Евгений ФИЛЕНКО

                            ШЕСТВИЕ ДИНОЗАВРОВ

                                      Восхоте Адам быти богом, и не бысть.
                                                         Аноним. XVII век.

                              КНИГА ПЕРВАЯ

                                    1

     Этот архив подлежал уничтожению в ближайшие сорок восемь часов. Войдя
в него, я испытал жгучее желание уничтожить тех, кто отдал  такой  приказ.
Причем не в  сорок  восемь  часов,  а  немедленно.  Из  огнемета  или  при
посредстве  газовой  камеры.  Человек  я  мирный   и   незлобивый,   нужны
радикальные методы, чтобы  вывести  меня  из  равновесия,  но  когда  речь
заходит об архивах, я становлюсь зверем. В такие минуты мне хочется  выть,
рычать и кусаться от осознания собственного бессилия. Я  заложил  бы  душу
дьяволу за возможность отменить этот сволочной приказ,  вывезти  отсюда  к
себе  домой,  любым  иным  мыслимым  м  немыслимым  способом  уберечь  эти
сокровища.  Но  дьявол,  равно  как  и  Бог,  оставались  не   более   как
нравственными категориями,  апеллировать  к  которым  можно  было  сколько
заблагорассудится и без  особенного  результата.  Мне  стоило  невероятных
усилий вообще проникнуть сюда до  того,  как  приговор  будет  приведен  в
исполнение и все  эти  тонны  пожелтевшей,  отрухлявевшей,  ломкой  бумаги
сгорят в мусорном баке на заднем дворе. Мне стоило это еще и  мзды  в  три
червонца вахтеру, а подобная сумма по нашим самым гуманным в мире  законам
толковалась как взятка и грозила обернуться несколькими  годами  труда  во
исправление. Правда, информацию о злодеянии я  извлек,  как  это  водится,
случайно, и хотя бы это ничего мне не стоило. Так или иначе, мне  отпущено
было два часа на разграбление и  вынос  такого  количества  бумаги,  какое
могло бы уместиться в две немецких болоньевых сумки.  Я  стоял  на  пороге
пыльного полуподвала, сильно напоминавшего морг, перед уходящими в темноту
грубо сколоченными стеллажами,  истекал  ненавистью  и  не  знал,  с  чего
начать. Разумнее всего  было  бы  зажмуриться  и  _х_а_п_а_т_ь_  все,  что
подвернется, до полной загрузки... Говорят, в Ленинграде есть камера, куда
в первые часы славной нашей революции победивший пролетариат  по  указанию
Луначарского сволок награбленные из самых богатых частных собраний книги и
документы, а потом закачал ядовитый газ. С тех пор примерно раз в год туда
входит человек в противогазе и хватает первое попавшееся.  И  это  "первое
попавшееся" обычно оказывается открытием.  Может,  легенда.  Но  уж  очень
похоже на правду. Если даже  в  полуподвале  паршивой,  никому  не  нужной
конторы, каких тыщи в нашем городишке, можно найти  _т_а_к_о_й_  архив.  И
если принять во внимание, что означенная контора - так и  хочется  сказать
"контра"! - решила спалить его, дабы расчистить место для своих  паршивых,
никому не нужных документов.
     Я сделал осторожный шаг  вперед  и  увидел  крысу.  Тварь  сидела  на
пыльной стопке журналов и глядела на меня как хозяйка на незваного  гостя.
Который хуже татарина. "С-сука", - сказал я. Крыса  нехотя  оставила  свой
пост - бумаги посыпались с  оглушительным  шорохом  -  и  почему-то  задом
упятилась за стеллажи. Хлопья взбаламученной пыли плясали в столбе желтого
прыгающего света от моего нагрудного  фонаря.  Я  невольно  подумал,  что,
может быть, она решила подкрасться сзади и вспрыгнуть мне на загривок. Или
просто ушла за подмогой. Было бы неприятно, если бы таковая подмога  здесь
нашлась. И было бы странно, если бы подмоги не сыскалось. Я протянул  руку
и _х_а_п_н_у_л_ верхний журнал из стопки. Это был "Губернский вестник"  за
1881 год. Год, когда народовольцы с восьмой примерно попытки  достали-таки
императора Александра Николаевича. Не все же  американцам  стрелять  своих
президентов... Я не удержался и _х_а_п_н_у_л_ еще. Полная безнадега. Я мог
бы унести эту подшивку. Я мог бы унести и  прошитые  тесьмой  протоколы  с
державным гербом, что валялись рядом, сброшенные крысой  при  отступлении.
Но всего мне не унести. Обнаружился бы факт хищения, и вахтер под  угрозой
пытки, сиречь увольнения от синекуры, мог свободно сдать меня  милиции.  А
его тоже следовало понять: вахтерил вынужденно,  во  имя  личной  свободы,
нужно было ему развязать себе руки от нашей всеобщей трудовой  повинности,
иметь из каждых трех дней два свободных, он эти два дня книгу писал, не то
роман, не то монографию. В общем, как и  я,  всеми  доступными  средствами
стремился усидеть между двумя стульями и совместить  общественный  долг  с
нравственным императивом, полезное с приятным. И потом,  слабых  моих  сил
явно недоставало. "Гады", - сказал  я.  Это  адресовалось  в  равной  мере
крысам и хозяевам полуподвала.  Занимаясь  разорением  архивов,  я  обычно
молчал. Либо сквернословил.
     Я раздернул "молнии" на сумках и двинулся в глубь архива. Загружаясь,
я еще как-то пытался отбирать то, что казалось особенно  интересным.  Если
такое вообще возможно. В архивах интересно все.  То,  что  я  оставлял  на
месте, спустя сутки виделось мне просто бесценным. Тогда я испытывал  муки
раскаяния, что _с_х_а_п_а_л_ не то. Как  синдром  похмелья  у  пьяницы.  И
подолгу не мог свыкнуться с необратимостью потери.
     Что-то подвернулось мне под кроссовку, я потерял равновесие  и  начал
падать, бестолково размахивая руками в поисках опоры. Каким-то  чудом  мне
это удалось, и я утвердился на ногах - даже без излишнего  шума.  Странное
ощущение: сердце работало ровно, дыхание не сбилось. Как будто и не падал.
Только застряла в голове невесть откуда всплывшая мысль:  "ЧЕЛОВЕКОМ  БЫТЬ
ТРУДНО..." Что бы это значило? Где  я  мог  на  нее  набрести,  из  какого
манускрипта _х_а_п_н_у_т_ь? Впрочем, не Бог весть что за мудрость, трюизм.
И какое отношение она имела к моим странствиям в этом  склепе  с  массовым
захоронением документов?
     Крыса сидела в вентиляционной дыре, свесив  оттуда  голый  лоснящийся
хвост, и следила за мной. Равнодушно и сыто. Еще бы,  нажрала  себе  брюхо
дармовой выдержанной клетчаткой. Говорят, организм  крысы  усваивает  все,
что способны сгрызть ее зубы. Даже дерево, даже металл. Бумага для  нее  -
все равно что пирожное.

                                    2

     - ...а теперь, Вячеслав Иванович, с вами все в порядке?
     Я размыкаю слипшиеся, набрякшие веки. И  тут  же  в  панике  жмурюсь.
Нестерпимое свечение тараном бьет в мозг.
     - Да, вполне... - бормочу потерянно. - Где я? Это что - больница?!
     -  Занятно,  у  всех  без  исключения  первое  впечатление  об   этих
апартаментах  совпадает.  С  точностью  до  интонации.  Не   беспокойтесь,
телесное здоровье у вас приличное. Единственный серьезный  изъян  -  зубы.
Врача давненько не посещали?
     - Лет этак... сейчас вспомню... зачем вам?
     - В семьдесят пятом, Вячеслав Иваныч. То  бишь  без  малого  двадцать
годиков тому назад. По вашему личному времени, разумеется. Вы  только  что
спихнули очередной зачет и по  обыкновению  своему  отметили  это  событие
выходом на пляж. В одиночестве - девочки вас  в  ту  пору  практически  не
занимали. Затянувшийся инфантилизм личности ввиду  искаженной  сексуальной
ориентации... К  вам  присоединился  знакомый,  тоже  студент,  но  курсом
младше, которого вы не сильно привечали, но  уже  тогда  вы  были  человек
предельно тактичный и сдержанный. Говорить было особенно не о чем.  И  вот
он для поддержания беседы похвастался, что-де на днях посетил  стоматолога
и теперь у него по крайней мере с зубами полный ажур.  Сказанное  осело  в
вашем  мозгу,  и  вы,  скорее  чтобы  испытать  себя,  нежели  по  суровой
необходимости, на долгих четыре дня  отдались  в  лапы  здравоохранения...
Должен признать, что в ваше время это было актом немалого  мужества.  Могу
только аплодировать вашему поступку.
     - Елки зеленые, откуда вы это знаете? - С трудом  нахожу  силы  вновь
приоткрыть глаза. Адское  сияние.  В  ореоле  бьющих  наотмашь,  физически
ощутимых лучей темнеет размытая фигура. Это и есть мой собеседник. -  Я  и
то почти забыл... Ага, понятно. Вы меня застукали в архиве.  Этот  подонок
меня таки продал, вы подкараулили, отключили и "с размаху кинули в  черный
воронок".  Заранее  все  признаю,   виновен.   Посягнул   на   монопольную
общегосударственную собственность. Судите меня, люди. Только пусть  стукач
ваш тридцатку мне вернет. Или она причитается ему как гонорар? Учтите:  он
сдал меня вам, а я сдам его общественности на суде. Сексоты нынче особенно
не в почете...
     - И снова не угадали. То  есть,  разумеется,  используя  терминологию
вашей эпохи, орган мы вполне  компетентный.  Но  не  более  всякого  иного
собрания специалистов и единомышленников.
     - Так. Вот теперь мне ясно все.
     Лицо незнакомца расплывается в  улыбке  облегчения,  которая  тут  же
сменяется озадаченным выражением.
     - Вы случайно посадили свою летающую  супницу  на  крышу  конторы,  -
продолжаю я. - Естественно, провалились до самого  подвала.  А  там  я.  И
взяли меня в виде трофея. Продешевили только. Во-первых,  кроме  меня  там
были еще крысы, а за ними с их приспособляемостью будущее.  Во-вторых  же,
документы там интереснее и меня и всех крыс вместе взятых.
     - Уже теплее, - мурлычет он. - Но крысы для нас большого интереса  не
представляют. Вы, конечно, можете не верить, но мы от них  избавились.  Не
сами, правда. Вирус один помог. Ваши СПИД и ЭБОЛА против  него  все  равно
что самокат против танка. Хорошо, что мы заранее подготовились и  не  дали
ему пересечь межвидовой барьер. Иначе сейчас вы беседовали бы не со мной и
не с дальним  потомком  той  самой  крысы,  что  сидела  в  вентиляционном
отверстии. А, к примеру,  с  осьминогом.  С  таким,  знаете,  в  пенсне  и
галстуке. Интеллектуалом  в  первом  поколении...  Видите,  я  вам  указал
практически все ключи. Как в классическом  детективе.  Сделайте  последнее
усилие, напрягите воображение, "и отверзется вам".
     - Судя по предложенным мне ключам, вы из будущего.
     Незнакомец откидывается на спинку своего кресла. К слову  сказать,  я
сижу точно в таком же кресле - глубоком, как ванна, из весьма приятного на
ощупь материала. Глазам  уже  не  так  больно,  как  поначалу,  и  я  могу
разглядеть собеседника. Здоровенный  мужик  в  белом  спортивном  трико  и
сандалиях на босу ногу. Не то лысый, не то бритый наголо. Очень напоминает
мне фотографию Маяковского, когда тот вдруг обкорнался под  ноль.  Лицо  и
плешь ровного бронзового колера. "Опаленный адским пламенем..."  Нет,  эту
гипотезу мы оставим на самый крайний случай.
     - Точно, - объявляет он. -  Мы  из  вашего  будущего.  Отстоящего  от
момента, когда вы неправедными путями проникли в архив, на шестьдесят семь
лет пять месяцев и двенадцать дней. Теперь между нами установилась  полная
ясность, хотя я вижу, что вы сами не верите собственной догадке.
     - Ну, я же не идиот, - я принимаю самую непринужденную  из  доступных
мне поз. - Во всяком случае, не полный.  Это  какой-то  нелепый  розыгрыш.
Очевидно, вы из неких темных соображений оглушили  меня,  затащили  в  эту
дурацкую клинику с дурацкими прожекторами, от которых  я  почти  ослеп,  и
проводите на мне дурацкий эксперимент. Так вот, чтобы вы знали. Я  верю  в
пришельцев из будущего в той же мере, что и из  космоса.  То  есть  ни  на
грош.  Следовательно,  остается   два   предположения.   Первое:   вы   из
компетентных-таки органов и этим  нелепым  способом  пытаетесь  раскрутить
меня на чистосердечное покаяние.  Знать  бы  только,  что  вы  мне  шьете,
гражданин начальник... Второе: в архиве меня примяло стеллажом, или  крысы
заели до полусмерти, или потолок обрушился, и теперь я со съехавшей  набок
крышей угодил в дурдом, где вы изо  всех  сил  пытаетесь  не  травмировать
остатки моей психики.
     - Ничто меня так не умиляет, как варварский  жаргон,  на  котором  вы
изъясняетесь. Жуткая смесь воровской фени и тусовочного арго. Поддерживать
контакт подобными языковыми средствами способен лишь специалист  по  вашей
эпохе - вроде меня.
     - По эпохе, разумеется, перестройки и гласности?
     - Да нет. Мы называем ее иначе. Для большинства  ваших  современников
этот термин показался бы обидным...
     Несмотря на сатанинское палево, в помещении  отнюдь  не  жарко,  даже
наоборот. Я не  испытываю  ни  малейшего  дискомфорта  в  своей  курточке,
попиленных джинсах и кроссовках поверх шерстяных  носков.  Любопытно,  что
как раз ему должно быть зябко  в  его  прикиде.  Но  он  сидит  развалясь,
блаженствуя, будто  кот  на  солнцепеке.  Может  быть,  у  него  кресло  с
подогревом под задницей?
     - Не  морочьте  мне  голову,  -  говорю  нагловато.  -  Если  уж  вас
интересует  мое  мнение...  У  нашего  общества  нет  будущего.  Общество,
сжигающее свои архивы и библиотеки, обречено. Для смягчения  участи  скажу
также, что и у остального человечества, которое не мы, будущего тоже  нет.
СПИД, экология, то-се... Все закончится гораздо раньше и  противнее.  Хотя
вашу байку о крысином вирусе я воспринял не без интереса.
     - Есть будущее, Вячеслав  Иванович,  -  говорит  он  с  легкой  тенью
раздражения. - И у вашего общества, и всех остальных. Правда,  оно  сильно
отличается   от   того,   что   постулировалось   вашими   догматами.   До
справедливости и гармонии  еще  далеконько.  Но  все-таки  гораздо  ближе,
нежели в вашу эпоху.
     - Не смейте говорить: ваши догматы! - я отваживаюсь повысить голос. -
Никаких догматов у меня нет. И, если на то пошло, я не  во  всем  разделяю
политику партии и правительства. Даже сейчас.
     - Ну, допустим, в ваше время не разделять  официальную  точку  зрения
было хорошим тоном... А вот  когда  это  было  чревато  последствиями,  вы
сидели смирно и не высовывались. Как та крыса. И в архивы зарылись, потому
что наплевать вам стало на окружающую реальность. Будто одеяло  на  голову
набросили.
     -  Е-рун-да!  Я  профессиональный   историк.   У   меня   диссер   по
восточно-азиатской дипломатии на выходе.
     - И монография по культам личности в тумбочке. Вы начали  писать  еще
студентом, хотя отчетливо понимали, что работаете исключительно на себя, а
не на общество. В ту пору заниматься исследованием культов  личности  было
равноценно суициду. А вы  никогда  не  стремились  в  самоубийцы.  Настало
время, когда только ленивый не обличает сталинизм  и  не  катит  бочку  на
партию, но монография по-прежнему в тумбочке.
     Это он меня приложил. Никто в целом мире - даже, по-моему, Маришка  -
не мог знать, что хранится в самом глухом закутке  правой  тумбочки  моего
письменного стола. Неужели наши советские телефоны уже поставляются вместе
со встроенными телекамерами?..
     - Очень уж специфический  поворот  темы,  -  медленно,  для  отыгрыша
времени на раздумье, говорю я. - Меня занимали  не  столько  сами  культы,
сколько порождаемый ими механизм социальных провокаций. Я пока не пришел к
осознанию общих закономерностей.  Нахожусь  где-то  на  стадии  первичного
накопления информационного капитала. Писистратовы надувательства, убийство
Рема Гитлером, истребление Сталиным  большевиков  как  расчистка  посевных
площадей под марксистский фундаментализм, кубинские дела  о  наркотиках...
Все это шатуны и кривошипы, а механизм пока не виден. Кстати,  коль  скоро
вы из будущего... Не подскажете, чем кончилась эта контра между Ельциным и
Лигачевым? Брал Егор Кузьмич или нет?
     - Не подскажу, - ухмыляется  он.  -  По  крайней  мере,  сейчас.  Там
поглядим. Если вы пойдете на сотрудничество с нами. А иначе мы  изымем  из
вашей памяти все, что вообще касается этого разговора.
     - Снова по башке трахнете? Лихо вам удалось меня  раскрутить.  Знали,
на чем поймать. На интересе! И про монографию проведали. И про  зубы...  А
могу я взглянуть на свое досье? В Штатах это, по слухам, разрешено.
     -  Опять  же  после  вашего  согласия  на  сотрудничество.  И  строго
избранные места. Но дату и причину смерти мы все равно от вас  утаим.  Для
человека вашей эпохи такое знание обременительно.
     -  Нет,  вы  положительно  меня  интригуете...  Хорошо,  согласен  на
сотрудничество. Что от меня требуется? Кровавый росчерк в договоре?
     - Вячеслав Иванович, - сердится он, - я вижу, вы так  и  не  поверили
моим словам. Вот и дьявола приплели. Кровушку свою оставьте при себе,  она
у вас не Бог весть какая ценность. Придется  нам  покинуть  ненадолго  это
помещение и совершить маленькую экскурсию в _н_а_ш_ мир. Может  быть,  это
убедит вас в моей искренности, - он легко поднимается из кресла  и  теперь
нависает надо мной, как башенный кран. Родил же кто-то  такую  орясину!  -
Хотя должен уведомить вас заранее, что во все времена существовали способы
порождения   мнимых   реальностей.   Раньше   -   наркотики,   литература,
кинематограф. Сейчас мы умеем создавать  реальности,  достоверные  не  для
одного-двух, а для всех органов чувств. Это называется "фантоматика". Лема
по случаю не читали? Поэтому  надо  вам  знать,  что  если  я  захочу  вас
обмануть, то  непременно  обману,  и  вы  не  обнаружите  подлога.  Мнимая
реальность может быть  неотличима  от  истинной.  Но  я  даю  вам  честное
благородное слово, что пока не хочу вас обманывать.
     - Да будет вам... - я тоже встаю и озираюсь. Ни  черта  не  разобрать
из-за этого полыхания, где окна, где двери. - Куда прикажете?  А  руки  за
спину?
     - Прекратите  ерничать,  Вячеслав  Иванович,  -  он  протягивает  мне
обыкновенные темные очки. - Наденьте лучше, солнышко  наше  покажется  вам
излишне  ярким.  Что  поделаешь,  озоновый  слой  вы  порастранжирили,  мы
потихоньку заращиваем... И возьмите меня за руку. Не ровен час, грохнетесь
в обморок от впечатлений, такое тоже бывало...

                                    3

     Трамвай тащился через мокрый,  слякотный  город,  иногда  всем  своим
двухвагонным телом впадая в спазматическую безудержную  тряску.  Словно  у
него вдруг сдавали нервы. Я сидел, старательно пытаясь угодить в такт этим
судорогам. На коленях у меня  лежал  "Огонек".  Но  не  современный  имени
Коротича, который я предпочитал читать дома, на диване, часу этак в первом
ночи, когда исполнены  все  семейные  долги.  А  старый,  аж  17-го  года.
Состоящий из вестей с фронта пополам с  рекламой.  Чье  название  писалось
через твердый знак: "Огонекъ". Почти такой же по формату, но на плохонькой
бумаге и в две краски. И нужно было  уступить  трамвайной  падучей,  чтобы
разобрать хоть слово.
     Я с умилением полюбовался на двух солдатиков, куда-то ведших под рога
крутомордого бычка. Должно быть, на заклание для  нужд  российской  армии.
Затем, трепетно касаясь грязно-желтых от времени и  безобразного  хранения
страниц, погрузился в содержание. "Альбомъ парижскихъ  красавицъ...  за  8
руб. съ пересылкой... Е.Д.Урусовъ". - "Ишь ты, - подумал я,  усмехаясь.  -
Небось, порнуха какая-нибудь". Печально и устало глядел куда-то мимо  меня
мощный, похожий на пожилого бульдога "Его Императорское Высочество  принцъ
Александр Петровичъ  Ольденбургский,  верховный  начальникъ  санитарной  и
эвакуационной части". Мученически щурясь, я пробежал глазами небольшой, но
предельно паршивый "разсказ А.С.Грина". Даже и не упомню, вошел  ли  он  в
современные  собрания  сочинений.  Ну,  Грина  я  отроду   не   жаловал...
Полюбовался на коллаж "Герои и жертвы Отечественной войны 1914-1917 гг." -
все как на подбор с браво закрученными усами, глядели  орлами.  Исключение
составлял подпоручик П.А.Недавний. Ни усов,  ни  орлиного  взгляда.  Пацан
пацаном, даром что "нагр.орд.св.Стан.3 ст. и Анны 3 и  4  ст.".  Были  мне
представлены также "известный французский писатель  Октавъ  Мирбо"  -  мне
положительно неизвестный, "новый  японский  посолъ  в  Петрограде  виконтъ
Ушида" и "новая абисинская императрица  Зеодиту,  дочь  Негуса  Менелика",
статная  негритянка,  которую  в  нынешних  энциклопедиях  величали  когда
Заудиту, когда Зоудиту, и уже известно, что властвовала она неудачно... На
последней странице обложки донельзя счастливый буржуй в  халате,  потрясая
расписной коробкой, возглашал: "Коорин противъ запоровъ работает  пока  вы
спите". Сильно, видать, достал его недуг, коль он так радовался.
     За моей спиной в  сопровождении  родителей  ехал  младенец,  которому
путешествие активно не нравилось. Временами  он  громко,  на  весь  вагон,
взревывал. Поддатый папаша сей же час принимался его  стращать:  "Щас  вон
бабе-яге отдам!" Древняя бабулька  в  ветхом  пальтишке  и  грязно-зеленом
платке охотно включалась в действо:  "Чичас  баба  приберет,  у  ней  жить
будео-ошь, дак чо тогда?.." На переднем сидении, возложив  руки  в  тонких
перчатках на ручку "дипломата", горделиво присутствовал пожилой туз,  если
судить по затянутой в черную кожу спине и ондатровой, не  по  сезону  еще,
шапке. Спина тоже раскачивалась в трамвайном ритме, но амплитуда была чуть
раздольнее. Видно, и этот был подшафе... Что ж, выходной,  время  позднее,
не с работы же люди возвращаются. Это только я такой ненормальный. Да  еще
красивая,  пусть  не  первой  молодости,  дама  в  широкополой   шляпе   и
ослепительно-белом шарфе, с  царственной  небрежностью  обмотанном  вокруг
стоячего воротника короткого бежевого полупальто,  из-под  которого  сразу
начинались полные, однако  же  не  утратившие  стройности  ноги  в  черном
полиамиде. Дама стояла возле выхода, вперясь в  убрызганное  грязью  окно,
что она там видела - один Бог знает.
     Я не без труда  отвел  глаза  от  черного  полиамида  и  обнаружил  в
"Огоньке" рекламу еще одного средства  от  запоров  -  "Стомоксигенъ  Д-ра
Антона Мейеръ". Должно быть, накануне двух подряд революций  именно  запор
был  болезнью  века.  А  после  его  сменил  понос...  Господам  читателям
предлагалась также "Волшебство и магия. Самая полн.  книга.  Кажд.  можетъ
легко научиться. Ц. 1 руб.".  Я  бы  и  червонца  не  пожалел.  Тогда  все
обреченные архивы города были бы мои.
     Трамвай остановился, гулко сыграл дверями, и произошло то неизбежное,
чего я больше всего и опасался. В вагон поднялась Кодла, тотчас же во  всю
матушку врубила  кассетник  и  принялась  меж  собой  общаться.  Кассетник
огласил окрестности нытьем безымянного исполнителя о любви и о розах. Судя
по голосу, нытик был еще и кастратом,  так  что  вполне  мог  ограничиться
одними  розами.  Общение  же  состояло  по  преимуществу   из   ржания   и
звукоподражаний  выстрелам  и  ударам,  а  все   остальное   было   тупой,
неискушенный мат. Всякий раз, когда я возвращался  этим  трамваем  поздним
вечером, обязательно находилась Кодла, дабы испоганить мне  настроение.  И
всякий раз я порывался немедленно выйти, но  удерживался:  трамваи  в  эту
пору редки, да и на остановке меня ожидала точно такая же  Кодла,  она  же
встречала меня и в том трамвае, куда я хотел бы пересесть... Кодла жила по
своим законам, окружающие обычно ее не занимали. Она была  вещью  в  себе,
замкнутым социумом, и частенько, прокатившись без малейшего  поползновения
оплатить проезд, вываливалась  прочь,  в  темноту  и  слякоть.  После  нее
оставалась  лишь  вонючая,  перегарная,   никотинизированная,   напитанная
скрытой угрозой атмосфера. Но случалось и по-другому.  Кодла  Кодле  ЛУПУС
ЕСТ. Иной раз ее совокупное внимание все же переключалось вовне.  И  тогда
я, заранее уловив такое переключение, выскакивал на первой же остановке  и
старался не думать о том, что происходило в вагоне  _п_о_с_л_е_  меня.  Не
мне с моей конституцией встревать в истории.
     Этим вечером мне не повезло. Изматерившись с  головы  до  ног,  Кодла
скуки ради стала вязаться к даме. Кодлу чем-то привлекла шляпа.  Наверное,
тем, что ни одна из подружек Кодлы такой шляпы  отродясь  не  нашивала.  У
нормальных людей комплекс неполноценности выражается по-разному. Но только
Кодла находит в нем источник развлечения.
     Мне жутко  не  хотелось  выходить.  До  дома  оставалось  всего  пять
перегонов. Я уткнулся в  "Огонекъ".  Не  воспринимая  содержимого,  прочел
дешевый рассказик некоего Джорджа Энью Чемберлена.  Жалобно  покосился  на
ондатровую шапку - та мерно вихлялась из стороны в сторону, ни на  что  не
реагируя. Семейка давно вышла,  и  только  баба-яга  сидела  нахохлясь  на
прежнем месте. Ничему я так не обрадовался  бы  сейчас,  как  милицейскому
наряду. Хорошо бы с резиновыми дубинками. Но стражи порядка в такое  время
суток в трамваях не катались. Да и не всякий наряд отважится  связаться  с
Кодлой. Тогда я мысленно вызверился на  самое  даму:  "Какая,  к  дьяволу,
шляпа! В ногах все дело.  Такие  ноги  для  датого  мужика  круче  всякого
феромона. Не девочка, должна бы  соображать,  что  ночь  на  дворе.  Тоже,
выставилась, парижская красавица... Еще бы нагишом проехалась..."
     Все  шло  своим  чередом.  Кодла  вязалась  к  даме.  Дама  стояла  с
мученически вскинутой головой и пялилась в замызганное стекло.  Видно,  ей
тоже хотелось поскорее добраться до  дому.  Кастрата  сменил  гундосый  по
фамилии, кажется, Муромов и загундел про яблоки на снегу. Ондатра, по всей
видимости, спала. Я прятался в своем журналишке. Было противно.
     Дьявольщина, было очень противно.
     Б_ы_л_о_ н_е_в_ы_н_о_с_и_м_о_ п_р_о_т_и_в_н_о.
     - Выключи, - сказал я Кодле.
     Это был не мой голос. У меня не могло быть такого голоса. Это  вообще
был не я. Не я приказал Кодле числом в пять полупьяных засранцев выключить
кассетную гнусь, матерщину, пошлятину и все на свете. Я никогда не страдал
суицидальными психозами. И приключений давно уже избегал. Значит, я не мог
такого сказать.
     - Ты, е...ный козел, - ответила мне Кодла. - Заглохни.
     В этот момент дверь откатилась и дама  вырвалась  на  волю.  За  ней,
внезапно воспрянув ото сна, сошла и пьяная ондатра. Что там делала  бабка,
я не знал. Мне нельзя было оборачиваться. Потому что я остался  в  трамвае
один против Кодлы.
     Я медленно, старательно упрятал  свой  журнал  в  сумку.  -  Кто  это
сказал? - спросил я, поднимаясь.
     Трамвай ходил ходуном, но  я  стоял  твердо.  Кодла  в  десять  бельм
пялилась на меня. Она алкала втоптать меня в грязь. Примеривалась, как  бы
половчее это проделать. И ждала, что я лично подам сигнал к началу казни.
     - Это я сказал, бля, - известил меня молодой человек в смахивающей на
желудевую плюску вязаной шапочке, какие носят  только  нищие  американские
негры да наша подрастающая смена, в телогрейке, из-под  которой  выбивался
волосатый мохеровый шарф, и широченных клетчатых брюках.  -  Что  с  того,
бля?
     - Утри сопли, - произнес я, обидно налегая на последнее  слово.  -  И
выключи.
     Кодла умела драться.  Ее  учили  тому  в  школах  ДОСААФ,  в  кружках
военно-патриотического воспитания, она не единожды применяла  свое  знание
на практике. Кажется, один из воспитателей и  сейчас  был  здесь.  Коротко
стриженый парень в пятнистом бушлате нараспашку и защитного цвета  штанах,
заправленных в высокие шнурованные ботинки, он  находился  позади  всех  и
свинцово молчал, пытаясь разгадать мою загадку. Я не походил на серьезного
противника. Сутулый, невзрачный, бледный, по  всему  видать  -  никогда  и
никому не плативший интернациональных долгов. Но  я  только  что  оскорбил
Кодлу, значит - за мной что-то было. Тайная сила, одно упоминание  которой
может привести этих ублюдков к повиновению  -  если  только  существуют  в
природе такие силы? Черный пояс кун-фу? Или пистолет в кобуре подмышкой?
     Только я один знал: ничего такого за мной нет.
     Но это был не весь я, и едва только Кодла перегруппировалась,  выходя
на ударные позиции, я отчетливо увидел, кого и как именно сейчас кончу.
     При этом я продолжал сознавать, что мои руки  и  ноги,  равно  как  и
голова, в качестве оружия никуда не годятся. И что  выстроенный  холодным,
расчетливым моим альтер-эго сценарий схватки ни при каких  обстоятельствах
я не смогу воплотить в реальность.
     - Мочи его, - приказал стриженый и уселся возле двери, прибавив звука
у принятого на сохранение магнитофона.
     Трамвай волокся сквозь темноту, свет  в  вагоне  мигал.  "Я  сэ-э-эт,
сэ-э-т по горло!.." - орал кассетный менестрель.
     - ...! - заорал для острастки нищий негр и качнулся на  меня,  отводя
ногу для удара.
     И я _с_р_у_б_и_л_ его, как чурку, даже не задумавшись чем конкретно.
     Поскольку трое остальных  кинулись  на  меня  все  сразу,  теснясь  в
проходе между пустых сидений, их я _с_р_у_б_и_л_ одним общим движением.
     Стриженый  отложил  кассетник.  Перешагнул  через   Кодлу,   невнятно
сквернословившую  сквозь  кровавые  сопли.  Не  отрывая  от  меня  пустого
прозрачного взгляда, принял кошачью позу.
     - Кандагар, - не то  спросил,  не  то  уточнил  он,  трудно  размыкая
челюсти.
     - Нет, - ответил я. - Откуда?
     - Не знаю.
     Я и в самом деле не знал, кто я сейчас, откуда пришел в этот  грязный
трамвай и куда уйду, когда все закончится.
     - Я тебя сработаю, - просто сказал он. - Нет, - проговорил  я.  -  Не
сможешь.
     Еще я хотел спросить его, зачем же он пришел  сюда,  как  очутился  в
Кодле, среди этого говна, что с ним стряслось  такое,  отчего  он  себе  в
товарищи выбрал Кодлу, почему названный им пароль разделил  для  него  все
человечество  на  две  неравные  половины.  Вот  что  желало   знать   мое
альтер-эго, а вовсе не я сам, лично мне на это было наплевать... Но он уже
надвигался на меня, весь олицетворенная ненависть,  одним  видом  он,  как
берсеркер, мог обратить в бегство кого угодно. И меня  прежнего  в  первую
очередь. Я же нынешний спокойно уклонился от летящего прямо в лицо ботинка
со стальными подковками и _с_р_у_б_и_л_ стриженого встречным ударом.
     Обернулся.
     Стояли трое. В странных, не по погоде  легких  одеждах,  напоминающих
черные кожаные латы. Лиц не разобрать под нелепыми, глубоко надвинутыми на
лоб шапками. Невысокие, но  ладно  скроенные,  неразличимые  между  собой,
словно тройняшки.
     - Вам еще  мало?  -  спросил  я  замерзшим  голосом,  и  безраздельно
владевшее мною альтер-эго уже  прикинуло,  как  мне  совладать  и  с  этой
троицей, а потрясенное эго закисло, оставив  всякие  попытки  хоть  как-то
оценивать собственные поступки.
     - Дэйэ илвнэо, - ответил передний. - Югуйлилзе гвуэр.
     "Что, что?" - уже собрался я было в растерянности переспросить. Но  в
мозгу моем, как на пиратски содранной  видеокассете,  сам  собой  неведомо
откуда возник синхронный перевод.
     - Ты великий воин, - говорил незнакомец. - Ты достоин Воплощения.
     Затем он отшагнул в сторону - трамвайная качка не беспокоила  его,  в
точности как и меня, - и в руках у полускрытого им ранее другого тройняшки
обнаружился маленький аккуратный  _а_р_б_а_л_е_т,  нацеленный  точнехонько
мне в грудь, и его наличие вторым актом сценария никак не было учтено,  но
альтер-эго не оплошало  и  на  сей  раз,  я  уже  уходил  из-под  прицела,
заваливаясь  на  спину  в  головоломном  кульбите,  чтобы   укатиться   за
шевелящуюся груду тел, еще недавно бывших Кодлой, за  сидения,  поближе  к
двери, и все же не хватило мне доли мгновения, чтобы опередить  стрелу,  и
она настигла меня, вскользь оцарапала шею, малюсенькая отравленная стрелка
из железного дерева, и я завершил падение уже  оцепеневший,  скорее  труп,
нежели человек.

                                    4

     ...я унижен и подавлен, я слизняк, я "подлый трус", как  выдразнивали
страстотерпца  кота  Леопольда  злокозненные  мыши,  но   в   отличие   от
рисованного кота я действительно трус, потому  что  бессилен  совладать  с
собой и ступить на этот чертов мостик, куда,  щерясь  бесовской  ухмылкой,
манит меня мой спутник. Я  пытаюсь  зажмуриться  и  позабыть  о  том,  что
распростерлось под этим мостиком, но  первобытный  ужас  вопреки  остаткам
моей воли  всплывает  из  темных  недр  подсознания  и  обращает  меня  из
нормального и довольно самолюбивого мужика тридцати с лишним лет в половую
тряпку.  Я  могу  клясть  себя  за  малодушие  сколько  заблагорассудится,
убеждать себя, что это нарочно подстроено, чтобы испытать меня  на  излом.
Все равно ничего поделать нельзя. Безнадега просто апокалиптическая.
     Полчаса назад какими-то закоулками и лесенками, заскакивая в лифты  и
вспрыгивая  на  эскалаторы,  мы  выбрались  на  открытую  площадку   этого
огромного здания. Открытую в точном смысле этого  слова,  если  пренебречь
эфемерными перильцами высотой не более метра. В клочьях тумана  на  весьма
значительном удалении маячила отвесная  серая  стена.  Ее  можно  было  бы
принять за  гору,  кабы  не  бликование  на  оконных  стеклах.  Небоскреб.
Настоящий, без подделки, нигде мною прежде не виденный, кроме кинохроники.
Мой конвоир,  ни  на  шаг  не  притормаживая,  пересек  площадку,  миновал
перильца - я предупреждающе  каркнул  -  и  продолжил  свое  стремительное
движение  над  бездонной  прорвой.  Опомнившись,  я  шагнул   следом,   на
обнаружившийся  у  самых  ног  ажурный,  сплетенный  из  почти   невидимых
металлических  нитей  мост.  Сквозь  подошвы  кроссовок,  пятками   ощутил
ненадежное прогибание. Из чистого любопытства глянул вниз...
     То есть я, конечно, ожидал, что будет высоко.  Возможно  даже,  очень
высоко. Страха высоты я не знал, не цеплялся  мертвой  хваткой  в  поручни
кабинки  колеса  обозрения  -  меж   собой   мы   называли   его   "колесо
о_б_о_р_з_е_н_и_я", - не травил в самолетах. Оказывается,  я  попросту  не
представлял, как бывает высоко.
     Земли видно не было. Ее застилали облака. Тот самый туман, в  котором
таяли очертания соседнего небоскреба. Равновеликого с тем, внутри которого
мы путешествовали (между прочим, это была еще не крыша - мы вообще лифтами
преимущественно спускались, а не поднимались)... И скреплял их  мостик  из
металлической паутинки.
     Я  коротко,  по-бабьи,  взвизгнул.  Откачнулся  назад,  на  площадку:
какая-никакая, а твердь. На подгибающихся ногах отковылял к стене. В штаны
не напустил, и то слава Богу.
     - Что с вами? - он стоит над бездной и, вот же подлость, даже  руками
за бортики мосточка не держится. Как на проспекте. - Вам плохо?
     - Мне замечательно, - сиплю я, исходя испариной несмотря на холодрыгу
и сильный, пробирающий до костей ветер. - Я в восторге.
     - Да бросьте, -  говорит  он  сконфуженно.  Явно  ломает  комедию.  -
Каких-то дохлых шестьсот саженей...
     Чтобы  успокоиться,  мысленно  делаю  пересчет.   Таблица   умножения
вспоминается с  трудом.  Тысяча...  даже  тысяча  двести  метров.  Японцы,
помнится, собирались возвести не то башню, не то домик высотой в километр.
- Мы что, в Японии?
     - Помилуйте, разве в коридоре вам повстречался хотя бы один японец? -
веселится он. - Ну разве что казах...  В  России  мы,  в  средней  полосе.
Саратов - помните такой город? Там еще "парней так  много  холостых".  Так
вот это, - он ткнул пальцем в мою сторону, -  называется  "Саратов-12",  а
то, куда вы отказываетесь проследовать, соответственно "Саратов-13". Может
быть, вы  верите  в  несчастливые  числа?  Смею  утверждать  как  исконный
обитатель тринадцатого дома, количество неприятностей  на  единицу  объема
там не превышает международных норм.
     - Что же, иных путей сообщения вы не могли выдумать?  -  кажется,  ко
мне возвращается обычный сарказм.
     - Чем плохо? - пожимает он плечами. - По свежему воздуху - он  тут  и
вправду относительно свежий! - пешочком, топ-топ... Страхом  высоты  никто
из нас отроду не страдал, да она и прочная, - он топает по ажурному донцу,
и по всей конструкции катятся волны. - Танк можно было бы пустить,  только
габариты не позволят, а велосипед -  запросто.  Есть,  впрочем,  магнар...
магнитопоезд. Но это еще ниже. Можно было бы взять дельтаплан  и  половить
восходящие потоки, они здесь на славу. Но  мне  это  уже  как-то  по  чину
неприлично, а вы, как я подозреваю, дельтаплан видали только на картинках.
Или как там у  вас  пелось:  "Вот  я  надену  два  крыла..."  Не  помните?
Чрезвычайно кудлатый молодой человек в костюме, специально  подчеркивающем
гениталии, как бишь его...
     - Отчего ж не подчеркнуть, коли есть что, - ворчу я.
     -  И  потом,  здесь  попросту  рукой  подать  до  моей  квартиры.   Я
рассчитывал  продолжить  беседу  в  домашнем  комфорте,  у   комелька.   В
темпоральной клинике вам неуютно. И светло,  и  холодно.  У  меня  бы  вам
понравилось. Полумрак, свечи. Тихая  музыка,  старинный  клавесин.  Уверяю
вас, такого клавесинного концерта вам слышать не  доводилось.  Неизвестный
Вивальди! Красивые женщины в изысканных туалетах. Согретое красное вино  в
хрустале.
     - Неужто не побороли зеленого змия?!
     -  Малопродуктивное  занятие,  -  фыркает  он.  -  Есть  иные,  более
достойные   противники...   Вы   расслабитесь,   и   нам   легче    станет
договариваться.
     - Квартирка, небось, коммунальная? Или и впрямь "к двухтысячному году
каждому - отдельное жилье"?
     - Я полагаю, еще в ваше время стало очевидно, что это был всего  лишь
красивый лозунг. Так сказать, манящий горизонт. Вы же не могли без светлых
путей. "Пятилетку в три года... догнать и  перегнать  Америку...  нынешнее
поколение советских людей будет жить  при  коммунизме..."  Легко  называть
срок, зная наверняка, что не доживешь и с тебя не спросят. Но с  жильем  у
нас нынче неплохо. Правда, растем не вширь, как вы, а  все  больше  вверх:
землица дороговата. И вас, если согласитесь, обустроим.
     - Знаете что... - тяну я, не  двигаясь  с  места.  Пусть  лучше  меня
удавят, чем я ступлю на эту сеточку. - Может быть, не станем откладывать в
долгий ящик и все обсудим прямо тут? В конце концов, я согласен  вернуться
в эту... гм... темпоральную клинику.
     - Э, да вы трусите, голубчик! - он изображает крайнее изумление.
     - Да, трушу, - объявляю я почти с гордостью. - А вы чего ждали? Я  не
верхолаз, не парашютист.  Я  обычный,  нормальный  человек,  "человек  без
свойств"...
     - Музиля, допустим, вы не читали. Может быть, и не напрасно,  не  лег
бы он вам на душу.
     - ...а вы решили подловить меня. Припугнуть. Подумали,  что  увижу  я
эти ваши ненормальные "Саратовы" и сразу поверю байкам про шестьдесят семь
лет!
     - Да вы уже поверили, - ухмыляется он. - Это вам инерция  восприятия,
точнее  -  неприятия,  мешает.  Хоть  и  мните   вы   себя   в   оппозиции
господствующему мировоззрению, а голова у вас не менее  прочих  замусорена
дурно понимаемым материализмом. Ни в Бога-то вы не верите, ни в черта,  ни
в инопланетян.
     - Ни в снежного человека, -  подхватываю  я.  -  Ни  в  Несси.  Ни  в
шестьдесят семь лет и... сколько там месяцев? Сами, небось, забыли?
     - Ну и зря. Снежный человек у нас под защитой закона.  Несси  никакой
нет. А я есть. Дан вам в ощущениях.
     - А инопланетян вы мне тоже дадите ощутить?
     - Сколько угодно! - он обещающе выставляет перед собой  широкую,  как
разделочная доска, ладонь. - Если пойдете на сотрудничество.
     -  Опять  это  условие!  Да  что  вы  привязались  ко  мне  с   вашим
сотрудничеством?! Какой вам от меня прок?
     Он не успевает ответить.
     На площадку,  галдя  и  хохоча,  вываливается  стайка  молодежи.  Все
загорелые, как и мой спутник - до сих пор не удосужился  узнать  его  имя.
Высоченные,  упитанные,  гладкие.  Что  парни,  что   девицы   -   завиты,
подстрижены, намазаны. В пестрых и до чрезвычайности легких одеждах. Такое
ощущение, что температура воздуха не имеет для них значения.  На  одной  -
юбчонка  в   две   пуговицы,   скорее   даже   набедренная   повязка,   да
кофточка-разлетайка, под которой привольно  скачут  круглые,  как  мячики,
загорелые цицки. И другие ничем не плоше. А среди этого попугайника...
     Приземистый, плотный, как рекламная тумба. Без  плеч  и  без  шеи.  В
тяжелом, на манер монашеского, сером балахоне. Ног не видно. Зато рук - не
две, не четыре,  даже  не  восемь.  Венчик  многосуставчатых  конечностей,
которые судорожно сокращаются, хватают пустоту. Лица нет.  Вместо  него  -
овальная, белесая с радугой линза. И безгубая влажная щель чуть ниже.
     Машинально фиксирую взглядом среди толпы еще такого же монстра.
     До гологрудой девицы мне уже дела нет. Но я  здесь  единственный,  на
кого присутствие чудовищ производит  впечатление.  Для  прочих  они  не  в
диковинку. Свои.
     Шумная компания вступает на мостик. Ни на миг  не  задержавшись,  без
тени колебаний несется сквозь облака к темной громаде  "Саратова-13".  Мой
незнакомец уступает им дорогу, кое с  кем  обмениваясь  кивками.  Кажется,
один из кивков адресован мерзким уродам в балахонах.
     - Вот видите, обошлось без условий, - говорит он, и  направляется  ко
мне. - Мы их так и называем: Звездные Капуцины.  Они  не  обижаются,  хотя
поначалу полагали, что речь идет не о монашеском ордене, а об обезьянах...
Итак, вернемся в клинику?
     - Подождите, - говорю я. - Что за спешка, в самом деле. Надо человеку
адаптироваться.
     И, обмирая всей душой, делаю первый шаг в ледяную пропасть...

                                    5

     Должно  быть,  я  очнулся  раньше,  чем   следовало.   Вокруг   меня,
распяленного на чем-то жестком, скорее всего -  сырых  неструганых  досках
типа "горбыль", звучали голоса. Речь  была  явно  не  родная.  Однако  же,
слова, произносимые во вполне  обыденных  интонациях,  были  мне  понятны.
Негромко обсуждалось, стоит ли возжигать  все  светильники  зараз  или  же
"ниллган" - я с трудом подыскал этому понятию удобопроизносимый эквивалент
"тусклоглаз" - удовольствуется двумя пястями, не набросить ли все тому  же
"тусклоглазу" по  лишней  веревке  на  руки,  не  то  сорвется  до  исхода
церемонии, примется крушить алтарь, как в прошлое Воплощение...  "Что  еще
за зверь такой - "тусклоглаз", - подумал я не  без  усилия.  Мысли  звонко
бились о пустую внутренность черепа, как язык о медный колокол.  Из  этого
звона сама собой родилась истина,  которую  я  вынужден  был  принять  без
доказательств: это я - "тусклоглаз". Так называют в этом  мире  всех  нас,
вызванных из ада. Я вызван из ада, я лежу пластом, голый,  прикрученный  к
алтарю из паршиво обработанного  дерева,  и  это  меня  сейчас  подвергнут
Воплощению. Кстати обнаружилось, что глаза  мои  давно  открыты  и  заняты
тупым  созерцанием  высоких   каменных   сводов,   по   которым   метались
раскоряченные тени от факелов. Разило паленой шерстью. Я напряг  одубевшие
мышцы и повернул голову,  чтобы  увидеть  тех,  кто  говорил.  Мое  слабое
движение вынудило их прервать пересуды о деталях ритуала.
     - Бьеоверюйбо адиуйн бюнзоге! - провозгласили откуда-то сверху.
     "Тело соединилось с душой!" - откликнулся мой внутренний  переводчик.
Наверное, это была ключевая фраза к началу Воплощения. Гулко, с дребезгом,
застонал  гонг.  Каменный  мешок  озарился  прыгающим  светом.   Нестройно
рявкнули трубы. Я ощутил быстрые опасливые прикосновения к животу и ногам.
"Какого черта, что вам надо?!.." Но было уже ясно, что ни к чему  лезть  в
бутылку, а разумнее всего лежать себе тихо и ждать, когда  все  закончится
естественным образом. Конечно, смотря что под таковым понимать.
     Фигуры в черных бесформенных накидках кружили  надо  мной,  вразнобой
бормоча заклинания, иногда срываясь на истерические вскрики:

                   Члены твои нальются соками,
                   Мясо твое умягчится,
                   Жилы твои укрепятся,
                   И станешь ты - вода,
                   И станешь ты - глина,
                   И станешь ты - медь,
                   И станешь ты - человек,
                   Человек как мы,
                   Человек как ты,
                   Человек как бог,
                   Бог как человек...

     Чуть в стороне от кликуш недвижно стояли трое в кожаных  латах.  Лица
их на сей раз были открыты: одинаково грубые, иссеченные не то  морщинами,
не то шрамами, с одинаково застывшим выражением  зверского  мужества.  Мне
сразу стало понятно, отчего я - "тусклоглаз". По-волчьи глубоко упрятанные
под надбровья белки  моих  похитителей  светились  в  сумраке.  Если  быть
точным, они полыхали.

                   И разорвешь путы,
                   Словно зверь Уэггд,
                   И прочь извергнешь свою ярость,
                   И восстанешь как человек,
                   Человек как мы,
                   Человек как ты,
                   Человек как бог...

     Раскаленный гвоздь впился мне в колено. "А-а, мммать вашу!"  -  взвыл
я. И все взвыли, будто бродячая собачья свора в лунную ночь. Жгучие  уколы
сыпались на меня отовсюду и без разбора. Я извивался,  рвал  свои  путы  с
невесть откуда взятой нелюдской силой, мне даже удалось высвободить ногу и
наугад лягнуть одного из мучителей - тот с воплем укатился прочь.

                   И явишь кровь свою,
                   И явишь гнев свой,
                   И не станешь зверь Уэггд,
                   И станешь человек,
                   Человек как мы!..

     Трубы истошно визжали, истязатели в балахонах хрипло выкрикивали свои
заговоры, я вился винтом на  алтаре.  И  только  трое  в  латах  сохраняли
каменную безучастность.
     Горбыль подо мной выгнулся и с  треском  переломился.  Я  сел.  Трубы
моментально  заткнулись.  Балахоны  со  всхлипами  шарахнулись  рассыпную.
"Гады, - сорванным, плачущим голосом бормотал я,  стряхивая  с  ободранных
рук обрывки грубого  вервия.  -  Сейчас  устрою  вам  Воплощение...  зверя
Уэггд... пасскуды!" На  левой  грудной  мышце  отозвался  нытьем  багровый
кровоподтек - след от арбалетной стрелки. Я покосился  на  латников  -  те
сменили  позы.  Стояли  выставив  вперед  одну  ногу  и  вскинув  арбалеты
наизготовку. "Траханого черта вы меня возьмете..." Избавившись  от  уз,  я
замер - пусть зафиксируют меня своими гляделками-прожекторами, привыкнут к
моей недвижности. Арбалеты чуть заметно загуляли:  латники  поднапряглись,
пальцы онемели на спусковых крючках...
     Вот тогда-то я опрокинулся на спину, перекатился через себя, упал  за
алтарь, притих. До моего слуха доносилось шебуршание торопливых шагов. Они
потеряли меня, но приблизиться боялись. И правильно боялись.
     Что-то противно заскрежетало, посыпалась каменная труха.  Я  выглянул
из своего укрытия. Пусто. И тихо - если не считать треска чадящих факелов,
понатыканных по углам. Все куда-то сгинули, оставив  меня  одного  в  этом
склепе.
     Неужто я переусердствовал, "извергая свою ярость",  перепугал  их,  и
все пошло прахом?..
     Впрочем, вместо стены, у которой прежде истуканами  торчали  латники,
теперь разверзлась черная пасть прохода. Оттуда ощутимо тянуло сквозняком.
     "Двадцать пятый век до рождества Христова".
     Эта дикая мысль родилась  в  моем  мозгу  сама  собой  и  моментально
заполыхала там, как транспарант. Словно подошел срок, и невидимый  дирижер
моих поступков, он  же  по  случаю  переводчик,  раздернул  занавесочки  и
подбросил мне подсказку, загодя начертанную на ученической доске.
     Минус двадцать пятый век!
     Толща ненаступивших времен обрушилась  на  меня  тяжким,  неподъемным
гнетом, согнула в три погибели, смяла и расплющила. Я был один не только в
этом затхлом святилище  -  один  во  всем  мире,  во  всей  эпохе.  Голый,
беззащитный, смертельно перепуганный.  Воздух  не  поступал  в  сдавленное
железным обручем горло. Мне хотелось  плакать.  Обхватить  голову  руками,
забиться в самый дальний угол и беспомощно захныкать.
     И тогда была начертана новая подсказка.
     "Чего ты, в самом деле... Это же древний мир, ты как историк душу  бы
должен запродать за саму возможность одним глазком заглянуть в него! Вот и
пользуйся шансом, изучай. И не дрожи попусту. Ты ловок  и  силен,  сильнее
всех живущих сейчас на земле. Для них ты великий воин, и это правда.  Тебя
зовут Змиулан, и никто не спросит с тебя  больше,  чем  ты  умеешь.  И  ты
обязательно, неизбежно, в свой час вернешься домой".
     Я успокоился. Отдышался, утер слезы.
     Подобрал обломок алтаря  поувесистее.  Пригибаясь,  на  четвереньках,
по-обезьяньи метнулся к проходу. Обернулся на случай  нежданной  стрелы  в
спину. Вроде бы никого. И  все  же  был  чей-то  внимательный,  испытующий
взгляд.
     - Эй, где ты? - спросил я шепотом.
     "Ты... ты..." - запричитало эхо под закопченными сводами.
     - Молчишь? Ну, как знаешь.
     Я припал к холодному камню, напряженно слушая, обоняя, осязая темноту
перед собой. Там могли поджидать  затаившиеся  латники,  прикрывая  своими
арбалетами беспорядочный отход балахонов. Там могла быть иная угроза.  Или
наоборот - свобода.
     Едва различимый приближающийся звук.  Будто  частый  цокот  копытцев.
Если, к примеру, выпустить козленка на паркетный пол. Но  откуда  и  зачем
козленок здесь?.. Я попятился. Выставил дубину перед собой. Собрался,  как
тогда... в трамвае, тысячи лет тому _в_п_е_р_е_д.
     Сначала  показалась  голова.  Потом,  спустя  какое-то  время  -  все
остальное. Но мне хватило и головы, чтобы подавиться собственным желудком.

                                    6

     ...все  как  обещано.  И   убаюкивающий   полумрак,   и   неизвестный
клавесинный  концерт  Вивальди.  И  красивые  женщины,  статус  которых  в
обиталище моего хлебосольного хозяина я так и не сумел определить.  Не  то
жены, не то, упаси Бог, наложницы. Ибо сказано в некоторых, как принято  у
нас писать, "буржуазных"  прогнозах  на  будущее,  что  поскольку  девочки
рождаются и выживают чаще, грядет Великая Полигиния... И  красное  вино  в
хрустальных бокалах. Спрашиваю название и тут же забываю. Такого вина я не
пробовал тыщу лет. Только водку "из  опилок".  Да  иногда,  крайне  редко,
пиво.
     Лысого гиганта зовут Ратмир. "Младой хазарский хан"... Ну,  молодости
он явно не первой, и даже не второй. Признаться, возраст его  для  меня  -
загадка, ясно лишь, что не "младой". Черты лица под бурой коркой загара  -
как под вуалью.  Но  в  остальном  самый  доподлинный  хан.  В  богатом  и
просторном  халате,  развалился  на  тахте,  а  вокруг  снуют   молчаливые
чаровницы из гарема.
     - Так что вы  построили?  Как  называется  ваше  общество?  Коммунизм
или?..
     - Допустим, построили не мы, а  вы.  В  буквальном  смысле,  Вячеслав
Иванович. Нам это досталось в наследство. И сундуки со златом-серебром,  и
горы окаменелого навоза. Если вам так  необходим  термин,  можете  считать
наше общество развитым социализмом, - он пригубляет из  бокала,  а  в  это
время невозможно красивая женщина вносит на овальном блюде  ворох  зелени,
из которого кокетливо выглядывает большая птица  в  золотистой  лоснящейся
корочке.
     Я чувствую  себя  такой  же  птицей.  Ощипанной  и  приготовленной  с
травами. Вдобавок, угодившей не в свою тарелку. Я нелеп в этих джинсах,  в
заплатанном свитерке,  и  хотя  никто  не  попрекает  меня  непротокольным
прикидом, сознаю свое убожество. Я косноязычен, и это мне  досаждает.  Моя
башка не мыта почти неделю - воду в нашем доме отключили еще в августе,  а
посещение бани требует немалой мобилизации моих душевных сил. Всякий  раз,
когда мимо, задевая меня краем  развевающихся  газовых  одежд,  проплывает
одна из ханских пери, я в панике ощущаю, что  от  меня  разит  козлом.  На
пуленепробиваемой роже Ратмира угнездилась тонкая усмешка. Должно быть, он
понимает мое состояние  и  испытывает  удовольствие  от  этого  понимания.
Возможно, моя зажатость входит в его планы. Скорее бы все кончилось...
     - Сорохтин  Вячеслав  Иванович,  -  говорит  Ратмир,  уперев  в  меня
рентгеновские свои глазки. - Тридцать пять лет, женаты вторым браком. Судя
по всему, на сей раз удачно.
     - Сведения из моего досье? - ввинчиваю я.
     - Сыну четыре  года,  -  невозмутимо  продолжает  он.  -  Образование
получили высшее, историк по профессии и по призванию. Днем читаете  лекции
в педагогическом институте. Вечером  совершаете  набеги  на  ведомственные
архивы,  таща  оттуда  все,  что  плохо  лежит.  Ночью  тайком  от  родных
сочинительствуете.  Упомянутая  монография.  Своим   социальным   статусом
недовольны, хотя и сознаете, что ничего  изменить  нельзя.  Жена  получает
больше вас, плюс приработок  уборщицей.  Фактически  она  содержит  вас  с
вашими хобби...
     - У меня тоже есть приработок, - уныло  возражаю  я,  хотя  он  прав,
кругом прав.
     - Гонорары от ваших статей, - понимающе кивает  Ратмир.  -  Нищенское
подаяние. Одна надежда на диссертацию. Но дело движется  крайне  медленно,
потому что вы сильно отвлекаетесь на культы личности. Кстати, защитившись,
вы получаете право на дополнительную жилплощадь и мзду. Но право еще нужно
реализовать. Вы этого не умеете.
     Голова слегка кружится от вина, хрустящего на зубах птичьего  мяса  и
аромата, исходящего от женщин. Клавесин священнодействует.  Я  спокоен.  Я
уже поверил:  да,  это  наше  будущее,  мне  в  нем  неплохо,  и  в  общем
безразлично, как данная общественная формация именуется.
     - А ну, колитесь, любезнейший, - нагло требую я и со  всем  удобством
разваливаюсь на своем ложе. - Чем сердце успокоилось? Защитился я или нет?
Получил новую квартиру?
     - Мокруху шьете, гражданин начальник, - парирует он. -  Я  в  законе,
своих не закладываю, сука буду, век  свободы  не  видать...  Вы,  Вячеслав
Иванович,  в  темпоральной  механике  человек  темный,   девственный.   Не
понимаете принципа детерминизма. В том прошлом, откуда мы  вас  выдернули,
вы прожили некую жизнь, являющую собой цепочку вполне  конкретных  фактов.
Связанные с вашей персоной события намертво впечатаны в историю. И  ничего
тут не изменить. Допустим, проболтаюсь я, что никогда  вы  не  защитились,
прожили бедно, померли рано и скверно. Как бы вы ни барахтались, все равно
проживете как вам на роду написано и помрете  в  установленный  срок.  Ну,
выложу я перед вами досье. Что с того? Перед  возвращением  домой  мы  эти
сведения из вашей памяти вытрем.  "От  многой  мудрости  много  скорби,  и
умножающий знанье  умножает  печаль".  Екклесиаст.  Не  нужно  печалиться,
Вячеслав Иванович. Живите весело. Ругайте власть. Грабьте архивы...
     - "Мудрость разумного - знание пути своего, глупость же  безрассудных
- заблуждение". Соломон. Черт с вами. Говорите, что нужно.
     - Вопрос в лоб: хотите поработать на будущее?
     - Ответ в лоб: не знаю.
     - Достойно... Нам нужен историк. Человек независимых суждений. Трезво
и критически мыслящий.  Разбирающийся  в  социальной  механике.  Физически
здоровый. Непременно - светлый шатен со специфическим разрезом глаз. Иными
словами, нужны именно вы.
     - За комплименты спасибо. Особенно насчет здоровья.
     - Пойдете на сотрудничество - мы из вас атлета сотворим. Ну, не Брюса
Ли, не этого... - он щелкает пальцами, припоминая,  -  не  Шварценнеггера.
Чак Норрис вас устроит?
     - Ни с кем из названных лиц не имел чести...
     - Странно. Упомянутые личности - существенная часть  вашей  культуры.
На стыке двух субкультур - спорта и видео.
     - Ни в малейшем соприкосновении с  данными  субкультурами  отроду  не
состоял.
     - Бог вам судья. Кроме того, обещаем массу приключений, а также,  что
для   вас   особенно   важно   -   исторических   впечатлений.    Тут    и
рабовладельчество, и культы какие захотите.
     - На кой мне  это  ляд,  если  при  возвращении  вы  все  впечатления
сотрете?
     - Пойдете на сотрудничество - не сотрем. К чему плевать в  колодец  -
пригодится воды напиться. Подготовленный специалист на дороге не валяется.
     Я залпом  выплескиваю  в  себя  содержимое  бокала,  предупредительно
наполненного одной из красоток. Провожаю  ее  взглядом.  Это  не  остается
незамеченным.
     - Нравится? - спрашивает Ратмир, щурясь. -  Можете  потрепать  ее  по
попке. Разрешаю. Навык пригодится... по легенде.
     - Кто они вам?
     - Прислуга, - небрежно бросает Ратмир. - Итак?
     - Согласен.
     - Вы сказали не подумав.
     - Подумав,  подумав.  Я  вообще  быстро  соображаю.  Все  едино  сами
откажетесь от моих услуг.
     - На это не уповайте. На вашу подготовку  не  пожалеем  ничего.  Игра
стоит свеч. Историк, склад ума, внешность - все одно к одному.
     - Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец... Только  дозвольте,
барин, с родными проститься.
     - Не дозволяю. - Видимо, я меняюсь в лице,  поэтому  Ратмир  поспешно
объясняет: - Доставка ваша в оригинальной упаковке обошлась нам  недешево.
Да, недешево: в мире все имеет свою стоимость, и мы еще не  отказались  от
всеобщего эквивалента, хотя обеспечен он не золотом. На прощальные  визиты
мы ресурсов не  имеем.  Если  вы  сейчас  вернетесь  в  свое  время  -  то
окончательно. А мы, кажется, пришли к предварительному согласию.  С  нашей
стороны вам гарантируется здоровье  и  жизнь.  И,  по  завершении  миссии,
возврат в тот момент времени, откуда вы были нами изъяты.
     - И впечатления! - ревниво напоминаю я. - И впечатления.
     - Сколько же я должен здесь проторчать?
     - На подготовку уйдет примерно полгода. И год - на самое работу.
     - Полтора года?!
     Геологическая эпоха. Вечность. Без Маришки и Васьки, без мамы и папы,
без тещи и тестя, с которыми  я  неплохо  лажу.  Без  милых  моему  сердцу
архивов. Без папки из  фальшивого  крокодила,  с  потайной  вытягивающейся
застежкой, где главный труд моей жизни: "В.Сорохтин.  Механика  социальных
провокаций. Исследования культов личности". Безо всего на свете.
     - Один шанс из пяти миллиардов, - доносится до меня размеренный голос
этого беса-искусителя. - Вы  единственный  историк  вашей  эпохи,  который
отправится с особой миссией в собственное прошлое. Взвесьте  и  прикиньте.
Еще можно отказаться. Но нельзя будет ничего  поправить.  Да  -  и  вы  не
только не теряете, но и приумножаете сокровища своего опыта. Нет -  и  все
остается как предначертано. Навсегда. И потом  -  так  ли  уж  вы  рветесь
назад, в ваше смутное время? В ваш затхлый, запакощенный осенний город? Вы
ощущаете себя чужим в том времени и в том городе. Вы не  любите  их.  Круг
ваших привязанностей невелик. Жена, сын, ближайшие родственники. - Похоже,
он читает мои мысли. - Человечество живет по своим, не  слишком  праведным
законам. А вы всегда старались отойти в сторонку. Чтобы,  Боже  упаси,  не
задели вас, не забрызгали грязью...
     - Но я туда вернусь, - бормочу я.
     - Да, но это будет другой человек.  Мы  переделаем  вас.  Вы  станете
сильнее. Во всех смыслах. Вы научитесь сражаться за место  под  солнцем  и
побеждать. Вот вы исследовали теорию интриг и провокаций. Но у вас нет  ни
сил ни способностей применить ее на  практике.  Мы  дадим  вам  и  силы  и
способности. Это ценный капитал. И это - наша плата за услугу.
     - Кажется, вы все же предлагаете мне расписаться на договоре кровью.
     - Отчасти - да. Потому что изменится ваша личность, изменится  и  то,
что принято называть душой. В каком-то смысле  вы  расстанетесь  с  нею  -
прежней. Но обретете новую. Не думаю, что вы прогадаете. К тому же... - он
приобнимает чернокудрую пери, наклонившую над его бокалом амфору с  вином.
- Я не дьявол. Я даже не бог. Это вы станете богом  -  там,  куда  мы  вас
отправим. Поверьте: с тем капиталом, что вы  здесь  наживете,  богом  быть
легко. Проще простого. Карай да милуй, у тебя сила,  тебе  и  вся  власть.
Такой соблазн! Как удержаться?..
     Властным, грубым движением он распахивает прозрачные одеяния на груди
красавицы. Та замирает, грациозно изогнув стан, не завершив движения. И  я
тоже... Ратмир  сдвигает  шторку,  упрятанную  между  белоснежных  персей,
извлекает оттуда продолговатую коробочку с циферблатом и экраном. Небрежно
тычет пальцем в сенсоры.
     - Отбой темпорального дежурства, -  говорит  он,  поднеся  коробку  к
лицу. - Сорохтин согласен...

                                    7

     Мерзость. Невероятная, немыслимая,  первобытная  мерзость.  Огромный,
жирный, белесый, сочащийся слизью червяк. Нет, скорее мокрица -  кольчатое
туловище трепетало на  десятках  коротких  сильных  лап.  Выпуклые  слепые
бельма,   над   которыми   предвкушающе   подрагивали   розовые,   как   у
консервированного краба  с  рекламы  антисоветского  журнала,  суставчатые
клешни.
     А у меня - ничего. Кроме голых изодранных  рук  и  голых  же  ног.  И
всего, что досталось мне от матушки-природы, тоже голого.
     Плоская сомовья башка - не меньше метра от глаза  до  глаза  -  чутко
развернулась ко мне. Видно, унюхала свежую кровь. На жвалах  болтались  не
то слюни, не то сопли... "Яд, -  отозвался  мой  незнаемый  гид  по  этому
фантастическому миру.  -  Клешней  тоже  следует  остерегаться  -  трупная
отрава".  Напрочь  теряя  голову,  я  метнул  обломок  в  гадину.   Клешни
вскинулись и хрустко клацнули. Горбыль распался на две неравные половинки.
Я попятился. Тварь, цокая кривыми, как турецкие ятаганчики,  коготками  на
лапах, прытко засеменила следом.
     Нагнувшись, я сгреб пригоршню щебня  и  швырнул  ей  в  харю.  Дробно
застучало,  как  по   жестяному  листу.   "Топчусь,  топчусь   по  гаревой
дорожке..." -  в  беспамятстве  бормотал  я,  рыская  взглядом  в  поисках
чего-либо подходящего для обороны и ничего, ну ничегошеньки не находя.  Мы
обогнули руины алтаря, двинули на второй круг. "А гвинеец Сэм  Брук..."  Я
споткнулся.  Не  хватало  еще  полететь  кубарем,  трахнуться   башкой   и
отключиться.  А  может  быть,  это  -  избавление?   Обеспамятеть   и   не
чувствовать, как эта сволочь нежно куснет за мягкое, ничем не  защищенное,
впрыснет сколько нужно яду и начнет, смакуя, отщипывать по кусочку...
     Что-то звякнуло о камень позади меня. "Обернуться? Но как раз в  этот
миг сволочь может прыгнуть - если она умеет прыгать. Вроде бы не умеет, но
не могу за то поручиться. Вдруг умеет? И только ждет, чтобы я отвлекся. Да
ведь она же не видит, отвлекся я или нет, она же слепая...  вроде  бы.  Но
надо же как-то узнать, что творится за моей спиной!" Я  обернулся.  Ничего
там не творилось.
     В десятке шагов от меня валялся кем-то невзначай оброненный  меч.  Из
великолепно обработанного  металла,  отливающего  голубизной.  Похожий  на
полутораметровую, с фигурной рукоятью под две ладони,  опасную  бритву.  И
такой же острый.
     "Оброненный!  Тоже  придумал!   Кто   его   тебе   здесь   обронит?..
Подброшенный - так будет правильно. Все ясно,  как  божий  день.  Из  меня
делают гладиатора. Это - арена. Гладиаторы не  всегда  пластались  друг  с
другом. Иногда на  них  спускали  диких  зверей.  На  меня,  за  неимением
приличного  льва  или,  там,  крокодила,  науськали  гигантскую   пещерную
мокрицу.  Насытились  зрелищем  моего  страха,  а  теперь  из  сострадания
швырнули мне меч. Хотят поглядеть, каков я в работе. За оружие спасибо, но
зрелища обещать не могу. Устал..."
     Я в прыжке дотянулся до меча, подхватил его - рукоять так и прильнула
к ладоням, словно век того дожидалась! - упал на колено. Ползучая  пакость
уже набегала на меня, атакующе  вскидывая  головогрудь  и  потому  делаясь
похожей на разозленную кобру. И в то же время становясь  особенно  удобной
мишенью для удара "муадалбейм" - из саги о  Кухулине...  Не  было  у  меня
времени поразмыслить над тем, откуда я знаю, что именно удобнее всего  для
поражения мокрицы, а что нет, как выполняется этот  самый  "муадалбейм"  и
почему с мечом я ощущаю себя гораздо увереннее, нежели без меча.  Хотя  ни
разу в жизни - насколько мне известно - не имел  дела  ни  с  каким  видом
оружия... Тело уже раскручивалось, как  высвободившаяся  часовая  пружина,
лезвие меча-бритвы со змеиным шипом резало воздух,  не  встречая  преграды
входило в самую середку головогруди с правой стороны и так же без задержки
выходило с левой, а ядовитые клешни бестолково стригли пустоту и вместе  с
отмахнутой напрочь башкой рушились наземь...
     Теперь было самое время срывать аплодисменты. Я стоял над корчащимися
обрубками, опустив заляпанный белесой дрянью меч, в максимально горделивой
для голого мужика позе, и ждал.
     В темном проходе полыхнуло факельное пламя.
     И кликуши в балахонах, и латники, на сей раз числом не менее  десятка
- все были тут. Молча взирали  на  меня  светящимися  глазами.  Близко  не
подступались - ожидали, что, обзаведясь оружием, начну сводить счеты. И за
стрелу, выхватившую меня  из  трамвая  прямо  на  Воплощение.  И  за  само
Воплощение с колотьем раскаленными гвоздями. Но я не двигался с места.
     Выждав  подобающую  паузу,  вперед  выступил  император   Луолруйгюнр
Первый, Солнцеликий.
     Я узнал, что он - император и как звучат его имя и титул, едва только
этот человек откинул капюшон и обратил ко мне мертвенно-бледное  вытянутое
лицо с тонкими синеватыми губами, клювастым  носом  и  запавшими  сияющими
глазищами, в  обрамлении  спутанных  бесцветных  прядей.  Солнцеликий  был
альбиносом. Требовалось немало фантазии,  чтобы  угадать:  этой  мумии  не
тысяча лет, как думалось на первый взгляд, а три десятка с  половиной.  То
есть мы с ним были ровесники.
     Губы  императора  беззвучно  шевельнулись,  обтянутая  полупрозрачной
кожей длань слабо трепыхнулась в моем направлении.
     - Ты, кто восстал из мертвых! - услышал я. Голос шел из толпы жрецов.
- Воистину ты великий воин. Но перед тобой - император...
     Разумеется, было сказано: "Перед тобой  -  Йуйрзеогр".  Что  означало
примерно следующее: "властно  попирающий  твердь".  В  свою  очередь,  под
"твердью" подразумевалось вовсе не то, на чем крепятся звезды, как в нашем
     Священном     писании,     а     собственно     материк     и     все
административно-территориальные единицы, на  нем  расположенные.  Впрочем,
внешние колонии тоже входили в это понятие.  Так  что  термин  "император"
годился вполне - и по созвучию и по смыслу.
     И снова я знал, как поступить.  От  меня  требовалась  простая  вещь:
повергнуть свой меч к босым ступням властелина. Конечно, еще проще,  да  и
естественнее с позиций диалектического материализма, было отослать всю эту
брагу к чертям собачьим. Но неведомыми силами мне была  предписана  вполне
определенная роль в этом балагане. И, чтобы  сохранить  надежду  до  конца
разобраться в происходящем, а потом и, Бог даст,  выкарабкаться  отсюда  в
мое родное время и место - замызганный трамвай на исходе  двадцатого  века
нашей эры - я должен был сыграть ее с блеском.
     Меч со звоном полетел к ногам императора.
     Луолруйгюнр снова прошелестел что-то невнятное.
     - Император осеняет тебя  своей  милостью  и  предлагает  службу.  Он
желает вверить тебе свое благополучие, пока боги не заберут его в небесные
чертоги.
     "Смотря какой положат оклад", - вертелось на шкодливом моем языке.
     - Воля императора - воля богов, - сказал я вслух.
     Мне протянули серый груботканый плащ, дабы  я  мог  прикрыть  наконец
свой срам. Теперь я познал многое о власяницах  религиозных  фанатиков  и,
пожалуй, о терновых венцах - ибо плащ был снабжен капюшоном...
     Увязывая вокруг талии веревку, заменявшую пояс, краем глаза я  уловил
неприметное движение рук ближайшего к императору черного латника.
     Меч сам прыгнул ко мне в руки!
     - Остановись, - впервые различил  я  голос  Луолруйгюнра.  Голос  как
голос, чуть хрипловатый. Не привычный к натужному ору. Уверенный, что  при
любых обстоятельствах он будет услышан. - Мой брат Элмайенруд пошутил.
     "Хороши  шуточки,  -  подумал  я,  опуская  занесенный  над   головой
присевшего латника меч. - Шутник хренов! Еще  чуть-чуть,  и  у  императора
стало бы две половинки одного брата... А  на  шутку-то  все  это  походило
очень слабо. Но мне ли судить о здешнем юморе?"
     - Назови свое имя, - сказал император. - Я хочу знать, как обращаться
к верному псу.
     Я стиснул зубы. Нужно было стерпеть.  Проглотить  как  должное.  И  в
самом деле: теперь он хозяин. Если ему приятнее  считать  меня  сторожевой
собакой - пусть. Только бы не пинал.
     - Меня зовут Змиулан, - сказал я. - И я никому не пес. Ни  живому  ни
мертвому. Ни в одном из подлунных миров.

                                    8

     ...и вот душа моя запродана дьяволу.  "Предался  я  духу,  посланному
мне, именующемуся Мефистофелем, слуге адского князя в странах  востока,  и
избрал его, чтобы он меня к такому делу приготовил и  научил".  История  о
докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике. Напечатано  во
Франкфурте-на-Майне Иоганном Шписом в 1587 году. Ничего нового с  тех  пор
на сей счет в мире не выдумано.
     Сходства между врагом рода человеческого и моим хлебосольным хозяином
столько же, как между мною и папой Римским. Ратмир огромен, громогласен  и
велеречив. Не то что хромоты - вообще никаких  физических  изъянов.  Любит
посмеяться, особенно надо мной и моими предрассудками.  Зато  ни  разу  не
довелось мне увидеть его в сильном раздражении, наипаче в гневе.  Полагаю,
зрелище не для впечатлительных натур.
     Имеет место и дьяволица. Имя ей Нуна, от роду лет не более двадцати с
непродолжительным  хвостиком.  Белобрысая,  остроносая  и   загорелая   до
неприличия. Повсеместно. Обожает являться в чрезвычайно  открытых  нарядах
безо  всяких  там  застежек  либо  пуговиц,  демонстрируя  окружающим  все
достопримечательности своей фигуры. Не признает ни лифчиков, ни  трусиков.
При всем этом держит себя строго, даже высокомерно. Не то я заблуждаюсь  в
оценках ее возраста, не то она вундеркиндочка.  Ратмир  отрекомендовал  ее
мне как: а) коллегу, сиречь историка; б) крупного специалиста по  древнему
миру; в) знатока обычаев и  традиций  империи  Опайлзигг.  Именно  на  эту
империю простирается сфера жизненных интересов  департамента,  которому  я
отныне служу верой и правдой. Кто-нибудь слышал о  такой?  Лично  я  -  ни
разу.
     Мы проводим время в беседах за круглым столом.  Он  в  прямом  смысле
круглый,  поверхность  его  обычно  налита  морозно-сизым  перламутром   и
мерцает. Едва начинается работа, как сквозь перламутр проступает, обретает
цвет и объем карта в необходимом масштабе, с мельчайшими  топографическими
подробностями. Мне чудится, что  города,  обозначенные  на  карте,  живут,
мигают огнями, а мое обоняние улавливает дым гончарен  и  кузниц.  Поэтому
немного жутковато, когда в такой город внезапно с силой  упирается  мощный
волосатый палец Ратмира либо даже изящный  ноготок  Нуны.  В  эти  моменты
жители города должны видеть небесные знамения и в  панике  хорониться  кто
куда.
     - Не забывай, что это двадцать пятый век до  нашей  эры!  -  грохочет
Ратмир, тыча пальцем в карту. - Еще не узаконен фараонский титул, правда -
Хуфу уже построил  свою  пирамиду.  Саргон  Древний  еще  не  родился,  но
Гильгамеш давно умер и обратился в эпос.  Что  еще...  Культура  Яншао  на
берегах  Хуанхэ.  Хараппская  городская  цивилизация  в  долине  Инда.  По
европейским просторам рыскают грязные дикари-каннибалы...
     - Так уж и дикари! - Нуна потешно морщит носик. - Те  же  сунгирцы  -
вполне приличные ребята. Ничего, что в шкурах,  зато  какие  статуэтки  из
мамонтового бивня они резали!  И  это  -  двадцать  семь  тысяч  лет  тому
назад... Помнишь ту девочку, с дротиком? Голубые глазищи, рот до ушей, нос
картофелинкой -  типичная  русская  красавица.  А  фатьяновцы?  Строители,
металлурги, овцеводы... Ведь они были современниками империи! А созидатели
Стоунхенджа?
     - Вот такие плечи и вот такие челюсти, - увлекается Ратмир. -  А  как
они любили своих женщин! А как  они  обходились  со  своими  врагами!..  И
однако же, не  знаю,  как  Нуны,  -  спохватывается  он,  заметив  пламень
профессионального интереса в моих глазах, - а вот нас с тобой, славян, как
этноса, и в проекте не существует...
     -  ...а  шустрые  зигган  уже   помазали   на   царствие   самодержца
Луолруйгюнра Первого, Солнцеликого, - вворачиваю я.  -  Где  вы  разыскали
этот замечательный анахронизм?
     - Что вас смущает? - хмурится Нуна. -  То,  что  мы  называем  данную
политическую организацию империей, а Луолруйгюнра -  императором?  Это  же
условность! И менее одиозно, нежели "деспот". Нужно было  ввести  какое-то
обозначение...
     - Империям по штату полагаются колонии, - продолжаю я.
     - А они есть, - уверяет Ратмир. -  Зигган  уже  сплавали  в  Китай  и
Африку. Побывали в Австралии, но  не  нашли  там  ничего  примечательного,
кроме кенгуру и новозеландских  моа.  Каковыми  и  украсили  императорский
зверинец. Привезли было гигантского сумчатого муравьеда, но тот  сдох  без
приплода, а что касается моа, так ты их сам увидишь.
     - Между прочим, в стольном граде Лунлурдзамвил проживает около сорока
тысяч народу, - прибавляет Нуна. - По  тамошним  временам  это  не  просто
город. Мегаполис!
     - "Саратов-12"! - поддакиваю я.
     - А в Йолрни, столице южной провинции Олмэрдзабал, не менее  тридцати
тысяч, - упрямо продолжает Нуна. -  Имперская  почта  доходила  до  границ
материка за пять  суток.  Потому  что  были  прекрасные  каменные  дороги,
отличные скороходы...
     -  ...и  закон,  предписывавший  за  нерадение  безжалостно   усекать
"украшения мужского чрева", - посмеивается Ратмир.
     - Очень мудрый правитель этот ваш Луол... гюйнрю... - замечаю я. -  У
меня в Ельниках - такой у нас райцентр - друг живет. Ко всяким  праздникам
он шлет мне открытки.  Триста  километров,  постоянное  железнодорожное  и
авиационное сообщение. Глядишь, недели через полторы добредают. Нам бы тот
закон! Да только в наше время почта - женское занятие.
     - Ельники, - бормочет Нуна. - Это не там ли в две тысячи  пятом  году
нашей эры...
     - Там, там, - бесцеремонно обрывает ее Ратмир. - Но  к  делу  это  не
относится.
     Нуна  производит  над  картой  легкий  всплеск  ладошкой,  и  масштаб
укрупняется настолько,  что  различимы  отдельные  дома.  -  Императорский
дворец Эйолияме, - показывает она, наклоняясь  над  столом.  Я  с  усилием
отрываю взгляд с выпрыгнувших на волю ее смуглых  острых  грудей  и  отдаю
внимание  карте.  -  Гранит,  отделка  мрамором.  Колоннады   и   террасы.
Восемьдесят две комнаты и залы. Общая площадь  первого  этажа  -  двадцать
гектаров.
     - А есть и второй этаж?
     - Есть. Под землей. Лабиринт Эйолудзугг. Разветвленная сеть  ходов  и
помещений, большая часть из которых - тайники.  Должны  быть  сообщения  с
заброшенными каменоломнями. К моменту воцарения Луолруйгюнра точная  карта
лабиринта утрачена,  и  никто  до  конца  не  знает  всех  его  закоулков.
Естественно, об  Эйолудзугг  ходят  мрачные  легенды.  Вампиры,  чудовища.
Ночная Страна Рбэдуйдвур, Черное Воинство  со  своим  императором  Бюйузуо
Многоруким...
     - А минотавра они там не пасут?
     -  Пожалуй,  нет,  -  говорит  Ратмир.  -  Во  всяком  случае,   твои
предшественники ничего о том не докладывали. А вот байка о  Бюйузуо  имеет
реальные основания. Видишь ли, Славик, флора  и  фауна  Опайлзигг  в  силу
изначальной изолированности материка весьма необычна. Многие биологические
формы, давно вымершие  на  больших  континентах,  здесь  уцелели.  Скажем,
Австралия  уберегла  своих  сумчатых.  Опайлзигг  же  оказалась  последним
прибежищем древних гигантских хелицерат. Главным образом тупиковые  ветви.
По понятным причинам совершенно неведомые вашей науке.
     - А кто это - хелицераты?
     - Узкий специалист, - печально кивает лысиной Ратмир.  -  Познания  в
биологии на уровне так называемой средней школы. То есть никаких.
     - Вот этого не надо! - протестую я. - Не пытайтесь  сделать  из  меня
святого Георгия. Мне была предложена  работа,  обещаны  впечатления,  и  я
согласился работать, а не совершать подвиги. Если речь идет о каких-нибудь
драконах...
     - Какие драконы?! - строит невинные  глазки  Ратмир.  -  Я,  конечно,
принимаю во внимание твое крайнее невежество  в  естественных  науках,  но
даже ты обязан знать,  что  драконы,  сиречь  динозавры,  вымерли  оч-чень
давно.
     - А эти ваши... хелицераты, однако же, не вымерли!
     - Не вымерли, - с готовностью  подтверждает  плешивый  злыдень.  -  И
поныне процветают. Правда, измельчали. Так это характерно для всех  скотов
и птиц небесных, и зверей полевых. Разница лишь в том, что  одни  мельчают
физически, а другие духовно.
     - Да мать же вашу!..
     - Ну вот что! - сердится Нуна. - Эту  гадость  обсуждайте  без  меня.
Терпеть не могу хелицерат. И времени на них у меня совершенно нет.
     - Тем более что по зигганскому биоценозу у нас отдельный спецкурс,  -
соглашается Ратмир. - Продолжай, Нуна.
     - Императорские покои вот здесь, - острый ноготок  упирается  в  план
первого этажа. - Охраняются полком специально  обученных  воинов-юруйагов,
набранных из побочных ветвей правящей династии.  Дети  наложниц,  внуки  и
правнуки предшественников Луолруйгюнра. Их казарма - в  одном  из  обжитых
помещений лабиринта.
     - А ты поселишься тут,  -  говорит  мне  Ратмир.  -  По  соседству  с
императором.  Каждый  день  будешь  первым  встречать  его   и   последним
провожать. И стоять в  изголовье,  когда  он  сочтет  удобным  для  своего
величия  снизойти  до  утех  с   наложницей.   Должность   императрицы   в
политической иерархии Опайлзигг не предусмотрена. Да и сам институт  брака
и семьи практически отсутствует.
     - Что-то я смутно представляю свое положение в этой вашей иерархии, -
бормочу я озадаченно.
     - Оно будет высоким, - заверяет меня Ратмир. - Оч-чень высоким!
     - Если рассматривать духовную  и  социальную  иерархии  раздельно,  -
говорит Нуна, - то в социальной вы будете вторым человеком в империи.
     - А почему не в духовной? Всю жизнь мечтал быть верховным  жрецом,  и
нате вам!
     Нуна глядит на меня с укором. Она еще не привыкла к моим  выкрутасам.
Не понимает, глупышка, как можно так безалаберно относиться к делу всей ее
жизни. Невдомек ей, дурешке, что не могу я воспринимать  всерьез  всю  эту
затею!
     - Напрасно, - ухмыляется Ратмир. - Еще можно поспорить,  чье  влияние
на императора сильнее. Он же старый вояка, сам в молодости водил полки  на
бунтовщиков. Нет для души его музыки милее, чем хруст разрубаемых  костей.
А зигганские мечи рубят не то что кость - пушинку на лету. К  счастью  для
остального человечества секрет их изготовления канул в Лету.
     - Вы хотите сказать, что мне придется  кого-то  рубить  этими  самыми
зигганскими мечами?!
     - И весьма часто.  Из  провинции  беспрестанно  шлют  наемных  убийц.
Юруйаги ни с того ни с сего выставляют претензии на престол. Да мало ли...
Было бы странно, если бы императорский телохранитель оказался чистоплюем и
белоручкой...

                                    9

     Среди ночи  я  услышал  шаги  в  императорских  покоях  и  тотчас  же
проснулся. Бормоча под нос по-русски: "Лунатик чертов", накинул  на  голое
тело панцирь из  кожи  бегемота,  нашарил  в  изголовье  меч  и  осторожно
выглянул  из  своей  ниши.  Солнцеликий  нагишом  мотался   по   огромному
пустынному помещению, шлепая босыми  ступнями  и  обхватив  себя  длинными
жилистыми конечностями. Седые космы стояли дыбом.
     - Они здесь... - бормотал император. - Они рядом... входят...
     - Змиулан тоже рядом, - отозвался я из закутка.
     - Мне приснилось, что я обратился в безумного  вургра,  -  зашелестел
он. - Вургры не спят по ночам. Для них это время охоты. Видит Йунри, и  из
меня хотят сделать вургра...
     - Императору ничто не грозит. Пока я жив.
     - Знаю. Для начала они должны убить тебя.  А  может  быть,  им  проще
обратить тебя в вургра, и ты сам набросишься на меня во время сна?
     - Император забыл. Мое тело можно уничтожить. Но меня  нельзя  убить.
Потому что я не принадлежу этому миру. Душа моя осталась  в  Земле  Теней.
Эрруйем ждет меня на своем престоле. Я не могу быть вургром, потому что  у
меня нет души.
     Это  был  предрассудок,  и  он  хоть  как-то  выручал  меня  в  наших
полуночных дискуссиях о бренности существования. Считалось, что  вургры  -
так здесь называли вампиров - сбывают свою душу в обмен на  богатство  или
колдовское могущество гигантским подземным паукам вауу, а  когда  приходит
время рассчитаться, те не всегда утаскивают жертву в  логово.  Иногда  они
обрекают ее на вечные муки голода, ибо вургр не  насыщается  ничем,  кроме
человечьей крови. Ниллгану, по понятной причине, торговать  нечем,  и  для
скупщиков душ он интереса не представляет. Такой вот "Фауст" по-зиггански.
До Мефистофеля здесь еще не додумались,  прочая  же  нечисть  была  вполне
материальна. Все эти вауу, уэггды, эуйбуа и иже с ними даны  были  жителям
империи в ощущениях, как правило - чрезвычайно неприятных.
     Эуйбуа - та тварь,  которую  я  уложил  в  ходе  ритуала  Воплощения.
Переживший свою эпоху сухопутный трилобит-мутант. А третьего дня я  видел,
как из колодца вытаскивали дохлого вауу.  Он  уже  начинал  разлагаться  и
смердеть,  а  воду  отравил  своим  ядом  на  вечные  времена.  Скрюченные
мускулистые  лапы.  Брюхо  -  одрябший  мохнатый  мешок.  Вроде  тех,  что
доводилось мне, отбываючи непременную трудповинность на картофельных нивах
подшефного совхоза, вдвоем с напарником с размаху, иной раз  -  со  второй
попытки, метать в кузов прицепа. В прежнем, потустороннем бытии...
     Вургры  тоже  не  были  отвлеченным  понятием,  этакой   страшноватой
быличкой. Один из них, во плоти, с неделю бродил вокруг дворца,  ускользая
от ночных дозоров, устроенных юруйагами. И в напоминание о себе  и  словно
бы в издевку над усердием доблестного Элмайенруда  оставлял  то  в  задней
арке, то в сточной канаве обескровленные тела жертв. Допрошенные  очевидцы
клятвенно утверждали, что вургр был ростом со  сторожевую  башню,  о  двух
головах и четырех руках, и что не будет ему успокоения, пока не  насытится
он из яремной вены Солнцеликого.
     Император дрейфил. Он не верил, что я сумею защитить его своим мечом.
Юруйагам же он не верил никогда.
     - Пусть император прикажет... - сказал я угрюмо.
     - Ты не можешь оставить меня одного в  этом  змеюшнике!  -  всхлипнул
Луолруйгюнр. - Меня зарежут, как козу. И ты, не исполнивший  обета,  вечно
будешь пить кипящую смолу в Земле Теней.
     - Тогда пусть император спит до утра. Днем вургр ему  не  страшен.  А
ночью вургру страшен я.
     - Это верно. Вургры боятся ниллганов. Почему? И вы, и они - бездушны.
И вы, и они обречены служить своим хозяевам.  Все  же  непонятно,  клянусь
чревом Мбиргга. Запах, что ли, у вас другой или кровь неживая?.. Послушай,
Змиулан, - император опрокинулся на просторное ложе и завернулся в  грубое
покрывало из волчьей шерсти. - Расскажи мне о своих войнах. Я люблю...
     "Что ему здесь наплели мои предшественники?"
     - Я не стану делать этого. Услышав о моих войнах, император  навсегда
утратит сон. Это будет пострашнее всех вургров империи, вместе взятых.
     - Ничего. Меня уже не мучат  кошмары  от  рассказов  о  жидком  огне,
который ничем не погасить, или  железной  гальке,  выдирающей  у  человека
внутренности.
     "Вояка, - подумал я. - Ни черта-то ты не  знаешь.  Про  Чернобыль,  к
примеру. Когда свои гробят своих, не врагов даже, а просто мирных  жителей
в округе, сотнями и тыщами, безо всякой там войны. Да  что  там,  ты  ведь
паршивенького взрыва учебной гранаты ни разу не видал, вот что  смешно!  А
посади  тебя   возле   телевизора   воскресным   утречком,   когда   гонят
военно-патриотическую туфту типа "Служу Советскому Союзу", а крутани  тебе
какую-нибудь самодовольную,  и  оттого  относительно  безобидную  залипуху
вроде "Освобождения" - при  всем  том,  что  правда  о  наших  войнах  еще
ужаснее, настолько ужаснее, что ни один режиссер ее еще не отснял, ни один
писатель не описал!.."
     - Видит Йунри, ты не любишь воевать, - сказал император презрительно.
     - Это правда.
     - Как же ты собираешься охранять меня?
     - Я постараюсь делать это не убивая.
     - Ты хочешь излечить бегемота от запора, - хмыкнул Луолруйгюнр,  -  и
не замараться в дерьме.
     - Хочу, - подтвердил я мрачно.

                                    10

     ...я  поселился  в  будущем.  Моя  скромная  трехкомнатная  квартирка
затеряна на девяносто шестом этаже "Саратова-12". Этаж в  новом  смысле  -
целый жилой микрорайон с улицами,  площадями  и  транспортными  артериями.
Проклятье, прежние понятия никуда не годятся. Потому  что  улицы  -  всего
лишь пешеходные промежутки между сотами этого необъятного улья. Площади  -
пешеходные    же    пространства,    благоустроенные     для     приятного
времяпровождения, с буйной зеленью и фонтанами. Надо сказать, что нет и  в
помине каких-либо названий в честь выдающихся  деятелей  и  знаменательных
дат. Вероятно, в один  прекрасный  момент  рассудительным  нашим  потомкам
обрыдло срывать одни таблички, дабы тотчас же нацепить  другие.  А  героев
античности явно недостаточно для такого количества именуемых  объектов.  В
конце концов, и восстание  Спартака  могло  внезапно  получить  совершенно
уничтожающую идеологическую  оценку...  Различают  по  номерам.  Иногда  в
разговорах используются безобидные описательные  характеристики:  Широкая,
Зеленая, Открытая. Что же касается упомянутых мною  транспортных  артерий,
то  это  достаточно  просторные,  звуконепроницаемые  бетонные  трубы,  по
которым ползут, катят или  несутся  грузовые  механизмы,  по  преимуществу
автоматы. Людей на моем этаже негусто. Может быть, это связано с тем,  что
значительную   часть   помещений   здесь   занимает   Центр   темпоральных
экспериментов, одной из лабораторий которого руководит Ратмир, а я  состою
в ней на правах  внештатного  сотрудника.  Либо  же  безлюдье  обусловлено
радикальным решением, наконец, жилищной проблемы.  То  есть,  в  одночасье
строители научились быстро и  добротно  строить,  города  резко  рванулись
ввысь, и жилья стало невпроворот. Еще вариант: народу надоело рожать, даже
узбекам и неграм. Скажем,  сгинул  неведомо  куда  интерес  к  сексуальной
проблематике. Потому-то девицы и разгуливают, светя грудями и попками, без
опаски быть внезапно  оттраханными  в  темном  углу...  Впрочем,  это  мои
домыслы, и я пока питаю надежду разобраться в данном вопросе.
     Пока. Ибо времени не хватает ни на что. При всем том, что подавляющую
массу материала я усваиваю через гипнопедию.
     Ты входишь в глухую, тускло освещенную камеру, залезаешь  в  глубокое
кресло со всякими приспособами - чтобы ненароком  не  выпасть  -  напротив
овального экрана, похожего на выпученный глаз судака. Вдвигаешь в щель под
экраном крохотную дискетку в прозрачном конверте.  Возникает  пульсирующий
свет,  в  уши  вливается  вяжущий  белый  шум,  и  спустя  мгновение  тебе
мерещится, что мигает само пространство. Твоя  воля  смята,  сопротивление
подавлено, ты  отрубаешься.  И  во  время  этого  транса,  который  длится
полчаса, не дольше, в твои  мозги  на  свободные  от  полезной  информации
извилины, каковых  всегда  в  избытке,  вваливают  концентрированную  базу
знаний по избранному предмету. Со всеми необходимыми навыками,  вплоть  до
условных рефлексов и мышечных реакций...
     Всякий раз,  переступая  порог  гипнокамеры,  я  испытываю  смешанное
чувство восторга  и  страха.  Нет,  не  оттого,  что  невзначай  перепутаю
дискетки и сделаюсь выдающимся специалистом по  хелицератам  -  кстати,  о
реликтовых хелицератах империи Опайлзигг  я  знаю  предостаточно,  сколько
вообще должен знать сотрудник лаборатории. Или прекрасным гастрономом, при
моей-то извечной ненависти ко всему, что связано с  кухней...  Просто  мне
кажется, что никому и ничего не стоит затереть мою собственную личность  и
заменить ее на новую. Хотя бы оттого, что я, Сорохтин  Вячеслав  Иванович,
стихийный пацифист и  непротивленец  злу  насилием  толстовско-гандийского
толка, ну никак не гожусь на должность телохранителя императорской  особы.
То есть полная профнепригодность.  А  здесь  возжелали  вылепить  из  меня
безжалостного, умелого головореза. И поэтому  я  опасаюсь  пропустить  тот
момент, когда из гипнокамеры вместо  меня  выйдет  кто-то  другой  в  моем
обличье. А может быть, это происходит после каждого сеанса. Частица  моего
неповторимого "Я" бесцеремонно исторгается прочь, а на ее место  незаметно
-  а  оно   и  должно   быть   незаметно!   -   подсаживается   чужеродный
трансплантат...
     Я как-то спросил об этом Ратмира впрямую, в лоб. Он был возмущен моим
недоверием. Он махал на меня ручищами и орал  -  доброй  половины  слов  я
попросту не понял. Он вывалил на стол кучу  документов.  Я  же  у  них  не
первый из моего времени.  И  почему  для  целей  своего  эксперимента  они
дергают именно нас, еще предстоит выяснить. Надеюсь,  снова  надеюсь,  что
предстоит... Из документов явствовало, что-де все без исключения резиденты
не  претерпели  сколько-нибудь  значительных  модификаций  личности  и  по
возвращении домой благополучно живут прежней жизнью.
     Честно говоря, меня это не убедило. Ратмир и _д_о_л_ж_е_н_ был  орать
и потрясать лапами над моей головой.
     Потому что этого требует эксперимент. Им нужно заполучить меня  любой
ценой, чтобы за каким-то хреном зашвырнуть в  минус  двадцать  пятый  век.
Цель оправдывает средства. А документы можно подделать.
     После гипнопедии следуют семинары  по  только  что  вдутому  в  мозги
предмету. Цель - проверить закрепление и  осознание  материала.  И  потом,
иногда возникают вопросы, базой знаний не раскрытые. Кроме "мастера",  как
принято величать руководителя занятия, обычно присутствую один я.  Реже  -
еще несколько человек. Судя по болезненной - на фоне повсеместно загорелых
рож - бледности, мои современники. Между собой  практически  не  общаемся.
Диалоги  только  по  делу.  Хотя  в  пылу  полемики  отчужденность  как-то
стирается.  Но  семинар  заканчивается,  и  мы,   прохладно   простившись,
расходимся каждый в свою сторону. Ни имен, ни иных паспортных данных  друг
друга не ведаем. Обращение совершенно условное, как в  зоне  по  кликухам.
Впрочем, с обязательным  присовокуплением  "коллега".  Коллега  Гофмаршал,
коллега Авгур, коллега Змиулан. Последний - это я.  Никакого  сокровенного
смысла в свой псевдоним я не вкладывал. Ну разве что  незначительную  долю
пижонства. Когда встал об этом вопрос, я назвал Ратмиру наобум первое, что
всплыло в голове. Он последовательно отверг  несколько  моих  предложений,
ибо уже существовали резиденты с такими кличками. А  вот  Змиулана  у  них
покуда не было.  Так  я  стал  змеиным  царем  из  старославянских  мифов.
Вячеславом же Ивановичем, наипаче Славиком  я  остаюсь  только  для  самых
близких здесь - Ратмира и Нунки...

                                    11

     Да, я связан по рукам и  ногам  необходимостью  защищать  императора.
Хотя никто еще в моем присутствии не посягнул на  его  драгоценную  жизнь.
Если, разумеется, не принимать во внимание странную выходку Элмайенруда во
время Воплощения.
     И все же я придумал, как увеличить себе количество степеней свободы.
     Была  казнь.  Присутствовали   император   и   весь   двор.   Казнили
разбойников, и казнили страшно. Приводилась  в  исполнение  отвратительная
процедура медленного  раздавливания.  Приговоренного  распинали  на  земле
между кольями и неторопливо, на протяжении примерно  получаса,  накатывали
на него тяжкую каменную болванку, на манер асфальтового катка.  Начиная  с
ног. Обреченный вопил до срыва голосовых связок первые десять минут. Молил
о  пощаде,  изрыгал  проклятия,  сулил  награбленные  сокровища  из   всех
потаенных мест. Когда каток  доходил  до  таза,  крик  достигал  апогея  и
обрывался. Дальше из глотки вместе с кровью выхлестывал один лишь хрип...
     Полуголые зверовидные  палачи  уже  отскребли  от  брусчатки  останки
первой жертвы. Из деревянной клетки на происходящее тупо взирал  следующий
по очереди  душегуб.  Типичный  зигган  -  невысокий,  светлый  шатен,  со
скошенными книзу внешними уголками глаз. Что его отличало от членов  свиты
императора - так это нагота, грязь и неряшливая татуировка где ни  попадя.
От палачей же он был практически неотличим.
     Я вмешался. Подавил тошноту и потребовал:
     - Пусть Солнцеликий отдаст мне этих людей.
     - Какую казнь придумал  для  них  ниллган?  -  усмехаясь  осведомился
верховный жрец Дзеолл-Гуадз.
     Я не удостоил его ответом. Придав  своему  взгляду  твердости,  нагло
вперился в скучавшего императора. Ждал решения.
     - Пусть будет так, - лениво махнул тот царственной дланью. -  Сегодня
мой слух утомлен производимым шумом. В подземелье их...
     Палачи, низко приседая в знак покорности, суковатыми палками шуганули
пятерых разбойников из клетки. Гортанными окриками, как  скот,  погнали  к
разверстой пасти лабиринта.
     - Что ты задумал? - спросил Луолруйгюнр.
     Император изнемогал от зевоты. Эту ночь он провел  в  играх  с  тремя
наложницами сразу, что хотя бы на время отринуло от него мысли о вургре. Я
же, как лицо особо  приближенное,  принужден  был  стоять  в  изголовье  с
факелом и мечом. Вящей пытки  нельзя  и  выдумать.  Я  тоже  хотел  спать.
Вдобавок, у меня ныло  в  паху  -  пожалуй,  впервые  со  школьных  времен
возмужания... А теперь еще и позывало на рвоту.
     - Пусть император последует за мной,  -  сказал  я,  морщась.  Уловил
суетливое колебание в стане жрецов, гадателей и юруйагов. - Один.
     Разбойники сгрудились возле сырой каменной стены подземелья, куда  их
согнали  палачи.  Молча  стояли  плечом  к  плечу,  не   отойдя   еще   от
предсмертного ужаса. Я  ткнул  факелом  в  бородатую  рожу  ближнего.  Тот
встрепенулся, часто заморгал. Потом вдруг растопырил клешнястые пятерни и,
словно во сне, пошел на нас. Император попятился. Стиснув зубы,  я  свалил
злодея себе под ноги коротким ударом поддых. Пнул по разрисованным ребрам.
Перешагнул через него и не разворачиваясь вмазал другому, третьему...  Они
очнулись. Медленно  поднимались,  хлюпая  разбитыми  носами.  Готовы  были
воспринимать обращенную к ним речь.
     - Вы, шакальи ублюдки, - сказал я противным голосом. - Еще немного, и
каждый из вас обратился бы в размазню из говна и крови.
     - Это так,  -  пробухтел  первый,  выжидательно  сверля  меня  серыми
глазками-огоньками.
     - Но вы живы. И проживете ровно столько, сколько достанет  милости  к
вам у Солнцеликого.
     - Разве у Солнцеликого еще есть милость к таким, как мы?
     - Да, есть, - подтвердил я, покосившись на Луолруйгюнра. Тот  вскинул
острый подбородок, однако смолчал. - Но вы должны заплатить за нее.
     - Какую цену? У нас ничего не осталось. Если только жизнь...  но  кто
нам вернет эту безделицу? Мы - почти что мертвецы.
     - Верно. Вы и останетесь мертвецами.  Потому  что  души  ваши  отныне
принадлежат императору. И любой из вас должен  не  задумываясь  подставить
свое тело под меч или стрелу, что нацелены в Солнцеликого.
     - Пусть будет так, - захрипели они. -  Чего  уж...  лучше  смерть  от
меча, чем под давилкой...
     - Вы будете хранить императора днем и  ночью,  -  продолжал  я.  -  И
загрызете всякого, кто приблизится к нему без моего ведома.
     Головорезы размякли. Повалились наземь. Обливаясь  горючими  слезами,
поклялись лапами Мбиргга, что клыками  и  когтями  оборонят  Солнцеликого,
положат за него свою жизнь, ибо насрать им на эту  жизнь,  все  едино  она
досталась им по случаю, истрачена попусту и ни хрена не стоит,  но  терять
эту дрянь все ж таки жаль, и лучше  с  ней,  чем  без  нее...  Луолруйгюнр
взирал на пресмыкающихся у ног его архаровцев с подобающей гадливостью. Он
не видел в моем поступке ни малейшего толка.
     И напрасно. У него появилась альтернативная охрана - эмбонглы, "живые
мертвецы". Эти  негодяи,  воспылавшие  воистину  животной  преданностью  к
императору, стерегли его как зеницу ока. Не прошло и  трех  дней,  как  на
глазах оцепеневшей челяди они буквально растоптали наемного убийцу,  пусть
неумелого, но все же сумевшего обвести вокруг пальца юруйагов. Если только
те сами  не  подослали  его,  чтобы  испытать  новый  защитный  контур  на
прочность... Я даже не успел вынуть меч из-за пояса. Честно говоря,  и  не
торопился. Луолруйгюнр не произнес ни слова. Но я понял, что теперь-то  он
оценил мою дальновидность.
     Я обрел наконец возможность отлучаться из дворца. Мне дозарезу  нужно
было в город. Хотя бы потому, что я  до  сей  поры  не  удосужился  воочию
поглядеть на него - подлинный, живой город двадцать пятого века  до  нашей
эры.
     А еще меня занимал вургр.
     Он содержал стольный град Лунлурдзамвил в страхе. Прошедшей ночью  он
задрал пожилого гончара.  Соседи  выкопали  неглубокую  могилу  под  самым
порогом мастерской и без особенных проявлений печали зарыли  там  тело.  С
безродными покойниками тут не церемонились. Вдобавок,  возникала  надежда,
что дух гончара сладит с вургром  и  отпугнет  его  хотя  бы  от  рыночных
кварталов. На тот случай, если мертвец проявит себя настоящим  мужчиной  и
вызовет своего убийцу на бой, в могилу бросили самый  большой  нож,  какой
сыскался в мастерской. Прочее добро  беззастенчиво  разграбили.  Никто  не
протестовал. Правда, у гончара оставалась дочь, но удел зигганской женщины
- быть бессловесной машиной для продолжения рода.
     Девушка была прелестна. Светлые волосы крупными прядями струились  по
обнаженным покатым плечам. Смуглые тонкие руки спокойно лежали на коленях,
обтянутых подолом сложного одеяния из грубой ткани со множеством  застежек
и ремешков. Она безучастно сидела в углу лавки, по которой гиенами рыскали
соседи, и ждала, когда кто-нибудь польстится на нее. Но таких не  было:  у
зигган  своеобразные  понятия  о  полезности  вещей.  Никому  не  хотелось
громоздить себе на шею лишний хомут.
     Я, неузнанный под серым  жреческим  балахоном,  вошел  в  мастерскую.
Огибая груды черепков и распихивая мазуриков, судачивших о  том,  на  кого
падет выбор вургра этой ночью, приблизился к девушке. Она подняла глаза  -
в них со всей силой полыхнул свет надежды.  Я  откинул  капюшон...  Сияние
угасло, скрылось под опустившимися веками.
     - Как твое имя? - спросил я.
     - Оанууг, - ответила она равнодушно.
     Губы ее шевелились. Я прислушался: девушка шептала не то  заклинание,
не то молитву. Быть может, сейчас же ею сочиненную.
     Вне всяких сомнений, она видела вургра, как меня. Знала:  этой  ночью
он придет за ней,  чтобы  докончить  прерванную  трапезу.  И  никто,  даже
зарытый под порогом отец, ей не защита.

                                    12

     "О том, что было в самом начале.
     Никто не знает, откуда пришел Мбиргг или Паук Бездны, Вауу-Гзоннг. Но
он пришел из Прежнего Мира. Никто не знает, что за мир был  прежде  и  как
случилось, что он уступил место нашему миру.  Но  Прежний  Мир  сгинул,  а
Мбиргг уцелел.
     Когда воды Прежнего Мира сплелись с его огнем, а глина его обратилась
в прах и рассеялась, не стало ничего, в чем могла бы найти опору нога.  Но
это был не воздух, не была вода, не был огонь,  не  была  глина.  Это  был
Эйоруон - смешение воздуха, воды, огня и глины воедино.  И  только  Мбиргг
мог дышать Эйоруоном, есть его и пить его, не умирая от этого.
     Но даже Паук Бездны не находил в Эйоруоне опоры  своим  ногам.  И  он
падал тысячу тысяч лет, размышляя над тем, как ему поступить.  Ибо  Мбиргг
был наделен разумом, чего не скажешь о потомках его, вауу, как не  скажешь
того и о многих людях, населяющих этот мир.
     Ничто не отвлекало Паука Бездны от размышлений, ибо свет и тьма также
растворились в Эйоруоне. А значит, не стало ни дня,  ни  ночи,  ни  самого
времени. Мбиргг же узнал, что лет его падения была  тысяча  тысяч,  потому
что сердце его совершало удар один раз в год. И таких ударов  была  тысяча
тысяч.
     Когда же сердце Мбиргга совершило один удар сверх  отмеренного  срока
падения, Паук Бездны придумал, как ему поступить.  И  он  сделал  то,  что
делал и в Прежнем Мире, что делают и  по  сей  день  маленькие  вауу-амэо,
живущие под крышами домов этого мира. Он стал ткать паутину,  чтобы  можно
было передвигаться в Эйоруоне из одного конца в другой.
     Теперь о паутине Мбиргга.
     Мбиргг ткал свою паутину еще тысячу тысяч лет. И  когда  он  закончил
работу, то назвал паутину Йоане - Опора. Потому что отныне  он  мог  найти
опору своим ногам и передвигаться в Эйоруоне куда ему заблагорассудится. И
не беда, что и сам он продолжал вечное падение, и Йоане  падала  вместе  с
ним сквозь Эйоруон. Зато  теперь  Мбиргг  мог  освободить  свой  разум  от
размышлений о бесконечности. Ибо  нет  ничего  в  этом  мире,  что  бы  не
совершало вечное падение сквозь бесконечность Эйоруона. Но  размышления  о
бесконечности - пустое занятие, способное привести лишь к безумию.
     Так как  Мбиргг,  творя  Опору,  ел  Эйоруон,  пил  Эйоруон  и  дышал
Эйоруоном, то и Йоане была соткана из Эйоруона. Ибо  в  ту  пору  не  было
иного, из чего можно было бы соорудить Опору.
     Там, где нити Опоры пересекались, возобладал огонь.  И  он  вспыхнул,
чтобы рассеять небытие Эйоруона. Так в этот мир вернулись свет и тьма, ибо
можно сказать "темно", лишь когда гаснет свет, и можно  сказать  "светло",
лишь когда рассеется тьма. Этот огонь горит вечно, и всегда  можно  видеть
пересечения нитей, обратив взор к ночному небу. И не  было  случая,  когда
хотя бы одна  нить  перетерлась,  ибо  ни  один  огонь  еще  не  погас  от
завершения Йоане.
     Но Мбиргг мог бы продолжать свое занятие и дальше, если бы  его  силы
не иссякли. Он мог бы отдохнуть и ткать еще тысячу тысяч лет, но его  ноги
стерлись до основания, и нечем ему было сплетать нити.  Только  потому  он
прервал работу. И потому же не сумел воспользоваться плодами своих трудов.
Он создал опору, но не мог сделать и шагу туда, куда хотел.
     Тогда Мбиргг изверг из себя неистраченный клубок нитей.  И  огня  там
было больше всего, поэтому клубок сразу  же  ярко  вспыхнул,  окончательно
рассеяв тьму Эйоруона. Так родилось солнце этого мира. И в прежние времена
люди часто называли солнце словом Лаиреме - Клубок.
     Теперь о детях Мбиргга.
     Освободив свое чрево от паутины, Мбиргг оплодотворил сам себя, ибо он
не нуждался в женщине, и зачал  потомство.  Вскоре  родились  его  дети  -
Древние Пауки, Вауу-Гнриг, и каждый  из  них  был  огромен,  но  никто  не
превзошел своего отца, ибо это  было  невозможно.  Поэтому  Древние  Пауки
избрали обиталищем самого Мбиргга, ибо даже  для  них  ячейки  Опоры  были
чересчур велики. Это значит, что род вауу древнее  рода  людей,  ибо  вауу
ведут происхождение от самого Паука Бездны.
     После этого Мбиргг закрыл свои глаза и заснул, надеясь,  что  во  сне
его ноги скорее отрастут и он сможет  продолжить  работу  над  Опорой.  Но
пройдет тысяча тысяч лет прежде, чем заживут его раны. И еще тысяча  тысяч
лет прежде, чем у Мбиргга вырастут новые ноги. Поэтому люди могут спокойно
возделывать землю, строить жилища, ковать металл и рождать детей. Ни  один
из них не дождется пробуждения Мбиргга.
     Теперь о мужчине и женщине из Прежнего Мира.
     Мбиргг не был единственным, кто уцелел из Прежнего Мира. Так как тело
его было покрыто  густой  шерстью,  среди  этой  шерсти  укрылись  мужчина
Мнуарзиг и женщина Бгардаадд. И они спали все то время, пока  Паук  Бездны
размышлял о бесконечности и ткал паутину Йоане. Если бы они не  спали,  то
давно умерли бы от голода и печали. Ибо эти двое также пережили свой мир.
     Когда Мбиргг рассеял мрак и погрузился в сон,  Мнуарзиг  и  Бгардаадд
пробудились. И увидели, что вокруг них блуждают чудовищные  Вауу-Гнриг,  и
укрылись от них во рту Мбиргга. Но им нужно было искать себе пропитание  и
возвести кровлю  над  головами.  Так  как  люди  Прежнего  Мира  не  имели
детородных органов и делали себе детей из глины, каких  заблагорассудится,
то эти двое решили продолжить свой род. Но во рту  Паука  Бездны  не  было
глины, а оставалось немного Эйоруона, смешанного со слюной.  Зато  Эйоруон
содержал в себе и глину, и огонь, и воду.  Поэтому  Мнуарзиг  и  Бгардаадд
сделали себе детей из Эйоруона и слюны Мбиргга.
     Дети этих двоих сразу могли ходить, говорить и сражаться. Они и нужны
были  своим  родителям,  чтобы  защитить  тех  от  Вауу-Гнриг.  Они   были
могущественными воинами. Неуязвимыми - ибо кто может нанести урон телу  из
Эйоруона? Ведь из Эйоруона создан весь этот мир. Бессмертными - ибо Мбиргг
не наделен был способностью умирать, и слюна его содержала дар бессмертия.
Глаза их светились в  темноте,  потому  что  в  них  горел  древний  огонь
Эйоруона. Поэтому они назывались Эйорзигган.
     Того, кто был сделан первым, звали Йунри. Он был о двух ногах и  двух
руках, но голов у него было тоже две. Так нужно  было  потому,  что  Йунри
глядел на небо, и Лаиреме-Клубок слепил его глаза. Пока отдыхали два глаза
на одной голове, два других бодрствовали  и  неотрывно  глядели  на  небо.
Таким образом Йунри следил за тем, чтобы Вауу-Гнриг не похитили Лаиреме. В
руках у него был лук, а  стрелы  Йунри  добывал  себе,  выдергивая  шерсть
Мбиргга и поджигая ее от Лаиреме.
     Того, кто был сделан вторым, звали Эрруйем. Он был  о  двух  ногах  и
двух руках, но головы у него не было вовсе. Так нужно было потому, что  он
решил  поселиться  в  чреве  Мбиргга  и  охранять  все  его  отверстия  от
Вауу-Гнриг. Так как свет не проникал туда, Эрруйем не нуждался  в  голове.
Разум же его находился во всем его теле, а врагов он  находил  по  запаху.
Оружием Эрруйема был молот, который он смастерил себе из зуба Мбиргга.
     Того, кто был создан третьим, звали Йогелдж. Он был без ног, но рук у
него было восемь, и еще одна голова с клювом вместо носа. Так  нужно  было
потому, что он сидел в западне, и Вауу-Гнриг по ошибке  принимали  его  за
себе подобного. Когда они приближались, чтобы поговорить  с  ним,  Йогелдж
хватал их и раздирал на части. К тому же, он умел понимать их язык и  даже
подзывать их в свою западню.
     Того, кто был создан четвертым, звали Яо-Денг-Вадд. У него было шесть
ног и две руки, а голова была одна. Так нужно было потому,  что  он  бегал
быстрее  мысли  и  нападал  на  Вауу-Гнриг,  когда  те  вовсе  не  ожидали
нападения. В каждой руке Яо-Денг-Вадд держал пучок молний, чтобы ослеплять
и оглушать Древних Пауков. Позже,  когда  стало  некого  больше  поражать,
Яо-Денг-Вадд освободил свои руки от молний, забросив их  на  небо.  И  они
блуждают там, разыскивая себе новую жертву, но так как Яо-Денг-Вадд больше
не направляет их силу, то они часто ошибаются в своей охоте.
     Ту, кто была сделана пятой, звали Гемиуадд. У нее были две руки,  две
ноги и одна голова - все, как у обычного человека. Но у  нее  было  четыре
лона, чтобы удовлетворять прихоти старших братьев, ибо все Эйорзигган были
оснащены  детородными  органами.  Гемиуадд  не  сражалась  с   Вауу-Гнриг:
предназначение женщины - только в служении мужчинам.  То,  чем  занималась
Гемиуадд, не было кровосмесительством, так как Эйорзигган не были  рождены
из одного лона, а всего лишь сделаны одними руками.
     Когда же Эйорзигган разошлись в разные стороны,  Мнуарзиг  сделал  из
остатков Эйоруона еще одного сына и назвал его Яуйм-Зюгру. Больше  во  рту
Мбиргга не оставалось ничего, из чего можно было  делать  новых  детей.  И
потому Яуйм-Зюгру оказался отлучен от женского лона. Иногда  его  называют
еще Вандиа, что  означает  "Обделенный".  То,  что  Мнуарзиг  снабдил  его
детородным  органом,  было  ошибкой,  но  это   впоследствии   привело   к
возникновению людей. Поэтому можно сказать, что люди появились на свет  по
ошибке.
     Теперь о том, как были истреблены Вауу-Гнриг.
     Каждый из Эйорзигган был  огромного  роста  и  неизмеримой  силы.  Но
Древних Пауков было больше. Йунри охранял небо, Эрруйем -  чрево  Мбиргга,
Яуйм-Зюгру - его тело,  Гаулир  -  душу  Мбиргг,  а  остальные  охотились.
Вауу-Гнриг были уверены в своей безраздельной  власти  над  этим  миром  и
ничего не боялись. Поэтому они ходили поодиночке. И всякого, кто  забредал
в рот либо иное отверстие Мбиргга, убивал  Эрруйем.  Когда  паук  по  нити
Опоры взбирался на небо, чтобы  овладеть  Клубком,  его  настигала  стрела
Йунри. Тех  же  из  них,  кто  предпочитал  блуждать  в  зарослях  шерсти,
окутывавшей все Тело Мбиргга,  выслеживал  и  уничтожал  Яуйм-Зюгру.  Всех
прочих убивали Йогелдж и Яо-Денг-Вадд.
     Вскоре осталось совсем мало Древних Пауков. Все они неминуемо были бы
уничтожены оружием Эйорзигган, если бы не Мнуарзиг. Он напомнил, что  рано
или поздно, но Мбиргг непременно проснется и будет рассержен смертью  всех
своих детей. И хотя пауки  всегда  были  врагами  людей,  нужно  быть  ему
благодарными за его труд. Ведь он  соткал  паутину  Йоане,  изверг  солнце
Лаиреме, и сами Эйорзигган несли в себе частицу его слюны.
     И тогда Эйорзигган перестали убивать Древних Пауков.  Но  те  еще  не
знали, что им больше не грозит опасность, и от страха делались все  меньше
и меньше, пока не стали такими, как вауу, что населяют землю Опайлзигг.  А
некоторые, самые трусливые, обратились даже в вауу-амэо.
     Много позднее все эти вауу поняли, что Эйорзигган пощадили их. И  они
родили детей и внуков. Но внуки их внуков  забыли,  кому  обязаны  жизнью.
Лишь то, что их род ведет начало от Паука Бездны,  они  забыть  не  могут.
Поэтому вауу глупы, озлоблены и ненавидят людей. Они почти лишены  разума,
но упорно ждут пробуждения Мбиргга,  чтобы  стать  хозяевами  этого  мира.
Возможно, так и будет, но нескоро.
     Нужно сказать, что не все  Вауу-Гнриг  были  трусливы  перед  оружием
Эйорзигган. Самые великие воины из их числа презрели опасность и напали на
Эрруйема, когда тот отдыхал, выпустив молот из рук.  Поэтому  он  не  смог
совладать со всеми Вауу-Гнриг и упустил  некоторых  из  них,  позволив  им
скрыться в бездонном чреве Мбиргга. Позднее оплошность Эрруйема привела  к
новым невзгодам для Эйорзигган и людей, а сам он наложил на себя наказание
- вечное бдение в Земле Теней.
     Теперь о том, как были созданы люди.
     Убивая Древних  Пауков,  Эйорзигган  разбрасывали  их  трупы,  и  те,
разлагаясь, обращались в глину. Вскоре все Тело Мбиргга оказалось покрытым
этой глиной. Там же, где пролилась кровь Вауу-Гнриг, образовались водоемы.
Кровь стекала с головы Мбиргга на его втянутое от голода за  время  спячки
чрево, словно в чашу, и так возник Яннамулгэу - Океан Крови.
     Пока старшие братья отдыхали, извергая свое  семя  в  лона  Гемиуадд,
Яуйм-Зюгру бродил по глине и искал  себе  занятия.  Забавляясь  ножом,  он
вырезал из шерсти Мбиргга деревья и цветы. Из глины  он  слепил  множество
выдуманных им существ, которые могли бы жить, если бы кто-то вдохнул в них
огонь. Яуйм-Зюгру глядел на утехи братьев. Вскоре он догадался, как  нужно
поступить, и оживил глиняные фигурки своим  семенем.  Ведь  оно  содержало
древний огонь Эйоруона.
     Но этого показалось мало. И он сделал себе  женщину,  которую  назвал
Эрдаадд и оживил своим семенем. Теперь он мог заниматься на отдыхе тем же,
что и братья.
     И первая женщина Эрдаадд стала рождать ему детей. Так  как  за  время
долгого воздержания Яуйм-Зюгру накопил неизмеримую мужскую мощь, то каждый
раз у него рождалось по тысяче сыновей и по две тысячи дочерей. И  сыновья
обликом были как отец, а дочери  как  мать.  И  скоро  дети  Яуйм-Зюгру  и
Эрдаадд наводнили все Тело Мбиргга. Те  из  них,  кто  был  рожден  прежде
других, еще несли в себе отблеск древнего огня Эйоруона, который  светился
в их глазах. Но слюны Мбиргга в них не  было,  и  они  обрели  способность
умирать. Поэтому их назвали Зигган. По  праву  первородства  им  уготовано
было править всеми, кто был рожден позднее. Остальные же люди лишены  были
древнего огня. И они рассеялись по Телу Мбиргга вокруг  Зигган,  как  овцы
вокруг пастуха.
     Увидев, что людей стало  много  и  они  нуждаются  в  жилье,  пище  и
ремеслах, Яуйм-Зюгру призвал своих братьев на совет. И старшие  Эйорзигган
выговорили ему за то, что он создал людей без их ведома. Они  даже  хотели
уничтожить их, но пришел Мнуарзиг и запретил им.
     Тогда  Эйорзигган  решили  поделить  между  собой  власть  над  Телом
Мбиргга, пока он спит, и управлять поступками и помыслами людей. И  с  тех
пор Гаулир-Мбиргг, Тело Мбиргга стало называться еще  Юнгоуннгэр  -  Земля
Света.
     Йунри взял себе небо. Но так как он был слишком мал, чтобы ходить  по
Опоре и не проваливаться в ячейки, он погрузил свои руки в Клубок и вырвал
из него несколько сырых нитей для постройки дома. При этом он опалил  себе
ладони, отчего иногда его называют Гоаддбоэ -  Огненная  Ладонь.  Из  этих
нитей Йунри построил себе дом Гбейгмимоа - Спутанные Нити, и прицепил  его
к Опоре прямо напротив Клубка. С тех пор светло не только днем, но и ночью
- от дома Йунри.
     Эрруйем поселился в чреве  Мбиргга,  выстроив  себе  престол  из  его
зубов. Поначалу он стерег Древних Пауков, что скрылись от его  дубины.  Но
когда люди стали умирать и их тени блуждали по поверхности  тела  Мбиргга,
пугая живых, он позволил им сойти в его чертоги с тем, чтобы никто  больше
не принял мертвого за  живого.  Поэтому  чрево  Мбиргга  стало  называться
Ниллгоунгэр - Земля Теней.
     Йогелдж покинул западню и погрузил свое тело в Океан Крови, ибо он не
мог передвигаться по суше на руках. В водах же он был  ловок  и  подвижен,
как и его братья. И он стал повелителем всех вод.
     Яо-Денг-Вадд не нашел себе пристанища, ибо  не  существовало  стихии,
где бы он мог прекратить свой бег. Поэтому он  продолжает  метаться  между
землей и  небом,  водой  и  сушей,  не  зная  успокоения,  вздымая  облака
рассеянной влаги, низвергая дожди и снега, насылая ураганы и саранчу.
     Яуйм-Зюгру поселился на самой высокой горе  этого  мира  Веангвауу  -
Паучий  Глаз.  Ибо  это  был  закрытый  глаз  Мбиргга.  Оттуда  Яуйм-Зюгру
наблюдает за  людьми  и  управляет  их  поступками.  Его  женщина  Эрдаадд
прислуживает ему, но чрево ее заключено, и больше она не рождает ему новых
детей. Зато люди сами обрели способность продолжать себя в потомстве.
     Теперь о детях Гемиуадд.
     Нужно сказать, что еще до того, как  была  создана  мать  всех  людей
Эрдаадд, из каждого лона Гемиуадд рождены были дети старших Эйорзигган.  И
глаза их светились древним огнем Эйоруона.  Поэтому  они  унаследовали  от
своих родителей частицу власти над Гаулир-Мбиргг. А когда появились  люди,
то младшие Эйорзигган приняли их под свое покровительство. И каждый научил
людей тем или иным искусствам, ибо люди не знали  ни  огня,  ни  речи,  ни
ремесел..."
     Мифы зигган о сотворении мира. Пересказ с зигганского  В.И.Сорохтина.
Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг, выпуск 1.

                                    13

     Когда император забылся коротким сном, я вновь покинул свою  берлогу.
Стараясь не лязгать оружием, оделся. Никем не  замеченный,  выскользнул  в
коридор. Перебросился парой слов с одним из эмбонглов.  И  по  одному  мне
известному тайному ходу нырнул в лабиринт. Я знал его закоулки по  меньшей
мере в радиусе трех километров вокруг дворца. Освещая  себе  путь  вонючим
факелом на козлином  жиру,  распугивая  пучеглазых,  в  ладонь  величиной,
скорпионов, по  полузатопленному  нечистотами  рукаву  лабиринта  вышел  в
спящий город. Удушил факел в жидком дерьме - полная луна освещала мне путь
не хуже, зато не смердела. Омылся в ручье. Таясь в тени деревьев, добрался
до гончарной мастерской.
     Девушка съежилась в своем углу. Не то спала, не то молча  умирала  от
ужаса и обреченности. Я сел рядом. Положил меч себе на колени. Она даже не
шелохнулась.
     Трухлявая циновка над  входом  сдвинулась.  Пригибаясь,  по-звериному
тихо вошел вургр.
     Оанууг всхлипнула и перестала дышать. Да и я мигом изошел  мурашками.
Детские страшилки про вампиров и ведьмаков внезапно обрели плоть.
     Вургр чувствовал себя здесь хозяином.  Вокруг  него  распространялась
аура смерти, способная сковать волю самого отважного воина. Черная тень на
фоне облитой лунным светом стены. Ни звука, ни шороха, ни  даже  колебания
воздуха. Впрочем, голова была  одна,  и  рук  сколько  полагается,  и  это
вселяло уверенность... Вургр заметил меня, но не испугался. Это  я  обязан
был испугаться его, и он это знал. Он замер только на мгновение - выбирал,
с кого начать. И решил: с меня. Все равно девушке некуда было деться  и  в
следующую ночь.
     Едва он приблизился ко мне, как я нанес ему  короткий  удар  рукоятью
меча в горло. А когда он, клокоча и  булькая,  уже  падал,  я  достал  его
коленом в морду.
     - Свет!
     В ладонях девушки ожил тусклый фитилек.
     Вургр был  жив.  Я  перевалил  его  на  спину.  Бледное  худое  лицо.
Страдальчески смеженные прозрачные веки, из-под которых пробивалось слабое
свечение. Странно знакомые черты - я  только  недавно  научился  различать
зигган по внешности. На лице - та же печать обреченности.  Каждый  обречен
играть свою роль. Вургр - леденить души  людей,  девушка  -  ждать  скорой
смерти... На жилистой, грязной шее кровососа  я  увидел  странный  шрам  -
силуэт бабочки с распростертыми крыльями.
     - Убей меня, - просипел вургр. - Ты  должен  меня  убить.  Все  равно
теперь я умру. Ведь ты не станешь поить меня своей кровью...
     - Посмотрим, - сказал я. - Вставай, уйдем отсюда. Ты мне нужен живым.
     - Никуда я не пойду. Я голоден. Мне нужно насытиться либо умереть.
     Я протянул руку и взял с полки чудом оставшуюся от  погрома  глиняную
плошку. Не отрывая взгляда от дергающегося  лица  вургра,  провел  лезвием
меча по руке. Слабая струйка крови стекла в плошку. Донорская доза...
     - Говори, - приказал я ему.
     Девушка  безмолвно  раскачивалась  из  стороны  в   сторону,   широко
распахнув мерцающие глаза и бормоча свои заклинания. Как сомнамбула. Вургр
не смотрел на нее. Он видел только плошку с моей кровью.
     - Что ты намерен от меня услышать? - его лицо  исказилось  в  гнусной
ухмылке. - Я  знаю,  кто  ты.  Змиулан,  новый  императорский  гузнолиз...
Заклинаниями вас вызывают из  праха,  вы  не  люди.  Как  и  мы.  Глиняные
ярмарочные куклы, которыми из-за ширмы вертят  жрецы...  Все  зиждется  на
колдовстве, вся власть  Луолруйгюнра,  будь  он  проклят  перед  престолом
Эрруйема...  Я  не  родился  вургром.  Если  хочешь  знать,  я   прихожусь
императору братом! Нашему отцу нравилось, когда женщины рожали от него. Он
крыл подряд всех коров и ослиц империи, чтобы та знала его  мужскую  силу.
Одна из ослиц родила меня. Но я не стал юруйагом... я скрылся.  Мне  нужен
был Эйолияме, ни больше и ни меньше. Оставалась  самая  малость:  отрезать
голову Луолруйгюнру и швырнуть ее к ногам жрецов. И я почти сделал это! Но
ниллган опередил меня... Я не  был  убит.  Наоборот:  погиб  сам  ниллган.
Кто-то хотел, чтобы я  достиг  своей  цели,  да  только  не  помог  мне  в
последнюю минуту. Знать бы, кто... Он убил ниллгана, рассек  его  пополам,
как тыкву. А я угодил в темницы Эйолудзугга. Лучше бы им растоптать  меня,
сжечь заживо, разрезать на кусочки!.. Они придумали лучше: они призвали из
тьмы огромного вауу, и тот поцеловал меня в шею... - вургр  ткнул  грязным
пальцем в "бабочку". - Но я не мертвец, как ты! Я человек, я такой же, как
они... которые меня боятся, будто я бешеный уэггд... трусливые  кувшины  с
говном... А я все помню, я думаю, я все тот же...  но  меня  превратили  в
чудовище,  и  нет  пути  назад,  впереди  только  смерть...   потому   что
одна-единственная ночь, когда я не утолю свой голод, - и все!..
     - Кто натравил на тебя вауу?
     - Как кто?! -  вургр  захихикал.  -  Разве  много  в  империи  людей,
способных заклинать этих гадин? Только  один,  Дзеолл  Гуадз...  Он  же  и
вышвырнул меня в ночь, когда все свершилось.
     - А император?
     - При чем тут император! Он - дурак, дитя. Им  вертят  все,  кому  не
лень. Такая же кукла, как и мы с тобой.
     - Кто способен обращаться с императором, как с куклой?
     - Если бы я знал! Я начал бы с него. Даже сейчас - сейчас было бы еще
лучше. Выпил бы его... как флягу вина! Может быть, Дзеолл-Гуадз? Или  тот,
кто убил ниллгана?
     Я сунул ему плошку. Он принял ее, словно снятую  со  взвода  гранату.
Нет, будет точнее сказать - как ядовитую змею.
     - Зачем это? - спросил он. - Что ты затеваешь?
     - Не твое дело, - сказал я и отвернулся.
     За моей спиной вургр, чавкая и сопя, вылизывал мою кровь  из  плошки.
Занятно: у многих  народов  поделиться  кровью  означало  побрататься.  Из
Геродота: "Когда  двое  желают  заключить  договор  о  дружбе,  то  третий
становится между ними и острым камнем делает надрез на ладони  у  большого
пальца каждого участника договора. Затем, оторвав от их плащей по  кусочку
ткани, смачивает  кровью  и  намазывает  ею  семь  камней,  лежащих  между
будущими союзниками. При этом он призывает Диониса и Уранию". Славный  был
обычай. Если  бы  Шеварднадзе,  наложив  визу  на  документ,  сей  же  час
подставлял большой палец, а рядом стоял бы уже наготове  с  острым  камнем
Перес де Куэльяр, поменьше бы, наверное, стало у нас корешков, жадных  "на
халяву" до  нашего  сырья...  Но  вот  никто,  кажется,  до  сей  поры  не
исследовал гастрономического аспекта подобных обычаев.
     Куда было приятнее смотреть на Оанууг.
     Я снял с себя бронзовую басму  с  отчеканенным  знаком  императорской
власти и протянул девушке. Та не пошевелилась. Тогда я своими руками надел
басму ей на шею. Кожа Оанууг была прохладна и шелковиста.  Мне  нестерпимо
захотелось прикоснуться к ней еще раз.
     - Тебя никто не тронет, - сказал я. - Слышишь, никто.
     - Дурак, - насмешливо сказал сзади вургр. - Одно слово  -  ниллган...
Думаешь, ей это в радость?

                                    14

     Юруйаги,  выстраиваясь  возле  императорского  престола,   поодиночке
проходили мимо меня. Избегая встречаться  глазами,  тем  не  менее  каждый
считал своим долгом плюнуть мне под ноги. Это тоже была  часть  церемонии.
Плюновение свершалось с  исключительной  аккуратностью,  дабы  ни  в  коем
случае не задеть меня, не  угодить  ненароком  на  мои  ступни  либо  даже
одежды. Одно дело, когда харчок ложится  в  предельной  близости  ко  мне:
тогда это символизирует ни  больше  и  ни  меньше  как  крайнее  презрение
императорского  рода  к  выскочке   из   преисподней,   волею   властелина
извлеченному оттуда и занявшему никак ему не приличествующее место  справа
от престола. И совсем другое,  когда  слюна  попадет  в  меня  лично.  Это
смертельное оскорбление, обращенное против меня не  как  человека,  а  как
воина. Юруйаги видели меня в деле. Они не знали, как  далеко  простирается
мое долготерпение, и не хотели рисковать.
     Я смотрел поверх голов черных латников. За эти  дни  я  уже  научился
придавать своему взору высокомерие. Что  дало  повод  для  новой  сплетни:
будто бы я никакой не выскочка, а напротив - августейших кровей,  едва  ли
не прямой предок правящей династии, чуть ли даже не сам легендарный  вождь
Гзуогуам Проклятый, на острие  своего  копья  вознесший  Лунлурдзамвил  из
безвестной деревни в столицы империи, лично  заложивший  первый  камень  в
основание дворца Эйолияме, откопавший первую  канаву,  от  которой  спустя
века произрос весь лабиринт  Эйолудзугг.  Помнились  и  мой  наглый  ответ
императору на его обращение "пес", и то обстоятельство, что  я  говорил  с
повелителем  как  с  равным,  без  непременного  перечисления  либо   даже
упоминания его титулов... Хотел бы я знать: неужто мои  предшественники  и
впрямь были "императорскими гузнолизами"?!
     Солнцеликий сидел на  каменном  троне,  для  мягкости  подоткнув  под
невылизанное гузно обтерханную шкуру какого-то некогда мохнатого зверя, не
то медведя, не то гигантского ленивца. Против обыкновения, голова его была
обнажена, седые патлы перехвачены простым кованым обручем из меди.  Взгляд
императора блуждал, произвольно и  подолгу  задерживаясь  то  на  веренице
буйволиных черепов, из пустых глазниц которых  вырывался  свет  пополам  с
клочьями дыма, то на своре гадателей и советников, облаченных  в  пестрые,
местами дыроватые халаты.
     Явился  верховный  жрец  Дзеолл-Гуадз.  Тот  самый,  что  колол  меня
раскаленными гвоздями, приводя в чувство после  Воплощения,  а  затем  для
демонстрации моих  тактико-технических  характеристик  -  товар  лицом!  -
науськавший на меня отвратительную многоножку эуйбуа. Тот  самый,  что  по
словам вургра имел необъяснимую власть над ночными тварями.  Нестарый  еще
тип, больше смахивающий не на колдуна, а скорее на мясника или  кузнеца  с
рыночной площади. Ширококостный, приземистый мужик, густо  поросший  пегим
волосом во всех доступных обозрению местах. Шерсть пробивалась даже вокруг
глаз, зеленых - как и подобает чертознаю. Жрец тоже откинул капюшон  своей
серой хламиды, и я впервые увидел, что в мочке обращенного ко  мне  левого
уха, растянутой едва ли не до плеча, болтается  тяжелая,  как  театральная
люстра, медная серьга. Жрец  коротко  улыбнулся  мне,  обнажая  прекрасные
белые зубы. Я кивнул в ответ.
     Противными голосами рявкнули трубы из буйволиного рога.  В  окружении
свиты из суровых витязей с оружием наизготовку в залу  стремительно  вошел
Одуйн-Донгре, правитель южной провинции  Олмэрдзабал.  Статный,  осанистый
красавец. Могучий воин. Из тех, по ком слезами  обливались  престолы  всех
империй, но кто во все времена обречен был огнем и мечом прокладывать путь
к самовластию уродам  и  бездарям.  Из  "Повести  о  доме  Тайра":  "Кисть
живописца была бы бессильна передать  красоту  его  облика  и  великолепие
доспехов",  или  что-то  в  этом  роде.  Даже  простой  походный  панцирь,
незамысловато отделанный  кованой  медью,  выглядел  на  нем  богатырскими
латами. Окажись такой императором - он бы не нуждался ни в ниллганах, ни в
эмбонглах. Ни тем более в юруйагах.
     Император терпеть его не мог. Но  они  были  родней.  Наверняка  даже
братьями. Батюшка Солнцеликого любил, чтобы от него рожали...
     После краткой церемонии приветствия Луолруйгюнр покатил на наместника
бочку.
     - Раб, - сказал он звучно. - Ты возомнил о себе.  Ты  решил  измерить
глубину колодцев моего терпения. Но, клянусь чревом Мбиргга,  ты  вычерпал
их до самого дна.
     - Чем рассержен Солнцеликий, брат мой?  -  осведомился  Одуйн-Донгре,
усмехаясь в пышные усы.
     -  Вот  уже  шестьдесят  дней,  как  ни  одна  повозка  с  зерном  из
Олмэрдзабал не въезжала в ворота столицы. Мы забыли, каковы на вкус  южные
пряности. Или у вас недород? Скоро год, как драгоценности с Юга не утешали
мой взор. Или ты повелел засыпать прииски? Мечи моих воинов  затупились  в
боях, оскудели колчаны, истерлись ремни арбалетов. Мы ждали оружия с  Юга.
Или твои мастера утратили свое ремесло?.. Эойзембеа!
     - Я здесь, Солнцеликий, - зычно отозвался  императорский  полководец,
выступая вперед.
     - Много ли в наших войсках витязей с Юга?
     - Немного,  Солнцеликий.  Как  пальцев  на  этой  руке,  -  громыхнул
Эойзембеа и воздел левую конечность, похожую на куцый древесный обрубок.
     - Я утомлен твоей строптивостью, Одуйн-Донгре, - сказал император.  -
К тому же,  ты  полагаешь,  будто  северным  псам  нет  иной  забавы,  как
вылавливать южных вауу в моей спальне...
     Одуйн-Донгре побледнел от бешенства.
     - Видит Йунри, как мой брат  несправедлив,  -  произнес  он  тихо.  -
Шестьдесят дней - невеликий срок для великой империи. Я спешил к  престолу
моего брата налегке и на лучших колесницах, и потому обогнал в пути  тяжко
нагруженные повозки с зерном и пряностями...
     "Ой, врет, - подумал я  с  уважением.  -  Но  язык  у  него  подвешен
удачнее, нежели у моего повелителя, это уж точно".
     -  Но  разве  в  Олмэрдзабал  живут  дикари-инородцы?   -   продолжал
наместник, повышая голос. - Разве южане перестали быть рабами Солнцеликого
лишь оттого, что лучший из них не родился в сточной канаве  Лунлурдзамвил?
Разве императору хуже, когда сыты удаленнейшие от него, а  не  только  те,
что слизывают  следы  его  ступней?  Разве  взор  его  утешают  одни  лишь
разноцветные стекляшки, а не спокойствие южных горизонтов, когда он глядит
из окон Эйолияме? Не то что орды бунтовщиков - облачко  пыли  не  оскорбит
его зрения  со  стороны  Олмэрдзабал.  Ибо  то  оружие,  о  каком  говорил
Солнцеликий, брат мой, на своем месте -  в  руках  воинов,  что  каменными
стенами стоят на южных рубежах Опайлзигг. Что же до вауу, то их полно и  в
подземельях Эйолудзугга, и нет нужды им просить подмоги с Юга...
     "Так его, белобрысого!" - мысленно поаплодировал я.
     - Но Солнцеликий, брат  мой,  не  устает  вбивать  клинья  в  разломы
Ямэддо. Или он мечтает расколоть земную твердь? Имеющим головы темен смысл
его указов. Безумец нашептал ему, будто рабы хотят  трудиться.  Кто  видел
такого раба? У всякой скотины одно желание - избавиться от ярма да  жевать
траву на чужом пастбище. Буйволы не возделывают полей - они топчут их. Так
и рабы не вонзят в землю мотыги иначе, как под плетью надсмотрщика. К чему
им свобода, к чему наделы? Им нужны хорошая палка, миска собачьей похлебки
да еще, пожалуй, дыра для излияния семени...
     Юруйаги лязгнули мечами. Охрана наместника - тоже. Запахло паленым.
     - Ты складно говоришь, - промолвил Луолруйгюнр  сквозь  зубы.  -  Нет
такого в этом мире, от чего бы ты не сумел  отречься.  Будь  императорский
род гонимым - ты доказал бы перед престолом  Эрруйема,  что  произошел  из
мужского зада, а не из лона своей матери... Ты омрачаешь мои дни,  но  это
ничего. Это я смогу тебе простить. Но зачем ты посягаешь на мои ночи?
     - И вновь мудрость Солнцеликого столь велика, что не вмещается в  мой
череп, - сказал Одуйн-Донгре. - Не хочет ли он обвинить меня  в  том,  что
женщины  Лунлурдзамвил  сомкнули  свои  бедра  перед  животворным  стволом
императора, надели дорожные платья и устремились на Юг?
     "Раздерутся, - подумал я обреченно и нашарил рукоятку своего меча.  -
Ох, уж мне этот извечный антагонизм двух столиц. Сталин и Киров,  Горбачев
и Гидаспов... А  ведь  он  носит  объективный  характер,  клянусь  молотом
Эрруйема! За стол бы мне сейчас, я  бы  живо  обобщил  и  сформулировал...
чтобы справа лежала свежеоткупоренная стопка чистой  бумаги  по  пятьдесят
четыре копейки килограмм, а слева горела лампа, и стояла  литровая  кружка
кофе без сахара, а прямо перед носом - наполовину исписанный уже лист..."
     - Видит Йунри, мой ствол не скучает, - фыркнул Луолруйгюнр. -  Вокруг
полно глоток, которые следовало бы забить... Но  мне  становится  противно
каждым  утром  натыкаться  на  следы  мерзких  вургров  возле  южных  стен
Эойлияме.
     Тут уж я не утерпел.
     - Одуйн-Донгре ни при чем, - сказал я пренебрежительно.  -  Разве  он
колдун, чтобы иметь власть над вауу? Вургры указывают на иного...
     - Вот как? - изумился император. Оторопели и остальные. Должно  быть,
многим и в головы не приходило, что я способен разговаривать.
     Черт потянул меня  за  язык.  Но  из  чистого  любопытства  мне  было
чрезвычайно любопытно, как поведет себя верховный жрец. В конце концов,  я
тоже хотел попрактиковаться в плетении нехитрых интриг. И  я  открыл  рот,
чтобы передать слова несчастного вургра.
     - Надо ли понимать так, что ты вместо того, чтобы убить это чудовище,
беседуешь с ним? - опередил меня Дзеолл-Гуадз. - Может быть, ты  и  сам  -
вургр?! Позволь мне взглянуть на твою шею, нет ли там "поцелуя вауу"!
     - Я ниллган, - сказал  я,  усмехнувшись.  -  И  могу  позволить  тебе
осмотреть лишь мой зад.
     - И где же ты его скрываешь? - наседал жрец. - Что ты имеешь в  виду?
Зад или вургра?
     Одуйн-Донгре не сдержался и захохотал.
     И тогда, не в силах сносить его  веселья,  Элмайенруд  захрапел,  как
взбесившийся  бык,  и  выпалил  в  наместника  из  арбалета.  Как  ковбой,
навскидку. Одуйн-Донгре тоже не подкачал. Он увернулся -  что  не  удалось
даже мне во время первой встречи с юруйагами, - и стрела поразила  кого-то
из императорской челяди. Под своды дворца вознесся жалобный вопль.  Этикет
полетел  к  черту,  церемония  опрокинулась  вверх   тормашками.   Юруйаги
накинулись на свиту Одуйн-Донгре, те вмиг отвалили их от  своего  хозяина,
началась резня.
     Из "Беовульфа": "В гневе сшибаются борцы распаленные. Грохот в  доме;
на редкость крепок, на диво прочен тот зал для трапез, не развалившийся во
время боя... Крики в зале, рев и топот!"
     Я сгреб императора за  руку  и  поволок  прочь  из  зала.  Нет  более
удобного прикрытия для покушений на императора, чем всеобщая  неразбериха.
Уколоть его отравленной стрелой - а потом свалить все на козни  врагов  из
Олмэрдзабал. Мы уже добрались до потайной двери, ведущей  в  императорские
покои, я нажал скрытую педаль, каменная плита отползла в сторону... Я едва
успел отпихнуть императора, и удар тяжелого меча, нацеленный  ему  в  лоб,
обрушился на меня.  К  счастью,  вскользь,  снимая  стружку  с  прикрытого
бегемотьим панцирем плеча. Скорее инстинктивно, нежели сознательно,  может
быть - на миг утратив самоконтроль от боли, я  сделал  ответный  выпад.  И
попал. Захрустело,  захлюпало.  В  темноте  по-женски  истошно  завизжали,
чье-то тело грузно обрушилось на пол.  Я  схватил  факел,  поднес  к  лицу
поверженного врага. Тот умирал, кровь фонтанировала из распоротого живота.
Зигганские мечи - страшное оружие... На нем были черные латы юруйага.
     - Падаль, - равнодушно произнес  император.  -  Ты  прекрасно  с  ним
справился. Я бы так не сумел. Ты ранен?
     - Оцарапан, - пробормотал я.
     Этот юруйаг был первым человеком, которого я убил.  Первым  в  жизни.
Последним ли? От него разило сырым мясом и дерьмом. "Началось", -  подумал
я.
     Император переступил через агонизирующее тело.
     - Поспешим, - сказал он. - Там могут быть еще убийцы.

                                    15

     ...семинар шестой. Языки, наречия и диалекты  империи  Опайлзигг.  Мы
вдвоем с мастером Сергеем Сергеевичем Погорельцевым, доктором лингвистики,
разгуливаем по пустынному, как водится, парку "Саратова-12". Между ровных,
ухоженных,  подстриженных  по  канадку  кленов,  что  отчаянно  тянутся  к
бетонному самосветящемуся небу.
     - Как вы уже обратили, наверное, внимание, -  вещает  Погорельцев,  -
столичный,  светский  диалект  чрезвычайно  беден  глухими   контоидами...
простите, согласными. Шипящие отсутствуют совершенно. Взрывные - редкость.
Странное исключение из  общего  правила  -  название  самой  империи,  где
присутствует  глухая  "п".  Есть  гипотеза,  что  это  наследие  какого-то
праязыка, канувшего в Лету.
     - Что вам мешает проверить гипотезу? - пожимаю я плечами. - По-моему,
с историей у вас не должно быть никаких проблем. В любой момент вы  можете
извлечь из прошлого достоверные сведения о чем угодно.
     -  Все  так  полагали,  когда  была  испытана   первая   темпоральная
установка. Пережили, так сказать, приступ  археологической  эйфории.  Пока
темпотехники не обнародовали стоимость одного пуска своего монстра...
     - Но если это сложно и  дорого,  тогда  за  каким  же  дьяволом  туда
отправляют меня? Не специалиста, не фанатика той эпохи? Да еще в  качестве
телохранителя!
     - Извините, коллега Змиулан, но вы хотя  бы  историк.  До  вас  же  в
Опайлзигг направляли вообще непонятно кого.
     У меня на языке прямо-таки вертится вопрос: так какого же,  все-таки,
хрена?! Но  мастер,  словно  спохватившись,  возвращается  на  излюбленную
стезю, к своим контоидам, вокоидам, всяким там аффрикатам.
     Между  прочим,  беседа  ведется  на  том  самом  светском   диалекте.
Привнесение в него  лингвистических  анахронизмов  обращает  нашу  речь  в
любопытный постороннему слуху сленг. В малолетстве мне  смешно  и  занятно
было слушать общение между собой коми-пермяков или, к  примеру,  молдаван.
Половина слов - русские, фразы  вполне  привычным  образом  сцементированы
матюками межнационального общения, и все же ни рожна не понятно...
     Семинар двадцать второй,  географический.  Посреди  комнаты  -  макет
материка в масштабе один к трем миллионам. Мастер - или мастерица?  -  Зоя
Борисовна Риттер фон Шуленбург, костюм - белый верх, черный низ, взбитые в
педагогическую прическу всех времен и народов седые с голубизной волосы. И
даже пенсне на сердитом крючковатом носу! Классная дама расхаживает вокруг
империи, тычет указкой в зигганские водоемы, горные хребты и  низменности,
требуя от  нас  немедленного  их  поименования.  И  все  мы,  кандидаты  в
императорские бодикиперы, поочередно именуем. Высочайшая  вершина  империи
Аонлдилурллуа - три тысячи метров над уровнем  моря,  не  Бог  весть  что,
конечно. Вполне заурядное по площади водного зеркала озеро  Дзэмаимгюнринг
в окрестностях столицы, но  почему-то  соленое.  Гипотеза  -  сообщение  с
океаном через тектонические  разломы.  С  разломами  там  вообще  неплохо,
именно они, наверное, и подвели в  конечном  итого  империю,  как  говорил
незабвенный Макар Нагульнов, "под точку замерзания"...  Долина  Вульйонри,
скотоводство и земледелие. Пропасть Ямэддо, по мнению зигганских географов
- бездонная. Тоже,  наверное,  разлом.  Прежние  императоры  сбрасывали  в
Ямэддо своих недругов и с любопытством слушали, как долго доносится оттуда
вопль жертвы. Небось, и время  засекали.  Легенда  гласит,  что  во  время
одного такого научного эксперимента "небосоразмерный властитель Ринзюйлгэл
утомил свой бесценный слух ожиданием и отбыл во дворец".
     - В тысяча девятьсот  семнадцатом  году...  -  монотонно  вещает  Зоя
Борисовна. Мы не сговариваясь производим неконтролируемые  телодвижения  и
звуки. Мастер  обводит  наши  повеселевшие  физиономии  строгим  взором  и
продолжает. - ...до нашей эры  страшный  катаклизм  стер  империю  с  лица
земли. В считанные часы материк перестал существовать, поначалу распавшись
на отдельные фрагменты вот здесь, здесь и здесь, - указка рассекает макет,
словно пирог, по внутренним разломам. - Но и  острова  пробыли  в  целости
исторически незначительное время - не более года. После  чего  последовала
новая серия толчков, извержений подводных вулканов, которых здесь  великое
множество, и останки материка погрузились в пучину.  Бесследно!  -  мастер
Риттер фон Шуленбург возводит очи горе. - Ибо современные нам архипелаги и
острова в этом океаническом регионе имеют более позднее происхождение,  по
преимуществу коралловое либо вулканическое.
     Мастер ждет вопросов. Таковые, по нашему невежеству, не возникают.
     - Необходимо подчеркнуть следующее обстоятельство,  -  объявляет  Зоя
Борисовна, "утомив свой бесценный  слух  ожиданием".  -  Погибший  материк
Опайлзигг ни к мифической Атлантиде, ни к еще  более  мифическим  Лемурии,
Пасифиде и континенту Му никакого отношения не имеет.
     Можно подумать, я слыхал что-то об этом самом континенте Му!..
     Спецсеминар по единоборствам. Самый  оживленный  и  многолюдный.  Его
охотно посещают не  только  резиденты,  но  и  просто  сотрудники  Центра.
Впрочем, резиденты обучаются в сторонке. Хотя бы по той причине,  что  для
них  это  не  игра,  не  времяпровождение,  а   будущая   работа.   Да   и
гипнопедическая подготовка у нас, очевидно, не  в  пример  более  жесткая.
Мастера сменяют друг друга. Мы владеем искусством традиционного  японского
фехтования на мечах - кэндо, на алебардах - нагината. Готовы применить, не
задумываясь,  навыки  набившего  оскомину  каратэ  и  более  экзотического
айкидо. Когда  я  по  приказу  мастера  и  вопреки  собственным  ожиданиям
вдребезги разнес левым кулаком дюймовую доску, мне снова,  в  который  уже
раз, стало не по себе. Это был уже не совсем я... Чтобы пробудить  во  мне
веру в свои силы, мастер приглашает учеников из сотрудников Центра напасть
на меня. По двое, по трое. Вдесятером.  Им  нечего  мне  противопоставить.
Едва начинается схватка, я сразу же угадываю наперед их намерения и  вижу,
как мне с ними совладать. От переломов, даже от синяков  моих  противников
оберегает лишь то, что я сдерживаю свои контратаки. Честно говоря, не знаю
пределов этой пробудившейся во мне силы. Ни разу не  бил  в  полную  руку.
Здесь нужна злость. Но нет у меня злости на моих потомков.  Да  и  вообще,
трудно это - бить человека. Не умею.
     - Вспоминаем самурайский  удар  "паучьи  лапы"!  -  командует  мастер
Семибратов, исконно русский во всех  поколениях,  но  по  духу  -  фанатик
восточных боевых искусств.
     И мы вспоминаем. Наши бритвенно  острые  мечи  рубят  собачьи  головы
воображаемых врагов.
     - А теперь - "муадалбейм", излюбленный удар Кухулина!
     В арсенале Кухулина, если верить  сагам,  была  чертова  уйма  боевых
приемов. Практически  все  они  нам  известны.  Но  мне  кажется,  что  из
семинаристов лишь я один знаю, кто такой этот Кухулин...
     Семинар по истории Опайлзигг. Мастер прежний  -  вундеркиндша  Нунка.
Слушатель - я один. Тут дело  доходит  до  ругани,  потому  что  меня  как
дипломированного   историка,   к   тому   же   изучавшего   диалектический
материализм,  выводит  из  себя,  попросту  бесит  феномен  этой  странной
культуры, судя по всему - достигшей изрядных высот, но не  сохранившей  ни
единого о себе упоминания в клинописях, иероглифах и  пиктограммах.  Была,
да сплыла. И все списано на катаклизм.
     - Не совсем так, - возражает Нуна. - При желании можно найти какие-то
исторические отголоски в древнейших мифах. То же самое сказание о  потопе.
После гибели и погружения Опайлзигг  на  близлежащие  материки  обрушились
цунами. Это не могло остаться незамеченным. А возьмем классический  пример
- папирус  "Потерпевший  кораблекрушение".  Небесный  огонь,  в  одночасье
поразивший  семьдесят  пять  змеев  на  острове  -  прямое   указание   на
вулканический взрыв, возникший при распаде материка. Кстати, термин "Змей"
имеет в зигганском обиходе особое значение. Это же...
     - ...не что иное как точный перевод термина, обозначающего зигганскую
провинцию, -  нетерпеливо  говорю  я.  -  Ну  и  что?  Каким  образом  они
ухитрились так вознестись в одной  отдельно  взятой  стране?  В  окружении
раннего рабовладельчества?
     - Но это рабовладельческая империя!
     - Послушай,  Нунка,  -  начинаю  я  вкрадчиво.  -  А  вы,  часом,  не
подмогнули им? Передача технологий, экспорт революции, то-се...
     Девочка краснеет. Потом бледнеет. Потом начинает орать и  размахивать
кулачками. Перемежая вполне понятные мне якобы научные  доводы  совершенно
темными словами с отчетливой эмоциональной окраской, очевидно - из здешней
бытовой лексики, наподобие: "Заугольный комераж!  Швейцерозная  алеста!.."
Точь-в-точь как Ратмир.
     В такие моменты она делается особенно привлекательной.
     Дальше смутно, урывками. Нечто погруженное в сияющий туман.
     Она вопит на меня, а я молчу и таращусь. Мне тепло  и  хорошо  от  ее
присутствия, и обычный здешний холод, что уже  порядком  надоел,  внезапно
начинает отступать.
     Видимо, это потепление каким-то образом отразилось на мне, и она тоже
умолкает. Мы безмолвно стоим друг напротив дружки и читаем неслышные  уху,
хитроумно закодированные сигналы в наших глазах. И когда я раскалываю этот
код, становится кристально ясным сокровенный смысл посланного мне сигнала,
в общем-то с большой точностью совпадающий с тем, что против воли отчаянно
посылаю я сам. Но ни за какие горы злата-серебра  я  не  сознаюсь  в  этом
преступлении, ни  слова  не  скажу  первым,  ни  единого  шага  не  сделаю
навстречу. Потому что пуще смерти боюсь нарваться на презрительный  прищур
серых пулеметных гнезд, что у нее вместо глаз, и ядовитое жало, что у  нее
вместо языка.
     Зачем я  ей  нужен?  Кто  я  здесь?  Пришелец,  транзитный  пассажир,
соскочивший  с  поезда  из  пункта  Ниоткуда  в  пункт  Никуда.   Нелепый,
неуклюжий, запинающийся о собственные ноги, отверзающий уста только затем,
чтобы ляпнуть глупость либо банальность на постыдном, замусоренном  самыми
чудовищными сленгами языке...
     Поэтому первый шаг делает Нунка.
     А на втором шаге,  все  так  же  молча,  прямо  над  объемной  картой
империи,  она  начинает  раздеваться.  Сперва   единым   движением   прочь
сдергивает юбочку, под которой, как водится, ничего нет.  Вернее  сказать,
есть и очень многое... Когда до меня, тупого ледяного болвана, остается не
более полуметра, я погружаюсь в жар преисподней, излучаемый ее абрикосовой
кожей.
     Из "Гильгамеша":
     "Распахнула одежду, и лег  он  сверху,  Наслажденье  дала  ему,  дело
женщин,
     И к ней он прильнул желанием страстным.
     Шесть дней миновало, семь дней миновало..."
     Никакого комментария более возвышенным слогом в голову не идет.
     Сохранилось ощущение сильной нервной  встряски  и  чисто  физического
ожога.
     Прости, Маришка, и не суди строго. Ты далеко; там,  у  вас,  все  еще
тянется осенняя ночь, ты готовишь мне ужин, а может быть - уже  управилась
и уторкиваешь Ваську, который, конечно же, никак не  желает  засыпать  без
сказки. И я люблю только тебя да Ваську. Я прежний никогда бы не  поступил
таким свинским образом.
     Но здесь из меня лепят кого-то другого. Я уже на  треть,  не  меньше,
императорский телохранитель, головорез и грубая скотина... В конце концов,
это даже изменой считаться не может. Я изменю  тебе  в  середине  двадцать
первого века. То есть спустя много лет после нашей с тобой смерти...

                                    16

     Дворец   Эйолияме   напоминал   мне   айсберг.   Некоторая,    весьма
незначительная его часть болталась  на  поверхности,  открытая  любопытным
взорам. Все остальное было тем,  что  вполголоса,  со  смешанным  чувством
почтения и страха называлось  "лабиринт  Эйолудзугг".  Можно  было  просто
ходить и записывать были и небыли об этом загадочном месте, а потом издать
отдельным   трехтомником.   И   утереть   нос   Дж.Р.Р.Толкиену   с    его
"Силмариллионом".
     Лабиринт жил собственной жизнью, вне зависимости от смены дня и ночи.
Стоя в карауле у императорской особы, я иногда ступнями ощущал  сотрясение
каменного пола, словно глубоко  под  землей  кто-то  рвал  скальный  грунт
динамитом. Сопровождая властелина в его  малопонятных  мне  блужданиях  по
дворцу, я слышал жуткие вопли и хрипы, прорывавшиеся к  нам  сквозь  узкие
щели в  полах,  очевидно  -  вентиляционные  отверстия.  Как  я  хотел  бы
расспросить обо всем Луолруйгюнра! Но обращаться с вопросом к императору -
все равно что к солнцу. Ответа не будет. Он не умел давать ответы. Он умел
только выслушивать их.
     Головорезы-эмбонглы неплохо справлялись со своей работой.  Очень  они
меня выручали! Как верные волкодавы, в мое отсутствие они не подпускали  к
императору никого, даже верховного жреца. Однажды я застал его у  входа  в
императорскую спальню изрыгающим чудовищные проклятия и  угрозы  разбудить
все силы Рбэдуйдвура, дабы обрушить их на головы  эмбонглов,  осмелившихся
встать на его  пути.  А  эти  задрыги,  испещренные  страшными  шрамами  и
небрежной татуировкой, бритоголовые и бородатые, спокойно хлопали глазами,
выслушивая его брань, из которой по причине крайней тупости понимали  едва
ли половину. "Слышь, Югрмим, - сказал один из них, ковыряя в носу,  своему
товарищу. - И чего этот хрен разоряется? Стращает меня своими вауу! Что я,
пауков не видал? Так я их  даже  жрал  с  голодухи.  Заперли  меня  раз  с
корешком в ущелье, ни туда ни сюда ходу не было. А там  в  пещере  паучиха
яйца насиживать вздумала. Ну, мы ее и схарчили заживо, вместе с яйцами..."
- "Когти обломать, - со знанием дела согласился Югрмим. - И жвалы. Отрава,
скопытиться можно. А сами лапы можно хоть сырыми, хоть копчеными".
     Оставляя императора на попечение этих дьяволов, я  пытался  расширить
свои познания о лабиринте.
     Например,  там  шло  активное  строительство.  Голые  жилистые   рабы
вырубали в скале новые залы. Работами  заправляли  жрецы  в  глухих  серых
балахонах. Особо не зверствовали и кормили, кажется, недурно.  Изможденных
я там не заметил. У меня создалось  впечатление,  что  даже  император  не
ведал о той деятельности, которую развернул буквально  у  него  под  носом
Дзеолл-Гуадз.
     А буквально в десятке метров от многоголосия и  перестука  начиналась
Ночная Страна. Царство темноты, сырости и ужаса, где верховодили отнюдь не
люди... Здесь следовало быть предельно осмотрительным.  Трепещущий  огонек
факела вырывал из мрака шарахающиеся многоногие  тени.  Чьи-то  светящиеся
глаза-тарелки  внимательно  следили  за  мной  из  черных  тупиков.  Цокая
коготками, не обращая на  меня  ни  малейшего  внимания,  огромная  эуйбуа
неспешно пересекала дорогу и бесследно пропадала в глухой стене. И вдруг -
струя свежего воздуха кинжалом рассекает затхлую вонь, яркий свет режет по
глазам,  и  я  выбираюсь  наружу,  где-нибудь   в   неприметном   закоулке
Лунлурдзамвил или посреди чистого поля...
     Зачем мне нужны были эти блуждания, эта игра  со  смертью  в  прятки?
Окруженный ореолом предрассудков, я  мог  считать  себя  в  какой-то  мере
защищенным от многих опасностей со стороны людей. Хотя бы тех же юруйагов.
Но пауки-вауу лишены были предрассудков. И если в легенде о  вурграх  была
хоть  крупица  истины,  я  вполне  мог  однажды  вернуться  из   лабиринта
украшенный шрамом-бабочкой. С искаженным метаболизмом, наполовину человек,
наполовину паук.
     Но в лабиринте я был не единственный странник.
     ...Его шаги я заслышал издалека. Он шел не таясь. Нужно ли  ему  было
опасаться дозорных в этой цитадели ужаса? Он даже напевал себе под нос.  В
одной руке чадил факел, в другой имела место  небрежно  скомканная  охапка
выделанных козьих шкур.
     Я дождался, пока он поравняется со мной, после чего шагнул наперерез,
угрожающе покачивая обнаженным мечом.
     - Безумец, - сказал он спокойно. - Или призрак. А может быть, вургр?
     - Раздевайся, - приказал я.
     - Грабитель, - заключил он, свергая с тощих мослов проношенное до дыр
затхлое тряпье. - Бери и подавись.
     - Подними факел повыше, - командовал я. - Повернись.
     -  Неужели  мужеложец?  -  продолжал  он  строить  догадки,  послушно
исполняя все мои прихоти. - О! Как же я не догадался? - он хлопнул себя по
лбу. - Ты искал "поцелуй вауу"?  Напрасно  потратил  столько  времени.  Да
будет тебе известно, невежественный  меченосец,  что  вауу  лобызают  свои
жертвы во вполне определенные места. Наиболее часто в шею. Чуть реже  -  в
локтевой сгиб. И никогда - в ягодицы. Целование  задниц  -  чисто  людское
пристрастие... Вот я, например, давно уже вижу, что ты не вургр,  а  всего
лишь ниллган, могучий, как бегемот, и столь же разумный.
     - Кто ты? - спросил я, пропуская его насмешки мимо ушей.
     - Меня зовут Гиам-Уэйд, если ты предпочитаешь мелодию звуков  зрелищу
детородных членов немолодого мужчины...
     - Можешь одеваться, - разрешил я.
     - Я здесь живу, - объявил он, заматываясь в свои  ремни.  -  Где  еще
жить свободному мыслителю под этими звездами? Люди мне  порядком  надоели.
Их нравы и обычаи мне известны досконально. Строение их тел  примитивно  и
несообразно. Первосоздатель Яуйм-Зюгру избрал для своих  опытов  не  самый
подходящий материал. Глина хороша для горшков,  но  людям  более  подобает
вода и огонь. К тому же, я не верю, что первосоздатель  походил  на  меня.
Или даже на тебя... Изучать повадки жителей Ночной Страны куда любопытнее.
     - И не боишься?
     - Бояться нужно людей, - сказал он веско. - Зверей нужно изучать.  Ты
позволишь мне пройти, ниллган?
     - Я хочу говорить с тобой.
     - Хм! Впервые вижу ниллгана,  желающего  поговорить  со  мной.  -  Он
пригляделся ко мне, подняв факел над  головой.  -  Хм!  -  Что-то  во  мне
показалось ему необычным. - Пойдем со мной. Кстати,  разрешаю  тебе  звать
меня просто Гиам...
     Он облюбовал под жилье заброшенную келью во внешнем, самом древнем из
обследованных мною контуре лабиринта. Можно  сто  раз  пройти  мимо  и  не
заметить входа, так удачно была замаскирована тяжелая каменная  дверь,  на
удивление легко и бесшумно вращавшаяся вокруг своей  оси,  если  правильно
приложить усилие.
     - Вауу глупы, - сказал Гиам, плюхнувшись на груду вонючих шкур. - Они
могут напасть на спящего, поэтому я выбрал помещение с  дверью.  Жрецы  не
так глупы, как всем нам хотелось бы, и это  тоже  свидетельство  в  пользу
дверей... О чем ты хотел говорить со мной?
     - Обо всем, - признался я.
     - Странный ниллган... Да и ниллган ли?
     - У вас принято вкладывать в это слово бранный смысл?
     - А то какой же? Встретились в  императорском  парке  две  скотины  -
носорог и ниллган. "Давай бодаться",  -  говорит  ниллган.  "Еще  чего,  -
отвечает носорог. - Что я -  дурак?.."  Хочешь  выпить  море  -  позови  в
напарники ниллгана... Не спорю, никто не сравнится с  ниллганом  в  боевом
искусстве. Но разве меч красит человека? К тому же ниллган - и не  человек
вовсе. Кукла, в которую  вдохнули  подобие  души  на  какое-то  время  для
исполнения чужой воли. Ходячий  мертвец,  избегнувший  тления.  Что  можно
требовать от такого нелепого порождения жреческих прихотей? Но ты какой-то
иной.
     - Не понимаю, как я здесь очутился, - сказал я. - И почему я  столько
знаю  о  вашей  жизни.  Естественнее  было  бы  ожидать,  что  я   окажусь
беспомощным в новых условиях. Лишенным речи, не ведающим обычаев.  Там,  в
своем мире, я тоже был... гм... мыслителем, как и ты.
     - Ваши мыслители, должно быть, рождаются с мечами в руках?
     - Ничего подобного. В жизни мне не  доводилось  ударить  человека.  Я
стремился избегать этого. Обитал в своем отдельном  мирке,  как  улитка  в
раковине. Как ты в своей келье. И вдруг - очнулся в  лапах  ваших  жрецов.
Потом мне бросили меч, и я вправду ощутил себя так, как  будто  бы  тысячу
лет не выпускал его  из  рук.  А  не  так  давно  этим  мечом  я  совершил
убийство...
     -  Для  ниллгана  ты  рассуждаешь  весьма  необычно,  -   сказал   он
раздумчиво. - Никто из твоих предшественников не стыдился своего  ремесла.
Убивать для них было работой, и каждый их шаг был отмечен лужами крови.  К
слову, еще пять лет назад юруйаги кидались на них, словно бешеные  шакалы.
Никак не хотели поверить, что эту броню не пробить деревянной стрелой, что
ниллган возле императора - войско вокруг императора.  Один  из  ваших  вел
счет своим жертвам зарубками на рукояти меча. Вскоре ему пришлось заменить
рукоять... Но если ты мыслитель  -  твоей  природе  должно  быть  противно
кровопролитие. Или вы научились оправдывать преступления?
     - Научились,  к  сожалению.   Мыслитель  может  оправдать  все,   что
угодно... если ему посулят за это хорошую плату. Но я чужой здесь. Я  хочу
обратно, к себе домой.
     - Хорошая цена - за свободные мысли? Хм... Разве тебе не отвратителен
твой мир, где преступление  оправдано?  Или  ты  просто  испытываешь  меня
подобными нелепицами для каких-то своих целей?
     - Я не самый большой воспеватель  своего  мира.  Но  в  другом  я  не
приживусь. Никто не способен прижиться в чужом мире. Дерево чахнет в чужой
земле. У меня там женщина, которую я люблю, сын от этой  женщины,  друзья,
без которых я тоскую...
     - Странно. Ниллганы приходят из Земли Теней,  от  престола  Эрруйема,
где праведники подвергают их мукам за их прежние  прегрешения,  заставляют
пить смолу и уксус, сто раз в день дробят их члены на алмазных жерновах, а
за ночь увечья заживают - и так без  конца...  Об  этом  ли  ты  тоскуешь,
ниллган?
     - Все не так.  Жрецы  не  знают  правды.  То,  что  для  нас  обычно,
повергает их в ужас. Они пытаются объяснить непонятное теми  словами,  что
есть у них в распоряжении. Когда не хватает слов,  они  начинают  сочинять
небылицы... И мне здесь тяжко, Гиам. Но я ничего не собираюсь выдумывать.
     - Странный ваш мир. Как можно любить женщину? Разве она - вино, кусок
хорошо прожаренного мяса в голодный год, теплая постель холодным  вечером,
умный собеседник в минуту печали?
     - Это ваш мир странен. Женщина для нас -  все,  что  ты  назвал.  Вам
этого не понять, потому что вы сами лишили женщин человеческого звания,  а
себя - женской благодарности.
     - Оставим это. Мы говорим на разных языках. И это лишь убеждает  меня
в неложности твоих слов. Хотя и не могу признать твоей  правоты...  Скажи,
твой мир погиб до начала времен, или вы придете нам на смену?
     - Ни то ни другое, - сказал я уклончиво.
     - Великий Йунри-небодержец! - возопил он.  -  Ты  дал  ответ  на  мои
сомнения, глупый ниллган. Теперь я точно знаю: эта земля обречена.
     - Я не говорил тебе этого! - запротестовал я. Он не слушал меня.
     - Это все записано мной, - бормотал он, раскатывая выделанную шкуру и
тыча пальцем в прыгающие ряды ножевых насечек. -  Вот  здесь...  Этот  мир
умрет. "Эту твердь поглотит океан, потому  что  горы  заговорят  на  языке
огня, небо обрушится на города и поля, и  посевы  взовут  к  матери-земле,
уповая вернуться в зерна, и вернутся, и не будет  ни  единого  колоса  для
серпа, и камень расколется там, где пролегла  пропасть  Ямэддо,  и  глупец
тот, кто полагает эту твердь вечной".
     - Когда это случится? - осторожно спросил я.
     -  Нескоро,  ниллган...  Ты  успеешь  выполнить  свой  обет,  и  этот
император умрет своей смертью. Еще тысячу лет стоять этому городу. Пока он
не провалится в прорву Эйолудзугг,  как  пьяный  раб  в  яму  с  говном...
"Родники иссякнут, но кровь напоит землю, кровью исполнится  Земля  Теней,
погребенные восстанут и вкусят от кровавых источников и станут как  живые,
а те, что сожжены, сто дней будут  собирать  свой  прах,  что  развеян  по
ветру, и сто дней отпущено тем, кто нарушил законы предков и сжег их тела,
на то, чтобы припасть к престолу Эрруйема и молить о пощаде, но пощады  не
будет..."
     - Апокалипсис, - произнес я. - Откровение Гиама-богослова. Откуда  ты
все это взял?
     - А часто  ли  тебе  доводилось  посмотреть  вокруг  себя?  Император
безумен. Разве ты не замечал? Эти его планы раскования рабов... Что значит
- "свободный труд"? Как труд может быть свободен? Без  плети  надсмотрщика
люди обратятся в скотов! Зачем трудиться, если можно не трудиться?  Вообще
- зачем идти, если можно стоять, зачем стоять, если можно лежать?..
     - Я хотел бы  видеть  надсмотрщика,  который  загнал  тебя  в  Ночную
Страну, - усмехнулся я.
     - То, чем я занят - не труд! Это моя жизнь. Самый паршивый раб мечтал
бы о таком труде... Но никто под этими звездами не уговорил бы  меня  даже
большим пальцем левой ноги пошевелить, чтобы бросить  зерно  в  борозду  и
оросить его водой во имя  пропитания.  Только  плеть!  Уж  лучше  я  пойду
воровать... Император окружен предателями. Над одним ухом предатели-жрецы,
нашептывающие ему бредни  о  свободном  труде.  Над  другим  -  предатели,
замышляющие убить его,  чтобы  остановить.  А  сам  он  слаб  и  безволен.
Глиняная кукла. Его давно бы уже не было, если бы не мечи ниллганов.  Ваши
мечи...
     - Ты полагаешь, что Одуйн-Донгре прав?
     - Нет, я так не полагаю. Но  правитель  Юга  хотя  бы  понимает,  что
нельзя уговорить бегемота летать, а рыбу  -  рычать.  Одуйн-Донгре  мудрее
императора. Он искуснее в словах. Ему  верят  люди.  Поэтому  он  обречен.
Император обречен тоже. Кто-то один из них непременно убьет другого. Может
быть, погибнут оба. Убийцы постоянно кружат возле них, выжидая. Вот сейчас
ты, разинув рот, слушаешь Гиама, а твоему императору вспарывают живот...
     - Это не так просто, - сказал я без особой уверенности. - Наивный,  -
фыркнул Гиам. - Окружил Солнцеликого тупоголовыми  эмбонглами  и  думаешь,
что усмирил юруйагов? Возможно, и так. Но есть  еще  Ночная  Страна  с  ее
Черным  Воинством,  о  котором  ты  даже  не  подозреваешь.  Есть  Бюйузуо
Многорукий,   насылающий  вургров,   разрушающий  умы,   оседлавший  самое
смерть...
     - Эту сказку я слышал.
     - А я видел своими глазами. Вот этими! -  он  показал  растопыренными
грязными пальцами. - Тут, где мы с тобой сидим,  люди  могут  самоуверенно
почитать себя хозяевами. Но есть иные двести кругов  тьмы,  простирающихся
до самого океана и, возможно, уходящих под его дно. Их  прорыли  не  люди.
Там один бог, один император - Бюйузуо. Не знаю, почему он медлит,  почему
не выходит на свет. Мальчишка  Луолруйгюнр  опачкался  бы  от  одного  его
взгляда... "И отворятся скрытые двери, и разверзнутся потайные подвалы,  и
не останется дворца, дома и хижины, где бы не  вскрылся  ход,  и  всползет
Древняя Смерть о ста ногах и ста руках, и пошлет впереди себя  вургров,  и
вургр станет правителем, и направит во все концы  тверди  вургров  править
людьми, и будет так ровно сто дней, и не останется  под  солнцем  и  луной
человека, в жилах которого текла бы кровь, ибо  всю  ее  до  капли  выпьют
вургры, и набросятся вургр на вургра, и выпьют самих себя, и пресытятся  и
возблюют, и вся кровь извергнется, и пресечется путь человека..."  Слушай,
ниллган, - сказал он, перепуганный, видать, собственными пророчествами.  -
Умоли императора обрушить Эйолудзугг. Или затопить. Пока не поздно, а?
     - Попробую, - произнес я в раздумье.

                                    17

     ...ни с того ни с сего, совершенно, надо отметить, не к месту во  мне
просыпается профессиональное рвение. Этакий исследовательский зуд. И я уже
себе не хозяин. Пока мне означенный зуд не успокоят, ни о  чем  ином  я  и
слышать не могу.
     - Нунка, - требую я. - А какие они, эти зигган?
     Она долго молчит. Должно быть,  ей  интересно  ощущать,  как  во  мне
булькает и вскипает нетерпение.
     -  Вам  это  действительно  нужно  знать  именно  сейчас?  -  наконец
спрашивает злодейка.
     Это не оговорка, не жеманство. Она и в самом деле абсолютно осознанно
продолжает обращаться ко мне на "вы". Даже теперь.
     - Просто необходимо.
     - Может быть, оставим до завтра?
     - Я умру от разрыва любознательности.
     - Что-то на семинарах подобное рвение прежде не отмечалось, - фыркает
она.
     - Я исправлюсь.
     - И вообще, у вас будет спецкурс по этнографии.
     - Когда он еще будет!..
     - А если мне просто лень?
     - Разве так бывает? И потом - не кажется ли тебе, что ты манкируешь?
     - Манкируешь?.. Что  это  значит?  "Обезьянничаешь",  от  английского
"monkey"?
     -  Нет,  кажется,  что-то  французское...  Дескать,  отлыниваешь   от
обязанностей. Тебе поручено ввести меня в курс имперских дел, вот  и  будь
любезна соответствовать.
     -  Ужас,  как  официально!  -  закатывает  она  очи.  -  Ну,  хорошо,
повинуюсь. Только учтите,  сударь,  что  с  момента  моего  возвращения  к
исполнению  профессиональных  обязанностей  всякие  вольности   становятся
недопустимыми.
     - Ах, какие формальности! - вторю я.
     Слиток раскаленного металла  нехотя  сползает  с  моей  груди.  Нунка
блуждает по комнате в поисках пульта, который я затыркал на книжную полку,
но ни за какие коврижки в том не сознаюсь. Периодически пожимает плечиками
и  всплескивает  руками,  а  я  на  протяжении  всего  этого  процесса   с
удовольствием за ней наблюдаю. Нет в Нунке клинической длинноногости наших
королев красоты, как, впрочем, и мясного изобилия  в  кустодиевском  духе.
Все в ней соразмерно, ничто не в избытке, ничто не  в  дефиците.  Упругая,
теплая даже издали, на глазок, шоколадная гладь. За ней и вправду  приятно
наблюдать. И эгоистично при этом думать: "Вот это - мое... и это  тоже..."
А о том, что все это мое только на время, как бы  в  аренду  -  не  думать
вовсе.
     Странная все-таки скотина этот русский мужик конца  двадцатого  века.
Не задумываясь, он готов выругать "блядью" всякую женщину,  чье  поведение
хотя бы несколько более игриво, нежели допускают домостроевские  нравы,  и
язык его при этом  не  свернется  в  трубочку.  Точно  так  же,  без  тени
колебаний сам он готов окунуться в грех, стоит ему лишь  слегка  намекнуть
на возможность такового. Но и в  чужой  постели,  лаская  чужое  лоно,  он
совершенно искренне будет любить свою жену. И  при  нужде  запросто  сыщет
миллион оправданий и доводов, чтобы  отмазаться  от  собственной  совести.
Нет,  насылая  на  людей  спидовую  погибель,   Бог  опрометчиво  начал  с
Америки...
     Наконец пульт обнаружен. Нунка бросает на меня  через  плечо  взгляд,
где поровну и недоумения и укоризны. Садится на  пол  и  касанием  коготка
превращает глухую  стену  в  экран.  Я  немедля  покидаю  свое  лежбище  и
умащиваюсь рядом. Наши плечи  соприкасаются,  и  я  чувствую,  что  металл
понемногу остывает.
     - Вот, смотрите, - говорит Нунка.
     И на экране возникают два  обычных  человеческих  лица  -  мужское  и
женское.  То  есть,  не  вполне  обычных.  В  них  мне   мерещится   некая
искусственность. Как в фотороботе.
     - Это композитные  портреты.  Или  обобщенные,  как  угодно.  Они  не
принадлежат конкретному человеку, а представляют собой  визитную  карточку
расы, - голос Нунки на самом деле становится суше, она  перевоплощается  в
мастера. Несмотря на то,  что  продолжает  сидеть  нагишом  на  полу  моей
комнаты.  -  Но  зигган  -  не  особая,  большая  раса.  Это   контактная,
промежуточная группа между европеоидной расой и экваториальной,  точнее  -
океанической ветвью последней.
     - Экваториальная раса - это негры, что ли?
     - В том числе. И полинезийцы, между прочим.  Чьи  женщины  некоторыми
ценителями признаны самыми  красивыми  в  мире.  У  зигган  светлая  кожа,
изредка со специфическим золотистым оттенком. Загар тут ни при  чем,  хотя
солнце на той широте  жаркое.  Встречаются  альбиносы,  и  это  отклонение
расценивается как знак  особого  благоволения  богов...  Зигган  прекрасно
сложены, выносливы и подвижны. Иначе и  быть  не  может  в  обществе,  где
девяносто  девять  процентов  населения  добывает  хлеб  насущный   тяжким
физическим трудом. Толстяки или астеники там попросту не выживают. Средний
рост мужчины -  около  ста  семидесяти  сантиметров,  по  тем  временам  -
порядочно... Скулы выдаются вперед, но не  сильно.  Нос  крупный,  прямой.
Подбородочный выступ развит более обычного для  океанической  ветви,  губы
полные, но не вздутые. Волосы жесткие, густые.  Видите,  какая  у  мужчины
пышная борода? Занятно, что цвет волос как правило светлый, от  каштановых
до таких, как у вас. И глаза  преимущественно  голубые,  как  у  славян  и
скандинавов. Странно,  не  правда  ли?  Только  с  глазами  у  них  вообще
фантастика!
     - Какой-то  особенный  разрез?  -  спрашиваю  я,  припомнив  случайно
проскользнувший у Ратмира намек еще в первую нашу с ним встречу.
     - И разрез тоже. Наружные уголки ниже внутренних, "домиком". Это один
из критериев отбора кандидатов на пост  телохранителя,  хотя  и  не  самый
существенный. Наверное, вам было бы достаточно  зеркала,  чтобы  составить
представление об их облике... Но дело в  том,  что  белки  глаз  у  зигган
светятся!
     - И у кошки светятся, - пожимаю я плечами.
     - У кошки светятся зрачки. А у зигган - белки.  И  не  обязательно  в
темноте. А мы не знаем, отчего это. Не было у нас до сей поры  возможности
обследовать ни одного зигган. Ни живого, ни мертвого.
     - Почему? - немедленно интересуюсь я.
     - То ли это каким-то образом связано с их пищей,  -  продолжает  она,
как бы не расслышав. - Ну,  там,  минеральный  состав  почвы...  То  ли  в
воздухе что-то рассеяно. Может быть, это какой-то атавизм, наследие особых
условий обитания, хотя мы так и не смоделировали те условия, что могли  бы
породить подобный расовый признак.
     - Сами зигган-то что об этом говорят?
     - Разумеется, у них  есть  соответствующий  миф.  И,  разумеется,  он
призван обосновать их божественную избранность и право на первородство.
     - Давай его сюда, этот миф! - азартно требую я.
     Нунка передергивает плечиками, сбрасывая мою руку. Она  уже  холодна,
как айсберг в океане. Ибо сказано: никаких вольностей на работе...
     - Этого я выполнить не могу, -  говорит  она  строго.  -  Зигганскими
мифами у нас никто не занимался.
     - Как же?.. Вы заполучили доступ к сокровищам неизвестной, совершенно
не изученной культуры и даже не удосужились разобраться с  ее  мифологией?
Да ведь это же фундамент, начало начал,  это  и  религия,  и  фольклор,  и
письменность! Чем вы тогда вообще тут заняты?!
     - Извините, но об этом судить не вам, - обрывает она мой  потрясенный
лепет.
     И я понимаю, что вот так, с налету напоролся на строго охраняемую  от
посторонних ушей тайну. Может быть, даже государственную. А скорее  всего,
некий "секрет Полишинеля", ведомый всем, кроме гостей  из  прошлого  вроде
меня.
     - И вообще я хотела бы одеться, -  продолжает  Нунка  совершенно  уже
ледяным тоном. - Коль скоро мы перешли к принципиально важным вопросам...
     Мне это не нравится. Меня порядком раздражают ее  внезапные  перепады
от взрывной страсти к монашеской отчужденности. Словно она  ни  минуты  не
перестает сражаться с каким-то своим, недоступным моему пониманию душевным
разломом. И в ней берет верх то одна сила, то другая. И ее, в  зависимости
от состояния дел на фронтах, то со всего маху швыряет в  мои  объятия,  то
грубо, с мясом и кровью выдирает из них. То она - тягучая  капля  напалма,
готового воспламениться от любой искры, то  она  -  кусок  антарктического
льда, Снежная королева.
     Я осторожно, крадучись, беру ее за руку.  Она  резко  высвобождается,
хочет встать. На ее и без того загорелом лице пролегли глубокие тени. Губы
плотно, неприступно сомкнуты. Как будто не эти самые губы каких-то полчаса
назад блуждали по моему телу,  рассыпая  по  нему  свежевыжженные  клейма.
Слюнявый   интеллигентик   Славик   Сорохтин   тотчас   же    отлез    бы,
закомплексовавшись по самые уши. Но давно уже во мне вызревает  чужеродный
эмбрион   императорского    телохранителя,    подсаженный    всевозможными
гипнопедиями, вскормленный и вспоенный суровыми  мастерами-меченосцами,  и
это  воинственное,  властное  мое  альтер-эго  никакими   комплексами   не
обременено.
     - Ну хватит! - зверем рычит  альтер-эго  и  грубо  хватает  надменную
монахиню за обнаженную грудь.
     Тугой шарик ледяной плоти оживает под моими пальцами, вялый  кофейный
сосок набухает горячей кровью и становится взрывателем на  боевом  взводе,
который немедля срабатывает, и все  вокруг  обращается  в  лаву,  смолу  и
напалм. Двое зигган, забытые, глядят на нас  с  экрана,  и  в  невероятных
самосветящихся их глазах мне чудится укоризна...

                                    18

     Более всего в дворцовых церемониалах  мне  не  нравились  отправления
культов. Я долго не мог уяснить, в  чем  тут  дело,  пока  не  понял,  что
профессиональный интерес  историка  довольно  глух,  зато  во  весь  голос
говорит чутье ниллгана-телохранителя. Ларчик открывался  довольно  просто:
дорога к святилищам, похороненным в недрах  Эйолудзугг,  обычно  пролегала
узкими, слабо или вовсе никак не  освещенными  потайными  лазами,  которые
ничего не стоит при минимальном желании и усилии обрушить  либо  затопить.
Всякий раз,  идя  с  факелом  в  одной  руке  и  мечом  в  другой  впереди
императора, я ощущал себя в западне. И не стрелы из-за поворота я  боялся.
При некотором везении можно было бы отразить  ее,  при  полном  отсутствии
означенного везенья - принять в грудь... и вернуться  в  Землю  Теней.  Но
медленная смерть от удушья в наглухо обрубленном с обеих  сторон  каменном
мешке меня отнюдь не прельщала. Наиболее естественным  способом  избегнуть
угрозы   было   бы   запретить   императору   вовсе   посещать   все   эти
жертвоприношения, камлания и прочие аллегорические действа. И, само  собой
разумеется, этого сделать я не мог. Такой запрет шел  против  всех  правил
эпохи. Он был равноценен  добровольному  отказу  Луолруйгюнра  Первого  от
престола.
     Вот и сейчас я брел, царапая макушку о низкие сырые своды и  мысленно
богохульствуя, в  спину  мне  тяжко  дышал  Солнцеликий,  следом  топотали
мрачные эмбонглы, а уж в самом хвосте процессии  влачилась  прочая  знать.
"Случись что - зарежусь, - малодушничал я в своих мыслях. - Раньше всех. А
они пусть как хотят... В другой раз возьму верховного жреца  за  бороду  и
погоню рядом, вместо заложника". Под ногами хлюпало, с потолка за  шиворот
прыгали ледяные капли, и мне чудилось, что  это  маленькие,  но  предельно
ядовитые паучки. Будь это правдой, не смертоносного укуса я  страшился,  а
позорно изнывал от отвращения.
     Но и на сей раз никто не почел за благо привалить  нас  камнями.  Все
обошлось.   Император   бесцеремонно   отпихнул    меня,    восстанавливая
субординацию, и прошествовал на предусмотренное  ритуалом  место  напротив
алтаря. Я вдвинул меч за  пояс:  здесь  не  полагалось  осквернять  ладони
оружием. Полыхали факелы, треща  и  фыркая  едким  дымом.  Голова  чуточку
плыла: в затхлый воздух подземелья явно подмешали  какую-то  наркотическую
вонь.
     Это было Святилище Воды.  Здесь  возносились  жертвы  богу  Йогелджу,
владыке океана, хозяину всех  рек,  озер  и  иных  водоемов,  едва  ли  не
дождевых луж, покровителю мореплавателей. Если верить  мифам,  Йогелдж  не
был антропоморфен. В этом смысле фантазии у зигган оказалось больше, чем у
наших "тарелочников", которые за  всю  историю  своего  культа  так  и  не
измыслили ничего умнее, как раскрашивать  своих  пришлых  человекообразных
идолов во все цвета радуги...
     Я попал сюда впервые.
     Посреди пещеры матово-черной линзой недвижно лежало озеро. В пляшущих
отсветах факелов казалось,  что  оно  дышит.  Словно  гигантский  слизень,
задремав, выставил на всеобщее обозрение свой бок. Алтарь торчал из озера,
будто сломанный зуб. По берегам в два ряда  замерли  факельщики  в  черных
балахонах. Где-то по темным углам попукивали невидимые трубы.
     Дзеолл-Гуадз, голый по пояс, размалеванный охрой и белилами, сидел на
каменном полу и остекленело таращился в угольные непроницаемые  воды.  Что
он там хотел увидеть? Или уже видел? Вокруг жреца на медных блюдах  нервно
вспыхивали зеленые огоньки, над ними восходили струи пахучего белого дыма.
Наверное, если долго смотреть в эту мертвенную гладь,  да  еще  перед  тем
изрядно нанюхаться, то Бог весть что примерещится...
     Факельщики негромко заухали - сначала вразнобой, но с каждой  минутой
все слаженнее, находя  и  выстраивая  общий  ритм.  Трубы  подхватили  эту
варварскую мелодию, повели  за  собой.  Забубнил  огромный  барабан,  тоже
невидимый.
     Император скинул с головы капюшон, его  лицо  обострилось,  по-волчьи
оскаленные зубы блестели. Здесь он не  был  "властно  попирающим  твердь".
Вообще никаких владык - одни рабы. Невольники ритма и звука. "Как у нас на
концерте каких-нибудь долбежников и пузочесов", - подумал  я,  сражаясь  с
прущими из недр подсознания темными инстинктами. Пока мне  это  удавалось:
все же, не до конца еще обдуло ветрами язычества налет цивилизации.  "Нет,
братцы, меня вашим хард-роком не проймешь, я на "Дип Перпл" вскормлен,  на
"Блэк Саббат" вспоен, я гастроли "Пинк Флойд" пережил..."
     Позади меня кто-то повалился ничком,  заколотился  башкой  о  камень.
Эмбонглы... Где темнее, там  и  слабее.  "Защитнички,  мать  вашу,  вот  и
доверяй вам после  этого!"  Впрочем,  в  стане  юруйагов  тоже  наметилось
прослабление.  Некоторые  уже  пали  на  колени,   мотая   головами,   как
взнузданные. Солнцеликий вскинул над головой тощие руки,  стиснул  кулаки,
словно угрожая кому-то. До меня явственно донесся скрежет его зубов.
     Над озером столбом поднималось зеленое свечение, над алтарем  дрожала
невиданная  черная  радуга.  Дзеолл-Гуадз  волчком  крутился   на   месте,
выкрикивая заклинания, из которых я не мог разобрать ни слова.  Факельщики
вопили истошно и согласованно, как если бы ими кто-то дирижировал. Глубины
озера озарились неясным далеким светом. И тут же ритм  сбился,  поломался,
теперь все попросту орали кто во что горазд.
     Биение моего сердца, которое все это время против моей воли следовало
за  барабанным  буханьем,  сорвалось  в  исступленное  трепыхание.  Мутная
непреодолимая волна накатила на мозг, сознание с сырым шипением погасло.
     Я тоже заорал.
     Сквозь  пелену  слез  я  видел,  как  император  царапает  свое  лицо
скрюченными ногтями, складывается пополам, как перочинный нож,  и  валится
наземь. Всех нас можно было брать голыми руками...
     Черные  воды  закипели,  фонтанируя  вокруг  алтаря  и   с   грохотом
низвергаясь. Две гибкие беспалые руки, толстые,  что  колонны  дорического
ордера, взметнулись до самых сводов и оплели  алтарь,  трепеща,  будто  от
адского холода. На их влажной пористой коже  проступили  алые  пятна.  Под
самой поверхностью озера зависло бесформенное гигантское  тело,  вскрылись
два круглых выпученных глаза, их немигающий взор заскользил по беснующимся
на берегу людям.
     Йогелдж явился за жертвой.
     Император окарачь пополз навстречу глазам древнего бога.
     Пихаясь  локтями  и  лягаясь,  меня  обтекали  обезумевшие  эмбонглы.
Распяленные в сорванном крике слюнявые рты, закатившиеся под обезьяньи лбы
пурпурные бельма, вздыбленные волосы... Нет, не они мне нужны.  Никто  мне
не нужен. Я и сам себе не нужен. Я нужен только  ему...  кто  поднялся  из
бездны и зовет  меня...  обещает  мне  вечное,  неописуемое  блаженство...
вечную жизнь... он вечен, и я буду вечен с ним заодно...
     "Покушение... - внезапно высветилось неоновыми буквами с  пятиэтажный
дом каждая  в  моих  затуманенных  мозгах.  -  Императора  хотят  убить...
заманить в ловушку...  принести  в  жертву  Йогелджу...  я  должен  спасти
императора... а уж потом пускай бог заберет меня к себе..."
     Я настиг Солнцеликого  в  его  неудержимом  стремлении  к  слиянию  с
божеством... ухватил за пятку... император отбрыкнулся, не оборачиваясь...
я держал цепко, обеими руками... он тащил меня за  собой,  норовя  достать
свободной ногой по голове... потом, в момент просветления, осознал, в  чем
состоит препятствие к вольному,  ничем  нестесненному  движению  вперед...
обернулся, рыча сгреб меня  за  волосы,  опрокинул,  подмял...  я  тут  же
очутился сверху и натянул ему капюшон на перекошенную волчью морду,  зажал
щелкающую пасть, узлом передавил хрипящую глотку...
     Факельщики, сдирая с себя ненужные балахоны, прыгали в бурлящую воду,
и она из  черной  вдруг  делалась  красной,  и  радуга  над  алтарем  тоже
расцвечивалась в кровавые оттенки.
     Трепещущие руки наконец отпустились  от  каменного  зуба  и  бесшумно
втянулись в кровавую купель. Зовущий взгляд бога померк, ушел  в  глубину,
растворился там без следа.
     Визжали  трубы,  рокотал  барабан,  но  человеческие  голоса  стихли.
Никакая, даже самая луженая глотка  такого  ора  не  выдержала  бы.  Да  и
крикунов  на  берегу  поубавилось.  Те,  кем  повелитель  вод   пренебрег,
разочарованно  выползали  из  озера  и  ложились  пластом,  не  имея   сил
распрямиться. И только Дзеолл
     Гуадз вертелся между медных блюд и невнятно вскрикивал. Потом упал  и
затих.
     Я слез  с  императора,  стянул  с  него  капюшон.  Луолруйгюнр  мигал
влажными розовыми глазами, ничего не соображая. С трудом, опираясь на  мою
руку, сел. Светоносный лик его был расчерчен вдоль и поперек.
     - Безногий принял жертву? - спросил император задушенным голосом.
     - Он взял многих, - ответил я фистулой, не  сразу  сообразив,  о  ком
идет речь.
     - Это хорошо, - пробормотал Луолруйгюнр. - Значит, Безногий  позволит
наконец моим кораблям  достичь  берегов  Ольэо,  и  у  нас  снова,  как  и
пятьдесят лет назад, появятся черные рабы.
     "И  всего-то?  -  подумал  я  со  злостью.  -  Стоило  кормить  этого
глубинного гада человечиной из-за пустяка! Спросил бы меня, я бы  позволил
то же самое, а главное - безо всяких жертв..."
     Разумеется, никаким покушением здесь и не пахло.  Просто  нужно  было
задобрить бога, и его задобрили. Йогелдж оказался покладистым и не слишком
привередливым -  ограничился  несколькими  особо  рьяными  плясунами,  что
подвернулись ему под  горячее  щупальце.  Знать  бы  только,  что  это  за
очередная  тупиковая  ветвь,  что  за  реликтовый  монстр  обосновался   в
священном озерке. И, по всему видать, давно поселился, коли успел войти  и
в культы, и в мифологию...
     И еще одно.
     В  который  уже  раз  я  убедился  в  том,  что   наиболее   дремучие
предрассудки и наиболее бредовые верования зигган имели под собой реальную
почву. И не только имели, но и каждодневно подпитывались этой  невероятной
реальностью. Всякие там вургры, вауу, ни на  что  не  похожие  божества...
Надо признать, все это во мне восторга отнюдь не возбуждало.
     Хотел бы я предугадать, какой из  зигганских  мифов  на  моих  глазах
обретет плоть в следующий раз!

                                    19

     ...моего  мучителя  зовут  Апостол,  и  у  него  нетривиальная  мания
преследования. Он донимает меня, требуя, чтобы я дал ему в  морду.  Он  не
отстает от меня ни на шаг  и  на  каждом  шагу  пытается  подловить  меня,
вывести из равновесия и принудить к рукоприкладству. Словно ему  невдомек,
какое душевное усилие необходимо, чтобы  ударить  человека  в  лицо.  Даже
распоследнего подонка, даже смертельного твоего оскорбителя. Только тем он
и занят, чтобы прикинуться распоследним подонком или смертельно -  по  его
мнению - меня оскорбить. Начал он с ерунды: подставил мне ножку. А когда я
прямо спросил его, в чем дело, плюнул мне на кроссовку.  У  него  белесые,
почти  прозрачные  глаза,  которые  ровным  счетом  ничего  и  никогда  не
выражают. Кажется, будто он смотрит  сквозь  тебя.  Обычный  его  наряд  -
грубые клетчатые штаны, заправленные в сапоги, и тонкий  свитер  на  голое
тело. Голова круглая,  как  глобус,  -  наверное,  из-за  короткой,  почти
нулевой стрижки. Иной раз мне чудится, что мы с ним  одного  роду-времени.
Спросить об этом в лоб не решаюсь  -  не  принято,  да  и  нет  особенного
желания вообще разговаривать с этим засранцем.  Что  ему  от  меня  нужно?
Может быть, пожаловаться Ратмиру, чтобы он как-нибудь развел нас?
     - Послушай, мне сейчас не до тебя. Дай мне пройти...
     - Не нравится? А ты пройди _с_к_в_о_з_ь_ меня.
     - Тебе охота со мной подраться? Этого все равно не будет.
     - Слабак ты, а не Змиулан. Дешевка...
     - Кажется, я тебя ничем не оскорбил.
     - Ну и говно.
     - Знаешь что?..
     - Ну, ну, возникни! Мужик ты или баба с довеском?
     Я  осторожно  переступаю  через  его  расставленные  поперек   узкого
коридорчика копыта и топаю по своим делам. Словно оплеванный. Апостол идет
следом и вполголоса поливает меня.  Как  назло,  в  коридоре,  кроме  нас,
никого. Этот подонок нагоняет меня и хватает за плечо:
     - Ну, ты, траханый ишак!
     - Оставьте меня в покое, - цежу я сквозь зубы, от ненависти  переходя
на "вы".
     - Мне твоя интеллигентская морда  надоела!  Пас-с-куда,  я  бы  таких
давил, как гнид... - его плевок сползает по моей брючине.
     - Оставьте меня в покое, - твержу я, как заклинание.
     Я напуган  и  озлоблен  одновременно.  Господи,  хоть  бы  кто-нибудь
появился  в  этом  проклятом  коридоре!  Прижав  меня  к  стенке,  Апостол
негромко, не спеша, изливает на  меня  всю  свою  маниакальную  ненависть.
Самое нежное из произнесенных им слов -  "пидор".  Зажмурившись,  я  делаю
отчаянную попытку вырваться.
     - Нет, погоди, козел! - Апостол вытаскивает из заднего кармана штанов
пачку фотографий и тычет мне под нос. - Погляди-ка  сюда,  долбаная  овца.
Здесь тебя все держат за говно, и _т_а_м_ за то же держали...
     У меня нет иного выбора, как присмотреться.
     Ноги мои подламываются, я прилипаю  к  холодной  стене,  будто  кусок
теста, сейчас из меня можно лепить что угодно. На первой же  фотографии  я
вижу Маришку. Она стоит на берегу какого-то озера, совсем голая, в обнимку
с парнем в полосатых плавках, в котором я  узнаю  Апостола.  Оба  выглядят
крайне удовлетворенными. Стало быть, он действительно  из  моего  времени.
Гаденыш...
     Я роняю фотографии себе под ноги. Мне хочется  плакать.  Это  больнее
всех его плевков.
     - Ты сейчас их поднимешь, - произносит он с наслаждением.  -  Ты  мне
каждую соринку с них слижешь поганым своим языком.
     Я молчу. Кажется, по моим щекам и впрямь текут слезы. Сквозь пелену я
вижу ребенка, который возникает  в  дальнем  конце  коридора  и,  деловито
намахивая ручонками, топает к нам. На вид ему года  четыре,  как  и  моему
Ваське. Нашему с Маришкой Ваське...
     Мой мучитель с бешенством глядит на приближающегося ребенка.
     - А ну, дергай отсюда! - рычит он.
     Это на самом деле Васька. При  виде  меня  круглая  рожица  в  пятнах
зеленки  расплывается  в  улыбке,  что  делает  его  похожим  на  веселого
лягушонка из мультяшек. Откуда он здесь взялся? Зачем? Ниспослан Богом  ко
мне на помощь?..
     - Ублюдок! - хрипит Апостол, отпускает меня и отводит ногу для удара.
     Я видел его на занятиях по боевым искусствам. Это зверь, убийца.
     Мне нужно уберечь моего Ваську от этого палача.  Поэтому  я  опережаю
его.  В  конце  концов,  я  посещал  те  же   самые   занятия...   Апостол
опрокидывается  на  устланный  ворсистой  дорожкой  пол,  кое-как,   через
пень-колоду сгруппировавшись. И я опять валю его прежде, чем  он  успевает
распрямиться.
     - Стоп!
     Меня хватают за руку, занесенную для  самого  последнего  удара.  Это
Ратмир.
     - Хорошо, Славик, хорошо. Ты сделал все как  надо,  молодец...  -  он
успокаивает меня, гладит по плечу, и напряжение  мышц  понемногу  спадает,
сменяясь нервической дрожью, кровавая пелена перед глазами расступается.
     - Васька, - бормочу я неповинующимися губами. - Где он?..
     - Его не  было.  И  ничего  не  было,  -  Ратмир  поднимает  одну  из
фотографий - я стискиваю зубы, готовясь еще раз снести эту  муку.  Но  там
ничего нет, чистая белая бумага. - Наведенная галлюцинация. Фантоматика.
     - Стало быть, Маришка и этот... мне привиделись?
     -  Какая  Маришка?  -  Ратмир  морщит  лоб,  трудно  соображая.  Явно
прикидывается. - Жена,  что  ли,  твоя?  Ах  вот,  стало  быть,  что  тебе
досталось...
     Апостол садится, приваливается к стенке, крутит  головой.  Лицо  его,
перечеркнутое широкой ссадиной от первого моего  удара,  непроницаемо,  но
сквозь эту маску явственно проступает глубокое удовлетворение.
     - Один барьер мы ему порушили, - урчит он  себе  под  нос.  -  Добрый
будет бодикипер. Правильно, что  меня  под  него  подложили,  иной  бы  не
уберегся, иного бы он в говно втоптал... Но  на  детках  он  ломается.  За
пацаненочка глотку порвет. Здесь его слабинка,  могут  подловить.  Запомни
это, Ратмир.
     - Барьер? - повторяю я. - Что еще за барьер?
     - Обыкновенный, - поясняет  Ратмир.  -  Психологический.  Ты  не  мог
ударить человека. А там, на месте, ты обязан делать  это  не  задумываясь.
Безо всяких там рефлексий. Имеет место морда - значит, нужно в  нее  дать.
Это твоя работа, Славик. Ты превозмог самого себя - дальше будет проще...
     - Барьер?! - я уже хриплю от злости.  -  Работа?!  В  жопу  эту  вашу
работу, кудесники хреновы!
     И ухожу, не оглядываясь. Подальше от них - куда глаза глядят. В парк,
в кафе, в бассейн. К черту на рога. И при этом каждую  секунду  ощущаю  их
сволочную правоту: я и вправду стал другим. Не от них я сейчас ухожу -  от
себя...

                                    20

     Я шел через рыночную площадь, и низкорослые зигган при моем появлении
делались еще ниже,  невольно  ссыхались,  горбились,  норовили  исчезнуть.
"Нагнали мы на них страху", - подумал я равнодушно. Поравнявшись с  лотком
чеканщика, нагнулся, подбросил на ладони кованый  гребень  с  изображением
сражающихся скорпионов-уэггдов. "Взять бы Маришке! Да только  позволят  ли
мне эту контрабанду..." Таких гребней  у  нас  не  делали.  Промышленность
штамповала пластмассовые расчески, которые что потерять, что  выкинуть  не
жаль. Этому же товару место лишь в музее. Но ни один музей мира не мог  на
такое рассчитывать... Я поднял глаза, намереваясь спросить цену. В радиусе
тридцати шагов площадь как вымело. Образовался вакуум. Хотя  за  пределами
незримо  очерченного  круга  рыночная  жизнь,  несуразная  и   непонятная,
продолжалась. Забыв обо мне, возможно - не принимая во внимание,  торговцы
козами  затеяли  натуральный  обмен  с  торговцами  человеческим  товаром.
Немолодой, но мускулистый, сильный еще раб шел за две дойных козы.  Хозяин
раба  настаивал  и  на  козлятах,  но  пока  без  особого  успеха.  Другой
работорговец предлагал, кажется, молодую рабыню в обмен  на  козу.  С  ним
даже  не  разговаривали.  А  рабыня  была  хороша.  Нагая,  белокожая,   с
распущенными вороными волосами, она сидела на корточках рядом с  мохнатыми
пегими козами и безучастно  водила  пальцем  по  дорожной  пыли.  Двуногое
животное... На другом конце площади лупили  только  что  пойманного  вора.
Избиваемый молчал. Везде свои  правила:  вор  принимал  муку,  ограбленный
отводил душу. Чего зря шуметь?.. Зато  с  восточного  края  рынка  неслись
дикие вопли. Там казнили и пытали. По пролетарской логике  мне  полагалось
обнажить меч и поспешить на  выручку  угнетенным.  Я  даже  не  шевелился.
Продолжал себе любоваться искусством чеканки и клясть себя в  равной  мере
как за чистоплюйство, мешавшее внаглую забрать изделие и уйти,  так  и  за
опрометчивое решение явиться  сюда  открыто.  "Сам  виноват.  Если  дьявол
собрался в люди,  пусть  упрячет  рога.  В  следующий  раз  одену  плащ  с
капюшоном..." Я с сожалением бросил гребень на лоток.
     В гончарне было чисто прибрано и вкусно пахло свежими лепешками. Меня
здесь ждали. К моему приходу готовились.
     Оанууг сидела в дальнем, темном углу лавки, смиренно сложив  руки  на
коленях, сияя глазищами. Вургр угнездился на скамье напротив оконной щели.
Умытый, умащенный дешевыми благовониями, с расчесанной надвое  бородой,  в
новой, наверняка ворованной, серой рубахе. И не подумаешь  про  него,  что
душегуб.
     - Не приставал? - строго спросил я девушку, указуя на него  рукояткой
меча.
     Оанууг энергично помотала головой.
     - А то у меня с ним долгого разговору не будет, - сказал  я,  проходя
на почетное место гостя.
     - Ниллган, - с пренебрежением промолвил вургр. - Не понимаешь.  Пусть
я и украшен "поцелуем вауу", но в остальном человек. Зачем мне чужая вещь?
     - А это? - я потянулся и зацепил пальцем его обновку.
     - Торговцы что рабы, - ответил он высокомерно. -  А  я  все  же  брат
императора.
     - На тебе не написано.
     - Ниллган, - повторил вургр. - Почему люди  видят,  что  ты  ниллган?
Почему они видят, что я брат императора?
     - Откуда мне знать... - пробурчал я.
     Вургр передернул плечами в знак презрения и отвернулся. При этом  вся
его поза выражала скрытое нетерпение. Тогда я извлек из-под плаща  плоскую
флягу литра на четыре и выдернул затычку. Светский  лоск  слетел  с  этого
раздолбая в единый миг.  Теперь  он  стал  похож  на  вдрызг  пропившегося
Кирюху, которому Бог поутру послал чекушку... Не спрашивайте меня,  где  я
наполнил флягу до краев.
     - Дай, - сказал вургр, алчно сглатывая слюну.
     - Может быть, назовешь свое имя? - спросил я, придерживая сосуд. -  А
то как-то неловко. Давно знакомы...
     - Не имеет смысла, - пробормотал он. - Как зовут кукол  из  рыночного
вертепа? Юламэм и Аганну-Дедль. Так и мы: ты - ниллган,  я  -  вургр.  Чем
плохо... Позволь мне уйти. До вечера, а?
     - Иди, - позволил я. - Латникам глаза не мозоль. И не вздумай удрать.
Во второй раз не помилую.
     - Я буду осторожен, - пообещал он. - Есть тут у меня местечко...
     Прижимая к груди флягу, он  засеменил  прочь.  Оанууг  молчала,  едва
заметно улыбаясь.
     - Тебе страшно с ним?  -  спросил  я  виновато.  Она  снова  замотала
головой. - Страшно, еще бы... Скоро я уведу его отсюда. Кажется,  я  нашел
ему убежище.
     - Он не виноват, - сказала девушка тихонько.  -  Это  проклятие  злых
богов. Человек - игрушка в их руках.
     - Это я уже слышал. Про глиняных кукол. Не слишком достойно  человека
быть куклой.
     - Достойно, - возразила она, заливаясь краской стыда от необходимости
прекословить. - Человеком должны управлять. Другие люди, умнее.  Иначе  он
становится зверем. Зверь подчиняется только желудку и детородному  органу.
Над ним нет высшей воли.
     - Кто же управляет теми, которые умнее? Боги?
     - Боги, - кивнула Оанууг.
     - А если это злые боги?... - я кивнул на пустую скамью.
     - Злые боги не управляют. Они могут  проклясть.  Проклятие  отвращает
высшую волю добрых богов. Поэтому вургр подобен зверю, когда над  ним  нет
высшей воли. Им движет голод. Сытый вургр - не вургр. Человек.
     - Винтики единого прекрасного механизма, - сказал я. - Движущегося  к
светлому будущему.
     - Не понимаю. Что такое "винтик"? Что такое "механизм"?
     - Это по-нашему. По-ниллгански. Про человека и высшую волю.
     - Ты странный ниллган, - сказала Оанууг.
     - На каждом углу об этом слышу... Чем же я тебе-то странен?
     Девушка закрыла глаза. Чуть запрокинула голову, произнесла негромко:

                 Когда переступает Он порог,
                 Его шаги предупреждает страх.
                 Трепещет пламя в очаге моем
                 И прячет лепестки свои в золу,
                 А злые духи убегают в ночь,
                 Которой не настал покуда срок.
                 Паук пустую подбирает сеть
                 И оставляет дом мой навсегда -
                 Хозяином ему здесь не бывать.
                 Вооружен двумя мечами Он,
                 И первый меч Ему точила смерть,
                 Которой все уплачено сполна.
                 Когда его надломится клинок,
                 Злодеи небу жертву принесут.
                 А я давно надежды не храню,
                 Что меч иной вдруг будет обнажен...

     - Ты сочинила это сама? - спросил я.
     - Сама, - сказала Оанууг. - Кто сделает это за меня?
     - Это надо сохранить. Ну, там, записать... Ты можешь забыть.
     Девушка мотнула головой.
     - Я не забуду. А забуду - невелика потеря. Это никому не нужно. Пусть
уйдет со мной в Землю Теней.
     - Но мне нравится! - запротестовал я.
     - Тогда сочиню новое... Ты приходишь сюда, -  продолжала  она.  -  Не
убиваешь вургра, а пытаешься спасти в нем человека. Охраняешь меня. Зачем?
     Я и сам  этого  не  знал.  Много  ли  пользы  было  в  моей  нелепой,
бессмысленной заботе о  двух  неприкаянных  из  числа  трех  миллионов  им
подобных? Я здесь -  проездом.  Временщик...  То  есть,  с  прагматических
позиций все вполне объяснимо: должен же я как-то  разнообразить  источники
информации об этом мире. В котором, надо признаться, до сей поры ни  хрена
не понимал. Вургр принадлежал к императорской фамилии, он многое  мог  мне
разъяснить - если бы удалось окончательно  вызвать  его  доверие.  Что  же
касается Оанууг... Она сочиняла стихи. Не Бог  весть  какие,  и  круг  тем
однообразный.  Но   эта   затурканная   полурабыня-полуживотное,   которой
уготована участь машины для производства детей, все же чувствовала то, что
навсегда было сокрыто от меня. Она была лучше, возвышенней меня. Я так  не
умел. Как ни прискорбно, я не могу сознавать себя  интеллигентом.  Это  не
зависит от образования... К тому же, она чем-то напоминала мне Нунку, если
бы содрать с  той  нанесенные  тысячелетиями  пласты  окультуренности.  Ее
волосы хотелось перебирать пальцами. Ее кожи  хотелось  касаться.  От  нее
пахло чистым, теплым женским телом... Но! Когда не станет  меня,  опустеет
фляга, затеряется басма с охранным знаком - что станется с  ними?  Хорошо,
если кто-то из рыночных торговцев подберет девушку и  уведет  в  свой  дом
рожать детей. Хорошо, если вургр, обезумев от голода, слепо  напорется  на
ночной дозор и кончит свою жизнь под  мечами.  Это  для  них  обоих  будет
хорошо. А все остальное  -  плохо.  Потому  что  для  начала  вургр  может
вернуться в эту лавку - по  удержавшимся  в  затуманенных  мозгах  клочкам
памяти - и загрызть Оанууг... Не хотелось мне загадывать наперед.  И  пора
было бы уже поразмыслить, как всего этого избежать.
     - Над каждым из нас - своя высшая воля, - сказал я уклончиво.
     - И она велит тебе посещать меня? - осторожно спросила Оанууг.
     Я кивнул.
     - Почему же ты смеешься над моим предназначением?
     - Вовсе нет! - воскликнул я. -  Всякое  предназначение  священно.  Не
хватало еще, чтобы я чем-то оскорбил тебя. Да с чего ты это взяла?!
     - Но ведь я - женщина, - промолвила она удивленно. - А ты ведешь себя
так, словно я - человек. Мое предназначение не в этом... Быть  может,  ты,
ниллган, не знаешь, как обращаться с женщиной?
     - Я бы так не утверждал...
     Не отрывая  от  меня  горящих  морской  синевой  глаз,  она  медленно
распустила тесемки своего наряда.  Грубая  ткань  сползла  по  ее  смуглым
бедрам на землю.
     - Не смейся  больше  надо  мной,  -  стыдливо  сказала  Оанууг,  дочь
гончара.

                                    21

     ...падаю в лифте сквозь бессчетные этажи "Саратова-12". Где, на каком
из них покидаю кабину - не ведомо. По указателям нахожу платформу магнара.
Вокруг ни души. Это мне на руку. Без  единого  звука  из  темноты  туннеля
выныривает  акулий  нос  ярко  освещенного  изнутри  вагона.   С   шорохом
распахиваются  створки  дверей,  зазывают,  заманивают.  Одолев  некоторое
борение чувства с долгом, переступаю заботливо скругленный порожек.
     Я - беглец. Возможно, меня ищут, Не исключено, что с собаками. За все
время не видел тут ни одной собаки. Вымерли, заодно с крысами?..  Я  удрал
из  лаборатории.  Наплевал  на  очередной  сеанс   гипнопедии.   Пропустил
семинары. Наклал три кучи вонючи на их дела.
     В вагоне тоже никого. Заботливый голос негромко объявляет  остановки.
Как в старом добром метро. Куда я еду? Зачем? И что я могу сделать в  этом
мире один... Бунтовщик из меня - как из рыбы  летчик.  Я  не  в  состоянии
раздобыть себе даже куска хлеба, тем более с маслом. Я даже не знаю,  кого
взять за лацканы и потребовать, чтобы меня вернули домой.
     Кусая губы от унижения, выхожу  на  неведомой  станции  с  диковинным
названием  "Архетип".  Бреду  по  безлюдному  перрону,  следуя  светящимся
стрелкам, на которых монотонно повторяется это совершенно неуместное здесь
слово.
     И лбом упираюсь в бронированную стену.
     От пола до потолка, из конца  в  конец,  в  мощных,  рассчитанных  на
динозавра заклепках. Бестолково шарю по ней в поисках  защелки.  Какая,  к
черту, защелка? У них и замков-то отродясь не было...
         Случайно   натыкаюсь   на   запертое   окошко.   Как   на   наших
контрольно-пропускных пунктах. Стучусь.  Ни  малейшей  реакции.  Понемногу
меня начинает пробирать озноб. Мне здесь не нравится. То есть, мне  вообще
не нравится в моем будущем, ничегошеньки я в нем не понимаю, но перед этим
нелепым железным занавесом мне делается  попросту  жутко.  Бью  кулаком  в
оконную створку. Она с лязгом откидывается.
     В лицо мне вонзается струя ледяного  воздуха.  А  если  быть  точным,
невыносимого зловония. Концентрированные  выхлопные  газы  в  сочетании  с
полусгнившей падалью и застарелым дерьмом. Зажимая нос, приникаю к окошку,
до боли в глазах вглядываюсь в клубы тумана по ту сторону стены.
     Корявые,  изломанные  скелеты,  не  похожие  ни  на  что  на   свете.
Скульптура в стиле "авангард"? А может  быть,  деревья?  Заповедник  живой
природы над могильником отходов  ядерной  энергетики,  экологически  самой
чистой в мире? Или мы всю планету превратили в могильник?..
     Я скребу пальцами по металлу, пытаясь зацепить створку и  вернуть  ее
на место. Она не дается, а вонь заволакивает  платформу,  вышибает  слезу,
разъедает слизистую оболочку, еще минута такого  балдежа  -  и  я  уйду  в
отруб.
     Но, будто смилостивившись, створка сама по себе закрывается.
     Что, что стряслось с нашим миром?! Или это уже не наш  мир?  Господи,
дай мне силы не задавать вопросов, ибо я страшусь выслушать ответ!..

                                    22

     Я сел на травку, откинул капюшон жреческого балахона, подставив  лицо
жарким лучам полуденного солнца. Отвязал меч и  положил  рядом.  Вургр  не
последовал моему примеру. Он продолжал торчать сбоку и чуть поодаль  серым
огородным пугалом, раскорячив тощие руки. Словно ждал  подвоха.  Например,
что я вдруг ни с того ни с сего наброшусь.
     - Очень нужно... - пробормотал я.
     - Зачем мы здесь? - осторожно спросил вургр.
     - Свежий воздух. Зеленая травка. Полное успокоение для души.
     - Разве у ниллганов есть душа? - хмыкнул он. -  Конечно  же,  нет.  Я
пошутил.
     Вургр осторожно подобрал под себя ноги и угнездился  на  почтительном
расстоянии. Это он в гончарне, при Оанууг,  мог  хорохориться.  Оставаться
наедине со мной было ему не по сердцу.
     - Я не люблю всего этого, - сказал он. - От свежего  воздуха  у  меня
кружится голова.  Отвык,  наверное.  Раньше  мог  спать  на  голой  земле,
укрывшись какой-нибудь шкурой. Теперь мне спокойнее  зарыться  в  звериную
нору. Я открою тебе  секрет.  Запомни,  еще  пригодится  -  я  у  тебя  не
последний вургр. Ночью мы беспомощны, как дети. Чтобы  найти  жертву,  нам
нужно вылезть из норы, войти в город, долго рыскать по его улицам.  И  все
это время - на открытом воздухе. От этого разламывается голова, плавятся и
каплют из ушей остатки мозгов.  Если  бы  дозорные  не  трусили,  ни  один
человек не погиб бы от рук вургра... И солнце я ненавижу. От его  света  у
меня чешется тело.
     Я покосился на его  серое  лицо  в  обрамлении  добротной,  ухоженной
бороды. И в самом деле, по меньшей мере  полгода  этой  кожи  не  касались
прямые солнечные лучи.
     - Извини, - сказал я. - Хотелось сделать тебе приятное. - Ты  измучил
меня, ниллган. Мой слабый разум когда-нибудь лопнет  от  твоих  загадок...
Зачем тебе делать мне приятное? Жаль, что той ночью ты не прикончил  меня.
Это было бы приятно всем. И твоей  женщине,  которая  ночами  не  спит  от
страха передо мной, что бы мы оба  ей  ни  толковали,  ибо  слова  мужчины
всегда недоступны пониманию женщины. Она  трясется,  как  желтый  лист  на
умирающем дереве, и шлет молитвы  первоматери  Эрдаадд,  чтобы  та  наутро
привела тебя к ее порогу. Было бы приятно и тебе, которому претит добывать
для меня свежую человеческую кровь  в  подземельях  Эйолудзугг.  И  твоему
хозяину Луолруйгюнру, который надеется, что я оставил его в покое...
     - Разве ты не отступился от своего?
     - Это невозможно, ниллган. Подумай сам: что мне еще нужно  от  жизни?
Здоровье? Его я утратил навек, едва только вауу сомкнул  свои  челюсти  на
моем теле. Богатство? Оно никогда не значило  много  для  меня.  Все,  что
нужно, я и так возьму у  этих  рабов  на  рыночной  площади.  Обмотаю  шею
тряпкой и возьму... Дети? Открою тебе второй секрет: вургру  не  интересны
утехи с женщинами. Поэтому я никогда не посягну на лоно твоей горшечницы.
     - Я не так страшусь за ее лоно...
     - Выслушай тогда секрет третий: сытый вургр никому не страшен. В  нем
пробуждается человек, ему противно даже думать о своем промысле. И  вдолби
эту мысль горшечнице.  Я  принесу  тебе  подходящую  палку,  если  она  не
разумеет человеческих слов... Что же тогда мне  остается?  Только  одно  -
власть.
     - Престол империи?
     - Он самый,  ниллган.  Но  если  ты  думаешь,  что  я  сколько-нибудь
серьезно способен домогаться самой большой кровати в  Эйолияме,  то  ты  и
вправду безмозгл. Даже если произойдет чудо,  Солнцеликий  издохнет,  а  я
опережу всех... того же Одуйн-Донгре... Я  не  проживу  и  дня,  как  меня
загрызут юруйаги. Они - те же вургры, только их  алчность  не  зависит  от
голоса желудка. Эта  свора  выпьет  кровь  из  всякого,  кто  окажется  на
престоле. Пока все они согнаны в одну казарму Эйолудзугг - они заодно.  Но
каждый, кто возвысится над ними,  обречен  отныне  быть  их  добычей.  Ты,
должно быть, не знаешь, что Элмайенруд даже во сне не расстается с  мечом.
Он потому и удержался во главе своры, что умеет спать с открытыми  глазами
и стрелять из арбалета на любой шорох прежде, чем разглядеть, кто  же  там
шуршит... О! Кажется, я придумал, что могло быть мне особенно приятно.
     - Что же? - полюбопытствовал я. - Давай захватим Эйолияме!
     Я расхохотался. Серые губы вургра тоже дрогнули в слабой улыбке.
     - Как это?
     - Чего проще! Ты берешь на себя юруйагов, прежде указав мне дорогу  в
покои Солнцеликого. Поверь, мне даже меч не  понадобится:  Луолруйгюнр  от
страха захлебнется в собственном жидком говне, когда  увидит  перед  собой
живого вургра... И престол будет моим.  Ты  повергнешь  свой  меч  к  моим
ногам. У нас хорошо получится.
     - Хорошо - для кого?
     - Для меня. Мне не нужно будет жить среди рабов, самому прикидываться
рабом,  чтобы  сохранить  мою  драгоценную  жизнь.  Ведь  я  -  тоже   сын
императора! Потом - для тебя. Что ты  теряешь?  Бездарного,  слабовольного
сумасброда, обуреваемого причудами и капризами. А что обретаешь? Мудрого и
сильного вождя. К тому же,  я  сделаю  тебя  не  просто  ниллганом,  но  и
верховным жрецом.
     - И сбудется мечта идиота, - фыркнул я. - Что? - не понял вургр.
     - А еще для кого?
     - Разве мало? Я не помню случая, чтобы юруйаг, домогаясь трона, думал
о ком-то помимо себя.
     - Я тоже... Хорошо, что дальше?
     - Дальше? - он смутился, почесал бороду. - Дальше я еще не придумал.
     - Дальше вот что, - сказал я. - Все наемные  убийцы  со  всех  сторон
света сговорятся и накинутся на тебя. Это сейчас каждый прорубает дорогу к
престолу только для своего  повелителя.  Но  когда  на  престоле  окажется
вургр, сначала они захотят очистить святое место от скверны.  А  уж  потом
станут разбираться между собой... Узнав о смерти Луолруйгюнра,  на  дворец
приступом пойдет войско во главе с Эойзембеа-Беспалым, потому  что  никого
другого над собой этот убийца не признает. Во всяком случае, пока  ему  не
отсыплют больше, чем покойный. У тебя есть чем вознаградить Беспалого?  И,
между прочим, всех его сотников?..  Одновременно  с  юга  и  востока  сюда
ринутся бешеные  племена  буммзигган,  потому  что  некому  будет  стеречь
рубежи, а в мутной воде можно выловить крупную рыбу, и вожди этих людоедов
не так глупы, чтобы того не понять. А ведь я ни  слова  еще  не  сказал  о
верховном жреце Дзеолл-Гуадзе...
     Вургр нагреб в пригоршню земли вместе с травой, поднес к лицу.
     - Странно, - промолвил он задумчиво. - Это не  вино,  не  мускус,  не
драгоценный камень. Всего лишь чья-то невесть когда перегнившая плоть. Что
в ней особенного? Отчего  все  рвутся  обладать  ею?  Ведь  одному  только
жадному никчемному сорняку есть корысть в том обладании...  Ты  задал  мне
задачу, ниллган. Трудную задачу. Но поверь, скоро я сообщу тебе решение.
     - О чем ты? - спросил я рассеянно.
     - О приятном, - помедлив, ответил вургр.

                                    23

     "...Сказал Гзуогуам, вытирая меч о  шкуру  медведя:  "Здесь  поставлю
свой шатер, разведу свои костры,
     Выгоню свои стада, выкую новый наконечник своему копью.  Здесь  пошлю
врагов своих сеять зерно в землю,
     Чтобы взрастили они пропитание мне и моим воинам, А что  останется  -
пусть возьмут себе,
     Ибо голодный раб все равно что голодный шакал, Он смотрит не в  глаза
хозяину, а на горло его,
     Он не боится кнута, над ним нет закона предков".
     Так сказал Гзуогуам, обезглавив  последнего  вождя  недругов,  Содрав
лицо его с костей и бросив собакам,
     А черепом украсив древко копья своего вместо наконечника. И все,  кто
слышал, сказали: "Пусть это свершится".
     Пятеро верных слуг срубили самое старое дерево,
     Лишили его сучьев и коры, выкопали яму и  воздвигли  столб,  Натянули
шатер из медвежьих шкур и закрепили от ветра.
     Вошел Гзуогуам, развел костер и позвал вождей. И был день, когда  они
веселились, ели и пили.
     Никто не мешал им, ибо не осталось их врагов на  этой  земле.  Только
череп смотрел на них с высоты копья, тоскуя о теле,
     Брошенном на растерзание ночным демонам.
     Глаза его не тронул Гзуогуам, сохранил в насмешку, Чтобы видел недруг
пир победителей на своей земле
     И пир демонов над своим телом,  лишенным  покоя  в  своей  земле.  Не
придумано было большего надругательства от  начала  времен.  Язык  его  не
тронул Гзуогуам, сохранил в насмешку,
     Чтобы возносил недруг мольбы своим идолам,
     Которые низвергнуты, изрублены мечами и  горят  в  кострах.  Гзуогуам
забыл свое место под солнцем и небом,
     Забыл о своих богах и потешался над чужими,
     Словно не знал, что нет своих богов или чужих. В  этом  мире  у  всех
людей одни боги,
     Как бы имена их не звучали для слуха,
     Какие бы идолы не были вырезаны из дерева или камня, Какие бы  жертвы
им не возносили,
     Сжигая ли на кострах, бросая ли в воду, зарывая ли в землю.  Сохранил
Гзуогуам черепу язык его напрасно,
     И глаза напрасно не выколол.
     Заговорил недруг громко и гневно, непонятны были его слова,  А  глаза
обращены были долу.
     Смеялся Гзуогуам, и вожди смеялись над этим:
     "Вот и череп слагает песни,  чтобы  веселить  нас  за  трапезой!  Или
просит о снисхождении, чтобы вернули мы голову телу?
     Отчего ж не нас он глядит, а на землю?"
     Но не пел череп им песен и не просил снисхождения. Одного он просил у
богов: покарать насмешников.
     Ибо можно простить своего  убийцу,  победившего  в  честном  бою.  Но
нельзя простить надругательства, нет такого закона.
     И услышан был голос, но не подан был знак.
     А вожди повалили  древко  в  огонь  и  сожгли  вместе  с  черепом.  И
нескончаемо было веселье, но закончился день.
     Уснули собаки, уснули рабы, уснули женщины.
     Уснули воины у костров и в дозорах, уснули вожди.
     Уснул Гзуогуам, не допив своей чаши, не доев мяса.
     Но боги не знают сна, и неведом покой демонам ночи.
     И не станет покоя людям, когда  боги  и  демоны  сговорятся.  Эрруйем
поднял свой молот, ударил в стены чертогов,
     Загудели стены, застонало Тело Мбиргга.
     Завыли по-волчьи тени мертвых воинов, тоскуя по оружию. И  отверзлись
потайные ходы,
     Преисполнился мрак запахом смерти.
     Поднялись из темноты и забвения  Вауу-Гнриг,  Древние  Пауки,  Каждый
подобен горе, поросшей лесом, ужасен видом,
     Обуян гневом и неутоленной гордыней.
     Страшен Эрруйем на престоле, но Древние Пауки  не  страшатся:  "Зачем
звал нас, безглавец? Зачем потревожил наш сон?
     Или Мбиргг подал знак, что проснется,  и  нужно  тебе,  Чтобы  кто-то
перед ним замолвил за тебя словечко?
     Или нашел ты свой молот насилу и решил продолжать поединок?"  Отвечал
Эрруйем, усмехнувшись:
     "Не проснулся покуда Паук Бездны, проснется  ли  -  не  ведаю.  Чтобы
сгубить вас, мне молот не нужен, достаточно взгляда.  Но  хочу  предложить
вам работу по вкусу.
     В чреве Мбиргга, должно быть,  вы  разжирели  без  дела.  Хватит  вам
копить злобу да хорониться в потемках".
     Рассказал Эрруйем про Гзуогуама  и  череп,  и  молитву  о  мести.  Но
смеялись Древние Пауки над рассказом:
     "Мы в толк не возьмем, кто эти букашки,
     Которые никак не поделят того, что им не принадлежит, О каком  законе
ты говоришь
     И кто эти боги, что осквернены и осмеяны.
     Нет богов над Телом Мбиргга,  кроме  самого  Мбиргга.  Ибо  его  боги
сгинули с Прежним Миром.
     Значит, нет богов и над нами, кроме отца нашего Мбиргга. И вы нам  не
боги, а гонители наши и кровники.
     Но ты развеселил  нас,  безглавец,  рассеял  нашу  скуку.  Потому  мы
согласны тебе помочь за небольшую плату.
     Ни к чему выходить нам из темноты, чтобы покарать святотатца. Есть  у
нас дети и внуки, и внуки наших внуков.
     Давно они тоскуют без дела, никогда  не  знали  охоты  на  дичь.  Они
справятся с этим не хуже нас, Древних.
     Только дай им пройти сквозь твои чертоги  без  урона  И  скажи  своим
братьям, чтобы впредь им не вредили,
     Когда они поселятся под солнцем, совьют себе гнезда
     Выведут потомство и не вернутся в царство мрака и холода. Тесно стало
им Чрево Мбиргга, пусть оставят его Древним,
     Чтоб могли мы  спокойно  дождаться  своего  часа".  Отвечал  Эрруйем:
"Пусть будет так.
     Слишком многого вы требуете, велика цена за  услугу.  Но  не  могу  я
покинуть Землю Теней даже ненадолго.
     А святотатец Гзуогуам должен быть наказан.
     Он нарушил законы, установленные нами для людей". И вернулись Древние
Пауки в Чрево Мбиргга,
     Уступая дорогу своим детям и внукам, и внукам своих  внуков,  Которым
не было счета.
     Многоруки и смрадны, оснастили шипастыми серпами свои рты. Черны были
тела их, черны были лица их,
     Черны были души и дела их.
     Черное Воинство выходило из Чрева Мбиргга,  Чтобы  никогда  назад  не
вернуться.
     Ужаснулись тени воинов перед престолом Эрруйема.
     Ужаснулся и сам Эрруйем, стократ пожалев о  содеянном,  Но  принужден
был держать свое слово.
     И поднялось Черное Воинство под ночные небеса,
     Когда спало все войско Гзуогуама, и  никто  не  поднял  тревоги.  Оно
ступало неслышно, невидимо было во мраке,
     Только океан глаз рассеялся по земле, светясь среди ночи.  И  утонули
воины в том океане, ни разу не вскрикнув.
     Захлебнулись в нем собаки, рабы и женщины.
     Не вспомнив об оружии, канули в его волны вожди. И прервалась  всякая
жизнь этой ночью.
     Там, где катилось Черное Воинство, не росла даже трава, Птицы умирали
в полете, видя гибель птенцов.
     Шакалы вырывали себе внутренности,
     Лишь бы умереть от своих зубов,  а  не  от  Черного  Воинства.  И  не
осталось ничего, что могло бы радоваться утру,
     Которое никак не наступало.
     Ночь пролилась на землю, ночь текла по степи,
     Ночь никак не кончалась, хотя небо уже посветлело.
     Черное Воинство ушло, но рассвет не  хотел  заниматься,  Даже  солнце
оледенело от ужаса.
     Гзуогуам ото сна пробудился и позвал рабов, Чтобы принесли  ему  воды
омыть лицо и руки.
     Но никто не откликнулся на его зов, как бывало.
     Гзуогуам на ноги встал,  охвачен  гневом,  позвал  вождей,  Чтобы  те
покарали ослушников своим оружием,
     Но никто не поднял меча, как бывало.
     Гзуогуам обратил глаза к небу и шатра не увидел.
     Он один стоял посреди степи, усеянной белыми костями,  Словно  минуло
сто лет, и солнце выбелило остовы.
     Вокруг лежали его вожди, в латах, с  мечами  в  изголовьях,  И  череп
каждого скалился в улыбке смерти,
     Лишь глаза смотрели с укоризной и языки болтались меж зубов. Гзуогуам
остался один под небом, один перед гневом богов,
     Один перед недругами, если бы нашлось их хоть с десяток.  Тогда  вмиг
лишился бы он своей победы.
     Будь он о двух головах и о десяти руках,
     Все равно не совладать ему с десятком воинов.
     Но никто не пришел убить Гзуогуама и  отнять  его  победу.  Никто  не
требовал от него своей доли завоеванного.
     Все теперь принадлежало ему одному -  и  земля  и  небо.  Лишь  покой
отныне и вовек не принадлежал ему.
     Проклят был род Гзуогуама перед богами,
     Проклят за сожженных идолов, за надругательство над  мертвым,  Словно
не был тот человеком и воином, не возносил жертвы.
     Обречен был род Гзуогуама  жить  в  страхе  перед  ночью.  Ибо  можно
возвести стены из белого камня,
     Настелить пол из железного дерева, спать с оружием,  Но  ничто  не  в
силах остановить Черное Воинство,
     Когда оно придет покарать род Гзуогуама - Ни камень,  ни  дерево,  ни
оружие.
     А оно придет в тот час, какой изберет для возмездия,
     Из Ночной Страны, что не на языке людей  зовется  Рбэдуйдвур.  Черное
Воинство свило свои гнезда там, где живут люди,
     Оно вывело потомство под детскими колыбелями, Кровь и плоть  людей  -
хлеб Черного Воинства,
     Ночь людей - день Черного Воинства,
     Смерть людей - жизнь Черного Воинства,
     И так будет, пока не  проснется  Паук  Бездны..."  Легенда  о  Черном
Воинстве и  проклятии  Гзуогуама.  Перевод  с  зигганского  В.И.Сорохтина.
Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг, выпуск 1.

                                    24

     Наш путь лежал  какими-то  немыслимыми  задворками,  о  существовании
которых я доселе попросту не подозревал, хотя и  пребывал  в  уверенности,
что по крайней мере в столице-то  не  заплутаю.  Иногда  мы  спускались  в
канавы  самого  подозрительного  вида,  где  еще  недавно  бурлили  потоки
нечистот и могли водиться приблудные вауу. Из канав так же  непредсказуемо
ныряли в непролазный на первый взгляд кустарник, по концентрации шипов  на
единицу пространства напоминавший колючую  проволоку  вокруг  какой-нибудь
запретной зоны. Проводница моя, однако  же,  ухитрялась  находить  в  этой
"линии Маннергейма" вполне безопасную тропку, и если я все же оставлял  на
железных крючковатых остриях клочья жреческой накидки и собственной шкуры,
то главным образом по своей неуклюжести. "Куда мы  идем?"  -  спрашивал  я
шепотом каждые полчаса. "Сейчас,  сейчас..."  -  отмахивалась  Оанууг,  не
выпуская моей руки, и я умолкал, послушно и тупо следуя за ней, будто слон
за погонщиком. Где-то совсем рядом слышалось едва различимое шуршание, как
если бы кто-то двигался параллельно нам и, возможно, даже сопровождал нас.
Что же до меня, то я производил шуму никак не  меньше  упомянутого  слона.
Моя подготовка бодикипера здесь не годилась ни к черту. Я и  не  стремился
особенно скрывать свое присутствие. Во всяком случае, никто от меня ничего
такого не требовал... Город кончился,  и  мы,  не  покидая  кустарников  и
канав, без перехода очутились в чистом поле, а  неподалеку  маячили  горы.
Каменные клыки торчали из травы, словно авангардистские статуи - безликие,
бестелые, но всем своим обликом излучавшие невнятную угрозу  каждому,  кто
посягнет на их покой. Оанууг легкой тенью скользила между  истуканов,  они
были просто вехами на ее пути.  "Куда  мы  идем?"  -  без  особой  надежды
спросил я в сотый раз. "Уже близко", - сказала она. И в самом деле,  степи
как таковой уже не было, а начинался  настоящий  лес.  Только  не  деревья
стояли  в  нем,  а  во  множестве  все  те  же  уродливые,   издевательски
выламывающиеся в магическом танце  каменные  фигуры.  Мне  уже  мерещились
прищуренные глаза, ухмыляющиеся безгубые рты, брезгливо наморщенные  носы.
Музей древних идолов, капище под открытым небом, кунсткамера... Даже трава
здесь  не  росла,  чахла  в  соседстве  с  этими  монстрами.   Мне   снова
померещилось чужое движение где-то рядом, я сторожко стрельнул глазами  по
сторонам - никого. Только высоко-высоко, в полной недосягаемости, на самой
макушке  исключительно  уродливого  болвана,  ясно  вычерченный  на   фоне
темнеющего вечернего неба, в тоскливом  оцепенении,  с  поджатыми  лапами,
сидел одинокий вауу...
     Внезапно наш бег оборвался. Теперь Оанууг шла рядом, тяжело дыша,  по
ее напряженному, заострившемуся лицу сползали струйки пота. И  одиночество
оборвалось тоже - мы брели в окружении таких же серых бесформенных  фигур,
похожих на неприкаянные души. Лишь по едва приметным  очертаниям  тел,  по
случайному, особенной мягкости жесту можно было определить, что все они  -
женщины. Казалось, каждая из них двигалась своим,  независимым  от  прочих
маршрутом  и  вообще  была  безразлична  к  присутствию  посторонних.   Но
явственно ощущался некий центр, этакий магнит, и серые  тени  блуждали  по
силовым линиям, не имея ни воли,  ни  желания  вырваться  за  их  пределы.
Незаметно стемнело, но никто не возжигал  факелов,  и  мы  продолжали  эти
скитания - молча, отчужденно. Я глядел на Оанууг, а она куда-то в пустоту,
а может быть  -  в  самое  себя.  В  воздухе  витало  скрытое,  непонятное
напряжение, хотя не производилось ни единого звука, и очевидно было, что я
чудом попал на тайный ритуал, о котором не мог даже подозревать, о котором
вообще не знал никто из обитателей дворца Эйолияме, а может быть - и никто
из мужчин. Ибо кому могла прийти в голову нелепая мысль, что женщины,  эта
полутварь, полускотина, способны учреждать и соблюдать собственные,  да  к
тому  же  и  тайные  ритуалы?  Зато,  наконец,  становилось  ясно,  отчего
зигганские женщины, вопреки отведенной им роли в общественном  устройстве,
все же не производят впечатления затурканных, а, напротив,  даже  наделены
даром стихосложения -  если  судить  хотя  бы  по  дочери  нищего  гончара
Оанууг... Я  споткнулся  обо  что-то  мягкое.  Небрежно  скомканная  серая
накидка. Рядом - еще одна. И тут же поперек дороги, безвольно понурившись,
едва волоча ноги, прошла нагая женщина. Я открыл рот, чтобы спросить,  что
это значит, но Оанууг опередила меня, коротко  и  сильно  сжав  мою  руку.
Потом вяло, превозмогая себя,  подняла  руки,  неловко  раздернула  поясок
своего облачения, и вышагнула из него. Волосы  сухими  мертвыми  колосьями
рассыпались по опущенным плечам...
     Напряжение продолжало  нарастать,  и  по  мере  того,  как  сгущались
сумерки, воздух наэлектризовывался, и я не удивился бы, разрядись вдруг  у
самых  моих  ног  молния.  В  хаотических  блужданиях  женщин  происходили
перемены. Теперь согбенные фигуры смыкались в ряды и  медленно  кружили  в
сомнамбулическом  хороводе,  центром  которому  был  клочок  голой  земли,
усеянный мелким щебнем. И  казалось,  что  каменные  идолы,  маячившие  за
нашими  спинами,  тоже  вели  свой  собственный  круг...  Слабые,  налитые
свинцовой  тяжестью  руки  женщин  судорожно  подергивались,  будто  желая
совладать с немощью. Вот уже кому-то  удалось  поднять  их,  вскинуть  над
головой, скрючив  пальцы,  словно  когти  хищной  птицы.  Оанууг  тихонько
застонала от бессилия, вздернула напряженные плечи  -  по  всему  телу  ее
проступила мелкая испарина. Я коснулся  ее  запястья,  желая  помочь...  и
отдернул руку, едва сдержав  крик.  Будто  сунул  пальцы  в  раскуроченную
электрическую розетку... Над щебенкой струилось  призрачное  свечение.  Из
самых недр земли без единого звука пробивался к  темному  небу  чудовищный
росток. Струйка зеленовато-белесого тумана. Воздух загустевал, как ледяной
кисель, по нему от лучистого ростка распространялись тугие волны.
     С каждой волной женщины менялись. В  их  изможденные  тела  вливалась
сила. Лица оживали. Тусклое сияние глаз набирало мощь. Старушечьи поджатые
губы  набухали  кровью,  приоткрывались  в  жарком  дыхании.  Я   опасливо
покосился на Оанууг  -  она  тоже  менялась  на  глазах.  Смуглая  кожа  в
фантастическом  свете  приобрела  голубоватый  оттенок,   полыхающие   очи
распахнулись во все лицо, тяжкие груди трепетали, влажные бедра  бесстыдно
разомкнулись... Тихая дочь гончара исчезла. Ее сменила ведьма.
     Я  попятился,  прорвал  круг  беснующихся  тел.   Запинаясь,   трудно
пропихивая свое неуклюжее тело сквозь холодное  желе  воздуха,  устремился
прочь,  под  защиту  камней.  Внутри  черепа  бойко  вращалась  сверкающая
карусель. В ушах  звенело,  кровь  барабанила  в  виски...  Казалось,  еще
немного, и я буду разоблачен. Я единственный, кто не избавился от балахона
и не влился  в  этот  шабаш.  И  неизвестно,  что  произойдет,  если  меня
обнаружат. Может быть, просто убьют. Или принесут в жертву.  Конечно,  при
себе у меня и меч, и руки-ноги,  тоже  страшное  оружие,  но  судьба  меня
ограждала, и ни разу еще не довелось мне обратить  его  против  женщин.  И
оттого не знал я, смогу ли преступить и этот барьер.
     Над разнузданной круговертью вставал  гигантский  призрак.  Костлявая
женская фигура в развевающихся на неосязаемом,  нездешнем  ветру  одеждах.
Можно было различить спутанные седые космы, иссохшие  руки,  простертые  к
пляшущим женщинам. В размытом пятне света,  заменявшем  лицо,  угадывались
провалы пустых глазниц, щель беззубого рта. "Эрда-а-адд!!!"  -  взметнулся
пронизывающий, выворачивающий душу визг.
     Эрдаадд, первоматерь всех людей, посмотрела на меня.
     Я зажмурился, отгородился  от  этого  безглазого  взгляда  локтями  и
коленями, вжался спиной в замшелый сырой камень. Если  бы  можно  было,  я
зарылся бы в землю, как крот,  обратился  бы  в  тень,  лишь  бы  остаться
незамеченным... Я не способен был сопротивляться, да и видел смысла. Что я
мог  противопоставить  этой  древней,  потусторонней   силе?   Тысячелетия
грандиозного эксперимента под условным названием "цивилизация" не снабдили
меня опытом противоборства с восставшими из небытия,  из  мифа  богами.  Я
устал. Я измучен всей этой мистикой. Я измучен вопросами,  на  которые  не
дают ответов. И пусть делают со мной что хотят.
     ...Время резиново тянулось, обтекая меня не  то  мгновениями,  не  то
годами. Я утратил ощущение собственной плоти, моя личность рассыпалась  на
мириады осколков. Может быть, я умер.
     Чьи-то  пальцы  коснулись  моего  плеча.  Осторожно,  но   настойчиво
встряхнули. Я убрал руки от лица, разлепил веки.
     Кромешная тьма. Тишина. Наваждение развеялось.
     Передо мной стояла Оанууг. Уже не ведьма. Но  еще  не  покорная  раба
мужских прихотей. Лицо ее хранило еще  печать  колдовства,  глаза  мерцали
призрачно-зеленым.  Обнаженное  тело,  облитое  лунным  светом,   казалось
мраморной статуей. "Языческая мадонна", - подумал я отстраненно.
     "Все прошло", - сказала она  резким,  отрывистым  голосом.  "Что  это
было?" - спросил я шепотом. "Разве ты не видел?" - припухшие  губы  Оанууг
тронула холодная усмешка. "Но зачем ты привела меня сюда?" - "Ты не такой,
как все. Мне нужно было говорить о тебе с первоматерью". - "Ты говорила...
с ней?!" - "Да". - "Что она тебе сказала?"
     Совершенно нелепое желание - знать, что о  тебе  думает  божество.  И
неясно,  чего   тут  больше   -  любопытства  или   мелкого  человеческого
тщеславия...
     "Эрдаадд приказала мне быть с тобой". - "Но ты и так со мной!" -  "Ты
не понял. Первоматерь приказала мне. Я не ошиблась в своем предназначении.
Ведь я - женщина, а ты - ниллган".  -  "Значит,  ты  для  меня  -  подарок
богов...  Но кто эти женщины, что тут происходило?!"  - "Ты не поймешь. Ты
- мужчина, и это знание  больше  твоего  разума.  Молчи.  Не  надо  ничего
спрашивать. Такая ночь бывает раз в году. Это  _ж_е_н_с_к_а_я_  ночь.  Это
моя ночь, и я здесь повелительница. Молчи и повинуйся".
     Уверенными, хозяйскими движениями Оанууг стянула с меня накидку, и  я
не  прекословил  ей.  Потом  она  приникла  ко  мне  по-змеиному   гибким,
прохладным телом и отдалась мне - целиком, до последней  капли.  И  черные
каменные истуканы слали нам свое благословение.

                                    25

     Теперь я все знал о себе.
     Открыто было мне, каким образом и с какой целью  попал  я  в  империю
Опайлзигг, какова моя задача. Уберечь императора от  подосланного  убийцы,
от случайного кинжала, от нечаянной стрелы. Ну, это-то я исполнял с самого
начала... Каждый раз, продирая  утром  опухшие  от  беспорядочных  побудок
глаза, я вспоминал нечто новое. Со временем это обратилось в подобие игры.
Я даже загадывал,  какая  завеса  спадет  с  тайны  моего  фантастического
приключения с приходом нового дня. И вот настало такое время, когда  я  не
узнал ничего нового.
     Однако пользы эксперименту я принес немного. По-прежнему  неясен  мне
был этот мир. Неясны были  его  законы,  скрытые  пружины,  приводившие  в
действие этот  общественный  механизм.  И  толку  от  моего  исторического
образования, а в особенности от моей мнимой  осведомленности  в  искусстве
политической интриги, было ровно с гулькин фаллос.  Я  не  понимал  логики
насаждаемых императором социальных  нововведений.  К  слову,  не  понимали
этого и простые зигган. Но им-то понимание вбивалось огнем  и  мечом.  Мне
требовалась   обычная   логика.   Желательно   на   уровне   исторического
материализма. И хорошо бы марксистско-ленинского...
     - Пусть  император  откажется  раздавать  рабам  землю,  -  долбил  я
Солнцеликому во время ночных наших бдений.
     - Ты не смеешь мне указывать! - взвивался  Луолруйгюнр  под  потолок.
Потом, остывая, прибавлял: - С мечом ты хорош. В государственных  делах  -
темен.
     - Но почему, почему?! Отбери земли у рабов, и угроза твоей  бесценной
жизни вполовину уменьшится. Как с Юга, так и с Севера.
     - Грязные свиньи, годные лишь перекапывать рылами мои поля в  поисках
кореньев... Они никогда не отважатся поднять на меня оружие.
     Он мог бы  не  кичиться  своей  доблестью  при  мне.  Пять  последних
арбалетных стрел в открытые окна и два копья  из-за  угла  направлялись  в
Солнцеликого именно "раскулаченными" князьками.
     - Хорошо. Пусть тогда император велит прогнать  юруйагов.  Все  едино
пользы от их окружения никакого, зато опасности хоть отбавляй.
     - Как ты смеешь!.. -  Потом,  после  паузы:  -  Юруйаги  мои  братья.
Императорская кровь, кровь моего отца  благородна.  Как  можно  пренебречь
хотя бы одной ее каплей? Руки моих детей не настолько  еще  сильны,  чтобы
держать  меч.  И  если  ты  не  исполнишь  надлежаще  свой  обет,  империя
достанется юруйагу, воину, а не ребенку... Когда мой старший сын вступит в
возраст власти, я сам возведу его на престол. А остальные мои дети  станут
новыми юруйагами.
     Я не спрашивал, что станется со старыми. Я мог лишь предвкушать  этот
момент,  когда   произойдет   смена   правителей...   Но   старшему   сыну
Луолруйгюнра, по моим сведениям, исполнилось  только  двенадцать.  Он  был
сокрыт от друзей и недругов в потайном месте. Скорее всего, в каком-нибудь
провинциальном монастыре. И сам, наверное, не догадывался о том, что сулит
ему будущее. Так что ждать  "возраста  власти",  то  есть  совершеннолетия
по-зиггански, было  еще  изрядно.  Честно  говоря,  этому  пареньку  я  не
завидовал.  И  не  хотел  бы  такой  участи  своему  Ваське.  Все  полтора
десятилетия  правления  Луолруйгюнра  состояли  из  непрерывной  резни   и
стрельбы по императорской особе из всех видов оружия. И не было  оснований
ждать перемен к лучшему.
     - Император жаждет испытаний. Он привык  держать  клубок  разъяренных
вауу в своем  изголовье.  Пусть...  Но  к  чему  испытывать  судьбу  сверх
необходимого? У любого человека, будь он даже сам император,  только  одна
голова, только одно сердце.
     - Я понял значение  твоих  слов.  Но  при  чем  здесь  сердце?  Жизнь
человека - в его печени, ибо там обитель души. А что такое сердце, как  не
мех для перекачивания животворных жидкостей?
     - Разумеется, император прав, а я, разумеется, ошибся...
     - Но я не понял смысла сказанного.
     - Пусть император обрушит своды Эйолудзугг!
     Из "Троецарствия": "Я трепещу от страха, но не могу пренебречь долгом
подданного - говорить правду  своему  государю!  Я  уже  приготовил  гроб,
совершил омовение и жду суровой кары".
     Богоравный властелин исчезал, а на  его  место  заступал  разъяренный
дикий кот, которому отдавили яйца. Истошный визг, фонтаны слюны.  Вращание
красными прожекторами, что возникали вместо глаз. Метание в меня всем, что
попадало увесистого под руку.  Иногда  я,  в  зависимости  от  настроения,
обращал это в тренировку, отбивая мечом летящие в  меня  предметы.  Иногда
просто ловил их и возвращал на место.
     - Грязный ниллган! - шипел Солнцеликий, тряся седой куделей. - Как ты
дерзнул!.. Лабиринт - символ власти, владеющий ключами Эйолудзугг  владеет
этой страной!
     - Император убежден, что все ключи в его руках? - подначивал я.
     - А у кого же, во имя Йунри?!
     - День и ночь  отборные  рабы  мудрейшего  Дзеолл-Гуадза  строят  под
ногами своего повелителя  новые  святилища  и  украшают  их  человеческими
черепами...
     - Я знаю об этом. Дзеолл-Гуадз такой же мой раб, как  и  всякий,  кто
дышит и вкушает пищу под этим небом.
     - И под землей?
     Император нашаривал под подушкой длинный кинжал с  рукояткой  в  виде
беснующегося демона. Я брал меч наизготовку. Все шло обычным чередом.
     - Нет никакой  Ночной  Страны,  -  говорил  Луолруйгюнр  утомленно  и
выпускал оружие. Годы правления брали свое: как воин он уже не годился мне
в соперники. - Сказки  о  Многоруком  выдуманы  старухами,  которые  давно
отучились рожать и скуки ради перемалывают голыми деснами всякий вздор.
     - Словно мухи, тут и там... - фыркал я. АД ИНФИНИТУМ.
     Но  больше  всего  меня  настораживало  то,  что  вокруг  ничего   не
происходило.
     То есть, конечно, где-то за пределами дворца разворачивались какие-то
события, о чем ежедневно докладывалось императору.
     На  Севере,  в  провинции  Аэйнюймб  бунтовала  чернь,  и  полководец
Эойзембеа отправлен был с пятитысячным карательным войском  на  усмирение.
Вести оттуда  поступали  весьма  утешительные.  Из  соображений  классовой
солидарности я сочувствовал мятежникам,  но  в  то  же  время  не  мог  не
испытывать облегчения: число наемных убийц с Севера, тупых,  фанатичных  и
потому особенно неразборчивых в средствах, практически сошло на нет.
     В пропасти Ямэддо ночью  замечен  был  огонь.  По  мнению  придворных
гаруспикантов, гадателей на свиных кишках, это предвещало  гнев  Эрруйема,
царя Земли Теней, а значит - и сильные колебания тверди. Правда,  горлопан
и брехун Гиам
     Уэйд третьего дня блажил на рыночной площади, что-де Бюйузуо собирает
к своим кострам Черное Воинство, и  нужно-де  ждать  нашествия  из  Ночной
Страны,  за  что  был  колочен  палками  случившегося  поблизости  дозора.
"Диссидент хренов, узник совести!.. - подумал я не без  раздражения.  -  И
чего подставляться на каждом  шагу  со  своими  апокалипсисами?!"  Мне  не
хотелось  бы   по   нелепой   случайности,   из-за   чрезмерного   усердия
какого-нибудь пьяного юруйага потерять этого вздорного старика... Но более
соответствующим   истине   следует   полагать    недовольство    Эрруйема,
обнаружившего недостачу одной из  душ  при  поголовной  поверке.  Это  был
камень в мой огород. На помощь мне пришел Дзеолл-Гуадз.  Эрруйему  обещана
была жертва двадцати буйволов  и  пяти  бегемотов.  На  поимку  сакральной
скотины  снаряжен  был  отряд  во  главе  с   Элмайенрудом.   Гаруспиканты
заикнулись было, что не худо бы  прикомандировать  к  отряду  и  меня  как
главного виновника торжества. Но наивный замысел  удаления  от  императора
его непробиваемой защиты был настолько прозрачен,  что  никто  не  рискнул
развивать эту тему.
     Из заморской провинции Дзиндо к императорскому  двору  доставлен  был
диковинный зверь жираф, зачатый страусом и  рожденный  зеброй.  Любопытные
изволят видеть его ежедневно в специальном  загоне,  рядом  с  гигантскими
ленивцами и  дикими  людьми-лемурами.  Я  в  числе  первых  воспользовался
приглашением. До сей  поры  мне  доводилось  наблюдать  жирафа  только  по
"ящику". Плод  греха  непарнокопытного  и  птицы  был  измучен  дорогой  и
выглядел весьма унылым. Дикие же люди, размерами  с  пятилетнего  ребенка,
напротив, очень веселились и кидали в нового соседа, а затем и в зрителей,
засохшим дерьмом. Огромные пестрые  моа  бродили  по  своему  загону,  как
неприкаянные души, изредка квохча по-куриному. Ленивцы, более  похожие  на
интеллигентных горилл, как им и полагалось, дрыхли под деревьями.
     Дерзец Одуйн-Донгре снова  не  уплатил  метрополии  дань.  Соглядатаи
стучали, что планы  Солнцеликого  им  всячески  высмеиваются  и  предаются
забвению.  "Безгранично   ли   наше   терпение?"   -   осторожно   спросил
Дзеолл-Гуадз. "Он будет наказан", - прикрывая глаза от бешенства, произнес
Луолруйгюнр и более к этому вопросу не возвращался.
     Я был повязан узами мнимого обета. Мимолетные отлучки в город в  счет
не шли. Какую  пользу  черпал  я  из  разговоров  с  вургром,  что  упорно
отказывался назвать свое имя? Что могла сообщить неискушенная  в  любовных
играх, не ведавшая, что такое поцелуй, но  стремительно  набиравшая  класс
милая  стихотворица  Оанууг?  В  каком  невежестве  уличал  меня   желчный
прорицатель Гиам, потирая побитые  дозорными  бока?  Разрозненные  крупицы
знания, из которых не сложить мозаики. Я никак не врастал в эту жизнь. Она
отторгала меня, как инородное тело. Точнее было бы сказать, что я встал ей
костью поперек горла. Все только вздохнули бы  с  облегчением,  исчезни  я
насовсем. Император избавился бы еще  от  одного  критика  своих  нелепых,
анахроничных реформ. Юруйаги сорвались бы с цепи, чтобы драть своего брата
и  господина  в  клочья.  Рыночные  торговцы  расстались  бы  с  печальной
необходимостью  порскать  врассыпную  при  виде  вооруженного   до   зубов
ниллгана, от которого всего можно ожидать: ниллган что вургр, не человек -
нежить...
     Не понимал я и  хода  эксперимента,  затеянного  спорыми  на  выдумку
потомками из двадцать первого века общей нашей с ними эры.  Ну,  нашептали
они каким-то образом на ухо Луолруйгюнру суть его бредовых реформ,  против
которых только ленивый не восстал бы. На какой результат они рассчитывали?
Получить в итоге социальную химеру, этакий феодальный  социализм?  История
уже знавала похожие  взбрыки.  Из  школьной  программы:  фараон  Аменхотеп
Четвертый,  которому  предстоит  родиться  через   тысячу   лет,   вздумал
ниспровергать старый пантеон в угоду им же придуманному  новому  божеству,
солнцеликому Атону. Даже имя свое сменил на Эхнатона. Ни черта-то  у  него
не вышло. Уж не напел ли бедняге его солнечные гимны голосок  из  дальнего
будущего? Вот и солнцеличие  фигурирует  в  деле,  как  улика...  Впрочем,
супруга его, Нефертити, будет  хороша.  Спасибо  Тутмесу,  который  сумеет
передать ее очарование в известняке... А  что  останется  человечеству  от
императора Луолруйгюнра Первого?
     Здесь во  мне,  разумеется,  вопиял  заклятый  гуманитарий  в  первом
поколении Славик Сорохтин. Которого весьма незначительно волновали  нюансы
социального устройства империи. Для  которого  козни  врагов  "перестройки
по-зиггански" представляли сугубо статистический интерес. И который еще  в
безмятежном студенчестве самостоятельно и  совершенно  стихийно  пришел  к
мысли, что история человечества есть  не  сумма  занимательных  фактов,  а
процесс созидания культуры. Ниллгану Змиулану такие  подробности  были  до
фени.
     Итак, безликие дни чередовались с такими  же  ночами.  Стольный  град
Лунлурдзамвил пребывал  в  спокойствии.  Если  и  ковалась  вокруг  нас  с
императором  какая-то  интрига,  то,  по  всему  видать,  делалось  это  с
неподвластным моему опыту искусством. А может, и нет  никакой  интриги?  И
злодей  Элмайенруд  впрямь  пригонит  к  прорве  Ямэддо  стадо  обреченных
буйволов и бегемотов?
     Но была, была интрига.

                                    26

     ...тащусь сквозь темноту и холод в никуда.  Такой  темноты  и  такого
холода я здесь еще не знал. Теперь уже совершенно ясно, что я  заблудился.
И вокруг по-прежнему ни единой  живой  души,  что  могла  бы  указать  мне
дорогу. На любом человеческом языке и даже без такового. Просто взяла бы и
ткнула пальцем в нужном направлении.  Если  я  смогу  толково  разъяснить,
какое направление мне нужно. Где же эти чертовы небоскребы? Если я  что-то
понимаю в небоскребах, они  обязаны  нависать  надо  мной,  как  проклятие
божье, и притом полыхать тысячами своих окон. Какой-никакой, а ориентир...
Но ничто надо  мной  не  нависает,  кроме  непроницаемо-черного  полотнища
небес.
     Я голоден. Но это пока еще пустяк,  не  смертельно.  Вот  если  я  не
выбреду к жилью, тогда дело примет серьезный оборот. И, в конце-то концов,
должен же здесь наступить рассвет! Я подношу  к  лицу  циферблат  часов  и
силюсь разглядеть, что там показывают  стрелки.  Не  видно  ни  зги,  и  я
впервые  начинаю  сожалеть  о  том,  что  дома  поскупился  на   приличные
электронные часы  с  подсветкой,  а  уже  здесь  отказался  от  роскошного
аппарата, который предлагал мне Ратмир взамен  моего  древнего  механизма.
Хотел сберечь как память о родном своем двадцатом веке...  Итак,  я  не  в
состоянии даже выяснить, как долго мне болтаться в ночи.
     А что если я ослеп?
     Кажется, начинаю бредить. Или галлюцинировать, что, в общем-то,  одно
и то же.  Мерещатся  неясные  силуэты  скособоченных  домов,  беспорядочно
обступивших меня со всех сторон. Откуда-то доносятся странные  размеренные
звуки, будто работает свайный копер. Я стою на месте, прислушиваюсь. Ветер
доносит обрывки музыки и голосов.  Не  знаю,  отчего,  но  всякое  желание
увидеть себе подобного вдруг пропадает. Не  нравится  мне  эта  музыка.  И
голоса какие-то недобрые. И пусть я все это себе  придумал,  но  лучше  уж
потихоньку топать назад,  где,  по  моим  предположениям,  осталась  линия
магнара.
     Мои вытянутые вперед руки внезапно упираются  во  что-то  шершавое  и
холодное. Неужели и вправду дом? Придерживаясь стены, ищу вход, а под ноги
то и дело с  треском  и  скрежетом  лезет  слежавшийся  хлам.  От  полного
непонимания происходящего и, возможно, от страха я  начинаю  разговаривать
сам с собой. Браню дворников, что так  засрали  вверенную  им  территорию,
хотя небольшим светлым участком сознания понимаю, что никакими  дворниками
здесь годами не пахло. Быть может, шестьдесят семь  лет  сюда  не  ступала
нога человека. Этакий застарелый, матерый долгострой... Пальцы погружаются
в пустоту дверного проема. Или пролома. Осторожно, на цыпочках делаю шажок
в затхлую тьму. Хрустит битое стекло.  "Э-эй!"  -  негромко  зову  я.  Эхо
дробится на сотни осколков и возносится на невероятную  высоту.  Я  слышу,
как оно улетает от меня,  едва  ли  не  пять  минут,  а  затем  мой  голос
возвращается искаженным до неузнаваемости. Если только это мой голос, а не
чей-то отзыв...
     И вот я слышу шаги.
     Там, снаружи, за моей  спиной.  Кто-то  большой,  грузный,  одышливый
движется мимо этого несуразного дома, бормоча под нос несвязные речи:  ему
под ноги тоже лезет всякая дрянь и он тоже на чем свет кроет дворников.  Я
напрягаю слух, чтобы разобрать хоть слово. И не  могу  этого  сделать.  Не
понимаю, что он там бормочет.
     - Кто здесь?!
     Шаги замирают. Невидимый путник молчит. Наверное, рассматривает меня.
Должно быть, со зрением у него полный порядок. В отличие от меня.
     - Помогите мне выйти отсюда.
     Бормотание  возникает  где-то  совсем  рядом.  Надо   признать,   оно
производит жутковатое впечатление, и я вынужден все время напоминать себе,
что мне некого опасаться здесь. Пусть это и другое время, пусть я ни  шиша
не понимаю в том, что творится вокруг, но я на своей земле, можно  сказать
- дома, и вообще ничто не угрожает моему благополучию ни в одном из миров,
я телохранитель-профессионал, я силен, ловок и натаскан...
     Он уже рядом. Я с трудом различаю в темнотище  плоский,  бесформенный
силуэт. Его пальцы  бережно  касаются  моего  запястья,  почему-то  нервно
отдергиваются и в конце концов цепляют меня за рукав куртки.  Все  так  же
бормоча невнятицу, он тянет меня за собой, и я тупо, как скот на заклание,
подчиняюсь.
     - Я заблудился. Ни зги  не  вижу.  Мне  нужно  попасть  на  платформу
магнара. Извините, что я беспокою вас...
     Приглушенное хмыканье. Мои оправдания забавляют его.
     Изо всех сил пучу  глаза,  но  вижу  только  слабое  колыхание  теней
различной плотности. Медузу трудно обнаружить в мутной воде...
     Вдалеке потихоньку занимается неживое свечение искусственных солнышек
над платформой.
     - Спасибо. Теперь я сам найду. Вы меня выручили.
     Рукав свободен. Я с неизъяснимым  наслаждением  слежу  за  мельканием
разноцветных вагонов только что отчалившего магнара.  Плевать,  они  ходят
каждые пять минут и круглосуточно. Слава  Богу,  это  нелепое  приключение
подошло к финалу... Я оборачиваюсь, чтобы  договорить  переполняющие  меня
слова благодарности.
     Мой спутник поспешно отступает назад, в ночь. Но я успеваю разглядеть
его.
     Закутанный с ног до головы в плащ из грубой ткани, не то из бортовки,
не то вообще из  брезента.  Наружу  торчат  лишь  длинные  тощие  руки  со
скрюченными, будто сведенными судорогой, пальцами. Лицо белое  и  плоское,
как блин. Нет, не лицо - маска. Не  может  человеческое  лицо  иметь  один
глаз, выглядывающий из слившихся глазниц, и  треугольный  безгубый  рот  с
торчащими в уголках волчьими клыками.
     Я  прикован  к  месту.  Моя  выучка  пошла   прахом.   Это   чудовище
беспрепятственно могло подойти и заесть меня своей пастью. Если бы  только
хотело.
     Но оно не хочет. - Кто... кто ты?
     Пасть расползается в жуткой улыбке. Единственное око взирает на  меня
с сочувствием.
     - Живу я тут... - бормочет он, с трудом производя звуки изуродованной
гортанью. - Прощай... прощай...
     Я уже ничего не хочу. Не  нужно  мне  ничего  выяснять,  разбираться,
рвать на груди рубаху. Я сдаюсь. Хочу туда, где  хоть  что-то  понятно.  К
свету, к людям. В свою каморку, в "Саратов-12".
     Но я не могу отодрать ног от земли, пока он не растворяется в темноте
без следа...

                                    27

     Но была, была интрига.
     Я стою на обычном своем посту  за  левым  плечом  императора.  Рядом,
рукой  подать,  щерит   акульи   зубы   волосатый   колдун   Дзеолл-Гуадз.
Солнцеликому скучно. Он балуется кинжалом, бритвенно-острым, каких еще  не
делают нигде в мире  и  не  скоро  еще  научатся.  Подбрасывает  в  воздух
лоскуток, отрезанный от собственной хламиды, и рубит  его  влет.  Мне  эти
игры не нравятся. Знаем мы эти игры с холодным оружием. Игрывали... в одна
тыща пятьсот девяносто первом, в городе Угличе. Поэтому все  мое  внимание
привлечено к мелькающему в воздухе синеватому лезвию. А монотонный  гундеж
всяких там гадателей и гонцов со всех сторон света пропускаю мимо ушей.
     Сгорбившись в три  погибели,  пыльный,  разящий  козлом,  прокаленный
дочерна воин приближается к босым ступням императора. В руках  его  мешок,
выпачканный чем-то вроде засохшего сургуча. Из мешка  на  пол  почтительно
вываливается его содержимое. Похожее на средних размеров капустный кочан и
такое же раздерганное. Козлиный запах сменяется трупным смрадом.
     - Солнцеликий может унять свой гнев,  -  бормочет  воин,  не  подымая
глаз.
     Император оставляет  опасное  занятие.  Пепельный  лик  его  выражает
крайнее удовлетворение.
     - Как это случилось? - спрашивает он.
     - Боги отвернулись от твоего брата...  Злодей  проник  в  его  дворец
ночью, не замеченный стражей... А  может  быть  -  демон,  не  оставляющий
следов...
     - Демон, - согласно кивает Дзеолл-Гуадз. - Смертный не  отважился  бы
на такое святотатство.
     - Я удручен гибелью моего брата Одуйн-Донгре, - говорит  Луолруйгюнр.
- Объявите об этом. Но народ Юга не осиротеет. Наш отец  был  прозорлив  и
оставил после себя достаточно детей.  Пусть  мой  брат  Яолруйоллг  снимет
черные латы и возложит на свои плечи бремя призрения над Олмэрдзабал.
     Злосчастный Одуйн-Донгре!..  Ему  нечем  уже  улыбаться  в  ответ  на
высочайшие попреки. Вместо рта - безгубый зловонный провал, вместо глаз  -
тухлые вмятины. Прощай, дерзкий ослушник. Эта страница имперской  летописи
перевернута.
     Из "Повести о доме Тайра": "...По всей  стране  гремело  его  грозное
имя, и все же, в одночасье в дым обратившись, рассеялся он в  небесах  над
столицей. Лишь кости не долгое время еще оставались, но вскоре  прибрежный
песок, играя, засыпал  их,  и  кости,  смешавшись  с  землею,  рассыпались
прахом".
     - Боги раздосадованы, - внезапно возвышает голос  верховный  жрец.  -
Они оставили своей милостью не только Одуйн-Донгре.
     - Что ты хочешь сказать? - равнодушно спрашивает император.
     - Горькая участь постигла еще одного твоего брата,  Солнцеликий.  Его
поцеловал вауу.
     -  Мой  брат  стал  вургром?!  -  кажется,  впервые   за   все   утро
самообладание изменяет императору.
     - Твой брат - такой же смертный, как и все мы...
     - Не тот ли это вургр, с которым якобы беседовал Змиулан?
     - Это следует спросить у самого Змиулана.
     - Но ведь вургр давно мертв. К чему поминать демона, когда он сгинул?
     - Вургр не мертв. Его видели в городе.
     - Я не слышал о новых жертвах. Или вургр излечился от жажды крови?
     - Он утоляет свой голод, не вредя живым. Кто-то помогает ему...
     - Кто?!
     Я чувствую на себе насмешливый взгляд этой хитрой обезьяны. Сейчас он
назовет мое имя. Пусть... Ни хрена он мне не сделает. Я вызван  им  же  из
Земли Теней. Выпроводить меня можно лишь убив наново. Еще  месяц  назад  я
рад был бы подставиться. И оборвать эту нелепую  миссию,  под  благовидным
предлогом развязаться с Ратмиром и его компанией. Но теперь - нет,  ни  за
что.
     - Это женщина. Дочь гончара. Ее зовут, кажется, Оанууг. Она настолько
безобразна, что самый последний торговец не хочет сделать ее матерью своих
детей. Человек не польстился бы на нее. Только вургр или...
     "Долго ты будешь мотать мне нервы, сука?!"
     - ...или демон.
     - Эта тварь должна умереть, -  роняет  император.  -  Но  сперва  она
укажет нам логово вургра.
     - Пусть и вургр умрет. Мне скорбны его мучения.  Я  хочу,  чтобы  его
убили юруйаги. Все же, он брат императора.
     - Юруйаги уже там, Солнцеликий...
     Ты решил сыграть со мной в свою игру, жрец. Будто бы  я  и  взаправду
Юламэм,  глиняный  болван  из  вертепа.  Тебе  померещилось,  что   Юламэм
своевольничает. И ты захотел поддернуть нити, на  которых  ему  полагается
плясать. Пусть я действительно  сознаю  себя  болваном  и  веду  себя  как
болван. Но у меня есть меч, чтобы перерубить все ниточки.

     И явишь кровь свою, И явишь гнев свой,
     И не станешь зверь Уэггд, И станешь человек,
     Человек как мы!..

     Все. Эксперимент закончен. Вы, там,  в  светлом  нашем  будущем,  как
хотите, но я в нем больше не участвую. Два человека в  этом  мире,  только
два, которые мне близки. Вургр, брат Солнцеликого, и Оанууг, дочь гончара.
Сам император не в счет. Меня принудили отвечать за его жизнь. А  за  этих
двоих я отвечаю по своей воле.
     Какая-то частица моего сознания приглушенно взывает ко  мне:  уймись,
ты же ученый, историк! Твое  дело  -  наблюдать,  собирать  знания,  а  не
вмешиваться, не хапать наживку вместе с крючком. А то,  что  это  наживка,
видно невооруженным глазом, ты же  специалист  по  интригам,  ты  все  эти
хитрости на хрену вертел... Но одно дело, сидя в удобном кресле за столом,
при уютном свете торшера, анализировать и смаковать  хитросплетения  чужой
политической игры, которой напрочь противопоказана всякая  нравственность.
"Ах, подлецы, лихо загнули!.." И  совсем  иное  -  играть  самому.  Питать
иллюзию, что играешь сам, а не тобой играют. Но  я  -  та  пешка,  которая
поломает всякую партию! Никакой я уже не ученый. Никакой  не  наблюдатель.
Меня так умело подготовили, что теперь я  более  ниллган  Змиулан,  нежели
историк Сорохтин. Теперь у меня эмоции впереди разума. Сила есть - ума  не
надо!..
     Время  безмерно  ускоряет  свой  бег.  Люди,  вещи,  события   бешено
проносятся мимо в багровом тумане, сливаются в сплошную пеструю полосу.
     Итак, я оставляю свой пост  и  ухожу  из  тронного  зала.  За  спиной
слышатся тревожные возгласы. Наперерез мне спешит стражник  -  и  в  ужасе
шарахается от моего меча. Путь свободен. Никто в этой империи не  способен
меня задержать.
     Я иду по улицам, пустеющим на  глазах.  Пересекаю  рыночную  площадь.
Крики разбегающихся торгашей, грохот опрокидываемых лотков. Оанууг  права:
передо мной катится волна страха. Оанууг, славная моя... только бы  ничего
тебе  не  сделали.  Пру,  словно  танк...  или  носорог.  По  прямой,   не
отклоняясь. Гора пустых корзин - сметаю гору  ко  всем  чертям.  Трухлявая
стена какой-то лавки - обрушиваю стену  плечом.  Позади  меня  с  грохотом
оседает набок и вся лавка.
     Мастерская гончара. Двое черных латников возле  входа.  Они  заметили
меня за сто шагов и давно выцелили  своими  арбалетами.  Стрелы  с  визгом
летят мне навстречу. Медленно, трудно, как  в  толще  воды,  выношу  перед
собой меч и отбиваю их в зенит. Обе - одним  движением.  Сегодня  мне  это
удается. Сегодня мне удастся все, что возможно и невозможно.  Вопя  что-то
воинственное,  загодя  распаляя  себя,  юруйаги  с  отчаянием   обреченных
атакуют. Я прохожу сквозь них, ни на миг не задержавшись. Внутри  гончарни
тесно, темно и смрадно. Лезвие, свистя, синей бабочкой танцует перед  моим
лицом. Нет, уже не синей...
     Наконец - тишина.
     Я один стою во весь рост.  Здесь  больше  некому  даже  хрипеть.  Меч
сторожко покачивается в приопущенной руке. Чудом  уцелевший  горшок  вдруг
падает с покосившейся полки и разбивается вдребезги.

     Твои ладони - два щита драконьей кожи;
     От злого глаза пусть защитою мне станут. Твои колени - трон из дерева
и меди;
     Хотя б на миг да ощутить себя царицей!..
     Оанууг исчезла.
     А чего я, собственно, ожидал?

                                    28

     - ...Что случилось? - слышу  я  до  колик  знакомый  голос.  Медленно
поворачиваю голову на звук. Пусть видит, какие эмоции он во мне будит.
     Ратмир стоит на пороге моей спальни. В обычном  своем  желтом  трико,
только морда сегодня особенно красная, как начищенный медный таз. И  такая
же широкая. Лежу и продолжаю молчать.
     - Быть может, потрудишься встать перед старшим?
     - Тоже мне "дед" сыскался, - обидно цежу я сквозь зубы.  Вывести  его
из равновесия - главная задача. Иначе все снова, как  и  сто  раз  прежде,
ограничится шуточками, нырками и уходами. Иначе его просто не расколоть. -
Мне тридцать шесть, да еще шестьдесят семь. Сал-лага...
     Впервые вижу, как в считанные  мгновения  его  медная  рожа  начинает
выцветать, тускнеть. Он даже изморозью покрылся от  бешенства.  Ему  здесь
никто так не хамил. Даже я.
     - Тебя кто-то обидел? - наконец размыкает Ратмир сведенные челюсти.
     - Ненавижу, когда из меня пытаются сделать дурака.
     - Допустим, особенной нужды в этом нет. Ты у нас никогда  интеллектом
не блистал.
     - Вот и верните меня на подобающее моему интеллекту  место.  Положите
где взяли.
     - А ты всегда стараешься заныкать долг?  Мы  всадили  в  тебя  прорву
времени и средств. Мы не дурака - классного резидента из  тебя  сотворили.
Никакой ниндзя тебе в подметки не годится.
     - Я к вам не просился. Сами сюда затащили. Работа, впечатления...  Да
на хер мне пал ваш раздолбанный император со всей его  трепаной  империей!
Тайны эти ваши, лакуны... Держите меня как зверя, взаперти. Я ни черта  не
знаю о мире вокруг себя. Вам что - стыдно выпускать меня на волю? Есть что
скрывать? За железным занавесом... А может быть, я не захочу  работать  на
такое будущее!
     Ратмир неспешно проходит  в  угол  под  светильником,  громоздится  в
кресло - оно жалобно стонет под его слоновьим задом.  Разумеется,  он  уже
осведомлен о моей экскурсии  на  платформу  "Архетип".  Вряд  ли  ему  это
понравилось, но особых причин для беспокойства тоже нет. Было бы  странно,
если бы я вынес оттуда  помимо  беспорядочных  впечатлений  хоть  какую-то
полезную информацию.
     - Ладно тебе, Славик, - говорит  он  с  непривычным  заискиванием.  -
Пошутили, и будет. Что ты, в самом деле... С Нункой поругался? Сейчас я ей
мозги вправлю, - он лезет за пазуху, где обычно таскает личный видеофон.
     - Как это - вправлю?!  Ты  что  же,  сутенер  поганый,  -  я  начинаю
привставать, а он совершенно синхронно - вжиматься в спинку кресла. Потому
что мы здесь одни, чтобы позвать на помощь, потребуется какое-то время,  а
между тем я действительно  классный  резидент  и  способен  раскатать  его
тонким слоем, как тесто. Все равно чем - голыми ли руками,  чем  иным  ли,
что в эти руки случайно попадет. Несмотря  на  его  явное  преимущество  в
весе. Я давно уже не вялый одышливый интеллигентик. Я силен, как  горилла,
мои некогда дряблые мышцы налиты железом. Кто  бы  мог  подумать,  что  из
мешка с отрубями, в который  я  превратил  свое  тело  годами  неряшливого
обращения, получится такая машина для убийства?
     Спецподготовка,    спецмедицина,    спецхимия    и    даже    немного
экстрасенсорной обработки... Нунку задевать он не имеет права.  -  Ты  что
же, подложил ее под меня? Ты всем ее подставляешь?!
     - Прекрати! - орет Ратмир. И я прекращаю.
     - Скоро полгода, - говорю я, садясь на своем лежбище напротив него, -
как вы  лепите  из  меня  тупого  телохранителя  для  Солнцеликого.  Можно
считать, уже слепили. Я  и  впрямь  отупел.  Стал  подонком,  зверем.  Мне
человека изувечить ни черта не стоит! Зачем это мне?  Зачем?!  Я  историк,
мое занятие - искать и  восстанавливать  правду.  Читать  книги  и  писать
книги. Я книжный червь, а не телохранитель!
     - Нам не нужен тупой телохранитель, - тихонько произносит  Ратмир.  -
Такие у нас уже были. Подобная тактика  себя  не  оправдала.  И  мы  нашли
специалиста. Тебя нашли. Нам нужен человек, способный влиять  на  развитие
событий.   Способный   управлять   историей.    Анализировать    ситуацию,
контролировать ее. Телохранитель, который окажется умнее императора.
     - Ну и натаскали бы прежних тупорезов! Обучили бы  истории,  накачали
информацией. Через ту же гипнопедию, это вам ничего не стоит...
     - Мы можем натаскать кого угодно в чем угодно, но никакая  гипнопедия
не сделает мыслителя из дебила. А  мы  поначалу  вербовали  телохранителей
отнюдь не из интеллектуалов!
     - Да на кой хрен...
     - Про хрен я  уже  слышал.  Теперь  ты  послушай  меня,  Славик.  Это
уникальный эксперимент. Такого еще не было.  Один  шанс  на  миллиард.  Он
выпал нам, и мы обязаны им воспользоваться. Конечно, все началось с  нашей
трагической ошибки, о которой во всем мире  знают  единицы...  Да  еще  ты
сейчас узнаешь. Но мы сумели  пусть  не  исправить  -  сориентировать  эту
ошибку на общее благо.
     Кажется, мне удастся наконец вытрясти хоть  малую  толику  правды  из
этих конспираторов.
     - Так. Что еще за ошибка?
     -  Всем  ошибкам  ошибка.  Кошмарная,  дикая...  Мы  только  начинали
темпоральные  акции.  Закончили  испытания  установки.   Полюбовались   на
динозавров. Потом осторожненько, шажками, мало-помалу  стали  смещаться  в
исторические времена.  Увидеть  воочию  становление  человечества  кто  же
откажется? И мы набрели на материк Опайлзигг, которого никогда не было  ни
на одной карте. Сделали космофотосъемку Земли в минус третьем  тысячелетии
и увидели, что есть такой материк, а на нем живут  люди.  Откуда  они  там
взялись - Бог весть, мы  еще  не  выясняли.  Может  быть,  побочная  ветвь
протоиндов. Цивилизация,  родоплеменная  знать,  рабовладельчество.  Мы  в
изумлении кинулись искать, что с этим материком стряслось, почему его  нет
в наше время и даже во времена  египетского  Нового  царства  нет.  Тут  и
стряслась беда.
     Он выбирается из кресла и принимается нервно курсировать по  спальне.
Совершенно машинально я слежу за его маневрами, ни на миг  не  упуская  из
виду. Это в меня накрепко вдолблено. "Бди!"  -  требовал  Козьма  Прутков.
"Лучше перебдеть, чем недобдеть!" - лозунг Советской  власти.  Что  я  как
дипломированный императорский бодикипер и делаю.
     - Наша темпоральная камера взорвалась, - отрывисто бросает Ратмир  на
бегу. - Мы отправили ее в минус тысяча девятьсот семнадцатый. Дату выбрали
случайно,  наобум.  Из  патриотических,  например,  соображений...  А  она
грохнула. Какая-то неполадка в пространственно-временной развертке. Причин
не доискаться - над регионом образовался темпоральный келоид, а  когда  он
рассосется, никаких следов катастрофы уже с собаками не сыщешь.
     - Хроносинкластическая  инфандибула,  -  говорю  я  раздельно.  Он  в
замешательстве тормозит, морщит лоб, пытаясь разгадать смысл  тарабарщины.
- Это не из ваших дурных учебников. Это из наших  фантастических  романов.
Курт Воннегут. Может, слыхал?
     - Немец?
     - Американец.
     - Ну, неважно... Кончилось тем, что взрывом этот  загадочный  материк
был уничтожен.
     У меня непроизвольно перехватывает горло.
     - Как - уничтожен? Взрывом какой-то вшивой камеры?!
     -   А    ты    что    думал!    Это    же    темпоральная    техника,
пространственно-временные  искажения,  высвобождение  скрытых  сил  самого
Мироздания! Еще пустяком обошлось, а могли бы Евразию прихватить.
     - Пустяком?.. Ты сказал - пустяком?! Ни хера  себе  пустяк!  Разнести
вдребезги материк, спалить и утопить в океане  целый  народ...  стереть  в
прах целую культуру, неповторимую  -  без  малейшего  следа...  Прадедушка
Сталин может гордиться своими правнучатами! И  где  же  был  процесс  -  в
Нюрнберге? Или, пардон, в "Саратове-12"?!
     -  Не  ори!  -  Ратмир  подходит  к  распахнутому  окну  и   зачем-то
задергивает тяжелые шторы. Делается темно и жутко. - Какой процесс...  кто
узнает... Не было процесса. Я предупреждал тебя  -  это  тайна.  Никто  не
хотел развалить этот материк. Особенно те трое ребят, что погибли вместе с
камерой.  Это  не  преступление,  не  геноцид.  Просто   неудачный   опыт,
завершившийся  роковой  ошибкой.  За  что  же  судить?   Да,   последствия
чудовищные. Что там Хиросима, что там Чернобыль... Ельники ваши... Но  это
случилось. Материк Опайлзигг канул в небытие. Рассыпался, сгорел, ушел  на
дно. И отправили его туда именно мы.
     - Сколько там было народу? Мне интересно знать цену  вашей  ошибочки.
Детей, женщин, здоровых  головастых  мужиков,  способных  строить  дворцы,
ковать мечи, выдумывать эпосы, продолжать свой род...
     - Трудно сказать. Какие-нибудь небольшие миллионы...
     - И ты после этого можешь с патетической дрожью в голосе вспоминать о
троих засранцах в темпоральной камере?!
     - Эти, как ты выразился, засранцы - мои ближайшие друзья. Я и сам мог
оказаться в той камере. Должен был оказаться!  Может  быть,  все  обошлось
бы... Ну, а ты с  чего  вдруг  убиваешься  о  совершенно  незнакомых  тебе
миллионах грязных, вонючих, полуголых дикарей? - он резко  останавливается
и начинает наступать на меня.  Кулаки  его  сжаты,  под  загорелой  шкурой
вздуваются вены. Впечатляющее  зрелище.  -  Да  в  твое  время  от  дурных
болезней за год вымирало больше народу, чем было тогда на  всем  материке!
Что-то не видал я слез в твоих очах по этому  поводу.  А  знаешь,  сколько
выкосил СПИД,  прежде  чем  сам  собой  сошел  на  нет?  Целое  поколение!
Страшные,   инквизиторские   меры,   искусственный   отбор,    воскрешение
пуританской морали -  только  так  удалось  погасить  пандемию,  какую  вы
даровали нам в наследство. Вкупе  с  выпотрошенными  недрами,  расшатанной
экологией,  изувеченной  биосферой.  Заблевали  планету  и  кинули  нам  -
разбирайтесь! У нас до сих пор каждый десятый  ребенок  по  вашей  милости
идиот или урод, и мы вынуждены убивать его, потому  что  нет  ни  сил,  ни
средств на милосердие! У девяноста процентов мужиков  подавленное  либидо,
зато те же девяносто процентов женщин - нимфоманки... Вот ты Нунку  давеча
оттрахал, так об этом уже весь институт знает, для  девчонки  это  же  как
Нобелевская премия, ей завидуют! Если бы не особый режим в лаборатории,  к
тебе бы в окна  лезли,  да  только  нам  воин-телохранитель  нужен,  а  не
замученный племенной  жеребец!  Тоже  мне,  учитель,  моралист,  папаша...
говно...
     - В огороде либидо, - бормочу я потерянно. - Будешь слушать дальше?
     - Буду.
     - Так вот. - Ратмир возвращается в кресло, закидывает ногу  на  ногу.
Он ощущает себя победителем. Не без того: крыть мне  особенно  нечем.  Его
рука поднимается, готовясь щелкнуть пальцами и призвать  робототехническую
пери с прохладительными напитками. Нет у меня здесь никаких  пери.  Мне  с
ними жутко оставаться наедине. Как с разбуженными мертвецами. Поэтому рука
его застывает, затем опускается. - Наверное, ты  заметил,  что,  говоря  о
катастрофе, я ни разу не назвал Опайлзигг империей. - Я сумрачно киваю.  -
Это не случайно. Потому что в  минус  двадцать  пятом  веке  не  было  там
никакой  империи.  Разрозненные  поселения,  примитивный  уклад,   зачатки
письменности,  Какие-то  примитивные  культы.  Заселив   материк,   зигган
оторвались от исторических корней и медленно деградировали...
     - Что же вы мне голову морочили столько времени?
     - Зато сейчас империя там есть.
     - Не понимаю.
     - Мы ее создали...

                                    29

     Гиам смотрел на меня, как на выходца с того света.
     - Ты невредим, ниллган, - пробормотал он неповинующимися губами.
     - А ты снова пьян, - сказал я неприязненно.
     - Вино - благодать для  взыскующего  разума,  -  нетвердой  рукой  он
очертил перед собой магический полукруг,  отгоняя  наваждение.  -  Но  час
назад на площади объявили, что ты убит.
     - Они поспешили.
     - Во всяком случае, еще раньше тебя искали. Вся дворцовая  стража,  с
тяжелыми луками и стрелами, напитанными ядом эуйбуа.
     - Они не нашли меня. Когда мне понадобится, я сам выйду к ним.
     Я затворил за собой дверь и сел прямо на пол. Грязные разводы от пота
застывали на моей коже.
     - Это правда, что ты убил всех юруйагов? - осторожно спросил Гиам.
     - Нет. Не всех. Элмайенруд... охотится на бегемотов.
     - Отец Солнцеликого любил, чтобы от него рожали,  -  сказал  Гиам.  -
Скоро объявятся новые юруйаги. И новый ниллган. Ведь ты  нарушил  обет.  И
твои члены...
     - Будут размолоты на алмазных жерновах, - докончил я с  раздражением.
- Спой эту песенку верховному жрецу. Никакой я не зомби, черт бы вас  всех
побрал. Я человек, человек из плоти и крови!
     - Не знаю, как там насчет плоти. Но кровью ты запятнан  с  головы  до
пят.
     Я посмотрел на свои руки. На свой меч. Повсюду брызги того  самого...
высохшего сургуча.
     - Это не моя.
     Не отводя тускло светящихся глаз  от  меня,  Гиам  нашарил  флягу  из
раскрашенной тыквы и со свистом присосался к ее горловине.
     - Хочешь? - спросил он.
     - Не пью я вашей браги. Послушай, Гиам... Ты рассказывал  про  Ночную
Страну, про Многорукого. Это правда, или ты все выдумал?
     - Я выдумал не все, - горделиво произнес он.  -  Не  нужно  напрягать
воображение, чтобы... Йунри-небодержец, они близко! Они жгут костры на дне
Ямэддо. Они уже подступили к городу. Их лазутчики шастают за моей  дверью.
Что они там вынюхивают - не знаю. Три ночи назад, в  час  полнолуния,  вот
этими глазами, - он пхнул себя в лицо растопыренной пятерней,  -  я  видел
Многорукого. Он прошел из стены в стену,  не  обратив  на  меня  внимания.
Обидно...
     - Что обидно? Что не обратил?
     - Обидно, что первым они съедят меня, а не Дзеолл
     Гуадза или, скажем, тебя. Ну, тобой они вообще погнушаются. А я умен,
голова у меня - как у бегемота задница, сколько  в  нее  втолкано  за  эти
годы! Неужели все напрасно?  Я  ведь  не  дописал...  -  он  лихорадочными
движениями принялся наваливать на  стол  истыканные  ножом  свитки.  -  Не
поспел... ошибся в предсказании... на тысячу лет ошибся... всему конец уже
сейчас...
     - Будет тебе, - проговорил я устало. - Никуда эта тысяча  от  вас  не
денется.
     - Тебе-то почем знать?! - заорал он и снова сграбастал флягу.
     Глаза его округлились. В мутном их сиянии плавали пустые зрачки.
     - Они здесь, - сказал Гиам упавшим голосом. -  Кто?..  Где?!  Что  ты
мелешь?
     Я прыжком  вскочил  на  ноги.  Вытянул  перед  собой  меч.  На  пятке
повернулся вокруг себя. Никого...
     Краем ока уловил смутно различимое шевеление прямо над головой.
     Упал на спину, перекатился с боку на бок,  уворачиваясь  от  мохнатых
когтистых плетей. Лежа нанес понизу удар  "стелющийся  лист"  -  лезвие  с
чмоканием вошло в мягкое. Бесшумно поднялся. Застыл выжидая.
     - Огня! Больше света!
     Трясущимися руками Гиам запалил факел от факела. Робко приблизился ко
мне. По его сморщенному лицу текли слезы.
     - Я не могу так, - причитал он тихонько. - Я устал от этого ужаса...
     - Это Бюйузуо? -  спросил  я,  указывая  острием  меча  на  невиданно
огромного, жирного вауу,  еще  сучившего  лапами  в  луже  извергнутой  им
вонючей жижи.
     -  Ты  смеешься,  ниллган.  Это  мелочь,  соглядатай.  К   тому   же,
подосланный верховным жрецом.
     - Нужно уходить, Гиам.
     - Куда, ниллган? За тобой, в Землю Теней?
     - Именем Йунри, есть же в  этом  мире  спокойные  углы?!  В  горы,  в
монастырь, на побережье - подальше отсюда.
     Гиам глядел на меня, зевая  редкозубым  ртом.  Потом  выволок  из-под
стола кожаную торбу, начал спихивать туда свитки.  Вооружившись  факелами,
мы вышли в подземелье.
     - Если что-то увидишь -  не  ори  попусту,  -  сказал  я  шепотом.  -
Тихонько толкни меня в спину. Остальное - моя забота.
     -  Никогда  не  думал,  что  меня  возьмет  под  защиту  ниллган,   -
пробормотал он. - Будто я - император...
     - Я выведу тебя за город. Но при одном условии. И ты поклянешься  его
выполнить. Иначе брошу тебя здесь, на съедение Черному Воинству.
     - К чему слова? - фыркнул он. - Если я обману тебя, ты дождешься меня
возле престола Эрруйема. И расквитаешься сполна.
     - Верно, я и забыл... Ты должен будешь разыскать дочь гончара.  Того,
что загрызен вургром. Ее зовут Оанууг. Если она где-то в  городе  -  уведи
ее. Позаботься о ней. Пусть все знают, что ниллган Змиулан  следит  за  ее
участью из Земли Теней.
     - В мои годы я вряд ли смогу дать ей все, что полагается  женщине,  -
сказал он рассудительно. - Но я найду хорошего отца ее детям.  Что  еще  в
обмен на мою жизнь?
     - Затем вы оба... - сказал я. И осекся.
     Мог ли я приказать ему по доброй воле сунуть голову в логово  вургра?
Голодного вургра, потому что вот уже вторые сутки  никто  не  снабжал  его
свежей человеческой кровью. Обреченного вургра... И уж во всяком случае не
мог я послать туда Оанууг. Даже если обнаружится, что она  чудом  избежала
волосатых лап Дзеолл-Гуадза, и старому  трепачу  Гиаму  посчастливится  ее
разыскать.
     - У меня больше нет условий, - произнес я.
     За нашими спинами, вздымая тучу древней пыли, обрушилась  многотонная
скала. Я сгреб Гиама за руку, шарахнулся в боковой проход. И вовремя  -  с
грохотом просели своды каменного рукава, по которому мы только  что  брели
столь беззаботно.
     Мой факел задуло ударной волной,  свой  же  Гиам  в  панике  обронил.
Вместе с кожаной  торбой.  В  непроглядной  темноте  напротив  моего  лица
обреченно светились белки его глаз.
     - Они нас поймали, - прошептал он. - А я потерял свои записи.  Теперь
мне жить незачем...
     - Молчи, - приказал я, обнажив меч. - Слушай.
     Кожей я ощутил легкий ток воздуха. Подался ему навстречу. Не встретив
преграды, бесшумно стронулся с места.  Следом,  тоскливо  вздыхая,  плелся
Гиам.
     - Ты же все здесь обрыскал, - сказал я с досадой. - Неужели не можешь
представить, куда мы идем?
     - Хм! - обиделся  он.  -  Отчего  же,  могу.  Кажется,  это  один  из
внутренних кругов. Над нами  город.  Через  пятьдесят  шагов  должен  быть
радиус, ведущий ко дворцу. Но мне во дворец не нужно.
     Я пошарил рукой по стене. На  пальцах  осталось  ощущение  загустелой
слизи.
     - Нет здесь никакого радиуса.
     - Но он был, - возразил Гиам почти спокойно. - Его закрыли. Ты еще не
понял, ниллган? Бюйузуо опускает и поднимает скалы, чтобы мы шли  прямиком
к нему в пасть. Он _в_е_д_е_т_ нас.
     - Ну и глупо. Если он такой  могущественный,  мог  бы  заглотать  нас
прямо тут. Или он предпочитает подразнить себе аппетит?
     - Скоро узнаешь, - скорбно произнес Гиам и толкнул меня в спину. - Мы
почти пришли.
     И в самом деле, далеко  впереди  забрезжили  пляшущие  огни.  Факелы.
Много факелов.

                                    30

     - ...Мы ее создали.
     Немая сцена. У меня голова идет  кругом.  Я  соображаю  с  величайшим
трудом. Со мной бывало такое пару раз - с глубокого, клинического  бодуна.
И все время позывало на рвоту. Здесь пока обходится. Пока... Зря я  затеял
собственный спектакль. Как хорошо, умильно, пристойно все  было,  когда  я
играл в их труппе!
     - Я же говорю - шанс на  миллиард.  Уничтожив  материк  и  тем  самым
обрубив исторические перспективы  его  населению,  мы  получили  в  полное
распоряжение уникальный исследовательский  полигон.  Огромную  лабораторию
для социальных  экспериментов.  Никаких  темпоральных  искажений,  никаких
нарушений причинности. Материк Опайлзигг стерт - и  с  лица  земли,  и  со
страниц истории. У него нет будущего! Мы  можем  смоделировать  там  любую
общественную  формацию  и  проследить  ее  развитие  со  всеми   тупиками,
заворотами или расцветами. Установить  жесточайший  тоталитарный  режим  и
узнать наконец, что  происходит  с  обществом  за  тысячу  лет  абсолютной
диктатуры. Не понравится - откатить на несколько веков назад, подправить и
увидеть, во что это выльется. Прояснить все детали любой модели социализма
на  выбор.  Учинить  коммунизм,  что   первобытный,   что   военный,   что
утопический. Светлое, так сказать, будущее... Узнать результаты, оценить -
и проиграть ситуацию наново. Десять, сто, тысячу раз! - тут его заносит, и
некоторое время он извергает невнятную абракадабру, что-то вроде: - Только
шизуал отрешит  такую  экспериенцию,  натуроздание  один  шанс  дважды  не
скливит... - пока не спохватывается.
     - Зачем это вам, хлопчики? - спрашиваю я уныло.
     - Это же очевидно, Славик. Дураки учатся на своих ошибках, умные - на
чужих. Теперь нам нет нужды производить рискованные опыты на самих себе. У
нас для того есть прекрасный полигон. Богатая природа, смышленый народ. Мы
ведь начали лепить социальные модели с рабовладельчества. Потом как-нибудь
перейдем к феодализму. Возьмем из каждой формации все лучшее,  удачное.  И
попробуем привить у себя. Приживется - заплодоносит... - он  с  маху  бьет
кулаком в стену и рычит: - Должны же мы, наконец, понять, почему з_д_е_с_ь
у нас сорвалось!
     - Во-от оно что! - кричу я со злорадным  торжеством.  -  Продули-таки
историческое состязание! Не доказали преимуществ, не  оправдали  надежд  и
чаяний угнетенного человечества, и пролетарии всех  стран  послали  вас  к
едрене-фене! А теперь в эндшпиле хотите отыграться, расп...яи!..
     - И хотим!  Только  не  забывай,  что  дебют  просрали  еще  товарищи
пламенные  революционеры.  Распугали  интеллигенцию,  выморили   крестьян,
сгноили в нищете рабочих, дамочек из  Смольного  перетрахали,  все  вокруг
спалили - "до основанья, а затем" - легли под людоеда и  параноика!  Сами,
стройными рядами и колоннами, с пеньем ушли в лагеря! А  вы,  коммунары  в
третьем  поколении,  завалили  и  миттельшпиль,  ни   к   чему   не   имея
способностей, кроме  пустопорожней  болтовни  о  гражданских  свободах  да
возведения все новых и новых идолов!
     - Да я то при чем?!
     - А ты - ни при чем! Ты, как всегда, в стороне, диссидент из сортира!
Хотя тебе слаще сознавать себя над схваткой,  эдаким  олимпийским  божком,
разве не так?
     - Не нравлюсь? Вот сам и вали  в  свою  империю,  лижи  императорскую
жопу...
     - Да с удовольствием! Думаешь, приятно  каждый  раз  выслушивать  эти
ваши истерики, ваши _ш_в_е_й_ц_е_р_о_з_н_ы_е_ а_л_е_с_т_ы?! Стал  бы  я  о
вас мараться, кабы можно было самому!
     - Отчего ж нельзя?
     - А вот нельзя! - вопит он во всю глотку, наливая  выпученные  глазки
дурной кровью. - Нельзя, и все тут! Темпоральное отторжение,  мать  его  в
душу. Келоид... Прошлое выплевывает нас  из  того  региона,  как  обезьяна
ореховую скорлупу. Не принимает нас. Закон подлости в чистом  виде  -  нам
туда нужно позарез, а пространство-время не пускает.
     - Почему - подлости? Скорее - справедливости. Вы там круто  нагадили,
да еще захотели на собственном говне урожай снять. Но не вышло.
     - Не вышло. Не вышло, Славик. А с вами - выходит.  Ваше  поколение  -
самое близкое к нам из тех, которые зигганская эпоха к себе допускает. Вот
мы и дергаем вас к себе, тратимся на вас. Если нужно, я перед тобой сам на
колени стану, всю лабораторию, весь центр сюда пригоню...
     - И ради ваших поганых экспериментов я должен охранять  императора...
кого-то рубить, давить голыми руками... лезть по уши в кровь и грязь?  Это
же люди, а не пешки! Захотел - расставил, захотел - смел...  порубил...  С
людьми _т_а_к_ нельзя!
     - Да не люди это, Славик. Тени, фантомы. Пять тысяч  лет  как  их  не
существует. Да и не существовало никогда. Исторический  анекдот.  Шагающие
чучела динозавров в паноптикуме для развлечения зевак...
     - Ну вот что, юморист. В  такие  шахматы  я  не  играю.  Подыщи  себе
другого гроссмейстера.
     Разговор,   кажется,   окончен.   Я   опрокидываюсь    на    кровать,
отворачиваюсь,  закрываю  глаза.  Он  может  уходить.  Пусть  передаст  по
инстанциям: Сорохтин не согласен. Такие потомки мне неинтересны. Если  это
мое будущее - я не желаю его строить. И раньше всемерно избегал, теперь  и
Ваське закажу. Гнусная, тянущая жилы мысль опрометью проносится в мозгу: а
ведь Васька-то еще, наверное, жив! И где-то в это мире живут мои внуки...
     - Ты отказываешься? - спрашивает он мою спину. - Именно.
     - И что прикажешь нам с тобой делать?
     - А что у вас принято делать в таких случаях? - фыркаю я в подушку. -
Закатать в  асфальт.  Растворить  в  чане  с  кислотой.  Скормить  красным
муравьям. Я же слишком много знаю. И если спросят, могу не смолчать.
     - Ну, знаешь ты не так много. И потом, лишнее знание  можно  попросту
стереть. Есть такая  безболезненная,  но  очень  эффективная  процедура  -
ментокоррекция.
     - Прекрасно. Расстанемся друзьями. Верните  меня...  откуда  вы  меня
дернули?.. из архива? Вот в архив и верните. Вместе с моими сумками.
     - Вернуть, говоришь? - в голосе Ратмира маячит тень глубокой  скорби.
- Можно и вернуть. Только...
     - Ну, что еще?
     - Не хотел тебе говорить. Помнишь,  ты  давеча  проходил  медицинское
обследование?  Да,  ты  практически  здоров  и  по  тем  временам  неплохо
сохранился для своих лет. Прекрасное сердце, чистые  легкие,  непорушенная
алкоголем печень. Зубы мы тебе починили.
     - Не забудь упомянуть исправно функционирующий половой аппарат...
     - Остается одна неприятность. То есть, пока вроде бы  все  нормально.
Однако медик предупредил меня, что в тканях  твоего  организма  обнаружены
раковые клетки.  Обычное  дело  для  конца  двадцатого  века.  Они  покуда
дремлют. Но наступит день, и они  проснутся.  Этот  день  близок,  Славик.
Оч-чень близок. И ты умрешь. Скоро и страшно.
     Я продолжаю лежать. Пауза просто невыносима. Ненавижу этот  мир.  Эту
тишину. Эту квартиру с  абсолютной  звукоизоляцией.  Хочу  домой,  в  свой
"курятник", в котором никогда не  остаешься  до  конца  один  -  за  одной
стенкой матерится Вилли Токарев и слоны справляют свадьбу, за другой в это
же время ракетный обстрел ливанской столицы экстремистами, наверху кого-то
бьют и режут, стекла  ходят  ходуном  от  любого  паршивого  грузовика,  а
особенно весело бывает ночью, когда по  гулкой  пустынной  улице  внезапно
протрюхает запозднившийся трамвай.
     - Снова ребенок в коридоре? - разжимаю я спекшиеся губы.
     -  Какой  ребенок?  -  он  прикидывается  недоумевающим.  -  Впрочем,
неважно. Можешь воспринимать меня как последнего шантажиста, но  я  должен
предупредить. Нам нетрудно вылечить тебя навсегда. И  ты  умрешь  от  иной
причины. Но если ты настаиваешь на своем возвращении, мы  не  сможем  тебе
помочь. Говоря откровенно, и не станем. Мы не самые большие  альтруисты  в
истории человечества.
     - Сволочи, - говорю я с отчаянием. - С-с-суки. Мафия.
     - Это как  угодно,  -  холодно  говорит  Ратмир  и  отходит  к  окну.
Раздергивает шторы и смотрит на улицу. Прямо  против  бешеного  солнечного
света. И не жмурится.
     - Но ты же знаешь мой ответ! - я чуть не плачу. - В моем досье должно
быть написано... Подскажи мне, что я ответил и от чего умер?!
     Он оборачивается. Коротко улыбается мне: - Ты умер от старости.

                                    31

     - Это не Бюйузуо, - сказал я, расслабляясь. - И  прекрати  ныть.  Они
думают, что заманили меня в ловушку. На деле же они сами в нее угодили.
     Мы вступили под высокие своды Святилища Теней.  Того  самого,  где  я
пережил церемонию Воплощения. Все оставалось по-прежнему. Даже  алтарь  не
удосужились починить. На ходу я пнул один из обломков горбыля. Слава Богу,
хоть догадались убрать отсюда падаль.
     - Эй! - крикнул я. Эхо заметалось,  отскакивая  от  стен.  -  Что  за
гадину вы натравите на меня сегодня?
     - В этом нет нужды, ниллган, - услышал я звучный голос Дзеолл-Гуадза.
     Я повернулся на звук. Верховный жрец стоял на неподобающем  даже  его
высокому сану месте, впереди императора, который  тоже  пожаловал  сюда  в
окружении тупо озирающихся эмбонглов. Взгляд Солнцеликого блуждал.  Должно
быть, нелегко далась ему первая ночь без меня. А может быть,  Дзеолл-Гуадз
попросту опоил его какой-нибудь наркотической  дрянью.  Чтобы  кукла  вела
себя смирно, не встревала в беседу.
     Гиам, съежившись, опустился на карачки и проворно пополз  обратно,  в
темноту и сырость лабиринта.
     - Вот как, - усмехнулся  жрец.  -  Могучий  ниллган  водил  дружбу  с
разгребателем говна.
     - Где Оанууг?  -  спросил  я,  покачивая  ржавым  от  высохшей  крови
клинком.
     - Я не знаю.
     - Ты лжешь, заклинатель пауков!
     - Тебе придется принять мои слова на веру, ниллган. Потому что  выйти
отсюда и узнать им цену ты уже не сможешь.
     - Кто сумеет остановить меня? Ты? Эти дикари?
     - Тебя  остановит  тот,  кто  останавливал  всех  ниллганов.  Бюйузуо
Многорукий, повелитель Рбэдуйдвура.
     - Наконец-то! Я счастлив услышать его вызов. Я втройне счастлив  буду
свидеться с ним лицом к лицу. Зови его, ты  же  имеешь  власть  над  вауу,
колдун.
     - Он сам придет, когда наша беседа мне наскучит.
     Оказывается, на протяжении  всей  перебранки  мы  совершали  круг  за
кругом в центре святилища, и разделяли нас только обломки алтаря.  Зеленый
кошачий взор Дзеолл-Гуадза явно не лишен был гипнотической  силы.  Да  ему
это и по должности полагалось.
     - Ты хочешь иметь право на поступки, ниллган. Тебе  кажется,  что  ты
наделен волей и разумом. Но глиняная кукла Юламэм тоже спит и  видит  сны,
будто бы она человек.
     - С тех пор, как я здесь, меня преследует упоминание об  этой  кукле.
Хотел бы я взглянуть на нее.
     - Обернись, и ты ее увидишь.
     Я бросил короткий взгляд через плечо. Император  Луолруйгюнр  Первый.
Он безмолвно торчал на прежнем месте, едва заметно раскачиваясь из стороны
в сторону.
     - Рабы не должны быть свободны. Но высшие силы приказали мне  сделать
так, чтобы они могли жить и  работать,  как  им  заблагорассудится.  Чтобы
увидеть, захотят ли они работать, смогут ли обойтись без  надсмотрщика  за
спиной. И я не свободен, и я такой же раб высших  сил...  Но  Одуйн-Донгре
стал своеволен. И тогда Солнцеликий стер его в прах. Также и ты. Когда мне
стало обременительно соседство  юруйагов,  я  спустил  на  них  тебя.  Как
бешеного пса. И ты разорвал их на куски. Ты понял меня? Там не было  твоей
женщины и твоего вургра. Но ты мне поверил. Потому что в этом мире  только
я наделен свободой говорить правду.
     - Теперь ты хочешь убить меня, жрец?
     - Мне безразлично, жив ты или мертв. Я призвал тебя  из  Земли  Теней
охранять императора, и ты справлялся со своей  работой  лучше  других.  Ты
великий воин. Но ты странный ниллган. Ты все время  пытаешься  ускользнуть
из моей власти. А этого не должно быть.
     - Мне неведомы силы, способные уничтожить меня. Многорукий? Я не верю
в него. Но все же, коль скоро ты задумал вернуть меня к престолу Эрруйема,
ответь мне: что это за высшие силы, способные управлять даже тобой?
     - Вот стоят эмбонглы. Им доступны лишь простые чувства. Гнев,  голод,
похоть. Они не ведают разницы  между  жизнью  и  смертью.  Они  не  задают
вопросов и умрут счастливыми. Почему же ты постоянно ищешь себе огорчений,
ниллган?
     - Теперь ты поверь мне, жрец. Я не умру, пока не узнаю  всей  правды.
Даже если мне придется вырезать ее из тебя по кусочкам.
     - Хороший ответ, ниллган. Смотри на меня. Не  отводи  глаз,  если  не
хочешь упустить свою правду.

                                    32

     ...наш  последний  разговор  по-мужски  краток.  Чего  тут   особенно
рассусоливать?  Союзником  они  меня  не  сделали,  родные  мои  внучатки.
Привыкли, видно, вербовать себе этаких вечных пилигримов, рыцарей плаща  и
кинжала, которым все едино где жить, на кого работать и в чем  эта  работа
заключается -  абы  побольше  мордобоя  и  баб.  Когда  возникла  нужда  в
присутствии у вышеупомянутых рыцарей хотя бы малого интеллекта,  принялись
искать  некую  отстраненную  личность,  вне  времени,  над  событиями.   И
напоролись на  меня.  Отозвали  из  внутренней  эмиграции.  Да  только  не
рассчитали, что человеку с самым небольшим количеством мозгов в голове  их
планы покажутся противными. Вне зависимости от его отношения к обществу, в
котором   он   принужден   влачить   существование.   _Н_е_в_ы_н_о_с_и_м_о
п_р_о_т_и_в_н_ы_м_и. Однако же, добились формального согласия на участие в
их вонючем эксперименте - и на  том  спасибо.  Я  у  них  как  должник.  У
собственной смерти заложник. Они мне - жизнь, я  им  -  информацию.  Пусть
подавятся.
     - Твоя задача, Змиулан - уберечь императора. И вызнать, кто под  него
роет. Прими к сведению, что на него  бывало  по  три  покушения  за  ночь.
Оч-чень умно подготовленных. И  только  телохранители,  наша  резидентура,
отводили беду. В конечном итоге - ценой собственной жизни.
     - Так-таки и жизни?
     - Ну, для  зигган  они  выбыли  из  игры.  Разве  может  поддерживать
нормальную жизнедеятельность человек, перерубленный пополам  или  хотя  бы
лишившийся головы? В таких случаях мы избавляем  случайных  свидетелей  от
умножения числа сущностей сверх необходимого. Мертвый телохранитель должен
быть мертв. А то, что в момент  предания  бренных  останков  огню  таковые
перемещаются во времени и приводятся обратно в состояние доброго  здравия,
никого из участников гражданской панихиды не касается.
     - Значит, вы гарантируете  мне  полное  излечение  от  травматической
ампутации головы?
     - Вне всякого сомнения.
     - Приходится верить на слово. Тем более, что выбор у меня  небогатый:
койка в раковом корпусе либо тризна в империи.
     - Еще одно. Здесь ты также вынужден будешь поверить на слово.  Как  и
мы, впрочем. Наш последний резидент Кандагар клятвенно заверял, что  лично
он был уничтожен... как бы  выразиться  поточнее...  лазерным  оружием.  В
самом деле, традиционными способами - мечом, копьем, стрелой -  взять  его
было невозможно. Очень хороший был агент, злой, отчаянный... И все же  его
взяли. Разумеется, никто в байку  про  боевой  лазер  не  поверил.  Откуда
взяться в минус двадцать пятом веке лазеру? Но получается,  что  у  врагов
императора имеется в арсенале чересчур ядовитый зуб для нашей вакцины.
     - Ладно, поверил. Что еще?
     - О процедуре  перемещения  к  месту  работы.  Она  обставлена  неким
согласованным с зигган ритуалом. Как проводилось это согласование и  каким
способом нам удалось  забросить  к  ним  необходимую  технику  -  разговор
особый... В их понимании имеет  место  колдовское  действо,  в  результате
которого они попадают в ад - временно,  разумеется,  -  где  обитают  души
великих воинов всех времен  и  народов.  На  их  глазах  прежний,  мертвый
телохранитель  вызывает  на  поединок  очередного  кандидата.   Победитель
обретает новое воплощение и после ряда испытаний его доблести приступает к
исполнению своих  обязанностей  по  охране  императорской  особы.  Как  ни
странно, победителем всегда оказывается новичок.
     - Что так?
     - Ну, новый телохранитель просто не может быть плоше старого, чего  ж
тут шило на мыло менять... Исход схватки мы обговариваем заранее. Ни  один
из прежних телохранителей не вызывался побывать в Опайлзигг дважды.  Да  и
воскрешение только что убитого и преданного огню могло бы вызвать странное
впечатление у народа. Ритуал же вызова воинов из царства мертвых  известен
немногим, это иерархи жреческого сословия, а они  по  долгу  службы  всего
насмотрелись предостаточно.
     - Значит, вы запихаете меня в местечко,  символизирующее  для  зигган
преисподнюю. Затем припрется этот ваш Кандагар, и я вмажу ему меж глаз. Он
ляжет, а жрецы, что смиренно следили за нашей сшибкой, захомутают  меня  и
утащат в Эйолияме...
     - Более вероятно - в Эйолудзугг.  Там  тебя  подвергнут  экзамену  на
профпригодность. И ты обязан этот экзамен с честью сдать.
     - Заставят кому-нибудь отрезать голову?
     - Запросто.
     - А если я не смогу?
     - Ну, ты уж постарайся. Все ж таки,  великий  воин...  Не  жалей  их.
Помни одно: это тени. Их нет и никогда не будет. Никто из  них  не  станет
нашим пращуром. И все они,  так  или  иначе,  когда-нибудь  снова  оживут,
потому что мы разыграем с теми же фигурами еще не одну партию. Раб  станет
комиссаром, император - лагерным вертухаем...
     - Такое уже бывало.
     - Вот мы и хотим выяснить, почему такое произошло  и  нужно  ли  было
так.
     - И как же выглядит зигганский ад?
     - О, вполне естественно. Ведь мы вернем тебя  в  твое  время,  в  тот
самый миг, откуда ты был  выдернут.  Во-первых,  потому  что  темпоральная
техника, которую мы подсунули зигганским жрецам, не достает досюда.
     - Темпоральный келоид?
     - Он, проклятый. Мы вынуждены сообщаться  с  Опайлзигг  исключительно
через ваше время. Может быть, лет через сто удастся все делать напрямую. А
во-вторых, для обитателей девственной природы - и не только! - ничего  нет
ужаснее грязно-серых многоэтажных склепов,  где  принуждены  ютиться  души
мертвых. Этих замусоренных тысячелетним прахом улиц. Этого отвратительного
смердежа, которым дышат мертвецы в наказание за  грехи...  Да,  еще  одно.
Вернувшись в архив, где тебя дожидаются сумки с  _н_а_х_а_п_а_н_н_ы_м,  ты
позабудешь обо всем, что  было  с  тобой  здесь.  О  том,  что  ты  прошел
подготовку, что ты Змиулан, что твое предназначение -  всемерно  оберегать
императора.
     - К чему это лицемерие?
     -  Разумная  мера  предосторожности.  Ведь  совершенно  непредвиденно
Кандагар может одолеть тебя. Да  мало  ли  что...  Кстати,  перед  началом
схватки он обязан назваться, и это будет паролем, ключом  к  сокровищницам
твоего подсознания. После этого в  строго  определенные  моменты  в  твоем
мозгу будут слетать пломбы, и ты вспомнишь все, чему тебя учили. Точно так
же в свое время и ты сдашь свою вахту новому телохранителю...
     - А разве в наших с  этим  Кандагаром  досье  не  сказано,  кто  кому
навешал плюх?
     - Сказано,  Славик.  Но  все  меняется,  нет  ничего  застывшего.  Мы
стараемся, чтобы не возникало отклонений от магистрального русла причин  и
следствий. Потому что это угрожало бы самому факту  нашего  существования,
чего мы искренне желали бы избежать. Вариант в прошлом - новое  настоящее.
Ну, ты же читаешь фантастику... Сейчас, в данный  момент,  мы  знаем,  чем
закончится ваш поединок. Ты победишь Кандагара и уйдешь в прошлое. Но  это
вовсе не значит, что ты _о_б_я_з_а_т_е_л_ь_н_о_ должен победить.
     - Оставим это. Все равно я ни рожна сейчас не пойму.
     -  И  не  надо.  Живи  и  действуй  естественно.  Только  спаси   нам
императора. Он нам нужен в дальнейшем ходе эксперимента. И сделай все  для
того, чтобы он умер своей смертью. Уничтожь его врагов. Ты историк, не нам
учить тебя интригам и коварству. А через год мы заменим тебя.
     - Кто же он, этот счастливчик?
     - Ты знаешь его. Встречался здесь. Но имени я тебе не  назову.  Итак,
до завтра, Славик?
     - До завтра, Ратмир.
     Завтра. Завтра я вернусь. Ненадолго. По пути домой меня перехватят  и
уволокут, грешную душу, из ада в рай - в империю. Нисколько  не  боюсь.  Я
силен и непобедим. У меня никогда прежде не было чувства такой уверенности
в себе. Разве что когда в шутку начинал возиться с Васькой и, отражая  его
неуклюжие наскоки, сознавал: я сильнее, я взрослый... Вот  и  сейчас  я  -
взрослый, окруженный детьми, которые ни черта не смогут со мной поделать и
никак не способны причинить мне вреда. Я спасу этого  хренова  императора,
пусть царствует на славу. Я расплачусь с потомками за подаренную мне жизнь
и  спокойную  смерть  в  установленный  природой  срок.  Лягу  под  своего
сменщика. Знать бы, на чем они  купили  его...  И  -  уже  окончательно  -
вернусь домой. К  Маришке  и  Ваське.  И  толстой  папке  в  дальнем  углу
тумбочки...

                                    33

     Голос  Дзеолл-Гуадза  упал  до  сдавленного  хрипа.  Потом   сменился
утробным  клокотанием...  И   сам   верховный   жрец   изменялся,   словно
пластилиновая фигурка в умелых руках незримого скульптора.  Лицо  исчезло,
стерлось, и на серой, изредка вскипающей изнутри  глади  сохранились  одни
зеленые глаза. Эти глаза росли,  округлялись,  впитывали  меня,  ломали  и
гнули к полу.  Мощные  волосатые  руки  укоротились,  втянулись  в  рукава
балахона, и тотчас же вместо них выхлестнули десятки тонких,  суставчатых,
шипастых  лап...  Путаясь  в  лохмотьях,   гигантский   паук   присел   на
пульсирующее  мохнатое  брюхо,  вытолкнул  изо  рта  и  алчно   распростер
шерудящие   клешнястые   жвалы-хелицеры.   Развернулся,   выцеливая   меня
светящимися гляделками. И вдруг испустил пронзительный, нестерпимый визг.
     Я отпрянул. Перемахнул  через  надолбом  торчавший  сталагмит,  упал,
сжался в комок. Высекая из  камня  брызги  расплава,  надо  мной  полыхнул
насыщенно-синий тонкий луч.
     Ослепший и оглохший, я гусеницей пополз под прикрытие каменных зубов.
Никчемный в  этой  ситуации  меч  только  мешал,  колотил  по  спине.  Луч
выплясывал широкими зигзагами, походя срубил сталагмит, спасший мне жизнь,
рыскал по пещере. Чиркнул по алтарю - отсыревшее дерево  трудно  занялось,
изошло густым дымом.  Я  выглянул  из  своего  укрытия.  Бюйузуо  медленно
кружился посреди пещеры, слаженно перебирая широко расставленными  лапами.
И лупил, лупил лазером из отверстия между оттопыренных жвал.
     Он потерял меня.
     "Сволочь, - ненавидяще шептал я, часто моргая слезящимися  то  ли  от
дыма, то ли от бешенства глазами. -  Гнида.  Оборотень.  Вампир.  Кукловод
вонючий. Отрастил себе лапы, на все ниточки достанет...  Решил,  наверное,
что все будет по-прежнему. Взамен побитых кукол наделать новых. Обновить -
подлатать прикид. И снова притаиться  за плечом  императора-марионетки.  А
вот хрен тебе! Я тебе обещал... я слово сдержу!.."
     Я перевел взгляд  в  дальний  угол  святилища.  Туда,  где  оставался
опоенный Луолруйгюнр. Нас разделял алтарь.  Он  горел,  стреляя  и  плюясь
дымом. Полсотни шагов. Сущая ерунда для такого великого воина,  как  я.  А
там видно будет.
     Застонав, я вгрызся в собственное запястье, приник к полу  святилища.
Не оставалось у меня сил преодолеть эти полсотни  шагов.  Да  и  отваги  -
тоже.
     Бюйузуо смотрел в мою сторону. Луч лазера выписывал циклоиду в  метре
от моей головы. Раскаленные капли  въедались  в  спину,  кожа  на  затылке
коробилась от жара, волосы электрически потрескивали. Было страшно.
     Н_е_в_ы_н_о_с_и_м_о_ с_т_р_а_ш_н_о.
     Я лежал ничком, содрогаясь от ударов собственного сердца.
     Луч уполз.
     Я вскинулся на четвереньки. Перевалил через каменный  барьер.  Сцепил
зубы, чтобы не заорать от ужаса. Погнался за  лучом,  не  отставая  ни  на
градус и в то же время не покидая мертвой зоны за пределами доступного для
паучьих глаз участка. Я ниллган, и мое место - возле императора...
     Эмбонглы,  которых  до  сей  поры  ничто  происходящее  не  касалось,
предупреждающе заухали. Воздевая мечи, подались мне наперерез. Сообразили,
тугодумы, что именно от меня сейчас исходит главная  угроза  Солнцеликому.
Возжелали остановить ниллгана - честь им за то и хвала. И  вечная  память.
Нырок под удар, ответный  "муадалбейм"...  еще  нырок  -  "уахтар  луа"...
Прощайте, братцы-разбойники.
     Я встал за спиной императора, рывком развернул его к себе  лицом.  Мы
были одних лет и почти одной комплекции. Он чуть выше - я чуть плотнее. Но
он был в своеобычной хламиде, скрадывавшей очертания его  фигуры  на  фоне
темного прохода. Я наложился на его силуэт,  словно  калька  на  картинку.
Прикрылся царственным телом,  как  щитом.  Подло,  низко,  вопреки  всяким
понятиям о чести бодикипера спрятался за собственного опекаемого. Но можно
было сказать и иначе: властелин и его тень наконец-то слились воедино.
     - Не шевелись, - прошипел я.
     Красные зрачки Луолруйгюнра остекленело смотрели сквозь меня.  Он  не
понимал моих слов.
     Луч погас.
     Бюйузуо опешил. Но только на мгновение.
     Огненная игла прошила дымный полумрак над моим плечом. Затем -  возле
локтя. У самого бедра - лохмотья изодранной накидки затлели.
     Теперь он палил залпами.
     Видали в цирке ковбойский аттракцион  Буффало  Билла?  Гарцует  возле
деревянного щита хорошенькая ассистентка в шляпе и  трико,  а  краснорожий
хрен в джинсах с бахромой и клетчатой рубахе мечет в нее ножи и томагавки.
Его задача - не оцарапать дамочку, ненароком  не  отсечь  ни  полфунта  ее
атласных окороков.
     Бюйузуо имел  иную  задачу.  То  есть  диаметрально  противоположную.
Отстричь мне все лишнее, что могло показаться за пределами  императорского
силуэта. Упаси-сохрани Йунри, не поранить самого Луолруйгюнра. А уж  когда
я, воя и корчась от боли, повалюсь на  камни  -  дорубить  меня  мясницким
лазерным топором.
     Но я был верной тенью Солнцеликого.
     Вот господин мой пошатнулся - я с филигранной  точностью  воспроизвел
его движение. Император откинулся назад, инстинктивно пытаясь восстановить
утраченное равновесие - я шагнул следом  за  ним  и  даже  поддержал  его.
Сияющие ножи летели мимо. Сколько мог продлиться этот аттракцион? И  скоро
ли мой палач сменит тактику?
     В  пустых  глазах  Луолруйгюнра  мелькнул  разум,  по  задворкам  его
сознания  далекой  тенью  рыскнула  мысль.  Солнцеликий  хрипло   каркнул.
Горделиво выпрямил стан. Отмел с пергаментного чела бесцветную прядь...
     Ослепительная игла впилась  в  его  отставленный  локоть,  выжигая  в
мраморно-белой коже аккуратную черную дыру с обугленными краями.
     Император взревел. Шарахнулся, заваливаясь набок и перехватывая  рану
здоровой рукой. Я сгреб его за  балахон,  притянул  к  себе...  Искаженное
болью лицо Луолруйгюнра моталось передо мной, из-под сомкнутых век струями
хлестали слезы, серые губы тряслись.
     -  Потерпи,  не  падай...  прошу  тебя,  потерпи  пожалуйста...   еще
чуть-чуть потерпи!..
     Что, что способно спасти нас обоих?!
     Император закричал высоким птичьим голосом,  забился  в  моих  руках,
будто хотел взлететь под черные своды каменной гробницы.
     - Терпи-и-и!!!
     С нечеловеческой силой он отшвырнул меня,  повергая  к  своим  ногам.
Впервые за все дни приводя меня в наиболее подобающее мне состояние.
     Бюйузуо  закричал  тоже.  Голос  его  был  подобен   вою   последнего
доисторического ящера  под  низвергающимся  с  небес  убийственным  ливнем
Сверхновой.  Гудку  уходящего  в  океанскую  могилу   "Титаника".   Сирене
воздушной тревоги за пять секунд до ракетного удара.
     Он заметил, что хозяин и тень разделились,  что  голова  Солнцеликого
властно вскинулась. Мгновенно просчитал траекторию этого простого движения
и трассу своего последнего выстрела. И понял, что они пересекутся.
     Но выпущенную стрелу никому еще не удавалось вернуть в колчан.
     Луч поразил императора в затылок.
     Луолруйгюнр, натянутый, как  струна,  стоял  там,  где  застигла  его
смерть, и никак не хотел падать. Лица у него не было, волосы  пылали,  как
нимб  великомученика.  Бюйузуо  стонал,  оплакивая  свою   ошибку.   Лазер
бездействовал.
     Двигался только я.
     Отводя меч для самурайского удара,  название  которого  выскочило  из
головы, не то бежал, не то плыл сквозь дым и пламя навстречу  Многорукому.
Защищенный теперь единственно лишь собственной кожей, то есть  -  открытый
всем смертям.
     Нужно было угадать точно в стяжку между брюхом и головой.
     Я угадал.
     Зеленые глаза-плошки подернулись мутной  пленкой.  Скребя  вразнобой,
лапы поволокли фонтанирующее смолой брюхо куда-то вбок.
     Бюйузуо  Многорукий,  император  Ночной   Страны   Рбэдуйдвур,   умер
следующим.
     - Спасибо, Солнцеликий, - выдавил я сквозь слезы. -  Ты  спас  своего
ниллгана.
     Пускай выспренно. Пускай... Плевать. Мне было горько,  и  слезы  были
искренними.
     Святилище обратилось в императорскую могилу.

                                    34

     ...стук в дверь. Не закрыто. Здесь никто не  запирает  дверей.  Воры,
что ли  перевелись?  Все  проще:  материальное  изобилие  вышибло  наконец
социальную основу у воровства. На кой  ляд  переть  у  ближнего,  когда  у
самого есть? И у всех есть? Так, наверное, следует объяснить сей  феномен.
Хотя  лично  я  готов  предположить  и  совсем  иное.  Например,  какую-то
страшную, абсолютно несовместимую с гуманизмом кару за любой  криминальный
проступок. Кару, которой действительно боятся. Это кажется  мне  отчего-то
куда более похожим на истину.
     И впрямь не воры.  Нунка.  Прознала,  что  завтра  я  ухожу.  Явилась
проститься. Взъерошенная, вот-вот  готовая  разреветься.  Куда  делась  ее
холодная деловитость первых дней? Девчонка как девчонка, только  исходящая
соком, изнывающая в окружении этих  загорелых  идолов,  гениталии  которым
служат преимущественно для отправления малой нужды.  Да  еще  для  декора.
Невооруженным глазом видно, как тесно ее смуглому, упругому телу в одежде,
и без того довольно условной. Как оно рвется прочь из этих  оков,  скорее!
скорее! на последнее свидание с моим... И она с порога начинает  говорить,
торопливо, сбивчиво:
     - Я знала, ты не думай... мы все здесь знаем об этом  эксперименте...
иногда бывает противно, к горлу подкатывает, а нам  твердят:  надо,  надо,
это опыт последнего шанса!..  Зачем,  для  кого  последний?!  Разве  столь
важно, что и как назвать...  а  нам  талдычат:  все  исправим,  подчистим,
передернем, и станет хорошо, никаких отклонений, генетического  раздрызга,
уродов... Я боюсь собственного ребенка, который у меня может быть, у нас с
тобой может быть... не за тебя,  а  за  себя  боюсь,  мои  проклятые  гены
способны все испортить, и опять родится чудовище... мне  завидуют,  потому
что  я  вдвое  понизила  вероятность  такого,  вдвое!  Благодаря   тебе...
Наверное, хотя бы во имя этого нужен эксперимент, не  знаю...  потому  что
малейшее отклонение от нормы, самое незначительное, и они уничтожат  моего
ребенка, прямо во мне... я снова упущу свой шанс, а что дальше?  Лучше  бы
они находили  в  прошлом  отцов  нашим  детям,  чем  телохранителей  своим
императорам... но наши дети для них  -  не  главное,  куда  важнее  спасти
Идею... как и во все времена... поэтому они не пощадят  никого,  ни  детей
наших, ни тебя, ни зигган... Но зигган...  они  -  люди,  они  живые,  они
чувствуют, им больно... это не тени, не фантомы.. разве они виноваты,  что
их лишили всех шансов во имя одного  нашего,  пусть  и  последнего?..  Что
значит моя боль по сравнению  с  их  болью?..  Да  ничего  не  значит,  мы
заслужили свой удел, каждый имеет будущее в  меру  своего  прошлого...  но
они-то  в  чем  провинились?  Быть  может,  они  все  помнят...  все  свои
воплощения в этом страшном эксперименте... все сотни вариантов собственной
жизни и смерти... и мы тоже... так бывает, с тобой что-нибудь  происходит,
и ты в ужасе понимаешь, что это не впервые, это уже было с тобой, но  где?
когда?.. Неужели и мы - тупик, фантомы, фигуры, и над нами кто-то проводит
такой же в точности опыт своего последнего  шанса?!  Я  прошу  тебя...  не
возносись над ними, никогда ни над кем  не  возносись...  ты  сильнее,  ты
умнее, ты старше их, но не становись Богом  над  ними,  высшим  судьей  их
делам, снизойди, будь равен им... легко быть Богом, чего  проще,  когда  у
тебя такая сила, такая власть... ЧЕЛОВЕКОМ БЫТЬ ТРУДНО!..
     И был вечер, и было утро. День последний...

                                    35

     Чья-то перекошенная, корявая фигура  приближалась  ко  мне.  Боязливо
обогнула останки паука. Я с трудом приподнял меч.  Как  я  устал  снова  и
снова повторять одно и то же движение...
     Гиам-Уэйд.  Уничтоженный,   раздавленный,   напустивший   под   себя.
Перепачканный в саже, как  демон  ночи.  Но  не  проглядевший  ни  единого
эпизода разыгравшейся резни.
     - Солнцеликий мертв, - зашуршал он спекшимися губами.
     - Мертв. Бюйузуо убил его. Он сделал это случайно. Убивать императора
не входило в его планы.
     - Опайлзигг погибнет...
     - Ни одна страна еще от такого не погибала. Хотя  бед  с  непривычки,
конечно, хватало.
     - Без императора нельзя, - шептал он, как  в  бреду.  -  Рабам  нужна
плеть. Человеку нужен император.
     - Хотел бы я знать, - промолвил я,  -  кто  впервые  придумал,  будто
человек не может без императора... Уймись,  Гиам,  ты  еще  не  все  нынче
видел.
     Я подкатил ногой мертвую башку Бюйузуо. Примерившись,  рубанул  мечом
между жвал. Клинок зазвенел.
     - Оборотень, - бормотал Гиам. - Верховный жрец - и вдруг  Многорукий.
Извергает молнии.  Голова  из  железа.  Кто  это,  ниллган?  Какая  бездна
произвела его на свет?!
     - Никакая не бездна, - сказал я, поворачивая острие в разрубе. - Руки
человеческие. Другая эпоха,  другой  мир.  Дзеолл-Гуадз  управлял  людьми,
словно куклами. Но настоящей куклой в этом вертепе был только он.
     Нагнувшись, я поднял тонкую керамическую трубку в кожухе  из  черного
пористого материала. Подбросил на ладони, взвешивая.
     - Запомни, Гиам. А лучше пропусти мимо ушей. Это лазер. Чужое оружие.
В миллион раз разрушительнее всяких там мечей, копий и стрел. Мы-то  такой
штукой, к примеру, возвращаем  зрение  слепым.  А  Бюйузуо  избавлялся  от
неугодных ему ниллганов. - Я присмотрелся. - Те, кто заслал его в ваш мир,
ничего не боялись. Даже фабричный знак не озаботились убрать.
     Отбросил меч. Стер с трубки  лживую  паучью  кровь,  чтобы  разобрать
надпись. Медленно, не без усилия припоминая забытые символы, прочел.
     "Made Tchtilan Corp. Fergana 2320 A.D.".
     - Гиам, это... это... мы сделали.
     Чей-то взгляд копьем  упирается  мне  в  спину.  Гиам  с  бессвязными
криками бежит прочь, не разбирая дороги, оступаясь и падая. Как будто  ему
явился сам Эрруйем на престоле Земли Теней.
     Я оборачиваюсь.
     Все как в тот раз. В трамвае. Снова я застигнут врасплох,  и  арбалет
нацелен мне в грудь. Только не игрушечной стрелкой с усыпляющим  снадобьем
заряжен он на сей раз, а тяжелой  боевой  стрелой  из  черного  дерева.  С
наконечником, что пропитан выдержанным ядом эуйбуа. И расстояние невелико,
и отбить нечем.
     Кто это? Неужели Элмайенруд до срока покинул своих  бегемотов,  учуяв
дележку власти? Чья там довольная  рожа  щерится  мне  из-под  юруйагского
шлема?
     - Ты великий воин, Змиулан, - слышу я. Как знаком мне этот голос... -
Но перед тобой император. Подними свой меч и повергни к моим стопам. У нас
хорошо получится.
     "Ты задал мне задачу, ниллган. Трудную задачу.  Но  поверь,  скоро  я
сообщу тебе решение".
     Юруйаги уничтожены.
     Эойзембеа удален  из  города  усмирять  бунтовщиков.  Верховный  жрец
обезврежен.
     Император мертв. Задача решена.
     - Нет, невозможно, - шепчу я. - Ты не можешь быть императором. Ты  же
не человек...
     - Мы с тобой как два глаза одного лица. Эта  твердь  будет  наша.  Мы
поступим с ней, как с женщиной. Она родит нам прекрасных детей. А если  ты
откажешься, я убью тебя.
     - Апокалипсис... -  бормочу  я.  -  "И  вургр  станет  правителем,  и
направит во все  концы  тверди  вургров  править  людьми..."  Неужели  это
неизбежно, чтобы в любой стране в дни смуты к власти приходили вургры?
     - Да или нет, ниллган? Да или нет?!
     - Ты, подонок! - в отчаянии кричу я. - Все  вышло  по-твоему.  Владей
этим миром! Утопи его в крови и говне! Сожри его и подавись!  Я  хотел  бы
видеть тебя завтра, когда ты узнаешь, что ниллганы больше не придут! И  ты
останешься один на один - не с наемными убийцами даже, а с людьми, с  этим
городом, с этой страной!..
     - Ниллганы придут, - говорит он, улыбаясь. - Непременно придут.  Если
есть император - будут и ниллганы.
     - Не будут! - ору я, наступая. Выгадывая потихоньку шажок за  шажком.
Приближаясь к своему мечу. - Я последний! После меня -  никого!  Я  сделаю
все, чтобы после меня - никого!..
     Но стрела уже пущена.
     И снова я не успеваю, не успеваю, не успеваю уйти...

                                    36

     ...я ослеплен, вывернут наизнанку, как мокрая перчатка. Но  я  жив  и
сознаю это обстоятельство. Потомки  сдержали  слово.  Одно  плохо:  голова
затуманена, мысли скачут вразброд и никак не желают объединяться.  Мне  бы
полежать, опомниться. И убедить их вернуть меня в империю. Я не имел права
уходить.  Черт  меня  попутал  с  этим  моим  чистоплюйством.  Нужно  было
соглашаться на все, втереться упырю в доверие, подобраться поближе  к  его
шее с "поцелуем вауу"... Я должен  вернуться.  Там  осталась  Оанууг.  Там
происходит чертовщина. Вампирократия. Но все еще можно  исправить.  А  для
начала - понять.
     Понять - самое трудное. Я не успел. Что  можно  успеть  за  несколько
месяцев? Но это и самое главное. Без понимания  ничего  не  выйдет.  Никто
никогда не понимал чужого. Да и не стремился особенно. Зачем врастать не в
свою шкуру? Куда проще  разрубить  все  узлы,  вынести  вердикт,  нацепить
ярлык. Объявить врагом. Ничего мы так не  любим,  как  назвать  непонятное
проявлением вражеской сущности. Классово нам чуждой. А  потом,  когда  все
вокруг залито кровью, своей и посторонней, начинаем  искать  виноватых.  А
виноваты были сами, потому что с первого шага потопали не  туда.  Слышите,
потомки? Это я вам... и себе в оправдание.
     Возьмем нашу страну. Союз, так сказать, нерушимый.  Посадили  в  один
мешок кошек - ангорскую, сиамскую и целую свору серых полосатых дворняг. И
назвали "новой исторической социальной общностью". А кошки мявом мяучат  и
рвутся из мешка в разные стороны. Зачем все  это?  Чья  несуразная  затея?
Отчего? У нас, славян, никогда не было собственной древней культуры, и  мы
очень  переживали,  мы  все  время  затыкали  прореху   чужими   одеялами.
Зачерпнули со дна размазню из язычества, плеснули в котел немного  Библии,
как следует перемешали. И в результате породили чудовищную  химеру,  смесь
Востока с Западом. Быть может,  потому  и  стремимся  без  устали  кого-то
поучать,  перековывать  по  образу  своему  и  подобию,  вводить   войска,
исполнять интернациональный долг. Скрестить узбека  с  эстонцем...  И  все
равно нам не понять.  Ни  спокойной  отчужденности  Запада.  Ни  кровавого
фанатизма Востока. Ни Кубы, ни Африки. Это у нас не прививается.  Лучше  к
ним и не лезть. И хорошо бы они не лезли к нам со  своим  джихадом,  своим
сахаром и своими плясками в тростниковых юбочках.
     Я сижу в кресле. Кажется, в том же самом, что приняло меня  в  первый
мой темпоральный визит. Кто напротив? Лица не разобрать. Но ясно, что  это
не Ратмир.
     - Я хотел бы видеть Ратмира.
     -  Он  вас  не  примет.  И  не  будем  отвлекаться.  Решим  некоторые
формальности, и - можете выметаться.
     - Ратмир должен меня выслушать. Я был направлен в прошлое  не  только
телохранителем, но и экспертом!
     - Не волнуйтесь. У  нас  есть  средства  для  извлечения  необходимой
информации из той эпохи,  несмотря  на  темпоральный  келоид.  Поэтому  мы
исчерпывающе осведомлены о плодах вашей квалифицированной деятельности.
     - Но то, что я сообщу, очень важно для всего эксперимента...
     - Для эксперимента было важно сохранить Луолруйгюнра. Но вы провалили
миссию. Теперь мы  вынуждены  начинать  все  сначала.  Труд  сотен  людей,
колоссальные энергозатраты... Чем скорее вы уберетесь, тем  лучше.  У  нас
нет времени с вами разбираться. Вообще  идиотская  затея  -  привлекать  к
работе таких, как вы. Рефлексирующих...
     - Ни черта я не рефлексировал! Когда мне было? Я  делал  что  вы  мне
велели. Мне не пригодились мои знания. Вы хотели телохранителя  -  вы  его
получили. Если угодно, весь ваш эксперимент никуда не годится. Человек еще
может что-то понять в своем времени. Выдерни его из привычной среды, и  он
делается беспомощен, как дитя. Только барахтается и думает, что есть  шанс
выплыть...
     - Ну вот что, Змиулан. Я хотел бы, чтобы вы  замолчали  и  прослушали
инструкции.
     - А я хотел бы, чтобы слушали вы! Или вас на то не  уполномочили?  Вы
же ничего не знаете о том времени. Вам ничего не  интересно.  Вы  бездарно
меня подготовили. Вбили  себе  в  голову:  сохранить  императора,  уберечь
императора... А что вам известно  о  живых  зигганских  богах?  О  женской
религии? О разумных пауках?..
     - Мне придется вас успокоить.
     - Хотел  бы  я  это  видеть!  Успокоить  ниллгана!..  Впрочем,  я  не
собирался вас обидеть. Я  желал  бы  только,  чтобы  вы  осознали  наконец
простую вещь. Ниллганов действительно убивают лазером. И этот лазер -  уже
из вашего будущего! - я как  могу  устно  воспроизвожу  фабричный  знак  с
оружия, извлеченного из головы Бюйузуо. - Нами управляют.  Мы  -  глиняные
куклы. Тупиковый вариант, динозавры. Мы вымерли, но всех нас вновь и вновь
вызывают из небытия, чтобы разыграть новую пьеску с теми же персонажами...
Эксперимент продолжается. Он тянется веками. Он  замкнулся  сам  на  себя.
Может быть, он и начнется через века. А ваша  темпоральная  лаборатория  -
такой же полигон.
     - Не говорите ерунды. Нет такого города - Фергана...
     -  Это  не  ерунда!  Вы   сами   родили   себе   детишек.   Выстроили
коммунистическое завтра. А теперь они строят его вашими руками. Ведь вы не
думали, что и взрыв камеры, и келоид - все это  ими  же  и  задумано?  Ну,
чтобы Ратмир затеял свои игры в империю! Одна дата  взрыва  чего  стоит...
Это же извечная мечта человечества:  откатить  назад,  в  прошлое.  Что-то
исправить. Пережить заново, в улучшенном варианте. Я  об  этом  часто  сны
вижу. Но  пока  у  нас  не  получалось.  Были  другие  способы.  Взять  да
переписать все учебники. Запретить имена. Спалить архивы... А детки наши с
вами нашли иное средство, радикальное. И вам подсказали!
     Я пытаюсь подняться. Ухватить его  за  лацканы,  заглянуть  в  глаза.
Встряхнуть. Если не поймет - руку за спину и пинками гнать впереди себя. К
Ратмиру, к Нунке - она выслушает. А не выслушает... Кто у них тут главный?
Президент? Тогда к президенту.
     Ноги не повинуются. Все тело как из  ваты.  Спасибо,  хоть  язык  еще
ворочается. Опоили, сволочи. Обездвижили. Да что они со мной творят?!
     - Ты, "шестерка"! - ору я. -  Доложи  по  инстанциям:  Змиулан  хочет
обратно! Он раскаивается, готов  все  исправить,  смыть  вину  кровью.  Он
согласен на любые условия. Мне нужно обратно!!!
     - Мы больше не нуждаемся в ваших услугах, - холодно говорит он. -  Из
вас  получился  паршивый  телохранитель.  Потрудитесь  хотя  бы  корректно
передать миссию.
     - Что значит - передать?..
     - А вот что. Запомните следующее...
     Обрыв. Провал. Словно кто-то ножницами  вырезал  кусок  памяти  и  не
озаботился зашить дыру.
     - ...в нужный момент сами все вспомните.
     - Ладно, - говорю я устало. - Только отстаньте от меня. Видеть вас не
хочу.  И  вспоминать  о  вас  -  тоже.  Тени...  фантомы...  динозавры  из
паноптикума...

                                    37

     - Эй, ты, как тебя... Змиулан! Очнись. Под машину угодишь.  Держи,  я
тут полистал немного.
     Меня сильно  тряхнули  за  плечо.  Сунули  в  руки  какой-то  журнал,
швырнули под ноги сумку. Одернули на мне куртку.
     - Давай топай. Дома заждались.
     Я стоял под моргающим ночным фонарем, направленным не на тротуар, как
полагалось бы по логике вещей, а на проезжую часть дороги. Было холодно  и
сыро. С пятнистого беззвездного неба сыпал мелкий дождь. Воняло рассеянной
в воздухе химией.
     Я вернулся. И дома меня действительно ждали.
     - Ну будь, - сказал он и повернулся, чтобы навсегда исчезнуть из моей
жизни.
     - Подожди, - сказал я.
     Он замер, поводя крутыми плечами под армейским бушлатом.
     - Ты - Кандагар?
     - Допустим.
     - На чем они тебя взяли?
     - Не твое дело. - Помолчав, он все же нехотя промолвил: - У меня было
две дороги. К "духам" в плен или гнить под  солнышком.  А  они  предложили
третью... Как там Солнцеликий? Не скучал по мне?
     - Он убит. Лазером.
     - Стало быть, все же лазер, - Кандагар потер ладонью короткую смуглую
шею. - Ты вызнал, кто это?
     - Мы. То есть - они. Но еще более поздние. Эксперимент  продолжается.
И над империей. И над  нами.  И  над  Ратмиром.  Вся  история  -  сплошной
эксперимент.
     - Хреново получается, - пробормотал он. - Стало быть, они  из  своего
будущего  при  помощи  нас,  настоящих,  перекраивают  прошлое.  При  этом
выходит, что работают они все же на себя. И все это, что вокруг  нас...  в
одной отдельно взятой стране... может быть, всего лишь опыт  над  крысами?
Хреново получается, - повторил он. - Но  кто  тогда  мы  с  тобой  в  этом
раскладе?
     - Единственное  наследство  зигган.  Умелые,  безжалостные  наемники.
Десант из вневременья. То  ли  из  будущего,  то  ли  из  прошлого.  Пятая
колонна.
     - Это как игла с героином, - промолвил Кандагар сквозь  зубы.  -  Они
все наше время посадили  на  иглу.  Ты  же  видел,  каких  деток  мы  себе
нарожали.
     - Мы никогда и не слезали с этой иглы. Он сплюнул и выругался.
     - Хотел им помочь, - сказал он. - У них  же  там  рабы.  А  император
землю раздавал. Вроде бы все как и нужно. Кармаль, если помнишь, тоже  все
делал по-нашему. Я и ему помогал... Но ведь если мы -  только  вариант,  -
вдруг сказал он с надеждой, - какой  же  с  нас  спрос?  Что  мы-то  можем
изменить? Например, я? Ведь я уже вышел из игры!
     - А я, кажется, еще нет.
     Он подошел поближе. Заглянул мне в лицо. - Ты говорил  с  Ратмиром...
после всего?
     - Он меня не выслушал. Ясно одно:  эксперимент  будет  продолжен.  Им
наплевать на мои доводы. Они не верят, что сами - лишь марионетки в  чужих
руках. Я не выполнил их задания, не уберег старого императора. И они хотят
посмотреть, как получится у нового.  Или  начать  все  заново.  Я  пытался
спорить, и тогда они просто вышвырнули меня из будущего.
     - То-то я гляжу, ты будто под кайфом... Все верно. Ты в деле. Ты  еще
должен будешь указать жрецам нового ниллгана.
     - Никого я им не укажу.
     Кандагар улыбнулся, не разжимая губ. - Выпить хочешь?
     - Не хочу. Отвык.
     - И я тоже. Я тут рядом живу, в строймонтажной общаге. Нужен  буду  -
спросишь Кирилла, "афганца".
     Он кивнул мне и растаял в зыбкой пелене ночи. Я так  и  сяк  покрутил
стиснутый в  кулаке  журнал  -  это  был  "Огонекъ".  "Привет,  подпоручик
Недавний", -  подумал  я.  Сунул  журнал  за  пазуху,  подхватил  сумки  с
награбленным. И пешком побрел к своему дому.

                                    38

     Маришка сидела на кухне. Читала газету,  шевеля  губами.  На  коленях
лежало забытое вязание. В кухне пахло котлетами.
     Я постоял на пороге,  не  раздеваясь.  Привыкал.  -  Васька  спит?  -
спросил я наконец.
     Она молча кивнула.
     Я снял кроссовки и на цыпочках прошел в свой закуток. Поставил сумки,
но разгружать не стал. Они могли потерпеть и  до  утра.  Васька  сопел  на
диване, с головой  завернувшись  в  одеяло,  наружу  торчала  взъерошенная
макушка. "Я дома. Дома... Ничего не исправить, ничего не вернуть.  Значит,
буду жить по-прежнему. Если получится. Если не станет ниллган  Змиулан  по
каждому пустяку отпихивать историка  Славу  Сорохтина  железным  локтем  и
обнажать меч". Я залез в тумбочку и вытащил папку из фальшивого крокодила.
Провел по туго натянутой застежке пальцем. "Сожгу.  Зачем  оно  мне?  Кому
вообще это пригодится? Приключения холодного разума... Мне, к примеру,  не
пригодилось. Стало быть - к  черту.  Как-нибудь  проживем  без  социальных
провокаций". Я взвесил папку на ладони. И спровадил на прежнее место.
     - Котлеты будешь? -  театральным  шепотом  спросила  за  моей  спиной
Маришка.
     - Не хочу.
     - Тогда я сплю.
     Я оглянулся. Она, уже умытая, намазанная кремами, сидела  на  краешке
постели и заводила будильник.  Ночник  над  ее  головой  превращал  тонкую
сорочку в эфирное облако.
     - Подожди спать, - произнес я.
     ...Где-то посередине ночи, когда не сохранилось больше сил ни на что,
и голова ее лежала на моем плече, а моя ладонь  -  на  ее  теплом  животе,
Маришка сказала:
     - Это не ты.
     - А кто же? - усмехнулся я, внутренне напрягшись.
     -  Кто-то  другой.  Инопланетное  чудище.  "Обло,  озорно,   огромно,
стозевно и лаяй". Прикинулось тобой. Влезло в тебя, словно в костюм. Как в
кино.
     - Почему, Мариша?!
     - Да ты весь как из камня! - воскликнула она шепотом и стукнула  меня
кулачком по груди.
     - Тебе показалось, - пробормотал я растерянно. - А  то,  что  было...
тоже показалось?
     Кто  мог  все  предусмотреть?  Я   молчал,   лихорадочно   подыскивая
правдоподобное объяснение внезапным физическим переменам в своем облике. И
никак не находил. Я ушел из дома одним, а вернулся совершенно другим. Даже
мой паспорт лгал: судя по нему, мне натикало тридцать шесть, а на самом-то
деле было почти на полтора года больше.
     - Просто ты от меня отвыкла, - выдавил я наконец,  сознавая,  что  ни
для какого вида логики это не аргумент.
     Прежде чем Маришка открыла рот, чтобы  возразить,  ко  мне  вернулись
силы. И все возобновилось.
     ...Нунка всегда кидалась на меня очертя голову, зажмурясь, как  дикая
кошка. Оанууг тихонько поджимала под  себя  ноги,  аккуратно  садилась,  а
потом также аккуратно укладывалась на бочок, не отрывая от меня сверкающих
глаз. У Маришки все было иначе. Нунка вонзала  в  меня  сведенные  пальцы,
оскалив зубы, невнятно вскрикивая,  захлебываясь,  будто  хотела  взорвать
меня, как бомбу, и на мне же подорваться. Оанууг  молчала,  только  дышала
часто-часто, пока не сбивалась на всхлипы. У Маришки все было  по-другому.
Нунка испускала долгий протяжный крик, запрокинув искаженное лицо,  мокрое
не то от пота, не то от  слез.  Оанууг  внезапно  обвивалась  вокруг  меня
жаркой смуглокожей змеей и  надолго  застывала,  ни  за  что  не  размыкая
объятий первой. У Маришки все было не так...
     - ...Давай родим девочку, - сказала жена моя Маришка под утро.

                                    39

     "Сегодня в двенадцать".
     Я вел Ваську на побывку к деду с бабкой с Маришкиной стороны.  Святое
дело: суббота, жена на дежурстве... А в голове занозой засела  эта  мысль.
Всю дорогу Васька хулиганил. Вырывал руку, приставал к кошкам  и  собакам,
пугал голубей. Состроил языкастую рожу старушкам  на  скамейке.  Заработал
"дурного мальчика", на что отреагировал сатанинским смехом. Клянчил у меня
мороженое. И выклянчил-таки. Я тоже слопал порцию -  за  компанию.  Ни  на
секунду не забывая: "Сегодня. Сегодня в двенадцать".
     Последний сувенир из двадцать первого века.  Закодировали  меня,  как
алкаша. Полгода я ходил со вшитой программой, ни о чем не  вспоминая.  Жил
как все, работал, ночами корпел над монографией - материала в избытке, что
ни день - новый поворот темы. И даже уверил  себя,  что  обо  мне  забыли.
Оказывается, нет. Как в паршивом детективе эпохи  застоя:  приходит  агент
западной спецслужбы к вросшему было  в  социалистическую  действительность
нераскрытому власовцу...
     А она жила во мне, моя тайна. Мое древнее прошлое. Скрытое  ото  всех
клеймо. Ни в чем особенно не  проявлявшееся.  Если  не  считать  двух-трех
относительно успешных ниллганских контратак в ходе непрекращающейся  войны
меня как законопослушного советского гражданина и попирающего  все  законы
советского же бытового сервиса. Если предать забвению неожиданно для  всех
участников инцидента жестоко и умело мною  побитые  рыла  какой-то  Кодлы,
сдуру заползшей в наш  подъезд.  Неожиданно  в  особенности  для  Маришки,
которую Кодла имела  неосторожность  назвать  гнусным  словом,  и  которая
готова была привычно проглотить обиду.
     Если пренебречь тем обстоятельством, что иногда, глубокой томительной
ночью вдруг я отпихивал в угол стола недописанную  страницу  монографии  и
начинал новую. С новой строки и совсем о другом. А  дописав,  извлекал  из
той же тумбочки, заветнейшего моего сейфа  в  швейцарском  банке,  недавно
купленную и оттого не слишком еще располневшую  папку.  С  надписью  синим
фломастером: "Материалы и исследования по истории и этнографии  Опайлзигг.
Выпуск 1"... Для чего я затеял все это? Наука не любит умножения сущностей
сверх  необходимого.  На  кой  ляд  ей  очерки  о  том,  чего  никогда  не
существовало? И даже за фантастику это не  сойдет.  Бог  не  наделил  меня
литературным дарованием, и я не имею способностей заключить  грубоватые  и
наивные верования зигган в занимательную оправу. Порукой тому -  неудачный
опыт публичных исполнений избранных мест перед  Васькой.  В  популярном  и
сильно адаптированном варианте. Вместо непременной сказки на сон грядущий.
Ощутимого интереса у него это не вызвало и  потому  было  спешно  заменено
байками о муми-троллях...
     Две женщины еще снились мне ночами. Нунка-вундеркиндша. Оанууг,  дочь
гончара. Но с каждым разом все реже. Да и черты  их  понемногу  сливались.
Одна походила на другую. И обе вместе - на  Маришку.  Никудышный  из  меня
"мухерьего", что в переводе с испанского - бабник.
     Сегодня. В двенадцать.
     Как я увижу своего преемника? Знаком ли он мне? Будет схватка,  и  он
победит.  Где  это  произойдет?  В  трамвае,  в  заброшенном   сквере,   в
подворотне?  Наш  город  создан  в   наилучших   традициях   криминогенной
архитектуры. Здесь нет уголка, где нельзя было бы кого-нибудь  грохнуть  и
спрятать тело... Любопытно, как он вернется. В тот же миг или  с  разрывом
во времени? Может быть, я и не замечу его  возвращения.  Буду  валяться  в
отрубе. Оклемаюсь - а он уже тут.
     Васька вредничал. Ему хотелось еще мороженого. А  также  -  домой.  И
одновременно - к дедуле с бабулей. И  заодно  в  зоопарк.  Иными  словами,
спать. Так и случилось. Когда мы поднимались  в  лифте  на  седьмой  этаж,
рассматривая недвусмысленную наскальную живопись, он  вдруг  оборвал  свой
оживленный комментарий на полувздохе и привалился к моей ноге. В  квартиру
я его уже внес.
     Теща к нашему приходу стряпала пирог. Тесть деликатно  осведомился  о
моем  самочувствии,  а  затем  извлек  из   серванта   початую   бутылочку
азербайджанского коньяка. "Три свеклы",  -  произнес  он  со  значением  и
протер ладонью наклейку. Я хотел и пирога и коньяку. Я  хотел  посидеть  в
глубоком кресле возле телевизора, где опять гоняли пузырь наши в  каком-то
там Кубке. И  чтобы  Васька  дрых  в  спальне  на  тещиной  кровати,  теща
расспрашивала бы про его диатез, а тесть материл бы  вползла  футболистов,
строго спохватываясь задним числом.
     Но было уже пол-двенадцатого.
     А может быть, так и задумано? Кандидат в ниллганы  позвонит  в  дверь
этой квартиры, я первым кинусь отпирать и схлопочу по морде. При  условии,
что он квартирный вор. Иную ситуацию, когда человека  вырубают  на  пороге
его квартиры, я вообразить затруднялся.
     Поэтому я отпросился на часок - пробежаться по магазинам.
     Теперь я неспешно двигался по людным улицам.  И  стрелка  часов  тоже
двигалась в зенит.
     Купил в киоске газетку. Не читая, сунул в карман. Посидел на скамейке
под свежим апрельским солнышком. Проводил  отеческим  взглядом  потихоньку
заголяющих острые коленки старшеклассниц из близлежащей школы.  Пошарил  в
кошельке - сыскалась единственная двушка. Позвонить Маришке на дежурство -
как она там со своим пузиком, не тяготит ли? Поднялся, отряхнул  брюки  от
прошлогоднего мусора. Направился к телефонной будке. Единственной на  весь
квартал  и,  понятное  дело,  занятой.  Подбрасывая  монетку  на   ладони,
терпеливо стал дожидаться. Без четверти двенадцать. Целая вечность.
     Этот тип в клетчатых  штанах  и  ветровке  поверх  свитерка  явно  не
торопился  завершать  разговор.  Бросал   в   трубку   короткие   реплики,
похохатывал. И невдомек ему было, что у человека времени в обрез.
     Я обошел кабину так, чтобы он меня  видел.  Он  отвернулся.  Я  снова
обошел. И замер.
     Апостол.  Мой  мучитель  из  двадцать  первого  века,  мой  сосед  по
двадцатому.
     Опыт   последнего   шанса   продолжался.   Темпоральная   лаборатория
действовала. И подготовлен был новому императору новый ниллган.
     Часы показали без пяти полдень.
     Юруйаги со своими арбалетами должны быть где-то рядом. За углом дома?
На пустой лестничной площадке подъезда напротив? В ящичных развалах пункта
приема стеклопосуды?
     Вот он, последний шанс. Последний - для нас, а не для них. Другого не
будет. Поломать игру. Как - еще не знаю. Отбить им пальцы, чтобы не тянули
ни сюда, ни дальше в прошлое. Сейчас - или никогда.
     - Змиулан, - назвал я свое имя. Он выпустил трубку.
     Почти не разбегаясь, я взлетел на высоту своего роста, ногами вошел в
верхнее оконце давно  избавленной  от  стекол  двери  будки  и  припечатал
пятками голову Апостола к таксофону. Упал на  локти,  пружинисто  вскочил,
ожидая контратаки... Апостол сползал вдоль стенки, страдальчески перекосив
окровавленный рот. Из трубки доносился тоненький тревожный голосок.  Сзади
кто-то дико завизжал.
     - Милиция-а! Убива-а-ают!..
     Я обернулся.
     И услышал пение тетивы.