MARTINS

Сборники Художественной, Технической, Справочной, Английской, Нормативной, Исторической, и др. литературы.

Джордж МАРТИН
Рассказы

Башня
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА С'АТЛЭМ
КАМЕННЫЙ ГОРОД
КРЕСТ И ДРАКОН
МИСТФАЛЬ ПРИХОДИТ УТРОМ
ПЕСЧАНЫЕ КОРОЛИ
ПОРА ЗАКРЫВАТЬСЯ
ПОРТРЕТЫ ЕГО ДЕТЕЙ
ПУТЬ КРЕСТА И ДРАКОНА
СТЕКЛЯННЫЙ ЦВЕТОК

Джордж МАРТИН

ПЕСЧАНЫЕ КОРОЛИ

Симон Кресс жил один в полуразрушенной усадьбе среди сухих скалистых
холмов в пятидесяти километрах от города. Соседям, которым он мог бы
оставить своих животных, когда по делам он надолго отлучался из дома, у
него не было. Сокол-стервятник не доставлял особых хлопот, он жил в гнезде
на заброшенной колокольне и сам добывал себе пропитание. Пищуху Кресс
выгнал наружу и предоставил собственной судьбе - пусть маленькое чудовище
обжирается скальниками, улитками и птицами. Серьезную проблему представлял
аквариум с самыми настоящими пираньями. В конце концов он просто бросил
туда говяжий окорок. При основательной задержке питания они могут сожрать
друг друга. Так уже было. Это его забавляло.
К сожалению, в этот раз он задержался основательно. По возвращении
все рыбы подохли. Исчез и сокол-стервятник, его сожрала пищуха, забравшись
на колокольню. Симон Кресс был раздражен.
На следующий день он полетел глиссером в Эсгард - путешествие длиной
около двухсот километров. Первый по величине город Бальдура обладал самым
старым и большим космопортом планеты. Кресс любил показывать своим друзьям
необычных и дорогих животных, а Эсгард - это то место, где можно купить
что угодно.
Но в этот раз ему не везло. Хозяин "Ксенолюбимчиков" свернул свои
дела, а в "т`Эферан - Продажа Домашних Животных" ему попытались всучить
еще одного сокола-стервятника. "Таинственные воды" не блистали
ассортиментом, кроме акул, пираний и паукообразных кальмаров. Все это уже
было, а Крессу хотелось чего-нибудь новенького.
Сумерки застали его на Радужном бульваре, лежащем в непосредственной
близости от космического порта и окаймленной рядами фирменных магазинов,
занимавшихся импортом. Большие магазины привлекали длинными красочными
витринами с товарами разложенными на войлочных подушках и соблазнительно
выделяющихся на фоне темных таинственных штор. Между ними теснились
маленькие магазинчики со всякой рухлядью - узкие ободранные забегаловки,
витрины которых ломились от наваленного как попало всевозможного
внебальдурского хлама.
Потом, уже рядом с портом, он наткнулся на небольшой магазинчик.
Прежде Кресс никогда здесь не проходил. Магазин занимал небольшое
одноэтажное здание, втиснувшееся между эйфория-баром и борделем - Храмом
Сестер Тайны. Чем дальше, тем подозрительнее становился Радужный Бульвар.
Витрину магазина заполнял необычный захватывающего вида туман, то
бледно-красный, то серый - похожий на настоящий, то снова
золотисто-красный. Подсвеченный изнутри, туман клубился и закручивался
вихрями. Из тумана на Кресса наплывали какие-то предметы - машины,
произведения искусства и другие товары, которые он не определил, так как
не успевал приглядеться как следует. Туман кружил вокруг них очень
хитроумно, показывая фрагмент то одной, то другой вещи, потом снова
покрывая все. Это интриговало.
Пока он любовался, туман начал формироваться в буквы. По одному
слову. Кресс остановился и прочитал: "ВО И ШЕЙД. ИМПОРТ. АРТЕФАКТЫ.
ИСКУССТВО. ЖИВОТНЫЕ и другое". Буквы задержались. Сквозь туман Кресс
заметил какое-то движение. Это было для него достаточно. Этого и слова
ЖИВОТНЫЕ в рекламе. Он перебросил свою прогулочную пелерину в другую руку
и вошел в магазин.
Внутри он почувствовал себя дезориентированным. Помещение казалось
огромным, значительно превышающим размеры фасада. Подсвеченное мягким
светом, оно казалось тихим и спокойным. Потолок представлял собой звездную
панораму со спиральными туманностями, очень темную и реальную,
необыкновенной красоты. Нежная подсветка прилавков подчеркивала очертания
выложенных предметов. Низко лежащий туман застилал пол наподобие ковра.
Местами он поднимался почти до колен, при каждом шаге вращаясь вокруг них.
- Чем могу вам служить? - женщина казалось вышла прямо из тумана.
Высокая, худая и бледная, одетая в практичный серый комбинезон и
странную маленькую шапочку, сильно сдвинутую на затылок.
- Вы ВО И ШЕЙД? - спросил Кресс. - Или только продавщица?
- Яла Во, к вашим услугам, - ответила она. - Шейд не встречается с
клиентами. Мы не содержим продавцов.
- У вас довольно большой магазин. Странно, что я никогда о нем не
слышал.
- На Бальдуре мы открыли свой филиал совсем недавно. Но у нас есть
магазины и на других планетах. Что вы хотите купить? Произведения
искусства? Вы коллекционер? У нас есть скульптуры вырезанные из хрусталя,
с планеты Нор Т`алюш.
- Нет, - сказал Симон Кресс. - Это меня не интересует. Я зашел
присмотреть себе какой-нибудь талисманчик.
- Живой?
- Да
- Иноземный?
- Естественно.
- Мы можем предложить вам пересмешника из миров Цели. Маленькая,
милая обезьянка, не только научиться говорить, но и подражать вашему
голосу, его модуляциям, а также вашим жестам и мимике.
- Миленькая? - возразил Кресс. - Самая обычная? Только не это. Мне бы
хотелось чего-нибудь экзотического. На самом деле необычного. И совсем не
миленького. Не терплю маленьких зверей. Сейчас у меня живет пищуха, она
завезена со Скота и стоит больших денег. Иногда я подкармливаю ее кошачьим
дерьмом - последним словом я выражаю свое отношение ко всем миленьким
созданиям. Понятно?
Во загадочно улыбнулась.
- А вы когда-нибудь сталкивались с животными, которое оказывало бы
своему хозяину божественные почести?
Кресс скривился.
- О, время от времени. Я ищу только развлечений и не нуждаюсь в
поклонении.
- Вы меня неправильно поняли, я имею в виду божественную честь в
буквальном смысле этого слова, - сказала она, все еще загадочно улыбаясь.
- О чем вы говорите?
- Я считаю, что у нас есть возможность удовлетворить вас. Пожалуйте
за мной.
Она провела его в тумане, между светящихся прилавков по длинному
переходу под фальшивыми созвездиями. Они оказались в другой части магазина
перед большой пластиковой емкостью.
Аквариум, - подумал Кресс.
Во подозвала его жестом руки. Он подошел ближе и понял свою ошибку.
Это был террариум. Внутри, поблескивая нерешительным багрянцем,
располагалась миниатюрная пустыня площадью около двух квадратных метров...
Скалы из базальта, кварца и гранита. В каждом углу террариума стоял замок.
Кресс посмотрел внимательно и сделал поправку. Стояло только три замка.
Четвертый уже осыпался, покрылся трещинами и напоминал сказочные руины.
Остальные, не такие уж загадочные стояли, как новенькие. На их стенах в
округлых портиках сновали маленькие создания. Кресс прижал лицо к
пластику.
- Насекомые? - спросил он.
- Нет. Эта форма жизни значительно сложнее и разумнее пищухи.
Песочники - так мы их называем.
- Насекомые, - произнес Кресс, отходя от террариума. - Меня не
интересует насколько они сложны.
Лицо его скривилось.
- И пожалуйста, не пытайтесь одурачить меня сказками о разумности
насекомых. Простейшие нервные узлы...
- У них общее сознание, - перебила Во. - Для каждого замка. В этом
террариуме находиться на самом деле только три организма. Четвертый умер.
Посмотрите, замок уже разрушен.
Кресс посмотрел на террариум.
- Общее сознание... Интересно... - его снова передернуло. - Но я вижу
только большую муравьиную ферму. Я надеялся на что-то необычное.
- Они воюют меду собой.
- Воюют? - Кресс снова взглянул на террариум.
- Обратите ваше внимание на цвет, - сказала Во указывая на создания
из ближайшего замка.
Одно из них карабкалось по пластиковой стенке. Кресс внимательно
пригляделся. Маленькое животное величиной с ноготь, шестиногое с шестью
микроскопическими глазками, размещенными вдоль туловища. Грозные клешни и
пара длинных чувствительных усиков чертили в воздухе сложные узоры. Эти
усики, клешни, глаза и сами ноги, исключительно смолисто-черного цвета,
резко выделялись на фоне темно-оранжевой окраски панциря.
- Это насекомое, - повторил Кресс.
- Это не насекомое, - мягко возразила Во. - Когда песочник достигает
больших размеров, панцирный экзоскелет сбрасывается. Но в емкости такой
величины это невозможно.
Она взяла под руку Кресса и провела вокруг террариума к следующему
замку.
- Обратите внимание на цвет.
- Да.
Другие. Светло-красный панцирь и желтые усики, клешни, глаза и ноги.
Кресс нашел взглядом третий замок. Белые с красными добавками.
- Гмм...
- Они сражаются, как я уже упомянула, - сказала Во. - И даже
заключают соглашения. Благодаря союзу, уничтожен четвертый замок в
террариуме. Черные слишком расплодились, поэтому, чтобы их уничтожить,
остальные объединились.
Кресса это не поколебало.
- Это забавно. Но и другие животные тоже воюют между собой?
- Другие животные не молятся. - сказала Во.
- Что?
Во усмехнулась и показала на замок. Кресс присмотрелся внимательно. В
стене самой высокой башни было вырезано лицо. Сомнений быть не могло. Яла
Во!
- Как?..
- Я показываю внутри емкости свою голограмму в течении нескольких
дней. Облик бога, вы понимаете? Песочники обладают зародышем псионических
способностей. Это телепатия незначительной силы. Я их кормлю, всегда
нахожусь поблизости, а они чувствуют это и боготворят, украшая свои
строения. На всех замках, вы не видите?
В самом деле... Лицо Ялы Во на стенках замков дышало жизнью и
спокойствием. Кресс удивился мастерству исполнения барельефов.
- Как они это делают?
- Передние ноги одновременно выполняют функцию рук. Три маленьких
отростка на конце, что-то вроде пальцев. Песочники очень хорошо
сотрудничают, как во время битв, так и в работе. Прошу отметить, что
представители одного и того же цвета обладают общим сознанием.
- Пожалуйста, расскажите мне о них поподробнее, - сказал Кресс.
Во улыбнулась.
- Матка живет внутри замка. Матка - мое личное определение. Это
существо одновременно является желудком и родителем. Величиной с ваш
кулак, она не приспособлена для передвижения, остальные особи - это
рабочие и воины. Главной является матка-королева. Разделение на полы
иногда вводит в заблуждение, каждый замок, рассматриваемый как единое
целое, является единым организмом-гермафродитом.
- Что они едят?
- Движущиеся едят пульпу - несколько переваренную пищу, которую
получают внутри замка. Матка занимается приготовлением еды на несколько
дней. Их желудки не выносят ничего другого, поэтому, если матка погибнет,
замок вымирает. А матка... матке все равно, что она ест. Это не будет вам
обременительно. Остатков вашего обеда будет достаточно.
- А живой корм?
- Да, матка ест движущихся из других замков.
- Это интересно, - признался Кресс. - Если бы они не были такими
маленькими.
- Ваши будут больше. Этот террариум небольшой. Песочники
приспосабливают свои размеры к доступному пространству. Достаточно их
перенести, и они начинают расти.
- Гм... Аквариум, в котором я держал пираний, в два раза больше, его
можно очистить, наполнить песком...
- Фирма ВО и ШЕЙД сделают все. Мы почтем за честь.
- Естественно, я надеюсь, - сказал Кресс, - что получу четыре
нетронутых замка.
- Конечно.
И они начали торговаться.

Через три дня, Яла Во вместе с усыпленными песочниками и рабочими,
которые должны заняться их размещением, появились в усадьбе Симона Кресса.
Ассистенты принадлежали совершенно незнакомой Крессу расе, приземистые,
двуногие с четырьмя руками и вытаращенными многозрачковыми глазами. Кожа
их напоминала наждак - поверхность, усыпанную странными отростками и
пятнами. Они проявили силу и умение в работе. Яла Во отдавала приказания
на протяжном певучем языке, слышать который Крессу до этого не
приходилось.
Все работы закончились в течение дня. Аквариум перенесли в центр
большого салона и дочиста выскребли, потом на две трети заполнили песком и
обломками скал. Для удобства зрителей со всех сторон поставили диваны.
Провели освещение - специальную систему, не только дающую песочникам их
любимый красный свет, но и дающую возможность проецировать внутри
аквариума голограммы. Наверху смонтировали мощную крышку со специальным
отверстием для кормления.
- Отсюда, вы сможете их кормить не снимая крышки, - объяснила Яла Во.
- Чтобы не сбежали.
В крышку смонтировали и устройство искусственного климата, которое
поддерживало бы внутри аквариума соответствующую влажность и температуру.
- Воздух должен быть сухим, но не слишком, - сказала Во.
По окончании монтажа, один из четырехруких рабочих вошел в аквариум и
выкопал в каждом углу ямку. Его напарник вручил ему спящих маток, вынимая
одну за другой из замораживающей кассеты, в которой они находились.
Ничего особенного, всего лишь кусок жилистого испорченного мяса с
огромным ртом, - подумал Кресс.
Рабочий закопал по одной в каждом углу аквариума, затем крышку
окончательно закрепили и рабочие ушли.
- Тепло разбудит маток, - Сказала Во. - Через несколько дней появятся
движущиеся и вылезут на поверхность. Пожалуйста, не жалейте для них корма.
Им потребуется много сил, прежде чем они будут готовы к самостоятельной
жизни. Я думаю, что замки начнут расти через какие-нибудь три недели.
- А мое лицо? Когда они начнут вырезать мое лицо?
- Включите голограмму примерно через месяц. И будьте терпеливы. Если
у вас появятся какие-либо сомнения, звоните, пожалуйста, нам. Фирма ВО и
ШЕЙД всегда к вашим услугам. - Она поклонилась и вышла.
Кресс подошел к аквариуму и щелкнул переключателем. Внутри было тихо
и спокойно. Он нетерпеливо постучал пальцами по пластику и пожал плечами.

На четвертый день Крессу показалось, что внутри песка началось
движение. Какое-то слабое подземное шевеление. На пятый день он увидел
первых песочников. Белых. На шестой день он насчитал их целую дюжину,
белых, красных и черных. Оранжевые запаздывали. Он бросил в отверстие
полусгнившие остатки еды. Песочники сразу же их почувствовали, а позже
растащили по своим углам. Они не дрались. Немного разочарованный, Кресс
решил, что даст им немного времени.
Оранжевые появились на восьмой день. К этому времени другие уже
носили камешки и строили неуклюжие фортификации.
Не воевали.
Они были в два раза меньше тех, которые он видел у Ялы Во, но быстро
подрастали. К построению замков приступили в конце второй недели.
Организованные батальоны таскали к своим углам тяжелые куски песчаника и
гранита. Другие клешнями и конечностями сдвигали песок. Кресс купил пару
увеличительных очков, благодаря которым мог наблюдать работу по всей
площади аквариума. Он ползал вокруг него и смотрел. Зрелище захватывало.
Замки росли бесцветными и однообразными, но он нашел выход. На следующий
день он вместе с кормом бросил кусочки обсидиана и крашенного стекла. В
течение нескольких часов песочники вмонтировали их в стены.
Первыми закончили замок черные. Вскоре после этого встали крепости
красных и белых. Оранжевые, как обычно, опоздали. Кресс брал в салон еду и
ел, сидя на диване, чтобы непрерывно вести наблюдения. Он надеялся, что
война разразиться в любую минуту.
Он был разочарован. Проходили дни, замки росли и расширялись. Кресс
отходил от аквариума только за тем, чтобы удовлетворить свои
физиологические потребности и отвечать на срочные, касающиеся его дел
телефонные звонки.
Песочники не воевали.
Раздражение Кресса росло. В конце концов он прекратил их кормить. Два
дня после того, как пища перестала падать с их пустынного неба, четыре
черных песочника окружили и утянули за собой к матке оранжевого. Сначала
искалечили, отрезая клешни, усики и конечности, потом через главные ворота
внесли в свой миниатюрный замок. Обратно он уже не вернулся. Часом позже
свыше сорока оранжевых промаршировало через пустыню и атаковало угол
черных. Превосходящие силы защитников замка быстро рассеяли малочисленный
отряд. Сражение превратилось в бойню. Убитые и умирающие пошли на корм
матке.
Сияя от счастья, Кресс поздравил себя за сообразительность. Когда на
следующий день он бросил остатки обеда, между тремя углами разгорелась
борьба. Белые одержали великую победу.
С этого дня сражения не прекращались.

Через месяц после приобретения песочников Кресс включил
голографический проектор и его лицо материализовалось внутри аквариума.
Оно вращалось вокруг оси, чтобы все замки равномерно оделялись его
взглядом. Эту голограмму Кресс считал удачной - она верно отражала его
шельмоватую улыбку и полные щеки. Голубые глаза поблескивали, седые волосы
старательно уложены в модные полукольца, тонкие подрисованные брови.
Вскоре песочники принялись за работу. В это время Кресс кормил их
чрезвычайно щедро. Войны прекратились. Вся активность направлялась на
создания алтарей.
На стенах замков появилось его изображение.
Поначалу все барельефы казались одинаковыми. Однако вместе с ходом
работ, Кресс заметил тонкую разницу в технике исполнения. Наиболее
искусными оказались красные - они использовали тонкие кусочки сланца,
чтобы передать седину его волос. Идол белых казался молодым и задорным. Но
лицо, вырезанное черными песочниками, хотя и было досконально выполнено,
поразило его добротой и мудростью. Оранжевые песочники, как обычно не
отличились. Неудачи в войнах оставили отпечаток на их бедный замок. Тот
облик, над которым они работали, превратился в грубую безжизненную маску,
и казалось, что горе - художники собираются его таким и оставить. Глубоко
оскорбленный, Кресс ничего не мог изменить.
Когда все песочники закончили работу, он выключил голограмму, решив
сделать прием. Его приятели будут шокированы. Он может инсценировать для
них войну. Радостно распевая про себя, Кресс занялся составлением списка
гостей.

Прием прошел с огромным успехом.
Кресс пригласил тридцать человек: горсточку своих близких и
разделяющих его взгляды друзей, несколько бывших любовниц, а также
коллекцию конкурентов в делах и политических противников, которые не могли
себе позволить игнорировать его приглашение. Он знал, что некоторые из них
будут угнетены или оскорблены песочниками. На это он и рассчитывал. Если
кто-нибудь из гостей покинет салон в бешенстве, прием можно будет считать
удачным.
Под влиянием минутного импульса, Кресс прибавил имя Ялы Во.
- Если вы хотите, то можете привести с собой Шейда, - сказал он
передавая приглашение.
Тот факт, что Во приняла приглашение, его несколько озадачил.
- Шейда не будет, - сказала она. - Он не принимает участия в таких
приемах. Я же охотно проверю на месте, как чувствуют себя ваши песочники.
Кресс заказал различные изысканные блюда.
Когда затихли многочисленные разговоры и большинство гостей упилось
вином до бессознательного состояния, и объелось лакомствами, он шокировал
их тем, что начал собирать со стола объедки.
- Идите сюда, - сказал он. - Я хочу вас представить своим новым
любимцам.
Держа миску перед собой, Кресс повел их за собой.
Песочники выполнили все, что он хотел. Кресс морил их голодом в
течении двух последних дней, поддерживая их боевое настроение. На глазах
столпившихся вокруг аквариума гостей, обеспеченных увеличительными очками,
песочники провели великолепное сражение за еду. По окончании Кресс
насчитал почти шестьдесят трупов. Красные и белые, которые заключили союз,
завоевали большую часть добычи.
- Кресс, вы омерзительны, - сказала Кэт м`Лейн. Она жила с ним два
года назад, пока ее трогательный сентиментализм чуть не привел его к
сумасшествию. - Глупо, что я снова пришла сюда. Мне казалось, что ты
изменился и хочешь попросить прощения, - она не могла простить ему того,
что пищуха съела ее миленького песика. - НИКОГДА больше меня не
приглашайте!
Она прошествовала со своим любовником под взрывы хохота. Остальные
гости засыпали его вопросами.
- Где ты добыл этих созданий? - допытывались они.
- В фирме ВО и ШЕЙД ИМПОРТ, - ответил он, вежливым и галантным жестом
показывая на Ялу Во, которая стояла в стороне весь вечер и молчала.
- Почему они украсили стены замков твоими портретами?
- Любовь и доброта - мои главные достоинства, не правда ли?
Послышались сдавленные смешки.
- Будут ли они снова воевать?
- Естественно, но не сегодня. Но не беспокойтесь, приемы будут и в
дальнейшем.
Яд Раккис, ксенобиолог-любитель, затеял разговор о других
общественных насекомых и их войнах, которые они затевают.
- Эти песочники забавны, но в них нет ничего особенного. Вспомните о
земных красных муравьях.
- Песочники не являются насекомыми, - резко сказала Яла Во, но никто
не обратил на это никакого внимания. Все слушали Раккиса.
Кресс улыбнулся ей и пожал плечами. Млада Блейн предложила на
следующие столкновения песочников делать ставки. Все согласились и начали
оживленную, почти часовую дискуссию на тему условий игры. В конце концов
гости стали расходиться.
Последней уходила Яла Во.
- Мне кажется, - сказал Кресс, когда они остались одни, - ваши
песочники в списке боевиков под первым номером.
- Развиваются они очень хорошо. Уже сейчас больше, чем мои.
- Да, кроме оранжевых.
- Это я заметила. Их замок в плачевном состоянии.
- Ну что ж, кто-то должен проигрывать, - сказал Кресс. - Позже
появились и строились. В результате...
- Простите, - сказала Во. - Я хотела бы спросить, достаточно ли вы
кормите своих песочников?
Кресс пожал плечами.
- Иногда устраиваю пост. Для боевого настроения.
Она наморщила брови.
- Нет никакой нужды морить их голодом. Позвольте воевать им только по
тем поводам, которые они найдут. Борьба заложена в их природе. Вы будете
свидетелем необычайно тонких и сложных конфликтов. Постоянные, вызываемые
голодом войны унизительны и лишены изящества.
Кресс начал раздражаться.
- Во, вы находитесь в моем доме, здесь я решаю, что является
унизительным. Я кормлю песочников так, как вы мне советовали, но они не
хотели воевать.
- Вы должны вооружиться терпением.
- Нет, - ответил Кресс. - Я бог и хозяин. Почему я должен ждать,
когда они соизволят воевать? Песочники воевали не так часто, как хотелось
бы мне. Я это исправил.
- Понимаю. Я скажу об этом Шейду.
- Это не ваша забота.
- Ну что ж, мне не остается ничего другого, как пожелать вам
спокойной ночи, - отрешенно сказала Яла Во и посмотрела на него с полным
отвращения взглядом. - Наблюдайте за своими лицами. Внимательно следите за
своими лицами, - предупредила она.
После ее ухода Кресс с интересом подошел к аквариуму и присмотрелся к
замкам. Его подобия находились на своих местах, как и всегда. Может
только... Он быстро одел увеличивающие очки. Разницу трудно было
уловить... Но ему показалось, что выражение вырезанных лиц немного
изменилось. Улыбка слегка искривилась, так, что в ней проявилась тень
подлости. Это было очень тонкое изменение, если вообще что-то изменилось.
В конце концов Кресс пришел к выводу, что это ему показалось.

В течении следующих месяцев Кресс вместе с горсткой самых близких
своих знакомых собирались, чтобы поиграть в "войну". Сейчас, когда прошло
первое восхищение песочниками, он больше времени уделял своим делам и
обязанностям, не следя особенно за аквариумом. Но любил устраивать для
своих друзей одну или две войны, поддерживая своих воинов в полной боевой
готовности - на голодном пайке. Это сильно отразилось на оранжевых, число
которых, уменьшилось до того, что Кресс стал задумываться, не случилось ли
что-нибудь маткой. Но другие чувствовали себя совсем неплохо.
Иногда ночью, когда Кресс не мог заснуть, он брал бутылку вина и шел
в освещенную красным светом гостиную. В одиночестве пил и часами смотрел в
аквариум. Обычно где-то происходила война, а если нет, то он легко ее
провоцировал, бросая еду в середину аквариума.
Во время своих еженедельных встреч они начали, как это предложила
Млада Блейн, делать ставки. Кресс выигрывал, ставя на белых, которые стали
самой сильной и многочисленной колонией в аквариуме. Их замок процветал.
Однажды Кресс открыл крышку и бросил еду не как обычно, на середину, а
вблизи белого замка. Таким образом, другие песочники, желая добыть себе
пропитание, вынуждены этот замок атаковать. Попробовали. Белые великолепно
оборонялись. Кресс выиграл у Раккиса сто стандартов.
Раккис терял на этом огромные суммы. Он претендовал на широкие знания
о песочниках, утверждая, что со времени первого приема много о них
прочитал. Кресс подозревал, что это только пустые разговоры, так как,
когда дело доходило до ставок, ему всегда не везло. Кресс также пытался
что-нибудь узнать о песочниках. Однажды он связался с местной библиотекой
и попытался узнать, из какого они мира были вывезены. Но в каталогах не
существовало даже термина"песочники". Он хотел позвонить Во и спросить об
этом, однако появились другие дела, и вопрос происхождения песочников
утонул в памяти.
В конце концов, Раккис, проиграв в сумме тысячу стандартов, появился
на встрече, придерживая под мышкой пластиковую коробку. В ней находилось
паукообразное создание, покрытое нежным золотистым волосом.
- Песчаный паук, - выпалил он. - С Катедей. Сегодня после полудня, я
купил его в т`Эферан. Обычно им удаляют мешочки с ядом, но этого не
тронули. Принимаешь заклад, Симон? Я хочу получить свои деньги обратно.
Ставлю тысячу стандартов, что песчаный паук покончит с твоими песочниками.
Кресс присмотрелся к закрытому в пластиковой коробке пауку. Как
сказала Во, песочники выросли, но на фоне этого создания выглядели
карликами. Кроме того, у него был яд, а у песочников его не было. Но их
было ужасно много. А войны в последнее время изрядно надоели. То
новшество, которое несло это предложение, заинтересовало Кресса.
- Хорошо, - сказал он. - Ты дурак, Яд. Отряды песочников измотают
твоего паука до тех пор, пока это создание не подохнет.
- Это ты дурак, Симон, - ответил Яд Раккис с улыбкой. - Катедейский
паук питается в основном созданиями, живущими в норах и щелях. Смотри
внимательно, он подойдет к замкам и сожрет всех их маток.
Среди всеобщего смеха Кресс внезапно потерял хорошее настроение.
Этого он не учел.
- Ну, начинаем, - раздраженно сказал он и налил себе стакан до краев.
Паук не помещался в отверстие для корма. Двое из гостей помогли
убрать Раккису крышку, и Млада Блейн вручила ему коробочку. Он вытряс
паука в аквариум. Чудовище приземлилось на миниатюрной дюне неподалеку от
замка красных, потеряло ориентацию и в течении некоторого времени стояло в
неподвижности. Только челюсти непрерывно работали, а ножки вызывающе
подергивались.
- Ну, - торопил его Раккис. - Давай!
Все собрались в тесный кружок вокруг аквариума. Кресс нашел свои очки
и надел их. Если он и потеряет тысячу стандартов, то хоть насладиться
незабываемым зрелищем.
Песочники заметили чужака. В одну минуту движение в замке замерло.
Мгновение маленькие красные создания стояли неподвижно. Паук двинулся в
сторону многообещающе распахнутых ворот. С высокой башни на него
безразлично смотрело лицо Симона Кресса.
Песочники зашевелились. Ближайшие образовали два клина и бросились на
паука. Все больше и больше их выступало из внутренностей замка и создавало
тройную линию обороны для защиты входа, за которым находилась матка. Из
пустыни в спешке возвращались призванные на войну разведчики.
Вызов был принят.
Наступающие песочники приблизились к пауку. Их клешни вцепились в
ножки и туловище. Красные воины взбирались на спину агрессора, кусали и
рвали плоть. Один из них добрался до глаза и распорол его тонкими желтыми
усиками. Кресс усмехнулся и показал на это Раккису.
Но песочники были маленькими, и у них не было яда. Паук не
задерживался, его ноги стряхивали атакующих, разбрасывая их во все
стороны. Щеки, с которых стекал яд, находили других, оставляя сломанные
замирающие трупы. Уже более дюжины песочников лежали мертвыми. Паук
двигался все дальше и дальше. Прошел через тройную линию стражников,
выстроившихся перед замком. Ряды сомкнулись вокруг него, бросаясь в
страшную схватку. Кресс заметил, что один из отрядов отрезал ногу. Часть
защитников карабкалось на стены замков и прыгало, приземляясь на дрожащем
волнующимся клубке.
Паук, совершенно не видимый под кишащей красной массой, вполз в
темноту ворот и исчез.
Яд Раккис глубоко вздохнул.
- Чудесно, - раздался чей-то голос.
Млада Блейн странно захихикала.
- Смотри, - сказала Идди Норредиан, потянув Кресса за рукав.
Они так увлеклись происходящем в замке, что не обращали внимания на
остальную часть аквариума. Но замок успокоился, песок опустел и только
трупы песочников покрывали его. И они увидели.
Вблизи замка красных стояли три армии. Совершенно неподвижно,
идеальном порядке, ряд за рядом, оранжевые, белые и черные. Они ждали, кто
выйдет их темноты. Симон Кресс улыбнулся.
- Санитарный кордон. Посмотри на другие замки, Яд!
Раккис посмотрел и выругался. Отряды песочников камнями и песком
закрывали ворота. Если пауку удастся выбраться из красного замка, у него
не будет доступа к остальным.
- Нужно было принести четырех пауков, - сказал Раккис. - Однако, я
все равно выиграл. Мой паук сейчас там внизу пожирает твою проклятую
матку.
Кресс не ответил. Ждал. В темноте что-то двинулось.
Внезапно красные песочники стали выливаться из ворот широким потоком.
Они быстро карабкались по стенам замка, приступая к ремонту повреждений,
которые нанес паук. Ожидающие армии рассеялись и отступили в свои углы.
- Яд, - сказал Кресс. - Думаю, ты догадался, кто кого сейчас
пожирает.

Неделю спустя Раккис принес четыре тонких серебряных змеи. Песочники
расправились с ними без особых проблем. Потом он сделал попытку с большой
черной птицей, которая съела больше тридцати белых песочников, и, метаясь,
почти полностью уничтожила их замок. В конце концов крылья у нее устали, и
песочники, как только она приземлилась, атаковали большими силами.
Следующими противниками выступили насекомые. Покрытые панцирем жуки,
похожие на обитателей аквариума. Невероятно глупые. Объединенные силы
оранжевых и черных сломали и рассеяли их ряды. Потом вырезали одного за
другим.
Раккис начал давать Крессу векселя.
Примерно в это время Кресс снова встретил Кэт м`Лейн. Это произошло
во время обеда, который происходил в его любимом ресторане, в Эсгарде. Он
на минуту задержался у ее столика, рассказал о своих военных играх и
пригласил в гости. Она покраснела, затем снова приобрела над собой
контроль и стала вновь неприступной.
- Кто-то должен остановить тебя. Пожалуй, это буду я.
Кресс пожал плечами, занялся великолепным обедом и больше не
вспоминал о ее угрозах. До того момента, когда полная невысокая женщина не
показала ему полицейский значок.
- К нам пришла жалоба, - сказала она. - Имеется ли у вас террариум с
опасными насекомыми, Кресс?
- Это не насекомые, - ответил он, скрывая раздражение. - Пожалуйста,
я вам все покажу.
Увидев песочников, она покачала головой.
- Нет это невозможно, это не пройдет. Что вы вообще знаете об этих
созданиях? Знаете ли вы из какого они мира? Были ли они утверждены
экологическим советом? Имеется ли на них разрешение? Нам донесли, что они
едят мясо. Вероятно, они опасны. Нас также информировали, что они обладают
ограниченным сознанием. А вообще откуда они у вас?
- Я купил их у ВО и ШЕЙД, - ответил Кресс.
- Никогда не слышала. Вероятно, контрабанда. Никто бы это не
утвердил. Нет, Кресс, это не пройдет. Я хочу конфисковать и уничтожить
этот аквариум. Вам еще следует уплатить денежный штраф.
Кресс предложил ей сто стандартов и забыть это дело. Женщина
фыркнула.
- Плюс обвинение за попытку подкупа должностного лица.
Даже две тысячи стандартов только слегка поколебали твердо занимаемую
ею позицию.
- Вы знаете, это будет не легко, - сказала она. - Необходимо заново
заполнить формуляры, уничтожить записи. Кроме того, много времени займет
фальшивое разрешение, не говоря о человеке написавшем жалобу. Что будет,
если она снова позвонит?
- Предоставьте это мне, - ответил он. - Я беру ее на себя.

В течение минуты он продумал все. В это вечер пришлось кое-куда
позвонить.
Прежде всего позвонил в магазин "т`Эферан - Продажа Домашних
Животных".
- Я хотел бы купить собаку, - сказал он. - Щенка.
Толстый торговец вытаращил на него свои глаза.
- Щенка? Это на тебя не похоже, Симон. Загляни к нам, сейчас у нас
великолепный выбор.
- Я хочу щенка определенного вида. - сказал Кресс. - Запиши, я
продиктую тебе, как он должен выглядеть.
Потом он набрал номер Идди Норредиан.
- Идди, я хочу, чтобы ты появилась у меня сегодня с головизионным
аппаратом. Я желаю отснять одну драку. В качестве подарка для одной из
подруг.

В ту ночь, когда он сделал запись, Кресс не мог заснуть. Только что
он просмотрел целый драматический спектакль, приготовил себе небольшую
закуску, выкурил две сигары и расправился с бутылочкой вина. Довольный
собой, он со стаканом в руке вошел в салон.
Темно. Тени, идущие от террариума, пылали болезненным горячим
блеском. Он подошел, чтобы посмотреть на свое королевство. "Интересно, как
черные справляются с ремонтом замка?" Щенок разрушил его до основания.
Остались одни руины. Ремонт проходил довольно успешно.
Присматриваясь через увеличивающие очки к работе, Кресс краем глаза
заметил лицо на башне. Оно его поразило. Он отодвинулся, заморгал, сделал
мощный глоток вина и снова и снова поглядел.
Кресс увидел свое, но неправдоподобно-искривленное лицо. Щеки в
полосах, как у кабана, улыбка превратилась в злобную гримасу. Это было
мерзко. В беспокойстве он начал ходить вокруг аквариума, чтобы разглядеть
другие замки. Немного отличаясь, все лица имели то же выражение.
Оранжевые обошлись без тонкостей. В результате получился облик
чудовища: полные жестокости уста, бездушные глаза. Красные наделили его
кривой сатанинской усмешкой. В уголках губ скрывалось что-то страшное и
неприятное.
Белые, его фавориты, вырезали жестокого бога-дегенерата.
В бешенстве он бросил в стену стакан с вином.
- Как вы смели, - просипел Кресс. - Неделю вы ничего не получите! Я
вас научу!
Ему пришла в голову мысль. Выбежав из салона, чтобы через минуту
вернуться с древним мечом метровой длины и остро отточенным. Он
усмехнулся, встал рядом с аквариумом и отодвинул крышку с одного угла.
Перегнулся вниз и ударил стоящий в этом углу замок белых. Потом замахал
мечом, разрушая стены, башни и галереи. Барахтающиеся песочники были
засыпаны песком и камнями. Четким движением кисти он уничтожил наглую
оскорбительную карикатуру. Остановил острие меча над темной, ведущей к
матке ямой и со всей силой опустил. Послышался мягкий шлепок и он
почувствовал сопротивление. Белые песочники задрожали и упали. Довольный,
он вытащил меч обратно. Минуту смотрел на содеянное. Влажное и скользкое
острие меча. Белые песочники через какое-то время снова задвигались.
Шатались, двигались, но медленно.
Он приготовился задвинуть крышку над этим углом и перейти к
следующему, как вдруг почувствовал, что по руке что-то ползет. Кресс
закричал, выпустил меч и резко провел рукой по коже. Песочник упал на
ковер. Он раздавил его каблуком и долго топтался на месте, пока не
превратил песочника в бесформенную массу. Вздрагивая от напряжения, закрыл
и зафиксировал крышку. Вбежав под душ и внимательно себя осмотрел. Свою
одежду он старательно прокипятил.
После нескольких стаканов вина Кресс вернулся в салон. Было стыдно,
что он испугался песочника. Но снова открывать аквариум у него не было ни
малейшего желания. С этого момента крышка будет постоянно закрыта. Его
жгло острое желание покарать и остальные замки.
Он попытался найти идею в следующем стакане вина. И правда, пришло
вдохновение. Он улыбнулся, подошел к аквариуму и ввел небольшую поправку в
системе регулировки влажности воздуха.
Прежде чем он заснул на диване, сжимая в руках новый стакан вина,
замки рушились, размываясь под струями дождя.

Его разбудил гневный стук входной двери.
Он уселся, все еще пьяный, голова раскалывалась от боли. "Похмелье
еще от вина сильнее", - подумал он. Встал и неуверенным шагом двинулся в
прихожую. На пороге стояла Кэт м`Лейн.
- Ты - скотина! - сказала она. Лицо у нее опухло от слез. - Я плакала
всю ночь, но никогда больше... но никогда, Симон...
- Спокойно, - проговорил он, держась за голову. - У меня похмелье.
Проклиная, она отпихнула его в сторону и вошла в дом. Из-за угла
выглянула пищуха, привлеченная шумом. Кэт плюнула в нее и вбежала в салон.
Кресс безуспешно пытался ее догнать.
- Остановись на минуту. Куда? - прохрипел Кресс. - Ты не можешь...
Внезапно задержался и окаменел от ужаса. В левой руке Кэт держала
тяжелый молоток.
- Нет, - выдавил он.
Она направилась прямо к аквариуму.
- Ты очень любишь этих милых созданий, правда, Симон? Теперь ты
будешь жить ВМЕСТЕ с ними!
- Кэт! - заорал он.
Схватив молоток в обе руки, она со всей силой направила его на стену
аквариума. Звук удара взорвал Крессу череп. Однако пластик выдержал. Кэт
снова прицелилась. На этот раз раздался треск и по стенке аквариума
поползли трещины.
Кресс бросился на нее, когда она подняла молоток для третьего удара.
Кувыркаясь, они упали на пол. Кэт выронила молоток и схватила Кресса за
горло, пытаясь его задушить. Он вырвался и укусил ее за плечо. Тяжело
дыша, они встали друг против друга.
- Посмотри на себя, Симон, - сказала она мрачно. - Кровь капает у
тебя изо рта. Ты выглядишь, как один из твоих любимцев. Как тебе это
нравиться?
- Убирайся, - сказал он, заметив меч, лежащий на полу. Там, где
бросил его вчера. Поспешно подобрал.
- Убирайся, - повторил он, размахивая им, чтобы добавить веса своим
словам. - Не пытайся подойти к аквариуму.
Кэт засмеялась.
- Ты не осмелишься, - сказала она и потянулась за молотком.
Кресс с криком ударил. Прежде чем он осознал произошедшее, стальное
острие вошло в грудь Кэт. Она удивленно посмотрела на него, потом опустила
взгляд к мечу. Кресс отскочил.
- Я не хотел, - застонал он. - Я хотел только...
Из нее лилась кровь, она умирала, но каким-то чудом еще держалась на
ногах.
- Ты чудовище, - только и смогла прошептать она, захлебываясь в
крови.
Повернувшись из последних сил, она бросилась на аквариум.
Поврежденная прежде стенка треснула и Кэт м`Лейн рухнула, засыпанная
лавиной песка, грязи и пластика. Кресс истерически завизжал и вскочил на
диван. Из кучи обломков стали появляться песочники. Проходили по телу Кэт.
Некоторые из них двинулись на разведку поперек ковра. За ними пошли
другие.
Кресс смотрел, как формируются колонны - живой волнующийся
прямоугольник. Идущие в его центре песочники что-то несли, нечто скользкое
и бесформенное, кусок пульсирующего сырого мяса величиной с человеческую
голову. Колонна двинулась вперед, отдаляясь от аквариума.
Кресс не выдержал и убежал.

До самого полудня он не мог набраться смелости и вернуться.
Содрогаясь от ужаса, он полетел на глиссере к ближайшему городу,
находящимся в пятидесяти километрах от виллы. Там, наконец-то в
безопасности, Кресс зашел в маленький ресторанчик, выпил несколько чашек
кофе, закусывая таблетками от похмелья, заказал плотный обед, после чего к
нему вернулось чувство реальности.
Это было страшное утро, но переживания не облегчали ситуацию. Он
заказал еще чашечку кофе и с холодным рационализмом оценил обстановку.
Кэт м`Лейн погибла от его руки. Мог ли он об этом сообщить, защищаясь
тем, что это произошло случайно, непреднамеренно? Скорее всего нет. Он
пронзил ее насквозь, а кроме того, он недавно сказал, что возьмет на себя
человека, подавшего жалобу. Он должен убрать все улики. У него была
надежда, что Кэт не успела никому сказать, куда собирается утром.
Вероятнее всего, не сказала. Его подарок прибыл к ней не раньше вечера.
Она утверждала, что плакала всю ночь. Появилась у него одна. Очень хорошо.
Одно тело и один глиссер, которые он должен уничтожить.
Оставались песочники. С этими будет много хлопот. Без сомнения, за
это время они убежали. Он представил их в своем доме, в постели, в одежде,
в еде и его пробрала дрожь. Усилием воли он поборол в себе отвращение.
Убить их будет не так уж трудно. Он не будет гоняться за каждым в
отдельности. Только четыре матки. И все. Это не страшно. Матки большие, он
видел. Он их найдет и уничтожит.
Прежде чем полететь домой, он прошелся по нескольким магазинам. Купил
себе крепкий, покрывающий все тело комбинезон, несколько таблеток,
уничтожающих скальников, а также канистру с распылителем, содержащий
сильный пестицид. Купил и магнитное приспособление для перевозки грузов.
После приземления он методически принялся за работу. Прежде всего
магнитным подъемником прицепил к своему глиссеру машину Кэт. Осмотрев его,
он улыбнулся - первый раз за это время фортуна повернулась к нему лицом.
На переднем сидении лежал кристалл, содержащий борьбу щенка с песочниками.
Этот кристалл был одним из поводов для беспокойства. Когда глиссеры были
уже подготовлены, он одел комбинезон и вошел за телом Кэт.
Пусто.
Он старательно пошарил в песке. Без сомнения, тело исчезло. Неужели
Кэт еще жива и сумела отползти куда-то в сторону? Сомнительно. Кресс решил
обыскать весь дом. Такой поспешный осмотр ничего не дал - он не нашел ни
Кэт, ни песочников. Времени на более тщательный обыск у него не было, так
как у двери стояла более нежелательная улика. Он решил продолжить поиски
чуть позже.
Около семидесяти километров к северу от его усадьбы лежала цепь
активных вулканов. Он полетел к ним с глиссером Кэт. Над одной из
дымящихся вершин он выключил магниты и долго смотрел, как глиссер медленно
исчезает в озере лавы.
Когда он вернулся домой, уже смеркалось. Это позволило ему сделать
перерыв. Минуту он взвешивал возможность возвращения в город и проведения
там ночи, но быстро отказался от этой мысли. У него еще было много работы.
Опасность не была устранена полностью. Он разбросал вокруг дома
отравляющие таблетки, никто не посчитает это подозрительным. Кресс всегда
имел проблему со скальниками. Закончив разбрасывать отраву он наполнил
канистру пестицидом и пошел к дому. Проходя через комнаты, он везде
включал свет и задержался в салоне, чтобы собрать осколки стекла и песок,
забросить их обратно в аквариум. Как он и опасался, все песочники убежали.
Размытые замки съежились, а то что от них осталось, быстро разваливалось.
Он сдвинул брови и продолжал поиски с канистрой за плечами. Тело Кэт
м`Лейн он нашел на полу своего самого глубокого подвала.
Оно лежало, растянувшись у начала крутой лестницы, с вывернутыми
будто бы от падения ногами. Все тело было покрыто песочниками. Пока Кресс
переваривал это зрелище, тело дрогнуло и немного передвинулось на покрытом
грязью полу.
Он засмеялся и крутанул регулятор света на полную мощность. В
противоположном углу, между двумя стойками для вина притаился небольшой
земляной замок с темной дырой у основания. На стене подвала Кресс заметил
невыразительный барельеф своего лица.
Тело Кэт снова дрогнуло и на несколько сантиметров сдвинулось в
сторону замка. Кресс представил себе белую, ожидающую, нетерпеливую и
голодную матку. Все, что она может поместить в себе, так это только
ступню, но не всю Кэт. Это слишком абсурдно. Он снова засмеялся и
придерживая пальцем отверстие шланга, стал спускаться вниз. Канистра
болталась у него за спиной.
Песочники бросили тело и выстроились в защитную линию - поле белого
между ним и замком. Внезапно Крессу пришла в голову мысль. Он усмехнулся и
опустил вооруженную шлангом руку.
- Кэт всегда было трудно переварить, - сказал он, восхищаясь своей
шуткой. - Особенно с вашими размерами. Я вам помогу. В конце концов, зачем
нужны боги?
Он побежал наверх и через минуту вернулся с топором. Песочники
терпеливо ожидали его и присматривались, в то время как Кресс разрубал
тело Кэт на маленькие, готовые к перевариванию кусочки.

В эту ночь он спал в комбинезоне и с канистрой пестицида,
расположенной на расстоянии вытянутой руки. Но ее не пришлось
использовать. Белые, наевшись до отвала, остались в подвале, а на других
он еще не наткнулся.
Утром он закончил уборку салона. В нем не осталось никаких следов
борьбы, кроме разбитого аквариума.
Он съел легкий завтрак и с новыми силами принялся за поиски
исчезнувших песочников. Днем найти их не представляло никакой сложности.
Черные разместились в саду среди скал, строя замок из обсидиана и
кварца. Красных он нашел на дне неиспользуемого плавательного бассейна,
частично заполненного песком. Он видел песочников двух цветов, которые
сновали по всей усадьбе, многие несли своим маткам таблетки с ядом. Кресс
пришел к выводу, что пестицид уже не понадобится. Нет никакой нужды
рисковать без особой необходимости, если можно подождать, пока яд не
сделает свое дело. К вечеру обе матки будут мертвы.
Осталось найти только оранжевых. Кресс обошел всю усадьбу несколько
раз по расширяющейся спирали, однако не нашел ни одного оранжевого
песочника. Истекая потом, так как день был жарким, а комбинезон очень
плотным, он решил, что это не так уж и важно. Если они тут и есть, то
наверняка уже едят таблетки вместе с красными и черными.
Возвращаясь домой, он с удовольствием раздавил несколько песочников
попавшихся у него на пути. Внутри он с удовольствием сбросил комбинезон,
съел великолепный обед и лег отдохнуть. Все под контролем. Две матки скоро
перестанут существовать, третья находится там, где ее легко ликвидировать.
Нет сомнения, что ему удастся найти и четвертую. Тело Кэт не существует -
все следы ее уничтожены.
Из раздумий его вывело мигание экрана телефона. Звонил Яд Раккис,
желая похвастаться какими-то всеядными червями, которых он хотел принести
на сегодняшние военные игры.
Кресс совершенно об этом забыл, но быстро успокоился.
- О, извини, Яд! Я забыл тебе сказать. Мне все это надоело и я от них
отказался - от песочников. Мерзкие маленькие чудовища. Мне очень
неприятно, но сегодня приема не будет.
Раккис был возмущен.
- А что я буду делать со своими червями?
- Положи в корзинку вместе с фруктами и пошли своей любимой, - сказал
Кресс, прерывая связь.
Он быстро позвонил остальным гостям. Ему не хотелось, чтобы кто-то
ходил по усадьбе до тех пор, пока живы песочники. Свой промах Кресс
осознал только тогда, когда позвонил Идди Норредиан. Экран был пуст, что
указывало на отсутствие вызываемого. Кресс отключился.
Идди появилась часом позже, в обычное время. Несколько удивилась, что
прием не состоится, но осталось довольной перспективой провести вечер
наедине с Крессом. Он развлек ее рассказом, как Кэт отреагировала на
отснятый ими фильм. При этом убедился, что Идди никому не рассказала об их
шутке. Он кивнул головой и с удовольствием снова наполнил бокалы. В
бутылке осталось несколько капель.
- Надо принести новую, - сказал он. - Пойдем в подвал, ты поможешь
выбрать, ведь у тебя замечательный вкус.
Она охотно согласилась, однако перед спуском в подвал, когда он
предложил ей войти первой, заколебалась.
- Почему выключен свет? - спросила она. - И этот запах, что за
странный запах, Симон?
Слегка удивилась, когда он толкнул ее, вскрикнула, падая с лестницы.
Кресс захлопнул дверь и начал забивать ее досками, которые приготовил
заранее вместе с гвоздями и молотком. В тот момент, когда он закончил
работу, раздался первый крик.
- Мне больно, - кричала она. - Симон, что это?
Она заплакала, а минутой позже раздался страшный крик. Он не
прекращался несколько часов.
Желая отгородиться от него, Кресс зашел в сенсорий и отстучал заказ
на пошленькую комедию.
Убедившись, что с Идди покончено, Кресс оттащил ее глиссер на север и
сбросил в вулкан. Магнитный трал оказался полезной вещью.

На следующее утро он спустился вниз, чтобы проверить, все ли в
порядке. Кресс услышал странные, напоминающие шуршание звуки, доносившиеся
из подвала. Несколько минут он прислушивался, теряясь в догадках, неужели
Идди Норредиан выжила и скреблась в дверь, желая оттуда выбраться.
Маловероятно. Это песочники.
Крессу эти звуки не понравились. Он решил держать двери закрытыми, по
крайней мере некоторое время. Взял лопату, чтобы похоронить красную и
черную матку под развалинами их собственных замков.
Он нашел их в великолепном здравии. Замок черных, усыпанный снующими
песочниками, поблескивал вулканическим стеклом. На самой высокой,
достигающей его пояса башне, Кресс увидел отвратительную карикатуру своего
лица.
Увидев его, черные песочники прервали работу и построились в две
грозные фаланги. Он оглянулся и обнаружил, что другие отрезают ему дорогу
назад. Пораженный, Кресс бросил лопату и поспешно выбежал из ловушки,
раздавив по пути нескольких воинов.
Замок красных взбирался по стене бассейна. Матка для безопасности
разместилась в щели, окруженная песком, бетоном и укреплениями. Красные
песочники суетились по всему дну бассейна. Кресс заметил группы, несущие в
замок скальника и огромную ящерицу. От удивления он отступил к краю
бассейна и вдруг услышал шорох. Три песочника взбирались по его ноге. Он
из сбросил и старательно растоптал, но к нему уже спешили другие - крупнее
по размеру. Некоторые были размером с большой палец.
Кресс побежал и, когда очутился в доме, сердце его бешено колотилось
- не хватало дыхания. Он захлопнул дверь и закрыл ее на замок. Его дом по
проекту был построен непроницаемым для насекомых. Внутри он будет в
безопасности.
Крепкая выпивка немного успокоила его нервы. "Отрава им не повредила,
- подумал он. - Об этом надо было подумать раньше. Во предупредила его,
что матки могут есть практически все. Надо использовать пестицид." Он
выпил для ровного счета еще один стаканчик, одел комбинезон и повесил
канистру на спину. Открыл дверь.
Снаружи его ждали песочники.
Против него стояли две армии, объединенные перед общим врагом, он не
предполагал, что их было так много. Проклятые матки размножались как
скальники. Повсюду взгляд натыкался на ползущее живое море песочников.
Кресс поднял шланг и открыл затвор. Серый туман покрыл ближайшие
ряды. Он водил рукой из стороны в сторону. Там, где стелился туман,
песочники скрючивались и подыхали в конвульсиях. Кресс усмехнулся. Для
него это не противники. Распыляя пестицид широким взмахом руки, он смело
шагнул вперед, прямо по красному и черному ковру. Армии отступили. Кресс
рванулся вперед, решив пробиться через них к маткам.
Бегство тут же прервалось. Тысячи песочников волной ринулись к нему.
Кресс ожидал контрудара. Он удержал позицию, сметая все на своем пути
туманным мечом. Песочники шли на него и умирали. Пробились немногие, он не
мог распылять яд вблизи и охватить все наступающие отряды. Почувствовал,
как они взбираются по его ногам, как их клешни впустую пытаются разрезать
укрепленный пластиком комбинезон и злобно продолжал наступать.
Внезапно что-то стало ударять его по голове и плечам. Он задрожал,
обернулся и посмотрел вверх. Стена его дома жила, покрытая сотнями
песочников. Они взбирались, прыгали и как дождь падали на него и вокруг
него. Один приземлился на маске лица, пытаясь в течении короткого времени,
пока Кресс не сбросил его, подобраться к глазам.
Кресс поднял отверстие шланга, опрыскивая воздух, поливая дом,
распыляя пестицид до тех пор, пока не уничтожил находящихся над ним
песочников. Ядовитый туман окутал и его, раздражая горло, он кашлял и
распылял дальше. Когда фронтон дома был полностью очищен, он посмотрел на
землю. Они были вокруг него. Десятки бегали по его телу, сотни других
спешили, чтобы присоединиться к ним. Он направил струю в их сторону.
Через минуту струя пестицида прервалась. Кресс услышал громкое
шипение за плечами, сзади выплыло смертоносное облако, сдавливая дыхание и
опаляя глаза. Он провел ладонью вдоль шланга и поднял ее, покрытую
подыхающими песочниками.
Так и есть - шланг полностью перекушен.
Покрытый туманом пестицида, ослепленный, Кресс завопил и бросился в
сторону дома, по дороге сбрасывая с себя маленькие тела.
Он вбежал в дом, закрыл двери и бросился на ковер. Долго катался туда
и обратно, пока не убедился, что раздавил всех оставшихся на нем
песочников. Канистра, уже пустая, слабо постукивала. Кресс сбросил
комбинезон и влез под душ. Острая горячая струя его обварила, кожа
покраснела и обрела чувствительность, ее перестало щипать.
Он одел свой кожаный костюм, очень тяжелый, нервно перетрясая его
перед этим.
- Холера, - бормотал он.
Горло совершенно пересохло. После тщательного осмотра холла,
убедившись, что там нет песочников, он решил немного отдохнуть. Сел на
диван и налил себе вина.
- Холера, - повторил он.
Ладонь его дрожала и часть выпивки пролилась на пол. Алкоголь
успокоил, но страха не снял. Он выпил второй стакан и осторожно подошел к
окну. Полицию вызывать нельзя. Он будет вынужден рассказать о белых в
подвале, и полицейские найдут там тела. Наверное, матка уже расправилась с
Кэт, но не с Идди Норредиан. Она даже не разрублена. Кроме того, остались
кости. Нет, полицию можно вызывать только в крайнем случае.
Наморщив лоб, Кресс уселся возле телефона. Аппаратура занимала всю
стену, с ее помощью он мог связаться с каждым жителем Бальдура. Кресс был
богат и сообразителен - он всегда этим гордился. Справится и с этой
неприятностью.
Какое-то время он прикидывал, не позвонить ли Во, но тут же от этого
отказался. Она слишком много знала и наверняка будет задавать вопросы. Он
ей не доверял. Нет, ему нужен кто-то другой, кто сделает все, что ему
будет поручено, без лишних вопросов.
Морщины исчезли со лба и на лице появилась улыбка. Симон Кресс имел
такие контакты. Он набрал давно забытый номер.
На экране материализовалось женское лицо, обрамленное белыми
волосами, лишенное эмоций и с длинным кривым носом.
- Симон, - произнесла она энергичным и моложавым голосом. - Как дела?
- Великолепно, Лиссандра, - ответил он. - Есть работа.
- Кого-то надо убрать? Со времени твоего последнего поручения прошло
почти десять лет, Симон. Цены растут.
- Ты получишь все, что захочешь. Знаешь мою щедрость. Мне нужно
уничтожить насекомых.
Она слабо улыбнулась.
- Можешь называть вещи своими именами. Линия экранирована.
- Нет, я говорю серьезно. У меня проблема с вредителями. Опасными
вредителями. Освободи меня от них. И никаких вопросов. Ясно?
- Ясно.
- Ну хорошо. Тебе нужно будет... ну... три или четыре человека,
оснащенных огнеметами или лазерами, что-то в этом роде. Оденьте
огнеупорные комбинезоны и прилетайте ко мне. Сразу увидите в чем дело.
Насекомые. Очень, очень много насекомых. В моем саду найдете замки.
Необходимо убить и уничтожить все, что в них находится. Потом постучите в
дверь и я скажу вам, что делать дальше. Как скоро вы сможете прилететь?
- Вылетим через час, - ответила она с каменным лицом.

Лиссандра сдержала слово, прилетела на черном с плавными очертаниями
глиссере и с тремя помощниками. Кресс смотрел на них из окна второго
этажа. Совершенно одинаковые - в светлых пластиковых комбинезонах и
заслоняющих лицо масках, двое держали переносные огнеметы, третий -
лазерную пушку и гранаты. Лиссандра, Кресс определил ее по отдаваемым
приказам, оружие не имела.
Медленно, на небольшой высоте пролетели над усадьбой, выясняя
ситуацию. Песочники словно сошли с ума. Красные и черные точки в бешенстве
крутились. Со своего наблюдательного пункта, Кресс ясно видел
поднимающийся на высоту человеческого роста замок черных. Его стены
облепили защитники, а из ворот непрерывно выливался смолистый поток.
Они приземлились рядом с глиссером Кресса, помощники выскочили наружу
и вскинули оружие. Роботы, готовые уничтожать все.
Черная армия сосредоточилась между ними и замком. Кресс внезапно
обнаружил, что нигде не видно красных. Он внимательно присмотрелся, куда
они могли деться?
Лиссандра вытянула руку и крикнула. Мужчины с огнеметами повернулись
к песочникам. Оружие глухо чихнуло и зарычало, выпуская длинные языки
голубовато-красного огня. Песочники погибали тысячами. Мужчины передвигали
огонь справа налево четкими координированными движениями. Осторожно, шаг
за шагом, они шли вперед.
Черная армия горела и распадалась. Песочники разбегались во все
стороны, некоторые обратно к замку, другие прямо на врага. Никому их них
не удавалось прорваться до державших огнеметы мужчин. Люди Лиссандры были
специалистами высокого класса.
Внезапно один из них споткнулся. Или так просто показалось. Кресс
внимательно вгляделся и увидел, что почва под ним оседает. "Туннели, -
подумал он, внезапно чувствуя укол страха. - Туннели, явно ловушка".
Мужчина погрузился еще глубже, уже по пояс. Земля вокруг него будто
взорвалась. Через минуту он полностью покрылся сотнями красных песочников.
Он отбросил огнемет и лихорадочными движениями стал сбрасывать их со
своего тела. Кричал, страшно кричал.
Его коллега заколебался, повернулся вполоборота и выстрелил. Клубок
огня поглотил человека и песочников. Мужчина победно повернулся к замку и
сделал шаг вперед. Его нога сразу же провалилась в землю по щиколотку. Он
попытался освободить ее и убежать, но песчаный грунт вокруг него
проваливался, не давая опоры. Он потерял равновесие и упал, взмахивая
руками. Песочники были повсюду - живая волнующаяся масса накрыла его.
Огнемет лежал рядом, забытый и бесполезный.
Кресс дико застучал в окно - хотел обратить на себя внимание.
- Замок, - кричал он. - Уничтожить замок!
Лиссандра, стоявшая у глиссера, услышала его и жестом отдала приказ.
Третий помощник прицелился лазерной пушкой и выстрелил. Пламя засияло над
скалами и срезало верхушку замка. Резко опустил прицел, разрезая
песочно-каменные укрепления. Башни упали и развалили облик Кресса. Луч
лазера ударил в землю, двигаясь по кругу. Замок исчез, образовав только
груду песка, однако черные песочники еще двигались. Лазер не мог достать
скрытую где-то глубоко матку.
Лиссандра выдала еще один приказ. Подручный отложил лазер, сорвал
кольцо с гранаты и бросился вперед. Перескочил дымящиеся останки,
приземляясь на твердом грунте внутри скального сада и широко взмахнул
рукой. Граната упала точно на вершине. Кресс прикрыл глаза от
ослепительного света. В воздух взметнулся мощный столб песка, камня и
песочников. Через мгновение все покрылось пылью - это сплошным потоком
падали песочники и их части.
Кресс увидел, что черные неподвижны и мертвы.
- Бассейн, - крикнул он через окно. - Разбейте замок в бассейне!
Лиссандра и это поняла. Земля покрылась трупами черных, но красные
продолжали двигаться, отступая и перегруппировываясь. Наемник задумался,
вынул следующую гранату и сделал шаг вперед. Лиссандра позвала его, он
повернулся, прислушиваясь к словам, быстро рванул в сторону и вскочил в
глиссер.
Кресс перешел в другую комнату, к окну, чтобы видеть все своими
глазами. Сейчас было все просто. Глиссер пролетел над замком, и мужчина,
находясь в безопасности, точно бросил гранаты. После четвертого захода,
замок превратился в руины, а красные песочники перестали существовать.
Лиссандра еще раз тщательно обработала гранатами каждый замок. Потом,
используя лазерную пушку, обработала замки, пока не стало ясно, что под
этими оплавленными обломками не осталось ничего живого.
Они постучали в дверь дома. Кресс впустил их, обнажив зубы в их
маниакальной усмешке.
- Чудесно, - сказал он. - Чудесно.
Лиссандра сняла шлем.
- Это будет тебе дорого стоить, Симон. Я потеряла двух помощников, не
говоря об угрозе моей жизни.
- Естественно, я заплачу тебе столько, сколько захочешь, - согласился
он. - Только закончи работу.
- Что еще осталось?
- Ты должна очистить подвал. Там еще один замок, только без гранат, я
не хочу, чтобы мой собственный дом свалился мне на голову.
Лиссандра кивнула помощнику.
- Выйди из дома и возьми огнемет Райка. Он должен быть целым.
Мужчина вернулся вооруженным, молчащим и готовым к действию. Кресс
проводил их вниз к подвалу. Тяжелые, наглухо забитые двери, были
деформированы, будто бы под действием огромного давления. Этот вид и
тишине, которая господствовала вокруг них, вызвали у Кресса легкое
беспокойство. Работник Лиссандры начал удалять гвозди и отрывать доски.
Кресс отступил назад.
- Будет ли уместным использовать этот аппарат? - пробормотал он,
указывая на огнемет. - Пожалуй не надо.
- Я взяла лазер и прежде всего мы воспользуемся именно им, - сказала
Лиссандра. - Огнемет, скорее всего не понадобится. Я хочу, чтобы ты
остался здесь, есть вещи и похуже пожара.
Кресс согласился. Последняя прибитая к двери доска отскочила. Снизу
не донеслось ни звука. Лиссандра отдала короткий приказ. Мужчина отступил
и занял позицию позади своего командира. Опустил ствол огнемета, направляя
его точно на двери подвала. Лиссандра одела шлем, приготовила лазер,
сделала шаг вперед и открыла ногой дверь. Никакого движения, никакого
звука - только темнота.
- Тут есть свет? - спросила она.
- Сразу за дверями, - ответил Кресс. - С правой стороны. Будь
внимательна, ступеньки очень крутые.
Она вошла, переложила лазер в левую руку, а правую вытянула в поисках
выключателя. Ничего... спокойствие.
- Я его нашла, - сказала она. - Но он какой-то...
Внезапно она вскрикнула и отпрянула назад. На ее ладони висел
огромный белый песочник. По его сжатым клешням через разорванный
комбинезон сочилась кровь. Песочник был крупный, размером с локоть.
Лиссандра пересекла комнату маленькими, быстрыми шажками и начала бить
рукой о стену. Раз, два, три. Удары напоминали мягкие шлепки. Наконец
песочник отвалился. Лиссандра застонала и опустилась на колени.
- Мне кажется, что пальцы переломаны, - мягко произнесла она. Кровь
обильно капала с ее ладони. Брошенный лазер лежал возле дверей.
- Я не намерен туда входить, - отозвался мужчина чистым и сильным
голосом.
Лиссандра подняла голову и взглянула на него.
- Нет, - отрезала она. - Встань у двери и поджарь их. Преврати в
пепел. Ты понял?
Он кивнул головой.
- Мой дом, - простонал Кресс, у него что-то екнуло в груди.
Большие белые песочники, сколько их там внизу?
- Стойте! - крикнул он. - Оставьте их в покое, я решил по другому,
оставьте их.
Лиссандра, не понимая, вытянула вперед покрытую зеленой слизью и
кровью руку.
- Твой маленький друг прокусил мне перчатку. От него очень трудно
отделаться, ты сам видел. Меня твой дом больше не интересует, Симон. Все,
что ползает внизу, должно быть уничтожено.
Кресс ее почти не слышал. Ему показалось, что в темноте, за дверью
подвала что-то движется. Он вообразил себе армию, полчища огромных
песочников, стремительно надвигавшихся из темноты. Увидел себя, поднятого
сотней маленьких ножек, плывущего вниз, в темноту и мрак, к ожидающей
голодной матке. Его передернуло.
- Нет, - сказал он.
Его реплику проигнорировали.
Помощник Лиссандры подошел к двери и приготовился открыть огонь, и
тогда Кресс прыгнул, толкая его в спину рукой. Мужчина от неожиданности
вскрикнул, потерял равновесие и рухнул в темноту. Кресс слышал, как
массивное тело катится вниз. Спустя мгновение из подвала донеслись звуки -
шуршание, хруст и какие-то монотонные мягкие удары.
Покрытый потом, напоминая возбужденного сексуального маньяка, Кресс
повернулся к Лиссандре.
- Что ты делаешь? - резко сказала она.
Кресс поднял брошенный ею лазер.
- Симон!
- Я заключаю мир, - хихикнул он. - Они не обидят своего бога, они не
обидят его, пока он будет добрым и щедрым. Я был жестоким. Я морил их
голодом. Сейчас я должен их за это отблагодарить. Ты понимаешь?
- Ты сошел с ума! - сказала Лиссандра.
Это были ее последние слова. Кресс выжег в ее груди дыру величиной с
кулак. Он потянул тело к дверям и сбросил его с лестницы. Шум внизу
нарастал - царапанье, щелканье хитиновых панцирей, тихие, тягучие
всплески. Кресс закрыл дверь и снова забил ее досками.
Тело его заполнило глубокое, невиданное блаженство, обволакивая страх
как слой вишневого сиропа. Его не покидало подозрение в неестественности
этого чувства.

Он планировал полететь в город, снять комнату на день, а может быть
на год. Вместо этого он запил. Сам не зная почему. Пил в течении
нескольких часов, потом его стошнило прямо на ковер в салоне. После чего
он уснул. Когда он проснулся, весь дом был погружен в глубокую тьму.
Кресс сжался в комочек на диване. Повсюду слышались звуки. Они
передвигались внутри стен. Окружали его. Слух необычайно обострился. Даже
самый тихий шорох казался шагом песочника. Он закрыл глаза, опасаясь
пошевелиться, чтобы не задеть кого-нибудь и ожидая страшное прикосновение.
Он внезапно зарыдал и тут же замолк, обмирая от страха. Лежал в таком
положении какое-то время, но ничего не происходило. Содрогаясь в
конвульсиях, открыл глаза. Постепенно тени смягчились. Через высокие окна
падал свет луны. Его глаза привыкли к темноте. Салон был пуст. Ничего и
никого. Кроме его пьяных страхов.
Кресс взял себя в руки, встал и подошел к выключателю.
Пусто. В комнате было тихо и спокойно.
Он напряг слух. Ничего. Звуков нет. Тишина в стенах. Это только
продукт его воображения и страха.
Он вспомнил о Лиссандре, существе из подвала и покраснел от стыда и
гнева. Что с ним, он мог помочь ей сжечь песочников, уничтожить их?
Почему... ? Он знал... Его вынудила к этому матка, посеяла страх. Яла Во
напомнила ему, что матка обладает слабыми псионическими способностями,
даже маленькая, не говоря о матках больших размеров. Она насытилась телами
Кэт и Идди, а сейчас поглощает следующие два. Она растет. Она попробовала
вкус человеческого мяса.
Его затрясло и он с большим усилием снова взял себя в руки. Матка его
не обидит. Он ее бог. Белые песочники его любимцы.
Кресс вспомнил, как ударил ее мечом. Это еще перед приходом Кэт, будь
она проклята. Он здесь не останется. Матка снова проголодается, это будет
скоро, если учитывать ее размеры. У нее ужасный аппетит. Что же ему
делать? Он должен убежать из собственного дома в город, пока песочники
сидят в подвале. Там только кусок стены и немного утоптанной земли. Они
могут рыть тоннели. А когда вылезут наружу... Кресс предпочел об этом не
думать.
Он пошел в спальню и упаковал вещи. Взял три сумки, один костюм и
смену белья - это все, что ему нужно. Оставшееся место в сумках он
заполнил драгоценностями, произведениями искусства и другими вещами, с
потерей которых не смог бы смириться. Возвращаться сюда он не собирался.
Пищуха сползла за ним по лестнице, вглядываясь в него своими
блестящими глазами. Она похудела. Кресс вспомнил, что забыл уже, когда
кормил ее в последний раз. Обычно она сама заботилась о еде, но в
последнее время у нее явно были проблемы с охотой. Она попыталась схватить
его за ногу. Кресс заворчал и пинком отогнал ее. Пищуха, оскорбленная,
убежала. Кресс выскочил наружу, неуклюже волоча за собой сумки и закрыл
дверь.
Какое-то время он стоял, опираясь о стену дома. Сердце билось, как
сумасшедшее. Осталось пройти до глиссера только несколько метров. Он не
решался. В ясном свете луны, отчетливо проявились все следы побоища,
расстилающегося перед входом в дом. Тела двух наемников Лиссандры лежали
там, где и упали. Одно скрюченное и обугленное, второе распухшее под
массой атакующих песочников. Всюду песочники - черные и красные. Немалых
усилий стоила мысль, что они уже не оживут. Они просто ждали его, как это
делали не раз. "Чушь, - подумал Кресс. - Очередные пьяные галлюцинации. Он
видел, как разваливались замки. Все мертвы, а белые в ловушке - подвале".
Он глубоко вздохнул и шагнул вперед. На слой мертвых песочников. Они
захрустели. Кресс с бешенством вдавил ногу в песок. Они не двигались. Он
усмехнулся и зашагал, вслушиваясь в звуки своих шагов. Хруп, хруп, хруп.
Он поставил сумки на землю и открыл дверь глиссера. Что-то появилось
из темноты. Бледное очертание на сиденье, длинное, примерно с локоть. Оно
посмотрело на Кресса шестью, расположенными вокруг туловища, глазами.
Клешни мягко щелкнули.
У Кресса намокли штаны, он отшатнулся.
Снова движение внутри глиссера. Песочник вышел и осторожно двинулся в
его сторону. За ним появились другие, до поры прятавшиеся под сиденьями,
забившихся в обивку кресел. Но сейчас они вышли. Они окружили глиссер
неправильным кольцом. Кресс облизал губы, повернулся и кинулся в сторону
глиссера Лиссандры. Он остановился на середине пути. Там также что-то
двигалось. Огромные, едва видимые в свете луны, насекомые. Кресс заскулил
и бросился к дому. Подбегая к дверям, посмотрел вверх.
Насчитал дюжину длинных, белых, ползающих во всех направлениях по
стене здания. Четыре песочника висели гроздью под колокольней, где
когда-то располагалось гнездо сокола-стервятника. Что-то вырезали. Лицо.
Очень знакомое лицо.
Симон Кресс завизжал и бросился в дом.

Алкоголь в соответствующем количестве ниспослал ему уже давно
ожидаемое спокойствие. Он проснулся от какого-то внутреннего толчка.
Страшно болела голова. Сильный запах и голод. Он никогда не испытывал
такого голода. Кресс понимал, что скручивается НЕ ЕГО желудок. На верху
шкафа, стоявшего рядом с кроватью, сидел белый песочник и двигал усами.
Такой же большой, какой сидел в глиссере.
Кресс подавил в себе желание убежать.
- Я... я тебя накормлю, - прошептал он. - Накормлю...
Во рту пересохло, язык превратился в наждак. Он провел им по губам и
выбежал из комнаты.
В доме оказалось много песочников, и ему приходилось внимательно
выбирать себе дорогу. Все они занимались какими-то важными делами. Вносили
изменения в доме, пробивали отверстия в стенах, что-то вырезали. Он дважды
натыкался на свое лицо, смотрящее на него из самых неожиданных мест.
Искаженное, зараженное страхом лицо.
Он вышел из дома, чтобы принести гниющие там тела. Была надежда, что
они успокоят голод матки. На месте их не оказалось - исчезли. Кресс тут же
вспомнил, с какой легкостью песочники переносили вещи, которые были
тяжелее их самих.
Мысль о том, что матка остается голодной даже после такого обеда,
заставила его ужаснуться.
Когда он вернулся в дом, навстречу ему по лестнице двигалась колонна
песочников. Каждый из них нес по куску пищухи. Отрезанная голова,
проплывая рядом, казалось, смотрела на него с укором.
Кресс опорожнил холодильник, кладовые, собирая продукты посреди кухни
в одну кучу. Дюжина белых ожидала, пока он не закончит. Они забрали все,
пренебрегая только замороженными продуктами, оставив их посреди большой
лужи талой воды.
Он сообразил, что нужно предпринять. Подошел к центру связи.
- Яд, я делаю сегодня вечером маленький прием, - сказал он
непринужденным голосом, когда отозвался первый из его приятелей. - Я
понимаю, что говорю тебе это слишком поздно, но я надеюсь, что ты сможешь
приехать. Постарайся.
Потом он позвонил Младе Блейн и другим. Девять из них приняли его
приглашение. Он надеялся, что этого будет достаточно.

Кресс встретил первых прибывших гостей снаружи - песочники довольно
быстро очистили территорию. Его усадьба почти вернулась к своему
первоначальному состоянию. Провел к входным дверям и жестом пригласил их
войти первыми. За ними не пошел.
Кресс осмелился сделать это, когда четверо из них вошли внутрь. Он
захлопнул двери за последним, игнорируя полные удивления крики, которые
спустя мгновение сменились ужасными воплями и быстрым шагом поспешил к
одному из принадлежавших гостям глиссеру. Быстро вскочил на сиденье, нажал
на стартовую пластину и выругался. Естественно, они запрограммированы так,
чтобы реагировать на папиллярные линии хозяина.
Следующим гостем оказался Яд Раккис. Кресс подбежал к нему сразу же,
как только тот вышел из глиссера и схватил его за руку.
- Садись обратно, быстро! - выпалил он, толкая его обратно. - Возьми
меня с собой в город. Поспеши, Яд. Убегаем!
Раккис вытаращил на него глаза, не двигаясь с места.
- Почему? Что случилось, Симон? Я ничего не понимаю. Что с твоим
приемом?
Но было уже слишком поздно. Песок вокруг него зашевелился. Возникли
красные глаза и глухо стучавшие клешни. Пара клешней вцепилась в
щиколотку, и Раккис от неожиданности упал на колени. Песок вокруг него
начал кипеть. Яд опрокинулся на спину, пронзительно завизжал, когда
песочники начали заживо раздирать его на куски. Кресс не мог на это
смотреть.
После этого Кресс уже не пробовал убежать. Осушил остатки вина из
бара, напившись до потери сознания. Он знал, что пользуется такой роскошью
в последний раз. Все запасы вина хранились у него в подвале.
Кресс заснул сытым, хотя не съел ни кусочка за весь день. Ужасный
голод исчез без следа. Прежде, чем кошмары взяли над ним власть, он
задумался, кого бы пригласить завтра.

Утро выдалось сухое и жаркое. Кресс открыл глаза и увидел на шкафу
песочника. Он сжал веки, надеясь избавиться от кошмара, но это был не сон.
Кресс уставился тупым взглядом на белое чудовище.
Он смотрел так минут пять, пока в конце концов у него не появилась
мысль, что тут что-то не так. Песочник не двигался. Естественно, песочники
могли пребывать в неподвижности, но не так долго. Тысячу раз он видел, как
они умели ждать и наблюдать. Однако, всегда можно что-то уловить: судороги
ног, сжатие клешней, волнение нежных усиков.
Песочник на шкафу полностью окаменел.
Кресс встал, сдерживая дыхание, не осмеливаясь надеяться на чудо.
Неужели он мертв? Неужели это возможно? Он прошел в другую часть комнаты.
Глаза песочника почернели и остекленели. Он, казалось, опух и гнил
изнутри, а освобождающиеся газы раздували фрагменты панциря.
Кресс коснулся его дрожащей рукой.
Песочник казался теплым, даже горячим и температура постоянно
повышалась. Но он не двигался.
Кресс убрал ладонь, а за ней отвалилась, как бы оторвалась, часть
белого экзоскелета. Открытая белая кожа казалась менее твердой.
Пульсировала, распухая от нарастающего жара.
Кресс попятился и выбежал из комнаты.
В холле лежало три песочника. Они ни чем не отличались от того, что в
спальне.
Сбегая по лестнице, он был вынужден перескакивать через лежащие на
ступенях белые фигуры. Ни одна их них не двигалась. Они заполнили весь
дом, мертвые, подыхающие, погруженные в летаргию... Кресса это не
волновало. Самое важное, что они не двигались.
В своем глиссере он нашел четырех. Выкинул их по очереди. Как можно
дальше. Проклятые чудовища. Вскочил внутрь своего глиссера и уселся на
половину съеденном, порезанном кресле и нажал на стартовую пластину.
Ничего.
Он снова попытался. Еще раз. Ничего. Что-то не в порядке. Это все
таки его машина. Он должен стартовать. Кресс не понимал, почему не
трогается с места.
Он вышел наружу и осмотрел глиссер, ожидая самого худшего. И не
ошибся - песочники разорвали антигравитационную сеть. Он - в ловушке. Все
еще в ловушке. Осоловелый, Кресс потащился обратно домой. Он вошел в свой
домашний музей и снял со стены древнюю секиру, висевшую рядом с тем мечом,
который он когда-то испробовал на Кэт м`Лейн. Взялся за дело. Песочники не
двигались даже тогда, когда он разрубал их на мелкие кусочки. Кресс
уничтожил двадцать штук, прежде чем понял бессмысленность того, что
делает. Они не имели никакого значения, а кроме того, их было слишком
много. Он мог работать таким образом весь день и всю ночь, и не добиться
при этом никакого результата.
Ему необходимо спуститься вниз и использовать секиру против матки.
Решительным шагом Кресс двинулся вниз по лестнице. Когда двери
подвала оказались перед ним, он остановился как вкопанный.
Дверей не было. Стены вокруг них оказались съеденными. Отверстие
выросло в два раза и округлилось. Яма, и ничего более. Не осталось и следа
того, что над пропастью существовали когда-то двери.
Из отверстия исходил мерзкий, удушающий смрад.
Влажные, окровавленные, покрытые пятнами бурой плесени стены. Но
самое ужасное было в том, что они дышали...
Кресс вжался в угол и почувствовал, как выдох этого монстра обдувает
его. Он чуть не задохнулся и, когда ветер подул в обратную сторону,
выскочил на лестницу.
В салоне Кресс убил еще трех песочников и сломался. Что тут
происходит? Он ничего не понимал...
Наконец, он вспомнил о единственном человеке, который мог все
объяснить и помочь. Снова подошел к узлу связи, в спешке шагая по
песочникам и умоляя бога, что бы аппаратура была исправна.
Когда Яла Во отозвалась, полностью сломленный Кресс рассказал ей все.
Она позволила ему выговорится. Не прерывала. Ее лицо ничего не
выражало, она только слегка опустила уголки рта.
- Я должна оставить вас там, - сказала она, когда он закончил.
Кресс зарыдал.
- Вы этого не сделаете... Пожалуйста, помогите мне... Я вам
заплачу...
- Должна, но не сделаю этого.
- Спасибо, - простонал Кресс. - О, спасибо...
- Тихо! Слушайте меня. Это все ваших рук дело. Песочники, к которым
хорошо относятся, являются только ритуальными придворными воинами. Вы же,
пытками и голодом, превратили их во что-то иное. Как бог, вы сформировали
песочников по своему усмотрению. Матка в вашем подвале больна. Она
постоянно страдает от раны, которую вы ей нанесли. Вероятно, она сошла с
ума. Ее поведение необычное и странное... Вы должны как можно скорее
бежать оттуда. Песочники не мертвы, Кресс. Они спят. Я говорила вам, что,
когда они вырастают, их экзоскелет отваливается. Обычно это происходит
значительно раньше, я никогда не слышала о песочниках таких размеров еще в
насекомоподобной фазе развития. Это, вероятно, результат вашего
вандализма. Но это уже не важно. Важно то, что с ними сейчас происходит.
Понимаете, матка по мере роста становится умнее. Разум становится все
более острым, гордым и амбициозным. Воины в панцирях необходимы ей только
при ее незначительных размерах и зачаточном разуме. Потом ей понадобятся
слуги с улучшенными возможностями тел. Когда они выйдут из куколок, это
будет новый вид песочников. Я не могу сказать вам точно, как они будут
выглядеть. Каждая матка сама определяет их внешний вид, приспосабливая к
своим желаниям и целям. Однако они наверняка будут двуногими и с четырьмя
руками, имеющих большие ладони, пальцы которых будут расположены друг
против друга. Слуги будут способны конструировать сложные машины и
пользоваться ими. Остальные песочники не будут обладать разумом, но матка
будет очень, очень умной.
Кресс смотрел широко открытыми глазами на заполняющее экран лицо.
- Ваши рабочие, - произнес он с усилием. - те, которые уже здесь...
которые устанавливали террариум.
- Шейд, - сказала она. - Шейд - это песочник.
- Шейд - это песочник, - тупо повторил Кресс. - И вы продали мне
его... его детей. О...
- Не говорите глупостей. Песочник в первой стадии развития похож
более на сперматозоид, чем на ребенка. В естественных условиях войны
контролируют их размножение и численность. Только один из ста достигает
второй стадии. Только один из тысячи - третью и последнюю, становясь
таким, как Шейд. Взрослые песочники не оделяют маток специальным
расположением. Их слишком много, а воины являются вредителями.
Она вздохнула.
- А весь этот разговор только занимает время. Белый песочник скоро
придет в себя. Вы ему не нужны, он вас ненавидит и он очень голоден. Эта
перемена требует слишком много сил, так что матка будет требовать огромное
количество еды, а следовательно, вы должны немедленно исчезнуть. Вы
понимаете?
- Я не могу, - простонал Кресс. - Мой глиссер уничтожен, ни одного из
оставшихся я не могу привести в действие. Вы можете прилететь за мной?
- Да, - ответила Во. - Мы тут же вылетаем. Вдвоем. Но до вас двести
километров, а мы должны взять снаряжение, необходимое для уничтожения этих
дегенерировавших песочников, которых вы сами создали. Вы не можете ждать
нас там. У вас есть ноги. Используйте их. Пожалуйста, идите на восток, как
можно точнее на восток и как можно скорее. Мы легко вас найдем. Вы поняли?
- Да, - сказал Кресс. - Да, да.
Она отключилась, а Кресс быстро направился в сторону дверей. На
половине дороги услышал, как что-то лопнуло и захрустело. Один из
песочников раскрылся, из щели высунулись четыре маленькие, измазанные
розовато-желтой жидкостью, ручки, раздирающие мертвую кожу. Кресс побежал.

Он не учел действия жары.
Сухие и скалистые холмы. Кресс бежал изо всех сил, быстрее, подальше
от дома. Бежал, пока не закололо под ребрами. Перехватило дыхание.
Пришлось немного отдохнуть и уже потом продолжить бег. Почти час он шел и
бежал попеременно, под палящими лучами солнца. Обильно потел и только
сейчас понял, что не взял с собой немного воды.
В надежде увидеть прилетевших к нему на помощь Во и Шейда, постоянно
смотрел на небо.
Он никогда не совершал таких путешествий. У него был слишком
изнеженный организм, да и жара давала себя знать. Его гнало вперед
воспоминание о подвале и смрадном дыхании оттуда, о снующих маленьких
чудовищах, которые наверняка к этому моменту расползлись по всему дому. Он
надеялся, что Во и Шейд смогут с ними разобраться.
У него были свои планы, касающиеся этой парочки. Они виноваты. И за
это должны ответить. Лиссандру не вернешь, но он найдет других,
занимающихся подобным ремеслом. Он отомстит. Он клялся себе в этом десятки
раз, потея и напрягая силы, стараясь идти точно на восток.
По крайней мере, надеялся, что это восток. Точно определять
направление он не умел, а кроме того не помнил, в какую сторону убегал
вначале, когда его охватила паника. Однако с этого времени он старался
следовать совету и двигаться в сторону, которая ему казалась востоком.
Бегство продолжалось уже несколько часов, а помощь все еще не
приходила. Кресс стал сомневаться в выбранном им направлении. Когда прошло
еще несколько часов, он испугался. А если Во и Шейд не смогут его найти?
Он умрет в этой пустыне. Ослаб, испуган и не ел дня два. Горло одеревенело
от жажды. Вскоре он не сможет идти дальше - солнце склонялось к западу, а
в темноте ничего не видно. Почему они не появляются? Возможно их
уничтожили песочники. Страх опять вернулся к нему, наполнил тело, вместе с
ним пришли ужасная жажда и голод. Но он еще шел. Спотыкался. Два раза
упал. Во второй раз поранил себе руку о камень, из раны полилась кровь.
Беспокоясь о возможной инфекции, прижал ее ко рту.
Солнце за его плечами коснулось горизонта. Стало немного прохладнее.
Сразу стало легче. Он решился идти до тех пор, пока не наступит полная
темнота, а потом где-нибудь устроиться на ночлег. До песочников уже
достаточно далеко. А Во и Шейд наверняка найдут его, как только рассветет.
Когда Кресс взошел на вершину очередного холма, то увидел перед собой
очертания какого-то здания. Не больше его дома, но вполне внушительного.
Это означало крышу над головой и безопасность. Он крикнул и побежал. Еда и
питье... Он должен что-то съесть. Уже сейчас почувствовал вкус мяса.
Сбежал с холма, крича и размахивая руками. Было уже почти темно, но он
разглядел фигурки играющих возле дома детей.
- На помощь! - крикнул он. - Эй, на помощь!
Они побежали в его сторону. Кресс внезапно остановился.
- Нет, - произнес он. - Только не это...
Он отступил на несколько шагов, поскользнулся на песке, встал и
попробовал убежать.
Они его легко поймали. Страшные маленькие чудовища с выпученными
глазами и оранжевой кожей. Он попробовал вырваться. Бесполезно. Маленькие,
но у каждого четыре руки, а у Кресса только две.
Понесли его в сторону дома. Мрачное и бледное здание, вылепленное из
осыпающегося песка, но с довольно большими дверями. Темными и дышащими.
Несмотря на страх, у Кресса не вырвалось ни единого звука. Он закричал,
когда увидел маленьких оранжевых детей, которые выползали из коридоров и
хладнокровно смотрели на него.
Все они были на одно лицо. Он узнал его. Это было его собственное
лицо!
Джоpдж Мартин. Песочные короли. (Песочники.)
перевод с англ. - ?
George R. R. Martin. Sandkings.

Джордж МАРТИН

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА С'АТЛЭМ

Это было не хобби, а скорее, привычка, приобретенная не специально, с
каким-то дальним умыслом. Но все же факт остается фактом: Хэвиланд Таф
коллекционировал космические корабли.
Пожалуй, точнее было бы сказать, подбирал. Места для них у него
хватало. Когда Таф впервые вступил на борт "Ковчега", он обнаружил там
пять элегантных черных челноков с треугольными крыльями, выпотрошенный
корпус от рианского торгового корабля и три чужих звездолета: хруунский
боевой корабль с мощным вооружением и два неизвестных корабля - кто и
зачем их создавал, так и осталось загадкой. Эту разнородную коллекцию
пополнил поврежденный торговый корабль Тафа, "Рог Изобилия Отличных
Товаров по Низким Ценам".
Это было только начало. Во время его путешествий Тафу попадались
другие корабли, которые скапливались у него на причальной палубе так же,
как под консолью компьютера собираются шарики пыли, а на столе у бюрократа
растут горы бумаг.
На Фрихейвене одноместный курьерский катер, на котором на "Ковчег"
летел торговый посредник, при прорыве блокады получил такие тяжелые
повреждения, что Тафу пришлось отправить посредника обратно - разумеется
после того, как договор был заключен, - на челноке "Мантикор". Так он
приобрел курьерский катер.
На Гонеше жили слоновьи жрецы, которые никогда не видали слонов. Таф
клонировал им несколько стад, добавив для разнообразия пару мастодонтов,
лохматого мамонта и зеленого тригийского кабана-трубача. Гонешцы, не
желавшие общаться с остальным человечеством, в качестве гонорара подарили
ему целую флотилию ветхих звездолетов, на которых прибыли на планету их
предки - колонизаторы. Два из них Тафу удалось продать в музей, остальные
он отправил на слом, но один решил оставить себе на память.
На Коралео Тафу случилось состязаться, кто больше выпьет, с
Повелителем Блестящего Золотого Прайда. Таф выиграл и получил в награду за
беспокойство роскошный львинолет. Правда, проигравший, прежде чем отдать
корабль, снял с него почти все украшения из чистого золота.
Мастера Мура, непомерно гордившиеся своим искусством, так
обрадовались умным дракончикам, которых Таф клонировал им для борьбы с их
бичом - летучими крысами, что подарили ему челнок из железа и серебра в
форме дракона с огромными крыльями, как у летучей мыши.
Рыцари на Св. Христофоре - прекрасной планете, много терявшей в своем
очаровании из-за ящеров, которых местные жители звали драконами (отчасти
чтобы произвести впечатление, отчасти из-за отсутствия воображения), были
не менее довольны, когда Таф дал им джорджей - маленьких ящериц, больше
всего на свете любивших полакомиться драконьими яйцами. Рыцари тоже
подарили ему корабль. Он был похож на яйцо - яйцо из камня и дерева.
Внутри были мягкие кресла, обитые лоснящейся драконьей кожей, не меньше
сотни вычурных латунных рукояток и мозаика из витражного стекла на том
месте, где должен быть смотровой экран. Деревянные стены были завешены
роскошными гобеленами ручной работы с изображением рыцарских подвигов.
Корабль, конечно же, не летал: латунные рукоятки не работали, на смотровом
экране нельзя было ничего рассмотреть, а системы жизнеобеспечения ничего
не обеспечивали. И все-таки Таф его взял.
Так и шло - корабль здесь, корабль там, и наконец причальная палуба
"Ковчега" стала похожа на межзвездную свалку. Так что, когда Хэвиланд Таф
принял решение вернуться на С'атлэм, в его распоряжении имелся большой
выбор кораблей.
Он уже давно пришел к выводу, что возвращаться туда на самом
"Ковчеге" было бы неразумно. Ведь когда он покидал с'атлэмскую систему, за
ним по пятам гналась Флотилия планетарной обороны, намереваясь
конфисковать биозвездолет. С'атлэмцы - высокоразвитая нация, и за те пять
стандарт-лет, что Таф у них не был, они наверняка создали более
быстроходные и смертоносные корабли. Поэтому для начала необходимо было
слетать на разведку. К счастью, Таф считал себя мастером в маскировке.
Он остановил "Ковчег" в холодной, пустынной темноте межзвездного
пространства на расстоянии одного светового года от звезды Салстар и
спустился на причальную палубу, чтобы осмотреть свой флот. В конце концов
он остановил свой выбор на львинолете. Это был большой и быстроходный
корабль с действующими системами звездной навигации и жизнеобеспечения, а
Коралео находился достаточно далеко от С'атлэма, так что две планеты вряд
ли общались между собой. Следовательно, изъяны в его маскировке, скорее
всего, замечены не будут. Перед отлетом Хэвиланд Таф выкрасил свою
молочно-белую кожу в темно-бронзовый цвет, на крупную безволосую голову
надел лохматый парик с огромной золотисто-красной бородой, наклеил густые
брови, задрапировал свою внушительную, с изрядным брюшком, в меха
(синтетические) всевозможных ярких оттенков и увешался золотыми цепями (на
самом деле - искусственная позолота). Теперь он выглядел в точности как
достойный представитель знати Коралео. Почти все кошки оставались в
безопасности на "Ковчеге", только Дакс, черный котенок-телепат со
светящимися глазами, сопровождал Тафа, уютно устроившись в его глубоком
кармане. Таф придумал своему кораблю подходящее название, запасся
сублимированной грибной тушенкой и двумя бочонками густого, коричневого
христофорского пива, ввел в компьютер несколько своих любимых игр и
отправился в путь.
Когда корабль Тафа вышел на с'атлэмскую орбиту, где располагались
гигантские причальные доки, ему сразу же послали запрос. На широком
телеэкране капитанской рубки - он имел форму большого глаза, еще одна
причуда львинцев, - появилось изображение маленького, худощавого мужчины с
усталыми глазами.
- Говорит диспетчерская "Паучьего Гнезда", - представился он. - Мы
видим вас. Назовитесь, пожалуйста.
Хэвиланд Таф включил связь.
- Это "Свирепый Степной Ревун", - сказал он ровным, бесстрастным
голосом. - Я хочу получить разрешение на посадку.
- Да что вы говорите, - саркастически отозвался диспетчер с
усталостью и скукой в голосе. - Причал четыре-тридцать семь. Конец связи.
Лицо диспетчера на экране сменила схема расположения названного
причала. Затем передача прекратилась.
После посадки на корабль взошли таможенники. Одна из женщин осмотрела
пустые трюмы, бегло проверила корабль на предмет безопасности - необходимо
было убедиться, что это странное сооружение не взорвется, не расплавится и
не повредит "паутину" как-нибудь иначе. Затем она проверила, нет ли на нем
вредителей. Ее коллега подвергла Тафа длительному допросу: откуда он, куда
направляется, с какой целью прибыл на С'атлэм и еще многое другое. Его
вымышленные ответы она вводила в портативный компьютер.
Они уже почти закончили, как вдруг из кармана Тафа высунулся сонный
Дакс и уставился на инспектора.
- Что это за... - не договорила она, испугавшись. Она встала так
резко, что чуть не уронила свой компьютер.
У котенка - да, он был уже почти взрослым, но все же самым юным из
любимцев Тафа - была длинная шелковистая шерсть, черная как космос, яркие
золотисто-желтые глаза и на удивление ленивые движения. Таф достал его из
кармана, усадил на руки и погладил. - Это Дакс, - сказал он. С'атлэмцы
имели неприятную привычку считать всех животных вредителями, и он хотел
предотвратить поспешные меры, которые могли бы предпринять служащие
таможни. - Это домашнее животное, мадам, и совершенно безвредное.
- Я знаю, - резко ответила женщина. - Держите его подальше от меня.
Если он вцепится мне в горло, у вас будут большие неприятности.
- Несомненно, так, - сказал Таф. - Я приложу все усилия, чтобы
сдержать его ярость.
Женщина вздохнула, похоже, с облегчением.
- Это ведь всего лишь маленькая кошка, да? Котенок, так, кажется, их
зовут?
- Ваше знание зоологии поразительно, - ответил Таф.
- Я ничего не смыслю в зоологии, - сказала инспекторша, усаживаясь на
свое место. - Просто иногда смотрю фильмы.
- Очевидно, вы смотрели научно-популярный фильм, - заметил Таф.
- Да нет, мне больше нравятся про любовь и приключения.
- Понятно, - сказал Хэвиланд Таф. - И в одной из таких мелодрам
главным героем, я полагаю, была кошка.
Женщина кивнула, и в это время из трюма вышла ее спутница.
- Все в порядке, - сказала она. Вдруг она заметила Дакса, сидевшего
на руках у Тафа, - Кошка - вредитель! - радостно воскликнула она. Смешно,
да?
- Не валяй дурака, - предостерегла ее первая инспекторша. - Они,
конечно, мягкие и пушистые, но могут разодрать тебе горло, не успеешь и
глазом моргнуть.
- Да он для этого слишком маленький, - сказала ее напарница.
- Ха! Вспомни-ка "Таф и Мьюн".
- "Таф и Мьюн", - ровным голосом повторил Хэвиланд Таф.
Вторая инспекторша села рядом с первой.
- "Пират и Начальник порта", - сказала она. - Он был жестокий
повелитель жизни и смерти и летал на корабле, огромном, как солнце. Она
была королевой порта и разрывалась между любовью и долгом. Вместе они
изменили мир, - сказала первая.
- Если вам нравятся такие фильмы, вы можете взять его посмотреть в
"Паучьем Гнезде", - посоветовала ему вторая. - Там есть про кошку.
- Несомненно, так, - моргнув, сказал Хэвиланд Таф. Дакс замурлыкал.
Место стоянки находилось в пяти километрах от портового центра,
поэтому Таф поехал туда на пневматическом трубоходе.
В вагоне не было сидячих мест. Тафа толкали со всех сторон. В ребра
впивался чей-то острый локоть, в каких-то миллиметрах от его лица качалась
пластико-стальная маска кибера, а всякий раз, как трубоход сбавлял
скорость, об спину терся скользкий панцирь некоего чужеземца. На остановке
поезд словно бы решил изрыгнуть обратно тот избыток человеческого племени,
который он поглотил. На платформе толкались толпы людей. Было очень шумно,
вокруг Тафа топтались прохожие. Вдруг на его меха положила руку невысокая
молодая женщина с такими заостренными чертами, словно у нее не лицо, а
лезвие кинжала. Она позвала Тафа в секс-салон. Не успел он от нее
отделаться, как перед ним предстал репортер с камерой "третий глаз" и
обворожительной улыбкой. Репортер сказал, что снимает материал о новых
"мухах" (так здесь звали пилотов) и хочет взять у него интервью. Таф
рванулся мимо него к киоску, купил щиток уединения и прикрепил его к
поясу. Это хоть немного, но помогло. Увидев этот щиток, с'атлэмцы вежливо
отводили глаза, выполняя его пожелание, и он мог идти в толпе более или
менее спокойно.
Первой его остановкой был видеокомплекс. Таф занял отдельную комнату
с кушеткой, заказав бутылку жиденького с'атлэмского пива и фильм "Таф и
Мьюн".
Второй остановкой было портовое управление.
- Сэр, - обратился он к человеку за конторкой, - у меня к вам вопрос.
Начальником с'атлэмского порта все еще работает Толли Мьюн?
Секретарь осмотрел его с ног до головы и вздохнул.
- А, эти мухи, - сказал он. - Конечно. Кто же еще?
- Действительно, кто же еще, - заметил Хэвиланд Таф. Мне необходимо
немедленно ее увидеть.
- Да? Вас тут тысячи ходят. Имя?
- Уимовет, я прилетел с Коралео на собственном корабле "Свирепый
Степной Ревун".
Секретарь поморщился, ввел информацию в компьютер и, откинувшись на
спинку кресла, стал ждать ответа. Наконец он покачал головой.
- Извините, Уимовет, - сказал он, - Ма занята, а ее компьютеру ничего
не известно ни о вас, ни о вашем корабле, ни о вашей планете. Я могу
записать вас на прием на следующую неделю, если вы изложите ваше дело.
- Это меня не устраивает. У меня к ней дело личного характера, и я
хотел бы видеть начальника порта немедленно.
Секретарь пожал плечами.
- Ничем не могу помочь. Освободите помещение.
Хэвиланд Таф минуту подумал, потом встал, взял за краешек свою
искусственную гриву и стянул ее с головы. Раздался треск, словно раздирали
ткань.
- Смотрите! - воскликнул он. - Я не Уимовет, я Хэвиланд Таф; это у
меня маскировка.
Он бросил свой парик и бороду на конторку.
- Хэвиланд Таф? - переспросил секретарь.
- Именно так.
Секретарь рассмеялся.
- Видел я этот фильм, муха. Если вы Таф, то я в таком случае Стефан
Кобальт Нортстар.
- Стефан Кобальт Нортстар умер тысячу лет назад. А я все же Хэвиланд
Таф.
- Вы ни капли на него не похожи, - сказал секретарь.
- Я путешествую инкогнито, под видом знатного львинца.
- Ах да, я и забыл.
- У вас плохая память. Так вы скажете начальнику порта Мьюн, что
Хэвиланд Таф вернулся на С'атлэм и хочет немедленно с ней поговорить?
- Нет, - стоял на своем секретарь. - Но вечером я уж точно расскажу
об этом ребятам.
- Я хочу заплатить ей шестнадцать миллионов пятьсот тысяч стандартов,
- сказал Таф.
На секретаря эта сумма произвела впечатление.
- Шестнадцать миллионов пятьсот тысяч стандартов? - переспросил он. -
Это большие деньги.
- Вы весьма проницательны, бесстрастно заметил Таф. - Я обнаружил,
что профессия инженера-эколога достаточно прибыльна.
- Я рад за вас, - сказал секретарь и подвинулся к пульту. - Ну ладно,
Таф, или Уимовет, или как вас там, все это очень смешно, но мне надо
работать. Если вы через несколько секунд не возьмете свою шевелюру и не
уберетесь отсюда, я вызову охрану.
Он был готов развить эту тему, как вдруг раздался звонок.
- Да, - сказал он, нахмурясь, в свой микрофон. - А, да. Конечно, Ма.
Ну, высокий, очень высокий, два с половиной метра. Живот есть, и
приличный. Хммм. Нет, много волос, по крайней мере, было, пока он не
сдернул их и не бросил на мой пульт. Нет. Говорит, что у него для вас
миллионы стандартов.
- Шестнадцать миллионов пятьсот тысяч, - уточнил Таф.
Секретарь проглотил слюну.
- Конечно, прямо сейчас, Ма.
Закончив разговор, он в изумлении уставился на Тафа.
- Она хочет поговорить с вами. В эту дверь, - показал он. -
Осторожно, у нее в кабинете невесомость.
- Мне известно отвращение начальника порта к гравитации, - сказал
Хэвиланд Таф. Он взял свой парик, сунул его подмышку и, исполненный
достоинства и решимости, направился к двери, открывшейся при его
приближении.
Она ждала его во внутреннем кабинете, паря, скрестив ноги, посреди
полного хаоса. Длинные волосы цвета серебра и стали лениво покачивались
вокруг ее худого, открытого простого лица, словно кольцо дыма.
- Значит, вы вернулись, - сказала она, увидев вплывающего в кабинет
Тафа.
Хэвиланд Таф не любил невесомость. Он добрался до кресла для
посетителей, надежно привинтил его к тому, что как ему показалось, должно
было быть полом, пристегнулся ремнями и уютно сложил руки на животе.
Забытый парик дрейфовал, повинуясь воздушным потокам.
- Ваш секретарь отказался передать мои слова. Как вы догадались, что
это я?
Толли Мьюн улыбнулась.
- Ну кто же еще может назвать свой корабль "Свирепый Степной Ревун"?
- сказала она. - И потом, прошло почти точно пять лет. Я почему-то так и
знала, что вы будете пунктуальны, Таф.
- Понятно, - ответил Хэвиланд Таф. С гордым видом он сунул руку под
свои искусственные меха, сломал пломбу на внутреннем кармане и извлек из
него бумажник с рядами информационных кристалликов в крошечных кармашках.
- Итак, мадам, имею честь предложить вам шестнадцать миллионов
пятьсот тысяч стандартов в оплату первой половины моего долга с'атлэмскому
порту за ремонт "Ковчега". Деньги находятся в надежных хранилищах на
Осирисе, Шан-Деллоре, Старом Посейдоне, Птоле, Лиссе и Новом Будапеште.
Эти кристаллы откроют к ним доступ.
- Спасибо, - сказала Мьюн. Она взяла бумажник, открыла, бросила
быстрый взгляд внутрь и выпустила его из рук. Бумажник поплыл по
направлению к парику. - Я так и знала, что вы найдете деньги, Таф.
- Ваша вера в мои деловые качества обнадеживает, - заметил Хэвиланд
Таф. - А теперь расскажите-ка мне об этом фильме.
- "Таф и Мьюн"? Значит, вы его видели?
- Несомненно, так.
- Черт возьми! - воскликнула она, криво ухмыляясь. - И что вы о нем
думаете?
- Я вынужден признать, что он возбудил во мне некие неадекватные
эмоции, впрочем, по вполне понятным причинам. Не могу отрицать, идея
создания такой картины льстит моему тщеславию, но исполнение оставляет
желать лучшего.
Толли Мьюн рассмеялась.
- Что вам не понравилось больше всего?
Таф поднял вверх длинный палец.
- Если говорить одним словом, неточность.
Она кивнула.
- Да, в фильме Таф весит в два раза меньше вас, лицо у него гораздо
подвижнее, говорит он совсем не так высокопарно, как вы, у него
мускулатура "паучка" и координация движений акробата, но все-таки ему
побрили голову ради сходства.
- У него усы, - сказал Таф. - Я их не ношу.
- Они решили, что так больше похоже на искателя приключений. И потом,
посмотрите, что они сделали со мной. Я не против того, что я там лет на
пятьдесят моложе, я не против того, что они сделали из меня чуть ли не
вандинскую красавицу-принцессу, но эта жуткая грудь!
- Несомненно, они хотели подчеркнуть определенность вашего развития в
этой области, - сказал Таф. - Это можно считать незначительным изменением,
сделанным в интересах эстетики. Что же касается безответственной
вольности, с которой они подошли к моим философским взглядам, то это
гораздо серьезнее. Особенно мне не понравилась моя речь в финале, где я
заявляю, что гениальность эволюционирующего человечества может и должна
решить все проблемы, и что экоинженерия позволит с'атлэмцам размножаться
без страха и ограничений и, таким образом, достичь величия и стать
подобными богам. Это положительно противоречит тем взглядам, которые я в
то время вам высказывал. Если вы помните наши беседы, я недвусмысленно
говорил вам, что любое решение вашей продовольственной проблемы, будь то
технологическое или экологическое, окажется только временной мерой, если
ваше население не покончит с практикой неограниченного воспроизведения
себе подобных.
- Вы же были героем, - сказала Толли Мьюн, - Не могли же они
допустить, чтобы вы проповедовали антижизнь.
- В сюжете есть и другие неточности. Те несчастные, кому выпало на
долю посмотреть этот фильм, получили крайне искаженное представление о
событиях, которые произошли пять лет назад. Паника - хотя и живая, но
безобидная кошка, ее предки были приручены на самой заре истории
человечества. И насколько я помню, когда вы предательски захватили ее,
пытаясь шантажом выманить у меня "Ковчег", мы с ней оба капитулировали без
сопротивления. Она не разодрала когтями и одного охранника, не говоря уже
о шестерых. - Она оцарапала мне руку, - возразила Толли Мьюн. - Еще что?
- Я ничего не имею против политики и действий Джозена Раэла и Высшего
Совета С'атлэма, - продолжал Таф. - Правда, они, и особенно Первый
Советник Раэл, действовали неэтично и беспринципно. Тем не менее, я должен
признать, что Джозен Раэл не подвергал меня пыткам и не убил ни одной из
моих кошек, пытаясь подчинить меня своей воле.
- Да и не потел он так, - вставила Толли Мьюн, - и никогда не порол
чепуху. В общем - то он был честным парнем. Бедный Джозен, - вздохнула
она.
- И наконец мы подходим к кульминации. Кульминация - странное слово,
когда его произносишь, но сейчас оно вполне уместно, Кульминация,
Начальник порта Мьюн, это наше пари. Когда я привел спасенный "Ковчег" на
ремонт, ваш Высший совет решил заполучить его. Я отказался продать
корабль, и тогда, поскольку у вас не было законного предлога для захвата
корабля, вы конфисковали Панику как вредителя и грозились ее уничтожить,
если я не соглашусь отдать "Ковчег". Это правильно в общих чертах?
- По - моему, правильно, - ласково сказала Толли Мьюн.
- Мы вышли из тупика, заключив пари. Я должен был разрешить
продовольственный кризис с помощью экоинженерии, предотвратив тем самым
грозивший вам голод. Если бы мне это не удалось, "Ковчег" был бы ваш. Если
бы я сумел, вы должны были вернуть мне Панику и, кроме того,
отремонтировать корабль и дать мне десятилетнюю отсрочку для оплаты счета
за ремонт.
- Все правильно, - подтвердила она.
- Насколько я помню, Начальник порта Мьюн, интимная связь с вами не
входила в мои условия. Я ни в коей мере не ставлю под сомнение храбрость,
которую вы проявили в трудный момент, когда Высший Совет закрыл тоннели и
блокировал все доки. Рискуя жизнью и карьерой, вы разбили
пластико-стальное окно, пролетели несколько километров в полном вакууме,
одетая лишь в тоненький скафандр и двигаясь при помощи одних только
аэроускорителей. При этом вы ускользнули от охраны, а под конец едва не
попали под удар своей собственной Флотилии планетарной обороны. Даже такой
простой и грубый человек, как я, не может отрицать, что в этих поступках
есть героизм, даже, я бы сказал, романтика. В древности об этом сложили бы
легенду. Однако этот хотя и мелодраматический, но бесстрашный полет имел
целью вернуть мне Панику, а отнюдь не предать ваше тело моей, - он
моргнул, - похоти. Более того, тогда вы совершенно ясно дали понять, что
ваши действия мотивированы понятиями чести и опасением, что "Ковчег" может
оказать пагубное влияние на ваших лидеров. Насколько мне помнится, ни
физическое влечение, ни романтические чувства не имели никакого места в
ваших расчетах.
Толли Мьюн улыбнулась.
- Посмотрите на нас, Таф. Хороша же парочка межзвездных любовников,
нечего сказать. Но вы должны признать, что так было интереснее.
На длинном лице Тафа ничего нельзя было прочитать.
- Надеюсь, вы не защищаете этот фильм, - сказал он ровным голосом.
Начальник порта снова рассмеялась.
- Защищаю? Черт возьми, да это же я написала сценарий!
Хэвиланд Таф моргнул шесть раз.
Прежде, чем он успел сформулировать ответ, наружная дверь открылась,
и в кабинет шумной толпой хлынули репортеры, всего десятка два. Во лбу у
каждого жужжал и мигал "третий глаз".
- Сюда, Таффер. Улыбнитесь!
- У вас есть с собой кошки?
- Как насчет брачного договора, Начальник порта?
- Где сейчас "Ковчег"?
- Эй, давай обнимемся!
- Когда это ты стал таким коричневым?
- Где ваши усы?
- Что вы думаете о "Таф и Мьюн", гражданин Таф?
Пристегнутый к своему креслу, Таф осмотрелся вокруг, едва заметно
поворачивая голову, моргнул и ничего не сказал. Поток вопросов прекратился
только тогда, когда Толли Мьюн легко проплыла через толпу репортеров,
раздвигая их обеими руками, и устроилась рядом с Тафом. Она взяла его под
руку и поцеловала в щеку.
- Слушайте, вы! Выключите свои дурацкие камеры. Человек только что
прилетел, - она подняла руку. - Извините, вопросов не надо. Я прошу
оставить нас одних. Мы же пять лет не виделись. Дайте нам время привыкнуть
друг к другу.
- Вы поедете вместе на "Ковчег"? - спросила одна из самых назойливых.
Она парила в полуметре от Тафа, камера ее жужжала.
- Конечно, ответила Толли Мьюн. - Куда же еще?

Только дождавшись, когда "Свирепый Степной Ревун" оставит "паутину"
далеко позади и направится к "Ковчегу", Хэвиланд Таф соизволил зайти в
каюту, которую он предоставил Толли Мьюн. Он только что принял душ, смыв
последние следы маскировки. Его длинное безволосое было белым и ничего не
выражающим, словно чистый лист бумаги. На нем был простой серый
комбинезон, не скрывавший солидного живота, а лысину прикрывала зеленая
кепка с большим козырьком и большой буквой тэта, эмблемой инженеров -
экологов. На широком плече сидел Дакс.
Толли Мьюн, откинувшись на спинку кресла, христофорское пиво. Увидев
его, она ухмыльнулась.
- Мне ужасно нравится, - сказала она. - А это кто? Это не Паника.
- Паника осталась на "Ковчеге" со своим котом и котятами, хотя их
едва ли уже можно назвать котятами. Кошачье население "Ковчега" со времени
моего последнего визита на С'атлэм несколько увеличилось, хотя и не так
значительно, как человеческое население С'атлэма, - Таф неловко опустился
в кресло. - Это Дакс. Хотя в каждой кошке есть что-то особенное, Дакса без
преувеличения можно назвать выдающимся котенком. Все кошки немного умеют
угадывать мысли, это общеизвестно. Попав в необычные обстоятельства на
планете Намор, я начал проводить программу по усилению этого врожденного
качества кошек. Дакс - ее конечный результат, мадам. У нас с ним есть
определенное взаимопонимание, и могу сказать, что Дакс одарен этой
способностью в полной мере.
- Короче говоря, вы клонировали себе кота, читающего мысли сказала
Толли Мьюн.
- Вы не утратили свою проницательность, Начальник порта, - ответил
Таф, сложив руки. - Нам нужно о многом поговорить. Будьте так любезны,
объясните мне, пожалуйста, почему вы попросили привести "Ковчег" на
С'атлэм, почему вы захотели непременно сопровождать меня и самое главное -
почему вы впутали меня в этот странный, хотя и не лишенный приятности
обман и даже позволили себе некоторые вольности по отношению к моей
персоне.
Толли Мьюн вздохнула.
- Таф, вы помните, как все было пять лет назад, когда мы расстались?
- Память у меня не ослабла, - ответил Таф.
- Прекрасно. Тогда, может быть, вы оставили меня просто в жутком
положении.
- Вы ожидали немедленного отстранения от должности, суда по обвинению
в государственной измене и приговора к исправительным работам на Кладовых,
- сказал Таф. - Тем не менее, вы отказались от моего предложения бесплатно
доставить вас в любую другую систему по вашему выбору, предпочтя вместо
этого вернуться и обречь себя на арест и бесчестие.
- Что бы там ни было, я все-таки С'атлэмка, - сказала она. - Это мой
народ, Таф. Иногда они ведут себя просто по - идиотски, но все же это мой
народ, черт возьми!
- Ваша преданность, несомненно, достойна похвалы. Но поскольку вы все
еще являетесь Начальником порта, я должен предположить, что обстоятельства
изменились.
- Это я их изменила.
- Несомненно, так.
- Я была вынуждена, иначе мне пришлось бы остаток жизни полоть
сорняки на исправительной ферме, мучаясь от гравитации, - она состроила
недовольную гримасу. - Как только я вернулась в порт, меня схватила служба
безопасности. Я не повиновалась Высшему Совету, нарушила законы, нанесла
ущерб собственности и помогла вам бежать на корабле, который они хотели
конфисковать. Звучит чертовски волнующе, как вы считаете?
- Мое мнение не имеет отношения к делу.
- Нужно было представить это им или как неслыханное преступление, или
как неслыханный героизм. Джозен очень страдал. Мы с ним давно друг друга
знали, и он вовсе не был плохим человеком, я вам говорила. Но он был
Первым Советником и знал, что должен делать. Он должен был судить меня за
предательство. Но я тоже не дура, Таф. И я знала, что мне делать, - она
наклонилась вперед. - Меня тоже не устраивало, какие мне выпали карты, но
мне нужно было или делать ход, или сдаваться. Чтобы спасти свою тощую
задницу, я должна была уничтожить Джозена - скомпрометировать его и
большинство членов Высшего Совета. Я должна была сделать из себя героиню,
а из него - злодея, и причем так, чтобы это дошло до любого выжившего из
ума оборванца в подземном городе.
- Понимаю, - сказал Таф. Дакс мурлыкал; Начальник порта говорила
правду. - Отсюда и появилась эта напыщенная мелодрама под названием "Таф и
Мьюн".
- Мне нужны были деньги для адвокатов, - сказала она. - Они, правда,
были мне нужны, но я воспользовалась этим предлогом, чтобы представить
свою версию событий одной из крупнейших видеокомпаний. Я немножко, скажем
так, оживила эту историю. Им так понравилось, что они решили показать
инсценировку сразу же после программы новостей, посвященной этим событиям.
Я была рада написать сценарий. Конечно, мне дали помощника, но я говорила
ему, что писать. Джозен так и не понял, что произошло. Он не был таким
мудрым политиком, как ему казалось, и душой он был далек от всего этого.
Потом, мне помогали.
- Кто? - поинтересовался Таф.
- Один молодой человек, Крегор Блэксон.
- Это имя мне незнакомо.
- Он был членом Высшего Совета. Советник по сельскому хозяйству. Это
очень важный пост, Таф, и Блэксон был самым молодым из всех, кто его
когда-либо занимал. И в Совете он был самым молодым. Думаете, он должен
был быть доволен?
- Я бы попросил вас не сообщать мне, что я думаю, если только в мое
отсутствие у вас не открылись телепатические способности. Я так не думаю,
мадам. Я нахожу, что человек редко бывает чем-то доволен.
- Крегор Блэксон очень честолюбив. Он входил в администрацию Джозена.
Оба они были технократами, но Блэксон имел виды на место Первого
Советника, и именно на этом-то Джозен и погорел.
- Его мотивы мне понятны.
- Блэксон стал моим союзником. На него произвело большое впечатление
то, что вы нам дали - омнизерно, рыба, планктон, илистая плесень, все эти
чертовы грибы. И он понял, что происходит. Он сделал все, чтобы остановить
биоиспытания и посеять все это на полях. Всех торопил. Громил каждого
идиота, пытавшегося замедлить внедрение. Джозен Роэл был слишком занят и
ничего не замечал.
- Умелый и энергичный политик - такая порода людей практически
неизвестна в галактике, - заметил Хэвиланд Таф. - Может быть, мне стоит
взять у Крегора Блэксона соскреб для клеточного фонда "Ковчега".
- Вы опережаете события.
- Конец этой истории ясен. Хотя здесь и вмешался фактор тщеславия, я
рискну предположить, что мои скромные усилия в области экоинженерии
принесли плоды, а энергичная реализация моих предложений Крегором
Блэксоном положительно сказалась на его репутации.
- Он назвал это Тафовым Расцветом, - сказала Толли Мьюн, скептически
скривив рот. - Репортеры подхватили этот термин. Тафов Расцвет, новая
золотая эра С'атлэма. В скором времени на стенах канализационных систем у
нас уже росли съедобные грибы. Мы открыли огромные грибные фермы во всех
подземных городах. Ковры из нептуновой шали покрыли моря, рыба
размножалась с бешеной скоростью. Вместо неотравы и нанопшеницы мы посеяли
ваше омнизерно, и первый же урожай дал нам почти втрое больше калорий, чем
мы получали обычно. Вы сделали для нас первоклассную работу, Таф.
- Принимаю ваш комплимент с должной признательностью, - отозвался
Таф*
- К счастью для меня, Расцвет уже был в полном разгаре, когда
показали "Таф и Мьюн", задолго до того, как я предстала перед судом. Крег
каждый день превозносил вашу гениальность в программах новостей, заявляя
миллиардам людей, что с нашим продовольственным кризисом покончено
навсегда, - Начальник порта пожала плечами. - Так что он сделал из вас
героя, в своих собственных интересах. Иначе нельзя было, если он хотел
занять место Джозена. В результате и из меня сделали героиню. Все это
сплелось в один огромный идиотский узел - вы ничего подобного не видели. Я
не буду вдаваться в подробности. В итоге Толли Мьюн была оправдана и с
триумфом восстановлена в должности. Джозен Роэл был опозорен, осужден
всеми политиками и вынужден уйти в отставку. Вместе с ним ушло больше
половины членов Высшего Совета. Крегор Блэксон стал новым лидером
технократов и вскоре победил на выборах. Сейчас он Первый Советник.
Бедняга Джозен два года назад умер. А о нас с вами слагают легенды, Таф мы
теперь знамениты, черт возьми, не меньше, чем все это романтические пары
древности - ну, вы же знаете, Ромео и Джульетта, Самсон и Даниил, Содом и
Гоморра, Маркс и Ленин.
Дакс, устроившийся на плече Тафа, испуганно зарычал. Крохотные
коготки проткнули ткань комбинезона и воткнулись в кожу. Хэвиланд Таф
моргнул, поднял руку и погладил котенка, успокаивая.
- Начальник порта Мьюн, вы улыбаетесь, в вашей истории, похоже,
должен быть хотя и банальный, но все же вечно популярный счастливый конец,
однако же Дакс встревожился, как будто внутри у вас все кипит, несмотря на
внешнее спокойствие. Может быть, вы опускаете какую-то важную часть своей
истории?
- Только одно замечание, Таф, - сказала Толли Мьюн.
- Несомненно, так. Чтобы это могло быть?
- Двадцать семь лет, Таф. Вам это о чем-нибудь говорит?
- Несомненно, так. Перед тем, как я начал проводить свою
экоинженерную программу, ваши расчеты предсказывали, что через двадцать
семь стандарт-лет на С'атлэме наступит массовый голод из-за быстрого роста
населения и истощения продовольственных ресурсов.
- Это было пять лет назад, - сказала Толли Мьюн.
- Несомненно, так.
- Двадцать семь минус пять?
- Двадцать два, - ответил Таф. - Полагаю, это упражнения в
элементарной математике имеют какой-то смысл?
- Осталось двадцать два года, - сказала Начальник порта. - Да, но это
было до "Ковчега", до того, как гениальный эколог Таф и бесстрашная
"паучиха" Мьюн все устроили, до чуда хлебов и рыб, до того, как отважный
Крегор Блэксон провозгласил Тафов Расцвет.
Хэвиланд Таф посмотрел на котенка, сидевшего у него на плече.
- Я слышу в ее голосе саркастические нотки, - сказал он Даксу.
Толли Мьюн, вздохнув, достала из кармана коробочку с информационными
кристаллами.
- Вот вам, любовь моя, - сказала она и бросила ее в Тафа. Таф поймал
коробочку своей большой белой ладонью и ничего не сказал.
- Здесь все, что вам нужно. Прямо из банка данных Совета. Совершенно
секретные документы, разумеется. Все сообщения, все прогнозы, все анализы,
и это только для вас. Понимаете? Вот почему я вела себя так необычно и вот
почему мы возвращаемся на "Ковчег". Крег и Высший Совет решили, что наш
роман - самое удобное прикрытие. Пусть миллиарды зрителей информационных
программ думают, что мы занимаемся сексом. Пока они рисуют себе красочные
картины, как Пират и Начальник порта штурмуют новые рубежи секса, они не
станут раздумывать о том, что мы хотим предпринять на самом деле, и все
можно проделать тихо. Нам опять нужны хлеба и рыбы, Таф, но на этот раз на
блюдечке, понимаете? Такие у меня инструкции.
- О чем говорит самый последний прогноз? - спросил Таф ровным,
бесстрастным голосом.
Дакс поднялся, испуганно зашипев.
Толли Мьюн отпила глоток пива и откинулась в кресле, закрыв глаза.
- Восемнадцать лет, - сказала она. Сейчас она выглядела на все свои
сто лет (обычно ей давали не больше шестидесяти), и в голосе звучала
бесконечная усталость. - Восемнадцать лет, повторила она, - и отсчет уже
начался.

Толли Мьюн отнюдь не была неискушенной женщиной. Прожив всю жизнь на
С'атлэме, с его огромными континентальными городами, миллиардами жителей,
башнями, уходящими на десять километров в небо, глубокими подземными
поселениями, гигантскими орбитальными лифтами, она была не из тех, кого
можно поразить одними лишь размерами. Но в "Ковчеге" есть что-то
впечатляющее, думала она.
Она почувствовала это сразу же, как только они приблизились к
звездолету. Под ними с треском раскрылся огромный купол причальной палубы,
Таф провел "Свирепый Степной Ревун" вниз, в темноту и посадил его среди
челноков и дряхлых звездолетов, на круглую посадочную площадку,
приветственно засветившуюся слабым голубым сиянием. Купол над ними
закрылся, и на палубу начал поступать воздух; чтобы быстро заполнить такое
большое помещение, он накачивался с ураганной силой, шипя и завывая.
Наконец, Таф открыл люк и свел Толли Мьюн вниз по изысканно украшенному
трапу, спускавшемуся из пасти львинолета, словно позолоченный язык. Внизу
их ждала маленькая трехколесная тележка. Они миновали группу безжизненных
кораблей; некоторые не были похожи ни на один из звездолетов, которые за
свою жизнь начальник порта перевидала немало. Таф ехал молча, не глядя ни
вправо, ни влево, на коленях у него мягким меховым комочком лежал дакс и
мурлыкал.
Таф отдал в ее распоряжение целую палубу. Тут были сотни хилых кают,
компьютерных станций, лабораторий, коридоров, гигиенических пунктов, залов
для отдыха, кухонь - и ни одного жильца, кроме нее. На С'атлэме в доме
таких размеров жили бы тысяча человек, причем в квартирах поменьше, чем
чуланы на "Ковчеге". Таф отключил на этом этаже гравитационную установку:
он знал, что Толли Мьюн предпочитает невесомость.
- Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня на верхней палубе, - сказал
он ей. - Я намереваюсь обратить всю свою энергию на проблемы С'атлэма. Мне
не нужны ни ваши советы, ни ваша помощь. Не обижайтесь, Начальник порта,
но я на горьком опыте убедился, что подобная помощь не нужна и только меня
отвлекает. Если существует решение ваших проблем, то я скорее найду его
сам, своими силами. Я запрограммирую для вас приятное путешествие к
С'атлэму с его "паутиной" и надеюсь, что когда мы прибудем, я буду в
состоянии устранить ваши затруднения.
- Если у вас не получится, - резко напомнила Толли Мьюн, - мы возьмем
корабль. Это были наши условия.
- Я помню, - ответил Хэвиланд Таф. - Если вам будет скучно, на
"Ковчеге" имеется большой выбор развлечений и занятий. Пользуйтесь
услугами автоматической кухни. Рацион уступает той пище, что я готовлю
сам, но по сравнению с тем, так сказать кормом, к которому вы привыкли на
С'атлэме, не сомневаюсь, он покажется вам восхитительным. Днем вы можете
принимать еду в любое время; по вечерам я буду рад видеть вас у себя на
ужине в 18:00 по корабельному времени. Пожалуйста, будьте пунктуальны, -
и, сказав это, Таф удалился.
Компьютерная система, управлявшая кораблем, соблюдала чередование
циклов света и темноты, заменявших собой день и ночь. Ночи Толли Мьюн
проводила у экрана голографического монитора - смотрела фильмы, снятые
несколько тысячелетий назад на планетах, уже ставших полулегендарными.
Днем она занималась обследованием - сначала палубы, которую уступил ей
Таф, потом остальной части корабля. Чем больше она видела и узнавала, тем
больше испытывала благоговейного ужаса и тревоги.
Несколько дней она просидела в старом капитанском кресле в башне,
которую Таф забросил, посчитав неудобной. На огромном экране она
просматривала выборку из старинного бортового журнала.
Она обошла лабиринт коридоров и палуб, в разных местах "Ковчега"
нашла три скелета (только два из них когда-то принадлежали людям); в одном
месте, на пересечении коридоров, обнаружила перегородки из толстого
дюрасплава, оплавленные и растрескавшиеся, как будто от сильного жара.
Часами она сидела в библиотеке, открывая и перелистывая старые книжки
- некоторые были напечатаны на тонких листах металла или пластика, другие
на настоящей бумаге.
Она вновь побывала на причальной палубе и осмотрела некоторые из
подобранных Тафом звездолетов. Она зашла в арсенал, оглядев устрашающую
коллекцию оружия - устаревшего, забытого и неузнаваемого.
Она бродила по огромному тускло освещенному центральному тоннелю,
который пронизывал звездолет по центру. Она прошла пешком все тридцать
километров. Шаги гулко отдавались далеко впереди. К концу этих ежедневных
походов она еле переводила дух. Вокруг она видела множество чанов для
клонирования, резервуаров для выращивания, компьютерных станций. Девяносто
процентов чанов пустовали, но то здесь, то там Начальнику порта
встречались и растущие формы жизни. Через пыльное стекло и густую
полупрозрачную жидкость она вглядывалась в эти тусклые живые тени -
некоторые размером с ее ладонь, некоторые с трубоход. Ей становилось
зябко.
По правде говоря, весь корабль казался Толли Мьюн холодным и
страшноватым.
Тепло было только в том уголке верхней палубы, где проводил дни и
ночи Хэвиланд Таф. В длинном, узком зале связи, который он переделал в
капитанский мостик, было удобно и уютно. Жилище Тафа было заставлено
старой, потертой мебелью, здесь было удивительное множество безделушек,
собранных им в его странствиях. В воздухе стоял запах еды и пива, шаги не
отдавались эхом, здесь был свет, шум и жизнь. И, конечно, кошки. Кошкам
Тафа позволялось беспрепятственно ходить по кораблю, но большинство из
них, похоже, предпочитали держаться поближе к Тафу. Сейчас их было семь.
Хаос, пушистый серый кот, с властным взглядом и ленивыми, барственными
манерами, ощущал себя хозяином всего окружающего. Чаще всего его можно
было видеть сидящим на консоли центрального компьютера Тафа на капитанском
мостике, при этом его пушистый хвост подергивался как метроном. Паника за
пять лет утратила былую живость и располнела. Сначала она, похоже, не
признала Начальника порта, но потом их прежняя дружба возобновилась, и
Паника иногда даже сопровождала Толли Мьюн в ее походах.
Еще были Неблагодарность, Сомнение, Вражда и Подозрение.
- Это котята, - так назвал их Таф, хотя на самом деле они уже были
молодыми кошками, - Хаоса и Паники. Сначала их было пятеро. Глупость я
оставил на Наморе.
- Глупость всегда хорошо оставлять, - сказала Толли Мьюн, - хотя я не
думала, что вы способны расстаться с кошкой.
- Глупость по непонятным причинам привязалась к одной вздорной,
непредсказуемой молодой особе с Намора, - сказал он. - Поскольку у меня
было много кошек, а у нее ни одной, я счел это уместным жестом при данных
обстоятельствах. Хотя кошка - прекрасное, восхитительное создание, в этой
печальной современной галактике их осталось сравнительно мало. Поэтому моя
природная щедрость и чувство долга перед моими собратьями вынуждают меня
дарить кошек таким мирам, как Намор. Цивилизации, где есть место кошкам,
богаче и намного гуманнее тех, что лишены их ни с чем не сравнимого
общества.
- Согласна, - сказала с улыбкой Толли Мьюн. Вражда возилась рядом с
ней. Начальник порта бережно взяла ее на руки и погладила.
- Ну и странные имена вы им дали.
- Пожалуй, более подходящие для людей, чем для кошек, - согласился
Таф. - Я их дал им по прихоти.
Неблагодарность, Сомнение и Подозрение были серыми, как отец, Вражда
- черно-белой, как Паника. Сомнение был толстым и шумливым, Вражда -
агрессивной и раздражительной, Подозрение - стеснительным; он все время
прятался под креслом Тафа. Они любили играть вместе, всем шумным выводком,
и почему-то им очень понравилась Толли Мьюн: когда бы она ни пришла к
Тафу, все они тут же начинали на нее карабкаться. Иногда она встречала их
в самых неподходящих местах. Однажды, когда она поднималась по эскалатору,
на спину ей прыгнула Вражда, и у Толли перехватило дыхание от испуга и
неожиданности. Она привыкла, что во время еды Сомнение всегда сидел у нее
на коленях, выпрашивая кусочки.
И еще была седьмая кошка: Дакс. Дакс, с мехом цвета ночи и глазами,
как маленькие золотые лампочки. Дакс, самый ленивый из всех "вредителей",
которых она когда-либо видела, любивший, чтобы его носили на руках. Дакс,
выглядывающий из кармана или из-под кепки Тафа, сидящий у него на коленях
или на плече. Он никогда не играл с другими котятами, редко издавал звуки.
Каким-то образом под его золотистым взглядом даже огромный, барственный
Хаос уступал ему место в кресле, на которое оба претендовали. Черный
котенок постоянно был при Тафе. Один раз за ужином (это было почти через
двадцать дней после того, как она вступила на борт "Ковчега") Толли Мьюн
заметила:
- Ваш дружок, - она показала ножом на Дакса, - делает вас похожим
на... как это называется?
- По-разному, - ответил Таф. - Колдун, маг, чародей, волшебник.
Кажется, эта терминология происходит из мифов Старой Земли.
- Точно, - Сказала Толли Мьюн. - Иногда у меня бывает такое чувство,
будто корабль населен призраками.
- Вот почему разумнее полагаться на интеллект, а не на чувства,
Начальник порта. Смею вас заверить, что если бы призраки и другие
сверхъестественные создания существовали бы на самом деле, они были бы
представлены в клеточном фонде "Ковчега", чтобы их можно было клонировать.
Я таких образцов там не встречал. В фонде действительно есть образцы
животных и растений, которых иногда называют капюшонными дракулами,
ветряными призраками, оборотнями, вампирами, ведьмиными сорняками и тому
подобным, но, боюсь, это не настоящие сказочные персонажи.
Толли Мьюн улыбнулась.
- Это хорошо.
- Может быть, еще вина? Это отличный рианский сорт.
- Мысль неплохая, - сказала она, плеснув немного в свой бокал. Она
все еще предпочитала выжимать напитки из пузырька; жидкость в открытом
виде, считала она, - такая предательская штука, которая так и норовит
пролиться куда-нибудь. - У меня все равно в горле пересохло. Вам и не
нужно чудовищ, Таф. Этот ваш корабль и так может уничтожать миры.
- Это очевидно, - отозвался Таф. - Очевидно и то, что он может
спасать миры.
- Как наш? Таф, у вас готово еще одно чудо?
- Увы, чудеса - такие же выдумки, как привидения и домовые. Однако,
человеческий разум еще способен на прорывы, почти равные чуду, - он
медленно поднялся во весь рост. - Если вы покончили со своим вином и
луковым пирогом, может быть, пройдем в компьютерный зал? Я прилежно
занимался вашими проблемами и пришел к некоторым заключениям.
Толли Мьюн быстро встала.
- Пойдемте, - сказала она.

- Обратите внимание, - сказал Хэвиланд Таф, нажав одну из клавиш. На
экране замерцала какая-то диаграмма.
- Что это? - спросила Толли Мьюн.
- Прогноз, который я составил пять лет назад, - ответил он. Дакс
прыгнул ему на колени; Таф погладил черного котенка.
- Параметры, которые я использовал, - это численность с'атлэмского
населения и предполагаемые темпы его роста, на тот момент. Мой анализ
показал, что дополнительные продовольственные ресурсы, полученные вашим
обществом благодаря тому, что Крегор Блэксон так любезно назвал Тафовым
Расцветом, отсрочили бы новую угрозу массового голода как минимум на
девяносто четыре стандарт - года.
- Да, но этот паршивый прогноз гроша ломаного не стоил, - резко
сказала Толли Мьюн.
Таф поднял палец.
- Человека более эмоционального, чем я, могло бы обидеть
предположение, что его анализ был неверным. К счастью, я человек спокойный
и терпеливый. И тем не менее, вы абсолютно неправы, Начальник порта Мьюн.
Мой прогноз был верен.
- Значит, вы говорите, что мы не подохнем с голоду через восемнадцать
лет? Что у нас есть еще, сколько там, почти целый век? - она покачала
головой. - Я бы хотела этому верить, но...
- Я ничего такого не говорил. С учетом допустимой погрешности,
последний с'атлэмский прогноз представляется мне вполне точным, насколько
я мог определить.
- Оба прогноза не могут быть правильными, - возразила Толли Мьюн. -
Это невозможно, Таф.
- Вы ошибаетесь, мадам. За эти пять лет изменились параметры.
Смотрите.
Он нажал другую кнопку. На экране появилась новая линия, резко
поднимающаяся вверх.
- Это нынешняя кривая роста населения С'атлэма. Обратите внимание,
как она идет вверх. Будь у меня поэтический склад ума, я бы даже сказал,
взлетает. К счастью, я этим не страдаю. Я человек грубый и говорю грубо, -
он снова поднял палец. - Прежде, чем мы сможем надеяться исправить
ситуацию, необходимо разобраться в этой ситуации, понять, как она
возникла. Здесь все ясно. Пять лет назад я использовал возможности
"Ковчега" и, если я осмелюсь отбросить свою привычную скромность, оказал
вам чрезвычайно важные услуги. С'атлэмцы же, не теряя времени, уничтожили
все, что я создал. Позвольте мне кратко объяснить. Не успел Расцвет, так
сказать, укорениться, как ваши граждане снова бросились в свои спальни,
дав волю плотским инстинктам и родительским чувствам, м начали плодиться
быстрее, чем когда-либо прежде. Сейчас среднестатистический размер семьи
увеличился на 0,0072 человека, а средний гражданин становится у вас отцом
или матерью на 0,0102 года раньше, чем пять лет назад. Небольшие
изменения, можете вы возразить, но если это умножить на гигантскую цифру
населения вашей планеты и добавить сюда все остальные параметры, разница
будет колоссальной. Если говорить точнее, это будет разница между
девяносто четырьмя годами и восемнадцатью.
Толли Мьюн в изумлении уставилась на линии, пересекающие экран.
- Ч-черт, - пробормотала она. - Как же это я не догадалась? Эта
информация секретная, по понятным причинам, но я должна была бы знать, -
она стиснула руки в кулаки. - Черт возьми! - воскликнула она, - Крег
сделал такую рекламу этому идиотскому Расцвету, что немудрено, что так
вышло. Почему кто-то должен воздерживаться от рождения детей - ведь
продовольственная проблема решена? - Так сказал этот идиот Первый
Советник. Настали хорошие времена, так? Нулевики снова оказались
паникерами, а технократы сотворили новое чудо. Неужели кто-то мог
усомниться в том, что они сотворят его еще, и еще, и еще? Разумеется, нет.
Так что будь примерным сыном церкви, рожай детей, помогай человечеству
эволюционировать и побеждать энтропию. Конечно, почему нет? - она с
отвращением фыркнула. - Таф, почему люди такие идиоты?
- Этот вопрос еще более сложен, нежели проблема С'атлэма, - ответил
Таф, - и боюсь, что я не в состоянии на него ответить. Если уж вы занялись
поиском виноватых, то часть вины могли бы возложить и на себя, Начальник
порта. Заблуждение Первого Советника Крегора Блэксона вы закрепили в умах
народа той неудачной финальной речью, которую произнес актер, игравший
меня в "Таф и Мьюн".
- Все правильно, я тоже виновата. Но это дело прошлое. Сейчас вопрос
в том, что мы можем сделать.
- Боюсь, что мало, - бесстрастно сказал Таф.
- А вы? Один раз вы дали нам чудо хлебов и рыб. Может быть, вы дадите
нам вторую порцию, Таф?
Хэвиланд Таф моргнул.
- У меня сейчас больше опыта в экоинженерии, чем когда я впервые
пытался решить проблему С'атлэма. Я лучше знаю, какие образцы хранятся в
клеточном фонде "Ковчега" и каково их воздействие на конкретные
экосистемы. Я даже немного увеличил этот фонд во время своих странствий.
Действительно, я могу вам помочь, - Таф очистил экраны и сложил руки на
животе. - Но за это вам придется заплатить.
- Заплатить? Мы уже заплатили, разве вы не помните? Мои "паучки"
починили ваш чертов звездолет!
- Несомненно, так, хотя я привел в порядок вашу экологию. На этот раз
мне не требуется ни починка, ни модернизация "Ковчега". А вы, между тем,
снова нарушили свою экологию, и поэтому опять нуждаетесь в моих услугах. У
меня много текущих расходов, м самое главное - все еще огромный долг
с'атлэмскому порту. Упорным, изнурительным трудом на многих разбросанных
во Вселенной планетах я заработал первую половину из тридцати трех
миллионов стандартов, в которые вы оценили свою работу, но другая половина
остается неуплаченной, и я должен раздобыть ее всего за пять лет. Могу ли
я поручиться, что сумею это сделать? Возможно, на следующем десятке
планет, которые я навещу, экология будет безукоризненной, или же они будут
настолько обнищавшими, что я буду вынужден сделать им огромные скидки,
если вообще смогу оказать услуги. Размеры моего долга угнетают меня днем и
ночью, очень часто нарушая ясность и точность мысли и, таким образом,
снижая эффективность моей работы. Действительно, у меня такое чувство, что
когда я бьюсь над решением серьезнейшей проблемы, такой как та, что
возникла на C'атлэме, я мог бы работать гораздо лучше, не будь мой ум
обременен этими заботами.
Толли Мьюн ожидала чего-нибудь в этом роде. Она говорила об этом
Крегу, и тот определил пределы, в которых она вольна была распоряжаться
финансами. Тем не менее, она изобразила на лице неудовольствие.
- Сколько вы хотите, Таф?
- Я думаю, десять миллионов стандартов. Будучи круглой суммой, они
могут легко быть вычтены из моего счета, не вызывая никаких математических
затруднений.
- Слишком много, - ответила она. - Может быть, я сумею уговорить
Высший Совет сократить ваш долг на пару миллионов, не больше.
- Давайте сойдемся на девяти миллионах, - сказал Таф, длинным пальцем
почесывая Дакса за ухом; котенок молча поднял свои золотистые глаза на
Толли Мьюн.
- Разве девять - среднее арифметическое между десятью и двумя? - сухо
спросила она.
- В экоинженерии я разбираюсь лучше, чем в математике, - сказал Таф.
- Может быть, восемь?
- Четыре. Не больше. Крегор и так устроит мне головомойку.
Таф бросил на нее долгий немигающий взгляд и ничего не сказал. Лицо
его было спокойно, холодно и бесстрастно.
- Четыре с половиной миллиона, - сказала она под давлением его
взгляда. Она почувствовала на себе и взгляд Дакса и вдруг подумала, не
читает ли этот проклятый котенок ее мысли.
- Черт возьми! - воскликнула она, - этот черный шельмец, ведь,
наверно, точно знает, на какую сумму мне разрешено согласиться!
- Мысль интересная, - отозвался Таф. - Я согласен и на семь
миллионов. Я сегодня щедр.
- Пять с половиной, - выпалила она.
Дакс громко замурлыкал.
- И я останусь вам должен одиннадцать миллионов стандартов с
рассрочкой на пять лет, - сказал Таф. - Договорились, Начальник порта
Мьюн, но у меня есть одно дополнительное условие.
- Какое? - спросила она с подозрением.
- Я представлю свое решение вам и Первому Советнику Крегору Блэксону
на пресс-конференции, где будут репортеры всех ваших видеоканалов. Она
должна транслироваться в прямом эфире на весь С'атлэм.
Толли Мьюн громко рассмеялась.
- Ну, это невозможно, - сказала она. - Крег ни за что не согласится.
Можете расстаться с этой мыслью.
Хэвиланд Таф промолчал, продолжая ласкать Дакса.
- Таф, вы не понимаете всех трудностей. Ситуация слишком изменчива.
Вы не должны этого делать.
Молчание.
- Ч-черт! - выругалась она. - Вот что, запишите то, что вы хотите
сказать, а мы посмотрим. Если там не будет ничего такого, что может
взволновать общество, я думаю, вам разрешат выступить.
- Я предпочел бы высказаться без подготовки, - ответил Таф.
- Мы могли бы записать конференцию и транслировать ее потом,
отредактировав, - предложила она.
Хэвиланд Таф по-прежнему молчал. Дакс глядел на нее, не мигая. Толли
Мьюн всмотрелась в эти все понимающие золотистые глаза и вздохнула.
- Вы победили, - сказала она. - Крегор придет в ярость, но я же
героиня, черт возьми, а вы - вернувшийся победитель, и я надеюсь
втолковать ему это. Но зачем вам это, Таф?
- Всего лишь прихоть, - ответил он. Я часто иду на поводу у своих
причуд. Может быть, мне хочется насладиться моментом и вкусить славу
спасителя. А может, я хочу показать миллиардам с'атлэмцев, что не ношу
усов.
- Я скорее поверю в домовых и вурдалаков, чем в эту чепуху, - сказала
Толли Мьюн. - Таф, есть причины, по которым численность нашего населения и
острота продовольственного кризиса держатся в тайне, вы знаете. Это
политика. Вы не должны и думать о том, чтобы... ну, скажем, открыть именно
эту клетку с вредителями, хорошо?
- Мысль интересная, - моргнув, сказал Таф; на его лице по-прежнему
ничего нельзя было прочитать.
- Будучи человеком, непривычным к публичным выступлениям и к
пристальному вниманию общественности, - начал Хэвиланд Таф, - я все же
счел себя обязанным обратиться к вам и разъяснить некоторые вопросы.
Он стоял спиной к четырехметровому квадратному телеэкрану в самом
большом зале "паучьего гнезда", способном вместить почти тысячу человек.
Зал был забит; репортеры плотной стеной расположились впереди, заняв
двадцать рядов; во лбу у каждого работала миниатюрная камера, деловито
записывавшая все происходящее. За ними сидели любопытные, пришедшие
посмотреть - обитатели "паутины" всех возрастов, полов и профессий, от
киберов и чиновников до проституток и поэтов, состоятельные городские
жители, которые поднялись на орбитальном лифте, чтобы посмотреть
пресс-конференцию, пилоты из разных систем, оказавшиеся на С'атлэме. рядом
с Тафом на помосте находились Толли Мьюн и Первый Советник Крегор Блэксон.
Блэксон принужденно улыбался; возможно, он не мог забыть о том, что все
репортеры засняли ужасно длинный неловкий эпизод, когда Таф проигнорировал
его протянутую руку. Толли Мьюн чувствовала себя немного неловко.
Хэвиланд Таф выглядел величественно. Он возвышался над всеми
присутствовавшими в зале, серый виниловый плащ волочился по полу, на
зеленой кепке с большим козырьком сияла эмблема Инженерно-Экологического
Корпуса.
- Во-первых, - продолжил он, - позвольте мне обратить ваше внимание
на то, что я не ношу усов.
Фраза была встречена дружным смехом.
- Далее. Несмотря на известный видеофильм, мы с вашим уважаемым
начальником порта никогда не имели интимных контактов. У меня, правда, нет
оснований сомневаться в ее мастерстве в эротических искусствах, которое
было бы высоко оценено теми, кто предпочитает развлечения этого рода.
Толпа корреспондентов, словно шумный стоглавый зверь, разом
повернулась, нацелив свои камеры на Толли Мьюн. Она сидела, откинувшись на
спинку кресла, одной рукой поглаживая висок. Вздох, который она издала,
был слышен до четвертого ряда.
- Эти сведения незначительны по своему характеру, - сказал Таф, - и
сообщаются единственно ради правдивости. Главная причина, по которой я
хотел собрать вас здесь, носит не личный, а профессиональный характер. Я
не сомневаюсь, что каждому, кто смотрит сейчас эту трансляцию, известно о
феномене, который ваш Высший Совет окрестил Тафовым Расцветом.
Крегор Блэксон улыбнулся и кивнул головой.
- Однако, я полагаю, что вам неизвестно о нависшей над вами угрозе,
которую я осмелюсь назвать Увяданием С'атлэма.
Улыбка Первого Советника тоже увяла, а Толли Мьюн поморщилась. Все
репортеры снова повернулись к Тафу.
- Вам действительно повезло, что я из тех, кто платит свои долги и
выполняет обязательства, так как мое своевременное возвращение на С'атлэм
позволяет мне еще раз вмешаться в вашу судьбу. Ваши лидеры скрывают от вас
правду. Если бы не помощь, которую я готов оказать вам, вышей планете
грозил бы голод уже через восемнадцать стандарт-лет.
На минуту наступила полная тишина. Затем в задних рядах произошло
какое-то волнение. Нескольких человек вывели из зала. Таф не обратил
внимания на этот инцидент.
- Во время моего прошлого визита экоинженерная программа, которую я
осуществил, значительно увеличила ваши продовольственные ресурсы, причем с
помощью довольно обычных вещей, а именно, введение новых видов растений и
животных с тем, чтобы повысить эффективность сельского хозяйства, не внося
серьезных нарушений в вашу экологию. Разумеется, возможны и дальнейшие
шаги в этом направлении, но я опасаюсь, что точка снижения плодородия
давно пройдена и подобные шаги принесут вам мало пользы. Следовательно, на
этот раз я взял за основу необходимость внести радикальные изменения в
вашу экосистему и продовольственную цепочку. Для некоторых из вас мои
предложения будут неприятными. Заверяю вас, что другие варианты, а именно:
голод, мор, война, - гораздо менее приятны. Выбор, разумеется, остается за
вами. Я и не думаю делать его за вас.
В зале было холодно, словно в морозильной камере. Наступила мертвая
тишина, если не считать жужжания множества "третьих глаз". Хэвиланд Таф
поднял палец.
- Во-первых, - сказал он. Позади него на экране появилось
изображение, транслировавшееся бортовым компьютером "Ковчега" - огромное,
с целую гору, чудовище с лоснящейся кожей и блестящим, словно темно -
розовый студень, телом. - Мясной зверь, - сказал Хэвиланд Таф. -
Значительная часть ваших сельскохозяйственных угодий отведена на корм
скота различных пород, чьим мясом наслаждается очень небольшое
состоятельное меньшинство с'атлэмцев, которое может позволить себе такую
роскошь. Это крайне нецелесообразно. Эти животные потребляют гораздо
больше калорий, чем дают, будучи забиты, и поскольку они сами являются
продуктом естественной эволюции, большая часть их телесной массы
несъедобна. Поэтому я предлагаю вам немедленно изъять эти виды животных из
экосистемы вашей планеты.
Мясные звери, как вы видите на этом экране, - один из самых
замечательных триумфов генетического моделирования; за исключением
небольшого ядра, эти животные представляют собой постоянно растущие массы
недифференцированных клеток, причем масса тела не расходуется на такие
второстепенные вещи, как органы чувств, нервная или опорно-двигательная
система. Если воспользоваться метафорой, то можно сравнить их с
гигантскими съедобными раковыми опухолями. В их мясе содержатся все
необходимые человеку питательные вещества, оно богато белками, витаминами
и минеральными веществами. Один взрослый мясной зверь, которого можно
держать в подвале с'атлэмской жилой башни, даст за один стандарт-год
столько же съедобного мяса, сколько дают сейчас два ваших стада, а луга,
на которых кормятся эти стада, будут освобождены для зерновых культур.
- А как этот зверь на вкус? - крикнул кто-то из задних рядов.
Хэвиланд Таф неторопливо повернулся и посмотрел прямо на того, кто
задал вопрос.
- Поскольку сам я не употребляю в пищу мяса животных, я не могу
ответить вам по своему личному опыту. Мне, однако, представляется, что
голодающему это мясо покажется очень вкусным. - Он поднял руку ладонью к
залу. - Продолжим, - сказал он, и изображение за его спиной сменилось на
другое. Теперь экран показывал бескрайнюю плоскую равнину под двойным
солнцем. Равнина от горизонта до горизонта была покрыта растениями -
уродливыми на вид и высокими, как Таф. Стебли и листья у них были черного
цвета, головки клонились под тяжестью огромных белесых стручков, с которых
капала бледная густая жидкость.
- Эти растения, по неизвестным мне причинам, называются джерсейскими
стручками, - сказал Таф. - Пять лет назад я дал вам омнизерно, чья
калорийность на квадратный метр гораздо выше калорийности нанопшеницы,
неотравы и других растений, которые вы до сих пор выращивали. Я
констатирую, что вы засеяли омнизерном большие площади и получили
соответствующий урожай. Я также констатирую, что вы продолжаете сажать
нанопшеницу, неотраву, пряные бобы и многие другие виды овощей и фруктов,
разумеется, ради разнообразия и гастрономического удовольствия. С этим
должно быть покончено. С'атлэмцы больше не могут позволить себе роскошь
кулинарного разнообразия. Отныне вашим девизом должна быть калорийная
эффективность. Каждый квадратный метр сельскохозяйственных угодий на
С'атлэме и на ваших астероидах, так называемых Кладовых, необходимо
немедленно засеять джерсейскими стручками.
- А что это из них капает? - спросил кто-то.
- Это фрукт или овощ? - пожелал узнать один из репортеров.
- Делают ли из них хлеб? - спросил другой.
- Джерсейские стручки, - ответил Таф, - несъедобны.
Зал взорвался: сотни людей закричали, замахали руками и заговорили
одновременно.
Хэвиланд Таф молча дождался тишины.
- Каждый год, - сказал он, - как может подтвердить, если захочет,
Первый Советник, ваши сельскохозяйственные угодья обеспечивают все меньший
процент калорий, необходимых растущему населению С'атлэма. Недостаток
восполняет рост производства на пищевых фабриках, где нефтехимическое
сырье перерабатывается в питательные вафли, пасту и другие синтетические
продукты. Увы, запасы нефти иссякают. Этот процесс можно замедлить, но
остановить нельзя. Конечно, вы импортируете часть нефти с других планет,
но этот межзвездный нефтепровод может дать вам немного. Пять лет назад я
пустил в ваши моря разновидность планктона под названием нептунова шаль,
колонии которой сейчас подходят к вашим пляжам и качаются на волнах над
континентальными шельфами. Эти микроорганизмы, умершие и разложившиеся,
могут заменить нефтехимическое сырье для ваших фабрик.
Джерсейские стручки можно рассматривать как сухопутный аналог
нептуновой шали. Стручки выделяют жидкость, имеющее некоторое
биохимическое сходство с сырой нефтью. Сходство это так велико, что ваши
пищевые фабрики после незначительного переоборудования - с вашим
техническим опытом провести его будет несложно - смогут перерабатывать ее
в продукты питания. И все же я должен подчеркнуть, что вы не можете просто
посадить эти стручки здесь и там, в дополнение к вашим нынешним посевам.
Для получения максимальной выгоды их необходимо посеять везде, заменив ими
омнизерно, неотраву и другие растения, которые вы привыкли употреблять в
пищу.
Тоненькая женщина в задних рядах взобралась на стул, чтобы ее лучше
было видно из-за толпы.
- Таф, кто вы такой, чтобы говорить нам, что мы должны отказаться от
настоящей пищи? - крикнула она с гневом в голосе.
- Я, мадам? Я всего лишь скромный практикующий инженер - эколог. Я не
собираюсь принимать за вас решения. Моя задача, явно неблагодарная,
заключается в том, чтобы представить вам факты и предложить определенные
меры, которые могут быть действенными, но неприятными. В соответствии с
ними, правительство и народ С'атлэма должны принять окончательное решение.
Публика снова заволновалась. Таф поднял вверх палец.
- Тише, пожалуйста. Я скоро закончу.
Изображение на экране еще раз сменилось.
- Некоторые виды и экологические стратегии, которые я ввел пять лет
назад, когда с'атлэмцы впервые обратились ко мне за помощью, могут и
должны остаться. Грибные фермы в ваших подземных городах следует сохранить
и расширить. Я могу продемонстрировать вам несколько новых разновидностей
грибков. Конечно, возможны более эффективные способы использования морей -
способы, которые включают в себя использование не только верхних слоев
океана, но и его дна. Рост колоний нептуновой шали можно стимулировать до
тех пор, пока она не займет каждый метр поверхности соленых морей
С'атлэма. Снежный овес и тоннельные клубни, которые у вас уже имеются,
останутся оптимальными пищевыми продуктами в холодных арктических районах.
Ваши пустыни расцвели, болота осушены и сделаны плодородными. Все, что
можно сделать на земле и на море, делается. Остается только воздух.
Поэтому я предлагаю ввести в вашу атмосферу новую экосистему.
Позади меня на экране вы видите последнее звено в этой новой
продовольственной цепочке, которую я предлагаю для вас выковать. Это
огромное темное существо с черными треугольными крыльями - клермонтский
ветропланер, его еще называют ороро. Он имеет отдаленное сходство с более
известными животными, такими как верхнекавалаанская плакальщица или
хемазорская бичехвостая манта. Это хищник, обитающий в верхних слоях
атмосферы, планирующий на потоках ветра. Он рождается, живет и умирает в
полете, никогда не касаясь ни земли, ни воды. Если он сядет на землю, то
вскоре погибнет, так как уже не сможет взлететь. На Клермонте эти животные
маленькие и легкие, и мясо у них жесткое. Они питаются птицами, которые
залетают на высоту, где они охотятся, а также некоторыми видами воздушных
микроорганизмов, летающими грибками и илистой плесенью, которые я также
предлагаю ввести в верхние слои вашей атмосферы. Путем генетического
моделирования я создал для С'атлэма ветропланера с размахом крыльев около
двадцати метров, способного снижаться почти до верхушек деревьев и почти в
шесть раз тяжелее образца. Небольшая водородная сумка позади органов
чувств позволит животному летать несмотря на большой вес тела. С вашей
авиацией у вас не будет никаких проблем с охотой на ветропланеров, и вы
увидите, что это прекрасный источник белка.
Чтобы быть до конца честным, я должен добавить, что эта экологическая
модификация будет иметь определенные последствия. Микроорганизмы, грибки и
илистая плесень будут очень быстро размножаться, не имея в вашем небе
природных врагов. Верхние этажи самых высоких жилых башен покроются
плесенью и грибками, и потребуется чаще их очищать. Большая часть птиц,
как исконных обитателей С'атлэма, так и привезенных с Тары м Старой Земли,
вымрут, уступив место новой атмосферной экосистеме. В конечном счете, небо
потемнеет, вы будете получать значительно меньше солнечного света, и
климат будет постоянно меняться. Однако, я думаю, что это произойдет не
раньше, чем лет через триста. Поскольку если ничего не предпринять,
катастрофа грозит вам гораздо раньше, я рекомендую принять этот план
действий.
Репортеры вскочили на ноги и начали выкрикивать вопросы. Толли Мьюн
сжалась в своем кресле, сердито нахмурив брови. Первый Советник Крегор
Блэксон сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. На его худом,
заостренном лице застыла улыбка; глаза, казалось, остекленели.
- Минуточку, - сказал Таф, перекрывая шум. - Я заканчиваю. Вы слышали
мои рекомендации и видели биологические виды, с помощью которых я
намереваюсь переделать вашу экологию. Теперь послушайте. Если ваш Высший
совет действительно примет решение разводить мясного зверя, джерсейский
стручок и ороро так, как я предлагаю, компьютеры "Ковчега" прогнозируют
значительное облегчение вашего продовольственного кризиса. Посмотрите.
Все глаза обратились к телеэкрану. Даже Толли Мьюн обернулась,
вытянув шею, а Первый Советник Крегор Блэксон, с неизменной улыбкой, встал
с места и храбро повернулся к экрану, заложив большие пальцы в карманы. На
экране замерцала координатная сетка; красная линия догоняла зеленую, вдоль
одной оси стояли даты, вдоль другой - значения численности населения.
Шум стих.
Наступила полная тишина.
Даже в конце зала было слышно, как Крегор Блэксон откашлялся.
- О, Таф, - сказал он, это, должно быть, неверно.
- Сэр, - отозвался Хэвиланд Таф, - уверяю вас, что все правильно.
- Ну, это ведь до того, да? Не после? - Блэксон показал рукой на
схему. - Я имею в виду, что, смотрите, ваша эта экоинженерия, выращивание
одних стручков, моря, покрытые нептуновой шалью, небо, темнеющее от
летающей пищи, мясные горы в каждом подвале...
- Мясные звери, - исправил Таф, - хотя признаю, что в названии
"мясные горы" что-то есть. У вас талант придумывать выражения красочные и
запоминающиеся, Первый Советник.
- Все это, - упрямо продолжал Блэксон, - весьма радикально, Таф. Мы
имеем право ожидать и радикального улучшения ситуации.
Несколько преданных ему слушателей начали подбадривать его криками.
- Но это, - сказал Первый Советник, - этот прогноз говорит о том,
что... О, может быть, я неправильно его понял?
- Первый Советник, - возразил Таф, - и народ С'атлэма, вы поняли
правильно. Если вы примете все мои предложения, то вы, действительно,
отсрочите катастрофу. Отсрочите, сэр, но не отмените. У вас будет массовый
голод через восемнадцать лет, как указывают ваши нынешние прогнозы, или
через сто девять, как свидетельствует этот, но будет он практически
наверняка, - Таф поднял палец. - Единственно верное и постоянное решение
этой проблемы следует искать не на борту моего "Ковчега", а в умах и
чреслах каждого отдельного с'атлэмского гражданина. Вы должны взять в
привычку воздержание и немедленно ввести контроль за рождаемостью. Вы
должны немедленно прекратить огульное деторождение!
- О, нет, - простонала Толли Мьюн. Но вдруг она увидела, что вот-вот
начнется, вскочила и побежала к Тафу, зовя на помощь охрану. И тут
началось нечто невообразимое.

- Спасать вас уже становится моей привычкой, - сказала Толли Мьюн
много позже, когда они вернулись в надежное место - на челнок Тафа
"Феникс", спокойно стоявший на своем месте на ветке шесть. Снаружи его
охраняли два отряда службы безопасности в полном составе, вооруженные
нервно - паралитическими карабинами и танглерами. Они удерживали на
расстоянии все растущую шумную толпу.
- У вас есть пиво? - спросила Толли Мьюн, - я бы выпила.
О том, как они бежали на корабль, страшно было вспомнить. С обеих
сторон их прикрывали охранники. Таф двигался какими-то странными,
неуклюжими прыжками, но с поразительной скоростью, она должна была
признать.
- Ну, как вы?
- Тщательное мытье удалило большую часть плевков с моей фигуры, -
отозвался Хэвиланд Таф, с достоинством усаживаясь в кресло. - Пиво в
холодильнике под игровым пультом. Пожалуйста, пейте, сколько хотите. Дакс
стал царапать ногу Тафа, вонзая коготки в ткань голубого комбинезона, в
который он переоделся. Таф нагнулся и взял его на колени. - В будущем, -
сказал он котенку, - ты будешь сопровождать меня повсюду, чтобы
заблаговременно предупреждать меня о подобных нападениях.
- Черт возьми, в этот раз я сама могла бы предупредить вас
заблаговременно, - сказала Толли Мьюн, открывая пиво, - если бы вы
сообщили мне, что намереваетесь осудить нашу веру, нашу церковь и вообще
весь наш образ жизни. Что же вы думали, они вам медаль дадут?
- Я бы удовлетворился бурными, продолжительными аплодисментами.
- Я вас предупреждала давным-давно, Таф. Антижизнь непопулярна на
С'атлэме.
- Я протестую, - возразил Таф. - Я убежденный сторонник жизни. В
своих чанах я каждый день создаю жизнь. Я испытываю отвращение к смерти, я
нахожу энтропию ужасной, и если бы меня пригласили посмотреть на гибель
вселенной, я бы наверняка сослался на занятость, - он поднял палец. - Тем
не менее, Начальник порта Мьюн, я сказал то, что должен был сказать.
Неограниченное деторождение, которое проповедуется вашей Церковью
Эволюционирующей Жизни и практикуется большинством с'атлэмцев, за
исключением вас и других "нулевиков", - бездумно и безответственно. Оно
ведет к тому, что ваше население увеличивается в геометрической
прогрессии, и это наверняка погубит вашу гордую цивилизацию.
- Хэвиланд Таф, пророк конца света, - сказала со вздохом Толли Мьюн.
- Бродягой-экологом и любовником вы им нравились больше.
- Куда бы я ни приехал, везде я нахожу, что героям грозит опасность.
Может быть, с эстетической точки зрения, я выгляжу гораздо приятнее, когда
изрекаю утешительную ложь через этот волосяной фильтр на лице в
мелодрамах, отдающих фальшивым оптимизмом посткоитальной
удовлетворенностью. Это ваше желание видеть вещи не такими, какие они
есть, а такими, как вам хочется - симптом серьезной болезни с'атлэмцев.
Вам пора посмотреть в глаза правде, будь это мое безволосое лицо или
неизбежность голода в будущем.
Толли Мьюн отпила глоток пива и окинула Тафа долгим взглядом.
- Таф, - начала она, - вы помните, что я говорила вам пять лет назад?
- Насколько я помню, вы много чего говорили.
- В конце, нетерпеливо перебила она, - когда я решила помочь вам
бежать на "Ковчеге", вместо того, чтобы помочь Джозену Раэлу забрать его у
вас. Вы спросили меня, почему, и я объяснила.
- Вы сказали, вспомнил Таф, - что власть разлагает, что абсолютная
власть разлагает абсолютно, что "Ковчег" уже разложил Первого Советника
Джозена Раэла и его соратников, и что биозвездолету лучше оставаться у
меня, потому что я неподкупен.
Толли Мьюн вымученно улыбнулась.
- Не совсем так, Таф. Я сказала, что, по-моему, неподкупных людей не
бывает, но если они и есть, то вы - один из них.
- Несомненно, так, - ответил Таф, поглаживая Дакса. - Признаю свою
ошибку.
- Теперь же вы меня удивляете, - сказала она. Вы знаете, что вы
сейчас сделали, там? Для начала, вы свергли еще одно правительство. Крегу
этого не пережить. Вы заявили на весь мир, что он лжец. Может быть, это и
справедливо: вы привели его к власти, вы же его и свергли. Похоже, когда
вы приезжаете, советники долго не удерживаются. Но это ничего. Кроме того,
вы заявили тридцати миллиардам членов Церкви Эволюционирующей Жизни, что
их вера - мыльный пузырь. Вы даже заявили, что сама основа
технократической философии, на которой веками строилась политика Совета,
ошибочна. Нам повезет, если на следующих выборах не вернутся эти чертовы
экспансионисты, а если они победят, то это значит - война. Вандин, Джазбо
и другие союзники не потерпят еще одного экспансионистского правительства.
Возможно, вы испортили карьеру и мне. Опять. Если только я не приму меры,
как в прошлый раз. Вместо звездной возлюбленной я теперь старая сварливая
чиновница, любящая приврать о своих любовных похождениях и, кроме того, я
способствовала антижизни, - она вздохнула. - Вам как будто непременно
нужно, чтобы я была опозоренной. Но это ерунда, Таф. О себе я сумею
позаботиться. Главное - это то, что вы взяли на себя смелость диктовать
политику сорока миллиардам людей, имея лишь приблизительное понятие о
последствиях. По какому праву? Кто вам позволил?
- Я убежден, что всякий человек имеет право говорить правду.
- И право требовать, чтобы это транслировалось на весь мир? Откуда же
взялось это дурацкое право? - сказала она. - На С'атлэме несколько
миллионов человек принадлежат к фракции "нулевиков", в том числе и я. Вы
не сказали ничего, что бы мы не говорили годами. Вы просто сказали об этом
громче.
- Я это знаю. И надеюсь, что слова, произнесенные сегодня вечером,
какими бы горькими они не показались, в конечном счете положительно
скажутся на политике и на жизни общества на С'атлэме. Может быть, Крегор
Блэксон и его коллеги - технократы поймут, что Тафов Расцвет или, как вы
его когда-то называли, чудо хлебов и рыб, не может принести спасение.
Может быть, с этого дня политика и взгляды людей начнут изменяться. Может
быть, на следующих выборах победит ваша фракция "нулевиков".
Толли Мьюн нахмурилась.
- Ну уж это вряд ли, вы-то должны знать. И даже если "нулевики"
победят, возникает вопрос: что же мы можем сделать, черт возьми! - Она
наклонилась вперед. - Будем ли мы иметь право ввести обязательный контроль
за рождаемостью? Интересно. Впрочем, вас это не касается. Это я к тому,
что у вас нет монополии на правду. Любой из "нулевиков" мог бы выступить
не хуже. Черт возьми, да половина технократов знают, как обстоят дела.
Крег не дурак. Бедняга Джозен тоже им не был. Это право дала вам власть,
Таф. Власть "Ковчега". Помощь, которую вы можете или оказать, или не
оказать, по своему усмотрению.
- Несомненно, так, - сказал Таф, моргнув. - Не могу не согласиться с
вами. Печальная историческая истина состоит в том, что неразумные массы
всегда следуют за сильными, а не за мудрыми.
- А вы кто, Таф?
- Я, всего лишь скромный...
- Да, да, - перебила она, - Я знаю, скромный инженер - эколог, черт
побери. Скромный инженер - эколог, который взялся играть роль пророка.
Скромный инженер - эколог, который был на С'атлэме всего два раза в жизни,
в общей сложности дней сто, и все же считает, что он вправе свергать наше
правительство, позорить нашу религию, поучать сорок миллиардов незнакомых
людей, сколько детей они должны иметь. Мой народ, может быть, глуп, может
быть недальновиден, может быть, даже слеп, но все-таки это мой народ, Таф.
И я не могу сказать, что я целиком и полностью одобряю то, что вы приехали
сюда и пытаетесь переделать нас в соответствии со своими собственными
просвещенными идеями.
- Я отклоняю это обвинение, мадам. Каких бы норм не придерживался я
лично, я не пытаюсь навязать их С'атлэму. Я лишь взял на себя труд пролить
свет на некоторые вещи, рассказать вашему населению о некоторых холодных,
тяжелых слагаемых реальности, которые в сумме всегда дают катастрофу. И
эту катастрофу не могут отменить ни вера, ни молитвы, ни романтические
мелодрамы.
- Вам же платят... - начала было Толли Мьюн.
- Недостаточно, - перебил ее Таф. Она против воли улыбнулась.
- Вам же платят за экоинженерию, Таф, а не за религиозные или
политические поучения. Уж спасибо.
- Пожалуйста, Начальник порта, - ответил Таф, - Экология, продолжал
он. - Подумайте над этим словом. Поразмышляйте над его значением.
Экосистему можно сравнить, скажем, с огромной биологической машиной. Если
развить эту аналогию, то человечество следует рассматривать как часть этой
машины. Безусловно, важную - двигатель, к примеру, - но ни в коем случае
не отдельно от механизма, как зачастую ошибочно считают. Следовательно,
когда кто-нибудь вроде меня переделывает экологическую систему, он по
необходимости должен переделать и людей, которые в ней живут.
- Теперь вы меня просто пугаете, Таф. Вы слишком долго жили один на
этом корабле.
- Я не разделяю этого мнения, - сказал Таф.
- Но ведь люди - не какие-то старые детали, которые можно
перекалибровать.
- Люди гораздо сложнее и неподатливее, чем простые механические,
электронные или биохимические компоненты, - согласился Таф.
- Я не это имела в виду.
- С с'атлэмцами особенно сложно, - сказал Таф.
Толли Мьюн покачала головой.
- Помните, что я говорила, Таф. Власть разлагает.
- Несомненно, так, - сказал он. На этот раз она не поняла, что это
значило.
Хэвиланд Таф поднялся.
- Мне недолго осталось у вас гостить, - сказал он. - Сейчас, в этот
момент, временной деформатор "Ковчега" ускоряет рост организмов в чанах
для клонирования. "Василиск" и "Монитор" готовы доставить их сюда, если,
конечно, Крегор Блэксон или его преемник решатся принять мои рекомендации.
Думаю, что через десять дней С'атлэм получит своих мясных зверей,
джерсейские стручки, ороро и все остальное. И тогда я уеду, Начальник
порта Мьюн.
- Мой звездный возлюбленный снова меня бросит, - раздраженно
проворчала Толли Мьюн. - Может быть, я сумею опять что-нибудь из этого
придумать.
Таф посмотрел на Дакса.
- Легкомыслие, - сказал он, - с привкусом горечи. Он снова поднял
глаза и моргнул. - По-моему, Я оказал большую услугу С'атлэму, - сказал
он. - Я прошу прощения за то, что мои методы причинили вам боль. Я этого
не хотел. Позвольте мне хоть немного загладить вину.
Толли Мьюн подняла голову и вгляделась в его глаза.
- Как же вы собираетесь это сделать, Таф?
- Маленький подарок, - ответил Таф. - Когда мы были на "Ковчеге", я
не мог не заметить, как вы привязались к котятам, и эта привязанность не
осталась безответной. Я хотел бы подарить вам двух из моих кошек, в знак
моего уважения.
Толли Мьюн фыркнула.
- Надеетесь, что когда офицеры безопасности придут меня арестовывать,
они застынут от ужаса? Нет, Таф. Я ценю это предложение, и оно, правда,
очень соблазнительно, но вы же помните, вредители на "паутине" запрещены.
Я бы не могла их у себя держать.
- Как Начальник С'атлэмского порта, вы могли бы изменить правила.
- Ну конечно, очень здорово. Сторонница антижизни и к тому же
взяточница. Представляю, какая у меня будет популярность.
- Сарказм, - пояснил Таф Даксу.
- А что будет, когда меня снимут? - спросила она.
- Я нисколько не сомневаюсь в вашей способности пережить эту
политическую бурю, как вы пережили прошлую, - сказал Таф.
Толли Мьюн хрипло рассмеялась.
- Спасибо, но правда, я не смогу.
Хэвиланд Таф замолчал, ничем не выдавая своих мыслей. Наконец он
поднял палец.
- Я нашел решение, - сказал он. - В придачу к двум котятам я дам вам
звездолет. Как вам известно, у меня их в избытке. Вы можете держать котят
в нем, технически - вне юрисдикции С'атлэмского порта. Я могу даже
оставить для них еды на пять лет, чтобы никто не мог сказать, что вы
отдаете так называемым вредителям калории, так нужные голодающим людям. А
чтобы укрепить свою подмоченную репутацию, вы можете сказать репортерам,
что эти две кошки - заложницы, из-за которых через пять лет я должен
вернуться на С'атлэм.
На простом лице Толли Мьюн проступила лукавая улыбка.
- Черт возьми, это, может, и сработает. Против этого я, пожалуй, не
устою. Звездолет в придачу, вы говорите?
- Несомненно, так.
Она ухмыльнулась.
- Звучит уж очень убедительно. Хорошо. Так какие же кошки?
- Сомнение, - ответил Хэвиланд Таф, - и Неблагодарность.
- Это с умыслом, я уверена, - заметила Толли Мьюн. - Ну, ладно. И еды
на пять лет?
- До того самого дня, когда я вернусь выплатить остаток долга.
Толли Мьюн посмотрела на него - длинное, белое, неподвижное лицо,
бледные руки, аккуратно сложенные на большом животе, кепка с козырьком на
лысой голове, маленькая черная кошка на коленях. Она смотрела на него
долго, пристально, а потом, непонятно почему, ее рука вдруг задрожала, и
пиво пролилось из стакана ей на рукав. Она почувствовала, как прохладная
жидкость просочилась через рубашку и потекла на запястье.
- О, боже, - сказала она. - Опять этот Таф. Я не дождусь.

Джоpдж Маpтин

Башня

Моя башня построена из маленьких черно-серых кирпичей, связанных рас-
твором из блестящей черной субстанции, которая удивительно похожа на обси-
диан, хотя, наверное, не может им быть. Она стоит над заливом Долгого Моря,
имеет двадцать футов высоты, наклонена, и от края леса ее отделяет лишь
несколько шагов.
Я нашел эту башню почти четыре года назад, когда вместе с Белкой поки-
нул Порт-Джемисон в серебристом автолете, лежащим теперь очищенным от всего
в высокой зелени возле порога. До сего дня, я почти ничего не знаю об этом
странном сооружении, но у меня на этот счет есть несколько теорий.
Прежде всего, сомневаюсь, что она построена людьми. Она явно старше
Порт-Джемисона, и мне часто кажется, что ее построили до начала космической
эры. Черно-серые кирпичики (удивительно маленькие-каждый в четверть нор-
мального кирпича), очень стары, имеют неровную поверхность и лопаются у ме-
ня под ногами. Везде лежит пыль, и я хорошо знаю ее источник, поскольку не
раз вынимал расшатавшиеся кирпичи из парапета на крыше башни и лениво давил
их в руке, превращая в мелкий темный порошок. Когда дует ветер с востока,
башня выбрасывает вверх столб пепла.
Внутри эти черно-серые кирпичи в более хорошем состоянии, поскольку
ветер и дождь обрабатывает только поверхность, но, несмотря на это, башня
не относится к красивым строениям. Ее внутренность - это единое помещение,
лишенное окон, полное пыли и эха; свет проникает туда лишь через круглое
отверстие в центре крыши. Спиральная лестница, сделанная из таких же древ-
них кирпичей, как и все остальное, является частью стены и поднимается, как
резьба на винте, пока не достигает крыши. Белка, который довольно мал для
кота, легко взбегает по ступеням, но для человека они слишком узки и неу-
добны.
И все же, я поднимаюсь по ним. Каждую ночь я возвращаюсь из холодных
лесов со стрелами, черными от засохшей крови пауков сновидений, и сумкой,
полной их мешочков с ядом. Отставив лук в сторону, я мою руки, а потом вы-
хожу на крышу, чтобы провести там последние часы перед рассветом. По другую
сторону узкого морского залива, на острове, горят огни Порт-Джемисона -
сверху он совсем не похож на хорошо знакомый мне город. Ночью черные квад-
ратные здания окружает романтическое сияние: серо-оранжевые и бледно-голу-
бые огни города заставляют думать о тайнах, молчаливых песнях и одиночест-
ве, когда космические корабли взлетают и опускаются на фоне звезд, как неу-
томимые светлячки времен моего детства на Старой Земле.
- Там кроется множество историй,- признался я как-то Корбеку, прежде
чем научился не делать этого.- За каждым огнем скрываются люди, а что ни
человек, то иная судьба. Но они живут, не соприкасаясь с нами, поэтому мы
никогда не узнаем их историю.- Полагаю, что при этом я помогал себе жестами
- само собой, я был пьян в стельку.
В ответ Корбек широко улыбнулся и отрицательно покачал головой. Это
был высокий, полный темноволосый мужчина с бородой, торчащей во все сторо-
ны, как моток колючей проволоки. Каждый месяц он прилетал из города на сво-
ем черном обшарпанном автолете, чтобы доставить мне продукты и забрать яд
добытых мною пауков сновидений, каждый месяц мы поднимались на крышу башни
и напивались. Корбек был всего лишь водителем грузовика, торговцем второ-
сортными сновидениями и бывшими в употреблении радугами, но считал себя фи-
лософом и исследователем человеческой природы.
- Не обманывайся,- сказал он мне тогда с лицом, покрасневшим от вина,-
ты ничего не теряешь. Рассказы о судьбах людей ничего не стоят. Настоящие
рассказы обычно имеют какую-то фабулу. Они начинаются, продолжаются какое-
то время, а когда заканчиваются, то это действительно конец всего, разве

Джоpдж Маpтин

Башня

что автор пишет целый цикл. В жизни так не бывает, люди блуждают без цели,
без толку говорят - и так без конца. Ничто и никогда не кончается.
- Люди умирают,- вставил я.- По-моему, это и есть конец.
Корбек громко рыгнул.
- Конечно, но слышал ли ты, что бы кто-то умер в нужную минуту? Нет,
так не бывает. Одни уходят, так и не начав жить по-настоящему, другие на
середине лучшей своей роли, а третьи продолжают возиться, когда все уже
кончилось.
Часто, сидя наверху с Белкой на коленях, я вспоминаю слова Корбека и
то, как он их произнес - удивительно мягким голосом. Корбек не очень-то
смышлен, но, думаю, в ту ночь, помимо своей воли, сказал правду. Впрочем
решительный взгляд на жизнь, который он мне тогда указал, является един-
ственным противоядием против снов, которые плетут пауки. Однако, я не Кор-
бек и никогда им не буду, поэтому, хоть и вижу его правду, не могу жить с
нею в согласии.

Когда они прилетели, я находился возле башни и стрелял по мишени, имея
на себе только штаны и колчан. Уже опускались сумерки, и я готовился к ноч-
ному походу в лес - с самых первых дней изгнания я жил от заката до рассве-
та, как пауки сновидений. Под ногами я чувствовал мягкую траву, двойной лук
из серебристого дерева как никогда хорошо лежал в моей руке. И стрелял я в
тот день тоже здорово.
Тогда я и услышал, как они подлетают. Оглянувшись через плечо в сторо-
ну пляжа, я увидел в небе быстро растущий темно-синий автолет. Конечно это
был Джерри, я узнал его по звуку мотора - сколько себя помню, его машина
всегда громко шумела.
Повернувшись к ним спиной, я вынул из колчана другую стрелу, и рука у
меня не дрогнула, когда я впервые за этот день попал в десятку.
Джерри посадил автолет в зелени, растущей возле башни, лишь в несколь-
ких футах от моего. С ним была Кристалл, стройная и серьезная, а заходящее
солнце зажгло красные искры в ее золотых волосах. Они вышли и направились
ко мне.
- Не подходите к мишени,- предупредил я, вынимая очередную стрелу и
натягивая лук.- Как вы меня нашли?- жужжание стрелы, вибрирующей в центре
мишени, подчеркнуло мои слова.
Они подошли, далеко обогнув линию выстрела.
- Когда-то ты говорил, что заметил это место с воздуха,- ответил Джер-
ри.- Мы знали, что тебя нет в Порт-Джемисоне, и решили, что стоит поискать
здесь.- Он остановился в нескольких футах от меня, уперев руки в бедра.-
Выглядел он таким, каким я его помнил - высокий, темноволосый и всегда в
отличном настроении. Кристалл подошла и положила руку ему на плечо.
Я опустил лук и повернулся к ним лицом.
- Ах, вот оно что. Итак, вы нашли меня. А зачем?
- Я беспокоюсь за тебя, Джонни,- тихо сказала Кристалл. Однако, она
избегала моего взгляда, когда я смотрел не нее.
Джерри властно обнял ее за талию, и я почувствовал, как во мне нара-
стает ярость.
- Бегство не решает никаких проблем,- заметил он. В его голосе звучала
та же странная смесь дружеской заботы и дерзости, с которой он обычно обра-
щался ко мне.
- Я не убегал,- ответил я напряженным голосом.- Черт возьми, вы не
должны были сюда прилетать.

Джоpдж Маpтин

Башня

Кристалл взглянула на Джерри. Лицо ее было печально и я вдруг понял,
что она подумала то же, что и я. Джерри только нахмурился. Не думаю, что
когда-нибудь он понял, почему я говорил и думал так, а не иначе. Каждый
раз, когда мы обсуждали это, а такое случалось не часто, он говорил, что
сделал бы он, если бы наши роли поменялись. У него в голове не укладыва-
лось, что кто-то может поступить иначе на его месте.
На меня не произвело впечатление его недовольное выражение-но все-таки
мне удалось вывести его из себя. Целый месяц своего добровольного изгнания
в черной башне я пытался понять мотивы, руководящие моими поступками и на-
строением, а это не так уж и легко. Кристалл и я были вместе очень давно -
почти четыре года, когда прилетели на планету Джемисона в поисках редких
серебряных артефактов, которые раньше находили на Бальдуре. Я любил ее все
это время и люблю даже сейчас, несмотря на то, что ради Джерри она бросила
меня. Когда я хорошо себя чувствовал, мне казалось, что это благородный и
лишенный эгоизма импульс велел мне покинуть Порт-Джемисон. Я просто хотел,
что бы Крис была счастлива, а это было невозможно, пока там находился я.
Она глубоко ранила меня, и я не смог скрыть терзающих меня чувств, мое при-
сутствие рождало у нее чувство вины и бросало тень на счастье, которое она
нашла с Джерри. А поскольку у нее не было сил порвать со мной, я сделал это
сам. Для них. Для нее.
Впрочем, возможно, я просто убедил себя в этом. Бывали и такие минуты,
когда эта хрупкая конструкция лопалась, уступая место отвращению к самому
себе. Таковы ли были истинные причины моих поступков? А может, в приступе
гнева я хотел ранить себя, и тем самым покарать их - как капризный ребенок,
рассуждающий о самоубийстве, как о своеобразной мести.
Этого я действительно не знал. Весь месяц я колебался между этими дву-
мя решениями, пытаясь понять самого себя и решить, что делать дальше. Я хо-
тел выглядеть героем, готовым растоптать свои чувства ради счастья любимой
женщины. Но слова Джерри говорили о том, что он видел мои поступки в совер-
шенно ином свете.
- Зачем тебе все так драматизировать? - спросил он. С самого начала он
решил вести себя очень вежливо, и постоянно казался раздраженным, потому
что я не мог взять себя в руки и забыть об обидах, чтобы мы снова подружи-
лись. Ничто не злило меня так, как его раздражительность, я считал, что
очень хорошо справлялся с ситуацией, и чувствовал себя задетым позой Джер-
ри, утверждавшей, что это вовсе не так.
Однако Джерри был настроен наставить меня на путь истинный и делал
вид, что не замечает моих гневных взглядов.
- Мы останемся здесь и обговорим все, пока ты не согласишься вернуться
с нами в Джемисон,- заявил он своим лучшим тоном типа не-уступлю-ни-на-шаг.
- Никогда! - выпалил я, отворачиваясь от них, и вырвал из колчана
стрелу. Я наложил ее на тетиву, прицелился и выстрелил, но слишком быстро.
Стрела пролетела в добром футе от мишени и воткнулась в мягкую и темную
стену моей башни.
- А вообще-то, что это за место? - спросила Крис, глядя на башню,
словно увидела ее впервые в жизни. Может, именно так оно и было, и только
абсурдное зрелище моей стрелы, вонзившейся в камень, привлекло ее внимание
к древнему строению. Но, скорее всего, она намеренно сменила тему разгово-
ра, чтобы не допустить ссоры между Джерри и мной.
Я вновь опустил лук и подошел к мишени, чтобы вытащить из нее стрелы.
- У меня нет полной уверенности,- отозвался я, несколько успокоившись
и желая подхватить тему разговора, которую она подсказала.- По-моему, это -
охранная башня, но построена она не людьми. Планета Джемисона никогда не
была детально изучена. Может, когда-то здесь жили разумные существа.- Я

Джоpдж Маpтин

Башня

обошел мишень, подошел к башне и вырвал последнюю стрелу из рассыпающегося
кирпича.- Может, они до сих пор здесь. Мы очень мало знаем о том, что про-
исходит на континенте.
- А по-моему, ты живешь в дьявольски мрачном месте,- вставил Джерри,
разглядывая башню.- Она выглядит так, словно в любую минуту может рухнуть.
Я глуповато улыбнулся.
- И мне пришла в голову эта мысль. Но когда я явился сюда впервые, то
мне это было всё равно.- Однако, произнося эти слова, я уже пожалел о них:
на лице Джерри появилась гримаса боли. Такова вся правда о последних неде-
лях моего пребывания в Порт-Джемисоне. Как бы ни ломал я себе голову, путь
у меня, похоже, был один: или обмануть ее, или причинить ей боль. Ни одна
из этих возможностей меня не устраивала, поэтому я и оказался здесь. Но те-
перь они тоже были здесь и, значит, вся невыносимая ситуация повторилась.
Джерри уже хотел что-то сказать, но не успел, потому что именно в это
мгновение Белка выскочил из гущи зелени прямо на Кристалл.
Она улыбнулась ему и присела. Секундой позже кот оказался у ног девуш-
ки, он лизал ей руки и кусал пальцы. Белка явно был в хорошем настроении.
Он любил жизнь вокруг башни. В Порт-Джемисоне его свободу ограничивали, по-
скольку Кристалл боялась, что его могут сожрать ворчуны, поймать собаки или
повесить местная детвора. Здесь я позволил ему бегать сколько угодно, и это
ему очень нравилось. В зарослях вокруг башни кишели хвостатики - местные
грызуны с голыми хвостами, в три раза превышающими длину их тела. На конце
хвоста находилось жало со слабым ядом, но Белка не отказывался от охоты,
хотя после каждого соприкосновения с этим оружием распухал и становился
злым. Он всегда считался великим охотником, а ожидание миски кошачьей пох-
лебки не требовало никаких охотничьих талантов.
Он был со мной еще дольше, чем Кристалл, но девушка очень привязалась
к нему за время нашей совместной жизни. Часто мне казалось, что она ушла бы
к Джерри намного раньше, если бы не мысль, что тем самым придется покинуть
и Белку. Впрочем, это не значило, что он обладал какой-то особенной красо-
той. Это был маленький худой кот, производивший впечатление запаршивевшего,
с лисьими ушами, коричневым мехом и большим пушистым хвостом, раза в два
длиннее, чем ему пристало. Друг, который подарил мне его на Авалоне, со
всей серьезностью заявил, что Белка - это потомок тощего обитателя крыш и
генетически сформированной кошки-телепатки. Но даже если кот и умел читать
мысли своего хозяина, это его мало волновало. Когда он хотел, чтобы его
ласкали, то мог забраться на книжку, которую я читал, выбить ее из рук и
кусать меня за подбородок, но если он желал одиночества, то осыпать его
ласками было далеко небезопасно.
Присев возле кота и лаская его, Кристалл очень напоминала женщину, с
которой я путешествовал, которую любил, с которой разговаривал бессчетное
количество раз и спал каждую ночь. Внезапно я понял, как сильно мне ее не
хватает. Кажется, я улыбнулся, ее вид даже в таких условиях доставил болез-
ненную радость. Может, я вел себя глупо и неловко, пытаясь отослать их по-
сле того, как они проделали такой путь, чтобы увидеть меня. Крис осталась
сама собой и, если она его любила, то, возможно, Джерри был не таким уж
плохим.
Молча глядя на нее, я вдруг решил, что позволю им остаться. Посмотрим,
чем это кончится.
- Наступает вечер,- услышал я свои слова.- Вы голодны?
Кристалл, по-прежнему лаская кота, подняла голову и улыбнулась, а
Джерри кивнул.
- Конечно, да.

Джоpдж Маpтин

Башня

- Хорошо,- сказал я, обошел их, потом остановился в дверях и жестом
пригласил вовнутрь.- Добро пожаловать в мои руины.
Я включил электрические фонари и принялся готовить обед. В те дни моя
кладовка была полна, поскольку я еще не начал жить только лесом. Я разморо-
зил трех больших песчаных драконов, раков с серебристыми раковинами, кото-
рых постоянно ловили рыбаки на Джеми, и подал их с хлебом, сыром и белым
вином. За едой мы вели вежливый и сдержанный разговор. Вспомнили друзей из
Порт-Джемисона, а Кристалл рассказала мне о письме, которое получила от па-
ры, с которой мы познакомились на Бальдуре. Джерри рассуждал о политике и
усилиях джемисонской полиции ликвидировать торговлю ядом снов.
- Городской совет финансирует исследования какого-то суперпестицида,
который полностью уничтожит пауков сновидений,- сказал он мне.- Думаю, ин-
тенсивное опыление прибрежных районов отсекло бы большинство поставок.
- Конечно! - согласился я, уже слегка пьяный и раздраженный глупостью
Джерри. Слушая его, я вновь начал сомневаться во вкусе Кристалл.- Невзирая
на то, как это может может повлиять на экологию, верно?
Джерри пожал плечами.
- Это же континент,- просто ответил он. Он был джемисонцом до мозга
костей, и его ответ следовало понимать так: "А кого это волнует?" Каприз
истории привел к тому, что жителей планеты Джемисона характеризовало безза-
ботное отношение к единственному большому континенту их мира. Первые коло-
нисты в своем большинстве были родом со Старого Посейдона, где доминировал
образ жизни, неразрывно связанный с морем. В новом мире их больше привлека-
ли кишевшие жизнью океаны и спокойные архипелаги, чем мрачные леса конти-
нента. Их дети унаследовали те же взгляды, за исключением горстки, наживаю-
щейся на нелегальной торговле сновидениями.
- Не отметай всего этого, не задумываясь,- с нажимом сказал я.
- Будь реалистом,- ответил он.- Континент не нужен никому, за исключе-
нием торговцев сновидениями. Кому же это может повредить?
- Черт побери, Джерри, посмотри на эту башню! Как по-твоему, откуда
она здесь взялась? Говорю тебе, в этих лесах могут жить разумные существа.
Ведь джемисонцы никогда не пытались это проверить.
Кристалл утвердительно кивнула.
- Не исключено, что Джонни прав,- заявила она, взглянув на Джерри.-
Вспомни, зачем именно я сюда прилетела: ради артефактов. Торговец на Баль-
дуре сказал, что они были привезены с Порт-Джемисона. Все следы вели только
сюда, и никуда больше. Что касается выделки, то я давно торгую искусством
неземлян, Джерри. Я знаю вещи финдии, дамуш, видела и другие артефакты. Но
те были совершенно иные.
Джерри только улыбнулся.
- Это ничего не доказывает. Есть и другие расы, миллионы рас, живущих
ближе к ядру галактики. Расстояния слишком велики, поэтому мы редко слышим
о них, да и тогда имеем дело с известиями из вторых рук. Однако, это не ис-
ключает попадания к нам единичных экземпляров их произведений искусства.-
Он покачал головой.- Нет, держу пари, что эту башню возвел один из первых
поселенцев. Кто знает, может, до Джемисона здесь был еще один разведчик,
который никогда не сообщал о своей находке? Не исключено, что именно он
построил это. Меня никто и ничто не убедит в существовании разумной жизни
на континенте.
- Что ж, подожди, пока эти чертовы леса будут дезинфицированы и они
выйдут, размахивая копьями,- кисло ответил я.
Джерри расхохотался, а Кристалл улыбнулась мне. И вдруг меня охватило
неудержимое желание выиграть этот спор. Вино придало моим мыслям легкость и

Джоpдж Маpтин

Башня

ясность и все казалось так логично... Несомненно, я был прав, и видел в этом
возможность показать Крис, что за деревня этот Джерри.
Я наклонился к нему.
- Если бы вы, джемисонцы, хоть раз хорошо поискали, вы могли бы найти
разумную расу,- заявил я.- Хоть я на континенте всего месяц, зато многое
уже обнаружил. Вы и понятия не имеете о красоте этой земли, которую так
беззаботно хотите уничтожить. Здесь имеется уникальная экологическая систе-
ма, отличная от островов - множество видов, все еще не открытых. Но что вы
об этом знаете? Что знает об этом хоть один из вас?
Джерри кивнул.
- Так покажи мне.- Он неожиданно встал.- Я всегда готов учиться, Боу-
эн. Почему бы тебе не взять нас с собой и не показать все чудеса континен-
та?
Я думаю, Джерри тоже пытался что-то доказать. Вероятно, ему никогда не
приходило в голову, что я приму его предложение, но именно этого я и хотел.
На дворе было уже темно и мы разговаривали при свете фонарей. Над нашими
головами, сквозь отверстия в крыше, светили звезды. В это время лес кишел
жизнью, странный и прекрасный, я вдруг захотел пойти туда с луком в руке,
оказаться в мире, где был хозяином и другом, а Джерри - просто неопытным
туристом.
- Что скажешь, Кристалл? - спросил я.
Она, казалось, заинтересовалась.
- Это звучит заманчиво, конечно, если это безопасно.
- Будет,- заверил я.- Я возьму лук.- Мы оба встали и кажется выглядела
довольной. Я вспомнил времена, когда мы вдвоем пробирались через бальдури-
анские пустоши, и вдруг почувствовал себя очень счастливым, обретя уверен-
ность, что все пойдет как по маслу. Джерри был просто частью плохого сна.
Невозможно, чтобы она его любила.
Для начала я нашел отрезвляющие таблетки. Я чувствовал себя хорошо, но
не настолько, чтобы идти в лес, когда голова кружиться от выпитого вина. Мы
с Кристалл сразу проглотили по штуке и секундой позже я почувствовал, что
алкогольное упоение пропадает. Джерри, однако, отказался принять предложен-
ное средство.
- Я выпил не так уж много,- уперся он.- Мне это не нужно.
Я пожал плечами, думая, что пока все идет хорошо. Если Джерри начнет
шарахаться по лесу, это наверняка отвратит от него Крис.
- Как хочешь,- сказал я.
Ни у кого из них не было подходящей одежды для путешествия по лесу,
однако я надеялся, что это не причинит неприятностей, поскольку не собирал-
ся вести в лес слишком далеко. Это будет короткая экскурсия, подумал я. Мы
пойдем по моей тропе, я покажу им ту кучу черной пыли и расщелину пауков,
возможно, подстрелю для них паука сновидений. Ничего серьёзного, только ту-
да и обратно.
Я надел темный комбинезон и тяжелые полевые ботинки, повесил через
плечо колчан, подал Крис фонарь на случай, если мы уйдем от мест, поросших
голубыми мхами, и взял в руки лук.
- Это действительно тебе нужно? - с сарказмом спросил Джерри.
- Для защиты,- ответил я.
- Это не может быть настолько опасным.
И не является, если знаешь, что делаешь, подумал я, но не сказал ему
этого.
- Почему тогда вы, джемисонцы, остаетесь на своих островах?
Джерри улыбнулся.
- Я бы предпочел положиться на лазер.

Джоpдж Маpтин

Башня

- А я развиваю в себе желание совершить самоубийство. Кроме того, лук
дает животному некоторый шанс.
Крис, мысленно вернувшись к нашим общим воспоминаниям, улыбнулась мне.
- Джонни охотиться только на хищников,- объяснила она Джерри. Я покло-
нился.
Белка согласился последить за моей крепостью. Я был спокоен и уверен в
своих силах. Повесив на пояс нож, я повел свою бывшую жену и ее любовника в
глубь лесов планеты Джемисона.
Мы шли гуськом с небольшими интервалами, я впереди с луком, за мной
Крис, а в конце Джерри. Уже в самом начале Крис включила фонарь, освещая им
дорогу, когда мы продирались сквозь заросли шипострела, стоявшие стеной над
берегом моря. Деревья эти, высокие и прямые, с серой неровной корой, неко-
торые большие, как моя башня, поднимались на удивительную высоту, прежде
чем выпускали ветви. Они росли группами, затрудняя проход, и не раз каза-
лось, что непроходимая стена загораживала нам дорогу. Однако, Крис всегда
находила проход.
Примерно через десять минут после выхода из башни вид леса резко изме-
нился. Земля и сам воздух стали более сухими, ветер холодным, но без прив-
куса соли, поскольку жадные до воды шипострелы высасывали большую часть
влаги из воздуха. Деревья росли теперь реже, и не такими высокими, а проме-
жутки между ними стали большими и легче находимыми. Появились и другие виды
деревьев: карликовые гоблинцы, раскидистые псевдодубы, полные прелести эбе-
ногневки, чьи красные жилы пульсировали в темном лесу, когда их касался луч
света из фонаря Крис.
И голубые мхи.
Поначалу их было немного: тут толстая паутина, свисающая с гоблинца,
там небольшое пятно на земле, часто коварно вползающее на ствол эбеногневки
или одинокого сохнущего шипострела. Потом все больше: толстые ковры под но-
гами, мягкие навесы, свисающие с ветвей и танцующие на ветру. Кристалл ос-
вещала лучом наше ближайшее окружение, находя все более толстые и красивей-
шие гроздья голубых растений, а на границе темноты я начал замечать их све-
чение.
- Хватит,- сказал я, и Крис погасила фонарь.
Темнота воцарилась только на секунду, пока наши глаза привыкали к бо-
лее бледному свету. Вокруг нас лес окутался мягким блеском, когда голубые
мхи залили все пространство призрачной фосфоресценцией. Мы стояли на краю
небольшой поляны, под черной блестящей эбеногневкой, но даже пламя ее крас-
ных жил казалось холодным в бледно-голубом сиянии. Мхи захватили весь под-
лесок, изгнав местные травы и превратив ближайшие кусты в голубые косматые
шары. Они поднялись на стволы большинства деревьев, а взглянув на звезды
сквозь путаницу ветвей, мы заметили, что другие колонии мхов окружили вер-
шины деревьев светящейся короной.
Я осторожно прислонил лук к стволу эбеногневки, наклонился и подал
Крис горсть света. Когда я поднес руку к ней, она вновь улыбнулась мне, а
черты ее лица смягчились в волшебном сиянии. Помнится, я был очень счаст-
лив, что могу показать ей такую необычайную красоту.
Джерри, однако, только рассмеялся.
- Это и есть то, что находится в опасности, Боуэн? - спросил он.- Лес,
полный голубых мхов?
Я выпустил мох.
- Ты не считаешь их красивыми.
- Конечно, считаю,- пожал он плечами.- Но ведь это просто грибы-пара-
зиты, имеющие опасную склонность к вытеснению всех прочих форм растительной
жизни. Знаешь, когда-то этих голубых мхов было полно на Джолостаре и Барби-

Джоpдж Маpтин

Башня

санском Архипелаге. Мы полностью их вывели, поскольку в течении месяца они
могли уничтожить урожай кукурузы.- Он покачал головой.
А Кристалл поддакнула:
- Знаешь, он прав.
Я долго смотрел на нее, совершенно трезвый, забывший о выпитом вине, и
понял, что помимо своей воли создал себе иную фантазию. Здесь, в мире. ко-
торый я считал своим, в мире пауков сновидений и волшебных мхов, я каким-то
образом убедил себя, что сумею вернуть давно утраченные мечты - мою смеющу-
юся хрустальную подругу жизни. В древнем лесу континента она должна была
увидеть нас обоих в новом свете и вновь понять, что любит только меня.
И вот я соткал прекрасную паутину, светящуюся и привлекательную, как
ловушки пауков сновидений, а Крис одним словом уничтожила это видение. Она
принадлежала ему, и не будет моей ни сейчас, ни когда-либо еще. А если
Джерри казался мне глупым, бесчувственным или слишком практичным - что ж,
может, именно эти черты его характера определили выбор, который она сдела-
ла. А может, и нет - я не имел права умалять ее любви; возможно, я вообще
никогда ее не понимал.
Я стряхнул с рук последние куски светящегося мха, а Джерри взял у
Кристалл фонарь и вновь зажег его. Моя голубая страна чудес растаяла, ис-
чезла в яркой действительности луча света.
- Что теперь? - с улыбкой спросил он. Значит, все-таки он был не так
уж и пьян.
Я поднял лук с того места, где его положил.
- Идите за мной,- лаконично бросил я. Оба они выглядели заинтересован-
но, но мой настрой совершенно изменился. Внезапно вся прогулка показалась
мне лишенной смысла. Я хотел, чтобы они наконец ушли, мною вновь овладело
желание оказаться в башне с Белкой. Я был удручен и чувствовал себя с каж-
дой секундой все хуже. Зайдя глубже в лес, мы наткнулись на быстрый поток,
и яркий свет спугнул одинокого железорога, пришедшего утолить жажду. Блед-
ный и испуганный, он быстро поднял голову, а потом прыжками исчез среди де-
ревьев. На мгновение он напомнил мне единорога из легенд Старой Земли. Я по
привычке взглянул на Крис, но когда она рассмеялась, взгляд ее искал глаза
Джерри.
Потом, во время подъема на скальное возвышение, мы на расстоянии вытя-
нутой руки увидели отверстие пещеры: судя по запаху, это была нора лесного
ворчуна.
Я повернулся, чтобы предупредить их, но обнаружил, что лишился слуша-
телей. Они находились шагах в десяти от меня, у подножия возвышенности. Они
шли медленно и спокойно разговаривали, держась за руки.
Разозлившись, я отвернулся и молча продолжил подъем по склону. Мы не
разговаривали до тех пор, пока я не нашел знакомую мне кучу пыли.
На краю ее я остановился, а ботинки мои на дюйм погрузились в мелкую
черную пыль. Они медленно присоединились ко мне.
- Выйди вперед, Джерри,- сказал я,- и воспользуйся своим фонарем.
Сноп света скользнул по окружающему. За спиной поднималось скальное
возвышение, тут и там испятнанное огнем растительности, задавленной голубым
мхом, но перед нами тянулась пустошь: большая, черная и мертвая равнина.
Джерри подвигал луч света взад-вперед, проведя им по краю черного поля.
Свет бледнел, когда он направлял его в серую даль. Слышен был только шум
ветра.
- И что? - спросил он наконец.
- Потрогай пыль,- сказал я ему. На этот раз мне не хотелось нагибать-
ся.- А когда вновь окажешься в башне, раздави один из моих кирпичей и по-
трогай то, что останется. Это та же субстанция, что-то вроде мелкого пеп-

Джоpдж Маpтин

Башня

ла.- Я сделал широкий жест рукой.- Полагаю, когда-то здесь был город, но
теперь все рассыпалось в прах. Понимаешь ли ты, что моя башня могла быть
выдвинутым вперед аванпостом народа, который ее построил?
- Вымершей расы из этого леса,- с улыбкой ответил Джерри.- Что ж, дол-
жен признать, что на островах нет ничего подобного. И не без причины. Мы не
позволяем лесным пожарам безумствовать у нас.
- Лесные пожары?! - Надеюсь, ты не шутишь. Пожар никогда не превращает
все в мелкую пыль, всегда остается несколько почерневших стволов или что-
нибудь подобное.
- Вот как? Вероятно, ты прав! Но во всех разрушенных городах, которые
я знаю, всегда по крайней мере несколько кирпичей лежат друг на друге, что-
бы туристы могли их фотографировать,- парировал Джерри. Луч света скользнул
по куче пепла, потом удалился.- А здесь просто куча пыли.
Кристалл молчала.
Я повернул обратно. Они шли молча за мной. С каждой минутой его пре-
восходство надо мной увеличивалось; я поступил опрометчиво, приведя их сю-
да. Сейчас я хотел только одного: поскорее вернуться в свою башню, отослать
их в Порт-Джемисон и остаться в своем добровольном изгнании.
Когда мы спустились с возвышения и вернулись в лес, поросший голубым
мхом, Кристалл остановила меня.
- Джонни,- позвала она.
Я замедлил шаг, они догнали меня и Крис указала на что-то.
- Погаси свет,- приказал я Джерри. В бледном сиянии мхов, легче было
увидеть тонкую, опалесцирующую сеть паука сновидений, наискось шедшую к
земле от нижних ветвей псевдодуба. Светящиеся пятна мха не могли сравниться
с ней: каждая нить была толщиной с мой мизинец и маслянисто поблескивала,
переливаясь всеми цветами радуги.
Крис сделала шаг вперед, но я взял ее за руку и остановил.
- Пауки где-то рядом,- объяснил я.- Не подходи слишком близко. Папа-
паук никогда не покидает паутину, а мама кружит в ночи среди окружающих де-
ревьев.
Джерри с легким беспокойством взглянул вверх. Его фонарь не горел, и
вдруг оказалось, что уже нет ответов на все вопросы. Пауки сновидений -
грозные хищники; думаю, до сих пор он не видел ни одного, разве что в клет-
ке зоопарка. На островах они не водились.
- Исключительно большая сеть,- заметил он.- Эти пауки должны быть до-
вольно больших размеров.
- Да,- согласился я, и тут мне пришла в голову одна мысль. Я мог бы
еще более смутить его, коль скоро обычная сеть вроде этой испортила ему на-
строение. Он и так играл мне на нервах всю ночь.- Идите за мной. Я покажу
вам настоящего паука сновидений.
Мы осторожно обошли сеть, но не заметили ни одного из ее охранников. Я
подвел их к расщелине пауков.
Она имела форму большой буквы "У", вырытой в песчаном грунте. Возмож-
но, когда-то это было русло небольшой речки, но теперь оно высохло и зарос-
ло кустарником. Днем видно, что расщелина не очень-то глубока, но ночью она
выглядит достаточно грозно, особенно если смотреть с одного из холмов. Днем
ее покрывает густая путаница кустов, среди которых мерцают призрачные огни,
а выше, различные деревья, склоненные вниз почти соединяются на середине
пропасти. Одно из них практически касается другой стороны расщелины. Какой-
то старый, трухлявый шипострел, высохший из-за отсутствия влаги, рухнул,
образовав своеобразный мост. Этот мост оброс голубыми мхами и слабо светил-
ся.

Джоpдж Маpтин

Башня

Мы втроем поднялись на этот фосфоресцирующий искривленный ствол и я
указал рукой вниз.
Там от одного склона до другого раскинулась многоцветная поблескиваю-
щая сеть. Каждая ее нить имела толщину каната и блестела от липких выделе-
ний. Сеть захватывала все растущие ниже деревья, образуя сверкающую волшеб-
ную крышу над пропастью. Она была очень красива - хотелось вытянуть руку и
коснуться ее.
Именно для этой цели и соткали ее пауки сновидений. Они являются ноч-
ными хищниками и яркие цвета их сети, пылающей во мраке, служат приманкой.
- Смотри,- прервала молчание Кристалл,- паук.- Она показала вниз.
Он сидел в одном из темных уголков сети, наполовину скрытый гоблинцом,
растущим из скалы. В блеске сети и призрачном свете мхов его было плохо
видно. Это было крупное восьминогое создание размером с большую дыню. Он
сидел неподвижно - ждал.
Джерри вновь беспокойно огляделся, подняв взгляд на ветви искривленно-
го псевдодуба, частично нависшего над ним.
- Самка где-то рядом, верно?
Я кивнул. Пауки сновидений с планеты Джемисона не совсем похожи на па-
уков со Старой Земли. Самка действительно грознее самца, но не съедает его,
а образует и ним пожизненный союз. Именно этот крупный вялый самец смазыва-
ет паутину липкими выделениями и оплетает добычу, привлеченную светом и
красками. Тем временем меньших размеров самка бродит во мраке по ветвям де-
ревьев с мешочком, полным клейкого яда сновидений, обеспечивающего жертвам
отчетливые видения, экстаз и, наконец, окончательное забвение. Она жалит
животных во много раз больше себя самой и затаскивает их безвольные тела в
сеть, чтобы пополнить запасы.
Несмотря на все это, пауки сновидений - мягкие и милосердные охотники.
Что с того, что они предпочитают живую дичь, ведь жертва, вероятно, испыты-
вает удовольствие, когда ее пожирают. Популярная джемисонская пословица
гласит, что жертва паука стонет от радости, когда тот ест её живьем. Как и
все подобные сентенции, эта серьезно искажает действительность, но правда
здесь в том, что жертвы никогда не пытаются освободиться.
Однако в ту ночь что-то билось в сети под нами.
- Что это такое? - спросил я, щурясь. Переливающаяся всеми цветами ра-
дуги сеть вовсе не была пуста - прямо под ними лежало полусъеденное тело
железорога, а чуть дальше - большой темный нетопырь, связанный светящимися
нитями, но не на них я смотрел. В углу сети, напротив укрытия самца возле
деревьев западной стороны расщелины какое-то создание попало в сеть и отча-
янно билось в ней. Помню, что на мгновение передо мной мелькнули дергающие-
ся бледные конечности, большие светящиеся глаза и что-то похожее на крылья.
Но все это я видел смутно.
И именно тогда Джерри поскользнулся.
Может, дело было в вине, а может, во мхе или кривизне ствола, на кото-
ром мы стояли. Возможно и то, что он просто пытался меня обойти, чтобы уви-
деть, на что я смотрел, вытаращив глаза. Во всяком случае, он поскользнул-
ся, потерял равновесие, крикнул и внезапно оказался в двадцати футах под
нами, запутанный в сеть. Под тяжестью его тела вся сеть задрожала, но не
порвалась - сети пауков сновидений достаточно прочны, чтобы удержать желе-
зорогов и лесных ворчунов.
- Проклятье! - воскликнул Джерри. Выглядел он прекомично: одна нога
пробила светящиеся нити, руки безнадежно запутались в них, и только голова
и плечо были свободны.- Эта мерзость липкая. Я с трудом могу двигаться.

Джоpдж Маpтин

Башня

- Даже не пытайся,- сказал я.- Ты только все ухудшишь. Я найду способ
спуститься вниз и освободить тебя. У меня есть нож.- Я осмотрелся по сторо-
нам, ища взглядом ветку, по которой мог бы добраться до Джерри.
- Джон! - в голосе Кристалл чувствовалось напряжение.
Самец покинул свое укрытие за деревом и тяжелыми шагами направился к
человеку: толстое белое тело, тихо движущееся по сверхъестественно красивой
сети.
- Черт возьми! - выругался я. Я не был всерьез обеспокоен, но и мне
было не по себе. Белый самец был самым большим пауком сновидений, которого
я когда-либо видел, и жалко было его убивать, но иного выхода я не видел. У
самца нет мешка с ядом, но это хищник, и его первый укус может оказаться
последним, особенно, если он так велик. Я не мог подпустить его на такое
расстояние, чтобы он смог укусить Джерри.
Медленно, осторожно я вытащил из колчана длинную серую стрелу и натя-
нул тетиву. Я не беспокоился, хотя вокруг было темно. Стрелок я был хоро-
ший, и к тому же отлично видел цель на фоне светящийся сети.
И тут Кристалл закричала.
Я опустил лук, разозленный тем, что она паникует, когда я полностью
контролирую ситуацию. Однако, я знал, что в обычных обстоятельствах она ни-
когда не стала бы вести себя так. Ее испугало что-то другое. Поначалу я не
мог понять, что это может быть, но потом увидел - там, куда она смотрела.
Толстый белый паук размером с кулак взрослого мужчины спустился с
псевдодуба на мост в десяти футах от нас. Слава Богу, Крис была за моей
спиной, в безопасности.
Не знаю, как долго я так стоял. Если бы я просто действовал, не заду-
мываясь, то справился бы со всем. Сначала нужно было заняться самцом - лук
у меня был готов к выстрелу, а потом осталось бы достаточно много времени,
чтобы второй стрелой убить самку.
Однако, я замер без движения, парализованный этим страшным и велико-
лепным мгновением, мимолетным и бесконечным, с луком в руке, но не в силах
ничего сделать.
Все так внезапно осложнилось. Паучиха бежала ко мне быстрее, чем я
предполагал, и казалась гораздо грознее вялого белого создания внизу. Мо-
жет, следовало избавиться от нее первой? Ведь я могу промахнуться, и тогда
нужно будет время, чтобы вытащить вторую стрелу или схватиться за нож.
Но тогда я оставил бы Джерри, запутанного в сети и безоружного, на ми-
лость неумолимо приближающегося самца. Он мог погибнуть, мог умереть. Крис-
талл не смогла бы винить меня в этом. Она наверняка поняла, что я должен
был спасти себя и ее. И я снова вернул бы ее себе.
Да?
НЕТ!
Кристалл пронзительно кричала, и вдруг все стало ясным, я понял, что
это значит, зачем я оказался здесь, в лесу, и что нужно сделать. Эта была
чудесная и необыкновенная минута. Я утратил способность дарить счастье моей
Кристалл, но теперь, не долгое, как вечность мгновение, сила эта вернулась
ко мне, и я снова мог дать ей доказательство любви, на которое Джерри ни-
когда не осмелился бы.
Думаю, что улыбнулся тогда. Даже уверен в этом.
Стрела моя помчалась сквозь ночную тьму и вонзилась в цель - толстого
белого паука, бежавшего по сверкающей сети.
Паучиха бросилась на меня, но я не сделал ни малейшего движения, что
бы отшвырнуть ее пинком или раздавить каблуком ботинка. Острая боль пронзи-
ла лодыжку.

Джоpдж Маpтин

Башня

Ярки и многоцветны сны, которые ткут пауки сновидений.

Ночью, возвращаясь из леса, я старательно чищу стрелы и открываю боль-
шой нож с узким крючковатым лезвием, чтобы разрезать собранные мною мешочки
с ядом. Я вскрываю их по очереди, как до этого вырезал из неподвижных белых
тел пауков сновидений, а потом выжимал яд в бутылку, где он будет ждать
дня, когда за ним прилетит Корбек.
Потом я достаю миниатюрную чашу, искусно сделанную из серебра и обси-
диана, украшенную светящимися рисунками пауков, и наполняю ее крепким тем-
ным вином, которое привозят мне из города. Затем я мешаю вино своим ножом,
пока лезвие не снова не становится чистым и блестящим, а вино более темным,
чем прежде, и поднимаюсь на крышу.
При этом я часто вспоминаю слова Корбека, а вместе с ними и свою исто-
рию, мою любимую Кристалл и Джерри, и ночь, полную огней и пауков. В то
краткое мгновение, когда я стоял на поросшем голубым мхом стволе, с луком,
готовым к выстрелу, мне казалось, что я совершенно прав, и я принял реше-
ние. Но все обернулось для меня плохо, очень плохо, с тех пор, как после
месяца бредовых видений я очнулся в башне, куда забрали меня Крис и Джерри,
чтобы заботливым уходом вернуть мне здоровье. Мое решение, мой великолепный
выбор не был таким решающим, как могло показаться.
Иногда я думаю, действительно ли это был ВЫБОР? Мы часто говорили об
этом, когда я выздоравливал, и история, которую рассказала мне Крис, вовсе
не та, которую помню я сам. По ее словам, мы не замечали паучихи до тех
пор, пока не стало слишком поздно; она тихо опустилась мне на шею в ту са-
мую секунду, когда я выпускал стрелу, убившую самца. А потом, говорила мне
Крис, она раздавила самку фонарем, который Джерри дал ей подержать, а я
свалился в паутину.
И действительно, рана у меня на затылке, а не лодыжке и рассказ Крис
звучит вполне достоверно, поскольку за годы прошедшие с той ночи, я успел
хорошо узнать пауков сновидений и знаю, что самки - это коварные убийцы.
Они неожиданно прыгают на свои жертвы, а не атакуют по поваленным деревьям,
как обезумевшие железороги. Это не в обычаях пауков.
И ни Кристалл, ни Джерри не помнят бледного крылатого существа, бивше-
гося в сети.
Но зато я помню его превосходно... как помню паучиху, несущуюся в мою
сторону в течение бесконечно долгих лет, когда я стоял, парализованный...
Впрочем, говорят, что укус паука сновидений вызывает странную реакцию разу-
ма жертвы.
Разумеется, так могло получится и в моем случае.
Порой, когда Белка взбирается за мной по ступеням, царапая черные кир-
пичи когтями своих восьми белых ног, меня поражает несправедливость проис-
шедшего, и я понимаю, что слишком много жил сновидениями.
Ведь сны часто лучше действительности, а рассказы - гораздо красивее
жизни.
Кристалл не вернулась ко мне ни тогда, ни позже. Они улетели, когда я
выздоровел, и счастье, купленное мной ценой выбора, который выбором не был,
и жертвы, которая жертвой не была, мой дар для нее на вечные времена - дли-
лось меньше года. Корбек сказал мне, что Кристалл и Джерри порвали между
собой, и что вскоре после этого она покинула планету Джемисона.
Полагаю, это настолько отвечает действительности, насколько можно ве-
рить такому человеку, как Корбек. Однако, это мало тревожит меня.
Я просто убиваю пауков сновидений, пью вино, осыпаю ласками Белку и
каждую ночь поднимаюсь на башню пепла, чтобы вглядываться в далекие звезды.

Джордж МАРТИН

КРЕСТ И ДРАКОН

- Ересь, - сообщил он мне.
Солоноватая вода в бассейне мягкой волной ударила о стену.
- Еще одна? - без особого энтузиазма осведомился я. - В эти дни они
плодятся, как мухи.
Мое замечание не понравилось. Он шевельнул грузным телом так, что
вода на этот раз перехлестнула через край, на кафельный пол приемного
покоя. Мои сапоги промокли насквозь. К этому я отнесся философски, тем
более что предусмотрительно надел самую старую пару, понимая, что мокрые
ноги - неизбежное следствие визита к Торгатону Найн-Клариис Тун,
старейшине народа ка-тан, архиепископу Весса, наисвятейшему отцу Четырех
законов, главному инквизитору Ордена воинствующих рыцарей Иисуса Христа и
советнику его святейшества папы Нового Рима Дарина XXI.
- Будь ереси так же многочисленны, как звезды, любая из них не
становится менее опасной, святой отец, - отчеканил он. - И мы, рыцари
Христа, должны бороться с ними со всеми и с каждой в отдельности. Кроме
того, эта новая ересь ужасна.
- Да, мой господин. У меня и в мыслях не было оспаривать ваше мнение.
Примите мои извинения. Просто я очень устал, выполняя задание Ордена на
Финнегане, и рассчитывал испросить у вас краткосрочный отпуск. Мне нужно
отдохнуть, восстановить силы.
- Отдохнуть? - вновь меня окатило водой. Его черные, без зрачков
глаза мигнули. - Нет, святой отец, это невозможно. Ваши знания и опыт
жизненно важны для дела, которое я намерен поручить вам, - голос его чуть
помягчел. - Я не успел ознакомиться с вашим отчетом по Финнегану. Вам
удалось добиться желаемого?
- Пожалуй, что нет, хотя я убежден, что мы возьмем верх. Церковь
сильна на Финнегане. Когда мои попытки найти путь к согласию закончились
безрезультатно, пришлось принять более действенные меры. Удалось закрыть
газету и радиостанции еретиков. Наши друзья уверены, что их обращение в
суд им не поможет.
- Так это блестящее достижение, - воскликнул архиепископ. - Вы
одержали победу во славу Господа нашего и церкви.
- Не обошлось без мятежа, - добавил я. Погибло не меньше сотни
еретиков и двенадцать наших людей. Я опасаюсь эскалации насилия. Наши
священники, входя в город, где пустила корни ересь, подвергаются
нападению. Их лидеры рискуют жизнью, выходя за черту города. Я надеялся
избежать ненависти и кровопролития.
- Достойно одобрения, но нереалистично, - архиепископ Торгатон вновь
мигнул, и я вспомнил, что у народа ка-тан это движение век
свидетельствовало о раздражении. - Иной раз не обойтись без крови
мучеников, впрочем, еретиков тоже. Ради спасения души можно отдать и
жизнь.
- Несомненно, - торопливо согласился я. Торгатон славился своими
пространными лекциями, а перспектива выслушивать его битый час меня не
привлекала. В приемном покое человек попадал в экстремальные для себя
условия, и мне не хотелось находиться в нем дольше, чем требовалось.
Сочащиеся водой стены, влажный воздух, да еще запах прогорклого масла,
свойственный ка-танцам. Жесткий воротник натирал шею. Под сутаной я весь
вспотел, ноги совсем промокли, начал ныть желудок.
Я поспешил перевести разговор в деловое русло.
- Вы сказали, что эта новая ересь куда опаснее остальных, мой
господин?
- Да.
- Где она зародилась?
- На Арионе, планете в трех неделях пути от Весса. Живут там только
люди. Никак не могу понять, почему вас так легко совратить. Ка-танец,
обретя веру, практически никогда не изменяет ей.
- Это известно каждому, - вежливо подтвердил я. Не став, правда,
добавлять, сколь ничтожно число ка-танцев, почитавших Иисуса Христа (их
общее число не доходило до тысячи). Народ этот мало интересовался другими
цивилизациями и путями их развития: подавляющее большинство миллионов
ка-танцев следовали своей древней религии. Торгатон Найн-Клариис Тун являл
собой исключение из правила, - он был в числе первых новообращенцев, когда
два столетия назад папа Видас Пятидесятый постановил, что священниками
могут быть и негуманоиды. Жили ка-танцы долго, поэтому не приходилось
удивляться тому, что за двести лет благодаря своей несгибаемой вере
Торгатон поднялся столь высоко в церковной иерархии. Каждая новая
раздавленная ересь приближала Торгатона к красной шляпе кардинала. И судя
по всему, ждать оставалось совсем недолго.
- Наше влияние на Арионе невелико, - продолжал архиепископ. Руки его,
четыре толстые култышки зелено-серого цвета, двигались в такт словам,
рассекая воду, грязно-белые жгутики у дыхательного отверстия постоянно
подрагивали. - Несколько священников, несколько церквей, немногочисленная
паства. Еретики численно превосходят нас на этой планете. Я надеюсь на ваш
тонкий ум, вашу проницательность. Обратите этот недостаток в пользу. Ересь
лежит там прямо на поверхности. Полагаю, вы сразу найдете ее слабые места
и поможете заблудшим душам вернуться на путь истинный.
- Разумеется. А в чем суть этой ереси? Что я должен разоблачать? -
мой последний вопрос указывал, сколь некрепка моя собственная вера.
Причиной этому были все те же еретические течения, убеждения и догматы,
которые постоянно крутились в голове, мучили ночными кошмарами. Как тут
провести четкую границу между своей верой и чужой? Кстати, эдикт,
позволивший Торгатону надеть сутану, привел к тому, что с полдюжины миров
вышло из-под крыла Нового Рима. И те, кто последовал по этой тропе, видели
проявление самой отвратительной ереси в олицетворяющем власть церкви
огромном инопланетянине, совершенно голом (не считая жесткого воротника на
шее) и плавающем передо мною в бассейне. По числу верующих среди
человечества христианская церковь прочно занимала первое место. Каждый
шестой человек был христианином. Но кроме церкви истинной насчитывалось
еще семьсот христианских сект, почти таких же многочисленных, как
Единственно истинная католическая межзвездная церковь Земли и тысячи
миров. Даже Дарин XXI, при всем своем могуществе, был только одним из
семи, носивших титул папы. Когда-то я не мог пожаловаться на недостаток
веры, но слишком долго пришлось мне прожить среди еретиков и неверующих.
Теперь же даже молитвы не разгоняли моих сомнений. Поэтому я не испытал
ужаса, только легкий интерес проснулся во мне, когда архиепископ поведал
мне суть ереси Ариона.
- Они сделали святым Иуду Искариота.

Как старший рыцарь-инквизитор, я имел собственный звездолет. До того
как попасть ко мне, он носил имя святого Фомы, но я счел это название
несоответствующим кораблю, предназначение которого бороться с ересью, и
назвал его "Истина Христова".
Управлялся звездолет экипажем из шести братьев и сестер ордена
святого Христофора-путешественника. Капитаном была молодая женщина: я
переманил ее с торгового судна.
На звездолете я был единственным пассажиром. Поэтому все три недели
полета от Весса до Ариона можно было посвятить изучению еретической
Библии, экземпляром которой снабдил меня один из помощников архиепископа.
Толстым тяжелым фолиантом в кожаном переплете, с золотым обрезом, с
красочными голографическими иллюстрациями. Великолепная работа,
выполненная человеком, влюбленным в уже забытое искусство книгопечатания.
Репродукции картин (оригиналы, как я понял, украшали стены собора святого
Иуды на Арионе) впечатляли. Мастерством тамошние художники ничем не
уступали таммервенцам и рохоллидейцам, расписавшим собор святого Иоанна в
Новом Риме.
На первой странице имелась сноска, что книга одобрена Лукианом
Иудассоном, Первым Учителем ордена Иуды Искариота.
Называлась она "Путь креста и дракона".
"Истина Христова" скользил меж звезд, а я не спеша читал, поначалу
делая пометки, чтобы лучше разобраться в сути новой ереси, но постепенно
увлекся странной, захватывающей фантастической историей. Слова дышали
страстью, мощью, поэзией. Впервые я столкнулся со святым Иудой Искариотом,
личностью сложной, честолюбивой, далеко не ординарной, собравшей в себя
все плюсы и минусы человеческого характера.
Сын проститутки, родился он в сказочном древнем городе-государстве
Вавилон в тот самый день, когда в Вифлееме на свет божий появился
Спаситель. Детство его прошло в канавах и подворотнях. Сначала он продавал
себя, потом, став старше, предлагал желавшим утолить свою похоть других.
Еще юношей он начал постигать азы черной магии и к двадцати годам, овладев
ее премудростями, стал колдуном. Ему удалось подчинить своей воле
драконов, самых чудовищных созданий - огромных огнедышащих летающих ящеров
Земли. Тогда-то его и прозвали Иуда - Укротитель Драконов. Этот эпизод
иллюстрировала великолепная картина. Иуда в темной пещере, с горящими
глазами, взмахивает раскаленным добела бичом, дабы не подпустить к себе
громадного золотисто-зеленого дракона. Под мышкой у него корзина, крышка
чуть сдвинута, из нее торчат головки трех только что вылупившихся из яиц
дракончиков. Четвертый дракончик ползет по его рукаву. Этим кончалась
первая часть его жизнеописания.
Во второй он стал Иудой-Покорителем, Иудой-Королем Драконов, Иудой из
Вавилова. Верхом на самом большом из своих драконов, с железной короной на
голове и мечом в руке, он превратил Вавилон в столицу величайшей империи
древней Земли, простиравшейся от Испании до Индии. Он правил, сидя на
троне в виде дракона средь висячих садов, построенных по его приказу. Там
он судил Иисуса из Назарета, пророка-бунтаря, приведенного пред его очи
избитым и окровавленным. Иуда не отличался терпеливостью, и Христос,
прежде чем кончился допрос, потерял еще много крови. А так как Иисус не
ответил на вопросы, Иуда распорядился выбросить лже-пророка на улицу,
предварительно отрубив ему ноги.
- Целитель, излечи себя, - презрительно бросил он на прощание.
Затем пришло Раскаяние, видение в ночи, и Иуда Искариот отказался от
короны, черной магии, богатств, чтобы последовать за человеком, им же
искалеченным. Презираемый теми, кем правил. Иуда стал Ногами Господа
нашего и год носил Иисуса на спине по дорогам созданной им Империи. А
после того как Иисус излечил себя, Иуда шагал рядом с ним - его верный
друг и соратник, первый среди двенадцати апостолов. Иисус наделил Иуду
даром понимать любой язык, вернул и освятил драконов, которых отослал
прочь кающийся Иуда, и направил своего ученика в далекое странствие за
океан "распространить слово Мое там, куда Я не могу прийти".
Но однажды в полдень померкло солнце, задрожала земля. Иуда развернул
драконов, и могучие крылья понесли его назад. Над бушующим океаном. До
города Иерусалима он добрался слишком поздно: Иисус уже умер, распятый на
кресте.
В тот миг вера его пошатнулась, и три последующие дня Великий Гнев
Иуды сотрясал древний мир. Его драконы стерли с лица земли Храм
Иерусалимский, выгнали всех людей из города, обрушились на Рим и Вавилон.
Сам он нашел одиннадцать апостолов, допросил их и узнал, что один из них,
Симон, прозванный Петром, трижды предал Спасителя. Собственными руками он
задушил Петра и бросил труп на съедение драконам. А потом послал их
зажигать повсюду погребальные костры в память Иисуса из Назарета.
Но Иисус воротил драконов. Пожары погасли, а из желудков, их
изверглись части тела Петра, и тот ожил. Иисус назначил его главою Церкви.
А потом драконы умерли, не только прирученные Иудой, но и все
остальные, ибо они являлись живым свидетельством могущества и мудрости
Иуды Искариота, великого грешника. Иисус лишил Иуду дара понимать все
языки и излечивать страждущих. Он лишил его даже зрения, ибо тот вел себя,
словно слепец (на одной из картин слепой Иуда плакал над телами мертвых
драконов). И сказал он Иуде, что долгие годы его будут помнить как
Предателя, люди будут проклинать его имя, все, что он сделал хорошего,
будет забыто.
И тоща же Христос оказал Иуде благодеяние, потому что тот любил Его
всем сердцем, - продлил жизнь, чтобы, бродя по свету. Иуда осознал свои
грехи, получил прощение и после чего бы умер.
С этого начался последний этап жизни Иуды Искариота, но длился он
очень долго. Повелитель Драконов, друг Христа, превратился в слепого
странника, отовсюду изгнанного, лишившегося друзей, бредущего по дорогам
Земли в бесконечной своей жизни, находя пустыню там, где когда-то гордо
высились крепостные стены цветущих городов. А Петр, первый папа и его
вечный враг, распространял повсюду лживую басню о том, как Иуда Искариот
продал Христа за тридцать сребреников, так что Иуда не решался даже
произносить свое подлинное имя. Одно время он назывался как Странствующий
Джу [от английского Judas]. Потом было много других имен.
Жил он более тысячи лет. Стал проповедником и целителем, любил
животных, а церковь, основанная Петром, не переставала преследовать его. В
конце концов обрел он мудрость и успокоение души. И Христос спустился к
его смертному одру, и они примирились, и Иуда прослезился. И прежде чем он
умер, Христос пообещал ему, что Он позволит некоторым помнить, каким на
самом деле был Иуда, а со временем весть эта будет распространяться все
шире и ложь, выдуманная Петром, забудется.
Такой была жизнь Иуды Искариота, изложенная в книге "Путь креста и
дракона". В ней же имелись его проповеди и тексты неканонических книг,
приписываемых ему.
Перевернув последнюю страницу, я пошел к Арле-к-Бау, капитану "Истины
Христовой". Арла, крупная, флегматичная женщина, не испытывала особой тяги
к религии, но я ценил ее мнение. Остальные члены экипажа, братья и сестры
ордена святого Христофора, отшатнулись бы в ужасе, увидев, что у меня в
руках.
- Интересно, - прокомментировала Арла, возвращая мне фолиант.
Я хохотнул.
- И это все?
Она пожала плечами.
- История занимательная и не менее драматичная. Читается даже лучше,
чем ваша Библия, Дамиэн.
- Согласен, - признал я. - Но это же чистый нонсенс. Смесь
доктринерства, мифологии и суеверий. Развлекает, не лишено воображения,
захватывает читателя. Но сколь нелепо. Разве можно поверить в драконов? В
безногого Христа? А Петр, собранный воедино, после того как его сожрали по
частям четыре дракона?
Арла усмехнулась.
- Во всяком случае, не глупее превращения воды в вино или Христа,
идущего по волнам, или человека, живущего в чреве рыбы, - Арла любила
подкалывать меня. Капитаном моего звездолета она стала со скандалом,
неверующих вообще предпочитали не брать на борт, но дело свое она знала, и
мне нравился ее здоровый скептицизм, не дающий засохнуть моим мозгам. Да и
ума ей было не занимать. Последнее я ценил куда больше слепого
повиновения.
- Разница есть, - упорствовал я.
- Неужели? - ее глаза впились в мои. - Ах, Дамиэн, признайтесь, книга
вам понравилась.
Я откашлялся.
- Она разбудила мое любопытство, - Арла не ошиблась, чего уж спорить
зря. Но я счел необходимым разъяснить свою позицию. - Вы знаете, с чем мне
обычно приходится иметь дело. Незначительные отклонения от догм, ложно
истолкованные и действительно путаные абзацы из Библии, откровенные
политические интриги, цель которых - провозгласить честолюбивого епископа
планетарной системы новым папой, а быть может, добиться каких-то льгот от
Нового Рима или Весса. Война бесконечная, грязные и мерзкие битвы. Они
изматывают меня духовно, морально, физически. После каждой я похож на
выжатый лимон, - я постучал пальцем по кожаному переплету. - Тут - иное.
Ересь, разумеется, должна быть раздавлена, но я с нетерпением жду встречи
с этим Лукианом Иудассоном.
- А какие великолепные иллюстрации, - Арла, пролистывая "Путь креста
и дракона", остановила взгляд на одной из них, едва ли самой лучшей: Иуда,
плачущий над драконами. Я улыбнулся, видя, что иллюстрация произвела на
нее такое же впечатление, как и на меня. А потом нахмурился, ибо понял,
сколь серьезны трудности, с которыми мне предстояло столкнуться.

Так оно, собственно, и получилось, когда "Истина Христова" прибыл в
фарфоровый город Аммадон на планете Арион, где обосновался орден святого
Иуды Искариота.
Арион, планету земного типа с мягким климатом, колонизировали триста
лет назад. Численность населения приближалась к девяти миллионам. В
Аммадоне, единственном крупном городе, проживало около двух миллионов.
Высокий уровень техники обеспечивался, главным образом, импортом.
Промышленностью Арион похвастаться не мог. Люди, однако, там жили
творческие, сферой приложения их талантов было искусство, пышно
расцветавшее на планете. Одним из принципов тамошнего общества являлась
свобода религиозных убеждений, хотя религия не была в почете. Большинство
населения предпочитало полагаться на себя, а не на Бога. Здесь
сосуществовали полтора-два десятка различных религий, в том числе и
Единственно истинная межзвездная католическая церковь, не так давно
располагавшая двенадцатью храмами. Теперь их осталось девять.
Три другие перешли под крыло быстро растущего ордена святого Иуды
Искариота, который также построил еще двенадцать новых храмов.
Епископ Ариона, темнокожий, сухощавый мужчина с коротко стриженными
волосами не обрадовался моему приезду.
- Дамиэн Хар Верис! - изумленно воскликнул он, когда я появился в его
резиденции. - Мы, разумеется, слышали о вас, но представить, что
удостоимся чести увидеть вас, тем более принимать у себя, не могли. Число
наше так мало...
- И продолжает уменьшаться, - прервал я его. - Поэтому господин мой,
архиепископ Торгатон обеспокоен. А вот вы, ваше преосвященство, наоборот,
похоже, абсолютно спокойны: даже не сочли нужным сообщить нам об
активизации секты почитателей Иуды.
Он было рассердился, но разом смирил гордыню. Рыцарь-инквизитор
представлял немалую опасность даже для епископа.
- Мы, разумеется, очень озабочены. И прилагаем все силы, чтобы
одержать верх над ересью. Если вы можете помочь нам советом, мы с радостью
выслушаем вас.
- Я - инквизитор Ордена воинствующих рыцарей Иисуса Христа. И не
раздаю советов, ваше преосвященство. Я действую. С этим меня послали на
Арион. А теперь скажите мне, что вы знаете об этой ереси и ее Первом
Учителе, Лукиане Иудассоне.
- Разумеется, отец Дамиэн, - епископ дал знак слуге принести поднос с
вином и сыром, а затем начал излагать короткую, но динамичную историю
культа Иуды. Я слушал, полируя ногти об алый лацкан пиджака и изредка
прерывая рассказчика вопросами. И прежде чем он дошел до половины, я
принял решение лично навестить Лукиана. Из всех вариантов возможных
действий этот представлялся мне наилучшим.
Да я и сам хотел повидаться с ним.

Внешнему виду на Арионе придавалось немалое значение. Поэтому я счел
необходимым позаботиться о том, чтобы Лукиан сразу понял, с кем имеет
дело. Надел лучшие сапоги, темные, ручной работы, из римской кожи, которые
никогда не бывали в приемном покое Торгатона, строгий черный костюм с
широкими лацканами и жестким воротником. На шее висел превосходный золотой
крест. Воротник скрепляла булавка в форме меча (тоже золотая): знак
рыцаря-инквизитора. Брат Денис тщательно выкрасил мои ногти, они стали
черными, как эбонит, затем, зачернив веки и ресницы, покрыл лицо тончайшей
белоснежной пудрой. Я сам испугался, посмотревшись в зеркало, столь
грозным был у меня вид. Улыбнулся, но лишь на мгновение - улыбка все
портила.
К собору Иуды Искариота я отправился пешком по широким золотистым
улицам Аммадона, окаймленных алыми деревьями. Шептуньи, называли их
горожане. И действительно, длинные, свисающие с ветвей усики, казалось,
что-то нашептывали легкому ветерку. Со мной шла сестра Юдит. Низенького
росточка, хрупкая даже в комбинезоне с капюшоном, какие носили монахи
ордена святого Христофора. С добрым, мягким лицом и чистыми, невинными
глазами. Я ей полностью доверял. Она уже убила четверых, пытавшихся
напасть на меня.
Собор отстроили недавно. Величественный, полный достоинства, он
возвышался среди цветочных клумб и золотистой травы. Сады окружала высокая
стена. Снаружи ее украшали фрески. Некоторые из них были оригиналами
иллюстраций, которые я видел в книге "Путь креста и дракона". Прежде чем
войти в ворота, я остановился, чтобы еще раз полюбоваться ими. Фрески
покрывали и стены собора. Никто не попытался остановить нас в воротах.
Люди гуляли средь клумб или сидели на скамьях под серебряницами и
шептуньями.
Сестра Юдит и я огляделись, а затем зашагали к собору.
И только начали подниматься по лестнице, как из массивных дверей
вышел мужчина. Светловолосый, толстый, с окладистой бородой, в сутане из
тонкой материи, ниспадавшей на ноги, обутые в сандалии. На сутане были
нарисованы драконы и мужской силуэт с крестом в руке.
Когда я поднялся по лестнице, мужчина поклонился мне в пояс.
- Отец Дамиэн Хар Верис, рыцарь-инквизитор, - он широко улыбнулся. -
Приветствую вас во имя Иисуса и святого Иуды. Я - Лукиан.
Я отметил про себя, что надлежит незамедлительно выяснить, кто из
слуг епископа поставляет информацию культу Иуды, но лицо мое осталось
бесстрастным. Все-таки прошел не один год, как я получил сан
рыцаря-инквизитора: подобных сюрпризов выпало на мою долю с лихвой.
- Отец Лукиан Мо, - без улыбки пожал я протянутую руку, - я хотел бы
задать вам несколько вопросов.
Он же улыбнулся вновь.
- Конечно, конечно. Я в этом не сомневаюсь.

Мы прошли в просторный, но скромно обставленный кабинет Лукиана.
Еретики не признают роскоши, с которой давно сроднились служители церкви.
Из излишеств он позволил себе лишь одну картину, на стене за его столом.
Картину, в которую я уже влюбился: слепой Иуда, плачущий над убитыми
драконами.
Лукиан тяжело опустился в кресло, указал мне на второе, напротив
стола. Сестру Юдит мы оставили за дверями кабинета.
- Я лучше постою, отец Лукиан, - ответил я, зная, что это дает мне
определенные преимущества.
- Просто Лукиан, - поправил он меня. - Или Лука, если предпочитаете.
Мы не приемлем титулы.
- Вы - отец Лукиан Мо, родившийся на Арионе, окончивший семинарию на
Кэтадее, бывший священник Единственно истинной межзвездной католической
церкви Земли и тысячи миров, - возразил я. - И обращаться к вам надлежит
так, как того требует ваш сан, святой отец. От вас я жду того же. Это
понятно?
- Да, конечно, - дружелюбно ответил он.
- В моей власти лишить вас права приобщения к святым тайнам и
отлучить от церкви за распространяемую вами ересь. На некоторых планетах я
даже мог приговорить бы вас к смерти.
- Но не на Арионе, - вставил Лукиан. - Нам свойственна
веротерпимость. Кроме того, числом нас поболе, - он вновь улыбнулся. - Что
же касается остального, нет возражений. Я уже давно никого ни к чему не
приобщаю; я Первый Учитель и долг мой - мыслить, указывать путь, помогать
остальным обрести веру. Отлучите меня от вашей церкви, если это доставит
вам удовольствие, отец Дамиэн. Ведь наша цель - осчастливить всех.
- Вы изменили истинной вере, отец Лукиан, - я положил на его стол
"Путь креста и дракона", - но, как я вижу, нашли другую, - тут я позволил
себе улыбнуться ледяной, внушающей ужас, улыбкой. - С более нелепой
выдумкой мне еще встречаться не доводилось. Но вы, наверное, скажете мне,
что говорили с Богом, что он поведал вам это новое откровение, чтобы вы
могли очистить честное имя святого Иуды, не так ли?
Теперь уже Лукиан улыбался во весь рот. С сияющими глазами он поднял
книгу со стола.
- О нет. Я все выдумал сам.
- Что? - я не мог поверить своим ушам.
- Да, да, все выдумал. Разумеется, я пользовался многими источниками,
в основном Библией, но, полагаю, большая часть "Креста и дракона" - мое
творение. И вы должны согласиться, получилось неплохо. Естественно, при
всей моей гордыне, я не мог поставить на титуле свое имя, лишь отметил,
что она одобрена мною. Вы, наверное, заметили? На большее я не решился.
На мгновение я лишился дара речи, но достаточно быстро пришел в себя.
- Вы меня удивили, - не оставалось ничего другого, как признаться в
этом. - Я-то ожидал встретить безумца с больным воображением, убежденным в
том, что он говорил с Богом. Мне уже приходилось иметь дело с такими
фанатиками. Но я вижу перед собой улыбающегося циника, высосавшего из
пальца целую религию ради собственной выгоды. Знаете, фанатики и те лучше
вас. Вы недостойны даже презрения, отец Лукиан. Гореть вам в аду целую
вечность.
- Я в этом сомневаюсь, - Лукиан по-прежнему улыбался, - да и ваша
оценка неверна. Во-первых, я не циник, во-вторых, не имею никакой выгоды
от моего дорогого святого Иуды. Честное слово. Будучи священником вашей
церкви, я жил в куда большем комфорте. Я сделал все это, потому что таково
мое призвание.
Я сел.
- Вы меня совершенно запутали. Объяснитесь.
- А вот теперь я собираюсь сказать вам правду, - тон его показался
мне странным. Он словно произносил заклинание. Я - Лжец.
- Вы хотите запутать меня детскими парадоксами, - насупился я.
- Отнюдь, - опять улыбка. - Лжец. С большой буквы. Это организация,
отец Дамиэн. Религия, если хотите. Великая, могучая вера. А я - мельчайшая
ее часть.
- Такая церковь мне незнакома.
- Естественно, это тайная организация. Другого и быть не может. Вы
понимаете, не так ли? Люди любят, когда им лгут.
- Я - тоже, - выдавил из себя я.
На лице Лукиана отразилась обида.
- Я же сказал, что это правда. Когда такое говорит Лжец, вы можете
ему поверить. Как еще мы можем доверять друг другу?
- И вас много? - я уже начал догадываться, что Лукиан такой же
безумец, как и любой еретик: он столь же фанатичен в своих убеждениях. Но
у него был более сложный случай. Ересь внутри ереси. Долг инквизитора
требовал докопаться до самой сути.
- Много, - кивнул Лукиан. - Столь много, что вы бы удивились, отец
Дамиэн, узнав точное число. Но кое о чем я не решаюсь сказать вам.
- Так скажите то, на что решаетесь, - бросил я.
- С радостью, - воскликнул Лукиан Иудассон. - Мы, Лжецы, как и любая
религия, принимаем несколько постулатов на веру. Вера, как вы понимаете,
необходима. Есть положения, которые невозможно доказать. Мы верим, что
жизнь стоит того, чтобы прожить ее. Это один из наших догматов. Цель жизни
- жить, сопротивляться смерти, возможно, даже бросить вызов энтропии.
- Продолжайте, - слова Лукиана, против воли, разожгли мой интерес.
- Мы также верим, что счастье есть благо, поискам которого надобно
посвятить себя.
- Церковь не противится счастью, - заметил я.
- Неужели? - удивился Лукиан. - Ну да не будем спорить. Какую бы
позицию ни занимала церковь в вопросе о счастье, она проповедует веру в
загробную жизнь, в высшее существо и требует выполнения жестких моральных
норм.
- Истинно так.
- Лжецы не верят ни в жизнь после смерти, ни в Бога. Мы принимаем
вселенную, как она есть, отец Дамиэн, со всеми ее жесткими истинами. Мы,
кто верит в жизнь и ценит ее более всего на свете, должны умереть. А потом
не будет ничего, кроме пустоты. В жизни нашей нет цели, поэтики, смысла.
Не найдем мы этого и в нашей смерти. Когда мы уйдем, нас будут вспоминать
лишь непродолжительное время, а потом забудут, словно мы не жили. Наши
планеты и наша вселенная лишь ненадолго переживут нас. Все поглотит
ненасытная энтропия, и наши жалкие усилия не уберегут нас от такого конца.
Вселенная исчезнет. Она обречена. Вечность - понятие недостижимое.
От слов Лукиана по телу пробегала дрожь. Моя рука машинально гладила
крест.
- Мрачная философия, и насквозь фальшивая, - прокомментировал я его
монолог. - Такие мысли посещали и меня. Наверное, все мы должны пройти
через это. Но на самом деле все не так. Моя вера защитила меня от
подобного нигилизма. Вера - надежный щит против отчаяния.
- О, я это знаю, мой друг, мой рыцарь-инквизитор, - покивал Лукиан. -
Рад видеть, что вы меня поняли. Вы почти стали одним из нас.
Я нахмурился.
- Вы ухватили самую суть, - продолжал Лукиан. - Истины великие, как,
впрочем, и те, что поменьше, непереносимы для большинства людей. Мы
находим защиту от них в вере. Моей, вашей, любой другой. Все остальное,
пока мы верим искренне и непоколебимо в выбранную нами ложь, - чепуха, -
он прошелся пальцами по окладистой белокурой бороде. - Наши психологи
считают, что счастливыми ощущают себя лишь те, кто верит. В Иисуса Христа
или Будду, переселение душ или бессмертие, в силу любви или платформу
политической партии. Все едино. Они верят. И счастливы. Отчаиваются, даже
кончают с собой другие, ищущие истину. Истин много, а вот вероучений
недостает, да и скроены они неважно, на скорую руку - противоречия да
ошибки. А ошибки порождают сомнения: наша вера теряет опору и вместе с ней
от нас уходит счастье.
Я сразу понял, к чему клонит Лукиан Иудассон.
- Ваши Лжецы выдумывают вероучения.
Лукиан улыбнулся.
- И самые разные. Не только религиозные. Подумайте об этом. Мы знаем,
сколь сурова правда. Прекрасное куда предпочтительнее. Мы изобретаем
прекрасное. Вероисповедание, политические движения, высокие идеалы,
любовь, дружбу - все это ложь, обман. Мы придумываем и их, и многое,
многое другое. Мы совершенствуем историю, мифы, религию, делая все это
более прекрасным, более доступным для восприятия. Разумеется, что ложь
наша зачастую несовершенна. Слишком могучи истины. Но, возможно, придет
день, когда мы предложим столь великую ложь, что в нее поверит все
человечество. А пока приходится обходиться тысячами маленьких обманов.
- Полагаю, до вас. Лжецов, мне нет никакого дела, - ледяным голосом
отвечал я. - Вся моя жизнь посвящена одному - поиску правды.
Лукиан снисходительно усмехнулся.
- Святой отец Дамиэн Хар Верис, рыцарь-инквизитор, уж я-то вас знаю.
Вы сами Лжец. Вы усердно трудитесь. Ваш звездолет в постоянном движении,
вы посещаете планету за планетой и на каждой уничтожаете дураков,
мятежников - всех тех, кто смеет сомневаться во лжи, которой вы служите.
- Если моя ложь хороша, зачем вы покинули ее?
- Религия должна соответствовать культуре и обществу, идти с ними
рука об руку, а не противостоять им. Если возникает конфликт,
противодействие, ложь рушится, а с ней исчезает и вера. Ваша церковь
годится для многих миров, святой отец, но не для Ариона. Тут жизнь легка,
а ваша вера сурова. Здесь любят и ценят красоту, предложить которую вы не
можете. Поэтому мы улучшили вашу идею. Долгое время мы изучали эту
планету. Составили ее психологический профиль. Святой Иуда будет
процветать на Арионе. Его судьба - многоликая драма, красивая,
запоминающаяся. Эстетам она придется по душе. Жизнь его - трагедия со
счастливым концом. На Арионе обожают такие истории. А драконы? Какой
изящный штрих. Мне думается, что ваша церковь напрасно их не использовала.
Удивительные, очаровательные создания.
- Существовавшие лишь в мифах, - напомнил ему я.
- Едва ли, - он покачал головой. - Смотрите сами, - губы его
разошлись в улыбке, - все возвращается к вере. Можете ли вы знать, что в
действительности произошло три тысячи лет назад? У вас один Иуда. У меня -
другой. Мы оба опираемся на книги. Ваша правдивее? Вы и впрямь в это
верите? Я допущен лишь в первый круг ордена Лжецов и не знаю всех
секретов, но мне известно, что орден наш очень древний. Не удивлюсь, если
вдруг окажется, что Евангелие написано такими же людьми, как я. Возможно,
Иисуса никогда не было, впрочем, как и Иуды.
- Я убежден, что вы ошибаетесь, - возразил я.
- А добрая сотня людей в этом здании искренне убеждены, что святой
Иуда был таким и только таким, как написано в "Пути креста и дракона".
Вера - это благо. Вы, наверное, не знаете, что с появлением на Арионе
ордена святого Иуды число самоубийц сократилось на треть.
Я медленно поднялся.
- Вы такой же фанатик, как и любой еретик, когда-либо встречавшийся
мне, Лукиан Иудассон. Как человека, потерявшего веру, я жалею вас.
Встал и Лукиан.
- Пожалейте себя, Дамиэн Хар Верис. Я обрел новую веру и счастлив.
Вас же, дорогой друг, мучают сомнения - душа ваша мечется, не находя
покоя.
- Это ложь! - кажется, я сорвался на крик.
- Пойдемте со мной, - Лукиан коснулся маленькой пластины на стене, и
картина, изображавшая Иуду, плачущего над драконами, исчезла, открыв
уходящие вниз ступени.
В подвале высился большой стеклянный аквариум, заполненный зеленой
жидкостью. В ней плавало нечто, похожее на человеческий эмбрион,
состарившееся и инфантильное одновременно, с огромной головой и крохотным
тельцем. От рук, ног, половых органов к стенам аквариума бежали трубки,
исчезающие в каких-то машинах, - они поддерживали жизнь этого уродца.
Когда Лукиан включил свет, уродец раскрыл глаза. Большие, черные,
они, казалось, заглядывали мне в душу.
- Это мой коллега, - Лукиан похлопал по стенке аквариума. - Джон Азур
Крест, Лжец четвертого круга.
- И телепат, - добавил я.
На других мирах я сам организовывал погромы телепатов, в основном
детей. Церковь учит, что сверхъестественные способности - происки дьявола.
О них не упомянуто в Библии. Но я всегда сожалел об убиенных.
- Джон узнал о вашем приходе, едва вы вошли в ворота, и сообщил мне.
Лишь несколько человек знает о его присутствии в соборе. Помощь его для
нас бесценна. Он распознает веру истинную и мнимую. В мой череп вживлен
датчик. Джон может постоянно общаться со мной. Именно он, поняв, что вера
моя иссякает, почувствовав глубину моего отчаяния, вовлек меня в орден
Лжецов.
Уродец в аквариуме заговорил. Его металлический голос раздался из
забранного решеткой динамика.
- Я чувствую твое отчаяние, Дамиэн Хар Верис, опустошенный священник,
инквизитор, задававший слишком много вопросов. Ты болен душой, устал... и
ты не веришь. Присоединяйся к нам, Дамиэн. Ты долго, очень долго был
Лжецом!
На мгновение я заколебался, задумавшись, а во что я действительно
верю, начал рыться в душе в поисках моей веры, того огня, что когда-то
поддерживал меня. Где она, непреложность учения Церкви, где живший во мне
Христос? Ничего, ничего-то я не нашел. Я был пуст, выжжен изнутри
бесконечными вопросами и болью. Но когда я открыл рот, чтобы ответить
Джону Азуру Кресту и улыбающемуся Лукиану Иудассону, я нашел то, во что
верил, и верил всегда.
ПРАВДА.
Я верил в правду, даже если вера эта причиняла боль.
- Он потерян для нас, - изрек телепат, носивший, словно в насмешку,
имя Крест.
Улыбка Лукиана потухла.
- Неужели? А я так надеялся, что вы станете одним из нас, Дамиэн.
Ведь оставался один шаг.
Внезапно меня охватил страх, и я чуть не кинулся вверх по ступеням к
сестре Юдит. Лукиан рассказал мне слишком много, а я отверг его
предложение.
Телепат сразу почувствовал мой страх.
- Ты не сможешь причинить нам вреда, Дамиэн. Иди с миром. Лукиан не
сказал тебе ничего особенного.
Лукиан хмурился.
- Я рассказал ему немало, Джон.
- Да, но может ли он доверять словам такого лжеца, как ты? -
маленький бесформенный ротик уродца изогнулся в улыбке, большие глаза
закрылись.
Лукиан вздохнул и повел меня к лестнице.

Лишь через несколько лет я понял, что лгал именно Джон Азур Крест, а
жертвой его лжи стал Лукиан. Я мог причинить им вред. Что, собственно, и
сделал.
Причем, мне не пришлось прибегать к особым хитростям. У епископа
нашлись друзья и в правительстве, и в средствах массовой информации.
Деньги помогли мне самому свести знакомство с нужными людьми. Прежде всего
я выдал местонахождение Креста, обвинив его в том, что он использует свои
сверхъестественные способности для воздействия на сознание последователей
Лукиана. Мои друзья отнеслись к этим обвинениям вполне серьезно. Посланный
к собору ударный отряд взял телепата под охрану, после чего его отдали под
суд.
Разумеется, он без труда доказал свою невиновность. Люди-телепаты
могут читать чужие мысли лишь вблизи, а на большее, за редким исключением,
просто не способны. Но встречаются они редко, их боятся, а Крест еще
обладал и устрашающей внешностью. Короче, его оправдали по всем пунктам
обвинения, но предложили незамедлительно покинуть Аммадон. И он отбыл на
другую планету в неизвестном направлении.
У меня не было желания отправить его за решетку. Суда над ним вполне
хватило, чтобы в стене лжи, столь любовно сложенной Лукианом и Крестом,
возникли трещины. Путь к вере тернист, но потерять ее можно очень легко,
ибо малейшее сомнение начинает подтачивать, казалось бы, незыблемое
основание.
Епископ и я трудились не покладая рук, сея новые сомнения. Надо
отметить, лжецы поработали на славу. Аммадон, как и многие культурные
центры, имел компьютерную систему, связывающую школы, университеты,
библиотеки, - каждый желающий мог в любой момент воспользоваться
информацией, накопленной цивилизацией за многие тысячелетия.
И при проверке обнаружилось, что история Рима и Вавилона слегка
подправлены. Трижды я нашел ссылки на Иуду Искариота, в одной он
упоминался как предатель, в другой - как святой, в третьей - как
покоритель Вавилона. Говорилось, что именно он построил висячие сады, и
там же приводился так называемый кодекс Иуды.
А согласно сведениям, хранящимся в библиотеке Аммадона, драконы
исчезли на Земле во времена Христа.
Мы вычистили всю эту ложь, выбросили из памяти компьютеров, хотя для
этого нам пришлось заручиться поддержкой полдюжины нехристианских миров.
Только получив официальные заверения от них, библиотекари и академики
Аммадона признали, что дело не в простом споре двух религий.
К тому времени орден святого Иуды, выставленный напоказ во всей своей
неприглядности, таял на глазах. Лукиан Иудассон уже перестал улыбаться и в
основном сердито хмурился. По меньшей мере, половина его церквей
закрылось, лишившись прихожан.
Разумеется, ересь никогда не умирает полностью. Всегда есть те, кто
продолжает верить, несмотря ни на что. Наверняка и по сей день "Путь
креста и дракона" читают на Арионе, в фарфоровом городе Аммадон, под сенью
"шептуний".
Арла-к-Бау и "Истина Христова" доставили меня на Весе через год после
моего отъезда. Архиепископ Торгатон дал согласие на отпуск, который
испрашивался мною ранее. Я одержал еще одну победу, жизнь Церкви текла,
как и прежде, а орден святого Иуды Искариота получил смертельный удар,
оправиться от которого уже не мог. Прибыв на Весе, я полагал, что телепат,
Джон Азур Крест, ошибся, недооценив силу рыцаря-инквизитора.
Потом, однако, мне вспомнились его слова.
ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ ПРИЧИНИТЬ НАМ ВРЕДА, ДАМИЭН.
Нам?
Ордену святого Иуды? Или Лжецов?
Он лгал, думаю, сознательно, зная, что я пойду до конца, но сокрушу
"Путь креста и дракона". Но не было для него тайной и другое: я ничем не
задену Лжецов, даже не решусь упомянуть о них. Как я мог? Кто бы мне
поверил? Величайший заговор, древний, как сама история? Попахивало
паранойей, тем более что доказательств-то не было.
Телепат лгал Первому Учителю для того, чтобы тот отпустил меня живым,
теперь я в этом не сомневаюсь. Отдавая меня Лукиану, Крест подставил бы
под удар и себя, и Лжецов. Пойти на такой риск он не мог. Проще было
пожертвовать пешками в большой игре - Лукианом Иудассоном и его
вымышленной религией.
Я покинул Весе, зная, что нет во мне другой веры, кроме как слепая
вера в правду. Найти ее в Единственно истинной католической межзвездной
церкви Земли и тысячи миров я уже не мог.
Еще более убедил меня в этом и год отпуска, проведенный в библиотеках
Весса, Кэтадея и Селии. Наконец, я возвратился в приемный покой
архиепископа.
- Мой господин, - я стоял перед Торгатоном Найн-Клариис Туном в самой
худшей паре обуви, - я не могу выполнять ваши поручения. Прошу разрешить
мне удалиться от дел.
- Какова причина? - легкая волна перехлестнула через бортик.
- Я потерял веру.
Он долго, постоянно мигая, смотрел на меня.
- Ваша вера касается лишь вас и вашего духовника. Моя же забота -
результаты. Вы блестящий специалист, Дамиэн. Мы не можем отпустить вас.
Правда освобождает. Но свобода зачастую холодна, пуста и пугающа, в
то время как ложь несет и тепло, и красоту.
В прошлом году Церковь даровала мне новый звездолет. Я назвал его
"Дракон".

Джорж Р.Р. МАРТИН

МИСТФАЛЬ ПРИХОДИТ УТРОМ

Пер. А.Корженевского

В то утро первого дня после посадки я вышел к завтраку довольно рано,
однако Сандерс уже ждал на балконе, где были накрыты столы.
Он стоял в одиночестве у самого края, вглядываясь в укрывший юры
туман.
Я подошел и негромко поздоровался. Он не ответил на приветствие и, не
оборачиваясь, произнес:
- Красиво, да?
Красиво было невероятно.
Всего в нескольких футах под балконом перекатывался туман, и его
призрачные волны разбивались о замок Сандерса. Плотное белое одеяло
протянулось от горизонта до горизонта, полностью скрывая от взгляда
поверхность планеты. Лишь к северу виднелся пик Красного Призрака -
проткнувший небо шипастый кинжал красного камня. И все. Остальные юры
по-прежнему прятались под разлившимся туманом.
Но мы стояли выше уровня тумана. Сандерс построил свой отель на самой
высокой скале этого горного кряжа. Мы словно плыли в беспокойном белом
океане - одни, на летающем острове в окружении облаков.
"Облачный Замок". Именно так Сандерс и назвал свой отель. Нетрудно
догадаться, почему.
- Здесь всегда такая красота? - спросил я Сандерса, вдоволь
насмотревшись.
- Каждый мистфаль, - ответил он, поворачиваясь: толстяк с добродушным
румяным лицом и мечтательной полуулыбкой на губах, какую не часто увидишь
у людей его склада.
Он махнул рукой на восток, где поднимающееся над туманом солнце
Призрачного Мира разливалось по утреннему небу алым с полосами оранжевого
заревом.
- Солнце, - сказал он. - Когда встает солнце, жар загоняет туман
обратно в долины, отбирает у него захваченные ночью горы. Туман садится, и
пики один за другим появляются на свет. К полудню весь этот кряж будет
виден на многие мили вокруг. Ничего подобного на Земле нет, да и нигде
нет. - Он снова улыбнулся и подвел меня к одному из столиков, беспорядочно
расставленных по балкону. - А на закате все повторяется, только наоборот.
Обязательно посмотрите сегодня мистрайз.
Мы сели и, когда кресла подали сигнал о присутствии людей, к столику
подкатил сверкающий робот-официант.
- Это война, понимаете, - продолжал Сандерс, не обращая на робота
внимания. - Вечная война между солнцем и туманом. И туману всегда
достается все лучшее. Долины, равнины, побережья, У солнца - лишь горные
пики, да и то только днем.
Он повернулся к роботу и заказал для нас кофе, чтобы было чем
заняться до прибытия остальных. Разумеется, свежезаваренный, из только что
помолотых зерен. Сандерс из принципа не держал у себя в отеле ни
синтетических продуктов, ни суррогатов.
- Вы, похоже, любите эти места, - сказал я, пока мы ждали кофе.
- Отчего же их не любить? - засмеялся Сандерс. - В "Облачном Замке"
есть все. Хорошая пища, развлечения, азартные игры и прочие удовольствия
родного мира. Но тут есть еще и эта планета. Таким образом, у меня все
лучшее от двух миров.
- Пожалуй. Но большинство людей этого не понимают. Никто не прилетает
на Призрачный Мир ради азартных игр или хорошей пищи.
Сандерс кивнул.
- Здесь иногда бывают охотники. Гоняются за скальными кошками и
луговыми дьяволами. И время от времени кто-нибудь прилетает полазить по
руинам.
- Может быть, - сказал я. - Но это все исключения из правила. В
основном, ваши гости прилетают сюда по одной-единственной причине.
- Верно, - согласился Сандерс, ухмыляясь. - Призраки.
- Призраки, - откликнулся я, словно эхо. - Здесь красиво, хорошая
охота, рыбалка, отличные горы для скалолазов. Но совсем не это привлекает
людей. Они летят сюда ради призраков.
Робот доставил кофе, две большие чашки, от которых поднимался
ароматный пар, и кувшинчик густых сливок. Очень крепкий, очень горячий и
очень хороший кофе. После нескольких недель той синтетической бурды,
которой нас поили в космолете, я словно впервые проснулся.
Сандерс пил кофе маленькими глотками и изучающе поглядывал на меня
над краем чашки. Затем медленно поставил ее на стол. - И вы тоже прибыли
сюда ради призраков?
Я пожал плечами.
- Разумеется. Моих читателей не особенно интересуют красоты природы,
пусть даже такие редкостные. Дубовски и его люди прилетели, чтобы поймать
призраков, а я должен буду написать об их работе.
Сандерс хотел было что-то сказать, но ему помешали. Совсем рядом
прозвучал жесткий, сильный голос:
- Если тут вообще есть призраки.
Мы повернулись к входу. В дверях, щурясь от света, стоял доктор Чарлс
Дубовски, руководитель научной экспедиции на планету Призрачный Мир.
Каким-то образом ему удалось на этот раз избавиться от свиты ассистентов,
которые обычно сопровождали его повсюду.
Дубовски постоял еще несколько секунд, затем подошел к нашему
столику, отодвинул кресло и сел. Из своей ниши тут же выкатился робот.
Сандерс глядел на ученого с нескрываемой неприязнью.
- А почему вы думаете, что их здесь нет? - спросил он.
Дубовски пожал плечами и улыбнулся.
- Просто мне кажется, что доказательств их существования
недостаточно. Однако пусть вас это не беспокоит. Я никогда не позволяю
чувствам влиять на результаты работы. Как и другим, мне прежде всего нужна
истина, и моя экспедиция проведет самое объективное расследование. Если
ваши призраки существуют, я их найду.
- Или они сами вас найдут, - сказал Сандерс с мрачным выражением
лица. - Что, может быть, окажется не очень приятным сюрпризом.
Дубовски рассмеялся.
- Право же, Сандерс, хоть вы и живете в замке, но зачем столько
мелодраматизма?
- Вы напрасно смеетесь, доктор. Вам ведь известно, что они уже
убивали людей.
- Доказательств этому нет, - сказал Дубовски. - Совсем нет. Так же
как нет доказательств существования самих призраков. Но затем мы сюда и
прилетели. Чтобы доказать. Или опровергнуть... Однако я здорово
проголодался. - Он повернулся к роботу-официанту, что по-прежнему стоял
рядом и нетерпеливо гудел.
Мы с Дубовски заказали бифштексы из скальной кошки и корзиночку
горячего, только изготовленного печенья. Сандерс, отдавая должное земным
продуктам, что доставил наш корабль предыдущей ночью, заказал на завтрак
огромный кусок ветчины и яичницу из полдюжины яиц.
Мясо скальной кошки имеет какой-то особый привкус, которого у земного
мяса нет уже многие века. Мне бифштекс очень понравился, но Дубовски
оставил свою порцию почти нетронутой: он был слишком занят разговором.
- Не следует воспринимать призраков столь легкомысленно, - сказал
Сандерс, когда робот отправился выполнять заказы. - Доказательства есть.
Много доказательств. Двадцать две смерти с тех пор, как открыли эту
планету. И более десятка показаний очевидцев.
- Верно, - согласился Дубовски. - Но я бы не назвал это настоящими
доказательствами. Гибель людей? Да. Однако в большинстве случаев это
просто исчезновения. Кто-то мог сорваться в пропасть, кого-то еще сожрали
скальные кошки и так далее. В тумане почти невозможно найти тела. На Земле
за один день людей пропадает даже больше, но никто не выдумывает ничего
лишнего. Здесь же, каждый раз, когда кто-то исчезает, сразу начинаются
разговоры, что это, мол, опять виноваты призраки. Нет уж, извините. Для
меня это не доказательства.
- Однако тела все же находили, доктор, - спокойно заметил Сандерс. -
Разорванные в клочья. Ни роковые ошибки при восхождении, ни скальные кошки
в данном случае ни при чем.
Тут я решил, что пришла и моя очередь сказать что-нибудь.
- Насколько я знаю, было найдено только четыре тела.
Готовясь к экспедиции, я довольно тщательно изучил все имеющиеся о
призраках сведения.
Сандерс нахмурился.
- Допустим. Но эти-то четыре случая, на мой взгляд, вполне
убедительное доказательство.
Робот расставил тарелки с завтраком, но, пока мы ели, Сандерс
продолжал гнуть свое:
- Например, самый первый случай. Ему до сих пор нет убедительного
объяснения. Экспедиция Грегора...
Я кивнул. Действительно, Грегор был капитаном космолета, что открыл
Призрачный Мир почти семьдесят пять лет назад. Он проверил туман сенсорами
и посадил корабль на прибрежной равнине. Затем отправил несколько групп
осмотреть окрестности. В каждую группу входило по два человека, все хорошо
вооружены. Но одна из групп вернулась лишь в половинном составе, причем
вернувшийся был на грани истерики. Они с напарником случайно разошлись в
тумане, и вдруг он услышал душераздирающий крик, а когда наконец нашел
своего товарища, тот был уже мертв. И над телом убитого стояло какое-то
существо.
По словам этого участника экспедиции, убийца походил на человека
футов восьми ростом, но выглядел как-то зыбко, призрачно. Когда землянин
выстрелил, заряд бластера прошел сквозь него, не принеся странному
существу никакого вреда, а затем оно задрожало и растаяло в тумане.
Грегор послал на поиски еще несколько групп, но они лишь вернули на
корабль тело. Без специальной аппаратуры даже найти в тумане то самое
место дважды было нелегко. Не говоря уже об описанном существе.
Короче, этот случай так и не получил подтверждения. Но когда Грегор
вернулся на Землю, сообщение о происшедшем вызвало сенсацию. На планету
послали еще одну экспедицию для более тщательной проверки, но и она не
дала результатов. Однако один из участников экспедиции бесследно исчез.
Так родилась легенда о живущих в тумане призраках. С годами она лишь
обрастала подробностями. Посещали Призрачный Мир и другие корабли,
прилетали колонисты - совсем немного, причем значительная часть их спустя
какое-то время покинула планету. Прилетел Пал Сандерс и воздвиг свой
"Облачный Замок", чтобы публика, желающая увидеть планету призраков, могла
жить в безопасности и комфорте.
Случались и другие смерти, и новые исчезновения, и многие уверяли,
что им удалось заметить бродящих в тумане призраков. А затем кто-то
обнаружил руины: всего лишь нагромождение каменных блоков сейчас, но
когда-то давным-давно это были строения. Дома призраков, говорили люди.
Мне казалось, что доказательства все-таки есть. От некоторых из них
просто нельзя было отмахнуться. Но Дубовски только качал головой.
- История с Грегором ничего не доказывает, - сказал он. - Вы не хуже
меня знаете, что тщательным исследованием планеты никто не занимался.
Почти без внимания остались равнинные области, где и садился корабль
Грегора. Возможно, участника его экспедиции убил какой-нибудь зверь.
Редкий зверь, обитающий в тех местах.
- А как же быть со свидетельством напарника? - спросил Сандерс.
- Истерика в чистом виде.
- А другие очевидцы? Их было немало, и далеко не все они впадали в
истерику.
- Это ничего не доказывает, - сказал Дубовски, качая головой - На
Земле до сих пор полно людей, которые уверяют, что видели привидения или
летающие тарелки. А здесь, с этими проклятыми туманами, ошибиться или
представить себе то, чего нет, еще проще.
Он ткнул в сторону Сандерса ножом, которым только что намазывал на
печенье масло, и продолжил:
- Все дело в тумане. Без туманов миф о призраках давно бы уже
развеялся. Просто до настоящего времени ни у кого не находилось ни
оборудования, ни денег, чтобы провести действительно тщательное
исследование этого феномена. Но у нас есть и то и другое. Мы непременно
разберемся и выясним истину раз и навсегда.
Сандерс скорчил недовольную мину.
- Если останетесь до тех пор живы. Может быть, призракам не
понравится, что их исследуют.
- Я вас не понимаю, Сандерс, - сказал Дубовски. - Если вы так боитесь
и так уверены, что они существуют, то как вам удалось прожить здесь
столько лет?
- В конструкцию "Облачного Замка" заложено множество систем
безопасности, - ответил Сандерс. - В брошюре, что мы рассылаем для
рекламы, все это описано. Так что здесь никому ничего не угрожает. И самое
главное, призраки никогда не выходят из тумана, а мы почти весь день на
солнце. Но внизу, в долинах, - там совсем другое дело.
- Чушь! Суеверия! Я подозреваю, что все эти ваши призраки не что
иное, как переселенные с Земли привидения. Чьи-то беспочвенные фантазии.
Но сейчас я гадать не буду, подожду результатов. Вот тогда посмотрим. Если
призраки существуют, им не удастся от нас спрятаться.
Сандерс взглянул на меня.
- А вы как думаете? Вы тоже с ним согласны?
- Я - журналист, - ответил я осторожно, - и прилетел сюда, чтобы
рассказать об экспедиции. Многие слышали о здешних призраках, и наших
читателей эта тема интересует. Скажем так, у меня нет своего мнения. Во
всяком случае, такого, которым я был бы готов поделиться с другими.
Несколько расстроившись, Сандерс замолчал и с удвоенной энергией
накинулся на ветчину с яйцами. Теперь говорил один Дубовски - разумеется,
о деталях запланированной работы. До самого окончания завтрака мы только и
слышали, что про ловушки для призраков, планы поисков, поисковые
автоматические зонды и сенсоры. Я внимательно слушал, запоминая
подробности для первой статьи.
Сандерс тоже внимательно слушал. Но по выражению его лица можно было
заключить, что все это ему очень не нравится.
В тот день ничего особенного больше не случилось. Дубовски почти до
самого вечера следил за разгрузкой оборудования на посадочной площадке,
построенной чуть ниже замка. Я написал небольшую статью о планах
экспедиции и передал ее на Землю. Сандерс занимался другими своими гостями
и выполнял всяческие обязанности, из которых, видимо, и состоит день
управляющего отелем.
На закате я снова вышел на балкон посмотреть мистрайз.
Да, как сказал Сандерс, это действительно была война. При мистфале я
видел, как солнце победило в первой из двух ежедневных битв. Теперь же
сражение возобновилось. Когда температура воздуха упала, туман снова
пополз вверх. Вьющиеся белые языки тумана бесшумно поднимались из долин и
обволакивали острые горные пики, словно призрачные пальцы. Эти пальцы
становились все толще, все сильнее и вскоре подтягивали за собой основные
силы тумана.
Один за другим иные изъеденные ветром пики скрывались в белизне до
следующего утра. Красный Призрак, гигант к северу от отеля, исчез в
колышущемся белом океане последним, а затем туман выплеснулся на балкон и
накрыл "Облачный Замок".
Я пошел внутрь. Сандерс ждал у дверей - видимо, он за мной наблюдал.
- Вы были правы, - сказал я. - Это и в самом деле красиво.
Он кивнул.
- Знаете, я думаю, Дубовски так и не удосужился взглянуть. - Наверно,
занят.
- Слишком занят, - вздохнул Сандерс. - Идемте. Хочу вас угостить.
В баре отеля было тихо и почти темно - такая обстановка располагает к
хорошему разговору и серьезным напиткам. Чем больше я знакомился с замком,
тем больше мне нравился Сандерс. Наши вкусы здорово совпадали.
Мы выбрали столик в самом темном и уединенном углу комнаты и сделали
заказы - спиртное было на выбор с целой дюжины планет. Как-то сам собой
завязался разговор.
- Похоже, вы не очень рады, что прилетел Дубовски, - сказал я, когда
перед нами поставили бокалы. - Почему бы это? Ведь почти весь отель теперь
заполнен.
Сандерс оторвал взгляд от своего бокала и улыбнулся.
- Верно. Сейчас не сезон. Но мне не нравятся его планы.
- И вы пытаетесь его напугать?
Улыбка Сандерса исчезла.
- Неужели это было настолько заметно?
Я кивнул.
- В общем-то я не думал, что у меня получится, - сказал он, вздыхая,
потом задумчиво пригубил из бокала. - Но я должен был сделать хоть что-то.
- Почему?
- Потому. Потому что он разрушит этот мир, если ему позволить. Если
он и ему подобные доведут свое дело до конца, во Вселенной не останется
тайны.
- Но он лишь пытается отгадать загадки этой планеты. Существуют ли
призраки? Руины... Кто строил эти здания? Разве вам самому никогда не
хотелось это узнать, Сандерс?
Он осушил свой бокал, оглянулся и, поймав взгляд официанта, заказал
еще. Здесь уже не было никаких роботов - только люди. Сандерс умел
создавать обстановку.
- Разумеется, хотелось, - ответил он, когда официант принес новый
бокал. - Это всем интересно. Поэтому-то люди и прилетают на Призрачный Мир
и попадают сюда, в "Облачный Замок". Каждый, кто оказывается на этой
планете, в глубине души надеется, что ему повезет, что он увидит призраков
и сам отгадает все загадки. Пока это никому не удавалось. Человек цепляет
на пояс бластер и бродит по туманным лесам дни, а то и недели напролет, но
ничего не находит. Ну и что? Он всегда может вернуться и начать снова.
Ведь мечта, романтика, тайна - все остается по-прежнему. И потом, как
знать, может быть, в один из таких походов ему посчастливится и он увидит
мельком призрака. Или что-то такое, что он сочтет за призрака. Не важно.
Он улетит домой счастливым, потому что приобщился к легенде. Он
прикоснулся к маленькой доле мироздания, с которой люди, подобные
Дубовски, еще не сорвали покров очарования и тайны.
Он надолго замолчал, глядя в свой бокал, потом наконец продолжил:
- Дубовски! Черт бы его побрал! У меня просто кипит все внутри, когда
я о нем думаю. Прилетел охотиться на призраков! И тебе корабль, набитый
аппаратурой, и целая свита лакеев, и миллионный бюджет на исследования!
Ведь он своего добьется - вот что меня пугает. Или докажет, что призраков
не существует, или найдет их, и они окажутся какими-нибудь животными,
примитивными гуманоидами или...
Он одним махом допил содержимое бокала.
- После этого все рухнет. Рухнет. Понимаете? При помощи своих
электронных ящиков он ответит на все вопросы, и остальным уже ничего не
останется. Это просто несправедливо.
Я сидел и молча потягивал свой коктейль. Сандерс заказал еще. У меня
невольно зародилось черное подозрение, и в конце концов я не выдержал.
- Если Дубовски ответит на все вопросы, тогда никто больше сюда не
полетит. Вы останетесь не у дел, прогорите. Может быть, именно в этом
причина вашего беспокойства?
Сандерс впился в меня яростным взглядом, и на мгновение мне
показалось, что он вот-вот меня ударит.
- Я думал, вы другой. Вы видели мистфаль, вы поняли. Во всяком
случае, мне так показалось. Но, видимо, я ошибся. - Он мотнул головой в
сторону выхода и добавил: - Убирайтесь.
Я встал.
- Ладно. Извините, Сандерс. Но задавать неприятные вопросы вроде
этого - моя работа.
Сандерс никак не отреагировал, и я направился к выходу. Остановившись
в дверях, я обернулся и взглянул на хозяина "Облачного Замка". Он снова
сидел, уставившись в свой бокал, и громко разговаривал сам с собой.
- Ответы! - В его устах это прозвучало как ругательство. - Ответы!
Вечно им нужны ответы... Они просто не понимают, что сами вопросы куда
изящнее... Боже, почему они никак не оставят их в покое?
Я вышел, и он остался один. Наедине со своим бокалом.

И для участников экспедиции, и для меня самого следующие несколько
недель были заполнены до предела. Дубовски, надо отдать ему должное,
подошел к проблеме очень серьезно. Атаку на Призрачный Мир он спланировал
предельно тщательно.
Прежде всего, картографирование. Из-за туманов существовавшие до сих
пор карты Призрачного Мира, мягко говоря, высокой точностью не отличались.
Дубовски выслал на разведку целую флотилию небольших автоматических зондов
- они скользили над белым океаном и с помощью мощного сенсорного
оборудования выведывали скрытые туманом секреты. Собранная вместе
информация с зондов дала детальную топографическую карту региона.
Затем Дубовски и его помощники старательно нанесли на карту все
имеющиеся сведения о встречах с призраками, начиная с экспедиции Грегора.
Разумеется, значительная часть этих данных была собрана и проанализирована
задолго до отлета с Земли. Однако собранная в библиотеке "Облачного Замка"
информация тоже нашла свое применение. Как участники экспедиции и ожидали,
наиболее часто появление призраков отмечалось в долинах, прилегающих к
отелю, единственному постоянному поселению людей на планете.
Когда эта работа была закончена, Дубовски расставил в местах с
наибольшим числом появлений свои ловушки. Еще несколько штук его люди
установили в удаленных районах, включая и прибрежную равнину, где впервые
сел корабль Грегора.
На самом деле, конечно, это были никакие не ловушки: невысокие
колонны в твердосплавной оболочке, набитые всевозможной сенсорной и
записывающей аппаратурой. Тумана для них словно не существовало, и, если
бы какой-нибудь невезучий призрак оказался в радиусе действия такой
ловушки, его появление было бы непременно замечено.
Одновременно с этим автоматические зонды вернули на базу,
перепрограммировали и отправили каждый по своему маршруту. Теперь, когда
топография местности стала известна до мельчайших подробностей, появилась
возможность высылать зонды в полеты на небольшой высоте сквозь туман, не
опасаясь, что они наткнутся на скрытое препятствие. Сенсорная аппаратура
зондов была, конечно, проще, чем в ловушках, но зато они имели гораздо
больший радиус действия и за день могли обследовать по несколько тысяч
квадратных миль.
И наконец, когда все ловушки уже стояли на местах, когда все зонды
вылетели по заданным маршрутам, Дубовски и его люди отправились в туманные
долины сами. Каждый нес тяжелый рюкзак с сенсорным оборудованием: такие
группы обладали большей мобильностью по сравнению с ловушками, а приборы у
них были даже лучше, чем те, что имелись на зондах. День за днем они
старательно прочесывали все новые и новые участки.
Я несколько раз отправлялся в эти пешие походы - тоже с грузом
аппаратуры. И хотя мы ничего не нашли, материал получился чрезвычайно
интересный. Кроме того, за время походов я буквально влюбился в туманные
леса.
В рекламных буклетах для туристов их часто описывают как "жуткие
туманные леса таинственного Призрачного Мира", но ничего жуткого в них
нет, ей-богу. Есть странная, удивительная красота - для тех, кто в
состоянии ее оценить.
Тонкие и очень высокие деревья с белой корой и бледно-серыми
листьями. Но не подумайте, что там совсем нет цвета. В этих лесах очень
распространены паразитические растения, что-то вроде висячих мхов, которые
спускаются с верхних ветвей каскадами зеленого и алого цветов. А еще
камни, лианы и низкорослые кусты, буквально увешанные фиолетовыми плодами
самых причудливых форм.
Но солнца, конечно, нет. Туман прячет все вокруг. Языки тумана вьются
и скользят вокруг, путаются под ногами, ласкают вас невидимыми руками.
Время от времени он словно играет с вами. По большей части вы идете в
плотной пелене и видите окружающее лишь в пределах нескольких футов - даже
сапоги тают порой в стелющейся у земли белизне. Но иногда туман вдруг
сгущается, будто набрасываясь на вас со всех сторон сразу, и вы не видите
вообще ничего. Со мной это случалось неоднократно, и я каждый раз
обязательно врезался на полном ходу в дерево.
А иногда туман без всякой видимой причины откатывается назад и
оставляет вас одного в прозрачном пузыре внутри облака. Вот в такие
мгновения лес виден во всей его удивительной красе. Краткие, захватывающие
мгновения сказки. Случается такое редко и очень ненадолго, но в памяти
остается навсегда.
Да, остается.
В те первые недели у меня было не так много времени для прогулок -
разве что когда я ходил с группами по выработанным маршрутам, чтобы
ощутить на себе, каково это. В основном я писал. Подготовил серию очерков
по истории планеты, немного приукрасив ее рассказами о наиболее известных
встречах с призраками. Затем серия очерков об участниках экспедиции из
числа тех, кто достоин особого внимания. Очерк о Сандерсе и проблемах, с
которыми ему пришлось столкнуться, когда он строил свой "Облачный Замок".
Научные очерки о плохо пока изученной экологии планеты. Художественные
серии о лесах и юрах. Очерки-догадки о руинах. Очерки об охоте на скальных
кошек, о перспективах местного альпинизма, об огромных и опасных болотных
ящерицах, что водились на островах неподалеку...
И разумеется, я написал о Дубовски и его поисках. Много написал.
Однако в конце концов поиски приобрели рутинный характер, и я почти
исчерпал запас тем, которые мог предложить Призрачный Мир. Работы стало
меньше, и у меня появилось свободное время.
Вот тогда только я и начал наслаждаться Призрачным Миром
по-настоящему. Пристрастившись к ежедневным прогулкам по лесам, я с каждым
днем заходил все дальше и дальше. Побывал среди руин и даже слетал за
полконтинента, чтобы самому увидеть болотных ящериц, которых до того видел
лишь на голографиях. Подружился с группой охотников, чей маршрут пролегал
неподалеку от отеля, и умудрился подстрелить скальную кошку. Затем, уже с
другими охотниками, побывал на западном побережье, где меня самого чуть не
прикончил луговой дьявол.
И мы снова начали разговаривать с Сандерсом.
Все это время он практически игнорировал меня, Дубовски и всех
остальных, кто был связан с поисками призраков. Если и разговаривал с
кем-то, то ворчливым, недовольным тоном, здоровался коротко, очень
сдержанно и по большей части проводил время с другими гостями замка.
После нашего разговора в баре в тот вечер, когда он высказал свое
отношение к Дубовски, я, признаться, поначалу беспокоился, что он наделает
каких-нибудь глупостей. Мне легко представлялось, как он убивает
кого-нибудь в тумане, чтобы потом свалить это на призраков. Или, может
быть, просто уничтожает ловушки. Я не сомневался, что он придумает
что-нибудь, чтобы испугать Дубовски или как-то еще помешать экспедиции.
Видимо, я насмотрелся дрянных передач по головидению. Сандерс ничего
такого не делал. Он лишь дулся, стрелял в нас сердитыми взглядами,
встречая в коридорах отеля, и затруднял жизнь по мелочам, отказывая в
советах и вообще в какой-нибудь помощи.
Однако спустя некоторое время он все же потеплел. Правда, не к
Дубовски и его людям, а только ко мне.
Скорее всего из-за моих прогулок по лесам. Дубовски забредал туда,
лишь когда этого требовала работа. Да и то с большим нежеланием и очень
ненадолго. Остальные участники экспедиции следовали его примеру. Я
оказался вроде как белой вороной. Впрочем, я с самого начала был из другой
стаи.
Сандерс это, конечно, заметил - из происходящего в замке вообще мало
что ускользало от его внимания - и снова стал со мной разговаривать.
Поначалу вежливо, на нейтральные темы, но в конце концов он даже пригласил
меня в бар.
Экспедиция работала уже около двух месяцев. На Призрачном Мире
наступала зима, воздух вокруг "Облачного Замка" стал колким и холодным. Мы
с Дубовски сидели на балконе, неторопливо потягивали кофе после очередного
замечательного ужина. Сандерс и какие-то туристы расположились за столиком
неподалеку.
Я уже не помню, о чем мы тогда говорили с Дубовски, но он вдруг
перебил меня, передернув плечами, и заявил недовольным тоном:
- Здесь становится холодно. Почему бы нам не перейти внутрь?
Ему, я думаю, и раньше не нравилось сидеть на балконе.
- Ну не так уж и холодно, - возразил я. - И кроме того, скоро закат,
чуть ли не самое красивое время.
Дубовски снова передернул плечами и встал.
- Как хотите. Но я пойду внутрь. Мне совсем не хочется простудиться
из-за того, что вы решили посмотреть еще один мистфаль.
Он двинулся к дверям, но не сделал и трех шагов, когда Сандерс
вскочил на ноги, взвыв, словно раненая скальная кошка.
- Мистфаль! Нет, вы только подумайте! Мистфаль! - закричал он и
выпалил в адрес Дубовски длинную бессвязную очередь ругательств. Я еще ни
разу не видел, чтобы Сандерс так злился, даже когда он выгнал меня самого
из бара в тот первый вечер. Лицо его налилось краской, и он буквально
дрожал от ярости, сжимая и разжимая кулаки. Я торопливо поднялся и встал
между ними. Растерянный и немного напуганный, Дубовски повернулся ко мне.
- В чем... - начал было он.
- Идите к себе, - перебил его я. - В свою комнату. Или на веранду.
Куда угодно. Только уходите отсюда, пока он вас не убил.
- Но... но в чем дело? Что случилось? Я не понимаю.
- Мистфаль бывает по утрам, - объяснил я. - Вечером, на закате, это
называется мистрайз. А теперь идите!
- И это все? Из-за чего он так...
- ИДИТЕ!
Дубовски покачал головой, будто хотел дать понять, что все равно не
понимает происходящего, но ушел.
Я повернулся к Сандерсу.
- Успокойтесь. Остыньте.
Он перестал дрожать, но его взгляд по-прежнему жег спину Дубовски
бластерными импульсами.
- Мистфаль... - пробормотал Сандерс. - Этот ублюдок здесь уже два
месяца, и до сих пор не понял, чем мистфаль отличается от мистрайза.
- Он просто не удосужился посмотреть ни то, ни другое, - сказал я. -
Его подобные вещи не интересуют. Впрочем, ему же хуже. Не стоит из-за
этого волноваться.
Сандерс уставился на меня хмурым взглядом, затем кивнул.
- Да. Может, вы и правы. - Он вздохнул. - Но мистфаль! Черт бы его
побрал! - Короткая пауза. - Мне нужно выпить. Присоединитесь?
Я просто кивнул.
Мы устроились в том же темном углу бара, что и в первый вечер -
видимо, это был любимый столик Сандерса. Прежде чем я справился с одним
коктейлем, Сандерс одолел три. Три больших бокала. В "Облачном Замке" все
было большое.
На этот раз мы ни о чем не спорили, просто говорили о мистфале, о
лесах и руинах. Вспомнили и призраков: Сандерс с большой любовью
пересказывал мне истории о знаменитых встречах. Я, конечно, все их уже
знал, но Сандерс рассказывал гораздо интересней.
По ходу разговора я упомянул, что родился в Брэдбери, когда мои
родители проводили свой отпуск на Марсе. Глаза у Сандерса загорелись, и
еще около часа он травил анекдоты про землян. Их я тоже уже все слышал, но
к тому времени мы здорово набрались, и анекдоты казались очень смешными.
После этого я стал проводить с Сандерсом больше времени, чем с
кем-либо еще из живущих в отеле. Мне казалось, что я уже знаю Призрачный
Мир достаточно хорошо. Оказалось, что я заблуждаюсь, и Сандерс легко это
доказал. Он показал мне несколько укрытых от посторонних глаз лесных
уголков, и я до сих пор не могу их забыть. Затем взял меня с собой на
болота, где растут совсем другие деревья - они жутко раскачиваются при
полном безветрии. Мы летали с ним далеко на север, где я увидел еще один
горный кряж с очень высокими заледеневшими горными пиками, и на юг, где в
одном месте туман непрерывно льется с обрыва, словно призрачная имитация
водопада.
Я, конечно, продолжают писать статьи о Дубовски и его поисках. Однако
новостей было мало, и почти все время я проводил с Сандерсом. То, что
материалов стало меньше, не очень меня беспокоило: моя серия очерков о
Призрачном Мире была встречена очень хорошо как на Земле, так и на
большинстве планет. И я не сомневался, что все в порядке. Оказалось, это
не так. Когда я пробыл на Призрачном Мире чуть больше трех месяцев,
руководство моего синдиката прислало мне новое задание. На планете
Нью-Рефьюдж, что расположена за несколько звездных систем от Призрачного
Мира, разразилась гражданская война, и мои боссы хотели, чтобы я занялся
этой темой. Все равно, напомнили они, информации с Призрачного Мира пока
что не будет: экспедиции Дубовски работать еще больше года.
Призрачный Мир, конечно, очаровал меня, но я был рад такой
возможности. Очерки мои потеряли привлекательность новизны, идеи тоже
иссякли, а события на Нью-Рефьюдж сулили большие новости.
Я попрощался с Сандерсом, Дубовски и "Облачным Замком", прогулялся в
последний раз по туманному лесу и заказал место на ближайшем пролетающем
мимо корабле.

Гражданская война на Нью-Рефьюдж затухла, едва начавшись. Я провел на
планете меньше месяца, и все это время помирал от тоски. Планета была
колонизирована религиозными фанатиками, но у них произошел раскол, и обе
стороны принялись обвинять друг друга в ереси. Тоска зеленая! А в самой
планете было столько же очарования, сколько в марсианских трущобах.
Я улетел оттуда при первой же возможности и, прыгая с планеты на
планету, от одной истории к другой, спустя шесть месяцев оказался на
Земле. Приближались выборы, и мне поручили политическую проблематику, что
меня вполне устраивало: кампания проходила бурно, и достойных пристального
внимания новостей было множество.
Однако все это время я не забывал следить за редкими сообщениями,
поступавшими с Призрачного Мира. В конце концов, как я и ожидал, Дубовски
объявил о пресс-конференции. Как самый главный специалист по призракам, я,
конечно, добился назначения и вылетел на Призрачный Мир самым быстрым
кораблем, который только мог найти.
Прибыл я за неделю до пресс-конференции, раньше всех остальных. Еще
до отлета я успел послать Сандерсу сообщение, и он встретил меня прямо в
космопорте. Мы уединились на балконе, куда робот-официант принес наши
бокалы.
- Ну как? - спросил я, когда мы обменялись любезностями. - Вы уже
знаете, что собирается объявить Дубовски?
- Догадываюсь, - ответил Сандерс с мрачным видом. - Он еще месяц
назад вернул на базу все свои ловушки и зонды с аппаратурой и с тех пор
перепроверял на компьютерах их данные. После того, как вы улетели, у нас
тут было двое очевидцев, которые утверждали, что повстречались с
призраками. В обоих случаях Дубовски оказывался на месте буквально через
несколько часов и ползал там чуть ли не с микроскопом, но безрезультатно.
Я думаю, именно об этом он и собирается объявить. Призраков, мол, не
существует.
Я кивнул.
- Но, может быть, не все так плохо. Грегор тоже ничего не нашел.
- Это разные вещи, - сказал Сандерс. - Грегор не искал так тщательно.
Люди поверят Дубовски, что бы он ни сообщил.
У меня такой уверенности не было, и я только хотел об этом сказать,
когда появился сам Дубовски. Должно быть, кто-то передал ему, что я уже
прилетел. Он быстрым шагом, улыбаясь, вышел на балкон, высмотрел меня,
подошел к столику и сел.
Сандерс кольнул его горящим взглядом и снова уставился в свой бокал.
Не обращая на хозяина "Облачного Замка" внимания, Дубовски заговорил со
мной. Похоже было, что он очень собой доволен. Расспрашивал, чем я
занимался все это время, я отвечал, и он то и дело говорил: "Да. Хорошо.
Замечательно".
Наконец я решил спросить его о результатах поисков.
- Пока ничего сообщить не могу, - ответил он. - Результаты будут
объявлены на пресс-конференции.
- Да полно вам, - сказал я. - Ведь я писал о вашей экспедиции, еще
когда все остальные ее попросту игнорировали. Надо полагать, я заслужил
фору. Каковы результаты?
- М-м-м... ладно, - после некоторых колебаний ответил он. - Но только
не передавайте ничего прямо сейчас. Вы сможете сделать это за несколько
часов до пресс-конференции и все равно опередите своих коллег.
Я согласился.
- И каковы же результаты?
- Призраки... С ними все ясно. Их просто нет. У меня достаточно
данных, чтобы доказать это, не оставив даже тени сомнения, - сказал
Дубовски и заулыбался.
- Только лишь тем, что вы ничего не нашли? - спросил я. - Может быть,
они избегали вас. Если призраки разумны, у них, возможно, хватило ума
спрятаться. Или их просто невозможно обнаружить с помощью вашей
аппаратуры.
- Право же, - сказал Дубовски, - вы и сами в это не верите. Мы
установили в ловушках все существующие виды сенсорных приборов. И если бы
призраки здесь были, хотя бы один прибор их зарегистрировал. Но их просто
нет. Мы установили ловушки и в тех двух новых местах, где, по словам
Сандерса, якобы видели призраков. Ноль. Никаких результатов. Без всяких
сомнений доказано, что этим "очевидцам" призраки лишь померещились. Именно
померещились.
- Но ведь люди тут и погибали, и бесследно исчезали, - настаивал я. -
Как насчет экспедиции Грегора и других классических случаев?
Улыбка Дубовски стала еще шире.
- Я, конечно, не могу опровергнуть все подобные предположения, но
наши зонды и поисковые группы нашли четыре скелета. - Он принялся загибать
пальцы. - Двое погибли при обвалах, у третьего на костях обнаружены следы
когтей скальной кошки.
- А четвертый?
- Убийство, - ответят Дубовски. - Тело было захоронено в неглубокой
могиле, и это явно дело рук человека. Могилу размыло, когда ручей
неподалеку вышел из берегов. Погибший числился среди исчезнувших. Я не
сомневаюсь, что и все остальные тела можно найти, если искать достаточно
долго, но окажется, что ничего сверхъестественного в смерти этих людей
нет.
Сандерс оторвал взгляд от бокала.
- Грегор, - упрямо напомнил он. - Грегор и другие классические
случаи.
Улыбка Дубовски превратилась в презрительную ухмылку.
- А, да. Мы обследовали тот район довольно тщательно, и - как и
предполагали - обнаружили неподалеку поселение обезьяноподобных существ.
Здоровые твари. Похожи на огромных бабуинов с грязным белым мехом. Не
очень, впрочем, успешная ветвь эволюции. Мы нашли лишь одну стаю, но и они
постепенно вымирают. Совершенно очевидно, что человек Грегора видел именно
их. И преувеличил увиденное сверх всякой меры.
Наступило тяжелое молчание, и нарушил его Сандерс. Тихим, убитым
голосом он произнес:
- Один только вопрос. Ради чего все это?
Улыбка на губах Дубовски растаяла.
- Вы так ничего и не поняли, Сандерс? Ради истины. Ради того, чтобы
освободить планету от невежества и суеверия.
- Освободить Призрачный Мир? - переспросил Сандерс. - А разве он был
порабощен?
- Безусловно, - ответил Дубовски. - Порабощен дурацкими мифами.
Страхом. Но теперь эта планета свободна и открыта для людей. В конце
концов мы откроем и тайну руин тоже - теперь нам не будут мешать невнятные
легенды, заслоняющие факты. Мы откроем Призрачный Мир для колонизации.
Люди уже не будут бояться прилетать сюда, жить здесь и работать. Мы
победили страх.
- Колония? Здесь? - Сандерс даже удивился. - Вы собираетесь разгонять
туман вентиляторами или как? Сюда уже прилетали колонисты. С тем же и
улетели. Почва не та. Да и юры кругом - не очень-то развернешься тут с
фермами. По крайней мере на серьезной коммерческой основе. Фермерствовать
на Призрачном Мире просто невыгодно, тем более что сотням других колоний
позарез нужны рабочие руки. Ну зачем вам еще одна планета? Зачем
превращать Призрачный Мир в еще одну копию Земли?
Сандерс печально покачал головой, осушил свой бокал и продолжил:
- Это вы ничего не поняли, доктор Дубовски. Не надо обманывать себя.
Вы не освободили Призрачный Мир. Вы его уничтожили. Украли призраков и
оставили пустую планету.
Дубовски встрепенулся.
- Я думаю, вы не правы. Люди найдут, как выгодно эксплуатировать эту
планету. Но даже если бы не прав был я, это не имеет значения. Знания -
вот что нужно человеку. Люди вроде вас пытались затормозить прогресс с
незапамятных времен. Им это не удавалось так же, как не удалось вам.
Человеку необходимы знания.
- Может быть, - сказал Сандерс. - Но разве человеку нужны только
знания? Сомневаюсь. Я думаю, человеку нужны и тайны, и поэзия, и
романтика. Ему нужны неразгаданные загадки - чтобы размышлять и
удивляться.
Дубовски резко встал, нахмурился.
- Этот разговор лишен смысла. Так же, как и ваша философия, Сандерс.
В моей вселенной нет места неразгаданным загадкам.
- Тогда вы живете в очень скучной вселенной, доктор.
- А вы, Сандерс, погрязли в нечистотах собственного невежества. Если
вам так хочется, найдите себе другое суеверие. Но не пытайтесь убедить
меня в чем-то сказками и легендами. У меня нет времени гоняться за
призраками. - Он взглянул на меня. - Увидимся на пресс-конференции.
Дубовски повернулся и быстрым шагом ушел с балкона. Сандерс молча
смотрел ему в спину, затем повернулся в кресле к юрам и сказал:
- Туман поднимается.

Как выяснилось позже, Сандерс был не прав насчет колонии. Колония на
Призрачном Мире появилась, хотя и не Бог весть какая: виноградники,
перерабатывающие заводы, мастерские - от силы на несколько тысяч человек,
причем это хозяйство принадлежало всего двум большим компаниям.
Коммерческое земледелие действительно не могло принести тут выгоды.
Исключением оказался лишь местный виноград - круглые серые плоды размером
с лимон. Поэтому Призрачный Мир экспортирует один-единственный продукт -
дымчатое белое вино с мягким устойчивым привкусом.
Разумеется, его называют миствайн, и за последние годы я как-то к
нему пристрастился. Вкус напоминает мне о мистфалях и навевает
мечтательное настроение. Но, может быть, дело не в вине, а во мне самом.
Особой популярностью оно не пользуется.
Однако какую-то минимальную прибыль это вино приносит. Поэтому на
Призрачном Мире до сих пор регулярно останавливаются космолеты. Во всяком
случае грузовые.
А вот туристов на Призрачном Мире теперь практически не бывает. Здесь
Сандерс оказался прав. Удивительные пейзажи можно найти поближе к дому, да
оно и дешевле. Люди прилетали сюда из-за призраков.
Самого Сандерса тоже уже нет. Он был слишком упрям и непрактичен,
чтобы войти в долю на производство вина, когда это дело только
зарождалось. Сандерс предпочел держаться до последнего, укрывшись в своем
"Облачном Замке". Я до сих пор не знаю, что с ним стало, когда отель в
конце концов прогорел.
Замок по-прежнему стоит на месте. Я видел его несколько лет назад,
когда останавливался на Призрачном Мире по пути на Нью-Рефьюдж, куда снова
забросила меня журналистская судьба. Однако он уже рушится. Поддерживать
замок в приличном виде получается слишком дорого. Еще несколько лет, и его
невозможно будет отличить от тех, старых, руин.
А в остальном планета не сильно изменилась. Туман по-прежнему
поднимается на закате и садится по утрам. И голый пик Красного Призрака
по-прежнему красив в лучах утреннего солнца. Леса все еще стоят, и в них
все так же бродят скальные кошки.
Только призраков уже нет.
Только призраков.

Джорж Р.Р. МАРТИН

ПОРТРЕТЫ ЕГО ДЕТЕЙ

Пер. И. Г. Гуровой

Бандероль эту Ричард Кантлинг обнаружил как-то вечером на исходе
октября, когда вышел на свою обычную прогулку. Бандероль была прислонена к
стене у входной двери. Он рассердился - ведь он уже не раз бросил
почтальона обязательно звонить, когда почтовые отправления не пролезали в
щель ящика, но тот упрямо оставлял бандероли и посылки на крыльце, откуда
их спокойно мог унести любой прохожий. Хотя справедливости ради следует
упомянуть, что дом Кантлинга стоял особняком, примостившись над речным
обрывом в самом конце тупичка, да и от посторонних глаз его надежно
заслоняли деревья. Тем не менее ветер, дождь или снег могли нанести
оставленным пакетам непоправимый ущерб.
Однако досада тут же рассеялась. Форма бандероли, аккуратно
завернутой в плотную бумагу и аккуратно запечатанной сургучом, говорила
сама за себя. Явно картина, а начертать зеленым фломастером его адрес
такими жирными печатными буквами могла только Мишель. Итак, еще один
автопортрет. Наверное, ее мучает раскаяние.
Он даже себе не признался, до какой степени удивлен. Ему всегда было
свойственно упрямство. Обиды он таил годами, даже десятилетиями, и свои
ошибки признавал с величайшим трудом. И Мишель, его единственный ребенок,
казалось, унаследовала его склад характера. И он не ждал от нее такого
жеста. Такого... ну... милого.
Он прислонил трость к косяку и поспешил с бандеролью в дом, где ее
можно было развернуть, не опасаясь никаких порывов сырого октябрьского
ветра. Высотой она была около трех футов и оказалась неожиданно тяжелой.
Он неловко поднял ее, ногой захлопнул за собой дверь и пошатываясь побрел
через длинный холл в кабинет. Коричневые занавески были плотно задернуты,
в кабинете царила темнота и затхло пахло пылью. Он поставил бандероль,
нашаривая выключатель.
В кабинет он почти не заглядывал с того самого дня, когда Мишель в
ярости выбежала вон. Ее автопортрет все еще висел над широкой серой
каминной полкой. Камин давно требовалось вычистить, а рядом на стеллаже в
беспорядке высились его романы, переплетенные в прекрасную темную кожу.
Кантлинг взглянул на портрет, и в нем всколыхнулся прежний гнев, тут же
сменившись тоскливым чувством. Как, как она могла? Портрет был
по-настоящему хорош и нравился ему больше изломанных абстракций, которые
Мишель писала для себя, или банальных книжных обложек, изготовляющихся на
заказ ради денег. Ей было двадцать, когда она написала этот автопортрет в
подарок ему ко дню рождения. Он им так дорожил! Ни одна фотография не
запечатлела ее настолько похоже - и не просто черты лица, угловатые скулы,
голубые глаза и спутанные пепельные волосы. Но внутреннюю ее сущность. Она
выглядела такой юной, не тронутой жизнью, доверчивой! А улыбка была
улыбкой Хелен в день их свадьбы. Он много раз говорил Мишель, как ему
нравится эта улыбка.
Ну и, естественно, она начала с улыбки. Старинным кинжалом из его
коллекции четырьмя свирепыми ударами выкромсала рот. Потом вырезала
большие голубые глаза, словно стараясь ослепить изображение. Когда он
вбежал следом за ней, она уже превращала портрет в лохмотья широкими
ударами наотмашь. Кантлинг не мог забыть этой минуты. Чудовищно... И
поступить так с собственным творением... Он был не в силах понять. Пытался
представить, как уродует какую-нибудь из своих книг. Пытался
проанализировать причины... И не сумел. Нечто немыслимое, невообразимое.
Погубленный портрет все еще висел на прежнем месте. Из упрямства он
его не снял, но смотреть на него был не в силах. И потому перестал
пользоваться кабинетом. Это его не стеснило. Старый дом был очень обширен,
и комнат было куда больше, чем могло ему потребоваться в его одиночестве.
Дом построили сто лет тому назад, когда Перрот был процветающим речным
портом, и, по местному преданию, в нем жили поколения пароходных
капитанов. Бесспорно, в его готической архитектуре и пряничной
изукрашенности таилось что-то от пароходов тех дней, когда они бороздили
реку во всей славе. А из окон третьего этажа с балкончика, опоясывавшего
чердачную башенку, открывался чудесный вид на Миссисипи. После
случившегося Кантлинг перенес свой письменный стол и пишущую машинку в
одну из запертых спален и обосновался там, решив, что кабинет останется в
своем нынешнем виде, пока Мишель не вернется просить прощения.
Однако он не ожидал, что это произойдет так скоро и примет такую
форму. Всхлипывания в телефонной трубке - да, но не еще один портрет.
Однако так было приятнее, с какой-то личной теплотой. И жест,
заглаживающий вину. Первый шаг к примирению. Ричард Кантлинг прекрасно
знал, что сделать такой шаг не способен, как бы ни терзало его
одиночество. А он чувствовал себя очень одиноким - к чему себя обманывать?
Он расстался с нью-йоркскими друзьями, когда переехал в этот речной
городок в Айове, а здесь не завязал дружбы ни с кем. Ничего нового в этом
не было. Душевной распахнутостью он не отличался. Тайная стеснительность
стояла между ним и теми немногими друзьями, которых он сумел найти. И
между ним и его семьей. Хелен часто упрекала его за то, что персонажи, им
созданные, ему дороже живых людей - обвинение, которое лет с четырнадцати
подхватила и Мишель. Хелен тоже исчезла из его жизни. Десять лет назад они
развелись, а пять лет назад она умерла. Мишель, какие бы выходки она себе
не позволяла, была единственным, что у него осталось. Ему ее очень не
хватало. Не хватало даже стычек с ней.
Разрывая грубую оберточную бумагу, он думал о Мишель. Конечно, он ей
позвонит и скажет, как хорош новый портрет, как он ему понравился. Скажет,
что скучает без нее, пригласит приехать на День Благодарения. Да, именно
так. Ни слова об их ссоре - начинать все заново он не хочет, а уступать
по-хорошему ему несвойственно, как и Мишель. Фамильная черта - эта упрямая
воинственная гордость, столь прирожденная, как угловатые скулы и
квадратный подбородок. Кантлинговское наследие.
Старинная рама - деревянная, резная, очень тяжелая. Совершенно в его
вкусе. К викторианскому интерьеру она подойдет много лучше, чем тонкая
рамка того портрета. Кантлинг сдернул бумагу, торопясь увидеть
произведение своей дочери. Ей теперь почти тридцать... Или уже за
тридцать? Он никогда не помнил точно ее возраста и забывал про ее дни
рождения. Но в любом случае художница она теперь много лучше, чем в
двадцать лет. И новый автопортрет должен быть чем-то выдающимся. Он снял
последнюю обертку и повернул его к себе.
В первую секунду он подумал, что это прекрасное произведение,
возможно, самое лучшее из всего, что написано Мишель Кантлинг.
Затем с некоторым опозданием восхищение исчезло, сменилось гневом.
Это была не она, не Мишель. И значит, не замена портрета, который она так
непростительно искромсала. Это было... что-то другое.
Кто-то другой.
Лицо, которое он никогда прежде не видел. Но лицо, которое он узнал
сразу, словно смотрел на него тысячи раз. Да-да.
Мужчина на портрете был молод. Лет двадцати или даже моложе, хотя его
каштановые кудри заметно тронула седина. Непокорные волосы, растрепанные,
словно он только что встал с постели, падающие на глаза, на зеленые глаза
с какой-то ленцой, искрящиеся тайным смехом. Угловатые скулы Кантлингов,
но линия подбородка совсем другая, чужеродная. Сардоническая улыбка под
широким плоским носом, а в позе - веселая наглость. Линялые холщовые
штаны, драный свитер "Добрый парень", в руке - полусъеденная сырая
луковица. Фоном служила кирпичная стена, испещренная граффити.
Его создал Кантлинг.
Эдвард Донахью. Хью, так его называли одни, его друзья и сверстники,
другие персонажи в первом романе Ричарда Кантлинга "Болтаясь на углу". Хью
был главным действующим лицом. Многоопытный, острый на язык, слишком умный
себе во вред. Кантлинг смотрел на портрет, и ему казалось, что он знает
его полжизни. По-своему, так оно и было. И знал его, и лелеял по-особому -
как писатель способен лелеять свои создания.
Мишель уловила его сущность. Кантлинг смотрел на портрет и вспоминал
все - все события, над которыми он терзался так давно, всех людей, которых
сотворил с такой любовью. Он вспомнил Джоко, и Каракатицу, и Нэнси, и
пиццерию Риччи, где развивалась значительная часть действия его книги (она
живо рисовалась в его воображении), и заварушку с Артуром и мотоциклом, и
кульминационную драку в пиццерии. И Хью. Особенно Хью. Злится, дурачится,
болтается на углу, взрослеет. "А пошли на ..., если шуток не понимаете!" -
говорил он. Много раз. Это была заключительная строка романа.
Несколько секунд Ричард Кантлинг ощущал, как в нем нарастает огромная
страшная нежность, словно только что встретил старого друга после долгой
разлуки.
И тут, словно спохватившись, он вспомнил все безобразные слова,
которые они с Мишель обрушивали друг на друга в тот вечер, - и внезапно
все встало на свои места. Лицо Кантлинга окаменело.
- Стерва, - сказал он вслух и повернулся в ярости, захлестнутый
беспомощностью, потому что не на ком было сорвать злость. - Стерва, -
повторил он, захлопывая за собой дверь кабинета.

- Стерва! - назвал он ее тогда.
Она обернулась, сжимая в руке кинжал. Глаза у нее опухли и покраснели
от слез. В руке она держала улыбку. Смяла ее и швырнула в него.
- Получай, сволочь! Тебе нравится эта чертова улыбка, так на же!
Комок отскочил от его щеки. Он покраснел.
- Ты прямо как твоя мать, - сказал он. - Она тоже всегда ломала и
портила вещи.
- Ты ей давал для этого достаточно оснований, верно?
Кантлинг эти слова пропустил мимо ушей.
- Что с тобой творится, черт побери? Какого черта ты думаешь добиться
с помощью этой дурацкой мелодраматичной выходки? Скверная мелодрама и
ничего больше. Кем, черт побери, ты себя воображаешь? Героиней Теннесси
Уильямса? Хватит, Мишель! Да помести я подобную сцену в мой роман, меня бы
высмеяли!
- Так это же не твой проклятый роман! - закричала она. - Это
подлинная жизнь. Моя жизнь. Я живой человек, слышишь, сволочь, а не
персонаж в идиотской книжонке! - Она мгновенно обернулась, вскинула кинжал
- и кромсала, кромсала...
Кантлинг скрестил руки на груди, неподвижно следя за ей.
- Надеюсь, ты извлекаешь удовольствие из этого бессмысленного
упражнения.
- Извлекаю, и еще какое! - огрызнулась Мишель.
- Отлично. Мне было бы жаль, если бы это оказалось впустую. Весьма
поучительно, знаешь ли. Ты ведь режешь свое собственное лицо. Вот уж не
думал, что ты настолько себя ненавидишь.
- Если и так, мыто знаем, кто внушил мне эту ненависть, верно? - Она
кончила, обернулась к нему и бросила кинжал на пол. Ее снова душили слезы,
она тяжело дышала. - Я уезжаю. Сволочь. Надеюсь, ты тут будешь жутко
счастлив, очень надеюсь.
- Я ничем не заслужил подобного, - сказал Кантлинг неловко. Не совсем
извинение, не мостик, открывающий путь к взаимопониманию, просто максимум,
на что он был способен. Ричард Кантлинг никогда не умел просить прощения.
- Ты заслужил чего-нибудь в тысячу раз хуже! - закричала Мишель. Она
была такой хорошенькой, а выглядела уродливо. Какая чушь, будто гнев
придает людям красоту! Банальное клише, и к тому же сплошная ложь.
Кантлинг обрадовался, что ни разу им не воспользовался.
- Ты считаешься моим отцом, - сказала Мишель. - Считается, что ты
меня любишь. Ты считаешься моим отцом, а ты... ты меня изнасиловал,
сволочь!

Кантлинг всегда спал чутко. Ночью он проснулся и сел на постели, весь
дрожа, чувствуя что-то неладное.
В спальне было темно и тихо. Так что же разбудило его? Шум? Кантлинг
остро реагировал на всякие звуки. Он слез с кровати и вдел ноги в
шлепанцы. Огонь в камине, у которого он сидел перед тем, как лечь спать,
давно догорел, и в комнате было прохладно. Он нащупал халат, висевший на
спинке широкой старинной кровати, надел его, затянул пояс и тихонько
подошел к двери. Она, случалось, скрипела, и потому он отворил ее очень
медленно, очень осторожно и прислушался.
Внизу кто-то был. Он услышал, как они там ходят.
У него похолодело под ложечкой. Здесь, наверху, у него не было
пистолета, не было никакого оружия. Он не верил в такие предосторожности.
К тому же считалось, что ему ничто не угрожает. Это ведь не Нью-Йорк.
Считалось, что в старомодном Перроте, штат Айова, он в полной
безопасности. И вот кто-то забрался в его дом, чего ни разу ни случилось
за все годы его жизни на Манхэттене. Так что же ему делать, черт побери?
Полиция! Надо запереть дверь и вызвать полицию. Он вернулся к кровати
и протянул руку к телефонной трубке.
Телефон внезапно зазвонил. Ричард Кантлинг уставился на аппарат. У
него было два номера. Один - деловой, подсоединенный к автоответчику, и
личный, не значившийся в телефонных справочниках. Его он давал только
самым близким друзьям. Горели две сигнальные лампочки. Значит, звонят по
личному номеру. Он поколебался, потом взял трубку.
- Алло!
- Самолично он! - произнес голос. - Не дрейфь, папаша. Ты же собрался
звякнуть легавым, а? А этого всего-навсего я. Спускайся, потолкуем.
У Кантлинга перехватило дыхание. Голос он слышал впервые, но знал
его, знал!
- Кто говорит? - спросил он.
- Дурацкий вопрос, - сказал голос четко. - Будто сам не знаешь.
Он знал, но все-таки спросил еще раз:
- Кто?
- Не кто, а Хью. (Эту реплику написал Кантлинг.)
- Ты не реален.
- Вот и парочка критиков то же утверждала. Помнится, тогда это тебя
шибко уело.
- Ты не реален, - повторил Кантлинг.
- Ну ты даешь! - сказал Хью. - Если я не реален, так по твоей вине.
Не заедайся, о'кей? Накинь что-нибудь на задницу и валяй сюда. Посидим,
поговорим. - Он повесил трубку.

Лампочки на аппарате погасли. Ричард Кантлинг оглушено присел на край
кровати. Как это понять? Сон? Нет, он не спит. Что же делать? Он спустился
вниз.
Хью растопил камин в гостиной и, уютно развалившись в большом кожаном
кресле Кантлинга, пил из горлышка "Пабст блю риббон". Он лениво улыбнулся
входящему Кантлингу.
- А вот и он! Ну чего нос повесил? Пивка хочешь?
- Кто вы, черт побери? - почти крикнул Кантлинг, остановившись.
- Так мы это уже прожевали. Не нуди. Бери бутылку и припаркуй свою
задницу у огонька.
- Актер! - сказал Кантлинг. - Проклятый актеришка. Вас Мишель
подослала.
- Актер! - Хью ухмыльнулся. - Хреновина! Ты бы в свой романчик всадил
такую фигню? Да никогда, дружище. А кто другой напиши такое в журнальчике
или в книжке, так ты бы ему всю его фиговую печенку выел.
Кантлинг медленно прошел по комнате, не спуская глаз с парня,
развалившегося в его кресле. Нет, это был не актер. Это был Хью, мальчишка
из его романа, лицо на портрете. Все еще пристально его разглядывая,
Кантлинг опустился в мягкое, пухлое кресло.
- Нелепость! - сказал он. - Что-то из Диккенса.
Хью захохотал.
- Нет, старик, это не фиговая "Рождественская песнь", и я тебе не дух
прошлого Рождества.
Кантлинг нахмурился. Кто бы это ни был, а реплика была не в
характере.
- Неверно! - сказал он резко. - Хью не читал Диккенса. - Комиксы -
да, но не Диккенса.
- А я фильм видел, папаша, - ответил Хью и отхлебнул из бутылки.
- Почему ты называешь меня папашей? - сказал Кантлинг. - Это тоже
неверно. Чистейший анахронизм. Хью был уличным мальчишкой, а не битником.
- Это ты мне говоришь? Будто я не знаю, или что! - он усмехнулся. -
На хрена. А как мне тебя еще называть? - Он запустил пальцы в волосы,
отбрасывая их со лба. - Как ни крути, я же твой хреновый первенец!

Она хотела назвать будущего ребенка Эдвардом, если родится мальчик.
- Не говори глупостей, Хелен, - ответил он.
- Я думала, тебе нравится имя Эдвард, - сказала она.
Почему, собственно, она торчит в кабинете? Он же работает! Вернее,
пытается работать. Он ведь просил ее не входить в кабинет, пока он сидит
за машинкой. В первые дни их брака Хелен считалась с его просьбой, но с
тех пор, как она забеременела, все пошло прахом.
- Да, мне нравится имя Эдвард, - сказал он ей, стараясь говорить
спокойно. Он не терпел, когда его отвлекали. - Мне очень нравится имя
Эдвард. Я обожаю чертово имя Эдвард. Вот почему я дал его главному герою.
Эдвард - это его имя. Эдвард Донахью. Вот почему мы не можем назвать
младенца так. Я уже использовал это имя. Сколько раз я должен объяснять?
- Но в книге ты его ни разу Эдвардом не назвал, - возразила она.
- Ты опять читала рукопись? - Кантлинг нахмурился. - Черт побери,
Хелен, я же тебе сто раз говорил, чтобы ты не трогала рукописи, пока она
не кончена!
Но она не позволила себя отвлечь.
- Ты же ни разу его Эдвардом не назвал, - повторила она.
- Да, - ответил он. - Совершенно верно. Я не называю его Эдвардом, я
называю его Хью, потому что он уличный мальчишка, потому что это его
уличная кличка и он не терпит, чтобы его называли Эдвардом. Но это все
равно его имя, понимаешь? Эдвард - его имя. Оно ему не нравится, но это
его хреновое имя, и в финале он говорил, что его имя - Эдвард, и это
чертовски важный момент. Поэтому мы не можем назвать ребенка Эдвардом, так
как он уже назван Эдвардом, и мне надоел этот разговор. Если родится
мальчик, можем назвать его Лоренсом в честь моего деда.
- Но я не хочу, чтобы его звали Лоренсом, - прохныкала она. - Так
старомодно! И ведь его будут звать Ларри, а я "Ларри" терпеть не могу. -
Почему ты не назвал Лоренсом своего персонажа?
- Потому что его имя Эдвард.
- Я ношу нашего ребенка. На-ше-го, - сказала она и положила руку на
вздутый живот, словно Кантлинг нуждался в напоминании.
Ему надоело спорить. Ему надоело обсуждать. Ему надоело, что его
отвлекают от работы.
- И давно ты носишь ребенка? - спросил он, откидываясь в кресле.
- Ты знаешь, - ответила Хелен с недоумением. - Уже семь месяцев. С
неделей.
Кантлинг наклонился вперед и хлопнул ладонью по стопке напечатанных
листов рядом с машинкой.
- Ну а я вот этого ребенка ношу уже три чертовых года. Это четвертый
хреновый вариант - и последний. Он был назван Эдвардом в первом варианте,
и во втором, и в третьем варианте - и останется, черт побери, Эдвардом,
когда чертова книга выйдет. Он был Эдвардом целые годы до той блаженной
памяти, когда ты решила устроить мне сюрприз, не приняла мер и в
результате забеременела.
- Это нечестно, - сказала она жалобно. - Он просто персонаж. А это
наш ребенок.
- Нечестно? Хочешь, чтобы было по-честному? Ладно. Пусть по-честному.
Наш первенец получит имя Эдвард. Это по-честному?
Хелен просветлела. Она робко улыбнулась. Но он поднял ладонь и
продолжал, не дав ей ничего сказать:
- Конечно, по моим расчетам, я кончу эту чертову штуку через месяц,
если ты не будешь все время меня отвлекать. А тебе осталось ждать
подольше. Но честнее я ничего предложить не могу. Разрешись до того, как я
напечатаю "КОНЕЦ", и получай своего Эдварда. Или мой ребенок, - он снова
хлопнул ладонью по рукописи, - будет первенцем!
- Ты не можешь... - начала она.
Кантлинг забарабанил по клавишам машинки.

- Мой первенец, - сказал Ричард Кантлинг.
- Он самый, - ответил Хью, приветственно взмахнул бутылкой и сказал:
- За отцов и сыновей! - Долгим глотком допил пиво и швырнул бутылку через
комнату в камин, где она разлетелась стеклянными брызгами.
- Это сон, - сказал Кантлинг.
Хью ехидно хмыкнул.
- Послушай, старик, не крути! Я же тут. - Он вскочил на ноги. -
Блудный сын вернулся! - Он отвесил насмешливый поклон. - Так где же
хреновый упитанный телец и прочая фигня? Хоть бы пиццу заказал!
- Хорошо, я подыграю, - сказал Кантлинг. - Чего ты от меня хочешь?
Хью ухмыльнулся.
- Кто? Я? Хрен его знает. Я-то ведь никогда не знал, чего хочу, как
тебе известно. - Никто во всем хреновом романе не знал, чего он хочет.
- В этом был весь смысл, - сказал Кантлинг.
- Усек, - ответил Хью. - Что я, идиот, что ли? Сынок Дикки Кантлинга
никак не идиот, верно? - Он двинулся к кухне. - В холодильнике есть еще
пиво. Хочешь бутылочку?
- Пожалуй, - сказал Кантлинг. - Ведь не каждый день мой старший сын
меня навещает. "Дос эквис" с ломтиком лимона, будь так добр.
- Пьешь теперь всякую дрянь с клевыми этикетками, а? Фигня. Как
насчет "Пильза"? Было время, когда ты сосал "Пильз" не хуже всех прочих. -
Он скрылся за кухонной дверью. Вернулся он с двумя открытыми бутылками
"Дос эквис", всунув пальцы и их горлышки, а в левой руке сжимая сырую
луковицу. Бутылки позвякивали друг о друга. Одну он протянул Кантлингу. -
Бери! Я вот тоже решил приложиться к культуре.
- А лимон? - спросил Кантлинг.
- За своим хреновым лимоном сам сбегай, - ответил Хью. - Лишишь меня
содержания или как? - Он ухмыльнулся, подкинул луковицу и отгрыз
порядочный кусок. - Лук! - сказал он. - Это я, папаша, тебе припомню! Мало
того, что должен жрать сырой лук, так, фигня, ты подстроил, что мне это
дерьмо даже не нравится. Так прямо и написал в чертовой книжке.
- Совершенно верно, - сказал Кантлинг. - Лук несет двойную функцию.
На одном уровне ты его ел, просто чтобы показать, какой ты крутой. Никто
еще из ребят в "Риччи" этого не мог, и ты так зарабатывал авторитет. Но на
более глубоком уровне, вгрызаясь в луковицу, ты символически провозглашал
свою жадность к жизни, свою тягу к ней всей целиком - к горькому и
жгучему, а не только к сладкому.
Хью откусил еще кусок.
- Фигня! - буркнул он. - Надо бы тебя заставить сгрызть луковицу,
посмотреть, как тебе понравится.
Кантлинг отпил пива.
- Я был молод. Это же моя первая книга. Тогда мне этот штрих казался
очень удачным.
- Жри его сырым, - сказал Хью и доел луковицу.
Ричард Кантлинг решил, что эта уютная семейная сцена слишком
затянулась.
- Знаешь, Хью, кем бы ты ни был, - сказал он, - ты совсем не то, чего
я ждал.
- А чего ты ждал, старик?
Кантлинг пожал плечами.
- Я создал тебя своей мыслью, а не своей спермой, и потому в тебе от
меня гораздо больше, чем могло бы оказаться в любом порождении моей плоти.
Ты - это я.
- Э-эй! - буркнул Хью. - Невиновен, ваша милость. Я тобой и за
миллион не стану!
- У тебя нет выбора. Твоя история возникла из моих подростковых лет.
С первыми романами всегда так. "Риччи" - это "Пицца Помпеи" в Нью-Йорке.
Твои друзья были моими друзьями, а ты был мной.
- Да неужто? - отозвался Хью с ухмылкой.
Ричард Кантлинг кивнул. Хью расхохотался.
- Как бы не так, папаша!
- То есть как? - окрысился Кантяинг.
- Ты живешь в дерьмовых выдумках, старик, чуешь? Может, тебе и
нравится сочинять, будто ты был похож на меня, да только это фигня с любой
стороны. Я в "Риччи" был заводилой. А ты в "Помпее" был очкариком и жался
у игрового автомата. Меня ты заставил трахаться до опупения в шестнадцать,
а сам голые сиськи увидал, когда тебе за двадцать было, в этом твоем
занюханном колледже. Ты неделями пыхтел над шуточками, которыми меня
заставлял сыпать направо и налево. А сумасшедшие номера, которые я
откалывал в книжке? Что-то проделывал Немчура, что-то проделывал Джо, а
что-то никто не проделывал, но ты-то никогда ничего из этого не делал, так
что не смеши меня!
Кантлинг чуть покраснел.
- Я писал роман. Да, в юности я был немножко отчужденным, но...
- Чокнутым, - сказал Хью. - Чего вилять-то?
- Я не был чокнутым, - отрезал Кантлинг, которого это задело. -
"Болтаясь на углу" - правдивая вещь. И нужен был герой, занимающий более
центральное место, чем когда-то я. Искусство черпает из жизни, но
организуя ее, оформляя, конструируя. Он не может просто ее воспроизводить.
Именно это я и делал.
- Не-а! Делал ты вот что: высасывал Немчуру, и Джо, и всех остальных.
Прикарманивал их жизнь, старик, и всю честь приписал себе. Даже втемяшил
себе в башку психованную мыслишку, будто я построен на тебе, и так долго
это думал, что поверил. Ты пиявка, папаша. Ты чертов вор!
Ричард Кантлинг задыхался от ярости.
- Вон отсюда! - крикнул он.
Хью встал и потянулся.
- У меня сердце, мать его, разрывается. Что же ты, папаша? Выгоняешь
малютку-сына на холодную годину? Что, не так? Пока я сидел в твоей
чертовой книжке, когда ты командовал всем, что я говорил и делал, я тебе
нравился, так? А вот теперь, настоящий, я тебе не слишком по вкусу, верно?
В этом вся твоя беда. Настоящая жизнь тебе всегда нравилась куда меньше
книг.
- Жизнь мне нравится, заруби себе на носу! - отрезал Кантлинг.
Хью улыбнулся. Он стоял, как стоял, но вдруг весь как-то поблек,
утратил плотность.
- Н-да? - сказал он, и его голос прозвучал слабее, чем раньше.
- Да! - заявил Кантлинг.
Хью таял на глазах. Его тело лишилось всех красок, он выглядел почти
прозрачным.
- Старик, а ты докажи! - сказал он. - Пойди в кухню и отхрямсай кусок
от этой твоей фиговой луковицы жизни. - Он встряхнул волосами, засмеялся,
и все смеялся, смеялся, смеялся, пока не исчез.
Ричард Кантлинг еще долго смотрел на то место, где он стоял, а потом
устало побрел наверх спать.

Утром он приготовил себе солидный завтрак: апельсиновый сок, кофе,
английские тартинки, густо намазанные маслом и смородинным джемом, омлет с
сыром, шесть толстых ломтиков грудинки. Стряпня и поглощение пищи должны
были его отвлечь. Но не отвлекли. Он все время думал о Хью. Сон. Ну
конечно, бредовый сон. Стеклянные осколки в камине и пустые бутылки на
полу гостиной сначала поставили его в тупик, но затем он нашел им
объяснение: пьяное помрачение сознания, лунатизм, решил он. Стресс от
мыслей о продолжающейся ссоре с Мишель, вызванный портретом, который она
ему прислала. Надо бы с кем-нибудь посоветоваться - с врачом... с
психологом...
После завтрака Кантлинг прошел прямо в кабинет, чтобы теперь же найти
разрешение проблемы. Изуродованный портрет Мишель все еще висел над
камином. Гноящаяся рана, подумал он. Она воспалилась, и пришло время
избавиться от нее.
Кантлинг затопил камин, а когда огонь разгорелся, снял погубленный
портрет, разобрал металлическую рамку - он был бережливым человеком - и
сжег рваный обезображенный холст. Глядя на жирный дым, он ощутил себя
очистившимся.
Теперь на очереди был портрет Хью. Кантлинг повернулся и посмотрел на
него. В сущности, отличная вещь. Она уловила характер. Конечно, его можно
тоже сжечь, но тогда он присоединится к губительным играм Мишель. Нельзя
уничтожать произведения искусства. Свой след он оставил в этом мире,
созидая, а не разрушая, и слишком стар, чтобы измениться. Портрет Хью был
задуман как жестокий упрек, но Кантлинг решил назло дочери отпраздновать
его получение. Он его повесит, повесит на самом видном месте. Он уже
знает, где.
Наверху лестница завершалась длинной площадкой, огороженной резными
перилами над холлом прямо напротив входа. Длина площадки была пятнадцать
футов, и на задней стене ничего не висело. Получится прекрасная портретная
галерея, подумал Кантлинг. Человек, входящий в дом, сразу увидит Хью, а
поднимаясь на второй этаж, пройдет совсем рядом с ним. Он взял молоток,
гвозди и повесил Хью на почетном месте. Когда Мишель придет мириться, она
тут же его увидит и, уж конечно, сделает вывод, что Кантлинг не уловил
суть ее подарка. Не забыть поблагодарить ее как можно горячее.
Настроение Ричарда Кантлинга заметно улучшилось. Вчерашний разговор
превращался в приятное воспоминание. Он выбросил его из головы и до конца
дня писал письма своему агенту и издателю. Под вечер, приятно подустав, он
с удовольствием выпил чашку кофе с кремовым пирожным, припрятанным в
морозильнике. Потом отправился на свою ежедневную прогулку и добрых
полтора часа бродил над речными обрывами, освежаемый прохладным ветром.
Когда он вернулся, на крыльце его поджидала большая квадратная
бандероль.

Он прислонился к стулу и откинулся на кожаную спинку своего кресла,
чтобы получше рассмотреть. Ему было немножко не по себе. Портрет обладал
несомненной силой. Он почувствовал шевеление в паху, брюки стали неприятно
тесными.
Портрет был... ну... откровенно эротичным. Она лежала в кровати -
большой старинной кровати, точь-в-точь как его собственная. Она была
совсем голой и, лежа на боку, глядела через плечо. Вы видели гладкую линию
ее позвоночника, изгиб правой груди. Большой, упругой и очень красивой
груди с напряженным соском в бледно-розовом кружке. Она притягивала к
подбородку смятую простыню, прятавшую, впрочем, очень мало. Волосы у нее
были медно-золотыми, глаза - зелеными, а улыбка - дразнящей. Юная нежная
кожа чуть порозовела, точно после жарких объятий. В центре правой ягодицы
был вытатуирован крохотный символ мира. Она, несомненно, была совсем юной
- Ричард Кантлинг прекрасно знал, насколько юной. Ей едва исполнилось
восемнадцать. Девочка-женщина, запечатленная в божественном промежутке
между невинностью и опытом, когда секс - чудесная увлекательнейшая новая
игрушка. О да. Он знал о ней очень много. Он знал ее близко-близко. Сисси.
Он повесил ее портрет рядом с портретом Хью.

Кантлинг назвал этот роман "Увядшие цветы". Его издатель предпочел
"Черные розы" - более интригующее, объяснил он, более романтично и
зазывно. Кантлинг возражал, отстаивая художественность образа, но был
вынужден уступить. Потом, когда роман попал в списки бестселлеров, у него
хватило честности признать, что он ошибался. Брайену он тогда послал
бутылку его любимого вина.
Этот роман по счету был четвертым и знаменовал его последний шанс.
"Болтаясь на углу" получил прекрасные отзывы и разошелся очень недурно,
однако следующие две книги критики разнесли вдребезги, а читатели не
заметили. Надо было найти что-то новое, и он нашел. "Черные розы" вызвали
споры. Одни критики пришли в восторг, другие прониклись к роману
омерзением, однако он раскупался, раскупался, раскупался и вышел в мягкой
обложке, что в совокупности с продажей прав на экранизацию (снят фильм так
и не был) впервые избавило его от финансовых забот. Наконец-то они
получили возможность внести аванс за дом, отдать Мишель в частную школу и
поставить ей на зубы дорогостоящие пластинки. Остальные деньги Кантлинг
вложил как сумел выгоднее. Он гордился "Черными розами" и радовался успеху
романа, который создал ему репутацию.
Хелен яростно возненавидела роман.
В тот день, когда он исчез с последнего места в списке бестселлеров,
она не сумела скрыть злорадства.
- Я знала, что там ему не удержаться! - сказала она.
Кантлинг сердито бросил газету.
- Он там удерживался очень долго! Какая муха тебя укусила? Когда мы
еле сводили концы с концами, тебе это не слишком нравилось. Девочке нужны
пластинки на зубы, девочке нужна школа получше, девочке не следует каждый
день питаться чертовыми бутербродами с арахисовым маслом и студнем. Ну,
теперь все это уже позади, а ты злишься еще больше. Похвали меня хоть
немного. Разве тебе нравилось быть женой неудачника?
- Мне не нравится быть женой порнографа, - окрысилась Хелен.
- А пошла ты! - сказал Кантлинг.
Она ехидно ему улыбнулась.
- Было бы на что! Ты меня неделями не замечаешь. Тебе больше нравится
трахаться со своей Сисси.
- Ты что, с ума сошла? - Кантлинг уставился на нее. - Это же персонаж
в моей романе, и все.
- Иди к черту! - в бешенстве крикнула Хелен. - Говоришь со мной как с
идиоткой. По-твоему, я не умею читать? По-твоему, я ничего не понимаю? Я
прочла твою дерьмовую книжку. И я не дура. Марша, жена, тупая
невежественная занудная Марша, жующая жвачку мышка Марша, эта корова, эта
язва, эта зубная боль - это же я! По-твоему, у меня соображения не
хватает? Так хватает! И у всех моих подруг тоже хватает. Они все меня
ужасно жалеют. Ты меня любишь ровно столько, сколько Ричардсон любил
Маршу! Ах, Сисси просто персонаж в романе! Как бы не так! Как бы не так! -
Хелен заплакала. - Ты в нее влюблен, чтоб тебя черт побрал! Она твоя
маленькая онанистичная мечта. Если бы она сейчас сюда вошла, ты меня сразу
бы бросил, как Ричардсон бросил добрую старую Маршу. Скажешь, нет? Вот
попробуй сказать нет!
Кантлинг смотрел на жену, не веря глазам.
- Я не верю! Ты ревнуешь к персонажу в моей книге. Ты ревнуешь к
женщине, которой никогда не существовало.
- Она существует у тебя в голове, а для тебя это важнее всего.
Конечно, твою книжонку раскупали нарасхват. Ты думаешь, из-за твоего
мастерства? Только из-за секса, только из-за него!
- Секс составляет важную часть жизни, - объявил Кантлинг. - Для
искусства это вполне законная тема. Ты хочешь, чтобы я задергивал занавес
всякий раз, когда мои персонажи ложатся в постель? Ты этого хочешь? Умение
принять сексуальность как она есть - это тема "Черных роз". Естественно,
она требовала откровенности в выражении. Не будь ты такой отпетой ханжой,
ты бы сама это поняла.
- Я не ханжа! - вскрикнула Хелен. - Не смей называть меня так. - Она
схватила тарелку с остатками завтрака и швырнула в него. Он уклонился, и
тарелка разбилась об стену. - Если мне не нравится твоя грязная книжонка,
это еще не значит, что я ханжа.
- Роман тут ни при чем, - отрезал Кантлинг. Он скрестил руки на
груди, но в голосе сохранял спокойствие. - Ты ханжа в том, что делаешь в
постели. Или следует сказать: чего не делаешь? - Он улыбнулся.
Лицо Хелен стало красным; свекольно-красным, подумал было Кантлинг,
но тут же отверг это определение. Старо и избито.
- Ну да. Зато она - уж она все делает, верно? - Голос у нее был как
разъедающая кислота. - Сисси, твоя маленькая Сисси. Она наколет себе
сексуальную татуировку на заднице, если ты ее попросишь, так? И будет
заниматься этим под открытом небом, будет заниматься этим где ни попадя,
когда вокруг полно людей. Она будет носить белье, которое ничего не
прячет, - что может быть веселее? Она всегда готова, и у нее на животе ни
единой складочки, и у нее груди восемнадцатилетней, и у нее навсегда
останутся такими, верно? Так как мне тягаться с такой? Как? Как?!
Гнев Ричарда Кантлинга был холодным, управляемым, саркастичным. Он
встал и нежно улыбнулся ее ярости.
- Перечти роман, - сказал он. - Сделай выписки.

Он внезапно проснулся в темноте от прикосновения шелковистой кожи к
его ноге.
На задней спинке кровати устроилась Сисси, завернутая в алую атласную
простыню. Длинная стройная нога шарила под одеялом. Сисси шаловливо
улыбнулась ему и продолжала свою игру.
- Привет, папуля! - сказала она.
Этого Кантлинг и боялся. Про это он думал накануне весь вечер, из-за
этого долго не мог уснуть. Он отдернул ногу и с трудом сел на постели.
Сисси надула губы.
- Ты что, не хочешь поиграть? - спросила она.
- Я, - сказал он, - не верю. - Это не может быть реальностью.
- Ну и что? Все равно очень здорово!
- Чего добивается Мишель, черт побери! Как она это устраивает?
Сисси пожала плечами, простыня чуть-чуть соскользнула, и из ее
складок выглянула безупречная восемнадцатилетняя грудь с розовым соском.
- У тебя все еще груди восемнадцатилетней девочки, - тупо пробормотал
Кантлинг. - И у тебя они всегда будут такими.
- А как же! - Сисси засмеялась. - Можешь попользоваться, папуля, если
хочешь. На спор: ты для них такое придумаешь!
- Перестань называть меня папулей, - буркнул Кантлинг.
- Но ты же мой папуля, - произнесла Сисси детским голоском.
- Прекрати, - потребовал Кантлинг.
- Почему? Тебе хочется, папуля. Хочется поиграть со своей дочуркой,
правда? - Она подмигнула. - Сладок разврат, а инцест - во сто крат.
Совместные игры в семье укрепляют семью. - Она кивнула взглядом на
кровать. - Обожаю старинные ложа. Папуля, хочешь меня связать? Вот здорово
будет!
- Нет, - сказал Кантлинг, сбросил одеяло, слез с кровати, вдел ноги в
шлепанцы и надел халат. Эрегированный член пульсировал и дергался. Надо
уйти. Уйти подальше от Сисси, не то... Додумывать он не хотел и нагнулся к
камину.
- Здорово! - сказала Сисси, следя, как он разжигает растопку. - Огонь
- это жутко романтично.
Кантлинг обернулся к ней.
- Но почему ты? - спросил он, пытаясь сохранять спокойствие. -
Главное действующее лицо "Черных роз" Ричардсон, а вовсе не ты. И почему
понадобилось сразу перепрыгнуть к моей четвертой книге? Почему не кто-то
из "Семейного древа" или "Дождя"?
- Из этой жвачки? Там никого настоящего нет. А Ричардсон тебе ведь
совсем ни к чему, правда? Со мной куда веселее! - Она выпрямилась,
простыня упала на пол, по мягким складкам заскользили огненные блики. Тело
Сисси было нежным, прелестным, юным. Она выпутала ногу из простыни и пошла
к нему, шлепая босыми ногами по полу.
- Сисси, прекрати! - рявкнул Кантлинг.
- Я же не кусаюсь! - сказал Сисси и хихикнула. - Ну разве ты сам
попросишь! Может, мне связать тебя, а? - Она прильнула к нему и откинула
голову в ожидании поцелуя.
- Пусти! - сказал он растерянно. Ощущение от ее рук было таким
сладким! Она прижалась к нему всем телом, и это было так сладко! Ричард
Кантлинг уже давно не обнимал женщины - подумать страшно, как давно... А
такой женщиной, как Сисси, он вообще не обладал ни разу. Никогда. Ни разу
в жизни. И ему было страшно. - Не могу, - сказал он. - Не могу. И не хочу.
Сисси сунула руки под его халат. Ее пальцы забрались к нему в трусы и
ласково сжались.
- Врун! - сказала она. - Ты меня хочешь. И всегда хотел. На спор: ты,
когда сочинял сексуальные сцены, бросал машинку и дрочил.
- Нет, - сказал Кантлинг. - Никогда.
- Ах никогда? - Она надула губы, а ее пальцы скользили вверх-вниз,
вверх-вниз... - На спор: тебе все равно хотелось. На спор: он у тебя
каждый раз вставал, когда ты меня описывал.
- Я... - начал он и не сумел выговорить "нет!". - Сисси, ну
пожалуйста!
- Ну пожалуйста! - повторила она шепотом, а ее пальцы продолжали
двигаться. - Да пожалуйста! - Она сдернула с него трусы на пол.
- Вот, пожалуйста! - сказала она, развязала пояс халата и помогла ему
высвободиться из рукавов. - Пожалуйста. - Ее пальцы скользнули вверх по
его боку, поиграли с его сосками. Она придвинулась ближе, и ее груди
защекотали ему кожу. - Пожалуйста, - сказала она и, откинув голову,
посмотрела на него. Между ее губами зазывно высунулся язычок.
Ричард Кантлинг застонал и обнял ее дрожащими руками.
Она была совсем непохожей на женщин, какими ему довелось обладать
прежде. Ее прикосновение жгло огнем, нежило, как шелк, било электрическим
током, а потаенные местечки ее тела казались слаще меда.

Утром ее уже не было.
Кантлинг проснулся поздно - таким измученным, что не смог приготовить
себе завтрак. Одевшись, он побрел в город в маленькое кафе на первом этаже
затейливого кирпичного здания, построенного у подножия обрыва сто лет
назад, и за кофе с черничными оладьями попробовал разобраться в
происходящем.
Полнейшая бессмыслица. Этого просто не могло быть. Но ведь было!
Попытки отрицать ничего не меняли. Кантлинг отправил в рот кусок оладьи,
но ощутил только вкус страха. Он боялся за свой рассудок. Он боялся,
потому что не понимал и не хотел понимать. А в глубине таился еще более
острый страх.
Ричард Кантлинг боялся того, что его еще ожидало. Он написал девять
романов.
Его мысли обратились к Мишель. Можно позвонить ей, упросить, чтобы
она прекратила, пока он не сошел с ума. Она же его дочь, его плоть и
кровь, непременно выслушает его. Ведь она его дочь. Конечно же. И он ее
тоже любит, чтобы она там ни думала. Свои недостатки Кантлинг знал
наперед. Недаром он столько раз анализировал себя под разными личинами на
страницах своих книг. Да, он неимоверно упрям, своеволен, не поддается
убеждениям. Несгибаем, даже беспощаден. Но он все-таки безусловно
порядочный человек. Мишель... Она унаследовала свою меру его отрицательных
качеств, она безумно зла на него - ненависть ведь так близка к любви, -
но, разумеется, она не хочет причинить ему непоправимый вред.
Да, можно позвонить Мишель, попросить, чтобы она перестала... Но
перестанет ли она? В тот день, в тот жуткий день она сказала, что не
простит никогда. Никогда! Но не могла же она серьезно так думать! Она же
его единственное дитя. Во всяком случае, единственное дитя его плоти.
Кантлинг оттолкнул пустую тарелку и откинулся на спинку стула. Губы
его сурово сжались. Умолять о прощении? Но в конце концов с какой стати?
Что он такого сделал? Ну почему они не хотят понять? Хелен так ничего и не
поняла, и Мишель оказалась не менее слепой, чем ее мать. Писатель обязан
жить для своего творчества. Ну что он сделал такого страшного? За что ему
просить прощения? Нет! Не он должен звонить Мишель, а она ему!
К черту! Он не даст вывести себя из равновесия. Он прав. Не права
она. Так пусть и позвонит, если ищет примирения. Ей его не запугать. Да и
чего ему, в сущности, бояться? Пусть присылает портреты - сколько их
напишет. А он будет развешивать их по стенам, гордо выставлять на всеобщее
обозрение (как-никак это дань уважения его творчеству!). Если же чертова
мазня будет оживать по ночам и шляться по его дому, так на здоровье! Их
визиты будут недурным развлечением. Кантлинг улыбнулся. Сисси его
развлекла. И как! Где-то в душе у него даже пряталась надежда, что она
навестит его еще раз. И даже Хью... Нахальный парень, но, в сущности,
хороший. Просто любит давать волю языку.
Да, теперь, когда он хорошенько обдумал ситуацию, нельзя отрицать,
что в чем-то она опьяняюще интересна. Ему представилась уникальная
привилегия. Скотт Фицджеральд ни разу не участвовал в сказочных
вечеринках, которые закатывал Гэтсби, Конан Дойл не беседовал запросто с
Холмсом и Ватсоном, в реальной жизни Набоков не обладал Лолитой. А что бы
они сказали, откройся им такие возможности?
Чем больше Кантлинг размышлял, тем легче становилось у него на душе.
Можно будет сыграть в шахматы с Сергеем Тедеренко, циничным
сутенером-эмигрантом из "Проходной пешки", поспорить о политике с Френком
Корвином, профсоюзным вожаком из "Трудных времен", пофлиртовать с
красавицей Бет Мак-Кензи, сплясать с сумасшедшей старушкой мисс Агги и
соблазнить близняшек Дангизер, осуществляя единственную сексуальную
фантазию, для которой не годилась Сисси. Да, верно - какого же черта он
испугался? Они же все его творения, его персонажи, его друзья и близкие.
Правда, следовало подумать и о последней книге. Кантлинг нахмурился.
Эта мысль его смутила. Впрочем, Мишель его дочь, она любит его и, конечно,
не зайдет так далеко. Разумеется, нет! Решительно выкинув эту мысль из
головы, он расплатился с официантом.

Он ожидал его. Можно сказать, предвкушал. И действительно, когда
разрумяненный ветром, ощущая нетерпеливое биение сердца, он вернулся с
вечерней прогулки, у двери его приветствовал знакомый прямоугольник в
оберточной бумаге. Ричард Кантлинг бережно внес бандероль в дом, сварил
кофе и только тогда развернул портрет, нарочно продлевая ожидание, чтобы
смаковать решительную минуту, упиться мыслью о том, как ловко он сумел
превратить жестокий план Мишель в источник радости.
Он выпил кофе, снова наполнил чашку, допил ее. Бандероль он прислонил
к стене напротив и теперь затеял игру с собой, стараясь отгадать, чей это
портрет. Сисси упомянула что-то о нереальности персонажей "Семейного
древа" и "Дождя", и Кантлинг мысленно обозревал труды своей жизни,
стараясь определить, какие персонажи наиболее реальны. Размышления были
приятными, но ни к какому твердому выводу он не пришел и, отставив чашку,
взялся за бандероль. А, так вот кто!
Барри Лейтон.
И этот портрет был великолепен. Лейтон сидел в редакции, упираясь
локтем в металлический футляр старенькой пишущей машинки. Мятый коричневый
костюм, белая рубашка с расстегнутым воротом прилипала к потной коже. Не
единожды сломанный нос занимает чуть не половину широкого лица -
некрасивого, но чем-то располагающего. Сонные глаза. Лейтон был грузен,
брыласт и заметно лысоват. Он отказался от курения, но не от сигарет: из
уголка его рта торчал незажженный "кэмел". "Только не закуривай чертову
штуку и можешь ничего не опасаться!" - не раз повторял он в романе
Кантлинга "Подпись под заметкой".
Успеха книга не имела. Это был гнетущий рассказ о последней неделе
старой солидной газеты, для которой настали тяжелые дни. Но книга отнюдь
этим не исчерпывалась. Кантлинга интересовали люди, а не газеты, и
разоренная газета стала у него символом разоренных человеческих жизней.
Его издатель советовал ввести в сюжет динамичную увлекательную интригу -
пусть Лейтон и все остальные обнаружат какой-нибудь сенсационный материал,
сулящий газете спасительный триумф, но Кантлинг уперся. Он хотел
рассказать о маленьких людях, неумолимо сокрушаемых временем и возрастом,
о неизбежности одиночества и поражения. Он создал роман такой же серый и
сухой, как газетная бумага. Чем очень гордился.
Романа никто не стал читать.
Кантлинг взял портрет и пошел наверх повесить его рядом с портретами
Хью и Сисси. Ночь обещала быть очень интересной, решил он. В отличие от
этих двоих Лейтон далеко не молод. Ровесник ему. Очень умный, очень зрелый
человек. Конечно, есть в Лейтоне и озлобленная горечь, как прекрасно знал
Кантлинг. Тоска от того, что жизнь, вопреки всем ожиданиям, принесла так
мало, что все его заметки и статьи забывались на другой же день после
напечатания. Тем не менее репортер сумел сохранить чувство юмора и отгонял
демонов с помощью всего лишь незакуренной сигареты "кэмел" и остроумных
сарказмов. Кантлинг восхищался им и с радостью предвкушал предстоящий
разговор. Он решил, что ложиться спать вообще не стоит. Сварит полный
кофейник, припасет бутылку "Сигрэма" и будет дожидаться.

Шел первый час ночи, когда Кантлинг, углубившись в переплетенный в
кожу экземпляр "Подписи под заметкой", услышал позвякивание кубиков льда
на кухне.
- Позаботься о себе сам, Барри! - крикнул он.
Из кухонной двери вышел Лейтон со стопкой в руке.
- Уже позаботился, - сказал он, поглядел на Кантлинга из-под
набрякших век и насмешливо крякнул. - Ты выглядишь до того старым, словно
мне в отцы годишься. Вот уж не думал, что кто-то способен выглядеть таким
старым!
Кантлинг закрыл книгу и отложил ее.
- Садись, - пригласил он. - Помнится, у тебя болят ноги.
- Да уж, ноги у меня всегда болят, - отозвался Лейтон, опустился в
кресло и отпил виски. - А-ах! - вздохнул он. - Так-то лучше.
Кантлинг постучал пальцем по кожаному переплету.
- Моя восьмая книга, - сказал он. - Мишель перескочила через три
романа. А жаль. Кое с кем там я бы с удовольствием повидался.
- Может, она торопится перейти к делу? - заметил Лейтон.
- А в чем дело?
Лейтон пожал плечами.
- Не знаю, черт дери. Я же только газетчик: кто, что, где, когда,
почему и как. Романист у нас ты. Вот и объясни, в чем дело.
- В девятом романе, - предположил Кантлинг. - В последнем.
- Совсем последнем? - спросил Лейтон.
- Конечно, нет. В последнем по времени. А я уже приступаю к
следующему.
- Согласно моим источникам, это не так. - Лейтон улыбнулся.
- А? И что же утверждают твои источники?
- Что ты старик и ждешь смерти, - сказал Лейтон. - И что умрешь
совсем один.
- Мне пятьдесят два, - веско произнес Кантлинг. - Какой же я старик?
- Стариком становишься, едва перестаешь задувать разом все свечи на
своем именинном пироге, - сухо сказал Лейтон. - Хелен была моложе тебя, а
умерла пять лет назад. Все дело в сознании, Кантлинг. Видывал я юных
старцев и стареньких подростков. А у тебя старческие пятна в мозгу
появились раньше, чем волосы в паху.
- Это несправедливо, - возразил Кантлинг.
Лейтон отхлебнул "Сигрэма".
- Справедливо? - сказал он. - Ты слишком стар, чтобы верить в
справедливость, Кантлинг. Молодежь любит жить. Старики сидят и наблюдают,
как живут другие. Ты родился стариком. Ты старик, а не живец... - Он
нахмурился. - Не живец! Ну и словоупотребление! Впрочем, живец все-таки
лучше, чем писец. А ты только и делал, что пописывал. Может, ты просто
мочевой пузырь.
- Ты заврался, Барри, - сказал Кантлинг. - Я писатель. И всегда был
писателем. В этом моя жизнь. Писатели наблюдают жизнь, они повествуют о
жизни. По определению. И тебе следовало бы это знать.
- А я и знаю, - ответил Лейтон. - Я же репортер, не забывай. И
потратил много долгих серых лет, рассказывая истории других людей. А своей
истории у меня нет. Ты это знаешь, Кантлинг. Вспомни, что ты сделал со
мной в "Подписи"! "Курьер" дает дуба, я решаю написать мемуары, и что
получается?
Кантлинг не забыл.
- Сознание у тебя блокируется. Ты заново переписываешь свои старые
репортажи - двадцатилетней давности, тридцатилетней давности. У тебя
невероятная память. Ты способен вспомнить всех, о ком писал - даты,
мельчайшие подробности, их слова. Ты способен слово в слово повторить
первую заметку, которая вышла под твоей подписью, но ты не можешь
вспомнить имя первой девушки, с которой спал, не можешь вспомнить телефон
бывшей жены, не можешь... не можешь... - Его голос прервался.
- Не могу вспомнить день рождения моей дочери, - договорил Лейтон. -
Откуда ты почерпнул эти бредовые идеи, Кантлинг?
Кантлинг молчал.
- Может, из жизни? - мягко заметил Лейтон. - Я был хорошим
репортером. Вот и все, что ты сумел сказать обо мне. Ты... ну, может, ты
хороший писатель. Пусть судят критики, а я просто газетчик, у которого
болят ноги. Но даже если ты хороший писатель, пусть даже великий, все
равно ты паршивый муж и никудышный отец.
- Нет! - возразил Кантлинг. Но так вяло...
Лейтон повертел стопку в пальцах, кубики льда зазвякали и застучали.
- Когда Хелен ушла от тебя? - спросил он.
- Не по... Лет десять назад примерно. Я как раз работал над
окончательным вариантом "Проходной пешки".
- А когда развод был окончательно утвержден?
- Ну, через год. Мы попытались восстановить наш брак, но ничего не
вышло. Помнится, Мишель училась в школе. Я писал "Трудные времена".
- А ее спектакль в третьем классе помнишь?
- Тот, на который я не попал?
- "Тот, на который"... Ну прямо как Никсон: "Этот раз, когда я
соврал?" Спектакль, в котором Мишель играла главную роль, Кантлинг.
- Но что я мог поделать? - вздохнул Кантлинг. - Я очень хотел
приехать. Но мне присудили премию. Нельзя же не присутствовать на банкете
Национальной литературной лиги. Просто нельзя.
- Ну разумеется, - сказал Лейтон. - А когда умерла Хелен?
- Я тогда писал "Подпись под заметкой".
- Интересная у тебя система датировки. Тебе бы составить собственный
календарь. - Он отхлебнул виски.
- Ну хорошо, - сказал Кантлинг. - Я не собираюсь оспаривать, что моя
работа для меня важна. Может быть, и чересчур. Не знаю. Да, творчество
занимало в моей жизни превалирующее место. Но я порядочный человек,
Лейтон, и всегда делал все что мог. И все было не так, как ты намекаешь.
Мы с Хелен прожили немало счастливых лет. Мы ведь когда-то любили друг
друга. И Мишель... Я любил Мишель. Когда она была маленькой, я писал
всякую всячину. Говорящие зверьки, космические пираты, забавные стишки.
Писал в свободные минуты и читал ей, когда укладывал ее спать. Их я
создавал только для Мишель. Из любви.
- Угу! - Лейтон сардонически усмехнулся. - Тебе и в голову не
приходило их публиковать.
Кантлинг болезненно поморщился.
- Это... твой намек... это передержка. Мишель мои истории так
нравились, что мне подумалось, а не понравятся ли они другим детишкам.
Подумалось и все. И никаких попыток опубликовать их я не делал.
- Так-таки и не делал?
Кантлинг засмеялся.
- Послушай, Берт ведь был не просто моим агентом, но еще и другом. И
у него самого была дочка. Ну я и показал ему мои детские истории.
Один-единственный раз.
- Нет, я не беременна! - пропищал Лейтон. - Я дала ему только один
раз. Один-единственный раз!
- И они ему даже не понравились, - добавил Кантлинг.
- Какая жалость! - сказал Лейтон. - Ты мажешь меня дегтем, а я ни в
чем не виновен. Конечно, я не был образцово-показательным отцом, но и
людоедом тоже не был. Сколько раз я менял ей пеленки! До "Черных роз"
Хелен приходилось работать, и я каждый день сидел с малышкой от девяти до
пяти.
- Как ты злился, когда она плакала и отрывала тебя от машинки!
- Да, - сказал Кантлинг. - Да, я не терпел, когда меня отвлекали, и
всегда не терпел, будь то Хелен, Мишель, моя мать или сосед по комнате в
колледже. Когда я пишу, я не люблю, чтобы меня отвлекали. Тоже мне
хреновый грех! И я такой уж бесчеловечный? Когда она плакала, я шел к ней.
Да, мне это не нравилось, да, я это ненавидел, но я же шел!
- В тех случаях, когда слышал, что она плачет, - сказал Лейтон. -
Когда не барахтался в постели с Сисси, не плясал с мисс Агги, не
колошматил штрейбрехеров с Фрэнком Корвином, когда в голове у тебя не
звенели их голоса, да, тогда порой слышал, а услышав, шел к ней.
Поздравляю, Кантлинг.
- Я научил ее читать, - сказал Кантлинг. - Я читал ей "Остров
сокровищ", и "Ветер в ивах", и "Хоббита", и "Тома Сойера", и еще много
чего.
- Во всяком случае, все книги, которые тебе самому хотелось
перечесть, - сказал Лейтон. - А читать по-настоящему ее научила Хелен с
помощью "Дика и Джейн".
- Не выношу "Дика и Джейн", - завопил Кантлинг"
- Ну и что из этого следует?
- Ты не понимаешь, о чем говоришь, - объявил Ричард Кантлинг. - Тебя
там не было. А Мишель была. Она любила меня, она все еще меня любит.
Стоило ей ушибиться, оцарапать коленку, расквасить нос, она бежала ко мне,
а не к Хелен! Прибегала вся в слезах, а я обнимал ее, утирал ей глаза и
говорил... я говорил ей... - Он не мог продолжать, сам с трудом удерживая
слезы, чувствуя, как они щиплют глаза.
- Я знаю, что ты ей говорил, - печально и сочувственно сказал Барри
Лейтон.
- И она помнила, - сказал Кантлинг. - Она помнила все эти годы. Опеку
над ней получила Хелен, они уехали, я редко с ней виделся, но Мишель
помнила, а когда выросла, а Хелен умерла и Мишель решила жить
самостоятельно, и когда с ней случилась беда, то я... я...
- Да, - сказал Лейтон, - я знаю.

Позвонили ему из полиции. Женщина-полицейский Джойс Бреннан, так ее
звали. Этого имени он не забудет никогда.
- Мистер Кантлинг? - спросила она.
- Да?
- Мистер Ричард Кантлинг?
- Да, - сказал он. - Ричард Кантлинг, писатель. - К странным
телефонным звонкам он успел привыкнуть. - Чем могу служить?
Она назвалась.
- Вам необходимо приехать в больницу, - сказала она. - Ваша дочь,
мистер Кантлинг. Боюсь, она подверглась нападению.
Он не терпел уклончивости, не терпел эвфемизмов. Персонажи Кантлинга
никогда не уходили в мир иной, они умирали, они никогда не пускали ветер,
они пердели. И дочь Ричарда Кантлинга...
- Нападению? - повторил он. - Вы имеете в виду, что ее избили или что
ее изнасиловали?
В трубке было тихо. Наконец Джойс Бреннан ответила.
- Изнасиловали, - сказала она. - Ее изнасиловали, мистер Кантлинг.
- Еду, - сказал он.
На самом деле ее насиловали много раз и зверски. Мишель упрямством не
уступала Хелен и самому Кантлингу. Она отказывалась брать его деньги,
отказывалась слушать его советы, отказывалась от помощи, которую он
предлагал ей в расчете на свои издательские связи. Нет, она всего добьется
сама. Она устроилась официанткой в кофейне Гринвич-Вилидж и жила в
большом, полном сквозняков чердаке старого склада у доков. Это был
страшный район, опасный район, и Кантлинг не уставал повторять ей это, но
Мишель ничего не желала слушать. Она даже не позволила ему заплатить за
установку надежных запоров и сигнализации. И произошло страшное. Насильник
вломился к ней в пятницу еще до рассвета. Мишель была одна. Он сорвал
телефон со стены и держал пленницей до вечера понедельника, когда официант
в кафе, обеспокоенный ее долгим отсутствием, не пришел узнать, в чем дело.
Насильник сбежал по пожарной лестнице.
Когда Кантлинга допустили к ней, ее лицо было одним сплошным синяком.
Все ее тело было испещрено ожогами сигарет, три ребра сломаны. Состояние
ее было даже не истерикой. Она кричала, когда до нее дотрагивались - врачи
или сестры, значения не имело, она кричала, едва они подходили к ней. Но
Кантлингу она позволила сесть на край кровати и обнять ее. Она плакала
часами, плакала, когда у нее уже не осталась слез. Один раз она позвала
его, всхлипнула "папочка" и захлебнулась рыданием. Единственное слово,
которое она произнесла. Казалось, она утратила дар речи. В конце концов ей
сделали укол, чтобы она заснула.
Мишель пробыла в больнице две недели в состоянии глубокого шока.
Истерическое возбуждение угасло, и она стала кроткой, так что сестры могли
взбить ей подушки и водить в ванную. Но она по-прежнему не хотела и не
могла говорить. Психолог предупредил Кантлинга, что, возможно, речь к ней
не вернется.
- Я с этим не смирюсь, - ответил он и настоял, чтобы Мишель выписали,
а сам решил, что им обоим надо убраться подальше из этого мерзкого,
адского города. Он вспомнил, что ей всегда нравились старинные скрипучие
дома, что она любила воду - моря, реки, озера. Кантлинг обратился в
агентства по продаже недвижимости, осмотрел большой дом на побережье в
штате Мэн и, наконец, остановил свой выбор на овеянном романтикой речных
судов старинном готическом здании высоко на обрывах Перрота в Айове.
Мало-помалу наступило выздоровление. Она словно превратилась в маленькую
девочку, любопытную, непоседливую, полную взрывчатой энергии. Она не
говорила, но все исследовала, ходила повсюду. Весной проводила часы на
чердачном балкончике, следя, как внизу плывут по Миссисипи огромные баржи.
Каждый вечер они гуляли вдвоем над обрывами, и она держалась за его руку.
И однажды она, внезапно обернувшись, порывисто поцеловала его в щеку,
сказала: "Я люблю тебя, папочка", - и убежала от него, а Кантлинг смотрел
ей вслед и видел прелестную раненую женщину двадцати пяти лет - и
длинноногую шаловливую девочку, которой она была прежде.
В этот день плотина рухнула. Мишель заговорила. Сначала простыми
детскими фразочками, полными детских страхов и детской наивности. Однако
она стремительно взрослела и вскоре уже беседовала с ним о политике, о
книгах, об искусстве. Во время вечерних прогулок они вели чудесные
разговоры. Но про то, что с ней произошло, она не говорила ничего. Ни
разу. Ни единого слова.
Через полгода она хлопотала на кухне, писала письма друзьям в
Нью-Йорк, убирала, творила чудеса в саду. Через восемь месяцев она снова
взялась за кисти. Это было полезно для нее: теперь она, казалось,
расцветала с каждым днем, становилась все светлее. Ричард Кантлинг не
понимал абстракций своей дочери, он предпочитал реалистическое искусство,
и поэтому больше всего ему нравился автопортрет, который она написала для
него, кончая школу живописи. Тем не менее он улавливал боль в этих новых
ее полотнах, чувствовал, что таким образом она ищет очищения, старается
выдавить гной их глубокой внутренней раны, и от всего сердца одобрял ее
занятие. Процесс творчества не раз проливал бальзам на его собственные
раны. Он даже отчасти завидовал ей. Ричард Кантлинг не написал ни слова в
течение трех с лишним лет. Сокрушающий коммерческий провал "Подписи под
заметкой", его лучшего романа, парализовал и обессилил его. Он надеялся,
что перемена обстановки воскресит не только Мишель, а и его. Эта надежда
оказалась тщетной. Но по крайней мере Мишель вернулась к жизни.
А потом, поздно вечером, когда Кантлинг уже лег, его дверь открылась,
в спальню вошла Мишель и села на кровати. Она была босая, в фланелевом
халатике, испещренном крохотными розовыми цветочками.
- Папочка, - сказала она невнятно.
Кантлинга разбудил скрип двери. Он сел на постели и улыбнулся дочери.
- Привет! - сказал он. - А ты пила!
Мишель кивнула.
- Я возвращаюсь, - сказала она. - И набиралась храбрости, чтобы
сказать тебе.
- Возвращаешься? - переспросил Кантлинг. - Но не в Нью-Йорк же? Ты
шутишь!
- Я должна, - сказала она. - Не волнуйся. Мне лучше.
- Останься. Останься со мной, Мишель. Нью-Йорк не подходит для жизни.
- Я не хочу возвращаться. Мне страшно. Но я должна. Там мои друзья.
Там моя работа. И там моя жизнь, папочка. Мой приятель Джимми... Ты
помнишь Джимми? Он главный художник маленького издательства, выпускающего
книги в бумажных обложках, и он обещает мне работу - заказы на обложки. Он
написал. Мне больше не придется обслуживать столики.
- Я не верю свои ушам, - сказал Ричард Кантлинг. - Как ты можешь
вернуться в этот проклятый город после того, что с тобой там произошло?
- Потому-то я и должна вернуться, - отступала Мишель.
- Этот тип, то, что он сделал... сделал со мной... - Ее голос
прервался, она судорожно вздохнула и овладела собой. - Если я не вернусь,
получится, что он выгнал меня оттуда, отобрал у меня мою жизнь - моих
друзей, мое творчество, ну все. Я не могу позволить ему это, не могу
допустить, чтобы он меня так запугал. Я должна вернуться и взять то, что
принадлежит мне, доказать, что я не боюсь.
Ричард Кантлинг беспомощно смотрел на дочь. Протянул руку, нежно
погладил длинные шелковистые волосы. Наконец-то она сказала что-то,
укладывающееся в его собственные понятия. Он бы поступил точно так же -
тут у него не было сомнений.
- Я понимаю, - сказал он. - Без тебя здесь будет очень одиноко, но я
понимаю. По-настоящему.
- Мне страшно, - сказала Мишель. - Я купила билет на самолет. На
завтра.
- Так скоро?
- Я не хочу откладывать, пока не струсила совсем, - ответила она. -
По-моему, мне еще никогда не было так страшно. Даже тогда... когда это
происходило. Нелепо, правда?
- Нет, - ответил Кантлинг. - Вовсе нет.
- Папочка, обними меня, - сказала Мишель и прильнула к нему. Он
крепко обнял ее и почувствовал, что ее сотрясает дрожь.
- Ты вся дрожишь, - сказал он.
Она крепче вцепилась в него.
- Помнишь, когда я была совсем маленькая, меня мучили кошмары и я с
ревом прибегала ночью к вам в спальню и забиралась в кровать между тобой и
мамой.
Кантлинг улыбнулся.
- Конечно, помню, - сказал он.
- Я хочу остаться тут на ночь, - сказала Мишель, еще крепче
прижимаясь к нему. - Завтра я уже буду там одна. А сейчас я не хочу
оставаться одна. Можно, папочка?
Кантлинг осторожно высвободился из ее рук и посмотрел ей в глаза.
- Ты уверена?
Она кивнула - быстро, застенчиво, еле заметно. Как ребенок.
Он откинул одеяло, и Мишель пристроилась рядом с ним.
- Не уходи! - сказала она. - Даже в ванную. Хорошо? Побудь со мной.
- Я здесь, - сказал он, обнял ее, и Мишель свернулась калачиком под
одеялом, положив голову ему на плечо. Так они лежали очень долго. Он
ощущал, как ее сердце бьется у его груди. Звук был такой убаюкивающий, что
Кантлинг начал задремывать.
- Папочка? - шепнула она ему в плечо.
- Что, Мишель? - он открыл глаза. - Папочка, я должна избавиться от
этого. Оно во мне, и это яд. Я не хочу увезти его с собой. Я должна от
него избавиться.
Кантлинг, не отвечая, медленно и нежно поглаживал ее по волосам.
- Помнишь, когда я маленькая падала или мне попадало в драке, я вся в
слезах бежала к тебе и показывала, где бо-бо. Когда мне бывало больно, я
говорила тогда, что у меня бо-бо. - Я помню, - сказал Кантлинг.
- Ты... ты всегда обнимал меня и говорил: "Покажи, где тебе больно",
и я показывала, и ты целовал это место и прогонял боль, помнишь? Покажи
мне, где больно?
Кантлинг кивнул.
- Да, - сказал он негромко.
Мишель тихо заплакала. Он почувствовал, как от ее слез намокает на
груди пижама.
- Я не могу увезти это с собой, папочка. Я хочу показать тебе, где
больно. Ну пожалуйста. Пожалуйста! Он поцеловал ее макушку.
- Давай.
Она начала прерывающимся шепотом - с самого начала.
Когда за окнами рассвело, она все еще говорила. Они не сомкнули глаз.
Она много плакала, раза два пронзительно вскрикнула и дрожала под одеялом.
Ричард Кантлинг держал ее в объятиях все время. Не разжимая рук ни на
секунду. Она показала ему, где ей больно.

Барри Лейтон вздохнул:
- Это было самое лучшее, что ты сделал за свою жизнь, - сказал он. -
Несравненно лучшее. И если бы ты, достигнув этого, удовольствовался той
минутой и остановился там и тогда, все было бы прекрасно. - Он покачал
головой. - Ты никогда не умел вовремя поставить точку, Кантлинг.
- Но почему? - настойчиво спросил Кантлинг. - Ты хороший человек,
Барри Лейтон, так объясни мне. Почему это произошло? Почему?
Репортер пожал плечами. Он уже начинал таять.
- Это словцо всегда было самым трудным, - сказал он устало. - Дай мне
материал для заметки, и я скажу тебе, кто, и что, и когда, и где, и даже
как. Но вот почему... Эх, Кантлинг! Ты романист, и "почему" - твоя
область, а не моя. Я ведь даже не отвечу, почему дважды два - четыре.
Его улыбка, как улыбка Чеширского кота, еще долго дрожала в воздухе,
когда он сам исчез. Ричард Кантлинг сидел, уставившись на пустое кресло,
на оставленную стопку, и следил, как медленно тают пропитавшиеся виски
ледяные кубики.

Он не помнил, как уснул. Ночь он провел в кресле и проснулся
замерзший, испытывая ломоту во всем затекшем теле. Сны его были тяжелыми,
бесформенными, полными страха. Он проспал - миновала уже половина дня.
Словно в тумане он приготовил себе безвкусный завтрак. Казалось, он
отделился от своего тела, каждое движение было медлительным и неуклюжим.
Когда кофе закипал, он налил чашку, взял ее и выронил. Она разлетелась в
куски. Кантлинг тупо следил, как горячие бурые струйки растекаются по
ложбинкам между плитками пола. Энергии подобрать осколки и вытереть пол у
него не хватило. Он взял другую чашку, налил кофе, кое-как сделал
несколько глотков.
Грудинка казалась слишком соленой, яйца толком не поджарились.
Кантлинг с отвращением отодвинул тарелку, не съев и половины, и выпил еще
черного горького кофе. Он чувствовал себя словно после тяжелого похмелья,
но знал, что виной тут не алкоголь.
"Сегодня!" - подумал он. Сегодня все кончится, так или иначе. Она не
отступится. "Подпись под заметкой" была его восьмым романом.
Предпоследним. Сегодня прибудет последний портрет. Персонаж из его
девятого романа. И тогда все кончится. Или только начнется? Как сильно
Мишель его ненавидит? Насколько дурно он поступил с ней? Рука Кантлинга
задрожала, кофе выплеснулся, обжигая ему пальцы. Он вскрикнул. Боль была
такой невыразимой... Ожог. Ему представились тлеющие сигареты - их кончики
точно красные глазки. Его затошнило. Он бросился в ванную и еле успел
припасть к унитазу, как его завтрак извергся наружу. Потом он долго лежал,
приткнувшись к холодящему фаянсу, не в силах встать. У него мучительно
кружилась голова. Ему вообразилось, что кто-то подкрался к нему сзади,
ухватил за волосы, ткнул лицом в воду и спустил ее. Снова, снова, все
время смеясь, смеясь, твердя: грязный, грязный, я тебя вымою, ты такой
грязный; спуская и спуская воду, так что она захлестывала унитаз,
заполняла вместе со рвотой его рот и ноздри, и он уже не мог дышать, и мир
утонул в темноте, и все уже кончилось. Тут его голову вздернули, со
смехом, со смехом, пока он глотал воздух, а потом снова в унитаз, снова
вода, вода, вода, вода и вода. Но только у него в воображении. С ним
никого не было. Он был в доме один.
Кантлинг принудил себя встать. В зеркале он увидел свое землистое
старое лицо, взлохмаченные грязные волосы. А позади, ухмыляясь над его
плечом, было другое лицо. Мужское, бледное и осунувшееся. Разделенные на
пробор посередине, зачесанные назад черные волосы. За маленькими черными
очками из стороны в сторону метались глаза цвета грязного льда - метались
непрерывно, отчаянно, как дикие зверьки в ловушке. Они бы отгрызли себе
лапы, эти глаза, лишь бы освободиться. Кантлинг заморгал, и глаза исчезли
вместе с лицом. Он открыл кран холодной воды, подставил под струю
сложенные горстью ладони и обдал свое лицо. На щеках и подбородке он
ощутил колючую щетину. Надо бы побриться. Но на это нет времени, это не
важно, а ему необходимо... необходимо...
Необходимо что-то сделать. Выбраться отсюда. Уехать подальше, уехать
в такое место, где он будет в безопасности. Где его дети не смогут его
отыскать.
Но он знал, что такого безопасного места не существует.
Надо добраться до Мишель, поговорить с ней, объяснить... умолять ее.
Она его любила. Она простит его, обязательно, как же иначе? Она положит
конец, она объяснит ему, что надо сделать.
Кантлинг стремглав бросился в гостиную, схватил телефонную трубку. Но
не сумел вспомнить номера Мишель. Порылся, нашел свою адресную книжку,
лихорадочно перелистал. Вот, вот! Он нажал кнопки.
Четыре гудка, потом кто-то снял трубку.
- Мишель... - начал он.
- Привет, - сказала она. - Говорит Мишель Кантлинг, но меня сейчас
нет дома. Если вы назовете себя и свой телефон, когда услышите гудок, я
вам позвоню. Но только если вы не хотите, чтобы я что-нибудь купила.
Раздался гудок.
- Мишель, ты слушаешь? - сказал Кантлинг. - Я ведь знаю: ты прячешься
за этой машиной, если не хочешь разговаривать. Это я. Пожалуйста, возьми
трубку. Ну пожалуйста!
Ничего.
- Так позвони мне, - сказал он. В спешке слова сталкивались,
накладывались друг на друга, так ему хотелось выразить все. - Я, ты, не
надо, пожалуйста, дай мне объяснить, я же не хотел, ну пожалуйста... -
Сигнал отбоя и длинные гудки.
Кантлинг уставился на телефон и медленно положил трубку. Она позвонит
ему. Должна позвонить. Она его дочь, они любили друг друга, она обязана
дать ему шанс объяснить. Конечно, он и прежде пытался объяснить.
Звонок на его двери был старомодным - в филенке торчал латунный ключ:
его поворачивали, и внутри раздавалось громкое нетерпеливое дребезжание. И
кто-то яростно вертел его - вертел, вертел, вертел... Кантлинг бросился к
двери в полном недоумении. Он всегда с трудом заводил друзей, а теперь,
когда окостенел в своих привычках, и вовсе разучился сходиться с людьми.
Друзей в Перроте у него не было - так, несколько знакомых, и никто из них
не явился бы столь неожиданно, и не вертел бы звонок с такой неукротимой
решимостью.
Он снял цепочку и распахнул дверь, вырвав звонок из пальцев Мишель.
Она была в перетянутом поясом дождевике, вязаной лыжной шапочке и
шарфе в тон. Ветер безжалостно трепал концы шарфа и выбившиеся из-под
шапочки прядки волос. На ней были модные сапожки, через плечо перекинут
ремень большой кожаной сумки. Она выглядела прекрасно. Прошел почти год с
тех пор, как Кантлинг видел ее в последний раз - почти год назад, когда
ездил в Нью-Йорк на Рождество. Прошло уже два года, как она снова
поселилась там.
- Мишель! - сказал Кантлинг. - Я никак... Настоящий сюрприз. Из
Нью-Йорка в такую даль, и ты даже мне не сообщила, что едешь...
- Нет! - отрезала она. В ее голосе, в ее глазах было что-то неладное.
- Я не хотела тебя предупреждать, подлец. Ты же меня не предупредил.
- Ты расстроена, - сказал Кантлинг. - Входи же и поговорим.
- Я войду! - Она оттолкнула его, вошла и захлопнула за собой дверь с
такой силой, что звонок снова задребезжал. Лицо ее выглядело даже более
жестким, чем там, на ветру. - Хочешь знать, зачем я приехала? Я приехала
сказать, что я о тебе думаю. А потом повернусь и уйду - уйду из этого дома
и из твоей гнусной жизни, как тогда мама. Она была умна, не то что я! Я-то
по дурости верила, будто ты меня любишь. Как чокнутая думала, будто я тебе
дорога.
- Мишель, не надо! - сказал Кантлинг. - Ты не понимаешь. Я
действительно люблю тебя. Ты моя дочурка, ты...
- Не смей! - Она всунула руку в сумку. - Ты называешь вот это
любовью, грязный подонок? Она выхватила что-то и швырнула в него.
Кантлинг утратил былую подвижность. Он пытался уклониться, но не
успел, и книга больно задела его шею. Мишель швырнула ее изо всех сил, а
это был тяжелый том в твердом переплете, не в бумажной обложке. Шелестя
раскрывшимися страницами, книга упала на ковер.
С суперобложки на Кантлинга уставился его собственный портрет.
- Ты совсем как твоя мать, - сказал он, потирая ушибленную шею. - Она
тоже постоянно чем-то швырялась. Только у тебя это получается более метко.
- Он криво улыбнулся.
- Меня не интересуют твои шутки, - сказала Мишель. - Я никогда тебя
не прощу. Никогда. Ни за что. Я просто хочу понять, как ты мог так
поступить со мной, вот и все. И ты мне скажешь. Сейчас же.
- Я... - сказал Кантлинг и беспомощно развел руками. - Послушай, я...
Ты сейчас перевозбуждена, так, может быть, выпьем кофе, подождем, чтобы ты
немного успокоилась, а потом поговорим. Я не хочу, чтобы мы кричали друг
на друга.
- Мне плевать, чего ты хочешь! - вскрикнула Мишель. - Я хочу, чтобы
мы поговорили прямо сейчас! - И она отшвырнула ногой упавшую книгу.
Ричард Кантлинг почувствовал, как в нем закипает гнев. Какое право
она имеет так вопить на него? Он не заслужил такого нападения, он ничего
не сделал. Он пытался промолчать, чтобы не сказать лишнего, не
усугубить... Он опустился на колени и поднял свою книгу. Машинально обтер
ее, поворачивая почти с нежностью. В глаза ему ударил заголовок:
изломанные красные буквы на черном фоне, искаженное лицо миловидной
девушки, рот, разинутый в вопле. "Покажи мне, где больно".
- Я боялся, что воспримешь ее неверно, - сказал Кантлинг.
- Неверно?! - По лицу Мишель скользнуло недоумение. - Ты что, думал,
она мне понравится?
- Я... я не был уверен, - сказал Кантлинг. - Надеялся, что... То есть
я не был уверен, как ты отнесешься к этому, а потому решил, что будет
лучше не упоминать, над чем я работаю, пока... ну...
- Пока эту блевотину не выставят в витринах книжных магазинов, -
договорила Мишель.
Кантлинг перелистнул титульную страницу.
- Взгляни, - сказал он, протягивая книгу. - Я посвятил ее тебе. Он
показал ей. "Мишель, познавшей эту боль".
Мишель сильным ударом выбила книгу из его рук.
- Подонок, - сказала она. - По-твоему, это что-то меняет? По-твоему,
вонючее посвящение оправдывает то, что ты сделал? Оправдания этому нет. Я
никогда тебя не прощу.
Кантлинг попятился, отступил перед ее гневом.
- Я ничего такого не сделал, - упрямо сказал он. - Я написал книгу.
Роман. Какое же это преступление?
- Ты мой отец! - крикнула она. - Ты знал... ты знал, подонок, что мне
невыносимо было говорить об этом, о том, что произошло. Ни с моими
любовниками, ни с моими друзьями, ни даже с моим врагом. Я не могу. Просто
не могу. Даже думать об этом не могу. Ты же знал. Я рассказала тебе, тебе
одному, потому что ты был мой папочка, и я верила тебе, и мне необходимо
было освободиться, и я тебе рассказала, самое скрытное, только между нами,
и ты знал, и что ты сделал? Записал в чертовой книге и опубликовал, чтобы
читали миллионы людей! Будь ты проклят! Ты так с самого начала и задумал,
подонок? Да? В ту ночь, когда ты меня обнимал, ты запоминал каждое слово?
- Я... - сказал Кантлинг. - Нет, я ничего не запоминал, а просто, ну,
запомнил. Ты неверно воспринимаешь, Мишель. Книга вовсе не о том, что
произошло с тобой. Да, толчком послужил тот случай, он был исходной
точкой, но это роман, я многое изменил. Это литература.
- Ну да, папочка, ты все изменил! Не Мишель Кантлинг, а Николь
Митчелл, модельерша, а не художница, и еще она порядочная дура, верно? Это
тоже изменение, или ты считаешь, что я дура, раз жила там, дура, что
впустила его? Да, это роман. И просто совпадение, что он о девушке,
которую заперли, насиловали, пытали, запугивали, снова насиловали, - и что
у тебя есть дочь, которую заперли, насиловали, пытали, запугивали, снова
пытали. Просто хреновое совпадение!
- Ты не понимаешь, - беспомощно сказал Кантлинг.
- Нет, это ты не понимаешь. Ты не понимаешь, каково это. Твой лучший
роман за долгие годы, так? Бестселлер номер один. Номером первым ты же ни
разу не был, верно? Даже в списки не попадал с "Трудных времен"... или с
"Черных роз"? А почему бы и нет? Почему бы не стать номером первым - ведь
это не занудь про закрывшуюся газету, это же про изнасилование. Ого-го,
что может быть забористее? Полно секса, насилия, пыток, траханья и жути, и
это же на самом деле было, ага! - Ее губы искривились и задрожали. - Самое
страшное, что случилось со мной. Немыслимые кошмары. Я до сих пор иногда
просыпаюсь от собственного крика, но мне становилось лучше, все
отодвигалось. А теперь это во всех книжных магазинах выставлено на самом
видном месте, и все мои друзья знают, и все знают, и на вечеринках ко мне
подходят незнакомые люди и выражают сочувствие. - Она подавила рыдание. Ее
гнев грозил вот-вот перейти в слезы. - И я беру книгу, твою паршивую,
хреновую книгу - и это там все целиком, черным по белому, все записано. Ты
такой хороший писатель, папочка, до хрена хороший, и все у тебя так ярко и
живо. Книга, от которой невозможно оторваться. Ну я-то оторвалась, но что
толку? Это же все там и останется там навсегда, верно? Каждый день
кто-нибудь на земле возьмет твою книгу, начнет ее читать, и меня опять
будут насиловать. Вот что ты сделал. Ты завершил то, что сделал он,
папочка. Ты осквернил меня, взял без моего согласия, совсем как он. Ты
меня изнасиловал. Ты мой отец - и ты изнасиловал меня!
- Ты несправедлива, - возразил Кантлинг. - Я не хотел причинить боль.
Книга... Николь умна и сильна. А он чудовище. Пользуется разными именами,
потому что у страха тысячи имен, но только одно лицо, понимаешь? Он не
просто человек, он мрак, обретший плоть, бессмысленное насилие,
подстерегающее всех нас, боги, которые играют нами, как мухами, он символ
всего...
- Он человек, который изнасиловал меня! Он не символ!
Она закричала так громко, что Ричард Кантлинг отступил, ошеломленный
ее яростью.
- Нет! - сказал он, - не человек, а персонаж. Он... Мишель, я
понимаю, тебе больно, но то, что ты перенесла... Люди должны знать об
этом, размышлять, это же часть жизни. Рассказывать о жизни, искать в ней
смысл - вот дело литературы, мое дело. Кто-то должен был рассказать твою
историю. Я старался сделать ее правдивой, старался исполнить...
Лицо его дочери, раскрасневшееся, мокрое от слез, на мгновение стало
свирепым, неузнаваемым, нечеловеческим и вдруг обрело странное
спокойствие.
- Одно ты сделал правильно, - сказала она. - У Николь нет отца. Когда
я была маленькой, я приходила к тебе в слезах, и мой папочка говорил:
"Покажи мне, где больно", и это было особенным, таким личным. Но в книге у
Николь нет отца, и это говорит он, ты отдал это ему, и он говорит: "Покажи
мне, где больно", все время говорит. Ты такой ироничный. Ты такой умный.
То, как он это говорит, делает его таким реальным! Даже более реальным,
чем он был на самом деле. И когда ты писал это, ты был прав. Именно это
говорит чудовище. Покажи мне, где болит. Это присловие чудовища. У Николь
нет отца, он умер, и это тоже правильно. У меня нет отца. Нет.
- Не смей так говорить со мной! - сказал Ричард Кантлинг. Он
испытывал ужас, он испытывал стыд, но они приняли форму гнева. - Я этого
не потерплю, что бы ты там ни перенесла. Я твой отец.
- Нет, - сказала Мишель, оскалясь в сумасшедшей усмешке и пятясь от
него. - Нет, у меня нет отца, а у тебя нет детей. Разве что в твоих
чертовых книгах. Вот твои дети, твои единственные дети. Твои книги, твои
чертовы, твои хреновые книги - вот твои дети, вот твои дети, вот твои
дети! - Она повернулась, пробежала мимо него через холл и остановилась
перед дверью в кабинет. Кантлинг испугался того, что она могла натворить,
и побежал за ней.
Когда он вбежал в кабинет, Мишель уже нашла кинжал и пустила его в
ход.

Ричард Кантлинг сидел перед безмолвным телефоном и слушал, как
напольные часы отсчитывают минуты приближения мрака.
Он позвонил Мишель в три часа, в четыре, в пять. Отвечала машина,
каждый раз отвечала машина ее зафиксированным голосом. Его записываемые
мольбы становились все отчаяннее. Снаружи темнело. Его свет все больше
мерк.
Кантлинг не услышал ни шагов на крыльце, ни металлического
дребезжания своего старомодного звонка. День был беззвучным, как могила.
Но когда наступил вечер, он твердо знал, что поджидает его за дверью.
Большая квадратная бандероль, завернутая в плотную бумагу, адресованная
таким знакомым почерком. А внутри - портрет.
Он не понял, не понял по-настоящему. И поэтому она растолковывает
ему.
Тикали часы. Темнота сгущалась. Дом словно преисполнился ощущением
того, что притаилось за дверью. Из часа в час страх Кантлинга рос. Он
сидел в кресле, поджав ноги, апатично полуоткрыв рот, и думал, и
вспоминал. Слышал жестокий смех. Видел тускло тлеющие кончики сигарет в
сумраке, движущиеся, описывающие круги. Ощущал их жгучие поцелуйчики на
своей коже. Ощущал вкус мочи, крови, слез. Испытывал насилие, испытывал
поругание - всякое, какое только есть. Его руки, его голос, его лицо, его
лицо, его лицо. У персонажа был десяток имен, но страх имел только одно
лицо. Младший из всех его детей. Его младенец. Его чудовищный младенец.
Он так долго был творчески парализован, думал Кантлинг. Если бы
только ему удалось заставить ее понять. Это же своего рода импотенция -
утрата способности писать. Он был писателем, но это ушло в прошлое. Он был
мужем, но его жена умерла. Он был отцом, но она пришла в себя и вернулась
в Нью-Йорк. Она оставила его одиночеству, но в ту, последнюю, ночь, пока
он крепко обнимал ее, она рассказала ему свою историю, она показала ему,
где болит, она отдала ему всю эту боль. А что ему было делать с ней?
Потом он не мог забыть. Он думал об этом постоянно. Он начал в уме
переформировывать, начал подыскивать слова, сцены, символы, которые
придали бы ей смысл. Это было ужасно и омерзительно, но это была жизнь,
мощная кровоточащая жизнь - вода для мельницы Кантлинга, именно то, что
ему требовалось. Она показала ему, где было больно, а он может показать им
всем. Нет, он сопротивлялся. Он пытался противостоять. Начал рассказ,
написал очерк, докончил несколько критических заметок. Но то возвращалось.
Настигало его каждую ночь. Не позволяло отвергнуть.
И он написал роман.
- Виновен, - сказал Кантлинг в темной комнате. И когда он произнес
это слово, то обрел странное успокоение, прогнавшее ужас. Он признал
правду. Он сделал это. И примет кару. Так будет только справедливо.
Ричард Кантлинг встал и направился к входной двери.
Бандероль была прислонена к стене. Он не разворачивая внес ее в дом и
поднялся по лестнице. Он повесит его рядом с остальными - рядом с Хью, и
Сисси, и Барри Лейтоном - да, как в портретной галерее. Он сходил за
молотком, тщательно измерил, вбил гвоздь. И только тогда развернул портрет
и посмотрел на лицо, до этой секунды скрытое бумагой. Никакой другой
художник не изображал ее с такой верностью - не просто черты лица,
угловатые скулы, голубые глаза, спутанные пепельные волосы, но внутреннюю
сущность. Она выглядела такой юной, не тронутой жизнью, доверчивой, и еще
он видел в ней силу, мужество, упорство. Но больше всего ему понравилась
ее улыбка. Прелестная улыбка, улыбка, озарявшая все лицо. Улыбка эта
словно напомнила ему кого-то, с кем он был когда-то знаком. Но вот кого,
он вспомнить не мог.
Ричард Кантлинг испытал неясное краткое облегчение, тут же
сменившееся даже еще более сильным чувством утраты - утраты настолько
страшной, невозвратимой и абсолютной, что перед ним были бессильны слова,
которым он поклонялся. Затем это чувство исчезло. Кантлинг отступил на
шаг, скрестил руки и вгляделся в четыре портрета. Чудесная работа. Глядя
на них, он почти ощущал их присутствие в доме.
Хью, его первенец, мальчик, каким он мечтал сам быть.
Сисси, его истинная любовь.
Барри Лейтон, его умудренное опытом, усталое второе "я".
Николь, дочь, которой у него никогда не было.
Его люди. Его персонажи. Его дети.

Неделю спустя пришла еще одна бандероль, заметно меньше тех. Внутри
картонной коробки лежали экземпляры его четырех романов, счет и вежливая
записка художника с вопросом, не будет ли еще заказов.
Ричард Кантлинг ответил, что не будет, и уплатил по счету чеком.

Джорж МАРТИН

ПУТЬ КРЕСТА И ДРАКОНА

Пер. В.Вебер

- Ересь, - сообщил он мне.
Солоноватая вода в его бассейне мягкой волной ударила о стенку.
- Еще одна? - без особого энтузиазма осведомился я. - В эти дни они
плодятся, как мухи.
Ответ мой ему не понравился. Он шевельнул грузным телом, и на этот
раз вода перехлестнула через край, на кафельный пол приемного покоя.
Сапоги мои промокли насквозь. К этому я отнесся философски. Тем более что
предусмотрительно надел самую старую пару, понимая, что мокрые ноги -
неизбежное следствие визита к Торгатону Найн-Клариис Тун, старейшине
народа ка-Тан, архиепископу Весса, наисвятейшему отцу Четырех законов,
главному инквизитору ордена воинствующих рыцарей Иисуса Христа и советнику
его святейшества папы Нового Рима Дарина XXI.
- Будь ереси так же многочисленны, как звезды, любая из них не
становится менее опасной, святой отец, - отчеканил он. - И мы, рыцари
Христа, должны бороться с ними всеми и с каждой в отдельности. Кроме того,
эта новая ересь наиболее ужасна.
- Да, мой господин. У меня и в мыслях не было оспаривать ваше мнение.
Примите мои извинения. Просто я очень устал, выполняя задание ордена на
Финнегане. И рассчитывал испросить у вас краткосрочный отпуск. Мне нужно
отдохнуть, восстановить силы.
- Отдохнуть? - вновь меня окатило водой. Его черные, без зрачков,
глаза мигнули. - Нет, святой отец, это невозможно. Ваши знания и опыт
жизненно важны для дела, которое я намерен поручить вам, - голос его чуть
помягчел. - Я не успел ознакомиться с вашим отчетом по Финнегану. Вам
удалось добиться желаемого?
- Пожалуй что нет, хотя я убежден, что мы возьмем верх. Церковь
сильна на Финнегане. Когда мои попытки найти путь к согласию закончились
безрезультатно, пришлось принять более действенные меры. Нам удалось
закрыть газету еретиков и их радиостанции. Наши друзья уверены, что
обращение еретиков в суд ничем им не поможет.
- Так это блестящее достижение, - воскликнул архиепископ, - Вы
одержали победу во славу нашего Господина и церкви.
- Не обошлось без мятежей, - добавил я. - Погибло не меньше сотни
еретиков и дюжина наших людей. И я опасаюсь эскалации насилия. Наши
священники подвергаются нападению, едва входят в город где пустила корни
ересь. Их лидеры рискуют жизнью, выходя за черту города. Я надеялся
избежать ненависти и кровопролития.
- Достойно одобрения, но нереалистично. - Архиепископ Торгатон вновь
мигнул, и я вспомнил, что у народа ка-Тан это движение век
свидетельствовало о раздражении. - Иной раз не обойтись без крови
мучеников, впрочем, и еретиков тоже. Ради спасения души можно отдать и
жизнь.
- Несомненно, - торопливо согласился я, Торгатон славился своими
пространными лекциями, и перспектива выслушивать его битый час меня не
привлекала. В приемном покое человек попадал в экстремальные для себя
условия, и мне не хотелось находиться в нем дольше, чем требовалось.
Сочащиеся водой стены, влажный, горячий воздух, да еще запах прогорклого
масла, свойственный катанцам. Жесткий воротник натирал шею. Под сутаной я
весь вспотел, ноги совсем промокли, начал ныть желудок.
И я поспешил перевести разговор в деловое русло.
- Вы сказали, что эта новая ересь куда опаснее остальных, мой
господин?
- Да.
- Где она зародилась?
- На Арионе, планете в трех неделях пути от Весса. Живут там только
люди. Никак не могу понять, почему вас так легко совратить. Ка-танец,
обретя веру, практически никогда не изменяет ей.
- Это известно каждому, - вежливо подтвердил я. Не став, правда,
добавлять, сколь ничтожно число ка-танцев, почитавших Иисуса Христа. Народ
этот мало интересовался другими цивилизациями и путями их развития, и
подавляющее большинство миллионов ка-танцев следовали своей древней
религии. Торгатон Найн-Клариис Тун являл собой исключение из правила. Он
был в числе первых новообращенных, когда два столетия назад папа Видас
Пятидесятый постановил, что священниками могут быть и негуманоиды. Жили
ка-танцы долго, так что не приходилось удивляться, что за двести лет
благодаря своей несгибаемой вере Торгатон поднялся столь высоко в
церковной иерархии, хотя общее число крещеных ка-танцев не доходило до
тысячи. Каждая новая раздавленная ересь приближала Торгатона к красной
шляпе кардинала. И, судя по всему, ждать оставалось два-три десятилетия.
- Наше влияние на Арионе невелико, - продолжал архиепископ. Руки его,
четыре толстые культи зелено-серого цвета, двигалась в такт словам,
рассекая воду, грязно-белые жгутики дыхательного отверстия постоянно
подрагивали. - Несколько священников, несколько церквей, немногочисленная
паства. Еретики числом превосходят нас на этой планете. Я надеюсь на ваш
тонкий ум, вашу проницательность. Обратите этот недостаток в нашу пользу.
Ересь лежит там прямо на поверхности, и, полагаю, вы сразу найдете ее
слабые места. Поможете заблудшим душам вернуться на путь истинный.
- Разумеется, помогу. А в чем суть этой ереси? Что я должен
разоблачать?
Мой последний вопрос указывал, сколь некрепка моя собственная вера.
Причиной тому были те же еретические течения. Их убеждения и догматы
крутились в голове и мучили ночными кошмарами. Где уж тут провести четкую
границу между своей верой и чужой? Кстати, тот самый эдикт, что позволил
Торгатону надеть сутану, привел к тому, что с полдюжины миров вышло из-под
крыла Нового Рима. И те, кто последовал по этой тропе, видели проявление
самой отвратительной ереси и огромном инопланетянине, совершенно голом, не
считая жесткого воротника на шее, плавающем передо мной в бассейне и
олицетворяющем власть церкви. По числу верующих среди человечества
христианская церковь прочно занимала первую строку. Каждый шестой человек
был христианином. Но, кроме церкви истинной, насчитывалось еще семьсот
христианских сект, в том числе почти такие же многочисленные, как
Единственно истинная католическая межзвездная церковь Земли и тысячи
миров. Даже Дарин ХХI, при всем его могуществе, был только одним из семи,
носивших титул папы. Когда-то я не мог пожаловаться на недостаток веры, но
слишком долго пришлось мне прожить среди еретиков и неверующих. И теперь
даже молитвы не разгоняли мои сомнения. Поэтому я не испытал ужаса, только
легкий интерес проснулся во мне, когда архиепископ поведал мне суть ереси
Ариона.
- Они сделали святым Иуду Искариота.

Как старший рыцарь-инквизитор, я имел собственный звездолет, который
назвал "Истина Христова". До того, как попасть ко мне, он носил имя
святого Фомы, но я счел это название не соответствующим кораблю,
предназначение которого - бороться с ересью. На звездолете я был
единственным пассажиром. Управлялся он экипажем из шести братьев и сестер
ордена святого Христофора-путешественника. Капитаном была молодая женщина,
которую я переманил с торгового судна. Поэтому все три недели полета от
Весса до Ариона я смог посвятить изучению еретической Библии, экземпляром
которой снабдил меня один из помощников архиепископа. Толстым, тяжелым
фолиантом в кожаном переплете, с золотым обрезом, с красочными
голографическими иллюстрациями. Великолепная работа, выполненная
человеком, влюбленным в уже забытое искусство книгопечатания. Репродукции
картин - оригиналы, как я понял, украшали стены собора святого Иуды на
Арионе - впечатляли. Мастерством тамошние художники ничуть не уступали
таммервенцам и рохоллидейцам, расписавшим собор Святого Иоанна на Новом
Риме.
На первой странице имелась сноска, что книга одобрена Лукианом
Иудассоном, Первым Учителем ордена Иуды Искариота.
Называлась она "Путь креста и дракона".
"Истина Христова" скользил меж звезд, а я неспешно читал, поначалу
делая пометки, чтобы лучше разобраться в сути новой ереси, но постепенно
увлекся странной, захватывающей, фантастической историей. Слова дышали
страстью, мощью, поэзией. Впервые я столкнулся со святым Иудой Искариотом,
личностью сложной, честолюбивой, далеко не ординарной, собравшей в себе
все плюсы и минусы человеческого характера.
Сын проститутки, родился он в сказочно древнем городе-государстве
Вавилон в тот самый день, когда а Вифлееме на свет Божий появился наш
Спаситель. Детство его прошло в канавах и подворотнях. Сначала он продавал
себя, потом, став старше, предлагал желавшим утолить свою похоть других.
Еще юношей он начал постигать азы черной магии и к двадцати годам овладел
ее премудростями, стал колдуном. Только ему удалось подчинить своей воле
драконов, самых чудовищных созданий, огромных огнедышащих летающих ящеров
Земли. Тогда-то его и прозвали Иуда - Укротитель Драконов. Эпизод этот
иллюстрировала великолепная картина. Иуда в темной пещере, с горящими
глазами, взмахивает раскаленным добела бичом, не подпуская к себе
громадного золотисто-зеленого дракона. Под мышкой у него корзина, крышка
чуть сдвинута, из нее торчат головки трех только что вылупившихся из яиц
дракончиков. Четвертый дракончик ползет по его рукаву. Этим кончалась
первая часть его жизнеописания.
Во второй он стал Иудой-Покорителем, Иудой-Королем Драконов, Иудой из
Вавилона. Верхом на самом большом из своих драконов, с железной короной на
голове и мечом в руке, он превратил Вавилон в столицу величайшей империи
древней Земли, простиравшейся от Испании до Индии. Он правил, сидя на
троне-драконе средь висячих садов, построенных по его приказу, и там он
судил Иисуса из Назарета, пророка-бунтаря, приведенного пред его очи
избитым и окровавленным. Иуда не отличался терпеливостью, и Христос
потерял еще немало крови, прежде чем кончился допрос. А так как Иисус не
ответил на его вопросы, Иуда распорядился выбросить лже-пророка на улицу,
предварительно отрубив ему ноги.
- Целитель, излечи себя, - презрительно бросил он на прощание.
А затем пришло Раскаяние, видение в ночи, и Иуда Искариот отказался
от короны, черной магии, богатств, чтобы последовать за человеком,
которого искалечил. Презираемый теми, кем он правил, он стал Ногами
Господина нашего и год носил Иисуса на спине по дорогам созданной им
Империи. А после того как Иисус излечил себя, Иуда шагал рядом с ним, его
верный друг и соратник, первый среди двенадцати апостолов. И, наконец,
Иисус наделил Иуду даром понимать любой язык, вернул и освятил драконов,
которых отослал прочь кающийся Иуда, и направил своего ученика в далекое
странствие за океан, чтобы "распространить слово Мое там, куда Я не могу
прийти".
Но однажды солнце померкло в полдень и задрожала земля. Иуда
развернул драконов, и могучие крылья понесли его назад, над бушующим
океаном. До города Иерусалима он добрался слишком поздно: Иисус уже умер
на кресте.
В тот миг вера его пошатнулась, и три последующих дня Великий Гнев
Иуды сотрясал древний мир. Его драконы стерли с лица земли Храм
Иерусалимский, выгнали всех людей из города, обрушились на Рим и Вавилон.
Сам он нашел одиннадцать апостолов, допросил их и узнал, что один из них,
Симон, прозванный Петром, трижды предал Спасителя. Собственными руками он
задушил Петра и бросил труп на съедение драконам. А потом послал их
зажигать повсюду погребальные костры в память Иисуса из Назарета, Но Иисус
кликнул драконов, и, когда те вернулись, все пожары погасли. И из их
желудков изверглись части тела Петра, и он ожил. А Иисус назначил его
главою Церкви.
А потом драконы умерли - не только прирученные Иудой, но и все
остальные - ибо они являлись живым свидетельством могущества и мудрости
Иуды Искариота, великого грешника. И Он лишил Иуду дара понимать все языки
и излечивать страждущих и даже зрения, ибо вел тот себя, словно слепец (на
одной из картин слепой Иуда плакал над телами мертвых драконов). И Он
сказал Иуде, что долгие годы его будут помнить как Предателя, и люди будут
проклинать его имя, и все, что он сделал хорошего, будет забыто.
И тогда же, потому что Иуда любил Его всем сердцем, Христос оказал
тому благодеяние, продлив жизнь, чтобы, бродя по свету, Иуда осознал свои
грехи и получил прощение, после чего бы и умер.
С этого и начался последний этап жизни Иуды Искариота, но длился он
очень и очень долго. Повелитель драконов, друг Христа, превратился в
слепого странника, отовсюду изгнанного, лишившегося друзей, бредущего по
дорогам Земли в бесконечной своей жизни, находя пустыню там, где когда-то
гордо высились крепостные стены цветущих городов. А Петр, первый папа и
его вечный враг, распространял повсюду лживую басню о том, как Иуда
Искариот продал Христа за тридцать сребреников, так что Иуда не решался
даже называть себя подлинным именем. Одно время он представлялся тем, кто
хотел знать, кто он такой, как Странствующий Джу*/от английского Judas/,
потом - используя много других имен.
Жил он более тысячи лет и стал проповедником и целителем, любил
животных, а церковь, основанная Петром, не переставала преследовать его. И
в конце концов обрел он мудрость и успокоение души, и Христос спустился к
его смертному одру, И они примирились, и Иуда прослезился. И прежде чем он
умер, Христос пообещал ему, что Он позволит некоторым помнить, каким на
самом деле был Иуда, и с прошествием веков весть эта будет
распространяться все шире, а ложь, выдуманная Петром, забудется.
Такой была жизнь Иуды Искариота, изложенная в книге "Путь креста и
дракона". В ней же имелись его проповеди и тексты неканонических книг,
приписываемых ему.
Перевернув последнюю страницу, я пошел к Арле-к-Бау, капитану "Истины
Христовой". Арла, крупная флегматичная женщина, не испытывала особой тяги
к религии, но я ценил ее мнение. Остальные члены экипажа, братья и сестры
ордена святого Христофора, отшатнулись бы в ужасе, увидев, что у меня в
руках.
- Интересно, - прокомментировала Арла, возвращая мне фолиант.
Я хохотнул.
- И это все?
Она пожала плечами
- История занимательная. Читается даже лучше, чем ваша Библия,
Дамиэн, и не менее драматичная.
- Согласен, - признал я. - Но это же чистый нонсенс. Смесь
доктринерства, мифологии и суеверий. Развлекает, не лишено воображения,
захватывает читателя. Но сколь нелепо. Разве можно поверить в драконов? В
безногого Христа? А Петр, собранный воедино после того, как его сожрали по
частям четыре дракона?
Арла усмехнулась.
- Во всяком случае, не глупее превращения воды в вино, Христа,
идущего по волнам, или человека, живущего в чреве рыбы. - Арла любила
подкалывать меня. Капитаном моего звездолета она стала со скандалом,
неверующих вообще предпочитали не брать на борт, но дело свое она знала, и
мне нравился ее здоровый скептицизм, не дающий засохнуть моим мозгам. Да и
ума ей хватало. Последнее я ценил куда больше слепого повиновения.
- Разница есть, - упорствовал я.
- Неужели? - ее глаза впились в мои. - Ах, Дамиэн, признайтесь, книга
вам понравилась.
Я откашлялся.
- Она разбудила мое любопытство. - Арла не ошиблась, чего уж спорить
зазря. Но я счел необходимым разъяснить свою позицию. - Вы знаете, с чем
мне обычно приходится иметь дело. Незначительные отклонения от догм, ложно
истолкованные и действительно путаные абзацы из Библии, откровенные
политические интриги, цель которых - провозгласить честолюбивого епископа
планетарной системы новым папой или по меньшей мере добиться каких-то
льгот от Нового Рима или Весса. Война бесконечная, а битвы грязные и
мерзкие. Они изматывают меня духовно, морально, физически. После каждой я
более всего похож на выжатый лимон, - я постучал пальцем по кожаному
переплету. - Тут - иное. Ересь, разумеется, должна быть раздавлена, но я с
нетерпением жду встречи с этим Лукианом Иудассоном.
- А какие великолепные иллюстрации. - Арла, пролистывая "Путь креста
и дракона", остановила взгляд на одной из них, едва ли самой лучшей: Иуда,
плачущий над драконами. Я улыбнулся, видя, что иллюстрация произвела на
нее такое же впечатление, что и на меня. А потом нахмурился. Ибо понял,
сколь серьезны трудности, с которыми мне предстояло столкнуться.

Так оно, собственно, и получилось, когда "Истина Христова" прибыл в
фарфоровый город Аммадон на планете Арион, где и обосновался орден святого
Иуды Искариота.
Арион, планету земного типа с мягким климатом, колонизировали триста
лет назад. Численность населения приближалась к девяти миллионам. В
Аммадоне, единственном крупном городе, проживало около двух миллионов.
Высокий уровень техники обеспечивался главным образом импортом.
Промышленностью Арион похвастаться не мог. Люди, однако, там жили
творческие, но сферой приложения их талантов было искусство, пышно
расцветшее на планете. Одним из принципов тамошнего общества являлась
свобода религиозных убеждений, но религия не была в почете. Большинство
населения предпочитало полагаться на себя, а не на Бога. На Арионе
сосуществовали полтора-два десятка различных религий, в том числе и
Единственно истинная католическая межзвездная церковь, не так давно
располагавшая двенадцатью храмами. Теперь их осталось девять.
Три другие перешли под крыло быстро растущего ордена святого Иуды
Искариота, который также построил еще двенадцать новых храмов. Епископ
Ариона, темнокожий сухощавый мужчина с коротко стриженными черными
волосами не обрадовался моему приезду.
- Дамиэн Хар Верис! - изумленно воскликнул он, когда я появился в его
резиденции. - Мы, разумеется, слышали о вас, но и представить себе не
могли, что удостоимся чести увидеть вас, тем более принимать у себя. Число
наше так мало...
- И продолжает уменьшаться, - прервал я его. - Поэтому господин мой,
архиепископ Торгатон, и обеспокоился. А вот вы, ваше преосвященство,
наоборот, похоже, абсолютно спокойны и даже не сочли нужным сообщить нам
об активизации секты почитателей Иуды.
Он было рассердился, но разом смирил гордыню. Рыцарь-инквизитор
представлял немалую опасность даже для епископа.
- Мы, разумеется, очень озабочены. И прилагаем все силы, чтобы
одержать верх над ересью. Если вы можете помочь нам советом, мы с радостью
выслушаем вас.
- Я - инквизитор ордена воинствующих рыцарей Иисуса Христа, - сухо
напомнил я ему. - И не раздаю советов, ваше преосвященство. Я действую. С
этим меня послали на Арион. А теперь скажите мне, что вы знаете об этой
ереси и ее Первом Учителе, Лукиане Иудассоне.
- Разумеется, отец Дамиэн. - И епископ дал знак слуге принести поднос
с вином и сыром, а затем начал излагать короткую, но динамичную историю
культа Иуды. Я слушал, полируя ногти об алый лацкан пиджака, пока черная
краска не засверкала, изредка прерывая рассказчика вопросом. И прежде чем
он дошел до половины, я принял решение лично навестить Лукиана. Из всех
вариантов возможных действий этот представлялся мне наилучшим.
Да я и сам хотел повидаться с ним.

Внешнему виду на Арионе придавалось немалое значение, поэтому я счел
необходим позаботиться о том, чтобы Лукиан сразу понял, с кем имеет дело.
Надел лучшие сапоги, темные, ручной работы, из римской кожи, которые
никогда не бывали в приемном покое Торгатона, строгий черный костюм с
широкими лацканами и жестки воротником. На шее висел превосходный крест из
чистого золота. Воротник скрепляла булавка в форме меча, также из золота,
знак рыцаря-инквизитора. Брат Денис тщательно выкрасил мои ногти, они
стали черными, как эбонит, затем зачернил веки и ресницы и покрыл лицо
тончайшей белоснежной пудрой. Я сам испугался, посмотревшись в зеркало.
Столь грозный был у меня вид. Улыбнулся, но лишь на мгновение: улыбка все
портила.
К собору Иуды Искариота я отправился пешком. По широким золотистым
улицам Аммадона, окаймленным алыми деревьями. Шептуньи, называли их
горожане. И действительно, пышные, свисающие с ветвей усики, казалось,
что-то нашептывали легкому ветерку. Со мной пошла сестра Юдифь. Низенького
росточка, хрупкая даже в комбинезоне с капюшоном, какие носили монахини
ордена святого Христофора. С добрым мягким лицом и чистыми, невинными
глазами. Я ей полностью доверял. Она уже убила четверых пытавшихся напасть
на меня.
Собор отстроили недавно. Величественный, полный достоинства, он
возвышался среди цветочных клумб и золотистой травы. Сады окружала высокая
стена. Снаружи ее украшали фрески. Некоторые из них были оригиналами
иллюстраций, которые я видел в книге "Путь креста и дракона", и, прежде
чем войти в ворота, я остановился, чтобы еще раз полюбоваться ими. Фрески
покрывали и стены собора. Никто не попытался остановить нас в воротах.
Мужчины и женщины гуляли среди клумб или сидели на скамьях под
серебряницами и шептуньями.
Мы с сестрой Юдифь огляделись, а затем зашагали к собору.
И только начали подниматься по лестнице, как из массивных дверей
вышел мужчина. Светловолосый, толстый, с окладистой бородой, в сутане из
тонкой материи, ниспадающей на ноги, обутые в сандалии. Нарисованные на
сутане драконы несли на себе мужской силуэт с крестом в руке.
Когда я поднялся по лестнице, мужчина поклонился мне в пояс.
- Отец Дамиэн Хар Верис, рыцарь-инквизитор, - он широко улыбнулся. -
Приветствую вас во имя Иисуса и святого Иуды. Я - Лукиан.
Я отметил про себя, что надлежит незамедлительно выяснить, кто из
слуг епископа поставляет информацию культу Иуды, но лицо мое осталось
бесстрастным. Все-таки прошел не один год, как я получил сан
рыцаря-инквизитора, и подобных сюрпризов выпало на мою долю с лихвой.
- Отец Лукиан Мо, - без улыбки пожал я протянутую руку, - я хотел бы
задать вам несколько вопросов.
Он же улыбнулся вновь.
- Конечно, конечно. Я в этом не сомневаюсь.

Мы прошли в просторный, но скромно обставленный кабинет Лукиана.
Еретики не признают роскоши, с которой давно сроднились служители церкви.
Из излишеств он позволил себе лишь одну картину, на стене за его столом.
Картину, в которую я уже влюбился: слепой Иуда, плачущий над убитыми
драконами.
Лукиан тяжело опустился в кресло, указал мне на второе, напротив
стола. Сестру Юдифь мы оставили за дверями кабинета.
- Я лучше постою, отец Лукиан, - ответил я, зная, что это дает мне
определенные преимущества.
- Просто - Лукиан, - поправил он меня. - Или Лука, если
предпочитаете. Мы не приемлем титулов.
- Вы - отец Лукиан Мо, родившийся на Арионе, окончивший семинарию на
Кэтадее, бывший священник Единственно истинной межзвездной католической
церкви Земли и тысячи миров, - возразил я. - И обращаться к вам я буду,
как требует того ваш статус, святой отец. И от вас жду того же. Это
понятно?
- Да, конечно, - дружелюбно ответил он.
- В моей власти лишить вас права приобщать святых тайн и отлучить от
церкви за распространяемую вами ересь. На некоторых планетах я даже мог
приговорить бы вас к смерти.
- Но не на Арионе, - вставил Лукиан. - Нам свойственна
веротерпимость. Кроме того, числом нас поболе, - улыбка снова заиграла на
его губах. - Что же касается остального, нет возражений. Я уже давно
никого ни к чему не приобщаю. Теперь я Первый Учитель. Долг мой - мыслить,
указывать путь, помогать остальным обрести веру. Отлучите меня от вашей
церкви, если это доставит вам удовольствие, отец Дамиэн. Ведь наша цель
осчастливить всех.
- Вы изменили истинной вере, отец Лукиан, - я положил на его стол
"Путь креста и Драконам", - но, как я вижу, нашли другую, - тут я позволил
себе улыбнуться ледяной, внушающей ужас улыбкой. - С более нелепой
выдумкой мне еще встречаться не доводилось. Но вы, наверное, скажете мне,
что говорили с Богом, что он поведал вам это новое откровение, чтобы вы
могли очистить честное имя святого Иуды, не так ли?
Теперь уже Лукиан улыбался во весь рот. С сияющими глазами он поднял
книгу со стола.
- О нет. Я все выдумал сам.
- Что? - я не мог поверить своим ушам.
- Да, да, все выдумал. Разумеется, я пользовался многими источниками,
в основном Библией, но, полагаю, большая часть "Креста и дракона" - мое
творение. И вы должны согласиться, получилось неплохо. Естественно, при
всей моей гордыне, я не мог поставить на титуле свое имя. Но отметил, что
она одобрена мною. Вы, наверное, заметили? На большее я не решился.
На мгновение я лишился дара речи, но достаточно быстро пришел в себя.
- Вы меня удивили, - не оставалось ничего другого, как признаться в
этом. - Я-то ожидал встретить безумца с больным воображением, убежденного
в том, что он говорил с Богом. Мне уже приходилось иметь дело с такими
фанатиками. Но я вижу перед собой улыбающегося циника, высосавшего из
пальца целую религию ради собственной выгоды. Знаете, фанатики и то лучше
вас. Вы же недостойны даже презрения, отец Лукиан. И гореть вам в аду
целую вечность.
- Я в этом сомневаюсь, - Лукиан по-прежнему улыбался, - да и ваша
оценка неверна. Во-первых, я не циник, во-вторых, не имею никакой выгоды
от моего дорогого святого Иуды. Честное слово. Будучи священником вашей
церкви, я жил в куда большем комфорте. Я сделал все это, потому что таково
мое призвание.
Я сел.
- Вы меня совершенно запутали. Объяснитесь.
- А вот теперь я собираюсь сказать вам правду. - Тон его показался
мне странным. Он словно произносил заклинание. - Я - Лжец.
- Вы хотите запутать меня детскими парадоксами, - насупился я.
- Отнюдь, - опять улыбка. - Лжец. С большой буквы. Это организация,
отец Дамиэн. Религия, если хотите. Великая и могучая вера. И я мельчайшая
ее часть.
- Такая церковь мне незнакома.
- Естественно. Это тайная организация. Другого и быть не может. Вы
понимаете? Люди же не любят, когда им лгут.
- Я - тоже, - выдавил из себя я.
На лице Лукиана отразилась обида.
- Я же сказал, что это правда. Когда такое говорит Лжец, вы можете
ему поверить. Как еще мы можем доверять друг другу?
- И вас много? - Я уже начал догадываться, что Лукиан такой же
безумец, как и любой еретик, и столь же фанатичен в своих убеждениях. Но у
него был более сложный случай. Ересь внутри ереси. А долг инквизитора
требовал докопаться до самой сути.
- Много, - кивнул Лукиан. - Столь много, что вы бы удивились, отец
Дамиэн, узнав точное число. Но кое о чем я не решаюсь сказать вам.
- Так скажите то, на что решаетесь, - бросил я.
- С радостью, - воскликнул Лукиан Иудассон. - Мы, Лжецы, как и любая
религия, принимаем несколько постулатов на веру. Вера, как вы понимаете,
необходима. Есть положения, которые невозможно доказать. Мы верим, что
жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Это один из наших догматов. Цель жизни
- жить, сопротивляться смерти, возможно, даже бросить вызов энтропии.
- Продолжайте. - Слова Лукиана, против воли, разожгли мой интерес.
- Мы также верим, что счастье есть благо, поискам которого надобно
посвятить себя.
- Церковь не противится счастью, - заметил я.
- Неужели? - удивился Лукиан. - Ну да не будем спорить. Какую бы
позицию ни занимала церковь в вопросе о счастье, она проповедует веру в
загробную жизнь, в высшее существо и требует выполнения жестких моральных
норм.
- Истинно так.
- Лжецы не верят ни в жизнь после жизни, ни в Бога. Мы принимаем
вселенную, как она есть, отец Дамиэн, со всеми ее жестокими истинами. Мы,
кто верит в жизнь и ценит ее более всего на свете, должны умереть. А потом
не будет ничего, кроме пустоты. В жизни нашей нет цели, поэтики, смысла.
Не найдем мы этого и в нашей смерти. Когда мы уйдем, нас будут вспоминать
лишь непродолжительное время, а потом забудут, словно мы и не жили. Наши
планеты и наша вселенная лишь ненадолго переживут нас. Все поглотит
ненасытная энтропия, и наши жалкие усилия не уберегут нас от такого конца.
Вселенная исчезнет, как будто ее и не было. Она обречена, преходяща,
вечность - понятие недостижимое.
Я сидел в кресле, а от слов Лукиана по телу моему пробегала дрожь.
Рука моя гладила крест.
- Мрачная философия, и насквозь фальшивая, - прокомментировал я его
монолог. - Такие мысли посещали и меня. Наверное, все мы должны пройти
через это. Но на самом деле все не так. И моя вера защитила меня от
подобного нигилизма. Вера - надежный щит против отчаяния.
- О, я это знаю, мой друг, мой рыцарь-инквизитор, - покивал Лукиан. -
Рад видеть, что вы меня поняли. Вы почти стали одним из нас.
Я нахмурился.
- Вы ухватили самую суть, - продолжал Лукиан. - Истины, великие
истины, да и множество тех, что поменьше, непереносимы для большинства
людей. Мы находим защиту от них в вере. Моей вере, вашей, любой другой. И
все трын-трава, пока мы верим, искренне и непоколебимо, в выбранную нами
ложь, - он прошелся пальцами по окладистой белокурой бороде. - Наши
психологи подсказали нам, что счастливыми ощущают себя лишь те, кто верит.
В Иисуса Христа или Будду, переселение душ или бессмертие, в силу любви
или платформу политической партии. Все едино. Они верят. И счастливы.
Отчаиваются, даже кончают с собой другие, которые ищут истину. Истин
много, а вот вероучений недостает, слеплены они плохо, на скорую руку,
полны ошибок и противоречий. Ошибки эти порождают в нас сомнения, вера
наша теряет опору, а вместе с ней от нас уходит и счастье.
Соображал я быстро и сразу понял, к чему клонит Лукиан Иудассон.
- Ваши Лжецы выдумывают вероучения.
Лукиан улыбнулся.
- И самые разные. Не только религиозные. Подумайте об этом. Мы знаем,
сколь сурова правда. Прекрасное куда более предпочтительно. Мы изобретаем
прекрасное. Вероисповедание, политические движения, высокие идеалы, любовь
и дружбу. Все это ложь, обман. Мы придумывали их и многое, многое другое.
Мы совершенствуем историю, мифы, религию, делаем их более прекрасными,
более ясными для восприятия. Разумеется, и ложь наша зачастую
несовершенная. Слишком могучи истины. Но, возможно, придет день, когда мы
предложим столь великую ложь, что в нее поверит все человечество. А пока
приходится обходиться тысячами маленьких обманов.
- Полагаю, до вас, Лжецов, мне нет никакого дела, - ледяным голосом
ответствовал я. - Вся моя жизнь посвящена одному - поиску истины.
Лукиан снисходительно усмехнулся.
- Святой отец Дамиэн Хар Верис, рыцарь-инквизитор, уж я-то вас знаю.
Вы сами Лжец. Вы усердно трудитесь. Ваш звездолет в постоянном движении,
вы посещаете планету за планетой и на каждой уничтожаете дураков,
мятежников и всех тех, кто смеет сомневаться во лжи, которой вы служите.
- Если моя ложь хороша, зачем же вы покинули ее?
- Религия должна соответствовать культуре и обществу, идти с ними
рука об руку, а не противостоять им. Если возникнет конфликт,
противодействие, ложь рушится, а с ней исчезает и вера. Ваша церковь
годится для многих миров, святой отец, но не для Аркана. Жизнь тут легка,
ваша же вера сурова, Здесь любят и ценят красоту, предложить которую вы не
можете. Поэтому мы улучшили вашу идею. Долгое время мы изучали эту
планету. Составили ее психологический профиль. Святой Иуда будет
процветать на Арионе. Его судьба - многоликая драма, красивая,
запоминающаяся, эстетам она придется по душе. Жизнь его - трагедия со
счастливым концом. На Арионе обожают такие истории. А драконы! Какой
изящный штрих. Мне представляется, ваша церковь напрасно их не
использовала. Удивительные, очаровательные создания.
- Существовавшие лишь в мифах, - напомнил ему я.
- Едва ли, - он покачал головой, - Смотрите сами, - губы его
разошлись в улыбке, - все возвращается к вере. Можете ли вы знать, что в
действительности произошло три тысячи лет назад? У вас один Иуда. У меня -
другой. Мы оба опираемся на книги, Ваша правдивее? Вы и впрямь в это
верите? Я допущен лишь в первый круг ордена Лжецов. И не знаю всех наших
секретов, но мне известно, что орден наш очень древний. И я не удивлюсь,
если окажется, что Евангелие написано такими же людьми, как и я. Возможно,
Иисуса никогда и не было. Как и Иуды.
- Я убежден, что вы ошибаетесь, - возразил я.
- А добрая сотня людей в этом здании искренне убеждены, что святой
Иуда был таким и только таким, как написано в "Пути креста и дракона".
Вера - это благо. Вы, наверное, не знаете, что с появлением на Арионе
ордена святого Иуды число самоубийц сократилось на треть.
Медленно я поднялся.
- Вы такой же фанатик, как и любой еретик, когда-либо встречавшийся
мне, Лукиан Иудассон, И я жалею вас, потерявшего веру.
Встал и Лукиан.
- Пожалейте себя, Дамиэн Хар Верис. Я обрел новую веру и счастлив.
Вас же, дорогой друг, мучают сомнения, и душа ваша мечется, не находя
покоя.
- Это ложь! - кажется, я сорвался на крик.
- Пойдемте со мной. - Лукиан коснулся маленькой пластины на стене, и
картина, изображающую Иуду, плачущего над драконами, исчезла, открыв
уходящие вниз ступени.
В подвале высился большой стеклянный аквариум, заполненный зеленой
жидкостью. В ней плавало нечто похожее на человеческий эмбрион,
состарившееся и инфантильное одновременно, с огромной головой и крохотным
тельцем. От рук, ног, половых органов к стенам аквариума бежали трубки,
исчезающие в каких-то машинах. Они-то и поддерживали жизнь этого уродца.
Когда Лукиан включил свет, уродец раскрыл глаза. Большие, черные,
они, казалось, заглядывали мне в душу.
- Это мой коллега, - Лукиан похлопал по стенке аквариума. - Джон Азур
Крест, Лжец четвертого круга.
- И телепат, - добавил я.
На других мирах я сам организовывал погромы телепатов, в основном
детей. Церковь учит, что сверхъестественные способности - происки дьявола.
О них не упомянуто в Библии. Но я всегда сожалел об убиенных.
- Джон узнал о вашем приходе, едва вы вошли в ворота, и сообщил мне.
Лишь несколько человек знают о его присутствии в соборе. Помощь его для
нас бесценна. Он распознает веру истинную и мнимую. В мой череп вживлен
датчик. Джон может постоянно общаться со мной. Именно он вовлек меня в
орден Лжецов. Понял, что вера моя иссякает. Почувствовал глубину моего
отчаяния.
Уродец в аквариуме заговорил, его металлический голос раздался из
забранного решеткой динамика.
- И я чувствую твое отчаяние, Дамиэн Хар Верис, опустошенный
священник, инквизитор, задававший слишком иного вопросов. Ты болен душой,
устал, и ты не веришь. Присоединяйся к нам, Дамиэн. Ты долго, очень долго
был Лжецом!
На мгновение я заколебался, задумавшись, а во что я действительно
верю, начал копаться в душе в поисках моей веры, того огня, что когда-то
поддержал меня. Где она, непреложность учения Церкви, где живший во мне
Христос? Ничего, ничего-то я не нашел. Я был пуст, выжжен изнутри
бесконечными вопросами и болью. Но когда я уже открыл рот, чтобы ответить
Джону Азуру Кресту и улыбающемуся Лукиану Иудассону, я нашел то, во что
верил, и верил всегда.
ИСТИНА.
Я верил в истину, даже если вера эта причиняла боль.
- Он потерян для нас, - изрек телепат, носивший словно в насмешку имя
Крест.
Улыбка Лукиана потухла.
- Неужели? А я так надеялся, что вы станете одним из нас, Дамиэн.
Ведь оставался один шаг.
Внезапно меня охватил страх, и я чуть не кинулся вверх по ступеням, к
сестре Юдифь. Лукиан рассказал мне слишком много, а я отверг его
предложение.
Телепат почувствовал и мой страх.
- Ты не сможешь причинить нам вреда, Дамиэн. Иди с миром. Лукиан не
сказал тебе ничего особенного.
Лукиан хмурился.
- Я рассказал ему немало, Джон.
- Да, но может ли он доверять словам такого лжеца, как ты? -
Маленький бесформенный ротик уродца изогнулся в улыбке, большие глаза
закрылись.
Лукиан вздохнул и повел меня к лестнице.

Лишь через несколько лет я понял, что лгал именно Джон Азур Крест, а
жертвой его лжи стал Лукиан. Я мог причинить им вред. Что, собственно, и
сделал. Причем мне не пришлось прибегать к особым хитростям. У епископа
нашлись друзья и в правительстве, и в средствах массовой информации.
Деньги помогли мне самому свести знакомство с нужными людьми. Прежде всего
я выдал местонахождение Креста, обвинив его в том, что он использует свои
сверхъестественные способности для воздействия на сознание последователей
Лукиана. Мои друзья отнеслись к этим обвинениям вполне серьезно. Посланный
к собору ударный отряд взял телепата под охрану, после чего его отдали под
суд.
Разумеется, он без труда доказал свою невиновность. Люди-телепаты
могут читать чужие мысли лишь вблизи, а на большее, за редким исключением,
просто не способны. Но встречаются они редко, их боятся, а Крест еще
обладал и устрашающей внешностью. Короче, его оправдали по всем пунктам
обвинения, но предложили незамедлительно покинуть Аммадон. И он отбыл в
неизвестном мне направлении, вполне возможно, что и на другую планету.
У меня и не было желания отправить его за решетку. Суда над ним
вполне хватило, чтобы в стене лжи, столь любовно сложенной Лукианом и
Крестом, возникли трещины. Путь к вере тернист, но потерять ее можно очень
легко, ибо малейшее сомнение начинает подтачивать, казалось бы, незыблемое
основание.
Мы с епископом трудились не покладая рук, сея новые сомнения. Надо
отметить, лжецы поработали на славу. Аммадон, как и многие культурные
центры, имел компьютерную систему, связывающую школы, университеты,
библиотеки, и любой желающий мог зачерпнуть из кладезя мудрости,
накопленной цивилизацией за многие тысячелетия.
И при проверке обнаружилось, что истории Рима и Вавилона чуть
подправлены. Трижды я нашел ссылки на Иуду Искариота, в одной он
упоминался как предатель, в другой - как святой, в третьей - как
покоритель Вавилона. Указывалось также, что именно он построил висячие
сады, и приводился так называемый кодекс Иуды.
А согласно сведениям, хранящимся в библиотеке Аммадона, драконы
исчезли на Земле во времена Христа,
Мы вычистили всю эту ложь, выбросили из памяти компьютеров, хотя для
этого нам пришлось заручиться поддержкой полудюжины нехристианских миров.
Только получив от них официальное уведомление, библиотекари и академики
Аммадона признали, что дело не в простом споре двух религий.
К тому времени орден Святого Иуды, выставленный напоказ во всей своей
неприглядности, таял на глазах. Лукиан Иудассон уже перестал улыбаться и в
основном сердито хмурился. По меньшей мере, половина его церквей
закрылась, лишившись прихожан.
Разумеется, ересь никогда не умирает полностью и окончательно. Потому
что есть те, кто продолжает верить, несмотря ни на что. И по сей день
"Путь креста и дракона" наверняка читают на Арионе, в фарфоровом городе
Аммадоне, под сенью шептуний.
Арла-к-Бау и "Истина Христова" доставили меня на Весс через год после
моего отъезда. Архиепископ Торгатон дал согласие на отпуск, о котором я
просил его ранее. Я одержал еще одну победу, жизнь Церкви текла, как и
прежде, а орден святого Иуды Искариота получил смертельный удар,
оправиться от которого уже не мог. Прибыв на Весс, я полагал, что телепат,
Джон Азур Крест, ошибся, недооценив силу рыцаря-инквизитора.
Потом, однако, мне вспомнились его слова: "Ты не сможешь причинить
нам вреда, Дамиэн".
Нам?
Ордену святого Иуды? Или Лжецов?
Он лгал, думаю, сознательно, зная, что я пойду до конца, но сокрушу
"Путь креста и дракона". Но не было для него тайной и другое; я ничем не
задену Лжецов, даже не решусь упомянуть о них. Как я мог? Кто бы мне
поверил? Величайший заговор, древний, как сама история. Попахивало
паранойей, тем более что доказательств-то не было.
Телепат лгал Первому Учителю, чтобы тот отпустил меня живым, теперь я
в этом не сомневаюсь. Отдавая меня Лукиану, Крест подставил бы под удар и
себя, и Лжецов. Пойти на такой риск он не мог. И пожертвовал Лукианом
Иудассоном и его вымышленной религией, пешками в большой игре. С тем я и
покинул Весс, зная, что нет во мне другой веры, кроме как слепая веру в
истину, которую я уже не мог найти в Единственно истинной католической
межзвездной церкви Земли и тысячи миров.
Еще более я укрепился в этом за год отпуска, который провел в
библиотеках Весса, Кэтадея и Селии. Наконец я возвратился в приемный покой
архиепископа.
- Мой господин, - я стоял перед Торгатоном Найн-Клариис Туном в самой
худшей паре обуви, - я не могу больше выполнять ваши поручения. Прошу
разрешить мне удалиться от дел.
- Какова причина? - легкая волна перехлестнула через бортик.
- Я потерял веру.
Он долго смотрел на меня, мигая и мигая.
- Ваша вера касается лишь вас и вашего духовника. Моя же забота -
результаты. Вы - блестящий специалист, Дамиэн, и мы не можем отпустить
вас.
Истина делает нас свободными.
Но свобода зачастую холодна, пуста и пугающа, в то время как ложь
несет и тепло, и красоту.
В прошлом году Церковь даровала мне новый звездолет. Я назвал его
"Дракон".

Джорж Р.Р. МАРТИН

КАМЕННЫЙ ГОРОД

Пер. Т.Л.Черезовой под редакцией П.Л.Полякова

~~ - italic

Перекресток Вселенной называли на тысячу ладов. Люди на своих
звездных картах именовали планету Бледной Немочью (если вообще ее
отмечали, а делалось это редко, ведь лететь к ней нужно десять лет). В
переводе со звонкого, лающего языка даньлаев ее название означало
"иссякшая, безлюдная". Для ул-менналетов, которые знали ее дольше всех,
она была просто планетой Каменного города. По-своему нарекли ее и креши, и
линкеллары, и седрийцы, и прочие, кто здесь селился и покидал этот мир,
оставляя в память о себе только имена. Для тех же, кто задерживался здесь
ненадолго, между прыжками от звезды к звезде, она оставалась просто
безымянным перекрестком вселенских дорог.
То была бесплодная планета седых океанов и бесконечных равнин, где
бушевали песчаные бури. Земля вокруг космодрома и Каменного города была
безвидна и пуста. Космодром появился здесь по крайней мере пять тысяч лет
назад. Построили его ул-найлеты в те легендарные времена, когда они еще
владели всеми улльскими звездами, и в течение жизни ста поколений
перекресток Вселенной принадлежал им. Потом ул-найлеты вымерли, их миры
заселили ул-менналеты, а древняя раса сохранилась только в преданиях и
молитвах. Но космодром пока устоял - огромная оспина на голой равнине,
окруженная высокими ветроломами, возведенными давно сгинувшими инженерами.
Высокие стены защищали город-порт от бурь. Помимо ангаров и бараков, тут
хватало и магазинов, и заведений, где утомленные путники со ста миров
могли отдохнуть и восстановить силы. К западу от стены лежала пустыня -
оттуда налетали бури, бросались на стены с яростью и, попадая в хитроумные
ловушки, отдавали энергию и быстро иссякали. Правда, снаружи в тени
восточной стены притулился второй городишко, открытый остальным ветрам, -
город пластмассовых хижин-пузырей и жестяных лачуг. Там ютились
отверженные - больные, опустившиеся, никому не нужные, словом, те, кто
остался без корабля.
А еще восточнее раскинулся Каменный город.
Открыли его пять тысяч лет тому назад ул-найлеты. Для них так и
осталось загадкой, как долго противостоял он ветрам и почему покинут.
Улльские старейшины, гласило предание, отличались тогда самонадеянностью и
любопытством и решили досконально изучить город. Они бродили по извилистым
улочкам, взбирались по узким лестницам, поднимались в тесные башни и
плосковерхие пирамиды. Они обнаружили бесконечные лабиринты темных
подземных тоннелей и узнали, насколько огромен этот город. Они вдыхали
запах его пыли и вслушивались в ужасное гробовое молчание. Но нигде не
обнаружили Строителей.
В конце концов ул-найлеты устали от непонятного, их охватил страх.
Теперь камней сторонились, несколько тысяч лет звук шагов не раздавался
под сводами лабиринтов. Зародился культ Строителей, а древний народ начал
постепенно угасать.
Но ул-менналеты поклоняются только ул-найлетам. А даньлаи не
поклоняются никому. И кто знает, кому поклоняются люди? А потом в Каменном
городе снова зазвучали шаги чужеземцев, и ветер разносил их топот по
улицам.

Скелеты были вмурованы в стену. Прямо над воротами ветролома, безо
всякой системы, числом на один меньше дюжины. Наполовину утопленные в
цельнолитой улльский металл, наполовину открытые ветрам перекрестка
Вселенной. Некоторые скелеты были вмурованы глубже других. И выше всех
остальных колыхался на ветру и стучал костями свежий скелет безымянного
крылатого существа, вросший в стену только запястьями и лодыжками. А ниже,
чуть правее створок, желтели похожие на ободы бочек ребра - единственное,
что осталось от линкеллара.
Скелет Макдональда врос в стену наполовину. Конечности почти целиком
утонули в металле, но кончики пальцев высовывались наружу, и одна рука все
еще сжимала лазер. Ветер овевал ступни и торс. И череп, проломленный,
выбеленный череп. Каждый день на рассвете, когда Холт проходил через
ворота, этот череп с немым укором провожал его пустыми глазницами.
Наверное, дело было в странном утреннем освещении, но в любом случае
уже несколько месяцев Холту было все равно. Не то что когда Макдональда
только-только распяли и его труп гнил на ветроломе. Тогда Холт задыхался
от смрада, а останки еще напоминали человека. Теперь-то остался один
скелет, так что не вспоминать о Маке стало куда проще.
Утром в годовщину приземления "Пегаса" Холт прошел под скелетами,
даже не взглянув на них.
Белый пыльный коридор, как всегда совершенно пустой, уходил далеко в
обе стороны. В коридор на равных расстояниях друг от друга выходили узкие
синие двери, но почти все они всегда были заперты.
Холт попробовал открыть первую же дверь справа, толкнув ее ладонью,
но безрезультатно. Попробовал следующую - то же самое, и так несколько
раз. Холт поневоле действовал методично. Каждый день открывался
единственный кабинет, и каждый день другой. На этот раз открылась седьмая
дверь.
За изогнутой металлической конторкой сидел одинокий даньлай. Конторка
явно была ему слишком велика. Комната, обстановка и все на космодроме
отвечало комплекции давно сгинувших улнайлетов, и даньлай был слишком мал
для своего кабинета. Но Холт к этому несоответствию давно привык. Вот уже
почти целый год он каждый день приходил сюда, и каждый день за конторкой
сидел одинокий даньлай. Холт понятия не имел, то ли один чиновник каждый
день перебирается из кабинета в кабинет, то ли он сам каждый раз попадает
к новому. Даньлай слишком походили друг на друга: у всех длинные мордочки,
бегающие глазки, все покрыты рыжеватым щетинистым мехом. Люди прозвали их
лисюгами. Холту все они за редким исключением казались совершенно
одинаковыми.
Даньлай не желали помогать ему. Они отказывались называть свои имена,
хотя сидящий за конторкой изредка узнавал Холта. Но чаще - нет. Холт
давным-давно принял правила игры и смирился с тем, что к каждому даньлаю
надо обращаться как к незнакомцу. Однако сегодня лисюган сразу узнал его.
- А, - тявкнул он, как только Холт вошел, - вам нужна работа на
корабле?
- Да, - ответил Холт и, сняв потрепанную форменную фуражку (под стать
поношенному серому мундиру), умолк, ожидая продолжения, - тощий, бледный
человек с залысинами и прямым подбородком.
Лисюган сцепил тонкие шестипалые кисти рук и улыбнулся коротенькой
улыбочкой.
- Нет работы, Холт, - сказал он. - Сожалею. Сегодня нет корабля.
- Я ночью слышал гул корабля, - возразил Холт. - Его было слышно даже
в Каменном городе. Устройте меня на него. У меня подходящая квалификация.
Я разбираюсь и в стандартных двигателях, и в даньлайских. У меня два
диплома.
- Да-да. - Лис опять мимолетно улыбнулся. - Но корабля нет. Может
быть, на будущей неделе. Возможно, на будущей неделе прилетит корабль
людей. Тогда вы получите работу, Холт, я вам клянусь, я обещаю. Вы ведь
хорошо владеете техникой пространственных прыжков. Я найду вам работу. Но
только на будущей неделе. Сейчас корабля нет.
Холт прикусил губу и, смяв в руке фуражку, налег на конторку.
- На будущей неделе вас здесь не будет, - проговорил он. - А если и
будете, то не узнаете меня и не вспомните про свое обещание. Дайте мне
работу на корабле, который прилетел сегодня ночью.
- Ах, Холт, - отозвался даньлай, - нет работы. Нет корабля людей. Нет
работы для человека.
- Мне все равно. Мне подойдет любой корабль. Я полечу с даньлаями,
седрийцами, уллами, с кем угодно. Техника прыжков у всех одинаковая.
Устройте меня на корабль, который прилетел вчера.
- Но корабля не было, Холт, - сказал лисюган, и зубы его блеснули. -
Говорю вам, Холт. Не было, не было. На будущей неделе приходите. Приходите
на будущей неделе.
В его голосе звучало явное желание поскорее отделаться от назойливого
просителя. Холт научился распознавать эту интонацию. Как-то раз, несколько
месяцев назад, он не внял сигналу и попытался настоять на своем. Но
лис-конторщик вызвал своих, и Холта вытурили силком. В течение следующей
недели по утрам были закрыты все двери. Теперь Холт знал, когда пора
уходить.
Выйдя в тусклый рассвет и прислонившись к стене, Холт попытался унять
дрожь в руках. Надо держаться, напомнил он себе. Только нужны деньги и
жетоны на еду. Почему бы не пойти на добычу прямо сейчас? Потом можно
зайти в "Ангар" и назад, к Сандерленду. А что касается работы - всегда
остается завтра. Нужно только потерпеть.
Бросив взгляд на Макдональда, которому терпения не хватило, Холт
зашагал по пустынным городским улицам.

Холт с детства любил звезды. Бывало, даже в лютые морозные годы,
когда на Имире цвели ледяные леса, он отправлялся ради звезд на ночные
прогулки. Он шел и шел, пока огни города не меркли у него за спиной, и
попадал в сверкающее бело-голубое царство морозных цветов, и ледяных
паутин, и горькоцвета. Там он задирал голову и смотрел на небо.
Зимними годами ночи на Имире тихие, ясные и очень черные. Луны здесь
нет. Только звезды и тишина.
Холт старательно выучил названия - не звезд, которым больше не давали
имен и присваивали только номера, а тех планет, что обращались вокруг них.
Он был сообразительным мальчуганом, запоминал быстро и прочно, и даже его
суровый практичный отец немного гордился успехами сына. Холт помнил
бесчисленные вечеринки в Старом доме, когда отец, захмелев от летней
браги, выводил своих гостей на балкон, чтобы похвастать эрудицией
отпрыска. "А эта? - спрашивал старик, держа в одной руке кружку, а другой
тыча вверх. - Вон та, яркая!" - "Архана", - отвечал парнишка с
непроницаемым лицом. Гости улыбались и вежливо удивлялись. "А вон та?" -
"Бальдур". - "Вон та, та и те три ярких?" - "Финнеган и Джонгенри. Мир
Селии, Новый Рим и Катэдей".
Названия легко, без запинки вылетали из мальчишеских уст, а
обветренное лицо отца морщилось улыбкой, и он все не мог остановиться,
пока гости не начинали явно тосковать, а Холт не заканчивал перечислять
все миры, какие можно увидеть с балкона Старого дома на Имире. Он всегда
ненавидел этот ритуал.
Хорошо еще, что отец никогда не увязывался за ним в ледяной лес,
потому что вдали от городских огней было видно несколько тысяч новых звезд
и Холту пришлось бы зубрить тысячи новых названий. Позже он так и не
запомнил все имена далеких тусклых звезд, не принадлежавших людям. Однако
запомнил все-таки немало - и бледные звезды Дамуша поближе к Ядру, и
красноватое солнце Немых Кентавров, и рассеянные огоньки, где орды финдаев
потрясали своими вымпелами на пиках, - он знал их и еще много других.
Приходил он в тот лес и когда стал постарше, теперь уже не всегда
один. Он приводил сюда всех своих подружек и впервые познал сладость любви
под светом звезд в год лета, когда деревья сыпали на землю лепестки, а не
льдинки. Иногда он заговаривал о звездах с любовницами или друзьями, но
слов не хватало. Холт никогда не отличался красноречием и не мог выразить
всего, что хотелось. Да он и сам не вполне понимал, чего хочет.
После смерти отца, получив в наследство Старый дом и поместье, он
хозяйничал в них долгий зимний год, хотя ему исполнилось всего двадцать
земных лет. А когда началась оттепель, все бросил и уехал в Имир-Сити. Там
готовили к отправке торговый корабль - он должен был лететь сначала на
Финнеган, а потом к дальним мирам.
На него Холт и устроился.

День разгорался, на улицах появились первые прохожие. Даньлаи
расставляли между хижинами свои лотки с закусками. Через час-другой ими
запестрят все улицы. Показались и немногочисленные тощие ул-менналеты,
ходившие, как обычно, группами по четыре-пять. В бледно-голубых балахонах
чуть ли не до земли, они, казалось, не шли, а плыли по воздуху - странные,
важные, призрачные. Их мягкая серая кожа была припудрена, влажные глаза
смотрели задумчиво. Ул-менналеты всегда выглядели умиротворенными, даже
здешние жалкие создания, оставшиеся без кораблей.
Пристроившись к одной из таких групп, Холт ускорил шаг, стараясь не
отстать. Торговцы-лисюги не обращали внимания на важных ул-менналетов, но
Холта, когда он проходил мимо, окликали. И смеялись своим пронзительным
лающим смехом, когда он пропускал их оклики мимо ушей.
Неподалеку от седрийского района Холт отстал от уллов и юркнул в
узенький переулок, показавшийся ему пустым. Предстояла работенка, и как
раз тут.
Холт углубился в гущу пожелтевших лачуг-пузырей и почти наугад выбрал
одну из них. Пластиковая лачуга была старая, тщательно отполированная
снаружи. Деревянную дверь украшали резные символы гнезда. Конечно,
заперта. Холт навалился плечом и толкнул посильнее. Дверь не поддалась,
тогда он отступил на несколько шагов и ударил ее с разбегу. После
четвертой попытки дверь с треском распахнулась, но Холта шум не смутил: в
седрийской трущобе никто его не услышит.
В пузыре царила кромешная тьма. Холт нашарил возле двери тепловой
фонарик, подержал в руке, пока тепло его ладони не превратилось в свет,
потом не спеша осмотрелся.
Тут жили пятеро седрийцев - трое взрослых и два детеныша. Они лежали
на полу, свернувшись в бесформенные комки. Холт на них едва взглянул. По
ночам при виде седрийцев человека охватывал безотчетный страх. Холт не раз
встречал их на темных улицах Каменного города - они переговаривались на
своем стенающем языке и зловеще раскачивались из стороны в сторону. Их
сегментированные тела разворачивались в трехметровых белесых червяков с
шестью специализированными конечностями - двумя плоскостопными ногами,
парой тонких раздвоенных щупалец и страшными боевыми клешнями. Их глаза,
огромные плошки, светящиеся фиолетовым светом, видели в самой кромешной
тьме. Ночью седрийцев следовало избегать.
Днем они напоминали куски мяса.
Холт обогнул спящих и ограбил хижину. Он присвоил ручной тепловой
фонарик, настроенный на мутный лиловый свет, больше всего любимый
седрийцами, жетоны на еду и клешнеточку. Отполированные и украшенные
драгоценностями боевые клешни какого-то прославленного предка,
прикрепленные на почетном месте к стене, Холт не тронул. Если украсть
семейного божка, то всем обитателям гнезда придется либо найти вора, либо
покончить с собой.
Наконец он отыскал колоду волшебных карт - дымчато-темных деревянных
дощечек, инкрустированных железом и золотом. Он сунул их в карман и ушел.
На улице было по-прежнему пустынно. Посторонние редко забредали в
седрийские кварталы. Холт быстро вернулся на главную улицу, широкую,
посыпанную гравием дорогу, ведущую от космодромного ветролома к воротам
Каменного города, до которого было пять километров. На улице стало людно и
шумно, и Холту пришлось проталкиваться сквозь толпу. И, куда ни пойди,
всюду бегали лисюги. Они смеялись и лаяли, скалились и щелкали зубами,
задевали своим рыжеватым мехом голубые одежды ул-менналетов, панцири
крешей, складчатую кожу зеленых лупоглазых линкелларов. В лавчонках
продавали горячую еду. От дыма и запахов стало тяжело дышать. Холт прожил
на Немочи несколько месяцев, прежде чем научился различать ароматы местной
кулинарии и запахи обитателей.
Пробираясь вперед, лавируя между прохожими, Холт крепко прижимал к
себе добычу и вглядывался в толпу. Это вошло у него в привычку: он все
надеялся увидеть незнакомое человеческое лицо. Новое лицо означало бы, что
прибыл корабль людей, а вместе с ним и спасение.
Тщетно. Как всегда, вокруг суетились одни обитатели перекрестка
Вселенной - взлаивали даньлаи, щелкали креши, завывали линкеллары. Людские
голоса не звучали. Но Холта это уже не тревожило.
Он отыскал нужную лавчонку. Из-под зеленого кожаного козырька на него
глянул лохматый даньлай.
- Да, да, - заклацал зубами лисюган. - Кто вы? Что вам надо?
Холт, сдвинув в сторону мерцающие цветные камешки, положил на
прилавок клешнеточку и тепловой фонарик.
- Меняю на жетоны, - сказал он.
Лисюган посмотрел на товар, потом на Холта и почесал морду.
- Меняю, меняю, меняю, - пропел он. Он взял клешнеточку, перебросил
ее с руки на руку, снова положил, пощупал тепловой фонарик, заставив его
чуть заметно засветиться, потом кивнул и ухмыльнулся. - Хорошие вещи.
Седрийские. Большим червякам они понравятся. Да. Да. Значит, меняю.
Жетоны?
Холт кивнул.
Даньлай порылся в кармане своего балахона и бросил на прилавок горсть
жетонов на еду - разноцветных пластмассовых дисков, которые были
единственной валютой, ходившей на перекрестке Вселенной. Все товары сюда
на своих кораблях завозили даньлай.
Холт пересчитал жетоны и сгреб их в мешочек, который украл в
седрийском пузыре.
- У меня есть кое-что еще, - сказал он, запуская руку в карман за
волшебными картами.
В кармане оказалось пусто. Даньлай ухмыльнулся, щелкнув зубами.
- Пропало? Воруют, все воруют. Значит, много воров, не один. Нет, не
один.

Он помнил корабли, на которых летал. Он помнил имирские звезды своей
юности. Он помнил миры, на которых побывал с тех пор, и людей (или
нелюдей), с которыми вместе работал. Но лучше всего он запомнил свой
первый корабль "Хохочущая Тень" (старинное название, полное значения,
только никто новичку об этом не сказал), приписанный к Миру Селии и
направлявшийся на Финнеган. Он был переоборудован из рудовоза, огромная
серо-голубая капля щербатого дюраля, по крайней мере на столетие старше
Холта. Корабль примитивный и неудобный: большие грузовые трюмы и тесные
каюты с койками для экипажа из двенадцати человек, никакой системы
искусственной гравитации (правда, Холт быстро привык к невесомости),
атомная тяга для взлета и посадки и стандартный двигатель для межзвездных
перелетов. Холт работал в навигационной, мрачном, тускло освещенном отсеке
с голыми металлическими переборками. Каин нарКармиан показал новичку
компьютеры и объяснил, в чем будут заключаться его обязанности.
Холт помнил нарКармиана. Старик, на взгляд Холта, глубокий старик, не
годный для работы на корабле. Кожа его напоминала желтую лайку, которую
столько раз складывали и мяли, что не осталось ни одного гладкого кусочка,
выцветшие миндалевидные глаза непрестанно слезились, лысина была сплошь
покрыта старческими пятнами, а жидкая козлиная бородка совсем побелела. Ну
просто дряхлая развалина. Случалось, Каин и впрямь туго соображал и едва
волочил ноги, но чаще удивлял своей проницательностью и энергией. Он знал
все о двигателях и звездах, и за работой болтал без умолку.
- Двести земных лет! - сказал он однажды, когда они сидели каждый за
своим пультом. Старик улыбнулся хитренькой кривоватой улыбкой, и Холт
заметил, что зубы у него, несмотря на возраст, целы или, может быть,
выросли новые. - Вот сколько Каин уже летает, Холт. Истинная правда!
Знаешь, нормальный человек никогда не покинет планету, на которой родился.
Никогда! По крайней мере девяносто пять процентов людей. А те, кто все же
улетает... Ну, большинство из них летает совсем немного. Повидают один
мир, или два, или десять, и хватит. Но не я! Знаешь, где я родился, Холт?
Угадай!
Холт пожал плечами.
- На Старой Земле?
Каин только усмехнулся:
- На Земле! Да она всего в двух-трех годах пути отсюда. Или в
четырех? Забыл. Нет, не на Земле. Но я видел Землю, нашу праматерь... Был
там лет пятьдесят назад на... кажется, на "Кори Дарк". Решил, что пришла
пора. Я уже отлетал сто пятьдесят лет по земному счету, а еще ни разу там
не побывал. Но в конце концов я на нее попал!
- Где же вы родились? - напомнил Холт.
Старый Каин покачал головой и снова усмехнулся.
- Не на Земле. Я - эмерелец. С ай-Эмерела. Слыхал о таком, Холт?
Холт задумался. Он не помнил названия этой планеты - ее не было среди
звезд, что отец показывал ему в ночном небе Имира. Но о чем-то оно смутно
напоминало.
- Окраина? - наконец догадался Холт.
На Окраине находились самые дальние поселения людей, там, где узкая
звездная прядь, что зовется царством человека, касается внешнего края
галактической линзы. Звезд на Окраине почти не было. Имир и звезды,
которые знал Холт, находились по другую сторону от Старой Земли, на пути к
звездным скоплениям погуще, в направлении по-прежнему недостижимого ядра
Галактики. Каину догадка Холта польстила.
- Да! Я с Окраины. Мне почти двести двадцать земных лет, и почти
столько же я видел миров - человеческих, и хрангских, и финдайских, и даже
такие планеты, где живут вроде бы люди, а они уже нелюди, понимаешь? Я всю
жизнь летал. Если где-то мне было интересно, я уходил с корабля и
ненадолго оставался, а потом снова летел куда глаза глядят. Я столько
всякого повидал, Холт! В молодости я видел Фестиваль Окраины, и охотился
на баньши на Высоком Кавалаане, и завел жену на Кимдиссе. Но она умерла, и
я полетел дальше. Я видел Прометей и Рианнон - это недалеко от Окраины, -
и Мир Джеймисона, и Авалон - они все еще дальше от Ядра. На Джейми я
немного задержался, а на Авалоне завел сразу трех жен. И двух мужей - или
сомужей, не знаю уж, как их назвать. Тогда мне было под сотню лет или чуть
меньше. Мы купили собственный корабль, торговали с соседними планетами, с
бывшими хрангскими колониями, пришедшими в упадок после войны. Я был даже
на Древней Хранге, хочешь верь, хочешь не верь! Говорят, на ней еще
остались хранги-Повелители, глубоко под землей. Они собираются с силами,
чтобы снова напасть на людей. Но я видел только солдат, и рабочих, и
низшие касты. - Он улыбнулся. - Славное было времечко, Холт, славное. Мы
назвали наш корабль "Джеймисонова Задница". Мои жены и мужья родились на
Авалоне, знаешь ли, не считая той, что со Старого Посейдона, а авалонцы
недолюбливают джейми - вот мы и созоровали малость с этим имечком. Но не
так уж авалонцы не правы. Я ведь и сам побывал джейми, а в Порт-Джейми все
такие напыщенные и заносчивые, как, впрочем, и на всей планете.
На "Заднице" мы летали лет тридцать, я пережил двух жен и одного
мужа. Но в конце концов этот наш брак изжил себя. Видишь ли, они хотели,
чтобы нашей базой оставался Авалон, а я за тридцать лет успел повидать все
окрестные миры - а не видел куда больше! Так что я улетел. Но я их любил,
Холт, я их по-настоящему любил! Мужчине надо жениться на ком-то из
экипажа. Вот тогда все будет отлично. - Он вздохнул. - Да и сексу помогает
- меньше неуверенности в себе.
Холт увлекся историей жизни старого космического волка.
- А потом? - спросил он, и на его юном лице отразилась искренняя
зависть. - Что было потом?
Каин пожал плечами, посмотрел на экран и застучал по светящимся
клавишам, корректируя курс.
- Да все летал, летал. На старые миры, на новые, к людям, нелюдям и к
разным чудищам... Был на Новом Приюте и Пачакути, и на старом выжженном
Веллингтоне, а потом на Нью-Холме и Серебрянке, и на Старой Земле. А вот
теперь лечу к Ядру и буду лететь, пока не помру. Как Томо с Вальбергом. Вы
там, на Имире, слышали о Томо и Вальберге?
Холт молча кивнул. Слух о них дошел даже до Имира. Томо родился на
Сумеречной, тоже на Окраине, на самой кромке Галактики. Говорят, он был
мечтателем, а Вальберг - мутантом с Прометея, искателем приключений и
сердцеедом, если верить преданиям. Три столетия тому назад на корабле
"Греза Блудницы" они стартовали с Сумеречной и взяли курс на
противоположный край Галактики. Сколько миров успели они посетить, какие
приключения переживали на каждой из планет и куда их занесло - все это
осталось тайной, о которой мальчишки спорят до сих пор. Холту хотелось
верить, что они по сию пору летят к своей цели. В конце концов, ведь
Вальберг утверждал, будто он сверхчеловек, а сколько может прожить
сверхчеловек, неизвестно. Может быть, столько, что успеет добраться до
Ядра, а то и дальше.
Холт уставился в пространство, замечтавшись, и Каин, ухмыльнувшись,
окликнул его:
- Эй, звездолюб! - Холт вздрогнул и очнулся, старик кивнул, продолжая
улыбаться, и сказал: - Я тебе, тебе говорю! За работу, Холт, иначе никуда
не попадешь!
Но упрек звучал мягко, и улыбка была добродушной. Холт ее не забыл,
как не забыл и миры нарКармиана. Их койки висели рядом, и Холт слушал
рассказы старика каждый вечер. Каин любил поразглагольствовать, а Холт
ничего не имел против. Когда же "Хохочущая Тень" наконец оказалась на
Катэдее, конечном пункте назначения, и настала пора собираться в обратный
путь, Холт с нарКармианом устроились на почтовый корабль, отправлявшийся
на Весе и к чуждым солнцам дамушей. Они летали вместе шесть лет, а потом
нарКармиан умер. В памяти Холта лицо старика запечатлелось гораздо
отчетливее, чем лицо отца.

"Ангар" - длинное хлипкое сооружение из гофрированного голубого
дюраля, листы которого, наверное, стянули из трюма какого-то грузовоза,
стоял далеко от ветролома, под самой стеной серого Каменного города, возле
зрачка Западных ворот. Вокруг теснились металлические здания побольше,
склады и бараки потерявших свои корабли ул-менналетов. Но в "Ангар" уллы
никогда не наведывались.
Когда Холт около полудня пришел туда, зал пустовал. Огромный тепловой
светильник от пола до потолка испускал усталый красноватый свет, не
достигавший большинства столиков. В уголке в тени сидела компания
бормотунов-линкелларов, напротив, свернувшись в плотный шар, толстый
седриец поблескивал гладкой белой кожей. А рядом с колонной светильника,
за бывшим столиком пегасцев, Алейна с Таккер-Реем причащались янтарной
"Летой" из каменного кувшина. Таккер сразу заметил Холта.
- Смотри-ка, Алейна, - сказал он, поднимая стакан, - у нас гость.
Вернулся, пропащая душа! Как дела в Каменном городе, Майкл?
Холт подошел к ним.
- Как всегда, Таккер. Как всегда. - Он через силу улыбнулся
бледнолицому опухшему Таккеру и быстро повернулся к Алейне. Когда-то, год
назад и раньше, она вместе с Холтом обеспечивала прыжки и недолго была его
любовницей. Но все осталось в прошлом. Алейна растолстела, ее длинные
каштановые волосы, давно позабывшие гребень, висели сальными сосульками.
Раньше ее зеленые глаза искрились весельем, теперь янтарное забвение
погасило их блеск. Алейна одарила Холта вялой улыбкой.
- Привет, Майкл. Подыскал себе корабль?
Таккер-Рей хихикнул, но Холт не обратил на него внимания.
- Нет, - ответил он, - но есть надежда. Сегодня лисюган сказал, что
корабль будет через неделю. Людской корабль. Пообещал меня устроить.
Теперь уже заулыбались оба.
- Ах Майкл, - сказала Алейна, - дурачок ты, дурачок! Они и мне
обещали. Какой смысл в этом хождении. Брось, возвращайся лучше ко мне. Я
по тебе скучаю. Таккер такой зануда!
Таккер нахмурился, с трудом соображая, о чем речь, - ему не терпелось
вкусить новой дозы забвения. Жидкость перетекала в рюмку мучительно
медленно, словно мед. Холт помнил, как она огнем разливается по
внутренностям, и на душу снисходит умиротворенность. Они тогда здорово
поддавали, в те первые недели, ожидая возвращения капитана. Перед тем как
все пошло прахом.
- Выпей с нами "Леты", - предложил Таккер.
- Нет, - отказался Холт. - Может, немного огненного бренди, Таккер,
если ты угощаешь. Или лисьего пива. Или летней браги, если она тут есть. Я
соскучился по летней браге. А "Леты" не надо. Я ведь из-за нее ушел,
помнишь?
Алейна, вдруг ахнув, открыла рот, в ее взгляде проснулась какая-то
осмысленность.
- Ты ушел, - жалобно проговорила она. - Я помню: ты первый. Ты и
Джефф.
- Нет, милашка, - терпеливо возразил Таккер. Он поставил на стол
кувшин с янтарным медом забвения, потянул из рюмки, улыбнулся и поправил:
- Первым ушел капитан. Разве ты не помнишь? Капитан, Виллареаль и Сьюзи
Бинет - они ушли вместе, а мы все ждали и ждали.
- О да, - сказала Алейна. - А потом нас бросили Джефф и Майкл. А
бедная Айрай наложила на себя руки, и лисюги забрали Йона и распяли на
стене. И тогда ушли все остальные. Ох, я не знаю, куда, Майкл, просто не
знаю. - Она вдруг начала всхлипывать. - Держались все вместе, а теперь
остались вдвоем мы с Такком... Все нас бросили... Только мы сюда еще
приходим...
И Алейна разрыдалась. Холту стало тошно. Дела все хуже и хуже, куда
хуже, чем месяц назад. Ему захотелось схватить кувшин и разнести его
вдребезги. Впрочем, это бессмысленно. Как-то раз, давно, на исходе второго
месяца ожидания, которому не видно было конца, Холта обуяло яростное
безумие. Алейна тогда тоже плакала, а Макдональд, исчерпав запас терпения
и проклятий, дал ему оплеуху, чуть не выбив зуб (зуб до сих пор иногда
болит по ночам). Таккер-Рею пришлось купить новый кувшин. У Таккера всегда
водились деньжата. Вор он был никудышный, но родился на Вессе, планете, на
которой обитали еще две разумные расы, и, как большинство вессцев, вырос
ксенофилом. Благодаря мягкости и податливости Таккера к нему благоволили
даже некоторые лисюги. Когда Алейна перебралась к нему, Холт и Джефф
Сандерленд махнули на обоих рукой и переселились на окраину Каменного
города.
- Не плачь, Алейна, - сказал Холт. - Я же пришел. И даже принес вам
жетонов. - Он запустил руку в мешок и, захватив пригоршню кругляшков,
высыпал их перед ней. Красные, синие, серебристые, черные жетоны, звеня,
раскатились по столу.
Алейна мигом перестала лить слезы и принялась перебирать жетоны. Даже
Таккер наклонился поближе, уставившись на неожиданное богатство.
- Красные! - возбужденно крикнула она. - Смотри, Таккер, красные, это
же мясо! И серебристые на "Лету". Вот это да! - Она принялась рассовывать
их по карманам, но руки у нее тряслись, и несколько кругляшек упало на
пол. - Помоги мне, Такк.
Таккер хихикнул.
- Не волнуйся, любовь моя, это всего лишь зеленые. Мы ведь не будем
есть пищу червяков, правда? - Он посмотрел на Холта. - Спасибо, Майкл,
спасибо. Я всегда говорил Алейне, что у тебя доброе сердце, хотя ты и
бросил нас, когда был нужен. Вы с Джеффом. Йон сказал, что вы трусы, но я
всегда защищал вас. - Он взял серебристый жетон и подбросил на ладони.
Щедрый Майкл. Мы всегда тебе рады.
Холт ничего не ответил. Возле столика материализовался хозяин
"Ангара" - мускусная иссиня-черная туша. Хозяин уставился сверху вниз на
Холта - если уместно было назвать это словом "уставиться". У хозяина не
было глаз, да и лица, в общепринятом смысле, тоже. То, что торчало у него
на месте головы, напоминало скорее дряблый, полупустой мешок с
проделанными в нем многочисленными дыхательными отверстиями и обрамленный
белесыми щупальцами. Величиной с голову младенца, она казалась нелепо
маленькой на массивном лоснящемся теле с валиками жировых складок. Хозяин
"Ангара" не говорил ни по-земному, ни по-улльски, ни на
пиджин-даньлайском, служившим языком торговцев на перекрестке Вселенной.
Но он всегда знал, что хотят его клиенты.
А Холту хотелось всего лишь уйти. Он встал и заковылял к двери.
Хозяин запер за ним и вроде бы прислушался к спору Алейны и Таккера о
жетонах.

Дамуши - племя мудрое и кроткое, и среди них встречаются большие
философы. По крайней мере так считали на Имире. Обживая Галактику, люди
давно миновали самые удаленные их форпосты. Как раз на такой старой
колонии дамушей умер нарКармиан, а Холт впервые увидел линкеллара.
С Холтом тогда была Райма-к-Тель, холодная вессийка с резкими чертами
лица. В баре у космодрома оказался неплохой выбор напитков для людей, и
Холт с Раймой, устроившись на диванчике у окна с желтым стеклом, тянули
коктейль за коктейлем. Каин умер три недели назад. Когда Холт заметил за
окном бредущего по улице линкеллара и увидел его глаза на стебельках, он
потянул Райму за рукав.
- Смотри-ка: новый! Знаешь, кто это?
Райма выдернула руку и раздраженно бросила:
- Нет.
Она была ярой ксенофобкой - тоже сказалось детство на Вессе.
- Наверное, издалека. Нечего их запоминать, Майк. Их миллионы всяких
разных, особенно в таких медвежьих углах. Проклятые дамуши готовы
торговать черт-те с кем.
Холт снова поглядел в окно, но неуклюжее существо со складчатой
зеленой кожей уже скрылось из глаз. Вдруг вспомнив Каина, он испытал
острое волнение. Старик путешествовал двести лет, но, наверное, не
встречал существа, какое только что видели они. Что-то в этом духе он и
сказал Райме-к-Тель.
Замечание не произвело на нее ровным счетом никакого впечатления.
- Ну и что? А мы никогда не видели Окраины и не встречали хрангов. Да
и на черта они нам сдались. Миловаться с ними, что ли? - Она усмехнулась
собственной шутке. - Инопланетяне - они как леденцы. Майки. Цвет разный,
но внутри все одинаковые. Так что не уподобляйся старику нарКармину. В
конце концов, что это ему дало? Всю жизнь мотался на своих третьесортных
кораблях, но так и не увидел ни Дальней Ветви, ни Ядра - и никто их не
увидит. Успокойся и живи как живется.
Но Холт слышал ее словно издалека. Он поставил стакан и прикоснулся
кончиками пальцев к холодному оконному стеклу.
Той ночью, когда Райма вернулась на корабль, Холт покинул территорию
порта и отправился бродить по поселению дамушей. Он выложил едва ли не
полугодовое жалованье за посещение подземного бункера - хранилища мудрости
этого мира, огромного фотонного компьютера, подключенного к мозгам умерших
старейшин-телепатов (так, по крайней мере, объяснил Холту экскурсовод).
Помещение в форме чаши наполнял зеленый туман. Туман клубился, время
от времени по поверхности расходились какие-то волны. В глубине его
пробегали сполохи разноцветного огня и снова меркли, и исчезали. Холт
стоял на краю чаши, глядя вниз, и спрашивал, и ему отвечало шепчущее эхо,
словно шептал хор тихих голосков. Сначала Холт описал увиденное днем
существо, спросил, кто это такое, и услышал название: "линкеллар".
- Откуда он?
- В шести годах пути от планет человека, если лететь с вашим
двигателем, - прошептал неспокойный зеленый туман. - Ближе к Ядру, но не
точно по прямой. Вам нужны координаты?
- Нет. Почему мы так редко видим их?
- Они далеко, слишком далеко. Между планетами людей и двенадцатью
мирами линкелларов - все солнца дамушей и колонии нор-талушей, и сто
миров, на которых еще не научились летать к звездам. Линкеллары торгуют с
дамушами, но прилетают сюда редко: отсюда ближе к вам, чем к ним.
- Да, - сказал Холт. По спине у него побежали мурашки, словно в
пещере потянуло холодным сквозняком. - Я слышал о нор-талушах, а о
линкелларах - нет. А кто еще там обитает? Еще дальше?
- Где кто, - прошелестел туман. Далеко внизу расходились цветные
волны. - Мы знаем мертвые миры исчезнувшего племени, которое нор-талуши
называют Первыми, хотя на самом деле они были не первыми, мы знаем Пределы
крешей, и сгинувшую колонию гетоидов Ааса, что прилетели из глубины ваших
владений, когда люди там еще не жили.
- А еще дальше?
- Креши рассказывают о мире, называемом Седрис, и об огромном
звездном скоплении, в котором больше солнц, чем у людей, дамушей и в
Древней Хрангской империи, вместе взятых. Этим скоплением владели уллы.
- Да, - дрожащим голосом сказал Холт. - А дальше? Вокруг него и еще
дальше?
По краям чаши запылал огонь, отсвечивая красноватым светом в зеленых
клубах тумана.
- Дамуши не знают. Кто летает так далеко, так долго? Есть только
легенды. Хочешь, мы расскажем о Самых Древних? О Лучезарных Богах или
Летящих Сквозь Ночь? Спеть тебе старинную песню о племени Бездомных
Скитальцев? Там, далеко-далеко, видели корабли-призраки, летавшие быстрее
кораблей людей и кораблей дамушей. Они возникают где хотят и исчезают
когда хотят, но иногда их нет нигде. Кто скажет, кто они, что они, где они
и есть ли они вообще? Нам известно много, очень много названий, мы можем
поведать много историй и легенд. Но факты туманны. Мы слышали о мире,
называемом Золотистым Хуулом, который торгует со сгинувшими гетоидами,
которые торгуют с крешами, которые торгуют с нор-талушами, которые торгуют
с нами, но корабли дамушей не летали к Золотистому Хуулу, так что
рассказать о нем мы можем не многое, тем более сказать, где она, эта
планета. Мы слышали о мыслящих вуалях с планеты без названия. Они
раздуваются и плавают и парят в своей атмосфере, но, может быть, это лишь
легенда, и мы не знаем даже, кто ее придумал. Мы слышали о племени,
живущем в открытом космосе; мы рассказали о них даньлаям, которые торгуют
с улльскими мирами, которые торгуют с седрийцами - и так снова до нас. Но
мы, дамуши, обитаем столь близко к людям, что никогда не видели седрийцев
- как же нам доверять этой цепочке?
Речь сменилась невнятным бормотанием. Туман поднялся к самым ногам
Холта, и он почувствовал запах, похожий на аромат благовонных воскурений.
- Я полечу туда, - сказал Холт, - Полечу и посмотрю.
- Тогда возвращайся и расскажи нам, - простонал-откликнулся туман, и
впервые Холт понял, что во многой мудрости много печали - потому что
мудрости всегда мало. - Возвращайся, возвращайся. Все равно ты не
изведаешь всего...
Аромат благовоний усилился.

В тот день Холт ограбил еще три седрийских пузыря, а вскрыл на два
больше. В первой хижине, холодной и пустой, не оказалось ничего, кроме
пыли, во второй жили, но не сидрийцы. Взломав дверь, Холт изумленно застыл
на месте: какое-то призрачное крылатое создание с хищными глазами взвилось
под потолок и зашипело. Тут Холту тоже ничем не удалось поживиться, но
остальные взломы были удачнее.
К закату, поднявшись с мешком провизии за плечами по узкой эстакаде к
Западному Зрачку, он вернулся в Каменный город.
В бледном свете сумерек город выглядел бесцветным, полинявшим,
мертвым. Четырехметровые стены, сложенные без швов из гладкого серого
камня, казались монолитными. Западный Зрачок, выходивший к поселению
потерявших корабли, напоминал скорее тоннель, чем ворота. Быстро миновав
его, Холт юркнул в извилистый переулок между двумя гигантскими зданиями. А
может, это были и не здания. В эти сооружения двадцатиметровой высоты,
неправильной формы, без окон и дверей можно было попасть только с нижних
уровней Каменного города. И тем не менее подобные сооружения, эти
странные, местами выщербленные глыбы серого камня, преобладали в восточной
части Каменного города, занимавшей площадь примерно в двенадцать
квадратных километров. Сандерленд составил карту этого района.
В безнадежной путанице переулков нельзя было пройти по прямой больше
десятка метров. Холт часто думал, что на карте они похожи на молнии, как
их рисуют дети. Но он часто ходил этой дорогой и выучил наизусть карты
Сандерленда (по крайней мере эту маленькую часть Каменного города). Он шел
быстро и уверенно и никого не встретил.
Время от времени, выходя на перекрестки, Холт останавливался, чтобы
свериться с ориентирами в боковых улочках. Сандерленд нанес на карту
большинство из них. Каменный город состоял из ста отдельных районов со
своим архитектурным обликом и даже своим материалом для строительства
каждый. Вдоль северной стены тянулись джунгли обсидиановых башен, тесно
примыкавших друг к другу, с глубокими ущельями улиц; к югу лежал район
кроваво-красных каменных пирамид; на востоке - голая гранитная равнина с
единственной башней-грибом в самом ее центре. Остальные были такими же
странными и такими же безлюдными. Сандерленд каждый день наносил на карту
несколько новых кварталов. Но все равно они были только верхушкой
айсберга. Каменный город простирался на многие этажи под землю, и ни Холт,
ни Сандерленд, ни другие не проникали в темные душные лабиринты.
Сумерки уже сгустились, когда Холт остановился на просторной
восьмиугольной площади с небольшим восьмиугольным бассейном посередине.
Зеленая вода стояла неподвижно, на поверхности ни ряби, ни морщинки. Холт
подошел умыться. Здесь, где неподалеку жили они с Сандерлендом, другой
воды не было ни капли на несколько кварталов вокруг. Сандерленд говорит,
что водопровод есть в пирамидах, но ближе к Западному Зрачку имелся только
этот бассейн.
Смыв с лица и рук дневную пыль, Холт зашагал дальше. Рюкзак с
провизией болтался у него за спиной, звуки шагов гулко отдавшись в
переулках. Больше ничто не нарушало тишину. Ночь стремительно опускалась
на город, такая же неприветливая и безлунная, как все остальные ночи
перекрестка Вселенной. Холт знал это. Небо всегда заволакивавши облака,
сквозь них редко удавайтесь разглядеть больше пяти-шести тусклых звезд.
На противоположной стороне площади с бассейном одно из огромных
зданий лежало в руинах. От него не осталось ничего, кроме груды камня да
песка. Холт осторожно пробрался через нее и подошел к единственному
строению, выделявшемуся из унылого ансамбля, - большому куполу золотистого
камня, напоминавшему гигантский жилой пузырь седрийцев. К десятку входных
отверстий вели узкие спиральные лестницы, внутри же купол напоминал улей.
Здесь-то уже почти десять земных месяцев и жил Холт.
Когда он вошел, Сандерленд сидел на корточках посреди их общей
комнаты, разложив вокруг свои карты. Он расположил все фрагменты в нужном
порядке, и карта выглядела, словно огромное лоскутное одеяло: старые
пожелтевшие листы, купленные у даньлаев, соседствовали с листами
масштабной бумаги "Пегаса" и невесомыми квадратиками серебристой улльской
фольги. Карта целиком устлала пол, и каждый кусочек ее поверхности был
испещрен рисунками и аккуратными пометками Сандерленда. Сам он присел
прямо в центре, на маленьком свободном участке, план которого лежал у него
на коленях и напоминал большую, толстую взъерошенную сову.
- Я добыл еды, - сообщил Холт. Он бросил рюкзак, и тот приземлился на
картах, сбив с места несколько незакрепленных листов.
Сандерленд закудахтал:
- Ах, мои карты! Осторожнее!
Он замигал, переставил мешок и аккуратно разложил их.
Холт прямо по картам прошел к своему гамаку, растянутому между двух
толстых колонн тепловых светильников, и Сандерленд снова закудахтал, но
Холт не обратил на него внимания и плюхнулся в сетку.
- Черт бы тебя побрал, нельзя ли поосторожнее! - крикнул Сандерленд и
снова принялся поправлять сбившиеся листы. Он поднял от них глаза и
увидел, что Холт хмурится. - Ты чего, Майк?
- Извини, - ответил Холт. - Нашел сегодня что-нибудь?
Вопрос явно был данью пустой вежливости, но Сандерленд не уловил его
тона.
- Я нашел целую новую секцию на юге! - возбужденно воскликнул он. - И
к тому же очень интересную. Наверняка задумана как единое целое.
Представляешь, центральная колонна из такого мягкого зеленого камня, а
вокруг десять колонн поменьше, и еще мосты, ну вроде каменных полос, они
перекинуты от вершины большой колонны к вершинам маленьких. И много-много
таких групп. А внизу нечто вроде лабиринта со стенами в полчеловеческого
роста. Мне их несколько недель придется наносить на карту.
Холт смотрел на стену у изголовья гамака, где зарубки на золотистом
камне отмечали счет дней.
- Год, - проговорил он. - Земной год, Джефф.
Сандерленд с любопытством посмотрел на него, потом встал и начал
собирать карты.
- Как прошел день? - спросил он.
- Мы отсюда не выберемся, - сказал Холт скорее себе, чем ему. -
Никогда. Все кончено.
Толстяк Сандерленд замер.
- Прекрати, Холт. Стоит потерять надежду - и ахнуть не успеешь, как
потонешь в янтарном зелье вместе с Алейной и Таккером. Каменный город -
наш ключ к свободе, я точно знаю. Вот откроем его тайны, продадим лисюгам
и выберемся отсюда. Когда я закончу карты...
Холт повернулся на бок, лицом к Сандерленду.
- Год, Джефф, мы здесь уже целый год! Не закончишь ты свои карты.
Хоть десять лет трудись - все равно это будет только малая часть города, а
есть еще тоннели. Как насчет подземелий?
Сандерленд нервно облизал губы.
- Подземелья? Ну... Будь у меня оборудование с "Пегаса"...
- У тебя его нет. Да оно и не помогло бы. Приборы в Каменном городе
не работают. Потому-то капитан и решил приземлиться. Здесь не действуют
обычные законы.
Сандерленд помотал головой и снова принялся собирать карты.
- Человеческому разуму доступно все. Дай мне время, и я разберусь во
всем. Была бы с нами Сьюзи Бинет, мы могли бы изучить и понять даже
даньлаев и уллов.
Сьюзи Бинет была специалистом по контактам, не полиглот, конечно, но
все же когда имеешь дело с чуждым разумом, небольшой талант лучше, чем
ничего.
- Нет больше Сьюзи Бинет, - жестко сказал Холт. Он начал загибать
пальцы. - Сьюзи пропала вместе с капитаном. Карлос тоже. Айрай покончила с
собой. Йон попытался силой пробиться за ветролом, на нем и оказался. Дет,
Лана и Мейджи спустились вниз, чтобы найти капитана, и тоже сгинули. Дейви
Тиллмен подрядился вынашивать яйца крешей, так что теперь он наверняка
человек конченый. Алейна с Таккер-Реем совсем опустились, и мы понятия не
имеем, что произошло с теми четырьмя, что остались на борту "Пегаса". Так
что нас только двое, Сандерленд, - ты да я. - Он мрачно усмехнулся. - Ты
составляешь карту, я обчищаю червяков, и никто ничего не понимает. Конец.
Мы сдохнем в этом каменном мешке. Мы никогда больше не увидим звезд.
Он оборвал себя так же резко, как и начал. Вообще-то Холт был сдержан
и молчалив, пожалуй, даже немного замкнут, а тут разразился целой речью.
Сандерленд стоял, пораженный. Холт обессилено повалился на спину, гамак
закачался.
- Так и будем прозябать тут день за днем, день за днем, - безнадежно
произнес Холт. - Пустая, бессмысленная жизнь. Помнишь, что нам говорила
Айрай?
- Айрай была не в себе, - возразил Сандерленд. - Утверждала, что по
ту сторону сбудутся наши самые безумные мечты.
- Она говорила, - словно не слыша его, продолжал Холт, - что глупо
думать, будто везде во Вселенной действуют законы, доступные человеческому
пониманию. Помнишь? Она называла это "синдром идиотической
самонадеянности". Да, именно так. Или почти так. - Он рассмеялся.
Казалось, вот-вот и мы поймем суть перекрестка Вселенной, на это мы и
клюнули. Даже если Айрай права, все равно разберемся. В конце концов не
так уж далеко мы забрались, верно? Дальше к Ядру там, конечно, законы
могут отличаться сильнее...
- Не нравятся мне эти разговоры, - буркнул Сандерленд. - Ты готов
сдаться. Айрай была больна. Ты же знаешь, под конец она ходила на
молельные собрания ул-менналетов, отдала свой разум во власть ул-найлетов
или что-то в этом роде. Мистикой, вот чем она увлеклась. Мистикой.
- Она ошиблась?
- Ошиблась, - твердо ответил Сандерленд.
Холт посмотрел на него.
- Тогда объясни мне, Джефф, ради чего все это. Объясни, как отсюда
выбраться.
- Каменный город, - проговорил Сандерленд. - Вот закончу карты...
Он вдруг замолчал. Холт уже снова улегся в своем гамаке и не слушал.

За пять лет он сменил шесть кораблей, пересек большую сферу звезд
дамушей и проник за ее пределы. По пути он советовался с другими, более
вместительными хранилищами мудрости, черпая от них все новые сведения, но
за пределами известного мира его ожидали новые тайны и неожиданности. Не
все экипажи кораблей состояли из людей: люди редко залетали в такую даль,
так что Холт присоединялся к дамушам, и к гетоидам, и прочим бродягам.
Правда, в портах люди еще попадались, и даже ходили слухи о второй империи
людей примерно в пятистах годах пути от Ядра, основанной якобы каким-то
поколением экипажа долго блуждавшего корабля; теперь она управлялась со
сверкающего мира - Престера. Один дряхлый вессец рассказывал, будто на
Престере города плавают на облаках. Холт долго в это верил, пока другой
матрос не сказал ему, что на самом деле Престер - это город, покрывающий
всю поверхность планеты, и жизнь там обеспечивает флотилия, превосходящая
численностью даже флот погибшей Федеративной империи. Тот же человек
объяснил, что основали его вовсе не потомки сбившихся с пути переселенцев.
Он утверждал, что тихоход со Старой Земли начала эры межзвездных полетов
не долетел бы туда и сейчас. По его словам, основала колонию эскадрилья,
спасавшаяся бегством от хранга-Повелителя. Холт стал относиться ко всяким
байкам с большим недоверием. А когда одна девица с застрявшего в порту
катэдейского грузовоза заявила, что Престер основали Томо и Вальберг и что
Вальберг по-прежнему там правит, Холт напрочь разуверился в существовании
далекого анклава.
Но существовали и другие легенды, они по-прежнему манили Холта. Так
же, как и других.
На безвоздушной планете, вращавшейся вокруг бело-голубой звезды, в
единственном городе под куполом Холт познакомятся с Алойной. Она поведала
ему о "Пегасе".
- Знаешь, капитан сам перестроил его, прямо здесь. Он занимался
торговлей, залетел дальше обычного - как и все мы. - Она понимающе
улыбнулась, решив, что Холт тоже рисковал в надежде на крупные барыши. - В
общем, встретил одного даньлая, они живут ближе к Ядру...
- Знаю, - вставил Холт. - Но, может, ты не знаешь, что там сейчас
происходит. Капитан говорит, что даньлаи захватили едва ли не все улльские
звезды... Ты слышал об улльских звездах? Ну так вот. Ул-менналеты особенно
не сопротивлялись, насколько я поняла, к тому же даньлаи летают на
кораблях с прыжковыми пушками. Капитан говорит, с этой штуковиной
продолжительность полета сокращается вдвое, а то и больше. Обыкновенный
двигатель искривляет пространственно-временной континуум, если ты
понимаешь, о чем я, и...
- Я специалист по двигателям, - коротко бросил Холт, но при этом
подался вперед, стараясь не пропустить ни слова.
- Ага. - Алейна ничуть не смутилась. - Короче, даньлайская новинка
работает как-то иначе - перебрасывает корабль в другой континуум, а потом
обратно. Отчасти она псионная, поэтому тебе на голову надевают такое
кольцо...
- И вы поставили себе такой двигатель? - перебил ее Холт. Она
кивнула.
- Капитан практически переплавил свой старый корабль, чтобы построить
"Пегас" с прыжковой пушкой. Сейчас он набирает экипаж, а даньлаи нас
обучают.
- Куда вы летите? - спросил Холт.
Алейна беззаботно рассмеялась, и ее зеленые глаза заблестели.
- К Ядру, куда же еще?

Холт проснулся в предрассветной тишине. Он быстро встал, оделся и
снова отправился мимо бассейна с неподвижной зеленой водой, а потом по
бесконечным переулкам к Западному Зрачку. Под стеной со скелетами прошел
не поднимая глаз.
Внутри ветролома, в длинном коридоре он начал толкать все двери
подряд. Первые четыре не поддались. Пятая открылась, но кабинет оказался
пуст.
Это было что-то новое. Холт осторожно вошел и осмотрелся. Никого, и
второй двери тоже нет. Он обошел широкую улльскую конторку и начал
методично, словно седрийскую хижину, обыскивать ящики. Может, здесь
хранятся пропуска на космодром, или оружие, или нечто, что поможет
вернуться на "Пегас"? Если корабль по-прежнему стоит за стеной. Или,
может, направления на работу.
Дверь скользнула в сторону, за ней стоял лисюган, неотличимый от
сотен своих собратьев. Он тявкнул, и Холт отскочил от конторки.
Даньлай стремительно обошел конторку и уселся на стул.
- Вор! - сказал он. - Вор! Я буду стрелять. Вас застрелю. Да. - И
щелкнул зубами.
- Нет, - ответил Холт, отступая к двери. Если даньлай вызовет
подмогу, решил он, придется бежать.
- Я пришел насчет работы, - тупо добавил он.
- А! - лисюган сцепил пальцы. - Другое дело. Итак, Холт, кто вы
такой?
Холт онемел.
- Работа, работа, Холту нужна работа, - скрипуче пропел даньлай.
- Вчера сказали, что на будущей неделе прилетит корабль людей, -
сказал Холт.
- Нет-нет-нет. Очень жаль. Корабль не прилетит. На следующей неделе,
вчера, никогда. Понимаете? И работы у вас нет. Корабль полон. Вы никогда
не попадете на космодром без работы.
Холт снова шагнул вперед и остановятся с другой стороны конторки.
- Корабля на следующей неделе не будет?
Лисюган покачал головой.
- Нет. Корабля людей не будет.
- Тогда какой-нибудь другой. Я готов работать на уллов, на
даньлайцев, на седрийцев. Я говорил вам. Я знаю прыжковые пушки,
разбираюсь в других двигателях. Помните? У меня есть квалификация.
Даньлай склонил голову набок. Может, Холт уже видел это движение?
Может, уже разговаривал с этим даньлаем?
- Да, но работы нет.
Холт пошел к двери.
- Постойте, - приказал лисюган.
Холт повернулся.
- Корабля людей на следующей неделе не будет, - сказал даньлай. - Не
будет, не будет, не будет, - пропел он. А потом перестал петь. - Корабль
людей сейчас!
Холт выпрямился.
- Сейчас?! Вы хотите сказать, что сейчас на космодроме есть корабль
людей?
Даньлай энергично кивнул.
- Работу, дайте мне работу! - отчаянно взмолился Холт. - Черт подери!
- Да. Да, Работу для вас, для вас работу. - Лисюган прикоснулся к
конторке, открылся ящичек, и он вытянул оттуда лист серебристой
металлической фольги и голубую пластмассовую палочку. - Ваше имя?
- Майкл Холт.
- О! - Лисюган положил палочку, вернул металлический лист в ящик и
рявкнул:
- Нет работы!
- Нет?
- Нельзя работать сразу на двух кораблях, - заявил даньлай.
- На двух?
Конторский лис кивнул.
- Холт работает на "Пегасе".
У Холта задрожали руки.
- Проклятье, - сказал он. - Проклятье!
Даньлай засмеялся.
- Вы возьмете работу?
- На "Пегасе"?
Утвердительный кивок.
- Значит, вы пропустите меня за стены? На космодром?
Лисюган снова кивнул.
- Да, - сказал Холт. - Да!
- Имя?
- Майкл Холт.
- Раса?
- Человек.
- Место рождения?
- Планета Имир.
Наступила короткая пауза. Даньлай сидел сложа руки и смотрел на
Холта. Потом он вдруг снова открыл ящичек, достал кусок старого
пергамента, рассыпавшегося под руками, и снова взял палочку.
- Имя? - спросил он. Процедура повторилась сначала. Когда даньлай
кончил писать, он отдал бумагу Холту. От нее отлетали хлопья, и он
старался держать ее с крайней осторожностью. Каракули казались абсолютно
бессмысленными.
- И охранники меня пропустят? - недоверчиво спросил Холт. - На
космодром? К "Пегасу"?
Даньлай кивнул. Холт повернулся и стремглав бросился к двери.
- Стойте! - гавкнул лисюган.
Холт замер на месте.
- Что? - почти прорычал он сквозь зубы, кипя от ярости.
- Одна формальность.
- Какая?
- Пропуск на космодром должен быть подписан. - Даньлай ощерился
улыбкой. - Да-да, подписан вашим капитаном.
Наступила гробовая тишина. Холт смял пожелтевшую бумагу, кусочки
посыпались на пол. А потом он быстро и молча набросился на конторщика.
Даньлай успел только отрывисто тявкнуть, и Холт сдавил его горло.
Тонкие шестипалые руки бессильно хватали воздух. Холт тряхнул даньлая и
сломал ему шею. Он держал в руках дряблый мешок рыжеватого меха.
Холт долго стоял, не отпуская рук, со стиснутыми зубами. Потом
медленно разжал пальцы, и труп даньлая, завалившись назад, опрокинул стул.
Перед Холтом вспыхнула картина: ветролом.
Он бросился бежать.

На "Пегасе" имелись и обычные двигатели - на случай, если откажет
прыжковый. Стены двигательного отсека представляли собой знакомое
сочетание голого металла и панелей компьютера. Даньлайская пушка - длинный
цилиндр из металлизированного стекла, с туловище человека в диаметре,
стоял в центре, прикрепленный к станине. Цилиндр был до половины наполнен
вязкой жидкостью; всякий раз, когда импульс энергии проходил сквозь
емкость, жидкость резко меняла цвет. Перед цилиндром стояли четыре
пилотских кресла, по два с каждой стороны. Холт с Алтейной сидели напротив
высокой светловолосой Айрай и Йона Макдональда. Все четверо - в стеклянных
коронах, полые стенки которых были заполнены той же жидкостью, что лениво
плескалась в цилиндре.
За главным пультом позади Холта Карлос Виллареаль вводил данные из
памяти корабельного компьютера. Прыжки были уже рассчитаны. Капитан решил,
что нужно посмотреть на улльские звезды. А потом Седрис, и Золотистый
Хуул, и еще более далекие. А может быть, даже Престер и Ядро.
Первая остановка планировалась в транзитном порту на планете под
названием Бледная Немочь (название на карте означало, что люди там уже
бывали). Капитан даже слышал историю о Каменном городе, что древнее самого
времени.
За пределами атмосферы ядерные ускорители отключились, и Виллареаль
отдал приказ:
- Координаты введены, навигационная система готова. Прыгаем. - Голос
его прозвучал менее уверенно, чем обычно, прыгали-то в первый раз.

~Темнота и мерцающие цветы, все быстрее вращается звездная россыпь, и
Холт в самом ее центре совершенно один - но нет! Вот Алейна и кто-то еще,
они все вместе, а вокруг хаос, и огромные серые волны захлестывают их с
головой, а лица опаляет огонь, насмешливый и ускользающий, и боль, боль,
боль, и они заблудились, и нет в мире ничего надежного, и миновали века, и
Холт увидел что-то, он вызывает, подтягивает к себе образ пылающего Ядра,
Ядро и чуть в стороне Бледная Немочь, она ускользает, но Холту как-то
удается вернуть ее, и он кричит Алейне, и она тоже тянется к ней, и
Макдональд с Айрай, и, напрягая все силы, они...~
И запустил даньлайскую пушку.
И вот они снова сидят перед цилиндром. У Холта вдруг заболело
запястье, он опустил глаза и увидел поставленную кем-то капельницу. У
остальных стояли такие же. Виллареаль исчез.
Дверь открылась, и вошел, улыбаясь и моргая, Сандерленд.
- Слава Богу! - сказал пухленький навигатор. - Вы были в отключке три
месяца. Я уж думал, нам конец. Холт снял с головы стеклянную корону и
осмотрел ее. Жидкости осталось на донышке. Цилиндр пушки тоже почти
опустел.
- Три месяца?
Сандерленд передернул плечами.
- Кошмар. Вокруг корабля - сплошная пустота, ну просто совсем ничего,
а мы не можем вас разбудить. Виллареалю досталось - пришлось с вами
понянчиться. Если бы не капитан, неизвестно чем бы все закончилось. Я
знаю, что говорили лисюги, но сомневался, сумеете ли нас вытянуть из...
оттуда, где мы были.
- Мы прилетели? - спросил Макдональд.
Сандерленд обошел вокруг цилиндра, встал перед пультом Виллареаля и
включил экран обзора. На черном фоне горело маленькое желтое солнце. Потом
экран заполнила огромная серая сфера.
- Бледная Немочь, - сказал Сандерленд. - Я сверил координаты. Мы
прилетели. Капитан уже вышел на связь. Здесь всем заправляют даньлаи, и
они разрешили посадку. Время тоже сходится: три субъективных месяца - три
объективных месяца, насколько мы могли понять.
- А на обычной тяге? - спросил Холт. - Сколько мы летели бы на
обычной?
- Вышло даже лучше, чем обещали даньлаи. Бледная Немочь в полутора
годах пути от точки, где мы находились.

Было еще слишком рано, и слишком велика была вероятность того, что
седрийцы еще не впали в оцепенение. Но приходилось рисковать. Холт
ворвался в первую попавшуюся хижину и ограбил ее подчистую, в лихорадочной
спешке ломая и разбрасывая вещи. По счастью, обитатели пузыря уже
отключились.
Безотчетно опасаясь встретить лисюгана, как две капли воды похожего
на только что убитого, Холт не стал обращаться к скупщикам-даньлаям на
главной улице. Вместо этого он отыскал лавчонку грузного слепого
линкеллара. Огромные глазищи торгаша давно превратились в гнойники, но это
не помешало ему надуть Холта. На всю добычу Майкл выменял только
прозрачно-голубой шлем-яйцо и лазер. Оружие его изумило: оно точь-в-точь
напоминало лазер Макдональда, вплоть до выгравированного на корпусе герба
Финнегана. Но лазер был исправен, а это самое главное.
На улице толпились безработные звездолетчики всех мастей - настал час
ежедневного променада. Холт яростно пробивался сквозь толпу к Западному
Зрачку, а выбравшись в пустые переулки Каменного города, перешел на ровную
трусцу.
Сандерленда дома не оказалось - бродил где-то, производя съемку
местности. Холт схватил один из листов и торопливо нацарапал: "Убил лиса.
Надо смываться. Спускаюсь под Каменный город. Там безопасно". Потом собрал
все остатки провизии - запас недели на две или даже больше, если
экономить, - запихнул все в рюкзак, закинул его на плечи и ушел. Лазер
надежно покоился в кармане, шлем Холт пристроил под мышку.
Ближайший спуск находился в нескольких кварталах от дома - гигантский
штопор винтового пандуса, ввинченный в землю в центре перекрестка. Холт с
Сандерлендом часто спускались на первый подземный уровень, куда еще
проникал свет. Но и там уже царил сумрак, душный и тоскливый. Во все
стороны расходилась сеть тоннелей, не менее запутанная, чем переулки на
поверхности. Многие ходы уводили куда-то вниз. Но штопор, конечно, вел еще
глубже, а там ответвлялись новые тоннели, и с каждым поворотом становилось
все темнее. Обычно туда никто не спускался, а те, кто все-таки
отваживался, как капитан, никогда не возвращались. О том, насколько
глубоко уходил Каменный город, ходили легенды, но проверить их было
невозможно: приборы "Пегаса" на перекрестке Вселенной так и не заработали.
В конце первого полного поворота Холт остановился и надел голубой
шлем. Тот оказался тесноват - щиток давил на нос, бока больно прижимали
уши. Шлем явно предназначался для ул-менналетов. Впрочем, сойдет: есть
отверстие возле губ, так что можно и дышать, и говорить.
Холт подождал, чтобы шлем прогрелся и начал светиться тусклым голубым
сиянием. Тогда он пошел дальше, вниз по штопору, в темноту.
Пандус все поворачивал и поворачивал, и на каждом витке от него
расходились тоннели, но Холт продолжал спуск и вскоре потерял счет
пройденным поворотам. За пределами маленького освещенного пятна чернела
кромешная тьма. Тишина и горячий воздух затрудняли дыхание. Но страх гнал
Холта дальше, и он не замедлял шагов. Вверху Каменный город был почти
пустынен, но не настолько, насколько здесь. Даньлаи в случае необходимости
туда приходили. Только внизу Холт мог чувствовать себя в безопасности. Он
мысленно поклялся, что не сойдет со штопора, чтобы не заблудиться. Он не
сомневался, что именно это произошло с капитаном и его спутниками: они
углубились в какой-то тоннель и, не найдя дороги обратно, умерли там от
голода. Но с Холтом этого не случится. Недели через две он поднимется на
поверхность и пополнит у Сандерленда запасы провизии.
Казалось, он идет вниз по винтовому пандусу уже несколько часов. Он
шел и шел вдоль бесконечных стен, окрашенных голубоватым светом его шлема,
мимо бесчисленных зияющих ответвлений, разбегавшихся во все стороны,
манящих своими широкими черными пастями. Вокруг был только камень. Воздух
становился все горячее и тяжелее, вскоре Холт начал задыхаться, но тоннели
казались еще более затхлыми. Впрочем, ему было все равно: он туда не
собирался. Наконец Холт достиг конца штопора и оказался перед тройной
развилкой. Здесь были три одинаковые арки, вниз уходили три узкие крутые
лестницы, изгибаясь так, что увидеть можно было лишь несколько ступеней. У
Холта уже гудели ноги. Он сел, разулся и, решив немного пожевать, достал
из рюкзака копченое мясо.
Все вокруг было погружено в кромешную тьму, а теперь, когда стихли
его шаги, воцарилась еще и полная тишина. Если только... Он прислушался.
Да, теперь слышны какие-то звуки, далекие, глухие. Какой-то гул. Холт
жевал мясо и продолжал прислушиваться. Наконец он решил, что гул доносится
из левого проема.
Доев, Холт облизал пальцы, обулся и встал. Держа лазер на изготовку и
стараясь ступать как можно тише, начал медленно спускаться по лестнице.
Винтовая лестница поворачивала еще круче, чем пандус, не имела
ответвлений и была очень узкой. Холт едва мог повернуться, зато не боялся
заблудиться.
Звук становился громче, и вскоре Холт понял, что это не гул, а,
скорее, вой. Потом что-то изменилось. Холт разобрал едва уловимые стоны и
лай.
Лестница сделала последний крутой поворот, и Холт резко остановился.
Он стоял перед окном серого каменного здания странной формы и смотрел
на Каменный город. Была ночь, и небо покрывал звездный узор. Внизу, возле
восьмиугольного бассейна, шестеро даньлаев окружили седрийца. Они
смеялись, заходясь частым истошным лаем, перетявкивались друг с другом и
уворачивались от седрийца, если тот двигался с места. Седриец возвышался
над ними, недоуменно стеная и раскачиваясь взад-вперед. Его огромные
фиолетовые глаза ярко горели, боевые клешни щелкали.
Один из даньлаев медленно обнажил длинный зазубренный нож. Появился
второй нож, потом третий, и вот уже вооружились все лисюги. Они
пересмеивались между собой. Первый набросился на седрийца сзади, сверкнул
серебристый клинок. Из длинного разреза в плоти молочно-белого червяка
потекла черная кровь.
Жертва издала душераздирающий стон и неуклюже повернулась к обидчику.
Даньлай отпрыгнул в сторону, но боевые клешни в отличие от корпуса
действовали несравненно проворнее. Даньлая подбросило в воздух, он засучил
всеми четырьмя конечностями и яростно взлаял, но тут клешня сомкнулась, и
на землю лисюган упал, уже разрубленный на две половинки. Однако остальные
продолжали смеяться как ни в чем не бывало и теснили жертву, кромсая
ножами ее тело. Стоны седрийца превратились в вопли. Он снова предпринял
выпад, и второй обезглавленный даньлай полетел в бассейн, но двое других
уже отсекли извивающиеся щупальца, а пятый по самую рукоять вонзил клинок
в раскачивающийся торс. Лисюги впали в неистовство, их визгливый лай
заглушил вопли седрийца.
Холт поднял лазер, прицелился в ближайшего даньлая и нажал на спуск.
Сверкнул яростный красный луч.
Упала пелена, и все пропало. Холт невольно протянул руку, пытаясь
отдернуть занавес. За нишей открылась низкая камера с дюжиной проемов в
стенах. Ни даньлаев, ни седрийца. Холт находился глубоко под городом.
Подземелье освещалось только фосфоресцирующим шлемом. Нерешительно,
осторожно Холт шагнул в камеру. Половина тоннельных проемов была
замурована, остальные зияли мертвой тьмой. Но из одного вдруг повеяло
холодом. Холт двинулся по нему и долго шел в темноте. Наконец он попал в
поперечную галерею, заполненного красным светящимся туманом, состоявшим,
если приглядеться, словно из мельчайших огненных капелек. Прямая, с
высокими сводами галерея тянулась вправо и влево насколько хватал глаз, и
насколько хватал глаз в нее выходили тоннели, один из которых привел сюда
Холта. Всевозможных форм большие и маленькие ходы, ведущие неизвестно
куда, и все черные, как смерть.
Холт пометил лазерным лучом пол своего тоннеля, шагнул в теплый
красный туман и двинулся по коридору. Туман был густой, но тем не менее
сквозь него было все видно. Не видно было лишь конца коридора и не слышно
собственных шагов. И никого.
Холт брел и брел, словно в трансе, начисто позабыв о страхе. Внезапно
далеко впереди один из тоннельных порталов озарила ослепительная вспышка.
Холт бросился бегом, но не успел он пробежать и полпути, как свет погас. И
все же что-то манило войти в ту арку.
Тоннель был полон ночи. Холт прошел несколько метров в кромешной тьме
и уперся в дверь.
За дверью возвышался снежный сугроб и стоял лес серо-стальных
деревьев, опутанных хрупкой ледяной паутиной, настолько тонкой, что даже
дыхание могло бы ее растопить. На деревьях ни листочка, только пониже
каждой ветки в ветрозащитных складках коры притаились морозостойкие синие
цветы. Сияние звезд в морозной черноте неба. А на горизонте - деревянная
ограда и каменные перила большого вычурного Старого дома.
Холт долго стоял, смотрел и вспоминал. Порыв холодного ветра швырнул
в дверь заряд пушистого снега, и Холт содрогнулся от ледяного
прикосновения. Повернувшись, он ушел в красный туман.
Там, где тоннель открывался в галерею. Холта ждал Сандерленд. Черты
его лица расплывались в тумане, голос глох.
- Майк! - сказал он, но до Холта донесся лишь слабый шепот. - Ты
должен вернуться. Ты нам нужен, Майк. Я не смогу заниматься картой, если
ты перестанешь добывать еду, а Алейна и Таккер... Ты обязан вернуться.
Холт покачал головой. Туман загустел и закружился, и грузная фигура
Сандерленда потеряла очертания, начала таять. Холт различал уже лишь
темный силуэт, а потом туман снова побледнел, и оказалось, что там стоит
вовсе не Сандерленд, а хозяин "Ангара". Тварь стояла молча и неподвижно,
только подергивались белые щупальца. Она ждала. Холт ждал тоже.
В тоннеле напротив неожиданно проснулось и замерцало тусклое пламя.
Две светящиеся волны беззвучно покатились в обе стороны коридора. Минуя
каждое новое устье тоннеля, волны словно поджигали его, и зев арки начинал
светиться где тускло-красным, где бело-голубым, где приветливо-желтым, как
свет родного Солнца, огнем.
Хозяин "Ангара" повернулся и величественно поплыл вдаль по коридору.
Колыхались и дрожали иссиня-черные валики жировых складок, только
мускусного запаха Холт не чуял - его поглотил туман. Холт, все еще с
лазером в руке, пошел следом.
Потолок поднимался все выше и выше, ниши тоннелей становились шире.
На глазах у Холта галерею пересекло морщинистое пятнистое существо, очень
похожее на хозяина "Ангара".
Мускусное чудовище остановилось перед входом в полукруглый черный
тоннель вдвое выше Холта. Хозяин "Ангара" ждал. Холт поднял лазер и вошел.
Тут оказалось второе окно или, может быть, экран. По ту сторону круглого
хрустального иллюминатора бесновались вихри хаоса. Холт всматривался, пока
у него не заболела голова, и тут сквозь вихри проступило изображение. Если
его можно было так назвать. Четыре даньлая с трубчатыми коронами на
головах сидели кружком перед своим цилиндром. Только... только...
изображение расплывалось, двоилось. Призраки, мираж, копия, почти
совпадавшая с первичным изображением, но не полностью, а словно двойное
отражение в прозрачном стекле. Потом возникло третье отражение, четвертое,
и вдруг, как в двух зеркалах, поставленных друг против друга, картинки
побежали вдаль. Ряды даньлаев, сливаясь, расплываясь, становясь все меньше
и меньше, терялись в бесконечности. Одновременно - или нет, почти
одновременно; копии повторяли движения прообраза с запаздыванием - лисюги
сняли свои опустевшие короны, переглянулись и принялись смеяться. Они
смеялись, хохотали безудержным лающим смехом, они смеялись, смеялись,
смеялись, и безумный огонь горел у них в глазах, лисюги сгибались пополам
и корчились от смеха и никогда еще не казались Холту такими звероподобными
и хищными.
Холт вышел в коридор. Хозяин "Ангара" терпеливо дожидался перед
порталом. Холт снова последовал за ним.
Теперь им попадались и другие существа, Холт смутно видел их,
спешащих сквозь красную мглу. Чаще всего встречались собратья его
провожатого. Но Холт заметил и одного даньлая - лисюган бродил как
потерянный и слепо тыкался в стены. Какие-то полустрекозы бесшумно
скользили над головой, мелькнула долговязая тощая тварь, окруженная
мерцающей пеленой, были и другие, кого Холт скорее ощущал шестым чувством,
чем воспринимал зрением и слухом. Важно шествовали некие лоснящиеся
двуногие обладатели воротников из костяных пластин, за ними по пятам
грациозно семенили гибкие четвероногие в мягких серых шкурках, с влажными
глазами и удивительно умными мордочками.
Потом Холту показалось, будто он заметил человека в мундире и
фуражке, мрачнолицего, с благородной осанкой. Холт бросился к нему, но
светящийся туман сбил его с толку, и человек пропал из виду. Когда Холт
вернулся, хозяин "Ангара" тоже исчез.
Холт метнулся в ближайший тоннель. Там, как и в самом первом, была
дверь. За дверью вздымался горный кряж, обрамляющий суровую знойную
долину, покрытую сетью трещин, словно вымощенную обожженным кирпичом.
Посреди пустыни лежал город - нагромождение прямоугольных коробок,
окруженное меловыми стенами. Совершенно мертвый город, но Холт почему-то
сразу узнал его. Каин нарКармиан часто рассказывал о городах, построенных
хрангами на истерзанных войной планетах по пути от Окраины к Старой Земле.
Холт нерешительно протянул руку вперед и сразу же отдернул. За
порогом было пекло.
Значит, это не экран, так же, как пейзаж Имира.
Вернувшись в галерею, Холт постоял, пытаясь осмыслить увиденное.
Коридор тянулся в обе стороны до бесконечности, из тумана в гробовом
молчании выплывали и вновь растворялись существа, подобных которым Холту
еще не доводилось видеть. Он знал, что где-то здесь и капитан, и
Виллареаль, и Сьюзи Билет, а может быть, и другие... Или... или они были
здесь раньше, а теперь уже где-то в другом месте. Возможно, родной дом
тоже их позвал через каменный портал, и они откликнулись на зов, ушли и не
вернулись. Интересно, размышлял Холт, можно ли вернуться, шагнув за порог?
Снова показался давешний даньлай - теперь он полз, и Холт понял, что
это древний старик. По тому, как лисюган окапывал дорогу, стало ясно, что
он действительно слеп, хотя глаза его выглядели вполне здоровыми, Холт
решил понаблюдать и проследить за кем-нибудь из призрачных прохожих.
Многие проходили в двери и впрямь оказывались в тех мирах и уходили в
глубь страны. А сами дали... Холт видел улльские планеты во всем их
усталом великолепии, где ул-менналеты стекались в свои капища и
поклонялись ул-найлетам... Он видел беззвездные ночи Темного Рассвета на
самой Окраине и тамошних мечтателей, тенями бродивших в ночи... И
Золотистый Хуул - он все-таки существовал, хотя и не такой великолепный,
как в легендах... И корабли-призраки, выныривающие из Ядра, и крикунов с
черных миров Дальней Ветви, и древние цивилизации, что заперли свои звезды
в сферические оболочки, и тысячу миров, что и во сне-то не приснятся.
Холт бросил слежку за молчаливыми путешественниками, решив
разведывать тоннели самостоятельно, и вскоре обнаружил, что пейзажи миров
изменчивы. Стоя перед квадратным порталом, выходящим на равнины
ай-Эмерела, он вдруг снова вспомнил старого Каина, который и правда
полетал немало, но все же недостаточно. Перед порталом высились башни
Эмерела, и Холту захотелось рассмотреть их поближе, как вдруг пейзаж
подернулся пеленой, и снова портал открылся прямо в башню. Рядом снова
возник хозяин "Ангара", материализовавшись так же внезапно, как когда-то в
своем заведении. Холт всмотрелся в безликую тушу, потом положил лазер на
пол, снял шлем (как странно: шлем перестал светиться, почему Холт раньше
этого не заметил?) и шагнул вперед.
Он оказался на балконе, прохладный ветер ласкал лицо. Прислонившись
спиной к черному эмерельскому металлу, он смотрел на оранжевый закат. На
горизонте высились другие башни, и Холт знал, что каждая - это город для
миллиона жителей. Но на таком расстоянии они выглядели словно длинные
черные иглы.
Планета. Планета Каина. Наверное, она сильно изменилась с тех пор,
как Каин видел ее последний раз, лет двести тому назад. Интересно,
насколько сильно. Впрочем, скоро Холт это узнает.
Повернувшись, чтобы войти в башню, Холт пообещают себе, что вернется,
найдет Сандерленда, Алейну и Таккер-Рея. И пускай внизу их ждут кромешная
тьма и ужас, но Холт отведет их домой. Да, он это сделает. Но сначала ему
хотелось взглянуть на ай-Эмерел, к на Старую Землю, и на мутантов
Прометея. Да. Но он вернется. Потом. Чуть позже.

В Каменном городе время течет медленно, а внизу, где Строители
соткали сеть пространства-времени, - еще медленнее. Но все же течет, течет
неумолимо. От гигантских серых зданий остались одни развалины, рухнула
башня-гриб, пирамиды рассыпались в прах. От улльского ветролома не
осталось и следа, и вот уже тысячу лет здесь не приземлялся ни один
корабль. Ул-менналеты, их совсем мало, робко жмутся в тень, всюду
сопровождаемые прирученными панцирными прыгунами. Даньлаи, что при помощи
своих цилиндров несколько тысячелетий скакали с планеты на планету,
скатились к насилию и анархии, креши сгинули совсем, линкеллары
порабощены, и только корабли-призраки по-прежнему беззвучно скользят среди
звезд.
Солнце перекрестка Вселенной меркнет.
В пустынных тоннелях под руинами Холт идет от звезды к звезде.

Джорж Р.Р. МАРТИН

ПОРА ЗАКРЫВАТЬСЯ

Пер. В.А.Вебера

Конец света наступил в обычный, ничем не примечательный вторник.
Дождь зарядил чуть ли не с полудня, так клиент, как говорится, не
валил валом. Хэнк протирал высокие стаканы для пива и выслушивал жалобы
Барни Дэйла на его семейную жизнь. Жалобы эти он слышал и раньше, причем
неоднократно, но другого занятия просто не было. Любители пропустить
рюмочку после работы давно ретировались, так что за стойкой остался один
Барни.
- Что бы я ни сделал, ей все не нравится, - бубнил Барни, пожилой
низкорослый лысеющий мужчина, которого жена терроризировала уже добрых
сорок лет. О последних пяти годах Хэнк знал практически все. - Она просто
бесится, если я выпью пива, и она больше меня. Она...
Тут дверь распахнулась и в дверном проеме возник Милтон, мокрый и
злой. Он стоял, обшаривая глазами зал, а позади него дождь барабанил по
блестящему от воды асфальту.
- Где он? - спросил Милтон. - Я намерен убить этого сукиного сына,
клянусь вам.
Хэнк вздохнул. Похоже, опять придется утихомиривать буяна.
- Сначала закрой дверь, Милт. Дождь мочит ковер.
- О, - выдохнул Милтон. Несмотря на вспыльчивость, парень он был
очень добрый, хотя едва ли кто мог такое подумать, взглянув на здоровяка
ростом под два метра, с кулаками размером в кирпич, только в два раза
крепче. - Извини, - он осторожно прикрыл дверь и большими шагами
направился к стойке. Промок он насквозь, даже в ботинках хлюпала вода, и
буквально излучал злость.
- Как обычно, Милт? - Хэнк вытер очередной стакан полотенцем и
поставил рядом с другими, уже прошедшими экзекуцию.
- Да, - Милтон плюхнулся на стул рядом с Барни, который не сводил с
него изумленных глаз. - И скажи мне, когда здесь появится этот мерзавец?
- На кого это ты так взъелся? - спросил Хэнк, который уже взялся за
бутылку мятного ликера, чтобы приготовить коктейль "кузнечик".
- На Грязного Пита, - пробурчал Милтон. - Я сверну его тощую шею. Где
он, черт побери? По вторникам он отирается здесь, не так ли? Этот мерзавец
от меня не спрячется, будьте уверены.
Хэнк поставил на стойку картонную подставку, на нее - бокал с
коктейлем. Милтон обхватил бокал огромной ручищей, одновременно взглянув
на Барни, словно ожидая, что тот просветит его насчет местопребывания
Грязного Пита. Но Барни Дэйл в этот самый момент нашел что-то очень
интересное на дне своего стакана для пива.
- Ты пришел слишком рано, - ответил Хэнк. - Он появится около десяти.
Милтон отпил из бокала и прорычал что-то нечленораздельное.
Барни поднял свой пустой стакан и просительно улыбнулся. Хэнк взял
его и протянул Барни другой, с пивом.
- А как вы узнаете время его появления, Хэнк? - спросил Барни, беря
стакан. - Вы один из тех экстрасенсов, статьи о которых из "Энкуайэра" моя
жена читает мне вслух?
Хэнк улыбнулся.
- Никакой я не экстрасенс. Просто я знаю своих завсегдатаев. Мне
известно, где они живут, чем зарабатывают на жизнь, сколько у них детей,
на каких машинах они ездят. И уж конечно, время их появления в баре. Пит
обычно заявляется рано, за исключением вторников, да и то летом. По
вторникам он обычно ходит в кино или на футбольный матч. А за пару часов
до закрытия добирается и до меня.
- Я подожду, - грозно заявил Милтон. - А когда этот сукин сын придет,
расшибу ему голову. Вот увидите.
- Разумеется, увидим. - Хэнк опустил стакан для пива в автоматическую
мойку. Он не любил драк в своем заведении, но на этот раз не слишком
волновался. Он действительно знал своих завсегдатаев. Под действием
спиртного Милтон заметно мягчел. А пропустив несколько "кузнечиков",
превращался в игривого котенка. Так что голове Грязного Пита ничто не
грозило. - А чем тебе так насолил Пит? - спросил Хэнк, полагая, что лучше
побеседовать с Милтоном, чем выслушивать надоевшие жалобы Барни. - Я
думал, вы друзья.
- Друзья! - проревел Милтон. - Я убью эту тварь! Он меня надул. Вот,
посмотрите, - он вытащил из кармана какой-то предмет и бросил на стойку.
Барни Дэйл предпочел пить пиво и опасливо поглядывать на сей предмет,
не решаясь коснуться его. Хэнк поставил стакан, который вытирал, на столик
у стойки, подошел, взял в руки круглый амулет, закрепленный на тяжелой
металлической цепи.
- Золото? - спросил он.
- Нет, конечно, - хмыкнул Милтон. - Бронза. Даже Пит не столь глуп,
чтобы продать его, будь он из золота.
Хэнк рассмотрел амулет повнимательнее. По наружному торцу
выгравированы изображения различных животных, в середине молочно-белый
камень. От камня к животным тянулись линии, словно спицы в колесе.
- Интересно, - прокомментировал Хэнк. - А что это за кристалл
посередине?
- Стекло, - ответил Милтон. - Матовое стекло. Грязный Пит утверждает,
что это лунный камень, но откуда ему тут взяться. Это стекло.
Хэнк положил амулет на стойку.
- Можно мне взглянуть на него? - потупившись, спросил Барни.
Милтон хмуро посмотрел на него, но кивнул.
- Так Пит продал его тебе? - спросил Хэнк.
Магазин Грязного Пита, торгующий книгами и разными безделушками,
находился в нескольких кварталах от бара. Пит частенько приносил с собой
какие-то непонятные вещицы и пытался всучить их кому-нибудь из пьяниц. И
уже не в первый раз попадал в подобную передрягу.
- Именно так. Маленький вонючий лгун. Выудил из меня пятьдесят
долларов за это дерьмо. Я намерен получить их назад, даже если ради этого
мне придется выбить из него дух.
- Почему ты купил этот амулет? Думал, что он из золота?
Милтон, хмурясь, допил коктейль, знаком попросил Хэнка повторить.
- Черт, нет. Или ты принимаешь меня за идиота? Я сразу понял, что это
не золото. Но я крепко выпил, а Пит сказал, что эта штука обладает
магической силой. Ты меня понимаешь. Магический амулет.
- Да, конечно, - кивнул Хэнк. - Ты его купил ради этой самой
магической силы, а оказалось, что ее нет и в помине.
Милтон замялся с ответом, теребя в ручищах картонную подставку. Хэнк
поставил второй бокал на другую.
- Не совсем так, - с неохотой ответил Милтон. - Магическая сила в нем
есть, но действует она не так, как говорил Пит.
Хэнк оторвался от автоматической мойки.
- Что?
Барни Дэйл тоже воззрился на Милтона, словно не верил своим ушам.
- Вы меня слышали, - пробурчал здоровяк. - Это магический амулет.
Только... - он вновь запнулся. - Может, мне стоит начать с самого начала?
- Дельная мысль, - кивнул Хэнк, подумав, что вечер все-таки получится
интересным, особенно для вторника.
- Было это пару недель тому назад, на этом самом месте. Я немного
выпил, вы понимаете, а тут подходит Грязный Пит, показывает мне эту вещицу
и расписывает, какой она обладает чудодейственной силой. Этот амулет
позволяет перевоплощаться.
- Перевоплощаться? - переспросил Хэнк.
Милтон раздраженно махнул рукой.
- Изменять внешность, так сказал Пит. Вы понимаете, наподобие
вервольфа, как показывают в старых фильмах. Только превращает амулет не в
волка, что меня очень устроило - зачем мне бегать по округе и рвать
кому-то горло, - а в птицу.
Он сказал, что испытал действие амулета на себе, в прошлое
полнолунье, это единственное время, когда амулет наделен магической силой.
Пит сказал, что он превратился в большого сокола и летал всю ночь. Но он
боится высоты и более не хочет перевоплощаться. Дело, однако, обстоит так,
что у него нет права выбора. Владелец амулета перевоплощается, как только
наступает полнолуние.
Барни все еще держал амулет в руке.
- Прошлая ночь была первой, когда в небе светила полная луна, -
заметил он, не отрывая глаз от Милтона.
- Чертовски верно, - кивнул Милтон.
- Но ты не перевоплотился? - спросил Хэнк.
- Наоборот, перевоплотился, но не в чертова сокола. Говорю вам, я
убью этого мерзавца. Хорошенькое он провернул со мной дельце. Такой
ужасной ночи в моей жизни еще не было.
В баре повисла тишина. Наконец Барни Дэйл откашлялся:
- Позвольте спросить, а в кого, собственно, вы перевоплотились?
Милтон отхлебнул полбокала, повернулся на стуле лицом к Барни. Глаза
его под густыми бровями превратились в две ледышки.
- Как тебя зовут, недомерок?
Барни шумно глотнул.
- Э-э-э, Барни. Барни Дэйл.
Милтон улыбнулся.
- Тогда слушай меня внимательно, мистер Барни Дэйл. Я отвечу на твой
вопрос. Но тебе лучше не смеяться. Предупреждаю тебя заранее. Если ты
засмеешься, я оторву тебе голову и выброшу ее на улицу. Понятно?
- Да, конечно, - заверил его Барни. - Я не засмеюсь, можете не
сомневаться.
- Вот и хорошо. Значит так, эта чертова штуковина превратила меня в
кролика.
Надо отдать Барни честь, он не засмеялся. Он был слишком напуган,
чтобы смеяться. Не засмеялся и Хэнк, но не смог подавить улыбки.
- В кролика? - вырвалось у него.
- В кролика, - подтвердил Милтон. - Такого ушастого, пушистого серого
кролика. Совсем как из рождественского мультфильма.
- О, - вырвалось у Барни. Поправив очки, он вгляделся в амулет.
- Кролик - это не сокол, - продолжил Милтон.
- Абсолютно верно, - согласился Хэнк. - Говорю вам, это была
кошмарная ночь, и мерзавец Пит заплатит за каждую минута ада, в который он
меня вверг. В городе кролику делать нечего.
- Даже кролику-оборотню, - улыбаясь, ввернул Хэнк.
- Да, сэр. Несколько раз меня чуть не раздавили машины, одичавший кот
загнал меня в глухой проулок, откуда я еле ноги унес, потом за мной
гналась собака. Но дети, эти вонючие маленькие паршивцы, вот уж кто задал
мне жару. Одни бросали в меня камнями, другие хотели поймать и посадить в
клетку, как домашнюю зверушку. Все чертову ночь я только бегал, бегал и
бегал. - Он шумно вздохнул. - И теперь у меня чертовски болят ноги.
Клянусь, когда придет Пит, я заставлю его забрать этот амулет, иначе не
увидеть ему следующего восхода солнца. Барни Дэйл все вертел амулет в
руках.
- Тут нет кролика.
- Что? - повернулся к нему Милтон.
Барни положил диск на стойку.
- Посмотрите сами. Кролика нет. Я подумал, что изображения животных
имеют какое-то отношение к действию амулета. Понимаете? Если б здесь были
изображены сокол, за ним кролик, улавливаете мою мысль? Тогда мы могли бы
предугадать, каким будет следующее перевоплощение. Только кролика нет. Вот
какая-то птица, вот волк, большая кошка, еще какие-то хищники, но кролика
нет. Я думаю, эти изображения только украшают амулет.
В горле у Милтона что-то булькнуло.
- Украшают. Возможно. Готов спорить. Пит тоже превращался в кролика.
Он знал, что меня ждет, когда всучивал мне амулет. Я его прибью.
Барни взглянул на часы.
- Извините, но у вас могут возникнуть некоторые трудности.
Милтон уставился на него.
- Неужели ты думаешь, что мне не удастся справиться с таким
мозгляком, как Грязный Пит?
- Боюсь, что да. Хэнк говорит, что Пит придет за пару часов до
закрытия. - Барни вновь сверился с циферблатом. - Если я не ошибаюсь, луна
взойдет через сорок минут. Задолго до часа закрытия бара. Если вы сказали
нам правду, вы станете кроликом задолго до появления Пита.
Милтон застыл, словно пораженный громом.
- О дерьмо. - Он бешено завертел головой. - Хэнк, ты должен мне
помочь. Позволь мне остаться здесь до зари. Второй ночи в городе я не
переживу.
Хэнк пожал плечами. Давно посетители не доставляли ему такого
удовольствия.
- Для завсегдатаев я готов на все. В холодильнике у меня есть салат.
Пожалуй, мы сможем заключить на тебя несколько удачных пари, если придет
кто-нибудь еще.
Барни взял амулет со стойки.
- У меня есть другое предложение. Я куплю его у вас.
Глаза Милтона едва не вылезли из орбит.
- Ты что?
- Я его куплю, - повторил Барни. - Вы сказали, пятьдесят долларов?
Пожалуйста. - Он достал бумажник, извлек из него две двадцатки и десятку,
положил на стойку. - Берите деньги и можете забыть об амулете. Вы не
перевоплотитесь, а когда появится ваш друг, сможете избить его в кровь. -
Он поднял амулет, похожий на золотое колесо с молочно-белой ступицей. -
Так что вы на это скажете?
Милтон долго смотрел на Барни, потом расхохотался и схватил деньги.
- Дружище, он твой! Черт, я не знаю, что ты задумал, но я больше не
хочу оказаться в шкуре кролика. Я даже угощу тебя пивом.
Барни сунул амулет в карман и слез со стула.
- Спасибо, но, к сожалению, я должен откланяться. Пора домой. Иначе
меня убьет жена. - Он улыбнулся и двинулся к двери.
- Барни, подождите, - крикнул вслед Хэнк. Его разбирало любопытство.
- Что вы задумали?
Барни широко улыбнулся.
- Это же произведение искусства. Держу пари, оно стоит больше
пятидесяти долларов, даже если и не обладает магической силой.
- А если обладает? - спросил Хэнк. - Вы не боитесь перевоплощения?
Барни пожал плечами.
- Честно говоря, нет. Видите ли, я собираюсь подарить амулет жене. Из
нее получится прекрасная крольчиха, - он хохотнул. - Счастливо оставаться,
господа. Увидимся завтра.
Со стоянки донесся шум отъезжающей машины.
- Бедную женщину ждет сюрприз. - Милтон протянул Хэнку двадцатку: -
Смешай мне еще один.
- Ты будешь ждать Пита?
- Конечно, - кивнул Милтон. - Полагаю, я его все равно прибью за
прошлую ночь. Я имею на это полное право, не так ли?
Хэнк улыбнулся и пожал плечами. Милтон уже принялся за третьего
"кузнечика". К приходу Грязного Пита он наверняка забудет про свои угрозы.
Полчаса спустя Милтон оторвался от бокала.
- Слушай, а дождь-то кончился.
Хэнк прислушался.
- Пожалуй, ты прав. - И тут его уши уловили другой звук:
приближающегося автомобиля, причем автомобиля старого, с прогоревшим
глушителем, который уже давно ничего не глушил. Взвизгнули тормоза,
двигатель кашлянул и заглох. Хэнк все понял: приехал Грязный Пит.
"Паршивый я экстрасенс", - подумал он.
Милтон с любопытством посмотрел на Хэнка, но не успел справиться,
кого там еще принесло, потому что открылась дверь и в бар вошел Грязный
Пит, невысокий, тощий, в джинсах и куртке, с длинными, до плеч, светлыми
волосами.
- Привет всем! - весело воскликнул он. - Знаете, что случилось? Из-за
дождя прервали матч. Здорово, Хэнк. Здорово, Милт.
Милтон медленно повернулся к нему.
- Явился, значит. Готовься к смерти. - Он слез со стула и двинулся к
Питу, сжав кулаки.
Пит продемонстрировал отменную реакцию. Мгновенно бросился к двери и
выбежал на автостоянку. Милтон с яростным ревом последовал за ним. Хэнк
вздохнул и достал из-под стойки бейсбольную биту. "Ну и работенка у меня",
- вздохнул он. И поспешил на автостоянку, дабы предотвратить избиение
Пита.
Пит мчался к своему автомобилю, но Милтон не уступал ему в скорости и
настиг его в тот самый момент, когда Пит открывал дверцу. Развернул его к
себе лицом, схватил за грудки, поднял в воздух. Грязный Пит кричал и
пинался.
- Я собираюсь тебя убить, сукин ты сын, - прорычал Милтон и с силой
шарахнул Пита о капот его автомобиля.
- Эй, Милтон, - обратился к нему Хэнк. - Хватит. Ты же знаешь, я
этого не допущу.
- Думаешь, это смешно - превращать меня в кролика? - рычал Милтон. -
А я вот превращу тебя в отбивную, и мы посмотрим, так ли это весело.
- Милтон, - в голосе Хэнка зазвучала угроза, - прекрати. Побаловались
и будя.
- Отпусти меня! - вопил Пит. - Псих! Я ничего не знаю ни о каком
кролике!
Милтон улыбнулся и занес над Питом кулак.
- Милтон! - проревел Хэнк и ударил битой по переднему левому крылу
машины Пита. Звук получился громким.
Милтон вздрогнул и посмотрел на Хэнка. Тот поднял биту.
- Отпусти его.
Милтон нахмурился и отпустил Пита.
- О черт. Я не собирался убивать его. Хотел лишь немного проучить.
- Ты его проучил, - процедил Хэнк. Грязный Пит не зря получил такое
прозвище. Грязные, многократно порванные и заштопанные джинсы и куртка,
давно не мытые волосы, автомобиль-развалюха, изготовленный двадцать лет
тому назад, когда-то красный, а теперь на три четверти перекрашенный в
серый цвет. Пит так и не удосужился довести дело до конца. Оставаясь на
капоте, Пит сел, тяжело дыша.
- О Боже! Псих! Что на тебя нашло?
Ответил ему, однако, Хэнк.
- Милт говорит, что проданный тобой амулет превратил его в кролика.
Ему это не понравилось,
- Чертовски верно, не понравилось, - подтвердил Милтон.
- В кролика? Быть такого не может. Он превращает в сокола. И я
испытал это на себе. Он может превращать человека в птицу, и ни в кого
более.
- Я могу отличить птицу от кролика. Он превратил меня в ушастого
кролика, сукин ты сын.
Грязный Пит в задумчивости почесал бороду.
- Это интересно. Получается, что с изменением владельца меняется и
характер его действия. Может, все дело в тех животных, что изображены...
- Как бы не так, - фыркнул Милтон. - Мы с этим разобрались. Животные
изображены для красоты. Кроликов там нет.
На лице Пита отразилось недоумение.
- Тогда не знаю, что и... хотя... подождите... Может, ключ лежит в
характере человека. Я по натуре вольная птица, поэтому амулет превратил
меня в сокола, а ты... - тут он запнулся, поняв, куда может привести
окончание фразы.
Понял это и Милтон и вновь схватил Пита за грудки.
- Ты хочешь сказать, что я по натуре кролик? - проревел он. - Черт
побери, ты за это умрешь!
Хэнк выругался, и его бита во второй раз опустилась на крыло.
- Прекратите!
Милтон что-то пробурчал и отпустил Пита. Тот покачал головой.
- Посмотри, что ты сделал с моей машиной! - завопил он. Второй удар
оставил на бампере изрядную вмятину. - Тебе что, силу девать некуда?
- Извини, - ответил бармен. - Я поставлю тебе рюмку за счет
заведения. Никто не заметит, что на твоем рыдване стало одной вмятиной
больше. Его давно пора отправить на свалку, и ты это знаешь не хуже меня.
- Это же классическая модель, - Пит провел рукой по крылу. Затем слез
с капота. - Три рюмки. Я настаиваю. Это классическая модель.
- Одну, - возразил Хэнк. - Я спасал тебе жизнь, а машина твоя - гроб
на колесах. Как она, кстати, называется?
- Ты не разбираешься в классических моделях,
- в голосе Пита слышался неподдельный ужас. - Это же "фалкон"[1],
один из первых. Корпорации "Форд". Прекрасный автомобиль.
Хэнк внезапно начал оглядываться. На стоянке, мокрый асфальт которой
все еще блестел после дождя, кроме его микроавтобуса стояла лишь одна
машина. На нее он и указал битой.
- Твоя машина, не так ли, Милт?
- Да, - ответил тот.
- "Фольксваген"?
- Да. Новая модификация. "Рэббит"[2]. Отличная... - у него
округлились глаза. Похоже, и он смекнул, что к чему.
Хэнк рассмеялся.
Пит переводил взгляд с одного автомобиля на другой.
- О Господи, - он схватился за голову руками. - Где сейчас эта
штуковина? Надо положить ее в сейф. Каких только сейчас нет моделей...
"Кугэр"[3], "бобкэт"[4], их владельцы могут кого-нибудь убить.
- На чем он ездит, Хэнк? - спросил Милтон. - Ты его знаешь, не так
ли? Какая у него машина?
Хэнк печально покачал головой.
- Бедный Барни. Мы можем не беспокоиться. У него тоже "фольксваген".
Только старый.
Милтон кивнул.
- О, дерьмо. "Битл"[5].
- Бедный Барни, - повторил Хэнк. - Веселенькая его ждет ночь, -
вздохнул Милтон.
Хэнк повернулся и направился к бару. Но его остановил возглас
Грязного Пита.
- Эй, посмотрите!
- Луна, - бросил Милтон, взглянув в указанном направлении, где небо
начало светлеть. - Полная луна. Наверное, бедолага уже стал жуком. Будем
надеяться, что жена не раздавит его.
И тут Хэнк похолодел. Бросил биту. Со стуком она упала на асфальт и
откатилась на пару метров. Хэнк вытащил из кармана ключ и запер дверь
бара.
- Эй, - воскликнул Милтон, - еще рано закрывать бар.
- Пора, - и Хэнк указал на разгорающееся свечение. - Это не Луна.
Облака слишком плотные, чтобы мы могли увидеть Луну, да и встает она с
другой стороны.
Теперь уже все поняли, что свечение не похоже на лунный свет. Оно уже
охватило полнеба, скорее напоминая яркое полуденное солнце.
- О черт, - Милтон прикрыл глаза.
- Он повез амулет жене, - со вздохом напомнил Хэнк.
Пит задал последний вопрос.
- Какая у нее... - но не договорил, потому что плоть начала плавиться
на костях и слова сменились криком боли.
Хэнк лишь однажды видел ее машину, когда жена Барни приехала за ним,
чтобы отвезти мертвецки пьяного супруга домой. Он вспомнил - память у него
была прекрасная.
- "Нова"[6], - выкрикнул он до того, как земля исчезла в яркой
вспышке.

__________________________________________________________________________

[1] Falkon - сокол; моделям автомобилей часто дают названия птиц и
животных.
[2] Rabbit - кролик.
[3] Cougar - когуар, пума.
[4] Bobcat - рысь.
[5] Beetle - жук.
[6] Nova - сверхновая звезда.

Джорж Р. Р. МАРТИН

СТЕКЛЯННЫЙ ЦВЕТОК

Пер Т.Л.Черезовой под редакцией П.Л.Полякова

Давным-давно, в дни расцвета моей настоящей юности, один юноша в знак
своей любви преподнес мне стеклянный цветок.

Необыкновенный был, чудесный паренек, я любила его, хотя, признаюсь,
уже давно забыла его имя. И цветок, который он подарил, был тоже чудесный.
На пластмассово-стальных мирах, где я провела свои жизни, древнее
искусство стеклодувов утрачено и забыто, но неизвестный художник,
создавший мой цветок, владел им в совершенстве. У моего цветка длинный,
грациозно изогнутый стебель, выдутый целиком из тончайшего стекла, и на
хрупкой этой опоре взрывается бутон величиной с кулак, совсем как живой.
Хрусталь навеки запечатлел все вплоть до мельчайших подробностей. Из
раскрытого бутона, тесня друг друга, торопливо лезут большие и малые
лепестки и застывают в прозрачном буйстве красок. Их венчает корона из
шести совершенно непохожих друг на друга широких листьев в капельках росы
и с сеткой прожилок. Как будто какой-нибудь чародей, прогуливаясь по саду
и поддавшись минутной прихоти, превратил один особенно крупный и
прекрасный цветок в стекло.
Цветку не хватает только настоящей жизни. Я храню его без малого
двести лет, хотя давно покинула и юношу, и мир, где получила от него этот
дар. Все многочисленные мои жизни я не расставалась с цветком. Мне
нравилось ставить его в вазе полированного дерева на подоконник. Иногда
листья и лепестки, поймав луч солнца, на мгновение вспыхивали разноцветным
огнем, а иногда преломляли свет, разбрасывая по полу размытые осколки
радуги. Бывало, ближе к закату, когда на мир опускались сумерки, цветок,
казалось, вовсе растворялся в воздухе, и я сидела, глядя на пустую вазу.
Но утром цветок возвращался. Он никогда не обманывал моих ожиданий.
Стеклянный цветок был невероятно хрупким, но с ним ни разу ничего не
случилось. Я хорошо о нем заботилась - возможно, лучше, чем заботилась о
чем-то или ком-то другом. Он пережил десять моих возлюбленных и столько
планет и друзей, что устанешь вспоминать. В молодости он радовал меня на
Эше, и Эрикане, и Шамдизаре, а потом на Надежде Негодяя и Бродяге, и еще
позже, когда я старела, на Дэм Таллиане, и Лилит, и Гулливере. Когда же я
наконец распрощалась с человечеством и канули в прошлое мои жизни на
планетах людей, и я снова стала молодой, стеклянный цветок остался со
мной.
Вот и сейчас в моем замке на столбах, в моем доме боли и нового
рождения, где разыгрываются состязания разума; среди смрадных болот
Кроандхенни, вдали от людей, не считая пропащих душ, что залетают к нам,
он тоже здесь, мой стеклянный цветок.
В день, когда прилетел Клерономас.

- Иоахим Клерономас, - сказала я.
- Да.
Существуют киборги и киборги. Сколько планет, столько и разных
культур, разных систем ценностей и уровней технологии. Есть киборги
органические наполовину, другие чуть больше или чуть меньше. Некоторых
выдает одна только металлическая рука, а вся остальная их кибернетика
хитроумно запрятана под кожу. Бывают киборги, обтянутые синтетической
кожей, которую не отличишь от человеческой, хотя что же тут особенного,
если знать, насколько разная кожа у тысяч существ на тысячах планет?
Некоторые из киборгов скрывают металл в плоти, другие - наоборот.
У человека, назвавшегося Клерономасом, плоти как таковой не было
совсем. Он называл себя человеком, а в легендах, которыми обросло его имя,
считался киборгом; мне же больше... напоминал робота. Его организм почти
сплошь состоял из неорганики, такого даже андроидом можно назвать с
натяжкой.
Он был наг, насколько может быть нагим металл и пластик. Грудь
черная, словно гагат, и блестящая - то ли она была из металлического
сплава, то ли из гладкой пластмассы, не могу сказать; конечности
отформованы из прозрачного пластила, только пальцы стальные. Под
псевдокожей виднелись темные штыри дюралевых костей, силовые тяжи и
флексоры, заменявшие мышцы и сухожилия, микродвигатели и сенсокомпьютеры.
Вверх и вниз по нейросистсме пробегали замысловатые световые узоры. Когда
он сжимал правый кулак, из костяшек пальцев выступали длинные серебристые
когти.
Кристаллические глаза-линзы плавали в каком-то фосфоресцирующем геле,
которым были наполнены металлические глазницы. Глаза как будто лишены
зрачков - в них тлел красный огонь, отчего взгляд киборга казался
угрожающим и непреклонным.
- Моя внешность завораживает? - спросил он.
Голос звучал удивительно естественно - глубокий и полный жизни, без
металлических ноток, которые испортили бы человечность интонации.
- Клерономас, - произнесла я. - Имя действительно завораживает.
Давным-давно на свете жил человек с таким именем, легендарный киборг. Ты,
конечно, знаешь об этом. Из Разведки Клерономаса. Основатель Академии
человеческих знаний на Авалоне. Он твой предок? Может быть, в твоей семье
металл передается по наследству?
- Нет, - ответил киборг, - это я и есть. Я Иоахим Клерономас.
Я улыбнулась.
- А я - Иисус Христос. Не желаете ли познакомиться с моими
апостолами?
- Вы не верите мне, Мудрая?
- Клерономас умер на Авалоне тысячу лет тому назад.
- Нет, - возразил киборг, - он стоит перед вами.
- Киборг, - сказала я, - здесь Кроандхенни. Ты не прилетел бы сюда,
если бы не жаждал перерождения, если бы не жаждал в состязании разума
обрести новую жизнь. Послушай. В Игре ума ложь облетит с тебя, как шелуха.
Твоя плоть, и твой металл, и твои иллюзии - мы возьмем все, и останется
только твое естество, столь обнаженное и одинокое, что тебе и не снилось.
Так что не отнимай мое время. Это самое ценное, что у меня есть. Это самое
ценное, что есть у всех нас. Кто ты, киборг?
- Клерономас, - ответил он.
Не слышалась ли в его тоне насмешка? Не знаю. Его лицо не создано для
улыбки.
- А у вас есть имя? - спросил он меня.
- Оно у меня не одно, - ответила я.
- Какое вы предпочитаете?
- Мои игроки называют меня Мудрая.
- Это прозвище, а не имя.
Я улыбнулась.
- Так ты немало путешествовал. Как и настоящий Клерономас. Хорошо.
Мое детское имя Сириан. Наверное, к нему я привыкла сильнее всего. Я
носила его первые пятьдесят лет, пока не переселилась на Дэм Таллиан,
чтобы научиться мудрости. Там я и получила новое имя.
- Сириан, - повторил он.
- И других не было?
- Не было.
- На какой же планете вы родились?
- На Эше.
- Сириан с Эша, - произнес он. - Сколько вам лет?
- В обычном летосчислении?
- Конечно.
Я пожала плечами.
- Скоро двести. Я потеряла счет годам.
- Вы похожи на девочку-подростка, только-только входящую в зрелость.
- Я старше моего тела, - сказала я.
- Я тоже. Проклятие киборгов, Мудрая, заключается в том, что детали
можно заменять.
- Так ты бессмертен? - бросила я вызов.
- В примитивном смысле да.
- Непонятно... - Я не скрыла удивления. - Ты явился ко мне на
Кроандхенни, где есть Нечто, чтобы участвовать в Игре ума. Почему? Это
место, куда прилетают умирающие в надежде выиграть жизнь. Мы редко видим
бессмертных.
- Я ищу другой награды, - ответит киборг.
- Вот как? Какой же?
- Смерти в жизни. Жизни в смерти.
- Они противоположны, - сказала я. - Они враги.
- Нет, - сказал киборг. - Они одно и то же.

Шестьсот лет назад по обычному летосчислению некое существо,
называемое в предании Белым, приземлилось среди кроандхенни на звездном
корабле, первом корабле, который они увидели. Если верить кроандхейскому
фольклору, Белый не был ни одним из тех существ, что я встречала или о
которых слышала, хотя путешествовала я немало. Это меня не удивляет.
Тысяча планет человека (может, их больше раза в два, а может, и
меньше, никому не ведомо), рассеянные империи финдаев и дамушей, гверны, и
нор-талуши, и прочие разумные, о которых нам известно, все эти земли, и
звезды, и колонии, гордо раскинувшиеся на многие световые годы черных
пространств, известные только волкринам, вся наша крошечная вселенная, все
это, вместе взятое, - лишь островок света в бескрайнем океане тумана и
мифов, что постепенно теряется во тьме невежества. И все это в крошечной
галактике, до самых дальних окраин которой мы никогда не доберемся, даже
если просуществуем миллиарды лет. В конце концов, как ни старайся, как ни
лезь из кожи вон, необъятные пространства победят нас. Я уверена.
Но меня победить трудно. И я горжусь этим, это последнее, что у меня
осталось. Не слишком много перед лицом вечности, но все-таки кое-что.
Когда придет конец, я встречу его с яростью.
Тут мы с Белым похожи. Хотя он и не нашего поля ягода, а откуда-то из
тумана, еще не рассеянного нашим жалким светом. Каким бы ни было это
существо, какой бы груз истории и эволюции ни несло в своих генах, мы все
равно родня. Мы две злые непоседливые поденки, перелетавшие от звезды к
звезде, потому что, единственные из собратьев, сознавали, как короток наш
день. И оба мы нашли нечто вроде своей судьбы в болотах Кроандхенни.
Белый прилетел сюда совсем один, посадил свой маленький корабль (я
видела останки корабля: игрушка, пустяковина, но совершенно непривычные
обводы корпуса вызывают трепет) и, обследовав планету, нашел на ней нечто
искусственное. Нечто гораздо старше самого Белого и гораздо более
странное.
НЕЧТО.
Какими странными приборами пользовался Белый, какими чуждыми нам
знаниями обладал, какой инстинкт подсказал ему войти? Теперь этого уже не
узнать, да это и не важно. Белый узнал, узнал то, о чем так и не
догадались местные ученые, он узнал назначение Нечто, понял, как его
использовать. Впервые за... тысячу лет? миллион? Впервые с незапамятных
времен была сыграна Игра ума. И Белый изменился, вышел из Нечто совершенно
иным. Он стал первым. Первым властителем умов. Первым господином жизни и
смерти. Первым властелином боли. Первым властелином жизни. Не важно, как
это назвать - титулы рождаются, присваиваются, отбрасываются и забываются.
Какой бы ни была я сейчас, Белый стал таким первый.

Пожелай киборг познакомиться с моими апостолами, я бы его не
разочаровала. Я созвала их, когда он ушел.
- Новый игрок назвался Клерономасом, - объявила я. - Я хочу знать,
кто он такой и чего добивается. Выясните это.
Я видела их алчность и страх. Апостолы - инструмент полезный, но
верностью не отличаются. Я собрала вокруг себя двенадцать Иуд, и каждый из
них жаждет наградить меня поцелуем.
- Можно провести полное сканирование, - предложил доктор Лаймен, с
улыбкой льстеца глядя на меня водянистыми близорукими глазками.
- А на обследование интерфейса он согласится? - спросил Дейш Грин-9,
мой собственный киберслуга. Его правая рука, обожженная солнцем, сжалась в
кулак, а из левой, вдруг раскрывшейся, словно серебряный бутон,
высунулись, как змееныши из гнезда, гибкие металлические щупальца. Под
тяжело нависшими бровями Дейша на месте глаз красовалась пластина
зеркального стекла. Улыбка так и ослепляла металлическим блеском
хромированных зубов.
- Выясним, - пообещала я.
Себастьян Кейл, эмбрион-макроцефал, плавал в аквариуме. Его слепые
глаза уставились на меня сквозь зеленоватую жидкость, пузырьки газа
отрывались от бледного обнаженного тела и всплывали к поверхности.
"Он лжец, - прозвучало у меня в голове. - Я узнаю для вас правду.
Мудрая".
- Хорошо, - ответила я.
Тр-кн-нр, мой мысленемой финдай, запел высоким пронзительным голосом
на пределе слышимости. Он возвышался над всеми, словно человечек с
детского рисунка, трехметровый человечек с лишними суставами в самых
неожиданных местах. Он сгибал конечности под невообразимыми углами и весь
был собран из старых разрозненных костей, словно обугленных неведомым
пламенем. Но его кристаллические глаза под бугристым лбом лихорадочно
горели, а из вертикальной безгубой ротовой щели стекали струйки пахучей
черной жидкости. Он пел о боли и крике, и нервах, пылающих огнем, о
раскрытых тайнах и о правде, что дымится и сочится кровью, словно рана.
- Нет, он киборг, - сказала я. - Если он и чувствует боль, то только
если хочет этого. Он может отключить свои рецепторы и забыть о тебе,
изгнанник, и твоя песня станет молчанием.
Нейрошлюха Шайалла Лотен смиренно улыбнулась:
- Значит, я тоже осталась без работы, Мудрая?
- Не уверена, - призналась я. - Половых признаков я не видела, но
если в нем осталось хоть что-то органическое, то и центр удовольствия мог
сохраниться. Он утверждает, что был мужчиной. Инстинкты могут еще
действовать. Выясни это.
Она кивнула. Тело у нее было мягкое и белое, как снег, иногда такое
же холодное, если ей требовался холод, а иногда раскаленное добела, если
она этого желала.
Предвкушая грядущие забавы, она улыбнулась алыми подвижными губами.
Ее костюм на глазах изменил форму и цвет, а длинные накрашенные ногти
замерцали искорками.
- Наркотики? - спросила Брейдже, биомедик, генный инженер и
отравительница. Она сидела, размышляя, и жевала транк собственного
изобретения. Ее расплывшееся, податливое тело напоминало о болоте за
стеной. - Веритал? Агонии? Экстазил?
- Сомневаюсь, - ответила я.
- Болезнь, - продолжала она. - Мантракс или гангрена. Вялотекущая
чума... А у нас лекарство. - И она захихикала.
- Нет, - отрезала я.
Остальные тоже высказались. У всех нашлось что предложить, свой
способ выяснить то, что мне хотелось знать, каждый хотел быть полезным,
добиться моей благосклонности. Таковы мои апостолы. Я слушала их, позволив
себе увлечься их разноголосицей, взвешивала, обдумывала, приказывала и
наконец отправила их прочь - всех, кроме одного.
Хар Дориан подарит мне тот поцелуй, когда придет время. Не нужно быть
мудрейшей, чтобы знать эту истину.
Остальным что-то от меня нужно. Получив это, они исчезнут. У Хара
давно есть то, что он хотел, и все же он возвращается и возвращается и
возвращается в мой мир и в мою постель. Не любовь влечет его назад, и не
красота моего юного тела, и не богатство, что он получает. Его планы
гораздо грандиознее.
- Он летел с тобой от самой Лилит, - сказала я. - Кто он?
- Игрок, - ответил Дориан, вызывающе и криво усмехнувшись.
Дориан ошеломляюще красив, подтянут, строен, хорошо сложен и
самонадеян. Он излучает грубоватую чувственность тридцатилетнего,
переполненного здоровьем, силой и гормонами мужчины. Волосы у него
светлые, длинные и нечесаные. Подбородок решительный и гладкий, нос
прямой, глаза здорового ярко-синего цвета. Но в глубине этих глаз живет
какая-то застарелая навязчивая идея - застарелая, циничная и опасная.
- Дориан, - предостерегла я его, - не морочь мне голову. Он не просто
игрок.
Хар Дориан встал, лениво потянулся, зевнул и ухмыльнулся. - Он тот,
за кого себя выдает. Клерономас.

Мораль - нечто вроде тесноватого платья, если, конечно, оно надето,
но пространствам, разделяющим звезды, свойственно распускать ее ткань,
раздергивать на яркие ниточки, бывшие линии общего рисунка. Франт с
Бродяги выглядит на Катэдее деревенщиной, имирец на Вессе исходит потом,
вессиец на Имире промерзает до костей, а сполохи изменчивых узоров,
заменяющие платье фелланейцам, на десятке планет спровоцируют скандал,
изнасилование или убийство. Так и мораль. Понятие добра не больший
абсолют, чем форма лацканов; решение отнять жизнь у разумного существа
оказывается не мучительнее решения прилюдно обнажить груди.
Есть миры, где меня сочли бы чудовищем. Мне это давно безразлично. Я
прилетела на Кроандхенни, имея собственное представление о моде, и мне нет
дела до чужих эстетических воззрений.
Хар Дориан называет себя работорговцем, и тем напоминает мне, что мы
действительно торгуем человеческим телом. Он может звать себя как ему
заблагорассудится, меня подобное определение оскорбляет. Работорговец
продает свой живой товар в рабство и в услужение, лишает свободы
передвижения и права распоряжаться собственным временем, а они очень
дорого ценятся. У меня иной подход. Я просто краду. Хар со своими людьми
привозят мне обитателей перенаселенных городов Лилит, суровых гор и
холодных пустынь эм-Таллшана, жителей хибар у чумных каналов Весса,
завсегдатаев космодромных баров на Фелланоре, Симеранте и Шрайке - всех,
кого только смогут.
Он привозит их ко мне, а я обманываю и отпускаю на свободу.
Многие отказываются уходить.
Они теснятся за стенами моего замка в построенном ими городе,
задабривают меня, выкрикивая мое имя, когда я прохожу мимо, и молят о
милости. Я оставила им свободу, возможность улететь и время, а они
бессмысленно растрачивают их в надежде получить обратно то единственное,
что я отняла. Я краду их тела. Души они теряют сами.
Впрочем, я, пожалуй, чересчур строга к себе, называя себя воровкой.
Жертвы обмана, поставляемые Харом, пусть поневоле, но участвуют в
состязании. Другим за ту же честь приходится платать, и немало. Первых мы
называем призами, других - игроками, но, когда приходит боль и начинается
Игра ума, мы все равны: у нас нет ни богатства, ни здоровья, ни положения
в обществе, и вооружены мы лишь собственной волей и силой разума. И лишь
от нас самих зависит, кто победит, а кто потерпит поражение, кто будет
жить, а кто умрет.
Я даю им шанс. Некоторые даже побеждали. Правда, очень немногие, но
много ли на свете грабителей, дающих своим жертвам такой шанс?
Стальные Ангелы, чья область обитания расположена далеко от
Кроандхенни, по другую сторону Галактики, внушают своим детям, будто сила
- единственная добродетель, а слабость - единственный грех, и утверждают,
будто в пользу этой истины свидетельствует сама Вселенная. Тут уж не
поспоришь. Согласно их морали я имею полное право распоряжаться телами,
которые отнимаю, потому что я сильнее, а следовательно, лучше и правдивее
рожденных в этой плоти.
Маленькая девочка, с рождения владевшая моим теперешним телом, к
сожалению, не была Стальным Ангелом.

- А с малышом-то будет трое, - произнесла я. - Пусть даже он и сделан
из металла и пластмассы и сам себя зовет легендой.
Раннар вопросительно уставился на меня. Он путешествовал меньше, чем
я, и аллюзия на мою полузабытую юность на планете, которую он и в глаза не
видел, ему совершенно недоступна. На его длинном кислом лице отразилось
вежливое недоумение.
- У нас три игрока, - терпеливо объяснила я ему. - Можно начинать
состязание. Вот это Раннару было понятно.
- О да, конечно. Сейчас же займусь этим, Мудрая.
Первым был Креймур Делун. Древнее, почти столь же древнее, как я,
существо, хотя всю свою жизнь он прожил в одном маленьком теле.
Неудивительно, что оно так износилось. Тело у него безволосое и
морщинистое, страдает одышкой, а глаза подслеповаты - словом, пародия на
живой организм. Плоть его набита пластмассовыми и металлическими
имплантами, день и ночь они выкладываются в полную мощность, продлевая
жизнь своего хозяина. Вряд ли их хватит надолго, но Креймур Делун решил,
что еще пожил вдоволь, и прилетел на Кроандхенни, чтобы, заплатив за новую
плоть, начать все сначала. Он ждал уже почти целый год по обычному
летосчислению.
У Ризен Джей случай был потяжелее. Ей не было еще и пятидесяти, и
здоровье вполне приличное, хотя на теле кое-где имелись шрамы. Ризен
заскучала. Она вкусила всех удовольствий, доступных на Лилит, а Лилит
предлагает немало удовольствий. Она отведала всех яств, испытала все
наркотики, занималась любовью с мужчинами, женщинами, животными и
представителями чуждых рас, рисковала жизнью, катаясь на горных лыжах,
дразнила пит-драконов и сражалась в воздушных поединках, столь популярных
среди головизионных болельщиков. И вот она решила, что новое тело, быть
может, мужское, или плоть какого-нибудь экзотического существа (такие у
нас тоже изредка попадаются) - это как раз то, чего ей недостает.
А Иоахим Клерономас стал третьим.
Игра ума - состязание семерых: участвуют три игрока, три приза и я.
Раннар подал мне толстую папку с фотографиями и сведениями о призах,
доставленных на кораблях Хара Дориана "Веселом Фениксе", "Второй Попытке",
"Новой Сделке" и "Лакомом Кусочке" (Хар не лишен своеобразного юмора
висельника). Дворецкий стоял за моей спиной, почтительный и услужливый, а
я переворачивала страницы и выбирала.
- Вот уж лакомый кусочек, - заметил он, увидев изображение стройной
девушки-вессийки с испуганными желтыми глазами (возможно, признак
гибридных генов). - Этот сильный и здоровый, - сообщил он потом, когда я
рассматривала фото мускулистого зеленоглазого юноши с черной косой до
пояса. Я не обращала на него внимания. Я никогда не обращаю внимания на
дворецкого.
- Вот этот, - сказала я, вынимая из папки карточку паренька,
стройного, как кинжал, с татуированной красноватой кожей. Хар купил его у
властей на Шрайке, где мальчика осудили за убийство сверстника. Обитатели
большинства планет считают Хара Дориана, печально знаменитого
контрабандиста, налетчика и работорговца, воплощением зла; родители пугают
им непослушных детей. Но на Шрайке он уважаемый гражданин, поскольку,
очищая тюрьмы от подонков, оказывает обществу огромную услугу.
- Эта. - Я отложила вторую фотографию, с которой на меня пустыми
зелеными глазами смотрела молодая толстуха лет тридцати. С Симеранта,
значилось в сведениях о ней. Хар со своими подручными залез в анабиозный
холодильник для умственно отсталых и прихватил оттуда несколько молодых,
здоровых и привлекательных тел. Это, правда, толстое и рыхлое, но оно
похорошеет, когда им начнет управлять нормальный мозг. Прошлая его
обладательница отравилась экстазилом.
- И вот это, - закончила я. Третья фотография запечатлела слетка
гверна, мрачное, злобное на вид создание с ярко-фиолетовыми надглазьями и
гигантскими перепончатыми крыльями. Кожистые перепонки радужно лоснились.
Этот - для Ризен Джей, которая решила попробовать чужого тела. Если сможет
его выиграть.
- Прекрасный выбор, Мудрая, - одобрил Раннар. Он всегда одобряет. Он
прилетел на Кроандхенни изуродованным: его застигли в постели с дочерью
нанимателя и подвергли ритуальному обезображиванию. Ему было нечем
заплатить за Игру, но два игрока уже почти год ждали третьего, и один из
них умирал от мантракса, так что, когда Ранкар предложил мне десять лет
верной службы в счет недостающей суммы, я согласилась.
Иногда я жалею об этом. Я чувствую на себе его взгляд, ощущаю, как он
мысленно срывает броню моих одежд и как пиявка вцепляется в мои маленькие,
наливающиеся груди. Девочка, с которой его застали, была только чуть
моложе, чем то тело, что я сейчас ношу.

Мой замок возведен из обсидиана. К северу отсюда - далеко на севере,
на дымных полярных пустошах, где на лиловом небе полыхает вечное зарево, -
на земле лежит, как простые камни, черное вулканическое стекло. Тысячам
кроандхеннийских рудокопов понадобилось десять лет, чтобы найти нужное
количество камня и притащить его в эти болота через сотни безжизненных
километров. Сотням ремесленников понадобилось еще шесть лет, чтобы
напилить и отполировать его, а затем сложить темную сверкающую мозаику,
ставшую моим домом. Я считаю, что их труды не пропали даром.
Мой замок стоит на шести грубо отесанных колоннах, высоко над смрадом
и сыростью кроандхеннийских топей, мерцающих разноцветными болотными
огнями, и призраки огней бродят в черном стекле. Мой замок сияет. Он
суров, страшен и прекрасен, он высится над окружающими трущобами. Там, в
плавучих камышовых хижинах, в домишках из гнилых ветвей, в конурах на
шатких деревянных опорах ютятся проигравшие, и отверженные, и
обездоленные. Обсидиан мне по душе, я вижу в нем символ этого дома боли и
возрождения. Жизнь зарождается в огне страсти, как обсидиан в
вулканическом огне. Чистая истина света иногда прорывается сквозь его
черноту, красота смутно просвечивает сквозь тьму, и, как сама жизнь, он
страшно хрупок и края его могут быть чрезвычайно острыми.
Внутри моего замка - бесчисленные комнаты. Некоторые обшиты местным
благоуханным деревом, обиты шкурами и устланы пушистыми коврами, некоторые
оставлены голыми и черными - церемониальные залы, где темные отражения
проникают сквозь стеклянные стены, а шаги звенят по стеклянному полу. В
самом центре замка стоит обсидиановая башня с куполом, закованная в сталь.
Под куполом находится одна-единственная зала.
Я приказала построить замок вместо старого и обшарпанного здания,
перенести Нечто в залу башни.
Именно тут проходит состязание.
Мои апартаменты расположены у основания башни. Этот выбор тоже не
случаен: никто не может родиться заново, минуя меня.

Когда Альта-к-Нар, моя апостол-ученый, пришла ко мне со своим
докладом, я завтракала в постели плодами сливочного дерева, сырой рыбой и
крепким черным кофе, а подле меня лениво и нахально растянулся Хар Дориан.
Она стояла в ногах моего ложа, согбенная болезнями, с вечной гримасой
отвращения на длинном лице, под кожей вздувшиеся черви-вены, и непривычно
тихим голосом бубнила о том, что откопала в прошлом Клерономаса.
- Его полное имя Иоахим Шарль Клерономас. Он родился на Новой
Александрии, колонии первого поколения всего в семидесяти световых годах
от Старой Земли. Сведения о его рождении, детстве и отрочестве отрывочны и
противоречивы. В наиболее распространенных легендах говорится, что его
мать была офицером боевого корабля 13-го Флота, которым командовал Стивен
Кобальт Нордстар. Клерономас встречался с нею всего дважды. Его выносила
приемная мать и вырастил отец, младший ученый библиотеки на Новой
Александрии. На мой взгляд, это слишком исчерпывающе объясняет, почему в
Клерономасе объединились традиции воинов и ученых, а потому достоверность
истории весьма сомнительна.
Более достоверны сведения о более позднем периоде. В юном возрасте он
пошел в армию, успел в последние дни Тысячелетней войны. Сначала служил на
17-м Флоте системотехником на рейдере класса "пронзительный", отличился в
космическом бою у Эльдорадо и Артурия и в рейде на Хранг Друун, после чего
был произведен в кадеты и начал офицерскую подготовку. К тому времени как
17-й Флот перевели со старой базы на Фенрисе в столицу небольшого сектора
Авалон, Клерономас еще несколько раз отличился и дослужился до второго
помощника капитана корабля-охотника "Ганнибал". Но во время рейда на Хруун
Четырнадцатый оборонявшиеся хранги нанесли "Ганнибалу" сильные
повреждения, и корабль в конце концов пришлось бросить. Подбитый
противником рейдер, спасший команду, упал на планету, и все, кто был на
борту, погибли. Уцелел только Клерономас. Другой рейдер подобрал его, но
Клерономас был едва жив и так ужасно изуродован, что его тотчас запихнули
в криостат и доставили на базу. Но ресурсы Авалона были ограничены, а
потребности велики, так что до раненого руки дошли не сразу. Он пробыл в
заморозке много лет. Тем временем все приходило в упадок. Вообще-то упадок
продолжался всю его жизнь, правда, связь в прежней Федеративной Империи
была столь неразвита, что об упадке никто толком не знал. Но всего за
десять лет произошло восстание на Торе, полный разгром 15-го Флота и
попытка Старой Земли отстранить Стивена Кобальта Нордстара от командования
13-м Флотом, что неизбежно привело к отделению Ньюхолма и большинства
других колоний первого поколения, уничтожению Нордстаром Веллингтона,
гражданской войне, суверенитету колоний, потере планет, четвертой волне
освоения, возникновению легенды об адском флоте и в конце концов к блокаде
Старой Земли и прекращению коммерческих полетов на время жизни целого
поколения. А то и дольше, гораздо дольше, во всяком случае, на некоторых
из отдаленных планет, которые скатились едва ли не к варварству, или на
них развились странные культуры.
Приграничный Авалон испытал упадок на себе, когда Раджин Тобер,
командовавший 17-м Флотом, отказался подчиняться гражданским властям и
увел свои корабли глубоко в Вуаль Грешницы, чтобы основать собственную
империю. Единственными военными кораблями в том секторе остались развалюхи
5-го Флота, в последний раз принимавшие бой чуть ли не семь столетий тому
назад, когда Авалон был отдаленным театром военных действии против
хрангов. Около десяти кораблей основного класса и тридцать с небольшим
вспомогательного оставались на орбите Авалона, однако большинство из них
нуждалось в капитальном ремонте и все функционально устарели. Но они были
единственной защитой планеты, и посему Авалон решил их восстановить и
переоборудовать. В поисках экипажей для этих музейных экспонатов авалонцы
вспомнили о криогенных хранилищах, и началось размораживание всех
ветеранов, включая Иоахима Клерономаса. Он получил обширные повреждения,
но Авалону было не до жира. Клерономас стал скорее машиной, чем человеком.
Киборгом.
Подавшись вперед, я прервала повествование Альмы:
- Есть ли его изображения того периода?
- Да. И до операции, и после. Он был рослым мужчиной с иссиня-черной
кожей, тяжелым выпуклым подбородком, серыми глазами. Волосы длинные,
натуральный блондин. Подбородок и нижнюю часть лица заменили металлическим
протезом, не осталось ни рта, ни носа. Питался он внутривенно. Изувеченный
глаз заменили кристаллодатчиком с диапазоном принимаемого излучения от
инфракрасного до ультрафиолетового. Правая рука и вся правая часть грудной
клетки были киберизованы; использовалась нержавейка и пластмасса с
дюралевым каркасом. Треть внутренних органов тоже стала искусственной. И
конечно, в него встроили компьютер. С самого начала Клерономас отказался
от косметических штучек и выглядел таким, каким был на самом деле.
Я усмехнулась.
- Но более мясистым, чем наш новый гость?
- Верно, - ответила моя апостол-ученый. - Продолжение его истории
известно лучше. Среди разбуженных оказалось мало офицеров. Клерономасу
дали под командование корабль, небольшой курьер. Так он прослужил десять
лет, одновременно занимаясь историей и антропологией, которыми страстно
увлекся. Клерономас поднимался все выше и выше по служебной лестнице, а
тем временем Авалон, ожидая подкрепления, которое так и не прибыло, строил
все больше собственных кораблей.
Наконец гражданское правительство осмелилось рискнуть несколькими
кораблями и узнать, как обстоят дела у остального человечества. Шесть
развалюх 5-го Флота переоборудовали под экспедиционные корабли и отправили
в разведку, поручив Клерономасу один из них. Два экспедиционных корабля
погибли, три других вернулись через два года с минимумом сведений о
близлежащих системах; на основании этих данных авалонцы решили возобновить
сообщение с соседями. Клерономас считаются пропавшим без вести.
Однако он не пропал. Когда скромные цели экспедиции были достигнуты,
он решил не возвращаться на Авалон, а подгоняемый любопытством, увидеть
следующую звезду, а потом следующую, и снова следующую, решил лететь
дальше. Он уводил свой корабль все дальше и дальше. Мятежи, дезертирство,
опасности - Клерономас справился со всеми трудностями. Будучи киборгом, он
мог рассчитывать на длинную жизнь. О нем слагали легенды, и он все больше
"обрастал" металлом. Говорят, на Ирисе, узнав о матричных кристаллах и
встроив себе первый из своих металломатричных компьютеров, он на несколько
порядков усилил свой интеллект. Эти байки недалеки от истины: Клерономас
был одержим не только жаждой, но и сохраненностью знаний. После подобных
самоусовершенствований он мог уже не опасаться что-нибудь забыть.
Когда он наконец вернулся на Авалон, там прошло больше ста лет по
обычному летосчислению. Из команды, улетевшей вместе с ним, не осталось
никого; корабль привели потомки первого экипажа и те, кого набрали на
других планетах. Экспедиция обследовала четыреста сорок девять планет и
без счета астероидов, комет и спутников. Информация, добытая Клерономасом,
легла в основу базы данных Академии человеческих знаний, а образцы
инфокристаллов, подключенные к уже имевшимся системам, став хранилищами
знаний, в конце концов превратились в грандиозный Искусственный интеллект
Академии, в знаменитые кристаллобашни Авалона. Вскоре возобновилось
широкомасштабное межзвездное сообщение и междуцарствие завершилось. Сам
Клерономас стал первым директором Академии и оставался на своем посту до
самой смерти, которая наступила на 42 году Искусственного интеллекта, то
есть через сорок два года по земному летосчислению после возвращения
экспедиции.
Я рассмеялась.
- Превосходно. Значит, наш - мошенник. Умер по крайней мере семьсот
лет назад. - Я взглянула на Хара Дориана, чьи длинные кудри разметались по
подушке. - Сдаешь, Хар. Он тебя провел.
Хар проглотил кусок медового хлеба и ухмыльнулся.
- Как скажете, Мудрая. - Он ничуть не смутился. - Убить его?
- Нет, - сказала я. - Он игрок. В состязании разумов не
смошенничаешь. Пусть играет.
Несколько дней спустя, когда план Игры был составлен, я пригласила
киборга к себе в кабинет, огромную комнату, устланную темно-алым ковром,
где возле окна, из которого открывается вид на стены замка и болота вокруг
них, живет мой стеклянный цветок.
Лицо киборга ничего не выражало. Ну конечно, конечно.
- Игра назначена, - объявила ему я. - Через четыре дня.
- Я рад.
- Хочешь посмотреть на призы?
Я вызвала изображения на экран. Он мельком взглянул на них.
- Мне сказали, - продолжала я, - что в последние дни ты много бродил.
По моему замку и за его стенами, по городу и болотам.
- Верно, - ответил он. - Я не нуждаюсь в сне, а знания - мое хобби,
моя страсть. Мне хотелось посмотреть, что это за место.
Я спросила с улыбкой:
- Ну и что же это за место, киборг?
Он в силу понятных причин не мог ни улыбаться, ни хмуриться. Голос
звучал ровно и вежливо:
- Мерзкое. Место краха и отчаяния.
- Место вечной, неумирающей надежды, - парировала я.
- Место душевных и телесных недугов.
- Место, где больные исцеляются.
- И здоровые заболевают, - добавил киборг. - Место смерти.
- Место жизни, - не сдавалась я. - Разве ты приехал сюда не за
жизнью?
- И за смертью, - ответил он. - Я же сказал: это одно и то же.
Я подалась вперед.
- А я сказала, что это совершенно разные вещи. Ты резок в суждениях,
киборг. От машины можно ждать отсутствия гибкости, но при чем здесь
сантименты и мораль?
- Машина - только мое тело, - сказал он.
Я взяла со стола папку.
- У меня другие сведения. Где же твоя мораль, когда ты лжешь? Да еще
столь откровенно? Я получила несколько интересных докладов от своих
апостолов. Ты был на удивление покладист.
- Если хочешь участвовать в состязании разумов, нельзя сердить
госпожу боли.
Я улыбнулась.
- Не так-то легко меня рассердить. - Я полистала доклады. - Доктор
Лаймен полностью тебя просканировал и выяснил, что ты - хитроумная
конструкция, изготовленная исключительно из металла и пластмассы. В тебе
совсем нет органики, киборг. Или лучше называть тебя "робот"? Интересно,
способны ли компьютеры участвовать в состязании разумов? Впрочем, скоро мы
это узнаем. Я вижу, у тебя их три. Маленький в том, что у тебя вместо
черепа, отвечает за моторику, сенсорное восприятие и внутренний контроль.
Второй, куда мощнее первого, в нижней части туловища и кристаллическая
матрица в груди. - Я оторвала взгляд от бумаги. - Это твое сердце, киборг?
- Мой ум, - ответил он. - Спросите доктора Лаймена, он расскажет вам
о других подобных случаях. Что такое человеческий ум? Воспоминания.
Воспоминания - это данные. Характер, личность, воля индивидуума? Это
программа. И данные, и программу можно записать на кристаллическую матрицу
компьютера.
- И запечатлеть душу в кристалле? Ты веришь в душу?
- А вы?
- Не могу не верить. Я хозяйка состязания. Положение обязывает. - Я
вернулась к отчетам. - Дейш Грин-9 обследовал твой интерфейс. Он отмечает,
что у тебя сверхсложная система взаимодействия органов, проводимость цепей
намного превосходит проводимость нервных волокон, а значит, и скорость
мышления гораздо выше. В твоей библиотеке материалов несравнимо больше,
чем мог бы хранить мозг человека, даже заполнив весь свой объем памяти, и,
наконец, ум и память, заложенные в кристаллическую матрицу, принадлежали
Иоахиму Клерономасу. В этом мой апостол клянется.
Киборг не ответил. Вероятно, улыбнулся бы, если бы умел.
- С другой стороны, - продолжала я, - мой исследователь Альта-к-Нар
уверяет, что Клерономас умер семьсот лет тому назад. Кому верить?
- Кому хотите, - равнодушно ответил он.
- Я могла бы задержать тебя здесь и запросить на Авалоне
подтверждение, - ухмыльнулась я. - Подождешь шестьдесят один год, киборг?
- Столько, сколько нужно, - ответил он.
- Шайалла говорит, что ты абсолютно асексуален.
- Я утратил сексуальность с того самого дня, когда меня переделали.
Мой интерес к этой стороне жизни продержался еще несколько веков, но
наконец пропал. При желании я могу воспользоваться всем диапазоном
эротических переживаний тех дней, когда носил органическую плоть. Они
свежи, как в день их закладки в память компьютера. Заключенные в
кристалле, воспоминания не блекнут, не то что в человеческой памяти. Они
на месте и ждут, когда их вызовут. Но уже несколько столетий я не
испытывал желания вызывать их.
Я была заинтригована.
- Так ты не умеешь забывать!
- Я могу стереть воспоминание или приказать себе не вспоминать.
- Если ты окажешься в числе победителей нашей Игры, то снова обретешь
сексуальность.
- Знаю. Это будет занятно. Быть может, я даже захочу вернуться к
своим старинным воспоминаниям.
- О! - Я пришла в восторг. - Ты вернешься к ним и тотчас забудешь - и
так снова и снова. Проигрыш дает не меньше острых ощущений, чем выигрыш.
- Проигрыш и выигрыш. Жизнь и смерть. Я же сказал вам, Сириан, они
неразделимы.
- Позволь не согласиться, - возразила я. Это противоречило всему, во
что я верила, чем я была. Его повторная ложь вызвала у меня раздражение. -
Брейдже говорит, что на тебя не действуют лекарства и возбудители
болезней. Ничего странного. Но тебя можно сломать. Несколько моих
апостолов предлагали тебя убить. Стоило лишь приказать... Похоже, мои
инопланетяне особенно кровожадны.
- У меня нет крови, - сказал он. Ирония, или мне просто показалось?
- Тебе достаточно и смазки, - сухо заметила я. - Тр-кн-нру хотелось
бы проверить твои болевые ощущения. АанТерг Луночет, мой птенчик-гверн,
предложил сбросить тебя с большой высоты. - Это тягчайшее преступление
закона гнезда.
- И да, и нет. Гверн, рожденный в гнезде, пришел бы в ужас при мысли
о таком надругательстве над идеей полета. Но здесь лоснящимися крыльями
хлопает полусумасшедший с Нового Рима. Здесь ведь Кроандхенни. Мы не то,
чем кажемся.
- Похоже.
- Джонас тоже предложил тебя уничтожить - не столь красиво, зато не
менее эффективно. Он мой старший апостол, искалечен неуправляемыми
гормонами. Курирует передовые военные технологии и руководит службой
безопасности.
- Очевидно, вы отвергли эти предложения, - сказал киборг.
Я прислонилась к спинке кресла.
- Очевидно. Хотя я всегда оставляю за собой право передумать.
- Я игрок, - сказал он. - Я дал взятку Хару Дориану и подкупил
таможенников порта Кроандхенни, ваш дворецкий получает щедрые чаевые, да и
вы получили свое. На Лилит и Симеранте, на Шрайке и везде, где наслышаны
об этом мрачном замке и его полумистической хозяйке, говорят, что играете
вы честно.
- Неправда, киборг. Иногда я справедлива. Когда хочу.
- Вы и других игроков запугиваете?
- Нет, - призналась я, - ты исключение.
Наконец мы подошли к главному. Я перелистала послания своих апостолов
и достала последнее.
- По крайней мере с одним из моих апостолов ты не знаком, но он знает
тебя, киборг, и гораздо лучше, чем ты себе можешь представить.
Киборг не ответил.
- Мой домашний телепат, - сказала я. - Себастьян Кейл. Он слепой
урод, и я держу его в большой банке, но он бывает полезен. Он проникает
сквозь стены. Он проник в кристаллы твоего разума и прощупал двоичные
рефлексы твоего "я".
Я протянула бумагу, чтобы киборг ее прочитал.
"Лабиринты одержимого сознания. Стальной призрак. Правда во лжи,
жизнь в смерти и смерть в жизни. Он отнимет у вас все, если сможет.
Уничтожить немедленно".
- Вы пренебрегли советом, - заметил киборг.
- Да.
- Почему?
- Потому что ты - загадка, которую я собираюсь разгадать во время
Игры ума. Потому что ты - вызов, а меня давно не вызывали на бой. Потому
что ты смеешь судить и мечтаешь уничтожить меня, а на это давно никто не
отваживался.

Обсидиан - зеркало темное и кривое, но меня оно устраивает. Всю жизнь
мы принимаем свое отражение как должное, пока не наступает час, когда наш
взгляд вместо знакомых черт натыкается на незнакомца. Вы не догадываетесь,
что такое ужас, пока впервые на вас не взглянет пристально этот
незнакомец, а вы не поднимете руку, и не прикоснетесь к незнакомой щеке, и
не почувствуете испуганное легкое и холодное прикосновение к своей коже.
Я уже была незнакомкой, когда больше ста лет тому назад прилетела на
Кроандхенни. Я знала свое лицо - мне ли было его не знать, ведь я обладала
им почти девяносто лет. То было лицо суровой, сильной женщины с глубокими
морщинами вокруг серых глаз, привыкших щуриться на чужое солнце, большим
ртом и неправильно сросшимся после перелома носом, в обрамлении вечно
растрепанных каштановых волос. Удобное лицо, я сильно к нему привязалась.
Но я его где-то потеряла - может, однажды на Гулливере, где была очень
занята и могла не заметить этого. К тому времени, когда я попала на Лилит,
зеркало показывало первую незнакомку - древнюю морщинистую старуху. Ее
серые слезящиеся глаза начали мутнеть, сквозь жидкие седые космы
просвечивал розовый череп, нижняя губа дрожала, нос испещрили красные
прожилки, а под подбородком тряслись две дряблые складки кожи. Моя кожа
всегда была упругой и здоровой. Но зеркало показывало не все. Старуха
источала миазмы болезни, невидимое кислое облако окутывало ее, словно
запах дешевых духов старую потаскуху, словно приманка для смерти.
Я не знала эту больную старуху, и ее общество мне не понравилось.
Говорят, на Авалоне, Нью-холме и Прометее старость и болезни приходят
медленно. Легенда гласит, будто в сверкающих ульях Старой Земли люди не
ведают, что такое смерть. Но Авалон, Ньюхолм и Прометей были далеко, а
Земля за семью печатями и потеряна для нас навсегда, я же осталась на
Лилит наедине с незнакомкой. И тогда я покинула сферу обитания человека,
опустившись в душные сумерки Кроандхенни, где, по слухам, можно было
пережить второе рождение. Я хотела вновь увидеть в зеркале старого друга,
которого потеряла. Вместо него я увидела новых незнакомцев. Первым был сам
властитель боли, властелин разума, повелитель жизни и смерти. До моего
появления он правил здесь дольше сорока земных лет. Он был кроандхенни,
местная тварь - картофелеобразная тутла с опухшими глазами и пятнистой
сине-зеленой кожей, этакая пародия на жабу с тонкими ручками о двух
локтях. У него было три длинные вертикальные пасти, напоминавшие черные
раны. Разглядывая чудовище, я почти осязаемо почувствовала слабость этого
куска сала, смердевшего тухлым яйцом, а вот кроандхеннийские гвардейцы
были подтянуты и мускулисты. Но, чтобы свергнуть властелина разума, надо
стать им самому. Когда мы состязались в Игре ума, я отняла его жизнь и
проснулась в этом мерзком теле.
Человеческому мозгу нелегко привыкнуть к чужой плоти. На целые сутки
я потерялась в гадком обрубке, разбираясь в образах, звуках и запахах,
бессмысленных, как кошмарный сон. Я отчаянно старалась выкарабкаться,
овладеть новым телом и выжила. Победа духа над плотью. Когда подоспело
новое состязание, я закончила его в теле, которое выбрала сама.
Она была женщиной. Тридцати девяти лет, если верить ей на слово,
здоровая, некрасивая, но физически сильная. Профессиональный игрок, она
прилетела на Кроандхенни сыграть в главную игру Вселенной. У нее были
длинные темно-рыжие волосы и аквамариновые глаза, цветом вызывавшие в
памяти моря Гулливера. Для Игры ее силы и навыков оказалось недостаточно.
В те давние дни Хар Дориан с работорговым флотом у меня еще не появился,
на Кроандхенни редко появлялись люди. Выбор был невелик. Я взяла ее.
Вечером я снова посмотрела в зеркало. Там по-прежнему отражалась
незнакомка: слишком длинные волосы, глаза не те, прямой, как лезвие, нос и
невыразительный, непривычный к улыбке рот.
Через сколько-то лет, когда это тело начало харкать кровью от
какой-то заразы, подхваченной в болотах Кроандхенни, я построила башню из
черного обсидиана, чтобы встречать в ней каждого нового незнакомца. Годы
бегут быстрее, чем мне хотелось бы, пока башня остается закрытой и
недоступной, но всегда наступает день, когда я снова сюда прихожу, и тогда
мои слуги взбираются по лестнице и полируют черные зеркала, а когда Игра
ума заканчивается, я поднимаюсь наверх одна, раздеваюсь и медленно танцую
с изображениями остальных.
Высокие угловатые скулы и темные глаза, глубоко утопленные в
глазницы. Лицо сердечком, окруженное ореолом непокорных черных волос,
большие бледные груди с коричневыми сосками.
Поджарая, с напряженными мышцами под маслянистой красноватой кожей,
длинные острые ногти, узкий острый подбородок, жесткие темные волосы,
подстриженные в виде гребешка вдоль головы и ниспадающие до лопаток, и
горячий дух похоти меж бедер. Моих бедер? Люди тысячи планет отличаются
тысячами черт.
Массивная шишковатая голова, глядевшая на мир с высоты трехметрового
роста, борода и шевелюра, превратившиеся в яркую, словно червонное золото,
львиную гриву, каждая мышца и сухожилие - эталон мощи, широкая плоская
грудь с бесполезными красными сосками, странность длинного мягкого члена.
Слишком странный он был для меня и оставался вялым целый год, пока носила
я то тело, а башня за это время открывалась дважды.
Лицо, похожее на столь памятное мне. Но действительно ли я так хорошо
его помню? Столетие рассыпалось в пыль, а я не храню изображений своих
прежних лиц. От далекой юности остаются только стеклянный цветок. У этой
были короткие каштановые волосы, улыбчивые губы, серо-зеленые глаза. Шея,
пожалуй, длинновата, а груди маловаты. Похожа, похожа, но тоже начала
стареть, и в один прекрасный день я увидела, что по замку вместе со мной
опять гуляет незнакомка.
А теперь одержимое дитя. В зеркалах она похожа на дочь грез, дочь,
которую, будь я прекраснее, чем была, могла бы родить. Хар привез мне ее,
самую прекрасную девочку, в подарок, в уплату долга за то, что некогда я
сделала его, старого, дряхлого и покрытого шрамами, молодым и сильным. Она
не старше одиннадцати-двенадцати. В худеньком неловком теле пробуждается
грация, наливаются юные грудки, и год назад пришла первая кровь. Водопад
гладких серебристо-золотых волос струится почти до земли. На миниатюрном
личике огромные глаза, они глубокого фиолетового цвета. Лицо словно
вылепленное. Ее, конечно, специально вырастили такой: генетическое
программирование, превратив толстосумов Лилит и Фелланоры в ослепительных
красавцев, озолотило магнатов Шрайка.
Когда Хар привез мне девочку, ей не исполнилось еще и семи, но разум
ее уже померк, она превратилась в скулящее животное, остатки сознания
агонизировали в темной камере черепа. Хар сказал, что такой ее и купил.
Она была дочерью казненного за политический террор главаря фелланейских
гангстеров. Его близкие, друзья и слуги были убиты или превращены в
безмозглых кукол для утех победивших врагов. Так утверждает Хар. И я ему
верю.
Она моложе и красивее, чем я, даже в свою невозвратную первую
молодость на Эше, где безымянный юноша подарил мне стеклянный цветок. Я
надеюсь носить эту дивную плоть столько же лет, сколько носила мое родное
тело. И, как знать, возможно, в один прекрасный день я увижу в зеркале
свое лицо.

Я пропускала их через себя одного за другим - через свою мудрость к
новому рождению; по крайней мере им хотелось в это верить.
Высоко над топями, заперевшись в башне, я готовилась к ним в зале
перемен. Мое Нечто выглядит не слишком внушительно: большая грубо
обработанная чаша из какого-то неизвестного ковкого сплава темно-серого
цвета и тепловатого на ощупь. По краю чаши через равные промежутки сделано
шесть ниш. Это сиденья - жесткие, тесные, неудобные, рассчитанные явно не
на людей, но все-таки сиденья. Со дна чаши поднимается узкая колонна,
вверху колонна расширяется и раскрывается, словно бутон, образуя подобие
блюдца, на котором должен восседать... титул выбирайте по вкусу. Господин
Боли, властитель Разума, повелитель Жизни, дарующий и отнимающий,
катализатор, хозяин. Все это - я, последнее звено в цепочке, восходящей к
Белому и, вероятно, к стародавним временам, к создателям, к неизвестным,
что изготовили эту машину на заре далеких веков.
Зал в башне несколько театрален, но это моих рук дело. Округлые стены
и сводчатый потолок изготовлены из тысяч кусочков обсидиана. Некоторые
кусочки такие тонкие, что сквозь них пробиваются серые лучи солнца
Кроандхенни. Другие потолще и почти непрозрачные. Цвет у всех кусочков
один, но тысяча оттенков, и, если приглядеться, можно увидеть грандиозную
мозаику жизни и смерти, грез и кошмаров, боли и экстаза, пресыщенности и
опустошенность, всего и ничего - они сливаются, перетекают друг в друга
снова и снова, по кругу без конца, словно уроборос - змея, пожирающая
собственный хвост. Каждый кусочек уникален, хрупок и остр, как бритва, и
каждый - часть огромной картины, огромной, черной и эфемерной.
Я разделась, отдала одежду Раннару. Блюдце открыто сверху, но
глубокое. Я забралась в него и приняла позу лотоса - самую удобную,
учитывая форму Нечто и сложение человека. Внутренние стенки бутона
покрылись влагой. Капли черно-красной жидкости выступали на сером металле,
наливались, тяжелели, потом лопались и струйками крови стекали по гладким
изогнутым стенкам на дно. Там, где жидкость соприкасалась с моим
обнаженным телом, кожа загорелась огнем. Поток становился быстрее и
обильнее, пламя ползло вверх по телу, пока я не погрузилась в него
наполовину.
- Вводи, - приказала я Раннару. Сколько раз это повторялось? Я
сбилась со счета.
Сначала привели призы. Хар Дориан вошел с татуированным парнишкой.
- Сюда, - небрежно бросил он ему, указывая на сиденье и похотливо
улыбаясь мне.
Молодой убийца и отпетый негодяй отшатнулся от провожатого, потом
обречено занял указанное место. Брейдже, мой биомедик, привела женщину.
Обе были под стать друг дружке - бледные, толстые, рыхлые. Брейдже
хихикнула, закрепляя кандалы на щиколотках покорной подопечной. Третий,
слеток, сопротивлялся, извиваясь и громко хлопая огромными бесполезными
крыльями. Разъяренный гигант Джонас с подручными запихнули его в нишу.
Гверн издал высокий пронзительный свист, от которого заложило уши.
Хар Дориан ухмыльнулся.
Креймура Делуна внесли его прислужники.
- Туда, - указала я, и они неловко усадили его на предназначенное
место. Запавшие узкие глазки старика метались в глазницах, словно
крошечные хищные зверьки, губы причмокивании, словно новое рождение уже
свершилось и он искал материнскую грудь. Он был полуслепой и не видел
мозаики; зал казался ему просто темной комнатой с черными стеклянными
стенами.
Со скучающим видом вошла Ризен Джей, скользнула взглядом по мозаике и
более заинтересованно осмотрела ниши, исследуя призы, как мясник - туши.
Дольше всего ее взгляд задержался на слетке; попытки существа вырваться,
его неприкрытый страх, то, как он свистел, и шипел, и сверкал яркими
яростными глазами, как будто доставляли Ризен Джей огромное удовольствие.
Она протянула руку и отскочила, засмеявшись, когда слеток щелкнул зубами.
Наконец усевшись, она лениво расслабилась в ожидании Игры. Клерономас был
последним. Он сразу разглядел мозаику, остановился. Его кристаллические
глаза медленно обвели комнату, задерживаясь на некоторых деталях. Он так
долго осматривался, что Ризен Джей не выдержала и рявкнула, чтобы он
садился.
Киборг повернул к ней непроницаемое лицо.
- Заткнись! - велела я.
Клерономас не спеша осмотрел купол и только после этого уселся в
последней свободной нише так, словно выбрал ее сам.
Я приказала очистить зал, Раннар поклонился и знаком велел удалиться
остальным - Джонасу, Брейдже и прочим. Хар Дориан вышел последним, махнув
мне на прощание рукой. Что означал его жест? Пожелание удачи? Возможно. Я
услышала, как Раннар запирает двери.
- Ну? - произнесла Ризен Джей. Взглядом я заставила ее замолчать.
- Вы сидите в Смертельной Осаде. - Я всегда начинаю этими словами,
которых никто не понимает. Но в этот раз... Может, Клерономас их понял. Я
наблюдала за маской его лица и уловила в кристаллических глазах какое-то
движение, попытку разгадать смысл. - Состязание разумов - игра без правил,
- продолжала я, - однако после ее окончания, когда вы снова окажетесь в
моем замке, все будет, как я говорила. Тот из вас, кто попал сюда не по
собственному желанию и проявит достаточно воли, чтобы сохранить тело,
которое носит, получит его навсегда. Я дарю его. Призы играют не больше
одного раза. Держитесь за свою плоть, и, когда игра закончится, Хар Дориан
отвезет вас на ту планету, где он вас нашел, и отпустит с тысячей
стандартов. Тот из игроков, кто сегодня обретет второе рождение, по
окончании игры восстанет в новой плоти. Помните: ваша победа или поражение
зависит только от вас самих, и избавьте меня от сетований и упреков.
Недовольный результатом, конечно же, имеет право на повторную попытку.
Если сумеет за нее заплатить.
И последнее. Всем вам будет больно. Так больно, как вы и представить
себе не можете.
С этими словами я начала Игру.
Снова...

Что можно сказать о боли? Словами ее не передать, они лишь тень боли.
Настоящая же, жестокая, острая боль не похожа ни на что. Когда нам больно
по-настоящему, действительность отдаляется и меркнет, превращаясь в
призрачное, смутное воспоминание, в пустую бессмыслицу. И все наши идеалы,
мечты, привязанности, страхи и мысли становятся совершенно неважными. Мы
остаемся один на один с болью, и она - единственная сила в нашей
Вселенной. И если боль сильна и нескончаема, то все, что составляет нашу
человеческую сущность, растворяется в ее огне, и сложный, гордый компьютер
- человеческий мозг способен на одну-единственную мысль: "Хватит, ради
Бога, хватит!!!" И если боль в конце концов действительно уходит, то уже
очень скоро даже те, кто ее испытал, не могут ее объяснить, не могут
вспомнить, насколько ужасна она в действительности, не могут описать ее
так, чтобы хоть мало-мальски отразить недавние ощущения.
Во время состязания разумов болевые муки не сравнимы ни с какими
другими, что мне доводилось испытывать. Игроков затягивает в болевое поле.
Оно не вредит телу, не оставляет следов, шрамов, никаких признаков того,
что боль была. Оно воздействует непосредственно на мозг и вызывает
мучения, которые человек бессилен передать словами. Сколько это длится?
Вопрос для специалистов по теории относительности. Долю микросекунды и
целую вечность.
Мудрецы Дэм Таллиана, мастерски владеющие своим разумом и телом, учат
послушников изолировать боль, отстраняться от нее, отталкивать ее прочь и
побеждать. Когда я впервые играла в Игру ума, я давно уже звалась Мудрой.
Я пускалась на все освоенные хитрости и уловки, на которые привыкла
полагаться. Они оказались совершенно бесполезными. Эта боль не касалась
тела, не бежала по рецепторам и синапсам, она просто затапливала мозг,
затапливала неудержимо, не оставляя даже крохотной частички разуму, чтобы
думать, анализировать или медитировать. Боль становилась сознанием, а
сознание - болью. От нее нельзя было абстрагироваться, и больше не
существовало прохладного прибежища мысли, куда можно было бы спрятаться.
Болевое поле беспредельно и бесконечно, и от этой нескончаемой,
немыслимой муки есть только одно избавление. Боль - мой мрачный властелин.
Мой враг, моя любовь. И я снова, еще раз, думая только о том, как оборвать
боль, бросилась в ее черные объятия.
И она прошла.
В просторной гулкой долине за пределами жизни я дожидалась остальных.

Из тумана возникают расплывчатые тени. Четыре, пять... Мы кого-нибудь
потеряли? Меня бы это не удивило. В трех Играх из четырех один из игроков
обязательно находит свою истину в смерти и больше уже ничего не ищет. А на
этот раз? Нет. Я вижу шестую тень, вот и она вышла из клубящегося тумана.
Все в сборе. Я еще раз осматриваюсь и пересчитываю: ...три, четыре, пять,
шесть, семь... и я сама. Восемь.
Восемь?
Что-то тут не так, совсем не так! Я сбита с толку, у меня кружится
голова. Рядом кто-то кричит. Это маленькая девочка с милым личиком, на ней
платье пастельных тонов и блестящие украшения. Она не понимает, как попала
сюда. У нее по-детски растерянный и слишком доверчивый взгляд. Боль
вырвала ее из царства экстазиловых грез и перенесла в неведомую страну
страха.
Я поднимаю маленькую сильную руку, смотрю на смуглые толстые пальцы
(на большом мозоль), на плоские, коротко остриженные ногти и привычным
движением сжимаю руку в кулак. В ней появляется зеркало моей железной воли
и живого серебра желаний. Я вижу в его сверкающих глубинах женское лицо.
Лицо волевое, строгое; вокруг глаз, часто щурившихся от света чужих солнц,
- сеть морщинок. У женщины пухлые, довольно благородно очерченные губы,
сломанный, криво сросшийся нос и вечно растрепанные короткие каштановые
волосы. Уютное лицо. Сейчас я черпаю в нем силу.
Зеркало тает, превращается в дым. Земля, небо, все нечеткое, все в
мареве. Смазливая маленькая девочка зовет папу. Кто-то смотрит на меня
растерянно. Вот некрасивый молодой брюнет с цветными прядями в прямых
волосах, зачесанных назад по гулливерской моде столетней давности. Тело у
него рыхлое, но во взгляде читается жесткость, напомнившая мне Хара
Дориана. Ризен Джей поражена, испугана, но это та же, знакомая Ризен Джей;
можно говорить о ней что угодно, но одного у нее не отнять - она прекрасно
знает, что собой представляет. Может быть, ей этого достаточно. Рядом
возвышается гверн, он крупнее, чем раньше, его тело маслянисто блестит.
Гверн, словно демон, расправляет крылья, и туман распадается на длинные
серые ленты. В состязании гверн без кандалов. Ризен Джей пристально
вглядывается в его силуэт и отступает. Отступает и другой игрок, худенькое
бледное тело которого покрыто разноцветной татуировкой, а лицо - просто
серое пятно без воли и характера. Девочка продолжает кричать. Я
отворачиваюсь, предоставляя их самим себе, и смотрю на последнего игрока.
Это крупный мужчина с эбеновой кожей и синеватыми тенями на выпуклых
мышцах. Он обнажен. Подбородок у него угловатый и тяжелый, сильно
выдающийся вперед. Лицо обрамляют длинные волосы, падающие ниже плеч,
белые и словно хрустящие, как свежие простыни, белые, как нетронутый снег
на планете, куда не ступала нога человека. Под моим взглядом его темный
толстый член оживает, наливается, встает. Мужчина улыбается и произносит:
- Мудрая.
Вдруг оказывается, что я тоже голая. Я хмурюсь, и вот на мне уже
богатые доспехи - пластины позолоченного дюраля с филигранью отвращающих
рун, под мышкой старинный шлем с ярким плюмажем.
- Иоахим Клерономас, - отвечаю я. Его член все растет, набухает и
превращается в исполинский толстый жезл, крепко прижатый к поджарому
животу. Я прикрываю его вместе с Клерономасом черным мундиром, как на
старинной иллюстрации - с сине-зеленым шаром Старой Земли на правом рукаве
и двумя серебряными галактиками на вороте.
- Нет, - с улыбкой протестует он, - у меня такого высокого чина
никогда не было. - Галактики заменяет шестизвездный круг. - И почти всю
свою жизнь. Мудрая, я предпочитал Земле Авалон. - Его мундир становится
попроще и удобнее: обыкновенный серо-зеленый комбинезон с черным поясом и
карманчиком, набитым карандашами. Серебряный кружок звезд остается. - Вот
так.
- Неправда, - говорю я, - не так. - Я сказала, и остался только
мундир. Плоть под тканью превращается в серебристый металл, и передо мной
уже ряженая кукла с блестящей кастрюлей вместо головы. Но только на
секунду. Потом мужчина возвращается, печально хмурясь.
- Жестокая, - говорит он мне. Его твердый член топорщит ткань ниже
пояса.
За спиной мужчины восьмой силуэт, призрак, которого здесь не должно
быть, фантом. Он что-то тихо шепчет, словно сухие листья шелестят на
холодном осеннем ветру.
Он худой и темный, этот незваный гость; чтобы увидеть его, надо очень
пристально вглядываться. Он намного мельче Клерономаса и кажется старым и
хилым, хотя плоть его настолько туманна и невесома, что это может быть
иллюзией. Видение, сгусток тумана, эхо, бледная тень, но глаза его блестят
и горят, а взгляд затравленный. Он протягивает руки. Прозрачная кожа туго
обтягивает старые серые кости фаланг.
Я неуверенно отступаю. В состязании разумов легчайшее прикосновение
может обернуться тяжелейшими последствиями.
Сзади слышны крики, жуткие стоны не то экстаза, не то страха. Я
оглядываюсь.
Игра началась всерьез. Игроки ищут добычу. Креймур Делун, молодой,
полный жизни и куда более мускулистый, чем несколько мгновений назад,
стоит с пылающим мечом, замахиваясь на татуированного паренька.
Коленопреклоненный юноша кричит и пытается закрыться руками, но сверкающий
клинок Делуна легко проходит сквозь серую призрачную плоть и вонзается в
яркую татуировку. Он отсекает ее, кромсает удар за ударом, и она летит к
туманному небу - сияющий образ жизни, освобожденный от серой кожи, на
которой был запечатлен. Когда она проплывает мимо Делуна, он хватает ее и
проглатывает целиком. Из ноздрей, изо рта Делуна вырываются клубы дыма.
Паренек кричит и извивается. Скоро от него останется только тень.
Слеток поднялся в воздух. Он кружит над нами, кричит тонким
пронзительным голосом и громко хлопает крыльями. Похоже, Ризен Джей
передумала. Она стоит над скулящей девочкой, которая с каждой минутой
уменьшается. Джей меняет ее. Девочка стареет, толстеет, а глаза все такие
же испуганные, но туповатые. Куда бы она ни повернулась, перед ней
появляются зеркала и дразнят ее толстыми влажными губами. Плоть ее все
раздувается и раздувается, разрывая истрепавшиеся одежды, по подбородку
девочки течет слюна. Она с плачем вытирает ее, но струйки текут все
быстрее, и слюна становится розовой от крови. Девочка превращается в
жирное, отталкивающее чудовище.
- Это ты, - говорит зеркало. - Не отворачивайся. Посмотри на себя. Ты
не маленькая девочка. Смотри, смотри, смотри. Ну не милашка ли? Ну не
прелесть? Смотри, смотри на себя!
Ризен Джей с довольной ухмылкой скрещивает руки на груди. Клерономас
глядит на меня с холодным осуждением. На мои глаза ложится полоска черной
ткани. Я моргаю, сбрасывая пелену, и гневно смотрю на него.
- Я не слепая, - говорю я. - Но это не мой бой.
Толстуха раздулась, словно грузовоз, бледная и рыхлая, как тесто. Она
нага и чудовищно огромна, и каждый взгляд Джей делает ее еще уродливее.
Огромные белые груди вспухают на лице, на руках, на ляжках уродины, а
внизу живота вырастает толстый зеленый член. Член загибается вниз, входит
ей между ног. Опухоли расцветают на ее коже, словно темные цветы. А вокруг
зеркала, они вспыхивают и гаснут, беспощадно искажают и выпячивают,
отражая все уродливые фантазии, которые навязывает противнице Джей. Жирная
туша почти потеряла человеческий облик. Изо рта, достигшего размеров моей
головы, безгубого и кровоточащего, рвутся вопли адской муки. Плоть
чудовища дрожит и дымится.
Киборг поднимает палец. Все зеркала взрываются.
Туман полон кинжалов, осколки серебристого стекла разлетаются во все
стороны. Один летит в меня, и я заставляю его исчезнуть. Но другие...
другие меняют траекторию, собираются в воздушную флотилию и, словно
крошечные ракеты, атакуют Ризен Джей. Они пронзают ее, и кровь сочится из
тысячи ран, из глаз, из груди, из открытого рта. Чудовище вновь
превращается в плачущую девочку.
- Моралист, - говорю я Клерономасу.
Не обращая на меня внимания, он поворачивается к Креймуру Делуну и
его жертве. Татуировки с новой силой вспыхивают на коже паренька, в руке
появляется пламенеющий меч. Испуганный Делун отшатывается. Паренек
прикасается к своей коже, беззвучно чертыхается, неуверенно встает.
- Альтруист, - говорю я. - Защитник слабых.
Клерономас поворачивается ко мне.
- Я против избиений.
- Может, ты приберегаешь их для себя, киборг? Если нет, тогда поспеши
отрастить крылья, пока твой приз не улетел.
Я хохочу. Его лицо остается холодным.
- Мой приз передо мной.
- Так я и думала, - отвечаю я, надевая шлем.
Мои доспехи сверкают золотом, мой меч - луч света. Мои доспехи уже
черные, как деготь, а узоры на них, черные по черному - пауки и змеи,
черепа и лица, искаженные болью. Мой прямой серебряный меч превращается в
обсидиан и обрастает уродливыми шипами и крючьями. Он умеет разыгрывать
драму, проклятый киборг.
- Нет, - возражаю я, - не буду я воплощением зла. - Я снова в золоте
и серебре, и плюмаж
у меня синий с красным. - Сам надевай эти доспехи, если они тебе так
нравятся.
Черные и уродливые, доспехи стоят передо мной, пустой шлем
ухмыляется, словно череп.
Клерономас отсылает его прочь.
- Мне не нужны декорации, - отвечает он.
Бледно-серый призрак колышется рядом, дергает его за руку. "Кто это?"
- опять удивляюсь я мысленно, но не теряюсь.
- Прекрасно. Тогда отбросим иносказания.
Мои доспехи исчезли.
Я протягиваю обнаженную руку, в которой ничего нет.
- Прикоснись ко мне, - предлагаю я. - Прикоснись ко мне, киборг.
Его рука тянется ко мне, и по длинным темным пальцам растекается
металл.

В Игре ума в большей степени, чем в жизни, образ и метафора - это
все.
Она идет вне времени, на бесконечной, окутанной туманом равнине. Над
нами холодное небо, под ногами зыбкая почва, но даже и они - иллюзии. Все
это мои декорации, пусть неземные, сюрреальные, но в них участники могут
разыгрывать свои примитивные драмы власти и бессилия, порабощения и
покорности, смерти и нового рождения, изнасилования и насилия над разумом.
Без меня, без моего видения и видения всех остальных властителей боли в
течение тысячелетий состязующимся было бы не на что опереться, не было бы
тверди под ногами да и самих ног, чтобы по ней ступать. Реальность не дала
бы им и малой толики надежды, даваемой пустынным ландшафтом, который
создаю для них я. Реальность - это невыносимый хаос вне пространства и
времени, лишенный материи и энергии, без измерений, а потому пугающе
бесконечный и давяще тесный, ужасающе вечный и до боли краткий. И она, эта
реальность, стала ловушкой для игроков, семь личностей пойманы, застыли в
телепатическом мгновении в такой опасной близости друг к другу, что
большинство не выдерживает. Потому они отступают, и первое, что мы создаем
здесь, где мы боги (а может быть, дьяволы или и то и другое одновременно),
- это тела, которыми обладали там. Мы ищем убежища под защитой плоти и
пытаемся упорядочить хаос.
Кровь солоновата на вкус, но крови нет, есть только иллюзия. В чаше
холодный и горький напиток, но чаши нет, есть только образ. Открытые раны
кровоточат, но ран нет, как нет и тела, которое можно ранить, есть только
метафора, символ, трюк. Все эфемерно, и все может ранить, убить,
повергнуть в окончательное безумие.
Чтобы выжить, игрок должен владеть собой, быть стойким,
уравновешенным, безжалостным. Он должен распознавать образы и символы и
обладать достаточной интуицией. Он должен суметь найти слабину противника
и тщательно скрывать собственные фобии. Правила просты. Верить всему и не
верить ничему. Крепко держаться за себя и за свой рассудок. Даже когда
убивают, это неважно до тех пор, пока он не поверит в собственную гибель.
В долине иллюзий, где все эти чересчур гибкие тела кружатся в скучном
танце, который я видела уже тысячу раз, создают мечи, делают обманные
выпады и, словно обезумевшие жонглеры, швыряют друг в друга зеркала и
чудовищ, самое страшное - обыкновенное прикосновение.
Символика ясна, смысл однозначен. Плоть за плоть. Без иносказаний,
без защиты, без масок. Личность за личность. Когда мы касаемся друг друга,
рушатся стены.
Даже время в Игре ума иллюзорно - оно течет так быстро или так
медленно, как мы того желаем. Я Сириан, говорю я себе, рожденная на Эше и
немало повидавшая, я Мудрая с Дэм Таллиана, владелица обсидианового замка,
правительница Кроандхенни, властительница разума, повелительница боли,
госпожа жизни, цельная, бессмертная и неуязвимая. Входи в меня.
Его пальцы прохладны и жестки.

Я уже не раз играла в эту Игру, я стискивала пальцы других, считавших
себя сильнее. Мне многое открылось в их умах, их душах. В серых мрачных
туннелях я читала письмена застарелых рубцов. Зыбучие пески чужих
комплексов затягивали мои ноги. Я ощущала смрад их страха, видела огромных
распухших чудищ, обитавших в осязаемой живой тьме. Меня обжигал жар
похоти, которой нет названия. Я срывала одежды с немых заскорузлых тайн. А
потом отнимала все и становилась другой, жила чужой жизнью, пила
прохладный напиток чужих знаний, рылась в чужих воспоминаниях. Я рождалась
десятки раз, припадала к десяткам сосцов, десятки раз теряла невинность, и
девичью, и отроческую. Клерономас оказался другим. Я стояла в огромной
пещере, полной огней, со стенами, полом и потолком из прозрачного
хрусталя, а вокруг меня поднимались шпили и конусы, изгибались
ярко-красные ленты, жесткие и холодные на ощупь, но живые, мерцавшие
искрами его души. Волшебный хрустальный город в пещере. Я прикоснулась к
ближайшему выступу, и меня затопило воспоминание, такое же ясное,
определенное и четкое, как в тот день, когда оно здесь запечатлелось. Я
огляделась и посмотрела на все новыми глазами, увидев стройный порядок
там, где раньше видела лишь красоту хаоса. Чистота. У меня захватило дух.
Я искала уязвимое место, дверь к разлагающейся плоти, луже крови,
плахе, к чему-то постыдному и грязному и не находила ничего, ничего, кроме
совершенства, только чистый хрусталь, красный, светящийся изнутри,
растущий, меняющийся, но вечный. Я снова прикоснулась к нему, обхватив
рукой колонну, поднимавшуюся передо мной наподобие сталагмита. Я владела
знанием. Я двигалась, прикасаясь, пробуя. Везде цвели стеклянные цветы,
фантастические алые бутоны, хрупкие и прекрасные. Я взяла один и поднесла
к лицу, но не ощутила аромата. Совершенство пугало. Где слабина? Где
скрытая трещина этого бриллианта, чтобы расколоть его с маху?
Здесь, в его душе, не чувствовалось тления.
Не было места смерти.
Не было ничего живого.
Мне было здесь хорошо.
И тут явился призрак, бледный, тощий и дряхлый. Его босые ноги,
ступая по сверкающим кристаллам пола, вздымали тонкие ленты дыма, и я
почуяла запах паленого мяса. Я улыбнулась. В хрустальном лабиринте обитал
призрак, но каждое прикосновение означало боль и разрушение. Стена пещеры
проглядывала сквозь его эфемерную плоть. Я приказала ему подойти. Он
подошел ко мне, и я раскрыла ему объятия, и вошла в него, и овладела им.

Я сидела на балконе самой высокой башни моего замка и пила кофе с
бренди. Болота пропали, вместо них виднелись горы, твердые, холодные и
чистые. Они стояли вокруг бело-голубой стеной, и ветер поднимал с вершины
самого высокого пика перья снежных кристаллов. Ветер пронизывал меня, но я
почти не чувствовала холода. Я одна, я всем довольна, кофе вкусный, а
смерть очень далеко.
Он вышел на балкон и уселся на парапет, приняв небрежную, нахальную,
самоуверенную позу.
- Я знаю тебя, - сказал он. Это было самой страшной угрозой.
Но я не испугалась.
- Я тебя тоже, - ответила я. - Позвать твоего призрака?
- Он и сам скоро явится. Он никогда не оставляет меня.
- Да, - согласилась я. Я неспешно попивала кофе, заставляя его ждать.
Наконец сказала:
- Я сильнее тебя и могу выиграть, киборг. Напрасно ты бросил мне
вызов.
Он ничего не ответил.
Я поставила опустевшую чашку, провела над нею рукой и улыбнулась. Мой
стеклянный цветок распустился, расправив прозрачные лепестки. На стол
легла неровная радуга.
Он нахмурился. По цветку поползли краски. Цветок увял, и радуга
исчезла.
- Ненастоящий, - прокомментировал он. - Стеклянный цветок мертв.
Я подняла розу, показала сломанный стебель.
- Этот цветок умирает. - В моих руках он снова стал стеклянным. -
Стеклянный цветок живет вечно.
Киборг снова превратил стекло в живое растение. Надо отдать ему
должное, он упрям.
- Даже умирая, он живет.
- Посмотри, сколько в нем изъянов, - предложила я. - Вот здесь лист
обглодал вредитель. Здесь лепесток сформировался неправильно. Вот эти
темные пятна - грибковая гниль, а здесь стебель надломлен ветром. Смотри.
- Я оторвала самый большой и красивый лепесток и пустила его по ветру. -
Красота не защищает. Жизнь крайне уязвима. И в конце концов заканчивается
смертью.
Цветок в моей руке почернел, съежился и начал гнить. В один миг в нем
расплодились черви, из стебля потекла зловонная темная жижа, а потом
цветок превратился в пыль. Я сдула пылинки и выдернула у киборга из-за уха
новый цветок. Стеклянный.
- Стекло твердое, - возразил он. - И холодное.
- Тепло - продукт распада, - напомнила я. - Сводный брат энтропии.
Может, он и ответил бы, но мы были уже не одни. Из-за зубчатой стены,
подтянувшись на немощных бледно-серых руках, вылез призрак. На чистом
камне остались кровавые пятна. Призрак безмолвно уставился на нас,
полупрозрачное видение в белом. Клерономас отвел взгляд.
- Кто он? - спросила я.
Киборг не отвечал.
- Ты хоть имя-то его помнишь? - спросила я, но ответом мне было
молчание, и я расхохоталась. - Киборг, ты осудил меня, отверг мою мораль,
нашел мои поступки подозрительными, но кем бы я ни была, по сравнению с
тобой я ангел. Я краду чужие тела. Ты украл чужой разум. Ведь так?
- Я не хотел.
- Иоахим Клерономас, как все и говорили, умер на Авалоне семьсот лет
назад. Может, он и заменил некоторые части тела на стальные и
пластмассовые, но у него оставалась и живая плоть, а значит, наступило
время, когда клетки погибли. Тонкая прямая на экране и пустая
металлическая оболочка. Конец легенды. Что с ним тогда сделали? Вытащили
мозги и похоронили под громадным памятником? Несомненно. - Кофе был
крепкий и сладкий, он здесь никогда не стынет, потому что я не позволяю. -
Но машину не похоронили, верно? Разве можно зарыть такой дорогой и сложный
кибернетический механизм, библиотечный компьютер, полный всевозможных
сведений, кристаллическую матрицу застывших воспоминаний? Он был слишком
ценным, чтобы его просто выбросить. И достойные ученые Авалона подключили
его к главной системе Академии, правда? Сколько столетий прошло, прежде
чем один из них решил снова использовать тело киборга и отсрочить
собственную смерть?
- Меньше одного, - ответил киборг. - Меньше пятидесяти земных лет.
- Ему следовало тебя стереть, - сказала я. - Но зачем? В конечном
итоге ведь это его мозг должен был управлять машиной. Зачем лишать себя
доступа к удивительным знаниям, ради чего уничтожать воспоминания? Зачем,
если можно самому ими наслаждаться? Насколько приятнее обладать двойной
мудростью, приобретенной другим, вспоминать места, где никогда не был, и
людей, с которыми никогда не встречался? - Пожав плечами, я посмотрела на
призрака. - Несчастный глупец! Если бы ты сыграл в Игру ума раньше, ты
понял бы это уже тогда.
Что такое разум, как не воспоминания? Что такое мы сами, наконец?
Только то, чем сами себя считаем.
Доверь свои воспоминания алмазу или куску протухшего мяса - таков
выбор. Со временем плоть совсем отомрет и уступит место металлу. Лишь
алмазные воспоминания выживают и могут жить вечно. От плоти ничего не
остается, и отзвуки утраченных воспоминаний оставят легкие царапины на
кристалле.
- Он забыл, кем был, - сказал киборг. - Или, вернее, забыл я. Я начал
думать... он начал думать, что был мною. - Он посмотрел на меня, и мы
встретились взглядом. Его глаза из красного хрусталя, и за ними я увидела
свет. Его кожа заблестела, на глазах становясь серебряной. На этот раз он
справился сам. - Ты тоже не без слабостей. - Он указал пальцем на мою
руку, в которой я держала чашку.
Рука почернела, покрылась трупными пятнами. Запах разложения ударил
мне в ноздри. Мясо отслаивалось, обнажая белую кость. Смерть неотвратимо
ползла вверх по моей руке. Наверное, я должна была испытать ужас. Но
почувствовала только отвращение.
- Нет, - сказала я. Рука снова стала целой и здоровой. - Нет, -
повторила я, и теперь уже сама превратилась в металл, ярко-серебристый и
неумирающий. Глаза мои стали опалами, платиновые волосы переплелись со
стеклянными цветами. Я увидела свое отражение в полированном гагате его
груди. Я была прекрасна. Может быть, и он увидел свое отражение в моем
хроме, потому что отвернулся.
Он казался таким сильным, но на Кроандхенни, в моем обсидиановом
замке, в этом доме боли и нового рождения, где проходит состязание, все
слишком иллюзорно.
- Киборг, - сказала я ему, - ты проиграл.
- Другие игроки... - начал он.
- Нет. - Я указала на призрака. - Он встанет между тобой и жертвой,
которую ты выберешь. Твой призрак. Твоя вина. Он не позволит тебе. Ты не
позволишь себе.
Киборг избегал моего взгляда.
- Да, - согласился он, и голос его задребезжал металлическими нотами
отчаяния.
- Ты будешь жить вечно.
- Нет. Я буду существовать вечно, а это совсем другое, Мудрая. Я могу
назвать точную температуру любой среды, но я не чувствую тепла или холода.
Я вижу в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах, могу заставить свои
датчики пересчитать все поры на твоей коже, но я слеп, потому что не вижу
твоей красоты. Я хочу жизни, настоящей жизни, с неумолимо растущим в ней
семенем смерти, которое только и дарит ей смысл.
- Хорошо, - сказала я, удовлетворенная.
Он опять посмотрел на меня. В металлической сверкающей тюрьме жили
поблекшие, усталые человеческие глаза.
- Хорошо?
- Я сама определяю смысл своей жизни, киборг, и жизнь - это враг
смерти, а не ее источник. Поздравляю. Ты выиграл. И я тоже.
Я встала, протянула руку и, утопив ее в холодной черной груди,
вырвала его кристаллическое сердце. Я подняла сердце над головой, и оно
засияло - все ярче и ярче, и алые лучи ярко высветили холодные мрачные
выси моего разума.

Я открыла глаза.
Нет, не так. Я переключила сенсоры, и зал перемен предстал передо
мной четко и ясно, как никогда. Моя обсидиановая мозаика, черная по
черному, переливалась сотнями оттенков, ни разу не повторяя тонкий
искусный узор. Я сидела в нише на краю чаши. В центральном блюдце
женщина-девочка зашевелилась и распахнула огромные фиолетовые глаза.
Открылась дверь, и они подошли к ней - внимательный Раннар, равнодушный,
пытавшийся скрыть любопытство Хар Дориан и Брейдже, с хихиканием вводившая
игрокам стимуляторы.
- Нет, - сказала я им. Мой голос прозвучал слишком низко, слишком
по-мужски. - Нет, я здесь, - повторила я, изменив тембр.
Их взгляды обжигали, словно удары кнута.

В состязании разумов всегда бывают выигравшие и проигравшие.
Возможно, вмешательство киборга как-то повлияло на расклад, а может
быть, и нет. Может, Игра все равно окончилась бы именно так. Креймур Делун
мертв - вчера вечером его тело отдали трясине. Но толстая юная
потребительница экстазила теперь смотрит осмысленно. Она села на диету и
занялась физическими упражнениями, и когда Хар Дориан отправится в рейд,
он отвезет ее в поместье Делуна на Гулливере.
Ризен Джей жалуется, что ее обманули. Мне кажется, она останется
здесь, у стен замка, в городе проклятых. Несомненно, это излечит ее от
скуки. Гверн пытается заговорить и разрисовывает свои крылья сложными
узорами. Татуированный парнишка бросился со стены замка через несколько
часов после возвращения и разбился об острые обсидиановые шипы далеко
внизу. Падая, он до последней секунды взмахивал руками. Крылья и яростный
взгляд - отнюдь не признак силы.
Новоиспеченная властительница разума начала свое правление. Она
повелела приступить к строительству нового замка - здания из живого дерева
с фундаментом, глубоко утопленным в болото и стенами, увитыми лианами,
цветами и другими живыми растениями.
- Разведутся насекомые, - предостерегла я, - паразиты, жалящие мухи и
древоточцы. А в фундаменте грибки и гниль в стенах. Тебе придется спать
под москитной сеткой. И постоянно убивать, день и ночь. Твой деревянный
дворец будет плавать в испражнениях и останках миллионов крошечных тварей.
Ты станешь причиной миллионов смертей, и через несколько лет призраки
миллионов насекомых будут по ночам заполнять твои залы.
- Тем не менее, - возразила она, - я построю живой и теплый дом, а
твой был холодным и мертвым.
Наверное, каждому свои символы.
И свои страхи.
- Сотри его, - посоветовала она. - Очисти кристаллы, иначе со
временем он поглотит тебя и ты станешь еще одним призраком - узником
машины.
- Стереть? - Я рассмеялась бы, если бы голосовые связки были
рассчитаны на смех. Я вижу ее насквозь. Ее душа вся отражается на этом
нежном личике. Я могу пересчитать все поры ее кожи и зафиксировать любую
вспышку неуверенности в этих фиолетовых глазах. - Ты хочешь сказать:
"Сотри себя!" Кристалл - дом для нас обоих, дитя. Кроме того, я его не
боюсь. Ты не поняла главного. Клерономас был кристаллическим, призрак -
органикой, так что исход был предрешен. У меня все иначе. Я - такой же
кристалл, как и он, и так же вечна.
- Мудрая... - начинает она.
- Неверно, - поправляю ее я. - Ну тогда Сириан, если тебе так
хочется.
- Снова неверно. Зови меня Клерономасом. Кем только не побывала я за
свою долгую жизнь, но вот легендой быть еще не доводилось. В этом что-то
есть. Маленькая девочка смотрит на меня.
- Клерономас - это я, - говорит она высоким удивленным голоском.
- Да, - соглашаюсь я. - И нет. Сегодня мы обе - Клерономас. Мы
прожили одну и ту же жизнь, сохранили те же воспоминания. Но с этого дня
наши пути расходятся. Я - сталь и кристалл, ты - детская плоть. Ты
говорила, что хочешь жизни. Бери ее, она твоя - и все, что с ней связано.
Твое тело молодо и здорово, оно только начинает расцветать, перед тобой
долгие, богатые событиями годы. Сегодня ты еще считаешь себя Клерономасом.
А завтра?
Завтра ты снова научишься страсти и раздвинешь свои ножки Хару
Дориану, и будешь вскрикивать и содрогаться, когда он доведет тебя до
оргазма. Завтра ты родишь детей в крови и боли и будешь смотреть, как они
растут и стареют, как рожают собственных детей и умирают. Завтра ты
проедешь через топи, и обездоленные будут бросать тебе дары, проклинать
тебя и превозносить, они будут на тебя молиться. Завтра прибудут новые
игроки, умоляя о теле, о новом рождении, о единственном шансе, корабли
Хара Дориана приземлятся с новыми призами, и все твои принципы будут снова
и снова перепроверяться и формироваться заново. Завтра Хар, или Джонас,
или Себастьян Кейл решат, что ждали достаточно, ты вкусишь медовое
предательство их поцелуя и, возможно, победишь, а возможно, нет. Никакой
уверенности. Но вот что я обещаю тебе наверняка. В один прекрасный день
после долгих лет жизни (правда, когда они пройдут, то уже не покажутся
долгими) в тебе начнет расти смерть. Семя уже посеяно. Возможно, в этих
маленьких сладостных грудках, которые Раннару так хочется поцеловать,
поселится болезнь; возможно, во сне твое горло перережет тонкая проволока,
или внезапная солнечная вспышка выжжет всю эту планету. Но смерть придет,
и раньше, чем ты думаешь.
- Я знаю. Пусть будет так, - сказала она и улыбнулась. Кажется, она
не кривит душой. - Жизнь и смерть. Я долго существовала без них, М...
Клерономас.
- Ты уже начинаешь забывать, - заметила я. - Каждый день ты будешь
утрачивать все больше воспоминаний. Сегодня помним мы обе. Мы помним
хрустальные пещеры Эриса и первый корабль, на котором служили, помним
морщинки на лице отца. Мы помним, что сказал Томас Чанг, когда команда
решила не возвращаться на Авалон, и слова, которые он произнес, умирая. Мы
помним последнюю женщину, с которой занимались любовью, ее тело и запах,
вкус ее грудей и как она стонала от наших ласк. Она умерла восемьсот лет
назад, но она живет в нашей памяти. И умирает в твоей, ведь правда?
Сегодня ты Клерономас. Но я - тоже он, и я Сириан с Эша, и маленькая
частица меня - это все еще наш призрак, бедняга. Но когда наступит завтра,
я сохраню себя такой, какая есть, а ты... ты будешь властелином разума, а
может, сексорабыней в каком-нибудь благовонном борделе на Симеранге или
ученым на Авалоне, но в любом случае не тем, что ты сейчас.
Она поняла. Она приняла это.
- Значит, ты будешь вечно играть в Игру ума, - сказала она, - и я
никогда не умру.
- Ты умрешь, обязательно умрешь. Бессмертен Клерономас.
- И Сириан с Эша.
- Да.
- И чем ты собираешься заняться? - спросила она.
Я подошла к окну. Здесь на подоконнике стоит стеклянный цветок в
простой деревянной вазе. Его лепестки преломляют свет. Я посмотрела на
ослепительное солнце Кроандхенни, горящее в ясном полуденном небе. Теперь
я могла смотреть прямо на него, могла задержать взгляд на солнечных пятнах
и пылающих языках протуберанцев. Я слегка перенастроила кристаллические
линзы моих глаз, и пустое небо расцвело звездами. Такого обилия звезд я до
сих пор не видела, не представляла себе.
- Чем собираюсь заняться? - переспросила я, глядя на таинственные
звездные россыпи, видимые мне одной. Они напоминали мою обсидиановую
мозаику. - Там миры, которых я еще не видела, - сказала я своей
сестре-близняшке, отцу, дочери, врагу, зеркальному отражению... кем бы она
ни была. - Есть вещи, которых я пока не знаю, и звезды, которых я даже
сейчас не вижу. Чем буду заниматься... Всем. Для начала всем.
Пока я говорила, в открытое окно влетело толстое полосатое насекомое.
Шесть прозрачных крылышек разбивали воздух так быстро, что человеческому
глазу уследить за ними было просто невозможно, а я могла бы сосчитать все
их взмахи. Насекомое на секунду опустилось на стеклянный цветок и, не
найдя ни нектара, ни пыльцы, улетело восвояси. Я проводила его взглядом;
удаляясь, маленькое смертное существо все уменьшалось и уменьшалось, а
когда я наконец напрягла свое зрение до предела, затерялось среди болот и
звезд.