Александр ТЮРИН

                             В КРУГУ ДРУЗЕЙ

                          повесть о тихом ужасе

                     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЫ - МАТЕРИАЛИСТЫ

                                    1

     Врач Петрова Антонина Федоровна работала на "скорой".  Когда  в  9.30
утра она приехала по вызову с Малой Албанской, 15, 24, на ней  красовалась
обувка фирмы "Salamander" (на  самом-то  деле  произведенная  кооперативом
"Привередница"), причем левая туфля  была  узка,  а  правая  -  безнадежно
велика. Этот парадокс занимал Антонину Федоровну  настолько,  что  на  все
другие проблемы оставался автопилот, худо-бедно имеющийся у нас всех.
     - Где больной? - спросил автопилот у  вышедшей  встречать  женщины  с
густым слоем бигудей на голове.
     - Сейчас покажется, - и  с  нервным  смешком  добавила,  -  хотя  он,
наверное, уже и не болен.
     Автопилот  разразился  гневной  тирадой  в   защиту   цивилизованного
отношения к номеру "03".
     - Да помер он, - кратко отразила женщина.
     - Зачем он это сделал? - продолжал работать автопилот.
     - Вас не спросил, - буркнула женщина с бигудями.
     Тут Антонина Федоровна поняла, в чем дело, и испугалась:
     - А я-то что могу?
     Действительно,  привычных  уколов  "от  сердца,   головной   боли   и
температуры" уже не требовалось.
     - Что положено, то и моги, - женщина незаинтересованно зевнула.
     Тем временем распахнулась еще одна дверь, и  перед  глазами  появился
тот, из-за которого все неприятности.  Окна  были  зашторены,  и  покойник
пользовался этим вволю, хищно клюя натянутую  на  него  простыню  и  жутко
поигрывая тенями под нервным светом ветхого ночника. Врачиха старалась  не
смотреть и не подходить близко. Ей почему-то казалось,  что  кто-то  может
цапнуть ее за палец.
     - Когда умер? - собравшись с силами спросила она.
     - А про "когда", верно, только он  сам  знает.  Василий  Егорович  по
бюллетеню сидели, неделя тому будет. Раньше  не  болел  почти,  а  тут  на
глазах исчах. Еще пошучивал: "Выпили меня, как шкалик. Теперь  пора  туда,
где за тучей белеет гора". Вечером у него товарищ был, в карты  играли.  А
утром, часов в восемь, он вдруг в стенку как забарабанит. Муж-то у меня  с
ранья на работу уходит, вот я и побоялась сразу посмотреть, что с ним.
     - Как же так? Человек, можно  сказать,  кончался,  а  вы...  -  нашла
отдушину врачиха, - и не можно сказать, а точно.
     - Я крайняя, что ли? - засопротивлялась  соседка.  -  А  если  бы  он
приставать начал?
     - Да как бы он стал  приставать  с  сердечным  приступом,  -  сказала
врачиха и покраснела, потому что вспомнила кое-чего...
     - Прошел бы у него приступ, так  он  бы  и  пристал  на  радостях,  -
возразила женщина и тоже что-то вспомнила.
     Врачиха прикинула, что хотя все ясно, неплохо бы вызвать милицию.

     Они пришли вдвоем, лейтенант и сержант, вялые, как мокрые простыни на
веревке.  Тяжело  походили  по  комнате,  заглянули  в  письменный   стол.
Лейтенант Батищев лениво отодвинул простыню и сказал себе:  "Одним  меньше
стало". Лейтенант уже имел с навек угомонившимся  гражданином  не  слишком
дружественные встречи. Даже сейчас,  разглаженное  смертью,  лицо  Василия
Егоровича не внушало ведомственного доверия.
     - Значит, сердце, - произнес милиционер, еле скрывая удовлетворение.
     - Ах вы, мужчины, слабенькие же у вас моторчики, - хихикнула желающая
нравиться  врачиха,  но  мгновенно  присмирела  под   оловянным   взглядом
Батищева.
     - А это что? - Батищев показал на два багровых пятнышка, еле заметных
на шее покойника.
     - Клопики покусали, - пожала плечами врачиха.
     - Имеется,  имеется,  -  соседка  живо  подтвердила  наличие  вредных
насекомых.
     - От такой фигни не окочуришься, - согласился  милиционер,  -  а  как
звали того приятеля, который заходил к нему вечером?
     - Да Летягин  звать.  Он  в  десятом  доме  живет,  -  с  готовностью
подсказала соседка.
     - Значит, Летягин, - меланхолично отозвался лейтенант. -  Всему  свой
черед. Пошли, сержант.
     - И я пошла, - радостно пропела врачиха.
     - А с ним-то что мне делать? - озадачилась соседка.
     - То же что и с другими. В ЖЭУ позвоните, скажите, так и так. Там они
знают, - бросил, не оборачиваясь, Батищев.
     - И в поликлинику, - врачиха вписалась в  квадрат  удаляющейся  спины
лейтенанта.
     -  Гостеприимно  распахнулись  двери  крематориев...  -  раздалось  с
лестницы ржание очнувшегося сержанта и громоподобное сморкание лейтенанта.
     - Лучше бы ты ко мне пристал, Егорыч, - покачала  головой  женщина  в
бигудях и подошла к окну распахнуть шторы. На улице она заметила  старичка
в шляпе типа кепка-папаха, который уставился прямо на нее.
     - Молодые мужики загибаются, а этих кощеев ничего не берет.

                                    2

     Летягин не страдал  стенокардией,  так  как  был  не  по  его  мнению
довольно  молод.  Примерно  в  этом  возрасте  герой  Данте  заблудился  в
сумрачном лесу со всеми вытекающими отсюда  последствиями.  Предшествующая
жизнь  Георгия  Летягина  состояла  из  одного  продолжительного  подъема,
который  давно  завершился,  достигнув  возможного  максимума,  и   одного
нескончаемого  спада  -  точка  минимума  не  предвиделась   и   даже   не
планировалась. В подъем вошли следующие основные события.  Переселение  из
поселка  городского  (по  количеству  реализуемого   портвейна)   типа   в
сердцевину большого города.  Учеба  в  мореходке,  состоящая  из  снов  на
последней парте. Посещение островов, населенных свободолюбивыми людоедами,
у которых можно было выменять джинсы не только  на  доллары,  но  даже  на
родные червонцы. Прописка в отдельной однокомнатной квартире (правда, этаж
последний). Женитьба на активистке кафе "Метелица". Удачная игра "Докера".
     Упадком можно было назвать и лишение  визы  за  нарушение  таможенных
правил, и как следствие, прощание  с  заморским  барахлом,  и  случившийся
после этого развод с Ниной, и  бездарная  игра  "Докера",  и  свойственный
деквалифицированным элементам переход в  программисты.  Теперь  уже  досуг
Летягина заполняли не очереди в рестораны, а борьба с невероятно  быстрым,
переходящим в распад, износом жилой площади, которая дополнялась охотой на
тараканов и прочую дичь местного  значения.  Однако,  ускоренное  старение
жилища, как и любой закон  природы,  было  сильнее  человека.  А  братские
могилы и газовые камеры, устраиваемые насекомым, вызывали только  яростное
демографическое  сопротивление  с  их  стороны  под  лозунгом:  "Всех   не
перебьешь".
     Можно добавить "за кадром", что страдальцев подобных Летягину имелось
немалое число. Жилищно-эксплуатационное управление имело полное право всем
коллективом сойти с ума от преступно быстрого течения времени во вверенном
участке городского  хозяйства  и  от  нехватки  надежных,  как  говорят  в
романах, людей.  Но  управления  тем  и  хороши,  что  в  целом  сохраняют
психическое здоровье. Поэтому не смущали ЖЭУ  ни  трескающиеся  стены,  ни
смещающиеся крыши, ни рассыпающиеся перекрытия. На случай полного  развала
уже  намечался  фазовый  переход  в  состояние   отрешенности,   попросту,
энтомологически, говоря, окукливание.
     Приметы развала и запустения перешли с  окружающей  среды  на  самого
Летягина. Теперь в любое время  дня  и  ночи  он  выглядел  непричесанным,
потертым, неумытым и не стиранным, даже если улучшал свой облик перед  тем
три часа кряду и одел все, что почище. Нельзя сказать, что молодой человек
дошел до состояния полного безразличия,  нет,  он  остро  подмечал  каждый
брезгливый взгляд, брошенный в его сторону, каждое пренебрежительное слово
о нем, он скорбел о каждом волосе, безвинно павшем с его головы. Ему  даже
казалось, что он не поселился  в  этой  квартире  со  всеми  удобствами  и
неудобствами, а завелся в ней  от  грязи  и  сырости,  как  это  бывает  с
мокрицами и другими домашними животными.
     Вот пришла очередная осень, а значит, стихия  стала  вести  себя  еще
более агрессивно. Струйки дождя, вытекая из  свинцового  неба,  с  успехом
преодолевали все препятствия и проникали в жилище  Летягина  в  смягченном
виде капели. Если Летягин не успевал ловить капли в батареи тазов и  банок
или непосредственно на голову (под звон, в котором  иногда  прослушивались
мелодии и ритмы зарубежной эстрады), то наступала финальная  часть  драмы.
Вода, застенчиво хлюпая, собиралась в лужицы и  начинала  фильтроваться  в
квартиру ниже этажом.
     Летягин, стараясь предупредить худшее, писал пространные заявления  в
ЖЭУ, более напоминающие обращения в ООН. Однако, ушлое  учреждение  нутром
чуяло, что действовать надо по старому гипнотическому принципу "разделяй и
живи не тужи". Тамошние умельцы изготовили чучело вредителя и спекулянта с
этикеткой "Летягин", которое было убедительно представлено нижним  соседям
- семье Дубиловых. Эта многоголовая кобра  с  готовностью  откликнулась  и
поднялась из горшка своей квартиры с самыми истовыми чувствами ненависти.
     Уже ушел за свою тучу Потыкин, местный  Карнеги,  что  мог  игрой  на
словесной дудочке унять озверение народа  и  даже  доказать:  "братство  и
сестринство всех людей не есть тепличное растение".  Были  только  угрюмый
Летягин,  который  предпочитал  в  одиночестве  мечтать  о   выигрыше   по
лотерейному билету, и семья Дубиловых, в свою очередь собиравшаяся  узнать
вражину с верхнего этажа поплотнее. Очередная трагедия  индивидуалиста  не
заставила себя долго ждать.
     Дубиловы,  воспользовавшись  его  беспечностью,  вдруг   возникли   в
квартире. Их было трое. Мамаша и  два  сына,  недавно  совершившие  ритуал
совместного пожирания аленького цветочка из лепестков-бифштексов. Короткие
ножки-столбики, мощные загривки,  попы  "на  коленках",  сдвинутые  вперед
челюсти и, в противовес, утопленные глаза  типа  "букашки"  не  предвещали
ничего светлого.
     "Поговорим, как мужчина с мужчиной", - сделала  странное  предложение
Дубилова. Кстати, она еще  обладала  выдающимся  бюстом,  которым  с  ходу
атаковала Летягина, после чего тот стал видеть встречу  хозяина  и  гостей
как бы "со стороны". Встречу комментировала та же гражданка Дубилова:
     - Ой, убили маменьку,  -  когда  Летягин  случайно  увернулся  и  вся
энергия движущегося женского тела ушла в стену, образовав вмятину.
     - Умел  бедокурить,  умей  и  ответ  держать,  -  когда  Летягин  был
обездвижен юными штангистами, наступившими ему на ноги.
     -  Чего  их  жалеть,  басурманов,  -  когда  юные  хоккеисты  плющили
Летягина, заложив его между шкапом и собой.
     - Будет ему наука, - прозвучало мнение о роли науки в обществе, когда
расплющенный Летягин уже стелился по полу, пытаясь глотнуть воздуха.
     - Они у меня такие. Маманю в обиду не  дадут,  -  женщина  засочилась
материнской гордостью, - каждый день им по две  авоськи  с  рынка  тащу  -
белки для силы, а фосфор для мозгу.
     - Да, да, способные ребята, - поддакивал Летягин снизу,  обрадованный
тем, что пытки,  кажется,  прекратились.  Обладатели  откормленного  мозга
смущенно переминались в дверном проеме.
     - Давай перевоспитывайся,  Летягин.  К  доктору  психическому  сходи.
Может, тебе жрать больше надо, чтобы паскудой не быть: колбасы,  цыпляток,
-  почти  умиротворенно  подытожила  соседка,   подчеркнув   необходимость
здоровой основы для их будущей дружбы. Но  этой  дружбе  не  суждено  было
состояться, так как Летягин не смог, а по версии Дубиловых  -  не  захотел
исправиться.  Обстоятельства  носили,  как  говорят  на  флоте,   характер
непреодолимой силы. А соседи воплощали собой тот самый принцип "ни шагу на
месте", который гнал кочевые орды из Азии в Европу. Естественно, что рейды
возмездия, они же разбойничьи нападения, повторялись и  носили  все  более
разрушительный характер.
     И вот Дубиловы, мстя за польский  гарнитур,  размоченный  Летягинской
водой,  топчут  с  подчеркнутым  сладострастием  портрет   первой   любви,
одноклассницы Любови (сам рисовал: хорошо получилось, хоть  она  еще  юной
маляршей выскочила замуж за сиамских близнецов,  то  есть  двух  сросшихся
граждан дружественного Таиланда).
     Потерпевший,  с  сердцем,  изрядно  облитым  кровью,   преждевременно
решает, что терять ему больше нечего. К тому же  домашняя  живность  берет
окончательный "реванш колыбелями", а "Докер", связанный  с  ним  незримыми
узами (Потыкин говаривал: "Только "Докер", не будь предателем"),  вылетает
в низшую лигу. Не чувствуя в себе моральных сил  для  сопротивления,  имея
внутренний мир, в котором  не  укроется  и  мышонок,  Летягин  приходит  в
отделение милиции и жалуется там в письменной форме.
     Но  видно,  Летягинская  звезда  забрела   в   созвездие   Скорпиона.
Милиционер Батищев, к которому попало заявление, оказался  близким  другом
субъективно привлекательной гражданки Дубиловой и возможным автором одного
из сынов. Он сосредоточенно подумал, где мог слышать фамилию  "Летягин"  и
вспомнил  свой  визит  к  покойнику  Потыкину.  До  убытия   в   пока   не
контролируемую область того света Потыкин страдал  изъянами  общественного
поведения (совался, мешал, буянил), и сотоварищи у него  должны  быть,  по
идее, в ту же масть. "Я  никогда  ничего  не  забываю",  -  удовлетворенно
отметил  Батищев.  Он-то  и  посоветовал  Дубиловым  нанести  по  Летягину
превентивный удар - подать  гражданский  иск.  Колеблющаяся  (в  прямом  и
переносном смысле) дама сходила в ЖЭУ, и там окончательно развеяли все  ее
сомнения, горячо поддержав наступательную линию. Ведь обстановка-то - всем
известно, какая сейчас обстановка. Подавать в суд - и точка. Дубиловы плюс
простой трудовой народ против так называемого программиста Летягина.
     "Понаехали тут всякие бизнесмены... Ишшо потягаемся, супостат", - при
встрече сказал свое "иду на ты" этот осколок  матриархата.  Потом  в  руку
Летягина легла повестка в суд - врученная неким неразличимым на фоне стены
курьером, обладающим громовым стуком известного из поэзии командора.  Этот
стук активизировал в Летягине сначала воспоминания из школьного  учебника:
"Брось ее, все кончено. Дрожишь ты...". А потом и генную память: заседание
трехглавого энкавэдэшного змея с прицелами вместо глаз под  хоровое  пение
публики: "Собаке - собачья смерть".
     Летягин не раз проснулся ночью в холодном поту, почувствовав затылком
кирпичную стену цвета запекшейся крови. Не отринул он это горе для ума, не
прочистил свою бредовую голову морковными котлетками и утренним  бегом,  а
наоборот, дал ей волю. Перед мысленным взором проходила  длинная  вереница
свидетелей обвинения. Товарищи-контрабандисты из  прежней  морской  жизни:
специалисты по надеванию дюжины часов на одну руку, полста цепочек на одну
шею, трех джинсов на  одну  задницу.  Нынешние  сослуживцы  с  попрекающим
словом. Начальник сектора  со  сложившимся  мнением,  узким,  как  удавка.
Веселые юноши  из  режимных  институтов,  сдающие  интегрированные  пакеты
программ  (что  были  некогда  свистнуты  на  диком  западе   бесстрашными
советскими разведчиками) в обмен на чистые  флоппи-диски.  Сумрачные  дяди
васи из  техсекторов,  отпускающие  искомые  флоппи  за  канистры  спирта.
Разбитные бабы маши из отделов снабжения, сдающие спирт за...
     Чтобы вынырнуть из омута со страхами и ужасами, невротик-Георгий стал
искать себе свидетелей защиты. Нет, к ним нельзя было причислить старушек,
высаженных грядкой на скамейке у  подъезда  -  те  демонстрировали  только
рефлекс одновременного поворачивания головы вслед за крупными  движущимися
предметами. Это и не люди в кожаных куртках, которые отказывались помещать
Летягина в поле зрения, даже проходя мимо на расстоянии вытянутого пальца.
Внушал надежду только Головастик.
     Долгое время Георгий принимал его, вернее,  его  голову,  за  глобус,
стоящий на подоконнике и, больше того,  различал  материки  и  океаны.  Со
временем выяснилось, что у "глобуса" есть глаза, с  ласковым  любопытством
глядящие на мир, улыбающийся рот, большие красные щеки. "От нечего  делать
он следит за всеми, - решил Летягин, - надо ненавязчиво  выудить  из  него
сведения, компрометирующие истцов, или просто узнать что-нибудь  полезное.
А старичку, главное, что? Внимание".
     Георгий порылся в серванте, где хранился след от пребывания  Потыкина
на земле - заначенная им у Летягина для пущей сохранности  бутылка  виски.
Сунув  ее  под  пиджак,  новоиспеченный  интриган  приблизился   к   двери
Головастика, но не успел позвонить, как из динамика над звонком послышался
ободряющий голос:
     - Заходите, товарищ Летягин. Дверь открыта.
     Такая осведомленность Головастика в доме, где никто ни с кем даже  не
здоровался, делала честь предположениям. Приободрившись,  молодой  человек
толкнул дверь и тут же стал прикидывать, какие телодвижения у него лишние.
В обычном  недоразвитом  коридорчике  стояла  и  пялилась  на  него  очень
здоровая, можно даже сказать, зажравшаяся собака. Летягин решил,  что  она
тянет не столько на собаку, сколько на  помесь  гиены  и  волка.  Пытливый
взгляд замечал еще в странном гибриде что-то от свиньи и даже от крысы.
     - Как там тебя, Шарик, Тубо. Джек, аппорт.
     Но гибрид стоял незыблемо, с вниманием во взоре, молча, чуть  склонив
голову набок. По счастью, из глубины квартиры раздался тот же голос, что и
из динамика.
     - Трофим, веди себя полюбезнее. Быстренько проводи ко мне гостя.
     Домашнее животное повернулось и  сплюнуло.  Нет,  Летягину,  конечно,
показалось.  На  самом  деле  пес  Трофим   просто   фыркнул.   Затем   он
действительно повел гостя за собой, наблюдая за ним одним красным  глазом.
Шел Трофим неграциозно, переваливаясь  и  шаркая  когтями,  как  пенсионер
тапками. До борзой ему было далеко. Судя  по  всему,  он  это  знал  и  не
старался.
     - Всякое бывает, - сказал  вместо  приветствия  хозяин  квартиры.  Он
располагался в высоком  кресле  у  окна,  и  его  аккуратно  подстриженная
круглая голова действительно напоминала глобус  на  подставке.  Головастик
показал взглядом на кресло:
     - Вам - туда... А ты, Трофим, не стой здесь зря. Иди на кухню и делай
свое дело.
     Трофим шмыгнул носом и ушел,  напоследок  отразив  в  глазах  лень  и
хитрость старого лакея. А Летягин плюхнулся в кресло. Очень мягкое кресло.
Даже колен оказались на уровне подбородка. Сразу напала дремота, хотя надо
было так много выяснить.
     - Я тут вроде фараона в пирамиде, ни с места, - сказал Головастик.
     - У консервированных фараонов румянец поменьше, - постарался  утешить
Летягин приболевшего старичка.
     - Пирамида - это прекрасно,  -  вздохнул  Головастик,  -  надо  быть,
наверное, очень убедительным, чтобы тебе согласились ее построить.
     - Да, с пирамидами проблема,  да  и  вообще  с  жилым  и  заупокойным
фондом, - Летягин решил прекратить беспредметный  разговор.  -  У  меня  в
квартире плохо. Все течет, все изменяется в худшую сторону, как говаривали
классики философии. А тут еще соседи, клеветники и насильники,  подали  на
меня иск.
     - Но что-нибудь хорошее  у  вас  есть?  -  не  без  ехидства  спросил
Головастик.
     - А как же? Всем  хорошим  у  себя,  от  шузов  до  плаща,  я  обязан
загранрейсам, - признался Летягин, - даже Нинка вышла за меня, имея  ввиду
мое барахлишко.
     Как раз появился Трофим, он катил тележку с угощениями, положа на нее
передние лапы и перебирая задними.
     Спохватившись, Летягин налил в две рюмки. Но вместо Головастика выпил
Трофим. Взял рюмку зубами и опрокинул в глотку,  как  алкоголик  циркового
типа. Глаза его  посветлели,  словно  ветер  раздул  тлеющие  угольки.  Он
одобрительно, почти мягко оскалился.
     - Собачонка у вас ничего дрессирована, - сделал комплимент Летягин, -
получше будет официанта из ресторана "Кавказ".
     - Называй его не собачонкой, а Трофимом. Меня же Сергей Петровичем, -
твердо заявил бывший Головастик и сразу же  глянул  "в  корень".  -  Итак,
жизнь ваша беспросветна. Ощущение загнанности, скованности, тоски на  фоне
непрекращающейся вялости умственных и физических сил. "И  рад  бежать,  да
некуда, ужасно..."
     - Откуда вы знаете? - Летягин был рад, что его верно поняли.
     - Оттуда. Но столь ли пессимистичен прогноз? Подспудно вы ищите новый
принцип существования.  Вы  чувствуете,  что  он  должен  быть.  Ведь  это
неестественно, что карлики топчут поверженного гиганта, а он  корчится  от
боли.
     - Здорово сказано, - у Летягина увлажнился левый глаз.
     - Но гигант может подняться и сбросить с себя всю шантрапу.
     - Конечно, может, - Летягин поддел вилкой патиссон, - так их.
     - Природа колоссально расточительна и  избыточна  на  первый  взгляд.
Например, мы, ее венец, используем не больше одной десятой нервных  клеток
и  генетического  материала.  Вы,   наверное,   слышали   такую   теорему:
"избыточность рождает надежность" или хотя бы аксиому "все есть во  всем".
Она поможет вам решить уравнение со многими неизвестными.
     "Неужели философ попался?  Прямо  несчастный  случай,  -  с  тревогой
подумал Летягин. - Время теряю, да и бутылки  "Джонни  Уокера"  на  дороге
все-таки не валяются".
     - Что-то слыхал, - отозвался гость, - только звучит немного иначе: "У
некоторых есть все".
     - И у вас есть все! - наконец проявил эмоции  Сергей  Петрович,  даже
Трофим подключился, зарычав.
     - Где? - с горькой, как ему показалось, усмешкой вопросил Летягин.
     - Оглянитесь, слепец.  Соседи,  участковые,  сослуживцы,  начальство,
судьи - те, перед кем вы испытываете страх и недоверие - они могут быть  в
вашей руке.
     - Очень приятно вас послушать, - Летягин запил речь Сергея  Петровича
и снова ощутил приступ дремоты, - но они сильнее меня. Они меня побьют,  в
переносном, конечно, смысле.
     - Пока у них энергии больше, чем у вас,  побьют,  и  в  прямом,  и  в
переносном смысле. Причем будут бить вашими же знаниями, вашими мыслями  и
чувствами. Так что в первую очередь надо отнять у них энергию.
     - Цель поставлена четко? Четко, -  с  подчеркнутой  обидой  в  голосе
произнес Летягин, - не хуже,  чем  с  высокой  трибуны.  В  таких  случаях
спрашивать "а как?" не принято, не  дурак  же,  -  и  он  чокнулся  жестом
экскаватора с освоившемся за столом Трофимом.
     - Мы поможем вам  открыть  в  себе  новый  принцип  существования,  -
убедительно сказал Сергей Петрович. - Если вы, конечно, не против.
     - Я, конечно, за, - поспешил согласиться  Летягин,  -  только  мне  с
Дубиловыми сперва разобраться надо. Узнать, где у них слабое место.
     - Там же, где и у остальных. И это вы тоже поймете.
     - Но тогда, точно "за", - и Летягин снова чокнулся с Трофимом,  икнув
от обилия чувств. - Молодец, что не лаешь. Ценю.
     - Вот и чудно. Главное, ваше согласие, - с не укрывшимся от  Летягина
облегчением сказал Сергей Петрович.
     - Что ж я, душу продал, а? - мрачно пошутил гость.
     - Ну-у,  не  ожидал,  -  мягко  пожурил  Сергей  Петрович,  -  мы  же
материалисты.
     - А что за новый принцип?  -  вдруг  спохватился  Летягин.  -  Уж  не
воровать ли? Сажать-то по старому принципу будут.
     - Нет, воровством это никак не назовешь, - успокоил Сергей  Петрович,
- скорее, получением своей доли.
     - У нас и раньше ничего  не  было,  хотя  мамка  говорила,  что  деда
раскулачили, пока он сам ходил у соседа шмонать. Вернулся и  пшик  -  даже
горшок забрали... Но  если  вы  какой-нибудь  должок  ввернете,  то  я  не
откажусь.
     - Вернем, и очень скоро, - с несомненной убежденностью сказал  Сергей
Петрович, а вы, юноша, кстати, читали Геродота?
     - Сергей Петрович, да пес с ним, с Геродотом, - не побаловал  ответом
Летягин и понял, что мысли начинают спутываться в клубок макарон, а хозяин
до сих пор еще ничего толком не объяснил, - что со мной будет? Суд ведь на
носу. То есть, извини, Трофим, пес тут ни при чем.
     - Сейчас идите домой и  ничего  не  бойтесь,  -  распорядился  Сергей
Петрович. Ваша судьба будет устроена.
     - Как это можно устроить мою судьбу, если вам даже не  известно,  что
вообще мне надо, - запротестовал Летягин.
     - Всем надо одного и того же,  -  успокоил  его  Сергей  Петрович.  -
Трофим, помоги товарищу.
     - Да какой он мне товарищ, тамбовский волк  ему  товарищ.  -  Летягин
собрался встать, но  это  оказалось  не  просто.  Расслабление  и  дремота
превращали все его усилия в какие-то конвульсии.
     Он заметил, что Сергей Петрович  с  брезгливой  улыбкой  разглядывает
его, и рванулся, желая  показать  инвалиду  бойцовский  мужской  характер.
Услышал свой спортивный крик, кресло куда-то испарилось, и перед  зрачками
возник ворс ковра, в  значительном  увеличении  более  похожий  на  шерсть
пещерного  медведя,  а  может  и  мамонта.  Сергей  Петрович  скомандовал:
"Взять", и Георгий едва не завопил снова, но уже от жути, представив клыки
Трофима, рвущие в клочья беззащитную задницу. Худшие  ожидания,  казалось,
начали оправдываться, когда рука оказалась в чьих-то  плотных  тисках.  Но
тиски всего лишь поставили гостя на  четвереньки  -  Трофим  был  рядом  и
услужливо  предоставлял  спину  для  опоры.  Повиснув  на   гибриде,   как
подстреленный боец на санитарке, Летягин заскользил вдоль стенки, а  потом
вдруг оказался на лестничной площадке один на один с нагло прущей в  глаза
синей лампой.
     Лифт уже давно отключился и видел сны, где  летел  ввысь  без  всяких
канатов. В итоге, подъем стал  таким  же  тяжелым,  как  у  тех  советских
альпинистов, что карабкались на Эверест ночью и без кислорода. По  дороге,
правда, Летягин позволил себе шалость - так яростно  плюнул  в  ворованный
дермантин дубиловских  дверей,  что  чуть  не  упал.  Когда  он,  наконец,
добрался до родного пепелища, пот обильно катился со  лба,  скапливаясь  в
щетине похожего на мочалку подбородка. "Надо бриться, - внушительно сказал
Летягин,  заметив  себя  в  зеркале,   -   и   производить   благоприятное
впечатление". Потом он стал исследовать шею, которая слегка побаливала,  и
увидел на ней розовую полоску, похожую на след от надавливания. "Я  ранен,
сестра, может даже убит, - пробормотал он, - но иду  снова  в  бой.  Труба
зовет." После чего рухнул на койку.
     Среди ночи Летягин проснулся от страшной ломоты  в  зубах.  Поднялся.
Щелкнул выключателем. Лампа прощально мигнула и скончалась. "Нет абсолютно
надежной техники", - утешился Летягин,  затепливая  свечу.  И  снова,  как
принято   у   одиноких   людей,   хотел   полюбоваться   запущенностью   и
болезненностью своего отражения в зеркале - чтобы полусознательно пожалеть
себя. Он сморгнул несколько раз, пытаясь отогнать плывущие  перед  глазами
красные пятна.  Но  пятна  не  желали  исчезать.  Тогда  он  вынужден  был
признать, что у отражения не летягинские черные глаза, а  красные,  как  у
Трофима.
     Георгий взвесил все  и  заключил:  "Это  не  криминал.  Просто  глаза
измученного человека. Не голубые же". К тому же надо было  срочно  понять,
почему рот совершенно раскрыт как у дебила,  и  закрыть  его  не  удается.
Тщательный осмотр вызвал шоковое состояние.  То,  что  вначале  показалось
бликами от нервного огонька свечи, было клыками, спускающимися из  верхней
челюсти сантиметра на два вниз. Хорошие такие клыки, белые,  без  малейших
признаков кариеса.  Из  нижней  челюсти,  как  сталагмиты  к  сталактитам,
стремилась вверх пара других клыков, правда, покороче, тянущих  сантиметра
на полтора. Как и любой молодой  человек,  Летягин  попытался  для  начала
спрятать свой конфуз.  Поворочав  челюстями,  кое-что  удалось  выправить.
Верхние клыки  оказались  хорошо  подогнаны  к  нижним.  В  конце  концов,
оттопыренная верхняя губа совершенно скрыла столь  неожиданно  появившийся
атавизм - однако, общее выражение лица оставалось до неприличия глупым.  К
тому же начали обозначаться и другие изменения - нижняя челюсть потянулась
вперед, глотка стала сужаться, волосы поднялись по стойке  "смирно",  щеки
таяли, обозначая благородный размер носа.
     "Прямо мультфильм какой-то", - подумалось растерянному  Летягину.  Он
вспомнил по фильмам, что сходящих с ума начинают зверски бить по щекам,  в
результате чего они возвращаются к здоровому образу жизни. Летягин  ударил
себя по щекам, а вдобавок по уху и в пах. Когда стало не  так  больно,  он
заметил, что это ему ничего не дало.  Наоборот,  даже  убавило.  В  нижней
части лица не осталось ничего, кроме черного зияющего провала, от которого
еще тянулась  трещина  к  груди.  И  уже  находясь  во  власти  совершенно
заурядных эмоций, вполне понимая, что делает дурость,  страдалец  нехорошо
обозвал отражение и швырнул в него свечку. Огонек исчез, и тут  выяснилось
- комната залита серым сумеречным светом. Летягин вначале обрадовался, что
будет видеть во мраке, как кот, однако, то, что новое освещение не  давало
тени, его несколько  насторожило.  Он  поднес  руку  к  обоям  -  никакого
эффекта. Опять занервничав, Летягин  пнул  стену  ногой,  и  стена  упала.
Вернее было бы сказать, что коробка комнаты вдруг раскрылась, развернулась
в одну плоскость. А другие  комнаты,  коридоры,  лестничные  площадки  уже
преобразились в ровную поверхность. Все неживое стало просто поверхностью,
а живое...
     Люди лопались, как перезревшие сливы,  выворачивались  и  становились
яйцевидными телами. Эти овоиды лежали неподвижно или  катились  по  разным
траекториям, словно гонимые сильным ветром. Они были пронизаны  множеством
темно-красных прожилок  потолще  и  потоньше,  поэтому  еще  смахивали  на
искусно  подстриженные  кусты.  Летягин,  как   моряк,   умел   пристально
вглядываться вдаль, и, сейчас, он не мог не заметить, что линия  горизонта
очень тесная, доступна для обозрения лишь небольшая часть звездного  неба.
А потом заметил: имеется и второй горизонт - далеко внизу. Там поверхность
уходила во тьму, вернее в матово-черную бездну. А когда  Летягин  заметил,
что у этой самой поверхности имеется сильный наклон,  наблюдаемая  картина
стала напоминать воронку. После чего оставалось  проследить,  что  большая
часть бедолаг-овоидов катится не куда-нибудь, а в  преисподнюю  -  давящую
чернотой горловину воронки.
     Не только невротику Летягину, любому на его месте стало  бы  неуютно.
Он, стараясь дышать глубже, опустился на четвереньки и встретился со своим
отражением - под ним как раз оказалось его старое доброе  зеркало.  Оттуда
пялилась отвратная даже на самый либеральный взгляд тварь. Плоское тело на
четырех изогнутых лапах, вместо шеи  бугор,  сплющенная  голова  и  "морда
лица" с зубастой смертельной улыбкой. От отвращения Летягин упал на  живот
и отражение  представило  существо  безглазое,  безмордое,  с  телом,  как
отрубленный язык, с каким-то отверстием впереди и отверстием сзади.
     "Нравится? - поинтересовался кто-то. - С такими внешними данными грех
жаловаться... А вот твои товарищи работают."
     Действительно, повсюду оживленно сновали, сокращаясь и  растягиваясь,
безмордые твари, не то личинки, не то пиявки. Улучив момент, они прилипали
своими отверстиями к овоидам и, понежившись тесным  общением,  пускали  их
катиться дальше по прежней траектории, но уже в  изрядно  отощавшем  виде.
Летягин поискал того, кто еще мог отразиться в  зеркале,  и  понял,  кроме
него, больше некому. Новый облик настолько противоречил с сидевшими где-то
глубоко в нем представлениями об образе и  подобии,  что  вызвал  страшный
приступ дурноты. Летягина рвануло изнутри, выворачивая наизнанку...

                                    3

     Он очнулся, когда бледный солнечный луч осторожно коснулся  его  век.
Летягин открыл глаза и увидел грязные половицы. "Вроде  только  вчера  мыл
пол. Уборщица я, что ли?" Он сел. Машинально обернулся к  зеркалу.  Ничего
там не нашел, кроме опухшей скверной физиономии,  которая  пригодилась  бы
разве что художнику-абстракционисту. И  срисовывать  не  надо,  достаточно
сделать отпечаток. А за рамкой картины остались бы зуд по коже,  ломота  в
костях и гудение в голове в унисон сливному бачку. "Всю ночь  пролежал  на
полу. Вчера, наверное, не меньше  двух  фугасов  принял.  Хорошо  хоть  не
обмочился, а то бы еще простуду подхватил  и  оскорбил  свое  человеческое
достоинство". Все-таки самого худшего он избежал, и поэтому  было  немного
приятно.
     От вчерашнего разговора остались самые смутные воспоминания: шикарный
ворс ковра, какой-то пес и почему-то Геродот.  Летягин  подумал,  что  ему
известно о Геродоте. Клятва Геродота? Нет, вроде не то. Отец  географии  -
точно. Отец, это хорошо, но писал о каких-то людях с песьими головами  или
даже безголовых. Или не он? Вдруг дошла напряженка момента. До всякой чуши
ли ему сейчас? Аттестация на носу, техпроект заваливается. И еще  народный
суд, чья-то короткопалая рука уже достает из ящика массивного стола  папку
с надписью "Летягин".
     Летягин поежился. Вдобавок стало очень тоскливо  в  желудке.  Молодой
человек поднялся тяжело, как пень, поддетый зубом экскаватора,  и  вступил
грозным шагом на кухню, где  хранились  товары  первой  необходимости,  не
нуждавшиеся ни в какой  кулинарной  обработке.  Обычно  он  заглатывал  их
механически, до чувства легкой дурноты.
     Летягин оторвал кусок от постылой колбасы и попытался съесть его. Раз
- и ничего. Раз-два-три. И не  получилось.  Все  потуги  были  напрасными.
Кусок не лез в горло. А голод становился при этом  не  меньше,  а  больше.
Хотелось чего-то такого,  чего  не  было  вокруг.  Летягин  в  изнеможении
привалился к стене. Он решил, что случился шизовый заскок. Не мог он,  еще
вчера в общем-то нормальный человек,  уписывающий  колбасу  за  обе  щеки,
превратиться  за   одну   ночь   в   проклятого   патриотической   печатью
кришнаита-вегетарианца или подозрительного йога-сыроядца. Нет, он  доложен
быть в порядке. Организм сам себя  обманывает,  ведь  обманывают  же  себя
глаза, нос и уши. Сейчас надо выйти на улицу, где кислород, озон, где  все
пройдет.
     На улице действительно немного полегчало. Летягин шел и  ровно  ничем
не отличался от остальных людей. Вначале. Потом, правда, остановился и  на
собственное  удивление  прилип  к  витрине  мясного  отдела  магазина,  на
которой,  естественно,  вместо  мяса  висели   соответствующие   картинки.
Очертания и названия кусков мало соответствовали направлению  критического
реализма, и уж тем более цвет, фальшиво  бодренький,  красный-красный.  Но
именно он и привлек внимание Летягина,  вернее,  какой-то  его  части.  Та
самая  часть  пришла  в  восторг  и   разговелась   грезами,   отнюдь   не
свойственными  Летягину  в  целом.  Мыслеобразы  стали  обволакивать  его,
образуя панорамный кинозал на одну персону.
     Георгий увидел заколотого тельца, похожего на серую  кляксу,  сияющую
на этом фоне рану, из которой  сочился  дымный  алый  ручеек.  Из  глубины
булькающей, как наваристый борщ, мглы вылетали и лопались пузыри, открывая
грубые  ноздри,  ощеренные  пасти,  низкие  морщинистые  лбы  и  срезанные
дегенеративные подбородки. Рожи изо всех своих подлых сил лезли к  тельцу.
Бодая друг друга, скуля от нетерпения, припадали к ране и  ручейку,  жадно
хлебали - и утончались, светлели. Вырисовывались изящно очерченные носы  и
подбородки, гладкие лица, узкие злые губы. Летягин почувствовал, что некой
частью и он находился там, в видении, и ему тоже надо.  Это  было  подобно
включению штепселя в розетку. Он на одно мгновение поддался порыву,  всего
на одно мгновение, и...
     Раздался звон, плеснуло мыслями по сотрясенной голове. Летягин прянул
назад и ощутил спиной обращенные на него взгляды прохожих.
     - Откуда  только  такие  приезжают.  И  все  им  мяса,  мяса.  Утробы
ненасытные...
     - Эн нет. Этот местного  разлива.  Физиономия  на  обезьянью  задницу
похожа. Из табуретки, наверное, гонит, Самоделкин хренов...
     - Гражданин, вам плохо? Ему плохо!
     - Ему очень хорошо... Только спать пора...
     - Товарищ, ваши документы.
     На  этот  раз  пришлось  обернуться.  Сержант,  скептически   оглядев
наружность Летягина, смешком встретил протянутый в открытом виде служебный
пропуск.
     - Фокусничаешь, - сказал правоохранитель краем рта и положил  пропуск
себе в карман, - пойдем-ка в отделение, - и положил гирю ладони  на  плечо
Летягина.

     "Почему именно я?" - спрашивал себя Летягин, маясь на жесткой  скамье
в ожидании "обслуживания". Как и большинство  хороших  вопросов,  этот  не
имел грамотного ответа.
     Размышления были прерваны сержантом, который ввел Летягина в закуток,
где   сидел   участковый   -   лейтенант   Батищев,   и   представил   как
бездокументного, пьяного гражданина, желающего разбить витрину.
     - Фамилия, - лейтенант бросил взгляд птицы, питающейся падалью.
     - Летягин  Георгий  Тимофеевич,  29  полных  лет,  русский,  -  бойко
затараторил задержанный, пытаясь произвести благоприятное  впечатление,  -
образование   среднее   специальное,   родился    в    поселке    Горловка
Лебяжинского...
     - Помолчи, - почти грустно сказал лейтенант и стал заполнять  бумаги,
- видишь, тут люди работают.
     Наверное, участковый знал о Летягине больше, чем сам Летягин, поэтому
задал первый вопрос после того, как исписал полстраницы.
     - Давно пьешь?
     - Товарищ лейтенант, какое-то  недоразумение,  я  -  Летягин  Георгий
Тимофеевич, никогда у вас, так сказать, на учете не стоял.
     - Вот это и плохо, вот это  упущение  с  нашей  стороны,  -  оживился
лейтенант. - Взяли бы мы тебя на контроль раньше, сегодня бы ты не пытался
у нас витрину разбить и, может быть, вообще находился  в  другом  месте...
Постой! Летягин, говоришь, тебя зовут...
     Медленно, но верно закрутились колеса, и телега лейтенантской  памяти
проследовала до остановок  под  названием  "Потыкин"  и  "Дубилова".  Так,
Летягин, потыкинский дружок, плохой квартиросъемщик,  вредящий  соседке  -
миленькой пампушке Дубиловой.
     Лейтенант внезапно встал и скрылся  за  дверью.  Появился  он  только
через психологически тяжелых для Летягина полчаса.
     - Есть у меня сомнения, гражданин хороший, на законных ли  основаниях
были вы прописаны на занимаемой вами  жилплощади.  Где  вы  находились  25
апреля 19... года?
     Летягин опешил, но загадка далась ему сравнительно легко.
     - Скорее всего, в рейсе.
     - А прописаны вы были именно 25-го апреля.
     Что мог сказать Летягин - ордер не мог ждать, и все операции за  него
проделал Потыкин.
     - Сколько вы ему заплатили?
     - За что? Мог он, конечно, пятерку стрельнуть. А потом, в основном, я
у него.
     - А не был ли вызван ваш визит к Потыкину 10 сентября,  накануне  его
смерти, неурегулированными денежными спорами?  Поссорились  ли  вы  в  тот
вечер? - не обращая внимания на возражения соцвреда  продолжал  лейтенант.
Он так вошел в роль,  что  речь  его  стала  напоминать  звуковую  дорожку
какого-то кинофильма.
     Летягин пугался, пугался и вдруг понял, что пугаться  дальше  некуда.
Вдруг страшно захотелось, чтобы жирный  боров  лейтенант  лежал  полуживой
тушей, как привидевшийся у витрины телец. "И пусть все уроды хлебают -  не
жалко. Потом перевязать и на поправку".
     - Вы очень тонко ведете следствие, - вдруг заявил  Летягин  -  это  у
вас, конечно, прирожденное. Как жаль, что ничего уголовного я не содеял  и
не могу дать проявиться вашему таланту в  полной  мере.  Даже  совершенные
мною административные нарушения не могут быть  покараны,  в  чем  виноваты
бюрократическая гниль в порочном союзе с так называемым бардаком.  Я  ведь
вам принесу любую справку, что был  здесь  или,  допустим,  на  Луне.  Все
схвачено. Честному милиционеру связаны руки и ноги...
     Летягин говорил и удивлялся, откуда  в  нем  способности  к  лести  и
вранью. Порой он не находил новых фраз и  повторял  старые,  но  лейтенант
только кивал, а потом и кивать перестал, а клюнул носом и  замер.  Летягин
уже растерялся, гипнотический дар и поэзия заклинаний никогда не числились
за ним, скорее, наоборот.
     - Учтите, товарищ угомонился ненадолго, но  если  сотворить  то,  что
велит ваша совесть, сделается он тихий и послушный, - сказал  издалека,  а
может, изнутри очень  резонный  голос,  -  вокруг  ведь  никого.  Отличный
момент.
     - Цапай мента, цапай, пока не поздно, -  возник  еще  один  невидимый
собеседник, весьма истеричный и злой.
     - Кто вы? - простодушно спросил Летягин.
     - Мы - твоя совесть, - слаженным дуэтом ответили голоса.
     Летягин всполошился - псих-заболевание стремительно  прогрессировало.
Но хлопот и так хватало, поэтому он решил не  придавать  голосам  никакого
особого  значения.  "Попробовал  бы  кто-нибудь  Жанну  Д'Арк  придурочной
назвать - крестьяне сразу бы за нее пасть порвали. А ведь  у  девки  и  не
такие нашептывания  случались.  Может,  у  нас  с  Жанной  просто  совесть
говорливая".
     - Ты вооружен, ты отлично вооружен, - не отвязывался резонный голос.
     А Летягину ненадолго показалось, как будто  его  подхватила  ВОЛНА  и
покачала на себе, заодно что-то полезло из челюстей, а язык стал  пухнуть.
Георгий ткнул пальцем в рот и чуть не поцарапался -  клыки  уже  оснастили
его кусательно-жевательный аппарат.  Опущенные  глаза  увидели,  что  язык
свисает теперь ниже подбородка и вдобавок заострился.
     Страшное ночное  видение,  годившееся  только  на  роль  вакхического
сна-кошмара, переходило в разряд реальностей и требовало себе места.
     "Чудовищем быть нельзя - лучше  в  тюрьму",  -  лихорадочно  прикинул
вспотевший Летягин.
     "Может, лучше чудовищем - не накладно ведь. А  там  и  до  чудотворца
один шаг. В тюрягу пусть другие топают", - сказал злой голос.
     "Но это не по-человечески", - гаркнул вовнутрь Летягин.
     "Человек многогранен. Пора изживать стереотипы... Впрочем  поздно,  в
следующий раз  изживешь.  Проходит  оцепенение  у  товарища",  -  резонный
собеседник заволновался.
     И, действительно, лейтенант  уже  расправлял,  как  крылья,  плечи  с
погонами и пялился на Летягина яснеющими глазами.
     - Что это у вас там? -  запинаясь  и  теряя  пивной  румянец  со  щек
прошептал он; задержанный только  пожал  плечами.  -  Нет...  подождите  в
коридоре...
     Летягин тут же испарился, а участковый стал  думать  о  нем,  потирая
виски впервые в жизни заболевшей головы.
     "Если соединить вместе так называемые укусы клопа  на  шее  Потыкина,
визит к нему Летягина, мотивы,  которые  всегда  удается  найти,  возможно
имеющиеся  у  Летягина   специальные   приспособления   для   убийства   и
гипнотические способности, то  получится  совершенно  неплохая  версия.  И
можно подавать рапорт начальству о переводе на следственную работу, уже  с
начатым делом, очень неплохим делом. Пожалуй, разговор с Летягиным еще  не
окончен".
     Пока лейтенант Батищев  предавался  таким  приятным  мыслям,  Летягин
беседовал со своей новой "совестью". Ведь сражаться с тем,  что  сидело  в
нем так прочно, было под силу разве что  нейрохирургу.  По  договоренности
один из голосов стал отзываться на кличку Резон, а второй удовольствовался
прозвищем Красноглаз.
     - Раз вы возникли, так не мешайте мне хотя бы, - говорил  Летягин,  -
все же вы не заморские генералы, а своя родная шизия.
     - Кто мешает? - захлебывался  Красноглаз.  -  Мы  же  твои  маленькие
друзья. Одни тебя и любим. Во-первых,  с  нами  не  пропадешь.  Во-вторых,
убить,  полюбить,  а  особенно  выпить  кровь  -  всегда  поможем.   Будем
обслуживать регулярно, по расписанию - чтобы ни дня без этого дела.
     - Как это кровь? - обомлел Летягин.
     - Сядь да покак, - нагрубил в первый раз Красноглаз.
     - Домой вам возвращаться нельзя, - талдычил свое Резон, -  лейтенанта
вспугнули, он сейчас звонит в РУВД. А  там  запросто  вытребуют  ордер  на
арест. Попадете в следственный изолятор, и уж признаетесь во всем...
     - ...В чем был и не был виноват, - закончил Красноглаз.
     - Чего же делать? - растерянно спрашивал Летягин.
     - Для  начала  сходить  в  прокуратуру.  Поинтересуйтесь  там  насчет
клыков, и вообще, - в словах  Резона  сквозил  ощутимый  намек  на  что-то
понятное им всем.

                                    4

     Помощник прокурора оказался симпатичной молодой  женщиной  Екатериной
Марковной. Чем-то она даже была похожа на  одноклассницу  Любу,  наверное,
поэтому забывшийся Летягин вывалил ворох своих жилищных переживаний, глядя
ей прямо в глаза - как учил Потыкин - а не  на  ноги.  Екатерина  Марковна
приняла их с милой  улыбкой,  правда,  уточнила,  учтен  ли  посетитель  в
психоневрологическом   диспансере.   Потом,   скорее   по-докторски,   чем
по-прокурорски, стала успокаивать Летягина,  просвещая  насчет  количества
гражданских исков, связанных с  ветшанием  и  разрушением  жилищ.  Мол,  в
ближайшее время этот бурный поток дел будет упорядочен, в том смысле,  что
суды, в  основном,  перестанут  рассматривать  их.  Еще  она  раскрыла  по
большому секрету - наука пока  бессильна  понять,  что  же  происходит,  и
поэтому просто отмалчивается. Да, да, подхватил Летягин, однажды я ученого
на лекции спросил насчет своей квартиры, а он на меня так посмотрел, будто
я сморкнулся без помощи платка. И,  наконец,  проникнувшись  окончательным
доверием, Летягин рассказал, как у него отрастают клыки и язык,  а  иногда
происходит зияние в нижней части лица и даже уподобление мерзкой рептилии,
из-за чего он становится беззащитным перед законом,  участковый  лейтенант
Батищев теперь мокруху клеит, обвиняя в  покушении  на  Васю  Потыкина,  и
вообще, какие конституционные гарантии может получить  гражданин,  если  у
него действительно лицо и туловище не всегда такие, как у всех.
     - Я, конечно, не медик,  -  начала  спешно  закругляться  прокурорша,
провожая Летягина к дверям, -  но  мне  кажется,  вам  надо  просто  лучше
питаться.  Больше  заниматься   спортом.   Записаться   в   художественную
самодеятельность, танцы, пение очень помогают. Или  устроить  свою  личную
жизнь, - последнее было сказано не без оттенка печали.
     Она протянула узкую ладошку.
     "Питаться,  питаться".  Упал  замок,  и  из  темноты   клетки   вышел
Красноглаз. Он втягивал многоструйный воздух, поводя мордой  по  сторонам.
Его вел на поводке внимательный и спокойный Резон,  который  сразу  оценил
ситуацию - только что сдуло обеденным ветром секретаршу, и в  кабинете  не
осталось никого, кроме "объекта".
     - Разуй глаза, смотри, какая у нее  аппетитная  шейка.  Это  тебе  не
боров лейтенант. Согласись,  с  женским  материалом  работать  и  проще  и
приятнее, - подначивал Красноглаз.
     Летягин как раз взял нежную прокуроршину ручку в свою ладонь и вместо
того, чтобы пожать, застыл, боясь шевельнуться -  будто  посадили  его  на
кол. И изо всех сил старался не поддаться дурному  влиянию  Красноглаза  и
Резона. Вид у  Летягина  был  достаточно  огорошенный,  поэтому  Екатерина
Марковна приблизила к нему свое умное  неравнодушное  лицо  и  максимально
убедительно произнесла:
     -  Я  понимаю,  вам  сейчас  тяжело.  Образовался  какой-то  комплекс
загнанности, который породил странные ощущения. Но только вы  сами  можете
его разрушить. Повторяйте про себя: "Я нормальный, я симпатичный". Вот  вы
улыбались, и я видела - никаких клыков нет. Поверьте, нет.
     "Еще как есть", - хохотнул Красноглаз.
     Она была совсем рядом, прокуроршина почти девчоночья шея,  оттененная
кружевным воротничком, с такой видной, такой призывной голубоватой жилкой.
Ощущения Красноглаза  начали  передаваться  Летягину,  и  он  почувствовал
биение  ее  крови.   "Как   птичка   в   клетке",   -   подсказал   зверь.
"Сосредоточьтесь, Летягин, пора вживаться в  образ",  -  поторопил  Резон.
Молодой человек почувствовал: подкатывает  волна  и  начинает  преображать
его. Предупреждая прокуроршу, он поднял вверх  указующий  перст  свободной
руки.
     - Что, скорую? - не поняла Екатерина Марковна. - Я сейчас.
     Пытаясь что-то сказать, Летягин открыл рот. По расширившимся  зрачкам
ее глаз он понял, что она УВИДЕЛА.
     "Бегите, зовите на помощь". Но эти слова остались внутри, а из глотки
вырвалось шипение, довольно смахивающее на змеиное.
     "Объект готов к донорству и развертке",  -  телеграфировал  Резон.  -
"Артерии  не  трогать.  Передаю  расположение  участков  проникающего  или
слизывающего воздействия. Предпочтительные. Внутренняя яремная вена.  Шея.
Срединная  вена  локтя.  Локтевой  сгиб.  Допустимые.  Подколенная   вена.
Бедренная..."
     Комната распалась,  как  карточный  домик,  и  Летягин  закачался  на
поверхности  залитой  серым  светом  воронки.  Екатерина  Марковна   вдруг
вывернулась наизнанку и  стала  кустом,  состоящим  из  текущих  прямо  по
воздуху струек красной жидкости.
     Красноглаз  пронесся,  как  серфингист   на   прибойной   волне,   по
позвоночнику и вломился прямо в мозг Летягина, но  тот  ударом  непонятной
ему силы задержал зверя и прыгнул "с  места"  в  горло  воронки.  Сумерки,
отражения - все смешалось. Где-то позади остался  звенящий  женский  крик:
"Не трогайте его, он очень болен", крепкие мужские слова,  ехидная  фраза:
"Придурок за чужой счет", милицейский посвист.
     Летягин нашел себя на улице посреди спринтерской  дистанции.  Храбрая
старушка  выдергивала  из-под  его  ног  мопса   с   лицом   задумавшегося
председателя Мао. Летягину пришлось совершить с первой  попытки  рекордное
для него взятие высоты. Раздались хлопки.
     - Металлист-сатанист! - объявила номер старушка.
     - НКВД на них нет, - рявкнул невпопад какой-то пожилой  гражданин  и,
не достав Летягина палкой, добавил, - ничего, пуля догонит.
     Лжеспортсмен был уже далеко, на проезжей части, демонстрируя отличную
технику бега, но по свистку гаишника замер и дал себя оштрафовать  на  все
последние рубли за нарушение правил перехода. Летягин понял, что если даже
к нему и  вернется  нормальный  аппетит,  то  удовлетворить  его  вряд  ли
представится возможным. Какая-то резкая  дамочка  вдруг  потащила  его  за
рукав и настоятельно предложила посторожить  ее  чадо,  пока  она  достоит
очередь то ли в сберкассе, то ли на почте. "Забери  своего  спиногрыза,  -
огрызнулся Летягин. - Дура ты". Однако голос еще не прорезался.
     На счастье дамочки проходившая мимо дворняга  распознала  в  Летягине
врага-Красноглаза и, гордая своим справедливым насилием, погнала по улице.
В  поисках  убежища  Летягин  растолкал  толпу,   пытающуюся   попасть   в
троллейбус, и, наконец, укрылся за сомкнувшимися створками  дверей.  Краем
уха он слушал, как почтенный папа объяснял своему сыну: "Этот дядя - псих,
он ничего с собой поделать не может". "Па, а я тоже стану психом?".  "Если
не будешь слушаться папу, то станешь..."
     Все равно, здесь было безопасно, и Летягин решил кататься по  городу,
пока не придумает что-нибудь стоящее. Однако, когда троллейбус остановился
на  Малой  Албанской,  неподалеку  от  родного  дома,  беглец  понял,  что
безопасность есть призрак. Дворняжка ехала вместе с ним, также не  уплатив
за билет, только на другой площадке, хотя и притворялась, что не  замечает
его.  От  проявления  столь  изощренного  коварства   со   стороны   такой
незамысловатой  твари  екнуло  сердце,  и   Летягин   выскочил,   проломив
закрывающуюся дверь. Не успел порадоваться своей ловкости,  как  раздалось
предупредительное урчание. Дворняга была по-прежнему рядом и  нацеливалась
на  его  ляжку.  Толстый  противный  пережравший  отбросов  пес.   Летягин
отпрыгнул вбок, а потом побежал, высоко забрасывая ноги, будто  это  могло
быть полезным. Пес не торопился атаковать, наслаждаясь ситуацией.  Летягин
заметил, что есть только один путь - в  свою  парадную.  И  вот  он  почти
спасен от рваных ран, но,  оказалось,  на  крыльце  стоят  знакомые  люди.
Лейтенант Батищев, сержант и семья Дубиловых.  Сделав  свое  дело,  подлая
собака отошла  в  сторону  и  стала  невозмутимо  обнюхивать  подоспевшего
четвероногого товарища по помойкам.
     - Летягин,  я,  кажется,  просил  вас  подождать  в  коридоре,  а  не
скрываться. Или вы предпочитаете, когда  вам  по-иностранному  говорят?  -
испортил воздух вредными словами Батищев.
     - Ничего, посидит в  кутузке,  так  научится  понимать  по-русски,  -
заржал один из сынов.
     Летягин  на  секунду  прикрыл  глаза,  потому  что  представил   себе
продолжение разговора. Сейчас его сложат буквой "Г", он начнет вырываться,
ему вломят по шее, потом затащат в парадную и там дадут еще не раз.  После
этого лейтенант объявит, что понес ранение носа  или  уха  при  задержании
мелкого, но злого хулигана, и все присутствующие скажут:  "Ага".  Наконец,
преступника протащат мимо возмущенных  бабушек  в  отделение,  и  там  уже
потерпевший и свидетели напишут "все, как было".
     Летягин попятился:
     - Извините, я не отсюда. Мне не сюда, - а потом  уж  откровенно  стал
удирать.
     - Летягин, остановись, Летягин, пожалеешь,  Летягин,  со  мной  шутки
плохи.
     В  этом  Летягин  не  сомневался,  поэтому  и  не   остановился.   Но
устремившийся за ним топот оглушал испуганное сердце, и беглец вскоре стал
изнемогать душой и  ногами.  Неожиданно  грозные  звуки  оборвались  двумя
глухими ударами. Так падают мешки  с  картошкой.  Все  это  происходило  в
обрамлении мата и собачьего лая. Летягин, пересилив  ужас,  оглянулся,  и,
хоть чуть сам не свалился, успел удивиться поразительной в своей  простоте
сцене.   Дворняга   дергала   за    штаны    повалившихся    милиционеров.
Преследователи, наверное, бежали колонной по одному. Передний споткнулся о
пса, а задний о переднего. Вторая собачонка терроризировала Дубиловых,  но
они мужественно встали стеной,  пытаясь  скрыть  плотными  телами  срамную
сцену.
     Летягин, бросив наблюдения, вскочил в кстати подоспевший троллейбус и
скрылся за поворотом. Однако, не доверяя теперь транспорту, сошел  наугад,
ввалился в первую попавшуюся парадную. Надо было покумекать в  тишине.  Он
остался без дома, это - раз. Но и без  работы  тоже,  потому  что  пропуск
лежит там, где больше не дом. В свою очередь, шатание по  улицам  приведет
лишь к полному истощению сил. Беличий бег в  колесе  неразрешимых  проблем
так утомил Летягина, что он  охотно  пал  в  объятия  Карлссона-Морфея  на
ящике, где когда-то, во времена очень большого порядка хранился дворницкий
инвентарь.

                                    5

     - Эй, вставай, дело есть, - кто-то долбил его в бок острым локтем.
     В парадной было темно, Летягин сел и долго протирал глаза, прежде чем
стал различать похожую на кляксу фигуру.
     - Проснись, обворовали, - гнусаво вступала в беседу темная личность.
     - Нет у меня никаких дел, - огрызнулся Летягин,  -  меня  так  просто
будить нельзя, когда сплю - все же легче.
     - Здесь только ментов дождешься. Хватит ковырять  в  носу,  пошли  во
двор, - предложил гнусавый.
     Во дворе накрапывало, гнусавый  не  внушал  ни  доверия,  ни  желания
стоять с ним рядом, однако, товарищей в летягинском положении выбирать  не
приходилось.
     -  Выпить  хо?  -  стал  наводить  межчеловеческие  мосты   гнусавый,
показывая из подмышечной области рослую "ноль семь".
     -  Юшки  красной  хочу!  -  неожиданно  выкрикнул  Красноглаз  устами
Летягина,  а  Резон  шепнул.  -  Не  теряйтесь,  Георгий,  перед  вами  не
джентльмен.
     - Я на  тебя  задумал  как  на  фраера  слюнявого,  а  ты  во  какой,
оказывается. Настоящий человек! - уважительно произнес  гнусавый.  -  Даже
как-то неудобно, уж больно дельцо мелкое, не шухерное. Но  ничего,  сойдет
для разминки.  А  насчет  того,  чтобы  юшку  пустить,  так  это  на  твое
усмотрение, я в чужой обычай не лезу.
     - Поскорее только надо, - опять встрял Красноглаз.
     - Сейчас из дома во двор два штымпа выйдут, - заобъяснял гнусавый.  -
Ты их здесь, возле бачка покараулишь. Как с тобой вровень будут, подвалишь
к ним фраерской походочкой, попросишь закурить.  Они  тебя  пошлют.  Тогда
дашь по рогам тому, кто с усами. Второй тут же смоется обратно в парадняк.
Там уже я поговорю с ним без понта.
     - А что они сделали? - спросил Летягин.
     -  Они  нечестные,  чужое  взяли,  -  объяснил  гнусавый,  и  Летягин
почувствовал в своей ладони хрустящие бумажки. -  Остальные  башли  потом:
через полчаса на углу, у бани, - и гнусавый начал растворяться во мгле.
     - Эй, гражданин, а если они меня не пошлют? - надсадным шепотом  стал
уточнять Летягин.
     - Ты что крысятник? - завизжал  гнусавый.  -  Задерешься  как-нибудь.
Дашь между рог мотылю с усами и шуруй на угол!
     Летягин хотел еще справиться о значении слова "мотыль",  но  гнусавый
исчез  окончательно  или,  по  крайней  мере,  затаился.  Пришлось  срочно
вписываться в натюрморт помойки. Наверное, хорошо получилось,  потому  что
выскочить в нужный момент наперерез "штымпам" оказалось  непросто.  Пиджак
зацепился за какой-то  заусенец,  и  под  звук  рвущейся  материи  Летягин
свалился рядом с бачком. Но чья-то железная рука помогла ему  -  взяла  за
шиворот и поставила в  вертикальное  положение.  То  была  рука  одной  из
будущих жертв.
     - Подслушивал, гнида? - спросил тот, что был поменьше  ростом  и  без
усов.
     - Я не гнида, я... курить, - смело выдавил Летягин и позвал про себя:
"Эй, Красноглаз, где ты? Выходи".
     Никто не  отозвался.  Лишь  усатый  ткнул  в  зубы  пачкой.  Дымок  с
Беломорканала  вскоре  вошел  в  легкие  и  вызвал  спазмы  у  истощенного
организма.
     - Курить  хотел,  а  не  умеешь,  -  железная  рука  сжала  в  щепоть
Летягинскую физиономию.
     - Это сявка. Выброси. Некогда с ним  возиться,  -  отдал  свое  тихое
распоряжение безусый. И тот, кто хотел быть Робин Гудом, за  доли  секунды
оказался в мусорном баке. Причем,  вниз  головой,  с  сиротливо  торчащими
наружу ногами. Стало обидно. Ведь кровь можно было взять на почти законных
основаниях - люди-то попались явно  нехорошие,  только  бандиты  так  себя
ведут.
     Откуда-то из глубины раздался смущенный голос Красноглаза:
     "Ну, испугался. С кем не бывает, а?"
     "Целы мы? Целы. Ну а все остальное - гордыня", - добавил Резон.
     Не успел Летягин выбраться из-под мусора, как появился накрученный  и
раздосадованный гнусавец.
     - Деньги отдавай, падла, - слово "падла" звучало очень сочно.
     Конечно, Летягин хотел все вернуть - но оказалось, что карман пиджака
в суматохе был безнадежно оторван.
     -  Ищи,  козел,   иначе   пришью,   -   нервно   посоветовал   грубый
антиобщественный элемент.
     - Шансов найти нет, - вскоре объявил Летягин,  -  спишите  по  статье
"несчастливая случайность, форс мажор". Не удивляйтесь,  вы  же  в  группе
риска.
     - Я сейчас тебе покажу, как форс тырить, - гнусавый понял по блатному
слова Летягина и резко  ударил  объясняющего  по  губам.  Молодой  человек
облизнулся, и солоноватый  привкус  крови  показался  ему  восхитительным.
"Еще,  еще",  -  сказал  Красноглаз,  выходя  из  клетки.  Волна   подошла
моментально. Летягин-Красноглаз в три прыжка  догнал  бросившегося  наутек
гнусавого негодяя и швырнул на землю. Тот лопнул, пустив вонючий дымок,  и
стал дряблым овоидом. "Ну,  выжимай  его,  урку  беспардонную,  -  исходил
азартом Красноглаз. - И все самое светлое, что в  нем  есть,  -  у  нас  в
пузе". Но Летягин почувствовал неладное. Отделившись  от  Красноглаза,  он
увидел подростка, прилипшего к оконному стеклу, завороженно  следящего  за
происходящим.
     "Да  пэтэушник  ничего  не  поймет,  -  заверил  Резон,  перехватывая
Летягинский взгляд, - он в предыдущем измерении остался".
     "Тут в любом измерении нечего понимать.  Детишки  по  части  гадостей
очень переимчивые. Все эти выхлебывания и выжимания прямо  отштампуются  в
подкорке - где хранится список того, что можно с другим человеком  делать,
а что нельзя", - пытался объяснить свою особую позицию Летягин.
     "О нас, то есть о себе, ты подумал?! - взвился Красноглаз. - С  таким
дешевым пижонством тебя уже завтра в воронку затянет. А  с  гибелью  твоих
гнилых мозгов и мы с Резоном, так сказать, безвременно опочием. Сейчас  бы
на свою харю посмотрел - плюнуть и то противно, а еще рассуждает..."
     "Какое ханжество! Упражнение в  псевдоморали  на  краю  пропасти.  Не
завтра, но через неделю наступит полное истощение. Действительно, Летягин,
на людях вам уже сейчас появляться нельзя, никакой эстетики не  осталось",
- горя благородным негодованием, заявил Резон.
     "Дети  плакать  будут,  а  взрослые  рвать   фонтаном",   -   уточнил
Красноглаз.
     "Молчать!" - Летягин пнул  гнусавого,  который  уже  начал  принимать
обычный свой вид, и двинулся наугад. Все шансы  упали  и  это  было  ясно.
Пиджак выглядел подобно плавникам большой гордой  рыбы,  брюки  напоминали
несобравшуюся по причине скрытых дефектов скатерть-самобранку, а в желудке
по-прежнему царила холодная пустота. Хотелось плакать. Но Летягин заставил
себя разозлиться и почувствовал, как мужские желваки заиграли на его лице.
Он произнес первую решительную побудную речь Летягина.
     - Могу я пить и выжимать кровь не хуже вашего.  Особенно  в  нынешней
тревожной ситуации. Только надо знать у кого. Не хочу быть страдальцем  за
человечество, не хочу оборонять пустыню. Быть неизвестным плохим - куда ни
шло, но  неизвестным  хорошим  -  глупо.  Почему  я  должен  мучиться?  Я,
проникающий в другое измерение, где от человека остается лишь дымящаяся  в
воздухе кровь...
     - Господин товарищ хозяин, - уважительно сказал Резон, -  вернемся  в
родное жилище.
     - Темнота - друг, - добавил Красноглаз. - Отомстим Дубиловой, она как
раз должна возвращаться с рынка.
     - И пойду, - тряхнул нечесаной головой Летягин, - у меня ведь  теперь
гипноз есть, что мне стоит Дубилову завертеть.
     -  Берите  глубже,  Георгий,  не  гипноз,  а  ЗОВ.   Вы   моментально
пробуждаете в объекте воздействия симпатию, жалость или доверие.  Если  уж
объект совсем деревянный, то хотя бы насылаете дремоту, - вежливо объяснил
Резон.
     - А как твоя рожа неумытая пришлась по вкусу милашке из  прокуратуры,
- подбодрил Красноглаз. - Я ж заметил, она за  тобой  три  этажа  скакала,
пока каблучок не сломался. Все помочь хотела.  Я  едва  не  прослезился  -
люблю красивые сценки. Хотя, конечно, давно знаю им цену.
     Летягин тонко рассчитал место своей засады. Так,  чтобы  из  дома  не
было заметно, но и чтобы Дубилова не просвистела  мимо,  как  "фанера  над
Парижем".
     Едва Летягин закончил свои расчеты, появилась она - крепко ступая  по
земле и еще более крепко сжимая две авоськи с законной добычей.
     - Позвольте я вам сумочку поднесу, - со склоненной набок головенкой и
услужливой улыбочкой возник перед ней Летягин.  Он  слегка  облизывался  и
сглатывал слюну.
     Дубилова  недоверчиво  засопела  и  отодвинула  молодого  человека  в
сторону.
     - Еще чего. Не твое и не трожь. Больно охочий до чужого.
     - За столом никто у нас не  лишний,  -  напомнил  Летягин  и  проявил
вежливую настойчивость, подхватывая одну из авосек. В этот  же  момент  он
получил страшный нокаутирующий удар  второй  авоськой  и  стал  оседать  в
дорожную грязь.
     - Будешь еще липнуть - и не так ударю. А потом Батищеву  скажу  -  он
тебя посадит за приставания, - сурово сказала женщина-мать. Но  тут  через
всю улицу с радостным лаем к ним бросилась давно известная  дворняга.  Пес
стал озорно приплясывать перед мгновенно растаявшей Дубиловой.
     - Твой песик? - сквозь смех спросила ответно приплясывающая Дубилова.
     - Мой, мой, - соскребая рыбью чешую со щеки, пробормотал Летягин.
     - А можно ему мясца дать?
     - Нужно, - еще не приходя в сознание машинально сказал Летягин.
     Дворняга принялась оживленно слизывать  кровь  с  огузка,  и  Летягин
нечаянно приметил в этом странном способе еды, да и в  выражении  собачьих
глаз что-то несобачье. Пес словно намекал,  подначивал,  как  бы  говорил:
делай с Дубиловой то, что я делаю с огузком.
     И Летягин почувствовал волну, она уже начала покачивать его, размывая
очертания предметов.
     - Преображайтесь, товарищ хозяин, -  шепнул  Резон,  -  самое  время.
Женщина готова.
     Но Летягин медлил, даже сжал голову руками, будто пытаясь не  пустить
волну.
     - Вот уж бездарь, вот уж двоечник, - стал ругаться  Красноглаз,  -  а
еще распетушился: я такой, я эдакий. Яйцо обыкновенное, вот ты кто. И  все
пиявки из тебя тянуть будут, пока одна пленочка не останется.
     - Это же враг, она вам на горло наступила. К тому же питаться надо, -
жестко предупредил Резон, - надо питаться всем, от Эйнштейна до козла, для
выполнения своих сугубо индивидуальных задач.
     - Не могу, - выдавил Летягин,  -  если  бы  она  сейчас  кричала  или
злилась, а то ведь радуется. И она несчастная по-своему, темная...
     Дубилова со счастливой  улыбкой  села  прямо  на  тротуар.  Дворняга,
осуждающе гавкнув на Летягина, подскочила к осевшей в  трансе  женщине.  У
той заходило по шее вздутие, которое вдруг  лопнуло,  и  из  раны  потекла
прямо по воздуху жидкость, бурая в скудном фонарном свете.  Пес  подставил
открытую пасть и, помогая себе языком, стал ловить кровь.  А  потом  вдруг
все кончилось, струя втянулась, исчезла, и шея закрылась,  стала  целее  и
глаже прежнего. Никаких  рубцов  и  швов.  Пес  мотнул  мордой  в  сторону
Дубиловой, с лица  которой  не  сходило  выражение  блаженного  идиотизма,
посмотрел на Летягина и еще раз показал  на  Дубилову,  как  бы  приглашая
последовать  примеру.  Но  Георгий  только  вздрогнул,  будто  его  укусил
здоровенный шмель, и быстро отвалил. Летягин  ничего  не  мог  поделать  с
собой, он не слушался голосов, а в голове звенела  колоколом  только  одна
фраза: "Дубилова сейчас счастлива".
     - Вернись, болван. Тебе  плохо  будет.  Ты  же  на  волне!  -  заорал
несдержанный Красноглаз.
     Летягин не вернулся, хотя  с  каждой  секундой  ему  становилось  все
тяжелее. Местность превратилась в воронку, он  не  мог  уже  держаться  на
ногах и упал, проехался на животе,  обдирая  сведенные  судорогой  ладони,
разевая клыкастую уже пасть и обрастая шерстью. Напрягшись, он добрался до
собранной дворниками кучи листьев и застыл там, тихо скуля от  пробегающей
по телу зыби. Ненадолго впал в  забытье.  Потом  в  него  просыпался,  как
песок, скрип башмаков на дороге.
     "Врача, скорую", - на самом деле ему только показалось,  что  он  это
сказал.
     - Федя, ну-ка посмотри, кто там в куче сопит.
     Луч фонаря ударил в глаза, походя высветив фигуру милиционера.
     - Зверь какой-то, дышит шумно. То ли  толстая  собака,  то  ли  тощая
свинья. Сюда бы ветеринара.
     - В задницу твоего  ветеринара.  Кокнуть  животину  надо,  а  то  еще
покусает кого-нибудь. Небось, не из красной книги, Песков не заплачет.
     Раздались характерные звуки. Летягин стрелял на сборах  из  пистолета
Макарова, поэтому не мог ошибиться - предохранитель снят и взведен курок.
     "Что вы, товарищи милиционеры. Я же свой, я челове-е-ек!" -  И  опять
не раздалось ни слова.
     - Что-то он разурчался. Еще бросится.
     - Да жми же ты на крючок, Шахерезада трепливая.
     Щелчок. Еще щелчок. Выстрела не было.
     - Тьфу, поганство. Одна ржавчина сыплется. Вчера же только  смазывал.
Даже застрелить никого нельзя, - обиженно сказал Федя.
     - Ладно, придурок, пошли отсюда. Сама сдохнет... но ты прикинь  своей
куриной башкой, а если бы рецидивист попался. Так он  бы  давно  уже  тебе
мошонку поцарапал... Ну надо же так оружие содержать...
     Голоса  стихли  вдали.  Как  раз  начала   сходить   волна.   Летягин
догадывался, что между ней и внезапно  проржавевшим  казенником  пистолета
есть какая-то связь. Однако, в основном, Георгий старался  думать  о  тех,
кто  может  ему  прийти  на  помощь  и  навсегда  избавить   от   зверских
преображений. В голове сияла неоновой вывеской прочитанная  где-то  фраза:
"Но советские врачи спасли ему жизнь". И меня спасут, обрадовался Летягин.
В конце-то концов, если внимание мировой  общественности  не  приковано  к
проблеме кровохлебства, то, значит, это всего-навсего заурядная болезнь.

                                    6

     Единственным медицинским учреждением, которое  способно  гостеприимно
распахнуть свои двери в столь поздний час, являлся, по неполным  сведениям
Летягина, пункт профилактики венерических заболеваний.
     - Скажи, больной, зачем тебе это надо было? - спросил врач.
     - Я голоден, - сказал чистую правду Летягин, - все время.
     - Нажрался бы и дрыхнуть на бочок.
     - Я же  не  могу  дрыхнуть  без  просыпу.  А  когда  не  сплю,  волны
подкатывают. Глядишь - клыки, язык заострился, глядишь  -  шерсть  уже.  И
люди как какие-то кусты становятся, дозрели, значит, и лопнули  для  моего
кровопийства.
     - Слушай, больной, ты интересные  вещи  своим  девушкам  рассказывай.
Сюда ты пришел лечится, а не лапшу вешать, - врач был молодой, но ушлый.
     Летягин  ощутил  злость,  как  недавно,  в  стычке  с  гнусавым.   Он
попробовал поймать волну, и получилось. Сразу же  зашевелился  Красноглаз:
"Не верит, покажем".
     - А это видел? - Летягин вынул рот из воротника и оскалился.
     - К зубному, к зубному, - заслонился дрожащей рукой доктор.
     Летягин рванул рубаху и открыл шерсть. Собеседник вскочил.
     - Тоже - к зубному? Или  к  дерматологу?  Эх,  доктор,  не  читал  ты
Геродота. Я тебе и не такое могу показать. Провал на  полморды  не  хочешь
или громадную пиявку ненасытную?
     - Н-не хочу, - слабо зазвучал врач, - верю всему всегда.
     - Тогда ладно, - Летягин расслабился и отогнал волну.
     - Если вы снежный человек, то вам надо  обратится  в  соответствующую
инстанцию, вы не по нашему профилю, - мужественно садясь, произнес врач.
     - Я -  кровососущее.  Вампир.  На  меня  никакой  инстанции  нет,  но
лечить-то меня надо.
     - Лечить от человеческих, в частности,  венерических  заболеваний  мы
обязаны. А от вампиризма, извините, нет. Никто не будет лечить иллюзию или
галлюцинацию, лечить можно от иллюзий и галлюцинаций.
     - Но вы же видели!
     - Я вам  не  генсек  или  президент.  То,  что  я  видел  -  не  есть
исторический факт. У меня  вполне  может  быть  психическое  расстройство,
белая  горячка,  деградация  личности,  состояние  полусна,  гипнотический
транс, кома или хотя  бы  временное  отклонение  от  нормы.  Час  поздний,
усталость...
     - Но взгляните шире, - взмолился Летягин.
     - Я-то взгляну шире, но медицина или биология - они шире  не  станут,
также как не сможет стать шире построенный дом. Выше, еще куда ни  шло,  и
то  до  определенного  предела  -  пока  нижние  этажи  держат...   Может,
какая-нибудь новая наука способна разобраться. И то сомневаюсь. Это вам не
в другой галактике звезды шукать. Здесь  что-то  очень  важное  действует,
вероятно, даже главное. Только вот о главном людям знать не положено.  Они
ведь боятся будут. В государстве же рекомендуется боятся только  тех,  кто
страшен самому государству - шпионов, иностранных генералов, самогонщиков,
подпольщиков.
     - А я ведь пойду и крови нахлебаюсь у  первого  встречного,  -  почти
безнадежно пригрозил Летягин.
     - Ваше личное дело, -  врач  уже  забеливал  "мазилкой"  сведения  на
Летягина в журнале регистраций. - Уголовным кодексом не карается,  моралью
не порицается. Завидую. Эх, если бы у меня были такие недостатки.  А  если
насчет зубок все же беспокоитесь, то и стоматолог тут недалеко.

                                    7

     Судя по всему, в пункте неотложной зубоврачебной помощи  оказывали  и
все остальные виды ночных услуг. Дверь дежурного стоматолога была открыта,
через нее нескончаемым  потоком  шли  люди,  и  каждого  он  привечал,  то
бор-машиной, то бутылкой  водки,  то  видеофильмом  исподнего  содержания.
Слева от двери, как и полагается,  громоздился  вышибала  -  во  избежание
недоразумений от лихих людей.
     - И что вам мешает? - спросил дантист, осмотрев клыки Летягина.
     - Так они же не просто так, а для откупорки кровеносных сосудов, хотя
кровь можно пить и без них:  методом  проникновения  внутрь  сосуда  через
другое измерение.  Есть  ведь  такие  измерения,  где  человек  становится
похожим на жидкое яйцо.
     - Ну и пейте  на  здоровье,  раз  природные  данные  способствуют,  -
предложил опытный врач. - Только у больных гепатитом не советую.
     - И вы доверяете тому, что я сказал? - спросил Летягин.
     Стоматолог пожал плечами.
     -  Почему  бы  и  не  доверять,  я  же  не  телезритель,  чтобы  меня
разыгрывать. Я просто считаю, если с вами случилось что-то  неожиданное  и
как бы неприятное, надо посмотреть, можно ли извлечь из этого какую-нибудь
пользу,  не  дает  ли  это   какие-нибудь   скрытые   преимущества   перед
согражданами.
     - Извините, я пошел, - стал собираться разочарованный Летягин.
     - Куда вы! - спохватился опытный профессионал. -  Клычочки  подпилим,
если желаете. Внешность сделаем, не подкопаешься.
     - Само все спрячется, - скорбно сказал Летягин. -  А  лучше  бы  всем
было видно чудище с залитыми кровью губами и волчьей физиономией. Лучше бы
мною пугали детей, лучше бы каждый знал, каким не надо быть. Открытое  зло
- прекрасно.
     - Ну, у вас средневековые представления, - мгновенно утратил  интерес
стоматолог и перешел к более перспективному клиенту.
     "Хлопни меня сейчас какой-нибудь  метеорит,  не  расстроился  бы",  -
подумал Летягин уже на улице.
     "Убейте, зарежьте, моя здесь могила... Ой, какие мы значительные, как
себе нравимся", - стал дружески передразнивать Красноглаз.
     "Если я  не  смогу  стать  нормальным  человеком,  то  уж  нормальным
человеческим трупом мне никто не запретит сделаться!" -  прокричал  внутри
себя Летягин.
     "Опомнитесь, - всполошился Резон, - жизнь прекрасна и удивительна".
     "Ты что задумал? Ты это брось! - заныл Красноглаз. - Мы же  с  тобой.
Нам без тебя нельзя".
     "Найдете себе нового дурака. Дефицита нет", - мрачно сказал Летягин и
отправился в ночную аптеку.
     Там его встретила медлительная женщина, которая уже не очень отличала
сон от яви, но инструкции  ставила  много  выше  и  того,  и  другого.  На
требования Летягина продать побольше снотворного, она ритмично  повторяла:
"Рецепт, рецепт". Не обратила она внимания, даже когда Летягин  зарычал  и
показал клыки. Тогда упырь-неудачник стал у дверей и  принялся  рычать  на
всех выходящих из  аптеки.  Среди  них  оказывались  и  обладатели  нужных
рецептов, которые без всяких препирательств спешно отдавали Летягину  свои
снотворные медикаменты.  Когда  набрался  целый  карман  таблеток,  то  он
погрузил их в пасть, запил из лужи - теперь уже  было  плевать  на  всякие
тонкости, - и стал дожидаться сонной смерти. Смерть на этот раз не пришла.
Пришло расстройство желудка со всеми вытекающими последствиями, но  и  оно
быстро выдохлось.
     "Раз так, - подытожил Летягин, - то я направляюсь к себе домой".
     "Будем жить, ура, виват Георгий! - заобнимались Резон и Красноглаз. -
А значит, будем жить лучше и веселее".

                                    8

     Хотя дверь была заперта, он догадался, что дома кто-то есть - даже по
тому, как проворачивался ключ в замке. Кроме того, не слишком  сильно,  но
пахло сапогами.
     "Неужели  там  все-таки  сидит  и  жрет  колбасу  салями   участковый
лейтенант Батищев, прыгающий по кочкам голов, среди которых моя  последняя
- в следователи. Сейчас войду и трахну его табуреткой  по  спрятанному  за
рыжими волосками лбу. И пусть меня расстреляют. Так даже лучше. Наденут на
голову полосатую шапочку и вмажут по ней из "Макарова". Тут,  наверное,  и
ребенок справился бы отлично.  "Петенька,  видишь  у  дяди  такая  смешная
маковка, мушечку чуть пониже, держи крепче двумя ручками..." Да,  это  вам
не прямо по оголенному человеческому затылку палить... Все же приятно, что
заодно сдохнут две гадины - Красноглаз и Резон".
     Уже в прихожей по запаху Летягин понял, лейтенанта  здесь  нет.  Было
другое - аромат ночных насекомоядных  цветов.  "А  все-таки  не  зря  я  в
вампиры пошел. Нюх у меня явно прогрессирует".
     На прожженном сигаретами диване лежала она.
     Бывшая законная супруга так умела слушать, что он стал  считать,  что
умеет говорить. Так любила  изящные  искусства,  что  он  мог  кинуть  сто
мозолистых рублей на какую-нибудь китайскую тарелку и  не  припомнить  это
потом. Профессорская дочка, вышедшая замуж  за  полудеревенского  паренька
среднего  ума  и  внешних  данных,  который,  даже  вернувшись  из  рейса,
напоминал приехавшего с городской ярмарки крестьянина. Однако, разве не ее
бросили в грузовик вместе  с  белобрысыми  финскими  диванами  и  креслами
четыре рыжих мужика? Он еще хотел  что-то  пообещать  ей,  а  она  махнула
рукой, трогайте, мол, чего его  слушать.  А  остальные  вещички,  те,  что
получше, она задолго до своего полного исчезновения стала переправлять  на
родительскую квартиру, "чтобы не захламлять дом".
     Сейчас Нина  проснулась,  приподняла  голову,  посмотрела  куда-то  в
сторону.
     Волосы у нее теперь заметно светлее, и вообще она кажется еще  лучше,
чем даже в самый первый вечер их знакомства.
     - Ничего себе явление... Как сон, как внутренний туман... Ты  чего-то
забыла у меня, Нина?
     - Ехидничать ты не разучился, - сказала,  а  потом  уж  взглянула  на
него. - Ты симпатичный, хотя и совершенно опустившийся.
     - Могла бы добавить "в мое отсутствие".  Но  дело  не  в  том,  Нина.
Объективно я достаточно гадок. Приязнь ко мне - действие зова.
     - Зов предков, да? Насмотрелся про Тарзана.
     - Видик ты забрала с собой... Но я предупреждаю, что это  сравнимо  с
действием алкоголя - когда выпьешь, женщина кажется красивее.
     - Представляешь себе - мужчина нет. Просто становится все равно.
     - Значит,  зов  похож  на  ностальгию  по  родным  местам,  тоску  по
здоровому коллективу...
     - Хватит, Летягин. Я просто пришла к тебе. А ты меня еще любишь?
     - Попробуй, не полюби тебя.
     - А ты мне снишься, просто кошмар.
     - Значит, что-то осталось между нами, Нина.
     Он сел рядом. Они взялись за руки. Он почти поверил,  что  вампирский
зов - просто выпяченная случайность. А раз зов - неправда, то может, и все
остальное - нет, не неправда, но просто как темный воющий лес, который уже
пройден. Ведь сейчас заметно в глазах Нины не оцепенение, а знание  тайны,
которая, может быть, их связывает. Ведь эта тайна важнее,  чем  вещи,  чем
набитые вещами люди, которые их  окружали.  А  когда  она  существует  меж
двоими, то и мир воспринимается со своей лучшей, тайной стороны.
     - Между прочим, я тебе помогла, Джордж. Здесь вертелись какие-то типы
и милиционер впридачу. Ломать дверь собирались, что ли. Я им сказала, чтоб
все убирались, жена пришла. И их как ветром сдуло. Почему, а?
     - Тебя боятся, Нина, потому что ты не боишься. Ты свободный человек.
     - Я и тебе вольную дам. Не пожалеешь.
     - Не знаю, стоит ли со мной  возиться,  Нина.  У  меня  появились  не
лучшие черты, - честно признался Летягин.
     - Я тоже не стояла на месте.
     Ее пальцы легли на его шею, тонкие нежные пальцы - только вот  любовь
к длинным  ноготкам  у  нее  не  исчезла.  Нет,  пожалуй  ноготки  слишком
длинноваты, они даже царапают его. Но не скажешь же женщине, которая  тебя
целует, чтобы она вела себя поосторожнее. Можно и потерпеть - главное, они
вспомнили...
     А когда ее пальцы стали умелыми пальцами  убийцы,  а  знающий  взгляд
Летягина увидел губы, вытянувшиеся в стальную трубку, которая вошла в  его
лопнувшую под ухом  плоть,  он  уже  и  не  смог  пошевелится.  Разве  что
привстал, но тут ему  показалось,  что  на  него  навалилась  гора,  и  он
обмяк...

                                    9

     Забрезжил свет. Какой-то человек сидел рядом и  елозил  по  его  лицу
мокрой тряпкой. Летягин поперхнулся и чихнул.  От  содрогания  заныло  под
ухом. Потрогал пальцем - лежит компресс.
     - Очухался? Видишь, брат, до чего лирика доводит. Но за трепетную выю
не бойся. Рассечения тканей, конечно же, нет  -  все,  как  и  полагается,
сделано с помощью пространственной развертки. Отек, правда, случился из-за
сильной тяги. Ничего, не хнычь, рассосется, - человек говорил  уверенно  и
назидательно.
     - Кто это меня? И вы-то  сами  что  здесь  делаете?  -  устало,  даже
безразлично спросил Летягин.
     - Кто, кто?  Жена  твоя  Нина  тебя  же  и  обработала.  А  я  Трофим
Терентьевич. Со  мной  ты  уже  знаком.  Гиеноподобие,  дворнягообразие  -
помнишь. Я, скажу без излишней скромности,  знаток  метаформизма.  И  тебя
научу этому ремеслу.
     - Не надо мне вашего вампирского ремесла, я не способный!
     - Не прибедняйся. Нинуля-то освоила?  Освоила,  ценный  теперь  кадр.
Только увлекающийся, может и до дна допить. А ты, Жора, кстати,  невкусный
оказался. Плохо Ниночке стало, подкосились ноженьки,  задрожали  рученьки,
едва успела СОС послать. Хорошо, что я сегодня дежурю. Скорую вызвал,  сам
прилетел. Врач сказал, отравление жуткое, не  ручается,  что  будет  жить.
Такое, кстати, бывает, если донор  шибко  токсичен...  Ты  там  ничего  не
принимал на грудь?
     - На какие шиши? - Летягин правдоподобно похлопал по карману.
     - Ну, дело хозяйское, ты ведь у нас уже большой  мальчик,  и  жена  -
твоя собственная. Мы в семейную жизнь не лезем. Меня вот другое  беспокоит
- на работу-то пойдешь? Я пиджак тебе зашил и ботинки почистил.
     - Мне нечего на работе делать, Трофим Терентьевич. Кризис жанра. Я  в
свободном  поиске.  Мне  надо  за  спиртом  к  тете  Маше,  а   потом   за
флоппи-дискетками  к  дяде  Васе,  а  потом   в   кое-какую   контору   за
программами... Моя собственная продукция не пользуется спросом населения.
     - А чего так скромно, Георгий?
     - Не берет клиент - одна крупная автосервисная фирма  -  боится,  что
мои программы выведут на чистую воду ее гешефты с запчастями. А начальство
в моем институте на клиента не давит, потому что не пользуюсь я уважением.
     - Это ЗАГОН, - внушительно произнес Трофим, - сейчас пойдем прямо  на
твою работу и посмотрим, кто тебя там обложил. А  дальше  все  зависит  от
твоей сознательности. Или поймешь, что ты вампир, или ты - доходяга. И  не
сегодня-завтра окажешься в ЯМЕ. Я тебе сразу могу сказать - туда  попадать
не стоит.
     - В яму не стоит, - эхом отозвался Летягин, попробовав на вкус  слова
Трофима. Предательство Нины придало им  давящую  весомость.  А  что,  если
действительно обложили? Обложили не вдруг, а  начали  это  делать  загодя,
давно, когда он был еще подростком  и  мечтал  смыться  подальше  от  двух
деревенских  старух:  матери  и  тетки.   Туда,   где   жизнь,   где   все
по-человечески. А дома,  ему  казалось,  не  было  ничего,  кроме  тления,
которое он видел и в сухих руках старух, и в темных паутиновых углах, и  в
божнице. Но сейчас он уже понимал, что таинственное,  непонятное  принимал
за смерть, а жизнью ему представлялся слегка прикрытый косметикой  распад,
который охватил весь его мирок - квартиру, работу, семью, друзей, и вызвал
появление вот этих  вот  "гиеноподобных".  Куда  теперь?  Словно  отвечая,
заботливый Трофим накрыл Летягина пиджаком.
     - Надевай галстук, Жора, и иди со мной. Для начала надо  организовать
твое питание. Это первично. Потом мы возьмем все то, что отняли у тебя и о
чем ты даже забыл. Физически ты уже вампир, а значит, у тебя большая фора.
Я  мог  бы  назвать  плеяду  громких  имен:   Владимира   Ильича,   Иосифа
Виссарионовича, Адольфа Алоизовича, Пол Потыча и так далее, и все они - из
наших. Но это были вампиры милостью судеб, бессознательные  упыри,  им  не
хватало вампирского КРУГА, они не видели ВОРОНКИ,  и  в  их  стремлении  к
счастью было так много лишнего, бесполезного, надуманного. Сплошь и  рядом
они  пытались  сконцентрировать,  организовать  энергию,  чувства,   мысли
подвластных им людей не естественными  вампирскими  средствами,  а  грубым
подавлением,  навязыванием,  насилием.  Нам,  сознательным  вампирам,  это
чуждо. Так что мы не только материалисты, но еще и гуманисты, друг мой...
     - Какой же тут гуманизм, уж назвали бы иначе. Вы же  тянете  у  людей
кровь, а не водицу. Можно сказать, жизненную основу. Это очень  плохо  для
них.
     - Ты скользишь по поверхности вещей, сынок. Это очень хорошо для них,
поверь уж. Человеку всегда легче, когда у него  забирают  лишнюю  тяжесть,
бесполезный избыток.  Ведь  берут-то  не  просто  так,  а  чтобы  вернуть,
претворив  изъятое  в  духовные  и   материальные   ценности.   Происходит
принудительный, но необходимый заем, своего рода социальное страхование.
     Звучало убедительно. Летягин не умел спорить, однако сопротивлялся:
     - Вы можете внести инфекцию, СПИД привить.
     - Кто угодно, только не мы. Все организованные вампиры,  пользующиеся
волнами  преобразования  в  установленных  диапазонах,  обязаны  применять
пространственную развертку доноров, то есть  БЕСКОНТАКТНЫЙ  сбор  кровяной
массы. Все контактные способы запрещены  законом  нашего  круга,  за  этим
строго следят. Даже за некачественную обработку, приведшую  к  отекам,  мы
строго и персонально наказываем.
     - Это бескультурие, - вспомнил Летягин нужное слово.
     - Это древняя и  прекрасная  культура  общения,  средство  воспитания
чувств. Несмотря на исправно работающий зов и фальшивую услужливость,  что
ты получил от Дубиловой? Во-первых, удар по морде, во-вторых, презрение.
     - Ну и черт с ней, - фыркнул обидчивый Летягин.
     - Нет, не черт. Ты людьми не бросайся,  Георгий,  -  строго  произнес
Трофим. - Она тебе  не  нравиться.  Прекрасно.  Но  дружить  с  теми,  кто
нравиться - небольшая заслуга. А ты отбрось эгоизм, настройся на эту даму,
стань ей своим, улови, что томит ее сердце, что  ждет  ее  разум  -  самый
главный дефицит. Дай ей  кусочек  от  того,  чего  она  требует.  Хотя  бы
пообещай, помани. Не бойся демагогии, накрутки - ведь нужно только,  чтобы
донор  снял  свою  психическую  защиту,  раскрылся   перед   тобой.   Если
справишься,   то   будьте-нате,   придет   волна,   и    он    развернется
пространственно, станет доступным для КРОВОСБОРА.
     - Получается, человека вы ломаете?
     - Диалектики в тебе мало, Георгий. Донор пусть бессловесно, но желает
пожертвовать частицу от себя  на  мировой  прогресс.  Поэтому-то  с  такой
готовностью покоряется зову. Тут уж сам не теряйся.  Волна  освещает  тебе
дорогу за пределы обыденной реальности, туда, где ты тоже существуешь, где
продолжаешься. Чтобы ты нашел там  более  энергоемкий  и  менее  затратный
морфовариант для себя, например, упыря зубатого, зверя-вурдалака или  хомо
вампирикус. Учти,  каждый  последующий  более  эффективен,  тратит  меньше
энергии и времени на взятие одного  и  того  же  количества  калорий,  чем
предыдущий.
     - И где же эти варианты сидят, почему физики их не видят?
     - Если физики туда заглянут, то увидят кукиш, но это им, к сожалению,
не грозит. У нас другая  наука  -  вампирика.  Вот  тебе  азы  азов:  есть
подпространства  или  измерения,  где  хранятся  так  называемые  "спящие"
структуры. Если в эти области перевести свой психический центр и возбудить
автоволну,  то  и  произойдет   преобразование   "спящей"   структуры   по
многомерной   матрице   во   вполне   работоспособный   вполне    телесный
морфовариант. Причем, скорее всего, вампирического типа.
     - А что, толстая пиявка с двумя сосалами тоже украшает  мать-природу?
- ехидно уточнил Летягин.
     - До такой пиявки тебе мыться и мыться, - честно предупредил  Трофим,
- пока что ты только потребляешь энергию и знания, ничего не давая  взамен
вампирскому кругу.
     - Сколько можно выпить крови у  одного  человека?  -  решил  уточнить
сломленный железной логикой Летягин.
     - Стоп... Еще скажи выхлебать. У тебя речь неотесанного  деревенского
упыря,  -   укоризненно   сказал   Трофим.   -   Специалисты   от   уровня
зверя-вурдалака и выше говорят: взять валорис I. А есть  еще  валорис  II,
связанный с эмоциональной сферой, валорис III - с ментальной, фитовалорисы
- это уже область растительных соков, и,  наконец,  натурвалорис...  Мечта
поэта: энергия, несущая планетарный, космический порядок. - Трофим умолк и
несколько раз ударил кулаком по своей ладони, а потом продолжил, -  и  его
возьмем, никуда не денется... Итак, снова напоминаю, мы - материалисты. Не
взяв валорис низших вещественных градаций - например, номер первый, -  нам
по-настоящему не подступиться к высшим валорисам. А теперь отвечу на  твой
наивный  вопрос.  Для  нас  не  существует  слово  "можно".  Вместо   него
употребляется  "нужно".  Сколько  организм  требует,  столько   и   нужно.
Дозирование очень скоро дойдет до автоматизма. А  теперь  ступай,  умойся.
Тебя ждет "роскошь человеческого общения" - как выразился один писатель из
"наших".
     Летягин,  обрадовавшись  простой  задаче,  стал   драить   запущенную
физиономию, а Трофим тем временем читал вслух из чудом завалявшегося  тома
энциклопедии "Брокгауз".
     - Вампир, слово неизвестного происхождения... и не стыдно им,  узнать
надо было... На Запад Европы пришло из Германии,  куда,  в  свою  очередь,
перенято было от славян... Слышь, Георгий, западники все от  нас  тянут...
Двояко произносится в славянских наречиях: вампир и упырь... Ну, Брокгауз,
ну, козел! Упыри ведь - это чистые контактники, а  вампиры  -  специалисты
бесконтактного слизывания. То-то... Что же чирикают лишь про слова, да про
термины?.. А вот и про нас... Мы, дескать,  мертвецы,  встаем  из  могилы,
высасываем, понимаешь, кровь у спящих людей...  Тьфу,  дешевое  повидло...
Думали  нас  унизить,  да  только  сами  обделались.  "Могилой"  окрестили
девятимерную среду, в которой возбуждается волна  преобразований.  Стыдно,
товарищи, есть же прекрасное имя - "воронка". "Вставание" - куда  ни  шло,
сойдет, применительно к процессу осознания своей  подлинной  сущности.  Но
эти грязные завистники "мертвецом" называют  человека,  пробуждающегося  к
новой жизни! И доноры, между прочим, - не  "спящие  люди",  а  успокоенные
действием зова. Под конец репрессивная часть, как  же  без  нее.  Отрезать
голову, пронзить осиновым колом - это они умеют, палачи...
     - Не плачьте, лучше попейте  кровушки,  Трофим  Терентьевич,  -  стал
утешать  расстроившегося  вампира  Летягин,  -  все  утрясется,  вы   сами
палачи...

                         ЧАСТЬ ВТОРАЯ. И ОН ТОЖЕ

     Давно известно, если вы вошли в комнату  и  находящиеся  в  ней  люди
резко стихли, словно выключенное вдруг радио, значит, они говорили о  вас.
Летягин еще за дверью услышал, как сослуживцы на разные лады склоняют  его
имя: Летягин, Летягина, Летягину, о Летягине... Но дальше народная примета
пробуксовала - встретили его появление не молчанием, а смехом  и  криками:
"браво", "бис". В комнате  были  Лукреция  Андреевна,  экономист,  Галина,
ведущий специалист,  Николай  Евсеевич,  начальник  сектора,  и  некоторые
другие лица, не играющие большого значения.
     Когда Летягин приблизился к Николаю Евсеевичу  на  расстояние  удара,
тот встал, чтобы иметь над подчиненным физическое превосходство  в  росте.
Кое-кто из остряков посоветовал опоздавшему:  "Голову  положи  под  ладонь
начальника, один башмак скинь, "Возвращение блудного сына" называется".
     Николай Евсеевич сказал в частности:
     - Я не буду впрямую затрагивать дисциплинарный вопрос - премии вам  и
так не видать. Но для вас, Летягин, строгое выполнение режимных требований
- единственное спасение. Вы на других нечего смотреть.
     - А чего на них смотреть? И так тошно, - сказал  Летягин  и  вдобавок
оскорбил дам.
     - Стопроцентное прилежание. Лбом,  горбом  и  задницей,  -  определил
жизненную программу неценного работника Николай Евсеевич.
     - И чем? - не понял слишком напряженно вслушивающийся Летягин.
     Николай Евсеевич повторить уже не решился.
     - И пером, - находчиво произнес он.
     - В заднице, - скаламбурил кто-то.
     Николай Евсеевич отмахнулся от помехи, как  от  назойливой  мухи,  но
Летягина из когтей не выпустил.  Речь  его  лилась  плавно,  от  общего  к
частному,  от  воззрений  к  умозаключениям,  Летягин   раскладывался   по
полочкам, и переставал существовать как единое целое:
     - ...Вы не можете сделать четко функционирующую программу,  как  того
требует заказчик, и из-за этого ударяетесь  в  изыски.  Генераторы  выхода
придумываете какие-то, а обычную отчетную форму выдать не можете...
     - Четко и ясно как раз не получится, Николай Евсеевич,  если  делать,
что они хотят. Мы должны выдавать полную информацию.
     - Мы   должны   получить   денежки   по   договору.   Вы,    Летягин,
уподобляетесь...
     - Тому танцору, - подсказал кто-то.
     - Тому танцору, - повторил  Николай  Евсеевич,  -  которому...  -  он
запнулся и сел, грозно прищурив один  глаз,  -  идите  и  пишите  месячный
отчет.
     Съежившийся Летягин жалким шагом отправился на свое место. Трофим уже
был здесь. Под видом связиста, проводящего новую  линию,  он  ковырялся  в
стенах, сыпал штукатуркой и поигрывал мягкими  согласными  в  конце  слов,
однако одобрение у присутствующих вызывал.
     Галина, не вставая с места и не поворачивая головы от стола,  сказала
в частности:
     - Летягин, я не хочу из-за вас краснеть. Я делала базовые  программы,
и люди могут подумать, что система не работает из-за  моих  ошибок.  Я  же
просила вас три месяца назад: дайте мне среду для проверки,  а  вы  только
нагло улыбались в ответ. Но я обошлась без вас, Летягин.
     - Смотри-ка, без мужика  обошлась.  Эх  ты,  Летягин,  лентяй,  одним
словом. Хватит сидеть на облаке  -  женщина  просит.  Ты  с  ней  вечерком
поработай, на кнопочки под кофточкой надави, гы-гы,  -  вклинился  Трофим.
Зардевшись, незамужняя Галина принялась нервно рыться в бумагах.
     Лукреция Андреевна, подскочив к Летягину, сказала в частности:
     - У сектора от вас одни неприятности. У нас от вас голова болит...
     - Ну, что ты, бабуля, расстроилась, "вас-нас". Скоро уже на пенсию, -
подбодрил ее Трофим. - Везет же.  С  утреца  самоварчик  поставишь,  чайку
сообразишь, да и  на  печку  -  попотеть.  В  обед  стопочку  смородиновки
примешь... И так далее. Глядишь, уже и до могилки добралась.  "И  никто-оо
не узнает..."
     Лукреция Андреевна стала серой мышкой и, пискнув, юркнула  на  место.
Но давно уже звучал язвительный хор других коллег.
     Летягин не различал слов, до него доходил только их общий смысл:  "ни
на что не способен", "виновен". Эти два смысла, сливаясь, рождали картину:
выжженный солнцем карьер, Летягин, задыхаясь от пыли, долбит  неподатливую
скальную породу, и осколки камня жалят ему лицо.
     - Ну-ка, малый, сходи в  сортир.  А  потом  расскажешь,  что  там  на
стенках прочитал, - летягинский стол поплыл куда-то, Трофим  добирался  до
последнего не облупленного им куска стены.
     - Сделай максимум полезного, выйди вон, - дружно тявкнули  сослуживцы
на затравленного.
     Летягин пошел вон, унылый,  как  одногорбый  верблюд.  Вслед  за  ним
выскочил Трофим.
     - Далеко не убегай, сейчас будет  опера,  действие  первое,  либретто
народное, - он аккуратненько приоткрыл дверь сектора, - я  тебе  маленькую
накачку сделаю, чтобы твой глаз заострился и увидел все как есть.
     Шлепнула легкая волна, Летягин заглянул в  комнату  и  стал  незримым
свидетелем. Начальник сектора, который только что отдраил  его,  неустанно
повторял, что не в Летягине дело, Летягин только симптом серьезной болезни
всего коллектива. И Лукреции Андреевне есть тут о чем  подумать.  Лукреция
Андреевна, вы же запустили работу с клиентами. На все у  вас  -  "нельзя",
чуть что - в крик. Так дело не  пойдет.  Все-таки  наш  сектор  ради  них,
паршивцев существует, а не ради вас, такой хорошей. И Галине меньше  бы  в
зеркало смотреться надо. Для нас и так сойдет  -  не  целоваться  же  сюда
пришли. Летягин якобы вам что-то не обеспечил, не преподнес на блюдечке  -
кушать подано. Сами бы и  моделировали  входящую  информацию.  Только  для
этого надо было иметь желание и представление, да? А  то,  что  Летягин  с
вашей хваленой базой мучается - вас  уже  не  беспокоит?  Если  там  мусор
получается вместо упорядоченных данных, - это, значит, не ваше дело?
     Летягин опытным глазом приметил, что Лукреция Андреевна и Галина  уже
не шевелятся, экономист даже  уронила  голову  на  стол.  Остальные  члены
коллектива тупо разглядывают свои ногти или переписывают с  одной  бумажки
на другую. Только Николай Евсеевич исполняет странный танец, но,  кажется,
не понимает, что увлечен хореографией.
     - Да, он перемещается бессознательно, - прокомментировал Трофим, - им
управляет один из древнейших инстинктов, который пробуждается  подражанием
папе или старшему брату в весьма юные годы - как только клыки прорежутся.
     Николай Евсеевич мягко,  по-кошачьи  прыгнул  к  Лукреции  Андреевне,
впился и, делая жевательные движения, стал  подбираться  к  яремной  вене.
Когда добрался, то несколько капель валориса  I  слетело  на  пол,  и  он,
воровато озираясь, размазал их ногой.
     - Фу, моральный урод. Ишь, вгрызся, будто  в  котлету,  -  поморщился
Трофим. - Просто позорит нас как класс. Понял теперь, Летягин,  как  важно
развивать не только кусательный аппарат, но и сознательность.
     Следующей на очереди была Галина. Но она повела себя беспокойно.  Под
клыком заерзала, попыталась посмотреть, что ей мешает, долго крутилась  и,
наверное, все же приметила Николая Евсеевича  -  лицо  ее  искривилось  от
ужаса и, как показалось Летягину, разочарования.
     - Пожалуйста,  дружок,  наглядная  агитация:  маленькая  неряшливость
ведет за собой большую ошибку, - принялся рассуждать Трофим. - Твой Евсеич
не довел ведь даму до полного оцепенения. Нельзя внушать донору,  что  тот
беспросветно виноват. Должна быть  оставлена  доля  надежды,  что  в  него
верят, что он сможет, если очень постарается...
     - Галина теперь станет ненавидеть Николая Евсеевича?
     - Что ты. По основному времени акт произошел слишком  быстро.  Просто
при общении с ним будет возникать непонятное напряжение. Дама она  нервная
и этого топтуна к себе уже не подпустит.
     Николай Евсеевич тем временем уже завершил танец и, сделав напоследок
фуете, сел на свое место.
     - Насосался, гад - видишь, какой мордоворот красный стал,  -  не  без
зависти отметил Трофим, - сейчас будет переваривать. Заодно  и  ментальным
валорисом III обогатился:  пара  новых  идей  -  от  Галины.  Плюс  эмоцию
позаимствовал от Лукреции, валорис II -  любовь  к  сидению  на  стуле  от
звонка до звонка... Но, кажется, недолго длилось счастье дяди Коли...
     Из смежной  комнаты  появился  Петр  Петрович,  начальник  отдела,  и
поманил к себе в кабинет Николая Евсеевича.
     - Вот она, централизация. Не для себя старался, - злорадно  прошептал
Трофим, - смотри, какие рожи корчит.
     И действительно, на лице Николая Евсеевича были мимические  движения,
не заметные ни для кого, кроме зрителей, то есть Трофима и Летягина.  Лицо
выражало и страх, и жадность, и мольбу, и "последнее прости".
     Летягин хмыкнул, несмотря на то, что теперь ему  было  жалко  Николая
Евсеевича.
     - Твоя афиша не лучше была перед тем, как он тебя сегодня приголубил,
- напомнил Трофим.
     - Как, Николай Евсеевич уже  взял  мою  кровь?  -  искренне  удивился
Летягин.
     - Уже. И так будет всегда, пока блеять не перестанешь  и  не  начнешь
рыкать в ночи. А теперь  пошли  к  следующей  двери  и  полюбуемся  Петром
Петровичем.
     - И он тоже? - Летягин был просто растерян.
     - И он, и он. От природы силен в  нашем  деле,  но  силен  варварски.
Дилетант одним словом.
     Трофим приоткрыл дверь начальника отдела и вежливо пропустил Летягина
поближе к щели.
     Петр Петрович немало говорил о Летяговщине и феномен Летягина  отнюдь
не ставил в вину Николаю Евсеевичу, но постоянный рефрен: "Вам  не  стоило
полагаться на собственные силы. Ведь и у вас они не безграничны" отражался
на лице начальника сектора  тенью  беспомощности  и  покорности.  Потом  у
Николая Евсеевича голова стала никнуть, а нос у Петра Петровича удлиняться
и утончаться. Когда  процесс  увенчался  созданием  хоботка,  на  виске  у
младшего  начальника  расцвел  и,  тихо  побулькивая,  раскрылся   красный
тюльпан. Как большой шмель, немного даже жужжа, старший начальник  опустил
хоботок в чашечку и втянул  столько  крови,  что  стал  шире  в  плечах  и
расстегнул, отдуваясь, пуговицы пиджака. Несколько капель,  правда,  упало
на пол, но Петр Петрович тут же растер их подметкой.
     - Плохой солдат, а хорошо стреляет, -  восхищенно  шепнул  Трофим,  -
имеются, однако, у него навыки, которые можно развивать.
     Начальник отдела тем временем опустился  в  свое  кресло,  а  Николай
Евсеевич очнулся, окрашенный в цвета свежего трупа, и выслушал от старшего
начальника  интересные  мысли  по  коренному  изменению  работы   сектора,
которые, как давно знал Летягин, принадлежали именно младшему начальнику.
     Глядя на то, как шатающийся от усталости Николай Евсеевич  бредет  по
коридору, Трофим добавил:
     - Почему бы тебе не поменяться с ним местами? Он - в загон,  на  твое
место, что в социальном плане означает понижение по службе, а ты  как  раз
переместишься на его освободившийся стул.
     - Я же не заслужил, - смутился Летягин, -  мой  объем  знаний,  мягко
говоря...
     - Чего стесняться? Если выберешься из загона, то вполне сгодишься. Не
все же этим упырям-самоучкам пустошить тебя, Георгий. Лукреции бегать в 55
годков, как девочке, за счет твоей энергии, а Галине  тыкать  тебе  в  нос
твоими же идеями. Она же сперла у тебя концепций на целую  диссертацию!  У
кого дыра энергетическая, тот со  всем  своим  добром  распрощается.  Что,
между прочим, совершенно справедливо.
     - Но разве я,  став  полноценным  вампиром,  обрету  независимость  и
защиту? Коли Лукреция Андреевна, Галина, Николай Евсеевич, Петр Петрович -
кровопийцы, то почему они тянут валорис друг у друга? И есть ли смысл  при
таком раскладе становиться в ваши ряды?
     - Смысл есть, - принялся  терпеливо  объяснять  Трофим,  -  названные
тобой личности  -  несознательные  и  неорганизованные  упыри,  у  которых
существует известная тебе из учебника пищевая  пирамида.  Да,  да,  нижняя
ступень служит провизией для верхней и так далее. Будь уверен,  что  Петра
Петровича скоро вызовут на коврик и там отведают... Слышь, уже звонят...
     И, в самом деле,  Летягин  услышал  карканье  телефона  и  торопливый
поджавшийся  голос  начальника  отдела:   "Автандил   Зурабович,   но   на
зарплату-то  нам  хватает...  не  пускаю  я  пузыри   в   лужу,   Автандил
Зурабович... хорошо, сейчас еду..."
     - Георгий, никто не  просит  тебя  подключаться  к  этому  упырьскому
бардаку,  хоть  на   нем   держится   все   общество.   Мы,   сознательные
вампиры-профессионалы,  создали  необходимые  условия,  чтобы   ты   вошел
полноправным  членом  в  наш  вампирский   круг,   где   валорис   каждого
неприкосновенен и дозволен только один вид работы - с донорами,  нечленами
круга. Кстати, Петр Петрович не очень-то нам и годится - утробный  эгоист.
Ты другой... А теперь пошли добивать раненного орла Николая Евсеевича,  он
и так огорошен собственной никудышностью, обрабатывать долго не надо, -  и
Трофим потянул Летягина за собой.
     Начальник сектора метался в  курительной  комнате  возле  туалета,  и
встреча с Летягиным его обременила настолько, что он решил  отделаться  от
вредного сотрудника навсегда.
     - Летягин, я понимаю, вы, конечно, человек не бесталанный, вдумчивый,
не то что всякие Галины и  Лукреции.  Вам  интересен  поиск  какой-то  там
истины. Но у нас в секторе все направлено на то, чтобы  получить  быстрое,
пусть даже поверхностное, далеко не оптимальное,  зато  устраивающее  всех
решение...
     - Извините, товарищ, - проходящий Трофим больно  наступил  кирзой  на
летягинскую ногу и пробубнил краем рта, - начальничек хочет тебя сбагрить,
потому что уже боится.
     - Вы  что-то  сказали?  -  обратился  к  бубнящему  человеку  Николай
Евсеевич.
     - Слушай, ученый, тебе налево, а мне направо, - огрызнулся Трофим  и,
закурив, пристроился неподалеку, - или моя личность тебя не удовлетворяет?
     - Товарищ, я ничего не имею против вас лично,  хотя  бы  потому,  что
вижу в первый раз, - расстроенным голосом заметил Николай Евсеевич.
     - Ты хочешь сказать, что даже одного раза  для  тебя  много,  и  тебе
непонятно, как ты, такой образованный профессор,  должен  стоять  рядом  с
простым работягой, - "обиженный" Трофим набряк кулаками.
     - С чего вы взяли... извините, у меня болит голова. Пойдемте  отсюда,
Летягин.
     - А, значит, у таких, как  я,  и  голова  болеть  не  может?  Что  же
получается, гражданин ученый, у вас там мозги,  а  у  меня  кость  одна  и
пустое место, - Трофим выразительно постучал по  лбу  и  загородил  выход.
Николай Евсеевич понял, что покинуть помещение так просто не  получится  -
можно задеть разгневанного гегемона.
     - У вас какие-то возражения, Летягин? -  якобы  непринужденно  сказал
начальник, но было видно, что мозговое вещество у него занято другим.
     И Летягин неожиданно для себя заговорил. Растерялся,  задергался,  но
быстро сообразил,  что  его  языком  молотит  Резон.  Сопротивляться  было
бесполезно, Резон подчинялся только Трофиму.
     - У меня предложения, Николай Евсеевич. Я  сейчас  готовлю  докладную
записку от вашего имени заместителю директора по науке. В ней говорится  о
том, что начальник отдела систематически третирует наше подразделение,  не
дает ему творческой  и  прочей  свободы,  подавляет  инициативу  в  поиске
деловых партнеров, наши концептуальные идеи передает  другим  секторам.  Я
составил список зарубленных хоздоговоров. Вы понимаете, куда я клоню?
     - Понимаю. Куда? - никак не мог собраться с мыслями Николай Евсеевич.
     - Петр Петрович держит нас за дураков, крепостные мы у него. Но  это,
так сказать, критическая  часть  записки,  -  голос  Резона-Летягина  взял
паузу, -  позитивная  часть  содержит  предположение  о  выделении  нашего
сектора и создании на его  основе  отдела  перспективных  исследований  со
свободной договорной тематикой. Как вы думаете, кто может возглавить  этот
отдел?
     Летягин заметил, что лицевые мускулы Николая Евсеевича выражают  одну
лишь уверенность без примеси осторожности. А затем голова начальника стала
клониться.
     - Купился, обалдел, вот что зов-то делает,  -  шепнул  Трофим,  а  из
долгой отлучки появился Красноглаз:  "Здравствуйте,  дядя  Жора.  Целую  в
лоб".
     - Мы будем заключать договора, Николай Евсеевич. Ряд западных  вполне
надежных фирм уже проявил интерес к нашему ноу-хау.  Возможно,  в  октябре
придет приглашение от "Монт-эдисон" на симпозиум. Бабье лето на  Лозанском
озере - это, ах, это.. Фонд Сороса тоже от нас  в  стороне  не  останется.
Вдвоем напишем обоснование на получение грантов... Ведь может  собственных
Невтонов и быстрых разумом Платонов земля российская рождать... И один  из
них вы, Николай Евсеевич.
     - Кажется, перегнул, увлекся, - стал закругляться Трофим, - и так уже
хорош твой пахан.
     Действительно,  Николай   Евсеевич   замер   в   полном   оцепенении.
Курительная  комната  рассыпалась,  обозначилась  воронка  во  всем  своем
великолепии, начсектора превратился в сочащуюся кровью сетку.
     - Ну все, Летягин, пришел твой час, -  сказал  Трофим,  -  теперь  не
отвертишься. Тебе его нисколько не жалко, факт. Вдобавок ты  голоден,  как
стая летучих кровососов после зимней спячки.
     И Летягин понял, что нет у  него  ни  сил,  ни  умения  противостоять
словам Трофима, хотелось только отомстить за свою обрыдлую жизнь.  Подошла
волна, Красноглаз завладел глоткой Летягина, но от первой же порции  крови
его затошнило. Георгий повернулся к Трофиму и сделал знак руками, мол,  не
могу.
     - Это сейчас пройдет, - бодро прикрикнул Трофим, - где ж  твоя  воля,
спортивный характер? Ты же болеешь за "Докера".
     Но вампир-новичок с радостью отдался конвульсиям. А Николай  Евсеевич
открыл глаза, увидел потусторонний провал вместо лица Летягина, еще ничего
не понял, но уже испугался, затряс нижней челюстью.
     - Что будет? - схватился за голову Трофим. - Сейчас  он  опомнится  и
взовьется, как ракета.
     Так и  случилось.  Николай  Евсеевич  глубоко  вздохнул,  взгляд  его
очистился от пелены, после чего рот заорал: "Убивают!", а тело бросилось к
выходу. Трофим сделал подкат, начальник не только рухнул сам, но и повалил
атакующего. Опытный вампир успел перехватить донора за штанину, но тут  же
со стоном отпустил его, хватаясь за глаз - Николай Евсеевич не зря засучил
ногами.
     - Держи "корову", или ты уже, считай, на нарах, - рявкнул Трофим.
     До поры до времени безучастный свидетель  Летягин  после  таких  слов
автоматически все сообразил, прыгнул вслед  за  убегающим  начальником  и,
ухватив за шиворот, попытался удержать на месте.  Николай  Евсеевич  хотел
снова крикнуть, что его убивают, но еще больше хотел бежать, поэтому тащил
за собой подчиненного, хрипя передавленным горлом. Затем что-то сообразил,
ловко вывернулся из пиджака и стал вылезать из  рубашки.  Летягин  уже  не
знал, как скрутить злополучного донора, но тут подоспевший Трофим  схватил
беглеца  за  физиономию  и  швырнул  на  замызганный  пол  курилки.  Затем
внимательно оглядел коридор и спокойно затворил дверь курилки  со  словами
"процедура   продолжается".   Вампир-новичок   инстинктивно   вздохнул   с
облегчением. Николай Евсеевич понял, что спасения нет, и  приник  щекой  к
половице, кося страдальческий глаз на мучителей.
     - Прямо умирающий лебедь, - справедливо подметил Трофим  и,  отключив
начальника сектора ударом  ладони  по  основанию  черепа,  стал  торопливо
ловить сгустки крови, вылетающие из лопнувшего  запястья  донора.  Наскоро
закончив это дело, опытный вампир  мотнул  головой.  -  Эй,  производитель
хлопот, ну-ка подсоби.
     Вдвоем  они  посадили  сверхтяжелого  от   бесчувственности   Николая
Евсеевича на стул, после чего Трофим  несколько  раз  произнес  начальнику
сектора в ухо:
     - Мы - твои друзья. Летягин - сама  надежда,  держись  его,  он  свой
человек. Вперед вместе с  ним.  Вас  ждет  блестящая  будущность.  И  еще.
Откроешь глаза, только когда встанешь на ноги.
     Трофим скрылся в туалете, а  Николай  Евсеевич  закряхтел,  поднялся,
потер лицо, как после сна, и членораздельно сказал:
     - Спасибо, Георгий Тимофеевич, за проделанную  работу.  Давайте  вашу
записку, я подпишу. И отправляйте  ее  прямиком  к  замдиректора.  Текущий
проект - итти его налево - закончит одна Галина, пора ей исправляться. А у
нас впереди  большие  дела,  с  "Монт-эдисоном"  общаться  -  это  вам  не
программы щелкать.
     Летягин вспотел внутри и снаружи - ведь никакой  записки  у  него  не
было. Однако из двери туалетной кабинки показалась рука Трофима  с  чистым
листом.
     - Пусть здесь подпись оставит. А текст мы вечерком сочиним.
     Николаю Евсеевичу было не по себе, расписался он не глядя  и  положил
ладонь на сердце.
     - У вас валидола нет, Георгий Тимофеевич?
     Летягин выскочил в  коридор  и  устремился  в  обиталище  сектора  за
помощью дам.
     - Браток Жора, возьми на прицеп. - Трофим взял Георгия под руку. - Да
пошли отсюда. Хрен с ним.
     Летягин угрюмо вырвался.
     - Ну ладно, ладно, Жорик, не кипятись. С нами хрен.  Отправим  сейчас
Лукрецию, пусть пощекочет Евсеича, вызовем скорую. И  вообще  меня  самого
чуть Кондрат не хватил. А ты хитрец. Проверить меня,  небось,  хотел.  Или
взаправду тебе дурно стало?  Эх,  сам  себя  садируешь.  Нехорошо  -  ведь
самовнушением занимаешься.
     - Вас проверять не надо. Вы гад запатентованный, - процедил  Георгий.
- А я сейчас с вами человека до инфаркта  довел.  Не  желаю  больше  людей
мучить.
     - Ну, что такой неласковый. И я тоже не желал, а пришлось, - не меняя
благожелательного тона, сказал  Трофим  и,  заглянув  в  комнату  сектора,
добавил. - Эй, Лукреция, сползай в курилку, там  твой  друг  Евсеич  концы
отдает. Хотел перед нами гимнастическим упражнением похвастать, а  года-то
не те, сальто на тот свет намечается. Ик, пык, и обвис,  сердечный...  Так
вот, Летягин, когда ты, наконец, окончательно перекуешь дурь на думу? Ведь
у тебя инфаркт или рачок может случиться в расцвете лет,  если  не  будешь
мучить разных евсеичей. И вообще  мне  этот  глагол  не  нравится,  он  не
точный. Лучше скажем - опережать. Сегодня ты  опередил  Евсеича,  с  моей,
правда, помощью, и сделал  брешь  в  загоне,  завтра  опередишь  Батищева,
только уже сам, - Трофим посторонился, пропуская Лукрецию и Галину, - ишь,
раскудахтались... Опередишь Батищева, но перед этим обработаешь  Екатерину
Марковну, обеспечишь, так сказать, тылы. Ведь она, голубка, и прокурора, и
каких угодно следователей может закурлыкать. А  живет,  кстати,  на  твоей
улице, только в тридцатом доме. Глядишь, и не  страшно  тебе  станет.  Как
окажется валориса в избытке, тогда и заживешь по-человечески, не будет  от
тебя несущая энергия уплывать - она и есть главный сохранитель  порядка  в
веществах.  Прекратит  твое  родовое  гнездышко,  дом  номер   пятнадцать,
разваливаться, и сам холеным, сытым сделаешься. Тогда и жениться  можно  -
предложишь руку и херц, как выражаются наши немецкие друзья.  Да  по-моему
ты все уже давно понял и просто дразнишь меня.
     Раздался крик отчаявшейся летягинской души:
     - Но есть же варианты, может же быть иначе!
     - Есть только вампирские варианты. Иначе яма, дно воронки, окно в мир
забвения. Туда загнанные падают. Привлечет тебя Батищев по делу  Потыкина.
А в СИЗО придумают инструмент, которым ты Василия откупорил. Тут  и  спирт
всплывет,  и  флоппи,  и  халатность  на  работе.  Николай  Евсеевич  тоже
подлечится и начнет запихивать тебя руками и ногами в любую дыру.
     - Вы - ожившие мои страхи, - вдруг вывел помудревший Летягин.
     - Мы - твой оживший разум, - отбился Трофим.

                            ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЯМА

                                    1

     Около двери с надписью  на  табличке  "Екатерина  Марковна  Ивушкина"
издергавшийся Летягин заплакал. Правда, шутник  Красноглаз  заставлял  его
иногда хохотать.
     Из-за двери послышался осторожный голос:
     - Кто здесь плачет и смеется?
     - Летягин, -  сказал  Летягин.  -  Вы  меня  еще  помните,  Екатерина
Марковна? Я от вас сбежал. Теперь извиниться хочу.
     - Такое даже при большом  желании  не  забыть.  А  взятку  давать  не
станете?
     Летягин машинально пошарил в карманах.
     - Вам рад бы, да нечем. Я иссяк в смысле денег.
     - Верю, - отозвалась женщина.
     Дверь отворилась. Она стояла в простом ситцевом халатике,  на  шее  и
руках проглядывались заповедные жилки.
     "Открыла  дверь,  хотя  живет  одна   -   значит,   зов   по-прежнему
инициализирует валентность", - прикинул Резон.
     "Это вам не прокуратура, где плотность населения - один мент на  один
метр", - заболтал Красноглаз.
     - Взятку,  похоже,  вам  действительно  уже  не  собрать,  -  оглядев
печальный вид Летягина, сказала Екатерина Марковна, -  почему  бы  нам  не
попить чая, - и, пропуская визитера вперед, добавила: - Я знаю, Летягин, у
вас есть агрессивные комплексы. Но они не ваши, не врожденные.
     "Унизить хочет", - оскорбился Красноглаз.
     - Откуда вы знаете? - спросил Летягин.
     - У вас бывает выражение лица словно от какого-то  другого  человека,
но глаза прямо кричат: "Я не тот".
     Трогая физиономию, Летягин последовал за беспечно лепечущей  женщиной
своей новой бесшумной походкой.
     - А я, кстати, и без  звонка  почувствовала,  что  кто-то  за  дверью
стоит. Я всегда это чувствую. Бывает даже, маются за дверью и  не  звонят.
Страшновато немножко. Однажды я не выдержала, открыла  -  а  там  огромная
псина.
     - Екатерина Марковна, вы ее в следующий раз  шваброй  или  ведром.  А
лучше  даже  не  подходите  к  двери,  просто  повесьте  снаружи  табличку
"Трибунал. Предлагаем всем желающим высшую меру наказания".
     Летягин мысленно добавил: "И  мне-то  пуще  всего  открывать  нельзя,
стрелять надо было с порога".
     - Екатерина Марковна,  я  очень  благодарен,  что  вы  меня  прямо  в
прокуратуре ментам не сдали, учли мой "человеческий фактор".
     Женщина усадила Летягина за стол, а затем отчитала, как ребенка:
     - Это не менты, а такие же люди, как вы,  только  при  исполнении.  А
если вы  совершите  преступное  деяние,  то  я  вас  обязательно,  как  вы
выражаетесь, "сдам".
     И она принялась разливать чай.
     "Ну и подружку ты себе подобрал,  нарочно  не  придумаешь...  Зря  ты
перед ней какой-то "фактор" из себя корчил - ей менты всего дороже. Да  не
теряй ты времени даром на  эту  мурку,  столько  зажигалок  кругом  ходит.
Выбирай угол атаки", - рявкнул нетерпеливый Красноглаз.
     - Но ведь правосудие, все государство - это просто машина, хорошо или
плохо отлаженная, -  сказал  Летягин,  глядя  на  прокуроршины  совсем  не
карательные руки, намазывающие джем на хлеб.
     - Но с этой машиной работают нормальные люди.
     - Не с ней, а на нее, - с ведомой только ему тоской добавил  Летягин,
- она же оставляет человека один на один со злой силой, и некуда податься.
Это в лучшем случае. В худшем - злая сила  садится  за  рычаги  управления
самой машины.
     "Разве  когда  ухаживают,  так  говорят  с  женщиной?  Приручай   ее,
сальные-сусальные словечки подпускай, обещай жениться да большую  зарплату
носить - ей только того и надо. Как дозреет, подходи вплотную", -  пытался
дирижировать Красноглаз.
     - Екатерина Марковна, самое мое большое  желание,  чтобы  потребовали
для меня вышки именно вы, а не кто другой, если я кого-нибудь выпью до дна
или ударю насмерть десятидневным сырком.
     - Не рисуйтесь, Летягин, на самом деле вы - типичная жертва.  Поэтому
я и впустила вас в дом, - женщина встала из-за стола, -  но  если  с  вами
что-нибудь случится... я буду мстить вот этими руками, - она  протянула  к
гостю свои узкие ладошки.
     - Разрешите поблагодарить, - Летягин взял  эти  ладошки,  похожие  на
лодочки, своими,  как  выражалась  Нина,  "граблями"  и  прижал  к  груди.
Екатерина Марковна закрыла глаза.
     "Удачно отработали, Летягин, хотя и в странной манере. У нее  женское
начало пробудилось, я бы сказал, оттаяло, - тоном знатока заметил Резон, -
сейчас ответственный  момент,  используйте  образовавшуюся  доминанту  для
раскрытия донора. Организм к развертке почти готов".
     "Противно, конечно, что обозвала "жертвой", но сейчас  цепенеет,  это
факт. Дядя Жора, прессинг по всему полю, блокируй пути отхода,  зажимай  в
эмоциональный угол", - наяривал Красноглаз.
     - Екатерина Марковна, как вы отнесетесь к тому, что я  могу  внезапно
измениться? - неожиданно поинтересовался Летягин.
     "Неуместно", - предупредил Резон.
     - Хорошо. То есть плохо, - с  закрытыми  глазами  прошептала  она.  -
Вообще-то вам лучше быть самим собой...
     - Довольным, - подхватил Летягин. - И какой я  сам  собой?  Тот,  что
снует с жалким видом между дядей Васей, бабой Машой и Николаем Евсеевичем,
или же тот, кто может заиметь жало и выпить любого совершенно без  опаски.
А выпитый, к сожалению или к счастью, ничего и не заметит, лишь  опустится
поближе к преисподней, в которой ничего, ни памяти, ни имени, даже  котлов
и чертей нет.
     - Жало кооперативное, да? - Екатерина Марковна  упорно  старалась  не
понять. - Страшилка для детей. Я не люблю такие игрушки.
     - Я тоже не люблю, хотя это  не  игрушки,  а  природные  инструменты,
которые  до  поры  лежат  себе,  жрать   не   просят,   в   каких-то   там
подпространствах, -  волна  уже  подходила,  и  Летягин  слегка  встряхнул
Екатерину  Марковну.  -  Я  постараюсь  запечатлеться  сейчас   совершенно
определенным образом. И вызывайте сразу милицию - препятствовать не  буду.
Ведь я недвусмысленно собираюсь пить вашу кровь.
     Женщина открыла глаза,  она  видела  теперь  все,  и  была  в  полном
сознании.
     "Мы пропали. Тюрьма по нам плачет, - зарыдали  монстры,  -  проклятая
истеричка Летягин".
     - Нет, не вызову, - твердо заявила она, - теперь я согласна  с  вами.
Правосудие, действительно, просто машина. Пейте  мою  кровь,  -  Екатерина
Марковна расстегнула верхнюю пуговку и откинула голову назад, - и  делайте
это всегда, когда вам требуется. Стану я заслуженный донор республики.
     - Я  вам  нравлюсь,  -  прохрипел  непослушным  ртом  Летягин.  -  Не
обращайте внимания. Это действие зова.
     - Нравитесь? Да скорее понравится испорченный мусоропровод, чем вы, -
она рассмеялась. - Давайте же, если вы не трус!
     "Желание дамы - закон, Георгий Тимофеевич", - галантно заметил Резон.
     "Елки, первый раз такое", - растрогался Красноглаз.
     Комната пошла щелями, в нее проник сумеречный свет воронки,  Летягину
стало труднее держаться на ногах, Красноглаз  вис  на  нем,  тянул  его  к
поверхности.
     "Прости меня, Катя, - мысленно сказал Георгий, - но я изнемог."
     И вдруг она откликнулась, включилась на той же частоте, слова  пришли
к нему в грудь через ее руки:
     "Кажется, я вижу, вижу твоими глазами. Мы можем держаться. Не потеряй
меня сейчас."
     И она не стала  красным  кустом,  а  он  не  стал  зверем.  Они  были
непоколебимы, а Красноглаза и Резона,  двух  тварей,  унесло  вниз  словно
снежной лавиной. И вдвоем они видели загон - цепь вампиров, между которыми
незрячими овоидами катались люди. Попавшие  в  окружение  не  могли  найти
прорех в этой цепи, и опускались все ниже  и  ниже,  пока  не  исчезали  в
чавкающей горловине. А потом  воронка  задрожала  и  рассыпалась,  Летягин
снова воссоединил  взглядом  комнату  Екатерины  Марковны,  руки  ее  были
по-прежнему на его груди. Он ощутил  какое-то  напряжение  ссади  и  резко
обернулся. Крадучись, к ним подходил Трофим, с выдвинутой вперед челюстью.
Однако, лицо вампира мгновенно приняло дружелюбное выражение.
     - Ай, а я хотел поиграть в "угадайка". Ну, извините, извините,  я  не
знал, что у вас тут прорыв на любовном фронте. Он испытывал к ней,  она  к
нему, того глубокого чувства...
     Екатерина Марковна смутилась и отошла к окну.
     - Дружочек Жора, пошли. Уже поздно. Когда ухаживают,  так  поздно  не
сидят.
     И  Трофим,  плавно  помахав  рукой,  вывел  Летягина  на   лестничную
площадку.
     - Ты что же, не собираешься ее пить? - спросил он.
     - Нет, - сплюнул ему на ботинок Летягин.
     - Хочется отдохнуть, понимаю. Тогда это сделаю я. Трофим  Терентьевич
всегда крайний.
     - Какое тебе дело? - с угрозой  произнес  Летягин,  -  возвращайся  к
своему хозяину и скажи, пусть меня карает, но ее оставит в покое.
     - Какие  мы  благородные,  -  дурашливо  залепетал  Трофим,  -  прямо
просимся на картину Дейнеки - юноша защищает девушку от наезда  самосвала,
- потом басисто добавил. - Она для нас ключевая фигура, поэтому хотя бы не
мешай... Или пример Потыкина до тебя еще не дошел?
     - Значит, с ним вы поработали, - Летягин вдруг  почувствовал,  что  у
него есть сила, и даже немного уверенности. Он сжал кулаком горсть  мелочи
из кармана и ударил Трофима по физиономии, туда, где должен был  появиться
хоботок.
     Трофим упал. Потом поднялся на четвереньки, пробуя  языком  состояние
челюсти.
     - Ой, выбил, паскуда, - Трофим выплюнул зуб. -  Ну,  я  тебя  за  это
потопчу всласть.
     - Что же, никак драться будете? А еще говорили, что  большой  ученый,
доктор зверских наук, - Летягин  по-деревенски  шмыгнул  носом.  -  Только
учтите, зов на меня не подействует.
     - Царапаться буду и кусаться без всякого зова, по-лесному,  -  Трофим
выдал порцию наработанного гиенского смеха. - Сейчас только макияж наведу.
     - Я же, можно сказать, ваш ученик, - бодрясь, сыронизировал Летягин.
     - Ты плохой ученик, двоечник. А двоечников я ем.
     Летягин почувствовал, как рядом прошла мощная волна. Трофим  заерзал,
потом его стало крутить, и он прижался к  перилам.  Лоб  поехал  назад,  а
нижняя часть  лица  вперед,  озаряясь  охотничьим  блеском  кинжало-зубов.
Пиджак лопнул, как воздушный шарик, и за  головой  вырос  здоровый  бугор.
Башмаки треснули, и  из  них  показались  когти,  предав  Трофиму  немного
нищенский вид. Пятки и  основания  ладоней  оторвались  от  пола  и  стали
вытягиваться, а уши, наоборот, исчезли.  Летягин  смотрел  не  столько  на
проявление рептильного начала в наружности Трофима, сколько на бегущие  по
стенам  трещины,  осыпающиеся  ржавчиной  перила,  падающие,  как  осенние
листья, куски штукатурки и краски.
     Энергия уходила из дома в обретение Трофимом нового тела,  словно  он
вытащил какую-то затычку. Вихрь  забирал  из  окружающего  вещества  свет,
погружая его в мертвую черноту и втягивался в вампира.
     Летягин услышал  совершенно  незнакомый  голос:  "Выйди  взглядом  из
воронки.  Выше,  поднимись  выше".  Летягину  казалось,  что   он   бежит,
преодолевая наклон поверхности, что он  карабкается,  цепляясь  ногтями  и
зубами за малейшую выемку. Ему очень хотелось узнать, а  что  же  там,  за
верхним  горизонтом  воронки.  И,  наконец,  он  увидел  огромное  небо  в
фиолетовых сполохах. Хотя стены стали совершенно отвесными, он уже летел и
скоро  вырвался  наружу.  В  одно  мгновение  воронка  стала  оспинкой  на
поверхности текущей тверди, а он уже мчался ввысь сквозь вереницу образов,
каждый из которых немного отличался от другого.  Складываясь  вместе,  они
напоминали причудливый изогнутый тоннель, а может, и лестницу в небо.
     В этом тоннеле  было  то,  что  могло  стать  костями,  сочленениями,
мускулами, артериями, кожей,  знаниями.  Каждая  точка  будущего  вещества
разрасталась,  притягивая  или  отталкивая  другую  по  законам  возможных
устойчивостей в непрерывном общении. И  вдруг  остановка,  тоннель  исчез,
полет прекратился.
     Он сделал несколько шагов своими четырьмя  лапами  и  повел  рубленой
мордой по сторонам. Ощутил новое  тело  и  новую  силу.  Ему  понравилось.
Внутрь проник не касающийся его разговор.
     "Откуда взялся этот саблезубый ящер с  картинки  из  детской  книжки?
Шеф, у вас там что-то расфокусировалось."
     - Трофим, ты не прав. Гражданин  Летягин,  к  твоему  сожалению,  сам
возбуждает волну. Скажи спасибо, что он не стал тиранозавром.
     - Сергей Петрович, а мне-то что делать?
     - Выплюнь жало и тикай. Или пади в неравном бою. Слепим  памятник  из
фарша, который он из тебя накрутит. Будем поклоняться, цветы носить...
     Саблезубый Летягин заметил, что какая-то мелкая  рептилия  с  плоским
телом упала на передние лапы и собирается подпрыгнуть,  чтобы  цапнуть  за
горло. Он шлепнул гадину по низколобому  черепу.  Та  взвизгнула  и  стала
аккуратно отползать.
     Воронка больше, чем когда-либо,  напоминала  язву.  Горловина  давила
вечным забвением. Но страх остался за пределами преобразованного Летягина.
     "Спущусь. Засыплю. Поставлю ограды. Только чтобы не падали в яму люди
и дома", - принял он постановление.
     "И Катеньку,  колдобину,  не  забудь  прихватить  с  собой,  -  мигом
отозвался  ядовитый  голос  Трофима.  -  Будет   вместо   предупреждающего
столба... Ой, когда пойдеть-то? Котомочку надобно собрать с провизией,  да
сразу не давать. А то здеся и схарчит. Разве на  такую  харю  напасесси?..
Говорил ему, дружи с головой. Воронка затянет ведь, как щенка,  разве  что
обделаться успеет".
     Голос погас, как огонек догоревшей бумажки. Осталась только воронка и
туман, лениво текущий вдоль ее стенок  и  вниз.  Туман  гладил  и  царапал
шкуру, колол или щекотал морду саблезубого Летягина, и тому казалось,  что
это отработанные жизни,  гонимые  силами  засасывания,  тянутся  к  своему
концу, еще  сохраняя  мысли  и  чувства  -  как  свежий  покойник  остатки
телесного тепла.
     Идти было трудно, когти стачивались о наждак поверхности. Приходилось
выбирать не прямой путь, двигаться кругами. Общественного  времени  он  не
ощущал - израсходовался, может, час, а может, и неделя. Не исключено,  что
в первичном пространстве Летягин не сдвинулся с места или просто спустился
в подвал дома номер тридцать по Малой Албанской. Оглянулся он только раз -
когда надо. Его догонял Сергей Петрович. У того было  червеобразное  тело,
которым он пользовался с замечательным умением. Именно от этого умения,  а
не от неожиданного внешнего вида,  даже  привыкшего  ко  многому  Летягина
несколько замутило. Однако, он не мог не оценить преимуществ  движения  по
наклонной, которые имел извивающийся Сергей Петрович.
     - Не удивляйтесь, дорогой мой Летягин, тому, что я сейчас  заявлю,  -
непринужденно вступил в разговор червь. - Как пишут в прессе,  меня  никак
не заподозришь в особых симпатиях к воронке и поощряемому  ей  вампиризму.
Но я был милосерден и не мог бросить в несчастье Трофима и его  товарищей.
Я был  одинок  и  не  мог  скакать  в  лобовую  атаку.  Моим  делом  стало
преодоление  вампиризма  через  сам  вампиризм.  Ведь  это  явление  могло
расширить кругозор, в какой-то степени развить простых грубых  людей  -  и
отмереть со временем. Даже когда вы, Летягин, появились на моем  горизонте
- я не сразу поверил, что вы мой коллега и друг...
     - И решил сделать из меня калеку и труп. Как из Васи...
     В ответ Сергей Петрович сумел передать волнение и скорбь.
     - Потыкин - трагический урок нам всем. Василия так горячо и  искренне
хотели сделать членом круга, что в пылу нетерпения решили немного поломать
его упрямство. Обнять, так сказать, покрепче. Дескать, одна-две обработки,
и он, как миленький, придет к нам. Но сердечко  оказалось  послабее  воли.
Василий стал нечаянной жертвой  нашей  борьбы  за  его  счастье.  Движение
вперед жестко и даже жестоко порой. Таковы условия воронки.
     - А что она такое, на самом деле? - поинтересовался Летягин.
     - Это открывшийся в пространстве путь  к  осознанию  новых  измерений
нашего  существа.  Мы  постигаем  его,  он  пересоздает  нас.  Вот  и  вся
диалектика. Правда, кое-кому новые возможности оказываются не по  плечу  -
но только не вам, Летягин. Они вам в пору. Как бы то  ни  было,  я  считаю
вампиризм минимальным злом и, как правило, необходимым этапом.  Ведь,  что
бы там не мололи демагоги,  закон  един  -  хочешь  давать,  значит,  надо
вначале взять. Мы брали у людей, животных, растений, зданий. Возможно, вы,
Летягин, нашли другие источники. Но в любом случае  подняли  вас  в  поход
все-таки мы. И пускай вы и подобные вам  поведут  человека  дальше,  а  мы
останемся бродить в пустыне - никто из нас, я думаю, не  обидится.  Первый
шаг - он и есть первый.
     - А вы уверены, что я должен учиться перевоплощениям в разных  чудищ,
да еще и  учить  каких-то  там  подобных,  -  сказал  вечно  сомневающийся
Летягин, - куда такие морды кроме ВДНХ и зоопарка сгодятся?
     - Энергия - это жизнь, свободный доступ к энергии - это вечная жизнь.
Пространство и время встают на нашем пути,  давят  смертью,  но  осознавая
новые измерения, мы оказываемся по ту сторону  преграды.  Клоп  становится
моськой, моська превращается в  слона,  и  это  естественно.  Мы  ведь  не
предлагаем клопу сразу стать слоном, а советуем начать с моськи.
     Сергей Петрович говорил  вдохновенно,  и  Летягину  очень  захотелось
довериться. Может быть, перед ним сейчас находился в самом жутком  обличии
Учитель. Ведь настоящий Учитель перед слабым открывает одну  дверь,  перед
сильным другую. Пусть слабые занимаются мелким вампиризмом, но  они  будут
готовы к вживлению в те измерения, которые откроют перед ними  сильные.  И
тогда не пиявками, не зверями предстанут и сильные, и слабые, а существами
играющей формы, разбросанной в пространстве  души,  всепроникающего  духа.
Станет понятен внутренний язык каждой личности, ее сокровенное, причем без
применения кулаков, выбивания  и  выпивания.  Войдя  в  камни,  деревья  и
тварей, люди постигнут их, не потребляя, не присваивая. Не надо будет  уже
отнимать друг  у  друга  кровь,  мысли,  чувства,  образы  -  ведь  вокруг
заплещется океан энергии... Из памяти всплыло: "Аки ангелы станем".
     А червячок Сергей Петрович-то ничего оказался. Эк надоумил. Пока  что
он Учитель, а следующим будет сам Летягин. Как  приятно  парить  в  волнах
эфира...
     И тут что-то сокрушило  его  с  небес  на  землю.  Как-будто  двинуло
сапогом.
     Летягин быстро сфокусировал взгляд и увидел над собой большое  черное
отверстие, которое далее прояснилось в часть Сергея Петровича и  напомнило
глотку. Учитель, к своей чести, особенно не смутился, только прокашлялся и
принял по-червячьи непринужденную позу.
     - Ой, чего-то я замечтался, - Летягин тоже  не  подал  виду,  -  все,
правда, пустое, но есть одна здравая мысль. Вы,  Сергей  Петрович,  можете
больше меня. Так найдите точку опоры и поверните наш мир, чтобы и сильные,
и слабые одновременно осознали оптимальный морфовариант. - Летягин  поймал
себя на подражании в умничаньи, но не остановился. - Это будет только  ваш
поход. Воронка, по вашему мнению, это главный путь, я же вижу  -  это  ось
мира. Значит, в некой точке на оси сходятся все силовые линии. Вам  ли,  с
вашей мудростью уподобляться деревенскому вампиру,  который  от  скуки  не
может обойтись  без  стакана  кровушки  на  ночь  с  добавлением  фермента
несвертываемости. В этой точке вы выпьете весь натур-валорис Земли, а  там
и до Луны, и до Марса доберетесь.  Вы  возьмете  его,  чтобы  отдать  нам,
людям, в виде волны преображения. Все заторы, все преграды  будут  сметены
этим мощным импульсом. И мы вместе, разом, поя вам  хвалу,  заселим  новую
сушу, новое море и новый воздух своими новыми телами.
     Сергей Петрович подрагивал в матово-черном сиянии бездны.  Он  был  в
полном оцепенении. Летягина снова шлепнуло "сапогом", и даже  послышалось:
"Давай же. Бей!".
     "Я не умею".
     "Умеешь. Ты ведь для этого создан, Георгий.  Создан,  чтобы  поразить
червя".
     Летягин пробежал вниманием по телу и понял, что ни одна его клетка не
противится этому приказу. Наоборот, все стремились к исполнению, словно он
был изначально зашит в них. Летягин  понял,  что  шел  к  яме  всю  жизнь,
сиротствовал, боялся, не стал до конца ни человеком, ни вампиром. А теперь
должен весь запас  сбереженных  сил  вложить  в  удар  и  освободить  свою
сущность. Но, в любом случае, действовать как вампиры он не хотел. Взял  и
согнал оцепенение с Сергея Петровича, хотя тут же прыгнул на него  режущим
зверским прыжком. Учитель Вампиров очухался в момент и,  не  тратя  лишних
слов, отклонился в нужную сторону, сразу показав свое умение и опыт.  Свои
знания о природе вещей он  тут  же  использовал,  чтобы  приобрести  самый
боевой вид.
     Летягин это увидел так.  Червеобразный  Сергей  Петрович  скатался  в
клубок, потом немного растекся и стал похож на тарелку. Из нее  потянулись
длинные полужесткие конечности, в  основании  каждой  замерцал  фасеточный
глаз. С двух краев тарелки еще  защелкали  полуруки-получелюсти,  а  снизу
заболтался клюв-хобот.
     - Если не за это давать Нобелевку, тогда за что же?! -  приветствовал
свою творческую  удачу  Учитель  Вампиров  и  пояснил.  -  Я  теоретически
прорабатывал такую содержательную форму жизни  несколько  лет,  но  только
сейчас смог воплотить ее в плоть. Наверное, я в ударе. Шесть универсальных
конечностей, круговой обзор, эффективное внешнее пищеварение.  Представьте
себе, я стимулирую преобразование донора на  90%  его  массы  в  вещества,
удобные для быстрого сбора и расщепления. Практически  полная  утилизация.
Еще я способен запускать субстраты своих клеток в питательную среду донора
для прорастания, иногда и усвоения  донорского  генного  материала  -  так
будут  появляться  мои  детки  или  же  новые  органы  на  замену   старым
изношенным. Кстати, польщен вашим благородством и обещаю впрыснуть  в  вас
особенно  медленно  действующий  растворитель,   а   в   процессе   вашего
самопереваривания развлекать вас интересными историями.  Вдобавок  клянусь
использовать  ваш  генофонд  для  выращивания  новых  видов   кровососущих
насекомых. Culex letiagins - это звучит гордо. А теперь, защищайтесь, сэр!
     Гигантский "паук"  танцевал  над  Летягиным,  орошая  его  из  хобота
потоками  разъедающей  шкуру  жидкости  и  собираясь  в   удобный   момент
пригвоздить  к  поверхности  воронки.  Едва  ящер  Георгий   увиливал   от
пикирующего сверху клюва, как  его  атаковали  загребущие  руки-челюсти  с
наклонившейся стороны "тарелки". Летягин опрокидывался  на  спину,  лапами
отпихивал секущие воздух пилы и обратным кувырком переходил  в  приемлемую
позицию. Становилось все труднее и напряженнее.  Георгия  сдавил  смертный
страх, но тихий голос внятно шепнул ему:
     "Не дрейфь, ты уже  выше  его.  Он  чересчур  упростился,  чтоб  было
сподручнее укокошить тебя. На этом и поймаем специалиста.  Не  думай,  как
напасть. Отнесись к  Сергею  Петровичу  получше,  даже  порадуйся  за  его
успехи. Увертывайся и следи за его ногами, считай, что он просто танцует.
     Летягину стало легче. Пускай будет танец,  даже  совместный.  И  едва
ящер Жора успокоился, то почувствовал волну, на которой работал  оппонент.
Довольно низкое гудение с выделяющимися на этом фоне вибрациями потоньше -
от нервных узлов. Словно нити протянулись от Летягина к  клюву,  челюстям,
конечностям врага и включили в их движение, хоть и  сложное,  но  все-таки
механическое. А когда "паук" поспешил нанести удар и клюв уже скользнул по
изъеденной  язвами  шкуре  ящера,  Летягин  заметил,  что  неприятель   на
мгновение потерял балансировку, поэтому смог вцепиться в один из "окаянных
отростков". Ящер Георгий тут же был поднят на воздух, приклеен и направлен
к клюву на  "операцию".  Но  Сергей  Петрович  пронес  неуемного  Летягина
слишком близко от  другой  своей  конечности,  за  которую  тот  сразу  же
ухватился. Независимость ног была нарушена, что-то  зациклилось  в  мозгах
"паука" и он повалился набок. Тут же бойкий ящер  вскарабкался  сверху  на
"тарелку"  и  начал   аккуратно   прокусывать   конечности,   одновременно
выцарапывая гляделки. Зазубрины неприятельских челюстей пару  раз  цепляли
его, было больно, но хищный раж эти ощущения сглаживал.
     Непригнанные   схемы   поведения   чудо-паука   вскоре   окончательно
разладились, Сергей Петрович задрыгался на  все  четыре  стороны,  и  едва
Летягин успел соскочить с него, закувыркался вниз. Чудище  уменьшилось  до
размеров обычного паучка и, наконец, исчезло. В матовой глубине  чмокнуло,
ухнуло,  и  воронка  стала  стягиваться,  ускоряя  свое  осевое  вращение.
Летягина тоже потянуло в бездну и крюки когтей уже не держали его.  Но  он
еще рассекал, как форштевень, плотный туман, который безуспешно противился
засасыванию, порождая моментальные образы натянутых жил, выпученных  глаз,
разодранных гримасой ртов. Летягин не  прощался  с  жизнью,  он  был  весь
захвачен борьбой с ломающей кости тягой,  в  которой  он  выступал  и  как
участник, и как зритель. Ему было  даже  немного  смешно,  что  катастрофа
происходит в подвале многоквартирного дома. Но неожиданно  тьма  горловины
стала солнцем, которое рванулось вверх, будто воронку перевернули. Бешеные
лучи на одно мгновение заставили просиять ящера,  как  звезду,  и  тут  же
Георгий был сокрушен стеной ударной  волны.  Мысли  с  их  инерцией  покоя
остались на месте и уже не знали, что произошло с телом.  Осталась  только
боль. Потом исчезла и она.

                                    2

     - Эй, ты, шалун. Не  брызгайся.  Брассом,  брассом,  а  теперь  лапку
давай.
     Летягин, еще полуслепой, потянулся на свет и голос.  Его  поймали  за
запястья и рванули - коленки почувствовали камень.
     - Дерьмоход имени первой общественной уборной пришвартовался в  нашем
порту. Добро пожаловать.
     Летягин встал на ноги и сделал несколько нетвердых шагов.
     - А теперь поцелуйся со стеной и очнись, дохлая царевна.
     Пелена спала. Парадная его дома. За локоть держит худенький  старичок
в шляпе типа кепка-папаха, из тех, что от десяти до семидесяти  не  меняют
телосложения и выражения лица. А улица бурлит  потоком  жидкости  неясного
цвета.
     - Что это? - хрипло произнес Летягин.
     - То самое.  Что  и  следовало  ожидать.  Прорвало  канализацию  плюс
водопровод. Малая Албанская затоплена.
     - А Греческая?
     - Не беспокойся, Греческая тоже. И даже Румынская. Все  наши  жертвы,
дружок, были напрасными. Целое лето трубы меняли, ходили мы  до  параши  в
соседний микрорайон. А не успели поменять, как железка пошла ржавчиной  да
кавитационными пузырями. Во время вечернего пика так рвануло на углу,  что
целый троллейбус в образовавшейся яме утоп.
     - С людьми?!
     - Без. На счастье мимо проезжала машина-амфибия морской пехоты. Вояки
граждан вытащили, хоть нахлебавшихся, но живых.
     - А я как же? - Летягин пристально оглядел себя: лохмотья  даже  срам
не прикрывают,  грязный,  злой,  но  кожа  не  зеленая,  не  в  рептильных
квадратиках, и со ртом в порядке.
     - Весь в регалиях,  как  полный  генерал,  амбре  спесифик.  Но  зато
человек ты, не метаморфант. Можешь  есть  нормальный  продукт,  если  тебе
дадут.
     Летягинская голова наконец возбудилась. Случилась мировая катастрофа,
которая обернулась оказией в канализации. Значит, воронка,  действительно,
не путь по девятимерному миру, а лишь маленький изъян на его теле.  Может,
и вампиризм исчезнет следом. Или хотя бы станет потяжелее ему рождаться.
     - Потяжелее, пожалуй, станет, - неожиданно подтвердил  старикашка.  -
Но,  что  говорится,  свинья  грязи  найдет.  А  самое  главное,   советую
запомнить, мы-таки никогда не бываем  совсем  одинокими,  -  и  собеседник
зашагал по новоявленной реке, как аист на лягушачьей охоте.
     - Эй, погоди, дед, - спохватился Летягин. - Больно много ты знаешь.
     Но старенький, увы, уже скрылся в тумане.
     Летягин отправился вверх по реке к родному дому. По  дороге  он  спас
тонущую старушку. Его данные записал репортер, а  один  морской  пехотинец
подарил тельняшку. "Домой иду", - кратко сказал Летягин в ответном слове.
     Возле двери Сергея Петровича лежал, положив голову на  широкие  лапы,
дворовый пес, который приоткрыл на секунду один глаз с безнадежно грустным
взглядом. На четвертом этаже мощная женщина, выкатившись  ненадолго  из-за
двери, дыхнула на Летягина горячим, наевшимся до отвала телом.
     - Ты нас голым задом не запугаешь. Есть еще правда на свете.
     С  видом  простодушного  дикаря  Георгий  проследовал  мимо,  правда,
несколько  подражая  движениям  футболистов,  защищающих  свои  ворота  от
штрафного удара.
     Естественно, что ключу от квартиры не было  места  на  его  полуголом
теле. От перспективы дальнейшего бомжизма  холодного  Летягина  бросило  в
жар. Однако путь домой неожиданно оказался свободен.
     Георгий зашел в родное жилище с мыслью  о  лейтенанте,  с  заботой  о
стенах и потолке. Но никто не сложил его вдвое с криком "попался,  который
кусался", а стены и потолок почему-то вызывали симпатию. Летягин  не  стал
анализировать "почему", а вместо этого нырнул в ванную. А когда вылез,  то
нашел  свой  облик  впервые  за  много  лет  посвежевшим  и   даже   более
соответствующим возрасту. Надел невесть откуда взявшуюся  пижаму  и  пошел
любоваться интерьером. И вроде причин для оптимизма нет,  никакая  "скорая
помощь" не провела даже косметический ремонт, но слышится  в  душе  бодрое
гавканье: справимся, где наша не пропадала, будь спок... Приятная  картина
вдруг исчезла, на глаза опустилась что-то  достаточно  мягкое,  а  затылок
ощутил теплое дыхание.
     Вот и все. Герой прогорел, как и  остальные  герои,  Ахилл,  Кухулин,
Зигфрид, от расслабления и интеллектуального минуса (который они могли  бы
увидеть в своем графике биоритмов).  Оно  и  понятно,  сердца  даже  самых
выдающихся граждан не могут гореть без перерыва с утра до вечера.
     Сейчас, решил  расстроенный  Летягин,  какой-нибудь  упырек-самоучка,
отковырявший где-то на помойке маленькую  вороночку,  запустит  зубчики  в
мякоть и... спи спокойно, дорогой товарищ.
     Однако вместо режущих острых углов к его "мякоти" прикоснулось  нечто
другое. Он ощутил, что сзади не угрожает опасность и обернулся.
     Узкие ладошки легли на его затылок. Екатерина Марковна, давно живущая
в его судьбе  под  именем  Катюша.  Ему  даже  захотелось,  чтобы  нашелся
все-таки завалящийся упырь, который покусал бы его, а она закрыла бы  раны
своими источающими сладость пальцами. Но тем не менее Летягин счел  нужным
сказать:
     - Екатерина Марковна, должен предупредить, ввиду прекращения действия
зова произойдет активизация подсознательного отвращения ко мне - как лицу,
совершавшему вампирские деяния...
     - Да что вы меня за какую-то обезьяну принимаете, - обиженно прервала
его женщина, - у меня все сознательно.
     - Я не так выразился, какие-то обезьяны в прокуратуре не служат, - на
всякий пожарный случай (кто ее знает?) стал оправдываться Летягин.
     - А я уже и не работаю в прокуратуре. Ля-ля. То есть еще там, но  уже
подала заявление. Вот, три дня,  пока  ты  в  яме  сидел,  самочинно  вела
следствие по твоему делу, - Катя незаметно для себя перешла на "ты".
     - Ну и как? - забеспокоился Летягин.
     - Нашла тебя полностью  невиновным.  Участковому  Батищеву  объяснила
ситуацию -  он  замазался  и,  по-моему,  больше  возникать  не  будет.  А
последние твои отгулы сумела оформить повестками в нашу контору.
     - Постой-ка, - сообразил Летягин, - про  яму  и  все  такое  ты  тоже
знаешь?
     - На днях один дедок  нашел  меня.  Как  он  выразился,  через  тебя,
Георгий. Кое-что разжевал. Оказывается, люди  вроде  нас  с  тобой  -  это
иммунные тела, колья  ограды,  звенья  сторожевой  цепи,  части  защитного
механизма, нам так важно  находить  друг  друга.  Когда  погиб  твой  друг
Потыкин, чуть все не распалось. Старичок много чего наплел...
     - Да чего об этом думать. Ты лучше извини меня. Я ведь страшным  был,
- Летягину стало стыдно.
     - Я тоже не писанная красавица.
     - Но я всем тебе обязан, Катя. Когда ты  меня  поняла,  то  дала  мне
настоящую энергию вместо их чертова  валориса.  А  я  тебе  чего  хорошего
сделал? Пришел, как написано где-то, во тьме, что язва, и с  собой  привел
легион бесов.
     - Ну, тогда мы впервые остались наедине.