Г. Каттнер
Сборник рассказов и повестей
    СОДЕРЖАНИЕ:

Двурукая машина
До скорого!
ЖИЛ-БЫЛ ГНОМ
Железный стандарт
Жилищный вопрос
Исполнение желаний
Котел с неприятностями
Лучшее время года
МУТАНТ (Mutant) /Сборник рассказов/
НАЗОВЕМ ЕГО ДЕМОНОМ
ПРИЗРАК
ПРОХВЕССОР НАКРЫЛСЯ
ПЧХИ-ХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА
Работа по способностям
Робот-зазнайка
Сим удостоверяется...
Сплошные неприятности
ТВОНК
Шок

 Г. Каттнер

   ПРОХВЕССОР НАКРЫЛСЯ

   Мы - Хогбены, других таких нет. Чудак прохвессор из большого
города мог бы это знать, но он разлетелся к нам незванный, так что
теперь, по-моему, пусть пеняет на себя. В кентукки вежливые люди
занимаются своими делами и не суют нос куда их не просят.
   Так вот, когда мы шугали братьев Хейли самодельным ружьем (до
сих пор не поймем, как оно стреляет), тогда все и началось - с
Рейфа Хейли, он крутился возле сарая да вынюхивал, чем там пахнет,
в оконце, - норовил поглядеть на крошку Сэма. После Рейф пустил
слух, будто у крошки Сэма три головы или еще кой-что похуже.
   Ни единому слову братьев Хейли верить нельзя. Три головы!
Слыханное ли дело, сами посудите? Когда у крошки Сэма всего-навсего
две головы, больше сроду не было.
   Вот мы с мамулей смастерили то ружье и задали перцу братьям
Хейли. Я же говорю, мы потом сами в толк не могли взять, как оно
стреляет. Соединили сухие батареи с какими - то катушками, проводами
и прочей дребеденью, и эта штука как нельзя лучше прошила
Рейфа с братьями насквозь.
   В вердикте Коронер записал, что смерть братьев Хейли наступила
мгновенно; приехал шериф Эбернати, выпил с нами маисовой водки
и сказал, что у него руки чешутся проучить меня так, чтобы родная
мама не узнала. Я пропустил это мимо ушей. Но, видно, какой-нибудь
чертов янки-репортеришка жареное учуял, потому как вскорости заявился
к нам высокий, толстый, серьезный дядька и ну выспрашивать
всю подноготную.
   Наш дядя Лес сидел на крыльце, надвинув шляпу чуть ли не до
самых зубов.
   - Убирались бы лучше подобру-поздорову обратно в свой цирк,
господин хороший, - только и сказал он. - Нас Барнум самолично
приглашал и то мы наотрез отказались. Верно, Сонк?
   - Точно, - подтвердил я. - Не доверял я финеасу. Он обозвал
крошку Сэма уродом, надо же!
   Высокий и важный дядька - прохвессор Томас Гэлбрейт - посмотрел
на меня.
   - Сколько тебе лет, сынок? - спросил он.
   - Я вам не сынок, - ответил я. - И лет своих не считал.
   - На вид тебе не больше восемнадцати, - сказал он, хоть ты и
рослый. Ты не можешь помнить Барнума.
   - А вот и помню. Будет вам трепаться. А то как дам в ухо.
   - Никакого отношения к цирку я не имею, - продолжал Гэлбрейт. - Я
биогенетик.
   Мы давай хохотать. Он вроде бы раскипятился и захотел узнать,
что тут смешного.
   - Такого слова и на свете-то нет, - сказала мамуля.
   Но тут крошка Сэм зашелся криком. Гэлбрейт побелел как мел и
весь затрясся. Прямо рухнул наземь. Когда мы его подняли, он спросил,
что случилось.
   - Это крошка Сэм, - обьяснил я. - Мамуля его успокаивает. Он
уже перестал.
   - Это ультразвук, - буркнул прохвессор. - Что такое "крошка
Сэм" - коротковолновый передатчик?
   - Крошка Сэм - младенец, - ответил я коротко. - Не смейте его
обзывать всякими именами. А теперь, может, скажете, чего вам нужно?
   Он вынул блокнот и стал его перелистывать.
   - Я у-ученый, - сказал он. - Наш институт изучает евгенику, и
мы располагаем о вас кое-какими сведениями. Звучали они неправдоподобно.
По теории одного из наших сотрудников, в малокультурных
районах естественная мутация может остаться нераспознанной и... - Он
приостановился и в упор посмотрел на дядю Леса.
   - Вы действительно умеете летать? - спросил он.
   Ну, об этом-то мы не любим распространяться. Однажды проповедник
дал нам хороший нагоняй. Дядя Лес назюзюкался и взмыл над
горами - до одури напугал охотников на медведей. Да и в библии нет
такого, что людям положено летать. Обычно дядя Лес делает это исподтишка,
когда никто не видит.
   Как бы там ни было, дядя Лес надвинул шляпу еще ниже и промычал:
   - Это уж вовсе глупо. Человеку летать не дано. Взять хотя бы
эти новомодные выдумки, о которых мне все уши прожужжали: между
нами, они вообще не летают. Просто бредни, вот и все.
   Гэлбрейт хлопнул глазами и снова заглянул в блокнот.
   - Но тут с чужих слов есть свидетельства о массе необычных
качеств, присущих вашей семье. Умение летать только одно из них. Я
знаю, теоретически это невозможно, если не говорить о самолетах, - но...
   - Хватит трепаться!
   - В состав мази средневековых ведьм входил аконит, дающий иллюзию
полета, разумеется совершенно субьективную.
   - Перестанете вы нудить? - взбешенного дядю Леса прорвало, я
так понимаю - от смущения. Он вскочил, швырнул шляпу на крыльцо и
взлетел. Через минуту стремительно опустился, подхватил свою шляпу
и скорчил рожу прохвессору. Потом опять взлетел и скрылся за
ущельем, мы его долго не видели.
   Я тоже взбесился.
   - По какому праву вы к нам пристаете? - сказал я. - Дождетесь,
что дядя Лес возьмет пример с папули, а это будет чертовски
неприятно. Мы папулю в глаза не видели, с тех пор как тут крутился
один тип из города. Налоговый инспектор, кажется.
   Гэлбрейт ничего не сказал. Вид у него был какой-то растерянный.
Я дал ему выпить, и он спросил про папулю.
   - Да папуля где-то здесь, - ответил я. - Только его теперь не
увидишь. Он говорит, что так ему больше нравится.
   - Ага, - сказал Гэлбрейт и выпил еще рюмочку.
   - О господи. Сколько, говоришь, тебе лет?
   - А я про это ничего не говорю.
   - Ну, какое воспоминание у тебя самое первое?
   - Что толку запоминать? Только голову себе зря забиваешь?
   - Фантастика, - сказал Гэлбрейт. - Не ожидал, что отошлю в
институт такой отчет.
   - Не нужно нам, чтобы тут лезли всякие, - сказал я. - Уезжайте
отсюда и оставьте нас в покое.
   - Но помилуйте! - он выглянул за перила крыльца и заинтересовался
ружьем. - Это еще что?
   - Такая штука, - ответил я.
   - Что она делает?
   - Всякие штуки, - ответил я.
   - Угу. Посмотреть можно?
   - Пожалуйста, - ответил я. - Да я вам отдам эту хреновину,
только бы вы отсюда уехали.
   Он подошел и осмотрел ружье. Папуля встал (он сидел рядом со
мной), велел мне избавиться от чертового янки и вошел в дом. Вернулся
прохвессор.
   - Потрясающе! - говорит. - Я кое-что смыслю в электронике, и,
по моему мнению, это нечто выдающееся. Каков принцип действия?
   - Чего-чего? - отвечаю. - Она дырки делает.
   - Стрелять патронами она никак не может. В казенной части у
нее две линзы вместо... Как, говоришь, она действует?
   - Откуда я знаю.
   - Это ты сделал?
   - Мы с мамулей.
   Он давай сыпать вопросами.
   - Откуда я знаю, - говорю. - Беда с ружьями в том, что их надо
каждый раз перезаряжать. Вот мы и подумали: смастерим ружье
по-своему, чтобы его никогда не заряжать. И верно, не приходится.
   - А ты серьезно обещал мне его подарить?
   - Если отстанете.
   - Послушай, - сказал он, - просто чудо, что вы, Хогбены, так
долго оставались в тени.
   - На том стоим.
   - Должно быть, теория мутации верна! Вас надо обследовать.
Это же одно из крупнейших открытий после... - И пошел чесать в том
же духе. Я мало что понял.
   В конце концов я решил, что есть только два выхода, а после
слов шерифа Эбернати мне не хотелось убивать, пока шерифов гнев не
остынет. Не люблю скандалов.
   - Допустим, я поеду с вами в Нью-Йорк, раз уж вам так хочется, - сказал
я. - Оставите вы мою семью в покое?
   Он вроде бы пообещал, правда нехотя. Но все же уступил и забожился:
я пригрозил, что иначе разбужу крошку Сэма. Он-то, конечно,
хотел повидать крошку Сэма, но я обьяснил, что это все равно
без толку. Как ни верти, не может крошка Сэм поехать в Нью-Йорк.
Он лежит в цистерне, без нее ему становится худо.
   Вообще, прохвессор остался мною доволен и уехал, когда я пообещал
встретится с ним на утро в городке. Но все же на душе у меня,
по правде сказать, было паскудно. Мне не доводилось еще ночевать
под чужой крышей после той заварушки в старом свете, когда
нам пришлось в темпе уносить ноги.
   Мы тогда, помню, переехали в Голландию. Мамуля всегда была
неравнодушна к человеку, который помог нам выбраться из лондона. В
его честь дала имя крошке Сэму. А фамилию того человека я уж позабыл.
Не то Гвинн, не то Стюард, не то Пипин - у меня в голове все
путается, когда я вспоминаю то, что было до войны севера с югом.
   Вечер прошел, как всегда, нудно. Папуля, конечно, сидел невидимый,
и мамуля все злилась, подозревая, что он тянет маисовой
больше, чем положено. Но потом сменила гнев на милость и налила
ему настоящего виски. Все наказывали мне вести себя прилично.
   - Этот прохвессор ужас до чего умный, - сказала мамуля. - Все
прохвессора такие. Не морочь ему голову. Будь паинькой, а не то я
тебе покажу, где раки зимуют.
   - Буду паинькой, мамуля, - ответил я.
   Папуля дал мне затрещину, что с его стороны было нечестно:
ведь я то его не мог видеть!
   - Это чтобы ты лучше запомнил, - сказал он.
   - Мы люди простые, - ворчал дядя Лес. - И нечего прыгать выше
головы, никогда это к добру не приводит.
   - Я не пробовал, честно! - сказал я. - Только я так считаю...
   - Не наделай бед! - пригрозила мамуля, и тут мы услышали, как
в мезонине дедуля заворочался. Порой дедуля не двигался неделями,
но в тот вечер он был прямо-таки живчик.
   Мы, само собой поднялись узнать, чего он хочет. Он заговорил
о прохвессоре.
   - Чужак-то, а? - сказал дедуля. - Продувная бестия! Редкостные
губошлепы собрались у моего ложа, когда я сам от старости слабею
разумом! Один Сонк не без хитрости, да и то, прости меня, господи,
дурак дураком.
   Я только поерзал на месте и что-то пробормотал, лишь бы не
смотреть дедуле в глаза - я этого не выношу. Но он на меня не обратил
внимания. Все бушевал:
   - Значит, ты собрался в этот Нью-Йорк? Кровь Христова, да
разве ты запамятовал, что мы как огня стережемся лондона и Амстердама - да
и Нью-Амстердама - из боязни дознания? Уж не хочешь ли
ты попасть в ярмарочные уроды? Хоть это и не самое страшное.
   Дедуля у нас старейший и иногда вставляет в разговор какие-то
допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в
юности, прилипает на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается
он лучше всех, кого мне довелось послушать.
   - Ерунда, - сказал я. - Я ведь хотел как лучше!
   - Так он еще речет супротив, паршивый неслух! - возмутился
дедуля. - Во всем виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы пресечению
рода Хейли споспешествовали. Когда б не вы, ученый бы сюда
и не пожаловал.
   - Он прохвессор, - сообщил я. - Звать его Томас Гэлбрейт.
   - Знаю. Я прочитал его мысли через мозг крошки сэма. Опасный
человек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, и того
мне пришлось подкупить, дабы... Не важно. Роджер был незаурядный
человек. Внимайте же: никто из вас да не едет в Нью-Йорк. Стоит
нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться - и
мы пропали. Вся их волчья стая вцепится и разорвет
нас в клочья. А твои безрассудные полеты, Лестер, помогут тебе как
мертвому припарки - ты внемлешь?
   - Но что же нам делать? - спросила мамуля.
   - Да чего там, - сказал папуля. - Я этого прохвессора угомоню.
Спущу в цистерну, и дело с концом.
   - И испортишь воду? - взвилась мамуля. - Попробуй только!
   - Что за порочное племя вышло из моих чресел? - сказал дедуля, - рассвирепев
окончательно. - Ужли не обещали вы шерифу, что
убийства прекратятся... Хотя бы на ближайшее время? Ужли и слово
Хогбена - ничто? Две святыни пронесли мы сквозь века - нашу тайну
и честь Хогбенов! Посмейте только умертвить этого Гэлбрейта - вы
мне ответите!
   Мы все побледнели. Крошка сэм опять проснулся и захныкал.
   - Что же теперь делать? - спросил дядя Лес.
   - Наша великая тайна должна остаться нерушимой, сказал дедуля. - Поступайте
как знаете, только без убийств. Я тоже обмозгую
сию головоломку.
   Тут он, казалось, заснул, хотя точно про него никогда ничего
не знаешь.
   На другой день мы встретились с Гэлбрейтом в городке, как и
договорились, но еще раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати,
который, завидев меня, зло сверкнул глазами.
   - Лучше не нарывайся, Сонк, - сказал он. - Помни, я тебя предупреждал.
   Очень неудобно получилось.
   Как бы там ни было, я увидел Гэлбрейта и рассказал ему, что
дедуля не пускает меня в Нбю-Йорк. Гэлбрейт не очень-то обрадовался,
но понял, что тут уж ничего не поделаешь.
   Его номер в отеле был забит научной дребеденью и мог напугать
всякого. Ружье стояло тут же, и Гэлбрейт как будто ничего в нем не
менял. Он стал меня переубеждать.
   - Ничего не выйдет, - отрезал я. - Нас от этих гор не оттащишь.
Вчера я брякнул сдуру, никого не спросясь, вот и все.
   - Послушай, Сонк, - сказал он. - Я расспрашивал в городке о
Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но все
равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не
сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья - мутанты,
вас надо обследовать!
   - Никакие мы не мутанты, - ответил я. - Вечно ученые обзывают
нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас гомункулами,
но...
   - Ч т о?! - вскрикнул Гэлбрейт. - Что ты сказал?
   - Э... Издольщик один из соседнего графства, - тут же опомнился
я, но видно было, что прохвессора не проведешь он стал расхаживать
по номеру.
   - Бесполезно, - сказал он. - Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я
попрошу, чтобы институт выслал сюда комиссию. Тебя надо обследовать
во славу науки и ради прогресса человечества.
   - Этого еще не хватало, - ответил я. - Воображаю, что получится.
Выставите нас, как уродов, всем на потеху. Крошку Сэма это
убьет. Уезжайте-ка отсюда и оставьте нас в покое.
   - Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такие приборы? - он
махнул рукой в сторону ружья. - Как же оно работает? - спросил
он ни с того ни с сего.
   - Да не знаю я... Смастерили, и дело с концом. Послушайте,
прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде.
Так говорит дедуля.
   Гэлбрейт стал теребить собственный нос.
   - Что ж, допустим... А ответишь мне на кое-какие вопросы,
Сонк?
   - Не будет комиссии?
   - Посмотрим.
   - Нет, сэр. Не стану...
   Гэлбрейт набрал побольше воздуху.
   - Если ты расскажешь все, что мне нужно, я сохраню ваше местопребывание
в тайне.
   - А я-то думал, у вас в институте знают, куда вы поехали.
   - А-а, да, - спохватился Гэлбрейт. - Естественно, знают. Но
про вас там ничего не известно.
   Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля
стер бы меня в порошек, да и с шерифом приходилось считаться.
Поэтому я сказал: "ладно уж" - и кивнул.
   Господи, о чем только этот тип не спрашивал! У меня аж круги
поплыли перед глазами. А он распалялся все больше и больше.
   - Сколько лет твоему дедушке?
   - Понятия не имею.
   - Гомункулы, км... Говоришь, он когда-то был рудокопом?
   - Да не он, его отец, - сказал я. - На оловянных копях в Англии.
Только дедуля говорит, что в то время она называлась британия.
На них тогда еще навели колдовскую чуму. Пришлось звать лекарей...
Друнов? Друдов?
   - Друидов?
   - Во-во. Эти Друиды, дедуля говорит, были лекарями. В общем,
рудокопы мерли как мухи по всему Корнуэллу, и копи пришлось закрыть.
   - А что за чума?
   Я обьяснил ему, как запомнил из рассказов дедули, и прохвессор
страшно разволновался, пробормотал что-то, насколько я понял,
о радиоактивном излучении. Ужас какую окоЛесицу он нес.
   - Искусственная мутация, обусловленная радиоактивностью! - говорит,
а у самого глаза и зубы разгорелись. Твой дед родился мутантом!
Гены и хромосомы перестроились в новую комбинацию. Да ведь
вы, наверно, сверхлюди!
   - Нет уж, - возразил я. - Мы Хогбены. Только и всего.
   - Доминанта, типичная доминанта. А у тебя вся семья... Э-э...
Со странностями?
   - Эй, легче на поворотах! - пригрозил я.
   - В смысле - все ли умеют летать?
   - Сам-то я еще не умею. Наверно, мы какие-то уроды. Дедуля у
нас - золотая голова. Всегда учил, что нельзя высовываться.
   - Защитная маскировка, - подхватил Гэлбрейт. - На фоне косной
социальной культуры отклонения от нормы маскируются легче. В современном
цивилизованном обществе вам было бы так же трудно утаиться,
как шилу в мешке. А здесь, в глуши, вы практически невидимы.
   - Только папуля, - уточнил я.
   - О боже, - вздохнул он. - Скрывать такие невероятные природные
способности... Представляете, что вы могли бы совершить?
   Вдруг он распалился пуще прежнего, и мне не очень-то понравился
его взгляд.
   - Чудеса, - повторял он. - Все равно что лампу алладина найти.
   - Хорошо бы вы от нас отвязались, - говорю. - Вы и ваша комиссия.
   - Да забудь ты о комиссии. Я решил пока что заняться этим самостоятельно.
При условии, если ты будешь содействовать. В смысле - поможешь
мне. Согласен?
   - Не-а, - ответил я.
   - Тогда я приглашу сюда комиссию из Нбю-Йорка, сказал он злорадно.
   Я призадумался.
   - Ну, сказал я наконец, - чего вы хотите?
   - Еще не знаю, - медленно проговорил он. - Я еще не полностью
охватил перспективы.
   Но он готов был ухватить все в охапку. Сразу было видать.
Знаю я такое выражение лица.
   Я стоял у окна, смотрел на улицу, и тут меня вдруг осенило. Я
рассудил, что, как ни кинь, чересчур доверять прохвессору - вовсе
глупо. Вот я и подобрался, будто ненароком к ружью и кое-что там
подправил.
   Я прекрасно знал, чего хочу, но, если бы Гэлбрейт спросил,
почему я скручиваю проволочку тут и сгибаю какую - то чертовщину
там, я бы не мог ответить. В школах не обучался. Но твердо знал
одно: теперь эта штучка сработает как надо.
   Прохвессор строчил что-то в блокноте. Он поднял глаза и заметил
меня.
   - Что ты делаешь? - спросил он.
   - Тут было что-то неладно, - соврал я. - Не иначе как вы тут
мудрили с батарейками. Вот сейчас испытайте.
   - Здесь? - возмутился он. - Я не хочу возмещать убытки. Испытывать
надо в безопасных условиях.
   - Видите вон там на крыше, флюгер? - я показал пальцем. - Никто
не пострадает, если мы в него прицелимся. Можете испытывать
не отходя от окна.
   - Это... Это не опасно? - ясно было, что у него руки чешутся
испытать ружье. Я сказал, что все останутся в живых, он глубоко
вздохнул, подошел к окну и неумело взялся за приклад.
   Я отодвинулся в сторонку. Не хотел, чтобы шериф меня увидел.
Я-то его давно приметил-он сидел на скамье возле продуктовой лавки
через дорогу.
   Все вышло, как я и рассчитывал. Гэлбрейт спустил курок, целясь
в флюгер на крыше, и из дула вылетели кольца света. Раздался
ужасающий грохот. Гэлбрейт повалился навзничь, и тут началось такое
столпотворение, что передать невозможно. Вопль стоял по всему
городку.
   Ну, чувствую, самое время сейчас превратиться в невидимку.
Так я и сделал.
   Гэлбрейт осматривал ружье, когда в номер ворвался шериф Эбернати.
А с шерифом шутки плохи. У него был пистолет в руке и наручники
наготове; он отвел душу, изругав прохвессора последними словами.
   - Я вас видел! - орал он. - Вы, столичные, думаете, что вам
здесь все сойдет с рук. Так вот, вы ошибаетесь!
   - Сонк! - вскричал Гэлбрейт, озираясь по сторонам. Но меня
он, конечно, увидеть не мог.
   Тут они сцепились. Шериф Эбернати видел, как Гэлбрейт стрелял
из ружья, а шерифу палец в рот не клади. Он поволок Гэлбрейта по
улице, а я, неслышно ступая, двинулся следом. Люди метались как
угорелые. Почти все прижимали руки к щекам.
   Прохвессор продолжал ныть, что ничего не понимает.
   - Я все видел! - оборвал его Эбернати. - Вы прицелились из
окна - и тут же у всего города разболелись зубы! Посмейте только
еще раз сказать, будто вы не понимаете!
   Шериф у нас умница. Он с нами, Хогбенами, давно знаком и не
удивляется, если иной раз творятся чудные дела. К тому же он знал,
что Гэлбрейт - ученый. Так вот, получился скандал, люди доискались,
кто виноват, и я оглянуться не успел, как они собрались линчевать
Гэлбрейта.
   Эбернати его увел. Я немножко послонялся по городку. На улицу
вышел пастор посмотреть церковные окна - они его озадачили. Стекла
были разноцветные, и пастор никак не мог понять, с чего это они
вдруг расплавились. Я бы ему подсказал. В цветных стеклах есть золото - его
добавляют, чтобы получить красный тон.
   В конце концов я подошел к тюрьме. Меня все еще нельзя было
видеть. Поэтому я подслушал разговор Гэлбрейта с шерифом.
   - Все Сонк Хогбен, - повторял прохвессор. - Поверьте, это он
перестроил проектор!
   - Я вас видел, - отвечал Эбернати. - Вы все сделали сами. Ой! - он
схватился рукой за челюсть. - Прекратите-ка, да поживее! Толпа
настроена серьезно. В городе половина людей сходит с ума от
зубной боли.
   Видно, у половины городских в зубах были золотые пломбы. То,
что сказал на это Гэлбрейт, меня не очень-то удивило.
   - Я ожидаю прибытие комиссии из Нью-Йорка; сегодня же вечером
позвоню в институт, там за меня поручатся.
   Значит, он всю дорогу собирался нас продать. Я как чувствовал,
что у него на уме.
   - Вы избавите меня от зубной боли - и всех остальных тоже, а
не то я открою двери и впущу линчевателей! - простонал шериф. И
ушел прикладывать к щеке пузырь со льдом.
   Я прокрался обратно в коридор и стал шуметь, чтобы Гэлбрейт
услыхал. Я подождал, пока он не кончит ругать меня на все корки.
Напустил на себя глупый вид.
   - Видно, я маху дал, - говорю. - Но могу все исправить.
   - Да ты уж наисправлял достаточно. - Тут он остановился. - Погоди.
Как ты сказал? Ты можешь вылечить эту... Что это?
   - Я осмотрел ружье, - говорю. - Кажется, я знаю, где напорол.
Оно теперь настроено на золото, и все золото в городе испускает
тепловые лучи или что-то в этом роде.
   - Наведенная избирательная радиоактивность, - пробормотал
Гэлбрейт очередную бессмыслицу. - Слушай. Вся эта толпа... У вас
когда нибудь линчуют?
   - Не чаще раза-двух в год, - успокоил я. - И эти два раза уже
позади, - так что годовую норму мы выполнили. Жаль, что я не могу
переправить вас к нам домой. Мы бы вас запросто спрятали.
   - Ты бы лучше что-нибудь предпринял! - говорит. - А не то я
вызову из Нью-Йорка комиссию! Ведь тебе это не очень-то по вкусу,
а?
   Никогда я не видел, чтобы человек с честным лицом так нагло
врал в глаза.
   - Дело верное, - говорю. - Я подкручу эту штуковину так, что
она в два счета погасит лучи. Только я не хочу, чтобы люди связывали
нас, Хогбенов, с этим делом. Мы любим жить спокойно. Вот что,
давайте я пойду в ваш отель и налажу все как следует, а потом вы
соберете тех, кто мается с зубами, и спустите курок.
   - Но... Да, но...
   Он боялся, как бы не вышло еще хуже. Но я его уговорил. На
улице бесновалась толпа, так что долго уговаривать не пришлось. В
конце концов я плюнул и ушел, но вернулся невидимый и подслушал,
как Гэлбрейт уславливается с шерифом.
   Они между собой поладили. Все, у кого болят зубы, соберутся и
рассядутся в мерии. Потом Эбернати приведет прохвессора с ружьем и
попробует всех вылечить.
   - Прекратится зубная боль? - настаивал шериф. Точно?
   - Я... Вполне уверен, что прекратится.
   Эбернати уловил его нерешительность.
   - Тогда уж лучше испробуйте сначала на мне. Я вам не доверяю.
   Видно, никто никому не доверял.
   Я прогулялся до отеля и кое-что изменил в ружье. И тут я попал
в переплет. Моя невидимость истощилась. Вот ведь как скверно
быть подростком.
   Когда я стану на сотню-другую лет постарше, то буду оставаться
невидимым сколько влезет. Но пока я еще не очень-то освоился.
Главное, теперь я не мог обойтись без помощи, потому что должен
был сделать одно дело, за которое никак нельзя браться у всех на
глазах.
   Я поднялся на крышу и мысленно окликнул крошку Сэма. Когда
настроился на его мозг, попросил вызвать папулю и дядю Леса. Немного
погодя с неба спустился дядя Лес; летел он тяжело, потому что
нес папулю. Папуля ругался: они насилу увернулись от коршуна.
   - Зато никто нас не видел, - утешал его дядя Лес. - По-моему.
   - У городских сегодня своих хлопот полон рот, - ответил я. - Мне
нужна помощь. Прохвессор обещал одно, а сам затевает напустить
сюда комиссию и всех нас обследовать.
   - В таком случае ничего не поделаешь, - сказал папуля. - Нельзя
же кокнуть этого типа. Дедуля запретил.
   Тогда я сообщил им свой план. Папуля невидимый, ему все это
будет легче легкого. Потому мы провертели в крыше дырку, чтобы
подсматривать, и заглянули в номер Гэлбрейта. И как раз вовремя.
Шериф уже стоял там с пистолетом в руке (так он ждал), а прохвессор,
позеленев, наводил на Эбернати ружье. Все прошло без сучка,
без задоринки. Гэлбрейт спустил курок, из дула выскочило пурпурное
кольцо света, и все. Да еще шериф открыл рот и сглотнул слюну.
   - Ваша правда! Зуб не болит!
   Гэлбрейт обливался потом, но делал вид, что все идет по плану.
   - Конечно, действует, - сказал он. - Естественно. Я же говорил.
   - Идемте в мерию. Вас ждут. Советую вылечить всех, иначе вам
не поздоровится.
   Они ушли. Папуля тайком двинулся за ними, а дядя Лес подхватил
меня и полетел следом, держась поближе к крышам, чтобы нас не
заметили. Вскоре мы расположились у одного из окон мерии и стали
наблюдать.
   Таких страстей я еще не видел, если не считать лондонской чумы.
Зал был битком набит, люди катались от боли, стонали и выли.
Вошел Эбернати с прохвессором - прохвессор нес ружье, - и все завопили
еще громче. Гэлбрейт установил ружье на сцене, дулом к публике,
шериф снова вытащил пистолет, велел всем замолчать и обещал,
что сейчас у всех зубная боль пройдет.
   Я папулю, ясное дело, не видел, но знал, что он на сцене. С
ружьем творилось что-то немыслимое. Никто не замечал, кроме меня,
но я-то следил внимательно. Папуля, конечно, невидимый - вносил
кое-какие поправки. Я ему все обьяснил, но он и сам не хуже меня
понимал, что к чему. И вот он скоренько наладил ружье как надо.
   А что потом было - конец света. Гэлбрейт прицелился, спустил
курок, из ружья вылетели кольца света - на этот раз желтые. Я попросил
папулю выбрать такую дальность, чтобы за пределами мерии никого
не задело. Но внутри...
   Что ж, зубная-то боль у них прошла. Ведь не может человек
страдать от золотой пломбы, если никакой пломбы у него и в помине
нет.
   Теперь ружье было налажено так, что действовало на все неживое.
Дальность папуля выбрал точка в точку. Вмиг исчезли стулья и
часть люстры. Публика сбилась в кучу, поэтому ей худо пришлось. У
колченогого Джеффа пропала не только деревянная нога, но и стеклянный
глаз. У кого были вставные зубы, ни одного не осталось.
Многих словно наголо обрили.
   И платья ни на ком я не видел. Ботинки ведь неживые, как и
брюки, рубашки, юбки. В два счета все в зале оказались в чем мать
родила. Но это уже пустяк, зубы-то у них перестали болеть, верно?
   Часом позже мы сидели дома - все, кроме дяди Леса, как вдруг
открывается дверь и входит дядя Лес, а за ним, шатаясь, - прохвессор.
Вид у Гэлбрейта был самый жалкий. Он опустился на пол, тяжело,
с хрипом, дыша и тревожно поглядывая на дверь.
   - Занятная история, - сказал дядя Лес. - Лечу это я над окраиной
городка и вдруг вижу: бежит прохвессор, а за ним - целая толпа,
и все замотаны в простыни. Вот я его и прихватил. Доставил сюда,
как ему хотелось.
   И мне подмигнул.
   - О-о-о-х! - простонал Гэлбрейт. - А-а-а-х! Они сюда идут?
   Мамуля подошла к двери.
   - Вон сколько факелов лезут в гору, - сообщила она. Не к добру
это.
   Прохвессор свирепо глянул на меня.
   - Ты говорил, что можешь меня спрятать! Так вот, теперь
прячь! Все из-за тебя!
   - Чушь, - говорю.
   - Прячь, иначе пожелеешь! - завизжал Гэлбрейт. - Я... Я вызову
сюда комиссию.
   - Ну, вот что, - сказал я. - Если мы вас укроем, обешаете забыть
о комиссии и оставить нас в покое?
   Прохвессор пообещал.
   - Минуточку, - сказал я и поднялся в мезонин к дедуле. Он не
спал.
   - Как, дедуля? - спросил я.
   С секунду он прислушивался к крошке Сэму.
   - Прохвост лукавит, - сказал он вскоре. - Желает всенепременно
вызвать ту шелудивую комиссию, вопреки всем своим посулам.
   - Может, не стоит его прятать?
   - Нет, отчего же, - сказал дедуля. - Хогбены дали слово - больше
не убивать. А укрыть беглеца от преследователей - право же
дело благое.
   Может быть, он подмигнул. Дедулю не разберешь. Я спустился по
леснице. Гэлбрейт стоял у двери - смотрел, как в гору взбираются
факелы. Он в меня так и вцепился.
   - Сонк! Если ты меня не спрячешь...
   - Спрячу, - ответил я. - Пошли.
   Отвели мы его в подвал...
   Когда к нам ворвалась толпа во главе с шерифом Эбернати, мы
прикинулись простаками. Позволили перерыть весь дом. Крошка Сэм и
дедуля на время стали невидимыми, их никто не заметил. И, само собой,
толпа не нашла никаких следов Гэлбрейта. Мы его хорошо укрыли,
как и обещали.
   С тех пор прошло несколько лет. Прохвессор как сыр в масле
катается. Но только нас он не обследует. Порой мы вынимаем его из
бутылки, где он хранится, и обследуем сами.
   А бутылочка-то ма-ахонькая!

Г. Каттнер

   Котел с неприятностями

   Лемюэла мы прозвали горбун, потому что у него три ноги. Когда
Лемюэл подрос (как раз в войну севера с югом), он стал поджимать
лишнюю ногу внутрь штанов, чтобы никто ее не видел и зря язык не
чесал. Ясное дело, вид у него при этом был самый что ни на есть
верблюжий, но ведь Лемюэл не любитель форсить. Хорошо, что руки и
ноги у него сгибаются не только в локтях и коленях, но и еще в
двух суставах, иначе поджатую ногу вечно сводили бы судороги.
   Мы не видели Лемюэла годков шестьдесят. Все Хогбены живут в
Кентукки, но он - в южной части гор, а мы - в северной. И, надо
полагать, обошлось бы без неприятностей, не будь Лемюэл таким безалаберным.
Одно время мы уже подумали - каша заваривается не на
шутку. Нам, Хогбенам, доводилось хлебнуть горя и раньше, до того
как мы переехали в Пайпервилл: бывало, люди все подглядывают за
нами да подслушивают, норовят дознаться, с чего это в округе собаки
лаем исходят. До того дошло - совсем невозможно стало летать. В
конце концов дедуля рассудил, что пора смотать удочки, перебраться
южнее, к Лемюэлу.
   Терпеть не могу путешествий. Последний раз, когда мы плыли в
америку, меня аж наизнанку выворачивало. Летать - и то лучше. Но в
семье верховодит дедуля.
   Он заставил нас нанять грузовик, чтобы переправить пожитки.
Труднее всего было втиснуть малыша; в нем-то самом весу кило сто
сорок, не больше, но цистерна уж больно здоровая. Зато с дедулей
никаких хлопот: его просто увязали в старую дерюгу и запихнули под
сиденье. Всю работу пришлось выполнять мне. Папуля насосался маисовой
водки и совершенно обалдел. Знай ходил на руках да песню
горланил - "вверх тормашками весь мир".
   Дядя вообще не пожелал ехать. Он забился под ясли в хлеву и
сказал, что соснет годков десять. Там мы его и оставили.
   - Вечно они скачут! - все жаловался дядя. - И чего им на месте
не сидится? Пятисот лет не пройдет, как они опять - хлоп! Бродяги
бесстыжие, перелетные птицы! Ну и езжайте, скатертью дорога!
   Ну и уехали.
   Лемюэл, по прозванию горбун, - наш родственник. Аккурат перед
тем, как мы поселились в Кентукки, там, говорят, пронесся ураган.
Всем пришлось засучить рукава и строить дом, один Лемюэл - ни в
какую. Ужас до чего никудышний. Так и улетел на юг. Каждый год или
через год он ненадолго просыпается, и мы тогда слышим его мысли,
но остальное время он бревно-бревном.
   Решили пожить у него.
   Сказано - сделано.
   Видим, Лемюэл живет в заброшенной водяной мельнице, в горах
неподалеку от города Пайпервилл. Мельница обветшала, на честном
слове держится. На крыльце сидит Лемюэл. Когда - то он сел в кресло,
но кресло под ним давно уж развалилось. А он и не подумал
проснуться и починить. Мы не стали будить Лемюэла. Втащили малыша
в дом, и дедуля с папулей начали вносить бутылки с маисовой.
   Мало-помалу устроились. Сперва было не ахти как удобно. Лемюэл,
непутевая душа, припасов в доме не держит. Он проснется ровно
настолько, чтоб загипнотизировать в лесу какого-нибудь енота, и,
глядишь, тот уже скачет, пришибленный, согласный стать обедом. Лемюэл
питается енотами, потому, что у них ловкие лапы, прямо как руки.
Пусть меня поцарапают, если этот лодырь лем гипнозом не заставляет
енотов разводить огонь и зажариваться. До сих пор не пойму,
как он их свежует? Есть люди, которым лень делать самые немудренные
вещи.
   Когда ему хочется пить, он насылает дождь себе на голову и
открывает рот. Позор, да и только.
   Правда, никто из нас не обращал на Лемюэла внимания. Мамуля с
ног сбилась в хлопотах по хозяйству. Папуля, само собой, удрал с
кувшином маисовой, и вся работа свалилась на меня. Ее было немного.
Главная беда - нужна электроэнергия. На то, чтобы поддерживать
жизнь малыша в цистерне, току уходит прорва, да и дедуля жрет
электричество, как свинья - помои. Если бы Лемюэл сохранил воду в
запруде, мы бы вообще забот не знали, но ведь это же Лемюэл! Он
преспокойно дал ручью высохнуть. Теперь по руслу текла жалкая
струйка.
   Мамуля помогла мне смастерить в курятнике одну штуковину, и
после этого у нас электричества стало хоть отбавляй.
   Неприятности начались с того, что в один прекрасный день, по
лесной тропе к нам притопал костлявый коротышка и словно бы обомлел,
увидев, как мамуля стирает во дворе. Я тоже вышел во двор - любопытства
ради.
   - День выдался на славу, - сказала мамуля. - Хотите выпить,
гостенек?
   Он сказал, что ничего не имеет против, я принес полный ковш,
коротышка выпил маисовой, судорожно перевел дух и сказал, - мол,
нет уж, спасибо, больше не хочет, ни сейчас, ни потом, никогда в
жизни. Сказал, что есть уйма более дешевых способов надсадить себе
глотку.
   - Недавно приехали? - спросил он.
   Мамуля сказала, что да, недавно, Лемюэл нам родственник. Коротышка
посмотрел на Лемюэла - тот все сидел на крыльце, закрыв глаза, - и
сказал:
   - По-вашему, он жив?
   - Конечно, - ответила мамуля. - Полон жизни, как говорится.
   - А мы-то думали, он давно покойник, - сказал коротышка.
   - Поэтому ни разу не взимали с него избирательного налога. Я
считаю, вам лучше и за себя заплатить, если уж вы сюда вьехали.
Сколько вас тут?
   - Примерно шестеро, - ответила мамуля.
   - Все совершеннолетние?
   - Да вот у нас папуля, Сонк, малыш...
   - Лет-то сколько?
   - Малышу уже годочков четыреста, верно, мамуля? - сунулся было
я, но мамуля дала мне подзатыльник и велела помалкивать. Коротышка
ткнул в меня пальцем и сказал, что про меня-то и спрашивает.
Черт, не мог я ему ответить. Сбился со счета еще при Кромвеле.
Кончилось тем, что коротышка решил собрать налог со всех, кроме
малыша.
   - Не в деньгах счастье, - сказал он, записывая что-то в книжечку. - Главное,
в нашем городе голосовать надо по всем правилам.
Против избирательной машины не попрешь. В Пайпервилле босс только
один, и зовут его илай генди. С вас двадцать долларов.
   Мамуля велела мне набрать денег, и я ушел на поиски. У дедули
была одна-единственная монетка, про которую он сказал, что это,
во-первых, динарий, а во-вторых, талисман: дедуля прибавил, что
свистнул эту монетку у какогото юлия где-то в галлии. Папуля был
пьян в стельку. У малыша завалялись три доллара. Я обшарил карманы
Лемюэла, но добыл там только два яичка иволги.
   Когда я вернулся к мамуле, она поскребла в затылке, но я ее
успокоил:
   - К утру сделаем, мамуля. Вы ведь примете золото, мистер?
   Мамуля влепила мне затрещину. Коротышка посмотрел как-то
странно и сказал, что золото примет, отчего бы и нет. Потом он
ушел лесом и повстречал на тропе енота, который нес охапку прутьев
на растопку, - как видно, Лемюэл проголодался. Коротышка прибавил
шагу.
   Я стал искать металлический хлам, чтобы превратить его в золото.
   На другой день нас упрятали в тюрьму.
   Мы-то, конечно, все знали заранее, но ничего не могли поделать.
У нас одна линия: не задирать нос и не привлекать к себе
лишнего внимания. То же самое наказал нам дедуля и на этот раз. Мы
все поднялись на чердак (все, кроме малыша и Лемюэла, который никогда
не почешется), и я уставился в угол, на паутину, чтобы не
смотреть на дедулю. От его вида у меня мороз по коже.
   - Ну их, холуев зловонных, не стоит мараться, - сказал дедуля. - Лучше
уж в тюрьму, там безопасно. Дни инквизиции навеки миновали.
   - Нельзя ли спрятать ту штуковину, что в курятнике?
   Мамуля меня стукнула, чтобы не лез, когда старшие разговаривают.
   - Не поможет, - сказала она. - Сегодня утром приходили из
Пайпервилла соглядатаи, видели ее.
   - Прорыли вы погреб под домом? - спросил дедуля. - Вот и ладно.
Укройте там меня с малышом. - Он опять сбился на старомодную
речь. - Поистине досадно прожить столь долгие годы и вдруг попасть
впросак, осрамиться перед гнусными олухами. Надлежало бы им глотки
перерезать. Да нет же, Сонк, ведь это я для красного словца. Не
станем привлекать к себе внимания. Мы и без того найдем выход.
   Выход нашелся сам. Всех нас выволокли (кроме дедули с малышом,
они к тому времени уже сидели в погребе). Отвезли в Пайпервилл
и упрятали в каталажку. Лемюэл так и не проснуся. Пришлось
тянуть его за ноги.
   Что до папули, то он не протрезвел. У него свой коронный номер.
Он выпьет маисовой, а потом, я так понимаю, алкоголь попадает
к нему в кровь и превращается в сахар или еще во что-то. Волшебство,
не иначе. Папуля старался мне растолковать, но до меня туго
доходило. Спиртное идет в желудок: как может оно попасть оттуда в
кровь и превратиться в сахар? Просто глупость. А если нет, так
колдовство. Но я-то к другому клоню: папуля уверяет, будто обучил
своих друзей, которых звать ферменты (не иначе как иностранцы, судя
по фамилии), превращать сахар обратно в алкоголь и потому умеет
оставаться пьяным сколько душе угодно. Но все равно он предпочитает
свежую маисовую, если только подвер нется. Я-то не выношу колдовских
фокусов, мне от них страшно делается.
   Ввели меня в комнату, где народу было порядочно, и приказали
сесть на стул. Стали сыпать вопросами. Я прикинулся дурачком. Сказал,
что ничего не знаю.
   - Да не может этого быть! - заявил кто-то. - Не сами же они
соорудили... Неотесанные увальни-горцы! Но, несомненно, в курятнике
у них урановый котел!
   Чепуха какая.
   Я все прикидывался дурачком. Немного погодя отвели меня в камеру.
Она кишела клопами. Я выпустил из глаз что-то вроде лучей и
поубивал всех клопов - на удивление занюханному человечку со светло-ыжими
баками, который спал на верхней койке: я и не заметил,
как он проснулся, а когда заметил, было уже поздно.
   - На своем веку в каких только чудных тюрьмах я не перебывал, - сказал
занюханный человечек, часто-часто помаргивая, - каких
только необыкновенных соседей по камере не перевидал, но ни разу
еще не встречал человека, в котором заподозрил бы дьявола. Я армбрестер,
хорек Армбрестер, упекли за бродяжничество. А тебя в чем
упрекают, друг? В том, что скупал души по взвинченным ценам?
   Я ответил, что рад познакомится. Нельзя было не восхититься
его речью. Просто страсть какой образованный был.
   - Мистер Армбрестер, - сказал я, - понятия не имею, за что
сижу. Нас сюда привезли ни с того ни с сего - папулю, мамулю и Лемюэла.
Лемюэл, правда, все еще спит, а папуля пьян.
   - Мне тоже хочется напиться допьяна, - сообщил мистер Армбрестер. - Тогда
меня бы не удивляло, что ты повис в воздухе между
полом и потолком.
   Я засмущался. Вряд ли кому охота, чтобы его застукали за такими
делами. Со мной это случилось по рассеянности, но чувствовал
я себя круглым идиотом. Пришлось извиниться.
   - Ничего, - сказал мистер Армбрестер, переваливаясь на живот
и почесывая баки. - Я этого давно жду. Жизнь я прожил в общем и
целом весело. А такой способ сойти с ума не хуже всякого другого.
Так за что тебя, говоришь, арестовали?
   - Сказали, что у нас урановый котел стоит, - ответил я. - Спорим,
у нас такого нет. Чугунный, я знаю, есть, сам в нем воду
кипятил. А уранового сроду на огонь не ставил.
   - Ставил бы, так запомнил бы, - отозвался он. - Скорее всего,
тут какая-то политическая махинация. Через неделю выборы. На них
собирается выступить партия реформ, а старикащка гэнди хочет раздавить
ее, прежде чем она сделает первый шаг.
   - Что ж, пора домой, - сказал я.
   - А где вы живете?
   Я ему обьяснил, и он задумался.
   - Интересно. На реке, значит? То есть на ручье? На медведице?
   - Это даже не ручей, - уточнил я.
   Мистер Армбрестер засмеялся.
   - Гэнди величал его рекой большой медведицы, до того как построил
недалеко от вас гэнди-плотину. В том ручье нет воды уже полвека,
но лет десять назад старикашка гэнди получил ассигнования - один
бог знает на какую сумму. Выстроил плотину только благодаря
тому, что ручей назвал рекой.
   - А зачем ему это было надо? - спросил я.
   - Знаешь, сколько шальных денег можно выколотить из постройки
плотины? Но против гэнди не попрешь, по-моему. Если у человека
собственная газета, он сам диктует условия. Ого! Сюда кто-то идет.
   Вошел человек с ключами и увел мистера Армбрестера. Спустя
еще несколько часов пришел кто-то другой и выпустил меня. Отвел в
другую комнату, очень ярко освещенную. Там был мистер Армбрестер,
были мамуля с папулей и Лемюэлом и еще какие-то дюжие ребята с револьверами.
Был там и тощий сухонький тип с лысым черепом и змеиными
глазками. Все плясали под его дудку и величали его мистером
Гэнди.
   - Парнишка - обыкновенный деревенский увалень, - сказал мистер
Армбрестер, когда я вошел. - Если он и угодил в какую-то историю,
то случайно.
   Ему дали по шее и велели закрыться. Он закрылся. Мистер Гэнди
сидел в сторонке и кивал с довольно подлым видом. У него был дурной
глаз.
   - Послушай, мальчик, - сказал он мне. - Кого ты выгораживаешь?
Кто сделал урановый котел в вашем сарае? Говори правду, или
тебе не поздоровится.
   Я только посмотрел на него, да так, что кто-то стукнул меня
по макушке. Чепуха. Ударом по черепу Хогбенов не проймешь. Помню,
наши враги адамсы схватили меня и давай дубасить по голове, пока
не выбились из сил, - даже не пикнули, когда я побросал их в цистерну.
   Мистер Армбрестер подал голос.
   - Вот что, мистер Гэнди, - сказал он. - Я понимаю, будет
большая сенсация, если вы узнаете, кто сделал урановый котел, но
ведь вас и без того переизберут. А может быть, это вообще не урановый
котел.
   - Кто его сделал, я знаю, - заявил мистер Гэнди. - Ученые-ренегаты.
Или беглые военные преступники нацисты. И я намерен их
найти!
   - Ого, - сказал мистер Армбрестер. - Понял вашу идею. Такая
сенсация взволнует всю страну, не так ли? Вы сможете выставить
свою кандидатуру на пост губернатора, или в сенат, или... В общем,
диктовать любые условия.
   - Что тебе говорил этот мальчишка? - спросил мистер Гэнди. Но
мистер Армбрестер заверил его, что я ничего такого не говорил.
   Тогда принялись колошматить Лемюэла.
   Это занятие утомительное. Никто не может разбудить лемюэла,
если уж его разморило и он решил вздремнуть, а таким разморенным я
никого никогда не видел. Через некоторое время его сочли мертвецом.
Да он и вправду все равно, что мертвец: до того ленив, что
даже не дышит, если крепко спит.
   Папуля творил чудеса со своими приятелями ферментами, он был
пьянее пьяного. Его пытались отхлестать, но ему это вроде щекотки.
Всякий раз, как на него опускали кусок шланга, папуля глупо хихикал.
Мне стало стыдно.
   Мамулю никто не пытался отхлестать. Когда кто-нибудь подбирался
к ней достаточно близко, чтобы ударить, он тут же белел как
полотно и пятился, весь в поту, дрожа крупной дрожью. Один наш
знакомый прохвессор как-то сказал, что мамуля умеет испускать направленный
пучок инфразвуковых волн. Прохвессор врал. Она всего-авсего
издает никому не слышный звук и посылает его куда хочет.
Ох, уж эти мне трескучие слова! А дело-то простое, все равно
что белок бить. Я и сам так умею.
   Мистер Гэнди распорядился водворить нас обратно, он, мол, с
нами еще потолкует. Поэтому Лемюэла выволокли, а мы разошлись по
камерам сами. У мистера Армбрестера на голове осталась шишка величиной
с куриное яйцо. Он со стоном улегся на койку, а я сидел в
углу, поглядывая на его голову и вроде бы стреляя светом из глаз,
только этого света никто не мог увидеть. На самом деле такой
свет.. Эх, образования не хватает. В общем, он помогает не хуже
примочки. Немного погодя шишка на голове у мистера Армбрестера исчезла
и он перестал стонать.
   - Попал ты в переделку, Сонк, - сказал он (к тому времени я
ему назвал свое имя). - У Гэнди теперь грандиозные планы. И он совершенно
загипнотизировал жителей Пайпервилла. Но ему нужно больше - загипнотизировать
весь штат или даже всю страну. Он хочет стать
фигурой национального масштаба. Подходящая новость в газетах может
это устроить. Кстати, она же гарантирует ему переизбрание на той
неделе, хоть он в гарантиях и не нуждается. Весь городок у него в
кармане. У вас и вправду урановый котел?
   Я только посмотрел на него.
   - Гэнди, по-видимому, уверен, - продолжал он. - Выслал несколько
физиков, и они сказали, что это явно уран-235 с графитовыми
замедлителями. Сонк, я слышал их разговор. Для твоего же блага - перестань
укрывать других. К тебе применят наркотик правды - пентатол
натрия или скополамин.
   - Вам надо поспать, - сказал я, потому что услышал у себя в
мозгу зов дедули. Я закрыл глаза и стал вслушиваться. Это было нелегко:
все время вклинивался папуля.
   - Пропусти рюмашку, - весело предложил папуля, только без
слов, сами понимаете.
   - Чтоб тебе сдохнуть клейменая вошь, - сказал дедуля совсем
не так весело. - Убери отсюда свой неповоротливый мозг. Сонк!
   - Да, дедуля, - сказл я мысленно.
   Надо составить план...
   Папуля повторил:
   - Пропусти рюмашку, Сонк.
   - Да замолчи же папуля, - ответил я. - Имей хоть каплю уважения
к старшим. Это я про делулю. И вообще, как я могу пропустить
рюмашку? Ты же далеко, в другой камере.
   - У меня личный трубопровод, - сказал папуля. - Могу сделать
тебе... Как это называется... Переливание. Телепортация, вот это
что. Я просто накоротко замыкаю пространство между твоей кровеносной
системой и моей, а потом перекачиваю алкоголь из своих вен в
твои. Смотри, это делается вот так.
   Он показал мне как - вроде картинку нарисовал у меня в мозгу.
Действительно легко. То есть легко для Хогбена.
   Я осатанел.
   - Папуля, - говорю, - пень ты трухлявый, не заставляй своего
любящего сына терять к тебе больше уважения, чем требует естество.
Я ведь знаю, ты книг сроду не читал. Просто подбираешь длинные
слова в чьем-нибудь мозгу.
   - Пропусти рюмашку, - не унимался папуля и вдруг как заорет.
Я услыхал смешок дедули.
   - Крадешь мудрость из умов людских, а? - сказал дедуля. - Это
я тоже умею. Сейчас я в своей кровеносной системе мгновенно вывел
культуру возбудителя мигрени и телепортировал ее к тебе в мозг,
пузатый негодник! Чумы нет на изверга! Внемли мне, Сонк. Ближайшее
время твой ничтожный родитель не будет нам помехой.
   - Есть, дедуля, - говорю. - Ты в форме?
   - Да.
   - А малыш?
   - Тоже. Но действовать должен ты. Это твоя задача, Сонк. Вся
беда в той... Все забываю слово... В том урановом котле.
   - Значит, это все-таки он, - сказал я.
   - Кто бы подумал, что хоть одна душа в мире может его распознать?
Делать такие котлы научил меня мой прародитель; они существовали
еще в его времена. Поистине благодаря им мы, Хогбены, стали
мутантами. Господи, твоя воля, теперь я сам должен обворовать чужой
мозг, чтобы внести ясность. В городе, где ты находишься, Сонк,
есть люди, коим ведомы нужные мне слова... Вот погоди.
   Он порылся в мозгу у нескольких человек. Потом продолжил:
   - При жизни моего прародителя люди научились расщеплять атом.
Появилась... Гм... Вторичная радиация. Она оказала влияние на гены
и хромосомы некоторых мужчин и жен щин... У нас Хогбенов, мутация
доминантная. Вот потому мы и мутанты.
   - То же самое говорил Роджер Бэкон, точно? - припомнил я.
   - Так. Но он был дружелюбен и хранил молчание. Кабы в те дни
люди дознались о нашем могуществе, нас сожгли бы на костре. Даже
сегодня открываться небезопасно. Под конец... Ты ведь знаешь, что
воспоследует под конец, Сонк.
   - Да-дедуля, - подтвердил я, потому что и в самом деле знал.
   - Вот тут-то и заковыка. По-видимому, люди вновь расщепили
атом. Оттого и распознали урановый котел. Его надлежит уничтожить;
он не должен попасть на глаза людям. Но нам нужна энергия. Не много,
а все же. Легче всего получить ее от уранового котла, но теперь
им нельзя пользоваться. Сонк, вот что надо сделать, чтобы нам
с малышом хватило энергии.
   Он растолковал мне, что надо сделать.
   Тогда я взял да и сделал.
   Стоит мне глаза скосить, как я начинаю видеть интересные картинки.
Взять хоть решетку на окнах. Она дробится на малюсенькие
кусочки, и все кусочки бегают взад-вперед как шальные. Я слыхал,
это атомы. До чего же они веселенькие - суетятся, будто спешат к
воскресной проповеди. Ясное дело, ими легко жонглировать, как мячиками.
Посмотришь на них пристально, выпустишь что-то такое из
глаз - они сгрудятся, а это смешно до невозможности. По первому
разу я ошибся и нечаянно превратил железные прутья в золотые. Пропустил,
наверное, атом. Зато после этого я научился и превратил
прутья в ничто. Выкарабкался наружу, а потом обратно превратил их
в железо. Сперва удостоверился, что мистер армбрестер спит. В общем,
легче легкого.
   Нас поместили на седьмом этаже большого здания - наполовину
мэрии, наполовину тюрьмы. Дело было ночью, меня никто не заметил.
Я и улетел. Один раз мимо меня прошмыгнула сова - думала, я в темноте
не вижу, а я в нее плюнул. Попал, между прочим.
   С урановым котлом я справился. Вокруг него полно было охраны
с фонарями, но я повис в небе, куда часовые не могли досягнуть, и
занялся делом. Для начала разогрел котел так, что штуки, которые
мистер Армбрестер называл графитовыми замедлителями, превратились
в ничто, исчезли. После этого можно было без опаски заняться...
Ураном-235, так что ли? Я и занялся, превратил его в свинец. В самый
хрупкий. До того хрупкий, что его сдуло ветром. Вскорости ничего
не осталось.
   Тогда я полетел вверх по ручью. Воды в нем была жалкая струйка,
а дедуля обьяснил, что нужно гораздо больше. Слетал я к вершинам
гор, но и там ничего подходящего не нашел. А дедуля заговорил
со мной. Сказал, что малыш плачет. Надо было, верно, сперва найти
источник энергии, а уж потом рушить урановый котел.
   Осталось одно - наслать дождь.
   Насылать дождь можно по-разному, но я решил просто заморозить
тучу. Пришлось спуститься на землю, по-быстрому смастерить аппаратик,
а потом лететь высоко вверх, где есть тучи; времени убил порядком,
зато довольно скоро грянула буря и хлынул дождь. Но вода
не пошла вниз по ручью. Искал я, искал, обнаружил место, где у
ручья дно провалилось. Видно, под руслом тянулись подземные пещеры.
Я скоренько законопатил дыры. Стоит ли удивляться, что в ручье
столько лет нет воды, о которой можно говорить всерьез? Я все уладил.
   Но ведь дедуле требовался постоянный источник, я и давай кругом
шарить, пока не разыскал большие родники. Я их вскрыл. К тому
времени дождь лил как из ведра. Я завернул проведать дедулю.
   Часовые разошлись по домам - надо полагать, малыш их вконец
расстроил, когда начал плакать. По словам дедули, все они заткнули
уши пальцами и с криком бросились врассыпную. Я, как велел дедуля,
осмотрел и кое-где починил водяное колесо. Ремонт там был мелкий.
Сто лет назад вещи делали на совесть, да и дерево успело стать мореным.
Я любовался колесом, а оно вертелось все быстрее - ведь вода
в ручье прибывала... Да что я - в ручье! Он стал рекой.
   Но дедуля сказал, это что, видел бы я аппиеву дорогу, когда
ее прокладывали.
   Его и малыша я устроил со всеми удобствами, потом улетел назад
в Пайпервилл. Близился рассвет, а я не хотел, чтобы меня заметили.
На обратном пути плюнул в голубя.
   В мэрии был переполох. Оказывается, исчезли мамуля, папуля и
Лемюэл. Я-то знал, как это получилось. Мамуля в мыслях переговорила
со мной, велела идти в угловую камеру, там просторнее. В той
камере собрались все наши. Только невидимые.
   Да, чуть не забыл: я ведь тоже сделался невидимым, после того
как пробрался в свою камеру, увидел, что мистер Армбрестер все еще
спит, и заметил переполох.
   - Дедуля мне дал знать, что творится, - сказала мамуля. - Я
рассудила, что не стоит пока путаться под ногами. Сильный дождь,
да?
   - Будьте уверены, - ответил я. - А почему все так волнуются?
   - Не могут понять, что с нами сталось, - обьяснила мамуля. - Как
только шум стихнет, мы вернемся домой. Ты, надеюсь все уладил?
   - Я сделал все, как дедуля велел... - Начал было я, и вдруг
из коридора послышались вопли. В камеру вкатился матерый жирный
енот с охапкой прутьев. Он шел прямо, прямо, пока не уперся в решетку.
Тогда он сел и начал раскладывать прутья, чтоб разжечь
огонь. Взгляд у него был ошалелый, поэтому я догадался, что Лемюэл
енота загипнотизировал.
   Под дверью камеры собралась толпа. Нас-то она, само собой, не
видела, зато глазела на матерого енота. Я тоже глазел, потому что
до сих пор не могу сообразить, как Лемюэл сдирает с енотов шкурку.
Как они разводят огонь, я и раньше видел (Лемюэл умеет их заставить),
но почему-то ни разу не был рядом, когда еноты раздевались
догола - сами себя свежевали. Хотел бы я на это посмотреть.
   Но не успел енот начать, один из полисменов цап его в сумку - и
унес; так я и не узнал секрета. К тому времени рассвело. Откуда-о
непрерывно доносился рев, а один раз я различил знакомый голос.
   - Мамуля, - говорю, - это, похоже, мистер Армбрестер. Пойду
погляжу, что там делают с бедолагой.
   - Нам пора домой, - уперлась мамуля. - Надо выпустить дедулю
и малыша. Говоришь, вертится водяное колесо?
   - Да, мамуля, - говорю. - Теперь электричества вволю. Она пошарила
в воздухе, нащупала папулю и стукнула его.
   - Проснись!
   - Пропусти рюмашку, - завел опять папуля.
   Но она его растолкала и обьявила, что мы идем домой. А вот
разбудить Лемюэла никто не в силах. В конце концов мамуля с папулей
взяли Лемюэла за руки и за ноги и вылетели с ним в окно (я
развеял решетку в воздухе, чтоб они пролезли). Дождь все лил, но
мамуля сказала, что они не сахарные, да и я пусть лечу следом, не
то мне всыплют пониже спины.
   - Ладно, мамуля, - поддакнул я, но на самом деле и не думал
лететь. Я остался выяснить, что делают с мистером Армбрестером.

   Его держали в той же ярко освещенной комнате. У окна, с самой
подлой миной, стоял мистер Гэнди, а мистеру Армбрестеру закатали
рукав, вроде стеклянную иглу собирались всадить. Ну, погодите! Я
тут же сделался видимым.
   - Не советую, - сказал я.
   - Да это же младший Хогбен! - взвыл кто-то. - Хватай его!
   Меня схватили. Я позволил. Очень скоро я уже сидел на стуле с
закатанным рукавом, а мистер Гэнди щерился на меня по-волчьи.
   - Обработайте его наркотиком правды, - сказал он. - А бродягу
теперь не стоит допрашивать.
   Мистер Армбрестер, какой-то пришибленный, твердил: - куда
делся Сонк, я не знаю! А знал бы - не сказал бы...
   Ему дали по шее.
   Мистер Гэнди придвинул лицо чуть ли не к моему носу. - Сейчас
мы узнаем всю правду об урановом котле, - обьявил он. - Один укол,
и ты все выложишь. Понятно?
   Воткнули мне в руку иглу и впрыснули лекарство. Щекотно стало.
   Потом стали расспрашивать. Я сказал, что знать ничего не
знаю. Мистер Гэнди распорядился сделать мне еще один укол. Сделали.
   Совсем невтерпеж стало от щекотки.
   Тут кто-то вбежал в комнату - и в крик.
   - Плотину прорвало! - орет. - Гэнди-плотину! В южной долине
затоплена половина ферм!
   Мистер Гэнди попятился и завизжал:
   - Вы с ума сошли! Не может быть! В большой медведице уже сто
лет нет воды!
   Потом все сбились в кучку и давай шептаться. Что-то насчет
образчиков. И внизу уже толпа собралась.
   - Вы должны их успокоить, - сказал кто-то мистеру гэнди. Они
кипят от возмущения. Посевы загублены...
   - Я их успокою, - заверил мистер Гэнди. - Доказательств никаких.
Эх, как раз за неделю до выборов!
   Он выбежал из комнаты, за ним бросились остальные. Я встал со
стула и почесался. Лекарство, которым меня накачали, дико зудело
под кожей. Я обозлился на мистера Гэнди.
   - Живо! - сказал мистер Армбрестер. - Давай уносить ноги.
Сейчас самое время.
   Мы унесли ноги через боковой вход. Это было легко. Подошли к
парадной двери, а там под дождем куча народу мокнет. На ступенях
суда стоит мистер Гэнди, все с тем же подлым видом, лицом к лицу с
рослым, плечистым парнем, который размахивает обломком камня.
   - У каждой плотины свой предел прочности, - обьяснял мистер
Гэнди, но рослый парень взревел и замахнулся камнем над его головой.
   - Я знаю, где хороший бетон, а где плохой! - прогремел он. - Тут
сплошной песок! Да эта плотина и галлона воды не удержит!
   Мистер Гэнди покачал головой.
   - Возмутительно! - говорит. - Я потрясен не меньше, чем вы.
Разумеется, мы целиком доверяли подрядчикам. Если строительная
компания "Эджекс" пользовалась некондиционными материалами, мы
взыщем с нее по суду.
   В эту минуту я до того устал чесаться, что решил принять меры.
Я так и сделал.
   Плечистый парень отступил на шаг и ткнул пальцем в мистера
Гэнди.
   - Вот что, - говорит. - Ходят слухи, будто строительная ком-пания
"Эджекс" принадлежит вам. Это правда?
   Мистер Гэнди открыл рот и снова закрыл. Он чуть заметно вздрогнул.
   - Да, - говорит, - я ее владелец.
   Надо было слышать вопль толпы.
   Плечистый парень аж задохнулся.
   - Вы сознались? Может быть сознаетесь и в том, что знали, что
плотина никуда не годится, а? Сколько вы нажили на строительстве?
   - Одиннадцать тысяч долларов, - ответил мистер Гэнди.
   - Это чистая прибыль, после того как я выплатил долю шерифу,
олдермену и...
   Но тут толпа двинулась вверх по ступенькам и мистера Гэнди не
стало слышно.
   - Так, так, - сказал мистер Армбрестер. - Редкое зрелище. Ты
понял, что это означает, Сонк? Гэнди сошел с ума. Не иначе. Но на
выборах победит партия реформ, она прогонит мошенников, и для меня
снова настанет приятная жизнь в пайпервилле. Пока не подамся на
юг. Как ни странно, я нашел у себя в кармане деньги. Пойдем выпьем,
Сонк?
   - Нет, спасибо, - ответил я. - Мамуля рассердится; она ведь
не знает, куда я делся. А больше не будет неприятностей, мистер
Армбрестер?
   - В конце концов когда-нибудь будут, - сказал он, - но очень
не скоро. Смотри-ка, старикашку Гэнди ведут в тюрьму! Скорее всего,
хотят защитить от разьяренной толпы. Это надо отпраздновать,
Сонк. Ты не передумал... Сонк! Ты где?
   Но я стал невидимым.
   Ну, вот и все. Под кожей у меня больше не зудело. Я улетел
домой и помог наладить гидроэлектростанцию на водяном колесе. Со
временем наводнение схлынуло, но с тех пор по руслу течет полноводная
река, потому что в истоках ее я все устроил как надо. И зажили
мы тихо и спокойно, как любим. Для нас такая жизнь безопаснее.
   Дедуля сказал, что наводнение было законное. Напомнило ему
то, про которое рассказывал еще его дедуля. Оказывается, при жизни
дедулиного дедули были урановые котлы и многое другое, но очень
скоро все это вышло из повиновения и случился настоящий потоп. Дедулиному
дедуле пришлось бежать без оглядки. С того дня и до сих
пор про его родину никто слыхом не слыхал; надо понимать, в атлантиде
все утонули. Впрочем, подумаешь, важность, какие-то иностранцы.
   Мистера Гэнди упрятали в тюрьму. Так и не узнали, что заставило
его во всем сознаться; может, в нем совесть заговорила. Не
думаю, чтоб из-за меня. Навряд ли. А все же... Помните тот фокус,
что показал мне папуля, - как можно коротнуть пространство и перекачать
маисовую из его крови в мою? Так вот, мне надоел зуд под
кожей, где толком и не почешешься, и я сам проделал такой фокус.
От впрыснутого лекарства, как бы оно не называлось, меня одолел
зуд. Я маленько искривил пространство и перекачал эту пакость в
кровь к мистеру Гэнди, когда он стоял на ступеньках суда. У меня
зуд тут же прошел, но у мистера Гэнди, он, видно начался сильный.
Так и надо подлецу!
   Интересно, не от зуда ли он всю правду выложил?

                          ПЧХИ-ХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА

     В жизни не видывал никого уродливее младшего Пу. Вот уж действительно
неприятный малый, чтоб мне провалиться! Жирное лицо и глаза,  сидящие  так
близко, что оба можно выбить одним пальцем. Его  па,  однако  мнил  о  нем
невесть что. Еще бы, крошка младший - вылитый папуля.
     - Последний из Пу, - говаривал старик, раздувая грудь и расплываясь в
улыбке. - Наираспрекраснейший парень из всех, ступавших по этой земле.
     У меня, бывало, кровь в жилах стыла, когда я глядел на эту парочку.
     Мы, Хогбены, люди маленькие. Живем себе тише  воды  и  ниже  травы  в
укромной долине; соседи из деревни к нам уже привыкли.
     Если па насосется, как на прошлой неделе, и  начнет  летать  в  своей
красной майке над Мейн стрит, они делают вид, будто  ничего  не  замечают,
чтобы не смущать ма. Ведь когда он  трезв,  благочестивее  христианина  не
сыщешь.
     Сейчас па набрался из-за крошки Сэма, нашего  младшенького,  которого
мы держим в цистерне в подвале. У него снова режутся зубы.  Впервые  после
войны между штатами.

     Прохвессор, живущий у нас в бутылке, как то сказал, будто крошка  Сэм
испускает  какие-то  инфразвуки.  Ерунда.  Просто  нервы  у  вас  начинают
дергаться. Па не может этого выносить. На этот раз проснулся даже деда,  а
он ведь с рождества не шелохнулся. Продрал он глаза и сразу набросился  на
па.
     - Я вижу  тебя,  нечестивец!  -  ревел  он.  -  Снова  летаешь,  олух
небесный? О, позор на мои седины! Ужель не приземлю тебя я?
     Послышался отдаленный удар.
     - Я падал добрых десять футов! - завопил па. - Так нечестно! Запросто
мог что-нибудь себе раздолбать!
     - Ты нас всех раздолбаешь, пьяный губошлеп, - оборвал деда. -  Летать
среди бела дня! В мое время сжигали за меньшее... А теперь замолкни и  дай
мне успокоить крошку.
     Деда завсегда находил общий язык с  крошкой.  Сейчас  он  пропел  ему
маленькую песенку на санскрите, и вскорости уже оба мирно похрапывали.
     Я мастерил для ма одну штуковину,  чтоб  молоко  для  пирогов  скорей
скисало. У меня ничего не было, кроме старых саней и двух  проволочек,  да
мне  немного  надо.  Только  я  пристроил   один   конец   проволочки   на
северо-северо-восток, как  заметил  промелькнувшие  в  зарослях  клетчатые
штаны.
     Это был дядюшка Лем. Я слышал, как он  думал:  "Это  вовсе  не  я,  -
твердил он, по настоящему громко, прямо у меня в голове. - Между нами миля
с гаком. Твой дядя Лем славный парень и не станет врать. Думаешь, я обману
тебя, Сонки, мальчик?"
     - Ясное дело! - сдумал я ему. - Если б только мог. Я дал  ма  честное
слово, что никуда тебя от себя не отпущу, после того случая, когда ты...
     - Ладно, ладно, мальчуган, - быстро  отозвался  дядюшка  Лем.  -  Кто
старое помянет, тому глаз вон.
     - Ты ж никому не можешь отказать, дядя Лем, - напомнил я,  закручивая
проволочку. - Сейчас, вот только заскисаю молоко, и пойдем вместе, куда ты
там намылился.
     Клетчатые штаны в последний раз мелькнули  в  зарослях,  и,  виновато
улыбаясь, дядюшка Лем появился собственной персоной.  Наш  дядюшка  Лем  и
мухи не обидит - до того он  безвольный.  Каждый  может  вертеть  им,  как
хочет, вот нам и приходится за ним хорошенько присматривать.
     - Как это ты сварганишь? - поинтересовался он,  глядя  на  молоко.  -
Заставишь этих крошек работать быстрее?
     - Дядя Лем!  -  возмутился  я.  -  Стыдись!  Представляешь,  как  они
вкалывают, скисая молоко?! Вот эта штука, - гордо объяснил я, - отправляет
молоко в следующую неделю. При нынешних  жарких  деньках  этого  за  глаза
хватит. Потом назад - хлоп! - готово, скисло.
     - Ну и хитрюга!  -  восхитился  дядюшка  Лем,  загибая  крестом  одну
проволочку. - Только здесь надо  поправить,  а  не  то  помешает  гроза  в
следующий вторник. Ну, давай.
     Я и дал. А вернул - будь спок! - все скисло, что хоть мышь  бегай.  В
крынке копошился шершень из той недели, и я его щелкнул.
     Эх, опростоволосился. Все штучки дядюшки Лема!
     Он юркнул назад в заросли, от удовольствия притаптывая ногой.
     - Надул я тебя, зеленый паршивец! - закричал он. - Посмотрим, как  ты
вытащишь палец из середины следующей недели!
     Ни про какую грозу он и не думал, подворачивая ту  проволочку.  Минут
десять я угробил на то, чтобы освободиться, - и все из-за одного малого по
имени инерция, который вечно ошивается где ни попадя. Я так завозился, что
не успел переодеться  в  городское  платье.  А  вот  дядюшка  Лем  чего-то
выфрантился, что твой индюк.
     А уж волновался он!... Я бежал по следу его вертлявых мыслей.  Толком
в них было не разобраться, но что-то он там натворил. Это всякий бы понял.
Вот какие были мысли:
     "Ох, ох, зачем я это сделал? Да помогут мне  небеса,  если  проведает
деда, ох, эти гнусные Пу, какой я болван! Такой бедняга,  хороший  парень,
чистая душа, никого пальцем не тронул, а посмотрите на меня  сейчас!  Этот
Сонк, молокосос, ха-ха, как я его проучил. Ох,  ох,  ничего,  держи  хвост
рулем, ты отличный парень, господь тебе поможет, Лемуэль."
     Его клетчатые штаны то и дело мелькали среди веток,  потом  выскочили
на поле. Тянувшееся до края города, и вскоре  он  уже  стучал  в  билетное
окошко испанским дублоном, стянутым из дедулиного сундука.
     То, что он попросил билет до столицы штата, меня совсем не удивило. О
чем-то он заспорил с молодым человеком за окошком,  наконец  обшарил  свои
штаны и выудил серебряный доллар, на чем они и порешили.
     Когда подскочил дядюшка Лем, паровоз уже вовсю пускал дым. Я  еле-еле
поспел. Последнюю дюжину ярдов  пришлось  пролететь,  но,  по-моему  никто
этого не заметил.

     Однажды, когда у меня еще молоко на губах  не  обсохло,  случилась  в
Лондоне, где мы в ту пору  жили,  великая  чума,  и  всем  нам,  Хогбенам,
пришлось выметаться. Я помню тогдашний гвалт, но  где  ему  до  того,  что
стоял в столице штата, куда пришел наш поезд.
     Времена меняются, я полагаю. Свистки  свистят,  машины  ревут,  радио
орет что-то кошмарное - похоже,  последние  две  сотни  лет  каждое  новое
изобретение шумнее предыдущего.
     Дядя Лем чесал во все лопатки. Я едва  не  летел,  поспевая  за  ним.
Хотел связаться со своими  на  всякий  случай,  но  ничего  не  вышло.  Ма
оказалась на церковном собрании, она еще в прошлый раз дала мне взбучку за
то, что я заговорил с ней как бы с небес  прямо  перед  преподобным  отцом
Джонсом. Тот все еще никак не может к нам, Хогбенам,  привыкнуть.  Па  был
мертвецки пьян. Его буди не буди...  А  окликнуть  дедулю  я  боялся,  мог
разбудить малыша.
     Вскоре я  увидел  большую  толпу,  забившую  всю  улицу,  грузовик  и
человека  на  нем,  размахивающего  какими-то  бутылками  в  обеих  руках.
По-моему, он держал речь про головную боль. Я слышал  его  из-за  угла.  С
двух сторон грузовик украшали плакаты: "Средства Пу от головной боли".

     - Ох, ох, - думал дядюшка Лем.  -  О  горе,  горе!  Что  делать  мне,
несчастному? Я и вообразить не мог, что  кто-нибудь  женится  на  Лили  Лу
Матц. Ох, ох!
     Ну, скажу я вам, мы все были порядком удивлены, когда  Лили  Лу  Матц
выскочила замуж, - да с той поры еще десяти годков не минуло. Но  при  чем
тут дядюшка Лем, не могу взять в толк.
     Безобразнее Лили Лу нигде не  сыскать,  страшна  как  смертный  грех.
Уродлива - не то слово для нее, бедняжки. Дедуля сказал  как-то,  что  она
напоминает ему одну семейку по фамилии Горгоны, которую  он  знавал.  Жила
Лили одна, на отшибе, и  ей,  почитай,  уж  сорок  стукнуло,  когда  вдруг
откуда-то с той стороны гор явился один малый  и,  представьте,  предложил
выйти за него замуж. Чтоб мне провалиться! Сам-то я не видал этого  друга,
но, говорят, и он не писаный красавец.
     А если припомнить, думал  я,  глядя  на  грузовик,  если  припомнить,
фамилия его была Пу.

     Дядюшка Лем заметил кого-то на краю толпы и засеменил туда. Казалось,
две гориллы, большая и маленькая, стояли рядышком и глазели  на  приятеля,
размахивающего бутылками.
     -  Идите  же,  -  взвыл  тот,  -  подходите,  получайте  свою  бутыль
"Надежного средства Пу от головной боли"!
     - Ну, Пу, вот и я,  -  произнес  дядюшка  Лем,  обращаясь  к  большой
горилле. - Привет, младший, - добавил он.
     Я заметил, потом поежился.
     Нельзя его винить. Более мерзких представителей рода человеческого  я
не видал со дня своего рождения. Старший был одет в  воскресный  сюртук  с
золотой цепочкой на пузе, а уж важничал и задавался!..
     - Привет, Лем, -  бросил  он.  -  Младший,  поздоровайся  с  мистером
Хогбеном. Ты многим ему обязан, сынуля. - И он гнусно рассмеялся.
     Младший и ухом не повел. Его  маленькие  глазки-бусинки  вперились  в
толпу по ту сторону улицы. Было ему лет семь.
     - Сделать мне сейчас, па? - спросил он скрипучим голосом. - Дай я  им
сделаю, па. А, па? - Судя по его тону, будь у него под рукой  пулемет,  он
бы всех укокошил.
     - Чудный парень, не правда ли, Лем? - ухмыляясь, спросил  Пу-старший.
- Если бы его  видел  дедушка!  Вообще,  замечательная  семья  -  мы,  Пу.
Подобных нам нет. Беда лишь в том, что младший - последний. Дошло, зачем я
связался с вами?
     Дядюшка Лем снова содрогнулся.
     - Да, - сказал он, -  дошло.  Но  вы  зря  сотрясаете  воздух.  Я  не
собираюсь ничего делать.
     Юному Пу не терпелось.
     - Дай я им устрою, - проскрипел он. - Сейчас, па, а?
     - Заткнись, сынок, - ответил старший и  съездил  своему  отпрыску  по
лбу. А уж ручищи у него - будь спок!
     - Па, я предупреждал тебя! - закричал младший дурным голосом. - Когда
ты стукнул меня в последний раз, я предупреждал тебя!  Теперь  ты  у  меня
получишь!
     Он  набрал  полную  грудь  воздуха,  и  его  крошечные  глазки  вдруг
засверкали и так раздулись, что чуть не сошлись у переносицы.
     - Хорошо, - быстро отозвался Пу-старший. - Толпа готова  -  не  стоит
тратить силы на меня, сынок.
     Тут кто-то вцепился в мой локоть, и тоненький  голос  произнес  очень
вежливо:
     - Простите за беспокойство, могу я задать вам вопрос?
     Это оказался худенький типчик с блокнотом в руке.
     - Что ж, - ответил я столь же вежливо, - валяйте, мистер.
     - Меня интересует, как вы себя чувствуете, вот и все.
     - О, прекрасно, - произнес я. - Как  это  любезно  с  вашей  стороны.
Надеюсь, что вы тоже в добром здравии, мистер.
     Он с недоумением кивнул. - В том-то и дело. Просто не могу понять.  Я
чувствую себя превосходно.
     - Почему бы и нет? - удивился я. - Чудесный день.
     - Здесь все чувствуют себя хорошо, - продолжал он, будто не слышал. -
Не считая естественных отклонений, народ здесь собрался  вполне  здоровый.
Но, думаю, не пройдет и пары минут...
     И тут кто-то гвозданул меня молотком прямо по макушке.
     Нас, Хогбенов, хоть целый день  по  башке  молоти  -  уж  будь  спок.
Попробуйте, убедитесь. Коленки, правда, дрогнули, но через секунду  я  уже
был в порядке и обернулся, чтобы посмотреть, кто же меня стукнул.
     И... некому было. Но боже,  как  мычала  и  стонала  толпа?  Обхватив
головы руками все они, отпихивая друг друга, рвались к грузовику, где  тот
приятель раздавал бутылки  с  такой  скоростью,  с  какой  он  только  мог
принимать долларовые билеты.
     Глаза у худенького полезли на лоб, что у селезня в грозу.
     - О моя голова! - стонал он. - Ну, что я вам говорил?!
     И он заковылял прочь роясь в карманах.
     У нас в семье я считаюсь тупоголовым,  но  провалиться  мне  на  этом
месте, если я тут же не сообразил, что дело не чисто! Я не простофиля, что
бы там ма ни говорила.
     - Колдовство, - подумал  я  совершенно  спокойно.  -  Никогда  бы  не
поверил, но это настоящее заклятье.
     Тут я вспомнил Лили Лу Матц. И мысли дядюшки Лема. И  передо  мной  -
как это говорят? - задребезжал  свет.  Проталкиваясь  к  дядюшке  Лему,  я
решил, что это последний раз я ему  помогаю;  уж  слишком  мягкое  у  него
сердце... и мозги тоже.
     - Нет-нет, - твердил он. - Ни за что!
     - Дядя Лем! - окликнул я.
     - Сонк!
     Он  покраснел,  и  позеленел,  и   вообще   всячески   выражал   свое
негодование, но я-то чувствовал, что ему полегчало.
     - Что здесь происходит, дядя Лем?
     - Ах, Сонк, все идет совершенно не так! - запричитал дядюшка  Лем.  -
Взгляни на меня - вот стою я с сердцем из чистого золота...
     - Рад познакомиться с вами, молодой человек, - вмешался Эд Пу. -  Еще
один Хогбен, я полагаю. Может быть, вы могли бы уговорить вашего дядю?
     - Простите, что  перебиваю,  мистер  Пу,  -  сказал  я  по-настоящему
вежливо, - но лучше вы объясните по порядку.
     Он прокашлялся и важно выпятил грудь. Видно, приятно ему было об этом
поговорить. Чувствовал себя большой шишкой.
     - Не знаю, были ль вы знакомы с моей незабвенной покойной женой,  ах,
Лили Лу Матц. Вот наше дитя, младший. Прекрасный малый. Как жаль,  что  не
было у нас еще восьмерых или десятерых таких же. - Он глубоко вздохнул.  -
Что ж жизнь есть  жизнь.  Мечтал  я  рано  жениться  и  украсить  старость
заботами детей... А младший - последний из славной линии. - Па, -  квакнул
вдруг младший, - они стихают, па. Дай, я им двойную закачу, а, па? Спорим,
что смогу уложить парочку.
     Эд Пу собрался снова погладить своего шалопая, но вовремя передумал.
     - Не  перебивай  старших,  сынок,  -  сказал  он.  -  Папочка  занят.
Занимайся своим делом и умолкни. - Он оглядел стонущую толпу. -  Добавь-ка
там, у грузовика, чтоб поживее покупали. Но береги  силы,  малыш.  У  тебя
растущий организм... Одаренный парень,  сам  видишь.  Унаследовал  это  от
дорогой нашей мамочки, Лили Лу. Да, так вот, хотел я жениться молодым,  но
как-то все дело до женитьбы не доходило, и довелось уже  в  расцвете  сил.
Никак не мог найти женщину, которая посмотрела бы... то есть никак не  мог
найти подходящую пару.
     - Понимаю.
     Действительно, я понимал. Немало, должно быть, исколесил он в поисках
той, которая согласилась бы взглянуть на него второй раз.  Даже  Лили  Лу,
несчастная душа, небось, долго думала, прежде чем сказала "да".
     - Вот тут-то, - продолжал Эд Пу, - и замешан ваш дядюшка. Вроде бы он
наделил Лили Лу колдовством.
     - Никогда! - завопил дядюшка Лем. - А если и так, откуда я знал,  что
она выйдет замуж и родит ребенка?! Кто мог подумать?
     - Он наделил ее колдовством, - повысил голос Эд Пу, - да  только  она
мне в этом  призналась  на  смертном  одре,  год  назад.  Держала  меня  в
неведении все это время!
     - Я хотел лишь защитить ее, - быстро вставил дядюшка  Лем.  -  Ты  же
знаешь, что я не вру, Сонки, мальчик. Бедняжка Лили Лу была  так  страшна,
что люди подчас кидали в нее чем попало, прежде чем успевали взять себя  в
руки. Мне было так ее жаль! Ты никогда не  узнаешь,  Сонки,  как  долго  я
сдерживал добрые намерения!  Но  из-за  своего  золотого  сердца  я  вечно
попадаю  в  передряги.  Однажды  я  так  растрогался,   что   наделил   ее
способностью накладывать заклятья. На моем месте так поступил  бы  каждый,
Сонк!
     - Как ты это сделал?
     Действительно, интересно. Кто знает, все может иной раз пригодиться.
     Он объяснял страшно туманно, но я сразу усек, что  все  устроил  один
его приятель по имени ген хромосом. А все  эти  альфа-волны,  про  которые
дядюшка распространялся, так кто ж про них не знает? Небось  каждый  видел
ма-ахонькие волночки, мельтешащие туда-сюда. У деды порой по  шести  сотен
разных мыслей бегают - по узеньким таким извилинам, где мозги находятся. У
меня аж в глазах рябит, когда он размыслится.
     - Вот так, Сонк, - закруглился дядюшка Лем. - А этот змееныш  получил
все в наследство.
     - А что б  тебе  не  попросить  этого  друга,  хромосома,  перекроить
младшего на обычный лад? - спросил я.  -  Это  же  очень  просто.  Смотри,
дядюшка.
     Я сфокусировал  на  младшем  глаза,  по-настоящему  резко,  и  сделал
этак... Ну, знаете, чтобы заглянуть в кого-нибудь.
     Ясное  дело,  я   сообразил,   что   имел   в   виду   дядюшка   Лем.
Крохотулечки-махотулечки, Лемовы приятели,  цепочкой  держащиеся  друг  за
дружку, и тоненькие палочки, шныряющие в клетках, из которых сделаны  все,
кроме, может быть, крошки Сэма...
     - Дядя Лем, - сказал я, - ты тогда засунул вон те палочки  в  цепочку
вот так. Почему бы сейчас не сделать наоборот?
     Дядюшка Лем укоризненно покачал головой.
     - Дубина ты стоеросовая, Сонк. Ведь я же при  этом  убью  его,  а  мы
обещали деду - больше никаких убийств!
     - Но, дядюшка Лем! - Не выдержал я. - Кошмар! Этот змееныш будет  всю
жизнь околдовывать людей!
     - Хуже, Сонк, - проговорил бедный  дядюшка,  чуть  не  плача.  -  Эту
способность он передаст своим детям!
     - Успокойся, дядя Лем. Не стоит волноваться. Взгляни на эту жабу.  Ни
одна женщина к нему на версту не подойдет.  Чтоб  он  женился?!  Да  ни  в
жизть! - подумав, сказал я.
     - А вот тут ты ошибаешься, - оборвал Эд Пу по-настоящему  громко.  Он
весь прямо кипел. - Я все слышал и не забуду, как  вы  отзывались  о  моем
ребеночке. Мы с ним далеко пойдем. Я уже олдермен, и я предупреждаю  тебя,
юный Хогбен, ты и вся твоя семья  будете  отвечать  за  оскорбления!  Я  в
лепешку разобьюсь, но  не  позволю  исчезнуть  фамильной  линии,  слышите,
Лемуэль?
     Дядюшка Лем лишь плотно закрыл глаза и закачал головой.
     - Нет выдавил он, - я не соглашусь. Никогда, никогда!
     - Лемуэль, - злобно произнес Эд Пу. - Лемуэль,  вы  хотите,  чтобы  я
спустил на вас младшего?
     - О, это бесполезно, - заверил я. - Хогбена нельзя околдовать.
     -  Ну...  -  Замялся  он,  не  зная,  что  придумать,  -  хм-м...  Вы
мягкосердечные, да? Пообещали своему дедуленьке, что  никогда  не  убьете?
Лемуэль, откройте глаза и посмотрите  на  улицу.  Видите  эту  симпатичную
старушку с палочкой? Что вы скажете, если благодаря  младшему  она  сейчас
откинет копыта?! Или вон та  фигуристая  дамочка  с  младенцем  на  руках.
Взгляните-ка, Лемуэль. Ах, какой прелестный ребенок! Младший, нашли на них
для начала бубонную чуму. А потом...
     Дядюшка Лем внезапно выпучил глаза и безумным взглядом  уставился  на
меня.
     - Что же делать, если у меня сердце из чистого золота?! -  воскликнул
он. - Я такой хороший, и все этим пользуются. Так вот - мне наплевать!
     Тут он весь  вытянулся,  окостенел  и  лицом  на  асфальт  шлепнулся,
твердый, как кочерга.

     Как я ни волновался, нельзя  было  не  улыбнуться.  Я-то  понял,  что
дядюшка Лем просто заснул, - он всегда так поступал, стоит лишь  запахнуть
жареным. Па, кажись, называет это кота-ле-пснией, но коты и  псы  спят  не
так крепко.
     Когда дядюшка  Лем  грохнулся  на  асфальт,  младший  испустил  вопль
радости и, подбежав к нему, ударил ногой в голову.
     Ну, я  уже  говорил,  мы,  Хогбены,  очень  крепки  головой.  Младший
взвизгнул и затанцевал на одной ноге.
     - И заколдую же я тебя! - завопил он на дядюшку Лема. - Ну, я тебе, я
тебе!..
     Он набрал воздуха, побагровел - и...
     Па потом пытался мне объяснить, что произошло, нес какую-то ахинею  о
дезоксирибонуклииновой кислоте, каппа-волнах и  микровольтах.  Надо  знать
па. Ему же лень рассказать все на простом английском, знай крадет себе эти
дурацкие слова из чужих мозгов.
     А на самом деле случилось вот что. Вся ярость этого гаденыша  жахнула
дядюшку Лема прямо, так сказать, в темечко.
     Он позеленел буквально на наших глазах.
     Одновременно с позеленением дядюшки Лема наступила гробовая тишина. Я
удивленно огляделся и понял, что произошло.
     Стенания  и  рыдания  прекратились.  Люди  прикладывались   к   своим
бутылочкам и слабо улыбались. Все колдовство младшего Пу ушло  на  дядюшку
Лема, и, натурально, головная боль исчезла.
     - Что здесь случилось? - раздался  знакомый  голос.  -  Этот  человек
потерял сознание? Эй, позвольте... Я доктор.
     Это был тот самый  худенький  добряк.  Заметив  Эда  Пу,  он  сердито
вспыхнул.
     - Итак, это вы олдермен Пу? Как получается, что вы вечно оказываетесь
замешанным в странных делах? И что вы сделали с этим человеком? На сей раз
вы зашли слишком далеко.
     - Ничего я ему не сделал, - прогнусавил  Эд  Пу.  -  Пальцем  его  не
тронул. Последите за своим языком, доктор Браун,  а  не  пожалеете.  Я  не
последний человек в здешних краях.
     - Вы только  посмотрите!  -  вскричал  доктор  Браун,  вглядываясь  в
дядюшку Лема. - Он умирает! "Скорую помощь", быстро!
     Дядюшка Лем  снова  менялся  в  цвете.  В  каждом  из  нас  постоянно
копошатся целые орды микробов и  прочих  крохотулечек.  Заклятье  младшего
страшно раззадорило всю эту ораву, и пришлось  взяться  за  работу  другой
компании, которую па обзывает антителами. Они вовсе не  такие  хилые,  как
кажутся, просто очень бледные от рождения.  Когда  в  ваших  внутренностях
заваривается какая-нибудь каша, эти друзья сломя  голову  летят  туда,  на
поле боя. Наши,  хогбеновские  крошки  кого  хошь  одолеют.  Они  так  яро
бросились на врага, что дядюшка Лем  прошел  все  цвета,  от  зеленого  до
бордового, а большие желтые и синие пятна показывали  на  очаги  сражений.
Дядюшке Лему хоть бы хны, но вид у него был не здоровый, будь спок!
     Худенький доктор присел и пощупал пульс.
     - Итак, вы своего добились, - произнес он, подняв голову на Эда Пу. -
У бедняги, похоже, бубонная чума. Теперь  вы  с  вашей  обезьяной  так  не
отделаетесь.
     Эд Пу только рассмеялся. Но я увидел, как он бесится.
     - Не беспокойтесь обо мне, доктор Браун, - процедил  он.  -  Когда  я
стану губернатором, - а мои  планы  всегда  осуществляются,  ваша  любимая
больница, которой вы так гордитесь, не получит  ни  гроша  из  федеральных
денег!
     -  Где  же  "скорая  помощь"?  -   Как   будто   ничего   не   слыша,
поинтересовался доктор.
     - Дядюшке Лему не нужна никакая помощь, - сказал  я.  -  Это  у  него
просто приступ. Ерунда.
     - Боже всемогущий! - воскликнул док. - Вы хотите сказать, что у  него
раньше было _т_а_к_о_е_, и он выжил?! - Он посмотрел на меня и  неожиданно
улыбнулся. - А, понимаю, боитесь больницы? Не волнуйтесь,  мы  не  сделаем
ему ничего плохого.
     Больница - не место для Хогбена. Надо что-то предпринимать.
     - Дядя Лем! - заорал я, только про себя, а  не  вслух.  -  Дядя  Лем,
быстро проснись! Деда спустит с тебя шкуру и  приколотит  к  дверям  бара,
если ты позволишь увезти себя в больницу! Или  ты  хочешь,  чтобы  у  тебя
нашли второе сердце? Или поняли, как скрепляются у тебя кости?  Дядя  Лем!
Вставай!!
     Напрасно... Он и ухом не повел.
     Вот тогда я по-настоящему начал волноваться. Дядюшка Лем впутал  меня
в историю. Понятия не имею, как тут быть. Я еще,  в  конце  концов,  такой
молодой. Стыдно сказать, но раньше великого пожара  в  Лондоне  ничего  не
помню.
     - Мистер Пу, - заявил  я,  -  вы  должны  отозвать  младшего.  Нельзя
допускать, чтоб дядюшку Лема упекли в больницу.
     - Давай, младший, вливай дальше, - сказал Пу, гнусно ухмыляясь. - Мне
надо потолковать с юном Хогбеном.
     Пятна на дядюшке Леме позеленели по краям. Доктор аж рот  раскрыл,  а
Эд Пу ухватил меня за руку и отвел в сторону.
     - По-моему, ты понял, чего я хочу, Хогбен.  Я  хочу,  чтобы  Пу  были
всегда. У меня у самого была масса хлопот  с  женитьбой,  и  сынуле  моему
будет не легче. У женщин в наши дни совсем нет вкуса.  Сделай  так,  чтобы
наш род имел продолжение, и я заставлю младшего снять заклятье с Лемуэля.
     - Но если не вымрет ваша семья, - возразил  я,  -  тогда  вымрут  все
остальные, как только наберется достаточно Пу.
     - Ну и что? - усмехнулся Эд Пу. - Не беда, если славные люди  заселят
землю. И ты нам в этом поможешь, юный Хогбен!
     Из-за угла раздался страшный вой, и толпа расступилась, давай  дорогу
машине. Из нее выскочила пара типов в белых халатах с какой-то  койкой  на
палках. Доктор Браун с облегчением поднялся.
     -  Этого  человека  необходимо  поместить  в  карантин.  Одному  богу
известно, что мы обнаружим, начав его обследовать. Дайте-ка мне стетоскоп.
У него что-то не то с сердцем...
     Скажу вам прямо, у меня душа в пятки  ушла.  Мы  пропали  -  все  мы,
Хогбены. Как только эти доктора и ученые про нас пронюхивают, не будет нам
ни житья, ни покоя.
     А Эд Пу смотрит на меня издеваясь, с гнусной усмешкой.
     Ну что мне делать? Ведь не мог я  пообещать  выполнить  его  просьбу,
правда? У нас, Хогбенов, есть кое-какие планы на будущее, когда  все  люди
станут такими, как мы. Но если к тому времени будут на земле одни Пу, то и
жить не стоит. Я не мог сказать "да". Но я не мог сказать и "нет".
     Как ни верти, дело, похоже, швах.
     Оставалось только одно. Я вздохнул поглубже, закрыл глаза и  отчаянно
закричал, внутри головы.
     - Де-да-а!! - звал я.
     - Да, мой мальчик? - отозвался глубокий голос. Вообще-то  деда  имеет
обыкновение битых  полчаса  задавать  пространные  вопросы  и,  не  слушая
ответов, читать длиннющие морали на разных мертвых языках. Но тут он сразу
понял, что дело не шуточное.
     Времени почти не оставалось, и я просто широко  распахнул  перед  ним
свой мозг. Деда вздохнул у меня в голове.
     - Мы у них в руках, Сонк. - Я даже удивился, что он может  выражаться
на простом английском. - Мы согласны.
     - Но, деда!
     - Делай, как я сказал! - У меня аж в голове зашумело, так  твердо  он
приказал. - Скажи Пу, что мы принимаем его условия.
     Я не посмел ослушаться. Но впервые  я  усомнился  в  правоте  дедули.
Возможно, и  Хогбены  в  один  прекрасный  день  выживают  из  ума.  Деда,
наверное, подошел к этому возрасту.
     - Хорошо, мистер Пу. Вы победили. Снимайте заклятье.  Живо,  пока  не
поздно.

     У мистера Пу был длинный желтый автомобиль, и дядюшку Лема  погрузили
в багажник. Этот упрямец так и не проснулся, когда  младший  снял  с  него
заклятье, но кожа его мгновенно порозовела. Док  никак  не  мог  поверить,
хотя все произошло у него на глазах. Мистеру Пу пришлось  чертовски  долго
угрожать и ругаться, прежде чем мы уехали. А док так и остался  сидеть  на
мостовой, что-то бормоча и ошарашенно потирая лоб.
     - Мы справимся вдвоем, - сказал  деда,  как  только  мы  подъехали  к
нашему дому. - Я тут пораскинул мозгами. Ну-ка, тащите сани, на которых ты
нынче молоко скисал!
     - О нет, деда! - выпалил я, поняв, что он имеет в виду.
     - С кем это ты болтаешь? - подозрительно спросил Эд Пу, выбираясь  из
машины.
     - Бери сани! - прикрикнул деда. - Закинем их в прошлое.
     - Но, деда, - взвыл я, только на сей раз про себя. Больше всего  меня
беспокоило, что деда говорит на  простом  английском,  чего  в  нормальном
состоянии никогда с ним не случалось. - Неужели  ты  не  видишь,  если  мы
забросим их сквозь время и выполним обещание,  они  будут  размножаться  с
каждым поколением! Через пять секунд весь мир превратится в Пу!
     - Умолкни, паскудный нечестивец! Ты предо мной, что червь несчастный,
копошащийся во прахе! - взревел деда. - Немедленно  веление  мое  исполни,
неслух!
     Я почувствовал себя немного лучше и вытащил сани.
     - Садитесь, мистер Пу. Младший, здесь для  тебя  есть  местечко.  Вот
так.
     - А где твой старый хрыч, дед?  -  засомневался  Пу.  -  Ты  ведь  не
собираешься все делать сам? Такой неотесанный чурбан...
     - Ну, Сонк, - произнес деда. - Смотри и  учись.  Все  дело  в  генах.
Достаточно хорошей дозы ультрафиолета, давай, ты ближе.
     Я сказал:
     - Хорошо, - и как бы повернул свет, падающий  на  Пу  сквозь  листья.
Ультрафиолет - это там, где цвета не имеют названий для большинства людей.
     - Наследственность, мутации... -  бормотал  деда.  -  Примерно  шесть
взрывов гетерозиготной активности... Готово, Сонк.
     Я развернул ультрафиолет назад.
     - Год первый, деда? - спросил я, все еще сомневаясь.
     - Да, - изрек деда. - Не медли боле, отрок.
     Я нагнулся и дал им необходимый толчок.
     Последнее, что я услышал, был крик мистера Пу.
     - Что ты делаешь? - свирепо орал он. - Смотри мне, юный Хогбен... Что
это? Если это какой-то фокус, я напущу на тебя младшего!  Я  наложу  такое
заклятье, что даже ты-ы-ы!..
     Вой перешел в писк, не громче комариного, все  тише,  все  тоньше,  и
исчез.
     Ясно, что деда совершил кошмарную ошибку. Знать не знаю, сколько  лет
назад был год первый, но времени  предостаточно,  чтобы  Пу  заселили  всю
планету. Я приставил два пальца к глазам, чтобы растянуть  их,  когда  они
начнут выпучиваться и сближаться, как у Пу.
     - Ты еще не Пу, сынок, - произнес деда посмеиваясь. - Ты их видишь?
     - Не-а, - ответил я. - А что там происходит?
     -  Сани  остановились...  Да,  это  год  первый.  Взгляни  на  людей,
высыпавших из своих пещер, чтобы приветствовать новых товарищей. Ой-ой-ой,
какие широкие плечи у этих мужчин! И, ох, только посмотри  на  женщин.  Да
младший просто красавчиком среди них ходить будет! За такого любая пойдет.
     - Но, деда, это же ужасно! - воскликнул я.
     - Не прерывай старших, Сонк, - закудахтал деда. - Подожди,  дай-ка  я
посмотрю... гм-м. Поколение - вовсе немного, когда знаешь,  как  смотреть.
Ай-ай-ай, что за мерзкие уродины эти отпрыски Пу. Почище своего папули.  А
вот каждый из них вырастает, обзаводится семьей и, в свою  очередь,  имеет
детей. Приятно видеть, как выполняется мое обещание.
     Я лишь простонал.
     - Ну хорошо, - решил деда, - давай перепрыгнем через  пару  столетий.
Да, они здесь и усиленно размножаются. Фамильное сходство превосходно! Еще
тысячу лет. Древняя Греция. Нисколько не изменились! Помнишь,  я  говорил,
что Лили Лу Матц  напоминает  одну  мою  давешнюю  приятельницу  по  имени
Горгона? Неудивительно!
     Он молчал минуты три, потом рассмеялся.
     - Бах. Первый гетерозиготный взрыв. Начались изменения.
     - Какие изменения, деда? - упавшим голосом спросил я.
     - Изменения, доказывающие, что твой дедушка не такой уж осел, как  ты
думал. Я знаю, что делаю. Смотри, какие мутации претерпевают эти маленькие
гены!
     - Так, значит, я не превращусь в Пу? - обрадовался я. - Но, деда,  мы
обещали, что их род продлится.
     - Я сдержу свое слово, - с достоинством молвил деда. - Гены  сохранят
их фамильные черты тютелька в тютельку. Вплоть... - Тут он  рассмеялся.  -
Отбывая в год первый, они собирались наложить на тебя заклятье. Готовься.
     - О боже! - воскликнул я. - Их же будет миллион,  когда  они  попадут
сюда. Деда! Что мне делать?
     - Держись, Сонк, - без сочувствия ответил деда. - Миллион,  говоришь?
Что ты, гораздо больше!
     - Сколько же? - спросил я.
     Он начал говорить. Вы можете не поверить,  но  о_н  д_о  с_и_х  п_о_р
г_о_в_о_р_и_т. Вот их сколько!
     В общем, гены поработали на  совесть.  Пу  остались  Пу  и  сохранили
способность наводить порчу, - пожалуй, можно с уверенностью  сказать,  что
они в конце концов завоевали весь мир.
     Но могло быть и хуже. Пу могли сохранить свой рост.  Они  становились
все меньше, и меньше,  и  меньше.  Гены  Пу  получили  такую  взбучку,  от
гетерозиготных взрывов, которые  подстроил  деда,  что  вконец  спятили  и
думать позабыли о размере. Этих Пу можно назвать вирусами  -  вроде  гена,
только вирус резвее.
     И тут они до меня добрались.
     Я чихнул и услышал, как чихнул сквозь  сон  дядюшка  Лем,  лежащий  в
багажнике желтой машины. Деда все бубнил, сколько  именно  Пу  взялось  за
меня в эту минуту, и обращаться  к  нему  было  бесполезно.  Я  по-особому
прищурил глаза и посмотрел, что меня щекотало.
     Вы никогда в жизни не видели столько Пу! Да это настоящая  порча.  По
всему свету эти Пу насылают порчу на людей, на всех, до кого только  могут
добраться.
     Говорят, что даже в микроскоп нельзя  рассмотреть  некоторые  вирусы.
Представляю, как  переполошатся  эти  прохвессоры,  когда  наконец  увидят
крошечных  злобных  дьяволов,  уродливых,  что  смертный  грех,  с  близко
посаженными  выпученными  глазами,  околдовывающих  всех,   кто   окажется
поблизости.
     Деда с геном хромосомом  все  устроили  наилучшим  образом.  Так  что
младший Пу уже не сидит, если можно так выразиться, занозой в шее.
     Зато, должен признаться, от него страшно дерет горло.

                                 ПРИЗРАК

     Председатель  Объединения  чуть  не  свалился  с  кресла.  Щеки   его
посерели, челюсть отвисла, а суровые голубые глаза за контактными  линзами
потеряли  свою  обычную  проницательность  и  стали  просто  глупыми.  Бен
Холлидей  медленно  крутнулся  на  кресле  и  уставился  на   нью-йоркские
небоскребы, словно желая убедиться, что все еще живет  в  двадцать  первом
веке - золотом веке науки.
     За окном не было никакой ведьмы на метле.
     Несколько приободрившись, Холлидей повернулся к  прямому  седовласому
человеку с узкими губами, сидевшему по другую сторону стола. Доктор  Элтон
Форд не походил на Калиостро, он выглядел тем,  кем  был  на  самом  деле:
величайшим из психологов.
     - Что вы сказали? - неуверенно переспросил Холлидей.
     Форд с педантичной  точностью  соединил  кончики  пальцев  и  склонил
голову.
     - Вы же слышали. Все дело в призраках.  Вашу  антарктическую  станцию
захватил призрак.
     - Вы шутите. - В голосе Холлидея звучала надежда.
     -  Я  представляю  вам  свою  теорию  в  наиболее  упрощенной  форме.
Разумеется, я не могу ничего доказать без исследований на месте.
     - Призраки!
     Тень улыбки скользнула по губам Форда.
     -  Без  белых  саванов  и  звенящих  цепей.  Этот  тип  призрака   не
противоречит  логике,  мистер  Холлидей,  и  не  имеет  ничего  общего   с
суевериями. Он мог появиться только в век науки, а для замка  Отранто  был
бы абсурдом. В наши дни вы со  своими  интеграторами  проложили  призракам
новые пути. Боюсь, если ничего  не  предпринять,  после  первого  призрака
появятся следующие. Я верю в свои силы, в то, что сумею поправить  дело  и
сейчас, и в будущем, но доказать это могу  только  эмпирически.  Я  должен
уничтожить  призрака  не  с  помощью  колокольчика,  Библии  и  свечи,   а
психологическим воздействием.
     Холлидей никак не мог прийти в себя.
     - Вы верите в духов?
     - Со вчерашнего дня я верю в особый вид духов.  В  принципе,  явление
это не имеет ничего общего с фольклорными  персонажами,  однако,  оперируя
иными данными, мы достигаем тех же  результатов,  что  и  авторы  страшных
историй. Симптомы те же самые.
     - Не понимаю.
     - В эпоху волшебства ведьма варила в котле травы, добавляла пару  жаб
и летучих мышей, и этой микстурой  лечила  сердечные  недуги.  Сегодня  мы
оставляем фауну в покое и лечим сердце наперстянкой.
     Обалдевший Холлидей покачал головой.
     - Мистер Форд, признаться, я не знаю, что вам ответить.  Должны  быть
веские причины для таких утверждений...
     - Уверяю вас, они есть.
     - Но...
     - Пожалуйста, выслушайте, - с расстановкой сказал Форд. - С тех  пор,
как умер Бронсон, вы не можете удержать на своей антарктической станции ни
одного оператора. Этот парень - Ларри Крокетт - высидел дольше  остальных,
но  и  у  него  проявляются  определенные  симптомы:   тупая   безнадежная
депрессия, полная инертность.
     - Но ведь эта станция - один из главных научных центров мира.  Откуда
призраки в таком месте?
     - Мы имеем дело с совершенно новым видом призрака, - объяснил Форд. -
И в то же время с одним из самых старых. И опаснейшим.  Современная  наука
завершила сегодня полный круг и создала призраков. Мне не остается  ничего
иного, как отправиться в Антарктиду и попытаться изгнать дьявола.
     - О, Боже! - сказал Холлидей.

     Raison  d'etre  [смысл  существования  (фр.)]  станции  был  огромный
подземный  зал,  называемый  безо  всякого  уважения  Черепом   и   словно
перенесенный сюда из древней истории: Карнака, Вавилона или Ура. Высокий и
совершенно пустой, если не считать двойного ряда мощных колонн вдоль стен.
Они были сделаны из белой пластмассы, стояли каждая отдельно и достигали в
высоту двадцати футов, а в диаметре  -  шести.  Внутри  колонн  находились
радиоатомные мозги, усовершенствованные Объединением. Интеграторы.
     Они  не  были  коллоидальными,  а  слагались   из   мыслящих   машин,
действующих со скоростью  света,  однако  определение  "робот"  к  ним  не
подходило. Вместе с  тем,  это  не  были  изолированные  мозги,  способные
осознать  свое  "я".  Ученые  разработали  элементы,   составляющие   мозг
мыслящего  существа,  создали  их  эквиваленты,  но  большей  мощности,  и
получили чуткие, идеально функционирующие машины с  фантастически  высоким
показателем интеллекта. Их можно  было  использовать  поодиночке  или  все
вместе, причем возможности увеличивались пропорционально количеству.
     Главным  достоинством  интеграторов  была  эффективность.  Они  могли
отвечать на вопросы,  могли  решать  сложные  задачи.  Определение  орбиты
метеорита занимало у них минуты или секунды, тогда как опытному  астроному
для получения того же ответа требовались недели.  В  быстротечном,  хорошо
смазанном 2030 году время было бесценно. Последние пять лет показали,  что
интеграторы - тоже.
     Тридцать белых колонн вздымались в Черепе, а  их  радиоатомные  мозги
работали с пугающей точностью. Они никогда не ошибались.
     Это были разумы, чуткие и могучие.

     Ларри Крокетт, высокий краснолицый ирландец,  с  черными  волосами  и
взрывным темпераментом, сидел за обедом  напротив  доктора  Форда  и  тупо
смотрел на десерт, появившийся из пищевого автомата.
     - Вы меня слышали, Крокетт?
     - Что? А, да... Ничего особенного, просто я паршиво себя чувствую.
     После смерти Бронсона на этой должности поменялись  шесть  человек  и
все чувствовали себя паршиво.
     - Ну... здесь так одиноко, в коробке подо льдом...
     - Раньше, на других станциях, тоже жили одиноко. И вы в том числе.
     Крокетт пожал плечами; даже это простое движение выдавало смертельную
усталость.
     - Откуда мне знать, может, я тоже уволюсь.
     - Вы... боитесь здесь оставаться?
     - Нет. Здесь нечего бояться.
     - Даже призраков?
     - Призраков? Пожалуй, несколько штук оживили бы обстановку.
     - До прихода сюда у вас были честолюбивые  намерения.  Вы  собирались
жениться, добивались повышения.
     - Да-а.
     - И что случилось? Это перестало вас интересовать?
     - Можно сказать и так, - согласился Крокетт. - Я не вижу смысла... ни
в чем.
     - А ведь вы здоровы, об этом говорят тесты, которые вы прошли. Здесь,
в этом месте, царит черная, глубокая депрессия, я сам ее  ощущаю.  -  Форд
замолчал.  Тупая  усталость,  таившаяся  в  уголках  его  мозга,  медленно
выбиралась наружу, словно ленивый язык  ледника.  Он  осмотрелся.  Станция
была светлой, чистой и спокойной, и все же этого не чувствовалось.
     Они вернулись к теме разговора.
     - Я смотрел интеграторы, они во всех отношениях очень интересны.
     Крокетт не ответил, отсутствующе глядя на чашку с кофе.
     - Во всех отношениях, - повторил  Форд.  -  Кстати,  вы  знаете,  что
случилось с Бронсоном?
     - Конечно. Ом спятил и покончил с собой.
     - Здесь.
     - Точно. Ну и что?
     - Остался его дух, - сказал Форд.
     Крокетт уставился на него, потом откинулся на спинку стула, не  зная,
смеяться ему или просто равнодушно удивиться. Наконец он решился на  смех,
прозвучавший не очень весело.
     - Значит, не у одного Бронсона не все дома, - заметил он.
     Форд широко улыбнулся.
     - Спустимся вниз, посмотрим интеграторы.
     Крокетт с едва заметной  неприязнью  заглянул  в  глаза  психологу  и
нервно забарабанил пальцами по столу.
     - Вниз? Зачем?
     - Вы имеете что-то против?
     - Черт возьми, нет, - ответил Крокетт. - Только...
     - Воздействие там сильнее, - подсказал Форд. - Депрессия усиливается,
когда вы оказываетесь рядом с интеграторами. Верно?
     - Да, - буркнул Крокетт. - И что с того?
     - Все неприятности идут от них. Это очевидно.
     - Они  действуют  безукоризненно  -  мы  вводим  вопросы  и  получаем
правильные ответы.
     - Я говорю не об интеллекте, - возразил Форд, - а о чувствах.
     Крокетт сухо рассмеялся.
     - У этих чертовых машин нет никаких чувств.
     - Собственных нет, поскольку они не могут творить. Их возможности  не
выходят за рамки  программы.  Но  послушайте,  Крокетт,  вы  работаете  со
сверхсложной мыслящей машиной, с радиоатомным мозгом, который ДОЛЖЕН  быть
чутким и восприимчивым. Это обязательное условие. И  вы  можете  создавать
тридцатиэлементный комплекс потому,  что  находитесь  в  точке  равновесия
магнитных линий.
     - Вот как?
     - Что случится, если вы поднесете магнит  к  компасу?  Компас  начнет
действовать по законам магнетизма. Интеграторы действуют...  по  какому-то
другому принципу. И они невероятно точно выверены -  состояние  идеального
равновесия.
     - Вы хотите сказать, они спятили? - спросил Крокетт.
     - Это  было  бы  слишком  просто,  -  ответил  Форд.  -  Для  безумия
характерны изменчивые состояния. Мозги  же  в  интеграторах  уравновешены,
стабилизированы в неких границах и движутся по неизменным орбитам. Но  они
восприимчивы - просто обязаны быть такими - к одной вещи.  Их  сила  -  их
слабость.
     - Значит...
     - Вам случалось бывать в обществе  психически  больного  человека?  -
спросил Форд. - Уверен, что нет. Это производит  заметное  воздействие  на
впечатлительных людей. Разум же интеграторов значительно сильнее подвержен
внушению, чем человеческий.
     - Вы имеете в виду индуцированное безумие? - спросил Крокетт, и  Форд
утвердительно кивнул.
     - Точнее, индуцированную фазу  психической  болезни.  Интеграторы  не
могут скопировать схему болезни, они на это не способны. Если взять чистый
фонодиск  и  сыграть  какую-нибудь  мелодию,  она  запишется  и  получится
пластинка,  много  раз  повторяющая  произведение.  Некоторые  способности
интеграторов  представляли  собой  как  бы  незаписанные   пластинки,   их
непонятные  таланты  -   производное   совершенной   настройки   мыслящего
устройства. Воля машин  не  играет  тут  никакой  роли.  Сверхъестественно
чувствительные интеграторы записали психическую модель какого-то  мозга  и
теперь воспроизводят ее. Точнее, модель психики Бронсона.
     - То есть, - вставил Крокетт, - машины рехнулись.
     - Нет. Безумие связано  с  сознанием  личности,  а  интеграторы  лишь
записывают и воспроизводят.  Именно  потому  шестеро  операторов  покинули
станцию.
     - Хорошо, - сказал Крокетт. -  Я  последую  их  примеру,  прежде  чем
свихнусь. Это довольно... мерзко.
     - Как это ощущается?
     - Я бы покончил с собой,  не  требуй  это  таких  усилий,  -  коротко
ответил ирландец.
     Форд вынул блокнот для шифрованных записей и повернул ручку.
     - У меня здесь история болезни Бронсона. Вы  когда-нибудь  слышали  о
типах психических болезней?
     -  Очень  мало.  В  свое  время  я  знал  Бронсона.  Порой  он  бывал
исключительно угрюм, но потом вновь становился душой общества.
     - Он говорил о самоубийстве?
     - При мне - никогда.
     Форд кивнул.
     - Если бы говорил, никогда бы его  не  совершил.  Его  случай  -  это
маниакальная депрессия: глубокая подавленность после периодов оживления. В
начальный период  развития  психиатрии  больных  делили  на  параноиков  и
шизофреников, но такое деление себя не  оправдывало.  Невозможно  провести
линию раздела, поскольку эти типы взаимно проникают друг в друга. Ныне  мы
выделяем  маниакальную  депрессию  и   шизофрению.   Шизофрению   вылечить
невозможно,   остальные   психозы   -   можно.   Вы,    мистер    Крокетт,
маниакально-депрессивный тип, которым легко управлять.
     - Да? Но это не значит, что я сумасшедший?
     Форд широко улыбнулся.
     - Скажете тоже! Как  и  все  мы,  вы  имеете  некоторые  определенные
склонности, и, если бы когда-нибудь сошли с ума, это была бы  маниакальная
депрессия.  Я,  например,  стал  бы  шизофреником,  поскольку  представляю
шизоидный тип. Этот тип часто встречается среди психологов  и  объясняется
комплексом компенсационной общественной ориентации.
     - Вы хотите сказать...
     Доктор продолжал: в том, что он объяснял все это Крокетту, явно  была
какая-то цель. Полное понимание - часть лечения.
     -  Представим  это  таким  образом.  Депрессивные  маньяки  -  случаи
довольно простые и колеблются между  состояниями  оживления  и  депрессии.
Амплитуда колебаний велика  по-сравнению  с  ровными  и  быстрыми  рывками
шизоидного типа. Периоды растягиваются на дни, недели, даже месяцы.  Когда
у маниакально-депрессивного типа наступает ухудшение,  график  его  плохой
фазы имеет вид кривой, идущей вниз. Это одно. Он сидит и не делает ничего,
чувствуя себя несчастнейшим человеком в мире, порой  до  того  несчастным,
что это даже начинает ему нравиться. И только когда кривая начинает ползти
вверх, его состояние  меняется  с  пассивного  на  активное.  Вот  тут  он
начинает ломать стулья, и требуется смирительная рубашка.
     Крокетт явно заинтересовался. В силу вполне  естественных  причин  он
прилагал выводы Форда к себе.
     - Иначе обстоит дело с шизоидным  типом,  -  продолжал  Форд.  -  Тут
ничего предсказать нельзя. Может произойти все что угодно. Это может  быть
раздвоение личности, навязчивая идея материнства или различные  комплексы:
Эдипов,  возврат  в  детство,  мания  преследования,  комплекс  величия  -
варианты не ограничены. Шизоидный  тип  неизлечим,  но  для  депрессивного
маньяка спасение, к  счастью,  возможно.  Наш  здешний  призрак  -  именно
депрессивный маньяк.
     Со щек ирландца сбежал румянец.
     - Начинаю понимать.
     Форд кивнул.
     - Бронсон сошел с ума здесь. Он покончил с собой, когда его депрессия
оказалась в нижней  точке  кривой,  став  невыносимой,  и  это  извержение
разума,  чистая  концентрация  безумия  Бронсона  оставила  свой  след  на
радиоатомных мозгах интеграторов. Помните фонодиск? Электрические импульсы
их  мозгов  непрерывно  излучают  эту  запись  -   состояние   глубочайшей
депрессии, а интеграторы  настолько  мощны,  что  каждый,  находящийся  на
станции, принимает излучение.
     Крокетт сглотнул и допил остывший кофе.
     - Боже мой! Это просто... кошмар!
     - Это призрак, - сказал Форд. - Идеально логичный призрак, неизбежный
результат действия  сверхчувствительной  мыслящей  машины.  А  интеграторы
невозможно лечить от профессиональной болезни.
     Помрачневший Крокетт затянулся сигаретой.
     - Вы убедили меня в одном, доктор. Я уеду отсюда.
     Форд помахал рукой.
     - Если моя теория верна, лекарство есть - все та же индукция.
     - Что?
     - Бронсон мог выздороветь,  если  бы  вовремя  начали  лечение.  Есть
терапевтические средства. Здесь, - Форд положил руку на блокнот, - записан
полный образ психики Бронсона.  Я  нашел  больного,  тоже  страдающего  от
маниакально-депрессивного психоза и являющегося почти  копией  Бронсона  -
весьма похожи и история болезни,  и  характер.  Неисправный  магнит  можно
вылечить размагничиванием.
     - А пока, - буркнул Крокетт, снова впадая в болезненное состояние,  -
нам предстоит иметь дело с призраком.

     Как бы то ни было, Форд заинтересовал его своими  странными  теориями
лечения. Смелое принятие фантастической  версии  -  ее  доказательство!  -
влекло к себе грузного ирландца. В крови Крокетта вскипело наследство  его
кельтских  предков  -  мистицизм,  удерживаемый  железной   выдержкой.   В
последнее время атмосфера станции была для него невыносимой, теперь же...
     Станция была полностью автоматизирована, и для работы на ней  хватало
одного  оператора.  Интеграторы  же  действовали,  как  хорошо   смазанные
шестерни, и после монтажа являли собой своего рода совершенство, не требуя
никакого ремонта. Они  просто  не  могли  испортиться,  конечно,  если  не
считать индуцированной психической болезни.  Но  даже  она  не  влияла  на
качество их работы. Интеграторы по-прежнему решали сложные проблемы, давая
верные ответы.  Человеческий  разум  давно  бы  уже  распался,  тогда  как
радиоатомные мозги просто записали схему маниакально-депрессивного психоза
и непрерывно воспроизводили ее.
     По станции  кружили  призраки.  Несколько  дней  спустя  доктор  Форд
заметил неуловимые, блуждающие тени, которые, словно  вампиры,  высасывали
отовсюду жизнь и энергию. Сфера их влияния распространялась и  за  пределы
станции. Время от времени Крокетт выходил на поверхность и, закутавшись  в
обогревательный комбинезон, отправлялся  в  рискованные  путешествия.  При
этом он доводил себя  до  полного  изнеможения,  словно  надеясь  победить
депрессию, царящую подо льдом.
     Однако, тени незаметно сгущались. Серое,  свинцовое  небо  Антарктиды
никогда прежде не угнетало Крокетта, а далекие горы, вздымающиеся  подобно
потомству  мифического  Имира,  никогда  прежде  не  казались  ему  живыми
существами, как  сейчас.  Они  были  уже  полуживыми,  слишком  старыми  и
усталыми, чтобы двигаться, и тупо радовались тому,  что  могут  неподвижно
покоиться  на  бескрайних  просторах  ледовых  пустынь.  Стоило  затрещать
леднику, и тяжелый, гнетущий, изнуряющий приступ  депрессии  накатывал  на
Крокетта. Его разум здорового животного сжимался и падал в бездну.
     Он пытался бороться, но тайный враг приходил скрытно, и никакие стены
не могли его остановить. Он неуклонно проникал в тело ирландца.
     Крокетт  представил  себе  Бронсона  -  сжавшегося  в  комок,   молча
смотрящего  в  пустоту  черной  бездны,  навсегда  поглотившей  его  -   и
содрогнулся. В последние  дни  он  слишком  часто  возвращался  мыслями  к
страшным  рассказам,  которыми  когда-то   зачитывался.   В   них   кишели
иррациональные образы, созданные  М.Р.Джеймсом  и  его  предшественниками:
Генри Джеймсом, Бирсом, Мэем Синклером и другими авторами.  В  свое  время
Крокетт наслаждался этими  историями,  они  захватывали  его  и  позволяли
бояться  понарошку,  когда  он  на  мгновение  делал  вид,  что  верит   в
невозможное. Могло ли существовать нечто подобное?  Да,  отвечал  он  себе
тогда, но не верил в это. Теперь призрак завладел станцией,  и  логические
выводы Форда оказались бессильны против древнего суеверия.
     С тех времен, когда волосатые люди сжимались в  пещерах,  существовал
страх темноты. Голоса кровожадных хищников,  раздающиеся  среди  ночи,  не
всегда  связывали  с  животными.  Воображение  придавало  им  иные  формы:
измененные, пугающие звуки, доносящиеся  издалека,  и  ночь,  таящаяся  за
кругом костра, породили демонов и оборотней, вампиров, великанов и ведьм.
     Да, страх существовал по-прежнему, но появилась еще  более  страшная,
чем  древний  ужас,  обезволивающая,   невыразимо   отчаянная   депрессия,
окутывающая человека, как саван.
     Ирландец вовсе не был трусом. Когда приехал Форд, он решил  остаться,
по крайней мере, пока не выяснится, удался эксперимент психолога или  нет.
Несмотря  на  это,  его  не  очень  обрадовало  появление   гостя   Форда,
депрессивного маньяка.
     Внешне Уильям Квейл ничуть не походил на Бронсона, но чем  дольше  он
находился на станции, тем более напоминал его Крокетту. Квейлу было  около
тридцати лет, он был  худощавым,  темноволосым,  с  живыми  глазами.  Если
что-то ему не нравилось, он впадал в дикую  ярость,  и  цикл  его  болезни
длился примерно неделю. За это время он переходил от состояния  чернейшего
отчаяния  к  безумному  возбуждению,  и  этот  ритм  никогда  не  менялся.
Присутствие призрака, казалось, не имело для него значения.  Форд  считал,
что возбуждение  Квейла  было  так  велико,  что  нивелировало  излучаемую
интеграторами депрессию.
     - У меня есть его история болезни, - сказал Форд. -  Его  можно  было
без труда вылечить в санатории, где  я  его  нашел,  но,  к  счастью,  мое
предложение  оказалось  первым.  Вы  заметили,  как   он   заинтересовался
скульптурой?
     Они находились в Черепе, где Крокетт безо всякого энтузиазма проводил
ежедневный осмотр интеграторов.
     - Он занимался ею прежде, доктор? - спросил  ирландец.  Ему  хотелось
выговориться: тишина нагнетала напряжение.
     - Нет, но у него изрядные способности. Скульптура занимает  голову  и
руки одновременно. В его психике  это  связано  между  собой.  Прошли  три
недели, правда? И Квейл уже на пути к выздоровлению...
     - Но это ничего не дало... им... - Крокетт  кивнул  в  сторону  белых
колонн.
     - Знаю. Пока ничего, но подождите немного.  Думаю,  что  когда  Квейл
полностью излечится, интеграторы это запишут. Радиоатомный мозг  поддается
лечению только индукцией. Очень неудачно получилось, что Бронсон находился
здесь все время один. Его можно было вылечить, если бы...
     Но Крокетт не желал слышать об этом.
     - А как там сны Квейла?
     Форд тихо засмеялся.
     - В данном случае метод себя оправдал. У  Квейла  есть  неприятности,
иначе он вообще не рехнулся бы, и  эти  неприятности  отражаются  в  снах,
искаженные фильтром автоцензуры. Мне  приходится  расшифровывать  символы,
опираясь на мои знания о самом Квейле. При этом очень  помогают  тесты  на
словесные ассоциации. Он был человеком, поссорившимся  с  жизнью,  причина
заключалась в его раннем общении с людьми. Вместе с  тем  он  ненавидел  и
боялся своего отца-тирана. В детстве ему привили убежденность, что он ни с
кем не сможет состязаться  и  всегда  будет  проигрывать.  Во  всех  своих
несчастьях он обвиняет отца.
     Крокет кивнул, рассеянно разглядывая верньер.
     - Если я правильно понял, вы хотите уничтожить его  чувства  к  отцу,
верно?
     - Скорее, уничтожить уверенность, что  отец  властвует  над  ним.  Он
должен поверить в свои силы  и  одновременно  понять,  что  и  отец  может
ошибаться. К тому же, с этим связана и религиозная  мания.  Возможно,  это
идет от его натуры, но это вопрос меньшего значения.
     -  Призраки!  -  сказал  вдруг  Крокетт,  вглядываясь   в   ближайший
интегратор.
     В холодном свете флуоресцентных ламп Форд  проследил  его  взгляд,  а
потом осмотрел весь подземный зал, где неподвижно высились колонны.
     - Знаю, - сказал Форд. - И пусть вам не кажется, что на меня  это  не
действует. Но я борюсь с этим, мистер Крокетт, и в этом вся разница.  Если
бы я сидел в углу и предавался отчаянию, я обязательно  пропал  бы.  Но  я
стараюсь действовать, относясь к депрессии, как к противнику,  обладающему
личностью. - Черты его сурового, напряженного лица, казалось, заострились.
- Это лучший способ.
     - А сколько еще...
     - Мы близимся к концу. Когда Квейл излечится, все станет ясно.

     БРОНСОН, ОКРУЖЕННЫЙ ПРИЗРАКАМИ, ПОГРУЖЕННЫЙ В БЕЗНАДЕЖНУЮ  АПАТИЮ,  В
ГЛУХОМ, СЛЕПОМ УЖАСЕ, ТАКОМ ВСЕМОГУЩЕМ, ЧТО МЫШЛЕНИЕ СТАЛО  НЕВЫНОСИМЫМ  И
БЕССМЫСЛЕННЫМ УСИЛИЕМ... ВОЛЯ К БОРЬБЕ ИСЧЕЗЛА,  ОСТАЛСЯ  ТОЛЬКО  СТРАХ  И
ГОТОВНОСТЬ ПРИНЯТЬ ЛЕДЯНОЙ МРАК.

     Это было наследие Бронсона. Да, думал Крокетт,  призраки  существуют.
Сегодня, в двадцать первом веке, может, прямо сейчас.  Когда-то  это  были
просто суеверия, но здесь, в подледном зале, тени сгущались даже там,  где
не могло быть теней. Разум Крокетта и во сне и наяву непрерывно  атаковали
фантастические  видения.  Его  сны  заполняла  бесформенная,  невообразимо
пустая темнота, которая неумолимо надвигалась, когда он пытался бежать  на
подгибающихся ногах.
     Однако Квейл чувствовал себя все лучше.

     Три недели, четыре, пять, наконец, кончилась шестая. Крокетт устал, и
его не покидало чувство, что он останется в этой тюрьме до  самой  смерти,
что никогда ему не выбраться отсюда. Но он стойко переносил все. Форд  вел
себя ровно, только стал еще собраннее, суше,  сдержаннее.  Ни  словом,  ни
жестом он не давал понять, с какой силой интеграторы атакуют его психику.
     Интеграторы в глазах Крокетта  обрели  индивидуальность.  Теперь  они
были  для  него  угрюмыми  джинами,  затаившимися  в  Черепе,   совершенно
равнодушными к судьбам людей.
     Снежная  буря,  стегая  лед  порывами  ветра,  превратила  ледник   в
спутанный клубок. Крокетт, лишенный возможности выходить  на  поверхность,
все больше погружался в уныние.  Пищевые  автоматы,  располагающие  любыми
продуктами,  сервировали  стол;  если  бы  не  они,  все  трое  ходили  бы
голодными.  Крокетт  был  слишком  апатичен,  чтобы  заниматься  чем-либо,
выходящим за пределы его профессиональных обязанностей, и Форд  уже  начал
озабоченно поглядывать на него. Напряжение не уменьшалось.
     Если  бы  что-то  изменилось,  если  бы  возникло  хотя  бы  малейшее
отклонение от смертоносной монотонности депрессии, появилась  бы  надежда.
Однако запись навсегда остановилась на одной фазе. Ощущение  безнадежности
и поражения было так сильно, что Крокетт не мог бы даже покончить с собой.
И все же он продолжал судорожно  держаться  за  остатки  здравого  смысла,
зацепившись  за  одну  мысль  -  быстрое  излечение  Квейла  автоматически
уничтожит призрак.

     Медленно, почти незаметно, терапия начинала действовать. Доктор  Форд
не щадил себя, окружал Квейла заботой и  вел  к  здоровью,  выполняя  роль
протеза, на  который  мог  опереться  больной  человек.  Квейл  поддавался
тяжело, но в целом результат был удовлетворителен.
     Интеграторы по-прежнему излучали депрессию, но уже как-то иначе.
     Крокетт заметил это первым.  Пригласив  Форда  в  Череп,  он  спросил
доктора о его ощущениях.
     - Ощущения? Какие? Вы думаете, что...
     - Сосредоточьтесь, - сказал Крокетт,  блестя  глазами.  -  Чувствуете
разницу?
     - Да, - сказал наконец Форд. - Но уверенности пока нет.
     - Есть, если оба мы чувствуем одно и то же.
     - Вы правы. Есть некоторое смягчение. Гмм.  Что  вы  сегодня  делали,
мистер Крокетт?
     - Я? Как обычно... А, я снова взялся за книгу Хаксли.
     - В  которую  не  заглядывали  много  недель?  Это  хороший  признак.
Депрессия слабеет. Разумеется, она не пойдет на подъем, а просто  угаснет.
Терапия  через  индукцию:  вылечив.  Квейла,   я   автоматически   вылечил
интеграторы. - Форд вздохнул, словно лишившись последних сил.
     - Доктор, вам это удалось, - сказал Крокетт;  с  обожанием  глядя  на
него.
     Но Форд его не слушал.
     - Я устал, - буркнул он. - Боже, как я устал. Напряжение было ужасно.
Борьба с этим проклятым призраком, и ни секунды отдыха...  Я  боялся  даже
принимать успокаивающее... Ничего, теперь отдохну.
     - Может, выпьем чего-нибудь? Нужно это  отметить.  Если,  конечно,  -
Крокетт недоверчиво взглянул на ближайший интегратор, - если вы уверены.
     - Сомнений нет. Но мне нужен сон и ничего больше.
     Он вошел в лифт и исчез. Крокетт, предоставленный самому себе,  криво
усмехнулся. В глубине Черепа еще таились зловещие видения, но уже  изрядно
поблекшие. Он выругал интеграторы непечатным  словом  -  они  приняли  это
невозмутимо.
     - Конечно, - сказал Крокетт, - вы же  только  машины.  Слишком,  черт
побери, чуткие. Призраки! Ну, ничего,  теперь  я  здесь  хозяин.  Приглашу
друзей и устрою пьянку от рассвета до заката. И на этой широте  солнце  не
заходит долго!
     С такими планами он и отправился следом за Фордом. Психолог уже спал,
тяжело дыша во  сне.  Черты  его  утомленного  лица  слегка  расслабились.
"Постарел, - подумал Крокетт. - Да и кто не постареет в таких условиях?"
     Импульсы  гасли,  волна  депрессии  исчезла.   Он   почти   физически
чувствовал, как она откатывается.
     - Приготовлю чили, - решил Крокетт, - как научил меня этот парень  из
Эль Пасо, и  запью  шотландским  виски.  Даже  если  придется  праздновать
одному, все равно устрою оргию. -  Он  нерешительно  подумал  о  Квейле  и
заглянул к нему. Тот читал книгу и только небрежно кивнул своему гостю.
     - Привет, Крокетт! Какие-нибудь новости?
     - Нет, просто хорошее настроение.
     - У меня тоже. Форд говорит, что я вылечился. Мировой мужик.
     - Точно, - горячо согласился Крокетт. - Тебе что-то надо?
     - Спасибо, у меня все есть. - Квейл кивнул  в  сторону  автоматов.  -
Через пару дней меня отсюда заберут. Вы относились ко мне  по-христиански;
но пора и домой. Меня ждет работа.
     - Неплохо. Хотел бы я с  тобой  поехать!  Но  мой  контракт  кончится
только через два года. Пришлось бы  либо  разорвать  его,  либо  оформлять
перевод.
     - У тебя здесь все удобства.
     - Да уж! - ответил Крокетт и слегка  вздрогнул.  Потом  вышел,  чтобы
приготовить чили и подкрепиться глотком разбавленного виски. Не рано ли он
обрадовался? Может, кошмар еще не побежден? А если  депрессия  вернется  с
прежней силой?
     Крокетт  выпил  еще  виски  -  помогло.  Во  время  депрессии  он  не
отваживался пить алкоголь, но  теперь  чувствовал  себя  так  хорошо,  что
доедал перец под аккомпанемент немелодичного пения.  Разумеется,  не  было
способа проверить психическую эманацию интеграторов каким-нибудь прибором,
однако исчезновение прежней убийственной атмосферы не оставляло места  для
ошибки.
     Радиоатомные  мозги   вылечились.   Процесс,   начатый   мыслительным
извержением Бронсона, наконец исчерпал  себя  и  закончился  -  с  помощью
индукции. Спустя три дня самолет забрал Квейла и улетел на север, в  Южную
Америку. Форд остался на станции, чтобы обобщить результаты исследований.
     Атмосфера на станции совершенно изменилась. Теперь здесь было  уютно,
ясно и спокойно. Интеграторы уже не  казались  дьяволами,  а  были  просто
приятными для глаза стройными  белыми  колоннами,  в  которых  размещались
радиоатомные мозги,  послушно  отвечающие  на  вопросы  Крокетта.  Станция
работала без помех. А на  поверхности  ветер  подметал  полярные  просторы
белоснежной метелью.
     Крокетт готовился к зиме. У него были книги,  кроме  того,  он  нашел
старый этюдник, просмотрел акварели и пришел к выводу, - что  проживет  до
весны без проблем. На станции не осталось  ничего  угнетающего.  Опрокинув
стаканчик, он отправился в инспекционный обход.
     Форд стоял перед интеграторами, задумчиво глядя на них. Он  отказался
от предложения выпить.
     - Нет, спасибо. Кажется, все в порядке, депрессия кончилась.
     - Вам нужно  чего-нибудь  выпить,  -  сказал  Крокетт.  -  Мы  многое
пережили вместе, и один глоток пойдет вам на пользу. Смягчит переход.
     - Нет. Я должен  обработать  отчет.  Интеграторы  настолько  логичные
устройства,  что  будет  жаль,  если  они  начнут  испытывать  психические
расстройства. К счастью, этого не произойдет  -  я  доказал,  что  безумие
можно лечить с помощью индукции.
     Крокетт язвительно посмотрел на интеграторы.
     - Взгляните, это же воплощение невинности.
     - Да? Когда кончится эта метель? Я должен заказать самолет.
     - Трудно сказать. Последняя продолжалась целую неделю без перерыва. А
эта... - Крокетт пожал плечами. - Я попробую узнать, но ничего не обещаю.
     - Мне нужно срочно возвращаться.
     - Понимаю, - сказал Крокетт. Он поднялся на лифте в  свой  кабинет  и
просмотрел поступающие запросы, выбирая, что ввести  в  интеграторы.  Один
был  важным  -  какая-то  геологическая  задача  сейсмической  станции  из
Калифорнии. Впрочем, и с ней можно было подождать.
     Пить он больше не стал. Так уж сложилось, что план оргии  реализовать
не удалось. Облегчение само по себе оказалось сильным  средством.  Теперь,
тихо посвистывая, он собрал бумаги и вновь  отправился  в  Череп.  Станция
выглядела прекрасно.  Впрочем,  может,  это  вызывалось  сознанием  отмены
смертного приз вора. Тем более, что  проклятая  депрессия  была  еще  хуже
верной смерти.
     Он вошел в лифт - старомодный, на рельсах,  действующий  по  принципу
противовеса. Рядом с интеграторами нельзя было установить магнитный  лифт.
Нажав на кнопку и глядя вниз, он увидел под собой Череп и  белые  колонны,
уменьшенные перспективой.
     Послышались шаги, Крокетт повернулся и увидел бегущего к нему  Форда.
Лифт уже начал двигаться, и ирландец потянулся к кнопке "стоп".
     Впрочем, он тут же передумал, потому что Форд поднял руку и  направил
на него пистолет. Пуля попала Крокетту в бедро, он покачнулся и  навалился
на рельс, а Форд одним  прыжком  оказался  в  кабине.  Лицо  его  утратило
обычное бесстрастное выражение, глаза горели безумием.
     Крикнув что-то непонятное, Форд вновь нажал спуск.  Крокетт  отчаянно
метнулся вперед. Пуля прошла мимо, а он со всего маху  налетел  на  Форда.
Психолог потерял равновесие и  повалился  на  рельс.  Когда  он  попытался
выстрелить еще раз, Крокетт, едва держась на ногах, ударил его в челюсть.
     Точность и сила удара оказались фатальными. Форд рухнул  в  шахту,  и
через некоторое время снизу донесся глухой удар.
     Лифт мягко двинулся. Постанывая от боли, Крокетт разодрал  рубашку  и
перевязал обильно кровоточащую рану.
     Холодный  свет  флуоресцентных  ламп  осветил  колонны  интеграторов,
вершины которых сначала поравнялись с Крокеттом, потом уходили все выше  и
выше по мере того, как он опускался. Выглянув на край платформы, он мог бы
увидеть тело Форда, но зрелища этого и так было не избежать.
     Вокруг стояла полная тишина.
     Все дело было в напряжении и запоздалой  реакции.  Форду  нужно  было
напиться. Алкоголь ослабил бы резкий переход от долгих месяцев сущего ада.
Недели борьбы с депрессией,  месяцы  постоянной  готовности  к  опасности,
которой он придавал черты материального противника, жизнь в неестественном
темпе... Потом - успех и угасание  депрессии.  И  тишина,  -  смертельная,
ужасная, и время, чтобы расслабиться и подумать.
     Вот Форд и спятил.
     Крокетт вспомнил, что он говорил об этом несколько  недель  назад.  У
психологов порой проявляется склонность к душевным болезням, именно потому
их привлекает эта область знаний, потому они ее так хорошо понимают.
     Лифт остановился. Неподвижное тело Форда лежало совсем рядом. Крокетт
не видел его лица.
     Психические болезни типа маниакально-депрессивного психоза  -  случаи
довольно простые. Шизофрения более сложна. И неизлечима.
     Неизлечима.
     Доктор Форд был шизоидным типом, он сам сказал это несколько  месяцев
назад.
     И вот теперь  доктор  Форд,  жертва  шизофренического  безумия,  умер
насильственной смертью, как и Бронсон. Тридцать  белых  столбов  стояли  в
Черепе, и Крокетт, глядя на  них,  испытал  приступ  парализующего  тупого
ужаса.
     Тридцать радиоатомных мозгов, сверхчувствительных,  готовых  записать
любой   новый   ритм    на    чистых    дисках.    На    этот    раз    не
маниакально-депрессивный.
     Теперь это будет не  укладывающееся  ни  в  какие  рамки  неизлечимое
безумие шизофреника.
     Извержение мысли - о, да!  Вот  он,  доктор  Форд,  лежит  мертвый  с
безумием, закодированным в его мозгу в момент  смерти.  Безумием,  которое
могло бы иметь любую форму.
     Крокетт смотрел на тридцать интеграторов,  прикидывая,  что  творится
внутри этих белых сверкающих оболочек. Прежде  чем  кончится  метель,  ему
предстоит это узнать.
     Потому что станцией вновь завладел призрак.

Г. Каттнер

   До скорого!

   Старый Енси, пожалуй, самый подлый человечишка во всем мире.
Свет не видел более наглого, закоренелого, тупого, отпетого, гнусного
негодяя. То, что с ним случилось напомнило мне фразу, услышанную
однажды от другого малого, - много воды с тех пор утекло. Я
уж позабыл, как звали того малого, кажется Людовик, а может, и Тамерлан;
но он как-то сказал, что, мол, хорошо бы у всего мира была
только одна голова, тогда ее легко было бы снести с плеч.
   Беда Енси в том, что он дошел до ручки: считает, что весь мир
ополчился против него, и разрази меня гром, если он не прав. С
этим Енси настали хлопотные времена даже для нас, Хогбенов.
   Енси-то типичный мерзавец. Вообще вся семейка Тарбеллов не
сахар, но Енси даже родню довел до белого каления. Он живет в однокомнатной
хибарке на задворках у Тарбеллов и никого к себе не
подпускает, разве только позволит всунуть продукты в полукруглую
дырку, выпиленную в двери.
   Лет десять назад делали новое межевание, что ли, и вышло так,
что из-за какой-то юридической заковыки Енси должен был заново
подтвердить свои права на землю. Для этого ему надо было прожить
на своем участке с год. Примерно в те же дни он поругался с женой,
выехал за пределы участка и сказал, что, дескать, пусть земля достается
государству, пропади все пропадом, зато он проучит всю
семью. Он знал, что жена пропускает иногда рюмочку-другую на деньги,
вырученные от продажи репы, и трясется, как бы государство не
отняло землю.
   Оказалось, эта земля вообще никому не нужна. Она вся в буграх
и завалена камнями, но жена Енси страшно переживала и упрашивала
мужа вернуться, а ему характер не позволял.
   В хибарке Енси Тарбелл обходился без елементарных удобств, но
он ведь тупица и к тому же пакостник. Вскорости миссис Тарбелл померла:
она кидалась камнями в хибарку из-за бугра, а один камень
ударил в бугор и рикошетом попал ей в голову. Остались восемь Тарбеллов-ыновей
да сам Енси. Но и тогда Енси с места не сдвинулся.
   Может, там бы он и жил, пока не превратился бы в мощи и не
вознесся на небо, но только его сыновья затеяли с нами склоку. Мы
долго терпели - ведь они не могли нам повредить. Но вот гостивший
у нас дядя Лес разнервничался и заявил, что устал перепелом взлетать
под небеса всякий раз, как в кустах хлопнет ружье. Шкура-то у
него после ран быстро заживает, но он уверял, что страдает головокружениями,
оттого, что на высоте двух-трех миль воздух разреженный.
   Так или иначе травля все продолжалась, и никто из нас от нее
не страдал, что особенно бесило восьмерых братьев Тарбеллов. И однажды
на ночь глядя они гурьбой вломились в наш дом с оружием в
руках. А нам скандалы были ни к чему.
   Дядя Лем - он близнец дяди Леса, но только родился намного
позже - давно впал в зимнюю спячку где-то в дупле, так что его все
это не касалось. Но вот малыша, дай ему бог здоровья, стало трудновато
таскать взад-вперед, ведь ему уже исполнилось четыреста лет
и он для своего возраста довольно крупный ребенок - пудов восемь
будет.
   Мы все могли попрятаться или уйти на время в долину, в Пайпервилл,
но ведь в мезонине у нас дедуля, да и к прохвессору, которого
держим в бутылке, я привязался. Не хотелось его оставлять - ведь
в суматохе бутылка чего доброго, разобьется, если восьмеро
братьев Тарбеллов налижутся как следует.
   Прохвессор славный, хоть в голове у него винтика не хватает.
Все твердит, что мы мутанты (ну и словечко!), И треплет языком про
каких-то своих знакомых, которых называет хромосомами. Они как
будто попали, по словам прохвессора, под жесткое излучение и народили
потомков, не то доминантную мутацию, не то Хогбенов, но я
вечно это путаю с заговором круглоголовых - было такое у нас в
старом свете. Ясное дело, не в н а с т о я щ е м старом свете, тот
давно затонул.
   И вот, раз уж дедуля велел нам молчать в тряпочку, мы дожидались,
пока восьмеро братьев Тарбеллов высадят дверь, а потом все
сделались невидимыми, в том числе и малыш. И стали ждать, чтобы
все прошло стороной, но не тут-то было.
   Побродив по дому и вдоволь натешась, восьмеро братьев Тарбеллов
спустились в подвал. Это было хуже, потому что застигло нас
врасплох. Малыш-то стал невидимым и цистерна, где мы его держим,
тоже, но ведь цистерна не может тягаться с нами проворством.
   Один из восьмерки Тарбеллов со всего размаху налетел на цистерну
и как следует расшиб голень. Ну и ругался же он! Нехорошо,
когда ребенок слышит такие слова, но в ругани наш дедуля кому
угодно даст сто очков вперед, так что я-то ничему новому не научился.
   Он, значит, ругался на чем свет стоит, прыгал на одной ноге,
и вдруг ни с того ни с сего дробовик выстрелил. Там, верно, курок
на волоске держался. Выстрел разбудил малыша, тот перепугался и
завопил. Такого вопля я еще не слыхал, а ведь мне приходилось видеть,
как мужчины бледнеют и начинают трястись, когда малыш орет.
Наш прохвессор как - то сказал, что малыш издает инфразвуки. Надо
же!
   В общем, семеро братьев Тарбеллов из восьми тут же отдали богу
душу, даже пикнуть не успели. Восьмой только начинал спускаться
вниз по ступенькам; он затрясся мелкой дрожью, повернулся - и наутек.
У него, верно, голова пошла кругом и он не соображал, куда
бежит. Окончательно сдрейфив, он очутился в мезонине и наткнулся
прямехонько на дедулю.
   И вот ведь грех: дедуля до того увлекся, поучая нас уму-разуму,
что сам напрочь забыл стать невидимым. По-моему, один лишь
взгляд, брошенный на дедулю, прикончил восьмого Тарбелла. Бедняга
повалился на пол, мертвый, как доска. Ума не приложу, с чего бы
это, хоть и должен признать, что в те дни дедуля выглядел не лучшим
образом. Он поправлялся после болезни.
   - Ты не пострадал, дедуля? - спросил я, слегка встряхнув его.
Он меня отчехвостил.
   - А я-то причем, - возразил я.
   - Кровь Христова! - воскликнул он, разьяренный. И этот сброд,
эти лицемерные олухи вышли из моих чресел! Положи меня обратно,
юный негодяй.
   Я снова уложил его на дерюжную подстилку, он поворочался с
боку на бок и закрыл глаза. Потом обьявил, что хочет вздремнуть и
пусть его не будят, разве что настанет судный день. При этом он
нисколько не шутил.
   Пришлось нам самим поломать головы над тем, как теперь быть.
Мамуля сказала, что мы не виноваты, в наших силах только погрузить
восьмерых братьев Тарбеллов в тачку и отвезти их домой, что я и
исполнил. Только в пути я застеснялся, потому что не мог придумать,
как бы повежливее рассказать о случившемся. Да и мамуля наказывала
сообщить эту весть осторожно. "Даже хорек способен чувствовать", - повторяла
она.
   Тачку с братьями Тарбеллами я оставил в кустах, сам поднялся
на бугор и увидел Енси: он грелся на солнышке, книгу читал. Я стал
медленно прохаживаться перед ним, насвистывая "янки - дудл". Енси
не обращал на меня внимания.
   Енси - маленький, мерзкий, грязный человечишка с раздвоенной
бородой. Рост в нем метра полтора, не больше. На усах налипла табачная
жвачка, но, может, я несправедлив к Енси, считая его простым
неряхой. Говорят, у него привычка плевать себе в бороду, чтобы
на нее садились мухи: он их ловит и обрывает им крылышки.
   Енси не глядя поднял камень и швырнул его, чуть не угодив мне
в голову.
   - Заткни пасть и убирайся, - сказал он.
   - Воля ваша, мистер Енси, - ответил я с облегчением и совсем
было собрался. Но тут же вспомнил, что мамуля, чего доброго, отхлещет
меня кнутом, если я не выполню ее наказа, тихонько сделал
круг, зашел Енси за спину и заглянул ему через плечо - посмотреть,
что он там читает. Потом я еще капельку передвинулся и встал с ним
лицом к лицу.
   Он захихикал себе в бороду.
   - Красивая у вас картинка, мистер Енси, - заметил я.
   Он все хихикал и, видно, на радостях подобрел.
   - Уж это точно! - сказал он и хлопнул себя кулаком по костлявому
заду. - Ну и ну! С одного взгляда захмелеешь!
   Он читал не книгу. Это был журнал (такие продаются у нас в
Пайпервилле), раскрытый на картинке. Художник, который ее сделал,
умеет рисовать. Правда, не так здорово, как тот художник, с которым
я когда-то водился в англии. Того звали крукшенк или крукбек,
если не ошибаюсь.
   Так или иначе, у Енси тоже была стоящая картинка. На ней были
нарисованы люди, много-много людей, все на одно лицо и выходят из
большой машины, которая - мне сразу стало ясно - ни за что не будет
работать. Но все люди были одинаковые, как горошины в стручке.
Еще там красное пучеглазое чудовище хватало девушку - уж не знаю
зачем. Красивая картинка.
   - Хорошо бы такое случилось в жизни, - сказал Енси.
   - Это не так уж трудно, - обьяснил я. - Но вот эта штука неправильно
устроена. Нужен только умывальник да кое-какой металлический
лом.
   - А?
   - Вот эта штука, - повторил я. - Аппарат, что превращает одного
парня в целую толпу людей. Он неправильно устроен.
   - Ты, надо понимать, умеешь лучше? - окрысился он.
   - Приходилось когда-то, - ответил я. - Не помню, что там папуля
задумал, но он был обязан одному человеку, по имени кадм. Кадму
срочно потребовалось много воинов, папуля устроил так, что кадм
мог разделиться на целый полк солдат. Подумаешь! Я и сам так умею.
   - Да что ты там бормочешь? - удивился Енси. - Ты не туда
смотришь. Я-то говорю об этом красном чудище. Видишь, что оно собирается
сделать? Откусить этой красотке голову, вот что. Видишь,
какие у него клыки? Хе-хе-хе. Жаль, что я сам не это чудище. Уж я
бы тьму народу сожрал.
   Вы бы ведь не стали жрать свою плоть и кровь, бьюсь об заклад, - сказал
я, почуяв способ сообщить весть осторожно.
   - Биться об заклад грешно, - провозгласил он. - Всегда плати
долги, никого не бойся и не держи пари. Азартные игры - грех. Я
никогда не бился об заклад и всегда платил долги. - Он умолк, почесал
в баках и вздохнул. - Все, кроме одного, - прибавил он хмуро.
   - Что же это за долг?
   - Да задолжал я одному малому. Беда только, с тех пор никак
не могу его разыскать. Лет тридцать тому будет. Я тогда, помню,
налакался вдрызг и сел в поезд. Наверное, еще и ограбил кого-нибудь,
потому что у меня оказалась пачка денег - коню пасть заткнуть
хватило бы. Как поразмыслить, этого-то я и не пробовал. Вы
держите лошадей?
   - Нет, сэр, - ответил я. - Но мы говорили о вашей плоти и
крови.
   - Помолчи, - оборвал меня старый Енси. - Так вот, и повеселился
же я! - он слизнул жвачку с усов. - Слыхал о таком городе - Нбю-орк?
Речь там у людей такая, что слов не разберешь. Там-то я
и повстречал этого малого. Частенько я жалею, что потерял его из
виду. Честному человеку, вроде меня, противно умирать, не разделавшись
с долгами.
   - У ваших восьмерых сыновей были долги? - спросил я.
   Он покосился на меня, хлопнул себя по тощей ноге и кивнул.
   - Теперь понимаю, - говорит. - Ты сын Хогбенов?
   - Он самый. Сонк Хогбен.
   - Как же, слыхал про Хогбенов. Все вы колдуны, точно?
   - Нет, сэр.
   - Уж я что знаю, то знаю. Мне о вас все уши прожужжали. Нечистая
сила, вот вы кто. Убирайся-ка отсюда подобру - поздорову,
живо!
   - Я-то уже иду. Хочу только сказать, что, к сожалению, вы бы
не могли сожрать свою плоть и кровь, даже если бы стали таким чудищем,
как на картинке.
   - Интересно, кто бы мне помешал!
   - Никто, - говорю, - но все они уже в раю.
   Тут старый Енси расхихикался. Наконец, переведя дух, он сказал:
   - Ну, нет! Эти ничтожества попали прямой наводкой в ад, и поделом
им. Как это произошло?
   - Несчастный случай, - говорю. - Семерых, если можно так выразится,
уложил малыш, а восьмого - дедуля. Мы не желали вам зла.
   - Да и не причинили, - опять захихикал Енси.
   - Мамуля шлет извинения и спрашивает, что делать с останками.
Я должен отвести тачку домой.
   - Увози их. Мне они не нужны. Туда им и дорога, - отмахнулся
Енси.
   Я сказал "ладно" и собрался в путь. Но тут он заорал, что передумал.
Велел свалить трупы с тачки. Насколько я понял из его
слов (разобрал я немного, потому что Енси заглушал себя хохотом),
он намерен был попинать их ногами.
   Я сделал, как велено, вернулся домой и все рассказал мамуле
за ужином - были бобы, треска и домашняя настойка. Еще мамуля напекла
кукурузных лепешек. Ох, и вкуснотища! Я откинулся на спинку
стула, рассудив, что заслужил отдых, и задумался, а внутри у меня
стало тепло и приятно. Я старался представить, как чуйствует себя
боб в моем желудке. Но боб, наверно, вовсе бесчуйственный.
   Не прошло и получаса, как во дворе завизжала свинья, как будто
ей ногой наподдали, и кто-то постучался в дверь. Это был Енси.
Не успел он войти, как выудил из штанов цветной носовой платок и
давай шмыгать носом. Я посмотрел на мамулю круглыми глазами. Ума,
мол, не приложу, в чем дело. Папуля с дядей лесом пили маисовую
водку и сыпали шуточками в углу. Сразу видно было, что им хорошо:
стол между ними так и трясся. Ни папуля, ни дядя не притрагивались
к столу, но он все равно ходил ходуном - старался наступить то папуле,
то дяде на ногу. Папуля с дядей раскачивали стол мысленно.
Это у них такая игра.
   Решать пришлось мамуле, и она пригласила старого Енси посидеть,
отведать бобов. Он только всхлипнул.
   - Что-нибудь не так, сосед? - вежливо спросила мамуля.
   - Еще бы, - ответил Енси, шмыгая носом. - Я совсем старик.
   - Это уж точно, - согласилась мамуля. - Может, и помоложе
Сонка, но все равно на вид вы дряхлый старик.
   - А? - вытаращился на нее Енси. - Сонка? Да Сонку от силы
семнадцать, хоть он и здоровый вымахал.
   Мамуля смутилась.
   - Разве я сказала Сонк? - быстро поправилась она. - Я имела в
виду дедушку Сонка. Его тоже зовут Сонк.
   Дедулю зовут вовсе не Сонк, он и сам не помнит своего настоящего
имени. Как его только не называли в старину: пророком илией,
и по-всякому. Я даже не уверен, что в атлантиде, откуда дедуля родом,
вообще были в ходу имена.
   По-моему, там людей называли цифрами. Впрочем, неважно.
   Старый Енси, значит, все шмыгал носом, стонал и охал, прикидывался, - мол,
мы убили восьмерых его сыновей и теперь он
один-одинешенек на свете. Правда, получасом раньше его это не трогало,
я ему так и выложил. Но он заявил, что не понял тогда, о чем
это я толкую, и приказал мне заткнуться.
   - У меня семья могла быть еще больше, - сказал он. - Было еще
двое ребят, Зебб и Робби, да я их как-то пристрелил. Косо на меня
посмотрели. Но все равно, вы, Хогбены, не имели права убивать моих
ребятишек.
   - Мы не нарочно, - ответила мамуля. - Просто несчастный случай
вышел. Мы будем рады хоть как-нибудь возместить вам ущерб.
   - На это-то я и рассчитывал, - говорит старый Енси. - Вам уже
не отвертеться после всего, что вы натворили. Даже если моих ребят
убил малыш, как уверяет Сонк, а ведь он у вас враль. Тут в другом
дело: я рассудил, что все вы, хогбены, должны держать ответ. Но,
пожалуй, мы будем квиты, если вы окажете мне одну услугу. Худой
мир лучше доброй ссоры.
   - Все что угодно, - сказала мамуля, - лишь бы это было в наших
силах.
   - Сущая безделица, - заявляет старый Енси. - Пусть меня на
время превратят в целую толпу.
   - Да ты что, медеи наслушался? - вмешался папуля, спьяну не
сообразив, что к чему. Ты ей не верь. Это она с пелеем злую шутку
сыгрла. Когда его зарубили, он так и остался мертвым; вовсе не помолодел,
как она ему сулила.
   - Чего? - Енси вынул из кармана старый журнал и сразу раскрыл
его на красивой картинке. - Вот это самое. Сонк говорит, что вы
так умеете. Да и все кругом знают, что вы, Хогбены, колдуны. Сонк
сказал, вы как-то устроили такое одному голодранцу.
   - Он, верно, о кадме, - говорю.
   Енси помахал журналом. Я заметил, что глаза у него стали масленные.
   - Тут все видно, - сказал он с надеждой. - Человек входит в
эту штуковину, а потом только знай выходит оттуда десятками, снова
и снова. Колдовство. Уж я-то про вас, хогбенов, все знаю. Может,
вы и дурачили городских, но меня вам не одурачить. Все вы до одного
колдуны.
   - Какое там, - вставил папуля из своего угла. - Мы уже давно
не колдуем.
   - Колдуны, - упорствовал Енси. - Я слыхал всякие истории. Даже
видал, как он, - и в дядю Леса пальцем тычет, - летает по воздуху.
Если это не колдовство, то я уж ума не приложу, что тогда
колдовство.
   - Неужели? - спрашваю. - Нет ничего проще. Это когда берут
чуточку...
   Но мамуля велела мне придержать язык.
   - Сонк говорит, вы умеете, - продолжал Енси. - А я сидел и
листал этот журнал, картинки смотрел. Пришла мне в голову хорошая
мысль. Спору нет, всякий знает, что колдун может находиться в двух
местах сразу. А может он находиться сразу в трех местах?
   - Где два там и три, - сказала мамуля. - Да только никаких
колдунов нет. Точь-в-точь как эта самая хваленая наука. О которой
кругом твердят. Все досужие люди из головы выдумывают. На самом
деле так не бывает.
   - Так вот, - заключил Енси, откладывая журнал, - где двое или
трое, там и целое скопище. Кстати, сколько всего народу на земле?
   - Два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят
девять тысяч девятьсот шешнадцать, - говорю.
   - Тогда...
   - Стойте, - говорю, их теперь два миллиарда двести пятьдесят
миллионов девятьсот пятьдесят девять тысяч девятьсот семнадцать.
Славный ребеночек, оторва.
   - Мальчик или девочка? - полюбопытствовала мамуля.
   - Мальчик, - говорю.
   - Так пусть я окажусь сразу в двух миллиардах и сколько-то
там еще местах сразу. Мне бы хоть на полминутки. Я не жадный. Да и
хватит этого.
   - Хватит на что? - поинтересовалась мамуля.
   Енси хитренько посмотрел на меня исподлобья.
   - Есть у меня забота, - ответил он. - Хочу разыскать того малого.
Только вот беда: не знаю можно ли его теперь найти. Времени
уж прошло порядком. Но мне это позарез нужно. Мне земля пухом не
будет, если я не рассчитаюсь со всеми долгами, а я тридцать лет,
как хожу у того малого в должниках. Надо снять с души грех.
   - Это страсть как благородно с вашей стороны, сосед, - похвалила
мамуля.
   Енси шмыгнул носом и высморкался в рукав.
   - Тяжкая будет работа, - сказал он. - Уж очень долго я ее откладывал
на потом. Я-то собирался при случае отправить восьмерых
моих ребят на поиски того малого, так что, сами понимаете, я вконец
расстроился, когда эти никудышники вдруг сгинули ни с того ни
с сего. Как мне теперь искать того малого?
   Мамуля с озабоченным видом пододвинула Енси кувшин.
   - Ух, ты! - сказал он, хлебнув здоровенную порцию. - На вкус - прямо
адов огонь. Ух, ты! - налил себе по новой, перевел дух и хмуро
глянул на мамулю.
   - Если человек хочет спилить дерево, а сосед сломал его пилу,
то сосед, я полагаю, должен отдать ему взамен свою. Разве не так?
   - Конечно, так, - согласилась мамуля. - Только у нас нет
восьми сыновей, которых можно было бы отдать взамен.
   - У вас есть кое что получше, - сказал Енси. - Злая черная
магия, вот что у вас есть. Я не говорю ни да, ни нет. Дело ваше.
Но, по-моему, раз уж вы убили этих бездельников и теперь мои планы
летят кувырком, вы должны хоть как-то мне помочь. Пусть я только
найду того малого и рассчитаюсь с ним, больше мне ничего не надо.
Так вот, разве не святая правда, что вы можете размножить меня,
превратить в целую толпу моих двойников?
   - Да, наверно, правда, - подтвердила мамуля.
   - А разве не правда, что вы можете устроить, чтобы каждый из
этих прохвостов двигался так быстро, что увидел бы всех людей во
всем мире?
   - Это пустяк, - говорю.
   - Уж тогда бы, - сказал Енси, - я бы запросто разыскал того
малого и выдал бы ему все, что причитается. - Он шмыгнул носом. - Я
честный человек. Не хочу помирать, пока не расплачусь с долгами.
Черт меня побери, если я согласен гореть в преисподней, как вы
грешники.
   - Да полно, - сморщилась мамуля. - Пожалуй, сосед, мы вас выручим, - если
вы это так близко к сердцу принимаете. Да, сэр, мы
все сделаем так, как вам хочется.
   Енси заметно приободрился.
   - Ей-богу? - спросил он. Честое слово? Поклянитесь.
   Мамуля как-то странно на него посмотрела, но Енси снова вытащил
платок, так что нервы у нее не выдержали и она дала торжественную
клятву. Енси повеселел.
   - А долго надо произносить заклинание? - спрошивает.
   - Никаких заклинаний, - говорю. - Я же обьяснял, нужен только
металлолом да умывальник. Это недолго.
   - Я скоро вернусь. - Енси хихикнул и выбежал, хохоча уже во
всю глотку. Во дворе он захотел пнуть ногой цыпленка, промазал и
захохотал пуще прежнего. Видно, хорошо у него стало на душе.
   - Иди же, смастери ему машинку, пусть стоит наготове, - сказала
мамуля. - Пошевеливайся.
   - Ладно, мамуля, - говорю, а сам застыл на месте, думаю. Мамуля
взяла в руки метлу.
   - Знаешь, мамуля...
   - Ну?
   - Нет, ничего. - Я увернулся от метлы и ушел, а сам все старался
разобраться, что же меня грызет. Что-то грызло, а что, я никак
не мог понять. Душа не лежала мастерить машинку, хотя ничего
зазорного в ней не было.
   Я, однако, отошел за сарай и занялся делом. Минут десять потратил - правда,
не очень спешил. Потом вернулся домой с машинкой и
сказал "готово". Папуля велел мне заткнуться.
   Что ж, я уселся и стал разглядывать машинку, а на душе у меня
кошки скребли. Загвоздка была в Енси. Наконец я заметил, что он
позабыл свой журнал, и начал читать рассказ под картинкой - думал,
может, пойму что-нибудь. Как бы не так.
   В рассказе описывались какие-то чудные горцы, они будто бы
умели летать. Это-то не фокус, непонятно было, всерьез ли писатель
все говорит или шутит. По-моему, люди и так смешные, незачем выводить
их еще смешнее, чем в жизни.
   Кроме того, к серьезным вещам надо относиться серьезно. По
словам прохвессора, очень многие верят в эту самую науку и принимают
ее всерьез. У него-то всегда глаза разгораются, стоит ему завести
речь о науке. Одно хорошо было в рассказе: там не упоминались
девчонки. От девчонок мне становится как-то не по себе.
   Толку от моих мыслей все равно не было, поэтому я спустился в
подвал поиграть с малышом. Цистерна ему становится тесна. Он мне
обрадовыался. Замигал всеми четырьмя глазками по очереди. Хорошенький
такой.
   Но что-то в том журнале я вычитал, и теперь оно не давало мне
покоя. По телу у меня мурашки бегали как давным - давно в Лондоне,
перед пожаром. Тогда еще многие вымерли от страшной болезни.
   Тут я вспомнил, как дедуля расказывал, что его точно так же
кинуло в дрожь, перед тем как Атлантиду затопило. Правда, дедуля
умеет предвидеть будущее, хоть в этом нет ничего хорошего, потому
что оно то и дело меняется. Я еще не умею предвидеть. Для этого
надо вырасти. Но я нутром чуял что-то неладное, пусть даже ничего
пока не случилось.
   Я совсем было решился разбудить дедулю, так встревожился. Но
тут у себя над головой я услышал шум. Поднялся в кухню, а там Енси
распивает кукурузный самогон (мамуля поднесла). Только я увидел
старого хрыча, как у меня опять появилось дурное предчувствие.
   Енси сказал: "ух ты", поставил кувшин и спросил, готовы ли
мы. Я показал на свою машинку и ответил, что вот она, как она ему
нравится.
   - Только и всего? - удивился Енси. - А сатану вы не призовете?
   - Незачем, - отрезал дядя Лес. - И тебя одного хватит, галоша
ты проспиртованная.
   Енси был страшно доволен.
   - Уж я таков, - откликнулся он. - Скользкий, как галоша, и
насквозь проспиртован. А как она действует?
   - Да просто делает из одного тебя много-много Енси, вот и
все, - ответил я.
   До сих пор папуля сидел тихо, но тут он, должно быть, подключился
к мозгу какого-нибудь прохвессора, потому что вдруг понес
дикую чушь. Сам-то он длинных слов сроду не знал.
   Я тоже век бы их не знал, от них даже самые простые вещи запутываются.
   - Человеческий организм, - заговорил папуля важно-преважно, - представляет
собой электромагнитное устройство, мозг и тело испускают
определенные лучи. Если изменить полярность на противоположную,
то каждая ваша единица, Енси, автоматически притянется к каждому
из ныне живущих людей, ибо противоположности притягиваются.
Но прежде вы войдете в аппарат Сонка и вас раздробят...
   - Но-но! - взвыл Енси....
   - На базовые электронные матрицы, которые затем можно копировать
до бесконечности, точно так же как можно сделать миллионы
идентичных копий одного и того же портрета - негативы вместо позитивов.
   Поскольку для электромагнитных волн земные расстояния ничтожны,
каждую копию мгновенно притянет каждый из остальных жителей
земли, - продолжал папуля как заведенный. - Но два тела не могут
иметь одни и те же координаты в пространстве-времени, поэтому каждую
Енси-копию отбросит на расстояние полуметра от каждого человека.
   Енси беспокойно огляделся по сторонам.
   - Вы забыли очертить магический пятиугольник, - сказал он. - В
жизни не слыхал такого заклинания. Вы ведь вроде не собирались
звать сатану?
   То ли потому, что Енси и впрямь похож был на сатану, то ли
еще по какой причине, но только невмоготу мне стало терпеть - так
скребло на душе. Разбудил я дедулю. Про себя, конечно, ну, и малыш
подсобил - никто ничего не заметил. Тотчас же в мезонине что-то
заколыхалось: это дедуля проснулся и приподнялся в постели. Я и
глазом моргнуть не успел, как он давай нас распекать на все корки.
   Брань-то слышали все, кроме Енси. Папуля бросил выпендриваться
и закрыл рот.
   - Олухи царя небесного! - гремел разьяренный дедуля.
   - Тунеядцы! Да будет вам ведомо: мне снились дурные сны, и
надлежит ли тому удивляться? В хорошенькую ты влип историю, Сонк.
Чутья у тебя нет, что ли? Неужто не понял, что замышляет этот медоточивый
проходимец? Берись-ка за ум, Сонк, да поскорее, а не то
ты и после совершеннолетия останешься сосунком. - Потом он прибавил
что-то на санскрите. Дедуля прожил такой долгий век, что иногда
путает языки.
   - Полно, дедуля, - мысленно сказала мамуля, - что такого натворил
Сонк?
   - Все вы хороши! - завопил дедуля. - Как можно не сопоставить
причину со следствием? Сонк, вспомни, что узрел ты в том бульварном
журнальчике. С чего это Енси изменил намерения, когда чести в
нем не больше, чем в старой сводне? Ты хочешь, чтобы мир обезлюдел
раньше времени? Спроси - ка Енси, что у него в кармане штанов,
черт бы тебя побрал!
   - Мистер Енси, - спрашиваю, - что у вас в кармане штанов?
   - А? - он запустил лапу в карман и вытащил оттуда здоровенный
ржавый гаечный ключ. - Ты об этом? Я его подобрал возле сарая. - А
у самого морда хитрая-прехитрая.
   - Зачем он вам? - быстро спросила мамуля.
   Енси нехорошо так на нас посмотрел.
   - Не стану скрывать, - говорит. - Я намерен трахнуть по макушке
всех и каждого, до последнего человека в мире, и вы обещали
мне помочь.
   - Господи помилуй, - только и сказала мамуля.
   - Вот так! - прыснул Енси. - Когда вы меня заколдуете, я окажусь
везде, где есть хоть кто-нибудь еще, и буду стоять у человека
за спиной. Уж тут-то я наверняка раскви таюсь. Один человек непременно
будет тот малый, что мне нужен, и он получит с меня должок.
   - Какой малый? - спрашиваю. - Про которого вы рассказывали?
Которого встретили в Нью-Йорке? Я думал, вы ему деньги задолжали.
   - Ничего такого я не говорил, - огрызнулся Енси. - Долг есть
долг, будь то деньги или затрещина. Пусть не воображает, что мне
можно безнаказанно наступить на мозоль, тридцать там лет или не
тридцать.
   - Он вам наступил на мозоль? - удивилась мамуля. - Только и
всего?
   - Ну да. Я тогда надравшись был, но помню, что спустился по
каким-то ступенькам под землю, а там поезда сновали в оба конца.
   - Вы были пьяны.
   - Это точно, - согласился Енси. - Не может же быть, что под
землей и вправду ходят поезда! Но тот малый мне не приснился, и
как он мне на мозоль наступил - тоже, это ясно как божий день. До
сих пор палец ноет. Ох, и разозлился я тогда. Народу было столько,
что с места не сдвинуться, и я даже не разглядел толком того малого,
который наступил мне на ногу.
   Я было замахнулся палкой, но он был уже далеко. Так я и не
знаю, какой он из себя. Может, он вообще женщина, но это неважно.
Ни за что не помру, пока не уплачу все долги и не рассчитаюсь со
всеми, кто поступил со мной по-свински. Я в жизни не спускал обидчику,
а обижали меня почти все, знакомые и незнакомые.
   Совсем взбелинился Енси. Он продолжал, не переводя духа:
   - Вот я и подумал, что все равно не знаю, кто мне наступил на
мозоль, так уж лучше бить наверняка, никого не обойти, ни одного
мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.
   - Легче на поворотах, - одернул я его. - Тридцать лет назад
нынешние дети еще не родились, и вы это сами знаете.
   - А мне все едино, - буркнул Енси. - Я вот думал-думал, и
пришла мне в голову страшная мысль: вдруг тот малый взял да и помер?
Тридцать лет - срок немалый. Но потом я прикинул, что даже
если и помер, мог ведь он сначала жениться и обзавестись детьми.
Если не суждено расквитаться с ним самим, я хоть с детьми его расквитаюсь.
Грехи отцов... Это из священного писания. Дам раза всем
людям мира - тут уж не ошибусь.
   - Хогбенам вы не дадите, - заявила мамуля. - Никто из нас не
ездил в Нью-Йорк с тех пор, как вас еще на свете не было. То есть
я хочу сказать, что мы там вообще не бывали. Так что нас вы сюда
не впутывайте. А может, лучше возьмете миллион долларов? Или хотите
стать молодым, или еще что-нибудь? Мы можем вам устроить, только
откажитесь от своей злой затеи.
   - И не подумаю, - ответил упрямый Енси. - Вы дали честное
слово, что поможете.
   - Мы не обязаны выполнять такое обещание, - начала мамуля, но
тут дедуля с мезонина вмешался.
   - Слово Хогбена свято, - сказал он. - На том стоим. Надо выполнить
то, что мы обещали этому психу. Но только то, что обещали,
больше у нас нет перед ним никаких обязательств.
   - Ага! - сказал я, смекнув, что к чему. - В таком случае...
Мистер Енси, а что именно мы вам обещали, слово в слово?
   Он повертел гаечный ключ у меня перед носом.
   - Вы превратите меня ровно в стольких людей, сколько жителей
на земле, и я встану рядом с каждым из них. Вы дали честное слово,
что поможете мне. Не пытайтесь увильнуть.
   - Да я и не пытаюсь, - говорю. - Надо только внести ясность,
чтобы вы были довольны и ничему не удивлялись. Но есть одно условие.
Рост у вас будет такой, как у человека, с которым вы стоите
рядом.
   - Чего?
   - Это я устрою запросто. Когда вы войдете в машинку, в мире
появятся два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят
девять тысяч девятьсот семнадцать Енси. Теперь представьте,
что один из этих Енси очутится рядом с двухметровым верзилой. Это
будет не очень-то приятно, как по-вашему?
   - Тогда пусть я буду трехметровый, - говорит Енси.
   - Нет уж. Какого роста тот, кого навещает Енси, такого роста
будет и сам Енси. Если вы навестили малыша ростом с полметра, в
вас тоже будет только полметра. Надо по справедливости. Соглашайтесь,
иначе все отменяется. И еще одно - сила у вас будет такая же,
как у вашего противника.
   Он, видно, понял, что я не шучу. Прикинул на руку гаечный
ключ.
   - Как я вернусь? - спрашивает.
   - Это уж наша забота, - говорю. - Даю вам пять секунд. Хватит,
чтобы опустить гаечный ключ, правда?
   - Маловато.
   - Если вы задержитесь, кто-нибудь успеет дать вам сдачи.
   - И верно. - Сквозь корку грязи стало заметно, что Енси побледнел. - Пяти
секунд с лихвой хватит.
   - Значит, если мы это сделаем, вы будете довольны? Жаловаться
не прибежите?
   Он помахал гаечным ключом и засмеялся.
   - Ничего лучшего не надо, - говорит. - Ох, и размозжу я им
голову. Хе-хе-хе.
   - Ну, становитесь сюда, - скомандовал я и показал, куда именно. - Хотя
погодите. Лучше я сам сперва попробую, выясню, все ли в
исправности.
   Мамуля хотела было возразить, но тут ни с того ни с сего в
мезонине дедуля зашелся хохотом. Наверное, опять заглянул в будущее.
   Я взял полено из ящика, что стоял у плиты, и подмигнул Енси.
   - Приготовьтесь, - сказал я. - Как только вернусь, вы в ту же
минуту сюда войдете.
   Я вошел в машинку, и она сработала как по маслу. Я и глазом
моргнуть не успел, как меня расщепило на два миллиарда двести
пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять тысяч девятьсот
шешнадцать Сонков Хогбенов.
   Одного, конечно, не хватило, потому что я пропустил Енси, и,
конечно, Хогбены ни в одной переписи населения не значатся.
   Но вот я очутился перед всеми жителями всего мира, кроме
семьи Хогбенов и самого Енси. Это был отчаянный поступок.
   Никогда я не думал, что на свете столько разных физиономий! Я
увидел людей всех цветов кожи, с бакенбардами и без, одетых и в
чем мать родила, ужасно длинных и самых что ни есть коротышек, да
еще половину я увидел при свете солнца, а половину в темноте. У
меня прямо голова кругом пошла.
   Какой-то миг мне казалось, что я узнаю кое-кого из Пайпервилла,
включая шерифа, но тот слился с дамой в бусах, которая целилась
в кенгуру, а дама превратилась в мужчину, разодетого в пух и
прах, - он толкал речугу где-то в огромном зале.
   Ну и кружилась же у меня голова.
   Я взял себя в руки, да и самое время было, потому что все уже
успели меня заметить. Им-то, ясное дело, показалось, что я с неба
свалился, мгновенно вырос перед ними, и... В общем, было с вами
такое, чтобы два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот
пятьдесят девять тысяч девятьсот шешнадцать человек уставились вам
прямо в глаза? Это просто тихий ужас. У меня из головы вылетело,
что я задумал. Только я вроде будто слышал дедулин голос - дедуля
велел пошевеливаться.
   Вот я сунул полено, которое держал (только теперь это было
два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять
тысяч девятьсот шешнадцать поленьев), в столько же рук, а сам
его выпустил. Некоторые люди тоже сразу выпустили полено из рук,
но большинство вцепились в него, ожидая, что будет дальше. Тогда я
стал припоминать речь, которую собрался произнести, - сказать,
чтобы люди ударили первыми, не дожидаясь, пока Енси взмахнет гаечным
ключом.
   Но уж очень я засмущался. Чудно как-то было. Все люди мира
смотрели на меня в упор, и я стал такой стеснительный, что рта не
мог раскрыть. В довершение всего дедуля завопил, что у меня осталась
ровно секунда, так что о речи уже мечтать не приходилось.
Ровно через секунду я вернусь в нашу кухню, а там старый Енси уже
рвется в машинку и размахивает гаечным ключом. А я никого не предупредил.
Только и успел, что каждому дал по полену.
   Боже, как они на меня глазели! Словно я нагишом стою. У них
аж глаза на лоб полезли. И только я начал истончаться по краям, на
манер блина, как я... Даже не знаю, что на меня нашло. Не иначе,
как от смущения. Может, и не стоило так делать, но...
   Я это сделал!
   И тут же снова очутился в кухне. В мезонине дедуля помирал со
смеху. По-моему, у старого хрыча странное чуйство юмора. Но у меня
не было времени с ним обьясняться, потому что Енси шмыгнул мимо
меня - и в машинку. Он растворился в воздухе, также как и я. Как и
я, он расщепился в столько же людей, сколько в мире жителей, и
стоял теперь перед всеми нами.
   Мамуля, папуля и дядя Лес глядели на меня очень строго. Я заерзал
на месте.
   - Все устроилось, - сказал я. - Если у человека хватает подлости
бить маленьких детей по голове, он заслуживает того, что... - Я
остановился и посмотрел на машинку,... - Что получил, - закончил
я, когда Енси опять появился с ясного неба. Более разьяренной
гадюки я еще в жизни не видал. Ну и ну!
   По-моему, почти все население мира приложило руку к мистеру
Енси. Так ему и не пришлось замахнуться гаечным ключом. Весь мир
нанес удар первым.
   Уж поверьте мне, вид у Енси был самый что ни на есть жалкий.
   Но голоса Енси не потерял. Он так орал, что слышно было за
целую милю. Он кричал, что его надули. Пусть ему дадут попробовать
еще разок, но только теперь он прихватит с собой ружье и финку. В
конце концов мамуле надоело слушать, она ухватила Енси за шиворот
и так встряхнула, что у него зубы застучали.
   - Ибо сказано в священном писании! - возгласила она исступленно. - Слушай,
ты, паршивец, плевок политурный! В библии сказано - око
за око, так ведь? Мы сдержали слово, и никто нас ни в чем не
упрекнет.
   - Воистину, точно, - поддакнул дедуля с мезонина.
   - Ступайте-ка лучше домой и полечитесь арникой, - сказала мамуля,
еще раз встряхнув Енси. - И чтобы вашей ноги тут не было, а
то малыша на вас напустим.
   - Но я же не расквитался! - бушевал Енси.
   - Но вы, по-моему, никогда не расквитаетесь, - ввернул я.
   - Просто жизни не хватит, чтобы расквитаться со всем миром,
мистер Енси.
   Постепенно до Енси все дошло, и его как громом поразило. Он
побагровел, точно борщ, крякнул и ну ругаться. Дядя Лес потянулся
за кочергой, но в этом не было нужды.
   - Весь чертов мир меня обидел! - хныкал Енси, обхватив голову
руками. - Со свету сживают! Какого дьявола они стукнули первыми?
Тут что-то не так!
   - Заткнитесь. - Я вдруг понял, что беда вовсе не прошла стороной,
как я еще недавно думал. - Ну-ка, из Пайпервилла ничего не слышно?
   Даже Енси унялся, когда мы стали прислушиваться.
   - Ничего не слыхать, - сказала мамуля.
   - Сонк прав, - вступил в разговор дедуля. - Это-то и плохо.
   Тут все сообразили, в чем дело, - все, кроме Енси. Потому что
теперь в Пайпервилле должна была бы подняться страшная кутерьма.
Не забывайте, мы с Енси посетили весь мир, а значит, и Пайпервилл;
люди не могут спокойно относиться к таким выходкам. Уж хоть какие-ибудь
крики должны быть.
   - Что это вы все стоите, как истуканы? - разревелся Енси. - Помогите
мне сквитаться!
   Я не обратил на него внимания. Подошел к машинке и внимательно
ее осмотрел. Через минуту я понял, что в ней не все в порядке.
Наверное, дедуля понял это также быстро, как и я. Надо было слышать,
как он смеялся. Надеюсь, смех пошел ему на пользу. Ох, и
особливое же чуйство юмора у почтенного старикана.
   - Я тут немножко маху дал с этой машинкой, мамуля, - признался
я. - Вот отчего в Пайпервилле так тихо.
   - Истинно так, клянусь богом, - выговорил дедуля сквозь смех. - Сонку
следует искать убежище. Смываться надо, сынок, ничего не
попишешь.
   - Ты нашалил, Сонк? - спросила мамуля.
   - Все "ля-ля-ля" да "ля-ля-ля"! - завизжал Енси. Я требую того,
что мне по праву положено! Я желаю знать, что сделал Сонк такого,
отчего все люди мира трахнули меня по голове? Неспроста это!
Я так и не успел...
   - Оставьте вы ребенка в покое, мистер Енси, - обозлилась мамуля. - Мы
свое обещание выполнили, и хватит. Убирайтесь-ка прочь
отсюда и остыньте, а не то еще ляпнете что-нибудь такое, о чем сами
потом пожалеете.
   Папуля мигнул дяде Лесу, и, прежде чем Енси облаял мамулю в
ответ, стол подогнул ножки, будто в них колени были, и тихонько
шмыгнул Енси за спину. Папуля сказал дяде Лесу: "раз, два - взяли",
стол распрямил ножки и дал Енси такого пинка, что тот отлетел
к самой двери.
   Последним, что мы услышали, были вопли Енси, когда он кубарем
катился с холма. Так он прокувыркался полпути к Пайпервиллу, как я
узнал позже. А когда добрался до Пайпервилла, то стал глушить людей
гаечным ключом по голове.
   Решил поставить на своем, не мытьем, так катаньем.
   Его упрятали за решетку, чтоб пришел в себя, и он, наверно,
очухался, потому что в конце концов вернулся в свою хибарку. Говорят,
он ничего не делает, только знай сидит себе да шевелит губами - прикидывает,
как бы ему свести счеты с целым миром. Навряд ли
ему это удастся.
   Впрочем, тогда мне было не до Енси. У меня своих забот хватало.
Только папуля с дядей Лесом поставили стол на место, как в меня
снова вцепилась мамуля.
   - Обьясни, что случилось, Сонк, - потребовала она. - Я боюсь,
не нашкодил ли ты, когда сам был в машинке. Помни, сын, ты - Хогбен.
Ты должен хорошо себя вести, особенно, если на тебя смотрит
весь мир. Ты не опозорил нас перед человечеством, а, Сонк?
   Дедуля опять засмеялся.
   - Да нет пока, - сказал он. Теперь я услышал, как внизу, в
подвале, у малыша в горле булькнуло, и понял, что он тоже в курсе.
Просто удивительно. Никогда не знаешь, что еще ждать от малыша.
Значит, он тоже умеет заглядывать в будущее.
   - Мамуля, я только немножко маху дал, - говорю. - Со всяким
может случиться. Я собрал машинку так, что расщепить-то она меня
расщепила, но отправила в будущее, в ту неделю. Поэтому в Пайпервилле
еще не поднялся тарарам.
   - Вот те на! - сказала мамуля. - Дитя, до чего ты небрежен!
   - Прости, мамуля, - говорю. - Вся беда в том, что в Пайпервилле
меня многие знают. Я уж лучше дам деру в лес, отыщу себе
дупло побольше. На той неделе оно мне пригодится.
   - Сонк, - сказала мамуля. - Ты ведь набедокурил. Рано или
поздно я сама все узнаю, так что лучше признавайся сейчас.
   А, думаю, была не была, ведь она права. Вот я и выложил ей
всю правду, да и вам могу. Так или иначе, вы на той неделе узнаете.
Это просто доказывает, что от всего не убережешься. Ровно через
неделю весь мир здорово удивится, когда я свалюсь как будто с
неба, вручу всем по полену, а потом отступлю на шаг и плюну прямо
в глаза.
   По-моему, два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот
пятьдесят девять тысяч девятьсот шешнадцать - это все население
земли!
   Все население!
   По моим подсчетам, на той неделе.
   До скорого!

                              Генри КАТТНЕР

                                  ТВОНК

     На "Мидэстерн Рэйдио" была такая текучесть кадров,  что  Микки  Ллойд
толком не знал, кто у него работает. Люди бросали работу и  уходили  туда,
где лучше платили. Поэтому, когда из склада неуверенно появился  низенький
человечек с большой головой, одетый в  фирменный  комбинезон,  Ллойд  лишь
взглянул  на  брюки  типа  "садовница",  которыми  фирма  снабжала   своих
служащих, и дружелюбно сказал:
     - Гудок был полчаса назад. Марш работать!
     - Работ-та-ать? - Человек с трудом произнес это слово.
     Пьяный, что ли? Как начальник цеха, Ллойд не мог этого позволить.  Он
погасил сигарету, подошел к странному типу и принюхался. Нет, алкоголем не
пахло. Он прочел номер на комбинезоне рабочего.
     - Двести четыре... гмм. Новенький?
     - Новенький. А? - Человек потер шишку, торчащую на  лбу.  Вообще,  он
выглядел странно: лицо без признаков щетины, бледное, осунувшееся,  глазки
маленькие, а в них - выражение постоянного удивления.
     - Ну что с тобой, шеф? Проснись! - нетерпеливо потребовал Ллойд. - Ты
работаешь у нас или нет?
     - Шеф, - торжественно повторил тип. - Работаешь. Да. Делаю...
     Он как-то странно произносил слова, словно у него была волчья пасть.
     Еще раз глянув на эмблему, Ллойд схватил человека за рукав и  потащил
через монтажный зал.
     - Вот твое место. Принимайся за работу. Знаешь, что делать?
     В ответ тот гордо выпятил впалую грудь.
     - Я... специалист, - заявил он. - Мои... лучше, чем у Понтванка.
     - О'кей, - сказал Ллойд. - Давай и дальше так же хорошо. - И он ушел.
     Человек, названный Шефом, на мгновение заколебался, поглаживая  шишку
на голове. Его внимание привлек комбинезон, и он осмотрел его  с  каким-то
набожным удивлением. Откуда?.. Ах, да,  это  висело  в  комнате,  куда  он
сначала попал. Его собственный, конечно же, исчез во время  путешествия...
Какого путешествия?
     "Амнезия, - подумал он. - Я  упал  с...  чего-то,  когда  это  что-то
затормозило и остановилось. Как здесь  странно,  в  этом  огромном  сарае,
полном машин!" Это место ничего ему не напоминало.
     Ну, конечно, амнезия.  Он  был  работником  и  создавал  предметы,  а
незнакомое окружение не имело значения. Сейчас его мозг придет в себя,  он
уже проясняется.
     Работа. "Шеф"  осмотрел  зал,  пытаясь  расшевелить  память.  Люди  в
комбинезонах создавали предметы. Простые предметы.  Элементарные.  "Может,
это детский сад?"
     Выждав  несколько  минут,  "Шеф"  отправился  на  склад  и   осмотрел
несколько готовых моделей радио, соединенного с фонографом. Так вот в  чем
дело! Странные и неуклюжие вещи, но не его дело  их  оценивать.  Нет,  его
дело производить твонки.
     Твонки? Слово это буквально пришпорило  его  память.  Разумеется,  он
знал, как делать твонки, прошел специальное  профессиональное  обучение  и
делал их всю жизнь. Видимо, здесь производили  другую  модель  твонка,  но
какая разница! Для опытного профессионала это - детские шалости.
     "Шеф" вернулся в зал, нашел свободный стол и  начал  собирать  твонк.
Время от времени ему приходилось выходить  и  воровать  нужные  материалы.
Один раз, не найдя вольфрама, он торопливо собрал  небольшой  аппаратик  и
создал его из воздуха.
     Его стол стоял в самом темном углу  зала,  правда,  для  глаз  "Шефа"
света вполне хватало. Никто не обращал внимания на его радиолу, уже  почти
законченную. "Шеф" работал быстро, и до гудка все было  готово.  Можно  бы
наложить еще один слой краски -  предмету  не  хватало  мерцающего  блеска
стандартных твонков - но тут ни один экземпляр не блестел. "Шеф" вздохнул,
заполз под стол, безуспешно поискал релакс-пакет и заснул прямо  на  голом
полу.
     Проснулся он через пару часов.  Завод  был  совершенно  пуст.  Может,
изменили график  работы?  А  может...  В  мыслях  "Шефа"  царила  странная
неразбериха. Сон развеял туман амнезии, если она  вообще  была,  но  "Шеф"
по-прежнему не мог понять, что с ним происходит.
     Бурча что-то себе под нос, он отнес твонк на склад и  сравнил  его  с
остальными. Снаружи твонк ничем не отличался от новейшей  модели  радиолы.
Следуя примеру товарищей по работе,  "Шеф"  старательно  замаскировал  все
органы и реакторы. Когда он вернулся в зал, с  его  мозга  спал  последний
покров тумана. Руки его конвульсивно дрогнули.
     - А, чтоб тебя! - Он даже поперхнулся. - Все ясно, я попал в  складку
времени!
     Боязливо оглядываясь, он помчался на склад, туда, где очнулся в самом
начале, снял комбинезон и повесил его  на  место.  Потом  прошел  в  угол,
помахал в воздухе рукой, удовлетворенно кивнул и сел на  пустоту  футах  в
трех над полом. И - исчез.

     - Время, - выводил Керри Вестерфилд - это  кривая,  которая  в  конце
концов возвращается в исходную точку.
     Положив ноги  на  выступающий  каменный  карниз,  он  с  наслаждением
потянулся. На кухне Марта позвякивала бутылками и стаканами.
     - Вчера в это время я пил мартини, - заявил Керри. - Кривизна времени
требует, чтобы сейчас я получил следующий. Слышишь, ангел мой?
     - Наливаю, - ответил из кухни ангел.
     - Значит, ты поняла мои выводы. Но это не  все.  Время  описывает  не
окружность, а спираль.  Если  первый  оборот  обозначить  "а",  то  второй
окажется "а плюс  1".  Таким  образом,  сегодня  мне  причитается  двойной
мартини.
     - Я уже знаю, чем это кончится, - сказала Марта, входя  в  просторную
гостиную, обшитую деревянными панелями. Марта была невысокой  брюнеткой  с
исключительно красивым  лицом  и  подходящей  к  нему  фигурой.  Клетчатый
фартук, надетый поверх брюк и шелковой блузки, выглядел довольно нелепо. -
А бесконечноградусного джина  еще  не  производят.  Пожалуйста,  вот  твой
мартини.
     - Мешай медленно, - поучал ее Керри. - И  никогда  не  взбивай.  Вот,
хорошо. - Он взял стакан и одобрительно разглядел его.  Черные,  с  легкой
проседью волосы, блеснули в свете лампы, когда он запрокинул голову, делая
первый глоток. - Хорошо. Очень хорошо.
     Марта пила медленно, искоса поглядывая на мужа. Хороший парень,  этот
Керри Вестерфилд. Симпатичный уродец лет сорока с гаком, с широким ртом  и
время от времени - когда  рассуждал  о  смысле  жизни  -  с  сардоническим
блеском черных глаз. Они поженились двенадцать лет назад и пока не  жалели
об этом.
     Последние лучи заходящего солнца падали через окно прямо на  радиолу,
она стояла у стены возле двери. Керри довольно посмотрел на аппарат.
     - Неплохая штука, - заметил он. - Только...
     - Что? О, его едва подняли по лестнице. Почему ты не попробуешь,  как
он действует?
     - А ты не пробовала?
     - Для меня даже старая была слишком сложной, - надулась Марта.  -  Ох
уж эти механизмы! Я воспитана на Эдисоне: крутишь ручку, и из  трубы  идут
звуки. Это я еще понимала, но теперь...  Нажимаешь  кнопку,  и  начинаются
невероятные вещи. Всякие там лампочки, селекция тона, пластинки,  играющие
с обеих сторон под аккомпанемент скрежета и треска изнутри ящика -  может,
ты это и понимаешь, а я и пытаться не буду. Когда я ставлю на такую машину
пластинку Кросби, мне кажется, Бинг краснеет от смущения.
     Керри съел сливку.
     - Поставлю Дебюсси. -  Он  кивнул  на  стол.  -  Кстати,  есть  новая
пластинка Кросби. Последняя.
     Марта радостно улыбнулась.
     - Можно поставить?
     - Угу.
     - Но ты мне покажешь, как.
     - Запросто. - Керри лучезарно улыбнулся радиоле. - Знаешь, это хитрые
штуки. Только одного они не могут - думать.
     - Жаль, что они не моют посуду, - заметила Марта,  поставила  стакан,
встала и исчезла на кухне.

     Керри включил настольную лампу  и  подошел  к  новой  радиоле,  чтобы
хорошенько  осмотреть  ее.  Новейшая  модель  фирмы  Мидэстерн,  со  всеми
усовершенствованиями. Стоит дорого,  но  Керри  мог  себе  это  позволить.
Старая радиола никуда не годилась.
     Как он заметил, устройство не было  включено.  Кроме  того,  не  было
видно ни гнезд, ни штекеров. Видимо, новинка с вмонтированной  антенной  и
заземлением. Керри присел, нашел вилку и включил аппарат.
     Открыв крышку, он довольно уставился на рукоятки. Внезапно по  глазам
ударила вспышка голубого света, а из  глубины  аппарата  донеслось  слабое
тиканье, которое  сразу  же  стихло.  Керри  поморгал,  потрогал  ручки  и
штепсели, погрыз ноготь.
     - Психологическая  схема  снята  и  зарегистрирована,  -  бесстрастно
произнес динамик.
     - Что? - Керри покрутил ручку. - Интересно, что  это  было?  Какая-то
любительская станция... нет, их антенна не ловит. Странно...
     Он пожал плечами, перебрался на кресло возле полки  с  пластинками  и
окинул  взглядом  названия  и  фамилии  композиторов.   Куда   это   делся
"Туонельский лебедь"?  А,  вот  он,  рядом  с  "Финляндией"  ["Туонельский
лебедь",  "Финляндия"  -  симфонические  поэмы  финского  композитора  Яна
Сибелиуса (1865 - 1957)].  Керри  снял  альбом  с  полки  и  развернул  на
коленях. Свободной рукой  достал  из  кармана  сигарету,  сунул  в  рот  и
принялся на ощупь искать на столике спички. Нащупал, зажег, но спичка  тут
же погасла.
     Он бросил ее в камин, и уже собрался зажечь следующую, когда внимание
его привлек какой-то звук. Это была радиола, она шла к нему через комнату.
Непонятно откуда возникло длинное щупальце, оно взяло спичку, чиркнуло  ею
о нижнюю поверхность стола столешницы, как это всегда делал сам  Керри,  и
подало ему огонь.
     Керри действовал автоматически. Он затянулся дымом, после чего  резко
выдохнул его с раздирающим легкие кашлем. Он сложился пополам и  некоторое
время ничего не видел и не слышал.
     Когда он снова оглядел комнату, радиола стояла на своем месте.
     Керри закусил губу.
     - Марта? - позвал он.
     - Суп на столе, - донесся голос Марты.
     Керри пропустил ее призыв мимо ушей. Он встал, подошел  к  радиоле  и
подозрительно осмотрел ее.  Штепсель  был  вытащен  из  розетки,  и  Керри
осторожно воткнул его на место.
     Потом присел, чтобы осмотреть ножки. Отлично  отполированное  дерево.
Он пощупал их, но это тоже не дало  ничего  нового  -  дерево,  твердое  и
совершенно мертвое.
     Черт возьми, каким же чудом...
     - Обед! - снова крикнула Марта.
     Керри швырнул сигарету в камин и медленно вышел из  комнаты.  Жена  -
она как раз ставила на стол соусник - внимательно посмотрела на него.
     - Сколько мартини ты выпил?
     - Только один, - ответил Керри. - Я, кажется, заснул. Да, точно.
     - Давай, закусывай, - скомандовала Марта. - Это твой  последний  шанс
отъесться на моих хлебах, по крайней мере, на этой неделе.
     Керри машинально нащупал в кармане бумажник, вынул из него конверт  и
бросил его Марте.
     - Вот твой билет, ангел мой. Не потеряй.
     - Правда? Целое купе только для меня  одной?  -  Марта  сунула  билет
обратно в конверт, радостно бормоча что-то.  -  Ты  точно  справишься  без
меня?
     - Что?  А,  да-да,  думаю,  справлюсь,  -  Керри  посолил  авокадо  и
встряхнулся, словно освобождаясь от дремы.  -  Конечно,  справлюсь.  А  ты
езжай в Денвер и помоги Кэрол родить ребенка. Главное, что все остается  в
семье.
     - Она моя единственная сестра. - Марта широко  улыбнулась.  -  Ты  же
знаешь, какие они с Биллом нескладные. Им нужна твердая рука.
     Керри не ответил. Он размышлял, наколов  на  вилку  кусок  авокадо  и
бормоча что-то о Почтенном Беде.
     - О чем это ты?
     - У меня завтра лекция. Каждый семестр возимся с этим Бедом, черт его
знает - почему.
     - Ты уже подготовился?
     - Конечно, - кивнул Керри.
     Он читал в университете уже восемь лет и знал программу наизусть.
     Немного позже, за кофе и сигаретой, Марта взглянула на часы.
     - Скоро поезд. Пойду закончу собираться. Посуду...
     - Я помою. - Керри пошел в спальню следом за женой,  делая  вид,  что
помогает ей. Потом отнес чемоданы в машину. Марта уселась, и  они  поехали
на станцию.
     Поезд пришел вовремя. Полчаса спустя Керри поставил машину  в  гараж,
вошел в дом и зевнул, как крокодил. Итак:  посуда,  пиво  и  в  постель  с
книжкой.
     Подозрительно поглядывая на радиолу, он пошел  на  кухню  и  принялся
мыть посуду. В холле зазвонил телефон.
     Звонил Майк Фицджеральд, он читал в университете психологию.
     - Привет, Фиц.
     - Привет. Марта уехала?
     - Да, я только что со станции.
     -  Хочешь  немного  поболтать?  У  меня  есть  неплохое  шотландское.
Забежишь на часок?
     - С удовольствием, - ответил Керри, снова зевая.  -  Но  я  буквально
валюсь с ног, а завтра у меня тяжелый день. А как у тебя - все отменили?
     - Если б ты только знал! Я только что окончил просматривать прессу, и
мне нужно встряхнуться. Что с тобой?
     - Ничего. Подожди минутку. - Керри положил трубку, оглянулся и у него
перехватило дух. Что такое?!
     Он пересек холл  и  остановился  в  дверях  кухни,  вытаращив  глаза.
Радиола мыла посуду.
     Он вернулся к телефону.
     - Ну что? - спросил Фицджеральд.
     - Моя новая радиола, - сказал Керри, старательно выговаривая слова, -
моет посуду.
     Какое-то время Фиц молчал, потом рассмеялся, но как-то неубедительно.
     - Что ты несешь?!
     - Я позвоню позже, - сказал Керри и положил трубку.  Он  постоял,  не
двигаясь, кусая губы, потом вернулся на кухню и стал разглядывать аппарат.
     Радиола стояла  к  нему  задом,  манипулируя  с  посудой  несколькими
худосочными конечностями: погружала ее в горячую воду с  моющим  составом,
драила щеткой, ополаскивала в чистой воде и наконец ровно устанавливала на
сушилку.  Лапки,  похожие  на  плети,  были  единственным  доказательством
активности устройства. Ножки казались твердыми и несгибающимися.
     - Эй! - окликнул Керри.
     Ответа не было.
     Он осторожно приблизился. Щупальца росли из отверстия  под  одной  из
ручек. Провод бесполезно болтался сзади. Значит, работает без питания.  Но
как...
     Керри отступил на шаг и вытащил сигарету. Радиола тут же повернулась,
вынула из коробка спичку и подошла к хозяину. Керри недоверчиво  заморгал,
глядя на  ее  ноги.  Они  не  могли  быть  деревянными  -  сгибались,  как
резиновые.
     Радиола поднесла Керри огонь и вернулась к раковине мыть посуду.

     Керри позвонил Фицджеральду.
     - Я тебя не дурил. Либо у меня галлюцинации, либо еще что-то  в  этом
роде. Эта чертова радиола дала мне прикурить.
     - Подожди-ка, - неуверенно прервал его Фицджеральд. - Это шутка, да?
     - Нет. Больше того, я сомневаюсь, что это галлюцинация. Это уже  твоя
область. Ты мог бы заскочить и постучать меня молотком по колену?
     - Хорошо,  -  ответил  Фиц.  -  Дай  мне  десять  минут  и  приготовь
что-нибудь выпить.
     Он дал отбой, а Керри, кладя трубку на рычаг,  заметил,  что  радиола
прошла из кухни в гостиную. Своими угловатыми  формами  аппарат  напоминал
какого-то жуткого карлика и будил неопределенный страх. Керри вздрогнул.
     Пойдя следом за радиолой, он нашел ее на обычном месте, неподвижную и
безмолвную. Он поднял крышку, тщательно  осмотрел  шкалу,  звукосниматель,
все кнопки и рукоятки. Внешне все соответствовало норме. Он еще раз тронул
ножки. Все же они не были  деревянными,  скорее,  из  какого-то  пластика,
только очень  твердого.  А  может...  может,  все-таки  из  дерева?  Чтобы
убедиться, нужно поцарапать полировку, но  Керри  не  хотел  портить  свое
приобретение.
     Он включил радио - местные станции ловились отлично. "Чисто  говорит,
- подумал Керри, - неестественно чисто. Так, теперь проигрыватель..."
     Он вытащил наугад "Шествие Бояр" Хальворсена,  положил  пластинку  на
диск и закрыл крышку. Полная тишина. Детальный осмотр подтвердил, что игла
ровно  скользит  по  звуковой  канавке,  но  без  малейшего  акустического
эффекта. В чем же дело?
     Керри снял пластинку, и в ту же секунду  у  двери  позвонили.  Пришел
Фицджеральд: худой, как палка, с лицом,  разлинованным  морщинами,  словно
хорошо выделанная кожа, со спутанной шапкой седеющих волос.
     - Где мой стакан?
     - Извини, Фиц. Пошли на кухню, я сейчас приготовлю. Виски с водой?
     - Согласен.
     - О'кей. - Керри пошел первым. - Но пока не пей  -  я  хочу  показать
тебе свое новое приобретение.
     - Радиолу, что моет посуду? - спросил  Фицджеральд.  -  Что  еще  она
может?
     Керри подал ему стакан.
     - Не хочет играть пластинки.
     - Ну, это мелочи, раз уж она работает  по  дому.  Давай  взглянем  на
него.
     Фицджеральд перешел в салон, выбрал с  полки  "Послеполуденный  отдых
фавна" и подошел с пластинкой к аппарату.
     - Не включено.
     - Это для нее не имеет значения, - ответил Керри,  чувствуя  себя  на
грани нервного срыва.
     - Батареи? - Фицджеральд  установил  пластинку  на  диск  и  покрутил
ручки. - Так, посмотрим теперь; - Он триумфально уставился на Керри. - Ну,
что скажешь? Играет!
     Действительно, радиола играла.
     -  Попробуем  Хальворсена.  Держи.  -  И  Керри   передал   пластинку
Фицджеральду,  а  тот  нажал  клавишу   и   проследил,   как   поднимается
звукосниматель.
     Однако на этот раз радиола отказалась повиноваться. Не  нравилось  ей
"Шествие Бояр" - и все тут!
     - Интересно, - буркнул Фицджеральд. - Наверное, пластинка  испорчена.
Попробуем другую.
     С "Дафнисом и Хлоей" проблем не было, зато "Болеро" ["Дафнис и Хлоя",
"Болеро" - сочинения французского композитора Мориса Равеля (1875 - 1937)]
того же композитора было с презрением отвергнуто.
     Керри сел и указал приятелю на кресло рядом.
     - Это ничего не доказывает. Иди сюда и смотри. И не  пей.  Ты  хорошо
себя чувствуешь?
     - Конечно. А в чем дело?
     Керри вынул сигарету. Радиола прошагала через  комнату,  захватив  по
дороге коробку спичек, и вежливо подала хозяину огонь. Затем вернулась  на
свое место у стенки.
     Фицджеральд молчал. Потом сам из кармана вынул сигарету и стал ждать.
Ничего не произошло.
     - Ну? - спросил Керри.
     - Робот. Это единственно возможный ответ. Ради Петрарки, где  ты  его
откопал?
     - Не заметно, чтобы ты очень удивился.
     - Все же я удивлен, хотя  уже  видывал  роботов  -  их  испытывали  у
Вестингауза. Но этот... - Фицджеральд постучал ногтем по зубам. - Кто  его
сделал?
     - Черт возьми, откуда мне знать? - спросил Керри.  -  Наверное,  тот,
кто делает радиолы.
     Фицджеральд сощурился.
     - Подожди-ка! Я не совсем понимаю.
     - А что тут понимать? Я купил эту штуку два дня назад. А старую сдал.
Доставили ее ко мне сегодня после обеда, и... - Керри рассказал,  как  все
было.
     - Значит, ты не знал, что это робот?
     - Вот именно. Я купил его как радиолу. А  этот...  чертенок...  почти
как живой.
     - Ерунда. - Фицджеральд покачал головой,  встал  и  осмотрел  радиолу
вблизи. - Это новый тип робота. По крайней мере... - он заколебался.  -  А
как иначе это объяснить? Свяжись завтра с "Мидэстерн" и все выясни.
     - А может, откроем ящик и посмотрим,  что  там  внутри?  -  предложил
Керри.
     Фицджеральд не возражал, однако ничего не вышло.
     Деревянные с виду стенки оказались монолитными, к  тому  же  не  было
видно места, в котором бы корпус открывался. Керри пытался поддеть  панель
отверткой, сначала осторожно, потом  сдерживая  ярость,  но  не  сумел  ни
отогнуть стенку, ни даже поцарапать темную и гладкую поверхность прибора.
     - Черт побери! - сдался он наконец. - Может, ты и прав -  это  робот.
Не думал, что у нас могут такое делать. А почему в виде радиолы?
     - Ты это меня спрашиваешь? - пожал плечами Фицджеральд.  -  Для  меня
это тоже непонятно. Если изобрели новую модель специализированного робота,
то зачем помещать ее в радиоаппарат? И что за принцип движения у этих ног?
Шарниров не видно.
     - Я тоже об этом подумал.
     - Когда он идет, ноги ведут себя так, словно сделаны  из  резины,  но
они твердые как самое настоящее дерево. Или пластик.
     - Я ее боюсь, - признался Керчи.
     - Хочешь переночевать у меня?
     - Н-нет... Пожалуй, нет. Этот... робот ничего мне не сделает.
     - Вряд ли у него дурные  намерения.  До  сих  пор  он  тебе  помогал,
правда?
     - Да, - признал Керри и пошел готовить новые порции напитка.
     Продолжение  разговора  не  привело  ни  к  каким  выводам,  и  через
несколько часов  Фицджеральд  поехал  домой.  Он  был  обеспокоен  -  дело
казалось ему не таким простым, как он пытался убедить Керри.

     Керри лег в постель с новым  детективом.  Радиола  прошла  за  ним  в
спальню и осторожно взяла книгу из его рук.  Керри  машинально  дернул  ее
обратно.
     - Эй! - оскорбился он. - Что это значит?
     Радиола вернулась в гостиную, Керри пошел следом и,  стоя  в  дверях,
наблюдал, как она ставит книгу на полку. Потом он вернулся к себе,  закрыл
дверь и лег. Спал он беспокойно.
     Утром, еще в халате и шлепанцах, он подошел к радиоле. Аппарат  стоял
на месте,  как  будто  никогда  не  двигался  с  места.  Керри  отправился
завтракать, выглядел он довольно жалко.
     Ему удалось выпить только одну чашку кофе, вторую выросшая как из-под
земли радиола укоризненно забрала, вынула из его руки и вылила в раковину.
     Это было уже слишком. Керри Вестерфилд схватил шляпу, пальто и  почти
бегом выскочил из дома. Он боялся, что радиола последует за  ним,  но  она
осталась на месте - к счастью для своего хозяина. Керри был  не  на  шутку
обеспокоен.
     В перерыве между занятиями он нашел время  позвонить  "Мидэстерн".  В
отделе сбыта ничего не знали. Радиола была  стандартным  аппаратом  нового
типа, но если она не работает, фирма охотно...
     - Радиола в порядке, - прервал Керри. - Только кто ее сделал? Вот что
я хотел бы узнать!
     - Подождите минутку. - Последовала пауза. - Этот экземпляр  вышел  из
цеха мистера Ллойда. Мистер Ллойд - наш начальник цеха.
     - Я хочу поговорить с ним.
     Ллойд тоже ничем не сумел помочь. После долгого раздумья он вспомнил,
что этот конкретный аппарат доставили на склад без серийного номера.  И  с
большим опозданием.
     - Но кто ее собирал?
     - Понятия не имею. Впрочем, думаю, это можно легко узнать. Давайте, я
проверю и позвоню вам.
     - Только обязательно позвоните, - сказал Керри и вернулся на занятия.
Лекция  о  Почтенном  Беде  была  далеко   не   высшим   достижением   его
профессиональной карьеры.

     За ленчем он встретил Фицджеральда, тот приветствовал Керри  с  явным
облегчением.
     - Узнал что-нибудь о своем роботе? - спросил профессор психологии.
     В пределах слышимости никого не  было.  Керри  со  вздохом  уселся  и
закурил.
     - Ничего. - Он глубоко затянулся. - Я звонил в "Мидэстерн".
     - И что?
     - Они ничего не знают. Сказали, что он был без серийного номера.
     - Это может оказаться важным, - сказал Фицджеральд.
     Керри  рассказал  ему  о  книге  и  о  второй  чашке  кофе.  Психолог
задумался.
     - Я когда-то делал тебе психологические тесты.  Ты  плохо  переносишь
излишек стимуляторов.
     - Но при чем здесь детектив?
     - Это, пожалуй, перебор, но я вполне понимаю, почему твой  робот  вел
себя так, а не иначе. Правда, непонятно, откуда он знает, как себя  вести.
- Он заколебался. - Откуда он знает это, не обладая интеллектом.
     - Интеллектом? - Керри облизал губы. - Я вовсе не уверен, что  это  -
обычная машина. И я еще не спятил.
     - Конечно, нет. Но ты говоришь, что робот находился в другой комнате.
Откуда он знал, что ты читаешь?
     - Может, у него рентген в глазах, сверхзоркость или дар  телепатии  -
не знаю. Может, он вообще не хочет, чтобы я читал?
     - Это уже что-то, - буркнул Фицджеральд. - Ты знаком с теорией  машин
этого типа?
     - Роботов?
     - Подчеркиваю: с теорией. Человеческий мозг, как известно, коллоидная
система. Компактная, сложная, но медлительная. Представь  теперь,  что  ты
создаешь механизм с мультимиллионной  радиоатомной  управляющей  системой,
окруженной  изоляцией.  Что  это  такое,  Керри?  Мозг!  Мозг,  обладающий
невообразимым  числом  нейронов,  взаимодействующих  со  скоростью  света.
Теоретически  радиоатомный  мозг,  о  котором  я   говорил,   способен   к
восприятию, идентификации, сравнению, реакции и действию в  течение  одной
сотой, и даже одной тысячной секунды.
     - В теории.
     - И я всегда так думал. И  все  же  интересно,  откуда  взялось  твое
радио.
     Подошел посыльный.
     - Мистера Вестерфилда просят к телефону.
     Керри извинился и вышел. Вернулся он, загадочно хмуря  черные  брови.
Фицджеральд вопросительно посмотрел на него.
     - Звонил некий Ллойд из "Мидэстерна". Я говорил с ним о радиоле.
     - А результат?
     Керри покачал головой.
     - Нулевой. Он не знает, кто собирал этот экземпляр.
     - Но собирали-то у них?
     - Да. Недели  две  назад.  Но  фамилии  сборщика  нигде  нет.  Ллойд,
кажется, считает это  весьма  забавным  -  они  всегда  знают,  кто  какой
приемник собирает.
     - Так значит...
     - Значит, все напрасно. Я спросил его, как открыть ящик. Говорит, что
нет ничего проще: достаточно отвернуть гайки на задней стенке.
     - Но ведь там нет никаких гаек, - сказал Фицджеральд.
     - Вот именно.
     Они переглянулись. Первым заговорил Фицджеральд.
     - Я бы отдал пятьдесят долларов, чтобы узнать, сделали  этого  робота
две недели назад или нет.
     - Почему?
     - Радиоатомный мозг требует обучения. Даже в таких простых делах, как
прикуривание сигареты.
     - Он видел, как я прикуривал.
     - И подражал тебе. А мытье посуды? Гм... Вероятно, индукция. Если эту
машинку обучали - она робот. Если нет... - Фицджеральд замолчал.
     - То кто?
     - Не знаю. У нее столько же общего с роботом, как  у  нас  с  древней
лошадью. Одно я знаю  наверняка,  Керри:  возможно,  никто  из-современных
ученых не сможет сконструировать такое... ничто подобное.
     - Ты совсем запутался, - прервал его Керри. - Кто-то ведь ее сделал.
     - Угу. Только - когда? И кто? Вот вопрос, который меня мучает.
     - Через пять минут у меня лекция. Может, зайдешь сегодня вечером?
     - Не могу. Вечером я читаю во Дворце. Потом я тебе позвоню.
     Керри кивнул и вышел, стараясь больше не думать о радиоле. И это  ему
неплохо удалось. Однако, ужиная в ресторане,  он  понял:  ему  не  хочется
возвращаться домой. Дома его ждал страшный карлик.
     - Бренди, - заказал он. - Можно двойное.
     Два часа спустя Керри вышел из такси перед дверями  своего  дома.  Он
был изрядно пьян, и все кружилось у него перед  глазами.  Покачиваясь,  он
дошел до крыльца, осторожно поднялся по ступеням и открыл дверь.
     Щелкнул выключатель.
     Радиола вышла ему навстречу. Тонкие, но крепкие, как сталь, щупальца,
нежно обняли его, фиксируя неподвижно. Керри  вдруг  испугался,  он  хотел
крикнуть, но в горле совершенно пересохло.
     Из радиолы вырвался ослепительный луч желтого света, опустился  ниже,
целясь в грудную клетку, и Керри  вдруг  почувствовал  странный  вкус  под
языком.
     Примерно  через  минуту  луч  погас,  щупальца  спрятались,   радиола
вернулась в свой угол. Керри с трудом добрел до кресла и  рухнул  в  него,
жадно хватая ртом воздух.
     Он был совершенно трезв, хотя это казалось невозможным.  Четырнадцать
рюмок бренди  оставляют  в  кровеносной  системе  значительное  количество
алкоголя, и недостаточно махнуть волшебной палочкой, чтобы в ту же секунду
протрезветь. Все же случилось именно так.
     Этот... робот хотел  ему  помочь.  Другое  дело,  что  Керри  охотнее
остался бы пьяным.
     Он поднялся и на цыпочках прошел мимо  радиолы  к  полке  с  книгами.
Искоса поглядывая на аппарат, он вытащил тот самый детектив, который хотел
читать прошлым вечером. Как и ожидалось, радиола вынула книгу из его рук и
вернула на полку. Вспомнив слова Фицджеральда,  Керри  взглянул  на  часы.
Время реакции - четыре секунды.
     Керри  взял  том  Шауцера  и  стал  ждать,  что  будет.  Радиола   не
шевельнулась. Однако, когда  он  потянулся  за  исторической  работой,  ее
заботливого отобрали. Время реакции - шесть секунд.
     Керри взял еще одну историческую  книгу,  в  два  раза  толще.  Время
реакции - десять секунд.
     - Угу. Но когда? И кто? Рентгеновское зрение и сверхбыстрая  реакция.
О великий Иософат!
     Керри опробовал еще несколько книг, определяя критерий выбора. "Алису
в Стране Чудес" отобрали беспощадно. Стихи Эдны Миллей - нет.  На  будущее
он составил список из двух колонок.
     Наконец Керри  вспомнил  о  лекции,  которую  ему  предстояло  читать
завтра, и принялся листать свои записи. В  нескольких  местах  требовалось
уточнить цитаты. Керри осторожно потянулся за книгой - и робот тут  же  ее
отнял.
     - Без глупостей, - предостерег его Керри. - Это мне нужно для работы.
     Он пытался вырвать книгу из щупалец, но аппарат, не обращая  на  него
внимания, поставил ее на место.
     Керри постоял, кусая губы. Это было уже слишком. Проклятый робот  вел
себя, как тюремный надзиратель. Керри метнулся к полкам, схватил книгу  и,
прежде чем радиола успела, шевельнуться, выбежал в холл.
     Аппарат пошел следом, едва слышно ступая своими... ножками. Забежав в
спальню, Керри закрыл дверь изнутри и стал ждать с бьющимся сердцем. Ручка
медленно  повернулась.  Сквозь  щель  в  дверях  скользнуло  тонкое,   как
проволока, щупальце робота и начало манипулировать ключом. Керри подскочил
к двери и задвинул засов, но и это не помогло. Специализированные щупальца
робота-отодвинули  засов,  радиола  открыла  дверь,  вошла  в  комнату   и
приблизилась к Керри.
     Вне себя  от  страха,  он  швырнул  в  аппарат  книгу,  и  тот  ловко
перехватил ее на лету. Видимо, это ему и требовалось - радиола  немедленно
повернулась  и  вышла,  гротескно  раскачиваясь  на   гибких   ножках,   с
запрещенным томом. Керри вполголоса выругался.

     Зазвонил телефон - Фицджеральд.
     - Ну как, справляешься?
     - У тебя есть дома "Общественная литература" Кассена?
     - Вряд ли. А зачем тебе?
     - Наплевать, возьму завтра в университетской библиотеке.
     Керри рассказал, что произошло. Фицджеральд тихо присвистнул.
     - Вмешивается, да? Интересно...
     - Я ее боюсь.
     - Сомневаюсь, чтобы она хотела тебе повредить. Так значит,  она  тебя
протрезвила?
     - Да. Световым лучом. Это звучит довольно глупо, но...
     - Все возможно. Вибрационный эквивалент хлористого тиамина.
     - В свете?
     - В солнечном свете тоже содержатся витамины.  Впрочем,  неважно.  Он
контролирует твое чтение  -  невероятно,  читает  эти  книги  по  принципу
сверхбыстрой ассимиляции. Не знаю, что это за машина, но  это  не  обычный
робот.
     - Ты убеждаешь в этом МЕНЯ? - воскликнул Керри. - Да это же настоящий
Гитлер!
     Фицджеральд не засмеялся.
     - Может, переночуешь у меня! - предложил он.
     - Нет, - упрямо ответил Керри. - Никакая идиотская радиола не выгонит
меня из собственного дома. Скорее, я тресну ее топором.
     - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Если случится  что-то  еще,  сразу
звони мне.
     - Хорошо. - Керри положил трубку, перешел в гостиную и смерил радиолу
ледяным взглядом. Черт возьми,  что  это  за  создание?  И  какие  у  него
намерения? Наверняка,  это  не  просто  робот  и  уж,  конечно,  не  живое
существо.
     Стиснув зубы, Керри подошел к аппарату и принялся крутить рукоятки.
     Из радиолы донесся пульсирующий ритм свинга.  Керри  переключился  на
короткие волны - тоже ничего необычного. И какой вывод из этого?
     Никакого. Ответа как не было, так и нет.
     Подумав, Керри отправился в постель.
     Назавтра он принес на ленч "Общественную литературу"  Кассена,  чтобы
показать ее Фицджеральду.
     - В чем дело?
     - Взгляни. - Керри перевернул несколько страниц и указал один  абзац.
- Ты что-нибудь понимаешь?
     Фицджеральд прочел абзац.
     - Да. Речь идет о том, что условием возникновения литературы является
индивидуализм. Верно?
     Керри посмотрел на него.
     - Не знаю.
     - То есть?
     - С моей головой происходит что-то странное.
     Фицджеральд  взъерошил  седеющие  волосы  и,  щурясь,  уставился   на
коллегу.
     - Начни еще раз. Я не совсем...
     - Сегодня утром, -  начал  Керри,  -  я  пошел  в  библиотеку,  чтобы
проверить именно этот отрывок. Прочитал его - и ничего не  понял.  Знаешь,
как бывает, когда человек слишком много читает?  Наткнувшись  на  фразу  с
большим количеством придаточных предложений, он ничего  не  может  понять.
Так было и со мной.
     - Прочти это сейчас, - тихо сказал  Фицджеральд  и  подтолкнул  книгу
Керри.
     Тот повиновался.
     - Ничего, - криво улыбнулся он.
     - Прочти вслух. Я буду читать вместе с тобой.
     И это не помогло. Казалось, Керри совершенно не может  понять  смысла
абзаца.
     - Семантическая блокада, - почесал затылок Фицджеральд.  -  Раньше  с
тобой такого не бывало?
     - Нет... да. Не знаю.
     - У тебя есть занятия после обеда? Нет? Вот и хорошо. Поехали к тебе.
     Керри отпихнул тарелку.
     - Хорошо. Я не голоден. Как только будешь готов...

     Через полчаса оба они  смотрели  на  радиолу.  Выглядела  она  вполне
невинно. Фицджеральд  потерял  несколько  минут,  пытаясь  открыть  заднюю
стенку, но в конце концов сдался. С карандашом и бумагой он  сел  напротив
Керри и начал задавать вопросы.
     Через некоторое время он остановился.
     - Об этом ты мне не говорил.
     - Забыл, наверное.
     Фицджеральд постучал карандашом по зубам.
     - Первым действием радиолы было...
     - Она ослепила меня голубым светом.
     - Не в том дело. Что она при этом сказала?
     Керри заморгал.
     - Что сказала? -  он  помешкал.  -  "Психологическая  схема  снята  и
закодирована" - что-то в этом роде. Тогда мне показалось,  что  это  кусок
любительской передачи или еще чего. Ты думаешь...
     - Она говорила четко? На правильном английском?
     - Нет, теперь я вспоминаю. - Керри скривился. - Слова были  искажены:
сильно выделялись гласные.
     - Вот как? Пошли дальше.
     Они попробовали тест на словесные ассоциации.
     Наконец Фицджеральд откинулся на спинку кресла и нахмурился.
     - Надо бы сравнить эти результаты с  тестами  двухмесячной  давности.
Выглядит это странно, очень странно. Я бы многое дал,  чтобы  узнать,  что
такое память. О мнемонике - искусственной памяти -  мы  знаем  многое,  но
возможно, дело тут в чем-то другом.
     - О чем ты?
     - У этой... машины либо искусственная память, либо она  приспособлена
для  иного  общества  и  иной  культуры.  На   тебя   она   очень   сильно
подействовала.
     Керри облизал губы.
     - В каком смысле?
     - Вызвала блокаду в мозгу. Я сравню результаты тестов и, может  быть,
получу какой-то ответ. Нет, это наверняка  не  просто  робот.  Это  что-то
гораздо большее.
     Керри взял сигарету; аппарат пересек комнату и дал ему прикурить. Оба
мужчины следили за ним с парализующим чувством, похожим на ужас.
     - Тебе бы надо переночевать у меня, - предложил Фицджеральд.
     - Нет, - решительно ответил Керри, хотя и дрожал всем телом.

     На  следующий  день  во  время   ленча   Фицджеральд   осмотрел   всю
университетскую столовую, но Керри не было. Тогда он позвонил  ему  домой.
Трубку сняла Марта.
     - Привет! Когда ты приехала?
     - Привет,  Фиц.  Час  назад.  Сестра  родила  без  меня,  так  что  я
вернулась.
     Марта замолчала. Фицджеральда обеспокоил тон ее голоса.
     - А где Керри?
     - Дома. Ты не мог бы заехать, Фиц? Я так беспокоюсь...
     - Что с ним?
     - Я... и не знаю. Приезжай скорее.
     - О'кей. - Фицджеральд положил трубку, кусая нижнюю губу.
     Его  все  это  тоже  очень  беспокоило.  Нажимая  звонок   у   дверей
Вестерфилдов, он понял, что не владеет своими нервами. Правда,  вид  Марты
несколько привел его в себя.
     Он прошел за ней в гостиную, сразу взглянув на радиолу - та, как ни в
чем ни бывало, стояла в углу, а затем на  Керри,  неподвижно  сидевшего  у
окна. Лицо Керри ничего не выражало. Глаза его были странно прищурены,  он
не сразу узнал Фицджеральда.
     - Привет, Фиц, - поздоровался он наконец.
     - Как ты себя чувствуешь?
     Марта не выдержала.
     - Что с ним такое, Фиц? Может, надо вызвать врача?
     Фицджеральд сел.
     - Ты не заметила ничего странного с этой радиолой?
     - Нет. А что?
     - Тогда слушай.
     Он рассказал ей все с самого  начала,  глядя,  как  на  лице  женщины
недоверие сменяется непроизвольной верой.
     - Я не могу... - заговорила она наконец.
     - Когда Керри вынет сигарету, эта штука поднесет  ему  огонь.  Хочешь
посмотреть?
     - Н-нет... Да. Пожалуй, да. - Глаза Марты расширились.
     Фицджеральд протянул Керри сигарету, и случилось именно то, чего  они
ждали.
     Марта ничего  не  сказала.  Когда  аппарат  вернулся  на  место,  она
задрожала всем телом и подошла к Керри.  Тот  смотрел  на  нее  невидящими
глазами.
     - Здесь нужен врач, Фиц.
     - Да. - Фицджеральд не решился сказать, что врач тут не поможет.
     - А что это, собственно, такое?
     - Нечто большее, чем робот. И оно успешно переделывает твоего мужа. Я
сравнил его психологические тесты - Керри изменился, он совершенно утратил
инициативу.
     - В мире нет человека, способного создать такой аппарат.
     Фицджеральд поморщился.
     - Я тоже так думаю. По-моему, это похоже на продукт высокой культуры,
к тому же, сильно отличной от нашей. Может,  марсианской.  Это  предмет  с
очень специализированным действием, он подходит  лишь  для  очень  сложной
культуры.  Интересно  только,  почему  он  выглядит,  как  радиола   фирмы
"Мидэстерн"?
     Марта тронула Керри за плечо.
     - Маскировка?
     - С какой целью? Ты была  одной  из  моих  лучших  студенток,  Марта.
Взгляни на это с позиции логики. Представь  себе  цивилизацию,  в  которой
создан подобный механизм. Воспользуйся индукцией.
     - Я пытаюсь, но что-то плохо выходит. Меня беспокоит Керри.
     - Ничего со мной не случилось, - сказал Керри.
     Фицджеральд соединил кончики пальцев.
     - Это не радиола, а надзиратель. Может, в этой иной цивилизации такой
есть у  каждого,  а  может,  у  немногих  -  тех,  кого  нужно  держать  в
повиновении?
     - Убивая инициативу?
     Фицджеральд беспомощно развел руками.
     - Я не знаю! Так она подействовала  на  Керри.  Как  она  работает  в
других случаях - не знаю.
     Марта встала.
     - Не будем терять времени. Керри нужен врач. А  потом  подумаем,  что
делать с... этим, - она указала на радиолу.
     - Жалко уничтожать ее, но... - сказал Фицджеральд, и многозначительно
посмотрел на Марту.
     Радиола шевельнулась. Плавно, покачиваясь из стороны в  сторону,  она
выбралась из угла и подошла к Фицджеральду. Психолог прыгнул в сторону,  и
тут его схватили тонкие щупальца. Белый луч ударил прямо ему в глаза.
     Секунду спустя он погас, щупальца исчезли,  и  радиола  вернулась  на
свое место. Фицджеральд стоял, как вкопанный. Марта вскочила, прижав  руки
ко рту.
     - Фиц! - голос ее дрожал.
     Он ответил, но не сразу.
     - Да? В чем дело?
     - С тобой ничего не случилось? Что она тебе сделала?
     Фицджеральд нахмурился.
     - Она? Не понимаю...
     - Эта радиола, что она сделала?
     Он взглянул на радиолу.
     - А что, она испортилась? Так я не механик, Марта.
     - Фиц... - Она подошла и  взяла  его  за  руку.  -  Послушай,  -  она
говорила быстро и горячо. - Вспомни: радиола, Керри, наш  разговор  минуту
назад.
     Фицджеральд тупо смотрел на нее, явно ничего не понимая.
     - Какой-то я глупый сегодня. Никак не могу понять, о чем ты говоришь.
     - Радиола... ну ты же знаешь! Ты говорил,  она  изменила  Керри...  -
Марта замолчала, в ужасе глядя на него.
     Фицджеральд был явно смущен. Марта вела себя  как-то  странно.  Очень
странно! Он всегда считал ее симпатичной и сообразительной, но сейчас  она
несла чушь! Во всяком случае, он не понимал ее.
     И почему столько болтовни об этом приемнике?  Плохо  работает?  Керри
радовался,  что  провернул  неплохое  дельце  -  отличный  дом,   новейшее
оборудование. Фицджеральду вдруг подумалось, что Марта спятила.
     Так или иначе, на занятия он уже опоздал.  Он  сказал  это  вслух,  и
Марта не стала его задерживать. Она была бледна, как мел.
     Керри вынул сигарету, радиола подошла и протянула зажженную спичку.
     - Керри!
     - Слушаю тебя, Марта? - Голос мужа звучал мертво.
     Марта в панике смотрела  на...  радиолу.  Марсиане?  Иной  мир,  иная
цивилизация? Что это такое? Чего она хочет? Что пытается сделать?
     Марта отправилась в  гараж  и  вернулась,  сжимая  в  руке  небольшой
топорик.
     Керри безучастно наблюдал за  ней.  Он  видел,  как  она  подходит  к
радиоле, поднимает топор. В следующее мгновение из приемника вырвался  луч
света, и Марта исчезла. В воздухе расплылось облачко пыли.
     - Уничтожениеживогоорганизмаугрожающегонападением, - сообщило  радио,
не разделяя слов.
     Мозг Керри сделал сальто. Чувствуя тошноту, головокружение и страшную
пустоту внутри, Керри осмотрелся, Марта...
     Инстинкт и эмоции боролись с чем-то, что их подавляло, и вдруг запоры
сломались, блокады исчезли, баррикады рухнули. Керри с криком  вскочил  на
ноги.
     - Марта! - заорал он.
     Ее не было. Он осмотрелся. Где же...
     - Что здесь случилось?
     Он ничего не помнил.
     Керри сел в кресло, потер лоб, свободной  рукой  автоматически  вынул
сигарету. Это вызвало  немедленную  реакцию:  радиола  подошла  с  горящей
спичкой.
     Керри издал сдавленный звук, словно его тошнило, и вскочил с  кресла.
Он все вспомнил. Схватив топор, он  бросился  на  радиолу,  скаля  зубы  в
кровожадной гримасе.
     Снова вспыхнул луч, и Керри тоже исчез. Топор упал на ковер.
     Радиола вернулась на место и  неподвижно  замерла.  Из  радиоатомного
мозга донеслось слабое тиканье.
     -  Субъект  в  принципе  неподходящий,  -  заявило  устройство  после
небольшой паузы. -  Необходимость  устранения.  -  Щелк!  -  Подготовка  к
следующему субъекту закончена. - Щелк!

     - Берем, - сказал парень.
     - Вы не пожалеете, -  улыбнулся  агент  по  продаже  недвижимости.  -
Тишина, вдали от людей, да и цена не очень велика.
     - Это как посмотреть, - вставила девушка. - Но, вообще-то, мы  искали
нечто подобное.
     Агент пожал плечами.
     - Дом без мебели был бы, конечно, дешевле. Но...
     -  Мы  слишком  недавно  поженились,  чтобы  обзавестись  собственной
мебелью, - улыбнулся парень и обнял жену. - Тебе здесь нравится, дорогая?
     - Угу. А кто здесь жил раньше?
     Агент поскреб щеку.
     - Минуточку... Кажется, супруги Вестерфилд. Я получил  этот  дом  для
продажи неделю назад. Уютное гнездышко. Сам бы купил, но у меня  уже  есть
дом.
     - Мировая радиола, - заметил парень. -  Это  новейшая  модель?  -  Он
подошел ближе, чтобы осмотреть аппарат.
     - Идем, - поторопила его девушка. - Заглянем еще раз на кухню.
     - Иду, дорогая.
     Они вышли из комнаты. Бархатный голос агента доносился из  холла  все
тише. В окно светило теплое полуденное солнце.
     Какое-то время было тихо. А потом...
     - Щелк!

 Г. Каттнер
Сборник рассказов

СОДЕРЖАНИЕ:

ПРОХВЕССОР НАКРЫЛСЯ
Котел с неприятностями
ПЧХИ-ХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА
ПРИЗРАК
До скорого!
ТВОНК
НАЗОВЕМ ЕГО ДЕМОНОМ
ЖИЛ-БЫЛ ГНОМ

                           НАЗОВЕМ ЕГО ДЕМОНОМ

                        1. "НЕПРАВИЛЬНЫЙ" ДЯДЮШКА

     Прошло много времени, прежде  чем  она  вернулась  в  Лос-Анджелес  и
проехала мимо дома бабушки Китон. Собственно, он мало  изменился,  но  то,
что в 1920 году представлялось ее  детскому  взору  элегантным  особняком,
сейчас выглядело  большим  нелепым  строением,  покрытым  чешуйками  серой
краски.
     По  прошествии  двадцати  пяти  лет  чувство  опасности  исчезло,  но
осталось настойчивое и непонятное ощущение  тревоги,  как  в  те  времена,
когда Джейн Ларкин, девятилетняя, худая и большеглазая девочка,  со  столь
модной тогда челкой, впервые попала в этот дом.
     Оглядываясь назад, в те времена, она могла припомнить одновременно  и
слишком много, и слишком мало. Когда в тот июньский день 1920  года  Джейн
вошла в гостиную с зеленой стеклянной люстрой,  ей  пришлось  обойти  всех
членов семьи и поцеловать каждого: бабушку Китон, чопорную  тетю  Бесси  и
четырех дядей. Она ни секунды не  колебалась,  когда  пошла  к  последнему
дяде, такому отличному от остальных.
     Остальные дети внимательно наблюдали за ней. Они знали. И они поняли,
что она тоже знает. Но сразу они ничего не сказали. Джейн обнаружила,  что
и она тоже не может упомянуть о неприятности, пока они сами не  заведут  с
ней разговор.
     Этого требовали неписанные правила приличия, строго соблюдаемые всеми
детьми в отношениях между собой. Но  тревогу  ощущали  все  в  этом  доме.
Взрослые лишь смутно чувствовали, что что-то не так. Дети же,  как  поняла
Джейн, знали.
     Позже они собрались на заднем дворе, под большой  финиковой  пальмой.
Джейн машинально теребила свое новое ожерелье и  ждала.  Она  видела,  как
другие обменивались взглядами, говорившими: "Думаете, она и в  самом  деле
заметила?" Наконец Беатрис, старшая, предложила сыграть в прятки.
     - Мы должны сказать ей, Би, - не выдержал маленький Чарльз.
     Беатрис пристально посмотрела на Чарльза.
     - Сказать ей? О чем? Ты с ума сошел, Чарльз.
     Чарльз настаивал, хотя и не очень уверенно.
     - Ты знаешь о чем.
     - Держите при себе свои тайны, - сказала Джейн. - Я и без того  знаю,
в чем дело. Он - не мой дядя.
     - Видите?! - вскричала Эмили. - Она тоже заметила. Я же говорила вам,
что она заметила.
     - Смех, да и только, - сказала Джейн.
     Она прекрасно знала, что тот человек  в  гостиной  -  не  ее  дядя  и
никогда им не был, и что он усиленно притворялся, - достаточно  умело  для
того, чтобы убедить взрослых, - будто он всегда им  был.  Ясным,  лишенным
предвзятости взором не достигшего зрелости существа Джейн могла видеть то,
что было недоступно ни одному взрослому. Он был каким-то... пустым.
     - Он только что приехал, - сказала Эмили, - около трех недель назад.
     - Трех дней,  -  поправил  ее  Чарльз,  пытаясь  помочь.  Однако  его
представления о ходе времени не зависели от календаря. Он  измерял  время,
сообразуясь со значительностью событий, и понятие "день"  не  служило  для
него стандартом. Когда он был болен или когда шел дождь,  время  для  него
тянулось медленно, когда же он совершал веселые прогулки в Океанском Парке
или играл на заднем дворе, время бежало гораздо быстрее.
     - Это было три недели назад, - сказала Беатрис.
     - Откуда он приехал? - спросила Джейн.
     Снова обмен взглядами.
     - Не знаю, - осторожно ответила Беатрис.
     - Он пришел из большого дупла, - сказал Чарльз. - Оно такое круглое и
сверкает, как рождественская елка.
     - Не ври, - сказала Эмили. - Разве ты видел это собственными глазами,
Чарльз?
     - Не совсем. Но что-то вроде этого.
     - И они не заметили?
     Джейн имела в виду взрослых.
     - Нет, - ответила Беатрис.
     Все дети посмотрели в сторону дома, думая о непостижимости взрослых.
     - Они ведут себя так, как будто он всегда  был  здесь.  Даже  бабуля.
Тетя Бесси сказала, что он пришел раньше, чем я, только я-то знаю, что это
неправда.
     - Три недели, - подтвердил, поразмыслив, Чарльз.
     - Из-за него все они чувствуют себя больными, - сказала Эмили. - Тетя
Бесси все время пьет аспирин.

     Джейн размышляла. В свете последних фактов ситуация показалась ей еще
более тревожной. Дядя трех недель от роду? Возможно, взрослые  всего  лишь
притворялись, как они  порою  делали,  руководствуясь  своими  непонятными
взрослыми соображениями. Но почему-то такое предположение не показалось ей
убедительным.  Вообще-то,  дети  не  расположены  к  тому,  чтобы  подолгу
размышлять над подобного рода вещами.
     Чарльз теперь, когда лед растаял и Джейн не была уже чужой, дрожал от
нетерпения.
     - Скажи ей,  Би!  Настоящую  тайну...  ты  знаешь  какую.  Можно  мне
показать ей Дорогу из Желтого Кирпича? Пожалуйста, Би! А?
     Снова установилось молчание. Чарльз слишком  много  выболтал.  Джейн,
конечно, знала Дорогу из Желтого Кирпича, она вела из Страны Жевунов прямо
к Изумрудному Городу.
     После продолжительного молчания Эмили кивнула.
     - Да, мы должны ей сказать, - подтвердила она.  -  Только  она  может
напугаться. Там так темно.
     - Ты сама испугалась, - сказал Бобби. - В первый раз ты заплакала.
     - И вовсе нет. Все равно... только тогда она поверит.
     - О нет, - сказал Чарльз.  -  В  последний  раз  я  протянул  руку  и
коснулся короны.
     - Это не корона, - сказала Эмили. - Это он, Руггедо.
     Джейн подумала о дяде, который не был настоящим дядей, и  вообще  был
ненастоящим.
     - Это он - Руггедо? - спросила она.
     Дети поняли.
     - О нет, - сказал Чарльз. - Руггедо живет  в  погребе.  Мы  даем  ему
мясо. Красное и мокрое. Оно ему нравится. Он жрет!
     Беатрис посмотрела на Джейн и кивнула в сторону маленькой сторожки  с
хитроумным замком. Потом она  умело  перевела  разговор  на  другую  тему.
Началась игра в ковбоев и индейцев, и Бобби, вопя во все горло,  припустил
вокруг дома.
     В хижине приятно пахло акацией, аромат которой сочился  сквозь  щели.
Беатрис и Джейн, тесно прижавшись друг к другу в душном полумраке, слушали
затихающие вдали индейские кличи. Беатрис выглядела на удивление взрослой.
     - Я рада, что ты приехала, Джейн, - сказала она. - Малыши  ничего  не
понимают, а это просто ужасно.
     - Кто он?
     Беатрис содрогнулась.
     - Не знаю. Думаю, он живет в погребе.
     Она колебалась.
     - Но до него вполне можно добраться и через чердак.  Я  была  бы  вне
себя от страха, если бы малыши не были такими... Они как будто  вообще  не
придают этому значения.
     - Но, Би, кто он?
     Беатрис повернула голову и посмотрела на Джейн. Было ясно, что она не
может или не хочет быть откровенной до конца. Существовал какой-то барьер,
но поскольку это было важно, она попыталась.
     - Я думаю, Руггедо и "неправильный" дядя - это одно и то же. Я просто
уверена в этом. Чарльз и Бобби так говорят, а они разбираются  в  подобных
вещах лучше, чем я. Они младше. Трудно объяснить, но в  общем,  это  нечто
вроде Скудлеров. Помнишь?
     Скудлеры. Раса неприятных существ, живущих в пещере, на пути к стране
Озз. Они могли отделять свои головы от туловища и кидаться ими в прохожих.
Через мгновение стала ясна правомочность подобного сравнения.
     Голова Скудлера могла находиться в одном месте, а туловище в  другом.
Но при этом обе части тела принадлежали одному и тому же Скудлеру.

     Конечно, дядя-фантом имел и голову, и тело. Но Джейн  могла,  хоть  и
смутно, постичь вероятную двойственность его натуры -  одна  часть  "дяди"
передвигалась по дому,  являясь  источником  давящей  на  разум  злобы,  а
другая, безымянная, гнездилась в погребе и ждала красного мяса.
     - Чарльз знает об этом больше остальных, - сказала Беатрис. - Это  он
обнаружил,  что  мы  должны  кормить  Р-руггедо.  Мы  перепробовали  самую
различную пищу, но оказалось, что необходимо именно сырое мясо. А если  мы
прекратим его кормить... обязательно произойдет что-то ужасное. Мы,  дети,
это понимаем.
     Замечательно было то, что Джейн не спрашивала, почему. Дети принимали
подобное проявление своего рода телепатии за должное.
     - Они не знают, - сказала Беатрис. - Мы не можем им сказать.
     - Не можем, - согласилась Джейн и  две  девочки  посмотрели  друг  на
друга, беспомощные перед лицом извечной  проблемы  не  достигших  зрелости
существ: мир взрослых слишком сложен, чтобы  пытаться  его  понять,  из-за
чего детям приходится быть осторожными.
     Взрослые всегда правы. Они - иная, чуждая раса.
     К счастью для детей, они встретились с Врагом лицом  к  лицу  единой,
сплоченной группой. Случись это с одним ребенком, он мог впасть в  панику.
Но Чарльзу, которому принадлежала честь открытия, было только  шесть  лет.
Он был еще достаточно мал, и  нервный  срыв  ему  не  грозил.  Шестилетние
постоянно находятся в состоянии  психического  возбуждения.  Это  для  них
нормально.
     - И они все не в своей тарелке с тех пор, как он появился, -  сказала
Беатрис.
     Джейн это уже заметила. Волк может одеть овечью  шкуру  и  затеряться
среди отары, но овцы все равно будут нервничать, даже не осознавая  причин
этой нервозности.
     Дело тут было  в  настроении.  Даже  он  поддался  этому  настроению:
чувству тревоги, ожидания, ощущению того, что что-то не в порядке, хотя  и
не ясно что - но для него это была всего лишь маскировка. Джейн  могла  бы
сказать, что он не хотел привлекать внимания  отличием  от  избранного  им
эталона... связанного с человекообразной оболочкой.

     Джейн приняла правила игры. Дядя был... пустым.  Того,  кто  сидел  в
погребе, звали Руггедо, и его следовало  регулярно  кормить  сырым  мясом,
чтобы не случилось Нечто...
     Ряженый, взявшийся неизвестно откуда, он обладал немалой силой, но  и
она была не безграничной. Очевидные доказательства его власти  принимались
безоговорочно.
     Дети - реалисты. Им не казалось невероятным, что среди  них  появился
странный и голодный нечеловек - ведь он был.
     Он пришел откуда-то. Из глубин времени, пространства или из какого-то
непостижимого  для  разума  человека  места.   Он   никогда   не   обладал
человеческими чувствами - дети нутром чуют подобные вещи. Он  очень  умело
притворялся, будто он человек, и  разумы  взрослых  создали  искусственное
воспоминание о его прежнем существовании. Взрослые  думали,  будто  помнят
его.  Взрослые  распознают   мираж,   ребенок   обманывается.   Но   мираж
интеллектуальный обманет взрослого, а не ребенка.
     Власть Руггедо не распространялась на их разумы, ибо, с точки  зрения
взрослого, они не были ни достаточно зрелыми, ни  достаточно  нормальными.
Беатрис, самая старшая, боялась. У нее начало развиваться воображение.
     Маленький Чарли испытывал состояние, близкое к восторгу. Бобби, самый
младший, начал уже уставать от этой игры...
     Возможно,  Беатрис  могла  позже  отчасти  припомнить,  как  выглядел
Руггедо, но остальные не помнили ничего. Ибо  они  шли  к  нему  по  очень
странной дороге и, возможно, каким-то образом менялись на тот период,  что
были с ним. Он принимал или отвергал еду, и это  было  все.  Наверху  тело
Скудлера маскировалось под человеческое, в то время как голова его  лежала
в маленьком, ужасном гнезде, сделанном из свернутого пространства, так что
он был невидим и недостижим для любого, кто не знал, как  отыскать  Дорогу
из Желтого Кирпича.
     Кем же он был? Не прибегая к стандартным сравнениям - а в  этом  мире
их нет - сущность его определить нельзя. Дети думали о нем, как о Руггедо.
Но он не был толстым, полукомичным, вечно странствующим Королем Гномов.
     Он никогда им не был.
     Назовем его демоном.
     Как имя-символ оно включает в себя слишком много и слишком  мало.  Но
оно подойдет. По своим  физическим  качествам  он  был  чудовищем,  чуждым
сверхсуществом. Но отталкиваясь от его поступков и желаний -  назовем  его
демоном.

                           2. СЫРОЕ КРАСНОЕ МЯСО

     Однажды, несколькими днями позже, Беатрис спросила у Джейн:
     - Сколько у тебя с собой денег?
     - Четыре доллара тридцать  пять  центов,  -  ответила  Джейн,  изучив
содержимое своего кошелька. - Папа дал мне пять  долларов  на  вокзале.  Я
купила жареной кукурузы... ну и еще разное.
     - Послушай, до чего же я рада, что ты приехала.
     Беатрис  глубоко  вздохнула.  Само  собой   разумелось,   что   столь
свойственные детям принципы социализма будут  применены  и  данным  тесным
кружком. Маленький капитал Джейн был нужен не  одному  из  его  членов,  а
всем, вместе взятым.
     - Нам страшно нужны деньги, - сказала Беатрис. - Бабушка поймала нас,
когда мы брали мясо из ледника, и больше мы этого делать не можем.  Но  на
твои деньги мы можем купить уйму мяса.
     Ни один из них не подумал о том, что  будет,  когда  и  этот  капитал
истощится. Четыре доллара тридцать пять центов казались  по  тем  временам
крупной суммой. И потом, им совсем не нужно было покупать дорогое  мясо  -
достаточно, если оно будет сырым и красным.
     Все вместе они шли по  затененным  акациями  улицам.  Кое-где  акации
уступали место пальмам и перцовым деревьям. Они купили два  фунта  мяса  и
еще двадцать центов промотали на содовую.
     Когда они вернулись домой, то застали там обычное  воскресное  сонное
царство. Дяди Симон и Джеймс ушли за сигарами, дяди  Лью  и  Берт  листали
газеты, тетя Бесси вязала  крючком.  Бабушка  Китон  изучала  "Журнал  для
молодежи" на предмет  наличия  пикантных  мест.  Девочки  остановились  за
расшитыми портьерами и заглянули в комнату.
     - Входите, малышки, - сказал Лью звучным басом.
     - Картинки видели? Матт и Джеф хороши. И Спарк Плаг...
     - Для меня достаточно хорош мистер Гибсон, - вставила бабушка  Китон.
- Он настоящий художник. Его люди похожи на людей.
     Дверь с шумом распахнулась,  и  на  пороге  появился  дядя  Джеймс  -
толстый, улыбающийся, явно довольный жизнью после нескольких кружек  пива.
За ним, подобно олицетворению честности, вышагивал дядя Симон.
     - Во всяком случае, хоть тихо, - сказал он.
     Он бросил кислый взгляд в сторону Джейн и Беатрис.
     - Иногда дети устраивают такой  шум  и  гам,  что  я  не  слышу  даже
собственных мыслей.
     - Бабуля, - спросила Джейн, - а где малыши?
     - Думаю, на кухне, дорогая. Им для чего-то понадобилась вода.
     - Спасибо.
     Две девочки пересекли комнату, в которой  ощущались  первые  признаки
неосознанного смятения. Овцы чувствовали присутствие  волка,  но  камуфляж
овечьей шкуры пока что срабатывал. Они не догадывались...
     Младшие были в кухне, увлеченно обрабатывая водой  и  кистями  раздел
комиксов. Одна газетная страница  была  покрыта  специальным  составом,  и
влага выявляла на свет  различные  краски,  пастельные  -  но  удивительно
чистые, подобные тем, что можно увидеть  в  японских  цветах,  растущих  в
воде, или на китайских бумажных коробочках с крошечными сюрпризами внутри.
     Беатрис показала им свой пакет от мясника.
     - Два фунта, - сказала она. - У Дженни были деньги, а Мертон  сегодня
как раз открыт. Вот я и подумала, что нам лучше...
     Эмили с увлечением продолжала рисовать. Чарльз вскочил.
     - Пойдем сейчас, да?
     Джейн встревожилась.
     - Не знаю, стоит ли мне идти. Я...
     - Я тоже не хочу, - сказал Бобби.
     Это было уже предательством. Чарльз сказал, что Бобби боится.
     - Вовсе нет. Просто мне уже не интересно. Я хочу играть во что-нибудь
другое.
     - Эмили, - мягко проговорила Беатрис, - в  этот  раз  тебе  не  стоит
идти.
     - Нет, я пойду.
     Эмили подняла взгляд от рисунков.
     - Я не боюсь.
     - Я хочу посмотреть на огоньки, - сказал Чарльз.
     Беатрис повернулась к нему.
     - Ты говоришь неправду, Чарльз! Никаких огней нет.
     - Есть. По крайней мере, иногда.
     - Нет.
     - Есть. Просто ты глупая и не можешь  их  увидеть.  Пойдем,  покормим
его.

     Само собой разумелось,  что  сейчас  командовала  Беатрис.  Она  была
старше, и она, как почувствовала Джейн, боялась больше всех,  даже  больше
Эмили.
     Они пошли наверх. Беатрис несла пакет  с  мясом.  Она  уже  разрезала
бечевку. Очутившись в верхнем коридоре, они сгрудились у двери.
     - Вот он, путь, Джейн, - с оттенком гордости  сообщил  Чарльз.  -  Мы
должны подняться на чердак. В потолке ванной есть  спускающаяся  лестница.
Нужно взобраться на ванну и дотянуться до нее.
     - Но мое платье?! - с сомнением в голосе сказала Джейн.
     - Ты не испачкаешься. Идем.
     Чарльз хотел лезть первым, но он  был  слишком  мал  ростом.  Беатрис
вскарабкалась на край ванны и потянула за кольцо в потолке. Люк заскрипел,
и сверху медленно, с некоей величавостью, спустилась лестница и  встала  в
ванну. Наверху было темно. Слабый свет едва  пробивался  сквозь  чердачные
окна.
     - Идем, Джейн, - странно-шелестящим шепотом сказала Беатрис,  и  они,
как отважные акробаты, принялись карабкаться наверх.
     На чердаке было  тепло,  тихо  и  пыльно.  В  лучах  света  танцевали
пылинки. Повсюду стояли набитые хламом картонные коробки и сундуки.
     Беатрис зашагала по одной из балок. Джейн последовала за ней.

     Беатрис не оглядывалась и ничего не говорила. Один  раз  она  провела
рукой, как будто что-то искала. Чарльз, шедший за ней следом, ухватился за
протянутую руку. Потом Беатрис достигла планки,  положенной  через  другое
стропило. Миновав ее, она  остановилась  и  вместе  с  Чарльзом  вернулась
назад.
     - Ты все делала не так, - разочарованно сказал Чарльз.  -  Ты  думала
совсем не о том.
     Лицо Беатрис казалось странно-белым в слабо-золотистом свете.
     Джейн встретилась взглядом с кузиной.
     - Би...
     -  Все  правильно,  нужно  думать  о  чем-нибудь  другом,  -   быстро
проговорила Беатрис. - Идем.
     Она ступила на планку. Чарльз шел за ней по пятам. Беатрис  монотонно
бормотала какую-то считалочку:

                  "Раз-два, вот халва.
                   Три-четыре, заплатили.
                   Пять-шесть, можно есть..."

     Беатрис исчезла. "Семь-восемь, пить просим..."
     Чарльз исчез.
     Бобби, всем своим видом выражая неудовольствие, последовал за ними.
     Эмили слабо пискнула.
     - О, Эмили! - вскрикнула Джейн.
     Ее младшая кузина прошептала:
     - Я не хочу туда идти, Джейн.
     - Тебе и не нужно.
     - Нет, нужно, - настаивала Эмили.  -  Я  не  буду  бояться,  если  ты
пойдешь следом за мной. Мне всегда кажется, будто кто-то крадется за  мной
и вот-вот схватит. Но, если ты обещаешь идти следом, я не буду бояться.
     - Обещаю, - сказала Джейн.
     Повеселевшая Эмили пошла по мостику.  На  этот  раз  Джейн  наблюдала
особенно внимательно. И все же она не замети момента исчезновения.  Просто
Эмили внезапно... пропала.  Джейн  шагнула  вперед,  но  донесшийся  снизу
окрик, заставил ее остановиться:
     - Джейн!
     Голос принадлежал тете Бесси.
     - Джейн!
     На этот раз зов был более громким и решительным.
     - Джейн, ты где? Иди-ка сюда, ко мне!
     Джейн стояла не шевелясь и смотрела на планку-мостик.  Он  был  пуст.
Эмили и другие дети исчезли  без  следа.  Чердак  внезапно  превратился  в
место, полное неявственной угрозы. Но все равно нужно  было  идти,  потому
что она обещала...
     - Джейн!
     Джейн покорно спустилась и последовала на зов тети Бесси. При виде ее
женщина недовольно поджала тонкие губы.
     - Где, скажи на милость, ты была, Джейн? Я уже устала тебя звать!
     - Мы играли, - ответила Джейн. - Я тебе нужна, тетя Бесси?
     - Ясное дело, нужна, - сказала тетя Бесси. - Я вяжу воротник. Это  же
для твоего платья. Иди сюда, мне нужно примерить. Как ты выросла, девочка!
     После  этого  началась  бесконечная  возня  с   булавками,   повороты
туда-сюда, а Джейн не переставая думала о малютке Эмили, отчаянно боящейся
чего-то на чердаке. Джейн начала испытывать ненависть  к  тете  Бесси,  но
мысль о протесте или побеге даже не мелькнула у  нее  в  голове.  Взрослые
обладают абсолютной властью над детьми. Для укрепления родственных  связей
в этот момент не было ничего важнее возни с воротничком. По крайней  мере,
с точки зрения взрослых, правящих этим миром.
     А Эмили, одна, испуганная, шла по мостику, который вел...

     Дяди играли в покер. Тетя Гертруда, водевильная  актриса,  неожиданно
приехавшая на несколько дней, болтала с бабушкой Китон  и  тетей  Бесси  в
гостиной. Тетя Гертруда была маленькой и в высшей степени  очаровательной.
Она была полна  нежной  хрупкости,  а  ее  вкус  к  жизни  наполнял  Джейн
восхищением. Но сейчас она казалась подавленной.
     - В этом доме у меня все время бегают мурашки по коже.
     Она сделала вид, будто хочет хлопнуть Джейн по носу сложенным веером.
     - Привет, милашка. Ты почему не с другими детьми?
     - Ну, я устала, - ответила Джейн.
     Она не переставала думать об Эмили.
     Прошел почти час с тех пор, как...
     - Я в таком возрасте никогда не уставала, - сказала тетя Гертруда.  -
Ну-ка, посмотри на меня. Три дня, и еще этот ужасный человек... Ма, я тебе
говорила...
     Она перешла на шепот.
     Джейн следила за тем,  как  худые  пальцы  тети  Бесси  с  неизменной
скоростью цепляли крючком за шелк.
     - Это не дом, а просто морг, - сказала внезапно тетя Гертруда.  -  Да
что с вами со всеми случилось? Кто умер?
     - Все дело в воздухе,  -  отозвалась  тетя  Бесси.  -  Слишком  жарко
круглый год.
     - Если бы ты хоть раз поиграла зимой в Рочестере,  ты  бы  радовалась
теплому климату. Но все равно, дело не в этом. Я чувствую себя так,  будто
стою на сцене после поднятия занавеса.
     - Это все твои фантазии, - сказала ей мать.
     - Духи, - вставила тетя Гертруда и опять умолкла.
     Бабушка Китон пристально взглянула на Джейн.
     - Подойди-ка ко мне, малышка, - сказала она.
     Джейн окунулась в надежное тепло мягких, уютных колен,  державших  на
себе стольких детей, и попыталась забыть обо  всем,  оставить  все  заботы
бабушке Китон. Но ничего не вышло. Что-то не так было в  доме,  и  давящие
волны исходили от источника тревоги, находившегося совсем рядом.
     "Неправильный" дядя.  Голод  и  алчность,  требующие  пищи.  Близость
кровавого мяса дразнила его, лежащего в укрытии в своем  страшном  гнезде,
где-то там, в другом мире, в  том  удивительном  месте,  куда  отправились
дети.
     Он притаился там, жаждая еды, и одновременно он был здесь  -  пустой,
алчный, безжалостный водоворот голода.
     Джейн закрыла глаза и теснее прижалась к плечу бабушки Китон.
     Тетя Гертруда болтала странно-напряженным голосом, словно она ощущала
близкое присутствие чего-то чуждого и  в  глубине  души  у  нее  гнездился
страх.
     - Через пару дней у меня премьера в  Санта-Барбаре,  Ма,  -  говорила
она. - Я... Да что же такое  с  этим  домом  в  конце  концов?  Я  сегодня
нервная, как кошка...  Так  я  хочу,  чтобы  вы  все  приехали  на  первое
представление. Это музыкальная комедия. Я иду в гору.
     - Я видела "Принца Пильсена" раньше, - сказала бабушка Китон.
     - Но не со мной же. Я уже забронировала комнаты  в  отеле.  Ребятишки
тоже поедут. Хочешь посмотреть, как играет твоя тетя, Джейн?
     Джейн кивнула из-за бабушкиного плеча.
     - Тетя, - внезапно сказала Джейн, - ты всех дядей видишь?
     - Конечно.
     - Всех-всех? Дядю Джеймса, дядю Берта, дядю Симона и дядю Лью?
     - Всю компанию. А в чем дело?
     - Это я просто так спросила.
     Значит, тетя Гертруда тоже не  заметила  "неправильности"  одного  из
дядей. Выходит, и она не слишком наблюдательна, подумала Джейн.
     - А вот ребятишек я не вижу. Если они не поторопятся, то  не  получат
подарков, которые я им привезла. Ни за что не догадаешься, что у меня  для
тебя есть, Дженни.
     Но даже эти  многообещающие  слова  едва  достигли  ушей  Джейн.  Ибо
внезапно  висевшее  в  воздухе  напряжение  разрядилось.  Неверный   дядя,
мгновение  назад  бывший  водоворотом  голода,  стал  теперь   водоворотом
экстаза. Где-то, каким-то образом, Руггедо был накормлен. Где-то, каким-то
образом, другая половина двойного дяди пожирала кровавую пищу...

     Джейн не была больше на коленях у бабушки Китон. Комната превратилась
в кружащуюся темноту с крохотными, подмигивающими огоньками - Чарльзу  они
напомнили рождественскую елку  -  и  в  центре  этого  вращения  находился
источник ужаса. Через "неправильного" дядю,  находившегося  в  исчезнувшей
комнате, словно через трубу из невероятного гнезда, где  жила  другая  его
половина, в дом вливалось полное экстаза чувство насыщения.
     В это мгновение Джейн  каким-то  образом  очутилась  совсем  рядом  с
другими детьми, обступившими, должно быть,  вращающийся  фокус  тьмы.  Она
почти ощущала их присутствие, почти касалась их рукой.
     Потом темнота содрогнулась, и  крошечные  огоньки  слились  в  единое
свечение, и в сознании Джейн закружились немыслимые воспоминания. Она была
совсем рядом с ним. Он был не опасен, будучи накормленным  досыта.  Он  не
контролировал свои мысли,  они  лились,  бесформенные,  как  у  животного,
наполняя темноту. Мысли о красной еде. об  иных  временах  и  местах,  где
такую же красную еду протягивали ему другие руки.
     Невероятно. Воспоминания не  касались  Земли,  они  не  относились  к
нашему времени и пространству. Он много путешествовал, этот Руггедо, и под
многими личинами. Он вспоминал теперь, в потоке бесформенного расщепления,
как  разрывал  покрытые  мехом  бока,  вспоминал  поток  горячей   красной
жидкости, струившейся сквозь эти шкурки.
     Ничего подобного Джейн не могла раньше даже вообразить.
     Он вспоминал огромный двор, мощеный чем-то ослепительно сверкавшим на
солнце, и что-то яркое в цепях, в центре двора, и кольцо наблюдающих глаз,
когда он вышел и направился к жертве.
     Когда он вырывал свою долю из гладких боков, цепь клацала в такт  его
жевавшему рту...
     Джейн попыталась закрыть глаза  и  не  смотреть.  Но  видела  она  не
глазами. Она испытывала чувство  стыда  и  легкого  отвращения,  ибо  тоже
присутствовала на этом пиршестве, вместе с Руггедо,  ощущая  сладкий  вкус
красного вещества, и луч экстаза пронзил ее тело так же, как и его.
     - Вот и ребятишки идут,  -  донесся  откуда-то  издалека  голос  тети
Гертруды.
     Вначале до Джейн не дошел смысл ее слов, но потом она поняла, и вдруг
вновь ощутила мягкость колен бабушки Китон,  снова  очутилась  в  знакомой
комнате.
     - Не стадо ли слонов мчится по лестнице? - сказала тетя Гертруда.
     Они вернулись. Теперь и Джейн услышала их.
     Собственно, они создавали гораздо меньше шума, чем обычно. На полпути
они замедлили бег, и до слуха Джейн донесся гул голосов.
     Дети  вошли.  Беатрис  была  немного  бледной,  Эмили  -  розовой,  с
припухшими глазами, Чарльз  что-то  взволнованно  бормотал,  но  у  Бобби,
самого младшего, вид был угрюмый и скучный.  При  виде  тети  Гертруды  их
оживление  усилилось,   хотя   Беатрис   обменялась   с   Джейн   быстрыми
значительными взглядами.
     Шум, возгласы, приветствия. Вернулись дяди. Все  принялись  обсуждать
предстоящую поездку в Санта-Барбару, но  напряженное  это  веселье  быстро
угасло. На смену ему пришло тяжелое молчание.
     Хотя ни один из взрослых не подавал виду,  их  всех  томило  какое-то
нехорошее предчувствие.
     Но только дети - и даже тетя Гертруда  не  понимала  их  -  сознавали
полную пустоту "неправильного"  дяди  -  ленивого,  вялого,  полуразумного
существа. Внешне он имел вполне человеческий облик, как будто никогда и не
проецировал волны животного голода под этой крышей,  никогда  не  позволял
своим мыслям крутиться в сознании детей, никогда не вспоминал  о  кровавых
празднествах, происходивших в другие времена и в других местах.
     Утолив свой голод, он стал излучать дремотные волны, и  все  взрослые
зевали, недоумевая, что это на них  нашло.  Но  он  по-прежнему  оставался
пустым, ненастоящим. Чувство нереальности происходящего не  покидало  даже
те маленькие, пытливые сознания, которые видели его таким, какой он есть.

                            3. НАСЫТИВШИЙСЯ ЕДОК

     Позже, когда пришла пора ложиться спать, лишь Чарльз хотел говорить о
дяде. У Джейн было такое  чувство,  будто  Беатрис  как-то  повзрослела  с
начала дня. Бобби читал "Книгу Джунглей" или притворялся,  что  читает,  с
огромным удовольствием рассматривая  картинки  с  изображением  тигра  Шер
Хана. Эмили отвернулась к стене и делала вид, что спит.
     - Меня позвала тетя  Бесси,  -  сказала  Джейн,  чувствуя  молчаливый
упрек. - Она хотела примерить на мне тот новый воротничок.  Я  ускользнула
бы от нее, как только смогла.
     - А-а.
     Извинения были приняты, но Беатрис  по-прежнему  играла  в  молчанку.
Джейн подошла к кровати Эмили и обняла малышку.
     - Ты сердишься на меня, Эмили?
     - Нет.
     - Сердишься, я знаю. Я ничего не могла поделать, дорогая.
     - Все в порядке, - сказала Эмили. - Неважно.
     - Все сверкает и  сияет,  -  сонным  голосом  сказал  Чарльз,  -  как
рождественская елка.
     Беатрис круто повернулась к нему.
     - Заткнись, Чарльз! - крикнула она.
     Тетя Бесси просунула голову в комнату.
     - В чем дело, дети? - спросила она.
     - Ничего, тетя, - ответила Беатрис. - Просто мы играем.
     Сытый, на время удовлетворенный, лежал он в  своем  странном  гнезде.
Дом затих. Обитатели его  заснули.  Даже  "неправильный"  дядя  спал,  ибо
Руггедо был искусным подражателем.
     "Неправильный"  дядя  не  был  фантомом,  нематериальным  порождением
разума  Руггедо.  Как  амеба  тянет  к  еде  псевдоподии,  так  и  Руггедо
увеличился  и  создал  "неправильного"   дядю.   Но   на   этом   сходство
заканчивалось.  Ибо  "неправильный"  дядя  не  был  эластичным  отростком,
который можно было бы отдернуть в любой момент. Скорее он  -  оно  -  было
материальной конечностью, как рука у  человека.  Мозг  с  помощью  нервной
системы посылает сигнал, рука протягивается, пальцы хватают... и вот  она,
еда.
     Но "конечность" Руггедо имела больше пространства  для  маневра,  чем
человеческая рука. Жертва может насторожиться,  увидев  протянутую  к  ней
руку, а "неправильный" дядя выглядел и действовал совсем как человек, лишь
глаза выдавали его.
     Но существуют законы, подчиняться которым вынужден был даже  Руггедо.
Непоколебимые законы природы связывают  его  до  известных  пределов.  Его
жизнь,  как  и  жизнь,  к   примеру,   обыкновенной   бабочки,   подчинена
определенным циклам: гусеница должна много есть, прежде чем свить кокон  и
превратиться в куколку, а затем - в прекрасную летунью. Изменение не может
произойти до назначенного срока. И Руггедо не мог измениться  раньше,  чем
закончится цикл. Потом  произойдет  очередная  метаморфоза,  как  это  уже
бывало в немыслимых глубинах его прошлого - миллионы удивительных мутаций.
     Но  в  настоящее  время  он  был  связан  законами  текущего   цикла.
"Отросток" не мог быть отдернут. И "неправильный" дядя  был  частью  этого
существа, а оно, в свою очередь, было частью "неправильного" дяди.
     Тело Скудлера и голова Скудлера.
     По  погруженному  во  тьму  дому  гуляли  все  непрекращающиеся,   не
затихающие  волны  насыщения,  медленно,  почти  незаметно   ускорявшиеся,
переходя к той нервной алчной  пульсации,  что  всегда  завершает  процесс
пищеварения.
     Тетя Бесси повернулась на другой бок и начала  посапывать.  В  другой
комнате "неправильный" дядя, не просыпаясь, тоже  повернулся  на  спину  и
тоже засопел.
     Способность к мимикрии была развита на славу...

     Стоило стрелкам часов перевалить за полдень, как  пульс  дома  сменил
ритм и настроение.
     - Если мы собираемся в Санта-Барбару, - сказала бабушка Китон, - то я
хочу отвести детей сегодня к дантисту. Нужно привести в порядок их зубы, а
с доктором Гувером трудно договориться и насчет одного ребенка, не  говоря
уже о четырех. Джейн, твоя мама писала мне, что ты была у  дантиста  месяц
тому назад, так что тебе идти не нужно.
     После этих слов детей обуяла тревога, но ни один из них  не  возразил
ни словом. Лишь когда бабушка Китон повела детей к воротам, Беатрис слегка
замялась. Джейн  стояла  у  дверей,  провожая  их  взглядом.  Беатрис,  не
оглядываясь, протянула руку и на миг крепко сжала пальцы Джейн. И только.
     Но ответственность была возложена. Слов не требовалось. Беатрис  ясно
дала понять, что Джейн должна позаботиться обо всем. Бремя ответственности
легло на ее плечи.
     Джейн не осмелилась откладывать  дело  в  долгий  ящик.  Она  слишком
явственно  ощущала  постепенное  нарастание   охватившей   всех   взрослых
депрессии.
     Руггедо вновь проголодался.
     Она смотрела вслед своим двоюродным братьям и сестрам,  пока  они  не
исчезли за перцовыми деревьями. Через  некоторое  время  отдаленный  рокот
троллейбуса возвестил о  том,  что  надеяться  на  их  скорое  возвращение
нечего. Тогда Джейн пошла к мяснику, купила два фунта мяса, выпила содовой
и снова вернулась домой.
     Она почувствовала, как у нее участился пульс.
     Взяв на кухне кувшин, Джейн положила в него мясо  и  проскользнула  в
ванную. С такой ношей без помощи остальных вскарабкаться  на  чердак  было
нелегко, но ей все же удалось это сделать. В  теплом  безмолвии,  царившем
под крышей, она слегка помедлила, почти надеясь  на  то,  что  тетя  Бесси
снова позовет ее. Но никакого окрика не последовало.
     Простота предстоящих ей действий притупляла  страх.  Кроме  того,  ей
едва исполнилось девять. И на чердаке было не так уж темно.
     Балансируя, она прошла по балке до планки-мостика.  Ступив  на  него,
Джейн ощутила вибрацию под ногами.

                   "Раз-два, вот халва,
                    Три-четыре, заплатили,
                    Пять-шесть, можно есть,
                    Семь-восемь..."

     Лишь третья попытка увенчалась успехом. Не так-то  просто  освободить
мозг от всех дум и тягот. Она пересекла мостик, свернула и...
     Там было сумрачно, почти темно... на Джейн дохнуло холодом и сыростью
подземелья. Ни капельки ни удивившись, она поняла, что  находится,  скорее
всего, где-то под домом, а быть может, и очень далеко от  него.  Но  Джейн
приняла такую возможность наравне  с  остальными  чудесами.  Ничто  ее  не
удивляло.
     Странно, но она  как  будто  знала  путь.  Она  находилась  в  некоем
замкнутом на себя  пространстве,  и  в  то  же  самое  время  блуждала  по
пустынным, с  нависающими  сводами,  бесконечным,  сумрачным,  пропитанным
холодом и влагой помещениям. О таких местах даже думать неприятно,  не  то
что блуждать по ним, имея при себе только кувшин с мясом.
     Оно нашло мясо приемлемым.
     Позже Джейн так и не смогла вспомнить, что же это было за оно. Она не
знала, как предложить еду, но оно ее приняло, где-то в самом сердце  этого
парадоксального, замкнутого на себя пространства, где оно лежало, грезя  о
других мирах и запахах.
     Она лишь  почувствовала,  как  тьма  вновь  закружилась  вокруг  нее,
подмигивая маленькими огоньками, когда  оно  пожирало  мясо.  Воспоминания
перебегали из его разума в ее разум, как будто они стали единым целым.  На
этот раз образы были отчетливее и понятнее. Джейн видела огромное крылатое
существо в блестящей клетке, она прыгнула вместе с Руггедо, ощутила биение
крыльев, почувствовала взметнувшуюся в теле  волну  голода,  живо  вкусила
тепло, сладость, солоноватость упруго бившей струи.
     Это было сплетение однородных картин и образов.  Все  новые  и  новые
жертвы бились, схваченные им, роняли перья, извивались. Когда он  ел,  все
жертвы сливались в его воспоминаниях в одну огромную жертву.
     Самое яркое воспоминание всплыло в самом конце.  Джейн  увидела  сад,
наполненный  гигантскими  цветами,  чьи  бутоны  качались  высоко  над  ее
головой. Согбенные фигуры в плащах с капюшонами  безмолвно  сновали  среди
стеблей, а в чашечке  гигантского  цветка  лежала  беспомощная  жертва  со
светлыми волосами, и цепи на ней ярко сверкали.  Джейн  показалось,  будто
она - одна из этих молчаливых фигур, а оно - Руггедо  -  в  другой  личине
идет рядом с ней к месту жертвоприношения.
     Это  было  его  первое  воспоминание  о  человеческой  жертве.  Джейн
хотелось узнать об этом побольше. Соображения морали были для  нее  пустым
звуком. Еда есть еда. Но эту картину сменила другая,  и  Джейн  так  и  не
увидела  финала.  В  сущности,  этого  и  не  требовалось.  Все   подобные
воспоминания заканчивались  одинаково.  Возможно,  ей  даже  повезло,  что
Руггедо не  заострил  внимание  именно  на  этом  эпизоде  своих  кровавых
пиршеств.

           "Семнадцать-восемнадцать, пора собираться.
            Девятнадцать-двадцать..."

     Она осторожно ступала по балкам, неся пустой кувшин. На чердаке пахло
пылью. Это помогло ей отогнать прочь кровавую  долину,  клубившуюся  в  ее
воспоминаниях.
     Когда дети вернулись, Беатрис лишь спросила:
     - Сделала?
     Джейн кивнула.  Табу  по-прежнему  оставалось  в  силе.  Вопрос  этот
обсуждался ими лишь в случае крайней необходимости. А  томительная,  вялая
духота  дома,  психическая  расслабленность  "неправильного"   дяди   ясно
показывали, что опасность вновь на время отступила.
     - Почитай мне о Маугли, бабушка, - сказал Бобби.
     Бабушка Китон села, надела очки и  взяла  Киплинга.  Остальные  дети,
довольные, устроились рядом с ней. Бабушка читала о  гибели  Шер  Хана,  о
том, как животные заманили тигра в глубокое, узкое ущелье,  о  сотрясающем
землю паническом бегстве огромного стада, превратившем убийцу  в  кровавую
кашу.
     - Ну вот, - сказала бабушка Китон, захлопнув книгу. - Вот вам и конец
Шер Хана. Теперь он мертв.
     - Нет, - сонным голосом возразил Бобби.
     - Конечно же, мертв. Стадо убило его.
     - Только в конце, бабушка. Если ты начнешь  сначала,  Шер  Хан  опять
будет жив.
     Конечно же, Бобби был слишком мал для того, чтобы понять,  что  такое
смерть. Ведь убивают же тебя иногда во время игры в ковбоев и индейцев,  и
в этом  нет  ничего  печального.  Смерть  -  просто  один  из  абстрактных
терминов, необходимых для выражения своих мыслей.
     Дядя Лью курил трубку и, морща коричневую кожу под  глазами,  смотрел
на дядю Берта, который, прикусив губу, долго колебался, прежде чем сделать
ход. Но дядя Лью все равно выиграл партию в шахматы. Дядя Джеймс подмигнул
тете Гертруде и сказал, что ему хочется пройтись и не составит ли она  ему
компанию. Тетя согласилась.
     После их ухода тетя Бесси подняла голову и презрительно фыркнула.
     - Когда они вернутся, посмотрим, как от них будет пахнуть.  И  почему
ты смотришь на это сквозь пальцы?
     Бабушка Китон лишь усмехнулась и потрепала Бобби по волосам. Он уснул
у нее на коленях, сжав руки в кулачки. Щеки его слегка зарумянились.
     У окна горбилась тощая фигура дяди Симона.
     Он смотрел в окно и молчал.
     - Если мы собираемся завтра утром в Санта-Барбару,  дети,  -  сказала
тетя Бесси, - нужно сегодня пораньше лечь спать.
     Так они и сделали.

                               4. КОНЕЦ ИГРЫ

     К утру у Бобби поднялась  температура,  и  бабушка  Китон  отказалась
рисковать его жизнью ради поездки в Санта-Барбару.  Это  ввергло  Бобби  в
состояние уныния, но послужило решением проблемы, многие часы не  дававшей
детям покоя. Потом раздался телефонный звонок, и отец Джейн  сообщил,  что
сегодня приедет за ней и что у нее появился маленький  братик.  Джейн,  не
имевшая на сей счет иллюзий, была довольна и надеялась, что теперь ее мама
перестанет болеть.
     Перед завтраком они собрались в комнате Бобби.
     - Ты знаешь, что надо делать, Бобби? - сказала Беатрис.  -  Обещаешь,
что сделаешь?
     - Угу. Обещаю.
     - Ты сможешь сделать это сегодня, Дженни, до того, как  приедет  твой
папа? Тебе лучше купить побольше мяса и оставить его Бобби.
     - Я не могу купить мясо без денег, - сказал Бобби.
     Как-то неохотно Беатрис пересчитала то, что  осталось  от  маленького
капитала Джейн, и вручила ему. Бобби спрятал деньги под подушку и поправил
красную фланелевую повязку, обматывающую его шею.
     - Кусается, - сказал он. - Все равно я не болен.
     - Это все от тех зеленых груш,  что  ты  вчера  лопал,  -  язвительно
сказала Эмили. - Думаешь, никто тебя не видел?
     Вбежал Чарльз, который был внизу. Он шумно дышал.
     - Эй, знаете, что случилось? - проговорил он. - Он ушиб ногу.  Теперь
он не может ехать в Санта-Барбару. Держу пари, он нарочно это сделал.
     - Черт возьми! - сказала Джейн. - Как это случилось?
     - Он сказал, что подвернул ее на лестнице. Держу пари, что  он  врет.
Просто он не хочет ехать.
     - Возможно, он не может отъехать так далеко от дома,  -  предположила
Беатрис.
     Она  руководствовалась  своей  интуицией.  Больше  они  об  этом   не
говорили. Но в общем-то Беатрис, Эмили и Чарльз были довольны, что  он  не
поедет с ними в Санта-Барбару.
     Чтобы  разместить  всех,  понадобилось  два  такси.  Бабушка   Китон,
"неправильный" дядя и  Джейн  стояли  на  крыльце  и  махали  отъезжающим.
Автомобили исчезли в облаке пыли. Джейн решительно  взяла  у  Бобби  часть
денег и пошла к мяснику. Вернулась она тяжело нагруженная.
     "Неправильный" дядя приковылял, опираясь на палку, на террасу  и  сел
на солнце. Бабушка Китон приготовила для Бобби омерзительное, но  полезное
питье, а Джейн решила не делать того, что ей предстояло сделать, до ленча.
Бобби читал "Книгу Джунглей", спотыкаясь на трудных словах.  На  некоторое
время в доме воцарились мир и покой.
     Джейн долго не могла забыть этот день. Ее ноздри щекотали  аппетитный
запах пекущегося хлеба с кухни, густой аромат  цветов  и  слегка  отдающий
пылью запах нагретых солнцем ковров и мебели. Бабушка  Китон  поднялась  к
себе в спальню намазать кольд-кремом руки и лицо.  Джейн  примостилась  на
пороге и наблюдала за ней.
     Это была уютная комнатка, милая на свой, особый лад.  Занавески  были
так туго накрахмалены, что сверкали особой белизной, а стол  был  уставлен
всякими  завораживающими  взор  предметами  -  подушечками  для   булавок,
сделанных в форме куколок, крохотными китайскими красными башмачками,  еще
более крошечной серой китайской мышкой, брошью-камеей с портретом  бабушки
в детстве.
     Медленно, но настойчиво биение пульса учащалось даже здесь,  в  этой,
казалось, надежно защищенной от всякого влияния извне спальне.
     Сразу после ленча зазвонил звонок. Это отец Джейн приехал за  ней  из
Сан-Франциско. Он торопился на поезд, такси оставалось у дома,  и  времени
для долгих разговоров не было. Но все же Джейн улучила минутку и  побежала
наверх попрощаться с Бобби и сказать ему, где спрятано мясо.
     - Хорошо, Дженни, - сказал Бобби, - до свидания.
     Она знала, что ей не следовало перепоручать это дело Бобби. Угрызения
совести мучили ее всю дорогу к станции.
     Как сквозь дымку  до  нее  доносились  голоса  взрослых,  обсуждавших
задержку поезда. Говорили, что он прибудет очень поздно.
     Отец сказал, что в город приехал цирк...

     Цирк был хорош.  Она  почти  забыла  о  Бобби  и  о  том,  что  может
произойти, если он не выполнит  своего  обещания.  Голубел  ранний  вечер,
когда они вместе с другими людьми выходили из-под тента.  И  вдруг  сквозь
просвет в толпе Джейн увидала маленькую знакомую фигурку, и внутри  у  нее
все оборвалось. Она знала.
     Мистер Ларкин заметил Бобби почти одновременно с дочерью.  Он  громко
окликнул его и через мгновение дети смотрели друг на друга.
     Пухлое лицо Бобби было угрюмым.
     - Твоя бабушка знает о том, что ты здесь? - спросил мистер Ларкин.
     - Думаю, что нет, - ответил Бобби.
     - Тебя следовало бы отшлепать, молодой человек. А ну-ка, идем.  Нужно
немедленно ей позвонить. Она, без сомнения, ужасно беспокоится.
     В аптеке, пока он звонил, Джейн смотрела на своего двоюродного брата.
Она страдала от гнета первого тяжкого бремени на своей  совести,  сознавая
свою ответственность за происшедшее.
     - Бобби, - спросила она шепотом, - ты сделал?
     - Ты оставила меня одного, - мрачно ответил Бобби.
     Наступило молчание.
     Мистер Ларкин вернулся.
     - Никто не отвечает. Я вызвал такси. Мы как раз успеем завезти  Бобби
домой до отхода поезда.
     Почти всю дорогу они молчали. Что бы ни случилось в  доме,  Джейн  не
думала об этом. Такова была защитная реакция мозга. Как бы  там  ни  было,
теперь уже слишком поздно что-либо предпринимать...
     Когда такси подъехало к дому,  во  всех  его  окнах  горел  свет.  На
крыльце  стояли  люди.  На  груди  одного  из  них  тускло  мерцал  значок
полицейского офицера.
     - Подождите здесь, ребятишки, - сказал мистер Ларкин.  В  его  голосе
звучала тревога. - Не выходите из машины.
     Шофер такси пожал плечами и развернул газету. Мистер Ларкин торопливо
направился к крыльцу. Джейн очень тихо сказала Бобби:
     - Ты не сделал.
     Это даже не было обвинением.
     - А мне все равно, - прошептал в ответ Бобби. - Я устал от этой игры.
Я хотел играть во что-нибудь другое.
     Он хихикнул.
     - А вообще, я победил, - объявил он.
     - Как? Что случилось?
     - Полиция приехала, а я знал, что они приедут. Он  об  этом  даже  не
подумал. Вот я и победил.
     - Но как?
     - Ну, это совсем как в "Книге Джунглей". Помнишь, как убивают тигров?
Привязывают к стволу ребенка, а когда появляется  тигр,  бух!  Только  все
дети уехали в Санта-Барбару, и ты тоже уехала. И тогда я  заменил  ребенка
бабушкой. Я думал, что она не стала бы возражать.  Она  же  много  с  нами
играет. И потом, ведь все равно, кроме нее никого не было.
     - Но, Бобби, "ребенок" вовсе не  означает  такого  ребенка,  как  мы.
Имеется в виду козленок <слово  "kid"  имеет  два  значения:  "ребенок"  и
"козленок">, и поэтому...
     - А-а! - прошептал Бобби. - Ну да, конечно. Но я подумал, что бабушка
подойдет. Она слишком толстая, чтобы быстро бегать.
     Он мрачно усмехнулся.
     - Он - дурак, - сказал он. - Ему бы следовало знать,  что  когда  для
тигра привязывают детеныша, рядом в кустах сидит охотник. А он  ничего  не
знает. Когда я сказал ему, что запер бабушку в ее комнате, а больше в доме
никого нет, я думал, что он догадается.
     У Бобби был довольный вид.
     - Я хитрый. Я ему через окно сказал. Я решил, что он может  подумать,
что я и есть детеныш. Но он не сразу быстро пошел наверх. Он  даже  забыл,
что ему нужно хромать. Думаю, он уже здорово проголодался.
     Бобби посмотрел в сторону крыльца, на котором царило оживление.
     - Наверное, полицейские уже схватили его, -  бросил  он  безразличным
тоном. - Это же проще простое. Я победил.
     Джейн не успевала за ходом его мысли.
     - Бабушка умерла? - очень тихо спросила она.
     Бобби посмотрел на нее. Это слово имело для него совсем другой смысл.
Оно было всего лишь частью игры. А потом, для него тигр никогда не успевал
добраться до детеныша.
     Мистер Ларкин возвращался к такси. Он шел очень медленно и ступал  не
очень уверенно.
     Джейн пока что не видела выражение его лица...

     Дело, конечно, замяли. Дети, знавшие гораздо больше, чем опекавшие их
взрослые, тщательно ограждались от  подробностей  случившегося.  Столь  же
тщательно дети пытались раньше защитить взрослых. Но  кроме  двух  старших
девочек, остальных это не слишком заботило. Игра  была  окончена,  бабушка
уехала в долгое путешествие, из которого ей не суждено было вернуться.
     С другой стороны, "неправильному" дяде тоже пришлось уехать, как было
им сказано, в большую больницу, где о нем станут всю жизнь заботиться.
     Это тоже не слишком их озадачило, ибо было  за  пределами  границ  их
понимания. Их представления о смерти были крайне  несовершенными,  но  все
остальное вообще являлось для них полной тайной. Сейчас, когда их  интерес
угас, они редко вспоминали о прошлом.  Лишь  Бобби  иногда  слушал  "Книгу
Джунглей" с необычным вниманием, ожидая, не уведут ли на  этот  раз  тигра
вместо того,  чтобы  убить  его  на  месте.  Конечно,  этого  ни  разу  не
произошло. Очевидно, в реальной жизни тигры были другими...
     Долгое время после этого в ночных кошмарах Джейн видела то,  что  она
всеми силами старалась забыть. Девочка  видела  бабушкину  спальню  такой,
какой  она  видела  ее  в  последний  раз:  залитую  солнечным  светом,  с
накрахмаленными   занавесками,   с   красным   китайским    башмачком    и
куколкой-булавочницей. Бабушка втирала кольд-крем  в  морщинистые  руки  и
выглядела все  более  нервной  по  мере  того,  как  алчные  волны  голода
наполняли дом, исходя от ужасного гнезда где-то внизу.
     Должно быть, оно жутко проголодалось.
     "Неправильный" дядя притворился, будто у него болит  лодыжка.  Должно
быть, он крутился и ворочался на кушетке,  эта  пустышка,  равнодушная  ко
всему, кроме потребности в пище, в кровавой еде, без  которой  он  не  мог
жить. Хищное существо внизу во тьме пульсировало от голода, жаждая еды...
     Бобби поступил умно, передав свое сообщение-приманку через окно.
     Запертая в комнате наверху бабушка, вероятно, уже обнаружила к  этому
времени, что не может выйти. Ее толстые, морщинистые пальцы, скользкие  от
кольд-крема, должно быть, тщетно пытались повернуть ручку.
     Джейн много раз слышала во сне звук шагов. Эти шаги, которые  она  на
самом деле не слышала никогда, были для нее более реальны, чем те, которые
ей приходилось слышать наяву. Она с уверенностью знала, какими они  должны
быть: топ-топ, топ-топ, две ступени за шаг,  и  бабушка  прислушивается  с
тревогой, зная, что дядя с его больной ногой не может так ходить. Тогда-то
она и вскочила с колотящимся сердцем, думая о ворах.
     Все это длилось недолго: одного  лишь  биения  сердца,  должно  быть,
хватило на то, чтобы шаги протопали через коридор.  К  тому  времени  весь
дом, должно быть, дрожал и пульсировал от  триумфального  голодного  рева.
Шаги, наверное, попадали в ритм этому биению.  С  ужасающей  нацеленностью
они приближались по коридору. А потом в замке повернулся ключ...
     А затем...
     А потом Джейн, как правило, просыпалась...

     "Маленькие мальчики не несут ответственности  за  свои  поступки",  -
много раз говорила себе Джейн тогда и позже.  После  этого  она  долго  не
видела Бобби, а когда увидела, он уже успел обо всем забыть, слишком много
было новых впечатлений. Он получил на Рождество игрушки и пошел  в  школу.
Когда он услышал о том, что "неправильный"  дядя  умер  в  психиатрической
лечебнице, то с трудом понял, о ком  идет  речь,  ибо  для  младших  детей
"неправильный" дядя никогда не был членом  семьи.  Он  был  только  частью
игры, в которую они играли и победили.
     Мало-помалу  непонятная  депрессия,  некогда  угнетавшая  домочадцев,
сошла на нет и вскоре окончательно пропала. После смерти  бабушки  она  на
какое-то время сделалась более сильной и отчаянной,  но  взрослые  решили,
что все дело в вызванном несчастьем шоке.  Когда  депрессия  исчезла,  это
только подтвердило их предположение.
     Странно, но холодная, ограниченная логика  Бобби,  оказалась  верной.
Руггедо поступил бы нечестно, если бы ввел в игру  нового  "неправильного"
дядю, а Бобби верил, что он будет соблюдать правила. Он и соблюдал их, ибо
они были законом, нарушить который он не мог.
     Руггедо и "неправильный" дядя составляли вместе единое целое в рамках
текущего цикла. Связь этих двух частей была неразрывна до конца цикла. Так
что в конце концов Руггедо остался беспомощным.
     В сумасшедшем доме "неправильный" дядя медленно умирал с  голоду.  Он
не желал притрагиваться к тому, что ему предлагали. Голова и тело Скудлера
умерли одновременно, и дом бабушки Китон снова стал тихой  заводью.  Никто
не знал, вспоминал ли  Бобби  когда-нибудь  о  случившемся.  Его  действия
направлялись железной логикой, отталкивающейся от его пока что  небольшого
опыта: если ты совершил что-либо  плохое,  придет  полицейский  и  заберет
тебя. Бобби устал от этой игры. Лишь тонкое чутье удерживало его от  того,
чтобы просто бросить ее и начать играть во что-то другое.
     Бобби хотел победить, и он победил.
     Ни один взрослый не сделал бы того, что сделал Бобби,  -  но  ребенок
принципиально иное существо. По стандартам взрослых ребенка нельзя назвать
здравомыслящим из-за путей, которыми движутся его мысли, а также из-за его
поступков и желаний...
     Назовем его демоном.

Генри Каттнер

ЖИЛ-БЫЛ ГНОМ

   Не следовало бы Тиму Крокетту лезть в шахту на Дорнсеф
Маунтин. То, что сходит с рук в Калифорнии, может выйти боком в
угольных шахтах Пенсильвании. Особенно, когда в дело встревают
гномы.
   По правде говоря, Тим Крокетт знать ничего не знал о гномах.
Он просто занимался исследованием условий жизни представителей
низших классов, время от времени пописывая статьи, усыпанные
весьма неудачными терминами собственного изобретения. Тим
Крокетт принадлежал к той южно-калифорнийской группе социологов,
члены которой пришли к заключению, что пролетариату без них не
обойтись. Они заблуждались. Это им нужен был пролетариат - по
меньшей мере, на восемь часов в день.
   Крокетт, подобно своим коллегам, считал рабочего помесью
гориллы и Человека-с-Мотыгой. Доблестный ученый произносил
пламенные речи о угнетенном меньшинстве, писал зажигательные
статьи для выпускаемой их группой газетенки "Земля" и всячески
увиливал от работы в качестве клерка в юридической конторе
своего отца. Он говорил, что на него возложена миссия. К
несчастью, к сему почтенному мужу не питали ни малейших симпатий
ни рабочие, ни предприниматели.
   Чтобы раскусить Крокетта, диплома психолога не требовалось.
Этот высокий, худой, неплохо разбирающийся в галстуках молодой
человек с пристальным взглядом крохотных паучьих глазок, достоин
был лишь одного - хорошего пинка под зад.
   Но уж, конечно, не от гномов!
   На деньги отца Крокетт рыскал по стране, исследуя жизнь
пролетариев, к великой досаде тех рабочих, к которым он лез с
расспросами. Как-то раз, одержимый исследовательским зудом, он
отправился в Айякские шахты, - или, по меньшей мере, в одну из
них, - переодевшись в шахтерскую робу и тщательно натерев лицо
угольной пылью. Спускаясь на лифте, он почувствовал себя не в
своей тарелке среди людей с чисто выбритыми лицами. Лица
шахтеров чернели лишь в конце рабочего дня.
   Дорнсеф Маунтин - настоящие медовые соты и без шахт Айякс
Компани. Гномы знают, как блокировать свои туннели, когда люди
подходят к ним слишком близко. Очутившись под землей, Крокетт
почувствовал себя совершенно сбитым с толку. Он долго брел
куда-то вместе с остальными, затем те принялись за работу.
Наполненные вагонетки, громыхая, покатились по рельсам. Крокетт
поколебался, потом обратился к рослому субъекту, на чьем лице,
казалось, навечно застыла маска великой печали.
   - Послушай, - сказал он, - я хотел бы поговорить с тобой!
   - Инглишкий? - вопросительно отозвался тот. - Вишки. Жин.
Вино. Ад.
   Продемонстрировав свой несколько неполный набор английских
слов, здоровяк разразился хриплым смехом и вернулся к работе, не
обращая больше внимания на сбитого с толку Крокетта. Тот
отправился на поиски другой жертвы. Но этот отрезок шахты
оказался пустынным. Еще одна нагруженная вагонетка, прогромыхала
мимо, и Крокетт решил посмотреть, откуда она выехала. Он нашел
это место после того, как пребольно стукнулся головой и
несколько раз шлепнулся, поскользнувшись на скользкой пыли.
   Рельсы уходили в дыру в стене. Стоило Крокетту ткнуться туда, как
его тут же кто-то окликнул хриплым голосом. Незнакомец приглашал
Крокетта подойти поближе.
   - Чтобы я мог свернуть твою цыплячью шейку, - пообещал он,
извергнув вдобавок поток непечатных выражений.
   - А ну-ка, убирайся отсюда!
   Крокетт бросил взгляд в сторону кричавшего и увидел маячившую
невдалеке гориллообразную фигуру. Он мгновенно пришел к выводу, что
владельцы Айякской шахты пронюхали о его миссии и подослали к нему
громилу, который придушит его или, по крайней мере, изобьет до потери
пульса. Страх наполнил силой ноги Крокетта. Он бросился бежать,
лихорадочно ища какой-нибудь боковой туннель, в который можно было
нырнуть. Несшийся ему вдогонку рык эхом отдавался от стен. Внезапно
Крокетт ухватил смысл последней фразы:
   - ...пока не взорвался динамит!
   В тот же миг динамит взорвался.

                               *  *  *

   Однако Крокетт этого не понял. Он лишь как-то вдруг обнаружил, что
летит. После этого доблестный исследователь вообще перестал что-либо
соображать, а когда эта способность вернулась к нему, он обнаружил,
что на него пристально смотрит чья-то голова.
   Вид этой головы не принес ему особого утешения - вряд ли вы
решились бы взять себе в друзья ее владельца. Голова была странная,
если не сказать - отталкивающая. Крокетт был настолько увлечен ее
видом, что даже не сообразил, что обрел способность видеть в
кромешной тьме.
   Как долго он находился без сознания? Интуитивно Крокетт понимал,
что не час и не два. Взрыв...
   ...Похоронил его под грудой обломков? Крокетт вряд ли почувствовал
бы себя намного лучше, знай он, что находится в выработанной шахте,
теперь бесполезной и давно уже заброшенной. Шахтеры, которые взрывом
открыли проход к новой шахте, понимали, что проход к старой будет
завален, но их это не беспокоило.
   Другое дело - Тима Крокетта.
   Он мигнул и, когда снова открыл глаза, обнаружил, что голова
исчезла. Это позволило ему вздохнуть с облегчением. Крокетт тут же
решил, что неприятное видение было галлюцинацией. Он даже не мог
толком вспомнить, как, собственно, выглядела та голова. Осталось лишь
смутное воспоминание об ее очертаниях, смахивающих на карманные часы
в форме луковицы, больших, блестящих глазах и неправдоподобно широкой
щели рта.
   Крокетт, застонав, сел. Откуда исходило это странное, серебристое
сияние? Оно напоминало дневной свет в туманный день, не имело
определенного источника и не давало тени. "Радий", - подумал ничего
не смыслящий в минералогии Крокетт.
   Он находился в шахте, уходившей в полумрак впереди до тех пор,
пока футов через пятьдесят она не делала резкий поворот, а за ним...
за ним проход был забит обломками рухнувшего свода. Крокетту
мгновенно стало трудно дышать. Он кинулся к завалу и принялся
лихорадочно разбрасывать обломки, задыхаясь и издавая хриплые,
нечленораздельные звуки.
   Тут взгляд его скользнул по собственным рукам. Движения Крокетта
мало-помалу начали замедляться, пока он, наконец, не застыл, как
истукан, будучи не в силах оторвать глаз от тех удивительных широких
и шишковатых предметов, что росли из его кистей. А не мог ли он в
период своего беспамятства натянуть рукавицы? Но стоило этой мысли
мелькнуть в его голове, как Крокетт тут же осознал, что никакими
рукавицами не объяснить то, что случилось с его руками. Они едва
сгибались в запястьях.
   Быть может, они вываляны в грязи? Нет! Дело совсем не в том. Его
руки... изменены. Они превратились в два массивных шишковатых
коричневых отростка, похожих на узловатые корни дуба. Их покрывала
густая черная шерсть. Ногти явно нуждались в маникюре - причем, в
качестве инструмента лучше всего подошло бы зубило.
   Крокетт оглядел себя и из груди у него вырвался слабый цыплячий
писк. Он не верил собственным глазам. У него были короткие кривые
ноги, толстые и сильные, с крохотными, едва ли двухфутовыми,
ступнями. Все еще не веря, Крокетт изучил свое тело. Оно тоже
изменилось - и явно не в лучшую сторону.
   Рост его уменьшился до четырех с небольшим футов, грудь выпирала
колесом, а шеи не было и в помине. Одет он был в красные сандалии,
голубые шорты и красную тунику, оставляющую голыми его худые, но
сильные руки. Его голова...
   Она имела форму луковицы. А рот... Ой! Крокетт инстинктивно поднес
к нему руку, но тут же отдернул ее, огляделся и рухнул на землю.
Невозможно. Это все галлюцинация! Он умирает от кислородной
недостаточности, и перед смертью его посещают галлюцинации.

                               *  *  *

   Крокетт закрыл глаза, убежденный, что его легкие судорожно
сокращаются, добывая себе воздух.
   - Я умираю, - прохрипел он. - Я не могу дышать.
   Чей-то голос презрительно произнес:
   - Надеюсь, ты не воображаешь, будто дышишь воздухом.
   - Я не... - начал Крокетт.
   Он не закончил предложения. Его глаза снова округлились. Значит,
теперь и слух изменил ему.
   - До чего же вшивый образчик гнома, - сказал голос. - Но, согласно
закону Нида, выбирать не приходится. Все равно добывать твердые
металлы тебе не позволят, уж я-то об этом позабочусь. А антрацит тебе
по плечу. Но что ты уставился? Ты куда уродливее, чем я.
   Крокетт, собиравшийся облизать пересохшие губы, с ужасом
обнаружил, что кончик его влажного языка достает по меньшей мере до
середины лба. Он быстро убрал язык, громко причмокнув при этом, с
трудом принял сидячее положение и застыл как истукан, тупо пялясь в
пространство.
   Снова появилась голова. На этот раз вместе с телом.
   - Я Гру Магру, - продолжала болтать голова. - Тебе, конечно,
дадут гномье имя, если только твое собственное не окажется
удобоваримым. Как оно звучит?
   - Крокетт, - выдавил из себя человек.
   - А?
   - Крокетт.
   - Да перестань ты квакать как лягушка и... Ага, теперь понял.
Крокетт. Прекрасно. А теперь вставай и следуй за мной, а не то я дам
тебе хорошего пинка.
   Но Крокетт встал не сразу. Он не мог оторвать глаз от Гру Магру.
Тот явно был гномом. Короткий, приземистый и плотный, он напоминал
маленький бочонок, увенчанный огромной луковицей. Волосы росли лишь
на макушке, что придавало им сходство с зелеными побегами лука. Лицо
было широким, с огромной щелью рта, пуговицей носа и двумя очень
большими глазами.
   - Вставай! - рявкнул Гру Магру.
   На сей раз Крокетт повиновался, но это усилие полностью вымотало
его. Если он сделает хотя бы шаг, подумал Крокетт, он просто
сойдет с ума. Возможно, это будет лучший выход из положения. Гномы...
   Гру Магру привычно размахнулся большой косолапой ногой, и Крокетт,
описав дугу, врезался в массивный валун.
   - Вставай! - рявкнул гном уже с большей угрозой в голосе. - Иначе
я снова тебе наподдам. Мне и так в печенках сидит это патрулирование,
когда я в любой момент могу набрести на человека без... Вставай!
Или...
   Крокетт встал. Гру Магру взял его за руку и увлек в глубину
туннеля.
   - Ну вот, теперь ты гном, - сказал он. - Таков закон Нида. Иногда
я спрашиваю себя, стоит ли овчинка выделки. Думаю, стоит, потому что
у гномов отсутствует способность к воспроизводству, а численность
населения следует поддерживать.
   - Я хочу умереть, - с яростью бросил Крокетт.
   Гру Магру рассмеялся.
   - Гномы не могут умереть. Хочешь-не хочешь, но ты будешь жить,
пока не наступит День. Судный День, я имею в виду.
   - Вы нелогичны, - сказал Крокетт, как будто, опровергнув одно
утверждение, он автоматически выкарабкивался изо всей этой передряги.
- Или же вы состоите из плоти и крови и можете умереть в любой
момент, или же у вас их нет, и тогда вы нереальны.
   - У нас есть и плоть, и кровь, это верно, - сказал Гру Магру. - Но
мы бессмертны. В этом различие. Не могу сказать, чтобы я имел
что-нибудь против некоторых смертных, - поторопился объяснить он. -
Летучие мыши и совы - с ними все в порядке. Но человек!
   Он содрогнулся.
   - Ни один гном не может вынести вида человека.
   Крокетт ухватился за соломинку.
   - Я - человек.
   - Был, ты хочешь сказать, - возразил Гру. - Да и то, по-моему, не
слишком хорошим образчиком. Но теперь ты гном. Таков закон Нида.
   - Ты все время твердишь о законе Нида, - пожаловался Крокетт.
   - Конечно, ты не понимаешь, - с покровительственным видом заметил
Гру Магру. - Дело вот в чем. Еще в древние времена было оговорено,
что десятую часть всех людей, потерявшихся под землей, превращают в
гномов. Так постановил первый Император Гномов Подгран Третий. Он
знал, что гномы частенько похищают человеческих детей и считал, что
это нечестно. Он обсудил проблему со старейшинами, и они решили, что
когда шахтеры и тому подобные теряются под землей, десятая часть их
превращается в гномов и присоединяется к нам. Так получилось и с
тобой. Понятно?
   - Нет, - слабым голосом ответил Крокетт. - Послушай. Ты сказал,
что Подгран был первым Императором Гномов. Почему же его тогда
назвали Подграном Третьим?
   - Нет времени для вопросов, - отрезал Гру Магру. - Поторопись.
   Теперь он почти бежал, таща за собой упавшего духом Крокетта.
Новоиспеченный гном не научился еще управлять своими весьма необычными
конечностями. Сандалии его были на удивление широки, а руки очень
мешали. Но через некоторое время он научился держать их согнутыми и
прижатыми к бокам. Стены, освещенные странным серебристым светом,
проплывали мимо них.
   - Что это за свет? - удалось выдавить из себя Крокетту. - Откуда
он исходит?
   - Свет? - переспросил Гру Магру. - Это не свет.
   - Но ведь не темно...
   - Конечно же здесь темно, - фыркнул гном. - Как бы могли мы
видеть, если бы здесь не было темно?
   В ответ на это можно лишь завопить во всю глотку, подумал Крокетт.
Он едва успевал переводить дыхание, так быстро они двигались. Теперь
они петляли по бесконечным тоннелям какого-то лабиринта, и Крокетт
понимал, что ему никогда не удастся найти обратный путь. Он жалел,
что ушел из пещеры. Но что он мог поделать?
   - Торопись! - подгонял его Гру Магру.
   - Почему? - задыхаясь, прошептал Крокетт.
   - Битва продолжается! - крикнул в ответ гном.

                               *  *  *

   Завернув за угол, они едва не врезались в самую гущу схватки.
Туннель кишмя кишел гномами, и все они яростно лупили друг друга.
Красные и голубые шорты и накидки быстро сновали туда-сюда.
Луковичные головы то выныривали из толпы, то исчезали в ней.
Запрещенных приемов здесь явно не существовало.
   - Видишь! - ликующе крикнул Гру. - Битва! Я учуял ее за шесть
туннелей! Как прекрасно!
   Он пригнулся, потому что маленький гном весьма злобного вида
поднял над его головой камень и что-то угрожающе завопил. Камень
улетел в темноту, и Гру, бросив своего пленника, немедленно
устремился к маленькому гному, повалил его на пол пещеры и принялся
колотить головой о пол. Оба орали во все горло. Впрочем, их голоса
терялись в общем реве, от которого дрожали стены.
   - О, Господи, - слабым голосом сказал Крокетт.
   Он стоял как столб, наблюдая за схваткой, и это было его ошибкой.
Огромный гном выскочил из-за груды камней, схватил Крокетта за ноги и
отшвырнул его прочь. Через туннель прокатился какой-то жуткий клубок
и ударился о стену с гулким "Бу-ум!" В воздухе замелькали руки и
ноги.
   Вставая, Крокетт обнаружил, что подмял под себя злобного вида
гнома с огненно-рыжими волосами и четырьмя большими бриллиантовыми
пуговицами на тунике. Отталкивающего вида существо лежало неподвижно,
распластавшись на полу. Крокетт решил оглядеть свои раны и не нашел
ни одной. По крайней мере, тело его было скроено на славу.
   - Вы спасли меня! - послышался незнакомый голос.
   Он принадлежал... гному-женщине. Крокетт решил, что если в природе
и существует нечто более уродливое, чем гномы, то это
представительница женского пола данной разновидности существ.
Существо стояло, пригнувшись, за его спиной, сжимая в одной руке
огромных размеров камень.
   Крокетт отпрянул.
   - Я не причиню вам вреда, - закричало существо.
   Оно старалось перекричать гул, наполнявший коридор.
   - Вы меня спасли. Мугза пытался оторвать мне уши... Ой! Он встает!
   Действительно, рыжеволосый гном пришел в себя. Первым его
побуждением было поднять ногу и, не поднимаясь, отправить с ее
помощью Крокетта на другой конец туннеля. Гном-женщина немедленно
села Мугзе на грудь и принялась колотить его головой о пол, пока он
вновь не потерял сознание.
   - Вы не ушиблись?! Боже! Я - Брокли Бун... Ой, посмотрите! Сейчас
он лишится головы!
   Крокетт оглянулся и увидел, что его проводник Гру Магру изо всех
сил тянет за уши незнакомого гнома, пытаясь, очевидно, открутить ему
голову.
   - Да в чем же дело? - взмолился Крокетт. - Брокли Бун! Брокли Бун!
   Она неохотно обернулась.
   - Что?
   - Драка! С чего она началась?
   - Я ее начала, - объяснила она. - Подрались, и все!
   - И все?
   - Потом подключились и остальные, - сказала Брокли Бун. - - Как
тебя зовут?
   - Крокетт.
   - Ты ведь новенький? Да, о, я знаю, ты же был человеком!
   Внезапно ее выпуклые глаза зажглись ярким светом.
   - Крокетт, может быть, ты кое-что мне объяснишь? Что такое
поцелуй?
   - Поцелуй? - оторопело повторил Крокетт.
   - Да. Однажды я сидела внутри холма и слышала, как два человека,
судя по их голосам, мужского и женского пола, говорили. Я, конечно,
не осмелилась на них посмотреть, но мужчина просил у женщины поцелуй.
   - О, - довольно тупо произнес Крокетт. - Он просил поцелуй, вот
как.
   - А потом послышался чмокающий звук, и женщина сказала, что это
восхитительно. С тех самых пор меня гложет любопытство, потому что
если какой-нибудь гном попросит у меня поцелуй, я даже не буду знать,
что это такое.
   - Гномы не целуются, - несколько невпопад ответил Крокетт.
   - Гномы копают, - ответила Брокли Бун. - И еще едят. Я люблю есть.
Поцелуй не похож на суп из грязи?
   - Нет, не совсем.
   Кое-как Крокетту удалось объяснить механику этого прикосновения.
   Гномица молчала, размышляя. Наконец, с видом гнома, предлагающего
суп из грязи голодному, она сказала:
   - Я дам тебе поцелуй.
   Перед глазами Крокетта промелькнуло кошмарное видение того, как
его голова исчезает в бездонном провале ее рта.
   Он отпрянул.
   - Нет, - сказал он, - лучше не надо.
   - Ну тогда давай драться, - безо всякого перехода предложила
Брокли Бун и со всего маха дала Крокетту в ухо узловатым кулаком.
   - Ой, нет.
   Она с сожалением опустила руку и отошла.
   - Драка кончилась. Она была не слишком долгой, правда?

                               *  *  *

   Крокетт, потирая ушибленное ухо, увидел, что тут и там гномы
встают с пола и торопливо расходятся по своим делам. Казалось, они
уже забыли о недавних разногласиях. В туннеле снова царила тишина,
нарушаемая лишь топотом гномьих ног по камню. Счастливо улыбаясь, к
ним подошел Гру Магру.
   - Привет, Брокли Бун, - приветствовал он гномицу. - Хорошая драка.
Кто это?
   Он посмотрел на распростертое тело Мугзы, рыжеволосого гнома.
   - Мугза, - ответила Брокли Бун. - Он все еще без сознания.
Давай-ка, пнем его.
   Они принялись за это дело с огромным энтузиазмом. Наблюдал за
ними, Крокетт твердо решил, что никогда не позволит оглушить себя.
Судя по всему, это небезопасно. Наконец, Гру Магру устал и снова взял
Крокетта под руку:
   - Пошли, - сказал он.
   Они двинулись вдоль туннеля, оставив Брокли Бун самозабвенно
скакать на животе бесчувственного Мугзы.
   - Вы, кажется, не гнушаетесь бить людей, когда те без сознания, -
заметил Крокетт.
   - А так гораздо забавнее, - радостно сказал Гру. - Можно бить
именно туда, куда хочется. Идем. Тебя нужно посвятить. Новый день,
новый гном. Нужно поддерживать численность населения, - сказал он и
принялся напевать какую-то песенку.
   - Послушай, - сказал Крокетт. - Мне в голову пришла одна мысль. Ты
говоришь, что люди превращаются в гномов для поддержания численности
населения. Но если гномы не умирают, разве это не означает, что
теперь гномов больше, чем раньше? Ведь население постоянно растет, не
так ли?
   - Тихо, - приказал Гру Магру. - Я пою.
   Это была песня, начисто лишенная мелодии. Крокетт, чьи мысли
непредсказуемо перескакивали с одного на другое, вдруг подумал о том,
есть ли у гномов национальный гимн. Может быть, "Уложи меня"? Звучит
неплохо.
   - Мы идем на аудиенцию к Императору, - сказал, наконец, Гру. - Он
всегда знакомится с новыми гномами. Тебе лучше произвести на него
хорошее впечатление, или я тебя суну в лаву под приисками.
   Крокетт оглядел запачканную одежду.
   - Не лучше ли мне привести себя в порядок? Из-за этой драки я весь
перепачкался.
   - Драка тут ни при чем, - оскорбленным тоном ответил Гру. - Да что
с тобой происходит?.. Ты на все смотришь не под тем углом.
   - Моя одежда... она грязная.
   - Об этом не беспокойся, - отозвался его спутник. - Прекрасная
грязная одежда, не так ли? Сюда!
   Он наклонился, набирая пригоршню песку, и натер им лицо и волосы
Крокетта.
   - Вот так-то лучше!
   - Я... Тьфу! Спасибо... Тьфу! - сказал новоявленный гном. -
Надеюсь, я сплю, потому что я не...
   Он не закончил. Крокетту было что-то не по себе.

                               *  *  *

   Они прошли через лабиринт, находившийся глубоко под Дорнсеф
Маунтин, и очутились в большой каменной пещере, с каменным же троном
в ее конце. На троне сидел маленький гном и рассматривал свои ногти.
   - Чтобы твой день никогда не кончался! - сказал Гру. - Где
Император?
   - Ванну принимает, - ответил тот. - Надеюсь, он утонул. Грязь,
грязь и грязь - утром, днем и вечером. Вначале слишком горячо, ь,
затем слишком прохладно, потом слишком плотно. Я себе пальцы до
костей рассадил, намешивая грязевые ванны. А вместо благодарности -
одни пинки.
   Голос маленького гнома жалобно дрожал.
   - Существует такое понятие, как быть чересчур грязным. Три
грязевые ванны в день, это уже слишком. А обо мне он даже не думает!
О, нет! Я - грязевая кукла - вот кто я такой. Так он меня сегодня
назвал. Говорит, ком в грязи попался. Ну а почему бы и нет?!
Проклятая глина, которую мы собираем, даже червя вывернет наизнанку.
Вы найдете Его Величество там, - закончил маленький гном, ткнув ногой
в направлении полукруглой арки в стене.
   Крокетта затащили в соседнюю комнату, где, погруженный в ванну,
полную жирной коричневой грязи, сидел толстый гном. Лишь глаза
сверкали сквозь покрывавшую его плотную корку грязи. Он брал грязь
пригоршнями и бросал ее на голову так, чтобы она стекала каплями.
Когда это ему удавалось, он кряхтел от удовольствия.
   - Грязь, - довольно заметил толстяк, обращаясь к Гру Магру.
   Голос его был подобен львиному рыку.
   - Ничто не может с ней сравниться. Отличная, жирная грязь. Ах!
   Гру бухнул головой об пол, а его широкая, сильная рука обвилась
вокруг шеи Крокетта, увлекая его за собой.
   - Встаньте, - сказал Император. - Кто это? Что здесь делает этот
гном?
   - Он новенький, - объяснил Гру. - Я нашел его наверху. Закон Нида.
Вы же знаете.
   - Да, конечно. Давай-ка, я на него посмотрю. Уф! Я - Подгран
Второй, Император Гномов. Что ты можешь на это сказать?
   Крокетт не мог придумать ничего лучше, как спросить:
   - Как вы можете быть Подграном Вторым? Я слышал, что первый
Император был Подграном Третьим.
   - Болтун, - сказал Подгран II и исчез под поверхностью грязи так
же внезапно, как и появился оттуда.
   - Позаботься о нем, Гру, - сказал он, когда вынырнул. - Вначале
легкая работа, добыча антрацита. И смотри, не смей ничего есть, пока
работаешь, - предупредил он оторопевшего Крокетта. - После того, как
пробудешь здесь сто лет, тебе будет разрешено принимать одну грязевую
ванну в день. Нет ничего лучше хорошей ванны, - добавил он и натер
лицо грязью.
   Внезапно он замер. Затем грозно прорычал:
   - Друк! Дру-ук!
   Поспешно приковылял маленький гном, которого Крокетт видел сидящим
на троне.
   - Ваше Величество, разве грязь недостаточно теплая?
   - Ты - ползающий кусок глины! - зарокотал Подгран Второй. - Ты
слюнявый отпрыск шести тысяч различных зловоний! Ты - мышеглазый,
бесполезный, вислоухий, извивающийся прыщ на добром имени гномов! Ты
- геологическая ошибка! Ты...
   Друк воспользовался временным перерывом в обвинительной речи
своего хозяина.
   - Это лучшая грязь, Ваше Величество. Я сам ее отбирал. Ах, Ваше
Величество, что случилось?
   - В ней червяк! - проревело Его Величество и заколотило по грязи
кулаками. Поднялся такой фонтан брызг, что Подгран II исчез в нем с
головой. У Крокетта заложило уши. Он позволил Гру Магру увлечь его
прочь.
   - Хотел бы я встретиться со стариком на узкой дорожке, - заметил
Гру, когда они очутились в безопасной глубине туннеля, - но он,
конечно, прибегнул бы к помощи колдовства. Таков уж он есть. Самый
лучший Император из тех, кто когда-либо был у нас. Ни капельки
честности во всем его пропитанном грязью теле.
   - М-да, - тупо сказал Крокетт. - А что дальше?
   - Ты же слышал, что сказал Подгран, не так ли? Будешь добывать
антрацит. И если ты съешь хоть малюсенький кусочек, я вобью зубы тебе
в глотку!

                               *  *  *

   Размышляя над особенностями скверных характеров гномов, Крокетт
послушно дал отвести себя в галерею, где несколько дюжин гномов как
женского, так и мужского пола остервенело тыкали во что-то кирками и
мотыгами.
   - Вот мы и пришли, - сказал Гру. - Будешь добывать антрацит.
Двадцать часов работаешь - шесть спишь.
   - А потом что?
   - Потом снова начнешь копать, - объяснил Гру. - Через каждые
десять часов - короткая передышка. Между ними ты не должен прерывать
работу, разве что для борьбы. Как ты определишь, где находится уголь?
Тебе нужно только подумать об этом.
   - То есть?
   - А как, по-твоему, я нашел тебя? - нетерпеливо спросил Гру. -
Гномы обладают... определенными способностями. Бытует поверье, будто
эльфы могут находить источники воды с помощью раздвоенной палки. Ну
вот, а мы завязаны на металлы. Думай об антраците, - закончил он.
   Крокетт повиновался. Спустя мгновение он обнаружил, что
бессознательно повернулся к стене ближайшего туннеля.
   - Видишь, как действует? - ухмыльнулся Гру. - полагаю, это плод
естественной эволюции. Очень функционально. Нам необходимо знать, где
сосредоточены подземные запасы, вот нас и наградили особым чутьем.
Подумай о золоте или любом другом даре Земли, и ты его почувствуешь.
Это так же сильно в гномах, как отвращение к дневному свету.
   - Да-а... - сказал Крокетт. - А это-то зачем?
   - Добро и вред. Нам нужна руда и мы ее чувствуем. Дневной свет
причиняет нам вред, поэтому, если тебе покажется, что ты слишком
приблизился к поверхности, подумай о свете, и он оттолкнет тебя.
Попробуй!
   Крокетт повиновался. Что-то словно надавило на его голову.
   - Прямо над нами, - кивнул Гру. - Но далеко. Я однажды видел
дневной свет. И человека тоже.
   Он посмотрел на остальных.
   - Я забыл объяснить. Гномы не выносят самого вида человека. Они...
Видишь ли, есть предел уродливости, который может выдержать гном.
Теперь, когда ты один из нас, ты будешь испытывать те же чувства.
Держись подальше от дневного света и никогда не смотри на людей.
Здоровье следует беречь.
   В голове Крокетта начал созревать план. Так, значит, он может
найти выход из этой путаницы туннелей, просто руководствуясь своими
чувствами. Они выведут его к дневному свету. А после этого... что ж,
по крайней мере, он окажется на поверхности.
   Гру Магру поставил Крокетта между двумя пыхтящими гномами и сунул
ему в руку кирку.
   - Вот здесь. Приступай к работе.
   - Спасибо за... - начал было Крокетт.
   Но тут Гру внезапно пнул его и зашагал прочь, что-то довольно
напевая себе под нос. Появился другой гном. Увидев, что Крокетт стоит
без движения, он велел ему браться за дело, подтвердив свое
распоряжение тычком в и без того распухшее ухо.
   Крокетту волей-неволей пришлось взять кирку и начать отколупывать
антрацит со стены.

                               *  *  *

   - Крокетт! - позвал громкий голос. - Это ты? Я так и думала, что
тебя пошлют сюда.
   Это была Брокли Бун, гномица, с которой Крокетт уже встречался.
Она тоже работала вместе с остальными, но теперь опустила свою кирку
и улыбалась знакомому.
   - Ты здесь долго не пробудешь, - утешила она его. - Лет десять или
около того, пока не попадешь в беду, а уж потом тебя
поставят на действительно тяжелую работу.
   У Крокетта уже болели руки.
   - Тяжелая работа? Да у меня через минуту руки отвалятся.
   Он облокотился на кирку.
   - Это что, твоя обычная работа?
   - Да, но я здесь редко бываю. Обычно меня наказывают. Я вечно
вляпываюсь в какую-нибудь историю. Такая уж я есть. К тому же, я ем
антрацит.
   Она сопроводила свои слова действием, и громкий треск заставил
Крокетта содрогнуться. Тут же подошел надсмотрщик. Брокли Бун
судорожно сглотнула.
   - В чем дело? Почему вы не работаете? - рявкнул он.
   - Мы как раз собирались бороться, - объяснила Брокли Бун.
   - О... только вдвоем? Или мне тоже можно присоединиться?
   - Участвуют все, кто хочет, - ответила абсолютно неженственно
ведущая себя гномица и тут же огрела киркой по голове ничего не
подозревавшего Крокетта. Он угас, как задутая свеча.
   Очнувшись через некоторое время, он ощутил жесткие толчки под
ребра и решил, что это Брокли Бун, должно быть, пинает его, пока он
лежит без сознания. Ну и порядочки! Крокетт сел. Он обнаружил, что
находится в том же самом туннеле, а вокруг него множество гномов
занято складыванием антрацита в аккуратные кучи.
   К нему подошел надсмотрщик:
   - Очнулся, да? Принимайся за работу!
   Еще окончательно не пришедший в себя Крокетт повиновался.
   - Ты пропустил самое интересное. Я получила в ухо... Видишь?
   Она продемонстрировала. Крокетт торопливо взялся за кирку.
Казалось, его рука ему не принадлежала.
   Копать... копать... Ползли часы. Крокетт никогда в жизни так
усердно не трудился. Но он отметил, что никто из гномов не жаловался.
Двадцать часов тяжелого труда с одним лишь коротким перерывом,
который он продремал. И снова копать... копать... копать...
   Не прерывая работы, Брокли Бун сказала:
   - Я думаю, из тебя получится хороший гном, Крокетт. Ты уже почти
что втянулся. Никогда бы не подумала, что ты когда-то был
человеком.
   - Правда?
   - Точно. Ты кем был, шахтером?
   - Я был...
   Внезапно Крокетт замолчал. Странный свет зажегся в его глазах.
   - Я был рабочим активистом, - закончил он.
   - Что это такое?
   - Ты слышала когда-нибудь о профсоюзе? - спросил Крокетт.
   Он пристально посмотрел на нее.
   Брокли Бун покачала головой.
   - Нет, никогда о нем не слышала. Что такое "профсоюз"? Это что,
руда?
   Крокетт объяснил. Ни один рабочий активист никогда бы не принял
такого объяснения. Оно было, скажем так, несколько упрощенное.
   У Брокли Бун был озадаченный вид.
   - Я не больно-то поняла, что ты имеешь в виду, но думаю, что это
здорово.
   - И еще одно, - сказал Крокетт. - Неужели ты никогда не устаешь от
двадцатичасового рабочего дня?
   - Конечно. Кто же тут не устанет?
   - Тогда зачем столько работать?
   - Да мы все так работаем, - терпеливо объяснила гномица. - Мы не
можем остановиться.
   - А что, если ты остановишься?
   - Меня накажут. Побьют сталактитами, или как-нибудь еще.
   - А что будет, если все остановятся? - настаивал Крокетт. - Каждый
распроклятый гном. Что, если они все устроят сидячую забастовку?
   - Ты ненормальный, - сказала Брокли Бун. - Такого никогда не было.
Это человеческое.
   - Поцелуев под землей тоже никогда не было, - возразил Крокетт. -
Нет, он мне не нужен! И драться я тоже не хочу. Господи, да дай мне
самому всем этим заняться! Большая часть гномов гнет спину на
привилегированные классы.
   - Нет, мы просто работаем.
   - Но почему?
   - Всегда так было. И Император хочет, чтобы мы это делали.
   - А Император сам когда-нибудь работал? - требовательно спросил
Крокетт с торжествующим видом. - Нет! Он только ванны грязевые
принимает. - Брокли Бун слушала его со все увеличивающимся интересом.
- Почему бы каждому гному не обрести подобную привилегию? Почему...
   Он говорил все громче и громче, не переставая работать. Брокли Бун
заглотила приманку вместе с крючком.
   Через час она уже согласно кивала.
   - Я расскажу об этом остальным сегодня же вечером. В Ревущей
Пещере, сразу после работы.
   - Подожди-ка, - сказал Крокетт. - Сколько мы сможем собрать
гномов?
   - Ну, не очень много. Где-то тридцать.
   - Вначале нужно все организовать. Необходимо разработать четкий
план.
   Брокли Бун тут же утратила всякий интерес к делу.
   - Давай драться.
   - Нет! Ты слушаешь? Нам нужен... совет. Кто здесь самый главный
возмутитель спокойствия?
   - Мугза, я думаю. Тот рыжеволосый гном, которого ты сбил, когда он
меня ударил.
   Крокетт слегка нахмурился. Злится ли еще на него Мугза? Он решил,
что, вероятнее всего, нет. Вряд ли Мугза имеет более скверный
характер, чем все остальные гномы. Он может попытаться придушить
Крокетта на виду у всех, но точно так же поступит и с любым другим
гномом. Кроме того, по словам Брокли Бун, Мугза - своего рода герцог
среди гномов и его поддержка отнюдь не помешала бы.
   - И Гру Магру, - предложила Брокли Бун. - Он любит все новое,
особенно если это новое доставляет различные неприятности.
   - Угу.
   Сам Крокетт этих двоих гномов ни за что не выбрал бы, но, по
крайней мере, других кандидатур у него на примете не было.
   - Если бы мы могли заполучить кого-нибудь, приближенного к
Императору... А как насчет Друка, того парня, что готовит для
Подграна грязевые ванны?
   - А почему бы и нет? Я это устрою.
   Брокли Бун потеряла интерес к разговору и начала с жадностью
уплетать антрацит. Поскольку надсмотрщик наблюдал за ней, разразилась
жестокая ссора, из которой Крокетт вышел с подбитым глазом.
Чертыхаясь под нос, он вернулся к копанию.
   Больше подходящего случая перекинуться с Брокли Бун еще парой слов
Крокетту не удалось. Он надеялся, что она все устроит. Этой ночью
должно было состояться тайное собрание заговорщиков.

                               *  *  *

   Крокетту страшно хотелось спать, но нельзя было упускать
такую возможность.
   У него не было никакого желания и впредь заниматься такой тяжелой
работой, как добыча антрацита. Все его тело дико болело. Кроме того,
если бы ему удалось организовать забастовку гномов, он, возможно,
смог бы оказать давление на Подграна Второго. Гру Магру сказал, что
Император - колдун. Не мог бы он превратить Крокетта обратно в
человека?..
   - Он никогда ничего подобного не делал, - сказала Брокли Бун.
   Крокетт обнаружил, что высказал свои тайные мысли вслух.
   - Но он смог бы, если бы захотел?
   Брокли Бун только пожала плечами, но перед Крокеттом засверкал
крохотный огонек надежды. Снова стать человеком!
   Копать... копать... копать...
   С монотонной, мертвящей размеренностью копать...
   Крокетт находился в ступоре. Если ему не удастся подвинуть гномов
на забастовку, его ожидает бесконечный, изнуряющий труд. Он едва
помнил, как оторвался от работы, как Брокли Бун вела его под руки по
туннелям к крошечному закутку, который был отныне его домом. Гномица
оставила его там, он повалился на каменный выступ и заснул.
   Внезапно удар по ребрам заставил его проснуться. Мигая, Крокетт
сел и инстинктивно увернулся от удара Гру Магру, направленного ему в
голову. К нему двигались четыре гостя - Гру Магру, Брокли Бун, Друк и
рыжеволосый Мугза.
   - Как жаль, что я так быстро проснулся, - с горечью произнес
Крокетт. - Если бы я этого не сделал, вы могли бы пнуть меня еще
разок.
   - Еще будет время, - ответил Гру. - Ну, так в чем дело? Я хотел
лечь спать, но Брокли Бун сказала, что нужно идти драться. На большую
драку, да?
   - Вначале - поесть, - решительно отрезала Брокли Бун. - Я
приготовлю для всех грязевой суп.
   Она отошла в угол и занялась там приготовлениями. Остальные гномы
присели на корточки, а Крокетт встал на краю выступа.
   Он все еще находился в состоянии полудремы.
   Однако, ему удалось объяснить свою мысль касательно профсоюза
относительно сносно. Принята она была с интересом, в основном по той
причине, что впереди маячила перспектива крупной схватки.
   - Ты предлагаешь, чтобы все Дорнсефские гномы скопом кинулись на
Императора? - спросил Гру.
   - Нет! Мирное сопротивление. Мы просто откажемся работать. Все
вместе.
   - Я не могу, - сказал Друк. - Подгран, этот старый болотный
слизняк, все время принимает грязевые ванны. Хочу я или не хочу, он
заставит меня отправиться за грязью.
   - Кто должен тебя отвести? - спросил Крокетт.
   - Охрана, наверное.
   - Но она тоже будет бастовать. Никто не станет повиноваться
Подграну, пока он не сдастся.
   - Тогда он меня заколдует, - сказал Друк.
   - Всех нас он заколдовать не сможет, - сказал Крокетт.
   - Но меня он заколдовать может, - еще более твердо сказал Друк. -
Кроме того, он может произнести заклинание против каждого
Дорнсефского гнома, превратив нас в сталактиты или во что-нибудь еще.
   - Ну и что же тогда будет? Не может же он остаться совсем без
гномов. Половина добычи лучше, чем ничего. Мы побьем его элементарной
логикой. Разве не лучше иметь несколько меньшие результаты работы,
чем вообще их не иметь?
   - Для него - нет, - сказал Гру. - Он предпочтет нас заколдовать.
Он очень плохой, - убежденно добавил он.

                               *  *  *

   Но Крокетт не мог до конца поверить в подобное утверждение.
Оно было слишком чуждо его психологии,
человеческой психологии, конечно. Он повернулся к Мугзе,
кидавшему на него яростные взгляды.
   - А ты что об этом думаешь?
   - Я хочу сражаться, - враждебным тоном бросил тот. - Я хочу
кого-нибудь пнуть.
   - А не предпочел бы ты этому три грязевые ванны в день?
   Мугза проворчал:
   - Еще бы! Но Император мне не позволит.
   - Почему?
   - Потому что я этого хочу.
   - Вас ничем не проймешь, - в отчаянии сказал Крокетт. - В
жизни есть кое-что получше, чем копание.
   - Конечно. Драка! Подгран разрешает нам драться, когда мы
только захотим.
   Внезапно на Крокетта снизошло вдохновение.
   - Но ведь в этом-то все и дело! Он собирается ввести новый закон,
запрещающий драться всем, кроме него.
   Ход оказался очень эффективным. Все гномы вскочили.
   - Прекратить БОРЬБУ?
   Это был Гру, разъяренный и неверящий.
   - Но почему? Мы же всегда дрались?
   - Теперь вам придется забыть об этом, - настаивал на своем
Крокетт.
   - Нет!
   - Конечно, да! Почему же нет? Каждый гном, которому будет подарена
жизнь, освободится от склонности к спорам.
   - Пойдем и побьем Подграна, - предложил Мугза, принимая от Брокли
Бун горшок с горячим супом.
   - Нет, это не выход из положения... Нет, спасибо, Брокли Бун, -
совсем не выход. Забастовка, вот что нам нужно. Мы мирными средствами
вынудим Подграна дать нам то, что мы хотим.
   Крокетт повернулся к Друку.
   - Что будет делать Подгран, если мы все сядем и откажемся
работать?
   Маленький гном подумал.
   - Он будет ругаться. Мне врежет.
   - Угу. А потом?
   - Потом пойдет и станет заколдовывать каждого встречного, туннель
за туннелем.
   - Угу.
   Крокетт кивнул.
   - Понятно. Солидарность - вот, что нам нужно. Если Подгран
обнаружит несколько гномов, он сможет их заколдовать, но если мы все
будем держаться вместе - дело сделано. Когда о забастовке будет
объявлено, нам нужно будет собраться всем вместе в самой большой
пещере.
   - Это Пещера Совета, - сказал Гру. - Она находится за тронным
залом Подграна.
   - Отлично, там мы и соберемся. Сколько гномов к нам присоединятся?
   - Все, - пробурчал Мугза и швырнул горшок из-под супа в голову
Друка.
   - Император не смеет прекращать борьбу.
   - А какое оружие использует Подгран, а, Друк?
   - Он может воспользоваться яйцами Кокатрис, - с сомнением в
голосе ответил тот.
   - Что это такое?
   - Это не настоящие яйца, - объяснил Друк. - Это магические камни.
Зеленые, я думаю, служат для превращения гномов в дождевых червей.
Однажды Подгран разбил одно и заклинание распространилось примерно на
двадцать футов вокруг. А красные... подождите-ка. По-моему, они
превращают гномов в людей, хотя это и трудновато. Нет... да.
Голубые...
   - В людей?!
   У Крокетта расширились глаза.
   - А где спрятаны эти яйца?
   - Давай драться, - предложил Мугза и кинулся на Друка, который
дико взвизгнул и принялся отбиваться горшком. Горшок разбился. Брокли
Бун добавила шума, пиная и того и другого. Потом вмешался Гру Магру.
Через несколько минут комната гудела от возбужденных воплей. Крокетт
волей-неволей тоже оказался втянутым в драку...

                               *  *  *

   Из всех извращенных, невероятных форм жизни, которые существовали
когда-нибудь, гномы были чуть ли не самой странной. Невозможно было
понять их философию. Способ их мышления слишком отличался от
человеческого. Самосохранение и выживание расы - два основных
человеческих инстинкта - были неведомы гномам. Они никогда не умирали
и не рождались. Они только работали и дрались. Маленькие чудовища с
ужасными характерами, как с раздражением думал о них Крокетт. И все
же они существовали века. Возможно, с самого начала. Их общество
возникло в результате гораздо более длительной, чем человеческая,
эволюции. Вполне возможно, что гномов их образ жизни вполне
устраивал, и тогда Крокетт, можно сказать, носил воду решетом.
   И что же? Он не собирался проводить вечность за добычей антрацита,
несмотря на тот факт, что он испытывал странное чувство удовольствия,
когда работал. Возможно, для гномов копание и является забавным
процессом. Конечно. Это ведь смысл их существования. Со временем и
Крокетту предстояло распрощаться с человеческими чувствами и
окончательно превратиться в гнома. Что случилось с теми, кто пережил
такое же превращение, как он? Все гномы казались Крокетту похожими.
Но, может быть, Гру Магру был когда-то человеком, или Друк, или
Брокли Бун?
   Во всяком случае, сейчас они были гномами. Они мыслили и
действовали как гномы. Со временем он превратился бы в точное их
подобие. Он уже почувствовал в себе странную тягу к металлам и
отвращение к дневному свету. Но копать ему не нравилось.
   Крокетт попытался припомнить то немногое, что знал о гномах -
добывают уголь и металлы, живут под землей. Существует какая-то
легенда о Пиктах, карликах, которые ушли под землю, когда столетия
назад в Англию вторгся неприятель. По-видимому, это обстоятельство
было как-то связано с тем ужасом, что испытывали гномы при виде
людей. Но сами гномы явно не были потомками Пиктов. Скорее всего, они
были двумя различными расами и роднила их только одинаковая среда
обитания.
   Что ж, с этой стороны помощи ждать неоткуда. А как насчет
Императора? Он явно не отличался высоким интеллектом, но все же был
колдуном. Вся загвоздка в этих яйцах Кокатрис. Если бы ему удалось
завладеть теми из них, что превращая в человека...
   Но в данный момент об этом нечего было и думать. Лучше подождать,
пока не будет объявлено о забастовке. Забастовка...
   Крокетт уснул.
   Брокли Бун разбудила его болезненными ударами. Однако, она,
казалось, всерьез привязалась к нему. Возможно, тут дело было в ее
интересе к поцелуям. Время от времени она предлагала Крокетту
поцелуйчик, и он неизменно отказывался. Вместо этого она стала
пичкать его завтраком. Крокетт мрачно думал о том, что, по крайней
мере, он вводит в свой организм достаточное количество железа, хотя
заржавленные обломки мало походили на кукурузные хлопья. На десерт
Брокли Бун предложила особую смесь угольной пыли.
   Вне всякого сомнения, его пищеварительная система так же
изменилась. Крокетт хотел бы получить рентгеновский снимок своих
внутренних органов. Впрочем, он решил, что это доставило бы ему
слишком много неприятных минут. Уж лучше пребывать в неведении. Но не
думать об этом он не мог. Может быть, у него в желудке зубчатая
передача или маленький жернов? Что произойдет, если он проглотит
немного наждаку? Может быть, он сможет подобным образом вывести из
строя Императора?
   В этом месте он потерял нить мысли. Проглотив остаток еды, Крокетт
последовал за Брокли Бун по пробитому в антраците туннелю.
   - Что там насчет забастовки? Как дело движется?
   - Прекрасно, Крокетт.
   Она улыбнулась, и Крокетт содрогнулся при виде этой улыбки.
   - Сегодня все гномы соберутся в Ревущей Пещере сразу после работы.
   Для дальнейших разговоров времени не было. Появился надсмотрщик, и
гномы схватились за кирки. Копать... копать... копать... Один и тот
же ритм. Крокетт потел и работал. Ничего, недолго осталось. Его разум
задавал нужный ритм, а мускулы автоматически сокращались в нужном
темпе. Копать, копать. Иногда подраться. Иногда - отдых. И снова
копать.
   Через пять столетий кончился день. Пора было спать.

                               *  *  *

   Но имелось и нечто более важное: профсоюзное собрание в Ревущей
Пещере. Брокли Бун отвела туда Крокетта. Это была большая пещера,
полная блестящих, зеленых сталактитов. В нее битком набились гномы.
Повсюду гномы. Куда ни глянь - головы-луковицы. Драки кипели в дюжине
мест.
   Гру Магру, Мугза и Друк заняли места возле Крокетта. Потом тут же
на полу примостилась и Брокли Бун.
   - Ну вот, - шепнула она, - им всем об этом известно. Скажи им все,
что ты хочешь.
   Крокетт оглядел ряды круглых голов, красные и голубые пятна
одежды, залитые сверхъестественным серебристым сиянием.
   - Товарищи гномы! - слабым голосом начал он.
   "Товарищи гномы!" - слова эти, усиленные стенами пещеры, громом
прокатились по ней. Это громовое эхо придало Крокетту смелости. Он
продолжил:
   - Почему мы должны работать по двадцать часов в день? Почему мы не
смеем есть антрацит, который сами же и выкапываем, в то время как
Подгран сидит в своей ванне и потешается над нами? Товарищи гномы,
Император один, а вас много! Он не может заставить вас работать! Я
думаю, вам понравится есть суп из грязи три раза в день. Император не
может сражаться с вами со всеми. Если вы все, как один, откажетесь
работать, ему придется отступить! Придется!
   - Скажи им про готовящийся запрет на драки, - подсказал Гру Магру.
   Крокетт так и сделал. Это подействовало. Драки были слишком дороги
сердцу каждого гнома. Крокетт продолжал говорить:
   - Знайте же, что Подгран станет притворяться, будто ничего не
случилось! Он будет делать вид, будто не запрещал борьбы. И это
бесспорное доказательство того, что он нас боится! Кнут у нас в
руках! Мы нанесем удар, и Император ничего не сможет сделать! Когда
он лишится грязи для своих ванн, ему ничего не останется, кроме как
капитулировать!
   - Он нас всех заколдует, - печально пробормотал Друк.
   - Не посмеет! Что ему это даст? Он только и знает, на какую
сторону намазывать грязь. Подгран поступает с гномами нечестно! Это
наше последнее слово!
   Все, конечно, закончилось дракой. Но Крокетт был доволен. Завтра
гномы не станут работать. Вместо этого они встретятся в Пещере
Совета, войдут в комнату Подграна и сядут.
   Эту ночь он спал хорошо.
   Утром Крокетт вместе с Брокли Бун отправился в Пещеру Совета. Она
была настолько большой, что смогла вместить в себя тысячи гномов. В
серебристом свете их красные и голубые одежды казались на удивление
сказочными, хотя, как подумал Крокетт, может, так и должно было быть.
   Вошел Друк.
   - Сегодня я не приготовил Подграну грязевой ванны, - хриплым
голосом произнес он. - Ну и разозлился же он. Послушайте!
   Действительно, сквозь проход в одной из стен пещеры до них
донеслись отдаленные, странные, скрипящие звуки.
   Подошли Мугза и Гру Магру.
   - Он будет совсем один, - сказал последний. - Ну и подеремся же
мы!
   - Давайте начнем драться прямо сейчас, - предложил Мугза. - Мне
хочется наподдать кому-нибудь как следует.
   - Там вон один гном спит, - сказал Крокетт, - если ты сможешь до
него добраться, то отвесишь хорошую затрещину.
   Мугза, слегка пригнувшись, отправился на поиски, но в это время в
пещеру вошел Подгран Второй, император Дорнсефских гномов. Крокетт
первый раз видел его без обволакивающей корки грязи и теперь
уставился на него, забыв обо всем. Подгран был крайне уродлив. Он
соединял в себе самые отвратительные черты каждого ранее виденного
Крокеттом гнома. Результат просто не поддавался описанию.
   - Ага, - сказал Подгран.
   Он остановился, покачиваясь на коротких, кривых ногах.
   - У меня гости. Друк! Где, ради девяти кипящих адов, моя ванна?
   Но Друк уже исчез из поля зрения.
   Император кивнул.
   - Понятно. Что же, я не стану выходить из себя. Я не стану
выходить из себя! Я НЕ...
   Он замолчал, потому что с крыши сорвался сталактит и с грохотом
упал вниз. В наступившее мгновение тишины Крокетт шагнул вперед и
несколько раболепно поклонился.
   - М-мы бастуем, - объявил он. - Это сидячая забастовка. Мы не
будем работать до тех пор, пока...
   - А-а-а! - заорал разъяренный Император. - Вы не будете работать,
вот как? Ах ты, пучеглазый, плоскоязычный отпрыск ноздреватой летучей
мыши! Пятно проказы на ее теле! Паразит, живущий в земляном черве!
А-а-а!
   - Драться! - завопил нетерпеливый Мугза и ринулся на Подграна, но
был отброшен назад умело нанесенным ударом.
   Крокетт почувствовал сухость в горле.
   Он повысил голос, пытаясь придать ему твердость:
   - Ваше Величество, если вы уделите минуту...
   - Ты гриб-паразит на теле дегенеративной летучей мыши, - во весь
голос заорал Император. - Я вас всех заколдую! Я превращу вас в наяд!
Забастовка, вот как?! Хотите помешать мне принимать грязевые ванны!
Клянусь Кроносом, Нидом, Намиром и Локки, вы об этом пожалеете! А-а!
- закончил он, дрожа от ярости.
   - Быстро, - прошептал Крокетт Гру и Брокли Бун. - Встаньте так,
чтобы он не мог добраться до яиц Кокатрис!
   - Они не в тронной, - с унылым видом объяснил Гру Магру. - Подгран
вытаскивает их прямо их воздуха.
   - Ох! - простонал ошеломленный Крокетт.
   В стратегически важный момент Брокли Бун сполна проявила самые
худшие свои инстинкты. С громким воплем восторга она сбила Крокетта с
ног, пару раз пнула его и рванулась к Императору.
   Она успела нанести ему один увесистый удар, прежде чем Император
со всего маху вдавил свой узловатый кулак в ее макушку, так что
голова гномицы, казалось, буквально утонула в туловище. Пурпурный от
ярости, Император протянул руку - и на его ладони засверкало желтое
яйцо.
   Яйцо Кокатрис.
   Ревя, как разъяренный слон, Подгран швырнул его. В толпе гномов
мгновенно очистился круг футов двадцать в диаметре. Взамен
исчезнувших гномов в воздух поднялась дюжина летучих мышей. Они
хлопали крыльями, еще больше увеличивая суматоху.
   Суматоха перешла в хаос. С криками ярости и восторга гномы
бросились на своего правителя.
   - Бей! - выкрикивали сотни голосов, эхом отдаваясь от свода.
   Подгран выхватил из ниоткуда еще один кристалл - на этот раз
зеленый. Тридцать семь гномов мгновенно превратились в земляных
червей и были растоптаны. В образовавшуюся брешь Император кинул еще
одно яйцо Кокатрис и еще одна группа атакующих исчезла, превратившись
в мышей-полевок.
   Крокетт увидел, что один из кристаллов летит прямо к нему и
кинулся бежать со всех ног. Он спрятался за сталагмитом и оттуда стал
наблюдать за происходящим. Зрелище было не для слабонервных.
   Яйца Кокатрис взрывались нескончаемым потоком. Там, где это
случалось, образовывался круг футов в двадцать диаметром. Те, кто
оказывались на его границе, изменялись лишь частично. Например,
Крокетт видел одного гнома с головой моли, другой стал червем от
середины туловища и ниже. Еще один... Уф! Даже богато развитое
воображение людей, вероятно, не смогло бы породить подобных чудищ.
   Жуткий грохот, наполнявший пещеру, нарушил покой сталагмитов, и
они посыпались вниз. Все новые полчища гномов устремлялись в атаку,
дабы тут же подвергнуться изменениям. Мыши, моли, летучие мыши и
другие существа наполняли Пещеру Совета. Крокетт закрыл лицо руками и
молился.
   Он убрал руки как раз тогда, когда Подгран выхватил из воздуха
красный кристалл.
   Император помедлил и осторожно положил его рядом с собой. На свет
появилось пурпурное яйцо, оно с треском ударилось о пол, и тридцать
гномов превратились в жаб.
   Очевидно, только Подгран имел иммунитет против своего волшебства.
Ряды нападающих быстро редели, ибо источник яиц Кокатрис был,
казалось, неисчерпаем. Сколько пройдет времени, прежде чем очередь
дойдет и до Крокетта? Он не мог прятаться в своем тайнике вечно.
   Крокетт остановил взгляд на красном кристалле, который Подгран с
такой заботливостью отложил в сторону. Что-то такое вертелось в его
памяти... что-то о яйце Кокатрис, которое может превращать гнома в
человека. Ну конечно! Подгран не пользуется этим яйцом, потому что
сам вид человека ненавистен гному. Если бы Крокетт только смог
добраться до красного кристалла...
   Крокетт начал красться вдоль стены, пока не оказался неподалеку от
того места, где стоял Подгран. На Императора налетела еще одна волна
гномов, мгновенно превращенная в сов, и тут Крокетт добрался до
красного кристалла. Тот показался ему жутко холодным.
   Крокетт уже собирался бросить его у своих ног, но вовремя
одумался. Он находился в сердце Дорнсеф Маунтин, в лабиринте пещер.
Ни одно человеческое существо не смогло бы выбраться отсюда, но гном
мог, опираясь на свою ненависть к дневному свету.
   У самого лица Крокетта пролетела летучая мышь. Он был почти
уверен, что она пискнула: "Ну и драка!" пародией на голос Брокли Бун.
Однако, полной уверенности у него не было. Прежде чем бежать, он
обвел пещеру взглядом.
   В ней царила полная неразбериха. Летучие мыши, моли, черви, утки и
дюжины других существ летали, бегали, кусались, визжали, фыркали,
рычали, бились и крякали повсюду. И повсюду метались гномы, - теперь
их было немного - не больше тысячи - продолжая превращаться во что
попало, отмечая тем самым места, в которых появлялся Император. Пока
Крокетт наблюдал за этой сценой, несколько ящериц пробежали у его ног
в поисках укрытия.
   - Бастовать вздумали?! - ревел Подгран. - Я вам покажу!
   Крокетт повернулся и побежал. Тронный зал был пуст, и он нырнул в
первый же туннель. Там он сконцентрировался на дневном свете. Его
левое ухо ощутило давление. Крокетт кинулся в этом направлении и
бежал до тех пор, пока не увидел слева бокового прохода. Нырнув в
него, он побежал еще быстрее. Шум битвы все более отдалялся.
   Крокетт крепко сжимал в руках яйцо Кокатрис. Что же было не так?
Подграну следовало остановиться и начать переговоры. Только... только
он этого не сделал. Мерзкий, злобный и глупый гном. Он, наверно, не
остановится, пока не уничтожит все свое королевство. Эта мысль
заставила Крокетта прибавить ходу.
   Давление света продолжало вести его вперед. Иногда он ошибался
туннелем, но всегда, стоило ему лишь подумать о дневном свете, он
чувствовал, в каком направлении ему бежать. Его короткие кривые ноги
оказались на удивление быстрыми.
   Потом он услышал, что за ним кто-то бежит.
   Крокетт не стал оборачиваться. Поток ругательств, достигший его
ушей, не позволял усомниться в личности преследователя. Подгран
очистил Пещеру Совета от гномов и теперь намеревался разорвать на
части Крокетта. И это было не самым фатальным из его многочисленных
обещаний.
   Крокетт мчался вперед. Он летел по туннелю, как пуля.
Реакция на свет вела его. Он страшно боялся, что не успеет
добежать. Топот за его спиной становился все громче. Если бы
Крокетт не был твердо уверен в обратном, он решил бы,
что его настигает целая армия гномов.
   Быстрее! Быстрее! Но теперь Подгран был уже виден. Его рев
сотрясал стены. Крокетт подпрыгнул, свернул за угол и увидел поток
ослепительного света вдали. Это был дневной свет, каким он выглядит
для глаз гнома.
   Он не успеет вовремя добраться до выхода. Подгран уже наступает
ему на пятки. Еще несколько секунд, и эти корявые, ужасные руки
вцепятся в горло Крокетту.
   И тут Крокетт вспомнил о яйце Кокатрис. Если он превратится в
человека прямо сейчас, Подгран не сможет до него дотронуться. А он
почти у входа в туннель.
   Крокетт остановился, развернулся и поднял яйцо. Раскусив его
намерения, Император немедленно распростер обе руки и выхватил из
воздуха полдюжины кристаллов. Он швырнул их прямо в Крокетта - в
воздухе словно повисла радуга. Но Крокетт уже успел швырнуть оземь
красный кристалл. Раздался треск.
   Драгоценность словно взорвалась, вокруг Крокетта замелькали
красные искры.
   И тут обрушился потолок.

                               *  *  *

   Немного погодя Крокетт с трудом выбрался из обломков. Протерев
глаза, он увидел, что путь во внешний мир по-прежнему открыт, и -
благодарение Богу - дневной свет снова выглядит как обычно, а не
слепящей белой дымкой.
   Крокетт посмотрел в сторону туннеля и замер. Из груды обломков,
кряхтя, выбирался Подгран. Его ругательства, однако, не стали менее
яростными.
   Крокетт повернулся и побежал, спотыкаясь о камни и падая. На бегу
он успел увидеть, что Подгран смотрит на него.
   Некоторое время гном стоял, как громом пораженный. Потом издал
вопль, повернулся и ринулся в темноту.
   Вскоре звук его быстрых шагов стих вдали.
   Крокетт с трудом перевел дыхание.
   Гномы боятся людей... вот оно! И теперь...
   Крокетт почувствовал даже большее облегчение, чем думал. В глубине
души он сомневался, сработает ли заклинание, поскольку Подгран
швырнул в него шесть или семь яиц Кокатрис. Но он успел разбить
красный кристалл раньше. Даже странный серебристый свет,
сопутствующий гномам, исчез. Глубины пещеры были совершенно
темными... и молчаливыми.
   Крокетт направился к выходу. Выбравшись наружу, он растянулся под
теплым предзакатным солнцем. Он находился недалеко от подножья
Дорнсеф Маунтин среди зарослей ежевики. Сотней футов дальше фермер
вспахивал плугом поле.
   Крокетт поковылял к нему. При его приближении человек обернулся.
   Некоторое время он стоял, как примерзший, потом заорал и бросился
бежать. Его крики уже замерли вдали, когда Крокетт, вспомнив о яйцах
Кокатрис, заставил себя оглядеть собственное тело.
   И тут закричал уже он.
   Но звук этот не был похож на те, что издавало человеческое горло.
   И все же он был вполне естественен... при данных обстоятельствах.

Генри Каттнер (Henry Kuttner)
МУТАНТ (Mutant)
/Сборник рассказов/
(Пер. с англ.)

НННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН

Один

   Так или иначе мне нужно было дожить до момента, когда они
меня найдут. Они будут искать место авиакатастрофы, и в конце
концов найдут его, и меня они тоже найдут. Но ждать было тяжело.
   Пустой голубой день разливался над белыми вершинами; потом
наступала сверкающая ночь, обычная для высокогорья, и она тоже
была пуста. Не было ни видно, ни слышно ни вертолета, ни
реактивного самолета. Я был совершенно один.
   Это и было настоящей бедой.
   Несколько столетий назад, когда не было телепатов, людям было
привычно одиночество. Но я не мог вспомнить время, когда я был
заперт в костистой тюрьме моего черепа, совершенно и абсолютно
отрезанный от всех остальных людей. Глухота или слепота не
значили бы так много. Для телепата же они вообще не существенны.
   С тех пор, как мой самолет разбился за барьером горных
вершин, я был отрезан от своего рода. И есть что-то такое в
постоянном общении разумов, что сохраняло человека в живых.
Отрубленная ветвь умирает от недостатка кислорода. Я умирал от
недостатка... никогда не существовало слова, выражающего то, что
объединяет всех телепатов. Но без этого человек одинок, а в
одиночестве человек долго не живет.
   Я прислушался той частью разума, которая слышит безмолвные
голоса других разумов. Я слышал только ветер. Я видел снег,
поднимающийся перистыми, парящимися вихрями. Я видел сгущающиеся
синие тени. Я посмотрел вверх и увидел алеющую восточную
вершину. Это был закат, и я был один.
   Я вытянулся, прислушиваясь, а небо темнело. Звезда дрожала,
мерцала, и наконец застыла в вышине над головой. Появились
другие, а воздух становился холоднее, пока небо сверкало их
западным маршем.
   Стемнело. В этой темноте были звезды, и был я. Я снова лег,
даже не прислушиваясь. Мои люди ушли.
   Я наблюдал за пустотой выше звезд.
   Вокруг меня и надо мной не было ничего живого. Тогда почему
же я должен быть жив? И было бы легко, очень легко, утонуть в
этой тишине, где не было одиночества, потому что в ней не было
жизни. Я огляделся по сторонам, и мой мозг не нашел другого
мыслящего разума. Я стал искать в собственной памяти, и это было
чуть-чуть лучше.
   Воспоминания телепатов уходят очень далеко. Славный долгий
путь, начавшийся еще до рождения.
   Я могу ясно видеть около двух столетий прошлого, прежде чем
острые, ясные телепатически переданные воспоминания начинают
путаться и распадаться на вторичные воспоминания, почерпнутые из
книг. Книги же восходят до Египта и Вавилона. Но это не
первичные воспоминания, полные чувствительных ноток, которые
старик телепатически передает молодому, и которые так и
передаются из поколения в поколение. Наши биографии не записаны
в книги. Они записаны в наши мысли и воспоминания, особенно
Ключевые Жизни, которые подаются такими свежими, какими они
однажды уже были прожиты нашими величайшими лидерами...
   Но они мертвы, и я одинок.
   Нет. Не совсем одинок. Остаются воспоминания, Беркхальтер и
Бартон, МакНи и Линк Коуди, и Джефф Коуди - давно уже мертвые,
но все еще трепещуще живые в воспоминаниях. Я могу вызвать любую
мысль, любое чувство - затхлый запах травы - где? - течение
вытертой тропинки под спешащими ногами - чьими?
   Было бы так легко расслабиться и умереть.
   Нет. Подожди. Посмотри. Они живы, Беркхальтер и Бартон,
Ключевые Жизни все еще реальны, хотя люди, однажды прожившие их,
уже умерли. Они твои люди. Ты не одинок.
   Беркхальтер и Бартон, МакНи, и Линк, и Джефф не мертвы. Помни
о них. Ты телепатически прожил их жизни, когда узнал о них, так
же, как они когда-то прожили их, и ты можешь прожить их снова.
Ты не одинок.
   Так что смотри. Начни разматывать пленку. Тогда ты вообще не
будешь одинок, ты будешь Эдом Беркхальтером, две сотни лет
назад, чувствующим холодный ветер, дующий тебе в лицо с вершин
Сьерры, пахнущий луговой травой, тянущимся мыслями, чтобы
заглянуть в мозг твоего сына... сына извлекающего звуки...
   Началось.
   Я был Эдом Беркхальтером.
   Это было двести лет назад...

СЫН НЕСУЩЕГО РАСХОДЫ
   Зеленый Человек взбирался на стеклянные горы, и заросшие,
похожие на гномов лица рассматривали его из расщелин. Это был
всего лишь еще один шаг в бесконечной, захватывающей одиссее
Зеленого Человека. У него уже было много приключений - в
Огненной Стране, среди Изменяющих Измерения, у вечно смеющихся
Обезьян Города, чьи грубые неловкие пальцы все время играли
лучами смерти. Тролли, однако, знали толк в магии и пытались
остановить Зеленого Человека короткими приступами. Маленькие
вихри энергии взвивались из-под ног, стараясь подставить
Зеленому Человеку подножку, но его фигура с великолепно
развитыми мышцами, божественно красивая, полностью лишенная
волос, сверкала бледным зеленым светом. Вихри образовывали
захватывающую картину. Если двигаться осторожно и медленно,
особенно тщательно избегая бледно-желтых вихрей, то пройти среди
них было можно.
   А мохнатые гномы зло, ревниво наблюдали из своих расщелин в
стеклянных скалах.
                            *  *  *
   Эл Беркхальтер, недавно достигший зрелости полных восьми лет,
лениво развалился под деревом и жевал травинку. Он был настолько
погружен в свои фантазии, что его отцу пришлось слегка толкнуть
его, прежде чем в полуоткрытых глазах отразилось понимание. А
день был очень подходящим для мечтаний - жаркое солнце и свежий
ветер, дующий с востока, с белоснежных вершин Сьерры. Ветер
принес с собой легкий кисловатый запах луговой травы, и Эд
Беркхальтер радовался тому, что его сын принадлежал ко второму
после Взрыва поколению. Сам он родился через десять лет после
того, как была сброшена последняя бомба, но и воспоминания,
переданные тебе, тоже могут быть достаточно страшными.
   - Привет, Эл, - сказал он, и мальчик одарил его
кротко-терпеливым взглядом из-под полуоткрытых век.
   - Привет, папа.
   - Хочешь пойти со мной в город?
   - Не, - протянул Эл, мгновенно расслабляясь до полного
оцепенения.
   Эд Беркхальтер выразительно поднял бровь и уже повернулся
уйти. Потом вдруг, повинуясь мгновенному импульсу, он сделал то,
что редко позволял себе делать без разрешения другой стороны:
воспользоваться своей телепатической силой, чтобы заглянуть в
сознание Эла. Он сказал себе, что там царило некоторое
колебание, его собственная подсознательная неуверенность в своем
поступке, хотя Эл уже на удивление быстро избавился от злобного
нечеловеческого бесформия ментального детства. Было время, когда
разум Эла был шокирующе чуждым. Беркхальтер помнил несколько
неудавшихся экспериментов, проделанных им до рождения Эла;
немногие будущие отцы смогли устоять перед искушением
поэкспериментировать с мозгом эмбриона, и это вернуло
Беркхальтеру ночные кошмары, которых он не знал с юности. В них
были огромные перекатывающиеся массы, шевелящаяся пустота и
прочее. Предродовые воспоминания были бессмысленны, и
разобраться в них могли только квалифицированные мнемопсихологи.
   Но теперь Эл повзрослел, и мечты его, как обычно, были полны
ярких красок. Успокоенный, Беркхальтер решил, что он выполнил
свою миссию наставника, и оставил своего сына мечтать и жевать
травинку.
   В то же время он ощутил легкую печаль и боль, бесполезное
сожаление о том, что все это безнадежно, потому что сама жизнь
так бесконечно сложна. Конфликт, конкуренция не исчезли и после
окончания войны; попытка приспособиться даже к одному из
окружающих влекло за собой конфликт, спор, дуэль. С Элом же
проблем было вдвое больше. Да, язык был по сути барьером, и
Болди по достоинству могли оценить это обстоятельство - ведь
между ними этого барьера не существовало.
   Спускаясь по утоптанной тропинке, ведущей к центру города,
Беркхальтер невесело улыбнулся и коснулся длинными пальцами
своего хорошо подогнанного парика. Незнакомые люди очень часто
удивлялись, когда узнавали, что он Болди, телепат. На него
смотрели с любопытством, но вежливость не позволяла им спросить
о том, каково чувствовать себя уродом, хотя они явно думали
именно об этом. Беркхальтеру, знакомому с тонкостями дипломатии,
приходилось самому вести разговор.
   - Мои родные жили после Взрыва под Чикаго. Наверное, поэтому
так получилось.
   - О-о!
   Пристальный взгляд.
   - Я слышал, именно поэтому так много...
   Испуганная пауза.
   - Уродства или мутации. Было и то, и другое. Я сам до сих пор
не знаю, к какой категории принадлежу, - добавлял он с
обезоруживающей откровенностью.
   - Вы не урод! - протестовали они слишком бурно.
   - Да, зараженные радиацией зоны вокруг очагов поражения
произвели несколько весьма странных субъектов. С плазмой
зародышей случились удивительные вещи. Большинство из них
умерло; они не могли размножаться. Но некоторых еще можно найти
в санаториях - двухголовых, например, - ну, вы о них знаете, - и
тому подобное.
   Все равно они всегда были взволнованы до крайности.
   - Вы хотите сказать, что можете прочитать мои мысли... прямо
сейчас?
   - Могу, но не делаю этого. Если партнер не телепат, это
тяжелая работа. И мы, Болди, - ну, мы этого не делаем, и все.
Человек с развитой мускулатурой не стал бы расшвыривать всех
попавшихся под руку. Ну, конечно, если не хотел быть избитым
толпой. Болди всегда чувствует тайную скрытую опасность: закон
Линча. И умные Болди не позволяют себе даже намекнуть на то, что
обладают сверхчувством. Они просто говорят, что отличаются от
других, и этого достаточно.
   Но один вопрос всегда подразумевался, хотя и не всегда
задавался:
   - Если бы я был телепатом, я бы... сколько вы получаете в
год?
   Ответ удивлял их. Читающий мысли, конечно, мог бы
разбогатеть, если бы только захотел. Так почему же тогда Эд
Беркхальтер оставался экспертом по семантике в Модоке, городе
издателей, если поездка в один из городов науки могла бы
позволить ему овладеть тайнами, которые принесли бы состояние.
   Тому была весомая причина. Отчасти просто инстинкт
самосохранения. Поэтому-то Беркхальтер и многие, подобные ему,
носили парики. Впрочем, было много Болди, которые этого не
делали.
                            *  *  *
   Модок был городом-близнецом Пуэбло, расположенным за горной
грядой к югу от пустыни, бывшей прежде Денвером. В Пуэбло были
прессы, фотолинотипы и машины, превращавшие рукописи в книги,
после того как их обработал Модок. В Пуэбло были вертолеты для
доставки, и Олдфид, управляющий, уже неделю требовал рукопись
"Психоистория", написанный человеком из Нью-Йеля, который очень
увлекался эмоциональной стороной в ущерб словесной ясности. Суть
состояла в том, что он не доверял Беркхальтеру. И Беркхальтер,
который не был ни священником, ни психологом, вынужден был стать
и тем и другим в тайне от сбитого с толку автора "Психоистории".
   Впереди внизу располагалось приземистое здание издательства,
больше напоминавшее курорт, чем что-то более утилитарное. Но это
было необходимым. Авторы были людьми специфическими, и часто
было необходимо убедить их пройти гидротерапию, прежде чем они
оказывались в состоянии работать с семантическим экспертом над
своими книгами. Никто не собирался их кусать, но они этого не
понимали, и либо в ужасе жались по углам, либо шли напролом с
какими-то непонятными словами. Джим Куэйл, автор "Психоистории",
не относился ни к одной из этих групп, он просто был заведен в
тупик глубиной собственного исследования. Его собственная
история слишком хорошо подготовила его к эмоциональному
погружению в прошлое, а когда имеешь дело с человеком подобного
типа, такое обстоятельство является очень серьезным.
   Доктор Мун, входивший в Коллегию, сидел возле южного входа и
ел яблоко, аккуратно чистя его своим кинжалом с серебряной
рукояткой. Мун был толстым, маленьким и бесформенным. Волос у
него было немного, но телепатом он не был: у Болди волос не было
совсем. Он проглотил кусочек и помахал Беркхальтеру.
   - Эд... хрум... хочу с тобой поговорить.
   - Пожалуйста, - сказал Беркхальтер, останавливаясь и
поворачиваясь на пятках. Укоренившаяся привычка заставила его
сесть рядом с членом Коллегии; Болди по понятным причинам
никогда не оставались стоять, когда обычный человек сидел. Их
глаза оказались на одном уровне. Беркхальтер спросил:
   - Что случилось?
   - Вчера в магазин привезли немного яблок из Шасты. Скажи
Этель, пусть купит, пока их все не продали. Вот, попробуй.
   Он посмотрел, как его собеседник съел кусочек, и кивнул.
   - Хорошие. Я ей скажу. Впрочем, наш вертолет сломался. Этель
не на то нажала.
   - Вот тебе и гарантия, - с горечью сказал Мун. - Сейчас
неплохие модели выпускает Гурон. Я беру себе новый вертолет из
Мичигана. Слушай, сегодня утром мне звонили из Пуэбло насчет
книги Куэйла.
   - Олдфилд?
   - Наш парень, - кивнул Мун. - Он просил, чтобы ты переслал
ему хотя бы несколько глав.
   Беркхальтер покачал головой.
   - Не получится. Там есть несколько темных мест в самом
начале, которые следует прояснить, и Куэйл...
   Он колебался.
   - Что?
   Беркхальтер подумал о комплексе Эдипа, обнаруженном им в
разуме Куэйла, но это было неприкосновенно, хотя бы потому, что
удерживало Куэйла от холодного логического интерпретирования
Дария.
   - У него там путаются мысли. Я не могу это пропустить; вчера
я пробовал почитать книгу трем различным слушателям и получил от
всех троих разные реакции. Так что "Психоистория" будет означать
для всех людей все, что угодно. Критики разнесут нас, если мы
выпустим книгу в таком виде. Не мог бы ты еще некоторое время
поводить Олдфилда за нос?
   - Попробую, - сказал Мун. В голосе его звучало сомнение.
   - У меня есть подходящий роман, который я мог бы ему
подсунуть. Это легкий замещающий эротицизм, а это безвредно;
кроме того, с семантической точки зрения он в порядке. Мы
задерживали его из-за художника, но я могу поручить это Дамэну.
Я так и сделаю, да. Я пошлю рукопись в Пуэбло, и он сможет позже
сделать печатные формы. Веселая у нас жизнь, Эд.
   - Даже чересчур, - заметил Беркхальтер.
   Он поднялся, кивнул и отправился на поиски Куэйла, который
отдыхал в одном из соляриев.
   Куэйл был худым, высоким человеком с озабоченным лицом,
чем-то напоминающим черепаху без панциря. Он лежал на
флексигласовом ложе, и прямые солнечные лучи грели его сверху, в
то время как отраженные лучи подбирались к нему снизу через
прозрачный кристалл. Беркхальтер стянул рубашку и бросил ее на
скамью рядом с Куэйлом. Автор бросил взгляд на безволосую грудь
Беркхальтера, и в нем возникло полуосознанное отвращение:
Болди... никаких тайн... не его дело... фальшивые ресницы и
брови; он все еще...
   И еще что-то угрожающее.
   Беркхальтер дипломатично коснулся кнопки, и на экране
появилась увеличенная и легко читаемая страница "Психоистории".
Куэйл просмотрел лист. Он был исчеркана пометками читателей,
которые Беркхальтер расшифровал как различные реакции на то, что
должно было быть прямолинейными объяснениями. Если три читателя
нашли три разных смысла в одном параграфе, что же тогда имел в
виду Куэйл? Беркхальтер осторожно коснулся сознания, чувствуя
бесполезную защиту от проникновения, баррикады безумия, над
которыми подобно тихому, ищущему ветру пробирался его мысленный
взгляд. Ни один обычный человек не мог защитить свой разум от
Болди. Но Болди могли защищать свои тайные мысли от
проникновения других телепатов. В психике существовал свой
диапазон приема, своего рода...
   Вот, нашел. Правда, немного запутанно. Дарий: это было не
просто слово, это была не просто картина. это была поистине
вторая жизнь. Но разорванная, фрагментарная. Обрывки запахов и
звуков, и воспоминания, и эмоциональные реакции. Восхищение и
ненависть. Жгучее бессилие. Черный торнадо, пахнущий елью,
ревущей над картой Европы и Азии. Запах ели становится сильнее,
страшное унижение, незабываемая боль... глаза... Убирайся!
   Беркхальтер отложил микрофон диктографа и лег, глядя вверх
сквозь темные защитные очки, которые он надел.
   - Я вышел, как только вы этого захотели, - сказал он. - И я
сейчас вовне!
   Куэйл, тяжело дыша, лег.
   - Спасибо! - сказал он. - Благодарю! Почему вы не требуете
дуэли?
   - Я не хочу драться с вами на дуэли, - сказал Беркхальтер. -
Я никогда в жизни не пачкал кровью свой кинжал. К тому же, я
могу видеть ваш ход мыслей. Помните, мистер Куэйл, это моя
работа, и я узнал множество вещей... которые тут же снова забыл.
   - Я полагаю, это вторжение. Я говорю себе, что это ничего не
значит, но моя личная жизнь - это важно.
   Беркхальтер терпеливо заметил:
   - Мы должны опробовать все подходы, пока не найдем такой,
который не является слишком личным. Предположим, я для примера
спрошу вас, нравится ли вам Дарий?
   Восхищение и запах ели... и Беркхальтер быстро проговорил:
   - Я вышел. Все в порядке?
   - Спасибо, - пробормотал Куэйл.
   Он лег на бок, отвернувшись от собеседника. Через мгновение
он сказал:
   - Наверное, это глупо - отворачиваться. Вам не нужно видеть
мое лицо, чтобы узнать, о чем я думаю.
   - Вы должны открыть мне дверь, чтобы я вошел, - сказал ему
Беркхальтер.
   - Я понимаю, я тоже так думаю. Но мне приходилось встречать
Болди, которые были... которые мне не нравились.
   - Да, таких много. Я знаю. Те, кто не носят парики.
   Куэйл сказал:
   - Они прочитают ваши мысли и ошеломят вас просто ради забавы.
Их следует... лучше учить.
   Беркхальтер заморгал от солнечного света.
   - Да, мистер Куэйл, это так. У Болди тоже свои проблемы.
Нужно уметь ориентироваться в мире, который не является
телепатическим; я думаю, что многие Болди считают, что их
возможности используются недостаточно. Существуют работы, для
которых подходят такие люди, как я...
   - "Люди!" - поймал он обрывок мысли Куэйла. Он проигнорировал
это, сохранив на лице обычное выражение, и продолжил.
   - Семантика всегда была проблемой, даже в странах, где
говорят на одном языке. Квалифицированный Болди - отличный
переводчик. И хотя Болди не служат в сыскной полиции, они часто
работают с полицией. Это все равно, что быть машиной, которая
может выполнять лишь несколько операций.
   - На несколько операций больше, чем может человек, - сказал
Куэйл.
   Конечно, подумал Беркхальтер, если бы мы могли соревноваться
на равных с нетелепатическим человечеством. Но поверит ли слепой
зрячему? Будет ли он играть с ним в покер? Неожиданная глубокая
горечь оставила неприятный привкус во рту Беркхальтера. Каков же
был ответ? Резервация для Болди? Изоляция? И будет ли нация
слепых доверять тем, кто обладает нормальным зрением? Или они
будут уничтожены - они, верное средство, система контроля,
сделавшая войну невозможной!
   Он вспомнил о том, как был уничтожен Рэд Бэнк: что ж,
возможно, это было оправдано. Город рос, и вместе с ним росло
личное достоинство; вы бы никогда не допустили потери лица, пока
у вас на поясе висит кинжал. И точно такая же картина в тысячах
и тысячах разбросанных по Америке маленьких городков, каждый со
своей специфической специализацией - производство вертолетов в
Гуроне и Мичигане, выращивание овощей в Коное и Диего, текстиль
и образование, искусство и машины - каждый маленький городок
подозрительно наблюдал за остальными. Научные и исследовательские
центры были немного несколько крупнее; никто не возражал против
этого, ведь ученые никогда не начинали войны, разве что их
заставляли; но очень немногие города населяли более чем несколько
сотен семей. Эта была самая эффективная система контроля: как
только город проявлял желание стать большим городом... потом
столицей, потом империалистической державой - он тут же
уничтожался. Хотя, подобного уже давно не случалось. И Рэд Бэнк,
возможно, был ошибкой.
   С точки зрения геополитики это было отличное устройство;
социология тоже не возражала, требуя, правда, необходимых
изменений. Существовала подсознательная тяга к хвастовству.
После децентрализации права личности стали цениться гораздо
выше. И люди учились.
   Они учились денежной системе, основанной на прямом
товарообмене. Они учились летать; никто больше не пользовался
наземными машинами. Они учились новому, но они не забыли Взрыв,
и в тайниках возле каждого города были спрятаны бомбы, которые
могли полностью и самым фантастическим образом истребить город,
как сделали это подобные бомбы при Взрыве.
   И каждый знал, как сделать эти бомбы. Они были невероятно
просты. Составные части можно было найти где угодно и легко их
изготовить. Потом можно было поднять свой вертолет над городом,
сбросить вниз гигантских размеров яйцо - и дело сделано.
   Недовольных (а такие есть в любой расе), ушедших на
неосвоенные территории никто не трогал. А кочевники, опасаясь
полного уничтожения, никогда не совершали набегов и не
объединялись.
   Люди искусства по-своему приспособились к этому, может быть,
не слишком хорошо, но обществу они не угрожали и поэтому жили
там, где хотели, и рисовали, писали, сочиняли музыку и уходили в
свои собственные миры. Ученые, столь же беспомощные в других
вещах, уходили в свои несколько более крупные города, замыкаясь
в маленькие мирки и полностью погрузившись в науку.
   А Болди - они находили работу там, где могли.
   Ни один обычный человек не увидел бы окружающий мир таким,
каким его видел Беркхальтер. Он был невероятно чувствителен ко
всему, что касалось нормальных людей, придавая большее и более
глубокое значение тем человеческим ценностям, которые он,
несомненно, видел в большем количестве измерений. Кроме того, в
какой-то степени - и это было неизбежно - он смотрел на людей
немного со стороны.
   И все же он был человеком. Барьер, воздвигнутый телепатией,
между ним и обычными людьми, заставлял их относиться к нему с
подозрением - даже большим, чем если бы у него было две головы -
тогда бы они его жалели. Как было...
   Он переключил экран, и перед ним замерцала новая страница
рукописи.
   - Скажите, когда, - обратился он к Куэйлу.
                            *  *  *
   Куэйл зачесал назад свои седые волосы.
   - Я чувствую себя сплошным комком нервов, - сказал он. - В
конце концов, пока я правлю материал, меня никогда не оставляет
напряжении.
   - Ладно, мы можем отложить публикацию, - небрежно предложил
Беркхальтер и был приятно удивлен, что Куэйл не клюнул на это.
Он, по крайней мере, не любил сдаваться.
   - Нет. Нет, я хочу закончить все сейчас.
   - Психическое очищение...
   - Ну, для психолога, возможно. Но не для...
   - ...Болди. Вы же знаете, что у многих психологов есть
помощники - Болди. И у них тоже неплохо получается.
   Куэйл взял кальян и сделал медленный вдох.
   - Я думаю... Я не много общался с Болди. Или слишком много -
без разбору. Я как-то видел нескольких в психиатрической
лечебнице. Я не обидел вас?
   - Нет, - ответил Беркхальтер. - Каждая мутация происходит
почти на грани разумного. Было множество неудач. Жесткая
радиация дала практически одну полезную мутацию: безволосых
телепатов, но и среди них нет абсолютно одинаковых. Мозг, как
вам известно, странное устройство. Фигурально выражаясь, это
коллоид, балансирующий на острие иглы. Если есть хоть какой-то
брак, телепатия обязательно выявит его. И окажется, что Взрыв
стал причиной дьявольского количества изменений психики. И не
только среди Болди, но и среди других мутаций, развившихся в то
время. Но у Болди это почти всегда паранойя.
   - И dementia praecox, - сказал Куэйл, довольный тем, что
ему удалось заставить Беркхальтера заговорить о самом себе.
   - И dementia praecox. Да. Когда помраченный ум приобретает
способность к телепатии - наследственный разум - он вообще не
может работать. Наступает дезориентация. Параноидальные группы
уходят в свой собственный мир, и dementia praecox просто не
подозревают, что существует этот мир. Возможны отклонения, но я
думаю, что основа такова.
   - Это звучит немного пугающе, - сказал Куэйл. - Я не могу
представить историческую параллель.
   - Ее нет.
   - И чем, по-вашему, это закончится?
   - Я не знаю, - задумчиво сказал Беркхальтер. - Я думаю, мы
ассимилируем. Ведь прошло не так уж много времени. Мы
специализируемся на определенных направлениях, и мы можем быть
полезны в некоторых работах.
   - Если вас устроит такое положение. Болди, которые не носят
парики...
   - Они настолько раздражительны, что, я думаю, в конце концов
их всех перебьют на дуэлях, - улыбнулся Беркхальтер. - Не велика
потеря. Остальные же получат то, что нам так необходимо:
понимание. У нас нет ни рогов, ни нимбов.
   Куэйл покачал головой.
   - Думаю, я рад тому, что не являюсь телепатом. Разум и без
того достаточно сложен и загадочен. Спасибо за то, что дали мне
высказаться. Во всяком случае, я кое в чем разубедился. Займемся
рукописью?
   - Конечно, - сказал Беркхальтер, и снова на экране над ними
замелькали страницы. Куэйл казался менее напряженным, мысли его
стали более ясными, и Беркхальтер смог понять истинный смысл
многих прежде туманных выражений. Работа пошла легко, телепат
диктовал новые формулировки в диктограф, и лишь дважды им
пришлось преодолевать эмоциональные конфликты. В полдень они
закончили работу, и Беркхальтер, дружески кивнув, отправился с
готовым материалом в свой кабинет, где обнаружил на экране
несколько сообщений. Он убрал повторы, и в его голубых глазах
отразилось волнение.
                            *  *  *
   За завтраком он переговорил с доктором Муном. Беседа так
затянулась, что только индукционные чашки сохраняли кофе
горячим, но Беркхальтеру нужно было обсудить не один вопрос. И
он уже давно знал Муна. Толстяк был одним из немногих, у кого,
он думал, даже подсознательно не вызывал отвращения тот факт,
что Беркхальтер был Болди.
   - Я никогда в жизни не дрался на дуэлях, Док. Я не могу
допустить этого.
   - Ты не можешь допустить обратного. Ты не можешь отклонить
вызов, Эд. Нужно ответить на вызов.
   - Но этот парень, Рейли - я его даже не знаю.
   - Я слышал о нем, - сказал Мун. - У него дурной характер. Он
много дрался на дуэлях.
   Беркхальтер хлопнул ладонью по столу.
   - Это нелепо. Я не стану этого делать!
   - Ладно, - деловито сказал Мун. - Твоя жена с ним драться не
может. И если Этель читала мысли миссис Рейли и разболтала об
этом, то Рейли имеет полное право...
   - Неужели ты думаешь, что мы не понимаем опасности подобных
поступков? - тихо спросил Беркхальтер. - Этель не имеет привычки
читать мысли, так же как и я. Это бы плохо кончилось - для нас.
И для любого другого Болди.
   - Не для безволосых. Для тех, кто носит парики. Они...
   - Они дураки, и из-за них все Болди пользуются дурной славой.
Во-первых, Этель не читает мысли, и не читала их у миссис Рейли.
Во-вторых, она не болтает.
   - Миссис Рейли - истеричка, в этом сомнений нет, - сказал
Мун. - Об этом скандале начали говорить, и в чем бы там ни было
дело, миссис Рейли вспомнила, что потом встретила Этель. Во
всяком случае, она из тех, кто ищет козла отпущения. Я скорее
готов предположить, что она сама проболталась, и теперь боится,
чтобы муж ее не заподозрил.
   - Я не собираюсь принимать вызов Рейли, - упрямо сказал
Беркхальтер.
   - Тебе придется это сделать.
   - Слушай, Док, может быть...
   - Что?
   - Ничего. Есть идея. Она может сработать. Забудь об этом; мне
кажется, я нашел нужное решение. Во всяком случае, оно
единственное. Я не могу допустить дуэли, это уж точно.
   - Ты не трус.
   - Есть одна вещь, которой боятся все Болди, - сказал
Беркхальтер, - и это - общественное мнение. Я просто знаю, что
убью Рейли. Вот по этой причине я никогда в жизни не дрался на
дуэли.
   Мун отпил кофе.
   - Хм-м. Я думаю...
   - Не стоит. Есть еще кое-что. Я не удивлюсь, если мне
придется отослать Эла в специальную школу.
   - С мальчиком что-то не так?
   - Он превращается в великолепного правонарушителя. Его
учитель вызывал меня сегодня утром. Запись было интересно
послушать. Он говорит странно и странно себя ведет. Он позволяет
себе мерзкие выходки по отношению к своим друзьям, если только
они у него еще остались.
   - Все дети жестоки.
   - Дети не знают, что значит жестокость. Именно поэтому они
жестоки; им неведомо сочувствие. Но Эл превращается... -
Беркхальтер безнадежно махнул рукой. - Он превращается в юного
тирана. Учителю кажется, что его ничто не беспокоит.
   - Но все же это нельзя еще считать ненормальным.
   - Я не сказал тебе самого худшего. Он становится очень
эгоистичным. Слишком эгоистичным. Я не хочу, чтобы он
превратился в одного из тех Болди без париков, о которых ты
упоминал. - Беркхальтер не сказал о другой возможности -
паранойе, безумии.
   - Должно быть, он где-то набрался этих вещей. Дома? Едва ли,
Эд. Где он еще бывает?
   - Там же, где все. У него нормальное окружение.
   - Я думаю, - сказал Мун, - что у Болди необычные возможности
в деле обучения молодежи. Мысленная связь... а?
   - Да. Но... я не знаю. Беда в том, - едва слышно продолжал
Беркхальтер, - что я молюсь Богу, чтобы я не был не таким, как
все. Мы не просили, чтобы нас сделали телепатами. Может быть, со
стороны это кажется странным, но я просто личность - и у меня
свой собственный микрокосмос. Люди, имеющие дело с социологией,
склонны забывать об этом. Они умеют отвечать на общие вопросы,
но ведь каждый конкретный человек - или Болди - пока он живет,
должен вести свою собственную войну сам. И это даже не совсем
война. Это хуже; это необходимость наблюдать за собой каждую
секунду, постоянно приспосабливаться к миру, который не хочет
твоего присутствия.
   Мун, по-видимому, чувствовал себя неловко.
   - Тебе немного жаль себя, Эд?
   Беркхальтер покачал головой.
   - Да, Док. Но я с этим справлюсь.
   - Мы оба справимся, - сказал Мун, но Беркхальтер не ожидал от
него особой помощи. Мун с радостью оказал бы ее, но обычному
человеку слишком трудно понять, что Болди - такой же человек.
Существовало различие, которое люди искали и находили.
   Во всяком случае, ему нужно было уладить все раньше, чем он
увидится с Этель. Он мог легко скрыть то, что знал, но Этель
почувствует мысленный барьер и удивится. Их брак был почти
совершенным благодаря дополнительному взаимопониманию, и именно
оно компенсировало неизбежную и часто ощущаемую отчужденность от
остального мира.
   - Как продвигается "Психоистория"? - помолчав, спросил Мун.
   - Лучше, чем я ожидал. Я нашел к Куэйлу новый подход. Если я
говорю о себе, это, похоже, вызывает его на разговор. Это
придает ему достаточную уверенность, чтобы раскрыть мне свое
сознание. Как бы то ни было, мы можем подготовить для Олдфилда
те первые главы.
   - Хорошо. Все равно подгонять нас он не может. Если нас
заставить так быстро выпускать книги, то мы можем вернуться ко
временам семантической неразберихи. А на это мы не пойдем!
   - Ладно, - сказал Беркхальтер, поднимаясь. - Я его успокою.
Увидимся.
   - Насчет Рейли...
   - Не будем об этом, - Беркхальтер вышел, направившись по
адресу, который высветил ему экран видеофона. Он потрогал
висевший на поясе кинжал. Дуэль не пойдет на пользу Болди, но...
                            *  *  *
   Приветственная мысль проникла в его сознание, и под аркой,
ведущей на школьный двор, он остановился, чтобы улыбнуться Сэму
Шейну, Болди из Нью-Орлеана, предпочитавшему ярко-рыжие парики.
Они не утруждали себя разговором.
   Личный вопрос, касающийся психического, морального и
физического благополучия.
   Отблеск согласия. А ты, Беркхальтер?
   На мгновение Беркхальтер увидел символ, которым Шейн
обозначал его имя.
   Тень беды.
   Теплое дружеское желание помочь.
   Между Болди возникла связь.
   Беркхальтер подумал: "Куда бы я ни пошел, всюду будет та же
подозрительность. Мы уроды".
   "Где-то еще хуже, - подумал Шейн. - В Модоке нас много. Люди
по-прежнему более подозрительны там, где им не приходится
общаться с нами каждый день".
   "Мальчик..."
   "У меня тоже проблема, - подумал Шейн. - Это беспокоит меня.
Две мои девочки..."
   "Хулиганят?"
   "Да".
   "Обычное неподчинение?"
   "Не знаю. У многих из нас подобные осложнения со своими
детьми".
   "Побочный эффект мутации? Крайность второго поколения?"
   "Сомнительно, - подумал Шейн, мысленно нахмурившись, пряча
свою мысль под нерешительностью. - Мы обдумаем это позже. Пора
идти".
   Беркхальтер вздохнул и пошел дальше. Дома в Модоке тянулись
вокруг индустриального центра, и он прошел через парк, чтобы
сократить себе путь к месту назначения. В неуклюже изогнутом
здании никого не оказалось, поэтому Беркхальтер отложил разговор
с Рейли на потом и, взглянув на часы, повернул по склону холма к
школе. Как он и ожидал, было время перемены, и он увидел Эла
лежащим под деревом в стороне от одноклассников, занятых
увлекательно-кровожадной игрой во Взрыв.
   Он послал свою мысль вперед.
   Зеленый Человек уже почти достиг вершины горы. Мохнатые гномы
мчались за ним по пятам, тщетно стараясь поразить его
сверкающими огненными вспышками, но Зеленый Человек ловко
уворачивался от них. Скалы наклонялись...
   - Эл!
   ...внутрь, подталкиваемые гномами, готовые...
   - Эл! - Беркхальтер послал свою мысль вместе со словом,
встряхнувшим сознание мальчика. К такому методу он прибегал
очень редко, потому что ребенок практически беззащитен перед
таким вторжением.
   - Привет, папа, - сказал Эл. Он был ничуть не обеспокоен. -
Что случилось?
   - Сообщение от твоего учителя.
   - Я ничего не делал.
   - Он мне все объяснил. Послушай, малыш. Не забивай себе
голову всяческими нелепостями.
   - Я не забиваю.
   - Не думаешь ли ты, что Болди лучше или хуже, чем все
остальные?
   Эл неловко пошевелил ногами. Он молчал.
   - Ладно, - сказал Беркхальтер, - ответ таков: и то, и другое,
и ничего. И вот почему. Болди может общаться мысленно, но он
живет в мире, где большинство людей этого не могут.
   - Они немые, - высказал свое мнение Эл.
   - Не такие уж немые, если сумели приспособиться к своему миру
лучше, чем ты. Ты с таким же успехом мог сказать, что лягушка
лучше рыба, потому что она амфибия. - Беркхальтер перевел
сказанное на лаконичный язык телепатии и усилил понятия.
   - Ладно, я понял... все в порядке.
   - Возможно, - тихо сказал Беркхальтер, - тебе просто нужен
хороший шлепок. А та мысль была не нова. Что же это все-таки
было?
   Эл попытался скрыть это, очищая сознание. Беркхальтер начал
было поднимать барьер, что было для него совсем несложно, но
внезапно остановился. Эл воспринимал своего отца совсем не
по-сыновнему - фактически, что-то вроде лишенной костей рыбы.
Это было очевидно.
   - Если ты настолько эгоист, - заметил Беркхальтер, - то,
может быть, тебе следует посмотреть на дело вот с какой стороны.
Как ты думаешь, почему Болди не занимают ключевых постов?
   - Конечно, я это знаю, - выпалил Эл, - потому что они боятся.
   - Если так, то чего же?
   - Не... - картина была настолько любопытной, смесь чего-то
смутно знакомого Беркхальтеру. - Не-Болди...
   - Да, если мы займем положение, где сможем воспользоваться
преимуществом наших телепатических способностей, обычные люди
будут нам страшно завидовать - особенно, если мы добьемся
успеха. Если бы Болди даже просто изобрел лучшую мышеловку, то
люди сказали бы, что он украл идею из сознания какого-нибудь
человека. Тебе понятна мысль?
   - Да, папа.
   Но это было не так. Беркхальтер вздохнул и отвел взгляд. Он
узнал одну из дочерей Шейна, одиноко сидящую на ближнем склоне
возле валуна. Там виднелись и другие одинокие фигуры. Далеко на
востоке покрытые снегом гряды Скалистых гор прочерчивали голубое
небо неровными штрихами.
   - Эл, - сказал Беркхальтер, - я не хочу, чтобы ты всегда был
готов к драке. Это чудесный, превосходный мир, и люди, живущие в
нем, в общем-то довольно милые. Существует закон среднего. И с
нашей стороны слишком неразумно стремиться к большему богатству
или власти, потому что настроит людей против нас, что нам совсем
не нужно. Никто из нас не беден. Мы находим себе работу, мы
выполняем ее, мы довольно счастливы. У нас есть преимущества,
которых нет у обычных людей; возьми например, брак. Психическая
близость почти столь же важна, как и физическая. Но я не хочу,
чтобы ты считал, будто то, что ты Болди, делает тебя богом. Это
не так. Я могу, - задумчиво добавил он, - просто выбить это из
тебя, в случае если ты сейчас надеешься развить в своем сознании
эту мысль.
   Эл сглотнул и поспешно отступил:
   - Прости. Я больше не буду этого делать.
   - И, кстати, носи парик. Не снимай его в классе. Пользуйся
клеем в туалете.
   - Да, но... мистер Веннер не носит парик.
   - Напомни мне, мы вместе с тобой изучили историю носителей
длинных пиджаков и узких брюк, - сказал Беркхальтер. - То, что
мистер Веннер не носит парик, возможно, его единственное
достоинство, если ты это таковым считаешь.
   - Он делает деньги.
   - Любой бы делал их в таком универсальном магазине. Но,
заметь, люди, не покупают у него, если могут обойтись без этого.
Именно это я и имел в виду, когда говорил о постоянной
готовности к драке. У него она есть. Имеются Болди, подобные
Веннеру, Эл, но что бы он ответил тебе, если бы ты мог спросить
у него, счастлив ли он? К твоему сведению, я счастлив. Во всяком
случае, больше, чем Веннер. Понял?
   - Да, папа.
   Эл казался покорным, но не более того. Беркхальтер,
по-прежнему взволнованный, кивнул и пошел прочь. Проходя мимо
валуна, за которым сидела дочь Шейна, он уловил обрывок мысли:
...на вершине Стеклянной горы, скатывая на гномов обломки скал,
пока...
   Он мысленно отпрянул. То была бессознательная привычка прика-
саться к чувствительному разуму. Но с детьми это  было  в  высшей
степени нечестно. В общении со взрослыми Болди такой прием означал
обычное приветствие, как если бы ты прикасался к шляпе: другой
мог ответить, а мог и нет.
   И мог быть установлен барьер, и могла быть пустота, или же
навстречу посылалась сильная и ясная мысль.
   С юга появился вертолет с цепочкой грузовых планеров с
замороженными продуктами из Южной Америки, судя по маркировке
груза. Беркхальтер отметил для себя, что нужно заехать за
аргентинским мясом. Он получил новый рецепт и хотел его
опробовать - мясо, жареное на углях с особым соусом. Это должно
было быть приятным разнообразием после мяса из волновой печи,
которым они питались всю неделю. Помидоры, перец... м-м-м... что
же еще? Ах, да. Дуэль с Рейли. Беркхальтер рассеянно коснулся
рукоятки кинжала и насмешливо фыркнул. Наверное, он от природы
был пацифистом. Было довольно трудно всерьез думать о дуэли,
несмотря даже на то, что именно так о ней думают остальные,
когда в голове у него крутились мысли о мясе, которое жарится на
решетке над углями.
   Вот так оно и бывает. Потоки цивилизаций катили свои
волны-столетия через континенты, и каждая волна, невзирая на
свою долю в общем потоке, была озабочена мыслями о еде. Пусть
даже ваш рост равняется тысяче футов, пусть у вас разум бога и
такая же долгая жизнь - какая разница? Люди допускают много
промахов - люди, подобно Веннеру, у которого, конечно, не все
дома, однако не настолько, чтобы он мог сделаться пациентом
психиатрической лечебницы. Но потенциальным параноиком он,
несомненно, был. Отказ человека носить парик характеризовал его
не только как индивидуалиста, но и как эксгибициониста. Если он
не чувствовал стыда за свой голый череп, то с чего бы ему ее
демонстрировать? Кроме того, у этого человека плохой характер, и
если окружающие пинают его, то это потому, что он сам
напрашивается на пинки.
   Что касается Эла, то мальчик идет по пути начинающего
правонарушителя. Такое развитие не может быть нормальным для
ребенка, подумал Беркхальтер. Он не претендовал на роль
эксперта, однако был сам достаточно молод, чтобы помнить годы
своего взросления, и в его жизни было больше препятствий, чем в
жизни Эла. В те времена Болди были еще большей новостью и
казались еще уродливее. Не один и не два человека высказывались
за то, что мутантов следует изолировать, стерилизовать или даже
уничтожить.
   Беркхальтер вздохнул. Если бы он родился до Взрыва, все могло
бы быть иначе. Но можно ли об этом говорить? Можно читать об
истории, но пережить ее нельзя. В будущем, возможно, будут
созданы телепатические библиотеки, в которых подобное станет
возможным. Да, возможностей так много - но как мало таких,
которые мир уже готов воспринять! Конечно, со временем на Болди
перестанут смотреть, как на уродов, и тогда станет возможным
настоящий прогресс.
   Но люди не делают историю, подумал Беркхальтер. Ее делают
народы. Не личность.
   Он остановился у дома Рейли, и на этот раз тот был дома. Он
оказался кряжистым, веснушчатым, парнем со злым лицом, огромными
ручищами и, как отметил Беркхальтер, прекрасной мускульной
координацией. Не снимая руки с голландской дверки, он кивнул.
   - Кто вы, мистер?
   - Меня зовут Беркхальтер.
   В глазах Рейли отразилось понимание и осторожность.
   - А, понимаю. Вы получили мой вызов?
   - Да, - ответил Беркхальтер. - Я хочу поговорить с вами об
этом. Могу ли я войти?
   - Конечно, - он отступил в сторону, давая гостю проход, и
через холл провел его в большую гостиную, где сквозь мозаичное
стекло пробивался рассеянный свет.
   - Хотите договориться о времени?
   - Я хочу сказать вам, что вы не правы.
   - Подождите-ка минутку, - прервал его Рейли, хлопнув в
ладоши. - Моей жены сейчас нет дома, но она мне все рассказала.
Мне не нравятся эти фокусы с влезанием в чужие мысли. Это
нечестно. Вам следовало бы сказать вашей жене, чтобы она
занималась своими делами - или держала язык за зубами.
   Беркхальтер терпеливо сказал:
   - Я даю вам слово, Рейли, что Этель не читала мыслей вашей
жены.
   - Она так говорит?
   - Я... видите ли, я не спрашивал ее об этом.
   - Ага, - с торжествующим видом сказал Рейли.
   - Мне это просто не нужно. Я достаточно хорошо ее знаю. И...
Ну, я и сам - Болди.
   - Я это знаю, - сказал Рейли. - Судя по тому, что мне
известно, вы можете сейчас читать мои мысли.
   Он поколебался.
   - Убирайтесь из моего дома. Я хочу, чтобы все мое оставалось
при мне. Встретимся завтра, на рассвете, если вас это
устраивает, а теперь уходите.
   Казалось, он вспомнил что-то, что-то очень давнее, чего он не
хотел.
   Беркхальтер благородно сопротивлялся соблазну.
   - Ни один Болди не станет читать...
   - Ладно, проваливай!
   - Послушайте! В дуэли со мной у вас не будет и шанса!
   - Ты знаешь, сколько раз я побеждал? - спросил Рейли.
   - Вы когда-нибудь дрались с Болди?
   - Завтра я продолжу свой счет. Убирайся, слышишь?!
                            *  *  *
   Беркхальтер прикусил губу.
   - Дружище, - сказал он, - неужели вы не понимаете, что во
время дуэли я могу читать ваши мысли?
   - Какая разница... что?
   - То, что я опередил бы любое ваше движение. Какими бы
ловкими ни были ваши действия, вы на долю секунды раньше
выполните их мысленно, и я узнаю обо всех ваших фокусах и
слабостях. Ваша техника боя будет для меня открытой книгой. О
чем бы вы не подумали...
   - Нет, - Рейли помотал головой. - О, нет. Ты умен, но этот
трюк не пройдет.
   Беркхальтер поколебался, принимая решение, потом отодвинул
мешавший им стул.
   - Берите свой кинжал, - сказал он. - Не расстегивайте ножны,
я покажу вам, что я имею в виду.
   Глаза Рейли расширились.
   - Если ты хочешь, чтобы это произошло сейчас...
   - Не хочу.
   Беркхальтер отпихнул в сторону другой стул. Он расстегнул
пояс, снял с него кинжал в ножнах, проверил, защелкнут ли
безопасный зажим.
   - Места здесь достаточно. Давайте.
   Нахмурившись, Рейли взял свой кинжал, неуклюже сжал его,
несколько сбитый с толку неснятыми ножнами, и внезапно сделал
выпад. Но Беркхальтера на прежнем месте уже не оказалось; он
предвидел удар, и его собственные кожаные ножны полоснули по
животу Рейли.
   - Вот так бы и кончилась схватка, - сказал Беркхальтер.
   Вместо ответа Рейли тяжело поднырнул под нож, в последний
момент нацелив удар в горло. Но свободная рука Беркхальтера уже
прикрыла его горло; другая его рука с зачехленным кинжалом
дважды ткнула Рейли в область сердца. Веснушки ярче выступили на
побледневшем лице этого большого человека. Но он еще не
собирался уступать. Он попробовал еще несколько приемов, умных,
хорошо отработанных приемов, но и они оказались бесполезными,
потому что Беркхальтер предвидел их. Его левая рука неизменно
прикрывала место, в которое целился Рейли, и куда он никак не
мог попасть.
   Рейли медленно опустил руки. Он облизнул губы и сглотнул.
Беркхальтер возился с кинжалом, одевая ножны на ремень.
   - Беркхальтер, - сказал Рейли, - ты дьявол.
   - Вовсе нет. Я просто боюсь пробовать. Вы действительно
думали, что быть Болди легко?
   - Но если ты можешь читать мысли...
   - Как вы думаете, сколько бы я протянул, если бы соглашался
на любую дуэль? Это было бы слишком. Никто бы не стал терпеть
этого, и кончилось бы это моей смертью. Я не могу участвовать в
дуэлях, потому что это было бы убийством, и люди знали бы это.
Именно по этой причине я стерпел множество ударов, проглотил
множество оскорблений. Теперь, если вам угодно, я готов
проглотить еще одно и извиниться. Я соглашусь со всем, что вы
скажете, но драться с вами на дуэли, Рейли, я не могу.
   - Нет, теперь я это понимаю. И я рад, что вы пришли.
   Рейли все еще был смертельно бледен.
   - Я бы попал в такой переплет...
   - Не я это придумал, - сказал Беркхальтер. - Я бы не
устраивал дуэлей. Болди, да будет вам известно, не такие уж
счастливчики. У них полно запретов - вроде этого. Вот почему они
не могут испытывать судьбу и враждовать с людьми, и вот почему
мы никогда не читаем мысли, если только нас об этом не попросят.
   - Звучит более или менее разумно.
   Рейли колебался.
   - Послушайте, я заберу свой вызов назад. Ладно?
   - Спасибо, - сказал Беркхальтер, протягивая ему руку. Рука
была принята довольно неохотно.
   - Расстанемся на этом, так?
   - Хорошо.
   Рейли все еще хотелось поскорее отделаться от своего гостя.
   Немелодично насвистывая, Беркхальтер направился к
Издательскому Центру. Теперь он мог все рассказать Этель.
Собственно говоря, он должен был это сделать, потому что
возникавшие между ними недомолвки нарушали их телепатическую
близость. Дело было не в том, что их разумы должны были
раскрыться друг перед другом, нет, скорее, любой барьер
чувствовался другим и совершенное взаимопонимание не было бы
столь совершенным. Удивительно, но вопреки этой полной
близости мужу и жене удавалось уважать личные мысли друг
друга.
   Этель могла, конечно, немного расстроиться, но беда уже
миновала, и потом она ведь тоже была Болди. Ну, конечно, в
парике пушистых каштановых волос, с длинными загнутыми ресницами
она не казалась таковой. Но ее родители жили к востоку от Сиэтла
и во время Взрыва и после него, когда еще не было изучено
воздействие жесткой радиации.
   Ветер швырял на Модок пригоршни снега и уносился к югу по
долине Юта. Беркхальтер захотелось оказаться в своем вертолете,
одному в голубой пустоте неба. Там царило странное тихое
умиротворение, какого ни один Болди не мог достичь, не
погружаясь при этом в глубины хаоса. Сбившиеся с пути обрывки
мыслей всегда вились вокруг, но никогда не прекращались, подобно
шелесту иглы фонографа. Именно поэтому Болди любили летать и
были превосходными пилотами. Высотные пустыни воздушных
пространств были их голубыми хижинами отшельников.
   Но он по-прежнему был в Модоке и опаздывал на встречу с
Куэйлом. Беркхальтер ускорил шаги. В главном холле он встретил
Муна, кратко и загадочно сказал ему, что с дуэлью он все уладил,
и пошел дальше, оставив толстяка изумленно смотреть ему в спину.
Единственный вызов видеофона был от Этель, запись сообщила, что
она беспокоится за Эла и хочет, чтобы Беркхальтер зашел в школу.
Ладно, это он уже сделал - если только мальчуган с тех пор не
успел натворить чего-нибудь еще. Беркхальтер послал вызов и
немного успокоился. С Элом все пока было по-прежнему.
   Он нашел Куэйла в том же солярии, страдающим от жажды. Не
имея ничего против потери Куэйлом выдержки, Беркхальтер заказал
пару коктейлей. Седовласый автор был поглощен изучением
селекционного исторического глобуса, высвечивающим эпоху за
эпохой, по мере того, как он погружался в прошлое.
   - Посмотрите на это, - сказал он, пробегая пальцами по ряду
кнопок.
   - Видите, как изменяется граница Германии? И Португалии.
Заметили ее зону влияния? А теперь... - зона постоянно
отступала, начиная с 1600 года, в то время как другие страны
сверкали великолепием и наращивали морскую мощь.
   Беркхальтер отпил коктейль.
   - Немногое осталось от этого.
   - Нет, ведь... что случилось?
   - О чем вы?
   - Вы неважно выглядите.
   - Я не знал, что это заметно, - скривившись сказал
Беркхальтер. - Я только что ускользнул от дуэли.
   - Никогда не видел смысла в этом обычае, - сказал Куэйл. -
Что случилось? С каких это пор можно от этого отвертеться?
   Беркхальтер объяснил, и писатель, взяв бокал, фыркнул:
   - Какая неприятность для вас. Если так, мне кажется, быть
Болди - не такое уж большое преимущество.
   - Временами в этом есть определенные недостатки.
   Повинуясь импульсу, Беркхальтер рассказал о своем сыне.
   - Вы понимаете мое положение, да? Я на самом деле не знаю,
какой стандарт применим к юному Болди. В конце концов он продукт
мутации, а мутация телепатов еще не завершилась. Подопытные
животные нас не спасут, потому что у морских свинок и кроликов
телепатия не передается по наследству. Вы же знаете, что это уже
пробовали. И... дело в том, что дети Болди нуждаются в особом
обучении, чтобы они могли сами справляться с собой, когда
достигнут зрелости.
   - Вы, похоже, приспособились довольно хорошо.
   - Я - учился. Все наиболее чувствительные Болди должны это
делать. Вот почему я не богат и не занимаюсь политикой. В
действительности мы покупаем для своих соплеменников
безопасность тем, что забываем о некоторых из своих преимуществ.
Заложники судьбы и - судьба щадит нас. Но мы тоже платим -
по-своему. Мы участвуем в создании благ будущего - негативных
благ, собственно говоря, ибо мы просим только о том, чтобы нас
пожалели и приняли такими, как мы есть. Поэтому мы вынуждены
отказываться от многих благ, которые предлагает нам настоящее.
Пусть судьба примет от нас эту дань и принесет нам
умиротворение.
   - Вы несете расходы, - кивнул Куэйл.
   - Мы все несем расходы. Болди, как группа, я имею в виду. И
наши дети. Вот таким образом все и балансируется: мы, по сути
дела, платим сами себе. Если бы я хотел воспользоваться
злосчастным преимуществом моей телепатической мощи, мой сын не
прожил бы долго. Болди были бы уничтожены. Эл должен это знать,
а он становится удивительно антисоциальным.
   - Все дети антисоциальны, - заметил Куэйл. - Они
индивидуалисты в высшей степени. Я думаю, что единственная
причина, достойная беспокойства - это если отклонения от нормы у
мальчика связаны с его телепатическим чувством.
   - В этом что-то есть... - Беркхальтер осторожно коснулся
сознания Куэйла и обнаружил, что сопротивление значительно
ослабилось. Он улыбнулся про себя и продолжал говорить о
собственных сложностях. - Точно так же, как у его отца с людьми.
А взрослый Болди должен быть очень хорошо приспособлен к
окружающему, иначе он погибнет.
   - Окружение столь же важно, как и наследственность. Одно
дополняет другое. Если ребенок правильно воспитан, у него не
будет крупных неприятностей - если не вмешается
наследственность.
   - А это может случиться. О телепатической мутации известно
очень мало. Если для второго поколения характерно отсутствие
волос, то, может быть, в третьем или четвертом поколении
проявятся еще какие-либо черты. Я удивлюсь, если телепатия
действительно полезна для сознания.
                            *  *  *
   - Хм, между нами - меня это тревожит... - сказал Куэйл.
   - Рейли тоже.
   - Да, - сказал Куэйл, но сравнение его не слишком
заинтересовало. - Во всяком случае, если мутация является
ошибкой, она умрет. Она не даст значительного потомства.
   - А как насчет гемофилии?
   - Какое количество людей страдает гемофилией? - спросил
Куэйл. - Я пытаюсь смотреть на это с позиции психоисторика. Если
бы в прошлом были телепаты, все могло бы пойти по-другому.
   - Откуда вы знаете, что их не было? - спросил Беркхальтер.
   Куэйл моргнул.
   - О-о. Ну да. Это тоже верно. В средние века их называли бы
колдунами - или святыми. Эксперименты герцога Рейнского... но
такие случаи были обречены на неудачу. Природа ходит вокруг да
около, пытаясь... э-э... вытянуть выигрышный билет, но с первой
попытки ей не всегда это удается.
   - Может быть, у нее и на этот раз не получилось. - Разговор
привычно держался в рамках укоренившейся скромной
предусмотрительности. - Возможно, телепатия лишь ступень к
чему-то совершенно невероятному. Например, к чему-нибудь вроде
четырехмерного сенсора.
   - Для меня все это звучит слишком абстрактно.
   Куэйл был заинтересован и почти забыл о собственных
колебаниях. Приняв Беркхальтера как телепата, он молчаливо
отбрасывал свое предубеждение к телепатии, как таковой.
   - Древние германцы вечно тешили себя тем, что они не такие
как все. То же самое происходило с японцами. Они твердо знали,
что являются высшей расой, потому что они - потомки богов. Они
были невелики ростом - наследственность сделала их застенчивыми
в обращении с представителями более крупных рас. Но китайцы тоже
были невысокие, особенно южные китайцы, а для них подобного
барьера не существовало.
   - Значит, окружение?
   - Окружение, вызвавшее пропаганду. Японцы взяли буддизм и
полностью переделали его в синто, приспособив к собственным
нуждам. Самураи, воины-рыцари, были идеалом, кодекс чести был
завораживающе бестолковым. Принципом синто было почитание
старших и порабощение младших по званию. Вы видели когда-нибудь
японские деревья из драгоценных камней?
   - Не помню. Как они выглядят?
   - Миниатюрные копии - шпалеры деревьев из драгоценных камней,
с безделушками, свисающими с ветвей. И непременно зеркальце.
Первое дерево из драгоценностей было сделано для того, чтобы
выманивать богиню Луны из пещеры, где она пряталась, будучи в
дурном настроении. Похоже, леди была так заинтригована видом
безделушки и своим лицом, отражавшимся в зеркальце, что вышла из
своего укрытия. Вся японская мораль была обряжена в прелестные
одеяния - это тоже была приманка. Древние германцы во многом
делали то же самое. Последний диктатор Германии, Гитлер,
возродил древнюю легенду о Зигфриде. Это была расовая паранойя.
Немцы поклонялись своему доморощенному тирану, не матери, а у
них чрезвычайно сильные семейные узы. Это перешло и на
государство. Они стали воспринимать Гитлера как их Всеобщего
Отца, и вот так мы в конце концов и пришли к Взрыву. А затем к
мутациям.
   - И ко мне, - пробормотал Беркхальтер, допивая коктейль.
Куэйл смотрел куда-то невидящим взглядом.
   - Забавно, - сказал он через некоторое время. - Эта история с
Всеобщим Отцом...
   - Да?
   - Интересно, знаете ли вы, насколько сильно это может влиять
на человека?
   Беркхальтер ничего не ответил. Куэйл виновато взглянул на
него.
   - Да, - тихо сказал писатель. - В конце концов, вы человек,
и, знаете, я должен извиниться перед вами.
   Беркхальтер улыбнулся.
   - Можете забыть об этом.
   - Я предпочел бы не забывать, - возразил Куэйл. - Я вдруг
совершенно неожиданно обнаружил, что телепатическое чувство не
столь уж необходимо. Я имею в виду, что оно не делает вас другим.
Я говорил с вами...
   - Иногда людям нужны годы на то, чтобы понять ваше открытие,
- заметил Беркхальтер. - Годы жизни и работы с существом,
которого они именуют Болди.
   - А вы знаете, что я скрывал в своем сознании? - спросил
Куэйл.
   - Нет, я не знаю.
   - Вы лжете как джентльмен. Спасибо. Ладно, пусть так, но я
хочу поговорить с вами, таков мой собственный выбор. Меня не
волнует, извлекли ли вы уже эту информацию из моего сознания.
Мой отец... мне кажется, я его ненавидел... был тираном, и я
помню случай, когда я был совсем ребенком, и мы были в горах, он
бил меня на глазах у других людей. Я долго пытался забыть это.
Сейчас, - Куэйл пожал плечами, - это уже не кажется столь
важным.
   - Я не психолог, - сказал Беркхальтер. - Если вас интересует
моя первая реакция, то я лишь скажу, что это не важно. Вы больше
не маленький мальчик. Человек, с которым я говорю и работаю -
это взрослый Куэйл.
   - Хм-м-м. Да-а. Мне кажется, я и раньше это чувствовал...
насколько на самом деле это неважно. Это просто подавляло мою
личность. Что же, теперь я узнал вас лучше, Беркхальтер. Вы
можете... войти...
   - Мы будем работать вместе, - сказал, улыбаясь, Беркхальтер.
- Особенно с Дарием.
   Куэйл проговорил:
   - Я постараюсь не создавать барьеров в сознании. Честно
говоря, я не возражаю против того, чтобы говорить вам... ответы.
Даже когда они носят чисто личный характер.
   - Проверим это. Хотите взяться за Дария прямо сейчас?
   - О'кей, - сказал Куэйл, и из его глаз исчезла подозрительная
настороженность. - Я отождествляю Дария со своим отцом...
                            *  *  *
   Все прошло гладко и эффективно. За эту половину дня они
сделали больше, чем за предыдущие две недели. Испытывая приятное
чувство удовлетворения Беркхальтер немного задержался, чтобы
сказать доктору Муну, что дела пошли неплохо, после чего
направился к дому, обмениваясь мыслями с парой Болди, своих
коллег, завершавших рабочий день. В лучах заката Скалистые горы
казались залитыми кровью, и пока Беркхальтер шел в сторону дома,
прохладный ветер приятно холодил его лицо.
   Было так приятно, когда тебя поняли. Это доказывало саму
возможность взаимопонимания. И в этом мире подозрительных
чужаков Болди часто требовалось подкрепить уверенность в себе.
Куэйл был твердым орешком, но... Беркхальтер улыбнулся.
   Этель будет довольна. В каком-то смысле, ей пришлось тяжелее,
чем когда-либо ему. С женщинами так всегда бывает. Мужчины
страшно озабочены сохранением своей независимости от
вмешательства женщин. Что же касается обычных женщин - что же,
то обстоятельство, что Этель в конце концов была принята в клубы
и женские кружки Модока, говорит о ее блестящих личных данных.
Только Беркхальтер знал, какое горе причинял Этель ее голый
череп и даже собственный муж никогда не видел ее без парика.
   Его мысль устремились вперед, обгоняя его, в невысокий дом с
двумя флигелями, стоявший на склоне холма, и сомкнулась с ее
сознанием в жаркой близости. Это было нечто большее, чем
поцелуй. И, как всегда, было волнующее чувство ожидания, которое
росло и росло, пока не распахнулась последняя дверь, и их тела
не коснулись друг друга. Вот, - подумал он, - ради чего я был
рожден Болди; ради этого стоит терять миры.
   За обедом эта связь распространилась и на Эла, неуловимое,
глубоко укоренившееся нечто, что придавало вкус пище и делало
воду вином. и сделало еду Слово дом для телепатов имело
значение, которое обычные люди не могли полностью постичь, ибо
оно включало в себя неведомую им связь. И там были тонкие,
неуловимые ласки.
   Зеленый Человек спускался по Великой Красной Ледяной горе.
Мохнатые Карлики пытались на ходу загарпунить его.
   - Эл, - сказала Этель, - ты все еще работаешь над своим
Зеленым Человеком?
   И тогда нечто переполненное ненавистью, холодом и смертью
задрожало в воздухе, словно сосулька, с хрустом проламывающаяся
через хрупкое золотистое стекло. Беркхальтер уронил салфетку и
поднял глаза, совершенно сбитый с толку. Он ощутил, как мысль
Этель отпрянула, и быстро коснулся ее разума, чтобы хоть немного
ободрить ее. А на другом конце стола молча и настороженно сидел
маленький мальчик со все еще по-детски округлыми щечками,
понимающий, что совершил грубую ошибку, и ищущий спасения в
полной неподвижности. Его разум был слишком слаб, чтобы
противостоять прощупыванию. Понимая это, он сидел совершенно
спокойно, выжидая, пока эхо от мысли ядовито висело в тишине.
   Беркхальтер сказал:
   - Пойдем, Эл.
   Он поднялся. Этель начала было что-то говорить.
   - Подожди, дорогая. Поставь барьер. Не слушай.
   Он мягко и нежно коснулся ее разума, а потом взял Эла за руку
и повел его за собой во двор. Эл смотрел на отца огромными
тревожными глазами.
   Беркхальтер сел на скамью и посадил Эла рядом. Сначала он
заговорил вслух - чтобы смысл его слов был ясен, и еще по одной
причине. Ему было очень неприятно обходить слабую защиту
мальчика, но это было необходимо.
   - Это очень странно, думать так о матери, - сказал он, - и
странно думать так обо мне. - Для разума телепата упрямство и
непосвященность являются более омерзительными, но тут речь шла
ни о том, ни о другом. Присутствовала лишь холод и злоба.
   И это плоть от плоти моей, - подумал Беркхальтер, глядя на
мальчика и перебирая в памяти восемь лет его развития. - Не
перерастает ли мутация во что-то дьявольское?
   Эл молчал.
   Беркхальтер погрузился в юный разум мальчика. Эл попытался
вырваться и убежать, но сильные руки отца схватили его.
Инстинкт, а не рассудок двигал мальчиком, поскольку мысли могли
соприкасаться и на больших расстояниях.
   Ему не хотелось этого делать, потому что вместе с
восприимчивостью ушла чувствительность, а насилие всегда
оставалось насилием. Но жестокость была необходима. Беркхальтер
искал. Иногда он навязывал Элу ключевые понятия, и в ответ
поднимались волны воспоминаний.
                            *  *  *
   Наконец, усталый и полный отвращения, Беркхальтер позволил
Элу уйти и остался один сидеть на скамье, наблюдая за тем, как
красный отсвет умирает на снежных пиках. Белизна их была
подкрашена красным. Но было еще не слишком поздно. Человек глуп,
и был глуп с самого начала, иначе бы он знал бесполезность такой
попытки.
   Воспитание еще только началось. Эла еще можно было
перевоспитать. Глаза Беркхальтера стали жестче. И мальчик будет
перевоспитан. Будет. Но еще не сейчас, не раньше, чем жаркий гнев
настоящего уступит место симпатии и пониманию.
   Еще не сейчас.
   Он вошел в дом, коротко переговорил с Этель и вызвал по
видеосвязи дюжину Болди, работавших вместе с ними в Издательском
Центре. Не у всех из них были семьи, но никто не уклонился от
встречи, когда полчаса спустя они встретились в задней комнате
Таверны Язычника в деловой части города. Сэм Шейн поймал отрывок
знания Беркхальтера, и все они прочли его эмоции. Слитые в
единое целое своим телепатическим чувством, они ждали, когда
Беркхальтер будет готов.
   Потом он рассказал им. Поскольку разговор велся на языке
мысли, это не заняло много времени. Он рассказал им о японском
дереве из драгоценных камней со сверкающими безделушками, о
сверкающей приманке. Он рассказал им о расовой паранойе и
пропаганде. И эта самая эффективная пропаганда была упрятана в
сахарную оболочку, и искажена так, что мотив становился
незаметен.
   Зеленый Человек, безволосый, героический, - символ Болди.
   И безумные, захватывающие приключения, приманка, чтобы
поймать юную рыбу, чей гибкий разум был достаточно
впечатлительным, чтобы пойти дорогами опасного безумия. Взрослые
Болди могли слушать, но они не делали этого. Юные телепаты имели
более высокий порог мысленного восприятия, и взрослые не читают
книг своих детей, если только не хотят убедиться в том, что в их
страницах нет ничего вредного. И ни один взрослый не будет
утруждать себя слушанием мысленной передачи о Зеленом Человеке.
Большинство из них воспринимали это просто как фантазию своих
собственных детей.
   - И я тоже, - сказал Шейн. - Мои девочки...
   - Проследи источник этого, - сказал Беркхальтер. - Я это уже
сделал.
   Дюжина разумов начала поиски далеко за пределами комнаты,
стараясь уловить мысли своих детей, и что-то отпрянуло от них,
настороженное и полное тревоги.
   - Он один, - кивнул Шейн.
   Слова им не требовались. Плотной зловещей группой вышли они
из Таверны Язычника и, перейдя улицу, подошли к универсальному
магазину. Дверь была заперта. Двое из них вышибли ее плечами.
   Они прошли через темный магазин в заднюю комнату, где рядом с
опрокинутым стулом стоял человек. Его голый череп блестел в
свете лампы. Рот его беспомощно открывался.
   Его умоляющая мысль взывала к ним - но была отброшена
неумолимой смертоносной стеной.
   Беркхальтер вынул кинжал. Сверкнули клинки в руках остальных.
   И погасли.
   Давно уже замер крик Веннера, а его умирающая мысль все еще
билась в мозгу Беркхальтера, когда он шел домой. Болди, который
не носил парика, не был безумцем. Но он был параноиком.
   То, что он пытался скрыть в последний момент, поражало.
Невероятных размеров тиранический эгоизм и яростная ненависть
к обычным людям. Это было чувство самопрощения, возможно
безумного. И - за нами Будущее! Болди! Бог создал нас, чтобы
править убогими людьми!
   Беркхальтер вздрогнул, судорожно вздохнул. Мутацию нельзя
было считать удавшейся полностью. С одной группой все было в
порядке. Ее составляли те Болди, которые носили парики и
приспособились к своему окружению. Другая группа состояла из
душевнобольных, и ее можно было не принимать в расчет, потому
что эти люди находились в психиатрических лечебницах.
   Но промежуточная группа состояла из одних параноиков. Они не
были сумасшедшими, но и разумными их тоже назвать было нельзя.
Они не носили париков.
   Как Веннер.
   И Веннер искал последователей. Его попытка была обречена, но
он был лишь одним из многих.
   Один Болди - параноик.
   Были и другие, много других.
   Впереди на темном склоне холма прилепилось расплывчатое пятно
- дом Беркхальтера. Он послал мысль вперед, она коснулись
сознания Этель и ненадолго задержалась, чтобы приободрить ее.
   Потом она рванулась дальше, в мозг спящего маленького
мальчика, который, смущенный и несчастный, наконец выплакался и
уснул. Сейчас в его мозгу были только сны, немного поблекшие,
немного напряженные, но их можно будет очистить. И так будет.

Два

   Должно быть, я задремал. Я медленно проснулся, услыша в
глубокий раскатистый гром, который прокатился несколько раз и
исчез, когда я поднял одеревеневшие веки. Однако я понял, что я
слышал. Это был реактивный самолет, возможно, разыскивающий
меня, и снова был день. Его кинокамера скоростной съемки, должно
быть, работала, записывая мелькающий под ней ландшафт, и как
только самолет вернется на базу, фильм будет обработан и
просмотрен. Будет обнаружено место падения моего самолета - если
оно есть на пленке. Но прошел ли самолет над этим узким каньоном
между двумя вершинами? Я не знал этого.
   Я попробовал пошевелиться. Это было нелегко. Я ощущал холод и
вялость. Тишина сомкнулась вокруг меня. Я тяжело поднялся на
колени и потом выпрямился. Единственным звуком было мое дыхание.
   Я закричал - просто чтобы нарушить тишину и одиночество.
   Я начал ходить кругами, чтобы восстановить кровообращение.
Мне не хотелось этого; я хотел лечь и заснуть. Мой мозг
погружался во мрак. Один раз я обнаружил, что стою неподвижно, и
холод пробрал меня.
   Я снова стал ходить и вспоминать. Я не мог бегать, но я мог
ходить, и мне лучше было делать это, иначе бы я лег и умер. Что
же случилось после того, как Веннер был убит? Следующая Ключевая
Жизнь, кажется, принадлежала Бартону? Бартон и Три Слепые Мыши.
Я думал о Бартоне и продолжал ходить по кругу, понемногу
согреваясь, и время начало раскручиваться в обратную сторону,
пока я не стал Бартоном в Конестоге, около двух столетий назад,
и в то же время я был самим собой, наблюдающим за Бартоном.
   Это было время, когда параноики впервые стали объединяться
вместе.

ТРИ СЛЕПЫЕ МЫШИ
   Озеро под вертолетом кипело пеной, потревоженное ураганным
потоком от винта. Мелькнул и исчез черный изогнутый силуэт
окуня. Лодка сменила галс и направилась к дальнему берегу.
Сознание Бартона на мгновение вспыхнуло ревущим безумием голода,
а потом энергией и чистым экстазом, по мере того, как его мысль
проникала в глубину воды и входила в контакт с какими-то формами
жизни, преисполненными инстинкта, но не разума - только яростная
жажда жизни, которая теперь, спустя пятнадцать лет, была так ему
знакома.
   Не было никакой необходимости в этом чисто машинальном
мысленном прощупывании. В этих спокойных американских водах не
было ни акул, ни крокодилов, ни морских змей. Это была просто
привычка, выработанная осторожность, благодаря которой Дэвид
Бартон стал экспертом в своей области, одной из немногих
вакансий, доступных телепатическому меньшинству Болди. И после
шести месяцев в Африке чего ему хотелось больше всего, так это
не контакта - а чего-то, чтобы снять его психическое напряжение.
В джунглях Болди может найти общение с природой вне-Торовского
Торо, но не даром. За языческим духом этих первобытных районов
бился настойчивый пульс сильного инстинкта: почти бездумное
самосохранение. Только в картинах Руссо, которые пережили Взрыв,
Бартон ощущал ту же яркую, почти безумную страсть к жизни.

               Где люди устали от зеленого вина,
                И пресытились малиновым морем...

   Ладно, теперь он вернулся, и был недалеко от места, где
родился его дед, возле Чикаго, и мог немного отдохнуть.
   Его руки двигались по сложным приборам управления, плавно
посылая машину вверх, как будто этим движением он избегал чего-то
неминуемого. Вы живете в основном на земле, и уж если вам
случилось быть телепатом - что же, в этом были свои преимущества
и недостатки. Конечно, никто больше не линчевал Болди. Довольно
защищенные, почти принятые благодаря своему предусмотрительному
самоподавлению - подчеркнутому постоянно носимыми ими париками -
они могли найти работу и место в жизни. Конечно, это были
специальные работы, не приносившие слишком большой власти или
дохода. Работы, на которых особый талант обращался во благо
социальной группы. Бартон был натуралистом, знатоком
всевозможных пернатых. И в этом было его спасение.
   Он помнил, как собрались много лет его родители и нескольких
других Болди, связанные глубокой дружбой и пониманием, которые
всегда сплачивали телепатов. В памяти все еще жили те
беспокойные обрывки мыслей, вспыхивающих и гаснущих в комнате,
более живых, чем лица собравшихся. Опасность, полумрак, желание
помочь.
   ... Выход его энергии... не ученый... если приспособлен
   неплохо - найти работу для него...
   Он мог вспомнить слова, только абсолютные значения со
значительными оттенками и двусмысленностями, и то имя-символ,
которым другие обозначали его. Для них он был Дэйв Бартон. Их
мысли-обращения к нему лично хотя и отличались для каждого ума,
всегда несли одно и то же ядро личностного смысла, которое
принадлежало только ему из всех людей в мире. Имя, которое могло
бы носить пламя свечи, тайное и непроизносимое. Его собственное.
   И из-за этого, и потому, что любой Болди должен выжить и
приспособиться, ибо от этого зависит благополучие всей расы
мутантов, они нашли ответ. Для обычных людей хулиганство было
обычным делом; в те дни каждый носил кинжал и дрался на дуэлях.
Но сами телепаты жили в одолженном времени. Они существовали
только благодаря доброй воле, которую сами же и сформировали.
Эту добрую волю было необходимо постоянно поддерживать, и это
не могло быть сделано пробуждением антагонизма. Ни у кого не мог
вызвать зависти доброго нрава старательный эксперт по семантике,
а вот Д'Артаньяну могли позавидовать - и позавидовали бы. И
выход для чудесным образом смешавшегося наследия мальчика, в ком
кровь предков-первопроходцев и новаторов смешалась с осторожным
напряжением Болди, мог быть только один.
   Так они нашли ответ, и Бартон сделался пионером джунглей,
обращая свой острый ум против животной дикости тигра или питона.
Если бы это решение тогда не было найдено, то Бартона сейчас
могло бы не быть в живых. Ведь обычные люди все еще были
насторожены, все еще нетерпимы.
   К тому же его не интересовал внешний мир; он просто не мог
быть другим. Неизбежно было то, что он рос в усталости от
неуловимой симфонии мысли, живой волной перекатывающейся даже
через моря и пустыни. Мысленный барьер не спасал; даже за этой
защитной стеной чувствовался бьющий по ней поток мысли. Только в
необъятных пространствах неба можно было найти временное
укрытие.
                            *  *  *
   Металлическая стрекоза ввинчивалась в небо, слегка вздрагивая
под порывами ветра. Озеро под Бартоном превратилось в
десятицентовую монету. Вокруг него раскинулись еще более
разросшиеся за пятьдесят лет леса Лимберлоста, болотистая
пустыня, в которой постоянно перемещались странствующие банды
недовольных, неспособных приспособиться к общественной жизни в
сотнях тысяч поселений, разбросанных по всей Америке, и боящихся
объединиться. Они были антиобщественны и, вероятно, в конце
концов просто обречены на вымирание.
   Озеро превратилось в точку и исчезло. Внизу грузовой вертолет
тянул за собой на запад цепочку планеров - наверно с треской из
Великих городов Побережья, или виноградом для вина с
виноградников Новой Англии. Названия в отличие от страны не
слишком изменились. Слишком сильно сказывалось языковое
наследие. Давно уже не существовало городов под названием
Нью-Йорк, Чикаго или Сан-Франциско; было психологическое табу,
знакомая фуга, принявшая форму такую, что новые маленькие
узкоспециализированные поселения никогда не назывались по имени
пораженных раком разоренных зон, однажды названных Нью-Орлеаном
или Денвером. Из американской, да и из мировой истории пришли
названия - Модок и Лафитт, Линкольн, Рокси, Потомак, Мовхассет,
Америкэн Ган, Конестога. Лафитт, расположенный на побережье
Мексиканского Залива, посылал корабли с рыбными деликатесами
порджи и помпано в Линкольн и Рокси в сельскохозяйственном
поясе; Америкэн Ган выпускал оборудование для ферм, а Конестога,
откуда сейчас летел Бартон, находилась в районе рудников. Там
тоже был зоопарк умеренных широт, один из многих, которые Бартон
обслуживал на всем пространстве от Паджета до Флориды.
   Он закрыл глаза. Необходимость заставляла Болди проявлять
социальную сознательность, а когда мир лежал под ним подобно
карте, было очень трудно не представить его утыканным головками
цветных булавок - очень много черных и очень мало белых. Обычные
люди и Болди. Кроме того, кое-что нужно было сказать об
интеллекте. В джунглях обезьяна в красной куртке была бы
разорвана на части своими неодетыми сородичами.
   А сейчас вокруг Бартона расстилалась синяя пустота воздушного
океана; потоки мировой мысли стихли до слабого, почти
неощутимого ритма. Он закрыл кабину, добавил газ и перевел
воздушные рули, позволив машине набирать высоту. Он откинулся на
мягкое сидение, в холодной настороженности готовности включить
руки в работу, если вертолет вдруг попадет в один из
непредсказуемых всплесков мысленного гнева. Пока же он отдыхал в
одиночестве, в полной тишине и бездействии.
   Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, что-то
вроде нирваны, утешило его. Далеко внизу бурлил мир, посылая
вибрации, нестройно звучавшие сквозь слои эфира, но очень
немногие излучения достигали этой высоты, да и те не беспокоили
Бартона. С закрытыми глазами, полностью расслабленный, он
выглядел на время забывшим о жизни.
   Это было спасение для умов с повышенной чувствительностью. С
первого взгляда мало кто узнавал в Бартоне Болди; он носил парик
с короткими коричневыми волосами, а годы, проведенные в
джунглях, сделали его почти нездорово тощим. Болди, по природе
далекие от атлетических соревнований, и соревновались только
между собой, были склонны к дряблости, но Бартона нельзя было
назвать дряблым. Хищники-охотники заставляли его быть в хорошей
физической форме. А сейчас, высоко над землей, он расслабился,
как делали это сотни других Болди, давая отдых своему
напряженному сознанию в синем покое высоких слоев атмосферы.
   Иногда он открывал глаза и смотрел сквозь прозрачную панель
потолка. Небо было довольно темным, сверкали редкие звезды. Так
он лежал некоторое время, просто наблюдая. Болди, - думал он, -
первыми займутся межпланетными путешествиями. Вокруг нас
неосвоенные новые миры, а новой расе нужен новый мир.
   Но это могло подождать. Бартону потребовалось много времени,
чтобы понять, что важна его раса, а не он сам. Пока к Болди не
пришло подобное знание, он не был действительно зрелым. До этого
он постоянно представлял собой возможную потенциальную
опасность. Впрочем сейчас Бартон уже сориентировался и нашел
подобно многим Болди компромисс между собой и расой. И это
включало, главным образом, развитие социального инстинкта и
дипломатии.
                            *  *  *
   Незаметно пролетели несколько часов. Бартон нашел в отсеке
пакет с пищевым концентратом, сморщился, увидев коричневые
капсулы, и засунул их обратно. Нет. Пока он в Америке, он хочет
роскоши цивилизации. В Африке он съел достаточно концентрата,
чтобы подавить свои вкусовые рецепторы. И все из-за того, что
некоторая дичь вызывала у него просто физическое отвращение
после контакта с разумом этих существ. Он не был вегетарианцем,
мог запросто отбросить эмоции, но, к примеру, обезьяну он не
смог бы съесть никогда.
   Но он мог съесть рыбу-кошку, и уже предвкушал хрустящие
волокна белой упругой плоти между зубов. В этой стране была
хорошая рыба. В деловом центре Конестоги Бартон знал неплохой
ресторан, и вертолет послушно повернул на ближайшую к ресторану
площадку, огибая само поселение, чтобы не поднимать облака пыли
из-за малой высоты.
   Он чувствовал себя освеженным, готовым снова занять свое
место в мире. Насколько он знал, в Конестоге не было Болди, и он
с удивлением - приятным удивлением - почувствовал мысленное
прощупывание своего мозга. Оно было вопросительным.
   Это была мысль женщины, и эта женщина не была с ним знакома.
Он определил это по поверхностности вопросов. Это было похоже на
растопыренные пальцы, мягко тянущиеся в поисках другой руки,
готовой сомкнуться в пожатии. Но искавшему не хватало информации
о Бартоне. Нет, она не была с ним знакома. Может быть, она
слышала о нем от Дэнхема? Кортни? Он, кажется, распознал
личностные нотки Дэнхема и Кортни, пронизывающие ее вопрос.
   Он ответил ей. Достижим. Здесь. Вежливое дружеское
приветствие, предполагающее - ты одна из нас; добровольное
желание помочь.
   Ее имя было Сью Коннот, и вместе с чудесными тенями того, как
Сью Коннот реализовывала свою личность, оно образовывало ту не
поддающуюся описанию ключевую мысль, которую впоследствии нельзя
было ни с кем перепутать. Ментальная сущность чистой мыслящей
личности.
   Она была биологом, жила в Аламо, ей было страшно.
                            *  *  *
   Помоги мне.
                        { Жизненная необходимость
   Должна увидеть тебя  { Опасность, тайно наблюдающие глаза
                        { Звери вокруг - Сью Коннот
   Опасность - сейчас?
                            *  *  *
   Сложная мысль запутывалась и переплеталась, по мере того, как
он ускорял шаги.
                         { "я" из всего известного миру...
        Совершенно одна  { Самая настойчивая секретность
                         { Звери... "я" в зоопарке, жду
   Спешу к тебе; моя мысль с тобой; ты одна из Нас, и поэтому
никогда не одинока. - Мысли летели быстрее слов. Голосовые и
письменные высказывания замедляли передачу мысленных образов.
Прилагательные и наречия передают тени смысла. Но между
телепатами завершенные мысли передаются со скоростью света. Пока
на земле не возник человек, простые значения передавались
мычанием. С развитием языка появилась возможность оттенков. С
появлением телепатии стало возможным создавать целые вселенные -
и передавать их.
   Однако даже здесь были необходимы общие обозначения. Девушка
старалась не пользоваться некоторыми жизненными образами, боясь
показать их.
                            *  *  *
   Что? Помоги мне!
                       { Даже здесь угроза от Них
         Осторожность  { Делают вид, что все в порядке
                       { Пользуйся устной речью, пока...
                            *  *  *
   Ее сознание закрылось. Озадаченный Бартон автоматически
поднял собственный барьер. Конечно, полностью закрыть свой разум
от настойчивого прощупывания другого телепата невозможно. В
лучшем случае можно было затуманить мысленную волну, наложив на
нее другие, или погрузить яркие идеи глубоко в бесформенное
бессмыслие. Но мысли - это очень эластичная вещь. Даже
тренированные умы Болди не могли надолго утопить их - сам факт
концентрации сил с целью удержать их внутри поддерживал их
волнующиеся контуры в дымке фонового сознания.
   Так что мог быть поставлен барьер волевой неясности или
намеренного смущения - повторение по памяти таблицы умножения
был одной из уверток - но не очень надолго и не очень
эффективно. Только инстинктивная вежливость, которую Болди
выучивали вместе с азбукой, превращая установленный барьер во
что-то вроде пустоты. Эффективность барьера в основном
существовала в мозгу другого человека, а не в собственном, -
если он был истинным телепатом.
   Бартон, как и большинство Болди, был таковым. Он "отвел
взгляд" сразу же, как только Сью Коннот прервала с ним мысленный
контакт. Но теперь ему еще больше хотелось встретиться с ней и
вглядеться в ее лицо, чтобы увидеть, если бы ему это удалось,
то, что запрещала прочитать в ее сознании вежливость. Перед ним
были открытые ворота зоопарка.
                            *  *  *
   Бартон прошел в них, заметив небольшую толпу, в основном из
жителей поселения, привлеченную вертолетом, чтобы узнать, кого
тот привез.
   Но, невзирая на барьеры, он мог как всегда почувствовать
здесь Болди, и он позволил чувству вести его туда, где за
ограждением стояла хрупкая девушка в широких брюках и белой
блузке, заинтересованно что-то разглядывающая. Он послал вперед
мысль, и та наткнулась на неожиданное отчаянное предостережение.
   Барьер! Барьер!
   Он мгновенно отреагировал. Он подошел к ней, заглянув через
перила в огромный бассейн, где лениво двигалось похожее на
торпеду тело. Сью Коннот смотрела в мозг акулы и видела там
что-то невероятно важное.
   - И тебе это не нравится, - сказал он. Речь была безопасна;
для телепата при установленном барьере это было куда секретнее,
чем мысль.
   - Нет, - сказала она. - Я думаю, потребуется специальная
обработка.
   - Но ты же биолог.
   - Кролики и морские свинки. Даже они заставляли меня иногда
краснеть. Но - плотоядные...
   - Попробуй еще работать с ласками, - предложил он. - Это
полное безумие. Пойдем. - Он вывел ее из толпы, к террасе, где
стояли накрытые балдахинами столики. - Хочешь коктейль?
   - Спасибо, - она оглянулась на бассейн с акулой. Бартон
кивнул; могло бы быть плохо, если бы никто не мог с этим
справиться. Но он мог.
   - Пойдем куда-нибудь еще? - спросил он, задержавшись,
отодвигая ее стул. - Зоопарк может быть ужасно неудобным, если
ты не...
   - Нет. Здесь безопасней. Нам нужно поговорить, а в таком
месте как это мы можем сделать это совершенно свободно. Ни один
из нас не пришел бы сюда ради удовольствия. - Мысленным взглядом
она пробежала по окружавшему их безумству мыслей животных,
потом, защищаясь, затуманила поверхность своего сознания и
трогательно улыбнулась Бартону.
   Они встретились, как и все Болди, у подножия легко достижимой
полу-близости. У обычного человека может уйти несколько недель
на то, чтобы узнать характер партнера; Болди же автоматически
узнает это при первом контакте, часто даже до первой встречи.
Действительно, знания, полученные при первом мысленном контакте,
зачастую оказывались более точными, чем более поздние
впечатления, окрашенные реакцией на внешность и манеры поведения
телепата. Не будь они Болди, еще некоторое время они были бы на
"вы" и оставались друг для друга мисс Коннот и мистером
Бартоном. Но будучи телепатами, они автоматически, почти
бессознательно составляли друг о друге окончательное мнение,
пока Бартон был открыт для мыслей; благодаря контакту умов они
знали, что были взаимно привлекательны. Они мгновенно стали друг
для друга Сью и Дэйвом. Ни один обычный человек, подслушав этот
разговор, не поверил бы, что они не были старыми друзьями, и
было бы противоестественно, если бы эти двое вели себя
по-другому, раз уж мысленно они приняли друг друга.
   Вслух Сью сказала:
   - Я выпью мартини. Тебя не беспокоит, что я говорю? Это
помогает. - И она, на этот раз по-настоящему, оглянулась на
клетки. - Я не понимаю, как ты это выдерживаешь, даже с твоей
выучкой. Я начинаю думать, что можно любого Болди довести до
невменяемости, просто заперев его на ночь в зоопарке.
   Бартон усмехнулся, его мозг начал автоматически сортировать
идущие со всех сторон вибрации: небрежные банальности обезьян,
прерванные истерикой капуцина, который почувствовал запах
ягуара; непримиримые вибрации пантер и львов с легкой горделивой
уверенностью; мягкие, почти смешные излучения тюленей. Нельзя
сказать, чтобы их можно было назвать рационально мыслящими; это
были мозги животных, но в основе лежал тот же коллоидный
организм, скрытый под чешуей и мехом, что скрывался под
золотисто-каштановым париком Сью Коннот.
   Помолчав, она допила мартини и спросила:
   - Ты когда-нибудь дрался на дуэли?
   Бартон инстинктивно оглянулся. Рука коснулась небольшого
кинжала на поясе.
   - Я же Болди, Сью.
   - Значит нет.
   - Естественно, нет, - он не утруждал себя объяснениями; она
не хуже его знала причину. Ведь Болди не могли рисковать, играя
на своих особых способностях - ну разве что иногда. Телепат
всегда может выиграть дуэль. Если бы Давид не убил Голиафа, то в
конце концов филистимляне всей толпой побили бы великана просто
из ревности. Будь Голиаф умнее, он бы ходил с согнутыми
коленями.
   - Это верно, - сказала Сью. - Мне нужно быть очень
осторожной. Это настолько конфидициально, что я не знаю, кто...
- Ее барьер все еще был надежно поднят.
   - Я шесть месяцев был в Африке. Может быть, я не знаю о
последних событиях. - Они оба чувствовали недостаточность слов,
и это придавало им нетерпения.
   - Не прошедших... будущих. События... трудно... определить...
   Она остановилась и перешла к более медленной грамматической
форме общения.
   - Я должна была получить от кого-то помощь, и это должен был
быть один из Нас. Но не только это, он должен был быть очень
специфической личностью. Ты подходишь.
   - Почему?
   - Потому что ты натуралист, - сказала она. - Я просмотрела
все поле деятельности, но ты знаешь, какую работу Мы обычно
получаем. Сидячие профессии. Эксперты по семантике, врачи и
психиаторы, биологи вроде меня, помощники полиции - это уже
ближе, но мне нужен человек, который... который мог бы броситься
на другого Болди.
   Бартон уставился на нее и нахмурился.
   - Дуэль?
   - Наверное, - сказала она. - Я пока еще не уверена. Но
похоже, это единственное решение. Об этом никто не должен знать,
Дэйв, вообще никто. Если хоть слово об этом когда-нибудь
вырвется, это будет... очень плохо для Нас.
   Он знал, что она имела в виду, и безмолвно присвистнул. Эта
тень всегда витала над каждым Болди.
   - Что случилось?
   Она не дала прямого ответа.
   - Ты натуралист. Это замечательно. Мне нужен человек,
способный подойти к телепату с чем-то еще, кроме стандартных
подходов. Ни один обычный человек не сделал бы этого, даже если
бы я могла говорить об этом с обычным человеком. Мне нужен
человек, который быстро соображает и в то же время с
тренированным телом, способным реагировать быстрее, чем
мгновенно.
   - Ох-ох.
   - Таких немного, - сказала она. - Даже если разум работает с
одинаковой скоростью, всегда есть незначительные различия в
скорости мускульных реакций. А мы не слишком хорошо
натренированы. Игры, где есть соперничество...
   - Я думал об этом, - сказал Бартон. - И не раз. Любая игра,
основанная на войне, неприемлема для Нас.
   - Любая игра, где ты противостоишь своему противнику. Я люблю
гольф, но не могу играть в теннис.
   - Что же, - сказал ей Бартон, - я не боксирую и не занимаюсь
борьбой. И даже не играю в шахматы. Но вот скип-гандбол... ты
когда-нибудь видела эту игру?
   Она покачала головой.
   - Вся задняя стенка неровная; и никогда не знаешь, куда
отскочит мяч. Секции стенки беспорядочно перемещаются. Ты можешь
управлять силой, но не направлением. Только один способ. Эта
штука еще мало кому известна, и до рекламы здесь еще далеко, но
у моего друга неплохо получается. Его зовут Дэнхем.
   - Он говорил мне о тебе.
   - Я так и думал.
   - Ох... Пятнадцать лет ты ловил разных животных - от тигров
до королевских кобр. Там нужен хороший расчет, такой, к какому
ты привык. Любой, кто может выследить королевскую кобру...
   - Я вижу твой барьер, - внезапно сказал Бартон. - Я уже
кое-что понял. Это так плохо?
   Она судорожно вздохнула.
   - Я теряю контроль. Давай уйдем отсюда.
   Бартон провел ее через главную площадь зоопарка. Когда они
проходили мимо бассейна с акулой, он опустил глаза и встретился
взглядом с взволнованными глазами девушки.
   - Вроде нее, да?
   Она кивнула.
   - Вроде нее. Но Их не посадишь в клетки.
   После рыбного блюда и вина из Шасты она сказала ему...
                            *  *  *
   Их не посадишь в клетки. Злобные, опасные, но теперь очень
осторожные. Они принадлежали к средней группе трех
разновидностей телепатов. Та же мутация, но... но!
   Жесткое излучение - вещь пострашнее динамита. Пытаясь
сформировать совершенно новую функцию человеческому мозгу,
поневоле нарушаешь тонкий, давно устоявшийся баланс. Так и
возникло три группы: одна представляла совершенно неудачный
прорыв за мыслимые границы безумия, слабоумия и паранойи. Другая
группа, к которой принадлежали Сью Коннот и Бартон - явно
преобладающая - была в состоянии приспособиться к обычному миру.
Они носили парики.
   Но промежуточная группа была параноидной - и разумной.
   Среди этих телепатов оказались неприспособившиеся эгоисты,
люди, долгое время отказывавшиеся носить парики, и те, кто
кичился своим превосходством. Они достигали коварного и полного
самоутверждения истинно параноидного типа, и были в основе своей
антисоциальны. Но они не были сумасшедшими.
   И их не посадишь в клетки. Ведь они были телепатами, а как
запереть в клетку мысль?
                            *  *  *
   Они закончили трапезу бразильским шоколадным тортом,
деми-тассэ и ликером "Миссисипи", приготовленным монахами
монастыря Свени. Бартон зажег сигарету. Затянулся.
   - Если так, то это слабенькая конспирация.
   - Такие вещи начинаются с малого. Несколько человек - но ты
же видишь опасность.
   Бартон кивнул.
   - Да, вижу. Но это не самое хорошее лекарство. Несколько
параноиков-Болди, строящих безумный план саботажа... Впрочем,
для начала расскажи мне еще немного. Например, почему я? И
почему ты?
   Для обычного человека этот вопрос мог бы показаться
невразумительным. Сью подняла брови и сказала:
   - Ты - потому что у тебя есть необходимые рефлексы, и потому,
что мне повезло встретить тебя прежде, чем я достаточно
отчаялась, чтобы искать тебе замену. Что касается меня... - она
поколебалась. - Это совершенно случайно. Обнаружить их помог
только случай. Ведь телепатия - это не узкий луч. Это
трансляция. И тренированный мозг в состоянии принять ее.
Достаточно минуты, чтобы установить связь между двумя городами,
это примечательно. И столь же мгновенно Болди соединяются вместе
и образуют некую организацию, что тоже заметно. Вот почему
параноики никогда не представляли больших проблем, кроме как по
одиночке. Стоило им попробовать объединиться - этот взвившийся в
небо флаг был бы виден за много миль.
   - И что из того?
   - Ну, они получили новые специальные средства связи. Это
секретный, не поддающийся расшифровке код. Вернее, это не совсем
код. Иначе его можно было запеленговать и выследить, даже не
зная ключа. Это телепатическое общение в совершенно новом
диапазоне, который мы не можем даже почувствовать. Я не знаю,
как им это удалось. Это может быть частично механическим
средством, а может и нет. У детей уровень восприятия выше, но мы
можем уловить их мысли. Это мысленный ультрафиолет. Ты
понимаешь?
   Струи дыма вырвались из ноздрей Бартона.
   - Да. Это полностью нарушает равновесие сил. До сегодняшнего
дня децентрализация хранила мир. Никто не осмеливался
связываться вместе или "вырастать из своих ботинок". Их могли
обнаружить. Но эти ребята носят шляпы-невидимки.
   Его рука сжалась.
   - Это может распространиться на весь мир! С этой организацией
нам мы придется воевать!
   - И мы должны с ней сражаться, - сказала она. - Ее нужно
уничтожить. И как можно быстрее, чтобы никто не заподозрил. Если
об этом когда-нибудь узнают обычные люди, то это вызовет волну
ненависти к Болди, которая может смести Нас. Если это
произойдет, люди не станут разбираться, кто антиобщественен, а
кто нет. Они скажут: "Мы нянчились с этой гадюкой, а она
показывает клыки. Убивайте их всех."
  За окном проскакал человек на лошади, вызвав назойливый стук в
мозгу Бартона.
   - Сколько их?
   - Я говорила тебе, что это только начало. Их всего несколько.
Но это может распространиться. Я думаю, в начале они будут учить
новичков специальной обманной телепатии. Именно поэтому я думаю,
что здесь потребуется физическая стимуляция. Могут быть найдены
приспособления. И потребуется мобильность; эти люди никогда не
должны знать, что общаются друг с другом. Трудно спрятать
объемистое приспособление.
   - Ты могла бы замаскировать его, - сказал Бартон. - Или же
оно должно быть очень маленьким.
   - Может быть, - сказала она. - Но ведь Мелисса Карр -
маленькая девочка. Она перехватывала их сообщения без всякого
разбора. Она, должно быть, явилась каким-то вариантом мутации.
   - Мелисса Карр? - эхом отозвался Бартон. - Какое это имеет
отношение к делу?
   - О, я не говорила тебе. Я с ней знакома. Я время от время
встречаюсь с ней на этой неделе, но только вчера она случайно
проговорилась о том, что узнала по особому мысленному каналу.
   - А она не одна из них?
   - Уверена, что нет. Это очень странно. Даже то, как она
впервые обратилась ко мне...
   Сью тогда одевалась для вечеринки, когда почувствовала
пробное прикосновение к своему сознанию.
   - Это чем-то напоминало сказку о Золушке. Я могла
чувствовать, что ей нравится надетая на меня одежда, модель из
Мозамбика, и моя карельская сумка. Она мысленно следовала за
мной весь вечер.
   И после этого была установлена эта связь. Но она существовала
задолго до того, как Мелисса рассказала о телепатических
сигналах, которые она услышала совершенно случайно.
   - Она уловила значение этих сигналов, но не казалась сильно
обеспокоенной опасностью. Я имею в виду, что ей и в голову не
пришло, что надо делать. В Мелиссе есть какая-то тайна: одно
время мне даже казалось, что она могла бы быть членом той
группы, которого прогнали оттуда. Иногда она вообще не хочет
отзываться на мои сигналы. Но сейчас она рассказала мне об
этом... Фэйксе... и я думаю, что убедила ее в существовании
опасности. Сэм Фэйкс. Он один из параноиков, и, судя по тому,
что я узнала, он пытается саботировать какие-то эксперименты в
Галилео.
   - Почему?
   - Вот этого я не знаю. Очевидно параноики настолько знакомы с
общим планом, что им даже не нужно думать об этом. Их мысли
заняты сиюминутными действиями. И всегда на такой длине волны,
которую мы не можем перехватить. Только Мелисса, насколько я
знаю, может принимать их, и, видимо, она родилась такой
чувствительной.
   - Такое бывает, - согласился Бартон. - У мутантов много
отличий, гораздо больше чем у обычных людей. Что касается этого
долгосрочного плана, ты знаешь параноиков. Они считают, что
Болди созданы править миром. Они смотрят на обычных людей, как
на низшую расу. И если они пытаются саботировать эксперименты,
то это существенно. Хотел бы я знать, какими же экспериментами
занимаются в Галилео?
   - Я не знаю, - сказала Сью. - Мелисса очень слабо разбирается
в технике.
   - Я могу это узнать через Дэнхема. Он живет в Галилео.
   - Именно там я его встретила. Но может быть, тебе удастся
вытянуть из Мелиссы больше, чем удалось мне. Не слишком умно, -
она запнулась, подыскивая нужное слово вместо непередаваемых
мысленных образов, - "телепатировать" ее слишком сильно, но без
этого не обойтись. Если почувствуешь какое-нибудь прощупывание,
сразу же исчезай.
   - А такое уже было.
   - Нет. Пока нет. Но мы должны оставаться в тени.
                            *  *  *
   Сью не спрашивала Бартона, поможет ли он; она знала, что он
поможет. Защита своей расы жила в каждом Болди, хотя у
параноиков это чувство было извращено и искажено. Сейчас мысль
Сью ширилась, искала, вопрошала, подыскивая замок, к которому
подходил ее ключ. И почти мгновенно пришел ответ.
Словно одна рука соединила две других - так Сью мысленно
представила Мелиссу Карр Бартону. Он ощутил неловкость,
скромность и почти неуклюжесть, и потом они... сомкнулись. Он
передал ей дружелюбие и теплую поддержку, мгновенно почувствовав
ее женственность, достигшую почти сексуальной привлекательности.
Наполовину ясно, наполовину туманно он ощутил, что Мелисса Карр
думала о самой себе: неуловимое самосознание живого эго,
различного у каждой индивидуальности, и мягкость вьющихся
волос... волос? Парик... и мягкость губ под нежно касающимся их
пальцем. И скромное отдаление, скрывавшее в своей тени запах , и
потом еще что-то вроде реверанса, чисто мысленного, с чудесным
старомодным привкусом. Теперь он был уверен, что никогда не
перепутает сознание Мелиссы Карр с каким-либо другим Болди.
                            *  *  *
   Это Дэйв Бартон, Мелисса.
   Признание и тень удовольствия. Вопрос: довериться? Такая
опасность...
   Полное доверие, да - уверенное подтверждение.
              { Много - (разных) - новых сообщений настойчиво поступающих
              { Тень угрозы Сэма Фэйкса
   Срочность  { Растущее взрывчатое напряжение в Галилео
              { Не могу говорить - другой символ для речи - долго
              { Возможная личная опасность
                            *  *  *
   И все эти оттенки смысла в одном целом, трех разумах,
слившимся в водовороте красок вокруг ослепительно-белого пятна
откровения и истины. Здесь не было барьеров, неизбежных при
устной беседе. Подобно свету, мысли переплетались и сливались в
вопрос, ответ и утверждение, и несмотря на сосредоточенность
каждый из троих имел время для более личных оттенков,
окрашивающих беседу. Именно возможность такой связи сделала
столь популярными среди Болди обсуждения за круглым столом, где
логическая и эстетическая игра умов находила выход в экстазе
единого полного сознания. Среди телепатов не было полигамии,
но в мыслях эта группа достигала откровения, придававшего
дополнительную глубину и богатство ее жизни.
   Но это был только намек на полную взаимосвязь. Бартон искал
нить к заговорщикам в том, что сказала ему Мелисса. Он не был
инженером и поэтому подходил к проблеме со своим опытом
натуралиста, натренированным в распознании защитных раскрасок,
выработанным в чтении запутанных следов хищника.
   Сколько их?
   Трое.
   Не больше?
   Три, и образы Галилео и других городов, символы имен и
личностей. Ощущение призрачного общения, связей ненависти...
   И неожиданно он ощутил в ее сознании что-то удивительно,
волнующе знакомое. Он не знал, что это было. Но это моментально
прервало плавное течение общения на время, потребовавшееся для
поиска.
   Ответа не было; он снова сконцентрировался. Три?
                            *  *  *
                       { Известное имя Сэма Фэйкса
               Символ  { Страстное желание власти
                       { Тяжелая летаргия
                            *  *  *
   Возникли и другие ассоциации, но он думал, что теперь он
узнает Сэма Фэйкса.
                            *  *  *
   Другие символы тоже превратились в имена: Эд Варган,
смешавшийся с любопытной идеей разницы в размерах; и Бертрам
Смит, ассоциирующийся с жестокостью, свойственной плотоядным
вампирам. Хотя были и отличия; Бартон однажды проникал в
сознание ласки в момент пира, этот яркий экстатический поток
тогда почти испугал его. Смит был интеллигентен, хотя он,
подобно остальным, обладал тем же исключительным качеством -
каким же?
   Темнота. Извращение. Слепота.
   Да, - думала Сью, - они слепы. Ослеплены паранойей. Они
вообще не могут видеть этот мир таким, каков он есть.
   И представление Мелиссой этой троицы: маленькие злобные
существа, бегущие с оскаленными зубами через мрак. Бартон понял,
что она отождествила их с мышами; она боялась мышей, они были
для нее куда ужаснее, чем насекомые и змеи. Что же, он мог
понять боязнь; он сам больше всего боялся огня. Большинство
Болди были в той или иной степени поражены неврозом страха -
расплата за повышенную чувствительность сознания.
   "Я" должен действовать быстро, - подумал он. - Раз они
переговариваются, они могут затаиться. "Я" должен покончить с
ними разом. Они могут читать ваши мысли?
                            *  *  *
   Они даже не знают о существовании Мелиссы Карр.
   Но если один из них будет убит, они станут осторожными. Ты
должна оставаться в безопасности. Где ты?
   Отказ, определенный отказ.
   Было бы лучше сказать мне, тогда...
   Никто не сможет найти меня до тех пор, пока я не думаю о
своем местонахождении. Для телепатии не существует указательных
пальцев. Она выразила идею, означавшую больше, чем телепатия;
это был символ всей расы и ее единства.
   Ты можешь узнать, где Варган и Смит?
   Конечно; они свободно общаются на своей личной длине волны.
Варган в Рэйе, Смит в Гуроне.
   Как тебе удается ловить эту волну?
   Загадка. Беспомощное пожатие плечами. Врожденное?
   Когда один из них умрет, - подумал Бартон, - остальные будут
настороже. Слушай внимательно. Будь всегда готова передать их
планы. Они не должны спастись.
   Мелисса подумала о трех маленьких, серых, злобных существах,
торопливо бегущих по полу. Бартон мрачно усмехнулся.
   Смотри, как они бегут, - сказал он ей. - Сотри, куда они
бегут. - Его рука коснулась кинжала. Кинжал был небольшим, но и
его хватит.
   Данных было немного. Мелисса передала некоторые перехваченные
ею мысли параноиков, и Бартон понял, что угроза параноиков
реальна. В будущем они станут опасными для всех мутантов. В эту
эру дуэлей смерть одного человека почти ничего не значила, но
рисковать счастьем целой расы - это тактика сумасшедшего. Не был
понятен и мотив. Явная злость? Это было нелогично, а параноики
всегда логичны, хотя все их построения возводятся на ложном
фундаменте. Не хватало единственной нити, которая могла
прояснить смысл. Опыт натуралиста тоже не помог Бартону.
Животные не организуют саботажа. И птицы не загрязняют своих
гнезд.
                            *  *  *
   После того, как Мелисса покинула их, Сью дала волю
нетерпению.
   - Я хочу помочь, - сказала она, на сей раз вслух. - Должен
быть путь.
   - Но его нет. Ты же сама говорила, что тут потребуются весьма
специфичные навыки. Ты - биолог. У тебя реакция похуже, чем у
меня, и если бы ты оказалась одна, то мое внимание было бы
отвлечено. А мне нужно сосредоточиться.
   - Так ты их убьешь?
   - Конечно, я убью их. Хорошо, что их только трое, как сказала
Мелисса. Она не лгала; я мог бы засвидетельствовать.
   - О, она честна, - согласилась Сью. - Но она определенно
что-то скрывает.
   Бартон пожал плечами.
   - Это неважно. Чего это требует, так это немедленных
действий. Я не могу вести долгого расследования. Если я вызову
какие-то мысли или вопросы в умах обычных людей, параноики
заинтересуются. Я должен уничтожить этих мерзавцев прежде, чем
распространится инфекция. Болди-параноиков, которые
присоединились бы к подобному движению, если бы они могли
владеть секретным диапазоном.
   - Так что же мне делать?
   - Это неважно, - сказал Бартон, - сейчас. Ты свое дело
сделала. Теперь моя очередь.
   Они оба поднялись. На улице он оставил ее, многозначительно
пожав ей руку. Вокруг них в ярком свете крутилась небрежная
вечерняя жизнь городка - символ всеобщей сложной системы
проверки и баланса, которая удерживала цивилизацию единой.
Цивилизацию, которая терпела Болди и, пускай не очень охотно, но
давала им шанс обрести свое спасение. Они оба думали об одном и
том же: как легко эта привычная толчея может превратиться в
жаждущую крови стаю. Так уже случалось прежде, когда Болди были
в диковинку, и эта опасность все еще тлела.
   И Бартон пошел один, неся в себе молчаливый приказ расы -
сделать то, к чему он готовился с самого своего рождения. Важна
была раса, а не отдельная личность. Его вертолет был уже готов,
и он вылетел в Галилео на побережье Атлантики, все еще думая о
том, что ему нужно сделать. Он настолько погрузился в
собственные мысли, что только автопилот спасал его от
столкновений с другими вертолетами. Но наконец на горизонте
замерцали огни города ученых.
   Галилео, как и большинство научных центров, был крупнее
большинства поселений. Ученые - народ мирный, и ни одному
научному центру не грозило уничтожение. В знаменитой своими
энергетическими станциями Ниагаре народу жило побольше, но
Галилео превосходил ее по площади. Из опасности некоторых
экспериментов город раскинулся на много миль, чем здорово
отличался от обычно плотных компактных поселений Америки.
   Поэтому здесь был и наземный транспорт, столь непривычный в
других местах. Бартон направился к коттеджу Дэнхема - в этой
индивидуалистической, хотя и взаимозависимой культуре, конечно,
не было многоквартирных домов - и удачно застал его дома. Дэнхем
был мягким круглолицым Болди, чьи парики с каждым годом
становились все более седыми, а нынешний был и вовсе белым. Он
тепло приветствовал Бартона, но только вслух, потому что на
улице были люди, а Болди были тактичны в проявлении своей силы.
   - Дэйв! Я не знал, что ты вернулся. Как Африка?
   - Жара! И я целых шесть месяцев не играл в скип-гандбол.
Наверное, порядочно ослабел.
   - По тебе этого не скажешь, - заметил Дэнхем, окинув его
завистливым взглядом. - Заходи. Выпьем?
                            *  *  *
   За коктейлем они болтали о разной чепухе, если не считать,
что при этом ртов они не открывали. Бартон все время помнил о
том, что привело его сюда и старался не рассказывать Дэнхему
слишком много, особенно из-за того, что здесь, в Галилео, был
Сэм Фэйкс, и поэтому разговор вертелся вокруг да около, ни к
чему не приводя. Это оказалось несколько сложнее, чем он себе
представлял. В конце концов они оказались в игровой комнате и,
оставшись в шортах, встали перед вертикальной стеной с
многочисленными неровностями, состоящей из беспорядочно
двигающихся сегментов. И они играли в скип-гандбол. Можно было
заранее сказать, насколько тяжело было Дэнхему принимать мяч, но
к тому же не было никакого способа угадать, куда мяч отскочит.
Оба достаточно напрыгались, выдержав основательное испытание, и
ведя во время игры телепатическую беседу.
   Дэнхем признался, что он все же больше любит играть в кости.
Или в рулетку. В них он мог играть со своими друзьями - обычными
людьми, а вот бридж или покер - ох! Кто же станет играть в покер
с телепатом?
   То ли дело игры, где все строится на везении или обычной
физической силе. Да, согласился Бартон, но таких игр не так уж
много. Борьба или бокс требовали тактического мышления. Но
многие олимпийские виды спорта вроде толкания ядра, прыжков в
высоту, бега - были вполне доступны. Многие... в которых не было
поединка с соперником. Любая "военная" игра вроде шахмат была
невозможна.
   Да, подумал Дэнхем, твое призвание сродни игре в войну.
   Игра в охоту? Бартона порылся в своей памяти, остановившись
на сытом тигре, апатичном, и с глубоким сознанием мощи, как у
тихо гудящей динамо-машины. Он легко связал этот образ с голодом
и еще с чем-то смутным и бесформенным, родственным символу,
которым Мелисса обозначала Сэма Фэйкса. Созданный им мысленный
образ настолько напоминал Фэйкса, насколько один музыкальный
аккорд может быть созвучен другому. Если Дэнхем вообще знал
Фэйкса, то он должен был отозваться.
   И он отозвался. Восторг охватил Бартона, когда в грудах хлама
в сознании Дэнхема он отыскал случайные обрывки ассоциаций.
Перед ним возник образ толстого переводчика-недоучки, иногда
работавшего с учеными различных языковых групп. Бартон поспешно
переключился на другую тему, так что Дэнхем не придал особой
важности этой чисто мнемонической идее.
   Спустя некоторое время Бартон решил уйти. Он позволил Дэнхему
выиграть, и тот настолько обрадовался, что принял извинения
Бартона по поводу назначенной встречи безо всякого скептицизма.
Действительно, человек, только что вернувшийся в Америку после
шести месяцев жизни в джунглях, вправе рассчитывать на
что-нибудь более интересное, чем скип-гандбол. И со стороны
Бартона было так любезно заглянуть...
                            *  *  *
   Бартон бродил по гладко вымощенным улицам парков, позволяя
своему восприимчивому сознанию впитывать кипящие вокруг мысли.
Теперь он знал, что надо искать, и это оказалось несложно,
потребуется только терпение. На него обрушилась беспорядочная
мозаика обрывочной информации. И Бартон сделал то, к чему Болди
прибегали крайне редко - он послал наводящий вопрос в мысли
обычных людей.
   Без этого ему было не обойтись, ведь Бартон мог читать только
те мысли, которые лежали на поверхности сознания. А для того,
чтобы внедрить в сознании обычного человека даже короткий
стимулирующий импульс, потребовалось довольно заметное усилие.
Люди в большинстве своем не являются телепатами и пытаться
мысленно общаться с ними это все равно что проталкивать иголку
между плотно подогнанными черепицами. При определенных условиях
люди могут принимать мысли, но не в состоянии отличить их от
своих собственных.
   Бартон вспотел, пока сделал это. Однако ему удалось узнать
многое. Более того, он сделал это так незаметно, что даже сам
Фэйкс, обнаружь он подобные мысли, ничего бы не заподозрил.
Многие люди в этот вечер подумали о Фэйксе - в этом не было
ничего необычного - но только не для Бартона, складывающего эту
мозаику. Кусочек отсюда и кусочек отсюда. Наконец картина была
завершена: переводчик, искажающий оттенки смысла - что-то вроде
разговора жителя Тибета и бенгальца с американским
химиком-физиологом. Это было нетрудно, поскольку ученые,
погруженные в работу, не обращали внимания на тонкости
человеческого общения, и это привело к тому, что здесь, в
Галилео, зарождалось нечто, что в конце концов вызовет беду.
   Каким образом - этого, конечно, не знал еще сам Фэйкс - но
его поверхностных технических знаний оказалось достаточно, чтобы
приостановить работы. Оттенок смысла в сознании одного человека,
слегка искаженный в сознании другого, когда требовалось полное
совпадение - все это говорило Бартону, что Фэйкс предавал расу.
   Кроме того, он узнал, где жил Фэйкс.
   Теперь, стоя перед бунгало этого человека, он пробовал
связаться с Мелиссой Карр. Ее мысль почти тотчас коснулась его в
обычном диапазоне связи.
   Действуй осторожно, - приказал он. - Используй общие
рассуждения. - Он вновь ощутил ее женственность, мягкость
вьющихся полос и по-детски круглые щеки. Сквозь прохладный
свежий ветер ночи принес с собой мимолетный аромат духов.
   Согласие.
   Не могла бы ты быстро засечь для меня остальных? Причем
точно?
   Да. В...
   Оставайся включенной... сама знаешь во что...
   Снова согласие и та же нежная женственная застенчивость,
мягкая и удивительно привлекательная. Она немного боялась.
Бартон почувствовал это и испытал сильное желание защитить ее. В
его сознании начал формироваться образ Мелиссы Карр, хотя он
знал, что это предубеждение. Мысленные и зрительные образы могут
очень сильно различаться. Но ему казалось, что у Мелиссы
маленькое треугольное лицо, хрупкое и с тонкими чертами, и что
это лицо обрамлено блестящими и черными как смоль волосами. Ему
казалось, что он видит ее черты изнутри, выворачивая обычную
процедуру, когда лицо человека помогает сформировать мнение о
его внутреннем мире.
   Как она это делает? Он удивлялся этому счастливому случаю,
пересекая улицу. Она единственная в мире могла принимать эту
длину волны.
                            *  *  *
   Барьер!
   Теперь он стоял на крыльце перед закрытой дверью. Сквозь
волокнистую фанеру проникли сомнение и вопрос, коснувшиеся его
сознания и метнувшиеся прочь. Человек в доме мгновенно установил
собственный барьер.
   Отлично. Пока в сознании существовал подобный барьер, Фэйкс,
возможно, не мог общаться с другими параноиками на своей особой
волне. Или... или мог?
   Бартон шагнул к круглому окошку. Через поляроидное стекло он
ничего разглядеть не смог. Настороженно оглянувшись по сторонам,
он поднял ногу и выбил стекло. Он осторожно ступил в проем,
оказавшись в неплохо обставленной комнате, где у стены, глядя на
него, замер толстяк. Чисто мужская обстановка комнаты подсказала
ему, что Фэйкс, вероятно, жил один - обычное дело для
параноиков, которые требовали от жены полного подчинения. Фэйкс
никогда не женился бы на Болди, а ни одна обычная женщина не
смогла бы долго жить с ним.
   Лет двадцать назад Фэйкс должно быть не носил парика, но с
тех пор подобные люди стали осторожнее. Его парик был
светло-желтым, что выглядело странным при его тяжелом красном
лице.
   Неожиданно с сознания Фэйкса соскользнул покров, обнажив
тревожный и пустой разум, и Бартон послушал срочное
предостережение Мелиссы, заставившее его вздрогнуть. Он
предупреждает остальных...
   Бартон сорвал с пояса кинжал и прыгнул вперед. Барьер Фэйкса
возник вновь, с той же быстротой, с которой его собственное
оружие оказалось в его толстой руке. При поединке с другим
телепатом было просто необходимо удерживать свое сознание
закрытым, и тогда ваши намерения не будут предугаданы. Как
только Фэйкс почувствовал серьезную угрозу для себя, он больше
не решился опустить барьер.
   Бартон сдвинулся с места с рассчитывающе-настороженными
глазами, какими он наблюдал бы за извивающимся капюшоном кобры.
Он положил большой палец на рукоять кинжала, держа клинок на
уровне бедра. Толстяк отступил от стены, выжидательно
покачиваясь на носках.
   Однако все оказалось слишком просто. Чтобы предупредить удар
этого неуклюжего воина, телепатия не потребовалась. С
хирургической аккуратностью Бартон убрал свой кинжал в ножны,
затем убедился, что Фэйкс перед смертью не связывался со своими
коллегами. Потом, удовлетворенный, он вышел из дома через
переднюю дверь и спокойно направился к транспортной дороге.
   Вот и все. Он послал мысль на поиски Мелиссы. Где-то далеко в
скрывавшей все тьме она услышала и откликнулась.
                            *  *  *
   Они получили вызов Фэйкса?
   Нет. Нет, ты был слишком быстр, а они не ожидали от него
вызова.
   Хорошо. Тогда теперь Варган и Смит.
   Сегодня ночью?
   Да.
   Хорошо. Правда, скорее всего завтра ты еще не сможешь меня
увидеть.
   Почему?
   Потому. Варган в Рэйе.
   Слушай. Это важно. Если их всего трое, то хорошо. Но если они
постараются связаться с остальными, непременно сообщи мне.
   Да. Вот и все... но лицо Мелиссы преследовало его, пока
Бартон вел свой вертолет сквозь ночь на северо-запад. Его
нисколько не волновало, что он совершил убийство. Он вообще
смотрел на это по-другому. Что ж, в том, как Болди относились к
предательству расы, чувствовалась примесь фанатизма. Но это не
было обычным предательством. Средства связи, открытые Фэйксом и
его сообщниками, были самой смертельной угрозой для расы из
всех, когда-либо существовавших - куда страшнее, чем суды Линча
через несколько десятилетий после Взрыва.
   Бартон погрузился в мысленные образы, которые всегда
преобладали во время охоты. Сейчас дичью для него был человек,
правда, гораздо более хищный, чем плотоядные звери джунглей.
Звери убивали, чтобы есть. Это был чистый дарвинизм и основной
закон природы. Но эти трое параноиков полностью нарушили другой
основной закон: неприкосновенность себе подобных. Они угрожали
им.
   В любой новой культуре обязательно возникает конфликт, думал
Бартон, наблюдая за смутными огнями, мерцающими далеко внизу,
мириадами огней разбросанных по Америке городов. И Болди
определенно обладали этой культурой. Она была еще в зачаточном
состоянии, как и сама мутация, двигавшаяся к конечному
положению, еще совершенно непостижимому. Но это был первый
реальный шаг вперед, который человечество сделало за миллион
лет. В прошлом мутации были слабы и обречены на неудачу. Сейчас,
ускорившись от жесткого излучения, правильная мутация открыла
перед человечеством множество дверей. И возле каждой двери
поджидали скрытые ловушки.
   Различают основные и вторичные, привнесенные характеристики.
Для Болди вторичным было отсутствие волос, но могло быть и
что-то скрытое, что проявится в третьем или четвертом поколении.
Этот необычный способ субтелепатического общения - был ли он
естественным? В случае с Мелиссой это выглядело так, хотя это
могла быть уловка Фэйкса и остальных. Если так, значит в каждом
Болди заложены скрытые возможности. И это означало
действительную опасность.
   Это был настоящий очаг заражения. Могли быть заражены
здоровые клетки. Секрет мог распространиться, и Бартон
представил себе абсолютно секретную подпольную сеть параноиков,
общающихся в полной тайне, планирующих все что угодно. Мысль
была не из приятных.
   Хотел бы он знать, сколько социально-активных Болди могли бы
сражаться с такой угрозой. Немногие; они не были подготовлены к
войне. Атомные бомбы сделали войну невозможной, но появился
новый вид сражения. То, что сделало бомбы полезными через
пропаганду страха - необходимость централизации прежде чем может
быть организована какая-либо группа - было неприменимо. Ведь не
будет смысла объединяться, если параноики смогут общаться
ежеминутно и тайно. Слепая удача выступила в лице Мелиссы, но
нельзя было зависеть от удачи.
   Его коснулась мысль Мелиссы.
   Варган связался со Смитом; Смит вылетел в Рэй.
   Что им известно?
   Варган велел Смиту прибыть немедленно. И все.
   В Рэй?
   Должно быть, новое место встречи. Он дал указания. - Она
передала их Бартону.
   О'кей. Продолжай слушать.
   Озадаченный и слегка встревоженный Бартон повел вертолет
быстрее. Теперь он мчался на север к озеру Эри, минуя Конестогу.
До Рэйя лететь недолго. Но вдруг Фэйксу удалось предупредить их?
Для телепатического послания требуется мгновение. Возможно,
Варган получил от толстяка SOS. И если Фэйкс сообщил своим
сообщникам, что его убил Болди, и почему он это сделал... Бартон
пожал плечами. Тогда они будут ждать его. Они будут знать, что
Фэйкс мертв. Если он только успел связаться с ними и установить
мысленный контакт, то они будут знать. Этот... хаос мыслей...
когда жизнь покидает тело - его невозможно ни с чем спутать.
Сейчас, пытаясь отыскать Фэйкса, они неизменно будут натыкаться
на явную пустоту, что-то вроде пустоты в эфире, словно воздух
еще не успел заполнить место, где еще час назад был человек.
Ошибка исключалась; ни один телепат сознательно не нарушил бы
этой дрожащей паузы. Но она бы вторгалась в каждый восприимчивый
ум, оказавшийся поблизости, и среди живущих в городке Болди
разлетелась бы безмолвная весть. Один из Нас умер. Да, Варган и
Смит знали об этом. Но, по всей вероятности, они еще не знали
как он умер. Это мог быть несчастный случай, это могла быть
естественная смерть. Это могло быть убийство. Они будут
действовать согласно предположению, что это было именно
убийство. Они будут ждать.
                            *  *  *
   Ближайшая к месту его назначения посадочная площадка в Рэйе
была пуста, и когда он приземлился, там только мигали
автоматические посадочные огни. Указания Мелиссы были точны. Он
прошел полмили по дороге, свернул в узкую улочку, где лунный
свет создавал сверхъестественные блики на колеблющихся листьях,
и остановился перед неосвященным коттеджем.
   Входи. Это был Варган, с погруженным в сознание ощущением
разницы в размере, подобно образу под потоком воды. Входи. Но
Варган не знал Бартона; его излучение было слепо и содержало
лишь сознание, что на улочке перед коттеджем ждет Болди.
   Зажегся свет. Дверь открылась. На пороге показался черный
силуэт маленького человечка, вряд ли выше пяти футов, с необычно
большой головой.
   Это не ловушка?
   Ловушка здесь была, но только в численном превосходстве.
Бартон ощутил, что на его вопрос ответили. Варган отошел в
сторону, пропуская более высокого человека, и Бартон оказался в
комнате, разглядывая противника.
   У Варгана было изможденное настороженное лицо и глаза
навыкате. Его как-то по-мышиному коричневый парик был в
беспорядке. Он носил контактные линзы, отражавшие свет подобно
глазам рептилий, и некоторое время он критическим взглядом
оценивал Бартона. Потом он улыбнулся.
   - Хорошо, - сказал он вслух. - Проходи, садись. - В воздухе
висела презрительная мысль. Разговаривать вслух с другим Болди,
когда не требовалась осторожность, было оскорбительно
снисходительным, но Бартон не был удивлен. Параноик, - подумал
он. Что означает сверхчеловек! - откликнулась мысль Варгана.
   Открылась дверь кухни, и вошел Бертрам Смит, красивый
светловолосый гигант с бледно-голубыми глазами и бесстрастным
лицом. Он нес поднос с бутылками, бокалами и льдом. Он кивнул
Бартону.
   - Варган хотел поговорить с тобой, - сказал он. - Не вижу
смысла в этом, но...
   - Что случилось с Фэйксом? - спросил Варган. - Не беспокойся.
Сперва выпей.
   Яд?
   Искреннее опровержение. Мы сильнее тебя...
   Бартон взял бокал и уселся на неудобный стул; он не собирался
слишком расслабляться. Его разум был насторожен, хотя он понимал
бессмысленность выставляемой защиты. Варган, ссутулившись,
погрузил свое тело гнома в кресло и отхлебнул ликер. Его взгляд
был неподвижен.
   - Так что там с Фэйксом?
   - Я убил его, - сказал Бартон.
   - Он был самым слабым из всех нас...
   Всех?
   Нас троих...
   Хорошо. Осталось только двое.
   Варган ухмыльнулся.
   - Ты уверен, что можешь убить нас, а мы уверены, что можем
убить тебя. А поскольку наше секретное оружие неощутимо - а
самоуверенность не может быть измерена со стороны - мы можем
разговаривать на равных. Как ты узнал о наших средствах связи?
   Он не мог спрятать мысль о Мелиссе Карр. Разум временами
бывает слишком своеволен.
   - Нам придется убить и ее. И ту, другую женщину - Сью Коннот,
о которой он думал, - сказал Смит.
   Было бессмысленно поддерживать бесполезную защиту. Бартон
коснулся сознания Мелиссы. Они знают. Слушай. Если они
используют тайный диапазон, немедленно сообщи мне.
   - Немедленно - это очень быстро, - сказал Варган.
   - Мысль быстра.
   - Ладно. Ты недооцениваешь нас. Фэйкс вступил в нашу группу
очень недавно; он был тугодумом, и оказался для тебя легкой
добычей. Наше сознание тренировано лучше и быстрее твоего. - Это
была догадка; он не мог знать этого наверняка. Мешал эгоизм.
   - Ты думаешь, - спросил Бартон, - что сумеешь выйти сухим из
воды после всего, что ты задумал?
   - Да, - сказал Смит, и в его сознании подобно солнечному
свету вспыхнул огонь фанатизма. - Мы должны.
   - Хорошо. Что вы собираетесь сделать?
   - Защитить расу, - сказал Варган. - Но активно, а не
пассивно. Истинные Болди, - он продолжал использовать это
понятие, хотя сам носил парик, - не желают кланяться перед
низшей расой, homo sapiens.
   - Старый софизм. Кто сказал, что Болди - это homo superior? У
них просто есть дополнительное чувство.
   - Это единственное, что отличает человека от зверя.
Дополнительное чувство. Здравый смысл. А теперь рождается новая
раса. Раса телепатов. Может быть, следующая раса будет обладать
предвидением. Я не знаю. Но я знаю, что Болди - это будущее
мира. Бог не дал бы нам нашу мощь, если бы не предполагал, что
мы ее используем.
                            *  *  *
   Это была просто дуэль, и в то же время нечто большее. Бартон
настойчиво задавал вопросы - причин тому было множество.
   - Ты пытаешься убедить меня?
   - Конечно. Чем больше людей к нам присоединится, тем быстрее
мы вырастем. Если ты скажешь "нет", мы убьем тебя.
   Именно здесь, среди подобных тонкостей, таилась возможность
мысленной секретности. Семантика никогда не смогла бы уловить
различие безусловных мнений.
   - Каков ваш план?
   - Расширение, - Варган взъерошил свой неряшливый парик. - И
полная секретность, конечно. Направленный саботаж - мы только
начинаем это делать. В конце концов это будет большое дело. А
сейчас мы заняты тем, что можем сделать...
   - Саботаж - а что вы можете предложить взамен?
   Волна необычайной самоуверенности накатила на Бартона.
   - Нас самих. Мы - homo superior. Когда наша раса сбросит с
себя иго рабства обычных людей, мы сможем отправиться к звездам,
стоит нам только захотеть этого!
   - Рабства? Я смотрю на это иначе.
   - Ты-то нет. Ты привык к кашке, которой тебя кормят эти
трусы. Это нелогично. Это неверно и неестественно. Когда
возникает новая раса, она должна править.
   - Помнишь те прежние суды Линча? - спросил Бартон.
   - Конечно, - кивнул Варган. - У людей есть единственное
преимущество перед нами: численность. И они организованы. Весь
фокус в том, чтобы разрушить эту организацию. На чем она
основана?
   - На общении.
   - Которое опирается на технику. Весь мир - это ритмично
работающая машина с человечеством в водительской кабине. Если
машина сломается...
   - И вы можете это сделать? - засмеялся Бартон.
   И снова огонь фанатизма вспыхнул в мозгу Смита. Сотня...
тысяча обыкновенных людей... не стоят одного из нас!
   - Ладно, - трезво сказал Варган, - десять человек могут
линчевать Болди, если они не дезорганизованы и не находятся в
условиях социального хаоса. И именно это должны сделать мы.
Полный социальный хаос. Наша цель - полное разорение. Когда люди
потерпят крах, мы возьмем верх.
   - Сколько это займет времени? Миллион лет?
   - Могло бы, - сказал Варган, - если бы не были телепатами, и
если бы у нас не было тайного диапазона. Здесь, правда,
потребуется время для освоения, но этому может научиться
практически любой Болди. Но мы осторожны; среди нас не будет
предателей. Да и откуда им взяться?
   Они не могли появиться. Мысль сомнения, предательства могла
быть прочитана. Это будет абсолютно защищенная организация.
   Варган кивнул.
   - Ты понимаешь? Тысячи Болди, в тайне готовящих катастрофу,
саботирующих, где нужно - убивающих, и всегда, всегда
находящихся вне подозрения.
   - Что ж, на этот счет у вас есть интуиция, - сказал Бартон. -
Даже эта тень может оказаться роковой.
   - Я знаю это. - Гнев. - Люди терпят нас, пусть. Пусть. Придет
время, и мы займем место, которое принадлежит нам по праву.
   - Со временем мы так или иначе его займем. Кроме того, мы -
незванные гости в мире обычных людей. Люди признали нас. И в
конце концов мы получим их полное доверие и понимание.
   - И - навечно - жизнь на терпении, беспомощным меньшинством?
Поедая крохи, которые наши "меньшие братья" соизволят бросить
нам - если мы оближем их ботинки?
   - И многие Болди недовольны?
   - Достаточно.
   - Они были бы недовольны даже в раю. Подавляющее большинство
приспособилось. Я получил работу, которую хотел...
   - Неужели? И тебя никогда не раздражало то, как люди смотрели
на тебя, когда узнавали, что ты - Болди?
   - Абсолютное счастье - вещь невозможная. Конечно, мир Болди
будет в некотором смысле более приятен, но от этого не уйдешь. И
полно миров, которые в конце концов станут достижимыми. Например
Венера.
   - Поэтому мы сидим и ждем межпланетных путешествий, -
передразнил его Варган. - И что тогда? И появятся лозунги.
Земля - для людей. Никаких Болди на Венере. Ты глупец. Тебе
никогда не приходило в голову, что Болди - новая раса? - Он
взглянул на Бартона. - Я вижу, что приходило. Каждый из нас
думает об одном и том же. Но нас приучили подавлять свои мысли.
Слушай. Какое испытание может быть для новой расы? Она должна
быть способна преобладать. И мы можем; у нас есть сила, которую
не в состоянии постичь ни один обычный человек. Мы словно боги,
играющие людей - из-за того, что это приятно людям.
   - Мы не боги.
   - По сравнению с людьми - мы боги. Неужели ты доволен, когда
воспитываешь своих детей в страхе, учишь их никогда не нападать
на своих низших собратьев, заставляя их носить... парики? - Рука
Варгана метнулась к голове, пальцы судорожно сжались. - Это
клеймо нашей трусости. День, когда мы сможем ходить без волос в
мире безволосых - тогда мы вступим в права как наследники.
Хорошо. Спроси себя - можешь ли ты сказать, что я неправ?
   - Нет, - сказал Бартон. - Может быть, ты и прав. Но ты -
жалкий одиночка; риск слишком велик. Раз уж ты заговорил о
детях, то мог бы добавить постскриптум насчет линчеваний. Это не
так приятно. Может, ты и выкрутишься, но полной уверенности у
тебя нет. А это чистое сумасшествие. Ты не признаешь аргументы,
которые могут поколебать ваш план. Если возникнет хотя бы шепот
об этом, то любой Болди - в парике он или без него, будет
уничтожен. Люди не согласятся на меньшее ради своего спасения. И
я не могу винить их. Я допускаю, что вы следуете логике - в
некоторой степени. И вы опасны, поскольку у вас есть тайный
телепатический диапазон. Но вы - параноики, а это значит, что вы
слепы. В целом, мы получаем то, что хотим, и из-за того, что
несколько параноиков-Болди недовольны, вы провозглашаете себя
спасителями расы. Если бы ваша идея распространилась...
   - Она нашла бы плодородную почву, не так ли?
   - Недовольных среди Болди хватает, - согласился Бартон. - Я
тоже мог бы оказаться одним из них, если бы не нашел свой путь в
жизни.
   Он немного засомневался. Его работа в джунглях была
захватывающей, но каково было бы вернуться с нее в культуру,
полностью принадлежащую Болди? В мир, свою принадлежность к
которому он ощущал как никто другой из телепатов - сейчас и
всегда?
   Бартон отвернулся от миража. И тотчас предупреждающая мысль
Мелиссы настойчиво прорвалась в его мозг, быстрее, чем вскрик; и
Бартон отреагировал столь же быстро, он вскочил на ноги и,
защищаясь, поднял стул. Он не уловил команды Варгана; она была
передана в тайном диапазоне, но брошенный Смитом нож лязгнул по
пластиковому сидению стула и отскочил к одной из стен.
   Варган будет атаковать, пока Смит вернет себе оружие.
   Мелисса боялась; она отпрянула от мысли о насилии и
необузданно вздымающихся в комнате чувств, но ее мысль
непреклонно стучалась в сознание Бартона. Он рванулся к упавшему
кинжалу в тот момент, когда к нему подбежал Варган. Теперь они
оба были на обычном телепатическом диапазоне, но с некоторой
разницей.
   От одного человека Бартон мог обороняться. Или от двух людей,
действующих вместе. Но это было предусмотрено. Смит дрался
независимо, как и Варган. Два потока мыслей обрушивались на мозг
Бартона. Варган сосредоточился на дуэли: влево, вправо, ложный
выпад, еще один. Бартон был достаточно натренирован, чтобы
противостоять одному противнику, но сейчас Смит поднял брошенный
стул и приближался, держа его в руке. Выставить стул вперед и
вниз... нет, вверх... нет...
   При маневрировании всегда есть два варианта мысли -
преобладающий и рецессивный. И только один из них истинный. Но
Варган и Смит пытались действовать полностью импульсивно,
нарочно замутняя свое сознание, чтобы сбить Бартона с толку. Это
у них получалось. И они часто переходили на тайный диапазон, так
что мысли-предупреждения Мелиссы добавляли неразберихи.
   Теперь Смит снова завладел своим кинжалом. С грохотом
опрокинулся стол. Роковая мысль Бартона о том, что его
противники естественно будут действовать вместе, привела к тому,
что лезвие вражеского кинжала проткнуло его рукав, и из
глубокого пореза потекла кровь. В джунглях, где все решают
эмоции, страсть, инстинкт, Бартон бывал столь же обескуражен, но
тогда ему на помощь приходила мощь его разума. Здесь же его
противниками были не безмозглые звери, а очень умные хищники.
   Тяжелый удушливый привкус крови во рту вызывал тошноту.
Собранный, настороженный Бартон продолжал отступать, не желая
оказаться зажатым между двумя врагами. Внезапно Мелисса
крикнула: Бросок! - и Варган со Смитом одновременно бросились на
него; лезвия их кинжалов сверкали сквозь кровавые пятна.
   Сердце - ключица - удар сверху - финт...
   Вихрь запутанных и бессмысленно яростных мыслей захватил его.
Он повернулся лицом к Смиту. понял свою ошибку, но увернуться не
успел. Кинжал Варгана вонзился в его левый бицепс. И этот удар
означал, что Бартон проиграл; он не мог противостоять двум
параноикам.
   Он прыгнул к стулу, думая использовать его как щит, но в
последний момент, прежде, чем его мысли могли быть прочитаны, с
силой швырнул его в люминесцентный светильник. Послышался звон
разбитого стекла, трубка лопнула. В темноте Бартон бросился к
двери. Они знали, что он собирается сделать, и ждали его; они
знали, что его прорыв будет полностью зависеть от его
стремительности. Но остановить его они не могли. Он ткнулся
лицом в чье-то колено и ошеломленно удалил вправо и влево почти
не думая. Возможно, именно это и спасло его.
   Он прорвался, думая о вертолете. Теперь ему нужно бегство и
помощь. Он уловил мысль Варгана: кратчайший путь.
   Спасибо, - усмехнулся он.
   Кратчайший путь позволил ему выиграть время, к тому же он
бегал быстро. И все еще не было никакого плана. Он и не пытался
об этом думать. Бегство и помощь; детали потом. Параноики
мчались за ним по пятам.
   Брось, он все равно прорвался. Бери мой вертолет.
   Хорошо. Мы его выследим.
   Они куда-то исчезли. Бартон чувствовал, как их короткие
вопросы касались его сознания, и сосредоточился на беге. Теперь
ему не так-то просто будет скрыться от параноиков - они знали
его. Больше они не выпустят его сознание.
   На посадочной площадке виднелся только его вертолет. Бартон
забрался в него и повел машину на юго-запад, куда вела его
смутная мысль Сью Коннот. Мелисса не могла ему помочь; он
понятия не имел, где она сейчас. Но Сью была в Конестоге, и
между ними...
   Конечно, ее тоже необходимо предупредить. Он потянулся к ее
сознанию сквозь мили темноты.
   Что случилось?
   Вооружись. Защищай себя. Я вступаю в дело, - сказал он ей.
   План...
   Не надо ничего придумывать. Они узнают.
   Появилась Мелисса, с почти ощущаемым страхом в мыслях.
   Чем я могу помочь?
   Не обнаруживай свое местоположение. Если у нас ничего не
выйдет, расскажи правду другим Болди. Этих параноиков необходимо
уничтожить.
   Сью: Могу я перехватить их вертолет?
   Нет. Даже не пытайся. Они преследуют, но не догоняют.
                            *  *  *
   Гротескный силуэт преследующего вертолета, серебрящегося в
лунном свете, летел по следам Бартона. Бартон соорудил на руке
импровизированную повязку. Немного подумав, он обмотал левое
плечо полосами плотной ткани, вырванными из одежды. Это послужит
щитом, если...
   Он не смел продумывать свою тактику; это было бы роковым
шагом. Телепатам нельзя играть в шахматы или другие военные
игры, ведь они автоматически выдадут себя. Вот скип-гандбол -
другое дело, но в этой игре был переменный фактор - подвижная
доска. Если бы ему удалось внести случайный фактор...
   И какой же? - коснулся его настойчивый вопрос Варгана.
   Бартон вздрогнул. Ему нужно так или иначе действовать
импульсно, без какого-либо предварительно задуманного плана.
Иначе проигрыш неизбежен.
   Он позвал Мелиссу.
   Они используют тайный диапазон?
   Нет.
   Если мы проиграем, все придется делать тебе. Варган и Смит
должны умереть. Это более важно, чем просто убить трех человек.
Если другие параноики подхватят эту идею, если они освоят тайный
диапазон, это движение самоубийц разрастется. И когда-нибудь об
этом непременно узнают обычные люди. Для всех Болди на Земле это
будет означать гибель. Потому что люди не оставят нам ни единого
шанса. Если мы не сможем остановить параноиков, всей расе придет
конец.
   Сияли огни Конестоги. И никакого плана. И никаких мыслей об
этом.
   Должен быть выход, - подзуживал его Варган. - Какой?
   Вмешалась Сью: Я поднимаю свой вертолет.
   Внизу был зоопарк, сейчас темный, если не считать серебряного
лунного света. Другая машина, сверкая огнями, поднялась на
перехват. Мысль Сью: Я пойду на таран...
   Глупышка, - мысленно ответил Бартон. - Ты предупреждаешь их!
- Но тут же новая идея неожиданно вспыхнула у него в мозгу; его
реакция была мгновенной. Механизм управления действует
медленнее. Решив опуститься пониже, чтобы избежать столкновения
со Сью, Варган оказался слишком близко от Бартона. Руки Бартона
надавили на рычаги.
   Варган тотчас уловил эту мысль. Но его вертолет не мог
реагировать мгновенно. Летающие машины с треском сцепились,
ударясь бортами в вое раздираемого металла. Уцелевшие системы
безопасности успели сработать, но только малая высота спасла
Бартона и его врагов от смерти.
   Они рухнули на центральную площадь зоопарка, недалеко от
бассейна с акулой. Варган уловил работу мысли Бартона и
немедленно приказал Смиту: Убей его! Скорее!
   Бартон выбрался из-под обломков. Он чувствовал, что над ним,
готовый приземлиться, висит вертолет Сью, и передал ей: Включи
все огни. Как можно больше света. Разбуди животных.
   Увернувшись от двух фигур, приближавшихся к нему, он
сорвал повязку с раненой руки и дал запаху крови
распространиться в воздухе. И закричал.
   С вертолета Сью ударили лучи света, заглядывая в клетки
ослепительным сиянием.
   Убей его! - думал Варган. - Скорее!
                            *  *  *
   Послышался астматический кашель льва. Бартон обогнул бассейн
и перебросил через ограждение пропитанную кровью повязку.
Огромная акула пробудилась, вызвав рябь и пену на поверхности
воды.
   И от клеток и бассейна, от животных, проснувшихся среди хаоса
света, запаха крови и крика, пришел недостающий случайный
фактор.
   Сью включила сирену, и ее вой разорвал ночь. Повсюду мелькали
беспорядочные блики света. Бартон увидел, как остановился и
потряс головой Смит. Варган, сжав зубы, бежал вперед, но и его
тоже трясло.
   Их мысли смешались. Это уже была не игра в шахматы. Это был
скип-гандбол, с совершенно диким переменным фактором.
   Ведь зверей нельзя назвать по-настоящему разумными. У них
есть инстинкт, страсть и первобытно-могучая дикая мощь. Даже
обычных людей пугает рев голодного льва. А Болди...
   То, что исходило из огромного бассейна, было хуже всего. Это
потрясло даже Бартона. Всякое общение между парноиками было
невозможно, даже думать среди этого животного буйства мысленного
голода и ярости, разливавшейся в ночи, они могли с трудом.
   И они больше не могли читать мысли Бартона. Они были похожи
на людей, пойманных слепящими лучами прожекторов. Они были
телепатически ослеплены.
   Но Бартон, привыкший иметь дело с животными, лучше сохранял
контроль. Происходящее не было приятным и для него. Лишь то, что
он привык к тиграм, акулам, львам и волкам, давало ему что-то
вроде защиты от мыслей хищников. Он ощутил испуганное,
паническое бегство Мелиссы, знал, что Сью, кусая губы, отчаянно
пытается сохранить контроль над собой. Но в радиусе полумили от
этой телепатической Ниагары мысленная связь была невозможна,
если не считать некоторые весьма своеобразные типы сознания.
   У Бартона был именно такой тип сознания.
   Он мог читать мысли Варгана и Смита, они не могли читать его
мысли. Он выиграл дуэль. Ему пришлось убить обоих до того, как
подоспела помощь. Тайну параноиков нужно было скрыть навсегда.
   И острое лезвие его кинжала сделало свое дело. Смит умер
молча. Гаснущее сознание Варгана исторгло отчаянный страстный
крик: Глупец! Чтобы уничтожить собственную расу...
   Наступила тишина, смолкла сирена, погасли прожектора. Лишь
кричали животные, и бурлила вода в бассейне.
                            *  *  *
   - Они замнут это дело, - сказал Бартон. - Со вчерашнего дня я
немало сделал для этого. На мое счастье среди высших чинов
юстиции есть несколько Болди. Я даже им мало что рассказал, но
они уловили основную идею. Это будет рассматриваться как личная
дуэль. А дуэли, во всяком случае, законны.
   В озере Огайо отражалось полуденное солнце. Порывистый ветер
покачивал маленькую лодку, и Сью переложила румпель в ответ на
мысль Бартона. Под килем шептались волны.
   - Но я не могу разыскать Мелиссу, - добавил он.
   Сью промолчала. Он посмотрел на нее.
   - Ты с ней сегодня разговаривала. Почему я не могу этого?
   - Она... это сложно, - сказала Сью. - Давай не будем об этом?
   - Нет.
   - Потом... где-нибудь через неделю...
   Он вспоминал скромную, женственную мягкость Мелиссы и ее
испуганное бегство прошлой ночью.
   - Я хочу убедиться, что с ней все в порядке.
   - Нет, - сказала Сью, пытаясь спрятать мысль. Ей это почти
удалось, но... Нечто - ключ, подсказка - проступило в ее
сознании.
   - Искаженное сознание? - взглянул на нее Бартон. - Как же она
смогла...
   - Дэйв, - сказала Сью, пожалуйста, не трогай ее сейчас. Ей бы
этого не хотелось...
   Но в его руках был ключ, и перед ним была запертая дверь.
Бартон автоматически послал мысль, мысль исследующую,
вопросительную. И где-то очень далеко что-то шевельнулось в
ответ.
   Мелисса?
   Сью молча разглядывала румпель. Казалось, прошла вечность,
когда Бартон пошевелился. Его лицо окаменело, вокруг рта легли
новые морщины.
   - Ты знала? - спросил он.
   - До сегодняшнего дня нет, - ответила Сью. Почему-то никто из
них сейчас не хотел пользоваться телепатией.
   - Это... эти события в зоопарке, должно быть, сделали это.
   - Это не навсегда. Это может быть циклично.
   - Значит именно поэтому она могла принимать тайный диапазон,
- выдохнул Бартон. - Мутация... временами слишком близко
подходит к краю. - Он посмотрел на свою дрожащую руку. - Ее
разум - вот какой был ее разум!
   - Это периодически повторяется, - тихо сказала Сью. - Я боюсь
теперь только одного - не проговорится ли она? Ведь кто-нибудь
сможет использовать ее мысли...
   - Бояться нечего, - сказал Бартон. - Я достаточно долго
оставался в ее сознании, чтобы в этом убедиться. Иначе бы мне
там нечего было бы делать. В таком состоянии она не помнит того,
что происходило с ней в период просветления.
   Губы Сью шевельнулись.
   - Она не знает, что безумна. Просто чувствует, что что-то
плохо. И именно поэтому она бы не сказала нам, где она. О...
Дэйв! Так много нас, так много мутантов теряют свой жизненный
путь! Это страшная плата.
   Он еле заметно кивнул, взгляд его был мрачным. Платить
приходилось все равно. Тем более, если эта плата обещала
мутантам безопасность...
   А вот безопасности она как раз и не обещала. И Бартон понял,
что в жизни расы Болди завершалась целая эра. Еще вчера ему
казалось, что перед ним открыта дорога. Но потом в самом сердце
его расы проявилось зло, это зло угрожало миру до тех пор, пока
одна из рас не исчезла бы полностью с лица Земли. То, на чем
сегодня споткнулись несколько телепатов, в будущем будет ждать и
остальных. Может быть, подобное случалось и раньше. И нельзя
было позволить этому развиться.
   О, сын человеческий, я послал стража в дом Израэля.
   Сейчас мы должны быть настороже, думал он. Все время
настороже. И внезапно он понял, что за последние несколько часов
его развитие сделало огромный шаг вперед. Прежде у него не было
цели, он был открыт любой возможности, которая громче других
постучалась бы в двери его сознания. Потом он нашел работу, для
которой был пригоден, и в этом удобном приспособлении к миру
посчитал себя взрослым. До вчерашнего дня - до сегодняшнего дня.
   Охотиться на животных было недостаточно. Перед ним лежало
огромное поле деятельности, которого он еще не мог представить
себе полностью, хотя контуры его были очерчены очень четко. С
такой работой одному не справиться. Нужны будут люди. Много
людей. Теперь потребуется постоянная бдительность по всему миру.
Сегодня, наверное, впервые за почти две тысячи лет, ожили
Крестоносцы.
   Странно, подумал он, что предупредила их сумасшедшая женщина.
Значит даже сумасшедший не был бесполезным для прогресса расы.
Странно, что в этой стычке так тесно сплелись все три группы
мутантов. Сумасшедшие, разумные и разумные-параноики. И ведь
даже в смертельной схватке все три линии переплетались друг с
другом.
   Он посмотрел на Сью. Их мысли потянулись навстречу и
соприкоснулись, в глубокой теплой уверенности встречи не
осталось места для сомнений и сожалений. Что же, этого у них не
отнять никому. И за это стоило заплатить любую цену, которую
потребует от них будущее - за это ощущение надежного союза,
сквозь любую тьму, через многие мили. Огонь в сердце не угаснет,
пока жив будет хоть один Болди.

Три

   Шел снег.
   Не было ничего, кроме снега. Кружащиеся белые хлопья
полностью закрыли весь мир. До сих пор, даже оторванный от своей
расы, я чувствовал под ногами твердую землю и видел над головой
горную гряду. Теперь же я был полностью отрезан и одинок.
   Я не мог ничего делать. Я закутался в свои одеяла и ждал.
Воздух был немного теплее, но не холод убил меня - это было бы
одиночество.
   Мне казалось, что вся моя прошлая жизнь была сном, и что не
существует ничего, кроме меня самого.
   Мысли начали свой бессмысленный хоровод. Я не мог остановить
их. Я знал, что был почти у края жизни. Снег бессмысленно
кружился вокруг меня, и мои мысли тоже кружились, и ничто не
могло их остановить. Зацепиться было не за что.
   Кроме прошлого.
   Я снова повернул мысли вспять, пытаясь отыскать какую-нибудь
точку опоры. Время после Бартона, пока Бартон еще был жив. Время
МакНи и Линкольна Коуди. Одна непроверенная история из Ключевых
Жизней, всего час из жизни МакНи, который не видел никто из
телепатов, и который был восполнен только по предположениям. Но
телепаты, хорошо знавшие МакНи, вполне могли дополнить
недостающие детали.
   В этой истории Льва и Единорога не было пропусков. Я
растворился в прошлом и в сознании МакНи, забыв на время снег и
одиночество, отыскивая необходимое мне в прошлом, когда МакНи
ждал, что параноик Сергей Кэллахан войдет в его дом...

ЛЕВ И ЕДИНОРОГ
   Самый лучший способ сохранить тайну - это не знать ее. МакНи
просвистел несколько тактов из Грига, и эти колебания вызвали
срабатывание тонкой автоматики. Унылый янтарь стен и потолка
сменился ледяной прозрачностью. Поляризационный кристалл
проделывал чудеса с красным сиянием заката над Кэтскиллзом.
Необъятный купол голубого безоблачного неба опрокинулся над
головой. Но вертолет Бартона уже прилетел, и скоро должен был
появиться и Кэллахан.
   То, что Кэллахан не побоялся прилететь, причем в одиночку,
делала опасность ужасающе реальной. Двадцать лет назад чтобы
покончить с этим дело было достаточно кинжала. Но Бартон не
постоянно пользовался сталью и, хотя он и не терпел полной
неудачи, успеха он тоже не добивался. Угроза росла.
   Стоя у своего стола, МакНи провел рукой по лбу и с удивлением
посмотрел на свою мокрую ладонь. Перенапряжение. Результат
отчаянной напряженной попытки вступить в контакт с Кэллаханом, и
удивление от того, как это оказалось легко. И еще Бартон в роли
катализатора - ну прямо мангуст и змея.
   Стычки произойти не должно - пока. Бартон постарается
удержаться от убийства Кэллахана. У гидры более ста голов и к
тому же - Мощь. В этом и был основной риск - в секретном оружии
безумных телепатов.
   Но они не были сумасшедшими. Параноики, холодные логики,
чье безумие состояло только в одном - в слепой извращенной
ненависти к обычным людям. Прошло двадцать, тридцать, может
быть, сорок лет - нет, они не выросли - но организовались
настолько, что к сегодняшнему дню раковые клетки были разбросаны
по всем городам Америки от Модока и Америкэн Ган до Рокси и
оконечности Флориды.
   Я стар, - думал МакНи. - Сорок два года, но я чувствую себя
стариком. Светлая мечта с которой - она гаснет, залитая
кошмаром.
   Он взглянул в зеркало. Он был ширококостным, широкоплечим, но
мягким. Его глаза были слишком кроткими, не готовыми к бою. Его
волосы - парик, который носили все телепаты - пока еще был
темным, но он собирался вскоре купить седеющий.
   Он устал.
   Он приехал сюда в отпуск из Ниагары, одного из научных
центров, но отпуска от секретной работы не было. Это была
работа, которой занимались многие Болди, и о которой не
подозревал ни один обычный человек - комбинация политики и
истребления. Ведь параноикам-Болди нельзя было позволить выжить.
Это было аксиомой.
   За хребтом лежал город. Взгляд МакНи прошелся вниз через рощи
елей и сумаха к запруде на ручье, где в тени откосов пряталась
форель. Он открыл часть стены, чтобы впустить свежий воздух.
Машинально просвистел мотивчик, включавший ультразвук, чтобы
удержать москитов на почтительном расстоянии. На мощеной дорожке
он увидел стройную нарядную фигурку в светлых брюках и блузке и
узнал Алексу, свою приемную дочь. Сильный семейный инстинкт
Болди сделал усыновление привычным явлением.
   Угасающий солнечный свет горел на ее блестящем парике. Он
послал мысль вниз.
   Думал, что ты в деревне. Марианна ушла на шоу.
   Она уловила тень расстройства в его сознании. Незванные
гости, Даррил?
   На час или два...
   Ясно. Сейчас самая пора цветения яблонь, а я не выношу этого
запаха. Марианна приглашала меня - я еще успею на пару танцев в
Сад.
   Он чувствовал себя несчастным, видя, как она уходит. В мире,
где будут жить только телепаты, не будет необходимости в
секретах и отговорках. В самом деле, в этом заключался один из
недостатков придуманной параноиками системы - секретная длина
волны, на которой они могли переговариваться. То, что называлось
Мощью. Это было вторичной характеристикой самой мутации, думал
МакНи, как и лысина, и еще более ограниченной. На первый взгляд,
Мощью могли владеть только параноики-Болди. Что подразумевало
две принципиально разные мутации. Принимая во внимание тонкое
равновесие механизма сознания, в этом не было ничего
невероятного.
   Но подлинная связь была жизненно необходима для полной жизни.
Телепаты были более чувствительны, чем обычные люди; браки были
крепче; дружба теплее; вся раса была единым живым организмом.
Ведь никакую мысль нельзя было скрыть от зондирования.
Обыкновенный Болди из вежливости удерживался от вторжения, когда
сознание партнера затуманивалось, хотя в конце концов такое
замутнение могло стать ненужным. В будущем не должно быть
секретов.
   И Марианна, и Алекса знали о связи МакНи с организацией, но
это было молчаливое понимание. Они без слов знали, когда МакНи
не хотел отвечать на вопросы. И благодаря глубокому доверию,
вызванному телепатическим пониманием, они воздерживались от
вопросов, даже в мыслях.
   Алексе сейчас было двадцать. Она уже почувствовала, как
относится самодостаточный мир к аутсайдерам. Потому что Болди
оставались пришельцами, что бы ни делалось для рационального их
восприятия. Подавляющее большинство человечества не обладало
даром телепатии - и страх, недоверие и ненависть скрывались за
этим гигантским трибуналом, ежедневно вершившим суд над
безволосыми мутантами.
   МакНи очень хорошо знал, что "смертная казнь" было записано в
том запрещающем вердикте. И если эта власть когда-нибудь
падет...
   Если обычные люди когда-нибудь поймут, что делают
параноики...
                            *  *  *
   По дорожке приближался Бартон. Он шел легкой и пружинистой
походкой юноши, хотя ему было уже за шестьдесят. Его парик был
стального седого цвета, и МакНи мог ощутить внимательную
настороженность в мыслях охотника. По профессии Бартон был
натуралистом, охотником на крупных хищников. Однако иногда среди
этих хищников оказывался человек.
   Вверх по лестнице, - подумал МакНи.
   Хорошо. Так что, здесь?
   Скоро прибудет Кэллахан.
   Их мысли не путались. Абсолютный семантический символ,
означавший Кэллахана, в мыслях МакНи был проще; у Бартона он был
окрашен ассоциациями более чем половины жизни, проведенной в
конфликте с группой, которую он ненавидел, теперь уже почти
патологически. МакНи не знал, что лежало за яростной ненавистью
Бартона. Один или два раза он уловил туманный образ девушки,
ныне мертвой, но когда-то помогавшей Бартону, но такие мысли
всегда были неустойчивы, как отражения в неспокойной воде.
   Бартон вошел в комнату. У него было смуглое, покрытое шрамами
лицо, и привычка криво улыбаться, так что гримаса была почти
насмешливой. Он сел в кресло, передвинул кинжал в более удобное
положение и подумал о выпивке. МакНи достал шотландское виски и
содовую. Солнце ушло за гору, и ветер стал прохладнее.
Индукционный аппарат начал подогревать комнату.
   Удачно, что ты поймал меня. Я отправлялся на север. Беда там.
   С нашими?
   Как обычно.
   Что на этот раз?
   Мысли Бартона расширились.
                            *  *  *
                       {Болди без парика с бандой кочевников
        Риск для Болди {Поселения, подвергшиеся набегам
                       {Не носящий парика телепатически не обучен
                            *  *  *
   Без парика? Параноик?
   Ничего не знаю. Не могу связаться.
   Но... кочевники?
   Усмешка Бартона отразилась в мыслях.
   Дикари. Я разберусь. Нельзя допустить, чтобы люди связали Нас
с совершающими набеги кочевниками.
   МакНи задумался. Прошло много времени со Взрыва, когда
жесткое излучение впервые породило мутацию и принесла
децентрализацию культуры. Но именно в те дни появились кочевники
- недовольные, не пожелавшие присоединиться к союзам
поселений, бежавшие в леса и на неосвоенные территории, и жившие
там жизнью язычников - но всегда мелкими группами, опасаясь
беспощадных атомных бомбардировок. Кочевников встречали не
часто. Иногда с вертолета можно было мельком заметить фигуры,
скрытно шагающие одной колонной через Лимберлостскую территорию,
или через болота Флориды, или где-нибудь еще, где сохранились
старые леса. Но жить они были вынуждены скрытно в глубине лесов.
Иногда они совершали набеги на отдаленные поселения - ни так
редко, впрочем, что никто не считал кочевников угрозой. Они были
в лучшем случае помехой, и большей частью держались подальше от
городов.
   Найти среди них Болди было не столько исключительным, сколько
удивительным событием. Телепаты образовывали расовый союз,
подразделяющийся на семейные группы. Дети, подрастая, вливались
в него. Возможно что-то вроде заговора параноиков. Не знаю,
какого сорта.
   МакНи опорожнил свой бокал. Нет смысла убивать Кэллахана, ты
знаешь, - напомнил он.
   Это тропизм, - мрачно ответило сознание Бартона. - Ответная
реакция организма. Когда я ловлю их, я их убиваю.
   Нет...
   На Них действуют определенные методы. Я использовал
адреналин. Они не могут предвидеть действия неистового бойца,
поскольку он сам не может их предвидеть. С Ними нельзя сражаться
так, будто играешь в шахматы, Даррил. Тебе нужно заставить их
умерить свои возможности. Я убивал некоторых из них, заставляя
их использовать машины, которые реагируют не так быстро, как
мозг. Фактически - тень горечи - мы рискуем, строя планы на
будущее. Параноики могут читать наши мысли. Почему бы не убить
Это?
   Потому что нам, возможно, придется идти на компромисс.
   Взрывная волна горячей, неистовой ярости заставила МакНи
содрогнуться. Протест Бартона был ошеломляюще настойчивым.
   МакНи перевернул свой бокал, наблюдая за оседающей влагой. Но
параноики распространяется.
   Тогда найди способ перехватывать их Мощь!
   Мы пытаемся. Но пока такого способа не существует..
   Найди секретный диапазон для нас.
   Сознание МакНи подернулось пеленой тумана. Бартон мысленно
посмотрел вдаль. Но он уловил обрывок чего-то. Он старался не
задать вопрос, горевший внутри него.
   МакНи пробормотал: - Еще нет, Дэйв. Я не могу даже думать об
этом; ты это знаешь.
   Бартон кивнул. Он тоже понимал опасность предварительной
разработки плана. Не было возможности выставить эффективный
барьер разведке параноиков.
   Не убивай Кэллахана, - умолял МакНи. - Дай мне руководить.
   Бартон уступил. Он приближается. Сейчас.
   Его более организованный мозг, натренированный чувствовать
присутствие мысленного излучения, которое всегда сопровождает
разум, уловил вдалеке обрывки мыслей. МакНи вздохнул, опустил
бокал и потер лоб.
   Да... этот Болди у кочевников... Могу я привести его сюда при
необходимости? - мелькнула мысль Бартона.
   Конечно.
   Потом возникла еще одна мысль - уверенная, сильная,
спокойная. Бартон неловко пошевелился. МакНи послал ответ.
                            *  *  *
   Через минуту Сергей Кэллахан ступил в комнату и остановился в
ожидании, настороженно глядя на натуралиста. Это был стройный
светловолосый человек с мягкими чертами лица и волосами
настолько густыми и длинными, что они напоминали гриву. Только
притворство заставляло параноиков носить парики в столь
экстравагантном стиле, да еще, пожалуй, их врожденное
недовольство.
   Он казался вполне безобидным, но МакНи показалось, что в
комнату вошел дикий зверь. Что в средневековье обозначали львом?
плотский грех? Он не мог вспомнить. Но в сознании Бартона он
уловил отголосок подобной мысли: хищник, которого следует убить!
   - Здравствуйте, - сказал Кэллахан, и по тому, что он говорил
вслух, МакНи понял, что параноик считал хозяев дома низшими
существами, достойными лишь его высшего презрения. Это было
характерно для параноиков.
   МакНи поднялся; Бартон - нет.
   - Не хотите ли присесть?
   - Пожалуй, - Кэллахан завалился в кресло. - Вы - МакНи. А о
Бартоне я слышал.
   - Похоже, не без этого, - тихо сказал охотник. МакНи поспешно
наполнил бокалы. Бартон к выпивке не прикоснулся.
   Несмотря на полную тишину, в комнате присутствовало нечто,
напоминающее звук в четвертом измерении. Попыток прямого
телепатического общения не было, но Болди никогда не бывает в
полной ментальной тишине, разве что в стратосфере. Отзвуки
мыслей других людей казались отголосками забытых мелодий токатты
или фуги. Ход мыслей одного человека непроизвольно подстраивался
под ход мыслей другого, подобно тому, как солдаты, совершенно не
задумываясь, держат шаг. Но Кэллахан шел не в ногу, и казалось,
от этого диссонанса дрожит даже воздух.
   Он был исключительно самоуверен. Параноики редко терзались
приступами сомнения, присущими обыкновенным Болди, когда время
от времени задавали себе вопрос: Уродство или правильная
мутация? Но со времени взрыва сменилось лишь несколько
поколений, и говорить об этом было еще рано. Биологи проводили
эксперименты, досадно затрудненные недостатком возможных
измерений - ведь животные не могли развить телепатических
способностей! Только неповторимая коллоидная структура
человеческого мозга обладала подобной скрытой способностью,
даром, который до сих пор оставался тайной.
   Сейчас ситуация только начинала чуть-чуть проясняться. В
самом начале было три отчетливо различимых типа, остававшиеся
нераспознанными, пока хаос после Взрыва не упорядочился в
децентрализованную структуру. Были настоящие, разумные Болди, к
которым принадлежали МакНи и Бартон. Были безумные отпрыски
невероятно плодовитой мировой утробы, тетралогические создания,
порожденные облученной радиацией плазмой клеток - двухголовые
соединенные близнецы, циклопы, сиамские близнецы. Правда
успокаивало то, что рождение подобных монстров почти
прекратилось.
   Между разумными Болди и сумасшедшими телепатами существовал
параноидальный вариант мутации с ее ненормальной зацикленностью
на эгоизме. Поначалу параноики отказывались носить парики, и,
если бы их угроза была распознана еще тогда, то их уничтожение
не составило бы проблемы. Но теперь все обстояло иначе. Они
стали более хитрыми. Чаще всего они ничем не отличались от
обыкновенных Болди. Они искусно маскировались и защищались, и
если бы не случайные промахи, Бартон и его охотники так и не
смогли бы воспользоваться своими кинжалами.
   Война - не известная, тайная, не на жизнь а на смерть - в
мире, не осознающем сверкающей во мраке смертельной схватки. Ни
один обычный человек даже не подозревал о происходящем. Но Болди
знали.
   Знал МакНи, чувствуя некоторую робость от лежащей на нем
ответственности. Одной из вещей, которой Болди платили за
выживание, состояла в отождествлении себя, семьи и друзей со
всей телепатической мутацией. Это понятие не включало параноиков
- хищников, угрожавших безопасности всех Болди на Земле.
   Глядя на Кэллахана, МакНи гадал, испытывал ли этот человек
хоть какие-нибудь сомнения в себе. Скорее всего, нет. Ощущение
своего более низкого положения (?- ущербности -?) заставило их
поклоняться своей группе из чистого эгоизма; их лозунгом было:
Мы - Сверхлюди! Все остальные ниже нас.
   Они не были сверхлюдьми. Но недооценивать их было бы
серьезной ошибкой. Они были безжалостны, разумны и сильны. Хотя
и не настолько, как казалось им самим. Лев легко может убить
дикого быка, но стадо быков может смести льва.
   - Если смогут его найти, - ухмыльнулся Кэллахан.
   МакНи поморщился.
   - Даже лев оставляет след. Вы же знаете, что невозможно без
конца разрабатывать свой план, не вызывая подозрений у людей.
   В мыслях Кэллахана проявилось презрение.
   - Они не телепаты. Даже если бы они были таковыми, у нас есть
Мощь. И вы не можете ее перехватить.
   - Однако мы можем читать ваши мысли, - вставил словно Бартон.
Его глаза сверкали. - Именно поэтому мы спутали некоторые ваши
планы.
   - Случайность, - сказал Кэллахан, махнув рукой. - Это никак
не повлияло на наши долгосрочные планы. К тому же, вы можете
читать лишь то, что находится выше сознательного порога
осторожности. мы думаем и о других вещах; помимо Завоевания. И -
если уж мы идем на очередной шаг - то мы делаем его так быстро,
как только возможно, чтобы снизить до минимума риск чтения его
подробностей одним из предателей.
   - То есть мы теперь предатели, - сказал Бартон.
   Кэллахан взглянул на него.
   - Вы предатели своей расы. После Завоевания мы займемся вами.
   - Кстати, а что будут делать люди? - спросил МакНи.
   - Умирать, - ответил Кэллахан.
   МакНи потер лоб.
   - Вы слепы. Если Болди убьет хотя бы одного человека, то это
будет несчастье, и это известно. Это может сойти с рук. После
двух или трех таких смертей появятся вопросы и догадки. Прошло
немало времени с тех пор, как линчевали Болди, но стоит одному
толковому человеку догадаться о происходящем, появится всемирная
программа, которая уничтожит всех Болди. Не забывай, нас легко
узнать. - Он прикоснулся к парику.
   - Этого не случится.
   - Вы недооцениваете людей. И всегда недооценивали.
   - Нет, - сказал Кэллахан, - это неверно. Но вы всегда
недооценивали Нас. Вы даже не знаете своих собственных
способностей.
   - Телепатические возможности не создают суперменов.
   - Мы думаем не так.
   - Ладно, - сказал МакНи, - здесь мы не можем прийти к
согласию. Может быть, нам удастся это сделать на чем-нибудь
другом.
   Бартон издал яростный звук. Кэллахан взглянул на него.
   - Ты сказал, что понимаешь наш план. Если так, то ты знаешь,
что его нельзя остановить. Люди, которых вы так боитесь,
обладают лишь двумя сильными сторонами: численностью и техникой.
Если смести технику, то Мы сможем объединиться, а это все, что
нам нужно. Мы, конечно, не можем сделать это сейчас из-за
атомных бомб. Как только мы объединимся и обнаружим себя - хлоп!
Так...
   - Взрыв был последней войной, - сказал МакНи. - Она должна
быть последней. Эта планета не переживет еще одну.
   - Планета может пережить. И мы можем. Человечество не смогло
бы.
   - В Галилео нет секретного оружия, - сказал Бартон.
   Кэллахан усмехнулся.
   - А, значит вы следили за этой пропагандой, не так ли? Но
множество людей уже верят в то, что Галилео превращается в
угрозу. Когда-нибудь Моддок или Сьерра сбросят бомбу на Галилео.
Это сделаем не мы. Бомбардировку проведут люди, а не Болди.
   - Кто пустил этот слух? - спросил Бартон.
   - Будут и еще, много других. Мы посеем недоверие между
городами - это долгосрочная программа плановой пропаганды. Она
достигнет кульминации в новом Взрыве. Тот факт, что люди
попадутся на такую чепуху, доказывает их врожденную
неспособность править. Это не могло бы произойти в мире Болди.
   Заговорил МакНи:
   - Новая война будет означать развитие средств подавления
связи. Это будет вам на руку. Старый принцип "разделяй и
властвуй". Пока радио, телевидение, вертолеты и скоростные
авиалинии соединяют людей воедино, люди - единая раса.
   - Вы это поняли, - сказал Кэллахан. - Когда человечество
станет более уязвимым, мы сможем объединиться и выйти на сцену.
Существует не так уж много настоящих гениев техники, вы же
знаете. Мы их потихоньку устраняем. И это нам по силам - ведь
используя Мощь, мы способны объединиться мысленно, не становясь
физически уязвимыми.
   - Если не считать Нас, - мягко заметил Бартон.
   Кэллахан медленно покачал головой.
   - Вы не убьете нас всех. Если вы меня сейчас зарежете, это
ничего не изменит. Так случилось, что я координатор, но я не
единственный. Конечно, вы можете отыскать некоторых из нас, но
всех нас вы найти не сможете, и вы не сможете расшифровать наш
код. Вот на чем вы проиграете, и всегда будете проигрывать.
   Бартон со злостью раздавил окурок.
   - Да. В этом мы можем проиграть. Но вы не выиграете. Вы не
можете. Я давно предвидел грядущий погром. Если он произойдет,
то будет оправдан, и я не буду сожалеть, уверенный, что он
сметет и всех вас. Мы тоже погибнем, и вы будете довольны, зная,
что своим эгоизмом вы уничтожили целые народы.
   - Меня это мало волнует, - сказал Кэллахан. - Я всегда
говорил, что ваша группа была ошибкой мутации. Мы действительно
супермены - не страшащиеся занять свое место во Вселенной, в то
время как вы довольствуетесь крохами, которые роняет со своего
стола человечество.
   - Кэллахан, - внезапно сказал МакНи, - это самоубийство. Мы
не можем...
   Бартон выпрыгнул из кресла и встал, широко расставив ноги,
яростно озираясь.
   - Даррил! Не мечи бисер перед свиньями! Моему терпению есть
предел!
   - Пожалуйста, - сказал МакНи, чувствуя себя бессильным и
беспомощным. - Нам нужно помнить, что мы, во всяком случае, не
супермены.
   - Никаких компромиссов, - бросил Бартон. - Не может быть
никакого примирения с этими волками. Волками - гиенами!
   - Компромисса не будет, - сказал Кэллахан. Он поднялся, его
львиная голова темным силуэтом вырисовывалась на фоне красного
неба. - Я пришел повидать тебя, МакНи, по одной-единственной
причине. Вы не хуже меня знаете, что люди не должны подозревать
о нашем плане. Оставьте нас в покое, и они ничего не заподозрят.
Но если вы будете продолжать попытки помешать нам, вы просто
увеличите опасность разоблачения. Тайная война не может вечно
оставаться тайной.
   - Если так, то ты видишь опасность, - сказал МакНи.
   - Глупец, - почти ласково сказал Кэллахан. - Неужели вы не
видите, что мы сражаемся за вас? Оставьте нас в покое. Когда
люди будут стерты с лица земли, это будет мир Болди. И вы
сможете найти в нем свое место. Не говори мне, что ты никогда не
думал о цивилизации Болди, цельной и совершенной.
   - Я думал об этом, - признал МакНи. - Но это не будет
достигнуто вашими методами. Единственный выход здесь -
постепенная ассимиляция.
   - Иначе говоря, мы снова вольемся в людское племя? Иначе
говоря, наши дети деградируют в волосатых людей? Нет, МакНи. Ты
не сознаешь своей силы, но, похоже, ты не сознаешь и своей
слабости. Не мешайте нам. Иначе за любой возможный погром будете
отвечать вы.
   МакНи взглянул на Бартона. Плечи его сгорбились. Он глубже
забрался в кресло.
   - В конце концов ты прав, Дэйв, - прошептал он. - Компромисса
быть не может. Они параноики.
   Губы Бартона расплылись в недоброй усмешке.
   - Убирайся, - сказал он. - Я не хочу убивать тебя сейчас. Но
я знаю, кто ты такой. Не забывай об этом. Ты не проживешь долго
- даю слово.
   - Ты можешь умереть первым, - тихо сказал Кэллахан.
   - Убирайся.
   Параноик повернулся и вышел на крыльцо. Теперь его фигура
была видна внизу, прогуливающейся по дорожке. Бартон налил себе
солидную порцию спиртного и выпил залпом.
   - Я чувствую себя грязным, - сказал он. - Может быть, это
освободит меня от мерзкого привкуса.
   МакНи неподвижно сидел в своем кресле. Бартон пристально
посмотрел на темную фигуру.
   Что тебя гложет? - подумал он.
   Хочется... хочется, чтобы уже сейчас был мир Болди. Земля -
не место для него. Венера или даже Марс. Каллисто - где угодно.
Место, где мы могли бы быть в мире. Телепаты не созданы для
войны, Дэйв.
   Однако вполне возможно, что это им не помешает.
   Ты думаешь, что я слаб. Да, это так. Я не герой. Не
крестоносец. К тому же, важнее всего микрокосм. Насколько мы
можем рассчитывать на верность расе, если семья и личность
должны жертвовать всем, что значит для них дом.
   Паразиты должны быть уничтожены7 Наши дети будут жить в
лучшем мире.
   Так говорили наши отцы. И где же мы?
   Нас, по крайней мере, не линчевали. - Бартон положил руку на
плечо МакНи. - Продолжай работать. Ищи ответ. Код параноиков
должен быть разгадан. Тогда я смогу уничтожить их - всех!
   Мысль МакНи помрачнела. Я чувствую, что будет погром. Не знаю
когда. Но наша раса еще не пережила свой самый тяжелый кризис.
Он еще впереди. Он еще впереди.
   Но и ответ будет найден, - подумал Бартон. - Я ухожу. Я
должен найти того Болди у кочевников.
   До свидания, Дэйв.
   Он проводил Бартона взглядом. Дорожка опустела. Теперь он
ждал, когда из города вернутся Марианна и Алекса, и впервые в
жизни он не был уверен, что они вернутся.
   Сейчас они были среди врагов, потенциальных врагов, которые
по одному слову могли перейти к казням и огню. Безопасность, за
которую Болди мирно сражались из поколения в поколение, теперь
ускользала из под ног. Через некоторое время Болди могли
оказаться бездомными и лишенными друзей, как кочевники...
   Слишком гибкая цивилизация ведет к анархии, а слишком жесткая
падает под ураганными ветрами перемен. Человеческая норма
произвольна; столь же произвольными были и границы. В
децентрализованной культуре каждый социальный организм был в
большей степени способен найти себе законное место, чем это было
в течение тысячелетий. Денежная система основывалась на
натуральном обмене, который, в свою очередь, опирался на навыки,
гений и трудоемкость. Кому-то нравилась случайная жизнь рыбака
на Калифорнийском берегу; его улов мог дать ему телевизор,
разработанный в Галилео человеком, который увлекался
электроникой - и при этом любил рыбу.
   Это была гибкая культура, - но в ней имелись свои жесткие
барьеры. Случались и промахи. После Взрыва антиобщественные
элементы бежали от разбегающихся по Америке быстро растущих
поселений в леса, где прощался индивидуализм. Здесь встречались
разные типы. Бродяги и странствующие рабочие, Кэджуны (Cajuns) и
кракеры (белые бедняки южных штатов), пайзанос и лодыри из
притонов - недовольные, антисоциальные, и те, кто просто не смог
приспособиться к любому виду городской жизни, даже к
полудеревенским условиям нынешних городков. Некоторые
бездельничали, некоторые бродили по дорогам мира, все еще
зависящего от наземного транспорта, некоторые были трапперами и
охотниками - ведь даже во время Взрыва на американском
континенте оставались обширные лесные массивы.
   Они ушли в леса. Те, кто с самого начала был лесным жителем,
хорошо знали, как выжить, как ставить силки на птиц и ловушки на
оленей и зайцев. они знали, какие ягоды собирать и какие коренья
выкапывать. Остальные...
   В конце концов они научились или погибли. Но сначала они
искали то, что считали легким путем. Они стали разбойниками,
нападавшими на объединяющиеся города и выносившими оттуда добычу
- еду, выпивку и женщин. Они приняли возрождение цивилизации за
ее гибель. Они собирались в банды, и атомные бомбы находили свои
цели, и они умирали.
   Через некоторое время больших групп кочевников не осталось.
Единство стало небезопасным. Мало кто мог рассчитывать на
соединение в сезоны северных климатических зон или в далеких
районах более тропического пояса.
   Их жизнь напоминала жизнь первопроходцев Америки и
американских индейцев. Они постоянно кочевали. Заново учились
пользоваться луком и дротиком - связи с городами они не
поддерживали, и достать огнестрельное оружие было нелегко. Они
крутились на отмелях потока технического прогресса - отчаянные
смуглые лесные люди и их жены, гордые своей независимостью и
своей способностью вырвать жизнь из дикости.
   Им редко приходилось писать. Но они много разговаривали, и
ближе к ночи, вокруг лагерных костров они пели старые песни -
"Барбара Аллен", "Два ворона", "О, Сюзанна" и народные баллады,
пережившие Парламенты и Сенаты. Если бы они ездили верхом, то
они знали песни, основанные на ритме бега лошади; но в жизни они
ходили пешком и знали маршевые песни.
   Джесс Джеймс Хартвелл, вождь небольшой банды кочевников,
наблюдал за приготовлением медвежатины на лагерном костре, и его
раскатистый бас глушился и смягчался елями, смотревшими на
лагерь из-за ручья. Его скво, Мэри, тоже пела, потом к ним
присоединились и остальные - охотники и их жены - поскольку
больше слово "скво" не несло в себе унизительного оттенка.
Отношение кочевников к своим женам было более реалистическим
вариантом средневекового рыцарства.
                            *  *  *
            "Несите старый добрый рог, ребята, и мы
              споем другую песню..."
                            *  *  *
   За ручьем был мрак. Этим вечером они поздно нашли место для
лагеря; их задержала охота на медведя, а потом пришлось долго
искать свежую воду. Как всегда, когда племя было возбуждено,
начались насмешки над Линкольном Коуди. Видимо, это было типично
для любой группы - чувствовать ментальное различие или
превосходство Болди, и компенсировать это насмешками над его
очевидным физическим отличием.
   И все же они никогда не связывали Линка с городскими Болди.
Многие поколения телепатов уже носили парики. и даже сам Линк не
знал, что был телепатом. Он знал, что был другим, и все. Он не
помнил аварии вертолета, из обломков которого вытащила его
детское тельце мать Джесса Джеймса Хартвелла; привыкший к
племени, он вырос как кочевник, и был принят как таковой. Но
хотя они воспринимали его, как одного из них, прозвище "кожаная
голова" так и вертелось на языке - тут уж не до шуток.
                            *  *  *
 "Споем это, как мы пели это прежде, в пятьдесят тысяч голосов,
       / "Споем, как бывало, в пятьдесят тысяч голосов, /
   Пока мы шли по Джорджии..."
                            *  *  *
   В банде Хартвелла было двадцать три человека. Много поколений
назад один из его предков воевал с Великой Республиканской
Армией, и шел вместе с Шерманом. А современники того солдата,
чья кровь тоже текла в жилах Хартвелла, носили серую форму
Конфедерации и умерли на Потомаке. Сейчас уже двадцать три
кочевника-изгоя, сброшенных со счетов цивилизации, сгрудились
вокруг огня и жарили медведя, которого они убили копьями и
стрелами.
   Хор решительно взревел.
                            *  *  *
            "Ура! Ура! Мы несем праздник,
             Ура! Ура! Флаг, несущий людям свободу,
             И мы хором поем от Атланты до моря,
             Пока маршируем по Джорджии."
                            *  *  *
   На том месте, где была Атланта, остался лишь серый забытый
шрам. Яркие чистые новые города усеивали Джорджию, и к морю и
обратно, гудя, летали вертолеты. Великая Война между Штатами
была воспоминанием, затуманенным более поздними обширными
конфликтами. Но в этом застывшем северном лесу решительные
голоса снова будили прошлое.
                            *  *  *
   Линк потерся плечами о грубую кору дерева и зевнул. Сейчас он
жевал мундштук разбитой курительной трубки и наслаждался кратким
уединением. Но он мог ощущать - чувствовать - понимать обрывки
мыслей, доносившихся до него от костра в лагере. Он не знал, что
это были мысли, поскольку, как он полагал, Хартвелл и остальные
могли чувствовать именно такие реакции. К тому же, как всегда
эта связь слегка расстроила его, и он был рад, когда что-то
подсказало ему, что приближалась Кэсси.
   Она неслышно вышла из тени и села рядом с ним, стройная
красивая девушка, на год моложе его, семнадцатилетнего. Они были
женаты меньше года; Линк до сих пор удивлялся, что Кэсси могла
полюбить его, несмотря на лысину и блестящий череп. Он провел
пальцами по черным блестящим волосам Кэсси, наслаждаясь этим
чувственным ощущением и тем, как они вились на его ладони.
   - Устала, дорогая?
   - Нет. Тебе плохо, Линк?
   - Пустяки, - сказал он.
   - Ты смешно себя вел с тех пор, как мы совершили налет на
город, - пробормотала она, взяв его смуглую руку и проводя
указательным пальцем по мозолистой ладони. - Ты понимаешь, что,
возможно, нам не следовало этого делать.
   - Я не знаю, Кэсси, - он вздохнул, его рука обхватила ее
талию. - Это третий набег за год...
   - Ты не спрашивал у Джесса Джеймса Хартвелла?
   - Думаешь, я должен?
   - Что ж, тогда, - серьезно сказала Кэсси, - тебе лучше начать
думать о нашем скором уходе. Джесс не любит отсутствия
аргументов.
   - Я тоже не люблю, - сказал Линк. - Может, набегов больше не
будет, мы движемся на юг.
   - Во всяком случае, мы набили брюхо, и это уже больше, чем
было за канадской границей. Я никогда не видела такой зимы, Линк.
   - Она была холодной, - признал он. - Но это не страшно. Разве
что...
   - Что?
   - После набега мне хотелось побыть одному. И никому не мог
сказать об этом. У меня было странное чувство. Словно голоса у
меня в голове.
   - Это сумасшествие. Или воображение.
   - Я не "тронутый". Ты знаешь это, Кэсси.
   - И ты не куришь траву безумия.
   Она имела в виду марихуану, свободно росшую в отдаленных
районах. Она старалась поймать его взгляд.
   - Расскажи мне, как это происходит, Линк. Это плохо?
   - Это ни хорошо, ни плохо. Все перепутано, вот и все. Это все
равно, что сон, только я не сплю. Я вижу картинки.
   - Какие картинки, Линк?
   - Я не знаю, - сказал он, глядя в темноту, где бурлил и
плескался ручей. - Потому что когда это происходит, то это
наполовину не я. Мне становится холодно и жарко внутри. Иногда
это похоже на музыку, звучащую в моей голове. Но когда мы
последний раз напали на город, мне было очень плохо, милая
Кэсси. - он поднял щепку и забросил ее подальше. - Я был как
щепка, брошенная в воду. Все это со всех сторон навалилось на
меня.
   Кэсси нежно поцеловала его.
   - Не думай об этом. У всех когда-нибудь путаются мысли.
Теперь мы идем на юг, будет хорошая охота, и ты забудешь свои
фантазии.
   - Сейчас я не могу забыть их. С тобой мне лучше просто от
того, что ты рядом. Я люблю запах твоих волос, милая. - Линк
прижался лицом к прохладному темному облаку волос девушки.
   - Ладно, тогда я их пока не буду стричь.
   - Лучше не надо. У тебя должно быть достаточно волос для нас
обоих.
   - Ты думаешь, это меня волнует, Линк? Бун Карзон лыс, а между
тем очень красив.
   - Бун старый, ему около сорока. Поэтому-то он и лысый. У него
была шевелюра, когда он был молод.
   Кэсси вырвала немного мха и разложила его на голове Линка.
Она улыбалась ему полу-насмешливо.
   - Как тебе это? Во всем мире не найдешь никого с такими
зелеными волосами. Теперь тебе лучше?
   Он стряхнул мох, крепче прижал Кэсси и поцеловал ее.
   - Хоть бы никогда с тобой не расставаться. Когда ты рядом, я
не беспокоюсь. Это все из-за набегов.
   - Я думаю, их больше не будет.
   Линк посмотрел в дымку. Его лицо, покрытое загаром и
морщинами из-за его трудной жизни, неожиданно нахмурилось. Он
резко поднялся.
   - Я предчувствую, что Джесс Джеймс Хартвелл планирует еще
один.
   - Предчувствуешь? - Она взволнованно посмотрела на него. -
Может быть, это не так.
   - Может быть, - с сомнением сказал Линк. - Только мои
предчувствия в большинстве случаев очень точны. - Он взглянул на
огонь. Расправил плечи.
   - Линк?
   - Он уже почти решил, Кэсси. Сидя и думая о еде, которую мы
взяли в последнем городе. Его добыча действует на него. Я не
собираюсь следовать за ним.
   - Тебе лучше ничего не затевать.
   - Я собираюсь поговорить с ним, - сказал Линк почти неслышно
и двинулся в тень деревьев. Из освещенного огнем круга раздался
вопросительный окрик, жуткое уханье совы, печальное и
всхлипывающее. Линк понял интонацию и ответил карканьем ворона.
У кочевников был свой особый язык, которым они пользовались на
опасных территориях, поскольку единства племен не было, а
некоторые были охотниками за скальпами. Было и несколько групп
каннибалов, но этих дегенератов ненавидели и убивали все
остальные при первой же возможности.
                            *  *  *
   Линк вошел в лагерь. Его фигура была крупной, крепкой,
мускулистой, его мощная грудь вздымалась под украшенной бахромой
рубашкой из оленьей шкуры, которую он обычно носил, голый череп
сейчас скрывала беличья шапка. Временные жилища были уже готовы,
и представляли собой навесы, крытые листвой, дававшие минимум
уединения; несколько скво уже деловито занимались шитьем. У
костра Бешеба Хартвелл дожаривала мясо. Джесс Джеймс Хартвелл,
похожий на быка великан с крючковатым носом и покрытой шрамами
щекой, наполовину выбелившей его бороду, ел мясо и бисквит с
приправой, макая его в зеленый черепаховый суп - часть добычи
налета. На безукоризненно белой ткани перед ним были разложены
икра, сардины, улитки, чау чау, антипасто и другие деликатесы,
которые он пробовал с помощью крохотной серебряной вилочки,
утонувшей в его огромной волосатой руке.
   - Садись, поешь, "кожаная голова", - загрохотал Хартвелл. -
Где твоя скво? Она, должно быть, здорово проголодалась.
   - Она сейчас придет, - сказал Линк. Он не знал, что Кэсси
устроилась в кустарнике, держа в руке обнаженный метательный
нож. Его мысли были сосредоточены на главаре, и он сейчас мог
чувствовать то, что он называл предчувствием, и что было в
действительности неразвитой телепатией. Да, Хартвелл думал о
новом набеге.
   Линк принял от Бешебы мясо. Оно не обожгло его мозолистые
ладони. Он присел возле Хартвелла и впился в сочную мякоть. Его
глаза не отрывались от лица бородатого человека.
   - Теперь мы не в Канаде, - сказал он наконец. - Становится
немного теплее. Даже здесь слишком холодно.
   - Тогда мы займемся охотой. И скоро взойдет дикая кукуруза. У
нас будет полно пищи.
   - Передай мне бисквиты, Бешеба. Мг-м. Чем больше мы едим,
Линк, тем толще мы будем к следующей зиме.
   Линк показал на полотнище.
   - От всего этого не потолстеешь.
   - Так или иначе, это тоже неплохо. Попробуй эти рыбьи яйца.
   - Да... тьфу! Где здесь вода?
   Хартвелл засмеялся. Линк спросил:
   - Летом мы направимся на север?
   - мы еще не голосовали насчет этого. Я бы сказал "нет". По
мне, так лучше отправиться на юг.
   - Там больше городов. Небезопасно продолжать налеты, Джесс.
   - Никто не сможет нас найти, если мы снова уйдем в леса.
   - У них есть ружья.
   - Ты испугался?
   - Меня ничто не испугает, - сказал Линк. - Только я вроде как
знаю, что ты думаешь о новом набеге. И прошу в этом на меня не
рассчитывать.
   Тяжелые плечи Хартвелла сгорбилась. Он потянулся за сардиной,
не спеша съел ее, и потом повернул голову к парню. Его глаза
были полуприкрыты.
   - Трус? - Но он сказал это с вопросом, и драка еще не стала
неизбежной.
   - Ты мог видеть, как я ножом шел на гризли.
   - Я знаю, - сказал Хартвелл, потерев белый шрам в своей
бороде. - Впрочем, парень может стать трусом. Я не говорю, что
сейчас именно этот случай, пойми. Но все же, никто больше не
пытается уклониться.
   - В тот первый набег мы голодали. Второй - ладно, это можно
понять. Но я не вижу смысла в набегах только для того, чтобы ты
мог есть рыбьи яйца и червяков.
   - Это не все, Линк. Мы взяли и одеяла. Такие вещи были нам
нужны. Раз уж мы положили руку на несколько ружей...
   - Слишком обленился, чтобы натянуть лук?
   - Если ты напрашиваешься на драку, - медленно проговорил
Хартвелл, - то я могу сделать тебе одолжение. Иначе - заткнись.
   - Хорошо. Но я ставлю тебя в известность, чтобы на меня в
новых рейдах не рассчитывали.
   В темноте рука Кэсси стиснула рукоять кинжала. Но Хартвелл
неожиданно рассмеялся и швырнул кость Линку в голову. Парень
увернулся и сердито посмотрел на него.
   - Настанет день, когда с тебя начнет сваливаться пояс, и
тогда ты иначе посмотришь на это, - сказал Хартвелл. - А сейчас
забудь об этом. Зови эту свою скво и заставь ее поесть, она
слишком тощая. - Он обернулся к лесу. - Кэсси! Иди сюда и
попробуй этого рыбного супа.
   Линк отвернулся, поправляя шапку. Теперь его лицо было менее
мрачным, хотя по-прежнему задумчивым. Кэсси спрятала свой кинжал
в ножны и вышла к костру. Хартвелл поманил ее.
   - Садись, поешь это, - сказал он.
                            *  *  *
   Атмосфера снова стала мирной. Больше трений не возникало,
хотя Линк, Кэсси это знала, был готов к драке. Но добрый юмор
Хартвелла служил защитой от всего, кроме прямых нападок. Он
пустил по кругу добытую им бутылку виски - редкое удовольствие,
поскольку племя могло перегонять спирт только во время оседлых
периодов, что случалось нечасто. Линк выпил немного. Еще долго
после того, как был потушен костер и раздался храп из-под
соседних навесов, он, огорченный и напряженный, лежал без сна.
   Что-то... кто-то... звало его.
   Это было как одно из его предчувствий. Это было похоже на то,
что он испытывал во время налетов. Это было как близость Кэсси,
и все же в этом было странное, захватывающее отличие. Он
чувствовал дружественность к этому странному зову, какого он еще
никогда не испытывал.
   Смутный и неопределимый житель глубин его сознания проснулся
и ответил на зов родственного существа.
   Через некоторое время он приподнялся на локте и сверху
посмотрел на Кэсси. Ее лицо было наполовину скрыто густой
чернотой ее волос. Он слегка коснулся их, мягких, живых и
теплых. Потом бесшумно выскользнул из-под навеса и замер,
оглядываясь по сторонам.
   Слышался лишь шорох листьев и журчание ручья. Больше ничего.
На земле были разбросаны пятна лунного света. Древесная крыса
прошуршала в высокой траве. Воздух был очень холодным и
бодрящим, его свежесть уколола щеки и глаза Линка.
   И внезапно ему стало страшно. Он вспомнил древние сказания.
Он вспомнил сказки своей приемной матери о человеке, который мог
превращаться в волка, о Вендиго, летавшем, как ветер над
пустынными лесами, о Черном Человеке, скупавшим души - темные
бесформенные детские страхи превратились в реальный ночной
кошмар. Он ножом убивал гризли, но еще никогда не стоял один
среди ночного леса, а Зов бормотал в его сознании - безмолвно -
и заставлял его кровь вскипать в пламенном отзыве.
   Ему было страшно, но искушение было сильнее. Он повернул на
юг и вышел из лагеря. Инстинктивная выучка сделала его шаг
бесшумным. Он перешел ручей, не издав сандалиями ни единого
звука на камнях, и поднялся по склону. А там, сидя на пне, его
ждал человек.
   Он сидел спиной к Линку, и не было видно ничего, кроме
сгорбленных плеч и голого блестящего черепа. Линк испытал
мгновенный сильный испуг, подумав, что сейчас человек обернется,
и он увидит свое собственное лицо. Он тронул нож. В его мозгу
хаотически нарастало смущенное движение.
   - Привет, Линк, - сказал тихий голос.
   Линк не издал ни единого звука, он знал это. Но темная фигура
каким-то образом почувствовала его приближение. Черный
Человек?..
   - Я выгляжу черным? - спросил голос. Человек поднялся,
обернулся. Он усмехался - нет, улыбался - и его лицо было темным
и изможденным. Одежда на нем была городской.
   Но он не был Черным Человеком. У него не было раздвоенных
копыт. И теплая, искренняя дружественность, незаметно исходившая
от самого его присутствия, успокаивала Линка, несмотря на его
подозрения.
   - Ты звал меня, - сказал Линк. - Я пытаюсь постичь это. Его
глаза остановились на голом черепе.
   - Меня зовут Бартон, - сказал человек. - Дэйв Бартон. - Он
поднял что-то серое - скальп? - и тщательно приладил его себе на
голову. Ухмылка его стала веселой.
   - Без парика я чувствую себя голым. Но я должен был показать
тебе, что я был... был... - Он искал слово, которое могло бы
соответствовать телепатическому символу. - Что ты один из нас, -
закончил он.
   - Я не...
   - Ты Болди, - сказал Бартон, - но ты не знаешь этого. Я могу
прочитать это в твоих мыслях.
   - Прочитать мои мысли? - Линк отступил назад.
   - Ты знаешь, кто такие Болди? Телепаты?
   - Конечно, - с сомнением сказал Линк. - Я слышал рассказы. Мы
немного знаем о городской жизни. Слушай, - сказал он с новым
подозрением, - как ты оказался здесь? Как...
   - Я пришел сюда, разыскивая тебя.
   - Меня? Почему?
                            *  *  *
   Бартон терпеливо ответил:
   - Потому что ты один из Нас. Я вижу, мне многое нужно тебе
объяснить. Возможно, с самого начала. Итак...
   Он говорил. Это было бы еще сложнее, не будь они оба Болди.
Хотя Линк и был телепатически не обучен, он все же мог получать
достаточно ментального подтверждения, чтобы прояснить вопросы в
его сознании. А Бартон говорил о Взрыве, о жестком излучении -
совершенно недоступно для понимания Линка, пока Бартон не
использовал телепатический символизм - и, в основном, о том
невероятном факте, что Линк не был просто безволосым уродом в
своем племени. Есть и другие Болди, и их много.
   Это было важно. Поскольку Линк ощутил сопричастность. Он
немного чувствовал то теплое, глубокое понимание между
телепатами, тесное единство расы, чувство принадлежности,
которого он никогда не испытывал. Только сейчас, наедине с
Бартоном в лесу, он почувствовал более искреннюю сокровенность,
чем он ощущал когда-либо прежде.
   Он схватывал все на лету. Он спрашивал. А через некоторое
время так же поступил и Бартон.
   - Набеги организовывал Джесс Джеймс Хартвелл. Да, я
участвовал в них. Ты имеешь в виду, что вы все носите парики?
   - Естественно. Это большая цивилизация, и мы принадлежим к
ней. Мы часть общей картины.
   - И... и никто не смеется над вами, что вы лысые?
   - Я разве выгляжу лысым? - спросил Бартон. - Есть и
недостатки. Но полно преимуществ.
   - Ну и ну! - Линк глубоко дышал. - Люди... того же вида...
такие как ты... - Он не мог найти слов.
   - Обычные люди не всегда давали нам все шансы. Они немного
боялись нас. Мы с детства учимся не пользоваться преимуществами
нашего телепатического могущества против людей.
   - Да, я понял. В этом есть смысл.
   - Тогда ты знаешь, почему я пришел, не так ли?
   - Я вроде могу это понять, - медленно сказал Линк. - Эти
набеги... люди могут подумать, что в этом замешаны Болди... Я -
Болди!
   Бартон кивнул.
   - Кочевники - это не страшно. Мы справимся с несколькими
набегами. Но чтобы один из Нас был втянут в это - это плохо.
   - Я сегодня ночью говорил Джессу Джеймсу Хартвеллу, что
больше не буду принимать участия в набегах, - сказал Линк. - Он
не будет заставлять меня.
   - Да... Так лучше. Слушай, Линк. Почему бы тебе не пойти со
мной домой?
   Годы привычки заставили Линка задуматься.
   - Мне? Идти в город? Мы этого не делаем.
   - Вы?
   - М-мм... кочевники. Я не кочевник, да? Черт возьми, это... -
он потер челюсть. - У меня все перемешалось, Бартон.
   - Скажу, зачем. Пойдем сейчас со мной, и ты посмотришь, как
тебе понравится наша жизнь. Тебе никогда не обучали использовать
свои телепатические способности, так что ты как полуслепой.
Посмотри на обстановку и тогда решай, что ты хочешь делать.
   Едва не упомянув о Кэсси, Линк замолчал. он боялся, что если
заговорит о ней, то Бартон снимет свое предложение. И, кроме
всего, он же не собирается оставить Кэсси навсегда. Это займет
лишь неделю или две, а потом он сможет вернуться к племени.
   Если бы он только мог взять Кэсси с собой...
   Нет. Ему почему-то было стыдно от того, что он, Болди,
женился на женщине из кочевников. Хотя он конечно гордился
Кэсси, да. Он бы никогда ее не оставил. Это только...
   Он был одинок. Он был ужасающе, ослабляюще одинок, и то, что
он уловил в мыслях Бартона и словах Бартона, придало ему
непреодолимую силу. Мир, к которому он принадлежал, никогда не
назовет его "кожаной головой", где он никогда не почувствует
преимущества бородатых мужчин племени. Собственный парик.
   Всего на несколько недель. Он не мог упустить шанс. Он не
мог! Кэсси будет ждать его возвращения.
   - Я пойду с тобой, - сказал он. - Я готов идти прямо сейчас.
О'кей?
   Но Бартон, читавший мысли Линка, поколебался прежде чем
ответить.
   - Хорошо, - наконец сказал он. - Пойдем.
                            *  *  *
   Три недели спустя Бартон сидел в солярии МакНи и устало
прикрывал глаза рукой.
   - Линк женат, ты знаешь, - сказал он, - на девушке из
кочевников. Он не знает, что нам это известно.
   - Это имеет какое-нибудь значение? - спросил МакНи. Он
выглядел очень усталым и озабоченным.
   - Думаю, нет. Но мне казалось, что из-за Алексы об этом лучше
не упоминать.
   - У нее своя голова на плечах. И сейчас она тоже должна уже
знать, что Линк женат. Она неделями занималась с ним
телепатическим тренингом.
   - Я заметил это, когда вошел.
   - Да, - сказал МакНи, потерев лоб. - Вот почему мы говорим
вслух. Телепатические беседы отвлекают Линка, когда их
несколько; он все еще не освоил избирательность.
   - Как тебе этот парень?
   - Он мне нравится. Он не... совсем такой, как я ожидал.
   - Он вырос среди кочевников.
   - Он один из Нас, - оборвал МакНи.
   - Нет симптомов паранойи?
   - Определенно нет. Алекса подтверждает это.
   - Хорошо, - сказал Бартон. - Это придает мне уверенности. Я
боялся только этого. А что до девушки-кочевницы, то она не один
из Нас, и мы не можем позволить себе ослаблять расу смешанными
браками с людьми. Это было аксиомой еще со времен Взрыва. Мне
кажется, если Линк женится на Алексе, или на какой-нибудь
девушке-Болди, то это к лучшему, и мы можем забыть о прежних
затруднениях.
   - Это уже ее дело, - сказал МакНи. - Были еще набеги
кочевников?
   - Нет. Но это наименьшая из моих проблем. Сергей Кэллахан
исчез. Я не могу его отыскать, а мне бы этого хотелось.
   - Только чтобы убить его?
   - Нет. Он должен знать других ключевых параноиков. Я хочу
вычерпать из него эту информацию. Он не может постоянно держать
свое сознание затуманенным - и если я хоть раз застану его там,
где хочу, то у него останется мало секретов.
   - Наша битва обречена на проигрыш.
   - Разве?
   - Я еще не могу сказать, - сказал МакНи с приглушенной силой.
- Я даже не могу себе позволить думать о проблеме. Я... этот
способ сработает. Есть загвоздка, единственное уравнение,
которое должно быть решено. Но не сейчас. Потому что в тот
момент, когда я решу его, мои мысли смогут быть прочитаны. Я
должен сначала проработать все мелкие детали. Потом...
   - Да?
   Улыбка МакНи была горькой.
   - Я не знаю. Я найду ответ. Я никогда не был ленив.
   - Если бы мы смогли пробить их Мощь, 0 сказал Бартон. - Если
бы только мы смогли перехватить код параноиков...
   - О, - сказал МакНи, - если бы у нас был собственный шифр...
   - не поддающийся расшифровке...
   - Что не может быть достигнуто механическим путем. Ни один
шифр не сработал бы, поскольку нам пришлось бы помнить ключ, а
наши мысли могли бы быть прочитаны параноиками. Я хочу на время
забыть об этом, Дэйв. Детали - да. А сама проблема... Я... могу
решить ее раньше, чем буду готов.
   - Параноики вовсю работают, - заметил Бартон. - Их пропаганда
ширится. Разговоры о секретном оружии Галилео не смолкают.
   - Жители Галилео еще не выступили с опровержением?
   - Все не так просто. Нельзя вставать на дыбы из-за кампании
слухов. Это, Даррил, то самое, что может вызвать бурю. Можно
сражаться с человеком или явлением, но нельзя сражаться с
ветром. Ветром, который нашептывает.
   - Но атомные бомбы! Во всяком случае...
   - Я знаю. Как всегда, какая-нибудь горячая голова в один
прекрасный день испугается настолько, чтобы начать действовать.
Он скажет: "У Галилео есть секретное оружие. Наша безопасность
под угрозой. Они собираются напасть на нас." И тем самым ускорит
события. Потом будут и другие инциденты.
   - И мы будем в центре событий. Мы не можем сохранять
нейтралитет. Я думаю, Дэйв, рано или поздно будет погром.
   - Мы переживем его.
   - Ты так думаешь? При том, что рука каждого обыкновенного
человека будет готова нанести удар по телепату - мужчине,
женщине, ребенку? Пощады не будет. Нам нужен другой мир, новый
мир...
   - С эти придется подождать до тех времен, когда у нас будут
звездолеты.
   - А тем временем мы живем в долг. Может быть, было бы лучше
раствориться среди людей.
   - Регресс?
   - Ты действительно так думаешь? Мы вроде единорога в
лошадином табуне. Мы не можем рисковать использовать рог для
своей защиты. Нам приходится прикидываться лошадьми.
   - Лев и единорог, - сказал Бартон, - дрались за корону.
Ладно, Кэллахан и его параноики - это лев, конечно. Но корона?
   - Очевидно, - сказал МакНи, - это должна быть власть. Два
доминирующих вида не могут сосуществовать на одной и той же
планете, или даже в одной системе. Люди и телепаты не могут
поровну поделить власть. Мы уступаем новому. В конце концов мы
придем к цели, поставленной Кэллаханом, но другим путем. Но не
путем вырождения и подчинения людям! Наше оружие - естественный
отбор. За нас - биология. Если бы мы только могли прожить в мире
с людьми, пока...
   - ...не выживем их из городов, - закончил Бартон.
   - Поэтому люди не должны подозревать, что лев и единорог
сражаются. И за что они сражаются. Ведь стоит им узнать, мы не
переживем погром. Спасения не будет. Наша раса слаба из-за
окружения и приспособления.
   - Меня тревожит Кэллахан, - неожиданно сказал Бартон. - Я не
знаю, что он замышляет. Со временем я узнаю, но может оказаться
слишком поздно. Если он что-то начнет, то это будет трудно
остановить...
   - Я продолжу работу, - пообещал МакНи. - Возможно, я скоро
смогу тебе что-то дать.
   - Надеюсь. Ладно, сегодня вечером я лечу в Сент-Ник. Якобы
чтобы проверить тамошний зоопарк. На самом деле у меня есть
другие причины. Может быть, мне удастся поймать след Кэллахана.
   - Я провожу тебя до поселения. - МакНи вместе с Бартоном
направился к выходу. Они вышли на теплый весенний воздух,
оглянувшись сквозь прозрачную стену на телевизор, возле которого
сидели Алекса и Линк. Бартон сказал:
   - Во всяком случае, они не взволнованы.
   МакНи засмеялся.
   - Она отсылает свою статью в "Рекордер". Алекса специалист по
сердечным проблемам. Надеюсь, ей никогда не придется решать
собственные!
                            *  *  *
   - ...если ты его любишь, говорила в микрофон Алекса, - выходи
за него замуж. И если он любит тебя, то не будет возражать
против психологических тестов и сопоставления листков баланса.
Вы выбираете спутника на всю жизнь, и вы оба должны прочитать
контракт перед тем, как его подписать. - Она напоминала кота с
вымазанными сливками усами. - Но всегда помните, что любовь -
это самая важная вещь в мире. Если вы это признаете, то в ваших
сердцах всегда будет весна. Удачи вам, Творящие Чудо!
   Она нажала выключатель.
   - Тридцать, Линк. Моя работа на день сделана. Это
единственная работа, которую может найти Болди- редактор по
сердечным делам в телегазете. Думаешь, тебе это понравится?
   - Нет, - сказал Линк. - Это не... это не моя дорога.
   Он был одет в синюю шелковую рубашку и более темные синие
шорты, короткий коричневый парик покрывал его череп. Он еще не
привык к нему и постоянно неловко трогал его.
   - Ты не совсем правильно выразился, - сказала Алекса. - Я
знаю, что ты имел в виду, и это важнее, чем грамматическая
конструкция. Еще урок?
   - Пока не надо. Я быстро устаю. Так или иначе, но говорить -
более естественно.
   - Возможно, ты найдешь это обременительным. Личные окончания
- "ты говоришь", "он говорит" - телепатически ты не используешь
эти пережитки.
   - Пережитки?
   - Конечно, - сказала Алекса. - Из латинского. Римляне не
использовали местоимений. Просто amo, amas, amant, - она
пояснила мысленно, а окончания дают нужное местоимение. Nous,
vous и ils заменены теперь на "мы", "вы" и "они". Так что
окончания не обязательны. Если ты общаешься с телепатом из
Швейцарии, то ты можешь удивиться, что он думает о девушке, как
об этом. Но ты будешь знать, что это значит для него, а этого бы
не было, если бы вы общались устно.
   - Это очень сложно, сказал Линк. - Хотя я понимаю сам подход.
То объединение, которое мы испытали прошлой ночью, было... - он
подыскивал слова, но Алекса ухватила смысл по его мыслям.
   - Я знаю. Возникает сокровенность, и такая чудесная. Ты
знаешь, мне никогда не было плохо оттого, что
приспосабливалась. Я точно знаю, как я сочетаюсь с жизнью
Марианны и Даррила, и как они меня ощущают. Я знаю, к чему
принадлежу.
   - Это должно быть приятным чувством, - сказал Линк. -
Впрочем, я почти испытываю его.
   - Конечно. Ты же один из Нас. После того, как ты полностью
овладеешь телепатией, ты вообще перестанешь в этом сомневаться.
   Линк наблюдал за игрой света на бронзовых локонах Алексы.
   - Я понимаю, что принадлежу к таким же людям, как ты.
   - Не жалеешь, что пришел с Дэйвом?
   Он посмотрел на свои руки.
   - Я не могу сказать тебе, Алекса. Я не могу сказать тебе, как
это прекрасно. Всю мою жизнь я был заточен во тьме, думал, что я
урод, никогда не был в себе уверен. Потом все это... - Он
показал на телевизор. - Волшебные чудеса, вот что это. И все
остальное.
   Алекса поняла, о чем он думал. Вместе с ним она чувствовала
опьяняющее возбуждение изгнанника, возвращающегося к собратьям.
Даже телевизор, знакомый символ ее работы, приобретал новое
очарование, хотя это была стандартная модель с двумя экранами -
верхний для срочных новостей, нижний - для круглосуточной
газеты, которая принималась, записывалась на пленку и
впоследствии была доступна для справок. Кнопки позволяли выбрать
публикацию, а ручки настройки позволяли сфокусироваться на
страницах, иллюстрациях или на печатном тексте. Формат, конечно,
соответствовал значимости новостей. Большой скрытый экран,
занимавший всю стену в одном конце комнаты, использовался для
показа пьес, концертов, фильмов и мультфильмов. Но чтобы
испытать дополнительное удовольствие от ощущений вкуса, запахи и
прикосновения, нужно было идти в театры; такое специальное
оборудование было все еще слишком дорогим для среднего дома.
   - Да, - сказала Алекса, - ты один из Нас. И ты должен
помнить, как важно будущее расы. Если ты останешься здесь, то ты
не должен делать ничего, что может повредить Нам.
   - Я помню, что ты мне говорила о п-параноиках, - кивнул Линк.
- Я думаю, они что-то вроде каннибалов среди кочевников.
Законная добыча для любого. - Он потрогал парик, отошел к
зеркалу и поправил его.
   - Там, на улице, Марианна, - сказала Алекса. - Подожди меня,
Линк; я скоро вернусь.
   Она вышла; Линкольн, неловко проверяя свое вновь осознанное
могущество, чувствовал ее мысль, тянущуюся к полной, красивой
женщине, прогуливавшейся среди цветов, вооруженной перчатками и
лейкой.
   Он побрел к клавилюксу и одним пальцем ткнул кнопку
настройки. Тот запел:
                            *  *  *
               "В веселом месяце мае,
                 Когда набухали зеленые почки,
               Юный Джемми Гроув лежал при смерти
                 От любви к Барби Аллен."
                            *  *  *
   Нахлынули воспоминания о Кэсси. Он загнал их в тень, вместе с
кочевниками и бродячей жизнью, которую так хорошо знал. Это
больше не было его жизнью. Кэсси - с ней все будет в порядке.
Как-нибудь он пойдет за ней, и приведет ее сюда жить среди Болди.
Только... только она не была Болди. Она не была как Алекса,
например. Она, конечно, ни в чем ей не уступала; но эти
разговоры о будущем расы... Теперь бы он женился на
женщине-Болди и его дети были бы Болди...
   Но он уже был женат. К чему все эти мысли? Брак у кочевников
ничего не значил для жителей городов, конечно, но, все-таки, все
эти ментальные общие круги были чем-то вроде полигамии.
   Ладно, он взберется на холм, раз уж подошел к нему. Сначала
ему надо было овладеть этой телепатией. У него получалось, но
медленно, поскольку он не был воспитан с детства, как другие
Болди. Скрытая сила должна была быть разбужена и направлена - не
как учат ребенка, а с поправкой на зрелость Линка и его
способность видеть и понимать цель.
   Вошли Марианна и Алекса. Старшая женщина сняла свои холщовые
рукавицы и смахнула с румяных щек капли пота.
   - Привет, Линк, - сказала она. - Как дела?
   - Средне, Марианна. Ты могла бы попросить меня помочь тебе на
улице.
   - Мне нужны упражнения. Я сегодня потеряла три фунта веса,
споря с этим вымогателем репы Гатсоном там, в магазине. Знаешь,
сколько он просит за свежий плод хлебного дерева?
   - А что это такое?
   - Лови, - Марианна сформировала ментальный образ, включающий
внешний вид, вкус и ощущение на ощупь. Алекса вмешалась в их
общение, добавив запах фрукта. У Линка были свои собственные
стандарты для сравнения, и за минуту он усвоил целое понятие;
теперь он безошибочно узнает этот фрукт. Марианна задала ему
быстрый мысленный вопрос. Линк ответил.
   В город (Даррил МакНи) через окно (прошло десять минут).
   - Несколько путано, - сказала Марианна, - но смысл я поняла.
Он должен скоро вернуться. Я собираюсь поплавать. Может я сделаю
несколько сандвичей?
   - Отлично, - сказала Алекса. - Я помогу. Линк знает о ловли
форели больше, чем кто-нибудь другой из моих знакомых, он только
не знает, что такое искусственная мушка.
   - Я просто намечаю поймать рыбу, - сказал Линк. -
Достаточную, чтобы поесть. Много раз я ловил рыбу через полыньи
во льду, чтобы не голодать.
   Позже, вытянув свое смуглое мускулистое тело на береговом
песке проточного пруда, он наслаждался теплыми лучами солнца и
наблюдал за Алексой. Стройная и привлекательная в своих белых
шортах и купальной шапочке, она неумело пыталась забросить
удочку, а МакНи с трубкой в зубах работал, уютно устроившись под
склоняющимся к воде навесом из ветвей. Марианна безмятежно
поедала сандвичи и с большим интересом наблюдала за действиями
коммуны муравьев. В воздухе висело глубокое не требующее слов
товарищеское чувство семьи и расы, связь, которая потянулась и
коснулась Линка, и затянула его в свою дружественную сердцевину.
Вот это чувство, - подумал он. - Здесь я свой. И разум Алексы
ответил ему с тихой уверенностью: Ты один из Нас.
   Месяцы теперь быстро текли для Линка, иногда нарушаемые
случайными визитами Дэйва Бартона, который становился все
беспокойнее по мере того, как зелень покрывала деревья и кусты,
земли и лозу, как весна уступала место лету, да и оно уже
клонилось к недалекой осени. Теперь он редко думал о кочевниках.
В их маленькой группе царило что-то вроде молчаливого
взаимопонимания, он смутно ощущал, что Алекса многое знает о его
прошлом, но никогда не заговорит о Кэсси первой. Он не
сомневался, что она начинает любить его. Да и в том, что он
любит ее, он не слишком сомневался. Кроме того, Алекса была
такой же, как он, чего не было у Кэсси.
   Но он все равно мечтал о Кэсси. Иногда даже среди своего
народа он чувствовал себя одиноким. В такие минуты он страстно
желал завершить свое телепатическое обучение и присоединиться к
Бартону в его борьбе с параноиками. Бартону не терпелось
заполучить Линка в союзники, но он остерегался идти слишком
широкими шагами.
   - Параноики не дураки, - говорил он Линку. - Их нельзя
недооценивать. Я прожил так долго лишь потому, что я опытный
охотник для большой охоты. Моя реакция лишь чуть-чуть быстрее,
чем у них, и я всегда стараюсь завести их в такое положение, где
телепатия бессильна. Если параноик оказался в глубокой яме, он
может узнать, что ты собираешься завалить его грудой камней - но
помешать тебе он не сможет.
   - Есть какие-нибудь новости о Кэллахане? - спросил МакНи.
   - Ни одного слова за несколько месяцев. Есть какой-то план -
может быть, мощный всплеск пропаганды, может быть - убийства
ведущих ученых. Я этого не знаю. Ни в одном сознании я не смог
прочитать правильных ответов. Но я думаю, что скоро что-то
должно открыться; я уже столько узнал. Мы должны быть готовы к
этому. Мы должны разгадать их код - или заполучить свой
собственный. Все по-прежнему, Даррил.
   - Я знаю, - сказал МакНи. Он пристально смотрел в пустынное
синее небо. - Я мало о чем могу говорить или даже думать. Да,
все по-прежнему.
   - Но ты не ошибся? Через несколько недель ты должен вернуться
в Ниагару.
   Заговорил Линк:
   - Послушай, а этот код... Я думал об этом, у кочевников есть
что-то вроде кода. Вроде этого... - он изобразил крики
нескольких животных и птиц. - Мы знаем, что они значат, но
больше никто этого не знает.
   - Кочевники не телепаты. Если бы они были таковыми, то это
твой код недолго оставался бы в тайне.
   - Кажется, ты прав. Но все равно, мне бы так хотелось разбить
параноиков.
   - У тебя будет шанс сделать это, - сказал Бартон. - Но, между
тем, задача Даррила - найти для нас новое оружие.
   Бартон встал, нахмурившись.
   - У меня есть дела на юге. Я встречусь с тобой, когда
вернусь, Даррил. Ты все же позаботься о себе. Если эта затея -
что бы там ни замышлялось - должна скоро выплыть наружу, не
рискуй. Ты жизненно важен для Нас, значительно больше, чем я
сам.
   Кивнув Линку, он вышел. МакНи смотрел в пространство. Линк
поколебался, послал вопросительную мысль и встретил рассеянный
отказ. Он спустился вниз.
   Алексы нигде не было. В конце концов он пошел в сады по
дороге к ручью. Заметив яркое пятно, он направился к нему.
   Алекса сидела на скале, ее легкий спортивный костюм был
расстегнут, чтобы дать легкому бризу освежать ее кожу. Было так
жарко, что она сняла свой парик, и ее блестящий голый череп
смотрелся нелепо и несовместимо с ее искусственными ресницами и
бровями. Линк впервые видел ее без парика.
   Мгновенно, только он об этом подумал, она обернулась и стала
надевать парик. Но вдруг ее рука остановилась. Она
полувопросительно посмотрела на него, а потом в ее глазах
появились боль и понимание.
   - Надень его, Алекса, - сказал Линк.
   Она вопросительно посмотрела на него.
   - Зачем - теперь?
   - Я... это не...
   Алекса пожала плечами и водрузила парик на место.
   - Это было... странно, - сказала она, намеренно произнося это
вслух, словно не хотела позволить своей мысли ускользнуть в
каналы телепатической сокровенности, где обида может так легко
ранить. - Я настолько привыкла к тому, что Болди - безволосы. Я
никогда прежде не думала, что это зрелище может... - она не
закончила мысль вслух. Через мгновение она сказала: - Ты, должно
быть, был очень несчастлив среди кочевников, Линк. Даже более
несчастен, чем ты сознаешь. Если ты был воспитан в неприятии
вида голого черепа в такой степени...
   - Этого не было, - слабо протестовал Линк. - Я не... ты не
должна думать...
   - Все в порядке. Ты не можешь изменить настолько глубоко
укоренившиеся в тебе реакции. Когда-нибудь каноны красоты
изменятся. Отсутствие волос будет цениться. Сегодня этого нет,
и, конечно, этого нет у человека с твоим психологическим фоном.
Тебя, должно быть, заставляли очень остро чувствовать, что ты
стоишь ниже из-за своего голого черепа.
   Линк стоял, чувствуя себя неловко, не имея сил отрицать
мысль, столь живо вплывавшую в его сознание, сгорая от стыда и
страха из-за сознания, что она настолько же ясно, как и он сам,
видела отвратительную картинку ее голого черепа в его понимании.
Словно он поднес к ее лицу кривое зеркало и сказал вслух:
   - Вот как ты выглядишь для меня.
   Как будто он ни за что дал ей пощечину насмешкой на ее...
ненормальностью.
   - Брось, - сказала Алекса, улыбаясь немного потрясенно. - Ты
ничего не можешь с этим поделать, если голый череп... беспокоит
тебя. Забудь об этом. Это не то, чтобы мы были ж-женаты или...
что-то в этом роде.
   Они молча смотрели друг на друга. Их мысли соприкоснулись и
отпрянули, и снова соприкоснулись, прощупывая, думая о легких
вещах, перескакивая с одного на другое так робко, словно прыгали
по льдинам, способным уйти под воду под тяжестью полной
концентрации мысли.
   Мне казалось, что я люблю тебя... возможно, это так... да, я
тоже... но теперь невозможно... (неожиданный яростный
протест)... нет, это невозможно, между нами не будет
справедливости... как между обычными людьми... мы всегда будем
помнить эту картину, как я выглядел (резкое удаление из
памяти)... (агонизирующее отрицание этого)... нет, это нельзя
изменить... всегда между нами... слишком глубоко укоренилось...
и кроме того Кэс... (внезапное мгновенное закрытие обоих умов,
прежде чем мысленный образ успел сформироваться).
   Алекса поднялась.
   - Я иду в город, - сказала она. - Марианна у парикмахера.
Я... я сделаю себе завивку.
   Он беспомощно поглядел на нее, неохотно отпуская ее, хотя он
знал не хуже чем она сама, как многое было обсуждено, взвешено и
сброшено со счетов в последний момент безмолвной речи.
   - До свидания, Алекса, - сказал он.
   - До свидания, Линк.
                            *  *  *
   Линк еще долго стоял и смотрел на дорогу после ее ухода. Он
должен был уйти. Он не был здесь своим. Даже если после этого
была бы возможность близость с Алексой, он знал, что не может
оставаться. Они были... ненормальны. Теперь он бы более ясно
видел их голые черепа, презренное, вызывающее смех отсутствие
волос, которое он так не любил в себе, чем парики, которые они
носили. Каким-то образом он до нынешнего момента не осознавал
столь полно...
   Все же он не может уйти, не сказав Даррилу. Медленно, с
трудом передвигая ноги, он повернул обратно к дому. Подходя к
боковому газону, он послал вперед неуклюжую вопросительную
мысль.
   Что-то ответило ему из лаборатории в подвале, подозрительная,
странная, волнующая вибрация на миг прильнула к его сознанию и
отпрянула. Это не был МакНи. Это был... чужой.
   МакНи стал спускаться к двери подвала. Внизу он остановился,
пытаясь разобраться в путанице ощущений после того, как он
растопырил мысленные пальцы. Дверь была открыта. МакНи лежал на
полу с погасшим сознанием, кровь текла из раны у него в боку.
   Чужой?
   Кто?..
   Сергей Кэллахан.
   Где?..
   Спрятался. Вооружен.
   Я тоже, - подумал Линк, сжав в руке кинжал.
   Ты неопытный телепат. В схватке ты не можешь победить.
   Возможно, это было правдой. Телепатия у Болди заменяла
предвидение. Любой Болди мог предугадать и победить любого
обыкновенного человека, а Линк еще не был достаточно
телепатически натренирован.
   Он неловко разведывал. И неожиданно узнал, где находится
Кэллахан.
   За дверью. Откуда он мог ударить Линка в спину, когда парень
войдет в лабораторию. Он не ожидал, что неопытный Болди не
обнаружит его засаду, пока не станет слишком поздно, и как
только Линк прочувствовал ситуация, он попытался вырваться.
   Линк всем весом навалился на панель, прижимая дверь обратно к
стене. Кэллахан оказался в ловушке. Беспомощно зажатый между
двумя металлическими пластинами - стеной и дверью, - он пытался
отжаться, вывернуться на свободу. Его рука, сжимавшая кинжал,
змеей выскользнула наружу. Линк выронил свое оружие, прижался
спиной к двери и покрепче уперся ногами. Дверная коробка давала
ему отличную опору. Вены вздувались на лбу, пока он удерживал,
прижимал, и сдвигал дверь изо всех своих сил.
   Что однажды сказал Дэйв Бартон? "Убивай их с помощью
механизмов..."
   Это и был механизм - один из древнейших. Рычаг.
   Неожиданно Кэллахан закричал. Его агонизирующая мысль молила
о милосердии. Через мгновенье его силы иссякнут, молил он.
   - Нет... не убивай меня!
   Его силы иссякли.
   Линк расправил тяжелые плечи. И был еще один мысленный
ужасающий крик Кэллахана, еще более агонизирующий, чем
издаваемые им звуки, и Линк позволил двери медленно отойти от
стены. Вместе с ней сползло и тело. Линк подобрал свой кинжал,
умело им воспользовался и обернулся к МакНи.
   На полу растекалась лужа крови, но МакНи был все еще жив.
Кэллахан не успел завершить свое дело.
   Линк занялся оказанием первой помощи.
                            *  *  *
   Так это произошло.
   Было уже за полночь. В лаборатории в подвале МакНи вытянулся
в своем кресле, морщась от давления повязок на ребрах. Он моргал
от света люминесцентных ламп, вздыхал и тер лоб.
   Его рука замерла над блокнотом. Уравнение не сходилось. Он до
сих пор не был вполне готов думать об этом.
   Но работа близилась к завершению. Она должна была, наконец,
дать Болди оружие против параноиков. Они не могли перехватывать
код секретного диапазона параноиков, но они могли...
   Еще нет. Пока нельзя думать об этом.
   Даже Линк помог, сам того не подозревая, одним из своих
предложений. Мимикрия. Да, таков был один из ответов. Параноики
не могли даже подозревать...
   Еще нет.
   Ладно, Линк ушел к своему племени кочевников и своей
кочевнице-скво. В конце концов, психологическая установка,
внесенная в мозг мальчика, оказалась сильнее, чем сильные
расовые связи. Это плохо, ведь Линк обладал кое-чем, чего не
было у многих Болди - прирожденная твердость, умная сила,
которая могла здорово пригодиться в грядущие темные дни.
   Темные дни, которые еще можно было оттянуть, если...
   Марианна спала. МакНи отогнал от нее свои мысли. После многих
лет брака, они были настолько чувствительны друг к другу, что ее
могла разбудить даже эта случайная мысль. И до тех пор, пока она
не заснула, он не решался думать о конечной задаче. Между Болди
не может быть секретов.
   Но это должно было оставаться в секрете - единственном
секрете, который должен был дать Дэйву Бартону оружие против
параноиков. Это был неразгадываемый шифр, который МакНи искал
уже два года.
   Это был секретный способ связи для Болди.
   Сейчас. Работать быстрее. Работать быстрее!
   Перо МакНи ускорило свой бег. Он кое-что поправил в стоявшей
перед ним машине, тщательно приладил несколько контактов и стал
следить за нарастающим потоком энергии. Через некоторое время
что-то появилось из маленького проема на одном конце машины:
тонкая паутина проводов с несколькими плоскими изогнутыми
приспособлениями. МакНи снял парик, пристроил на голове шапочку
из проводов и снова натянул парик. Взглянув в зеркало, он
удовлетворенно кивнул.
   Машина теперь непрерывно производила эти шапочки для связи,
достаточно было лишь загружать в нее сырье. Матрица, схема, была
встроена в машину и в результате выдавала устройство связи,
легко скрываемое под париком, которое, возможно, в конце концов
будет носить каждый обыкновенный Болди. А что до сути
устройства...
   Нужно было отыскать секретное устройство связи вроде
не поддающейся перехвату длины волны параноиков. Сама телепатия
- это просто трехфазное колебание электромагнитно-гравитационной
энергии, выделяемой специфическим коллоидом человеческого мозга.
Но телепатия, как таковая, может быть принята любым
чувствительным мозгом, находящимся в связи с передающим.
   Весь фокус был в том, чтобы найти искусственный способ
передачи. Мозг, определенным образом возбужденный электрической
энергией, выдаст электромагнитно-гравитационную энергию, которую
не сможет принять никто, кроме телепатов, поскольку приборов,
настроенных на этот диапазон, просто нет. Но когда параноики
получат такие сигналы, без дешифрующей помощи одной из шапочек
МакНи они не смогут уловить в этом кода.
   Потому что они будут слышать - ощущать - лишь помехи.
   В этом и заключался камуфляж. Волны маскировались. Они
прятались в волновом диапазоне, которым никто не пользовался,
поскольку тот был слишком близок к каналам радиосвязи, который
использовали тысячи вертолетов. Для этих раций пять тысяч
мегагерц были нормальной частотой; пятнадцать тысяч казались
безвредным гармоническим шумом, и устройство МакНи просто
добавляло помеховых шумов к этой гармонической интерференции.
   Конечно, пеленгаторы могли принять сигналы и засечь их - но
вертолеты, как и Болди, были разбросаны по всей стране, и сама
раса много путешествовала, как по необходимости, так и по
желанию. Параноики могли бы установить, что пятнадцать тысяч
мегагерц излучают проволочные шлемы - но с чего бы им этим
заниматься?
   Это была своего рода имитация шифра кочевников, подражающих
крикам птиц и зверей. Новичок в лесу не усмотрел бы языка в
крике или вое - так и параноики не станут искать секретные
сообщения в том, что на их взгляд было лишь помехами.
   Итак, эти легкие, сетчатые, легко скрываемые шлемы наконец
решили проблему. Источником энергии станет автоматический
перехват свободной энергии, незаметный отток с ближайшего
электрогенератора, а сама машина, изготавливавшая шлемы, была
закрыта надолго. Никто, кроме самого МакНи не знал даже
принципов новой системы связи. И если машина будет хорошо
охраняться, то параноики никогда не узнают больше, чем знает сам
Бартон, о том, что заставляет устройство работать. Бартон
оценит его эффективность, и этого достаточно. Список
необходимых расходных материалов был выгравирован на питающем
бункере; больше ничего не требовалось. Так что Бартон не будет
знать никаких секретов, которые он мог бы неумышленно выдать
параноикам, поскольку все эти секреты были внутри машины и еще в
одном месте.
   МакНи снял свою шапочку и положил ее на стол. Выключил
машину. Затем быстро уничтожил формулы и следы записей и
исходных материалов. Он написал краткую записку для Бартона,
объясняя все необходимое.
   После этого времени уже не оставалось. МакНи откинулся в
кресле, его простое усталое лицо ничего не выражало. Он не был
похож на героя. И только тогда он перестал думать о будущем расы
Болди, и о том, что другим местом, где таился секрет, был его
мозг.
   Когда его руки ослабили повязку на ребрах, он подумал о
Марианне. И когда его жизнь стала утекать вместе с кровью из
открывшейся раны, он подумал: Как бы я хотел сказать тебе
"Прощай", Марианна. Но я не должен трогать тебя, даже в своих
мыслях. Мы слишком близки. Ты можешь проснуться, и...
   Я надеюсь, что тебе не будет слишком одиноко, моя дорогая...
                            *  *  *
   Он возвращался. Кочевники не были его народом, но Кэсси была
его женой. И из-за этого он предал свою расу, предал, возможно,
само будущее, и следовал за кочующим племенем три штата до этого
момента, вместе с осенними ветрами, холодом дующими сквозь
поблекшую листву, пока не достиг конца своего поиска. Она была
там, в ожидании. Она была там, отделенная от него лишь скалой.
Он мог почувствовать, ощутить это, и его сердце трепетало при
возвращении домой.
   А это предательство... Один человек не мог ничего знать для
жизни всей расы. Но будет на несколько ребятишек-Болди меньше,
чем было бы, женись он на Алексе. Болди должны будут сами найти
для себя спасение...
   Но он не думал об этом, когда преодолев последнее
препятствие, он побежал туда, где у костра сидела Кэсси. Он
думал о Кэсси, о блестящей черноте ее волос, о мягкой округлости
ее щек. Он звал ее по имени, снова и снова.
   Сперва она не поверила. Он видел сомнение в ее глазах и ее
мыслях. Но сомнения пропали, когда он упал рядом с ней -
странная фигура в экзотических городских одеяниях - и заключил
ее в объятия.
   - Линк, - сказала она, - ты вернулся.
   Он умудрился сказать:
   - Я вернулся, - и на время перестал говорить и думать. Прошло
много времени, прежде чем она решила показать ему кое-что
интересное.
   Так и вышло. Его глаза оставались расширенными, пока Кэсси
смеялась и говорила, что это далеко не первый ребенок в мире.
   - Я... мы... ты хочешь сказать...
   - Конечно. Наш. Это Линк-младший. Как он тебе нравится? Он,
между прочим, похож на своего папу.
   - Что?
   - Подержи его.
   Когда Кэсси отдала ему ребенка, Линк понял, что она имела в
виду. Маленькая головка была совершенно лишена волос, не было и
следа бровей и ресниц.
   - Но... ты же не Болди, Кэсси. Как...
   - Но ты-то уж точно безволосый, Линк. Поэтому...
   Линк обвил ее свободной рукой и крепко прижал к себе. Он не
мог видеть будущее; он не мог осознать последствий этой первой
попытки смешения рас. Он только испытывал глубокое и невыразимое
облегчение от того, что ребенок был таким же, как он. Это было
глубже, чем простое человеческое желание продолжить свой род.
Это было оправдание. Если так, то он не отрекся полностью от
своей расы. Алекса никогда не родит ему детей, но это не
означает, что его дети будут от чужого корня.
   То глубокое извращение, которое он приобрел у кочевников, не
должно произойти с его ребенком. Я обучу его, - подумал он. - Он
будет с самого начала знать - он научится гордиться тем, что он
- Болди. И потом, если он когда-нибудь потребуется им... нет,
если Нам он будет нужен... он будет готов заменить меня.
   Раса продолжится. Было добрым, справедливым и приносящим
удовлетворение то, что союз Болди и человека мог привести к
рождению детей-Болди. Род не должен приходить в тупик из-за
того, что мужчина женился за пределами своего племени. Человек
должен следовать инстинкту, как это делал Линк. Было приятно
принадлежать к расе, допускавшей даже такую измену традициям, и
не требовавшей последующей расплаты. Род был слишком сильным,
чтобы прерваться. Доминирующая наследственность найдет свое
продолжение.
   Возможно, изобретение МакНи могло оттянуть день погрома, а
может быть, и не могло. Но даже если этот день наступит, то это
не остановит Болди. Подпольный, скрытый, гонимый, их род не
прервется. И возможно, что самое безопасное убежище будет
найдено среди кочевников. Поскольку уже сейчас там есть их
агент.
   Может быть, все было правильно, - думал Линк, обняв Кэсси и
ребенка. - Прежде здесь я был своим. Сейчас уже нет. Я никогда
уже не буду полностью счастлив моей прежней жизнью. Я слишком
много знаю. Но здесь я являюсь связью между общественной жизнью
и тайной жизнью беженцев. Может быть, им когда-нибудь
понадобится эта связь. - Линк, - он задумался и усмехнулся.
   Вдалеке послышался и стал нарастать рев песни. Мужчины
племени возвращались с дневной охоты. Он был немного удивлен,
осознав, что больше не чувствует прежнего глубокого недоуменного
недоверия к нему. Теперь он понял. Он знал их настолько,
насколько они сами себя никогда не знали, и он за последние
месяцы узнал достаточно, чтобы оценить это знание. Кочевники
более не были недовольными и неприспособленными к цивилизации.
Поколения отбора очистили их. В американцах всегда было
самоочищение первопроходцев, рискованная оторванность от
старого мира. Похороненный род возродился в их потомках. Да,
они стали теперь настоящими кочевниками; да, они были жителями
леса; но они всегда были бойцами. Как и первые американцы. В них
был тот же твердый стержень, который мог, в один из дней дать
убежище угнетенным и преследуемым.
   Песня все громче раздавалась из-за деревьев, ревущий бас
Джесса Джеймса Хартвелла запевал, остальные подпевали.
                            *  *  *
          "Ура! Ура! Мы несем праздник,
           Ура! Ура! Флаг, несущий людям свободу..."

Четыре

   Снова опустилась ночь. Я лежал, глядя на холодно мерцающие
звезды и чувствовал, как мое сознание проваливается в бездонную
пустоту бесконечности.
   Мой рассудок был ясен.
   Я уже долго лежал здесь без движения, глядя на звезды. Снег
недавно прекратился, и свет звезд блестел на синих сугробах.
   Больше не было смысла ждать. Я потянулся к поясу и вынул свой
кинжал. Я положил его лезвие поперек своего левого запястья и
задумался. Это может занять слишком много времени. Есть и более
быстрые способы - там, где тело более уязвимо.
   Но я слишком устал, чтобы двигаться. Через мгновение я потяну
лезвие на себя с резким нажимом. И тогда все будет кончено -
ведь какой смысл ждать помощи теперь, когда я слеп, глух и нем
здесь, за горной грядой. Жизнь полностью оставила мир. Маленькие
искры мерцающего тепла, которые излучают даже насекомые,
странный, пульсирующий ритм жизни, подобно волне прибоя текущей
по Вселенной, излучаемый, вероятно, везде существующими
микроорганизмами... свет и тепло - все это исчезло. Казалось, из
всего ушла душа.
   Должно быть, я бессознательно послал мысль с просьбой о
помощи, потому что внутри моего сознания я услышал отзыв. Я едва
не закричал, прежде чем понял, что ответ пришел из моего
собственного мозга, какие-то воспоминания, вызванные
ассоциациями.
   Ты один из нас, - сказала мысль.
   Почему я должен об этом помнить? Это напомнило мне о...
Хобсоне. Хобсон и Нищие в Бархате. Ведь МакНи не решил конечной
проблемы.
   Следующее сражение тайной войны произошло в Секвойе.
   Должен ли я это помнить?
   Холодное лезвие кинжала лежало у меня на запястьи. Умереть
будет нетрудно. Значительно легче, чем выжить, слепому, глухому
и одинокому.
   Ты один из нас, - повторила мысль.
   И моя мысль умчалась в солнечное утро, в город возле бывшей
канадской границы, в напоенный холодом и хвоей воздух, в
перестук людских шагов на Рэдвуд-Стрит - сто лет назад.

НИЩИЕ В БАРХАТЕ
   Он словно наступил на змею. То, что было скрыто в свежей
зеленой траве, извивалось под ногами, поворачивалось и злобно
билось. Но мысль не принадлежала рептилии или животному; только
человек был способен на такую злобность, которая была, по сути
искажением интеллекта.
   Темное лицо Беркхальтера не изменилось. Его легкий шаг не
сбился. Но его мысль мгновенно отпрянула от этой слепой злобы,
настороженная и готовая к действию, а тем временем Болди по
всему поселению ненадолго прервали работу и разговор, когда их
мысли соприкоснулись с сознанием Беркхальтера.
   Ни один человек ничего не заметил.
   В ярком утреннем солнечном свете Рэдвуд-Стрит весело и
дружелюбно изгибалась перед Беркхальтером. Но оттенок тревоги
скользил по ней, тот же холодный опасный ветер, который многие
дни дул в мыслях каждого телепата в Секвойе. Впереди были
несколько ранних посетителей магазина, несколько идущих в школу
детей, группа, собравшаяся перед парикмахерской, один из
докторов госпиталя.
   Где он?
   Быстро пришел ответ: Не могу засечь его. Впрочем, рядом с
тобой.
   Кто-то - судя по оттенкам мыслей - женщина - прислал
сообщение, окрашенное эмоциональным смятением, почти истерикой:
Один из пациентов госпиталя...
   Мгновенно мысли других поддерживающе сомкнулись вокруг нее,
согревая дружественностью и комфортом. Даже Беркхальтер нашел
время, чтобы послать ясную мысль единства. Среди других он узнал
спокойную, знающую личность Дюка Хита, Болди-священника-врача, с
характерными психологическими оттенками, которые мог ощутить
лишь другой телепат.
   Это Сэлфридж, - говорит Хит женщине, пока остальные Болди
слушали. - Он просто пьян. Я думаю, я ближе всех, Беркхальтер. Я
иду.
   Над головой описывал дугу вертолет, за которым тянулись
грузовые планеры, стабилизированные гироскопами. Он перевалил
через западный кряж и ушел в сторону Тихого океана. Когда его
рокот стих, Беркхальтер услышал глухой рев водопада,
находившегося выше по долине. Он живо чувствовал перистую
белизну водопада, низвергающегося со скалы, склоны, покрытые
елью, пихтой и мамонтовыми деревьями, окружавшие Секвойю,
далекий шум целлюлозных фабрик. Он сконцентрировался на этих
ясных, знакомых вещах, чтобы подавить тошнотворную грязь,
текущую из сознания Сэлфриджа в его собственное.
Чувствительность и восприимчивость всегда были характерны для
Болди, и Беркхальтер не раз удивлялся, как Дюку Хиту удается
оставаться невозмутимым при его работе среди пациентов
психиатрического госпиталя. Раса Болди пришла слишком рано; они
не отличались агрессивностью, а выживание расы зависело от
борьбы.
   Он в таверне, - сообщила мысль женщины. Беркхальтер
машинально отпрянул от этого сообщения; он знал мозг, передавший
его. Логика мгновенно подсказала ему, что источник информации
неважен - в этот момент. Барбара Пелл была параноиком, и,
следовательно, врагом. Но и параноики, и Болди были отчаянно
заинтересованы избежать любого открытого столкновения. Хотя
между их конечными целями лежали миры, их пути все же временами
были параллельны...
   Но было уже слишком поздно. Фрэд Сэлфридж вышел из таверны,
щурясь от солнечного света, и увидел Беркхальтера. Узкое, со
впалыми щеками лицо торговца исказилось кислой усмешкой. Мутная
злоба его мыслей опережала его, пока он шел к Беркхальтеру,
постепенно приближая руку к рукоятке короткого метательного
кинжала у своего пояса.
   Он остановился перед Беркхальтером, преградив ему путь. И его
ухмылка стала еще шире.
   Беркхальтер остановился. Паническая сухость стиснула его
горло. Он боялся, но не за себя, а за свою расу, и каждый Болди
в Секвойе знал это - и наблюдал.
   Он сказал:
   - Доброе утро, Фрэд.
   В это утро Сэлфридж не брился. Сейчас он потер щетинистый
подбородок и прикрыл глаза.
   - Мистер Беркхальтер, - сказал он. - Консул Беркхальтер.
Хорошо, что сегодня утром вы не забыли надеть шляпу. "Кожаные
головы" так легко простужаются.
   Тяни время, - приказал Дюк Хит. - Я иду. Я остановлю его.
   - Я не рвался на эту должность, Фрэд, - сказал Беркхальтер. -
Города назначили меня консулом. Разве я виноват в этом?
   - Конечно же, ты рвался, - сказал Сэлфридж. - Я знаю о
взятке, если вижу ее. Ты был учителем в Модоке или в каком-то
другом провинциальном городишке. Какого же черта ты знаешь о
кочевниках?
   - Не так много, как ты, - согласился Беркхальтер. - У тебя
есть опыт.
   - Конечно. Конечно он у меня есть. Поэтому они взяли
учителя-недоучку и назначили его консулом кочевников. Новичка,
даже не знающего, что среди этих ребят есть племена каннибалов.
Я торговал с жителями леса тридцать лет и я знаю, как с ними
обращаться. Может, ты собираешься читать им чудесные рассказики
из книжек?
   - Я сделаю то, что мне скажут. Я не главный.
   - Нет. Но, может быть, твои друзья? Связи! Если бы у меня
были такие же связи, как у тебя, я бы отсиживал зад, загребая
деньги за ту же работу. Только я бы делал эту работу лучше -
много лучше.
   - Я не вмешиваюсь в твои дела, - сказал Беркхальтер. - Ты
продолжаешь торговать, не так ли? Я занимаюсь своими делами.
   - Да? А откуда я узнаю, что ты говоришь кочевникам?
   - Мои записи открыты для всех.
   - Да?
   - Конечно. Моя работа состоит лишь в том, чтобы поддерживать
мирные отношения с кочевниками. Не заниматься никакой торговлей
- кроме той, которую они захотят - и тогда я отсылаю их к тебе.
   - Это хорошо звучит, - сказал Сэлфридж. - За исключением
одной вещи. Ты можешь прочитать мои мысли и сказать кочевникам о
моих частных делах.
   Охрана Беркхальтера спала; он ничего не мог с этим поделать.
Он, сколько мог, выдерживал метальную близость человека, хотя
это было все равно, что дышать грязным воздухом.
   - Боишься этого? - спросил он, и тут же пожалел об этом.
Голоса в его сознании закричали: Осторожно!
   Сэлфридж вспыхнул.
   - Так ты все-таки это делаешь? Вся эта красивая болтовня о
том, что вы, "кожаные головы", уважаете личную жизнь
обыкновенных людей - конечно! Не удивительно, что ты получил
консульство! Читая мысли...
   - Постой, - сказал Беркхальтер. - Я никогда в жизни не читал
мысли обыкновенных людей. Это правда.
   - Да? - усмехнулся торговец. - Как же, черт возьми, я узнаю,
не лжешь ли ты? А ты можешь заглянуть в мой мозг и увидеть,
говорю ли я правду. Что нужно вам, Болди, так это чтобы вас
научили знать свое место, и я бы за пару монет...
   Беркхальтер стиснул губы.
   - Я не дерусь на дуэлях, - с усилием сказал он. - Я не буду
драться.
   - Трус, - сказал Сэлфридж и стал ждать, положив руку на
рукоять кинжала.
                            *  *  *
   Возникло обычное затруднение. Ни один телепат не мог бы
проиграть дуэль с обыкновенным человеком, если только он не
хотел совершить самоубийство. Но в то же время он не мог
позволить себе победить. Болди пекли свой собственный скромный
пирог; меньшинство, жившее в страдании, не должно было проявлять
превосходство, иначе бы оно не выжило. Один такой инцидент
прорвал бы плотину, которую телепаты с таким трудом воздвигли
против вздымающейся волны ненависти.
   А плотина была слишком длинной. Она охватывала все
человечество. И было невозможно уследить за каждым дюймом этой
огромной дамбы обычаев, настроя и пропаганды, хотя основные
принципы с детства внушались каждому Болди. Когда-нибудь плотина
рухнет, но каждая минута отсрочки означает возможность собрать
еще немного силы...
   Голос Дюка Хита сказал:
   - Такому парню как ты, Сэлфридж, лучше всего быть мертвым.
   Неожиданный шок потряс Беркхальтера. Он поднял глаза на
врача-священника, вспоминая то слабое напряжение, которое он
недавно почувствовал под глубоким спокойствием Дюка Хита, и
удивляясь этой вспышке. Потом он поймал в сознании Хита мысль и
расслабился, хотя и довольно настороженно.
   Позади Болди стоял Ральф Сэлфридж, уменьшенная и более слабая
копия Фрэда. Он довольно глупо улыбался.
   - Уверен, что могут, - сказал Хит. - Но они этого не делают.
   Его круглое, моложавое лицо нахмурилось.
   - Слушай меня...
   - Я не слушаю всяких...
   - Замолчи!
   Сэлфридж разинул рот от удивления. Он пребывал в
нерешительности: пустить ли ему в ход кулаки или кинжал, и пока
он колебался, Хит зло продолжил.
   - Я сказал, что тебе лучше быть мертвым, и я имею в виду
именно это! Твой младший брат считает тебя таким отчаянным, что
подражает тебе во всем. Теперь посмотри на него! Если эпидемия
распространится по Секвойе, то у него не хватит
сопротивляемости, чтобы выработать антитела, а этот юный идиот
не даст мне сделать ему профилактические прививки. Я полагаю,
он думает, что может прожить на одном виски, как ты!
   Фрэд Сэлфридж хмуро посмотрел на Хита, глянул на младшего
брата и снова перевел взгляд на врача-священника. Он потряс
головой, пытаясь прояснить ее.
   - Оставь Ральфа в покое. Он в порядке.
   - Ладно, начинай копить деньги ему на похороны, - жестоко
сказал Хит. - Как наполовину врач я дам прогноз прямо сейчас:
rigor mortis.
   Сэлфридж облизнул губы.
   - Подожди минутку. Мальчик не болен, не так ли?
   - Ниже, у Коломбиа Кроссинг, распространилась эпидемия, -
сказал Хит. Одна из новых мутаций вируса. если она ударит по нам
здесь, будет беда. Она похожа на столбняк, но не так поддается
лечению. Когда поражены нервные центры, ничего уже нельзя
поделать. Сильно помогут профилактические прививки, особенно
если у человека восприимчивый тип крови - как у Ральфа.
   Беркхальтер прочитал в мыслях Хита приказ.
   - Ты мог бы и сам получить несколько прививок, - продолжил
врач-священник. - К тому же, у тебя кровь группы "В", не так ли?
И ты достаточно крепок, чтобы справиться с инфекцией. Этот вирус
- какая-то новая мутация старого вируса гриппа.
   Он продолжал. Кто-то окликнул Беркхальтера с другой стороны
улицы, и консул незаметно ускользнул, только Сэлфридж бросил на
него мимолетный взгляд.
                            *  *  *
   Стройная рыжеволосая девушка ждала под деревом на углу.
Беркхальтер внутренне поморщился, когда понял, что встречи не
избежать. Он никогда не мог полностью контролировать ту бурю
чувств, которую вызывал в нем сам вид или мысль Барабары Пелл.
Он встретился с ее узкими яркими глазами, полными искорок света.
Он увидел ее округлую стройную фигуру, казавшуюся столь мягкой,
и должно быть такую же жесткую при прикосновении, каким было ее
сознание при мысленном контакте. Ее яркий рыжий парик, едва не
слишком шикарный, разбрасывал вокруг ее правильного
настороженного лица тяжелые локоны, разметавшиеся по ее плечам
словно щупальцам медузы, когда она поворачивала голову.
Интересно, у нее было типичное для рыжеволосых лицо с высокими
скулами, рискованно живое. У нее были типичные качества рыжей,
более глубокие, чем цвет волос, хотя Барбара Пелл, несомненно,
родилась такой же безволосой, как и любой Болди.
   - Глупый, - сказала она, когда он оказался рядом с ней. -
Почему ты не разделался с Сэлфриджем?
   Беркхальтер покачал головой.
   - Нет. И ты не пытайся.
   - Я предупредила тебя, что он в таверне. И я оказалась здесь
раньше всех, за исключением Хита. Если бы мы работали вместе...
   - Мы не можем.
   - Десятки раз мы спасали вас, предатели, - горько сказала
женщина. - А вы будете ждать, пока люди вышибут из вас дух.
   Беркхальтер прошел мимо нее и свернул на тропинку,
поднимавшуюся по крутому склону и уводившую из Секвойи. Он ясно
чувствовал, что Барбара Пелл смотрит ему вслед. Он мог видеть ее
столь ясно, будто у него были глаза на затылке, ее опасно яркое
лицо, ее прекрасное тело, ее яркие, восхитительные безумные
мысли...
   Ведь не считая переполняющей их ненависти мысли параноика
были столь же прекрасны и соблазнительны, как и красота Барбары
Пелл. Рискованно соблазнительными. Свободный мир, в котором
Болди могли бы в безопасности ходить, жить и думать, не
сдерживая своих мыслей в искусственные стесняющие рамки, как
люди когда-то сгибали свои спины, раболепствуя перед хозяевами.
Согнутая спина - это унизительно, но даже у раба сознание
свободно. Стеснять мысль - все равно, что стеснять душу, и
никакое другое унижение не может превзойти этого.
   Но такого мира, о котором мечтали параноики, не существовало.
Его цена была бы слишком высока. Что получит человек, зло
подумал Беркхальтер, если он заполучит весь мир и потеряет
собственную душу? Эти слова, наверное, впервые были произнесены
по этому случаю и подходили к нему, как никакие другие. Ценой
должно было стать убийство, и кто бы ни заплатил эту цену, он бы
этим автоматически запятнал купленный им мир и, если бы он был
нормальным существом, он никогда не смог бы наслаждаться тем,
что он купил столь дорого. Беркхальтер восстановил в памяти
отрывок стихотворения и снова, может быть более поздно, чем сам
поэт, писавший эти строки, ощутил вкус его горькой меланхолии.
                            *  *  *
             Я вижу вдалеке страну,
                Где никогда не буду.
             Но сердце пройдет, где не ступит нога,
                В страну обетованную.
                            *  *  *
   Мысль Барбары Пелл выпустила ему вслед гневную, полную злобы
стрелу презрения и ненависти. "Глупец, все вы глупцы, вы
недостойны телепатии, если ведете ее к упадку. Если бы вы только
присоединились к нам..." Ее мысль потеряла ясность и внезапно
стала злорадно красной от льющейся крови, солоноватой и
испаряющейся, будто все ее сознание с восторгом купалось в
людской крови.
   Беркхальтер, чувствуя слабость, оборвал мысленный контакт с
ней. С неожиданной ясностью он осознал, что не окончательной
свободной жизни они хотят, а предметом их вожделения являются
средства достижения цели. Они утратили образ свободного мира.
Все, чего они хотят, это убийство.
   "Глупец, глупец, глупец! - летели ему вслед мысли Барбары
Пелл. - Подожди и увидишь! Подожди пока - один на два есть два,
дважды два - четыре, трижды два..."
   Беркхальтер мрачно подумал: "Они к чему-то готовятся". И
осторожно послал мысль на разведку за внезапный искусственный
барьер, которым она пыталась скрыть мысль, когда осознала свою
неосторожность. Она злобно сопротивлялась прощупыванию. Он
чувствовал только смутные кровавые видения, кипящие за барьером.
Потом она беззвучно засмеялась и швырнула ему ясную ужасную
мысль параноика, отвратительно отчетливую картину, которая
разве что не плеснула ему в лицо льющей через край кровавостью.
   Чисто рефлекторно он стремительно отдернул свою мысль.
Прикасаться к ее мыслям было столь же безопасно, что и к огню.
Это был один из способов, которыми параноики могли при
необходимости отогнать назойливую мысль обыкновенного Болди. И
конечно же обычно ни один Болди не помышлял о прощупывании
чужого сознания без приглашения. Беркхальтер содрогнулся.
   Определенно, они к чему-то готовились. Он должен передать
этот эпизод тем, чьим делом было знать все о параноиках. В любом
случае мозг Барбары Пелл вряд ли дал бы много информации о
секретных планах. Она была исполнителем, а не идеологом. Он
отозвал от нее свои мысли, привередливо отряхивая грязь подобно
тому, как кот отряхивает с лап воду.
   Он поднимался по крутому склону, ведшему из Секвойи к его
дому, намеренно отрывая мысль от всего, что оставалось позади.
Пятнадцатиминутная прогулка привела его к простому дому из
бревен и пластика, выстроенному у самого Западного Канадского
Леса. Это и было его консульство, и только будка братьев
Сэлфридж стояла дальше в лесистой пустыне, тянувшейся на север
до моря Бофорта, сливающегося с Северным Ледовитым океаном.
   Мигающий красный огонек рядом с его столом сообщал ему, что
на терминале пневмопочты, вытянувшейся на шесть миль вглубь
леса, для него есть послание. Он внимательно прочитал его. Скоро
должна прибыть делегация представителей трех групп племен
кочевников. Ладно...
   Он проверил запасы, осмотрел главный склад и сел за стол в
ожидании. Скоро к нему должен был присоединиться Хит. А пока он,
закрыл глаза и сосредоточился на свежем запахе ели, вливавшемся
через открытые окна. Но свежий чистый аромат был загрязнен
отравлявшими воздух бродячими потоками мыслей.
   Беркхальтер вздрогнул.
                            *  *  *
                               II
                            *  *  *
   Секвойя лежала у границы бывшей Канады - ныне необъятной
пустыни, в основном, покрытой лесами. Ее промышленность
занималась переработкой побочных продуктов целлюлозного
производства, и здесь же находился огромный психиатрический
госпиталь, что объяснялось присутствием в городе большого
количества Болди. С другой стороны Секвойю выделяло из сотен
тысяч других городов, усеивающих Америку, недавнее создание
здесь дипломатического поста, консульства, который должен был
стать средством официального контакта с кочующими племенами,
которые отходили в леса по мере расширения цивилизации. Это был
город в долине, ограниченной крутыми склонами с бескрайними
хвойными лесами и белыми водопадами, несущимися со снежных
вершин. Чуть западнее пролива Джорджии и острова Ванкувер
раскинулся Тихий океан. Но шоссейных дорог было очень мало;
транспорт был воздушным. И связь в основном осуществлялась по
телерадио.
   Четыре сотни человек, или около того, жили в Секвойе, тесном,
маленьком, полунезависимом поселении, обменивающем свою особую
продукцию на креветок и помпано из Лафитта; книги из Модока;
кинжалы из бериллиевой стали и мотоплуги из Америкэн Гана;
одежду из Демпси и Ги Ай. Бостонские текстильные фабрики исчезли
вместе с Бостоном; эта дымящаяся серая пустошь не изменилась со
дня Взрыва. Но в Америке как и прежде хватало пространства, как
бы ни разрасталось население; война сильно проредило его. С
развитием техники совершенствовались использование засушливых и
неудобренных почв, и твердые зерна растения кудзу открыли новые
пути для земледелия. Но сельское хозяйство было далеко не
единственным производством. Никогда не расширяясь до солидных
размеров, города специализировались и разбрасывали споры,
выраставшие в новые поселения - или, иначе, разрастались подобно
побегам малины, что пускали корни там, где они коснулись земли.
                            *  *  *
   Беркхальтер старался не думать о рыжеволосой женщине, когда
вошел Дюк Хит. Врач-священник уловил напряженную, негативную
мысленную картину и кивнул.
   - Барбара Пелл, - сказал он. - Я видел ее. - Оба мужчины
затуманили поверхность своего сознания. Это не могло скрыть
мысли, но если бы чей-то мозг начал прощупывание, последовало бы
мгновенное предупреждение, которое дало бы им возможность
принять меры предосторожности. Однако, при этом беседа неизбежно
велась в устной форме, а не телепатически.
   - Они могут учуять приближение беды, - сказал Беркхальтер. -
Последнее время они прибывают в Секвойю, не так ли?
   - Да. В тот момент, когда ты стал консулом, они начали
приезжать, - Хит кусал пальцы. - За сорок лет параноики
выстроили что-то похожее на организацию.
   - Шестьдесят лет, - сказал Беркхальтер. - Мой дед видел, как
это началось в восемьдесят втором. Тогда в Модоке был параноик -
одинокий волк в те времена, но это был один из первых симптомов.
А с тех пор...
   - Да, они выросли качественно, не количественно. Сейчас
истинных Болди больше, чем параноиков. Психологически они в
невыгодном положении. Они не терпят смешанных браков с
обыкновенными людьми. А мы делаем это, и доминирующий признак
продолжается, расширяется.
   - На время, - сказал Беркхальтер.
   - У Коломбиа Кроссинг нет никакой эпидемии, - нахмурился Хит.
- мне нужно было как-то отцепить Сэлфриджа от тебя, а у него
сильный отцовский инстинкт к его брату. Это сработало, но не
надолго. С некоторой поправкой часть равна целому. Ты получил
консульство; у него был маленький приятный рэкет, обжуливая
кочевников; он ненавидит тебя - и бьет по твоему самому
уязвимому месту. К тому же он не дурак. он говорит себе, что
если бы у тебя не было того досадного преимущества, что ты -
Болди, ты бы никогда не получил консульство.
   - Это было несправедливо.
   - Он был вынужден сделать это, - сказал Хит. - Обыкновенные
люди не должны узнать, что мы выстраиваем среди кочевников. В
один прекрасный день лесной народ даст нам безопасность. Если бы
консулом стал обыкновенный человек...
   - Я работаю в потемках, - сказал Беркхальтер. - И знаю лишь,
что должен во всем слушаться Немых.
   - Мне известно ненамного больше. У параноиков есть их Мощь -
секретный диапазон связи, не поддающийся перехвату - и только
Немые могут бороться с их оружием. Помни, что покат мы не можем
прочитать мысли Немых, параноики тоже не могут этого сделать.
Если ты узнаешь их секреты, то твой мозг будет открытой книгой -
любой телепат сможет прочитать их.
   Беркхальтер промолчал. Хит вздохнул и посмотрел на еловые
иглы, блестевшие в солнечном свете за окном.
   - Мне это тоже нелегко, - сказал он, - быть суррогатом. Ни
одному обыкновенному человеку не приходилось быть ни
священником, ни врачом. А я должен. Доктора в госпитале
разбираются в этом лучше меня. Они знают, сколько случаев
психоза было вылечено благодаря нашему умению читать мысли. А
пока... - он пожал плечами.
   Беркхальтер посмотрел на север.
   - Что нам нужно, так это новая земля, - сказал он.
   - Нам нужен новый мир. И когда-нибудь мы его получим.
                            *  *  *
   Поперек двери легла тень. Оба мужчины повернулись. Там стояла
маленькая фигура, толстый маленький человечек с короткими
вьющимися волосами и кроткими голубыми глазами. Кинжал не его
поясе казался настолько неуместным, словно его короткие толстые
пальцы были в состоянии только нелепо скользить по рукоятке.
   Ни один Болди не будет намеренно читать мысли обыкновенного
человека, но друг друга Болди всегда узнавали. Так что
Беркхальтер и Хит мгновенно определили, что вошедший был
телепатом... но следом за этой мыслью пришло неожиданное
пугающее понимание, что там, где должна быть мысль, была
пустота. Это было все равно, что ступить на чистый лед и
обнаружить на его месте чистую воду. Только несколько человек
могли настолько полно защищать свое сознание. Это были Немые.
   - Привет, - сказал странник, входя и усаживаясь на край
стола. - Похоже, вы меня знаете. Если вы не против, поговорим
вслух. Я могу читать ваши мысли, но вы не можете прочитать мои.
- Он усмехнулся. - Не стоит этому удивляться, Беркхальтер. Если
ты будешь знать, то и параноики тоже узнают. Итак. Меня зовут
Бен Хобсон. - Он выдержал паузу. - Плохи дела, да? Ладно, мы
обдумаем это позже. Сначала дайте перевести дух.
   Беркхальтер быстро взглянул на Хита.
   - В городе параноики. Не говори мне слишком многого, иначе...
   - Не волнуйся. Я не собирался, - усмехнулся Хобсон. - Что вам
известно о кочевниках?
   - Потомки бродячих племен, не пожелавшие после Взрыва
присоединиться к поселениям. Цыгане. Люди леса. Довольно
дружелюбны.
   - Верно, - сказал Хобсон. - То, что я говорю вам теперь
известно всем, даже параноикам. Вы должны знать это. У нас есть
несколько агентов-Болди среди кочевников. Началось это случайно,
сорок лет назад, когда Болди по имени Линк Коуди был принят
кочевниками и воспитан в неведении о своем даре. Позже он узнал
об этом. Он до сих пор живет среди кочевников, и с ним его
сыновья.
   - Коуди? - тихо переспросил Беркхальтер. - Я слышал истории о
Коуди...
   - Психологическая пропаганда. Кочевники - это варвары. Но нам
нужна их дружба, мы хотим сделать все, чтобы соединиться с ними,
как только в этом возникнет нужда. Двадцать лет назад мы начали
создавать лесного идола, живой символ, который внешне был похож
на шамана, а на самом деле стал бы нашим представителем. Мы
взяли за основу африканского идола мумбо-юмбо. Линк Коуди
нарядился в цирковые одежды, получил от нас необходимые
атрибуты, и в конце концов у кочевников появилась легенда о
Коуди - великом лесном духе, мудром учителе. Они любят его, они
поклоняются ему, и они боятся его. Особенно с тех пор, как он
научился появляться одновременно в четырех местах.
   - Как? - спросил Беркхальтер.
   - У Коуди три сына, - улыбнулся Хобсон. - Одного из них вы
увидите сегодня. Твой друг Сэлфридж организовал небольшой
заговор. Один из вождей кочевников, которые прибудут на встречу,
должен будет убить тебя. Я сам не смогу помешать ему, но это
сделает Коуди. Тебе придется подыграть ему. Не подавай виду,
что ждешь беду. Когда войдет Коуди, вожди будут весьма поражены.
   - Не лучше ли было не говорить Беркхальтеру, что его ждет? -
сказал Хит.
   - Нет. По двум причинам. Он может читать мысли кочевников - я
разрешаю ему использовать этот козырь - и он должен действовать
заодно с Коуди. Хорошо, Беркхальтер?
   - Да, - кивнул консул.
   - Тогда я исчезаю, - Хобсон поднялся, продолжая улыбаться. -
Счастливо.
   - Подожди минуту, - сказал Хит. - Что насчет Сэлфриджа?
   - Не убивайте его. Ни один из вас. Вы знаете, что ни один
Болди не должен сражаться на дуэли с обыкновенным человеком.
   Беркхальтер почти не слушал его. Он знал, что должен сказать
о мысли, так поразившей его в сознании Барбары Пелл, и оттягивал
момент, когда ему придется назвать ее ненавистное имя, и тем
самым достаточно широко открыть ворота своих мыслей, впустив
туда ее образ, восхитительный образ, восхитительной изящное
тело, яркое опасное и безумное сознание...
   - Недавно я видел в городе одного из параноиков, - сказал он.
- Барбара Пелл. Мерзкое создание эта женщина. Она позволила
уловить кое-что из их планов. Закрылась слишком быстро, чтобы я
смог выудить много, но ты можешь это обдумать. Мне показалось,
они готовы к чему-то, что должно произойти в ближайшее время.
   Хобсон улыбнулся.
   - Спасибо. Мы понаблюдаем за ними. И за женщиной. Что ж, все
в порядке. Счастливо.
   Он вышел. Беркхальтер и Хит посмотрели друг на друга.
                            *  *  *
   Немой не спеша шел по тропинке вниз, к поселению. Рот его был
сложен для свиста, пухлые щеки дрожали. Пройдя мимо высокой ели,
он внезапно выхватил кинжал и бросился за дерево. Прятавшийся
там человек был захвачен врасплох. Сталь безошибочно нашла цель.
Перед смертью параноик успел послать лишь мысленный отчаянный
крик.
   Хобсон вытер свой кинжал и пошел дальше. Под плотно
пригнанным коричневым париком заработал сделанный в виде
облегающей шапочки аппарат. Ни Болди, ни телепат не могли
получить сигналы, которые сейчас принимал и отправлял Хобсон.
   - Они знают, что я здесь.
   - Иногда им это удается, - ответил беззвучный собеседник. -
Они не могут уловить модулированную частоту шлемов, но способны
заметить защиту. И все же, пока ни один из них не знает,
почему...
   - Я только что убил одного.
   - Одним негодяем меньше, - донесся холодный удовлетворенный
ответ. - Я думаю, мне лучше некоторое время побыть здесь.
Параноики прибывают. И Хит, и Беркхальтер думают так. Возможно,
есть какой-то план, который я пока не смог прочитать; параноики
думают о нем только на своем диапазоне.
   - Тогда оставайся. Держи связь. Что с Беркхальтером?
   - Как мы и подозревали. Он влюблен в параноика Барбару Пелл.
Но он об этом не знает.
   Потрясенное отвращение и, вместе с тем, неохотная симпатия
были в ответной мысли.
   - Я не помню, чтобы подобное случалось прежде. Он может
читать ее мысли; знает, что она параноик...
   Хобсон улыбнулся.
   - Если бы он разобрался в своих чувствах, это его бы сильно
расстроило, Джерри. Очевидно, ты выбрал не того человека для
этой работы.
   - Это не похоже на Беркхальтера. Он всегда жил очень
уединенно, но характер его больше чем безупречен. Его склонность
к сопереживанию была очень высока. И он полгода изучал
социологию в Новом Йеле.
   - Он изучал ее, но так и остался далек от нее. Он знает
Барбару Пелл всего шесть недель. Он влюблен в нее.
   - Но как - даже подсознательно? Болди инстинктивно ненавидят
и не доверяют параноикам.
   Хобсон достиг предместий Секвойи и продолжал идти мимо
сделанной в виде террасы площадки, на которой стояли на отшибе
блоки электростанции.
   - Так что это извращение, - сказал он другому Немому. -
некоторых мужчин привлекают отвратительные женщины. С этим не
поспоришь. Беркхальтер влюбился в параноика, и я молю небо,
чтобы он никогда этого не осознал. Он может покончить с собой.
Или может что-нибудь произойти. Это... - Его мысль двигалась с
некоторым напором. - Это самая опасная ситуация, с какой
когда-либо сталкивались Болди. Скорее всего, никто не придал
значения словам Сэлфриджа, но ущерб нанесен. Люди слышали. А
обыкновенные люди всегда не доверяли нам. Если будет взрыв, мы
автоматически окажемся козлами отпущения.
   - Каким образом, Бен?
   - В Секвойе может начаться погром.
                            *  *  *
   Раз уж шахматная партия началась, то остановить ее было
невозможно. Это долго копилось. Параноики, извращенная ветвь
параллельной телепатической мутации, не были безумны; это была
психоневротическая патология. У них имелось одно-единственное
заблуждение. Они были высшей расой. На этом фундаменте они
выстроили доктрину всепланетного саботажа.
   Обыкновенных людей было больше, и бороться с процветавшей во
времена децентрализацией техникой параноики не могли. Но если бы
культура обыкновенных людей ослабла, разрушилась...
   Убийства, искусно замаскированные под дуэли или несчастные
случаи; тайные диверсии во многих отраслях, от инженерного до
издательского дела; пропаганда, осторожно распространенная в
нужных местах - и цивилизация должна была идти к своей гибели,
если бы не одно препятствие.
   Настоящие Болди сражались за более древнюю расу. Им
приходилось делать это. Они, в отличие от ослепленных
параноиков, знали, что стоит обыкновенным людям догадаться об
этой шахматной партии, ничто не сможет остановить всемирный
погром.
   У параноиков пока что имелось одно преимущество - секретный
диапазон, на котором они могли телепатически общаться, не
поддающаяся перехвату длина волны. Тогда ученые Болди
разработали кодирующие шлемы, с высокочастотной модуляцией,
которая была так же неуловима. Пока Болди носил под париком
шлем, его мысли могли быть прочитаны только другим Немым.
   Так теперь называлась та маленькая тесная группа
истребителей, поклявшихся полностью уничтожить параноиков - по
сути, тайная полиция, никогда не снимающая шлемов, согласившихся
оторваться от общего ментального единства, которое играло такую
важную роль в психической жизни расы Болди.
   Они добровольно отказались от большей части своего наследия.
Любопытный парадокс заключался в том, что только жестко
ограничивая свою телепатическую силу, эти несколько Болди могли
применить свое оружие против параноиков. Они боролись за то
время, когда наступит всеобщее объединение, когда основная
мутация станет достаточно сильной численно, чтобы не было
необходимости в ментальных барьерах и психических эмбарго.
   Между тем, будучи самыми могущественными из расы Болди, они
лишь отчасти могли постичь то нежное удовольствие ментальных
Общих Кругов, когда сотня или тысяча разумов сливались в
глубинах вечного мира, доступного лишь телепатам.
   Они были нищими в бархате.
                            *  *  *
                              III
                            *  *  *
   Беркхальтер неожиданно спросил:
   - Что с тобой, Дюк?
   Хит не шелохнулся.
   - Ничего.
   - Не стоит так говорить. Твои мысли похожи на зыбучий песок.
   - Возможно, - сказал Хит. - Дело в том, что мне нужен отдых.
Я люблю эту работу, но иногда она проглатывает меня.
   - Что ж, возьми отпуск.
   - Не могу. Мы слишком заняты. Наша репутация настолько
высока, что к нам идут отовсюду. Мы один из первых ментальных
санаториев, занимающихся всеобщим психоанализом Болди. Это,
конечно, происходило годами, но исподволь, ни шатко, ни валко.
Людям не нравится, что Болди могут подсматривать мысли своих
сородичей. Однако с тех пор, как мы начали показывать
результаты... - Его глаза загорелись. - Мы в состоянии
справиться даже с психосоматическими расстройствами, а дурное
настроение - это просто наш хлеб. Большой вопрос, как ты знаешь,
это почему. Почему они кладут яд в пищу пациента, почему они
следят за ним - и так далее. Стоит один раз ответить на такой
вопрос, и это даст нужный ход мысли. А средний пациент склонен
замолкать, как моллюск, стоит психиатру начать задавать
вопросы. Но... - Возбуждение Хита возросло, - это величайшая
вещь в истории медицины. Болди существовали со времен Взрыва, но
только сейчас доктора открывают нам двери. Предельное
сопереживание. Психический пациент закрывает свой мозг, и его
трудно лечить. Но у нас есть ключи...
   - Чего ты боишься? - спокойно спросил Беркхальтер.
   Хит резко замолчал. Теперь он рассматривал свои ногти.
   - Это не страх, - сказал он наконец. - Это профессиональная
тревога. А, да черт с этим. Простые слова. На самом деле все
проще; ты можешь сделать из этого аксиому. Нельзя прикоснуться к
грязи и не испачкаться.
   - Понятно.
   - В самом деле, Гарри? В этом все дело, действительно. Моя
работа состоит в посещении ненормальных умов. не так, как это
делает обыкновенный психиатр. Я вхожу в эти мысли. Я вижу и
чувствую их точки зрения. Я знаю все их страхи. Невидимый
кошмар, поджидающий их в темноте, для меня - не просто слова. Я
разумен, но я вижу глазами сотни безумных людей. На минуту выйди
из моего сознания, Гарри. - Он отвернулся. Беркхальтер
поколебался.
   - Порядок, - сказал Хит, оборачиваясь. - Впрочем, я рад, что
ты это заметил. Я временами замечаю, что становлюсь даже слишком
сопереживающим. Тогда я или поднимаю свой вертолет, или вхожу в
Общий Круг. Посмотрим, смогу ли я сегодня вечером присоединиться
к этой связи. Ты чувствуешь мое сознание?
   - Конечно, - сказал Беркхальтер. Хит небрежно кивнул и вышел.
Вернулась его мысль.
   Мне лучше не быть здесь, когда придут кочевники. А то ты...
   Нет, - подумал Беркхальтер. - Я буду в порядке.
   Хорошо. Здесь тебе посылка.
                            *  *  *
   Беркхальтер как раз вовремя открыл дверь, чтобы встретить
посыльного от бакалейщика, оставившего снаружи свою тележку. Он
помог разгрузить припасы, проверил, что пиво будет достаточно
охлажденным, и нажал несколько кнопок, чтобы обеспечить запас
приготовленных под давлением прохладительных напитков. Кочевники
любили поесть.
   После этого он оставил дверь открытой и сел за стол,
расслабившись и ожидая. В офисе было жарко; он расстегнул
воротник и сделал стены прозрачными. Кондиционер принялся
охлаждать комнату, но и вид широкой долины внизу тоже освежал.
Высокие ели покачивали на ветру ветвями.
   Это совершенно не походило на Новый Йель, один из более
крупных городов, специализирующийся на обучении. Секвойя с ее
огромным госпиталем и целлюлозной фабрикой была более полным и
завершенным поселением. Изолированная от всего мира, если не
считать авиатранспорта и телевидения, она лежала чистая и
привлекательная, растянувшаяся белым, зеленым и пастельным
пластиком вокруг быстрых вод реки, бежавшей к морю.
   Беркхальтер сцепил руки за головой и вздохнул. Он испытывал
необъяснимую усталость, которая время от времени наваливалась на
него в последние недели. Не то, чтобы его работа была тяжела,
наоборот. Но переход к новой работе не будет столь легким, как
он ожидал. Прежде он не предполагал обнаружить столько скрытых
сложностей.
   Например, Барбара Пелл. Она была опасна. Возможно, она в
большей степени, чем кто-то другой, была ведущим духом
параноиков Секвойи. Не в смысле планирования действий, нет. Но
она зажигала, как пламя. Она была прирожденным лидером. А здесь
сейчас было столько параноиков, что это вызывало неудобства. Они
проникали сюда - по внешне благовидным поводам, для работы, в
командировки и отпуска, но город буквально кишел ими.
Обыкновенных людей все еще было больше, чем Болди и параноиков,
как и во всем мире...
   Он вспомнил своего деда, Эда Беркхальтера. Уж если кто-то из
Болди ненавидел параноиков, так это Эд Беркхальтер. И на то была
по-видимому, весомая причина, поскольку один из первых заговоров
параноиков - тогда это был всего-навсего одиночка - был
направлен косвенно на внушение идей сыну Эда, отцу Гарри
Беркхальтера. Странно, но Беркхальтер более живо помнил худое,
жесткое лицо деда, чем более мягкое лицо отца.
   Он снова зевнул, стараясь проникнуться спокойствием пейзажа
за окнами. Другой мир? Наверное, только в далеком космосе Болди
смогли бы освободиться от этих назойливых обрывков мыслей,
которые он ощущал даже сейчас. А без этого отвлекающего фактора,
с полностью нестесненным сознанием - он с удовольствием
потянулся, стараясь представить ощущения тела без гравитации и
расширить это на сознание. Но это было невозможно.
   Болди родились слишком рано, конечно - искусственно
ускоренная мутация, вызванная действием радиации на человеческие
гены и хромосомы. Таким образом их нынешнее окружение было
неподходящим. Беркхальтер лениво играл идеей расы глубокого
космоса, где каждое индивидуальное сознание отстроено столь
точно, что любой хоть немного чуждый разум создал бы помеху в
непрерывном процессе совершенной мысли. Приятно, но непрактично.
Это было бы тупиком. Телепаты не были суперменами, как
утверждали параноики; в лучшем случае они обладали лишь одним
фатально чудесным чувством - фатальным, поскольку оно
смешивалось с общепринятыми порядками. У подлинного супермена
телепатия была бы одним из десятка других невероятных свойств.
   А Барбара Пелл - имя и образ снова всплыли в его сознании, и
ее восхитительное тело, опасное и привлекательное как огонь - а
Барбара Пелл, например, бесспорно считала себя явно высшим
существом, как и все извращенные телепаты такого рода.
   Он думал о ее ярких узких глазах, алых губах с насмешливой
улыбкой. Он думал о ее рыжих локонах, ниспадающих подобно змеям
на ее плечи, и о того же цвета мыслях, подобно змеям кишевшим в
ее сознании. Он отбросил мысли о ней.
   Он был очень усталым. Чувство утомления, совершенно
непропорциональное затраченной им энергии, поднималось и
поглощало его. Если бы не ожидавшийся приход вождей кочевников,
он бы с удовольствием полетал бы на вертолете. Окружающие стены
гор ушли бы вниз, по мере того, как аппарат поднимался бы в
пустую синеву, все выше и выше, пока не завис бы в пространстве
над туманным невыразительным ландшафтом, полустертым плывущими
облаками. Беркхальтер думал о том, как выглядела бы земля,
туманная, сказочная иллюстрация Сайма - и в своих фантазиях он
потянулся медленно к ручке управления. Вертолет провалился вниз,
падая все более и более отвесно, пока не понесся самоубийственно
к гипнотически разворачивающемуся миру, подобному волшебному
разворачивающемуся ковру.
                            *  *  *
   Кто-то приближался. Беркхальтер мгновенно затемнил свое
сознание и поднялся. За открытой дверью был лишь безлюдный лес,
но он уже мог различить слабые нарастающие отзвуки песни.
Кочевники пели при ходьбе старые напевы и баллады, простые и
оттого хорошо запоминающиеся, которые дошли еще со времен,
предшествовавших Взрыву, хотя их первоначальный смысл был забыт.
                            *  *  *
           Растет зеленая сирень, сверкает вся росой;
           Мне одиноко, милая, когда я не с тобой...
                            *  *  *
   Предки кочевников мурлыкали эту песню вдоль границ прежней
Мексики задолго до того, как война стала не только далекой
романтикой. Дед одного из нынешних певцов был мексиканцем,
бродившим вдоль калифорнийского берега, обходя деревни и следуя
ленивой страсти к путешествиям, приведшей его в конце концов в
канадские леса. Его звали Раймон Альварес, но имя внука было уже
Кит Карсон Алверс, и его черная борода дрожала, когда он пел.
                            *  *  *
           Но к новой нашей встрече я правду докажу,
           И сменю зеленую сирень на красную, белую
               и голубую.
                            *  *  *
   Среди кочевников не было менестрелей - они все были
менестрелями, что и поддерживало жизнь народных песен. Продолжая
петь, они шли по тропинки, и замолчали, увидев дом консула.
   Беркхальтеру показалось, что перед ним ожили страницы
прошлого. Он читал о кочевниках, до последних шести недель не
сталкивался с этими новыми первопроходцами. Их причудливые
костюмы до сих пор интриговали его.
   В костюмах практичность сочеталась с украшением. Рубашки из
оленьих шкур, сливающиеся с лесной игрой света и тени, были
отделаны кистями и узелками; на Алверсе была енотовая шапка, на
всех людях были сандалии, сделанные из тонкой, мягкой, но
прочной кожи. На их поясах висели ножи в кожаных ножнах,
охотничьи ножи, более короткие и широкие, чем кинжалы горожан.
Их лица выражали распутную энергию, худые, загорелые,
проникнутые роднившим их духом независимости. В диких лесах
поколения кочевников боролись за жизнь примитивным оружием вроде
лука, что висел сейчас на плече одного из гостей, и они никогда
не поощряли дуэли. Они не дрались на дуэлях. Они убивали, когда
убийство было необходимо для выживания.
   Беркхальтер вышел на порог.
   - Заходите, - сказал он. - Я консул, Гарри Беркхальтер.
   - Ты получил наше послание? - спросил высокий, похожий на
шотландца вождь с густой рыжей бородой. Та штука, что вы
установили в лесах, выглядела раздраженной.
   - Пневмопочта? Она работает, все в порядке.
   - Неплохо. Я Кобб Маттун. Это Кит Карсон Алверс, а это Ампайр
Вайн.
   Вайн оказался чисто выбритым, похожим на медведя, гигантом,
чьи острые карие глаза бросали по сторонам настороженные
взгляды. Он что-то промычал и пожал руку Беркхальтеру. Так же
поступили и остальные. Сжав ладонь Алверса, Болди уже знал, что
именно этот человек собирается убить его.
   Но виду не подал.
   - Рад вас видеть здесь. Садитесь и давайте выпьем. Что
желаете?
   - Виски, - промычал Вайн. Его огромные руки стиснули стакан.
Он усмехнулся при виде сифона и хватил такой глоток, что у
Беркхальтера перехватило дыхание от жалости.
   Алверс тоже пил виски; Маттун выбрал джин с лимоном.
   - У тебя здесь очень неплохо с выпивкой, - сказал он,
уставясь на распахнутый Беркхальтером бар. - Я не могу разобрать
некоторые этикетки, но... что это?
   - Драмбуйе. Попробуете?
   - Конечно, - сказал Маттун, и его поросшая рыжей щетиной
глотка заработала. - Отличная штука. Лучше, чем кукурузная
водка, которую мы готовим в лесах.
   - Вы шли издалека, и должно быть, проголодались, - сказал
Беркхальтер. Он выдвинул овальный столик, выбрал накрытые блюда
с ленты транспортера и предоставил гостей самим себе. Те без
церемоний взялись за дело.
   Алверс посмотрел на него через стол.
   - Ты один из Болди? - неожиданно спросил он.
   Беркхальтер кивнул.
   - Да. А что?
   - Значит, ты - один из них, - сказал Маттун. Он открыто
наблюдал. - Я никогда не видел Болди вблизи. Может, конечно, и
видел, но с вашими париками ни в чем нельзя быть уверенными.
   Беркхальтер усмехнулся, подавив знакомое чувство болезненного
отвращения. На него и раньше так смотрели, и по той же причине.
   - Я выгляжу уродом, мистер Маттун?
   - Как давно ты стал консулом? - спросил Маттун.
   - Шесть недель.
   - Ладно, - сказал великан, и его голос звучал достаточно
дружелюбно, хотя тон был резок. - Тебе следует помнить, что
среди кочевников нет мистеров. Я Кобб Маттун. Кобб для друзей,
Маттун для остальных. Нет, ты не похож на урода. А что, люди
считают вас славными ребятами?
   - Большинство из них, - сказал Беркхальтер.
   - Еще вот что, - сказал Маттун, подбирая косточку, - в лесу
мы на такие вещи внимания не обращаем. Если парень родился
забавным - мы не смеемся над ним7 И так до тех пор, пока он
остается верным племени и ведет честную игру. Среди нас нет
Болди, но если бы они были, я думаю, что они, наверное, имели бы
лучшую долю, чем они имеют сейчас.
                            *  *  *
   Вайн хрюкнул и налил себе еще виски. Черные глаза Алверса
неподвижно смотрели на Беркхальтера.
   - Ты читаешь мои мысли? - поинтересовался Маттун. Алверс
часто задышал.
   Не глядя на него, Беркхальтер сказал:
   - Нет. Болди этого не делают. Это безнравственно.
   - Довольно верно. Очень хорошее правило не совать нос в чужие
дела. Я понимаю, как бы тебе следовало действовать. Смотри. Это
первый раз, когда Алверс, Вайн и я пришли сюда. Ты не видел нас
раньше. До нас доходили слухи о консульстве... - Он споткнулся
на незнакомом слове. - До этого дня мы иногда торговали с
Сэлфриджем, но с горожанами дел не имели. Ты знаешь, почему.
   Беркхальтер знал. Кочевники были изгнанниками, избегающими
поселений, иногда устраивающими набеги на них. Они были вне
закона.
   - Но сейчас наступает новое время. Мы не можем жить в
городах; мы не хотим этого. Но места хватит для всех. Мы до сих
пор не понимаем, зачем они создали эти кон... консульства; и все
же мы следуем за вами. Нам дали слово.
   Беркхальтер знал и об этом. Это было слово Коуди, шепотом
переданное по племенам кочевников - слово, которого они не могли
ослушаться.
   - Некоторые кочевые племена следует уничтожить, - сказал он.
- Их немного. Вы сами убиваете их при первой возможности...
   - Каннибалы, - сказал Маттун. - Да. Мы убиваем их.
   - Но их мало. Основная масса кочевников не ссорилась с
горожанами. И те, со своей стороны, тоже. Мы хотим остановить
набеги.
   - Как вы собираетесь это сделать?
   - Если племя переживает плохую зиму, то ему не надо голодать.
У нас есть способы приготовления пищи. Это дешевые способы. Мы
можем позволить себе дать вам пищу, когда вы голодаете.
   Вайн грохнул своим бокалом виски по столу и что-то прорычал.
Маттун хлопнул большими ладонями.
   - Полегче, Ампайр. Мы не знаем... послушай, Беркхальтер.
Кочевники иногда устраивают налеты, не без этого. Они охотятся,
и они дерутся за то, что им достается. Но они не просят
милостыни.
   - Я говорю о натуральном обмене, - сказал Беркхальтер. -
Честный обмен. Мы не можем установить силовые экраны вокруг
каждого поселения. И не можем бросать бомбы на кочевников.
Большинство набегов всего лишь доставляют неприятности. Да и
набегов, по сути, не так уж много; с каждым годом их становится
все меньше. Но почему не отказаться от них совсем? Устраните
причину, и само явление исчезнет.
   Бессознательно он прощупывал сознание Алверса. Там была
мысль, коварная, бесчестная, голодная мысль, жадная
настороженность хищника - и идея скрытого оружия. Беркхальтер
мысленно отпрянул. Он не хотел этого знать. Он должен был ждать
хода Коуди, хотя стремление спровоцировать открытую драку с
Алверсом было опасно сильным. Это только вызовет вражду других
кочевников; они не могли читать мысли Вайна, как это мог
Беркхальтер.
   - Обмен чего? - прорычал Вайн.
   У Беркхальтера был наготове ответ:
   - Шкур. На них есть спрос. Они в моде. - Он не стал говорить,
что эта мода была создана искусственно. - Меха, к тому же. И...
   - Мы не краснокожие индейцы, - сказал Маттун. - Посмотри, что
с ними стало! Нам ничего не нужно от горожан, разве что если мы
голодаем. Тогда - что ж, мы можем обмениваться.
   - Если бы кочевники объединились...
   Алверс усмехнулся.
   - В прежние времена, - сказал он высоким тонким голосом, -
объединившиеся племена уничтожались бомбами. Мы не объединимся,
брат!
   - Что ж, он прав, - сказал Маттун. - В этом есть смысл. Наши
предки враждовали с поселениями. Мы довольно неплохо
приспособились. Мое племя не голодало уже семь зим. Мы
мигрируем, мы идем туда, где есть чем поживиться, и мы держимся.
   - Мое племя не совершает набегов, - промычал Вайн, снова
наливая себе виски.
                            *  *  *
   Маттун и Алверс выпили лишь дважды; Вайн продолжал наливать
себе, но его возможности казались неограниченными. Потом Алверс
сказал:
   - Кажется, все в порядке. Мне не нравится только одно. Этот
парень Болди.
   Вайн повернулся всем своим огромным торсом и не мигая
уставился на Алверса.
   - Что ты имеешь против Болди? - спросил он.
   - Нам о них ничего не известно. Болтают всякое...
   Вайн сказал какую-то грубость. Маттун засмеялся.
   - Ты невежлив, Кит Карсон. Беркхальтер хозяин дома. Не
бросайся словами.
   Алверс пожал плечами, отвел взгляд и потянулся. Он полез под
рубашку, чтобы нащупать что-то - и неожиданно мысль об убийстве
ударила его, как камень, выпущенный из рогатки. Потребовалась
вся его сила воли, чтобы оставаться без движения, пока на свет
не появлялся пистолет.
   Остальные кочевники увидели пистолет, но вмешаться не успели.
Смертельная мысль опередила пулю. Сияние слепящего красного
света мелькнуло в комнате. Нечто, движущееся подобно невидимому
вихрю, блеснуло среди них; затем, когда их глаза привыкли, они
оказались стоящими у своих стульев, глядя на фигуру напротив.
   На нем была облегающая красная одежда с широким черным
поясом, лицо скрывала невыразительная серебряная маска. Из-под
нее выбивалась, спускаясь на грудь, иссиня-черная борода.
Облегающая одежда выдавала великолепно развитую мускулатуру.
   Он подбросил пистолет Алверса в воздух и поймал его. Затем, с
глубоким смешком, он сжал оружие двумя руками и превратил его в
искореженные металлические обломки.
   - Конец перемирия, да? - сказал он. - Ты ничтожество. Что
нужно, так это чтобы тебе укоротили жизнь, Алверс.
   Он шагнул вперед и ударил Алверса ладонью. Звук удара
разнесся в комнате. Алверс был подброшен в воздух и отброшен к
дальней стене. Он вскрикнул, свалился и остался лежать без
движения.
   - Поднимайся, - сказал Коуди. - Ничего с тобой не случилось.
Ну, разве что сломалось ребро, не больше. Если б я хотел убить
тебя, я бы просто свернул тебе шею. Вставай!
   Алверс с трудом выпрямился, его лицо было мертвенно-бледным и
вспотевшим. Остальные два кочевника наблюдали, невозмутимые и
настороженные.
   - Займусь тобой позже. Маттун. Вайн. Что вы по этому поводу
думаете?
   - Ничего, - сказал Маттун. - Ничего, Коуди. Ты это знаешь.
   Серебряная маска осталась бесстрастной.
   - Я сделал лучше для вас. Теперь слушайте. Все, что я сказал,
по-прежнему остается в силе. Передайте племени Алверса, что им
придется искать себе другого вождя. Это все.
   Он шагнул вперед. Его руки обхватили Алверса, и кочевники
испуганно вскрикнули. И снова вспыхнул красный свет. Когда он
погас, обе фигуры исчезли.
   - Есть еще виски, Беркхальтер? - спросил Вайн.
                            *  *  *
                               IV
                            *  *  *
   Коуди установил мысленный контакт с Немым, Хобсоном. Как и
остальные трое Коуди, он носил шлем Немых с частотным
модулятором; для любого Болди или параноика было невозможно
настроиться на эту зашифрованную, закамуфлированную длину волны.
   Прошло два часа после заката солнца.
   Алверс мертв, Хобсон. В телепатии не было разговорных
терминов, выражаемых языковыми средствами.
   Необходимость?
   Да. Абсолютное подчинение Коуди - удивительно перемешанная
концепция четырех в одном - жизненно необходима. Никто не смеет
бросить вызов Коуди и остаться безнаказанным.
   Какие-нибудь последствия?
   Нет. Маттун и Вайн согласны. Они работают с Беркхальтером.
Что с ним происходит, Хобсон?
   В тот же миг, когда он задал этот вопрос, он уже знал ответ.
У телепатов нет секретов, кроме подсознательных - а шлем Немых
мог немного проникать даже в них.
   Влюблен в параноика? - Коуди был шокирован.
   Он этого не знает. Он пока не должен осознавать это. Ему
придется переориентироваться; это потребует времени; именно
сейчас мы не можем позволить себе держать его в резерве. Мы на
грани беды.
   Что?
   Фрэд Сэлфридж. Он пьян. Ему известно, что сегодня у
Беркхальтера были вожди кочевников. Он боится, что помешают его
торговым махинациям. Я сказал Беркхальтеру, чтобы он держался на
виду.
   Тогда я останусь поблизости, на тот случай, если буду нужен.
Я пока не пойду домой. - Хобсон ненадолго увидел, что значило
слово "дом" для Коуди: секретная долина в канадской глуши,
местоположение которой было известно лишь носящим шлемы Немым,
которые даже при всем желании не могли выдать ее. Именно туда
ученые-Болди посылали через Немых свои специальные разработки.
Разработки, которые позволяли выстроить в сердце лесов отлично
оборудованный штаб, это был центр, местоположение которого
тщательно скрывалось не только от врагов, но и от друзей. Здесь,
в долине, в лаборатории, создавались устройства, сделавшие Коуди
легендарной фигурой среди кочевников - Это совмещал невероятные
физические доблести с чистой магией Пол Баньян. Только такая
фигура могла снискать уважение и поклонение у жителей лесов.
   Беркхальтер надежно спрятан, Хобсон? А то я...
   Он спрятан. Там сейчас Общий Круг, но Сэлфридж не может
воспользоваться этим и выследить его.
   Хорошо. Я подожду.
   Коуди прервал контакт. Хобсон послал ищущую мысль сквозь мили
мрака к десятку других Немых, разбросанных по всему континенту
от Ниагары до Сэлтона. Каждый из них по отдельности был готов к
проведению тайной мобилизации, которая могла теперь
потребоваться в любой момент.
   Потребовалось девяносто лет, чтобы подготовить бурю, начало
которой могло стать катастрофой.
                            *  *  *
   Внутри Общего Круга был тихий полный мир, известный лишь
Болди. Беркхальтер позволил своему сознанию занять место среди
остальных, легкими касаниями узнавая друзей, входя в единую
телепатическую цепь. Он почувствовал немного озадаченное
волнение Дюка Хита; потом глубокое спокойствие связи поглотило
их обоих. Сначала, на внешних кругах психического объединения
были волнение и течения легкого беспокойства, случайные
страдания, неизбежные в любом общающемся сообществе, а особенно
среди невероятно чувствительных Болди. Но очищение древнего
обычая исповеди быстро стало эффективным. Между Болди не
существовало барьеров. Основная ячейка - семья - была куда более
всеохватывающей, чем у обыкновенных людей, а в широком масштабе,
вся группа Болди была связана узами, не менее сильными, несмотря
на их неуловимую утонченность.
   Доверие и дружба - эти вещи были необходимы. Не могло быть
недоверия, после того, как разделяющая языковая стена рухнула.
Древнее одиночество любого высокоразвитого интеллектуального
организма было смягчено единственным возможным способом - через
родство более тесное, чем даже брак, и превосходившее его.
   Любое меньшинство, стремящееся сохранить свою обособленность,
всегда проигрывает. Это вызвано подозрительностью. Во всей
общественной истории только Болди могли на равных входить в
преобладающую группу и сохранять при этом тесную связь родства.
Это было парадоксально, поскольку Болди были, возможно,
единственной группой, стремившейся к расовой ассимиляции. Они
могли себе это позволить, поскольку телепатическая мутация была
доминирующей: дети отца-Болди и обыкновенной женщины - или
наоборот - были Болди.
   Но поддержка Общих Кругов была необходима; они были символом
той пассивной битвы, которую Болди вели на протяжении поколений.
Здесь телепаты находили полное единство. Они не разрушали и
никогда бы не разрушили жизненный инстинкт соревнования,
наоборот, они укрепляли его. Они и забирали, и отдавали. И, к
тому же, они были чистейшей религией.
   Сначала, не испытывая никаких чувств, знакомых обыкновенному
человеку, вы мягко и восприимчиво касались сознания ваших
друзей. Там было место для вас, и вы были желанным гостем.
Медленно, по мере того, как распространялось ощущение мира, вы
приближались к центру, этому совершенно не поддающемуся описанию
месту в пространстве-времени, представлявшему собой синтез
интеллигентных, живых умов. Только по аналогии можно представить
это место.
   Это полусон. Это похоже на тот момент, когда сознание уже
вернулось, чтобы вы могли понять, что еще не проснулись, и
можете насладиться спокойным расслаблением дремоты. Если бы вы
могли оставаться в сознании во время сна - это возможно было бы
похоже.
   В этом не было ничего наркотического. Шестое чувство,
достигшее столь высокой отметки, что оно смешивается и
отталкивается от других чувств. Каждый Болди вносит что-то свое.
Сначала беды и беспокойства, эмоциональные неуравновешенности и
тревоги - все это бросается в Круг, просматривается и
растворяется в кристально-чистой воде единства. Потом очищенные
и укрепленные Болди приближаются к центру, где мысли сливаются в
единую симфонию. Оттенки цвета, ощущаемые одним из членов
общества, оттенки звука, света и чувства - все они отдельными
нежными нотами входили в оркестровку. И каждая нота объемна,
поскольку она несет личную индивидуальную реакцию каждого Болди
на воздействия.
   Здесь женщина вспоминает чувственную мягкость бархата на
своей ладони, с соответствующим ментальным толчком. Мужчина
приносит сюда кристально-острое удовольствие решения сложного
математического уравнения - интеллектуальный противовес низшему
ощущению бархата. Шаг за шагом выстраивалась связь, пока не
возникало ощущение единого мозга, работающего в полном согласии,
гармонии, без единой фальшивой ноты.
   Тогда начинал выстраиваться единый разум. Он начинал думать.
Это был психический коллоид, по сути - интеллектуальный гигант,
силу и разум которому придавали эмоции, чувства и желания
каждого человека.
   Потом в это прозрачное единство ворвалась мысль-сообщение,
которая на миг заставила сознания слиться вместе в финальном
отчаянном объятии, где смешались страх, надежда и
дружественность. Общий Круг распался. Теперь каждый Болди ждал,
помня, что сказала мысль Хобсона:
   Погром начался.
                            *  *  *
   Он не передал эту мысль сам. Мысли одетого в шлем Немого не в
состоянии прочесть никто, кроме другого Немого. Дюк Хит,
сидевший с Хобсоном на залитой лунным светом земле возле
госпиталя, выслушал устное предупреждение и передал его другим
Болди. Сейчас его мысли продолжали вспыхивать над Секвойей.
   Идите в госпиталь. Избегайте обыкновенных людей. Если вас
увидят, то могут линчевать.
   В десятках домов встречались взгляды, в которых мгновенно
вспыхивал полной силой страх. В этот миг по всему миру что-то
сверкнуло невыносимым напряжением от одного мозга к другому
чувствительному сознанию. Этого не заметил ни один из
обыкновенных людей. Но со скоростью мысли это знание облетело
планету.
   От тысяч Болди, разбросанных по поселениям, вертолетам и
наземным машинам, пришла мысль поддержки. Мы одно целое, -
говорила она. - Мы с вами.
   Это - от Болди. От параноиков, которых было гораздо меньше,
пришли послания ненависти и триумфа. Убивайте людей, у которых
есть волосы!
   Но ни один телепат за пределами Секвойи не знал, что же
происходило.
                            *  *  *
   Беркхальтер скрывался в старом пластиковом доме на самой
окраине города. Сейчас он выскользнул через боковую дверь в
прохладную тишину ночи. Над головой висела полная желтая луна.
Рассеянный свет поднимался с далекой Рэдвуд-Стрит, более
расплывчатые полосы света в воздухе отмечали другие улицы. Мышцы
Беркхальтера напряглись. Он чувствовал, как горло сжимало
чувство, близкое к панике. Годы ожидания выстроили в каждом
Болди сильный страх, и сейчас, когда час пробил...
   Барбара Пелл настойчиво лезла в его мысли, и когда его разум
вспоминал ее образ, ее мысль мгновенно коснулась его, дикая и
фееричная, злорадно-триумфальная, все его существо отпрянуло от
нее, хотя против его воли, казалось, что-то заставляло его
принимать ее сообщения.
   Он мертв, Беркхальтер! Он мертв! Я убила Фрэда Сэлфриджа!
Слово "убила" отсутствовало в мысли параноика, но там дымящаяся
вспышка триумфа, влажного от крови, - кричащая мысль, от которой
содрогался разум любого здорового человека.
   Дура! - кричал ей Беркхальтер через далекие улицы, его мысли
немного прониклись ее дикостью, и он не вполне управлял собой. -
Ты сумасшедшая дура, ты начала это?
   Он собирался найти тебя. Он был опасен. Его речи все равно бы
спровоцировали погром - люди начинали думать...
   Это нужно остановить!
   Это произойдет! - Ее мысль была страшно уверенной. - У нас
есть план.
   Что случилось?
   Кто-то видел, как я убила Сэлфриджа. Его брат Ральф напомнил
о... прежнем законе Линча. Слушай. - Ее мысль была
головокружительной от триумфа.
   И тогда он услышал это - звенящий вой толпы, пока далекий, но
нарастающий. Звучание мыслей Барбары Пелл было топливом для
огня. Он уловил ее страх, но страх извращенный, связанный с
желанием того, что его вызывало. Та же кровожадная ярость
звучала и в крике толпы, и в красном пламени безумного сознания
Барбары Пелл. Они приближались к ней, все ближе...
   На мгновение Беркхальтер почувствовал себя женщиной, бегущей
по сумеречной улице, спотыкаясь, вставая, соревнуясь с толпой
линчевателей, преследующих ее по пятам.
   Мужчина-Болди выскочил на дорогу перед толпой. Он сорвал с
себя парик и помахал им в воздухе. Ральф Сэлфридж с мокрым от
пота узким лицом взвизгнул от ненависти и повернул поток за
новой жертвой. Женщина скрылась в темноте.
   Они поймали мужчину. Когда умирает Болди, в эфире возникает
пустота, мертвая тишина, которой ни один телепат не коснется
сознательно. Но перед тем, как вспыхнула эта пустота,
агонизирующая мысль Болди сверкнула на Секвойей с оглушающим
ударом, и тысяча сознаний на мгновение вздрогнула от него.
   Убивайте людей, у которых есть волосы! - визжала яростная и
безумная мысль Барбары Пелл. Это было то, что называлось фурия.
Когда разуму женщины дают волю, он попадает в такие бездны
дикости, в которые никогда не проникнет мужской рассудок. С
незапамятных времен женщина жила ближе к пропасти, чем мужчина -
ей приходилось делать это, чтобы спасти свое потомство.
Первобытная женщина не могла позволить себе сомневаться.
Нынешнее безумие Барбары Пелл было красным, струящимся,
первобытным по силе. И это было феерическое явление, зажигавшее
нечто в каждом сознании, к которому оно прикасалось. Беркхальтер
почувствовал, как на границах его сознания вспыхивают крохотные
язычки пламени, и все здание его личности дрожит и отступает. Но
он чувствовал и другие мысли, безумные мысли параноиков,
тянущиеся к ней и в экстазе бросающие себя в бойню.
   Убивайте их, убивайте... убивайте! - ревели ее мысли.
   Повсюду? - изумился Беркхальтер, ошеломленный напряжением,
которое он почувствовал со стороны вихря ликующей ненависти. -
Сегодня ночью, во всем мире? Неужели параноики поднялись
повсюду, или же только в Секвойе?
   И потом он неожиданно ощутил предельную ненависть Барбары
Пелл. Она мысленно ответила ему, и в том, как она ответила, он
опознал все зло этой рыжеволосой женщины. Если бы она полностью
растворилась в отравленном пламени толпы, думал Беркхальтер, он
все равно ненавидел бы ее, но ему не пришлось бы ее презирать.
   Она ответила ему довольно холодно, отключив часть своего
сознания от ревущей ярости, которая брала свой огонь от воющей
толпы и передавала его как факел другим параноикам, чтобы
разжечь их ненависть.
   Она была очаровательной и сложной женщиной, Барбара Пелл. У
нее было странное, зажигающее качество, которое столь полно не
демонстрировала ни одна женщина со времен, вероятно, Жанны Д'Арк.
Но она не полностью отдавала себя пылавшему в ней огню, мыслям и
запаху крови. Она намеренно бросала себя в кровавую купель,
осмотрительно купаясь в неистовстве своего безумия. И купаясь,
она могла все так же спокойно отвечать, что было еще ужаснее,
чем ее пыл.
   Нет, только в Секвойе, - ответил ее разум, еще секунду назад
бывший слепым ревущим призывом к убийству. - Ни один человек не
должен выжить, чтобы рассказать об этом, - сказала она
мысленными образами, источавшими холодный яд, обжигавший
сильнее, чем горячая кровожадность ее мыслей-трансляций. - Мы
захватили Секвойю. Мы захватили взлетные площадки и
электростанцию. Мы вооружены. Секвойя отрезана от остального
мира. Погром начался только здесь. Как рак. Он должен быть здесь
и остановлен.
   Как?
   А как ты уничтожаешь раковую опухоль? - Яд бурлил в ее
мыслях.
   Радием, подумал Беркхальтер. Радиоактивностью. Атомными
бомбами.
   Испепелить? - удивился он.
   Обжигающий холод подтверждения был ему ответом. Ни один
человек не должен выжить, чтобы рассказать об этом. Города и
раньше уничтожались - другими городами. На сей раз можно
обвинить Пайнвуд - между ним и Секвойей была конкуренция.
   Но это невозможно. Если телеаудиосвязь Секвойи мертва...
   Мы посылаем фальшивые сообщения. Любые прилетающие вертолеты
будут остановлены. Но покончить с этим необходимо быстро. Если
хоть один человек спасется... - ее мысль растворилась в
нечеловеческом неразборчивом нытье, подхваченном и жадно
повторенном хором других разумов.
                            *  *  *
   Беркхальтер резко оборвал контакт. Он был немного удивлен,
обнаружив, что в течение всего разговора шел к госпиталю, петляя
по предместьям Секвойи. Теперь он будучи в полном сознании
слышал далекий вой, который нарастал, спадал почти до полной
тишины и снова поднимался. Этой ночью даже обыкновенный человек
мог ощутить бег по улицам безумного зверя.
   Некоторое время он молча двигался сквозь мрак, ослабленный и
потрясенный как контактом с сознанием параноика, так и угрозой
того, что случилось, и что еще могло произойти.
   Жанна Д'Арк, думал он. У нее тоже была эта воспламеняющая умы
сила. Она тоже слышала... "голоса?" Может быть, она была
невольным телепатом, рожденным задолго до своего времени? Но, во
всяком случае, за проявляемой ею мощью был разум. А Барбара
Пелл...
   Как только ее образ возник в его сознании, ее мысль тут же
настойчиво коснулась его, ужасающе холодная и трезвая среди
намеренно поднятой ею резни. Видимо случилось нечто, нарушающее
ее планы, иначе...
   Беркхальтер, - беззвучно спросила она. - Беркхальтер, слушай.
Мы будем сотрудничать с вами.
   Мы не собирались делать этого, но... где Немой, Хобсон?
   Я не знаю.
   Запас бомб исчез. Мы не можем их найти. Потребуются часы,
прежде чем новый груз бомб будет доставлен по воздуху из
ближайшего города. Он уже в пути. Но каждая потерянная нами
секунда повышает риск, что все откроется. Найди Хобсона. Это
единственное сознание в Секвойе, которое мы не можем затронуть.
Заставь Хобсона сказать нам, где они. Заставь его понять,
Беркхальтер. Это касается не только нас. Если хоть слово о
происходящем просочиться во внешний мир, каждому телепату в мире
будет грозить опасность. Раковая опухоль должна быть уничтожена
прежде, чем она распространится.
   Беркхальтер ощущал текущие к нему убийственные потоки мыслей.
Он свернул к темному дому, отошел за куст и подождал, пока толпа
протекла мимо него, сверкая факелами. Он чувствовал себя слабым
и потерявшем надежду. То, что он увидел на лицах людей, было
ужасно. Существовали ли эти ненависть и ярость на протяжении
поколений в глубине сознания - это безумное насилие толпы,
обрушившееся на Болди от такой мелкой провокации?
   Здравый смысл подсказал ему, что провокация была достаточной.
Когда телепат убил обыкновенного человека, это была не дуэль -
это было убийство. Кости были брошены. И уже много недель в
Секвойе работала психологическая пропаганда.
   Обыкновенные люди не просто убивали чуждую расу. Они хотели
уничтожить личного врага. Сейчас они были уверены, что Болди
собирались завоевать весь мир. Пока что еще не сказал, что Болди
едят детей, но, возможно, до этого недалеко, подумал
Беркхальтер.
   Предпосылки. Децентрализация помогала Болди, поскольку она
делала возможным временное информационное эмбарго. Связи,
соединявшие Секвойю с остальным миром, были блокированы; они не
смогут оставаться закрытыми навсегда.
   Он проскочил через двор, перепрыгнул через изгородь и
оказался среди елей. Он ощутил желание пойти прямо на север, в
чистую глушь, оставляя позади сумятицу и ярость. Но вместо этого
он повернул на юг, к далекому госпиталю. По счастью ему не
пришлось при этом переправляться через реку; мосты, несомненно,
охранялись.
   Возник новый звук, нестройный и истерический. Лай собак.
Животные, как правило, не могут принимать телепатические мысли
людей, но бушующий сейчас в Секвойе ментальный шторм увеличил
частоту - или энергию - до куда более высокого уровня. И мысли
тысяч телепатов всего мира были сосредоточены на маленьком
городке Тихоокеанского побережья.
   Слушайте, слушайте! Лают собаки!
   Нищие в город идут...
   Но есть и другая поэма, думал он, роясь в памяти. Другая,
которая подходит даже лучше. Как же...
   Надежды и страхи всех лет...
                            *  *  *
                               V
                            *  *  *
   Бездумный лай собак был хуже всего. Он поднимал напряжение
воя, сумасшедшей дикости, что бушевала вокруг госпиталя подобно
приливным волнам. Пациенты тоже откликались на это;
потребовались мокрые простыни и водная терапия, а в некоторых
случаях и смирительные рубашки.
   Хобсон смотрел через полароидное стекло окна на раскинувшийся
далеко внизу город.
   - Сюда им не добраться, - сказал он.
   Хит, осунувшийся и бледный, но с каким-то новым огнем в
глазах, кивнул в сторону Беркхальтера.
   - Ты пришел одним из последних. Семеро наших были убиты. Один
ребенок. Десять других еще в пути. Остальные здесь - в
безопасности.
   - Насколько в безопасности? - спросил Беркхальтер,
прихлебывая сваренный Хитом кофе.
   - Настолько же, что и везде. Это здание построено так, чтобы
невменяемые путешественники не могли выбраться наружу. Эти окна
не бьются. Причем с любой стороны. Толпа сюда не ворвется. Во
всяком случае, эту будет непросто. И, само собой, здесь ничего
не горит.
   - А что насчет персонала? Я имею в виду обыкновенных людей.
   Седовласый человек, сидевший за столом неподалеку, перестал
заполнять карту и, взглянув на Беркхальтера, криво усмехнулся.
Консул узнал его: доктор Вэйланд, главный психиатр.
   - Гарри, медики-профессионалы долго работали с Болди, -
сказал Вэйланд. - Особенно психиатры. И если кто-нибудь из
обыкновенных людей может понять точку зрения телепатов, то это
мы. Мы не участвуем в войне.
   - Госпиталь должен работать без изменений, - сказал Хит. -
Несмотря на происходящее. К тому же, мы совершили кое-что
беспрецедентное. Мы прочитали мысли каждого обыкновенного
человека в этих стенах. Трое из всего персонала относились к
Болди с предубеждением и симпатизировали линчевателям. Мы
попросили их уйти. Теперь здесь нет угрозы Пятой Колонны.
   - А еще один человек, доктор Уилсон, спустился в город и
попытался урезонить толпу... - тихо сказал Хобсон.
   - Его принесли назад, - отозвался Хит. - Сейчас ему вводят
плазму.
   Беркхальтер поставил чашку.
   - Ладно. Хобсон, ты можешь читать мои мысли. Что ты об этом
думаешь?
   Круглое лицо Немого было бесстрастно.
   - У нас свои планы. Да, это я спрятал бомбы. Параноикам
теперь до них не добраться.
   - Но скоро здесь будут новые бомбы. Секвойю собираются
уничтожить. Ты не сможешь помешать этому.
                            *  *  *
   Запищал зуммер; доктор Вэйланд выслушал краткое сообщение
селектора, взял несколько карт и вышел. Беркхальтер махнул
большим пальцем в сторону двери.
   - Что насчет него? И остального персонала? Теперь они знают.
   Хит поморщился.
   - Они знают гораздо больше, чем нам бы хотелось. До
сегодняшнего дня ни один обыкновенный человек даже не подозревал
о существовании группы параноиков. Нельзя ожидать от Вэйланда,
что он будет молчать об этом. Параноики представляют угрозу для
обыкновенных людей. Беда в том, что средний человек не делает
разницы между параноиками и обыкновенными Болди. Эти люди
внизу... - он взглянул в окно. - Разве они видят эту границу?
   - В этом вся проблема, - согласился Хобсон. - С точки зрения
логики ни один обыкновенный человек не должен остаться в живых.
Но разве это выход?
   - Я не вижу другого пути, - упавшим голосом сказал
Беркхальтер. Он внезапно подумал о Барбаре Пелл, и Немой бросил
на него быстрый взгляд.
   - Что ты об этом думаешь, Хит?
   Врач-священник подошел к столу и перетасовал истории
болезней.
   - Ты руководитель, Хобсон. Я не знаю. Я думаю о своих
пациентах. Вот Энди Пелл. У него болезнь Алжаймера - ранний
старческий психоз. Он бодр. Не все хорошо помнит. Приятный
старик. Роняет пищу на рубашку, заговаривает меня на смерть и
показывает фокусы медсестрам. И он, пожалуй, не был бы большой
потерей для мира. Зачем тогда вообще подводить черту? Если уж мы
пошли на убийства, то незачем делать исключения. А значит,
обслуживающий персонал из обыкновенных людей не должен выжить.
   - Таково твое мнение?
   Хит сделал резкий злой жест.
   - Нет! Мое мнение не таково. Массовое убийство означало бы
отказ от девяноста лет работы с тех пор, как родился первый
Болди. Не будет ли это означать, что мы ставим себя на один
уровень с параноиками? Болди не убивают.
   - Параноиков мы убиваем.
   - Тут есть отличие. Параноики с нами на равных. И... о, я не
знаю, Хобсон. Мотив-то один и тот же - спасение своей расы. Но,
так или иначе, мы не убиваем обыкновенных людей.
   - Даже линчующую толпу?
   - Они ничего не могут изменить, - спокойно сказал Хит. -
Возможно, различие между параноиками и обыкновенными Болди -
казуистика, но разница между ними есть. И для нас это очень
большая разница. Мы не убийцы.
   Беркхальтер опустил голову. Снова вернулось ощущение
невыносимой усталости. Он заставил себя выдержать спокойный
взгляд Хобсона.
   - У тебя есть еще какое-нибудь объяснение? - спросил он.
   - Нет, - ответил Немой. - Но я поддерживаю связь. Мы
попытаемся найти выход.
   - Еще шестеро невредимыми добрались сюда, - сказал Хит. -
Один убит. Трое все еще в пути.
   - Толпа до сих пор не выследила, что мы в госпитале, - сказал
Хобсон. - Давайте подумаем. Собравшиеся в Секвойе параноики -
солидная сила, и они неплохо вооружены. Ими захвачены взлетные
площадки и электростанция. Они посылают фальшивые телеаудио-)(
сообщения, так что во внешнем мире подозрений не возникает. Он
пытаются выиграть время; как только сюда прибудет новый запас
бомб, они обрушат его на город и уничтожат Секвойю. И нас,
конечно.
   - Не можем ли мы уничтожить параноиков? Как насчет твоих
угрызений совести, Дюк, если мы их уничтожим?
   Хит с улыбкой покачал головой; Хобсон сказал:
   - Это не поможет. Проблема все равно останется. Между прочим,
мы могли бы перехватить вертолет с бомбами, но это будет
означать лишь отсрочку. Сотня других вертолетов возьмут бомбовый
груз и направятся в Секвойю; некоторые из них смогут прорваться.
Даже пятьдесят груженых бомбами вертолетов будут слишком опасны.
Ты знаешь, как действуют эти бомбы.
   Конечно же, Беркхальтер знал. Одной бомбы вполне достаточно,
чтобы стереть Секвойю с карты.
                            *  *  *
   - Оправданное убийство меня не пугает, - сказал Хит. - Но
убийство обыкновенных людей... если бы я играл в нем хоть какую-
то роль, Каинова печать перестала бы быть для меня только
символом. Она была бы у меня на лбу - или внутри головы, что не
лучше. Где ее сможет увидеть любой Болди. Если бы мы могли
использовать против толпы пропаганду...
   Беркхальтер покачал головой.
   - Мы не успеем. И даже если бы нам удалось охладить пыл
линчевателей, распространение молвы о происшедшем это бы не
остановило. Ты слышал лозунги толпы, Дюк?
   - Толпы?
   - Да. Сейчас они уже создали себе чудесный образ врага. Мы
никогда не делали тайны из наших Общих Кругов, и кое-кого
озарило. Оказывается, мы многоженцы. Правда, многоженцы только в
мыслях, но сейчас они вопят об этом по всему городу.
   - Что ж, - сказал Хит, - пожалуй, они правы. Норма всегда
произвольна, не так ли? То есть устанавливается более сильной
группой. Болди являются отклонением от этой нормы.
   - Нормы меняются.
   - Только во время кризисов. Потребовался Взрыв, чтобы принять
идею децентрализации. К тому же, какова истинная шкала
ценностей? То, что верно для обыкновенных людей, не всегда
верно для Болди.
   - Но есть же какие-то основы морали...
   - Слова, - Хит снова перетасовал истории болезни. - Кто-то
однажды сказал, что сумасшедшие дома не найдут истинного
назначения до тех пор, пока в мире девяносто процентов
сумасшедших. Кучка нормальных может просто удалиться в
санатории. - Он холодно рассмеялся. - Но ведь даже в психозах
невозможно найти единый стандарт. После Взрыва стало намного
меньше случаев шизофрении; большинство из них отмечены в
городах. Чем больше я работаю с психическими пациентами, тем
меньше мне хочется принимать какой-то произвольный стандарт как
реальный. Вот человек, - поднял он медицинскую карту, - у
которого очень распространенное заблуждение. Он заявляет, что
когда он умрет, наступит конец света. Что ж - возможно, в данном
случае это действительно так.
   - Ты сам говоришь как один из пациентов, - резко бросил
Беркхальтер.
   Хобсон поднял руку.
   - Хит, распорядись раздать всем находящимся здесь Болди
успокоительное. И нам тоже. Ты не чувствуешь напряжения?
   Все трое минуту помолчали, телепатически прислушиваясь.
Теперь Беркхальтер был способен разобрать в нестройной мелодии
мыслей, окруживших госпиталь, отдельные аккорды.
   - Пациенты, - сказал он. - Да?
   Хит нахмурился и нажал кнопку.
   - Фернальд? Раздайте успокоительное... - Он дал краткие
рекомендации, выключил селектор и поднялся. - Многие пациенты
слишком чувствительны, - сказал он Хобсону. - Может возникнуть
паника. Ты чувствуешь депрессию... - он быстро создал мысленный
образ. - Пожалуй, ему лучше сделать укол. И заодно проверить
всех буйных. - Но он все еще чего-то ждал.
   Неподвижный Хобсон смотрел в окно. Через некоторое время он
кивнул.
   - Вот и последний. Теперь все Наши здесь. В Секвойе остались
только обыкновенные люди и параноики.
   Беркхальтер передернул плечами.
   - Ты что-нибудь придумал?
   - Даже если так, я все равно бы не сказал тебе, ты же знаешь.
Твои мысли могут читать параноики.
   Что ж, это действительно так. Беркхальтер думал о Барбаре
Пелл, которая сейчас забаррикадировалась на электростанции или
на одной из вертолетных площадок города. Странное стесненное
чувство шевельнулось в нем. Он почувствовал внимательный взгляд
Хобсона.
   - Среди Болди не бывает добровольцев, - сказал Немой. - Никто
не спрашивал тебя: хочешь ли ты быть втянутым в кризис, или нет.
Да и меня тоже. Но когда рождается Болди, он автоматически
принимает на себя опасную обязанность и остается готовым к
мгновенной мобилизации. Так случилось, что кризис произошел в
Секвойе.
   - Это должно было где-то случиться. Рано или поздно.
   - Верно. Быть Немым, кстати, нелегко. Мы полностью отрезаны.
Мы никогда не испытываем на себе действие полного Общего Круга.
Мы можем полно общаться только с другими Немыми. Для нас не
существует отставки. - Даже другому Болди Немой не мог открыть
само существование Шлема.
   - Мне кажется, наша мутация могла бы подождать еще тысячу
лет, - сказал Беркхальтер. - Мы опередили свое время.
   - Нет. Но за все надо платить. Бомбы, кстати, были плодом
знания. Если бы человек по-иному распорядился атомной энергией,
телепатическая мутация прошла бы полный период созревания. И
телепаты никогда бы не появились прежде, чем планета была готова
встретить их. Или почти готова, - поправился он. - Но мы бы ни
за что не получили в наследство весь этот хаос.
   - Я виню в этом параноиков, - сказал Беркхальтер. - И... в
некоторой степени... себя.
   - Ты ни в чем не виноват.
   Болди поморщился.
   - Думаю, что виноват, Хобсон. Кто ускорил кризис?
   - Сэлфридж, - Хобсон наблюдал.
   - Барбара Пелл, - сказал Беркхальтер. - Она убила Фрэда
Сэлфриджа. Она не давала мне покоя с тех пор, как я прибыл в
Секвойю.
   - По-твоему, она убила Сэлфриджа, чтобы досадить тебе? Это
бессмыслица.
   - Мне кажется, это входило в основной план параноиков. Но это
совпадало и с ее желанием. Она не могла подобраться ко мне, пока
я был консулом. Но где теперь консульство?
                            *  *  *
   Круглое лицо Хобсона было очень серьезным. Вошел врач-Болди,
предложил успокоительное, и оба молча проглотили барбитурат.
Хобсон отошел к окну, наблюдая за факельным шествием со стороны
деревни. Голос его стал глухим.
   - Идут, - сказал он. - Слушай.
   Они стояли в тишине, а далекие крики становились все громче.
Ближе и громче. Беркхальтер подошел к Хобсону. Город сейчас
казался пылающим буйством факелов, и река огня текла вверх по
извилистой дорожке к госпиталю.
   - Они могут ворваться? - спросил кто-то приглушенным голосом.
   Хит пожал плечами.
   - Да. Рано или поздно.
   - Что мы можем сделать? - немного истерически спросил
фельдшер.
   - Они, конечно, рассчитывают на численное превосходство,
сказал Хобсон. - Этого у них хватает. Я полагаю, оружия у них
нет - если не считать кинжалов. - Но для того, что они, похоже,
собираются сделать, оружие им не нужно.
   На мгновение в комнате воцарилось молчание. Потом Хит слабым
голосом спросил:
   - Что они думают?..
   Немой кивнул в сторону окна.
   - Смотри.
   Все бросились к окну. Заглядывая друг другу через плечо,
мужчины из комнаты смотрели на уходящую вниз по склону дорогу,
видя авангард толпы настолько близко, что можно было уже
различить отдельные факелы и первые ряды перекошенных в крике
лиц. Отвратительных, ослепленных ненавистью и желанием убивать.
   Вновь послышался голос Хобсона - бесстрастный, словно
грозящая катастрофа уже миновала.
   - У нас готов ответ, вы видите - мы знаем об этом. Но есть
еще одна проблема, которую я никак не могу решить. И может быть,
она самая важная. - Он посмотрел в затылок Беркхальтеру.
Беркхальтер смотрел на дорогу. Внезапно он подался вперед и
сказал:
   - Смотрите! Там, в лесу - что это? Что-то движется... люди?
Слушайте... что это?
   Никто не обращал на это внимания, пока он не произнес первые
несколько слов, хотя теперь это видели все. Все произошло очень
быстро. Еще мгновение толпа неуправляемо двигалась по дороге, а
затем из-за деревьев из-за деревьев показалась плотная колонна
темных фигур. И, перекрывая хриплый крик толпы, послышался
свирепый вой, от которого кровь стыла в жилах.
   Это был пронзительный фальцет Клича Повстанцев, что две сотни
лет назад эхом звенел над кровавыми полями битв Гражданской
войны, катился на запад вслед за подавляемыми бунтами, становясь
кличем ковбоев. После Взрыва его несли по стране неукротимые
великаны, не признававшие единообразия городской жизни. Теперь
это был клич кочевников.
   Из окна госпиталя зрители наблюдали за всем этим, словно все
это разыгрывалось на залитой светом сцене.
   Из темноты выступили люди, одетые в оленьи шкуры. Свет
факелов отражался от длинных клинков их оружия, от наконечников
стрел, наложенных на натянутые луки. Дикий, звенящий,
устрашающий клич рос и опадал, подавляя беспорядочные крики
толпы.
   Одетые в шкуры ряды сомкнулись вокруг толпы, заключая ее в
кольцо. Горожане стали постепенно сбиваться в кучу, пока
огромная беспорядочная толпа не превратилась в плотный неровный
круг, оцепленный лесными людьми. Слышались крики горожан:
"Смерть им! Смерть им всем!" - и эти беспорядочные вопли яростно
пробивались сквозь накатывающийся волнами клич кочевников, но
через пару минут уже можно было с уверенностью сказать, за кем
останется победа.
   Не то, чтобы обошлось совсем без драки. Людям по краям толпа
приходилось что-то делать. Они и делали - или пытались. Когда
одежды из шкур сдвинулись, возникло что-то слегка большее, чем
обычная драка.
   - Ведь это же всего-навсего горожане, - спокойно сказал
Хобсон, словно лектор, объясняющий какие-то сцены из старых
кинохроник. - Вам никогда не приходило в голову, насколько полно
умерла профессия воина со времен Взрыва? Перед вами единственные
солдаты, оставшиеся в мире к сегодняшнему дню. - Он кивнул на
ряды кочевников, но никто не заметил его движения. Они с
недоверчивым напряжением людей, получившим отсрочку, наблюдали
за тем, как умело кочевники обращались с толпой, которая
буквально на глазах превращалась в неорганизованный сброд по
мере того, как таинственным образом из них улетучивался
безымянный, могущественный, страшный дух, сплачивающий их в
стаю.
   Все, что потребовалось - это превосходящая сила, высшая
уверенность, угроза оружия в более умелых руках. На протяжении
четырех поколений такими были лесные люди, чьи предки никогда не
знали, что такое война. Четыре поколения кочевников жили лишь
благодаря непрекращающейся войне, которую они вели против леса и
человечества.
   Они спокойно продолжали теснить толпу.
                            *  *  *
   - Это ничего не решает, - сказал наконец Беркхальтер,
медленно отворачиваясь от окна. Потом он замолчал, разразившись
стремительным потоком мыслей, которые не могли слышать
обыкновенные люди. Может быть, нам стоит сохранить все это в
тайне? Неужели мы откажемся от их полного уничтожения? Конечно,
мы спасли свои головы - но как же остальной мир?
   На лице Хобсона внезапно появилась хищная улыбка, такая
странная на его округлом лице. Он заговорил вслух, обращаясь ко
всем присутствующим.
   - Собирайтесь, - сказал он. - Мы покидаем госпиталь. Все. И
обыкновенные люди из персонала - тоже.
   Хит, вспотевший и осунувшийся, задержал дыхание.
   - Постойте. Я знаю, вы руководитель, но... я не покину своих
пациентов!
   - Мы берем с собой и их, - сказал Хобсон. Уверенность звучала
в его голосе, но ее не было в его глазах. Он смотрел на
Беркхальтера. Предстояло решить последнюю - и самую сложную -
проблему.
   Сознания Хобсона коснулась мысль Коуди. Все готово.
   У тебя достаточно кочевников?
   Четыре племени. Они все были возле ручья Фрэзера. Создание
нового консульства согнало их с севера. Курьез.
   Сообщение группе.
   Разбросанные по континенту Немые обратились в слух. Секвойя
очищена. Жертв нет. Многих здорово отделали, но все они могут
путешествовать. (Веселая ухмылка.) Ваши горожане - солдаты
никудышные.
   Готовы к маршу?
   Готовы. Они все - мужчины, женщины, дети - окружены в
северной долине. За этот сектор отвечает Ампайр Вайн.
   Выступаем. С параноиками проблем нет?
   Никаких. Они все еще ничего не поняли. И до сих пор накрепко
засели в городе. Впрочем, нам надо двигаться побыстрее. Если они
попробуют выйти из Секвойи, мои люди поубивают их. Возникла
короткая пауза. Потом - Поход начался.
   Хорошо. Когда потребуется, завязывайте им глаза.
   Под землей нет звезд, - насмешливо сообщила мысль Коуди.
   Ни один обыкновенный человек не должен погибнуть, это вопрос
чести. Наше решение, возможно, и не лучшее, но...
   Никто не умрет.
   Мы эвакуируем госпиталь. Маттун готов?
   Готов. Эвакуируйте.
                            *  *  *
   Бартон потер подбородок.
   - Что случилось? - спросил он с трудом, озираясь в шелестящем
мраке елового леса.
   Между деревьями скользнула тень.
   - Забираем готовых к транспортировке пациентов. Помнишь? Тебя
ударили. Тот буйный...
   - Я вспомнил, - Беркхальтер почувствовал себя довольно глупо.
- Мне следовало повнимательнее присмотреться к его мыслям. Я не
мог. Он не думал... - Он слегка вздрогнул. Потом сел. - Где мы?
   - Всего в нескольких милях от Секвойи.
   - Я довольно забавно себя чувствую, - Беркхальтер поправил
парик. Он поднялся, опираясь на дерево, и стоял, рассеянно
моргая. Через минуту он сориентировался. Это, должно быть, гора
Николс, высокий пик, поднимающийся над остальными горами,
окружавшими Секвойю. Очень далеко, за загораживающими друг друга
низкими сопками, он видел далекое сияние городских огней.
   А под ним, тремя сотнями футов ниже, через ущелье в стене
гор двигалась процессия. Она выходила на лунный свет и быстро
снова погружалась в тень.
   Там были и санитары-носильщики, и неподвижно лежащие фигуры в
рубашках из оленьих шкур и меховых шапках, они тоже помогали,
хотя на их плечах висели луки. Молчаливая процессия двигалась в
глушь.
   - Болди Секвойи, - сказал Хобсон. - И персонал из
обыкновенных людей. И пациенты. Не могли же мы их бросить.
   - Но...
   - Это было единственно возможное для нас решение,
Беркхальтер. Послушай. Мы двадцать лет готовились - не к этому,
а к погрому. Глубоко в лесах, в месте, известном только Немым,
расположена система соединяющихся пещер. Теперь это город. Город
без населения. Коуди - на самом деле их четверо - использовали
его как лабораторию и как убежище. Там есть материал для
гидропоники, искусственный солнечный свет, все что нужно для
сельского хозяйства. Пещеры не настолько обширны, чтобы вместить
всех Болди, но население Секвойи они вместят.
   Беркхальтер уставился на него.
   - Обыкновенных людей?
   - Да. Они будут на время изолированы, до тех пор, пока не
смогут встретиться с правдой. Что ж, они будут пленниками - от
этого никуда не денешься. У нас был выбор - убить их или просто
изолировать. Они привыкнут к пещерам. Секвойя была тесным
независимым сообществом. Семейные союзы не будут разрушены.
Общественный уклад сохранится без изменения. Только... это будет
под землей, в искусственной среде.
   - Не смогут ли параноики найти их?
   - Под землей нет звезд. Параноики могут прочитать мысли
жителей Секвойи, но телепатической пеленгацией невозможно
определить местоположение источника. Только Немые знают, где
находятся пещеры, но ни один параноик не в состоянии прочитать
мысли Немого. Скоро к нам присоединятся достаточно Немых, чтобы
провести жителей Секвойи на последнем этапе. Даже кочевники не
будут знать, куда мы направляемся.
   - Тогда можно не опасаться за сохранность этой тайны среди
телепатов... а кочевники? Что, если они заговорят?
   - Они этого не сделают. По многим причинам. Во-первых, они не
имеют связи с внешним миром. Во-вторых, у них царит автократия.
Коуди знают, как укреплять власть. А потом... ты не задумывался,
как города отнесутся к тому, что кочевники уничтожили целое
поселение? Кочевники будут помалкивать, просто опасаясь за свои
шкуры. Да, это может просочиться. Никогда нельзя быть уверенным,
если вовлечено столько народу. Я сейчас работаю над
импровизированным планом: он достаточно хорошо сработает. -
Хобсон сделал паузу и его мысль стремительно пробежала по
сознанию Беркхальтера. - Что случилось, Берк? Тебя по-прежнему
что-то тревожит?
   - Наверное, все дело в людях, - согласился Беркхальтер. -
Люди... Ты знаешь, все это кажется мне не совсем честным. Я бы
не выдержал такой изоляции от всего остального мира. Они...
   В мыслях Хобсона промелькнул резкий эпитет. Куда более
резкий, чем на словах. Он сказал:
   - Честно! Конечно же, это не честно! Берк, ты видел толпу на
дороге - разве у них на уме была честность? Если кто тогда
заслуживал наказания, то уж эта толпа его точно заслужила! - Его
голос смягчился. - Ты понимаешь, мы постоянно забываем об одной
вещи. В нас развивали такую снисходительность к обыкновенным
людям, что мы совсем забыли: ведь они, в конце концов, тоже не
дети. Погром - это самая непростительная согласованная акция, в
которой можно обвинить группу. Это всегда нападение заведомого
большинства на беззащитное меньшинство. Эти люди убили бы нас,
ни на секунду не сомневаясь в своей правоте, при первой же
возможности. На их счастье, мы не настолько агрессивны, как они.
Я считаю, что они достойны более худшей участи. Мы вовсе не
жаждали оказаться в таком положении. Повсюду вокруг нас
несправедливость, но я думаю, что это наилучшее решение в данных
обстоятельствах.
                            *  *  *
   Они наблюдали за движущейся внизу в лунном свете процессией.
Хобсон продолжал.
   - Когда мы запустили все это, стало ясно еще кое-что. И очень
хорошее. По чистой случайности мы можем провести чудесный
эксперимент на человеческих отношениях. Пещерное сообщество не
будет тупиковой ветвью. Мы считаем, что в конце концов Болди и
обыкновенные люди вступят там в смешанные браки. Персонал
госпиталя может стать потенциальными послами доброй воли.
Конечно, это потребует осторожности, но я думаю, что с нашей
способностью читать мысли и скорректированной с учетом этого
пропагандой, дело выгорит. Это может стать окончательным
решением проблемы взаимоотношений Болди и обыкновенных людей.
   Понимаешь, это будет микрокосм того, каким должен быть весь
мир - каким он должен был бы быть, если бы Взрыв не породил нас,
телепатов, раньше времени. Это будет общество, где, великодушно
правя, будут преобладать телепаты. Мы научимся регулировать
отношения между людьми, и во время учебы не будет опасности. Это
будет метод проб и ошибок без наказания за ошибки. Возможно,
людям придется немного тяжеловато, но ненамного тяжелее, чем
приходилось поколениям Болди по всей земле. Можно даже надеяться
на то, что через несколько лет эксперимент настолько
нормализуется, что даже узнав о нем, члены сообщества предпочтут
остаться. Что ж, поживем - увидим. Во всяком случае, другого
пути нам неизвестно. Нет другого пути, кроме соглашения между
расами. Если бы даже каждый Болди Земли добровольно покончил с
собой, Болди все равно бы продолжали рождаться. Это невозможно
остановить. В этом виноват Взрыв, а не мы. Мы... подожди минуту.
   Хобсон резко повернул голову, и в шелестящей тишине леса,
нарушаемой лишь приглушенными шумами идущей далеко внизу
колонны, они прислушивались к звуку, не предназначенному для их
ушей.
   Беркхальтер ничего не услышал, а Хобсон через мгновение
кивнул.
   - Города сейчас не станет, - сказал он.
   Беркхальтер нахмурился.
   - Но остается еще одна опасность: что если в уничтожении
Секвойи будет обвинен Пайнвуд?
   - Во всяком случае, доказательств этому нет. Мы распустим
слухи, что в этом могут быть виноваты еще два-три города кроме
Пайнвуда, и этого хватит, чтобы запутать дело. Можно сказать,
что взрыв произошел из-за случайности на складе бомб. Такое
бывало, ты знаешь. Просто Пайнвуд и другие на некоторое время
попадут под подозрение. За ними будут присматривать, и если они
обнаружат новые признаки агрессивности... но, конечно же, ничего
не случится. Я думаю... смотри, Беркхальтер! Вот оно!
   Далеко внизу, словно раскаленное озеро в чаше гор, сияла
Секвойя. На их глазах свет изменялся. И во всем своем огненном
великолепии вспыхнула сверхновая, осветив лица людей и превратив
ели в черные тени.
   На миг эфир затопил стон, бессмысленный крик, поразивший
сознание всякого телепата, оказавшегося в пределах слышимости. А
потом возникла ужасающая пустота, пауза смерти, куда не смел
заглянуть ни один Болди. В этот раз вихрь был невероятно мощным,
ведь звездная вспышка уничтожила множество телепатов. Сознание,
притянутое этим водоворотом, балансировала на самом краю его
гигантского ненасытного жерла. Да, они были параноиками, но они
были еще и телепатами, и их уход потряс каждое сознание,
способное заметить эту смерть.
                            *  *  *
   Головокружительная пустота поразила сознание Беркхальтера.
Звенела мысль: Барбара, Барбара...
   Это был совершенно нескрываемый крик. Он даже не пытался
скрыть его от Хобсона.
   Хобсон как ни в чем не бывало произнес:
   - Это конец. Двое Немых сбросили бомбы с вертолетов. Они до
сих пор ведут наблюдение. Никто не спасся, Беркхальтер...
   Он ждал. Постепенно Беркхальтер вырвался из бездны, где
уносился к забвению невероятный, пугающий, смертельный образ
Барбары Пелл. Восприятие окружающего мира медленно возвращалось
к нему.
   - Да?
   - Видишь, подходят последние жители Секвойи. Нам здесь
больше нечего делать, Берк.
   Это заявление прозвучало значительно. Беркхальтер мысленно
встряхнулся и сказал с болезненным недоумением:
   - Я не... вполне понял. Зачем ты привел меня сюда? Я... - Он
поколебался. - Я не иду с остальными?
   - Ты не можешь идти с ними, - спокойно сказал немой. Возникла
короткая пауза; прохладный ветер шелестел иголками елей. Острое
благоухание и свежесть ночи окружали двоих телепатов. - Думай,
Беркхальтер, - сказал Хобсон. - Думай.
   - Я любил ее, - сказал Беркхальтер. - Теперь я это знаю. - В
его сознании был шок и отвращение к себе, но он был слишком
потрясен сознанием этого, чтобы испытывать более сложные
чувства.
   - Ты знаешь, что это значит, Беркхальтер? Ты не настоящий
Болди. Не вполне. - Он помолчал минуту. - Ты - скрытый параноик,
Берк, - сказал Хобсон.
   Целую минуту между ними не было ни слова, ни мысли. Потом
Беркхальтер неожиданно сел на хвою, устилавшую лесную землю.
   - Это неправда, - сказал он. Деревья качались вокруг них.
   - Это правда, Берк.
   В голосе и сознании Хобсона звучала бесконечная мягкость.
   - Подумай. Любил бы ты... смог бы ты любить... параноика,
особенно такого параноика, если бы ты был нормальным телепатом?
   Беркхальтер молча покачал головой. Он знал, что это правда.
Любовь между телепатами - куда более безошибочная вещь, чем
между слепыми, идущими на ощупь, людьми. Телепат не может
ошибиться в чертах характера любимого. не смог бы, даже если бы
захотел. Ни один нормальный Болди не мог испытывать ничего,
кроме глубокого отвращения к том, что представляла собой Барбара
Пелл. Ни один нормальный Болди.
   - Ты должен был бы ненавидеть ее. Ты и ненавидел ее. Но была
не только ненависть. Это параноидальное свойство, Берк, -
чувствовать тягу к тому, что презираешь. Если бы ты был
нормален, ты бы любил какую-нибудь нормальную женщину-телепата,
равную тебе. Но ты этого никогда не делал. Тебе нужно было найти
женщину, которую бы ты мог презирать. Кого-нибудь, через
презрение к кому ты смог бы выстроить свое эго. Ни один параноик
не может допустить, что кто-то равен ему. Извини, Берк. Я
ненавижу разговоры о таких вещах.
   Голос Хобсона был подобен скальпелю, безжалостному и
милосердному, режущему больную плоть. Беркхальтер слушал его,
стараясь подавить скрытую ненависть, которую истина - и он знал,
что это в самом деле истина - вызывала в его раздвоенном
сознании.
   - Сознание твоего отца тоже было извращено, Берк, - продолжал
Хобсон. - Он родился слишком восприимчивым к пропаганде
параноиков...
   - Они опробовали на нем свои фокусы, когда он был еще
ребенком, - хрипло сказал Беркхальтер. - Я помню это.
   - Сначала мы не были уверены в том, что же тебя беспокоит.
Симптомы не проявлялись, пока ты не принял консульство. Тогда мы
стали разрабатывать своего рода прогноз. На самом деле ты не
хотел этой работы, Беркхальтер. Но сам не понимал этого. Тебя
спасала твоя невероятная усталость. Сегодня я прочитал твои
мысли - увы, далеко не первые. Мысли о самоубийстве - это другой
симптом, и другое средство спасения. И Барбара Пелл - это была
расплата. Ты не мог позволить себе узнать свои истинные чувства,
и потому ты не испытывал противоположного чувство - ненависти.
Ты верил, что она преследовала тебя, и дал волю своей ненависти.
Но это была не ненависть, Берк.
   - Нет, это была не ненависть. Она... она была ужасна, Хобсон!
Она была ужасна!
   - Я знаю.
                            *  *  *
   Разум Беркхальтера кипел сильными чувствами, слишком
сложными, чтобы он мог в них разобраться. Ненависть, невероятная
печаль, яркие вспышки параноидального мира, воспоминания о диком
сознании Барбары Пелл, подобным пламени на ветру.
   - Если ты прав, Хобсон, - с трудом сказал он, - то ты должен
убить меня. Я слишком много знаю. Если я действительно скрытый
параноик, то когда-нибудь я могу предать... Нас.
   - Скрытый, - сказал Хобсон. - В этом огромная разница - если
ты можешь быть честным с самим собой.
   - Я небезопасен, если останусь в живых. Я могу чувствовать,
как... болезнь... возвращается в мое сознание. Я... ненавижу
тебя, Хобсон. Я ненавижу тебя за то, что ты показал мне меня
самого. В один прекрасный день эта ненависть может
распространиться на всех Немых и всех Болди. Как же я могу
дальше доверять себе?
   - Прикоснись к своему парику, Берк, - сказал Хобсон.
   Беркхальтер недоуменно положил дрожащую руку на голову.
Ничего необычного он не ощутил. В полном замешательстве он
посмотрел на Хобсона.
   - Сними его, Берк.
   Беркхальтер поднял свой парик. Это оказалось довольно трудно
сделать - мешали удерживающие его присоски. Когда он его снял,
то был удивлен ощущением, что на голове все еще что-то
оставалось. Он поднял свободную руку и нетвердыми пальцами
нащупал тонкую шапочку из похожих на шелк проводов, охватывающих
его череп. Он поднял глаза к лунному свету и встретился взглядом
с Хобсоном. Увидел тонкую сеть морщинок вокруг его глаз и
выражение доброты и сострадания на круглом лице немого. На
мгновение он забыл даже о таинственной шапочке на своей голове.
Он беззвучно закричал:
   Помоги мне, Хобсон! Не дай мне возненавидеть тебя!
   В его сознание тотчас пришло уверенное, сильное,
сострадательное сплетение мыслей многих, многих умов. Это было
круг избранных, вовсе не такой, с которым он был знаком прежде.
У него появилось ощущение множества переплетенных дружественных
рук, поддерживающих его усталой и невероятно нуждающееся в
поддержке тело.
   Теперь ты один из нас, Беркхальтер. Ты носишь Шлем. Ты Немой.
Ни один параноик не сможет прочитать твои мысли.
   Он узнал мысль Хобсона, но ей вторили мысли многие других,
многих тренированных умов сотен других Немых, словно нестройный
хор, усиливающий все, что говорил Хобсон.
   Но я... я скрытый...
   Сотни умов слились воедино, психический коллоид Общего Круга,
но несколько другого, более тесного объединения, превращенного
во что-то новое шлемами, которые фильтровали их мысли.
Объединение стало единым мозгом, сильным, разумный и
дружественный, благосклонный к новичку. Он не нашел здесь
чудесного утешения - он нашел нечто большее.
   Истину. Честность.
   Искажения его ума, параноидальная причуда с ее симптомами и
нарушением логики стали в это мгновение невероятно четкими. Это
была высшая степень психоанализа, доступная только Болди.
   Это потребует времени, - подумал он. - Лечение потребует...
   Хобсон стоял у него за спиной. Я буду с тобой. До тех пор,
пока ты не сможешь действовать сам. И даже тогда - мы все будем
с тобой. Ты один из нас. Болди не бывает одинок.

Пять

   Наверное, я умираю.
   Я лежу здесь с начала времен. Изредка ко мне возвращается
сознание. Я совсем не могу двигаться.
   Я хотел перерезать себе артерию на руке и умереть, но сейчас
сил не осталось даже на это, впрочем даже это ни к чему. Мои
пальцы неподвижны. Я совершенно не могу двигаться, и мне больше
не холодно. Свет и тепло пульсируют и гаснут, гаснут с каждой
пульсацией. Наверное, это смерть; я даже уверен в этом.
   В высоте висит вертолет. Он все равно опоздает. Он растет на
глазах. Но я погружаюсь быстрее, чем он опускается в каньон
между вершинами. Они нашли меня, но уже слишком поздно.
   Жизнь и смерть не имеют значения.
   Мои мысли тонут в черном водовороте. Один, совсем один,
погружаюсь я в него, и это конец.
   Но какая-то мысль, слишком странная для умирающего,
преследует меня.
   Шалтай-Болтай сидел на стене.
   Это, кажется, была мысль Джеффа Коуди?
   О, если бы мне удалось подумать о Джеффе Коуди, я бы,
наверное, сумел...
   Слишком поздно.
   Коуди и Операция "Апокалипсис", там, в пещерах... помню...
помню...
   ...смерть в одиночестве...

ШАЛТАЙ-БОЛТАЙ
                            *  *  *
   "И сказал Господь Ною: грядет конец рода человеческого,
ибо переполнилась через него земля насилием..."
                            *  *  *
   Джефф Коуди стоял под каменным сводом, сцепив за спиной руки.
Он изо всех сил пытался прочесть мысли компьютера, стараясь при
этом закрыть свои мысли от посторонних. Он воздвиг барьеры
вокруг собственного отчаяния, с трудом заставляя себя
сосредоточиться на мысли, с которой он не отваживался
сталкиваться. Он пытался подавить ее, загнать за поверхностный
хаос своего сознания. Закрытая стеклом матовая широкая передняя
панель компьютера мигала светом и отражениями. Где-то внутри его
лежала тонкая пластинка, способная смести с лица Земли
человеческую жизнь. Не жизнь Джеффа Коуди, и не жизни его
соплеменников. Всего лишь жизнь обыкновенных людей, не знающих,
что такое телепатия. Один-единственный человек отвечал за
кристалл. Коуди.
   У него за спиной переминался с ноги на ногу Алленби, его
отражение расплывалось на сверкающей панели управления
компьютера. Не оборачиваясь, Коуди сказал:
   - Но если Индуктор - ошибка, тогда нам придется... - Образ
смерти и умирания подобно облаку начал формироваться в его
мыслях.
   Он не сказал этого вслух. Алленби также безмолвно очень резко
оборвал его, но его мысль врезалась в мысли Коуди, рассеивая
образ разрушения прежде, чем тот полностью сформировался в
сознании Джеффа.
   - Нет. У нас уже были неудачи. Но мы попытаемся снова. Мы
будем продолжать попытки. Может быть, это... - его мысль
набросала тонкий кристалл в компьютере, где была заперта смерть
для большей части человеческой расы, - нам никогда не
понадобится.
   - Называй это неудачей или провалом, - сказал Коуди, храня
мысленное молчание. - Цель слишком высока. Никто не знает, что
делает человека телепатом. Никто никогда не пытался сделать это
с помощью машины. Такой Индуктор никогда не заработает. Тебе это
известно.
   - Мне это неизвестно, - отозвалась спокойная мысль Алленби. -
Мне кажется, это возможно. Ты просто очень устал, Джефф.
   Коуди коротко рассмеялся.
   - Мерриэм выдержал на этой работе три месяца, - сказал он. -
Брюстер протянул дольше всех - целых восемь. У меня это шестой
месяц. Так в чем же дело? Боишься, что я поступлю так же, как
Брюстер?
   - Нет, - сказал Алленби. - Но...
   - Ладно, - раздраженно оборвал его мысль Коуди. - Забудь об
этом.
   Он почувствовал, как мысль Алленби осторожно коснулась края
его сознания неловким прощупывающим касанием. Алленби был
психологом. И поэтому Коуди его немного побаивался. Он не хотел,
чтобы именно сейчас им занялся эксперт. Под коркой его сознания
таилось что-то пугающее и в то же время очень соблазнительное,
и он не хотел, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Он напряг волю,
вызвав перед лицом Алленби подобное дымовой завесе мерцание
приятных образов. Еловые леса с льющимся сквозь них теплым
дождем в четверть мили над их головами за известняковым небом.
Покой и ясность пустого неба, нарушаемое только жужжанием
вертолета и мягким протяжным свистом его лопастей. Лицо жены
Коуди, когда она была в хорошем настроении и мягко смеялась.
   Он почувствовал, как неловкое прощупывание Алленби стала
пропадать. Он не обернулся, услышав шарканье по полу ног
Алленби.
   - Тогда я возвращаюсь, - молча сказал Алленби. - Просто мне
хотелось увидеть тебя в тот момент, когда я скажу, что мы зашли
в очередной тупик. Все в порядке, Джефф?
   - Отлично, - сказал Коуди. - Не смею тебя задерживать.
   Алленби вышел.
   Коуди слушал, как удаляющиеся шаги пересекают комнату позади
него. Он слышал, как дверь закрылась и щелкнул замок. Теперь он
остался один, хотя по всей пещере постоянно двигались, играя,
переплетающиеся телепатические мысли, касаясь его сознания и
исчезая. Даже Алленби прислал, уходя, мысль смутной тревоги. И
Коуди пока продолжал удерживать на поверхности своего сознания
игру образов еловых лесов, ясного неба и смеющейся женщины. Но
не поворачивая головы и только скосив глаза, он смотрел на
лежавший на краю рабочего стола на расстоянии вытянутой руки
предмет, образ которого он до сих пор не мог допустить в мысли.
Слишком много других умов наблюдало за ним.
   Это был кинжал с тяжелым узким лезвием и острым концом,
оставленным каким-то рассеянным рабочим. Мысли Коуди
сосредоточились на его предшественнике, на том, как тот
отказался от этой работы после восьми месяцев. Брюстер
воспользовался револьвером. Но и кинжал - вещь неплохая. Над
ключицей возле шеи есть место, удар ножа в которое гасит
сознание в несколько секунд - словно порыв ветра - свечу. Если
твоя ноша слишком тяжела, как была она для Мерриэма и для
Брюстера.
   Сам воздух вокруг него был заполнен лишенным глаз невидимым
созерцанием тревожных телепатических мыслей, вившихся около
него. По пещере пробежала рябь паники. Что-то где-то было не в
порядке. Но Коуди умело контролировал поверхность своего
сознания. Он не позволял себе действительно видеть нож, не
разрешал себе до этого момента так ясно думать о том месте над
ключицей.
   Теперь он глубоко вздохнул и с удовольствием отпустил мысли,
ярко и отчетливо блеснувшие в пещере. Они не могли остановить
его. Рядом не было никого. Он был свободен.
   - Индуктор не заработает, - сказал он вслух. - Вы не сможете
вызвать телепатию в мозге обыкновенного человека. И существует
единственный путь остановить телепатию!
   Он сделал один длинный шаг в сторону, и кинжал оказался в его
руке. Двумя пальцами он нащупал край ключицы, чтобы направить
лезвие.
   - Пусть будет неудача с Индуктором, - подумал он. - Пусть
произойдет погром. Пусть раса погибнет. Пусть грянет
Апокалипсис. Меня это теперь не волнует!
                            *  *  *
   Поколения назад Взрыв породил проблему, вызвав мутацию
подвида телепатов. И было время, когда телепаты надеялись, что
евгеника решит эту проблему. Теперь эта надежда угасла. Времени
было слишком мало.
   И хотя ген телепатии был доминирующим, Болди было слишком
мало. Получи они достаточно времени и достаточно смешанных
браков, мир мог бы стать полностью населенным телепатами, но
времени было недостаточно. Единственным ответом, который Болди
искали уже много лет, был Индуктор - прибор, вызывавший
телепатические волны в мозгу обыкновенного человека.
   Теоретически это было возможно. Мысли крупнейших ученных
Земли были для телепатов открытой книгой. И здесь, в пещере,
компьютер, обладая достаточным количеством данных, смог бы
решить эту проблему. Но данных, похищенных из сотен сверкающих
умов обыкновенных людей-ученых, пока что не хватало, и компьютер
не мог решить этой проблемы.
   А ведь это действительно был выход. Если бы каждый мужчина и
каждая женщина могли бы стать телепатами, просто нося компактный
прибор, чудо бы свершилось. Рухнули бы последние барьеры.
Исчезли бы страх и ненависть, которые обыкновенные люди
испытывали к Болди - конечно, не сразу, но они бы понемногу
растворились в океане взаимодействующих умов. Стены, различия,
исчезли бы, и вместе с ними исчез бы страх, который неумолимо
приближал начало погрома.
   Но Индуктор все еще оставался теорией. Компьютер до сих пор
не решил задачу, если вообще был на это способен. Вместо этого
он выдал неожиданное решение этой задачи - механически холодное
и ужасающе логичное. Проблему можно решить, сообщил компьютер.
Уничтожить всех обыкновенных людей. Метод? Он порылся в своей
огромной памяти и нашел...
   Операция "Апокалипсис".
   Существовал вирус, который при определенном воздействии мог
бы мутировать, переноситься по воздуху и быстро
распространяться. Он разрушал нервную ткань человека.
Существовал только один вид нервной ткани, который он не мог
повредить.
   Телепаты имели врожденный иммунитет к видоизмененному вирусу.
   Ни один Болди не знал, что это за вирус, не знал метода его
мутации. Это знал только компьютер, чье нечеловеческое
электронное сознание было недоступно телепатам. Где-то внутри
огромной машины был установлен тонкий кристалл титаната бария,
хранящий ряд зарядов энергии в цифровом двоичном коде. И это код
содержал тайну смертоносного вируса.
   Если бы Джефф Коуди сделал три шага вперед и сел в мягкое
кресло оператора перед панелью управления, нажал определенную
клавишу, монитор сравнил бы электронный образец его мозга и
идентифицировал его не менее точно, чем по отпечаткам пальцев.
Только один человек в мире мог ответить на безмолвный запрос
монитора.
   И тогда где-то на панели управления замигают огни, под ними
вспыхнут цифр, прочитав которые, Коуди мог бы заставить
компьютер выдать свою тайну. Перед Коуди эту раздавливающую ношу
нес Брюстер. А перед Брюстером - Мерриэм. А после Коуди...
кто-нибудь еще понесет невыносимый груз ответственности за
слова, которые должны прозвучать: Грядет конец рода
человеческого... смотри я уничтожу их вместе с землей.
                            *  *  *
   Взрыв протестующих мыслей с яростной силой прорвался через
защитную оболочку, которую возвел вокруг себя Коуди, взяв
кинжал. Со всей оживленной пещеры телепаты, прервав работы,
бросали свои сильные, срочные мысли в центр, которым стал Коуди.
   Это ошеломляло. Он никогда прежде не испытывал столь сильного
удара. Он не собирался колебаться, но груз их протеста был почти
физически ощутим, и мог заставить зашататься под ним. Даже из
надземного мира он мог слышать и ощутить мгновенный поток
устремленных вниз мыслей. В четверти мили над известняковым
небом, над скалой и почвой, пронизанной корнями елей, охотник в
рваной оленьей шкуре остановился и послал свою потрясенную
сочувственную мысль протеста, упавшую в пещеру. Мысль докатилась
до Коуди замутненной разделявшим из камнем, испещренной
крохотными эмоциями лишенных мозга существ, живших в толще
почвы.
   Кто-то высоко в вертолете, висящем в раскаленном синем небе,
мысленно связался с подземной группой, слабо и едва слышно,
столь же мгновенно, как и человек в ближайшей пещере за запертою
дверью Коуди.
   Нет, нет, - говорили голоса в его сознании. - Ты не смеешь!
Ты одно целое с нами. Ты не смеешь. Ты все для нас, Джефф!
   Он знал, что это правда. Выход казался ему глубокой темной
шахтой, к которой его толкало головокружение, но он знал, что,
убивая себя, он в какой-то мере убивал и всю расу. Только
телепат может испытать смерть и продолжать жить. Когда умирает
телепат, все остальные в пределах досягаемости мысли чувствуют
темноту вблизи угасающего сознания, чувствуют, как их
собственные сознания немного гаснут в ответ.
   Все произошло так быстро, что Коуди все еще ощупывал двумя
пальцами край ключицы, и кинжал еще не был крепко сжат в кулаке,
когда единый сплетенный крик мучительного протеста сотни умов,
говорящих хором, сомкнулся над ним. Он замкнул свои мысли и
остался непреклонным. Он мог достаточно долго сражаться с ними.
Это займет только секунду. Дверь была заперта, и остановить его
могла только физическая сила.
   Но его тревожил не этот настойчивый пресс голосов и действий.
Разум Алленби не говорил вместе с остальными. Почему?
   Рука стиснула кинжал. Он немного расставил пальцы, давая
кинжалу дорогу и зная, куда бить. Брюстер... чувствовал ли он
что-нибудь похожее, когда шесть месяцев назад избавился здесь от
невыносимой ноши решения? Трудно ли было нажать на курок? Или
легко, как легко поднять кинжал и...
   Ослепительно-белая вспышка разорвалась в середине его мозга.
Это было похоже на метеор, взорвавшийся осколками по самой
мозговой ткани. В последней вспышке угасающего сознания Коуди
подумал, что нанес смертельный саморазрушающий удар, и именно
так выглядит смерть "изнутри".
   Потом до него дошло, что этот удар метеора был мыслью
Алленби, которая ударила с ошеломляющей силой. Он почувствовал,
как выскользнул из руки кинжал, как подогнулись колени, а потом
все исчезло. Навсегда.
   Когда он снова пришел в себя, Алленби стоял рядом с ним на
коленях, и компьютер смотрел на него сверху, по-прежнему сверкая
стеклом и отраженным светом, но видимый с непривычной точки,
словно Джефф был стоящим на коленях ребенком. Дверь была
распахнута настежь. Все выглядело непривычно.
   - Все в порядке, Джефф? - спросил Алленби.
   Коуди поднял на него глаза и ощутил звенящее напряжение, с
трудом сдерживающее рвущийся наружу гнев, перед которым в ужасе
разбегались мысли.
   - Извини, - сказал Алленби. - Я поступал так только дважды в
жизни. Мне пришлось сделать это, Джефф.
   Коуди отшвырнул его руку со своего плеча. Нахмурившись, он
подобрал под себя ноги и попытался встать. Комната непривычно
кружилась вокруг него.
   - Кто-то должен быть мужчиной, - сказал Алленби. - В этом
неравенство, Джефф. Это тяжело для тебя и Мерриэма, и Брюстера,
и всех остальных, но...
   Коуди сделал яростный жест, обрывая мысль.
   - Ладно, - сказал Алленби. - Но не убивая себя, Джефф. Убей
кого-нибудь другого. Убей Джаспера Хорна.
   Слабая горячая волна пробежала по мозгу Коуди. Он стоял
неподвижно, даже не скрывая мыслей, давая странной новой мысли
дойти до центра его сознания и вспыхнуть там.
   Убей Джаспера Хорна.
   О, Алленби был мудрым человеком. Сейчас он сдержанно
улыбнулся Коуди, его круглое румяное лицо было напряжено, но на
нем снова появилось довольное выражение.
   - Тебе лучше? Тебе нужно действие, Джефф, направленная
активность. Эти месяцы ты только тем и занимался, что сидел на
месте и волновался. Человек не в состоянии справиться с
некоторыми обязанностями, если он не действует. Так примени свой
кинжал против Хорна, а не против себя.
   Слабый трепет сомнения возник в сознании Коуди.
   - Да, ты можешь проиграть, - отозвался Алленби. - И тогда он
убьет тебя.
   - Он этого не сделает, - сказал вслух Коуди, и собственный
голос показался ему странным.
   - Он может. У тебя будет шанс попробовать. Разделайся с ним,
если сможешь. Именно это ты собирался сделать, не понимая
этого. Ты должен кого-нибудь убить. А Хорн - это сейчас наша
главная проблема. Это реальный враг. Так что убей Хорна. Не
себя.
   Коуди молча кивнул.
   - Ну вот так-то лучше. Мы найдем его для тебя. А я достану
тебе вертолет. Ты не хочешь вначале увидеть Люси?
   Легкая волна беспокойства пробежала по разуму Коуди. Алленби
заметил это, но не позволил своему сознанию дрогнуть в ответ.
   Бесчисленные связанные умы телепатов тихо отступили в
ожидании.
   - ДА, - сказал Коуди. - Сначала я увижусь с Люси. - Он
повернул к двери пещеры.
                            *  *  *
   Джаспер Хорн - и те, кого он представлял - был причиной того,
почему Болди не могли позволить себе узнать метод Операции
"Апокалипсис" и секрет смертоносного избирательного вируса,
хранящийся в памяти компьютера. Секрет нужно было оберегать от
Джаспера Хорна и его друзей-параноиков. Ведь их подход
заключался в следующем: Почему бы не убить всех людей? Почему бы
и нет, пока они не убили нас? Почему не нанести удар первыми, и
спасти себя?
   На эти вопросы было тяжело отвечать, а Джаспер Хорн умел их
задавать. Если можно было сказать, что у параноиков был лидер,
то Хорн был им. Никто не знал, что известно этому человеку о
Пещерах. Он знал, что те существуют, но не знал где. Он знал
кое-что из того, что там происходит, несмотря на то, что все
Болди Пещер носили шлемы Немых с частотной модуляцией. Если бы
он узнал об Индукторе, он - если бы смог - сбросил бы на него
бомбу с величайшей в своей жизни радостью и наблюдал бы за
поднимающимся столбом дыма. Он определенно знал о готовящейся
Операции "Апокалипсис", поскольку делал все, чтобы заставить
Болди выпустить вирус, который бы уничтожил всех обыкновенных
людей.
   И он знал, как заставить Болди сделать это. Если... когда...
начнется погром, вирус и Апокалипсис обрушатся на мир. Тогда не
будет выбора. Когда твоя жизнь зависит от смерти врага, ты не
колеблешься. Но когда враг - твой брат...
   В том-то и заключалось различие. Для обыкновенных Болди
человеческая раса была близко родственной. Для параноиков она
была лишь волосатыми полу-людьми, достойными только истребления.
Поэтому Джаспер Хорн использовал все известные ему способы,
чтобы вызвать беду. Ускорить погром. Чтобы быть уверенным в том,
что Болди выпустили вирус и уничтожили волосатых людей.
   И Хорн действовал в децентрализованном после Взрыва обществе,
построенном на страхе, до сих пор очень реальном страхе. Сегодня
уже никакие из будущих шагов не казались возможными. Общество
балансировало между новым уплотнением и дальнейшим расширением,
и каждый человек, каждый новый город пристально наблюдал за
остальными. Ведь как можно было доверять другому, не зная его
мыслей?
   Америкэн Ган и Свитуотер, Дженсенз Кроссинг и Санта-Клара, и
все остальные, разбросанные по дуге континента. Мужчины и
женщины в городах, занимающиеся своими делами, растящие своих
детей, обслуживающие свои сады, магазины и фабрики. Большинство
из них был нормальными людьми. И в каждом городе жили и Болди,
растя своих детей, занимаясь своими магазинами. Вполне
дружелюбно со всеми. Но не всегда... не всегда.
  А сейчас уже которую неделю над всей нацией каталась сырая и
гнетущая жаркая волна, постепенно поднимавшая агрессивность. И
все же, если не считать нескольких случаев поножовщины, никто не
решался нанести первый удар. Все люди были вооружены, и каждый
город имел запас атомных бомб и мог ответить на удар с
убийственной точностью. Время для погрома уже более чем созрело.
Однако еще не образовалась толпа. Потенциальные линчеватели еще
не договорились о мишени.
   Но Болди были в меньшинстве.
   Все, что требовалось - это ускоряющий толчок, и параноики
делали для этого все, что могли.
                            *  *  *
   Коуди взглянул на серое каменное небо пещеры и протянул руку
с ключом к замку двери квартиры жены. Уже вставив ключ, он
заколебался, на сей раз не от нерешительности, а потому, что
почти наверняка знал, что ждало его внутри. Между его бровями
залегла глубокая морщина, и все мелкие черточки лица были
сведены и пребывали в постоянном напряжении, которое не
отпускала ни одного Болди с первого момента, когда они вошли в
пещеру.
   Каменный свод собирал и накапливал такую сложную путаницу
мыслей, отражающихся от стен, переплетающихся и смешивающихся в
стесненный галдеж. Вавилонская Пещера, язвительно подумал Коуди
и почти уверенно повернул ключ. За дверью он сменит один Вавилон
на другой. Стены дадут ему некоторую защиту от внешних облаков
спертой мрачной обиды, но внутри было нечто, что нравилось ему
даже меньше. И все-таки он знал, что не может уйти, не повидав
Люси и ребенка.
   Он открыл дверь. Гостиная с
широким, удобным, зеленым, как мох, диваном-полкой вдоль трех
стен, казавшимся почти черным под полками с катушками книг, с
разбросанными цветными подушками, неяркими светильниками,
выглядела достаточно ярко. За витой готической решеткой,
напоминая освещенный изнутри маленький храм, горел электрический
камин. Через широкое окно в оставшейся стене он видел отражение
на улице огней соседней гостиной Ральфа, а через дорогу - Джун и
Хью Бартонов в их гостиной, пьющих предобеденный коктейль перед
электрическим камином. Это выглядело приятно.
   Но здесь все ясные цвета и сияние были приглушены глубокими
всплесками отчаяния, окрашивающими все дни жены Джеффа Коуди, и
увы - сколько же это тянулось? Ребенку было три месяца.
   Он позвал:
   - Люси?
   Ответа не было. Но более сильная волна несчастья прошла по
квартире, и через мгновение он услышал скрип кровати в соседней
комнате. Он услышал вздох. Голос Люси, немного глухой, сказал:
   - Джефф.
   Наступило мгновенное молчание, и он уже повернул к кухне,
когда вновь услышал ее голос.
   - Сходи на кухню и принеси мне еще немного виски, ладно?
   - Сейчас, - ответил он. Виски ей особо не повредит, думал он.
Все, что могло помочь ей пережить еще несколько месяцев, было к
лучшему. Следующие несколько?.. Нет, конец наступит много
раньше.
   Недовольный голос Люси:
   - Джефф?
   Он принес виски в спальню. Она лежала лицом вверх на постели,
разметав рыжеватые локоны, прислонившись ногами в одних чулках к
стене. Высохшие дорожки слез тянулись через ее щеки к ушам, но
сейчас ее ресницы не были мокрыми. В углу в маленьком коконе
своих бессвязных полуживотных мыслей спал ребенок. Ему снилось
тепло и огромная всепоглощающая мягкость, которая слабо
шевелилась, сон без формы, структуры и темперамента.
Светло-рыжие волосы были не более чем пухом на его хорошей формы
голове.
   Коуди взглянул на Люси.
   - Как ты себя чувствуешь? - услышал он свой бессмысленный
вопрос.
   Не шевельнув ни одним мускулом, она позволила глазам
скатиться вбок, и теперь смотрела на него из-под полуопущенных
век тяжелым, страдающим, ненавидящим взглядом. Пустой бокал
стоял на прикроватном столике в пределах досягаемости ее слабой
руки. Коуди шагнул вперед, откупорил бутылку и направил густую
янтарную струю в бокал. Два дюйма, три. Она не собиралась
останавливать его. Он остановился на трех и убрал бутылку.
   - Тебе не нужно спрашивать, кто и как себя чувствует, -
сказала Люси унылым голосом.
   - Я не читаю твои мысли, Люси.
   Она повела плечами в постели.
   - Рассказывай...
   Снова взглянув на спящего ребенка, Коуди промолчал. Но Люси
неожиданно села, заставив кровать застонать, удивив Коуди своим
спонтанным движением, которое он не смог предугадать в ее
мыслях.
   - Он не твой. Он мой. Совсем мой, моего рода, моей расы.
Не... - она продолжила мысль. - Никаких примесей в его крови
нет. Не урод, не Болди. Прекрасный, нормальный, совершенно
здоровый ребенок... - Она не сказала этого вслух, но ей это и не
требовалась. Она специально придержала мысль, а потом отпустила
ее, зная, что с тем же успехом могла сказать это вслух. Затем
добавила ровным голосом:
   - И я полагаю, что ты не читал этих мыслей.
   Он молча протянул ей бокал с виски.
                            *  *  *
   Прошло пять лет с тех пор, как была сброшена бомбу на
Секвойю. Пять лет назад пещерная колония последний раз видела
дневной свет, который им дано было увидеть. И люди, согнанные в
пещеры из Секвойи, безрадостно обитали здесь, обиженные или
покорные в зависимости от темперамента. Под землей они имели
всевозможный комфорт, которым их могли обеспечить тюремщики. Они
были настолько довольны, насколько это могли обеспечить
грамотные психологи, которые могли заглядывать в их сознание и
читать их желания прежде, чем эти желания успевали окончательно
сформироваться. Но они были пленниками.
   Смешанные браки начались через несколько месяцев после
заточения. Это был один из широкомасштабных экспериментов,
который мог быть проведен только в пещерах в столь управляемых
условиях. Частично он должен был продемонстрировать доброе
отношение к пленникам, чтобы они не чувствовали себя полностью
изолированными.
   Ни один Болди в действительности не может желать брака с
обыкновенным человеком. Среди обыкновенных людей был тот же
процент желаемых партнеров, что и среди Болди, но для телепата
обыкновенный человек был личностью ущербной. Словно прекрасная
молодая девушка, имеющая все желаемые черты разума и тела, но
оказавшаяся при этом глухой, немой и слепой. Она может
объясняться на пальцах, но барьер остается непреодолимым. Было и
еще кое-что: вокруг каждого человека, начинающего жизнь с
прекрасной наследственностью и окружением, неизбежно, медленно,
но неумолимо смыкаются призрачные стены нерешенных им (он даже
часто не подозревал об этом) жизненных проблем. Но Болди это
неведомо. Всегда есть готовые помочь друзья, всегда есть мысли,
на которые можно положиться в беде и сомнении. Существует
постоянная проверка и равновесие, и в результате ни один Болди
не страдает от тех внутренних затруднений, которые лишь частично
распознанными облаками смятения и замешательства омрачают жизнь
любого человеческого существа. В сознании телепата сравнительно
немного нерасчищенных углов, заполненных старыми сомнениями и
страхами. Это придает личности ясность, которой ни один
обыкновенный человек не достигает вполне.
   Конечно, телепат не застрахован от психического расстройства,
но только под воздействием такого стресса, и при таком
длительном напряжении, которое обыкновенный человек может
выносить без срыва только очень короткое время. (В этом
отношении телепаты-параноики принадлежали к другому классу;
большую роль здесь играла наследственность).
   Так что брак между Болди и обыкновенным человеком был в
лучшем случае браком между проворным, восприимчивым, полностью
сознательным существом и другим - мрачным и смятенным, ущербным
в общении и всегда хранящим какую-то скрытую обиду.
   Но сейчас практически каждый достигший брачного возраста
обыкновенный человек в пещерах был тщательно обольщен и приведен
к браку с Болди. Конечно, тем самым они неизбежно вступали в
брак со шпионом, добровольным, но не всегда принимаемом
психоаналитиком, и, что наиболее важно, с потенциальным
родителем других Болди.
   Ген был доминантным, что означало почти обязательное
появление детей-телепатов. Только если у супруга-Болди был как
доминантный телепатический, так и обыкновенный рецессивный ген,
было возможно рождение обыкновенного ребенка.
   Что и произошло у Люси и Джеффа Коуди...
   Ни один человек больше не должен покинуть пещеры. Ни один
Болди, не носивший шлем Немых, не должен был знать о пленных,
ведь стоило миру узнать об этом захвате, долгожданный погром
начался бы немедленно. Ребенок обыкновенных людей мог вырваться
на свободу лишь в младенческом возрасте, слишком маленьким,
чтобы рассказать или вспомнить свою историю. Но ребенок-телепат
сразу после своего рождения становился в ряды захватчиков. Все
надеялись на то, что за пару поколений пленники сами собой
сольются с Болди, или же покинут пещеру в младенческом возрасте,
так что колония должна была снова вернуться к исходному
состоянию с населением, состоящим только из телепатов.
   Таков был первоначальный план, но лавина затруднений уже
делала его устаревшим.
                            *  *  *
   Люси вытерла губы тыльной стороной слегка загорелой руки и
протянула опустевший бокал Коуди. Она немного подождала, пока
виски прожгло себе дорогу и растеклось по стенкам ее желудка.
   - Выпей немного, - сказал она. - Это помогает.
   Коуди этого совершенно не хотелось, но он плеснул в бокал на
полдюйма и покорно выпил. Через некоторое время Люси коротко
вздохнула и села на постели, скрестив ноги, отбрасывая волосы
назад.
   - Извини, - сказала она. - Это было неразумно.
   Она положила руку ладонью вверх на покрывало, и Коуди накрыл
ее руку своей, грустно улыбаясь ей.
   - Я получил работу снаружи, - сказал он. - Я должен буду уйти
через несколько минут, Люси.
   Ее дикий неосторожный взгляд метнулся в угол, к колыбели.
Словно знамя, развернулась прежде мутная, проясненная действием
алкоголя, мысль. Коуди едва не вздрогнул от такого удара, но он,
муж обыкновенной женщины, умел владеть собой гораздо лучше, чем
большинство Болди. Он даже не подал виду. Сказал только:
   - Нет. Это другое. Я не заберу его без твоего согласия.
   Она внезапно испуганно посмотрела на него.
   - Уже слишком поздно?
   - Нет, - быстро ответил Коуди, - конечно нет. Он еще
недостаточно взрослый, чтобы запомнить это.
   Люси с трудом пошевелилась.
   - Я не хочу держать его здесь, внизу. Ты знаешь, что это так.
Ведь и мне плохо от сознания, что мой сын никогда... - Она
оборвала мысль о солнечном свете, голубом небе и далеком
горизонте. - Но только не сейчас, - сказала она, и перебросила
ноги через край кровати. Слегка покачиваясь, она встала.
Невидящий взгляд скользнул по колыбели; она босиком пошла на
кухню, время от времени опираясь на стены. Коуди машинально
заглянул в ее мысли, отозвал свою мысль и поднялся, чтобы
следовать за ней. Она стояла у кухонной мойки, наливая в бокал
воду. Потом, глядя в никуда, жадно выпила ее.
   - Я должен идти, - сказал Коуди. - Не волнуйся, Люси.
   - Какая-нибудь женщина, - пробормотала Люси через край
стакана. - У тебя там есть... кто-то. Я знаю.
   - Люси...
   - Кто-то из вашего рода, - сказала Люси и уронила бокал в
раковину. Тот покатился по блестящей дуге, разбрызгивая воду.
   Ему оставалось только беспомощно смотреть на нее. Сказать он
ничего не мог. Он не мог сказать ей, что отправляется убивать
Джаспера Хорна. Не мог сказать ей об Операции "Апокалипсис" или
Индукторе, о должности с пугающей ответственностью, которую он
занимал. Не мог сказать: "Люси, если мы успеем создать Индуктор,
и ты, и твой ребенок будете свободны", - или же: "Возможно, мне
придется убить тебя... тебя и твоего ребенка вместе со всеми
обыкновенными людьми на Земле - с помощью Операции
"Апокалипсис".
   Нет, он не мог сказать ничего.
   Она провела мокрой рукой по лицу, отбрасывая волосы, мутным
взглядом посмотрела на него, нетвердо ступая босыми ногами,
пересекла кухню, уткнулась щекой в его плечо и, просунув руки у
него под мышками, обняла его.
   - Прости, - сказала она. - Я ненормальная. Тебе ведь тоже
тяжело, Джефф.
   - Да.
   - Мы отошлем ребенка на следующей неделе, - пообещала она. -
Тогда я снова буду разумной. Я... я ненавижу виски. Это все
оно...
   - Я знаю.
   Он пригладил ей волосы, отведя их с мокрого лица, пытаясь
отыскать слова для сложных волн любви, сожаления, раскаяния,
страха и боли, которые всегда заполняли его сознание, когда он
думал о ней, с тех пор, как она стала его женой. Любопытно, что
у телепатов обычно не хватало слов, чтобы словами выразить свои
чувства. Ведь среди себе подобных слова им не требовались.
   - Наберись со мной терпения, Люси, - сказал он наконец. -
Близится беда. Времени мало, и я могу потерпеть неудачу. Я... я
вернусь сразу, как только смогу.
   - Я знаю, дорогой. Я сама бы что-нибудь сделала для этого.
   - Я принесу тебе что-нибудь, что тебе понравится, - сказал
он. - Сюрприз. Пока не знаю, что, но что-нибудь прелестное. И
еще, Люси, потом... на следующей неделе... мы можем переехать,
если хочешь. Найди новую квартиру в Седьмой Пещере. Можешь
заказать новую мебель, и мы... - он почти не понимал, что
говорит. Иллюзия и реальность совершенно перемешались.
   - Мы что-нибудь придумаем, дорогой, - сказала она. - Все
будет хорошо.
   - Что ж, я пошел, - сказал он.
   Она кивнула.
   - Я буду скучать по тебе. Возвращайся скорее.
                            *  *  *
   Коуди закрыл за собой решетку лифта и прижался к стальной
стенке головой, устало ссутулившись и формируя в сознании
кодовый сигнал для запуска механизмов. Чей-то занятый разум
откликнулся другой частью шифра, а третий (кто-то шел мимо,
опаздывая на обед) подбросил недостающие символы. Для управления
лифтом требовалось одновременное проецирование трех мысленных
образов. Такова была мера предосторожности. Выходы могли
контролироваться только телепатами.
   Он толкнул скошенную дверь и она открыла перед ним хаос
мокрых листьев и острый сладкий аромат влажной хвои и дождя. Из
подлеска выскочил перепуганный кролик. Коуди закрыл
замаскированный проем и посмотрел вверх, щурясь от хлещущего в
лицо дождя. Откуда-то сверху донеслось беззвучное приветствие,
загудел мотор, и из мрака плавно спустилась веревка. Он просунул
ногу в петлю и тотчас почувствовал плавный подъем подхватившего
его сетчатого сидения. Через открытый люк он втиснулся в висящий
вертолет.
   Арн Фридманн не отрывал глаз от приборной доски. Ему это и не
требовалось. Невысокий, коренастый, с серьезным бесстрастным
лицом и таким же манерами, склонив голову в темном шлеме, он
вглядывался в пелену дождя, на миг отвлекшись от работы, чтобы
послать безмолвное приветствие.
   На мгновение Коуди просто откинулся в кресле и дал холодной,
непотревоженной тишине открытого неба начисто промыть его
сознание. Это было похоже на полное расслабление уставших от
долгого напряжения мышц. Пещеры были настолько заполнены
подавленными обидами и грехами, страхами и напряжением, что со
временем воздух в пещере становился невыносимым для телепата.
   Фридманн хотел сообщить ему что-то срочное. Коуди ощутил его
прикосновение к краю сознания, дающее новичку время подышать
чистым воздухом. Мысль Фридманна висела подобно вертолету,
терпеливо ожидая сигнала.
   А под ними бежали еловые леса, потревоженные и размытые
дождем. Вода стекала по иллюминаторам. Спокойно и приятно гудел
двигатель. Люси... Уже пять лет она не видит дождя, деревьев и
неба. И впереди ее ждет лишенная этого жизнь, или скорая смерть,
или... Индуктор.
   - Нам нужно побольше времени, - донеслась мысль Фридманна. -
Если погром начнется сейчас, его невозможно будет остановить.
Мне кажется, на это и рассчитывают параноики. Они проникают в
ключевые города - места, где есть склонность к бунту. Вроде
Америкэн Гана. Там - Джаспер Хорн.
   - Давно? - спросил Коуди.
   - Недели три или около того. И он неплохо поработал. Ты
знаешь, как это делают параноики. Читают мысли и, когда нужно,
подбрасывают необходимое слово, поддерживая растущее напряжение.
Вполне может быть, что Джаспер уже сегодня может начать мятеж в
Америкэн Гане.
   - Не сможет, если будет мертв, - отозвалась в злорадном
предвкушении мысль Коуди. Он откинулся в кресле, глядя на
проносящиеся мимо облака и думая об Америкэн Гане. Город-казино.
Во всяком случае, на этом он специализировался, хотя в городе
располагалась знаменитая исследовательская лаборатория, здесь же
жили знаменитые мастера по пластику. Но в основном люди
приезжали в Америкэн Ган играть.
   Что я и буду делать, подумал Коуди, наблюдая, как солнечные
лучи высушивают капли дождя на окошке рядом с ним.
                            *  *  *
   Фридманн высадил Коуди на окраине Америкэн Гана и поспешно
направил вертолет на восток. Его ждало важное дело в Блидинг
Канзасе, за пятьсот миль. Коуди проводил взглядом вертолет,
поднимающийся в пустынное синее небо.
   Америкэн Ган лежал на половинке блюдца, окаймленного холмами
и разрезанного и ограниченного широкой неторопливой рекой. На
пляже, словно воткнутые в песок зубочистки, виднелись одиночные
фигуры; множество лодок, каноэ из прозрачного пластика и яликов
сверкали на солнце. На безмятежной зеленой глади воды черными
точками виднелись пловцы. Но ветер, дувший с реки, был горячим.
   Стоя у подножия холмов, Коуди рассматривал раскинувшийся
внизу Америкэн Ган. Теперь, когда он шел к ясно видимой цели, им
овладело относительное спокойствие, дав расслабиться. В городе
было, наверное, около сотни построек, в основном небольших,
разбросанных довольно далеко друг от друга. Цвели деревья - или
цвели бы, если бы их листья не поникли вяло - все, кроме росших
поблизости от речной набережной. Быстро двигались только дети. В
тени виргинского дуба Коуди видел расположившуюся на пикник
вокруг белого прямоугольника скатерти небольшую компанию. На
фоне белой ткани виднелись зелень и алая мякоть арбуза.
   Сзади, высунув язык, к нему неторопливо подбежала маленькая
белая собачка. Она со скучающим видом, но настороженно
посмотрела на него. В ее мозгу был смутный образ ужасного,
брызжущего слюной зверя чуть поболее тигра. С некоторым трудом
Коуди узнал в этом символе Ужаса таксу, которую так боялась
маленькая белая собачка.
   Немного развеселившись, Коуди стал спускаться по склону к
Америкэн Гану. Он не торопился. Влажный теплый воздух приятно
обдувал его кожу. Ни о чем не думая, просто воспринимая, он
позволил потокам мыслей на мгновение заполнить его подобно шуму
моря, пока он, двигаясь в гипнотическом ритме, сосредоточился на
длинном здании в византийском стиле и наблюдал, как оно
становилось все больше и больше с каждым шагом.
   ...На земле было достаточно места. И среди всех остальных
людей было достаточно врагов. Человек вел войну с тех пор, как
распрямил спину, и ни разу не было объявлено перемирия в схватке
со старейшим врагом, горевшим в жарком синем небе, прятавшимся в
почве, ядовитым и невидимым, скрывавшемся сейчас в реке, но
способным подняться и возродиться, врагом, наступавшим на
незнающего и неосторожного человека, врагом, чья древняя мощь
всегда бомбардировала дамбу, построенную человеческим разумом.
   Враг и друг одновременно - этот подарок богов. Без него, без
физических и химических сил, создавших этот воздух, эту воду,
это неглубокую долину с плодородной почвой, не было бы самой
жизни. Чудесный подарок - эта планета. Оберегать ее, сохранять,
наблюдать за ней - учиться предсказывать и управлять ей - и она
послужит вам. Забудьте об этом во время драки между самим собой
- и жгучее солнце, бушующие воды, смертоносный холод, плодовитые
микробы продолжат свое вечное дело. И здесь не было места
человеку. Как похоже на бога!
   Теперь Коуди оказался в парке перед длинным венецианским
зданием. Деревья увядали над порыжевшими газонами. В мелком
прямоугольном пруду плавали золотые рыбки, которые с надеждой
хватали воздух ртами, подплывая к поверхности и ныряя обратно.
Маленькие сознания рыбок были открыты для Коуди и, без тени
мысли, напоминали множество ярких, маленьких неподвижных
огоньков свечей на именинном торте, светившихся по всему пруду,
вдоль которого шел Коуди.
   Он не пошел в византийское здание. Это было ни к чему. Вместо
этого он направился к одной из тумб, по высоте доходивших ему до
плеча, расставленных неровными рядами перед фасадом здания, и
остановился перед незанятой. Несколько мужчин и женщин
склонились над тумбами, вглядываясь в окуляры. Таких было
немного. Было слишком жарко, даже в тени.
   Коуди наклонился над окуляром своего аппарата, нашел в
кармане монету и бросил ее в щель. Тьма перед его глазами
сменилась заставкой со светящимися буквами: Радио-кобальт.
Потом, одна за другой, появились серии цифровых диапазонов.
Коуди произвольно ткнул кнопку, обозначившую его выбор. Теперь
механизм был запущен. Сейчас он наблюдал за увеличенной паровой
камерой Вилсона, пересекаемую светящимися следами радиоактивных
частиц. Над этой картинкой мигал счетчик, подсчитывающий
количество столкновений электронов. Если бы он угадал их точное
количество, то мог бы сорвать куш и получить удовольствие.
   Ничего. Совершенно ничего. Но когда мысль Коуди стала
расширяться, он ощутил страсть, напряженное ожидание в умах
окружающих, и понял, что для них всех выигрыш значил бы очень
многое.
   Ведь по сути, в этих сознаниях не было уверенности в себе.
Над всеми ними висела тяжелая угроза, тень которой висела над
миром со времен Взрыва и вкладывала в руку каждого неотразимое
оружие - запас бомб был у каждого города. Вместо национальных
барьеров стена теперь окружала каждый город - и каждого
человека. Выживание все еще зависело от удачи и слепого случая.
   И поэтому игровые города вроде Америкэн Гана процветали.
Здесь, в казино, за слот-машинами, за рулеткой, игрой в кости,
орлянку и фараон, люди могли доказать, что слепая удача
покровительствует им, и они по-прежнему в безопасности.
Социальная неопределенность здесь подменялась механической
неопределенностью бросаемых костей или вращающейся рулетки, и
личная ответственность попадала в руки богини, которую греки
называли Туше, а римляне - Фортуной.
   Коуди чувствовал, как позади него двигаются люди, входя и
выходя из казино. Для его чувствительного сознания это было
похоже на мерцание горячего воздуха. Возможно, это происходило
из-за постоянно растущего напряжения, источник которого не мог
ни определить, ни заметить ни один человек. Но Коуди знал этот
источник. Джаспер Хорн не зря провел столько времени в Америкэн
Гане.
   Если погрому суждено начаться, то он начнется здесь.
   И здесь, в Америкэн Гане, находилась сила, которая безвыходно
ставила Коуди перед дилеммой, безжалостно подталкивающей его к
выбору, который не смог бы выдерживать долго ни один человек, не
пытаясь найти более легкий путь. Отсюда исходило давление,
которое вложило нож в его руку и поднесшее его к шее. И на нем к
тому же лежала огромная ответственность.
   Джаспер Хорн, - думал Коуди, пока горящие проблески паровой
камеры вспыхивали перед его глазами. Его мысль со смертоносной
целеустремленностью сосредоточилась на цели. Там, в пещерах,
Алленби был прав. Убить Хорна, а не самого себя, было истинной
целью Коуди - ведь при этом он будет рисковать только
собственной жизнью, и это не будет означать предательство своего
народа - он на сбросит ответственности, которую несет за всех
них. Параноики с самого начала были врагами. Они всегда
стремились разрушить доверие к Болди со стороны остального
человечества. Именно они были виноваты в гибели Секвойи и в
необходимости держать людей в Пещерах. Не будь этого, он, скорее
всего, никогда бы не встретил Люси, и тогда бы она была бы
теперь счастливее, да и он сам тоже. Сейчас же, каких бы трудных
шагов они не предпринимали, не было никакого реального ответа ни
для них, ни для их ребенка. Выхода не было. Что бы ни случилось,
незаживляющиеся раны уже были нанесены.
   Сама земля была и врагом и другом. Но параноики все были
врагами, и худший из них, Джаспер Хорн, был где-то здесь, в
Америкэн Гане, недалеко от Джеффа Коуди - человек, которого нужно
было убить хотя бы за то, что он и его сородичи-параноики
превратили Болди в убийц.
   Мерцающие проблески света в паровой камере угасли. Окуляр
потемнел, Коуди ничего не выиграл. Он бросил в щель новую монету
и снова наблюдал за электронным обстрелом, пока его блуждающая
мысль отыскивала жертву.
   Суматоха мыслей внутри византийского здания крутилась едва ли
не быстрее, чем колесо рулетки. Это был центр слухов Америкэн
Гана. Здесь то и дело возникали образы, в которых он узнавал
Хорна. Он постепенно проверял эти мысли как направленной
антенной, пока не стала проясняться картина привычек Хорна. Но
прояснялись и кое-что еще - растущее давление событий в городе,
которое ни один обыкновенный человек не связывал с присутствием
параноиков.
   В Америкэн Гане последние двадцать четыре часа никто не
брился. Исключения, конечно, были, но их было немного. Болди в
бритье не нуждались, кроме того, находились достаточно отважные
люди, которые не боялись вызвать подозрения. В ближайших научных
лабораториях движение отказа от бритья не получило поддержки.
Были и другие, хотя и очень немногие, кто с гладким подбородком
двигался в кольце подозрительных взглядов и оставлял за собой
шлейф враждебного ропота.
   Так что убить Хорна могло оказаться вдвойне сложно. Насилие
могло спровоцировать погром - а именно этого Коуди хотел
избежать, убив параноика. Значит, Хорна нужно убить тайно, во
всяком случае, подальше от потенциальных предводителей толпы,
которые могли разжечь мятеж. (В Америкэн Гане были такие люди;
Хорн уже разыскал их. Они должны были повести толпу, когда
придет время.)
   Он в "Последнем Шансе".
   Коуди поднял голову, на мгновение ослепленный глубокой синей
тенью и белым солнечным светом. Его мозг составил из уже
собранных им сведений карту Америкэн Гана. "Последний Шанс"
должен находиться на северной окраине города, неподалеку от
исследовательских лабораторий. Хорна там уже могло не оказаться,
но будет легко отыскать его след.
   Коуди обогнул пруд с золотыми рыбками, прошел мимо крохотных
мигающих огоньков маленьких полусонных сознаний и вышел на
дорожку, ведущую на север через город. Его мысль продолжала
странствовать. несколько раз он улавливал мысли других Болди. С
их помощью он мог бы мгновенно и точно определить, где Хорн, но
они не носили шлемов Немых, и их мысли могли тоже быть
прочитанными параноиками. А Хорн не должен быть предупрежден.
Коуди поднял руку, чтобы прикоснуться к тонкой паутине нитей,
скрытой под его париком. Пока он носит шлем Немого, Хорн не
сможет прочитать его мысли.
   Начали собираться толпы. Быстрыми вспышками, словно огненные
молнии в знойном воздухе, пробегали слухи, собирая
подтверждающие детали. Кто-то (мысль Коуди слышала шепот)
ограбил прошлой ночью кассу в "Золотой Подкове", вышел с двумя
тяжелыми мешками денег и на пороге неосторожно дал порыву ветра
сорвать его парик, обнажив безволосую голову. Да, теперь Болди
больше не прячутся, присваивая деньги при каждой возможности,
готовясь к часу "Ноль", когда они возьмут власть над нацией...
   Коуди пошел немного быстрее. Случайные мысли Болди Америкэн
Гана шептали ему: События выходят из-под контроля. Весть
безмолвно неслась от разума к разуму, от одной встревоженной
группы к другой, от Болди, стойко, со спокойными лицами
продолжавших делать свое дело среди людей, в то время как их
мысли соприкасались и смыкались на грани паники. Сегодня матери
не выпускали детей из дома, а семейные вертолеты были заправлены
и готовы к отлету.
   Впереди над толпой Коуди увидел мигающую вывеску "Последнего
Шанса". Он продолжал идти, мысленно пытаясь засечь присутствие
Хорна. И несмотря на безмолвное напряжение, которое сгущалось в
жарком воздухе, в любую минуту готовое вырваться, он вдруг
понял, что чувствует себя невероятно счастливым. Впервые за
многие месяцы все казалось ему очень простым и легким. Убей
Хорна! - Это было все, этого было достаточно. Убей Хорна! -
сказала его мысль без всех сомнений и неуверенности последних
месяцев и лет.
   Он остановился перед старомодными фотоэлектрическими дверями
"Последнего Шанса", ища своего врага. Позади возник ропот, столь
уверенный, будто никто никогда не говорил ничего подобного.
Шепот сообщал об эскадрилье грузовых вертолетов, севших на краю
города из-за нехватки топлива, о ремонтнике, который, работая
среди груза, случайно проломил доску в ящике с апельсинами. В
грузе апельсинов оказались... странного вида винтовки...
атомные? Три аккуратно завернутые в губчатую резину бомбы?
Бессознательные люди на пути в лабораторию, где Болди занимались
вивисекцией?
   Потом словно невидимое дыхание прорвалось сквозь неподвижный
раскаленный воздух.
   Аура параноика. Подобно тому, как перед припадком эпилепсии
появляется ощущение надвигающейся катастрофы, так и приближение
параноика создавало и несло впереди себя смутное пульсирующее
сияние, исходящее от искаженного сознания. Коуди чувствовал его
и раньше, но каждый раз снова содрогался, будто контакт между
ним и ярким, теплым, зеленым миром ослаблялся и угасал на
мгновение.
   Он медленно повернулся и пересек улицу, пробираясь среди
неприятных, шепчущихся групп небритых мужчин, среди их
враждебных взглядов. Впереди был небольшой ресторанчик -
Закусочная "Вертолетная Лопасть". Аура ощущалась сильнее. Коуди
остановился перед входом и начал телепатические поиски.
   Сзади доносился слух. Кто-то знал человека, у которого был
сосед-Болди, месяц назад потерявший три пальца на дуэли; а
теперь они отрасли снова - в частной клинике Болди ему их
привили. (Но ведь Болди не дерутся на дуэлях... забудь об этом!)
Теперь они могут творить чудеса в медицине, но вы ведь не
видели, что они делали для людей, не так ли? Если их немедленно
не остановить, неизвестно еще, что произойдет.
   Застывший в своем высокомерии, настороженный и подозрительный
разум находившегося в ресторане Джаспера Хорна излучал
собственные мрачные мысли - эгоистические, горделивые,
претенциозные и негибкие. И еще в этом сумрачном сознании жила
мысль, шевелящаяся подобно углям под серой золой, угасая и почти
вспыхивая вновь, которая заставила Коуди остановиться у двери
ресторана и замереть в страхе, что параноик-телепат может
ощутить его присутствие.
   Хорн прибыл в Америкэн Ган не для того, чтобы начать погром.
   Его настоящая цель была куда более смертоносна. Это было...
   Что же?
   Именно этого Коуди пока не видел. Он уловил тень мысли, и
этого мимолетного впечатления оказалось достаточно, чтобы в его
сознании вспыхнуло резкое предупреждение, сигнал ужасающей
безотлагательности. Настоящая цель Хорна была глубоко запрятана.
Но она должна быть найдена. Коуди знал это совершенно точно.
   Он отступил в сторону, прислонился к стене здания и стал
лениво осматриваться, пока из-под шлема Немого его мысль очень
деликатно и чувствительно потянулась к Хорну.
   Мягче... мягче...
   Параноик сидел в одиночестве в кабинете в глубине ресторана.
Его мысли были затенены и скрытны. Он сосредоточился на своем
ленче, бессознательно думая о вещи, на одно триумфальное
мгновение всплывшей на поверхность его сознания. Поскольку эта
идея не вызывалась для обдумывания, Коуди не мог прочитать ее
без глубокого прощупывания, которое Хорн тотчас же почувствует.
   И все же выход был. Правильные подсказки вызовут нужные
отклики в любом сознании. Но заносить эти подсказки в сознание
Хорна нужно было очень осторожно, чтобы они казались его
собственными и совершенно естественными мыслями. Коуди взглянул
через улицу, поверх ворчащих групп людей, на "Последний Шанс".
Хорн побывал там полчаса назад. Это была неплохая подсказка. Он
мягко подбросил в сознание Хорна мысль: "Последний Шанс".
   И сознание параноика настороженно вздрогнуло, поискало,
ничего не нашло (шлем Немого охранял Коуди), и тогда подсказка
вызвала реакцию.
   В "Последнем Шансе" играют, но я единственный, кто
действительно играет с ними со всеми, с их жизнями; я могу убить
их всех, если вовремя... - цепочка мыслей оборвалась с
раскатившейся по ресторану видеомузыкой. Хорн поднял вилку и
продолжил трапезу.
   Коуди подогнал ритм своих мыслей под ритм музыки и послал
Хорну мысль:
   Убить их всех убить их всех убить их всех.
   Выпустить вирус, - отозвался Хорн на "собственную" мысль. -
Померанс ближе всех к цели с каждым днем контроль за резонансом,
вызывающим мутацию вируса, который убьет их всех убьет их всех
УБЬЕТ ИХ ВСЕХ!
   Коуди отпрянул от брызжущего кровью гнева параноика.
   Померанс, - думал он. - Померанс.
   Померанс в лабораториях, - подумал Хорн, создавая мысленный
образ. Недалеко - всего в двух кварталах - находились
исследовательские лаборатории Америкэн Гана, и там был человек
по имени Померанс, биохимик, не-телепат. Он проводил
определенные эксперименты, которые - если бы он добился успеха -
дали бы параноикам возможность создать вирус столь же
смертоносный и столь же избирательный, как вирус Операции
"Апокалипсис".
   Вот для чего появился Хорн в Америкэн Гане. План погромы был
всего лишь прикрытием. Маскировка, вводящая в заблуждение Болди,
пока Хорн добивался своего, телепатически следуя за
экспериментами Померанса к цели Операции "Апокалипсис", которую
поставили перед собой параноики.
   Померанс, конечно, ничего не знал об этих целях. Он был
биохимиком; в его задачу входило найти более оптимальный
бактериофаг - но метод, который бы ему потребовался для этого,
мог быть использован и для более смертоносных задач.
   Коуди мягко оперировал сознанием параноика. Он узнал еще
кое-что. Померанс мог потерпеть неудачу - Хорн понимал это. Но в
этом случае можно было вызвать погром. Куда лучше было отыскать
вирус, убивающий людей - ведь при погроме погибнут и некоторые
параноики - но если не представится ничего лучшего, будет и
погром. Условия были созданы. Хорн взвинтил напряжение в
Америкэн Гане; он выделил потенциальных вождей толпы; он мог
начать погром в любой момент, когда ем бы захотелось - и это
будет сигнал к аналогичным действиям для параноиков по всей
стране. Вселенский погром заставит Болди начать Операцию
"Апокалипсис" - и все равно будет достигнут тот же результат. Но
все же было бы лучше чуть подождать, хоть немного, следуя по
пятам за экспериментами Померанса. Казалось, что он очень близок
к цели.
   Слишком близок, - подумал Коуди, всем телом подаваясь к двери
ресторана. Он терял время. Убей Хорна, убей его сейчас, -
говорил он себе... но все еще колебался, потому что в сознании
параноика по-прежнему оставалась какая-то загадка. Слишком
большая уверенность была заложена на искаженном фундаменте
параноической личности. Должна была быть причина для этого
удивительного спокойствия.
   Коуди снова продолжил разведку осторожными намеками, которые
легко касались другого разума. Да, этому была причина. В
лаборатории Померанса была спрятана бомба.
   Почему?
   Хорн это знал, и Коуди осторожно прощупал его. Биохимик не
должен достаться Болди живым. Бомба взорвется, когда Хорн
вызовет в сознании определенный набор символов - мысль параноика
быстро метнулась прочь от опасного уравнения - или... если мозг
Хорна перестанет думать.
   То есть, если Хорн умрет.
   Прекращение мысленного излучения мозга спящего или
бодрствующего Хорна станет сигналом подрыва бомбы, которая убила
бы Померанса. Коуди совершенно четко видел расположение бомбы в
образе лаборатории в мозгу Хорна.
   Стоит ему убить Хорна и Померанс умрет. Но зачем это
понадобилось параноику?
   Коуди снова прислушался и вдруг понял причину.
   Померанс занимался исследованием влияния дифференциального
резонанса на вирусные нуклепротеины. Но имелись и другие
нуклепротеины: сама телепатия зависела от резонанса
нуклепротеинов в мозгу человека. Если бы эксперимент Померанса
увенчался успехом, это означало бы...
   Это означало бы, что телепатию можно вызвать у обыкновенного
человека!
   Это было решение проблемы Индуктора, единственный ответ,
способный решить проблему раскола мира. В руках параноиков метод
Померанса мог уничтожить людей. В руках Болди он мог объединить
все человечество. Он мог...
   Внезапно Коуди понял, что Хорн обнаружил его присутствие.
                            *  *  *
   Хорн мгновенно начал выстраивать в сознании уравнение,
которое подорвало бы бомбу в лаборатории Померанса. Коуди
прикинул последствия. Он мог бы убить параноика прежде, чем тот
закончит свое дело, но тогда его смерть с той же определенностью
подорвет бомбу. Померанс бы умер - а этого нельзя было
допустить. От сохранения жизни биохимика зависело больше, чем
жизни человеческие.
   Не было никаких способов остановить мысль Хорна, кроме
одного. Изучая его сознание, Коуди узнал многое об этой гордой,
несгибаемой, ненадежной личности. Сейчас он знал о Хорне больше,
чем тот знал о себе сам. И он нашел одну жизненно важную точку.
Хорн не был психически больным, он не терял связи с миром, но,
как и многие параноики, он демонстрировал симптомы сумасшествия,
и одним из них была устойчивая тенденция к тому, что Алленби
назвал бы гипногогическими галлюцинации - яркие чувственные
образы, возникающие в полусонном сознании непосредственно перед
сном. А подобные галлюцинации было легко вызвать гипнозом.
   Коуди нужно было только убедить Хорна, что тот испытал
кратковременную галлюцинацию. Да... и еще... еще очень многое.
   По крайней мере Коуди хорошо представлял себе, к чему такие
образы приведут параноика при его мании преследования и величия.
И Коуди спроецировал идею, что он, представитель Болди, пришел к
Хорну, чтобы предложить ему перемирие, заключить пакт с
параноиками против людей - точное подобие тех ярких фантазий с
исполнением желаний, который должен был часто испытывать Хорн. И
в то же время он вызывал мысленный образ Джаспера Хорна, и дал
Хорну увидеть его.
   Эти действия были достаточно естественны, даже в рамках
галлюцинации. Когда вы общаетесь с кем-то, то выстраиваете его
образ в своем сознании, причем куда более многогранный, чем
обычный зрительный образ. Ваши впечатления от его эмоциональных
характеристик, его воспоминания, его мысли, сложный образ всей
личности, какой вы ее воспринимаете, выстраиваются в
субъективное приближение реального человека, с которым вы
общаетесь. Пылающий образ Дьявола стояла между встретившимися
мыслями, ослепительно яркий и живой, настолько, что мрачный
разум параноика никогда не видел такого.
   Древние греки знали, что означает механизм отождествления -
они рассказали историю Нарцисса. И на эту приманку попался
Джаспер Хорн, который не мог никого, даже бога отождествить с
кем-либо кроме себя. Его параноидальный эгоизм отражал самого
себя в этом эго-образе, и отражался снова и так до
бесконечности, пока Коуди мягко проверял и трогал его мысли и
высматривал первые провалы в сознании.
   Наконец Хорн приостановил формирование мысленного образа,
который должен был уничтожить Померанса. Параноик замешкался в
нерешительности, здравый смысл подсказывал ему, что Болди не
могут прислать представителя для капитуляции, а, значит,
чувства, предупредившие его о присутствии Коуди, обманули его.
Подобная паника не была внове для Хорна. Это подтверждало, что
его чувства сыграли с ним шутку.
   Очень, очень мягко, все еще поддерживая слепящий эго-образ
Джаспера Хорна в качестве переливающейся наживки на снаряженном
крючке, Коуди послал тихие мысли-намеки, проскользнувшие в
мерцающее сознание. Сначала это были довольно правдоподобные
мысли, по крайней мере, правдоподобные для параноика. Убаюканный
Хорн наблюдал за эго-образом, который он сам часто выстраивал,
но никогда не видел таким ясным и слепящим. Нарцисс смотрел на
свое отражение в ясной глубине сознания Коуди.
   Так, сидя в одиночестве в ресторанном кабинете, Хорн
постепенно ослабил бдительность, и мягкое наступление Коуди
перешло в другую область. Посылаемые Коуди мысли уже были не
столь истинны, но все же не были полностью фальшивыми, чтобы не
спугнуть параноика, который считал их своими собственными. У
меня и прежде случались такие галлюцинации. Обычно перед тем,
как заснуть. Сейчас они снова у меня. Значит я, должно быть,
засыпаю. Я хочу спать. Мои веки тяжелеют...
   Усыпляющие, монотонные мысли начали подавлять сознание Хорна.
Постепенно нарастала сонливость. Нарцисс смотрел на Нарцисса...
   Спать, спать, - шептала мысль Коуди. - Ты не проснешься, пока
я не прикажу тебе. Более ничего не разбудит тебя. Спи крепко...
спи.
   Параноик спал.
                            *  *  *
   Коуди изо всех сил побежал по улице. Изо всех Болди Америкэн
Гана ближе всех к исследовательской лаборатории был только он
сам, и если нужно было спасти Померанса, то это была только его
задача. И он легко мог потерпеть неудачу. Джаспер Хорн сидел в
гипнотическом сне в людном ресторане, и в любой момент
кто-нибудь мог заговорить с ним или пробудить его сознание.
Гипноз не был глубоким. Несмотря на последние заклинания Коуди
над параноиком, тот мог быть разбужен кем угодно и довольно
легко.
   Коуди продолжал бежать. Положим, он сумеет вовремя вытащить
Померанса из лаборатории. Сможет ли он вернуться в ресторан
прежде, чем проснется Хорн?
   Нет, думал Коуди, гипноз недостаточно глубок. Было бы чудом,
если бы Хорн оставался в этом состоянии более нескольких минут.
Если я смогу спасти Померанса, это будет поистине чудом.
   Но как только Хорн осознает, что произошло, он не будет
ждать. Он начнет погром. Здесь, в Америкэн Гане, все к нему
готово; он заложил динамит, и все, что ему оставалось сделать,
это нажать на детонатор. Ладно. Я не могу быть уверен, что я все
делаю правильно. Я думаю, что это так. Я не могу быть уверен.
Если я спасу Померанса, то Хорн возможно начнет погром прежде,
чем я вернусь и убью его. Но я не могу позволить Померансу
погибнуть; он может решить проблему Индуктора.
   Торопись!
   Он бежал к группе длинных приземистых зданий. Он знал дорогу;
он видел ее в сознании Хорна. Он подбежал к одному из зданий,
рывком распахнул дверь и оказался в лаборатории.
   Сухопарый седоволосый человек в запачканном халате повернулся
и уставился на него. Это был Померанс; ни один телепат никогда
бы не ошибся, опознавая человека. Это был Померанс - и как
только Коуди понял это, он почувствовал и то, что за два
квартала от них, в Закусочной "Вертолетная Лопасть" Джаспер Хорн
шевельнулся, проснулся и в приступе внезапной паники потянулся к
сознанию Померанса,
   Коуди мгновенно бросился через длинную лабораторию. Позади
Померанса почти вровень с полом располагались окна, открытые к
горячему солнцу, голубому небу и высохшей коричневой траве. Если
бы они смогли достичь окна...
   Коуди показалось, что он вообще не потратил времени на бег.
Время остановилось, но все же бесконечно тянулось время другого
рода, пока в далеком сознании параноика он видел выстраивающееся
уравнение подрыва, включающее взрыватель бомбы. Сейчас уравнение
готово. Сейчас время остановится одним разрывающим мгновением
смерти.
   Но время еще оставалось. Коуди послал безмолвный призыв,
вызов, звеневший тревожным колоколом в мозгу каждого Болди в
Америкэн Гане. В то же мгновение он дотянулся до Померанса и
использовал весь свой разгон, чтобы подхватить его, рванувшись к
окну. Пол перекосился у него под ногами, и воздух рванулся
наружу впереди первой безмолвной волны сжатия, разбегавшейся от
места взрыва.
   Окно разрасталось перед ним, яркое, высокое, разделенное на
мелкие стекла. Плечо Коуди ударило в него, он почувствовал, как
дерево и стекло беззвучно разлетаются от страшного раскаленного
рвущего рева взрыва, перекрывшего все возможные звуки.
   Все вокруг потонуло в слепящей белизне взрыва, и, пролетев
через стекло, он почувствовал под собой пустоту.
   Он с Померансом летел сквозь горячий и сухой воздух улицы, и
мрак, мрак при полном солнечном свете, окружал их, а стекло
сыпалось дождем, и рев взрыва все продолжался и продолжался
вечно...
   Перед закусочной "Вертолетная Лопасть" дрались двое приезжих.
Джаспер Хорн в толпе что-то прошептал себе под нос. Кто-то
другой повторил это громче. Один из приезжих резко вспыхнул.
(Это была фраза-взрыватель, с такой же точностью вызвавшая
агрессивность у этого человека, с какой уравнение подорвало
бомбу.) В тот же момент кинжал был выхвачен из ножен, и в
середине шумного круга стала готовиться полноценная дуэль.
Победителем вышел бородатый человек с волосатой грудью и
лысеющей головой. Ножом он владел очень точно и уверенно.
Слишком уверенно, громким шепотом заметил Джаспер Хорн. Шепот
облетел круг. Кто угодно мог выиграть дуэль, если он мог читать
человеческие мысли. Если Они умеют отращивать пальцы, то,
возможно, умеют и растить волосы.
   Джаспер Хорн сказал что-то, что-то точно рассчитанное,
стоявшему рядом потенциальному вожаку толпы.
   Тот нахмурился, выругался и сделал шаг вперед. Он ловко
подскочил к победителю сзади, когда тот убирал свой кинжал. Нож,
крутясь, отлетел к тротуару. Трое набросились на упавшего
лысоголового. Двое держали его, пока третий пытался выдернуть
волосы на краю лысины. Они не поддавались. Жертва яростно ревела
и сопротивлялась столь мощно, что четверо из пяти наблюдателей
были отброшены. Один из них уронил свой парик...
                            *  *  *
   Это не был сон, и не было бодрствованием. Это было Забвение.
Он плавал в бесконечности, в единственно возможном для телепата
уединении, в котором он хотел бы оставаться навечно. Но он был
телепатом. Он не мог, даже при всей скрытой быстроте своего ума,
изображать что-либо фальшивое, ведь его сознание было довольно
открыто - по крайней мере, для носителей такого же, как у него.
шлема Немых.
   И все же было трудно пробудиться. Трудно было заставить себя
встать и по собственному желанию принять на себя все возможные
ждущие его ноши - новые и прежние. Если бы он всю жизнь прожил
так, как он провел последнюю запомнившуюся секунду, без всякой
нерешительности и неопределенности, только с определенной
потребностью в физическом действии (жив ли Померанс, - спросило
что-то в просыпающемся сознании), тогда было бы легко вырвать
себя из теплой серой тишины, которая была столь бесконечно
наполнена отдыхом, что не было даже снов (но Померанс?).
   И как всегда мысль о другом человеке подкрепила что-то в
самом Коуди и подняла его с утомленным упорством. Он мгновенно
сориентировался. Он мгновенно сориентировался. Ему не
приходилось зависеть только от своих сонных и неясных ощущений.
По всем Пещерам и над ними, и в вертолетах в высоте, было
шевелящееся и неприятное ощущение срочности и тревожное
движение, и каждый разум содержал одну и ту же мысль, какие бы
другие мысли не занимали верхние слои сознания.
   Эта была мысль погром.
   Коуди лишь спросил: Должен ли я был убить Хорна вместо того,
чтобы спасать Померанса? Но он не стал ждать ответа. В конце
концов, это было его собственное решение. Он открыл глаза (зная
на какой больничной койке в каком секторе пещер он лежит) и
поднял глаза на круглое красное лицо Алленби.
   - Померанс? - спросил он.
   - Жив, - без слов ответил психолог. - Некоторые из Болди
Америкэн Гана добрались до вас сразу после взрыва. Нужно было
спешить. Хорн начал погром. Но у них был наготове быстрый
вертолет, и они оказывали тебе и Померансу первую помощь уже в
дороге. Это было два дня назад.
   - Два дня?
   - Померанс был без сознания лишь несколько часов. Но тебя мы
до сих пор не будили - тебе это было необходимо. Однако, я
думаю, ты будешь жить, если ты в этом сомневаешься.
   - Как долго проживет каждый из нас? - мысленно прошептал
Коуди.
   - Вставай и одевайся, - приказал Алленби. - Есть работа. Вот
твоя одежда. Как долго? Я не знаю. Погром растет уже два дня.
Параноики все очень тщательно запланировали. На сей раз это
похоже на всеобщий погром, Джефф. Но теперь у нас есть Померанс.
И мне кажется, у нас будет Индуктор.
   - Но Померанс не один из нас.
   - Он все равно с нами. Слава Богу, не все люди - враги Болди.
Как только Померанс разобрался в ситуации, он добровольно
предложил любую возможную помощь. Так что пойдем. Мы готовы
испытать Индуктор. Мне хотелось, чтобы ты при этом
присутствовал. Сможешь?
   Коуди кивнул. Он был неловок и довольно слаб, и во многих
местах под напыленными пластиковыми повязками чувствовал боль,
но встать и пройтись было приятно. Он последовал за Алленби к
выходу и пошел по коридору. Озабоченное, нетерпеливое шевеление
мыслей окружало его. Он вспомнил о Люси. Не все люди - враги
Болди. И не все Болди враги людей, добавил он, думая о том, что
было сделано для таких людей, как Люси, приговоренных к
пожизненному заключению в Пещерах.
   - Она будет там - в лаборатории, - сказал Алленби Джеффу. -
Она вызвалась стать одной из подопытных. Используя разработки
Померанса, мы построили упрощенный Индуктор... по крайней мере,
мы начали с его разработок и продолжали все вместе, все наши
ученые. Вот это была работа! Я надеюсь... - Мысль о погроме на
миг затмила сознание Алленби и была подавлена. Я найду время,
Кассий, я найду время... - подумал Коуди.
   - Да, - согласился психолог. - Потом, Джефф. Потом. Индуктор
- наша нынешняя цель. Больше ничего. Ты не думал о Джаспере
Хорне с тех пор, как проснулся, не так ли?
   Коуди осознал, что действительно этого не делал. Теперь,
когда он это сделал, он увидел лидера параноиков как что-то
далекое и безликое, движущаяся фигурка в огромной сложной сцене,
но уже не заряженная эмоциями цель его ненависти.
   - Мне кажется, я не чувствую необходимости убивать его, -
согласился Коуди. - Он больше не имеет значения. Худшее, что он
мог сделать, это начать погром, и он это сделал. Я бы убил его,
если бы мне представилась возможность, но теперь по другой
причине. - Он взглянул на Алленби. - Сработает ли Индуктор? -
спросил он.
   - Именно это мы и собираемся узнать. Но он должен... должен,
- сказал Алленби, открывая боковую дверь в коридоре. Следом за
психологом Коуди вошел в одну из пещер, в которой была
оборудована экспериментальная лаборатория.
   В пещере происходило многое, но Коуди не отвлекался на
внешние чувственные впечатления; он сразу повернулся в ту
сторону, где с ребенком на руках стояла Люси. Он быстро подошел
к ней. Заглянул в ее сознание и сдержал себя. Могло быть слишком
многое, что он не хотел знать ни сейчас, ни потом.
   - Эти повязки ничего не значат, - сказал Коуди. - Я отлично
себя чувствую.
   - Они говорили мне, - сказала Люси. - Это был единственный
случай, когда я радовалась телепатии. Я знала, что они
действительно могли сказать мне, все ли у тебя в порядке - даже
если ты был без сознания.
   Он обнял ее одной рукой, глядя на спящего ребенка.
   - Я ничего не могла сказать, глядя на тебя. Ты мог быть..
мертв. Но было так хорошо, что Алленби и другие могли заглянуть
в твои мысли и убедиться, что с тобой все в порядке. Я хотела
что-нибудь сделать, чтобы помочь, но не было ничего, что я могла
бы сделать. Кроме... этого. Алленби сказал мне, что ему нужны
добровольцы для экспериментов с Индуктором. Ну я и вызвалась.
Это все, чем я могу помочь - и я хочу это сделать.
   Значит, теперь Люси знала об Индукторе. Что ж, время и
необходимость секретности миновали. Уже не имело никакого
значения, что знают или чего не знают теперь пленники Пещер.
Теперь, когда начался погром, это уже не имело значения.
   - Теперь это всеобщий погром, не правда ли? - спросила она, и
Коуди на миг замер в невероятном изумление (телепатия?) прежде
чем понял, что Люси просто реагировала на подсказки, заученные
за долгое изучение его поведения. У всех супружеских пар бывают
вспышки такого рода псевдо-телепатии, если они действительно
любят друг друга. И Люси, несмотря ни на что, любила его. Так
странно было узнать об этом сейчас, убедиться в этом и ощущать
восторг, когда, возможно, осталось совсем мало времени. Погром
по-прежнему мог разрушить все, несмотря на Индуктор.
   - Люси, - сказал он. - Если мы потерпим неудачу... мы
обязательно безопасно выведем тебя из Пещер, домой...
   Она взглянула на ребенка и отвернулась от Коуди. И он
внезапно понял, что даже с помощью телепатии никогда не поймет
реакции женщины... даже Люси.
   - Скоро? - спросила она Алленби.
   - Да, - отозвался психолог. - Пусть кто-нибудь подержит
ребенка, Люси.
   Она повернулась к мужу, улыбнулась ему и отдала ребенка ему
на руки. Следом за Алленби она подошла к изолированному креслу,
наскоро обмотанном паутиной проводов, ведущих к сложной
приборной панели.
   В мозгу малыша сиял маленький огонек, подобный тем, что
запомнились Коуди у золотых рыбок в пруду Америкэн Гана. Но была
очень большая разница. Коуди не мог понять, в чем она заключается,
но разглядывая мерцающие сознания рыбок, он не испытывал страха
и сожаления. В мозгу его ребенка, его и Люси, горело слабое
пламя, пылало со смешной для такого маленького и беспомощного
существа уверенностью, и каждое слабое воздействие, покачивание
его рук, слабые голодные сокращения животика ребенка, заставляли
крохотное пламя дрожать и разгораться в новом направлении, после
чего оно возвращалось к своему стойкому состоянию. Даже в лучшем
из миров было так много всего, что могло заставить это пламя
покачнуться... но, с неожиданной ясностью подумал он, в этом
огне закалится и станет сильной личность ребенка.
   Он взглянул на Люси. Теперь она сидела в кресле, и к ее
вискам и основанию черепа были присоединены электроды. Худощавый
и седой человек, в котором он узнал Померанса, хлопотал возле
нее, следя за ходом эксперимента. Коуди прочел в его мыслях
слабое возбуждение, которое ученый изо всех сил старался
подавить. Это подключение, это соединение... я не понимаю, как
это стыкуется с теорией. Боже мой, если бы я только был
телепатом! Но если Индуктор заработает, я смогу им стать. А как
прилегает это соединение... - и его мысли унеслись в индуктивные
абстракции, которыми он пытался разрешить проблему.
   В пещерной лаборатории было людно. Здесь собрались
ученые-Немые и множество пленников Пещер - все добровольно, с
теплотой осознал Коуди. Несмотря ни на что, они, как и Люси,
хотели помочь.
   И вот испытания начались. Люси расслабилась в кресле, нервно
раздумывая о давлении электродов. Коуди отдернул свою мысль. Ему
тоже было не по себе. Он потянулся к группе людей, и одно
сознание откликнулось. Алленби.
   - Допустим, Индуктор заработает, - в тишине сказал Коуди. -
Каким образом это остановит погром?
   - Мы предложим телепатию всем, - ответил Алленби. - У нас
есть выход на несколько видеоканалов, так что мы выйдем на все
экраны во всех городах. Я думаю, даже толпа линчевателей
остановится, если им предложат телепатию.
   - Сомневаюсь.
   - Кроме того, на нашей стороне немало людей, подобных
Померансу. У нас есть... - Его мысль прервалась.
   Что-то происходило в сознании Люси. Это напоминало волну,
течение чего-то непреодолимого, словно отвлеченная музыка
нарастала в мыслях Люси с изменением нуклепротеинов ее мозга.
Она становится телепатом, одним из нас, - подумал Коуди. Он
замолчал, но его мозг торопливо говорил в тишине.
   Пошевели правой рукой, Люси. Пошевели правой рукой.
   Ни один Болди не смотрел на руки Люси. Не должно быть никаких
случайных сигналов.
   Люси сидела неподвижно. И Коуди с внезапным ужасом узнал в
распахнутом перед ним сознании Люси закрытое сознание Джаспера
Хорна. И непонятная дрожь страха пробежала по нему.
   Пошевели правой рукой.
   Никакой реакции.
   Попробуй другую команду, - предложил кто-то. - Встань, Люси.
Встань.
   Она не пошевелилась.
   Для этого может потребоваться время, - отчаянно предположил
кто-то. - Может быть, ей нужно время, чтобы научиться...
   Возможно, - подумал Алленби. - Но нам лучше попробовать на
другом объекте.
   - Хорошо, Люси, - сказал Коуди. - Иди ко мне. Мы попробуем на
ком-нибудь другом.
   - Он не сработал? - спросила она. Она шла к нему, глядя прямо
в глаза, словно пытаясь таким образом вызвать контакт между
сознаниями.
   - Мы еще не можем сказать, - ответил он. - Смотри на Джуна.
   Сейчас в кресле был Джун Бартон, немного вздрогнувший от
прикосновения электродов.
   В голове Коуди подспудно шевелилась какая-то мысль - что-то,
о чем он не думал с тех пор, как очнулся. Если Индуктор не
заработает, тогда снова будет та же проблема, та же старая
проблема, которую он не смог решить. Дилемм, пославшая его на
попытку убить Джаспера Хорна. Ответственность, которая через
некоторое время становилась слишком тяжелой для человека.
Операция "Апокалипсис". Конец всего сущего...
   Он прогнал от себя эти мысли. Сжимая Люси одной рукой, он
послал мысль с паническим ощущением. (Не придется ли ему убить
ее... ее и ее ребенка? До этого может не дойти. Не думай об
этом!) Он попытался занять мозг какой-нибудь сложной проблемой,
чтобы избавиться от преследующего его страха. Индуктор, -
спросил он наугад. - Какова теория? Как он работает?
   Мысль другого благодарно потянулась к его вопросу. Кунаши,
физик. Из-под Немого шлема Кунаши пришли быстрые ясные мысли,
в которых сквозило беспокойство - жена физика была обыкновенной
женщиной.
   - Ты помнишь, как мы спросили у компьютера ответа на нашу
задачу? (Теперь электроды открепляли от головы Джуна Бартона.) -
Мы собрали все данные, какие смогли, чтобы заложить их в
компьютер. Мы повсюду читали мысли ученых и кодировали все
данные, которые с определенной вероятностью могли относиться к
делу. Да, некоторые из этих данных были взяты из головы
Померанса более года назад. Он тогда еще не слишком продвинулся
в своих разработках, но уже сформулировал ключевые положения о
мутации нуклепротеинов при резонансе. Компьютер объединил эти
данные с другими и нашел простейшее решение - вирус. Ему не
хватило данных, чтобы развить эту теорию в направлении
Индуктора, пусть даже в основе обеих идей лежал резонанс.
   (Еще кто-то садился в кресло. Присоединялись электроды. Коуди
чувствовал, как в сознаниях окружающих нарастают разочарование и
тревога.)
   - Померанс - биохимик, - настойчиво продолжал Кунаши. Он
работал с А-вирусом японского энцефалита, пытаясь с помощью
мутации создать из него специальный бактериофаг. - Мысль на
мгновение запнулась и снова восстановилась. - Репродукция
вируса - или гена - зависит от высокого внутреннего резонанса;
это нуклепротеин. Теоретически, в конце концов что угодно может
превратиться во что угодно. Но в действительности вероятность
подобных превращений зависит от меры относительного резонанса
этих состояний - к примеру, он высок у аминокислотной
протеиновой цепочки и у двух состояний бензольного кольца.
   (Жена Кунаши усаживалась в кресло.)
   - Изменение, репродукция зависит к тому же от точного
количества участвующих в ней химических веществ. Именно поэтому
вирус Операции "Апокалипсис" был бы безвреден для телепатов,
каким бы он ни был. Кроме того... кроме того, особенности могут
меняться не от вида к виду, но и внутри вида. Наш Иммунитет
врожденный. Нуклепротеин (заработает ли он? заработает ли он?)
вируса Операции "Апокалипсис" должен обладать высокой степенью
родства с определенными высокорезонансными частицами центральной
нервной системы обыкновенных людей. Подобные частицы обладают
высокой способностью хранить информацию. Поэтому наш вирус
поразит информационные центры обыкновенного мозга.
   - Степень родства зависит от различия резонанса - и
эксперименты Померанса были направлены на поиск способа изменить
эти различия. Такой метод сделал бы возможным мутировать
наследственность вируса с высокой предсказуемостью и
управляемостью. А это также может быть использовано, чтобы
вызвать телепатию. Телепатия определяется высоким резонансом
нуклепротеинов в информационных центрах мозга, и искусственно
увеличивая это качество, можно вызвать телепатию в... в...
   Мысль оборвалась. Жена физика покидала экспериментальное
кресло, и сознание физика затуманилось сомнениями, страданием и
безнадежностью. Мысли Коуди примкнули к мыслям Кунаши, посылая
мощное послание безмолвного теплого одобрения - не разумную
надежду, которой не хватало ему самому - но могучий
эмоциональный мост понимания и симпатии. Казалось, это немного
помогло. Это помогло и Коуди. Он смотрел, как жена Кунаши быстро
шла к нему, они соединили руки и стояли вместе в ожидании.
   Неожиданно Люси сказала:
   - Я хочу попробовать снова.
   - Чувствуешь ли ты... - начал было Коуди. Но тут же понял,
что изменений не произошло. Ее разум по-прежнему был огражден.
   И все же Алленби, стоявший в другом конце комнаты, кивнул.
   - Стоит попробовать, - сказал он. - Давайте на этот раз
попробуем со включенным питанием. Резонансный эффект должен
длиться несколько минут после отсоединения электродов, но мы не
попробуем эту возможность. - Коуди снова взял ребенка, и Люси
снова уселась в кресло. - В идеале, все эти приборы будут
маленьким электрическим приспособлением, которое можно будет
постоянно носить и использовать... Все в порядке, Люси? Включить
питание.
   Снова разумы один за другим пытались войти в контакт с Люси.
И снова Коуди ощутил, как он чувствовал это в сознаниях и других
испытуемых, ту странную глухоту сознания, которую он помнил по
Джасперу Хорну. Но Люси не была параноиком!
   И все же ее сознание не открылось. А значит это был провал -
не механическая неудача, поскольку гипотеза Померанса
подтверждалась во всем, кроме окончательного доказательства
экспериментальной проверкой. И все так же, без этого
окончательного доказательства, погром будет продолжать бушевать
столь же неуправляемо, расширяясь и разрушая.
   Она не параноик! - подумал Коуди. Ребенок пошевелился в его
руках. Он заглянул в этот теплый бесформенный разум, и не
почувствовал там ничего, что напомнило бы ему о Джаспере Хорне.
   Ребенок, - неожиданно подумал Алленби. - Попробуйте с
ребенком!
   К психологу устремились вопросы. Но ответа на них не
последовало. Он не знал ответов. Это было лишь предчувствие.
   Испытать на ребенке.
   Алленби выключил питание и снял электроды с головы Люси.
Завернутый в одеяло ребенок был аккуратно положен на
освобожденное Люси сидение. Осторожно присоединили электроды.
Ребенок спал.
   Включить питание, - приказал Алленби.
   Его мысль потянулась к ребенку.
   Малыш по-прежнему спал.
   ...Поражение, последнее поражение, понял Коуди. Значит,
телепаты и обыкновенные люди окончательно различны. Эту стену
никогда не разрушить. Никогда не удастся достичь примирения.
Погром невозможно остановить.
   Параноики оказались правы. Телепаты не могли существовать бок
о бок с обыкновенными людьми.
   И неожиданно в сознании Коуди блеснула вспышка и рев взрыва
бомбы, слепящий удар грома, готового поглотить весь мир...
   Ребенок в кресле изогнулся, открыл глаза и закричал.
   В мягкой плывущей туманности его сознания появился
бесформенный призрак страха - неожиданная вспышка и рев и
собственные воспоминания Коуди о беспомощном падении в пустоте -
самые древние страхи, единственные врожденные.
   Так, впервые в истории, была вызвана телепатия.
                            *  *  *
   Коуди в одиночестве сидел перед панелью управления
компьютера. Ведь времени теперь не оставалось совершенно. Через
мгновение должна была начаться чрезвычайная телепередача,
последнее обращение к группе обыкновенных людей. Им будет
предложен Индуктор - условно. Поскольку они не смогут
воспользоваться им. Это смогут сделать только их дети.
   Если они захотят принять Индуктор и прекратить погром, Болди
узнают об этом немедленно. Самые сокровенные мысли людей
невозможно было утаить от телепатов.
   Но если они не примут условия - Болди узнают и это, и тогда
Коуди нажмет определенную клавишу на панели перед собой.
Начнется Операция "Апокалипсис". Через шесть часов будет готов
вирус. Через пару недель девяносто процентов мирового населения
умрет или окажется при смерти. Погром мог бы продолжаться до
последнего, но телепаты запросто могли спрятаться, и им не
пришлось бы долго оставаться в укрытиях. Решение было за
человеком.
   Коуди почувствовал, что позади него появился Алленби.
   - Как тебе все это? - спросил он.
   - Я не знаю. Все зависит от эгоизма - паранойи в своем роде.
Может быть, человек научился быть социальным животным, а может и
нет. Скоро мы это узнаем.
   - Да, скоро. Приходит конец, конец тому, что началось со
Взрыва.
   - Нет, - отозвался Алленби. - Это началось задолго до того.
Когда человек впервые стал жить группами и группы начали
расширяться. Но еще до того, как было завершено окончательное
объединение, произошел Взрыв. Так мы получили децентрализацию, и
это было неправильным ответом. Это было окончательное
разъединение и контроль страхом. Это выстроило между людьми
стены, более высокие, чем когда-либо прежде. Теперь
агрессивность наказывалась очень строго - и в подозрительном,
тревожном децентрализованном мире накапливается огромный заряд
рвущейся наружу агрессивности. Но сознание подавляет ее -
криминальное сознание общества, которым правит страх,
воспитанный в каждом с детства. Именно поэтому обыкновенные
взрослые люди не могут позволить себе принимать мысли - потому
Люси и другие не могут этого.
   - Она... она никогда не сможет?
   - Никогда, - спокойно сказал Алленби. - Это истерическая
функциональная глухота - телепатическая глухота. Обыкновенные
люди не знают мыслей других людей - но верят, что знают. И
боятся этого. Они проецируют собственную подавленную агрессию на
других; подсознательно они считают, что любое другое существо
является их потенциальным врагом - и потому они не осмеливаются
быть телепатами. Они могут сознательно хотеть этого - но
подсознательно они слишком боятся этого.
   - Но все же дети...
   - Если они достаточно малы, они смогут стать телепатами, как
твой ребенок, Джефф. Его супер-эго еще не сформировалось. Он
может учиться, и учиться реалистически, в окружении открытых для
него умов, расти и учиться без ограничивающих его стен.
   Коуди вспомнил строку древнего поэта: "И там есть что-то, что
не любит стен." Слишком много было выстроено стен, и простояли
они слишком долго, стены, которые держали каждого человека в
изоляции от соседа. В младенчестве, возможно, в раннем детстве,
каждый был способен принимать телепатические мысли, созданные
Индуктором. Детское сознание было цельным и здоровым, способным
научиться телепатии так же, как и устному общению. Но скоро,
губительно скоро, как только ребенок вырастал, вырастали и
стены. Человек взбирался на стену и сидел на ней, как
Шалтай-Болтай - и каким-то образом в какой-то момент взросления
и обучения разум необратимо портился. Это было падение, не
только Шалтая-Болтая, но и древнее падение самого человека. И
тогда...
   "Вся королевская конница, вся королевская рать не могут
Шалтая-Болтая собрать."
   Для Люси было уже навсегда слишком поздно.
   После некоторой паузы Коуди спросил:
   - А как же параноики? Они же были телепатами в детстве. Что
случилось с ними?
   Алленби покачал головой.
   - Я не знаю ответа на этот вопрос, Джефф. Это может быть
наследственный порок. Но теперь они не играют роли; их
меньшинство среди телепатов - очень незначительное меньшинство.
Они были опасны только потому, что мы составляли меньшинство
среди обыкновенных людей и легко становились козлами отпущения.
Этого не будет, если...
   - А как же секретный волновой диапазон?
   - Можно создать Индуктор, приспособленный к любой длине
волны, которую может излучать человеческий мозг. Больше не будет
вообще никаких стен.
   - Если наше предложение будет принято. Если же нет - если
погром будет продолжаться - тогда я буду и дальше нести
ответственность за Операцию "Апокалипсис".
   - Разве это твоя ответственность? - спросил Алленби. - И даже
разве она наша? Люди сами будут делать свой выбор.
   - Начинается телепередача, - сказал Коуди. - Сомневаюсь, что
ее станут слушать многие.
                            *  *  *
   Толпа, несшаяся по городу Истердэй, скрыто ведомая
параноиком, повернула к большому зданию с широкой верандой.
Увидев ряд мужчин, в ожидании стоявших на веранде, толпа завыла.
Но параноик заколебался.
   Люди позади него этого не сделали. Он закричал и бросился
вперед. Послышался сухой треск, и  у его ног взвилась пыль.
   - У них ружья! - вскричал кто-то.
   - Схватить их!
   - Линчевать!
   Толпа рванулась вперед. Снова раздался винтовочный выстрел.
   Предводитель толпы - не параноик, а явный лидер - выругался и
упал на землю, схватившись за ногу.
   Человек на веранде сделал шаг вперед.
   - Убирайтесь отсюда, - твердо сказал он. - Убирайтесь...
живо!
   Главарь толпы с изумлением посмотрел на него.
   - Док! - воскликнул он. - Ты же не Болди. Так какого же черта
ты делаешь?
   Доктор повел стволом винтовки.
   - Многие из нас здесь не Болди, - сказал он, пробегая
взглядом по ряду безмолвных людей. Здесь были представители
нескольких рас, но толпу это сейчас не интересовало. Линчеватели
высмотрели на крыльце знакомых Болди, но бокам от каждого из них
застыли в ожидании вооруженные люди.
   Впрочем, их было немного - защитников.
   Это дошло до главаря. Он поднялся, ощупывая рану в мякоти
икры. Оглянулся через плечо.
   - Мы с ними справимся, - заорал он. - Нас десять против
одного. Разделаемся с ними со всеми!
   Он возглавил волну.
   Он умер первым. На веранде невысокий человек в очках и с
редкими усами на миг поднял и снова опустил ружье. Но он не
сдвинулся с определенной линии, на которой стоял.
   Толпа отхлынула назад.
   Возникла долгая пауза.
   - И долго ты нас удержишь, Док? - спросил кто-то.
   На голой земле между двух групп лежало неподвижное тело.
   Воздух дрожал от жары. солнце незаметно склонялось к западу.
Толпа сжималась теснее в сплоченную смертоносную массу,
ожидавшую под лучами солнца.
   Потом в доме загорелся телеэкран, и голос Алленби начал
говорить с миром.
                            *  *  *
   Передача закончилась.
   Мысли Болди озабоченно искали, спрашивали, находили ответ в
сознаниях, неспособных скрыть свои истинные желания. Это был
опрос, который не мог оказаться неточным. И через несколько
минут опрос будет завершен. Будет дан ответ. От этого ответа
зависели жизни всех, кто не был телепатом.
   Джефф Коуди в одиночестве сидел перед панелью управления
компьютера в ожидании ответа.
   Существовал единственный ответ, который мог дать разумный
человек, разумные люди. Ведь Индуктор впервые в истории
человечества дарил людям единство, настоящее единство. Открывал
путь истине, величайшим событиям, погружению в тайны науки,
искусства и философии. Это был трубный глас, зовущий к последней
и величайшей войне против самой природы - обширной, необъятной,
неизвестной Вселенной, в которой боролся, сражался и невероятным
образом все же оставался живым, человек.
   Ни один живущий ныне взрослый не мог дожить далее, чем до
самого начала этого колоссального предприятия. Но дети увидят
это.
   Существовал единственный ответ, который могли дать разумные
люди. Разумные люди.
   Коуди посмотрел на клавиатуру перед собой.
   Земля через них наполнилась насилием.
   Да, мог быть и другой ответ. И если был бы дан этот ответ...
грядет конец всего сущего.
   Я уничтожу их вместе с землей!
   Мысль Коуди устремилась в будущее. Он увидел, как палец
нажимает клавишу на клавиатуре, увидел Операцию "Апокалипсис",
словно новый потом затопляющую планету, увидел расу людей,
гибнущих и умирающих в этом разрушительном приливе, пока
телепаты не останутся единственными живыми в мире, а, быть
может, и во всей Вселенной. Он вспомнил тот страшный приступ
боли, который испытывают Болди, когда умирает один из них.
   И он понял, что ни один телепат не сможет полностью закрыть
свое сознание от апокалипсического убийства всего человечества.
   Возникла бы незаживающая рана, рана всей расы телепатов,
память которой продолжалась и продолжалась бы, передаваясь без
ослабления из поколения в поколение. Могло бы пройти сотни
миллионов лет, и даже тогда эта древняя рана жгла бы как в тот
день, когда была нанесена.
   Операция "Апокалипсис" уничтожила бы и Болди. Ведь они
чувствовали бы эту чудовищную смерть, ощущали ее с губительной
чувствительностью телепата, и хотя физически они смогли бы жить,
боль и вина передавались бы от одного искалеченного поколения
другому искалеченному.
   Неожиданно Коуди пошевелился.
   Его палец тронул клавишу. Мгновенно начал действовать
защитный монитор. Послышалось мягкое гудение, длившееся менее
секунды. Затем на контрольной панели вспыхнула лампочка с
номером под ней.
   Коуди нажал другую клавишу. Безошибочные устройства поиска
отыскали в компьютере кусочек кристалла, содержавшего код
Операции "Апокалипсис". Кристалл с шифром застывших точек
энергии был готов.
   Тысячи умов, чувствовавших мысль Коуди, потянулись к нему,
коснулись, заговорили с ним.
   Он на миг замер, узнав, что человечество еще не решило.
   Голоса в его сознании превратились в беспорядочный ропот. Но
окончательное решение было не за ними, и не за человеком;
ответственность лежала только на нем, и он не стал ждал.
   Он быстро протянул руку вперед и ощутил холодный твердый
пластик регулятора, с абсолютной окончательностью подавшийся под
его пальцами.
   На ждущем в компьютере кусочке ферромагнитного кристалла
задрожал, угас и исчез энергетический шифр.
   Операция "Апокалипсис" прекратила свое существование.
   Пальцы Коуди продолжали двигаться. Пустели все новые и новые
области памяти в огромной машине. Колоссальные пространства
данных исчезали в безграничном океане Вселенной, отдавая ему
свою энергию. Наконец, электронный мозг компьютера опустел. Не
осталось ни способа, ни времени воссоздать "Апокалипсис".
   Оставалось только ожидание.
   Он распахнул сознание. Повсюду вокруг него, раскинувшись по
планете, мысли Болди сплелись в гигантскую сложную паутину,
возможно, последнюю и самую мощную структуру, какую когда-либо
выстроит человечество. Они затянули его в самую середину и
сделали одним целым с ними. Не было никаких барьеров. Они не
осуждали. Они понимали, они все, и он был частью их в теплом
высшем единстве, служившем источником достаточной силы и
смелости, чтобы встретить любой ответ, который могло дать
человечество. Может быть, это был последний раз, когда люди
могли соединиться таким образом. Погром может продолжиться, пока
не умрет последний Болди. Но до тех пор ни один Болди не будет
жить или умирать в одиночестве.
   И так они ждали вместе ответ, который должен был дать
человек.

Шесть
   Вертолет приземлился. Ко мне бежали люди. Они незнакомы мне.
Я не могу прочитать их мысли. Я не могу ясно их увидеть; все
мутнеет, сливаясь в волнующуюся рябь теней.
   Что-то соскальзывает мне на шею. Что-то прижимается к моему
затылку.
   Индуктор.
   Человек опускается на колени рядом со мной. Врач. В его руках
шприц.
   Укол потом. сначала Индуктор. Ведь ни один из нас не должен
умирать в одиночестве. Или мы Болди, или мы носим Индуктор,
сделавший всех людей телепатами.
   Индуктор начинает действовать.
   Я хотел было спросить врача, буду ли я жить, но теперь я
понимаю, что это неважно. Я знаю это, ведь тепло и жизнь
возвращаются во Вселенную, и я больше не одинок. Важно лишь то,
что мой разум, ч сам, более не отрезан от всего и не ущербен,
мой разум расширяется, соединяется с моим народом, со всей
жизнью по мере того, как я поднимаюсь из этой одинокой могилы, в
которой лежал, и я...
   Мы...
   Мы одно целое. Мы один человек. Долгая, долгая война
кончилась, и ответ был дан. Мечта очистилась, и пламя сердца под
надежной охраной.
   Теперь оно никогда не погаснет, пока не умрет последний
человек.

   Генри Каттнер
   Робот-зазнайка

   Перевод Н. Евдокимовой

   С Гэллегером, который занимался наукой не систематически,
а по наитию, сплошь и рядом творились чудеса. Сам он
называл себя нечаянным гением. Ему, например, ничего не
стоило из обрывка провода, двух-трех батареек и крючка для
юбки смастерить новую модель холодильника.
   Сейчас Гэллегер мучился с похмелья. Он лежал на тахте в
своей лаборатории - долговязый, взъерошенный, гибкий, с
непокорной темной прядкой на лбу - и манипулировал
механическим баром. Из крана к нему в рот медленно текло
сухое мартини.
   Гэллегер хотел что-то припомнить, но не слишком старался.
Что-то относительно робота, разумеется. Ну да ладно.
   - Эй, Джо, - позвал Гэллегер.
   Робот гордо стоял перед зеркалом и разглядывал свои
внутренности. Его корпус был сделан из прозрачного
материала, внутри быстро-быстро крутились какие-то колесики.
   - Если уж ты ко мне так обращаешься, то разговаривай
шепотом, - потребовал Джо. - И убери отсюда кошку.
   - У тебя не такой уж тонкий слух.
   - Именно такой. Я отлично слышу, как она разгуливает.
   - Как же звучат ее шаги? - заинтересовался Гэллегер.
   - Как барабанный бой! - важно ответил робот. - А твоя
речь - как гром. - Голос его неблагозвучно скрипел, и
Гэллегер собрался было напомнить роботу; пословицу о тех,
кто видит в чужом глазу соринку, а в своем... Не без усилия
он перевел взгляд на светящийся экран входной двери - там
маячила какая-то тень. "Знакомая тень", - подумал Гэллегер.
   - Это я, Брок, - произнес голос в динамике. - Хэррисон
Брок. Впустите меня!
   - Дверь открыта. - Гэллегер не шевельнулся. Он
внимательно оглядел вошедшего - хорошо одетого человека
средних лет, - но так и не вспомнил его. Броку шел пятый
десяток; на холеном, чисто выбритом лице застыла недовольная
мина. Может быть, Гэллегер и знал этого человека. Он не
был уверен. Впрочем, неважно.
   Брок окинул взглядом большую неприбранную лабораторию,
вытаращил глаза на робота, поискал себе стул, но так и не
нашел. Он упер руки в боки и, покачиваясь на носках, смерил
распростертого изобретателя сердитым взглядом.
   - Ну? - сказал он.
   - Никогда не начинайте так разговор, - пробормотал
Гэллегер и принял очередную порцию мартини. - Мне и без вас
тошно. Садитесь и будьте как дома. На генератор у вас за
спиной. Кажется, он не очень пыльный.
   - Получилось у вас или нет? - запальчиво спросил Брок.
- Вот все, что меня интересует: Прошла неделя. У меня в
кармане чек на десять тысяч. Нужен он вам?

   - Конечно, - ответил Гэллегер и не глядя протянул руку:
- Давайте.
   - Caveat emptor (1). Что я покупаю?
   - Разве вы не знаете? - искренне удивился изобретатель.
   Брок недовольно заерзал на месте.
   - О боже, - простонал он. - Мне сказали, будто вы один
можете помочь. И предупредили, что с вами говорить - все
равно что зуб рвать.
   Гэллегер задумался.
   - Погодите-ка. Припоминаю. Мы с вами беседовали на той
неделе, не так ли?
   - Беседовали... - Круглое лицо Брока порозовело. - Да!
Вы валялись на этом самом месте, сосали спиртное и бормотали
себе под нос стихи. Потом исполнили "Фрэнки и Джонни". И
наконец соблаговолили принять мой заказ.
   - Дело в том, - пояснил Гэллегер, - что я был пьян. Я
часто бываю пьян. Особенно в свободное время. Тем самым я
растормаживаю подсознание, и мне тогда лучше работается.
Свои самые удачные изобретения, - продолжал он радостно, - я
сделал именно под мухой. В такие минуты все проясняется.
Все ясно как тень. Как тень, так ведь говорят? А вообще...
- Он потерял нить рассуждений и озадаченно посмотрел на
гостя. - А вообще, о чем это мы толкуем?
   - Да помолчишь ли ты? - осведомился робот, не покидая
своего поста перед зеркалом.
   Брок так и подпрыгнул. Гэллегер небрежно махнул рукой.
   - Не обращайте внимания на Джо. Вчера я его закончил, а
сегодня уже раскаиваюсь.
   - Это робот?
   - Робот. Но, знаете, он никуда не годится. Я сделал его
спьяну, понятия не имею, отчего и зачем. Стоит тут перед
зеркалом и любуется сам собой. И поет. Завывает, как пес
над покойником. Сейчас услышите.
   С видимым усилием Брок вернулся к первоначальной теме.
   - Послушайте, Гэллегер. У меня неприятности. Вы обещали
помочь. Если не поможете, я - конченый человек.
   - Я сам кончаюсь вот уже много лет, - заметил ученый. -
Меня это ничуть не беспокоит. Продолжаю зарабатывать себе
на жизнь, а в свободное время придумываю разные штуки,
Знаете, если бы я учился, из меня вышел, бы второй Эйнштейн.
Все говорят. Но получилось так, что подсознательно я где-то
нахватался первоклассного образования. Потому-то, наверно,
и не стал утруждать себя учебой. Стоит мне выпить или
отвлечься, как я разрешаю самые немыслимые проблемы.
   - Вы и сейчас пьяны, - тоном прокурора заметил Брок.
   - Приближаюсь к самой приятной стадии. Как бы вам
понравилось, если бы вы, проснувшись, обнаружили, что по
неизвестной причине создали робота и при этом понятия не
имеете о его назначении?
   - Ну, знаете ли...
   - Нет уж, я с вами не согласен, - проворчал Гэллегер. -
Вы, очевидно, чересчур серьезно воспринимаете жизнь. "Вино
- глумливо, сикера - буйна" (2). Простите меня. Я
буйствую. - Он снова отхлебнул мартини.
   Брок стал расхаживать взад и вперед по захламленной
лаборатории, то и дело натыкаясь на таинственные запыленные
предметы.
   - Если вы ученый, то науке не поздоровится.
   - Я Гарри Эдлер от науки, - возразил Гэллегер. - Был
такой музыкант несколько веков назад. Я вроде него. Тоже
никогда в жизни ничему не учился. Что я могу поделать, если
мое подсознание любит меня разыгрывать?
   - Вы знаете, кто я такой? - спросил Брок.
   - Откровенно говоря, нет. А это обязательно?
   В голосе посетителя зазвучали горестные нотки.
   - Могли бы хоть из вежливости припомнить, ведь всего
неделя прошла. Хэррисон Брок. Это я. Владелец фирмы
"Вокс-вью пикчерс".
   - Нет, - внезапно изрек робот, - бесполезно. Ничего не
поможет, Брок.
   - Какого...
   Гэллегер устало вздохнул.
   - Все забываю, что проклятая тварь одушевлена. Мистер
Брок, познакомьтесь с Джо. Джо, это мистер Брок... из
фирмы "Вокс-вью".
   - Э-э-э... - невнятно проговорил телемагнат, -
здравствуйте.
   - Суета сует и всяческая суета, - вполголоса вставил
Гэллегер. - Таков уж Джо, Павлин. С ним тоже бесполезно
спорить.
   Робот не обратил внимания на реплику своего создателя.
   - Право же, все это ни к чему, мистер Брок, - продолжал
он скрипучим голосом. - Деньги меня не трогают. Я понимаю,
многих осчастливило бы мое появление в ваших фильмах, но
слава для меня ничто. Нуль. Мне достаточно сознавать, что
я прекрасен.
   Брок прикусил губу.
   - Ну, вот что, - свирепо произнес он, - я пришел сюда
вовсе не для того, чтобы предлагать вам роль. Понятно? Я
ведь не заикнулся о контракте. Редкостное нахальство...
пф-ф! Вы просто сумасшедший.
   - Я вижу вас насквозь, - холодно заметил робот. -
Понимаю, вы подавлены моей красотой и обаянием моего голоса
- такой, потрясающий тембр! Вы притворяетесь, будто я вам
не нужен, надеясь заполучить меня по дешевке. Не стоит, я
ведь сказал, что не заинтересован.
   - Сумасшедший! - прошипел выведенный из себя Брок, а Джо
хладнокровно повернулся к зеркалу.
   - Не разговаривайте так громко, - предупредил он. -
Диссонанс просто оглушает. К тому же вы урод, и я не желаю
вас видеть. - Внутри прозрачной оболочки зажужжали колесики
и шестеренки. Джо выдвинул до отказа глаза на кронштейнах и
стал с явным одобрением разглядывать себя.

   Гэллегер тихо посмеивался, не вставая с тахты.
   - У Джо повышенная раздражительность, - сказал он. -
Кроме того, я, видно, наделил его необыкновенными чувствами.
Час назад он вдруг стал хохотать до колик. Ни с того ни с
сего. Я готовил себе закуску. Через десять минут я
наступил, на огрызок яблока, который сам же бросил на пол,
упал и сильно расшибся. Джо посмотрел на меня. "То-то и
оно, - сказал он. - Логика вероятности. Причина и
следствие. Еще когда ты ходил открывать почтовый ящик, я
знал, что ты уронишь этот огрызок и потом наступишь на
него". Какая-то Кассандра. Скверно, когда память подводит.
   Брок уселся на генератор (в лаборатории их было два -
один, побольше, назывался "Монстр", а другой служил
скамейкой) и перевел дыхание.
   - Роботы устарели.
   - Ну, не этот. Этого я не перевариваю. Он создает во
мне комплекс неполноценности. Жаль, что я не помню, зачем
его сделал. - Гэллегер вздохнул. - Ну, черт с ним. Хотите
выпить?
   - Нет. Я пришел к вам по делу. Вы серьезно говорите,
что всю прошедшую неделю мастерили робота, вместо того чтобы
работать над проблемой, которую обязались решить?
   - Оплата по выполнении, так ведь? - уточнил Гэллегер. -
Мне как будто что-то такое помнится.
   - По выполнении, - с удовольствием подтвердил Брок. -
Десять тысяч, когда решите и если решите.
   - Отчего бы не выдать мне денежки и не взять робота? Он
того стоит. Покажете его в каком-нибудь фильме.
   - У меня не будет никаких фильмов, если вы не додумаетесь
до ответа, - обозлился Брок. - Я ведь вам все объяснял.
   - Да я пьян был, - сказал Гэллегер. - В таких случаях
мой мозг чист, как грифельная доска, вытертая мокрой
тряпкой. Я как ребенок. И вот-вот стану пьяным ребенком.
Но пока, если вы растолкуете мне все сначала...
   Брок совладал с приливом злости, вытащил наудачу первый
попавшийся журнал из книжного шкафа и достал из кармана
авторучку.
   - Ну, ладно. Мои акции идут по двадцати восьми, то есть
намного ниже номинала... - Он вывел на обложке журнала
какие-то цифры.
   - Если бы вы схватили вон тот средневековый фолиант, что
стоит рядом, это вам влетело бы в изрядную сумму, - лениво
заметил Гэллегер. - Вы, я вижу, из тех, кто пишут на чем
попало? Да бросьте болтать про акции и всякую чепуху.
Переходите к делу. Кому вы морочите голову?
   - Все напрасно, - вмешался робот, который торчал у
зеркала. - Я не стану подписывать контракта. Пусть
приходят и любуются мною, если им так хочется, но в моем
присутствии пусть разговаривают шепотом.
   - Сумасшедший дом, - пробормотал Брок, стараясь не
выходить из себя. - Слушайте, Гэллегер. Все это я вам уже
говорил неделю назад, но...
   - Тогда еще не было Джо. Делайте вид, что рассказываете
не мне, а ему.
   - Э-э... Так вот... Вы по крайней мере слыхали о фирме
"Вокс-вью пикчерс"?
   - Само собой. Крупнейшая и лучшая телевизионная
компания. Единственный серьезный соперник - фирма
"Сонатон".
   - "Сонатон" меня вытесняет.
   Гэллегер был непритворно озадачен.
   - Не понимаю, каким образом. Ваши программы лучше. У
вас объемное цветное изображение, вся современная техника,
первоклассные актеры, музыканты, певцы...
   - Бесполезно, - повторил робот. - Не стану.
   - Заткнись, Джо. Никто не может с вами тягаться, Брок.
Это вовсе не комплимент. И все говорят, что вы вполне
порядочный человек. Как же удалось "Сонатону" вас
обскакать?
   Брок беспомощно развел руками.
   - Тут все дело в политике. Контрабандные театры. С ними
не очень-то поборешься. Во время избирательной компании
"Сонатон" поддерживал правящую партию, а теперь, когда я
пытаюсь организовать налет на контрабандистов, полиция
только глазами хлопает.
   - Контрабандные театры? - Гэллегер нахмурился. - Я
что-то такое слыхал...
   - Это началось давно. Еще в добрые старые времена
звукового кино. Телевидение вытеснило звуковые фильмы и
крупные кинотеатры. Люди отвыкли собираться толпами перед
экраном. Усовершенствовались домашние телевизоры.
Считалось, что гораздо приятнее сидеть в кресле, потягивать
пиво и смотреть телепрограмму. Телевидение перестало быть
привилегией миллионеров; Система счетчиков снизила стоимость
этого развлечения до уровня, доступного средним слоям. То,
что я рассказываю, общеизвестно.
   - Мне не известно, - возразил Гэллегер. - Без крайней
необходимости никогда не обращаю внимания на то, что
происходит за стенами моей лаборатории. Спиртное, плюс -
избирательный ум. Игнорирую все, что меня не касается.
Расскажите-ка подробнее, чтобы я мог представить себе
картину целиком. Если будете повторяться - не страшно.
Итак, что это за система счетчиков?
   - Телевизоры устанавливаются в квартирах бесплатно. Мы
ведь не продаем их, а даем напрокат. Оплата - в зависимости
от того, сколько времени они включены. Наша программа не
прерывается ни на секунду - пьесы, снятые на
видеомагнитопленку фильмы, оперы, оркестры, эстрадные певцы,
водевили - все, что душе угодно. Если вы много смотрите
телевизор, вы и платите соответственно. Раз в месяц
приходит служащий и проверяет показания счетчика.
Справедливая система. Держать в доме "Вокс-вью" может себе
позволить каждый. Такой же системы придерживается "Сонатон"
и другие компании, но "Сонатон" - это мой единственный
крупный конкурент. Во всяком случае, конкурент, который
считает, что в борьбе со мной все средства хороши.
Остальные - мелкие сошки, но я их не хватаю за глотку.
Никто еще не говорил про меня, что я подонок, - мрачно
сказал Брок.
   - Ну и что?
   - Ну и вот, "Сонатон" сделал ставку на эффект массового
присутствия. До последнего времени это считалось
невозможным - объемное изображение нельзя было проецировать
на большой телевизионный экран, оно двоилось и расплывалось
полосами. Поэтому применяли стандартные бытовые экраны,
девятьсот на тысячу двести миллиметров. С отличными
результатами. Но "Сонатон" скупил по всей стране массу
гнилых кинотеатров...
   - Что такое гнилой кинотеатр? - прервал Гэллегер.
   - Это... до того как звуковое кино потерпело крах, мир
был склонен к бахвальству. Гигантомания, понимаете?
Приходилось вам слышать о мюзик-холле Радио-сити? Так это
еще пустяк! Появилось телевидение, и конкуренция между ним
и кино шла жестокая. Театры звуковых фильмов становились
все огромнее, все роскошнее. Настоящие дворцы. Гиганты.
Но, когда телевидение было усовершенствовано, люди перестали
ходить в кинотеатры, а снести их стоило слишком дорого.
Заброшенные театры, понимаете? Большие и маленькие. Их
отремонтировали. И крутят там программы "Сонатона". Эффект
массового присутствия - это, доложу я вам, фактор. Билеты в
театр дорогие, но народ туда валом валит. Новизна плюс
стадный инстинкт.
   Гэллегер прикрыл глаза.
   - А кто вам мешает сделать то же самое?
   - Патенты, - коротко ответил Брок. - Я, кажется,
упоминал, что до последнего времени объемное телевидение не
было приспособлено к большим экранам. Десять лет назад
владелец фирмы "Сонатон" подписал со мной соглашение, по
которому всякое изобретение, позволяющее увеличить размер
экрана, может быть использовано обеими сторонами. Но потом
он пошел на попятный. Заявил, что документ подложный, а суд
его поддержал. А он поддерживает суд - рука руку моет. Так
или иначе, инженеры "Сонатона" разработали метод,
позволяющий применять большие экраны. Они запатентовали
свое изобретение - сделали двадцать семь заявок, получили
двадцать семь патентов и тем самым приняли меры против любых
вариаций этой идеи. Мои конструкторы бьются день и ночь,
пытаясь найти аналогичный метод и в то же время обойти чужие
патенты, но у "Сонатона" предусмотрено решительно все. Его
система называется "Магна". Работает с телевизорами любого
типа, но мой конкурент разрешает устанавливать ее только на
телевизорах марки "Сонатон". Понимаете?
   - Неэтично, но в рамках закона, - заметил Гэллегер. - А
все-таки от вас за свои деньги зрители получают больше.
Людям нужен хороший товар. Величина изображения роли не
играет.
   - Допустим, - горько сказал Брок, - но это не все.
Последние известия только и твердят об ЭМП - это новомодное
словечко. Эффект массового присутствия. Стадный инстинкт.
Вы правы, людям нужен хороший товар... Не станете же вы
покупать виски по четыре за кварту, если можно достать за
полцены?
   - Все зависит от качества. Так в чем же дело?
   - В контрабандных театрах, - ответил Брок. - Они
открываются по всей стране. Показывают программу
"Вокс-вью", но пользуются системой увеличения "Магна",
которую запатентовал "Сонатон". Плата за вход невелика -
дешевле, чем обходится домашний телевизор "Вокс-вью". К
тому же эффект массового присутствия. К тому же азарт
нарушения закона. Все поголовно возвращают телевизоры
"Вокс-вью". Причина ясна. Взамен можно пойти в
контрабандный театр.
   - Это незаконно, - задумчиво сказал Гэллегер.
   - Так же как забегаловки в период сухого закона. Все
дело в том, налажены ли отношения с полицией. Я не могу
обратиться с иском в суд. Пытался. Себе дороже. Так и
прогореть недолго. И не могу снизить плату за прокат
телевизоров "Вокс- вью". Она и без того ничтожна. Прибыль
идет за счет количества. А теперь прибыли конец. Что же до
контрабандных театров, то совершенно ясно, чье это
начинание.
   - "Сонатона"?
   - Конечно. Непрошенный компаньон. Снимает сливки с моей
продукции у себя в кассе. Хочет вытеснить меня с рынка и
добиться монополии. После этого начнет показывать халтуру и
платить актерам по нищенскому тарифу. У меня все иначе. Я-
то своим плачу, сколько они стоят, а это немало.
   - А мне предлагаете жалкие десять тысяч, - подхватил
Гэллегер. - Фи!
   - Да это только первый взнос, - поспешно сказал Брок. -
Назовите свою цену. В пределах благоразумия, - добавил он.
   - Обязательно назову. Астрономическую цифру. А что,
неделю назад я согласился принять ваш заказ?
   - Согласились.
   - В таком случае, должно быть, у меня мелькнула идея, как
разрешить вашу проблему; - размышлял Гэллегер вслух. -
Дайте сообразить. Я упоминал что-нибудь конкретное?
   - Вы все твердили о мраморном столе и о своей... э-э,..
милашке.
   - Значит, я пел, - благодушно пояснил Гэллегер. -
"Больницу св. Джеймса". Пение успокаивает нервы, а бог
видит, как нужен покой моим нервам. Музыка и спиртное.
Дивлюсь, что продают его виноторговцы...
   - Как-как?
   - ...Где вещь, что ценностью была б ему равна? Неважно.
Это я цитирую Омара Хайяма. Пустое. Ваши инженеры хоть на
что-нибудь годны?
   - Самые лучшие инженеры. И самые высокооплачиваемые.
   - И не могут найти способа увеличить изображение, не
нарушая патентных прав "Сонатона"?
   - Ну, в двух словах - именно так.
   - Очевидно, придется провести кое-какие исследования, -
грустно подытожил Гэллегер. - Для меня это хуже смерти.
Однако сумма состоит из нескольких слагаемых. Вам это
понятно? Мне - нисколько. Беда мне со словами. Скажу что-
нибудь, а после сам удивляюсь, чего это я наговорил.
Занятнее, чем пьесу смотреть, - туманно заключил он. - У
меня голова трещит. Слишком много болтовни и мало выпивки.
На чем это мы остановились?
   - На полпути к сумасшедшему дому, - съязвил Брок. - Если
бы вы не были моей последней надеждой, я...
   - Бесполезно, - заскрипел робот. - Можете разорвать
контракт в клочья, Брок.. Я его не подпишу. Слава для меня
- ничто. Пустой звук.
   - Если ты не заткнешься, - пригрозил Гэллегер, - я заору
у тебя над самым ухом.
   - Ну и ладно! - взвизгнул Джо. - Бей меня! Давай, бей!
Чем подлее ты будешь поступать, тем скорее разрушишь мою
нервную систему, и я умру. Мне все равно. У меня нет
инстинкта самосохранения. Бей. Увидишь, что я тебя не
боюсь.
   - А знаете, ведь он прав, - сказал ученый, подумав. -
Это единственный здравый ответ на шантаж и угрозы. Чем
скорее все кончится, тем лучше. Джо не различает оттенков.
Мало-мальски чувствительное болевое ощущение погубит его. А
ему наплевать.
   - Мне тоже, - буркнул Брок. - Для меня важно только
одно...
   - Да-да. Знаю. Что ж, похожу, погляжу, может,
что-нибудь меня и осенит. Как попасть к вам на студию?
   - Держите пропуск. - Брок написал что-то на обороте
визитной карточки. - Надеюсь, вы тотчас же возьметесь за
дело?
   - Разумеется, - солгал Гэллегер. - А теперь ступайте и
ни о чем не тревожьтесь. Постарайтесь успокоиться. Ваше
дело в надежных руках. Либо я очень быстро придумаю выход,
либо...
   - Либо что?
   - Либо не придумаю, - жизнерадостно докончил Гэллегер и
потрогал кнопки над тахтой на пульте управления баром. -
Надоело мне мартини. И почему это я не сделал
робота-бармена, раз уж взялся творить роботов? Временами
даже лень выбрать и нажать на кнопку. Да-да, я примусь за
дело немедля, Брок. Не волнуйтесь.
   Магнат колебался.
   - Ну что ж, на вас вся надежда. Само собой разумеется,
если я могу чем-нибудь помочь...
   - Блондинкой, - промурлыкал Гэллегер. - Вашей
блистательной-преблистательной звездой, Силвер 0'Киф.
Пришлите ее ко мне. Больше от вас ничего не требуется.
   - Всего хорошего, Брок, - проскрипел робот. - Жаль, что
мы не договорились о контракте, но зато вы получили ни с чем
не сравнимое удовольствие - послушали мой изумительный
голос, не говоря уж о том, что увидели меня воочию. Не
рассказывайте о моей красоте слишком многим. Я
действительно не хочу, чтобы ко мне валили толпами.
Чересчур шумно.
   - Никто не поймет, что такое догматизм, пока не потолкует
с Джо, - сказал Гэллегер. - Ну, пока. Не забудьте про
блондинку.
   Губы Брока задрожали. Он поискал нужные слова, махнул
рукой и направился к двери.
   - Прощайте, некрасивый человек, - бросил ему вслед Джо.
   Когда хлопнула дверь, Гэллегер поморщился, хотя
сверхчувствительным ушам робота пришлось еще хуже.
   - С чего это ты завелся? - спросил он. - Из-за тебя
этого малого чуть кондрашка не хватила.
   - Не считает же он себя красавцем, - возразил Джо.
   - Нам с лица не воду пить.
   - До чего ты глуп. И так же уродлив, как тот.
   - А ты - набор дребезжащих зубчаток, шестерен и поршней.
Да и червяки в тебе водятся, - огрызнулся Гэллегер; он
подразумевал, естественно, червячные передачи в теле робота.
   - Я прекрасен. - Джо восхищенно вперился в зеркало.
   - Разве что с твоей точки зрения. Чего ради я сделал
тебя прозрачным?
   - Чтобы мною могли полюбоваться и другие. У меня-то
зрение рентгеновское.
   - У тебя шарики за ролики заехали. И зачем я упрятал
радиоактивный мозг к тебе в брюхо? Для лучшей сохранности?
   Джо не отвечал. Невыносимо скрипучим истошным голосом он
напевал какую-то песню без слов. Некоторое время Гэллегер
терпел, подкрепляя силы джином из сифона.
   - Да замолчи ты! - не выдержал он наконец. - Все равно
что древний поезд метро на повороте.
   - Ты просто завидуешь, - поддел его Джо, но послушно
перешел на ультразвуковую тональность. С полминуты стояла
тишина. Потом во всей округе взвыли собаки.
   Гэллегер устало поднялся с тахты. Надо уносить ноги.
Покоя в доме явно не будет, пока одушевленная груда
металлолома бурно источает себялюбие и самодовольство. Джо
издал немелодичный кудахтающий смешок. Гэллегер вздрогнул.
   - Ну, что еще?
   - Сейчас узнаешь.
   Логика причин и следствий, подкрепленная теорией
вероятности, рентгеновским зрением и прочими перцепциями,
несомненно присущими роботу. Гэллегер тихонько выругался,
схватил бесформенную чшрную шляпу и пошел к двери. Открыв
ее, он нос к носу столкнулся с толстым коротышкой, и тот
больно стукнул его головой в живот.
   - Ох? Ф-фу. Ну и чувство юмора у этого кретина робота.
Здравствуйте, мистер Кенникотт. Рад вас видеть. К
сожалению, некогда предложить вам рюмочку.
   Смуглое лицо мистера Кенникотта скривилось в злобной
гримасе.
   - Не надо мне рюмочки, мне нужны мои кровные доллары.
Деньги на бочку. И зубы не заговаривайте.
   Гэллегер задумчиво посмотрел сквозь гостя.
   - Собственно, если на то пошло, я как раз собирался
получить деньги по чеку.
   - Я продал вам бриллианты. Вы сказали, что хотите из них
что-то сделать. И сразу дали мне чек. Но по нему не платят
ни гроша. В чем дело?
   - Он и не стоит ни гроша, - пробормотал Гэллегер себе под
нос. - Я невнимательно следил за своим счетом в банке.
Перерасход.
   Кенникотт чуть не хлопнулся там, где стоял, - на пороге.
   - Тогда гоните назад бриллианты.
   - Да я их уже использовал в каком-то опыте. Забыл, в
каком именно. Знаете, мистер Кенникотт, положа руку на
сердце: ведь я покупал их в нетрезвом виде?
   - Да, - согласился коротышка. - Налакались до
бесчувствия, факт. Ну и что с того? Больше ждать я не
намерен. Вы и так долго водили меня за нос. Платите-ка,
или вам не поздоровится.
   - Убирайтесь прочь, грязная личность, - донесся из
лаборатории голос Джо. - Вы омерзительны.
   Гэллегер поспешно оттеснил Кенникотта на улицу и запер
входную дверь.
   - Попугай, - объяснил он. - Никак не соберусь свернуть
ему шею. Так вот, о деньгах. Я ведь не отрекаюсь от долга.
Только что мне сделали крупный заказ, и, когда заплатят, вы
свое получите.
   - Нет уж, дудки! Вы что, безработный? Вы ведь служите в
крупной фирме. Вот и попросите там аванс.
   - Просил, - вздохнул Гэллегер. - Выбрал жалованье за
полгода вперед. Ну, вот что, я приготовлю вам деньги на
днях. Может быть, получу аванс у своего клиента. Идет?
   - Нет.
   - Нет?
   - Ну, так и быть. Жду еще один день. От силы два.
Хватит. Найдете деньги - порядок. Не найдете - упеку в
долговую тюрьму.
   - Двух дней вполне достаточно, - с облегчением сказал
Гэллегер. - Скажите, а есть тут поблизости контрабандные
театры?
   - Вы бы лучше принимались за работу и не тратили время
черт знает на что.
   - Но это и есть моя работа. Мне надо написать о них
статью. Как найти контрабандный притон?.
   - Очень просто. Пойдете в деловую часть города. Увидите
в дверях парня. Он продаст вам билет. Где угодно. На
каждом шагу.
   - Отлично, - сказал Гэллегер и попрощался с коротышкой.
Зачем он купил у Кенникотта бриллианты? Такое подсознание
стоило бы ампутировать. Оно проделывает самые невообразимые
штуки. Работает по незыблемым законам логики, но самая эта
логика совершенно чужда сознательному мышлению Гэллегера.
Тем не менее результаты часто бывают поразительно удачными и
почти всегда - поразительными. Нет ничего хуже положения
ученого, который не в ладах с наукой и работает по наитию.
   В лабораторных ретортах осталась алмазная пыль - следы
какого-то неудачного опыта, поставленного подсознанием
Гэллегера; в памяти сохранилось мимолетное воспоминание о
том, как он покупал у Кенникотта драгоценные камни.
Любопытно. Быть может... Ах, да! Они ушли в Джо! На
подшипники или что-то в этом роде. Разобрать робота?
Поздно - огранка наверняка не сохранилась. С какой стати
бриллианты чистейшей воды - неужто не годились промышленные
алмазы? Подсознание Гэллегера требовало самых лучших
товаров. Оно знать не желало о масштабах цен и основных
принципах экономики.

   Гэллегер бродил по деловой части города, как Диоген в
поисках истины. Вечерело, над головой мерцали неоновые огни
- бледные разноцветные полосы света на темном фоне. В небе
над башнями Манхэттена ослепительно сверкала реклама.
Воздушные такси скользили на разной высоте, подбирали
пассажиров с крыш. Скучища.
   В деловом квартале Гэллегер стал присматриваться к
дверям. Нашел наконец дверь, где кто-то стоял, но
оказалось, что тот просто-напросто торгует открытками.
Гэллегер отошел от него и двинулся в ближайший бар, так как
почувствовал, что надо подзаправиться. Бар был передвижной
и сочетал худшие свойства ярмарочной карусели и коктейлей,
приготовленных равнодушной рукой; Гэллегер постоял в
нерешительности на пороге. Но кончилось тем, что он поймал
проносившийся мимо стул и постарался усесться поудобнее.
Заказал три "рикки" и осушил их один за другим. Затем
подозвал бармена и справился о контрабандных кинотеатрах.
   - Есть, черт меня побери, - ответил тот и извлек из
фартука пачку билетов. - Сколько надо?
   - Один. А где это?
   - Два двадцать восемь. По этой же улице. Спросить Тони.
   - Спасибо.
   Гэллегер сунул бармену непомерно щедрые чаевые, сполз со
стула и поплелся прочь. Передвижные бары были новинкой,
которую он не одобрял. Он считал, что пить надо в состоянии
покоя, так как все равно рано или поздно этого состояния не
миновать.
   Дверь с зарешеченной панелью находилась у подножия
лестницы. Когда Гэллегер постучался, на панели ожил
видеоэкран, скорее всего односторонний, так как лицо
швейцара не показывалось.
   - Можно пройти к Тони? - спросил Гэллегер.
   Дверь отворилась, появился усталый человек в
пневмобрюках, но даже эта одежда не придавала внушительности
его тощей фигуре.
   - Билет есть? Ну-ка, покажь. Все в порядке, друг.
   Прямо по коридору. Представление уже началось. Выпить
можно в баре, по левой стороне.
   В конце недлинного коридора Гэллегер протиснулся сквозь
звуконепроницаемые портьеры и очутился в фойе старинного
театра постройки 1980-х годов; в ту эпоху царило повальное
увлечение пластиками. Он нюхом отыскал бар, выпил дрянного
виски по бешеной цене и, подкрепив таким образом силы, вошел
в зрительный зал - почти полный. На огромном экране -
очевидно, системы "Магна" - вокруг космолета толпились люди.
"Не то приключенческий фильм, не то хроника", - подумал
Гэллегер.
   Только азарт нарушения законов мог завлечь публику в
контрабандный театр. Это было заведение самого низкого
пошиба. На его содержание денег не тратили, и билетеров там
не было. Но театр стоял вне закона и потому хорошо
посещался. Гэллегер сосредоточенно смотрел на экран.
Никаких полос, ничего не двоится. На незарегистрированном
телевизоре "Вокс-вью" стоял увеличитель "Магна", и одна из
талантливейших звезд Брока успешно волновала сердца
зрителей. Просто грабеж среди бела дня. Точно.
   Чуть позже, пробираясь к выходу, Гэллегер заметил, что на
приставном стуле сидит полисмен в форме, и сардонически
усмехнулся. Фараон, конечно, не платил за вход. И тут
политика.
   На той же улице, на расстоянии двух кварталов,
ослепительные огни реклам гласили: "СОНАТОН - БИЖУ". Это,
разумеется, театр легальный и потому дорогой. Гэллегер
безрассудно промотал целое состояние, уплатив за билет на
хорошие места. Он хотел сравнить впечатления. Насколько он
мог судить, в "Бижу" и в нелегальном театре аппараты "Магна"
были одинаковы. Оба работали безупречно. Сложная задача
увеличения телевизионных экранов была успешно разрешена.
   Все остальное в "Бижу" напоминало дворец. Лощеные
билетеры склонялись в приветственном поклоне до самого
ковра. В буфетах бесплатно отпускали спиртное (в умеренных
количествах). При театре работали турецкие бани. Гэллегер
прошел за дверь с табличкой "Для мужчин" и вышел, совершенно
одурев от тамошнего великолепия. Целых десять минут после
этого он чувствовал себя сибаритом.
   Все это означало, что те, кому позволяли средства, шли в
легализованные театры "Сонатон", а остальные посещали
контрабандные притоны. Все, кроме немногочисленных
домоседов, которых не захлестнула повальная мода. В конце
концов Брок вылетит в трубу, потому что у него не останется
зрителей. Его фирма перейдет к "Сонатону", который тут же
вздует цены и начнет делать деньги. В жизни необходимы
развлечения; людей приучили к телевидению. Никакой замены
нет. Если в конце концов "Сонатону" удастся все же задушить
соперника, публика будет платить и платить за второсортную
продукцию.
   Гэллегер покинул "Бижу" и поманил воздушное такси. Он
назвал адрес студии "Вокс- вью" на Лонг-Айленде, безотчетно
надеясь вытянуть из Брока первый чек. Кроме того, он хотел
кое-что выяснить.
   Здания "Вокс-вью" буйно заполняли весь Лонг-Айленд
беспорядочной коллекцией разномастных домов. Безошибочным
инстинктом Гэллегер отыскал ресторан, где принял
горячительного в порядке предосторожности. Подсознанию
предстояла изрядная работа, и Гэллегер не хотел стеснять его
недостатком свободы. Кроме того, виски было отличное.
   После первой же порции он решил, что пока - хватит. Он
же не сверхчеловек, хотя емкость у него почти невероятная.
Надо лишь достигнуть объективной ясности мышления и
субъективного растормаживания...
   - Студия всегда открыта ночью? - спросил он у официанта.
   - Конечно. Какие-то павильоны всегда работают. Это же
круглосуточная программа.
   - В ресторане полно народу.
   - К нам приходят и из аэропорта. Повторить?
   Гэллегер покачал головой и вышел. Визитная карточка
Брока помогла ему пройти за ворота, и прежде всего он
посетил кабинеты высшего начальства. Брока там не было, но
раздавались громкие голоса, пронзительные чисто по-женски.
   Секретарша сказала: "Подождите минутку, пожалуйста" - и
повернулась к внутреннему служебному видеофону. И тотчас
же: "Прошу вас, проходите".
   Гэллегер так и сделал. Кабинет был что надо,
одновременно роскошный и деловой. В нишах вдоль стен
красовались объемные фотографии виднейших звезд "Вокс-вью".
За письменным столом сидела миниатюрная, хорошенькая
взволнованная брюнетка, а перед ней стоял разъяренный
светловолосый ангел. В ангеле Гэллегер узнал Силвер 0'Киф.
Он воспользовался случаем:
   - Салют, мисс 0'Киф! Не нарисуете ли мне автограф на
кубике льда? В коктейле?
   Силвер стала похожа на кошечку.
   - К сожалению, дорогой, мне приходится самой зарабатывать
на жизнь. И я сейчас на службе. Брюнетка провела ногтем по
кончику сигареты.
   - Давай утрясем это дело чуть позже, Силвер. Папаша
велел принять этого типа, если он заскочит. У него важное
дело.
   - Все утрясется, - пообещала Силвер. - И очень скоро. -
Она демонстративно вышла. Гэллегер задумчиво присвистнул ей
вслед.
   - Этот товар вам не по зубам, - сообщила брюнетка. - Она
связана контрактом. И хочет развязаться, чтобы заключить
контракт с "Сонатоном". Крысы покидают тонущий корабль.
Силвер рвет на себе волосы с тех самых пор, как уловила
штормовые сигналы.
   - Вот как?
   - Садитесь и закуривайте. Я Пэтси Брок. Вообще тут
заправляет папаша, но, когда он выходит из себя, я хватаюсь
за штурвал. Старый осел не выносит скандалов. Считает их
личными выпадами.
   Гэллегер сел.
   - Значит, Силвер пытается дезертировать? И много таких?
   - Не очень. Большинство хранят нам верность. Но, само
собой, если мы обанкротимся... - Пэтси Брок пожала плечами.
- То ли переметнутся к "Сонатону" зарабатывать на хлеб с
маслом, то ли обойдутся без масла.
   - Угу. Ну, что ж, надо повидать ваших инженеров. Хочу
ознакомиться с их мыслями об увеличении экрана.
   - Дело ваше, - сказала Пэтси. - Толку будет немного.
Невозможно изготовить увеличитель к телевизору, не ущемляя
патентных прав "Сонатона".
   Она нажала на кнопку, что-то проговорила в видеофон, и из
щели на письменном столе появились два высоких бокала.
   - Как, мистер Гэллегер?
   - Ну, раз уж это коктейль "Коллинс"...
   - Догадалась по вашему дыханию, - туманно пояснила Пэтси.
- Папаша рассказывал, как побывал у вас. По-моему, он
немножко расстроился, особенно из-за вашего робота. Кстати,
что это за чудо?
   - Сам не знаю, - смешался Гэллегер. - У него масса
способностей... по-видимому, какие-то новые чувства... но
я понятия не имею, на что он годен. Разве только любоваться
собою в зеркале.
   Пэтси кивнула.
   - При случае я бы не прочь на него взглянуть. Но
вернемся к проблеме "Сонатона". Вы думаете, вам удастся
найти решение?
   - Возможно. Даже вероятно.
   - Но не безусловно?
   - Пусть будет безусловно. Сомневаться вообще-то не
стоит, даже самую малость.
   - Для меня это очень важно. "Сонатон" принадлежит Элии
Тону. Это вонючий пират. К тому же бахвал. У него сын
Джимми. А Джимми - хотите верьте, хотите нет - читал "Ромео
и Джульетту".
   - Хороший парень?
   - Гнида. Здоровенная мускулистая гнида. Хочет на мне
жениться.
   - Нет повести печальнее на свете...
   - Пощадите, - прервала Пэтси: - И вообще, я всегда
считала, что Ромео-размазня. Если бы у меня хоть на секунду
мелькнула мысль выйти за Джимми, я бы тут же взяла билет в
один конец и отправилась в сумасшедший дом. Нет, мистер
Гэллегер, все совсем иначе. Никакого флердоранжа. Джимми
сделал мне предложение... между прочим, сделал, как умел, а
умеет он сгрести девушку по-борцовски в полузахвате и
объяснить, как он ее осчастливил.
   - Ага, - промычал Гэллегер и присосался к коктейлю.
   - Вся эта идея - монополия на патенты и контрабандные
театры - идет от Джимми. Голову даю на отсечение. Его
отец, конечно, тоже руку приложил, но Джимми Тон - именно
тот гениальный ребенок, который все начал.
   - Зачем?
   - Чтобы убить двух зайцев. "Сонатон" станет
монополистом, а Джимми, как он себе представляет, получит
меня. Он слегка помешанный. Не верит, что я ему отказала
всерьез, и ждет, что я вот-вот передумаю и соглашусь. А я
не передумаю, что бы ни случилось. Но это мое личное дело.
Я не могу сидеть сложа руки и допускать, чтобы он сыграл с
нами такую штуку. Хочу стереть с его лица самодовольную
усмешку.
   - Он вам просто не по душе, да? - заметил Гэллегер. - Я
вас не осуждаю, если он таков, как вы рассказываете. Что ж,
буду из кожи воя лезть. Однако мне нужны деньги на текущие
расходы.
   - Сколько?
   Гэллегер назвал цифру. Пэтси выписала чек на гораздо
более скромную сумму. Изобретатель принял оскорбленный вид.
   - Не поможет, - сказала Пэтси с лукавой улыбкой. - Мне о
вас кое-что известно, мистер Гэллегер. Вы совершенно
безответственный человек. Если дать больше, вы решите, что
вам достаточно, и тут же обо всем забудете. Я выпишу новые
чеки, когда потребуется... но попрошу представить детальный
отчет об издержках.
   - Вы ко мне несправедливы, - повеселел Гэллегер. - Я
подумывая пригласить вас в ночной клуб. Естественно, не в
какую-нибудь дыру. А шикарные заведения обходятся дорого.
Так вот, если бы вы мне выписали еще один тек...
   Пэтси рассмеялась.
   - Нет.
   - Может, купите робота?
   - Во всяком случае, не такого.
   - Будем считать, что у меня ничего не вышло, - вздохнул
Гэллегер. - А как насчет...
   В этот миг загудел видеофон. На экране выросло
бессмысленное прозрачное лицо. Внутри круглой головы быстро
щелкали зубчатки. Пэтси тихонько вскрикнула и отшатнулась.
   - Скажи Гэллегеру, что Джо здесь, о счастливое создание,
- провозгласил скрипучий голос. - Можешь лелеять память о
моем облике и голосе до конца дней своих. Проблеск красоты
в тусклом однообразии мира...
   Гэллегер обошел письменный стол и взглянул на экран.
   - Какого дьявола! Как ты ожил?
   - Мне надо было решить задачу.
   - А откуда ты узнал, где меня искать?
   - Я тебя опространствил.
   - Что-что?
   - Я опространствил, что ты в студии "Вокс-вью", у Пэтси
Брок.
   - Что такое "опространствил"? - осведомился Гэллегер.
   - Это у меня такое чувство. У тебя нет даже отдаленно
похожего, так что я не могу тебе его описать. Что-то вроде
смеси сагражи с предзнанием.
   - Сагражи?
   - Ах, да, у тебя ведь и сагражи нет. Ладно, не будем
терять время попусту. Я хочу вернуться к зеркалу.
   - Он всегда так разговаривает? - спросила Пэтси.
   - Почти всегда. Иногда еще менее понятно. Ну, хорошо,
Джо. Так что тебе?
   - Ты уже не работаешь на Брока, - заявил робот. - Будешь
работать на ребят из "Сонатона".
   Гэллегер глубоко вздохнул.
   - Говори, говори. Но учти, ты спятил.
   - Кенникотта я не люблю. Он слишком уродлив. И его
вибрации раздражают мое сагражи.
   - Да бог с ним, - перебил Гэллегер, которому не хотелось
посвящать девушку в свою деятельность по скупке бриллиантов.
- Не отвлекайся от...
   - Но я знал, что Кенникотт будет ходить и ходить, пока не
получит свои деньги. Так вот, когда в лабораторию пришли
Элия и Джеймс Тоиы, я взял у них чек.
   Рука Пэтси напряглась на локте Тэллегера.
   - А ну-ка! Что здесь происходит? Обыкновенное
надувательство?
   - Нет. Погодите. Дайте мне докопаться до сути дела.
Джо, черт бы побрал твою прозрачную шкуру, что ты натворил?
И как ты мог взять чек у Тонов?
   - Я притворился тобой.
   - Вот теперь ясно, - сказал Гэллегер со свирепым
сарказмом в голосе. - Это все объясняет. Мы же близнецы.
Похожи как две капли-воды.
   - Я их загипнотизировал, - разъяснил Джо. - Внушил им,
что я - это ты.
   - Ты умеешь?
   - Да. Я и сам немного удивился. Хотя, если вдуматься, я
мог бы опространствить эту свою способность.
   - Ты... Да, конечно. Я бы и сам опространствил такую
штуковину. Так что же произошло?
   - Должно быть, Тоны - отец и сын - заподозрили, что Брок
обратился к тебе за помощью. Они предложили контракт на
особо льготных условиях - ты работаешь на них и больше ни на
кого. Обещали кучу денег. Вот я и прикинулся, будто я -
это ты, и согласился. Подписал контракт (между прочим,
твоей подписью), получил чек и отослал Кенникотту.
   - Весь чек? - слабым голосом переспросил Гэллегер. -
Сколько же это было?
   - Двенадцать тысяч.
   - И это все, что они предложили?
   - Нет, - ответил робот, - они предложили сто тысяч
единовременно и две тысячи в неделю, контракт на пять лет.
Но мне нужно было только рассчитаться с Кенникоттом, чтобы
он больше не ходил и не приставал. Я сказал, что хватит
двенадцати тысяч, и они были очень довольны.
   В горле Гэллегера раздался нечленораздельный булькающий
звук. Джо глубокомысленно кивнул.
   - Я решил поставить тебя в известность, что отныне ты на
службе у "Сонатона". А теперь вернусь-ка я к зеркалу и буду
петь для собственного удовольствия.
   - Ну, погоди, - пригрозил изобретатель, - ты только
погоди. Я своими руками разберу тебя по винтику и растопчу
обломки.
   - Суд признает этот контракт недействительным, - сказала
Пэтси, судорожно глотнув.
   - Не признает, - радостно ответил Джо. - Можешь
полюбоваться на меня последний раз, и я пойду.
   Он ушел.

   Одним глотком Гэллегер осушил свой бокал.
   - Я до того потрясен, что даже протрезвел, - сказал он
девушке. - Что я вложил в этого робота? Какие
патологические чувства в нем развил? Загипнотизировать
людей до того, чтобы они поверили, будто я - он... он -
я... Я уже заговариваюсь.
   - Это шуточка, - заявила Пэтси, помолчав. - Вы случайно
не столковались ли с "Сонатоном" сами и не заставили робота
состряпать вам алиби? Мне просто... интересно.
   - Не надо так. Контракт с "Сонатоном" подписал Джо, а не
я. Но... посудите сами: если подпись - точная копия моей,
если Джо гипнозом внушил Тонам, что они видят меня, а не
его, если есть свидетели заключения контракта... Отец и
сын, конечно, годятся в свидетели, поскольку их двое... Ну
и дела.
   Пэтси прищурилась.
   - Мы заплатим вам столько же, сколько предлагал
"Сонатон". После выполнения работы. Но вы на службе у
"Вокс-вью" - это решено.
   - Конечно.
   Гэллегер тоскливо покосился на пустой бокал. Конечно.
Он на службе у "Вокс-вью". Но с точки зрения закона он
подписал контракт, по которому в течение пяти лет обязан
работать только на "Сонатон". И всего за двенадцать тысяч
долларов! Ну и ну! Сколько они предлагали? Сто тысяч на
кон и... и...
   Дело было не в принципе, а в деньгах. Теперь Гэллегер
связан по рукам и ногам, он как стреноженная лошадь. Если
"Сонатой" обратится в суд с иском и выиграет дело, Гэллегер
будет обязан отработать свои пять лет. Без дополнительного
вознаграждения. Надо как-то выпутаться из этого
контракта... и заодно разрешить проблему Брока.
   А Джо на что? Своими удивительными талантами робот
впутал Гэллегера в неприятность. Пусть теперь и
распутывает. Иначе робот-зазнайка скоро будет любоваться
металлическим крошевом, которое от него осталось.
   - Вот именно, - пробормотал Гэллегер себе под нос. -
Поговорю с Джо. Пэтси, налейте мне скоренько еще бокал и
проводите в конструкторский отдел. Хочу взглянуть на
чертежи.
   Девушка подозрительно посмотрела на него.
   - Ладно. Но только попробуйте нас предать...
   - Меня самого предали. Продали с потрохами. Боюсь я
этого робота. В хорошенькую историю он меня опространствил.
Правильно, мне "Коллинс". - Гэллегер пил медленно и смачно.
   Потом Пэтси отвела его в конструкторский отдел. Чтение
объемных чертежей упрощал сканнер - устройство, не
допускающее никакой путаницы. Гэллегер долго и внимательно
изучал проекты. Были там и кальки чертежей к патентам
"Сонатона"; судя по всему, "Сонатон" исследовал данную
область на редкость добросовестно. Никаких лазеек. Если не
открыть нового принципа...
   Однако новые принципы на деревьях не растут. Да они и не
помогут полностью разрешить проблему. Даже если бы
"Вокс-вью" обзавелся новым увеличителем, не ущемляющим
патентных прав "Магны", останутся контрабандные театры,
которые отнимают львиную долю дохода. Теперь ведь главный
фактор - ЭМП, эффект массового присутствия. С ним нельзя не
считаться. Задача не была отвлеченной и чисто научной. В
нее входили уравнения с человеческими неизвестными.
   Гэллегер спрятал полезные сведения в своем мозгу,
аккуратно разделенном на полочки. Позднее он воспользуется
тем, что нужно. Пока же он был в тупике. И что-то сверлило
мозг, не давая покоя.
   Что именно?
   История с "Сонатоном".
   - Мне надо связаться с Тонами, - сказал он Пэтси. - Что
вы посоветуете?
   - Можно вызвать их по видеофону.
   Гэллегер покачал головой.
   - Психологический проигрыш. Им легко будет прервать
разговор.
   - Если это срочно, можно их найти в каком-нибудь ночном
клубе. Постараюсь уточнить.
   Пэтси торопливо вышла, а из-за экрана появилась Силвер
0'Киф.
   - Я не щепетильна, - объявила она. - Всегда подглядываю
в замочную скважину. Нет-нет да услышу что-нибудь занятное.
Если хотите увидеть Тонов, то они сейчас в клубе "Кастл". И
я решила поймать вас на слове - помните, насчет коктейля?
   Гэллегер ответил:
   - Отлично. Садитесь в такси. Я только скажу Пэтси, что
мы уходим.
   - Ей это не придется по вкусу, - заметила Силвер. -
Встречаемся у входа в ресторан через десять минут. Заодно
побрейтесь.

   Пэтси Брок в кабинете не было, но Гэллегер оставил ей
записку. Затем он посетил салон обслуживания, где покрыл
лицо невидимым кремом для бритья, выждал две минуты и
вытерся особо обработанным полотенцем. Щетина исчезла
вместе с кремом. Принявший чуть более благообразный вид
Гэллегер встретился в условленном месте с Силвер и подозвал
воздушное такси. Через десять минут оба сидели, откинувшись
на подушки, дымили сигаретами и настороженно поглядывали
друг на друга.
   - Итак? - нарушил молчание Гэллегер.
   - Джимми Тон пытался назначить мне свидание на
сегодняшний вечер. Поэтому я случайно знаю, где его искать.
   - Ну и что?
   - Сегодня вечером я только и делала, что задавала
вопросы. Как правило, посторонних в административные
корпуса "Вокс-вью" не пускают. Я повсюду спрашивала: "Кто
такой Гэллегер?" - Что же вы узнали?
   - Достаточно, чтобы домыслить остальное. Вас нанял Брок,
верно? А зачем, я сама сообразила.
   - Что отсюда следует?
   - Я, как кошка, всегда падаю на все четыре лапы, -
сказала Силвер, пожимая плечами. Это у нее очень хорошо
получалось. - "Вокс-вью" летит в трубу. "Сонатон"
приставил ему нож к горлу. Если только...
   - Если только я чего-нибудь не придумаю.
   - Именно. Я должна знать, по какую сторону забора стоит
падать. Может быть, подскажете? Кто победит?
   - Вот как, вы всегда ставите на победителя? Разве у тебя
нет идеалов, женщина? Неужто тебе не дорога истина? Ты
когда-нибудь слыхала об этике и порядочности?
   Силвер просияла.
   - А ты?
   - Я-то слыхал. Обычно я слишком пьян, чтобы вдумываться
в эти понятая. Вся беда в том, что подсознание у меня
совершенно аморальное и, когда оно берет во мне верх,
остается один закон - логика.
   Силвер швырнула сигарету в Ист-Ривер.
   - Хоть намекни, какая сторона забора вернее?
   - Восторжествует правда, - нравоучительно ответил
Гэллегер. - Она неизменно торжествует. Однако правда -
величина переменная и, значит, мы вернулись к тому, с чего
начали. Так и быть, детка. Отвечу на твой вопрос. Если не
хочешь прогадать, оставайся на моей стороне.
   - А ты на чьей стороне?
   - Кто знает, - вздохнул Гэллегер. - Сознанием я на
стороне Брока. Но, возможно, у моего подсознания окажутся
иные взгляды. Поживем-увидим.
   У Силвер был недовольный вид, но она ничего не сказала.
Такси спикировало на крышу "Кастла" и мягко опустилось. Сам
клуб помещался под крышей, в исполинском зале, по форме
напоминающем опрокинутую половинку тыквы. Столики были
установлены на прозрачных площадках, которые можно было
передвигать вверх по оси на любую высоту. Маленькие
служебные лифты развозили официантов, доставляющих напитки.
Такая архитектура зала не была обусловлена особыми
причинами, но радовала новизной, и лишь самые горькие
пьяницы сваливались из-за столиков вниз. Последнее время
администрация натягивала под площадками предохранительную
сетку.
   Тоны - отец и сын - сидели под самой крышей, выпивали с
двумя красотками. Силвер отбуксировала Гэллегера к
служебному лифту, и изобретатель зажмурился, взлетая к
небесам. Все выпитое им бурно возмутилось. Он накренился
вперед, уцепился за лысую голову Элии Тона и плюхнулся на
стул рядом с магнатом. Рука его нащупала бокал Джимми Тона,
и он залпом проглотил содержимое.
   - Какого дьявола!.. - только и выговорил Джимми.
   - Это Гэллегер, - объявил Элия. - И Силвер. Приятный
сюрприз. Присоединяйтесь к нам.
   - Только на один вечер, - кокетливо улыбнулась Силвер.
   Гэллегер, приободренный чужим бокалом, вгляделся в
мужчин. Джимми Тон был здоровенный, загорелый, красивый
детина с выдвинутым подбородком и оскорбительной улыбкой.
Отец представлял собой помесь Нерона с крокодилом.
   - Мы тут празднуем, - сказал Джимми. - Как это ты
передумала, Силвер? А говорила, что будешь ночью работать.
   - Гэллегер захотел с вами повидаться. Зачем - не знаю.
   Холодные глаза Элии стали совсем ледяными.
   - Т-ак зачем же?
   - Говорят, мы с вами подписали какой-то контракт, -
ответил Гэллегер.
   - Точно. Вот фотокопия. Что дальше?
   - Минутку. - Гэллегер пробежал глазами документ.
Подпись была явно его собственная. Черт бы побрал робота!
   - Это подлог, - сказал он наконец.
   Джимми громко засмеялся.
   - Все понял. Попытка взять нас на пушку. Жаль мне вас,
приятель, но вы никуда не денетесь. Подписали в присутствии
свидетелей.
   - Что же, - тоскливо проговорил Гэллегер. - Полагаю, вы
не поверите, если я буду утверждать, что мою подпись
подделал робот...
   - Ха< - вставил Джимми.
   - ...который гипнозом внушил вам, будто вы видите меня.
   Элия погладил себя по блестящей лысой макушке.
   - Откровенно говоря, не поверим. Роботы на это не
способны.
   - Мой способен.
   - Так докажите. Докажите это на суде. Если вам удастся,
тогда, конечно... - Элия хмыкнул. - Тогда, возможно, вы и
выиграете дело.
   Гэллегер сощурился.
   - Об этом я не подумал. Но я о другом. Говорят, вы
предлагали мне сто тысяч долларов сразу, не считая
еженедельной ставки.
   - Конечно, предлагали, разиня, - ухмыльнулся Джимми. -
Но вы сказали, что с вас и двенадцати тысяч довольно. Вы их
и получили. Однако утешьтесь. Мы будем выплачивать вам
премию за каждое изобретение, полезное "Сонатону".
   Гэллегер встал.
   - Эти рожи неприятны даже моему беспринципному
подсознанию, - сообщил он Силвер. - Пошли отсюда.
   - Я, пожалуй, еще побуду здесь.
   - Помните о заборе, - таинственно предостерег он. -
Впрочем, воля ваша. Я побегу.
   Элия сказал:
   - Не забывайте, Гэллегер, вы работаете у нас. Если до
нас дойдет слух, что вы оказали Броку хоть малейшую
любезность, то вы и вздохнуть не успеете, как получите
повестку из суда.
   - Да ну?
   Тоны не удостоили его ответом. Гэллегер невесело вошел в
лифт и спустился к выходу.
   А теперь что? Джо.

   Спустя четверть часа Гэллегер входил в свою лабораторию.
Там были зажжены все лампы; в близлежащих кварталах собаки
исходили лаем - перед зеркалом беззвучно распевал Джо.
   - Я решил пройтись по тебе кувалдой, - сказал Гэллегер.
- Молился ли ты на ночь, о незаконнорожденный набор
шестеренок? Да поможет мне бог, я иду на диверсию.
   - Ну и ладно, ну и бей, - заскрипел Джо. - Увидишь, что
я тебя не боюсь. Ты просто завидуешь моей красоте.
   - Красоте!
   - Тебе не дано познать ее до конца - у тебя только шесть
чувств.
   - Пять!
   - Шесть. А у меня много больше. Естественно, мое
великолепие полностью открывается только мне. Но ты видишь
и слышишь достаточно, чтобы хоть частично осознать мою
красоту.
   - Ты скрипишь, как несмазанная телега, - огрызнулся
Гэллегер.
   - У тебя плохой слух. А мои уши сверхчувствительны.
Богатый диапазон моего голоса для тебя пропадает. А теперь
- чтоб было тихо. Меня утомляют разговоры. Я любуюсь
своими зубчатками.
   - Предавайся иллюзиям, пока можно. Погоди, дай только
мне найти кувалду.
   - Ну и ладно, бей. Мне-то что?
   Гэллегер устало прилег на тахту и уставился на прозрачную
спину робота.
   - Ну и заварил же ты кашу. Зачем подписывал контракт с
"Сонатоном"?
   - Я же тебе объяснял. Чтобы меня больше не беспокоил
Кенникотт.
   - Ах ты, самовлюбленная, тупоголовая... эх! Так вот,
из-за тебя я влип в хорошенькую историю. Тоны вправе
требовать, чтобы я соблюдал букву контракта, если не будет
доказано, что не я его подписывал. Ладно. Теперь ты мне
поможешь. Пойдешь со мной в суд и включишь свой гипнотизм
или что там у тебя такое. Докажешь судье, что умеешь
представляться мною и что дело было именно так.
   - И не подумаю, - отрезал робот. - С какой стати?
   - Ты ведь втянул меня в этот контракт! - взвизгнул
Гэллегер. - Теперь сам и вытягивай!
   - Почему?
   - "Почему"? Потому что... э-э... да этого требует
простая порядочность!
   - Человеческая мерка к роботам неприменима, - возразил
Джо. - Какое мне дело до семантики? Не буду терять время,
которое могу провести, созерцая свою красоту. Встану перед
зеркалом на веки вечные...
   - Черта лысого! - рассвирепел Гэллегер, - Да я тебя на
атомы раскрошу.
   - Пожалуйста. Меня это не трогает.
   - Не трогает?
   - Ох, уж этот мне инстинкт самосохранения, - произнес
робот, явно глумясь. - Хотя вам он, скорее всего,
необходим. Существа, наделенные столь неслыханным
уродством, истребили бы друг друга из чистой жалости, если
бы не страховка- инстинкт, благодаря которому они живы до
сих пор.
   - А что, если я отниму у тебя зеркало? - спросил
Гэллегер без особой надежды в голосе.
   Вместо ответа Джо выдвинул глаза на кронштейнах.
   - Да нужно ли мне зеркало? Кроме того, я умею
пространствить себя локторально.
   - Не надо подробностей. Я хочу пожить еще немножко в
здравом уме. Слушай, ты, зануда. Робот должен что-то
делать. Что-нибудь полезное.
   - Я и делаю. Красота - это главное.
   Гэллегер крепко зажмурил глаза, чтобы получше
сосредоточиться.
   - Вот слушай. Предположим, я изобрету для Брока
увеличенный экран нового типа. Его ведь конфискуют Тоны.
Мне нужно развязать себе руки, иначе я не могу работать...
   - Смотри! - вскрикнул Джо в экстазе. - Вертятся! Какая
прелесть! - Он загляделся на свои жужжащие внутренности.
Гэллегер побледнел в бессильной ярости.
   - Будь ты проклят! - пробормотал он. - Уж я найду
способ прищемить тебе хвост. Пойду спать. - Он встал и
злорадно погасил свет.
   - Неважно, - сказал робот. - Я вижу и в темноте.
   За Гэллегером хлопнула дверь. В наступившей тишине Джо
беззвучно напевал самому себе.
   В кухне Гэллегера целую стену занимал холодильник. Он
был наполнен в основном жидкостями, требующими охлаждения, в
том числе импортным консервированным пивом, с которого
неизменно начинались запои Гэллегера. Наутро, не
выспавшийся и безутешный, Гэллегер отыскал томатный сок,
брезгливо глотнул и поспешно запил его виски. Поскольку
головокружительный запой продолжался вот уже неделю, пиво
теперь было противопоказано - Гэллегер всегда накапливал
эффект, действуя по нарастающей. Пищевой автомат выбросил
на стол герметически запечатанный пакет с завтраком, и
Гэллегер стал угрюмо тыкать вилкой в полусырой бифштекс.
   - Ну-с?
   По мнению Гэллегера, единственным выходом был суд. В
психологии робота он слабо разбирался. Однако таланты Джо,
безусловно, ошеломят любого судью. Выступления роботов в
качестве свидетелей законом не предусмотрены... но все же,
если представить Джо как машину, способную гипнотизировать,
суд может признать контракт с "Сонатоном" недействительным и
аннулировать его.
   Чтобы взяться за дело не мешкая, Гэллегер воспользовался
видеофоном. Хэррисон Брок все еще сохранял некоторое
политическое влияние и вес, так что предварительное слушание
дела удалось назначить на тот же день. Однако что из этого
получится, знали только бог да робот.
   Несколько часов прошли в напряженных, но бесплодных
раздумьях. Гэллегер не представлял себе, как заставить
робота повиноваться. Если бы хоть вспомнить, для какой цели
создан Джо... но Гэллегер забыл. А все-таки... В полдень
он вошел в лабораторию.
   - Вот что, дурень, - сказал он, - поедешь со мной в суд.
Сейчас же.
   - Не поеду.
   - Ладно. - Гэллегер открыл дверь и впустил двух дюжих
парней в белых халатах и с носилками. - Грузите его,
ребята.
   В глубине душ и он слегка побаивался. Могущество Джо
совершенно не изучено, его возможности - величина
неизвестная. Однако робот был не очень-то крупный, и, как
он ни отбивался, ни вопил, ни скрипел, его легко уложили на
носилки и облачили в смирительную рубашку.
   - Прекратите! Вы не имеете права! Пустите меня,
понятно? Пустите!
   - На улицу, - распорядился Гэллегер.
   Джо храбро сопротивлялся, но его вынесли на улицу и
погрузили в воздушную карету. Там он сразу утихомирился и
бессмысленно уставился перед собой. Гэллегер сел на
скамейку рядом с поверженным роботом. Карета взмыла в
воздух.
   - Ну, что?
   - Делай что хочешь, - ответил Джо. - Ты меня очень
расстроил, иначе я бы вас всех загипнотизировал. Еще не
поздно, знаешь ли. Могу заставить вас всех бегать по кругу
и лаять по-собачьи.
   Гэллегер поежился.
   - Не советую.
   - Да я и не собираюсь. Это ниже моего достоинства. Буду
просто лежать и любоваться собой. Я ведь говорил, что могу
обойтись без зеркала? Свою красоту я умею пространствить и
без него.
   - Послушай, - сказал Гэллегер. - Ты едешь в суд, в зал
суда. Там будет тьма народу. Все тобой залюбуются. Их
восхищение усилится, если ты покажешь им, как
гипнотизируешь. Как ты загипнотизировал Тонов, помнишь?
   - Какое мне дело до того, сколько людей мною восхищаются?
- возразил Джо. - Если люди меня увидят, тем лучше для них.
Значит, им повезло. А теперь помолчи. Если хочешь, можешь
смотреть на мои зубчатки.
   Гэллегер смотрел на зубчатки робота, и в глазах его тлела
ненависть. Ярость не улеглась в нем и тогда, когда карета
прибыла к зданию суда. Служители внесли Джо - под
руководством Гэллегера, - бережно положили на стол и после
непродолжительного судебного совещания сочли "вещественным
доказательством щ I".
   Зал суда был полон. Присутствовали и главные действующие
лица; у Элии и Джимми Тонов вид был неприятно самоуверенный,
а, у Пэтси Брок и ее отца встревоженный. Силвер 0'Киф, как
всегда осторожная, уселась ровнехонько посередине между
представителями "Сонатона" и "Вокс-вью".
Председательствующий, судья Хэнсен, отличался педантизмом,
но, насколько знал Гэллегер, был человеком честным. А это
уже немало.
   Хэнсен перевел взгляд на Гэллегера.
   - Не будем злоупотреблять формальностями. Я ознакомился
с краткой пояснительной запиской, которую вы мне направили.
В основе дела лежит вопрос, заключали ли вы некий контракт с
корпорацией "Сонатон телевижн эмьюзмент". Правильно?
   - Правильно, ваша честь.
   - По данному делу вы отказались от услуг адвоката.
Правильно?
   - Совершенно, верно, ваша честь.
   - В таком случае дело будет слушаться без участия
адвоката. Решение может быть обжаловано любой из сторон.
Не будучи обжалованным, оно вступит в законную силу в
десятидневный срок.
   Позднее эта новая форма упрощенного судебного
разбирательства стала очень популярной: она всем и каждому
сберегала время, не говоря уж о нервах. Кроме того, после
недавних скандальных историй адвокаты приобрели дурную
славу. К ним стали относиться с предубеждением.
   Судья Хэнсен опросил Тонов, затем вызвал на свидетельскую
скамью Хэррисона Брока. Магнат, казалось, волновался, но
отвечал без запинки.
   - Восемь дней назад вы заключили с заявителем соглашение?
   - Да. Мистер Гэллегер подрядился выполнить для меня
работу...
   - Контракт был заключен письменно?
   - Нет. Словесно.
   Хэнсен задумчиво посмотрел на Гэллегера.
   - Заявитель был в то время пьян? С ним это, по-моему,
часто случается.
   Брок запнулся.
   - Испытаний на алкогольные пары я не проводил. Не могу
утверждать с увереннностью.
   - Поглощал ли он в вашем присутствии спиртные напитки?
   - Не знаю, были ли напитки спиртными...
   - Если их потреблял мистер Гэллегер, значит, были. Что и
требовалось доказать. Я когда-то приглашал этого
джентльмена в качестве эксперта... Значит, доказательств
того, что вы заключили с мистером Гэллегером соглашение, не
существует. Ответчик же - "Сонатон" - представил письменный
контракт. Подпись Гэллегера признана подлинной.
   Хэнсен знаком отпустил Брока со свидетельской скамьи.
   - Теперь вы, мистер Гэллегер. Подойдите, пожалуйста.
Спорный контракт был подписан вчера, приблизительно в восемь
часов вечера. Вы категорически отрицаете свою причастность.
Утверждаете, будто вещественное доказательство номер один,
прибегнув к гипнозу, притворилось вами и успешно подделало
вашу подпись. Я консультировался с экспертами, и все они
единодушно считают, что роботы на такие чудеса не способны.
   - Мой робот - нового типа.
   - Очень хорошо. Пусть ваш робот загипнотизирует меня
так, чтобы я поверил, будто он - это вы или кто-нибудь
третий. Пусть предстанет передо мной в любом облике, по
своему выбору.
   Гэллегер сказал: "Попытаюсь" - и покинул свидетельское
место. Он подошел к столу, где лежал робот в смирительной
рубашке, и мысленно прочел молитву.
   - Джо!
   - Да?
   - Ты слышал?
   - Да.
   - Загипнотизируешь судью Хэнсена?
   - Уйди, - ответил Джо. - Я занят - любуюсь собой.
   Гэллегер покрылся испариной.
   - Послушай. Я ведь немного прошу. Все, что от тебя
требуется...
   Джо закатил глаза и томно сказал:
   - Мне тебя не слышно. Я пространствлю.
   Через десять минут судья Хэнсен напомнил:
   - Итак, мистер Гэллегер...
   - Ваша честь! Мне нужно время. Я уверен, что заставлю
этого пустоголового Нарцисса подтвердить мою правоту, дайте
только срок.
   - Здесь идет справедливый и беспристрастный суд, -
заметил судья. - В любое время, как только вам удастся
доказать, что вещественное доказательство номер один умеет
гипнотизировать, я возобновлю слушание дела. А пока что
контракт остается в силе. Вы работаете на "Сонатон", а не
на "Вокс-вью". Судебное заседание объявляю закрытым.
   Он удалился. С противоположного конца зала Тоны бросали
на противников ехидные взгляды. Потом они тоже ушли в
сопровождении Силвер 0'Киф, которая наконец-то смекнула,
кого выгоднее держаться. Гэллегер посмотрел на Пэтси Брок и
беспомощно пожал плечами.
   - Что делать, - сказал он.
   Девушка криво усмехнулась.
   - Вы старались. Не знаю, усердно ли, но... Ладно. Кто
знает, может быть, все равно вы бы ничего не придумали.
   Шатаясь, подошел Брок; на ходу он утирал пот со лба.
   - Я погиб. Сегодня в Нью-Йорке открылись еще шесть
контрабандных театров. С ума сойти.
   - -Хочешь, я выйду замуж за Тона? - сардонически
осведомилась Пэтси.
   - Нет, черт возьми! Разве что ты обещаешь отравить его
сразу же после венчания. Эти гады со мной не справятся.
Что-нибудь придумаю.
   - Если Гэллегер не может, то ты и подавно, - возразила
девушка. - Ну, так что теперь?
   - Вернусь-ка я в лабораторию, - сказал ученый. - In vino
veritas (3). Все началось, когда я был пьян, и, возможно,
если я как следует напьюсь опять, все выяснится. Если нет,
продайте мой труп не торгуясь.
   - Ладно, - согласилась Пэтси и увела отца. Гэллегер
вздохнул, распорядился отправкой Джо в той же карете и
погрузился в безнадежное теоретизирование.

   Часом позже Гэллегер валялся на тахте в лаборатории, с
увлечением манипулировал механическим баром и бросал
свирепые взгляды на робота, который скрипуче распевал перед
зеркалом. Запой грозил стать основательным. Гэллегер не
был уверен, под силу ли такая пьянка простому смертному, но
решил держаться, пока не найдет ответа или не свалится без
чувств.
   Подсознание знало ответ. Прежде всего, на кой черт он
сделал Джо? Уж наверняка не для того, чтобы потакать
нарциссову комплексу! Где-то в алкогольных дебрях
скрывалась другая причина, здравая и логичная.
   Фактор х. Если знать этот фактор, можно найти управу на
Джо. Тогда робот стал бы послушен; х - это главный
выключатель. В настоящее время робот, если можно так
выразиться, не объезжен и потому своенравен. Если поручить
ему дело, для которого он предназначен, может наступить
психологическое равновесие; х - катализатор, х низведет Джо
до уровня вменяемости.
   Отлично. Гэллегер хлебнул крепчайшего рому. Ух! Суета
сует; всяческая суета. Как найти фактор х? Дедукцией?
Индукцией? Осмосом? Купанием в шампанском?.. Гэллегер
пытался собраться с мыслями, но те стремительно разбегались.
Что же было в тот вечер, неделю назад?
   Он пил пиво. Брок пришел. Брок ушел. Гэллегер стал
делать робота... Ага. Опьянение от пива отличается от
опьянения, вызванного более крепкими напитками. Может быть,
он пьет не то, что нужно? Вполне вероятно. Гэллегер встал,
принял тиамин, чтобы протрезветь, извлек из кухонного
холодильника несколько десятков жестянок с импортным пивом и
сложил их столбиками в подоконном холодильнике возле тахты.
Он воткнул в одну банку консервный нож, и пиво брызнуло в
потолок.
   Фактор х. Робот-то знает, чему равен х. Но Джо ни за
что не скажет. Вон он стоит, нелепо прозрачный,
разглядывает вертящиеся колесики в своем чреве.
   - Джо!
   - Не мешай. Я погружен в размышления о прекрасном.
   - Ты не прекрасен.
   - Нет, прекрасен. Разве тебя не восхищает мой тарзил?
   - А что это такое?
   - Ах, я и забыл, - с сожалением ответил Джо. - Твои
чувства его не воспринимают, не так ли? Если на то пошло, я
встроил тарзил сам, уже после того, как ты меня сделал. Он
необычайно красив.
   - Угу.
   Пустых банок из-под пива скапливалось все больше. В мире
осталась только одна фирма - какая-то европейская, - которая
по-прежнему продавала пиво в жестянках, а не в вездесущих
пластиколбах. Гэллегер предпочитал жестянки: они придают
пиву особый вкус. Но вернемся к Джо. Джо знает, для чего
создан. Или нет? Сам Гэллегер не знает, но его
подсознание...
   Стоп! А как насчет подсознания у Джо?
   Есть ли у робота подсознание? Ведь если у него есть
мозг...
   Гэллегер грустно раздумывал о том, что нельзя
подействовать на Джо "наркотиком правды". Черт! Как
растормозить подсознание робота?
   Гипнозом.
   Но Джо невозможно загипнотизировать. Он слишком ловок.
   Разве что...
   Самогипноз?
   Гэллегер поспешно долил себя пивом. К нему возвращалась
ясность мышления. Предвидит ли Джо будущее? Нет. Его
удивительные предчувствия основаны на неумолимой логике и на
законах вероятности. Более того, у Джо есть ахиллесова пята
- самовлюбленность.
   Возможно, - не наверняка, но возможно - выход есть.
   Гэллегер сказал:
   - Мне ты вовсе не кажешься красавцем, Джо.
   - Какое мне дело до тебя. Я действительно красив, и я
это вижу. С меня достаточно.
   - М-да. Возможно, у меня меньше чувств. Я недооцениваю
твоих возможностей. Но все же теперь я вижу тебя в новом
свете. Я пьян. Просыпается мое подсознание. Я сужу о тебе
и сознанием, и подсознанием. Понятно?
   - Тебе повезло, - одобрил робот.
   Гэллегер закрыл глаза.
   - Ты видишь себя полнее, чем я тебя вижу. Но все-таки не
полностью, верно?
   - Почему? Я вижу себя таким, каков я на самом деле.
   - С полным пониманием и всесторонней оценкой?
   - Ну да, - насторожился Джо. - Конечно. А разве нет?
   - Сознательно и подсознательно? У твоего подсознания,
знаешь ли, могут оказаться другие чувства. Или те же, но
более развитые. Я знаю, что, когда я пьян, или под
гипнозом, или когда подсознание как-нибудь еще берет во мне
верх, мое восприятие мира количественно и качественно
отличается от обычного.
   - Вот как. - Робот задумчиво поглядел в зеркало. - Вот
как.
   - Жаль, что тебе не дано напиться.
   Голос Джо заскрипел сильнее, чем когда-либо.
   - Подсознание... Никогда не оценивал своей красоты с
этой точки зрения. Возможно, я что-то теряю.
   - Что толку об этом думать, - сказал Гэллегер, - ведь ты
же не можешь растормозить подсознание.
   - Могу, - заявил робот. - Я могу сам себя
загипнотизировать.
   Гэллегер боялся дохнуть.
   - Да? А подействует ли гипноз?
   - Конечно. Займусь-ка этим сейчас же. Мне могут
открыться неслыханные достоинства, о которых я раньше и не
подозревал. К вящей славе... Ну, поехали.
   Джо выпятил глаза на шарнирах, установил их один против
другого и углубился в самосозерцание. Надолго воцарилась
тишина.
   Но вот Гэллегер окликнул:
   - Джо!
   Молчание.
   - Джо!
   Опять молчание. Где-то залаяли собаки.
   - Говори так, чтобы я мог тебя слышать.
   - Есть, - откликнулся робот; голос его скрипел, как
обычно, но доносился словно из другого мира.
   - Ты под гипнозом?
   - Да.
   - Ты красив?
   - Красив, как мне и не мечталось.
   Гэллегер не стал спорить.
   - Властвует ли в тебе подсознание?
   - Да.
   - Зачем я тебя создал?
   Никакого ответа. Гэллегер облизал пересохшие губы и
сделал еще одну попытку:
   - Джо! Ты должен ответить. В тебе преобладает
подсознание, - помнишь, ты ведь сам сказал? Так вот, зачем
я тебя создал?
   Никакого ответа.
   - Припомни. Вернись к тому часу, когда я начал тебя
создавать. Что тогда происходило?
   - Ты пил пиво, - тихо заговорил Джо. - Плохо работал
консервный нож. Ты сказал, что сам смастеришь консервный
нож, побольше и получше. Это я и есть.
   Гэллегер чуть не свалился с тахты.
   - Что?
   Робот подошел к нему, взял банку с пивом и вскрыл с
неимоверной ловкостью. Пиво не пролилось. Джо был
идеальным консервным ножом.
   - Вот что получается, когда играешь с наукой в жмурки, -
вполголоса подытожил Гэллегер. - Сделать сложнейшего в мире
робота только для того, чтобы... - Он не договорил.
   Джо вздрогнул и очнулся.
   - Что случилось? - спросил он.
   Гэллегер сверкнул на него глазами.
   - Открой вон ту банку! - приказал он.
   Чуть помедлив, робот подчинился.
   - Ага. Вы, значит, догадались. В таком случае я попал в
рабство.
   - Ты прав, как никогда. Я обнаружил катализатор -
главный выключатель. Попался ты, дурень, как миленький,
будешь теперь делать ту работу, для какой годен.
   - Ну, что ж, - стоически ответил робот, - по крайней мере
буду любоваться своей красотой в свободное время, когда вам
не понадобятся мои услуги.
   Гэллегер проворчал:
   - Слушай, ты, консервный нож - переросток! Предположим,
я отведу тебя в суд и велю загипнотизировать судью Хэнсена.
Тебе ведь придется так и сделать, правда?
   - Да. Я потерял свободу воли. Я ведь запрограммирован
на повиновение вам. До сих пор я был запрограммирован на
выполнение единственной команды - на открывание банок с
пивом. Пока мне никто не приказывал открывать банок, я был
свободен. А теперь я должен повиноваться вам во всем.
   - Угу, - буркнул Гэллегер. - Слава богу. Иначе я бы
через неделю свихнулся. Теперь по крайней мере избавлюсь от
контракта с "Сонатоном". Останется только решить проблему
Брока.
   - Но вы ведь уже решили, - вставил Джо.
   - Чего?
   - Когда сделали меня. Перед тем вы беседовали с Броком
вот и вложили в меня решение его проблемы. Наверное,
подсознательно.
   Гэллегер потянулся за пивом.
   - Ну-ка, выкладывай. Каков же ответ?
   - Инфразвук, - доложил Джо. - Вы наделили меня
способностью издавать инфразвуковой сигнал определенного
тона, а Брок в ходе своих телепередач должен транслировать
его через неравные промежутки времени...

   Инфразвуки не слышны. Но они ощущаются. Сначала
чувствуешь легкое, необъяснимое беспокойство, потом оно
нарастает и переходит в панический страх. Это длится
недолго. Но в сочетании с ЭМП - эффектом массового
присутствия - дает превосходные результаты.
   Те, у кого телевизор "Вокс-вью" стоял дома, почти ничего
не заметили. Все дело было в акустике. Визжали коты;
траурно выли собаки. Семьи же, сидя в гостиных у
телевизоров, считали, что все идет как полагается. Ничего
удивительного - усиление было ничтожным.
   Другое дело - контрабандный театр, где на нелегальных
телевизорах "Вокс-вью" стояли увеличители "Магна"...
   Сначала появлялось легкое, необъяснимое беспокойство.
Оно нарастало. Люди устремлялись к дверям. Публика чего-то
пугалась, но не знала, чего именно. Знала только, что пора
уносить ноги.
   Когда во время очередной телепередачи "Вокс-вью" впервые
воспользовался инфразвуковым свистком, по всей стране
началось паническое бегство из контрабандных театров. О
причине никто не подозревал, кроме Гэллегера, Брока с
дочерью и двух-трех техников, посвященных в тайну.
   Через час инфразвуковой сигнал повторился. Поднялась
вторая волна паники, люди опять бежали из зала.
   Через несколько недель ничем нельзя было заманить зрителя
в контрабандный театр. Куда спокойнее смотреть телевизор у
себя дома! Резко повысился спрос на телевизоры производства
"Вокс-вью".
   Контрабандные театры перестали посещать. У эксперимента
оказался и другой, неожиданный результат: немного погодя
все перестали посещать и легальные театры "Сонатона".
Закрепился условный рефлекс.
   Публика не знала, отчего, сидя в контрабандных театрах,
все поддаются панике. Слепой, нерассуждающий страх люди
объясняли всевозможными причинами, в частности большими
скоплениями народа и боязнью замкнутого пространства. В
один прекрасный вечер некая Джейн Уилсон, особа ничем не
примечательная, сидела в контрабандном театре. Когда был
подан инфразвуковой сигнал, она бежала вместе со всеми.
   На другой вечер Джейн отправилась в великолепный
"Сонатон-Бижу". Посреди драматического спектакля она
поглядела по сторонам, увидела, что ее окружает бесчисленная
толпа, перевела полные ужаса глаза на потолок и вообразила,
будто он сейчас рухнет. Джейн захотела немедленно, во что
бы то ни стало выйти!
   Ее пронзительный крик вызвал небывалую панику. В зале
присутствовали и другие зрители, которым довелось послушать
инфразвук. Во время паники никто не пострадал: в
соответствии с законом о противопожарной безопасности двери
театра были достаточно широки. Никто не пострадал, но всем
вдруг стало ясно, что у публики создан новый рефлекс -
избегать толп в сочетании со зрелищами. Простейшая
психологическая ассоциация...

   Четыре месяца спустя контрабандные театры исчезли, а
супертеатры "Сонатона" закрылись из-за низкой посещаемости.
Отец и сын Тоны не радовались. Зато радовались все, кто был
связан с "Вокс-вью".
   Кроме Гэллегера. Он получил у Брока головокружительный
чек и тут же по телефону заказал в Европе неимоверное
количество пива в жестянках. И вот он хандрил на тахте в
лаборатории и прополаскивал горло виски с содовой. Джо, как
всегда, разглядывал в зеркале крутящиеся колесики.
   - Джо, - позвал Гэллегер.
   - Да? Чем могу служить?
   - Да ничем. В том-то и беда. - Гэллегер выудил из
кармана и перечитал скомканную телеграмму. Пивоваренная
промышленность Европы решила сменить тактику. Отныне,
говорилось в телеграмме, пиво будет выпускаться в
стандартных пластиколбах в соответствии со спросом и
обычаем. Конец жестянкам.
   В эти дни, в этот век ничего не упаковывают в жестянки.
Даже пиво.
   Какая же польза от робота, предназначенного и
запрограммированного для открывания жестянок?
   Гэллегер со вздохом смешал с содовой еще одну порцию
виски - на этот раз побольше. Джо гордо позировал перед
зеркалом.
   Внезапно он выпятил глаза, устремил их один в другой и
быстро растормозил свое подсознание при помощи самогипноза.
Таким образом Джо мог лучше оценить собственные достоинства.
   Гэллегер снова вздохнул. В окрестных кварталах залаяли
собаки. Ну, да ладио.
   Он выпил еще и повеселел. Скоро, подумал он, запою
"Франки и Джонни". А что, если они с Джо составят дуэт -
один баритон, одно неслышное ультразвуковое или
инфразвуковое сопровождение? Будет полная гармония.
   Через десять минут Гэллегер уже пел дуэт со своим
консервным ножом.

----------------------------------------------------------

   1) - Caveat emptor (лат.) - пусть покупатель будет
        осмотрителен. Термин гражданского права, означающий,
        что качество товара - на риске покупателя.
   2) - Библия, Книга притчей Соломоновых, гл. 20, ст. 1,
   3) - Истина в вине (лат.).

   Генри Каттнер
   Двурукая машина

   Перевод А. Тимофеева

   Еще со времен Ореста находились люди, которых
преследовали фурии (1). Однако только в двадцать втором
веке человечество обзавелось настоящими стальными "фуриями".
Оно к этому времени достигло критической точки в своем
развитии и имело все основания для создания таких
человекоподобных роботов - они, как собаки, шли по следу
тех, кто совершил убийство. Преступление это считалось
самым тяжким.
   Все происходило очень просто. Убийца, полагавший, что
находится в полной безопасности, вдруг слышал за собой
чьи-то размеренные шаги. Обернувшись, он видел следовавшего
за ним по пятам двурукого робота - человекоподобного
существа из стали, которое в отличие от живого человека было
абсолютно неподкупным. С этой минуты убийце становилось
ясно, что всемогущий электронный мозг, наделенный
способностью проникать в чужие мысли, какой не обладало ни
одно человеческое существо, вынес свой приговор.
   Отныне убийца постоянно слышал шаги за спиной. Словно
некая движущаяся тюрьма с невидимой решеткой отгораживала
его теперь от всего остального мира. С этой минуты он
сознавал, что уже ни на миг не останется в одиночестве. И
однажды наступит день - хотя сам он не мог предугадать,
когда именно, - и робот из тюремщика превратится в палача.
   В ресторане Дэннер удобно откинулся в кресле, словно
отлитом по форме человеческого тела, и, прикрыв глаза, чтобы
лучше насладиться букетом, смаковал каждый глоток вина. Он
чувствовал себя здесь в полной безопасности. Да, в
абсолютной безопасности. Вот уже почти час он сидит в
роскошном ресторане, заказывает самые дорогие блюда,
прислушиваясь к негромкой музыке и приглушенным голосам
посетителей. Здесь хорошо. И еще хорошо иметь сразу так
много денег.
   Правда, для того чтобы получить их, ему пришлось пойти на
убийство. Но чувство вины ничуть не тревожило его: не
пойман - не вор. А ему, Дэннеру, гарантирована полнейшая
безнаказанность, какой не обладал еще ни один человек. Он
прекрасно знал, какая кара ожидает убийцу. И если бы Гарц
не убедил его в абсолютной безопасности, Дэннер никогда бы
не решился нажать на спусковой крючок...

   Какое-то старое, давно забытое словечко на мгновение
всплыло в памяти: грех... Но оно ничего не пробудило в его
душе. Когда-то это слово странным образом было связано с
чувством вины. Когда-то давно, но не сейчас. Человечество
с тех пор далеко ушло в своем развитии. Понятие греха
превратилось в бессмыслицу.

   Он постарался не думать об этом и приступил к салату из
сердцевины пальмы. Салат ему не понравился. Ну что ж,
случается и такое. В мире нет ничего совершенного. Он
отхлебнул еще вина. Ему нравилось, что бокал, словно живой,
слегка подрагивает в руке. Вино превосходное. Дэннер
подумал, не заказать ли еще, но потом решил, что не стоит.
На сегодня, пожалуй, хватит. Ведь впереди его ждет
множество разнообразных наслаждений. Ради этого стоило
многое поставить на карту. Никогда раньше ему такого случая
не представлялось.

   Дэннер был из числа тех, кто родился не в свой век. Он
прожил на свете уже достаточно много, чтобы помнить
последние дни утопии, но был еще настолько молод, чтобы не
ощущать в полной мере пресса новой политики, которую
компьютеры ввели для своих творцов. В далекие годы его
юности роскошь была доступна всем. Он хорошо помнил
времена, когда был подростком: последние из эскапистских
(2) машин тогда еще выдавали сверкающие радужными красками,
утопичные, завораживающие картины, которые никогда не
существовали в реальности и вряд ли могли существовать. А
потом жесткая политика экономии положила конец всем
удовольствиям. Теперь каждый имел лишь самое необходимое.
И все обязаны были работать. А Дэннер ненавидел работу
всеми фибрами души.
   Когда произошел этот перелом, он был еще слишком молод и
неопытен для того, чтобы выйти победителем в конкурентной
борьбе. Богатыми могли себя считать сегодня лишь те, кто
сумел прибрать к рукам предметы роскоши, которые еще
производили машины. На долю же Дэннера остались только
яркие воспоминания да тоскливая злоба обманутого человека.
Единственное, что ему хотелось, - это вернуть былые
счастливые дни, и ему было абсолютно наплевать на то, каким
путем он этого достигнет.
   И вот теперь он своего добился. Он провел пальцем по
краю бокала, почти ощущая, как тот отозвался на это
прикосновение едва слышным звоном. "Хрусталь?" - подумал
Дэннер. Он был слишком мало знаком с предметами роскоши и
плохо во всем этом разбирался. Но он научится. Всю
оставшуюся жизнь ему предстоит этому учиться и вкусить
наконец счастье.
   Он посмотрел вверх и сквозь прозрачный купол крыши увидел
неясные очертания небоскребов. Они обступали его со всех
сторон, точно каменный лес. И это только один город. Когда
он устанет от него, будут другие города. Всю страну, всю
планету опутала сеть, соединяющая один город с другим,
подобно огромной паутине, напоминающей загадочного
полуживого монстра. И это называется обществом.
   Он почувствовал, будто кресло дрогнуло под ним.
   Протянув руку к бокалу с вином, он быстро осушил его.
Неосознанное ощущение какого-то неудобства, словно задрожала
сама земля, на которой стоял город, было чем-то новым.
Причина была - ну да, конечно, - причина в этом неведомом
страхе.
   Страхе из-за того, что его до сих пор не обнаружили.
   Пропадал смысл. Город представляет собой сложный
комплекс, и, конечно, он живет спокойно в расчете на то, что
машины неподкупны. Только они и удерживают людей от
вырождения и стремительного превращения в вымирающих
животных. И среди этого множества машин аналоговые
компьютеры стали гироскопами всего живого. Они
разрабатывают законы и следят за их исполнением -
исполнением законов, которые необходимы человечеству, чтобы
выжить. Дэннер многого не понимал в тех огромных изменениях
которые потрясли общество за годы его жизни, но для себя
кое-что он все-таки уяснил.
   Он чувствовал, что во всем есть определенный смысл:
   в том, что он презрел законы общества, в том, что сидел
сейчас в роскошном ресторане, утопая в мягком, глубоком
кресле, потягивая вино, слушая тихую музыку, и никакой
"фурии" не было за его спиной в качестве доказательства
того, что компьютеры являются ангелами-хранителями
человечества...
   Если даже "фурию" можно подкупить, то во что остается
верить людям?
   И тут она появилась.
   Дэннер слышал, как внезапно смолкли все звуки вокруг.
Оцепенев, он застыл с вилкой в руке и уставился в
противоположный конец зала, туда, где была дверь.
   "Фурия" была выше человеческого роста. На какое-то
мгновение она замерла у двери, и луч послеполуденного солнца
ярким зайчиком отразился от ее плеча. Глаз у робота не
было, но казалось, что его взгляд неторопливо, столик за
столиком, ощупывает весь ресторан. Затем робот шагнул в
дверной проем, и солнечный зайчик скользнул в сторону.
Похожий на закованного в стальные латы высокого мужчину,
робот медленно брел между столиками.
   Отложив вилку с нетронутой пищей, Дэннер подумал:
   "Это не за мной. Все, кто здесь сидит, теряются в
догадках, но я-то твердо знаю, что он пришел не за мной".
   И в памяти ясно и четко, во всех деталях, как те
воспоминания, что проносятся в сознании тонущего человека,
возник их разговор с Гарцем. Как в капле воды, способной
отразить широкую панораму, сконцентрировать ее в крошечном
фокусе, в мгновение сфокусировались сейчас в его памяти те
тридцать минут, которые Дэннер провел с Гарцем в его
лаборатории, где стены, если нажать кнопку, становились
прозрачными.
   Он снова увидел Гарца, полного блондина с печально
опущенными бровями. Этот человек казался необычайно
расслабленным, пока не начинал говорить, и тогда его
пламенный темперамент заставлял вибрировать даже воздух.
Дэннер снова вспомнил, как стоял перед столом Гарца, ощущая
по дрожанию пола едва слышное гудение компьютеров. Они были
хорошо видны отсюда сквозь стекло: гладкие, сверкающие, с
поблескивающими, будто свечи в разноцветных лампадках,
огоньками. Снизу глухо доносилось их жужжание - словно
машины переваривали факты, осмысляли их и, подобно оракулам,
- изрекали свои выводы на загадочном языке цифр. Только
такие, как Гарц, способны были понять то, что они вещают.
   - У меня к тебе дело, - начал Гарц. - Я хочу, чтобы ты
убрал одного человека.
   - Ну уж нет! - ответил Дэннер. - Ты что, за дурака меня
принимаешь?
   - Подожди, не спеши. Тебе нужны деньги?
   - Для чего? - с горечью спросил Дэннер. - На шикарные
похороны?
   - На шикарную жизнь! Я знаю - ты не дурак. Я чертовски
хорошо знаю, что ты не согласишься сделать то, о чем я тебя
прошу, до тех пор, пока не получишь деньги и гарантию
безнаказанности. Но именно это я и собираюсь тебе
предложить. Гарантию безнаказанности.
   Дэннер бросил взгляд сквозь прозрачную стену на
компьютеры.
   - Да уж, конечно, - сказал он.
   - Послушан, я отдаю себе отчет в том, что говорю. Я...
- Гарц замялся, беспокойно оглянувшись вокруг, как будто
сомневался в предпринятых мерах предосторожности. - То, о
чем я говорю, - нечто совершенно новое, - продолжал он. - Я
могу пустить любую "фурию" по ложному следу.
   - Ну, конечно... - недоверчиво бросил Дэннер.
   - Правда, правда. Я покажу тебе, как это делается. Я
могу отвести любую "фурию" от ее жертвы.
   - Каким образом?
   - Это, разумеется, тайна. Дело в том, что я нашел способ
закладывать в компьютер искаженные данные, так что машины
выносят неверные определения виновности или же делают
неверные выводы после признания виновности.
   - Но это же опасно!
   - Опасно? - Гарц взглянул на Дэннера из-под своих
печальных бровей. - Конечно, опасно. Я знаю это. И потому
не слишком часто прибегаю к этому способу. В общем-то я
проделал это только один раз. Я разработал метод
теоретически и один раз проверил его на практике. Он
сработал. Чтобы доказать тебе, что я говорю правду я
повторю его. Затем повторю еще раз, для того, чтобы
обезопасить тебя. Вот и все. Мне не хочется вносить
путаницу в работу вычислительных машин без особой
необходимости. Когда ты сделаешь свое дело, мне это больше
не потребуется.
   - Кого я должен убить?
   Гарц невольно посмотрел вверх - туда, где несколькими
этажами выше располагались кабинеты наивысшего ранга.
   - 0'Райли, - сказал он.
   Дэннер тоже посмотрел в потолок, словно мог увидеть
сквозь перекрытия подошвы ботинок высокочтимого 0'Райли -
управляющего. Главного Контролера электронных
вычислительных машин, вышагивающего по пушистому ковру
где-то там, над его головой.
   - Все очень просто, - сказал Гарц. - Я хочу на его
место.
   - Почему бы тогда тебе самому не убрать его, если ты
уверен, что можно отделаться от "фурии"?
   - Потому, что это выдаст меня с головой, - раздраженно
сказал Гарц. - Подумай сам. У меня есть совершенно
очевидный мотив для преступления. Даже калькулятор покажет,
кому больше всего выгодна смерть 0'Раили. И если я еще и
сумею отделаться от "фурии", все начнут ломать голову, как
это мне удалось. У тебя же нет никаких побудительных причин
для убийства 0'Райли. Никто, за исключением компьютеров, об
этом знать не будет, а уж о них я позабочусь.
   - А откуда я узнаю, что ты действительно можешь это
сделать?
   - Очень просто. Смотри сам.
   Гарц поднялся и быстро пересек комнату по мягкому
пружинящему ковру, который обманчиво придавал его походке
молодую стать. У дальней стены комнаты на уровне
человеческой груди был расположен контрольный пульт с
наклонным стеклянным экраном. Гарц нервно ткнул пальцем
кнопку, и на экране появился план одного из районов города.
   - Мне нужно отыскать сектор, где находится "фурия", -
объяснил он.
   Изображение на экране начало мерцать, и Гарц снова нажал
кнопку. Нечеткая сеть городских улиц заколебалась, стала
яркой, а затем погасла, пока он быстро сканировал один район
за другим. Затем план района снова стал четким. Три
волнистые полосы разного цвета пересеклись в одной точке
неподалеку от центра. Точка медленно двигалась по экрану -
соответственно скорости идущего человека, уменьшенного в
масштабе, соответствующем изображению улицы, по которой он
шел. Вокруг него медленно плыли цветные линии,
сфокусированные в одной точке.
   - Вот здесь, - сказал Гарц, наклоняясь вперед, чтобы
прочесть название улицы. С его лба на стекло упали капля
пота, и он неловко стер ее пальцем. - Вот идет человек в
сопровождении "фурии", она следует за ним неотступно. Вот
сейчас будет хорошо видно. Смотри-ка!
   Над столом был расположен другой экран, побольше.
Включив его, Гарц нетерпеливо ждал, когда уличная сценка
появится в фокусе. Толпы людей, оживленное движение, шум -
одни куда-то спешат, другие слоняются без дела. И середина
толпы - словно оазис отчуждения, словно остров в людском
морс. А по этому находящемуся в гуще движения островку
бредут неразлучные, будто Робинзон и Пятница, двое его
обитателей. Первый из них - изможденный, усталый мужчина -
шагает, не отрывая глаз от земли. Второй - закованный в
блестящие доспехи верзила - следует за ним шаг в шаг.
   Кажется, невидимые стены отделяют их от толпы, сквозь
которую они движутся, ограждают пространство, которое
смыкается, как только они проходят, и распахивается перед
ними, делая проход. Одни прохожие с любопытством глазеют на
них, другие в замешательстве отводят взгляд. А находятся и
такие, кто смотрит с откровенным нетерпением, ожидая
момента, когда Пятница поднимет свою стальную руку, чтобы
нанести Робинзону роковой удар.
   - Гляди внимательно, - взволнованно бросил Гарц. -
Погоди минуту... Я хочу отвести "фурию", чтобы она
перестала преследовать этого человека.
   Он пересек комнату, подойдя к письменному столу, открыл
ящик и низко склонился над ним, словно прятал что-то от
посторонних глаз. Дэннер услышал несколько щелчков, а затем
короткую дробь клавишей.
   - Ну вот, сейчас, - сказал Гарц, закрывая ящик, и тыльной
стороной ладони вытер лоб. - Очень жарко здесь, правда?
Давай-ка посмотрим поближе. Вот увидишь, сейчас что-то
произойдет.
   Они снова вернулись к большому экрану. Гарц повернул
рычажок, и уличная сценка заполнила весь экран. Они увидели
крупным планом человека и его преследователя. На лице
мужчины было такое же бесстрастное выражение, как и у
робота. Словно эти двое прожили вместе долгое время и
заразили один другого. Иной раз время кажется
беспредельным, когда секунды тянутся необычайно долго.
   - Подождем, пока они выберутся из толпы, - сказал Гарц.
- Не стоит привлекать внимание. Вот сейчас он повернет.
   Мужчина, который, казалось, шел наугад, свернул с аллеи в
узкий, темный переулок, уводивший в сторону от оживленной
улицы. Объектив следовал за ним так же упорно, как и робот.
   - Значит, и в самом деле существуют камеры, которые
следят за всем, что происходит на улице, - сказал Дэннер,
явно заинтересованный происходящим. - Я всегда это
подозревал. Как это делается? Они что же, установлены на
каждом углу или это луч, который...
   - Не имеет значения, - прервал ею Гарц. - Это секрет
фирмы. Смотри - и все. Надо подождать, пока... Нет-нет!
Смотри, он сейчас попытается от него отделаться!..
   Человек, обернувшись, украдкой бросил взгляд назад. Как
раз в этот момент робот, следуя за ним, заворачивал за угол.
Гарц стремглав оросился к своему столу и выдернул на себя
ящик. Ею рука замерла над ним, глаза все еще были прикованы
к экрану. Было интересно смотреть, как человек в переулке,
вовсе не подозревая, что за ним наблюдают, поглядел вверх и
обвел глазами небо, на мгновение уставившись прямо в
объектив следящей за ним скрытой камеры, точно взглянул в
глаза Гарцу и Дэннеру. И вдруг они увидели, как он, глубоко
втянув в себя воздух, кинулся бежать.
   В ящике письменного стола раздался металлический щелчок.
Как только человек побежал, робот тоже перешел на бег. Но
затем он будто споткнулся обо что-то и, казалось, зашатался
на своих стальных ногах. Робот замедлил движение, а потом и
вовсе остановился, точно автомобиль перед светофором. Он
стоял без движения.
   На самом краю экрана виднелось лицо мужчины. Он
остановился, разинув рот от изумления, - видимо, понял, что
свершилось невероятное. Робот стоял в переулке, делая
нерешительные движения, как будто новые приказы, которые
Гарц посылал в начинявшие его внутренности механизмы,
приходили в конфликт с ранее заложенными в него программами.
Затем он повернулся спиной к мужчине и медленно, почти
умиротворенно, словно подчиняясь чьей-то команде, побрел
вдоль улицы прочь, не нарушая общепринятых законов.
   Надо было видеть в эту минуту лицо мужчины. На нем было
одновременно и удивление, и испуг, словно он лишился лучшего
друга.
   Гарц выключил экран. Он снова смахнул пот со лба и,
подойдя к стеклянной стене, посмотрел вниз, будто опасался,
что компьютеры уже знают о том, что он натворил. Он казался
сейчас таким крошечным на фоне металлических гигантов!
   - Ну что скажешь, Дэннер? - бросил Гарц через плечо.
   Итак, все получилось. Их переговоры потом еще
продолжались, и после долгих словопрений сумма, обещанная
Дэннеру, была увеличена. Но сам-то он уже заранее отлично
знал, что на все согласен. Игра стоила свеч. И хорошо
оплачивалась. Вот только если...

   Все замерли. "Фурия", подобно светящемуся видению,
спокойно прошла между столиками, ни до кого не дотрагиваясь.
Лица посетителей, обращенные к ней бледнели. Каждого
сверлила мысль: "А вдруг это за мной? Может, это первая
ошибка, допущенная компьютером. Ошибка ошибкой, а
жаловаться-то некуда, да и ничего не докажешь". И хотя в
этом мире слово "вина" давно утратило смысл, наказание
осталось, и оно могло быть слепым и разящим, как молния.
   Дэннер мысленно твердил, стиснув зубы: "Не за мной. Я в
безопасности. Я спокоен. "Фурия явилась не за мной". Но в
то же время никак не мог отогнать неотвязную мысль:
странное совпадение - под стеклянной крышей этого дорогого
ресторана одновременно оказались двое убийц - он сам и тот,
за кем явилась "фурия".
   Дэннер положил вилку и услышал, как она звякнула о
тарелку. Он взглянул на нее, на тарелку с почти не тронутой
едой и почувствовал, что мозг его внезапно отключился от
всего, что происходило вокруг. Ему захотелось, подобно
страусу, спрятать голову. Он постарался переключить мысли
на другое, ну, скажем, на овощи, что лежали перед ним на
тарелке.
   Интересно, как растет спаржа? И вообще, как выглядят
сырые овощи, на что они похожи? Он никогда их не видел. Он
получал их уже в готовом виде, из ресторанных кухонь или
автоматических блоков питания. Вот, например, картофель.
На что он похож? Влажная белая масса? Нет, иногда ведь
бывают ломтики овальной формы, так что, по-видимому, и целая
картофелина должна быть овальной. Но не круглой. А иногда
картофель подают на стол разрезанным на длинные брусочки,
квадратные в сечении. Наверно, это что-то длинное,
овальное, что режется вдоль. Безусловно, белого цвета.
Растет картофель под землей. Дэннер был почти уверен в
этом. Такие длинные тонкие сцепившиеся корни, точно белые
руки; он видел их среди труб и трубопроводов, когда рыли
канавы при ремонте улиц. Как странно: он ест что-то
похожее на человеческие руки, которые обнимают сточные трубы
города, мертвенно- бледные руки, извивающиеся в земле, где
обитают черви. И где окажется и он сам, если "фурия"
настигнет его.
   Дэннер оттолкнул от себя тарелку.
   Шорохи и едва уловимое бормотание в зале заставили его
против собственной воли поднять глаза. "Фурия" дошла до
середины зала, и было забавно видеть, как успокаивались те,
кто оставался у нее за спиной. Две или три женщины закрыли
лицо руками, а один мужчина, потеряв сознание, тихо сполз со
своего кресла. По мере того как "фурия" миновала очередной
столик, все скрытые опасения вновь возвращались в тайники
сознания.
   Вот она уже почти поравнялась с его столиком. Ростом
робот был около семи футов, но движения его были неожиданно
плавными. Даже более плавными, чем движения человека.
Однако ноги робота ступали по ковру с тяжелым, размеренным
стуком: бух, бух, бух. Дэннер попытался прикинуть, сколько
робот мог весить. Обычно считается, что "фурия" не издает
никаких звуков, если не считать этих ввергающих в ужас
шагов, но этот робот при ходьбе слегка поскрипывал. Лица у
робота не было, однако человек уж так устроен, что всегда
старается представить себе подобного и невольно наделяет и
эту стальную поверхность глазами, которые, кажется, должны
были внимательно шарить по ресторанному залу.
   Робот приближался. И вот взгляды присутствующих
устремились на Дэннера. "Фурия" шла прямо на него.
   Нет! - твердил себе Дэннер. - Этого не может быть. Он
чувствовал себя словно в кошмарном сне. "О господи, помоги
мне поскорее проснуться. Дай мне проснуться, прежде чем она
доберется до меня!"
   Однако это был не сон. Великан застыл перед ним, тяжелые
шаги умолкли. Слышалось только легкое поскрипывание.
"Фурия" возвышалась над его столом, обратив к нему свой
гладкий лик.
   Дэннер почувствовал, как невыносимо жаркая волна обдала
его лицо, - волна гнева, стыда, сомнения. Сердце забилось
так сильно, что ресторанный зал поплыл перед глазами, и
внезапная боль молнией пронзила голову - от виска к виску.
   Дэннер, вскрикнув, вскочил.
   - Нет, нет! - закричал он бездушной стальной громадине.
- Ты ошиблась! Ты перепутала! Пошла прочь, дура! Это
ошибка, ошибка! - Не глядя, он нащупал на столе тарелку и
запустил ею прямо в бронированную грудь. Тарелка
разлетелась вдребезги. На гладкой стальной поверхности
остались белые, зеленые и коричневые пятна от ее
содержимого. Дэннер с трудом выбрался из своего кресла,
обогнул стол и, минуя высокую металлическую фигуру,
устремился к выходу.
   Он думал сейчас только о Гарце.
   Море лиц проплывало слева и справа, пока он на негнущихся
ногах выбирался из ресторана. Одни смотрели на него с
жадным любопытством, ловя его взгляд. Другие старались
вовсе не смотреть, уставившись в тарелку или прикрыв лицо
рукой. За его спиной снова раздались размеренная поступь и
едва слышное ритмичное поскрипывание.
   Лица исчезли, он миновал двери, даже не помня, как их
открыл Дэннер вышел на улицу. Пот лил с него ручьями, хотя
день был вовсе не холодный, дыхание ветра показалось ему
ледяным. Ничего не различая вокруг, он посмотрел налево и
направо, а затем бросился за полквартала к
телефонам-автоматам. Перед его глазами так ясно и отчетливо
стояло лицо Гарца, что он натыкался на прохожих. Словно
откуда-то издалека слышал он возмущенные возгласы, которые
сразу же смолкли в благоговейном молчании. Люди
расступались перед ним как по мановению волшебной палочки.
В этом образовавшемся вокруг него вакууме он дошел до
ближайшей будки.
   Он закрыл за собой стеклянную дверь, лихорадочная
пульсация крови в ушах, казалось, заставила вибрировать
звуконепроницаемую кабину. Сквозь стекло он видел
бесстрастного робота, который ожидал его, разноцветные пятна
на его стальной груди были похожи на странную орденскую
ленту.
   Дэннер попытался набрать номер. Пальцы были как
резиновые. Пытаясь взять себя в руки, он сделал несколько
глубоких вдохов. Неожиданно подумалось совсем не к месту:
"Забыл заплатить за обед". И еще. "Деньги мне сейчас
здорово помогут. О, чертов Гарц, будь он проклят!"
   Он дозвонился сразу.
   На экране перед ним в четком цветном изображении
вспыхнуло лицо девушки. Почти неосознанно он отметил
хорошее качество дорогих экранов в будках общественных
телефонов-автоматов этого района.
   - Кабинет управляющего Гарца. Что вам угодно?
   Только со второй попытки Дэннеру удалось произнести свое
имя. Он гадал: видит ли секретарша его и того, кто стоит
позади, - высокую фигуру за полупрозрачным стеклом. Он так
и не смог этого понять: девушка сразу же опустила глаза,
очевидно в какой-то список, лежавший перед ней на столе.
   - Извините, но господина Гарца нет. И сегодня не будет.
   Свет и краски исчезли с экрана.
   Дэннер открыл раздвижную дверь. Колени его дрожали.
Робот отступил немного, чтобы он мог выйти. Какое-то
мгновение они стояли друг перед другом. Внезапно Дэннер,
сам того не желая, начал глупо хихикать. Робот с пятнами,
пересекающими его грудь наподобие орденской ленты, казался
ему ужасно смешным. И тут Дэннер понял, что находится на
грани истерики, и с изумлением обнаружил в левой руке
салфетку из ресторана.
   - Ну-ка, посторонись, - сказал он роботу. - Дай мне
выйти. Ты что, не понимаешь, что произошла ошибка? - голос
его задрожал. Робот, чуть слышно скрипнув, отошел в
сторону.
   - То, что ты преследуешь меня по пятам, уже не радость, -
сказал Дэннер. - Должен же ты быть хотя бы чистым. Грязный
робот - это уже слишком... Да-да, слишком... - Эта
идиотская мысль была невыносимой, и в голосе его зазвенели
слезы. Одновременно смеясь и рыдая, он вытер стальную грудь
робота и отшвырнул салфетку.
   И в ту самую секунду, когда Дэннер ощутил под своими
пальцами твердую стальную поверхность, он понял все, что с
ним произошло, и тогда прорвало наконец защитный экран
истерии. Никогда в жизни он больше не будет один. До тех
пор, пока не умрет. А когда пробьет его смертный час, то
глаза ему закроют вот эти стальные руки, и свой последний
вздох он испустит, прижимаясь к этой стальной груди и над
ним склонится металлическое бесстрастное лицо. Это будет
последнее, что суждено ему увидеть перед смертью. Ни одной
живой души рядом - только черный стальной череп "фурии".
   Почти неделю он не мог связаться с Гарцем. За это время
он изменил свое мнение о том, как долго может выдержать и не
сойти с ума человек, преследуемый "фурией". Последнее, что
он видел, засыпая по ночам, был свет уличного фонаря,
который проникал сквозь шторы гостиничного номера и падал на
металлическое плечо его тюремщика. Без конца пробуждаясь от
тревожного забытья в течение всей долгой ночи, он слышал
легкое, едва различимое поскрипывание механизма, работающего
под стальной броней. И каждый раз он задавал себе вопрос,
удастся ли ему проснуться снова и не настигнет ли его
разящий удар во время сна. Каким будет этот удар? Как
"фурии" расправляются со своими жертвами? Он всегда
испытывал некоторое облегчение, встречая лучи раннего утра,
отражающиеся от стального одеяния стража, бодрствующего у
его постели. Ну вот и эта ночь прожита. Хотя можно ли
назвать это жизнью! И стоит ли жить в таком аду?
   Он продолжал занимать гостиничный номер. Возможно,
администрация была бы не прочь выселить его. Но никто
ничего ему не говорил. А может, просто никто не
осмеливался. Жизнь становилась какой-то странной,
призрачной - словно нечто видимое сквозь невидимую стену.
Дэннер не мог думать ни о чем другом, кроме того, как
связаться с Гарцем. Его прежние желания - жажда роскоши,
развлечений, путешествий - растаяли как дым. Ему уже больше
не суждено путешествовать в одиночестве.
   Теперь он много времени проводил в публичной библиотеке,
читая все, что там было о роботах. И именно там он впервые
натолкнулся на две памятные, внушающие трепетный ужас
строчки, написанные Мильтоном, когда мир еще был маленьким и
простым, - мистические строки, смысл которых не мог понять
ни один человек, пока люди не создали по своему образу и
подобию стальных "фурий".

   И эта двурукая машина у дверей
   Стоит, готовая, чтоб нанести
                          удар,
   Один-единственный - второго
                    уж не надо.

   Дэннер поднял глаза на двурукую машину, недвижно
застывшую рядом с ним, и стал думать о Мильтоне, о давно
минувших днях, когда жизнь была простой и беззаботной. Он
попытался нарисовать это прошлое в своем воображении.
   Люди были... не такими, что ли. Но какими? Это было
очень давно, и потому совершенно непонятно, какими были люди
в те времена. Он так и не смог представить себе время до
появления компьютеров.
   Однако впервые он узнал, что действительно произошло
тогда, в его молодые годы, когда блистающий всеми красками
мир ярко вспыхнул в последний раз и погас и начались
скучные, серые будни. Тогда-то впервые и появились
человекоподобные "фурии".
   До начала воин техника так далеко шагнула вперед, что
компьютеры, словно живые существа, стали производить себе
подобных, и на Земле вполне бы мог воцариться рай, где
желания каждого были бы полностью удовлетворены. Правда, к
тому времени социальные науки заметно отставали от точных.
Когда же начались войны, разражавшиеся одна за другой,
машины и люди вынуждены были сражаться бок о бок, сталь -
против стали, люди - против людей. И люди оказались менее
прочными. Войны закончились только тогда, когда исчезли
последние общественные системы: некому стало воевать. И
общество стало распадаться, пока не пришло в состояние,
близкое к анархии.
   А тем временем машины принялись зализывать свои раны и
лечить друг друга, как это было заложено в их программы, и
никаких социальных наук им не требовалось. Они спокойно
воспроизводили себе подобных и создавали для людей новые
материальные ценности, то есть делали то, для чего,
собственно, они и предназначались в Золотой Век. Конечно,
не все было идеально. Далеко не идеально, ибо некоторые из
самовоспроизводящихся машин исчезли с лица земли. Однако
большинство из них продолжало добывать в шахтах сырье,
обогащать его, отливать из металла необходимые детали,
добывать для себя горючее, залечивать свои раны и сохранять
на Земле свое потомство с такой эффективностью, какая
человеку и не спилась.
   А человечество продолжало дробиться и дробиться,
распадаясь на все более мелкие группы. Собственно групп
больше не существовало, не осталось даже семей. Люди не
очень-то нуждались друг в друге. Эмоциональные
привязанности утратили всякий смысл. Люди оказались в
условиях, когда они вынуждены были принимать суррогаты
отношений за истинные, бегство от жизни стало почти
естественным. Люди обратили все свои эмоции на спасительные
машины, обогащающие их жизни веселыми и невероятными
приключениями, по сравнению с которыми окружающий мир
казался таким невыносимо скучным, что о нем и думать не
хотелось. Рождаемость падала. Это был очень странный
период. Роскошь и хаос мирно уживались друг с другом. Так
же как анархия и инертность. А рождаемость все сокращалась.
   В конце концов стало совершенно очевидно, что род
человеческий вырождается и ничто не в силах остановить этот
процесс. Но в подчинении у человека оставался всесильный
слуга. И вот тогда некий неведомый гений понял, что нужно
делать. Нашелся человек, трезво оценивший ситуацию и
заложивший новую программу в самую большую из уцелевших
электронно-вычислительных машин. Он поставил перед нею
следующую задачу:
   "Человечество должно снова встать на собственные ноги. И
пусть это станет единственной целью до тех пор, пока она не
будет достигнута".
   Все было бы достижимо, если бы изменения, которые
произошли, не носили глобального характера, жизнь людей на
всей планете уже коренным образом изменилась. В отличие от
людей машины представляли собой интегрированное общество.
Получив одинаковые приказы, они мгновенно
переориентировались, чтобы их исполнить.
   Роскошной жизни для всех пришел конец. Эскапистские
машины прекратили свое существование. Чтобы выжить, людям
пришлось объединяться в группы, взяться за те виды работ,
которые раньше выполняли машины, и медленно, очень медленно
их общие нужды и интересы вновь вызвали к жизни почти
утраченное чувство человеческой общности.
   Процесс этот шел очень медленно. Ни одна машина не могла
вернуть человеку то, что он утратил, - моральные категории.
Индивидуализм достиг такой стадии, что в течение долгого
времени не было никаких средств, способных удержать людей от
преступлений. После ликвидации родственных отношений не
осталось даже понятия кровной мести. Совесть, как одна из
категорий морали, улетучилась, поскольку человек больше не
отождествлял себя с другими людьми.
   На этом этапе основная задача, стоявшая перед машинами,
заключалась в том, чтобы возродить в человеке чувство
собственного достоинства и тем самым снасти людей от
исчезновения. Несущее ответственность только перед самим
собой общество станет взаимозависимо - лидеры окажутся
связанными со своей общественной группировкой и реально
существующее общественное сознание будет объявлять вне
закона и наказывать "преступление", то есть реально наносить
ущерб группе людей, с которой связан тот или иной
индивидуум.
   Именно тогда-то и появились "фурии".
   Компьютеры вынесли решение, что при любых обстоятельствах
убийство является самым тяжким преступлением против
человечества. Такое решение было единственно верным,
поскольку убийство представляло собою действие, которое
могло невосполнимо разрушить или уничтожить ячейку общества.
   "Фурии" не в силах предотвратить преступление. Наказание
не способно излечить преступника. Но оно может отвратить
других от совершения преступления, внушив им страх, - люди
воочию увидят, как карается преступление. "Фурии" стали
символом возмездия. Они открыто шествовали по улицам,
неотступно преследуя свои жертвы, словно убедительное
доказательство того, что убийство всегда наказуемо и что
наказание это всегда будет публичным и неотвратимым.
"Фурии" действовали безупречно. Они никогда не ошибались,
по крайней мере теоретически. А если учесть огромное
количество информации, накопленное к тому времени
аналоговыми компьютерами, казалось, машины способны выносить
гораздо более справедливые решения, нежели человек.
   Настанет время, когда человек вновь откроет для себя
понятие преступления. Ведь лишившись этого понятия,
человечество поставило под угрозу собственное существование
и было уже на грани исчезновения. Если же возродится
понятие преступления, человек сможет вновь обрести былую
власть над себе подобными, не говоря уже о целом поколении
его механических слуг, которые помогли человечеству
сохраниться. Но пока не наступил этот день, "фурии", эти
созданные из металла символы человеческой совести,
навязанные человечеству машинами, также созданные в свое
время руками людей, будут вышагивать по улицам.

   Дэннер с трудом понимал, что с ним происходит. Он
постоянно возвращался мыслью к прошедшим временам - временам
эскапистских машин когда еще не нормировали материальные
блага. Он думал об этом с мрачной злобой, ибо просто не мог
понять смысла эксперимента, начатого человечеством. Ему
гораздо больше нравились старые времена. И особенно потому,
что никаких "фурий" тогда не существовало.
   Он много пил. Однажды опустошил свои карманы, бросив все
деньги, что у нею были, в шляпу безногого нищего, потому что
этот человек, как и он сам, в силу роковых обстоятельств
оказался вне общества. Для Дэннера таким роком была
"фурия". Для нищего - сама жизнь. Лет тридцать назад он бы
и жил, и умер незамеченным, все жизненные блага ему
обеспечивали бы машины. А сейчас этот нищий сумел выжить
только благодаря попрошайничеству - верный признак того, что
люди начинают испытывать угрызения совести и в них
пробуждается чувство сострадания к себе подобным. Однако
для Дэннера это ровным счетом ничего не меняло. Он даже не
узнает, чем закончится эта история, ибо не доживет до ее
конца.
   Ему захотелось поговорить с нищим, хотя тот явно пытался
поскорее укатить от него на своей тележке.
   - Послушай, - бормотал Дэннер, упорно шагая за нищим и
роясь в карманах. - Я хочу кое-что тебе рассказать. Все не
совсем так, как тебе кажется. Это...
   В тот вечер он был здорово пьян и упрямо плелся за нищим
до тех пор, пока тот не швырнул ему назад все деньги и не
бросился от него наутек на своей тележке, а Дэннер всем
телом привалился к стене дома, словно испытывая ее
прочность, и только тень "фурии" в свете уличного фонаря
возвратила его к реальности.
   Поздней ночью, дождавшись абсолютной темноты, он
попытался избавиться от "фурии". Дэннер с трудом припомнил,
как отыскал где-то кусок трубы и с размаху саданул по плечу
гиганта, маячившего рядом с ним, но увидел лишь яркий сноп
искр. Он бросился бежать и долго петлял по переулкам, а
потом спрятался в подъезде и затаился, пока вновь не услышал
размеренные шаги, громким эхом отдававшиеся в ночи. Вконец
измученный, Дэннер уснул. Только на следующий день он
добрался до Гарца.
   - Что произошло? - спросил Дэннер. За эту неделю он
неузнаваемо изменился. В его лице появилась одутловатость,
и какое-то новое выражение обнаружило странное сходство с
лишенной черт гладкой маской робота.
   Гарц в сердцах ударил рукой по краю стола, так что лицо
его исказила гримаса боли. Казалось, пол кабинета вибрирует
не только от гула работающих внизу машин, но и от нервного
возбуждения хозяина.
   - Что-то не сработало в машине, - сказал он. - И я пока
еще не знаю, что именно.
   - Ты и не узнаешь! - Дэннер почувствовал, что теряет
терпение.
   - Подожди немножко. - Гарц сделал успокаивающий жест. -
Еще чуть-чуть потерпи, и все будет в порядке. Ты можешь...
   - Сколько времени мне еще осталось? - спросил Дэннер,
оглянувшись назад, словно обращая вопрос не к Гарцу, а к
безмолвному роботу, возвышающемуся за его спиной. Он задал
вопрос уже не первый раз, так же напряженно всматриваясь в
неподвижный стальной лик. Казалось, он будет с безнадежным
отчаянием повторять его до тех пор, пока наконец не получит
ответ. И не на словах...
   - Никак не могу понять, что не сработало, - сказал Гарц.
- Но, черт побери, Дэннер, ты же знал, что мы шли на риск.
   - Однако ты уверял, что можешь контролировать компьютер.
Я сам видел, как ты это делаешь. Так почему ты не выполнил
своего обещания?
   - Я же говорю тебе: что-то не сработало. А должно было
сработать... В ту минуту, ну, когда это... случилось... я
запустил в компьютер программу, которая должна была
обезопасить тебя.
   - Ну так в чем же дело?
   Гарц поднялся с кресла и стал мерить шагами
шумопоглощающий ковер.
   - Просто ума не приложу. Мы иногда недооцениваем
потенциальные возможности машин вот какая штука. Я думал,
что смогу с этим справиться. Но...
   - Ты думал!
   - Я уверен, что это в моих силах. И я не теряю надежды.
Предпринимаю все возможное. Ведь для меня это тоже очень
важно. Я спешу изо всех сил. Потому-то я и не мог
встретиться с тобой раньше. Но я ручаюсь за успех, если мне
удастся разработать собственный метод. Черт побери, это не
так-то просто, Дэннер! Это тебе не фокусы с арифмометром.
Ты только взгляни вниз, на мои машины...
   Дэннер даже не повернулся.
   - Выполни свое обещание, не то тебе не поздоровится, -
сказал он. - Вот и все!
   Гарц пришел в ярость.
   - Не смей угрожать мне! Если ты дашь мне работать
спокойно, я сделаю все, что обещал. Только, пожалуйста,
избавь меня от угроз!
   - Имей в виду, ты в этом тоже должен быть кровно
заинтересован! - сказал Дэннер.
   Гарц отошел к письменному столу и уселся на край.
   - Это почему же? - поинтересовался он.
   - 0'Райли мертв. Ты заплатил мне, чтобы я его убил.
   Гарц пожал плечами.
   - "Фурия" это знает, - сказал он. - Да и компьютеры
тоже. Но это ничего не значит. Ведь это ты нажал курок, а
не я.
   - Оба мы виноваты. И если мне приходится расплачиваться
за это, то и тебе...
   - Минуточку. Давай поставим все на свои места. Одно
только намерение не наказуемо. Этот принцип лежит в основе
правосудия. Я полагаю, тебе известно об этом? Наказывают
только за совершенное деяние. Я в такой же степени
ответствен за смерть 0'Райли, как и пистолет, который был у
тебя в руках.
   - Значит, ты наврал мне! Ты обманул меня! Тогда я вот
что сделаю...
   - Ты будешь делать то что я прикажу, если хочешь спасти
свою шкуру! Я не обманывал тебя, просто допустил ошибку.
Дай мне время, и я исправлю ее.
   - Сколько времени тебе нужно?
   Оба посмотрели на "фурию", казалось олицетворявшую
абсолютное равнодушие.
   - Я ведь не знаю, как долго мне осталось жить, - сам себе
ответил Дэннер. - Вот и ты говоришь, что не знаешь. Да и
никто, пожалуй, не знает, когда пробьет мой час, когда этот
робот убьет меня. Я перечитал о них все, что только можно
было прочесть в популярных изданиях. Это верно, что способ
убийства каждый раз меняется? Чтобы такие, как я, сидели
как на иголках и мучились неизвестностью. И время,
отпущенное каждому, тоже разное?
   - Да, это правда. Но существует все же какой-то минимум
времени - я в этом почти уверен. Ты едва ли его исчерпал.
Поверь мне, Дэннер, я действительно могу отвести от тебя
"фурию". Ты же сам видел, как это делается. Помнишь, я
тебе показывал? Сейчас мне нужно выяснить, что же не
сработало на этот раз. И чем больше ты будешь надоедать
мне, тем меньше у меня останется на это времени. Давай
договоримся: я сам тебя разыщу. И не пытайся встретиться
со мной.
   Дэннер встал. Он сделал несколько быстрых шагов
навстречу Гарцу. Гнев и отчаяние, казалось, прорвались
сквозь бесстрастную маску, которую крушение всех надежд уже
наложило на его лицо. Но мерная поступь "фурии" снова
раздалась за его спиной, и Дэннер остановился.
   Мужчины в упор посмотрели друг на друга.
   - Дай мне время, - сказал Гарц. - Верь мне, Дэннер.

   В какой-то степени жить надеждой было еще хуже. В
последнее время отчаяние как бы парализовало все его
чувства, и он успокоился, ни на что уже не надеясь. Но
сейчас появился шанс, появилась слабая надежда, что он
сможет в конце концов спастись и вновь обрести ту новую и
светлую жизнь, из-за которой все поставил на карту, - если
Гарц сумеет все-таки спасти его.
   А пока у него еще есть время, решил он, он поживет вволю.
Дэннер полностью обновил свой гардероб. Стал много
путешествовать, хотя, конечно, по-прежнему ни на миг не
оставался в одиночестве. Даже попытался - и небезуспешно -
завязать кое-какие контакты. Но те, кто не отказывался
поддерживать знакомство с ним - с человеком, приговоренным к
смертной казни, были не очень-то привлекательны. Он
обнаружил, например, что женщины иной раз испытывали к нему
влечение не из симпатии или даже тяги к деньгам, а из-за его
компаньона. Словно их возбуждала эта постоянная близость,
пусть даже безопасная для них, к орудию судьбы. Иногда он
замечал, что даже в самые упоительные минуты они через его
плечо не сводят глаз с "фурии". В порыве странной ревности
он тут же порывал со всяким, как только ловил его откровенно
заинтересованный взгляд на маячившего за его спиной робота.
   Он пытался забыться в далеких путешествиях. Улетел на
ракете в Африку а оттуда - в тропические джунгли Южной
Америки. Но ни ночные клубы, ни экзотика далеких краев не
смогли по-настоящему увлечь его. Свет солнца всюду
одинаково отражался от стального тела его попутчика -
светило ли оно над саванной цвета львиной шкуры или
пробивалось сквозь зеленое кружево джунглей. Всякая новизна
тут же исчезала при виде до отвращения знакомого силуэта,
неизменно маячившего рядом. Ничто не радовало Дэннера.
   Слышать с утра до ночи равномерную поступь за своей
спиной стало для него невыносимой мукой. Дэннер пробовал
закладывать уши, но звук тяжелых шагов постоянно отдавался у
него в голове, точно во время приступа мучительной мигрени.
Даже когда робот был недвижен, Дэннеру чудился неслышный
ритм его шагов.
   Он попробовал избавиться от своего мучителя с помощью
оружия. Разумеется, из этого ничего не вышло.
   К тому же Дэннер знал, что, если бы ему и удалось
уничтожить "фурию", за нею тут же появилась бы другая. Ни
алкоголь, ни наркотики не спасали. Все чаще приходила мысль
о самоубийстве, но он отгонял ее, вспоминая обещание Гарца,
оставившего все-таки слабую надежду.
   В конце концов Дэннер решил вернуться в город, чтобы быть
поближе к Гарцу. И к надежде. Снова он целыми днями
просиживал в библиотеке, стараясь как можно меньше двигаться
- чтобы не слышать за собой гулкое эхо шагов. И вот однажды
утром, сидя в библиотеке, он нашел ответ...
   Он изучил всю литературу о "фуриях", все указанные в
каталоге источники, на удивление многочисленные и до сих пор
не утратившие, подобно мильтоновской двурукой машине, своей
актуальности. "Эти сильные ноги, которые следуют за тобой',
читал он, "... неторопливо шагая в равномерном темпе, с
установленной скоростью и величественной поступью...". Он
перевернул страницу и прочел строки, которые характеризовали
его мучителя, да и его самого лучше любой аллегории:

          Потряс я времени оплоты
          И искорежил свою жизнь,
          покрыв себя позором,
          И, глядя на руины давно
          прошедших лет, -
          Мне виделись в пыли мои
          младые годы

   Слезы жалости к самому себе застилали глаза. Капля упала
на страницу со стихами, так образно передавшими его чувства.
   Затем от раздела художественной литературы он перешел к
хранилищу микрофильмов, отснятых по пьесам, посвященным
интересующей его теме. Перед его глазами возник семифутовый
робот-"фурия", явившийся вместо полагающихся по легенде трех
эриний со змеями вместо волос на голове, и эта новоявленная
богиня мести гнала от Арго до Афин одетого в современное
платье Ореста. Как только появились "фурии", на эту тему
было написано немало пьес. Погрузившись в полудремоту
детских воспоминаний тех лет, когда еще действовали
эскапистские машины, Дэннер забыл обо всем на свете.
   Он до такой степени увлекся, что, когда перед ним
промелькнула знакомая сцена, он почти не обратил на нее
внимания. Все увиденное настолько ассоциировалось с его
детством, что он вначале даже не удивился, откуда одна из
сцен ему более знакома, чем другие. Но потом увиденное
снова ожило в его памяти. Резко выпрямившись, он ударом
кулака нажал на кнопку "стоп", прокрутил пленку назад и
вновь просмотрел всю сцену.
   Он увидел человека, преследуемого "фурией". Они
двигались, окруженные своеобразным вакуумом, похожие на
Робинзона и Пятницу на своем необитаемом острове... Вот
человек свернул в переулок, бросил тревожный взгляд прямо в
объектив камеры, набрал в легкие воздуха и кинулся бежать.
Кинокамера запечатлела момент, когда "фурия" замешкалась,
делая какие-то нерешительные движения, а затем повернулась и
тихо побрела прочь, в совершенно другом направлении, и шаги
ее гулко отдавались по мостовой...
   Дэннер снова перекрутил назад пленку и просмотрел сцену
еще раз - просто для того, чтобы лишний раз удостовериться.
Руки у него дрожали так, что он едва мог управлять
видеомагнитофоном.
   - Ну, как тебе это нравится? - тихо проговорил он,
обращаясь к "фурии", высившейся за его спиной в полутьме
кабины. У него появилась странная привычка разговаривать с
"фурией", он делал это вполголоса, не замечая того. - Ну,
что ты на это скажешь, а? Ведь ты уже видела все это
раньше, правда? Знакомая сцена, не так ли? Да отвечай же,
дуреха! - И, откинувшись назад, он ударил робота кулаком в
грудь так, словно перед ним был сам Гарц. Глухо прозвучал
удар - единственная ответная реакция, на которую был
способен робот. Когда Дэннер обернулся, он в третий раз
увидел хорошо знакомую сцену, на этот раз отраженную
металлической грудью робота и его лишенным черт гладким
ликом, словно и робот тоже запомнил ее.
   Наконец-то он все понял. Гарц никогда не обладал теми
возможностями, о которых говорил. А если даже и обладал, то
не имел ни малейшего желания воспользоваться ими, чтобы
помочь Дэннеру. Да и зачем, собственно, это было ему нужно?
Ведь сам- то он ничем больше не рисковал! Теперь понятно,
почему Гарц так нервничал, когда прокручивал этот фрагмент
из фильма на большом экране в своем офисе. Он был взвинчен
вовсе не потому, что то, чем он занимался, было опасно, -
просто синхронизация его действий с действием на экране
требовала от него невероятного напряжения. По-видимому, ему
не один раз пришлось прорепетировать эту сцену: чтобы
каждое движение совпадало с тем, что показывалось на экране,
потребовалось рассчитать каждый свой жест! И как, должно
быть, он потом смеялся!..
   - Скажи, сколько времени мне еще осталось? - Дэннер
яростно колотил по груди робота, извлекая звуки, которые
доносились, точно из пустоты. - Сколько? Отвечай! Хватит
ли мне времени?
   Крушение последней надежды привело его в бешенство.
Зачем было ждать? Зачем чего-то искать? Все, что ему было
сейчас нужно, - это встретиться с Гарцем, и как можно
быстрее, пока не кончилось его время. Дэннер с отчаянием
вспоминал о потерянных днях, когда он путешествовал по свету
или попросту убивал время, ибо он понял, что его последняя
минута может быть уже на исходе и план Гарца успеет
осуществиться.
   - Пошли, - без всякой на то необходимости обратился он к
"фурии". - Поторопись.
   Робот двинулся за ним. Загадочный механизм внутри
отсчитывал минуты, оставшиеся до того мгновения, когда
двурукая машина нанесет свой роковой удар, второго уже не
потребуется.

   Гарц восседал за новым письменным столом. Он чувствовал
себя на вершине пирамиды, состоящей из множества
компьютеров, которые управляют обществом, подстегивая его,
точно хлыстом. Гарц глубоко вздохнул и задумался.
   Он постоянно ловил себя на мыслях о Дэннере. Тот даже
снился ему. Его не терзало чувство вины, ведь это чувство
предполагает наличие совести. К тому же человеческое
сознание еще не освободилось от пережитков насаждаемого
долгое время ярого индивидуализма. И все же на сердце было
неспокойно.
   Он откинулся назад и открыл небольшой ящик, который
перенес сюда из старого стола. Рука скользнула внутрь, и
пальцы Гарца небрежно коснулись пульта управления. Очень
небрежно.
   Несколько движений, и он мог спасти жизнь Дэннера.
Конечно, он обманывал Дэннера с самого начала. Он легко мог
управлять "фуриями". Он и сейчас мог спасти Дэннера, но
делать этого не собирался. Никакой необходимости. Да и
небезопасно. Стоит только один раз вмещаться в сложный
механизм, контролирующий жизнь общества, и никто не сумеет
предугадать, чем это обернется. Может возникнуть цепная
реакция, которая дезорганизует всю систему. Нет, не
стоит...
   Возможно, ему самому когда-нибудь придется
воспользоваться этим прибором в ящике. Правда, он надеялся,
что до этого дело не дойдет. Гарц быстро задвинул ящик и
услышал мягкий щелчок замка.
   Итак, он стал контролером. В каком-то смысле -
хранителем машин, которые намного преданнее людей, подумал
Гарц. Старый вопрос, и ответ на него единственный: никого,
сегодня никого. Над ним не было никого, его власть была
абсолютной. Благодаря этому небольшому механизму в ящике
письменного стола его никто больше не контролирует. Ни
чья-либо совесть или сознание, ни его собственная. Ничто
ему не грозит...
   Он услышал шаги по лестнице, и на мгновение ему
показалось, что он задремал. Несколько раз ему уже снилось,
что он - это Дэннер, который слышит у себя за спиной тяжелые
размеренные шаги. Но сейчас это был не сон.
   Очень странно, что вначале он уловил далекую и едва
слышную поступь металлических ног, а уж затем торопливые
шаги Дэннера, который быстро взбегал по лестнице служебного
входа. Все произошло так быстро, словно спрессовалось в
одно мгновение. Сначала он уловил глухой, едва слышный
ритм, потом внезапный шум и хлопанье дверьми внизу, а затем
шаги взбегающего по лестнице Дэннера.
   Дэннер широко распахнул дверь, и крики и топот снизу
ворвались в тишину кабинета, словно грохот урагана,
донесшийся наконец до слуха наблюдателя. Но урагана,
который привиделся в кошмарном сне, ибо прорваться дальше
ему уже не удастся - время остановилось.
   Время остановилось вместе с Дэннером, замершим на пороге.
Его лицо конвульсивно подергивалось, в руках он сжимал
пистолет. Дэннера сотрясала такая дрожь, что он схватился
за пистолет обеими руками.
   Гарц действовал почти бессознательно, точно робот.
Слишком часто подобную сцену он рисовал в своем воображении.
Если бы он мог повлиять на "фурию", чтобы ускорить смерть
Дэннера, он давно бы с ним покончил. Но он не знал, как это
сделать. Оставалось только одно: ждать - с такой же
тревогой, как и сам Дэннер, и все-таки Гарц надеялся, что
возмездие свершится и его исполнитель нанесет удар прежде,
чем Дэннер узнает правду. Или когда он окончательно утратит
надежду.
   Гарц давно был готов к этой встрече. Он не помнил, как в
его руке оказался пистолет, не помнил, как открыл ящик
стола. Время и в самом деле остановилось. Он был уверен,
что "фурия" не допустит, чтобы Дэннер поднял на кого-либо
руку. Однако Дэннер стоял перед ним в дверном проеме,
сжимая дрожащими руками пистолет, и Гарц, прекрасно
владевший техникой, где-то в глубине сознания ощущал
неуверенность - он понимал, что "фурии" управляемы и потому
могут подвести. Он не полагался на них, особенно когда речь
шла о его собственной жизни, - ведь он лучше других знал,
как легко совершается предательство. Гарц не помнил, как
пистолет оказался у него в руке. Курок словно сам надавил
на палец, ладонь ощутила отдачу, выстрел расколол воздух.
   Гарц услышал, как пуля звякнула о металл.
   Время снова пришло в движение и понеслось вдвое быстрее,
чтобы наверстать упущенное. "Фурия" была всего на шаг
позади Дэннера, ее стальная рука обняла его и отвела
пистолет Дэннера в сторону. Дэннер успел выстрелить, но на
секунду замешкался, и "фурия" сумела помешать ему. Пуля
Гарца первой достигла цели.
   Она навылет прошила грудь Дэннера и звякнула о стальную
грудь робота за его спиной. Лицо Дэннера утратило
выразительность, превратилось в маску, такую же безликую,
как маска робота над его головой. Дэннер отшатнулся назад,
но не упал, поддерживаемый роботом. Потом медленно
соскользнул на пол. Пистолет глухо стукнул о покрытый
ковром пол. Из обеих ран хлынула кровь.
   Робот неподвижно застыл над ним, кровавая полоса, как
орденская лента, пересекала его грудь.
   "Фурия" и управляющий стояли, как бы глядя друг на друга.
И хотя "фурия", как всегда, безмолвствовала, Гарцу
показалось, что она говорит: "Самооборона - не оправдание
для убийства. Мы не наказываем за намерение но мы
преследуем деяние. Любое преступление. Любое убийство".
   Гарц едва успел бросить револьвер в ящик стола, как в
кабинет ворвались люди, которые подняли шум внизу.
Удивительно, как он додумался вовремя спрятать пистолет.
Ведь он никак не ожидал, что дело примет такой оборот.
   С первого взгляда все выглядело как классическое
самоубийство. Он словно со стороны слышал, как дает
объяснения чуть дрожащим голосом. Все видели, как этот
безумец, следом за которым неотступно шагал робот, вбежал в
его кабинет. Это был уже не первый случай, когда убийца,
сопровождаемый "фурией", пытался проникнуть к управляющему,
умоляя отвести от него кару.
   - Дело в том, - объяснял Гарц своим подчиненным уже
окрепшим голосом, - что, исполняя свой долг, "фурия"
помешала этому человеку выстрелить в меня. И тогда он
выстрелил в себя.
   Следы пороха на одежде Дэннера безоговорочно подтверждали
слова Гарца.
   Итак, самоубийство. Это объяснение способно
удовлетворить всякого, но только не компьютер.
   Труп вынесли. Гарц и "фурия" остались в кабинете, стоя
друг против друга и как бы глядя друг на друга через стол.
Если даже кому-то из служащих это показалось странным, то он
не подал и вида.
   Гарц сам не знал, как оценить эту ситуацию. Ничего
подобного раньше не случалось. Ни один дурак не додумался
бы совершить убийство на глазах у "фурии". И сейчас даже
ему, управляющему, не известно, каким образом компьютеры
изучают улики и устанавливают степень виновности. Он не
знал, отзовут ли компьютеры "фурию" в данном случае. А что,
если смерть Дэннера и в самом деле была самоубийством?
Может, тогда его, Гарца, оставят в покое?
   Он знал: машины уже начали анализировать все
обстоятельства происшедшего. Правда, пока еще неясно,
получила ли "фурия" приказ с этого момента следовать за ним,
куда бы он ни шел, до самого его смертного часа или она
останется стоять здесь, просто стоять, пока ее не отзовут...
   Впрочем, сейчас это уже не имело значения. Либо эта
"фурия", либо какая-нибудь другая в настоящий момент,
конечно, уже получила инструкции относительно его.
Оставалось прибегнуть к единственному средству. Слава богу,
он еще может кое-что предпринять.
   Гарц отпер ящик письменного стола и, выдвинув его,
коснулся клавишей - он-то думал, что ему никогда не придется
к этому прибегать. Очень тщательно, цифру за цифрой, он
вложил в компьютеры закодированную информацию и посмотрел
сквозь стеклянную стену. Ему показалось, что он видит, как
внизу, на невидимых глазу лентах, одни данные стираются, а
на их месте появляется другая, фальшивая информация.
   Он взглянул на робота и едва заметно улыбнулся.
   - Сейчас ты все забудешь, - сказал он. - И ты, и эти
компьютеры. А теперь можешь идти, ты мне больше не нужен.
   То ли оттого, что компьютеры работали очень быстро (как
оно и было на самом деле), то ли в силу простого совпадения,
но только "фурия" задвигалась, словно подчиняясь приказанию
Гарца. С того самого момента, когда Дэннер выскользнул из
ее рук, она стояла без движения. А сейчас новый приказ
оживил робота, и пока одна программа сменялась другой,
движения его были импульсивны. Казалось, он согнулся в
неловком поклоне, так что голова его оказалась на одном
уровне с головой Гарца.
   Гарц увидел собственное лицо, отразившееся в гладкой
физиономии "фурии". Было что-то похожее на насмешку в этом
неловком поклоне робота, чью грудь украшала кроваво-красная
орденская лента, делавшая его похожим на дипломата,
награжденного за заслуги. Однако заслуги эти были весьма
сомнительны: этот точный механизм стал соучастником
преступления. Удаляясь, робот оглядывался на Гарца, как бы
унося с собой отражение его лица.
   Гарц наблюдал, как "фурия" гордо шествовала к двери.
Затем услышал, как ее размеренные шаги загрохотали вниз по
лестнице. Всем телом ощущая эту тяжелую поступь, от которой
содрогался пол, Гарц внезапно почувствовал тошноту и
головокружение - он подумал, что сейчас сама структура
общества сотрясается под его ногами.
   Машины тоже подвержены коррупции.
   Жизнь человечества все еще зависела от компьютеров, но
компьютерам нельзя больше доверять. Гарц заметил, что у
него дрожат руки.
   Он задвинул ящик стола и услышал, как мягко щелкнул
замок. Руки его дрожали, и эта дрожь, казалось, отдавалась
во всем теле, и он с ужасом подумал о том, как непрочен этот
мир.
   Внезапно нахлынувшее чувство одиночества, как холодный
порыв ветра, охватило его. Никогда еще Гарц не испытывал
такой острой потребности в общении с себе подобными. Не с
каким-то одним человеком, а с людьми вообще. Просто с
людьми. Такое естественное и примитивное желание быть среди
людей.
   Схватив шляпу и пальто, он стал быстро спускаться вниз.
На середине лестницы остановился, глубоко засунув руки в
карманы, но никакое пальто не спасло от внутреннего озноба.
   За спиной послышались шаги.
   Сначала он не смел оглянуться. Он слишком хорошо знал
эту поступь. Но в нем боролись два страха, и он не знал,
какой из них сильнее - боязнь убедиться, что "фурия"
приставлена к нему, или боязнь обнаружить, что ее нет. Если
бы она действительно оказалась за его спиной, он, скорее
всего, испытал бы чувство странного успокоения, ибо это
означало, что он может доверять машинам. Что же касается
этого ужасного чувства одиночества, то оно должно пройти.
   Не оглядываясь назад, он шагнул еще на одну ступеньку.
За спиной послышался зловещий отзвук, словно повторивший его
шаг. Он с трудом перевел дух и оглянулся.
   Лестница была пуста.
   Выждав время, которое, как ему показалось, длилось
бесконечно долго, Гарц, часто оглядываясь, начал спускаться
вниз. И снова он слышал грохот шагов у себя за спиной.
Однако "фурии" не было видно. Никакой "фурии".
   Эринии снова нанесли свой тайный удар - невидимая глазу
"фурия" его совести следовала за ним по пятам.
   Казалось, снова возродилось понятие греха и вернулось в
мир, где он был первым человеком, вновь испытавшим ощущение
внутренней вины. Очевидно, компьютеры все- таки не подвели.
   Гарц медленно спускался по лестнице. Он вышел на улицу,
все еще слыша характерную поступь за спиной. Сейчас она уже
не отдавалась металлическим звоном, но ни избавиться от нее,
ни откупиться было невозможно.
   Отныне она навсегда будет сопровождать его.

-------------------------------------------------------------

   1) - Фурии - в римской мифологии богини мести и угрызений
        совести, наказывающие человека за совершенные грехи
        Они отождествляются с эриниями в греческой мифологии
        Героя греческой мифологии Ореста эринии преследуют
        за убийство матери.
   2) - От английского escape - бежать, спастись. Эскапизм
        - стремление уйти от действительности в мир иллюзий.

   Генри Каттнер
   Шок

   Перевод А. Тетерниковой

   Когда Грегг, подняв глаза от книги, увидел, что сквозь
стену к нему в квартиру лезет какой-то человек, он на
мгновение подумал, что сошел с ума. С такими явлениями
обычно не сталкиваются ученые-физики средних лет,
подчинившие свою жизнь определенному распорядку. А все-таки
в стене сейчас было отверстие, и в эту дыру протискивалось
какое-то полуголое существо с ненормально увеличенным
черепом.
   - Кто вы такой, черт побери? - спросил Грегг, когда к
нему вернулся дар речи.
   Человек говорил на каком-то странном английском языке:
слова сливались, интонации звучали необычно, но понять его
все-таки было можно.
   - Я - важная персона, - объявил он, покачивая плечами и
грудью. - Моя персона сейчас в 1953 году, а?.. а моя
важность... у-у-у!
   Он сделал судорожное усилие и, протиснувшись в отверстие,
тяжело дыша, пополз по ковру.
   - А стачно меня зажало. Дыра еще недостаточно
расширилась. Повсегда.
   В этих словах был какой-то смысл, но не очень ясный.
Лицо Мэннинга Грегга, с крупными чертами, напоминающими
львиные, помрачнело. Он протянул руку, схватил тяжелую
книгу и встал.
   - Я - Хэлисон, - объявил незнакомец, поправляя свою тогу.
- Это, вероятно, 1953 год. Нечудо одинако.
   - Что?
   - Смысловые трудности языка, - сказал Хэлисон. - Я живу
в будущем... примерно за несколько тысяч лет вперед, в
будущем. В вашем будущем.
   Грегг пристально посмотрел на отверстие в стене.
   - Но ведь вы говорите по-английски.
   - Выучил его в 1970 году. Я не впервые путешествую в
прошлое. Уже много раз бывал в нем. Ищу одну вещь.
   Что-то важное, ургентно важное. Я использую силу мысли,
чтобы деформировать фэррон пространства и времени, вот
отверстие и открывается. Не можете ли вы одолжить мне
одежду?
   Все еще держа в руке книгу, Грегг подошел к стене и
заглянул в круглую брешь, в которую могло пройти тело
худощавого человека. Он смог увидеть лишь голую голубую
стену, по-видимому, на расстоянии нескольких метров.
Смежная квартира? Невероятно.
   - Отверстие потом станет больше, - объявил Хэлисон. -
Ночью оно открыто, днем закрыто. Я должен вернуться к
четвергу. По четвергам ко мне приходит Рэнил-Менс. А
сейчас могу я попросить у вас одежду? Мне нужно найти одну
вещь... Я ищу ее во времени уже долгие веколетия. Прошу
вас!
   Он все еще сидел на корточках на полу. Грегг не сводил
глаз со своего необыкновенного посетителя. Хэлисон,
конечно, не принадлежал к числу homo sapiens образца 1953
года. У него было очень румяное лицо с острыми чертами,
огромные блестящие глаза, ненормально развитый и совершенно
лысый череп. На руках у него было по шести пальцев, а
пальцы на ногах срослись вместе. И он беспрерывно трясся от
нервной дрожи, как будто обмен веществ у него никуда не
годился.
   - Боже милостивый! - воскликнул Грегг, вдруг сообразив
что-то. - А это не розыгрыш? Нет? - Он повысил голос.
   - Розыгрыш, розыгрыш. Это что, новецкий голлаундов рече?
Важная персона что-то напутала? Трудно догадаться, что
нужно сказать в новом для тебя мире другой эпохи. Мне очень
жаль, но вы не имеете представления о степени развития нашей
культуры. Нам трудно спуститься до вашего уровня. После
вашего столетия цивилизация пошла вперед быстро, быстро. Но
времени у меня мало. После поговорим, а сейчас необходимо,
чтобы вы одолжили мне одежду.
   Грегг ощутил, как вдоль его позвоночника пробежал
какой-то неприятный холодок.
   - Хорошо, только... подождите. Если это не какое-то...
   - Простите, - перебил его Хэлисон. - Я ищу одну вещь;
   очень спешу. Скоро вернусь. Во всяком случае, к
четвергу, мне нужно видеть Рэнил-Менса. От него я набираюсь
мудрости. А теперь простите преладно.
   Он прикоснулся ко лбу Грегга.
   - Говорите немного медленнее, пож... - пробормотал
физик.
   Хэлисон исчез.
   Грегг повернулся кругом, оглядывая комнату. Ничего.
Разве что дыра в стене увеличилась вдвое. Что за
дьявольщина!
   Он посмотрел на часы. Они показывали ровно восемь. А
ведь только что было около семи. Значит, целый час прошел с
тех пор, как Хэлисон протянул руку и коснулся его лба!
   Если это гипноз, то он действовал чертовски сильно.
   Грегг не спеша достал сигарету и закурил. Затянувшись,
он поглядел на отверстие в стене и стал размышлять.
Посетитель из будущего, каково? Ну, что ж, посмотрим...
   Вдруг сообразив что-то, он пошел в спальню и обнаружил,
что исчез один из его костюмов - из коричневого твида, от
Гарриса. Не хватало рубашки, галстука и пары ботинок. Но
дыра в стене опровергала его предположение о том, что это
была умно организованная кража. К тому же и бумажник Грегга
остался при нем, в кармане его брюк.
   Он снова заглянул в дыру и по-прежнему не увидел ничего,
кроме голубой стены. Очевидно, эта стена не имела отношения
к смежной квартире, принадлежавшей Томми Мак Ферсону,
стареющему повесе, который бросил посещать ночные клубы,
чтобы по совету своего врача предаться более спокойным
занятиям. Но Грегг все- таки вышел на площадку и нажал
кнопку электрического звонка возле двери Мак Ферсона.
   - Послушайте, Мак, - сказал он, когда перед ним появилось
круглое бледное лицо и заспанные глаза заморгали из-под
старательно выкрашенных в каштановый цвет волос. - Вы
заняты? Я бы хотел зайти к вам на минутку.
   Мак Ферсон с завистью покосился на сигарету Грегга.
   - Конечно. Будьте как дома. Я просматривал кое-какие
инкунабулы, которые мне прислал мой агент из Филадельфии, и
мечтал о том, чтобы выпить. Хотите виски с содовой?
   - Если вы составите мне компанию.
   - Кабы я мог, - проворчал Мак Ферсон. - Но мне еще рано
умирать. Так что же случилось?
   Он пошел за Греггом в кухню и стал наблюдать, как тот
внимательно осматривает стену.
   - Муравьи?
   - У меня в стене образовалась дыра, - пояснил Грегг. -
Однако же она не проходит насквозь.
   Это доказывало, что отверстие определенно "сбилось с
пути". Оно должно было выйти или в кухню Мак Ферсона,
или... куда-то совсем уж в другое место.
   - Дыра в стене? Откуда она взялась?
   - Я вам покажу.
   - Не такой уж я любопытный, - заметил Мак Ферсон. -
Позвоните домовладельцу. Быть может, он заинтересуется.
   Грегг нахмурился.
   - Для меня это важно, Мак. Я бы хотел, чтобы вы
взглянули. Это... забавно. И я желал бы иметь свидетеля.
   - Или дыра есть, или ее нет, - просто сказал Мак Ферсон.
- А ваши великолепные мозги случайно не задурманены
алкоголем? Как бы я хотел, чтобы это произошло с моими!
   Он тоскливо посмотрел на портативный бар.
   - Вы мне ничем не можете помочь, - заметил Грегг. - Но
все-таки вы лучше, чем никто. Пошли!
   Он потащил упиравшегося Мак Ферсона к себе в квартиру и
показал ему дыру. Мак подошел к ней, бормоча что-то о
зеркале, и заглянул в отверстие. Он тихонько свистнул.
Потом просунул туда руку, вытянул ее, насколько было
возможно, и попытался дотронуться до голубой стены. Ему это
не удалось.
   - Дыра увеличилась, - спокойно проговорил Грегг, - даже
по сравнению с тем, какой она была несколько минут назад.
Вы тоже это заметили?
   Мак Ферсон отыскал стул.
   - Давайте выпьем, - проворчал он. - Мне это необходимо.
Ради такого случая нельзя не выпить. Только немного, -
добавил он, в последнюю минуту вспомнив об осторожности.
   Грегг смешал в двух бокалах виски с содовой и подал один
из них Мак Ферсону. За выпивкой он рассказал обо всем
происшедшем. Мак не знал, что и думать.
   - Из будущего? Рад, что это случилось не со мной. Я бы
тут же отдал концы.
   - Все совершенно логично, - пояснял Грегг, главным
образом самому себе. - Этот малый, Хэлисон, конечно, не
может быть человеком, живущим в 1953 году.
   - Он, наверное, выглядит, как помесь Пого (1) с Карповым
(2).
   - Послушайте, ведь вы-то не выглядите, как неандерталец
или пильтдаунский человек, нет? У Хэлисона такой череп...
наверное, у него потрясающий мозг. Ну, коэффициент
умственной одаренности.
   - Какой во всем этом толк, если он не пожелал
разговаривать с вами? - резонно заметил Мак Ферсон.
   Грегг почему-то почувствовал, что к его лицу медленно
подступает теплая волна.
   - Я, наверное, показался ему чем-то вроде
человекообразной обезьяны, - уныло заметил он. - Я с трудом
понимал его - и не удивительно. Но он еще вернется.
   - В четверг? А кто этот Рэнилпэнтс?
   - Рэнил-Менс, - поправил его Грегг. - Я думаю, его друг.
Может быть, учитель. Хэлисон сказал, что набирается от него
мудрости. Наверное, Рэнил-Менс - профессор какого-нибудь
университета будущего. Я не совсем способен рассуждать
здраво.
   Вы представляете себе значение всего этого, а, Мак?
   - Не очень-то мне это интересно, - ответил Мак Ферсон,
пробуя свое виски. - Меня что-то страх одолевает.
   - А вы прогоните его силой разума, - посоветовал Грегг.
- Я так собираюсь это сделать. - Он снова посмотрел на
стену. - Дыра здорово увеличилась. Интересно, смогу я
пролезть в нее?
   Он подошел к самому отверстию. Голубая стена все еще
была на прежнем месте, и немного ниже уровня серого ковра
Грегга виднелся голубой пол.
   Приятная, чуть терпкая струя воздуха проникала в комнату
из неведомого мира, странным образом подбадривая физика.
   - Лучше не лазайте, - предупредил Мак Ферсон. - Вдруг
дыра закроется за вами.
   Вместо ответа Грегг исчез в кухне и вернулся с куском
тонкой веревки. Он обвязал ею себя вокруг пояса, подал
другой конец Мак Ферсону и бросил свою сигарету в
пепельницу.
   - Она не закроется, пока не вернется Хэлисон. Или, во
всяком случае, закроется не слишком быстро. Я надеюсь. А
все-таки крикните мне, Мак, если увидите, что она начинает
закрываться. Я сразу же нырну обратно.
   - Сумасшедший, безумец! - сказал Мак Ферсон.

   Грегг переступил порог будущего - при этом губы его
довольно сильно побелели. Отверстие уже достигло почти
полутора метров в диаметре, его нижний край был на полметра
выше уровня ковра. Греггу пришлось нагнуться. Потом он
выпрямился, вспомнил, что нужно перевести дух, и посмотрел
назад, в дыру, на бледное лицо Мак Ферсона.
   - Все о'кэй, - объявил он.
   - Ну, что там?
   Грегг прижался к голубой стене. Под ногами его был
мягкий пол. Круг диаметром в полтора метра был словно
вырезанный из стены диск, словно мольберт, висящий в
воздухе, или кадр из кинофильма. Грегг мог видеть в нем Мак
Ферсона и свою комнату.
   Но сам находился теперь в другой комнате, просторной,
освещенной прохладным лучистым светом и совершенно не
похожей на все, что ему приходилось видеть до сих пор.
   Прежде всего его внимание привлекли окна, овальные
высокие отверстия в голубых стенах, прозрачные в центре,
ближе к краям полупрозрачные и у самых краев
лазурно-матовые. Сквозь них он увидел огни, движущиеся
разноцветные огни. Он шагнул вперед и, не решаясь идти
дальше, посмотрел назад, где его ждал Мак Ферсон.
   - На что это похоже?
   - Сейчас посмотрим, - сказал Грегг и обошел отверстие. С
этой стороны оно было невидимо. Возможно, световые лучи
огибали его. Грегг не смог бы этого объяснить. Слегка
испуганный, он быстро вернулся, чтобы снова взглянуть на Мак
Ферсона, и, успокоившись, стал продолжать свои исследования.
   Комната была примерно в восемьдесят квадратных метров,
потолок высокий, в форме купола; источник света сначала было
трудно обнаружить. Все в комнате слегка светилось.
"Поглощение солнечных лучей, - подумал Грегг, - вроде
светящейся краски".
   Это казалось рациональным.
   Собственно, смотреть было не на что. Низкие диваны,
мягкие удобные пастельных тонов кресла, по-видимому
какого-то специального назначения, и несколько каучуковых
столиков. Четырехугольный стекловидный блок величиной с
маленький саквояж, сделанный из какого-то пластика, стоял на
голубом полу. Грегг не мог понять его назначения. Когда он
осторожно поднял его, в нем заиграли фосфоресцирующие
краски.
   На одном из столиков лежала книга, и Грегг сунул ее в
карман как раз в тот момент, когда Мак Ферсон окликнул его.
   - Мэннинг? Ну, как там, о'кэй?
   - Да, подождите минутку.
   Где же тут двери? Грегг криво усмехнулся. Он был слегка
обескуражен тем, что у него нет даже самых основных
технических знаний, необходимых в этом неведомом мире.
Двери могли открываться от давления, от света, от звука.
Или даже от запаха, откуда он мог это знать? Быстрый осмотр
ничего не подсказал. Но его тревожила дыра. Если она вдруг
закроется...
   "Ну, что ж, ничего страшного не случится, - подумал
Грегг. - Этот мир будущего населен человеческими
существами, в достаточной мере похожими на нас. И у них
хватит ума, чтобы отправить человека в его собственную
эпоху, - доказательством этому служило самое появление
Хэлисона". И все-таки Грегг предпочитал иметь открытый путь
к отступлению.
   Он подошел к ближайшему окну и посмотрел в него. За
несколько тысячелетий созвездия на пурпурном небе слегка
изменились, но не слишком. Здесь и там мелькали радужные
огни. Это летели самолеты. Внизу неясно виднелись темные
массы зданий, окутанные мглой. Луны не было. Несколько
башен поднималось до уровня этого окна, и Грегг мог
различить округлые очертания их верхушек.
   Один из огней метнулся к нему. Прежде чем Грегг успел
отпрянуть от окна, он заметил маленький кораблик, -
антигравитация, подумал Грегг, - с юношей и девушкой в
открытой кабине. У корабля не было ни пропеллера, ни
крыльев.
   Парочка напоминала Хэлисона - такие же большие черепа и
острые черты лица, хотя у обоих на голове были волосы.
Одежда их тоже походила на тогу.
   И все-таки они не казались странными. Не было такого
ощущения, будто они с другой планеты. Девушка смеялась, и,
несмотря на то, что у нее был выпуклый лоб и худощавое лицо,
Грегг подумал, что она необыкновенно привлекательна.
Конечно, этот народ никому не мог причинить вреда. Неясный
страх перед холодной жестокостью бесчеловечной суперрасы
стал постепенно исчезать.
   Они пронеслись мимо, на расстоянии не более шести метров,
глядя прямо на Грегга... и не видя его. Удивленный физик
протянул руку, чтобы дотронуться до гладкой, чуть теплой
поверхности стекла. Странно!
   Но окна других зданий были темные. Они, вероятно,
пропускали свет только в одну сторону, чтобы не мешать
уединению людей у себя дома. Изнутри можно было смотреть в
окно, но снаружи ничего не было видно.
   - Мэннинг?
   Грегг торопливо обернулся, закрутил вокруг себя веревку и
вернулся к дыре. Его встретила нахмуренная физиономия Мак
Ферсона.
   - Я бы хотел, чтобы вы вернулись. У меня нервы не
выдерживают.
   - Хорошо, - любезно ответил Грегг и пролез в дыру. - Но
там не опасно. Я стащил книжку. Вот вам настоящая
инкунабула будущего.
   Мак Ферсон взял книгу, но раскрыл ее не сразу. Его
тусклые глаза были устремлены на Грегга.
   - Что вы там видели?
   Грегг стал рассказывать во всех подробностях.
   - Вы знаете, по-видимому, это просто замечательно!
Тоненький ломтик будущего. Когда я был там, внутри, все это
не казалось мне таким странным, но теперь это меня поражает.
А виски-то мое стало совсем теплым. Выпьем еще?
   - Нет. Впрочем, ладно. Немного.
   Пока Грегг ходил на кухню за виски, Мак Ферсон
рассматривал книгу. Потом он взглянул на дыру. "Она стала
немного шире, - подумал он. - Немного. Вероятно, она уже
почти достигла своего максимального размера".
   Грегг вернулся.
   - Можете прочесть? Нет? Ну, что же, я этого и ожидал.
Хэлисон сказал, что ему нужно изучить наш язык. Интересно,
что он ищет... в прошлом?
   - Интересно, кто этот Рэнил-Менс.
   - Хотел бы я с ним встретиться, - заметил Грегг. - Слава
богу, у меня есть кое- какие знания. Если бы Хэлисон...
или кто-нибудь другой... объяснил мне некоторые вещи, я бы,
наверно, мог постигнуть основы техники будущего. Вот было
бы здорово. Мак!
   - Если только он согласится.
   - Ведь вы его не видели, - сказал Грегг. - Он был
настроен дружески, хотя и загипнотизировал меня. А это что
такое?
   Он схватил книгу и начал внимательно рассматривать
картинку.
   - Осьминог, - подсказал Мак Ферсон.
   - Карта. Интересно. Она выглядит совсем как структурная
формула, но я никогда не встречал такого вещества. Как бы я
хотел прочесть эти чертовы завитушки! Они похожи на
комбинацию бирманского и питмэновского письма. Даже система
цифр отличается от арабской. Да здесь целая сокровищница, а
ключа к ней нет!
   - Гм-м-м. Возможно. Все-таки мне кажется, что это
немного опасно.
   Грегг взглянул на Мак Ферсона.
   - Не думаю. Нет никаких причин ожидать неприятностей.
Это был бы сюжет для дешевого бульварного романа.
   - А что такое жизнь, как не бульварный роман? - угрюмо
спросил Мак Ферсон, порядочно захмелевший - он уже успел
отвыкнуть от спиртного.
   - Это просто вы смотрите на нее под таким углом зрения.
И в соответствии с этим и живете - Грегг говорил недовольным
тоном, главным образом потому, что не выносил безнадежной
философии Мак Ферсона, которую тот периодически проповедовал
- Попробуйте для разнообразия рассуждать логически
Человечество идет вперед, несмотря на диктаторов и
профессиональных политиканов. Промышленная революция
ускоряет социальные изменения Биологическая мутация тесно с
ними связана Она прогрессирует. За последующие пятьсот лет
мы пройдем такой же путь, какой прошли за последние десять
тысяч. Это как лавина, низвергающаяся с горы.
   - Ну, и что же?
   - А то, что в будущем настанет царство логики, - пояснил
Грегг, - и не хладнокровной бесчеловечной логики. Логики
человеческой, которая принимает во внимание эмоции и
психологию. То есть будет принимать. Там обойдутся без
Великого Мозга, стремящегося завоевать миры или поработить
остатки человечества. Этакое мы уже видели Хэлисон хотел
поговорить со мной, но он тогда очень торопился. Он сказал,
что все объяснит потом.
   - Я знаю только одно что в стене есть дыра, - заметил Мак
Ферсон. - Такое обычно не случается. А теперь случилось.
Жаль, что я подвыпил.
   - Таким способом вы поддерживаете свой эмоциональный
баланс, - произнес Грегг. - А я предпочитаю делать это,
следуя математическим законам. Решаю уравнение, исходя из
имеющихся данных. Индуктивный метод дает немногое, но
позволяет судить о том, каким потрясающим должно быть целое
Совершенный мир будущего...
   - Откуда вы знаете?
   Грегг замялся.
   - Ну, мне так показалось. Через несколько тысячелетий
человечество сможет применять технику достаточно широко и
будет учитывать все тонкости. И в теории, и на практике.
Но самое лучшее, что люди от этого не станут зазнаваться.
Это просто не будет им свойственно. Во всяком случае, этот
Хэлисон вовсе не зазнавался.
   - Смотрите, дыра больше не увеличивается, - заметил Мак
Ферсон. - Я это вижу по пятнышку на обоях.
   - Но и не уменьшается, - неуверенно проговорил Грегг. -
Хотел бы я знать, как там открываются двери. Сам я не могу
разобраться в этой чертовщине.
   - Выпейте-ка еще. Должно помочь.
   Но это не очень помогло. Грегг не отважился снова
пролезть в дыру, боясь, что она может неожиданно закрыться,
и, сидя с Мак-Ферсоном, курил, пил виски и разговаривал.
Медленно проходила ночь. Время от времени они снова
принимались разглядывать книгу, но она им ни о чем не
говорила.
   Хэлисон не появлялся. В три часа утра отверстие начало
уменьшаться. Грегг вспомнил, что сказал человек из
будущего: брешь будет открыта ночью и закрыта днем.
Вероятно, она опять откроется. Если же нет, значит, он
прозевал случай, выпадающий один раз за сто человеческих
жизней.
   Через полчаса дыра совершенно закрылась, не оставив
никакого следа на обоях. Мак Ферсон, смотря перед собой
остекленевшим взором, вернулся домой Грегг запер книгу в
ящик письменного стола и лег в постель, чтобы поспать
несколько часов, прежде чем беспокойство поднимет его на
ноги.
   На другой день, одеваясь, Грегг позвонил в Хэверхилскую
исследовательскую лабораторию - сообщить, что сегодня он не
придет на работу. Он хотел быть дома на случай, если
появится Хэлисон. Но Хэлисон не пришел. Грегг провел все
утро, бросая в пепельницу недокуренные сигареты и
перелистывая книгу.
   После полудня он отправил ее с посыльным в университет
профессору Кортнею, приложив короткую записку с просьбой
сообщить сведения об этом языке. Кортней, который собаку
съел на языках, позвонил и сказал, что он в недоумении.
   Разумеется, его разбирало любопытство Греггу пришлось
пережить несколько неприятных минут, пока он не отделался от
профессора. В следующий раз Грегг решил быть осторожнее.
Ему вовсе не хотелось разглашать свою тайну всему свету.
Даже и Мак Ферсону.. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Ведь
открытие принадлежало. Мэннингу Греггу, и это только
справедливо, если он будет иметь на него все права.
   Эгоизм Грегга был совершенно бескорыстным. Если бы он
проанализировал его причины, то понял бы, что его существо
жаждало интеллектуального опьянения - самый подходящий
термин для такого случая. Грегг и вправду обладал
необыкновенно острым умом, и ему доставляло глубокую радость
применять его на деле. Он мог испытывать настоящее
опьянение, разрабатывая технические проблемы, и получал при
этом такое же удовольствие, как инженер при взгляде на
красиво выполненный чертеж или пианист, разбирающий сложную
композицию. Он любил все совершенное. И теперь, если он
будет обладать ключом от совершенного мира будущего...
   Разумеется, он не был так уж уверен в совершенстве этого
мира, но постепенно его уверенность крепла. Особенно после
того, как в шесть тридцать вечера отверстие начало медленно
открываться.
   На этот раз Грегг сунулся в дыру, едва лишь она
увеличилась настолько, что он смог пролезть в нее. У него в
запасе была уйма времени. Сколько он ни искал дверей, он
так и не нашел их, но сделал другое открытие: голубые стены
оказались в действительности дверцами огромных шкафов,
наполненных необыкновенными предметами. Прежде всего,
конечно, книгами - но он не мог прочесть ни одной. Из- за
некоторых чертежей он буквально претерпел танталовы муки:
они были ему почти понятны, он почти мог подогнать их под
свой образ мышления - и все-таки не совсем. Раскрашенные
картинки в трех измерениях смутными проблесками чарующе
намекали ему на жизнь в будущем.
   Ему казалось, что это счастливая жизнь.
   Шкафы...
   В них хранились чертовски интересные вещи. Все они, без
сомнения, были очень хорошо известны Хэлисону, но Грегг не
знал, что делать, например, с куклой высотой больше
полуметра, созданной по образу и подобию человека будущего,
которая декламировала на неведомом языке что-то похожее на
стихи. Насколько он мог понять, рифмы были замечательные, а
ритм - сложный, необыкновенный - оказывал определенное
эмоциональное воздействие даже на незнакомом языке.
   В шкафах были и каучуковые прозрачные блоки с движущимися
огоньками внутри, и металлические конструкции (в одной из
них Грегг узнал модель солнечной системы), и садик,
выращенный гидропонным способом; он мог изменять цвет, как
хамелеон, и фигурки из пластика, возможно изображавшие
мифических животных; соединяясь, они могли производить
других животных - гибриды или биологические разновидности
(поразительная демонстрация чистой генетики); все это и еще
многое, многое другое! У Грегга закружилась голова Он
подошел к окну, чтобы немного прийти в себя.
   Радужные огни все еще мерцали во мраке. Глубоко внизу
Грегг заметил прерывистые вспышки лучистого света - будто
взрывались осветительные ракеты. На мгновение он замер: у
него мелькнула мысль о войне. Но еще одна вспышка, фонтаном
поднявшаяся вверх, успокоила его. Вытянув шею, он смог
разглядеть крошечные фигурки, принимавшие разные позы и
танцевавшие в воздухе среди бушующего моря красок - что-то
вроде балета в состоянии невесомости. Нет, это был
совершенный мир.
   Вдруг его охватило непреодолимое желание вырваться из
этой безмолвной комнаты в сверкающую радостную суматоху за
окнами. Но он не мог понять, как открываются окна. И не
нашел кнопок, управляющих дверями. Грегг вспомнил, как
нелегко было обнаружить скрытые кнопки, при помощи которых
открывались шкафы.
   Он со злорадством подумал о старом Даффи из Нэверхилла и
о том, что бы тот стал делать, если бы увидел все это. Ну
да ладно, к черту Даффи. Пусть потом пьет весь мир, но
сейчас Грегг хотел сделать то, что заслужил, - первым вне
себя от восторга хлебнуть из этой бутылки с чудесным вином.
   Он надеялся, что кто-нибудь войдет в эту комнату, к
Хэлисону, может быть, Рэнил- Менс. Сначала Грегг, возможно,
поймет не все, - если только посетитель не изучал
архаический английский язык, что было маловероятно, - но
потом уж он как- нибудь преодолеет трудности. Только бы
Рэнил-Менс появился и показал ему, как работают приборы,
спрятанные в шкафах! Это ведь золотые россыпи для физика!
   Однако никто так и не появился, и Грегг, нагруженный
трофеями, возвратился в свою эпоху, где обнаружил Мак
Ферсона. Откинувшись в кресле, тот пил виски с содовой и
скептически посматривал на дыру.
   - Как вы попали в квартиру? - спросил Грегг.
   - Очень просто, - ответил Мак Ферсон. - Дверь была
открыта. В комнате стоял Хэлисон, и мне захотелось
выяснить, в чем дело. Он вполне реальный, все в порядке.
   В его бокале звенели кубики льда.
   - Хэлисон был здесь? Мак, какая...
   - Не расстраивайтесь. Я вошел и спросил его, кто он
такой. - Хэлисон, - ответил он. - Я просто зашел на
минутку, или что-то в этом роде. - Грегг хочет вас видеть,
- сказал я. - Пока у меня нет времени, - ответил он. - Я
ищу одну вещь. Вернусь в четверг, чтобы повидаться с
Рэнил-Менсом. Тогда и скажу Греггу все, что он хочет знать.
Я могу рассказать ему о многом... я ведь отношусь к
категории гениев. - То, что он говорил, было довольно
двусмысленно, но я каким- то образом умудрился все понять.
После этого он вышел. Я побежал за ним, закричал: "Где
Грегг?" Он помахал рукой, показав... на отверстие, и
побежал вниз по лестнице. Я просунул голову в дыру, увидел
вас и почувствовал себя как-то странно. Тогда я приготовил
виски с содовой и сел, чтобы подождать вас. От этого малого
у меня мороз по коже подирает.
   Грегг положил свою ношу на диван.
   - Вот проклятие! Значит, я прозевал его. Ну, ничего, он
еще вернется, это единственное утешение. Почему, черт
побери, у вас от него мороз по коже подирает?
   - Он совсем не похож на нас, - просто сказал Мак Ферсон.
   - Ничто человеческое нам не чуждо. Вы же не можете
утверждать, что он не человеческое существо.
   - Конечно, человеческое, а как же, но это совсем другой
вид человеческого. Даже его глаза. Он смотрит, будто
насквозь пронизывает, будто видит тебя в четвертом
измерении.
   - Может быть, и видит, - рассуждал Грегг. - Я бы
хотел... гм-м-м. Он скажет мне все, что я хочу знать, а?
За это стоит выпить. Вот повезло-то! И он действительно
гений, даже для своего века. Я думаю, только гений мог
устроить эту шутку с пространством и временем.
   - Это его мир, Мэннинг, а не ваш, - спокойно заметил Мак
Ферсон. - Я бы на вашем месте не совался туда. Грегг
засмеялся, глаза его ярко заблестели.
   - При других обстоятельствах я согласился бы с вами. Но
теперь я уже знаю кое- что об этом мире. По картинкам в
книжках, например. Это, несомненно, совершенный мир.
Только пока еще он за пределами моего понимания. Эти люди
ушли далеко вперед во всех отношениях, Мак. Сомневаюсь,
сможем ли мы понять там все. Но я же не совсем умственно
отсталый. Я буду учиться. Мой опыт поможет мне. Я
все-таки техник и физик.
   - Ну и прекрасно. Поступайте, как вам нравится. Я
сейчас напился потому, что сидел и все время смотрел на эту
дыру в стене и боялся, не захлопнется ли она навсегда.
   - Чепуха, - сказал Грегг.
   Мак Ферсон встал, покачиваясь.
   - Пойду лягу. Позовите меня, если я зачем-нибудь вам
понадоблюсь. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, Мак. Да, послушайте. Вы никому обо
всем этом не говорили, а?
   - Нет, и не собирался. А глаза Хэлисона испугали меня,
хотя в них и было что-то дружелюбное. Человек и
сверхчеловек. Б-р-р!
   Мак Ферсон выплыл из передней, окутанный парами виски.
Грегг усмехнулся и старательно запер за ним дверь.
   Кем бы ни был Хэлисон, но сверхчеловеком он быть не мог.
Эволюция не привела его к этой крайности, или, может быть,
homo sapiens и не мог путем эволюции превратиться в homo
superior. Многое в человеке будущего казалось таинственным,
например его загадочные поиски в глубинах времени... но в
четверг - Грегг на это надеялся - можно будет получить ответ
хотя бы на некоторые из вопросов. Только бы ему дотерпеть
до четверга!
   На следующий день, во вторник, Грегг опять не пошел на
работу. Он провел много времени, размышляя над предметами,
принесенными из будущего, и находя в этом какое-то слабое
утешение.
   Он ждал до тех пор, пока его не начал мучить голод.
Тогда Грегг решил выйти, чтобы купить за углом сэндвич. Но
тут же передумал и пошел напротив, через улицу, в грязную
закусочную, откуда можно было наблюдать за его домом.
   Он увидел, как в дом вошел Хэлисон.
   С полным ртом, чуть не подавившись, Грегг бросил
официанту горсть монет и вылетел из закусочной. Он едва не
споткнулся о ступеньку и удержался на ногах лишь благодаря
тому, что крепко вцепился в удивленного швейцара. Лифт...
   Грегг проклинал его медленный ход. Дверь квартиры была
открыта. Из нее выходил Хэлисон.
   - Премильно хэлло, - приветствовал его Хэлисон. - Я
забегал за чистой рубашкой.
   - Подождите, - с отчаянием сказал Грегг. - Я хочу
поговорить с вами.
   - Пока еще некогда. Я до сих пор ищу полеон энтар...
еще не нашел...
   - Хэлисон! Когда вы поговорите со мной?
   - В ночь со среды. Завтра. Я должен буду вернуться,
чтобы в четверг увидеть Рэнил-Менса. А он, кстати, еще
умнее меня.
   - А дыра не закроется совсем?
   - Конеш нет. До тех пор пока поступает сила мысли. Она
закроется не раньше, чем занито примерно через две недели.
   - Я боялся, что останусь на другой стороне, как в
ловушке.
   - Слуги-роботы каждый день приносят пищу; вы бы не
проголодались. Вы можете вернуться этой ночью, когда
отверстие опять откроется поленто. Безопасно. В моем мире
никто не приносит вреда другим. Помогать и лечить для
общего блага... Плохой перевод. От вашего языка... разит
сакраментом.
   - Но...
   Хэлисон выскользнул за дверь, как призрак, и уже
спускался по лестнице. Грегг помчался за ним, но тот легко
оставил его позади. Помрачнев, он вернулся к себе. А
все-таки завтра ночью...
   Завтра ночью!
   Ладно, сейчас он, во всяком случае, может потратить время
на хороший обед. Утешенный этой мыслью, Грегг пошел в свой
любимый ресторан и съел телячий эскалоп. Потом он
встретился с Мак Ферсоном и передал ему свой разговор с
Хэлисоном. Мак Ферсон выслушал его без особой радости.
   - Никто в его мире не приносит вреда другим, -
процитировал Грегг.
   - Все равно... не знаю. А все-таки я боюсь.
   - Я пролезу туда опять и посмотрю, что там еще есть
интересного. Грегг так и сделал. Он даже не подождал, пока
дыра станет достаточно широкой, и бросился головой вперед.
При этом он оттолкнулся от стены и стукнулся лбом о стол, но
так как стол был из довольно упругого материала, это не
имело значения. У будущего были свои удобства.
   Эта ночь была повторением предыдущей. Грегг сгорал от
любопытства. Его окружали тайны культуры, далеко обогнавшей
его собственную, и ключ к этим тайнам был так близко, что
Грегг почти мог ощутить его кончиками пальцев. Ждать теперь
стало совсем уж невмоготу.
   Но ему приходилось ждать. Он до сих пор не разгадал, как
открывалась дверь, и забыл спросить об этом Хэлисона. Если
здесь и существовали телефон или телевизор, то они были
запрятаны в каком-то тайнике, и Грегг не мог их обнаружить.
   Ну, да ладно.
   В среду Грегг пошел на работу, но вернулся домой рано и
не находил себе места от нетерпения. Ненадолго заглянул Мак
Ферсон. Но Грегг выпроводил его: ему не хотелось
разговоров втроем. Он начал записывать на бумаге вопросы,
которые собирался задать Хэлисону.
   В шесть тридцать пять отверстие начало открываться.
   В полночь Грегг места себе не находил от нетерпения.
   В два часа он разбудил Мак Ферсона и попросил, чтобы тот
с ним выпил.
   - Он забыл про меня, - беззвучно проговорил Грегг,
закурив сигарету и тут же бросив ее в пепельницу. - Или с
ним что-нибудь случилось. Проклятие!
   - Времени у вас сколько угодно, - проворчал Мак Ферсон.
- Не расстраивайтесь. Я- то надеюсь, что он не появится.
   Они ждали долго. Отверстие начало медленно суживаться.
Грегг в сердцах бубнил монотонно проклятия. Зазвонил
телефон. Грегг ответил и после короткого разговора положил
трубку. Когда он повернулся к Мак Ферсону, лицо у него было
расстроенное.
   - Хэлисон убит. На него наехал грузовик. В кармане его
пиджака нашли мою визитную карточку.
   - Откуда вы знаете, что это Хэлисон?
   - Мне его описали. Подумайте, Мак, как не повезло! И
нужно же было этому... чтоб его... ходить по улицам, лезть
под грузовик. Черти бы его разорвали!
   - На то была воля провидения, - тихонько сказал Мак
Ферсон, но Грегг его все- таки услышал.
   - Остается все же Рэнил-Менс.
   - Еще неизвестно, кто он такой.
   - Конечно, друг Хэлисона! - Грегг говорил резким тоном.
- Завтра - в четверг - он придет в квартиру Хэлисона. Вот
вам первая возможность вступить в контакт с человеком из
того мира, Мак. Я ведь был там еще этой ночью. И не мог
выйти из его комнаты. Не мог найти дверь. Но если я буду
там завтра, когда придет Рэнил-Менс...
   - А что, если отверстие больше не откроется?
   - Хэлисон сказал, что откроется... Это вполне логично.
Энергия мысли, как и всякая другая, должна тратиться
постепенно, если только она не выключена. А смерть
Хэлисона, очевидно, не выключила ее. - Грегг кивнул в
сторону отверстия, которое медленно закрывалось.
   - Говоря словами пророка, отойди от зла, - предупредил
Мак Ферсон.
   Он вышел и приготовил себе бокал почти не разбавленного
шотландского виски. По спине его струйкой пополз холодный,
расслабляющий страх.
   Они еще немного поговорили, не решив ничего
определенного. В конце концов, Грегг полез в дыру, потом
выглянул из нее, как портрет из круглой рамы.
   - Пока все идет хорошо, - объявил он. - Завтра увидимся,
Мак. И я смогу рассказать вам многое.
   Мак Ферсон сжал кулаки, так что ногти впились ему в
ладони.
   - Не лучше ли вам передумать? Я бы хотел... Грегг
усмехнулся.
   - Не выйдет. Я мальчик, который на этот раз хочет
получить ответы на свои вопросы. И наконец, зарубите себе
на носу, Мак, что никакой опасности здесь нет.
   - 0'кэй.
   - Дайте мне бокал. На той стороне нет виски... спасибо.
Желаю счастья!
   - Желаю счастья! - повторил Мак Ферсон.
   Он сидел и ждал. Отверстие сужалось.
   - Через минуту будет слишком поздно, Мэннинг.
   - И сейчас уже слишком поздно. Скоро увидимся, дружище.
Завтра в шесть тридцать. И может быть, я приведу с собой
Рэнил-Менса.
   Грегг поднял бокал. Отверстие постепенно уменьшилось до
размеров десятицентовой монеты. И исчезло.

   Мак Ферсон не шевелился. Он сидел на месте и ждал. Он
был во власти страха, холодного, безотчетного и неодолимого,
хотя, разумеется, противоречащего всякой логике.
   И тогда, не оборачиваясь, он почувствовал, что в комнате
кто-то есть.
   В поле его зрения появился Хэлисон.
   - Безназванно опоздал, - объявил он. - Ну, ладно,
вернусь завтра ночью. Жаль только, что пропущу Рэнил-Менса.
   Пары алкоголя, казалось, вихрем закружились в голове Мак
Ферсона.
   - Грузовик, - проговорил он. - Грузовик. Несчастный
случай... Хэлисон пожал плечами.
   - У меня совсем иной обмен веществ. И со мной часто
бывает столбняк. От нервного шока я как раз и пришел в это
септольное состояние. Я проснулся в этом... как его?..
морге, объяснил там приблизительно, что со мной произошло, и
прибежал сюда. Но слишком поздно. Я до сих пор не нашел
того, что искал.
   - А что же вы искали? - спросил Мак Ферсон.
   - Я ищу Хэлисона, - пояснил Хэлисон, - потому что он был
потерян в прошлом, а Хэлисон не может вновь обрести свою
целостность, пока я не найду его. Я работал много, много, и
однажды Хэлисон ускользнул и ушел в прошлое. И вот теперь я
должен искать.
   Мак Ферсон похолодел как ледышка: он понял, чем
объяснялось странное выражение глаз Хэлисона.
   - Рэнил-Менс, - проговорил он. - Значит... о господи!
Хэлисон протянул дрожащую шестипалую руку.
   - Убийно. Так вы знаете, что они сказали. Но они
ошибались. Я был изолирован, для лечения. Это тоже было
неправильно, но это дало мне время открыть дверь в прошлое и
искать Хэлисона там, где он потерялся. Слуги-роботы давали
мне пищу, и меня оставили в покое, который был мне
полноместно необходим. Но игрушки, те, что они положили ко
мне в комнату, не были мне нужны, и я ими почти не
пользовался.
   - Игрушки...
   - Зан, зан, зан. Далекно тайничный... но слова ведь
меняются. Даже для гения этот способ очень мучительный.
   Я не то, что они думают. Рэнил-Менс понимал. Рэнил-Менс
- это робот. Все наши врачи - роботы, обученные в
совершенстве выполнять свои обязанности. Но вначале было
тяжело. Лечение... зан, зан, зан, дантро. Нужен сильный
мозг, чтобы выдержать лечение, которое Рэнил-Менс применял
ко мне каждую неделю. Даже для меня, гения, это было...
зан, зан, зан, и они, быть может, хватили через край,
вихревым способом навсегда изгоняя из меня побочные
сигналы...
   - Что же это было? - спросил Мак Ферсон. - Что это
было, черт вас побери?
   - Нет, - внезапно повалившись на ковер и закрыв лицо
руками, проговорил Хэлисон. - Финтакольцевое и... нет,
нет...
   Мак Ферсон подался вперед; он весь покрылся потом; рюмка
выскользнула у него из пальцев.
   - Что?!
   Хэлисон поднял на него блестящие невидящие глаза.
   - Лечение шоком от безумия, - сказал он. - Новое,
ужасное, долгое, долгое, бесконечно долгое лечение, которое
Рэнил-Менс применял ко мне раз в неделю, но теперь я не
против этого лечения, и оно мне нравится, и Рэнил-Менс будет
применять его к Греггу вместо меня, зан, зан, зан и вихревым
способом...
   Все теперь стало на свое место. Мягкая мебель,
отсутствие дверей, окна, которые не открывались, игрушки.
Палата в больнице для умалишенных.
   Чтобы помочь им и вылечить их.
   Шокотерапия.
   Хэлисон встал и пошел к открытой двери.
   - Хэлисон! - позвал он.
   Его шаги замерли в передней. Тихонько доносился его
голос.
   - Хэлисон в прошлом. Зан, зан, зан, а я должен найти
Хэлисона, чтобы Хэлисон снова стал цельным. Хэлисон, зан,
зан, зан...
   В окна заглянули первые лучи солнца. Наступило утро
четверга.

--------------------------------------------------------

   1) - Пого - колдун, герои произведении американской
        литературы для детей.
   2) - Борис Карлов - американский киноактер,
        прославившийся исполнением ролей мистических злодеев.

   Генри Каттнер
   Сплошные неприятности

   Перевод В. Панова

   У нашего Лемуэля три ноги, и мы прозвали его
Неотразимчиком. Когда началась война Севера и Юга, Лемуэль
уже подрос, и ему пришлось прятать лишнюю ногу между
лопаток, чтобы не возбуждать подозрений и сплетен. Нога под
одеждой на спине делала его похожим на верблюда, иногда она
дергалась от усталости и била его по позвоночнику, однако
все это не очень беспокоило Лемуэля. Ведь его принимали за
обыкновенного двуногого! И он был счастлив.
   Мы, Хогбены, на своем веку не раз попадали в передряги.
Теперь каша заварилась из-за беспечности Неотразимчика. Он
ко всему относился спустя рукава.
   Не виделись мы с Лемуэлем лет шестьдесят. Он жил в горах
на Юге, а вся наша семья - в Северном Кентукки. Вначале мы
решили добраться к нему по воздуху, но когда подлетели к
Пайпервилю, собаки на земле невероятно разбрехались, жители
высыпали из домов и уставились на небо. Мы вынуждены были
вернуться. Папин па сказал, что придется отправиться в
гости к родственнику обычным способом, как все люди. Я не
люблю путешествовать ни по суше, ни по морю. Когда мы в
1620 году плыли к Плимут-Року, мне вывернуло всю душу. Куда
приятнее летать! Но с дедом мы никогда не спорили, папин па
у нас глава семьи.
   Папин па взял где-то напрокат грузовик и туда уложили все
пожитки. Правда, не сразу нашлось место малышу - он весил
около трехсот фунтов, и коры-то, в которое его поместили,
занимало чудовищно много места. Зато с дедом обошлось без
хлопот: мы положили его в старый джутовый мешок и засунули
под сиденье. Сборы, конечно, легли на мои плечи. Па выпил
пшеничной водки и все только прыгал на голове и напевал:
"Летит планета кувырком, кувырком, кувырком..." А дядюшка
вообще не захотел ехать. Он улегся под ясли в хлеву и
сказал, что погружается лет на десять в спячку.
   - И чего вам дома не сидится? - бурчал он. - Полтыщи
лет вы ежегодно весной отправляетесь куда-то мотаться! Нет
уж, я вам больше не компания...
   Так и уехали без него.
   Когда наши переселились в Кентукки, рассказывали мне, там
было голое место, и пришлось изрядно попотеть, чтобы
устроиться. Однако Неотразимчик не захотел корпеть над
постройкой дома и улетел на юг. Там он зажил тихой
дремотной жизнью, просыпаясь по-настоящему раз в год-два,
чтобы как следует выпить. Лишь тогда с ним налаживалась
мозговая связь.
   Оказалось, Лемуэль устроился на развалившейся мельнице в
горах над Пайпервилем. Когда мы подъехали, то первым долгом
увидали на балконе Лемуэлевы бакенбарды. Сам Неотразимчик
похрапывал в опрокинувшемся кресле - очевидно, сон был
приятный, и он не проснулся, когда упал.
   Будить мы Лемуэля не стали. Корыто затащили в дом общими
усилиями, а потом па и папин па выгрузили спиртное.
   Поначалу у всех было хлопот полон рот - в доме не нашлось
ни крошки. Наш Неотразимчик побил все рекорды сибаритства:
даже не варил горячего. Он приноровился гипнотизировать
обитавших в окрестных лесах енотов, и те сами являлись к
нему на обед. И до чего только может дойти лень! Еноты
очень ловко действуют лапками, и Лемуэль заставлял их
раскладывать костер и самих себя поджаривать. Интересно,
свежевал он зверей или нет? А когда Неотразимчику хотелось
пить, он - стыдно сказать! - собирал над головой небольшую
тучку и устраивал дождь прямо себе в рот.
   Впрочем, сейчас нам было не до Лемуэля. Ма раскладывала
вещи, па присосался к кувшину пшеничной, и мне снова
пришлось на своей спине таскать тяжести. Все это было бы
еще полбеды, но на мельнице не оказалось никакого
электрического генератора! А наш малыш жить не мог без
электричества, да и папин па пил его как верблюд.
Неотразимчик, конечно, пальцем о палец не ударил, чтобы
поддерживать воду в запруде на должном уровне, и вместо реки
по высохшему руслу тек тощий ручеек. Нам с ма пришлось
здорово пораскинуть мозгами, пока мы не соорудили в
курятнике печку.
   Однако настоящие неприятности начались после того, как о
нашем приезде пронюхали местные власти.
   В один прекрасный день, когда ма стирала во дворе,
заявился какой-то плюгавый тип и страшно удивился, завидев
нас (я как раз тоже вышел из дому).
   - Хороший выдался денек, - сказала ма, - не хотите ли
выпить, сударь?
   Незнакомец ответил, что не прочь, и я зачерпнул ему ковш
нашей пшеничной. От первого глотка он чуть не задохся,
затем поблагодарил и допил, однако повторить не захотел, а
сказал, что, если мы так гостеприимны, пусть лучше дадим ему
раскаленный гвоздь и он его с удовольствием проглотит.
   - Недавно приехали? - спросил он.
   - Да, - ответила ма, - в гости к родственнику.
   Плюгавый взглянул на балкон, где восседал спавший
каменным сном Неотразямчик:
   - А он, по-вашему, жив?
   - Будьте уверены, - ответила ма, - как огурчик.
   - Мы думали, он давно умер, - сказал плюгавый, - даже
избирательный налог с него не взимали. Теперь, надеюсь, в
вы будете платить, раз поселились здесь. Сколько вас
народу?
   - Человек шесть.
   - Все совершеннолетние?
   - У нас, значит, па, да этот - Сонк, да малыш...
   - Сколько ребенку?
   - Он совсем крошка, ему и четырехсот не будет, правда,
ма? - вмешался я.
   Но ма влепила мне затрещину и приказала не перебивать
старших. Плюгавый ткнул пальцем в мою сторону и сказал, что
не в силах определить мой возраст, и я готов был провалиться
сквозь землю, так как сбился со счета еще при Кромвеле и
теперь сам не знал, сколько мне лет. В конце концов
плюгавый решил взимать избирательный налог со всех, за
исключением малыша.
   - Но это еще не главное, - сказал он, что-то помечая в
своей книжечке. - Вы должны правильно голосовать. У нас в
Пайпервиле один босс - Эли Гэнди, и организация у него
работает как часы... С вас со всех двадцать долларов.
   Ма отправила меня поискать денег. Но у папиного па
оказался только один динарий, и он сказал, что стащил его
еще у какого-то Юлия Цезаря и динарий дорог ему как сувенир,
па опустошил кувшин пшеничной и от него я ничего не добился,
а у малыша нашлось всего три доллара. В карманах
Неотразимчика я обнаружил лишь старое скворчиное гнездо и в
нем два яйца.
   - Ничего, утро вечера мудреней, - сказал я и спросил у
плюгавого: - А золото вы берете, мистер?
   Ма опять влепила мне затрещину, плюгавый же страшно
развеселялся и сказал, что золотом будет еще лучше. Наконец
он вышел и направился в лес и вдруг припустил так, что пятки
засверкали: навстречу ему попался енот с пучком веточек в
лапках для костра. Значит, наш Лемуэль проголодался.
   Я стал искать металлолом, чтобы к завтрашнему дню
превратить его в золото, но назавтра мы уже очутились за
решеткой.
   Мы все могли читать мысли обыкновенных людей и заранее
узнали об аресте, но не стали ничего предпринимать. Папин
па собрал всех, кроме малыша и Неотразимчика, на чердаке и
объяснил, что нам надо хранить в тайне свои способности и не
возбуждать подозрений местных жителей.
   Во время его спича я загляделся на паутину в углу, и
папин па заставил мои глазные яблоки повернуться в его
сторону, а затем продолжал:
   - Стыдно мне за здешних мошенников, но нам лучше им не
перечить. Инквизиции теперь нет, и нашему здоровью ничто не
угрожает.
   - Может, лучше спрятать печку? - спросил было я, но
получил от ма очередную затрещину за то, что перебиваю
старших.
   - Только хуже будет, - пояснила она на словах. - Утром
здесь шныряли сыщики из Пайпервиля и все высмотрели.
   - Вы пещеру под домом сделали? - спросил папин па. -
Вот и отлично. Спрячьте нас с малышом в пещере, а сами
идите. - И добавил со старинной вычурностью, которую любил:
- Сколь жалка судьба человека, засидевшегося на этом грешном
свете и дожившего до мрака времен, освещаемых лишь солнцем
доллара. Пусть встанут деньги мошенникам поперек горла...
Не надо, Сонк, я сказал просто так, не заставляй их глотать
доллары. Постараемся, дети, не обращать на себя излишнего
внимания. Как- нибудь выкрутимся.
   Папин па с малышом залез в пещеру, а нас всех арестовали
и отправили в Пайпервиль, где поместили в здание со
множеством клеток, похожее на птичник. Похрапывавшего
Неотразимчика тоже выволокли, он так и не проснулся.
   В птичнике-тюрьме па применил свой любимый трюк и
ухитрился напиться. Надо вам сказать, это даже был не трюк
и не фокус, а настоящая магия. Сам па не мог его толком
объяснить и сбивался на какую-то чертовщину. Он говорил,
например, что алкоголь в теле человека превращается в сахар.
Но как же он превратится в теле в сахар, если попадет не в
тело, а в живот? Тут без колдовства не обойдешься. Мало
того, па говорил еще, что с помощью ферментов навострился
сахар у себя в крови превращать обратно в алкоголь и
оставаться навеселе, сколько хочешь. Видно, эти его
приятели ферменты были форменные чернокнижники! Правда, он
чаще отдавал предпочтение натуральному спиртному, но
проделки колдунов ферментов не раз сбивали меня с
панталыку...
   Из тюрьмы меня привели к какое-то помещение, заполненное
людьми, предложили стул и начали допрашивать. Я прикинулся
дурачком и твердил, что ничего не знаю. Но вдруг один
субъект объявил:
   - Эти горцы абсолютно первобытные люди, однако у них в
курятнике урановый реактор! И они, конечно, не могли
построить его сами!
   Публику настоящий столбняк хватил.
   Затем они снова начали приставать ко мне с вопросами, но
ничего не добились и отвели обратно в камеру.
   Постель моя кишела клопами. Чтобы их уничтожить, я
выпустил из глаз особые лучики и только тогда заметил
тщедушного человека с воспаленными небритыми щеками,
проснувшегося на верхних нарах.
   Он изумленно уставился на меня и быстро-быстро моргал.
   - Во всяких тюрьмах я гнил и с кем только не скучал у
одного рундука, но с дьяволом в одной дыре первый раз. Меня
зовут Амбрустер, Станки Амбрустер, сижу за бродяжничество.
А ты за что, приятель? Прикарманивал души по бешеной цене?
   - Рад познакомиться, - сказал я. - Вы, наверное, страшно
образованный человек, я таких изысканных выражений ни от
кого не слыхал... Нас притащили сюда без всяких объяснений,
всех взяли, даже спавшего Лемуэля и подвыпившего па.
   - Я бы тоже с удовольствием шарахнул стаканчик-другой, -
заметил мистер Амбрустер. - Может, тогда у меня не лезли бы
глаза на лоб оттого, что ты ходишь, не касаясь ногами пола.
   Я действительно был несколько выбит допросом из колеи и
забылся. Получилось, что я на глазах у чужих валяю дурака.
Я рассыпался в извинениях.
   - Ничего, ничего, я давно всего этого ждал, - заворочался
мистер Амбрустер и поскреб щетину на щеках. - Пожил я,
покуролесил в свое удовольствие, вот и начал ум за разум
заходить... Почему же, однако, вас всех арестовали?
   - Они говорят, из-за реактора, где мы расщепляем уран, но
это ерунда. Зачем я буду щепать уран? Вот лучину щепать -
другое дело...
   - Отдай ты им этот реактор, а то не отвяжутся. Здесь
идет крупная политическая игра - через неделю выборы.
Начали было поговаривать о реформах, да старина Гэнди всем
глотки заткнул.
   - Все это очень интересно, но нам надо поскорей домой.
   - А где вы живете?
   Я сказал, и мистер Амбрустер задумался:
   - Наверное, ваш дом на той реке, то есть ручье... на
Большой Медведице?
   - Там даже не ручей, а ручеек.
   - Гэнди называет его рекой Большой Медведицы! -
рассмеялся мистер Амбрустер. - И заработал на этом названии
кучу денег! Ручей пятьдесят лет как высох, но десять лет
назад Гэнди построил на нем дамбу ниже вашей мельницы и
отхватил жирный куш. Дамба так и называется - Гэнди-дамба.
   - Неужели он сумел обратить дамбу в деньги?
   - Ага, значит, сам дьявол этого не может? А Ганди может.
У него в руках газеты, а это все равно что открытый
банковский счет, хо-хо! Гэнди взял и провел себе
ассигнования на строительство... Кажется, за нами.
   Вошел человек со связкой ключей и увел мистера
Амбрустера. Скоро пришли и за мной. Я очутился в большой
ярко освещенной комнате, где были и па, и ма, и
Неотразимчик, и мистер Амбрустер, и еще какие-то рослые
парни с пистолетами. Кроме них, там сидел тощий сморщенный
коротышка с голым черепом и подлыми глазенками. Этого
лысого все слушались и называли мистером Гэнди.
   - Мальчишка, по-моему, довольно глуповат, - заговорил
мистер Амбрустер, когда я вошел. - Если он и сделал что
плохое, то не нарочно.
   Однако на него прикрикнули и стукнули по голове, а этот
мистер Гэнди взглянул из угла на меня по-змеиному и спросил:
   - Кто вам помогает, мальчик? Кто построил атомную
электростанцию в сарае? Отвечай правду, или тебе сделают
больно.
   Я так поглядел на него, что меня немедленно тоже стукнули
по макушке. Вот чудаки, не знают, какая крепкая у Хогбенов
голова. Меня дикари пробовали каменными топорами по голове
бить, да все племя до того уморилось, что пикнуть сил не
хватило, когда я их стал потом топить. Но мой сосед по
камере заволновался.
   - Послушайте, мистер Гэнди... Я, конечно, понимаю, какая
грандиозная сенсация будет, если вы докопаетесь, кто
смастерил реактор, только вы и без того победите на выборах.
А вдруг там и нет никакого реактора?
   - Я знаю, кто его построил, - сказал мистер Гэнди. -
Беглые нацистские преступники или предатели-физики. Я не
успокоюсь, пока не найду виновных.
   - Ого, значит, вам нужен шум на всю Америку, - сказал
мистер Амбрустер. - Наверное, метите в губернаторы или в
сенаторы, а то и на самую верхотуру?
   - Мальчишка что-нибудь тебе рассказывал? - спросил
мистер Гэнди.
   Мистер Амбрустер сказал, что я ничего не говорил. Тогда
они принялись за Лемуэля, но только зря потеряли время. Наш
Неотразимчик любил и умел спать. Вдобавок при его лени он
не давал себе труда дышать во сне, и люди мистера Гэнди даже
засомневались, жив ли он.
   Па тем временем успел связаться со своими приятелями
ферментами, и от него тоже ничего нельзя было добиться. Они
попробовали вразумить его куском шланга, но он в ответ на
удары только глупо хихикал, и мне было ужасно стыдно.
   Зато ма не посмели пальцем тронуть. А если кто подходил
к ней, она вся бледнела, покрывалась испариной, вздрагивала,
и наглец отлетал прочь, словно от здоровенного толчка.
Помню, как-то один дока сказал, будто у нее в организме есть
орган вроде ультразвукового лазера. Но это вранье и ученая
тарабарщина! Ма просто испускала свист, которого никто не
слышал, и направляла его в цель, как охотник пулю в глаз
белки. Я и сам так мог.
   Наконец мистер Гэнди приказал отправить всех обратно в
тюрьму, пригрозив еще взяться за нас всерьез. Неотразимчика
выволокли, остальных развели по камерам.
   Мистер Амбрустер стонал на нарах, крохотная лампочка с
утиное яйцо освещала его голову и шишку на ней. Пришлось
облучить ему голову невидимыми лучами, действовавшими как
припарка (не знаю, что это были за лучи, но я мог пускать и
такие из глаз). Шишка исчезла, мистер Амбрустер перестал
стонать.
   - Ну и в переплет ты попал, Сонк, - проговорил он (еще
раньше я назвал ему свое имя). - У Гэнди планы: о-го-го!
Он уже околпачил Пайпервиль, теперь хочет прибрать к рукам
штат или даже целиком страну... А для этого ему нужно
сперва прогреметь на всю Америку. Заодно и переизбрание в
мэры подмажет, хотя город у него уже в кармане... А может,
там у вас все-таки был реактор?
   Я вытаращил глаза.
   - Гэнди уверен на все сто, - продолжал мистер Амбрустер.
- Он посылал физиков, и я своими ушами слышал, как они
докладывали про обнаруженный у вас уран-235 и графитовые
стержни. Мой совет: скажи им, кто вам помогал. А то они
напичкают тебя лекарствами, от которых начинаешь говорить
правду.
   Однако в ответ я лишь посоветовал мистеру Амбрустеру
отоспаться - меня уже звал папин па. Я вслушивался в его
голос, звучавший в моем мозгу, но перебивал па, успевший
опохмелиться.
   - А ну-ка, сынок, выпей, промочи горлышко, - веселился
па.
   - Заткнись, несчастная букашка! - строго перебил его
папин па. - Прекрати болтовню и отсоединись. Сонк!
   - Да, папин па.
   - Надо бы обмозговать план действий...
   - А все-таки, почему бы тебе не опохмелиться? - не
отставал па.
   - Перестань, па! - не выдержал я. - Имей уважение к
старшим, к своему отцу. И потом, как ты дашь мне
опохмелиться, если мы в разных камерах?!
   - Очень просто: свяжу наши жилы, по которым течет кровь,
в одно замкнутое кольцо и перекачаю образовавшийся во мне
алкоголь к тебе. В науке это называется телепатической
трансфузией. Гляди!
   Перед моим мысленным взором возникла посланная па схема.
Действительно, все было очень просто. Просто для Хогбенов,
разумеется. Но я еще больше разозлился.
   - Не заставляй, па, своего любящего сына терять последнее
уважение к родителю и называть его старым пнем. Не щеголяй
этими теперешними словечками, я же знаю, что ты ни разу
книги в руках не держал, а просто читаешь чужие мысли и
хватаешь верхушки.
   - Да ты выпей, выпей! - твердил па.
   - Кражи мудрости прямо из чужих голов, - хихикнул папин
па. - Я тоже иногда так делал. А еще я могу быстренько
состряпать у себя в крови возбудителя мигрени и подбросить
его тебе, бездонная ты бочка!.. Теперь, Сонк, твой
проказник па не будет нас прерывать.
   - Слушаю тебя, - ответил я. - Как у вас там?
   - Мы отлично устроились.
   - А малыш?
   - И он тоже. Но, Сонк, тебе придется поработать.
Оказывается, все наши нынешние беды от печки, или... как ее
теперь называют?.. От ядерного реактора.
   - Я тоже догадался.
   - Кто бы мог подумать, что они раскусят нашу печку?
Такими печками пользовались во времена моего деда, у него я
научился их делать. От этих ядерных печек и мы сами,
Хогбены, получились, потому что в них... как же теперь это
называется?.. Здесь, в Пайпервиле, есть ученые люди,
пошарю-ка я у них в головах...
   При моих дедах, - через некоторое время продолжил папин
па, - люди научились расщеплять атом. Возникла радиация,
подействовала на гены, и в результате доминантных мутаций
появилось наше семейства. Все Хогбены - мутанты.
   - Про это нам вроде еще Роджер Бэкон (1) говорил?
   - Ага! Но он был наш приятель и с другими про нас не
распространялся. Если бы в его время люди узнали о наших
необыкновенных способностях, они бы постарались нас всех
сжечь. Даже теперь нам небезопасно являться людям... Со
временем, конечно, мы насчет этого что-нибудь предпримем...
   - Я знаю, - прервал я. (Мы, Хогбены, не имеем тайн друг
от друга.)
   - А пока у нас получилась закавыка. Люди снова научились
расщеплять атом и догадались, какую такую печку соорудили мы
в курятнике. Нужно ее уничтожить, чтобы от нас отстали.
Однако малыш и я без электричества не обойдемся, и придется
получать его не от ядерной печи, а более сложным путем. Вот
что ты устроишь...
   Скоро я принялся за работу.
   У меня есть способность поворачивать глаза так, что
становится видна сущность вещей. Глянул я, к примеру, на
оконную решетку, и вижу - вся она состоит из крошечных
смешных штучек, которые трясутся, бестолково топчутся на
одном месте и вообще суетятся, будто верующие, собирающиеся
к воскресной обедне. Теперь их, слышно, называют атомами.
Усыпив предварительно мистера Амбрустера, я начал строить из
атомов, как из кирпичиков, нужные мне комбинации. Вначале,
правда, я ошибся и превратил железную решетку в золотую, но
тут же поправился и растворил ее в воздухе. Очутившись
снаружи, я загнал атомы на старые места, и в окне опять
возникла решетка.
   Камера моя находилась на седьмом этаже здания, половину
которого занимала мэрия, а другую - тюрьма. Уже стемнело, и
я вылетел незамеченным. Увязавшуюся за мной сову я сбил
плевком.
   Атомную печку охраняла стража с фонарями, пришлось
застыть сверху и все делать на расстоянии. Вначале я
испарил черные штуковины - графит, как их окрестил мистер
Амбрустер. Потом взялся за дрова, или, по его словам, за
уран-235, обратил его в свинец, а свинец - в пыль, и ее
быстро сдуло ветром.
   Покончив с реактором, я полетел к истокам ручья. Вода
бежала по его дну тоненькой струйкой, в горах тоже оказалось
сухо, а папин па говорил, воды нам нужно полное русло. Тут
как раз он сообщил мне, что малыш хнычет. Надо бы, конечно,
сперва отыскать надежный источник энергии и уже потом ломать
печку. Оставалось одно - дождь.
   Однако раньше я слетал на мельницу, сотворил и поставил
электрогенератор.
   Поднявшись в облака, я начал охлаждать одно из них,
разразилась гроза, и хлынул ливень. Но у подножия гор ручей
был по-прежнему сух. После непродолжительных поисков я
заметил провал в дне ручья. Вот отчего пятьдесят лет тут и
воробей не мог напиться!
   Я быстренько заделал дыру, на всякий случай отыскал
несколько подземных ключей и вывел их на поверхность, а
затем полетел на мельницу.
   Дождь лил как из ведра, и стража, очевидно, ушла
сушиться, подумал я. Но папин па сказал, что, когда
захныкал наш младенец, они позатыкали уши пальцами и с
воплями разбежались кто куда. Он приказал мне осмотреть
мельничное колесо. Починка требовалась небольшая, да и
дерево за несколько веков сделалось мореным. Ну и
хитроумная штука было это колесо! Воды в ручье все
прибывало, а колесо вертелось, и хоть бы хны! В старину
умели строить! Но папин па сказал, что я еще не видел
Аппиеву дорогу, сделанную древними римлянами, - мостовая до
сих пор как новенькая.
   Устроив его с малышом, как птенчиков в гнездышке, я
полетел к Пайпервилю. Занималась заря, и теперь за мной
увязался голубь. Пришлось и на него плюнуть, а то нас бы
обоих заметили.
   В тюрьме-мэрии по всем этажам бегали служители с
растерянными физиономиями. А ма сообщила мне, что,
обратившись невидимками, они с па и Лемуэлем собрались
посовещаться в большой камере на краю тюремного блока. Да,
забыл сказать, что я тоже сделался невидимым, когда проник в
свою камеру взглянуть, не проснулся ли мистер Амбрустер.
   - Папин па известил нас, что все в порядке, - сказала ма.
- Нам, кажется, можно отправляться домой. А дождь сильный?
   - Ливень что надо. Чего это они тут так суетятся?
   - Никак не поймут, куда мы подевались и где ты. Полетим
на мельницу, когда разойдутся тюремщики.
   - Все устроено, как велел папин па, - начал рассказывать
я, но вдруг на другом конце коридора раздались изумленные
возгласы.
   Затем к дверной решетке нашей камеры вперевалку подошел
заматерелый жирный енот с пучком веточек, уселся на задние
лапки и стал раскладывать костер. Глазки у зверька были
удивленные-удивленные. Должно быть, наш Неотразимчик
загипнотизировал его, не просыпаясь.
   Перед решеткой собралась куча любопытных, но глядели они,
разумеется, не на нас - мы оставались невидимы, а на енота.
Мне лично уже случалось наблюдать, как еноты разжигают
костер, но хотелось поглядеть, не заставляет ли Неотразимчик
зверей самих сдирать с себя шкуру. Однако только енот
приготовился свежевать себя, один из полицейских сграбастал
его в сумку и унес.
   К этому времени совсем рассвело. Откуда-то донеслись
крики, а потом завопил голос, показавшийся мне знакомым.
   - Ма, - сказал я, - мне бы нужно посмотреть, что делают с
бедным мистером Амбрустером.
   - Нет, нет, пора вытаскивать малыша и деда из пещеры! -
приказала она. - Говоришь, мельничное колесо вертится?
   - Еще как вертится! Электричества теперь хватит.
   Ма нашарила рядом с собой па и дала ему тычка:
   - Вставай, живо!
   - Может, сперва выпьем? - заикнулся было па, однако ма
поставила его на ноги и сказала, что хватит, надо спешить
домой.
   Я тем временем уничтожил оконную решетку. Хотя дождь еще
не перестал, ма сказала, мы не сахарные, не растаем. Они с
па подхватили храпевшего Неотразимчика под мышки и полетели.
Все трое оставались невидимыми, так как перед тюрьмой-мэрией
зачем-то собралась громадная толпа.
   - Марш за нами! - крикнула мне ма. - А то нашлепаю!
   - Сейчас! - ответил я, но остался.
   Оказалось, что мистера Амбрустера снова отвели на допрос
в зал. У окна опять стоял мистер Гэнди и сверлил беднягу
своими змеиными глазками, а двое типов закатали мистеру
Амбрустеру рукав и готовились проткнуть ему руку какой-то
стеклянной штукой с тонким наконечником. Ах, подонки! Я
вышел из состояния невидимости и крикнул им:
   - Не смейте трогать этого человека!
   В ответ кто-то завизжал:
   - Хогбенский щенок, держите его!
   Я позволил им схватить себя и очутился втиснутым в
кресло. Рукав мне тоже закатали.
   - Нечего с ним церемониться, впрыснуть ему сыворотку
правдивости, - хищно усмехнулся мне в лицо мистер Гэнди, -
теперь этот бродяга ничего не утаит.
   Мистера Амбрустера они порядком отделали, но он стоял на
своем и лепетал:
   - Не знаю я, куда девался Сонк. Знал бы, так сказал. Не
знаю я, куда...
   Ударом по голове его заставили замолчать, и мистер Гэнди,
чуть не стукнувшись носом о мой нос, прошипел:
   - Сейчас мы узнаем, откуда у вас ядерный реактор! Один
укол - и у тебя мигом развяжется язык. Понял?
   Тут же мне в руку загнали острый конец стеклянной штуки и
впрыснули сыворотку. Но на меня она подействовала вроде
щекотки, и я опять отвечал, что ничего не знаю. Тогда Гэнди
приказал сделать мне еще укол, но я твердил свое, хотя
щекотало больше.
   Внезапно кто-то вбежал в комнату и заорал:
   - Дамба рухнула! Смыло Гэнди-дамбу! Половина ферм южной
долины в воде!
   Мистер Гэнди отпрянул как ужаленный и взвизгнул:
   - Вы бредите! Это невозможно! В реке Большой Медведицы
сто лет не было воды!
   Однако через несколько мгновений все сбились в кучу и
зашептались о каких-то образцах грунта и о сборище перед
парадной лестницей.
   - Вы бы успокоили их, мистер Гэнди, - посоветовал кто-то.
- Они так и кипят. Ведь как-никак поля затопило...
   - Я с ними поговорю и все улажу, тем более что толком еще
ничего не известно, а выборы через неделю.
   И мистер Гэнди исчез в дверях. Остальные кинулись за
ним. Тогда я встал и начал чесаться - вся кожа сильно
зудела. Ну, погоди, мистер Гэнди, я начинаю злиться!
   - Давай удерем, - предложил мистер Амбрустер. - Другого
такого случая у нас не будет.
   Выскочив черным ходом, мы обежали здание и перед фасадом
увидели огромную толпу. Наверху парадной лестницы стоял
мистер Гэнди, а к нему подступал рослый широкоплечий парень.
В руке у парня был здоровенный каменный обломок.
   - Я не знаю таких плотин, которые не имели бы предела
прочности, - возгласил мистер Гэнди.
   Но парень потряс обломком над головой и проревел:
   - А что такое плохой бетон, ты знаешь? Тут же один
песок! Дамбу из этого бетона можно размыть галлоном воды!
   - Отвратительно, мерзко! - затряс головой мистер Гэнди.
- Я возмущаюсь вместе с вами и заверяю всех, что со стороны
властей контракт выполнялся добросовестно. И если компания
"Аякс" пустила в дело некондиционные материалы, мы выведем
ее на чистую воду!
   А у меня уже страшно чесалось все тело и стало совсем
невтерпеж. Надо было что- то предпринять.
   Здоровяк с обломком бетона сделал шаг назад, ткнул
пальцем в сторону мистера Гэнди и спросил:
   - А знаешь, поговаривают, будто в компании "Аякс"
хозяйничаешь тоже ты?
   Мистер Гэнди открыл рот, потом закрыл, затрясся и вдруг
сказал:
   - Да, "Аякс" принадлежит мне.
   Вы бы слышали, что за рев пронесся по толпе!
   А парень чуть не задохся от возмущения.
   - И ты это открыто признаешь?! Значит, ты знал, из
какого дерьма построена дамба? Говори, сколько прикарманил.
   - Одиннадцать тысяч долларов, - смиренно признался мистер
Гэнди, - Остальное пошло шерифу, членам городского
управления и...
   Но взбешенная толпа кинулась вверх по лестнице, и больше
мы не услышали от мистера Гэнди ни слова.
   - Ну и ну! Впервые в жизни вижу такие чудеса, - сказал
мистер Амбрустер. - Что это стряслось с Гэнди, Сонк? Уж не
рехнулся ли он?.. А черт с ним, зато теперешнюю
администрацию разгонят, вышвырнут всех мошенников, и мы
заживем в Пайпервиле райской жизнью... Если только я не
двину на юг. Зимой я всегда перекочевываю поближе к
солнцу... Нет, сегодня настоящий день чудес: у меня в
кармане откуда-то народилось несколько монет! Пошли выпьем
по этому случаю.
   - Благодарю вас, но как бы ма не стала беспокоиться, -
ответил я. - Так вы думаете, мистер Амбрустер, в Пайпервиле
отныне все пойдет тихо-мирно?
   - Еще бы нет... Хотя, пожалуй, не сразу. Гляди, старину
Ганди волокут в тюрьму. Попался, который кусался... Нет,
мы обязательно должны это отпраздновать, Сонк! Куда ты
провалился?
   А я уже опять сделался невидимым. Зуд прошел, я полетел
домой тянуть электропроводку. Вода скоро пошла на убыль, но
благодаря, заткнутому провалу и открытым в верховьях ключам
энергией мы были обеспечены.
   С тех пор мы зажили мирной жизнью. Мирная жизнь и
безопасность нам, Хогбенам, дороже всего.
   Папин па говорил потом, что наводнение мы устроили
неплохое, хотя и поменьше того, про которое ему рассказывал
его папин па. В Атлантиде во времена прапапина па тоже
умели строить атомные печки. Но эти атланты были настоящие
головотяпы - добыли целые горы урана, и все полетело вверх
тормашками, дело кончилось всемирным потопом. Прапапин па
еле ноги унес, Атлантида потонула, никто про нее теперь и не
помнит.
   Хотя мистера Гэнди упекли в тюрьму, никто от него не
добился, почему он так разоткровенничался перед народом.
Говорили, будто бы на него помрачение ума нашло. Но я-то
знал, в чем была загвоздка.
   Помните колдовской трюк моего па: телепатическую
трансфузию алкоголя из его крови в мою? Так вот, когда меня
одолела чесотка после введения сыворотки правдивости, я взял
и проделал этот папин трюк с мистером Гэнди. Он стал резать
правду-матку, а у меня зуд как рукой сняло.
   Этаких прохвостов только колдовством и можно заставить
говорить правду.

------------------------------------------------------------

1) - Великий английский ученый XIII века н. э. Предполагают,
что он изобрел, в частности, очки, микроскоп, телескоп. Ему
приписывают иногда создание пороха. Он сделал немало открытий
в химии, физиологии и ряде других областей науки. Призывал к
внедрению математики во все науки.

   Генри Каттнер
   Исполнение желаний

   Перевод С. Васильевой

   Эта история закончилась вот так. Джеймс Келвин
сосредоточил все мысли на рыжеусом химике, который пообещал
ему миллион долларов. Для этого просто- напросто следовало
настроить свой мозг на волну мозга тою ученого и поймать
нужный сигнал. Недавно Келвин уже такое проделал. Однако
сейчас, когда он собирался установить этот контакт в
последний раз, добиться успеха было во сто крат важней, чем
прежде. Он нажал на кнопку устройства, которое дал ему
робот, и напряженно задумался.
   На невообразимо огромном от себя расстоянии Келвин уловил
сигнал.
   Он принял его.
   И тот унес его вдаль...
   Рыжеусый мужчина поднял на него взгляд, ахнул и радостно
улыбнулся.
   - Наконец-то, вы явились! - воскликнул он. - А я и не
слышал, как вы вошли. Черт побери, я ведь разыскиваю вас
уже две недели.
   - Скажите мне ваше имя, да побыстрее, - выпалил Келвин.
   - Джордж Бейли. Кстати, а вас как зовут?
   Но Келвин не ответил. Он вдруг вспомнил кое-что еще из
того, что говорил ему робот об этом устройстве, с помощью
которого, нажимая на кнопку, он устанавливал раппорт.
Келвин тут же нажал на нее - и ничего не произошло.
Устройство бездействовало. Видимо, свою задачу оно
выполнило, а это означало, что он обретет наконец здоровье,
славу и богатство. Робот же предупредил его, что это
устройство запрограммировано на выполнение
одного-единственного задания. Как только Келвин получит
желаемое, оно перестанет функционировать.
   И Келвин получил свой миллион долларов.
   А потом жил счастливо, не ведая ни горя, ни забот...

   Вот вам середина этой истории.
   Когда он откинул холщовый занавес, какой-то предмет -
кажется, небрежно повешенная веревка - мазнул его по лицу,
сбив набок очки в роговой оправе. В тот же миг
ослепительный голубоватый свет ударил ему в незащищенные
глаза.
   Он почувствовал, что теряет ориентацию и все внутри и вне
его как-то странно сместилось, но это ощущение почти сразу
же прошло.
   Предметы стали на свои места. Он отпустил занавес,
который свободно повис, и на нем снова можно было прочесть
выведенную масляной краской надпись:
   "Гороскопы. Загляните в свое будущее". А сам он
оказался лицом к лицу с удивительнейшим хиромантом.
   Это был... О, да ведь такое невозможно!
   - Вы - Джеймс Келвин, - ровным голосом отчеканил робот.
- Вы репортер. Вам тридцать лет, вы холосты, а в
Лос-Анджелес приехали сегодня из Чикаго, следуя совету
своего врача. Правильно?
   Изумленный Келвин чертыхнулся, поправил на переносице
очки и попытался вспомнить некогда написанное им expose (1)
о шарлатанах. Есть же какой-то простой способ, которым они
пользуются, творя подобные "чудеса".
   Робот бесстрастно взирал на него своими фасеточными
глазами.
   - Прочтя ваши мысли, - педантично продолжал он, - я
понял, что год сейчас 1949- й. Мне придется несколько
изменить свои планы. Дело в том, что в мои намерения
входило прибыть в год 1970-й. Я попрошу вас помочь мне.
   Келвин сунул руки в карманы и осклабился.
   - Разумеется, деньгами, так? - сказал он. - На минуту
вам удалось задурить мне голову. Кстати, как вы это
проделываете?
   - Я не машина и не оптический обман, - заверил его робот.
- Я живой организм, созданный искусственным путем в далеком
будущем вашей цивилизации.
   - А я не такой уж лопух, как вам кажется, - любезно
заметил Келвин. - Я зашел сюда, чтобы...
   - Вы потеряли квитанцию на свой багаж, - сказал робот.
   - А пока размышляли над тем, как быть дальше, немного
приложились к спиртному и ровно... ровно в восемь тридцать
пять вечера сели в автобус, направлявшийся в Уилшайр.
   - Чтение мыслей оставьте при себе, - сказал Келвин. - И
не пытайтесь убедить меня в том, что свой притон с этакой
вывеской вы содержите с незапамятных времен. За вас давно
уже взялись фараоны. Если, конечно, вы настоящий робот.
Ха, ха!
   - Этот притон, - сказал робот, - я содержу примерно минут
пять. Мой предшественник в бессознательном состоянии лежит
в углу, вон за тем шкафом. Ваш приход сюда - случайное
совпадение.
   Он на миг умолк, и у Келвина создалось странное
впечатление, будто робот вглядывается в него, словно желая
убедиться, удачно ли он пока справляется с изложением своей
истории.
   - Я тоже появился здесь совершенно случайно, - продолжал
робот. - По ряду причин теперь требуется внести кое-какие
изменения в мою аппаратуру. Придется заменить некоторые
детали. А для этого, как я понял, прочтя ваши мысли, мне
необходимо приноровиться к вашей весьма необычной
экономической системе, основанной на товарообмене. Словом,
мне нужны так называемые монеты либо свидетельство о наличии
у меня золота или серебра. Вот почему я на время стал
хиромантом.
   - Как же, как же, - сказал Келвин. - А почему бы вам
попросту не заняться грабежом? Если вы робот, совершить
ограбление века для вас, что раз плюнуть: крутанете
какой-нибудь там диск - и дело в шляпе.
   - Это привлекло бы ко мне внимание, а для меня превыше
всего полная секретность. Честно вам признаюсь, я... -
робот порылся в мозгу Келвина, отыскивая нужное выражение, и
закончил фразу: - Я в бегах. В мою эпоху наложен строгий
запрет на перемещения во времени; даже случайность не служит
оправданием. Такие перемещения осуществляют только по
особому заданию правительства.
   "А ведь он загибает", - подумал Келвин, но так и не сумел
определить, какая именно неувязка навела его на эту мысль.
Прищурившись, он вгляделся в робота, вид которого отнюдь не
развеял его сомнений.
   - Какие вам нужны доказательства? - спросило стоявшее
перед ним существо. - Ведь стоило вам войти, и я сразу
прочел ваши мысли, не правда ли? Вы не могли не
почувствовать, что на секунду утратили память, когда я изъял
из вашего мозга всю информацию, а потом тут же вернул ее на
место.
   - Так вот что тогда произошло, - промолвил Келвин. Он
осторожно сделал шаг назад: - Пожалуй, мне пора.
   - Погодите! - скомандовал робот. - Я вижу, вы теряете
ко мне доверие. Вы явно сожалеете, что посоветовали мне
заняться грабежом. Боитесь, что я претворю эту идею в
жизнь. Позвольте вас разубедить. Мне действительно ничего
не стоит отнять у вас ваши деньги, а потом, чтобы замести
следы, вас убить. Но мне запрещено убивать людей. Остается
одно - приспособиться к вашей системе товарообмена. Исходя
из этого, я могу предложить вам что-нибудь достаточно ценное
в обмен на небольшое количество золота. Дайте подумать. -
Взгляд фасеточных глаз обежал палатку, на миг впился в
Келвина. - К примеру возьмем гороскоп. Считается, что он
человеку обеспечивает человеку здоровье, славу и богатство.
Однако я не астролог, и в моем распоряжении всего лишь
разумный научно обоснованный метод, с помощью которого вы
могли бы достичь тех же результатов.
   - Угу, - скептическим тоном произнес Келвин. - И сколько
вы с меня сдерете? Между прочим, почему бы вам самому не
воспользоваться этим методом?
   - Я стремлюсь к иной цели, - туманно ответил робот. -
Вот, возьмите.
   Раздался щелчок. На груди робота откинулась створка. Из
скрывавшейся за ней ниши он извлек небольшую плоскую
коробочку и вручил ее Келвину, и, когда этот кусок холодного
металла оказался у него на ладони, он машинально сомкнул
пальцы.
   - Осторожнее! Не нажимайте на кнопку, пока...
   Но Келвин нажал...
   И вдруг словно бы оказался за рулем некоей воображаемой
машины, которая вышла из-под контроля, и кто-то чужой
расположился у него в голове. Локомотив- шизофреник,
окончательно свихнувшись, неудержимо несся по рельсам, а
рука Келвина, вцепившись в дроссель, ни на секунду не могла
умерить скорость этого взбесившегося механизма. И штурвал
его мозга сломался.
   За него уже думал кто-то другой!
   Существо не человеческое в полном смысле слова.
Вероятно, не совсем здоровое психически, если исходить из
представлений Келвина о норме. Но более чем в здравом уме
по его собственным стандартам. Достаточно высокоразвитое
интеллектуально, чтобы еще в детстве понять и усвоить самые
сложные принципы неевклидовой геометрии.
   Из взаимодействия ощущений в мозгу Келвина синтезировался
своего рода язык, причем язык усовершенствованный. Одна его
часть была рассчитана на слуховое восприятие, другая
состояла из образов, и еще в него входили запахи, вкусовые и
осязательные ощущения - порой знакомые, а иногда с
совершенно чуждым оттенком. И в языке этом царил хаос.
   Вот, например...
   "В этом сезоне развелось слишком много Больших Ящериц...
однако у ручных треварсов такие же глаза вовсе не на
Каллисто... скоро отпуск.. лучше галактический...
солнечная система стимулирует клаустрофобию... скоростну
завтра, если квадратный корник и воскользящая тройка..."
   Но то был всею лишь словесный символизм. При
субъективном восприятии этот язык был намного сложней и
внушал ужас. К счастью, пальцы Келвина, повинуясь рефлексу,
почти мгновенно отпустили кнопку, а сам он вновь оказался в
палатке. Его била мелкая дрожь.
   Теперь он перепугался не на шутку.
   Робот произнес.
   - Вам не следовало устанавливать раппорт, пока я вас не
проинструктирую. Теперь вам грозит опасность. Постойте-ка.
- Его глаза изменили цвет. - Да... точно... Это Тарн.
Берегитесь Тарна.
   - Я не желаю с этим связываться, - быстро сказал Келвин.
- Возьмите свою коробочку назад.
   - Тогда ничто не защитит вас от Тарна. Оставьте это
устройство себе. Оно, как я обещал, обеспечит вам здоровье,
славу и богатство с большей гарантией, чем... какой-нибудь
там гороскоп.
   - Нет уж, благодарю. Не знаю, как вам удалось проделать
такой фокус, - может, с помощью инфразвука... но я не...
   - Не спешите, - сказал робот. - Нажав на эту кнопку, вы
мгновенно проникли в сознание одного человека, который живет
в очень далеком будущем, и возникла межвременная связь. Эту
связь вы можете восстановить в любое время, стоит только
нажать на кнопку.
   - Избави бог, - произнес Келвин, все еще слегка потея.
   - Вы только подумайте, какие это сулит возможности...
Попробуйте представить, что какой-нибудь троглодит из
далекого прошлого получил бы доступ к вашему сознанию. Да
он смог бы удовлетворить все свои желания.
   У Келвина почему-то возникло убеждение, что очень важно
выдвинуть против доводов робота какое-нибудь логически
обоснованное опровержение. Подобно Святому Антонию - или то
был Лютер? - словом, подобно тому из них, что ввязался в
спор с дьяволом, Келвин, преодолевая головокружение,
попытался собрать разбегающиеся мысли.
   Голова у него разболелась пуще прежнего, и он заподозрил,
что перебрал спиртного. И только промямлил:
   - А как смог бы троглодит понять мои мысли? Ведь без
соответствующей подготовки и моего образования ему не
удалось бы использовать полученную информацию в своих
интересах.
   - Вам в голову когда-нибудь вдруг приходили идеи, явно
лишенные всякой логики? Словно кто-то извне заставляет вас
думать о каких-то неведомых вещах, что-то вычислять, решать
чуждые вам проблемы? Так вот, тот человек из будущего, на
котором сфокусировано мое устройство, - он не знает, что
между ним и вами, Келвин, теперь установлена связь. Но он
очень чувствителен и живо реагирует, если его к чему-нибудь
принуждают. Вам нужно только мысленно сосредоточиться на
той или иной проблеме, а затем нажать на кнопку. И тот
человек решит вашу проблему, каким бы нелогичным ни было это
решение, с его точки зрения. А вы тем временем прочтете его
мысли. Вы сами потом разберетесь, как пользоваться этим
устройством. Возможности его не безграничны - это вы тоже
поймете. Но оно обеспечит вам здоровье, богатство и славу.
   - Если б ваше устройство работало так на самом деле, оно
б обеспечило мне все что угодно, я стал бы всемогущим.
Поэтому-то я отказываюсь его купить!
   - Я же сказал, что его возможности ограниченны. Как
только вы успешно достигнете цели - обретете здоровье, славу
и богатство, оно перестанет функционировать. Но до того,
как это произойдет, вы сможете пользоваться им для решения
всех своих проблем, потихоньку выуживая нужную информацию из
сознания человека будущего с более высоким интеллектом. Но
учтите, что крайне важно сосредоточить свои мысли на той или
иной проблеме перед тем, как вы нажмете на кнопку. Иначе за
вами увяжется кое-кто почище Тарна.
   - Тарна? А кто...
   - Мне думается, это... это андроид, - произнес робот,
устремив взгляд в пространство. - Человеческое существо,
созданное искусственным путем... Однако пора заняться моей
собственной проблемой. Мне нужно небольшое количество
золота.
   - Так вот где собака зарыта, - проговорил Келвин,
почувствовав странное облегчение. - Нет у меня никакого
золота.
   - А ваши часы?
   Келвин резким движением поднял руку, из-под рукава
пиджака показались часы.
   - Ну нет. Эти часы стоят очень дорого.
   - Мне нужна только позолота, - сказал робот и стрельнул
из глаза бурого цвета лучом. - Благодарю вас.
   Металлический корпус часов стал тускло-серым.
   - Эй, вы! - вскричал Келвин.
   - Если вы воспользуетесь этим устройством,
предназначенным для установления контакта с человеком из
будущего, вам обеспечены здоровье, слава и деньги, - быстро
произнес робот - Вы будете счастливы, насколько может быть
счастлив человек этой эпохи. С помощью моего устройства вы
решите все свои проблемы... включая ваши отношения с
Тарном. Минуточку.
   Существо попятилось и исчезло за висевшим в палатке
азиатским ковром, которому никогда не пришлось побывать
восточнее Пеории (2).
   Стало тихо.
   Келвин перевел взгляд со своих облинявших часов на
загадочный плоский предмет, лежавший у него на ладони.
Размером он был примерно в четыре квадратных дюйма (два на
два) и не толще изящной дамской сумочки, а на одной из его
боковых сторон находилось углубление с утопленной в нем
кнопкой.
   Он опустил этот предмет в карман и, сделав два шага
вперед, заглянул за псевдоазиатский ковер, но ничего не
обнаружил, кроме пустого пространства и хлопающих на ветру
краев разреза в холщовой стенке палатки. Судя по всему,
робот улизнул. Келвин выглянул через прорезь. Снаружи на
ярко освещенной пристани Приморского парка шумела толпа
гуляющих, а за пристанью, вся в серебристых искорках,
колыхалась черная поверхность Тихого океана, простираясь
вдаль, где за невидимым сейчас изгибом прибрежных скал
мерцали огоньки Малибу.
   Келвин вернулся на середину палатки и огляделся. За
украшенным резьбой шкафом, на который ему несколько минут
назад указал робот, спал крепким сном какой-то толстяк в
костюме свами (3).
   Он был мертвецки пьян.
   Не зная, чем еще заняться, Келвин снова чертыхнулся. Но
вдруг обнаружил, что думает о ком-то по имени Тарн, который
был андроидом.
   Хиромантия... перемещение во времени... межвременная
связь... Нет, этого быть не может! Защитное неверие словно
одело его сознание в непроницаемую броню. Такого робота, с
которым он только что разговаривал, создать невозможно.
   Уж это Келвин знал точно. Это не прошло бы мимо его
ушей. Он же репортер, верно?
   Разумеется.
   Затосковав по шуму и людской суете, он отправился в тир и
сбил несколько уток.
   Плоская коробочка жгла ему карман. Матово-серый
металлический корпус его часов жег память. Воспоминание о
том, как ему сперва опустошили мозг, а затем изъятую
информацию вернули на место, огнем пылало в сознании.
   Вскоре выпитое в баре виски обожгло ему желудок.
   Он покинул Чикаго из-за назойливого рецидивирующего
синусита. Самого что ни на есть обыкновенного синусита. А
вовсе не потому, что страдал галлюцинаторной шизофренией, не
под влиянием исходящих из стен голосов, которые его за
что-то укоряли. Не потому, что ему мерещились летучие мыши
и роботы. То существо не было роботом. У всего этого есть
какое-то наипростейшее объяснение. О, несомненно.
   Здоровье, слава и богатство. И если...
   "ТАРН"!
   Эта мысль молнией пронзила его мозг.
   А за ней сразу же последовала другая: "Я схожу с ума!"
   Ему в уши забормотал чей-то голос, настойчиво повторяя
одно лишь слово: "Тарн... Тарн... Тарн... Тарн..."
   Но голос рассудка полностью заглушил это бормотание.
   Келвин тихой скороговоркой произнес:
   - Я - Джеймс Келвин. Я репортер, пишу статьи на
оригинальные темы, собираю и обрабатываю информацию. Мне
тридцать лет, я не женат. Сегодня я приехал в Лос-Анджелес
и потерял квитанцию на свой багаж. Я... я собираюсь еще
немного выпить чего покрепче и потом снять номер в
каком-нибудь отеле. Как бы там ни было, а здешний климат,
кажется, уже немного подлечил мой синусит.
   "ТАРН", - приглушенной барабанной дробью прозвучало почти
за порогом его сознания. "ТАРН, ТАРН".
   "Тарн".
   Он заказал еще выпивку и полез в карман за мелочью. Его
рука коснулась металлической коробочки. И он тут же
почувствовал, как что-то слегка сдавило ему плечо.
   Он инстинктивно оглянулся.
   Его плечо сжимала семипалая паукообразная рука... без
единого волоска и без ногтей... белая и гладкая, как
слоновая кость.
   Единственной, но всепоглощающей потребностью Келвина
стало страстное желание до предела увеличить расстояние
между собой и обладателем этой омерзительной руки.
   Но как это сделать?
   Он смутно сознавал, что стискивает пальцами лежащую у
него в кармане плоскую коробочку, как будто бы в ней - его
единственное спасение. А в мозгу билась лишь одна мысль:
"Я должен отсюда бежать". И он нажал на кнопку.
   Чудовищные, невыносимо чуждые мысли того существа из
будущего, бешено закрутив его, вовлекли в свое течение. Не
прошло и секунды, как могучий отточенный ум блестящего
эрудита из невообразимо далекого будущего столь необычным
способом был принужден решить эту внезапно возникшую у него
в мозгу проблему.
   Келвин получил сведения сразу о трех способах
транспортировки. От двух, как неприемлемых, он отказался:
авиамотокресло человечеству, видимо, еще только предстояло
изобрести, а квирление, для которого требовался сенсорный
шлем с антенной, вообще оказалось выше его понимания. Но
третий способ...
   Суть его уже начала стираться из памяти. А та рука
продолжала сжимать ему плечо. Келвин мысленно ухватился за
полученную информацию, которая грозила бесследно исчезнуть,
и отчаянным усилием воли заставил свое сознание и тело
двинуться по тому неправдоподобному пути, который подсказало
ему воображение человека из будущего.
   И он, обдуваемый холодным ветром, очутился на улице,
по-прежнему в сидячей позе, а между его спиной и тротуаром
была пустота.
   Он шлепнулся на землю.
   Прохожие на углу Голливудского бульвара и Кауэнги не
очень удивились, узрев сидевшего на краю тротуара смуглого
худощавого мужчину. Из всех только одна женщина заметила,
каким образом здесь появился Келвин, да и то полностью
осознала это, когда уже была далеко.
   Она сразу же поспешила домой.
   С хохотом, в котором звучали истерические нотки, Келвин
поднялся на ноги.
   - Телепортация, - проговорил он. - И как мне удалось это
проделать? Забыл... Трудновато вспомнить, когда все
позади, верно? Придется снова таскать с собой записную
книжку. - И чуть погодя: - А как же Тарн?
   Он в страхе огляделся. Уверенность в том, что ему нечего
бояться, он обрел лишь по истечении получаса, за которые
больше не произошло ни одного чуда. Келвин, бдительно ко
всему присматриваясь, прошелся по бульвару. Тарна нигде не
было.
   Он случайно сунул руку в карман и коснулся холодного
металла коробочки. Здоровье, слава и богатство. Так он мог
бы...
   Но он не нажал на кнопку. Слишком уж свежо было
воспоминание о потрясшем его и таком чуждом человеческому
естеству ощущении полной дезориентации. Иная плоскость
мышления, колоссальный объем знаний и навыки существа из
далекого будущего действовали подавляюще. Он как-нибудь
снова прибегнет к помощи этой коробочки - о да, непременно.
Но незачем спешить. Сперва нужно продумать кое- какие
стороны этого вопроса.
   От его скептицизма не осталось и следа.
   Тарн появился на следующий вечер. Репортер так и не
нашел квитанций на свой багаж, и ему пришлось
удовольствоваться двумя сотнями долларов, которые оказались
в его бумажнике. Заплатив вперед, он снял номер в средней
руки отеле и принялся обдумывать, как выкачать побольше
пользы из этой скважины в будущее. Он принял разумное
решение вести свой обычный образ жизни, пока не подвернется
что- нибудь, заслуживающее внимания. В любом случае ему не
мешает наладить связь с прессой. Он копнул "Таймс",
"Икземинер", "Ньюс" и ряд других периодических изданий. Но
дела такого рода требуют времени - репортеры быстро
добиваются успеха только в кинофильмах.
   В тот вечер, когда его посетил незваный гость, Келвин
находился у себя в номере.
   И разумеется, этим гостем был Тарн.
   На нем был огромный белый тюрбан, примерно вдвое больше
его головы. У него были щегольские черные усы с опущенными
вниз концами, как у китайского мандарина или сома. И он в
упор глядел на Келвина из зеркала в ванной комнате.
   Келвин колебался, нужно ли ему побриться перед тем, как
выйти куда-нибудь пообедать. Он в раздумье потирал
подбородок, когда перед ним возник Тарн, и факт его
появления дошел до сознания Келвина со значительным
опозданием, потому что ему вначале показалось, что это у
него самого вдруг непонятным образом выросли длинные усы.
Он потрогал кожу над верхней губой. Никакой растительности.
Но черные волоски в зеркальце затрепетали, когда Тарн
приблизил лицо к поверхности стекла.
   Это настолько потрясло Келвина, что у него из головы
вылетели все мысли. Он быстро попятился и уперся ногами в
край ванны, что мгновенно отвлекло его и вернуло способность
мыслить - к счастью для его психики. Когда он снова
посмотрел в сторону зеркала, висевшего над раковиной
умывальника, он увидел в нем только отражение своего
испуганного лица. Однако через две-три секунды вокруг его
головы начало проявляться облачко белого тюрбана и штрихами
наметились усы китайского мандарина.
   Келвин прикрыл рукой глаза и быстро отвернулся. Секунд
через пятнадцать он немного раздвинул пальцы, чтобы сквозь
щелку украдкой взглянуть на зеркало. Ладонь он с силой
прижал к верхней губе в отчаянной надежде воспрепятствовать
этим внезапному росту усов. Некто, тоже украдкой
посматривавший на него из зеркала, вроде бы походил на него.
Во всяком случае, тот, другой, был без тюрбана и в таких же,
как у него, очках. Келвин отважился на миг убрать с лица
руку, но тут же шлепком вернул ее на место - и как раз
вовремя, - чтобы помешать физиономии Тарна вновь возникнуть
в зеркале.
   По-прежнему прикрывая лицо, он нетвердой походкой прошел
в спальню и вынул из кармана пиджака плоскую коробочку. Но
он не нажал на кнопку, ибо вновь возникла бы связь между
мозговыми клетками двух человек из разных эпох с
несовместимым образом мышления. Он понял, что внутренне
противится этому. Мысль о проникновении в столь чуждое ему
сознание почему-то пугала его больше, чем то, что с ним
сейчас происходило.
   Он стоял перед письменным столом, а из зеркала в щель
между отраженными в нем пальцами на него смотрел один глаз.
У глаза, глядящего сквозь поблескивающее стекло очков, было
безумное выражение, но Келвину показалось, что все-таки это
его глаз. В порядке эксперимента он убрал с лица руку...
   Зеркало над столом показало Тарна почти во весь рост.
Келвин предпочел бы обойтись без этого. На ногах у Тарна
были высокие, до колен, белые сапожки из какого-то
блестящего пластика, а между ними и тюрбаном одежда
отсутствовала, если не считать клочка такого же блестящего
пластика в виде набедренной повязки. Тарн был очень худ,
но, видно, шустрый малый. Достаточно шустрый, чтобы
запросто выпрыгнуть из зеркала в номер отеля. Кожа у него
была белее тюрбана, на каждой руке - по семь пальцев. Все
сходилось.
   Келвин стремительно отвернулся, но Тарн был находчив.
Поверхности темного оконного стекла вполне хватило, чтобы
отразить тощую фигуру в набедренной повязке. Оказалось, что
ступни у Тарна босые и их строение еще дальше от нормы, чем
его руки. А с полированного медного основания лампы на
Келвина смотрело маленькое искаженное отражение лица, отнюдь
не его собственного.
   "Чудненько, - с горечью подумал он. - Куда ни сунешься,
а он уж тут как тут. Чего хорошего ждать от этого
устройства, если Тарн собирается посещать меня ежедневно?
Впрочем, может, я просто-напросто свихнулся. Надеюсь, что
так оно и есть".
   Возникла острая необходимость что-то предпринять, иначе
Келвину было уготовано прожить жизнь с закрытым руками
лицом. Но самое ужасное - он не мог отделаться от ощущения,
будто облик Тарна ему знаком. Келвин отверг не меньше
дюжины предположений, начиная с перевоплощения и кончая
феноменом deja vu (4), однако...
   Он незаметно посмотрел в просвет между руками - и
вовремя: Тарн поднял какой-то предмет цилиндрической формы
и навел на него, точно это был револьвер. Этот жест Тарна
заставил Келвина принять решение. Он должен что-то сделать,
да побыстрее. И, сосредоточившись на мысли: "Я хочу
выбраться из этого помещения", он нажал на кнопку плоской
коробочки.
   Начисто забытый им метод телепортации мгновенно
прояснился в его сознании до малейших подробностей. Однако
другие особенности того чужеродного мышления он воспринял
сейчас более спокойно. Например, запахи - ведь тот, из
будущего, думал - они как бы дополняли... словами не
выразишь, что именно... некое поразительное
звуко-зрительное мышление, которое вызвало у Келвина сильное
головокружение. Но оно не помешало ему узнать, что кто-то
по имени Три Миллиона Девяносто Совершенств написал свой
новый плоскостник. И еще было ощущение, будто он лижет
двадцатичетырехдолларовую марку и наклеивает ее на почтовую
открытку.
   Но что самое важное - человек из будущего был (или
будет?) вынужден подумать о методе телепортации, и, как
только Келвин вернулся в свое время и стал мыслить
самостоятельно, он тут же им воспользовался...
   Он падал.
   Ледяная вода встретила его враждебно. Каким-то чудом он
не выпустил из пальцев плоской коробочки. Перед его глазами
в ночном небе закружились звезды, сливаясь с серебристым
отблеском лунного света на фосфоресцирующей поверхности
моря. А морская вода жгучей струшй хлынула в ноздри.
   Келвин не умел плавать.
   Когда он, пытаясь крикнуть и вместо этого пуская пузыри,
в последний раз пошел ко дну, он буквально ухватился за
соломинку: его палец снова нажал на кнопку.
   Пузырьки воздуха плыли вверх мимо его лица. Келвин их не
видел, только ощущал. И со всех сторон его окружала эта
алчная, страшная масса холодной соленой воды...
   Но он уже познал некий метод и понял механизм его
действия. Мысли его заработали в том направлении, которое
указал человек из будущего. Его мозг испустил какое- то
излучение - для его определения более всего подошло бы слово
"радиация", - и оно удивительным образом воздействовало на
его легочную ткань. Кровяные клетки приспособились к
окружающей среде...
   Он дышал водой - она больше не душила его.
   Но Келвин знал также, что эта вызванная чрезвычайными
обстоятельствами адаптация продлится недолго. Оставалось
одно - снова прибегнуть к телепортации. Теперь-то он должен
вспомнить, как это делается. Ведь, удирая от Тарна, он
воспользовался этим методом всего несколько минут назад.
   Но он не вспомнил. Информация бесследно исчезла из его
памяти. Единственный выход - снова нажать на кнопку, и
Келвин крайне неохотно подчинился этой необходимости.
   Промокший до нитки, он стоял на какой-то незнакомой
улице. И хотя он не знал этой улицы, по всей видимости, она
была на его планете и время соответствовало тому, в котором
он жил. К счастью, судя по всему, телепортация имела свои
границы. Дул холодный ветер. Келвин стоял в быстро
увеличивающейся вокруг его ног луже. Он огляделся по
сторонам.
   Тут он увидел на улице вывеску, приглашавшую посетить
турецкие бани, и пошлепал в том направлении. Размышлял он в
основном на отвлеченные темы...
   Выходит, его занесло в Нью-Орлеан. Надо же! И, не теряя
времени, он здорово надрался в этом Нью-Орлеане. Его мысли
разбегались кругами, а виски действовало, как универсальный
бальзам, как идеальный тормоз. Необходимо подчинить их
своей власти. Ведь он обладает почти сверхъестественным
могуществом и хочет получить от этого реальную пользу, пока
ему вновь не помешает какое-нибудь неожиданное событие.
Тарн...
   Келвин сидел в номере отеля и потягивал виски. Надо бы
под собраться с мыслями!
   Он чихнул.
   Беда в том, конечно, что очень уж мало общего между его
мышлением и мышлением того человека из будущего. Да и на
связь с ним он выходил только тогда, когда его припирало к
стенке. А это все равно, что получать доступ к рукописям
Александрийской библиотеки на пять секунд в день. За пять
секунд и начать-то перевод не успеешь.
   Здоровье, слава и богатство. Он снова чихнул. Робот все
наврал. Его здоровье явно ухудшилось. Кстати, а что такое
этот робот? Откуда он взялся? Если принять на веру его
слова, он вроде как свалился в эту эпоху из будущего, но
ведь роботы отъявленные лгуны. Ох, подсобраться бы с
мыслями.
   Видно, будущее населено существами немногим симпатичнее
героев фильмов о Франкенштейне (5). Всякими там андроидами,
роботами и так называемыми людьми, которые мыслят настолько
по-иному, что оторопь берет... Апчхи! Еще добрый глоток
виски.
   Робот сказал, что коробочка перестанет функционировать,
когда Келвин обретет здоровье, славу и богатство. А что,
если после того, как он успешно достигнет столь завидной
цели и обнаружит что кнопка бездействует, вновь объявится
Тарн? Нет, лучше не думать. Надо еще выпить.
   В трезвом состоянии немыслимо решить вопрос, столь же
безумный, как бред при белой горячке, хотя Келвин и понимал,
что научные открытия, с которыми он столкнулся вполне можно
сделать. Но не сегодня и не в этом веке. Апчхи!
   Вся штука в том, чтобы суметь правильно сформулировать
вопрос и использовать для его решения коробочку в такое
время, когда ты не тонешь в морской пучине и тебе не
угрожает усатый андроид с семипалыми руками и зловещим,
похожим на жезл, оружием. Итак, продумаем вопрос.
   Но до чего отвратительное мышление у того человека из
будущего.
   И тут Келвин в каком-то алкогольном просветлении вдруг
осознал, как глубоко он погрузился в этот едва
просматривающийся затененный мир будущего.
   Он не мог представить себе его модель полностью, но
почему-то воспринимал этот мир эмоционально. Неведомо
откуда, но он знал, что то был мир правильный, куда лучше
нынешнего, в котором он жил. Если б он стал этим
незнакомцем из будущего и оказался в том времени, все бы
наладилось.
   "Смиряться должно пред судьбы веленьем", - скривив рот,
подумал он. "А, да ладно". Он встряхнул бутылку. Сколько
же он принял? Чувствовал он себя превосходно.
   Надо бы подсобраться с мыслями.
   Уличные огни за окном то вспыхивали, то гасли. Неоновые
сполохи разрисовали ночную тьму какими-то колдовскими
письменами. Келвину это показалось чем-то чуждым,
непривычным, как, впрочем, и его собственное тело. Он было
захохотал, но чихнул и поперхнулся.
   "Мне нужны только здоровье, слава и богатство, - подумал
он. - Тогда я угомонюсь и заживу счастливо, не зная ни
горя, ни забот. И мне больше не понадобится эта волшебная
коробочка. Ведь все мои желания исполнятся".
   Повинуясь внезапному порыву, он вынул из кармана
коробочку и внимательно ее осмотрел. Попытался открыть ее,
но безуспешно. Его палец в нерешительности повис над
кнопкой.
   "Сумею ли я..." - подумал он, и палец опустился на
полдюйма...
   Сейчас, когда он был пьян, все уже не казалось ему таким
чужим и странным.
   Того человека из будущего звали Куарра Ви. Удивительно,
что он не узнал этого раньше, хотя часто ли человек
вспоминает свое имя?
   Куарра Ви играл в какую-то игру, чем-то напоминающую
шахматы, но его противник находился в некотором отдалении -
на одной из планет Сириуса. Все фигуры на доске были иной,
незнакомой формы. Келвин, подключившись, слушал, как в
мозгу Куарра Ви молниеносно сменяли друг друга
головокружительные просранственно- временные гамбиты. Но
тут в его мысли ворвалась проблема Келвина и, подобно удару,
вынудила его.
   Получилась некоторая путаница. На самом-то деле проблем
было две. Как вылечиться от простуды, в частности от
насморка. И как стать здоровым, богатым и прославиться в
почти доисторическую - с точки зрения Куарра Ви - эпоху.
   Но для Куарра Ви такая проблема - сущий пустяк. Он с
ходу решил ее и продолжил игру с сирианином.
   А Келвин снова оказался в номере отеля в Нью-Орлеане.
   Не будь он пьян, он бы на такое не решился. Подсказанный
ему метод заключался в настройке его мозга на мозговые волны
другого человека, живущего в том же двадцатом веке, что и он
сам, причем мозг этого человека должен был испускать волны
определенной, нужной ему длины.
   Она зависела от множества разнообразных факторов, как-то:
от профессиональной квалификации, умения использовать
благоприятные обстоятельства, взгляда на окружающее,
эрудиции, богатства воображения, честности; но в конце
концов Келвин нашел то, что ему было нужно.
   После некоторого колебания он выбрал один мозг из трех -
все три по сумме показателей почти полностью отвечали
требованиям. Но сумма показателей одного была чуть больше -
на три тысячных доли единицы.
   Келвину удалось настроить свой мозг на волну этого
выбранного им мозга, поймать нужный сигнал, ухватиться за
него, и методом телепортации он перенесся через всю Америку
в прекрасно оборудованную лабораторию, где, читая книгу,
сидел неизвестный ему мужчина.
   Он был лыс, на лице его топорщились жесткие рыжие усы.
   При появлении Келвина он раздраженно вскинул голову.
   - Эй! - воскликнул он. - Как вы сюда попали?
   - Спросите у Куарра Ви, - ответил Келвин.
   - У кого???
   Незнакомец отложил книгу в сторону.
   Келвин призвал на помощь свою память. Оказалось, что
недавно полученная информация уже частично стерлась. Он на
миг еще раз воспользовался коробочкой и восстановил ее.
Сейчас контакт с будущим был не столь неприятен, как прежде.
Он уже начал немного понимать мир Куарра Ви. И этот мир ему
нравился. Впрочем, он полагал, что забудет и это.
   - Усовершенствование белковых аналогов Вудворда, - сказал
он рыжеусому. - С помощью простого синтеза.
   - Кто вы такой, черт бы вас побрал?
   - Зовите меня просто Джим, - ответил Келвин. - А теперь
заткнитесь и слушайте. - И начал объяснять, словно имел
дело с малолетним тупицей. (Перед ним был один из самых
именитых химиков Америки.) - Белки состоят из аминокислот.
А их - тридцать три вида...
   - Нет, меньше.
   - Тридцать три. Заткнитесь. Из аминокислот можно
создать множество комбинаций. Таким образом, мы получаем
почти бесконечное число разнообразных белковых соединений.
А все живое является той или иной формой этих соединений.
Полный синтез белка предполагает создание цепи из
взаимосвязанных аминокислот, достаточно длинной, чтобы ее
можно было признать молекулой белка. В этом-то вся
трудность.
   Рыжеусый явно заинтересовался.
   - Фишер получил такую цепочку из восемнадцати
аминокислот, - мигнув, произнес он. - Абдергальден - из
девятнадцати, а Вудворд, как известно, создал цепи длиной в
десять тысяч единиц. Но что касается контрольных тестов...
   - Полная молекула белка состоит из последовательного
набора аминокислот. Но если подвергнуть тестированию лишь
один или два отрезка цепи аналога, нельзя поручиться за
остальные. Минуточку, - Келвин снова прибегнул к помощи
коробочки. - Ага, ясно. Итак, из синтезированного белка
можно изготовить почти все. Шелк, шерсть, волосы, но что
самое главное... - он чихнул, - лекарство от насморка.
   - Послушайте... - начал было рыжеусый.
   - Некоторые вирусы помимо прочего содержат цепи
аминокислот, верно? Так измените их структуру. Сделайте их
безвредными. А заодно займитесь бактериями. И синтезируйте
все антибиотики.
   - О, если б я мог. Однако, мистер, э...
   - Зовите меня просто Джим.
   - Хорошо. Однако все это не ново.
   - Хватайте карандаш, - сказал Келвин. - Отныне это будет
научно обосновано и обретет реальность. Метод синтеза и
экспериментальной проверки заключается в следующем...
   И он подробно и четко объяснил, в чем именно. Ему только
дважды понадобилось посредством той коробочки связаться с
Куарра Ви. А когда он кончил, рыжеусый отложил в сторону
карандаш и изумленно уставился на него.
   - Невероятно, - проговорил он. - Если из этого
что-нибудь получится...
   - Мне нужно стать здоровым, богатым и прославиться, -
упрямо заявил Келвин. - Значит, получится.
   - Да, но... дорогой мой...
   Однако Келвин настоял на своем.
   К счастью для него, краткое обследование сознания
рыжеусого выявило у того честность и умение пользоваться
благоприятными обстоятельствами, так что в конце концов
химик согласился подписать документ о совместном
сотрудничестве с Келвином. С коммерческой точки зрения
новый метод синтеза белковых соединений сулил безграничные
возможности. Фирмы "Дюпон" или "Дженерал моторс" будут
счастливы купить патент на это открытие.
   - Мне нужно много денег. Целое состояние.
   - Вы заработаете на этом миллион долларов, - ровным
голосом сказал ему рыжеусый.
   - В таком случае я желаю получить расписку. Черным по
белому. Если только вы не отдадите мне мой миллион долларов
прямо сейчас.
   Нахмурившись, химик отрицательно покачал головой.
   - Это невозможно. Мне ведь следует сперва провести ряд
экспериментов, все проверить, потом начать переговоры с
фирмами... но вы не беспокойтесь. Ваше открытие безусловно
стоит миллион. Вдобавок вы прославитесь.
   - И стану здоровым?
   - Через некоторое время исчезнут все болезни, - спокойно
объяснил ему химик. - Вот в чем истинное чудо.
   - Пишите расписку, - потребовал Келвин, повысив голос.
   - Ладно. Официальный документ о нашем сотрудничестве
можно будет оформить завтра А пока сойдет и это. Я понимаю,
что на самом-то деле честь этого открытия принадлежит вам.
   - Расписка должна быть написана чернилами. Карандаш не
годится.
   - Тогда вам придется с минуту подождать, - сказал
рыжеусый и отправился на поиски чернил.
   Келвин, сияя от радости, окинул взглядом лабораторию.
   Тарн материализовался от него в трех футах.
   В руке Тарн держал свое жезлоподобное оружие. Он поднял
его...
   Келвин тут же схватился за коробочку. Он показал Тарну
нос и телепортировался на значительное расстояние.
   Он мгновенно очутился неведомо где, на каком-то
кукурузном поле, но зерно, не прошедшее соответствующей
обработки, не представляло для него никакого интереса. Он
сделал еще одну попытку. Теперь его занесло в Сиэтл.
   С этого начался незабываемый двухнедельный период - запои
вперемежку с бегством от охотившегося на нею Тарна.
   Его одолели безрадостные мысли.
   Он был в состоянии ужасного похмелья, а в кармане -
неоплаченный счет за номер в отеле и десять центов. Две
недели непрерывных усилии обогнать Тарна с помощью
телепортации на один прыжок в пространстве истощили его
нервную систему.
   Келвин застонал и тоскливо заморгал глазами. Он снял
очки, протер их, но легче ему не стало.
   Ну и болван.
   Ведь он даже не знал имени того химика!
   Здоровье, богатство и слава ждали его буквально за углом,
но за каким? Быть может, в один прекрасный день, когда в
прессе появится сообщение об открытии нового метода синтеза
белка, он это узнает, но сколько времени ему придется ждать?
А пока это произойдет, как быть с Тарном?
   Да и сам химик тоже не может его разыскать. Он знает
только, что Келвина якобы зовут Джим. Тогда эта выдумка
показалась ему удачной, а теперь...
   Келвин вытащил из кармана ту самую коробочку - устройство
для связи с будущим - и уставился на нее покрасневшими
глазами. Куарра Ви, да? Пожалуй, сейчас он испытывал к
этому Куарра Ви теплые чувства. Но вот беда - через полчаса
после сеанса связи, а то и раньше он, как правило, забывал
всю полученную им информацию.
   На этот раз он нажал на кнопку почти в тот же миг, как
Тарн принял телесное обличье и возник в нескольких от него
футах.
   Снова телепортация.
   Теперь он очутился в какой-то пустыне. Пейзаж оживляли
только кактусы и кусты юкки.
   Вдали отливала багрянцем горная цепь.
   Но зато не было Тарна.
   Келвина начала мучить жажда. А вдруг коробочка уже не
функционирует? Нет, так больше продолжаться не может.
Некая идея, которая уже с неделю вызревала в его сознании,
наконец оформилась, и он принял решение, настолько простое,
что ему захотелось выдрать себя за промедление. Это же
проще простого!
   Почему он не додумался до этого в самом начале?
   Он сосредоточил мысли на вопросе: "Как мне избавиться от
Тарна?" И нажал на кнопку...
   Спустя секунду он получил ответ. Оказывается, это и в
самом деле несложно.
   Гнетущее ощущение необходимости все время быть начеку в
миг исчезло. Это освежило его мышление. Все прояснилось.
   Он ждал Тарна.
   Ждать пришлось недолго. Задрожал раскаленный воздух, и
белая фигура в тюрбане стала осязаемой реальностью.
   На Келвина нацелилось жезлоподобное оружие.
   Не желая рисковать, Келвин повторил в уме свой вопрос,
нажал на кнопку и сразу убедился в том, что хорошо усвоил
подсказанный ему способ. Он просто перестроил свое
мышление, стал думать по-иному, на особый манер - так, как
научил его Куарра Ви.
   Тарна отбросило назад на несколько футов. Из его
обрамленного усами широко разинутого рта вырвался крик.
   - Не делайте этого! - завопил он. - Я же хотел...
Келвин еще больше сосредоточился на своей мысли.
   Он чувствовал, как энергия его мозга, изливаясь наружу,
струшй бьет в андроида.
   Тарн захрипел:
   - Я пытался... вы... не дали мне... возможность...
   Тарн уже лежал на горячем песке, глядя вверх невидящими
глазами.
   Семипалые руки судорожно дернулись и застыли. Жизнь,
которая стимулировала деятельность этого созданного
искусственным путем существа, покинула андроида. Навсегда.
   Келвин повернулся к нему спиной и глубоко, прерывисто
втянул в легкие воздух.
   Опасность миновала.
   Он выбросил из головы все мысли, кроме одной, все
проблемы, кроме той, единственной.
   Как найти рыжеусого?
   Он нажал на кнопку.

                       * * *

   Началась же эта история вот с чего. Куарра Ви и его
андроид Тарн сидели в изгибе времени и проверяли, все ли до
конца отлажено.
   - Как я выгляжу? - спросил Куарра Ви.
   - Сойдете за своего, - ответил Тарн. - В эпохе, в
которой вы объявитесь, никто ничего не заподозрит. Кстати,
на синтезирование вашего снаряжения ушло совсем немного
времени.
   - Верно. Надеюсь, что материал, из которого сделаны
предметы моего одеяния, достаточно похож на шерстяную ткань
и льняное полотно. Наручные часы, деньги - все в полном
порядке. Часы... странно, не правда ли? Только представь,
что есть люди, которые, чтобы определить время суток,
нуждаются в каком-то механизме!
   - Не забудьте очки, - сказал Тарн.
   Куарра Ви надел их:
   - Ух ты! Однако мне думается...
   - С ними безопаснее. Оптические свойства линз
предохранят вас от мозговых излучений, а это вам пригодится.
Не снимайте их: ведь робот может попытаться каким-нибудь
хитрым способом надуть вас.
   - Пусть лучше не пробует, - сказал Куарра Ви. - Этот
беглый робот, так его разэтак. Хотел бы я знать, что он
задумал? Он всегда был чем-то недоволен, но, по крайней
мере, знал свое место. Как жаль, что я его создал. И не
предугадаешь, что он может вытворить в эту почти
доисторическую эпоху, если мы его не поймаем и не вернем в
наше время.
   - Он сейчас вон в той палатке хироманта, - сказал Тарн,
выглянув из изгиба времени. - Только что прибыл. Вы должны
захватить его врасплох. И вам понадобится вся ваша
смекалка. Постарайтесь не впадать в то ваше состояние,
когда, углубившись в свои мысли, вы полностью отключаетесь
от действительности. Эти приступы могут навлечь на вас
беду. Стоит зазеваться, и ваш робот не преминет
воспользоваться одной из своих уловок. Не знаю, какие еще
способности он развил в себе самостоятельно, но мне
доподлинно известно, что сейчас он уже первоклассный
гипнотизер и специалист по стиранию памяти. Если вы не
примете мер предосторожности, он в мгновение ока уберет из
вашего мозга всю информацию и заменит ее ложной. В случае
нежелательного развития событий я подправлю вас
реабилитационным лучом, хорошо?
   И он показал небольшой, похожий на жезл, лучемет.
   Куарра Ви кивнул:
   - Не беспокойся. Я мигом вернусь. Ведь я обещал тому
сирианину, что сегодня вечером мы доиграем партию. Это
обещание он так никогда и не выполнил. Куарра Ви вылез из
изгиба времени и зашагал по дощатому настилу к палатке.
Одежда казалась ему тесной, неудобной, ткань - грубой.
Из-за этого он на ходу слегка поеживался. И вот уже перед
ним палатка с выведенным ней масляной краской призывом
заглянуть в свое будущее.
   Он откинул холщовый занавес, и какой-то предмет -
кажется, небрежно повешенная веревка - мазнул его по лицу,
сбив набок очки в роговой оправе.
   В тот же миг ослепительный голубоватый свет ударил ему в
незащищенные глаза.
   Он почувствовал, что теряет ориентацию и все внутри и вне
его как-то странно сместилось, но это ощущение почти сразу
же прошло.
   - Вы - Джеймс Келвин, - сказал робот.

------------------------------------------------------------

   1) - разоблачение, разоблачительная статья. (фр.)
   2) - Пеория - небольшой город в штате Иллинойс (США).
   3) - Свами - ученый индус, брамин.
   4) - Феномен deja vu (фр.) - иногда возникающее у
        человека ощущение, будто он уже когда-то видел
        какой-то предмет, местность, интерьер и т.п.
   5) - Франкенштейн - герои философско-фантастического
        романа английской писательницы Мэри Шелли (1797-1851)
        "Франкенштейн, или Современный Прометей",
        искусственным путем создавшим человеческое существо,
        злодеяния которого впоследствии стали темой многих
        "фильмов ужасов".

   Генри Каттнер
   Работа по способностям

   Перевод Э. Березиной

   Когда Денни Хольт зашел в диспетчерскую, его вызвали к
телефону. Звонок не обрадовал Денни. В такую дождливую
ночь подцепить пассажира ничего не стоит, а теперь гони
машину на площадь Колумба.
   - Еще чего, - сказал он в трубку. - Почему именно я?
Пошлите кого-нибудь другого; пассажир не догадается о
замене. Я ведь сейчас далеко - в Гринвич- вилледж.
   - Он просил вас, Хольт. Сказал фамилию и номер машины.
Может, приятель какой. Ждет у памятника - в черном пальто,
с тростью.
   - Кто он такой?
   - Я почем знаю. Он не назвался. Не задерживайтесь.
   Хольт в огорчении повесил трубку и вернулся в свое такси.
Вода капала с козырька его фуражки, полосовала ветровое
стекло. Сквозь дождевой заслон он едва видел слабо
освещенные подъезды, слышалась музыка пианол-автоматов.
Сидеть бы где- нибудь в тепле эдакой ночью. Хольт прикинул,
не заскочить ли в "Погребок" выпить рюмку виски. Эх, была
не была! Он дал газ и в подавленном настроении свернул на
Гринвич-авеню.
   В пелене дождя улицы казались мрачными и темными, как
ущелья, а ведь Ньюйоркцы не обращают внимания на сигналы
светофоров, и в наши дни проще простого сшибить пешехода.
Хольт вел машину к окраине, не слушая криков "такси".
Мостовая была мокрая и скользкая. А шины поизносились.
   Сырость и холод пронизывали до костей. Дребезжание
мотора не вселяло бодрости. Того и гляди, эта рухлядь
развалится на части. И тогда... впрочем, найти работу
нетрудно, но Денни не имел охоты изнурять себя. Оборонные
заводы - еще чего!
   Совсем загрустив, он медленно объехал площадь Колумба,
высматривая своего пассажира. Вот и он - одинокая
неподвижная фигура под дождем. Пешеходы сновали через
улицу, увертываясь от троллейбусов и автомобилей.
   Хольт затормозил и открыл дверцу. Человек подошел.
Зонта у него не было, в руке он держал трость, на черном
пальто поблескивала вода. Бесформенная шляпа с опущенными
полями защищала от дождя голову; черные пронзительные глаза
испытующе смотрели на Хольта.
   Человек был стар - на редкость стар. Глубокие морщины,
обвисшая жирными складками кожа скрадывали черты лица.
   - Деннис Хольт? - спросил он резко.
   - Так точно, дружище. Скорей в машину и сушитесь.

   Старик подчинился.
   - Куда? - спросил Хольт.
   - А? Поезжайте через парк.
   - В сторону Гарлема?
   - Как... да, да.
   Пожав плечами, Хольт повернул к Центральному парку.
"Тронутый. И никогда я его не видел". Он посмотрел на
пассажира в зеркальце. Тот внимательно изучал фотографию
Хольта и записанный на карточке номер. Видимо,
успокоившись, откинулся назад и достал из кармана "Таймс".
   - Дать свет, мистер?
   - Свет? Да, благодарю.
   Но свет горел недолго. Один взгляд в газету - и старик
выключил плафон, устроился поудобнее и посмотрел на ручные
часы.
   - Который час? - спросил он.
   - Около семи.
   - Семи. И сегодня 10 января 1943 года?
   Хольт промолчал. Пассажир повернулся и стал глядеть
назад, в темноту. Потом наклонился вперед и снова
заговорил:
   - Хотите заработать тысячу долларов?
   - Это что - шутка?
   - Нет, не шутка, - ответил старик, и Хольт вдруг заметил,
что у него странное произношение - согласные мягко
сливаются, как в испанском языке. - Деньги при мне - в
вашей валюте. Сопряжено с некоторым риском, так что я не
переплачиваю.
   Хольт не отрываясь смотрел вперед.
   - Ну?
   - Мне нужен телохранитель, вот и все. Меня намереваются
устранить, а может быть, даже убить.
   - На меня не рассчитывайте, - отозвался Хольт. - Я
отвезу вас в полицейский участок. Вот куда вам нужно,
мистер.
   Что-то мягко шлепнулось на переднее сиденье. Хольт
опустил взгляд и почувствовал, как у него напряглась спина.
Держа руль одной рукой, он поднял другой пачку банкнот и
полистал. Тысяча монет - целая тысяча.
   От них исходил какой-то затхлый запах.
   Старик сказал:
   - Поверьте, Денни, мне требуется только ваша помощь. Я
не могу рассказать вам суть дела - вы подумаете, что я
лишился рассудка, - но я заплачу вам эти деньги за услугу,
которую вы окажете мне сегодня ночью.
   - Включая убийство? - набрался смелости Хольт. - Откуда
вы разведали, что меня зовут Денни? Я вас отроду не видел.
   - Я справлялся... знаю о вас многое. Потому-то я и
выбрал вас. Ничего противозаконного в этой работе нет.
Если сочтете, что я ввел вас в заблуждение, вы вольны в
любую минуту отступиться и деньги оставить себе.
   Хольт задумался. Чудно... но заманчиво. И, собственно,
ни к чему не обязывает. А тысяча монет...
   - Ладно, выкладывайте. Что надо делать?
   - Я пытаюсь скрыться от своих врагов. И мне нужна ваша
помощь. Вы молоды, сильны, - сказал старик.
   - Кто-то хочет убрать вас с дороги?
   - Убрать меня... о! Вряд ли до этою дойдет. Убийство
не исключено, но только как последнее средство. Они меня
выследили, я их видел. Кажется, сбил со следа. За нами не
едут машины?..
   - Непохоже, - сказал Хольт.
   Молчание. Старик снова посмотрел назад.
   Хольт криво усмехнулся.
   - Хотите улизнуть, так Центральный парк неподходящее
место. Мне легче потерять ваших дружков там, где большое
движение, 0'кей, мистер, согласен. Но я оставляю за собой
право выйти из игры, если почую неладное.
   - Прекрасно, Денни.
   Хольт свернул влево, к 72-й стрит.
   - Вы меня знаете, а я вас нет. И с чего вы вздумали
наводить обо мне справки? Вы сыщик?
   - Нет. Моя фамилия Смит.
   - Ясно.
   - А вам, Денни, двадцать лет, и вас признали негодным к
военной службе из-за болезни сердца.
   Хольт проворчал:
   - Ну и что?
   - Я не хочу, чтоб вы свалились мертвым.
   - Не свалюсь. Мое сердце, как правило, о'кей. Это
доктор, что осматривал, не уверен.
   - Мне это известно, - подтвердил Смит. - Так вот,
Денни...
   - Да?
   - Надо убедиться, что нас не преследуют.
   - А что, если я подкачу к Военному штабу? Там не жалуют
шпионов, - подчеркнуто тихо сказал Хольт.
   - Как вам угодно. Я докажу им, что я не вражеский агент.
Мое дело никакого касательства к войне не имеет, Денни. Я
просто хочу предотвратить преступление. Если мне не
удастся, сегодня ночью спалят дом и уничтожат ценную
формулу.
   - Это забота пожарной охраны.
   - Только вы и я в состоянии с этим справиться. Не могу
объяснить вам почему. Тысячу долларов - не забудьте.
   Хольт не забыл. Тысяча долларов много значила для него
сейчас. В жизни он не имел таких денег. Это огромная
сумма; капитал, который откроет ему дорогу. Он не получил
образования. Думал, что так и будет всю жизнь корпеть на
нудной работе. Но при капитале... конечно, у него есть
планы. Теперь времена бума. Почему бы не стать
бизнесменом? Вот она - возможность делать деньги. Тысяча
монет! Это же залог будущего!
   Он вынырнул из парка на 72-й стрит и повернул на юг к
Центральному Вест-парку. Краешком глаза заметил такси,
мотнувшееся навстречу. Хотят задержать... Хольт услышал
невнятный крик своего пассажира. Он притормозил, увидел
проскочившую мимо машину и начал бешено крутить руль, изо
всех сил выжимая сцепление. Сделав крутой разворот, он
понесся в северном направлении.
   - Не волнуйтесь, - сказал он Смиту.
   В той машине было четверо; Хольт видел их мельком. Все
чисто выбритые, в черном. Может быть, вооружены; в этом он
не был уверен. Они тоже повернули - хотели догнать, но
помешала пробка.
   При первом же удобном случае Хольт свернул налево,
пересек Бродвей, у развилки выскочил на аллею Генри Гудзона
и, вместо того чтобы ехать по дороге к югу, сделал полный
круг и возвратился на Вест-Энд авеню. Он гнал по Вест-Энд и
вскоре выехал на 80-е авеню. Здесь движение было гуще.
Автомобиль преследователей исчез из виду.
   - Что теперь? - спросил он Смита.
   - Я... я не знаю. Надо удостовериться, что они отстали.
   - 0'кей, - сказал Хольт. - Они будут кружить здесь,
искать нас. Лучше убраться отсюда. Положитесь на меня.
   Он завернул в гараж, уплатил за стоянку и помог Смиту
выбраться из машины.
   - Теперь надо как-то убить время, пока ехать опасно.
   - Где?
   - Как насчет тихого бара? Выпить бы. Уж очень ночь
муторная.
   Смит, казалось, всецело отдал себя в руки Хольта. Они
вышли на 42-ю стрит, с ее едва освещенными кабаре,
кафешантанами, темными театральными подъездами и дешевыми
аттракционами. Хольт протиснулся сквозь толпу, волоча за
собой Смита. Через вертящуюся дверь они вошли в пивную, но
там отнюдь не было тихо. В углу гремела пианола-автомат.
   Хольт углядел свободную кабину у задней стены. Усевшись,
он кивнул официанту и попросил виски. Смит нерешительно
заказал то же самое.
   - Мне это место знакомо, - сказал Хольт. - Тут есть
запасная дверь. Если нас выследили, мы быстренько смоемся.
   Смита трясло.
   - Вы не бойтесь, - подбадривал Хольт. Он показал связку
кастетов. - Я их таскаю с собой на всякий случай. Так что
будьте спокойны. А вот и наше виски.
   Он выпил рюмку одним глотком и заказал вторую. Поскольку
Смит не проявил желания платить, расплатился Хольт. Когда в
кармане тысяча долларов, можно себе позволить такую роскошь.
   Хольт достал банкноты и, заслонив своим телом, принялся
разглядывать. Вроде порядок. Не фальшивые; номера серий -
о'кей. Но тот же странный, затхлый запах, что привлек его
внимание раньше.
   - Вы, видно, давненько бережете их, - отважился он.
   Смит рассеянно сказал: - Экспонировались шестьдесят
лет... - Он осекся и отпил из своей рюмки.
   Хольт нахмурился. Это не были старинные, большие
бумажки. Шестьдесят лет - чепуха! Не потому, что Смит не
выглядел настолько старым; морщинистое, бесполое лицо могло
принадлежать человеку между девяносто и ста годами.
Интересно, как он выглядел в молодости? И когда же это
было? Скорее всего, в Гражданскую войну!
   Хольт убрал деньги, испытывая удовольствие отнюдь не от
одной только выпивки. Эти деньги для Денниса Хольта -
начало. С тысячью долларов тебя примут компаньоном в любое
дело, и можно обосноваться в городе. Прощай такси - уж это
наверняка.
   На крошечной площадке тряслись и раскачивались танцующие.
Шум не смолкал, громкий разговор в баре соперничал с музыкой
пианолы. Хольт машинально вытирал бумажной салфеткой пивное
пятно на столике.
   - Может, все-таки скажете, что означает вся эта волынка?
- спросил он наконец.
   На невообразимо старом лице Смита мелькнуло что-то, но о
чем он думал, трудно было сказать.
   - Не могу, Денни. Вы все равно не поверите. Который
час?
   - Около восьми.
   - Восточное поясное время, устарелое исчисление и 10
января. Нам надо быть на месте незадолго до одиннадцати.
   - А где?
   Смит извлек карту, развернул и назвал адрес в Бруклине.
Хольт нашел по карте.
   - У берега. Глухое местечко, а?
   - Не знаю. Я никогда там не был.
   - А что произойдет в одиннадцать?
   Смит покачал головой, уклоняясь от прямого ответа. Он
разложил бумажную салфетку.
   - Есть самописка?
   Хольт ответил не сразу, сначала достал пачку сигарет.
   - Нет... карандаш.
   - Благодарю. Разберитесь в этом плане, Денни. Здесь
нижний этаж дома в Бруклине, куда мы отправимся.
Лаборатория Китона в подвале.
   - Китона?
   - Да, - помедлив, ответил Смит. - Он физик. Работает
над важным изобретением. Секретным, я бы сказал.
   - 0'кей. Ну и что?
   Смит торопливо чертил.
   - Здесь, вокруг дома, - в нем три этажа, - очевидно,
большой сад. Тут библиотека. Вы сможете проникнуть туда
через одно из окон, а сейф где-то под шторой... - Он
стукнул кончиком карандаша. - Примерно здесь.
   Хольт нахмурился.
   - Чую что-то подозрительное.
   - А? - рука Смита дернулась. - Не перебивайте. Сейф не
будет заперт. В нем вы найдете коричневую тетрадку. Я
хочу, чтобы вы ее взяли...
   - ... и воздушной почтой переправил Гитлеру, - закончил
Хольт, криво усмехаясь.
   - ... и передали в Военный штаб, - невозмутимо сказал
Смит. - Это вас устраивает?
   - Пожалуй... так более разумно. Но почему вы сами этим
не займетесь?
   - Не могу, - отозвался Смит, - не спрашивайте почему,
просто не могу. У меня связаны руки - Проницательные глаза
блестели. - Эта тетрадка хранит чрезвычайно важную тайну,
Денни.
   - Военную?
   - Формула не зашифрована; ее легко прочитать, а также
использовать. В этом-то вся прелесть. Любой может...
   - Вы сказали, владельца дома в Бруклине зовут Китон. А
что с ним произошло?
   - Ничего... покамест, - ответил Смит и тут же
поторопился замять: - Формула не должна пропасть, поэтому
нам надо там быть именно около одиннадцати.
   - Если уж так важно, почему мы не едем сейчас, чтоб взять
тетрадку?
   - Формула будет завершена только за несколько минут до
одиннадцати. Сейчас Китон разрабатывает последние данные.
   - Больно мудрено. - Хольт был недоволен. Он заказал еще
виски. - А что, Китон - нацист?
   - Нет.
   - Может, ему, а не вам нужен телохранитель?
   Смит покачал головой.
   - Вы ошибаетесь, Денни. Поверьте, я знаю, что делаю.
Очень важно, жизненно необходимо, чтобы эта формула была у
вас.
   - Гм-м...
   - Есть опасность. Мои враги, быть может, поджидают нас
там. Но я их отвлеку, и у вас будет возможность войти в
дом.
   - Вы сказали, они не постесняются убить вас.
   - Могут, только вряд ли. Убийство - крайняя мера, хотя
этаназия (1) не исключена. Только я для этого неподходящий
объект.
   Хольт не пытался понять, что такое этаназия; он решил,
что это местное название и означает проглотить порошок.
   - Ладно, за тысячу долларов рискну своей шкурой.
   - Сколько времени понадобится, чтобы доехать до Бруклина?
   - Наверно, час при эдакой тьме. - Хольт вскочил. -
Скорее. Ваши дружки тут.
   В черных глазах Смита отразился ужас. Казалось, он
сжался в комок в своем объемистом пальто.
   - Что теперь делать?
   - Через заднюю дверь. Они нас еще не заметили. Если
разминемся, идите в гараж, где я оставил машину.
   - Да... Хорошо.
   Они протиснулись между танцующими и через кухню вышли в
безлюдный коридор. Открыв дверь, Смит выскользнул в
проулок. Перед ним возникла высокая фигура, неясная в
темноте. Испуганный, Смит сдавленно вскрикнул.
   - Удирайте! - Хольт оттолкнул старика.
   Темная фигура сделала какое-то движение; Хольт быстро
замахнулся в едва видимую челюсть. Кулак проскочил мимо.
Противник успел увернуться.
   Смит улепетывал, уже скрылся во мраке. Звук торопливых
шагов замер вдали.
   Хольт двинулся вперед, сердце его бешено колотилось.
   - Прочь с дороги! - прохрипел он, задыхаясь.
   - Извините, - сказал противник. - Вам не следует сегодня
ночью ездить в Бруклин.
   - Почему?
   Хольт прислушался, стараясь по звукам определить, где
враг. Но, кроме далеких автомобильных гудков и невнятного
шума с Таймс-сквер за полквартала, ничего не было слышно.
   - Вы все равно не поверите, если я скажу вам.
   То же произношение, такое же испанское слияние согласных,
какое Хольт заметил в речи Смита. Он насторожился, пытаясь
разглядеть лицо человека. Но было слишком темно.
   Хольт потихоньку сунул руку в карман - холод
металлических кастетов подействовал успокаивающе.
   - Если пустите в ход оружие... - начал он.
   - Мы не применяем оружия. Послушайте, Деннис Хольт,
формулу Китона необходимо уничтожить и его самого - тоже.
   - Ну, вы...
   Хольт неожиданно нанес удар. На этот раз он не
промахнулся. Кастеты, тяжело звякнув, соскользнули с
окровавленного, разодранного лица. Едва различимая фигура
упала, крик застрял в горле. Хольт огляделся, никого не
увидел и вприпрыжку понесся по улочке. Для начала недурно.
   Через пять минут он уже был в гараже. Смит ждал его -
подшибленный ворон в большущем пальто. Пальцы старика
нервно барабанили по трости.
   - Пошли, - сказал Хольт. - Надо торопиться.
   - Вы...
   - Я его нокаутировал. У него не было оружия... а может,
не хотел применить. Мне повезло.
   Смит скорчил гримасу. Хольт завел мотор и, съехав по
скату, осторожно повел машину, ни на минуту не забывая об
опасности. Выследить машину проще простого. Темнота только
на руку.
   Он держался на юго-запад к Бовери, однако у Эссекс-стрит,
возле станции метро, преследователи его нагнали. Хольт
мотнулся в боковую улицу. Левый локоть, упиравшийся в раму
окна, застыл и совсем одеревенел.
   Он вел одной правой, пока не почувствовал, что левая
обрела подвижность. Через Вильямсбург-бридж доехал до
Китса. Он кружил, менял направление, то давал, то сбавлял
газ, пока наконец не сбил врагов со следа. На это ушло
порядочно времени. Таким окольным путем не скоро доберешься
до места.
   Свернув вправо, Хольт устремился на юг к Проспект-парк,
потом на запад к глухому прибрежному району между
Брайтон-бич и Канарси. Смит, скрючившись, безмолвно сидел
позади.
   - Пока что недурно, - бросил Хольт. - Хоть рукой могу
шевелить.
   - Что приключилось с ней?
   - Должно быть, ушиб плечо.
   - Нет, - сказал Смит. - Это сделал парализатор. Вот
такой. - Он показал свою трость.
   Хольт не понял. Он двигался вперед и вскоре почти
добрался до места. На углу, возле лавки со спиртным, он
затормозил.
   - Прихвачу бутылочку, - сказал он. - В такую холодину и
дождь требуется что- нибудь бодрящее.
   - У нас мало времени.
   - Хватит.
   Смит закусил губу, но возражать не стал. Хольт купил
виски и приложился к бутылке, после того как пассажир
отрицательно мотнул головой в ответ на предложение выпить.
   Виски, безусловно, пошло на пользу. Ночь была мерзкая,
холод отчаянный; струи дождя заливали мостовую, текли по
ветровому стеклу. От изношенного "дворника" было мало
толку. Ветер визжал, как злой дух.
   - Уже совсем близко, - заметил Смит. - Лучше
остановимся, найдите место, где спрятать такси.
   - Где? Тут все частные владения.
   - В проезде... а?
   - 0'кей, - сказал Хольт и нашел местечко, отгороженное
густыми деревьями и кустарниками. Он выключил мотор и фары
и вышел, уткнув подбородок в поднятый воротник макинтоша.
Дождь поливал безостановочно. Извергался мерным,
стремительным потоком, звонко барабанил, капли отрывисто
падали в лужи. Под ногами была скользкая грязь.
   - Постойте, - сказал Хольт и вернулся в машину за
фонариком. - Порядок. Что дальше?
   - К дому Китона.- Смит дрожал всем телом. - Еще нет
одиннадцати. Придется ждать.
   Они ждали, спрятавшись в кустах сада Китона. Сквозь
завесу отсыревшего мрака вырисовывались неясные контуры
дома. В освещенное окно нижнего этажа был виден угол
комнаты, должно быть библиотеки. Слева слышался бурный
клокот воды в отводах.
   Вода струйками текла Хольту за воротник. Он тихонько
выругался. Нелегко достается ему эта тысяча долларов. Но
Смит испытывал те же неудобства, однако не жаловался.
   - Не кажется ли вам...
   - Тсс! - предостерег Смит. - Они, возможно, здесь.
Хольт послушно понизил голос.
   - Значит, тоже мокнут. Хотят завладеть тетрадкой? Чего
же они мешкают.
   Смит кусал ногти.
   - Они хотят ее уничтожить.
   - Верно, это самое сказал тот парень в переулке, -
испуганно подтвердил Хольт. - Кто они все-таки?
   - Это не имеет значения. Они издалека. Вы не забыли, о
чем я говорил вам, Денни?
   - Насчет тетрадки? А если сейф будет заперт?
   - Не будет, - доверительно сказал Смит. - Теперь уже
скоро. Китон заканчивает эксперимент в своей лаборатории.
   За освещенным окном мелькнула тень. Хольт высунулся; он
чувствовал, что Смит, стоявший позади, натянут как струна.
Старик дышал прерывисто и шумно.
   В библиотеку вошел мужчина. Он приблизился к стене,
раздвинул штору и стал спиной к Хольту. Потом шагнул назад
и открыл дверцу сейфа.
   - Готово! - воскликнул Смит. - Теперь - все! Он
записывает последние данные. Через минуту произойдет взрыв.
После этого ждите еще минуту, чтобы я мог уйти и поднять
тревогу, если те явились.
   - Навряд ли они тут.
   Смит покачал головой.
   - Поступайте так, как я велел. Бегите в дом и возьмите
тетрадку.
   - А что потом?
   - Потом удирайте что есть духу. Не дайтесь им в руки ни
при каких обстоятельствах.
   - А как же вы?
   Глаза Смита приказывали строго и неумолимо, блестя сквозь
тьму и ветер.
   - Обо мне забудьте, Денни! Я вне опасности.
   - Вы наняли меня телохранителем.
   - В таком случае освобождаю вас от этой обязанности.
   Дело это первостепенной важности, важнее, чем моя жизнь.
Тетрадка должна быть у вас...
   - Для Военного штаба?
   - Для... конечно. Так вы сделаете, Денни?
   Хольт колебался.
   - Если это так важно...
   - Да! Да!
   - Что ж, о'кей.
   Мужчина в комнате писал за письменным столом. Вдруг
оконная рама сорвалась с петель. Шум был заглушен, словно
взрыв произошел внизу, в подвале, но Хольт почувствовал, как
земля дрогнула у него под ногами. Он видел, как Китон
вскочил, сделал полшага, вернулся и схватил тетрадку. Физик
подбежал к сейфу, бросил ее внутрь, распахнул дверь и на миг
задержался, стоя спиной к Хольту. Потом метнулся - и исчез
из виду.
   Смит сказал взбудораженным, срывающимся голосом:
   - Он не успел запереть. Ждите, пока я подам знак, Денни,
потом берите тетрадку.
   - 0'кей, - ответил Хольт, но Смита уже не было - он бежал
через кустарник.
   В доме раздался пронзительный крик; из дальнего окна в
подвале вырвалось багровое пламя. Что-то рухнуло -
кирпичная стена, подумал Хольт.
   Он услышал голос Смита. Увидеть старика мешал дождь, но
доносился шум схватки. Хольт колебался недолго. Синие
пучки света прорывались сквозь дождь, смутные на расстоянии.
   Надо помочь Смиту...
   А как быть с тетрадкой - он обещал. Преследователи хотят
ее уничтожить. Теперь уже несомненно, что дом горит. Китон
исчез бесследно.
   Хольт побежал к освещенному окну. Времени вполне
достаточно, чтобы взять тетрадку, прежде чем огонь доберется
до библиотеки.
   Уголком глаза он увидел подкрадывавшуюся к нему темную
фигуру. Хольт нащупал свои кастеты. Если у этого парня
оружие - дело дрянь; а если нет - может, и выйдет.
   Человек, тот самый, с которым Хольт сцепился в аллее на
42-й стрит, нацелил на него трость. Вспыхнул бледно-голубой
огонек. Хольт почувствовал, что у него отнялись ноги, и
тяжело рухнул на землю.
   Человек бросился наутек. Хольт с огромным усилием встал
и в отчаянии рванулся вперед. Но что толку...
   Теперь пламя осветило ночь. Высокая темная фигура на
секунду замаячила у окна библиотеки, потом взобралась на
подоконник. Хольт на негнущихся ногах, с трудом удерживая
равновесие, шатаясь, умудрялся передвигаться. Это была
пытка: боль такая адская, словно в него втыкали тысячи
иголок.
   Он направился к окну и, повиснув на подоконнике, заглянул
в комнату. Враг возился у сейфа. Хольт влез в окно и
заковылял к незнакомцу.
   Зажав в руке кастеты, он приготовился нанести удар.
   Неизвестный отскочил в сторону, размахивая тростью. На
подбородке у него запеклась кровь.
   - Я запер сейф, - сказал он. - Уходите отсюда, Денни,
пока вас не охватило пламя.
   Хольт выругался. Хотел дотянуться до врага, но не сумел.
Спотыкаясь, он не сделал и двух шагов, как высокая фигура
легко прыгнула в окно и скрылась в дождь.
   Хольт подошел к сейфу. Уже слышался треск огня. Через
дверь слева просачивался дым.
   Хольт осмотрел сейф - он был заперт. Комбинации цифр
Денни не знал - открыть не удалось.
   Однако он пытался. Пошарил на письменном столе, надеясь,
что, может быть, Китон записал шифр где-нибудь на бумажке.
Потом добрел до ступенек, ведущих в лабораторию, остановился
и посмотрел вниз - в ад, где неподвижно лежало горящее тело
Китона. Да, Хольт старался. Но его постигла неудача.
   Наконец огонь выгнал его из дома. Сирены пожарных машин
завывали уже совсем близко. Смита и тех людей и след
простыл.
   Хольт постоял в толпе ротозеев, высматривая Смита, но он
и его преследователи исчезли, словно растаяли в воздухе.

   - Мы схватили его, Судья, - сказал высокий мужчина; на
подбородке у пего запеклась кровь. - Мы только что
вернулись, и я тут же явился к вам.
   Судья глубоко и облегченно вздохнул.
   - Обошлось без неприятностей, Ррус?
   - Все уже позади.
   - Ладно, введите его, - сказал Судья. - Не будем
затягивать.
   Смит вошел. Его тяжелое пальто выглядело удивительно
нелепо рядом с целофлексовой одеждой остальных.
   Он стоял опустив голову.
   Судья достал блокнот и стал читать:
   - 21-е, месяца Солнца, 2016 года от рождества Христова.
Суть дела: интерференция и факторы вероятности.
Обвиняемого застигли в момент, когда он пытался
воздействовать на вероятное настоящее путем изменения
прошедшего, в результате чего настоящее стало бы
альтернативным и неустойчивым. Пользование машинами времени
запрещено всем, кроме лиц специально уполномоченных.
Обвиняемый, отвечайте.
   - Я ничего не пытался изменить, Судья... - пробормотал
Смит.
   Ерус взглянул на него и сказал:
   - Протестую. Некоторые ключевые отрезки времени и
местности находятся под запретом. Бруклин, и в первую
очередь район у дома Китона, время около 11 часов вечера 10
января 1943 года - категорически запретная зона для
путешествующих по времени. Арестованный знает причину.
   - Я ничего этого не знал, сэр Ерус. Поверьте мне.
   Ерус неумолимо продолжал:
   - Вот факты, Судья. Обвиняемый, выкрав регулятор
времени, вручную установил его на запретный район и время.
На эти пункты, как вы знаете, введено ограничение, ибо они
кардинальны для будущего; интерференция в подобные узловые
пункты автоматически меняет будущее и отражается на факторе
вероятности. Китон в 1943 году в своей подвальной
лаборатории разработал форму известной нам сейчас М-
мощности. Он поспешил наверх, открыл сейф и записал формулу
в тетрадку, но так, что ее легко мог прочитать и применить
даже неспециалист. В эту минуту в лаборатории произошел
взрыв; Китон положил тетрадку в сейф и, забыв его запереть,
побежал в подвал. Китон погиб; он не знал, что соприкасание
М-мощности с радием недопустимо, и синтез атома вызвал
взрыв. Пожар уничтожил тетрадку Китона, хотя она и
находилась в сейфе. Она обуглилась, и записанное в ней
нельзя было прочитать, впрочем, никто и не подозревал ее
ценности. До первого года двадцать первого столетия, когда
М-мощность открыли заново.
   - Я ничего этого не знал, сэр Ерус, - сказал Смит.
   - Вы лжете. Наша организация действует безошибочно. Вы
натолкнулись на этот узловой район в прошедшем и решили его
изменить, тем самым изменив настоящее. Если бы ваша затея
удалась, Деннис Хольт в 1943 году унес бы запись из горящего
дома и прочитал бы ее Он не устоял бы перед соблазном и
заглянул бы в тетрадку. Ему стал бы известен ключ к
М-мощности. И в силу свойств М-мощности Деннис Хольт
сделался бы самым могущественным человеком своей эпохи. В
соответствии с отклонением линии вероятности, которое вы
замыслили, Деннис Хольт, окажись у него эта тетрадка, стал
бы диктатором вселенной. Мир, каким мы знаем его сейчас, не
существовал бы больше - его место заняла бы жестокая,
безжалостная цивилизация, управляемая деспотом Деннисом
Хольтом, единственным обладателем М-мощности. Стремясь к
подобной цели, обвиняемый совершил тяжкое преступление.
Смит поднял голову.
   - Я требую этаназии, - сказал он. - Если вам угодно
обвинить меня в том, что я хотел вырваться из проклятой
рутины своей жизни, - что ж. Мне ни разу не представился
случай, вот и все.
   Судья нахмурился.
   - Ваше досье свидетельствует, что у вас было сколько
угодно случаев. Вы не обладаете нужными для успеха
способностями; ваша работа - единственное, что вы умеете
делать. Но вы совершили, как сказал Ерус, тяжкое
преступление. Вы пытались создать новое вероятное
настоящее, уничтожив существующее путем воздействия на
ключевой пункт в прошедшем. И, если бы ваша затея удалась,
Деннис Хольт был бы теперь диктатором народа рабов. Вы не
заслуживаете этаназии; вы совершили слишком тяжкое
преступление. Вы должны жить и выполнять возложенные на вас
обязанности, пока не умрете естественной смертью.
   Смит жадно глотнул воздух.
   - Это была его вина - если бы он успел унести тетрадку.
   Ерус иронически взглянул на него.
   - Его? Деннис Хольт, двадцать лет, в 1943-м его вина?
Нет, ваша; вы виновны в том, что пытались изменить свое
прошлое и настоящее.
   - Приговор вынесен. Разбирательство закончено, - объявил
Судья.
   И Деннис Хольт, девяноста трех лет, в 2016 году от
рождества Христова покорно вышел и вернулся к работе, от
которой его освободит только смерть.
   А Деннис Хольт, двадцати лет, в 1943 году от рождества
Христова вел такси домой из Бруклина, недоумевая, что же
все-таки все это значило. Косая завеса дождя поливала
ветровое стекло. Денни хлебнул из бутылки и почувствовал,
как успокоительное тепло распространяется по всему телу.
   Что же все-таки все это значило?
   Банкноты хрустели в кармане. Денни осклабился. Тысяча
долларов! Его ставка. Капитал. С такими деньгами многого
добьешься, и он не даст маху. Парню только и нужно, что
наличные деньги, и тогда он сам себе хозяин.
   - Уж будьте уверены! - сказал Деннис Хольт убежденно. -
Я не намерен всю жизнь торчать на этой нудной работе. С
тысячью долларами в кармане - не такой я дурень!

---------------------------------------------------------

   1) - Этаназия - легкая, мгновенная смерть.

   Генри Каттнер
   Лучшее время года

   Перевод В. Скороденко

   На рассвете погожего майского дня по дорожке к старому
особняку поднимались трое. Оливер Вильсон стоял в пижаме у
окна верхнего этажа и глядел на них со смешанным,
противоречивым чувством, в котором была изрядная доля
возмущения. Он не хотел их видеть.
   Иностранцы. Вот, собственно, и все, что он знал о них.
Они носили странную фамилию Санциско, а на бланке арендного
договора нацарапали каракулями свои имена: Омерайе, Клеф и
Клайа. Глядя на них сверху, он не мог сказать, кто из них
каким именем подписался. Когда ему вернули бланк, он даже
не знал, какого они пола. Он вообще предпочел бы большую
национальную определенность.
   У Оливера чуть зашлось сердце, пока он смотрел, как эти
трое идут вверх по дорожке вслед за шофером такси. Он
рассчитывал, что непрошеные жильцы окажутся не такими
самоуверенными и ему без особого труда удастся их выставить.
Его расчеты не очень-то оправдывались.
   Первым шел мужчина, высокий и смуглый. Его осанка и даже
манера носить костюм выдавали ту особую надменную
самонадеянность, что дается твердой верой в правильность
любого своего шага на жизненном пути. За ним шли две
женщины. Они смеялись, у них были нежные мелодичные голоса
и лица, наделенные каждое своей особой экзотической
красотой. Однако, когда Оливер разглядел их, его первой
мыслью было: здесь пахнет миллионами!
   Каждая линия их одежды дышала совершенством, но не в этом
была суть. Бывает такое богатство, когда уже и деньги
перестают иметь значение. Оливеру, хотя и нечасто, все же
доводилось встречать в людях нечто похожее на эту
уверенность - уверенность в том, что земной шар у них под
ногами вращается исключительно по их прихоти.
   Но в данном случае он чувствовал легкое замешательство
пока эти трое приближались к дому, ему показалось, что
роскошная одежда, которую они носили с таким изяществом,
была для них непривычной. В их движениях сквозила легкая
небрежность, как будто они в шутку нарядились в маскарадные
костюмы Туфли на тонких "шпильках" заставляли женщин
чуть-чуть семенить, они вытягивали руки, чтобы рассмотреть
покрой рукава, и поеживались под одеждой, словно платья им
были в новинку, словно они привыкли к чему-то совсем
другому.
   Одежда сидела на них с поразительной и необычной, даже на
взгляд Оливера, элегантностью. Разве только кинозвезда,
которая позволяет себе останавливать съемку и само время,
чтобы расправить смятую складку и всегда выглядеть
совершенством, могла быть такой элегантной - да и то на
экране. Но поражала не только безупречная манера держаться
и носить одежду, так что любая складка повторяла каждое их
движение и возвращалась на свое место. Невольно создавалось
впечатление, что и сама их одежда сделана не из обычного
материала - или выкроена по какому-то невиданному образцу и
сшита настоящим гением портновского дела: швов нигде не
было видно.
   Они казались возбужденными, переговаривались высокими,
чистыми, очень нежными голосами, разглядывая прозрачную
синеву неба, окрашенного розовым светом восхода, и деревья
на лужайке перед домом. Разглядывали только-только успевшие
распуститься листья, которые все еще клейко загибались по
краям и просвечивали нежной золотистой зеленью.
   Счастливые, оживленные, они о чем-то спросили своего
спутника, он ответил, и его голос так естественно слился с
голосами женщин, что казалось, они не разговаривают, а поют
Голоса отличались тем же почти невероятным изяществом, что и
одежда. Оливеру Вильсону и не снилось, что человек способен
так владеть своим голосом.
   Шофер нес багаж - нечто красивого блеклого цвета, из
материала, напоминающего кожу. Приглядевшись, можно было
увидеть, что это не один предмет, а два или даже три. Для
удобства их скомпоновали в идеально уравновешенный блок и
так точно пригнали друг к другу, что линии стыков были едва
заметны. Материал потерт, словно от частого употребления.
И, хотя багажа было много, ноша не казалась водителю тяжелой
Оливер заметил, что тот время от времени недоверчиво косится
на багаж и взвешивает его на руке.
   У одной из женщин были очень черные волосы, молочно-белая
кожа, дымчато-голубые глаза и веки, опущенные под тяжестью
ресниц. Но взгляд Оливера был прикован к другой. Ее волосы
были чистого светло-золотого оттенка, а лицо нежное, как
бархат. Теплый янтарный загар был темнее цвета волос.
   В ту минуту, как они вступили на крыльцо, блондинка
подняла голову и посмотрела наверх - прямо в лицо Оливеру.
Он увидел, что глаза у нее ярко-синие и чуть-чуть
насмешливые, словно она все время знала, что он торчит у
окна. И еще он прочитал в них откровенный восторг.
   Чувствуя легкое головокружение, Оливер поспешил к себе в
комнату, чтобы одеться.

   - Мы приехали сюда отдыхать, - сказал мужчина, принимая
от Оливера ключи - И хотим, чтобы нам не мешали, как я
подчеркивал в переписке с вами. Вы наняли для нас горничную
и повара, не так ли? В таком случае мы надеемся, что вы
освободите дом от своих личных вещей и.
   - Постойте, - прервал его Оливер, поеживаясь - Тут
возникли кое-какие осложнения. Я.. - Он замялся, не зная,
как лучше сообщить им об этом С каждой минутой эти люди
казались все более и более странными Даже их речь - и та
была странной Они слишком тщательно выговаривали слова и
произносили подчеркнуто раздельно. Английским языком они
владели, как своим родным, но разговаривали на нем так, как
поют певцы-профессионалы, в совершенстве овладевшие голосом
и интонациями.
   В голосе мужчины был холод, как будто между ним и
Оливером лежала бездна, такая глубокая, что исключала всякую
возможность общения.
   - Что, если мне подыскать для вас в городе что-нибудь
более подходящее? Тут рядом, через улицу...
   - О нет! - с легким ужасом произнесла брюнетка, и все
трое рассмеялись. То был холодный, далекий смех, не
предназначавшийся для Оливера.
   Мужчина сказал:
   - Мы тщательно выбирали, пока не остановились на этом
доме, мистер Вильсон. Ничто другое нас не интересует.
   - Не понимаю почему, - с отчаянием ответил Оливер. -
Ведь это даже не современное здание. У меня есть еще два
дома с куда большими удобствами. Да что там, перейдите
через дорогу - из дома на той стороне открывается прекрасный
вид на город. А здесь - здесь вообще ничего нет. Другие
здания загораживают вид и к тому же...
   - Мистер Вильсон, мы сняли комнаты именно здесь, - сказал
мужчина решительно. - Мы собираемся жить в этом доме.
Поэтому потрудитесь, пожалуйста, поскорее освободить
помещение.
   - Нет, - ответил Оливер, и вид у него был упрямый. - В
арендном договоре ничего об этом не сказано. Раз уж вы
уплатили, то можете жить здесь до следующего месяца, но
выставить меня у вас нет права. Я остаюсь.
   Мужчина собрался было возразить Оливеру, но, смерив его
холодным взглядом, так ничего и не сказал. От этого
безразличия Оливеру стало как-то неуютно. Последовало
минутное молчание. Затем мужчина произнес:
   - Прекрасно. В таком случае будьте любезны держаться от
нас подальше.
   Было немного Странно, что он совсем не заинтересовался,
отчего Оливер проявляет строптивость. А Оливер слишком мало
знал его, чтобы пускаться в объяснения. Не мог же он, в
самом деле, сказать: "После того как я подписал договор,
мне предложили за дом тройную цену, если я продам его до
конца мая". Не мог бы сказать и по-другому: "Мне нужны
деньги, и я постараюсь досаждать вам своей персоной, пока
вам не надоест и вы не решите съехать". В конце концов,
почему бы им и не съехать?! Увидев их, он сразу понял, что
они привыкли к неизмеримо лучшим условиям, чем мог
похвастать его старый, измочаленный временем дом.
   Нет, просто загадочно, почему этот дом вдруг приобрел
такую ценность. И уж вовсе нелепо, что две группы каких-то
таинственных иностранцев лезут вон из кожи, чтобы заполучить
его на май.
   Оливер в молчании повел квартирантов наверх и показал им
три большие спальни, расположенные по фасаду. Присутствие
блондинки он ощущал всем своим существом, знал, что она все
время наблюдает за ним с плохо скрытым интересом и, пожалуй,
с симпатией. Но в этом интересе проскальзывал какой-то
особенный оттенок, которого он никак не мог уловить. Что-то
знакомое, но не дающееся в руки. Он подумал, что с ней
славно было бы поговорить с глазу на глаз, - хотя бы для
того, чтобы поймать наконец этот оттенок и дать ему имя.
   Затем он спустился вниз и позвонил невесте.
   Голосок Сью в трубке повизгивал от возбуждения:
   - Оливер, в такую рань?! Господи, ведь еще и шести нет.
Ты сказал им, как я просила? Они переедут?
   - Нет, еще не успел. Да и вряд ли они переедут. В конце
концов, Сью, ты же знаешь, что я взял у них деньги.
   - Оливер, они должны съехать! Ты обязан что-нибудь
сделать!
   - Я стараюсь, Сью. Но мне все это не нравится.
   - Ну, знаешь, не могут они, что ли, остановиться в другом
месте! А деньги за дом будут нам позарез нужны. Нет,
Оливер, ты просто обязан что-нибудь придумать.
   В зеркале над телефоном он поймал свой озабоченный взгляд
и сердито посмотрел на собственное отражение. Его волосы
цвета соломы торчали в разные стороны, а приятное, смуглое
от загара лицо заросло блестящей щетиной. Обидно, что
блондинка впервые увидела его таким растрепой. Но тут
решительный голос Сью пробудил задремавшую было совесть, и
он сказал в трубку:
   - Постараюсь, милая, постараюсь. Но деньги-то у них я
все-таки взял.
   И правда, они заплатили огромную сумму, куда больше того,
что стоила аренда даже в этот год высоких цен и высоких
доходов. Страна как раз вступила в одно из тех легендарных
десятилетий, о которых потом заговорят как о "веселых
сороковых" или "золотых шестидесятых", - славное времечко
национального подъема. Сплошное удовольствие жить в такое
время, - пока ему не приходит конец.
   - Хорошо, - устало пообещал Оливер. - Сделаю все, что
смогу.
   Но день проходил за днем, и он понимал, что нарушает свое
обещание. Тому было несколько причин. Сью, а не Оливер
придумала превратить его в пугало для жильцов. Прояви он
чуть больше настойчивости, весь проект был бы похоронен еще
в зародыше. Конечно, здравый смысл был на стороне Сью,
однако...
   Начать с того, что жильцы буквально околдовали его. Во
всем, что они говорили и делали, был любопытный душок
извращенности: как будто обычную человеческую жизнь
поместили перед зеркалом и оно показало странные отклонения
от нормы. Их мышление, решил Оливер, имеет совсем иную
основу. Казалось, их втайне забавляли самые заурядные вещи,
в которых не было решительно ничего забавного; они на все
смотрели сверху вниз и держались с холодной отчужденностью,
что, впрочем, не мешало им смеяться - неизвестно над чем и,
по мнению Оливера, куда чаще, чем следует.
   Время от времени он сталкивался с ними, когда они
выходили из дому или возвращались с прогулок. Они были с
ним холодно вежливы и, как он подозревал, вовсе не потому,
что их раздражало его присутствие, а, напротив, потому, что
он был им в высшей степени безразличен.
   Большую часть времени они посвящали прогулкам. Май в
этом году стоял великолепный, они самозабвенно им
наслаждались, уверенные, что погода не переменится и ни
дождь, ни заморозки не испортят ласковых, золотых, напоенных
солнцем и душистым ароматом деньков. Их уверенность была
такой твердой, что у Оливера становилось неспокойно на душе.
   Дома они ели один раз в день - обедали около восьми. И
никогда нельзя было сказать заранее, как они отнесутся к тем
или другим блюдам. Одни встречались смехом, другие вызывали
легкое отвращение. К салату, например, никто не
притрагивался, а рыба, непонятно почему, вызывала за столом
всеобщее замешательство.
   К каждому обеду они тщательно переодевались. Мужчина
(его звали Омерайе) был очень красив в своей обеденной паре,
но выглядел чуть-чуть слишком надутым. Оливер два раза
слышал, как женщины посмеивались над тем, что ему приходится
носить черное. Непонятно откуда на Оливера вдруг нашло
видение: он представил мужчину одетым в такую же яркую и
изысканную одежду, что была на женщинах, - и все как будто
стало на место. Даже темную пару он носил с какой-то особой
праздничностью, но наряд из золотой парчи, казалось, подошел
бы ему больше.
   Когда время завтрака или ленча заставало их дома, они ели
у себя в комнатах. Они, должно быть, захватили с собой
пропасть всякой снеди из той таинственной страны, откуда
приехали. Но где эта страна? Попытки догадаться лишь
распаляли любопытство Оливера. Порой из-за закрытых дверей
в гостиную просачивались восхитительные запахи. Оливер не
знал, что это такое, но почти всегда пахло чем- то очень
приятным. Правда, несколько раз запах бывал неожиданно
противным, чуть ли не тошнотворным. Только настоящие
знатоки, размышлял Оливер, способны оценить душок. А его
жильцы наверняка были знатоками.
   И что им за охота жить в этой громоздкой ветхой развалине
- даже во сне Оливер не переставал думать об этом. Почему
они отказались переезжать? Несколько раз ему удалось
заглянуть к ним краешком глаза, и то, что он увидел,
поразило его. Комнат стало почти не узнать, хотя он не мог
точно назвать все перемены - рассмотреть толком не было
времени. Но то представление о роскоши, что возникло с
первого взгляда, подтвердилось: богатые драпировки (должно
быть, тоже привезли с собой), какие-то украшения, картины по
стенам и волны экзотического аромата, струящегося через
полуоткрытые двери.
   Женщины проплывали мимо него сквозь коричневый полумрак
коридоров в одеждах таких роскошных, таких ослепительно
ярких и до жути красивых, что казались видениями из другого
мира. Осанка, рожденная верой в раболепие вселенной,
придавала их облику олимпийское равнодушие. Однако, когда
Оливер встречал взгляд той, с золотыми волосами и нежной
кожей, тронутой загаром, ему чудилось, будто в синих глазах
мелькает интерес. Она улыбалась ему в полумраке и проходила
мимо, унося с собой волну благоуханий, - яркая, прекрасная,
глазам больно, - но тепло от ее улыбки оставалось.
   Он чувствовал, что она переступит через это равнодушие
между ними. Он был уверен в этом с самого начала. Придет
срок, и она отыщет способ остаться с ним наедине. От этой
мысли его бросало то в жар, то в холод, но тут он был
бессилен: приходилось только ждать, пока она сама пожелает
его увидеть.

   На третий день он и Сью закусывали в ресторанчике в самом
центре города. Окна ресторанчика выходили на деловые
кварталы, громоздящиеся далеко внизу на другом берегу реки.
У Сью были блестящие каштановые волосы, карие глаза и
подбородок чуть более решительный, чем это допустимо по
канонам красоты. Уже в детстве Сью хорошо знала, чего она
хочет и как заполучить желаемое, и сейчас Оливеру казалось,
что в жизни она еще ничего так не хотела, как продать его
дом.
   - Такие огромные деньги за этот древний мавзолей! -
говорила она, кровожадно вонзая зубы в булочку. - Другого
такого случая не представится, а цены нынче так взлетели,
что без денег нечего и думать заводить свое хозяйство.
Неужели, Оливер, ты ничего-ничего не можешь сделать!
   - Я стараюсь, - заверил Оливер, поеживаясь.
   - А та чокнутая, которая хочет купить дом, давала о себе
знать?
   Оливер покачал головой.
   - Ее агент опять мне вчера звонил. Ничего нового.
Интересно, кто она такая.
   - Этого, пожалуй, не знает даже агент. Не нравится мне,
Оливер, вся эта мистика. И эти Санциско, - кстати, что они
сегодня делали?
   Оливер рассмеялся.
   - Утром целый час названивали в кинотеатры по всему
городу. Узнавали, где что идет из третьеразрядных фильмов.
У них там целый список, и из каждого они хотят посмотреть по
кусочку.
   - По кусочку? Но зачем?
   - Не знаю. Может быть... нет, не знаю. Налить еще
кофе?
   Но все горе было в том, что он догадывался. Однако эти
догадки казались слишком дикими, чтобы он рискнул рассказать
о них Сью: не видевшая Санциско в глаза и незнакомая со
всеми их странностями, она бы наверняка решила, что Оливер
сходит с ума. А он из их разговоров понял, что речь идет об
актере, который появлялся в эпизодах в каждом из фильмов и
чья игра вызывала у них едва ли не священный трепет. Они
называли его Голкондой, но имя было явно ненастоящим, и
Оливер не мог догадаться, кто этот безвестный статист,
которым они так восторгались. Возможно, Голкондой звали
персонаж, чью роль однажды сыграл - и, судя по замечаниям
Санциско, сыграл блестяще - этот актер. Так или иначе, само
имя ничего не говорило Оливеру.
   - Чудные они, - продолжал он, задумчиво помешивая кофе
ложечкой. - Вчера Омерайе - так зовут мужчину - вернулся с
книжкой стихов, вышедшей лет пять назад. Так они носились с
ней, как с первоизданием Шекспира. Я об авторе и слыхом не
слышал, но в их стране, как она там у них называется, он,
должно быть, считается кумиром или вроде того.
   - А ты все еще не узнал, откуда они? Может, они хоть
намекнули?
   - Они не из разговорчивых, - не без иронии напомнил ей
Оливер.
   - Знаю, но все-таки... Впрочем, не так уж это и важно.
   Ну, а чем они еще занимаются?
   - Утром, я уже говорил, собирались заняться Голкондой с
его великим искусством, а днем, по-моему, отправятся вверх
по реке на поклон к какой-то святыне. Я о ней и
представления не имею, хотя она где-то совсем рядом - они
хотели вернуться к обеду. Родина какого-то великого
человека, должно быть; они еще обещали, если удастся,
привезти оттуда сувениры. Спору нет, они похожи на
заправских туристов, но все-таки за всем этим что-то
кроется. А то получается сплошная бессмыслица.
   - Уж если говорить о бессмыслице, так вся история с твоим
домом давно в нее превратилась. Сплю и вижу...
   Она продолжала говорить с обидой в голосе, но Оливер
вдруг перестал ее слышать, потому что увидел на улице за
стеклами знакомую фигуру. С царственной грацией выступая на
каблучках-шпильках, женщина прошла мимо. Он не видел лица,
но ему ли не знать этой осанки, этого божественного силуэта
и грации движений!
   "Прости, я на минутку", - пробормотал он, и не успела Сью
возразить, как он уже был на ногах. В следующее мгновение
он очутился у дверей и одним махом выскочил на улицу.
Женщина не успела пройти и нескольких метров. Он уже было
начал заготовленную фразу, но тут же осекся и застыл на
месте, широко раскрыв глаза.
   Это была не его гостья блондинка. Эту женщину Оливер
никогда не встречал - прелестное, царственное создание. Он
безмолвно провожал ее взглядом, пока она не исчезла в толпе.
Та же осанка, та же уверенность в себе, та же знакомая ему
отчужденность, словно изысканный наряд был не просто
платьем, а данью экзотике. Все другие женщины на улице
казались рядом с ней неповоротливыми неряхами. Походкой
королевы пройдя сквозь толпу, она растворилась в ней.
   Эта женщина из их страны, подумал Оливер. Он никак не
мог прийти в себя. Значит, кто-то другой поблизости тоже
пустил таинственных постояльцев на этот погожий май.
Значит, кто-то другой тоже ломает сейчас голову над загадкой
гостей из безымянной страны.
   К Сью он вернулся молчаливый.

   Дверь спальни была гостеприимно распахнута в коричневый
полумрак верхнего коридора. Чем ближе Оливер подходил, тем
медленнее становились его шаги и чаще билось сердце. То
была комната блондинки, и он решил, что дверь открыли не
случайно. Он уже знал, что ее зовут Клеф.
   Дверь тихонько скрипнула, и нежный голос произнес, лениво
растягивая слова:
   - Не желаете ли войти?
   Комнату и в самом деле было не узнать. Большую кровать
придвинули вплотную к стене и застелили покрывалом; оно
свешивалось до самого пола, походило на какой-то мягкий мех,
только блеклого сине-зеленого цвета, и так блестело, словно
каждый волосок кончался невидимым кристалликом. На кровати
валялись три раскрытые книжки и странного вида журнал:
буквы в нем слабо светились, а иллюстрации на первый взгляд
казались объемными. Рядом лежала маленькая фарфоровая
трубка, инкрустированная цветами из того же фарфора, из ее
чашечки вилась тонкая струйка дыма.
   Над кроватью висела большая картина в квадратной раме.
Морская синева на картине была совсем как настоящая; Оливеру
сначала даже показалось, что по воде пробегает рябь. Ему
пришлось приглядеться повнимательнее, чтобы убедиться в
своей ошибке. С потолка на стеклянном шнуре свешивался
хрустальный шар. Он медленно вращался, и свет из окон
отражался на его поверхности изогнутыми прямоугольниками.
   У среднего окна стоял незнакомый предмет, напоминающий
шезлонг, что-то вроде надувного кресла. За неимением
другого объяснения оставалось предположить, что в дом он
попал вместе с багажом. Он был накрыт, вернее, скрыт под
покрывалом из очень дорогой на вид ткани с блестящим
металлическим тиснением.
   Клеф неторопливо пересекла комнату и с довольным вздохом
опустилась в шезлонг. Ложе послушно повторило все изгибы ее
тела. Сидеть в таком кресле, должно быть, одно
удовольствие, подумалось ему. Клеф немного повозилась,
располагаясь поудобнее, и улыбнулась Оливеру.
   - Ну, входите же. Сядьте вон там, где можно смотреть в
окно. Я в восторге от вашей чудесной весны. Знаете, а ведь
такого мая в цивилизованные времена еще не было.
   Все это она произнесла вполне серьезно, глядя Оливеру
прямо в глаза.
   В ее голосе звучали хозяйские нотки, как будто этот май
устроили специально по ее заказу.
   Сделав несколько шагов, Оливер в изумлении остановился и
посмотрел себе под ноги. У него было такое ощущение, словно
он ступает по облаку. И как это он раньше не заметил, что
весь пол затянут ослепительно белым, без единого пятнышка
ковром, пружинящим при каждом шаге.
   Тут только он увидел, что на ногах у Клеф ничего не было,
вернее, почти ничего Она носила что-то вроде котурнов,
сплетенных из прозрачной паутины, плотно облегающей ступню
Босые подошвы были розовые, будто напомаженные, а ногти
отливали ртутным блеском, как осколки зеркала.
   Он почти и не удивился, когда, приблизившись, обнаружил,
что это и в самом деле крохотные зеркальца - благодаря
особому лаку.
   - Садитесь же, - повторила Клеф, рукой указав ему на стул
у окна. На ней была одежда из белой ткани, похожей на
тонкий нежный пух, - достаточно свободная и в то же время
идеально отзывающаяся на любое ее движение. И в самом ее
облике было сегодня что-то необычное. Те платья, в которых
она выходила на прогулку, подчеркивали прямую линию плеч и
стройность фигуры, которую так ценят женщины. Но здесь, в
домашнем наряде, она выглядела.. не так, как обычно Ее шея
обрела лебединый изгиб, а фигура - мягкую округлость и
плавность линий, и это делало ее незнакомой и вдвойне
желанной.
   - Не хотите ли чаю? - спросила Клеф с очаровательной
улыбкой.
   Рядом с ней на низеньком столике стояли поднос и
несколько маленьких чашек с крышками, изящные сосуды
просвечивали изнутри, как розовый кварц, свет шел густой и
мягкий, словно процеженный сквозь несколько слоев какого-то
полупрозрачного вещества. Взяв одну из чашек (блюдечек на
столе не было), она подала ее Оливеру.
   На ощупь стенки сосуда казались хрупкими и тонкими, как
листок бумаги. О содержимом он мог только догадываться:
крышечка не снималась и, очевидно, представляла собой одно
целое с чашкой. Лишь у ободка было узкое отверстие в форме
полумесяца. Над отверстием поднимался пар.
   Клеф поднесла к губам свою чашку, улыбнувшись Оливеру
поверх ободка. Она была прекрасна. Светло-золотые волосы
были уложены в сияющие волны, а лоб украшала настоящая
корона из локонов. Они казались нарисованными, и только
легкий ветерок из окна порой трогал шелковые пряди.
   Оливер попробовал чай. Напиток отличался изысканным
букетом, был очень горяч, и во рту еще долго оставался после
него запах цветов. Он, несомненно, был предназначен для
женщин. Но, сделав еще глоток, Оливер с удивлением
обнаружил, что напиток ему очень нравится. Он пил, и ему
казалось, цветочный запах усиливается и обволакивает мозг
клубами дыма. После третьего глотка в ушах появилось слабое
жужжание. Пчелы снуют в цветах, подумалось ему, как сквозь
туман, - и он сделал еще глоток.
   Клеф с улыбкой наблюдала за ним.
   - Те двое вернутся только к обеду, - сообщила она
довольным тоном. - Я решила, что мы можем славно провести
время и лучше узнать друг друга.
   Оливер пришел в ужас, когда услышал вопрос, заданный его
собственным голосом.
   - Отчего вы так говорите?
   Он вовсе не собирался спрашивать ее об этом. Что-то,
очевидно, развязало ему язык.
   Клеф улыбнулась еще обаятельнее. Она коснулась губами
края чашки и как-то снисходительно произнесла:
   - Что вы имеете в виду под вашим "так"?
   Он неопределенно махнул рукой и с некоторым удивлением
отметил, что у него на руке вроде бы выросли один или два
лишних пальца.
   - Не знаю. Ну, скажем, слишком точно и тщательно
выговариваете слова. Почему, например, вы никогда не
скажете "не знаю", а обязательно "я не знаю"?
   - У нас в стране всех учат говорить точно, - объяснила
Клеф. - Нас приучают двигаться, одеваться и думать с такой
же точностью, с детства отучают от любых проявлений
несобранности. В вашей стране, разумеется... - Она была
вежлива. - У вас это не приобрело характера фетиша. Что
касается нас, то у нас есть время для совершенствования. Мы
это любим.
   Голос ее делался все нежнее и нежнее, и сейчас его почти
невозможно было отличить от тонкого букета напитка и нежного
запаха цветов, заполонившего разум Оливера.
   - Откуда вы приехали? - спросил он, снова поднося чашку
ко рту и слегка недоумевая: напитка, казалось, нисколько не
убывало.
   Теперь-то уж улыбка Клеф была определенно
снисходительной. Но это его не задело. Сейчас его не
смогло бы задеть ничто на свете. Комната плыла перед ним в
восхитительном розовом мареве, душистом, как сами цветы.
   - Лучше не будем говорить об этом, мистер Вильсон.
   - Но... - Оливер не закончил фразы. В конце концов, это
и вправду не его дело. - Вы здесь на отдыхе? -
неопределенно спросил он.
   - Может быть, это лучше назвать паломничеством.
   - Паломничеством? - Оливер так заинтересовался, что на
какую- то минуту его сознание прояснилось. - А... куда?
   - Мне не следовало этого говорить, мистер Вильсон.
Пожалуйста, забудьте об этом. Вам нравится чай?
   - Очень.
   - Вы, очевидно, уже догадались, что это не простой чай, а
эйфориак?
   Оливер не понял.
   - Эйфориак?
   Клеф рассмеялась и грациозным жестом пояснила ему, о чем
идет речь.
   - Неужели вы еще не почувствовали его действия? Этого не
может быть!
   - Я чувствую себя, - ответил Оливер, - как после четырех
порций виски.
   Клеф подавила дрожь отвращения.
   - Мы добиваемся эйфории не таким мучительным способом. И
не знаем тех последствий, которые вызывал обычно ваш
варварский алкоголь. - Она прикусила губу. - Простите. Я,
должно быть, сама злоупотребила напитком, иначе я не
позволила бы себе таких высказываний. Пожалуйста, извините
меня. Давайте послушаем музыку.
   Клеф откинулась в шезлонге и потянулась к стене. Рукав
соскользнул с округлой руки, обнажив запястье, и Оливер
вздрогнул, увидев еле заметный длинный розоватый шрам.
   Его светские манеры окончательно растворились в парах
душистого напитка, затаив дыхание, он подался вперед, чтобы
рассмотреть получше.
   Быстрым движением Клеф вернула рукав на место. Она
покраснела сквозь нежный загар и отвела взгляд, точно ей
вдруг стало чего-то стыдно.
   Он бестактно спросил.
   - Что это? Откуда?
   Она все еще прятала глаза. Много позже он узнал, в чем
дело, и понял, что у нее были все основания стыдиться. Но
сейчас он просто не слушал ее лепета.
   - Это так ничего прививка Нам всем впрочем, это неважно.
Послушаем лучше музыку.
   На этот раз она потянулась другой рукой, ни к чему не
прикоснулась, но, когда рука оказалась в нескольких
сантиметрах от стены, в воздухе возник еле слышный звук.
   То был шум воды, шорохи волн на бесконечном отлогом
пляже.
   Клеф устремила взгляд на картину с изображением моря, и
Оливер последовал ее примеру.
   Картина жила, волны двигались. Больше того, перемещалась
сама точка наблюдения. Морской пейзаж медленно изменялся,
бег волн стремил зрителя к берегу Оливер не отрывал глаз от
картины, загипнотизированный мерным движением, и все
происходящее казалось ему в эту минуту вполне естественным.
   Волны росли, разбивались и ажурной пеной с шипением
набегали на песок. Затем в звуках моря обозначилось легкое
дыхание музыки, и сквозь синеву волн начали проступать
очертания мужского лица Человек улыбался тепло, как добрый
знакомый. В руках он держал какой-то удивительный и очень
древний музыкальный инструмент в форме лютни, весь в темных
и светлых полосах, как арбуз, и с длинным загнутым грифом,
лежащим у него на плече Человек пел, и его песня слегка
удивила Оливера Она была очень знакомой и в то же время ни
на что не похожей. С трудом одолев непривычные ритмы, он
наконец нащупал мелодию - песенка "Понарошку" из спектакля
"Плавучий театр" Но как она отличалась от самой себя - не
меньше чем спектакль "Плавучий театр" от какого-нибудь
своего тезки, разводящего пары на Миссисипи (1).
   - Что это он с ней вытворяет? - спросил Оливер после
нескольких минут напряженного внимания - В жизни не слышал
ничего похожего.
   Клеф рассмеялась и снова потянулась к стене.
   - Мы называем это горлированием, - загадочно ответила
она. - Впрочем, неважно. А как вам понравится вот это?
   Певец-комик был в гриме клоуна, его лицо казалось рамкой
для чудовищно подведенных глаз Он стоял на фоне темного
занавеса у большой стеклянной колонны и в быстром темпе пел
веселую песенку, скороговоркой импровизируя что-то между
куплетами. В то же время ногтями левой руки он отбивал
какой-то замысловатый ритм на стекле колонны, вокруг которой
описывал круги все время, пока пел. Ритм то сливался с
музыкой, то убегал куда-то в сторону, сплетая собственный
рисунок, но затем вновь настигал музыку и сливался с ней.
   Уразуметь, что к чему, было трудно. В самой песне было
еще меньше смысла, чем в импровизированном монологе о
каком-то пропавшем шлепанце. Монолог пестрел намеками,
которые смешили Клеф, но ничего не говорили Оливеру. Стиль
исполнения отличался не очень приятной суховатой
утонченностью, хотя Клеф, судя по всему, находила в нем свою
прелесть. Оливер с интересом отметил, что в манере певца
пусть по-другому, но сквозит все та же свойственная Санциско
крайняя и безмятежная самоуверенность. Национальная черта,
подумал он.
   Последовали еще несколько номеров. Некоторые явно
представляли собой фрагменты, выдранные из чего-то целого.
Один такой отрывок был ему знаком. Он узнал эту
неповторимую, волнующую мелодию еще до того, как появилось
изображение: люди, марширующие сквозь марево, над ними в
клубах дыма вьется огромное знамя, а на первом плане
несколько человек скандируют в такт гигантскому шагу:
"Вперед, вперед, лилейные знамена!"
   Звук дребезжал, изображение плыло, и краски оставляли
желать лучшего, но столько жизни было в этой сцене, что она
захватила Оливера Он смотрел во все глаза и вспоминал старый
фильм давно прошедших лет. Деннис Кинг и толпа оборванцев,
они поют "Песню бродяг" из... как же называлась картина?
"Король бродяг"?
   - Седая древность, - извинилась Клеф. - Но мне она
нравится.

   Дымок опьяняющего напитка вился между картиной и Оливером
Музыка ширилась и опадала, она была повсюду - и в комнате, и
в душистых парах, и в его собственном возбужденном сознании.
Все казалось ему вполне реальным Он открыл, как нужно пить
этот чай. Его действие, как у веселящего газа, не зависело
от количества. Человек достигал высшей точки возбуждения, и
за нее уже нельзя было перешагнуть. Поэтому лучше всего
подождать, пока действие напитка чуть-чуть ослабеет, и
только после этого выпить снова.
   В остальном по действию чай напоминал алкоголь через
некоторое время предметы расплывались в блаженном тумане,
сквозь который все представлялось волшебным сном Оливер уже
ни о чем не спрашивал. После он и сам не мог отличить сна
от яви.
   Так, например, получилось с живой куклой. Он запомнил ее
во всех подробностях маленькая стройная женщина с длинным
носом, темными глазами и острым подбородком едва доходила
ему до колена Она изящно кружилась по белому ковру, ее лицо
было таким же подвижным, как и тело, она танцевала легко, и
всякий раз, когда ножкой касалась пола, звук отдавался
звоном колокольчика. Это был какой-то сложный танец, кукла
не дышала, но, танцуя, пела в такт и забавляла зрителей
потешными ужимками. Конечно, она была точной копией живого
человека и в совершенстве передразнивала его голос и манеру
двигаться. После Оливер решил, что она ему привиделась.
   Всего остального он уж и не мог припомнить. То есть он
знал, что Клеф рассказывала ему что-то очень любопытное и
тогда он понимал ее, но о чем шла речь, хоть убей, не
помнил. Еще в памяти всплывали блестящие карамельки на
прозрачном блюде, некоторые были восхитительны, две или три
- такие горькие, что даже на другой день при одном
воспоминании о них начинало сводить челюсти. А от одной
(Клеф с упоением набросилась на вторую такую же) его чуть не
вырвало.
   Что касается самой Клеф, то он едва с ума не сошел,
пытаясь вспомнить, что, собственно, произошло между ними.
Ему казалось, будто он припоминает нежное прикосновение ее
рукавов, когда она обнимала его за шею, и ее смех, и
душистый аромат чая от ее дыхания на своем лице. Но дальше
в памяти был черный провал.
   Впрочем, перед тем как окончательно забыться, он на
минутку очнулся и, помнится, увидел двух других Санциско,
которые стояли и глядели на него сверху вниз: мужчина -
сердито, а голубоглазая женщина - насмешливо-иронически.

   За тридевять земель от него мужчина сказал: "Клеф, вы же
знаете, что это вопиющее нарушение всех правил". Возникнув
как тонкое гудение, его голос вдруг улетел куда-то
высоко-высоко, за пределы слышимости. Оливеру казалось, что
он помнит и брюнетку - с ее смехом, таким же далеким и
тоненьким, и жужжащим голосом, похожим на гудение пчел.
   - Клеф, Клеф, глупышка, неужели вас нельзя и на минуту
оставить одну?
   Голос Клеф произнес нечто совсем непонятное:
   - Но какое значение это может иметь здесь?
   Мужчина ответил, все так же гудя издалека:
   - Очень большое значение, если учесть, что перед выездом
вы обязались не вмешиваться. Вы же дали подписку в
соблюдении правил...
   Голос Клеф приблизился и стал более внятным:
   - Но вся разница в том, что здесь... здесь это не имеет
значения. И вы оба прекрасно это знаете. Не имеет и не
может иметь!
   Оливер почувствовал, как пуховый рукав ее платья задел
его по щеке, но ничего не увидел, кроме дымных клубов мрака,
которые, то опадая, то нарастая, лениво проплывали перед
глазами. Далекие голоса продолжали мелодично пререкаться
друг с другом, потом умолкли, и больше он ничего не слышал.
   Он очнулся на следующее утро в своей постели. Вместе с
Оливером проснулось и воспоминание о Клеф: о ее милом лице,
что склонилось над ним с выражением щемящей жалости, о
душистых золотых прядях, упавших на тронутые загаром щеки, о
сострадании, которое он читал в ее глазах. Скорее всего,
это ему приснилось. Ведь не было ровным счетом никаких
причин смотреть на него с такой жалостью.
   Днем позвонила Сью.
   - Оливер, приехали те самые, что хотят купить дом!
Чокнутая со своим муженьком. Привести их к тебе?
   У Оливера с утра голова была забита смутными и какими-то
бестолковыми воспоминаниями о вчерашнем. Вытесняя все
остальное, перед ним снова и снова возникало лицо Клеф.
   - Что? - переспросил он. - Я... Ах, да. Ну, что ж,
приводи, если хочешь. Я лично не жду от этого никакого
проку.
   - Оливер, что с тобой? Мы же договорились, что нам нужны
деньги, разве нет? Не понимаю, как ты можешь не пошевелив
пальцем упускать такую выгодную сделку! Мы могли бы сразу
пожениться и купить домик. Ты ведь знаешь, нам больше
никогда не дадут столько денег за эту груду старья. Да
проснись же ты наконец!
   Оливер попытался.
   - Знаю, Сью, я все это знаю. Но...
   - Оливер, ты обязан что-то придумать!
   Это был приказ. Он знал, что она права. Клеф - это
Клеф, но от сделки ни в коем случае не следовало
отказываться, если была хоть какая-то надежда выпроводить
жильцов. Интересно все-таки знать, почему это дом приобрел
вдруг такую ценность, да еще в глазах стольких людей. И
какое отношение имеет ко всему этому последняя неделя мая.
   Вспыхнувшее любопытство пересилило даже владевшую им
апатию. Последняя неделя мая... Весь вопрос о продаже дома
упирается в то, кому в нем жить в это время. Значит, это
очень важно. Но почему? Почему?
   - А что такого может случиться за эту неделю? -
обратился он к трубке с риторическим вопросом. - Почему бы
им не потерпеть, пока комнаты освободятся? Я уступлю им
одну-две тысячи, если только...
   - Как бы не так, Оливер Вильсон! На эти деньги можно
купить целую холодильную установку. Разбейся в лепешку, но
очисть дом к началу будущей недели, это мое последнее слово!
Слышишь?!
   - Спи спокойно, крошка, - ответил Оливер деловым тоном.
- Я всего лишь простой смертный, но я попробую.
   - Так мы сейчас приедем, - сказала Сью, - пока этих
Санциско нет дома. А ты, Оливер, пораскинь мозгами и
что-нибудь придумай. - Она помолчала и задумчиво добавила:
- Они... очень уж они чудные.
   - Чудные?
   - Сам увидишь.
   Немолодая женщина и молодой человек, почти юноша, - вот
кого Сью привела с собой. Оливер сразу понял, чем они
поразили Сью. Но его почему-то нисколько не удивило, что
оба носили одежду с той элегантной самоуверенностью, которую
он успел изучить. И точно так же осматривались кругом с
несколько снисходительным видом, явно наслаждаясь прекрасным
солнечным днем. Они еще не успели заговорить, а Оливер уже
знал, какими мелодичными окажутся их голоса и как тщательно
будут они выговаривать каждое слово.
   Да, тут не могло быть двух мнений. Таинственные
соотечественники Клеф начали прибывать сюда потоком. Зачем?
Чтобы провести здесь последнюю неделю мая? Он недоумевал.
Пока нельзя было догадаться. Пока. Но одно можно было
сказать с уверенностью: все они приезжают из той
неизвестной страны, где каждый владеет своим голосом лучше
любого певца и одевается, как актер, который готов
остановить само время, чтобы расправить смятую складку.
   Пожилая дама сразу взяла инициативу в свои руки. Они
встретились на шатких некрашеных ступеньках парадного, и Сью
даже не успела их познакомить.
   - Молодой человек, я - госпожа Холлайа, а это мой муж. -
В ее голосе звучала суховатая резкость, что, вероятно, было
вызвано возрастом. Лицо казалось затянутым в корсет:
каким-то невидимым способом, о котором Оливер и понятия не
имел, обвисшую плоть удалось загнать в некое подобие твердой
формы. Грим был наложен так искусно, словно его и не было,
но Оливер мог бы побиться об заклад, что она значительно
старше, чем выглядит. Нужно было очень долго, целую жизнь
командовать, чтобы в этом резком, глубоком и звучном голосе
накопилось столько властности.
   Молодой человек помалкивал. Он был удивительно красив
красотой того типа, на который не влияют ни страна, ни
уровень культуры. На нем был отлично сшитый костюм, в руке
- предмет из красной кожи, формой и размерами напоминающий
книгу.
   Тем временем госпожа Холлайа продолжала:
   - Я понимаю ваши трудности в вопросе о доме. Вы хотели
бы мне его продать, но юридически связаны контрактом с
Омерайе и его друзьями. Я не ошиблась?
   Оливер утвердительно кивнул.
   - Но...
   - Позвольте мне договорить. Если до конца недели Омерайе
удастся заставить выехать, вы примете мое предложение. Так?
Отлично. Хара! - Она кивнула молодому человеку, который
весь превратился во внимание, сказал: "Да, Холлайа" - и с
легким поклоном опустил затянутую в перчатку руку в карман
пиджака.
   С видом императрицы госпожа Холлайа простерла длань и
приняла маленький предмет, услужливо поднесенный ей на
ладони.
   - Вот, - сказала она, - вещица, которая может нам помочь.
Дорогая моя, - она протянула предмет Сью, - если вам удастся
спрятать это где-нибудь в доме, то, полагаю, нежелательные
жильцы не станут слишком долго надоедать вам.
   Сью с любопытством взяла "вещицу". Это была маленькая
серебряная коробочка, не больше дюйма в диаметре, с насечкой
поверху и совершенно гладкими стенками, так что, судя по
всему, открыть ее было нельзя.
   - Погодите, - неловко вмешался Оливер, - а что это такое?
   - Смею вас уверить, это никому не причинит вреда.
   - Тогда зачем...
   Госпожа Холлайа одним властным жестом приказала ему
замолчать, а Сью - делать что требуется:
   - Ну же, дорогая моя! Поспешите, а то вернется Омерайе.
Уверяю вас, это совсем не опасно.
   Но Оливер решительно воспротивился:
   - Госпожа Холлайа, я должен знать, что вы задумали. Я...
   - Оливер, прошу тебя! - Сью зажала серебряную коробочку
в кулак. - Ты только не волнуйся. Уверяю тебя, госпожа
Холлайа знает, что делает. Разве ты не хочешь, чтобы они
съехали?
   - Конечно, хочу. Но не хочу, чтобы дом взлетел на воздух
или...
   Госпожа Холлайа снисходительно засмеялась своим грудным
смехом:
   - Что вы, мистер Вильсон, мы действуем куда тоньше. К
тому же не забывайте, этот дом нужен нам самим. Так
поторопитесь, дорогая моя!
   Сью кивнула и быстро скользнула в дом мимо Оливера. Он
оказался в меньшинстве, и ему поневоле пришлось уступить.
Пока они ждали, молодой человек по имени Хара любовался
видом, рассеянно постукивая ногой о ступеньку. День был
погожий, как и весь этот месяц, - прозрачно-золотой, полный
мягкой прохлады, которая медлила уходить, словно для того,
чтобы люди еще острее прочувствовали разницу между весной и
наступающим летом. Он поглядывал по сторонам с
самодовольством человека, который по достоинству оценил
возведенные специально для него декорации. Он даже взглянул
на небо, когда в высоте послышалось далекое гудение моторов,
и проводил глазами трансконтинентальный лайнер, едва
заметный в золотистом солнечном мареве.
   - Занятно, - пробормотал он с удовлетворением.
   Вернулась Сью и, взяв Оливера под руку, возбужденно сжала
его локоть.
   - Готово, - сказала она. - Сколько теперь ждать, госпожа
Холлайа?
   - Это, дорогая моя, зависит от обстоятельств. Но не
очень долго. А сейчас, мистер Вильсон, мне бы хотелось
кое-что сказать вам лично. Вы ведь здесь живете, не так ли?
Если вы дорожите собственным покоем, последуйте моему совету
и...
   Откуда-то из глубины дома донеслось хлопанье двери и
переливы мелодии, которую выводил без слов высокий чистый
голос. Затем послышались шаги на лестнице и единственная
строчка какой-то песни: "Как сладко нам вдвоем..."
   Хара вздрогнул, едва не выронив красный кожаный футляр.
   - Клеф, - прошептал он. - А может быть, и Клайа. Я
знаю, они обе только что возвратились из Кентербери. Но я
думал...
   - Ш-ш-ш! - Лицо госпожи Холлайа изменило выражение, и
теперь на нем нельзя было прочитать ничего, кроме
властности, лишь в трепете ноздрей угадывалось торжество.
Она вся подобралась и повернулась к дверям своим
внушительным фасадом.

   На Клеф было мягкое пуховое платье, которое Оливер уже
видел, только на этот раз не белого, а чистого
светло-голубого цвета, который придавал ее загару
абрикосовый оттенок. Она улыбалась.
   - Да ведь это Холлайа! - произнесла она с самыми
мелодичными модуляциями, на какие была способна. - Мне
показалось, что я слышу знакомые голоса. Я рада вас видеть.
Никто не знал, что вы собираетесь отправиться в ... - Она
прикусила губу, украдкой бросив взгляд на Оливера. - И Хара
с вами, - продолжала она. - Какая приятная неожиданность.
   - А вы-то когда успели вернуться? - решительно спросила
Сью.
   Клеф одарила ее улыбкой.
   - Вы, должно быть, и есть та самая крошка мисс Джонсон.
Дело в том, что я вообще никуда не ходила. Мне надоело
осматривать достопримечательности, и я спала у себя в
комнате.
   Сью не то вздохнула, не то недоверчиво фыркнула. Они с
Клеф обменялись молниеносными взглядами, но это мгновение
длилось, кажется, целую вечность. За короткую паузу, не
более секунды, они без слов все сказали друг другу.
   В улыбке Клеф, адресованной Сью, Оливер прочитал ту же
спокойную уверенность, которая, как он видел, была
свойственна всем этим странным людям. Он заметил, как Сью
мигом дала ей оценку от головы до кончиков туфель, а сама
выпрямила плечи, подняла голову и провела ладонями по
плоским бедрам, расправляя складки своего летнего платья.
Она посмотрела на Клеф сверху вниз, надменно, подчеркнуто.
С вызовом. Ничего не понимая, он перевел взгляд на Клеф.
   Линия ее плеч образовывала мягкий наклон, а платье,
стянутое поясом на узкой талии, ниспадало глубокими
складками, подчеркивая округлость форм. У Сью была модная
фигурка, - но Сью уступила первой.
   Клеф продолжала улыбаться. Ни слова не было сказано, но
они внезапно поменялись местами. Эта переоценка ценностей
была вызвана одной лишь безграничной самоуверенностью Клеф,
ее спокойной, властной улыбкой. Вдруг стало очевидно, что
мода не стоит на месте. Странная и, казалось бы, давно
устаревшая плавность линий, свойственная Клеф, неожиданно
превратилась в эталон. Рядом с ней Сью выглядела смешным
угловатым существом неопределенного пола.
   Оливер не мог понять, как это произошло. Просто в
какую-то долю секунды власть перешла из рук в руки. Красота
почти целиком зависит от моды: что прекрасно сегодня, было
бы нелепым поколения за два до этого и покажется нелепым
через сто лет. Да что там нелепым, хуже - старомодным, а
потому немного комичным.
   Именно так и выглядела теперь Сью. Для того чтобы все
присутствующие убедились в этом, Клеф понадобилось лишь
чуть-чуть больше самоуверенности, чем обычно. Как- то сразу
и бесспорно Клеф оказалась красавицей в полном соответствии
с модой, а гибкая и худенькая Сью, ее прямые плечи стали,
напротив, до смешного старомодными, каким-то анахронизмом во
плоти. Сью было не место здесь. Среди этих странно
совершенных людей она выглядела просто нелепо.
   Провал был полным. Пережить его Сью помогли только
гордость да, пожалуй, еще замешательство. Скорее всего, до
нее так и не дошло, в чем дело. Она наградила Клеф
взглядом, полным жгучей ненависти, а затем подозрительно
уставилась на Оливера.
   Припоминая впоследствии эту сцену, Оливер решил, что
именно тогда перед ним впервые отчетливо забрезжила истина.
Но в то время он не успел додумать все до конца, потому что
после короткой вспышки враждебности трое из ниоткуда
заговорили все разом, как будто, спохватившись, попытались
что-то скрыть от чужих глаз.
   - Такая чудесная погода... - начала Клеф.
   - Вам так повезло с домом... - произнесла госпожа
Холлайа, но Хара перекрыл их голоса:
   - Клеф, это вам от Сенбе. Его последняя работа, - сказал
он, поднимая над головой красный кожаный футляр.
   Клеф нетерпеливо потянулась за ним, и пуховые рукава
скользнули вниз. Оливер успел заметить тот самый
таинственный шрам, и ему показалось, что у Хары под манжетом
тоже мелькнул едва заметный след, когда он опустил руку.
   - Сенбе! - радостно воскликнула Клеф. - Как
замечательно! Из какой эпохи?
   - Ноябрь 1664 года, - ответил Хара. - Разумеется,
Лондон, хотя в одной теме, по- моему, возникает ноябрь
1347-го. Финал еще не написан, как вы можете догадаться.
   - Он бросил беспокойный взгляд в сторону Оливера и Сью.
   - Прекрасное произведение, - быстро продолжал он. -
Чудо! Но, разумеется, для тех, кто понимает в этом толк.
   Госпожа Холлайа с деликатным отвращением пожала плечами.
   - Уж этот мне Сенбе! - изрекла она. - Очаровательно, не
спорю, - он великий человек. Но - такой авангардист!
   - Чтобы оценить Сенбе, нужно быть знатоком, - слегка
подколола ее Клеф. - Это все признают.
   - Ну, конечно, мы все перед ним преклоняемся, - уступила
Холлайа. - Но признаюсь, дорогая, этот человек порой
внушает мне ужас. Не собирается ли он к нам присоединиться?
   - Надеюсь, - ответила Клеф. - Поскольку его... хм...
работа еще не закончена, то наверняка присоединится. Вы же
знаете его вкусы.
   Холлайа и Хара одновременно рассмеялись.
   - В таком случае я знаю, когда его можно будет найти, -
заметила Холлайа. Она взглянула на Оливера - он внимательно
слушал - и на умолкшую, но все еще очень сердитую Сью.
Затем, взяв бразды правления в свои руки, она вернула
разговор к той теме, которая ее интересовала.
   - Вам так повезло с этим домом, Клеф, дорогая моя, -
многозначительно объявила она. - Я видела его в объемном
изображении - позднее, - и он все еще оставался
великолепным. Подумать только, какое удачное совпадение.
Не желали бы вы аннулировать ваш договор, разумеется, за
соответствующее вознаграждение? Скажем, за местечко на
коронации...
   - Нас ничем не купить, Холлайа, - весело оборвала ее
Клеф, прижимая к груди красный футляр. Холлайа смерила ее
холодным взглядом.
   - Вы можете и передумать, дорогая моя, - сказала она. -
Еще есть время. Тогда свяжитесь со мной через мистера
Вильсона, тем более что он сам здесь присутствует. Мы сняли
комнаты выше по улице, в "Монтгомери хаус". Конечно, они не
чета вашим, но тоже неплохи. Для вас, во всяком случае,
сойдут.
   Оливер не поверил собственным ушам. "Монтгомери хаус"
считался самым роскошным отелем в городе. По сравнению с
его древней развалюхой это был настоящий дворец. Нет,
понять этих людей решительно невозможно. Все у них
наоборот.
   Госпожа Холлайа величественно поплыла к ступенькам.
   - Я была счастлива повидаться с вами, дорогая, - бросила
она через плечо (у нее были отлично набитые искусственные
плечи). - Всего хорошего. Передайте привет Омерайе и
Клайе. Мистер Вильсон! - она кивком указала ему на
дорожку. - Могу я сказать вам два слова?
   Оливер проводил ее до шоссе. На полпути госпожа Холлайа
остановилась и тронула его за руку.
   - Я хочу дать вам совет, - сипло прошептала она. - Вы
говорили, что ночуете в этом доме? Так рекомендую вам
перебраться в другое место, молодой человек. И сделайте это
сегодня же вечером.
   Оливер занимался довольно-таки бессистемными поисками
тайника, куда Сью упрятала серебряную коробочку, когда
сверху, через лестничный пролет, до него донеслись первые
звуки. Клеф закрыла дверь в свою комнату, но дом был очень
старый; ему показалось даже, будто он видит, как странные
звуки просачиваются сквозь ветхое дерево и пятном
расплываются по потолку.
   Это была музыка - в известном смысле. И в то же время
нечто неизмеримо большее, чем музыка. Звук ее внушал ужас.
Она рассказывала о страшном бедствии и о человеке перед
лицом этого бедствия. В ней было все - от истерики до
смертной тоски, от дикой, неразумной радости до обдуманного
смирения.
   Бедствие было единственным в своем роде. Музыка не
стремилась объять все скорби рода человеческого, но крупным
планом выделила одну; эта тема развивалась до бесконечности.
Основные созвучия Оливер распознал довольно быстро. Именно
в них было существо музыки; нет, не музыки, а того
грандиозного, страшного, что впилось в мозг Оливера с
первыми услышанными звуками.
   Но только он поднял голову, чтобы прислушаться, как
музыка утратила всякий смысл, превратилась в беспорядочный
набор звуков. Попытка понять ее безнадежно размыла в
сознании все контуры музыкального рисунка, он больше не смог
вернуть того первого мгновения интуитивного восприятия.
   Едва ли понимая, что делает, он, как во сне, поднялся
наверх, рывком отворил дверь в комнату Клеф и заглянул
внутрь.
   То, что он увидел, впоследствии припоминалось ему в
очертаниях таких же смутных и размытых, как представления,
рожденные музыкой в его сознании. Комната наполовину
исчезла в тумане, а туман был не чем иным, как трехмерным
экраном. Изображения на экране. Для них не нашлось слов.
Он не был даже уверен, что это зрительные изображения.
Туман клубился от движений и звуков, но не они приковывали
внимание Оливера Он видел целое.
   Перед ним было произведение искусства. Оливер не знал,
как оно называется. Оно превосходило, вернее, сочетало в
себе все известные ему формы искусства, и из этого сочетания
возникали новые формы, настолько утонченные, что разум
Оливера отказывался их принимать. В основе своей то была
попытка великого мастера претворить важнейшие стороны
огромного жизненного опыта человечества в нечто такое, что
воспринималось бы мгновенно и всеми чувствами сразу.
   Видения на экране сменялись, но это были не картины, а
лишь намек на них; точно найденные образы будоражили ум и
одним искусным прикосновением будили в памяти длинную
вереницу ассоциаций. Очевидно, на каждого зрителя это
производило разное впечатление- ведь правда целого
заключалась в том, что каждый видел и понимал его по-своему.
Не нашлось бы и двух человек, для которых эта симфоническая
панорама могла бы прозвучать одинаково, но перед взором
каждого разворачивался, в сущности, один и тот же ужасный
сюжет.
   Беспощадный в своем искусстве гений обращался ко всем
чувствам. Краски, образы, движущиеся тени сменялись на
экране; намекая на что-то важное, они извлекали из глубин
памяти горчайшие воспоминания. Но ни одно зрительное
изображение не смогло бы так разбередить душу, как запахи,
струившиеся с экрана. Порой будто холодная рука прикасалась
к коже - и по телу пробегал озноб. Во рту то появлялась
оскомина, то текли слюнки от сладости.
   Это было чудовищно. Симфония безжалостно обнажала
потаенные уголки сознания, бередила давно зарубцевавшиеся
раны, извлекала на свет секреты и тайны, замурованные
глубоко в подвалах памяти. Она принуждала человека вновь и
вновь постигать ее ужасный смысл, хотя разум грозил
сломиться под непосильным Бременем.
   И в то же время, несмотря на живую реальность всего
этого, Оливер не мог понять, о каком бедствии идет речь.
Что это было настоящее, необозримое и чудовищное бедствие -
он не сомневался. И оно когда-то произошло на самом деле -
это тоже было совершенно очевидно. В тумане на миг
возникали лица, искаженные горем, недугом, смертью, - лица
реальных людей, которые были когда-то живыми, а теперь
предстали перед ним в смертельной агонии.
   Он видел мужчин и женщин в богатых одеждах; они крупным
планом появлялись на фоне тысяч и тысяч мятущихся, одетых в
лохмотья бедняков, что громадными толпами проносились по
экрану и исчезали в мгновение ока. Он видел, как смерть
равно настигала тех и других.
   Он видел прекрасных женщин; они смеялись, встряхивая
кудрями, но смех превращался в истерический вопль, а вопль -
в музыку. Он видел мужское лицо. Оно появлялось снова и
снова - удлиненное, смуглое, мрачное, в глубоких морщинах;
исполненное печали лицо могущественного человека,
умудренного в земных делах; лицо благородное и -
беспомощное. Некоторое время оно повторялось как главная
тема, и каждый раз все большая мука и беспомощность искажали
его.

   Музыка оборвалась в нарастании хроматической гаммы.
Туман пропал, и комната вернулась на место. Какое-то
мгновение на всем вокруг Оливеру еще виделся отпечаток
смуглого, искаженного болью лица - так яркая картина долго
стоит перед глазами, когда опустишь веки. Оливер знал это
лицо. Он видел его раньше, не так уж часто, но имя человека
обязательно должно было быть ему знакомо.
   - Оливер, Оливер... - Нежный голос Клеф донесся
откуда-то издалека. Оливер стоял ослабевший, привалившись
спиной к косяку, и смотрел ей в глаза. Она казалась
опустошенной, как и он сам. Жуткая симфония все еще держала
их в своей власти. Но даже в смутную эту минуту Оливер
понял, что музыка доставила Клеф огромное наслаждение.
   Он чувствовал себя совсем больным. Человеческие
страдания, которым его только что заставили сопереживать,
вызвали тошноту и дрожь, и от этого все кружилось у него
перед глазами. Но Клеф - ее лицо выражало одно восхищение.
Для нее симфония была прекрасной и только прекрасной.
   Непонятно почему Оливер вдруг вспомнил о вызывающих
тошноту карамельках, которые так нравились Клеф, и об
отвратительном запахе странных кушаний, что просачивался
иногда в коридор из ее комнаты.
   О чем это говорила она тогда на крыльце? О знатоках, вот
о чем. Только настоящий знаток способен оценить такого...
такого авангардиста, как некто по имени Сенбе.
   Опьяняющий аромат поднялся тонкой струйкой к его лицу.
   Он почувствовал в руке что-то прохладное и гладкое на
ощупь.
   - Оливер, умоляю вас, простите меня, - в тихом голосе
Клеф звучало раскаяние. - Вот, выпейте, и вам сразу станет
лучше. Ну, пейте же, я прошу вас!
   И только когда язык ощутил знакомую сладость горячего
душистого чая, до него дошло, что он исполнил ее просьбу
Пары напитка окутали разум, напряжение спало, и через минуту
мир снова обрел свою надежность. Комната приняла обычный
вид, а Клеф...
   Ее глаза сияли. В них было сочувствие к нему, Оливеру,
но сама она была переполнена радостным возбуждением от
только что пережитого.
   - Пойдемте, вам нужно сесть, - мягко сказала она, потянув
его за руку. - Простите - мне не следовало ее проигрывать,
пока вы в доме. Нет, у меня даже нет оправданий. Я совсем
забыла, какое впечатление она может произвести на человека,
незнакомого с музыкой Сенбе. Мне так не терпелось узнать,
как он воплотил... воплотил свою новую тему. Умоляю вас,
Оливер, простите меня!
   - Что это было? - Его голос прозвучал тверже, чем он
рассчитывал: чай давал себя знать. Он сделал еще глоток,
радуясь аромату, который не только возбуждал, но и приносил
утешение.
   - Ком... комбинированная интерпретация... ах, Оливер,
вы же знаете, что мне нельзя отвечать на вопросы!
   - Но.
   - Никаких "но". Потягивайте чай и забудьте о том, что
видели. Думайте о другом. Сейчас мы с вами послушаем
музыку - не такую, конечно, а что-нибудь веселое...
   Все было, как в прошлый раз. Она потянулась к стене, и
Оливер увидел, что синяя вода на заключенной в раму картине
пошла рябью и стала выцветать. Сквозь нее пробились иные
образы - так постепенно проступают очертания предмета,
всплывающего из глубины моря.
   Он различил подмостки, занавешенные черным, а на них -
человека в узкой темной тунике и чулках, который мерил сцену
нетерпеливыми шагами, двигаясь как-то боком. На темном фоне
лицо и руки казались поразительно бледными. Он был хром и
горбат и произносил знакомые слова. Оливеру однажды
посчастливилось увидеть Джона Бэрримора в роли горбуна
Ричарда, и то, что на эту трудную роль посягнул какой-то
другой актер, показалось ему немного оскорбительным. Этого
актера он не знал. Человек играл с завораживающей
вкрадчивостью, совершенно по-новому трактуя образ короля из
рода Плантагенетов. Такая трактовка, пожалуй, и не снилась
Шекспиру.
   - Нет, - сказала Клеф, - не то. Хватит мрачности!
   И она снова протянула руку. Безыменный новоявленный
Ричард исчез с экрана, уступив место другим голосам и
картинам. Они мелькали и сливались друг с другом, пока
наконец изображение не стало устойчивым: на большой сцене
танцовщицы в пастельно-синих балетных пачках легко и
непринужденно выполняли фигуры какого-то сложного танца. И
музыка была такая же легкая и непринужденная. Чистая,
струящаяся мелодия наполнила комнату.
   Оливер поставил чашку на стол. Теперь он чувствовал себя
куда увереннее; напиток, видимо, сделал свое дело. Оливер
не хотел, чтобы его рассудок опять затуманился. Он
собирался кое-что выяснить, и выяснить сейчас же.
Немедленно. Он обдумывал, как бы приступить к этому.
   Клеф наблюдал за ним.
   - Эта женщина, Холлайа, - сказала она неожиданно. - Она
хочет купить у вас дом?
   Оливер кивнул.
   - Она предлагает много денег. Для Сью это будет форменным
ударом, если...
   Он запнулся. В конце концов, возможно, обойдется и без
удара. Он вспомнил маленькую серебряную коробочку с
загадочным предназначением и подумал, не рассказать ли о ней
Клеф. Но напиток не успел еще обезоружить мозг - он помнил
о своих обязанностях перед Сью и промолчал.
   Клеф покачала головой и посмотрела ему прямо в глаза
теплым взглядом. А может быть, и сочувственным?
   - Поверьте мне, - сказала она, - в конечном счете все это
покажется не таким уж важным. Обещаю вам, Оливер.
   Оливер с удивлением воззрился на нее.
   - Не могли бы вы объяснить почему?
   Клеф рассмеялась, скорее печально, чем весело, и Оливер
вдруг осознал, что в ее голосе не было больше
снисходительных ноток. Она перестала смотреть на него как
на забавный курьез. Ее поведение как-то незаметно утратило
ту холодную отчужденность, с какой обращались с ним Омерайе
и Клайа. Вряд ли она притворялась: изменения были слишком
тонкими и неуловимыми, чтобы разыграть их сознательно. Они
наступали самопроизвольно либо не наступали совсем. По
причинам, в которые Оливер не желал вдаваться, ему вдруг
стало очень важно, чтобы Клеф не снисходила до общения с
ним, чтобы она испытывала к нему те же чувства, что он к
ней. Он не хотел размышлять над этим.
   Оливер посмотрел на прозрачно-розовую чашку, на струйку
пара, которая поднималась над отверстием в форме полумесяца.
Может быть, подумал он, на этот раз чай послужит его целям.
Этот напиток развязывает языки, а ему нужно было многое
узнать. Догадка, осенившая его на крыльце, когда Сью и Клеф
сошлись в безмолвной схватке, казалась сейчас не столь уж
невероятной. Ведь есть же какое- то объяснение всему этому.

   Клеф сама предоставила ему удобный случай.
   - Мне сегодня нельзя пить много чаю, - сказала она,
улыбаясь ему из-за розовой чашки. - От него мне захочется
спать, а у нас вечером прогулка с друзьями.
   - Еще друзья? - спросил Оливер. - И все ваши
соотечественники?
   Клеф кивнула.
   - Очень близкие друзья. Мы ждали их всю неделю.
   - Скажите мне, - напрямик начал Оливер, - что это за
страна, откуда вы приехали? Ведь вы не здешние. Ваша
культура слишком не похожа на нашу, даже имена...
   Он замолчал, увидев, что Клеф отрицательно качает
головой.
   - Я сама хотела бы рассказать вам об этом, но мне
запрещают правила. Даже то, что я сижу здесь и разговариваю
с вами, уже нарушение правил.
   - Каких правил?
   Клеф беспомощно махнула рукой.
   - Не нужно меня спрашивать, Оливер. - Она нежно
улыбнулась ему, откинувшись на спинку шезлонга, который
услужливо приспособился к ее новой позе. - Нам лучше не
говорить о таких вещах. Забудьте об этом, слушайте музыку
и, если можете, развлекайтесь в свое удовольствие... - Она
прикрыла веки и запрокинула голову на подушки, мурлыча про
себя какую-то мелодию. Не открывая глаз, она напела ту
самую строчку, что он слышал утром: "Как сладко нам
вдвоем..."
   Яркое воспоминание вдруг озарило память Оливера. Он
никогда не слышал странной, тягучей мелодии, но слова песни
как будто узнал. Он вспомнил, что сказал муж госпожи
Холлайа, услышав эту строчку, и весь подался вперед. На
прямой вопрос она, конечно, не станет отвечать, но если
попробовать...
   - А что, в Кентербери было так же тепло? - спросил он и
затаил дыхание. Клеф промурлыкала другую строчку песни и
покачала головой, по-прежнему не поднимая век:
   - Там была осень. Но такая чудесная, ясная. Знаете, у
них даже одежда... все пели эту новую песенку, и она запала
мне в голову.
   Она пропела еще одну строчку, но Оливер не разобрал почти
ни слова. Язык был английский и в то же время какой-то
совсем непонятный.
   Он встал.
   - Постойте, - сказал он. - Мне нужно кое-что выяснить.
Я сейчас вернусь.
   Она открыла глаза и улыбнулась ему туманной улыбкой, не
переставая напевать. Он спустился на первый этаж - быстро,
но не бегом, потому что лестница чуть-чуть качалась под
ногами, хотя в голове уже прояснилось, - и прошел в
библиотеку. Книга была старой и потрепанной, в ней еще
сохранились карандашные пометки университетских лет. Он
довольно смутно помнил, где искать нужный отрывок, начал
быстро листать страницы и по чистой случайности почти сразу
на него наткнулся. Он опять поднялся наверх, чувствуя
какую-то странную пустоту в желудке: теперь он был почти
уверен.
   - Клеф, - сказал он твердо, - я знаю эту песню. Я знаю,
в каком году она была новинкой.
   Она медленно подняла веки; ее взгляд был затуманен
напитком. Вряд ли его слова дошли до ее сознания. Целую
минуту она смотрела на него остановившимся взглядом, затем
вытянула перед собой руку в голубом пуховом рукаве,
распрямила смуглые от загара пальцы и потянулась к Оливеру,
засмеявшись низким, грудным смехом.
   "Как сладко нам вдвоем", - сказала она.
   Он медленно пересек комнату и взял ее за руку, ощутив
теплое пожатие пальцев. Она заставила его опуститься на
колени у шезлонга, тихо засмеялась, закрыла глаза и
приблизила лицо к его губам.
   Их поцелуй был горячим и долгим. Он ощутил аромат чая в
ее дыхании, ему передалось ее опьянение. Но он вздрогнул,
когда кольцо ее рук вдруг распалось и он почувствовал на
щеке учащенное дыхание. По лицу ее покатились слезы, она
всхлипнула.
   Он отстранился и с удивлением посмотрел на нее. Она
всхлипнула еще раз, перевела дыхание и тяжело вздохнула.
   - Ах, Оливер, Оливер... - Затем покачала головой и
высвободилась, отвернувшись, чтобы спрятать лицо. - Я...
мне очень жаль, - сказала она прерывающимся голосом. -
Пожалуйста, простите меня. Это не имеет значения... я
знаю, что не имеет... и все-таки...
   - Что случилось? Что не имеет значения?
   - Ничего... Ничего... Пожалуйста, забудьте об этом.
Ровным счетом ничего.
   Она взяла со стола носовой платок, высморкалась и
лучезарно улыбнулась ему сквозь слезы.
   Внезапно им овладел гнев. Хватит с него всех этих уловок
и таинственных недомолвок! Он грубо сказал:
   - Вы что, и в самом деле считаете меня таким дурачком?
Теперь я знаю вполне достаточно, чтобы...
   - Оливер, я прошу вас! - она поднесла ему свою чашку,
над которой вился душистый дымок. - Прошу вас, не надо
больше вопросов. Эйфория - вот что вам нужно, Оливер.
Эйфория, а не ответы.
   - Какой был год, когда вы услышали в Кентербери эту
песенку? - потребовал он, отстраняя чашку.
   Слезы блестели у нее на ресницах. Она прищурилась:
   - Ну... а сами вы как думаете?
   - Я знаю, - мрачно ответил Оливер. - Я знаю, в каком
году все пели эту песенку. Я знаю, что вы только что
побывали в Кентербери, муж Холлайа проболтался об этом.
Сейчас у нас май, но в Кентербери была осень, и вы только
что там побывали, поэтому и песенка, что вы там слышали, все
еще у вас в голове. Эту песенку пел Чосеров Продавец
индульгенций где-то в конце четырнадцатого века. Вы
встречали Чосера, Клеф? Какой была Англия в то далекое
время?
   С минуту Клеф молча смотрела ему прямо в глаза. Затем
плечи ее опустились и вся она как-то покорно сникла под
своим одеянием.
   - Какая же я дурочка, - спокойно сказала она. - Должно
быть, меня легко было поймать. Вы и вправду верите тому,
что сказали?
   Оливер кивнул.
   Она продолжала тихим голосом:
   - Немногие способны поверить в это. Таково одно из
правил, которыми мы руководствуемся, когда путешествуем.
Нам не грозит серьезное разоблачение - ведь до того, как
Путешествие Во Времени было открыто, люди в него просто не
верили.
   Ощущение пустоты под ложечкой резко усилилось. На
какой-то миг время показалось Оливеру бездонным колодцем, а
Вселенная потеряла устойчивость. Он почувствовал тошноту,
почувствовал себя нагим и беспомощным. В ушах звенело,
комната плыла перед глазами.
   Ведь он сомневался - по крайней мере до этой минуты. Он
ждал от нее какого- нибудь разумного объяснения, способного
привести его дикие догадки и подозрения в некую стройную
систему, которую можно хотя бы принять на веру. Но только
не этого!
   Клеф осушила глаза светло-синим платочком и робко
улыбнулась.
   - Я понимаю, - сказала она. - -Примириться с этим,
должно быть, страшно трудно. Все ваши представления
оказываются вывернутыми наизнанку... Мы, разумеется,
привыкли к этому с детства, но для вас... Вот, выпейте,
Оливер! Эйфориак даст вам облегчение.
   Он взял чашку - ободок все еще хранил бледные следы ее
помады - и начал пить. Напиток волнами поднимался к голове,
вызывая сладкое головокружение, - мозг словно слегка
перемещался в черепной коробке, - изменяя его взгляд на
вещи, а заодно и понятие о ценностях.
   Ему становилось лучше. Пустота начала понемногу
наполняться, ненадолго вернулась уверенность в себе, на душе
потеплело, и он уже не был больше песчинкой в водовороте
неустойчивого времени.

   - На самом деле все очень просто, - говорила Клеф. -
Мы... путешествуем. Наше время не так уж страшно удалено
от вашего. Нет. Насколько - этого я не имею права
говорить. Но мы еще помним ваши песни, и ваших поэтов, и
кое-кого из великих актеров вашего времени. У нас очень
много досуга, а занимаемся мы тем, что развиваем искусство
удовольствий.
   Сейчас мы путешествуем - путешествуем по временам года.
Выбираем лучшие. По данным наших специалистов, та осень в
Кентербери была самой великолепной осенью всех времен.
Вместе с паломниками мы совершили поездку к их святыне.
Изумительно, хотя справиться с их одеждой было трудновато.
   А этот май - он уже на исходе - самый прекрасный из всех,
какие отмечены в анналах времени. Идеальный май
замечательного года. Вы, Оливер, даже не представляете
себе, в какое славное, радостное время вы живете. Это
чувствуется в самой атмосфере ваших городов - повсюду
удивительное ощущение всеобщего счастья и благополучия, и
все идет как по маслу. Такой прекрасный май встречался и в
другие годы, но каждый раз его омрачала война, или голод,
или что-нибудь еще. - Она замялась, поморщилась и быстро
продолжала:
   - Через несколько дней мы должны собраться на коронации в
Риме. Если не ошибаюсь, это будет в 800 году от рождества
Христова. Мы...
   - Но почему, - перебил ее Оливер, - вы так держитесь за
этот дом? И почему другие стараются его у вас оттягать?
   Клеф пристально посмотрела на него. Он увидел, что на
глазах у нее опять выступают слезы, собираясь в маленькие
блестящие полумесяцы у нижних век. На милом, тронутом
загаром лице появилось упрямое выражение. Она покачала
головой.
   - Об этом вы не должны меня спрашивать. - Она подала ему
дымящуюся чашку. - Вот, выпейте и забудьте о том, что я
рассказала. Больше вы от меня ничего не услышите. Нет, нет
и нет.

   Проснувшись, он некоторое время не мог понять, где
находится. Он не помнил, как попрощался с Клеф и вернулся к
себе. Но сейчас ему было не до этого. Его разбудило
чувство всепоглощающего ужаса.
   Оно наполняло темноту. Волны страха и боли сотрясали
мозг. Оливер лежал неподвижно, боясь пошевелиться от
страха. Какой-то древний инстинкт приказывал ему затаиться,
пока он не выяснит, откуда угрожает опасность.
   Приступы слепой паники снова и снова обрушивались на него
с равномерностью прибоя, голова раскалывалась от их
неистовой силы, и сама темнота вибрировала им в такт.
   В дверь постучали, и раздался низкий голос Омерайе:
   - Вильсон! Вильсон! Вы не спите?
   После двух неудачных попыток Оливеру удалось выдавить:
   - Не-ет, а что?
   Брякнула дверная ручка, замаячил смутный силуэт Омерайе.
Он нащупал выключатель, и комната вынырнула из мрака.
   Лицо Омерайе было искажено, он сжимал голову рукой;
очевидно, боль набрасывалась на него с теми же интервалами,
что и на Оливера.
   Прежде чем Омерайе успел что-нибудь произнести, Оливер
вспомнил. Холлайа предупреждала его:
   "Рекомендую вам перебраться в другое место, молодой
человек. И сделайте это сегодня же вечером". Он
исступленно спрашивал себя, что именно грозит им в этом
темном доме, который сотрясали спазмы слепого ужаса.
   Сердитым голосом Омерайе ответил на его невысказанный
вопрос:
   - Кто-то установил в доме субсонорный излучатель,
слышите, Вильсон! Клеф считает, что вы знаете где.
   - С-субсонорный?..
   - Есть такое устройство, - нетерпеливо пояснил Омерайе.
- Скорее всего, небольшая металлическая коробочка,
которая...
   - А-а, - протянул Оливер таким тоном, что это выдало его
с головой.
   - Где она? - потребовал Омерайе. - Быстро! Нужно
поскорее с ней разделаться.
   - Не знаю, - ответил Оливер, с трудом заставив себя не
стучать зубами. - В-вы хотите сказать, что все, все это
наделала одна маленькая коробочка?
   - Конечно. Теперь подскажите, где ее искать, не то все
мы здесь сойдем с ума от страха.
   Весь дрожа, Оливер выбрался из постели и неверной рукой
нащупал халат.
   - Я д-думаю, она спрятала ее где-то внизу. Она
отлучалась с-совсем ненадолго.
   Несколькими короткими вопросами Омерайе все из него
вытянул. Когда Оливер кончил, тот заскрипел зубами в
бессильной ярости.
   - Эта идиотка Холлайа...
   - Омерайе! - донесся из коридора жалобный голос Клеф. -
Омерайе, пожалуйста, поскорее! Я больше не выдержу! Ох,
Омерайе, умоляю вас!
   Оливер вскочил на ноги. От резкого движения непонятная
боль с удвоенной силой захлестнула его сознание; он
покачнулся и вцепился в столбик кровати.
   - Сами ищите ее, - услышал он свой дрожащий голос. - Я
не могу и шагу ступить.
   Нервы Омерайе начинали сдавать под страшным гнетом. Он
схватил Оливера за плечо и принялся трясти, приговаривая
сквозь зубы:
   - Вы впутали нас в эту историю - так будьте добры помочь
нам из нее выпутаться, иначе...
   - Это устройство придумали в вашем мире, а не в нашем! -
в бешенстве бросил ему Оливер.
   И вдруг он почувствовал, что в комнате стало тихо и
холодно. Даже боль и бессмысленная паника отпустили на
минуту. Прозрачные, холодные зрачки мгновенно впились в
него с таким выражением, что Оливеру почудилось, будто в
глазах Омерайе лед.
   - Что вам известно о нашем... мире? - потребовал он.
Оливер не ответил, да в этом и не было необходимости: его
лицо говорило само за себя. Он был не способен притворяться
под этой пыткой ночным ужасом, который все еще оставался для
него загадкой.
   Омерайе ощерил свои белые зубы. Он произнес три
непонятных слова, шагнул к двери и отрывисто бросил:
   - Клеф!
   Оливер различил в коридоре женщин, которые жались друг к
другу, - их била дрожь. Клана, в длинном светящемся платье
зеленого цвета, ценой огромного напряжения держала себя в
руках, но Клеф даже и не пыталась совладать с собой. Ее
пуховый наряд отливал сейчас мягким золотом, тело
вздрагивало, и по лицу струились слезы, которых она уже не
могла унять.
   - Клеф! - спросил Омерайе голосом, не предвещавшим
ничего хорошего. - Вы вчера снова злоупотребили эйфориаком?
   Клеф испуганно покосилась на Оливера и виновато кивнула.
   - Вы слишком много болтали. - Это был целый
обвинительный акт в одной фразе. - Вам, Клеф, известны
правила. Если об этом случае будет доложено властям, вам
запретят путешествовать.
   Ее красивое лицо неожиданно скривилось в упрямую гримасу.
   - Я знаю, что поступила плохо. Я жалею об этом. Но вам
не удастся запретить, если Сенбе будет против.
   Клайа всплеснула руками в бессильном гневе. Омерайе
пожал плечами.
   - В данном случае, очевидно, большой беды не произошло, -
сказал он, как-то загадочно посмотрев на Оливера. - Но ведь
могло получиться и хуже. В следующий раз так оно и будет.
Придется поговорить с Сенбе.
   - Прежде всего нужно отыскать субсонорный излучатель, -
напомнила Клайа, не переставая дрожать. - Если Клеф боится
оставаться в доме, ей лучше пойти погулять. Признаюсь,
сейчас общество Клеф меня только раздражает.
   - Мы могли бы отказаться от дома! - исступленно
закричала Клеф. - Пусть Холлайа забирает его себе! Чтобы
искать, нужно время, а вы столько не выдержите...
   - Отказаться от дома? - переспросила Клайа. - Да вы с
ума сошли! Отменить все разосланные приглашения?!
   - В этом не будет нужды, - сказал Омерайе. - Мы найдем
излучатель, если все примемся за поиски. Вы в состоянии
помочь? - он вопросительно посмотрел на Оливера.
   Усилием воли Оливер заставил себя преодолеть
бессмысленный, панический ужас, который волнами
распространялся по комнате.
   - Да, - ответил он. - Но как же я? Что вы сделаете со
мной?
   - Разве не ясно? - сказал Омерайе. - Заставим сидеть
дома до нашего отъезда. Как вы понимаете, поступить иначе
мы просто не можем. В данном случае, однако, у нас нет и
оснований идти на более радикальные меры. Документы, что мы
подписали перед путешествием, требуют от нас сохранения
тайны, не больше.
   - Постойте... - Оливер попытался нащупать какой-то
просчет в рассуждениях Омерайе. Но это было бесполезно. Он
не мог собраться с мыслями. Мозг захлебывался в безумном
ужасе, который был везде, даже в воздухе.
   - Ладно, - сказал он. - Давайте искать.
   Коробочку нашли только под утро. Она была спрятана в
диванной подушке, куда ее заткнули через разошедшийся шов.
Не говоря ни слова, Омерайе взял ее и отнес к себе. Минут
через пять напряжение исчезло и благодатный покой снизошел
на дом.
   - Они не остановятся на этом, - сказал Омерайе, задержав
Оливера у дверей его спальни. - Нам следует быть настороже.
Что касается вас, моя обязанность - позаботиться, чтобы вы
до пятницы не выходили из дому. Если Холлайа попробует еще
что-нибудь выкинуть, то советую немедленно поставить меня в
известность. Это в ваших собственных интересах. Должен
признаться, я не совсем ясно представляю себе, как заставить
вас сидеть дома. Я мог бы сделать это крайне неприятным для
вас способом, но мне хотелось бы ограничиться честным
словом.
   Оливер колебался. После того как спало напряжение, он
почувствовал себя опустошенным, сознание притупилось, и он
никак не мог уразуметь, что ответить.
   Выждав с минуту, Омерайе добавил:
   - Здесь есть и наша вина - нам следовало специально
обусловить в договоре, что дом поступает в наше полное
распоряжение. Поскольку вы жили вместе с нами, вам,
конечно, было трудно удержаться от подозрений. Что, если в
виде компенсации за обещание я частично возмещу вам разницу
между арендой и продажной стоимостью дома?
   Оливер взвесил предложение. Пожалуй, это немножко
успокоит Сью. Да и речь идет всего о двух днях. И вообще,
допустим, он удерет - какая от этого польза? Что бы он ни
сказал в городе, его прямым ходом отправят в психиатрическую
лечебницу.
   - Ладно, - устало согласился он. - Обещаю.
   Наступила пятница, а Холлайа все еще не напоминала о
себе. В полдень позвонила Сью. Оливер узнал трескучий звук
ее голоса, хотя разговаривала с ней Клеф. Судя по звуку,
Сью была в истерике: выгодная сделка безнадежно уплывала из
ее цепких пальчиков.
   Клеф пыталась ее успокоить.
   - Мне жаль, - повторяла она каждый раз, когда Сью на
минутку переставала трещать. - Мне действительно очень
жаль. Поверьте мне, вы еще поймете, что это неважно... Я
знаю... Мне очень жаль...
   Наконец она положила трубку.
   - Девушка говорит, что Холлайа уступила, - сообщила она
остальным.
   - Никогда не поверю, - решительно сказала Клайа.
   Омерайе пожал плечами.
   - У нее почти не осталось времени. Если она намерена
действовать, то попытается уже сегодня вечером. Надо быть
начеку.
   - Нет, только не сегодня! - В голосе Клеф прозвучал
ужас. - Даже Холлайа не пойдет на это.
   - Дорогая моя, по-своему Холлайа так же неразборчива в
средствах, как и вы, - с улыбкой заметил Омерайе.
   - Но... неужели она станет нам пакостить только за то,
что не может сама жить в этом доме?
   - А вы думаете нет? - спросила Клайа.
   Оливеру надоело прислушиваться. Пытаться понять их
разговоры - дело безнадежное. Но он знал, что, какая бы
тайна ни крылась за всем этим, сегодня вечером она наконец
выплывет наружу. Он твердо решил дождаться заветного часа.
   Два дня весь дом и трое новых жильцов пребывали в
состоянии все нараставшего возбуждения. Даже прислуга
нервничала, утратив обычную невозмутимость. Оливер
прекратил расспросы - от них не было никакой пользы, они
только вызывали замешательство у жильцов - и выжидал.
   Стулья из всех комнат перенесли в три парадные спальни.
Остальную мебель передвинули, чтобы освободить больше места.
На подносах приготовили несколько дюжин накрытых чашечек.
Среди прочих Оливер заметил сервиз из розового кварца,
принадлежащий Клеф.
   Над узкими отверстиями не поднималось дымка, хотя чашки
были полны. Оливер взял одну в руки и почувствовал, как
тяжелая жидкость вяло переливается внутри, словно ртуть.
   Все говорило о том, что ждут гостей. Однако в девять
сели обедать, как обычно, а гостей все не было. Затем
встали из-за стола и прислуга разошлась по домам. Санциско
пошли к себе переодеваться, и напряжение, казалось, еще
возросло.
   После обеда Оливер вышел на крыльцо, тщетно ломая голову
над вопросом: чего это ждут - так нетерпеливо, что весь дом
словно застыл в ожидании? На горизонте в легком тумане
качался месяц, но звезды, от которых все майские ночи в этом
году были ослепительно прозрачны, сегодня что-то потускнели.
На западе собирались тучи; похоже, что безупречная погода,
которая держалась целый месяц, собиралась наконец
испортиться.
   Дверь за спиной Оливера приоткрылась и захлопнулась. Еще
не успев обернуться, он уловил аромат, присущий Клеф, и
слабый запах ее любимого напитка. Она подошла, встала
рядом, и он почувствовал, как ее рука проскользнула в его
ладонь. В темноте она подняла к нему лицо.
   - Оливер, - произнесла она очень тихо, - пообещайте мне
одну вещь. Обещайте не выходить сегодня из дому.
   - Я уже обещал, - ответил он с ноткой раздражения в
голосе.
   - Я знаю. Но сегодня - сегодня у меня есть особая
причина просить вас посидеть дома.
   На мгновение она опустила голову ему на плечо, и он, сам
того не желая, невольно смягчился. С того памятного вечера,
когда она все ему рассказала, они ни разу не оставались
вдвоем. Он думал, что так и не удастся побыть с ней
наедине, разве только урывками, на несколько минут. Но он
понимал, что никогда не забудет двух странных вечеров,
проведенных с ней. Теперь он знал и другое - она
слабовольна и вдобавок легкомысленна. Но она оставалась все
той же Клеф, которую он держал в объятиях. И это, пожалуй,
навсегда врезалось ему в память.
   - Вас могут... ранить, если вы сегодня отправитесь в
город, - продолжала она приглушенным голосом. - Я знаю, что
в конечном счете это не имеет значения, но... Помните,
Оливер, вы обещали.
   Прежде чем с языка его успел сорваться бесполезный
вопрос, она исчезла и дверь закрылась за ней.

   Гости начали собираться за несколько минут до полуночи.
С верхней площадки Оливеру было видно, как они входят по
двое и по трое, и он поразился, сколько этих пришельцев из
будущего стеклось сюда за последнюю неделю. Теперь он
абсолютно отчетливо понял, чем они отличаются от людей его
времени. В первую очередь бросалось в глаза совершенство их
внешнего облика - изящество одежд и причесок, изысканные
манеры и идеальная постановка голоса. Но так как все они
вели праздную жизнь и на свой лад гнались за острыми
ощущениями, то ухо улавливало в их голосах неприятные,
визгливые нотки, особенно когда они говорили все разом.
Внешний лоск не мог скрыть капризной раздражительности и
привычки потакать собственным прихотям. А сегодня над всем
этим еще царило возбуждение.
   К часу ночи все собрались в парадных комнатах. После
двенадцати чашки, по всей видимости сами собой, задымились и
по комнатам расползся едва уловимый тонкий аромат, который
смешивался с запахом чая и, попадая в легкие, вызывал что-то
вроде слабого опьянения.
   От этого запаха Оливеру стало легко и захотелось спать.
Он твердо решил дождаться, пока не уйдет последний гость,
но, видимо, незаметно задремал у себя в комнате, у окна, с
нераскрытой книжкой на коленях.
   Вот почему, когда это произошло, он несколько минут никак
не мог понять, спит он или бодрствует.

   Страшный, невероятной силы удар был сильнее, чем грохот.
Оливер в полусне почувствовал, как весь дом заходил под ним,
почувствовал (именно почувствовал, а не услышал), как
бревна, словно переломанные кости, со скрежетом трутся друг
о друга. Когда он стряхнул с себя остатки сна, оказалось,
что он лежит на полу среди осколков оконного стекла.
   Он не знал, сколько времени так провалялся. То ли весь
мир был еще оглушен чудовищным грохотом, то ли у него
заложило уши, но только вокруг стояла абсолютная тишина.
   Первые звуки просочились к нему в коридоре, на полпути к
парадным комнатам. Сперва это было нечто глухое и
неописуемое, и сквозь него резко пробивались бесчисленные
вопли, отдаленные на расстоянии. Барабанные перепонки
ломило от чудовищного удара звуковой волны, такой сильной,
что слух не воспринимал ее. Но глухота понемногу отпускала
и, не успев еще ничего увидеть, он услышал первые голоса
пораженного бедствием города.
   Дверь в комнату Клеф поддалась с трудом. Дом немного
осел от... взрыва? - и дверную раму перекосило.
Справившись наконец с дверью, он застыл на пороге,
бестолково моргая: в комнате было темно - лампы потушены,
но со всех сторон доносился напряженный шепот.
   Перед широкими окнами, выходившими на город, полукругом
стояли стулья - так, чтобы всем было видно. В воздухе
колыхался дурман опьянения. Снаружи в окна проникало
достаточно света, и Оливер заметил, что несколько зрителей
все еще зажимают уши. Впрочем, все сидели, подавшись вперед
с видом живейшего любопытства.
   Как во сне, город с невыносимой ясностью проступил перед
ним сквозь марево за окнами. Он прекрасно знал, что здания
напротив загораживают вид, - и в то же время собственными
глазами видел весь город, который расстилался бескрайней
панорамой от окон до самого горизонта. Посредине, там, где
должны были стоять дома, не было ничего.
   На горизонте вздымалась сплошная стена пламени, окрашивая
низкие облака в малиновый цвет. Небо отбрасывало это
огненное сияние обратно на город, и оно высвечивало
бесконечные кварталы расплющенных домов - кое-где языки
пламени уже лизали стены, - а дальше начиналась бесформенная
груда того, что несколько минут назад тоже было домами, а
теперь превратилось в ничто.
   Город заговорил. Рев пламени заглушал все остальные
звуки, но сквозь него, как рокот дальнего прибоя,
прорывались голоса, отрывистые крики сплетались в
повторяющийся узор. Вопли сирен прошивали все звуки
волнистой нитью, связывая их в чудовищную симфонию,
отмеченную своеобразной, жуткой, нечеловеческой красотой.
   Оливер отказывался верить: в его оглушенном сознании на
миг всплыло воспоминание о той, другой симфонии, что Клеф
проиграла однажды в его доме, о другой катастрофе,
воплотившейся в музыку, движения, формы.
   Он хрипло позвал:
   - Клеф...
   Живая картина распалась. Все головы повернулись к
Оливеру, и он заметил, что чужестранцы внимательно его
разглядывают. Некоторые - таких было мало - казались
смущенными и избегали его взгляда, но большинство, напротив,
пытались поймать выражение его глаз с жадным, жестоким
любопытством толпы на месте уличной катастрофы. Все эти
люди - до одного - сошлись здесь заранее, чтобы полюбоваться
на грандиозное бедствие, будто его подготовили специально к
их приезду.
   Клеф встала, пошатываясь, и едва не упала, наступив на
подол своего бархатного вечернего платья. Она поставила
чашку и нетвердой походкой направилась к двери.
   - Оливер... Оливер... - повторяла она нежно и
неуверенно.
   Оливер понял: она была все равно что пьяна. Катастрофа
до такой степени взвинтила ее, что она вряд ли отдавала себе
отчет в своих действиях.
   Оливер услышал, как его голос, ставший каким-то тонким и
совершенно чужим, произнес:
   - Что... Что это было, Клеф? Что случилось? Что...
   Но слово "случилось" так не соответствовало чудовищной
панораме за окнами, что он с трудом удержался от
истерического смешка и невысказанный вопрос повис в воздухе.
Он смолк, пытаясь унять бившую его дрожь.
   Стараясь удержать равновесие, Клеф нагнулась и взяла
дымящуюся чашку. Она подошла к нему, покачиваясь, и
протянула напиток - свою панацею от всех зол.
   - Выпейте, Оливер. Здесь мы все в безопасности, в полной
безопасности.
   Она прижала чашку к его губам, и он машинально сделал
несколько глотков. Душистые пары сразу же обволокли
сознание, за что он был им благодарен.
   - Это был метеор, - говорила Клеф. - Маленький такой
метеорит, честное слово. Здесь мы в полной безопасности, и
с домом все в порядке.
   Из глубины подсознания всплыл вопрос, и Оливер услышал
свое бессвязное бормотание:
   - Сью... Сью... Она...
   Он не мог выговорить остального.
   Клеф снова подсунула ему чашку.
   - Я полагаю, она может ничего не бояться - пока.
Пожалуйста, Оливер, забудьте обо всем и пейте!
   - Но ведь вы же знали! - Эта мысль дошла наконец до его
оглушенного сознания. - Вы могли предупредить или...
   - Разве в наших силах изменять прошлое? - спросила Клеф.
- Мы знали - но смогли бы мы остановить метеор? Или
предупредить жителей? Отправляясь в путешествие, мы даем
клятву никогда и ни во что не вмешиваться...

   Голоса в комнате незаметно стали громче и теперь
перекрывали шум, нараставший снаружи. Треск пламени, вопли
и грохот разрушения сливались над городом в сплошной рев.
Комнату заливало зловещим светом, по стенам и на потолке
плясали красные отблески и багровые тени.
   Внизу хлопнула дверь и кто-то засмеялся визгливым,
хриплым, злым смехом. У кого- то в комнате перехватило
дыхание, потом раздались крики испуга, целый хор криков.
Оливер попытался сосредоточиться на окнах и на жуткой
картине, которая расстилалась за ними, - и обнаружил, что
это ему не удается.
   Некоторое время он еще напряженно щурился и только потом
понял, что зрение изменило не ему одному. Тихонько
всхлипывая, Клеф прижалась к нему. Оливер машинально обнял
ее и почувствовал облегчение оттого, что рядом было теплое,
живое человеческое тело. Оно было настоящим, к нему хотя бы
можно было прикоснуться - все остальное больше походило на
дурной сон. Ее аромат, смешанный с одуряющим запахом чая,
ударил ему в голову, и на короткое мгновение, пока он сжимал
ее в объятиях (он понимал, что в последний раз), он
совершенно забыл о том, что даже внешний вид комнаты как-то
уродливо изменился.
   Он ослеп, но не совсем. Слепота набегала чередой,
быстрыми, расходящимися волнами мрака: в промежутках глаза
успевали выхватить отдельные лица в неверном, мерцающем
свете, идущем из окон, - недоверчивые, напряженные.
   Волны набегали все чаще. Теперь зрение возвращалось
только на миг, и этот миг становился все короче, а
промежутки мрака - длиннее.
   Снизу опять донесся смех. Оливеру показалось, что он
узнал голос. Он открыл рот, чтобы сказать об этом, но
где-то рядом хлопнула дверь и, прежде чем он обрел дар речи,
Омерайе уже кричал в пролет лестницы.
   - Холлайа? - его голос поднялся над ревом города. -
Холлайа, это вы?
   Она снова рассмеялась, в ее смехе было торжество.
   - Я предупреждала вас! - раздался ее хриплый резкий
голос. - А теперь спускайтесь к нам на улицу, если хотите
увидеть, что будет дальше.
   - Холлайа! - с отчаянием выкрикнул Омерайе. -
Прекратите это, иначе...
   Ее смех прозвучал издевкой.
   - Что вы будете делать, Омерайе? На этот раз я спрятала
его получше. Спускайтесь на улицу, если хотите досмотреть
до конца.

   В доме воцарилось угрюмое молчание. Оливер ощущал на
щеке учащенное дыхание Клеф, чувствовал под руками мягкие
движения ее тела. Усилием воли он попытался остановить это
мгновение, продлить его до бесконечности. Все произошло так
быстро, сознание удерживало лишь то, что можно было тронуть
и взять в руки. Он обнимал Клеф легко и свободно, хотя ему
хотелось сжать ее в отчаянном порыве: он знал, что больше
им не придется обнимать друг друга.
   От безостановочного чередования тьмы и света ломило
глаза. Издалека, снизу, докатывался рев охваченного пожаром
города, пронизанный долгими, низкими, петляющими гудками
сирен, которые сшивали какофонию звуков.
   Затем с первого этажа сквозь непроглядную тьму донесся
еще один голос - мужской, очень низкий и звучный:
   - Что здесь творится? А вы что тут делаете? Холлайа, вы
ли это?
   Оливер почувствовал, как Клеф окаменела в его объятиях.
Она перевела дыхание, но не успела ничего сказать, потому
что человек уже поднимался по лестнице тяжелыми шагами. Его
твердая, уверенная поступь сотрясала старый дом.
   Клеф вырвалась из рук Оливера. Она радостно закричала:
"Сенбе! Сенбе!" - и бросилась навстречу вошедшему сквозь
волны тьмы и света, которые захлестнули пошатнувшееся
здание.
   Оливер немного потоптался на месте, пока не наткнулся на
стул. Он опустился на него и поднес к губам чашку, с
которой не расставался все это время. В лицо пахнуло теплым
и влажным паром, но различить отверстие было почти
невозможно.
   Он вцепился в чашку обеими руками и начал пить.

   Когда он открыл глаза, в комнате было совсем темно... И
тихо, если не считать тонкого мелодичного жужжания на таких
высоких тонах, что оно почти не касалось слуха. Оливер
попытался освободиться от чудовищного наваждения. Он
решительно выбросил его из головы и сел, чувствуя, как чужая
кровать скрипит и покачивается под тяжестью его тела.
   Это была комната Клеф. Нет, уже не Клеф. Исчезли
сияющие драпировки, белый эластичный ковер, картины - ничего
не осталось. Комната выглядела, как прежде, - за одним
исключением.
   В дальнем углу стоял стол - кусок какого-то
полупрозрачного материала, который излучал мягкий свет.
Перед ним на низком табурете сидел человек, он наклонился
вперед, и льющийся свет четко обрисовывал его могучие плечи.
На голове у него были наушники, он делал быстрые и как будто
бессистемные пометки в блокноте, что лежал у него на
коленях, и чуть-чуть раскачивался, словно в такт слышной ему
одному музыке.
   Шторы были спущены, но из-за них доносился глухой
отдаленный рев, который запомнился Оливеру из кошмарного
сна. Он провел рукой по лицу и понял, что у него жар и
комната плывет перед глазами. Голова болела, во всем теле
ощущалась противная слабость.
   Услышав скрип кровати, человек у стола обернулся и
опустил наушники, которые охватывали его шею наподобие
воротничка. У него было властное чувственное лицо и коротко
подстриженная черная бородка. Оливер видел его впервые, но
сразу узнал эту отчужденность - ощущение непреодолимой
пропасти времени, которая разделяла их.
   Человек заговорил, в голосе его была безличная доброта.
   - Вы злоупотребили эйфориаком, Вильсон, - сказал он
равнодушно-сочувственным тоном. - Вы долго спали.
   - Сколько времени? - спросил Оливер, с трудом разжав
слипшиеся губы.
   Человек не ответил. Оливер потряс головой, чтобы
собраться с мыслями.
   - Клеф, помнится, говорила, что никакого похмелья... -
начал он, но тут ему в голову пришла новая мысль, и он
перебил самого себя: - Где Клеф?
   Он смущенно покосился на дверь.
   - Сейчас они, вероятно, уже в Риме, на коронации Карла
Великого в соборе святого Петра, на рождество, около тысячи
лет назад.
   С этой новостью было не так-то легко освоиться. Его
больной разум отказывался от нее. Оливеру почему-то вообще
было трудно думать. Не спуская глаз с человека, он
мучительным усилием заставил себя додумать до конца.
   - Значит, они отправились дальше. Но вы-то остались?
Зачем? Вы... вы Сенбе? Я слышал вашу... Клеф называла ее
симфонией.
   - Вы слышали только часть. Она пока не закончена. Мне
требовалось еще вот это. - Сенбе кивком показал на шторы,
за которыми стоял приглушенный рев.
   - Вам требовался метеор? - Истина с трудом пробивалась
сквозь притупленное сознание, пока не наткнулась на какой-то
участок мозга, еще не затронутый болью и способный к
умозаключениям. - Метеор? Но...
   Сенбе поднял руку, и этот жест, полный безотчетной
властности, казалось, снова уложил Оливера на подушку.
Сенбе терпеливо продолжал:
   - Самое страшное уже позади, хотя бы на время; Если
можете, постарайтесь забыть об этом. После катастрофы
прошло уже несколько дней. Я же сказал вам, что вы долго
спали. Я дал вам отдохнуть. Я знал, что дом не пострадает
- по крайней мере от огня.
   - Значит, случится что-то еще? - пробормотал Оливер.
   Уверенности в том, что ему так уж нужен ответ, у него не
было. Столько времени его мучило любопытство, но сейчас,
когда он узнал почти все, какая-то часть его существа
решительно отказывалась выслушивать остальное. Может быть,
эта слабость, это лихорадочное головокружение пройдут вместе
с действием напитка...
   Голос Сенбе звучал ровно, успокаивающе, как будто он тоже
хотел отвлечь Оливера от тяжелых мыслей. Проще всего было
лежать так и спокойно слушать.
   - Я композитор, - говорил Сенбе. - Переложение некоторых
форм бедствий на язык моего искусства - вот что меня
занимает. Поэтому я и остался. Все прочие - дилетанты.
Они приехали наслаждаться погодой и зрелищем. Последствия
катастрофы - к чему они им? Но я - другое дело. Я считаю
себя знатоком. И на мой взгляд, эти последствия не лишены
известного интереса. Больше того, они мне нужны. Мне
необходимо лично проследить их - на это у меня есть свои
основания.
   На мгновение его острый взгляд задержался на Оливере с
тем безразлично-изучающим выражением, какое свойственно
врачам. Он рассеянно потянулся за пером и блокнотом, и на
внутренней стороне крепкого смуглого запястья Оливер увидел
знакомую отметину.
   - У Клеф был такой же шрам, - услышал он собственный
шепот. - И у других - тоже.
   Сенбе кивнул.
   - Прививка. В данных обстоятельствах это было
необходимо. Мы не хотим, чтобы эпидемия распространилась на
наше время.
   - Эпидемия?
   Сенбе пожал плечами.
   - Название вам ничего не скажет.
   - Но раз вы можете предупреждать ее...
   Оливер с усилием приподнялся на руках. У него
промелькнула догадка, и он уцепился за нее изо всех сил.
Напряжение как будто помогло мысли пробиться сквозь все
возрастающее помрачнение разума. С неимоверным трудом он
продолжал:
   - Кажется, я начинаю понимать. Постойте! Я пытался
разобраться, что к чему. Вы можете изменять историю?
Конечно, можете! Я знаю, что можете. Клеф говорила, что
она дала обещание не вмешиваться. Вам всем пришлось обещать
то же самое. Значит, вы и в самом деле могли бы изменить
свое собственное прошлое - наше время?
   Сенбе отложил блокнот в сторону. Он смотрел на Оливера
из-под тяжелых бровей - задумчиво, мрачно, пристально.
   - Да, - сказал он. - Да, прошлое можно изменить, но это
нелегко. И будущее соответственно тоже изменится. Линии
вероятности переключаются в новое сочетание - только это
безумно сложно, и никому еще не позволяли сделать этого.
Пространственно-временной поток всегда стремится вернуться в
исходное русло. Вот почему так трудно произвести любое
изменение. - Он пожал плечами. - Теоретическая наука. Мы
не меняем истории, Вильсон. Если мы изменим свое прошлое,
то и наше настоящее также изменится. А мир, каков он в наше
время, нас вполне устраивает. Конечно, и у нас бывают
недовольные, но им не разрешены путешествия во времени.
   Оливер повысил голос, чтобы его не заглушил шум за
окнами:
   - Но у вас есть власть над временем! Если б вы только
захотели, вы смогли бы изменить историю - уничтожить всю
боль, страдания и трагедии...
   - Все это давным-давно ушло в прошлое, - сказал Сенбе.
   - Но не сейчас! Не это!
   Некоторое время Сенбе загадочно смотрел на Оливера.
Затем произнес:
   - И это тоже.

   И вдруг Оливер понял, с какого огромного расстояния
наблюдал за ним Сенбе: расстояние это измеряется только
временем. Сенбе был композитором, гением, он неизбежно
должен был отличаться обостренной впечатлительностью, но его
душа принадлежала той, далекой, эпохе. Город, умирающий за
окнами, весь мир сейчас и здесь были для него не совсем
настоящими. В его глазах им не хватало реальности из-за
коренного расхождения во времени. Мир Оливера был всего
лишь одной из плит в фундаменте пьедестала, на котором
возвышалась цивилизация Сенбе - цивилизация туманного,
неведомого, ужасного будущего.
   Да, теперь оно казалось Оливеру ужасным. Даже Клеф...
да что там Клеф - все они были заражены мелочностью, тем
особым даром, который позволил Холлайе самозабвенно
пускаться на подленькие, мелкие уловки, чтобы захватить
удобное местечко в "партере", в то время как метеор
неуклонно приближался к Земле. Все они были "дилетантами" -
и Клеф, и Омерайе, и остальные. Они путешествовали во
времени, но только как сторонние наблюдатели. Неужели они
устали от нормальной человеческой жизни, пресытились ею?
   Пресытились... однако не так, чтобы желать перемен. В
их время мир превратился в воплощенное совершенство,
созданное для того, чтобы служить их потребностям. Они не
смели трогать прошлое - они боялись подпортить себе
настоящее.
   Его передернуло от отвращения. Во рту появился вкус
тошнотворной кислятины: ему вспомнились губы Клеф. Она
умела завлечь человека - ему ли не знать об этом! Но
похмелье...
   Раса из будущего, в них было что-то... Тогда он начал
было смутно догадываться, но близость Клеф усыпила чувство
опасности, притупила подозрения. Использовать путешествие
во времени, для того чтобы забыться в развлечениях, - это
отдавало святотатством. Раса, наделенная таким
могуществом...
   Клеф бросила его, бросила ради варварской роскоши
коронации в Риме тысячелетней давности. Кем он был для нее?
Живым человеком с теплой кровью? Нет. Безусловно, нет.
Раса Клеф была расой зрителей.
   Но сейчас он читал в глазах Сенбе нечто большее, чем
случайный интерес. В них было жадное внимание и ожидание,
они завороженно блестели. Сенбе снова надел наушники. Ну,
конечно, он - это другое дело. Он был знатоком. Лучшее
время года кончилось. Пришло похмелье - и вместе с ним
пришел Сенбе.
   Он наблюдал и ждал. Перед ним мягко мерцала
полупрозрачная поверхность стола, пальцы застыли над
блокнотом. Знаток высшего класса, он готовился смаковать
редчайшее блюдо, оценить которое мог только истинный гурман.
   Тонкие, приглушенные ритмы - звуки, похожие на музыку, -
снова пробились сквозь далекий треск пламени. Оливер слушал
и вспоминал. Он улавливал рисунок симфонии, какой запомнил
ее, - звуки, мгновенная смена лиц, вереницы умирающих...
   Он лежал на кровати, закрыв глаза, а комната кружилась,
проваливаясь куда-то во тьму под раскаленными веками. Боль
завладела всем его существом, она превратилась в его второе
"я", могучее, настоящее "я", и по-хозяйски располагалась на
отвоеванных позициях.
   И зачем, тупо подумал он, Клеф понадобилось его
обманывать. Она говорила, что напиток не оставляет
последствий. Не оставляет... Откуда же тогда это
мучительное наваждение, такое сильное, что оно вытеснило его
из самого себя?
   Нет, Клеф не обманывала. Напиток был ни при чем. Он
понял это, но телом и умом уже овладело безразличие. Он
тихо лежал, отдавая себя во власть болезни - тяжкого
похмелья, вызванного чем-то куда более могущественным, чем
самый крепкий напиток. Болезни, для которой пока не было
даже названия.
   Новая симфония Сенбе имела грандиозный успех. Первое
исполнение транслировалось из "Антарес-холла", и публика
устроила овацию. Главным солистом, разумеется, была сама
История; прелюдией - метеор, возвестивший начало великой
чумы в XIV веке, финалом - кризис, который Сенбе удалось
застать на пороге новейшего времени. Но никто, кроме Сенбе,
не смог бы передать это с такой тонкостью - и могучей силой.
   Критики отмечали гениальность в выборе лейтмотива для
монтажа чувств, движений и звуков. Этим лейтмотивом было
лицо короля из династии Стюартов. Но были и другие лица.
Они появлялись и исчезали в рамках грандиозной композиции,
подготавливая приближение чудовищной развязки. Одно лицо на
миг приковало жадное внимание зрителей. Оно заполнило весь
экран - лицо человека, ясное до мельчайшей черточки.
Критики единодушно признали, что Сенбе еще никогда не
удавалось так удачно "схватить" агонию чувства. В этих
глазах было все.
   После того как Сенбе ушел, он долго лежал неподвижно.
Мысль лихорадочно работала.
   Нужно, чтобы люди как-то узнали. Если бы я узнал раньше,
может, еще успели бы что-нибудь сделать. Мы бы заставили их
рассказать, как изменить эти линии вероятности. Успели бы
эвакуировать город.
   Если бы мне удалось предупредить...
   Пусть даже и не нынешнее поколение, а другие. Они
путешествуют по всем временам. Если их где-нибудь,
когда-нибудь удастся опознать, схватить и заставить изменить
неизбежное...
   Нелегко было подняться с постели. Комната раскачивалась
не переставая. Но он справился. Он нашел карандаш и бумагу
и, отстранив дергающиеся тени, написал все, что мог. Вполне
достаточно. Вполне достаточно, чтобы предупредить. Вполне
достаточно, чтобы спасти.
   Он положил листки на стол, на видном месте, прижал их,
чтобы не сдуло, и только после этого дотащился до кровати.
Со всех сторон на него навалилась тьма.
   Дом взорвали через шесть дней - одна из тщетных попыток
помешать неумолимому наступлению Синей Смерти.

---------------------------------------------------------

   1) - По Миссисипи плавают старые пассажирские колесные
        пароходы, превращенные в своеобразные "плавучие
        театры", на каждом - своя труппа.

   Генри Каттнер
   Жилищный вопрос

   Перевод Н. Евдокимовой

   Джеклин говорила, что в клетке под чехлом - канарейка, а
я стоял на том, что там два попугайчика. Одной канарейке не
под силу поднять столько шума. Да и забавляла меня сама
мысль, будто старый, сварливый мистер Генчард держит
попугаев, - уж очень это с ним не вязалось. Но кто бы там
ни шумел в клетке у окна, наш жилец ревниво скрывал это от
нескромных глаз. Оставалось лишь гадать по звукам.
   Звуки тоже было не так-то просто разгадать. Из-под
кретоновой скатерти доносились шорохи, шарканье, изредка
слабые, совершенно необъяснимые хлопки, раза два-три -
мягкий стук, после которого таинственная клетка ходуном
ходила на подставке красного дерева. Должно быть, мистер
Генчард знал, что нас разбирает любопытство. Но, когда
Джеки заметила, мол, как приятно, если в доме птицы, он
только и сказал:
   - Пустое! Держитесь от клетки подальше, ясно?
   Это нас, признаться, разозлило. Мы вообще никогда не
лезем в чужие дела, а после такого отпора зареклись даже
смотреть на клетку под кретоновым чехлом. Да и мистера
Генчарда не хотелось упускать. Заполучить жильца было на
удивление трудно. Наш домик стоял на береговом шоссе, весь
городишко - десятка два домов, бакалея, винная лавка, почта,
ресторанчик Терри. Вот, собственно, и все. Каждое утро мы
с Джеки прыгали в автобус и целый час ехали на завод. Домой
возвращались измотанные. Найти прислугу было немыслимо
(слишком высоко оплачивался труд на военных заводах),
поэтому мы оба засучивали рукава и принимались за уборку.
Что до стряпни, то у Терри не было клиентов более верных,
чем мы.
   Зарабатывали мы прекрасно, но перед войной порядком
влезли в долги и теперь экономили, как могли. Вот почему мы
сдали комнату мистеру Генчарду. В медвежьем углу, где так
плохо с транспортом да еще каждый вечер затемнение, найти
жильца нелегко. Мистера Генчарда, казалось, сам бог послал.
Мы рассудили, что старый человек не будет безобразничать.
   В один прекрасный день он зашел к нам, оставил задаток и
вскоре вернулся, притащив большой кожаный саквояж и
квадратный брезентовый баул с кожаными ручками. Это был
маленький сухонький старичок, по краям лысины у него торчал
колючий ежик жестких седых волос, а лицом он напоминал
папашу Лупоглаза - дюжего матроса, которого вечно рисуют в
комиксах Мистер Генчард был не злой, а просто
раздражительный. По-моему, он всю свою жизнь провел в
меблированных комнатах: старался не быть навязчивым и
попыхивал бесчисленными сигаретами, вставляя их в длинный
черный мундштук. Но он вовсе не принадлежал к числу тех
одиноких старичков, которых можно и нужно жалеть, - отнюдь
нет! Он не был беден и отличался независимым характером.
Мы полюбили его. Один раз, в приливе теплых чувств, я
назвал его дедом... и весь пошел пятнами, такую выслушал
отповедь.
   Кое-кто рождается под счастливой звездой. Вот и мистер
Генчард тоже. Вечно он находил деньги на улице. Изредка мы
играли с ним в бридж или покер, и он, совершенно не желая,
объявлял малые шлемы и выкладывал флеши. Тут и речи не
могло быть о том, что он нечист на руку, - просто ему везло.
   Помню, раз мы втроем спускались по длинной деревянной
лестнице, что ведет со скалы на берег Мистер Генчард
отшвырнул ногой здоровенный камень с одной из верхних
ступенек Камень упал чуть ниже и неожиданно провалился
сквозь ступеньку. Дерево совсем прогнило. Мы нисколько не
сомневались, что если бы мистер Генчард, который возглавлял
процессию, шагнул на гнилой участок, то обвалилась бы вся
лестница.
   Или вот случай в автобусе. Едва мы сели и отъехали,
забарахлил мотор; водитель откатил автобус к обочине.
Навстречу нам по шоссе мчался какой-то автомобиль, и только
мы остановились, как у него лопнула передняя шина. Его
занесло юзом в кювет. Если бы наш автобус не остановился в
тот миг, мы столкнулись бы лбами. А так никто не пострадал.
   Мистер Генчард не чувствовал себя одиноким; днем он,
видимо, куда-то уходил, а вечерами по большей части сидел в
своей комнате у окна. Мы, конечно, стучались, когда надо
было у него убрать, и он иногда отвечал: "Минуточку".
Раздавался торопливый шорох - это наш жилец набрасывал
кретоновый чехол на птичью клетку.
   Мы ломали себе голову, какая там птица, и прикидывали,
насколько вероятно, что это феникс. Во всяком случае, птица
никогда не пела. Зато издавала звуки. Тихие, странные, не
всегда похожие на птичьи. Когда мы возвращались домой с
работы, мистер Генчард неизменно сидел у себя в комнате. Он
оставался там, пока мы убирали. По субботам и воскресеньям
никуда не уходил.
   А что до клетки...
   Как-то вечером мистер Генчард вышел из своей комнаты,
вставил сигарету в мундштук и смерил нас с Джеки взглядом.
   - Пф-ф, - сказал мистер Генчард. - Слушайте, у меня на
севере кое-какое имущество, и мне надо отлучиться по делам
на неделю или около того. Комнату я буду оплачивать
по-прежнему.
   - Да что вы, - возразила Джеки. - Мы можем...
   - Пустое, проворчал он. - Комната моя. Хочу - оставляю
за собой. Что скажете, а?
   Мы согласились, и он с одной затяжки искурил сигарету
ровно наполовину.
   - М-м-м... Ну, ладно, вот что. Раньше у меня была своя
машина. Я всегда брал клетку с собой. Теперь я еду
автобусом и не могу взять клетку. Вы славные люди - не
подглядываете, не любопытствуете. Вам не откажешь в здравом
уме. Я оставлю клетку здесь, но не смейте трогать чехол!
   - А канарейка?.. - захлебнулась Джеки. - Она же помрет
с голоду.
   - Канарейка, вот оно что... - Мистер Генчард покосился
на нее маленьким, блестящим, недобрым глазом. - Не
беспокойтесь. Канарейке я оставил много корму и воды.
Держите руки подальше. Если хотите, можете убирать в
комнате, но не смейте прикасаться к клетке. Что скажете?
   - По рукам, - ответил я.
   - Только учтите то, что я вам говорил, - буркнул он. На
другой вечер, когда мы пришли домой, мистера Генчарда уже не
было. Мы вошли в его комнату и увидели, что к кретоновому
чехлу приколота записка: "Учтите!" Внутри клетки что-то
шуршало и жужжало. Потом раздался слабый хлопок.
   - Черт с ней, - сказал я. - Ты первая принимаешь душ?
   - Да, - ответила Джеки.
   "В-ж-ж", - донеслось из клетки. Но это были не крылья.
"Бах!"
   На третий вечер я сказал:
   - Корму там, может быть, и хватит, но вода кончается.
   - Эдди! - воскликнула Джеки.
   - Ладно, ты права, я любопытен. Но не могу же я
допустить, чтобы птица погибла от жажды.
   - Мистер Генчард сказал...
   - Ты опять права. Пойдем-ка к Терри, выясним, как у него
с отбивными.
   На третий вечер... Да что там говорить. Мы сняли чехол.
Мне и сейчас кажется, что нас грызло не столько любопытство,
сколько тревога.
   Джеки твердила, будто она знает одного типа, который
истязал свою канарейку.
   - Наверно, бедняжка закована в цепи, - заметила Джеки,
махнув тряпкой по подоконнику, за клеткой. Я выключил
пылесос. "У-и-ш-шш... топ-топ-топ", - донеслось из-под
кретона.
   - Н-да, - сказал я. - Слушай, Джеки. Мистер Генчард -
неплохой человек, но малость тронутый. Может, пташка пить
хочет. Я погляжу.
   - Нет. То есть... да. Мы оба поглядим, Эдди. Разделим
ответственность пополам...
   Я потянулся к чехлу, а Джеки нырнула ко мне под локоть и
положила свою руку на мою.
   Тут мы приподняли краешек скатерти. Раньше в клетке
что-то шуршало, но стоило нам коснуться кретона, как все
стихло. Я-то хотел одним глазком поглядеть. Но вот беда -
рука поднимала чехол все выше. Я видел, как движется моя
рука, и не мог ее остановить. Я был слишком занят - смотрел
внутрь клетки.
   Внутри оказался такой... ну, словом, домик. По виду он
в точности походил на настоящий, вплоть до последней мелочи.
Крохотный домик, выбеленный известкой, с зелеными ставнями -
декоративными, их никто и не думал закрывать, коттедж был
строго современный. Как раз такие дома, комфортабельные,
добротные, всегда видишь в пригородах. Крохотные оконца
были задернуты ситцевыми занавесками; на первом этаже горел
свет.
   Как только мы приподняли скатерть, огоньки во всех окнах
внезапно исчезли. Света никто не гасил, просто раздраженно
хлопнули жалюзи. Это произошло мгновенно. Ни я, ни Джеки
не разглядели, кто (или что) опускал жалюзи.
   Я выпустил чехол из рук, отошел в сторонку и потянул за
собой Джеки.
   - К-кукольный домик, Эдди!
   - И там внутри куклы?
   Я смотрел мимо нее, на закрытую клетку.
   - Как ты думаешь, можно выучить канарейку опускать
жалюзи?
   - О господи! Эдди, слушай.
   Из клетки доносились тихие звуки. Шорохи, почти
неслышный хлопок. Потом царапанье.
   Я подошел к клетке и снял кретоновую скатерть. На этот
раз я был начеку и наблюдал за окнами. Но не успел глазом
моргнуть, как жалюзи опустились.
   Джеки тронула меня за руку и указала куда-то пальцем.
   На шатровой крыше возвышалась миниатюрная кирпичная
труба. Из нее валили клубочки бледного дыма. Дым все шел
да шел, но такой слабый, что я даже не чувствовал запаха.
   - К-канарейки г-готовят обед, - пролепетала Джеки.
   Мы постояли еще немного, ожидая чего угодно. Если бы
из-за двери выскочил зеленый человечек и пообещал нам
исполнить любые три желания, мы бы нисколечко не удивились.
Но только ничего не произошло.

   Теперь из малюсенького домика, заключенного в птичью
клетку, не слышалось ни звука.
   И окна были затянуты шторами. Я видел, что вся эта
поделка - шедевр точности. На маленьком крылечке лежала
циновка - вытирать ноги. На двери звонок.
   У клеток, как правило, днище вынимается. Но у этой не
вынималось. Внизу, там, где его припаивали, остались пятна
смолы и наплавка темно-серого металла. Дверца тоже была
припаяна, не открывалась. Я мог просунуть указательный
палец сквозь решетку, но большой палец уже не проходил.
   - Славный коттеджик, правда? - дрожащим голосом спросила
Джеки. - Там, должно быть, очень маленькие карапузы.
   - Карапузы?
   - Птички. Эдди, кто-кто в этом доме живет?
   - В самом деле, - сказал я, вынул из кармана
автоматический карандаш, осторожно просунул его между
прутьями клетки и ткнул в открытое окно, где тотчас жалюзи
взвились вверх. Из глубины дома мне в глаза ударило что-то
вроде узкого, как игла, луча от миниатюрного фонарика. Я со
стоном отпрянул, ослепленный, но услышал, как захлопнулось
окно и жалюзи снова опустились.
   - Ты видела?
   - Нет, ты все заслонял головой. Но...
   Пока мы смотрели, всюду погас свет. Лишь тоненькая
струйка дыма из трубы показывала, что в доме кто-то есть.
   - Мистер Генчард - сумасшедший ученый (1), - пробормотала
Джеки.
   - Он уменьшает людей.
   - У него нет уранового котла, - возразил я. -
Сумасшедшему ученому прежде всего нужен урановый котел -
иначе как он будет метать искусственные молнии?
   Я опять просунул карандаш между прутьями, тщательно
нацелился, прижал грифелем звонок на двери и позвонил.
Раздалось слабое звяканье.
   Кто-то торопливо приподнял жалюзи в окне возле входной
двери и, вероятно, посмотрел на меня. Не могу утверждать
наверняка. Не успел заметить. Жалюзи встали на место, и
больше ничто не шевелилось. Я звонил и звонил, пока мне не
надоело. Тогда я перестал звонить.
   - Можно разломать клетку, - сказал я
   - Ох, нет! Мистер Генчард...
   - Что же, - сказал я, - когда он вернется, я спрошу,
какого черта он тут вытворяет. Нельзя держать у себя
эльфов. Этого в жилищном договоре не было.
   - Мы с ним не подписывали жилищного договора, -
парировала Джеки.
   Я все разглядывал домик в птичьей клетке. Ни звука, ни
движения. Только дым из трубы.
   В конце концов, мы не имеем права насильно вламываться в
клетку. Это все равно что вломиться в чужую квартиру. Мне
уже мерещилось, как зеленые человечки, размахивая волшебными
палочками, арестуют меня за квартирную кражу. Интересно,
есть у эльфов полиция? Какие у них бывают преступления?
   Я водворил покрывало на место. Немного погодя тихие
звуки возобновились. Царап. Бух. Шурш - шурш - шурш.
Шлеп. И далеко не птичья трель, которая тут же оборвалась.
   - Ну и ну, - сказала Джеки. - Пойдем-ка отсюда, да
поживей.
   Мы сразу легли спать. Мне приснились полчища зеленых
человечков в костюмах опереточных полисменов - они
отплясывали на желтой радуге и весело распевали.
   Разбудил меня звонок будильника. Я принял душ, побрился
и оделся, не переставая думать о том же, что и Джеки. Когда
мы надевали пальто, я заглянул ей в глаза и Спросил:
   - Так как же?
   - Конечно. Ох, боже мой, Эдди! Т-ты думаешь, они тоже
идут на работу?
   - Какую еще работу? - запальчиво осведомился я. -
Сахарницы разрисовывать?
   На цыпочках мы прокрались в комнату мистера Генчарда,
из-под кретона - ни звука. В окно струилось ослепительное
утреннее солнце Я рывком сдернул чехол. Дом стоял на месте.
Жалюзи одного окна были подняты, остальные плотно закрыты.
Я приложил голову вплотную к клетке и сквозь прутья
уставился на распахнутое окно, где легкий ветерок колыхал
ситцевые занавески.
   Из окна на меня смотрел огромный страшный глаз.
   На сей раз Джеки не сомневалась, что меня смертельно
ранили. Она так и ахнула, когда я отскочил как ошпаренный и
проорал что-то о жутком, налитом кровью, нечеловеческом
глазе. Мы долго жались друг к другу, потом я снова заглянул
в то окно.
   - Ба, - произнес я слабым голосом, - да ведь это зеркало.
   - Зеркало? - захлебнулась Джеки.
   - Да, огромное, во всю противоположную стену. Больше
ничего не видно. Я не могу подобраться вплотную к окну.
   - Посмотри на крыльцо, - сказала Джеки.
   Я посмотрел. Возле двери стояла бутылка молока - сами
представляете, какой величины. Она была пурпурного цвета.
Рядом с ней лежала сложенная почтовая марка.
   Пурпурное молоко? - удивился я.
   - От пурпурной коровы. Или бутылка такого цвета Эдди, а
это что, газета?
   Это действительно была газета. Я прищурился, пытаясь
различить хотя бы заголовки "В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС", - гласили
исполинские красные буквы высотой чуть ли не в полтора
миллиметра. "В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС ФОЦПА НАСТИГАЕТ ТЭРА". Больше
мы ничего не разобрали.
   Я мягко набросил кретон на клетку. Мы пошли завтракать к
Терри - все равно надо было еще долго ждать автобуса.
   Когда мы вечером ехали домой, то знали, чем займемся
прежде всего.
   Мы вошли в дом, установили, что мистер Генчард еще не
вернулся, зажгли в его комнате свет и стали вслушиваться в
звуки, доносящиеся из птичьей клетки.
   - Музыка, - сказала Джеки
   Музыку мы едва слышали, да и вообще она была какая-то
ненастоящая. Не знаю, как ее описать. И она тотчас
смолкла. Бух, царап, шлеп, в-ж-ж. Потом наступила тишина,
и я стянул с клетки чехол.
   В домике было темно, окна закрыты, жалюзи опущены. С
крыльца исчезла газета и бутылка молока. На двери висела
табличка с объявлением, которое предостерегало (я прочел
через лупу): "КАРАНТИН! МУШИНАЯ ЛИХОРАДКА!"
   - Вот лгунишки, - сказал я. - Пари держу, что никакой
лихорадки там нет.
   Джеки истерически захохотала.
   - Мушиная лихорадка бывает только в апреле, правда?
   - В апреле и на рождество. Ее разносят свежевылупившиеся
мухи. Где мой карандаш?
   Я надавил на кнопку звонка. Занавеска дернулась в
сторону, вернулась на место; мы не увидели... руки, что ли,
которая ее отогнула. Тишина, дым из трубы не идет.
   - Боишься? - спросил я.
   - Нет. Как ни странно, не боюсь. Карапузы-то нас
чураются. Кэботы беседуют лишь с... (2)
   - Эльфы беседуют лишь с феями, ты хочешь сказать, -
перебил я. - А чего они нас, собственно, отваживают? Ведь
их дом находится в нашем доме - ты понимаешь мою мысль?
   - Что же нам делать?
   Я приладил карандаш и с неимоверным трудом вывел
"ВПУСТИТЕ НАС" на белой филенке двери. Написать что-нибудь
еще не хватило места. Джеки укоризненно зацокала языком.
   - Наверно, не стоило этого писать. Мы же не просимся
внутрь. Просто хотим на них поглядеть.
   - Теперь уж ничего не поделаешь. Впрочем, они
догадаются, что мы имеем в виду.
   Мы стояли и всматривались в домик, а он угрюмо, досадливо
всматривался в нас. Мушиная лихорадка... Так я и поверил!
   Вот и все, что случилось в тот вечер.
   Наутро мы обнаружили, что с крохотной двери начисто смыли
карандашную надпись, что извещение о карантине висит
по-прежнему и что на пороге появилась еще одна газета и
бутылка зеленого молока. На этот раз заголовок был другой:
"В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА ОБХОДИТ ТЭРА!"
   Из трубы вился дым. Я опять нажал на кнопку звонка.
Никакого ответа. На двери я заметил почтовый ящик - этакую
костяшку домино - только потому, что сквозь щель виднелись
письма. Но ящик был заперт.
   - Вот бы прочесть, кому они адресованы, - размечталась
Джеки.
   - Или от кого они. Это гораздо интереснее.
   В конце концов мы ушли на работу. Весь день я был
рассеян и чуть не приварил к станку собственный палец.
Когда вечером мы встретились с Джеки, мне стало ясно, что и
она озабочена.
   - Не стоит обращать внимания, - говорила она, пока мы
тряслись в автобусе. - Не хотят с нами знаться - и не надо,
верно?
   - Я не допущу, чтобы меня отваживала какая-то... тварь.
Между прочим, мы оба тихо помешаемся, если не выясним, что
же там в домике. Как по-твоему, мистер Генчард - волшебник?
   - Паршивец он, - горько сказала Джеки. - Уехал и оставил
на нас каких-то подозрительных эльфов!
   Когда мы вернулись с работы, домик в клетке, как обычно,
подготовился к опасности, и не успели мы сдернуть чехол, как
отдаленные тихие звуки прекратились. Сквозь опущенные
жалюзи пробивался свет. На крыльце лежал только коврик. В
почтовом ящике был виден желтый бланк телеграммы.
   Джеки побледнела.
   - Это последняя капля, - объявила она - Телеграмма!
   - А может, это никакая не телеграмма.
   - Нет, она, она, я знаю, что она. "Тетя Путаница
умерла". Или "К вам в гости едет Иоланта".
   - Извещение о карантине сняли, - заметил я. - Сейчас
висит другое. "Осторожно - окрашено".
   - Ну, так не пиши на красивой, чистой двери.
   Я набросил на клетку кретон, выключил в комнате свет и
взял Джеки за руку. Мы стояли в ожидании. Прошло немного
времени, и где-то раздалось тук-тук-тук, а потом загудело,
словно чайник на огне. Я уловил тихий звон посуды.
   Утром на крохотном крылечке появились двадцать шесть
бутылок желтого - ярко- желтого - молока, а заголовок
лилипутской газеты извещал: "В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ТЭР ДЕЛАЕТ
РЫВОК!" В почтовом ящике лежали какие-то письма, но
телеграмму уже вынули.
   Вечером все шло как обычно. Когда я снял чехол,
наступила внезапная, зловещая тишина. Мы чувствовали, что
из-под отогнутых уголков штор за нами наблюдают. Наконец мы
легли спать, но среди ночи я встал взглянуть еще разок на
таинственных жильцов. Конечно, я их не увидел. Но они,
должно быть, давали бал: едва я заглянул, как смолкло
бешеное топанье и цоканье и тихая, причудливая музыка.
   Утром на крылечке была красная бутылка и газета.
Заголовок был такой: "В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА - ПИШИ
ПРОПАЛО!"
   - Работа у меня летит к чертям собачьим, - сказал я. -
Не могу сосредоточиться - все думаю об этой загадке и диву
даюсь...
   - Я тоже. Непременно надо как-то разузнать.
   Я заглянул под чехол. Жалюзи опустились так быстро, что
едва не слетели с карнизов.
   - Как по-твоему, они обижаются? - спросил я.
   - По-моему, да, - ответила Джеки. - Мы же пристаем к ним
- просто спасу нет. Знаешь, я готова побиться об заклад,
что они сидят сейчас у окон и кипят от злости, ждут не
дождутся, чтоб мы ушли. Может, пойдем? Все равно нам пора
на автобус.
   Я взглянул на домик, а домик, я чувствовал, смотрел на
меня - с обидой, раздражением и злостью. Ну да ладно. Мы
уехали на работу.
   Вернулись мы в тот вечер усталые и голодные, но, даже не
сняв пальто, прошли в комнату мистера Генчарда. Тишина. Я
включил свет, а Джеки тем временем сдернула с клетки
кретоновый чехол.
   Я услышал, как она ахнула. В тот же миг я подскочил к
ней, ожидая увидеть на нелепом крыльце зеленого человечка,
да и вообще что угодно ожидая. Но не увидел ничего
выдающегося. Из трубы не шел дым.
   А Джеки показывала пальцем на дверь. Там висела новая
табличка. Надпись была степенная, краткая и бесповоротная:
"СДАЕТСЯ ВНАЕМ".
   - Ой-ой-ой! - сказала Джеки.
   Я судорожно глотнул. На крохотных окнах были подняты все
жалюзи, а ситцевые занавески исчезли. Впервые мы могли
заглянуть внутрь домика. Он был совершенно пуст, удручающе
пуст.
   Мебели нигде нет. Нет вообще ничего, лишь кое-где
царапины на паркетном полу с лаковым покрытием. Обои - они
выдержаны в мягких тонах и выбраны с хорошим вкусом -
безукоризненно чистые. Жильцы оставили дом в безупречном
порядке.
   - Съехали, - сказал я.
   - Да, - пробормотала Джеки. - Съехали.
   На душе у меня вдруг стало прескверно. Дом - не тот,
крохотный, что в клетке, а наш - ужасно опустел. Знаете,
так бывает, когда вы съездили в гости и вернулись в
квартиру, где нет никого и ничего.
   Я сгреб Джеки в объятия, крепко прижал ее к себе. У нее
тоже было плохое настроение. Никогда бы не подумал, что
крохотная табличка "СДАЕТСЯ ВНАЕМ" может так много значить.
   - Что скажет мистер Генчард? - воскликнула Джеки, глядя
на меня большими глазами.
   Мистер Генчард вернулся к вечеру на третьи сутки. Мы
сидели у камина, как вдруг он вошел с саквояжем в руках,
черный мундштук торчал из-под носа.
   - Пф-ф, - поздоровался он с нами.
   - Привет, - сказал я слабым голосом. - Рад вас видеть.
   - Пустое! - непреклонно заявил мистер Генчард и
направился в свою комнату. Мы с Джеки переглянулись.
   Мистер Генчард ураганом вырвался из своей комнаты,
совершенно разъяренный. В дверях гостиной показалось его
искаженное лицо.
   - Ротозеи наглые! - зарычал он. - Ведь просил же вас...
   - Погодите минутку, - сказал я.
   - Съезжаю с квартиры! - взревел мистер Генчард. -
Сейчас же!
   Его голова скрылась из виду; хлопнула дверь, щелкнул ключ
в замке. Мы с Джеки так и ждали, что старик нас отшлепает.
   Мистер Генчард опрометью выбежал из своей комнаты, держа
в руке саквояж. Он вихрем пронесся мимо нас к двери.
   Я попытался остановить его.
   - Мистер Генчард...
   - Пустое!
   Джеки повисла у него на одной руке, я завладел другой.
Вдвоем мы ухитрились удержать его на месте.
   - Постойте, - сказал я. - Вы забыли свою... э-э...
птичью клетку.
   - Это по-вашему, - ощерился он. - Можете взять себе.
Нахалы! Я убил несколько месяцев, чтобы сделать этот домик
по всем правилам, а потом еще несколько месяцев уговаривал
их поселиться. Теперь вы все испортили. Они не вернутся.
   - Кто "они"? - выпалила Джеки.
   Недобрые глаза-бусинки пригвоздили нас к месту.
   - Мои жильцы. Придется теперь строить им новый дом...
ха! Но уж на этот раз я не оставлю его в чужих руках.
   - Погодите, - сказал я. - Вы... вы в-волшебник?
   Мистер Генчард фыркнул.
   - Я мастер. Вот и весь секрет. Поступайте с ними
порядочно - и они с вами будут поступать порядочно. А весь
все же... - и он засветился гордостью, - ... не всякий
может выстроить такой дом, как им нужно!
   Он, казалось, смягчился, но следующий мой вопрос его
снова ожесточил.
   - Кто они такие? - отрывисто сказал он. - Да Маленький
Народец, конечно. Называйте как угодно. Эльфы, гномы, феи,
тролли... у них много имен. Но они хотят жить в тихом,
респектабельном квартале, не там, где вечно подслушивают да
подглядывают. От таких штучек дом приобретает дурную славу.
Нечего удивляться, что они съехали! А они-то.. пф-ф!..
они всегда вносили плату в срок. Правда, Маленький Народец
всегда платит исправно, - прибавил он.
   - Какую плату? - прошептала Джеки.
   - Удачу, - пояснил мистер Генчард. - Удачу. А чем они,
по-вашему, платят - деньгами, что ли? Теперь придется
делать новый дом, чтобы моя удача вернулась.
   На прощание он окинул нас сердитым взглядом, рывком
открыл дверь и с топотом выскочил из дома. Мы смотрели ему
вслед.
   К бензозаправочной колонке, что внизу, у подножия холма,
подъезжал автобус, и мистер Генчард пустился бегом.
   Он сел-таки в автобус, но сначала основательно пропахал
носом землю.
   Я обнял Джеки.
   - О господи, - сказала она. - Он уже стал невезучий.
   - Не то что невезучий, - поправил я. - Просто
обыкновенный. Кто сдает домик эльфам, у того удачи хоть
отбавляй.
   Мы сидели молча, смотрели друг на друга. Наконец, ни
слова не говоря, пошли в освободившуюся комнату мистера
Генчарда. Птичья клетка была на месте. Как и домик. Как и
табличка "Сдается внаем".
   - Пойдем к Терри, - предложил я.
   Мы задержались там дольше, чем обычно. Можно было
подумать, будто нам не хочется идти домой, потому что дом
заколдован. На самом деле все было как раз наоборот. Наш
дом перестал быть заколдованным. Он стоял покинутый,
холодный, заброшенный. Ужасно!
   Я молчал, пока мы пересекали шоссе, поднимались вверх по
холму, отпирали входную дверь. Сам не знаю зачем, последний
раз пошли взглянуть на опустевший домик. Клетка была
покрыта (я сам накинул на нее скатерть), но... бах, шурш,
шлеп! В домике снова появились жильцы!
   Мы попятились и закрыли за собой дверь, а уж потом
решились перевести дух.
   - Нет, - сказала Джеки. - Не надо подсматривать.
Никогда, никогда не будем заглядывать под чехол
   - Ни за что, - согласился я. - Как по-твоему, кто.
   Мы различили едва слышное журчание - видно, кто-то
залихватски распевал. Отлично. Чем им будет веселее, тем
дольше они здесь проживут. Мы легли спать, и мне
приснилось, будто я пью пиво с Рип Ван Винклем и карликами.
Я их всех перепил, они свалились под стол, а я держался
молодцом.
   Наутро шел дождь, но это было неважно. Мы не
сомневались, что в окна льется яркий солнечный свет. Под
душем я мурлыкал песенку. Джеки что-то болтала - невнятно и
радостно. Мы не стали открывать дверь в комнату мистера
Генчарда.
   - Может, они хотят выспаться, - сказал я
   В механической мастерской всегда шумно, поэтому, когда
проезжает тележка, груженная необработанными обшивками для
цилиндров, вряд ли грохот и лязг становятся намного сильнее.
В тот день, часа в три пополудни, мальчишка- подручный катил
эти обшивки в кладовую, а я ничего не слышал и не видел,
отошел от строгального станка и, сощурясь, проверял наладку.
   Большие строгальные станки - все равно что маленькие
колесницы Джаггернаута. Их замуровывают в бетоне на
массивных рамах высотой с ногу взрослого человека, и по этим
рамам ходит взад и вперед тяжелое металлическое чудище -
строгальный станок, как таковой.
   Я отступил на шаг, увидел приближающуюся тележку и сделал
грациозное па вальса, пытаясь уклониться. Подручный круто
повернул, чтобы избежать столкновения; с тележки посыпались
цилиндры, я сделал еще одно па, но потерял равновесие,
ударился бедром о кромку рамы и проделал хорошенькое
самоубийственное сальто. Приземлился я на металлической
раме - на меня неудержимо двигался строгальный станок. В
жизни не видел, чтобы неодушевленный предмет передвигался
так стремительно.
   Я еще не успел осознать, в чем дело, как все кончилось.
Я барахтался, надеясь соскочить, люди кричали, станок ревел
торжествующе и кровожадно, вокруг валялись рассыпанные
цилиндры. Затем раздался треск, мучительно заскрежетали
шестерни передач, разваливаясь вдребезги. Станок
остановился. Мое сердце забилось снова
   Я переоделся и стал поджидать, когда кончит работу Джеки.
   По пути домой, в автобусе, я ей обо всем рассказал.
   - Чистейшая случайность... Или чудо. Один из цилиндров
попал в станок, и как раз куда надо. Станок пострадал, но
я-то нет. По-моему, надо написать записку, выразить
благодарность...э-э... жильцам. Джеки убежденно кивнула.
   - Они платят за квартиру везением, Эдди. Как я рада, что
они уплатили вперед!
   - Если не считать того, что я буду сидеть без денег, пока
не починят станок, - сказал я.

   По дороге домой началась гроза. Из комнаты мистера
Генчарда слышался стук - таких громких звуков из птичьей
клетки мы еще не слышали. Мы бросились наверх и увидели,
что там открылась форточка. Я ее закрыл. Кретоновый чехол
наполовину соскользнул с клетки, и я начал было водворять
его на место. Джеки встала рядом со мной. Мы посмотрели на
крохотный домик - моя рука не довершила начатого было дела.
   С двери сняли табличку "Сдается внаем". Из трубы валил
жирный дым.
   Жалюзи, как водится, были наглухо закрыты, но появились
кое-какие перемены.
   Слабо тянуло запахом стряпни - подгорелое мясо и тухлая
капуста, очумело подумал я. Запах, несомненно, исходил из
домика эльфов. На когда-то безупречном крыльце красовалось
битком набитое помойное ведро, малюсенький ящик из-под
апельсинов, переполненный немытыми консервными банками,
совсем уж микроскопическими, и пустыми бутылками, явно
из-под горячительных напитков. Возле двери стояла и
молочная бутылка - жидкость в ней была цвета желчи с
лавандой. Молоко еще не вносили внутрь, так же как не
вынимали еще утренней газеты.
   Газета была, безусловно, другая. Устрашающая величина
заголовков доказывала, что это бульварный листок.
   От колонны крыльца к углу дома протянулась веревка;
правда, белье на ней пока не висело.
   Я нахлобучил на клетку чехол и устремился вслед за Джеки
на кухню.
   - Боже правый! - сказал я.
   - Надо было по1ребовать у них рекомендации, - простонала
Джеки. - Это вовсе не наши жильцы.
   - Не те, кто жили у нас прежде, - согласился я. - То
есть не те, кто жили у мистера Генчарда. Видала мусорное
ведро на крыльце?
   - И веревку для белья, - подхватила Джеки. - Какое...
какая неряшливость!
   - Джуки, Калликэки и Джитеры Лестеры. Тут им не
"Табачная дорога" (3).
   Джеки нервно глотнула.
   - Знаешь, ведь мистер Генчард предупреждал, что они не
вернутся.
   - Да, но сама посуди...
   Она медленно кивнула, словно начиная понимать. Я сказал:
   - Выкладывай.
   - Не знаю. Но вот мистер Генчард говорил, что Маленькому
Народцу нужен тихий, респектабельный квартал. А мы их
выжили. Пари держу, мы создали птичьей клетке - району -
дурную репутацию. Перворазрядные эльфы не станут тут жить.
Это... о господи... это теперь, наверное, притон.
   - Ты с ума сошла, - сказала я.
   - Нет. Так оно и есть. Мистер Генчард говорил то же
самое. Говорил ведь он, что теперь придется строить новый
домик. Хорошие жильцы не поедут в плохой квартал. У нас
живут сомнительные эльфы, вот и все.
   Я разинул рот и уставился на жену.
   - Угу. Те, что привыкли ютиться в трущобах. Пари держу,
у них в кухне живет эльфовская коза, - выпалила Джеки.
   - Что ж, - сказал я, - мы этого не потерпим. Я их
выселю. Я... я им в трубу воды налью. Где чайник?
   Джеки вцепилась в меня.
   - Не смей! Не надо их выселять, Эдди. Нельзя. Они
вносят плату, - сказала она. И тут я вспомнил.
   - Станок...
   - Вот именно. - Для пущей убедительности Джеки даже
впилась ногтями в мою руку. - Сегодня ты бы погиб, не спаси
тебя счастливый случай. Наши эльфы, может быть, и неряхи,
но все же платят за квартиру.
   До меня дошло.
   - А ведь мистеру Генчарду везло совсем по-другому.
Помнишь, как он подкинул ногой камень на лестнице у берега и
ступенька провалилась? Мне-то тяжко достается. Правда,
когда я попадаю в станок, за мной туда же летит цилиндр и
останавливает всю махину, это так, но я остался без работы,
пока не починят станок. С мистером Генчардом ни разу не
случалось ничего подобного.
   - У него жильцы были не того разряда, - объяснила Джеки с
лихорадочным блеском в глазах. - Если бы в станок угодил
мистер Генчард, там бы пробка перегорела. А у нас живут
сомнительные эльфы, вот и удача у нас сомнительная.
   - Ну и пусть живут, - сказал я. - Мы с тобой -
содержатели притона. Пошли отсюда, выпьем у Терри.
   Мы застегнули дождевики и вышли; воздух был свежий и
влажный. Буря ничуть не утихла, завывал порывистый ветер.
Я забыл взять с собой фонарик, но возвращаться не хотелось.
Мы стали спускаться по холлу туда, где слабо мерцали огни
Терри.
   Было темно. Сквозь ливень мы почти ничего не видели.
Наверно, поэтому и не заметили автобуса, пока он не наехал
прямо на нас, - во время затемнения фары почти не светили.
   Я хотел было столкнуть Джеки с дороги, на обочину, но
поскользнулся на мокром бетоне, и мы оба шлепнулись. Джеки
повалилась на меня, и через мгновение мы уже забарахтались,
в чавкающей грязи кювета, а автобус с ревом пронесся мимо и
был таков.
   Мы выбрались из кювета и пошли к Терри. Бармен выпучил
на нас глаза, присвистнул и налил нам по рюмке, не дожидаясь
просьбы.
   - Без сомнения, - сказал я, - они спасли нам жизнь.
   - Да, - согласилась Джеки, оттирая уши от грязи. - Но с
мистером Генчардом такого бы не случилось.
   Бармен покачал головой.
   - Упал в канаву, Эдди? И вы тоже? Не повезло!
   - Не то чтоб не повезло, - слабо возразила Джеки. -
Повезло. Но повезло сомнительно. - Она подняла рюмку и
посмотрела на меня унылыми глазами. Мы чокнулись.
   - Что же, - сказал я. - За удачу!

---------------------------------------------------------

   1) - Сумасшедший ученый - традиционный персонаж
        голливудских "фильмов ужаса", делающий вредные,
        преступные открытия.
   2) - "Кэботы беседуют лишь с богом" - строчка из
        четверостишия-тоста американского поэта Джона
        Коллинса Боссиди (1860-1928), тост посвящен
        Гарвардскому университету Кэботы - одно из старейших
        родовитых американских семейств.
   3) - "Табачная дорога" - роман американского писателя
        Эрскина Колдуэлла; книга была экранизирована, и
        Одноименный фильм прославленного режиссера Джона
        Форда получил мировое признание. Герои рассказа
        Каттнера имеет в виду оборванцев - персонажей
        книги и фильма.

   Генри Каттнер
   Железный стандарт

   Перевод С. Васильевой

   Вовсе не обязательно, чтобы инопланетяне были настроены
по отношению к пришельцам либо дружелюбно, либо враждебно;
они могут доставить им немало неприятностей, заняв строго
нейтральную позицию.

   - А денежки-то нам отсыпят только через год, - произнес
Тиркелл, с отвращением зачерпнув ложкой холодные бобы.
   Капитан Руфус Мэн на минуту отвлекся от выуживания из
супа бобов, которые смахивали на тараканов.
   - По-моему, для нас это сейчас не так уж важно. Кстати,
год плюс четыре недели, Стив. Ведь полет с Венеры на Землю
займет не меньше месяца.
   Круглое пухлое лицо Тиркелла помрачнело.
   - А до тех пор что? Будем жить впроголодь, питаясь
холодными бобами?
   Мэн вздохнул, переводя взгляд на затянутый прозрачной
пленкой открытый люк космолета "Гудвилл". И промолчал.
Бетон Андерхилл, который был включен в состав экипажа
благодаря несметному богатству своего папаши и выполнял на
корабле обязанности подручного, натянуто улыбнулся и сказал:
   - А на что ты, собственно, претендуешь? Мы ведь не можем
тратить горючее. Его только и хватит, чтобы доставить нас
на Землю. Поэтому - или холодные бобы, или ничего.
   - Скоро будет одно "ничего", - угрюмо произнес Тиркелл.
- Мы промотались. Ухлопали свое состояние на разгульную
жизнь.
   - На разгульную жизнь! - прорычал Мэн. - Мы же отдали
почти все наши харчи венерианам.
   - Так они же кормили нас... один месяц, - напомнил
Андерхилл. - Увы, все в прошлом. Теперь V них и кусочка не
выманишь. Чем же мы им не угодили, а?
   Он умолк - снаружи кто-то расстегнул клапан прозрачного
экрана. Вошел приземистый широкоскулый мужчина с
крючковатым носом на бронзово-красном лице.
   - Что-нибудь нашел, Краснокожий? - спросил Андерхилл.
   Майк Парящий Орел швырнул на стол полиэтиленовый мешок.
   - Шесть грибов. Не удивительно, что венериане используют
гидропонику. У них ведь нет другого выхода. Только грибы
могут расти в этой проклятой сырости, да и те в большинстве
ядовитые.
   Мэн сжал губы.
   - Ясно. Где Бронсон?
   - Просит милостыню. Но ему не подадут ни одного фала. -
Навахо кивнул в сторону входа. - А вот и он сам.
   Спустя минуту послышались медленные шаги Бронсона. Лицо
вошедшего инженера своим багровым цветом не уступало его
шевелюре.
   - Ни о чем не спрашивайте, - прошептал он. - Никто ни
слова. Подумать только! Я, ирландец из Керри, выклянчиваю
вонючий фал у какого-то шагреневокожего ублюдка с железным
кольцом в носу. Позор на всю жизнь!
   - Сочувствую, - сказал Тиркелл. - Но тебе все-таки
удалось раздобыть хоть два- три фала?
   Бронсон испепелил его взглядом.
   - Неужели я взял бы его поганые деньги, даже если б он
мне их предложил?! - взревел инженер, и глаза его налились
кровью.
   Тиркелл переглянулся с Андерхиллом.
   - Он не принес ни фала, - заметил последний.
   Бронсон передернулся и фыркнул.
   - Он спросил, принадлежу ли я к гильдии нищих! На этой
планете даже бродяги обязаны состоять в профсоюзе!
   - Нет, Бронсон, это не профсоюзы и тем более не
организации типа средневековых гильдий. Местные таркомары
гораздо могущественней и куда менее принципиальны.
   - Верно, - согласился Тиркелл. - И если мы не состоим в
каком-нибудь таркомаре, нас никто не наймет на работу. А
членами таркомара мы можем стать, только уплатив
вступительный взнос - тысячу софалов.
   - Не очень-то налегайте на бобы, - предупредил Андерхилл.
У нас осталось всего десять банок.
   - Нам позарез нужно что-то предпринять, - сказал Мэн,
раздав сигареты. - Венериане не хотят снабжать нас пищевыми
продуктами. Одно в нашу пользу: они не имеют права
отказаться эти продукты продать. Это же незаконно - не
принять от покупателя законное средство платежа.
   Майк Парящий Орел с унылым видом перебирал свои шесть
грибов.
   - Да-а. Остается только раздобыть это законное средство
платежа. Мы же здесь хуже нищих. Эх, придумать бы
что-нибудь...

   "Гудвилл" был на Венере первым посланцем Земли. Перед
отлетом на корабль погрузили запас продовольствия на год с
лишним, но, как оказалось, у венериан пищи было
предостаточно. Продуктами питания их обеспечивали
гидропонные установки, размещенные под городами. Но на
поверхности планеты не росло ни одного съедобного растения.
Животных и птиц было крайне мало, поэтому, даже если б у
землян не отобрали оружие, на охоту рассчитывать не
приходилось. Вдобавок после трудного космического полета
жизнь здесь вначале показалась настоящим праздником в
условиях чужой цивилизации, которая на первых порах землян
очаровала.
   Чужой она была, это точно. Венериане отличались крайней
консервативностью. Их вполне устраивало то, что годилось
для их отдаленных предков. У людей создалось впечатление,
что венериане упрямо противятся любым переменам.
   А из-за прилета землян что-то могло измениться.
   Поэтому землянам был объявлен бойкот в форме пассивного
неприятия. Впрочем, первый месяц все шло без сучка и
задоринки. Капитану Мэну вручили ключи от столичного города
Вайринга, вблизи которого сейчас стоял "Гудвилл", и
венериане щедро снабжали их пищей - непривычными, но
вкусными кушаньями из растений, произрастающих в гидропонных
садах. В обмен на эти деликатесы земляне бездумно раздавали
собственные продукты, угрожающе истощив свои запасы.
   Но пищевые продукты венериан быстро портились, и дело
кончилось тем, что в распоряжении людей оказался запас
продовольствия всего на несколько недель (жалкие остатки
того, что они привезли с Земли) да гора гниющих экзотических
блюд, от аромата которых еще недавно текли слюнки.
   А венериане перестали приносить свои скоропортящиеся
фрукты, овощи и грибы, по вкусу напоминающие мясо. Теперь
они действовали по принципу "деньги на бочку - и никакого
кредита". Большой мясной гриб, который мог насытить четырех
голодных мужчин, стоил десять фалов.
   Но поскольку у землян не было никаких фалов, мясные грибы
были для них недоступны, как, впрочем, и все остальное.
   Сперва земляне не придавали этому особого значения - пока
не спустились с заоблачных высот и всерьез не призадумались
над тем, как раздобыть пищу.
   Положение оказалось безвыходным.
   Проблема была проста и примитивна. Они, представители
могущественной земной цивилизации, хотели есть. Скоро они
проголодаются еще больше.
   И у них не было никаких ценностей, кроме золота, серебра
и бумажных денег. А здесь все это ничего не стоило. На
корабле имелся нужный металл, но не в чистом виде, а как
составная часть сплавов.
   Денежным стандартом Венеры было железо.

   - ... Обязательно должен быть какой-то выход, - упрямо
заявил Мэн, и его лицо с твердыми резкими чертами потемнело.
- Я намерен снова обратиться к Главе Совета. Джораст - баба
неглупая.
   - А что это даст? - поинтересовался Тиркелл. - Тут
выручат только деньги.
   Мэн смерил его взглядом, кивком поманил Майка Парящего
Орла и направился к выходному клапану. Андерхилл живо
вскочил.
   - Можно мне с вами?
   - Пойдем, если тебе так уж неймется. Только
пошевеливайся.
   Трое землян вошли в клубящийся туман, погрузившись по
щиколотку в липкую грязь, и молча потащились к городу.
   - А я-то думал, что индейцы умеют использовать дары
природы, - чуть погодя сказал Андерхилл, обращаясь к Навахо.
   Майк Парящий Орел с усмешкой взглянул на него.
   - Я же не венерианский индеец, - возразил он. -
Допустим, я сумел бы сделать лук и стрелу и подстрелить
какого-нибудь венерианина. Нам ведь не станет от этого
легче - разве что его кошелек будет набит софалами.
   - Мы могли бы его съесть, - мечтательно прошептал
Андерхилл. - Любопытно, какой вкус у жареного венерианина.
   - Выясни это и, вернувшись домой, напиши бестселлер, -
посоветовал Мэн. - При том условии, конечно, что ты домой
вернешься. В Ваиринге есть полиция, приятель.
   Андерхилл переменил тему:
   - А вот и Водяные Ворота. Черт возьми, запахло чьим-то
ужином!
   - Верно, - проворчал навахо, - но я надеялся, что у тебя
хватит ума промолчать. Заткнись, и пошли дальше.
   Вайринг окружала стена типа каменной ограды. Вместо улиц
в нем были каналы, а вдоль каналов тянулись скользкие от
слякоти тропинки, но тот, кто имел хоть один фал, никогда не
ходил пешком.
   Яростно чертыхаясь, земляне шлепали по грязи. Никто не
обращал на них внимания.
   Вдруг к берегу подплыло водяное такси и водитель, к
одежде которого был приколот голубой значок его таркомара,
окликнул их.
   Андерхилл показал ему серебряный доллар.
   Земляне, обладавшие большими лингвистическими
способностями, быстро выучили язык венериан. Впрочем,
понять, что таксист им отказал, было проще простого.
   - Так это же серебро, - небрежно произнес тот и указал на
вычурную серебряную филигрань, которая украшала нос его
суденышка. - Хлам!
   - Отличное местечко для Бенджамина Франклина, - заметил
Майк Парящий Орел. - Его вставные зубы были сделаны из
железа, не так ли?
   - Если это правда, то, по представлениям венериан, у него
во рту был целый капитал, - проговорил Андерхилл.
   Тем временем таксист, презрительно хмыкнув, отчалил от
берега и отправился искать пассажиров побогаче. Мэн,
продолжая упрямо шагать вдоль канала, вытер со лба пот.
"Отличное местечко этот Вайринг, - подумал он. - Отличное
местечко для голодной смерти".
   Полчаса тяжелой ходьбы постепенно довели Мэна до тупого
озлобления. И если еще Джораст откажется их принять!.. Ему
казалось, что сейчас он способен разорвать Вайринг зубами.
И проглотить его самые съедобные куски.
   К счастью, Джораст их приняла, и землян провели в ее
кабинет. Джораст передвигалась по комнате в высоком кресле
на колесиках, которое приводилось в движение мотором. Вдоль
стен тянулась наклонная полка, похожая на конторку и,
видимо, того же назначения.
   Джораст была стройной седовласой венерианкой с живыми
черными глазами, которые сейчас смотрели настороженно. Она
сошла с кресла, указала мужчинам на стулья и на один из них
опустилась сама.
   - Будьте достойны имен ваших отцов, - вежливо сказала
она, в знак приветствия вытянув в их сторону свою шестипалую
руку. - Что вас привело ко мне?
   - Голод, - резко ответил Мэн. - Я думаю, что пора
поговорить откровенно.
   Джораст наблюдала за ним с непроницаемым выражением лица.
   - Я вас слушаю.
   - Нам не нравится, когда нас берут за горло.
   - Разве мы причинили вам какое-нибудь зло?
   Мэн в упор посмотрел на нее.
   - Давайте играть в открытую. Нам созданы невыносимые
условия. Вы здесь занимаете высокий пост, значит, либо мы
страдаем из-за вас, либо вы знаете, в чем причина. Так или
нет?
   - Нет, - после недолгого молчания произнесла Джораст - Я
не столь могущественна, как вам, видимо, кажется. Я ведь не
издаю законы. Я только слежу за точностью их исполнения.
Поверьте, мы вам не враги.
   - Это еще нужно доказать, - мрачно сказал Мэн. - А если
с Земли прилетит другая экспедиция и найдет наши трупы...
   - Мы вас не убьем. Это у нас не принято.
   - Но вы можете уморить нас голодом.
   Джораст прищурилась.
   - Так покупайте себе пищу. На это имеет право каждый.
   - Но чем мы будем платить? Какими деньгами? Вы же
отказываетесь от нашей валюты. А вашей у нас нет
   - Ваша валюта не имеет никакой ценности, - сказала
Джораст. - Мы добываем золото и серебро в большом
количестве - у нас это самые заурядные металлы. А за один
дифал - двенадцать фалов - можно купить много еды. За софал
- еще больше.
   Еще бы! Софал был равен тысяче семистам двадцати восьми
фалам.
   - А где, по-вашему, мы возьмем эти железные деньги? -
рявкнул Мэн.
   - Там же, где и мы, заработайте их. Тот факт, что вы -
пришельцы с другой планеты, не избавляет вас от обязанности
трудиться.
   - Прекрасно, - не сдавался Мэн. - Мы горим желанием
трудиться. Дайте нам работу.
   - Какую?
   - Ну, хотя бы по расчистке и углублению каналов! Любую!
   - А вы состоите в таркомаре чистильщиков каналов?
   - Нет, - сказал Мэн. - Как это я забыл в него вступить?
   Сарказм последней фразы не произвел на Джораст никакого
впечатления.
   - У нас каждая профессия имеет свой таркомар.
   - Одолжите мне тысячу софалов, и я стану членом
таркомара.
   - Вы уже пытались занять деньги, - сказала Джораст. -
Наши ростовщики сообщили, что имущество, которое вы
предлагаете в обеспечение долга, не стоит ни фала.
   - Вы хотите сказать, что на нашем корабле нет ничего, за
что ваши соплеменники могли бы выложить тысячу софалов? Да
ведь один только наш водоочиститель стоит для вас в шесть
раз больше.
   Джораст явно оскорбилась.
   - Вот уже целое тысячелетие мы очищаем воду с помощью
древесного угля. Сменив этот метод на другой, мы поставим
под сомнение уровень интеллекта наших предков. А их образ
жизни и принципы с честью выдержали испытание временем.
Зачем же их менять? Будьте достойны имен ваших отцов.
   - Послушайте... - начал было Мэн.
   Но Джораст уже сидела в своем высоком кресле, давая этим
понять, что аудиенция окончена.

   - Дело дохлое, - сказал Мэн, когда они спускались в
лифте. - Ясно, что Джораст приговорила нас к голодной
смерти.
   Андерхилл с ним не согласился.
   - Она тут ни при чем. Джораст всего лишь исполнитель
приказов свыше. Политику здесь делают таркомары, которые
пользуются огромным влиянием.
   - И фактически правят планетой. - Мэн скривил губы. -
По всему видно, что венериане - ярые противники каких бы то
ни было перемен. А мы для них как бы олицетворяем эти самые
перемены. Поэтому-то они решили сделать вид, будто нас
вообще не существует. Нет такого закона, который обязывал
бы венериан поддерживать отношения с землянами. Венера не
расстилает перед гостями ковровые дорожки.
   Когда они вышли на берег канала, Майк Парящий Орел
нарушил затянувшееся молчание:
   - Если мы не придумаем какой-нибудь способ заработать
деньги, нам крышка - подохнем от голода. Что касается наших
профессий, то при таких обстоятельствах толку от них, как от
козла молока. - Он запустил камень в канал. - Ты, капитан,
- физик, я - естествоиспытатель, Бронсон - инженер, а Стив
Тиркелл - костоправ. Ты же, мой юный бесполезный друг
Бертон, - сын миллионера.
   Андерхилл смущенно улыбнулся.
   - Уж отец-то знал, как делать деньги. А нас сейчас
интересует именно это, верно?
   - Каким же способом он ухитрился набить карман?
   - Биржевые операции.
   - Это как раз для нас, - съязвил Мэн. - Мне кажется,
самое подходящее - это разработать какой-нибудь
технологический процесс, в котором они остро нуждаются, и
продать им идею.
   - По-моему, венериане слабовато разбираются в генетике, -
сказал Майк Парящий Орел - А что, если б мне удалось путем
скрещивания вывести некое новое съедобное растение?..
   - Посмотрим, - сказал Мэн - Там видно будет.
   Пухлое лицо Стива Тиркелла было обращено ко входу в
корабль. Остальные сидели за столом и, прихлебывая жидкий
кофе, делали записи в блокнотах.
   - У меня идея, - сказал Тиркелл.
   Мэн хмыкнул.
   - Знаю я твои идеи. Что ты нам преподнесешь на этот раз?
   - Все очень просто. Предположим, у венериан вспыхивает
какая-нибудь эпидемия, а я нахожу антивирус, который спасает
их жизнь. Они преисполнены благодарности...
   -... а ты женишься на Джораст и правишь планетой, -
докончил Мэн. - Ха!
   - Не совсем так, - ничуть не обидевшись, возразил
Тиркелл. - Если они окажутся неблагодарными, мы придержим
этот антитоксин до тех пор, пока они за него не заплатят.
   - В твоей гениальной идее есть одно-единственное слабое
место - что-то не похоже, чтобы венериане страдали от
какой-нибудь эпидемии, - заметил Маик Парящий Орел. - В
остальном она совершенна.
   - Я боялся, что вы к этому придеретесь, - вздохнул
Тиркелл. - А как бы она нас выручила, такая эпидемия.
   - Моя идея - это использование гидроэнергии, - сказал
Бронсон. - Или плотины. Здесь что ни дождь, то наводнение.
   - Пожалуй, это мысль, - признал Мэн.
   - А я займусь скрещиванием в гидропонных садах, - сказал
Майк Парящий Орел. - Попробую вывести грибы-бифштексы с
привкусом вурчестерского сыра или каким- нибудь еще в том же
роде. Ставка на чревоугодников...
   - Годится. Стив?
   Тиркелл взъерошил себе волосы.
   - Я еще помозгую. Не торопи меня.
   Мэн взглянул на Андерхилла.
   - Ау тебя, приятель, есть что предложить?
   Андерхилл поморщился.
   - Пока нет. Мне в голову лезут одни только биржевые
махинации. - Без денег?
   - В том-то и беда.
   Мэн кивнул.
   - Лично я подумываю о рекламе. Поскольку я физик, это по
моей части. Как ни странно, здесь не знают рекламы, хотя
торгуют вовсю. Надеюсь подцепить на этот крючок розничных
торговцев. Местное телевидение прямо создано для броской
рекламы. Для той трюковой аппаратуры, которую я мог бы
изобрести. Чем плохо?
   - Построю-ка я рентгеновский аппарат, - внезапно объявил
Тиркелл. - Ты мне поможешь, командир?
   Мэн согласился.
   - У нас есть все необходимое для этого и чертежи. Завтра
же приступим. Сейчас, пожалуй, уже поздновато.
   И квинтет отправился спать. Всем им приснился обед из
трех блюд, всем, кроме Тиркелла, который во сне ел жареного
цыпленка, а тот вдруг превратился в венерианина и начал
пожирать самого Тиркелла. Он проснулся весь в поту,
выругался, принял снотворное и заснул снова.

   На следующее утро они разбрелись кто куда. Майк Парящий
Орел, прихватив с собой микроскоп, отправился в ближайший
гидропонный центр и принялся за работу. Венериане запретили
ему уносить споры на "Гудвилл", но против его экспериментов
в самом Вайринге не возражали. Он выращивал культуры,
применяя ускоряющие рост комплексные препараты, и пока не
терял надежды на успех.
   Пэт Бронсон нанес визит Скоттери, старшему
гидроэнергетику. Скоттери, высокий, унылого вида
венерианин, хорошо разбирался в технике.
   - Сколько у вас электростанций? - спросил Бронсон.
   - Четыре дюжины на двенадцать в третьей степени. Сорок
две дюжины в этом районе.
   - А сколько из них сейчас действуют? - продолжал
допытываться Бронсон.
   - Дюжин семнадцать.
   - Стало быть, триста, то есть двадцать пять дюжин - на
простое. А расходы на содержание и ремонт?
   - Это весьма существенный фактор, - признал Скоттери. -
Рельеф быстро меняется. Сами знаете, эрозия почвы. Стоит
нам выстроить электростанцию в ущелье, как на следующий год
река меняет русло.
   И тут Бронсон а озарило.
   - Предположим, вы строите плотины, чтобы создать
водохранилища. У вас тогда будет постоянный источник
энергии и вам понадобится всего лишь несколько больших
электростанций, которые будут работать бесперебойно. А горы
засадите вывезенными с Земли деревьями.
   Скоттери поразмыслил над его предложением.
   - Количество энергии, которое мы получаем, полностью
удовлетворяет наши потребности.
   - Но во сколько эта энергия вам обходится?
   - Этот расход покрывается прибылью, которая, как и сумма
чистого дохода, не меняется вот уже триста лет. А раз у нас
есть все необходимое, нам не нужно больше ни одного фала.
   - А вдруг мой план заинтересует ваших конкурентов?
   - Их всего трое, и он заинтересует их не больше, чем
меня. Рад, что вы посетили меня. Будьте достойны имени
вашего отца.
   - Ах ты бездушная рыба! - вскричал Бронсон, потеряв
самообладание. Он с силой ударил кулаком по ладони. - Да я
посрамлю имя старого Сеймаса Бронсона, если сейчас не вмажу
в твое мерзкое рыло...
   Скоттери нажал кнопку. Вошли два высоченных венерианина.
Старший гидроэнергетик указал на Бронсона.
   - Выведите его, - приказал он.

   Капитан Руфус Мэн и Берт Андерхилл находились в одной из
телестудий. Рядом с ними сидел Хэккапай, владелец
предприятий "Витси", что в вольном переводе означало
"Колючая влага". Их взоры были устремлены вверх на висевший
почти под потолком экран. Шла коммерческая телепередача -
реклама продукции предприятий Хэккапая.
   На экране возникло изображение венерианина - руки в боки,
ноги широко расставлены. Он поднял руку с шестью
растопыренными пальцами.
   - Все пьют воду. Вода полезна. Вода необходима для
жизни. Напиток "Витси" тоже полезен. Бутылка "Витси" стоит
четыре фала. Все.
   Изображение исчезло. По экрану побежала пестрая рябь и
зазвучала своеобразного ритма музыка. Мэн повернулся к
Хэккапаю.
   - Это же не реклама. Так не привлекают покупателей.
   - У нас так принято испокон веков, - неуверенно возразил
Хэккапай.
   Из лежавшего у его ног свертка Мэн вытащил высокий
стеклянный бокал и попросил бутылку "Витси". Получив ее, он
вылил в бокал зеленую жидкость, бросил в него с полдюжины
разноцветных шариков и кусок искусственного льда, который
опустился на дно. Шарики быстро запрыгали.
   Хэккапая это явно заинтересовало, но тут вошел толстый
венерианин и произнес:
   - Да будете вы достойны имен ваших предков.
   Хэккапай представил его, назвав Лоришем.
   - Я решил, что это нужно показать Лоришу. Вас не
затруднит проделать все снова?
   - Нисколько, - сказал Мэн.
   Когда он кончил, Хэккапай взглянул на Лориша.
   - Нет, - произнес тот.
   Хэккапай выпятил губы.
   - С такой рекламой можно продать больше "Витси".
   - И тем самым нарушить экономический баланс. Нет. Как
представитель таркомара рекламодателей я это не разрешаю.
Хэккапай доволен суммой получаемой им прибыли. Не так ли,
Хэккапай?
   - Пожалуй...
   - Уж не ставите ли вы под сомнение мотивы, которыми
руководствуются таркомары?
   Хэккапай судорожно глотнул.
   - Нет, нет! - поспешно сказал он. - Вы абсолютно правы.
   Лориш пристально посмотрел на него.
   - То-то же. А вам, землянам, впредь лучше не тратить
время на осуществление своей... программы.
   Мэн побагровел.
   - Это угроза?
   - Что вы! Я просто хочу поставить вас в известность, что
ни один рекламодатель не примет ваши предложения без
предварительной консультации с моим таркомаром. А мы
наложим на это запрет. - Понятно, - сказал Мэн. - Вставай,
Берт. Пошли отсюда.
   Обмениваясь впечатлениями, они побрели по берегу канала.
   - Так мы ничего не добьемся, - заявил Андерхилл. -
Впрочем, кое-что нам на руку.
   - Что именно?
   - Их законы.
   - Так они же направлены против нас, - возразил Мэн.
   - В принципе - да, но они основаны на традициях и поэтому
лишены гибкости и не поддаются свободному толкованию. Если
б нам удалось найти в их законодательстве какую-нибудь
лазейку, оно перестало бы быть для нас помехой.
   - Вот и ищи эту лазейку, - раздраженно сказал Мэн. - А я
пойду на корабль и помогу Стиву смонтировать рентгеновский
аппарат.

   Через неделю рентгеновский аппарат был готов. Мэн и
Тиркелл ознакомились с законами Вайринга и почерпнули из
них, что с некоторыми незначительными ограничениями имеют
право продать сконструированный ими механизм, не состоя в
таркомаре. Были отпечатаны и разбросаны по городу рекламные
листовки, и венериане пришли поглазеть, как Мэн и Тиркелл
демонстрируют свое детище.
   Майк Парящий Орел прервал на день работу и от волнения
выкурил одну за другой дюжину сигарет из своего скудного
запаса. Его опыты с гидропонными культурами потерпели
неудачу.
   - Идиотизм какой-то! - пожаловался он Бронсону. - Будь
на моем месте Лютер Бербанк, у него от этого ум за разум
зашел бы. Каким образом, черт возьми, я могу опылять эти не
поддающиеся классификации образчики венецианской флоры?
   - Выходит, ты так ничего и не добился? - спросил
Бронсон.
   - О, я добился многого, - с гордостью сказал Майк Парящий
Орел. - Я вывожу самые разнообразные гибриды. Но, к
сожалению, они нестойки. Я получаю гриб с запахом рома, а
из его спор вырастает нечто непонятное, отдающее скипидаром.
Такие вот дела.
   Бронсон был само сочувствие.
   - А ты не можешь за их спиной стащить немного харчей?
Будет хоть какой-то толк от твоей работы.
   - Они меня обыскивают, - сказал навахо.
   - Грязные вонючки! - взвизгнул Бронсон. - За кого они
нас принимают? За жуликов?..
   - М-м... Там что-то происходит. Давай-ка посмотрим.
   Они вышли из "Гудвилла" и увидели, что Мэн отчаянно
спорит с Джораст, которая собственной персоной явилась
взглянуть на рентгеновский аппарат. Толпа венериан с жадным
любопытством наблюдала за ними. Лицо Мэна было цвета спелой
малины.
   - Я ознакомился с вашими законами, - говорил он. - На
этот раз, Джораст, вам не удастся мне помешать.
Строительство какого-нибудь механизма и продажа его за
пределами городской черты - действия совершенно правомерные.
   Женщина сделала знак рукой, и из толпы вперевалку вышел
жирный венериании.
   - Патент за светочувствительную пленку за номером
тридцать шесть дюжин в квадрате, - забубнил он. - Выдан
Метси-Стангу из Милоша в двенадцатом в четвертой степени
году.
   - Это еще что такое? - спросил Мэн.
   - Патент, - объяснила Джораст. - Не так давно он был
выдан одному нашему изобретателю по имени Метси-Станг.
Таркомар купил патент и приостановил производство, однако
этот патент остается в силе.
   - Вы хотите сказать, что у вас кто-то уже изобрел такой
вот аппарат?
   - Нет. Всего лишь светочувствительную пленку. Но
поскольку она является частью вашего аппарата, вы не имеете
права его продать...

   Тиркелл круто повернулся и ушел на корабль, где налил
себе виски с содовой и погрузился в сладострастные мечты о
какой-нибудь эпидемии. Вскоре с огорченными лицами
ввалились остальные.
   - А все они - таркомары, - сказал Андерхилл. - Стоит им
пронюхать про какой- нибудь новый технологический процесс
или изобретение, которое, по их мнению, может повлечь за
собой хоть малейшие перемены, как они тут же покупают
авторские права на них и закрывают производство.
   - Они действуют в рамках своего закона, - произнес Мэн.
- Поэтому спорить с ними бесполезно. Мы подчиняемся их
законодательству.
   - Бобы уже на исходе, - гробовым голосом объявил Тиркелл.
   - Как и все остальное, - заметил капитан. - Есть
какие-нибудь предложения?
   - Должно же у них быть хоть одно уязвимое место! - в
сердцах воскликнул Андерхилл. - Ручаюсь, что оно есть. - И
прикрыл глаза. - Нашел! Человеко-часы! Это ведь
постоянная величина. Стоимость продукции, которую человек
может выработать за один час, представляет собой
произвольную постоянную - два доллара, дюжина дифалов и так
далее. По ней мы и должны нанести удар. Культ предков,
власть таркомаров - явления чисто внешние, поверхностные.
Стоит пошатнуть основу системы, и их как не бывало.
   - А нам-то что с того? - спросил Тиркелл.
   - Нужно добиться, чтобы человеко-часы стали переменной
величиной, - объяснил Андерхилл. - Тогда может произойти
все что угодно.
   - Не мешало бы, чтобы наконец что-то произошло, - сказал
Бронсон. - И поскорее. У нас еды кот наплакал.
   - Хватит ныть, - произнес Мэн. - По-моему, Берт подал
интересную мысль. А каким образом можно изменить постоянную
величину человеко-часов?
   - Вот если б удалось заставить их работать быстрее, -
задумчиво проговорил Андерхилл.
   - Из хорошей дозы кофеина и комплекса витаминов я берусь
состряпать отличный стимулятор, - предложил Тиркелл.
   Мэн медленно кивнул.
   - Только не для инъекций, а в виде таблеток. Если это
себя оправдает, мы втихую займемся их изготовлением.
   - А что мы выгадаем, черт побери, если венериане будут
работать быстрее? - спросил Бронсон.
   Андерхилл прищелкнул пальцами.
   - Неужели непонятно? Венериане ультраконсервативны. Тут
такое начнется!..
   - Чтобы заинтересовать венериан, прежде всего нужна
реклама, - сказал Мэн. - Он остановил взгляд на Майке
Парящем Орле. - Пожалуй, ты, Краснокожий, подходишь для
этого больше всех. По результатам тестов ты у нас самый
выносливый.
   - Ладно, - согласился навахо. - А что я должен делать?
   - Работать! - ответил Мэн. - Работать, пока не
свалишься.
   Это началось ранним утром следующего дня на главной
площади Ваиринга. Чтобы избежать неприятностей, Мэн
предварительно навел справки и выяснил, что на этой площади
венериане со временем намереваются выстроить нечто вроде
клуба.
   - Строительство начнется еще не скоро, - сказала ему
Джораст. - А в чем дело?
   - Мы хотим вырыть на этом месте яму, - ответил Мэн. - Мы
не нарушим никакой закон?
   Венерианка улыбнулась.
   - Нет, конечно. Только вряд ли вам поможет публичная
демонстрация вашей физической силы. Это же
неквалифицированный труд.
   - Реклама всегда себя окупает.
   - Дело ваше. По закону вы имеете на это право. Однако
вы не можете растянуть эту работу надолго, не состоя в
таркомаре.
   - Иногда мне кажется, что без таркомаров на вашей планете
жилось бы куда лучше, - резко сказал Мэн.
   Джораст повела плечами.
   - Между нами, мне самой это не раз приходило в голову.
Но я ведь всего-навсего администратор. Я поступаю так, как
мне указывают. Если б мне разрешили, я бы с радостью
одолжила вам деньги, в которых вы так нуждаетесь... Однако
это запрещено. Традиции не всегда исполнены мудрости, но
тут я бессильна. Мне очень жаль...
   После этого разговора Мэну как-то стало легче на душе:
оказывается, не все венериане были врагами.
   На площади его уже ждали остальные члены экипажа
"Гудвилла". Бронсон смонтировал табло для текстов на
венерианском языке и привез сюда на тачке мотыгу, кирку,
лопату и доски. Это зрелище привлекло внимание, и у берега
канала остановилось несколько лодок.
   Мэн взглянул на часы.
   - Все готово, Краснокожий. Поехали. Стив может
начинать...
   Андерхилл забил в барабан. Бронсон укрепил на табло
цифры 4:03:00 по ваирингскому времени. Тиркелл подошел к
стоявшему неподалеку легкому складному столику, сплошь
заставленному какими-то пузырьками и медицинскими
инструментами, вытряс из бутылочки тонизирующую таблетку и
вручил ее Майку Парящему Орлу. Индеец проглотил таблетку,
взял мотыгу и принялся за работу. Число остановившихся
лодок росло.
   Прошел час. Другой. Майк Парящий Орел все рыл и рыл.
Сперва он рыхлил землю мотыгой, потом лопатой набрасывал ее
на тачку, по дощатому настилу отвозил тачку в сторону и
вываливал свой груз на растущую кучу земли. Три часа.
Четыре... Майк сделал перерыв и быстро перекусил. Бронсон
продолжал отмечать на табло время.
   Андерхилл сидел за пишущей машинкой. Он уже отпечатал
целую гору листов, так как начал работать одновременно с
Майком Парящим Орлом. Бронсон вспомнил свой давно забытый
талант и жонглировал каким-то подобием индейских дубинок и
разноцветными шариками. Он тоже трудился уже не один час.
   Капитан Руфус Мэн строчил на швейной машине. Работа
требовала большой точности и потому значила немало для
успеха их замысла. Только Тиркелл не был занят физическим
трудом - он с важным видом разносил таблетки, добросовестно
изображая из себя алхимика.
   Время от времени он подходил к Мэну и Андерхиллу,
подбирал листы бумаги и аккуратно сшитые кусочки материи и
складывал это в стоявшие на берегу канала ящики с надписью:
"Возьмите одну штуку". На каждом квадратике ткани была
вышита машиной фраза: "Сувенир с Земли". Толпа росла.
   А земляне все работали. Бронсон жонглировал, иногда
останавливаясь, чтобы подкрепиться. Майк Парящий Орел копал
яму. Мэн строчил на швейной машине. Андерхилл продолжал
стучать по клавишам, и венериане читали текст, отпечатанный
его порхающими пальцами.
   "Бесплатно! Бесплатно! Бесплатно! - стояло в
листовках. - Вышитые наволочки с Земли - на память!
Бесплатное представление! Понаблюдайте за четырьмя
землянами - каждый из них, выполняя свою трудовую операцию,
демонстрирует исключительную выносливость, ловкость и
точность. Долго ли они продержатся в такой форме?! "ПИЛЮЛИ
СИЛЫ неограниченно расширяют их возможности! "ПИЛЮЛИ СИЛЫ"
удваивают производительность труда и вдвое повышают его
качество! Это земной медицинский препарат. Каждый, кто его
принимает, ценится на вес железа!"
   Венериане не устояли. Содержание листовки передавалось
из уст в уста. Толпа густела. Долго ли земляне выдержат
этот темп?
   А земляне не сдавались. Тонизирующие таблетки и
комбинированные инъекции, которые этим утром Тиркелл вкатил
своим товарищам, по всей видимости, оказывали свое действие.
Майк Парящий Орел рыл землю, как крот. Пот ручьями стекал
по его блестящему бронзово-красному туловищу. Он невероятно
много пил и глотал таблетки соли.
   Мэн все шил, не пропуская ни одного стежка. Он знал, что
его изделия изучают самым тщательным образом. Бронсон, ни
разу не сбившись, жонглировал. Андерхилл ноющими от боли
пальцами стучал по клавишам пишущей машинки.
   Пять часов. Шесть. Труд изнурительный, даже с
перерывами для отдыха. Семь часов. Восемь Тьма лодок
запрудила каналы, и на них приостановилось движение.
Откуда-то вынырнул полицейский и устроил скандал Тиркеллу,
который отослал его к Джораст. Должно быть, она как следует
прочистила полицейскому мозги, потому что, вернувшись, он
присоединился к зрителям и больше ни во что не вмешивался.
   Девять часов. Десять. Люди были вымотаны до предела, но
продолжали работать. Десять часов геркулесова труда.
   Однако к этому времени они уже добились своего, к
Тиркеллу подошли несколько венериан и стали расспрашивать
про "Пилюли Силы". Что это такое? Правда ли, что, принимая
их, работаешь быстрее? Можно ли купить?..
   Рядом с Тиркеллом возник полицейский.
   - Я получил распоряжение от таркомара фармакологов, -
объявил он. - Если вы продадите хоть одну пилюлю, сядете в
тюрьму.
   - А мы ими не торгуем, - возразил Тиркелл. - Мы раздаем
пилюли бесплатно. Бери, друг. - Он запустил руку в мешок и
бросил "Пилюлю Силы" венерианину, который стоял к нему ближе
других. - С ней ты удвоишь свою дневную норму выработки.
Приходи завтра получишь еще. И тебе, приятель? Пожалуйста.
Тебе тоже? Лови!
   - Постойте.. - начал полицейский.
   - Сперва получи ордер на арест, - прервал его Тиркелл.
   - Закон не запрещает делать подарки.
   Появилась Джораст в обществе дородного венерианина,
которого она представила как главу всех таркомаров Вайринга.
   - Прошу прекратить это безобразие, - потребовал
венерианин.
   Тиркелл знал, что на это ответить.
   Его товарищи продолжали делать свое дело, но он
чувствовал, что они краем глаза наблюдают за этой сценой и
навострили уши.
   - Что вы хотите нам пришить?
   - Э... э, торговлю в разнос.
   - Так ведь я ничего не продаю. Эта площадь -
общественное владение, и мы устроили на ней бесплатное
представление.
   - А эти как их... "Пилюли Силы"?
   - Подарки, - объяснил Тиркелл. - По закону мы имеем
полное право делать подарки. Есть возражения?
   В глазах Джораст блеснул огонек, но она поспешно опустила
веки.
   - Боюсь, он прав. Закон на его стороне. В их действиях
нет вреда.
   Глава таркомаров густо позеленел, в нерешительности
потоптался на месте и, круто повернувшись, зашагал прочь.
Джораст бросила на землян загадочный взгляд, повела плечами
и отправилась вслед за ним.

   - До сих пор никак не приду в себя - мышцы точно свинцом
налиты, - сказал через неделю Майк Парящий Орел, сидя в
"Гудвилле". - И есть хочется до чертиков. Когда у нас
наконец появится еда?
   Тиркелл у входа выдал какому-то венерианину "Пилюлю Силы"
и подошел к остальным, с улыбкой потирая руки.
   - Терпение. Только терпение. Как дела, командир?
   Мэн кивнул на Андерхилла.
   - Спроси у этого парня. Он только что вернулся из
Вайринга.
   Андерхилл хихикнул.
   - Там такое делается! За неделю все пошло вверх
тормашками. Сейчас каждый венерианин, который вырабатывает
штучные изделия, прямо-таки жаждет получить наши таблетки,
чтобы ускорить процесс производства и заработать побольше
фалов.
   - А как на это смотрят их заправилы? - спросил Бронсон.
   - Да у них просто глаза на лоб лезут. К примеру, до
настоящего времени один венерианин зарабатывал в неделю
десять софалов, штампуя пять тысяч крышек для бутылок.
Принимая таблетки Стива, он изготовляет восемь, а то и
десять тысяч и соответственно зарабатывает больше.
Работяга, сидящий рядом, не может с этим смириться и бежит к
нам за "Пилюлями Силы" для себя. Цепная реакция. И самое
пикантное, что принцип сдельщины, естественно, применим не
ко всем видам труда. Скажем, работа синоптиков измеряется
часами, а не количеством выпавших за день дождевых капель.
   Мэн кивнул.
   - Ты к тому, что это порождает зависть?
   - Вот послушай, - продолжал Андерхилл. - Предположим,
синоптик получает в неделю десять софалов - столько же,
сколько рабочий, штампующий крышечки для бутылок. И вдруг
этот рабочий начинает зарабатывать двадцать софалов.
Синоптик в недоумении. Он тоже решает попринимать "Пилюли
Силы", но это не сказываемся на производительности его
труда. Тогда он просит повысить ему зарплату. Если ему
идут навстречу, это еще больше нарушает экономический
баланс. Если же ему отказывают, он обсуждает это с другими
синоптиками, и все они приходят к выводу, что с ними
обошлись несправедливо.
   - Таркомары запретили работать всем венерианам,
принимающим "Пилюли Силы", - сказал Майк Парящий Орел.
   - Однако аборигены по-прежнему за ними приходят.
Подумаешь, запретили! Интересно, как можно определить, кто
их принимает? Понятно, что этот рабочий дает больше
продукции, но не могут же таркомары уволить каждого, у кого
повышается производительность труда.
   - Великолепная идея - это наше показательное выступление,
- проговорил Тиркелл. - Оно их просто загипнотизировало.
Последнее время я вынужден был снизить тонизирующее действие
таблеток: мои запасы на исходе. Но это компенсируется
силой внушения.
   Андерхилл ухмыльнулся.
   - Итак, человеко-час начал выписывать вензеля. Маленькая
палочка, вставленная в самое важное колесо. И это не только
в Вайринге. Слухи расползаются по всей планете, и рабочие
других городов уже интересуются, с какой это стати труд
половины рабочих Вайринга оплачивается выше, чем их. Сейчас
валютный стандарт - единая для всей Венеры денежная система
- работает на нас. Номинальная стоимость товаров ни разу не
менялась здесь уже несколько веков. А теперь...
   - Теперь все пойдет кувырком, - сказал Мэн. - Таркомары
разучились приспосабливаться к переменам.
   - Это только начало, - уверенно сказал Андерхилл. -
Стив, к тебе еще один клиент.
   Андерхилл ошибся. Вошли Джораст и глава таркомаров
Вайринга.
   - Будьте достойны имен ваших предков, - вежливо сказал
Мэн. - Присаживайтесь и угощайтесь. У нас еще осталось
несколько банок пива.
   Джораст приняла приглашение, а венерианин остался стоять,
переминаясь с ноги на ногу и сердито глядя исподлобья.
   - Мэлси очень огорчен, - сказала венерианка. - Из-за
этих "Пилюль Силы" возникли неприятности.
   - Но почему? - удивился Мэн. - Ведь они повышают
производительность труда.
   У Мэлси перекосилось лицо.
   - Это обман! Хитрый ход! Вы злоупотребляете нашим
гостеприимством!
   - Каким таким гостеприимством? - полюбопытствовал
Бронсон.
   - Вы поставили под угрозу всю нашу систему! - не
унимался Мэлси. - На Венере не должно происходить никаких
перемен. Так должно быть и впредь.
   - Это почему? - спросил Андерхилл. - Впрочем, на то
есть одна-единственная причина, и вам она хорошо известна.
Прогресс в любой области может расстроить планы таркомаров -
он грозит им потерей власти. Вы, мошенники и вымогатели,
веками правили планетой. Вы клали под сукно изобретения,
культивировали застой, пытались задушить инициативу народа -
и все для того, чтобы удержаться наверху. Зря старались.
Перемены неотвратимы.
   Мэлси вперил в него злобный взгляд.
   - Вы должны прекратить раздачу этих "Пилюль Силы".
   - Приведите закон, - тихо сказал Тиркелл. - Укажите
прецедент.
   - Закон, дающий право делать подарки, - один из самых
древних наших законов, - произнесла Джораст. - В него можно
внести изменения, Мэлси, но народ вряд ли это одобрит.
   Мэн усмехнулся.
   - Безусловно. Это вызовет недовольство, и главы
таркомаров утратят репутацию правителей, желающих добра
своему народу.
   Мэлси позеленел еще гуще.
   - Мы можем применить силу...
   - Джораст, вы представляете исполнительную власть.
Скажите, находимся ли мы под защитой ваших законов? -
спросил Андерхилл.
   Джораст шевельнула плечами.
   -Да, конечно. Законы священны.
   Мэлси бросился к ней.
   - Вы что, на стороне землян?
   - Ах, Мэлси, разумеется, нет. Просто я слежу за точным
исполнением законов. В чем я присягнула при вступлении на
должность.
   - Если вам так хочется мы перестанем раздавать "Пилюли
Силы", - сказал Мэн. - Но уверяю вас, что это только
отсрочит события. Вы не в силах остановить прогресс.
   - Значит, вы прекратите раздачу этих пилюль?
   - Да, при условии, что вы нам за это заплатите.
   - Мы не можем вам заплатить ни фала, - заупрямился Мэлси.
- Вы же не состоите ни в одном таркомаре.
   Джораст прошептала:
   - Вы могли бы подарить им, ну, тысяч десять софалов.
   - Десять тысяч! - вскричал Мэлси. - Да вы что,
смеетесь?
   - Только так, - сказал Андерхилл. - Впрочем, нас больше
устроит пятьдесят тысяч. На эти деньги мы сможем беззаботно
прожить год.
   - Нет!
   Снаружи к входу в корабль подошел какой-то венерианин,
просунул голову в отверстие клапана и сказал:
   - Сегодня я заработал вдвое больше, чем прежде. Не
дадите ли вы мне еще одну "Пилюлю Силы"?
   Тут он увидел Мэлси и, охнув, исчез.
   Мэн пожал плечами.
   - Выбирайте. Или вы нам заплатите, или мы по-прежнему
будем раздавать "Пилюли Силы".
   Джораст прикоснулась к руке Мэлси.
   - У нас нет другого выхода.
   - Я... - К этому времени глава таркомаров уже почти
почернел от бессильной злобы. - Ладно, - сдался он. - Я
вам этого не забуду, Джораст, - процедил он сквозь зубы.
   - Но ведь мой долг - блюсти закон, - сказала венерианка.
   Мэлси промолчал. Он быстро нацарапал чек на пятьдесят
тысяч софалов, подписал его и сунул листок Мэну. Потом он с
ненавистью оглядел внутренность кабины космолета и двинулся
к выходу.
   - Живем! - воскликнул Бронсон. - Пятьдесят косых! Уж
сегодня-то мы наедимся до отвала!..
   - Да будете вы достойны имен ваших отцов, - тихо сказала
Джораст. У выходного клапана она задержалась. - Боюсь, вы
очень огорчили Мэлси. А Мэлси - глава всех таркомаров...
   - Чем он может нам напакостить? - спросил Андерхилл.
   - Ничем. Ему не позволят законы. Однако... приятно
сознавать, что у таркомаров есть свое слабое место.
   Джораст многозначительно подмигнула Мэну и удалилась.
   - Ну и ну! - воскликнул Мэн. - Как это понимать? Не
значит ли это, что правлению таркомаров приходит конец?
   - Все может быть, - сказал Бронсон. - Только мне на это
наплевать. Я голоден и хочу гриб-бифштекс. Где здесь можно
обратить в наличность чек на пятьдесят косых?

   Генри Каттнер
   Сим удостоверяется...

   Перевод К. Сенина и В. Тальми

   Дьявол выжал из себя улыбку.
   - Знаете, - сказал он, - это как-то не принято... Я даже
и не уверен...
   - Короче, нужна вам моя душа или нет? - напрямик спросил
Джеймс Фенвик...
   - Нужна, конечно, - был ответ. - Но придется еще
подумать. При данных обстоятельствах я что-то не
представляю, как я ее получу...
   - Ну, разве я так уж много прошу? - заметил Фенвик,
потирая руки. - Всего- навсего бессмертия. Ума не приложу,
почему до этого раньше никто не додумался. По-моему, дело
верное. Ну, смелей же, смелей решайтесь. Или захотелось на
попятную?
   - Да нет, - поспешил заверить дьявол. - Просто...
Знаете, Фенвик, я не уверен, отдаете ли вы себе отчет...
Ведь бессмертие - это довольно долго...
   - Вот именно. И весь вопрос - будет ему конец или нет.
Если да, вы получаете мою душу. Если нет... - Фенвик
легонько махнул рукой. - Тогда выигрываю я.
   - О, конец-то будет, - заявил дьявол мрачно, даже
зловеще. - Просто в настоящее время я как-то не хотел бы
брать на себя такое долгосрочное обязательство. Ведь вам не
понравится быть бессмертным, Фенвик, поверьте мне...
   - Ха, - сказал Фенвик.
   - Не понимаю. И чего вам так приспичило с этим
бессмертием?.. - Дьявол раздраженно постукивал кончиком
хвоста по ковру.
   - Мне? Ничуть, - изрек Фенвик. - По сути дела,
бессмертие - это просто попутно... Главное, мне хотелось бы
кое-что предпринять, не опасаясь последствий...
   - Я мог бы это для вас устроить, - тут же нашелся дьявол.
   - Но тогда, - Фенвик поднял руку, чтобы его не перебили,
- договор на том, естественно, и кончался бы. А так я
приобретаю не только запас всевозможных иммунитетов, но
вдобавок еще и бессмертие. Принимаете мои условия - хорошо,
не хотите - не надо...
   Дьявол встал и принялся, нахмурившись, мерить комнату
шагами. Прошло какое-то время, прежде чем он поднял голову.
   - Ладно, - сказал он деловым тоном. - Я согласен.
   - Правда?.. - Фенвик вдруг почувствовал известное
разочарование. Час пробил, пора ставить точку, но, может
статься... Он посмотрел неуверенно на зашторенное окно.
   - А как... как же вы это сделаете?..
   - Биохимия, - сказал дьявол. Теперь он решился и,
казалось, был совершенно уверен в себе. - И квантовая
механика. Ваш организм получит способность к регенерации, а
кроме того, придется осуществить кое-какие пространственно-
временные изменения. Вы приобретете полную независимость от
внешней среды. Среда - нередко самый фатальный фактор...
   - А я? Я останусь таким же, как был, видимым, осязаемым,
без обмана?
   - Какой еще обман! - дьявол принял оскорбленный вид.
   - Если уж говорить об обмане, так, мне сдается, это вы
пытаетесь надуть меня, а не наоборот. Нет, нет, Фенвик!
Обещаю вам, вы получите по договору сполна. Станете
закрытой системой, как Ахилл. Совсем закрытой, за
исключением пятки. Понимаете сами, должна же быть какая-то
уязвимая точка...
   - Нет, - быстро вставил Фенвик, - так я не согласен.
   - Боюсь, тут уж ничего не попишешь. Закрытая система
обезопасит вас от любых внешних воздействий. А внутри
системы будете только вы. Система - это же и есть вы. И
это в ваших собственных интересах оставаться хотя бы чуточку
уязвимым... - Дьявол махнул хвостом по ковру. Фенвик
встревожился и пристально глядел на него. - Ведь если со
временем вы сами решите прекратить свою жизнь, даже я не
смогу защитить вас. Подумайте, в самом деле, ведь через
несколько миллионов лет вам, может, и захочется умереть.
   - Как не вспомнить Титона! - воскликнул Фенвик. - Я
сохраню и молодость, и здоровье, и внешность, и все
способности...
   - Конечно, конечно. Я сам не заинтересован в том, чтобы
вас обманывать, условия меня устраивают. Я имел в виду, что
вас, быть может, одолеет самая обыкновенная скука...
   - А вы - вы скучаете?
   - Бывало, - признался дьявол.
   - Вы бессмертны?
   - Естественно.
   - Тогда почему же вы себя не убили? Или не смогли?
   - Смог, - ответил дьявол уныло, - в том-то и дело, что
смог... Давайте лучше поговорим об условиях нашего
контракта. Бессмертие, молодость, здоровье... неуязвимость
во всем, за единственным исключением самоубийства. В обмен
я получу вашу душу после вашей смерти.
   - Зачем? - неожиданно полюбопытствовал Фенвик
   Дьявол взглянул на него угрюмо.
   - Ваше падение, как и падение каждой новой души,
заставляет меня на минутку забыть о своей... - Он сделал
нетерпеливое движение. - Однако все это софистика. Вот...
- Он выхватил из воздуха свиток пергамента и гусиное перо.
- Вот наше соглашение.
   Фенвик прочел весь свиток с полным вниманием. В одном
месте он поневоле остановился и поднял глаза на дьявола.
   - Это еще что? - спросил он - Я не знал, что надо
оставлять залог...
   - Разумеется, мне нужен своего рода залог. Или вы
представите поручителя?
   - Нет, конечно, - признался Фенвик - Боюсь, такого не
сыщешь даже в камере смертников. Какой же это залог?
   - Кое-что из ваших воспоминаний. Все они, к вашему
сведению, подсознательные.
   Фенвик задумался.
   - Стало быть, амнезия. А если мне нужны мои
воспоминания?
   - Но не эти Амнезия - это когда исчезают сознательные
воспоминания. А отсутствия той их части, которую я хочу, вы
даже и не заметите...
   - Это душа?
   - Нет, - хладнокровно ответил дьявол. - Это лишь часть
души, нужная часть, конечно, иначе она не представляла бы
для меня никакой ценности. Но основная часть души останется
при вас до той поры, пока вы сами не пожелаете передать мне
ее посмертно. Вот тогда я соединю все вместе и завладею
вашей душой. Однако это, безусловно, будет очень не скоро,
а вы тем временем не испытаете никаких неудобств...
   - Если я внесу оговорку такого рода в контракт, вы его
подпишете?
   Дьявол кивнул.
   Фенвик сделал на полях небрежную приписку и сразу же,
покуда на острие пера не просохла кровь, поставил под
договором свое имя.
   - Вот, готово...
   Дьявол изобразил на лице бесконечное долготерпение и
подписался сам. Потом он взмахнул свитком, и тот
растворился в воздухе.
   - Ну что ж, - сказал дьявол, - превосходно. Теперь,
пожалуйста, встаньте. Нужно произвести некоторые изменения
в железах... - Лапы его безболезненно вошли Фенвику в грудь
и совершили одно за другим несколько мелких быстрых
движений. - Щитовидка... другие эндокринные... все эти
железы можно переустроить так, чтобы ваш организм бесконечно
регенерировал. Повернитесь, пожалуйста...
   В зеркале над камином Фенвик увидел, как лапа страшного
гостя тихонько влезла ему в затылок. На мгновение
закружилась голова.
   - Зрительный бугор, шишковидное тело... - бормотал
дьявол. - Пространственно- временное восприятие
субъективно... Так... Вот вы уже и независимы от внешней
среды... Нет, еще минуточку. Осталось только...
   Он крутанул кистью и быстро выдернул лапу - нет, кулак,
плотно сжатый кулак, - из головы Фенвика. В ту же секунду
Фенвик ощутил странную приподнятость.
   - Что это вы сделали? - спросил он, оборачиваясь.
   Рядом никого не было. Дьявол исчез.
   А вдруг - а вдруг это был просто-напросто сон? Что ж тут
удивительного - после таких событий кто угодно
засомневается, не бредит ли он наяву. Галлюцинации редки,
но ведь случаются... Выходит, он теперь бессмертен и
неуязвим. Однако если верить здравому смыслу, все это
психоз, да и только. Доказательства - какие у него
доказательства?
   Ну а сомнения - какие есть основания для сомнений?
Бессмертие - это же не пустяк, это ощутимо. Внутренняя
уверенность в безграничном благополучии. Переустройство
желез, вот так штука! Мой организм теперь функционирует как
никогда раньше, как никогда еще не функционировал ничей
организм. Я теперь закрытая, самовосстанавливающая система,
над которой ничто не властно, даже время...
   Им овладело неведомое, все нарастающее ощущение счастья.
Он закрыл глаза и вызвал в памяти самые ранние, самые первые
свои впечатления. Солнечный зайчик дрожит на полу
веранды... Муха жужжит... А его, утонувшего в тепле,
качает, качает... Память не осознавала потери, мысль
свободно путешествовала в прошлом. Равномерные взмахи и
скрип качелей на детской площадке, а в церкви - гулкая,
пугающая тишина.
   Дощатый ящик сельского клуба. Шершавая мокрая губка,
обтирающая ему лицо, и голос матери...
   Неуязвимый и бессмертный, он пересек комнату, открыл
дверь, прошел по короткому коридору. Каждое движение
наполняло его чувством удивительной легкости, полнейшей
радости бытия. Он приоткрыл тихонько другую дверь и
заглянул за нее. Мать спала, откинувшись на груду подушек.
   Фенвик был так счастлив, так счастлив...
   Он подошел поближе, обогнул на цыпочках кресло-каталку,
постоял у кровати, глядя на мать. Потом осторожно
высвободил одну подушку, поднял ее и прижал - сперва
легонько - двумя руками к лицу спящей.

   Поскольку этот рассказ - отнюдь не хроника грехов Джеймса
Фенвика, очевидно, нет и необходимости во всех деталях
расписывать, по каким ступеням он прошагал, чтобы за
какие-нибудь пять лет добиться звания Худшего Человека на
Земле. Желтые газеты упивались им. Были, конечно, люди и
похуже его, но все они были смертны, уязвимы, а потому
скрытны.
   В основе его поведения лежала и крепла с каждым днем
уверенность, что он, Фенвик, есть единственная постоянная в
этом скоротечном мире. "Дни их как трава", - размышлял он,
наблюдая за людьми - своими братьями во сатане, когда те
собирались толпами у алтарей, таких отталкивающе-никчемных.
Это было еще на заре его карьеры, он тогда исследовал
собственные ощущения, следуя традиционным представлениям и
предрассудкам; позже он отверг подобное занятие как
мальчишество.
   Он был свободен в своих поступках, идеально свободен, его
наполняла непрестанная и восхитительная уверенность в
собственном благополучии, и он экспериментировал со многими
сторонами бытия. Путь его был устлан посрамленными
присяжными и недоумевающими адвокатами. "Современный
Калигула! - восклицала газета "Нью-Йорк ньюс", объясняя
своим читателям на примерах, кто такой был Калигула. -
Неужели ужасные обвинения, выдвинутые против Джеймса
Фенвика, реальны?"
   Но по той ли, по другой ли причине осудить его никогда не
удавалось. Обвинения проваливались одно за другим. Дьявол
не обманывал - Фенвик действительно представлял собой
закрытую систему, независимую от окружающей среды, и свою
независимость он продемонстрировал на множестве процессов.
Сам он так и не сумел понять, каким же образом дьявол всякий
раз добивается успеха. Надобность в настоящем чуде если и
являлась, то чрезвычайно редко.
   Однажды некий разорившийся банкир, полагавший - и на
редкость справедливо, - что виновник краха Фенвик, выпустил
пять пуль прямехонько ему в сердце. Пули срикошетировали.
Свидетелей этому было только двое - Фенвик и банкир. Тот
решил, наверное, что противник невредим благодаря
какой-нибудь стальной жилетке, и последнюю, шестую пулю
направил Фенвику в голову. Результат был тот же. Банкир
попробовал еще раз, теперь ножом. Фенвика заело любопытство
- он решил не защищаться: что получится? Получилось то,
что банкир в конце концов сошел с ума.
   Прямо и недвусмысленно присвоив подвернувшееся состояние,
Фенвик принялся приумножать его. Обвинения, как и прежде,
сыпались со всех сторон, но из этого по-прежнему ничего не
выходило. Требовались особые усилия, чтобы каждое очередное
преступление непременно относилось к разряду караемых
смертной казнью, но не так уж сложно оказалось разработать
на сей счет свою методику, и богатство Фенвика и власть
умножались час от часу.
   Слава про него шла самая дурная. Однако вскоре он решил,
что славы еще мало, и возжаждал восхищения. Добиться
восхищения было несколько труднее - Фенвик не собрал еще
таких богатств, которые поставили бы их владельца вне
морали, сделали бы его неподсудным общественному мнению.
Впрочем, это было поправимо. Через десять лет после сделки
с дьяволом Фенвик, может, и не был еще могущественнейшим
человеком на Земле, но, безусловно, был могущественнейшим в
Соединенных Штатах. Он добился того восхищения и той
известности, о которых, как ему казалось, мечтал.
   И все-таки чего-то недоставало. Высказывал же дьявол
предположение, что через несколько миллионов лет Фенвику
самому захочется умереть со скуки. Но прошло всего десять
лет, и в один прекрасный летний день Фенвик был слегка
шокирован открытием - он не знал, он просто не знал, что же
ему делать дальше.
   Со всей возможной тщательностью он исследовал свое
состояние. "Это и есть скука?" - спросил он себя. Если
так, то даже скука не была неприятной. Проступала в ней
некая восхитительная расслабленность, словно он лежал на
плаву в теплой океанской воде. Пожалуй, расслабленность
была даже слишком явной.
   "Если это и все, что дает бессмертие, - говорил он себе,
- стоило ли копья ломать? Состояние, конечно, приятное, но
продать ради него душу?.. Должно же найтись что-нибудь
такое, что вывело бы меня из этой дремоты!.."
   Он опять экспериментировал. Не прошло и пяти лет, как он
опять лишился благосклонности общества, растерял ее оттого,
что все более и более судорожно пытался выкарабкаться из
удушливой безмятежности. Пытался - и не мог. Самые
чудовищные, ужасающие ситуации не производили на него ровно
никакого впечатления. Других они обратили бы в камень,
повергли бы в трепет - Фенвик не ощущал ничего, кроме
полного безразличия.
   С чувством глухого отчаяния - но и оно не могло нарушить
его спокойствия - Фенвик обнаруживал, что начинает терять
контакт с родом человеческим. Люди были смертны, и они,
казалось, уходят от него в какую-то нереальную даль. Ведь
даже земля под ногами уже не была для него незыблемой - со
временем, думал он, ему придется наблюдать движение
геологических приливов...
   Наконец он обратился к области интеллекта. Он стал
рисовать и пописывать и помаленьку заниматься науками. Это
было интересно, но лишь до известного предела. Рано или
поздно он неизбежно наталкивался на некий барьер, на
запертую в сознании дверь, и за ней, за дверью, не было
ничего, кроме все того же убаюкивающего спокойствия, и в
этом спокойствии растворялся без следа былой интерес. В
нем, в нем самом чего-то явно не хватало.
   Постепенно зрело подозрение. Оно то всплывало к самой
поверхности, то опять, под нажимом нового увлечения,
пряталось в глубине. Но в конце концов оно прорвалось из
подсознания в сознание.
   Однажды утром Фенвик очнулся от сна и сразу же сел в
кровати, будто его подтолкнула чья-то невидимая рука.
   - Чего-то во мне не хватает, - сказал он про себя. - Это
факт. Но чего?..
   Он задумался.
   Как давно не хватает этого - того, чего не хватает?
Ответа не было - сперва не было. Глубокая неодолимая
безмятежность не отпускала, укачивала его, не давала
сосредоточиться. Эта-то безмятежность и была важной частью
его беды. Как давно она овладела им? Очевидно, со дня
заключения договора. Чем она вызвана? Ну, все эти годы он
считал, что просто-напросто благополучием в каждом уголке, в
каждой клеточке его организма, функционирующего идеально и
вечно. А если это на самом деле нечто большее? Если его
сознание нарочито притуплено, чтобы он и не заподозрил, что
совершена кража?..
   Кража?.. Сидя в кровати среди тяжелых шелковых
простыней, глядя на бледный июньский рассвет за окном,
Джеймс Фенвик вдруг узрел всю возмутительную правду. Под
одеялом он звонко стукнул себя по колену.
   - Моя душа! - крикнул он невозмутимому восходу. - Он
обманул меня! Он украл у меня душу!
   Стоило лишь ухватиться за эту мысль, и она показалась
Фенвику настолько очевидной, что оставалось диву даваться,
как же он не заметил подвоха сразу. Дьявол хитер и
бесчестен, он предвосхитил расплату - и отнял у Фенвика душу
немедля. Если и не всю, то, по крайней мере, главную ее
часть. И Фенвик, стоя перед зеркалом, сам наблюдал за тем,
как дьявол это проделал. Тут не могло оставаться, видимо, и
тени сомнения. Ибо в нем определенно чего-то недоставало.
Сколько раз он будто останавливался перед запертой в
сознании дверью, и дверь не могла перед ним открыться потому
лишь, что в нем не хватало главного - утраченной, украденной
души...
   Какой же прок в бессмертии без этого загадочного нечто,
которое и придает бессмертию самый смак? Он не в силах
вкусить от возможностей вечной жизни по той причине, что у
него отобрали самый ключ к бытию...
   - Кое-что из воспоминаний, а? - усмехнулся он,
осмысливая заново, что сказал тогда дьявол и как подчеркнуто
небрежен был, когда дошло до залога. - И я даже не замечу
их отсутствия, а?.. А на деле-то это самая что ни на есть
сердцевина моей души!..
   Он стал припоминать фольклор и мифологию, персонажей, у
которых не было души. Маленькая русалочка, девушка-тюлень,
кто-то там из "Сна в летнюю ночь" - оказывается, в мифологии
это было вполне обыкновенное явление. И те, кто лишился
души, страстно желали заполучить ее снова любой ценой. Дело
тут, понимал теперь Фенвик, вовсе не в пережитках язычества
в сознании ряда авторов. Нынешнее его положение было, что
ни говори, уникально - он-то узнал, что по душе можно
искренне тосковать.
   Теперь он понял, как много потерял, и им завладело
мучительное, непереносимое чувство утраты. Такое же,
наверное, чувство мучило русалочку и всех остальных. Как и
он, все они были бессмертны. Людьми они, правда, не были,
но, по-видимому, тоже познали этот странный мир полнейшей
свободы, легкомысленной и беспечной; ведь даже сейчас между
Фенвиком и его потерей иной раз вырастала стена крайнего ко
всему безразличия... Разве боги, по преданию, не проводили
дни свои в нескончаемом бездумном веселье? Они смеялись и
пели, танцевали и пили - и никогда не ведали ни усталости,
ни тоски...
   До каких-то пор это было просто замечательно. Но раз уже
заподозрил неладное, то теряешь вкус к олимпийской жизни и
жаждешь заполучить свою душу обратно, чего бы это ни стоило.
Почему? Дать логичное объяснение Фенвик не смог бы. Он
знал, что не ошибается, знал - и все...
   В тот же миг прохладный летний восход всколыхнулся, и
между Фенвиком и окном вырос дьявол. Фенвик поневоле
вздрогнул.
   - Договор был на вечность, - сказал он.
   - Да, был, - сказал дьявол. - Но этот пункт можно и
аннулировать...
   - Я ничего аннулировать не намерен, - заявил Фенвик
резко. - И как это, собственно, получилось, что вы
объявились именно здесь и сейчас?
   - Мне показалось, вы меня звали, - сказал дьявол. - Вы
хотели поговорить со мной? Мне показалось, я уловил в вашем
сознании нотку отчаяния. Как вы себя чувствуете? Скука не
одолела еще? Не хотите ли разом все прекратить?..
   - Конечно, нет. А если бы и хотел, так разве потому, что
вы меня обманули. Не откажитесь объяснить: что это вы
забрали у меня из головы в день нашего договора?
   - Мне не хотелось бы вдаваться в подробности, - ответил
дьявол, слегка помахивая хвостом.
   - А мне хотелось бы! - вскричал Фенвик. - Вы мне
сказали, что это только воспоминания, отсутствия которых я и
не замечу...
   - Так оно и было, - усмехнулся дьявол.
   - Это была душа! Моя душа!.. - Фенвик зло хватил рукой
по одеялам. - Вы надули меня. Забрали у меня душу авансом,
и я не могу теперь наслаждаться бессмертием, которое я за
нее купил. Вопиющее нарушение контракта!..
   - Что же вас беспокоит? - спросил дьявол.
   - Мне кажется, есть довольно много вещей, которые
принесли бы мне удовольствие, заполучи я обратно душу. Будь
у меня душа, я мог бы заняться музыкой и стать великим
музыкантом. Музыку я всегда любил, а теперь передо мной -
вечность... Или, допустим, я мог бы взяться за математику.
Или заняться ядерной физикой - с моими-то возможностями в
смысле времени и денег, и все ученые мира к моим услугам;
пожалуй, нет и предела тому, чего бы я мог достигнуть. Мог
бы даже взорвать весь мир и лишить вас всех будущих душ.
Как бы вам это понравилось?..
   Дьявол хмыкнул и почистил когти о рукав.
   - Не смейтесь, - продолжал Фенвик. - Это сущая правда.
Я мог бы изучить медицину и продлить человеческую жизнь.
Мог бы изучить политику и экономику и положить конец всем
войнам и страданиям. Мог бы изучить криминалистику и
заполнить ад новообращенными душами. Мог бы сделать все что
угодно, обладай я вновь своей душой. А без нее, без души,
ну... все слишком-слишком спокойно. - Он печально опустил
плечи. - Словно я отрезан от человечества. Что я ни делаю
- ни к чему. А я все равно спокоен и беззаботен. Я даже не
несчастлив. И все же не представляю себе, что делать
дальше. Я...
   - Другими словами, вас одолела скука, - сказал дьявол. -
Извините, что не могу вам по этому случаю посочувствовать...
   - Другими словами, вы надули меня, - сказал Фенвик. -
Отдайте мне мою душу!
   - Я ведь сказал вам, что я у вас взял, и сказал
совершенно точно...
   - Мою душу!
   - Вовсе нет, - заверил его дьявол. - Боюсь, что сейчас
мне придется вас оставить...
   - Мошенник! Отдай мне мою душу!..
   - Попробуйте заставьте меня, - осклабился дьявол.
   Первый луч восходящего солнца ворвался в прохладу
спальни, и дьявол, будто того и ждал, растворился в нем и
исчез.
   - Ну хорошо, - сказал Фенвик в пространство. - Очень
хорошо. Я попробую.

   Он не стал терять времени. Во всяком случае потерял его
не больше, чем заставляло это нелепое, не признающее забот
спокойствие.
   "Как же мне на него нажать? - спрашивал себя Фенвик. -
Устроить ему обструкцию? Не вижу как. Тогда, быть может,
лишить его чего-то, что он ценит? Что же он ценит? Души.
Всякие души. Мою вот, в частности. Гм-м... - Он задумчиво
нахмурился. - Я бы мог, например, покаяться..."
   Фенвик размышлял об этом весь день. Мысль увлекла его,
но в то же время она каким-то образом сама себя опровергала.
Предсказать последствия подобного поступка было совершенно
невозможно. Да и неясно было, как приняться за дело. Уж
слишком скучной представлялась идея посвятить всю жизнь свою
добрым делам.
   Вечером он вышел из дому и бродил один по сумеречным
улицам, погруженный в тяжкие раздумья. Прохожие скользили
мимо зыбкими тенями, отраженными на экране времени. Воздух
был покоен и свеж, и если бы не эта гнетущая
несправедливость, если бы не бесцельность, не никчемность
бессмертия, за которое он так дорого заплатил, он, наверное,
ощутил бы полное умиротворение.
   Но вот звуки музыки вторглись в сознание, он поднял
голову и увидел себя у входа в собор. Призрачные люди
поднимались и спускались по ступеням. Изнутри накатывались,
волна за волной, звуки органа, слышалось пение, и в воздухе
носился слабый запах ладана. Все это, бесспорно,
производило впечатление.
   "Я мог бы зайти туда, пасть перед алтарем и во
всеуслышание крикнуть, что каюсь", - подумал Фенвик. Он
поставил даже ногу на ступеньку, но затем помедлил,
рассудив, что все равно не решится. Собор был слишком уж
впечатляющим. Он бы чувствовал себя круглым идиотом. И все
же...
   В нерешительности он побрел дальше. Он брел и брел,
покуда его размышления опять не прервала музыка. На сей раз
он оказался у незастроенного участка, где раскинула свои
крылья палатка странствующего проповедника. Изнутри
доносился изрядный шум. Музыка неистово билась в
парусиновые стенки. В нее вплеталось пение, крики мужчин и
женщин...
   Фенвик остановился, подчиняясь вспыхнувшей вдруг надежде.
Здесь его покаяние, надо полагать, не привлечет к себе почти
ничьего внимания. Он помедлил секунду и вошел.
   В палатке было шумно, тесно и суматошно. Но прямо перед
Фенвиком меж скамейками тянулся проход к подобию алтаря, у
подножия которого толпились люди, взвинченные, казалось, до
предела. Над толпой распростер свои руки оратор, он стоял
за импровизированной кафедрой, взвинченный еще сильнее, чем
его паства.
   Фенвик бросил взгляд вдоль прохода.
   "Как же мне это сформулировать? - думал он, потихоньку
продвигаясь вперед. - Просто: я каюсь? Или что-нибудь
вроде: я продал душу дьяволу и настоящим расторгаю договор?
Нужна ли тут какая-нибудь специальная терминология?.."
   Он почти уже добрался до алтаря, когда перед ним возникло
слабое мерцание и сквозь мерцание проступили красноватые
контуры дьявола - этакий трехмерный набросок в пыльном
воздухе.
   - Я на вашем месте не стал бы этого делать, - вымолвило
видение.
   Фенвик усмехнулся и прошел сквозь него. Тогда,
собравшись с духом, дьявол явился перед Фенвиком в истинном
своем обличье и загородил собой дорогу.
   - Ну зачем устраивать такие сцены? - сказал он
раздраженно. - Не могу вам передать, насколько мне здесь
неуютно. Будьте любезны, Фенвик, не валяйте дурака...
   Несколько человек в толпе глянули на дьявола с
любопытством, но никто из них не выказал чрезмерного
интереса. Большинство, вероятно, приняли его за переодетого
служителя, а те, кому доводилось видывать его во плоти, то
ли попривыкли к зрелищу, то ли посчитали данное явление при
данных обстоятельствах вполне уместным. Никого оно в
общем-то особенно не взволновало.
   - Прочь с дороги! - сказал Фенвик. - Я решился.
   - Вы мухлюете, - жалостно пробормотал дьявол. - Я вам
этого позволить не могу.
   - Сам смухлевал, - напомнил ему Фенвик. - Попробуй
останови меня...
   - И остановлю, - заявил дьявол, вытянув свои когтистые
лапы.
   Фенвик расхохотался.
   - Я же теперь закрытая система. Ты мне ничего не можешь
сделать. Вспоминаешь?..
   Дьявол заскрежетал зубами. Фенвик оттолкнул зловещую
фигуру и двинулся вперед. За своей спиной он услышал:
   - Ну ладно, Фенвик. Вы победили.
   Фенвик обернулся и облегченно вздохнул:
   - Так вы вернете мне мою душу?
   - Я верну вам то, что взял в качестве залога, только вам
это наверняка не понравится...
   - Давайте ее сюда, - сказал Фенвик. - Я не верю ни
единому вашему слову.
   - Я отец лжи, - заметил дьявол, - но на этот раз...
   - Нечего, нечего, - перебил его Фенвик. - Отдавайте мою
душу!
   - Только не здесь. Здесь мне очень неудобно. Следуйте
за мной. Да не бойтесь вы, я просто хочу перенести вас в
вашу собственную квартиру. Мы должны остаться одни...
   Он поднял лапы и очертил вокруг себя и Фенвика коробочку
- четыре стены в эскизе. В тот же миг исчезли напирающая
толпа, шум, крики и вокруг поднялись стены роскошной
квартиры. Слегка запыхавшись, Фенвик пересек знакомую
комнату и выглянул в окно. Не оставалось сомнений, он был
дома.
   - Это ловко, - поздравил он дьявола. - А теперь
отдавайте мою душу...
   - Я отдам лишь то, что забрал. Никакого нарушения
контракта не было, но раз уж мы условились... Но
предупреждаю вас по чести: вам это вовсе не понравится.
   - Нечего тут темнить, - отрезал Фенвик. - Вы же нипочем
не сознаетесь, что смухлевали...
   - Я вас предупредил, - сказал дьявол.
   - Давайте ее сюда!
   Дьявол пожал плечами. Потом он засунул лапу себе в
грудь, пошарил там, приговаривая: "Я эту штуку спрятал,
чтоб не испортилась", вынул плотно сжатый кулак.
   - Повернитесь, - приказал дьявол.
   Фенвик повернулся. Он почувствовал, будто прохладный
ветерок повеял от затылка через голову...
   - Стойте спокойно! - прикрикнул дьявол у него за спиной.
- Это займет минуту- другую. Знаете, Фенвик, вы дурак. Я
рассчитывал на лучшее развлечение, а то ни за что не стал бы
тратить время на этот фарс. Мой бедный глупенький друг, не
душу я у вас забрал, а, как и говорил вам, лишь некоторые
подсознательные воспоминания...
   - Тогда почему же, - спросил раздраженно Фенвик, - я не в
состоянии наслаждаться своим бессмертием? Что же это за
капкан, останавливающий меня на пороге всего, что бы я ни
задумал? Мне надоело быть божеством, если бессмертие
остается единственным моим достоянием, если я не получаю
настоящего от него удовольствия...
   - Да не шевелитесь вы! - сказал дьявол. - Ну, так вот.
Дорогой мой Фенвик, никакой вы не бог. Вы самый
обыкновенный ограниченный человек. Собственная
ограниченность - вот и все, что стоит у вас на пути. Да вы
и за миллион лет не стали бы ни великим музыкантом, ни
великим политиком и никаким другим великим из ваших грез!
Нету в вас этого, просто нет, и бессмертие тут совершенно ни
при чем. Как ни странно... - Дьявол сокрушенно вздохнул.
- Как ни странно, те, кто заключает сделки со мной, никогда
не способны воспользоваться тем, что я им даю. Наверное,
все дело в том, что это свойство посредственности -
надеяться получить что-нибудь за так, задаром. Вы, дорогой
мой, совершеннейшая посредственность...
   Прохладный ветерок прекратился.
   - Ну вот и все, - заметил дьявол. - Вот я и вернул вам
все, что взял. По фрейдистской терминологии, это всего лишь
ваше супер-эго, ваше "сверх-я"...
   - Мое "сверх-я"? - откликнулся Фенвик, оборачиваясь. -
Я что-то не...
   - Не понимаю? - закончил за него дьявол и вдруг широко
осклабился. - Еще поймете. Это структура раннего познания,
встроенная в ваше подсознание. Она направляет ваши импульсы
по каналам, приемлемым для общества. Другими словами, мой
бедный Фенвик, я только что вернул вам вашу совесть. Отчего
же, как вы считаете, вам было так легко и беспечно все эти
годы?.. Фенвик сделал вдох, собирался ответить - и не
успел. Дьявол испарился. Он, Фенвик, был в комнате один.
Впрочем, нет, не совсем один. Над камином висело зеркало, и
в этом зеркале он увидел свои испуганные глаза. Какое-то
мгновение - и "сверх-я" возобновило в его сознании
прерванную на многие годы работу.
   Подобно карающей деснице, на Фенвика обрушилась, потрясая
и сокрушая, память обо всем, что он совершил. Он вспомнил
все свои преступления. Все до единого. Каждый свой
непростительный шаг, каждый бесчеловечный поступок за
последние двадцать лет.
   Ноги под ним подкосились. Мир померк с заунывным воем.
Вина свалилась ему на плечи грузом, под которым он еле мог
устоять. Все, что он наблюдал, все, что совершил за годы,
когда беззаботно сеял зло, собралось в жуткие образы,
сокрушало мозг громами, испепеляло молниями. Нестерпимые
муки совести клокотали в душе, разрывали ее на части. Он
поднял руки к глазам, чтобы отогнать видения, но не мог, не
мог отогнать память...
   Он повернулся и, шатаясь, ринулся к дверям спальни.
Рванул их на себя. Чуть не падая, вбежал в комнату, сунул
руку в ящик. Вытащил пистолет. Поднял к виску... И за его
спиной вырос дьявол.