Геннадий ПРАШКЕВИЧ

                             ШКАТУЛКА РЫЦАРЯ

     Кипр. 15 июля 1085 года до н.э.
     ...Уну-Амон, торговец, отправленный Хирхором, верховным  жрецом  отца
богов Амона, в Финикию закупать лес для закладки новой священной барки,  с
отвращением пил горькое  кипрское  пиво  и  время  от  времени  молитвенно
складывал руки на груди; при этом его круглая, коротко  стриженная  голова
непроизвольно  дергалась  -  следствие  раны,  полученной   в   стычке   с
разбойниками где-то  под  Танисом.  Сирийское  море  набегало  на  плоские
песчаные берега, занимало все окна деревянного  дворца  и  весь  горизонт,
нагоняло тоску своим смутным немолчным гулом.
     Уну-Амон, торговец, доверенный человек Хирхора, был пьян. "Я брожу по
улицам, от меня несет пивом, - горько думал он. - Запах пива  отдаляет  от
меня людей и отдает мою душу на погибель. Я подобен сломанному рулю, наосу
без бога, дому без хлеба и с шатающейся стеной. Люди бегут  от  меня,  мой
вид наносит им раны. Удались от  пива,  несчастный  Уну-Амон,  забудь  про
горький напиток тилку!.."
     Так он думал, пил пиво и клял судьбу.
     "Я научился страдать, - клял он судьбу. - Я научился петь под  флейту
и под аккомпанемент гуслей. Я научился сидеть  с  девицами,  умащенный,  с
гирляндой на шее. Я колочу себя  по  жирному  животу,  переваливаюсь,  как
гусь, а потом падаю в грязь..."
     Уну-Амон страдал.
     Снабженный идолом Амона путевого и верительными грамотами к Смендесу,
захватившему   власть   над   севером   Египта   и   назвавшемуся    гордо
Несубанебдедом, Уну-Амон давно не имел  ни  указанных  грамот,  ни  идола.
Египет, ввергнутый в смуту, пугал его. Разбойники на море и разбойники  на
суше пугали его. Пугали мор, болезни, пустыни, внезапные смерчи над тихими
островами и водяные столбы, разрушающиеся над прибрежными скалами.
     Поставив  перед  собой  тяжелую   шкатулку,   отнятую   у   какого-то
филистимлянина из Дора вместе с мешком серебра, Уну-Амон громко  заплакал.
Буря прибила его корабль к Кипру. Уну-Амона  хотели  убить.  Он  с  трудом
нашел в свите царицы Хатибы  человека,  понимающего  речь  египтян.  "Вот,
царица, - сказал через этого человека Уну-Амон, - я слышал в Фивах,  граде
Амона, что все всегда творят на свете неправду, только на Крите - нет.  Но
теперь я вижу, на Крите неправда  тоже  творится  ежедневно,  а  может,  и
ежечасно..."
     Удивленная царица Хатиба сказала: "Расскажи".
     Уну-Амон рассказал.
     Хирхор, верховный жрец отца богов Амона, отправил его в Финикию.  Он,
Уну-Амон, снабженный идолом Амона путевого и верительными  грамотами,  был
хорошо принят Смендесом, назвавшимся Несубанебдедом, и  в  Танисе  сел  на
корабль, чтобы плыть в Дор, где осели филистимляне  Джаккара.  Здесь  царь
Бадиль совсем хорошо принял Уну-Амона, но несчастного  египтянина  обокрал
собственный матрос - он унес деньги, предназначенные  для  путешествия,  и
унес деньги,  доверенные  Уну-Амону  для  передачи  в  Сирии.  В  отчаянии
Уну-Амон пожаловался царю Бадилю, но не получил никакой помощи, ибо  вором
был его человек, а не туземец. Уну-Амон, плача, уехал в  Тир,  а  затем  в
Библ. На свое счастье он встретил в пути некоего филистимлянина из Дора и,
восстанавливая  справедливость,  творя  то,  что  подсказал  ему  сердечно
наставляющий его великий Амон, отнял у филистимлянина  мешок  с  тридцатью
сиклями серебра, оправдывая себя тем, что у него в Доре украли столько же.
Царь Библа Закарбаал, узнав о  появлении  египтянина,  заставил  Уну-Амона
девятнадцать дней сидеть на корабле в гавани, не пускал  его  на  берег  и
даже ежедневно посылал приказания удалиться. Но на двадцатый  день,  когда
Закарбаал приносил жертвы своим богам, одно справедливое божество схватило
главного помощника царя Закарбаала и заставило его плясать, выкрикивая при
этом: "Пусть приведут  Уну-Амона!  Пусть  приведут  египтянина  Уну-Амона!
Пусть предстанет перед царем Библа посланник отца богов бога Амона!"
     Уну-Амона доставили к царю.
     Царь Закарбаал сидел в верхней комнате деревянного дворца,  спиной  к
окну, так что за его спиной разбивались  нескончаемые,  как  жизнь,  волны
Сирийского моря. "Я прибыл за лесом для  закладки  новой  священной  барки
Амона-Ра, отца богов, - сказал Уну-Амон. - Твой отец давал  фараонам  лес,
твой дед давал, и ты дашь."
     Царь Закарбаал усмехнулся. Он сказал:  "Это  верно,  мой  отец  давал
фараонам лес, и мой дед давал. Но  фараоны  всегда  платили  за  лес,  так
сказано в книгах. Писцы говорят, фараоны всегда платили за лес..."
     Царь Закарбаал усмехнулся и добавил: "Если бы царь Египта был и  моим
царем, он бы не стал посылать серебро, не  стал  посылать  золото,  он  бы
просто сказал - выполняй повеления великого Амона! Я не слуга тебе, как не
слуга тому, кто тебя послал.  Стоит  мне  закричать  к  Ливану  -  и  небо
откроется, и бревна будут лежать на берегу моря. Но писцы говорят: фараоны
платят за лес. Разве не так, жалкий червь?"
     "Ты заставил девятнадцать дней ждать на рейде самого Амона-Ра, царя и
отца богов, - смиренно, но твердо ответил Уну-Амон. - Я дам тебе  серебро,
я дам тебе ценности, которые придутся тебе по  вкусу,  но  прикажи  рубить
лес..."
     И добавил негромко: "Лев свое возьмет..."
     Царь Закарбаал долго думал, потом кивнул. Он взял египетское  золото,
взял серебро,  запасы  полотна  и  папируса  и  приказал  грузить  корабль
египтянина лесом. Правда, на прощание он  сказал:  "Не  испытывай,  жалкий
червь, еще раз ужасов моря. Если ты снова попадешь в Библ,  я  поступлю  с
тобой так, как поступил с послами фараона Рамсеса, которые  провели  здесь
семнадцать лет и умерли в одиночестве."
     И спросил: "Показать тебе их могилы?"
     Уну-Амон отказался. Он сказал: "Лучше поставь памятную доску о  своих
заслугах перед Амоном. Пусть последующие послы из Египта чтут твое имя,  и
пусть сам ты всегда  сможешь  получить  воду  на  Западе,  подобно  богам,
находящимся там."
     Уну-Амон простился с Закарбаалом  и  собрался  отчалить,  но  в  этот
момент в гавань вошли корабли джаккарцев, решивших  задержать  египтянина.
Уну-Амон  стал  плакать.  Увидев  его  слезы,  секретарь  царя  Закарбаала
спросил: "В чем дело?" И Уну-Амон ответил: "Видишь  птиц,  которые  дважды
спускаются к Египту! Они всегда достигают цели, а я сколько времени должен
сидеть в Библе покинутым? Эти люди на кораблях пришли обидеть меня".
     Утешая Уну-Амона, царь Библа послал ему два сосуда с вином, барана  и
египтянку Тентнут, которая пела у него при дворе. "Ешь, пей и не  унывай",
- передал он Уну-Амону и корабль египтянина, наконец,  отчалил.  Джаккарцы
его не преследовали, зато буря пригнала корабль к Кипру.
     Поставив перед собой шкатулку,  найденную  в  мешке  ограбленного  им
филистимлянина, Уну-Амон пьяно заплакал и медленно опустил палец на  некий
алый кружок - единственное украшение странной металлической  шкатулки,  не
имеющей никаких внешних замков  или  запоров.  Шкатулка  поблескивала  как
медная, но была тяжела. Не как медная,  и  даже  не  как  золотая,  а  еще
тяжелее. Уну-Амон надеялся, что в шкатулке лежит большое  богатство.  Если
это так, подумал он, я выкуплю у царицы Хатибы корабль и доставлю  Хирхору
лес для закладки священной барки.
     "Я смраден, я пьян, я нечист... - бормотал про себя Уну-Амон. - Пусть
Амон-Ра,  отец  богов,  пожалеет  несчастного  путешественника,  пусть  он
вознаградит мое терпение большим богатством. Я был  послан  в  Финикию,  я
приобрел лес для закладки священной барки. Неужели великий  Амон-Ра,  отец
богов, не подарит мне большое сокровище?.."
     Палец египтянина коснулся алого пятна, как  бы  даже  мягко  продавил
металлическую крышку, как бы даже на мгновение погрузился  в  металл,  но,
понятно, так лишь казалось, хотя Уну-Амон сразу почувствовал:  вот  что-то
произошло. Не могли птицы запеть - в  комнате  было  пусто,  а  за  окнами
ревело, разбиваясь на  песках,  Сирийское  море.  Не  могла  лопнуть  туго
натянутая струна, ничего такого в комнате не было.  Но  что-то  произошло,
звук странный раздался... Он не заглушил  морского  прибоя,  но  раздался,
раздался рядом и Уну-Амон жадно  протянул  вперед  руки:  сейчас  шкатулка
раскроется! Но про филистимлян не зря говорят: если филистимлянин не  вор,
то он грабитель, а если он не грабитель, но уж точно вор!..
     Шкатулка, темная, отсвечивающая как медная, тяжелая больше, чем  если
бы ее выковали из золота, странная, неведомо кому принадлежавшая до  того,
как попала в нечистые руки филистимлянина, эта шкатулка вдруг просветлела,
на глазах превращаясь в  нечто  стеклянистое,  полупрозрачное,  не  теряя,
впрочем, при этом формы... Наверное,  и  содержимое  шкатулки  становилось
невидимым или хотя бы прозрачным, потому что  изумленный  Уну-Амон  ничего
больше не увидел, кроме смутного, неясно поблескивающего тумана.
     А потом и туман исчез.

                      1. "НЕГР, РУМЯНЫЙ С МОРОЗА..."

     13 июля 1993 года.
     Человек  под  аркой  показался  Шурику  знакомым.   Лица   Шурик   не
рассмотрел,  но  характерная  сутулость,   потертый   плащ,   затасканная,
потерявшая вид кепка... Ерунда, конечно. Не встречал этого человека Шурик.
Обычный бич на случайных заработках. Наняли на улице,  таскает  с  другими
бичами мебель...
     Трое,  автоматически  отметил  Шурик.  Мужичонка  в  плаще  похож  на
Данильцына - проходил такой по делу  Ларина  (кража  мебели),  и  было  бы
смешно узнать, что Данильцын,  отсидев,  сразу  вышел  на  свой  нескучный
промысел.
     Закурив, Шурик прошел в последний подъезд. Заберу у Роальда отпускные
и уеду. Подальше от Города, от лже-Данильцына, даже от  Роальда.  И  уж  в
любом случае от Леры. "Тебя скоро убьют,  -  сказала  Лера,  забирая  свои
вещи. - Сейчас каждое дерьмо таскает  в  карманах  нож  или  пушку,  а  ты
работаешь именно среди дерьма. На помойке работаешь, на городской  свалке.
Не хочу остаться вдовой человека, работавшего на помойке!"
     И ушла.
     "Правильно сделала, - оценил поступок Леры Роальд, человек,  которого
даже привокзальные грузчики держали за грубого. - Работаешь ты  в  дерьме,
на помойке, потому и от оружия зря отказываешься. Лера права, однако, тебя
убьют. Зачем ей жить вдовой дурака?"
     И добавил, подумав:
     "...Привыкай к оружию. Хочешь быть профессионалом, привыкай."
     Шурик отмахнулся.
     Пистолет Макарова,  зарегистрированный  на  имя  Шурика,  хранился  у
Роальда. Отказывался  от  оружия  Шурик  не  просто  так.  Он  знал  себя.
Сострадание и ненависть - сильные штуки. Если  не  хватает  сил  на  то  и
другое, надо сознательно выбрать одно. Шурик  не  всегда  доверял  себе  в
ярости. Боялся. Предпочитал  пока  обходиться  без  оружия.  Его  даже  не
интересовало, где хранится его ПМ  -  не  в  шкафу  же,  занимающем  самый
просторный угол частного сыскного бюро, основанного Роальдом? В этом шкафу
лежали бумаги и карты...
     А где, действительно, хранит оружие Роальд?
     Стоял в бюро стол, стояли, конечно, стулья. Вызывающе торчала рогатая
вешалка для верхней одежды, сейчас промокшие под утренним  дождем  плащ  и
шляпа Роальда  болтались  на  ней  как  повесившееся  чучело,  на  широких
подоконниках валялись газеты, - тем не менее,  когда  Роальд  находился  в
бюро,  комната  не  казалась  неприбранной  или  запущенной.  Роальд  умел
заполнить комнату жизнью. Стулья, по дешевке купленные у разорившегося  СП
"Альт", угрюмый кожаный диван времен хрущевской оттепели, длинные полки со
справочниками - был в этом некоторый шарм, бюро казалось консульством  или
посольством, правда, консульством или посольством государства, воюющего со
всеми окружающими  его  странами  и  народами.  Стоял  в  бюро  и  сейф  -
примитивный стальной куб, не способный удержать не то что  там  ценностей,
но  даже  обыкновенных  слухов.  Впрочем,  именно  слухи   трудней   всего
удержать... Все документы, связанные  с  делами  возглавляемого  им  бюро,
Роальд предпочитал хранить в своей голове; по  крайней  мере,  многие  так
думали. Даже Шурик  не  подозревал  о  существовании  мощного  компьютера,
установленного в квартире Роальда. Кстати,  у  Роальда  Шурик  никогда  не
бывал. Если Роальда шлепнут,  не  раз  приходило  ему  в  голову,  контору
придется закрыть.
     Обычно  немногословный,   время   от   времени   Роальд   раздражался
непонятными цитатами. Скорее всего, услышанными от Врача. Некто Леня Врач,
давний друг Роальда, иногда наезжал в контору. Жил он в городке Т.,  носил
подчеркнуто демократичный костюм, часто вообще без галстука, и, по  мнению
Шурика, был чокнутым.
     "Графиня хупалась в  мирюзовой  ванне,  а  злостный  зирпич  падал  с
карниза..."
     Сперва  Шурик  думал,  что  таких  выражений  Роальд   нахватался   в
пограничных библиотечках, когда служил на Курилах. Чего только не  найдешь
в этих библиотеках, но Роальд как-то  не  укладывался  в  представление  о
читающем человеке. Нет, нет, Леня  Врач,  конечно.  Это  он,  появляясь  в
конторе, мог воздеть над головой длинные  руки:  "В  горницу  вошел  негр,
румяный с мороза!"
     К черту! Получу деньги и уеду! Надоели сумасшедшие,  кем  бы  они  ни
были...
     Шурик вошел в бюро и  запер  за  собой  дверь.  Роальд  на  мгновение
приподнял большую голову:
     - В горницу вошел негр, румяный с мороза...
     Еще бы! Что он еще мог сказать  Шурику?..  Ладно...  Негр  так  негр,
румяный так румяный. Через несколько часов он, Шурик,  будет  смотреть  на
мир из окна вагона и пить баночное баварское пиво.
     - Я в отпуске, - на всякий случай предупредил он Роальда.
     - Ну! - удивился Роальд, впрочем, без особого интереса.  -  С  какого
числа?
     Серые, крупные, холодные  навылет  глаза  Роальда  не  отрывались  от
топографической карты, разостланной перед ним на столе.
     - С тринадцатого.
     -  Дерьмовое  число,  -  Роальд  оторвался  от   карты,   хмыкнул   и
неодобрительно покосился на Шурика. - Пойдешь с шестнадцатого...
     И окончательно оторвался от карты:
     - С шестнадцатого хоть в Марий Эл.
     - Это в Африке? - глупо спросил Шурик.
     - В  России,  -  таким  тоном  обычно  подчеркивают  интеллектуальную
несостоятельность собеседника.
     - Да ну? - не поверил Шурик. - Район такой?
     - Республика.
     - Богатая?
     - Скорее молодая.
     - И что там у них есть?
     - Все, что полагается молодой республике, - пожал плечами  Роальд.  -
Флаг, герб, гимн.
     - А леса?
     - Лесов нет. Свели.
     - А озера? Горы? Моря?
     - Брось! Многого хочешь. Гимн есть, флаги пошиты, герб  имеется.  Что
еще надо?
     - Не поеду. В Марий Эл не поеду. Даже с шестнадцатого не поеду. И  не
финти, Роальд, я в отпуске!
     - Поздравляю, - сказал Роальд. - Взгляни сюда.
     И ткнул пальцем в красный кружок на карте.
     - Бывал в Т.?
     Шурик настороженно усмехнулся.
     Именно в Т. (где, кстати, жил  Леня  Врач)  Шурик  когда-то  закончил
школу   (с   определенными   трудностями),   работал   в   вагонном   депо
(электросварщиком, много ума не надо), потом  поступил  в  железнодорожный
техникум (помогла тетка, входившая в приемную комиссию).  Ничего  хорошего
из учебы в техникуме не получилось, в таких городах, как Т., молодые  люди
быстро набираются активного негативного опыта. Правда, Шурику повезло:  со
второго курса его забрали в армию. Сержант Инфантьев,  внимательно  изучив
нагловато-доверчивую физиономию Шурика, сразу проникся к  нему  симпатией:
чуть ли  не  на  полковом  знамени  сержант  поклялся  сделать  из  Шурика
человека.
     И слово свое сдержал.
     Работа в милиции, заочный  юрфак,  перевод  в  частное  сыскное  бюро
Роальда... Мозги у Шурика были, бицепсы он еще в армии накачал. Правда, на
силовые акции  Роальд  предпочитал  отправлять  Сашку  Скокова  или  Сашку
Вельша. Где Скоков работал до сыскного бюро, никто не знал, но все в общем
догадывались,  а  Сашка  Вельш  был  просто  здоровый  добродушный  немец,
нисколько не любопытный и умеющий держать язык за зубами. Иногда в паре  с
Вельшем работал Коля Ежов, про которого не без гордости говорили - это  не
Абакумов! В местном райотделе служил лейтенант Абакумов, его глупости были
у всех на виду. Вот и говорили с гордостью: Ежов это не Абакумов! Молчалив
Коля был как Вельш. Роальда это устраивало.
     - Бывал в Т.?
     Шурик обиделся.
     - Я в Т. техникум мог закончить.  Сейчас  бы  водил  поезда,  получал
хорошие деньги, и в отпуск строго по графику.
     Роальд грубо хмыкнул.
     - В Т. тебе три статьи светили. Это по меньшей  мере.  Я  глубоко  не
копал.
     Шурик совсем обиделся.
     - Роальд, я два года не отдыхал. От меня Лерка  ушла.  У  меня  плечо
выбито. Разве я не пашу, как вол?
     - Пашешь, - вынужденно согласился Роальд. - Только голос у тебя злой.
Ты прости всех, тебе станет легче.
     - Как это? - не понял Шурик. - Как это - простить всех?
     - А так, - грубо хмыкнул Роальд. - Дали тебе по морде  -  прости,  не
копи злость. Все равно кому-то должны были дать по морде.  -  Роальд,  без
сомнения, перелагал идеи Лени Врача. - Хулиганье всегда хулиганье. Злиться
на них? Да у тебя и  без  того  рожа  перекошенная.  Прости  всех!  Поймай
ублюдка, сдай куда нужно, и прости. Вот увидишь, у тебя жизнь изменится.
     Шурик оторопел:
     - Всех простить? Это что ж, и Соловья простить? Костю-Пузу простить?
     - Поймай и прости, - грубо сказал Роальд.
     - Как это - поймай? - до Шурика что-то дошло. - Разве  Соловей  не  в
зоне?
     Банду Соловья  (он  же  Костя-Пуза)  они  взяли  в  прошлом  году.  В
перестрелке (Соловей всегда пользовался оружием) ранили Сашку Скокова. Сам
Соловей (на пальцах левой руки татуировка -  "Костя",  на  пальцах  правой
соответственно - "Пуза"; в зоне какой-то грамотей колол) хорошо повалял  в
картофельной ботве Шурика, и не приди на помощь Роальд, завалял бы вконец,
наверное.
     - Разве Соловей не в зоне? - повторил Шурик.
     - Бежал, скотина, - просто объяснил  Роальд,  и  его  холодные  глаза
омрачились. - Всплыл в Т., с обрезом, и обрез этот уже стрелял. Но ты в Т.
отправишься не за Костей-Пузой.
     - Я в отпуске, - быстро сказал Шурик.
     - С шестнадцатого, - быстро поправил Роальд.
     - Почему с шестнадцатого?
     - А  работы  как  раз  на  три  дня.  Сегодня  уедешь,  шестнадцатого
вернешься и прямо в Марий Эл.
     Шурика передернуло.
     - Три дня! Какая это работа - три дня?
     Роальд усмехнулся.
     - Двойное убийство.
     - Двойное убийство? Раскрыть двойное убийство за три дня?!
     Роальд опять усмехнулся и усмешка его Шурику не понравилась:
     - Не раскрыть... Не допустить третьего.
     - Чьи трупы? - еще не соглашаясь, хмуро спросил Шурик.
     Роальд усмехнулся.
     - А трупов нет...
     - То есть как - нет?
     Роальд объяснил.
     Получалось так:
     В тихом, незаметном прежде железнодорожном городке Т., ныне с головой
погрузившемся  в  диковатую  рыночную  экономику,  жил  тихий   незаметный
бульдозерист Иван Лигуша. Лигушей, кстати, он был вовсе не по  прозвищу  -
получил такую фамилию от отца. Здоровый, как бык,  неприхотливый  в  быту,
Лигуша во всем был безотказен - выкопать ров, засыпать ров, снести  старое
здание, расчистить дорогу, просто помочь соседу... Жил  Лигуша  одиноко  в
частном домике, ни жены, ни детей  не  имел,  всех  близких  родственников
выбило еще в войну, не пил, не курил, не гулял, на работе  особым  рвением
не отличался, правда, и от работы не бегал. Некоторое скудоумие делало его
оптимистом. Вот потрясись всю жизнь  в  кабине  бульдозера!..  Но  полгода
назад с Иваном Лигушей начались странности.  Для  начала  Иван  попал  под
машину. Не под "Запорожец", не под "Москвич", даже не под  "Волгу".  Попал
Лигуша под тяжело груженный КАМАЗ. Крепыш от рождения, бульдозерист выжил,
врачи перебрали его по косточкам, но вот  с  памятью  получилась  какая-то
чепуха: имя, домашний адрес, место работы, имена соседей помнил, но спроси
его: "Иван! Ты в прошлом году был в  отпуске?  А  картошку  ты  посадил  в
огороде? А что такое самолет - помнишь?..", ну и так далее, - он, конечно,
вспоминал, отвечал даже, но лучше бы, наверное, и не вспоминал.  Спросишь,
как там нынче в Березовке (он иногда ездил  в  деревню  за  мясом),  а  он
радуется - Рона разлилась! "Река,  что  ли?"  -  "Ага".  -  "Мясо-то  хоть
привез?  Почем  там  у  них?"  Лигуша  отмахивался:  "У  Барбье,  как  же,
допросишься!.."
     Непонятные вел речи.
     Пристрастился посиживать в кафе "Тайна"  при  одноименной  гостинице.
Раньше, до встречи с КАМАЗом, не пил, а сейчас без проблем -  мог  большой
вес взять за вечер. Глаза блестят, не смотрит ни на кого,  а  всех  видит.
Вдруг погудит: "У Синцова была? Зря ты это..." И женщина,  присевшая  было
выпить чашку кофе, приличная, культурная, умная на вид женщина, ни  в  чем
таком никогда не замешанная, вдруг, поперхнувшись,  краснела.  Вспыхивала,
оставляла недопитый кофе.  Бог  знает,  что  Лигуше  про  нее  виделось...
Случалось, напрямую мысли читал. Сидит, скажем, напротив Лигуши  Матросов,
жил неподалеку такой кочегар. Он свое винишко вылакал, ему скушно, он всех
не любит, он на Лигушу глаза поднимет - дать бы  этому  Лигуше  в  круглое
рыло! - а Лигуша уже знает, уже смотрит на него, уже предупреждает: иди-ка
домой, вот давай домой иди-ка, только не  по  Зеленой,  на  Зеленой  тебя,
пьяного, оберут. И все такое прочее.
     Не каждый такое терпел, но знали: можно верить. Он  со  странностями:
помнит то, чего никогда не видел, не  помнит  того,  что  окружало  его  с
детских лет, а на  первомайскую  демонстрацию,  было,  вышел  с  портретом
Дарвина. Правда, если уж сказал тебе - не ходи вечером по Зеленой, пьяного
оберут - то все знали: пойдешь - и оберут  тебя,  и  рожу  начистят.  Зато
потерявшие бумажник или  документы,  если  в  том  появлялась  надобность,
напрямую бежали к Лигуше. Вот, дескать, Иван,  жизнь-то!..  И  он  ничего,
ухмылялся: нет проблем, все путем, нормалек, дескать, поможем, дескать!  И
указывал - где, у кого искать... Было время, мужики всерьез подозревали  -
может, Лигуша с кем в сговоре? - но ничем такое не подтверждалось. В конце
концов поняли: дар у него такой. В газетах, опять же, писали в  то  время:
одну доярку молнией  трахнуло,  она  стала  сквозь  стены  видеть.  А  чем
тяжелогруженый КАМАЗ хуже молнии?
     - Помнишь анекдот? - грубо спросил Роальд. - Мужика  несли  хоронить,
да  выронили  по  дороге,  потеряли,  грузовик  его   переехал.   Водитель
испугался, тайком сплавил труп в озеро, а там браконьеры взрывчаткой  рыбу
глушили, труп всплыл. Испугались,  дело-то  в  пограничной  зоне,  бросили
несчастного на контрольную полосу, а пограничники заметили и трижды в труп
из гранатомета шваркнули. Хирург потом в операционной провел  пять  часов.
Вышел, стянул с рук перчатки, выдохнул устало: "Жить будет!" Считай, это о
Лигуше. Не любят его в Т. Одна  Анечка  Кошкина  из  библиотеки  привечает
Лигушу, и то, скорее, по инерции - до встречи с  КАМАЗом  дружила  с  ним.
Короче, такой человек, как Лигуша, должен был достукаться. И достукался.
     - Побили?
     - Убили, - грубо уточнил Роальд. - Дважды. И оба раза насмерть.
     - Так не бывает, - хмуро возразил Шурик.  -  Даже  природа  не  может
выдать одновременно два трупа одного и того же Лигуши.
     - А последовательно?
     - Это как?
     Роальд объяснил.
     Анечка Кошкина, библиотекарша, дама не из простых. Маленькая,  рыжая,
голос сильный, глаза зеленые, болотного цвета и вразлет. Еще до того,  как
Лигуша побывал под КАМАЗом, она пыталась сделать  его  своим  мужем.  Дело
почти удалось, но тут вся эта история. Анечку  Лигуша,  впрочем,  признал,
хотя многого не помнил. Понятно, это Анечку раздражало.  Чем  сильнее  она
пыталась  ускорить  естественные,  на  ее  взгляд,  события,  тем  сильнее
упирался Лигуша. Может, поэтому где-то в мае Анечка заявилась  в  кафе  не
одна, а с кавалером. Мордастый наглый  придурок,  на  пальцах  левой  руки
выколото - "Костя", на  пальцах  правой  -  "Пуза".  Сечешь?  Но  разговор
правильный, грамотный, это Соловей всегда умел. Он  даже  из  зоны  слинял
как-то без особого шума. Числится в розыске, а особенно его как  бы  и  не
ищут, тоже предмет для размышлений... И,  если  говорить  честно,  Соловью
сама Анечка была вроде бы ни к чему, сидит  с  ней,  а  слова  для  Лигуши
роняет, Лигуша тоже в кафе сидел. Свидетели утверждают, добивался  Соловей
чего-то Лигуши.
     Добивался, правда, не Анечки, грубо добавил Роальд.
     И  добавил:  есть  такое  предположение.  Т.  городок  небольшой,  но
старинный. Сколько раз  ни  горел,  чего  с  ним  только  ни  проделывали,
старинных зданий, домов купеческих каменных со стенами толщиною в метр  до
сих пор много. Когда такие дома ломают, всякое находят. Золотишко находили
в  кожаных  кисетах,  документики...  Мог  и  Лигуша   в   бытность   свою
бульдозеристом на что-то такое наткнуться. Припрятал  находку  в  укромном
месте и позабыл, а Соловей разузнал и напомнил.
     - От Анечки разузнал?
     Роальд удовлетворенно кивнул. Скорее всего. Кто с Лигушей дружил, кто
хотел Лигушу получить в мужья? Кто приперся с лихим кавалером, который  не
столько Анечку занимал, сколько договориться хотел о чем-то с  Лигушей?  И
финал  опять  же...  Соловей  поет,  Соловей  глазки  строит,  у   Соловья
счастливое будущее в глазах горит, а Лигуша -  он  Лигуша  и  есть.  Иван,
короче. Он взял свой вес, а по кругу пустил слух. Вон, дескать, тип сидит,
Аньку Кошкину щиплет. Только зря щиплет, щипать ему  осталось  недолго;  в
июле сядет, причем надолго сядет,  есть  за  душой  у  него  такое,  чтобы
надолго сесть... Ну, Соловей и сорвался. Сильно хотел чего-то  от  Лигуши,
долго его терпел, а тут терпение лопнуло. Взрывной  тип.  Выхватил  из-под
плаща обрез и пальнул картечью в Лигушу из двух  стволов.  Это  он  всегда
умел. Когда за Лигушей приехали, пульс у него  исчез,  давление  упало  до
нуля, зрачки на свет не реагировали. Свезли бывшего бульдозериста в  морг.
Но помер в ту ночь не он. Чуть душу богу не отдал смотритель  -  прямо  на
него выполз из морга  Лигуша!  Вид  несколько  встрепанный,  но  мертвецом
такого не назовешь - даже открытые раны  почти  затянулись.  Медики  сразу
всех начали уверять - такого не может быть; правда, они  же  уверяют  -  в
медицине все возможно. Короче, Лигуше  повезло.  Правда,  память  осталась
прежней - дерьмовой, а, может, стала и хуже. Но  это  даже  к  лучшему:  с
Анечкой Лигуша встретился так, будто ничего  особенного  не  произошло.  А
Соловей, скотина, лег на дно, лежит где-то в Т. с обрезом. Так что, Шурик,
учти: обрез в Т., и если он все еще в руках Кости-Пузы, значит, выстрелит.
Как в чеховских пьесах, грубо добавил Роальд.
     - Ладно, - нахмурился Шурик. - Давай сразу. Что там еще произошло?
     Роальд рассказал.
     С Анечкой Кошкиной Соловей познакомился  в  библиотеке.  Сам  пришел,
долго выбирал что-то, выбрал книжку  русского  писателя  Тургенева,  очень
хвалил, особенно роман "Вешние воды". Так следует из показаний свидетелей.
А еще обещал Соловей богатого спонсора. Вот сделаем библиотеку! Анечку это
не могло не  восхищать,  отсюда  и  презрение  к  Лигуше,  обманувшему  ее
ожидания. Судя по всему, добавил Роальд,  какое-то  время  Лигуша  был  ей
неприятен. Сам суди. В мае, вечером, выйдя из магазина, Кошкина  встретила
на крыльце Лигушу. Несла Кошкина в руках  большой  хрустальный  подарочный
рог. Безумные деньги по нашим временам. А Лигуша, как и следовало ожидать,
ухмыльнулся: вот дескать, Анька, рог бездарно сломаешь! Не знаю уж, какими
словами он эту простую мысль выразил,  но  Анечка,  безумица,  этим  самым
рогом и отделала Лигушу. Маленькая, рыжая, ей до головы  Лигуши  еще  надо
допрыгнуть, а допрыгнула. Так отделала рогом бывшего бульдозериста, что он
замертво повалился в лужу. Когда приехала скорая, он уже захлебнулся,  его
даже в реанимацию не отправили, сразу в морг. А в  морге  смотритель,  как
всегда пьяненький, чуть вторично не схлопотал инфаркт.
     - Что? Лигуша опять выполз из морга?
     - А что ему делать? Не любят его в Т., - мрачно подвел итог Роальд. -
С этим тоже следует разобраться.
     - За три дня?
     - Тебе помогут. Тебе Врач поможет.
     - Какой еще врач? - не сразу понял Шурик.
     - "Лежу и  греюсь  без  свиньи..."  -  загадочно  произнес  Роальд  и
объяснил: - Не врач, а Леня Врач. Это не профессия. Леню Врача  ты  видел,
Леня в Т. человек известный. В Т. вообще много известных фамилий, в Сибирь
переселенцы ехали со  всех  концов  страны,  а  она  у  нас  и  сейчас  не
маленькая. И Леня Врач не  маленький  человек.  К  нему  всякий  идет.  Он
сильными средствами лечит, и помогает всем.
     - От чего?
     - А с чем придешь, от того и помогает.
     - Он психиатр? У него диплом? Лицензия?
     - Опыт и интуиция.
     - Веселенькое дело... - хмуро пробормотал Шурик.
     - Ты любишь такие, - грубо польстил Роальд.
     - Знаешь, Роальд, - так  же  хмуро  добавил  Шурик.  -  Есть  чудаки,
утверждают вслух, что  параллельные  линии  пересекаются  в  пространстве.
Только, по мне, это для извращенцев, я в такое не верю.
     - Это ты к чему?
     - Не нравится мне все это.
     - Задание как задание. Бывали и поскучней.
     - Какой хоть вид у этого Лигуши?
     Роальд пожал мощными плечами:
     - Умственно отсталый, наверное.
     - А на что он живет? На какие средства?
     - Свой огород. Пенсия по инвалидности. Возврат потерянных документов,
вещей и денег.
     - Каких вещей?
     - Ну,  встречал,  наверное,  объявления?  "Потерялся  кобель,  прикус
неправильный,  вид  отвратен.  Счастливчика,  подобравшего  кобеля,  прошу
явиться за приличным вознаграждением." И так  далее.  А  еще  люди  теряют
вещи, а еще у людей воруют кошельки. В Т. всем  известно:  попал  в  беду,
шагай к Лигуше, Иван выручит.
     - Ну раз повезет, ну, два... - заинтересовался Шурик. - А потом?
     - А в этом ты сам разберешься. Потеряй  что-нибудь  и  проверь.  Могу
спорить: Лигуша укажет.
     - Это у него после наезда на КАМАЗ?
     - КАМАЗ на него наехал, Шурик.
     - Вообще-то так не бывает... - начал Шурик, но Роальд кивнул грубо:
     - Ты любишь такие дела.
     - Но почему до шестнадцатого? С чего ты взял, что все можно решить  в
три дня?
     Роальд неторопливо полез в карман.
     На листке, вырванном из школьной тетради в  косую  полоску,  крупными
корявыми буквами было выведено: "Пятнадцатого меня убьют. Лигуша."
     - Краткость - сестра таланта, - все еще  хмуро,  но  уже  смиряясь  с
судьбой, одобрил Шурик. - С чего он  взял,  что  его  убьют?  И  что  мне,
собственно, делать?
     Роальд задумчиво прошелся по комнате. Он был крепкий мужик. Волосы на
висках у него поседели, но это  ничего  не  значило,  Шурик  не  хотел  бы
попасть под его удары, что левой, что правой. Еще меньше  Шурику  хотелось
бы попасть в сферу внимания Роальда, имея за душой какую-нибудь вину.
     - А как гонорар? Лигуша может выплатить гонорар?
     Роальд промолчал. Вряд ли его затруднил вопрос. Как  правило,  Роальд
не признавал затруднений.
     Совсем недавно в этой  же  комнате  заламывала  руки  перед  Роальдом
холеная дама тридцати, ну, от силы тридцати трех лет. У меня муж  подонок!
- заламывала она руки. Приходит с  работы  поздно,  говорит  о  внеурочной
работе, пахнет от него коньяком и духами. Никогда  раньше  его  внеурочная
работа не пахла коньяком и духами. Она готова отдать все свои  сбережения,
чтобы поймать подонка с поличным.
     Тяжелая сцена.
     Роальд тогда сказал просто: "Мадам, вы умная и симпатичная женщина. А
ваш возраст бесспорно оставляет вам перспективу. У вас  хорошая  квартира,
хорошая работа, есть определенные накопления. Зачем вам этот говнюк?"
     Дама оторопела: "Вы это о ком?"
     "Не о  вашем  любовнике,  -  проницательно  ответил  Роальд.  -  Я  о
человеке, которого вы называете то мужем, то подонком. Почему  вам  просто
не бросить его? Уверен, такой вариант наиболее экономичен."
     Дама оторопело молчала.
     Широко раскрыв глаза, она глянула в зеркальце, извлеченное из изящной
французской косметички. Очень скоро  она  привела  себя  в  порядок,  даже
уголки губ перестали  у  нее  вздрагивать.  "Почему  вы  отказываетесь  от
хорошего гонорара? - спросила она почти спокойно. - Трудно ли застукать  с
поличным этого, как вы правильно выразились, говнюка?"
     "Нетрудно, - ответил Роальд. - Но я хочу сберечь  ваши  сбережения  и
вернуть уверенность."
     Мы, наверное, сумасшедшие,  подумал  Шурик.  Роальд  в  любом  случае
сумасшедший. И его приятель -  Врач  -  сумасшедший.  Где  возьмет  деньги
Лигуша? Чем собирается он оплачивать три дня работы частного детектива?
     Но вслух он сказал:
     - Ладно. Поеду. Прямо сейчас поеду. Но с шестнадцатого, Роальд,  я  в
отпуске.
     -  "Злюстра  зияет  над  графом  заиндевелым,  мороз   его   задымил,
взнуздал..." - уклончиво ответил Роальд.
     - Нет, ты скажи прямо.
     - Я и говорю. С шестнадцатого хоть в Марий Эл.
     Роальд ухмыльнулся и выложил на стол пачку газетных вырезок.
     - А это что? - удивился Шурик.
     -  Газета  "Шанс".  Газета  рекламы  и  объявлений.  Свободный  орган
свободного волеизъявления.
     - Зачем она?
     - Я еще не объяснил тебе твою задачу.
     - А чего объяснять? - опять насторожился  Шурик.  -  Окружить  Лигушу
вниманием. Пресечь возможные попытки покушений. Прозондировать темные воды
Т., не бугрятся ли где поганые очертания Кости-Пузы. Шестнадцатого с  утра
выпить чашку кофе, слупить с Лигуши  гонорар  и  вернуться.  Только,  черт
побери,  Роальд,  почему  Лигушу  не  могут   убить   четырнадцатого   или
шестнадцатого?
     - Не знаю.
     - Звучит убедительно...
     - Твое дело помнить, что Соловей все еще в Т. А раз он  в  Т.,  обрез
тоже лежит где-то там же. А раз лежит, то всегда может быть пущен  в  ход.
Соловей чего-то хотел от Лигуши - и я знаю,  что  просто  так  Соловей  не
отступится. Не имей бывший бульдозерист чего-то необычного, Соловей  бы  к
нему не прилип. Есть что-то такое у Лигуши. По крайней мере, было.
     - Почему было?
     - Две недели назад Лигуша приезжал в Город. Он даже помнит, что с ним
была некая вещь. Он даже помнит, что эту некую вещь он поместил в надежное
место. Правда, - Роальд недовольно поджал губы, - как  всегда,  Лигуша  не
помнит, что за вещь была у него, и в какое  такое  надежное  место  он  ее
поместил. Он так боялся Соловья, что упрятал свою вещь весьма  надежно.  А
чтобы не забыть, где... - Роальд снова поджал губы,  -  он  дал  в  газете
"Шанс" бесплатное объявление, есть там такой отдел для дураков и нищих.  А
в объявлении этом указал зашифрованное местоположение тайника. Так он  сам
думает.
     - Думает или знает?
     - Думает. Именно думает. Точное  знание  ему  противопоказано,  объем
памяти у него не тот. Помнит факт: ездил в Город, помнит, спрятал  что-то,
даже, говорит, помнит объявление в газете, но что за объявление,  в  какой
форме, когда и для чего сделано  -  тайна.  Понятно,  я  навел  справки  в
редакции, но бесплатные объявления у  них  никогда  не  документировались.
Так,  благотворительность  вроде...  Приходит  человек,   говорит:   "Хочу
напомнить некоей девушке о том, что  я  вернулся..."  Или:  "Сын  загулял.
Может, по пьяни газету развернет..." И так далее. Редакция  ничему  такому
не препятствует. Сдай текст и будь уверен, в газете он появится. Так  что,
забирай вырезки. У меня их два комплекта,  будем  вместе  искать.  В  этой
пачке все бесплатные объявления, напечатанные в "Шансе" за  последние  две
недели. Время свободное  есть,  дорога  в  Т.  занимает  несколько  часов.
Вчитайся, всмотрись, вдруг подскажет что-нибудь интуиция. Не  может  быть,
чтобы мы не поняли, какое именно сообщение принадлежит Лигуше. Я тоже буду
им заниматься. И Врач...
     - Но почему ты решил, что Лигуша дал бесплатное объявление?
     - Скуп Лигуша, - коротко  объяснил  Роальд.  -  И  в  отделе  платной
рекламы не появлялся. Уж там-то все фиксируется.
     И хмыкнул:
     - Что мог спрятать Лигуша?
     - Старые тапочки... - пробормотал Шурик. - Он же сумасшедший. Спорить
могу, что не сумеет выплатить гонорар.
     - Может, Лигуша и сумасшедший, - сухо сказал  Роальд,  -  но  в  него
стреляли,  его  пытались  убить,  за  ним  охотился  небезызвестный   тебе
Костя-Пуза. А Пуза  этот,  как  я  тебе  уже  сказал,  числится  в  бегах.
Недостаточно?
     И хмыкнул:
     - "В горницу вошел негр, румяный с мороза..."

     Константинополь, 14 апреля 1204 года.
     ...Когда "Пилигрим", неф  епископа  Суассонского,  ударило  бортом  о
каменную выпуклую стену  башни,  дико  и  странно  подсвеченную  отсветами
пожара, некий венецианец, чистый душой, сумел прыгнуть  на  башню.  Рыцарь
Андрэ де Дюрбуаз не успел  последовать  за  венецианцем,  ибо  волною  неф
отнесло, зато он видел, как взметнулись мечи наемных англов и  данов,  как
взметнулись боевые топоры нечестивых ромеев, давно отколовшихся от  святой
римской церкви. Чистый душой, полный верой венецианец пал - и это  зрелище
разъярило рыцаря. Когда "Пилигрим" вновь прижало к башне, рыцарь Андрэ  де
Дюрбуаз легко перепрыгнул с мостика на ее  площадку,  всей  массой  своего
мощного тела обрушившись на ничтожных ромеев.
     Благодарением Господа кольчуга на рыцаре Андрэ де Дюрбуазе  оказалась
отменного качества, она выдержала обрушившиеся  на  рыцаря  удары,  рыцаря
даже не ранили, ибо Господь в тот день не желал его  смерти.  Более  того,
Господь в тот день так желал, чтобы смиренные пилигримы покарали, наконец,
нечестивцев, отпавших от истинной веры,  и  вошли  бы  в  Константинополь,
Господь в тот день так пожелал, чтобы лже-император ромеев некий  Мурцуфл,
вечно насупленный, как бы искалеченный  собственной  злобой,  был  жестоко
наказан за бесчестное  убийство  юного  истинного  императора  Алексея,  а
жители бесчестного города покорены и опозорены.
     Богоугодные мысли рыцаря Андрэ де Дюрбуаза и его безмерная  храбрость
помогли ему. Он не упал под ударами данов и англов, он решительно разметал
трусливых ромеев. Подняв над головой окровавленный меч, он  прорычал  так,
что его услышали даже на отдаленных судах, тянувшихся к Константинополю:
     - Монжой!
     И даже с отдаленных кораблей ответили:
     - Монжуа!
     Разъяренное и вдохновленное лицо рыцаря Андрэ де Дюрбуаза засветилось
такой неистовой праведностью и такой беспощадностью, что бесчестные  ромеи
и их наемники в ужасе и в крови скатились  вниз  по  деревянным  лестницам
башни, и все, кто находился ниже их, присоединялись к ним  и  бежали  -  в
страхе и в ужасе. И получилось так, что  рыцарь  Андрэ  де  Дюрбуаз  один,
поддержанный лишь боевым кличем  с  кораблей,  дал  возможность  праведным
пилигримам сеньора Пьера де Брашеля окончательно захватить башню.
     - Монжуа! - разнеслось над Золотым Рогом. - Монжой!
     Ночь мести...
     Вместе со святыми воинами мессира Пьера Амьенского доблестный  рыцарь
Андрэ де Дюрбуаз ворвался в осажденный Константинополь. С высоких каменных
стен, надстроенных деревянными  щитами,  на  штурмующих  сыпались  бревна,
круглые валуны, горшки с кипящей смолой, шипя, выбрасывался из специальных
сосудов греческий огонь, заполняя воздух  мраком  и  копотью.  В  какой-то
момент отпор, оказываемый бесчестными ромеями, оказался таким ужасным, что
даже сам лже-император Мурцуфл, вечно нахмуренный, почувствовал  некоторую
надежду. Он решил, что Господь остановил  нападающих.  Радуясь  удаче,  он
даже направил своего коня навстречу кучке  окровавленных,  вырвавшихся  из
пламени пилигримов, но его порыв остался лишь  порывом  -  в  навалившемся
вдруг на него ужасе лже-император  Мурцуфл  повернул  коня  и  погнал  его
вскачь прочь от собственных алых палаток, поставленных на холме так, чтобы
явственно видеть флот французов и венецианцев, растянувшийся в заливе чуть
не на целое лье.
     Грешный город пал.
     Огромный город, оставленный Господом, не устоял  перед  ничтожной  по
количеству, но крепкой в своей вере армией святых пилигримов; всю ночь  на
узких улочках звенели мечи - святые воины добивали  остатки  императорской
гвардии,  хватали  рабов  и  имущество,  прибивали  свои  щиты  к  воротам
захваченных вилл. Рыцарю Андрэ де Дюрбуазу Господь и меч даровали каменный
особняк, уютно затаившийся в тенистой  роще.  Устало  присев  на  открытой
террасе, рыцарь  вдруг  услышал  звон  фонтана  и  тревожный  шум  листвы,
раздуваемой порывами  налетающего  с  залива  ветра.  Отсветы  чудовищного
пожара, охватившего всю портовую часть  Константинополя  от  ворот  святой
Варвары  до  Влахернского  дворца,  падали  на  груду  оружия,  серебряных
светильников,  золотых   украшений,   удивительных   тканей   и   сосудов,
кипарисовых ларцев, наполненных жемчугом и золотыми  безантами,  снесенную
на террасу верными оруженосцами рыцаря. Он смотрел на брошенные перед  ним
драгоценности равнодушно. Еще до  штурма  праведные  пилигримы  на  святых
мощах поклялись отдать все захваченное в  общую  казну  для  справедливого
дележа. Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз не собирался нарушать клятву,  однако  его
внимание привлекла некая шкатулка, не кипарисовая, а как бы  из  меди,  по
крайней мере  поблескивающая  как  медная,  при  том  лишенная  каких-либо
видимых замков или запоров. Он  дотянулся  до  нее  и  удивился:  шкатулка
весила так, будто ее набили  золотом  или  тем  жидким  металлом,  который
алхимики считают вообще отцом всех металлов; ни одна вещь не  должна  была
столько  весить.  Рыцарь  Андрэ  де  Дюрбуаз  захотел  увидеть  содержимое
шкатулки.
     Никаких замков, никаких запоров он не нашел, однако на  крышке,  чуть
выгнутой, тускло поблескивающей,  алело  некое  пятно,  к  которому  палец
рыцаря потянулся как бы сам собою: сейчас он заглянет в странную  шкатулку
и сразу бросит ее в груду захваченной у ромеев добычи  -  она  принадлежит
паладинам.
     - Храни меня Бог!
     Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз много слышал о мерзостях грешного города.  Он
слышал, например, что жители Константинополя развращены, что сам  базилевс
развращен, а священнослужители отпали  от  истинной  веры.  Они  крестятся
тремя пальцами, не верят в запас божьей  благодати,  создаваемой  деяниями
святых, они считают, что дух  святой  исходит  только  от  Бога-отца,  они
унижают святую Римскую церковь, отзываясь о ней  уничижительно,  а  своего
лже-императора равняют с самим Господом-богом, тогда как  сей  лжебазилевс
часто, забывая властительное  спокойствие,  отплясывает  в  безумии  своем
веселый кордакс, сопровождая пляску непристойными телодвижениями...
     Грех! Смертный грех!
     Город греха!
     Город вечной ужасной похоти!..
     Палец рыцаря Андрэ де Дюрбуаза как бы погрузился в прохладный металл.
Вздрогнув, рыцарь оторопело уставился на шкатулку.
     Дьявольские штучки!
     Под пальцем рыцаря шкатулка вдруг  странно  изменилась.  Долгий  звук
раздался,  будто  рядом  вскрикнула  райская  птица,  а  может,   дрогнула
напряженная до предела струна, сама же  шкатулка  при  этом  начала  вдруг
стеклянеть, мутиться, но и очищаться тут же, как воды взбаламученного,  но
быстрого ручья. Она как  бы  бледнела,  ее  только  что  плотное  вещество
превращалось в вещество медузы, только еще более прозрачное. Рыцарь  Андрэ
де Дюрбуаз увидел игру теней, стеклянных вспышек, преломлений, то кровавых
в отблесках чудовищного пожара, то совсем таинственных,  почти  невидимых,
лишь угадываемых каким-то боковым зрением в  дьявольской,  несомненно,  не
Господом дарованной игре.
     Еще мгновение - и таинственная шкатулка исчезла.
     - С нами Бог!
     Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз торопливо  осенил  себя  крестным  знамением.
Если бы не усталость, если бы не ноющие  от  боли  мышцы,  он  покинул  бы
виллу, в которой  так  откровенно  хранятся  вещи  явно  не  божественного
происхождения, но храбрый рыцарь Андрэ де Дюрбуаз,  первым  ворвавшийся  в
осажденный Константинополь, устал, а город нечестивых ромеев горел, а  все
лучшие здания и виллы давно были захвачены  другими  святыми  пилигримами.
Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз  только  прошептал  молитву,  отгоняя  дьявольское
наваждение, и громко крикнул оруженосцев, всегда готовых ему помочь.

                      2. "ПЯТНАДЦАТОГО МЕНЯ УБЬЮТ..."

     13 июля 1993 года.
     "Меняю левое крыло на правое."
     Два   ангела,   искалечившись    при    грехопадении,    обмениваются
поврежденными крыльями...
     Шурик хмыкнул.
     Женщина, сидевшая между ним и окном автобуса, вздрогнула.  Маленькая,
рыжая, она нехорошо скосила на  Шурика  зеленые,  болотного  цвета  глаза.
Простенькое ситцевое платье,  вполне  уместное  в  такую  жару...  Голубой
легкий плащ и светлую сумку соседка Шурика держала на коленях.
     - Извините, - сказал Шурик.
     - Да ладно... -  протянула  женщина  неожиданно  низко.  И  вновь  ее
зеленые глаза странно блеснули. Впрямь огни над ночным болотом...
     "Двухкомнатную квартиру, комнаты смежные, первый этаж,  без  удобств,
без горячей и холодной воды, село Большие Шары за Полярным  кругом,  меняю
на благоустроенную в любом южном штате Америки. В  Больших  Шарах  развита
грибная промышленность (трудартель  "Ленинец")  и  воздух  всегда  чист  и
прозрачен."

     Шурик хмыкнул.
     Рыжая, не поворачиваясь, презрительно  повела  плечом.  Ее  неприязнь
была непонятна Шурику.
     Мотор автобуса взрыкивал на  подъемах,  вдруг  набегала  тень  рощиц,
снова открывались поля. Побулькивали  баночным  пивом  уверенные  челноки,
ввозящие в Т. сенегальский кетчуп, японские презервативы и польскую  колу.
Помаргивали настороженно, с  любой  стороны  ожидающие  засады  испуганные
беженцы-таджики, кутающиеся в пестрые, как листва осеннего  леса,  халаты.
За спиной Шурика  двое  парней  в  одинаковых  лжеадидасовских  спортивных
костюмах, сработанных, наверное, даже не в Китае, а где нибудь в  Искитиме
или в Болотном, приглушенными голосами обсуждали  судьбу  урода.  Кажется,
это был их близкий приятель, называли они его  -  урод.  И  урод  собрался
жениться.
     "Пять  лет  назад,  будучи  военнослужащим,   участвовал   в   ночном
ограблении магазина. Осознав вину, согласен добровольно  отдаться  в  руки
властям. Поскольку ограбленный магазин находился на территории бывшей ГДР,
могу ли рассчитывать на отсидку в ИТЛ в Германии?"
     Газета "Шанс" была насыщена увлекательной информацией.
     Расковался народ, одобрительно подумал Шурик. При таких темпах  легко
сбить копыта.
     "Две особи противоположного пола,  составляющие  обыкновенную  семью,
готовы рассмотреть деловые предложения любого зоопарка  мира  представлять
на их территории типичный вид Гомо советикус на условиях:  а)  Обеспечение
питанием по разряду высших млекопитающих; б) По истечении срока  контракта
выход на волю в том районе земного шара, который  покажется  нам  наиболее
предпочтительным."
     Может,  это  и  есть  забытое  бывшим  бульдозеристом   зашифрованное
указание? Две особи - цифра два... Можно наскрести еще пару цифр...
     Нет,  даже  для  кода  автоматических  камер   хранения   маловато...
Просто-напросто отчаянный крик души. Крик души  конкретных  представителей
указанного в объявлении вида...
     Шурик вздохнул.
     Я бы не пошел смотреть одичавшую пару вида Гомо советикус, в каком бы
зоопарке мира их ни разместили. Будь я  немцем  или  аргентинцем,  будь  я
поляком или чилийцем, будь я хоть негром преклонных годов, бедуином,  даже
беженцем с Кубы, не пошел  бы  я  смотреть  на  представителей  вида  Гомо
советикус, пусть даже впрямь кормят их по разряду приматов...
     Шурик не смог себе объяснить - почему? - но точно знал: не пошел  бы.
Вот не пошел бы он смотреть на таких придурков.
     "Одинокая женщина с древнерусским характером, потомок известного рода
пчеловодов, страстно мечтает о встрече  с  одиноким  мужчиной,  гордящимся
теми же чертами характера и понимающим толк в пчеловодстве."
     Сильно сказано.
     А вдруг пчеловод окажется не одиноким? А  вдруг  подкачает  его  род?
Вдруг, пусть просто по пьянке, начнет гордиться он совсем другими  чертами
характера?
     Не люблю я этого, сказал себе Шурик.
     "Иван!"
     Бог мой, как страстно  могут  взывать  к  любви  одинокие  женщины  с
древнерусским характером! Вот ведь не Фриц, не  Герхард,  не  Соломон,  не
Лукас и не какой-нибудь там Джон... Иван! Только Иван!
     Шурик покосился на рыжую соседку.
     Характер, пожалуй, тоже из древних.  Чувств  своих  не  скрывает.  И,
похоже, я для нее вовсе не пчеловод... И глаза как болото, только  комаров
нет... Нервирую я ее своим хмыканьем... Парней, обсуждающих судьбу  урода,
она почему-то не слышит, а мое хмыканье...
     Он вздохнул.
     "Прошу отозваться всех,  кто  хотя  бы  раз  в  жизни  сталкивался  с
аномальными явлениями."
     Какие аномальные явления имел в виду неведомый вопрошатель?
     Шурик скептически выпятил губы.
     Однажды  Сашка  Скоков,  о  котором  никто  не   знал   (все   только
догадывались), где он работал раньше, рассказал  аномальную  историю.  Его
приятель,  мелкий  небогатый  фермер,   распахивал   где-то   за   Городом
собственное свекловичное поле.  Тракторишко  рычит,  душно,  пыльные  поля
кругом, рядом скоростное шоссе, по которому  бесконечным  потоком  несутся
машины. Гнусная, ординарная, но все-таки человеческая суета...
     Устав и решив перекусить, фермер подъехал к обочине.
     На глазах равнодушной ко всему шоферни фермер устроил на  старом  пне
нехитрую закуску, выставил чекушечку  водки.  Сто  грамм,  не  больше,  но
чекушечка должна стоять перед ним! У каждого свои устоявшиеся  привычки...
Вот свои сто грамм фермер и налил, отвел локоть  в  сторону,  торжественно
задирая голову, чтобы принять  необходимый  вес,  правда,  в  этот  момент
кто-то требовательно похлопал по его плечу.
     - Иди ты! - сказал фермер, зная, что местные алкаши  вполне  способны
учуять запах алкоголя даже за Городом.
     И обернулся.
     Прямо на него, опираясь на блестящие, как бы  под  собственным  весом
расползающиеся  спиральные  кольца,  пристально,  даже  загадочно  смотрел
гигантский питон.
     Фермер и раздумывать не стал, чего тут раздумывать?  Одним  движением
он расшиб чекушечку о  пень,  зажал  в  руке  ужасное  холодное  оружие  и
бросился на вторгнувшегося на его территорию питона. Особой веры  в  успех
фермер не испытывал, но надеялся на помощь - машины по шоссе так и  катили
одна за другой.
     По словам Сашки Скокова, а Скокову можно  верить,  битва  Геракла  со
Змеем длилась минут двадцать. Кровь вставала фонтанами.  Иногда  опутавший
фермера питон отбрасывал хвост чуть не под колеса КАМАЗов и ЗИЛов,  но  ни
одному водителю и в голову не пришло остановиться, узнать, не причиняет ли
каких-либо неудобств гигантский питон человеку...
     Аномальная   это   история?..   Может,   откликнуться   на    просьбу
неизвестного, рассказать, как рыдал  на  обочине  бедный  фермер,  победив
тропическое чудовище? Ведь никто - никто! - не пришел к нему на  помощь  в
борьбе с чудищем, сбежавшим из приезжего цирка!
     На реках вавилонских, там сидели мы и плакали...
     Откуда это? Где он вычитал такую тревожащую фразу?..
     К сожалению, Шурик так этого и не смог  вспомнить.  Да  и  не  сильно
хотел.
     "Недавно узнал, что  моего  прадеда  звали  Фима.  Имею  ли  я  право
незамедлительно слинять за бугор?"
     Шурик хмыкнул.
     Автобус перебежал через деревянный брусчатый мост, очень старый, судя
по его простой, но сверхнадежной  конструкции.  Багровые  листья  осин  на
высоком берегу речушки трепетали, как флажки  на  демонстрации.  Июльский,
уставший от долгой жары лес походил на театральную декорацию, перенесенную
кем-то на пленэр, и в то же время остро чувствовалось, как  живы  деревья,
как они  напитаны  соками  земли,  как  все  вдруг  жадно  дышит,  растет,
движется, меняясь ежесекундно, неумолимо...
     "Пятнадцатого меня убьют..." - вспомнил Шурик. Какая самоуверенность!
     Впрочем, далеко не каждый может так смело заявить о  своем  последнем
дне. Наверное у Ивана Лигуши,  наряду  с  недостатками,  есть  и  какие-то
достоинства. Не может живой человек состоять из одних недостатков.
     Исключая, конечно, Костю-Пузу, хмыкнул он.
     "Отдам бесплатно зуб мамонта."
     Вот человек бескорыстный! - восхитился Шурик. Плевать ему на рыночную
экономику, романтик, наверное... Опять же, зуб мамонта...  Безвозмездно  и
бескорыстно... Кому-то же требуется этот зуб... И вот  -  нате!  берите!..
Человек не требует места в зоопарке, не  унижается,  никому  не  грозит...
Хорошо, что у нас в стране сохранился такой человек...
     "Усталый мужчина шестидесяти  лет,  образование  среднее,  коммунист,
ищет ту свою половину, которая все выдержит и выдюжит,  не  продаст  и  не
предаст, а в роковой  час  печально  закроет  остекленевшие  глаза  милого
друга, поцелует его в холодный и  желтый  лоб  и,  рыдая,  проводит  туда,
откуда не возвращаются даже коммунисты."
     Шурик был потрясен накалом страстей.
     Сколько верности! Желтый холодный лоб... Рыдая и плача... Не  продаст
и не предаст...
     Потрясенный Шурик исподтишка изучил пассажиров  автобуса.  Кто  может
сказать такое? Кто поцелует в холодный лоб? Ну и так далее...
     Не рыжая, сразу решил Шурик. У нее глаза злые. Не будет она рыдать. А
если и зарыдает, то от обиды.
     И не будут рыдать приятели  в  лжеадидасовских  костюмах,  пошитых  в
Искитиме.
     И не будут рыдать,  не  потянутся  губами  к  желтому  холодному  лбу
отходящего в лучший мир коммуниста  уверенные  местные  челноки,  забившие
автобус  товарами,  приобретенными  за  бесценок  где-то  на  самом   краю
ойкумены.
     И не зарыдает над усталым  мужчиной  шестидесяти  лет  хмурый  хромой
богодул, измученный хроническим похмельем.
     И не хлынут слезы из черных, как ночь, глаз  таджиков,  кутающихся  в
пестрые халаты, надеющихся начать в Т. новую жизнь. Шурик слышал, в Т.  их
называют максимками, вкладывая в это слово жалость и благодушие,  и  в  Т.
они поставили свой кишлак прямо на руинах  недостроенной  гостиницы  -  из
деревянных ящиков и картонок. Местные богодулы, слышал Шурик, совершают  в
кишлак паломничества, это в Т. приравнивается  к  заграничной  турпоездке.
"Мы еще до Индии доберемся!" - хвастают богодулы.  Всерьез  уверены:  рано
или поздно кто-то омоет сапоги в водах Индийского океана,  а,  значит,  на
руинах недостроенной гостиницы в Т. поднимется, заживет напряженной жизнью
новый кишлак, и поселятся в нем смуглые босоногие люди, не верящие в белых
мух, падающих с неба, и в то, что вода может быть твердой...
     Шурик вздохнул.
     Широк русский человек.
     Не выйди вовремя закон о частной и охранной деятельности, подумал он,
тянул  бы  я  сейчас  армейскую  лямку,  поддавшись  на  уговоры  сержанта
Инфантьева. Или тянул бы лямку в милиции.
     Скушно.
     Зато Лерка бы не ушла...
     Но закон вышел, и вышел вовремя. Роальд,  суровый  прагматик,  создал
одно из самых первых в стране частных сыскных бюро. Никогда Роальд не  был
романтиком, потому мечта и сбылась.
     За два года работы в бюро  Шурик  насмотрелся  всякого.  Его  уже  не
удивляли бурные слезы, он разучился верить слезам. Его не удивляли  бурные
мольбы, бурная ругань, явная ложь и  скрытая  ложь,  его  уже  не  трогало
эффектное  благородство,  он  не  верил  невинным  голубым  глазкам.   Что
глазки?..
     Коля  Ежов  (который  не  Абакумов)  отследил  женщину,  с   завидным
упорством преследовавшую свою соперницу. Бывшую,  кстати.  Едва  утром  С.
выходила из дому, тут же появлялся синий "жигуленок" М. Если С. вскакивала
в трамвай или в автобус, М.  это  не  смущало,  она  так  и  следовала  за
трамваем до самого места работы С. Каждый день, каждое утро.  И  все  лишь
потому, что год назад С. увела у нее мужа.
     Коля Ежов хорошо поработал.
     С.,  по  его  сведениям,  оказалась  скромницей,  грубого  слова   не
произнесет, а М., наоборот, типичная хамка. Богатая волевая хамка, умеющая
себя держать. Зачем бы ей преследовать скромницу, пусть и  уведшую  у  нее
мужа? Все у М. было при себе - и  пронзительно-голубые  глаза,  и  светлые
волосы, и холеные руки на руле. Ну, муж ушел к другой, так  это  сплошь  и
рядом бывает, никто соперниц не преследует  день  ото  дня...  Не  похоже,
чтобы М. жаба душила. Зависть, то есть. Хамка - да,  но  чтобы  зависть...
Она с подружками встретится, разговор всегда прост: все  мужики  -  пьянь,
грызуны, бестолочь. Один приходит с цветами, другой с бабоукладчиком  (так
М. определяла  ликеры),  а  разницы  никакой.  Только  наладишь  мужика  в
постель, а он, грызун, глянь, уже, конечно, ужалился...
     Понятно, такая грымза, пусть и привлекательная,  особых  симпатий  не
внушает, но Коля Ежов разобрался с М. справедливо.  После  того,  как  муж
ушел, М. поменяла квартиру, оказавшись случайно в соседнем доме.  А  место
ее работы всегда находилось рядом с конторой скромницы.  Отсюда  и  нервы:
преследуют!.. Но чаще всего людям только кажется, что  их  преследуют.  На
самом деле, даже действительные твои соперники преследуют не тебя, а  свои
цели.
     "Всем известно, что  монополии  это  плохо,  любую  продукцию  должны
производить  несколько   предприятий.   А   предусматривают   ли   у   нас
антимонопольные меры наличие сразу нескольких президентов, чтобы  из  кучи
дурацких указов каждый гражданин мог без труда выбрать для  себя  наименее
дурацкий?"
     Шурик читал уже по инерции.
     Только привычка работать тщательно не позволяла ему пропускать  массу
стандартных объявлений.
     "Продам   дом    с    хозяйственными    пристройками...",    "Именная
бизнес-программа осуществит вашу  мечту...",  "Немец  тридцати  шести  лет
примет подругу...", "Продам щенков дога, окрас палевый...", "Опытный юрист
поможет молодой фирме..."
     Шурик уже не верил, что из всей  этой  мешанины,  называемой  газетой
"Шанс", действительно можно выловить какую-то  информацию,  относящуюся  к
бывшему бульдозеристу Ивану Лигуше, надежно упрятавшему  в  Городе  что-то
такое, из-за чего пятнадцатого его могли убить...
     Бред.
     Время от времени сквозь разметывающуюся  вдруг  рыжую  гриву  соседки
Шурик всматривался в знакомые места... Село под  холмом,  речушка...  Село
длинное,  дугой  уходит  за  холм...  Домики  ничего,  даже  веселые,   но
подтоплены ржавым болотом...
     Шурик вздохнул.
     Что  творится  за  стенами  веселых,  подтопленных  болотом  домиков?
Рыдания звучат? Смех раздается?..
     "Пятнадцатого меня убьют..."
     В свое время, из  чистого  любопытства,  Шурик  прошел  краткий  курс
графологии. Понятно, поверхностный, мало что дающий, но все  же.  Судя  по
завитушкам крупных  букв,  бывший  бульдозерист  не  был  лишен  некоторой
самоуверенности.   Правда,   эта   самоуверенность   выглядела   несколько
неубедительно... Он, наверное, много чепухи несет,  решил  Шурик.  Дырявая
память, да еще самоуверенность...
     Но этот быстрый нажим в гласных... Незаметный быстрый  нажим...  Этот
Лигуша как бы отгораживается от окружающего мира, похоже, он не в ладах  с
ним...
     Похоже, Роальд не все мне рассказал.
     "Объявляю о создании добровольного Союза слесарей. Всем, кто  вступит
в Союз сразу и добровольно, полагаются льготы."
     А  тем,  кто  вступит  в  Союз  под  давлением  обстоятельств?  Таким
полагаются  хоть  какие-то  льготы?  Или  они  становятся  как  бы  нижним
спецконтингентом, чем-то вроде серого резерва, сразу и навсегда  лишенного
льгот за одно то, что вступили в  Союз  не  сразу  и  добровольно,  а  под
давлением пусть объективных, но все же внешних, все же  не  самых  главных
причин?..
     "Впервые! Только у  нас!  Дешевая  распродажа!  Египетские  пирамиды,
Эйфелева   башня,   Лувр,   Вестминстер,   московский   Кремль,   Суэцкий,
Волго-Донской, Панамский и все марсианские каналы, плюс пять самых крупных
солнечных пятен и ближние спутники Юпитера!"
     Неплохой масштаб.
     Шурик вздрогнул.
     Рыжая соседка, странно пригнувшись, снизу вверх взглянула на  Шурика.
Ее зеленые глаза блеснули. Голосом, низким и сильным, неприятным, как и ее
взгляд, она прошипела:
     - Масоны...
     Шурик не понял:
     - Что?
     - Масоны... - негромко, но злобно прошипела рыжая соседка. -  Кремль,
и тот на продажу!..
     В зеленых, болотного цвета глазах угадывалось легкое безумие.
     - Не так уж легко все это продать... Да и кому?
     - Масонам... -  несколько  нелогично  прошипела  рыжая.  -  Полстраны
продали, Кремль продадут...
     И злобно ткнула тонким пальцем в строку:
     - Вы что, не видите?
     "Слышал от ясновидцев, что Великий Вождь умер насильственной смертью,
то есть его энергетическая сила осталась там, где лежало тело. Не  думаете
ли вы, что рано или поздно это поможет возникновению полтергейста, который
наломает немало дров? Где можно узнать подробности?"
     - Вот именно! - рыжая в упор уставилась на Шурика. - Где?
     "Рассматривая рубль  нового  выпуска,  обратил  внимание,  что  слово
"один" написано как бы  на  деревянном  торце,  там  даже  годовые  кольца
присматриваются. Означает ли  это,  что  наш  рубль  официально,  наконец,
признан деревянным?"

     - Зачем вам это?.. - прошипела рыжая.
     - Сокращаю дорогу.
     - Жизнь вы себе сокращаете.
     - Почему?
     - Как это - почему? - прошипела рыжая, нетерпеливо, даже нервно  ведя
тонким пальцем по  газетной  строке.  -  "Симпатичная  женщина  не  первой
молодости увезет в США энергичного молодого мужчину"!
     - Ну и дай Бог.
     - А если это ваш сын?!
     - У  меня  нет  сына  -  энергичного  молодого  мужчины,  к  тому  же
нуждающегося для переезда в США в помощи симпатичной женщины, пусть  и  не
первой молодости.
     - А это?! - задохнулась от гнева рыжая. - "Женщина с опытом и в самом
расцвете сил с удовольствием и эффектно поможет богатому пожилому  мужчине
растратить накопленные им капиталы"!
     - Да на здоровье, - благодушно кивнул Шурик. Он не одобрял  поведения
всех  этих  странных  женщин,  но  злобное  пристрастие  соседки  невольно
заставляло его вступаться за них. - Пусть живут как хотят.
     - "Как хотят!.." - блеснула глазами соседка. Слов буквально  вскипали
в ней,  но  она  еще  сдерживалась.  -  Вы  что,  не  видите,  что  вокруг
творится?.. Вот, вот и вот!..
     Ее палец так и бегал по строчкам.
     "Продам мужа за СКВ или отдам в аренду!" Это  же  как  понять?..  Или
вот... "Ищу человека,  способного  выполнить  любое  задание"...  Как  это
понять? Объясните!
     Шурик пожал плечами.
     - Я видел здесь и здравые объявления.
     - Здравые?! Где?
     - Да вот, например... - Шурик процитировал негромко, боясь,  что  его
услышат челноки или  парни,  обсуждающие  судьбу  урода.  -  "Господа!  Не
"вольво" и не "мерседес", не трактор и не комбайн, я прошу  у  вас  просто
лопату, обыкновенную железную лопату! Кто поможет несчастному огороднику?"
     - Вы считаете это здравым? - глаза рыжей злобно  блеснули.  -  Довели
огородника до ручки... - Она подняла голову: - Такие, как вы, довели!
     - Что вы имеете в виду? - обиделся Шурик, убирая газетные  вырезки  в
сумку.
     - А то не понимаете...
     - Не понимаю!
     - Да понимаете, понимаете!..  -  рыжая  презрительно  сощурилась,  ее
глаза хищно сверкнули. - У нас тут один живет.  Тоже  не  понимает...  Всю
жизнь на  службу  ходил,  в  цеху  не  пропустил  ни  одного  профсоюзного
собрания, картошку сажал да решал в "Огоньке" кроссворды, а как  демократы
к власти пришли, выяснилось, что он наследство в Парагвае получил, скот!
     - Но почему скот? На здоровье!
     - Так в  Парагвае  же!  -  рыжая  резко  выпрямилась.  -  До  вас  не
доходит?.. Не в соседнем селе, не в  Москве;  даже  не  в  Болгарии,  а  в
Па-ра-гва-е!.. Случись такое при советской власти, его, скота,  далеко  бы
за Магадан отправили! Так ведь нет власти... - горестно  вздохнула  рыжая.
- Этот скот, он совсем обнаглел, скупает валюту! Всю жизнь в  локомотивном
депо трубил, а теперь в Парагвай рвется! До того дошел, подал заявление  о
выходе из КПСС, скот, а сам в ней и дня не состоял!
     "Старая коза! Верни вилы, которые ты сперла у меня в прежней жизни!"
     Шурик покачал головой. Напор рыжей соседки ему не нравился.  Парни  в
лжеадидадовских костюмах давно решили судьбу урода, а  рыжая  вся  кипела.
Максимки, забывшиеся в смутном сне, плотно сжимали  колени  руками,  будто
обнимая любимое дерево, а рыжая все кипела.
     - В Город ездили? - перевел Шурик разговор в более безопасное, на его
взгляд, русло. - По делам? Отдыхали?
     Рыжая зашипела.
     Шурик испугался. Что там ее внутри жжет?  Что  ей  до  отъезжающих  в
Парагвай и до тех, кто беспощадно сдает мужей в аренду?..
     Рыжая объяснила.
     Взяв себя в руки, не плюясь больше кипящей слюной, она объяснила. Гад
один обидел ее. Не трогай ее этот один гад, ни в какой поганый  Город  она
бы не поехала. Но один гад обидел ее и дело зашло о чести. Она знает,  что
такое честь. Она эту штуку берегла смолоду... Рыжая так и впилась в Шурика
глазами, болотно дышащими холодом  и  туманами...  Вот  она  по  характеру
совсем беспомощный человек, рядом слово какое произнесут,  она  зардеется,
но если дело  о  чести,  если  задета  ее  честь,  она  никакому  гаду  не
спустит!..
     "Кошкина! - мелькнуло в голове Шурика. - Судя  по  тому,  как  о  ней
говорил Роальд, Кошкина!.. Злая, рыжая, хрупкого  сложения,  но  вовсе  не
неженка... Если нашла общий язык с Костей-Пузой, не неженка..."
     Взяв себя в руки, рыжая негромко шипела. Город поганый, шум и  тоска,
не будь нужды, не поехала бы. Но ей драку приписывают. Власти давно в этом
разобрались, но она-то считает, не до конца. Она во всем разберется. Честь
все же!
     "Кошкина!.."
     Законов  нет,  правды  нет,  чести  нет,  шипела   рыжая.   Она   рог
хрустальный, подарочный, чудный рог  расшибла  о  голову  одного  гада,  а
возместить стоимость расшибленного ей никто не хочет. Местная  прокуратура
подкуплена. В милиции негодяи. Ее саму чуть не упекли  в  тюрьму,  хорошо,
этот гад выжил. Но она бы предпочла тюрьму, чем то, что  вокруг  творится.
Но что бы ни делалось, торжествующе  прошипела  она,  какие  бы  вихри  не
вились над нами, я с гада слуплю стоимость рога! Раз уж он выжил,  слуплю!
Пусть прокуратура подкуплена, пусть власть продалась мафии и  масонам,  от
своего не отступлюсь!
     "Кошкина! - уверился Шурик. - Анечка Кошкина! Это она отделала  рогом
бывшего бульдозериста."
     Искоса, стараясь не выдать себя, он присмотрелся к Анечке.
     В общем, Кошкина Шурика не разочаровала, но и по душе не пришлась...
     - Как в Т.? - спросил он, пытаясь прервать яростное шипение Кошкиной.
- Жить можно?
     - Жить? - Кошкина рассвирепела. - Как жить, если людей бьют.
     - Как бьют? Где бьют?! - опешил Шурик.
     - В милиции,  в  школах,  в  переулках,  на  рынке,  в  магазинах,  в
погребах, на огородах, на автобусных остановках, в загсах...
     - И давно бьют? - прервал Кошкину Шурик.
     - Как перестройку объявили, так и началось.
     - Из-за денег, наверное?
     - Какие  деньги?  -  Кошкина  смотрела  на  Шурика  с  ненавистью.  -
Перестройка началась, деньги кончились.
     - Тогда из-за чего шум?
     - Из-за нервов, - презрительно объяснила  Кошкина.  -  Подваливает  к
тебе бандюга, а то так вообще максимка, давай, дескать, деньги, а денег  у
тебя - пустой карман,  ты  зарплату  три  месяца  не  получал.  Кто  такое
выдержит? Не дашь бандюге по морде?..
     - Не нравится мне это.
     - Еще бы! - Кошкина высокомерно  задрала  плечо.  -  Один  -  бандит,
другой в Парагвай собрался... Я его все равно убью!
     - О ком это вы?
     - Да так. Об одном гаде.
     - Вы опасные вещи говорите...
     - Знаю, что говорю! - отрезала Кошкина.  -  Возьму  отгул  и  займусь
гадом.
     - Отгул?
     - Я же не на дереве живу, - почему-то Кошкина  покосилась  на  спящих
максимок, плотно закутавшихся в  цветные  халаты.  -  Пятнадцатого  возьму
отгул и убью гада!
     - Вы опасные вещи говорите, - повторил Шурик.
     - "Опасные"... - фыркнула Кошкина.
     "Куплю все!"

     Ле Тур. 17 августа 1307 года.
     ...Бернар Жюно, инквизитор,  поджав  узкие  бесцветные  губы,  поднял
глаза на еретика. Тот ответил улыбкой. По его глазам  было  видно,  он  не
чувствует за собой никакой вины. Он даже  осмелился  нарушить  молчание  и
задал  вопрос,  которым,  собственно,  грешат  все:  зачем  его,  человека
верующего и уважающего все догматы святой Римской церкви, привели сюда,  в
этот не то свинарник, не то подвал?  Разве  нет  в  Ле  Туре  мест,  более
достойных  уважительной  беседы  о  вечных  ценностях?  Он  надеется,  ему
объяснят это.
     "Вас обвиняют в том, что вы еретик, что вы веруете и учите несогласно
с верованием и учением святой Римской церкви", - учтиво, но  сухо  ответил
инквизитор. Он знал: очень скоро спесь с еретика слетит,  как  пыль,  и  в
голосе его вместо уверенности зазвучит мольба.
     "Сударь! - возмутился еретик. - Вы знаете, что я невиновен  и  что  я
никогда не исповедовал никакой другой веры, кроме истинной христианской!"
     "Вы называете вашу  веру  истинно  христианской  только  потому,  что
считаете нашу ложной и  еретичной,  -  сухо  возразил  Бернар  Жюно.  -  Я
спрашиваю вас, не принимали ли вы когда-либо других верований, кроме  тех,
которые считает истинными святая Римская церковь?"
     "Я верую в то, во что верует святая Римская церковь и  чему  вы  сами
публично поучаете нас", - голос еретика прозвучал вызывающе.
     "Быть может, в  Риме  действительно  есть  несколько  отдельных  лиц,
принадлежащих к вашей секте, которую вы считаете святой Римской  церковью,
- сухо возразил инквизитор. - Когда я проповедую, что у нас есть  общее  с
вами, например, что есть Бог, вы вполне можете оставаться еретиком,  тайно
отказываясь веровать в другие вещи, которым следует веровать."
     "Я верую во все то, во что должен верить истинный христианин."
     "Эти хитрости я знаю, - сухо возразил Бернар Жюно. - Вы думаете,  что
христианин должен веровать в то, во что веруют члены вшей секты. Разве  не
так?.. Отвечайте прямо: веруете  ли  вы  в  Бога-отца,  в  Бога-сына  и  в
Бога-духа святого?"
     "Верую."
     Впервые в голосе  еретика  мелькнула  неясная  тревога.  Бернар  Жюно
удовлетворенно  улыбнулся.  Собственно,  он  улыбнулся  про  себя.  Только
краешек улыбки, самый краешек улыбки неясной тенью скользнул в уголках его
губ. Он знал: еретик скоро заговорит. А если он не захочет говорить, его к
этому принудят. Инквизитор знал: как бы еретик ни выкручивался, как бы  он
ни отказывался говорить правду, заговорить его все равно принудят,  потому
что сразу несколько свидетелей  из  Ле  Тура  видели,  как  из  рук  этого
человека исчезла древняя шкатулка,  выполненная,  возможно,  из  золота  и
наполненная, возможно, большими сокровищами.  Может,  это  были  сокровища
мавров, обнаруженные в старых развалинах, а может, в  шкатулке  находились
драгоценные камни, вывезенные  святыми  пилигримами  с  Востока.  Неважно.
Главное, шкатулка должна вернуться. Сразу несколько свидетелей со  страхом
видели, как таинственная шкатулка растаяла в воздухе  только  потому,  что
этот еретик и мысли  не  допускал  поделиться  указанными  сокровищами  со
святой Римской церковью, для всех благочестиво и терпеливо молящей блага у
Господа.
     "Веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы  Марии,
страдавшего, воскресшего и восшедшего на небеса? Веруете  ли  вы,  что  за
обедней, свершаемой священнослужителями, хлеб и  вино  божественной  силой
превращаются в тело и кровь Иисуса Христа?"
     "Да разве я не должен веровать я в это?"
     "Я вас спрашиваю не о  том,  должны  ли  вы  веровать.  Я  спрашиваю,
веруете ли вы?"
     "Я верую во все то, во что приказываете веровать вы и другие  хорошие
ученые люди",  -  голос  еретика,  наконец,  дрогнул.  Он  еще  боролся  с
гордыней, но уверенности не чувствовал.
     "Эти другие хорошие ученые люби несомненно принадлежат к вашей секте,
- сухо сказал инквизитор. - Если я согласен с ними, вы, разумеется, верите
мне, если же нет, то не верите."
     Запутавшийся  еретик  изумленно   обвел   взглядом   темный   подвал,
освещенный лишь несколькими свечами  да  огнем,  разгорающимся  в  камине.
Молчаливый писец, серый  и  незаметный,  как  мышь,  накаляемые  в  камине
металлические клещи, дыба под потолком, пока свободная...  Странные  шипы,
веревки и бичи, развешанные по стенам, низкие каменные своды... Еретик зря
назвал это место свинарником, неосторожные, необдуманные слова!..  Он  уже
понимал, что инквизитор не отступится, что его будут расспрашивать  долго,
исподволь, незаметно, с чрезвычайной осторожностью подводя к тому,  о  чем
он сам пока даже, наверное, и не догадывается.
     Надо жить тихо и незаметно, подумал  еретик  с  опозданием.  Если  ты
купил крепкий каменный дом, построенный еще чуть ли не век назад, не стоит
изумленно выбегать на широкий двор  с  криком,  несомненно  беспокоящим  и
дивящим соседей: "Смотрите!  Смотрите,  что  лежало  в  брошенном  сундуке
умершего старика Барбье!"
     А потом она исчезла, эта дьявольская шкатулка!
     Как? Как она исчезла? Ведь  он  крепко  держал  ее  в  руках,  дивясь
невероятной тяжести. Конечно, он хотел знать,  что  там  внутри.  Он  ведь
понимал, что даже золото не может весить так много. Он не  нашел  запоров,
не нашел никакого замка, палец сам собой лег в какую-то выемку, будто  для
того и созданную. Она была  подчеркнута  ярким  алым  кружком,  эта  почти
неощутимая выемка...
     Как?! Как исчезла шкатулка? Ведь он крепко держал ее в руках,  он  ни
на мгновение не разжимал руки.
     "Вы считаете в моем учении хорошим для себя то, что в нем согласно  с
мнением ваших ученых, - сухо продолжал инквизитор. - А веруете ли вы в то,
что на престоле в алтаре находится тело Господа нашего Иисуса Христа?"
     "Верую."
     "Вы знаете, что там есть тело, и что все тела являются  телом  нашего
Господа... - еще суше сказал инквизитор. - Я вас спрашиваю: находящееся на
престоле в алтаре тело действительно ли есть истинное тело нашего Господа,
родившегося от пресвятой девы Марии, распятого, воскресшего  и  восшедшего
на небеса?"
     С тяжелым подозрением, с тайной дрожью в голосе,  еретик  затравленно
спросил:
     "Сами вы веруете ли в это?"
     Он мой! - восторжествовал инквизитор.
     Тень улыбки снова скользнула по уголкам  его  тонких  губ.  Сейчас  я
позову палача, решил он. Еретик  скажет  все,  он  укажет  местонахождение
шкатулки. Не может быть так, чтобы то, что может оказаться в руках  святой
Римской церкви, оказалось в руках какого-то жалкого грешника...
     Подняв руку, он щелкнул пальцами.
     Дверь открылась.

                  3. "ПОЛМОРДЫ! СМАХУ! ОДНИМ ВЫСТРЕЛОМ!.."

     13 июля 1993 года.
     "Телефонистка, сорок  пять,  сто  двенадцать,  беспорядочная  тяга  к
спиртному. Где ты, мой кукушонок?"
     - Ау! - позвал Шурик.
     Кукушонок не откликнулся.
     Пива, подумал Шурик. Много пива!.. А если пива  нет,  горячий  душ  -
хотя бы смыть пыль с тела.
     Ничего более крепкого, чем пиво, Шурик позволить себе  не  мог.  Ныло
выбитое на тренировке плечо. Экстрасенс Сережа, почти  год  работающий  на
контору Рональда, не успел довести лечение до конца,  улетел  в  Москву  -
участвовал в глобальном эксперименте,  затеянном  академиком  Казначеевым.
Это ничего, объяснил, улетая, экстрасенс. Я взял твою фотографию, Шурик, Я
буду работать  с  твоим  плечом  на  расстоянии,  мне  так  даже  удобнее.
Единственная просьба - не пить. Когда объект пьет, экстрасенсу трудно.
     Вода в душевой оказалась ледяной, обжигала, как кипяток. Приведя себя
в относительный порядок, Шурик накинул рубашку, натянул брюки и  вышел  на
широкий балкон. По деревянным перилам  густо  расползлись  надписи.  Самая
длинная привлекала своей непритязательностью.
     "Вид из этого окошка удивит тебя немножко".
     Наверное, автор надписи собирался выполнить  ее  на  подоконнике,  но
что-то  ему  помешало  и  он  выбрал  балкон,  искренне   желая   дружески
предупредить   всех   будущих   постояльцев   о    неожиданностях    вида,
открывающегося из данного номера.
     Вечерело.
     Листва берез, вялая от жары, чуть подрагивала  под  мягкими  порывами
ветерка. Даже не ветерок, собственно, а  так,  некие  неясные  перемещения
хорошо прогретых воздушных масс. Глухая немощенная улочка, ответвляясь  от
главной, исчезала в плотном массиве берез и китайской сирени. Но  это  был
не парк, потому что из-за листвы, из зарослей, утомленных июльской  долгой
жарой, доносились всякие волнующие запахи и легкий сладкий дымок сжигаемых
в  печке  дров.  Внизу,  под  балконом,  парусом  надувалось  бело-голубое
полотнище, натянутое над столиками летнего кафе.
     Уверенно, как осы, гудели под полотнищем местные выпивохи.
     Что-то насторожило Шурика.
     За  кустами  сирени,  украшающими  площадь  и  подходящими  прямо   к
открытому кафе, кто-то стоял...
     И не просто стоял.
     Этот кто-то стоял  затаившись.  Он  внимательно  вглядывался  в  окна
гостиницы, не забывая и про выпивох, гудящих в кафе. Он был  напряжен,  он
понимал, что совершает что-то  непозволительное,  но  стоял,  всматривался
настороженно.
     Шурик тоже насторожился.
     Женщина?.. Вроде непохоже... Слишком уж плоская... Провинция гордится
крупными формами.
     Мужчина? Тогда почему бедра так широки? Ишь, застыл будто каменный...
     А каменный и есть! - дошло до Шурика.  Скульптура!  Пракситель  эпохи
раннего сенокоса. Аполлон ужалившийся.
     Пытаясь  получше  рассмотреть  скульптуру,  Шурик  перегнулся   через
перила.
     На плечах Аполлона  ужалившегося  топорщилось  нечто  вроде  каменной
телогрейки, плотно обхватывающей немощную грудь, каменные штаны, на  ногах
лихо смятые в гармошечку, туго обтягивали круглые, как гитара, бедра.
     Мужик, утвердился в мнении Шурик. Он даже рассмотрел в откинутой руке
мужика зазубренный серп. Так сказать, по  грибы  вышел,  на  жатву.  Самое
время.
     Но если мужик, зачем ему лохматые космы? А  если  женщина,  почему  с
такой прытью рвет от  нее  каменный  пионер  с  разинутым  ртом  и  пустым
лукошком? За вторым серпом побежал?
     Загадка.
     Много загадок на свете. Вот,  например.  Сколько  граммов  кальция  в
сутки должен получать муж от жены, чтобы всего за  одну  неделю  его  рога
вымахали на метр? Или, если уж быть совсем серьезным: сколько  самодельных
обрезов припрятано в разных укромных  местечках  России?  И  где,  скажем,
завтра всплывет очередной?
     И так далее.
     В комнате затрещал телефон.
     Конечно, Роальд.
     Роальд все рассчитал по минутам.
     Желания Шурика, даже смутные, не были для него тайной.
     Пива выпей, разрешил Роальд, но ничего больше. И на свои. Я  пьянству
сотрудников не потатчик. А что душ холодный, прекрасно. Зимой  в  Т.,  как
правило, нет холодной воды. Еще вопрос, что предпочтительней.
     И добавил: в номере не сиди. Вечерняя жизнь Т., по крайней  мере,  та
ее часть, которая тебя интересует, проходит в шумных общественных  местах,
в таких, как кафе, расположенное под  твоим  балконом.  Спустись  в  кафе,
возьми пива, присмотрись, что к чему, но никак ни во что не вмешивайся.
     - А если Лигушу начнут убивать? - хмыкнул Шурик.
     - Лигушу убьют пятнадцатого, - уверенно ответил Роальд. - Если ты  не
дурак, прислушивайся к моим словам. Сиди в  кафе,  наслаждайся  жизнью.  А
если на Лигушу наедут, - все же добавил он, - смотри, чтобы ничего  такого
там не случилось...
     - Трупа, что ли?
     - Ага.
     - Ясно, мой кукушонок!
     "Пыль еще не осела после набега покупателей, а на нашем складе  опять
"Петров", "Орлов", "Горбачев", "Распутин", "Демидов", и все, что требуется
для такой компании!"
     Шурик спустился в кафе.
     Несколько столиков, легкие ограждения, полосатый тент над головой.
     За столиком,  приткнувшимся  к  красной  кирпичной  стене  гостиницы,
скучали длинноволосые тинейджеры. Человек семь. Они так походили  друг  на
друга, будто их сделали с помощью фоторобота.  Побитые  носы,  синяки  под
глазами, патлы до плеч.  Ладони  тинейджеров  сами  собой,  независимо  от
сознания, отбивали по  столику  сложный,  постоянно  меняющийся  ритм.  Ни
жизнь, ни погода, ни  соседи  по  столикам  тинейджеров  не  интересовали.
Вечеринка молчания. Вечеря равнодушных. В глазах, дьявольски пустых, Шурик
ничего не увидел, кроме извечного, как звезды: "Козел!.."
     И соседний столик был занят.
     Занимали  его  мужики  в  цвету.  Младшему  под  сорок,  старшему  за
пятьдесят. Золотой возраст, лучше не бывает. Любохари, любуйцы, сказал  бы
Роальд, обожающий цитировать глупости Врача. Даже странно, подумал  Шурик.
Нет человека более самостоятельного, чем Роальд, а такая зависимость...
     "В  половинчатых  шляпах  совсем  отемневшие  Горгона   с   Гаргосом,
сму-у-утно вращая инфернальным умом и волоча чугунное ядро, прикованное  к
ноге, идут на базар..."
     Подумать только, такое мог нести Роальд! Причем с таким видом,  будто
понимал что-то. Цедил с торжеством:  "В  сапожках  искристых  ясавец  Лель
губами нежными, как у Иосифа пухового перед зачатием Христа, целует пурпур
крыл еще замерзшего Эрота..."
     В первый раз Шурику послышалось - енота, - но узнав,  что  речь  идет
все же о боге любви, он несколько успокоился, хотя что там  -  бог  любви!
Обычное, в сущности, хулиганство. Колчан за  спину,  на  глаза  платок,  и
пошел, не глядя, садить стрелами по толпе.
     Хорошая компания, оценил  Шурик.  Эти  долгую  жизнь  прошли,  умеют,
наверное, веселиться. Голубые брюки, пусть не новые, застиранные, но белые
рубашки... В сапожках искристых ясавец Лель... И скользкий иезуй  с  ними,
он же соленый зудав... И потрепанный жизнью сахранец,  он  же  наслажденец
сладкий, с усами, как у бывшего вице-президента...
     Шурик усмехнулся. Хорошие мужики.
     - Весь класс по-чешски!.. -  потрясал  кулаками  здоровенный  Гаргос,
смутно вращая инфернальным умом и  обращаясь  в  основном  к  потрепанному
жизнью сахранцу. - Это вам не  пиво  сосать!..  Год  сорок  второй,  зима,
воробьи дохнут, а мы язык  учим...  В  нашу  деревню  немца  прислали.  Он
вовремя сдался в плен,  его  проверили,  и  прямо  к  нам.  Днем,  значит,
коровник чистит, а вечером учит языку. Тихий фриц, жизнью сломлен. Кто мог
знать, что вовсе не фриц он, а чех, и учит нас чешскому, а  не  немецкому?
Деревня у нас дружная, все учили. До сих пор  старики  помнят,  как  будут
духи по-чешски...
     Издалека, из-за берез и сирени, вдруг долетел, пронесся над  площадью
рыдающий женский голос:
     - Барон!.. Барон!..
     Поскольку ни молчаливые тинейджеры, ни компания, окружавшая  Гаргоса,
никак не реагировали на далекие рыдания, Шурик решил, что поиск баронов  в
Т., в общем, дело налаженное, будничное. К делу этому тут  привыкли,  как,
скажем,  к  приему  бутылок.  И  выбросив  голос  из  головы,  Шурик   еще
внимательнее присмотрелся к компании Гаргоса.
     Двое сидели спинами к Шурику.
     Судя по багровым, в складках, затылкам,  по  плечам,  туго  обтянутым
рубашками, крепкие они были мужики.  И  смеялись  крепко,  с  чувством,  и
стояли перед ними пивные кружки тоже крепко и с чувством. И так же  крепко
и  с  чувством  смеялся  над  собственным  рассказом  здоровенный  Гаргос,
выучивший по ошибке  чешский  язык,  а,  значит,  потерявший  колоссальное
удовольствие общаться с приятелями на чистом немецком.
     Чуть сдержанней, чем остальные,  ухмылялся  усатый  сахранец,  иезуй,
зудав соленый, щедро украшенный спелой пшеницей зрелых усов. Он поглядывал
на приятелей свысока, с нескрываемым превосходством,  типичный  главгвоздь
гостей, а ведь мужики собрались крепкие, каждый себе на уме, каждый осушил
уже по паре, а то и по другой пива. Судя по душевному оживлению, и не пива
тоже.
     "Развеселись, - процитировал бы Роальд. - Вот для  тебя  паром  дышит
жирный разомлюй!"
     Роль разомлюя в данном случае играл огромный рыхлый человек,  сидящий
одиноко за столиком, поставленным почти на тротуаре. Впрочем, разомлюя это
не смущало. Шурик его сразу узнал.
     Если человеческое тело и впрямь является храмом души, то данный  храм
был основательно запущен. Не очень глубокие,  но  отчетливые  морщины  уже
избороздили  широкое  лицо  Ивана  Лигуши,  сизые  щеки  поросли  щетиной,
прическа бобриком невыгодно  подчеркивала  линию  низкого  лба.  При  этом
бывший  бульдозерист  резко  отличался  от  всех  объемом.  Даже  сидя  он
возвышался над долговязыми тинейджерами  и  слушателями  Гаргоса.  Нелегко
было Анечке допрыгнуть до его лба, не без сочувствия подумал Шурик. Что-то
такое было в Лигуше. Раздражающее. И в  глазах,  колюче  выглядывающих  из
глубоких глазниц, просматривалось что-то раздражающее. То  ли  не  понимал
чего-то Лигуша, то ли не хотел понимать.
     "Взять его за грудки и спросить, чего ты не понимаешь?.."
     Взглянув на кулаки Лигуши, каждый с пивную кружку, Шурик отказался от
вольных мыслей.
     - Да ладно, немецкий! Дело не в этом! Люди редкостные в  нашем  селе,
Сашок!..  -  Гаргос,  невинная  жертва  военнопленного  чеха,  убедительно
закатывал глаза, доверительно щурился, пытаясь  воздействовать  на  зудава
хитрого, наслажденца в спелых усах. -  Редкостные,  кристальные  люди!  Не
индейцы какие, если по совести. Нагишом по пальмам не прыгают, серьезность
у них в глазах. Ты таких теперь не увидишь. Просты, добры...
     - ...а если ходят странно, так это у них штаны такие.
     Все замолчали.
     Наверное, Иван Лигуша, бывший  бульдозерист,  не  впервые  вступал  в
общую беседу таким манером. Никто к нему  и  головы  не  повернул,  только
Гаргос, упоенно восхваляющий некое село и его жителей, не позволяющих себе
прыгать по деревьям, чуть-чуть побагровел. Впрочем, к Лигуше  он  тоже  не
повернулся.
     - Редкостное село! Замечательное село! Одна улица, зато километров на
тридцать. За солью отправишься, считай, на два дня с ночевкой.  Если  один
край горит, в другом спокойно работают. Когда еще огонь дойдет!..
     - ...а если морды у многих в копоти, так это привычка, пожаров  много
случается.
     Голос у Лигуши звучал сипло, вызывающе. Широкоплечий Гаргос дернулся,
но опять не обернулся, нашел силы продолжать:
     - Река, Сашок! Плесы по девять верст, глубина до  семи  метров.  Рыбу
пугнешь, не налим, так таймень всплывет...
     - ...а если всплывет и парочка водолазов, так это  потому,  что  рыбу
аммоналом пугают.
     - И разве только рыба?..  -  широкоплечий  Гаргос  густо  побагровел,
улыбка закаменела, но все равно смотрел он только на  иезуя,  самодовольно
поглаживающего свои колосящиеся усы. - Если бы только рыба!..  Культура  в
селе, библиотека, клуб... К нам цирк приезжал! - вспомнил он торжествующе.
- Бегемот в клетке, птицы... Бегемот челюсть отклячил, пасть, как мешок...
А народ добр, бегемоту в пасть чего только не бросали! И яблоки, и огурцы,
и помидоры, и свеклу, картошку даже...
     - ...а если в пасть  еще  и  гранату  подбросили,  -  сипло  прогудел
Лигуша, - так это потому, что сами ее и смастерили.
     - А я? - вскинулся Гаргос, как бы торжествуя над провалом  Лигуши.  -
Слышь, Сашок? Умельцы у нас хоть куда. Хочешь, мельницу поставят,  хочешь,
гранату соорудят, дай только материалы! И эта граната... Чего  ж?  Считай,
фейерверк, веселье... Рванула так,  что  в  твоем  Парагвае  все  негры  с
деревьев попадали!
     -  Какие  негры?  -  насторожился  усатый  Сашок,  зудав  соленый   и
наслажденец. - Какие в Парагвае негры?
     - Ну, нацисты, - просипел Лигуша. - Не все равно?
     К  Шурику   неслышно   приблизился   официант.   Тощий   и   длинный,
снисходительно улыбнулся:
     - Что закажете?
     -  Рыбий  корм,  -  машинально  ответил  Шурик,  разглядывая  витрину
крошечного  магазинчика,  уютно  устроившегося  на  краю   площади.   Весь
застекленный, похожий на аквариум, магазинчик был украшен крупной вывеской
- "Русская рыба".
     Официант снисходительно улыбнулся:
     - Не держим.
     - А русская рыба?
     - Хек. Треска. Лещик по-польски.
     - Почему по-польски? Русская ведь.
     - Так на воде... - снисходительно объяснил официант.
     - А пиво? Русское?
     - У нас жигулевское.
     - Тоже на воде?
     Официант понимающе повел плечом:
     - Как закажете...
     - Послушайте... - Шурик опасливо понизил голос. - Кто это там?
     Официант тоже опасливо обернулся:
     - Где?
     - Да на полянке... Вон, за сиренью... Серп в руке держит...
     - А-а-а...  -  расслабился  официант.  -  Художественная  скульптура.
Константин Эдмундович, если официально.
     - А по роду занятий?
     - Первооткрыватель, наверное.
     - Если первооткрыватель, почему от него пионер убегает?
     - Тогда первопокоритель. Тут у нас всякое стояло.  Только,  как  день
ВДВ, так бывшие десантники все сносят. Один Константин  Эдмундович  стоит.
Всех, как День ВДВ, сносят, а Константин Эдмундович стоит.
     Не люблю я этого, подумал Шурик, проводив глазами официанта, и извлек
из кармана газетные вырезки.
     "Инвалид Великой Отечественной войны с правом  на  получение  личного
автомобиля ищет спонсора, готового оплатить неизбежную взятку."
     За соседним столиком снова загомонили.
     - Вот тебе писали, в Парагвае картошки нет... -  Гаргос  обращался  к
усатому и до Шурика вдруг дошло, что зудав соленый, сахранец и иезуй, он и
есть тот человек, что получил в  Парагвае  наследство  и  которого  Анечка
Кошкина просто скотом звала. - И картошки нет, и индеанки, они тоже такие.
Я сам читал. Я пуговку расстегнул, а она уже вся голая. Таких голых, как в
Парагвае, вообще нигде нет. Ходят абсолютно ни в  чем.  И  тебя  разденут.
Одумайся!
     Издали,  из-за  берез,  из-за  магазина  "Русская  рыба",  томительно
донеслось:
     - Барон! Барон!..
     Уютное местечко, подумал Шурик.
     "Уважаемый господин президент! А не обменяться ли вам в целях  полной
безопасности  всех  народов  кнопками  запуска  ядерных  ракет  со   всеми
президентами государств, владеющих ядерным оружием?"
     Здравая мысль.
     Шурик хмыкнул.
     Иван Лигуша, вдруг  обернувшись,  недовольно  повел  огромным  рыхлым
плечом.
     "В словаре научных терминов, вовсе не старом, сказано:  "Плюрализм  -
это разновидность эксгибиционизма  в  сочетании  с  вуайеризмом,  то  есть
непременное участие в половой близости трех и  более  партнеров."  Как  же
прикажете понимать плюрализм мнений?"
     Шурик хмыкнул.
     - А еще гуси... - убеждал наслажденца, сахранца  сладкого  совершенно
распоясавшийся от выпивки и волнения Гаргос. - У нас гусь как  гусь,  а  у
них гусанос. Хоть хворостиной стегай, гусанос  ядовит  и  все  во  Флориду
рвется.
     - Вот как? - от усиленного внимания к словам Гаргоса у усатого, он же
скот и зудав соленый, прорезался парагвайский  акцент:  -  Гус...  Ты  так
сказаль? Гус?.. Зачем ядовит? Почему Флорида? Он ядовитый бывает не!..
     - Вот я и говорю.
     "Беляматокий."
     Редкое слово, оценил Шурик.  Ни  одна  буква  не  повторяется.  Жаль,
неизвестно, что означает. Впрочем, Лигуша на такое богатое слово все равно
не потянет. Рвется, зовет кто-то через всю страну - беляматокий,  дескать,
беляматокий!..
     Тоскливый зов.
     Что-то изменилось в кафе.
     Шурик не сразу это отметил.
     Потом до него дошло: в кафе все молчали.
     Он оторвался от объявлений.
     Приятели Гаргоса смотрели на него. Даже те,  с  багровыми  затылками,
что сидели к нему спиной. В их  затуманенных  алкоголем  глазах  теплилось
какое-то гнусное ожидание.
     - Че, Иван? - волнуясь, спросил Гаргос, не оборачиваясь к  Лигуше  (и
без того было видно, что обращается к нему). - Драка будет?
     - А вы монетку  бросьте,  -  тоже  не  оборачиваясь  просипел  бывший
бульдозерист. - Решка выпадет, к драке. Орел, сам Бог велел.
     - Точней не можешь? - Гаргос обиделся.
     Куда уж точней! - с подозрением удивился Шурик.  Если  они  обо  мне,
надо сваливать. Чем я им помешал? Газетой шуршу?
     - Он уйдет, Иван? - недоверчиво спросил настырный Гаргос.
     Ему не ответили.
     Тощий официант, вынырнув из-за Шурика, шепнул:
     - Междугородняя. Вас зовут.  Хотите,  поднимитесь  к  администратору,
хотите, в свой номер.
     Врал, наверное. Не хотел скандала.
     - Я к себе поднимусь.
     То, как смотрели на него Гаргос и компания, ему не понравилось.
     Забрав у официанта поднос с пивом, он поднялся. Он остро  чувствовал,
Лигуша в нем угадал  что-то.  Враждебное,  не  свое.  Вот  ни  разу  и  не
взглянул, но угадал, угадал что-то...
     С подносом в руках, не оглядываясь, смиряя себя, Шурик поднимался  по
лестнице.  Он  знал  свою  слабость.  Больше  всего  ему  хотелось  сейчас
вернуться в кафе, запустить подносом в приятелей парагвайца и выбить  стул
из-под Лигуши. Он знал: ему нельзя возвращаться. Он знал: он не  вернется.
Ты же работаешь, сказал он себе. Ты работаешь на помойке. Помойка не может
благоухать как шанель.
     Шурик боялся себя такого.
     Где-то в апреле возле  универмага  "Россия"  Шурик  отбил  у  пьяных,
озверевших от пьяной силы юнцов вопящую, как милицейская сирена, девчушку.
Вырвавшись из потных и мерзких лап, девчушка дала деру,  забыв  даже,  как
потом выяснилось, позвонить в ближайшее отделение. Семь  разочарованных  и
обнаглевших юнцов, потные акселераты, заглотившие каждый по  паре  бутылок
портвейна, тяжело притопывая шнурованными кроссовками, пошли на Шурика. Он
украл у них удовольствие. На  ходу  вооружаясь,  кто  палкой,  кто  ржавой
железкой,  акселераты  шли  на  Шурика,  круша  по  пути  хрупкие   стекла
автомашин, пристроившихся  на  стоянке.  Владельцы  коммерческих  ларьков,
попрятавшись за металлическими ставнями, не без удовольствия следили,  как
мента в штатском, а может, сотрудника налоговой инспекции (за кого еще они
могли принять Шурика?)  загоняют  в  тупик  под  глухую  кирпичную  стену.
Единственное, чего боялся Шурик - не сорваться, не искалечить юнцов. Из-за
этих проклятых мыслей он действовал  чуть  замедленно.  Не  то,  чтобы  он
пропускал  удары,  нет,  просто  в  последний  момент   за   остекленелыми
взглядами, за кривыми, уже нечеловеческими  ухмылками,  за  воплями,  мало
напоминающими человеческие голоса, он вдруг, как звезду из  тьмы  колодца,
прозревал в несчастных акселератах им самим непонятное отчаяние, и боялся,
боялся сорваться, дать волю кулакам...
     Где-то в январе на заплеванном, гудящем, как рой, центральном  рынке,
два смуглых гуся в потертых кожаных куртках рассыпали  по  грязному  снегу
лук,   принесенный   какой-то   старушонкой   на   продажу.    Старушонка,
крест-накрест перевязанная теплым платком, беспомощно смотрела, как  гуси,
гогоча,  топтали  сапогами  лук.  Наверное,  это  было  все,  чем  владела
старушонка. Шагах в пяти стоял милиционер. Он ничего не видел, потому  что
не хотел видеть.
     Уложив  гусей  на  заплеванный  снег,   Шурик   показал   милиционеру
удостоверение.
     "Я их заберу", - лениво сказал милиционер.
     "А через час они вернутся?"
     "Тебе-то что? - усмехнулся милиционер. - Они свое получат."
     И усмехнулся еще раз:
     "По закону..."
     "Видишь, - сказал один из гусей, лежа на грязном  заплеванном  снегу,
но ухмыляясь. - По закону!"
     Услышав про закон, старушонка заплакала...
     Ледяной  шип  уколол  Шурика.  Больше  всего  ему   хотелось   сейчас
спуститься в кафе. "Так же не должно быть, - сказал он Роальду однажды.  -
Я по морде хочу гаду вмазать, а у него там что-то в  глазах,  и  кулак  не
поднимается. Почему? Наверное, во мне что-то сломалось." - "Да ну, - грубо
сказал Роальд. - Просто ты уже не трава."
     В августе, год назад, Роальд, Сашка  Скоков  и  Шурик  участвовали  в
засаде на банду Соловья - Кости-Пузы. Два месяца Сашка  Скоков  выслеживал
Соловья, днюя и ночуя в картофельной ботве на огороде старика  Пыжова,  за
вполне  умеренную  плату  согласившегося  пустить   на   квартиру   тихого
квартиранта. Частные дома, беспорядочно разбросанные  по  плоскому  берегу
умирающей речушки, не были,  собственно,  окраиной  Города.  Соловья  это,
конечно, устраивало.
     За Костей-Пузой тянулся длинный след.
     Впервые Соловьев, будущий  лихой  Соловей,  попал  в  руки  закона  в
Городе. Было ему пятнадцать с небольшим, шел шестьдесят восьмой год, и  из
колонии Соловей  вышел  уже  Костей-Пузой.  И  кличка,  и  имя,  все  было
тщательно расписано на пальцах рук,  будто  Соловей  сразу  хотел  сказать
властям: хватит! Теперь я не прячусь! Я  теперь  всему  научился,  а  дуги
пусть медведь гнет... Три раза садился Соловей на разные сроки и к  сорока
годам подробно изучил "Кресты", Бутырку, Владимирскую пересыльную и  массу
других не менее злачных мест. Убийство в Свердловске, разбой  в  казахских
поселках,  три  мокрых  дела  в  Томске  и  в  Городе...  Было  ради  чего
выслеживать Костю-Пузу. Сашка тогда хорошо сработал.
     В ночь засады в деревянном домишке, выходящем глухой стеной в  огород
старика Пыжова, пировали сам Костя-Пуза, его двоюродный брат и мрачноватый
тип, известный уголовному миру не  менее  чем  по  семи  кликухам.  В  эру
свободы, объявленной в стране, Соловей и его подручные не  теряли  времени
даром.  Не  один  Роальд  мечтал  определить  Костю-Пузу  и  его   дружков
куда-нибудь подальше, но повезло Роальду...
     Впрочем, засада не удалась. Несмотря  на  позднее  пиршество  бандиты
держались  настороже.  На  голос  милицейского   капитана,   предложившего
соловьям сдаться, Костя-Пуза ответил выстрелами из обреза.  Его  поддержал
двоюродный  брат,  пустив  в  ход  газовый  пистолет.   Пользуясь   шумом,
Костя-Пуза через угольный люк  выскользнул  в  огород  старика  Пыжова.  В
темноте он налетел прямо на  Шурика.  Был  момент,  когда  Шурик  понял  -
Соловей сильнее... Не окажись рядом Роальда, Шурику пришлось бы туго,  но,
к счастью, Роальд оказался рядом и  не  зря  вокзальные  грузчики  держали
Роальда за грубого...
     Оборвав с одежды обрывки картофельной ботвы, Шурик присел на какой-то
ящик. Его трясло. Роальд хмуро сказал:
     "Сашку ранили."
     "Где он?"
     Роальд хмуро кивнул в сторону дома.
     Сашка Скоков лежал на  старом  половике,  брошенном  в  тень  забора.
Вышедшая луна ярко  освещала  запущенный  двор  и  повязанных  подельников
Соловья. Рядом стоял, нервно потирая длинные грязные руки, хозяин  дома  -
спившийся мужичонка в потасканной телогрейке. Не останавливаясь, сам  себя
не слыша, он повторял одно  и  то  же:  "Чего  это,  мужики,  а?.."  Несло
перегаром, кислятиной, землей, кто-то из  милиционеров  по  рации  вызывал
скорую, у всех были злые лица.
     "Ты как?" - спросил Шурик.
     Держась за плечо, Скоков беспомощно хмыкнул:
     "Да ладно..."
     И улыбнулся.
     Эта беспомощная улыбка доконала Шурика. Он даже закуривать  не  стал.
Он слова больше не сказал. Сжав кулаки, он вернулся в огород.  Костя-Пуза,
в наручниках, лежал в картофельной ботве и  злобно  скрипел  зубами.  "Ты,
мент! - шипел он, пытаясь разглядеть отворачивающегося Роальда. -  Я  тебя
поимею!"
     Роальд курил. Казалось, он ничего не видит, но появление  Шурика  его
насторожило.
     "Мотай отсюда, - сказал он грубо. - Скокову помоги, или там ребятам."
     "Да, ладно, - благодушно кивнул милицейский капитан, очень  довольный
тем, что ранен не его человек. - Я ж понимаю. Пусть набежит... Темно..."
     Шурик смаху пнул Соловья в лицо.
     Крысы! Подонки! Что позволяет им плодиться с силой такой невероятной,
такой неистовой?..
     И снова бросился на Соловья.
     Он ничего не видел, он ничего не чувствовал. Он бил ногами хрипящего,
катающегося  в  картофельной  ботве  Костю-Пузу,  а  милицейский  капитан,
благодушно придерживая  за  плечо  Роальда,  в  общем-то  и  не  рвущегося
остановить Шурика, благодушно приговаривал: "Да пусть набежит. Чего там!"
     И советовал: "Набеги, набеги. Легче будет."
     Крысы, подонки, плесень, расползающаяся по углам. Тараканы,  забившие
каждую щель...
     Шурик, наконец, взял себя в руки, зло глянул на Роальда:  "Почему  ты
меня не остановил?"
     Роальд усмехнулся:
     "А ты бы остановился?"
     Ладно... Хватит воспоминаний...
     Шурик открыл номер, водрузил поднос на тумбочку и с  кружкой  пива  в
руках прошел на балкон.
     Может, Роальд прав? Может, всех простить?  Всех  этих  Пуз  и  прочих
подонков, с которыми так  нелепо,  так  долго,  так  неэффективно  возится
государство?..
     Смеркалось.
     Душно пахло травой, вялыми листьями.
     За темными кустами сирени Константин Эдмундович, первооткрыватель, а,
может, первопокоритель, упорно гнался за каменным пионером, держа  в  руке
серп.
     Снизу, из кафе, донеслось:
     - Пришел, значит, мужик в столовую...
     - Да сгорит она, - сипло  перебил  рассказчика  Лигуша.  Кажется,  он
перебрался за столик парагвайца и его  приятелей.  -  Вот  на  той  неделе
сгорит!
     - Да пусть сгорит, ты мне не мешай, - обозлился Гаргос. - Ты ж еще не
спросил, о какой столовой я говорю.
     - Да бывшая орсовская, - сипел  Лигуша.  -  Чего  спрашивать?  Она  и
сгорит.
     Шурик вздохнул.
     "Мне двенадцать.  Через  шесть  лет  отдамся  миллионеру.  Телефон  в
редакции."
     Уходя от Шурика, Лера сказала: ты  работаешь  на  помойке,  не  хочу,
чтобы тебя убили на помойке. Ты столько дерьма насажал в тюрьмы, что  тебя
все равно убьют. Чем больше дерьма вы сажаете в  тюрьмы,  тем  больше  его
вываливается обратно. Не хочу жить на помойке вдовой!..
     Шурик вздрогнул.
     Телефонный звонок раздался так неожиданно, что с балкона сорвались ко
всему привычные воробьи.
     Звонить  мог  только   Роальд.   Самое   время   обменяться   первыми
впечатлениями о человеке, которого пятнадцатого  убьют.  Почему-то  именно
дата вызывала в Шурике раздражение.
     Он вернулся в комнату и поднял трубку.
     - Ты уже лег? Это я, твоя  ласковая  зверушка!  Чувствуешь,  какая  я
ласковая и гибкая? Это потому, что в прежней жизни я была кошкой...
     - Да ну? - удивился Шурик. - Ты это точно знаешь?
     - Еще бы! - простонала невидимая  собеседница,  опаляя  Шурика  огнем
неземной  страсти,  и  задышала  тяжело,  неровно,  многообещающе.  -   Ты
обалденный мужик! Я тебя увидела, сразу решила, отдамся!..
     - А где ты меня увидела?
     - Куда ни гляну, везде ты! -  щедро  выдохнула  незнакомка.  -  Глаза
закрою, тебя вижу. Хочу погладить тебя. Я нежная.
     "Барон!.. Барон!.." - донеслось с улицы.
     Я схожу с ума, догадался Шурик. Не надо было приезжать в Т.  Когда-то
в Т. я чуть не сошел с ума, спасибо сержанту Инфантьеву...
     Он был уверен: звонила Кошкина...
     Анечка Кошкина, обидчица Лигуши...
     Правда, в автобусе голос ее звучал низко и злобно, а  сейчас  звенел,
как ручей, как эолова арфа, как  морской  накат  на  таинственном  берегу.
Кошкина умоляла: не набрасывайся на меня сразу! В голосе Кошкиной волшебно
подрагивала туго натянутая струна: не торопись,  не  спеши,  я  все  равно
твоя!..
     - Послушайте, - сказал Шурик. - Вы, наверное, ошиблись.
     Голос Кошкиной изменился:
     - Сорок семь тридцать три?
     - Сорок семь тридцать два.
     - Я в суд подам на телефонную станцию!
     - Послушайте, - сказал Шурик. - Не стоит, наверное. Я все равно хотел
с вами поговорить.
     - "Поговорить"! - фыркнула Кошкина. - А  предоплата?..  Я  не  шлюха,
чтобы работать бесплатно.  И  не  проститутка,  чтобы  бежать  на  первого
поманившего самца. Я помогаю робким стеснительным мужчинам.  Мой  телефон,
он для тихих мужчин. Мне вообще ни с кем не надо встречаться.
     - А выбор?
     - Какой выбор? - Кошкина растерялась.
     -  Не  думаю,  что  у  вас  есть  разрешение  на  работу   с   тихими
стеснительными  мужчинами.  А  вот  я  имею  право  на  отлов  всех,   кто
неофициально работает с мужчинами, даже стеснительными и робкими.
     Шурик усмехнулся.
     - Выбор прост. Или я со скандалом прикрываю вашу лавочку, или  помогу
вернуть стоимость рога... А?
     Кошкина удивилась:
     - А ты кто?
     - С этого и следовало начинать.
     - Ну давай начнем... - Кошкина, похоже, не собиралась сдаваться, но и
Шурик не собирался длить дискуссию.
     - Завтра в два, - сказал он. - Около "Русской рыбы".
     - Почему в два?
     - Мне так удобно.
     "Две неразлучных подруги желают создать семью нового типа - две  жены
и один муж. Ищем счастливца."
     Шурик допил пиво, закурил и вышел на балкон.
     Снизу доносилось пьяное сипение Ивана Лигуши:
     "Ему полморды снесут! Мало ли, что тихий! Замахивается, паскуда!"
     Неясно, кого он  имел  в  виду,  но  неизвестный,  похоже,  вел  себя
действительно нехорошо, не по-товарищески.
     "Много ты знаешь!" - не менее пьяно возражал Гаргос.
     "Смаху! Полморды! - сипел Лигуша. - Одним выстрелом!"
     "А мне наплевать!.. - без всякого акцента вмешался в спор  парагваец.
- Мне теперь наплевать, я в Асунсьон еду!.."
     "А ему полморды снесут!"
     Вдруг  налетал  ветерок,  шуршала  листва,  внизу  обидно  и   мерзко
похохатывали. А потом в кустах  сирени  блеснул  свет  и  грохнул  тяжелый
выстрел.
     "Обрез! - мелькнуло в голове Шурика.  -  Обрез  Соловья!  Соловей  до
Лигуши добрался!"
     Не задумываясь, он  махнул  с  балкона  в  высокую  клумбу,  заученно
перевернулся через плечо и вскочил на ноги. Прямо перед ним стоял  человек
с обрезом. Высоко вскинув руки, он торжествующе вопил:
     - Полморды!..
     Коротким ударом Шурик уложил убийцу на землю.
     "Не помог, не помог Лигуше! - клял он  себя.  -  Оставил  мужика  без
зашиты!"
     Обрез полетел в кусты и самопроизвольно пальнул  из  второго  ствола.
Было слышно, как в кафе бьется посуда, шумно падают на пол люди.
     Как в Парагвае, подумал Шурик. Там негры с деревьев падают.
     - За что ты его? - Шурик заломил руку убийцы. Он был  уверен:  Лигуше
не повезло, бывший бульдозерист не дожил до пятнадцатого.
     - За дело!
     Нападавший впал в эйфорию. От него густо несло спиртным.  Не  пытаясь
вырваться, он торжествующе вопил прямо в лицо Шурику:
     - Смаху! Полморды! Одним выстрелом.
     "Скотина Лигуша. Свою смерть предсказал. Пары минут  не  прошло,  как
трепался, и вот... полморды..."
     - За что ты его?
     - А тебе за что нужно?
     - Мне? - изумился Шурик.
     - Я и спрашиваю...
     - Не дергайся! - приказал Шурик. - Ты арестован.
     И полез в карман за удостоверением.
     - А вот хрен! Это ты мои бумажки будешь читать, козел! Я самый  тихий
в дурдоме!
     Для порядка поддав придурку ногой, Шурик выпрямился.
     Тощий официант деловито собирал побившуюся посуду.
     - Это что... - бормотал он негромко. - Вот в  День  ВДВ  или  в  ночь
Пограничника... А то бандиты придут, сладких ликеров требуют...
     -  Точно,  полморды...  -  мужики  поднимались  с  пола,  неторопливо
отряхивались. Тинейджеров, кстати, не было, слиняли тинейджеры.  -  Смаху,
смотри!.. Прав Иван, зря спорили...
     Ничего не понимая, Шурик обернулся.
     В  неярком,  по-провинциальному  уютном  свете  фонарей   он   увидел
пригнувшегося за сиренью Константина Эдмундовича. С  серпом  в  руке  и  с
полуснесенным картечью лицом  первооткрыватель  выглядел  устрашающе.  Так
устрашающе, что каменный пионер уже  точно  теперь  драпал  не  за  вторым
серпом, а просто драпал.
     - За что ты его? - повторил Шурик беспомощно.
     - За дело! - самодовольно выпрямился террорист. Он был в восторге  от
им содеянного и все порывался шагнуть через ограждение. Тощий официант его
не пускал:
     - Закрыто!
     - Полморды! Одним выстрелом!
     - Вот и хватит. Домой сваливай.
     - Как это домой? - удивился Шурик.
     - А куда? - удивился официант. - Это ж Дерюков. Он  псих.  Его  ни  в
милицию, ни в дурдом не возьмут. У него от всего освобождение.
     - Разберемся,  -  Шурик  подтолкнул  Дерюкова  к  тротуару.  -  Идем,
придурок. Я тебя повязал. За хулиганство  в  общественном  месте.  Даже  в
первопокорителей нельзя стрелять.

     Москва. 2 октября 1641 года.
     Сенька Епишев, дьяк Аптекарского приказа, с откровенным недовольством
смотрел на помяса, выставившего  на  стол  тяжелую,  даже,  похоже,  очень
тяжелую, металлически поблескивающую шкатулку.
     Не след приносить в Аптекарский приказ предметы, никак не связанные с
прямыми делами приказных дьяков. В Аптекарский несут  сборы  лекарственных
трав и цветов,  это  важное  государево  дело.  Если  ты  истинный  помяс,
собиратель трав, сберегатель жизни, собирай травы да коренья,  очищай  их,
перебирай тщательно, чтоб земля не попала в сбор, а там суши собранное  на
ветру или в печи на самом лехком духу, чтобы травы да коренья от  жару  не
зарумянились. И в приказ,  само  собой,  неси  сделанный  сбор  в  лубяном
коробе...
     Этот дурак, помяс Фимка Устинов, шкатулку припер.
     Дьяка Сеньку Епишева точил бес любопытства. Не стой  помяс  напротив,
пуча бессмысленно голубые глаза, толстый палец дьяка давно лег бы на алое,
бросающееся в глаза пятно, четко обозначенное на темной, как бы  неведомым
огнем опаленной крышке... Непонятно, как шкатулка открывается? Не видно ни
замков, ни запоров. Это как так? В  тундре,  в  сендухе,  в  халарче,  как
тундру по-своему зовет самоядь, как в тундре найти такую вещицу?
     Земли у нас немеряны, подумал дьяк, границы не определены.  Идешь  на
север, идешь на восток, и нет никаких границ. Ни он, умный дьяк,  ни  этот
помяс, ни многие промышленники, ни даже сам царь-государь и великий  князь
Михаил Федорович не знают, где пролегают восточные  или  северные  границы
страны. Идешь, слева речка выпадет, справа серебряная жила откроется, хоть
руби ее топором. На камне орел  сидит,  прикрылся,  как  шалью,  крыльями,
робкая самоядь на олешках спешит. Рухлядь мяхкую, дорогую  спешат  в  срок
доставить. Откуда в тундре шкатулка? Где самояды взять медь?.. Или золото?
- подумал дьяк... Дурак Фимка!
     А Фимка Устинов, помяс, уставясь  на  дьяка  выпученными  немигающими
глазами, пришептывал виновато: вот де искал везде, всякие травы  искал.  И
траву колун, к примеру, цвет на ней бел. Горьковата  трава  колун,  растет
при водах, но не на каждом озере... И корень  искал  -  просвирку...  Тоже
растет при воде от земли в четверть, а ягода  на  нем  чуть  меньшая,  чем
курье яйцо, видом зелена, на вкус малина...
     Дьяк с укором, но и с некоторым испугом слушал пришептывания помяса.
     Безумен помяс, думал. В  одиночестве  человек  как  бы  сламливается,
становится открытым для бесов. Вот и Фимку настигли, подсунули шкатулку...
Он в гиблых местах скаредной пищей питался, много непонятного видел,  чего
осознать не мог, без греха такую шкатулку,  тяжести  столь  необычной,  из
пустынных землиц не вынесешь;  Сибирь,  известно...  Там  карлы  живут,  в
локоть величиной, не каждый такой осмелится один на один  с  гусем  выйти,
там  на  деревьях  раздвоенные  люди  живут,  их  пугни,  они   с   испугу
раздваиваются и падают в воду... И там студ такой, что воздух, как  масло,
можно резать ножами...
     Палец дьяка сам собой лег на алое пятно.  Вот  истерлось,  видно,  за
время... Вот говорит помяс, ссыпался  перед  ним  крутой  берег.  Подмыло,
значит. А в глине, как берег ссыпался, шкатулка открылась. Удивился помяс,
никогда ничего такого не видел в  сендухе,  потом  задумался:  государево,
видно, дело, нельзя такую вещь  оставлять  дикующим!  И  даже  вскрыть  не
решился шкатулку - законопослушен, богобоязнен, так и нес ее на плечах...
     Глупый помяс!
     Палец дьяка лег на алый кружок. Он, государев дьяк, только глянет, не
потерялось ли что из шкатулки? Только глянет и  передаст  все  наверх.  Он
понимает, дело впрямь государево...
     Нажал пальцем пятно. Глаза жадно вспыхнули.
     Изумился.
     Будто металлическая струна, напрягшись, лопнула, долгий звон вошел  в
стены  приказа,  легкий,  ясный,  высокий,  будто  птичкины  голоса  славу
пропели, а сама шкатулка, обретение дьявольское, морок, наваждение, начала
стеклянеть, подрагивать, будто постный прозрачный студень,  и  сама  собой
растаяла в воздухе...
     - Свят! Свят!
     Крикнул на помяса:
     - Людей пугаешь!
     Помяс Фимка Устинов честно  пучил  испуганные  голубые  глаза,  левой
рукой растерянно держался за бороду. Не было у него сил  возразить  дьяку.
Шепнул только:
     - Свят! Свят!
     И дышал густо.

                     4. "Я ЛЕЧУ СИЛЬНЫМИ СРЕДСТВАМИ..."

     14 июля 1993 года.
     "Лучше всего праздничный  вечер  запомнится  вашим  гостям,  если  вы
отравите их копчеными курами, купленными в магазине "Алау"."
     Шурик раздраженно проглотил слюну.
     Уже собравшись позавтракать, он не нашел в кармане  бумажник.  Скорее
всего,  выронил  его,  когда  прыгал  с  балкона.  Прекрасная  возможность
проверить талант Лигуши. Но почему-то это не радовало Шурика.
     Анечка, опять же... Работник библиотеки и телефонный секс... Времена,
времена... И безумец Дерюков, стрелявший в Константина Эдмундовича...
     Как выяснилось в отделении, куда Шурик доставил человека  с  обрезом,
Дерюков совсем недавно вышел из  психлечебницы,  прикрытой  по  финансовым
обстоятельствам.  Печальным,  разумеется.  Дерюков  жил  светлой   мечтой:
победить    бесчисленных    каменных    гостей,    заполонивших    страну.
Первооткрыватели  и  первопокорители,  герои   и   просто   лучшие   люди,
неизвестные мужчины в орденах и мускулистые  типы  в  шляпах...  "Куда  ни
сунься, - искренне сказал Дерюков, - везде каменные гости... А теперь  еще
живые пошли... Видели? Максимка на максимке! Кто их звал?.."
     "Вы и с беженцами ведете войну?" - поинтересовался Шурик.
     "Я не дурак, - весело ответил Дерюков,  шумно  сморкаясь  в  огромный
клетчатый платок.  -  Я  не  потяну  на  два  фронта.  Дайте  покончить  с
каменными, вот тогда..."
     Милиционеры, присутствующие на допросе, хихикали.
     "А мне показалось, - как бы между прочим заметил Шурик, - что целился
ты в Лигушу..."
     Ничего ему показаться не могло, ибо вмешался он  в  происходящее  уже
после выстрела, но на всякий случай он так спросил.
     "В Ивана? - искренне удивился Дерюков. - Зачем мне стрелять в Ивана?"
     "Значит, ты не в Лигушу стрелял?"
     "Сдался он мне!.."
     Пустое дело оказалось с Дерюковым. Отпустили психа.
     Вот обрез, правда,  оказался  меченым.  И  в  Лигушу  из  него  точно
стреляли.  В  апреле  небезызвестный  Костя-Пуза  стрелял.   Неважно,   из
ревности, как считала Анечка Кошкина, или из хулиганских  побуждений,  как
считал  следователь.  Шурик,   кстати,   со   следователем   познакомился.
Неторопливый кудрявый человек пил чай в отделении, приходил  беседовать  с
кем-то из будущих подследственных.
     "Вы-то как думаете? - простодушно спросил следователь у Шурика. -  Из
каких побуждений Соловьев пальнул в Лигушу?"
     "Да из  обыкновенных,  -  ответил  Шурик.  Его  разозлила  история  с
Дерюковым. - Припекло, похоже, Соловья. Вот с обрезом решил  расстаться...
Выбросил, скотина, а патроны из стволов не извлек...  Много  у  вас  таких
Дерюковых?"
     "Хватает, - простодушно ответил следователь.  -  Вы-то  как  думаете,
этот Соловей, он еще в Т.?"
     "Об этом я у вас хотел спросить."
     "Да черт его знает", - простодушно ответил следователь.
     "Господин президент! Софию Ротару как делить будем?"
     Перерыв  карманы,  Шурик  набрал  мелочишки  на  кофе.  Официант,  не
вчерашний, свежевымытый, благоухающий одеколоном, понимающе сощурился:
     - Без полного завтрака?..
     - Это что такое?
     - Холодная курица,  салат,  просто  овощи,  немного  фруктов,  сыр  и
печенье, кофе со сливками...
     - А неполный?
     Официант ухмыльнулся, правда, не обидно.
     - Я вам булочку принесу. Мы вкусно готовим булочки.
     "Вся страна говорит о приватизации. Я тоже за, но с контролем,  а  то
тысячу за подошвы с меня содрал, он еще и запил  на  радостях.  А  теперь,
придя в себя, говорит: ни туфлей нет у него, ни денег. Ну, не  скотина?  Я
ему подпалил будку, чтобы наперед знал: в приватизации главное -  честь  и
достоинство, а остальное в гробу видели мы при всех вождях и режимах!"
     Крик души.
     Не мог написать такое Иван Лигуша!..
     Шурик припомнил огромную рыхлую  фигуру  бывшего  бульдозериста,  его
опухшее лицо, пегий ежик над низким лбом... Будку подпалить Лигуша бы мог,
но дать грамотное объявление?.. Бред какой-то...
     "Всем  джентльменам,  помнящим  нежность  путаны   Алисы,   гостиница
"Сибирь":  срочно  необходима  помощь  в  СКВ.  Срок  отдачи  -   полгода.
Гарантирую приличный процент. Вы меня знаете!"
     Шурик не выспался. Его раздражал официант,  скромно  устроившийся  за
крайним столиком. Перед официантом тоже стоял завтрак. Скромный, но не  из
самых простых. Кроме пухлой горячей  булочки,  официант  взял  на  завтрак
куриную ножку, салат, колбасу и крупно нарубленные на блюдечко помидоры.
     Шурика раздражал утерянный бумажник. Раздражала Кошкина.  Еще  больше
его раздражала нелепая история с психом Дерюковым.
     "Пятнадцатого меня убьют..."
     Как Роальд купился на просьбы Лигуши?..
     "Мужчина, пятьдесят пять, крепко сложен, продаюсь бесплатно. Условия:
сон - шесть часов в сутки, личное время - три часа, плотный обед,  плотный
ужин и пачка сигарет "Астра" каждое утро."
     Шурик даже не усмехнулся.
     "Первого августа моей родной тетке исполнится сорок лет. От зверств и
безысходности коммунального бытия тетка не хочет жить. Люди! Вас я  прошу!
Говорят, доброе слово  спасает.  Скажите  по  телефону  хорошему  человеку
несколько добрых слов!"
     Шурик знал коммунальное бытие.
     Это легко сказано - зверство и безысходность.
     Именно в таких зверских и безысходных  квартирах  произрастают  самые
диковинные извращения и уродства, возникают самые  диковинные  религиозные
секты, подрастают на страх людям Кости-Пузы, Соловьи, Дерюковы.  Именно  в
таких зверских и безысходных квартирах среди  банок  с  солеными  огурцами
можно увидеть гранату Ф-1  в  рубчатой  оболочке  и  совершенно  случайную
книжку с  идиотическим  названием  вроде  этого:  "Восход  звезд.  История
Понта".
     Честно говоря, подумал Шурик, для полной картины  жителей  коммуналок
логично бы и хоронить в братских могилах...
     Все путем, все, как у всех. Правда, намного свирепей, намного круче.
     "Отвечу всем Ивановым Иванам Ивановичам, отцам которых  были  Ивановы
Иваны Ивановичи. Обещаю содержательную переписку. Иванов И.И."
     Я не могу этого читать!
     Шурик отложил вырезки.
     У меня голова идет кругом. Я не знаю, что правильнее - ненавидеть или
жалеть? Это Роальд все знает о ненависти и сострадании. Меня на  то  и  на
другое не хватает. Я  могу  только  ненавидеть  или  только  страдать.  И,
похоже, мне лучше удается первое...
     "Мы обуем всю страну."
     Охотно верю.
     Не раз уже обували.
     "Барон! Барон!.." -  донеслось  откуда-то  издалека,  кажется,  из-за
магазина "Русская рыба".
     Как ни странно, голос, тоскливый, но полный надежды, успокоил Шурика.
     Что, собственно, произошло? Встречусь с Анечкой, поговорю  с  Врачом,
проверю способности Лигуши, а завтра пятнадцатое...
     Роальд твердо сказал: с шестнадцатого хоть в Марий Эл!
     Допивая свой бедный кофе, Шурик как будто заново, как будто  впервые,
очень внимательно всматривался в дымку березовых  и  сиреневых  ветвей,  в
прозрачный  утренний  воздух  над   первооткрывателем,   которому   кто-то
сочувственно натянул на разбитую голову целлофановый пакет.
     Константин Эдмундович, впрочем, не выглядел сломленным,  серп  в  его
откинутой руке угрожающе поблескивал.
     В Т., в сущности, ничего не изменилось.
     Да и не могло измениться.
     Можно  менять  форму   грелки,   делать   ее   круглой,   квадратной,
прямоугольной  или  ромбической,  можно   украшать   ее   аппликациями   и
вологодскими кружевами, все равно грелка останется грелкой...
     Что нужно сделать, чтобы изменить жизнь в Т.?
     К черту!
     "В одном и том же месте, в парке на  седьмой  улице,  чуть  ли  не  с
начала перестройки тощая белая собачонка в вязаном ошейнике терпеливо ждет
бросившего ее хозяина."
     Шурик поднялся.
     Сразу за площадью начинался пустырь.
     Когда-то там начали возводить современную  гостиницу,  подняли  целых
семь этажей, даже застеклили, но на этом все и кончилось. Стекла выбили  и
разворовали, рамы унесли,  забор,  окружавший  стройку,  повалили,  а  под
капитальными  кирпичными  стенами,  в  белесых  полувытоптанных   зарослях
лебеды, действительно обосновались  беженцы  из  солнечного  Таджикистана.
Заграничный кишлак, совсем как в старом кино,  был  слеплен  из  картонных
коробок и деревянных ящиков. Иногда в кишлак забредали местные алкаши.  Их
никто не гнал, русских в кишлаке держали за туристов.
     Смутная жизнь...
     Оглядываясь на картонные хижины, Шурик пересек пустырь и  свернул  на
Зеленую.
     Эта улица всегда была зеленой.  Шурик  помнил,  лет  десять  назад  в
канаве под трансформаторной будкой цвела ряска. Веселый ярко-желтый ковер,
радость домашних уток.
     Цвела ряска и сейчас, уток не было...
     Дом  номер  восемнадцать  стоял  в  глубине  довольно  обширного,  но
запущенного двора. На скамеечке под открытым окном уныло  ждал  человек  в
тапочках, в простых вельветовых брючишках, в потертой байковой рубашке. На
круглой голове красовалась кепка с большим  козырьком.  Сдвинув  кепку  на
загорелый лоб, он недоброжелательно взглянул на Шурика:
     - Живая очередь.
     Шурик огляделся. Кроме  них  во  дворе  никого  не  было.  Успокаивая
человека в кепке. Шурик кивнул:
     - Нет проблем.
     Он даже собирался присесть на скамью рядом с человеком в кепке, но  в
распахнутое настежь окно стремительно выглянул  остроносый  губастый  тип,
похожий на Буратино. И он ткнул длинным пальцем в Шурика:
     - С каких это пор  мы  все  сентябрим,  закутавшись  в  фуфайки  и  в
рогожи?..
     Нормально, подумал Шурик. О чем еще спрашивать?
     Но Леня Врач и не сомневался.
     - От Роальда?
     - Ага.
     - Тогда заходи!
     - А живая очередь? - возразил человек в тапочках.
     - Подождет! - решил Врач.
     Не оглядываясь на рассерженную живую  очередь,  Шурик  прошел  сквозь
темные сени и сразу оказался в просторной комнате, занимающей едва  ли  не
половину просторного  деревянного  дома.  Вдоль  глухих  стен  возвышались
книжные  шкафы.  Они  таинственно  поблескивали  темным  лаком  и   хорошо
протертым  стеклом.  Иностранных  языков  Шурик  не  знал,  но   написание
некоторых фамилий на корешках книг ухватил... Крамер,  скажем,  Кольдевей,
Шлиман... Бикерман какой-то, Лейард и Винклер... Ничего эти  имена  Шурику
не говорили.
     Может, медики, подумал он. Может, психологи. Или психи.
     В одном из двух простенков стояли высокие напольные часы  в  шикарном
деревянном резном футляре,  в  другом  висел  черно-белый  портрет  химика
Менделеева. Химика в прямом смысле этого слова. Правда, ручаться бы за это
Шурик не стал, в последний раз видеть портрет Менделеева ему  привелось  в
школе. Позорно назвав на одном из выпускных экзаменов жену  грека  Одиссея
Потаповной, Шурик как-то надолго утерял интерес к наукам.
     - Расслабься! - крикнул из-за стола Врач.
     Письменный стол перед ним был огромен, беспорядочно загружен  книгами
и бумагами. Тут же стояла  пишущая  машинка,  на  ее  клавиатуре  дымилась
только что зажженная длинная сигарета.
     - Расслабься! - крикнул Врач. - Книг не бойся. Я  сам  тут  трети  не
прочитал.
     - Тогда зачем они?
     Врач удивился:
     - Как зачем? Атмосфера! Ты же к профессионалу пришел!  Не  хомуты  же
тебе показывать, не бабочек и не картинки. Ты сразу должен  ощутить  -  ты
пришел к умному человеку!
     Врач вскинул над собой длинные руки:
     - Что облагораживает  человека  без  каких-то  особых  усилий  с  его
стороны?..
     Цинично хохотнув, он ответил сам:
     - Книги!
     Шурик пожал плечами:
     - У меня бумажник пропал.
     - Это к Лигуше! - быстро сказал Врач, жадно изучая Шурика. Его темные
зрачки сузились, волосы встали дыбом, толстые губы, казалось, еще  сильнее
распухли, с них  срывались  странные,  никак  не  истолковываемые  Шуриком
слова, какие раньше ему приходилось слышать только  от  Роальда.  Впрочем,
сам Роальд слышал их от Врача и, кажется, не всегда понимал их.
     - "Хлюстра упала старому графу на лысину... когда собирался завещание
одной кокотке Ниню написать!.. Он так испугался, что вовсе не пискнул..."
     Наклонив голову набок, как это  часто  делают  куры,  Врач  изумленно
моргнул. В его черных глазах зрели странные требования.
     - Смелее! - воскликнул он. - Не учиняй над собой насилия. Я чувствую,
ты готов. Я чувствую, ты набит глупостями. Произноси  их  вслух,  освободи
душу. Незачем стыдиться глупости, если она твоя. В конце концов, глупость,
она от природы. Именно глупость придает быту стабильность. Говори все!
     - Бумажник у меня пропал... - глупо повторил Шурик.
     Врач изумленно моргнул.
     - Не мог мне Роальд прислать придурка!
     И быстро спросил:
     - Как плечо?
     - Тянет. Томит... Откуда вы про плечо знаете?
     - Я все знаю. Сиди.
     Врач высунулся в окно и помахал рукой.
     Через  минуту  живая  очередь,  целиком  представленная  человеком  в
тапочках и в потертой байковой рубашке уважительно стягивала перед  Врачом
кепку. При этом очередь смущенно сопела, опускала глаза, пыталась сбить  с
вельветовых штанов воображаемую пыль.
     - Печатнов... - очередь, похоже, стеснялась.
     - Знаю! - отрезал Врач.
     -  Дореволюционный...  -  Печатнов  уважительно   провел   рукой   по
закругленным углам ближайшего книжного шкафа.
     - Доконтрреволюционный! - отрезал Врач.
     И крикнул в упор:
     - Лигушу хочешь убить?
     Печатнов вздрогнул и попытался засунуть кепку в карман штанов. Это  у
него не получилось. Тогда он сказал негромко:
     - Хочу!
     - Отлично! - обрадовался Врач. - Со мной  никогда  не  ври.  Со  мной
вранье не проходит.
     Печатнов кивнул.
     Врач торжествующе обернулся к Шурику:
     - Открытая душа! Не скована мертвящими предрассудками!
     И помахал длинной рукой:
     - Кофейник на плитке. Все остальное на подоконнике. Самая пора выпить
кофе.
     И быстро спросил:
     - Печатнов, пьешь по утрам кофе?
     Печатнов неопределенно повел плечами.
     - Ладно, не ври. Ты водку по утрам хлещешь. Я тебя помню,  ты  шумный
мужик. Из электровозного депо, да? Говорят, неплохой слесарь. Тебя  весной
менты хотели вязать. За шум в ресторации "Арион". Чего тебя туда потянуло?
     - Лигушу хотел убить.
     - А остановился зачем? - укорил Врач. - Зачем остановился? Лигушу все
хотят убить. Зачем упустил момент?
     Заломив руки, он процитировал с чувством:
     - "Эти милые окровавленные рожи на фотографиях..."
     И, опершись кулаками о стол, снова укорил:
     - Зря остановился.  Если  решение  принято,  останавливаться  нельзя.
Никак нельзя! - Врач даже помахал перед Печатновым длинным пальцем.
     Что он несет такое? - подумал Шурик. В каком решении хочет  утвердить
слесаря?
     - Зря ты остановился! - Врач прямо кипел. -  На  слизняка  не  похож,
руки крепкие! Какого черта остановился?  Тут  ведь  надо  лишь  просчитать
последствия.
     И быстро наклонился к онемевшему Печатнову:
     - Последствия просчитал?
     Неясно, что  из  сказанного  Врачом  дошло  до  сумеречного  сознания
слесаря Печатнова, но он кивнул:
     - Я что это... Запросто...
     - Ну вот, молодец! Серьезно настроен! -  обрадовался  Врач.  -  Учти,
Печатнов, я человек прямой, плохому не научу,  но  сочувствовать  тоже  не
стану. Учти, что таких, как ты, сотни тысяч. Взялся убит Лигушу, убей!  Но
сам! Сразу! Если уж садиться в  тюрьму,  то  с  приятными  воспоминаниями.
Закон такой: можешь до  чего-то  дотянуться,  дотянись!  Трезвый,  трезвый
подход, Печатнов!
     - Так я что?.. Я и не пью... Разве по праздникам...
     - Я о другой трезвости.
     - А я его все равно убью! - вдруг  почему-то  прорвало  Печатнова.  -
Сядет, гусак, и твердит, твердит: пожара боись,  пожара  боись,  Печатнов.
Дескать, домик у тебя деревянный, сухой, вспыхнет - спалишь полгорода! Вот
уж год, как рвет душу. Я лучше его убью, чем ждать пожара!
     Они сумасшедшие, подумал Шурик, снимая кофейник с  плитки.  Почему  у
Роальда все приятели сумасшедшие?
     - Ты прав! - возликовал Врач, выслушав хмурые откровения Печатнова. -
Убить Лигушу! Восстановить справедливость! Успокоить душу! Одно мгновение,
зато звездное! Ты прав!
     И вонзил в Печатнова буравящий взгляд:
     - Способ?..
     Он кричал так, что его могли слышать на улице.
     - Способ?  Молчи!  Топор?  Наезд  машины?  Обрез?..  Учти,  Печатнов,
эстетика  в  этом  деле  немаловажна.  Не  станешь  же  ты  в  самом  деле
размахивать окровавленным топором?..
     Что он несет? - оторопел Шурик.
     Чашку с горячим кое он поставил перед Врачом, тайно  надеясь  на  то,
что Врач нечаянно ее  опрокинет,  а  значит,  опомнится.  Но  Врач,  жадно
хлебнув из чашки, без промаха сунул ее обратно в руки Шурика.
     - Никогда не стесняйся своих желаний! - прорычал он, не спуская  глаз
с загипнотизированного Печатнова. - Хочешь убить, убей! Только не делай из
этого проблемы. Не надо рефлексии. Ты имеешь право на все! Сам факт твоего
появления на свет дал тебе право на  обман,  на  насилие,  на  измену,  на
многоженство.  Единственное,  о  чем  ты  должен  помнить  -  последствия!
Подчеркиваю, Печатнов,  последствия!  Оно  ведь  как?  Пять  минут  машешь
топоров, а потом пятнадцать лет вспоминаешь.
     Врач выпрямился и рявкнул:
     - Ты уже сидел?
     - Нет, - испугался Печатнов, вскакивая со стула.
     - Тогда читай специальную литературу. Я укажу, что тебе понадобится в
камере. Ты, наверное, слышал, наши тюрьмы  самые  плохие  в  мире.  Может,
правда, где-нибудь в Нигерии... Или в Уганде... - поправил он себя. - Но в
Уганду тебя не пошлют. А наши тюрьмы, это я точно скажу, дерьмовые.
     - Так я... Я это... - бормотал Печатнов, то надевая, то  стаскивая  с
головы кепку. - Я еще думаю... Че так сразу?.. В Уганду зачем?..
     - А как? - со значением спросил Врач. - Если уж  падаешь,  так  падай
осмысленно. Истинное падение всегда осмысленно, потому им и гордятся.
     Врач снова протянул руку за чашкой и сделал основательный глоток:
     - Хороший кофе, правда, Печатнов? В тюрьме такого не будет. В  тюрьме
вообще никакого не будет. Ну, разве морковный.  Ты  же  к  авторитетам  не
относишься, у тебя  и  морковный  там  отберут.  А  этот  кофе,  Печатнов,
называется Пеле. В честь футболиста, помнишь такого? Запомни. Пе-ле.  Гол!
Сколько забили? В тюрьме вспоминать  придется.  Вечера  в  тюрьме  долгие,
особенно зимой. Грязь, холод. Ты вообще-то что любишь? Детей  и  баранину?
Это хорошо. В тюрьме не будет ни того, ни другого. Твоя дочь, говоришь,  в
третьем классе? А сын во втором? Считай, им повезло.  Лучший  возраст  для
чрезвычайного  острого  восприятия  новостей.   В   таком   возрасте   все
воспринимается очень живо. Отец-убийца! Им  будет  что  рассказать!  Такая
новость наполнит их сердца гордостью. В самом деле! Зарубить топором такое
большое существо, как Лигуша! Ты топором будешь его рубить?
     Он перегнулся  через  стол  и  длинной  рукой  потрепал  потрясенного
слесаря по плечу:
     - Ты правильно сделал, что пришел ко мне.  Я  умею  раскрепощать.  На
улицу ты выйдешь другим человеком.  А  из  тюрьмы  и  вообще  другим!  Вот
несколько дней назад... - Врач указал на  легкое  кресло,  поставленное  у
окна, - здесь сидела женщина, влюбленная в чужого мужа. Банально, как мир.
Но я ей сразу сказал: выкладывай! Все выкладывай, не тяни!  Ты  же  зрелая
женщина! Чем откровеннее будешь, тем серьезнее можно помочь! И она  ничего
не скрыла, Печатнов, я ей в этом помог. Я ей сразу сказал: ну да,  большая
любовь! Но тебя ведь мучает то, что  твой  самец  несвободен.  Ах,  ты  не
можешь говорить об этом! Ах, ты женщина скромная, у тебя обязательства, ты
скована цепями долга! Просто самец, которого ты хочешь, несвободен. Но  ты
ведь уже спишь с ним? Ах, у вас красивые романтические отношения! То есть,
ты спишь с ним, но  каким-то  особенно  извращенным  образом?  Нет?  Самым
обыкновенным? Тогда зачем этого стесняешься? Прекрасный вариант:  отобрать
желанного  самца  у  его  прежней  самки  и  тем  самым  обрести  истинную
свободу... Ах, тебе не хочется причинять боль прежней самке!  Тогда  убери
ее! Нет ничего легче. Полистай газеты, там есть объявления  типа  "Выполню
все. Недорого." И звони. Эти дела, они и впрямь недорого стоят. А если все
же нужной суммы у тебя не наберется, укради в общественной кассе. Ты  ведь
имеешь доступ к общественной кассе? Видишь, как все  удачно  складывается.
Что  там  еще  у  желанного  тебе  самца,  какие  он   распускает   перья?
Двухкомнатная хрущевка без телефона и первый этаж? Неплохо. Присоединишь к
своей однокомнатной на девятом. Двое детишек-двоечников? Тоже неплохо.  Не
надо рожать. Удачный расклад, сказал я взволнованной женщине.  Как  только
ты возьмешь общественную кассу, как только ту самку шлепнут, у тебя  сразу
появится свой самец, своя веселенькая хрущевка, свои детишки,  нуждающиеся
в уходе. Ну, право, о чем мечтать?
     - И что?.. И что она выбрала?.. - заикаясь, спросил Печатнов.
     Врач строго нахмурился.
     - Уж поверь мне, не пепси-колу!
     "Требуются сторожа и дворники. Русскоязычным не звонить."
     - "Он так испугался, что вовсе не пискнул..."  -  пробормотал  Шурик,
проводив взглядом Печатнова, чуть ли не бегом ринувшегося  на  улицу,  над
которой чернильными нездоровыми кляксами набухало предгрозовое томление. В
такую пору, подумал Шурик, немудрено схватиться за топор. И сказал  вслух:
- Опасные вы советы даете...
     - Зато действенные и без вранья!
     Врач с наслаждением допил кофе.
     - Я разбудил в слесаре Печатнове  сомнения.  Теперь  ему  не  удастся
заснуть спокойно. Теперь он получил элементарное представление о  проблеме
выбора.  Обычно  такие  люди,  как  слесарь  Печатнов,  живут  без  особых
сомнений, потому так легко они и хватаются за топор. Слишком  много  людей
пришибло  при  последнем  крутом  падении  нравственности.  Поэтому  я   и
сторонник крутых радикальных мер.
     Врач с наслаждением откинулся на спинку кресла и процитировал:
     - "Юненький сырок... Сырная баба  в  кружевах...  Красные  и  голубые
юйца... Что вам полюбится, то и глотайте!.."
     - Опасные советы, - повторил Шурик.
     - Да ну! - сказал Врач. - Говори мне ты! Я жаб не люблю!
     И не определяя сказанного, воскликнул:
     - Что делает человека личностью?
     Шурик открыл рот, но Врач протестующе вскинул руки:
     - Молчи! Ни слова! Ты на пределе!
     И махнул рукой:
     - Считай, тебе повезло. Я работаю с душами. Кости и мышцы, это не для
меня. Для меня то, о чем человек говорить не любит, то, что  он  прячет  в
подсознании, то, в чем он не признается  ни  на  каком  допросе,  то,  что
убивает его вернее наркотиков.
     - О чем ты?
     - Об индивидуальном уродстве.
     Врач впился глазами в Шурика:
     - Тебя это обошло, но кто  знает,  кто  знает...  Тебя  может  мучить
что-то другое... И мучает...  По  глазам  вижу...  Забудь!  Я  высвобождаю
скованные начала, выкапываю таланты, бездарно зарытые в  землю,  возвращаю
людям то, что они сами у себя отняли. Лицом в дерьмо! Это  отрезвляет.  Ты
представить не можешь, как резко лучше  становится  людям  после  подобных
операций. Сам мир становится юным! - Врач  сладострастно  закатил  темные,
влажно сверкнувшие глаза, его тонкие ноздри подрагивали. - Пять лет назад,
когда я начинал, ко мне  явилась  толстая  коротышка  с  глупыми  овечьими
глазами. Она была убеждена: ее все ненавидят. Она толстая, она  глупая,  у
нее короткие некрасивые ноги. Вот-вот! - сказал я ей. - Это хорошо, что ты
знаешь правду! От моих слов она зарыдала громко.  Она  была  убеждена:  ее
травят  родители,  учителя,  соклассники,  просто  прохожие  на  улице.  И
правильно делают, сказал я ей, что взять с такой  дуры?  Наверное,  книжки
читаешь? Чем набита твоя круглая кудрявая овечья голова? Небось, про  даму
с собачкой? И вдруг она подняла руку и спросила:  это  вы  про  метелку  с
хундиком? И я понял: она спасена для будущего.
     - Ты понял? - Врач торжествующе поднял руки. -  Я  сразу  сказал  ей:
прощайся с собой! Такой, какая ты есть, ты уже никогда не будешь! Ты дура,
это точно, и ноги у тебя не класс, но шанс есть и  ты  им  воспользуешься.
Только один? - спросила она. Только один, подтвердил я, но для тебя и  это
не мало. Соврати классного руководителя, тебе только шестнадцать,  переспи
с директором школы, сведи с ума всех соклассников, пусть они  почувствуют,
что только с дурой можно ощутить истинную свободу! Пусть все самцы  вокруг
тебя придут в возбуждение, пусть все трубят как мамонты  в  период  течки,
пусть  все  испытывают  смертную  тягу  помочь  тебе.  Выбрось  из  сердца
сочувствие, закрой глаза на слезы подруг, на страдание родителей, они свое
уже получили. Используй  то,  чем  наделила  тебя  природа,  но  используй
стопроцентно!
     Черные глаза Врача пылали, как грозовая ночь:
     - Она единственная из класса  попала  в  пединститут,  все  остальные
рассеялись по техникумам, а подружки повыскакивали замуж, боясь,  что  эта
дура их обскачет. А уже через год... - Врач ласково погладил рукой обшивку
кресла, в котором  сидел,  -  уже  через  год...  это  кресло  много  чего
помнит... уже через год она сидела против меня... сладкая  глупая  овечка,
осознавшая, что ни один человек не приходит в этот мир просто так...  и  в
ней был шарм... было за что зацепиться... Я ей сказал: повтори все, но  на
более высоком уровне. Незачем тебе коптить пединститутские  потолки,  твое
место в университете. И она повторила. Она перешла в МГУ. Она там училась.
     - Училась? - тревожно спросил Шурик.
     Врач облизнул пересохшие губы:
     - Перевелась в Сорбонну. Я лечу сильными средствами.
     Удовлетворенно покивав, Врач опять закурил длинную черную сигарету.
     - Если ко мне приходит человек с головной болью, я сразу говорю:  это
рак, мужик, труба дело! Обычно головную боль как рукой  снимает.  Если  ко
мне приходит неудачник с утверждениями, что кроме паршивой общаги, дырявых
носков и отсутствия каких бы то ни было перспектив, в жизни ему ничего  не
светит, я сразу говорю: ты прав. На хрен все это! Используй  самоубийство.
Именно самоубийство кардинально снимает стрессы.  А  если  и  этого  мало,
плюнь на все и ограбь  магазин.  А  если  и  этого  мало,  садись  и  пиши
скандальную книгу, чтобы в тебя  из  каждой  подворотки  пальцами  тыкали.
Только волевые решения вводят  нас  в  иной  круг,  сталкивают  с  другими
волевыми людьми, а, значит, предоставляют выбор. Если ты  амеба  -  ускорь
деление, если ты заяц - прыгай прямо на волка, если ты неудачник  -  плюнь
на все!
     Шурик ошеломленно молчал.
     Врач самодовольно откинулся  на  спинку  кресла.  Похоже,  он  плавно
перешел к стихам. К диковатым, непривычным, но теперь,  по  крайней  мере,
Шурик твердо знал происхождение любимых цитат Роальда.
     - "В половинчатых шляпах...  -  самодовольно  вещал  Врач,  -  совсем
отемневшие Горгона с Гаргосом... смутно вращая инфернальным умом и  волоча
чугунное ядро, прикованное к ноге... идут на  базар...  чтобы  купить  там
дело  в  шляпе   для   позументной   маменьки   Мормо!..   Их   повстречал
ме-фи-ти-чес-кий мясник Чекундра... и жена его  Овдотья...  огантированные
ручки... предлагая откушать голышей..."
     - "Дарвалдайтесь! -  торжествующе  завопил  Врач.  -  С  чесночком!..
Вонзите точечный зубляк в горыню мишучлу, берите с кузовом!..  Закусывайте
зеленой пяточкой морского водоглаза!.."
     - Это что-нибудь означает? - спросил Шурик, закуривая.
     - Еще бы! - восхищенно ответил Врач.
     - Ты говорил о выборе, - никогда в своей жизни Шурик не переходил так
легко на "ты". - Он, правда, существует?
     - Еще бы!
     - И он есть у всех?
     - Еще бы! - восхищенно повторил Врач.
     - Даже у Анечки Кошкиной?
     Врач удовлетворенно хмыкнул:
     - Ты быстро схватываешь предмет. У Анечки  выбор  большой.  У  Анечки
чудный выбор.
     Он мечтательно протянул:
     - "Вертлявая, как шестикрылый воробей!.. Голос нежней, чем  голубиный
пух под мышкою..."
     Наверное, опять что-то цитировал.
     - А Иван Лигуша?
     - Иван! Куда без Ивана? Вот феномен, достойный внимания. Этот человек
не сбежит в Турцию и не покончит самоубийством. Он рожден для того,  чтобы
его убили.
     - Почему ты так думаешь?
     - Потому что знаю.
     - Как можно такое знать?
     - Лигуша бесполезен, - самодовольно объяснил Врач. -  Любой  человек,
как правило, хоть на что-то годится. Лигуша не  годится  ни  на  что.  Его
единственная функция - быть убитым. Он возвращает людям  потерянные  вещи,
он пытается что-то предсказать, но  это  никому  не  нужно...  Сам  Лигуша
никому не нужен...
     Врач быстро скосил глаза на Шурика:
     - Ты его тоже невзлюбишь.
     - За что?
     - За глупость.
     - Он что, один такой? - помрачнел Шурик. - Сам-то ты что несешь?
     Выпад Шурика Врач понял правильно:
     - Стихи!
     -  Если  то,  что   ты   цитировал,   стихи,   значит,   поэзия   мне
противопоказана, - еще мрачнее заметил Шурик. - И твои методы лечения меня
тоже не убедили. Расскажи лучше о Лигуше. Что это  за  тип?  Откуда  такая
редкостная функциональность?..
     "Иван!"

     Джумджума, 9 июля 1916 года.
     ...Роберт  Кольдевей  выпрямился  и,  вздохнув,  обернулся  к  группе
мужчин, учтиво прислушивающихся к его хриплому голосу. Белоснежные котелки
гости держали в руках, в зачарованных глазах стыло ожидание чуда. Археолог
для них, подумал Кольдевей, нечто вроде таинственного, не совсем понятного
существа, всегда перепачканного глиной и пылью,  но  зато  причастного  ко
всему тому, что самой вечностью упрятано в недрах таких чудовищных  холмов
как Джумджума, лишь слегка расцарапанная мотыгами и лопатами рабочих.
     Что ж, решил Кольдевей, они получат свое. В конце концов,  именно  от
этих  господ  зависит  продолжение  начатых  работ,  именно   они   решают
финансовые задачи Германского Восточного Общества. А раз так,  они  должны
вернуться в Германию с полным осознанием невероятной  важности  проводимых
Кольдевеем, и контролируемых ими,  раскопок.  Он,  Роберт  Кольдевей,  уже
провел гостей по унылым, выжженным Солнцем отвалам грубого щебня, он  уже,
внутренне усмехнувшись, показал  им  полустертые  письмена  на  развалинах
каменной стены. Вот эти письмена и были начертаны таинственным перстом  на
стене во время одного из безумных пиров Валтасара,  объяснил  он.  "В  тот
самый  час...  -  он  специально  понизил  голос,  -  вышли  персты   руки
человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского,  и
царь видел кисть руки, которая писала - мене, текел, упарсин..."
     Пусть дивятся.
     Чем больше странного расскажут они в Германии, тем лучше могут  пойти
дела.
     Роберт Кольдевей усмехнулся.
     Конечно, гости поражены. Они видели руины дворца,  которые  и  сейчас
повергают в трепет неопытного человека. Они видели руины пещи огненной,  в
которую царь Навуходоносор приказал бросить трех невинных отроков... Еще я
покажу им темный раскоп, пусть думают, что это именно в нем томился пророк
Даниил, брошенный на съедение львам...
     Кольдевей сжал зубы.
     Гости не должны покинуть раскопки разочарованными.
     Собирая Совет Германского Восточного  Общества,  эти  господа  должны
крепко помнить, что далеко в Месопотамии некий Роберт Кольдевей, археолог,
родившийся в Бауншвейге, денно и нощно работает во славу и  во  возвышение
именно Германского Восточного Общества. Они должны, наконец,  понять,  что
истинные археологи всегда похожи на моряков. Перед археологами, как  перед
моряками,  всегда  лежат  неизведанные   пространства.   Эти   господа   в
белоснежных  цилиндрах  должны  крепко  помнить,  что   существует   масса
вопросов, ответы на которые может дать только прошлое.  Черт  возьми!  Он,
Роберт Кольдевей, глубоко убежден, что  на  большинство  вопросов  честные
ответы можно получить только в прошлом!.. И он будет копать эти  выжженные
Солнцем холмы даже в том,  случае,  если  господа  из  Совета  Германского
Восточного общества вообще откажут ему в помощи,  а  проклятые  британские
войска двинутся к Вавилону! Он будет копать холмы Джумджума даже если  его
оставят рабочие! Разве не здесь, в конце  концов,  была  найдена  странная
шкатулка, никак не вяжущаяся с дикими временами, как облака протекшими над
холмами Джумджума?
     Роберт Кольдевей не любил спешить.
     Он никогда не спешил.
     Случалось, конечно, он старался ускорить раскопки, но  все  равно  он
никогда не спешил.
     Не спешил, раскапывая южный берег Троады  и  зеленые  берега  острова
Лесбос, не спешил, раскапывая вавилонские холмы. Может, потому и  не  знал
усталости, может, потому и наткнулся на некую шкатулку, выкованную из меди
или золота...
     Неважно из чего была выкована шкатулка.
     Впервые в жизни рука Роберта Кольдевея дрогнула, впервые в жизни  ему
захотелось сразу поднять находку, подержать шкатулку  в  руках.  Следовало
осторожно обмести пыль, употребив на это самые  мягкие  щетки,  зарисовать
место находки, присмотреться,  обдумать  находку,  но  нетерпение!..  Рука
археолога сама потянулась к  шкатулке,  указательный  палец  лег  на  алое
пятно, отчетливо выделяющееся на крышке.  Кольдевей  чувствовал:  не  надо
этого делать!  -  но  находка  была  поистине  непонятна.  Что  она  может
означать?
     Рабочие-сирийцы, бросив мотыги, удивленно следили за Кольдевеем.  Они
привыкли к тому, что в вавилонских холмах нет железа,  но  странный  немец
наткнулся на что-то металлическое. По крайней мере, шкатулка  поблескивала
как  металл.  Рабочие-сирийцы,  припав  пересохшими  губами   к   фляжкам,
удивленно следили за тем, как широко раскрыты глаза Кольдевея, как странно
он держит руку над шкатулкой, будто хочет ее погладить, а  потом  увидели,
как шкатулка исчезла и услышали неистовую брань немца.
     Последнее  удивило  их  гораздо  больше,  чем  исчезновение  какой-то
шкатулки.
     На холмах Джумджума не ругаются.
     Если ты не хочешь, чтобы могучие духи,  таящиеся  в  пыльных  руинах,
стали тебя преследовать, если ты не хочешь, чтобы они камнями  отдавливали
тебе пальцы и скатывали на голову другие тяжелые камни, если ты не хочешь,
чтобы желтая пыль душила тебя, как пальцы ночного вора, если ты не хочешь,
чтобы сама твоя работа превратилась в ад,  никогда  не  дразни  духов,  не
давай воли духам, не произноси вслух дурных слов!..
     Роберт Кольдевей тоже знал об этом.
     Уже в следующем году он понял последствия своего проступка.
     Сперва  Совет  Германского  Восточного   Общества   отказал   ему   в
ассигнованиях, а потом проклятые британцы, заняв, как он и боялся, Багдад,
двинули свои войска к Вавилону.

                     5. "МАКСИМКА?.. БРОСАЙ ОБРАТНО!"

     14 июля 1993 года.
     "Самый ужасный пример  массового  уничтожения  живых  существ  -  это
всемирный потоп, ведь в те дни погибли  и  тысячи  невинных  младенцев.  А
известно  ли  сегодня  точное  число  жертв?  Существуют  ли   специальные
мемориалы,  посвященные  потопу?  Осуждался   ли   прогрессивной   мировой
общественностью зачинщик потопа?"
     Законный вопрос.
     На чашку кофе Шурик мелочишки набрал. Кофе оказался невкусный, совсем
не как у Врача, но, по крайней мере, можно было посидеть и подумать.
     "Ты его тоже невзлюбишь..."
     Шурик усмехнулся.
     Похоже, при обвальном падении нравов  в  Т.  пришибло  многих.  Врача
точно пришибло. То, что он рассказал Шурику, ни в какие ворота не лезло.
     Иван Лигуша, бывший бульдозерист, неудачник в общественной  и  личной
жизни, никогда, по словам Врача, не смог бы покончить  с  собой  (то  есть
сделать волевой осознанный выбор) уже потому хотя бы, что был  рожден  для
того,  чтобы  его  убили.  Впрочем,  заметил  Врач  как  бы  вскользь,  не
обязательно обсуждать факт его рождения...
     Последнюю мысль Врач никак не комментировал. Да Шурик и пропустил  ее
мимо ушей, приняв как некую, пусть и темную данность.
     В истории Лигуши вообще многое приходилось  принимать  как  данность,
начиная с Кости-Пузы, с  Соловья  залетного.  Зачем-то  Лигуша  нужен  был
Соловью. Врач сам видел, как недурно одетый, хорошо сложенный  человек,  в
котором, понятно, никто не мог заподозрить беглого зека,  присаживался  за
столик Лигуши. Впрочем, это знакомство вряд ли могло оказаться  прочным  -
между Соловьем и Лигушей стояла Анечка.
     Возможно, считал Врач,  Соловей  пытался  проникнуть  в  дом  Лигуши.
Попасть к нему не проблема, Лигуша всех принимал, но в кухне или во дворе.
Лигуша всем помогал, но почти  всегда  это  происходило  или  во  дворе  у
массивной калитки, врезанной в массивный глухой  забор,  или  на  крыльце,
ведущем в кухню. Вот Соловей, возможно, и попытался попасть в дом Лигуши.
     Сцепщик Исаев, возвращаясь в апреле с дежурства, слышал голоса в доме
Лигуши. Была ночь, улица не освещена, голоса злые. Потом кого-то выбросили
за калитку. Как показалось сцепщику, выброшенным был Соловей и роилась над
ним туча диких ос. Конечно, утверждать  с  уверенностью  сцепщик  не  мог.
Соловей еще ладно, но осы... Ночью... Как выяснил Леня Врач, сцепщик Исаев
довольно часто возвращался с дежурства хорошо поддатым.  И  вообще,  Исаев
относился  к  людям  впечатлительным.  Хотя,  опять  же,  убийство  Лигуши
произошло на другой день после ночных видений  сцепщика.  Костя-Пуза  (для
всех, понятно, даже не Соловей) явился в кафе с Анечкой Кошкиной. Врач сам
все видел. А  Анечка,  обычно  вертлявая,  как  тот  шестикрылый  воробей,
держалась прямо как дама. Устроились  они  рядом  со  столиком  Лигуши,  к
которому, как всегда в начале вечера, пока Иван еще не выпил первых  шести
литров пива, никто не  подсаживался.  И  все  шло  мирно  и  весело,  пока
разомлюя Лигушу не стал раздражать нежный,  как  пух  голубя  под  мышкой,
голос  Анечки  Кошкиной.  Со  свойственной  ему  самоуверенностью   бывший
бульдозерист заявил, что анечкин кавалер,  несмотря  на  его  впечатляющий
вид, очень скоро сядет в тюрьму и сядет надолго.
     "А я знаю, за  что  я  сяду!"  -  красиво  усмехнулся  Костя-Пуза  и,
выхватил из-под плаща обрез, отправил Лигушу в морг, где  уже  сам  Лигуша
чуть не отправил смотрителя в мир иной.
     А Соловей скрылся.
     Скрылся, скотина!..
     Было  видно,  что  исчезновение  Соловья  доставило  Врачу   какие-то
неудобства.
     А в мае, рассказал Шурику Врач, уже  сама  Анечка  Кошкина  отправила
бывшего бульдозериста в морг,  откуда  Лигуша,  в  свою  очередь,  по  уже
сложившейся традиции, отправил в реанимацию смотрителя морга.
     Чего-то не договаривал Врач...
     И еще была деталь.
     Незадолго до выстрелов в кафе Иван Лигуша побывал в Городе. Что-то он
там прятал. По крайней мере, так он сам считал. А чтобы не забыть, что  он
там  прятал,  Лигуша,  с  присущей  ему  хитростью,  зашифровал  в  некоем
объявлении...
     "Пятнадцатого меня убьют".
     - Может, это ты и убьешь Лигушу, - покосился Врач на Шурика. -  В  Т.
каждый второй готов убить Лигушу.
     Шурик усмехнулся.
     Веселенькое дельце.
     Псих Дерюков находит  обрез  Кости-Пузы...  Соловья,  говорят,  в  Т.
видели совсем недавно... Анечка Кошкина угрожает Лигуше расправой... Кроме
Анечки это готов сделать каждый второй житель Т...
     - Что-то во всем этом мне не нравится, - сказал Шурик  Врачу.  -  Ты,
наверное, чего-то не договариваешь.
     - Чего? - удивился Врач.
     - Ну, хотя бы... Вот Соловей... Чего Соловей хотел от Лигуши?
     - Откуда мне знать? - Врач вдруг отвел в сторону влажно помаргивающие
глаза.
     - Ладно, - сказал Шурик, - поставим вопрос иначе. Чего  хочет  Анечка
от бывшего бульдозериста?
     - Откуда мне знать? - повторил  Врач,  недовольно  выпячивая  толстые
губы.
     - Ладно, - сказал Шурик, - поставим вопрос иначе.  Почему  Костя-Пуза
искал знакомства с Лигушей? Почему Лигуша  испугался  Соловья?  Почему  он
бросился в Город, почему не стал прятать свои загадочные  ценности  в  Т.?
Наконец, что он прятал?
     - Это не один вопрос, - недовольно сказал Врач. - Это четыре вопроса.
     - Хорошо, - сказал Шурик. - Поскольку на все вопросы отвечать ты явно
не желаешь, ответь хотя бы на последний.
     - Шкатулка! - сказал Врач, моргнув неуверенно.
     - Какая шкатулка? - удивился Шурик.
     - Шкатулка рыцаря...
     Ну-ну, поощрил Шурик. Он видел, как блеснули глаза Врача.  Ты  что-то
знаешь. Или догадываешься. Умный же человек.
     Догадки Врача выглядели не слабо.
     Он, Леня Врач, человек въедливый и дотошный, много  лет  интересуется
историей...
     Пропустим, грубо сказал Шурик.
     Он,  Леня  Врач,  человек  дотошный  и  любознательный,   много   лет
интересуется историей в самых разных ее аспектах...
     Пропустим, грубо повторил Шурик.
     Он, Леня Врач, человек, любящий точность, обдумывающий каждую деталь,
много лет внимательно изучает исторические документы на трех доступных ему
языках и даже переписывается с археологом академиком Ларичевым...
     И это пропустим,  заявил  Шурик.  Увлечения  Врача  не  казались  ему
важными.
     - Тогда отваливай, - обиделся Врач.
     - Ладно, - пошел на попятный Шурик. -  Я  тебя  выслушаю,  только  не
пытайся уверять,  что  бывший  бульдозерист  имеет  какое-то  отношение  к
истории, или к психологии, или к академику Ларичеву.
     - Вот и отваливай! - совсем обиделся Врач. - Я вообще говорю с  тобой
только потому, что этого хотел Роальд.
     - Тогда расскажи мне то, что ты рассказал Роальду.
     Врач попыхтел, поблескивая влажными глазами.
     Было видно: то, о чем он догадывается, и впрямь тревожит его.
     Изучая определенные исторические  документы  на  трех  доступных  ему
языках, он, Леня Врач, в самых различных текстах, казалось бы, совсем друг
с другом  не  связанных,  -  в  таких,  скажем,  как  записки  крестоносца
Виллардуэна  или  дневники  археолога  Кольдевея,   отчеты   средневековых
инквизиторов или папирус, донесший до наших дней  сведения  о  похождениях
египетского  торговца  Уну-Амона,  -  обнаружил  упоминания  о  загадочной
шкатулке, появлявшейся время от времени то здесь, то там,  но  никогда  не
дававшейся людям в руки. Заколдованная какая-то шкатулка. Упоминания о ней
он нашел даже в отписках дьяков Сибирского приказа.
     Они были пьяницами, эти дьяки, не поверил Шурик.
     - Подумаешь! - возразил Врач. - Кольдевей тоже любил выпить,  тем  не
менее, на его трудах стоит история. И я еще кое-что узнал.  От  Анечки!  -
глаза Врача торжествующе блеснули. -  Видела  Анечка  шкатулку!  Видела  у
Лигуши. Он трогать ее не разрешал, но видела ее Анечка!
     - Ну и что в ней, в этой шкатулке? - спросил Шурик.
     И опять Врач отвел взгляд в сторону.
     Он,  Врач,  сделал  массу  выписок.  Он  специальную   папку   завел:
"Извлечения". Масса выписок, вырезок,  предложений.  Но  в  апреле,  перед
первым убийством Ивана Лигуши, папка  у  Врача  пропала.  Прямо  со  стола
пропала. Никому, кроме Врача, не нужны были эти  бумаги,  но  вот  пропала
папка.
     Если ты подозреваешь Костю-Пузу, - сказал  Шурик,  -  то  бумаги  его
интересуют только в виде ассигнаций.
     Речь о шкатулке, отрезал Врач. Он уверен, загадочная  шкатулка  после
многих приключений могла попасть в руки Лигуши. Он же бывший бульдозерист.
Как сносили купеческий  квартал,  работал  в  руинах  именно  Лигуша.  Мог
наткнуться. Не каждый бульдозерист бежит с такой  находкой  в  милицию.  И
Анечка видела шкатулку. В руках,  правда,  не  держала,  но  видела.  Этот
Соловей много чего ей напел, могла ему проговориться. Соловей, сам знаешь,
не дурак. Мог выкрасть папку. А, выкрав, попер на Лигушу. А Лигуша  что-то
почувствовал. Он такое здорово чувствует. Его за это полгорода ненавидит.
     - А почему - шкатулка рыцаря? - несколько  запоздало  поинтересовался
Шурик.
     Врач пожал плечами.
     Он не знает.
     Так назвалось.
     "Научный  коллектив   разработал   "Дуромер"   -   высококачественную
программу, включающую  в  себя  многочисленные  психоаналитические  тесты.
"Дуромер" позволяет с высокой точностью оценивать как  физическое,  так  и
интеллектуальное состояние любого живого организма."
     Шурик раздраженно сунул газетные вырезки в карман  и  расплатился  за
кофе последней мелочишкой.
     Если выбросить из головы загадочную шкатулку, явную причуду чокнутого
Врача, оставались вполне реальные Костя-Пуза,  Анечка  Кошкина  и  главный
клиент - бывший бульдозерист Иван Лигуша. Вот такой треугольник.
     "Пятнадцатого меня убьют..."
     Не дам я тебя убить, сказал про себя Шурик. Шестнадцатого я убываю  в
отпуск, не дам я тебя убить.
     Это же он повторил Роальду, когда тот с присущей ему бесцеремонностью
телефонным звонком поднял его поздно ночью.
     "Три часа!.." - возмутился Шурик, глянув на часы.
     "Почти утро, - отрезал Роальд. - Лучшее время для размышлений.  Фирму
"Ассико" обчистили. Вывезли мебель и компьютеры."
     Шурик невольно заинтересовался:
     "В соседнем подъезде? Вчера?"
     "Ага, - подтвердил Роальд. - Ты как раз у меня появился."
     "Видел,  видел  я  рыло,  похожее  на  Данильцына,  -  хмыкнул  Шурик
удовлетворенно.  -  Помнишь  такого?  По  делу  Ларина  проходил,  опытный
мебельщик. Проверь, в городе ли Данильцын."
     "Там что, даже грузовик был?"
     Шурик не без тайного торжества, не без тайного и укора, назвал номер.
     Роальд хмыкнул удовлетворенно.
     "Я тут без денег остался, - попытался надавить на него Шурик. - Психа
одного брал, обронил бумажник."
     "А не связывайся с психами", - сказал Роальд и повесил трубку.
     Хороший ночной разговор. Если верить Роальду, предутренний.
     Шурик с тоской прислушался к рыданиям, вновь пронесшимся над Т.:
     - Барон! Барон!..
     Вот и "Дуромер" изобрели... Мне бы такую штуку...  Я  бы  каждого  по
нескольку раз прогнал через "Дуромер". И Анечку, и Лигушу, и Роальда с его
дружком, копающимся в научной литературе на трех языках.
     Любая тайна, вздохнул Шурик, чревата  скрытым  злом.  В  любую  тайну
изначально вложено зло.
     "Питейно-закусочное заведение приглашает  на  торжественное  открытие
всех активных питейцев и всех активных закусчиков."
     Я не хочу сходить с ума.
     Я не хочу сходить с ума, я не хочу сходить с ума... - трижды повторил
про себя Шурик.
     Он медленно пересек пустую площадь  и  остановился  перед  затененной
двумя березами витриной магазина "Русская рыба".
     Собственно  витриной   служил   огромный   аквариум,   сваренный   из
бронестекла. Возможно, ночью он подсвечивался, но днем в  аквариуме  царил
таинственный полумрак. Серебряно суетясь,  рвались  со  дна  из  невидимых
отверстий светлые рои мельчайших  воздушных  пузырьков,  медленно,  как  в
мультфильме, колебались зеленоватые космы водорослей...
     Что там, в водорослях?
     Морской водоглаз, о котором упоминал Леня Врач?  Или  дело  в  шляпе,
которую запросто можно купить на  базаре,  прогулявшись  туда  с  какой-то
Горгоной и повстречав ме-фи-ти-чес-кого мясника?
     Что такое ме-фи-ти-чес-кий мясник?
     Остро  чувствуя  свое  несовершенство,  Шурик  рассматривал   цветные
таблицы, которыми был украшен верх аквариума.
     Вепревые рыбы, прочел он.
     И удивился: точно, вепревые! Так написано.  А  рядом  нандовые,  тоже
рыбы.
     Шурик внимательно всмотрелся в облачко рыбешок, суетливо вспухшее над
колеблющимися  водорослями.  Как  понять,  кто  из  них  нандовая,  а  кто
вепревая? Все рыбешки были в одинаково пестрой боевой раскраске, какой уже
давно не пользуются даже шлюхи Гонконга, все  агрессивно  щетинились  явно
ядовитыми колючками и шипами. Нет, таких Шурик никогда не  встречал  ни  в
городском  пруду,  ни  на  загородных  речках.  Даже  мордастого   губана,
презрительно зависшего над  все  более  распухающим  рыбьим  облачком,  он
никогда нигде не встречал.  Правда,  губан  чем-то  напомнил  ему  Лигушу.
Может, наглым взглядом?..
     Шурик ругнулся:
     - Чучело...
     И услышал:
     - Это ты мне?
     Шурик обернулся.
     В двух шагах от витрины, вдруг отразясь в ней,  стояла  Кошкина.  Она
повторила:
     - Это ты мне?
     Он отрицательно помотал головой.
     Ничуть  Кошкина  не  походила  сейчас  на  женщину,  вертлявую,   как
шестикрылый воробей. Маленькая, рыжая, плотная, вся при себе, она пылала в
облаке густого загара, а зеленый ее взгляд проникал до самой души.
     - Мы в автобусе рядом ехали?
     Шурик кивнул.
     - Это как я на твой телефон попала? Подстроили? Ты мент, что ли?
     - Считай как хочешь, - ответил Шурик. - А звать можно Шуриком.  Шурик
я.
     Он не собирался с ходу переходить на "ты", но так захотела Кошкина, и
он не стал упираться. В конце концов, именно  Кошкина  связывала  странный
треугольник: Лигуша - Анечка - Соловей.
     А, может, этот треугольник связывает не  Анечка,  подумал  он,  а  та
самая загадочная шкатулка?..
     -  Шурик,  значит...  -  скептически  поджала  губы  Кошкина,   сразу
становясь похожей на одну из нандовых. - Учти, времени у меня мало...
     -  Странные  в  Т.  обычаи,  -  пожаловался  Шурик.  -   Не   успеешь
познакомиться, все тут же торопятся. Кто на автобус, кто к телефону...
     И указал на лавочку под витриной:
     - Присядем?
     - А стоя?..
     - Я не клиент. Твоя контора меня не интересует.
     - А что тебя интересует? - Кошкина не обиделась, но было видно, ни на
грош она не верит Шурику.
     - Костя-Пуза.
     - А-а-а... - разочарованно протянула  Анечка.  -  Я  еще  в  автобусе
подумала, что ты мент. У тебя рожа такая, ни с кем не спутаешь, - она явно
преувеличивала. - И о  Соловье  ты  зря.  Я  все  следователю  рассказала.
Подробно и  несколько  раз.  Такая  форма  есть,  лист  допроса,  пойди  к
следователю и почитай.
     - Я неграмотный.
     - Ну? - заинтересовалась Анечка. - Неужели такие есть?
     - Есть, - сухо сказал Шурик. - Садись и выкладывай. Этот  Соловей,  о
котором ты говорить не хочешь, здесь где-то, в Т.  Ему  человека  убить  -
пустяк. В конце концов, он и до тебя доберется.
     - Нужна я ему...
     - А говорили... - начал было Шурик, но Анечка, наконец, разозлилась:
     - Подумаешь, говорили! Ты больше слушай, тебе наговорят!
     Злость Анечки оказалась неподдельной.
     В апреле, рассказала Анечка,  в  библиотеку,  которой  она  заведует,
зашел интеллигентный мужчина в добротном пальто, в добротных башмаках и  в
не менее добротной шляпе. Шляпу, понятно, он  сразу  снял.  Не  Лигуша,  с
порога видно... Глаза Анечки  сумрачно  сверкнули...  В  библиотеке  тихо,
пусто. Батареи чуть греют. Даже неудобно:  она,  Анечка,  оказалась  перед
интеллигентным человеком в пальто и в шляпе, а на  ногах  полурасстегнутые
зимние сапоги. Вот, в самом деле!.. Но этот, который в  шляпе,  ничему  не
удивился, знал, в какой мы стране живем, кивнул понимающе. Чего,  дескать,
везде бардак, везде сплошная хреновина, аж до британских морей, считай,  и
все такое прочее!  Интеллигентно,  без  обиды  сказал.  И  попросил  книгу
писателя,  даже  имя  такого  не  выговоришь.   Виллардуэн!   Жоффруа   де
Виллардуэн! А? Прямо как мушкетер! Я потом узнала,  его  книги  читал  сам
Гоголь!.. Она, Анечка, понятно, полезла в каталоги и оказалось, что книжка
такая  есть,  но  только   на   французском   языке:   когда-то   Институт
усовершенствования  учителей  передал  городской  библиотеке  часть  своих
фондов. Человек в шляпе заметно расстроился, как раз по-французски  он  не
читал. Мы уже три  года  не  комплектуемся,  утешила  его  Кошкина.  Скоро
придется языки учить, чтобы прочесть хоть что-то.  Мы  в  этом  году  даже
"Аргументы и факты" не выписали, пожаловалась она. К нам в последнее время
только  пенсионеры  ходят,  просят  книжку  про  Кагановича.  Это   точно,
подтвердил человек в шляпе, везде нищета и бардак,  то  красно-коричневые,
то цвета бледной поганки, разберись, да? И назвал свое имя  -  Константин.
Редкое по нынешним временам, ей понравилось. Да и  человек  обходительный,
все его интересовало, даже ученый Кольдевей. Правда, книга Кольдевея  тоже
оказалась не на  русском  языке...  В  зеленых  болотных  глазах  Кошкиной
несколько неуместно сверкнул огонек злой усмешки.  А  Константин,  хоть  и
интеллигент, по-немецки тоже не очень хорошо читал. Но книги знал,  был  о
книгах наслышан. Путал ударения, произносил редкостные имена, она, Анечка,
до того таких имен и не слыхала. Она даже не подозревала, что  таких  книг
много. Для нас ведь настоящая книга это то, что мы читаем, да?.. А  правую
руку Константин не прятал. Подумаешь, Пуза! Кто  в  детстве  не  увлекался
наколками? Ей в голову не могло прийти, чем занимается этот, в шляпе... Он
же  сказал:  я  денег  достану.  Он  же  сказал:  мы   библиотеку   заново
укомплектуем. Как это, библиотека не комплектуется? Что  молодежи  читать?
Жутики?.. Вот, сказал, найду спонсоров. Без книг  нет  жизни.  Что  сейчас
возьмешь, то и проедать будешь  в  старости!  Красивый  такой,  и  говорил
красиво.
     - Этот красавчик трупами обвешан, - хмуро напомнил Шурик.
     - А я знала?
     Короче, они подружились. Она, Анечка, хотела  Лигушу  позлить.  Когда
она видит Лигушу, ей, кажется, она слышит, как жизнь уходит. Ну, как  вода
из спущенной запруды. Он ведь обещал!..
     Анечка задохнулась.
     Этот паскудник Лигуша много чего обещал. Вот  она  и  решила  позлить
бывшего  бульдозериста.  Кто  знал,  что  Константин...  Соловей   этот...
Костя-Пуза... схватится за обрез? Лигуша-то всего и  сказал  ему:  сядешь,
мол... Кто такого не говорит? А Соловей  сразу  за  обрез...  Только  зря!
Правда, он не знал. Это я знаю... Лигуша, он все равно  вернется.  Хоть  с
самолета его бросай.
     - Как вернется? - не понял Шурик.
     - Ну как! Сам знаешь. Я следователю писала. Пока у  Лигуши  шкатулка,
хоть из танка в него стреляй!
     - А следователь?
     - Дурой назвал.
     - У Лигуши действительно есть шкатулка?
     - Была... - неохотно подтвердила Анечка. - Небольшая такая, а  весит,
будто кирпич. Может, золотая...  -  Анечка  вызывающе  облизнула  губы.  -
Соловей так тихо, культурно в душу влезал: приятель, мол  у  тебя!  Смекал
свое...
     Глаза Анечки вспыхнули:
     - Только стоимость рога я с него все равно слуплю!
     - С Соловья? - не понял Шурик.
     - С Лигуши.
     - А Соловей бывал у Лигуши?
     - Не знаю. Может, пытался...  Я  чувствовала,  задергался  Лигуша.  В
Город ездил... Я думала, ревновал... Константин, он точно ревновал.  Ну  и
Лигуша ревновать начал...
     - Этот Соловей... Как ты думаешь? Он все еще в Т.?
     - Смылся.
     - Почему так думаешь?
     - Ну... Пришел бы ко мне! - с обидой ответила Анечка.
     - Убедительно...
     Шурик вздохнул:
     - Он жадный?
     - Кто? Соловей?
     - Лигуша.
     Анечка снова вспыхнула.
     Лигуша, например, всегда прижимист. А Соловей пусть дерьмо,  зато  от
души. Если гуляет,  то  все  будут  гулять.  А  Лигуша  ржавый  гвоздь  не
пропустит, подберет, сунет в карман. Изодранную книгу увидит на свалке - и
ее подберет. Болезнь у него такая. Не помнит,  что  именно  хлама  у  него
достаточно. Ничего ценного нет, один хлам. Он теперь всю пенсию пропивает,
а память от того  не  лучше.  Слов  не  терпит.  В  Лиомелу,  дескать,  не
ныряла!.. А что за Лиомела? Где?.. Она, Анечка,  перелистала  все  атласы.
Нет нигде никакой Лиомелы.
     - Ты, правда, завтра отгул берешь?
     - Еще бы!
     Шурик погрозил пальцем:
     - Смотри, Кошкина!
     А Кошкина ответила:
     - Иди ты!
     "Беляматокий."
     Шурик с сомнением смотрел  вслед  Кошкиной.  Что-то  не  сходилось  в
словах Лени Врача и Анечки. "Рожден, чтобы быть  убитым."  И  вдруг:  "Все
равно вернется." Как это понять? И зачем Соловью понадобилась папка Врача?
Обычно в делах он довольствовался наводкой...
     К Лигуше!  -  решил  Шурик.  Увидеть  Лигушу!  Если  поможет  вернуть
бумажник, на двоих обед закажу. И съем. Один!
     Шурик снова шел по Зеленой.
     Ярко-желтый ковер ряски  под  трансформаторной  будкой,  штакетник  с
проросшей сквозь щели крапивой и лебедой, наклонившиеся заборы,  просевшие
деревянные дома, густо оплетенные зарослями малины, кюветы, не чищенные со
дня их творения... Как и много лет назад, в белой  сухой  пыли  завалинок,
встопорщив крылья, купались рябые куры... Бездумно орал петух, уставясь во
что-то плавающее перед его желтыми полусумасшедшими глазами...
     Недостроенная гостиница, правда... Кишлак на руинах...
     Шурик вздрогнул.
     - Барон! Барон!
     Причитая негромко, прихрамывая, подхватывая  на  ходу  подол  длинной
юбки, Шурика обогнала не старая, но какая-то запущенная  женщина.  Истошно
воя,  пронеслась  вслед  за  ней,  празднично  сверкая  яркой  раскраской,
пожарная машина.
     Шурик свернул в переулок. Куда это все спешат?
     И увидел пустырь, забитый по краям одичавшим крыжовником.
     Увидел вытоптанную траву, по которой пожарники  в  брезентовых  робах
деловито раскатывали плоский рукав.
     Над толпой зевак  (в  основном  ее  составляли  женщины)  торчал  уже
знакомый Шурику парагваец в голубых штанах и в белой рубахе. В  свете  дня
усы парагвайца поблекли, смотрел он пасмурно. Не  сгибаясь,  как  сеятель,
длинной рукой разбрасывал он зевакам красно-синие книжки.
     - Есть два пути, только два пути... - высоким голосом пасмурно  вещал
он. - Широкий ведет в ад, сами знаете. А узкий  в  небо!..  Просто  так  в
книжке не напишут!.. Не  бегите  путем  широким,  попадете  в  ад,  в  ад!
Подумайте, какой путь  избрать...  У  нас,  в  Асунсьоне,  духовные  книги
бесплатно. Задумайтесь о душе!..
     Высоко подняв руку, он щедро разбросал последние книжки. Одну из  них
подхватил Шурик.
     - Что там? - спросил он у женщины, несмотря на  жару  подвязанной  по
поясу шарфиком. На  парагвайца  женщина  смотрела  неодобрительно  выпятив
губу. И на Шурика глянула так же:
     - Шурф.
     - Какой шурф?
     - Глубокий.
     - Ну и что? - не понял Шурик.
     - Как что? - до женщины вдруг дошло, что Шурик ничего не знает.
     Мгновенно подобрав губы, вся оживившись, вся придя в движение,  вовсе
не не стараясь заглушить парагвайца, но сразу заглушив его, она  зашептала
страстно:
     -  Да  с  ночи  же,  с  ночи!..  Это  он  говорит,  что  спьяну...  -
неодобрительно кивнула женщина в сторону усатого парагвайца. - С ночи,  не
с вечера!.. Это он спьяну!.. Книжки вот раздает! А я не читала их, а знаю:
че ни сделай, все грех! Срам все!.. Нет, что ли?
     Шурик удивленно раскрыл книжку.
     Пламя ада пыхнуло ему в лицо. На черном фоне жгучее  пламя  выглядело
особенно зловеще.  А  по  мрачному,  как  небо  Аида,  черному  фону,  как
напоминание, бежали  слова.  Убийство,  эгоизм,  азартные  игры,  клевета,
зависть, сплетни, скверные мысли, непослушание, гордость, злость, неверие,
страсть, ненависть, жадность, месть,  воровство,  гадкие  желания,  обман,
пьянство, непочтение, прелюбодеяние, неприличные  разговоры,  и  много,  и
много чего еще...
     Что ни слово, все в цель. Особенно Шурика потрясли гадкие  желания  и
неприличные разговоры.
     - Я и говорю Сашке: с ночи!.. - шептала женщина,  схватив  Шурика  за
руку и громким шепотом привлекая всеобщее внимание. - А он книжки вразнос!
Бесплатно! Рыдают там, говорю, с  ночи  рыдают.  А  он  книжки!..  Там  ад
разверзся!
     - Сашка! - вдруг крикнула она, уперев в бока руки. - Катись со своими
книжками!
     И решительно скомандовала пожарникам:
     - Заливай!
     - Ага, заливай, - хмыкнул пожарник  в  каске,  наверное,  старший.  -
Воды-то хватит... Ты веревку брось... Веревку зачем несли?
     - Барон! Барон!.. - простонала женщина, обогнавшая Шурика.
     На нее сочувственно оглядывались.
     - Ой, Барон!..
     - Видишь? -  сказал  парагваец  пожарнику  и  высоко  поднял  руку  с
устремленным к зениту пальцем. - Только страдание!.. Никакие  наши  добрые
дела, никакие наши попытки служить  чему-то...  Только  страдание!  Только
Спаситель!..
     И тоже не выдержал, крикнул пожарникам:
     - Заливай!
     - А ну, человек там?
     - Воду пускай! - нетерпеливо укорил  пожарника  наконец-то  несколько
расшевелившийся парагваец. - Наш человек - всплывает! Чтобы  наш  человек,
да не всплыл!
     - Твои в Парагвае! - отрезал пожарник. - Бросай, говорю, веревку!
     Веревка полетела вниз.
     Наступила тишина.
     Униженный парагваец грозно насупился:
     - Покаяние... Долой из сердца гордыню... - что-то он, правда,  был  с
утра смутен. - Покаяние  спасет,  не  веревка...  Если  и  Барон  там,  не
обвязаться ему веревкой... Гордыня... Грех, грех...
     Парагвайца не поддержали. Кто-то взвыл:
     - Вцепился!
     - Ага! - торжествующе потряс кулаками пожарник. - А вы  -  заливай!..
Душа живая... Берись, мужики!
     - О, Господи!.. Что там?.. - волновалась толпа.
     - Вцепился! Барон вцепился! Барон в веревку вцепился.
     Ну и пес, поразился Шурик. Умный как Филиппок.
     - Тягай!
     - И-и-и раз!.. И-и-и два!..
     Толпа ахнула.
     После мощного  рывка  пожарных  на  истоптанную  траву,  как  пробку,
выбросило  толстого  розового  борова.  Он  ошеломленно  щурился  и,   как
революционный матрос  пулеметными  лентами,  был  крест-накрест  перевязан
веревкой.
     Толпа взвыла:
     - Впрямь привязался!
     Шурик обалдел.
     Хрю-хрю, брыкающийся окорок, как сказал  бы  Врач.  Как  может  боров
обвязать себя веревкой?
     - Это что же? - спросил Шурик  растерянно,  ни  к  кому  особенно  не
обращаясь. - Это как?..
     Барон, похрюкивая, близоруко разглядывал людей. Веревку с него сняли,
узкие глазки  борова  понимающе  ухмылялись.  Мы  многое  видели,  туманно
намекали они. Стерев слезы с лица,  хозяйка  Барона  как  шашку  выхватила
откуда-то хворостину и счастливо вытянула ею борова.
     Взвизгнув от неожиданности, оскорбленный Барон бросился в переулок.
     Подхватив подол длинной юбки, хозяйка рванулась за ним, уже привычно,
уже обыденно голося:
     - Барон!..
     - Путь широкий ведет в погибель... - потрясенно бормотал парагваец. -
Узкий к спасению... Где ваш путь? В ловле Барона?
     - Сворачиваемся! -  скомандовал  своим  людям  старший  пожарник,  но
кто-то призвал его к тишине:
     - Рыдают!..
     Толпа притихла, испуганно дернувшись. Черный провал шурфа  притягивал
ее как магнит.
     - Лей воду! Затопить шурф! - крикнула женщина, осуждавшая  бесплатные
книжки парагвайца. - Что всплывет, то всплывет, хуже не будет. Зато  Барон
больше не попадет туда!
     - Затопить! - решила толпа.
     Старший  пожарник  неуверенно  оглянулся.   Крутые   физиономии   его
помощников  сияли  готовностью.  Затопить?  Нет  проблем!   Другое   дело,
засыпать. Тут они пас. Тут пусть думает администрация.
     - Веревку! - решительно кивнул старший пожарник, сразу покорив толпу.
     Веревка, шурша, полетела в шурф.
     Старший пожарник сразу похож на  рыболова.  Сбив  каску  на  ухо,  он
уперся ладонями в колени и наклонился над черным провалом.
     - Клюет, - озадаченно хмыкнул он.
     И крикнул:
     - Вцепился!
     - Кто? Кто вцепился? - ахнула толпа.
     - А я знаю? Тяни!
     На утоптанную траву, загаженную окурками, тараща огромные  испуганные
глаза, вылетел после мощного рывка  пожарных  тощий,  как  палка,  таджик.
Пестрый халат на  нем  был  густо  перепачкан,  тюбетейка,  шитая  неярким
серебром, сползла на лоб. Глаза таджика  пылали  как  угли,  полуприкрытые
сизым пеплом.
     - Максимка! - разочарованно взвыл парагваец. - Бросай обратно!
     Смуглое лицо максимки исказилось. Он  понимал  русскую  речь.  Он  не
хотел обратно, он вцепился в траву обеими руками:
     - Не надо бросай! Не надо обратно!
     И пополз, пополз в толпу, боком, как краб,  подальше  от  парагвайца.
Какая-то сердобольная баба не выдержала, накинула на него платок:
     - Шо, змэрз, Маугли?
     Максимка кивал, кивал быстро.
     - Еще бросай! - крикнул кто-то. - Если на голую веревку  идут,  много
наловим!..
     "Куплю все!"
     Ухнули, ахнули на пустыре голоса.
     Шурик не обернулся.
     Интересно,  захаживает  Лигуша   в   кишлак,   выросший   на   руинах
недостроенной гостиницы, и как вообще он относится к беженцам?..
     Шурик, наконец, добрался до цели.
     Ладный бревенчатый домик Лигуши, срубленный еще до войны, почерневший
от времени, запирал конец улицы, превращая  ее  в  тупик.  Глухой  высокий
забор был недавно подправлен, на свежих тесинах красовались самодеятельные
надписи и рисунки. Все они носили отталкивающий характер и касались особых
примет Лигуши.
     В   глубоком   вырезе   калитки   что-то   чернело,   может,   кнопка
электрического звонка. Шурик ткнул пальцем в вырез и получил  ошеломляющий
удар током.
     - Черт!
     На голос Шурика  выглянул  из-за  штахетника  соседнего  дома  ветхий
старикашка в заношенной телогрейке и в зимней ватной шапке на голове.
     Старикашке хотелось поговорить.
     - К Ваньке? - спросил он, прищурившись. - Плох  стал  Ванька.  Раньше
все слышал. Закричит человек у калитки - выходит встречать. А сейчас, хоть
убей тебя, ничего не слышит. А может,  не  помнит,  зачем  кричат.  Раньше
здесь Бондарь жил. Мамаша Ванькина, значит, дом у него купила. Не  слышать
стал Ванька. Ты ведь к нему?  Так  живет,  вишь,  какая  над  ним  береза?
Срубить надо. Сырость от дерева, крыша гниет. Видишь, мхи по  краю?  Какой
дом без крыши?
     И неожиданно выпалил:
     - Зачем к Ваньке?
     - По делу.
     - Ну да, - прищурился старикашка. - Чего  ж  без  дела?  Аль  потерял
чего? Крикни погромче!
     - Куда уж громче? - раздраженно пробурчал Шурик,  потирая  обожженный
палец.
     - А крикни, - убеждал старикашка.  -  Оно  ведь  как?  Один  крикнет,
другой смолчит, вот и гармония.
     В этот момент над подправленными тесинами  забора  выросли  голова  и
рыхлые плечи Ивана Лигуши.
     Наверное, по ту сторону забора стояла скамеечка. Встав на нее, Лигуша
сразу возвысился и над Шуриком, и над улицей. В темных, бобриком,  волосах
звездочками  посверкивали  чешуйки  русской   рыбы,   в   глазах   застыло
равнодушие:
     - Чего?
     - Бумажник вот потерял...
     Лигуша помялся. Скучно  почесал  затылок.  Подумал  о  чем-то,  молча
пошевелив толстыми губами. Решка выпадет - к драке, вспомнил Шурик. Орел -
сам Бог судил...
     Но калитка скрипнула и открылась.
     Вблизи Лигуша показался Шурику необъятным.
     Не то, чтобы Лигуша был толст. Он был рыхл, он был объемен  в  рыхлых
плечах, странно приземист, как мамонт из детской книжки. И голова  у  него
тоже была как у мамонта  -  огромная,  шишковатая,  впрочем,  без  бивней.
Последнее было бы слишком, даже для бывшего бульдозериста.
     И  скучен  был  Лигуша,  безмерно  скучен,  самодовольно  скучен.  Ни
наступающие дневные заботы, ни грядущее вечернее пиво никак  его  пока  не
трогали.
     Тяжело ступая босыми ногами по дорожке, вытоптанной в  лебеде,  густо
забившей двор, Лигуша, сопя, провел Шурика на высокое деревянное  крыльцо,
оттуда в сени, из сеней в кухню.
     Просторная, неожиданно опрятная кухня.
     Русская печь, ситцевая занавесочка над  сушилкой.  Занавесочка  давно
выцвела, почти потеряла цвет, но все равно оставалась опрятной.  Солнечный
свет падал в распахнутое настежь окно, рассеивался, ложился на  стены,  на
потолок. Клеенку, покрывавшую деревянный стол, испещряли пятна, но  и  они
были замыты, по-своему опрятны, не вызывали раздражения или  брезгливости.
Правда, сковорода, покрытая металлической крышкой, стояла не на подставке,
а на толстом зеленом томе. Шурик  даже  имя  автора  рассмотрел:  Лукреций
Кар... А, может, Карр...  Последние  буквы  буквы  стерлись.  И  на  всем,
несмотря на  опрятность,  лежал  странный  налет  высохшей  рыбьей  чешуи.
Похоже, рыбу Лигуша жарил каждый день.
     И была прикрытая дверь, в комнату.
     - Плечо ноет? - недоброжелательно просипел Лигуша.
     Шурик кивнул. Вопрос его не  удивил.  У  людей  постоянно  что-нибудь
ноет.
     И все же повисла в кухне настороженная тишина, которую Лигуша как  бы
еще и подчеркнул, демонстративно  занявшись  сковородой.  Отвернувшись  от
Шурика, поставил ее в печь, похлопал испачканную  сажей  книгу  о  колено,
бросил обратно на стол. При этом рожа  у  Лигуши  была  мерзкая.  Дескать,
знаем, зачем ты тут! Чувствовал что-то в Шурике.
     - Читаем? - неопределенно протянул Шурик.
     Он был уверен, Лигуша  ухмыльнется  хмуро,  недоброжелательно,  а  то
вообще промолчит, но бывший бульдозерист чванливо просипел:
     - Эт вот? Воронье чтиво?
     До Шурика не сразу дошло, что Лигуша  говорит  о  книге  Кара.  Потом
дошло, и он решил поставить бывшего бульдозериста на место:
     - Для своего времени эта книга была, наверное, достаточно правдива.
     Лигуша изумленно обернулся.
     Туман равнодушия в его глазах  растаял,  они  стали  желтыми,  как  у
волка. Они стали совсем как две переспелые крыжовины.
     - Для своего времени? - просипел он.
     - А почему нет? - начал обретать Шурик потерянную уверенность.
     - Если Мендель пишет, - чванливо просипел Лигуша, что-то шумно жуя, -
что при одновременном перенесении на рыльце цветка пыльцы  двух  различных
видов только один вид  производит  оплодотворение,  это  что,  тоже  верно
только для своего времени?
     Шурик обалдел.
     Он не знал, кто такой Мендель, но слышал выражение - менделист. Вроде
как отступник в науке.  Опять  же,  в  свое  время.  То,  что  Лигуша  мог
сослаться  на  какого-то  Менделя  или  вообще  на  что-то,  лежащее   вне
определенного  круга  познаний,  почему-то  болезненно  ошеломило  Шурика.
Смирись, сказал он себе. Ты работаешь на этого человека. Кем бы он ни был,
ты на него работаешь.
     И поднял глаза на Лигушу.
     Бывший бульдозерист, закончив жевать, сипло спросил:
     - Ну?
     Шурик пожал плечами:
     - Бумажник я потерял...
     Он   был   уверен,   Лигуша   спросит:   где?   когда?   при    каких
обстоятельствах?.. Вот тут-то Шурик  и  ввернул  бы  мягко:  вас  защищал,
следил, не допускал враждебных выходов. Вот, от Роальда,  значит.  Надо  и
познакомиться... Но Лигуша, противно  пожевав  толстыми  губами,  чванливо
бросил:
     - Двадцать процентов!
     - Двадцать процентов? - не понял Шурик.
     - У тебя денег там... Кот наплакал...
     Лигуша ухмыльнулся,  пожирая  Шурика  желтыми,  то  равнодушными,  то
самодовольными глазами. Ни за что не поверишь, что он только что цитировал
Менделя. Впрочем, говорят,  Иван  Владимирович  Мичурин  тоже  походил  на
старого куркуля.
     - Двадцать процентов!
     - С потерянной суммы? - догадался Шурик.
     - С найденной, - самодовольно поправил его Лигуша.
     Они замолчали.
     Беспрерывно  что-то  жуя,  беспрерывно  ворочая  могучими  челюстями,
Лигуша, не торопясь, прошелся  по  просторной  кухне.  Громадные  руки  он
прятал в карманы брюк, босые ступни звучно шлепали по крашенным половицам.
     - Ну? - опять спросил он.
     Шурик пожал плечами.
     Он не знал, что, собственно говорить. Правда, говорить и не пришлось.
     С бывшим бульдозеристом что-то случилось.
     Странно икнув, он присел на корточки.
     Даже в этом положении глаза Лигуши оставались на уровне глаз сидящего
Шурика. Желтые, по волчьи внимательные, омерзительно пустые глаза, хотя  в
пустоте этой, как в глухом ночном небе, угадывалось что-то, угадывалось...
Беспрерывно совершая быстрые глотательные движения, как, скажем,  рыба  из
вепревых, выброшенная на сушу, бывший бульдозерист просипел:
     - У Лешки.
     - Что у Лешки?
     - Бумажник. У Лешки. Там, в кафе и возьмешь.
     - Лешка - это официант?
     - Ага, - сказал Лигуша.
     Плечи его вдруг  обвисли.  Не  походил  он  на  человека,  способного
цитировать Менделя.
     - Ты рыбу ешь,  -  почему-то  посоветовал  он,  будто  тайну  великую
выдавал. И посмотрел  на  Шурика  с  глубоким,  с  невыразимым,  с  наглым
чувством превосходства. - Разную рыбу ешь. Часто.
     И встал. Сжав ладонями виски, шагая тяжело, будто  ему  стало  не  по
себе, вышел в сени.
     Шурик не потерял ни секунды.
     Прислушавшись к позвякиванию  металлического  ковша,  пересек  кухню,
легонько толкнул дверь, ведущую в комнату.
     Веселый солнечный свет играл  на  крашеном,  но  давно  облупившемся,
пошедшем пузырями полу... Сухая известка со стен  осыпалась...  Паутину  в
углах воздухом шевелит... Ни стола, ни стула, только  под  окном  какие-то
обрезки... И осиные гнезда под потолком... Вот они,  гнезда!..  Громадные,
матовые, как новогодние фонари...
     - Двадцать процентов! - просипел, входя в кухню, Лигуша. Плевать  ему
было, чем занимается Шурик. Его проценты интересовали.
     - Ага... - ошеломленно выдохнул Шурик.
     И не выдержал:
     - Послушайте... Там у вас осы?..
     - Уж лучше осы, чем клопы, - отмахнулся Лигуша. И жадно  повторил:  -
Двадцать процентов!
     - Спите-то вы где?
     - Я нигде не сплю.
     - То есть как? - совсем растерялся Шурик. - Где-то же  человеку  надо
спать.
     - Зачем? - просипел Лигуша, подталкивая  его  к  двери.  Он  даже  не
скрывал этого. - Двадцать процентов в кафе отдашь.
     "Всем, считающим себя дураками! - пишите на Владимир,  улица  Чехова,
6. Отвечу каждому."
     Надо написать.
     "На албанском, идущем от евонного..."
     Шурик чувствовал себя дураком.
     Он ничего не понял в Лигуше. Он даже не смог его разговорить.  Он  не
задал ему ни одного вопроса. Чушь какая-то... Точно напишу во  Владимир!..
"Вот сфабрикованное мною фру-фру. Закусывайте  зеленой  пяточкой  морского
водоглаза..."
     - Шурик!
     Он обернулся.
     Из окна знакомого дома махал рукой Леня Врач. Живой очереди во  дворе
не было.
     - Роальд звонил. Поговорить надо.
     "Не верю ни в Христа, ни в Дьявола, ни в лидера ЛДПР! Хватит рабства!
Приму пожертвования, чтобы получить возможность обдумать: кто мы?  откуда?
куда идем?"
     - Знаешь, - признался Шурик, садясь на диванчик, который,  по  словам
Врача, видел немало интересного. - Я, кажется, впрямь его возненавижу.
     - Лигушу? - обрадовался Врач.
     - Его, скотину.
     - Хочешь мяса, кончи зверя! - Врач таинственно  оглянулся.  -  Сделай
его! Пусть лучше совесть мучит, чем терпеть такое.
     И спросил, будто не желал упускать увлекательного зрелища:
     - Когда?
     - Хоть завтра,  -  желчно  ответил  Шурик.  В  памяти  само  всплыло:
"Пятнадцатого".
     - С утра? - жадно спросил Врач.
     - Откуда мне знать?..
     - Серьезными делами лучше заниматься под  вечер.  К  вечеру  суждения
трезвей, да и день можно провести  полнокровно.  Хороший  обед,  беседа  с
друзьями, неторопливая подготовка...
     Он не спускал жадных темных глаз с Шурика. И в его глазах,  как  и  в
глазах Лигуши, тоже что-то угадывалось, угадывалось...
     Сумасшедший дом, безнадежно подумал Шурик.
     - Анечка убивала Лигушу под вечер, - деловито перечислял Врач. -  Под
КАМАЗ Лигуша попал под вечер.  Костя-Пуза  стрелял  в  Лигушу  под  вечер.
Лучшее время для исполнения затаенных желаний!
     - А если Лигуша... снова вернется?..
     - Общественность против, - быстро возразил Врач.
     - Плевал Лигуша на общественность! - возразил и Шурик, с  содроганием
вспоминая комнату, украшенную матовыми фонарями осиных гнезд. - Ты знаешь,
у него в комнате осиные гнезда!.. Ничего нет, одни осиные гнезда!..
     - Да хоть термитники! - Врач удовлетворенно потер руки. -  Тебя  ведь
мучит не это...
     И нагнулся над столом, сверху вниз в упор глядя на Шурика:
     - Функция Лигуши - быть убитым.
     - Кому это удалось? - возразил Шурик.
     "Иван!"

     Село Китат. 12 августа 1925 года.
     ...Крест  с  храма  рвали  всей  толпой.  Навязали  веревок,   первым
навалился председатель ленкоммуны Хватов, густо дыша сивухой, заухал,  как
сыч. Ульян и Мишка Стрельниковы, особенно верные, всегда  за  народ,  тоже
вцепились в лямку:
     - Пошла!
     Тихо подвывали бабы, толпясь в стороне, детишки  испуганно  цеплялись
за длинные юбки мамок. Несколько единоличников,  не  вошедших  в  коммуну,
Бога боящихся при любых властях,  при  советской  особенно,  прятались  за
ближними  заплотами.  Отдельно  от  них  Марк  Шебутнов  незаметно  быстро
крестился. Он совсем было собрался в  коммуну,  даже  выпивал  с  братьями
Стрельниковыми,  однако  снятие  креста  его  испугало.  Посмотреть  надо,
бормотал он про себя. Это дело такое. Посмотреть, обождать, что выйдет?
     Крест  раскачали.  Посыпались  кирпичи.  Один,  ударившись  в  сухую,
прокаленную летним зноем землю, откатился далеко, под  самый  заплот,  под
самые ноги Марка. Это указание  мне,  знак,  испуганно  подумал  Шебутнов.
Что-то его впрямь томило. Не уханье членов ленкоммуны, даже не страх перед
всевышним, что-то еще - неверное, неопределимое, невнятное... Ох, не знаю,
подумал он... Ох, все как перед болезнью... И  случайно  заметил  странный
блеск подкатившегося чуть не под ноги кирпича... Медный он, что ли?..
     Кирпич?
     Быстро оглянувшись,  -  толпа  как  раз  отчаянно  ахнула,  глядя  на
покосившийся крест, - Марк наклонился.
     Не кирпич...
     Вроде шкатулка...
     Вроде старинная, медная...
     Не медная даже - по тяжести больше бери...
     От одной этой невысказанной мысли -  а  вдруг  из  золота?  -  сердце
зашлось. Ведь сколько за жизнь слышал о старинных кладах, замурованных  то
в каменных стенах, то в какой башне. Почему  такому  не  быть?  Церковь  в
Китате всегда стояла, поставили еще при деде Шебутнова,  а  это  в  кои-то
веки? Господь милостив. Он, Марк, случись ему найти  клад,  знал,  как  им
распорядиться, и храму какому бы свое выделил, если храмы все не снесут...
Он бы новую жизнь начал!
     Незаметно упячиваясь за  забор  и  вдоль  него,  незаметно  и  быстро
крестясь, прижимая к животу  странно  тяжелую  находку,  единоличник  Марк
Шебутнов отступил в  глухой  переулок,  забитый  лебедой  и  коневником...
Может, псалтирь какая в шкатулке? Может, икона?.. А с  весом  как  быть?..
Нет, все больше убеждался он, не может в такой шкатулке  храниться  утварь
какая, по весу не  получается.  А  раз  так...  Он,  Марк,  теперь  бумаги
выправит. Говорят, на восток надо уходить, там еще до  зверств  не  дошли,
храмы божьи не трогают. Это сам  Господь  подсказывает.  Выбрал  вот  его,
Марка... Шкатулку представил...
     За  деревьями,  за  заборами  тяжко  грянулся,  подняв  пыль,  крест.
Открыто, не скрывая тоски, взвыли бабы, им ответили перепуганные детишки.
     В глухом переулке пахло лебедой,  коневником,  вялой  крапивой.  Даже
бежать никуда не  надо,  подумал  Марк,  осторожно  оглядываясь.  Во  весь
переулок всего одно окошко выходит - стайка  Загуровых.  Свинья,  что  ли,
будет за ним, за Марком, следить? Значит, здесь и надо  исследовать.  Ведь
если правда в шкатулке?..
     Его даже в пот бросило.
     Он сразу увидел полустершийся алый кружок на  чуть  выгнутой  крышке.
Может, надавить пальцем? Никаких запоров  не  видно,  замка  нет,  а  сама
шкатулка тяжелая, такая тяжелая, будто и впрямь чем-то таким набита.
     Марк с испугом подумал: а вдруг в ней  то,  чего  и  видеть  простому
человеку не надо?
     Жадно оглянувшись, он ткнул пальцем в полустершийся, но все еще  алый
кружок.
     И застыл, похолодев.
     Он так и продолжал держать тяжелую шкатулку в руке, но что-то не то с
нею происходило: на глазах  она  стеклянела,  становилась  прозрачной,  не
выдавая никакого содержания, испарялась, как кусок льда...
     Марк Шебутнов потрясенно охнул.
     Ох, его, смиренного бедняка, всегда беды ждут!  Счастья  не  поймать.
Видно, Господь пытал, подбрасывая ту шкатулку. А может, бес дразнит?..
     Не знал ответа.
     Спешил, не чуя под собой ног, не оглядываясь, не желая ни видеть,  ни
слышать толпы, стонов ее, слез и хохота.
     Ох, не Божие дело! - вздыхал на бегу. Всем воздастся!..

                   6. "ЧТО ДЕЛАТЬ, ИВАН? ЧТО ДЕЛАТЬ?.."

     15 июля 1993 года.
     "Сто лет прошло, хочу проснуться."
     Сто лет...
     В послании спящей красавицы что-то было.
     Проснуться, вдохнуть чистый смолистый  воздух,  услышать  ровный  шум
моря и леса, на крайний случай, негромкое журчание речной, текущей  быстро
воды...
     Но его сто лет еще не прошли.
     В  сумрачно-голубом  небе  не  было  ни  облачка.   Солнечные   лучи,
прорываясь сквозь узкие щели рассохшейся крыши, аккуратно  резали  воздух,
раззолачивали невесомую  пыль.  В  последний  раз  сено  на  этот  сеновал
загружали, наверное, еще во времена Бондаря, о котором до  вчерашнего  дня
Шурик никогда и не слышал. Пересохшее тряпье, растерзанные временем книги,
неопределенные железяки, несомненно, подобранные на  свалке.  Остро  пахло
пылью, прелыми вениками, далеко за городом погромыхивала сухая гроза, но в
целом Шурик устроился удобно: под  ним  потрескивал,  как  горящий  порох,
иссохший, мумифицированный временем чекистский кожан, в котором, возможно,
ходил по Т. все тот же Бондарь.
     Прильнув к узкой щели, Шурик не  спускал  глаз  с  запущенного  двора
Ивана Лигуши.
     Впрямь запущенный двор.
     Все заросло лебедой и крапивой, о существовании собачьей будки  можно
было  догадываться  по  ржавой  провисшей  проволоке,  с  которой  свисала
железная цепь. Не пересекали лебеду собачьи тропки, не сидели  на  заборах
коты. Даже суетливые воробьи осаждали лишь ту часть березы,  что  нависала
над улицей, - во двор ни один воробей не залетал.
     В комнате гнезда осиные, паутину шевелит воздухом...  А  спит  бывший
бульдозерист на кухне... Если вообще спит...
     Думая так, Шурик не испытывал к Лигуше никакого сочувствия.
     Черт с ним!
     Окажись Лигуша спящей красавицей, это было бы хорошо... Я бы разбудил
красавицу  поцелуем...  Но  Лигуша  был   разомлюй,   человек   рыхлый   и
неудачливый. Он любил выпить и при этом нес всякую чепуху. Это  из-за  его
бредовых фантазий Шурик лежал на  пыльном  сеновале,  вместо  того,  чтобы
подставлять спину солнцу где-нибудь на Обском море.
     Спит на кухне, подумал он, жарит рыбу там  же  на  кухне,  и  ест,  и
умывается,  с  чванливым,  все   понимающим   видом   листает   случайные,
подобранные на свалке книги. На свалках и Менделя найти можно, и Мичурина,
и этого Кара с его вороньим чтивом... Живет на кухне,  проводит  время  на
кухне, ничего, похоже, кроме кухни не знает, а тем временем его просторную
комнату заняли осы...
     "Дешевле, чем у нас, только в раю, но у нас выбор круче."
     Пыль.
     Духота.
     Предгрозовое тяжкое небо, еще голубое, но тронутое, тронутое  изнутри
грозной фиолетовой чернью...
     - Барон! Барон!..
     Все вечно, философски подумал Шурик.  Ничто  не  исчезает,  ничто  не
пропадает никуда, просто перетекает одно в другое. Не попади я,  например,
в армию, я бы сел. От скуки бы сел... Не  смог  бы  я  в  кафе  посиживать
молчком, как эти тинейджеры. И провожать в Парагвай усатого Сашка мне тоже
быстро бы надоело...
     Шурик вздохнул.
     Не попади я в руки сержанта Инфантьева, я бы и в армии сел. А  севши,
мог бы и с Соловьем задружить. С Костей-Пузой, усмехнулся он.  На  пару  с
ним мы бы и Роальда обвели вокруг пальца.  Не  помогли  бы  Роальду  серые
холодные навылет глаза. Мир здорово меняется от того, смотришь ты на  него
с тюремного топчана или с какого-нибудь душного сеновала...
     Впрочем, сказал себе Шурик, про Роальда не надо. Роальда даже  Лигуша
провел. Он, в общем, не  такой  уж  и  дурак,  этот  Лигуша.  Официант,  к
примеру, бумажник сразу вернул, спросил только: "Лигуша?.." Я, собственно,
и на сеновале сижу по инициативе Лигуши...
     "Видел сеновал? - грубо спросил Роальд,  когда  Врач  передал  трубку
Шурику. И так же грубо добавил: - Только не спрашивай, в чьем дворе.  Знаю
я твои штучки. И не называй меня кукушонком."
     "Да, мой кукушонок!" - послушно ввернул Шурик.
     Роальд засопел:
     "Сеновал уже проверяли. Неважно, кто... Я сказал - проверяли, значит,
проверяли. Там хреновина разная, ничего интересного, одно дерьмо,  тебе  к
этому не привыкать. Устроишь засаду на сеновале, да так, чтобы тебя птичка
не унюхала, и чтобы Лигуша о твоем существовании не заподозрил. Учти, глаз
у него острый, чутье есть.  Он,  может,  и  разомлюй,  но  не  чихать,  не
вздыхать, не кашлять в его присутствии! Превратись в глаза и уши,  никаких
других органов!"
     "Ага, никаких..."
     "Никаких! - повторил Роальд. - Заткнись и забудь! Помни одно:  ты  на
сеновале Лигуши, а на дворе пятнадцатое!"
     "Вот так весь день лежать?"
     "Вот так весь день."
     "А если он из дому выйдет?"
     "Лежи."
     "А если он, наоборот, прямо с утра уйдет из дому? Отправится, скажем,
пиво пить? У него приятель в  Парагвай  уезжает,  да  и  кордон  рядом.  С
духами..."
     "Хоть с мутантами! - отрезал Роальд. - Твое дело - лежать на сеновале
и следить за Лигушей. Никуда он не пойдет, не до прогулок ему сегодня. Ну,
а если соберется, - все же добавил он, - действуй по усмотрению."
     "Роальд! В Т. каждый  второй  готов  убить  Лигушу.  Просто  так,  за
вредность врожденную. Если впрямь за него примутся?.."
     "Действуй по усмотрению."
     "Ясно, мой кукушонок!"
     "Нашедших шестого июля черный дипломат  из  тисненой  кожи  в  районе
Погодинской,  просим  в  дипломат  не  заглядывать.  Лучше  позвонить   по
указанному телефону, чем  потом  всю  жизнь  прятаться  в  Бишкеке  или  в
какой-другой Уганде."
     Лигуша поднялся в семь утра.
     Плечистый, рыхлый, с  трясущимся  выпуклым  животом,  туго  обтянутым
резинкой широчайших тренировочных  брюк,  не  разомлюй,  человек-гора,  он
босиком и без майки вышел на высокое крыльцо.  В  правой  руке  он  держал
бутылку. Пиво  местное,  мерзкое.  Присев  на  верхнюю  ступеньку,  Лигуша
хлебнул прямо из горлышка, а потом запустил бутылку в заросли лебеды,  где
тут же раздался звон. Наверное, там не одна бутылка валялось.
     Проведя минут десять в полном бездействии, Лигуша поднялся. Выбрав из
поленницы несколько поленьев, вернулся  в  дом.  Минут  через  пять  уютно
потянуло смолистым дымом.
     То, что Лигуша затопил печь,  Шурику  понравилось.  Не  каждый  летом
топит печь, все стараются на дровах экономить. А Лигуша  затопил.  Правда,
помои при этом,  вместе  с  рыбьими  потрохами,  он  выплеснул  прямо  под
сеновал. Теперь внизу занудно жужжали мухи.
     "Всем,  кто  осмелится  захоронить  в  землю  тело  Гения  Революции:
расстреляю!"
     Грозное предупреждение.
     В газете даже адрес был указан. Ленинское.
     Наверное, крепкий мужик,  подумал  Шурик  о  писавшем.  Ноги  кривые,
обтянуты кавалерийскими  сапогами,  черные  шаровары  с  алыми  лампасами,
гимнастерка, понятно, и буденновские усы... Ну, и трехлинейка на  стене...
Вдарит из винта, вот и нет покушающихся на Гения Революции...
     Обрез, вспомнил Шурик.
     Почему Костя-Пуза решил избавиться от обреза? Почему избавился только
сейчас? Собрался бежать из Т.? Или уже бежал? Или создавал видимость?..
     Сколько вообще обрезов припрятано по тайникам?..
     Шурик вздохнул.
     Все дело в гормонах.  Когда  гормоны  играют,  руки  сами  тянутся  к
оружию. Когда вся страна захвачена игрой гормонов,  неважно,  естественной
или спровоцированной, не стоит думать, что  припрятанные  на  черный  день
обрезы так и будут лежать в погребах и в подпольях...
     Осторожно свернув крышку термоса, Шурик сделал глоток кофе.
     Сейчас бы упасть на траву, подумал он. На берегу реки или озера...
     Сейчас бы упасть на траву, раскинуть руки, подставить  грудь  солнцу,
вдохнуть запах травы, дышать сладким озоном... Или плюнуть на все и налечь
на пиво... Пиво - друг. Оно не выскочит из-за угла, не замахнется на  тебя
топором. Оно не пальнет из обреза и не приревнует к случайной женщине. Оно
не отделает тебя до смерти подарочным хрустальным рогом и не подпалит твой
дом только потому, что считает тебя идиотом...
     "Конечно, наши цены выше разумных, но все же они ниже, чем рыночные."
     Шурик внимательно изучил двор и домик Лигуши.
     Таких дворов и таких домиков в Т. десятки тысяч. Правда, не все дворы
так запущены и не в каждом домике висят под потолком осиные гнезда.
     Шурика передернуло.
     Черт возьми, вполне может быть, что именно сейчас в  одном  из  таких
домиков спокойно почивает и Костя-Пуза... Лежит себе на диване, безмятежно
покуривает... А потом пойдет и застрелит кого-нибудь...
     Шурик  никогда  не  считал  себя  аналитиком,  а  сегодня  его  мысли
ворочались особенно смутно.
     В домике Лигуши обжита только кухня... Он и Анечку  там  принимает?..
Как может нормальный человек отдать комнату осам?..
     Вот именно... Нормальный...
     Попади пару раз в морг, посмотрю, каким ты станешь нормальным...
     Шурик не спускал глаз с крыльца.
     Около десяти утра в калитку постучала пожилая женщина.  Электрическим
звонком Лигуши, как ревниво отметил Шурик,  никто  в  Т.  не  пользовался.
"Иван, - скорбно сказала женщина вставшему на скамеечку Лигуше  (как  и  с
Шуриком, Лигуша вел переговоры через забор). - Вот как загрузила  сумку  с
продуктами, так и оставила в магазине... А у меня детишки и пенсия... А?..
Что делать, Иван? Что делать?.."
     "Страна дураков! - сказал Лигуша чванливо. Было видно, себя к дуракам
он не причисляет. На несчастную женщину, жалко  трущую  руками  глаза,  он
даже и не посмотрел, скреб  ногтями  голый  живот.  -  Иди  к  Плетневу...
Знаешь, сторож из гаража?.. Не успеет он все сожрать...  Но  часть  съест,
конечно..."
     Шурик ясно слышал каждое слово.
     Разочаровался Лигуша, подумал он. Не по  сердцу  ему  люди...  КАМАЗ,
стрельба... Не захочешь, разочаруешься...
     - Барон! Барон!..
     Не захочешь, да разочаруешься...
     Важно наморщив низкий лоб, Лигуша вернулся на крыльцо, почесал  голый
живот, пробормотал что-то.
     Сразу после одиннадцати над забором  появилась  растрепанная  голова.
Человек был пьян и не скрывал этого.
     "Иван! - крикнул он. - Вот, Иван, жизнь я пропил!.."
     И поморгал глазами непонимающе: вот как ему удалось?
     Лигуша скучно постоял на крыльце, неуклюже переступая большими голыми
ступнями, потом лениво, чуть косолапя, подошел к забору.
     "Вот  горе,  Иван!..  -  каялся  гость,  размазывая   по   небритому,
свекольного цвета лицу, пьяные слезы. - Жизнь пропил, семью... Был у  меня
бинокль, Иван, военно-полевой, я и  его  пропил...  Оптика  просветленная,
такая даже немцам не снилась, а пропил я, пропил... Горе, Иван..."
     Лигуша, почесывая живот,  стоял  перед  забором,  хмуро  рассматривал
непрошенного гостя. Потом сказал:
     - К Петрову сходи... Он дурак...
     - Страна дураков... - добавил он.
     - Иван! - обиделся пьяный. - Страну не трогай!
     И махнул рукой безнадежно.
     "В связи со всеобщей безысходностью и отсутствием  перспектив  продам
душу Дьяволу по любой сходной цене."
     М-да...
     Где-то в три, в самый  час  предгрозового  солнцепека,  Лигуша  снова
появился  на  крыльце.  В  тех  же  широченных  штанах,  в  руках  бутылка
портвейна.
     Присев на верхнюю ступеньку, он поднял голову, посмотрел на Солнце  и
громко чихнул. Сделав глоток из горлышка,  поставил  бутылку  в  тень  под
перила, сложил ноги крестиком и уснул. Жара, похоже, его не беспокоила.
     Подходи и стреляй в него, раздраженно подумал  Шурик.  Подходи,  руби
шашкой, топором. Забыл, наверное, про пятнадцатое.
     На улице шумно ссорились воробьи. На той  половине  огромной  березы,
что наклонялась над улицей, их было видимо-невидимо. Но во двор Лигуши  ни
один по-прежнему не влетал.
     Бывший бульдозерист спал.
     Стараясь не шуметь, Шурик дотянулся до пыльных книг...  Ни  названий,
ни оглавлений... Здесь и Мендель, наверное...  Разрозненные  бухгалтерские
бланки... Покоробившаяся картонная папка...
     Папку Шурик осторожно раскрыл.
     И замер изумленно.
     На пыльном титульном листе уверенным почерком было выведено:
     Л. ВРАЧ. ИЗВЛЕЧЕНИЯ.
     Какие еще извлечения? - тупо подумал Шурик. И вспомнил: у Врача папку
с бумагами сперли... Чуть ли не Костя-Пуза спер...
     Но Пуза ведь! Не Лигуша!  Почему  папка  здесь?  Бывший  бульдозерист
отнял ее у Соловья?..
     Осторожно, боясь зашуршать, время  от  времени  вскидывая  взгляд  на
спящего Лигушу, Шурик листал бумаги.
     Выписки, вырезки, газетные статьи... Одна сразу  остановила  внимание
Шурика.
     "19 апреля в Якутске случился загадочный пожар. В  одной  из  квартир
дома на улице Ярославского был обнаружен полностью обгорелый труп.  Мебель
огонь не тронул, в  квартире  не  было  ни  утечки  газа,  и  замыкания  в
электропроводке.   Возможность   самосожжения    экспертами    исключается
Высказывается странная, с точки зрения науки, версия о самовозгорании..."
     И дальше.
     "Трагедия на улице Ярославского - предмет специального расследования.
Обращает на себя  внимание  и  тот  факт,  что  официальные  лица  впервые
употребляют  термин  "самовозгорание".  Но  это  не  означает,  что   наши
судмедэксперты  и  пожарники  уверовали  в  потусторонние  силы.   Явление
самовозгорания известно давно, хотя в нашей стране до  последнего  времени
упоминалось лишь в закрытых отчетах.
     В мировой практике описано множество случаев  странного  и  неизменно
ведущего к летальному исходу самовозгорания человеческих тел,  которые  не
поддаются объяснению с точки зрения физических законов. Первые  упоминания
об этом феномене относятся к XVIII веку. Всерьез изучал указанное  явление
английский писатель Чарльз Диккенс. Знаменитый химик  фон  Либих,  в  свою
очередь,  отрицал  явление  самовозгорания  -  по  той  причине,  что  его
непосредственным свидетелем никому стать не  удавалось,  а  описания,  как
правило, делались далекими от серьезной науки и чрезмерно впечатлительными
людьми.
     Но со времен фон Либиха самовозгоранием занимались и  специалисты,  в
чьей  квалификации  сомневаться  не  приходится.  Их  усилиями  составлена
характеристика загадочного явления.
     Первое - невероятная скорость распространения огня,  очень  часто  за
несколько мгновений до трагедии жертву видели в полном здравии.
     Второе - чудовищная интенсивность  пламени,  в  котором  за  короткое
время обугливаются и плавятся кости.  Специальные  исследования  показали,
что  даже  в  крематории  за  несколько   часов   этого   не   происходит.
Интенсивность  огня  приводит  к  тому,  что  жертвы  даже   не   пытаются
сопротивляться, не зовут на помощь, не бегут к воде.
     Третье  -  локализация  теплового  удара.   Огонь   охватывает   лишь
человеческое тело и может не коснуться, к примеру, постели, в которой спит
жертва. Описаны случаи, когда в совершенно неповрежденном  чулке  находили
обуглившуюся ногу несчастного человека.
     Возможность самовозгорания поныне  отрицается  многими  авторитетными
специалистами.  Нередко  высказывается  бытовая   версия,   что   жертвами
оказываются неосторожные люди, злоупотребляющие куревом  и  алкоголем.  Но
если даже иногда трагедия и происходит  с  людьми  не  самого  ангельского
образа жизни, всех загадок феномена такая версия не объясняет. Кроме того,
еще тот же великий скептик фон Либих доказал, что  практически  невозможно
так пропитать алкоголем живую ткань, чтобы она мгновенно воспламенилась  и
обуглилась.
     В начале века пользовалась популярностью газовая теория: каждое живое
тело  выделяет  некие  летучие  образования,  которые   при   определенных
обстоятельствах могут вспыхнуть очень горячим пламенем. Эта гипотеза  была
опровергнута в экспериментах. Столь же  экзотическим  было  предположение,
что некоторые биологические субстанции могут гореть вообще без пламени.
     В XX веке мы достаточно просвещены и знаем, что несть числа  способам
погубить человека так, что  все  только  плечами  от  недоумения  пожимать
будут.  Одних  только  видов  смертоносного  излучения,  которое  способно
изжарить человека прямо  в  одежде,  найдется  с  десяток.  Но  даже  если
допустить идею маньяка с самодельным  лазером,  то  как  объяснить  случаи
самовозгорания в далеком прошлом?
     Американские ученые  Максвелл  Кейд  и  Делфин  Дэвис  придерживаются
мнения, что  самовозгорание  происходит  при  поражении  человека  шаровой
молнией. По их расчетам, температура шаровой молнии может  достичь  такого
уровня, что при определенных обстоятельствах человек сгорит  не  только  в
своей одежде, но и в собственной коже. Ученые сравнивают указанный  эффект
с действием микроволновой печи.
     Возможно, наиболее просто укладывается в прокрустово ложе современной
науки  та  версия,  что  базируется  на  наблюдении:  большинство  случаев
самовозгорания приходилось на пик солнечной активности. Выведены  графики,
достаточно  явно  указывающие  на  некую  зависимость   зарегистрированных
случаев  самовозгорания  от  напряженности  геомагнитного  поля.   Однако,
причина самовозгораний остается пока нераскрытой."
     Ни хрена  себе,  подумал  Шурик.  Лежишь  в  постели  и  на  тебе!  -
вспыхиваешь как факел.
     Заметка ему не понравилась. "Я лечу сильными средствами", -  вспомнил
он. Надеюсь, это не Врач бегал по улице Ярославского с самодельным лазером
в руках...
     Он опасливо глянул сквозь щель на небо.
     Он не знал, переживает ли сейчас Солнце пик активности,  но  то,  что
гроза надвигается, был уверен. А где гроза, там шаровая молния... Или  так
не всегда бывает?..
     Воздух был сух, наэлектризован.
     Шурик с удовольствием отхлебнул кофе.
     В покоробившейся папке Врача, якобы выкраденной у него  Костей-Пузой,
но почему-то валяющейся на сеновале Лигуши, оказалось  много  интересного.
Например, мудреные графики и не менее мудреные хронологические таблицы,  в
которых  Шурик  ничего  не  понял.  Шамши-Адад,   Ишме-Даган,   Мут-Ашкур,
Пузур-Син, Ашшур-дугуль, Ашшур-апла-идин...  Все  какие-то  нечеловеческие
имена, да и жили они в нечеловеческое время.
     Не забывая следить за Лигушей, Шурик перебрал несколько выписок.
     "...Палец египтянина коснулся алого пятна, как бы даже мягко продавил
металлическую крышку, как бы даже на мгновение погрузился  в  металл,  но,
понятно, так лишь казалось, хотя Уну-Амон сразу почувствовал:  вот  что-то
произошло. Не могли птицы запеть - в  комнате  было  пусто,  а  за  окнами
ревело, разбиваясь на  песках,  Сирийское  море.  Не  могла  лопнуть  туго
натянутая струна, ничего такого в комнате не было.  Но  что-то  произошло,
звук странный раздался... Он не заглушил  морского  прибоя,  но  раздался,
раздался рядом и Уну-Амон жадно  протянул  вперед  руки:  сейчас  шкатулка
раскроется! Но про филистимлян не зря говорят: если филистимлянин не  вор,
то он грабитель, а ели он не грабитель, то уж точно вор!..
     Шкатулка, темная, отсвечивающая как медная, тяжелая больше, чем  если
бы ее выковали из золота, странная, неведомо кому принадлежавшая до  того,
как попала в нечистые руки филистимлянина, эта шкатулка вдруг просветлела,
на глазах превращаясь в  нечто  стеклянистое,  полупрозрачное,  не  теряя,
впрочем, при этом формы... Наверное,  и  содержимое  шкатулки  становилось
невидимым или хотя бы прозрачным, потому что  изумленный  Уну-Амон  ничего
больше не увидел, кроме смутного, неясно поблескивающего тумана.
     А потом и туман исчез..."
     Шкатулка...
     О шкатулке  Шурик  уже  слышал.  От  Роальда,  от  Врача,  от  Анечки
Кошкиной... Принадлежала шкатулка, если, конечно,  и  впрямь  такая  была,
бывшему бульдозеристу Лигуше. При чем тут какой-то египтянин?
     Он извлек из папки густо исписанный лист.
     "...Огромный город, оставленный Господом, не устоял  перед  ничтожной
по количеству, но крепкой в своей вере армией святых пилигримов; всю  ночь
на  узких  улочках  звенели  мечи  -   святые   воины   добивали   остатки
императорской гвардии, хватали рабов и имущество, прибивали  свои  щиты  к
воротам захваченных вилл. Рыцарю Андрэ де Дюрбуазу Господь и меч  даровали
каменный особняк, уютно затаившийся в  тенистой  роще.  Устало  присев  на
открытой террасе, рыцарь  вдруг  услышал  звон  фонтана  и  тревожный  шум
листвы,  раздуваемой  порывами  налетающего  с   залива   ветра.   Отсветы
чудовищного пожара, охватившего  всю  портовую  часть  Константинополя  от
ворот святой Варвары до  Влахернского  дворца,  падали  на  груду  оружия,
серебряных светильников, золотых украшений, удивительных тканей и сосудов,
кипарисовых ларцев, наполненных жемчугом и золотыми  безантами,  снесенную
на террасу верными оруженосцами рыцаря. Он смотрел на брошенные перед  ним
драгоценности равнодушно. Еще до  штурма  праведные  пилигримы  на  святых
мощах поклялись отдать все захваченное в  общую  казну  для  справедливого
дележа. Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз не собирался нарушать клятву,  однако  его
внимание привлекла некая шкатулка, не кипарисовая, а как бы  из  меди,  по
крайней мере  поблескивающая  как  медная,  при  том  лишенная  каких-либо
видимых замков или запоров. Он  дотянулся  до  нее  и  удивился:  шкатулка
весила так, будто ее набили  золотом  или  тем  жидким  металлом,  который
алхимики считают вообще отцом всех металлов; ни одна вещь не  должна  была
столько  весить.  Рыцарь  Андрэ  де  Дюрбуаз  захотел  увидеть  содержимое
шкатулки.
     Никаких замков, никаких запоров он не нашел, однако на  крышке,  чуть
выгнутой, тускло поблескивающей,  алело  некое  пятно,  к  которому  палец
рыцаря потянулся как бы сам собою: сейчас он заглянет в странную  шкатулку
и сразу бросит ее в груду захваченной у ромеев добычи  -  она  принадлежит
паладинам.
     - Храни меня Бог!.."
     Опять шкатулка...
     Интерес Врача к предмету, столь  неожиданно  появляющемуся  то  перед
каким-то рыцарем, то перед каким-то египтянином, явно был неподделен.
     Шурик извлек из папки еще один лист.
     "...Старые документы  для  историка  имеют  такое  же  значение,  как
окаменелости для геолога, а труды ученых являются старыми  документами.  О
мыслях этих людей они говорят нам лишь постольку, поскольку  люди  прежних
времен походили на нас. Если бы произошло изменение естественных  законов,
то это отразилось бы на всех частях  Вселенной,  и  человечество  тоже  не
могло бы ускользнуть от него; если предположить, что ему удалось бы выжить
в новых условиях, то оно должно было  бы  подвергнуться  изменению,  чтобы
приспособиться. Тогда язык прежних  людей  стал  бы  для  нас  непонятным;
слова, которые они употребляли, не имели бы для нас смысла или,  в  лучшем
случае, имели бы для нас не тот смысл, что для них. Не происходит  ли  это
уже и теперь по истечение нескольких столетий, хотя законы физики остаются
постоянными?.."
     Шурик обалдел.
     Не случайно  бывший  бульдозерист  цитировал  Менделя.  Изучив  папку
Врача, он вообще мог цитировать что угодно. Но зачем? Какой в этом  смысл?
Что   может   связывать   рыцарей   и    древних    египтян    с    бывшим
бульдозеристом-пьяницей?..
     Шкатулка... Люди прежних времен... Изменение естественных законов...
     Шурик ничего не понимал.
     Будто  подчеркивая  его  беспомощность,   вдали   томительно   звучал
отчаявшийся голос:
     - Барон! Барон!..
     "Продам яйцо динозавра средних размеров."
     Вот, наконец, дельное, вот,  наконец,  разумное  предложение.  Просто
яйцо динозавра. Причем, не вызывающе гигантское и не оскорбительно мелкое,
а вполне обычное, неких средних размеров, не бросающееся в глаза...
     Шурик насторожился.
     Внизу, под сеновалом,  в  пустой  стайке,  где  и  мыши,  похоже,  не
водились, раздался подозрительный шорох... Совсем легкий...
     Кот?.. Воробей?..
     Человек!
     Несомненно, человек!..
     И человек этот собирался подняться на сеновал, он уже ступил ногой на
легкую деревянную лесенку,  ее  верх,  торчавший  над  деревянной  балкой,
дрогнул...
     Шурик быстро огляделся.
     Прелые веники, ссохшееся тряпье... На крайний случай можно сыпануть в
глаза сухой землей...
     - Не дури!
     - Роальд? - изумился Шурик.
     - Не дури! - повторил Роальд, бесшумно бросаясь  на  мумифицированный
чекистский кожан.
     На Шурика  сразу  пахнуло  спокойной  уверенностью,  но  и  ощущением
чего-то серьезного. Роальд, как правило,  участвовал  только  в  серьезных
операциях.
     То, что это так, было тут же подтверждено.
     - Держи.
     Шурик почувствовал  холод  ствола.  Табельное  оружие,  ПМ,  пистолет
Макарова, зарегистрированный на его имя, но всегда хранившийся у Роальда.
     - Зачем?
     - Заткнись! Некогда объясняться.
     - Костя-Пуза? - догадался Шурик. - Брать будем?
     Роальд даже не обернулся.
     Свистящим шепотом он повторил:
     - Заткнись!
     "Свидетели, второго июля принимавшие участие  в  свадьбе  со  стороны
жениха, срочно дайте о себе знать."
     Аккуратно уложив ПМ на пыльную папку, Шурик настороженно  прильнул  к
щели.
     Лигуша  продолжал  спать.  Ничто  в  мире   не   изменилось.   Душная
послеполуденная  жара  затопила  мир,  сморив  даже   воробьев.   Издалека
доносились раскаты близкой грозы. Так морской прибой ворошит камни.
     Скрипнула калитка.
     Шурик скептически выпятил губу.
     Он ждал Костю-Пузу, - в конце концов, кого угодно, хоть алкашей, хоть
крутых малых, желающих отнять у Лигуши загадочную шкатулку,  -  а  калитку
открыла своим ключом Анечка Кошкина.
     Маленькая, рыжая, в цветастой нарядной кофте, Кошкина чисто по-женски
автоматически поправила юбку, коснулась рукой  волос  и  быстро,  оценивая
обстановку, огляделась.
     Улица пуста... Двор пуст... Гроза накатывает...
     - Не люблю я этого, - шепнул Шурик. - Такой нож нельзя не  пустить  в
дело.
     С сеновала они отчетливо видели  то,  чего,  конечно,  никак  не  мог
видеть  спавший  на  крылечке  Лигуша:  решительным  движением   человека,
окончательно принявшего важное решение, Анечка извлекла  из  целлофанового
пакета и сунула под нижнюю ступеньку нож.
     Узкий.
     Не короче морского кортика.
     Самого ужасного вида.
     Волос брось на такой - распадется на две части.
     Не какой-то там подарочный рог, настоящее холодное оружие!
     При всем этом не выглядела Анечка вертлявой, как шестикрылый воробей,
напротив,  держалась  как  леди  Макбет.  Шурик  видел  такую  пьесу.  Его
поразило, как  профессионально  отнеслась  к  своему  предназначению  леди
Макбет. Похоже, Анечка Кошкина твердо решила  если  не  превзойти  леди  в
решимости, то уж, по крайней мере, не уступить ей.
     С печальной решимостью, а  может,  и  с  нежностью  тайной  глядя  на
спящего Лигушу, Анечка присела на ту же ступеньку, под которую сунула нож.
Что-то ее томило, яркие губы кривились, она то  водила  рукой  по  колену,
едва прикрытому юбкой, то узкими ладонями сжимала виски.
     Лигуша проснулся:
     - Ты...
     Это не был вопрос. Ни Лигушу,  ни  Анечку  вопросы  не  интересовали.
Похоже, у каждого был свой набор фактов и каждый эти  факты  комментировал
по-своему.
     Сашку ругаешь,  комментировала  Анечка,  так  Сашка  за  своим  едет.
Кокосы, бананы, чванливо вставил Лигуша, его тонтон-макуты съедят. Где  ты
слов таких набираешься, комментировала печально Анечка, Сашка дурак,  зато
законный наследник, его любая страна примет.
     - Когти монтерские пусть возьмет.
     - Зачем ему монтерские когти?
     - А пальма? - просипел Лигуша. - Как на пальму полезет?  Родственники
где у Сашки живут?
     Губы Анечки дрогнули.
     Ты скот, сказала она. Похоже, лимит добрых отношений был у них  давно
выбран. Ты в картошке умрешь, не в пальмах. Сбежать хотел,  меня  бросить.
Имя матери не помнишь, отца. В тебя стреляют, разве не скот? Я  ради  тебя
отгул взяла. Хотела в деревню съездить, потом подумала: ты дурак,  ты  без
меня вконец рехнешься.
     Роальд и Шурик переглянулись.
     Сбежать? Лигуша хотел сбежать?
     Бывший  бульдозерист  сел,  вытянул  перед  собой   ноги,   обтянутые
тренировочными штанами. Неизвестно, слышал ли он Анечку.
     Скот, просто  скот,  голос  Анечки  дрогнул.  Он  был  полон  мольбы,
каких-то запутанных и неясных чувств. Мне говорил, все верну. Сколько  раз
говорил. Я на тебя постоянно трачусь. Я вычислила тебя. Говоришь - память,
а врешь. Говоришь - все забыл, а врешь, нет скота хуже.
     Лигуша самодовольно хмыкнул.
     Семь лет, горько выдохнула Анечка. Вчерашнего разговора не помнишь, а
семь лет!
     Почему-то эта цифра пугала Анечку. Семь лет, семь лет, повторила она.
     - Всего-то... - презрительно просипел Лигуша.
     -  Я  что,  кривая?  -  спросила  Анечка.  -  Глаз  у   меня   косит?
Безграмотная, зубы не чищу? Кто привечал, кто просил, кто в ночь за  тобою
шел?
     - ...Кто рогом хрустальным  в  ночи  размахивал?  -  сипло  продолжил
Лигуша и  подозрительно  оглядел  Анечку.  -  Всего-то  семь  лет.  Другие
побольше ждали.
     Анечка оцепенела. Ее кулачки сжались:
     - В тюрьму упеку!
     Лигуша самодовольно промолчал.
     - Косте Соловью кто грозил? Папку у Врача кто украл? Драки в кафе кто
устраивал? Врач - придурок, но закон, он для всех. На десять лет упеку! Не
семь, все десять ждать будешь.
     - Чего? - тупо заинтересовался Лигуша.
     - Свободы! - злобно выкрикнула Анечка.
     Они заговорили враз, перебивая друг друга.
     Лигуша сипел, Анечка то повышала,  то  понижала  голос,  переходя  от
ненависти к нежности, от нежности к злобе.
     Не десять лет, пожизненное получишь! Анечка не жалела лет для Лигуши,
а бывший бульдозерист чванливо тянул: за рог?  за  хрустальный?  Анечка  с
ненавистью подтверждала: за рог! за  хрустальный!  я  его  не  украла,  на
трудовые копейки взят! Лигуша чванливо поддакивал: видишь,  рог!  я  не  в
Парагвай еду.
     - Семь лет! - с ужасом и ненавистью выкрикнула Анечка. -  Зачем  тебе
старуха? Ты врешь!
     Шурик ничего не понимал.
     При этом он чувствовал не без ревности - у Роальда этой проблемы нет.
Как всегда, Роальд знал больше, чем говорил. Не зря ведь прикатил в Т. Тут
не в гонораре  дело,  подумал  Шурик.  Не  поехал  бы  Роальд  в  Т.  ради
тривиального гонорара, не захватил бы ради этого табельное оружие.
     Странный на крылечке шел разговор.
     Кажется, Лигуша куда-то собрался, и надолго. Кажется, Анечку  это  не
устраивало. Семь лет не казались ей малым сроком.
     И в самом деле, семь лет, подумал Шурик. Анечке не позавидуешь. Через
семь лет она моложе  не  станет,  да  и  неизвестно,  вернется  ли  бывший
бульдозерист? Памяти в тебе, что у воробья, не забывала напоминать Анечка.
Сколько раз плитку включенной оставлял!
     Не без раздражения Шурик вдруг осознал, что ни Лигуша, ни  Анечка  ни
разу не упомянули ни одного конкретного географического пункта. Где  можно
проваландаться в нашей стране семь лет? Не  в  Крыму  же,  не  на  Памире.
Парагвай, который был упомянут, несомненно являлся единственной страной, в
которую Лигуша не собирался. Собственно, и  Парагвай,  похоже,  Лигушу  не
пугал, но, судя по случайной обмолвке, это  была  единственная  страна,  в
которую бывший бульдозерист точно не собирался. И угроза  Анечки  запереть
его на все десять лет, и не где-нибудь, а в одном  из  отечественных  ИТЛ,
бывшего бульдозериста тоже не пугала. Здесь не тюрьма? - сипел он. Заборы,
ворота, изгороди, кюветы, ни пьяный, ни трезвый -  не  пройдешь  и  метра,
чтобы не наткнуться на  забор.  Один  пьет,  другой  ворует,  третий  ищет
потерянное. А заодно и второй и третий пьют! Лигуша сипел столь  чванливо,
что получалось: сам он как бы над этим миром, это не он, а  кто-то  другой
огибает вечерами заборы и кюветы, возвращаясь из кафе, это не он, а кто-то
другой обнес свой домишко тесовым забором. Подумаешь, семь  лет!  -  сипел
он. Другие подольше ждали.
     Лигуша чванливо хохотнул.
     Приквакивая  с   придыханьем,   он   колыхался,   как   человек-гора,
подвергшийся внезапному землетрясению. Голый рыхлый живот подрагивал,  как
бурдюк, каждый вечер наливающийся плохим пивом.
     Коротким движением Анечка приткнула нож к голому животу Лигуши.
     - Она убьет его! - шепнул Шурик.
     - Заткнись! - Роальд даже не обернулся. - Возьми его на прицел.
     - Его?..
     Роальд не ответил. Он следил за каждым движением Лигуши, он  старался
расслышать каждое его слово.
     Сейчас Лигуша дернется, и Анечка вонзит в него нож!
     Никогда Шурик не чувствовал себя  так  погано.  Он  задыхался.  Когда
пьяные тинейджеры загнали его в тупик между машинами и стеной  универмага,
он мысли не допускал, что не отобьется. Не искалечить бы  лишь  придурков.
Даже когда Соловей катал его в картофельной ботве, он, в общем, был уверен
- выручат.  Но  целиться  в  сиплого  Лигушу,  к  животу  которого  и  так
приставлен нож?..
     Он перевел прицел на тонкую напрягшуюся руку Анечки  и  сразу  понял:
выстрелить в Анечку он не сможет.
     - Держи Лигушу на прицеле! - прошипел Роальд.
     Шурик ничего не понимал.
     Добить бывшего бульдозериста, когда его пырнут ножом?..
     Шурика пробило потом, он засопел,  укладывая  руку  с  пистолетом  на
балку. Гром грохотал где-то рядом.  Мерзкая  работенка.  Лерка  права.  Мы
работает на помойке. Сеновал  душил  духотой.  Прокаленная  солнцем  крыша
дышала жаром. Однажды я не выстрелю, не захочу,  не  смогу  нажать  курок,
тогда выстрелят в меня. По-другому не бывает.
     Держа Лигушу на прицеле, Шурик увидел,  как  по  его  голому  рыхлому
животу скользнула темная струйка крови.
     Накололся, скот.
     Анечка охнула и выронила нож.
     Опустившись на ступеньку, она заплакала.
     Медленно, очень медленно, тупо, но настороженно  скашивая  на  Анечку
глаза,    Лигуша    поднялся.    Воистину    человек-гора,     потрясенный
катастрофическим землетрясением.
     - Семь лет... - сквозь слезы выдавила Анечка. - Зачем тебе старуха?..
Я же вижу, ты все врешь...
     Лигуша воровато оглянулся на калитку.
     Воробьи снова галдели в ветках на той стороне  березы,  что  нависала
над улицей, но сама улица была пуста. Узкая, как туннель, сжатая  стволами
мощных берез, улица томительно ожидала грозовых взрывов, ливня, сбивающего
листву. В пустом и печальном  небе,  изнутри  налитом  мрачной  фиолетовой
чернью, не было ни птицы, ни самолета. Никто бы не услышал Анечку,  решись
она закричать.
     - Барон! Барон!..
     Странно пригнувшись, коснувшись рукой ступеньки, неожиданно легко для
своего большого веса, огромный рыхлый Лигуша подхватил оброненный  Анечкой
нож. Он пришелся бывшему бульдозеристу точно по руке, лег  в  его  ладонь,
как влитый. Даже замахиваться  Лигуша  не  стал.  Полуослепленный  близкой
вспышкой молнии Шурик ясно видел: узкое лезвие без замаха пошло на Анечку.
     Сейчас Роальд выстрелит, подумал Шурик.
     Но Роальд медлил, а лезвие ножа шло на  Анечку,  даже  не  пытающуюся
уклониться от удара. Да и видно было, уклониться Анечка не успеет.
     Тогда Шурик выстрелил.

                          7. БАНЬКА ПО ЧЕРНОМУ

     16 июля 1993 года.
     - Берешь частника? До Города? - хмуро удивился Шурик.
     - Каждый платит за себя.
     - Кто еще?
     - Врач.
     Шурик и Роальд стояли под поблескивающей от солнца витриной  "Русской
рыбы". За темным  бронированным  стеклом  медлительно  дрейфовали  смутные
тени,  в  вихре  серебристых  пузырьков  колебались  водоросли.  Изумленно
приоткрыв рот, всматривался в таинственный подводный мир  тощий  таджик  в
пестром халате. Может, тот, которого выдернули  позавчера  за  веревку  из
заброшенного шурфа. Может, это он, ломая в себе мусульманина,  сердобольно
вязал Барона веревкой. Теперь, наконец, увидит: в Сибири  и  русская  рыба
есть.
     - Петрушит,  максимка!  -  одобрительно  кивнул  владелец  "девятки",
взявшись подбросить Роальда и компанию до  Города.  Плечистый,  уверенный,
наевший, как у Барона, загривок, он все присматривался к  хмурому  Шурику,
пытался понять, что за пассажиры ему достались. - Слышали, с  Лигушой  что
приключилось? В собственных штанах сгорел, один пепел остался,  да  и  тот
ветром развеяло.
     - Ну? - без особого интереса отозвался Роальд.
     - Точно! На всех углах говорят! - водило перекрестился.  Здоровенный,
уверенный, он с любовью протирал ветошью  фары.  -  Говорят,  его  милиция
обложила, сбежать куда-то  хотел.  Может,  в  Парагвай...  А  чего  мешать
человеку? Собрался бежать, пусть бежит. Для чего за  свободу  боролись?  -
водило усмехнулся. - Я, например, так считаю. Пусть все бездельники бегут,
зачем они нам? Пусть проблемы не у нас будут...  -  водило  высоко  поднял
белесые брови, для убедительности. - А то каждому помоги, каждому  пособи,
вот  народ  и  перестает  работать...  Считай,  удача,  что  этого  Лигушу
шваркнуло молнией. Он тут всем надоел.
     - Заткнись, - попросил Шурик.
     Духота, таджик, тоска, русская рыба...
     Когда последний раз было так жарко? В году семьдесят третьем?.. Как я
пробился из семьдесят третьего аж в девяносто третий?..
     Он вспомнил Анечку.
     Семь лет! Правильно возмущалась.
     За семь лет человеческий организм полностью меняет все клетки.  Кроме
той, в которую посажен, хмуро фыркнул Шурик. Через семь лет мы уже не  те,
через семь лет мы уже совсем другие, чаще  всего  слишком  уж  постаревшие
существа...
     Почему мне так дерьмово?
     Потому, сказал себе Шурик, что я стрелял в человека. Неважно, что обе
пули вошли в ступеньки крыльца, а Лигушу, похоже, сожгло молнией. Неважно,
что все там происходило совсем не так, даже если  Лигуша,  как  утверждает
Врач, и не человек вовсе был, и не могли мы ему  нанести  никакого  вреда,
все равно, что бы там ни утверждал Врач, я стрелял в  человека.  Я  держал
его на прицеле и нажимал на курок.
     Шурика передернуло.
     ...В свете сухих молний, вспомнил он, фиолетовых, вдруг раскаляющихся
добела, лопающихся, как гранаты, на ступеньках крыльца перед  потрясенной,
в отчаянии закусившей  кулачки  Анечкой,  валялись  заношенные  широченные
штаны Лигуши.
     - Ушел...  -  непонимающе  повторяла  Анечка.  -  Семь  лет...  Я  не
верила...
     Даже Роальд обалдел.
     Он ждал чего-то подобного, но откровенно обалдел:
     - Даже в морг нечего тащить... Один пепел...
     Отобрав подробную объяснительную, начальник местного УВД  посоветовал
Роальду незамедлительно уехать. Гроза грозой, а все же от человека горстка
пепла осталась. Он, начальник УВД, никакой такой  хреновины  не  потерпит.
Имелись в виду туманные рассуждения  Врача  о  природе  самовозгорания.  И
свидетельницу Кошкину он официально предупреждает:  никакой  трепотни.  Об
исчезновении Лигуши болтать не  надо.  Исчез.  Бывает.  Он  и  раньше  так
исчезал. Уедет в Город, а там память вдруг  подвела.  Отыщется.  А  брюки,
пепел, это я называю хреновиной. Начальник УВД энергично не  желал  понять
ни Врача, ни Роальда. Не вижу, какое тут затевалось дело.  Привиделся  вам
Лигуша. Всем троим привиделся. Он и не на такое способен, пьет,  наверное,
в Городе. Подождем недельку-другую. Начальник УВД  понимающе  ухмыльнулся.
Лигуша сам явится. Если через семь лет, так это даже  лучше.  Правильно  я
понял,  свидетельница  Кошкина?  И  город  отдохнет.  Этот   Лигуша   всех
заколебал. То в морг, то под КАМАЗ. Одна морока.
     Но больше всего  сознание  Шурика  отравляла  та  мысль,  что  Лигуша
как-никак предугадал свою судьбу.
     "Пятнадцатого меня убьют..."
     Его и убили.
     Шурик был полон сомнений.
     Он стрелял в Лигушу, дважды стрелял... И Роальд успел выстрелить... А
потом молния... Пойми теперь, что к чему...
     На душе было погано.
     И еще  одна  мысль  Шурика  мучила.  Совершенно  идиотическая  мысль,
подброшенная Врачом. Шурик, как мог, старался выбросить ее из  головы,  но
не получалось. Сидело в голове: как же так? Зачем Лигуша схватился за нож?
Может, он специально схватился за нож, ждал выстрела, знал о  нем?  Может,
выстрел был его  шансом?  Ведь  проще  простого  спровоцировать  стрельбу,
замахнувшись ножом на женщину...
     Но зачем? Где тело Лигуши?
     Шурик угрюмо рассматривал стеклянную витрину.
     Рассеянный пепел, одежда... Даже не сброшенная, а как  бы  спавшая...
Как  лиственные  покровы  с  дерев  спадают...  Сгорел  Лигуша,  в  одежде
сгорел... Шурик о таком уже читал - в папочке Врача...  Вот  стоял  бывший
бульдозерист на крыльце, нож в руке, бил без  замаха.  И  нет  его.  Можно
понять начальника УВД: катись отсюда!
     Вот они и катились.
     На частнике.
     - "Сарча кроча буга навихроль!.."  -  запоздавший  Врач  торжествующе
рухнул на заднее сиденье рядом с Шуриком. В  его  губах  активно  дымилась
черная длинная сигарета.
     - "Сарча  кроча  буга  навихроль!.."  -  торжествующе  объявил  Врач.
Похоже, он считал - это  всем  понятно.  Так  же  торжествующе  он  потряс
дымящейся сигаретой: - Беляматокий!
     - Ты осторожнее, - обернулся к Врачу водило. - Пепельницей пользуйся.
     "Беляматокий..."
     Дурацкое слово. Не должно существовать таких слов.  Кривое  какое-то,
скользкое. Слыхал его Шурик где-то.
     "Беляматокий."

     Как тосклива бывает местность!
     "Девятка" проскочила неширокий,  забитый  высохшим  тальником  овраг,
дрогнул под колесами балочный  мост,  несомненно,  видавший  еще  пролетку
какого-нибудь сибирского Чичикова, потянулись бревенчатые, почерневшие  от
времени срубы, снова тальник,  поля,  устланные  валами  скошенной  травы,
крошечные рощицы, засохшие кочки. Лишь над самым горизонтом, чуть  оживляя
латунное сухое небо, тускло подрагивал отсвет большой реки.
     "Беляматокий..."
     Шурик вспомнил.
     Дурацкое слово, кривое, не лезущее ни в  какие  ворота,  он  видел  в
"Шансе".  Еще  удивился,  наткнувшись:  надо  же,   ни   одна   буква   не
повторяется...
     Шурик никак не мог сосредоточиться. Его раздражал  тугой  и  розовый,
аккуратно подбритый затылок водилы. Хапуга, наверное.  Извозом  занимается
без лицензии. Зимой у такого снегу не выпросишь...
     - Беляматокий... - хмуро спросил Шурик. - Это что? Духи так говорят?
     Врач хохотнул:
     -  "Хде-то  холод  заговора,  хде-то  вяжут  простыни,  дырку   дырят
потолочно, хоре, хоре старому!.."
     Водило скосил белесые глаза на Роальда:
     - Чего это он?
     - Смотри лучше на дорогу, - отрезал Роальд.
     Водило согласно кивнул. Он никак не мог взять в толк, что у  него  за
пассажиры.
     - Видишь рощицу? - снова покосился он на Роальда,  в  котором,  чисто
интуитивно, сразу признал начальника.
     - Ну?
     - Марьина роща... - водило,  как  бы  делясь  сокровенным,  задумчиво
поводил вверх-вниз  белесыми,  как  сухая  плесень,  бровями.  -  Мария...
Машка... Еще та дура была... И туда и сюда лезла...
     Он хмыкнул:
     - Повесили дуру, в рощице.
     - Ты это к чему? - грубо спросил Роальд.
     -  Да  так...  Вспомнилось...  -  пробормотал  водило,   окончательно
разочаровавшись в пассажирах, не поддержавших и такую богатую тему.
     Впрочем, глянув в зеркало заднего вида, он ободрился:
     - Вот скаженные. За восемьдесят идут. Пропустить?
     - Пылью задавят...
     - А мы приотстанем... - пробормотал водило. - А мы  не  станем  из-за
них машину бить... Вон их как мотает, родных, резина, небось, лысая...
     И повернул голову к Роальду:
     - Сигналят.
     - Ну?
     - Чего ну? - удивился водило. - Наверное, бензину хотят. Тормознем?
     - Перебьются.
     -  Да  брось  ты!  -  водило  повеселел.  -  Человек  человеку...   А
канистрочка запасная у меня завсегда есть. Не люди, что ли?
     Свернув на обочину, он лихо тормознул, радуясь нечаянной удаче, а еще
тому, что пассажиры, что бы они из себя ни строили, все равно  зависят  от
него. Все в мире зависит от нас, от людей уверенных, сказал он  себе.  Вот
захочу, вообще не поеду в Город!
     Налетела пыль тучей, все закрыла.
     Потом пыль  снесло  и  Шурик  увидел  побитый  зеленый  "жигуль",  из
которого, как из раскрывшейся сразу на две  стороны  раковины,  выкатились
крепкие мордастые мужики.
     Трое.
     В одинаковых недорогих плащах сероватого, но  не  скучного  цвета,  в
сандалиях добротных,  но  не  броских.  Понятно,  одевались  они  в  одном
магазине, по природной скромности не желая выделяться  из  толпы,  но  это
делало их похожими.
     Как китайцы, подумал Шурик. Плащи в  такую  жару,  конечно,  перебор.
Зачем плащи мужикам понадобились?
     - Чего? - спросил водило, опуская стекло.
     -  Домкрат  есть?  -  миролюбиво  спросил  один  из  мужиков,   низко
пригибаясь, заглядывая в салон.
     - А что?
     - Да ничего, - мужик удовлетворенно ухмыльнулся, уголки  сильных  губ
смешно подпрыгнули. - Просто спрашиваю.
     Костя-Пуза! - изумленно,  но  и  с  каким-то  ему  самому  непонятным
равнодушием узнал мужика Шурик.
     Все выглядело размытым, нереальным. Духота давила. На  глаза  сползал
липкий пот. Рядом, в кювете, задыхалась, клокоча, жаба. А Соловей,  он  же
Костя-Пуза, убедившись в безопасности, довольно повторил:
     - Да ничего. Просто спрашиваю.
     Что-то в его тоне водиле не понравилось.
     - Некогда, - сказал он. - Видишь, у меня пассажиры.
     - Ага... Есть, значит... - протянул Костя-Пуза, отступая  на  шаг  от
машины и заученно пряча руки в карманы плаща. - Вылазь. Вытаскивай.
     - Эта... Эта зачем?.. - растерялся водило, в некотором замешательстве
оглядываясь на Шурика и Врача. Роальд от него сразу отвернулся. Равнодушно
смотрел в сторону, так, чтобы Соловей не мог его разглядеть.
     - Видишь,  какая  у  нас  резина?  -  спросил  Костя-Пуза.  Двое  его
приятелей, сунув руки в карманы, встали так, чтобы сразу видеть и  Шурика,
и Врача, и Роальда. - Вылазь и меняй. Чего непонятного?
     - А резина?.. Где резина?.. - упорно не понимал водило. От неприятной
догадки его тугая шея густо побагровела.
     - Так вот же... - Костя-Пуза лениво попинал колесо  "девятки".  Лучше
бы он по сердцу водилы попинал, так У  того  лицо  сморщилось.  -  Вынимай
домкрат...
     До водителя, наконец, дошло. Он беспомощно  оглянулся  на  Шурика,  с
надеждой покосился на Роальда.
     - Да брось ты, - ухмыльнулся Костя-Пуза. - Нашел защитников.
     Глаза у Кости-Пузы оказались большие, чуть навыкате, жадные по цвету,
и зубы сильно выдавались вперед, но странным образом его это не портило. В
наглой ухмылке было даже нечто привлекательное.
     - Сомлели твои дружки.
     - "Дружки!.." - уже смиряясь с судьбой, презрительно бросил водило.
     Так же презрительно Соловей глянул на дернувшегося было Роальда.
     Встав на обочине, он расставил ноги и слегка развел полы  плаща.  Так
же встали на обочине, повторив его жест, мордастые молчаливые приятели.  У
каждого за поясом  оказался  пистолет.  Два  "Вальтера-Компакта"  (девятый
калибр, одиннадцать зарядов, не обязательно газовых - к "Вальтер-Компакту"
подходят и боевые патроны), а у самого Кости-Пузы "Лайн". Опасная игрушка:
сжатый газ и стальные шары.
     - Сидеть! - негромко приказал Костя-Пуза и  глаза  его  на  мгновение
заледенели. - А ты, - он ткнул в  водилу  пальцем,  на  котором  отчетливо
виднелась порохового цвета буква У, - вылезай и меняй резину.
     Водило побледнел. Багровая шея, только что лоснившаяся, как у Барона,
порозовела, потом стала совсем белой.
     - Мужики... - загнусавил он  плачуще.  -  Я  ж  всю  жизнь  копил  на
колеса... Куда ж я разутый?.. У меня и запаски нет...
     - Свою резину оставим.
     - Я на такой до Города не доеду...
     - А тебе в Город не надо, - Костя-Пуза  нехорошо  ухмыльнулся.  -  Мы
отъедем, тогда обуешься. И - прямо домой, нечего  тебе  делать  в  Городе.
Хмырей своих, опять же, на дороге не забудь.
     Время  от  времени,  морща   лоб,   Соловей   вскидывал   взгляд   на
закаменевшего Роальда. Но обращался к водиле:
     - Бери домкрат и торопись. Работай весело, бодро. Поедет кто мимо,  с
места не срывайся, слез не лей. Бодрячком смотри, зубы щерь, а  дамы  там,
ручкой счастливо сделай. Вот, мол, я какой! Вот, мол, я, владелец  личного
автомобиля!
     И быстро спросил:
     - Может, машину у тебя забрать?
     - Ты че! - испугался водило. - Я мигом! Я резину  поменяю  мигом!  Ты
че! У меня резина шипованная.
     - Ну давай.
     Водитель безнадежно побрел к багажнику. На своих пассажиров он больше
не смотрел. Козлы!.. Хотя  понимал  в  душе:  на  кой  хрен  им  лезть  на
пистолеты из-за резины?
     Все равно обидно... Вот съездил в Город, подработал... Козлы!
     А Шурик  лихорадочно  прикидывал:  ну,  что  еще?  Чего  еще  захочет
Костя-Пуза? Узнает он их?..
     Меня может и не узнать. Я его в огороде пинал,  в  сумерках,  он  вне
себя был... А вот с Роальдом... С Роальдом Соловей в упор встречался.
     Узнает!
     Ледяной холодок пробежал по спине Шурика, затуманил дорогу.
     Будто издалека, будто в какой-то странный перевернутый бинокль  Шурик
видел Костю-Пузу, то и дело вскидывающего взгляд на Роальда.
     - Шевелись!
     Костя-Пуза начинал злиться. Его раздражал тугой  затылок  водилы,  то
густо багровеющий, то впадающий в смертельную  бледность.  Его  раздражало
молчание Шурика и Роальда. Будто почувствовав  это,  Леня  Врач,  до  того
пребывавший в некоем сонном философском потрясении, вдруг  широко  раскрыл
глаза, будто проснулся.
     - "Папася,  мамася...  -  изумленно  заголосил  он,  придыхая,  вдруг
проглатывая отдельные слоги. - Будютька, мамудя, авайка, кукуйка!..  Какой
прелестный сахранец!.. И чудо, и мосторг!.."
     Смотрел он на Костю-Пузу.
     Костя-Пуза неприятно удивился:
     - Закури лучше. Завел шарманку. Я тебя  знаю.  Ты  Врач.  Сумасшедший
вроде. Так все говорят.
     - А кто нынче не сумасшедший?
     - Я, - ухмыльнулся Соловей.
     - А папку спер! - бесстрашно ткнул пальцем Врач. -  "Из  дюрки  лезут
слова мои, потные, как мотоциклет...  Там  авиаторы,  взнуздав  бензиновых
козлов, хохощут сверлами, по громоходам скачут..." Зачем спер папку?
     - Папку? - нехорошо нахмурился Костя-Пуза.  -  Какую  папку?  Я  что,
бухгалтер? Мне заявления в ней хранить?
     - Не брал? - искренне удивился Врач, с наслаждением закуривая длинную
черную сигарету. - Дер гибен  клопс!  Пюс  капердуфен!..  Тогда,  наверно,
Лигуша спер. Смотри, как все врут!
     - Ты меня знаешь? - подозрительно прищурился Костя-Пуза.
     Врач быстро кивнул:
     - "Вот крепкий шишидрон, не агарышка  с  луком!.."  Знаю...  Видел  в
кафе... Ты Кошкину приводил...
     Врач хохотнул и это, кажется, понравилось Косте-Пузе:
     - Я ж говорю, сумасшедший.
     И спросил, кивнул на Шурика и Роальда.
     - Приятели? Чем занимаются?
     Врач подловато ухмыльнулся:
     - Попутчики-горюны. Воруют чего-нибудь.
     - С тебя-то сколько водило содрал?
     - "Рококовый рококуй..."? - спросил Врач и подловато,  с  ухмылочкой,
добавил, - "Размашистое разменю, наш мерещявый мешуй..."?
     Как-то особенно мерзко подмигнув, Врач лихо назвал сумму,  откровенно
завышенную.
     Водило, все слышавший, не оборачиваясь, только выматерился.
     Костя-Пуза презрительно покачал головой:
     - А говорит, всю жизнь копил на резину.  Да  ему  пару  раз  в  Город
смотаться, вот тебе и резина с луком!
     - А ты ничего... - Костя-Пуза оценивающе оглядел Врача. По  его  лицу
блуждала нехорошая задумчивая ухмылка. - Пока чинимся,  вроде  как  бугром
будешь.
     - Че делать, начальник?
     -  Ну  как  че?..  -  время  от  времени  Костя-Пуза  оглядывался  на
закаменевшего Роальда, что-то его к нему влекло. - Деньжат  каких  собери,
сам добавь для ровного счета... Мы из-за  вашей  резины,  смотри,  сколько
времени потеряли... И водилу не забудь. Ишь, наел загривок.
     - Не забуду, - подловато хохотнул Врач.  -  Никого  не  забуду,  всем
защечные мешки почищу.
     И крикнул:
     - Скоро там?
     - Делаю же! - со страхом обернулся водило.
     Костя-Пуза медленно обошел "девятку".
     Навалившись животом на капот, он в упор, морщась хмуро, уставился  на
Роальда сквозь лобовое стекло. "Где-то видел тебя, серый,  -  бормотал  он
как бы про себя. - Твой фас мне знакомый... Вот знакомый, и все...  Где-то
пересекались... Вот гадом буду, пересекались..."
     Узнает, похолодел Шурик. Сейчас  Роальд  не  выдержит  и  ответит,  и
Соловей сразу его узнает. Лицо у Роальда стандартное, мало запоминающееся,
зато голос характерный, отрывистый...
     К счастью, Роальд не дрогнул ни одним мускулом, просто пожал плечами.
А что, дескать, может, где и пересекались. Усталость чувствовалась в  этом
жесте. Впервые Шурик пожалел, что нет при  нем  оружия.  Пистолеты  Роальд
упаковал в сумку.  Сумка  лежит  под  ногами,  только  нагнуться.  Да  вот
нагнись.  Мордастые   молчальники,   как   волки,   взглядами   вцепились.
Хорошенькая история, если  Костя-Пуза  и  его  кореша  захватят  оружие  и
удостоверения. Конец конторе.
     По спине Шурика стекал  мерзкий  пот,  его  знобило.  Давным-давно  в
какой-то  книжке,  кажется,  сержант  Инфантьев  подсунул,  Шурик  вычитал
забавную схему мироздания. Вся Вселенная, говорилось в той книжке  (может,
не в армии ее прочел, а еще в школе) нечто вроде тесной закопченной баньки
по-черному. В ней мрак, запах  сажи,  угар,  в  ней  плесень.  Вот  и  вся
вечность, вся Вселенная, что в ней искать? Мрак, сырость, пауки копошатся,
мрак.
     Шурик напрягся.
     Щека Роальда  дернулась.  Вроде  как  нервный  тик.  Но  Шурик  понял
правильно. Они эту систему разработали год назад. Коля Ежов, тот,  что  не
Абакумов, посмеивался над ними, зато Шурик знал сейчас - в  работе  ничего
лишнего быть не может. Он понял Роальда и у него так  же  дернулась  щека.
Это означало: я поддержу. Это означало: как бы у  тебя  ни  получилось,  я
поддержу...
     Правая рука Шурика лежала на колене. Осторожно  оттопырив  палец,  он
слегка отжал замок дверцы. Толкни ее, вывалишься на дорогу.
     Прямо под стволы, сказал он себе.
     - Интересные у тебя кореша, - нехорошо ухмыльнулся Костя-Пуза,  опять
поворачиваясь к Врачу, суетливо докуривающему сигарету. - Ну, как  хорьки.
Даже не хрюкнут.
     - Сейчас захрюкают, - деловито пообещал Врач,  выбрасывая  окурок.  -
Начну карманы трясти, захрюкают.
     - Жадные? - удивился Костя-Пуза, уже совсем подозрительно вглядываясь
в каменное лицо Роальда.
     - Как все.
     Врач подловато потер руки.
     Все  у  него  получалось.  Он  торжествовал.  Он  смотрел  на  водилу
победителем. Тощий и длинный, он ни у Соловья, ни у его корешей не вызывал
никаких подозрений.
     - А ну, - заорал Врач. - За проезд рассчитываться!
     - Ладно, не ори, - передумал Соловей. -  Мы  за  проезд  соберем.  Ты
водилу толкни. Что-то заснул водило.
     - Да завсегда!
     Врач вывалился из машины так бодро и весело, что  Костя-Пуза,  он  же
Соловей, одобрительно хмыкнул:
     - Звать тебя как?
     Дверцу, не захлопнутую плотно, Костя-Пуза просто не видел.
     - Говнида! - весело выпалил Врач.
     -  Чего?  -  изумился  Костя-Пуза,  останавливаясь  перед  тощим,  но
счастливым Врачом. - Как ты сказал?
     - А так и сказал - Говнида! - торжествующе блеснул очками Врач.
     - А баба как зовет?
     - А так и звала, пока терпела.
     - Ну ты даешь! - Костя-Пуза восхищенно  покрутил  головой.  -  Точно,
чокнутый!
     И крикнул:
     - Митя! Собери с говнид деньги.
     Один из его напарников - молчаливый, коренастый, правда, как бы  чуть
скособоченный, все  время  плечо  выпячивал  -  неторопливо,  с  несколько
показным равнодушием шагнул к машине. Выбрал он Шурика:
     - Опусти стекло.
     Шурик опустил стекло.
     Ручку он крутил левой,  всем  телом  повернувшись  к  дверце,  пальцы
правой руки лежали на слегка отжатом замке.
     - Собери деньги. Подай. Одной рукой подай, сволоченок.
     Солнце. Душно. В рощицах, наверное, хорошо, а на обочине душно.  Жаба
курлычет. На реке хорошо, конечно. А на дороге одна радость -  ни  машины,
ни конной повозки, пыль улеглась. Далеко отъехали... Над Т. даже дымков не
видно...
     Надо было учиться дураку, подумал Шурик. Закончил бы техникум,  водил
тяжелые поезда, Лерка при мне была бы.
     Он видел, как дернулась щека у Роальда и напрягся.
     Душно.  Как  может  Врач   болтать   беспрерывно?   Хорошо   у   него
получилось... Если бы не он, Соловей уже узнал бы Роальда...
     Спокойно,   сказал   себе   Шурик,   медленно    протягивая    деньги
настороженному мордастому  Мите.  Хреновиной  это  кончится.  Вот  заберут
купюры и уедут...
     Шурика душила ненависть.
     Что там Роальд говорил? Простить всех? Мордастого  Митю  простить,  и
Костю-Пузу? И их вонючих приятелей? А они опять пойдут  убивать?  А  потом
опять их простить, и так бесконечно? А  потом  опять  прощать  и  прощать,
чтобы на душе легче было? А они всадят пулю в  меня  или  пристрелят  Леню
Врача. Они пустят в  ход  обрез,  а  понадобится,  так  и  что  покрупнее.
Простить всю эту баньку по-черному?
     - Ты мент! - радостно завопил Костя-Пуза.
     Он узнал Роальда.
     - Ты же мент! Тебя поиметь надо!
     Митя уже держал купюры в широкой ладони.
     Со всей силой, какую только смог вложить в удар, Шурик двинул дверцей
по колену Мити. Он не потерял ни секунды, вываливаясь из машины  и  сбивая
Митю в дорожную пыль. Всей пятерней он въехал в равнодушные, успевшие лишь
расшириться от боли, глаза Мити.  Роальд  успеет!  Роальд  должен  успеть!
Роальд сделает Пузу!
     Черная ярость, которой Шурик боялся,  застлала  черной  пеленой  мир.
Негативы рож, лиц, машин, неба.  Почему,  черт  возьми,  Вселенная  должна
походить  на  баньку  по-черному?  Почему  вместо  звезд  в  ночи   должны
поблескивать  паучьи  глаза?  Почему  только  сажа,  плесень,  запах  дров
отсыревших?..
     Заламывая руки всхрапывающему от отчаяния Мите, Шурик  отчетливо,  до
мороза по коже, вспомнил вдруг сон, одно время мучивший его.  Не  вспомнил
даже, просто мелькнуло в памяти - был такой сон, снилось что-то такое. Он,
Шурик, просыпался в крике, в поту, Лерка сжимала ему виски, заглядывала  в
глаза. Он хрипел, он отбивался: пусти!
     - Проснись! Что с тобой? - кричала Лерка. А он  хрипел  и  отбивался:
пусти!
     Ему снилось, что он ослеп. Это было  страшно.  Он  совсем  ничего  не
видел, он только шарил  руками,  нащупывая  одеяло,  сбивая  простыни.  Он
ничего, совсем ничего  не  видел.  Мир  красок,  теней  и  отсветов,  мир,
радующий глаза, исчез. Тьма,  глухая  могильная  тьма.  Без  искорки.  Без
просвета. Где-то в подсознании, правда,  билась,  томила,  рвалась  сквозь
тьму трезвая мысль: да нет, сон это, надо проснуться,  проснись,  все  как
рукой  снимет!  И  повинуясь  этой  неясной  мысли,  этому  голосу,  почти
исчезающему, умирающему в нем, Шурик в тупом отчаянии пытался  проснуться,
раскрыть глаза, продраться из тьмы к свету.
     И продрался, проснулся, вырвался из страшного сна.
     Радость опалила его.
     На подоконнике, ярко освещенном солнцем, щурился  чужой,  незнакомый,
но по виду веселый кот. В приступе кипящей, чуть ли  не  животной  радости
Шурик завопил:
     - Я ослеп?
     И кот, хищно зевнув, ответил:
     - Ага. Полностью.
     Значит, я еще сплю? Значит, я, правда, ослеп? Шурик  рвался  из  сна,
пробивался, задыхаясь, сквозь его темные многомерные слои,  хрипя,  рвался
из рук Лерки, обнимавшей его, вопил в смертном  ужасе:  "Ослеп!"  И  Лерка
тоже вопила, обнимая, прижимая его к себе: "Это потому, что  ты  работаешь
на помойке! Тебя убьют на помойке! Проснись!.."
     Но кто ее создал, эту помойку? Кто, не заботясь  о  будущем,  сливает
помои прямо под окна?..
     Сжав кулаки, Шурик ногой бил брошенного в пыль  Митю,  а  Леня  Врач,
танцуя над Митей, торжествующе вопил:
     - Поддай ему, Шурик! Раскрепостись! Они тоже хотели многого!
     И сам рвался:
     - Дай мне! Дай я на него набегу!
     Почему-то именно толстомордый Митя вызывал у  Врача  столь  низменные
желания.
     - Прекратить!  -  грубо  приказал  Роальд,  защелкивая  наручники  на
запястьях ошеломленного поверженного Кости-Пузы.  -  Не  вовремя  ты  меня
узнал, придурок!
     И повернулся к застывшему в испуге водиле:
     - Грузи домкрат. Едем.
     - Куда?
     - В Город, конечно.
     - А эти?.. - глаза водилы жадно сверкнули. - А их  машина?..  Бросим,
что ли?..
     - Не бросим, -  грубо  объяснил  Роальд.  -  Тебя  посадим  за  руль.
Возьмешь для  компании  Митю  и  его  корешка.  Я  их  к  заднему  сидению
пристегну.
     - Не отстегнутся?
     - Нет.
     - А вы?
     - А мы на твоей машине.
     - Почему на моей?
     - Чтобы не баловался.
     - Да я...
     - Хватит! Держись  за  нами.  Не  отставай,  не  обгоняй,  никуда  не
сворачивай. Даже если ГАИ привяжется, следуй за нами.
     - А права отберут?
     - Отделаешься штрафом.
     - Да ладно... - губы водилы дрогнули. Он молча  смотрел,  как  Роальд
приковывает наручниками толстомордого Митю и его все еще, кажется,  ничего
не понявшего приятеля. Потом спросил: - Они до меня не дотянутся?
     - Зубами разве что, - хмыкнул Роальд.
     - Я так не хочу.
     В облаке были вдруг подлетел красный "москвич".
     Крепкий парень в сиреневой футболке,  в  такой  же  косынке,  обручем
обхватившей длинные волосы, увидев, как Шурик загоняет Соловья  в  машину,
заносчиво спросил:
     - Кому помочь, мужики?
     Костя-Пуза обернулся было с надеждой, но Шурик  одним  пинком  загнал
его в машину.
     - Понял, мужики... - скороговоркой выпалил  парень  в  майке.  -  Все
понял...
     И, ничем больше не интересуясь, дал газ.
     "Беляматокий."
     В машине пахло страхом и потом. На поворотах  Костю-Пузу  бросало  на
Врача, Врач весело отпихивался:
     - "Любохари, любуйцы, бросьте декабрюнить..."
     Костя-Пуза молча, злобно щерился.
     - Тройные премиальные... - бросил через плечо Роальд. Он вел машину.
     - Почему тройные? - хмуро отозвался Шурик.
     - Костя-Пуза, раз... Раскрытая кража в "Ассико",  два,  я  Данильцына
этого взял... Ну и Лигуша... - не без гордости перечислил Роальд.
     - Где тот Лигуша?..
     - Неважно.
     Похоже, Роальд, как всегда, чего-то не договаривал.
     - Слышь, - толкнулся Костя-Пуза, руки у него были связаны. - Возьми в
кармане платок. Глаза заливает.
     - "Айс вайс пюс капердуфен"! - весело удивился Врач.
     - С Анечкой как познакомился? - спросил Роальд, не оборачиваясь. -  В
библиотеке?
     - Ну да, ходок я туда! - ощерился Соловей. - По телефону.
     - Так я и думал. К Лигуше подбирался? Спугнуть боялся?
     И спросил быстро, не оборачиваясь:
     - Что искал?
     - А то не знаешь?
     - Шкатулку?
     - Ее.
     - Зачем в Лигушу стрелял?
     - Надоело.
     - "Зубайте все, без передышки!" - еще веселее удивился Врач. - А  все
думают, из-за ревности.
     Костя-Пуза обиженно засопел.
     - Видел шкатулку? - толкнул Костю-Паузу Врач.
     - Анька видела.
     - Золотая?
     - Анька? - не понял Соловей.
     - Шкатулка, придурок. Менталитет у тебя, топором махаться... Шкатулка
золотая, спрашиваю?
     - Да ну.
     - Чего ж ты за ней гонялся?
     - За Анькой, что ли?
     - За шкатулкой, козел.
     - Ну как... - нагло ухмыльнулся Костя-Пуза, отряхиваясь, как  собака,
выбравшаяся из воды. - Что-то же в ней есть, в этой шкатулке...
     - А где она? - не оборачиваясь спросил Роальд.
     - Ты мент. Ищи.
     - Знаешь, где шкатулка? - быстро спросил Врач.
     - А тебе что?
     - Скажешь?
     Костя-Пуза насторожился:
     - А скажу, что мне светит?
     - Роальд, - весело спросил Врач. - Если скажет, что ему светит?
     - Минимум десять лет, - не оборачиваясь сказал Роальд.
     - Мент!.. - злобно прошипел  Костя-Пуза,  дергаясь,  и  Шурик  локтем
ударил его в живот. - Я же чистосердечно!
     Вонючая банька твое чистосердечие, подумал Шурик.  "Чистосердечно..."
Лерка права. Не помойка, так банька по-черному. Не банька, так помойка.
     - Роальд, - весело попросил Врач. - Останови машину.
     - Зачем? - поглядывая в зеркало заднего вида, спросил Роальд.
     - Видишь канаву? В таких канавах тьма пиявок.  Я  Пузе  полные  штаны
набью. У него кровь прилила к одному месту.
     Костя-Пуза мрачно сопел.
     Вонючая  банька...  Чердак...  У  Шурика  голова  шла  кругом.   Всех
простить? В честь чего?
     - Не человек он, - странным голосом сказал Костя-Пуза. -  Зря  с  ним
связался... Анька предостерегала...
     - Ты о Лигуше? - спросил Роальд.
     - Я ночью в его домишко попал... - Костю-Пузу передернуло.  -  Лигуша
на ночную рыбалку уехал, вот, думаю, и наведаюсь... И наведался... У людей
как у людей, а у Лигуши кухня в чешуе, в комнате  осиные  гнезда,  паутину
шевелит воздухом... Все гнилое, светится...
     - Как ты, - буркнул Роальд.
     - Зря, - прошипел Костя-Пуза.  -  Мне  что?  Отсижу,  выйду  честный.
Водилу вашего достану. Ему как человеку - тащи домкрат, а  он...  И  тебя,
мент, достану. Должок за тобой.
     - Где шкатулка? - спросил Врач.
     - Сам ищи! - огрызнулся Костя-Пуза. - Выйду, моя будет.
     Его выпуклые темные глаза вдруг странно затуманились.
     - Слышь, мент? Лигуша сказал, через семь увидимся.  А  он  знал,  что
говорит, спроси кого хочешь. Это чего ж получается? Не светит мне десятка,
а?
     - Да нет, - грубо ответил Роальд. -  Просто  через  семь  лет  Лигуша
составит тебе компанию.
     - Его же убили. Брось! Все знают, убили.
     - Его и раньше убивали...
     Костя-Пуза задумался.
     - Я у него был. Еще до той ночи...  Днем  заходил,  ножичек,  говорю,
потерял. Помоги, говорю, найти, прикипел душой к тому ножичку. А он  ушицу
хлебает, мутная, вроде баланды. Не ищи, говорит, не поможет ножичек... Вот
дурак дураком, а чутье было. Вот было чутье! Как вы его пристукнули?
     Никто Соловью не ответил. Только Врач хохотнул:
     - Крепкий шишидрон! Папася, мамася!
     "Иван!"

     16 сентября 1993 года.
     ...На  вид  шкатулка  действительно  казалась   медной.   На   темной
поверхности виднелось алое пятно, палец так и тянулся к нему, но  шкатулку
Шурик держал двумя руками, такая она была  тяжелая.  Величиной  с  толстую
книгу, не больше, но весом весь пуд. Шурик выдохнул:
     - Что в ней?
     - Увидим, - грубо буркнул Роальд  и  накинул  на  шкатулку  клетчатый
носовой платок. - Идем вон туда... Там все скамьи свободны.
     - Откроем?
     - Подождем Врача.
     - Дался тебе Врач! Он полчаса назад должен был появиться.
     Роальд не ответил.
     Оглядываясь, не стоит ли под аркой зала ожидания Леня Врач, борясь  с
острым  желанием  ускорить  шаг,  Шурик   и   Роальд   проследовали   мимо
коммерческих киосков. Незанятые торговцы, лениво жуя резинку, провожали их
ленивыми взглядами. Сникерсы, бананы, кола... Банановая республика, страна
сникерсов... Картошкой не торговать!..
     - Где Врач? - оглядываясь,  прошипел  Шурик.  -  Он  уже  на  полчаса
опоздал.
     - Просто так Врач не опоздает.
     Шурик осторожно поставил шкатулку на неудобную эмпээсовскую скамью.
     - Конверт! В конверт загляни,  Роальд.  О  конверте  Врач  ничего  не
говорил.
     Под тяжелой шкатулкой,  упрятанной  в  ячейку  автоматической  камеры
хранения, они нашли  обычный  конверт  без  марки,  слишком  тощий,  чтобы
надеяться на вложенный в него гонорар, но все же...
     - Подождем Врача.
     - Дался тебе Врач!
     - Если это то, за чем он гоняется почти десять лет, - Роальд кивнул в
сторону шкатулки, - не стоит торопиться. Врач ясно сказал: к шкатулке  без
него не притрагиваться.
     - Ты еще на Костю-Пузу сошлись!
     Роальд не ответил.
     - Роальд! Врач не за конвертом гонялся. Открой конверт!
     Роальд поколебался, но вскрыл конверт.
     - Чек! - вырвалось у него. - На предъявителя.
     - Сколько?
     - Много, - изумленно протянул Роальд. - Откуда у Лигуши такие деньги?
Смотри! - Он показал Шурику оборотную сторону чека.  Корявыми  буквами  на
серой плотной бумаге было выведено: "Спасибо".
     - За что? - удивился Шурик.
     - За уважение, - грубо ответил Роальд. - Ты же в него стрелял.
     - Заткнись!
     - Ладно, - сказал Роальд. - Премию я тебе увеличу.
     - Роальд... - Шурик не спускал глаз со шкатулки. - Почему ты  мне  не
расскажешь? Кто он, этот Лигуша? Откуда он знал, что его убьют? И ведь  не
убил я его, он сам сгорел... Как может человек  превратиться  в  горсточку
пепла?..
     - Спроси Врача.
     - Где он, черт побери?
     - Наверное, занят.
     - Открой шкатулку, Роальд. Там, может, бриллианты?
     - Дождемся Врача, - непреклонно ответил Роальд.
     Вздохнув, Шурик провел ладонью по шкатулке. От  нее  несло  холодком.
Это было приятное ощущение. В зале ожидания, как всегда, царила духота,  а
от шкатулки несло холодком. Не должна она была сохранять прохладу, но ведь
была прохладной...
     - Роальд, ты правда думаешь, что Лигуша через семь лет вернется?
     - Спроси Врача.
     - Плевал я на  Врача!  -  пробормотал  Шурик.  -  Если  в  штукатурке
бриллиант, торжественно клянусь пропить свою долю задолго до двухтысячного
года.
     Он вспомнил вдруг: "Люди добрые! Тетке моей исполняется сорок лет..."
     Исполнилось уже наверное...  А  позвонить  надо...  Если  в  шкатулке
бриллиант, сегодня же позвоню... Плюнь, дескать, на зверства коммунального
быта!.. Ликвидируем мы эти зверства!..
     Палец Шурика коснулся алого пятна,  прошелся  по  нему,  почувствовав
какое-то невидимое  углубление,  вернулся...  Что-то  изменилось  вдруг...
Струна металлическая лопнула,  звук  долгий,  чистый...  А,  может,  птица
вскрикнула...
     Шурик изумленно  увидел:  шкатулка  на  глазах  теряла  металлический
блеск. Она как бы стеклянела, становилась прозрачной,  странно  преломляла
свет, отражая его  какими-то  невидимыми  гранями,  наливалась  сумеречной
пустотой, нисколько,  правда,  при  этом  не  теряя  вес,  не  приоткрывая
содержимого.
     - Хватай ее! - яростно приказал Роальд.
     Их руки столкнулись.
     Они пытались схватить исчезающую шкатулку,  но  ничего  не  схватили.
Нельзя же схватить воздух... По инерции они еще шарили руками по  вытертой
скамье, но шкатулки перед ними не было.
     - Придурок, - сказал Роальд. - Будешь ждать теперь  до  двухтысячного
года. Только не думаю, что Лигуша вернется именно к нам. Какой смысл иметь
дело с придурками?
     - Чек! - испуганно выдохнул Шурик.
     Роальд схватился рукой за нагрудной карман.
     - На месте!
     - Почему он написал "спасибо"? - ошеломленно спросил Шурик. - Что  мы
сделали  такого,  чтобы  заслужить  спасибо?   Сперва   Лигушу   отправили
неизвестно куда,  теперь  шкатулку...  Почему  ты  ничего  не  хочешь  мне
объяснить?
     - Врач объяснит, - холодно сказал Роальд. - Вон он...  Посмотрю,  как
вы будете объясняться.
     - Ловко, а? - издали весело кричал  Врач,  огибая  пустые  скамьи.  -
Голова у тебя варит, Шурик. Беляматокий - это не просто так.  Я  и  то  не
сразу допер. Слово, в котором не повторяется ни  одна  буква!  Примитивный
линейный шифр. Б - два, Е - шесть,  Л  -  тринадцать,  и  так  далее.  Тут
главное, этого слова никто не знает. Звучит не вызывающе  и  бессмысленно,
зато точно  указывает  местонахождение  шкатулки.  Я  не  ошибся,  вскрыли
ячейку?.. Эти вещи всегда просты, - радовался  Врач.  -  Помните  анекдот?
Мужик на первомайской демонстрации выкрикивает: "Пять, четыре,  три,  два,
один, ура! Пять, четыре, три, два, один, ура!" А ну, сказали  ему  люди  в
серых плащах и в шляпах, вытаскивая  из  дружных  рядов,  колись,  вонючий
антисоветчик! Он и раскололся: "Пятилетку в четыре года на трех станках  в
две смены за одну зарплату!"
     Врач воздел над собой длинные руки и торжествующе рявкнул:
     - Ура!
     - Недавно в Египте откопали сфинкса, - хмуро сказал Роальд, -  так  у
него на хвосте этот анекдот был выбит еще шумерскими письменами.
     - Беляматокий! - торжествующе объявил  Врач.  -  Где  шкатулка?  Хочу
видеть шкатулку!
     - Ладно, не ори, - тоже хмуро сказал Шурик. - И так  торговцы  глядят
на нас. За рэкетиров примут. Сам ведь учил: прости всех. Вот и прости.  Мы
случайно... Кто мог знать?.. Я к ней, собственно, и не прикасался...  Так,
пальцем провел... - Шурик машинально провел  рукой  по  скамье.  -  А  она
исчезла... Откуда нам было знать?
     Врач судорожно сглотнул слюну  и  обессиленно  рухнул  на  скамью.  А
Роальд выругался. Знал, знал - ЭТО УЖЕ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ. Вот и выругался. Не
зря даже привокзальные грузчики всегда держали Роальда за грубого.