|
|
MORALIS
"ПРИВЫКАЙ"
Очей очарованье хрипит на снегу.
гр. "Тёплая трасса"
Задуши послушными руками
Своего непослушного Христа
Е. Летов
Как месяц над твердью
Последний цвет вербы
Р. Неумоев
Глава первая.
Я спал. Мне снилась Останкинская башня окружённая багровыми облаками с
белыми, как в сале, прожилками. Она нависали надо мной, и вибрировала.
А я лежал на асфальте и смотрел на неё. Такую вызывающе серую в
багровых облаках. Я лежал на асфальте и судорожно втягивал в себя его
мокрый запах. Я тоже вибрировал. А башня была как будто живая. Я
чувствовал это но ничего не мог поделать. Мне было неприятно
осознавать, что я лежу беззаботно глядя на неё. Наверное я её
раздражал. А ещё позади неё что светилось, как сильная лампочка, или
как Бог. Я сделал круговое движение руками, и почему то подумал, что
она должна понять, что я извиняюсь. Что мне, право, неловко лежать на
чёрном асфальте в её присутствии. А башня сказала: - Так. Я понял, что
всё потеряно, и сделал круговое движение руками как бы соглашаясь со
своей судьбой. После чего меня разбудили. И ещё, во сне небыло ни
одной птицы. Разбудили меня тихим уведомлением о том, что наступило
утро. Я буркнул ответ, который отвечал каждый день. Открыл глаза и
почувствовал, что у меня одна нога. Закусив нижнюю губу и внимательно
изучая внутренюю поверность век я принялся думать, какая нога у меня
осталась. Правая или левая. Может быть вообще это не моя нога. Но
думать об этом было больно. Как и вообще думать, не обязательно об
этом. Я рывком сбросил ноги с кровати, символизировав тем самым своё
намерение встать. Откинул одеяло и встал. Задвигал ногами по паркету в
поисках тапок. Нашёл один, и даже не задумываясь надел его на правую
ногу. Меня самого удивляло всегда, как я каждое утро, ещё не
окончательно пришедши в себя умудрялся определять уклон тапка. Потом
нашёлся и другой. Его я одел на оставшуюся ногу. И грустно покачиваясь
побрёл в ванную. Там я встал перед зеркалом и ссутулился на раковину.
Лицо моё в зеркале было грустно-растрёпанное. А правый глаз имел ярко
красный цвет. "Ну вот, подумал я, ноги нет, глаз красный. Теперь самое
время усомниться в соответствии своему описанию. То есть я изменился.
То есть это уже не я." А потом я задумался набрав в рот воды. Только
вот совершенно не знаю о чём задумался. Так, вообщем. Много я чего там
делал. Выйдя в коридор я понял, что остальные люди потеряли для меня
всякий смысл. Они конечно есть, не спорю, но я их просто не вижу.
Поэтому сразу стали происходить странный вещи: холодильник открывался
сам собой, вещи самопроизвольно перемещались, и кто то толкал меня из
пустоты. Чай был противный. Горький, с запахом мокрых тряпок, мутный,
с плавающим в нём дохлым лимоном и двумя чаинками. Но я его выпил
двумя глотками. Собрал вещи и покинул дом.
На улице было морозно, так как зима. А у меня не было перчаток. Вернее
сказать они были, но дома. Я развернулся было, что бы пойти вернуться.
Но подскользнулся и упал. Сначала я ударился спиной, потом ногами и
уже в самую последнюю очередь головой. Ударившись ею, я понял, что
умер. Так как звук хрустнувшего основания черепа был очень хорошо
слышен. Я лежал на спине, и чувствовал как из меня выходит жизнь.
Сначало меня покинула совесть, потом: ум, привычки, эмоции, чувства,
мысли и жизнь. Я поднял свои тупые безразличные глаза на показавшаеся
мне чёрным Солнце. Оно вяло улыбалось глядя на моё распростёртое тело.
"Прям как Она..." - подумал я и плюнул в него. Солнце, очевидно уже
привыкшее к моим выходкам, стерпело. Только стало немного более
горячим. А я встал, стряхнул с куртки смесь снега соли и песка, и
криво усмехнувшись побрёл к метро. Руки же, дабы не мёрзли, я плотно
засунул в карманы. Где они увлечённо начали ощупывать деньги,
проездные билеты и прочий хлам. С деревьев и столбов, кривя вспухшие
лица, мне улыбались вороны. Но я не обращал на них внимания, нет, они
были безразличны моему организму. Пускай. А я пойду. Дела. А ещё можно
набрать в рот воды и подключить к мочкам ушей клеммы. И тихонько
гладить рубильник блудливыми руками. Кто нибудь хлопнет дверью - и
нажмёшь ненароком, испугаешься. Так я научился небояться хлопанья чем
либо. У метро было людно, они все ходили как то одновременно. Это было
пугающе непостижимо. Непостижимо и пугающе. Совершали движения снаружи
и внутри. Они не давали мне пройти, и я был вынужден изгибаться всем
телом что бы не столкнуться с их кожаными куртками. Под ногами у меня
хлюпала слизь весны. 36 ступенек - и я у стеклянной двери. Она -
подруга ветра. Он размахивает ею из стороны в сторону. От меня - ко
мне. И так много раз. Она не подруга. Она - его рука. От меня - ко
мне. Проскользнул, однако. Мраморный пол - извращённая необходимость
долговечия. Я давлю его своими ботинками так же, как это делают все. Я
оставляю след в истории. Нас всех потом можно будет вспомнить
рассматривая эти плиты. Приехал поезд и я со своими любимыми
согражданами быстро занимаю всевозможные места.
Двери тихонько сближаются. Я плачу глядя на это извечное стремление
быть вместе. Пионер приостонавливает их ногой, и тут же получает нож в
спину. Его взгляд не выражает ничего кроме тупого зеркала, в котором
отражаются засахаренные ломтики Солнца. Зеркала. Закрывшиеся двери. В
них отражается голова пионера пускающего слюну на нимб висящий у него
на шее. Бесконечная череда открываний и закрываний раздражает мои
больные глаза до состояния плача. В переходах много людей в кожаных
куртках. Из искуственных кож. Они выращивают искуственных зверей, а
затем убивают, дабы изготовить себе пугающие покровы. Я выхожу из
метро. Дождь. Слякотно. Просто всё уже было. У красного кирпичного
дома, заслоняя собой надпись "ОН?", сделанную жёлтой краской, стоит
человек. Подхожу, здороваюсь. Таков ритуал. Потом падаю на левый бок и
глядя в небо шепчу:
- Жень, ты извини. Но у меня нет ноги. Вводил "Пепси" внутривенно.
Плакать я не стал. Просто всё надоело. Встал и пристально глядя Женьке
в глаза ударился головой об угол. Потерял сознание. Уходя в другой мир
я услышал:
- Так.
Глава вторая.
Многие воспевали любовь к женщине. Многие воспевали любовь к Родине.
Многие воспевали любовь к прекрасному. Многие, и таких было
большинство, воспевали любовь к неподходящим для этого объектам, чем
изрядно шокировали публику. Но никто ещё не воспевал любовь к
Кортасару. - размышлял Александр остервенело мочась на кирпичные,
покрытые жёлтой краской останки стены.
Краска сильно облупилась и свисала рваными хлопьями, как бы показывая
своим видом, что не желает иметь с кирпичём ничего общего. Застегнув
штаны Александр лениво осмотрелся вокруг: было какое-то странное время
года, не такое готическое как зима, но всё же слишком напряжённое и
выжидающее. Ездили разноцветные машины, и возвращаться на работу
совсем не хотелось.
-Работа, опять спускаться в грязный туннель носящий гордое имя
"Городской транспорт". И до вечера сидеть около чуда
техники-эскалатора, наблюдая как всеразличные дауны и идиоты пытаются
понять его и совладать с ним. И знать, что только ты, лёгким движением
руки, можешь остановить движение, и с усмешкой смотреть, как злые твои
сограждане ругаясь и плюясь идут по внезапно умершему чуду. Понимать,
что ты, в некотором роде, Бог. Локального масштаба. Только вот скучно
тебе, боженьке, работать лениво, да и просто всё надоело. И вот стоишь
ты, ответственный за вознесения и спуски простых смертных, так сказать
идол, и усугубляешь разрушения останков здания. А что если оно
памятник? Хотя на хрен кому нужны такие памятники. За такие памятники
надо сжигать как минимум!
Мысли летали в чистовымытой голове как птицы: широко разбрасывая
крылья, громко крича и гадя на землю и её поселенцев.
- И какой только идиот придумал взорвать в станционном туалете бочку
мазута. Ну какой, это понятно, даже не какой, а какие - "Нагорные"
скорее всего. Всё им, сукам, неймётся. И ведь тонкий расчёт: туалет
закрыт, надо бежать до универмага, а там то они нас по одиночке и
перестреляют. Но Дежурный тоже не дурак, быстро смекнул что к чему. В
развалинах завсегда укрыться можно. А сторожа ихние, развалинские,
завсегда нашему брату помочь готовы. За соответсвующую плату,
разумеется.
Александр попытался вспомнить, зачем же он думал о Кортасаре. Но
ничего дельного в голову не шло. Слабо вспоминалось, что Кортасар -
это писатель, а вот дальше вспомнить, увы, не получалось.
Раздосованный этим он в сердцах пнул трухлявую кладку. Которая
повинуясь тяжёлому ботинку накренилась, вспухла и рассыпалась грязной
кучкой. Из под кучки, нагло пробиваясь сквозь красновато-жёлтые
кусочки, выглядывал своей белой частью непонятный предмет.
- Всё. Допрыгался. Мина. - сверкнуло в уме Александра и он крепко
зажмурил глаза, суеверно боясь увидеть смерть. Зажмурил - и не увидел.
Так как смерти не было. Была только липкая, упавшая как подбитая птица
тишина. Стоя с закрытыми глазами Александр внимательно вслушивался в
неё, и ему даже показалось, что он слышит как протекают химические
реакции в мине. Слышал, что она смотрит на него снизу своим белым
глазом и как бы ухмыляется выжидающе. Но потом рациональное в его
голове взяло вверх и подумалось, что чему быть, тому не миновать. И
вообще, надо ещё посмотреть, мина ли это или просто хлам убитых
ополченцев. Он медленно открыл глаза и прислушался к результату - было
тихо. Тогда он опустился на корточки и плавными круговыми движениями
рук принялся разгребать кирпичную крошку. Глаза же его в это время
смотрели прямо перед собой, пытаясь заранее увидеть идущую старушку с
косой, или кто там ещё, и передав сигнал рукам защитить себя во
всеоружии. Кирпич разгребался плохо. Но всё же дело плавно
продвигалось вперёд. Пальцы уже всё чаще касались гладкой, кажется
даже отполированной поверхности и словно испугавшись чего то рывком
слетали с неё, продолжая свои методичные движения. В горле у
Александра пересохло и запершило от пыли, но он непридал этому
значения. А руки всё разгребали. От долгого смотрения в одну точку -
прямо перед собой, глаза стали слезится как от горячего песка. А руки
продолжали свою работу. Где то не очень далеко раздался детский смех,
как издёвка над возможной смертью, как многоточие. Под ногти набилось
много крупинок кирпича, и поэтому надавливать пальцами для того что бы
больше сгрести было не очень приятно. Рот неожиданно наполнился слюной
и проглотив её Александр понял насколько далеко он зашёл в своих
действиях. Под однообразные движения рук он вдруг понял, что ему
совершенно не интересно, что лежит под этой кучей прошлого. На хрен
такое любопытство. И никогда не было интересно, но что то заставило его
разгребать. Какая-то сила или мысль, которая хочет своей погибели.
Ладони два раза прошлись по гладкой поверхности сметая последние
крошки и остановились. Сметать уже было нечего. Надо было
предпринимать более решительные действия. Или встать, отряхнуть брюки,
не оглядываясь уходя на ставшую уже родной станцию. Александр завёл
руки с двух сторон от невидимого предмета и превознемогая боль
погрузил кисти рук в кирпичную крошку, плотно обхватил предмет руками
и начал плавно поднимать вертикально вверх. - Сейчас или увижу свою
смерть, или потом буду в бункере рассказывать анекдоты. Или анекдоты
будут рассказывать про меня. - произнёс он в кромешной тишине внезапно
севшим голосом. Перед глазами его предстал человеческий череп. Белый и
как бы покрытой поверх золотой паутинкой. Лицо Александра скривилось и
он облегчённо вздохнув сел на зад, уже не беспокоясь о своей
безопасности. Он небрежно поворачивал череп в руках и мысленно ругал
себя за непроходимую тупость, трусость и свой извечный даунизм. Судя
по черепу, это человек был один из десяти. И чрезвычайно странно, что
его голова оказалась здесь, в кирпичной стене, на богом забытой
стройке. Ведь 70% из десяти погибло в течении двух недель, а за
остальными была установленна слежка. Следовательно это место должно
быть обведено на карте у мэра красным кружочком со всеми вытекающими
отсюда часовыми, вышками и системами допусков.
- Блин! А я тут сижу!! И ничего не делаю. - возмутился собой Александр
вставая с зада и опускаясь на колени. Он отбросил череп в сторону и
начал быстро разгребать ямку в которой лежал череп. Десять - это не
шутки! Их захоронения это единственный шанс за всю жизнь выйти вперёд
и разнести наконец всех врагов. Неизвестной властям захоронение - тем
более. Он торопился и поэтому когда порезал руку о неровно обломанный
позвоночник, только выругался сквозь зубы и продолжил работу. Что
может значит собственная смерть в сравнении с победой всей станции?
Ничто! Жалкий жучок под гранитным постаментом. Выкопанные кости он
раскидывал в разные стороны, не очень заботясь о следах своего
пребывания и тем более о таких смешных вещах как отпечатки пальцев.
Судя по всему труп в стене стоял в очень неудобной позе - присев на
корточки и обхватив руками ноги под коленками. Выкопав руки Александр
увидел, что в правой руке зажата белая коробочка, а в левой находилась
чёрная. Коробочки бы деревянные и покрытые масляной краской. Внутри
их было пусто, только слегка пахнуло затхлостью когда их открыли.
Пятками же усопший сжимал грязную тряпицу, в которую было что то
завёрнуто. Александр удовлетворённо кивнул и бросив находки в рюкзак
осмотрелся. Вроде тихо. Немного подумав он собрал все зубы, которые
вывалились из черепа и большую часть времени провалялись под ногами у
хозяина - сойдут на амулеты. Хотел он ещё выпилить лобную кость, но
передумал, так как это могло бы занять слишком много времени. А ему
уже и так пора было уходить. Он рывком поднялся, хрустнули колени. Ещё
раз осмотрелся и аккуратно ставя ноги пошёл к выходу со стройки. У
запертых ворот, облокотясь на пулемёт, читая газету стоял сторож. Он
ещё издали заметил Александра, но глаз от газеты не отрывал, делал
вид, что внимательно читает.
- Брат, открывай ворота, домой пойду! - с ленцой сказал Александр и
остановился, выжидающе глядя на сторожа. Сторож открывать не
торопился. Он аккуратно сложил газету в четверо, разгладил и убрал в
задний карман добела вытертых джинсов. Потом достал из кармана
ветровки ключ и пристально посмотрел на Александра.
- Что то долго ты там прохлаждался..... - задумчиво сказал сторож.
- Гхм. На то были непреклонные обстоятельства. О коих я не могу тебе
рассказать. Так что не лезь в душу, а открывай ворота. - неприязнено
ответил Александр.
- Странно это.... - пробурчал сторож, но ворота открыл. Александр
медленно высунул голову в образовавшуюся щель и осмотрелся. В дали шёл
патруль, дымился школьный автобус, бродячие собаки сбивались в стаю -
дурная примета. Потом он вышел и незабывая оглядываться по сторонам
пошёл в направлении станции.
- Что то сторожа стали слишком любопытны. Подозрительно это. А что
если это было своеобразное испытание на благонадёжность. И сторож - не
сторож, и кости - не кости. Блин, вернуться и убить его, что ли. От
греха подальше. А если убью - народу понаедет видимо невидимо,
допытываться начнут. И тогда, осмотрев кости, точно на меня выйдут.
Бригада то, конечно, в обиду не даст, но ведь это правительство. Тут
разборки гораздо крупнее. А ништяково было бы развернуть новую
глобальную войну. Что б все против всех. Хорошо бы дождь пошёл.... А
то даже скучно как то. Дорогу ему перебежала жирная крыса. Перебежала,
и остановилась на противоположной стороне тротуара. Александр тоже
остановился.
- Эх, ты, животное. Сволочь ты, а не организм! - сказал он крысе и
свернул за угол дома. Напротив него стояло здание станции. Немного
покосившееся и обшарпанное, но ещё не потерявшее своего величия.
Александр с любовью посмотрел на облетевший кафель и вошёл внутрь. У
служебного входа его остановил часовой, и предъявив документы, ответив
на вопросы и и предъявив отпечатки пальцев Александр был пропущен
внутрь. Он остановился у эскалатора и ласково погладил его рукой. За
долгое время работы он уже как то сроднился с этим безжалостным
механизмом. У них было много общих тайн и секретов. Да и, пожалуй, это
был его единственный друг. Эскалатор, в свою очередь, отвечал как мог
своей механистичной и жёсткой взаимностью. Александр положил руку на
поручень и спускаясь по мятым, но всё равно тщательно вымытым ступеням
вниз прошептал:
- Стареешь, старик.... И заменить тебя некому. Так и сдохнешь в один
прекрасный день. Порвётся в тебе что нибудь или отломится, да так, что
мастерская не починит, и будешь ты шепеляво крутить шестернями,
ворочать ремнями, может даже дёргаться - а пользы ноль. Типа жив - но
умер. И тогда по тебе будут просто ходить, как по рядовой лестнице....
Интересно, ты будешь плакать вспоминая былое.?...
Эскалатор, как бы обидясь на напоминание о своей смертности, дёрнулся
и Александр насилу успел перепрыгнуть гребёнку. Соскочив, он громко
рассмеялся и погрозил эскалатору пальцем. Потом сел в свою будочку и
критически осмотрел станцию. На станции не царило оживление. Было на
удивление тихо. Даже как то противно.
Он сел в кожаное, много раз латаное, пахнущее бензином и порохом крес-
ло и проверил, хорошо ли вращается пулемёт. Шарнирный механизм был не
очень чист и поэтому движения ствола справа на лево сопровождались то-
неньким и скрученным свистом. Всё вроде бы тихо, до открытия ещё минут
двадцать, можно тихо - мирно посидеть и рассматривая лампы в между-
рядье эскалаторов через бронированное стекло жевать бутерброд с сы-
ром. А ещё лучше рассмотреть находки. Александр прикрыл дверь будки и
вывалил содержимое рюкзачка на столик перед собой. Вывалив бросил рюк-
зак под ноги и задумчиво уставился на возвышавшуюся между телефоном и
старой немецкой каской, в прошлом месяце случайно наткнулись на запас-
ник музея, и всё, более-менее годное к применению взяли, а остальное
спалили от греха подальше, кучу всевозможных вещей. "За
одно и порядок в вещах наведу" - подумалось Александру. Из кучи он ра-
зумеется первым делом достал зубы и осмотрев их внимательно три штуки
забраковал - они оказались покрыты тонкой зеленоватой сеточкой трещин.
А остальные положил в карман рубашки напротив сердца, пусть до того
как он их обменяет, а обменяет он их как можно скорее, принесут и ему
немного счастья. Потом отмёл в сторону хлебные крошки, колбасные шкур-
ки и кусочки бинта и взял в руки чёрную коробочку. "Если потереть
что-то об эбонитовую палочку - появится отрицательный электрический
заряд." непонятно к чему вспомнились смутные школьные годы. У коробоч-
ки была плотно подогнанная крышка. Открыв которую стало ясно, что сок-
ровищами, да и просто интересными вещами там и не пахнет.
Пахнет там паутинистой мелкокрупчатой пылью. Александр закрыл коробку
и стал вертеть её в руках, думая, под что её можно приспособить. Разве
что патроны складывать. Или мелкие монетки. Или всякие бумажки на доб-
рую или злую память. Или складывать туда пуговицы, нитки и иголки - и
тем самым заслужить славу "Хозяйственного человека". Или насрать туда,
к чертям собачьим, и подкинуть кому-нибудь - пусть порадуется старик.
Или... Но мелодичный ход его мыслей был прерван воспоминанием о белой
коробочке. Скорее всего там тоже ничего не окажется, но вдруг... Он
открыл коробочку, и в ней действительно ничего не оказалось. Александр
закрыл коробку и стал вертеть её в руках, думая, под что её можно
приспособить. Разве что бинты в ней хранить. Или мелкие монетки. Или
засохшие корочки крови и прочей биологии содранные со старых ран - на
добрую или злую память. Или складывать туда ампулы, таблетки, порошки
- и тем самым заслужить славу "Хозяйственного человека". Или подарить
её любимой девушке, пусть складывает туда свой житейский хлам и раду-
ется. Или... Александр слегка улыбнулся, и подумал, что теперь у него
две коробочки. Но ещё у него есть тряпица, в которую что-то завёрнуто.
Он размотал её, тихо ругаясь сыпящемуся из складок хламу. Когда он за-
кончил разворачивать, то в одной руке держал тряпицу (в правой), а в
другой руке держал плотную вязанку палочек (в левой). Тряпицу, как, по
его разумению, предмет более не нужный он положил на стол. А палочки
стал рассматривать. Они были все как на подбор гладкие, ровные, одно-
родноматериальные. И почему-то опять напомнили Александру чёрный
электротворный материал эбонит. Хотя цвет они имели этакий сероватый.
"Блин, ну что за идиотизм!" - размыслил он, и ненайдя за пять секунд
напряжённой умственной деятельности палочкам более-менее достойного
применения, высыпал их в стакан с засохшим лизунцом сахара на дне, да
с прилипшими чаинками по стенкам, да с буроватыми разводами, да с лег-
ка отколотым краешком, дассссссссс. Высыпал, и посмотрел на эскала-
тор. Простой ведь в сущности механизм, а как здорово - самоедущая
лестница. Всё равно что самокатящеяся колесница. Божественно-выспрен-
но-сагаидально. Обязывает. На плечо Александра опустилась рука: пять
пальцев, обкусанные грязные ногти, маленькие язвочки от плохой воды,
запах мочи и одеколона, эдакая нагловато-командирская пятерня.
- Вернулся? - спросил сипловатый голос.
- Угу, Рудольф Францевич, куда ж мне деваться.
- А кто вас, молодых лоботрясов, знает. Вроде как облегчится вышел, а
уж и след простыл.
- Да нет. Таких уже не осталось.
- А что это у тебя за бардак на столе?
- Да так, решил немного порядком занятся. А то столько хлама оказывается
с собой таскал!
- Порядок - это хорошо. Стакан не ссудишь? Буквально на пять минут. Там
сахар привезли, а мне и насыпать некуда.
- Да ведь вчера уже сахар давали. Вы же, Рудольф Францевич, мне
как раз очередь заняли.
- Ох, прости, спутал. Яйца, яйца сегодня дают. Это меня от вчерашнего
сахару перемкнуло. Сахар белый, кусками - и яйца белые, крупные.
Совсем слаб на голову стал. Пойти застрелится, что ли...
- Да что вы! И даже не думайте. Только вот сахар вчера песком был.
- Чёрт! И что ты привязался! Вчера - сегодня, сахар - яйца,
песком - колотый! Не дашь стакан - так и скажи! А то развёл тут
диалектику! Это у нас причина, а это количество!
- Да вы меня не правильно поняли! Стакан конечно берите. Но только не
люблю я, когда меня обманывают. Любознательный я - понятно!!!!!!!!????????????
Визгливо проорав последнюю фразу Александр высыпал палочки в карман
куртки и бросил стакан в Рудольфа Францевича.
Тот поймал стакан, потёр пальцем стенку и посмотрев на результат ска-
зал:
- А гигиеной личного имущества Вам бы занятся не помешало. А то
ведь болезни всякие случаются... от несоблюдения норм. Да и умереть в
итоге можно.
- Да! Можно!
- И тем самым оказать неоценимую услугу противнику...
- А вы им мой ядовитый труп подкиньте - они его сожрут и враз околеют!
- Глупый ты, Васька, хоть и начитанный.
- На себя посмотри! Командир отряда - а одет как завхоз!
- Так то ж для маскировки, придурок!
- В бою маскироваться надо! А если бы я тебя за завхоза принял, и послал
куда подальше?
- Я бы тогда тебя застрелил.
- Меня? Невиновного в, сущности, человека?
- Ты командира должен узнавать по запаху, по цвету глаз, по температуре
тела, по дыханию, по издаваемым
звукам.
- А иди ты!
- Через пол часа зайдёшь ко мне.
- Зачем?
- Стакан заберёшь.
- Ладно.
Рудольф Францевич усмехнулся и захлопнув дребезднувшую стеклом дверь
ушёл. Александр чихнул и сморщился. "Может вещи собрать?.." - прошлась по
извилинам расчётливая мысль. От чиха глаза скрылись за беспросветной плёнкой
слёз и счастлив тот, кто не видел Александра в этот момент. То есть все.
Вещи то он конечно собрал. Но история произошедшая с Рудольфом Францевичем,
неприятная такая ситуация, напряжённая, даженеудобнокактополучилось, камешком
перекатывалась в его голове. Мелочное скрежетание (а рано или поздно, при
должном опыте и настрое головы, любое скрежетание покажется мелодичным) проко-
лоло упругий шарик бледной тишины. После скрежетания было пятисекундное
затишье, во время которого Александр успел почесать внезапно зазудевшую
переносицу и опустить чесавшую внезапно зазудевшую переносицу руку обратно
на колено, с которого она безвольно упала в направлении пола. Но не
долетела до него, так как была неразрывно и неделимо связана со всем бренным
организмом Александра. Она повисла между между стулом, стенами, полом и
потолком, лениво дрожа пальцами и перекашивая тело. Плотно наполнила собой
воздух. Вытеснила его в разные стороны.
- Внимание. Внимание. Внимание. Через двадцать минут придёт первая груп-
па. Внимание. Убедительная просьба всем быть подготовленными. Внима-
ние. Обладающие допуском "Г" и имеющие номера кратные 4 - срочно яви-
тесь к столовой. "Допуск "А", кратный 4... А что я там забыл. А,
вспомнил, долг."
Александр вскочил, застегнул куртку и взяв автомат побежал к столо-
вой. Всё уже обрыдло. Три поворота налево, восемь шагов вперёд, у биб-
лиотеки свернуть и почти что у цели. Там уже стояло человек пять. Все
как на подбор грозного вида, со взглядами потенциальных спасителей
отечества. "Чем то они неуловимо похожи на жирафов. Изящные убийцы.
Типа как травоядные. Смерть бушменов.
И эти идиотские шеи." Пришёл командир отряда. Осмотрел невесёлое сбо-
рище. Плюнул на пол желтоватосеро-табачной слюной. Размазал плевок
говнодавом. Осмотрел носок говнодава. Ничего подозрительного там не
обнаружил. И начал:
- Братья. Нам с вами выпала великая в некотором роде честь - мы с
вами будем олицетворять собой миротворческие побуждения нашей станции.
Мы с вами сейчас подождём машиниста и отправимся к нашим ублюдским
соседям. И заключим с ними мир. Такова жизнь. Мир тоже иногда необходим,
братья. Хоть изредка, но он должен быть.
Все сели на пол и закурили, ожидая машиниста. Старожилы стали вспоминать
истории суетной боевой молодости.
... пришёл поезд. Мы объявили, что "Поезд дальше не идёт. Просьба освободить
вагоны". Они вышли как сонные яки. Короткими очередями...
... и начал блевать. Хорошо так... До спинного мозга... А мы его прикладами...
... да. Я там был. И помню...
Александр, чувствуя странную отрешённость, думал как должно быть неп-
риятно когда свинец летит в твою больную голову прямо с неба. Руки
его, своевольно овладевшие осколками желтовато-красного кирпича, как
бы заметив некую систему начали складывать кирпичную мозаику. Они бра-
ли каждый камешек и, повертев его всеми сторонами, укладывали их к ос-
тальным.
- Так. - прочитал Александр сложенный мозаичный текст.
- Так. - повторил он его глядя в потолок.
- Так. - прошептал он доставая коробочку белого цвета.
- Так. - отдалось у него в груди, когда он достал коробочку чёрного цвета.
- Так. - пролетело у него в голове эхо поставленных на пол коробочек.
- Так. - палочки опущены в белую.
Сам того не понимая зачем Александр начал с задумчивым видом перекладывать
палочки из белой коробочки в чёрную. Так. Этак. Всё уже было. Так нео-
жиданно ботинок сдвинул коробочку чёрного цвета, что Александр по
инерции продолжал сыпать палочки на пол.
- Всё. Вставай. Потом отсортируешь. - командир был суров, но справедлив.
Коробочки в рюкзак - палочки в карман. Автомат в руки и в вагон. Сел.
Прищурился на лампу. Лампа - маленькое солнце. Александр любил Солнце.
Язычество, блин...
. Вагон тихонько пользовался предоставленными свободами бутылочно
позванивая на стыках. Александр проваливался в дремотное ожидание.
Щурился на лампу.
По одну сторону век были хмурые убийцы несущие мир, по другую - глаз-
ные яблоки. Кругловатые. С прожилками.
- Интересно, почему мне всё надоело? Остопиздело... Остоебенило...
И так и эдак 11 букв... И вся жизнь после. Я ведь очень люблю
дождь. Я хочу сидеть под дождём в грязном окопе, весь мокрый, и
тихонько постреливать в приближающегося врага. И пусть он верит мне.
Дальше будет после.
- Александр! Вставай! Что-то ты смурной какой-то в это последнее время.
Александр разорвал спёкшееся мясо лица и жизнерадостно улыбнувшись
командиру потянулся.
- Значит так: четверо на рельсы, трое к платформе, один у стены. Я иду
говорить.
Командир, уверенный в точности выполнения приказа, вышел из вагона и
хромая подошёл к стоящему у колонны человеку. Они пожали друг другу
руки и сев на корточки заговорили. Александр посмотрел на эту идиллию
и отвернулся к стене. Руки дрожали и плохо слушались когда
соскабливая штык-ножом со стены сажу он сделал надпись "Ника - крыла-
тая дура". Командиры пожали друг другу руки и один из них махнул ру-
кой, как бы отгоняя назойливую в своём желании умереть муху. Александр
посмотрел на надпись и поднял глаза вверх. Там было небо. Вслед за
глазами он запрокинул всю голову. Пуля пробила висок.
|
|