гольца
отбросило назад, вышвырнув из кресла. Кресло с  грохотом  перевернулось  и
еще дальше отбросило тело Гольца, под дубовый стол,  где  оно  и  осталось
лежать на боку.
     Больше никто даже не шевельнулся.
     Повернувшись к Николь, Пэмброук сказал:
     - Поднимайтесь наверх, вы  должны  выступить  по  телевидению.  Прямо
сейчас.
     Он красноречиво взмахнул дулом своего пистолета в ее сторону.
     - И поторопитесь! Телепередача начнется через десять минут.
     - Из кармана ему удалось вытащить многократно сложенный лист бумаги.
     - Вот то, что вы должны сказать, - добавил  он;  лицо  его  при  этом
исказилось, будто у него возник нервный тик. - Это заявление о вашем уходе
в отставку со своей должности - если,  разумеется,  можно  так  выразиться
относительно того положения, в котором вы теперь  оказались.  И  вы  также
подтвердите, что обе обнародованные  новости  являются  правдой,  та,  что
касается Дер Альте, и та, что касается вас самой.
     - Кому я должна передать свои полномочия? - спросила Николь.
     Голос ее звучал очень слабо даже в ее собственных  ушах,  однако,  по
крайней мере, она не выглядела униженной просительницей. И была очень этим
довольна.
     - Чрезвычайному комитету из  высших  должностных  лиц  НП,  -  сказал
Пэмброук.  -  сказал  Пэмброук.  -  Он  будет  руководить  подготовкой   к
предстоящим всеобщим выборам, после чего, разумеется, будет распущен.
     Остававшиеся все это  время  совершенно  неподвижными  восемь  членов
Совета последовали было за Николь.
     - Нет, остановил их Пэмброук. - Вы все остаетесь здесь, внизу, - лицо
его побелело при этих словах, - с нарядом полиции.
     - Вы понимаете, что он собирается сделать? - спросил у Николь один из
членов Совета. - Расстрелять всех нас.
     Слова этого мужчины были едва слышны.
     - Она бессильна помешать этому, - заявил  Пэмброук  и  снова  помахал
пистолетом в сторону Николь.
     -  Мы  изучали  такую  возможность  с  помощью   фон-лессинджеровской
аппаратуры, - сказала, обращаясь к Николь, одна из женщин-членов Совета. -
Но мы никак не могли поверить в то, что такое  может  случиться  на  самом
деле. Бертольд даже не стал рассматривать такую возможность как слишком уж
маловероятную. Мы все были уверены в том, что подобная  практика  реальной
политике давно вышла из употребления.
     Николь, конвоируемая Пэмброуком, вместе с ним прошла в кабину  лифта.
Они стали подниматься на первый этаж Белого Дома.
     - Не убивайте их, - сказала Николь. - Пожалуйста.
     Глянув на часы, Пэмброук произнес:
     - Сейчас они уже мертвы.
     Кабина остановилась. Дверцы ее открылись.
     - Проходите прямо в свой кабинет, - распорядился Пэмброук.  -  Будете
выступать непосредственно  оттуда.  Интересно,  не  правда  ли,  насколько
несерьезно отнеслись члены Совета к  возможности  того,  что  мне  удастся
опередить их и первому их уничтожить. Они слишком уверовали в свою  власть
и решили, что я, как бессловесная овечка, пойду без всякого  сопротивления
навстречу собственной гибели. Я весьма сомневаюсь в том,  что  они  вообще
удосужились просмотреть предварительно эти последние несколько минут. Они,
должно быть, понимали, что не так ничтожна мала вероятность  захвата  мной
власти, но не довели до конца всесторонне рассмотрение такой возможности и
не выяснили, каким все-таки образом это может мне удастся.
     - Я не верю, - возразила Николь, - что  они  были  до  такой  степени
непредусмотрительны, несмотря на все ваши догадки на сей счет  и  то,  что
они сами говорили в оправдание своей вопиющей  халатности.  Имея  в  своем
распоряжении аппаратуру фон Лессинджера...
     - Ей казалось просто невероятным,  что  Бертольд  Гольц  и  остальные
члены Совета так запросто позволили себя сгубить; если уж  быть  до  конца
последовательными в таких серьезных политических играх,  то  им  следовало
хорошенько задуматься о собственной безопасности и находиться вне пределов
досягаемости Пэмброука.
     - Они были очень напуганы, - объяснил Пэмброук. - А  люди  напуганные
теряют способность логически мыслить.
     Перед ними был кабинет Николь. На полу перед дверью в кабинет  лежало
неподвижное тело. Тело Джанет Раймер.
     - Положение, в котором мы оказались,  было  таково,  что  нам  ничего
другого не оставалось делать, - сказал Пэмброук. - Или, вернее,
     - давайте смотреть фактам в глаза - мы хотели это сделать. Давайте, в
конце концов, будем честными в наших взаимоотношениях. Да,  я  сделал  это
умышленно. Позаботиться о мисс Раймер для меня было актом,  совершенным  с
большой охотой чисто по собственному желанию,  а  не  в  силу  вынужденных
обстоятельств.
     Он переступил тело Джанет и открыл дверь в кабинет Николь.
     Внутри его одиноко стоял Ричард Конгросян.
     - Со мной случилось нечто ужасное! - возопил  Конгросян,  как  только
заметил их обоих. -  Я  больше  не  в  состоянии  отстраниться  от  своего
окружения;  вы  хотя  бы  представляете  себе,  каково  мне  сейчас?   Это
совершенно невыносимое состояние.
     - Он направился к ним навстречу, было явно  заметно,  как  он  дрожит
всем телом; глаза его были готовы выскочить из орбит от страха, руки  его,
вся шея и лоб покрылись обильным потом.
     - Вы в состоянии это понять?
     - Подождите, - явно нервничая, сказал ему Пэмброук.
     Николь снова заметила тик, перекосивший его лицо. Повернувшись к ней,
Пэмброук произнес:
     - Первейшее, что мне нужно - это чтобы вы предварительно  прочли  тот
текст, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас.
     - Он снова посмотрел на часы.
     -  Телевизионщикам  следовало  бы  уже  быть  здесь   и   заканчивать
подготовку своей аппаратуры.
     - Это я отослал их, - пояснил Конгросян, перехватив  его  недоуменный
взгляд. - От их присутствия мне стало совсем худо. Взгляните-ка  -  видите
вот этот стол? Так вот, я теперь - часть его! Смотрите  внимательно,  и  я
докажу вам свою правоту.
     - Конгросян вперился взглядом  в  стол,  беззвучно  зашевелились  его
губы. И, ваза с белыми розами стоящая  на  столе,  поднялась  и  двинулась
прямо по воздуху к Конгросяну. Ваза, прямо у них на газах, прошла в  грудь
Конгросяна и исчезла.
     - Я впитал ее в себя. Она сейчас - я. А... - он сделал жест в сторону
стола, - я - это он!
     На том месте, где - Николь ясно это  видела  -  стояла  раньше  ваза,
начала   формироваться   вроде   бы   неоткуда   какая-то   густая   масса
неопределенного   цвета,   чрезвычайно   сложное    переплетение    тканей
органического происхождения, гладких  тонких  кроваво-красных  трубок.  Да
ведь это, сообразила вдруг Николь, какие-то внутренности Конгросяна  -  по
всей вероятности, селезенка и кровеносные  сосуды,  нервные  волокна,  что
поддерживали нормальное ее функционирование. Этот орган, чем  бы  ни  был,
продолжал нормально функционировать, о чем  свидетельствовала  размеренная
его  пульсация;  он  был  живым  и  энергично  работал,  взаимодействуя  с
остальным организмом. Как это все сложно отметила про себя она  про  себя;
она никак не могла отвести взгляд от стола, и даже Уайлдер  Пэмброук,  как
завороженный, глядел на туда же.
     - Меня всего вывернуло наизнанку! - вопил Конгросян. - Если так будет
продолжаться, мне придется поглотить в себя всю Вселенную, а единственное,
что останется вне меня, - это мои собственные  внутренности.  После  чего,
вероятнее всего, я погибну!
     - Послушайте, Конгросян, - грубо оборвал его Пэмброук, направляя дуло
своего пистолета на пианиста-психокинетика. - Зачем это  вам  понадобилось
отсылать отсюда бригаду телевизионщиков. Она мне нужна  в  этом  кабинете,
Николь должна выступить перед страной. Ступайте и скажите  им,  чтобы  они
вернулись.
     - Он сделал пистолетом недвусмысленный жест в сторону Конгросяна.
     - Или разыщите служащего Белого Дома, который...
     Он неожиданно осекся.  Пистолет  сам  собою  выскользнул  из  пальцев
Пэмброука.
     - Помогите мне! - взвыл Конгросян. - Он становится  мною,  а  мне  не
остается ничего другого, как быть им!
     Пистолет исчез в теле Конгросяна.
     В руке же Пэмброука оказалась розовая губчатая масса легочной  ткани;
он тут же выронил ее на пол, а Конгросян одновременно с этим  пронзительно
закричал от боли.
     Николь зажмурила глаза.
     - Ричард, - раздраженно простонала она, -  прекратите  это.  Возьмите
себя в руки.
     - Хорошо, - произнес Конгросян и  беспомощно  хихикнул.  -  Я  теперь
смогу высвободиться  из  своей  бренной  оболочки,  выложить  всего  себя,
разбросав по полу все свои жизненно важные части тела;  может  быть,  если
повезет, я каким-то образом сумею и позапихивать их назад.
     Открыв глаза, Николь произнесла:
     - Вы можете избавить меня от всего  этого,  сейчас?  Переместив  меня
куда-то далеко-далеко отсюда, Ричард? Пожалуйста.
     - Я не могу дышать, - с трудом ловя  воздух  широко  раскрытым  ртом,
пожаловался Конгросян.  -  Часть  моей  дыхательной  системы  оказалась  у
Пэмброука, и он не смог удержать ее в руках;  он  не  позаботился  о  ней,
уронив ее на пол.
     Он показал рукой на полицейского.
     Лицо Пэмброука побелело, какая-то печать безнадежности легла на него.
     - Он что-то выключил внутри меня, - очень тихо произнес комиссар  НП.
- Какой-то существенный для нормального функционирования организма орган.
     - Верно, верно! - пронзительно взвизгнул  Конгросян.  -  Я  вывел  из
строя у вас - нет, нет не стану говорить, что.
     - Он с самодовольным видом ткнул пальцем в сторону Пэмброука.
     - Только вот что я вам скажу. Вы проживете еще, ну, скажем,  примерно
часа четыре. - Он рассмеялся. - Что вы на это скажете?
     - Вы можете восстановить у меня этот орган? -  еле  выдавил  из  себя
Пэмброук.
     Боль исказила все его лицо; теперь было ясно,  какие  тягчайшие  муки
ему приходилось испытывать.
     - Если я захочу, - сказал Конгросян. - Но я не пожелаю этого сделать,
так как нет у меня на это времени. Мне  нужно  в  первую  очередь  собрать
самого себя.
     - Он нахмурился, сосредоточился.
     - Я всецело  поглощен  тем,  что  отторгаю  все  инородные  предметы,
которым удалось проникнуть внутрь меня, - пояснил он, обратив внимание  на
недоуменные взгляды Пэмброука и Николь. - Я  хочу  стать  прежним,  таким,
каким я был всегда - а для этого я намерен привести в  порядок  все,  чему
положено находиться внутри меня.
     - Он вперился взглядом  в  розовую  губчатую  массу  легочной  ткани,
валявшуюся на полу.
     - Ты - это я, сказал он ей. - Ты  -  часть  меня,  часть  того  мира,
который  составляет   мою   неповторимую   индивидуальность.   Ты   можешь
принадлежать только мне. Понятно?
     - Пожалуйста, уведите  меня  отсюда  как  можно  подальше  отсюда,  -
взмолилась Николь.
     - Ладно, ладно, - раздраженно согласился  Конгросян.  -  Где  же  вам
больше всего хотелось оказаться? В каком-нибудь другом городе?  На  Марсе?
Никто не знает, как далеко я в состоянии переместить вас, -  да  я  и  сам
толком не знаю. Как отметил мистер Пэмброук, по сути я так и не удосужился
научиться пользоваться своими способностями в политических целях.  Но  все
равно я теперь причастен к большой политике.
     - Он восторженно засмеялся.
     - Что вы скажете  насчет  Берлина?  Я  могу  переместить  вас  отсюда
прямехонько в Берлин. В этом я нисколько не сомневаюсь.
     - Куда-нибудь, - простонала Николь.
     - Я  придумал,  куда  мне  вас  отправить,  -  неожиданно  воскликнул
Конгросян. - Я знаю, где вы будете в полной безопасности, Никки.  Поймите,
я очень хочу, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Я верю  в  вас;  я
знаю, что вы существуете на самом деле. Что бы там не  врали  эти  гнусные
информ-машины. Я вот что хочу сказать  -  они  бессовестно  лгут.  Я  имею
полное право это утверждать. Они пытаются расшатать мою веру  в  вас;  все
они - это одна шайка, которая собралась и сговорилась твердить одно  и  то
же.
     Он замолчал, чтобы перевести дух, затем продолжил:
     - Так вот, я переправлю вас в мою усадьбу в Дженнере,  в  Калифорнии.
Вы можете там оставаться с моей женой и сыном. Пэмброуку  там  до  вас  не
добраться, потому что к этому времени его уже не  будет  в  живых.  Я  вот
только что перекрыл нормальную работу еще одного очень  важного  органа  у
него внутри. Теперь ему не протянуть и пяти минут.
     - Ричард, позвольте ему... - начала было Николь и  тут  же  осеклась,
потому что все вокруг нее вдруг исчезло.
     Конгросян, Пэмброук, ее кабинет в Белом Доме - все перестало для  нее
существовать.  А  сама  она  оказалась  в  сумраке  тропического  леса.  С
отсвечивавших рассеянный свет листьев капала влага; почва под ногами  была
податливая,   пропитанная   водой.   Вокруг   стояла    мертвая    тишина.
Перенасыщенный сыростью лес был совершенно безмолвен.
     Она была в нем абсолютна одна.
     Постояв какое-то время, она побрела, сама не зная, куда. Она  ощущала
себя какой-то одеревеневшей, бесконечно старой, каждое  движение  давалось
ей с немалым трудом; впечатление у нее было  такое,  будто  простояла  она
здесь в тишине, под этим нескончаемым дождем, добрых миллион лет.
     Впереди  сквозь  переплетения  лиан  и  заросли  мокрых   кустарников
виднелись  очертания  полуразвалившегося,  давно   некрашеного   дома   из
калифорнийского мамонтова дерева. Николь побрела к этому дому, обняв плечи
руками, вся дрожа от холода.
     Отбросив  в  сторону  последнюю  мешавшую  ей  ветку,   она   увидела
припаркованное  на  подъездной  дорожке  с  виду  совершенно   первобытное
такси-робот.
     Отворив дверцу такси-робот, она произнесла повелительным тоном:
     - Отвези меня в ближайший город.
     Механик такси остался совершенно равнодушным к ее распоряжению, будто
он давно вышел из строя.
     - Ты, что, не слышишь меня? - громко сказала Николь.
     Со стороны дома до нее донесся женский голос.
     - Прошу прощения, мисс. Это такси нанято людьми из  звукозаписи;  оно
не станет вас слушаться, так как повинуется только тем, кто его нанял.
     - О, - вырвалось у Николь, после чего она  выпрямилась  и  захлопнула
дверцу. - жена Ричарда Конгросяна?
     - Да, - ответила женщина и стала спускаться по дощатым ступенькам.  -
А вы... - она прищурилась, - ...вы Николь Тибо?
     - Была ею, - произнесла Николь. - Можно пройти внутрь дома  и  выпить
что-нибудь погорячее? Я продрогла неважно себя чувствую.
     - Конечно же, - сказала  миссис  Конгросян.  -  Пожалуйста.  Вы  сюда
прибыли, чтобы найти Ричарда? Его здесь нет; в последний раз,  когда  я  с
ним говорила,  он  был  в  нейрохирургической  клинике  "Франклин  Эймс  в
Сан-Франциске. Вам это известно?
     - Да, - ответила  Николь.  -  Но  сейчас  его  там  нет.  Нет,  я  не
разыскиваю его.
     Она последовала за миссис Конгросян вверх по ступенькам  на  парадное
крыльцо дома.
     - Из звукозаписи здесь у нас  гостят  уже  три  дня,  -  рассказывала
миссис  Конгросян.  -  Все  записывают  и  записывают.   Я   уже   начинаю
подозревать, что они никогда отсюда не уедут. Правда, это прекрасные люди,
и мне очень приятно их общество. Они здесь и ночуют. Они приехали  сюда  с
целью записывать игру моего мужа, в соответствии с его старым контрактом с
"Арт-Корпорэйшн", но, как я уже сказала, он неожиданно для всех уехал.
     Она открыла входную дверь.
     - Спасибо вам за гостеприимство, поблагодарила ее Николь.
     В доме, как она незамедлительно обнаружила, было тепло и сухо;  после
такого унылого пейзажа снаружи у нее тотчас же полегчало на душе. В камине
весело горел огонь, и она подошла поближе.
     - Я слышала, только что, какую-то несусветную ерунду по  телевидению,
- поделилась миссис Конгросян. -  Что-то  относительно  Дер  Альте  и  вас
самой. Я толком ничего не поняла. Речь шла  о  том,  что  вы  якобы...  не
существуете, так, во всяком случае, мне показалось. Вы-то сами  знаете,  о
чем идет речь? О чем не перестает передавать телевидение?
     - Боюсь, что нет, - сразу насторожившись, ответила Николь.
     - Я пойду приготовлю кофе, - сказала миссис Конгросян. - Они - мистер
Флайджер и его коллеги из ЭМП - должны  вот-вот  вернуться.  К  обеду.  Вы
одни? С вами больше никого нет?
     - Совершенно одна, - вздохнула Николь.
     Ей не терпелось выяснить, умер ли к этому времени  Уайлдер  Пэмброук.
Она очень надеялась на это, его смерть как нельзя больше устраивала ее.
     - Ваш муж, - сказала она, -  очень  хороший  человек.  Я  ему  многим
обязана.
     По сути дела, поняла она, своей жизнью.
     - Он очень высокого мнения о вас тоже, - сказала миссис Конгросян.
     - Можно мне остаться у вас? - вдруг спросила Николь.
     - Пожалуйста. Сколько вам будет угодно.
     - Спасибо.
     Ей теперь стало несколько лучше. Может быть, я уже никогда больше  не
вернусь в Вашингтон, подумала она. Ведь ради чего мне теперь возвращаться?
Джанет нет в живых, Бертольд Гольц - мертв, даже рейхсмаршал Геринг  мертв
и уж, конечно же, Уайлдер Пэмброук теперь  тоже  мертв.  И  весь  правящий
Совет, все эти столько лет таившиеся в полумраке фигуры, которые стояли за
нею,  которых  она  прикрывала.  При  условии,  разумеется,  если  фараоны
выполнили отданный им приказ, впрочем, в этом сомневаться не приходилось.
     Кроме того, отметила она про  себя,  я  уже  больше  никак  не  смогу
вершить делами в стране; информ-машины во всю постарались в своей  слепой,
чисто механической, но такой эффективной  прыти.  Они  и  Карпы.  Так  что
теперь,  решила  она,  настала  очередь  Карпов,  пусть   какое-то   время
поупиваются властью, а затем... Пока, в свою очередь, не сожрут и их,  как
это сделали со мною.
     Я даже не могу теперь эмигрировать  на  Марс,  продолжала  размышлять
она. Во всяком случае, на борту одного из марсолетов Луни Люка. В  этом  я
сама виновата. Но  есть  и  иные  способы  туда  добраться.  Есть  большие
торговые  корабли,  эксплуатирующиеся  на  вполне  легальных   основаниях,
правительственные корабли  тоже.  И  еще  -  очень  быстроходные  корабли,
которые принадлежат военным; я, пожалуй, еще могла бы  реквизировать  один
такой корабль. При посредничестве аппарата Руди, даже несмотря на то,  что
сам он не смертном одре -  вернее  на  слесарном  верстаке  для  разборки.
Официально армия присягнула ему; ей положено делать то, что он велит.
     - Вы себя нормально чувствуете?  Кофе  вам  не  повредит?  -  на  нее
внимательно смотрела миссис Конгросян.
     - Спасибо - ответила Николь, - вполне нормально.
     Она  последовала  за  миссис  Конгросян  в  кухню  этого  просторного
старинного дома.
     За окнами теперь дождь хлестал вовсю. Николь снова задрожала и решила
больше не глядеть на улицу; дождь страшил ее,  он  был  дурным  знамением.
Напоминанием о злосчастной судьбе, что могла быть ей уготована.
     - Вы сего-то боитесь? - вдруг сочувственно спросила миссис Конгросян.
     - Сама не знаю, - честно призналась Николь.
     - В таком состоянии я  не  раз  видела  Ричарда.  Это,  должно  быть,
здешний климат. Он такой мерзкий и однообразный. Ведь  судя  по  описаниям
Ричарда, вы никогда такою не были. Он всегда  рассказывал,  что  вы  такая
смелая. Такая сильная.
     - Мне очень жаль, что я вас разочаровала.
     Миссис Конгросян погладила ее по руке.
     - Вы не разочаровали меня. Вы мне очень-очень понравились. Я уверена:
это погода виновата в том, что вы так пали духом.
     - Может быть, - не стала возражать ей Николь.
     Но сама-то она знала, что не дождь  тому  виной.  Нечто,  куда  более
серьезное.

                                    15

     Мужчина   средних   лет,   настоящий    полицейский-профессионал    с
непроницаемым, ледяным взглядом, сказал, обращаясь к Маури Фрауэнциммеру и
Чику Страйкроку:
     - Вы оба арестованы. Пройдемте со мною.
     - Вот видишь? - произнес Маури обвиняющим тоном, обращаясь к Чику.  -
Именно об этом я тебя и предупреждал! Эти негодяи хотят пришить нам  дело!
Они нас делают козлами отпущения.  Какие  же  мы  ничтожные  простофили  -
настоящие питекантропы, да и только.
     Вместе с Маури Чик вышел из  маленькой,  такой  для  него  привычной,
беспорядочно заваленной бумагами и чертежами конторы фирмы "Фрауэнциммер и
компания". Полицейский следовал за ними по пятам.
     Чик и Маури угрюмо брели, сохраняя полное молчание, к  припаркованной
здесь же полицейской машине.
     - Пару часов тому назад, - вдруг прорвало Маури, - у  нас  было  все.
Теперь  из-за  твоего  братца  -  смотри,  чего   мы   добились.   Полного
банкротства!
     Чик не ответил. Ему нечего было ответить.
     - Я еще посчитаюсь с тобой, Чик, - пообещал Маури, когда  полицейская
машина завелась и тронулась в направлении автомагистрали. - Да поможет мне
в этом Бог!
     - Как-нибудь выпутаемся, - попытался успокоить его Чик.  -  У  нас  и
раньше бывали неприятности. И все как-то так или иначе улаживалось.
     - Если бы ты только эмигрировал! - сказал Маури.
     Да я и сам очень жалею о том, что не эмигрировал,  ответил  про  себя
Чик. Вот сейчас, например, где  были  бы  мы  с  Ричардом  Конгросяном?  В
глубоком космосе, на пути к ферме на самой дальней границе цивилизованного
мира, где нас ждала новая, незатейливая жизнь. А  вместо  этого  -  ...вот
что. Интересно, где сейчас Конгросян? Ему тоже так же плохо? Вряд ли.
     - В следующий раз, когда тебе вздумается оставить  фирму...  -  начал
Маури.
     - Ну хватит об этом!  -  вдруг  раздраженно  вскричал  Чик.  -  Лучше
давайте подумаем, что нам сейчас делать.
     С кем бы мне сейчас хотелось встретиться,  подумал  он,  так  это  со
своим братцем Винсом. А после  этого  -  с  Антоном  и  стариком  Феликсом
Карпом.
     Полицейский, сидевший с  ним  рядом,  вдруг  сказал  полицейскому  за
рулем:
     - Эй, Сид, гляди-ка. Дорога блокирована.
     Полицейская машина притормозила. Присмотревшись,  Чик  увидел  прямые
посредине шоссе огромный  армейский  бронетранспортер.  Из  башни  его  на
построившиеся  в  несколько  рядом  машины   и   автобусы,   остановленные
баррикадой из тяжелых грузовиков, перегородившей все восемь полос,  грозно
глядело крупнокалиберное артиллерийской орудие.
     Сидевший рядом с Чиком полицейский вытащил пистолет. То же  сделал  и
водитель.
     - Что происходит? - спросил Чик; сердце его забилось учащенно.
     Ни один из полицейских не  удостоил  его  вниманием,  взоры  их  были
прикованы к военным, столь эффективно заблокировавшим автомагистраль. Чику
передалось их напряженное состояние. Именно оно определяло  ту  атмосферу,
что воцарилась теперь внутри машины.
     В то время, пока полицейская машина улиткой ползла  вперед,  едва  не
упираясь бампером в багажник идущей машины, в  кабину  ее  через  открытое
окно проскользнула "рекламка" Теодоруса Нитца.
     "Неужели у вас временами не создается впечатление,  будто  окружающие
вас люди в состоянии проникать взглядом сквозь вашу одежду?"  -  пропищала
похожая на крохотную летучую мышку "рекламка" и  забилась  в  полость  под
передним сиденьем. "Ведь очень часто, когда вы находитесь  в  общественных
местах, вам начинается казаться, что у вас расстегнута ширинка и вас так и
подмывает бросить взгляд низ, чтобы..."
     Она навеки  замолчала,  когда  полицейский,  сидевший  за  рулем,  со
злостью пристрелил ее из своего пистолета.
     - Боже, как я ненавижу эти штуковины, - произнес он и  с  отвращением
сплюнул.
     Звук выстрела послужил причиной того,  что  полицейская  машина  была
немедленно окружена солдатами, все они были вооружены, пальцы их лежали на
спусковых крючках.
     - Выбросьте свое оружие! - рявкнул командовавший ими сержант.
     Оба полицейских неохотно отшвырнули в  сторону  через  открытое  окно
свои пистолеты. Один из солдат  рывков  отворил  дверцу.  Оба  полицейских
осторожно вышли из машины и подняли вверх руки. За  ними  выбрались  и  их
пленники.
     - В кого это вы стреляли? - резко спросил сержант. - В нас?
     -  В  "рекламку"  Нитца,  -  с  дрожью  в  голосе  произнес  один  их
полицейских. - Загляните в машину, под сиденьем; мы в вас  не  стреляли  -
честное слово!
     - Он говорит правду, - сказал один из солдат после того,  как  нырнул
головой под переднее сиденье. -  Вот  она,  мертвая  "рекламка"  Теодоруса
Нитца.
     Сержант задумался на мгновенье, затем принял решение.
     - Можете ехать дальше. Только вот не вздумайте подбирать свое оружие.
     Затем он добавил:
     - И отпустите  на  свободу  задержанных  вами.  С  этого  момента  вы
подчиняетесь  только  приказом  генштаба,  а   не   высшего   полицейского
начальства.
     Оба полицейских тут же вскочили назад в свою машину. Дверцы  за  ними
захлопнулись, они как можно быстрее старались  влиться  в  цепочку  машин,
проезжавших через узкий проход в воздвигнутой военными  баррикаде.  Чик  и
Маури во все глаза наблюдали за их отъездом.
     - Что происходит? - спросил Чик.
     - Вы свободны, можете уходить, - сказал ему сержант. -  Возвращайтесь
к себе домой и не выходите на улицу. Не принимайте участия ни в  чем,  что
бы ни происходило на улицах.
     После этого последнего напутствия сержант солдаты ушли, оставив  Чика
и Маури одних.
     - Это переворот, - потрясено констатировал  Маури,  -  организованный
военными.
     - Или полицией, - сказал, почти не задумываясь, Чик. - Похоже на  то,
что назад, в город, придется добираться на попутных машинах.
     Подобным образом он не путешествовал  со  времен  теперь  уже  такого
далекого детства;  ему  казалось,  что  как-то  странно  и  даже  неудобно
прибегать к этому, в его возрасте.  На  шоссе  было  довольно  свежо.  Чик
медленно побрел по обочине, подняв вверх большой палец. Сильный ветер  дул
ему прямо в лицо; он нес с собой запах земли, воды и больших городов.  Чик
сделал глубокий вход, набрал полные легкие прохладного воздуха.
     - Подожди меня! - завопил Маури и поспешил за ним вдогонку.
     В небе  на  севере  вдруг  образовалось  огромное  серое  грибовидное
облако. Раздался грохот,  задрожала  под  ногами  земля,  колебания  почвы
затрясли  все  тело  Чика,  заставив  его  подпрыгнуть.  Прикрывая   глаза
ладонями, он все же не удержался от того, чтобы бросить быстрый взгляд  на
происходившее. По всей вероятности, взрыв небольшой атомной бомбы. Теперь,
когда ноздри его вдыхали неприятный запах гари, он окончательно понял, что
произошло.
     Какой-то солдат, проходя быстрым шагом мимо него, бросил через плечо:
     - Местное отделение "Карп унд Зоннен Верке".
     Он радостно ухмыльнулся Чику и поспешил дальше.
     - Их взорвали, - тихо произнес Маури. - Военные взорвали Карпа.
     - Мне тоже так кажется, - все еще оглушенный, сказал Чик.
     Он снова, как-то совершенно непроизвольно, поднял большой палец,  ища
взглядом, на чем бы подъехать.
     Над  головой  у  них  небосвод  перечеркнули  две  армейские  ракеты,
преследуя полицейский вертолет. Чик следил за ними взглядом, пока  они  не
исчезли из вида.
     Это крупномасштабная война, ужаснувшись, отметил он про себя.
     - Хотелось бы мне знать, уж не взбрело ли им в голову взорвать и  нас
тоже, - произнес Маури. - Я имею в виду завод "Фрауэнциммер и компаньоны".
     - Мы слишком мелкая сошка, - заметил Чик.
     - М-да. Ты, пожалуй, прав, - с надеждой в голосе произнес Маури.
     Хорошо все-таки быть маленьким, подумалось Чику, в такие времена, как
эти. И чем меньше, тем лучше. Быть настолько микроскопически малыми, чтобы
вообще не попадать в поле чьего бы то ни было зрения.
     Около них остановилась машина. Они поторопились к ней.
     Теперь, на этот раз на востоке,  образовалась  еще  одно  грибовидное
облако, заполнив добрую четверть небосвода,  и  снова  у  них  под  ногами
затряслась земля. Это, должно быть, "АГ Хемие",  решил  Чик,  забираясь  в
кабину поджидавшего их автомобиля.
     - Куда это вы, ребята, путь  держите?  -  спросил  водитель,  плотный
рыжеволосый мужчина.
     - Куда глаза глядят, - ответил Маури, - Лишь бы от греха подальше.
     - Согласен с вами, - сказал водитель и отпустил педаль  сцепления.  -
О, как я с вами согласен.
     Это был древний старомодный автомобиль, но в неплохом состоянии.  Чик
Страйкрок поудобнее откинулся на спинку сиденья.
     Рядом  с  ним  то  же  самое  сделал  с   явным   облегчением   Маури
Фрауэнциммер.
     - Сдается мне, что они-таки в конце концов добрались до этих  крупных
картелей, - высказал  предположение  рыжеволосый  мужчина,  медленно  ведя
машину через узкий проезд в баррикаде вслед за впереди  ползущей  машиной,
после чего вырулил на самую крайнюю полосу.
     - Это точке, - согласился с ним Маури.
     - Как раз самое время, - произнес рыжеволосый.
     - Что верно, то верно, - сказал Чик Страйкрок. - Я с  вами  полностью
согласен.
     Машина быстро набрала скорость.

     В большом старом деревянном здании, полном  эха  и  пыли,  чап-чапычи
степенно прохаживались из одного угла в другой, беседовали друг с  другом,
пили "кока-колу", а некоторые из них вроде  бы  даже  танцевали.  Как  раз
танцы их больше всего заинтересовали Ната Флайджера, и  он  направился  со
своим портативным "Ампеком Ф-A2" в ту часть "зала", где это происходило.
     - Танцы - нет, - сказал ему Джим Планк. - Пение -  да.  Будем  ждать,
когда они начнут петь снова. Если только можно назвать пением то, чем  они
занимаются.
     - Звуки, которые  они  издают  танцуя,  характеризуются  определенным
ритмом, - заметил Нат. -  Как  я  полагая,  нам  следовало  бы  попытаться
записать их тоже.
     - Ты, конечно, технический глава предприятия, заметил Джим.  -  Но  я
сделал такое огромное количество самых различных записей в свое время, что
вправе спорить с тобой. Поверь мне,  это  совершенно  бессмысленно.  Звуки
будут на ленте, в этом сомневаться не приходится, вернее, в молекулах этих
твоих червей. Но это не музыка.
     Он посмотрел на Ната взглядом, полым сожаления.
     Я все равно обязан попытаться, твердо решил Нат.
     - Они такие сутулые, такие колченогие, -  сказала  подошедшая  к  ним
Молли. - Все без исключения... и такие невысокие.  Большинство  их  ростом
даже ниже меня.
     - Они обречены, - коротко заключил Джим. - Даже по их  внешнему  виду
можно понять, что им не удастся просуществовать достаточно  долгое  время.
Они выглядят... очень озабоченными.
     Это действительно так, мысленно согласился с ним  Нат.  Чап-чапычи  -
неандертальцы - выглядел так, будто они крайне угнетены  тяжестью  бремени
той жизни, которая выпала на их долю, они, наверное, даже и не помышляют о
том, как выжить в процессе эволюции. Тут Джим совершенно прав - они просто
не приспособлены для решения этой задачи.  Кроткие  нравом,  небольшие  по
размерам, сгорбленные под тяжестью насущных проблем, которые им ежеминутно
и ежесекундно с таким  трудом  приходится  решать,  смирившиеся  со  своим
бедственным положением, неуклюже шаркающие ногами, что-то  невразумительно
бормочущие, они нетвердой походкой пройдут свой жалкий жизненный  путь,  с
каждым мгновением приближаясь к неминуемой и такой очевидной развязке.
     Так что лучше нам записать  все  это,  пока  еще  есть  у  нас  такая
возможность, окончательно решил Нат. Недолго им выпало просуществовать  на
белом свете. Или... может быть, я все-таки ошибаюсь?
     Один  из  чап-чапычей,  взрослый  мужчина  в   клетчатой   рубахе   и
светло-серых  рабочих   брюках   натолкнулся   на   Ната   и   пробормотал
нечленораздельное извинение.
     - Все в порядке, - заверил его Нат.
     Он ощутил сильное желание проверить  свои  предположения,  попытаться
подбодрить эту такую беззащитную часть рода человеческого.
     - Вы не станете возражать, если я угощу вас пивом?  -  спросил  он  у
чап-чапыча. - О'кэй?
     Здесь было что-то вроде бара в дальнем конце здания,  представляющего
из себя по сути  один  просторный  зал  для  отдыха,  нечто  вроде  клуба,
находящегося у чап-чапычей в коллективном пользовании.
     Чап-чапыч робко поглядел на  гено  и  прошепелявил  с  благодарностью
ответ, оказавшийся, тем не менее, отрицательным.
     - Почему же нет? - удивился Нат.
     - Птму чо, -  чап-чапыч,  казалась,  был  не  в  состоянии  выдержать
испытующий взгляд Ната; он вперился в пол,  судорожно  сжимал  и  разжимая
ладони. - М-мне нельзя, - в конце концов удалось вымолвить ему.
     Он,  однако,  не  ушел  и  продолжал  стоять  перед  Натом,  все  еще
уткнувшись взглядом в пол и строя неконтролируемые  гримасы  на  лице.  По
всей вероятности, так решил Нат, он очень напуган.  Очень  смущен,  ощущая
свою неполноценность.
     - Эй, приятель, не могли бы вы спеть  какую-нибудь  популярную  среди
чап-чапычей песню? - обратился к нему  Джим  Планк,  подчеркнуто  медленно
произнося каждое слово. - Мы запишем вас.
     Он подмигнул Нату.
     - Оставь его в покое, - сказала Молли. - Ты  же  видишь,  что  он  не
умеет петь. Он вообще ничего не умеет - это очевидно.
     Она  отошла  в  сторону,  откровенно  рассердившись  на  них   обоих.
Чап-чапыч  апатично  поглядел  ей  вслед,  еще  сильнее   ссутулившись   в
характерной для своих соплеменников манере. Взгляд его оставался все таким
же тусклым.
     Может ли что-нибудь воспламенить этот тусклый взгляд? Почему все-таки
чап-чапычи желают выжить, если жизнь так мало должна для них  значит?  Эта
мысль  совершенно  неожиданно  пришла  в  голову  Ната.  Может  быть,  они
выжидают, затаились, рассчитывая на что-то такое, что еще не случилось, но
что - они знаю или надеются - случится. Это вполне объяснило бы их  манеру
поведения.
     - В самом деле, оставь его в покое, - сказал Нат Джиму Планку.
     - Она права.
     Он положил руку на плечо Джима, но эксперт  звукозаписи  отпрянул  от
него.
     - Мне кажется, они  способны  на  гораздо  больше,  чем  эта  кажется
постоянному взгляду, - сказал Джим. - У меня такое  впечатление,  что  они
просто тянут время, не растрачивая себя и своих истинных способностей.  Не
делая излишних попыток. Черт, ох как мне хочется поглядеть на то, как  они
станут  пытаться  что-то  предпринять,  чтобы   изменить   свое   нынешнее
положение.
     - И мне тоже, - сказал Нат. - Но не нам заставлять  их  предпринимать
такие попытки.
     Из телевизора, стоявшего в  углу  зала,  раздались  какие-то  громкие
звуки, и многие из чап-чапычей, как мужчины, так и женщины, прошли  в  тот
угол и теперь недвижимо стояли перед телевизором. По телевизору, сообразил
Нат, передавали какие-то очень важные новости. Он сразу же переключил  все
свое внимание в ту сторону - произошло явно что-то экстраординарное.
     - Ты слышишь, что говорит диктор? - прошептал ему на ухо Джим. - Боже
мой, это же пахнет войной.
     Они оба стали  проталкиваться  сквозь  толпу  чап-чапычей  поближе  к
телевизору. Молли уже была там, увлечено слушая, что говорил диктор.
     -  Это  революция,  -  ошеломлено  промолвила  она  Нату,  перекрывая
натужные вопли, изрыгавшиеся громкоговорителями телевизора. - Карп...
     с лица ее мгновенно сошла вся краска; она не могла этому поверить.
     - Карп и "Аг Хемие" пытались захватить власть при помощи национальной
полиции.
     На  телевизора  появились   дымящиеся   развалины   домов,   огромные
индустриальные комплексы. Теперь даже  трудно  было  себе  представить  их
первоначальный вид.
     - Это филиал Карпа в Детройте, - удалось Молли сообщить  Нату  сквозь
грохот, лившийся из телевизора. - Это дело рук военных.  Боже  милостивый,
что говорит этот диктор!
     Джим Планк, равнодушно глядя на экран, спросил:
     - И кто же побеждает?
     - Пока что неизвестно, - сказала Молли. - Вернее, мне это неизвестно.
Послушай и ты сам поймешь, о чем он говорит. Это самое  свежее  сообщение,
он его только-только начал читать.
     Чап-чапычи, слушая и  глядя  на  экран,  совершенно  безмолвствовали.
Фонограф, под музыку которого они шаркали ногами, замолчал тоже. Почти все
они сгрудились перед экраном телевизора, всецело поглощенные зрелищем сцен
сражения между  вооруженными  силами  СШЕА  и  выплеснувшимися  из  казарм
контингентами Национальной  Полиции,  поддерживаемой  силами  безопасности
могущественной картельной системы.
     - ...в Калифорнии, - быстро, едва не брызжа слюной, тараторил диктор,
- дивизия НП Западного Побережья сдалась в плен  в  полном  составе  Пятой
Армии, возглавляемой генералом Хоуэтом. Однако в Неваде...
     На экране появилась одна из улиц в центральной части Рино, одного  из
крупнейших городов штата;  здесь  военными  были  возведены  баррикады,  а
полицейские снайперы вели огонь по солдатам из окон ближайших домов.
     - В конечном счете  те,  что  по  существу  только  вооруженные  силы
владеют  монополией  на  ядерное  оружие,  и  станет  решающим   фактором,
обеспечивающим победу. Но пока мы можем только...
     Диктор  продолжал  возбужденно  тарахтеть,  а  разбросанные  по  всей
территории   СШЕА    автоматически    функционирующие    роботы-репортеры,
расположившись в тех местах,  где  конфликт  разгорался  с  особой  силой,
собирали все новые и новые сведения.
     - Борьба эта, скорее всего затянется  надолго,  -  неожиданно  сказал
Нату Джим Планк.
     Лицо его посерело, у него был очень утомленный вид.
     - Мне кажется, что нам чертовски повезло  в  том,  что  мы  оказались
здесь, подальше от греха, - пробормотал он почти про себя. - В такое время
самое лучшее - залезть пониже и даже носа не высовывать.
     Теперь на  экране  показывали  схватку  между  полицейским  патрулями
армейским дозором; участники боя друг в друга стреляли и поспешно ныряли в
укрытия, выпустив из небольших автоматов короткую очередь. Упал  прямо  на
бегу лицом вниз один из солдат, затем не успел добежать до выступа на углу
и один из полицейских в серой форме.
     Расположившийся по соседству с Натом Флайджером  чап-чапыч,  увлечено
наблюдавший за событиями, разворачивавшимися на экране, подтолкнул  локтем
другого, стоявшего с ним рядом. Два чап-чапыча, оба мужчины, переглянулись
и улыбнулись друг другу скрытой, многозначительной  улыбкой.  Нат  заметил
эту улыбку, заметил выражение  их  лиц.  И  тогда  он  понял,  что  вот  и
загорелись огнем взгляды всех чап-чапычей, все они в душе своей испытывали
одно и то же тайное удовольствие.
     Что же все-таки сейчас здесь происходит - захотелось понять Нату.
     Стоявший с ним рядом Джим Плане тихо произнес:
     - Нат, Боже ты мой! Они давно дожидались именно этого!
     Так вот оно что, сообразил Нат, ощущая,  как  страх  пронизывает  его
всего. Пустоту взглядов, тупое безразличие - чап-чапычей как рукой  сняло.
Не скрывая своего волнения, они внимательно следили за тем,  как  мелькали
одна за другой сцены ожесточенных схваток и старательно  прислушивались  к
взволнованной речи диктора. Что все это означало? Это означает, решил Нат,
что у них появился шанс. Им представилась благоприятная возможность.
     Мы уничтожаем друг друга у них  на  глазах.  И...  именно  это  может
обеспечить им желанное место под солнцем, то  жизненное  пространство,  ту
экологическую нишу, в которую им удастся втиснуться. Они больше  не  будут
закупорены в этом крошечном унылом анклаве, а получат в свое  распоряжение
всю планету. Всю без остатка.
     Понимающе  улыбаясь  друг  другу,  чап-чапычи  продолжали   с   живым
интересом глядеть на экран телевизора. И слушать.
     Испытываемый Натом страх нарастал.

     Рыжеголовый толстяк, взявшийся подвезти Маури и Чика, произнес:
     - Дальше я не еду, ребята. Теперь  вам  придется  топать  пешком.  Он
притормозил машину и остановился  у  обочины.  Они  уже  были  в  пределах
города. Загородная автомагистраль осталась позади. По  обе  сторону  улицы
стремглав  неслись  мужчины  и  женщины  в  поисках   убежища.   Осторожно
продвигалась  вперед  полицейская  машина  с  разбитым  ветровым  стеклом,
сидевшие внутри ощетинились оружием.
     - Постарайтесь спрятаться в домах, - посоветовал им рыжеголовый.
     Чик и Маури осторожно выбрались из машины.
     - Я живу совсем рядом. В "Аврааме Линкольне", - сказал  Чик.  -  Туда
можно пройти пешком. Пошли.
     Он показал рукой направление полному, обрюзгшему  Маури,  и  они  оба
влились в толпу бегущих напуганных и ошеломленных людей. Что за  кутерьма,
отметил  про  себя  Чик.  Хотелось  бы  знать,  чем  это  все  закончится.
Интересно, удастся ли пережить это нашему  обществу,  сохранить  привычный
образ жизни?
     - Мне дурно. Меня мутит, - простонал, тяжело пыхтя с ним рядом Маури,
лицо его стало серым от натуги. - Я... не привык так.
     Наконец  они  добрались   до   "Авраама   Линкольна".   Здание   было
неповрежденным. В дверях  стоял  их  собственный  караульный,  вооруженный
карабином, а рядом с ним - Винс Страйкрок, их постоянный паспортист;  Винс
по  очереди  лично  проверял  документы  каждого,   исполненный   важности
выполняемой им процедуры.
     - Привет, Винс, - сказал  Чик,  когда  они  с  Маури  проходили  мимо
дежурки.
     Брат его  встрепенулся,  поднял  голову;  они  какое-то  время  молча
смотрели друг на друга. Наконец Винс произнес первым:
     - Привет, Чик. Рад тебя видеть живым и невредимым.
     - Можно пройти? - спросил Чик.
     - Ну, разумеется, - сказал Винс, затем, повернувшись  к  караульному,
кивнул и сказал Чику. - Валяй. Я рад тому, что  НП  не  удалось  припереть
тебя в угол.
     На Маури Фрауэнциммера он даже не взглянул, словно  его  и  здесь  не
было.
     - А я? - спросил Маури?
     - Вы, - сдавленным тоном произнес Винс, - можете пройти внутрь  тоже.
В качестве специально приглашенного гостя Чика.
     За спинами у них следующий стоявший  в  очереди  мужчина  раздраженно
взорвался в нетерпении:
     - Эй, вы, поторапливайтесь! Здесь на улице небезопасно.
     Он уткнулся в Чика, подгоняя его.
     Чик и Маури быстро  прошли  внутрь  "Авраама  Линкольна".  Мгновеньем
позже они уже поднимались столь привычным для  них  способом  -  в  кабине
домового лифта - в квартиру Чика на самом верхнем этаже.
     - Интересно, что он из этого выгадал, - задумчиво произнес  Маури.  -
Твой младший братец, вот кого я имею в виду.
     - Да ничего, - коротко ответил Чик. - Карп лопнул. Ему и  еще  многим
теперь крышка.
     И Винс далеко не единственный, кого я знаю из таких людей, отметил он
про себя.
     - Включая и нас, - сказал, как бы прочтя  его  мысли,  Маури.  -  Нам
ничуть не лучше. Разумеется, как я полагаю, очень многое зависит от  того,
кто одержит верх.
     - Абсолютно все равно, кто победит, - сказал Чик.

     Так, по крайней мере, представлялось ему пока что. Разрушение...  над
страной нависла гигантская опасность, еще совсем не ясно было, чем все еще
кончится. В этом заключался весь ужас гражданской войны - независимо от ее
исхода, победителей в ней не было, положение получилось в  равной  степени
незавидным для всех, как участников ее, так и для тех, кто отсиделся.  Это
была катастрофа. Для всех вместе и для каждого отдельности.
     Подойдя к квартире, они обнаружили, что дверь не заперта. Чик отворил
дверь. И заглянул внутрь.
     В прихожей стояла Жюли.
     - Чик! - воскликнула она, сделав шаг ему навстречу. У ее  ног  стояли
два больших чемодана. - Я упаковалась. Я устроила  все  так,  чтобы  мы  с
тобой эмигрировали. Мне удалось  достать  билеты...  не  спрашивай,  каким
образом, это невозможно рассказать.
     Лицо ее было бледным, но умиротворенным. Одета она была чуть получше,
чем обычно, и выглядела - он на  это  обратил  особое  внимание  -  просто
шикарно. Затем она увидела Маури.
     - Кто это? - спросила она.
     - Мой босс, - ответил Чик.
     - У меня только два билета, - нерешительно произнесла Жюли.
     - Ну и прекрасно, - сказал ей  Маури  и  лучезарно  улыбнулся,  чтобы
успокоить ее.  -  Мне  необходимо  остаться  на  Земля.  Мне  нужно  будет
возглавить крупное предприятие.
     Чику же он сказал негромко:
     - Мне кажется, она очень неплохо все это  придумала.  Значит,  это  и
есть та ловушка, о которой ты мне говорил по  телефону,  объясняя  причину
своего опоздания на работу?
     Он добродушно похлопал Чика по спине.
     - Желаю тебе удачи, старый ты мой соратник. Ты доказал,  что  ты  все
еще молод, - достаточно молод, во всяком случае. Завидую тебе.
     - Наш корабль отправляется через сорок пять минут, сообщила  Жюли.  -
Как я молилась, чтобы ты сюда вернулся!  Я  пыталась  связаться  с  тобою,
звонила к тебе на работу...
     - Нас забрала НП, - сказал ей Чик.
     - Космопорт находится под контролем военных, - рассказывала  Жюли.  -
Они производят тщательную проверку всех,  кто  прибывает  или  убывает  на
борту межпланетных кораблей. Но, если нам удастся проникнуть в  космопорт,
то все будет в порядке. Мне пришлось, - добавила она, - сложить  все  твои
деньги и все мои вместе, чтобы купить билеты - они невероятно  дороги.  Да
тут еще исчезли все эти стоянки "Марсолетов Луни Люка".
     - Вам, ребята, пора в путь, - сказал Маури. - В квартире останусь  я,
если у вас все будет о'кэй. Сдается,  что  будет  относительно  безопасно,
если принять во внимание все нынешние обстоятельства.
     Он опустил свое  уж  грязное,  страшно  уставшее  тело  на  диванчик,
умудрился закинуть ногу за ногу, достал сигару и закурил.
     - Может быть, мы еще увидимся снова, когда-нибудь в будущем, - сказал
ему, чувствуя себя довольно неловко, Чик.
     Он не знал точно, как себя  повести  в  эти  последние  минуты  перед
уходом.
     - Может быть, - буркнул Маури. - Во всяком случае, дай знать о себе с
Марса.
     Он поднял журнал со столика для кофе и начал его перелистывать, делая
вид, что его уже больше ничего не интересует.
     - Чем нам придется заниматься на Марсе, чтоб не умереть с  голоду?  -
спросил у Жюли Чик. - Обзаведемся фермой? Ты задумывалась над этим?
     - Да, фермой, ответила Жюли. -  Застолбим  участок  земли  получше  и
начнем ирригационные работы. У меня там есть родственники. Они нам помогут
поначалу.
     Жюли подняла один из чемоданов;  Чик  отобрал  его  у  нее,  а  затем
подхватил и второй.
     - До скорого, - нарочито произнес Маури небрежным тоном. - Желаю  вам
обоим удачи в распашке этой красной, пыльной почвы.
     - Удачи вам тоже, - сказал Чик.
     И на мгновенье задумался, соображая, кто из них  больше  нуждается  в
удаче - Маури здесь, на Земле, или они на Марсе.
     - Я еще, пожалуй, вышлю вам парочку симов для компании, чтоб вам было
веселее, пообещал Маури. - Когда здесь немного улягутся страсти.
     Попыхивая сигарой, он смотрел на то, как они уходили.

     Снова громко заиграла музыка, и кое-кто их сгорбленных чар-чапычей  с
массивными челюстями возобновил свое шарканье ногами по  полу,  означавшее
танцы. Нат Флайджер отвернулся от телевизора.
     - Как я полагаю, мы уже неплохо накормили наш "Ампек",  -  сказал  он
Молли. - Теперь можно возвращаться назад,  в  дом  Конгросяна.  Здесь  нам
больше нечего делать.
     - Вполне возможно, нам уже нечего делать вообще где  угодно,  Нат,  -
наконец-то мрачно заметила долго молчавшая Молли. - Ты теперь  понял:  то,
что мы были доминирующей расой на  протяжении  нескольких  десятков  тысяч
лет, еще никак не гарантировало нам...
     - Понял, - ответил Нат. - Я тоже обратил внимание на их лица.
     Он повел ее назад, туда, где они оставили "Ампек  Ф-A2".  Джим  Планк
последовал  за  ними,  и  теперь  они   втроем   собрались   возле   своей
звукозаписывающей аппаратуры.
     - Порядок? - спросил  Нат  у  Джима  Планка.  -  Можно  возвращаться?
Покончили со всем этим?
     Покончили, - кивнул в знак согласия Джим Планк.
     - Но, как мне  кажется,  -  предложила  Молли,  -  нам  следовало  бы
задержаться в районе Дженнера, пока не  завершится  противоборство.  Будет
небезопасно лететь назад, в Тихуану, сейчас. Если Бет  Конгросян  позволит
нам остаться, давайте останемся. У нее в доме.
     - Ладно, - сказал Нат.
     Он был согласен с нею. Безоговорочно.
     - Глядите, - вдруг произнес Джим Планк. - К нам направляется женщина.
Именно, идет, а не чап-чапает - вы поняли? Такая же, как и мы сами.
     Женщина, молодая, стройная,  с  коротко  подстриженными  волосами,  в
брюках из синего ситца и в белой блузке, в мокасинах  на  ногах,  уверенно
пробивалась между отдельными группками шаркающих чап-чапычей. Я  знаю  ее,
сразу же отметил про себя Нат. Я видел ее бессчетное число раз.  Он  знал,
что это за женщина, но одновременно с этим она была для него  человеком  в
общем-то  совершенно  незнакомым  -  это  было  очень  странным.  Как  она
невероятно, прямо-таки дьявольски прекрасна, подумал он. Почти до абсурда,
неестественно красива. Сколько других, в такой  же  мере  обаятельных,  по
сути даже неземных женщин я знаю? Ни единой. Ни одной во всем белом свете,
за всю свою жизнь не видел женщин прекраснее.
     - Вы мистер Флайджер? -  без  обиняков  окликнула  она  его,  подойдя
совсем близко, и заглянула ему  прямо  в  глаза;  только  теперь  до  него
полностью  дошло,  какая  она   маленькая,   какая   хрупкая.   Во   время
телевизионных передач этого совсем не было заметно. По  сути,  ему  Николь
Тибо всегда представлялась женщиной крупной; его буквально потрясло, когда
он обнаружил, что это совсем не так. Он никак не мог  до  конца  уразуметь
этого.
     - Да, - ответил он.
     - Меня сюда поместил Ричард Конгросян, - сказала Николь, - но я желаю
вернуться туда, где мне надлежит быть сейчас. Вы можете увезти меня отсюда
в своем роботакси?
     - Разумеется, - кивнул Нат. - Как вам будет угодно.
     Никто из чап-чапычей не  обращал  на  нее  внимания;  они  то  ли  не
догадывались, кто она такая, то ли были  совершенно  к  этому  равнодушны.
Джим Планк и Молли, однако, широко разинули рты и теперь безмолвно глядели
на нее, не веря своим глазам.
     - Когда вы отъезжаете? - спросила Николь.
     - Видите  ли,  -  произнес  Нат,  -  мы  собирались  остаться.  Из-за
перепалки. Здесь, пожалуй, безопаснее.
     - Нет, - сразу же начала настаивать Николь. - Вы  обязаны  вернуться;
вы обязаны внести свою лепту в общее дело. Вы ведь не  хотите,  чтобы  они
победили?
     - Я даже не знаю, о ком вы говорите,  -  признался  Нат.  -  Я  не  в
состоянии разобраться в том, что  сейчас  происходит,  в  чем  заключается
возникшие разногласия и даже кто  с  кем  и  за  что  сражается.  Вам  это
известно? Может быть, вы сможете прояснить для меня ситуацию?
     Только вот я весьма в этом сомневаюсь, отметил он про себя.  Я  очень
сомневаюсь в вашей способности объяснить мне смысл  происходящих  событий.
Мне  да  и  вообще  кому-либо  еще.  Ибо  совершающееся  на  наших  глазах
совершенно бессмысленно.
     - Что вам требуется, - сказала Николь, - для  того,  чтобы  доставить
меня назад или хотя бы вывезти отсюда?
     Нат только пожал плечами и ответил:
     - Ничего.
     И все сразу стало на свои места. Теперь все  предстало  перед  ним  в
истинном своем свете.
     - Потому что я ни за что  не  возьмусь  за  это.  Извините  меня.  Мы
намерены переждать здесь события, которые сейчас происходят. Не знаю,  как
это Конгросяну удалось переместить вас сюда, но он,  скорее  всего,  прав;
наверное, трудно придумать место лучшее - для вас и  для  нас.  Притом  на
очень продолжительное время.
     Он улыбнулся ей. Николь не ответила на улыбку.
     - Черт бы  вас  всех  побрал!  -  в  сердцах  вымолвила  Николь.  Нат
продолжал улыбаться.
     - Пожалуйста, - взмолилась она. -  Помогите  мне.  Вы  же  собирались
уехать! Даже начать паковаться.
     - Может быть, он как раз и помогает вам, миссис Тибо,  -  решительным
тоном произнес Джим Планк, пытаясь оставить вас здесь.
     - Я тоже считаю, что Нат прав, - сказала Молли. - Я уверена, что  как
раз сейчас вам очень небезопасно находиться в Белом Доме.
     Николь свирепым взглядом обвела всех троих. Затем, как  бы  вынуждена
уступить, тяжело вздохнула.
     - Вот незадача - застрять в таком месте. Черт бы побрал этого Ричарда
Конгросяна с его заботой обо мне; в основном,  это  его  вина.  А  что  за
созданья?
     Она показала рукой в сторону вереницы шаркающих взрослых  чап-чапычей
и их маленьких чап-чапынят, которые выстроились по обе стороны  вытянутого
пыльного деревянного зала.
     - Я не совсем уверен, что могу правильно  объяснить  это,  -  ответил
Нат. - Родственники  наши,  так  можно  сказать.  Наше  потомство,  весьма
вероятно.
     - Наши предки, - поправил его Джим Планк.
     - Время рассудит, кто из нас прав, - заметил в ответ Нат.
     Закурив длинную дамскую сигарету, Николь произнесла решительно:
     - Мне они не нравятся. Мне станет намного веселее, когда мы  вернемся
в дом Конгросяна. Я себя чувствую ужасно в их компании.
     - Безусловно! - поддержал ее Нат.
     Он полностью разделял ее настроение.
     Вокруг них  чап-чапычи  продолжали  свой  незатейливый,  однообразный
танец, не обращая ни  малейшего  внимания  на  этих  четырех  человеческих
существ.
     - И все же,  мне  кажется,  -  задумчиво  произнес  Джим  Планк,  нам
придется привыкать к ним.