Андрей ЩУПОВ
Рассказы

ОЧЕРЕДЬ
ЦЕНТУРИЯ
ВАШЕ СЛОВО, МСЬЕ КОМИССАР!
ВЕЛИКИЕ ЭКСПЕРИМЕНТАТОРЫ

                               Андрей ЩУПОВ

                                 ЦЕНТУРИЯ

                               "Так уж устроено в этом мире - если в одном
                            месте смеются, в  другом  обязательно  плачут.
                            Поэтому смейтесь, но не увлекайтесь."
                                                           Гаахен, XI век.

     Тучи клубились под сумеречным  потолком  хранилища  времени.  Вековые
котлы громоздились неровными рядами, дрожало пламя и  жар  растекался  над
землей, навевая дремотную лень.
     Клыкасто зевнув, бесенок поскреб спицей мохнатое пузо,  дугой  выгнул
ребристое тощее тельце. Однообразное, размеренное бульканье усыпляло.  Оно
стекалось со всех сторон,  заливая  мозг  сладкой  патокой,  смыкая  веки,
уговаривая лечь, отдаться во власть сна. Не удержавшись,  чертенок  цапнул
себя за плечо. Перебрав зубами шерсть, прикусил невидимое насекомое, сонно
огляделся.
     Хранилище... Он фыркнул. Справа тьма,  слева  тьма  и  никаких  стен.
Только длинные, подсвеченные огнем шеренги котлов, убегающие  в  такую  же
непроглядную тьму.  Это  вам  не  подземелье,  где  шумно  и  весело,  где
испуганно галдят грешники и можно с воем носиться взад-вперед, нахлестывая
хвостом вновь прибывающих, награждая их  тумаками,  покусывая  за  дряблые
ягодицы. А здесь... Здесь все иначе. Пойди разбери, что там в этих котлах.
Говорят, время. Но разве такое возможно?  Даже  один-единственный  час  не
поймать и не упрятать в клетку, а Хранитель утверждает, что в каждом котле
целое  столетие.  Миллионы  судеб,  миллионы  жалких,  смешных  и  скучных
историй.
     Щурясь от  едкого  пара,  бесенок  поерзал  на  высоком  табурете,  с
любопытством заглянул в глубь котла -  последнего  из  последних,  еще  не
успевшего потускнеть, с зеркальным глянцем на округлых боках,  за  которым
надлежало ухаживать особо, присматривать не как-нибудь, а в оба глаза.  По
соседству из нетленного  бетона  спешно  возводился  массивный  фундамент,
продолжающий бесконечную шеренгу, однако ни поленьев, ни самого чана  пока
не завезли. Стрелке следовало дойти до  положенной  отметки,  а  нынешнему
зубастому веку дожевать последние свои годочки.
     Чуть наклонившись, дьяволенок словно  острогу  выставил  перед  собой
спицу и плотоядно улыбнулся.
     Вскипая из ничего, густым кисельным потоком - наверх,  к  призрачному
свету,  тянулись  крохотные  пузырьки.  Вздуваясь  с  высотой,   тесня   и
проглатывая друг дружку, вздуваясь оттого еще больше, они  превращались  в
конце концов в огромные неповоротливые шары. Лиловые, поблескивающие,  они
выныривали  на  поверхность  половинками  сфер,  пучеглазо  таращились  на
мохнатое личико черта. Проплавав секунду-другую, лопались в мелкие брызги.
Тех,  кто  мешкал,  бесенок  аккуратно  прокалывал  спицей.  Тонкая  сталь
приобретала  солоноватый  привкус,  и,   облизывая   ее,   черт   довольно
покряхтывал. Такое же удовольствие испытывают деревенские мальчишки,  тыча
в муравейник соломинками, заставляя переполошенных муравьев  отплевываться
кислотой.
     Раздвоенный язычок бесенка мелькал с поразительной скоростью. Если бы
еще не эта плесень! Густая, пузырчатая, она облепила  далекое  дно,  и  не
было никакой возможности до нее дотянуться. Бурление обходило ее стороной,
и те же пузырьки, сохранившие  микробное  существование,  цепко  держались
глубины, переживая  поколения  своих  собратьев,  превращая  сэкономленную
энергию  движения  во  временную  протяженность.  Даже  кончиком   черпака
дьяволенок никак не мог  подцепить  рыхлую  массу.  При  этом  он  всерьез
рисковал  опрокинуться  в  вязкий  кипяток.  Недоступность  ничтожеств   в
пузырчатом обличье распаляла  так,  что  хотелось  рычать...  Внезапно  он
оставил безуспешные попытки и  после  минутного  размышления  ухмыльнулся.
Новая идея завладела его умишком. В предвкушении занятного сердечко  черта
забилось быстрее.  Подхватив  отшлифованный  ладонями  прежних  служителей
черпак, он воровато осмотрелся. Соскочив  с  табурета,  зацокал  копытцами
вдоль  вереницы  котлов,  выбирая  подходящий.  На  этот  раз  глаза   его
остановились на котле старом, отлитом из бронзы, закопченном  от  низа  до
самого верха...
     Черпак погрузился в лохматый пар, с хлюпаньем вобрал в себя дымящуюся
порцию. Чертенок заспешил обратно. Бесцветное варево плеснуло  в  тревожно
бурлящую муть и  тут  же  вскипело  черным.  От  котла  потянуло  терпким,
прокисшим запахом, в горле у дьяволенка засвербило,  на  глазах  выступили
слезы. Кашляя и чихая, он отбежал в сторону. Подобного результата никто не
мог  ожидать.  Челюсти  шутника  дробно  клацнули.  Взбившееся   в   котле
чернильное облако бросалось в глаза издалека. Если увидит Хранитель, будет
жуткий скандал.
     Подгоняемый страхом, трясущийся, он  вернулся  к  котлу  и,  запустив
черпак в варево, энергично помешал. Облако поблекло, расплылось, цвет  его
менялся на глазах: черное, коричневое, бурое...
     Наверху со стороны лестницы  что-то  стукнуло.  Угрожающе  заскрипели
ступени. Вздрогнув всем  телом,  бесенок  сунулся  черпаком  в  сердцевину
облака, попытался погрузить его в глубь - к той самой  плесени.  Ошпаривая
кожу, из котла фыркнуло  брызгами,  вскипело  алым,  и,  отбросив  черпак,
чертенок поспешил прочь. Если  Хранитель  решит,  что  все  это  проделано
нарочно... Господи! Ведь в сущности он  ничего  такого  не  хотел!  Только
попробовать!..
     Съежившись  от  дурных  предчувствий,  дьяволенок  поднял  глаза   на
злополучный котел и в изумлении сделал шажок вперед. Там, где  только  что
зависала багровая клякса, ничего уже не было. Только разливалась  волнами,
туманила поверхность непроглядная, напоминающая морскую глубину синева.

     Не так уж  много  во  Вселенной  вещей,  суть  коих  -  вечность.  Но
бухгалтерская категория несомненно из  их  числа.  Не  умеющий  помнить  -
заводит память, не умеющий мыслить - прибегает к спасительной бухгалтерии.
И  даже  тот,  кому  подвластно  и  первое  и  второе,  на  всякий  случай
предпочитает подстраховаться.
     Хранитель принял в руки лист с золотистым текстом и неспешно прочел:

     "...Выписка  из  протокола,  подшитая  в  дежурный  Журнал  Хранилища
Времени.
     Допросом с пристрастием сменного попечителя Котлов  особой  комиссией
установлено:
     1. Тайно и злоумышленно произведено  смешение  двух  непересекающихся
времен. (Однократно).
     2. Тайно, но не злоумышленно посредством  трех  замесов,  совершенных
деревянным  черпаком  (дуб  из   породы   вечных)   произведено   смешение
разнесенных пространств. (Трехкратно).
     Итог:
     Последствия глобального масштаба не имели, а потому инцидент  считать
исчерпанным, записав во внеочередное испытание, ниспосланное человечеству.
Попечителя котлов понизить  в  должности  с  переводом  в  угольные  копи.
Протокол задержать при Службе Времени, не доводя до Канцелярии Всевышнего.
ХРАНИТЕЛЬ."

     Оставалось  только  поставить  подпись  -   витиеватую   и   властную
закорючку, что и было сделано небрежным движением руки.

     Хрипло дыша, центурион  вогнал  меч  по  рукоять  в  землю  и  рывком
выдернул. Лезвие вновь сияло. Кровь чудовища, зловонная и черная, осталась
внизу,  меж  бесчисленных  нор  и  кореньев,  жирных   земляных   пластов,
нашпигованных червями и личинками. Вложив оружие в ножны, он обернулся.
     Восемьдесят с небольшим человек - все, что осталось от его  центурии.
Они стояли перед ним в  перепачканных  доспехах,  с  потемневшими  лицами,
пряча от командующего глубоко запавшие глаза. Изменения,  увы,  произошли.
По-прежнему они оставались лучшими  легионерами  претория,  но  этот  день
помял их и  потискал,  как  мнет  неосторожного  охотника  разбушевавшийся
медведь. Случившееся вторглось в  души  солдат,  сломив  наиболее  слабых,
смутив сильнейших. И именно сегодня они чуть было не побежали.  Гвардия...
Воины, не знавшие децимаций и позора поражений.  Он  остановил  их  только
чудом. Потому что возненавидел в  ту  роковую  минуту  себя.  Собственному
сердцу бесполезно лгать, - он тоже трепетал от ужаса, готов был отступить,
прикрыв голову щитом, не  видя  ничего  и  не  слыша.  И  лишь  уязвленная
гордость способна была породить  ту  необыкновенную  ярость,  что  в  пару
мгновений преобразила военачальника, распрямив, стянув мускулы  тетивой  и
швырнув на чудовище. Наверное, часть этой ярости передалась и воинам. Это,
должно быть, и спасло их.
     Им не удалось зарубить чудовище.  Оружие  со  звоном  отскакивало  от
панциря,  оставляя  безобидные  царапины.  Гигантская   клешнястая   тварь
продолжала ворочаться и рычать, вгрызаясь  в  почву,  отбрасывая  от  себя
легионеров, обдавая их прогорклым смердящим дыханием. Окриками  центуриону
удавалось подстегивать воинов, заставляя вновь и вновь кидаться на  зверя.
И, прорвавшись наконец вплотную к темным  набрякшим  венам,  выпирающим  у
животного наружу, они взрезали  их  взмахами  мечей.  Воздух,  сотрясаемый
чудовищным рыком, впервые огласился победными криками. Исход сражения стал
ясен.
     Позже, расступившись в стороны,  они  наблюдали,  как  содрогалось  в
агонии чудовище и как тяжелыми, сильными струями билась  о  землю  густая,
зловонная кровь. Черная кровь  чудовища!  Пожалуй,  это  подействовало  на
людей сильнее, чем весь пережитый бой. Все гуще вокруг панцирного исполина
курился удушливый дым. Кашляя, воины отступали шаг за шагом. Где-то внутри
зверя неожиданно блеснуло пламя, разгораясь  сбежало  на  землю  и  здесь,
толкнувшись, с ревом взметнулось над судорожно вздетой клешней.
     Проведя рукой по лицу, центурион взглянул на ладонь.  Кожу  покрывало
темное сажистое вещество, зловеще прочертившее  линии  судьбы.  Присев  на
корточки, он кое-как обтер  руки  пучком  травы.  Оглянувшись,  встретился
взглядом с Фастом. Советник стоял совсем рядом, и вряд ли  кто-нибудь  мог
их сейчас слышать.
     - Что скажешь, Фаст?
     На узком, тронутом копотью лице советника  ничто  не  дрогнуло  и  не
отозвалось на спрошенное. В этом  был  весь  Фаст.  Центурион  не  мог  бы
припомнить ни одного  случая,  когда  кому-то  удалось  застать  советника
врасплох. На любое обращение Фаст реагировал мгновенно  -  все  с  той  же
невозмутимостью на лице.
     - Ты хочешь спросить, что это было?
     - Что это было, я вижу и сам. Но интересно узнать, откуда взялась эта
тварь на нашей земле.
     - На нашей земле? -  уголки  губ  советника  насмешливо  дернулись  -
совсем капельку, но центуриону показалось, что  Фаст  откровенно  над  ним
смеется. Вот что делает скупость. Жестокосердный тиран  в  сентиментальном
порыве гладит по голове ребенка, и  это  умиляет  окружающих.  Не  умеющий
улыбаться слегка кривит губы,  а  кажется,  что  он  хохочет...  Центурион
медленно поднялся. Разговаривать с Фастом было не просто.
     - Что ты имеешь в виду?
     Советник пожал  плечами  и  этим  сказал  все  и  не  сказал  ничего.
Центурион ощутил закипающее раздражение.
     - В чем дело? Почему ты молчишь?
     - Потому что это не наша земля, - тихо отозвался советник.
     - Не наша? - центурион ничего не понимал. - Ты говоришь, не наша?
     Фаст сосредоточенно  кивнул.  В  нескольких  шагах  от  них  трескуче
догорало чудовище, и на фоне этого зловещего потрескивания слова советника
приобретали особое звучание.
     - О чем ты толкуешь, Фаст? - голос центуриона  дрогнул.  -  Опомнись!
Или сражение омрачило твой рассудок?
     - Не обманывай ни себя, ни меня! - сухо возразил советник. - Я только
позволил себе усомниться в том, что эта земля  наша.  Впрочем,  ты  и  сам
скоро усомнишься в этом. Окружающее заставит тебя усомниться.
     Центурион нахмурился. Нет... На сумасшедшего советник не  походил.  И
на испуганного тоже. А кроме того  было  что-то  помимо  Фаста,  этих  его
непонятных фраз, что начинало все больше беспокоить предводителя центурии.
Где-то на горизонте маячило нечто, и это нечто он не в состоянии был  пока
распознать.
     Незаметно для себя центурион шагнул вперед и с  силой  сдавил  локоть
советника.
     - Ты что-то знаешь, Фаст!
     Советник покачал головой.
     - Я знаю столько же, сколько и ты.
     - Черт возьми! Будь со мной откровенен! Или замолчи!
     - Тогда зачем я буду тебе нужен?  Если  замолчу...  -  Фаст  прикусил
губу. - Я могу только догадываться. И одну из своих догадок я высказал.
     - Но ведь Сутри уже близко. Всего день пути. Лукулл  там  и  он  ждет
нас!
     Менее уверенно центурион повторил:
     - Всего один день пути, и мы соединимся с ним.
     Сильные пальцы его причиняли  боль,  и,  поморщившись,  Фаст  не  без
усилий освободился.
     - Он рискует нас не дождаться.
     - Почему? - глаза  военачальника  недобро  сузились.  -  Кто  посмеет
помешать нам?
     Впервые с начала этого странного  разговора  советник  отвел  взор  в
сторону.
     - Не знаю. То есть, я не уверен...
     - Имя! Назови мне имя! - с силой выдохнул центурион. Слова его больше
напоминали змеиное шипение. Правая рука потянулась к ножнам.
     Они замолчали. Центурион чувствовал  напряжение  Фаста  и  больше  не
пытался его торопить. Сдерживая себя из  последних  сил,  он  ждал,  когда
советник соизволит наконец заговорить.
     - Ты помнишь ту ссору с Акуаном? В жертвенном храме... Ты не  убоялся
прилюдно оскорбить его.
     - И что же?
     - Акуан - верховный жрец. Никто не знает полной его силы...
     - Глупости! Я сказал то, что думал и то, что должен был сказать.
     - Он воспринял это  как  оскорбление  и  наверняка  затаил  обиду.  А
если... Если Акуан рассержен, это что-нибудь да значит.
     - Глупости! - повторил военачальник. Взор его помрачнел.  -  Я  служу
богам и императору, но не сластолюбивым ничтожествам! Он бессилен что-либо
сделать нам!
     - Как видишь, нет, - Фаст натянуто улыбнулся.  Беседа  с  центурионом
совершила-таки  невозможное.  -  Или  у  тебя  имеется   иное   объяснение
происходящему? Откуда этот мир,  эта  земля,  это  солнце?..  Не  спеши  с
ответом!  Прежде  чем  возразить,  как  следует  поразмысли.  И   оглядись
повнимательнее.
     Центурион хотел рассмеяться, но голос не подчинился. Человек, стоящий
перед ним, определенно обладал гипнотической властью. Слова  его  обладали
свинцовой тяжестью. От них не просто было отмахнуться. Впрочем... Так  оно
и должно было быть. В противном случае не назначили бы его советником.  Не
всякого стратега приближают к императору и уж, конечно, далеко не  всякого
берут в поход. Силу своего ума Фаст доказывал неоднократно. Прислушаться к
его предостережениям не было зазорным...
     Чтобы сбросить с себя путы наваждения, центурион порывисто обернулся.
     Молчаливый  лес,  пылающее  чудовище  и  черные,  парящие  в  воздухе
хлопья... Многие из воинов успели разбрестись среди  деревьев,  кое-кто  с
надеждой поглядывал в его сторону.
     Нет... Центурион по-прежнему был  уверен  в  своей  маленькой  армии.
Страх,  сковавший  сердца,  обязательно  покинет   солдат.   Неуверенность
пройдет, уступив место отваге и ярости, как это бывало раньше - в жестоких
боях с кимврами, в кровавых и затяжных баталиях с испанскими наемниками.
     Глазами он отыскал Метробия, высокого, жилистого  грека,  стоящего  в
отдалении от прочих. Вот кто сумеет им помочь! Эти леса и горы  грек  знал
прекрасно. Центурион надсадно вздохнул, думая, что это  вздох  облегчения.
Сейчас... Сейчас Метробий приблизится к ним и, не  изменяя  своей  обычной
немногословной манере, укажет верное  направление,  разъяснив  путаницу  с
маршрутом, поведав о какой-нибудь редкой особенности здешнего ландшафта. И
все сразу встанет на свои места. Забудется неприятный разговор с Фастом, и
стремительным  маршем  они  вновь  двинутся   вперед,   чтобы   где-нибудь
поблизости,  возможно,  в  нескольких  сотнях  шагов,  обнаружить  наконец
пыльную, в мозаичных разводах трещин Домециеву дорогу. И снова люди начнут
улыбаться, начнут напевать на ходу, незаметно для себя ускоряя шаг.  Иначе
и быть не может.  А  Акуан...  Акуан  -  всего-навсего  жалкий  придворный
льстец, обманом  приблизившийся  к  жреческому  трону.  И  когда  подойдет
Метробий...
     - Он ничем тебе не поможет, - тихо промолвил за спиной советник.
     Даже не оборачиваясь, центурион знал, что  уголки  губ  на  вытянутом
костистом лице снова насмешливо кривятся. На  короткий  миг  он  ослеп  от
жгучего желания ударить Фаста, пресечь эту всезнающую усмешку.
     Солдаты частенько побивают случайно затесавшихся в их ряды философов.
Частенько и с удовольствием. Где-то в глубине души центурион  понимал  их,
хотя и стыдился этого своего понимания. "Хлеба и зрелищ!" - вопили во  все
времена плебеи. Мудреные речи вызывали  оскомину,  и  даже  римская  знать
охотнее шла в цирки, нежели на публичные выступления известных ораторов  и
поэтов.
     И все  же  центурион  сдержался.  Ничего  удивительного  в  том,  что
советник опять угадал ход его мыслей, в сущности не заключалось. Случалось
такое и раньше. Но вот  подобный  всплеск  гнева  против  изощренного  ума
стратега  явился  для  военачальника  скверной  неожиданностью.  Это  было
неприятным открытием, а, открывая в себе черточки  скверного,  люди  редко
радуются. Взяв себя в руки, центурион с брезгливостью ощутил, как  каплями
стекает по вискам пот, оставляя за собой холодные, липкие дорожки.
     Чего же он все-таки боится? Панцирных чудовищ? Колдовских чар Акуана?
Или  неизвестности?..  Ответ  нашелся  неожиданно  быстро.  Пугающе   ясно
центурион вдруг  увидел,  как  по-прежнему  в  стороне  от  всех  Метробий
неловко, словно испытывая  землю  ногами,  ступает  по  колючей  траве,  а
смуглые его руки движениями слепца ощупывают  ствол  неказистого  деревца.
Центурион словно разрубил в себе что-то, нанеся последний  решающий  удар.
Это и было ответом самому себе. Он принял и пережил свое  поражение  перед
Фастом, как факт свершившийся и бесспорный.
     Никто, ни один человек в мире не знал, где они  находятся.  Никто  не
мог подсказать, где оборвался вчерашний путь, где остался Лукулл с войском
и где пролегала сегодняшняя их тропа. Он действительно обманывал  себя,  и
странный этот лес, молчаливые птицы с холодным солнцем - все было чужим  и
незнакомым. Фаст говорил правду, и,  признавшись  себе  в  этой  непростой
вещи, центурион по-иному ощутил дыхание ветра и иными глазами всмотрелся в
окружающее.
     Он не знал этих запахов, не знал названия этих трав и деревьев.  Лес,
в котором они проплутали  полдня,  не  был  Эпиценийским.  Не  было  здесь
Домециевой  дороги  и  не  было  уютного  городка  Сутри.  Они  вовсе   не
заблудились!..
     Стиснув  кулаки,  центурион  устремил  взгляд  вдаль,  на  неласковое
солнце. Туда же смотрели многие из воинов. Бледное  светило  покидало  их,
скатывалось в багровое зарево, за горизонт.  Оставаться  в  неподвижности,
вдыхая едкий чад и  размышляя  над  необъяснимым,  становилось  все  более
невыносимым. Куда угодно, только не стоять! В самую жуткую  неизвестность,
только не задерживаться в этом гиблом месте  возле  догорающего  чудовища,
позволяя  страху  вновь  овладевать  людьми,  вносить  смуту  в  их  души!
Центурион властно поднял руку...
     Через некоторое время, бряцая доспехами и оружием,  змеистая  колонна
уже двигалась по тропе, сбегая между деревьями на  дно  тенистых  оврагов,
огибая холмы, пронзая облепленный паутиной кустарник.
     Центурион   больше   не   оглядывался.   Он   умел   подчинять   себя
обстоятельствам. Главный перелом в сознании произошел,  и  с  мыслью,  что
вечерний, засыпающий вокруг лес  был  чужим  до  последнего  листочка,  до
последней твари, он успел свыкнуться.  Они  шли  в  никуда  и  шли  только
потому,  что  движение  спасало  от  бесплодных  раздумий.  Воины   должны
оставаться воинами. Сомнения рождают нерешительность, а нерешительность  -
хуже злейшего врага, ибо роднится с трусостью.
     Он попытался вспомнить человека, скрывшегося от них в лесу.  Высокий,
длинноволосый, он чем-то походил на галла.  Чудовище  изрыгнуло  человека,
едва они вышли на поляну, но никто тогда и не  подумал  преследовать  его,
настолько ошеломила их встреча с  панцирным  зверем.  Сейчас  военачальник
горько жалел об упущенном. Человек мог бы  серьезно  помочь  им.  В  любой
войне "язык", взятый в стане врага, ценится превыше всего...
     Центурион нахмурился. Впервые, пусть про себя, он  назвал  эту  землю
вражьим станом. Но так ли это? Как относиться  к  миру,  в  котором  столь
неожиданно очутилась центурия?..
     Он внезапно замедлил  шаг,  рука  его  взметнулась  к  поясу.  Что-то
произошло, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Чутье воина  опережало
сознание. Лишь мигом позже центурион догадался, что слышит  далекий,  едва
различимый рык. Пока это был даже  не  рык,  а  только  смутное  колебание
воздуха, но он не сомневался, что узнал  его.  И,  встрепенувшись,  сердце
болезненно стало раздуваться от разбегающихся  толчков.  Все  повторялось.
Жизнь шла по кругу, и загадочный лес с незнакомыми деревьями вновь выводил
центурию на гигантских крабов из железа и черной  крови.  Словно  сам  рок
завладел путями маленького отряда. Или... Глаза военачальника скользнули к
небу.
     Он стоял, позабыв о Фасте, о далеком  рычании,  о  том,  что  десятки
взглядов приковано к нему, десятки ушей напряженно ждут от него приказа. И
никто из них не догадывался, что он сам желает подобного  приказа,  жаждет
получить  хоть  какую-нибудь   подсказку.   Он   ждал   знамения,   мучась
непониманием того,  что  просят  исполнить  боги.  Что  вообще  они  могли
просить?  Может  быть,  поголовного   истребления   чудовищ?   Или   новых
доказательств преданности?..
     Озарение обожгло, как капля металла, брызнувшая на кожу.  Он  стиснул
рукоять меча так, словно стремился задушить ворвавшуюся в мозг мысль.  Мир
покачнулся, и над большой незнакомой землей пронесся утробный  вздох.  Или
это был стон? Зов о помощи?.. С готовностью, будто сам  подталкивал  руку,
меч выскользнул из ножен, со свистом описал в воздухе сверкающий полукруг.
Объятый жутким прозрением, центурион взглянул на него слепо,  не  узнавая.
Мрачное пламя все жарче разгоралось в груди. Нет, небо отнюдь не  молчало.
Оно взывало к нему, его людям!
     Взрыкивающий гул,  доносимый  ветром,  звучал  нескрываемым  вызовом,
плескался в ушах насмешливыми раскатами, заранее торжествуя победу чудовищ
над людьми. Что ж...  Пусть  будет  так!  Если  Эреб  восстал,  если  боги
оказались в западне у вырвавшихся из-под земли титанов, он поможет им! Его
солдаты исполнят то, что не удалось небесным воителям!
     С пылающим лицом центурион обернулся к легионерам.  Четверо  оптионов
без звука шагнуло к своему командиру.
     - Фаст!
     Вторя оптионам, советник покорно склонил  седую  голову.  Они  готовы
были следовать за ним. Все до одного...

     В  сгущающихся  сумерках  легионеры  атаковали  врага.  Они  налетели
стремительно, подобно набрасывающимся на добычу волкам, но добычей на этот
раз оказались хищники еще более страшные.
     Огромные, с железными челюстями, чем-то напоминающие  кентавров,  они
извергали утробный рев и лакомились деревьями. Густой лес был превращен  в
пастбище для ненасытных желудков. Уже сотни стволов с серебристой,  словно
поседевшей  хвоей,  безжизненно  лежали  меж  уродливых  пней.   Продолжая
кромсать растительность, чудовища с  медлительным  упорством  продвигались
глубже и глубже в лес. Приближающаяся ночь  их  не  смущала.  Пространство
освещали сверкающие глаза кентавров.  В  мечущихся  всполохах  можно  было
разглядеть суетящихся людей. Рабы обрубали сучья, цепляли стволы к  крюкам
и веревкам. Впрочем, не они интересовали центуриона. Все свое внимание  он
перенес на кентавров.
     По его знаку легионеры, охватившие просеку  живой  петлей,  бросились
вперед. Атака началась, и центурион лично пожелал принять в  ней  участие.
Чувствуя за спиной учащенное дыхание Фаста, он видел, как Солоний и Клодий
- два его лучших оптиона, командуют факельщиками. О факелах, зажигательных
стрелах и знаменитом "греческом огне", хранящемся в глиняных сосудах,  они
позаботились заранее. Пламя представляло их главную силу.  Неуязвимые  для
копий и мечей, титаны, как всякие хищники, пасовали  перед  стихией  огня.
Даже взбешенный слон отшатнется от пылающих костров. С  огненной  атаки  и
решено было начать бой.
     Гортанно закричали  оптионы,  клич  подхватили  воины.  Время,  лихой
наездник, нетерпеливо вонзило шпоры  в  бока  черногривому  всхрапывающему
коню. Все понеслось, завертелось, и центурион не заметил, как  очутился  в
эпицентре схватки. Фаст не отставал от него ни на шаг.
     Бой, впрочем, оказался  удивительно  скоротечным.  Хотя  так  тому  и
следовало быть. Легионер не пугается одной тени дважды.  Воины,  если  они
настоящие воины, обязаны  перенимать  тактику  врага,  набираясь  опыта  и
совершенствуя свой собственный. С самых первых минут в ход пошли  пылающие
вязанки хвороста, и залитый в глиняные сосуды "греческий огонь"  ударил  в
панцирные бока кентавров.  И  неотвратимое  случилось:  окруженные  стеной
огня, чудовища встали. Лишь одно из них,  ослепнув  от  искр,  с  рычанием
вырвалось из рокового кольца и понеслось в чащу, ломая все на своем  пути.
Но уже через мгновение воины  услышали,  как  с  грохотом  оно  рушится  в
притаившийся в полумраке овраг.
     Утерев со лба  пот,  центурион  окинул  взором  поле  сражения.  Дело
приближалось  к  развязке.  Рабов,  неумело   сопротивляющихся   короткими
безобидными  топориками,  сбили  в  нестройную  группу,  проворно  опутали
веревками. Чудовища тем временем разгорались. Ближайшее к людям неожиданно
содрогнулось, тяжелым  вздохом  выкатив  в  небо  над  собой  жирный  клуб
пламени. И снова им пришлось  отступить  перед  нестерпимым  жаром,  давая
возможность огню завершить начатое. Центурион огляделся. В яркой  кутерьме
розовых отсветов перед  ним  предстала  долина,  усеянная  мертвым  лесом.
Просека, на которой происходило сражение, была лишь частью  протянувшегося
широкой полосой кладбища. Чудовища тараном пробуравили лесную  плоть,  как
червь спелое яблоко, и легионерам не было  нужды  гадать,  откуда  явились
титаны. Путь  их  напоминал  русло  высохшей  реки,  окаймленной  зелеными
берегами нетронутого леса. "Дно" густо устилали поваленные деревья. Всюду,
куда ни падал взор, топорщились корнями вывороченные из земли пни,  ветви,
листва и хвойная россыпь сливались в пестрый ковер  смерти,  уже  тронутый
желтизной и увяданием. Старуха с косой  поработала  здесь  на  славу.  Она
покуражилась бы еще, но они сумели остановить ее.
     Центуриону почудилось, что он слышит шелест  освобожденного  дыхания.
Чуть покачиваясь под ветром, серебряный бор благодарил  своих  спасителей.
Военачальник улыбнулся. Сомневаться не приходилось, - они  избрали  верную
дорогу. И вполне возможно,  что  путь  их  с  самого  начала  был  освящен
Фортуной и боги во  главе  с  Юпитером  внимательно  следили  за  победным
шествием центурии. Они нужны были этому  миру!  В  их  силах  было  что-то
исправить...
     - Надо решить, как быть с пленными.
     Сдвинув брови,  центурион  нехотя  поворотился  к  советнику.  Долина
осталась за спиной, в лицо снова дохнуло жаром.
     - Нам не нужны пленники, - сухо отрезал он.
     - Ты хочешь, чтобы их казнили?
     - Нет, - центурион с внутренней усмешкой отметил недоумение на  лицах
оптионов. Один только Фаст понял его верно.
     - Значит, мы отпускаем их?
     - Ты прав.
     - Как отпускаем? - Солоний удивленно вскинул  голову.  -  Почему?  Их
можно использовать как заложников.
     - И потом  -  эти  прихвостни  обязательно  разнесут  весть  о  нашем
приближении, - добавил Клодий.
     - Пусть. Мы не пираты, чтобы уповать на одну лишь внезапность.  Мы  -
воины претория! И кроме того... - Центурион помедлил, - я полагал, вы  уже
поняли, что происходит. Мы не можем осквернить эту землю кровью рабов.
     Никто не возразил ему,  но  никто  и  не  поддержал.  Они  недоуменно
молчали, и только Солоний, исполин с лицом, изборожденным шрамами, глухо и
несогласно кашлянул. Трепет священного откровения, как видно, не  коснулся
их. Они были воинами от ног до макушки и иного - вне войны, вне  стратегии
и тактики не понимали.
     Центурион отвернулся. Желания что-либо объяснять он не чувствовал. Да
и стоит ли заниматься несвойственным ему делом? Он - командующий и  отдает
приказы, они - солдаты и обязаны ему подчиняться. Этого вполне достаточно.
     Так или иначе, но концовка дня оказалась  удачной.  С  полным  правом
легионеры вновь могли примерять лавровые венки победителей. Страх отступил
перед славой. И главное... Главное, конечно, заключалось в  том,  что  они
обрели союзников - могучих и надежных. Боги призвали  маленький  отряд  на
эту погибающую землю и сами незримо  встали  в  их  рядах.  Это  следовало
принимать как великую честь. Воины центурии оказались в числе избранных!..

     Запах зажаренного на костре мяса  плыл  над  прибрежным  кустарником.
Кое-кто из воинов продолжал коптить лица у костровищ, завершая  немудреную
трапезу. Местная дичь была мелкой, местная рыба  не  прельщала  изысканным
вкусом, но для утоления голода воину не нужны лакомства. Ночь прошла более
или менее спокойно.  Непривычный  холод  никого  не  смутил.  Единственное
серьезное препятствие для настоящего легионера - вооруженный враг. Но и  с
этой задачей легионер  готов  успешно  справляться.  Если  же  говорить  о
климате, отсутствии комфорта и грубой пище, то это дело собственной  воли,
а уж что-что, а волю римляне воспитывать умели.
     Центурион стоял  на  берегу  озера  и,  скрестив  на  груди  руки,  с
интересом следил, как в мелкой  прозрачной  воде  стаями  шныряют  мальки,
склевывая брошенную в воду заячью требуху. Они крутились винтом,  догоняли
друг дружку,  с  плеском  выпрыгивали  в  воздух,  превращаясь  на  миг  в
сверкающие серебряные монетки.
     Ветреное легкомыслие!.. Беззаботный пир не мог,  разумеется,  длиться
вечно. Предводитель центурии твердо знал: на земле ли, под водой - везде и
всюду действуют одни и те  же  суровые  законы.  Любой  мир  длится  ровно
столько, сколько требуется  воину,  чтобы  заново  проголодаться.  Чувство
голода - это жажда крови, утоление  голода  -  это  война.  Любой  мир,  в
сущности, - не что иное, как пауза  между  сражениями.  Иначе  люди  и  не
умеют. Отдыхая, нельзя забывать, что руки созданы для  оружия,  а  тело  и
мускулы для походов. Празднуя и веселясь, человек занят несвойственным ему
занятием. Истинное призвание человека - борьба. И  бороться,  увы,  всегда
есть за что.
     Глаза военачальника потеплели, когда вблизи от  резвящихся  рыбок  он
заметил черную, медленно продвигающуюся вперед тень. Вот он и долгожданный
враг! Коварный и подлый, как все враги,  могучий,  не  знающий  жалости  и
снисхождения... Мышцы центуриона невольно напряглись, словно там, в  воде,
этим хищником был он, а не эта крадущаяся рыбина. Вода коротко  взбурлила,
и, клацнув, утиная пасть стиснула нерасторопную жертву.  Лениво  шевельнув
хвостом, черная рыбина равнодушно проплыла над белеющими на дне  потрохами
и в одиночестве двинулась в  сторону  глубины.  И  тут  же  на  мелководье
потянулась любопытствующая мелюзга. Будто и не случилось ничего, будто  не
уменьшилась их стайка на одного несчастного малька.
     Вздрогнув, центурион поднял голову. Он и сам не знал,  что  заставило
его посмотреть вверх.  Может  быть,  зловещее  предчувствие  надвигающейся
беды. Он ждал ее весь вечер и всю ночь, он не  сомневался,  что  покой  их
зыбок и недолог. В конце концов и человек тот же  малек.  И  черных  рыбин
вокруг него предостаточно.
     Он смотрел вверх, и пальцы его  нервно  теребили  кожаный  пояс.  Над
лесом, на огромной высоте, неторопливо летела необычная птица. Собственно,
она даже не летела, а плыла,  странно  замерев  раскинутыми  крыльями,  не
делая ни единого взмаха. Пожалуй, больше  она  походила  на  скользящую  в
удивительно прозрачной воде акулу. За птицей тянулся вязкий белесый  след,
и синева  неба,  рассекаемая  смертельным  шрамом,  медленно  расползалась
надвое. Центурион попытался отвести взгляд, но  не  смог.  Жуткое  зрелище
завораживало. Что-то подсказывало  военачальнику,  что  за  полетом  птицы
следует проследить до конца. И внутренне он был  уже  готов  к  тому,  что
случилось в следующее мгновение. Прямо по  курсу  птицы  возникло  неясное
пятно. С пугающей стремительностью оно  темнело  и  росло,  превращаясь  в
нечто выпуклое и дымящееся. Происходящее не поддавалось  описанию.  Дымный
призрак рос на глазах, явственно приближаясь к земле. Центурион  сообразил
вдруг, что это не пятно и не призрак. Целясь в маленькое  озеро,  небесную
сферу пронзило раскаленное до красна копье.
     На берегу тревожно  закричали,  и  сейчас  же  зазвенело  разбираемое
оружие. Кто-то  отчаянно  звал  центуриона,  но  он  стоял,  не  двигаясь,
прекрасно сознавая, что они не успеют ничего предпринять. Все  совершалось
чересчур быстро. От пробитого в глубине небес  отверстия  во  все  стороны
побежали ветвистые трещины, черной гигантской молнией копье  прорвалось  в
этот  мир,  устремляясь  прямиком  к  цели.  А  снаружи  кто-то  продолжал
наваливаться телом на небосвод, когтями раздирая лазурную ткань,  один  за
другим жадно сглатывая голубые  лоскутья.  И  там,  за  этими  трепещущими
обрывками, перед глазами людей распахивалась багровая тьма.
     Чем-то это напоминало первый их  переброс,  когда  вместо  Домециевой
дороги спустившийся с небес  пыльный  ураган  преподнес  лес,  заполненный
панцирными тварями...
     Земля под ногами дрогнула, солнце,  дремотно  висевшее  у  горизонта,
встрепенувшись, понеслось огненной  свечей,  описывая  над  озером  крутую
дугу. Ослепительным шаром  оно  ударило  в  небесный  разлом  и  грохочуще
взорвалось. И тотчас, пронзив клубящийся хаос, черное копье погрузилось  в
середину озера. Пенной волной на берег хлынула вода, и, рассыпаясь в прах,
стала исчезать зелень. С лопающимся треском лес проваливался в землю, хвоя
вспыхивала, окутываясь облаком серебристого пепла. Головы у людей кружило.
Появлялось жутковатое ощущение, что воинов возносит  к  летящим  навстречу
верхушкам. Содрогание  почвы  усилилось,  мир  перед  глазами  размазался,
чудовищно перемешав цвета. Правое  стало  левым,  а  черное  обратилось  в
белое. Слабое человеческое сознание не в состоянии было справиться со всем
этим. Центурион без сил опустился на колени...
     Озера больше не существовало.  Отныне  перед  уцелевшими  легионерами
расстилалась унылая пашня. Где-то на горизонте топорщился елями  убежавший
от них лес, а сразу за полосой пашни, блеклыми  мраморными  изваяниями  из
отступающего тумана медленно прорастали грибовидные очертания крыш, кривые
линии заборов, узкие коридорчики улиц.

     Они расположились  во  дворе,  возле  самого  высокого  из  зданий  в
деревне. Под раскидистым дубом, из отобранных у жителей  деревеньки  перин
центуриону соорудили подобие ложа. Рядом, поверх таких же перин, раскинули
походный  шатер.  Военачальник  не  собирался  селиться   в   бревенчатых,
мрачноватых избах. Они внушали ему тревогу, и здесь, на открытом  воздухе,
он чувствовал себя в большей безопасности. Одним взглядом с этого пригорка
можно было окинуть всю деревню, окружающие ее пашни и  поля,  желтую,  как
песок, дорогу, зигзагом убегающую к далекой щетке леса.
     Они сидели вдвоем с Фастом, лениво переговариваясь  и  наблюдая,  как
Солоний  тщетно  пытается  допросить  местного  старейшину.  Этого  самого
старейшину не пришлось искать, он заявился к ним сам - вполне добровольно,
но, увы, проку от него не было пока никакого. Пухлый человечек, с  птичьим
хохолком надо лбом и аккуратной лысиной  на  макушке,  упорно  не  понимал
задаваемых вопросов. Беспрестанно кивая, он  невпопад  улыбался  и  что-то
торопливо лопотал. Ни один из воинов не мог разобрать его речи.  Но  самое
удивительное заключалось в том, что человек не понимал языка жестов.  Лицо
его кривилось и передергивалось, изображая попеременно собачью преданность
и некую  умиленную  радость,  маленькие,  как  у  ребенка,  ручки  активно
жестикулировали. Он не понимал легионеров, они не понимали его. Диалога не
получалось, и у центуриона все чаще начинала  появляться  мысль,  что  они
пытаются договориться с  идиотом.  Впрочем,  разговора  не  выходило  и  с
прочими жителями селения. Люди избегали легионеров, попрятавшись по  домам
и сарайчикам. Многие на потеху воинам пытались укрыться в травяных стогах.
Это было и вовсе непонятно. Любой стог можно было поджечь малейшей искрой,
но жители этого явно не сознавали. И никто из них  по-прежнему  не  спешил
благодарить их за уничтожение чудовищ, за  свободу,  подаренную  населению
деревни.
     Центуриону пришло на ум, что возможно, Солоний был прав, предлагая не
сдерживать легионеров. Солдаты заслуживали отдыха, наград  и  трофеев.  Но
центурион  ни  на  минуту  не  забывал,  где  они  находятся.   Священная,
призвавшая их на помощь земля не потерпела  бы  грабежей  и  насилий.  Что
простительно обычным  наемникам  -  не  к  лицу  преторианской  гвардии...
Центурион подумал, что отчасти лукавит перед  самим  собой.  Он  рассуждал
столь благородным образом по причине  того,  что  сам  в  далеком  детстве
насмотрелся  на  озверевших  от  крови  испанцев,  пьяных  и   горланящих,
врывающихся в жилища, глумящихся над женщинами, ломающих все, что  не  под
силу унести с собой. Обагренная кровью и пожарищами страничка не забылась,
хотя время и сгладило  однозначность  восприятия,  превратив  пережитое  в
спутанный клубок сомнений. Насилию центурион противился, насилие презирал,
но и необходимость его принимал, сознавая, что насилие -  это  всего  лишь
часть целого и естественного. И если нормально, что лев перегрызает  горло
антилопе, то незачем удивляться тому, что творит воин, врываясь с мечом  в
ряды дерущегося неприятеля. Правитель, отказывающийся от насилия,  достоин
золотых слов в истории, но в той же истории таковых не найти,  потому  что
отказавшиеся от зубов и мускулов живут недолго. Они - камень преткновения,
о который спотыкается мир, - и потому камень  этот  беспощадно  удаляется.
Сражаться -  более,  чем  естественно.  Это  будни  человека,  его  второе
дыхание. И, наказанное войной, вконец обескровленное,  человечество  долее
жаждет мира. А излишнее великодушие порождает смуту,  пьянит  головы  хуже
самого  крепкого  вина.  И  тем  большего  презрения  заслуживал   местное
население, не сумевшее  оценить  благородного  поведения  центуриона,  его
попыток удержать оптионов в рамках дозволенного.
     - Как видишь, они даже не  способны  целенаправленно  изъясняться,  -
процедил центурион. - Разве это не свидетельствует о потере  человеческого
облика? И почему мы решили, что он старейшина?
     - Так предположил  Солоний.  Это  самой  большой  дом  в  селении,  и
человек, судя по всему, в нем живет. А что касается человеческого  облика,
то... Они напуганы - только и всего. Чудовища могут  вернуться,  и  сейчас
они думают только об этом.
     - Кажется, им наглядно показано, чего стоят их хозяева. Почему бы  им
не выпрямить спины и не взяться за оружие?
     - На это тоже есть одна веская причина. Они не воины.
     - Они рабы, и в этом вся штука! - центурион вспыхнул. -  Рабы  всегда
перед кем-нибудь пресмыкаются. В этом их суть. И именно по этой причине им
никогда не разогнуть своих согбенных спин.
     - Тогда отчего они не пресмыкаются перед нами?
     Центурион стиснул челюсти. Спор был  нелеп  и  непонятен.  Еще  более
нелепым был предмет спора. Впрочем, они и не спорили. Военачальник изливал
избыток желчи,  Фаст  привычно  отражал  его  словесные  атаки.  Советнику
хотелось быть объективным - только и всего.
     - Зачем же им пресмыкаться перед нами? Мы -  пришлые,  а  они...  Они
хранят преданность старым хозяевам.
     - Это можно назвать и другим словом. Например, верностью.
     - Рабская преданность  -  и  ничего  больше!  -  запальчиво  возразил
центурион.
     - Хорошо. Но если они преданы из чувства страха, стало быть, нас  они
не боятся. Ты это имеешь в виду?
     - Я сказал то, что я сказал! Они - рабы, и этим все объяснено. Они не
способны понять язык жестов, не понимают снисхождения и при всем  при  том
со спокойствием взирают, как панцирные твари топчут их  землю.  Как  можно
относиться к тем, кто продает свою страну, своих богов, самих себя?!
     - Если они спасают свою жизнь, можно ли рассудить,  что  они  предают
самих себя?
     Центурион скрежетнул  зубами.  Философия  не  являлась  его  стихией.
Техника владения мечом, стратегия и тактика - в этом он что-то понимал,  в
этом был силен. Яд же, таящийся в словах, змеиная гибкость  фраз  зачастую
вызывали у него мутную головную боль. Словесные хитросплетения заводили  в
тупик без всякой надежды выпутаться. Но он  не  стыдился  этого.  Ораторы,
политики, земледельцы - каждый на этой земле занимался своим делом  -  тем
самым, ради которого был рожден. И постичь все за одну-единственную жизнь,
овладеть всеми  мирскими  профессиями  было  изначально  невозможно.  Этот
разговор он однако поддерживал по собственной инициативе. Значит был в том
какой-то интерес, а возможно, в  нем  говорило  элементарное  мальчишеское
упрямство. Последнее слово хотелось оставить за собой. Советник  же  такой
возможности не давал.
     - Спасение самого себя - это не спасение жизни, - медленно и, как ему
казалось, рассудительно вымолвил он.  -  Это  защита  своей  славы,  своей
чести.
     - А если нет ни того, ни другого?
     - Значит, и то и другое следует заработать.  Трудом,  подвигами,  чем
угодно.
     - Но для этого надо сначала сохранить жизнь.
     - Чем они и занимаются от рождения и до конца своих дней! - центурион
фыркнул. -  Пойми,  Фаст,  в  этом  и  кроется  главное  отличие  раба  от
свободного  гражданина.  Первый  спасает  жизнь   всеми   доступными   ему
средствами, последний всегда посвящает чему-либо.
     - Хорошо. Тогда объясни, что делать вчерашнему воину  и  сегодняшнему
пленнику? Правом победителя он ведь тоже превращен в раба?
     Центурион задохнулся от гнева. Фаст попросту издевался над ним!..
     - Я не понимаю, к чему ты клонишь!
     - Тогда прекратим на этом, - советник успокаивающе коснулся его руки.
- Лучше поговорим о том, что ты намерен предпринять дальше.
     - Дальше? - центурион  недоверчиво  взглянул  на  собеседника.  -  Ты
спрашиваешь об этом у меня?
     - Будет лучше, если о твоих планах узнают хотя бы оптионы. Безусловно
- кое о чем они догадываются, но догадки еще не знание.
     Внимательно всмотревшись в лицо Фаста, военачальник скупо  улыбнулся.
Все-таки оставалось еще что-то, в чем советник не в силах был  тягаться  с
ним. Философия  и  логика  -  прекрасные  вещи,  но  и  они  пасуют  перед
интуицией. Внезапное открытие приятно  удивило  центуриона.  Злость  разом
угасла. Спор оказался для него небесполезным.  И  прежде  всего  он  вдруг
уяснил, что многомудрый и хитрый советник по-прежнему не  понял  главного!
То, о чем спрашивал Фаст, следовало адресовать не к предводителю центурии,
а выше. Гораздо выше!.. Откуда мог он знать, что уготовили им боги! Они  и
только они являлись стратегами, определяющими будущее  маленького  отряда.
Людям оставалось лишь полагаться на редкие знамения, на собственное сердце
и чутье. Сам центурион уже смирился с такой долей и успел принять  ее  как
неизбежное. То же самое мог посоветовать и Фасту...
     Ветер шевельнул волосы на голове центуриона, он почувствовал ядовитый
запах гари.  Соперничая  с  восходящим  солнцем,  вдали  ярко  разгорались
постройки. И не постройки даже, а конструкции из десятков гигантских труб,
металлических механизмов и пугающе изломанных геометрических фигур. Смутно
центурион чувствовал некую связь между чудовищами и постройками. Потому  и
приказал сжечь то и другое. Воля его была исполнена. С чумазыми  лицами  к
лагерю возвращались факельщики. "Греческий огонь" снова был пущен в ход. И
снова небезуспешно. Дым валил гуще и гуще, перекрыв темными облаками треть
горизонта. Глядя на эти облака, что-то жалобно прокричал  старейшина  и  с
неожиданной резвостью бросился к ложу военачальника. Солоний подцепил  его
за подол и, перехватив поперек туловища, кротко  взглянул  на  центуриона.
Человечек поскуливал, делая отчаянные попытки вырваться. Пальцами он то  и
дело испуганно тыкал в сторону полыхающих построек. Центурион  поморщился.
Истолковав это  как  команду,  Солоний  поставил  человечка  на  землю  и,
развернув вокруг оси, легонько ткнул кулаком в затылок.  Взмахнув  руками,
человечек пробежал несколько шагов по двору и растянулся на траве. Тут  же
поднялся на четвереньки и проворно отполз в сторону, к ветхому  заборчику,
где и уселся, утирая кровоточащий нос.
     - Как видишь, ему не  нравится,  когда  жгут  логово  его  хозяев,  -
язвительно произнес центурион.
     Фаст безразлично  пожал  плечами.  Он  не  хотел  возобновлять  спор.
Военачальника это вполне устраивало.
     Тем  временем  факельщики  разбрелись  по  дворам.   Часть   из   них
задержалась у колодца. Заскрипел ворот,  с  удовольствием  разоблачившись,
легионеры принялись поливать друг друга из ведер. Наверное, вода оказалась
ледяной, потому что вскрикнул один, а за ним сразу другой...
     Глядя на гогочущих воинов захотелось улыбнуться и центуриону,  но  он
не улыбнулся. Но и не возроптал. В иной ситуации следовало  бы  немедленно
пресечь шум,  но  сегодняшнее  положение  было  особенным.  Более  того  -
центурион понимал, что качественно изменился и  статус  каждого  воина.  В
этих краях рассчитывать на  какие-либо  резервы  не  приходилось.  Он  мог
полагаться только на собственных солдат и потому этих самых  солдат  ценил
сейчас как никогда. Чуть отвернувшись, он  сделал  вид,  будто  ничего  не
происходит. Что страшного в том, если воины немного позабавятся?  В  конце
концов с задачей они снова справились, дьявольское здание из десятков труб
разгоралось все ярче. В ясное небо исполинским столбом поднималась  черная
клубящаяся муть.
     Центурион и сам бы не ответил, отчего сооружение  из  труб  и  колонн
пробудили в нем такую ненависть. Мерзкий ли  запах,  выжимающий  из  людей
кашель, был тому причиной или сероватый, покрывший липким  слоем  траву  и
деревья налет? Как  бы  то  ни  было,  но  от  загадочных  конструкций  на
расстоянии веяло недобрым и зловещим, и он поступил так, как  подсказывало
ему сердце солдата.
     Строение продолжало гореть. Серые  краски  обугливались,  скручиваясь
темнеющими стружками, осыпались на землю.  Происходило  жутковатое.  Через
мешанину огня перед людьми все отчетливее прорисовывались  истинные  черты
уничтожаемого.  Центурион  не  ошибся.  Здание  тоже  являлось   творением
титанов. Черный скелетообразный остов смотрел на них безглазыми  провалами
окон, и оттуда, из этих провалов, змеиными  языками  вытягивались  розовые
огненные жгуты. К счастью, людям они больше не угрожали...
     Одна из колонн  скрежещуще  накренилась,  вздымая  искристые  облака,
начала  рушиться.  Строение  располагалось   от   деревни   на   приличном
расстоянии, и все же треск падающей махины  был  слышен  и  здесь.  Ухнула
земля, принимая удар, марево над  пожаром  припорошило  золотистой  пылью.
Центурион удовлетворенно погладил кожаный, золотом расшитый пояс, украдкой
покосился на советника.
     Итак, Фаст по-прежнему терзался ненужными сомнениями.  Он  так  и  не
осознал, что происходящее ни в коей мере не зависит от них и возможно, все
еще пытался объяснить случившееся злыми  кознями  Акуана.  Владея  орудием
логики, он не испытал того внутреннего озарения,  что  милостиво  посетило
центуриона.  Военачальник  испытал  горделивую  радость.  Что  бы  там  ни
придумывали про добродетели, никто из людей  не  откажется  от  маленького
превосходства над окружающими. Будь то богатство, ум  или  знание  истины.
Эту самую истину центуриону и удалось разглядеть.
     ОНИ НЕ БЫЛИ  ВОЛЬНЫ  ВЫБИРАТЬ  СВОЙ  СОБСТВЕННЫЙ  ПУТЬ!  Божественной
властью  центурия  посылалась  туда,   где   ощущалась   необходимость   в
мужественных и честных сердцах. Война с черными силами шла полным ходом, и
им не следовало ломать головы над уже решенным. Они носили звание  воинов,
и единственное, что от них требовалось, это умение сражаться. Сражаться во
имя Земли, во имя небесных властителей...
     С оттенком сочувствия военачальник взглянул на Фаста. Он  по-прежнему
не собирался что-либо объяснять советнику. Одна из ценностей этой жизни  -
познание  непреходящих  истин.   И   подобное   познание   бывает   только
самостоятельным. Идея, подсказанная другом, не стоит ломаного гроша, и  ни
наставники, ни самые искусные педагоги не заменят такой беспримерной вещи,
как личный опыт. В личном первый помощник  самому  себе  -  ты  сам!  Иное
попросту не предусмотрено жизнью.

     Часть воинов решено было  поселить  в  двухэтажном  доме.  Для  этого
следовало очистить его от лишних вещей. Вот тут-то у  Солония  и  возникли
некоторые  осложнения.  Как  только  из  здания  стали  выносить   мебель,
угомонившийся было старейшина снова проявил удивительную прыть. Выкрикивая
писклявым   голоском   какие-то   слова,   он   бросился   к   легионерам,
выволакивающим из здания вещи. Башнеподобный  вид  Солония,  вставшего  на
пути, его не испугал. Маленького  человечка  отпихивали,  а  он  продолжал
упрямиться.  Это  было  что-то  новенькое,  и  воины  потихоньку  начинали
посмеиваться. Раз за разом старейшина бросался к дверям, и, сердито пыхтя,
оптион ловил его по двору, а, поймав, в охапке выносил за  калитку.  Через
минуту все комическим образом  повторялось.  Заметив  интерес  окружающих,
Солоний уже не решался позвать кого-либо на помощь или применить  что-либо
более действенное, нежели обычные оплеухи. Слишком уж невзрачной выглядела
фигурка старейшины рядом с атлетическим  торсом  разодетого  в  сверкающие
доспехи воина. По всему было ясно, что человечек проделывает это не забавы
ради, но зрителей становилось  все  больше  и  больше,  многие  откровенно
смеялись.
     Фаст высказал  предположение,  что  старейшину,  по  всей  видимости,
беспокоит бесцеремонное обращение легионеров с мебелью, выносимой из дома.
Центурион склонен был  с  ним  согласиться.  Здание  очищали  не  особенно
церемонясь. Соперник Солония кидал отчаянные взгляды на верхние этажи. Все
они были нараспашку, и  под  одобрительные  возгласы  наблюдателей  оттуда
густо высыпали пестрый хлам: какие-то детские барабаны, деревянные стулья,
матерчатые щиты с надписями  и  кипы  разлинованных  папирусов.  Вероятно,
именно  эта  процедура  так  разволновала  нелепого  человечка.  Центурион
покачал  головой.  Кто  знает,  могло  получиться  и  так,  что  человечек
проделывал  все  эти  трюки  исключительно  ради  односельчан  -  нынешних
свидетелей его бесстрашия.  Вернувшимся  хозяевам  кто-нибудь  обязательно
поведал бы о его самоотверженном поведении. Глупый раб не догадывался, что
время "хозяев" прошло. Приговор был произнесен, они явились  сюда  в  роли
его исполнителей.
     - Какой занятный механизм... - Фаст смотрел  на  воинов,  обступивших
черное, напоминающее диван устройство. Его только что вынесли из дверей и,
откинув деревянную крышку, обнаружили под ней ряды белых и черных  клавиш.
Легионеры тюкали по ним  своими  узловатыми  пальцами,  и  черный  "диван"
откликался сочными приятными звуками.
     - Сдается мне, это музыкальный инструмент, - Фаст повернул  голову  к
центуриону. - Может,  мы  их  недооценили?  Взгляни  на  эту  механику.  И
стекло... Все окна у них застеклены.
     Центурион нехотя кивнул. Он тоже обратил на это внимание. Но заметить
- не значит принять. Что-то внутри него противилось этому. Может быть,  он
предчувствовал, что утвердившись на тропке приятия, ему придется с  каждым
шагом принимать все более трудные решения. Стекло, механическая  музыка...
Что последует за ними? Проще было списать все на многомудрых титанов.  Эти
же рабы не могли самостоятельно дойти  до  тайны  изготовления  стеклянных
пластин. Они, конечно же, пользовались готовым, и подобный ответ устраивал
центуриона более всего...
     Заглушая игру музыкального инструмента, на  улице  звонко  громыхнула
колодезная цепь. Кто-то  выпустил  из  пальцев  рукоять  ворота.  И  разом
прекратились  все  разговоры.  Смеявшиеся  умолкли.  Не  поднимая  головы,
центурион медленно встал.  Он  уже  знал,  что  означает  такая  внезапная
тишина. Это было предвестием грозы. Длительного отдыха не получилось...

     - Они приближаются! - прокричал кто-то.
     Окинув окрестности взглядом, центурион ничего не увидел. Еще догорало
жутковатое строение,  почерневшими  тушами  остывали  на  полях  сожженные
чудовища. Но дорога  была  пуста,  со  стороны  пашни  опасности  тоже  не
наблюдалось.
     - Выше, - подсказал Фаст. - Они передвигаются по небу.
     Центурион послушно поднял глаза.  Три  крохотных  точки  зависли  меж
облаков. Так, по крайней мере, казалось на первый взгляд.  Но  он  тут  же
сообразил, что точки не  стоят  на  месте,  быстро  приближаясь,  принимая
округлые, необычные для птиц очертания.  Теперь  они  напоминали  огромных
стрекоз  -  с  пузатыми,  бочкообразными  туловищами,  длинными  палочками
хвостов и обилием глаз. Злыми командами оптионы уже сгоняли  легионеров  в
шеренги. Жестом центурион поманил к себе Клодия и выразительно  кивнул  на
дощатые изгороди. Через минуту  дерево  затрещало  под  десятками  крепких
пальцев. Центурия спешно изготавливалась к бою.
     Все-таки они по праву считались лучшими легионерами претория. Ни один
военачальник не смог бы упрекнуть их сейчас в  медлительности.  Запрокинув
голову, центурион внимательно следил за приближением противника. Эти твари
хотели застать их врасплох, напасть с самой неожиданной стороны, да только
придется им отведать копий, огня и стрел.
     Он подумал о пращниках. А что?.. Камней здесь хватает,  и  будет  чем
попотчевать незванных гостей.
     Услышав приказ, несколько воинов тут же метнулось на дорогу  собирать
в кошелки булыжники. Посреди двора  успели  возвести  шалаши  из  досок  и
выброшенных  из  здания  бумажных  кип.  Сидя  на  корточках,   факельщики
раздували разгорающееся пламя.
     - Может, построить людей в черепаху?
     - Нет, - центурион продолжал изучать  приближающихся  стрекоз.  Глаза
его  слезились  от   напряжения,   рука,   прикрывающая   козырьком   лоб,
взволнованно подрагивала.
     - Не стоит рисковать. Эти птички могут оказаться чересчур тяжелыми...
Солоний! Рассредоточь людей возле  построек.  Всех  пращников  отправь  на
крыши. Если понадобится, подожжем один из сараев и  поджарим  их  прямо  в
воздухе. Сделать так, чтобы огонь все время был у всех под рукой!
     Чудовища спускались. Трепетные их тени скользнули по  двору,  зависли
над улицей, и оттуда, с высоты,  взметая  пыль,  ударило  потоком  жаркого
воздуха.  Ветер  по  вертикали...  Центурион  прищурился.  Гул  перерос  в
оглушающий грохот. Теперь их можно было рассмотреть во всех  подробностях.
Головастые, опоясанные десятками выпуклых глаз, небесные гостьи  мало  чем
походили на своих земных сестер. Разве что кожей, отливающей  все  тем  же
металлическим блеском. Во всяком случае этот  мир  был  последователен.  И
животные и насекомые - все здесь предпочитало скрываться за прочным  слоем
металла.
     Центурион дал  сигнал  лучникам.  От  разожженных  во  дворе  костров
навстречу рычащим стрекозам дымными  дорожками  взвились  стрелы.  Большую
часть огненных гонцов чудовища  сумели  отшвырнуть  воздушным  вихрем,  но
центурион заметил, что пара стрел угодила в брюхо  ближайшей  из  стрекоз.
Словно  испугавшись,  чудовище  поднялось  чуть  выше.  Кто-то  из  воинов
презрительно  засмеялся.  Железные  титаны  несомненно   их   побаивались!
Предводитель  центурии  вздрогнул.  Заглушая  гул,  испускаемый   крыльями
стрекоз, с неба донесся каркающий голос. Все тот же  незнакомый  язык.  На
нем лопотал и старейшина... Переглянувшись с Фастом, центурион  решительно
взмахнул  рукой.  Около  десятка  взобравшихся  на  крышу  воинов,  начали
раскручивать кожаные пращи. Первые камни со свистом устремились к цели.
     - Они поднимаются выше!
     - Так оно и должно быть, - центурион  приложил  ладонь  козырьком  ко
лбу, на мгновение зажмурился. Смотреть в небо - не такая уж простая  вещь.
И все-таки  первый  отпор  противнику  они  дали.  Обеспокоенные  чудовища
беспорядочно закружили над селением.  Громовой  голос  не  умолкал  ни  на
секунду, но теперь в интонациях его сквозил явный гнев.
     - Подумать только! Они не осмеливаются  вступать  с  нами  в  бой!  -
удивленно произнес советник.
     - Это всего-навсего осторожность. Они  видели,  что  произошло  с  их
собратьями...  В  чем  дело?  Фаст!  -  центурион  едва  успел  подхватить
покачнувшегося советника. Лицо последнего исказила гримаса боли. Осторожно
опустив его на землю, центурион  непонимающе  уставился  на  перепачканную
кровью ладонь. Кровь была теплая, еще совсем живая. И та же кровь пузырями
вскипала на губах лежащего. Но каким образом? Откуда?..
     Оглянувшись, он интуитивно угадал  опасность  и  вовремя  отпрянул  в
сторону. Последовал невинный хлопок, почти не слышимый за гулом стрекоз, и
шлем с силой сорвало с головы. Мир, радужно расцвеченный,  пронесся  перед
глазами, но на ногах центурион устоял. Опасность следует встречать стоя  и
во всеоружии, и, выхватив меч, военачальник порывисто  шагнул  вперед.  Он
уже пришел в себя и готов был драться.
     Одно из окон расположенного через улицу дома было приоткрыто.  Сквозь
куцый дымок центурион успел рассмотреть притаившегося за рамами  человека.
Рывком подхватив с  земли  шлем,  он  ринулся  к  дому.  Но  его  опередил
Метробий. Темная, напряженная спина преградила путь,  -  грек  целился  из
лука. Коротко прозвенела тетива, и далекое окно брызнуло осколками. Кто-то
в глубине дома пронзительно закричал, заметался, сшибая на  пол  случайные
вещи. С мечом в руке центурион обогнул Метробия и выскочил на улицу.
     Ситуация успела  измениться,  и  это  ему  не  понравилось.  Стрекозы
оказались не одиноки. Стремительными перебежками по направлению к занятому
легионерами двору там и тут передвигались небольшие группы людей.  Лучники
центуриона  уже  опускались  на  колени,  доставали  из  колчанов  стрелы,
изготавливаясь для стрельбы. И снова посыпались странные хлопки. Бегущие к
ним люди вскидывали руки, на секунду замирая  и  повторяя  в  чем-то  позы
целящихся лучников, а далее случалось страшное. Неведомое оружие порождало
дымные вспышки, а вслед за этим над землей  проносилась  незримая  смерть.
Один  из  лучников  рухнул  на  землю  лицом  вниз,  еще  двое,   вскочив,
попятились. Глаза обоих были переполнены ужасом и непониманием, на  одежде
расплывались  малиновые  зловещие  пятна.  С  шелестом  понеслись  стрелы.
Атакующие спешно залегли. Но тоже не все. Двое, нелепо изгибаясь, цепляясь
пальцами за оперение, с криком побежали назад. Один из них упал уже  через
несколько шагов, второй скрылся за поворотом. Пугающие  хлопки  посыпались
чаще. С содроганием центурион наблюдал, как лучшие из его стрелков валятся
в дорожную пыль. Неведомое оружие было эффективнее стрел. Из всех  смертей
коварнее та, что неслышима и невидима. Ей невозможно противостоять лицом к
лицу и потому она особенно пугает. Как пугает мгла  проснувшегося  посреди
ночи ребенка.
     Над плечом центуриона треснуло раздробленной  щепой.  Воротца,  возле
которых он стоял, жалобно скрипнули. Он поднял взор, глазами задержался на
крохотном отверстии, проделанном в дереве.
     Вот оно что!..  Предводитель  центурии  враждебно  прищурился.  Рукой
провел  по  шероховатой  поверхности  бруса.  Толстое   дерево   оказалось
продырявленным навылет.  Это  было  действительно  серьезно!  Он  невольно
пригнул голову и внимательно осмотрелся. Хлопки  доносились  уже  со  всех
сторон. Что-то они, значит, проморгали. Почему врагов  так  много?  Или  к
атакующим присоединились жители?  Эти  жалкие,  ни  на  что  не  способные
рабы?..
     Один  из  оптионов  возбужденно  замахал  руками,  указывая  в  небо.
Центурион проследил за его взглядом. Разумеется! Этого следовало  ожидать.
Жуткие стрекозы возвращались.
     - Лучников и пращников за щиты! Всем укрыться возле изгородей!  И  не
высовываться!
     Центурион юркнул под прикрытие  забора,  на  ходу  пытаясь  прикинуть
возможные варианты сражения. Увы, мудрого Фаста рядом уже не было.  Теперь
все решения  приходилось  принимать  в  одиночку.  Впрочем,  события  сами
диктовали необходимую стратегию.
     - Солоний! - центурион бросился в дом. Один из воинов кивнул  наверх.
Там. Взбежав по  крутой  лестнице  на  второй  этаж,  военачальник  увидел
оптиона. Клодий был тут же. Стоя возле окна, он что-то  горячо  доказывал,
оживленно жестикулируя руками.
     - Никаких черепах и шеренг! Я возьму своих людей  и  зайду  к  ним  с
тыла. Они и пикнуть не успеют. Взгляни, если двигаться вдоль тех кустов, а
потом через сад...
     Центурион незаметно зашел ему за спину, глазами оценивая предлагаемый
маршрут.
     -  Так  и  сделаем,  -  сказал  он,  перебивая  Клодия.  Оба  оптиона
вздрогнули.
     - Бери лучших фехтовальщиков и атакуй этих  бестий.  А  ты,  Солоний,
займись стрелками. Отыщи всех, кто владеет луком или пращей. Сейчас они на
вес золота. Самых метких на  крышу,  остальных  на  дорогу.  И  к  каждому
приставить по паре воинов со щитами.
     Оба оптиона враз мотнули головами. Он не говорил им ничего нового.  К
тем же решениям они пришли бы вполне самостоятельно, но когда  собственное
проговаривается  начальником,  это  уже  совсем  иное.  В  данном   случае
совпадение дает наибольший эффект.  Самоуважение  подпитывает  уважение  и
наоборот.
     - Я поместил наблюдателей на крышу,  -  сообщил  Солоний.  -  О  всех
перемещениях неприятеля они тут же будут сообщать вниз.
     - Хорошо. Но не обольщайся,  этот  дом  мы  оборонять  не  будем.  Их
слишком много, и осады нам не выдержать.
     - Значит, будем прорываться?  -  у  Клодия  зажглись  глаза.  Смуглый
нахмуренный воин враз преобразился, превратившись в малолетнего задиру.
     -  Вполне  возможно,  что  мы  двинемся  прямо  за  тобой.  Так   что
поторопись.
     Молодой оптион  бегом  устремился  к  дверям.  Солоний  проводил  его
завидующими глазами.
     - Что делать нам? - поинтересовался он.
     - То, что я сказал. А потом будем  ждать.  Смотреть  и  ждать.  Когда
начнет Клодий, начнем и мы, - центурион по-прежнему не допускал и мысли  о
возможном поражении. Победа была единственным его желанием.  Иного  он  не
понимал.
     Уже через минуту, распоряжения его торопливо исполнялись,  а  сам  он
стремительным  шагом  обходил   дворовые   постройки,   прикидывая   шансы
теперешней их позиции на отражение возможного штурма.  Увы,  двор  не  был
крепостью, а  дом  не  походил  на  цитадель,  но  ничего  лучшего  им  не
предлагалось.
     Чуть погодя, центурион вновь сидел возле изгороди, глазами припадая к
широкой щели.
     Кое-что снова изменилось. И прежде всего -  поведение  атакующих.  Во
всяком случае приближались они уже не столь  резво.  В  решимости  бегущих
стала проглядывать  явная  настороженность.  Они  чаще  крутили  головами,
озираясь. В то время, как одни из них вжимались  телами  в  землю,  другие
совершали короткие перебежки. Со стороны пашни  тоже  приближалась  густая
толпа, но эти наступали  иначе.  Центурион  способен  был  ценить  умелого
врага, а в скоординированном передвижении компактных отрядов чувствовалось
зловещее мастерство. В этом, кстати, тоже заключалось пресловутое  отличие
воина от раба... Центурион некстати припомнил беседу с  Фастом  -  беседу,
так и не завершенную.
     Короткого этого воспоминания хватило, чтобы привести его в  состояние
свирепого раздражения. Но на этот раз военачальник злился  уже  на  самого
себя. Нет ничего хуже, чем сомнения накануне боя...
     Шмелем прогудевшая над головой стрела прочертила пологую  траекторию,
ткнувшись в дорогу перед приближающимся противником, задрожала  оперением.
Наступающие послушно залегли. О смерти они знали не понаслышке и к старухе
с  косой  питали  пугливое  почтение.  Лучники,  впрочем,  тоже  перестали
суетиться, предпочитая высматривать и выжидать. Выжидал сейчас и  он.  Все
необходимые распоряжения были отданы, и вот-вот в тыл атакующим должен был
ударить отряд Клодия. А когда в ход пойдут мечи и  кинжалы,  многое  сразу
переменится.
     С неба вновь загремел каркающий голос. Центурион зло вскинул  голову.
Пращники на крышах чуть приподнялись, встав наизготовку. Но  на  этот  раз
летающие чудовища изменили тактику. Одна  из  стрекоз  садилась  где-то  у
леса,  где  копошилось  множество  фигурок,  две  оставшиеся  стремительно
пикировали на дворик. Не дожидаясь команды,  пращники  завращали  кожаными
ремнями. А в  следующую  секунду  центурион  зарычал  от  восторга.  Камни
угодили в полупрозрачный лоб ведущему насекомому, и,  дав  заметный  крен,
оно круто начало разворачиваться, чуть было не столкнувшись с соседом. Еще
пара камней ударила вдогонку, заставив  лопнуть  одну  из  глазниц  врага.
Чудовище спешно набирало высоту. Радоваться,  однако,  было  рано.  Вторая
стрекоза успела зависнуть прямо над домом.
     В горле у центуриона запершило  от  клубящейся  пыли.  Он  не  слышал
собственного  голоса.  Каркающие  фразы  тоже  прекратились.  Зато  что-то
шевельнулось по краям бочкообразного туловища, и косые,  яростные  вспышки
ударили вниз. На глазах центуриона  расположившихся  на  крыше  пращников,
единым тугим смерчем смело  с  ног.  Продырявленный  щит  гудящим  колесом
ударился о землю, прокатившись по двору,  застрял  между  досками  забора.
Стрекоза тяжело разворачивалась, и,  вторя  ее  движению,  по  утоптанному
грунту, по стенам двухэтажного здания огненным  плугом  проходила  смерть.
Лишь краешком она коснулась изгороди, но и этого легкого касания  хватило,
чтобы уничтожить зыбкую конструкцию. В воздух взметнулись глиняные  комки,
щепки, ссохшаяся кора. Сжав челюсти, центурион ждал, когда смерч накроет и
его, но этого не случилось. Целый и невредимый, он продолжал стоять  возле
разбитых ворот, наблюдая, как грязными гейзерами  вспухает  земля,  дерном
выворачиваясь  наизнанку,  как  с  побелевшими  лицами  падают  и  умирают
преданнейшие из его людей.
     В один короткий миг он внезапно осознал,  что  все  кончено.  Слишком
неравными оказались силы. Одна-единственная центурия не в  состоянии  была
противостоять миру, облаченному в панцирь из металла. Они сделали все, что
было в  их  силах,  и  никто  был  не  в  праве  упрекнуть  легионеров  за
недостаточное рвение, за трусость, за попытку  отступить  перед  очевидной
силой.
     Человек с пропыленным лицом, в пятнистой и незнакомой одежде,  сжимая
в руках нож, вышел из-за забора.  Он  глядел  на  центуриона  прямо  и  не
моргая, и было ясно, что он явился сюда именно за ним.  В  нем  угадывался
воин, и центурион привычно встал в боевую позицию. Во всяком случае теперь
они могли драться на равных. Сделав  ложный  выпад,  военачальник  тут  же
отступил назад. Сбоку сунулся кто-то из  легионеров,  но  он  отогнал  его
движением руки. Здесь не было оружия, убивающего вспышками и  хлопками,  и
все должно было решиться в честном поединке.
     Гортанно выкрикнув непонятное, человек в пятнистом скакнул  вперед  и
взмахнул ножом. Центурион без труда парировал удар  мечом,  но  неожиданно
очутился на земле. Человек действительно умел  драться.  Ножом  он  только
отвлек  внимание,  ударил  же  при  этом  ногой.  Запоздало   почувствовав
болезненный отклик в ребрах, центурион тут же вскочил. Теперь он  знал  по
крайней мере, чего ждать от пятнистого воина. Они  снова  сошлись.  Дважды
сталь ножа лязгнула о лезвие меча. Силы  противников  были  приблизительно
равные, но разительно отличался опыт ведения боя, техника атаки,  обманные
движения. Человек повторно ринулся вперед,  и  повторно  от  безжалостного
пинка в живот военачальник  упал  на  землю.  Но,  падая,  он  не  остался
безнаказанным. Меч  успел  скользнуть  вниз,  перебив  колено  противника.
Человек в пятнистом со стоном осел. Поднявшись, центурион шагнул к нему  и
приставил острие к горлу поверженного врага. Оба хрипло дышали, глядя друг
другу в глаза.
     - Я победил, - шепнул центурион. - Ты понял меня? Я не знаю, кто ты -
титан или сын титана, но я победил тебя...
     Он не договорил. Рев и грохот смешались воедино.  Смерч  ворвался  во
двор, в считанные секунды сделав мир пыльным  и  непрозрачным.  Центуриона
отшвырнуло к сарайчику, что-то затрещало над его головой и стало рушиться.
Прикрыв голову, он метнулся в сторону и грудью ударился о  забор.  Опустив
глаза, с недоумением обнаружил, что сжимает в руках продырявленный щит. Он
попытался было шагнуть к останкам ворот, но не  сумел  даже  пошевелиться.
Что-то снова начинало твориться вокруг...
     В искры разметало оба костра,  от  вездесущего  черного  пепла  стало
темно и душно. Дважды со страшной силой толкнуло в спину, и, задыхаясь, он
уже не видел ни стрекоз, ни улицы, ни  своего  недавнего  противника.  Все
заволокло  густым  сажистым  смрадом.  Но  дело  этим  не   исчерпывалось.
Невидимая ладонь великана подхватила центуриона, с лютой злобой швырнула о
землю. Не успел он перевести дух,  как  та  же  рука,  сжавшись  в  кулак,
принялась наносить по телу удары. Подобно дрожащему от напряжения  гвоздю,
он уходил в рыхлую почву,  стопами  утрамбовывая  сопротивляющийся  грунт.
Удары прекратились, и тут же откуда ни возьмись налетел  ураганный  ветер.
Растопырив руки, перхая от забившего горло песка и пепла, центурион  падал
и снова вставал, пытаясь удержаться на  земле,  не  дать  бешеным  порывам
утянуть себя к тучам. Щит вырвало из пальцев и унесло во тьму.  Совершенно
неожиданно посыпал дождь, быстро превращаясь в ливень. В считанные секунды
воздух очистился от дымной разъедающей пыли. И так же  стремительно  дождь
прекратился. Военачальник открыл глаза и с трудом  втянул  в  себя  порцию
воздуха. Легкие отозвались колючей болью. Атмосфера казалась  раскаленной.
Кое-как он огляделся. Болела  шея,  болели  плечи.  Полузанесенные  мокрым
пеплом, вокруг лежали его легионеры.
     Мир снова изменился. Исчезли гигантские  стрекозы,  исчезло  селение.
Собственно говоря, исчезла даже земля. Ноги центуриона утопали  в  жирном,
обжигающем пепле. Громовые раскаты сотрясали пространство,  а  исполинских
размеров факелы заливали долину пляшущим багровым светом.  Пламя  их  било
неровными всплесками, отчего долину невозможно было объять  взглядом.  Она
предстала перед ними хороводом теней, поверхностью чужой,  раскаленной  до
красна планеты.
     И только теперь центурион  понял...  Все  начиналось  именно  сейчас!
Небеса вновь разверзлись, и их,  погибающих  от  подлого  оружия  титанов,
перенесло сюда, в главную цитадель ада. Великана легче поразить в  сердце,
и сердце это находилось здесь. Где-то  в  этих  местах  Эреб  вырвался  из
подземелья, полчищами разноликих чудовищ начал  расползаться  по  земле...
Был день, и было темно. Выл ветер, но он не  нес  прохлады  исстрадавшимся
легким. Очередной переброс произошел, и они снова должны были действовать!
     Краем глаза центурион заметил шевеление. Его люди приходили  в  себя,
отряхиваясь от песка и пепла, стягивались  в  группу  за  его  спиной.  Он
медленно поднял руку, и  в  этот  момент  земля  далеко  впереди  вздулась
лиловым холмом и лопнула. Словно  огромный  кулак  ударил  и  разорвал  ее
снизу. В небо поползло нечто бесформенное и огромное, обжигающее  глаза  и
кожу. Грохот усилился, заставив людей поневоле попятиться.
     Дракон! Они видели рождение Дракона! Прикрыв лицо ладонью,  центурион
улыбался. Эреб выпускал  против  людей  самого  страшного  противника.  А,
значит, не зря погибли Фаст и Клодий! Они все-таки  заставили  пробудиться
правителей черного царства. На  них  посылали  самого  Тифона!  Подземного
дракона, гидру дьявольских катакомб.
     Меч его взлетел вверх.
     - Вперед!..
     Подхваченный ветром, крик канул в небытие. Его не  услышали,  но  его
поняли. Сомкнув потускневшие щиты, маленькая когорта двинулась к  дракону.
Впереди простиралась пустыня. Ее нужно было преодолеть.
     А  огромная  безобразная  голова  жутковатым  сгустком,  напоминающим
гигантский мозг, вздымалась выше  и  выше,  тесня  ожившие  тучи.  Длинная
темная шея выползала  из  недр,  шлейфом  ссыпая  с  себя  тлен  подземных
хранилищ. Дракон разрастался, меняя обличья.  Единственный  огромный  глаз
его огненно раскалялся, изливая на людей ненависть Эреба.
     На какой-то миг центуриону захотелось съежиться, замереть  на  месте.
Он  ощутил  себя  мошкой,  брошенной  в  жерло  вулкана,  жалким  птенцом,
вывалившимся из гнезда. Но это быстро прошло. Он вовремя вспомнил, что  за
их спинами стояла другая более значимая и величественная сила.  Меч  снова
описал воинственную дугу, центурион яростно зарычал.
     От жаркого взгляда рептилии у легионеров вскипала  на  руках  и  лице
кожа,  кровь  брызгала  ручейками  и  тут  же  высыхала,   превращаясь   в
болезненные струпья.  Чувствуя,  что  погибают,  они  перешли  с  шага  на
спотыкающийся бег. Дракон  избегал  схватки,  убивая  на  расстоянии.  Они
разгадали его хитрость и потому спешили изо всех сил.  Успеть!  Добраться,
сохранив силы до последнего решающего сражения!..
     В розовом тумане собственного отказывающего зрения  они  налетели  на
опутанные  проволокой  колья  и,  кашляя,  принялись   прорубать   проход.
Центурион ничего не слышал кроме собственного хриплого рыка. Размышлять  о
чем-либо он был уже  не  в  состоянии.  Мысли  ушли,  обожженные  взглядом
дракона. Он помнил только то, что надо идти - идти, не замедляя шага! Боги
по-прежнему вели его, а значит, вели и остатки его центурии.
     Миновав проволочные заграждения, какое-то время они бежали  по  голой
безжизненной земле. Центурион не отрывал слезящихся  глаз  от  чудовищного
тела дракона. Ему показалось, что источаемый Тифоном жар  слабеет.  Дракон
оседал, втягивая свою длинную шею. Приближение людей  несомненно  страшило
его...
     И снова путь перегородила колючая паутина!.. С силой крутанув  мечом,
центурион продрался через нее и рассмотрел  ступени.  Еще  немного,  и  он
полетел бы вниз. Под ногами распахнулся котлован - и  там  на  дне...  Ему
почудилось, что из дыма навстречу ему шагнули люди.
     Этого не могло быть!  Он  провел  пальцами  по  слезящимся  глазам  и
внимательно всмотрелся.  Нет,  это  были  все-таки  не  люди.  Двуногие  и
двурукие твари лишь отдаленно походили на людей. Круглые, с детскую ладонь
глаза цепко разглядывали центуриона, растущие прямо из  голов  безобразные
хоботки чуть покачивались. А  в  следующую  секунду  из  рук  их  плеснули
короткие вспышки, и центурион пошатнулся. Что-то остро  лопнуло  в  груди,
вытолкнув из горла влажную, теплую соль. Рядом  рухнул  навзничь  Солоний,
еще один воин покатился вниз по ступеням. Центурион хотел  было  крикнуть,
но едва не потерял сознание. Кровь горячим ручейком стекала по  подбородку
на грудь, капала на колени. Молча, не то падая, не то ныряя,  он  бросился
вперед, навстречу трепещущим вспышкам. Больше  всего  он  опасался  сейчас
запнуться и упасть, не успев добежать до этих человекоподобных  тварей.  И
одновременно он ощущал гордость.  Они  все-таки  сумели  одолеть  пылающую
пустыню, и он не сомневался, что в эту минуту  отряд  вступает  в  царство
Эреба. Огромный, величественный дракон не сумел  остановить  центурию,  не
сумеют и эти - с хоботками!..
     Тварей было всего две, и два удара понадобилось ему, чтобы расчистить
дорогу. Еще  одна  тварь  выглянула  из-за  тяжелой  металлической  двери.
Скрежетнули  невидимые  механизмы,   железные   створки   стали   медленно
смыкаться. Кто-то из воинов сунул в узкую щель обломок меча. Совсем  рядом
центурион рассмотрел чьи-то вздувшиеся от  напряжения  мускулы.  Используя
оружие вместо рычагов, десятки дрожащих от усилия рук боролись  с  дверью,
отвоевывая  у  ревущих  механизмов  сантиметр  за   сантиметром.   Уступая
канатному переплетению мышц и сухожилий, дверь наконец-то поддалась.  Щель
превратилась в широкий проем,  гул  работающих  механизмов  захлебнулся  и
смолк.
     Центурион ощутил, как дохнуло в лицо из подземелья влажной прохладой,
а  в  следующий  миг  он  уже  мчался  по  тусклым  коридорам  прямиком  в
неизвестность. Задыхаясь и сплевывая на бегу душащую кровь, он старался не
сбавлять темпа. За ним стлался топот сандалий и звон оружия. Он не  просто
бежал, - он вел легионеров в атаку.
     Поворот - и  длинное,  глухое  пространство,  заполненное  ящиками  и
скамьями... Слепящие вспышки частой россыпью  ударили  по  глазам.  Тварей
здесь оказалось много. Взвивались хоботки,  чужой  крик  бил  по  ушам,  и
всякий раз центурион чувствовал на острие меча живое, содрогающееся.
     Еще один оптион на его глазах осел на каменный  пол.  Метнувшуюся  от
убитого тень военачальник с грудным надсадным хрипом  пришпилил  к  стене,
рукой рванул за  отвратительный  хобот.  Зеленоватая  маска  сползла,  как
сползает с поджаренной на огне змеи кожа, и центурион в недоумении  замер.
На него глядело  обычное  человеческое  лицо,  и,  извиваясь,  как  червь,
раненный человек пытался вырвать из живота пронзившее его  оружие.  Липкие
от крови пальцы безуспешно скользили по рукам центуриона. Кажется, он тоже
попытался  воспользоваться  смертью,  поражающей  на  расстоянии.  Вспышка
ударила в грудь, и медный панцирь  принял  на  себя  удар,  но  ничуть  не
смягчил. Снарядом от невидимой катапульты смерть пронзила доспехи и  вошла
в плоть военачальника, остановившись где-то возле самого сердца. Но он  не
упал и не умер. Меч взвился вверх и трижды обрушился  на  шею  оборотня  в
человеческом облике. Центурион больше не верил  образам.  Все  было  здесь
ложью - от начала и до конца. И человеческие лица, и  хоботки,  и  черная,
внушающая отвращение кровь. Вопреки всему он обязан был завершить начатое.
Прежде чем умрет. И он знал, что времени ему отпущено крайне мало.
     Ворвавшись в очередной зал, легионеры сходу заработали мечами.  Топот
сандалий, предсмертные вопли и треск вспышек смешались в  нечто  жуткое  и
неописуемое. Грудь центуриона онемела, воздуха не хватало, и он помогал ей
резкими движениями рук. Пинком распахнув очередную  дверь,  полуслепой  от
заливающих глаза пота и крови, он шагнул  к  зыбким  расплывчатым  фигурам
чудовищ. Они хотели, должно быть, раствориться,  уйти  от  него,  но  было
поздно - он  уже  пришел  и  стоял  рядом.  Центурия  добралась  до  места
назначения, и отныне ему не надо было уже экономить силы. Все без  остатка
он оставит здесь...
     Рывком центурион перевернул стоявший на пути массивный стол и  зверем
обрушился на двуногих оборотней. Он действовал мечом и кинжалом,  радуясь,
что еще в состоянии сражаться. Визжащие тени бросались  на  него  со  всех
сторон и падали замертво. Их вспышки заметно  слабели,  жалящий  яд  терял
свою силу. Теперь они кусали тело не больнее оводов и слепней.
     Глотая собственную кровь, центурион успевал булькающе  смеяться.  Они
подобрались к сердцу Эреба, тараном вошли  в  его  грудь.  Ему  было  чему
порадоваться!.. Обретя зрение богов, он вдруг увидел себя - окровавленного
и страшного, дерущегося в гуще лжелюдей. Следом за  ним,  сомкнув  щиты  и
ощетинившись копьями, шли легионеры. Бессильные хлопки  и  вспышки  меркли
вблизи сияющих доспехов, мечи прорубали широкую и чистую колею...
     Пронзительно  вереща,  один   из   оборотней   поднял   перед   собой
металлическое незнакомое орудие. На какой-то миг  центурион  встретился  с
ним взглядом.  Два  серых  пятна  вместо  глаз  излучали  страх  и  ярость
одновременно. Но и этим чувствам центурион тоже не поверил.
     Частые безболезненные вспышки. Крошево  панциря  на  груди  и  оводы,
оводы, оводы... Распахнув глаза и прислушиваясь к голосу,  зазвучавшему  в
нем торжественной медью, военачальник выпрямился, расправил плечи и спину.
С внезапным блаженством он вдруг ощутил, как тело его приподымает  могучая
внеземная сила, как в уставшие члены вливается поток живительной  энергии,
как последним взмахом меча завершается последнее его сражение.

     Елозя  руками  и  изгибаясь  изувеченным  телом,  центурион  медленно
замирал у ног оборотней. Он не мог видеть, что никто за ним уже  не  идет,
как не мог видеть и липких от крови ступеней, коридоров, заваленных телами
врагов и легионеров. И уж тем более не видел он и не чувствовал, как  трое
человекообразных, приседая в двух  шагах  от  поверженного,  били  и  били
вспышками в холодеющую и уже не ощущающую боли спину.

                               Андрей ЩУПОВ

                                 ОЧЕРЕДЬ

     Старенький, с брезентовым верхом "газик" вползает в район новостроек,
и следователя начинает мотать из стороны  в  сторону.  Ударяясь  спиной  о
жесткую  обивку  сидения,  он  смотрит,  как  дома,  прохожие,   падая   и
раскачиваясь, проплывают мимо замызганных окон. Ощущение такое, словно  он
движется на вертлявой лодчонке  по  чавкающему,  бескрайнему  болоту.  Под
пасмурным тяжелым небом - зябко и неуютно.  На  очередном  подъеме  машина
завывает и, буксуя в грязи, сбрасывает скорость до черепашьей. Следователя
бросает вперед, и он неслышно ругается. Еще не хватало застрять здесь!..
     - Кажется, приехали, - шофер вертит  головой  и  уверено  закручивает
руль. Дважды ухнув, "газик" с натугой минует канаву и, взревев  тракторным
басом, выскребается на  сухое  место.  Медленно  они  объезжают  огромную,
обложившую крыльцо магазинчика толпу и останавливаются.
     Рывком распахнув дверцу,  следователь  выбирается  наружу.  Из  толпы
навстречу приехавшим тут же выныривает полный  молодой  старшина  и  сходу
принимается  докладывать  -  путано,  бестолково...   Едва   слушая   его,
следователь торопливо шагает к магазинчику.
     Хорошенькое дельце! Оказывается, оперативная группа  до  сих  пор  не
прибыла, завязнув где-то по  дороге,  и  кроме  него  да  этого  задастого
участкового никого больше нет. Вернее, имеется один  убитый  да  еще  один
раненый,  плюс  десятка  два  свидетелей.  Преступников  естественно  след
простыл.
     Скользнув взглядом по  встревоженным  лицам,  следователь  недоуменно
сдвигает брови: откуда столько людей? Или сбежались на выстрелы?..
     Его трогают за плечо, и, оборачиваясь, он почти сталкивается грудь  в
грудь  с  бесформенным  тяжеловесным  созданием,  в   котором   с   трудом
угадывается  женщина.  Квадратное  пальто,  резиновые  сапоги,   берет   и
абсолютно незапоминающееся лицо.
     - Сказали бы людям, будут товар отпускать или нет?
     Слово "людям" женщина произносит  с  ударением  на  последнем  слоге.
Следователь глядит на нее диким взглядом. Какой, к черту, товар? Здесь  же
убитый!.. В голове проворачивается тяжелый маховик, - он  тщетно  пытается
осмыслить вопрос дамы в квадратном пальто. Ее  вопрос  тоже  квадратен,  -
каким боком не поверни - кругом углы. И ведь не скажешь, что молодая.  Это
про молодежь говорят, что бездушные и черствые,  а  здесь  что-то  другое.
Какая-то  железобетонная  простота.  Если  есть  товар,  то  будь  добр  -
отпускай. Убийство - не убийство, им  на  это  начихать.  Титановые  люди!
Непрошибаемые!..
     Зло, не произнося ни звука,  следователь  шагает  прямо  на  женщину,
заставляя ее отшатнуться. Объясняться с подобными гражданами у него нет ни
сил, ни времени. И то, и другое иссякло лет восемь или десять  назад.  Как
правило, свежеиспеченных выпускников юрфака хватает  ненадолго.  Романтика
погибает в первый год практики, жажда  справедливости  угасает  лет  через
пять. В рядах милиции остаются попросту в силу инерции, и неизвестно каким
образом огромный правозащитный корабль еще держится на плаву. Это одно  из
тех чудес, которое кажется следователю абсолютно необъяснимым.
     Миновав людей, они поднимаются по лестнице.  Следователь  раздраженно
посматривает на участкового. Так ничего и  не  понял  он  из  бестолкового
доклада. Есть такие люди, что мямлят и мямлят, а сути из  себя  выжать  не
могут. Не дружат они с ней - с сутью.
     - Что взято? - сухо роняет он.
     - Так ведь ничего... То есть,  как  есть  ничего,  -  голос  старшины
звучит  жалко  и  растерянно.  Неизвестно  -  что  больше  его  смущает  -
произошедшее  убийство  или  погоны   приехавшего   офицера.   Следователь
поджимает тонкие губы. Он начинает испытывать к коллеге смутную неприязнь.
Из новеньких, а  уже  с  брюшком.  Помощничек!..  Все,  положительно,  все
складывается сегодня не так: и дома с женой, мечтающей о садовом участке и
лицее для сына, и  с  погодой,  и  с  этим  ужасным  происшествием.  Опера
застряли на полпути, и ясно, что  придется  начинать  одному,  потому  что
старшина - не в счет...
     Быстро взбежав по скользким от глины ступеням, он входит в магазин.

     Первое, что бросается ему в глаза, это  валяющийся  на  полу  детский
исковерканный автоматик. Оплавленная и полурастоптанная каблуками игрушка.
Здесь же рядышком лежит цветастая шапчонка. Чей-то истерзанный дипломат  с
пулевыми  отверстиями  на  пластиковом  боку  распахнутым  зевом  пытается
откусить от пола неприлично  огромный  кусок.  Тело  убитого  находится  у
прилавка,  под  маленьким  кассовым  окошечком.  Возле  него   -   россыпь
изумрудных горошин. У разбитой  витрины  перетаптывается  бледный  высокий
парень и держит на  весу  обмотанную  носовым  платком  руку.  С  намокшей
повязки на линолеум падают бурые капли.
     - Врач?.. Где врач?! - следователь резко оборачивается к участковому.
     - Я вызывал, - лепечет милиционер. - Скорую... Обещали вот-вот, но вы
же видели, что это за район. Пока найдут машину, пока доберутся...
     - Сходите к моему водителю, - перебивает его следователь. - Попросите
аптечку. Принесете сюда и перевяжете сами!  Да,  и  еще...  Водителя  тоже
пригласите. Поскольку оперативников нет, понадобится помощь.
     - Есть! - участковый  неловко  поворачивается  и  медвежьей  походкой
ковыляет к выходу.
     Не глядя больше на него, следователь шагает к телу  и,  наклонившись,
двумя пальцами касается левого виска лежащего. Обычно  пульс  здесь  более
отчетлив, чем на кисти, но сейчас он не прислушивается. Да  и  температура
уже явно ниже тридцати. Совершенно неоспоримо, что мужчина мертв.
     - Свидетели, -  следователь  обращается  к  молчаливой  кучке  людей,
сгрудившейся в  дальнем  от  распростертого  тела  углу.  -  К  сожалению,
вынужден опросить вас в самом срочном порядке.  Преступники  вооружены,  и
каждый час работает на них. Поэтому прежде всего  попытаемся  выяснить  их
приметы, описание и тому подобное. Кто  -  что  вспомнит.  И,  разумеется,
постараемся не перебивать друг дружку...
     Полная женщина с прилипшим к юбке парнишкой вдруг начинает  рыдать  -
безудержно, навзрыд.  Никто  не  бросается  ее  успокаивать,  люди  словно
окаменели.  Следователь  пытливо  смотрит  на   плачущую,   с   пониманием
оглядывается на безжизненное тело. Угадав  продавца  в  стоящей  несколько
особняком женщине, приглушенно спрашивает:
     - Вы не могли бы предоставить нам какую-нибудь изолированную комнату.
Подсобку, склад или что-нибудь... Словом, чтоб не здесь.
     Он успевает заметить ее испуганный взгляд, но  в  эту  минуту  группа
свидетелей приходит в движение, и к следователю делает шаг щуплый старичок
с седенькой  бородкой.  На  блеклом,  в  мелкую  клеточку  пиджаке  матово
отсвечивают заправленные в полиэтилен орденские планки.
     - Дело вовсе не в том, о чем вы подумали, - старческий голос ветерана
надтреснуто дребезжит. Глухо прокашлявшись, он  поднимает  на  следователя
слезящиеся глаза и от волнения часто моргает. - Видите ли,  это  будет  не
просто  принять.  Не  знаю,  поверите  ли  вы  мне,  но...  Они,  конечно,
подтвердят, хотя не всякий соберется с духом рассказать вам  об  этом.  По
крайней мере мне это будет сделать легче. Так что, если позволите...
     Он ожидающе молчит. Вежливый старичок, деликатный. В  некотором  роде
драгоценный реликт - вроде петербургской пожилой интеллигенции,  -  только
там еще  попадаются  пережившие  все  и  вся  князья  да  графы.  Старичок
продолжает молчать, он ждет от власти согласия,  но  следователь  тоже  не
спешит с ответом  сразу.  Предчувствуя  недоброе,  он  недоуменно  обегает
глазами свидетелей. Что-то необычное в  их  лицах.  И  это  не  похоже  на
тривиальный страх. Тут что-то другое. Собравшихся  в  магазине  объединяет
нечто общее, неприятно настораживающее... Со вниманием  следователь  снова
возвращается взглядом к старичку. Время!.. Вот, что его беспокоит!  Каждая
минута - лишняя фора преступникам. Но и не выслушать свидетеля он тоже  не
может. Тем более, что ни одного оперативника на месте  еще  нет  -  и  кто
знает когда они вообще объявятся.
     Еще колеблясь,  следователь  нерешительно  расстегивает  планшетку  и
достает ручку и чистый лист. Пристроившись на  подоконнике,  обращается  к
ветерану:
     - Хорошо, я вас  слушаю.  Но  одна  просьба  -  быть  по  возможности
кратким.
     - Кратким? Да, я понимаю. - Старичок делает рукой непонятный жест.  -
Разумеется, я постараюсь... - Он запинается и вновь растерянно моргает.  -
Видимо, нужно рассказать все. С самого начала.

     Альмонис, английское средство от ожирения, завезли в среду. В  среду,
а не в пятницу. Но именно в пятницу изрядно поредевший товар после  долгих
сомнений и дискуссий решают выбросить на прилавок - и ради  такого  случая
долго упрашивают и наконец  уговаривают  подежурить  в  магазине  штатного
грузчика Сему. Каким  уж  образом  -  неизвестно,  но  слух  об  альмонисе
успевает растечься далеко за пределы района,  и  отвыкшие  от  очередей  и
давок продавцы всерьез опасаются нешуточного наплыва покупателей. И потому
пакеты с английским товаром надумывают выдавать через окошечко в стене, до
сих пор пребывавшее в заколоченном состоянии. То немногое, что  еще  лежит
на полках, на это время, разумеется, убирают.
     Время - семь утра, но  через  все  магазинное  помещение,  стекая  по
крутым ступеням крыльца и дотягиваясь до угла соседствующей с  гастрономом
аптеки, уже выстроилась плотная очередь. Хмурое выражение на лицах  -  под
стать темному, набрякшему небу. Утро похоже на вечер, а очередь напоминает
колонну французских арестантов, толпящихся на гильотину. Говорят,  было  и
такое. Более того, говорят, и на гильотину, изнывая от ожидания,  пытались
проскальзывать вне очереди. Так или  иначе,  но  выражение  множества  лиц
сливается  в  нечто  общее,  чему   следует   подобрать   особый   термин.
Ощетинившееся штыками каре - это уже не толпа, и очередь, стоголовой змеей
впившаяся в магазин - объект  множественных  вожделений,  -  тоже  уже  не
простое  сборище  людей.  Это   ожившее   существо-великан,   животное   с
необузданными инстинктами.
     Опоздавшая к магазину женщина, злясь на себя и на весь мир,  медленно
обходит собравшихся. Ненавистно-тесное платье раздражает ее почти столь же
сильно, сколь и уличная слякоть. Добравшись до угла аптеки, она  громко  и
сердито  фыркает,  поворачивает  назад  и  тут  же  откуда-то  из-под  ног
близстоящих людей выдергивает за курточку  юркого  карапуза  с  игрушечным
автоматиком. Наградив его основательным шлепком, тяжелым решительным шагом
движется к крылечку. По  глазам  ее  видно,  что  она  готова  ругаться  и
спорить. Однако мальчишке вовсе не улыбается торчать в  душном  помещении.
Усыпив  бдительность  матери   притворной   покорностью,   он   дожидается
кульминационной  точки  разыгрывающейся  у  крыльца  перебранки  и  рывком
освобождает  ладошку  из  мощной  длани  женщины.  Отскочив   в   сторону,
присаживается на корточки и улыбается: воюющей мамаше не  до  него.  Литым
корпусом, содрогаясь, словно  ледокол  во  льдах,  она  раздвигает  людей,
неукротимо  приближаясь  к  дверям.  Еще  немного,  и  ее  засасывает  зев
магазина.
     Поднявшись,  мальчишка  подходит  к  широкой  луже  и,   настороженно
оглядываясь, ступает в нее. Снова с ожиданием смотрит вокруг, но никто  не
обращает на него внимания. Зевая, он пересекает лужу из конца в конец и  с
топотом начинает сбивать с сапожков липкую жижу.
     - Куда прешь?! Куда?!
     Подняв  голову,  мальчуган  видит,  как  высокий  мужчина  с  плоским
невыразительным лицом молчком продирается все к  той  же  заветной  двери.
Люди позади  него  разъяренно  ругаются,  вытягивают  шеи,  чтобы  получше
разглядеть наглеца. Но наглец на голову выше всех,  и  возмущенные  голоса
так и остаются голосами. Мальчишка звонко смеется. Прицеливаясь в  мужчину
из автомата, коротко стрекочет.
     Вскоре невдалеке от аптечного угла внимание карапуза привлекает яркая
коляска. Приблизившись к ней, он не без любопытства заглядывает под полог.
Оттуда на него сонно  таращатся  выпученные  глазенки  младенца.  Слюнявая
соска в  припухших  губах  ритмично  и  чмокающе  подергивается.  Подумав,
мальчишка выдергивает соску изо рта ребенка и дует  лежащему  в  лицо.  Но
эффекта добивается обратного. Ласково жмурясь, малыш тянет к  нему  пухлые
ручонки и что-то лопочет. Вот дурак! Мальчишка дает ему  щелбана  и,  чуть
помешкав, осторожно бьет  пятерней  по  мягкой  щечке.  Личико  в  коляске
по-старушечьи морщится, и губы  вот-вот  опасно  скривятся.  Не  дожидаясь
тревожной сирены, мальчишка пихает соску  обратно  и  торопливо  бежит  от
коляски.

     Влага, пропитавшая воздух,  внутри  помещения  многократно  уплотнена
дыханием и теснотой людей. В душной жаре, проникаясь все большим  взаимным
раздражением, собравшиеся утирают рукавами мокрые лица, ворочают  головами
и перетаптываются.  В  центре  современного  города,  посреди  асфальтовой
слякотной осени - тусклые  тропики.  Единственное  развлечение  -  пестрым
квадратом висит на стене. Это не картина Эль Греко и не охотничий  трофей,
- это липкий пластырь, покрытый слоем мух и комаров. Глядя на  него,  люди
ощущают смутное удовлетворение, некое не вполне осознанное злорадство, как
компенсацию за переносимые муки.
     Здесь человек двадцать, а то и больше. Каким-то чудом полной  женщине
все-таки удается затесаться  в  очередь,  и,  отдыхая,  она  шумно  дышит,
стараясь не глядеть на соседей, всем своим  видом  демонстрируя  решимость
возобновить бой в любую минуту. Со стороны окружающих - полная взаимность,
и все же чувствуется,  что  победа  за  вторгшейся  женщиной.  О  недавней
перепалке не поминают, - последние нервы, как последние  патроны,  берегут
на будущее. Мужчина с плоским невыразительным лицом ведет себя спокойно  и
местом в  очереди  не  интересуется.  Он  пристроился  в  пустующем  углу,
поглядывая на людей юрким  цепляющим  взором.  Легкий  дождевик  он  успел
скинуть, спрятав в спортивную сумку, и  всем  видно,  что  рубаха  на  его
большом мускулистом теле - в темных расплывающихся пятнах. Не снимая белой
кепки, прикрывающей, должно быть, лысину, он то и дело вынимает из кармана
широкий, словно полотенце, платок  и  вытирает  лоб,  подбородок,  шею.  В
промежутках между этими пассами, бесцветные глаза его  продолжают  изучать
сгрудившихся очередников, ощупывая их с бесцеремонностью  забирающегося  в
карман грабителя.
     В основном в магазине женщины. С сетками, с авоськами, с  гигантскими
коробами  на  колесиках  и  обыкновенными  сумочками.  Мужской  состав   -
немногочислен: четверо, не считая гостя  с  невыразительным  лицом.  Кроме
него здесь ветхий старичок с седенькой бородкой, нервный худой тип в плаще
и двое ребят  с  чем-то  совсем  не  смешным  вместо  причесок  -  излишне
кучерявые, чересчур громкоголосые, в ярких курточках  и  импортной  обуви.
Этими последними жара  переносится  легче  всего.  За  азартной  игрой,  в
которой попеременно мелькают измятые карты и  желтенькие  рублевки,  места
для скуки нет.  Оба  расположились  на  низеньком  подоконнике,  пристроив
вместо стола пластиковый, украшенный наклейками дипломат. Вполне уютно...
     Высокий мужчина переводит взгляд на типа в  плаще  и  снова  вынимает
платок. Он обильно  потеет,  но  это  не  отвлекает  его  от  главного.  С
удивительным упорством  он  разглядывает  людей,  давая  мысленную  оценку
каждому. Нет, тип в плаще его тоже не беспокоит. Интеллигентишка!.. Смешон
и нелеп. Очки на болезненно-бледном лице подрагивают, руки нервно шелестят
в глубоких карманах. Впечатление такое, что там у него песок с  галькой...
На миг увеличенные линзами глаза сталкиваются с глазами высокого и тут  же
убегают в сторону. Нет,  он  совершенно  неинтересен.  Как  неинтересен  и
старик-ветеран,     стоящий     в     начале     очереди.     Очень     уж
рассудительно-несуразный вид. Да и годиков ему  раза  в  два  поболе,  чем
любому из присутствующих. Не  совсем  ясно  -  ему-то  на  кой  хрен  этот
альмонис? Или для  внучки  с  жучкой?..  Высокий  мужчина  вяло  улыбается
собственным мыслям.
     Протиснувшись мимо столпившихся в дверном проеме,  в  магазин  входит
странного облика человек.  Впрочем,  странность  его  условна.  Магазинных
грузчиков и гастрономных бродяг узнают за  километр.  По  отдувающимся  на
коленях штанам, по блеклому мешковатому виду, по одному запаху. Запах их в
состоянии перешибить любую парижскую парфюмерию. Это нечто  среднее  между
селедкой, кислой капустой и застарелой махрой. Кроме  того  узнают  их  по
говору и акценту. У этого племени своеобразный язык, своеобразный тембр. В
данном случае это и есть тот самый Степа, которого уговорили подежурить  и
проследить за порядком.
     Чуть покосившись на высокого и словно  бы  не  увидев,  Степа  кричит
куда-то в сторону:
     - Которые тут без очереди! Щас выставлю, и пойдете домой!
     Голос его и впрямь -  нечто  уникальное.  Скорее,  это  следовало  бы
назвать полным отсутствием голоса, но сиплый клекот - громок и доходит  до
каждого.  Что  порождает  это  извержение  шепелявых  звуков  -  абсолютно
непонятно, и даже не верится в полусожженные алкоголем связки. Высокий  не
смотрит на  грузчика.  Только  уголки  губ  на  лоснящемся  от  пота  лице
презрительно кривятся. Он в каком-то метре от неожиданного правдоискателя,
и тот, помешкав, делает попытку схватить мужчину  за  локоть.  В  горле  у
магазинного стража сипит, а на сморщенной синюшней  маске,  давно  ставшей
его настоящим лицом, - необъяснимая гримаса. Он не то  пытается  напугать,
не то напуган сам.
     - Ну-ка?.. - Степа тянет мужчину за руку, но резким толчком  в  грудь
высокий отбрасывает грузчика к дверям и крепче расставляет ноги.
     - Вали, отец! - почти добродушно советует он.
     Потирая плоскую грудь, грузчик трусливо топчется на месте.
     - Тамара! - оглушительно басит он, обращаясь к  прилавку.  -  Которые
тут без очереди, не давай товар!
     Неизвестно, слышит ли его Тамара, однако грузчик делает вид, что  его
услышали и  поняли.  Удаляясь,  он  поводит  костлявыми  плечами,  пытаясь
внушить окружающим, что справедливость  так  или  иначе  восторжествовала.
Яркие курточки в кроссовках и с дипломатами, на время забыв  о  картах,  с
любопытством следят за  происходящим.  Но  сиплоголосый  Степа  уходит,  а
высокий продолжает оставаться в своем  углу,  и  курточки  возвращаются  к
прерванной игре. Кто-то из женщин туманно бросает:
     - Прямо житья то них не стало!
     Слова эти, неизвестно к кому обращенные, повисают в воздухе.  Сопящую
множественным дыханием тишину нарушает только  смешки  картежников.  Между
ними вовсю шуршат желтенькие бумажки.
     - Хватит с меня! -  один  из  игроков  соскакивает  с  подоконника  и
потягивается длинным молодым телом. - Ну и вонища же тут! - он  с  вызовом
поглядывает в сторону  высокого.  Но  тот  безучастен.  Кудрявый  приятель
остается  на  подоконнике  и,  держа  дипломат   на   коленях,   аккуратно
пересчитывает выигранные  деньги.  В  это  время  потягивающийся  замечает
привлекательную особу. Что-то между вторым и третьи десятком, блондинка  с
яркими губами, одета броско и очень даже вполне... А  главное,  дамочка  и
сама интересуется молодыми людьми. В воздухе выстраивается беззвучный мост
из подмигиваний и улыбок.  Без  особых  усилий  створки  моста  смыкаются.
Взаимопонимание  достигнуто,  и  стороны  сближаются  для  более   тесного
знакомства.
     Нервный тип вскидывает руку и чуть ли  не  целую  минуту  смотрит  на
часы. Потом косится на окошечко  и,  сняв  очки,  с  ожесточением  скрипит
руками в плаще,  доставая  протирку.  В  этот  момент  в  магазин  вбегает
неизвестно как пропущенная внешним заслоном девчушка лет  восьми-девяти  с
сеткой, наполненной пустыми бутылками. Зигзагом обойдя людей, она  семенит
к окошечку. Наивная,  она  помнит,  что  еще  неделю  назад  где-то  здесь
принимали посуду. Застывшим извилистым изваянием очередь  следит  за  ней,
пропуская почти до самого окошка. И только, когда девчушка приближается  к
роковой  цели,  что-то  взрывается  в  окружающих,   высвобождая   гейзеры
негодования.
     - Прыткая какая!
     - Только посмотрите на нее, маленькая, а наглая!
     - Вот мерзавка! Мы тут уже час стоим, а она два вершка от пола - и на
тебе!
     Споткнувшись о крики, девочка испуганно останавливается.
     - Мне только спросить, -  робко  лепечет  она  и,  не  зная  на  кого
смотреть, глядит на свои сандалики.
     - Вот постоишь в очереди, тогда и спросишь!
     - Бесстыжая!
     Обладатель яркой курточки, тот самый строитель "мостов" гогочет.
     - Чего раскудахтались, курицы! Жаль пакетика для ребенка?
     Он стоит рядом с понятливой блондинкой. Энергичная рука уже елозит по
обтянутой  платьем  тугой  талии,   и   оба   смеются.   Женщины   яростно
оборачиваются к ним, но связываться не решаются. Тем  более,  что  причина
скандала с набухшими глазенками  уже  постукивает  сандаликами  обратно  к
крыльцу.
     - В самом деле, может  она  спросить  хотела?  -  неуверенно  говорит
кто-то.
     - Знаем мы!.. Спросить...
     Ворчание идет на спад,  волнение  успокаивается.  Нашипевшись  вволю,
змеиная очередь затихает в ожидании.

     В пятый или шестой раз вскинув руку с часами к лицу,  нервный  тип  в
хрустком плаще начинает суетиться сверх всякой  меры.  Он  что-то  бурчит,
подергивает острыми плечиками, и  весь  его  вид  красноречиво  говорит  о
крайней степени раздражения.
     - Да не крутитесь вы! - восклицает одна из его соседок.
     Нервный  тип,  будто  только  и  ждавший  этих   слов,   стремительно
поворачивается у ней, но из-за расплясавшихся нервов не сразу  справляется
с рвущимся из него потоком сбивчивых фраз.
     - Так... Допустим! Значит не крутиться?..  И  что  же  я,  по-вашему,
должен делать?! Может, вы еще будете мне указывать? Нет?  Тогда  и  нечего
тут!.. То есть, если вас персонально устраивает торчать здесь вечность, то
и стойте ради бога! Но не надо советовать другим!
     - А что ты на меня орешь-то? - изумляется женщина.  -  Я-то  тут  при
чем?.. Если невтерпеж, так и иди, кто держит!
     -  Ты  ему  подскажи  куда  идти,  -  встревает  смеющийся  кудряш  с
дипломатом. - Он же интеллигент, не знает куда ходят.
     Его смеху вторит приятель с блондинистой подружкой. Лицо  нервного  в
плаще бледнеет и, теребя рукой  пояс,  он  делает  порывистое  движение  к
смеющимся.
     - Может быть, интеллигент! Очень может быть!.. Что ж... Вам-то  этого
слова не понять. Вы же только в картах понимаете, да в бигуди.
     До пареньков не сразу доходит выпад насчет бигуди, а  когда  доходит,
новоиспеченный  приятель  блондинки  мужественно  шагает   к   трясущемуся
мужчине. В то время, как тот прячется  за  соседку,  блондинка  на  правах
опекающей подруги цепко хватает атакующего за руки.
     - Плюнь на него, Владик! Нашел с кем связываться. Плюнь!..
     Владик ворочается, пытаясь высвободиться. Ему это явно  нравится.  Он
талантливо разыгрывает роль бульдога, рвущегося с цепи и  одновременно  на
все сто уверенного  в  ее  прочности.  С  минуту  попугав  противника,  он
великодушно утихомиривается. Обращаясь к зрителям, глуповато спрашивает:
     - Может, правда, плюнуть?
     - Только посмейте, молокососы! - неожиданно взвизгивает нервный  тип.
Он на грани истерики и затравленно смотрит на  кривляющихся  пареньков.  В
пустых Владиковых глазах он читает обещающую многозначительность. Приятель
Владика, весело барабанящий по дипломату, внушает ему не меньший ужас.  Не
осмысливая собственного бесстрашия, он почти кричит.
     - Мерзавцы! Вон отсюда!
     Паренек с дипломатом перестает барабанить и грозно приподымает брови.
     -  Але,  интеллигент!  Давай-ка  договоримся.  Кричать   тебе   будет
разрешено, но  попозже.  Не  сейчас,  понял?..  Тебе  же  очки  мешают,  и
здоровья, наверное,  невпроворот,  верно?  Так  что  отложим  на  попозже,
договорились?
     Неожиданный стрекот,  ворвавшийся  в  магазин,  перебивает  назревшую
кульминацию. Для нервного типа это спасение.
     - Трах-тах-тах! - от дверей, топая, бежит раскрасневшийся мальчуган с
автоматиком. Мгновенно  вытянув  руки,  мать  хватает  его  за  шиворот  и
притягивает к себе.
     - Ты куда удрал, стервец?!
     "Стервец" сходу получает серию  подзатыльников  и  завывает  сиреной.
Мать продолжает ему выговаривать. Позабыв о дрязгах,  очередь  внимательно
слушает. Только блондинка,  закатив  глаза  к  потолку,  клонится  ухом  к
шепчущим губам Владика. Красавец с подоконника не собирается забывать  про
мужчину в очках, и от его взглядов тот  по-черепашьи  втягивает  голову  в
плащ и, стискивая  зубы,  мучительно  нервничает...  А  через  пять  минут
амнистированный автоматчик обрушивает на людей лавину трескучего огня.
     - Тра-та-та-та!..
     - Да успокойте вы его наконец!
     - Мало, видать, ему врезали...
     Женщины гневно поворачивают головы к мамаше.
     - Распустили ребенка!
     - Скажите вы ему в конце концов!..
     Однако у мамаши, успевшей простить  свое  чадо,  находятся  достойные
ответы. Известно, что педагогика у всех своя. Кроме  того,  плотный  огонь
сына, заглушающий сыплющуюся отовсюду ругань, помогает ее обороне.  Владик
и блондинка, пожалуй, единственные, кто  не  принимают  участие  в  споре.
Сдружившаяся  парочка  проникается  все  большим  взаимным  интересом.   В
разгорающийся  пожар  ссоры  бережно   подбрасывает   полешки   кудряш   с
дипломатом. Происходящее  для  него  -  спектакль,  и  он  не  хочет  быть
пассивным зрителем.
     Незаметно для  всех,  высокий,  так  и  не  покинувший  своего  угла,
ощупывает задний карман брюк и распахивает молнию огромной сумки. Часы  на
его руке показывают девятый час. Уже несколько минут, как окошечко  должно
распахнуться.

     Как-то так получается, что и без того плотная масса  людей  сжимается
еще теснее. Кто-то торопливо,  словно  только  сейчас  вспомнив,  начинает
спрашивать:
     - Много его там, не знаете?
     - Где ж много... Зернышки такие мелкие, по горсти в пакете.
     Напряженный слух ловит  каждое  случайно  брошенное  слово.  Малейшая
тревога тут же обращается во всеобщая беспокойство. Парни в куртках, забыв
о шуточках, держат наготове дипломаты с сетками, то  и  дело  озираясь  по
сторонам. Они переместились чуть вперед, к знакомой блондинке,  и  на  них
смотрят негодующе. Но она теперь - вроде как их знакомая, и тут уж  ничего
не попишешь.
     По мере приближения критического момента волнение нарастает, а вместе
с  ним  набирает  силу  и  шумливый  гул.  Даже  мальчуган  с  автоматиком
прекращает свою трескотню и удивленно прислушивается.
     - Идет, идет...
     Шаркая  по  полу  стоптанными  валенками,  мимо  проходит  женщина  с
ключами. Это и есть продавец.
     - Скажите, хватит на всех?
     - Сколько его там?..
     - Будет галдеть! - работник магазина  гремит  замком.  Она  входит  в
подсобку, а через минуту маленькое окошечко  с  лязгом  открывается.  Лязг
этот срабатывает наподобие удара гонга. Все жмутся в одном направлении  и,
вероятно, впервые обращают внимание на женщину, стоящую у самого окошечка.
Худенькая, серенько одетая, она вызывает всеобщую неприязнь. Сразу за  ней
расположился  старичок-ветеран,  а  далее  через  пару  человек  красуются
знакомые  курточки.  Цель  достаточно  близка,   и   они   не   выказывают
беспокойства.
     Вот тут-то мать карапуза и не выдерживает. Делая  отчаянный  рывок  в
сторону  окошечка,  она  взламывает  людской  заслон,  как  древний  таран
деревянные ворота. Что-то, по-видимому, она про себя прикинула и взвесила.
Полученный вывод и подтолкнул ее к действиям. Но  люди  -  это  не  жалкие
крепостные ворота. Женщина делает  несколько  шагов  и  словно  в  паутине
вязнет, удерживаемая множеством рук.
     - У меня ребенок! - она с рычанием продолжает рваться вперед.
     - У всех дети! Всем надо!
     - Она и сюда встряла без очереди! Какой-то танк, а не женщина!..
     Тогда женщина швыряет самый весомый аргумент:
     - А этих сопляков-спекулянтов  пустили?!  Шляпы!  Да  после  них  там
ничего не останется. А мне всего-то пару пакетов!..
     "Сопляки-спекулянты"   насмешливо   улыбаются.    Народ    продолжает
возмущаться, но женщина-танк  столь  решительно  пробивается,  что  вскоре
оказывается возле окошка. Высокий, двинувшийся было в  сторону  парней,  в
сомнении останавливается. Он зло смотрит на женщину. В этот момент она как
раз очищает заветный  плацдарм  от  последнего  препятствия  -  невзрачной
худенькой противницы. Она работает локтями и давит всей массой.  Маленькая
женщина - ей не соперник.
     - Ты что, список составляла?.. А нет, так и стой,  милая,  в  порядке
живой очереди! А у меня ребенок!
     Неожиданно подает голос ветеран-старичок.
     - Что вы себе позволяете! -  дребезжаще  вопрошает  он  и  к  радости
молодых спекулянтов забавно притопывает ногой.
     - Ой, да помолчите вы! - отмахивается от него женщина-танк. -  Еще  и
вас мне слушать.
     - Что значит - помолчите? Вы... - Старичок  беспомощно  шарит  вокруг
взглядом и трясущейся рукой лезет  в  карман.  -  Я,  к  вашему  сведению,
ветеран войны... Да! И награды... Могу без очереди, но не лезу, потому что
стыдно!
     - Да житья от вас не стало! - огрызается мамаша. - Медальки,  ордена,
книжечки... Привыкли козырять!
     Старичок смолкает. Он только пораженно хватает ртом  воздух  и  слепо
водит рукой с удостоверением.
     - Постыдились бы, гражданка! - кричит кто-то. - В самом-то деле!
     - А мне стыдиться нечего! - навзрыд плачет женщина-танк. - Я сама всю
жизнь болею, и ребенок мой тоже...
     Высокий, сосредоточенно следящий за событиями, замечает  в  окошке  с
той  стороны  мелькание  знакомого  ватника.  Пружинисто  приближается   к
ругающимся.
     - В сторонку! - он легко оттирает от окошка  всех  троих,  и  крепкая
волосатая рука  ныряет  в  недоступную  всем  глубину,  навстречу  ватнику
продавщицы. В пальцах у него крупные купюры. На мгновение все немеют.
     - Да что же это творится! - старичок  с  хрипом  пробует  расстегнуть
душащий его ворот.
     - Сволочь! -  визжит  женщина-танк  и  молотит  кулаками  по  широкой
мускулистой спине мужчины.
     Деньги у высокого уже взяли, сумка под боком хищно распахнута,  и  он
неспешно поворачивается. Попутно кидает взор в сторону  парней.  Те  стоят
встревоженные, но, по-видимому, понимают, что запоздали. Пальма первенства
уже не за ними, и попыток вмешаться они не предпринимают.
     - Отвали! - кидает высокий женщине-танку и, сузив глаза в  неприятные
щелки, смотрит на ветерана. - А ты заткнись, герой!  Еще  на  костылях  бы
сюда приковылял...
     Перед ошеломленными людьми вновь вырастает широченная спина, прячущая
от них амбразуру окошка и продавца с его чудо-товаром.
     - Дрянь такая! - вопит женщина и в ярости замахивается на ненавистную
спину сумкой. Из толпы  выскакивает  ее  малец  и  направляет  в  высокого
автоматик. Пластмассовый курок легко  поддается,  и  происходит  страшное.
Игрушка ударяет мальца в грудь, и задираясь стволиком, наполняет помещение
обвальным грохотом. Из плавящегося дульного среза толчками колотит  пламя,
пули веером разлетаются по залу, дробя в пыль штукатурку  и  серый  бетон.
Вскинувшись, высокий переламывается в пояснице и рушится на пол.  Блесткие
пачки вываливаются из его рук, и под ноги обезумевшим людям весело катятся
зеленые горошины альмониса. Но всего этого высокий уже не видит.  Кое-кто,
прикрывая голову, бежит к выходу, но большинство  в  оцепенении  стоит  на
месте.  А  игрушечный  автоматик  продолжается  вибрировать   в   ручонках
перепуганного мальчугана, извергая огненную смерть.  Вскрикивает  одна  из
курточек, и дипломат падает на  линолеум,  чтобы  тут  же  подпрыгнуть  от
угодившей в него свинцовой  струи.  Мгновением  позже  звонко  рассыпается
витрина,  и  длинная  вереница  выстрелов  смолкает.  Мальчуган  с  воплем
разжимает покрытые волдырями ладони и кричит, глядя  то  на  руки,  то  на
сидящую на полу мать. До захлопнувшегося окошка уже  никому  нет  дела,  и
никто не смотрит на раскатившиеся по полу искристые гранулы альмониса.

     Сморщенные,  увитые  темными   жилами   руки   старика   дрожат.   Он
безостановочно  теребит  клетчатый  платок,  и  тот  распадается  у   него
непослушными  складками  и  снова  скатывается  в  бесформенный  комок.  В
наступившей тишине слышно дыхание рассказчика, и взор следователя прикован
к его трясущимся рукам. Лист, удобно разместившийся на  планшетке,  так  и
остается девственно  чистым.  Ни  единого  словечка,  ни  единой  фразы...
Старшина испуганно переминается рядом и неотрывно смотрит  на  оплавленный
пластмасс детской игрушки. Самый обыкновенный автоматик  -  с  батарейкой,
моторчиком и трещоткой. Таких сейчас много  в  магазинах.  Цена  -  что-то
около червонца.
     Бред! Следователь вздрагивает и зябко поводит  плечами.  Он  пытается
стряхнуть с себя вязкий, облепивший его  мистический  покров.  Это  похуже
наваждения. Потому что справа и слева  -  люди.  Очевидцы  невозможного...
Хрипло и не своим голосом он выдавливает из себя чужие, никому  не  нужные
слова:
     - Вы, конечно, понимаете, я не могу всего этого записать. Это уже  не
протокол получится, а... Просто  по  долгу  службы  не  могу.  Потому  что
приедет оперативная служба и...
     Он путается в фразах и так и не заканчивает невнятного объяснения.  И
самое странное - следователь не обвиняет старичка во  лжи.  Бывает  иногда
так, что знаешь, чувствуешь и видишь, что сказанное - правда.  Но  здешняя
правда  не  умещается  в  голове.  Она  просто  не  стыкуется  с   жизнью.
Старичок-ветеран да и другие смотрят на него так, что он поневоле начинает
ощущать себя полным идиотом. Более того ветеран кивает ему, словно понимая
все его внутренние затруднения. Расстроенно моргая,  прячет  свой  измятый
платок.
     - Мда... Значит, скоро прибудет  оперативная  группа,  и  мы  уточним
некоторые детали, - следователь делает  нечаянный  шаг  по  направлению  к
выходу. - Просьба - пока не расходиться.  Нам  еще  понадобится  уточнение
обстоятельств, деталей...
     Дверь захлопывается за его спиной, и вот он уже под моросящим  небом.
Крохотный козырек крыши ничуть его не прикрывает, но ему все  равно.  Куда
важнее, что все эти странные безмолвные  люди  -  там,  позади.  Свидетели
какой-то единой чудовищной галлюцинации. Но ведь и галлюцинации  здесь  не
получается. Потому что труп. Потому что пули в стенах...
     Следователь озирается.  Те,  что  стояли  здесь,  видимо,  разошлись.
Во-первых, спасаясь от дождя, а во-вторых, сообразив, что  товара  сегодня
не будет. Вот и хорошо. Еще их глаз ему не хватало!.. Он  глубоко  вдыхает
влажный воздух и смотрит прямо  перед  собой.  Все,  что  поблизости,  это
конкретно, это замечательно реально.  Стоять  на  земле  -  приятнее,  чем
лететь в бездну. Потому что устойчивее и надежнее. Размытый сырыми мазками
дворик. Серая,  унылая  гуашь...  На  секунду  следователь  пугается.  Ему
кажется, что он не узнает  этого  места.  Все  совершенно  иное!  Какие-то
железные, торчащие из земли трубы, бетонные плиты,  вырезанные  из  дерева
звери - с обломанными ушами и носами.  И  все  это  среди  глинистых  луж,
зыбучих  песков  и  строительных  обломков.  Мыльные  пузыри   в   детской
песочнице. Болото, окружившее дома. Огромный безвкусный борщ...
     Свет от фар дорожками пробивается сквозь туман. Следователь  щурится.
Желтое с синей полосой через борт, фыркая простуженным  чихом,  выдирается
из  суповой   грязи,   виляя,   пытается   одолеть   полосу   препятствий.
Бесполезно... Мотор удрученно стихает. Трескуче распахиваются  дверцы,  и,
увязая в месиве двора, к следователю  бегут  его  коллеги.  Он  узнает  их
одного за другим по мере того, как они выныривают из  колеблющегося  пара,
из неразборчивых силуэтов превращаясь в людей с лицами и  голосами.  С  их
приближением  он  вдруг  начинает  ощущать  робкую   надежду   -   надежду
разобраться во всей этой нелепице, опрокинуть сказочный  вздор  и  вывести
сговорившихся  свидетелей  на  чистую  воду.  Прямо  сейчас!  Вернуться  в
сопровождении инспектора и его помощников в магазин и деловито, позабыв  о
старике и его истории, начать все с самого начала. Может  быть,  вспомнить
при этом что-то важное и обстоятельное, что сообщило бы мыслям верный ход,
позволило бы  направить  следствие  по  должному  руслу.  А  пластмассовый
автоматик ногой в сторону. Куда-нибудь в угол. И запретить даже вспоминать
о нем!..
     Поежившись, следователь спускается по  скользким  ступеням.  Горячее,
расползшееся по линолеуму пятно упрямо маячит перед глазами. Глянец  крови
нелегко выветривается из памяти.  И  стайка  людей  с  безумными  глазами,
испуганно подобравших когти, затаивших утробное рычание, продолжает  стыть
перед внутренним взором.
     В чем, собственно, он будет разбираться? В чем, черт возьми!..
     Следователь останавливается.  Тлеющая  в  груди  надежда  безжалостно
размывается мутной, льющейся с небес влагой.  Это  не  дождь.  И  даже  не
дождик. Всего-навсего мокрый туман,  уставший  и  отяжелевший  от  мирской
энергии, решивший лениво осесть на сонную, обремененную злом землю.

                               АНДРЕЙ ЩУПОВ

                        ВАШЕ СЛОВО, МСЬЕ КОМИССАР!

     Картинка была невеселой. Три ствола глядели ему в грудь, и в короткое
мгновение  комиссар  успел  прокрутить  в  голове  не  менее  трех-четырех
возможных вариантов поведения, отвергнув все, кроме  одного-единственного.
Вспотев от мысленного спурта, он заставил себя успокоиться и отнял руку от
прячущейся под мышкой кобуры.
     - Кажется, настала пора потолковать по душам, а? - жирная  физиономия
Байяра стала еще шире от  плотоядной  улыбки.  -  Ты  ведь  за  этим  сюда
притащился, верно, коп?..  Вилли,  забери  у  него  пушку.  Малыш  немного
нервничает, а когда на ремне такая заманчивая игрушка,  душевный  разговор
навряд ли получится.
     Монг даже не попытался воспротивиться, когда один из  горилл  Байяра,
огладив его потными ручищами, достал из  кобуры  "Полицейский-Специальный"
38-го калибра и осторожно передал шефу.
     - Неважная пукалка, - Байяр брезгливо подцепил оружие двумя  пальцами
и, покрутив перед  внушительным,  в  багровых  прожилках  носом,  кинул  в
корзину для мусора.  Комиссар  порывисто  вздохнул.  Он  был  один  против
четверых  в  этом  кабинете,  а  потому   приходилось   терпеть.   И   эти
издевательские интонации, и хмыканье горилл, и мусорную корзину.  Впрочем,
за  пределами  кабинета  пространство  и  люди  также  принадлежали  этому
мерзавцу. Монг ни секунды не забывал, каким непростым образом ему  удалось
прокрасться на остров. Инкогнито, защищенное одной лишь хрупкой  оболочкой
наспех сработанной  легенды,  вполне  годящейся,  чтобы  передвигаться  по
территории Байяра, но совершенно непригодной для сколь-нибудь  тщательного
опробирования. Первый же признавший его свидетель по сути обратил  легенду
в прах, о чем и предупреждали комиссара более осторожные коллеги. Увы,  он
действительно влип по уши. В этой микроимперии зла не было  ни  интерпола,
ни иных властных  служб,  способных  оказать  ему  какое-либо  содействие.
Остров, затерявшийся в океане, целиком и полностью принадлежал подпольному
миллиардеру Байяру -  принадлежал  до  последнего  камушка,  до  последней
песчинки. Полагаться таким образом приходилось  на  себя  -  и  только  на
самого себя.
     - Вынужден все-таки признать, что вы мужчина, мсье комиссар! -  Байяр
снисходительно качнул головой. - Возможно, именно по этой причине я  и  не
убрал вас сразу. Герои из кинобоевиков - в жизни почти не встречаются. Нет
резона сходить с экрана в жизнь. Там, на сахарном полотне, оно, понятно, и
уютней и безопасней. А вы  вот  осмелились.  Удивительно!  -  Байяр  пожал
жирными плечами. - Пожалуй, вы даже заслуживаете того, чтобы перед смертью
кое на что вам раскрыли глаза. Да, да!  Скучно  уходить  с  бала,  так  не
узнав, кто же и кого подцепил на разудалых  танцульках.  А  всем  нам  так
хочется заглянуть хотя бы на пару страниц вперед! А то  и  в  самый  конец
книги...  Вы  ведь  в  сущности  не  знаете  обо  мне  ничего.  Могу  себе
представить, до чего обидно умирать в подобном неведении.
     - Ошибаетесь! Того,  что  я  знаю,  с  лихвой  хватит  на  то,  чтобы
отправить вас на электрический стул, -  боковым  зрением  Монг  следил  за
телохранителями мафиози. - Этот самый стул вы, ой, как, заслужили! Уже лет
пять, как тому назад.
     - Фи!.. Какие гадости вы говорите! Еще  упомяните  газовую  камеру  с
виселицей... Нашли чем гордиться, - Байяр закурил. - Казнь,  обращенная  в
ритуал, - еще большая дикость, нежели любая свирепая выходка моих ребят.
     - И все-таки рано или поздно вам суждено быть  поджаренным,  помяните
мое пророчество.
     - Это не пророчество, - всего-навсего пожелание.  Но,  увы,  не  всем
нашим желаниям суждено сбываться. Да, господин комиссар, не всем, -  Байяр
закряхтел, устраивая поудобнее в старинном кресле свою  обширную  задницу,
со вздохом постучал ногтем по полированной крышке стола.  -  Зря  вы  так.
Чего теперь злиться? Все игры заканчиваются чьим-то  проигрышом.  На  этот
раз не повезло вам - только и всего.
     - Эх, будь моя воля!..
     Мафиозо внимательно взглянул в лицо Монгу.
     -  Мда...  Вероятно,  все-таки  стоит  надеть   на   вас   наручники.
Аккуратнее, Вилли, без грубостей... Нет, нет, комиссар! Я не боюсь вас, не
заблуждайтесь. Просто не хочу, чтобы вы ненароком  попортили  мою  мебель.
Все эти столы, стулья и шкафчики достались мне весьма недешево. Перед вами
чистейший антиквариат, а кроме того я привыкаю  к  вещам.  Честное  слово,
будет просто обидно, если вы  что-нибудь  хряпнете  об  пол  или  хотя  бы
поцарапаете.
     Стиснув  зубы,  Монг  позволил  застегнуть  на   запястьях   стальные
наручники. Поскольку стоять перед этим сбродом было  глупо,  он  оттолкнул
плечом ухмыляющегося Вилли и, не спрашивая разрешения, присел  в  одно  из
антикварных кресел.
     - Итак, - вопросил он, - вы собирались приоткрыть мне глаза  на  ваши
преступления? Я не против.
     - Что именно вас интересует, мсье  комиссар?  -  любезно  осведомился
Байяр.
     - Ваша причастность к последним похищениям людей. Где  они  и  что  с
ними?
     - Весьма деликатно с вашей стороны  называть  это  похищением,  но...
Буду откровенен, я не похищал этих бедолаг.
     - Тем не менее они пропали.
     - Скажем так, исчезли.
     - Значит, вы все же расправились с ними?
     - Вы считаете, я подослал к ним киллеров? -  личико  Байяра  смешливо
сморщилось. - За кого же вы меня принимаете? Чтобы я - да на старости  лет
пускал кому-то кровь!
     - Но все-таки вы помогли  им  исчезнуть?  -  Монг  ощутил  закипающее
раздражение. Разговор напоминал некое шоу, где роль  кошки  и  конферансье
отводилась Байяру, ему же предоставляли роль попискивающего мышонка.
     - Верно, помог,  -  Байяр  сожалеюще  развел  руками.  -  У  меня  не
оставалось выбора, мсье Монг. Эти парни провинились  дважды  -  во-первых,
отличившись чрезмерным любопытством, а во-вторых,  намереваясь  пренебречь
таким святым правилом, как обет молчания.
     - Они узнали, что на вашем острове незаконно добывается уран?
     - Точно! Более  того  -  тот  же  Кони  умудрился  пронюхать  о  моих
последних поставках на Ближний Восток и отчего-то взбунтовался. Восточному
террору давно уже мало взрывчатки с ипритом. Кое-чем я  им  помог,  и  вот
этот прохвост за моей спиной начал вдруг крутить шашни с интерполом и даже
попытался организовать встречу с прессой. Как я  должен  был,  по  вашему,
реагировать?
     - Во всяком случае вы не растерялись и отреагировали должным образом.
Кони пропал, как и все те, что пропали задолго  до  него...  -  Впервые  в
голосе Монга прозвучало некоторое замешательство. - Надо признать,  дельце
это вы прокрутили блестяще.
     - Интересуетесь подробностями?
     - Ммм... Было бы, признаться, любопытно понять, каким образом вы  его
выкрали.
     Исчезновение   Кони   в   самом   деле   представлялось    совершенно
необъяснимым. Носителя мафиозных тайн стерегли  денно  и  нощно  несколько
десятков людей. Детективы вились вокруг гостиницы, в  которой  он  жил,  а
возле  дверей  номера  бдительно  прохаживались   вооруженные   автоматами
полисмены. На Байяра готовилась настоящая облава, и  козырной  картой  для
следственных органов был этот самый  Кони.  И  все-таки  средь  бела  дня,
практически на глазах у всех он  пропал.  Растворился  в  воздухе,  как  и
предыдущие жертвы Байяра. Ни трупа, ни крови, никаких других следов. Все в
точности повторяло прежние истории: пустующая комната, неубранная постель,
поднос с чашкой недопитого чая или кофе.
     - Да, с Кони вы осрамились! - Байяр довольно  захохотал.  -  Впрочем,
иначе и быть не могло. Готов держать пари, что  вы  там  в  участке  мозги
вывернули наизнанку, силясь отгадать, куда же подевался этот болтушка.
     - Если вам удалось подкупить  кого-либо  из  полицейских  чинов...  -
начал было Монг, но Байяр перебил его.
     - Я мог бы это сделать, но все было не так, мсье комиссар, совсем  не
так. В свои последние  часы,  так  и  быть,  вы  узнаете  правду.  Я  даже
познакомлю  вас  с  человеком,  сыгравшим  ключевую  роль  во  всех   этих
таинственных исчезновениях. Имя его широкой публике ни о чем не говорит, а
между  тем  еще  три-четыре  года  назад  он  с  легкостью  мог  бы  стать
нобелевским лауреатом. По  счастью,  он  оказался  не  столь  тщеславен  и
согласился работать на меня... Вилли, пригласи сюда нашего милягу Горбика.
     Телохранитель,  отобравший  у  Монга  револьвер,   послушно   кивнув,
выскользнул  за  дверь.  Байяр  взглянул  на   комиссара   с   учительским
снисхождением.
     - Должен вас предупредить, Горбик не совсем обычный  человек.  Как  у
всякого гения, у него свои заскоки, но я с этим мирюсь.  В  конце  концов,
что такое человек без минусов? Ходячая мораль, от которой за  версту  веет
тоской и скукой. А Горбик - фанат исследований. Он соревнуется ни много ни
мало - с целым миром. И разного рода  премии  только  стали  бы  для  него
веригами. Он уважает себя, и этого ему вполне достаточно. Все,  в  чем  он
нуждается,  это  кое-какие  финансы  и  рабочий  материал  для   некоторых
экспериментов. Этим мы и подходим друг другу. Корпорация не отказывает ему
ни в чем, он же разрабатывает комбинации,  которые  вашим  пинкертонам  не
привидятся и в самых фантастических снах. Скажу откровенно, такой человек,
как Горбик, для нашей корпорации - настоящая находка...
     - Корпорации! - Монг фыркнул. - Скажите уж проще - мафии!
     - Концерн, корпорация, клан или мафия - какая в сущности  разница?  -
Байяр скривился. - Слова, комиссар, пустые слова! Все мы  в  конце  концов
занимаемся одним и тем же делом - потрошим и обманываем обывателя по  мере
своих сил и возможностей. Государство торгует оружием и собирает налоги, -
аналогичными операциями промышляем и мы.  Ваш  товар  -  алкоголь,  наш  -
наркотики. И если Британия продает, к примеру,  какому-нибудь  ЮАР  партию
гаубиц, то не вижу причин, почему бы ту  же  самую  партию  не  сторговать
кому-нибудь и мне? Снаряды, бронированные скоростные катера, трансурановое
сырье  -  все  это  я  готов  поставить  качественно  и  в  срок  не  хуже
государственных чинуш.  И  совершенно  отказываюсь  понимать,  почему  мой
бизнес более аморален, нежели государственная торговля.  Войны,  как  шли,
так и идут, и всякая монополия, по моему мнению, является лишь глубочайшей
мирской несправедливостью. Вот я и борюсь с этим, как могу. Такова  жизнь,
и если вы набиваете патронташ цветных, я помогаю белым.  И  наоборот...  В
этом смысле - и государство, и я - одинаково безнравственны.
     - Чушь! - взорвался Монг. - Нет ничего проще, чем нагородить  теорий,
оправдывающих злодеяния. Благодаря таким, как вы, во всех уголках  планеты
по сию пору громыхают взрывы террористов и  пускают  под  откос  поезда  с
людьми. Поэтому отложим в сторону  ваши  сомнительные  выкладки.  Я  задал
вопрос, касающийся исчезновения людей!
     - Помню, помню...
     Дверь распахнулась, и, оглянувшись, Байяр радушно поднял руки.
     - О, очень кстати!  Вот  и  наш  блистательный  Эдисон!  Знакомьтесь!
Горбик. А это комиссар Монг, наш давний и свирепый противник. Пожаловал на
остров под личиной торговца наркотиками,  да  вот  неудача!  -  погорел...
Итак, вы желаете знать, каким образом  исчезали  наши  враги?  Пожалуйста!
Источник информации перед вами.  Горбик,  продемонстрируй  комиссару  свои
волшебные пилюли.
     Вошедший следом за Вилли в кабинет сморщенный человечек окинул  Монга
неприятным ощупывающим взглядом. По тому, как он улыбнулся, показав  криво
растущий  клык,  комиссар  тотчас  сообразил,  что  перед  ним  психически
неуравновешенная  личность.  Помедлив,  Горбик  запустил  руку  в   карман
висящего на нем, как на вешалке, халата и достал малинового цвета капсулу.
     - Для  его  комплекции,  думаю,  будет  вполне  достаточно  одной,  -
тоненьким голоском проговорил он. - На этот раз я могу присутствовать?
     Байяр озадаченно пошевелил рыжеватыми бровями.
     - Если не возражает господин комиссар и  если  это  не  займет  много
времени...
     - Шесть-семь часов! - обрадованно взвизгнул  человечек  в  халате.  -
Возможно, даже меньше. Я вполне успею провести кое-какие измерения.
     Чем больше присматривался к нему Монг,  тем  больше  нездоровых  черт
улавливал в этом по-обезьяньи волосатом и морщинистом  существе.  Да  и  в
голосе человечка явственно сквозили истерические нотки. Если верить словам
Байяра о гениальности Горбика, то это было настоящей  издевкой  природы  -
одарить разумом заведомо больного человека.
     Тем временем мафиози обратил к комиссару слащавое лицо.
     - Увы, я слишком многим обязан своему подопечному, чтобы  отказать  в
такой малости. Не столь уж часто обстоятельства  позволяют  ему  отследить
опыт от начала и до конца. Видимо, я откликнусь на его  просьбу...  А  вам
могу сказать только одно:  это  не  будет  ни  больно,  ни  мучительно.  В
какой-то степени это может даже показаться вам занятным.
     - Вы предлагаете мне наркотик? - взор Монга был прикован к  малиновой
ампуле.
     Байяр, Горбик и все прочие находящиеся в кабинете дружно рассмеялись.
     - Разве я не  обещал  вам  разгадку  исчезновений?  Причем  же  здесь
наркотик?.. Нет, мсье комиссар, я привык держать слово, - мафиозо кивнул в
сторону сморщенного человечка. - Одним  прекрасным  утром  наш  гениальный
друг действительно мог удостоиться Нобелевской премии. Он был на полпути к
завершению труда  по  раскрытию  природы  раковых  клеток.  Однако  судьба
распорядилась иначе. В ходе исследований он наткнулся на весьма интересный
нюанс. Нюанс доселе нигде не упомянутый. Впрочем, будет  лучше,  если  обо
всем вам расскажет сам  первооткрыватель.  Давай,  Горбик!  Мсье  комиссар
жаждет твоего слова.
     Подпольный ученый не заставил себя упрашивать, с готовностью шагнув к
комиссару. Монг с брезгливой миной отвернулся. Было  в  обезьяньем  личике
Горбика нечто порочное, болезненно-сатанинское.
     - Разумеется, босс, если вы просите.
     - Только попроще, Горбик, без этих твоих заумных словечек...
     - Конечно. Можно обойтись и  без  специальной  терминологии,  -  губы
ученого растянулись в ядовитой усмешке. - Видите ли, господин комиссар,  в
своих исследованиях я и впрямь натолкнулся на весьма интересный феномен  -
явление, отчасти напоминающее биологическую сублимацию...
     - Ну вот, - вздохнул Байяр. - Началось, мация-сублимация...
     - Можно назвать это  болезнью  ускоренного  отторжения,  -  торопливо
поправился Горбик. - Сначала опыты проводились с фрагментами живой  ткани,
а после были перенесены на людей. Но я хотел сказать,  что  это  и  впрямь
напоминает  болезнь.  Сразу  после  введения  в  желудок  или  внутривенно
критической дозы моего вируса, у пациента начинает  наблюдаться  то  самое
отторжение. Но отторгается не сам вирус, а  пораженные  ткани.  И  человек
начинает терять молекулы и атомы, стремительно испаряясь, сохраняя  однако
при этом все свои основные пропорции. Происходит занятная вещь. Зараженный
организм    с    колоссальной    скоростью    оптимизирует     хромосомные
последовательности и генокоды, вторгаясь  в  субатомные  слои  и  по  сути
создавая конструкции более тонкой организации, а потому и  более  живучие.
Совокупность биоколоний, составляющих естество человека, становится,  если
можно так выразиться, более мелкопористой. Уменьшаясь в размерах, человек,
видимо,  не  погибает  до  самых  последних   мгновений,   что,   впрочем,
чрезвычайно сложно проверить. И все-таки я полагаю, что  процесс  этот  не
тянется бесконечно. Закон минимизации носит скорее всего  экспотенциальный
характер, и где-то  на  субатомном  уровне  вирус  становится  безвредным,
процесс замедляется, отторжение сходит на нет.
     - Как видите, комиссар, это даже  не  убийство!  -  ликующе  вмешался
Байяр. Покрытая рыжеватыми волосками рука его  любовно  погладила  лаковую
поверхность стола. - Мы  организуем  жертвам  своеобразное  путешествие  в
молекулярные миры. И заметьте, не берем за это с них ни цента!
     Телохранители мафиозо привычно  расхохотались.  Чувство  юмора  босса
было ими хорошо  изучено,  и  когда  можно  смеяться,  а  когда  нет,  они
определяли безошибочно.
     С  неприятным  выражением  на  лице  Горбик  потянулся  к  комиссару.
Очевидно ему не терпелось поскорее приступить к эксперименту. Сколько  он,
черт возьми, провел их  за  свою  обезьянью  жизнь?!..  Монг  рванулся  из
кресла. Для своих  лет  он  находился  в  прекрасной  форме  и  вплоть  до
последних месяцев регулярно посещал клубы  восточных  единоборств.  Мыском
правой туфли он отфутболил Горбика  в  сторону  и  плечом  ухнул  в  грудь
ближайшего гориллы. Затрещал сокрушаемый антиквариат, и  гневно  загомонил
Байяр. Вероятно, комиссар  сумел  бы  справиться  с  этими  увальнями,  но
скованные руки - это уже не руки, а обуза,  и  ситуация  складывалась  для
него не самым благоприятным образом.  Он  уклонился  от  летящего  в  лицо
кулака, пнул в ответ ногой, но  и  сам  угодил  под  свирепый  удар.  Трое
обозленных телохранителей  облапили  его  со  всех  сторон,  силой  усадив
обратно в кресло. Горбик, в пылу схватки выхвативший из  мусорной  корзины
револьвер, под взглядом хозяина быстро остыл и со смирением положил оружие
на край стола.
     - Я только хотел попугать его, босс...
     - Не надо, Горбик. Ты напугаешь его иным образом.
     - Твари! -  Монг  лягнул  кого-то  из  горилл  и  немедленно  получил
зуботычину.
     - Так... - поднявшийся  Байяр  хмуро  глядел  на  треснувший  дубовый
шкафчик. - Одну вещь вы мне все-таки испортили! А ведь я  предупреждал!  Я
был столь снисходителен!.. - приблизившись к креслу, он наотмашь  хлестнул
по щеке полицейского. - Что ж, Горбик, действуй. Теперь он в полном  твоем
распоряжении.
     Все еще  держась  за  низ  живота,  скрюченный  ученый  подковылял  к
комиссару. Рука его метнулась к лицу Монга, в пальцах была зажата та самая
ампула.
     - Не упрямьтесь, мсье комиссар, глотайте, - Байяр холодно улыбался. -
Теперь вы знаете все, а за знания, как  и  положено,  приходится  платить.
Ваших подопечных мы не убивали. Мы лишь подсыпали через коридорных и  слуг
лекарство Горбика - в суп, в вечернее питье, а на утро,  когда  вы  топали
сапожищами по комнатах в поисках свидетелей,  они,  возможно,  еще  бегали
где-нибудь под вашими ногами. Но увы, заметить их было уже  сложно.  Разве
что в какой-нибудь микроскоп...
     И снова охрана Байяра захихикала. Впрочем, уже не столь единодушно  и
оживленно. В короткой стычке двоим из них  основательно  досталось.  Кроме
того они по-прежнему вынуждены были удерживать на месте  вырывающегося  из
рук комиссара. Однако, как Монг не  сопротивлялся,  ему  все-таки  разжали
зубы, и содержимое ампулы оказалось на языке. Из  поднесенного  графина  в
рот хлынула вода, и он вынужден был сделать глоток.
     - Вот и все, дружище Монг. Для нас игра закончена, для вас она только
началась. Поверьте мне, кое в чем я вам даже завидую. Как  ни  крути,  вам
суждено увидеть этот мир таким, каким никогда его не увидеть нам, -  Байяр
склонил набок голову. - Может,  что-нибудь  скажете  напоследок,  а?  Ваше
слово, мсье комиссар!..
     Однако полицейский молчал. Его наконец-то отпустили,  и  этому  были,
очевидно, причины. С напряжением Монг прислушивался к себе, ожидая резей в
желудке, головокружения, других болезненных симптомов. Но ничего  пока  не
происходило. Лишь ныла от безжалостных  пальцев  горилл  челюсть  и  гулко
колотилось сердце в предчувствии скорого конца, пугающей неизвестности.
     - Что ж, - подытожил Байяр. - Будем считать, что от последнего  слова
вы отказались. Тем хуже для вас, - очень скоро возможность общаться с этим
миром для вас окончательно пропадет...

                                  * * *

     Мордашка Горбика прыгала и  кривилась  где-то  там  за  пеленой  век.
Облепленные дорогими картинами стены дрожали от хохота горилл.
     Монг сидел, зажмурившись, не в силах  произнести  ни  звука.  Ужасное
все-таки свершилось!  Вернее  -  начинало  вершиться.  Голос,  который  он
услышал, собираясь ответить самоуверенному мафиозо, поверг его  в  шоковое
состояние. Полицейский говорил теперь почти также  пискляво,  как  и  этот
полоумный ученый! И это казалось тем более ужасным, что он до сих  пор  не
мог поверить всему тому, что ему рассказали. Монг и мысли не допускал, что
россказни  Байяра  и  Горбика  могут  оказаться  правдой.  Слова  их  были
нелепицей, лишним поводом поиздеваться  над  представителем  правопорядка.
Так он считал еще пять минут назад, а сейчас...
     Комиссар явственно ощущал чудовищные перемены, затронувшие его  тело.
Все  и  впрямь  раскручивалось  чрезвычайно   стремительно.   С   пугающей
неотвратимостью ноги Монга отрывались от пола, возносясь вверх, а руки  на
подлокотниках уже лежали также вольготно, словно находились на двух гладко
обтесанных бревнах. Костюм съеживался и оползал, коробился на плечах  и  в
поясе. А кругом заходились в басовитом хохоте гориллы Байяра.
     - Ну-с... Пожалуй,  хватит,  -  Байяр  пристукнул  по  столешнице.  -
Простите моих  ребят,  комиссар.  Они  чересчур  смешливы,  но  думаю,  вы
понимаете их чувства.
     - Что со мной? - в отчаянии пропищал Монг.
     - То, о чем вам только что поведали. Или вы нам так и не  поверили?..
Напрасно. Мы были с вами искренни. И вам следует признать, что изобретению
Горбика и впрямь нет цены. В сущности он избавил  нас  от  массы  проблем,
создав средство от докучливых людей.
     - Средство от копов,  -  обезьянье  личико,  лучась  гадкой  улыбкой,
приблизилось к комиссару.  -  Как  вам  нравится  это  название,  господин
комиссар?
     Наручники спали с истончавших рук  полицейского,  и,  сжав  пальцы  в
кулаки, он со всех сил оттолкнул от  себя  страшное  лицо.  Горбик  злобно
взвизгнул. Шагнувший  вперед  Вилли  небрежно  протянул  ладонь  и  прижал
трепыхающегося комиссара к креслу.
     - Только не вздумай кусаться, коп. Голову откручу!
     А комиссар и в самом деле намеревался укусить охранника за палец. Что
еще мог он противопоставить этому  верзиле?  Подросток  замахивающийся  на
взрослого!.. Монг продолжал катастрофически терять в весе, а Горбик  вновь
был рядом, дыша в лицо и ощупывая его своими костлявыми руками.
     - Вы ведь, верно, слышали про средство от крыс и тараканов? -  злобно
шипел  он.  -  Мое  средство  будет  избавлять  общество   от   любопытных
полицейских.
     Помахав Монгу рукой, Байяр степенно приблизился к двери.
     - Извините, комиссар,  но  вынужден  распрощаться.  Понимаю,  что  не
совсем корректно покидать вас  в  такой  час,  но  честно  сказать,  я  не
любитель подобных сцен, да  и  вы  кое  в  чем  передо  мной  провинились.
Изувечить  такой  изумительный  шкафчик!  Спрашивается,  зачем?..  Горбик,
сообщи, когда все будет кончено.
     - Обязательно, босс!
     Монг не верил глазам. В сопровождении телохранителей мафиозо  покидал
кабинет, оставляя его  наедине  с  этим  чудовищем.  Вот  если  бы  такому
случиться полчаса назад! Не сейчас, а тогда!  Теперь  же  подобный  оборот
дела его скорее страшил, чем радовал. Он был совершенно беззащитен...
     Дверь захлопнулась, и, подскочив  к  ней,  Горбик  торопливо  щелкнул
замком. Обернувшись к Монгу, обнажил в улыбке неровные желтоватые зубы.
     - Обожаю маленьких копов!..
     Комиссар тем  временем  яростно  выпутывался  из  одежд.  Собственный
костюм превратился в ловушку.  Смятым  шатром  он  облепил  тело  со  всех
сторон, и Монг метался на сидении, с руганью освобождаясь от исподнего, от
безразмерного полотнища рубахи, тяжелых кулис  пиджака.  Цепким  движением
Горбик сгреб тряпичный ворох и тем самым невольно помог ему высвободиться.
Монг так и не понял, через какую дыру ему удалось выскочить - через  рукав
ли, через ворот, но главное заключалось в ином: он был  наконец  свободен.
Хотя... О какой свободе можно было толковать  в  его  положении?  Лишенный
одежды, он напоминал сейчас детскую  ожившую  куклу,  а  щерящийся  Горбик
высился над ним десятиметровым утесом. И снова этот утес тянул к нему свои
омерзительные, чуть подрагивающие от возбуждения руки. Надо было бежать  -
и бежать со всех ног.
     Карабкаясь по спинке кресла, Монг неожиданно заметил, что значительно
превосходит  преследователя   в   проворстве.   Он   не   только   избежал
растопыренной пятерни, но и успел взобраться на зеркальную  твердь  стола.
По крайней мере отсюда Горбик уже не казался таким высокими и устрашающим.
Впрочем, положения это не спасало. Ученый-маньяк  приближался  к  нему,  и
отступать было некуда. В  распоряжении  Монга  находилась  лишь  недалекая
протяженность стола. Бросившись к противоположному краю, комиссар на  ходу
перепрыгнул через золоченую пепельницу, боднул плечом  фарфоровую  вазу  и
под звон разлетающихся осколков затормозил перед пугающей пропастью.
     Это был конец! Стол оказался западней, не имеющей выхода.
     Озираясь,  Монг  внезапно  рассмотрел   среди   письменных   приборов
собственный револьвер. Действительно! Ведь этот  недоумок  выудил  его  из
корзинки! А оружие - это все-таки оружие...
     Еще не зная в точности, что собирается предпринять  и  не  дожидаясь,
когда Горбик обойдет  стол,  комиссар  сделал  рывок.  Он  торопился,  как
никогда. Его "Полицейский-Специальный" всегда был на боевом взводе, - все,
что ему следовало предпринять, это лишь навести оружие на  цель  и  нажать
спуск. Малость, от которой зависела сейчас столь многое...
     Лишь подбежав к револьверу, он понял, что ничего из его замысла может
не  выйти.  Роковые  секунды  бежали,  сливаясь  в  гибельные  минуты.  Он
уменьшался, и ему было не поднять оружие уже и двумя руками. И  все  же...
Он зыркнул в сторону спешащего к нему Горбика и всем  телом  навалился  на
револьверную рукоять. Подобием  карусели  оружие  развернулось  стволом  в
направлении  опасности.  Времени  на  то,  чтобы  проверить   правильность
наводки, практически не оставалось. Наклонившись вперед и,  словно  гребец
ухватившись за  металлическую  дугу  спуска,  Монг  напряг  спину.  Что-то
поддалось в стальной конструкции,  и  ахнуло  так,  что  на  мгновение  он
потерял сознание.
     Звон в ушах и проявление из небытия далекого  потолка...  Отброшенный
револьвером, комиссар лежал на спине  и,  повернув  набок  голову,  мутным
взором наблюдал, как верещит у  стены  Горбик.  Полоумный  ученый  зажимал
руками кровоточащий бок, обезьянье личико его бледнело на глазах. Впрочем,
и полицейский чувствовал себя не лучше. От "орудийной" отдачи ныла  каждая
косточка,  тело,  должно  быть,  превратилось  в  сплошной  синяк.  Он  не
сомневался, что умрет немедленно, и потому с изумлением ощущал, что вместо
смерти к нему постепенно возвращаются силы. Сознание прояснялось,  а  боль
утихала. Это было что-то новенькое, но времени на подробный анализ у  него
не было. Монг сел и осторожно провел ладонью по голове. Кажется, все  было
цело. Тем меньше ему следовало здесь отлеживаться.  Выстрел  без  сомнения
услышали в коридоре, - необходимо было поторапливаться.
     Равнодушно проследив, как  поскуливающий  Горбик  крючится  на  полу,
подтягивая к груди острые коленки, полицейский неуверенным шагом заковылял
обратно - к тому самому креслу, в котором еще совсем недавно  в  состоянии
был сидеть.
     В  дверь  часто  забарабанили.  С  той  стороны   кто-то   громко   и
требовательно кричал. Задержавшись на секунду, Монг  оценивающим  взглядом
прошелся по замку и дверным петлям. Любитель антиквариата, Байяр  и  здесь
не поскромничал. Дубовая, разукрашенная затейливой резной  росписью  дверь
творилась  в  старые  добротные  времена,  когда   дома   в   самом   деле
подразумевали  собой  крепость,  а  двери  предохраняли   не   только   от
сквозняков, но и от лихих непрошенных гостей. Во всяком случае было  ясно,
что так просто людям Байяра эту преграду не выломать. Да  и  побоятся  они
ломать ее, - бросятся скорее всего искать ключ или какой-нибудь инструмент
поделикатнее. Все-таки любимый антиквариат босса...
     Комиссар с содроганием оглядел свое кукольное  тельце  и  представил,
как все они, ворвавшись в  кабинет  и  сгрудившись  вокруг  стола,  станут
показывать на него пальцами и  гоняя  щепочками,  словно  таракана,  будут
терпеливо ожидать полного его исчезновения. Или же, подгадав под  желаемый
размер, попросту  раздавят  пальцем,  как  какого-нибудь  клопа.  Комиссар
скрежетнул зубами. Ну уж нет! Не  дождутся!..  С  яростью  обреченного  он
закрутил головой.  Окна!  Вот  где  выход!  Роскошные  шторы,  окаймленные
бархатными  кистями,  спускались  до  самого  пола.   За   остановившимися
лопастями вентилятора простиралась свобода.
     В мгновение ока он перепрыгнул на кресло, а оттуда на остро  пахнущие
воском паркетины. По кисточкам штор, словно по веревочной  лестнице,  Монг
взобрался до уровня вентилятора и, раскачавшись, уцепился  за  шероховатый
брус рамы. Пробраться между лопастями  вентилятора  не  составило  особого
труда. Озирая раскинувшуюся перед ним даль, комиссар перевел дух.
     Он сидел, свесив ноги, вдыхая запахи морского,  набегающего  издалека
ветра, но радости  не  ощущал.  Второй  этаж  и  далекие  ярко-розовые  от
цветочных бутонов  клумбы  особого  энтузиазма  не  внушали.  Если  голова
комиссара кружилась от высоты, открывающейся с письменного стола,  то  тут
впору было подобно кисейной барышне  упасть  в  обморок.  Впрочем,  падать
предстояло бы как раз в эту самую  бездну,  и,  еще  крепче  вцепившись  в
бронзовую скобу для рамного  шпингалета,  Монг  в  бессилии  шептал  слова
проклятий.  Было  ясно,  что  он  не  в  состоянии  спуститься   вниз   по
вертикальной стене. К числу скалолазов комиссар не принадлежал...
     За спиной  застонала  выламываемая  дверь.  Металлический  запор,  не
выдержав, отлетел в сторону, застучали шаги, и комиссар услышал отрывистую
команду Байяра. Пока они еще только возились с  телом  Горбика,  но  очень
скоро вспомнят и о нем. Выбора не оставалось. Толкнувшись от рамы  руками,
полицейский беззвучно полетел к земле,  в  пестрые  джунгли  из  цветов  и
травы.

                                  * * *

     Лежа  под  прикрытием  распустившихся  цветов,  он   тщетно   пытался
сообразить, почему остался  цел  и  невредим.  По  человеческим  меркам  с
поправкой на его нынешний рост он пролетел не менее двадцати  этажей.  Без
малого небоскреб! Верная смерть в том прежнем привычном ему  мире.  Однако
он был жив и более того - чувствовал себя вполне сносно. Боль  в  груди  и
ребрах окончательно утихла, ноги с позвоночником больше не ныли.  Глядя  в
синее, просвечивающее между цветочными бутонами  небо,  Монг  меланхолично
размышлял. Может, это было связано с тем,  что  происходит  сейчас  с  его
организмом? Упоминал же Горбик что-то о повышающейся  живучести.  Организм
спасает себя от вируса и  спешно  самосовершенствуется.  Чем  меньше,  тем
надежнее и крепче. Тем тверже кости и прочнее связки...
     Сев, комиссар с осторожностью ощупал себя. Кожа, мышцы,  кости...  Он
был все тем же сорокадвухлетним мужчиной. Стало быть,  сумасшедший  Горбик
не лгал про сохранение пропорций.  Тело  действительно  испаряло  атомы  и
продолжало  уменьшаться.  Менее  стремительно  -  потому  что   соблюдался
экспотенциальный закон... А что будет с ним через  двадцать  минут?  Через
час?.. Комиссар ощутил под сердцем  жутковатый  холодок.  Кажется,  ученый
говорил что-то о шести-семи часах? Стало быть, столько ему отмерено  жить?
По крайней мере в ЭТОМ мире и в этом измерении. И  значит,  именно  в  эти
шесть или семь часов он еще имеет шанс переиграть шайку Байяра.
     Комиссар порывисто вскочил на ноги и  чуть  не  заплакал  от  досады.
Макушка его  едва  доставала  до  самого  низенького  цветочка.  Он  успел
уменьшиться еще на пару-тройку сантиметров.
     В  который  раз  Монг  обругал  себя  за  тот   необдуманный,   почти
мальчишечий порыв, что подвигнул его на эту авантюру. Старый  осел!  Решил
поиграть в шпионов с магнатом  трансурановой  империи!  Вот  и  приходится
теперь расхлебывать! Ни друзей, ни соратников, а вся немудреная экипировка
осталась в руках бандитов.  Хотя  будь  у  него  сейчас  даже  миниатюрная
радиостанция, он навряд ли сумел бы ею воспользоваться...
     Бездумно раздвигая стебли, полицейский побрел,  не  особенно  выбирая
дорогу. Солнце проглядывало сквозь зелень и  снова  исчезало.  Создавалось
ощущение, что бредет комиссар по густому хвойному лесу, только земля  была
странной - какой-то кочковатой и крупнозернистой.  Кажется,  Монг  начинал
постигать тайну собственной повысившейся живучести.  Секрет  заключался  в
изменившемся весе. Ступая по этой странной земле, он не продавливал ее  ни
на миллиметр. Естественно! Мудрено было бы разбиться!.. Может ли разбиться
птичье перо, опустившееся на землю? Впрочем, до веса пера он еще не дошел.
Пока не дошел...
     Вздрогнув, он повернул голову. Чутье подсказало о близкой  опасности,
и комиссар  внимательно  вглядывался  в  окружающее,  позволяя  неведомому
противнику первому обнаружить себя.
     Черт! Неужели обыкновенная лягушка?!.. Он разглядел притаившееся  под
листом  подорожника  земноводное  и  окаменел,  словно  громом  сраженный.
Невзрачная лягуха  напоминала  усеянного  бородавками  бегемота.  Выпуклые
глаза пристально следили за человеком,  мускулистые  лапы  с  грязноватого
цвета перепонками между вытянутыми пальцами готовы  были  в  любой  момент
взметнуть складчатое тело в высоту. Принюхавшись, Монг изумленно  осознал,
что явственно чует и запах  земноводного.  Нечто  кисловато-болотное  -  с
ряской и чем-то еще замешанным на воде  и  давленных  насекомых.  Огромная
пасть лягушки чуть приоткрылась, и Монг ожил. Вероятно, лягушка  не  могла
всерьез угрожать ему, но медленно шаг за шагом комиссар стал  отступать  в
тень цветов. Когда стена зарослей скрыла  земноводное  из  виду,  он  утер
взмокшее  лицо  и  улыбнулся  дрожащими  губами.  Подумать  только,  -  он
испугался обыкновенной лягушки! А ведь кроме них здесь есть  еще  птицы  и
мыши, змеи, пауки, ящеры! Одна "черная вдова"  чего  стоит!  Если  яда  ее
хватает взрослому человеку, то что уж говорить о нем...
     Мозг  по-прежнему  отказывался  воспринимать  окружающее   трезво   и
спокойно.  Да  и  о  каком  спокойствии  могла  идти  речь?   Слишком   уж
стремительно происходило его жутковатое  перевоплощение.  Это  можно  было
сравнить  лишь  со  страшным  сном,  болезненным  бредом,  галлюцинациями,
навеянными переизбытком опиумной отравы. Помотав головой, комиссар впервые
подумал о том, что, возможно,  мгновенная  смерть  от  пули  или  того  же
падения была бы для него предпочтительнее. Гигантские цветы, лягушка - все
это являлось только прелюдией. Не превратятся ли его последние  шесть-семь
часов в мучительную агонию?
     Ойкнув, он отскочил в сторону. Жук,  размерами  напоминающий  крупную
черепаху, чуть было не  сомкнул  на  его  ступне  клешнястые  челюсти.  На
пораненной лодыжке алыми каплями выступила кровь. В ярости  занеся  кулак,
Монг шагнул к жуку и остановился. Он всерьез усомнился, а будет ли толк  в
его  атаке.  Панцирный  щит   насекомого   выглядел   достаточно   прочно.
Поколебавшись, Монг подхватил с земли сучок и с силой  ткнул  в  усаженную
двойными челюстями голову. После второго толчка насекомое опрокинулось  на
спину и  заегозило  в  воздухе  мохнатыми  лапками.  Оно  тщетно  пыталось
вернуться в исходное положение. Ощутив некую тень удовлетворения, комиссар
продолжил путь. Увы, с каждой минутой мир видоизменялся,  а  он  продолжал
"таять". Шаги превращались в шажочки, а расстояние удлинялось. В отношении
размеров он окончательно запутался. Пространство, в котором он разгуливал,
было настолько чужим,  что  оценивать  затянувшиеся  перемены  становилось
сложнее и сложнее.
     Вооружившись обугленной  спичкой,  Монг  шагал  по  бугристой  почве,
словно старец-бродяга, опирающийся на клюку, задирая  голову  на  шумливых
пчел, с опаской наблюдая за семенящими взад и вперед муравьями.  Вероятно,
осторожничать не имело смысла. Что в  сущности  значили  для  него  -  эти
жалкие несколько часов? Однако  комиссар  продолжал  тщательно  взвешивать
меру риска, держась постоянно наготове, вглядываясь в цветочные джунгли  с
напряжением  первопроходца.  Инстинкт  самосохранения   оказался   сильнее
разума, и, когда, подминая высокие травы, совсем близко  от  него  тяжелым
динозавром протопал полосатый кот, Монг во всю  прыть  метнулся  в  густые
заросли. Природа брала свое. Не взирая ни на что,  он  хотел  жить.  Шесть
часов или чуть меньше, но жить! И гибель в пасти беспородного кота  ничуть
его не прельщала.
     Он успел вовремя. Кот все-таки заметил его, и едва человек  влетел  в
узкую щель меж  каменных  плит  фундамента,  как  сильная  когтистая  лапа
скребнула по камням в шаге от его ног. Фыркающее дыхание  взметнуло  пыль,
заставив комиссара крепче  прижаться  к  бетону.  Тело  сотрясала  крупная
дрожь, округлившимися глазами он взирал на продолжающего  скрестись  возле
стены кота.
     - Пошел вон! - крикнул он что было силы, но голос его навряд  ли  мог
кого-нибудь испугать. Скорее уж раззадорить.
     А перекормленный дрожжами мир  расползался  ввысь  и  вширь.  Спичка,
распухнув в пальцах, превратилась в обожженное полено и вывалилась из рук.
Кошачья лапа уже напоминала ковш экскаватора, и Монг с ужасом  видел,  как
длинные когти оставляют на бетонной поверхности глубокие неровные борозды.
     В конце концов кот все-таки понял, что до человечка ему не добраться.
С недовольным мявом он оставил свои бесплодные  попытки.  Может  быть,  он
затаился неподалеку, а  может,  и  впрямь  убрался  восвояси,  но  скрежет
когтистых лап прекратился.
     Отряхнув перепачканную грудь, комиссар сел и обхватил колени  руками.
Ему было над чем поразмыслить. Кошмары из худших  его  снов  разыгрывались
теперь наяву, но если сны обещали чудесное пробуждение, то здесь  этим  не
пахло.
     Что-то жесткое ткнулось ему под лопатку, и  он  с  криком  обернулся.
Увы, щель превратилась  в  пещеру,  а  пещера  разрослась  в  грот,  и  из
полумрака этого грота на  Монга  взирало  какое-то  длинноусое  насекомое.
"Кузнечик", - решил он и тут же вынужден был поправить себя. Кузнечики  не
забиваются  в  подобные  места.  В  туповатой  неподвижности   перед   ним
красовался  обычный  домашний  таракан  -  рыжеватого   оттенка,   жирный,
лоснящийся, упруго попирающий землю отвисающим брюшком и  множеством  лап.
Самообладание  изменило  комиссару.  С  яростным  воплем  он  бросился  на
насекомое и, ухватив за жесткие усы, рванул на себя. Безобразная головка с
выпирающими челюстями качнулась к нему, и он резко ударил насекомое  лбом.
Что-то податливо хрустнуло. Дернувшись от нападающего,  таракан  уперся  в
плечо Монга длинной, иззубренной на манер пилы лапой. Кожа возле ключицы и
на груди комиссара лопнула. Брызнула кровь, и таракан  слепо  потянулся  к
обнаженной ране. Разъяренный  Монг  ударил  его  кулаком  -  в  месиво  из
панцирных пластинок, челюстей и шевелящихся усиков. И тут же повторил удар
ногой. Вспомнив давние уроки наставника из школы восточных единоборств, он
"вкручивал" удар за ударом, искусными сериями дробя тараканьи конечности и
доламывая остатки серповидных челюстей. Швырнув  изуродованное  страшилище
на камни, шумно дыша, отошел в сторону.  Вот  он  и  сорвал  гнев.  Смешно
сказать на ком... Усмехнувшись,  комиссар  присел  на  случайный  валун  -
камешек величиной с рисовое зернышко.
     Как это назвал Байяр? Бесплатное  путешествие  в  молекулярные  дали?
Монг стряхнул с костяшек неприятную оставшуюся после схватки  с  тараканом
слизь. А ведь, пожалуй, Байяр -  осел,  да  еще  какой!  Открытие  Горбика
действительно стоило мировой премии. Это могло быть настоящим  переворотом
в жизни человечества, а он предпочел обойтись "средством от  полицейских".
Жадный и преступный осел!..
     Оглядев себя, комиссар без особого удивления констатировал, что  раны
и ссадины заживают на нем  почти  мгновенно.  Наверное,  в  нем  мало  уже
осталось от прошлого настоящего Монга. Организм микрочеловечка существовал
по иным  биологическим  законам.  Его  субъективное  время  ускорилось,  а
жизнеспособность возросла в десятки раз.  Байяр  и  не  подозревал,  какое
волшебное снадобье оказалось в его руках. А ведь этим можно было и  впрямь
лечить.  Лечить  самых  безнадежных  больных.  И  где-нибудь  в  микромире
создавать подобия колоний для исцеленных лилипутов. Как бы это, интересно,
выглядело? Деревенька посреди городской клумбы...
     Он так задумался, что не сразу обратил внимание на шум за  спиной.  А
когда поднял голову и  обернулся,  то  из  груди  его  вырвался  невольный
возглас. Это был тот  же  самый  таракан  -  искалеченный,  ковыляющий  на
перебитых  лапах,  но  по-прежнему  живой.  С   неумолимостью   танка   он
приближался к комиссару. Только теперь  они  значились  в  разных  весовых
категориях. С таким же  успехом  комиссар  мог  бы  выступать  с  командой
карликов против сборной волейболистов  Сиэтла.  Таракан  в  состоянии  был
заглотить человека одним жевком!
     Попятившись,  комиссар  оглянулся.  Ему  оставалось  только  одно   -
бежать...
     Он  несся  вдоль  извилистой  стены  подземелья,  отыскивая   глазами
подходящее укрытие. Напоминая  величавыми  движениями  строительный  кран,
хромающее  насекомое  продолжало  тянуться  за  беглецом   обезображенными
останками хищной головы. Не будь оно  так  изломано  в  недавней  схватке,
комиссар давно  бы  очутился  в  его  коричневатом,  напоминающем  древние
доспехи брюшке. Игра в кошки-мышки продолжалась. Огибая встречные  выбоины
и перепрыгивая через препятствия, Монг заметил, что сигает через  каких-то
живых существ. Губчатые, округлые, с множеством семенящих  ножек,  они  не
подходили ни под одно из известных комиссару определений. Целое  семейство
этих созданий передвигалось по  камням,  не  ведая,  что  своим  внезапным
появлением  они  спасают  человеку  жизнь.  Сладостно  припав   к   земле,
краноподобный преследователь начал с хлюпаньем пожирать странных  существ.
Минуту, другую Монг с безмолвным ужасом взирал на эту  жадную  трапезу,  а
затем ноги его ожили, и он с  энергией  спринтера  устремился  к  далекому
выходу из необъятного грота.

     * * *

     ..Чикаго.   Студенческая   парта,   лекции   по   физике   и   химии,
неутешительные оценки педагогов. Монг  никогда  особенно  не  жаловал  эти
науки. Уже тогда он предвидел свое будущее,  интересуясь  дерматоглификой,
теорией идентификации по микрочастицам, различием между группами крови. На
бескрайнем континенте тем, идей и теорий он облюбовал  для  себя  заветный
пятачок и все лишнее пропускал мимо ушей. Сейчас, витая  среди  шаровидных
беспокойных структур, он тщетно теребил свою память, пытаясь вытряхнуть из
нее  какие-нибудь  цифры  и  данные  о  живых  клетках,   о   молекулярных
конструкциях, об атомном строении ядра. Монг отдавал себе отчет в том, что
находится в пространственном измерении между миром  органическим  и  миром
неорганическим. Он еще в состоянии был охватить взглядом  первое,  но  уже
начинал различать и второе. Он не стоял и не  сидел,  он  парил  и  падал,
угрюмо скрестив на груди руки, не чувствуя ни веса, ни скорости. Для  него
оставалось загадкой чем он дышит, так  как  молекулы  кислорода  он  видел
невооруженным глазом. На тело свое  он  старался  не  глядеть  вовсе.  Оно
состояло из какой-то снежной крупы, а сам он походил  на  сахарный  слепок
человеческой формы. Изменились и его чувства. Он ощущал малейшее дуновение
электромагнитных полей, ощущал напряженное  состояние  заряженных  частиц.
Подхватываемый  порывами  магнитных  ветров,  он  кружился   меж   летучих
полупрозрачных масс, иногда отталкиваясь от них ногами, произвольно  меняя
направление движения. Ему было все равно куда лететь. Он  позволял  играть
собой силам гравитации  и  не  даже  поднимал  рук,  чтобы  защититься  от
вихреподобных "выстрелов" шальных частиц. Некоторые из них  прошивали  его
насквозь, но Монга это абсолютно  не  волновало.  Боли  он  не  ощущал,  а
порванные мышцы и сухожилия срастались все с той же потрясающей скоростью.
Он падал, все более погружаясь в этот бездонный мир.  Смерти  комиссар  не
боялся, но он уходил из жизни с сожалением, в полной мере сознавая,  каким
эффективным средством располагает Байяр и как просто ему будет  продолжать
свои  преступные  игры,  прикрываясь  и  далее  изобретением  Горбика.   И
по-прежнему у полиции не  будет  ни  малейших  доказательств,  ни  единого
свидетеля.
     ..Два озарения посетили его  разом.  Все  равно,  как  двое  прохожих
подошли к тонущему в канализационном люке и за руки вытянули на  сушу.  Он
неожиданно понял, что  во-первых,  перестал  уменьшаться,  а  во-вторых...
Во-вторых, у него появился шанс рассчитаться с  Байяром.  Шесть  часов,  о
которых упоминал Горбик, не были его последними  часами!  Горбик  попросту
терял своих подопечных из вида, только и всего.  Малый  объем  сулил  иную
плотность и иное время. Из этого следовало, что  скорая  смерть  комиссару
отнюдь не грозила. Он витал в густом скоплении ядер, сравнимых по  размеру
с футбольный мячом. Они были достаточно прочными, и тем не менее  уступали
его силе, крошась под пальцами, взрываясь  осколками,  дробящими  соседние
шары. Это развлечение натолкнуло его на жутковатую мысль - мысль  страшную
и неописуемо заманчивую. Он - комиссар Монг  -  в  состоянии  был  вызвать
цепную реакцию  сверхтяжелых  ядер!  Время  и  скорость  его  передвижения
сравнялись с внутриядерными. Того, что он помнил  об  уране-235,  казалось
ему достаточным для осуществлении задуманного. Угольные стержни  управляют
реакцией столкновения  нейтронов  и  ядер  урана.  Достаточное  количество
свободных нейтронов, критическая масса  -  и  цепная  реакция  становилась
возможной!
     Монг уже отличал одно ядро от другого и, пожалуй, сумел  бы  отыскать
скопления, более всего подходящие под  описание  урана.  Ведь  он  был  на
острове  трансурановой  империи   Байяра!   Именно   здесь   располагались
незаконные  шахты  по  добыче  ядерного  сырья.  На  инициирование  взрыва
понадобятся минуты, может быть,  часы,  а  возможно,  и  месяцы.  Но  этим
временем он располагал. По человеческим меркам пройдет миг, всего один миг
и не более того! А он найдет нужные скопления и будет  разбивать,  дробить
ядра в щепки! Господи! Да он  устроит  здесь  такой  кавардак,  что  будет
просто чудом, если взрыва не произойдет. Он,  комиссар  Монг,  в  одиночку
исполнит работу первых возбужденных нейтронов, без всякой жалости  взорвав
этот населенный мерзавцами клочок суши! Именно так, господин Байяр,  и  не
иначе! Вы спрашивали мое последнее слово? Ну, так оно вскоре последует!..
     ...Монг метался в пространстве, не замечая того, что кричит в  полный
голос!

                                  * * *

     Радист на катере швырнул наушники  на  пластиковую  полку.  Офицер  с
полицейской бляхой на груди хмуро взглянул в его сторону.
     - Думаешь, Монг влип?
     - Не сомневаюсь. Он давно бы дал о себе знать.
     Офицер закряхтел.
     -  Я  говорил  ему,  что  это  авантюра!  Но  ты  же  знаешь   нашего
комиссара...  Послушай!  Может  дать  команду  вертолетам  прочесать  этот
гадюшник?
     - Не смеши! Что мы им предъявим? У этих негодяев все чисто, и ни одна
живая душа не заикнется о шахтах.
     - Да уж... Шуму не оберемся.
     - Вот именно. Чего проще спрятать тело на таком острове. Комиссара мы
не найдем, и нас же потом обвинят во всех смертных грехах.
     - О, черт! Что это?!..
     Вздрогнув, они бросились к иллюминаторам и тут же отшатнулись. Грохот
и сумасшедшей высоты волны обрушились на катер  одновременно.  Полицейские
валялись на полу, обхватив головы руками. Катер  болтало  в  разгулявшейся
стихии, и  было  слышно,  как  свистит  за  переборками  ураганный  ветер.
Осторожно приподнявшись, радист заглянул в ошалелое лицо коллеги.
     - Клянусь чем угодно, это сотворил ОН!
     - Ты с ума сошел! Каким образом?
     - Не знаю каким образом, но это наверняка он!.. Наш шальной комиссар!
Он таки раздавил это змеиное гнездо!..
     Катер качнуло с новой силой и, клацнув  зубами,  радист  благоразумно
умолк. А над "змеиным гнездом" рос и курчавился атомный гриб.  Хищные  его
корни высасывали из острова жизнь. Империи Байяра более не существовало.

                               АНДРЕЙ ЩУПОВ

                         ВЕЛИКИЕ ЭКСПЕРИМЕНТАТОРЫ

     Охранник изучал документы чуть дольше,  чем  того  требовала  обычная
бдительность.  Вид   его   выдавал   неприязнь,   в   позе   чувствовалось
пренебрежение. Беспричинно хмурясь, он листал бумаги, с  сопением  старого
астматика вглядываясь в каждую подпись. Вероятно, наука,  по  его  мнению,
являла собой нечто совершенно отличное от того, чем занимались  они.  Кипы
математических формул, калькуляторы, реторты и колбы  -  это  он  наблюдал
ежедневно, к этому давно привык. И совсем другое дело - царство  теней.  К
этому наука не  имела  никакого  касательства  и  не  должна  была  иметь.
Любопытства по отношению к  умершим  охранник  не  принимал  ни  умом,  ни
сердцем,  и  превращать  подземную  лабораторию  в   морг   казалось   ему
кощунством. Поэтому те несколько  минут,  что  Нулин  и  Тония  провели  в
обществе насупленного стража, показались им особенно дискомфортными. Когда
с видимым сожалением он все-таки вернул  им  документы,  Тония  не  смогла
удержаться от язвительного замечания:
     - Плохо спали, голубчик?
     "Голубчик" поднял на нее изумленный взгляд и, побагровев, буркнул под
нос какое-то ругательство. Нулин потянул девушку  за  руку,  уже  на  ходу
погрозил пальцем.
     - Никогда не дразни диких зверей, девочка. У них есть зубы и когти.
     - А у меня обворожительная  улыбка!  -  Тония  тут  же  не  преминула
добавить: - По счастью , он  не  будет  дышать  нам  в  затылок  во  время
проведения опытов.
     - Да, лаборант из него вышел бы никудышный, -  вернувшись  мыслями  к
предстоящему,  Нулин  зябко  передернул   плечами:   -   Сегодня   у   нас
ответственный день, ты хоть понимаешь это?
     - Я всегда все понимаю, - девушка упрямо тряхнула коротенькой челкой.
- И всегда готова к любым испытаниям. А вот ты, Нулин, выглядишь  неважно.
Через каждые две минуты крутишь на пиджаке пуговицы и глаза держишь  не  в
фокусе.
     Глаза не в фокусе...  Нулин  рассмеялся.  Так  могла  сказать  только
Тония. Он ласково взглянул на ассистентку.
     - Я просто волнуюсь, дружок. В этом все дело.
     - Ты неврастеник,  -  серьезно  сообщила  она.  -  Все  великие  были
неврастениками.
     - Спасибо...
     - Пожалуйста! То,  что  считается  нормой,  на  самом  деле  означает
толстокожесть  и  в  какой-то  степени  примитивизм.   Я   давно   поняла,
человечество   мутирует   в   двух   направлениях   -   в   физическом   и
интеллектуальном. Отсюда все наши болезни и отсюда все наши гении.
     Они остановились перед шахтой скоростного лифта,  и  Нулин  рассеянно
застучал по ярко-красной клавише. Дверцы бесшумно распахнулись,  приглашая
в полумрак кабины.
     Пару минут спустя они покинули лифт пятью километрами ниже.  Двигаясь
по коридору, ведущему в лабораторию, Нулин все еще размышлял  над  словами
Тонии.
     - Я не псих, - заявил он наконец.  -  И  не  мутант.  Просто  у  меня
излишне чувствительная вегетативная система.  Плюс  неуемное  воображение.
Сам  знаю,  что  ничего  страшного  не  происходит,  и  все  равно  сердце
колотится, как у бегуна, а вот здесь какой-то дурацкий ком.
     - Вот поэтому я и взяла для тебя успокоительное.
     - Успокоительное? - брови его взметнулись вверх. - Что  ты  имеешь  в
виду?
     - Бурбон. Всего-навсего одну бутылку, но ведь кроме тебя в этом никто
больше не нуждается.
     - Отлично! - приободрившись, Нулин ущипнул Тонию за локоть. -  Умница
моя!
     - У всех великих должны быть свои умницы...
     - Черт возьми, где вы там ходите! - из  открытых  дверей  лаборатории
навстречу им шагнул черноволосый гигант. В зубах его  дымилась  сигара,  в
руках он держал измятый лист бумаги.
     - В чем дело, Густав? Мы пришли точно в назначенный час.
     - В назначенный час... А вот это вы видели! - Густав потряс  листком.
- По-моему, мы об этом не договаривались?
     - Что это? - Нулин взял у него бумагу, пробежал глазами по  строчкам.
- Все в порядке, выписки из  завещаний,  разрешение  на  эксперимент,  три
тела... Что вас не устраивает?
     Густав фыркнул.
     - Один из мертвецов - мой старый знакомый!
     - Вот как? - Нулин пожал плечами. - И что с того?
     - Что с того?! - Густава  затрясло.  -  Только  не  стройте  из  себя
тихоню, Нулин! Я сразу сообразил, чьих это рук дело! Вы знали, что  мы  не
ладили с покойным, и после того, как я устроил вам разнос...
     - Разнос? О каком разносе вы говорите? - Нулин  нервно  ухватился  за
пуговицу пиджака. - Кажется, несмотря на все ваши потуги, эксперимент  нам
все-таки разрешили. Или я ошибаюсь?
     - Не понимаю, - Тония отобрала у  них  документ,  бережно  разгладила
ладонями. - Ладно, он ваш старый знакомый и вы с ним не  ладили...  Пусть.
Но ведь он умер. Что вас беспокоит?
     - Смелее, Густав! В конце концов мы не паталогоанатомы.
     - Этого еще не хватало! - Густав метнул  в  сторону  Нулина  сердитый
взгляд.  -  Как  бы  там  ни  было,  вы  обязаны  были  поставить  меня  в
известность.  Мне  отнюдь  не  улыбается  проводить  опыт  над  человеком,
которого я знал.
     - Но мы можем заняться им в самую последнюю очередь.
     - Это не меняет дела! Я не собираюсь возиться с ним!
     - Вы и  не  будете  этого  делать,  Тония  прошла  в  лабораторию  и,
устроившись в кресле оператора, деловито защелкала тумблерами  картографа.
- Возиться с телами покойных придется нам, а вы будете  только  наблюдать.
Или вы чего-то опасаетесь?
     - Признайтесь, Густав, вы ведь боитесь мертвецов?  -  Нулин  растянул
губы в улыбке.
     - Причем здесь это? Боюсь, не боюсь... Это неприятно,  понимаете?!  И
потом, если не ошибаюсь, вы собрались доказать обратное? То есть, как  раз
тот факт, что они не мертвы или, вернее, не совсем мертвы.
     - Ах вот что вас пугает! Великолепно!.. Но  не  вы  ли  на  вчерашнем
совещании  выражали  бурную  уверенность  в  невозможности  положительного
результата?
     - Совершенно верно! - загрохотал Густав. - Я и сейчас убежден в этом.
То, что вы затеваете, не что иное, как несусветная чушь!  Профанация  всех
последних научных установок! Об этом даже нелепо говорить... Вы  опускаете
аппаратуру для снятия энцефалограмм в одну  из  исследовательских  шахт  и
ждете, что ваши покойники оживут, Чего ради?!..
     - Никто не говорил об оживлении, - Обиженно  возразил  Нулин.  -  Все
остается по-прежнему. Мы лишь изолируемся тела умерших от различного  рода
помех и многократно повышаем порог чувствительности приборов.
     - Кроме того не забывайте о металлоодежде, - вставила Тония. -  Живое
человеческое тело тоже может являться источником помех. Кстати, Густав, вы
получили комплект белья?
     - Черт побери! Конечно, получил! И вы прекрасно об этом знаете!
     - Но вы могли по  забывчивости  не  воспользоваться  им,  -  заметила
Тония.
     - Ага... Стало быть,  мне  раздеться?  -  Густав  театрально  склонил
голову набок.
     - Разумеется, нет. Мы охотно поверим вам на слово, - Нулин  торопливо
замахал руками.
     - Благодарю покорно!
     В лаборатории повисла тишина. Перенеся свое кресло в отдаленный угол,
Густав немедленно принялся за примерку  физиономических  масок,  перебирая
все  -   от   снисходительного   презрения   до   горделивого   безучастия
аристократа-отшельника.  В   конце   концов   мина   скептика-максималиста
показалась ему наиболее соответствующей моменту и после долгого  колебания
он решил остановиться на ней. Не обращая  внимания  на  оживленную  мимику
коллеги,  Нулин  занимался  аккумуляторной  сетью,  Тония   же   легко   и
непринужденно сновала меж лежащих на прозекторских  столах  тел.  Впрочем,
тишина  длилась  недолго.  Молчаливое  созерцание  оказалось  для  Густава
занятием чересчур тягостным.
     - Чепуха! - с пафосом заявил он. - Мертвый мозг -  это  всего-навсего
неодушевленная материя. Нет биотоков, не будет и информационного  сигнала.
То есть, вероятно, какие-нибудь  помехи  вы  поймаете,  но  выдать  их  за
энцефалограмму вам не удастся.
     - Именно с этой  целью  институт  прислал  сюда  столь  недоверчивого
наблюдателя! - подхватила Тония. -  Разве  вас  не  прельщает  возможность
уличить нас в нечистоплотности?
     - А вы думаете, мне это не удастся?
     -  По-моему,  насчет  того  охранника  мы   погорячились,   -   Нулин
многозначительно взглянул на лаборантку.
     - Какой еще охранник?.. - Густав недоуменно шевельнул бровью.
     - Это предназначалось не для ваших ушей, -  Нулин  вместе  со  стулом
развернулся к Густаву. - Вы болтливы, Густав. А я-то считал, что болтливее
меня не найти человека.
     - Идите к черту, - Густав устало отмахнулся. - Делайте,  что  хотите.
Все, что вы поймаете на экранах, будет из разряда помех и наводок.
     - Шахта, - напомнил ему Нулин. - Для того мы и  спустились  на  такую
глубину. Взгляните на любой из приборов. Мы  снабдили  их  дополнительными
фильтрами и экранировали все, что могли,  включая  самих  себя.  А  вместо
обычной электросети у нас аккумуляторные батареи. И  напомню,  что  именно
здесь проводилось уточнение количества нейтрино,  испускаемых  солнцем.  А
если вы по-прежнему боитесь своего недруга...
     - Да замолчите вы наконец!  -  взмолился  Густав.  -  Я  уже  сказал,
делайте что хотите!
     - Последую вашему совету, - Нулин распахнул  дипломат  и  вытащил  на
свет бутылку "Бурбона".
     - Вот это на вас больше похоже, - пробурчал Густав. -  Ей  богу,  для
этого стоило спускаться на пять тысяч метров под землю.
     - Не питайте надежд. Я не собираюсь  напиваться,  -  Нулин  подмигнул
Густаву. - Хотите правду, коллега? Так вот... Я честнее вас, и потому могу
честно признаться, что мне не по себе. Я вижу перспективы, которых  вы  не
видите, и если в ближайшие час-два выяснится, что я ошибся, то рухну не я,
рухнут великие идеи,  которые  могли  бы  приподнять  перед  человечеством
занавес незнания.  Вот  поэтому  с  вашего  разрешения  я  отхлебну  самую
малость.
     - Речь Цицерона, - Густав издевательски похлопал в ладоши.
     Нулин  невозмутимо  приложился  к  бутылке.  По  его   выпуклому,   с
залысинами лбу скатилась бусинка пота.
     - Тония, ты ведь справишься с  датчиками?  Мы  будем  последовательно
подключаться к пациентам, пробегаясь по всем параметрам.
     Преданно  взглянув  на  "великого"  теоретика,  Тония  с  готовностью
кивнула.

                                  * * *

     Тишина действовала угнетающе. Слишком уж поздно  люди  осознают,  что
шум становиться  их  постоянным  спутником.  К  настоящей  тишине  следует
привыкать заново и постепенно. Так или  иначе,  за  время,  проведенное  в
шахте, каждый из присутствующих успел до нюансов изучить дыхание  соседей.
Более всего безмолвие раздражало не занятого ничем  Густава.  Наблюдая  за
работой Тонии и Нулина, он то и дело обмахивался  кожаной  папкой  или  же
вставал,  принимаясь  мерить  лабораторию  порывистыми   шагами.   Коллеги
по-прежнему не обращали на него внимания, переключая  тумблеры,  терпеливо
взирая на экраны осциллографов.  Спутанным  шлейфом  провода  тянулись  от
приборов к  неподвижным  телам.  Набором  рукояток  Тония  меняла  рабочую
частоту,  постепенно  повышая   порог   чувствительности.   Через   равные
промежутки времени Нулин включал  картограф,  занося  данные  на  бумажную
ленту. Сигнала не было.
     - Какого черта это записывать на ленту? Ничего же нет!
     - Как знать, как знать... - Нулин откинулся  в  кресле  и  озабоченно
потер виски. - Все! Сделаем перерыв. Надо отдохнуть и подумать.  Возможно,
что-то мы делаем не так.
     - В этом я не сомневаюсь, - ядовито подтвердил Густав.
     Не замечая его реплик, Нулин обратился к Тонии.
     - Мы провели уже две трети измерений... Честно говоря, я полагал, что
результаты проявят себя уже на этой стадии.
     - А что, если попробовать с другим клиентом? - Тония качнула  головой
в сторону мертвых тел.
     - Попробовать безусловно можно, но... - Нулин развел руками. -  Тогда
эксперимент будет не столь убедителен. То есть  теоретически  я  допускаю,
что энергетика людей достаточно  различна,  и  все-таки  некую  толику  мы
должны обнаружить в каждом отдельном случае.
     - Но мы ведь еще не закончили.
     - На это я и надеюсь, хотя... - Нулин нервно прикусил губу. - Нет, об
этом лучше не думать,
     - Ты снова волнуешься, - заключила Тония.
     - Да, вероятно, -  Нулин,  встрепенувшись,  потянулся  к  бутылке.  -
Замечательно, что ты прихватила ее для меня.
     - А вы предложите ей тоже пару глотков, - съязвил Густав. -  К  концу
бутылки, могу поклясться, вы увидите на экранах все, что захотите.
     Нулин поморщился.
     - Даже если это шутка, Густав, то она не блещет умом.
     - Умом?.. А что такое, по-вашему, ум? Что умно и что неумно? Или умно
верить в мистическую чушь, о которой вы разглагольствовали накануне?
     - Чтоб вас разорвало на части!..  -  Нулин  налил  в  бокал  виски  и
отхлебнул. - Не понимаю... Вы же не случайный человек в науке и не  первый
встречный, в конце концов. Так или иначе вы тоже  занимаетесь  биофизикой.
Откуда же такой снобизм, такое невежество?
     - Наука - это прежде всего факты, - отрезал Густав. - Факты и здравая
логика!
     - Хорошо, пусть. А как же быть с необъяснимым?
     - Господи! Да  для  этого  и  существует  наука!  Чтобы  объяснять  и
изучать. Наука, а не религия с мистикой. Поверьте мне, рано или поздно  мы
объясним все!
     С гримасой отвращения Нулин взглянул на помощницу.
     - Ужасно! И такие вот люди занимают все ключевые посты в государстве.
Стоит ли удивляться,  что  всюду  войны,  болезни  и  волнения.  Густав  с
Густавом никогда не договорятся...
     - Абсолютно верно!
     Нулин обернулся к оппоненту.
     - Послушайте, Густав, а может, вам тоже налить?
     - Давайте, чего уж там... Капельку "Бурбона", пожалуй, можно...
     - Ни в коем случае! - торопливо вмешалась Тония. - Чего будут  стоить
его слова, когда кто-то обнаружит, что он пьян!
     - Пьян... Все равно ничего у вас не выйдет.
     - Не сглазьте, Густав!
     - Я вот думаю, а если  все-таки  попытать  счастья  с  другим  телом?
Например, подключиться к бывшему приятелю нашего уважаемого наблюдателя?..
     - Нулин!.. Кто здесь, черт побери, командует?! Вы или  эта  девчонка?
Почему вы позволяете ей всюду совать свой нос?!
     - Тония - не просто  лаборант.  Мы  партнеры,  работающие  над  общей
идеей.
     - Партнеры, - Густав усмехнулся. Знаю я это партнерство...
     Нулин долгим взглядом посмотрел на него.
     - Ох и зануда же вы. Вам не говорили еще этого?
     - Вы первый. И надеюсь, последний.
     - Наверняка, нет. Вам будут говорить это часто, в лицо и заглаза,  до
самой вашей смерти.
     - Однако, милая беседа! - Тония рассмеялась. Взглянув на  нее,  Нулин
тоже поневоле улыбнулся.
     -  Наверное,  это  действительно  смешно.   Два   взрослых   человека
перепираются, как  малые  дети.  Может  быть,  покончим  с  этим,  Густав?
Раскурим, так сказать, трубку мира?..
     - Не выйдет! представитель института решительно мотнул головой. -  Мы
слишком по разному смотрим на мир.
     Нулин вздохнул.
     - В этом вы, пожалуй, правы. Я верю в то, во  что  не  верите  вы,  и
наоборот. Моих истин вам не понять, а ваши для меня непреемлимы.
     - Я бы заменил последнее слово на "недоступны", - воинственно  заявил
Густав.
     Нулин улыбнулся.
     -  Пусть  будет  так,  не  возражаю.  Мне  действительно  во   многом
недоступно ваше миропонимание.
     Сказано это было так, что Густав немедленно взъерошился.
     - Что вы имеете в виду?!
     - Что угодно. К примеру, человеческий мозг. Вы в  него  верите,  а  я
нет.
     - Вы не верите в человеческий разум?
     - Скажем иначе: я не верю, что разум и мозг составляет единое  целое.
Человеческий мозг, как и  мозг  животного,  представляет  собой  хранилище
самых  разнообразных  рефлексов.  Наше  тело  -  сложнейший  биологический
механизм. Центр управления - мозг. Он помогает нам работать и  насыщаться,
реагировать на боль. Он хранит наши воспоминания, помогает сопоставлять  и
сравнивать, но он не способен родить  ничего  нового.  Истинный  интеллект
где-то вне нас. Отыскивать его с помощью скальпелей и микроскопов  -  дело
бесполезное.
     - Вы предлагаете человечеству сидеть сложа руки?
     - Я предлагаю обратиться к здравой логике, той самой,  о  которой  вы
упоминали.  Именно  она  подсказывает,  что   все   наши   знания   далеко
несовершенны, а большей частью и абсолютно  ложны.  Почему?..  Да  по  той
простой причине, что мы вынуждены изучать мир через замочную скважину!  Мы
чувствуем конечное число запахов, и с этим ничего не поделаешь. Мы  слышим
ограниченный диапозон частот, не умея отличать звуки друг от  друга  более
чем  на  полутон.  А  то,  что  мы  наблюдаем  визуально,   меньше   всего
соответствует действительности. Узкий спектр доступных нам  волн  способен
донести лишь крайне  усеченный  облик  окружающего.  И  вся  ваша  здравая
логика, Густав, просто обязана подталкивать к идее, что  все  мы  существа
более сложного порядка, чем это видится в зеркале.
     - Ну да. На самом деле мы чудовища с рогами, облаченные в  светящиеся
ауры, - хмыкнул Густав.
     - Насчет рогов не знаю, а аура - вещь вполне  возможная.  По  крайней
мере я не вижу причин, чтобы отвергать базисное представление о  человеке,
как о существе, состоящем из  семи  тел.  Ну  это  вы,  конечно,  слышали:
эфирное тело, астральное, ментальное... Суть не в этом. Возможно, их вовсе
не  семь,  а  больше  или  наоборот  меньше.  Главное,  что  они  есть!  И
качественно отличаясь от изученной нами материи, они существуют совершенно
по иным законам!..  Вы  тут  сделали  выпад  против  религии  с  мистикой.
Зачем?.. В подобном отрицании  нет  ни  капли  вашей  пресловутой  здравой
логики...
     - Да что вы привязались ко мне с этой логикой! - огрызнулся Густав.
     - Это ваши слова, - Нулин пожал плечами. На его  выпуклом  лбу  вновь
заблестели капельки  пота.  -  Любой  нигилизм  ошибочен.  Оптом  отвергая
религиозную философию, мы лишаем  себя  чрезвычайно  многого.  Не  следует
забывать, что религия старше науки, а врачевание старше медицины. В первом
случае нас интересует истина, во втором - здоровье, и  неважно  кто  более
прав - древние или наши современники. Если нам  предлагается  теория  семи
тел, мы должны прежде всего задуматься, а не рубить направо и налево.
     Густав  собрался  было  что-то  возразить,  но  строгий  взор   Тонии
пригвоздил его к креслу. В смущении он только махнул рукой.
     -  Я  бы  посоветовал  вам  заглянуть  в  пророчества  Туленхэйма,  -
продолжал с увлечением Нулин. - Живя свыше пятисот лет назад, этот человек
писал о том, о чем мы сейчас говорим. Возможно, он был  одним  из  первых,
пытавшихся объединить науку и религию. В его трудах вы найдете размышления
о жизни после смерти, о двухчастной теории тела, о библии, имеющей  второе
и  третье  толкование.  И  он  же,  кстати,   утверждал,   что   настоящее
человеческое тело большей частью своей невидимо и неощутимо, - Нулин обвел
вокруг себя руками. - Вы понимаете? Он имел в виду даже не ауру,  а  нечто
большее! Биополе, аура,  эфирная  оболочка  -  это  все  игра  слов.  Хотя
принципиальная суть у них общая. И прежде всего она подводит к  тому,  что
дух или  высший  интеллект  сосредоточены  вне  физического  тела.  Те  же
нейроны, возможно, представляют собой всего-навсего простейшие биосенсоры,
передающие волю ауры к мышцам и различным органам. Впрочем, это упрощенная
схема.  Вместо  иерархической  модели  "аура-мозг-тело"  мы  скорее  всего
наткнемся на невообразимо запутанный клубок из взаимозависимостей.  И  нам
бы вовек не разгадать этого ребуса, если бы не одно обстоятельство...
     - Что это за обстоятельство? - вырвалось у Густава.
     - Смерть. То, что обрывает жизнь физического тела, грань, за  которой
начинается мистика. Мистика,  ибо  другого  слова  мы  еще  не  придумали.
Официально считается, что эти трое мертвы, но  так  ли  это?  То  есть,  с
физическим телом, кажется все ясно, а вот что происходит с аурами?
     - То же, что и с телом, - буркнул Густав.
     - Возможно. По крайней мере в качестве  гипотезы  ваше  предположение
годится. Итак, если мы примем человека за  многоплоскостную  систему,  то,
лишившись одной из своих плоскостей, может  быть,  самой  важной,  система
начнет распадаться, узел распутывается и аура постепенно освобождается  от
телесного якоря. Умирает она или нет - это уже другой вопрос.  Я  все-таки
склоняюсь к мысли,  что  она  переходит  на  иную  ступень  существования.
Вспомним ту же  теорию  о  переселении  душ  или  загадочную  ноосферу.  В
сущности, и трактовка библейского рая сводится к тому же. Все  зависит  от
угла зрения. Как  бы  то  ни  было,  нас  интересует  другое  -  та  самая
постепенность отрыва от физического тела. Телесная смерть  еще  не  смерть
личности. Человек жив! Правда, жив в ином  понимании,  в  ином  измерении.
Лишенный возможности контактировать с нашим миром, он только наблюдает...
     - Мне это не нравится! - заявил вдруг Густав.
     - Что? - Нулин с удивлением взглянул на него. - Вы  хотите  возразить
мне?
     - Мне не нравится вся ваша идиотская затея! -  глаза  Густава  метали
молнии. - Я  возражал  против  вашего  эксперимента  с  самого  начала.  К
сожалению, своим сладкоречивым трепом вы сумели разжалобить ученый  совет.
Вам выделили эту лабораторию, снабдили всеми необходимыми средствами!..
     - Одним словом, вас обуяла зависть?  -  Нулин  с  улыбкой  глядел  на
разбушевавшегося гиганта. Виски брало свое. В отличие от Густава он ощущал
полнейшее спокойствие. В голове приятно шумело,  вернулась  уверенность  в
положительном исходе опыта, а на представителя  института  он  смотрел  со
снисходительностью мудреца.
     - Если вы провалитесь с экспериментом, уж я постараюсь  сделать  так,
чтобы это попало в газеты, - пообещал  Густав.  -  Чтобы  никому  не  было
повадно отравлять двадцатый век примитивным знахарством!
     - Причем  здесь  знахарство?  -  удивился  Нулин.  И  тут  же  лукаво
прищурился. - Вы сказали "если"? Если мы провалимся... Значит  вы  уже  не
столь уверены, что опыт завершиться неудачей?
     - Тысяча чертей! - Густав  подскочил,  как  ужаленный.  -  Вы  можете
вывести из себя кого угодно!
     - Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, - проворковал Нулин.
     - Убирайтесь к дьяволу! - рявкнул Густав. - Кажется, вы явились  сюда
заниматься опытом, вот и занимайтесь им!
     - А вот тут он прав, - Нулин обратился к лаборантке. - Мы вывели  его
из себя, - честь нам и хвала. Теперь можно заняться и делом.

                                  * * *

     К ним трижды звонили, справляясь об успехах, и трижды с  нескрываемым
удовольствием Густав поднимал трубку, докладывая о нулевом результате. Все
это время он продолжал  расхаживать  за  спинами  работающих,  не  забывая
комментировать каждое их действие. Увлекшись, он даже воспроизвел  вариант
будущей своей разгромной речи  на  ученом  совете,  что  заставило  Нулина
лишний раз хлебнуть из бутыли.
     ЭТО  случилось  неожиданно,  в  тот  самый   момент,   когда   Густав
приблизился к  кульминационной  части  своего  доклада.  В  очередной  раз
перещелкнув тумблерами вариационного фильтра, Тония с испугом взглянула на
дрогнувшую кривую. Умолкнув на полуслове, Густав  застыл  рядом.  Он  тоже
смотрел  на  экран.  Спокойной,  пересекающей   экран   черты   более   не
существовало. Осциллограф показывал свистопляску синусоид, хаос, в котором
на первый взгляд не угадывалось никакой закономерности.
     -  Это,  должно  быть,  наводка,  пролепетал  Густав.   -   Проверьте
приборы... Да-да! Надо что-нибудь сейчас же проверить!..
     Царственным жестом Нулин протянул  руку  к  осциллографу  и  загрубил
порог чувствительности. Вихрящиеся  кривые  послушно  съежились  до  рамок
экрана.
     - Разумеется! - он хмыкнул. -  Это  наводка,  созданная  человеческим
биополем.
     - Чепуха! Надо осмотреть приборы. Я уверен,  что  где-то  образовался
источник помех.
     - Насколько я знаю, данный  источник  помех  возникает  тотчас  после
рождения.
     - Бросьте ваши шуточки! Говорю вам, это помехи!
     Нулин невозмутимо обернулся к Тонии.
     - Это, конечно, не резонансные частоты, и тем не менее  мы  наблюдаем
не  что  иное,  как  подобие  энцефалограммы.  Таким  образом  цель  опыта
достигнута...
     - Вы что-то подстроили! - взорвался Густав. Я не уследил за вами,  но
это еще ничего не значит!
     - Ошибаетесь, Густав. Это очень много  значит.  И  прежде  всего  это
означает, что отныне я убежден в своей правоте,  тогда  как  ранее  я  мог
предполагать подобный результат лишь с определенной вероятностью.
     - Господи! - Густав закрыл лицо руками. Этого не может быть! Этого не
должно быть!..
     - Тония, ты записала показания?
     Лаборантка радостно  кивнула.  Глаза  под  коротенькой  челкой  сияли
торжествующим блеском.
     - Идя навстречу пожеланиям коллеги, отступите на пару шажочков назад.
Пусть он убедиться в достоверности записей картографа.
     Тония послушно продемонстрировала Густаву пороговый вид кривых.
     - Итак, - Нулин небрежно забросил ногу на ногу. - Мы заработали право
еще на одну паузу. Попытаемся расслабиться,  а  заодно  и  побеседуем.  Вы
непротив продолжения беседы, Густав? Кое-что изменилось, и, как видите,  я
не обманывал вас. Сбылось то,  что  я  предсказывал.  Перед  вами  отклики
угасающих биотоков человеческого мозга. При этом я  не  предлагаю  никакой
мистики. Все вполне научно и в достаточной степени объяснимо.
     - Но мозг этих людей мертв! Уже несколько дней!
     - Согласен. Но дело не в нем. Я хочу сказать, дело не  в  мозге,  как
таковом. Я уже предлагал вам взглянуть на человека объемно. Попытайтесь, в
конце концов, сделать это! И, пожалуйста, забудьте все,  что  вы  знали  о
материи. Я уже говорил, что это не знание, а сплошная условность. Считаете
ли  вы  воздух  или,  скажем,  электромагнитное  поле  материями?  Да?  Но
почему?.. Попытаюсь ответить за вас: потому что человечество додумалось до
методов обнаружения этих самых материй. Вы не  видите  и  не  слышите  их,
однако, воздухом  вы  заполняете  детский  шар,  а  электромагнитное  поле
используется в половине всех бытовых приборов. Теперь обратимся к биополю.
Оно также материально, хотя ни увидеть, ни потрогать  его  нельзя.  Вполне
возможно, что НЕМАТЕРИАЛЬНОГО в мире вообще ничего нет.  Дуальность  мира,
его  разбиение  на  материю  и  идею  выдумана  человеческим  нетерпением.
Революционное желание дать всему  определение,  максималистское  неприятие
неведомого и так далее и тому подобное... Но вернемся к нашему биополю.  Я
уже сказал: оно - материально и оно - часть нас!  Часть,  вероятно,  более
загадочная и более жизнеспособная. Смерть физического тела для ауры  -  не
что иное, как рана. Серьезная, болезненная, но всего лишь рана, и миллионы
незримых нитей продолжают связывать тело с его духовной  субстанцией.  Это
своего рода односторонняя связь. Тело  не  отвечает,  оно  глухо,  но  оно
попрежнему окружено страдающей аурой, которой суждено или  погибнуть  или,
разорвав связи одну за другой, воспарить над покинутым  телом.  Происходит
своего рода ампутация, и мы наблюдаем  промежуточный  этап  -  тот  самый,
когда связи еще не разорваны до конца, когда человек еще жив и,  возможно,
даже ощущает нас.
     - Ощущает? - Густав содрогнулся.
     - Почему бы и нет? - вмешалась Тония. -  Может  быть,  он  не  слышит
наших речей, но мы ведь тоже обладаем аурами.  Их  присутствие  он  вполне
способен ощущать.
     - Ты права, Тония! - Нулин пристукнул кулаком по приборной  доске.  -
Густав! Прочувствуйте торжественность  момента!  Вы  оказались  не  просто
наблюдателем, вы засвидетельствовали крупнейшее открытие нашего  века.  Мы
заглянули туда, куда не заглядывали до нас никто. Даже великий  Туленхэйм!
Вспомните его слова: "Обретшие знания о мире теней назад не вернутся" Увы,
на этот раз он просчитался. Как говорится, проруха бывает на всякого...
     Нулин приложился к бутылке и оглянулся на мертвецов.
     - Вы устанавливали когда-нибудь связь с миром теней,  Густав?  Обещаю
вам, мы сделаем это через две минуты. Тония! Подбери  резонансную  полосу,
если таковая имеется... Вот так. А я еще немного уменьшу  чувствительность
и приступлю к первым в истории человечества спиритическим переговорам.
     - Нулин! Не надо! - Густав смотрел на ученого с ужасом.  -  Я  и  без
того вам верю! Хотите подпишу ваши бумаги? Прямо сейчас! Но только не надо
всего этого! Как вы не понимаете, они мертвецы,  их  нет!  Вы  собираетесь
оживить безжизненные трупы!
     - Вы так и не поняли ничего, - Нулин сожалеюще махнул рукой. -  Я  не
оживляю их уже потому, что они живы сами по себе и будут живы еще какое-то
время. Я не знаю точно какое - три дня, семь или сорок. Смею предположить,
что они будут жить  и  далее,  но  тот  контакт,  который  мы  установили,
возможен только в этот период. Надо быть последним кретином,  чтобы  иметь
возможность прикоснуться ко всем этим тайнам и не сделать ни единого шага.
Открыть бессмертие души, заметьте, - не уверовать, а открыть,  предоставив
веские доказательства, -  это  ли  не  победа!  Сотни  тысяч  людей  будут
целовать нам ноги за единственную  возможность  поговорить  с  близкими  и
любимыми.  Вы  бывали  на  похоронах,  Густав?  Это  всегда   слезы...   А
представьте себе, что мы создадим агентство, которое предложит  несчастным
и плачущим  возможность  общения  с  усопшими.  Представьте  себе  склепы,
оборудованные нашей аппаратурой. Сколько людей мы спасем  от  психического
срыва, от первого времени вынужденного одиночества!
     - Вы дурак, Нулин! - Густава трясло. - Как вы не  понимаете,  что  не
все хотят этого общения! Люди боятся мира теней и им  действительно  лучше
ничего не знать о нем. Смерть - единственный настоящий стимул. Страх перед
ней дисциплинирует. Что вы  хотите  предложить  людям?  Вечную  жизнь?  Но
человечество и без того  запуталось,  оно  не  знает  куда  себя  деть  и,
тяготясь опущенными ему годами, обращается к  наркотикам,  к  алкоголю,  к
распутству. Смерть необходима людям!
     - Браво!.. Подобного от вас я не  ожидал.  Стало  быть,  ваш  идол  -
пугало старухи с клюкой? Великолепно!..
     - Смотрите, смотрите! - Тония  пальцем  указала  на  экран.  Характер
мелькания  кривых  изменился.  Мерцающие   всполохи   подчинились   некому
пульсирующему ритму. Склонившись над пультом, Нулин поочередно  нажал  ряд
клавиш.
     - Сигнал поступает от всех трех тел, сообщил он.  Впечатление  такое,
словно весь этот частотный набор пропустили через  модулятор.  Следите  за
амплитудой!.. Они... Они слышат нас!
     Побледневший Густав бессильно оперся о стену.
     - Вы... Вы все-таки добились своего, - прохрипел он.
     - Да, черт возьми! Я сдержал свое обещание! -  глаза  Нулина  победно
сияли. - Если хотите, можете переговорить со своим  приятелем.  Попросить,
скажем, у него прощения. Мы так часто не успеваем сделать это при жизни.
     - Нет! - Густав панически вскинул руки. - Только не это!
     - Вы в самом деле боитесь их?
     - Да, боюсь, - голос не слушался Густава. - А вы... Вы  сами  еще  не
осмыслили, что натворили. Мир погибнет от вашего открытия.  Потому  что...
Потому что вы заглянули в бездну!
     - Вполне возможно, - легко согласился Нулин. - И что с того?  С  чего
вы взяли, что мир погибнет? Не так уж мы  все  безнадежны.  Даже  атом  не
сумел загасить жизнь на планете. Из века в век люди жили любопытством, чем
и обеспечивался всеобщий прогресс. Неужели  вам  самому  неинтересно,  что
происходит с нашей душой после  смерти?  Остается  ли  она  на  Земле  или
отправляется в Космос, в другие миры? А узнать что-нибудь про рай?.. Может
быть, он и впрямь существует? Разве это не здорово?
     - Тогда упомяните еще про ад. А что, если существует и он?
     - Что ж, по крайней мере  мы  будем  знать  это  наверняка,  -  Нулин
отважно кивнул. -  Скажите,  Густав,  вас  действительно  устраивает  роль
слепого котенка?
     - Нет, - Густав сумел  взять  себя  в  руки.  -  Но  человечество  не
переварит вашей правды.
     -  Сомневаюсь,  Густав.  Весь  наш  прогресс  -  не  что  иное,   как
последовательный  перебор  одной  истины  за  другой.  До   сих   пор   мы
преодолевали самые различные препятствия, преодолеем и  это.  Кроме  того,
мы, конечно же, повременим с  оглаской.  В  ваших  словах  есть  резон,  и
ассоциация, которую мы создадим, займется тщательным изучением всего того,
что действительно  может  повредить  людям.  А  параллельно  мы  продолжим
научные изыскания. Телепатия, левитация, путешествие души,  ее  общение  с
иным  разумом,  иными  мирами...  Задумайтесь!  В  наших  руках  ключ   от
бесконечного числа тайн! В свое время Туленхэйм неосторожно проговорился о
возможности диалога с потусторонним миром. Он знал, что говорил!..
     - Но разве вы не сказали,  что  тот  же  Туленхэйм  объявил  закон  о
невозвращении познавшего?
     - Его можно понять. Он жил во времена,  когда  подобные  открытия  не
находили должного понимания и должной почвы. Так что будем считать, что он
схитрил. Согласитесь, кое-что мы ведь уже узнали. И что же? Вы, я, Тония -
все в полном порядке.
     Опустив голову, Густав задумался.
     - Может быть, вы  и  правы.  Тем  не  менее,  я  не  хотел  бы  здесь
оставаться.
     - Но вы подтвердите достоверность опытов?
     - Можете в этом не сомневаться. Протоколы исследований я подпишу.
     Тяжелым шагом Густав пересек лабораторию и вышел в коридор. Вслед ему
донеслось:
     - Вы чудесный парень, Густав, но увы, вам не хватает юмора!..
     Густав стоял уже возле лифта. Ему оставалось нажать клавишу вызова  и
подняться наверх. Он действительно не хотел оставаться в шахте. Гигантская
подземная  лаборатория  душила   его,   высказывания   Нулина   заставляли
скрежетать зубами. Совсем как в детстве,  возникало  желания  накрыться  с
головой  под  одеялом  или  припустить  во  всю  прыть  от   надвигающейся
опасности.
     Густав раздраженно оглянулся. Этот Нулин -  восторженный  болван!  Из
тех фанатиков, что, не задумываясь, вторгаются в  святая  святых.  Сначала
взрывают какой-нибудь атолл, а потом уже задумываются...
     Ругнувшись, Густав сердито поглядел на дверцы лифта и снова потянулся
к щитку вызова. Какого черта!.. Палец погрузился в клавишу, не  ощутив  ни
малейшего сопротивления, а следом за ним в  бетонной  панели  исчезла  вся
кисть. Выдернув руку, Густав посмотрел вниз. Только сейчас  он  сообразил,
что  не  чувствует  пола  под  ногами.  Его  пробрала  дрожь.  Что   это?!
Левитация?.. Видимость шага?.. Он рванулся назад в лабораторию. По  дороге
не успел отстраниться, и плечо прошло сквозь каменный угол коридора. Страх
ледяным обручем перехватил сердце.
     - Густав? Вы вернулись?  -  Нулин  растерянно  взглянул  на  него.  -
Понимаете у нас тут какая-то чепуха. Никак не можем  переключить  ни  один
тумблер.
     С таким же успехом он мог бы ударить Густава по  физиономии.  Ноги  у
представителя института подкосились, из горла  вырвался  хриплый  звук.  В
глазах Нулина вспыхнуло беспокойство.
     - Но вы же не думаете в самом деле, что мы...
     Тония ласково погладила руку своего кумира.
     - Ты снова волнуешься, милый. Тебе надо успокоиться.  Густав  смотрел
на ее руку и чувствовал, что волосы у него встают дыбом. Плавно движущаяся
ладонь  наполовину  погружалась  в  предплечье  Нулина.  Вытаращив  глаза,
великий экспериментатор с воплем подскочил.
     - Что-нибудь не так? - Тония машинально потянулась к прическе,
     - Ту... Туленхэйм, - заплетающимся языком  пробормотал  Нулин.  -  Не
понимаю. Ведь он не упоминал ни о каких приведениях...
     - Надо отдать ему должное, старик был не глуп и знал,  когда  следует
остановиться.
     Голос  был  совершенно  незнакомый,  и  все  трое   обернулись,   как
ужаленные. Над телами мертвецов покачивались  три  мутных  облака.  Низкий
вибрирующий голос принадлежал одному из них. Густав с дрожью наблюдал, как
все отчетливее проступают из колеблющегося  тумана  человеческие  контуры.
Ближайшая к ним фигура медленно отплыла в сторону и  помахала  им  бледным
подобием руки.
     - Теперь вы такие же, как мы, ребята! Добро пожаловать в  мир  теней!
Вы столько о нем говорили, что пора бы вам познакомиться с ним поближе.
     К говорящему призраку присоединилось еще одно облако.
     - Привет, Густав! Я вижу, ты все такой же сердитый? В твои годы  надо
становиться более миролюбивым. Что может быть хуже брюзжащего старика?..
     Лаборатория  подернулась  странной  дымкой.  Помещение  исчезало   на
глазах, расплываясь на отдельные  фрагменты,  теряясь  за  серой  пеленой.
Густав с отчаянием шагнул к Нулину.
     - Да сделайте же что-нибудь!
     - Я... Я попробую...
     С  видимым  усилием  Нулин  поднялся  из  кресла.  Туманные   силуэты
призраков недобро  хихикнули.  Тело  Нулина  с  закатившимися  глазами,  с
раскрытым ртом осталось сидеть. В воздухе стояла его полупрозрачная копия.
Громко взвизгнула Тония, и тотчас  что-то  с  шумом  повалилось  под  ноги
Густава. Он даже не посмотрел вниз, продолжая стоять не  двигаясь,  затаив
дыхание. Он уже знал, что ему суждено увидеть...