Вадим Шефнер

                            Небесный подкидыш,
                      Исповедь трусоватого храбреца

                          Фантастическая повесть

     Имя моего деда Серафима Васильевича Пятизайцева (1947-2008)  известно
всем. Во многих городах нашей планеты ему  воздвигнуты  памятники,  о  нем
написана не одна  книга.  Теперь,  когда  близится  столетие  со  дня  его
кончины, настало время опубликовать и то, что он сам о себе написал.
     Все  знают,  что  Серафим  Пятизайцев  умер  в  полной  безвестности.
Всемирная  слава   осенила   его   посмертно,   когда   в   архиве   давно
ликвидированного ИРОДа (Института Рациональной  Организации  Досуга)  были
случайно обнаружены чертежи его гениального  изобретения  и  пояснительная
записка к ним. Что касается данной рукописи, то она хранилась у нас  дома.
Моя бабушка Анастасия  Петровна  Пятизайцева,  намного  пережившая  своего
мужа, была против публикации  его  автобиографического  произведения,  ибо
считала, что это может бросить тень на нее лично и - главное - исказить  у
публики представление о ее муже. Ведь уже при ее вдовьей  жизни  СТРАХОГОН
был  пущен  в  массовое  производство,  и  об  его   изобретателе   начали
восторженно писать поэты, писатели и журналисты. Что касается моей  матери
Татьяны Серафимовны Пятизайцевой, то она тоже считала, что  рукопись  отца
не преумножит его славы. Бабушки моей нет в живых, матери - тоже. А  я  на
старости лет решила опубликовать  исповедь  своего  деда  -  и  тем  самым
выполнить его давнее желание. Ибо это произведение писалось им явно не для
дома, а для мира, не для семейного архива, а для печати.  Знаю,  у  многих
землян  при  чтении  "Небесного  подкидыша"  возникнет  чувство   обидного
изумления - и даже негодования. Ведь в бесчисленных произведениях поэтов и
писателей  дед  мой  трактуется  как  человек  сказочной  отваги.  По   их
убеждению, именно врожденная храбрость натолкнула его на открытие  Формулы
Бесстрашия.  Всем  известны  строки  поэта  Некукуева:  "Герой   поделился
бесстрашием  личным  со  всеми  людьми  на  Земле!"   Но,   вчитавшись   в
произведение моего деда, люди узнают, что дело обстояло иначе. Они  узнают
Правду. Правда эта,  по  моему  убеждению,  не  унизительна  для  Серафима
Пятизайцева. Но это поймут не сразу и не все.
     Будучи по специальности литературоведицей, не  скрою,  что  правдивое
повествование деда не лишено  недостатков.  Начну  с  того,  что  рукопись
производит впечатление незаконченности, и даже даты под ней нет.  Полагаю,
что автор хотел завершить свое повествование главой о том,  что  его  идея
получила практическое осуществление. Но, как мы знаем, при его жизни этого
не произошло. Заметят  читатели  и  то,  что  это  произведение  внутренне
противоречиво, в нем много недоговоренностей, неясностей. Огорчает  и  то,
что излишне много места уделено различным служебным  склокам  и  абсурдным
проектам, - и в то же  время  о  своем  изобретении  автор  пишет  походя,
невнятно; суть его прибора им не расшифрована. К счастью,  мы  все  знаем,
чем Серафим Пятизайцев одарил человечество!  Благодаря  ему  на  Земле  не
стало страха. Остался страх перед Совестью, но все остальные разновидности
страха  -  побеждены,  и  люди  действуют  разумно  и  смело   при   самых
экстремальных ситуациях. Мы стали смелее, честнее, правдивее. И срок жизни
землян - удлинился.
     Возвращаясь  к  недочетам  повествования,  посетую,  что  дед   порой
разрешает себе некоторую игривость стиля, смакует вульгарные словечки,  не
брезгует блатным жаргоном своего  времени.  Однако  я  сохранила  текст  в
полной  неприкосновенности,  ибо  сознаю   свою   ответственность,   перед
человечеством.

     Марфа Гуляева-Пятизайцева
     Земля No 253
     Ленинград, 2107 год.

                         1. ОДИН ИЗ 7 000 000000

     Начну с того, что никакой я не писатель.
     "Банальное предупреждение", - усмехнетесь вы.
     Согласен: банальное. Более того: затасканное, затрепанное,  затертое,
замызганное.  Но  правдивое.  И  к  сему  добавлю,  что   профессиональным
литератором стать не собираюсь.
     Закончу это свое единственное прозаическое произведение - и больше ни
гу-гу. Другое дело - поэзия.  Иногда,  когда  моя  изобретательская  мысль
отдыхает, я строчу  стихи.  Этот  побочный  творческий  продукт  время  от
времени публикуется в нашей институтской стенгазете "Голос  ИРОДа".  Но  в
печать со своими стихами я не стремлюсь.

                Я в славе вываляюсь весь,
                Когда придет мой час, -
                Но слава ждет меня не здесь,
                Тут ни при чем Пегас.

     Впрочем, это я так, для красного словца; может  быть,  нигде  никакой
славы не будет.
     А это свое  автобиографическое  произведение  я  пишу  для  вашей  же
пользы,  уважаемые  землякиземляне.  Учтите,  нас  на  Земле,  по   данным
последней переписи, семь миллиардов душ, включая и мою.  И  из  всех  этих
миллиардов пока что лишь мне довелось побывать на другой планете. При этом
сразу скажу, что никаких умственных, творческих усилий я к этому  делу  не
приложил. Устроился в полет по дружеской протекции, а грубо  говоря  -  по
межпланетному блату. И через это влип в  такую  передрягу,  что  еле  ноги
унес.
     Правда, пребывание на Фемиде натолкнуло меня на .важное  изобретение.
Но возможен был  и  смертельный  исход.  Вот  тебе  мой  совет,  уважаемый
читатель: опасайся таких блатных путешествий!

                Всегда и всюду действуй честно,
                И сам штурмуй любой редут.
                Ни блат земной, ни блат небесный
                К добру тебя не приведут!

                           2. ЗАГАДОЧНЫЙ ВЗЛОМ

     Скромность украшает мудрых. Поэтому пока что отпихну себя  на  второй
план и сообщу  вам  кое-какие  сведение  о  моем  друге  Юрке  Птенчикове.
Однажды, в давние времена, в нашем  доме  на  Н-ской  линии  Васильевского
острова произошло загадочное событие. Дом тогда еще  дровами  отапливался.
Дров было маловато, в квартирах было  холодновато  и  сыровато  -  поэтому
белье после стирки сушили на чердаке. Дверь чердачную запирали. И вдруг  в
одно воскресное утро дом облетела весть роковая: чердачная дверь взломана!
И взлом тот был не простой, а загадочный. Сами подумайте: дверь  взломана,
а все белье, что сушилось, - в целости. Там из трех квартир белье висело -
и, представьте себе, ни одна наволочка, ни одни кальсоны не  пропали!  Для
чего тогда, спрашивается, взлом было делать?!
     Дабы внести  в  это  дело  уголовную  ясность,  побежали  в  милицию,
мильтона привели. Он констатировал  печальный  факт:  да,  замок  взломан.
Причем не с лестницы, а с чердака. То есть кто-то с крыши через  чердачное
окно проник на чердак и, не покусившись на чужую  нижнюю  одежду,  взломал
дверь, ведущую на лестницу, - и удалился. При таком повороте  события  все
жильцы, как тогда говорилось, опупели от удивления, весь  дом  загудел  от
толков и домыслов. Анфиса Степановна, старушка из 27-й квартиры,  та  даже
утверждала, что это на чердаке не люди"; а ангелы побывали. Потому что как
же это так: белье свободно висит, бери что хошь, а они ничего не  тронули!
Но прочие обитатели дома логически  отвергли  эту  божественную  гипотезу.
Во-первых, двери  взламывать  -  это  поступок,  что  там  ни  говори,  не
ангельский. Вовторых, будь то даже ангелы-распроангелы,  никакого  особого
благородства они не проявили тем, что белье  не  уперли;  ведь  у  них,  у
ангелов, свое небесное обмундирование, им сорочек или там бюстгальтеров не
требуется. И, в-третьих, никаких ангелов  нет,  их  зарубежная  пропаганда
выдумала. Через неделю, после горячих споров и теоретических  рассуждений,
жильцы пришли к выводу, что в этом деле  явно  замешана  гаванская  шпана.
Хулиганы  тайно  проникли  на  чердак  соседнего  дома,  откуда  по  крыше
перебрались  на  наш  чердак  и  совершили  взлом  дверного  замка,   дабы
быстренько вынести все белье по лестнице и затем забодать его на толкучке.
Но в последнюю минуту гаванцам почудилось, что  их  зашухерили,  и  они  в
жуткой панике покинули чердак, не успев совершить замышленного  злодеяния.
Как видите, уважаемый читатель, весь этот вывод построен  на  недоказанных
домыслах. Но не будем смеяться над жильцами дома! Ведь в то, не  такое  уж
отдаленное, время никто на Земле  еще  не  ведал  о  наличии  неопознанных
летающих  тарелок,  никто  знать  не  знал  о  том,  что  Земля  регулярно
посещается иномирянами. Знай это жильцы  дома  -  у  них  бы  хватило  ума
догадаться, что побывали на их крыше  и  чердаке  никакие  не  гаванцы,  а
просто-напросто инопланетники.
     Та чердачная сенсация - так заполонила умы  жильцов,  что  совершенно
заслонила собой другое  событие.  А  состояло  оно  в  том,  что  в  ночь,
предшествующую тому утру, когда был обнаружен  взлом,  кто-то  позвонил  в
квартиру No 25, находившуюся на той лестнице, что вела на чердак.  В  этой
однокомнатной квартирке (бывшей швейцарской) одиноко  обитала  бухгалтерша
ЖАКТа Клавдия Борисовна Птенчикова. Она, естественно, была удивлена -  кто
это будит ее среди ночи?! Когда она сквозь дверь спросила: "Кто там?  Чего
вам надо?" - ей никто не ответил. Но затем она услыхала детский писк  -  и
открыла дверь.  На  лестничной  площадке  стоял,  аккуратно  закутанный  в
добротную теплую одежду, малыш; на вид ему было годика два.
     - Подкидыш!.. Только этого мне не хватало! - воскликнула тетя  Клава.
Затем внесла ребенка в квартиру, уложила на кушетку - не оставлять же  его
на лестнице. И вдруг малыш улыбнулся ей, да так ласково и весело, что  она
мысленно повторила: "Только этого мне не  хватало!"  Но  повторила  уже  в
ином, самом положительном смысле.  Короче  говоря,  она  решила  усыновить
дитя, и вскоре осуществила это, оформив его через загс на свою  фамилию  и
присвоив ему имя Юрий.
     Родителей своих Клавдия Борисовна не знала, воспитывалась в  детдоме,
потом окончила бухгалтерские курсы,  устроилась  счетоводом  в  наш  ЖАКТ,
получила квартиру. А вообще-то, судьба ее не баловала. Замуж вышла поздно,
да и муж попался какой-то несерьезный - вскоре покинул ее ради другой, что
покрасивше. Красотой, честно говоря, тетя Клава не блистала. Зато блистала
она добротой своей. Если в доме кому помощь  нужна  -  все  к  тете  Клаве
бегут. Она и за больным поухаживает безвозмездно, и обиженного  утешит,  и
деньгами из последних своих средств поможет. За ней не только в нашем доме
добрая слава утвердилась, но и в соседних домах. Мало того, слава  та,  по
каким-то космическим каналам, и до одной дальней планеты дошла;  иначе  не
подкинули бы тете Клаве иномиряне своего ребенка. Впрочем, о том,  что  он
не из мира сего, она знать не знала, ведать не ведала. И даже позже, когда
Юрик признался ей, что он  на  Земле  гость,  а  не  хозяин,  она  ему  не
поверила, за выдумку сочла. А та загадочная чердачная  история  произошла,
когда я еще совсем маленьким был. Услыхал я об этом  много  позже,  уже  в
мало-мальски разумном возрасте. Мне взрослые рассказали. Загадочный  взлом
так въелся в их  память,  что  они  много  лет  спустя  его  переживали  и
пережевывали.

                          3. ТРУСОВАТЫЙ ХРАБРЕЦ

     Жили мы с Юриком Птенчиковым по одной лестнице, но до поры до времени
никакой дружбы у нас не намечалось  -  как,  впрочем,  и  вражды.  Был  он
мальчишка как мальчишка. Правда,  добрый,  необидчивый.  Ребята  с  нашего
двора любили его и, любя, Парголовским иностранцем звали. Как известно,  в
Парголове  когда-то  много  ингерманландцев  (в  просторечии  -  чухонцев)
обитало. А у Юрика с речью не все благополучно обстояло: он иногда  как-то
странно, непонятно выражался, слова  коверкал.  Вроде  бы  на  иностранный
манер. Все думали, что это он нарочно выпендривается, чтобы из общей массы
выделиться. Но так как шкет он был невредный, то это ему охотно прощали.
     Когда пришло время, родители определили меня в школу. В ту же школу и
в    тот    же    1-"а"     пошел     и     Юрик.     Так     мы     стали
первоклассниками-одноклассниками. И до выпускных экзаменов вместе учились.
А дружба наша началась с третьего  класса.  Об  этом  подробно  рассказать
надо. В нашем дворе стояло невзрачное одноэтажное строение,  там  продавцы
из продмага пустую тару хранили. Впрочем, хранили - не то слово.  Дверь  в
то тарохранилище они почти никогда не  запирали.  Ребята  с  нашего  двора
часто проникали туда, играли в прятки между штабелями ящиков. И вот в одно
декабрьское воскресное утро  иду  я  по  двору  (мать  меня  в  аптеку  за
аллохолом послала) - и вижу: дверь в склад приоткрыта, и оттуда дым идет и
светится там что-то неровным светом.  И  в  этот  момент  выбегает  оттуда
Борька, восьмилетний шкет с нашего  двора,  и  вопит  бестолково:  "Пожар!
Пожар! Юрка сгорит!" Потом другой мальчишка выскакивает -  Семка  из  26-й
квартиры - и тоже кричит что-то насчет пожара. Оказывается, они вдвоем там
кантовались, какой-то дот возводили из ящиков, потом холодно им стало, а у
Семки-дурака спички имелись, и он  "маленький  -  маленький  костерчик  из
досочек разжег", а огонь вдруг на ящики  перекинулся.  Ребята  эти  своими
силами хотели пожар ликвидировать, а в то время Юрик через двор шагал.  Он
дым увидал, каким-то образом догадался, в чем  тут  дело,  и  поспешил  на
помощь, и как-то так получилось, что едва он в склад вбежал, как  на  него
эти шпанята (конечно, не по злой воле) штабель ящиков  обрушили.  Впрочем,
все это позже выяснилось. А в ту минуту, после того как эти двое из склада
выбежали, оттуда донесся болезненный вопль Юрика. Он  выкрикивал  какие-то
непонятные слова.
     Во дворе в этот момент, кроме меня, этих двух перепуганных  мальчишек
и девчонки Зойки из 27-й квартиры, никого больше не было. И я  понял,  что
именно я должен поспешить на помощь Юрке. Но мне стало страшно.  Несколько
драгоценных секунд я мысленно уговаривал сам себя - и все не мог решиться.
И  тут  Зойка  проскандировала  своим  писклявым  голоском:  "Фимка-бояка,
Фимка-трусишка!" После этого я кинулся в складское помещение.  Я  распихал
горящие ящики, нашел лежащего под ними Юрика - и  выволок  его  на  чистый
воздух. К тому времени во дворе показались взрослые, а вскоре  и  пожарные
подоспели.
     Юрик - бедняга месяц в больнице на Большом проспекте отлежал и  вышел
оттуда с чуть заметной хромотой - это из-за того, что сухожилие  на  левой
ноге было огнем повреждено. Из-за этой микрохромоты его,  когда  призывной
возраст настал, на военную службу не взяли. А у  меня  на  всю  мою  жизнь
осталось чувство  вины:  если  бы  я  не  потратил  нескольких  секунд  на
трусость, то ожог был бы поменьше и никакой хромоты у Юрки  не  получилось
бы.
     Как видите,  при  пожаре  том  никакая  героическая  кончина  мне  не
угрожала. У меня только пальто на  правом  плече  обгорело,  да  на  левой
ладони волдырь от ожога вскочил - вот и все.  Но  тетя  Клава  сделала  из
этого какой-то подвиг, всем стала твердить о моей якобы отваге, а  главное
- навсегда внушила Юрке, что я его от верной гибели уберег. И с  той  поры
он стал считать меня своим спасителем  и  покровителем.  А  когда  его  из
больницы выписали, он первым делом попросил классную нашу наставницу  Нину
Васильевну, чтобы она посадила его за парту рядом со мной. Нина Васильевна
просьбу эту охотно выполнила, отсадила от меня Кольку Пекарева, а  на  его
место Юрик сел. Я против этой рокировки  не  возражал.  Дело  в  том,  что
Колька тот в струнном кружке обучался и часто о музыке толковал, а мне это
было не по нутру (почему - после узнаете). Ну а Нина Васильевна так охотно
согласилась на эту перестановку потому, что я по родному языку хорошо  шел
и мог Юрику пособить. Юрик многие предметы блистательно осваивал, педагоги
прямо-таки дивились его способностям, но из-за неладов с русским языком на
круглого отличника он не тянул. Он и в диктовках ошибки делал, и в  устной
речи иногда какую-то околесицу нес, и в сочинениях на вольную тему не  раз
выдавал фразочки вроде  такой:  "Докторша-глазунья  навязала  пострадальцу
повязку на все оба глаза".  Я,  как  мог,  старался  помочь  ему  овладеть
правильной речью, да и читал он очень много - и все-таки туго шло  у  него
это дело.
     А дружба наша крепла. Теперь Юрик дома у нас стал  бывать.  Родителям
моим он очень по душе пришелся. Он и тете Рите понравился, но ее огорчало,
что он смеется мало. Она решила ему уроки смеха давать, да ничего из этого
не вышло. В нем с годами серьезность нарастала, грусть какая-то.

                         4. ДРУГ НЕ ИЗ МИРА СЕГО

     Настоящая дружба в себя и взаимную критику включает.  В  моей  голове
уже в школьные годы зрели различные проекты, и я делился своими мыслями  с
Юриком - и тот отвергал очень многое. А мне  не  по  душе  было,  что  он,
несмотря на все мои старания помочь ему  русским  языком  овладеть,  очень
медленно в этом деле преуспевает и самые простые поговорки  перевирает  на
свой  лад.  Однажды  (это  было,  когда  мы  в  седьмом  классе   учились)
договорился с ним, что зайду к нему в семь  вечера  и  пойдем  мы  в  кино
"Балтика" - там фильм про шпионов шел.
     - Только  не  опоздай,  -  сказал  мне  Юрик.  -  Помни:  точность  -
вежливость кораблей!
     - Не кораблей, а королей, - сердито поправил я друга. - Пора бы  тебе
перестать иностранца из себя строить, над родным языком измываться!
     И тут Юрий Птенчиков признался мне, что русский язык - не родной  его
язык. Он, Юрий, прибыл на Землю с отдаленной  планеты  Кума  (ударение  на
первом слоге). На этой Куме издавна  существует  такой  обычай:  некоторые
родители подкидывают своих детей на другие планеты - для того  чтобы  дети
их осваивали  инопланетные  языки,  обычаи  и  исторические  факты,  дабы,
вернувшись в зрелом возрасте на Куму, создавать научные труды  по  истории
иных миров и тем способствовать общему развитию своих соотечественников.
     В  дальнейшем  это  послужит   налаживанию   дружеских   межпланетных
контактов. К вышеизложенному Юрик добавил, что военная  техника  и  вообще
техника землян его нисколько не интересует, ибо Кума - планета  мирная.  А
вообще-то. Наука и техника у куманиан стоят на куда более высоком  уровне,
нежели у землян. В этом отношении Куме у Земли  учиться  нечему;  это  все
равно как если бы студент-отличник пятого курса захотел бы брать  уроки  у
школьникавторогодника.
     Далее он поведал мне, что Кума -  планета  весьма  древняя,  и  у  ее
обитателей  давно  .выработалась  наследственная  генетическая  культура..
Куманиане и куманианки рождаются уже со знанием основ математики,  физики,
химии, географии и истории. И, разумеется, они  являются  на  свет  вполне
грамотными. И вот это-то врожденное знание родного языка мешает ему, Юрию,
в освоении языка русского.
     - Я бы освоил его не хуже, чем ты, Фима,  но  в  моем  черепе  прочно
угнездились грамматические правила куманийской бытовой и письменной  речи,
и  они  все  время  вступают  в  драку  с  нормами  земной  словесности  и
письменности. Поэтому  не  дивись,  Фима,  что  у  меня  иногда  возникает
неправильное говорение, - закончил он свое признание.
     - А тетя Клава знает, откуда тебя к ней подбросили?
     - Моя маманя земная знает,  я  ей  говорил.  Но  она  не  верит.  Она
повелела   мне   в   тряпицу   помалкивать,   а   то   подумают,   что   я
психоненормальный. Это я только тебе, по дружеству...
     - Не бойся, куманек, я тебя никому  не  выдам.  Вот  если  бы  ты  со
шпионским заданием к нам прибыл, если б ты резидентом был, я бы тебя своею
собственной рукой укокошил. Но ты, я вижу, вреда землянам не причинишь.
     - Курв я буду, если причиню! - воскликнул Юрик.
     - Только не "курв", а "курва", - поправил я иномирянина.  -  Пора  бы
тебе освоить кое-какие необходимые слова!
     - Во-во! Давно пора!  Но  не  ладится  у  меня  дело  с  необходимыми
словами. В кумианском языке похвалительных слов много, а вот  осудительных
- один, два, - и фиг с маслом. А ведь я здесь земной язык полностью должен
в свой ум вобрать. Когда на Куму окончательно вернусь, я  там  профессором
стану, специалистом по земной словесности.
     - Ладно, Юрик, по части необходимых слов я над тобой шефство  возьму.
Буду расширять твой словесный кругозор.
     - Спасибо, Фима!.. Обогащай меня!.. Беден, беден наш кумианский язык.
Ведь вот, например,  на  букву  "Д"  только  двумя  словами  я  могу  себя
критиковать: "Уп - домтиа" и "Уп - дионлат".Это значит: "Я -  непослушный"
и "Я - слишкомнеторопливоработающий". А по-вашему, поземному, на эту букву
- целая алмазная россыпь: я - дурак, дурень, дурошлеп, дуралей,  двоечник,
дармоед...
     -  Дебил,  домушник,   душегуб,   держиморда,   демагог,   дегенерат,
двурушник, диверсант, дебошир, - - продолжил я.
     - Боги мои, какое речное богатство! - восхищенно прошептал Юрик.
     - Богатство речи, -  поправил  я  иномирянина  и  добавил,  что  могу
составить для него  словарик  строгих  слов  от  слова  "алкаш"  до  слова
"ябеда", И он может взять его с собой на свою Куму. Но иномирянин  ответил
мне, что никаких книг, никаких записей увозить с Земли он не имеет  права.
Только то, что есть в голове!

                    5. Я УЗНАЮ, ЧТО В НЕБЕ ЕСТЬ ФЕМИДА

     После школы  я  успешно  сдал  экзамены  в  Проекционио-теоретический
институт, а закончив его, поступил работать в ИРОД (Институт  Рациональной
Организации  Досуга).  Что  касается  Юрия,  то  ему  нужна  была  работа,
помогающая обогащению его устного словаря. Поэтому он устроился  продавцом
в букинистический магазин. Однако вскоре понял, что устная речь книголюбов
слишком стерилизована, в ней отсутствуют "твердые словечки", что ему нужно
выйти на широкий словесный простор. Какое-то время был он банщиком, затем,
сменив  еще  несколько  специальностей,  наконец  стал   гардеробщиком   в
столовой.
     Теперь жизнь наша текла по разным руслам, но дружба продолжалась, и я
был в курсе его бытия. Все свободное время Юрий проводил  за  чтением,  но
устная речь его по-прежнему не была гладкой. И очень  тяжело  шло  у  него
дело с освоением "строгих" слов, хоть был он очень старателен.  Иногда  он
даже в ИРОД мне звонил:
     - Фима, срочно проэкзаменуй меня на букву "С"! Перечисляю: скупердяй,
соблазнитель, сволочь, слабак, склочник, совратитель, скандалист, слюнтяй,
стервец, скопидом, спекулянт, симулянт, сопляк...
     - Садист, сутенер, свинтус, сутяга,  скобарь,  супостат,  саботажник,
сквернослов, самодур, сквалыга, - перехватывал я эстафету.
     - Какая роскошь! Как богата словесность  земляная!  -  восклицал  мой
друг.
     - Не "земляная", а "земная", - поправлял я его.
     С такими запросами Юрик обращался ко мне  не  раз,  и,  к  сожалению,
ответы мои слышал не только он. Телефон  общего  пользования  находится  в
курительном коридорчике нашего ИРОДа, вход туда никому  не  запрещен...  И
именно здесь зарождаются сплетни.
     Добрая старенькая тетя Клава умерла, когда Юрию  шел  двадцатый  год.
Похоронил он ее со всеми возможными почестями. Теперь  он  одиноко  жил  в
однокомнатной темноватой квартирке. Жил скромно и всю свою зарплату тратил
на книги. Однажды он сказал мне, что когда закончит земное образование, то
перед отлетом на Куму  он  все  эти  тома  бесплатно  отнесет  в  районную
библиотеку. Ведь никаких книг и вещей подкидышам брать с чужих  планет  не
положено - только умственный багаж да ту одежду, что на них.
     - Это хорошо, Юрик, что ты такой добрый и честный, - констатировал я.
- Ты даже ненормально-честный, я это давно заметил. Но кое-что мне в  тебе
не нравится.
     - А что именно? Говори нараспашку.
     - Не нравится мне, что живешь ты, как монах. В хавире твоей - никаких
следов женского присутствия. И вообще за девицами Совсем не  ухлестываешь.
Ты что, в святые записался?
     - Нам, подкидышам, нельзя на чужепланетницах жениться, - тихо ответил
Юрик.
     - Чудило, никто тебя в загс не гонит! Ведь и помимо загса можно...
     -  Фима,  я  не   предатель,   не   мошенник,   не   инсинуатор,   не
христопродавец, не блудень! Я не могу изменничать своей невесте.
     - Так женись на ней! Чего же проще!
     - Но она - не  здесь.  Я  ее  на  Куме,  как  это  у  вас  говорится,
засковородил.
     - Юрка, ты в своем уме?! Как ты мог  на  Куме  девушку  захороводить,
ежели ты почти с пеленок на Земле околачиваешься?!
     - Фима, раскроюсь тебе....  Когда  мне  пятнадцать  лет  звякнуло,  я
заимел право летать на родную Куму. Мне тогда особые таблетки прислали.  Я
там много  времени  прохлаждаюсь.  Поэтому  и  с  русским  языком  у  меня
торможенье; то я на Земле по-землянски говорю, то на Куме, покуманийски, -
а в голове паутина получается.
     Признание моего друга ошеломило меня. Ведь вся его жизнь шла  у  меня
на виду, и мне было известно, что за все годы нашего знакомства он  никуда
далеко из Питера не отлучался. В то же время я знал, что он не способен на
преднамеренную ложь. Но если он верит в  это  раздвоение  своего  бытия  -
значит, он болен психически...
     - Не бойся, я на все проценты психонормальный, -  словно  угадав  мои
мысли, продолжил разговор Юрий. - Мне давно надо было вскрыть перед  тобой
эту секретную тайну. Но один наш мудрец так высказался: "Если твоя  правда
похожа на ложь - молчи, дабы не прослыть лжецом". Я боялся, что ты мне  не
поверишь. А с другой стороны,  боялся,  что  поверишь  -  и  тогда  с  умя
спятишься.
     - Не бойся, куманек, ум у меня прочный, - резонно возразил  я.  -  Но
объясни мне, как ты ухитряешься незаметно с Земли ускользать  в  эти  свои
космические самоволки?
     - Для ускользновений я пользуюсь законом сгущенного времени. Заглотаю
особенную таблетку - и мое десятиминутное отсутствие  на  Земле  равняется
моему двухмесячному пребыванию в космосе и на Куме. Веруешь мне?
     - Верю, Юрочка. Но верю умом, а не воображением.
     - Фима, тебе надо побольше фантастики читать. Фантасты уже  научились
и останавливать время, и удлинять его, и укорачивать, и  скособочивать,  и
спрессовывать, и расфасовывать...
     -  Повторяю,  Юрик:  я  тебе  верю,  -  прервал   я   словоохотливого
иномирянина. - Но ты фантастикой мне голову не задуривай! Не забывай,  что
я тружусь в серьезном научном институте, и там у нас - никакой фантастики,
там у нас - реальная забота об улучшении быта трудящихся!.. Кстати, как на
твоей Куме с зарплатой дела обстоят? Деньги-то у вас существуют?
     - Существуют, - ответил инопланетчик. - Но деньги у нас устные.
     - То есть как это "устные"? - удивился я.
     - А так. Никаких банкнотов, никаких монет. В конце суртуга,  то  есть
месяца, к каждому турутаму, то есть работающему, подходит тумпрон, то есть
бухгалтер, и сообщает, сколько Тот заработал  бутумов,  то  есть  денежных
единиц. Турутам прочно и точно запоминает сумму и тратит ее в магазинах по
своему усмотрению. Он выбирает себе вещи, продукты, а продавец каждый  раз
говорит ему: "Вы истратили столько-то". А он продавцу  отвечает:  "Учту  и
вычту".
     - Ну, Юрка, вот это уже  какая-то  бредовая  фантастика  началась.  В
сгущенное твое время я поверил, а в устные деньги  -  не  могу.  Ведь  при
такой финансовой системе все магазины и универмаги за один день прогорят.
     - Нет, Фимушка, на Куме у нас пожаров не наблюдается. Положа руку  на
солнце, скажу тебе, что не лгу! Я - не врун,  не  лгун,  не  вральщик,  не
обмаиник!.. И ты  своими  зрачками  можешь  в  этом  убедиться.  Вообще-то
посторонних пассажиров брать на звездолеты не полагается, но насчет тебя я
договорюсь. Ведь ты - мой ангел-спаситель!.. На Земле никто и  не  заметит
твоего неприсутствия, так что никакого прогула не будет. А  на  Куме  тебя
встретят дружеским гимном!
     - Так у вас там тоже музыка есть? - огорченно спросил я.
     - Есть! - радостно воскликнул иномирянин. - И такая  звучимость,  что
хоть святых в дом приноси, как у вас говорится.
     - Нет, Юрик, на Куму к тебе в гости я не полечу, - твердо ответил  я.
-  Ты  ведь  знаешь,  какое  у  меня  отношение  к  музыке...  Мне  бы  на
какой-нибудь тихой планете побывать, отдохнуть от земного шума.

                Хотел бы один я дожить на планете,
                Где нет ни роялей, ни джазов, ни ВИА,
                Где нет никаких сослуживцев и сплетен,
                Где ждет меня уединенная вилла!

     И тут мой друг признался, что на полпути между Землей и Кумой имеется
планета, на которой сейчас обитает лишь один ученый -  куманиапин.  Однако
никаких  вилл  и  коттеджей  там  нет.  Там  есть  здание  бывшей  тюрьмы,
переоборудованное в научный центр по изучению одиночества.  В  том  здании
идеальная тишина, а  кругом  -  джунгли,  в  них  звери  беспощадные.  Для
колонизации та планета непригодна. Тюрьма же была воздвигнута  специальной
технической экспедицией по приказу судебной комиссии.  В  эпоху  жестокого
средневековья туда ссылали тяжелейших преступников. Посадят их в старинный
звездолет тихолетный - и везут туда, и рассаживают  по  звуконепроницаемым
камерам.
     - Юрик мне бы такое наказание со строгой звукоизоляцией! Мне бы такое
средневековье! А как та планетка называется?
     В ответ Юрий певуче и невнятно произнес какое-то длинное слово.
     - Как? Как? - переспросил я.
     - Ну, это, если перевести, у нас так одна богиня судебная  зовется  -
вроде вашей Фемиды. И планету так окрестили.
     - А большие сроки тем уголовникам давали?
     - Очень громоздкие! Даже  до  трех  месяцев,  если  на  земное  время
пересчитать.  Были  случаи  схождения  с  ума,  были  случаи  погибельного
бегства. Слава богу, что все это - древняя история.
     - Дальше, дальше рассказывай, - потребовал я.
     - Когда тюрьму отменили, туда, на Фемиду, отбыла специальная  бригада
от Академии Всех Наук и организовала там филиал куманианского института по
изучению одиночества. И назвали это так: Храм  Одиночества.  В  погоне  за
одиночеством, чтобы сотворить ценные  рефераты  на  эту  тему,  на  Фемиду
хлынули  ученые  -  одиночествоведы,  они  по  четверо  в  каждой   камере
угнездились.
     - Не очень одинокое одиночество, - съехидничал я. На ушибах - учатся,
- продолжал Юрик. - Такое  перевыполнение  было  признано  антинаучным,  и
ввели новое правило: в Храме Одиночества для полного освоения  одиночества
имеет право обитать только один научный работник. Сейчас там работает  над
диссертацией один известный одиночествовед, но на Куме летают  слухи,  что
скоро тема будет закрыта и после него на Фемиду никого не пошлют.
     - Значит, опустеет этот райский уголок! Вот бы мне туда!
     - Не шутействуй, Фима! Ведь Фемида - самое  страшное  место  во  всей
Вселенной! Тогда на этом и кончился наш разговор. Я его отлично запомнил.

                               6. Я О СЕБЕ

     Однако что же это о себе я помалкиваю?

                Есть и для скромности предел,
                Не скромничай до одури, -
                Иначе будешь не у дел,
                Зачислен будешь в лодыри.

     Я рос в шумно-культурной семье. Отец и мать - пианисты. Туше  у  отца
очень сильное. До ухода на пенсию он вел музыкальные  кружки  в  различных
клубах, а днем упражнялся на рояле дома; мать, наоборот, днем  преподавала
музыку  в  школе,  а  домашний   инструмент   использовала   по   вечерам,
совершенствуя стиль игры. Мало того, в квартире нашей обитает  тетя  Рита,
по специальности - дура. Это было ее амплуа,  она  на  эстраде  изображала
этакую симпатичную дурочку. Партнер задавал ей  вопросы,  а  она  в  ответ
хохотала глуповатым смехом и заражала публику неподкупным весельем. То был
ее коронный номер. Дома она,  чтобы  не  утерять  квалификации,  ежедневно
упражняется в смехе - даже выйдя на пенсию.
     Родители намеревались пустить меня  по  звуковому  руслу,  но  вскоре
убедились, что музыкальным слухом я не обладаю. Иногда мне хотелось, чтобы
у меня вообще слух отсутствовал,  -  так  нервировал  меня  шум  домашний.
Помню, когда я учился во втором классе, во время медосмотра  врач  спросил
меня, нет ли жалоб на здоровье. Я ответил, что есть жалобы на уши:  нельзя
ли меня  как-нибудь  оглушить  медицинским  способом?  Медик  рассердился,
сказал, что такие шутки неуместны.
     К музыке у меня особое отношение, да и вообще ко всякому шуму. Думаю,
тут трусость виновата. Когда мне было шесть лет, родители снимали  дачу  в
поселке Мухино. Там в роще  стояло  полуразрушенное  каменное  строение  -
Барский дворец, как именовали его  местные  жители.  Все  родители-дачники
запрещали своим детям ходить туда; говорили, что там опасно. Но  именно  в
такие запретные места и тянет мальчишек.  Однажды  мой  двоюродный  братец
Женька, которому  было  уже  одиннадцать  лет,  милостиво  пригласил  меня
побывать с ним в Барском дворце. И вот по выщербленным ступеням вошли мы в
бельэтаж, в небольшой зал. Пол там был  завален  битыми  кирпичами,  пахло
плесенью. Часть сводчатого потолка отсутствовала, и в большущую дыру виден
был второй этаж. Уцелевшая часть свода нависала над  нами.  Казалось,  что
она вот-вот на нас обрушится. Я встал  у  окна,  чтобы  сразу  сигануть  в
оконный проем, когда начнется обвал. Женька догадался, что мне  боязно,  и
молвил презрительно:
     - Эх, Фимка, да ты трусяга!
     Осенью того же года, когда родители со  мной  вернулись  в  город,  я
однажды,  набегавшись  во  дворе,  уснул  на  кушетке  возле  рояля.   Мне
приснилось, что я опять в Барском дворце и надо  мной  нависает  кирпичный
свод. И  вдруг  послышался  грохот.  Я  проснулся  от  страха,  -  а  это,
оказывается, отец присел к роялю и начал наигрывать что-то очень  громкое,
только и всего. Но с этого дня я невзлюбил всякую музыку. Правда,  меня  и
прежде к ней не тянуло - но теперь она  стала  вызывать  во  мне  какой-то
подсознательный страх.
     При всем моем особом отношении к музыке родителей своих я люблю.  Они
люди добрые. Добрые к людям, добрые к животным. В те  годы  они  частенько
приводили с улицы бродячих собак, приносили бездомных кошек. Но животные у
нас долго не задерживались - из-за музыкального  шума.  Поживет-поживет  у
нас какой-нибудь барбос, откормится, наберет нужный ему  Вес,  а  потом  -
выведет его отец на очередную прогулку, и  драпанет  пес  без  оглядки,  в
надежде найти себе более тихую  обитель.  И  кошки  тоже  не  приживались.
Исключением был кот Серафим (сокращенно - Фимка).  Тихий  был,  степенный,
воровал только в исключительных случаях. Музыки боялся,  смеха  тоже;  как
тетя Рита начнет хохотать - он на постель или на диван прыгает,  на  спину
ложится и уши передними лапками зажимает. А из дома не убегал, хоть и имел
эту возможность; весной, в  пору  кошачьих  свадеб,  его  во  двор  гулять
отпускали. Родители за верность дому очень его уважали, и меня из уважения
к нему тоже Серафимом назвали. Отец потом мне рассказывал, что когда он  с
матерью  пришел  в  загс  меня  регистрировать,  то  делопроизводительница
поначалу не хотела такое имя в метрику вписывать,  потому  как  был  некий
лжесвятой   Серафим    Саровский,    которому    царь    Николай    Второй
покровительствовал. Но отец ей толково объяснил, что мне в честь кота  имя
дают, и тогда регистраторша сказала, что это вполне законно.
     Этот кот памятен мне и тем, что благодаря ему я еще в ранние школьные
годы смог проявить свои изобретательские способности. Зная, что  Фимка  не
меньше меня страдает от шума, я, из чувства солидарности, решил  облегчить
ему жизнь. Замерив длину его ног и туловища, я соорудил  фанерную  конуру;
изнутри, для звукоизоляции, я обил ее старым ватином и  отчасти  -  мехом,
использовав для  этого  свою  шапку-ушанку.  Родители  отнеслись  к  этому
отрицательно. К сожалению, и мой тезка - тоже.  Он  обходил  стороной  это
уютное звукоубежище. А когда я попытался втолкнуть его туда, он зашипел на
меня. Надо думать, тут сказался возрастной консерватизм.

                          7. СЛУЖЕБНЫЕ НЕВЗГОДЫ

     Задача ИРОДа - путем  усовершенствования  бытовой  и  прочей  техники
устранять из  повседневного  быта  всяческие  стрессовые  ситуации  и  тем
способствовать продлению жизни людской. Профиль института весьма широк,  в
нем  много  отделов,  секций  и  подсекций.  Я  -  сотрудник  секции,  где
проектируются приборы бытовой безопасности. Но не о своей работе поведу  я
сейчас речь.
     Рядом с моей секцией находится Отдел Зрелищ. Не так давно  сотрудники
этого отдела разработали проект четырехэкранного кинозала. Кому-из вас  не
приходилось, польстившись на интригующее название фильма и честно купив на
него билет, быстренько убедиться, что картина скучна,  что  актеры  играют
плохо, что деньги потрачены  вами  напрасно?  Некоторые  зрители  в  таких
случаях устремляются к  выходу;  другие,  зевая  и  чертыхаясь,  сидят  до
последнего кадра. Но и те, и другие покидают зал с чувством раздражения  -
а это, как известно, сокращает сроки нашего  бытия.  А  теперь,  уважаемый
читатель, порадуйтесь проекту ИРОДа.
     Вы входите в просторный зал. На каждой из четырех стен -  по  экрану.
Кресла - вращающиеся; так надо. Между  ними  -  интервалы;  так  нужно.  В
подлокотнике каждого кресла - четыре кнопки. В начале сеанса  все  сиденья
повернуты к экрану No 1. Вы садитесь, надеваете наушники, нажимаете кнопку
звукоприема No 1. На экране - фильм из жизни молодого  ученого.  Он  хочет
подарить миру свое изобретение, но его  соперник  вставляет  ему  палки  в
колеса. Однако с самого начала ясно, что справедливость восторжествует,  и
вам эта ясность почему-то не нравится; ведь вы знаете,  как  тернист  путь
каждого  изобретателя.  Огорчает  и  то,  что  роль  молодой  (по  замыслу
драматурга) подруги ученого исполняет престарелая жена режиссера.

                Играя девушку влюбленную,
                Надев роскошный сарафан,
                Старушка - дама пенсионная,
                Кряхтя, вползает на экран.

     - Опять эту мымру вытащили! - бормочет  зритель,  сидящий  справа  от
вас, и делает поворот на 45 градусов влево. Зритель же, сидящий  по  левую
сторону, делает поворот вправо. "А я рыжий, что  ли!"  -  мелькает  у  вас
мысль,  и  вы  поворачиваетесь  сразу   на   90   градусов   и   нажимаете
соответствующую  кнопку  звукоприема.  У  вас  перед  глазами  и  ушами  -
детективная  погоня  за  дефективным  негодяем,  похитившим   из   частной
коллекции полотно Айвазовского. Под бодрую песню о трудных буднях  милиции
каскадеры мчатся по улице, ставят свои  машины  на  дыбы,  лавируют  между
автобусами. "Все ясно, не уйдет сукин сын от погони ", - догадываетесь  вы
и, совершив новый  поворот,  приступаете  к  созерцанию  кинокомедии.  Там
происходит что-то очень смешное. Заливистым молодежным киносмехом  смеется
изящная девушка в джинсах; добротным крестьянским смехом смеется ее мать с
подойником в руке; бодро хохочет молодой человек  спортивно-физкультурного
вида. Но это им смешно, а вам почему-то скучно. Дабы не  чувствовать  себя
тупицей, лишенным чувства юмора, вы совершаете еще один поворот  -  и  вот
перед вами фильм из  жизни  животных,  заснятый  при  помощи  дальнозоркой
оптики. Медведица со своими потомками  расположилась  на  лесной  полянке;
бобры заняты сооружением  плотины;  олени  пасутся  в  тундре.  Все  очень
разумно, всему веришь, К тому же животные не  знают,  что  их  снимают,  и
поэтому,  в  противоположность  актерам,  ведут  себя  очень  естественно.
Радуясь достижениям киноискусства, вы с интересом смотрите фильм до  конца
и покидаете зал с чувством удовлетворения.  Никаких  стрессовых  ситуаций!
Сами того не замечая, вы сберегли частицу своего здоровья,  продлили  свою
жизнь! А кто вам в этом помог? Вам помог ИРОД!  Увы,  уважаемые  читатели,
должен вам сообщить, что проект  'этот  положен  в  долгий  ящик.  До  его
обсуждения все ироды - в кулуарных разговорах - толковали о том, что это -
крупное достижение, которое приумножит славу ИРОДа.  Но  вот  настал  день
обсуждения -  и  первым  выступил  Герострат  Иудович,  наш  директор.  Он
признал, что сама по себе идея прогрессивнопрекрасна, но тут  же  трусливо
добавил, что ее осуществление встретит свирепое  сопротивление  актеров  и
что даже некоторые отсталые зрители будут недовольны. За  ним  слово  взял
наш почтенный  завлаб  Афедрон  Клозетович  и  долго  бубнил  о  том,  что
строительство нового кинотеатра потребует колоссальных  расходов,  а  это,
учитывая хозрасчетные взаимоотношения, приведет к финансовому краху ИРОДа.
После этих двух речуг стали выступать рядовые ироды, и  каждый  находил  в
проекте какой-нибудь  недостаток;  обсуждение  превратилось  в  осуждение.
Придя домой, я обо всем этом рассказал Насте, и она озарила  меня  улыбкой
No 16 ("Нежное сочувствие"). Но потом спросила, сказал ли я там что-нибудь
в защиту этого проекта. Я признался, что ничего не сказал.
     Ночью приснился мне Юра Птенчиков. Он слезно  просил  меня  сотворить
стихотворение, состоящее сплошь из осудительных слов. Проснувшись,  я  сел
за стол и стал слагать строфы. К  полудню  стихотворение  было  готово,  я
переписал его начисто, и когда на  следующий  день,  в  воскресенье,  Юрик
пришел к нам в гости, я прочел ему свой труд. Мой  друг  мгновенно  выучил
его наизусть. Он был в восторге, он  заявил,  что  заимел  ценное  научное
пособие. А вот Настя была недовольна. Она сказала, что лучше бы  мне  было
на совещании в ИРОДе честно высказаться  прозой,  чем  исподтишка  кропать
такие стихи. И тогда я  решил  всенародно  опубликовать  свое  критическое
творение - и тем доказать себе и другим, что я не трус.
     В  понедельник  я  явился  в  ИРОД  раньше  обычного  и  поспешил   в
демонстрационный зал, где висела свежая стенгазета "Голос  ИРОДа".  Видное
место  в  ней  занимала  передовица  Герострата  Иудовича  "Усилим   взлет
самокритики!". Поначалу решив, что мое  стихотворение  будет  куда  больше
способствовать такому взлету, я хотел  налепить  его  на  передовицу  -  и
извлек из портфеля рукопись, а также тюбик с клеем и кисточку. И  тут  мне
стало боязно, по спине пробежал холодок. Похоронить  под  своим  творением
статью директора я не решился, я наклеил рукопись на  какие-то  заметки  в
нижнем углу стенгазеты - и отошел в сторонку, дабы поглядеть на дело ума и
рук своих. На фоне машинописных листков моя  рукопись  резко  бросалась  в
глаза. Подписи под ней я не поставил, -  но  ведь  все  ироды  знают,  что
только один я во всем институте  пишу  стихи...  Спине  моей  опять  стало
холодно, меня охватило чувство неуюта и тревоги, будто я  вскарабкался  на
высоченный скользкий утес и не знаю, как с него спуститься. Тем временем в
противоположном конце зала показалась чья-то  фигура,  начинался  трудовой
день... Я заторопился в свою секцию, сел за  рабочий  стол  и  стал  ждать
того, что будет. Оба моих секционных сотоварища отсутствовали; один был  в
отпуске, другой на бюллетене. Не прошло  и  часу,  как  ко  мне  ворвалась
Главсплетня. Своим лающим голосом эта конструкторша сообщила  по  большому
секрету, что все ироды собираются  меня  бить,  а  директор  вызвал  наряд
милиции, чтобы посадить меня на пятнадцать суток.
     - За что?! - неуверенным голосом спросил я.
     - За то! - пролаяла Главсплетня - и удалилась.
     Волна  тоскливого  страха  накатила  на  меня.   В   мозгу   возникло
четверостишие:

                Стихи писал я смело,
                Имел отважный вид, -
                Но стал бледнее мела,
                Узнав, что буду бит.

     Минут двадцать я сидел, ожидая, что сослуживцы ворвутся в  комнату  и
приступят к кулачной расправе. Но  никто  не  нарушил  моего  одиночества.
Тогда я решился пойти в демонстрационный зал, поглядеть, что там делается.
Возле  стенгазеты  стояли  несколько  иродов  и  обсуждали  мое  творение.
Оказывается, никто из них не собирался меня бить, ибо каждый считал, что к
нему лично стихотворение никакого отношения не имеет. И  каждый,  с  плохо
скрываемым удовольствием, печалился за своих сослуживцев,  которых  я  так
метко  разоблачил.  При  этом  все  стоящие  возле  стенгазеты  со  смаком
перечисляли имена тех иродов, которых в данный момент поблизости не  было.
Мне стало ясно, что  никакого  рукоприкладства  по  отношению  ко  мне  не
предвидится. И никакой милиции  в  зале  не  видно.  Все  Главсплетня  мае
набрехала!
     Дело окончилось тем, что стенгазета была снята со стены, а  директор,
Герострат Иудович дал мне выговор в приказе  "за  нетактичное  поведение".
Перед этим он вызвал меня в свой кабинет и доверительно  сообщил,  что  он
скрепя сердце вынужден дать мне этот  выговор,  а  не  то  завлаб  Афедрон
Клозетович будет на него в обиде за то, что он, директор, никак не наказал
меня. Ведь всем ясно, что в моем стихотворении речь идет именно о завлабе.
     С успокоенной душой вернулся я в свою секцию и принялся за работу.  К
концу рабочего дня ко  мне  неожиданно  заглянул  Афедрон  Клозетович.  Он
поинтересовался, как идут мои изобретательские дела, а потом  вдруг  хитро
улыбнулся и сказал:
     - Это, конечно, между нами, но очень понравился мне ваш стишок. Очень
хитро и тонко вы нашего Герострата Иудовича на  перо  поддели!  Прямо-таки
живой словесный портрет его дали! Уважаемый Читатель! Дабы вы были  вполне
в курсе  дела,  приведу  здесь  свое  стихотворение  полностью.  Если  оно
придется вам по душе - можете его переписать и вывесить на видном месте  в
своем учреждении. Это, несомненно, послужит повышению уровня  товарищеской
самокритики.

                МОЕМУ СОСЛУЖИВЦУ

                Ты - мой сослуживец, однако
                Скажу тебе честно, как друг:
                Ты - Сволоч без мягкого знака,
                Ты - Олух, Лопух и Бамбук!
                Ты - Хам, Губошлеп, Забуддыга,
                Нахлебник, Кретин, Обормот,
                Обжора, Бесстыдник, Ханыга,
                Растратчик, Раззява, Банкрот!
                Ты - Трус, Паникер, Проходимец,
                Прохвост, Лихоимец, Злодей,
                Обманщик, Стяжатель, Мздоимец,
                Ловчила, Лентяй, Прохиндей!
                Ты - Лжец, Анонимщик, Иуда,
                Фарцовщик, Охальник, Наглец,
                Поганец, Подонок, Паскуда,
                Тупица, Паршивец, Стервец!
                Ты - Рвач, Пасквилянт, Злопыхатель,
                Алкаш, Охламон, Остолоп,
                Пижон, Подхалим, Обыватель,
                Фигляр, Саботажник, Холоп!
                Годами молчал я, как рыба, -
                Но правду поведать пора!..
                Скажи мне за это спасибо
                И в честь мою крикни: УРРРА!

                          8. КВАРТИРНЫЕ НЕВЗГОДЫ

     Читателям почему-то всегда интересно, женат или холост герой того или
иного повествования, даже если само повествование не очень их  интересует.
Рад объявить уважаемым читателям, что я  женат.  И,  представьте  себе,  -
удачно.

                Скажу, холостякам назло,
                Что мне с женою повезло, -
                Я создал прочную семью,
                А мог нарваться на змею!

     В юности я мечтал, что подругой моей  жизни  станет  неведомая  немая
красавица. Но потом прочел  где-то,  что  зарегистрированы  случаи,  когда
немые  обретали  дар  речи  и  тогда  становились   очень   горластыми   и
разговорчивыми. Поэтому поиски мои окончились  тем,  что  я  взял  в  жены
говорящую, но не говорливую девушку с мягким, добрым характером. И  имя  у
нее спокойное, уютное: Настя. И профессия у нее тихая, бессловесная: она -
массажистка. Мы живем  душа  в  душу  -  хоть  иногда  и  .конфликтуем.  В
характере Насти есть кое-какие загогулины - и это даже хорошо, это  делает
нашу жизнь более интересной.

                Пусть жена полна серьезности,
                Ей за это честь и слава, -
                Но один процент стервозности -
                Не отрава, а приправа.

     Свадьбу  мы  справили  скромно.  На  ней,   кроме   Насти   и   меня,
присутствовали наши родители, а из гостей - три Настины сослуживицы и  мой
друг - иномирянин Юрик. Я заранее упросил  отца  и  мать  не  сопровождать
празднество музыкой, и просьба моя была выполнена. Вот только тетя Рита не
воздержалась от шума,  объявила  "пятиминутку  смеха",  которую  растянула
минут на пятнадцать. Из вежливости пришлось и всем остальным подхохатывать
ей.
     Вскоре после рождения дочки у нас устроилось дело с жильем,  и  мы  с
Настей  и  Таткой  поселились  на  Гражданском   проспекте   в   отдельной
двухкомнатной. Я заранее предупредил  супругу,  что  никаких  телевизоров,
транзисторов и прочих шумовых изобретений не потерплю в нашем жилище, -  и
она согласилась. Но тишина в квартире зависит не только от ее  обитателей.
Оказалось, что над нами живет выпускница консерватории, владелица  мощного
рояля, а под  нами  -  семейка,  обожающая  рок-музыку.  Когда  музыкантша
слишком громко начинала наяривать на рояле, я посылал наверх Настю,  чтобы
она попросила ее играть потише. А когда снизу доносились яростные  шумовые
вспышки, я сам спускался к меломанам и вежливо просил  их  прекратить  это
звукоблудие. Но уговоры наши почти никакого действия  не  оказывали,  и  я
понял, что нужно искать обмен.

                Милей мне волки и медведи
                И разъяренные слоны,
                Чем те двуногие соседи,
                Что музыкой, увлечены.

     После недолгих поисков  мы  обменялись  на  квартиру  в  Купчине.  По
уверениям ее жильцов, она была очень тихая: сверху - чердак,  а  под  ними
живет  глухой  зоотехник  в  отставке.  Вскоре  выяснилось,  что  мы,  как
говорится, сменяли быка на индюка. Зоотехник действительно был глухим - но
на все 100 %; поэтому он, чтоб лучше слышать  телевизор,  включал  его  на
полнуюгромкость. Я понял, что для нас назревает новый обмен.
     Короче говоря, за минувшие восемь лет  мы  сменили  пять  адресов.  И
каждый раз нарывались на соседство то с  исполнителями,  то  с  любителями
громкой музыки. Но в прошлом году счастье вроде бы улыбнулось  нам  -  это
когда мы обменялись на Выборгский район. Правда,  санузел  -  совмещенный,
потолок - с протечками, но зато тихо. Я так и сказал  Насте:  лучше  тихая
хижина, чем шумный дворец. Но когда мы с  помощью  Юрика  (он  при  каждом
переезде нам помогал)  стали  расставлять  мебель,  Настя  вдруг  села  на
кушетку, усадила рядом с собой Татку  -  и  заплакала.  Сквозь  слезы  она
заявила, что мы, мол, уперлись в жилищный тупик, что  я  и  отсюда  захочу
меняться, но сюда уже никакой дурак не поедет.
     Я, признаться, был ошеломлен этим слезным бунтом  моей  супруги,  тем
более, что и Татка к ее плачу примкнула. И  тут  слово  взял  мой  друг  -
иномирянин.
     - Настечка, затормозите свои рыданья!  Не  так  уж  здесь  антиуютно!
Радуйтесь тому, что есть! Один мудрец с моей планеты так выразился:  "Если
ты будешь рад некрасивому цветку, то он обрадуется твоему обрадованью -  и
станет красивым". Высказывания Юрика всегда вызывают у Насти улыбку. И  на
этот раз она порадовала его улыбкой No 18  ("Дружеское  взаимопонимание"),
но затем снова заплакала.
     И тут опять заговорил  Юрик.  Голос  его  дрожал  от  сочувствия.  Он
сказал, что мы переутомились и что нам надо на время сменить обстановку. В
ближайшее время он снова собирается слетать на родную Куму, где  его  ждет
невеста. Он зовет нас в гости. Бесплатным транспортом, питанием  и  жильем
он нас обеспечит. Правда, водители звездолетов не  имеют  права  брать  на
борт иномирян, но тут дело особое: ведь я - его спаситель. К тому  же  его
папаня  -  диспетчер  главного  куманийского  звездодрома.  Юрик   с   ним
договорится... Мы должны учесть и то, что путешествие на Куму нисколько не
нарушит наших земных планов и дел: используя закон сгущенного времени, мы,
покинув Землю на два или на три месяца, вернемся в день отбытия с нее.
     - Мама, этого не может быть! - воскликнула Татка.
     - Тата, дядя Юра никогда не лжет! - одернула  ее  Настя.  -  Ты  сама
поразмысли: если есть сгущенное молоко, то почему бы не быть и  сгущенному
времени?
     -  Да-да!  -  подтвердил  Юрик.  -  -Сгущенное   время   -   реальная
нормальность!
     Сколько раз я летал на родную Куму, а на Земле не сотворил ни  одного
прогула. Я не прогульщик, не двурушник, не симулянт!
     Однако Настя от экскурсии на Куму отказалась категорически. И  не  из
страха перед неведомым - она не трусиха, нет! Свой отказ она  мотивировала
так: настанет день,  когда  на  какую-нибудь  дальнюю  планету  устремится
межпланетный корабль, экипаж которого будет состоять из землян.  Это  они,
побывав на неведомой планете, приумножат  славу  Земли.  А  ежели  мы,  не
имеющие к космическим  делам  никакого  отношения,  первыми  отправимся  в
дальний полет в качестве блатных пассажиров,  то  этим  мы  не  только  не
прославим Землю, но - наоборот - унизим ее в глазах инопланетян. Мой  друг
не ожидал от покладистой  Насти  столь  строгой  отповеди.  В  особенности
огорчило его упоминание о блате.
     - Настечка, это не блат в стопроцентной оценке, - начал оправдываться
Юрик. - Ведь Серафиму я жизнью обязан!.. Один мудрец с  моей  планеты  так
выразился: "Если кто тебя из смерти спас, то ты считай его вторичным отцом
- и во всем ему помогай". Вот я и хочу помочь ему и вам. Это не блат,  это
дружелюбный, задушевный блатик...
     - Нет, это не  блатик!  Это  -  блатище  в  космическом  масштабе!  -
решительно подытожила Настя. Мне же на Куму лететь не хотелось  по  другой
причине, уже известной читателям: там тоже водятся  музыканты  и  любители
музыки, так что покоя я там не обрету.  Но  я  помнил,  что  есть  планета
Фемида, где в Храме Одиночества царят тишина и покой...

                           9. НЕРВНАЯ ВСТРЯСКА

     Год с небольшим в квартирке на Выборгской прожили мы совсем  неплохо.
Татка к новой школе привыкла, стала пятерки приносить. А я прямо-таки  жил
да радовался; и в ИРОДе были мной очень довольны,  творческая  отдача  моя
резко повысилась. Но не дремал коварный Рок... В одно субботнее утро из-за
стены, которая отделяла нашу квартиру от соседней, где  обитали  старушка,
занимавшаяся вязаньем свитеров и кофт,  и  ее  полностью  глухонемой  муж,
послышался грубый шум .передвигаемой мебели. Я кинулся на лестницу.  Дверь
в соседскую квартиру была распахнута  настежь,  лестничная  площадка  была
загромождена вещами. Соседи переезжали...
     - Не беспокойтесь, - ласково затараторила  старушка-вязальщица.  -  У
вас теперича заместо нас шибко культурные соседи будут, будет  вам  с  кем
беседовать. Он - пианист -  роялист,  а  она  на  этой,  как  ее  там,  на
балалайке такой большой работает. Она мне сказала: "Будем на  новом  месте
готовиться к  новым  достижениям".  Ихняя  квартира  лучше  нашей,  а  они
приплаты не требуют. Их соседи выжили, завидуют их художественным успехам.
В воскресенье наши новые  беззастенчивые  застойные  соседи  приступили  к
музыкальным действиям. Настя и Татка отнеслись к  этому  спокойно,  а  мне
стало очень даже не  по  себе.  Я  оделся,  вышел  из  дома.  Побродив  по
Выборгской стороне, я сел на трамвай и поехал на Васильевский остров.  Там
навестил родителей, но пробыл  у  них  недолго;  при  всем  их  прекрасном
отношении ко мне печали моей понять они не могли. Спустившись по  лестнице
в первый этаж, я нажал кнопку звонка у двери  в  квартиру  Юрика  и  очень
обрадовался тому,  что  он  дома.  Через  микроприхожую,  где  висела  его
скромная одежда, мой друг провел меня в  заваленную  книгами  комнатуху  и
первым делом попросил напомнить ему, какие строгие  слова  есть  на  букву
"Р".
     - Расстрига, распутник,  раскольник,  ракло,  ретроград,  растлитель,
рвач, растратчик, разбойник, ругатель, растеряха... - начал я.
     - Раззява, размазня, разгильдяй, разоритель, - присовокупил  Юрик,  а
затем пожаловался, что освоение строгих слов идет куда медленнее, чем  ему
хочется, а ведь скоро ему надо лететь  на  Куму  для  очередного  научного
отчета. Он опять два месяца там проведет.
     И тогда я сказал, что мне необходимо побывать  на  Фемиде,  отдохнуть
там от земного шума в мирном Храме Одиночества,  и  свинство  будет,  если
Юрик мне не поможет в этом  деле.  Мне  нужна  целебная  тишина,  иначе  я
заболею и помру.

                Ты будешь греться в сауне,
                Начальство ублажать,
                А я уж буду в саване
                В могилочке лежать.

     В ответ на мой Доводы Юрик стая убеждать меня в том,  что  на  Фемиде
мне будет очень неуютно, хуже, чем на Земле. Тогда,  озлившись  на  своего
инопланетного друга,  я  непечатно  выругался  -  и  кинулся  вон  из  его
квартиры, даже не попрощавшись.

                        10. Я - ЖЕРТВА ГЛАВСПЛЕТНИ

     В тот памятный понедельник я, как  всегда,  точно  явился  в  ИРОД  к
началу рабочего дня.  В  демонстрационном  зале  шло  испытание  домашнего
тренажера "Юрий Цезарь". Личное участие в его конструировании принимал сам
директор, он же дал и наименование этому детищу ИРОДа. Имя  Цезаря  "Юлий"
показалось Герострату Иудовичу слишком женственным, и он  заменил  его  на
"Юрий" - ведь  тренажер  предназначен  для  мужчин.  Это  довольно  мощное
сооружение, как бы помесь танка с гильотиной (так отзывались о нем ироды в
кулуарных разговорах, когда поблизости  не  было  начальства).  Ежедневное
пользование тренажером развивает у вас мускулатуру, помогает сбавить  вес,
повышает обороноспособность и моральную устойчивость. Для этого вы по трем
ступенькам поднимаетесь на сиденье, вцепляетесь руками в руль  и,  положив
ноги  на  педали,  приводите  механизм  "Юрия  Цезаря"  в   движение.   На
специальной дуге над вами подвешены гиря и кухонный  нож.  Они  все  время
раскачиваются, меняя угол  наклона,  и  могут  ударить  вас,  если  вы  не
предугадаете их действий и не отклоните их  приближения,  использовав  для
этого рычажок, вмонтированный в руль. В то утро  к  "Юрию  Цезарю"  стояла
очередь. Каждому хотелось принять участие  в  испытании  -  ведь  директор
находился тут же и внимательно наблюдал за действиями сотрудников.

                Надо не надо - жми на педали,
                Так, чтоб другие это видали.
                Дело - не в деле, дело - в отчете, -
                Ты у начальства будешь в почете!

     Когда настал мой черед, мною овладел страх, ноги вдруг  окаменели.  С
трудом убедил я себя, что этот "Юрий" - тезка моего  друга  и  поэтому  не
подведет меня. Взгромоздившись на сиденье, я честно  принялся  за  работу.
Действовал старательно и внимательно, но от гири отклониться не удалось. К
счастью, дело ограничилось небольшим кровоподтеком возле  правого  уха.  У
некоторых иродов  травмы  оказались  посерьезней,  четырех  пришлось  даже
госпитализировать. В целом же  испытание  прошло  успешно,  директора  все
поздравляли.
     После этого испытания я направился на второй этаж, в наш институтский
медпункт, где уже столпилось немало иродов, получивших легкие травмы. Часа
через полтора очередь дошла  до  меня,  и  медсестричка  налепила  на  мой
кровоподтек гигиенический пластырь.  В  этот  момент  в  медпункт  вбежала
Главсплетня и  сказала,  что  меня  вызывают  к  аппарату.  Я  поспешил  в
коридор-курилку, где на столике стоит телефон. Меня вызывал Юрик.
     - Серафим, я долго мыслил, - начал  он  взволнованным  голосом.  -  Я
вспомнил, что один наш мудрец так объявил: "Если  ты  отказался  выполнить
просьбу друга, то подойди к зеркалу и плюнь в свое отображение".
     - И ты плюнул?
     - Наоборот!  Я  по  космическому  мыслепроводу  связался  с  Кумой  и
договорился. В субботу будь у меня в восемь утра. Летим! Ты на Фемиду, я -
на Куму. Нас возьмет рейсовый звездолет.
     - Значит, место мне забронировано? Надеюсь, мягкое?
     - Не волновайся, Фима! Мудрец наш один так сказал:  "Если  юный  спас
жизнь кому - то, то и старики потеснятся ради него на почетной скамье". Но
я об одном пронзительно тебя упрашиваю: поскольку  на  Фемиде  тебе  будет
плачевно, то обещай мне, что, когда вернешься с нее, ты не  назовешь  меня
сыном суки.
     - Сукиным сыном, - поправил я иномирянина. - Обещаю!
     Уточняя некоторые детали предстоящего путешествия, мы проговорили еще
минут  десять.  И  все  это  время   в.   коридоре,   покуривая   "Шипку",
околачивалась Главсплетня.
     Я уже упоминал об этой конструкторше, а теперь  уточню.  На  вид  она
даже аппетитная, сдобная - сплошной бюст. Но голос у нее какой-то  лающий,
будто она собаку живьем заглотала. Впрочем, не ее это вина. А виновата она
в том, что вечно все о всех разнюхивает, перевирает на свой  лад  и  затем
распространяет это на весь ИРОД. Идет слух, что она и курить-то  выучилась
для того,  чтобы  на  законном  основании  торчать  в  курильно-телефонном
коридорчике и слушать чужие  разговоры.  И  вот  эта  Главсплетня  из  тех
вопросов и ответов, которыми я обменялся с Юриком, спрограммировала  такую
схему моего ближайшего будущего: 1) я решил плюнуть на работу в ИРОДе;  2)
я развожусь с Настей и отбываю на Кавказ с одной богатой  дамой,  за  счет
которой буду существовать бесплатно и весело; 3) кроме того, все это  дело
пахнет какой-то тайной уголовщиной. Свои умозаключения Главсплетня  быстро
разлаяла по всем отделам, секциям и подсекциям, и, как водится, все  ироды
стали обсуждать их, причем каждый не замедлил выдвинуть  свою  вариацию  и
приобщить ее к делу. На другой день я заметил, что все  со  -  трудники  и
сотрудницы поглядывают на меня с пронзительным интересом, а когда пошел  в
институтскую библиотеку и попросил библиотекаршу Кобру Удавовну выдать мне
"Справочник по пространственным нормативам, то книгу-то эту мне выдала, но
поверх нее зачем-то положила еще одну - "Уголовный кодекс".
     - Вы ошиблись, это не  по  моей  части,  -  сказал  я,  возвращая  ей
"Кодекс". - Ведь я - не судья.
     - Суд существует не только для судей, но и для подсудимых,  -  строго
молвила Кобра Удавовна.
     От посещения библиотеки  на  душе  у  меня  остался  какой-то  мутный
осадок. Чтобы избавиться от него, я решил  заглянуть  в  секцию  мебели  к
талантливой  конструкторше  Мадере  Кагоровне.  Она   разработала   проект
утепленной кровати. Эта кровать, смонтированная из труб  малого  диаметра,
имеет шланг, с помощью которого ее можно подсоединять  к  трубам  парового
отопления.
     Приветливая Мадера Кагоровна на этот раз  встретила  меня  хмуро.  На
вопрос, скоро ли опытный образец ее кровати будет запущен в  производство,
буркнула что-то невнятное. Смущенный ее странным поведением, я  подошел  к
сидящему на подоконнике институтскому коту Лютику, погладил его и  сказал,
что мне очень симпатичны эти зверьки. Ведь недаром родители дали мне имя в
честь кота.
     - Они не сожалеют об этом? - сухо спросила Мадера Кагоровна.
     - Сожалеют? А зачем им сожалеть? - удивился я.
     - Но ведь они, сами того  не  зная,  спрограммировали  ваше  будущее.
Разве вам не известно, что на  городском  уголовном  жаргоне  слово  "кот"
адекватно словам "альфонс" и "сутенер"?
     - Не понимаю, к чему этот разговор?! - воскликнул я.
     - Ах, вы не понимаете?!.
     Наступила неприятная, вязкая пауза. Потом из  другого  конца  комнаты
послышался голос Пантеры Ягуаровны, конструкторши,  проектирующей  кресло,
совмещенное с кухонным столом.
     - Он не понимает! Он, представьте себе, даже слова такого не слыхивал
- "сутенер"! - Пантера
     Ягуаровна встала из-за своего стола и, подойдя  ко  мне,  спросила  в
упор: - А вы знаете, что такое содержанка?
     - Ну, это из литературы известно, -  ответил  я.  -  Это  были  такие
падшие женщины,  которые  за  деньги  становились  любовницами  зажиточных
людей.
     - А нам не из литературы известно, что у  нас  в  ИРОДе  есть  падший
мужчина - содержанец. И не стыдно?!
     - Таким ничего не стыдно, - поддержала ее Мадера Кагоровна.  -  Таким
ничего не стоит бросить  жену  и  дочь  ради  престарелой  растратчицы,  у
которой куры денег не клюют!
     -  Какая  растратчица?  Какие  куры?!  -  воскликнул  я  в  тоскливом
недоумении. Но ответом мне было язвительное молчание.
     Озадачеино-ошеломленный  покинул  я  секцию  мебели  и  направился  в
примерочную комнату, примыкающую к отделу одежды.  Там  в  этот  час  было
тихо. Я присел на диванчик и погрузился в печальные размышления. Но вскоре
мое уединение нарушил Павиан Гориллович, дизайнер головных уборов.  Начнем
красовалась огромная меховая iапка - на манер  кавказской  папахи,  только
еще больше, пышнее и шире. По краям ее, справа и  слева,  приторочены  два
кармана, в которые можно засунуть ладони. Это усовершенствование имеет две
положительные стороны: во-первых, не  мерзнут  руки,  ибо  шапка  заменяет
рукавицы; во-вторых, если руки засунуты в шапку, то ее никто не  сорвет  с
вашей  головы  с  целью  похищения.  Мельком  взглянув  на  меня,   Павиан
Гориллович подошел к зеркалу, поднял руки,  утопил  ладони  в  шапке  -  и
удовлетворенно улыбнулся; Но потом улыбка соскользнула  с  его  лица,  оно
стало озабоченным.
     - Чем это вы недовольны? - спросил я из вежливости.  -  Шапка  -  что
надо! Пора хлопотать о патенте.
     - Я и сам знаю, что пора. Но Афедрон Унитазович хочет, чтоб  был  еще
один карман - внутри шапки. Для портмоне. А я опасаюсь,  что  это  излишне
осложнит конструкцию.
     - Вы правы. Оттуда портмоне трудно будет извлекать.
     - Ну, вы-то, говорят, без труда портмоне себе добыли,  -  с  ядовитой
ухмылкой произнес Павиан Гориллович. - Жену побоку, ИРОДа побоку - и  айда
в Ташкент с одноглазой директрисой гастронома... Живое портмоне, всегда  к
услугам... Но учтите: угрозыск не дремлет!
     - Кто дал вам право клеветать на меня?! - крикнул я. - Кто тебе такой
чепухи про меня наговорил?!
     - Весь ИРОД об этом говорит.  Глас  народа!..  По  отношению  к  жене
ведете себя как зверь!
     - О тебе этого не скажу, - отпарировал я, -

                Если скажут тебе: "Ты - зверь!" -
                Ты не очень-то в это верь.
                Ведь и звери имеют ум, -
                Ты ж, мой друг, совсем - ни бум-бум!

     Произнеся этот экспромт, я покинул примерочную и направился в  отдел,
где  работает  мой   хороший   знакомый   Нарзан   Лимонадович.   Это   он
сконструировал комбинированную электрокофеварку-крысобойку "День и  ночь".
Предположим, вы холостяк. В вашей однокомнатной квартире завелись крысы, а
у вас - ни жены, ни кошки. И тут  вам  поможет  "День  и  ночь".  Днем  вы
используете прибор в традиционном жанре - варите в нем  кофе.  Вечером  вы
кладете его горизонтально  возле  крысиной  норки,  включаете  ловительное
устройство - и спокойно ложитесь в постель. Ночью вас будит зуммер.  Крыса
поймалась и безболезненно убита током! Вы встаете, освобождаете прибор  от
содержимого, включаете его вновь - и так далее. Оригинальностью замысла  и
четкостью работы "День и ночь" порадует многих - и  тем  приумножит  славу
ИРОДа.  Я  надеялся,  что  Нарзан  Лимонадович  поможет  мне  развеять  ту
клеветническую тучу, которая сгущалась над моей головой. Но,  оказывается,
я держал путь не к другу, а к врагу.
     - Слушай, Серафим, этого я от тебя не ожидал, - забормотал он.  -  Ты
же знаешь, я тоже от жены ушел... Но - никаких скандалов... И алименты  за
Жорку честно плачу... А у тебя прямо погадски получается... За  Настей  по
квартире с ломом гоняешься, последнее пальто ее в  скупочный  пункт  снес,
кольцо обручальное с ее пальца содрал - и все пропиваешь с какой-то падшей
кинозвездой... Опомнись, Серафим, не стань полностью гадом!
     - Если и стану, далеко мне до тебя будет, падло! - гневно ответил я.

                Если скажут тебе: "Ты гад!" -
                Похвале этой будь ты рад;
                Ведь по правде-то, милый друг,
                Ты зловредней, чем сто гадюк!

     Хлопнув дверью, я вышел  в  коридор.  Навстречу  мне  шагал  Хамелеон
Скорпионович, известный тем, что им спроектировано  антипростудное  зимнее
пальто. Оно сплошное, разреза спереди нет; его надо надевать через голову.
Его не нужно застегивать и расстегивать, вас в нем не продует.  Надобность
в пуговицах отпадает, что послужит  снижению  себестоимости.  Еще  недавно
этот дизайнер относился ко мне весьма приязненно, а тут он вдруг при  виде
меня набычился и молвил укоряюще-презрительным тоном:
     - Почему вы здесь? Почему вы не в больнице?
     - А к чему мне больница? - удивился я. - Я здоров.
     - Какой цинизм! - прошипел Хамелеон Скорпионович. - Ведь  все  знают,
что ваша жена - в хирургической палате! Все знают, что вы, явившись к себе
домой с пьяной проституткой, ударили свою супругу бутылкой  по  голове,  а
родную дочь выгнали из квартиры! Поспешите же в больницу, пока  жена  ваша
еще жива!..
     - А ты, обалдуй, поспеши в психбольницу - там твое законное место!  -
сухо и кратко ответил я и направился в свою секцию. Когда я под вечер  шел
через  вестибюль,  ко  мне  с  таинственным  видом  подошел  вахтер  Памир
Никотинович и тихо сказал, что "есть разговорец".
     - Главное - говорите на суде, что в состоянии эффекта действовали,  -
зашептал он. - Тогда, может, срок поменьше дадут. Усекли?
     - Какой суд? Какой срок? - усталым голосом спросил я.
     - Хоть со мной то не хитрите, я  ведь  тоже  через  это  дело,  через
ревность, отбывал... А про вас слух идет, что  вы  квартиру,  где  супруга
ваша блудодействовала, подожгли...  Это  вам  повезло,  что  изменница  на
балкон  ниже  этажом  выпрыгнула  и  переломом   доги   отделалась...   Вы
доказывайте, что вы - без задуманного намерения. Усекли?
     - Усек, - горестно ответил я.
     Все дни той недели я провел в нервном  напряжении.  С  того  момента,
когда я узнал из телефонного разговора с Юриком, что мой полет  на  Фемиду
вполне реален и даже точный срок назначен, во  мне  стал  нарастать  страх
перед неведомым. Отказаться от полета нельзя было; я не хотел,  чтоб  Юрик
угадал во мне труса, - но лететь ой как не  хотелось...  У  меня  возникла
хитренькая надежда, что в последнюю минуту Юрик позвонит  мне  и  сообщит,
что по указанию куманийского ихнего начальства мое путешествие отменяется.
Я очень на это надеялся, поэтому и  Насте  о  предполагаемом  моем  полете
ничего не сказал - ведь если он не состоится, то на нет и  суда  нет.  Она
ведь тогда и не узнает, как я боялся  этого  отмененного  мероприятия.  Но
нервозность мою Настя заметила. Она в те дни не раз  пульс  мой  щупала  и
температуру замеряла.  К  моему  сожалению,  физически  я  был  здоров.  А
прикинуться больным мне было невозможно, Настя сразу бы раскусила, что это
не хворь, а нахальная симуляция. II. ПЕРЕД ПОЛЕТОМ

     Ранним утром в субботу раздался телефонный звонок. Он разбудил  Настю
и Татку, а меня - не разбудил. Я почти всю ночь не спал,  всякие  страшные
домыслы кишели в моей башке. Поэтому я раньше Насти  кинулся  к  телефону.
Звонил Юрик.
     - Серафимушка, я, значит, жду тебя, как мы обусловились. Не  опоздай!
Один наш мудрец так сказал: "Опоздавший подобен птице, ослепшей в полете".
Не дремотствуй!
     - Жди, буду вовремя, - голосом, хрипловатым - от страха,  ответил  я.
Однако когда я повесил трубку и понял, что пути для  отступления  нет,  на
душе у меня стало спокойнее.  Очевидно,  тот  запас  страха,  который  моя
трусоватая душа выделила на подготовку  к  этому  полету,  я  израсходовал
полностью. Поэтому, когда Настя спросила, что это за свидание назначено  у
меня с Юриком, я довольно спокойно объявил ей, что лечу на  Фемиду,  чтобы
там в Храме Одиночества отдохнуть от земной суеты, и рассказал ей о  своих
предыдущих переговорах с Юриком по этому поводу. Не забыл я упомянуть и  о
том, что прогула не будет, - ведь, по закону сгущенного времени, я вернусь
на Землю в час отбытия с нее. Настя встрепеиулась, стала толковать о  том,
что я со своим неуравновешенным характером непременно нарвусь в Космосе на
какую-нибудь неприятность. Потом она ударилась в слезы, а Татка немедленно
подключилась  к  этому  мероприятий.  Но  я  был  тверд,  и  тогда   Настя
успокоилась, принесла из прихожей мой рюкзак, и мы принялись укладывать  в
него все, что могло пригодиться в  путешествии.  Затем  жена  вручила  мне
двести рублей из своего НЗ - вдруг на этой Фемиде не полное запустение,  и
мне удастся обменять родные денежки на инопланетную валюту и отоварить их.
Заодно Настя напомнила мне некоторые цифровые данные, имеющие отношение  к
ее фигуре, а также подтвердила, что носит обувь тридцать шестого  размера.
Тогда я сказал ей, что все это знаю давным-давно и  ничего  не  выроню  из
памяти даже при экстремальной ситуации.

                Пусть мужа ждут враги и вьюги,
                Пусть путь тревожен и далек -
                Параметры своей супруги
                Он должен помнить назубок!

     Растроганная этим моим заверением,  Настя  улыбнулась  улыбкой  No  6
("Неожиданная радость" ) и погрузилась  в  раздумье.  У  жены  моей  очень
выразительное лицо, и по нему я всегда догадываюсь, что она скажет. Все ее
улыбки я давно систематизировал, каждой дал номер  и  наименование.  В  то
утро я с особым вниманием следил за сменой ее улыбок и вдруг заметил,  что
губы ее сложились в улыбку No 38 ("Предподарочную").  Это  меня  несколько
встревожило. Настя - существо доброе и  неглупое.  Но  на  подарки  у  нее
какой-то свой взгляд - или,  вернее,  свой  бзик.  Если  бы  я,  например,
собрался бы в челноке переплыть озеро Байкал, она непременно  презентовала
бы мне бочку с пресной водой, дабы я не  умер  от  жажды;  а  ежели  бы  я
решился пешим ходом пересечь пустыню Сахару, Настя в лепешку бы разбилась,
но раздобыла бы мне спасательный круг, чтобы я, чего доброго,  не  утоп  в
пути. Вот и теперь она замерла в улыбчивом  раздумье  -  затем  произнесла
решительным голосом:
     - Так и быть, вручу его тебе сейчас. Вообще-то я его  в  день  твоего
рождения подарить хотела...  Но  дарю  досрочно.  Только  дай  мне  святую
клятву, что возьмешь его с собой и нигде не потеряешь.
     Я стал перебирать в уме предметы мужского рода, один из которых могла
преподнести мне Настя, но зная непредсказуемость ее  подарочной  фантазии,
ни к какому ясному выводу  прийти  не  смог.  Потом  вдруг  вспомнил,  что
последнее время она повадилась намекать  мне,  что  я  стал  полнеть,  что
каждый человек должен каждый день  совершать  пятикилометровую  пешеходную
прогулку. У меня мелькнула мысль,  что  на  этот  раз  меня  ждет  подарок
логически осмысленный, то есть шагомер.
     - Клянусь! - твердо произнес я. - Клянусь, что возьму его с  собой  и
доставлю обратно на Землю в. полной сохранности, из кармана не выроню!
     - Ну, в кармане он не поместится,  -  снисходительно  молвила  Настя.
Подойдя к комоду, она выдвинула нижний ящик и  извлекла  оттуда  фамильный
топор. Топорище его выполнено  из  дуба,  и  на  нем  сверкает  серебряная
дощечка, на коей значится:

                                  ТОПОР
            (Трест Общественного Питания Октябрьского Района)
            За непорочную службу - бухгалтеру А. Г. Лукошкину!

     Топор этот достался Насте в наследство от ее покойного  деда,  и  вот
теперь она вручила мне это мужское орудие труда в знак того,  что  считает
меня настоящим  мужчиной.  Я  принял  подарок  и  сказал,  что  польщен  и
обрадован, но в полет брать эту громоздкую штуковину не  собираюсь,  нужна
она мне, как слепому велосипед.
     - Но ты дал клятву! - возмутилась Настя. - Мало  того,  что  ты  черт
тебя знает куда летишь по межпланетному блату, ты еще и клятвопреступником
хочешь стать! Выбирай: или топор и я, или ни топора, ни меня! Или топор  -
или развод! Я, разумеется, предпочел топор. Настя сразу успокоилась, на ее
лице возникла улыбка No 22 ("Радость примирения"). Улыбнулся и я.  Нет,  я
не обижаюсь на Настю за ее вспышки.

                Хвала терпенью и покорности,
                Нрав добрый - это благодать,
                Но микродолей дамской вздорности
                Супруга вправе обладать.

                               12. В ПОЛЕТЕ

     На мне  был  темно-синий  плащ  с  меховой  подкладкой,  а  на  спине
красовался  объемистый  рюкзак,  из  горловины  которого  торчала  рукоять
топора. Настя проводила меня до трамвайной остановки.
     - Одумайся, олух космический! Еще не поздно! - прошептала она,  когда
показалась моя "тридцатка". Но я ответил, что полет  -  дело  решенное,  и
губы моей супруги сложились в улыбку No 10  (  "Расставальная  грусть"  ).
Унося в душе эту грусть, я вошел в вагон.
     Свободных мест не было, но какая-то добрая женщина сказала  сидевшему
рядом с ней подростку, что он должен уступить место  дяденьке  -  дяденька
едет на лесозаготовки. Прибыв  на  Васильевский  остров,  я  направился  в
столовку, где работал Юрик. К  раздевалке  тянулась  длинная  очередь.  За
барьером, отделяющим ряды вешалок  от  публики,  трудились  двое:  пожилая
женщина и мой друг. Меня удивило, что  Юрик  работает  медлительнее  своей
компаньонки. Из публики слышались упреки в адрес  слегка  прихрамывающего,
но вообще-то здоровенного на вид гардеробщика. Затем я увидал нечто совсем
нелепое. Получив от лысенького старичка номерок, Юрик принес  ему  лиловое
дамское пальто с капюшоном. "Ты что, ослеп, что ли,  кобель  гладкий?!"  -
возмутился старичок, и тогда мой друг извинился и выдал ему  его  законное
черное пальто. Затем, заметив  меня,  шепнул  что-то  своей  напарнице  и,
напутствуемый нелестными замечаниями публики, покинул гардероб.  Когда  мы
вышли на улицу, я, зная неземную  честность  и  аккуратность  иномирянина,
спросил его, почему это он  стал  работать  так  безобразно.  И  тут  Юрий
признался мне, что близится срок его возвращения  на  Куму,  а  он  познал
далеко не  все  отрицательные  земные  слова.  Поэтому  он  решил  снизить
качество своей работы.  Он  лентяйствует  и  свинствует  для  того,  чтобы
слышать от землян строгие отзывы и  пополнять  ими  свой  словесный  фонд.
Недавно один посетитель очень его порадовал, обозвал захребетником. А  еще
Юрику на букву "З" известны такие слова: злодей,  злопыхатель,  замарашка,
зубоскалец, зануда...
     - Забулдыга, заморыш, задрыга, злыдень, зубрила, - продолжил я.
     - Боженьки мои, учиться мне еще  и  учиться,  -  задумчиво  подытожил
иномирянин. - Но вот и дом наш, пора нам на его крышу восходить. Мы  стали
подниматься по  такой  знакомой  мне  лестнице...  Когда  .проходили  мимо
квартиры моих родителей, сквозь запертую дверь услышал я знакомый хохот  -
это, невзирая на пожилой возраст, тетя Рита упражнялась в  смехе.  Смех  -
смехом, а захотелось зайти домой. Но Юрик воспротивился - ведь мы отбываем
всего на десять минут по земному времени, а звездолет ждать не  будет,  не
опоздать бы. .  Дом  давным-давно  подключен  к  теплоцентрали,  белья  на
чердаке никто нынче не сушит, дверь туда открыта нараспашку. И  вот  мы  с
Юрием вошли на чердак, а оттуда, через незастекленное окошко,  перебрались
на крышу. Она была, сырая, скользкая. Мне очень захотелось домой.  На  кой
хрен мне этот полет,  эта  Фемида?..  Может,  не  поздно  еще  отказаться,
отбрыкаться, отвертеться? Но ведь Настя  трусом  меня  сочтет,  и  Юрка  -
тоже... И тут снизу, со  двора  послышался  ожесточенный  собачий  лай.  Я
вспомнил голос Главсплетни и окончательно решил, что лететь все-таки надо.

                Мой совет вполне конкретен:
                Старец ты или жених -
                Бойся сплетниц, бойся сплетен,
                Хвост поджав, беги от них!

     - Звездолет уже прибыл,  -  молвил  Юрик,  взглянув  на  свои  ручные
часики. - Пора нам переходить на сгущенное время. - Он извлек  из  кармана
своего пальто пластмассовую коробочку и  выкатил  из  нее  на  ладонь  два
голубоватых шарика. Один шарик он проглотил сам, другой дал  мне.  Я  тоже
проглотил.  И  все  сразу  переменилось.  Голубь,  собиравшийся  сесть  на
телевизионную антенну, застыл в пространстве  с  распростертыми  крыльями;
собачий лай замер на  одной  ноте,  высоко  над  нами  возникло  очертание
чего-то огромного - не то корабля, не  то  дирижабля.  Через  мгновенье  в
брюхе звездолета обозначился темный прямоугольник;  откуда  к  нам  начало
спускаться нечто оранжевое, напоминающее своими очертаниями лодку. Вскоре.
эта небесная ладья приземлилась возле нас. Держалась она не на  канатах  и
не на тросах; от ее кормы и от носовой части  тянулись  к  звездолету  две
пружинки, свитые из зеленоватых лучей.
     - Давай  грузиться,  -  молвил  Юрик  и,  перешагнув  борт  воздушной
гондолы,  расселся  на  ее  поперечном  сиденье.  Вслед  за   ним   и   я,
предварительно водрузив на корму свой рюкзак, сел на свободное место  -  и
сразу осознал, что начался подъем. Крыша была уже  глубоко  внизу,  и  мне
стал виден наш двор,  а  потом  и  соседние  дворы,  и  Средний  проспект.
Трамваи, автомобили и прохожие были абсолютно неподвижны - и  в  этом  мне
почудилось чтото жуткое. Тут Юрик произнес:
     - Серафим, заявляю тебе как пассажиру-перворазнику,  что  по  земному
времени звездолет завис на одну тысячную часть секунды. Для  всех  землян,
кроме тебя, он невидим, незрим, ненаблюдаем,  незаметен...  Но  мы  уже  у
цели.
     Через  секунду  мы  очутились  в  просторном  трюме   звездолета   и,
сопровождаемые стройной неземной  стюардессой,  поднялись  до  внутреннему
трапу в пассажирский салон, где, к  моему  неудовольствию,  вовсю  звучала
музыка. Звездолеты уже  неоднократно  описаны  фантастами,  поэтому  скажу
только, что тот реальный небесный корабль, на  котором  я  очутился,  имел
команду из шести иномирян и мог принять на борт пятьдесят пассажиров. Пока
что половина мест пустовала, так что мы сразу нашли себе две койки,  после
чего направились в кабину управления, где Юрик представил меня астропилоту
и остальным членам экипажа. Мой друг довольно долго рассказывал им что-то,
и на лицах их я заметил удивление и грусть.
     - Что ты им набрехал обо мне? - спросил я Юрика, когда мы вернулись в
салон.
     - Я не брехал, не врал, не лгал, не морочил,  не  сочинял!  Я  просто
сообщил им, что ты  решился  жить,  обитать,  пребывать,  существовать  на
Фемиде, и они горько сочувствуют тебе.
     - Пусть сами себе сочувствуют, - ответил я. - Лучше бы навели порядок
в своем летном хозяйстве! Ишь музыка как гремит, будто в пивном баре!
     Тут Юрик стал втолковывать мне, что без музыки нельзя. Ведь  на  этом
звездолете возвращаются на Куму - кто на  побывку,  а  кто  и  навсегда  -
подкидыши с разных планет, они стосковались по  родным  мелодиям.  В  этот
момент к нам подошла стюардесса с подносом,  на  котором  красовались  два
бокала с какой-то розовой жидкостью.
     - Юрка, объясни этой красоточке, что я  непьющий,  -  обратился  я  к
другу, -

                Лучше встретиться с шакалами
                Иль с разгневанным быком,
                Чем вино хлестать бокалами,
                Упиваться коньяком!

     - Серафимушка, это не вино. Это есть микстура, дающая весомость. Если
ты не примешь ее в глубь себя, то стоит набрать звездолету скорость - и ты
возлетишь под потолок и будешь там парить и покачиваться.
     Пришлось  выпить.  Напиток  оказался  вполне  безалкогольным.  Вскоре
послышался резкий звонок.
     - Остановка скончалась, мы уже летим, - сообщил мне Юрик.

                           13. ЗЕМЛЯ, ДА НЕ ТА

     Весь пассажирский состав звездолета состоял  из  молодых  подкидышей.
Внешний вид они имели вполне человекообразный. Одеты были  по-разному:  на
некоторых - костюмы,  напоминающие  наши  земные,  на  других  -  какие-то
немыслимые хламиды; один паренек  щеголял  в  плаще  из  блестящей  рыбьей
чешуи. Говорили они все, разумеется, на  своем  куманианском  языке.  Юрик
много беседовал с ними и не раз пытался пересказать мне их  впечатления  о
чужих планетах. Но слушал я его без должного внимания,  мне  мешал  страх.
Обстановка, в которую я попал, была столь  необычной,  что  мне  казалось,
будто  вот-вот  произойдет  что-то  непредвиденное,  что-то   погибельное.
Впрочем, это не мешало мне питаться наравне со  всеми.  Пища  была  сугубо
вегетарианской, но вполне доброкачественной, и стул у меня был нормальный.
В носовой части салона,  возле  двери,  ведущей  в  кабину  управления,  в
переборку  был  вмонтирован  большущий  телеэкран  непрерывного  действия.
Каждый  пассажир  мог  наблюдать  планеты,  мимо  которых  пролегал   курс
звездолета. А стоило нажать на кнопку уточнителя - и мгновенно та  сторона
планеты, которая была ближе к, нам, представала  взору  в  увеличенном,  в
уточненном виде.  Можно  было  разглядеть  даже  города  и  прочие  реалии
цивилизации. Однако иномирян эти чудеса не шибко интересовали, видно, были
делом привычным. Их куда больше ихняя  музыка  привлекала.  И  число  этих
подкидышей, стосковавшихся по  родной  какофонии,  все  росло.  За  первые
десять суток полета мы раз пятнадцать зависали над неизвестными планетами,
чтобы принять на борт новых пассажиров. А на одиннадцатые  сутки  попал  я
прямо-таки в стрессовую ситуацию. Проснулся я  рано,  пока  все  иномиряне
спали еще, и направился тихой сапой  в  гальюн.  Потом  в  душевую  кабину
зашел, душ для бодрости принял,  обсушился  под  струей  теплого  воздуха,
оделся - и иду обратно на свое спальное место. И тут машинально  глянул  я
на телеэкран - и вижу:  какая-то  там  планета  маячит.  И  что-то  родное
почудилось мне в этом небесном теле. Вгляделся - а там,  как  на  школьном
глобусе:  Африка,  Европа;  и  даже  Италия  в  виде   известного   сапога
обозначается... У меня дыхание перехватило: да ведь это Земля! Я кинулся к
спящему Юрику, растормошил его.
     -  Юрка,  наш  небесный  ковчег  с  пути  сбился!  -   закричали.   -
Крутился-крутился по Космосу -  и  опять  к  Земле  вернулся!  Наверно,  у
астропилота ум за разум зашел?! Или приборы не в порядке?! Беги  скорее  в
кабину управления, скажи там, что поворачивать  надо,  а  то  мы  о  Землю
расшибемся!
     - Успокойся, Серафимушка, - -тихо ответил мне Юрик, - это  Земля,  да
не та. Это другая.
     - Что значит "другая"?! Не может быть другой Земли! Земля, - одна!
     - Нет, Фима, Земель много. Ты погляди внимательно на эту вот...
     Планета в этот миг повернулась к нам той стороной, где Скандинавия  и
Балтийское море. Я нажал кнопку уточнителя, вгляделся. Никаких городов  не
видать. И на месте Ленинграда - никакого Ленинграда,  всюду  темно-зеленое
лесное пространство.
     - Это фальсификация какая-то, - сказал я Юрику. - Какая же это Земля,
если на ней Питера нет?!
     - Его на ней еще нет, - спокойно уточнил Юрий. -  Эта  земля  еще  не
доросла до Питера, она еще девочка полудикая. По ней еще динозавры бегают.
Это - Земля No 274.
     - Юрик, сукин ты кот! - воскликнул я. - За все годы дружбы  нашей  не
сказал мне, что у моей Земли сестры есть! А ведь ты,  выходит,  давно  это
знаешь.
     - Фима, потому я и молчал про это, что друзья мы. Один наш мудрец так
высказался: "Взвалив на себя груз умолчания, убережешь  друга  от  горькой
правды". Ведь вы, земляне с Земли No 253, считаете себя единоличниками  во
Вселенной и очень гордитесь этим... Не хотел я пригибать твою гордость, не
хотел говорить тебе,  что  только  в  доступном  нам  космическом  регионе
имеется 278 Солнечных Систем и в каждой из них есть Земля. Все  эти  земли
астрономично, геологично, биологично,  экологично  и  исторично  абсолютно
идентичны до последней травинки
     - и только стадии их развития не совпадают,  ибо  зародились  они  не
единовременно, а с интервалами.
     - Ну, Юрка, оглоушил ты меня - хуже, чем гирей по черепу!..  Выходит,
мы, земляне, - не цари, а рядовые Вселенной...
     - Утешься, Фимушка! Мы на своей Куме No 17 в древности  тоже  думали,
что мы единственные.
     И когда выяснилось, что это не так,  очень  обижены  были.  Но  потом
привыкли, усмирились...

                       14. ПУТЕВЫЕ ПЕЧАЛИ И РАДОСТИ

     На следующую ночь я проснулся из-за какого-то скорбного  музыкального
воя. На телеэкране маячила неведомая планета. Ее материки тускло  желтели,
будто присыпанные грязным  песком.  Соскочившие  с  коек  подкидыши  молча
стояли лицом к экрану, и каждый положил свою правую руку на  левое  плечо.
Но вот планета эта исчезла из поля зрения,  репродуктор  умолк,  иномиряне
опять легли на свои спальные места. Я спросил Юрия, какой это такой  обряд
сейчас был выполнен.
     - Это  была  краткосрочная  траурная  панихида  в  память  о  планете
Мароторотана, -  пояснил  подкидыш.  -  Мы  всегда  так  поступаем,  когда
пролетаем мимо планет, которые скончались, сгинули, скапутились,  погибли,
пропали, умерли из-за атомных войн. Добавлю к сему, что на следующий  день
мне снова пришлось наблюдать этот печальный обряд. Всего же во время  того
полета я видел шесть таких планет. Веселого мало. Но в пути ожидало меня и
приятное событие. На  тринадцатые  сутки  полета  мы  зависли  над  ночной
стороной планеты, о которой Юрик сказал мне, что это Земля .э  252.  Салон
наш пополнился новым подкидышем, которого по-земному звали  Костя.  Парень
одет был со вкусом:  в  меру  длинный  пиджак,  брюки  нормальной  ширины,
удобные широконосые ботинки. Юрик  сразу  подскочил  к  нему.  Сперва  они
затараторили на своем языке, потом перешли на русский. Тут и  я  встрял  в
беседу.
     Выяснилось, что Костя этот - из Ленинграда  тамошнего,  он  туда  был
подкинут с целью изучения истории земной кулинарии.  Он  сообщил,  что  на
Земле No 252 сейчас идет XXII век. Косте известно, что  в  конце  XX  века
Земля  No  252  благополучно  преодолела  "атомный   пик";   люди   сумели
договориться о вечном мире. Из этого ясно, что ни одной Земле с предыдущей
и последующей нумерацией атомная гибель не угрожает. На  Земле  No  252  -
полное благополучие. Границы отменены,  строго  соблюдаются  экологические
законы. Люди ласково относятся к людям и  животным.  Исчез  страх,  о  нем
земляне  знают  лишь  по  книгам.  Повседневная  пища  людей   значительно
увкуснилась благодаря увеличению растительных ингредиентов.
     Происходит воскрешение некоторых древних вегетарианских блюд. Недавно
при расшифровке ассировавилонской клинописи выявлена рецептура  винегрета,
который...
     - Хватит о жратве толковать, - перебил Юрик своего однопланетника.  -
Скажи-ка лучше, какие ты знаешь земные отрицательные слова. Костя ответил,
что  земная  словесность  интересует  его  только  со  стороны  кулинарной
терминологии. Впрочем, ему известно одно очень осудительное слово. Однажды
некий глубоковозрастный повар сказал ему, что он,  Костя,  привередник.  -
Маловато, - победоносно усмехнулся Юрик. - Слушай дальше на ту  же  букву:
прохвост, полудурок, пьянчуга, перебежчик, паскуда, пройдоха, поджигатель,
поганец,  преступник,  побирушка,  психопат,  прогульщик,  плут,   плебей,
подхалим,   позер,   подонок,   подлец,   пошляк,   проныра,   перегибщик,
пустомеля... Тут Юрик  запнулся,  и  я  пришел  ему  на  помощь:  паникер,
потатчик,  прихлебатель,  потрошитель,  паразит,  плагиатор,   пасквилянт,
провокатор, паршивец, прощелыга,  похабник,  прохиндей,  параноик,  падло,
придурок.
     Я ожидал, что наш новый знакомый будет восхищен, удивлен этим парадом
слов, но ничего, кроме недоумения, не прочел на его лице. И тогда до  меня
дошло, что для него это - парад призраков; Костя просто не знает, что  эти
слова обозначают, ибо на Земле No 252 они  давно  выпали  из  человеческой
речи. Тогда я перевел разговор на более реальную тему - стал расспрашивать
про Ленинград.  И  тут  иномирянин  поведал,  что  Питер  разросся  аж  до
Сестрорецка, но центр города сохранен в полной  исторической  исправности.
Во  время  этой  беседы  я  заметил,  что  Костя   с   какой-то   странной
пристальностью вглядывается в мое лицо. И вдруг он  тихо,  с  почтительной
робостью, произнес:
     - Простите, милостивый друг, вы случайно не Серафим Пятизайцев?
     - Да. Но как вы догадались?
     - Не догадался, а узнал по лицу.  Это  лицо  на  Земле  No  252  всем
известно, оно и в учебнике истории есть. И на Северном кладбище  я  бывал,
где вы - то есть, извиняюсь, он - погребен.  Мы  туда  на  экскурсию  всем
классом ходили. Там на надгробье вы, то есть он, в профиль  изображены.  А
на Пятизайцевском бульваре  вам  -  то  есть  ему  -  памятник  стоит.  От
благодарного человечества.
     Я  не  стал  выведывать  у  юного  иномирянина,  за  что   благодарно
человечество моему тезке, ведь это было бы просто  неэтично,  это  был  бы
плагиат. Я, Серафим Пятизайцев с Земли No 253, должен своим умом  открыть,
изобрести нечто такое, за что мне  будут  благодарны  обитатели  Земли  No
253!!! И я, чтобы мой собеседник не  выболтал  мне  случайно,  чем  именно
прославился мой двойник, поспешно перевел  разговор  на  другие  рельсы  и
поинтересовался, какой характер был у моего покойного тезки. На это  Костя
ответил так:
     - Судя по произведениям писателей и поэтов, воспевших  его,  это  был
бесстрашный  человек  с  дружелюбно-ангельским   характером.   Один   поэт
сравнивает  его  с  древним  святым,  с  неким  Серафимом   Саровским,   и
утверждает, что отец гениального  изобретателя  в  ту  ночь,  когда  зачал
своего сына, видел вещий сон, из которого узнал, что  сыну  его  предстоит
славное будущее. Потому-то он и присвоил ему имя этого святого...  Есть  и
другие сведения... Уж не знаю...
     - Говори,  говори,  -  подначил  я  Костю.  -  Приятно  иметь  такого
двойника. Узнаю в нем себя!
     - По некоторым апокрифическим данным, Серафим не сверкал храбростью и
обладал  утяжеленным,  многоступенчатым  характером,   и   сослуживцы   не
испытывали к  нему  ласковых  чувств  и  коллективно  не  явились  на  его
похороны. Вы уж извините... - Это ты не передо мной, а перед тем  покойным
Серафимом извиняйся, - успокоил я Костю. - У него,  видать,  дрянной  нрав
был, в этом я ему не двойник. Только клеветники могут  утверждать,  что  у
меня характер плохой... А лично он никаких сочинений о себе не оставил?
     - Я слыхал, что есть  какая-то  книга,  где  Пятизайцев  сам  о  себе
рассказывает, - смущенно признался Костя. - Но я  ее  не  читал.  Меня  те
книги интересуют, где о кулинарии земной речь идет.

                          15. ПРИБЫТИЕ НА ФЕМИДУ

     За двое суток до моего прибытия на Фемиду подкатилась  ко  мне  новая
волна  страха.  Теперь  салон  звездолета  казался  мне   безопасно-уютным
местечком - век бы прожил здесь среди:  мирных  подкидышей  и  симпатичных
стюардесс. Все предстоящее впереди стало для меня темной  могильной  ямой,
куда меня  вскоре  столкнут  (о,  глупость  моя!)  по  моему  же  желанию.
Последнюю ночь своего пребывания в звездолете я провел без сна. Утром,  во
время завтрака, Юрик сказал мне:
     - Ты, Фима, сегодня имеешь бледный вид. Если бы я не знал, что  ты  -
отпетый герой, я бы подумал, что тебя напугал кто-то.
     - Меня сам черт не испугает! - соврал я. - У меня желудок побаливает,
я переел вчера.
     - То-то  у  тебя  и  аппетит  сегодня  в  отлучке...  Ну,  на  Фемиде
накушаешься заново!
     Я наводил справки - еды там запасено на  века.  Ты  будешь  последним
едоком в Храме Одиночества. Ведь наша охрана труда установила, что ни один
из  жителей  Кумы  не  должен  больше  бывать  на  Фемиде,  поскольку  это
потрясательно  для  психики.  Через  три  часа  после  этого  завтрака  на
телеэкране возникла Фемида. Издали  она  выглядела  эдаким  зеленым  раем:
сплошные леса, не поврежденные цивилизацией.  Там  ждала  меня  тишина,  о
которой я так мечтал на Земле, но теперь я  с  радостью  променял  бы  эту
будущую тишину на самую разнузданную земную музыку.
     - Фима, призадумайся в последний раз! - тихо произнес Юрий.  -  Лучше
бы тебе миновать эту планету и лететь со мной на Куму, а потом вертаиуться
на Землю твою. Ведь тот ученыйодиночествовед,  который  сейчас  на  Фемиде
жительствует, улетит с нашим звездолетом домой. Ты будешь там одинок,  как
перстень! Тебя поджидает там девятая степень одиночества! Предпоследняя!
     - А последняя какова?
     - Десятая степень - это когда субъект уже в могиле.
     - Не пужай меня, Юрик!

                Я еще живой покуда,
                Я еще в расцвете лет,
                А помру - и знать не буду,
                Что меня на свете нет.

     В этот момент звездолет снизился над  Фемидой.  Я  надел  плащ,  взял
рюкзак и вместе с Юрием и бортпроводницей направился к внутреннему  трапу,
ведущему в трюм небесного корабля. Все подкидыши встали со  своих  мест  и
склонили головы.
     - Они печально сочувствуют тебе, - пояснил Юрик.
     Сдерживая дрожь,  я  отвесил  иномирянам  бодрый  поклон  и  произнес
четверостишие:

                Не хороните раньше времени
                Того, чья воля не слаба,
                Кого булыжником по темени
                Еще не трахнула судьба!

     Через минуту мы  с  другом  разместились  в  ладье-лифте.  Стюардесса
нажала нужную кнопку, в днище корабля раскрылся люк, и  мы  начали  плавно
опускаться. Под нами находилось четырехугольное здание с  плоской  крышей.
Стоял ясный день, зеленоватое солнце светило не хуже  земного.  Из  густой
лесной чащи доносились завывания неведомых животных. Я  вынул  из  кармана
плаща берет и поскорее напялил его себе на голову, чтобы Юрик не  заметил,
что волосы у меня дыбом встают от  страха.  Но  вот  наша  небесная  ладья
плавно опустилась на плоскую, мощенную каменными брусками кровлю. Ближе  к
ее  левому  краю  находилась  надстройка  из   черного   гранита,   чем-то
напоминающая склеп. Мы вошли в  эту  надстройку.  Почти  весь  пол  в  ней
занимала массивная стальная плита. Возле нее торчали из пола  две  широкие
клавиши, на которых виднелись какие-то письмена. Юрик нажал ногой одну  из
них и пояснил мне, что  этим  он  подал  одиночествоведу  сигнал  о  нашем
прибытии. Затем нажал на другую, и стальная плита плавно встала на попа. Я
увидал каменную лестницу, уходящую в глубь здания.  По  ней,  перепрыгивая
через ступеньки, бежал к нам седой  иномирянин  с  портфелем  в  руке.  Он
подскочил к нам, нервически  дрожа,  прокудахтал  что-то  и  устремился  к
лифту-ладье. Там, кинув портфель к  ногам,  он  сел  на  скамейку,  обеими
руками вцепился в поручни и  с  каким-то  нелепо-обрадованным  видом  стал
вслушиваться в злобные  завывания  неведомых  зверей.  Юрик  направился  к
ученому и, указав на меня,  стал  ему  что-то  втолковывать.  Тот  отвечал
отрывисто и хрипло, лицо его судорожно подергивалось.
     -  Серафим,  -  обратился  ко  мне  Юрий,   -   этот   одиночествовед
катастрофически запрещает тебе отбывать срок здесь!  Он  здесь  обленился,
обмишулился,  обезволел,   обессилел,   оседовласился,   одурел,   опупел,
ополоумел, одичал от окаянного одиночества.
     - Юра, но ведь там безопаснее, чем в лесу. И  потом  этот  ученый  не
знает таких слов, это земные слова. Это ты, Юрик, от себя брешешь.
     - Ну и пусть от себя!  Один  наш  мудрец  так  сказал:  "Малая  ложь,
приплюсованная к большой правде, делает правду более убедительной..." Но я
вижу, что тебя, отважного, не уговоришь. Однако имей в виду: эта дверь,  -
он указал рукой  на  стоявшую  вертикально  плиту,  -  открывается  только
снаружи. Изнутри ты ее не откроешь.
     После этого мой друг подошел к ученому,  что-то  сказал  ему,  и  тот
нехотя повел нас вниз по лестнице. Первым делом он стал ходить с  нами  по
длиннющим коридорам тех этажей, где  находились  кельи  -  бывшие  камеры.
Замков на дверях нет - заходи в любую. Все они были  абсолютно  одинаковы.
Окон не имелось ни в кельях, ни в коридорах,  но  потолки,  стены  и  полы
излучали ровный, спокойный свет. Голоса наши звучали приглушенно, а  шагов
вовсе   не   было   слышно,   поскольку   здание   построено   из   особых
звукопоглощающих стройматериалов.
     Ученый-одиночествоведвел себя  нервно,  ему  явно  не.  терпелось  на
крышу. Я понял, что мне надо поскорее выбрать себе жилплощадь.  Когда  мы,
шагая по коридору на втором  этаже,  дошли  до  того  места,  где  коридор
поворачивает под прямым углом вправо, я отсчитал  двенадцать  дверей  -  и
открыл тринадцатую. 13 - число-сирота, обижают его  люди,  всякие  пакости
ему приписывают. А я его жалею, стараюсь оказать ему доверие. И за это оно
иногда мне помогает. Однажды мы с Настей на билет  No  13  холодильник  по
денежновещевой лотерее выиграли.
     Стандартная келья-камера имела неплохую меблировку: письменный  стол,
стул, кровать, возле нее - ночной столик. Узенькая дверь вела  в  санузел,
где  находились  душ,  умывальник  и  унитаз.  Водопровод  был  в   полной
исправности.   Но   меня   огорчило,    что    зеркала    нет.    И    тут
ученый-одиночествовед пояснил мне - через  Юрика,  -  что  во  всем  Храме
Одиночества  нет  ни  единого  зеркала.  Ведь  ежели  кто-то  видит   свое
отражение, то это уже не полное одиночество.
     Я положил рюкзак на стул, топор на  ночной  столик,  повесил  плащ  и
берет на маленькую вешалку у входа в санузел, а затем поинтересовался, где
мне добыть матрас, одеяло, подушку, простыню,  -  ведь  кровать-то  голая.
Юрик потараторил с ученым и объяснил мне, что беспокоиться незачем,  здесь
имеется обслуживающий персонал, автоматические существа. Они - безмолвные,
бессловесные,  беззвучные,  бесшумные.   По-куманиански   они   называются
баратумы, а если на русский  перевести  -  заботники...  А  сейчас  ученый
покажет некоторые здешние помещения.
     Когда  вышли  мы  в  коридор,  то  увидали,  что   навстречу   шагает
человекообразная фигура. Подобные автоматы уже тысячекратно  описаны  и  в
фантастической и в реалистической литературе, поэтому  скажу  только,  что
заботник был сделан из металла и пластмассы, имел туловище, руки,  ноги  и
голову с ушами и глазами; рот и нос отсутствовали. Неся большой  мешок  из
синтетической ткани, он, не поприветствовав нас, прошел мимо и вошел в мою
келью. Меня неприятно удивило: как это он проникал, что  я  выбрал  именно
эту жилплощадь? Ведь никто ему об этом не сообщил.
     Ученый повел нас в столовую, находящуюся в первом этаже. Мы  вошли  в
большой зал, посреди которого  стоял  небольшой  стол;  его  металлические
ноги, тай же  как  и  ножки  стоящего  возле  него  стула,  были  намертво
вмонтированы в пол. Вдоль правой стены  зала  протянулся  ряд  табличек  с
изображениями различных кушаний и напитков. Под  каждой  табличкой  белела
кнопка.
     - Попробуй вкусность пищи, - предложил мне Юрик, и я нажал кнопку под
табличкой, на которой была изображена тарелка с кашей, вроде манной. Затем
сел за стол, и через несколько секунд в левой  стороне  зала  открылась  в
стене дверь и ко мне направился голубоватый заботник. Он поставил на  стол
металлическую тарелку с кашей, которая оказалась вполне  съедобной.  После
этого я заказал себе какой-то розоватый напиток,  и  заботник  принес  мне
металлический стакан с этим напитком.
     - А чаю у вас не имеется? - задал я вопрос механическому официанту.

                Ранним утром чашка чаю -
                Это замечательно!
                Я без чаю одичаю,
                Сгину окончательно.

     Но никакого ответа не последовало.
     Мы покинули столовую и  направились  в  библиотеку.  Шагая  туда,  мы
прошли мимо массивной стальной двери, совсем не похожей на двери келий;  к
тому же на ней были изображены две  скрещенные  руки  -  ладонями  вперед.
Одиночествовед пояснил нам,  что  это  -  знак  запрета.  Здесь  находится
энергоблок. Живым существам входить туда нельзя, они могут разрушить  свое
здоровье. Кроме того, в эпоху  жуткого  средневековья,  когда  здесь  была
тюрьма, зарегистрированы случаи побегов через энергоблок. Все убегуны были
зверски съедены зверями.
     Мы вошли в библиотеку, она вообще никакой двери не имела, входи  -  и
бери что тебе угодно. Там стояло множество стеллажей,  полных  книгами,  и
ученый - через Юрика - выразил сожаление, что я неграмотен. Ведь  все  эти
тома изданы Куманианским Институтом по Изучению Одиночества. Здесь - труды
многих  поколений  одиночествоведов,  здесь  описаны  все  психологические
явления, возникающие на каждой из  восьми  степеней.  Но  девятая  степень
одиночества  еще  никем   не   описана.   Она   неописуема,   непостижима,
непознаваема, нерассказуема, необъяснима.
     Чего-чего, а одиночества я никогда не боялся, поэтому  этот  разговор
был мне не интересен, и я задал практический вопрос: не  бывает  ли  здесь
перебоев в работе пищеблока, в подаче электроэнергии?  В  ответ  мне  было
заявлено, что никаких перебоев о питанием быть не может, ибо  непортящихся
продуктов запасено здесь на шесть риртонов (столетий), а  атомно-иридиевый
энергодатчик рассчитан на неисчерпаемость. После  этого  мы  поднялись  по
центральной лестнице, и я остался на верхней ее площадке, а Юрик и  ученый
вошли в склепообразную надстройку.
     - Серафимушка, поставь свои часы ровно на двенадцать тридцать пять! -
произнес сверху Юрик.
     - Через тридцать суток по земному счету жди меня для  возвращения  на
Твою Землю!.. И не захоти убегать, Фима! Я знаю,  в  тебе  бурлит  отвага,
тебе, может быть, захочется прославить свое  земное  имя  и  пожить  среди
зверей, доказать Вселенной свою бесстрашность,  -  но  помни,  что  каждое
бегство  кончалось  кончиной!..   Ты   слышишь   эти   зверские   голоса?!
Действительно, звериный рев, доносившийся из леса, был ужасен.
     - Юрка, разве я дурак, чтобы бежать  из  тишины  в  шум?!  Ведь  ради
тишины я и прилетел сюда!
     - воскликнул я.
     Мой друг нажал ногой на клавишу. Стальная плита плавно опустилась  на
свое место. Настала полная тишина.
     Уважаемый читатель! В следующих главах я расскажу о том, что  пережил
в Храме Одиночества. Для  большей  объективности  писать  о  себе  буду  в
третьем лице, как бы о своем знакомом, о котором знаю даже больше, чем  он
сам о себе.

                       16. ПРИОБЩЕНИЕ К ОДИНОЧЕСТВУ

     Расставшись с Юрием, Серафим  еще  с  минуту  постоял  на  лестничной
площадке, радуясь тому, что  он  в  полной  безопасности,  впитывая  душой
безмолвие Храма Одиночества. В мозгу его возникли строки:

                Благословляю тишину,
                Она добра и не угрюма.
                Я здесь блаженно отдохну,
                Уйдя от всяческого шума.

     Напрягая голосовые связки, он проскандировал это  четверостишие,  как
бы обращаясь к невидимым слушателям. Но голос его прозвучал еле слышно.  А
затем, спускаясь по лестнице, он убедился, что шаги его и вовсе не слышны.
Когда он шагал по коридорам Храма Одиночества  со  своими  спутниками,  он
как-то не обращал на это внимания. И теперь  ему  стало  немножко  обидно:
тишина тишиной, но ЕГО голос, ЕГО шаги всюду Должны звучать  полновесно  и
четко! Но затем он подумал, что ему нужно преодолеть свою земную  гордыню,
приобщиться к здешнему спокойствию, стать как бы составной его частью.

                Синоним счастья - тишина,
                С ней не вступай в пустые прения, -
                Во все века была он"
                Помощницей, подругой гения.

     С такими мыслями Серафим направился в свою келью и, войдя  туда,  был
приятно удивлен: кровать аккуратно застелена,  в  изголовье  -  подушка  с
чистой наволочкой... Вот  только  полотенца  нет...  А,  наверное,  оно  в
санузле. И действительно,  там  мой  герой  обнаружил  полный  набор:  два
полотенца, туалетное мыло,  сортирная  бумага  -  пипафакс.  Вернувшись  в
келью-камеру, он произнес четверостишие:

                Покинул я земную пристань,
                Иная жизнь меня влечет,
                Инопланетному туристу -
                Везде удача и почет!

     Однако через секунду его праздничное настроение пошло  на  убыль.  Он
заметил, что его рюкзак
     - похудел. Оказывается, книги из  него  куда-то  делись.  Неужели  их
заботники сперли?! Но ведь Юрик говорил, что  на  Куме  нет  воровства,  а
заботники  оттуда  сюда  привезены.  Они  не  могут  быть   на   воровство
запрограммированы!.. Серафим начал  метаться  по  келье,  потом  догадался
выдвинуть  верхний  ящик  письменного  стола.  Все  книги  были  там  -  и
"Испанский детектив", и "Словарь иностранных слов",  и  несколько  брошюр,
которые всучила ему Настя. Сделав эту находку, Серафим успокоился,  но  не
совсем. Действия заботника, запустившего свои механические руки в  рюкзак,
показались ему  не  вполне  этичными.  Чтобы  успокоить  себя,  мой  герой
приступил к чтению брошюры "Спорт - это здоровье", И вдруг обнаружил,  что
все фотографии людей, совершавших разные спортивные движения и подвиги,  -
исчезли. А страница, где был изображен мотокросс, имела и  вовсе  странный
вид:  мотоциклы  мчались  по  склону  холма  как  бы  сами  по  себе,  без
мотоциклистов. Полистав остальные книги, Серафим убедился, что изображения
людей изъяты и оттуда. При этом его поразил уровень техники изъятия,  ведь
все люди на рисунках и снимках были не вырезаны,  незакрашены,  а  начисто
обесцвечены. А провернул это цензурное мероприятие, наверно, тот же  самый
заботник,   который   застелил   постель.   Серафимом   овладело   чувство
беззащитности и поднадзорности. Но затем он приободрился. "Ты прибыл  сюда
в поисках одиночества, так получай его сполна, на все 100 % !" -  произнес
он мысленно. И сразу же поправил себя: "Нет, на 99 % !  Ведь  Настя-то  со
мной!"
     Он извлек из пачечки книг твердую обложку от общей тетради, куда была
вложена застекленная фотография его жены  в  металлической  рамочке.  Этот
снимок (12 Х 18) он всегда брал с собой, отбывая в дом отдыха.  Сейчас  он
опять увидит Настю.  Улыбаясь  ему  улыбкой  No  19  ("Радость  совместной
прогулки"), стоит она под деревом в Летнем саду...  Хорошо,  что  есть  на
свете Настя!..
     С такими вот мыслями вынул Серафим из тетрадочной обложки  фотографию
- и обомлел. Попрежнему виден был на ней узор садовой ограды,  по-прежнему
стояло дерево, но теперь проявилась  та  часть  его  ствола,  которую  еще
недавно заслоняла своей фигурой Настя. Настя со снимка исчезла.
     - Это уже какое-то хамство космическое! -  возмутился  мой  герой.  -
Это, господин заботник, тебе даром не пройдет! - А потом вдруг понял,  что
некому ему пожаловаться на этого цензора. В каждом земном доме  отдыха,  в
любой гостинице, в самом плохоньком учреждении есть хоть  какой-нибудь  да
директор - а здесь? Здесь никто не примет ни письменной, ни устной жалобы.
А эти заботники делают то,  на  что  они  программированы.  Они  по-своему
заботятся о нем, Серафиме, погружая его в одиночество. -  Зато  как  здесь
тихо! - прошептал он.

                Я с детства был ушиблен шумом,
                И с юных лет понятно мне,
                Что предаваться мудрым думам
                Возможно только в тишине.

     Однако мудрые думы в голову почему-то не шли. Серафим вышел из  кельи
и долго бродил по пустынным светлым коридорам. Потом  забрел  в  столовую,
заказал обед - и заботник-официант добросовестно выполнил  заказ.  Обедая,
мой герой обратил внимание на то, что посуда покрыта мелкими  насечками  и
поэтому в ней ничто не может отразиться.
     Он с грустью лодумал о том, что бриться ему весь месяц не придется  и
не придется увидеть себя. Ведь в Храме Одиночества  не  только  ни  одного
зеркала нет, но и все поверхности - стены, полы, мебель и даже стульчаки в
санузлах - сработаны так, что отражаться в них ничто не может. А вскоре он
убедился, что и тени своей он не сможет узреть;  ровный  свет  исходит  со
всех сторон - со стен, с потолка, с  пола,  и  никаких  тебе  теней.  "Вот
одиночество - так одиночество!" - прошептал он.

                Расставшись с Питером, с Невой,
                Живу, как гость небесный, -
                Беззвучный и бестеневой,
                Почти что бестелесный.

     Утомленный неожиданными переживаниями, Серафим прилег  на  кровать  и
уснул почти мгновенно. И сразу же ему приснился многообещающий  творческий
сон. В цветущей долине под прямым углом скрестились  два  шоссе.  На  этом
перекрестке стоит автобус, а плане имеющий форму креста. Не могильного,  а
равностороннего - такого, какие красуются на автомобилях "скорой  помощи".
В каждой из четырех сторон  этого  чудо-автобуса  имеется  кабина,  мотор,
баранка. Автобус может мчаться в любую сторону света!
     "Мечта туриста"  -  так  Озаглавил  мой  герой  это  изобретение.  Он
представил себе, как завидуют ему  сослуживцы,  как  радуется  Настя...  И
вдруг возникла Главсплетня и нагло заявила,  что  такой  дурацкий  автобус
никуда не помчится, он даже с места  не  сдвинется.  Серафим  проснулся  и
понял: на этот раз Главсплетня, увы, права. Ему стало страшно за себя:  не
сходит ли он с ума? Но с безоконных стен кельи-камеры, с потолка,  с  пола
струился  такой  ровный,  такой  успокоительный  свет,  что  страх  быстро
улетучился. "Не ошибается лишь тот, кто не мыслит", - решил Серафим.

                Друг, не всегда верь своему уму,
                Но пусть покинет страх твои владенья -
                Высокий взлет доступен лишь тому,
                Кто не страшится смертного паденья.

                        17. ОДИНОЧЕСТВО СГУЩАЕТСЯ

     Встав с постели, Серафим вышел в коридор,  спустился  по  лестнице  в
нижний этаж, потом поднялся выше, долго шлялся  по  коридорам  -  и  вдруг
поймал себя на том, что все время шарит глазами  по  стенам,  все  чего-то
ищет. И тут он догадался: он ищет часы. По во всем Храме Одиночества  есть
только одни часы - те, что у Серафима на руке. Если они остановятся -  для
нега. остановится ход времени. Ведь он не знает, день или ночь  за  окном,
он отрезан от внешнего мира. И только по своим часам он может  вести  счет
условных суток, вплоть до того дня, когда сюда явится Юрик, чтобы лететь с
ним на Землю. А вдруг  часы  остановятся,  ведь  они  уже  дважды  были  в
починке? Что тогда?.. Серафиму едало холодно, аж дрожь пробрала.
     Мой герой торопливо вернулся в свою камеру, выдвинул ящик письменного
стола, в котором лежали его книги, и взял  оттуда  "Зарубежный  детектив".
Чтобы унять страх, нужно прочесть  что-нибудь  героическое,  так  что  эта
книга была тут в самый раз. Серафим приступил к чтению, и дрожь постепенно
покинула его. Но, читая, он невольно думал, что такая книга у  него  здесь
только одна... И тут у  него  родилась  идея:  хорошо  бы  сконструировать
забывательное устройство.
     Вы едете на дачу. Ваша авоська полна продуктами, но вы взяли с  собой
и книгу - интереснейший роман из быта сыщиков и  преступников.  Прибыв  на
дачу, вы читаете эту книгу не отрываясь. И вот она прочтена.  Других  книг
на даче у вас нет. Но вам их и не надо! В переплет прочтенного вами романа
вмонтировано сложное электронно-психологическое  миниустройство.  Послюнив
палец, вы прикасаетесь им к  приборчику  -  и,  ощутив  мгновенный,  почти
безболезненный шок, в ту же секунду с радостью осознаете,  что  содержание
данной книги вами забыто, будто вы ее  никогда  и  не  читали.  Вы  можете
приступить к чтению сызнова! Вы всю жизнь можете читать одну книгу!
     Хорошо  бы  осуществить  эту  задумку  практически,  стал  размышлять
Серафим. Для некоторых людей окажутся ненужными личные библиотеки,  тиражи
многих изданий  снизятся,  потребление  бумаги  резко  сократится,  тысячи
гектаров леса будут спасены от вырубки... Однако найдутся перестраховщики,
которые  сочтут  такое  забывательное  устройство  вредным  для  общества,
писатели завопят в печати, что это надругательство над литературой... Нет,
не стоит выдвигать эту идею, решил мой герой.

                Умей помалкивать в тряпицу,
                К всемирной славе не спеши,
                Чтоб не свезли тебя в больницу
                С инфарктом сердца и души.

     Размышляя о книгах земных, Серафим вспомнил, что есть и неземные.  Он
вышел из камеры, спустился в первый этаж. Вот и библиотека. Взяв  с  полки
несколько томов, он уселся за стол и принялся их листать. А вдруг там есть
изображения иномирян?! Ведь внешне они - совсем как люди, а  он  почему-то
уже успел соскучиться по  человеческим  лицам.  Но  в  книгах  был  только
непонятный ему текст - и никаких  рисунков,  никаких  фотографий.  Серафим
подумал,  что  на  Земле  тоже  немало  книг  об  одиночестве,  но  там  и
изображения людей есть на  страницах.  Видать,  одно  дело  -  одиночество
земное, а другое дело - небесное...
     Ему вспомнилось, что на второй день полета он  спросил  у  Юрика,  на
сколько километров они от Земли удалились. И Юрик ответил, что если  число
этих километров выразить печатно, то потребуется  издать  том  толщиной  с
Библию. Первая строка книги начнется с единицы, а дальше пойдут нули. А на
последней странице  это  великое  число  надо  возвести  в  стомиллиардную
степень. Там, в  звездолете,  Серафим  почему-то  не  придал  словам  Юрия
большого значения, но здесь, в безмолвном одиночестве, они  дошли  до  его
души. На миг ему почудилось, что он так далек от Земли, что его, Серафима,
и вовсе нет, что он - только сон, снящийся пустоте. Понурив голову,  пошел
он к двери - и вдруг вспомнил, что забыл  поставить  книги  на  полку.  Он
оглянулся - и увидал, что тут и без него обойдутся: из ниши, что темнела в
стене, вышел заботник, подошел к столу, забрал книги и направился с ними к
стеллажу.
     - Спасибо, добрый молодец! Хвалю! - изрек Серафим. Но добрый  молодец
не отозвался. Серафиму вдруг очень захотелось  поглядеть  на  какое-нибудь
живое существо. Ну, с людьми и даже с тенью своей он разлучен, ведь  здесь
Храм Одиночества. Но хоть бы пса  какого-нибудь  повидать  или  кота.  Или
какую-нибудь местную живую тварь узреть... Он припомнил завывания здешних,
неведомых ему зверей, и теперь ему показалось, что не так  уж  злобно  они
выли. Вот бы поглазеть, какие они из себя. Разве любопытство - грех?

                Если ты не любопытен -
                Оставайся в дураках;
                Ты не сделаешь открытий,
                Не прославишься в веках!

     Прямо из библиотеки  Серафим  направился  в  столовую.  Поужинав,  он
заказал стакан лимонада, потом еще стакан.
     -  Дружище,  а   нет   ли   чего   покрепче?   -   обратился   он   к
официанту-заботнику. - Понимаешь, я не алкаш, но  надо  же  отметить  свой
первый день пребывания на Фемиде.
     Но ответа не последовало, а  когда  мой  приятель  фамильярно  тронул
ладонью плечо заботника, то сразу же отдернул руку: ему показалось, что он
прикоснулся к льдине.

                             18. СНЫ НЕЗЕМНЫЕ

     Вернувшись в свою келью-камеру, Серафим взглянул на ручные часики. На
них  было  одиннадцать  -  значит,  пора  спать,  начинается  его   первая
(условная) ночь на Фемиде. Мой герой разделся, совершил вечернее  омовение
и принялся ходить по келье взад-вперед. Он о чем-то думал, но сам не  знал
о чем - так бывает. И  вдруг  мысли  его  уточнились.  Подойдя  к  ночному
столику, Серафим взял лежавший там топор и спрятал  его  под  подушку.  Он
может пригодиться, его надо беречь!

                Ты за добро плати добром,
                Но все ж, на всякий случай,
                Не расставайся с топором,
                Ведь жизнь - как лес дремучий.

     Серафим разлегся в постели, накрылся  мягким  одеялом.  Подушка  была
большая, пышная, топор почти не ощущался. "Живу  прямо  как  интурист",  -
подумал мой приятель и машинально протянул руку к стене, ища  выключатель.
Потом вспомнил, что потолки и стены светятся  тут  круглосуточно,  никаких
выключателей нет. "Ладно уж, усну и при свете", - примирительно  прошептал
он. И уснул. Уснул - и вдруг проснулся. Его ужалила мысль:  а  вдруг  часы
остановились?! Однако тревога  оказалась  ложной,  часики  были  в  полном
порядке. И он снова уснул. И тут ему приснился сон.
     Морозным  зимним   утром   идет   Серафим   по   Среднему   проспекту
Васильевского острова. Вот и станция метро на углу Седьмой линии.  Опустив
пятачок, друг мой становится на эскалатор и плавно движется вниз, вместе с
вереницей одетых по-зимнему людей. Перед ним стоит  мужчина  в  престижной
дубленке, и какое-то время Серафим размышляет, сколько  этот  тип  за  нее
уплатил. Затем поворачивает голову, чтобы поглазеть на  встречный  людской
поток. И видит: навстречу ему движется Настя. Она улыбается ему улыбкой  (
21 ("Радость неожиданной встречи") - и плавно проплывает мимо.  Но  почему
она одета не по сезону, почему на ней летняя блузка с короткими рукавами?!
И тут  Серафим  обнаруживает,  что  в  этом  встречном  потоке  все  одеты
по-летнему, некоторые даже в майках.  Спустившись  вниз,  он  идет  не  на
платформу, а вдавливается в  толпу  летних  пассажиров  и  поднимается  на
эскалаторе вверх. Ему нужно нагнать Настю, пусть она объяснит ему, что это
за чепуха такая происходит...
     Он опять на Среднем проспекте. Но Насти не видать. И вообще ни единой
живой  души  не  видно.  И  трамвай  "шестерка"  стоит  на  остановке  без
пассажиров и без вожатого. А в городелетний полдень. Что  такое  творится?
Или он, Серафим, с ума сошел? Паническим  шагом  направляется  он  к  дому
своего детства. Взбежав по  лестнице,  звонит  в  квартиру  родителей.  Ни
ответа ни привета. Он - опять на улице. Ходит по безмолвным  проспектам  и
линиям, заглядывает в окна первых этажей - нигде ни души. И никаких следов
какой либо катастрофы или эпидемии, никакой разрухи.  Тротуары  подметены,
на газонах - цветы, стекла окон чисто вымыты. Полный порядок  -  и  только
людей нет.
     ...Все магазины  открыты.  Серафим  входит  в  гастроном  на  Большом
проспекте. Есть колбаса по два двадцать и по два девяносто. В кондитерском
отделе прямо на прилавке - дефицитный  индийский  чай  по  95  коп.  И  ни
покупателей, ни продавцов, ни кассирши. Забирай что хошь  -  и  айда  вон.
Серафим берет пачку чая,  вертит  ее  в  руках,  потом  кладет  обратно  и
торопливо покидает магазин, гордясь, что не стал вором.
     На улице его охватывает такая тоска по людям, что он решает  посетить
Смоленское кладбище. Ибо все живые - неведомо где, а мертвые  прочно  спят
на своих местах. Они,  мертвые,  сейчас  более  реальны,  нежели  все  те,
которые исчезли из города неведомо куда. И вот мой приятель уже на Камской
улице. Под каменной аркой, ведущей на кладбище, натянут стальной трос;  на
нем висит дощечка с надписью: "Закрыто на переучет". Преодолев страх перед
недозволенным, Серафим подныривает под трос - и вот он на кладбище.  Здесь
что-то происходит. Перекладины крестов ритмично поднимаются и  опускаются,
будто на зарядке. Замшелый каменный  ангел  пошевеливает  крыльями.  Среди
старых надгробий вырыта свежая могила; возле нее стоят четыре заботника  с
лопатами. Как они попали сюда с Фемиды?!
     - Захотели - прилетели!  -  угадав  мысли  Серафима,  хором  отвечают
заботники. - Экзаменовать тебя будем. А ну, назови строгие слова  на-букву
"А", применяя их к себе!
     - Я алкаш, алиментщик, альфонс, анонимщик... Все.
     - Не густо. Теперь - на "Б".
     - Я блатмейстер, башибузук,  буквоед,  байбак,  барышник,  браконьер,
бузотер, богохульник, барахольщик, бумагомаратель, бандит, балда,  бестия,
бракодел, бездельник, борзописец...
     - Теперь - на "В"!
     -  Я  -  выпивоха,  вероотступник,  вышибала,   ворчун,   .взяточник,
взломщик, враль... Кажется, все.
     - Нет, не все! - металлическим хором произносят заботники.  -  Ты  не
сказал, что ты - ворюга!.. -
     И тут один из заботников подходит к Серафиму и  вынимает  у  него  из
кармана пачку индийского чая.
     - Этого не может быть! - кричит Серафим. - Я не брал!
     - Нет, брал! За воровство ты осужден на десятую степень одиночества!
     Далее происходит нечто страшное.

                Он очнулся в темноте,
                В тесноте, в могиле.
                Слышит он: уходят те,
                Что его зарыли...

     Серафим проснулся от  своего  истошного,  надрывного  крика.  А  быть
может, и из-за того, что ощутил чье-то холодное прикосновение.  Возле  его
кровати стоял заботник белого медицинского цвета. Одни  его  металлическая
ладонь лежала на лбу  моего  героя,  а  в  другой  он  держал  стопочку  с
прозрачной жидкостью.
     - Что со мной? - спросил его Серафим.
     Но механический врач молчал. Серафим  догадался,  что  б  стопочке  -
лекарство. Он выпил его. Заботник беззвучно удалился из камеры.  Лекарство
оказалось снотворным, успокаивающим. Вскоре Серафим уснул. Но перед этим у
пего возникла догадка, что заботники с помощью какой-то  потайной  техники
видят все, что ему снится.  Ну  и  пусть  видят,  сучьи  дети!  Они  могут
прерывать  его  сон,  это  в  их  сволочной  власти  -  но  диктовать  ему
сновиденья, вмешиваться в их содержание они не  могут!  И  никто  во  всей
Вселенной не Может! Даже в самой лютой тюрьме сны человека  не  подвластны
воле тюремщиков. Сон - высшая форма человеческой свободы. К сожалению,  не
все люди видят свои сны с должной четкостью и ясностью и  потому  забывают
их в минуту пробуждения.  Но,  быть  может,  уже  родился  гений,  который
сконструирует специальную подушку, снабженную неким мудрым, еще  неведомым
нам прибором. Эта спецподушка, нисколько не  влияя  на  Тематику  и  смысл
сновидений, поможет людям видеть свои сны отчетливее, объемнее,  красочнее
- и  отлично  запоминать  их.  Жизнь  землян  станет  богаче,  интереснее,
многообразнее.
     ...Однако всенародное спанье  на  спецподушках  вызовет  и  некоторые
отрицательные явления. На производстве и в  учреждениях  сослуживцы  будут
непрерывно толковать о  своих  сновидениях,  в  результате  чего  снизится
Производительность труда.  У  очень  многих  людей  возникнет  Потребность
излагать  свой  Сны  письменно,  из-за  чего   катастрофически   возрастет
количество писателей; для редакторов  настанут  трудные  времена.  А  кино
сойдет на нет, кинозалы опустеют. Зачем человеку кино, если каждый  спящий
- сам себе кинотеатр.

                            19. ПОИСКИ ВЫХОДА

     Серафим проснулся, принял душ,  спустился  в  столовую,  позавтракал.
Потом принялся бродить по коридорам) заглядывая то в  одну,  то  в  другую
камеру. И  тут  он  позавидовал  земным  уголовникам.  Ведь  ежели  земной
преступник сидит в одиночке, то он все-таки знает,  что  в  тюрьме  он  не
один, что в соседней камере кто-то тоже отбывает свой срок.
     А вот если посадить такого субъекта в камеру,  из  которой  он  волен
выходить и шляться по всей тюряге, а в тюряге-то, кроме него, - ни души! -
вот тут-то он взвоет. Тут он завопит: "Это незаконно!  Это  -  сверхвысшая
мера наказания! Это - казнь одиночеством!"
     Серафим вернулся в свою келью-камеру. И здесь - тот же ровный свет...
Ему вспомнилось, что в детстве он  боялся  темноты.  А  теперь  ему  нужна
темнота. Во мраке он мог бы представить себе, что он здесь  не  один,  что
рядом есть кто-то. Пусть - плохой человек, пусть зверь, но кто-то живой...
Но ведь вне Храма Одиночества живут живые звери! Вот бы посмотреть на них,
послушать их завывания! Хорошо бы хоть маленькое  отверстие  продолбить  в
этой сплошной стене!.. Он кинулся к кровати, извлек из-под подушки  топор,
подошел к стене - и изо всех сил долбанул по ней обухом.  Топор  беззвучно
отскочил от облицовки, не оставив на ней никакого следа.
     Серафим походил по камере взад-вперед, потом вспомнил,  что  в  Храме
Одиночества  есть  энергоблок,  запретное  помещение,  через   которое   в
древности некоторые заключенные осуществляли свои погибельные побеги: ведь
все беглецы были съедены зверями. А все-таки надо разведать,  что  это  за
энергоблок...
     Мой приятель спустился в первый этаж и остановился перед  дверью,  на
которой были изображены две скрещенные руки - знак  запрета.  Но  замка  у
двери не имелось. Ведь соотечественники Юрика вообще не знают  ни  замков,
ни запоров, об этом Юрик не раз говорил. У них ни  склады,  ни  жилища  не
запираются; только в уборных и ванных комнатах есть задвижки, чтобы  можно
было запереться изнутри. В будущем и на Земле так будет.

                Не станет воров и рвачей,
                Все будет в избытке, в излишке;
                Не будет замков и ключей,
                И только в уборных - задвижки.

     ...Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем  временем  руки,
изображенные на ней, из белых сделались розовыми, и на пальцах  проступили
алые капельки. То было явное предупреждение об опасности, и  мой  приятель
отошел от  двери  и  побрел  по  коридору.  Но  потом  вдруг  остановился,
героически топнул ногой и строевым шагом двинулся  обратно.  В  мозгу  его
возникло четверостишие:

                Все выигрывает храбрый,
                Все проигрывает трус -
                Так хватай судьбу за жабры,
                Восходи на свой Эльбрус!

     Он распахнул дверь - и очутился в  просторном  тамбуре,  из  которого
открывался вид  на  длинный  зал,  заполненный  загадочными  шарообразными
емкостями и большими металлическими ящиками; на поверхности их  шевелились
радужные  пятна  и  полосы.  Возле  каких-то  необъяснимых   предметов   и
вращающихся экранов стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал
- и тут в стене тамбура распахнулись  желтые  створки,  и  из  ниши  вышел
черный заботник. Раскинув металлические  руки,  он  преградил  путь  моему
приятелю, и тот поспешно ретировался.
     Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала  он  приметил
винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в потолок, она  вела  куда-то
вверх из зала. Не по ней ли совершали побеги заключенные?

                          20. ДВЕНАДЦАТЫЕ СУТКИ

     Шли двенадцатые сутки пребывания Серафима на Фемиде. Ни одной  мудрой
мысли не пришло ему в голову за это время. Голова была наполнена страхом и
ожиданием чего - то. А по ночам мозг принимался за работу  и  выдавал  ему
сны. Той ночью моему приятелю приснилось, будто он в XXV веке.
     - Вставай, Фим,  уже  семьдесят  минут  тридцать  второго!  -  громко
произнесла Настя. Спрыгнув на пол  с  третьего  яруса  нар,  он  улыбнулся
супруге и, получив в ответ улыбку  No  14  ("Радость  пробуждения"),  стал
делать зарядку. Летнее солнце озаряло девятиметровую квартиру-комнату.  На
обеденно-письменном   столе   красовались   куски    нарезанного    Настей
зеленоватого хлеба,  испеченного  из  тростниковой  муки.  Пахло  жареными
водорослями  и  котлетами  из  прессованного  планктона.  В   левом   углу
кварткомнаты  возвышалось  многоцелевое  сооружение,  включающее  в   себя
телевизор,  унитаз,  стиральную  машину,  прибор  для  самогипноза  и  еще
несколько полезных приспособлений.  Татка,  в  оранжевой  школьной  форме,
сидела на нижнем ярусе нар и читала вслух из учебника: "Коровы  гуляли  по
полям  и  специализировались  на  производстве  так  называемых   молочных
продуктов, которые употреблялись людьми. Коровы мужского  рода  назывались
быками и от производства пищепродуктов воздерживались, но охотно принимали
участие в спортивных соревнованиях, именуемых корридами..."
     - Детка, хватит зубрить! В школу пора! - молвила  Настя,  и  лицо  ее
озарилось улыбкой No 34 ("Радость материнства"). Татка взяла с полки  свой
парашют, закрепила его на себе и с портфельчиком в руке вышла на балкон, у
которого не было перил.  Девочка  улыбнулась  родителям  -  и  сиганула  с
балкона вниз головой. Все, живущие выше сотого этажа, для выхода на  улицу
обязаны  пользоваться  не  лифтами,  а  парашютами.  Позавтракав,  Серафим
подошел к балконной двери. С высоты трехсот  сорокового  этажа  открывался
вид на бухту, где на вечном приколе стояли  ряды  жилых  кораблей.  Дальше
виднелось море. По нему плыл кораблик -  сеятель  водорослей.  Кормильцами
людей стали моря и океаны, ведь на Земле  теперь  обитало  110  миллиардов
человек. Они сеяли водяные растения и питались ими. А  суша  была  сплошь,
застроена, кормить их теперь она не могла.  И  зверей  -  тоже.  Кое-какие
животные остались в зоопарках и цирках, но большинство вымерло.
     - Фим, прогуляйся  перед  работой,  -  распорядилась  Настя.  Серафим
покинул кварткомнату и очутился в длинном коридоре,  куда  выходили  двери
трехсот таких же квартир. Здесь прогуливалось много народу; на улицу  идти
смысла не было. Серафим знал, что большинство его однокоридорников  вообще
не выходят из дома, благо в нижних этажах есть магазины. И  еще  он  знал,
что теперь никто не путешествует, ибо это неинтересно: на всей  планете  -
дома, дома, дома... Вскоре  к  моему  приятелю  подошел  журналист,  жилец
соседней квартиры. Лик его сиял.
     - Сераф, представь себе, за  мою  статью  "Поспорим  с  Мальтусом!  "
редактор премировал меня десятью сутками одиночного заключения со  строгой
изоляцией! Завтра шагаю в тюрьму!.. Как странно, что когда-то  в  одиночки
сажали не за заслуги, а за  преступления.  Ведь  единственное  место,  где
можно отдохнуть от многолюдства, - это тюремная камера.
     - А у меня - сплошные неприятности, - пожаловался Серафим журналисту.
- Учащего завлаба теща на днях померла, так что жилплощадь  на  три  метра
увеличилась, а я забыл поздравить его.  И  теперь  по  всему  ИРОДу  пошел
слушок, будто я - хам отпетый.
     - Сераф, но ведь это и в самом деле хамство - не поздравить  человека
с таким событием. Когда у нашего редактора дед  скончался,  мы  на  первой
полосе поздравиловку  жирным  шрифтом  тиснули.  Коллективно  сочинили,  с
чувством: "Дорогой друг, группа товарищей радуется вместе с вами и  желает
вам  дальнейших  событий,   способствующих   освобождению   новых   метров
жилплощади!" Он очень растроган был. Однако пора было приступать  к  делу.
Как правило,  земляне  на  работу  теперь  не  ходили  и  не  ездили.  Они
трудились, не выходя из своих жилищ, сидя у  сверхточных  пространственных
манипуляторов и изобразительно-переговорных устройств. И вот мой  приятель
вернулся в свою кварткомнату, сел на  стул  возле  стенного  манипулятора,
нажал на нужные кнопки. На экране перед ним возник рабочий  зал  ИРОДа.  В
центре его живьем восседал за  своим  письменным  столом  директор,  а  по
стенам светились индивидуальные экраны. На них уже присутствовали объемные
изображения многих сослуживцев.  На  крайнем  слева  четко  вырисовывалась
фигура Главсплетни. На шестом справа Серафим увидел себя.
     - Герострат Иудович, сообщаю вам, что я явился на службу!  -  доложил
он с экрана директору.
     - Учел!  -  суховато  отозвался  тот.  -  Напомните  основные  данные
проекта, разрабатываемого в вашей секции.
     - Синтетический театр!  -  начал  Серафим.  -  Никаких  лож,  никаких
галерок, сплошной партер - полная демократия! По трем сторонам зала -  три
сценические площадки, перед двумя из них - оркестровые ямы.  На  четвертой
стороне зала - цирковая  арена.  Вы  занимаете  свое  вращающееся  кресло.
Впереди развертывается действие пьесы, справа  -  балет,  слева  -  опера,
позади вас - цирковая программа. Зрители вправе избрать что - либо одно, а
при желании могут нажатием кнопки придать креслам непрерывное вращательное
движение. Перед  взором  и  слухом  будут  плавно  сменяться  декорации  и
ситуации, будут возникать драматические актеры, оперные  певцы  и  певицы,
танцующие балерины, дрессированные слоны  и  медведи.  Какая  яркая  смена
впечатлений! Кроме того...
     - Кроме того, товарищ Пятизайцев, вам  надо  поднять  свой  моральный
уровень, - прервал Серафима директор.  -  Всему  ИРОДу  известно,  что  вы
боитесь высоты и для выхода из дома пользуетесь не парашютом, а лифтом,  и
тем самым незаконно расходуете электроэнергию. И весь ИРОД возмущен  вашей
внебрачной связью  с  престарелой  дрессировщицей  тигров,  которая  тайно
подкармливает вас пайком, выделяемым для зверей.
     - Гнусная дезинформация! Это все  Главсплетня  набрехала!  -  возопил
Серафим - и проснулся. Наклонясь над его изголовьем, стоял белый  заботник
с подносиком, на котором поблескивала стопочка  с  медицинской  жидкостью.
Мой приятель принял успокоительное лекарство и уснул.  Проснувшись  утром,
он припомнил недавнее сновидение и пришел к выводу, что хитрюга-мозг хотел
утешить его, показать ему, Серафиму, нечто такое, что вроде бы  пострашнее
одиночества. "Но нет, одиночество - страшнее всего", - решил мой приятель.
И эта явь, этот Храм - страшнее самых ужасных сновидений.

                            21. ПОДКИДЫШ No 2

     В  следующую  ночь  Серафиму   приснился   сон,   опять   длинный   и
обстоятельный. Но в нем не было ни одного  человека  и  вообще  ни  одного
живого существа - только  голые  скалы,  пустынные  солончаки,  непонятные
машины,  загадочные  самодвижущиеся  автоматы...  Мой  приятель  проснулся
задолго до (условного) утра и долго не мог уснуть,  охваченный  страхом  и
тоской.

                В дебрях одиночества
                Он проводит ночь;
                Умирать не хочется,
                Но и жить - невмочь.

     Серафиму стало ясно, что минувшей ночью медик-заботник включил в свое
успокоительное лекарство какой-то ингредиент, воспрещающий мозгу видеть во
сне все живое.  Чтобы  успокоить  читателей,  скажу,  что  действие  этого
ингредиента не было продолжительным. Но тогда, после того безлюдного  сна,
приятель мой был прямо-таки в отчаянье. Ну разве мог он предвидеть, что на
этой окаянной Фемиде он даже в снах будет одинок?! Он клял себя за то, что
по собственной дурацкой воле обрек себя на эту пытку  одиночеством.  Он  -
межпланетный подкидыш (  2,  несчастный  подкидыш.  Юрик  -  тот  подкидыш
счастливый, его подкинули  к  живым  добрым  людям.  А  он,  Серафим,  сам
зашвырнул себя в это космическое безлюдье. Зашвырнул из страха  показаться
трусом, каковым он является на самом деле...
     Теперь с  какой-то  детской  нежностью  вспоминал  он  Землю-матушку,
которая так далека от него нынче. Все земное казалось ему прекрасным,  все
люди добрыми. Повстречайся ему здесь сама Главсплетня, он бы расцеловал ее
и сказал бы ей:

                Царица склок и королева сплетен,
                Ходячий склад словесной требухи,
                Твой лик отныне благостен и светел,
                Забыты мною все твои грехи!

     Но он знал, что никого не встретит в здешних коридорах - ни врага, ни
друга, ни двойника.. Его абсолютный двойник - Серафим с  Земли  No  252  -
побывал на другой Фемиде, и подбросил его  на  ту  Фемиду  другой  Юрик  с
другой Кумы. Как сложен и страшен этот  мир!  Хорошо  бы  сойти  с  ума  и
встретить   в   коридоре   какого-нибудь   самосветящегося   старца    или
полупрозрачную даму в белом одеянии. Конечно, это  страшно,  но  лучше  уж
такой страх, чем .это адское одиночество.  На,  безлюдье  и  привидение  -
человек. У Серафима возникло убеждение: ему  .нужен  реальный  страх.  Он,
подкидыш  No  2,  пребывает  здесь  в  абсолютной  безопасности.  Но   эта
безопасная явь ужасает его сильнее, чем самые страшные  сны.  Быть  может,
самое страшное для человека - это когда ему абсолютно нечего бояться.  Ибо
идеальная  безопасность  порождает  ожидание  какойто  неведомой   ужасной
опасности.
     Серафим решил бежать из Храма Одиночества. А так как дальше  начнутся
события самые серьезные, то я, анонимный приятель  Серафима,  передаю  ему
эстафету повествования. Пусть он опять, как в первых главах, ведет речь от
самого себя.

                                22. ПОБЕГ

     Да, я решился бежать.  Но  на  то,  чтобы  решиться  осуществить  это
решение, у меня ушло трое суток. Я отощал, лишился  сна  и  аппетита  -  и
наконец заставил себя приступить к действиям.  В  то  утро  я  хотел  было
направиться в столовую с рюкзаком, дабы наполнить его  булочками,  ведь  я
мог их заказать в любом количестве, но потом подумал, что заботники  могут
догадаться, для чего мне нужен этот пищевой запас. Поэтому я решил принять
как можно больше еды в глубь себя и позавтракал очень плотно. Вернувшись в
свою келью-камеру, я разделся в санузле и встал под душ. Уже дня четыре  я
ходил грязнулей, даже руки и лицо  перестал  умывать,  так  придавил  меня
страх. Но теперь следовало вымыться с головы до ног. Это для  того,  чтобы
от меня не пахло человеком,  не  то  хищные  звери  издалека  меня  учуют.
Конечно, они все равно узнают о моем присутствии в их  лесу,  но  вымыться
все-таки надо.

                Быть немытым неприлично,
                Если смерть тебе грозит -
                Умирай гигиенично,
                Погружаясь в новый, быт!

     Подсознательно стремясь оттянуть начало решительных действий, мылся я
долго - предолго. Потом все-таки  обтерся,  оделся,  потом  надел  плащ  и
берет, уложил в рюкзак свои небогатые пожитки, взял топор - и на  цыпочках
вышел  в  коридор.  Вот  и  дверь  энергоблока.  Скрещенные  белые   руки,
изображенные на ней, мгновенно  покраснели  при  моем  приближении.  Но  я
решительно распахнул ее и вошел в тамбур. И тотчас из  ниши  вышел  черный
заботник и преградил мне путь.
     "Пусти, жабий сын!"  -  истерически  возопил  я  и  занес  топор.  Но
механический страж стоял незыблемо, и тогда я изо всей силы  долбанул  его
обухом по черепу. Однако удар мой  не  произвел  никакого  разрушительного
действия; заботник стоял как ни в чем не бывало. Так мы с минуту простояли
один против другого, а затем произошло нечто странное. Мой оппонент  вдруг
поднял руки, сорвал ими со своих плеч свою голову и бросил ее. Она  тяжело
упала на каменный пол, а вслед за ней рухнул и ее владелец.  Тут  до  меня
дошло, что он не  программирован  на  насильственные  физические  действия
против разумных существ; я понял, что этой  пантомимой  он  хочет  убедить
меня в неизбежности моей гибели, ежели я перешагну через его труп.  Однако
я мужественно переступил через самоубийцу и вошел в  энергоблок.  Там  все
было по-прежнему. И по-прежнему у загадочных приборов  стояли  голубоватые
заботники; на мое появление они не обратили никакого внимания, я не входил
в их компетенцию. Я направился к винтовой лестнице, но прежде оглянулся; я
подозревал, что за мной следят, что заботники обвинят меня в убийстве, - а
как я докажу свою невиновность? И тут  я  узрел  чудо  неземное:  туловище
черного привратника плавно подползло к оторванной  голове,  соединилось  с
ней - и воскресший заботник встал и чинно  удалился  В  свою  нишу.  После
этого я ступил на первую ступеньку винтовой лестницы И начал восхождение в
неведомое. Вот я уже поднялся выше зала, уже исчезли из глаз  таинственные
приборы  и  голубые  заботники;  теперь  путь  мой  пролегал  как   бы   в
вертикальном тоннеле, облицованном светящимися камнями. Я  все  торопливее
ввинчивался вверх и вскоре очутился в небольшой комнате. Окон в ней, как и
во всем Храме Одиночества, не имелось, но зато кроме той двери, которую  я
открыл, чтобы войти, в другом конце  комнаты  Я  увидал  другую  дверь.  Я
кинулся к ней, отворил ее - и вышел на балкончик без  перил,  вроде  того,
который недавно мне снился. На Краю того  балкончика  стоял  металлический
столбик, увенчанный небольшим  пюпитром,  на  котором  то  вспыхивали,  то
погасали разноцветные треугольнички и квадратики. И вот  я  стоял  на  той
площадочке, а внизу расстилался луг, поросший лиловатыми  цветами;  дальше
начинался лес. Тени деревьев падали на луг, но я  не  знал,  утренние  это
тени или вечерние. Да это меня и не очень-то интересовало. Я был  пьян  от
радости, что выкарабкался из Храма Одиночества. И даже завывания неведомых
тварей, доносившиеся из лесной чащи, не очень пугали меня.

                Пусть за невзгодою - невзгода,
                Пусть впереди нужда, беда -
                Душе всего нужней свобода,
                Все остальное - ерунда!

     Но пока что я стоял только на пороге свободы, и  притом  -  на  очень
высоком, ибо находился примерно на уровне четвертого этажа. А  стены  были
гладкие, без всякой рустовки; по таким и самый опытный скалолаз не  сумеет
спуститься вниз. Время же тем временем шло. Вскоре я  приметил,  что  тени
деревьев укорачиваются, значит,  на  Фемиде  сейчас  утро.  Это,  конечно,
хорошо, - но что делать дальше?
     И вдруг послышалась хрюканье. Надо мной  парила  странная  птица;  ее
крылья поросли рыжеватой щетиной, и голова оканчивалась не клювом, а неким
подобием свиного рыла. Это крупное летучее существо,  нисколько  не  боясь
меня, опустилось на балкончик рядом со мной - и уставилось на меня. И  тут
меня осенила догадка: эта свиноптица может помочь мне. Но это сопряжено  с
опасностью, я могу разбиться.  Однако  если  я  не  рискну,  мне  придется
вернуться в свою окаянную камеру. Две  боязни:  боязнь  остаться  здесь  и
боязнь разбиться вступили в прения
     - И победила первая. Я снял со спины рюкзак и кинул его вниз; так  же
поступил с топором. Затем лег ничком на  каменные  плитки  балкончика.  Но
отважиться на действия было страшновато. Я решил  считать  до  тринадцати,
авось птица за это время не улетит. Считал я, Признаться, очень  медленно:
хотелось оттянуть приближение решающего мига. Но он все-таки настал.
     - Тринадцать! Выручай, хрюшка-матушка!  -  прошептал  я  и  дрожащими
руками схватил свиноптицу за ноги. Раскинув крылья, она в испуге метнулась
в сторону и вместе со мной повисла над лугом. Но хоть  И  широки  были  ее
крылья, однако лететь с таким грузом было ей невмоготу, я тянул ее Вниз. И
все же она смягчила силу  моего  удара  о  землю,  стала  для  меня  живым
парашютом.
     Приземлившись, я отпустил свою спасительницу на волю. С  укоризненным
хрюканьем Взмыла она  в  высоту,  а  я,  ощупав  себя  и  убедившись,  Что
отделался легкими ушибами, подобрал  топор,  взвалил  на  спину  рюкзак  и
двинулся по направлению к лесу. Перед этим я оглянулся, поглядел  на  Храм
Одиночества - и поразился, на  какой  опасной  высоте  прилепился  к  нему
балкончик, с которого я спланировал. А ведь решился же!..

                Я вам открою правду, так и быть,
                И занесу в дальнейшем на бумагу:
                Порой мы страх должны благодарить
                За то, что он рождает в нас отвагу.

     Я шагал по лугу. От цветов Исходил  тонкий,  неземной  запах.  Стояла
теплая, но не жаркая погода - такая бывает в Ленинграде в  конце  августа.
Из леса доносились голоса зверей, но я  шел  именно  туда  -  ведь  теперь
только там я мог найти пристанище и пищу. Мне было страшно, но  совсем  не
так, как в Храме. Нынешний мой страх был несравним с храмовым  ужасом.  На
ходу я шептал слова благодарности свиноптице, которая так помогла  мне.  В
тот день я дал себе клятву никогда не есть никакого птичьего  мяса.  Потом
постановил, что хоть я и не магометанин, но к свинине впредь  ни  разу  не
притронусь.

                             23. ВОЛЯ ВОЛЬНАЯ

     Я вступил в лесную чащу, в неземные дебри. Но не  стану  загромождать
свое повествование инопланетной экзотикой, это не  входит  в  мою  задачу.
Когда-нибудь  земные  ученые  побызают  на  Фемиде  и  научно  опишут  все
многообразие ее флоры и фауны, я же расскажу здесь только о тех  растениях
и животных, которые памятны мне в силу особых обстоятельств.  И  в  первую
очередь считаю нужным упомянуть о деревьях с идеально круглыми,  будто  по
циркулю вырезанными листьями и с ветвями, отходящими от мощного ствола под
прямым  углом.  Эти  деревья  я  назвал  чертежными,  ибо   они   казались
выполненными по какому-то мудрому чертежу. Все более углубляясь в  лес,  я
пересек участок, где лежало много сломанных деревьев  различных  пород,  и
понял, что и на этой планете бывают бури и ураганы. Затем вышел на поляну,
в центре которой обнаружил несколько довольно  высоких  кустов;  ветки  их
были усеяны ягодами, похожими на клубнику и весьма аппетитными на вид.  Но
попробовать их я не смел - вдруг они ядовитые? И тут  из  чащи  послышался
свирепый, леденящий душу рев. Я застыл  в  ожидании  появления  неведомого
зверя, который угробит и сожрет меня. Так простоял я минут пять. Зверь  не
появлялся, но и страх мой не убавлялся.

                Нас томят недомолвки, неясности,
                Неизвестность нас сводит с ума,
                И порой ожиданье опасности
                Нам страшней, чем опасность сама.

     Рев послышался снова. На поляну вышло небольшое, размером с  овчарку,
животное. Оно сплошь было покрыто иглами, а голова  оканчивалась  хоботом.
Слоноеж подошел к кустам, поднял хобот, начал поедать  ягоды.  Тогда  и  я
сорвал одну - и съел. На вкус - что надо! Мне стало ясно, что от голода  я
не умру. И еще меня порадовало, что  слоноеж,  несмотря  на  его  страшный
голосище,  оказался  существом  вовсе  не  страшным.  Однако  меня  слегка
обидело, что и он не испуган моим присутствием. "Вот равнодушная тварь,  -
прошептал я. - Впервые видит Человека - и  ни  почтения,  ни  страха!"  Но
через мгновение мне стало стыдно. Ведь у меня - философия труса, догадался
я. Только трусы гордятся  собой,  когда  видят,  что  кому-то  страшны.  Я
пересек поляну. У края ее тек ручей. Я зачерпнул ладонью воды,  попробовал
ее на вкус. Она оказалась вполне доброкачественной. А вот моя  физиономия,
отраженная в ручье, мне  не  понравилась:  я  дико  зарос,  уже  борода  и
бакенбарды обозначились. Впрочем, я  ожидал  худшего,  я  подозревал,  что
поседел от страха, как тот  одиночествовед,  которого  я  сменил  в  Храме
Одиночества. К счастью,  седины  на  себе  я  не  обнаружил.  Возле  ручья
высилось мощное чертежное дерево, и я решил, что здесь - самое  подходящее
место для моего временного пребывания. Сбросив со спины рюкзак,  я  взялся
за топор и принялся обрубать нижние ветки. Рубил их не у самого ствола,  а
с отступом сантиметров в пятнадцать, чтобы получилось нечто вроде лестницы
для восхождения на мою будущую жилплощадь. Срубленные ветви  я,  не  жалея
усилий, перетащил вверх и уложил  на  ветви,  горизонтально  отходящие  от
ствола. Получилась жилая площадочка; она возвышалась над землей  метра  на
четыре, и это сулило мне безопасность. Свершив сей труд, я  направился  на
поляну, полакомился там ягодами,  потом,  взяв  рюкзак,  поднялся  в  свое
гнездышко и разлегся там, как граф. Ветви приятно пружинили подо  мной,  а
уходящая надо мной ввысь крона дерева защищала от лучей фемидского  солнца
и от возможного дождя. Устроился я неплохо; будь здесь Настя, она  оценила
бы мою смекалку и озарила бы меня улыбкой No 39 ("Нежное одобрение"). А  я
сразу бы указал ей, что ее ТОПОР очень помог мне. Позже я пришел к выводу,
что иногда самые нелепые на первый взгляд советы и самые ненужные  подарки
приходят к нам на помощь в трудный чае,  если  они  даны  нам  от  чистого
сердца. Быть может, душа дарящего, сквозь напластования  грядущих  дней  и
событий, предвидит тот миг, когда ее  дар  обретет  для  нас  спасительную
необходимость?
     Было еще совсем светло, но я, утомленный делами и переживаниями этого
дня, уснул на своем древесном  ложе,  не  дожидаясь  наступления  ночи.  И
вскоре убедился, что действие вещества, запрещающего  видеть  во  сне  все
живое, уже закончилось. Мне приснилось, будто сижу  я  в  ИРОДе  за  своим
рабочим столом и вдруг в открытое окно влетает Главсплетня. "Как это вы на
пятый этаж запрыгнули?" - спрашиваю я ее. "Хочу - хожу, хочу - прыгаю",  -
отвечает она и кладет на стол  миниатюрный  прибор,  снабженный  ремешком,
чтобы носить его на руке. Но это
     - не часы. "Получайте назад свой страхогон, - заявляет Главсплетня. -
Директор ИРОДа считает ваше изобретение бесполезным, ненужным,  напрасным,
бесперспективным".  Я  удивленно   отвечаю   этой   даме,   что   никакого
"страхогона" я не изобретал, что я впервые слышу о таком приборе.  Но  она
не слушает меня, она берет меня за руку - и вместе со мной  выпрыгивает  в
окно. И вот я в демонстрационном зале  ИРОДа.  Там  идет  новое  испытание
"Юрия Цезаря". Директор усовершенствовал изобретенный им тренажер, добавив
к нему еще две гири и кинжал из дамасской стали, от которых  тренирующийся
должен отважно и ловко увертываться, повышая тем самым  свой  моральный  и
физический уровень. Дрожа всем телом, взбираюсь я на тренажер, -  и  вдруг
это мощное  сооружение  начинает  мяукать  по-кошачьи,  да  все  громче  и
громче...
     Я  проснулся.  Я  лежал  на  своей  ветвистой  постели,   и   никакой
Главсплетни,  никакого  "Юрия  Цезаря".  Но  мяуканье   не   прекращалось,
наоборот, оно стало громоподобным. Я глянул вниз - и обомлел. Невдалеке от
моего убежища стоял космический  зверь.  Головой  своей  и  расцветкой  он
походил на нормального земного тигра, но имел  шесть  ног.  Он  пристально
глядел в мою сторону, и я понял, что мое дело - швах. Правда, до меня  ему
не добраться (а то он бы уже добрался и съел меня), но если он будет долго
дежурить здесь, то я умру на своей жилплощадке  от  голода  и  жажды.  Мне
стало еще страшнее. И все же это был живой  страх,  страх  с  надеждой  на
избавление от страха, а не тот безысходный, стойкий  ужас,  который  душил
меня в Храме Одиночества.

                Наподобье конфет в цветов,
                Наподобье колбас различных,
                Страх бывает разных сортов, -
                В этом я убедился лично.

                             24. БУРНАЯ НОЧЬ

     И вот настала ночь. Впрочем, "настала" - не то слово. Тьма  беззвучно
захлопнулась надо мной, н сквозь просветы между ветвями  мне  стали  видны
созвездия, которых никто из землян до меня не видывал. Но мне было  не  до
светил  небесных.  Тигр  не  покидал  своего  поста  и  время  от  времени
разражался  громогласным  мяуканьем.  Тем  временем  на  небо   выкатилась
тамошняя луна; была она куда больше земной я, пожалуй, вдвое  ярче.  В  ее
зеленоватом свете зверь казался  еще  больше  и  страшнее.  Разлегшись  на
поляне, он глядел в мою сторону и иногда  облизывался,  предвкушая  сытный
ужин. Впрочем, теперь предвиделся уже не ужин, а завтрак.  Луна  незаметно
ушла с небес, настала недолгая тьма, потом стало светать.
     Светать-то светало, и довольно быстро, но в природе готовилось что-то
недоброе. По небу торопливо бежали мелкие  разрозненные  облака,  поднялся
ветер, тревожно зашелестели листья на моем чертежном дереве. Вскоре облака
сгустились, теперь над лесом висела туча. Нет, не туча - а прямо-таки туша
какая-то тяжелая. Ветер усилился, начался ливень. Тигр  покинул  поляну  и
укрылся под ближайшими деревьями. Я накрылся плащом и  вцепился  в  ветки,
чтоб меня не унесло ветром,  который  стал  ураганным.  Из  чащи  слышался
хруст, тяжелые удары - это буря-дура калечила, ломала ветки и  стволы.  Но
мое дерево не подвело меня. Она раскачивалось, как  тростинка,  гнулось  в
три погибели, но не ломалось.
     А через час - ясное небо н полное безветрие. И в наступившей тишине я
услышал вопли тигра. Нет, не мяуканье, а именно вопли, очень  жалобные.  Я
поглядел в ту сторону и сквозь просветы в ветвях разглядел, что зверюга  с
места сойти не может. Дерево, под которым он пережидал бурю, сломалось  от
порыва ветра - и хвост ему защемило. Сперва я обрадовался  -  так  тебе  и
надо, шестиногий агрессор! Но время шло, а он все выл и выл, н  мне  стало
жаль неудачника. Мне захотелось помочь ему, однако покинуть свое убежище я
боялся.  Часа  полтора  промаялся  я  в  нерешительности,  потом  все-таки
уговорил сам себя быть похрабрей и, захватив топор,  спустился  из  своего
скворечника-курятника на землю. Подойдя к воющему бедолаге, я погрозил ему
топором, - мол, зарублю,  если  свой  хищный  характер  проявишь,  н  стал
осторожно обрубать кусочки дерева  вокруг  его  хвоста.  И  вот  зверь  на
свободе. Хвост, правда, оказался  переломленным,  кривым  -  н,  вероятно,
навсегда. Но главное - воля вольная. Тигрюга посмотрел на меня и  удалился
в чащу, все еще жалобно завывая.
     Помог я Кривохвосту просто из жалости,  не  ожидая  никаких  выгодных
последствий, но в дальнейшем выяснилось,  что  и  инопланетным  тиграм  не
чуждо чувство благодарности.

                Взаимопомощь дорога
                Равно и людям, и зверюгам.
                Ты от беды спаси врага -
                И станет он надежным другом.

                              25. ПЕРЕМИРИЕ

     Тигр возле моего чертежного дерева больше не появлялся, да  и  вообще
никаких опасных зверей поблизости не видно было. В течение  двух  суток  я
безбоязненно  прогуливался  возле  своего  самодельного   жилья,   вдоволь
лакомился питательными ягодами. Но вскоре спокойствие мое было нарушено.

                Я знал: ничто не вечно под луной,
                Теперь я знаю: все на свете схоже -
                И под чужой луной, под неземной,
                Для смертного ничто не вечно тоже.

     На поляну, где я кормился, приперлось  вдруг  целое  стадо  большущих
жвачных  животных.  Их  туловища  оканчивались  не  хвостами,  а   змеями,
очевидно,  для  обороны  от  хищников.   Змеи-хвосты   извивались,   зорко
поглядывая по сторонам, и порой шипели. Из своего убежища я наблюдал,  как
эти змеехвостые  буйволы,  распахнув  пасти,  жуют  ягодные  кусты.  Когда
прожорливое стадо удалилось, я убедился,  что  мне  ни  единой  ягодки  не
осталось. Настал для меня острый продовольственный кризис,  и  продолжался
он двое суток, ибо  удаляться  далеко  от  своего  жилища  я  не  решался,
опасаясь стать жертвой тигров. На третьи сутки страх умереть от  голода  и
страх нарваться на голодного зверя вступили в борьбу - и победил первый. Я
направился вниз по течению ручья на поиски новой базы снабжения.

                Путь к сытости порою жуток,
                Но кушать хочется - и вот
                Наш вождь, наш командир - желудок
                Бесстрашно к цели нас ведет.

     Я прошел километра три, но ягодных кустов не увидел. Однако вскоре  я
нашел пищу, и  притом  очень  питательную.  Выйдя  на  просторный  луг,  я
обнаружил, что на краю его растут деревья, ветви  которых  сплошь  покрыты
гороховыми стручками. Подойдя к  одному  из  этих  гороховых  деревьев,  я
нагнул ветку и вскоре понял, что инопланетный горох ничуть не хуже  нашего
земного. В безвредности же этого продукта  убедили  меня  живые  существа,
которые при мне кормились им. Эти небесные создания сами  по  себе  весьма
миниатюрны, но спина каждого из них  увенчана  продолговатым  баллоном  из
полупрозрачной кожи; баллон этот,  как  я  догадался,  служит  вместилищем
желудочных газов и позволяет зверьку держаться в воздухе. Крыльев  у  этих
живых  дирижабликов  нет,   свой   полет   они   регулируют   при   помощи
веерообразного хвоста. Выбрав ветку, где  стручки  поаппетитней,  зверюшка
застывает в воздухе и, вытянув длинную шею, приступает к приему пищи.
     Рискуя обозлить  ханжей,  осмелюсь  высказать  Предположение,  что  в
будущем, когда, человечество исчерпает природные  энергетические  ресурсы,
оно задаст себе вопрос: а не может ли и человек подняться в воздух за счет
перевариваемой им пищи? И, быть может, уже живет и  здравствует  неведомый
изобретатель, некий гороховый Дедал, замысливший осуществление этой  идеи.
Когда он предложит свой проект человечеству,  то  на  первых  порах  будет
поруган и осмеян, -

                Ему ответят: "Это бред!
                Попал безумью в плен ты!"
                А после, через много лет,
                Воздвигнут монументы.

     Но я отвлекся. Вернусь к тому, что, стоя  под  гороховым  деревом,  я
срывал с его ветвей стручки и с аппетитом поглощал их  содержимое.  Я  ел,
ел, ел-и ни мог насытиться. Но вот наконец  настала  блаженная  минута:  я
почувствовал, что больше ни одной горошины съесть не могу. И тут я  глянул
в сторону и обомлел, затрясся мелкой дрожью. И было от чего! На этот самый
луг из лесной чащи вышли два тигра. Одного из них я сразу узнал, - то  был
Кривохвост, мой знакомец. Второй  экземпляр  был  поменьше,  поизящней,  я
сразу догадался, что это - тигродама, законная половина Кривохвоста. Увидя
меня, она свирепо замяукала) спружинилась - и у меня  возникло  убеждение,
что сейчас для меня наступит спокойствие No 10. То есть они сожрут меня за
милую душу. Но тут послышался второй голос - это Кривохвост замяукал...  И
вдруг вижу: мяучит он не  в  мою  сторону,  а  в  сторону  своей  подруги,
склонясь к ее пушистому уху.  И  мяуканье  у  него  не  агрессивное,  а  с
какими-то лирическими переливами. Потом оба удалились.
     На следующее утро я опять пришел туда питаться. Жую горох, и вдруг  -
новая  встреча:  из  чащи  выходит  тигрище.  Не  Кривохвост,  а   другой.
Остановился шагах в десяти от  меня  -  и  победоносно  облизывается.  Ну,
думаю, не вернуться мне на Землю-матушку. А зверь остановился и  вроде  бы
призадумался, вспоминая что-то. Потом мотнул головой, еще  раз  облизнулся
на прощание - и мирно ушел в лес. У меня создалось впечатление, что  он  и
съел бы меня, да ему кем-то дано руководящее  указание  не  трогать  этого
аппетитного  незнакомца.  Ясное  дело,  это  .Кривохвост  заботу  проявил,
шефство надо мною взял, разъяснил своим собратьям по когтям. Что  питаться
мною - грех. С того дня  я  перестал  бояться  тамошних  зверей.  Я  вдруг
осознал, что я для них - парень свой в доску.

                              26. ВЕЩИЙ СОН

     Погода на Фемиде стояла отличная, дачная; пища была однообразная,  но
питательная; мои ручные часики трудились  исправно,  приближая  час  моего
возвращения на Землю. Казалось бы,  живи,  надейся  и  радуйся.  Но  новая
разновидность страха заползла в мой ум - то была боязнь невозвращения. Мне
стало казаться, что Юрик никогда не прилетит за мной, что Юрика и в  живых
уже нет, что я здесь - один навсегда. А если так - то стоит ли жить? Стоит
ли дожидаться того дня, когда я в назначенный час приду к  подножию  Храма
Одиночества, буду там ждать прибытия моего друга, и никто не спустится  ко
мне с неба? Боязнь  стать  космическим  невозвращенцем  преследовала  меня
наяву и во сне. Настали двадцать седьмые сутки моего пребывания на Фемиде.
Очень памятные для меня сутки! В  ту  ночь  мне  приснился  странный  сон.
Странный тем, что, проснувшись, я позабыл его содержание, ведь обычно свои
сновидения я запоминаю очень точно. А тут я помнил только то, что  вначале
мне было почему-то очень, очень страшно, а потом вдруг стало совсем-совсем
не страшно, и проснулся я от  радости,  от  желания  поделиться  с  Настей
счастливой вестью. Но Насти рядом не было, она  жила  за  тридевять  небес
отсюда. И что  за  радостная  весть  -  я  не  помнил.  Вокруг  же  ничего
радостного - все та же самая осточертевшая Фемида...
     Я спустился к ручью, умылся,  потом  позавтракал  запасенным  заранее
горохом, потом стал шагать взад-вперед по поляне, пытаясь припомнить,  что
же такое замечательное я видел во сне. И вдруг кое-что вспомнил. Вспомнил,
что сон мой заканчивался тем, будто я сижу на стволе того сломанного бурей
дерева, которое тигровый хвост прищемило; сижу там, и в левой руке у  меня
записная книжка, а в правой - авторучка. И вот теперь - уже вполне наяву -
я направился к этому дереву, сел на его шершавый, ствол и вынул из кармана
своего потрепанного пиджака записную книжку и авторучку. И тут вспомнил то
самое главное, что видел во сне, - и сделал  короткую  запись.  Свершилось
то, о чем я тайно мечтал всю жизнь: я открыл Формулу Бесстрашия.
     Осчастливленный  самим  собой,  опьяненный  радостью,  сидел   я   на
древесном стволе. В уме моем возникли гордые строки:

                Расступитесь, прохиндеи,
                Я великим стать могу -
                Драгоценные идеи
                Трепыхаются в мозгу!

     И вдруг послышался зловещий шум. В просвете между деревьями  возникло
длинношеее рогатое чудище. Оно приближалось... Быстрее зайца устремился  я
к чертежному дереву, быстрее белки поднялся в свое высотное  жилище  -  и,
дрожа от страха, стал ждать дальнейших событий. Меж тем животное вышло  на
поляну, и теперь я разглядел его получше.  У  него  длинная  жирафья  шея,
оленьи рога и четыре уха, одна пара на голове, другая - возле хвоста.  Оно
принялось поедать траву, и мне стало ясно, что для меня -  опасности  нет.
Уважаемый читатель, не удивляйтесь моему  испугу!  Да,  я  открыл  Формулу
Бесстрашия, но ведь она нуждается в техническом воплощении; на ее основе я
должен сконструировать  СТРАХОГОН  -  тот  самый  прибор,  наименование  и
внешний вид которого подсказала мне Главсплетня в одном из моих предыдущих
сновидений. А пока этого прибора не будет, я, владелец Формулы Бесстрашия,
по-прежнему буду трусоватым человеком. Обидно, но факт.

                         27. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ЗЕМЛЮ

     В назначенный срок я  явился  на  лужайку  возле  Храма  Одиночества.
Звездолет прилетел вовремя, меня сразу с него  увидели,  и  ладья-лифт,  в
которой восседал мой друг, приземлилась возле  меня.  Юрий  был  ошеломлен
тем, что я удрал из Храма. Когда мы поднялись в звездолет, я соврал своему
спасителю, что Храм покинул не из страха,  а  потому,  что  соскучился  по
природе. Затем коротко поведал ему о зверях, которых мне довелось видеть.
     - Узнаю твой героический нрав! - воскликнул наивный иномирянин. -  Ты
не по природе соскучился, тебе захотелось свое земное бесстрашие проявить!
Ты намереино рисковал! Я не должен был высаживать  тебя  на  Фемиде!  Я  -
полуубийца! Я обалдуй, олух,  остолоп,  охламон,  обормот,  очковтиратель,
обидчик...
     - Оборотень, охальник, опричник,  отравитель,  обыватель,  обжора,  -
продолжил я.
     - Спасибо, Серафимушка! Как приятно слышать задушевные земные  слова!
Слушаю - и уши радуются! - растроганно произнес Юрик. - А теперь  спеши  в
каюткомпанию, обедай вовсю! Ты ведь изголодал себя.
     - Прежде  всего  я  должен  побриться,  -  заявил  я.  -  А  то  твои
однопланетники с опаской на меня поглядывают.
     В салоне звездолета кроме тех  подкидышей,  которые,  подобно  Юрику,
возвращались на изучаемые планеты, находилось четверо отцов с  малолетними
сыновьями - будущими подкидышами. Я спросил  Юрика,  не  страшно  ли  этим
папашам за своих детей.
     - Не страшно, не ужасно, не жутко, не боязно, - ответил мой  друг.  -
Детишек  подбросят  не  к  каким-нибудь  живодерам,  живоглотам,  жуликам,
жадинам, жмотам, а  к  заранее  разведанным  добрым  иномирянам.  И  учти:
подбрасывают только мальчиков, девочки менее выносливы и более стыдливы. А
ведь есть планеты открытого секса. Там...
     - Я человек женатый, меня такие бардачные планеты  не  интересуют,  -
целомудренно  прервал  я  иномирянина.  -  Ты  лучше  расскажи,  как  твои
сердечные дела движутся.
     - Дела великолепны! Свадьба сбылась! Я теперь вполне женатый человек!
Я на Землю в последний раз лечу! - восторженно сообщил  Юрик  и  пригласил
меня слетать на - его планету, когда он будет туда  возвращаться;  обратно
на Землю я смогу вернуться рейсовым звездолетом. Я поблагодарил его за это
дружеское приглашение и добавил, что обдумаю его, но  не  произнес  строк,
которые у меня возникли в этот миг:

                Кот в подвале встретил мышь,
                Пригласил ее в Париж.
                Мышь ответила ему:
                - Нам парижи ни к чему.

     Когда я вспоминаю свой обратный полет на Землю, он кажется мне  очень
коротким. Это потому, что во время  этого  полета  я  обращал  очень  мало
внимания на все, что окружало меня, ибо моя голова была занята разработкой
проекта СТРАХОГОНА. Миниатюрный прибор должен иметь круглую шкалу с  двумя
стрелками. Черная стрелка  показывает  человеку  степень  его  испуга  или
ужаса; зеленая стрелка показывает степень фактической опасности. Благодаря
этому владелец прибора получит  возможность  даже  в  самых  экстремальных
условиях действовать в пределах  разумной  осторожности.  Ведь  часто  мы,
люди, преувеличивая степень опасности, впадаем в необоснованную  панику  и
ведем себя так, будто нам угрожает неизбежная гибель. И этот слепой  страх
нередко приводит людей к гибели фактической. СТРАХОГОН поможет  людям  при
самых  неожиданных   обстоятельствах   сберечь   свою   нервную   систему,
самоуважение, а иногда и жизнь.
     Однажды,  когда  я,  взяв  записную  книжку,   принялся   набрасывать
некоторые детали будущего прибора, Юрик поинтересовался, чем это я  занят.
Мне почему-то не хотелось, чтобы он знал о моем открытии, но  и  врать  не
хотелось другу. И я изложил ему суть дела. Он был восхищен. Он заявил, что
и  его  однопланетникам  СТРАХОГОН  мог  бы  иногда  пригодиться,  но,   к
сожалению, подкидыши имеют право заимствовать  на  чужих  планетах  только
гуманитарные и кулинарные знания, но отнюдь не технические.  В  заключение
он сказал, что ему понятно, почему я додумался до своей формулы:  я  хочу,
чтобы все земляне стали такими же отважными, как я. Возражать Юрику  я  не
решился.
     Мы благополучно приземлились на крыше моего родного дома. По  земному
времени наше отсутствие равнялось десяти минутам. Первым делом я  заглянул
к своим родителям. Их удивило, почему это я с рюкзаком и топором,  -  и  я
соврал им, что отправляюсь на субботник. А когда мать спросила,  почему  у
меня такой  радостный  вид,  я  пробормотал  что-то  невнятное.  Да,  меня
прямо-таки шатало от радости, что я опять на  Земле.  Когда  мы  с  Юриком
вышли из  подъезда  (друг  решил  проводить  меня  до  трамвая),  какая-то
старушка, взглянув на меня, молвила укоризненно:
     - С утра надрался, гопник!
     - Голодранец, грязнуля, головотяп,  гордец,  глупец,  греховодник,  -
восторженно продолжил Юрик. - А что еще? Подскажи, Фима!
     -  Грабитель,  графоман,  головорез,   громила,   гужбан,   горлодер,
гангстер... Кажется, все.
     После комфортабельного звездолета странно было  ехать  в  дребезжащем
трамвае, а в душе пела радость: сейчас увижу Настю! И  вот  моя  квартира,
кругом - никакого космоса. Настя отворила дверь и озарила меня улыбкой  No
8 ("Я тебе рада! " ). А я первым делом выложил  на  стол  топор,  а  затем
честно вернул ей 200 рублей, которые, как помнит уважаемый  читателе,  она
мне вручила перед моим отлетом в надежде, что я обменяю их на инопланетную
валюту и куплю каких-нибудь неземных  дамских  шмоток  для  пополнения  ее
гардероба. Сперва Настя огорчилась тому, что это коммерческое  мероприятие
не состоялось, но когда я рассказал ей о своих космических мытарствах, она
зарыдала. Затем на лице ее возникла улыбка No 47 ("Радость  сквозь  слезы"
), и она заявила, что я, слава Богу, привез  из  этого  путешествия  самое
главное - самого себя, и взяла с меня клятву, что впредь  я  ни  на  какие
планеты летать не буду. Эту клятву я ей дал очень охотно. Когда я  сообщил
Насте о Формуле  Бесстрашия  и  о  СТРАХОГОНЕ,  она,  к  моему  удивлению,
отнеслась к этому без особого восторга.  Она  сказала,  что  такой  прибор
очень бы мне пригодился, но ведь его так трудно осуществить практически...
В этот момент из-за стены послышался шум; соседи приступили к  музыкальной
тренировке. Настя сочувственно посмотрела на меня, но я был спокоен. После
пребывания в Храме Одиночества я стал бояться тишины.  Теперь  всякий  шум
действовал на меня успокоительно.

                Пусть ржут жеребцы и кобылы,
                Пусть мучает скрипку сосед -
                Хочу, чтоб душа позабыла
                Безмолвие дальних планет!

                          28. ПРОЩАНИЕ С ДРУГОМ

     Со дня моего возвращения на Землю  прошло  немного  времени,  но  мне
кажется, что в Космосе побывал я очень-очень давно, и вспоминается мне эта
окаянная Фемида не то как сон, не то  как  бред.  А  дома  у  нас  тишь  и
благодать. Настя утверждает, что характер у меня стал получше,  -  хоть  и
прежде мы с  ней  ссорились  довольно  редко.  Не  так  давно  я  купил  в
комиссионке подержанный, но исправный телевизор, и по  вечерам  мы  втроем
смотрим всякие программы. В особенности довольна этим Татка.  Она  недавно
сказала, что теперь у нас все как у нормальных.
     Весь свой отпуск я провел дома. Чертил  не  покладая  рук,  думал  не
покладая головы -  и  в  конце  сентября  вручил  директору  ИРОДа  чертеж
СТРАХОГОНА и подробнейшую пояснительную записку. Через неделю после  этого
директор вызвал меня и сообщил, что идея сама по себе весьма интересна, но
не вполне соответствует профилю ИРОДа, да и технически трудно осуществима.
Однако  в  дальнейшем  институт,  возможно,  займется  моим   изобретением
вплотную.
     Меж тем ироды не дремлют. В отделе бытовой  химии  воздано  съедобное
мыло, которое очень пригодится не только в  туристских  походах,  но  и  в
быту. Сотрудники  парфюмерной  подсекции  разрабатывают  рецептуру  духов,
которые будут называться "Времена суток"; запах их  меняется  четырежды  в
течение  дня.  Дизайнеры  ИРОДа  готовят  новинку  -  юбку   с   рукавами.
Главсплетня  (с  которой  я  с  недавних  пор  нахожусь   в   товарищеских
отношениях) утверждает, что когда эти юбки выбросят  в  продажу,  за  ними
будут вдоль  и  поперек  Невского  дамские  очереди  стоять.  Увы,  та  же
Главсплетня на  днях  принесла  весть,  что  высшее  начальство  почему-то
недовольно ИРОДом и даже подумывает о ликвидации  нашего  института.  Быть
может, это объясняется  участившимися  нападками  прессы  на  деятельность
ИРОДа?

                                  x x x

     Вчера Юрий Птенчиков навеки покинул Землю.
     Я проводил своего друга до моего родного дома, с  крыши  которого  он
должен был отбыть на свою планету. Но на крышу с ним подниматься не  стал,
простился с ним на нашем чердаке; а поскольку  там  никаких  ангелов  нет,
расставальный наш разговор происходил наедине.
     - Ты  мой  спаситель,  тебя  я  всегда  помнить  буду  как  героя!  -
воскликнул сентиментальный иномирянин.
     - Нет, Юрик, никакой я не герой, - признался я. - Если  бы  я  героем
был - ты бы не хромал. - И тут я честно рассказал ему, как дело было,  как
долго не мог я решиться прийти ему на помощь.
     - Все равно - для меня ты герой! И я знаю, как смело ты себя в  своем
НИИ ведешь, как с критикой выступаешь.
     - Юрик, это - не  смелость  храбреца,  а  нахальство  тайного  труса,
рассчитанное на чужую - еще большую - трусость. А когда  я  заранее  знаю,
что мне могут отпор дать, - я тихо в сторонке стою.
     - Фима, один наш  древний  мудрец  так  выразился:  "В  каждом  герое
прячется трус, и в каждом трусе дремлет герой".  Тебе  надо  понять  себя.
Ведь ты решился побывать на Фемиде - разве это не отважный поступок?!
     - Это я не отвагу, а лихачество показное проявил. Если бы  я  заранее
знал, какой ужасна меня на этой сволочной Фемиде навалится, - черта с  два
бы на это решился... Правда, быть может, благодаря  этому  ужасу  Я  нашел
Формулу Бесстрашия.
     - Фима, а скоро твой прибор будет запущен в массовое производство?
     - Ишь чего захотел! Скоро только сказка  сказывается...  Проект  пока
все еще у директора, у Герострата Иудовича в шкафу лежит.
     - Серафим, так ты предложи свой проект другому НИИ.
     - Юрик, а если он и там в долгий ящик  ляжет?  Может,  в  другом  НИИ
тамошний директор, какой-нибудь Вампир Люциферович, его под сукно положит.
А  наш  директор  наверняка  обозлится,  что  я  через  другое   ведомство
действовать хочу, - и в должности меня понизит, а у меня  зарплата  и  так
невелика, полторы сотни ре. А впереди пенсия маячит, и учти, что у нас  на
Земле пенсия по зарплате начисляется. Мне надо смирно себя вести. Жизнь  -
это мост без перил, надо идти посередке, не забегая вперед, а не то тебя в
реку столкнут.
     - Серафим, что же это получается?! Ты извини, но  ведь  ты  философию
трусости рекламируешь! Из твоих словес вытекает, что мелкий  личный  страх
не разрешает тебе бороться за всеобщее бесстрашие - и за твое личное тоже!
Я ошеломлен, озабочен, обеспокоен, обескуражен, озадачен...
     - Обманут, одурачен, околпачен, - присовокупил я.
     - Фима, для меня ты все равно герой!  И  спасибо  тебе  за  помощь  в
освоении строгих слов земных!  Благодаря  тебе  я  возвращаюсь  на  родную
планету словесным богачом!
     - Вот от этой похвалы не отказываюсь, - молвил я. Затем  мы  дружески
обнялись - и расстались навсегда.