|
|
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
Сборник рассказов и повестей
СОДЕРЖАНИЕ:
АБСОЛЮТНО НЕВОЗМОЖНО
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ НАХОДКИ
БАЗИЛИУС
ДА ПРОДЛИТСЯ ТВОЙ РОД
ДВОЙНОЙ ВЫЗОВ
ДОЛИНА ВНЕ ВРЕМЕНИ
ЖИВОПИСЕЦ И ОБОРОТЕНЬ
ЗВЕРОЛОВЫ
МАДОННА ДИНОЗАВРОВ
МОЛЧАЛИВАЯ КОЛОНИЯ
МУХИ
Меж двух миров
НАЕЗДНИКИ
ПЛАМЯ И МОЛОТ
ПЛАТА ЗА СМЕРТЬ
ПОЛНОЧЬ ВО ДВОРЦЕ
ПОСЛЕ ТОГО, КАК НЕ НУЖНЫ НАМ СТАЛИ МИФЫ
СЛАБАК
СМЕРТЬ ТРУСА
Сезон мутантов
ТРУ-РУ-РУ-РУ
Талант
ХРАНИЛИЩЕ ВЕКОВ
Шестой дворец
МОЛЧАЛИВАЯ КОЛОНИЯ
Скрид, Эмерак и Уллова медленно парили в черной ночи космоса, пытаясь
отыскать следы себе подобных в проплывающих под ними мирах. Их охватила
жажда странствий, как неизбежно она охватывает всех обитателей Девятого
Мира. Уже целую вечность они находились в космосе, но время - не преграда
для бессмертных, а уж терпения им было не занимать.
- Мне кажется, я что-то чувствую, - сказал Эмерак. - Третий Мир
подает признаки жизни.
Они уже посетили процветающие города Восьмого Мира и живущие в
тяжелых условиях колонии Седьмого, а бывалый путешественник Скрид показал
им путь к малоизвестным поселениям на спутниках гигантского Пятого Мира.
Но теперь они находились далеко от дома.
- Ошибаешься, малыш, - сказал Скрид. - Третий Мир расположен так
близко к Солнцу, что никакая жизнь там невозможна - ты только подумай, как
там тепло!
Эмерак побелел от ярости.
- Неужели ты не чувствуешь жизнь там, внизу? Ее немного, но она там
есть. Может быть, ты просто слишком стар, Скрид?
Скрид игнорировал оскорбление.
- Я думаю, нам следует вернуться. Мы подвергаем себя опасности,
подходя так близко к Солнцу. Мы уже достаточно увидели.
- Нет, Скрид, я чувствую там жизнь, - сердито вспыхнул Эмерак. - И
если ты главный в нашей тройке, то это еще не значит, что ты все знаешь.
Просто ты более сложной формы, чем мы, и это только вопрос времени,
пока...
- Успокойся, Эмерак. - Это был спокойный голос Улловы. - Скрид, я
думаю, что наш сорвиголова прав. Я тоже принимаю какие-то слабые сигналы с
Третьего Мира. Может быть, там действительно существуют какие-нибудь
примитивные формы жизни. Если мы сейчас повернем назад, мы себе этого
никогда не простим.
- Но Солнце, Уллова, Солнце! Если мы подойдем слишком близко... -
Скрид замолчал, и они продолжали парить в пустоте. Через некоторое время
он сказал: - Ну хорошо, давайте посмотрим.
Все трое изменили курс и направились к Третьему Миру. Они медленно
плыли через пустоту, пока планета не повисла перед ними. Бесконечно
вращающийся пятнистый шарик.
Они невидимо проникли в атмосферу, мягко планируя вниз, к планете.
Они пытались найти признаки жизни, и действительно, по мере приближения
сигналы становились все сильнее и сильнее. Эмерак мстительно воскликнул,
что Скриду следовало бы почаще к нему прислушиваться. Теперь, вне всякого
сомнения, они знали, что планета населена подобными им существами.
- Ты слышишь, Скрид? Слушай, слушай, старик.
- Ну ладно, Эмерак, - сказал Скрид. - Ты доказал свою правоту. Я
никогда не утверждал, что я непогрешим.
- Скрид, эти идущие снизу мысли-сигналы какие-то странные.
Прислушайся, там внизу нет разума, - сказал Уллова. - Они не думают.
- Прекрасно, - возликовал Скрид. - Мы покажем им путь к цивилизации и
поднимем их до нашего уровня. Это будет не трудно, ведь в нашем
распоряжении целая вечность.
- Да, - согласился Уллова. - Они так примитивны, что из них можно
будет сделать все, что угодно. Мы назовем эту планету Колонией Скрида.
Могу себе представить, какое впечатление это произведет на Совет. Новая
колония, открытая известным путешественником Скридом и его двумя
бесстрашными товарищами...
- Колония Скрида... Мне нравится, как это звучит, - сказал Скрид. -
Смотрите, вон плывет к земле небольшая группа. Давайте присоединимся к ним
и вступим в контакт. Неплохой шанс для начала.
Они влились в группу и вместе с ними спланировали на землю. Скрид
выбрал место, где уйма особей собрались вместе, умело приземлился на все
свои изящно сконструированные конечности и с облегчением принял позу
покоя. Уллова и Эмерак, следовавшие за ним, приземлились неподалеку.
- Я не чувствую в них сознания, - пожаловался Эмерак, лихорадочно
пытавшийся обнаружить разум в существах, находившихся рядом с ним. - Они
выглядят совсем как мы - то есть, похожи настолько, насколько вообще для
нас возможно походить друг на друга. Но они не думают.
Скрид послал пробный луч мысли. Он коснулся им сначала одного, затем
другого из обитателей Третьего Мира.
- Очень странно, - сказал он. - Мне кажется, они только что родились:
многие из них смутно помнят жидкую стадию, а некоторые - даже стадию пара.
Похоже, что, благодаря Эмераку, мы наткнулись на что-то очень важное.
- Чудесно, - сказал Уллова. - Вот она, наша возможность на практике
изучить эти новорожденные существа.
- Приятное разнообразие - найти кого-то моложе себя, - сардонически
заметил Эмерак. - Я так привык считаться маленьким, что как-то даже
странно видеть всех этих младенцев вокруг.
- Это просто потрясающе, - сказал Уллова, продвигаясь по земле к тому
месту, где Скрид изучал одно из созданий.
- На нашей планете более миллиона десятилетий не было новорожденных,
а тут их просто миллиарды.
- Более двух миллионов десятилетий, - поправил Скрид. - Эмерак
последний в своем поколении. Да больше и не нужно, ведь взрослые особи
живут вечно, исключая, конечно, несчастные случаи. Но для нас это
прекрасный шанс - мы можем тщательно изучить этих новорожденных, может
быть, дать им основы цивилизации, и когда эти малыши смогут сами собой
управлять, доложить о них Совету. Здесь, в Третьем Мире, мы можем начать с
нуля. Это открытие встанет в один ряд с теорией пара Кодраника.
- Я рад, что вы взяли меня с собой, - сказал Эмерак. - Таким молодым,
как я, не часто предоставляется возможность...
Внезапно он вскрикнул от изумления и боли.
- Эмерак! - позвал Скрид.
Ответа не было.
- Куда делся малыш? Что случилось? - спросил Уллова.
- Наверное, какая-нибудь дурацкая шутка. Уж больно хорошо он
заговорил, Уллова.
- Да нет, я его что-то нигде не вижу. А ты?.. Скрид! Помоги! Я...
Я... Скрид, я умираю!
Ощущение боли, пронзившей Уллову, было настолько реальным, что Скрид
содрогнулся.
- Уллова! Уллова!
Впервые за больше тысячелетий, чем он мог припомнить, Скриду стало
страшно, и это непривычное чувство привело в смятение его тонко
сбалансированный разум.
- Эмерак! Уллова! Почему вы не отвечаете?
Неужели это конец, думал Скрид, конец всему? Неужели мы погибнем
здесь, после стольких лет жизни? Одиноко умрем на этой угрюмой планете за
миллиарды миль от дома? Он не мог принять мысль о смерти, она была слишком
чуждой.
Он позвал еще раз, теперь уже более сильными импульсами:
- Эмерак! Уллова! Где вы?
В панике он рассылал лучи мысли вокруг, но принимал только
бессознательное излучение новорожденных.
- Уллова!
Ответа не было, и Скрид почувствовал, как его хрупкое тело начинает
разрушаться. Конечности, которыми он так гордился - сложные и изысканно
очерченные - начали терять форму и расплываться. Он издал еще один
отчаянный крик, ощущая бремя прожитых лет и чувствуя вокруг себя умирающие
мысли новорожденных. Затем он растаял и потек по куче, в то время как
новорожденные снежинки Третьего Мира бессмысленно глядели по сторонам, не
догадываясь о близости собственной кончины. Из-за горизонта поднималось
Солнце, изливая на землю потоки своего смертоносного тепла.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ЗВЕРОЛОВЫ
С высоты пятидесяти тысяч миль планета выглядела очень
привлекательно. Земного типа, с преобладанием зеленых и голубых тонов, без
видимых признаков цивилизации. Что же касалось фауны...
Я повернулся к Клайду Холдрету, приникшему к термоскопу.
- Ну, что ты можешь сказать?
- Температура подходящая, много води. Мне кажется, надо садиться.
В рубку вошел Ли Давидсон. На его плече сидела одна из тех голубых
мартышек, которых мы поймали на Альферазе.
- У нас есть свободные вольеры? - спросил я.
- На целый зоопарк!
- Я за посадку, - вмешался Холдрет. - Нельзя же возвращаться на Землю
лишь с парой мартышек и муравьедами.
Кроме поисков внеземных животных для Зоологического управления
Министерства межзвездных дел мы попутно занимались и картографированием
планет, а в эту систему еще не залетали земные звездолеты. Еще раз
взглянув на голубой шар, медленно вращающийся на обзорном экране, я
занялся расчетом посадочной траектории. Из вольеров доносились сердитые
вопли голубых мартышек, которых Давидсон привязывал к противоперегрузочным
креслам, и недовольное похрюкивание муравьедов с Ригеля...
Не успел корабль коснуться поверхности планеты, как вокруг начали
собираться представители тамошней фауны.
- Посмотрите, да тут не меньше тысячи видов! - воскликнул Давидсон. -
О таком можно только мечтать!
- Кого же из них взять с собой? - немного растерянно спросил я,
прикинув, сколько у нас свободного места.
- Я считаю, мы должны отобрать самых необычных животных и вернуться
на Землю, - ответил Холдрет. - Остальных оставим до следующего раза.
- Эй, посмотрите сюда! - позвал нас Давидсон.
Из густого леса появилось существо ростом не менее двадцати футов,
похожее на жирафа, с миниатюрной головой на грациозной шее. Оно
передвигалось на шести длинных ногах. Поражали глаза, огромные фиолетовые
шары, чуть выступающие вперед. Животное подошло к кораблю и, казалось,
взглянуло прямо на нас. У меня возникло ощущение, будто оно пытается нам
что-то сказать.
- Великовато, а? - прервал молчание Давидсон.
- Уж ты-то не отказался бы взять его с собой.
- Возможно, нам удастся уместить детеныша, - Давидсон повернулся к
Холдрету. - Как по-твоему, Клайд?
- Попробуем, - пробурчал тот.
Жираф, похоже, удовлетворил свое любопытство и, подогнув ноги,
опустился на траву. Маленький, собакообразный зверек недовольно залаял, но
тот даже не повернул головы.
- Ну, как анализ атмосферы? - спросил Давидсон.
- Отличный, - возвестил Холдрет. - Пора на охоту.
Я вдруг почувствовал смутную тревогу. Слишком тут было хорошо...
- Никогда ничего подобного не видел, - повторил Давидсон по крайней
мере в пятнадцатый раз. - Сущий рай для звероловов.
Подошел Холдрет, держа в руках собаку с блестящей, без единого
волоска кожей и выпуклыми, как у насекомых, глазами.
- Как дела, Гас?
- Нормально, - ответил я без особого энтузиазма.
- Ты что-то не в духе. В чем дело?
- Мне здесь не нравится.
- Почему?
- Животные сами идут в руки. Будто рады, что их возьмут на корабль. Я
вспоминаю, как нам пришлось погоняться за муравьедами...
- Перестань, Гас. Если хочешь, мы быстро погрузимся. Но для нас эта
планета - золотая жила.
Холдрет беззаботно рассмеялся и потащил собаку к вольерам. Чувствуя
себя лишним, я решил обследовать окрестности и через полчаса поднялся на
высокий холм. Оказалось, мы сели на огромном острове или сильно вытянутой
косе. По обе стороны вдали виднелось море. Справа до самого берега темнел
лес, слева простиралась степь. У подножия холма блестело небольшое озеро.
Не остров, а рай для всякой живности.
Я не считал себя зоологом, мои знания ограничивались лишь беседами о
Давидсоном и Холдретом. Но и меня не могло не поразить удивительное
многообразие всех этих странных существ и их поразительное дружелюбие. По
дороге мне встретился еще один жираф. И снова у меня возникло ощущение,
будто он пытается мне что-то оказать.
Вернувшись на звездолет, я увидел, что вольеры забиты до отказа.
- Как дела? - поинтересовался я.
- Заканчиваем, - ответил Давидсон. - Теперь приходится выбирать, кого
взять, а кого оставить.
Он вынес из вольера двух собакообразных и заменил их пеликанами.
- Зачем они тебе? - спросил Холдрет.
- Одну минуту, - вмешался я. - Какая странная птица. У нее восемь
ног!
- Ты становишься зоологом, - хмыкнул Холдрет.
- Нет, но у меня возникают сомнения. Почему у одних животных восемь
ног, у других - шесть, а третьи обходятся четырьмя? - Холдрет и Давидсон
смотрели на меня, не понимая вопроса. - Я хочу сказать, что процесс
эволюции, как правило, отличает определенная логика. Для животного мира
Земли характерны четыре конечности, а для четвертой планеты Беты Центавра
- шесть...
- Ну, всякое случается, - возразил Холдрет. - Вспомни симбиоз
Сириуса-3 или червей Мизара. Но, вероятно, ты прав. Налицо очень странное
отклонение. Мне кажется, нам стоило бы остаться и провести некоторые
исследования.
Я понял, что допустил серьезную ошибку, и предпринял обходной маневр.
- Не согласен. Наоборот, мы должны вылететь немедленно, а потом
вернуться с более подготовленной экспедицией.
- Перестань, Гас, - возмутился Давидсон. - Такой случай выпадает раз
в жизни.
- Ли, звездолетом командую я. Нам положено сделать короткую остановку
и лететь дальше. Запасы продовольствия строго ограничены. Никаких научных
исследований, иначе нам придется есть тех, кого мы поймали.
- Против такого довода не поспоришь, - после некоторого молчания
ответил Холдрет.
- Ну, ладно, - неохотно согласился Давидсон.
Я решил рассчитать режим взлета и пошел в рубку. Там меня ждал
сюрприз. Кто-то выдрал из гнезд пульта управления все провода. Несколько
минут я не мог прийти в себя, а потом кинулся к вольерам.
- Давидсон! - позвал я.
- Что случилось, Гас?
- Срочно в рубку!
Он появился лишь через несколько минут, недовольно хмурясь.
- В чем дело? Я занят и...
- Посмотри на пульт!
Давидсон замер с открытым ртом.
- Немедленно позови Холдрета!
Пока он привел Холдрета, я снял панель и внимательно все осмотрел.
Мое настроение несколько поднялось. За пару дней повреждения можно было
устранить...
- Ну что? Чьих рук это дело? - набросился я на Давидсона и Холдрета,
когда они вошли в рубку.
- Если ты намекаешь на то, что это сделал кто-то из нас, - начал
Давидсон, - то...
- Я ни на что не намекаю. Но мне кажется, что вы с удовольствием
продолжили бы исследования. И наилучший способ сделать это - заставить
меня чинить систему управления. Вы своего добились!
- Гас, - Давидсон положил руку мне на плечо, - мы этого не делали. Ни
он, ни я.
Я понял, что он говорит правду.
- Кто же тогда?
Давидсон пожал плечами.
Они ушли к животным, а я постарался сосредоточиться на ремонте. Через
несколько часов работы мои пальцы стали дрожать от усталости, и я решил
отложить ремонт до следующего дня.
В ту ночь я спал плохо. Из вольеров доносились стоны муравьедов,
визг, шипение, блеяние и фырканье других животных. Наконец около четырех
утра я провалился в глубокий сон. Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня
за плечо. Открыв глаза, я увидел бледные лица Холдрета и Давидсона.
- Вставай, Гас!
- Какого черта!.. - но меня уже тащили в рубку. Там я мгновенно
пришел в себя.
Все провода, ведущие к пульту управления, опять лежали на полу!
Необходимо охранять рубку, - сказал я. - Один из нас должен постоянно
бодрствовать. Кроме того, всех животных следует немедленно удалить из
звездолета.
- Что? - негодующе воскликнул Холдрет.
- Он прав, - согласился со мной Давидсон.
Весь день я чинил пульт, а к вечеру первым заступил на вахту, с
трудом подавляя желание вздремнуть. Когда Холдрет вошел в рубку, чтобы
сменить меня, он ахнул и указал на пульт. Провода вновь валялись на
полу...
Ночью мы все остались в рубке. Я чинил этот проклятый пульт. Но к
утру оказалось, что все труды пропали даром. Никто не заметил, как это
произошло.
Я вылез из звездолета и уселся на большой камень. Одна из
собакообразных подошла ко мне и потерлась мордой о колено. Я почесал ее за
ухом.
На одиннадцатый день животные перестали интересоваться нами. Они
бродили по равнине, подбирая комочки белого тестообразного вещества,
каждую ночь падавшего с неба. Мы назвали его манной небесной. Провизия
кончилась. Мы заметно похудели. Я уже давно не подходил к пульту
управления.
К вечеру Давидсон набрал ведерко манны, и мы устроили пир.
- Надо сказать, - заметил Холдрет, - звездолет мне порядком надоел.
Хорошо бы вернуться к нормальной жизни.
- Пошли спать, - предложил я. - Утром мы еще раз попробуем выбраться
отсюда. Надеюсь, нам это удастся, - моим словам явно не хватало былой
уверенности.
Утром я встал пораньше с твердым намерением починить пульт. Войдя в
рубку, я взглянул на обзорный экран и замер. Потом вернулся в каюту и
разбудил Холдрета и Давидсона.
- Посмотрите в иллюминатор, - попросил я.
Они кинулись смотреть.
- Похоже на мой дом, - пробормотал Холдрет. - Мой дом на Земле!
Мы вышли из звездолета. Вокруг собрались животные. Большой жираф
подошел поближе и печально покачал головой. Дом стоял посреди зеленой
лужайки, чистенький, сверкающий свежей краской. Ночью чьими-то заботами
его поставили около звездолета, чтобы мы могли в нем жить.
- Совсем как мой дом, - изумленно повторял Холдрет.
- Естественно, - буркнул я. - Они воссоздали его по твоей памяти.
- О ком ты говоришь? - спросили в один голос Холдрет и Давидсон.
- Неужели вы до сих пор не сообразили, в чем дело? - я облизал
пересохшие губы, поняв, что остаток жизни нам придется провести на этой
планете. - Неужели не ясно, что означает этот дом? Это наша клетка. Нас,
звероловов, здешний разум умудрился загнать в свой космический зоопарк!
Я взглянул на безоблачное, теперь уже недостижимое небо, поднялся на
веранду и тяжело опустился на стул. Я смирился и представил себе табличку
на изгороди:
"Земляне, звероловы.
Естественная среда обитания - Солнечная система".
МУХИ
Вот он, Кэссиди - растерзанный на столе.
От него осталось немного. Черепная коробка, несколько нервов-волокон,
одна из конечностей. Остальных прибрал внезапный взрыв. Однако того, что
осталось, было достаточно для "золотистых". Они обнаружили его в
разрушенном корабле, когда он проходил через их зону позади Япетуса.
Кэссиди был жив. Его можно было починить. Остальные были безнадежны.
Починить? Несомненно. Обязательно ли быть человеком, чтобы быть
гуманным? Конечно же, починить. Непременно. И изменить. "Золотистые" были
очень изобретательны.
Все, что осталось от Кэссиди лежало на каком-то столе в сфере
золотистой энергии: здесь не было смены сезонов, только сияющие стены и
неизменное тепло. Ничего не менялось ни днем, ни ночью, ни вчера, ни
завтра. Формы приходили и окружали его. Шаг за шагом, они осуществляли
регенерацию Кэссиди, он лежал в спокойном забытьи. Мозг был не тронут, но
не работал. А все остальное прорастало: сухожилия и связки, кости и кровь,
сердце и локти. Удлиненные холмики ткани прорастали в крошечные бутоны,
которые становились клеточками плоти. Прилепить клеточку к клеточке,
построить человека из его остатков - все это было несложным делом для
"золотистых". У них было уменье. Но приходилось и многому учиться, и этот
Кэссиди мог тоже их кое-чему научить.
День за днем Кэссиди начинал принимать свою истинную форму. Они его
не будили. Он лежал, как в колыбели, в тепле, недвижимый, без мыслей,
дрейфующих по волнам. Его новая плоть была розовой и гладкой, как у
ребенка. Огрубление эпителия пришло позднее. Кэссиди служил копией себя,
созданной из кусочков собственного тела. Они "построили" Кэссиди из его
собственных полинуклеотидных цепей, раскодировали протеины и собрали его
по собственной модели: для них это - пустяковое дело. А почему нет? Каждый
кусочек протоплазмы может сделать это для себя. А "золотистые", которые не
были протоплазмой, могли делать это для других.
Но они внесли некоторые изменения в модель Кэссиди. Ну конечно.
"Золотистые" ведь были умельцы. И кроме того, они очень многое хотели
узнать.
Заглянем в досье Кэссиди:
Родился 1 августа 2316 года
Место рождения: Нияк, Нью-Йорк
Родители: разные
Экономический уровень: низкий
Уровень образования: средний
Профессия: техник по горючему
Семейное положение: три отрицательных брака,
продолжительностью восемь месяцев, шестнадцать и два
Рост: два метра
Вес: 96 кг
Цвет волос: белокурый
Глаза: голубые
Тип крови: А+
Уровень интеллекта: высокий
Сексуальные наклонности: нормальные.
Следите теперь за его качествами, после того, как его изменили.
Вновь сотворенный человек лежал перед ними, готовый ко второму
рождению. Требовались последние поправки. "Золотистые" нашли серое
вещество в его розовой оболочке, вошли в него, прошли по всем извилинам
мозга, задержались в одном потаенном спокойном уголке и остановились у
основания узкого холма. Они начали операцию, но очень мягко. Не было
инъекций подслизистой оболочки, не было сверкающих лезвий, проламывающих
хрящи и кости, никаких лазеров, никто не долбил молотком черепную коробку.
Холодная сталь не разрезала синапсис. "Золотистые" работали тоньше. Они
произвели настройку того энергетического поля, которое и было Кэссиди,
отрегулировали, убрали шумы и все это сделали очень деликатно.
Когда все закончилось, Кэссиди стал намного более чувствительным. Он
обладал несколькими новыми потребностями. "Золотистые" одарили его
несколькими новыми способностями.
А затем они его разбудили.
- Вы живой, Кэссиди, - произнес пушистый голос. - Ваш корабль был
уничтожен. Ваши товарищи погибли. Только вы остались живы.
- А что это за больница?
- Это не на Земле. Скоро вы вернетесь домой. Встаньте, Кэссиди.
Двигайте правой рукой. Теперь левой. Согните ноги в коленях. Вдохните.
Откройте и закройте глаза несколько раз. Как вас зовут, Кэссиди?
- Ричард Генри Кэссиди.
- Сколько вам лет?
- Сорок один.
- Взгляните на это отражение. Кого вы видите?
- Себя.
- Вопросы есть?
- Что вы со мной делали?
- Мы починили вас, Кэссиди. От вас почти ничего не осталось.
- Вы внесли в меня какие-либо изменения?
- Мы сделали вас более восприимчивым к чувствам ваших
соотечественников.
- Ого, - сказал Кэссиди.
Проследим за Кэссиди, он возвращается на Землю.
Кэссиди прибыл в тот же день, когда был запланирован снегопад. Это
был легкий, быстро тающий снежок. Это не было плохой погодой, снежок
просто доставлял эстетическое удовольствие. Как хорошо было вновь ступить
на родную землю. "Золотистые" очень хитро организовали его возвращение.
Они посадили Кэссиди в его полуразрушенный корабль и направили таким
образом, чтобы он достиг зоны, где его могли бы спасти. Мониторы засекли
его и астронавта подобрали. Как же это вы спаслись, Кэссиди? Очень просто,
сэр. Я был снаружи, когда произошел взрыв. Все погибли, только я спасся.
Его направили на Марс для проверки, затем подержали в
деконтаминационной камере на Луне и в конце концов вернули на Землю. Он
попал в снегопад, крупный мужчина с качающейся походкой: во всех местах
ранений у него были необходимые затвердения. У Кэссиди было мало друзей,
абсолютно никаких родственников, достаточно наличных денег, чтобы
продержаться некоторое время, и несколько бывших жен, которых он мог
посетить. По закону ему был положен годовой оплачиваемый отпуск в качестве
компенсации. Он ушел в отпуск. До сих пор он еще не использовал вновь
обретенную чувствительность. "Золотистые" предусмотрели, чтобы его новые
способности начали проявляться только по прибытии домой: теперь, когда он
вернулся, пора было начинать их использовать. А бесконечно любопытные
создания, что жили за Япетусом, терпеливо ждали, когда Кэссиди начнет
разыскивать тех, которые его когда-то любили.
Он начал свои поиски в городском районе Чикаго, потому что там, возле
Рокфорды, находился аэропорт. Ленточный тротуар быстро подвез его прямо к
башне из белого итальянского известняка, украшенной сверкающей мозаикой из
слоновой кости и полосами металла сиреневого цвета. Там, в местной
телевенторной центральной станции, Кэссиди начал искать местонахождение
своих жен. Он был очень терпелив, эта громадина с бесстрастным лицом и
добрыми глазами. Он нажимал нужные кнопки и преспокойно ждал, когда выйдет
на контакт где-то в глубинке Земли. Кэссиди никогда не был неистовым
человеком. Он всегда был спокойным. Он знал, как нужно ждать.
Машина сообщила ему, что Бэрил Фрейзер Кэссиди Мэлон живет в
городском районе Бостона. Машина сообщила ему, что Льюрин Холстейн Кэссиди
живет в городском районе Нью-Йорка. Машина сообщила ему, что Мирабел
Ганрик Кэссиди Милмэн Рид живет в городском районе Сан-Франциско.
Эти имена пробудили воспоминания: тепло тела, аромат волос,
прикосновение рук, звуки голоса. Страстный шепот. Клубки презрения.
Удушающие вздохи страсти.
И вот Кэссиди, возвращенный к жизни, отправился повидать своих бывших
жен.
Одну из них мы обнаруживаем в целости и невредимости.
У Бэрил зрачки были молочного цвета, а глаза там, где они должны быть
белыми, были зеленоватыми. За последние десять лет она похудела.
Изъеденное морщинами лицо, кожа как пергамент, скулы выступают так, будто
готовы порвать туго натянутую кожу. Кэссиди был женат на ней восемь
месяцев, когда ему было двадцать четыре. Они разошлись после того, как она
приняла программу стерилизации. Не то, чтобы он хотел детей, но ее
поступок обидел его. И вот теперь она спокойно лежала в колыбели из пены и
пыталась улыбнуться ему, не искривляя губ.
- Мне сказали, что ты погиб, - сказала она.
- Выкрутился. А как ты жила, Бэрил?
- Ты сам видишь, меня лечат.
- Лечат?
- Я принимала трилин. Разве не видно? Взгляни на мои глаза, на мое
лицо. Я просто угасала от него. Но это приносило покой. Как будто ты
отделяешься от своей души. Но через год-два трилин убил бы меня. А сейчас
я на излечении. В прошлом месяце они вылущили меня. Теперь они
конструируют мою систему из простетиков. Во мне полно пластмассы. Но я
буду жить.
- Ты еще выходила замуж? - спросил Кэссиди.
- Он ушел давным-давно. Вот уже пять лет я одна. Только я и трилин.
Но теперь я бросила эту гадость. - Бэрил тяжело моргнула. - А ты выглядишь
таким успокоенным, Дик. Но ты всегда был таким. Таким спокойным, таким
уверенным в себе. Ты бы никогда не пристрастился к трилину. Возьми,
пожалуйста, меня за руку.
Кэссиди коснулся ее высохшей клешни. Он почувствовал, как от нее идет
тепло, потребность в любви. Огромные пульсирующие волны вошли в него,
низкочастотные ритмы страстного желания. Они просочились сквозь него и
ушли туда, где далеко-далеко за ними наблюдали.
- Ты когда-то любил меня, - сказала Бэрил. - Мы оба были глупыми.
Полюби меня снова. Помоги мне выкарабкаться. Мне нужна твоя сила.
- Конечно же, я помогу тебе, - сказал Кэссиди.
Он покинул ее квартиру и купил три кубика трилина. Возвратившись, он
развел один из них и всунул в руку Бэрил. Зеленовато-молочные глаза в
ужасе расширились.
- Нет, - захныкала она.
Боль, изливающаяся из ее потрясенной души была исключительна по своей
силе. Кэссиди полностью воспринял эту боль. Затем она сжала кулак,
наркотик вошел в нее и вновь она сделалась спокойной.
Обратите внимание на следующую сцену: с другой.
Оповещатель "сказал": пришел господин Кэссиди.
- Пусть войдет, - ответила Мирабел Ганрик Кэссиди Милмэн Рид.
Половинки двери разошлись и Кэссиди вступил в великолепие оникса и
мрамора. Полированное деревянное сооружение, на котором лежала Мирабел,
состояло из каштанового палисандра и видно было, что ее пухлая плоть
наслаждалась ощущением этого твердого дерева. Волосы цвета кристалла
ниспадали на ее плечи. Она была женой Кэссиди в течение шестнадцати
месяцев в 2346 году. Тогда это была стройная, застенчивая девушка и теперь
Кэссиди с трудом обнаруживал в этой изнеженной туше ее прежние черты.
- Ты удачно вышла замуж, - отметил Кэссиди.
- Да, в третий раз удачно, - сказала Мирабел. - Присядешь? Выпьешь?
Заказать?
- Отлично, - Кэссиди продолжал стоять. - Ты всегда мечтала об
особняке, Мирабел. Ты была самая интеллектуальная из моих жен, но ты
любила комфорт. Тебе хорошо теперь?
- Очень.
- Ты счастлива?
- Да, мне хорошо, - ответила Мирабел. - Я читаю теперь мало, но мне
хорошо.
Кэссиди заметил нечто, похожее на одеяло на ее коленях, что-то
пурпурное с золотыми нитями, мягкое, ленивое, крепко прижавшееся к
Мирабел. У существа было несколько глаз. Мирабел держала его руками.
- Оно с Ганимеда? - спросил Кэссиди. - Твой любимец?
- Да. Муж купил его мне в прошлом году. Я ужасно люблю его.
- Все любят их. Они ведь дорогие, не так ли?
- Но они очень привязчивы, - сказала Мирабел. - Почти как люди. Очень
преданы. Ты посчитаешь меня глупой, но это теперь самое главное в моей
жизни. Важнее, чем муж. Я люблю его, понимаешь. Я привыкла, что другие
любят меня, но очень немногих люблю я.
- Можно я взгляну на него, - сказал Кэссиди робко.
- Только осторожно.
- Ну конечно. - Он взял существо с Ганимеда. Его строение было
необычно. Кэссиди никогда не держал в руках такого мягкого тела. Кэссиди
ощутил озабоченность, исходящую от Мирабел, когда он держал ее любимца.
Кэссиди погладил это создание. От удовольствия оно слегка подрагивало. Его
кожа радужно переливалась в руках Кэссиди.
Мирабел сказала:
- А чем ты сейчас занимаешься, Дик? Все еще в космосе?
Кэссиди проигнорировал вопрос.
- Напомни мне те строчки из Шекспира, Мирабел. О мухах и
мальчишках-шалунишках.
Мирабел наморщила свой бледный лоб.
- Это из "Короля Лира", - сказала она. - Погоди. Да. "Как мухи для
мальчишек-шалунишек, являемся мы для богов. Они убивают нас для своей
потехи".
- Да-да, именно так, - сказал Кэссиди. Его большие руки быстро сжали
похожее на одеяло создание с Ганимеда. Из раздавленного тела вылезли
тонкие волокна. Кэссиди бросил тельце на пол. От волны ужаса, боли и
потери, которую выплеснула Мирабел он почти потерял сознание. Но он все
это принял и передал своим наблюдателям.
- Мухи, - объяснил Кэссиди. - Мальчишки-шалунишки. В этом мое
удовольствие, Мирабел. Я ведь теперь бог, ты разве не знала? - Его голос
был спокойным и жизнерадостным.
- Прощай! Спасибо тебе.
Еще одна ожидает посещения: она живет новой, полной жизнью.
Льюрин Холстейн Кэссиди, ей был тридцать один год, у нее были темные
волосы, большие глаза, она была на седьмом месяце беременности. Это была
единственная из жен Кэссиди, которая после него ни разу не вышла замуж. В
Нью-Йорке у нее была небольшая, просто обставленная комнатка. Пять лет
назад, когда она в течение двух месяцев была женой Кэссиди, это была
пухлая девушка, теперь она еще больше пополнела. Но сколько нового веса
было в ней от беременности, Кэссиди не знал.
- Пойдешь за меня замуж? - спросил он.
Улыбаясь, она отрицательно покачала головой.
- У меня есть деньги и я ценю свою независимость. Я бы не хотела
вновь влезать в отношения, подобные тем, что у нас были. Ни с кем.
- А ребенок? Будешь рожать?
Она яростно кивнула головой.
- Это мне тяжело досталось. Ты думаешь, это легко? Два года
осеменения. Я заплатила целое состояние. Вокруг меня машины, заглядывающие
внутрь, все эти ускорители беременности. Нет, ты плохо себе это
представляешь. Это будет желанный ребенок. Ребенок, ради которого я
столько попотела.
- Это интересно, - сказал Кэссиди. - Я посетил Мирабел и Бэрил, и у
них тоже есть свои дети. Что-то вроде них. У Мирабел какая-то маленькая
тварь с Ганимеда. Бэрил сидит на трилине. А у тебя внутри ребенок, зачатый
без помощи мужчины. Все вы трое чего-то ищете. Интересно.
- У тебя все в порядке, Дик?
- Все отлично.
- У тебя такой ровный голос. Ты просто перечисляешь слова. Это
пугает.
- Гм... Да. Ты знаешь, что я сделал для Бэрил? Я купил ей несколько
кубиков трилина. А у Мирабел я взял ее любимца и свернул ему, нет, не шею.
Я просто раздавил его. И сделал это очень спокойно.
- Мне кажется, ты сошел с ума, Дик.
- Я ощущаю твой страх. Ты думаешь, что я хочу что-то сделать с твоим
ребенком. Страх не интересен, Льюрин. А печаль - да. Это стоит
проанализировать. Безысходное отчаяние. Я хочу изучить его. Я хочу помочь
им изучить его. Мне кажется, это именно то, что они хотят узнать. Не
убегай от меня, Льюрин. Я не хочу причинить тебе боль, нет-нет.
Она была маленькая, слабая и неуклюжая от беременности. Кэссиди мягко
взял ее за кисти и притянул к себе. Он уже ощущал те новые чувства,
которые исходили от нее: жалость к себе, спрятанную за ужасом. А ведь он
ей еще ничего не сделал.
Как сделать аборт на седьмом месяце?
Можно резко ударить в живот. Слишком грубо, слишком грубо. Но у
Кэссиди не было абортивных средств, ни таблеток спорыньи, ни каких-либо
быстродействующих средств. И, сожалея о своей жестокости, Кэссиди резко
ударил Льюрин коленом в живот. Она тяжело опустилась на него. Он ударил ее
во второй раз. Кэссиди оставался все это время абсолютно спокойным -
нехорошо ведь испытывать радость от насилия. Кажется, нужен был еще и
третий удар. Затем он отпустил Льюрин.
Она была еще в сознании, но вся корчилась от боли. Кэссиди настроился
на эти излучения. Как он понял, ребенок внутри нее был еще жив. Возможно,
он не умрет, но будет в какой-то степени инвалидом. Он четко ощутил, что
Льюрин может позвать полицию. Так что плод нужно уничтожить. Ей придется
начать все сначала. Все было очень грустно.
- Зачем? - пробормотала она... - Зачем?
Среди наблюдающих: эквивалент ужаса.
Почему-то не получилось все так, как планировали "золотистые". Но
даже если они способны были ошибаться, это само по себе было положительным
эффектом. Однако необходимо было что-то делать с Кэссиди.
Они дали ему большие способности. Он мог вылавливать и передавать им
простые эмоции других людей: это было полезно для "золотистых", ибо,
исходя из этой информации, они могли бы понять, что такое человеческие
существа. Но оснастив Кэссиди центром для постижения эмоций других людей,
"золотистые" вынуждены были лишить Кэссиди его собственного центра. Все
это искажало информацию.
Теперь он нес, без всякого наслаждения, слишком много разрушений. Это
следовало откорректировать. Ибо теперь в Кэссиди было слишком много от
природы "золотистых". Они могли бы с ним потешиться (как это делал он) -
ведь Кэссиди был обязан им жизнью. Но ему не следовало потешаться над
другими. "Золотистые" установили с ним контакт и передали ему необходимые
инструкции.
- Нет, - ответил Кэссиди. - Вы со мной уже покончили. Мне не нужно
возвращаться.
- Необходимы еще некоторые поправки.
- Я не согласен.
- Вам не придется долго быть несогласным.
Все еще будучи несогласным, Кэссиди сел на корабль, летящий на Марс.
Он не мог сопротивляться приказу "золотистых". На Марсе он нанял корабль,
регулярно совершающий рейсы на Сатурн и уговорил его лететь вдоль Япетуса.
"Золотистые" захватили его, как только он попал в их зону.
- Что вы со мной сделаете? - спросил Кэссиди.
- Мы поменяем полярность излучений. Вы больше не будете
чувствительным к эмоциям других людей. Вы будете сообщать нам свои эмоции.
Мы восстановим вашу совесть, Кэссиди.
Он возражал. Но это было бесполезно.
В сияющей сфере золотистого света они внесли в него необходимые
поправки. "Золотистые" проникли в него, изменили его, повернули его таким
образом, чтобы он терзался своим горем, как стервятник терзает свои
собственные внутренности. Это должно было дать информацию. Кэссиди
протестовал до тех пор, пока был в состоянии. Когда он все осознал,
протестовать было поздно.
- Нет, - пробормотал он. В желтом мерцании он увидел лица Мирабел и
Льюрин. - Не нужно было этого делать. Вы пытаете меня... Как будто я
муха...
Ответа не было. "Золотистые" отослали его обратно на Землю. Они
вернули его к башням из белого итальянского известняка, к грохочущим
пешеходным дорожкам, к приятному дому на 485-й улице, к островам света,
который блистал в небе, к одиннадцати миллиардам людей.
"Золотистые" отпустили Кэссиди, бродить среди людей, страдать и
сообщать о своих страданиях. Придет время, и "золотистые" отпустят его, но
оно еще не пришло.
Вот он - Кэссиди: приговоренный к своему кресту.
Р. Силверберг
Шестой дворец
Фантастический рассказ
Бен Азаи был признан достойным и стоял у врат шестого дворца
и видел неземное очарование чистых мраморных плит. Он отверз
уста и повторил дважды: "Воды! Воды!" В мгновение ока они
обезглавили его и сбросили на него одиннадцать тысяч железных
балок. Да будет это знаком для всех поколений, что никто не
должен ошибаться у врат шестого дворца.
Малый Гекалот
Было сокровище и был страж сокровища. И были выбеленные
временем кости тех, кто когда-то тщился присвоить это сокровище.
Кости давно уже стали частью пейзажа у дверей сокровищницы под
под сверкающим куполом небес. Сокровище передавало свою красоту
всему, чего касались его чары - даже грудам костей, даже
безжалостному стражу. Место это было малой планеткой в системе
красного Вальзар - почти лишенная атмосферы крохотная мертвая
луна совершала свой бег в пространстве, отделенная миллиардами
километров от своего медленно остывающего светила.
Когда-то здесь остановился кросмический скиталец. Откуда и
куда он шел - никто не знает. Но он выдолбил в скале
сокровищницу и спрятал в ней вечные и нетленные, ускользающие от
самого буйного воображения ценности и поставил у дверей
стального человека, лишенного лица, который с терпением мертвого
металла с тех пор ожидал возвращения своего господина.
А на другой планете, вальсирующей вокруг Вальзара, ждали
своего часа те, кого не устрашила судьба предшественников, те,
кто мечтал о легендарном сокровище и строил бесконечные планы,
как его добыть. Одним из них был Липеску. Фигура Геракла, борода
цвета спелой ржи, кулаки, такие же тяжелые, как и его характер,
луженая глотка и торс, мощный, как ствол двухсотлетнего дерева.
Вторым был Больцано: сверкающий взор, ловкие пальцы, изящная
фигура и манеры, деликатные, как янтарь.
Но отдать за сокровище жизнь нехотел ни тот, ни другой.
* * *
В голосе Липеску гремел отзвук сталкивающихся галактик.
Опрокинув в глотку пинту старого доброго эля, он сказал:
- Завтра выступаем, Больцано!
- Компьютер уже готов?
- Он запрограммирован на все вопросы, какие только способен
придумать этот бездельник! - прорычал колосс. - Задержку или
ошибку мы можем даже не принимать в расчет.
- А если она все-таки случится? - промурлыкал Больцано,
впиваясь взглядом в глаза товарища, бледно=голубые и неожиданно
добродушные. - А если робот все=таки убьет тебя?
- Ха! Я уже не раз имел дело с роботами. И жив, как видишь! -
Липеску разразился оглушительным смехом.
- Равнина перед сокровищницей усеяна костями. Мечтаешь к ним
присоединиться? Внушительный будет скелетище! Прекрасно себе
воображаю!
Липеску перестал смеяться. Глаза его налились кровью.
- Не остри! - сказал он с угрозой в голосе. - Если бы ты был
реалистом, то не ввязался бы в это дело со мной на пару. Такая
работенка только для авантюристов и мечтателей.
Огромная лапа Липеску сомкнулась на предплечье товарища.
Маленький человечек болезненно сморщился.
- Псих! - пискнул он. - Отстань! Я сделаю все, что тебе
обещал!
- А не смоешься? Если я погибну, ты тоже испробуешь свое
счастье?
- Да! Да! - крикнул, бледнея, маленький человечек. - Я тоже
"испробую свое счастье"!
- Врешь! - печально отозвался Липеску и разжал пальцы. - Ты
трус, как и все хиляки... Увидишь, как меня прикончат и дашь
деру - только пыль столбом! - Гигант отвернулся и принялся снова
глотать пиво.
- Не бойся, крошка, - криво улыбнулся Больцано, растирая
онемевшую руку. - Я с удовольствием поучусьна твоих ошибках.
Ну... за успех! - сказал он, поднимая кружку.
- Что ж, за сокровище!
- И за прекрасную жизнь с этим сокровищем! Иначе зачем оно
нам! - сомнения не отразилисьна его лице. Они точили его
изнутри. Да, Липеску ловок, это правда. Он придумал хитрый план,
однако риск все равно будет огромен. Если Липеску одолеет
робота, Больцано не сомневался, что получит свою долю сокровищ -
безо всякого риска со своей стороны. А если нет? Если на поле
скелетов прибавится еще один? Рискнет ли Больцано продолжить
дело товарища? Этого он не знал и сам. Одна треть добычи без
риска или все за высший риск... Стоит ли игра свеч?
Такому страстному игроку, каким был Больцано, имелось над чем
поразмыслить. Нет, он не боялся смерти - он просто слишком любил
жизнь.
Первым попытает счастья гигант. Больцано, украв компьютер,
вручил его Липеску, чтобы двойной интеллект человека и машины
бросил вызов стражу сокровищ. Если Липеску одержит победу, то
получит большую часть. Если погибнет - все будет принадлежать
Больцано. Таким был их договор. Гигант или вернется с
сокровищами или навсегда останется на той безымянной планетке.
Третьего не дано.
Больцано провел сегодня тяжелую ночь. Его уютная квартира
была расположена в одной из южных башен огромного здания,
господствующего над сверкающими водами Эрис. Любивший роскошь,
он искренне недоумевал, почему отнюдь не нищий Липеску
предпочитал жить в грязных трущобах на западной окраине города.
В тот вечер Больцано отказался от мысли взять на ночь
какую=нибудь женщину, а ночью пожалел об этом. Не в состоянии
сомкнуть глаз, он просидел всю ночь перед экраном телевизора,
глядя в него невидящим взглядом.
Незадолго до рассвета он вставил в видеомагни-тофон кассету с
лентой о сокровище. Она была отснята почти век назад Октавом
Мервином с высоты шестидесяти миль. Теперь кости Мервина белели
на равнине, но контрабандные копии ленты продавались по
баснословным ценам на черном рынке. Сверх-увствительный объектив
запечатлел множество инте-ресных подробностей.
Были двери и был страж. Сверкающий, непод-властный времени,
великолепный. Трехметровая квад-ратная фигура его была увенчана
блестящим куполом головы. Лица у стража не было. Двери позади
робота были соблазнительно распахнуты и недостижимы, как
человеческое счастье в этом мире. За ними громоздились груды
сокровищ.
Здесь не было ни самоцветов, ни благородных металлов - это
были произведения искусства чужих миров и неизвестных рас:
статуэтки из тканого железа выглядели живыми, гравировка на
пластинах листового титана могла свести с ума любого эстета,
искусные каменные изваяния, геммы и камеи из струящегося оникса
и опала светились внутренним светом, который гений безымянного
мастера замкнул в их плавных обводах. Вот деревянная спираль,
словно инкрустированная радугой, вот костяные гирлянды,
затейливо переплетенные, навевающие мысль об иных пространствах,
вот ожерелье из раковин ослепительной красоты, вот
металлическое, но несомненно живое дерево.
Невообразимое множество головокружительных чудес таилось за
этими призывно распахнутыми дверями сокровищницы. Во всей
вселенной не нашлось бы такого вандала, который пожелал бы
превратить эти произведения искусства в слитки - их ценность
была не в материале, а в них самих, в их непо-вторимой
уникальности. Любой коллекционер заложил бы душу дьяволу за
сотую часть этих сокровищ.
Задолго до окончания ленты желание обладать уже как острая
горячка палило Больцано. Экран погас, а он все сидел в кресле,
измученный, лишившийся по-следних сил.
Наступало утро. За горы катились три серебряных луны. Красный
Вальзар ужеобрызгал кровью темно-синий небосвод. И толко тогда
Больцано позволил себе час сна.
* * *
Из предосторожности они оставили звездолет на орбите, в пяти
тысячах метров над мертвой планетой сокровищ. Они не могли
доверять устаревшим расчетам, не могли точно назвать радиус
действия робота. Если Липеску выиграет эту партию, Больцано
приземлится, чтобы подобрать его и сокровища. Если он проиграет
- Больцано сам попытает счастья.
Тело гиганта под двойной скорлупой космического скафандра
казалось еще более огромным. На спине его горбом выдавался
реактивный ранец, а к груди он прижимал компьютер - свою вторую
память, такую же утонченную, как чудеса сокровищницы. Страж
задаст Липеску вопросы, на которые ему поможет ответить
компьютер. А Больцано будет слушать. Если Липеску и ошибется,
его товарищ при второй попытке сумеет исправить сделанную им
ошибку и достичь успеха, переступив через его труп.
- Ты меня слышишь? - спросил Липеску.
- Отлично. Можешь идти!
- Не торопи! Насмотришься еще на мою агонию!
- Неужели ты до такой степени мне не доверяешь? - спросил
Больцано. - Или хочешь запустить меня перед собой?
- Дурак! Я просто не хочу, чтобы моя смерть осталась
напрасной. Для тебя, дурак, стараюсь.
- Иными словами - хочешь меня посмертно
облагодетельствовать...
Огромная фигура Липеску в ярости обернулась.
- И не мечтай! - сказал он зло. - Я вернусь. Я обязательно
вернусь. - И он вошел в шлюзовую камеру. Минутой позже его
сгорбленная фигура появилась на экране наружного обзора,
наискось опускаясь к поверхности планеты. Из реактивного ранца у
него за спиной вылетали короткие плевки ракетного пламени,
тормозившие его падение на планету.
Чтобы следить за траекторией падения своего товарища,
Больцано пересел в кресло пилота. Луч телевектора неотступно
следовал за Липеску с того момента, как его тело отделилось от
корпуса корабля. Вот во вспышке огня ноги авантюриста коснулись
грунта в полутора километрах от сокровищницы. Гигант отстегнул и
оставил на камнях свой ракетный двигатель и шагнул навстречу
Стражу, немой глыбой возвышаюшемуся у дверей. Первый шаг=прыжок,
второй, третий...
Больцано превратился в сплошные глаза и уши. Жадно припав к
экрану, он наблюдал за происходящим. Телевектор передавал
изображение и звуки с иде-альной точностью. Он был гордостью
своего создателя Дмитру Липеску, который с детским тщеславием
хотел, чтобы Главное Приключение Его Жизни навсегда ос-талось
запечатленным для потомков. В этот момент он уже стоял возле
Стража сокровищ. На фоне этой сверкающей груды металла человек
казался хрупким и маленьким. "Где же твоя стать и сила, друг?" -
невольно подумал Больцано, принужденно улыбаясь.
- Отойди! - приказал Липеску роботу.
Бесстрастный голос ответил ему:
- То, что хранится здесь, предназначено не для тебя,
незнакомец!
- У меня есть на это право! - заявил Липеску.
- Те, другие, утверждали то же самое. Но их права не были
законными. Как и твое...
- Тогда подвергни меня испытанию! И ты увидишь, чего стоят
мои права!
- Только мой господин имеет право пройти в это хранилище.
- Разуй глаза, ржавая железка! Это же и есть я - твой
господин!..
- Тогда заостри свою мудрость и докажи, что имеешь право
приказывать мне, существо!
- Я готов, - торжественно ответил Липеску.
- Но помни, цена неудачи - смерть.
- Я готов, - повторил человек.
- Но сокровище принадлежит не тебе...
- Подвергни меня испытанию и отойди!
Больцано в безопасном уюте рубки с лихорадочным вниманием
следил за каждым его словом, за каждым жестом. С этой минуты
были возможны любые неожиданности. Две фигуры застыли на экране
в немом молчании, как когда-то Сфинкс и Эдип, осмелившийся
бросить вызов чудовищу греческих мифов. Какой будет загадка
Сфинкса? Доказательство теоремы? Перевод фразы с незнакомого
языка? Кучи костей на равнине красноречиво свидетельствовали о
том, что какой бы ни была эта загадка - неправильный ответ на
нее равносилен смертному приговору. Больцано и Липеску обыскали
информотеки всей населенной Вселенной, собирая воедино бесценные
кирпичики человеческих знаний. Хранилищем памяти человечества
стал сверхмощный компьютер, который прижимал сейчас к груди
Липеску. Для этого компьютера не было тайн, он мог ответить на
неограниченное количество вопросов.
Настала долгая тишина. Потом робот бесстрастно сказал:
- Определение широты.
- Речь идет о широте географической? - переспросил Липеску.
Больцано охватила паника. Кретин! Он воображает, что может
узнать все подробности! Погибнет, даже не начав отвечать!
Робот повторил:
- Определение широты?..
- Это угловое расстояние данной точки на поверхности планеты,
на север и юг от экватора, измеряемое от центра этой планеты.
- Какой из аккордов образует идеальный консонанс?
Липеску заколебался. Он не был музыкантом, но компьютер
обеспечил ему ответ.
- Малая терция, - повторил человек вслед за компьютером.
Робот тотчас приступил к следующему вопросу:
- Перечень простых чисел в промежутке от 5237 до 7641?
Больцано усмехнулся, когда Липеску без труда преодолел и этот
этап испытаний. До сих пор все шло хорошо: робот не выходил из
пределов конкретных вопросов, не создавал претенденту на
обладание сокровищем настоящих трудностей. Запнувшись в самом
начале на "широте", Липеску казался теперь более уверенным в
себе, чем обычно. Отблеск сказочных сокровищ в темноте хранилища
заставил Больцано еще ближе придвинуться к экрану. Он уже считал
предметы, которые будут им принадлежать: две трети для Липеску,
треть - для него.
- Семь трагических поэтов Элифера?
- Долифор, Галиенос, Слегг, Хорк-Секон...
- Четырнадцать знаков Зодиака, видимых с Мерниз?
- Зубы Змеи, Листья, Каскад, Пятно...
- Что такое педицелла?
- Стебель одного из цветов, образующих скрытое соцветие.
- Продолжительность века Лорринакса?
- Восемь лет.
- Какую жалобу произносит цветок в третьей песне "Голубых
повозок"?
- Терплю, плачу, воздыхаю! - загремел Липеску.
Разница между тычинкой и пестиком?
- Цветочная тычинка является органом, производящим пыльцу.
Пестик...
И так далее. Робот не остановился на трех легендарных
вопросах, он уже перешел за дюжину.
Липеску отвечал ему без запинки. Когда подводила память - в
дело шел компьютер. Бешено сменялись вопросы. Уже семнадцатый.
Ответ на него был безупречен. Не признает ли сфинкс себя
побежденным? На этот вопрос не мог ответить никто.
Восемнадцатый вопрос был по=детски прост: теорема Пифагора.
Для ответа на него человеку даже не пришлось задумываться, он
пришел сразу, ясный и короткий. Больцано восхитился им. И в тот
же самый момент робот убил Липеску.
* * *
Это не заняло и секунды. Липеску как раз кончил говорить и
ожидал следующего вопроса. Но девятнадцатого вопроса не было. На
груди робота отъехала в сторону плита обшивки, из отверстия
вырвалось что-то вроде сверкающего бича, который, щелкнув
Липеску по корпусу, рассек его пополам. Потом бич исчез.
Торс Липеску покатился по камням. Массивные ноги несколько
секунд нелепо стояли. Потом колени подогнулись, один из башмаков
скафандра судорожно процарапал грунт. Больше огромное тело не
двигалось.
В безмолвном звездолете дрожал прикованный ужасом к креслу
Больцано. Он чувствовал, как кровь стынет в его жилах. Но
страшнее всего было непонимание. Что же произошло?
Липеску ответил правильно на все вопросы, но робот убил его.
Почему? Неужели тот запутался в теореме Пифагора? Нет...
Больцано слышал: ответ был идеальный, как и семнадцать
предыдущих. Или просто страж был плохим игроком? Он был разозлен
своим проигрышем? Сошел с ума? Что за логика у этого робота?
Больцано сидел в полной прострации. Страх и голос здравого
смысла звали его домой. Но был еще и зов сокровища, который
толкал его навстречу опасности по следу Липеску. Словно песня
сирен, этот зов притягивал его к мертвой планете.
"Должен же существовать какой-то способ, чтобы принудить его
к послушанию! - думал маленький человек, ведя звездолет над
равниной. - Этот способ наверняка должен существовать. Компьютер
не позволил Липеску одержать победу над Стражем. Каждый из тех,
чьи останки лежали сейчас внизу под багровым солнцем, в свое
время ошибся, отвечая на вопросы робота. Липеску погиб, дав
правильные ответы. Он не совершил ни одной оплошности, но умер.
Теорема Пифагора непреложна, едина для любой логики. Так в чем
же тут дело?"
Больцано глубоко задумался.
Тяжело шагая, он приближался к Сокровищнице. Ноги его, словно
налитые свинцом, шли неохотно, но зарождавшаяся в голове мысль
гнала его вперед, навстречу опасности. Спасти его могла только
острота ума, изощренного в плутовстве. Там, где пасовал
интеллект, может восторжествовать хитрость, особенно замешанная
на алчности и отчаянии. Больцано всегда считал себя достойнным
потомком Одиссея.
Так он добрался до робота. Земля вокруг была устлана костями
его предшественников, неподалеку в луже замерзшей крови лежала
верхняя половина Липеску. Компьютер, целый и невредимый, все еще
был зажат в окоченевших руках трупа. Но Больцано никак не мог
заставить себя нагнуться за матовым стальным шаром. Что ж, он
обойдется без компьютера!
Собрав всю храбрость, маленький человечек крикнул открыто
игнорировавшему его Стражу:
- Эй ты! Отойди! Хозяин сокровищ пришел за тем, что ему
принадлежит!
- Сначала приобрети на него право! - последовал ответ.
- Что я должен сделать?
- Показать истину, - ответил робот, - открыть глубинный
смысл. Уметь интерпретировать.
- Я жду... - с деланой бесстрастностью сказал Больцано.
И тогда Страж задал первый вопрос:
- Как называется выделение надпочечных желез у позвоночных?
Больцано раздумывал. Об этом он не имел ни малейшего понятия.
Компьютер, который мог бы подсказать ему ответ, остался на трупе
его товарища. Робот ждвл ответа. Но хотел ли он услышать
очередную цитату, вроде тех, какими отвечал ему Липеску? Ответ
таился в судьбе Липеску.
- Жаба в луже, - взвизгнул Больцано, холодея от собственной
наглости, - квакает лазурно... Вот!
Наступила тишина. Больцано глядел на робота, ожидая появления
сверкающего бича и скорой смерти. Но вместо этого Страж задал
ему второй вопрос:
- Процитируй третий, десятый, двадцать третий и тридцать
пятый параграфы из тридцати восьми, входящих в кодекс
колонистов, принятый ими во время гражданской войны на
Вандервере=9!
Больцано лихорадочно думал. Робот=страж принадлежал к другому
миру. Его построили нечеловеческие руки. Какова же была логика
его творца? Почитал ли тот превыше всего знания, собирал ли
факты ради фактов? А может, он считал, что четкое определение не
имеет никакой ценности, а глубина знаний не зависит от логики?
Липеску уважал логику - и где он сейчас, этот Липеску?
- Чистейшее терпение, - провозгласил Больцано, - невыразимо и
освежающе...
- Воины Одо Набугано осадили монастырь Квайсен 3 апреля 1582
года. Какие мудрые слова сказал в этот день аббат?
На этот раз авантюрист ответил без задержки:
- Одиннадцать, сорок один, слон... толстый.
Последнее слово вырвалось у него помимо воли. Это было
слишком логично: слон - толстый. Непоправимая ошибка! Однако
казалось, робот ничего не заметил. Его голос только звучал
сильнее и выразительнее:
- Каково процентное содержание кислорода в атмосфере
Мулдонара3?
- Фальшивый свидетель всегда обречен обнажать шпагу.
Внутри робота что-то зажужжало. Безо всякого предупреждения
он покатился на мягких колесах в сторону от дверей сокровищницы.
Теперь дорога была свободной.
- Можешь войти! - сказал робот.
Больцано почувствовал, как подпрыгивает в его груди сердце.
Он выиграл! Сокровище признало его хозяином. Все, кто пришли
сюда до него, костями лежали в пыли безымянной планеты, выигрыш
пал лишь на него.
Чудо? Случайность? Плутовство? Всего понемножку. Но главное,
конечно, везение. Больцано видел человека, который дав
восемнадцать правильных ответов погиб от удара робота. Больцано
не двл ни одного - и победил. Глубокий смысл вещей? Их
сущность? Скрытая истина? - авантюрист понимал, случайные ответы
могли соответствовать этим условиям. Мудрец проигрывал там, где
торжествовал плут, интуиция попирала ногами железную логику
мироздания. Больцано торжествовал.
И вот он в сокровищнице. От волнения ему было тяжело
двигаться несмотря на слабую гравитацию планеты.
Он упал на груду сокровищ. Все, что он видел на экране, было
лишь бледной тенью подлинного великолепия сокровищницы. С
восхищением, близким к экстазу, маленький человек рассматривал
свои богатства: крошечный диск6 на котором свивались и
развивались в безмолвной пляске изменчивые узоры несравненной
красоты, кусок розового мрамора, изгибы граней которого
противоречили законам эвклидовой геометрии; маленького живого
грифона, заключенного в кристалл хризолита; свитки металлической
ткани, усыпанные разноцветными блестками...
Нужно было сделать не один десяток заходов, чтобы все это из
сокровищницы на звездолет. Не лучше ли будет подогнать корабль
поближе к этому месту? Но не утратит ли он после выхода из
хранилища свои привилегии победителя? В конце концов он решил
рискнуть. Изощренный ум авантюриста составил новый план: он
выберет дюжину... нет, две дюжины самых прекрасных ценностей,
столько6 сколько сможет унести и вернется к звездолету. Потом он
посадит корабль как можно ближе к сокровищнице. Если страж
будет препятствовать его возвращению, Больцано просто улетит,
увозя свой выигрыш в безопасное место. Когда он продаст первую
партию сокровищ, он всегда успеет вернуться за добавкой.
Наверняка в его отсутствие никто не дотронется. Зачем же тогда
рисковать!
Больцано запустил обе руки в сокровища, откладывая в сторону
те, что полегче и покрасивей. Мраморная статуэтка? Слишком
тяжела. А вот диск с пляшущими узорами - сгодится. И этот
скарабей, и эти драгоценные геммы и камеи. И эти раковины. И
это... И это...
Кровь гулко стучала в висках Больцано. В мечтах он уже видел
себя пронизывающем Вселенную, летящим от звезды к звезде.
Коллекционеры, музеи, аукционы... Соперничество за право
приобрести хотя бы малую толику его сокровищ. Он позволит ценам
возрасти до миллионов, прежде чем даст согласие на продажу
самого крошечного раритета. А три-четыре он оставит себе на
память о Главной Победе В Своей Жизни.
А однажды, устав от денег и славы, он вернется на эту мертвую
планету и снова бросит вызов бездушному Стражу сокровищ. И
абсурд снова одолеет логику, доказав бесполезность мертвого
знания. И тогда Больцано снова войдет в хранилище.
Больцано поднялся и собрал отобранные им сокровища. Сделав
аккуратный тюк, он шагнул из дверей. Робот, казалось, не
обращал на него ни малейшего внимания. Маленький человечек,
насвистывая, прошел мимо него.
Робот негромко спросил:
- Зачем тебе все это? Что ты будешь делать с этими вещами?
Ухмыльнувшись, Больцано бросил через плечо:
- Они красивы и жутко дороги. Бывает ли причина убедительнее?
- Не бывает, - ответил робот и одна из плит обшивки у него на
груди отъехала в сторону.
В последний момент Больцано понял, что испытание вовсе не
кончилось. Стражник задал свой вопрос не из любопытства и
получил на этот раз вполне серьезный и логичный ответ.
Увидев, как в воздухе разворачивается блистающий бич,
Больцано вскрикнул...
Смерть наступила мгновенно...
"...Никто не должен ошибаться у врат шестого дворца".
Пер. с английского Н. Яковлева
ДА ПРОДЛИТСЯ ТВОЙ РОД
Вообразите, что вы почти бессмертны... и ваша жизнь измеряется
веками. Живете себе и живете, в то время как ваши друзья и родственники
стареют и умирают, гибнут империи, исчезают целые цивилизации... Такое
бессмертие может быть бесценным даром. Однако этот дар необходимо скрывать
от обычных людей, которые будут страшиться и негодовать, если узнают о
нем. Но какой тогда способ маскировки избрать?
Гай Тит Менений задумчиво сидел в своей причудливо обставленной
квартире на Парк-авеню и разглядывал только что доставленное письмо.
Созерцание оного отняло у него почти минуту, и он с удивлением
обнаружил, что действительно волнуется, размышляя о его возможном
содержании. Оттолкнувшись от подлокотников кресла, Гай тремя широкими
шагами пересек комнату и, не выпуская конверта, опустился на длинную
зеленую кушетку, стоявшую у стены. Растянувшись во весь рост, он аккуратно
надорвал конверт кончиком ногтя. Внутри, как он и ожидал, находилось
медицинское заключение.
"Дорогой мистер Рисуэл, - прочитал он. - Я вкладываю в этот конверт
копию лабораторного исследования по результатам вашего обследования на
прошлой неделе. Мне приятно сообщить вам, что результат обследования
положительный - (именно так). Учитывая нашу беседу, я уверен, что это
заключение будет исключительно приятным для вас и, конечно, для вашей
жены. Искренне ваш, Ф.Д. Роуклиф, доктор медицины".
Менений еще раз перечитал письмо, изучил вложенное заключение и не
смог удержать радостной улыбки.
После столь многих столетий это была почти разрядка. Он не мог
заставить себя радоваться еще сильнее. Он встал и счастливо потянулся.
Итак, мистер Рисуэл, - обратился он к себе самому, - полагаю, это неплохой
повод для выпивки.
Выбрав элегантный клубный пиджак, Гай направился к двери, легко
распахнувшейся перед ним. Весело насвистывая, он вышел в коридор и, войдя
в лифт, нажал кнопку. В голове у него зарождались новые планы и новые
мысли.
Это было прекрасное чувство. После двух тысяч лет ожидания он,
наконец, достиг зрелости. Он мог иметь ребенка. Наконец-то!
- Добрый вечер, мистер Шулер, - обратился к нему бармен. - Как
обычно, сэр?
- Мартини, конечно, - ответил Б.М.Шулер-IV, непринужденно усаживаясь
на мягкий стул у стойки бара. Гай Тит, скрывавшийся под личиной
Б.М.Шулера-IV, мысленно усмехнулся. Б.М.Шулер-IV _в_с_е_г_д_а_ пил
мартини. И этот мартини должен быть сухим - очень сухим. Причудливые звуки
скрипичного концерта Вивальди создавали приятный звуковой фон. Шулер
наблюдал за цветным аккомпанементом музыке - водоворотом цветов в такт.
- Добрый день, мисс Вандерпул, - произнес бармен. - Традиционное?
Шулер отпил мартини и обернулся. Девушка появилась неожиданно и села
рядом с ним с бесстрастным выражением лица.
- Шарон! - сказал он, как бы ставя в конце восклицательный знак. Она
повернулась к нему и улыбнулась, открыв ослепительный ряд безупречных
зубов.
- Билл! Я не заметила тебя. Ты уже давно здесь?
- Только что вошел, - ответил Шулер. - Около минуты тому назад.
Бармен поставил перед ней стакан. Она отпила, глядя на Шулера. Он
поймал ее взгляд, и его глазами Гай Тит холодно оценил ее в новом свете.
Он встретил ее в Каванаге месяц тому назад и без большого труда занес в
свой призовой список. А почему бы и нет? Она была молода, хороша,
интеллигентна, в тому же прекрасный компаньон. Здесь были и другие,
подобные ей - тысячи других, две тысячи, пять тысяч. Но таких, как она за
два тысячелетия он встретил не много.
Только теперь Гай Тит был, наконец, зрелым мужчиной и у него были
другие потребности. Нитка бус из девушек, в числе которых была и Шарон,
должна была оборваться.
Ему нужна была жена.
- Как поживает лакей с Уолл-стрит? - спросила Шарон. - Все еще
зарабатывает деньги быстрее, чем может их потратить?
- Думаю, ты в состоянии сама определить это, - ответил он и заказал
еще два мартини. - Не хочешь ли сегодня вечером попасть на концерт?
Оркестр Баха дает бенефис, и мне сказали, что несколько кресел за 300-400
долларов еще свободны...
Так, подумал Гай Тит. Наживка была насажена на крючок. Она обязана
дать ответ.
Девушка присвистнула. Это был утонченный свист.
- Я догадываюсь, что это должно быть прекрасно, - произнесла она и
опустила глаза. - Но я бы не хотела, чтобы ты понес из-за меня такие
расходы, Билл.
- Пустяки, - настаивал Шулер, в то время как Гай Тит продолжал
оценивать ситуацию. - Они исполняют Четвертый Бранденбургский концерт и
Реноли играет вариации Гольденберга. Так как?
Она встретила его взгляд.
- Извини, Билл. Я уже занята вечером.
Ее тон не оставил у Шулера никаких сомнений в том, что обсуждение
этого вопроса надо отложить.
Шулер поднял руку ладонью вперед.
- Ни слова больше! Я должен был знать, что ты уже занята на вечер. -
Он сделал паузу, а затем спросил: - Ну, а как насчет завтра? В Лиге драмы
будет "Герцогиня Мальфийская" Вебстера.
Молчаливо улыбаясь, он ждал ответа. Действительно, Вебстер давно уже
был его любимцем. Гай Тит вспомнил, как он побывал на одном из его первых
спектаклей, будучи короткое время на службе в суде короля Якова Первого. В
течение следующих трех с половиной веков у него сформировалась
привязанность к скрипучей, старой мелодраме.
- И не завтра, - ответила Шарон. - Как-нибудь в другой раз, Билл.
- Хорошо, - согласился он. - Как-нибудь в другой раз.
Он протянул руку и обнял ее за плечи. Они замолчали, прислушиваясь к
негромкой музыке Вивальди. Он рассматривал ее высокие, четко очерченные
скулы в сиреневом полумраке. Хотелось бы ему знать, способна ли она носить
ребенка, которого он хочет так давно.
Она таким образом парировала все его выпады, что это его удивило. Она
вовсе не была поражена его показным богатством и культурой. Печально, но
это говорило о том, что, возможно, грани характера Шулера неадекватны ее.
"Нет", - подумал он, отвергая эту мысль. Вязкая, медленная мелодия
Вивальди растаяла и зазвучало живое аллегро. Нет, у него слишком большой
опыт в вычислении граней личности для подгонки к индивидууму, чтобы
ошибиться. Он был уверен, что Б.М.Шулер-IV был способен справиться с
Шарон.
Во время первых трех столетий его неожиданно долгой жизни Гай Тит
вынужден был использовать практику подставных лиц просто для того, чтобы
выжить. После падения Рима на какое-то время стало легче, но с
наступлением Средних веков ему понадобилось все его искусство, чтобы
избежать столкновений с суевериями. Он заботливо создавал серию масок,
фальшивых лиц в качестве механизма выживания.
Сколько раз он слышал, как ему говорили в шутку:
- Вы обязаны играть на сцене.
Это попадало в точку. Он _б_ы_л_ на сцене. Он играл много ролей.
Где-то, в самой глубине, к нем жил Гай Тит Менений, гражданин Рима,
отбрасывающий тени, бывшие его многочисленными масками. Но Гай Тит был
запрятан глубоко внутри той личности, которая в данный момент, была
Б.М.Шулером-IV, а неделю назад - при посещении доктора для окончательного
диагноза - Престоном Рисуэлом. Завтра он мог быть Лесли Маг-Грегором, или
Сэмом Штельманом, или Филом Карлсоном - в зависимости от обстоятельств, от
того, где был Гай Тит и с кем говорил. Была только одна личность, которой
он не решился бы быть - это он сам.
И он знал, что не бессмертен. Он был относительно бессмертен. Его
жизнь была в большой степени замедлена, и прошло две тысячи лет, прежде
чем он стал плодоносным мужчиной. В соответствии с тем, что он узнал в
прошлом веке, его долговечность будет передаваться генетически. Поэтому
все, что ему было нужно сейчас, так это найти жену, чтобы передать свой
дар будущему наследнику.
Было ли это желание определяющим в его жизни? Он не знал. То, что он
делал, было рискованно. Хотел бы он знать, что это такое - наблюдать за
тем, как его дети и дети его детей сжимаются под бременем лет. "Не
очень-то приятно", - подумал он.
Он смотрел ей вслед. Она уклонилась от его атаки весьма искусно. Кто
следующая?
Он подумал, что знает.
Бар в Ист-Энде находился в деловой части города и был не очень
респектабелен. Гай Тит прошел через вращающуюся дверь и направился к
стойке.
- Привет, Сэм. Как дела, парень? - поздоровался с ним бармен.
- Дай-ка мне пива, Джерри.
Бармен привычным жестом пустил бокал с пивом по стойке низкорослому,
смуглому мужчине в кожаном пиджаке.
- Все в порядке?
- Не могу жаловаться, Джерри. Как бизнес? - поинтересовался Сэм,
поднося бокал ко рту. - Почему бы тебе не поставить автоматы? Они сейчас
приносят доход.
- Конечно, Сэм, конечно. А где я достану деньги? С тебя двадцать.
Он взял монету, брошенную Сэмом на стойку и ухмыльнулся.
- По меньшей мере, пиво ты себе можешь позволить.
- Ты меня знаешь, Джерри, - сказал Сэм. - Мой кредит надежен.
Джерри кивнул.
- Достаточно надежен. - Он бросил деньги в кассу. - Джинджер искала
тебя, кстати. Что ты имеешь против нее?
- Против нее? Ничего. О чем ты?
Сэм запустил пустой бокал назад бармену.
- Еще пива.
- Она хочет заякорить тебя - ты же знаешь это, не так ли? -
ухмыльнулся Джерри.
Гай Тит подумал. Она не очень яркая, но может послужить для
осуществления его цели. У нее есть достаточно качеств, заслуживающих
передачи.
- Привет, Сэмми.
Он повернулся, чтобы взглянуть на нее.
- Привет, Джинджер, - ответил он. - Как дела?
- Неплохо.
Но выглядела она не так хорошо. Светлые волосы были непричесаны,
блузка помята и, как обычно, ее зубы были в губной помаде.
- Я люблю тебя, Сэмми, - мягко сказала она.
- Я тоже тебя люблю, - ответил Сэм.
Гай Тит раздраженно подумал:
"Но какие же ее качества мне бы не хотелось передавать? Она крепкий
орешек".
- Сэм, - произнесла она, прерывая поток его мыслей, - почему ты
приходишь так редко? Мне тебя недостает.
- Послушай, Джинджер, детка, - пояснил Сэм. - Если я женюсь на тебе,
ты должна понимать, что я не буду часто торчать дома. Я должен водить
грузовик. Мы сможем видеться не более раза-двух в неделю.
Тит потер лоб. Он не был абсолютно уверен, что это именно та девушка,
которая ему нужна. Она была энергична, да, но заслуживала ли она чести
воспитывать расу бессмертных? У него не было времени удостовериться в
этом.
- Женитьба?
Голос блондинки звучал недоверчиво.
- Какого дьявола? Ты посадил меня не на тот грузовик, Сэм. Я не
хотела бы связывать себя.
- Конечно, душечка, конечно, - согласился он. - Но я подумал...
Джинджер вскочила.
- Ты должен думать о чем угодно, Сэм. О чем хочешь, но только не о
браке.
Она несколько секунд тяжело смотрела на него, в затем повернулась и
пошла к выходу.
Сэм угрюмо наблюдал за ней.
Гай Тит оскалился за маской Сэма Штельмана. Она не была обычной
девушкой.
Две тысячи лет жизни научили его тому, что женщины непредсказуемы, и
он вовсе не был удивлен ее реакцией на его предложение.
Тем не менее он был обеспокоен этой второй, за сегодняшний вечер,
неудачей. Неужели его суждения так далеки от оптимальных? Возможно,
подумал он, им утеряна жизненно важная возможность личностного
проектирования. И ему эта мысль не понравилась.
Уже несколько часов Гай Тит бродил по улицам Нью-Йорка.
Нью-Йорк. Конечно, он был новым. Таким же был Олд-Йорк в Англии.
Менений наблюдал за их ростом из деревень в городах, из городов в
метрополии.
М_е_т_р_о_п_о_л_и_я_. Это было греческое слово. Он потратил
двенадцать лет, чтобы изучить греческий язык. Спешить было некуда.
Двенадцать лет. И он все еще не был взрослым. Он мог вспомнить, как
император увидел знак в небе: "Под сим знаменем победишь". И когда ему
было четыреста шестьдесят два года, он все еще был слишком юн, чтобы
служить империи.
Гай Тит Менений. Гражданин Рима. Будучи ребенком, он думал, что Рим
вечен. Но этого не произошло - Рим пал. Египет, который, как он думал,
тоже будет вечен, пал еще быстрее. Он умер, сгнил и сполз в Великую Реку,
которая уносит все - и жизнь, и смерть.
Годы и века, расы, племена и народы приходили и уходили. Но их
шествие никак не отражалось на Гай Тите.
Он шел на север, свернул влево на Маркет-стрит от Манхеттенского
моста. Неожиданно он почувствовал, что устал от ходьбы, и остановил такси.
Дав водителю свой адрес на Парк-авеню, Гай Тит откинулся на спинку
сиденья.
Первые века его жизни были тяжелыми. Во-первых, он не рос. В двадцать
лет его рост составлял пять футов и девять дюймов. И он все еще выглядел
семнадцатилетним.
Через две тысячи лет он оставался таким же. Ему потребовалось немало
усилий, чтобы зарабатывать деньги на жизнь. Детям не дают хорошо
оплачиваемую работу.
Фактически он перебивался с хлеба на воду, влачил жалкое
существование много веков. Но постепенное ослабление христианского запрета
в отношении ростовщиков открыло ему путь для накопления достаточных сумм.
В капиталистической системе деньги делают деньги. Если у вас есть
терпение, конечно. Время было на стороне Тита.
С развитием свободного предпринимательства он начал действовать
весьма активно. И депозит в несколько сотен футов удачно вложенных в
выбранную фирму, значительно улучшил его положение. Финансы и расчетливые
инвестиции позволили ему вести комфортную жизнь.
Он получил большое удовлетворение от экстраординарного эффекта пакета
акций, приобретенных им сто лет назад.
- Приехали, приятель, - объявил таксист.
Гай Тит выбрался из машины и дал ему пятидолларовую банкноту, не
ожидая сдачи.
"О, Зевс", - подумал он. - За них я мог бы кутить всю ночь".
В последний раз он напился во время знаменитого биржевого краха в
тысяча девятьсот двадцать девятом году.
...Лесли Мак-Грегор распахнул дверь бара "Сан-Мартин" в
Гринвич-Виллидж и направился к своему любимому столику в дальнем углу. За
ним уже сидели трое посетителей, оживленно беседуя. Лесли махнул рукой и
двое мужчин помахали ему в ответ. Девушка улыбнулась и кивнула ему.
- Иди к нам, Лес, - крикнула она, перекрывая приглушенный шум
голосов. - Мак только что продал такую историю!
Ее глубокий голос звучал ясно и твердо.
Мак, приземистый крепкий мужчина, сидевший у стены, ухмыльнулся и
поднял свой бокал. Лесли не спеша прошел к ним и сел возле Корвина,
наиболее странного из всей троицы.
- Продал историю? - повторил Лесли.
Мак кивнул.
- Химерическое ревю, - сказал он. - Небольшую вещицу, которую я
назвал "Вырывая факел". Получил не много, но все же это заработок, вы
знаете.
- Если кто-то хочет искусство уподобить проституции, - произнес
Корвин, - то...
Лесли упрекнул его.
- Не будь занудой. Ведь Мак обязан платить свою ренту. - Затем он
повернулся к девушке. - Лоран, можно ли мне поговорить с тобой?
Она отбросила белокурые волосы, падавшие на черный свитер, и
улыбнулась еще шире.
- Конечно, Лес, - произнесла она своим необычно глухим, почти мужским
голосом. - И что же это за секрет?
"Не секрет", - подумал Гай Тит. - "То, что я хочу, достаточно
просто". Долгое время он полагал, что за свое почти бессмертие, он должен
понести расплату, и эта расплата - стерильность. Теперь же он знал, что
дело просто во времени, и сейчас, наконец, он вступил в период возмужания.
Вставая, чтобы пройти к бару с Лоран, он глянул на свое отражение в
пыльном зеркале за стойкой. Он выглядел не старше двадцати пяти лет. Но за
последние пятьдесят лет кое-что изменилось. У него никогда не было бороды,
не было и хриплого баритона.
Было очень трудно скрывать свое бессмертие. Смена имен,
местожительства... Перемены, перемены, перемены. Пока он не узнал, что ему
надо изменяться только снаружи. Люди не запоминают лиц. Глаза, уши, нос,
рот. Что еще есть на лице? Все лица, практически, похожи. Если только за
ним не скрывается личность.
Личность - это как раз то, что выделяется. Она появляется на дисплее,
чтобы другие ее видели. И Гай Тит Менений нашел, что две тысячи лет дали
ему достаточно опыта для психологически достоверной имитации любой
личности, за которую он себя выдавал. Все, что было для этого нужно -
сменить одежду и имя. Его лицо неуловимо изменялось в соответствии с той
личностью, которую он изображал; никто еще не смог узнать его в другом
обличье.
Лоран присела на высокий стул у стойки бара.
- Пива, - обратилась она к бармену. - В чем дело, Лес? Что будешь?
Он рассматривал ее волевые черты лица, ее глубоко посаженные,
насмешливые глаза.
- Лоран, - мягко произнес Гай, - ты выйдешь за меня замуж?
- Выйти замуж за тебя? За тебя? - она моргнула и улыбнулась. - Выйти
замуж? Кто бы подумал? Буржуазный конформист, похожий на всех остальных.
Затем она покачала головой.
- Нет, Лес. Даже если ты шутишь, ты мог бы придумать что-то получше.
Что за глупость?
- Это не шутка, - произнес Лесли, в то время как Гай Тит преодолевал
удивление и приходил в себя от шока из-за третьей неудачи.
- Я понимаю тебя, - сказал Лесли. - Забудь об этом. Передай всем
привет.
Он поднялся, не допив пива, и пошел к выходу.
Выйдя на улицу Лесли направился к метро. Затем Гай Тит, сбросивший
маску, снова поймал такси и назвал свой домашний адрес. Он не видел
никаких причин для своих провалов этим вечером. Гай был заинтригован. Как
могло случиться, что _т_р_и_ абсолютно разных субъекта потерпели столь
сокрушительную неудачу?
Он руководил этими тремя девушками с тех пор, как встретил, но
сегодня вечером все его серьезные попытки устроить свою семейную жизнь с
одной из них завершились полным фиаско. Почему?
- Отвратительный мир, - бросил он таксисту, на мгновение одевая маску
Фила Карлсона, циничного газетчика. - Необыкновенно мерзкий.
Голос его чуть дребезжал.
- Что-то случилось, приятель?
- Сражался со всеми тремя моими девушками. Отвратительно.
- Согласен, - отозвался таксист. Машина свернула на Парк-авеню. - Но
взгляни на это с другой стороны, дружище. Кому они нужны?
На мгновение маска спала, и это был уже не Фил Карлсон, а Гай Тит,
который сказал:
- Чертовски верно! Кому они нужны?
Он дал таксисту банкноту и покинул машину.
Кому они нужны? Это был хороший вопрос. В мире было полно девушек.
Зачем ему соединять себя с Шарон, или Джинджер, или Лоран? У них были свои
хорошие качества - у Шарон светский лоск, у Джинджер - бодрость и энергия,
у Лоран - концентрированный интеллектуализм.
Все три были хорошенькими, высокими, привлекательными, короче, вполне
приемлемыми. Но тем не менее у каждой не хватало того, что имелось у
другой. Никто из них не заслуживал, чтобы за ними убиваться. И если уж на
то пошло, то можно было бы подыскать им и вовсе крутые эпитеты.
Никто из них не подходит ему полностью. Но если каким-то образом
соединить этих трех длинноногих красоток, эти три личности в одно тело,
здесь появится девушка...
Он задохнулся.
Он развернулся на месте и помахал такси, из которого только что
вышел.
- Эй, шеф! - крикнул Тит. - Сюда! Обратно в "Сан-Мартин".
Здесь ее не было. Когда Лесли ворвался, он увидел только Корвина,
сидевшего в одиночестве и криво ухмыляющегося.
- Где они? Где Лоран?
Коротышка пожал плечами.
- Они ушли минуту назад. Нет, около десяти, не так ли? Они ушли в
разные стороны, а меня оставили здесь.
- Благодарю, - бросил Лесли.
"Первая черта", - подумал Тит. Он подбежал к телефону-автомату и
набрал справочную, потребовав номер бара в Ист-Энде. После
непродолжительных поисков оператор нашел его.
Он набрал номер. Усталое лицо бармена появилось на экране.
- Хэлло, Сэм, - сказал бармен. - Ее не было видно с тех пор, как вы
оба вышли отсюда. - Глаза Джерри сузились. - Я никогда прежде не видел
тебя так одетым, Сэм.
Гай вдруг припал к полу, пытаясь уйти с экрана.
- Я сегодня гуляю, Джерри, - ответил он и прервал связь.
Джинджер не могли найти, оставалась только Шарон. Он не мог звонить в
Каванаг - они не дадут никакой информации ему о своих хозяевах. Поймав
другое такси, он понесся через город в Каванаг.
Когда Шулер вошел, Шарон там не было. Ее здесь не было с полудня,
сообщил ему официант, после того, как он дал ему банкноту. Шулер выпил
пива и вышел.
Гай Тит вернулся в свою квартиру. Он был как натянутая струна, и ему
казалось, что он звенит от напряжения. Такого возбуждения он не знал уже
века. Когда он зашел в бар третий раз, она сидела у стойки, потягивая
коктейль. Шулер сел рядом с ней. Она взглянула на него с удивлением.
- Билл! Приятно видеть тебя снова.
- И тебя тоже, - сказал Гай Тит. - Приятно видеть тебя снова...
Джинджер. Или ты Лоран?
Она побледнела и поднесла пальцы к губам. Затем, прикрыв рот, она
сказала:
- Что ты имеешь в виду, Билл? Ты слишком много выпил сегодня?
- Возможно, - ответил Тит. - Я зашел в "Сан-Мартин" перед тем, как
прийти сюда, там тебя не было, Лоран. Должен признать твой грудной голос -
всего лишь трюк. Я выпил с Корвином, а затем направился в Ист-Энд,
Джинджер. Тебя там тоже не было. Поэтому, - констатировал он, - оставалось
только одно место, где можно было найти тебя, Шарон.
Она долго смотрела на него, а затем спросила:
- Кто ты?
- Лесли Мак-Грегор, - ответил Тит. - А также Сэм Штельман. И
Б.М.Шулер. Плюс два или три других человека. Меня зовут Гай Тит Менений, к
вашим услугам.
- Я все еще не понимаю...
- Да, это так, - сказал Тит. - Ты умна... но недостаточно. Знаешь,
твоя маленькая игра со мной длилась почти месяц. А это непросто - дурачить
столько времени мужчину моего возраста.
- Когда ты понял? - тихо спросила девушка.
- Сегодня вечером, когда я увидел, всех вас троих в течение часа.
- Ты...
- Да, я такой же, как ты, - признался он. - Но обязан отдать тебе
должное. Я догадался обо всем только по пути домой. Ты использовала мою
технику камуфляжа против меня же, и я сумел это определить. Твое настоящее
имя?
- Мэри Брэдфорд, - ответила она. - По происхождению я англичанка. Из
семейства Плантагенетов. Ты видишь, я действительно пуританка в душе.
Она робко усмехнулась.
- О? Потомок с "Мэйфлауэр"? - поддразнивающе переспросил Тит.
- Нет, - ответила Мэри. - Не потомок. Пассажир. И скажу тебе
честно... Я была ужасно счастлива выбраться из Англии и появиться в
Плимутской колонии.
Он играл ее пустым стаканом.
- Тебе не нравится Англия? Вероятно, я допустил промах. Ведь я был
младшим клерком в суде короля Якова Первого в начале семнадцатого века.
Они хихикнули вместе.
Тит устремил свой взор на нее, его пульс забился сильнее. Она
смотрела ему в глаза, и ее глаза лучились смехом.
- Я и не подозревала, что есть еще кто-то, похожий на меня, после
некоторого молчания заговорила она. - Это было так странно, я никак не
взрослела. Я боялась, что меня сожгут, как ведьму. Я должна была
изменяться, все время передвигаться с места на место. Это не было приятной
жизнью. Только немного позже... Я радуюсь этим новым временам... И я рада,
что ты разгадал меня.
Она протянула руку и коснулась его ладони.
- Я думаю, что никогда не смогла бы стать достаточно сообразительной,
чтобы связать тебя, Лесли и Сэма, так как ты связал Шарон, Джинджер и
Лоран. Для меня ты играл слишком хорошо.
- За две тысячи лет, - ответил Тит, не обращая внимания, услышит ли
его официант или нет, - я не встречал ни одного, похожего на меня. Поверь
мне, Мэри, я искал. Я высматривал пристально, и у меня была масса времени
для поиска. Даже для того, чтобы найти тебя, скрывающуюся за лицами трех
девушек, которых я знал!
Он стиснул ее руку. Последовавшее заявление было вполне логичным
завершением их разговора.
- Теперь, когда мы нашли друг друга, - мягко произнес он, - мы можем
иметь ребенка. Третьего бессмертного?
Ее охватило ликование.
- Чудесно! - воскликнула она. - Когда мы поженимся?
- Как насчет завтра... - начал он и замолк. Догадка осенила его.
- Мэри?
- Что... Тит?
- Сколько тебе лет, ты говорила? Когда ты родилась? - спросил он.
Она задумалась лишь на мгновение.
- В одна тысяча пятьсот девяносто седьмом году. Мне почти четыреста
лет.
Он кивнул, немея от растущего разочарования. Только четыреста лет!
Это значило... это значило, что ей теперь только три года!
- Когда мы поженимся? - повторила она.
- Не торопись, - глухо произнес Тит, его рука бессильно опустилась. У
нас есть еще тысяча сто лет в запасе.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ПОСЛЕ ТОГО, КАК НЕ НУЖНЫ НАМ СТАЛИ МИФЫ
В те годы мы вызывали на какое-то время из прошлого великие
исторические личности минувших эпох - чтобы выяснить, что же они
представляли из себя в действительности. Дело это было в середине
тринадцатого тысячелетия - где-то между 12400 и 1245О годами. Мы вызывали
из прошлого Юлия Цезаря и Антония, в заодно и Клеопатру. Мы поместили в
одну и ту же комнату Фрейда, Маркса и Ленина и предоставили им возможность
беседовать друг с другом. Мы вызвали Уинстона Черчилля, который немало нас
разочаровал (ибо говорил он маловразумительно и слишком много пил), и
Наполеона Бонапарта, который в самом деле оказался исполнен подлинного
величия. Для удовлетворения своего неуемного любопытства мы прочесали
десять тысячелетий истории человечества.
Но через какие-то полстолетия нам наскучила и эта наша забава. Нас
вообще очень быстро одолевала скука, тогда, в середине тринадцатого
тысячелетия. Вот поэтому-то мы и начали вызывать из далекого прошлого
мифические и легендарные личности, богов и героев. Это показалось нам
более романтичным, недаром и сама эпоха, в которой мы жили, была одной из
самых романтичных в земной истории. Как раз тогда была моя очередь служить
в качестве Хранителя Дворца Человека и именно тогда и сооружена была
необходимая для осуществления вышеупомянутой задачи машина. Вот почему я
стал непосредственным свидетелем того, как это все происходило, с самого
начала. А заведовал всем этим Леор-Конструктор. Это он строил машины,
которые вызывали из прошлого реально живших некогда людей, и поэтому
теперь, хотя стоявшая перед ним задача была несколько иной, решение ее,
учитывая его подробности, оказалось вполне ему под силу. В данном случае
ему просто приходилось наполнять память машины исходными данными несколько
иного свойства, основную роль здесь играл анализ архетипов и потоков
массового сознания, но по сути своей процесс реконструкции был почти
аналогичным. У меня никогда не возникало даже малейшего сомнения в успехе
задуманного предприятия.
У новой машины Леора были хрустальные грани и серебряные поверхности.
Двенадцатиугольную крышку венчал инкрустированный в нее гигантский
изумруд. Сама машина возвышалась на стойках из сверкающей платины.
Эта чисто декоративная отделка, - признался мне Леор. - Я мог бы
соорудить простой черный ящик. Но нынче грубый примитивизм не в моде.
Машина занимала все пространство Павильона Надежды в северном
притворе Дворца Человека. Она скрыла от глаз посетителей великолепную
мозаику его пола, что в какой-то мере компенсировалось восхитительными
отражениями ее роскошного убранства от зеркальных поверхностей выставочных
стендов, расположенных с нею по соседству. Где-то около 12570 года Леор
заявил, что он готов привести свою машину в действие.
Для такого случая мы устроили наиболее благоприятную погоду, для чего
произвели такую настройку атмосферы, что западные ветра чуть-чуть
отклонились в сторону, и унесли все тучи далеко к югу. Мы также запустили
в ночное небо новые луны, чтобы они в темное время суток демонстрировали
нам удивительные по своей красоте и изысканности пляски, когда они то и
дело сочетались в небе таким образом, что на его фоне выписывалось имя
Леора. Зрители собрались со всех уголков Земли, их были многие тысячи, они
разбили весело шуршащий на ветру целый палаточный город на огромной
площади, которая простиралась перед ступенями, что вели во Дворец
Человека. Предстоящее событие вызвало неописуемый фурор среди населения
Земли, особая приподнятость подчеркивалась еще и чистейшей голубизной
воздуха, которая, казалось, чуть ли не хрустела от напряжения, что
охватило всех присутствовавших.
Леор совершил последние приготовления. Целый синклит литературных
советников обсуждал с ним порядок воспроизведения богов и героев, и
ознаменовалось это даже небольшой дружеской потасовкой. Для первых
демонстраций мы избрали дневное время суток и для пущего эффекта
подцветили небо слабым пурпуром. Большинство из нас преобразилось в самые
юные свои тела, хотя были и такие, что утверждали, что предпочитают
выглядеть достаточно зрелыми перед всеми этими легендарными личностями,
что обитали на заре человеческой эры.
- Я могу начать в любое, какое вы только пожелаете, время... -
заверил нас Леор.
Поначалу, естественно, были произнесены речи. Председатель Пенг
сделал, уже ставшее для него обычным, веселое вступление, Прокуратор
Плутона, который как раз в это время нанес визит на Землю, поздравил Леора
с неистощимостью его изобретательской мысли. Нистим, в то время отбывавший
то ли третий, то ли четвертый срок подряд в должности Главного
Психотехнолога, стал призывать присутствующих взойти на более высокий
уровень духовного бытия. Затем Главный Церемониймейстер указал на меня.
Нет, возразил я, отрицательно покачав головой, оратор из меня никудышный.
Мне в ответ сказали, что это моя обязанность в качестве Хранителя Дворца
Человека разъяснять собравшимся, как дальше будет разворачиваться
предполагаемое действо.
С большой неохотой я вышел вперед.
- Бот-вот вы все увидите, - произнес я, тщательно подбирая слова, -
как станут реальностью извечные мечты человечества. Среди нас будут
шествовать те, что когда-то являлись надеждами прошлых эпох, а вместе с
ними, как я считаю, и кошмары прошлого. Мы предлагаем вам взглянуть на
созданные коллективным воображением наших древних предков личности, с
помощью которых они пытались привнести упорядоченность во вселенную,
нарождавшуюся из первозданного хаоса. Эти боги, эти герои своим появлением
подытоживали сознание причинно-следственных связей в структуре сознания
людей и служили в качестве организующих сил, вокруг которых получили
возможность выкристаллизоваться древние культуры. Все это очень для нас
непривычно и поэтому, естественно, станет для нас чрезвычайно интересным.
Благодарю за внимание.
Леору подали знак начинать.
- Я должен внести ясность вот по какому вопросу, - сказал он. -
Некоторые из существ, которых вы вскоре увидите, являются чисто
воображаемыми, порожденными фантазией поэтов различных племен и народов, и
во многих чертах, как об этом только что упомянул мой друг, сходными друг
с другом. Многие же из них были воссозданы коллективным воображением
живших уже после них людей, взявших за основу реальные человеческие
существа, которые когда-то прожили свою земную жизнь как простые смертные
и которые впоследствии были трансформированы посредством наделения их
сверхчеловеческими способностями и возведены в пантеон почитаемых божеств.
До тех пор, пока они сами не появятся среди нас, мы не будем знать, к
какой из двух вышеупомянутых категорий принадлежит та или иная мифическая
личность, однако я могу подсказать вам, как выяснить их происхождение даже
при самом беглом взгляде. У тех из них, кто были обычными людьми до того,
как стали персонажами легенд и мифов, будет наличествовать хотя и слабая,
но вполне различимая аура, некоторая дымка, некая темнота в воздухе вокруг
их тела. Это остаточный след их неотъемлемой человеческой природы, которой
ни один мифотворец не мог уничтожить до конца. Вот главное, что мне
удалось выяснить в результате своих предварительных исследований. Теперь я
готов полностью.
Леор исчез во внутренностях своей машины. В воздухе чисто звенела
одна-единственная нота, высокая и ровная. Неожиданно на сцене, выходящей к
площади, возник совершенно голый мужчина, он часто-часто моргал и нервно
озирался вокруг.
Откуда-то из чрева машины раздался голос Леора.
- Это Адам, самый первый из всех людей.
Вот так вернулись в нашу повседневность боги и герои в тот памятный
чудесный день в середине тринадцатого тысячелетия, и весь мир с радостью и
восхищением взирал на это.
Адам пересек всю сцену и обратился к Председателю Пенгу, который
незамедлительно и торжественно поприветствовал его и пояснил, что здесь
происходит. Ладони Адама прикрывали нижнюю часть туловища в области паха.
- Почему я голый? - спросил Адам. - Ведь это же грешно представать
обнаженным.
В ответ я ему сказал, что обнаженным он был и в тот самый первый
момент, когда явился на свет, и что мы таким образом выказываем ему свое
признание его подлинности, вызвав в таком виде в наш мир.
- Но ведь я отведал яблоко, - произнес Адам. - Почему вы вызвали меня
к этой новой жизни с глубоко осознаваемым чувством стыда и ничего не дали
мне такого, чем я мог бы прикрыть свою срамоту? Разве это согласуется с
вашими намерениями? Если уж вам так захотелось узреть обнаженного Адама,
то почему не призвали сюда того Адама, который еще не вкусил яблока? Но
вы...
Его ход рассуждений оборвал голос Леора:
- А вот Ева, общая для нас всех мать.
На сцену перед площадью вышла Ева, тоже обнаженная, хотя ее длинные
шелковистые волосы и прикрывали выпуклые контуры груди. Нисколько не
стыдясь своей наготы, она улыбнулась и протянула руку Адаму, который
бросился ей навстречу, умоляюще крича:
- Прикрой себя! Прикрой себя!
Обведя взором тысячи зрителей, Ева рассудительно произнесла:
- Почему я должна это сделать, Адам? Все люди вокруг обнажены тоже, и
мы, должно быть, снова находимся в Раю.
- Здесь не Рай, - сказал Адам, а мир наших прапрапрапраправнуков.
- Мне нравится этот мир, - сказала Ева. - Успокойся.
Леор объявил прибытие Козлоногого Пана.
К этому времени мы все обнаружили, что и Адам, и Ева окружены темной
аурой - свидетельством неотъемлемости их человеческой природы. Меня это
даже удивило, поскольку я весьма сомневался в том, были ли когда-нибудь на
самом деле Первый Мужчина и Первая Женщина, и полагал, что все, что их
касалось, обросло впоследствии легендами; тем не менее, я считал, что
возникновение подобных легенд символически отражает в народном сознании
концепцию эволюции человека. А вот теперь выяснилось, что у Пана, этого
получеловека-получудовища, тоже оказалась точно такая же аура. Неужели в
реальном мире могло обитать когда-то подобное существо?
Тогда я не в состоянии был уразуметь этого. Но впоследствии, по
зрелом размышлении, я пришел вот к какому выводу: если никогда и не было
козлоногого человека, то, тем не менее, весьма нередко попадались реальные
люди, которые вели себя так, как вел себя Пан, и именно основываясь на
особенностях поведения таких людей человеческое воображение и создало
этого бога разнузданной похоти. Что же касается самого Пана, который
выскочил из машины Леора, то он не долго оставался на помосте. Он сразу же
опрометчиво ринулся вниз, прямо в толпу зрителей, смеясь и размахивая
руками и одновременно с этим высоко подбрасывая в воздух свои раздвоенные
копыта.
- Великий Бог Пан жив! - дружно взревела аудитория.
Он подхватил на руки нежное тело Милиан, жены Дивада-Архивариуса в
текущем году, и понес ее к небольшой рощице, зеленевшей на горизонте.
- Он оказывает мне великую честь, - произнес Дивад, муж прелестной
Милиан в данном году.
Леор же все продолжал священнодействовать в чреве своей машины.
Он вызвал к жизни Гектора и Ахилла, Орфея, Персея, Локи [хитрый и
коварный бог огня в древнегерманском пантеоне] и Авессалома. Он вызвал к
жизни Медею, Кассандру, Одиссея, Эдипа. Вызвал к жизни Тота, Минотавра,
Энея, Саломею. Вызвал к жизни Шиву и Гильгамеша, Виракочу и Пандору,
Приапа [бог половой любви в древнегреческом пантеоне] и Астарту, Диану,
Диомеда, Диониса, Девкалиона. День стал клониться к завершению и по небу
поплыли искрящиеся луны, а Леор все продолжал свой тяжкий труд. Он
сотворил для нас Клитемнестру и Агамемнона, Елену и Менелая, Исиду и
Осириса. Он ввел в наш мир Дамбаллу, Гведонибо и Папа-Легбу [мистические
божества и персонажи фольклора негров - жителей Гаити и гвинейского
побережья Зап. Африки]. Он дал нам Ваала. Дал нам Самсона. Дал нам Кришну.
Пробудил к жизни Кетцалькоатля, Адониса, Хольгера-Датчанина, Кали, Пта,
Тора, Ясона, Нимрода, Сета.
Тьма продолжала сгущаться, а мифологические персонажи все больше
теснились и толкались на сцене, пока сплошным потоком не хлынули на
площадь. Они смешивались друг с другом, старые недруги обменивались
сплетнями, давние друзья пожимали друг другу руки, члены одного и того же
пантеона радостно обнимались или осторожно поглядывали на своих
соперников. С нами они смешивались тоже, герои отбирали себе женщин,
чудовища делали все от них зависящее, чтобы не казаться такими уж
мерзкими, боги вовсю стали бороться друг с другом за паству, будто это
была предвыборная кампания.
Мы были сыты богами и героями по горло, так мне во всяком случае
показалось, но Леора уже невозможно было остановить. Это был его звездный
час.
Из машины вышли Роланд и Оливье, Рустам и Зухра, Каин и Авель,
Аполлон и Пифия, Орест и Пилад, Иона и Давид. Появились Святой Георгий,
Святой Витт, Николай-Чудотворец; Святой Христофор, Святой Валентин, Святой
Иуда. Возникли Фурии, Гарпии, Плеяды, Мойры, Норны [богини судьбы в
скандинавской мифологии]. Леор был романтиком и удержу не знал ни в чем.
И у всех, кто только не появлялся из машины, наличествовала аура их
человеческого происхождения.
Но даже чудеса приедаются быстро. Жители Земли середины тринадцатого
тысячелетия ни на чем долго не задерживали своего внимания, и их быстро
одолела скука. Рог изобилия, из которого продолжали сыпаться чудеса, еще
очень далек был от оскудения, но уже в первых, самых ближних рядах
собравшихся я заприметил людей, поднимавшихся в небо и отправлявшихся по
домам. Мы, кто составляли непосредственное окружение Леора, разумеется,
обязаны были оставаться, хотя были уже пресыщены этими плодами людской
фантазии и даже нас стало смущать их обилие.
Из машины появился белобородый старик с плотной аурой. В руках у него
была какая-то тонкая металлическая труба.
- Это Галилей, - пояснил Леор.
- Кто, кто? - переспросил меня Прокуратор Плутона, ибо Леор, уже едва
стол на ногах от усталости, прекратил давать даже краткие описания
призраков прошлого, которых продолжала порождать его машина.
Мне пришлось запросить на сей счет Службу Информации Дворца Человека.
- Это один из современных богов науки, - сказал я Прокуратору
Плутона, - на чей счет относят открытие звезд. Многие верят, что он был
исторической личностью перед тем, как его стали обожествлять. Последнее
произошло после мученической смерти, которой его предали религиозные
консерваторы.
Теперь, когда у Леора появился именно такого рода интерес, он стал
вызывать и других богов науки. Ньютона и Эйнштейна, Гиппократа и
Коперника, Оппенгеймера и Фрейда. С некоторыми из них мы уже встречались
прежде, приводя в наш мир реальных людей прошедших эпох, но сейчас эти
люди были в совершенно иных обличьях, ибо прошли через руки мифотворцев.
Они стали эмблемами своих специфических функций, символами знания и
власти, и начали бродить среди нас, наперебой предлагая исцелять, учить,
объяснять. Они не имели ничего общего с реальными Ньютоном, Эйнштейном,
или Фрейдом, с которыми мы встречались ранее. Даже ростом они были втрое
выше обычных людей, и молнии сверкали на их челе.
Затем появился высокий бородатый мужчина с окровавленной головой.
- Авраам Линкольн, - сказал Леор.
- Древний бог эмансипации, - пояснил я Прокуратору после специально
произведенного запроса.
Затем из машины вышел очень симпатичный молодой мужчина с
ослепительной улыбкой и тоже окровавленной головой.
- Джон Кеннеди, - сказал Леор.
- Древний бог юности и весеннего обновления, - сказал я Прокуратору.
- Символ смены времен года, торжества лета над зимой.
- Таковым богом был Осирис, - не замедлил возразить мне Прокуратор. -
Зачем их таких двое?
- Их существует намного больше, - сказал я. - Бальдер, Таммуз, Митра,
Атис [светлые божества плодородия, весны и растительности из
древнегерманской, вавилонской, древнеиранской и фригийской мифологий].
- Для чего нужно было такое большое количество? - не унимался
Прокуратор, но в этот момент раздался усталый голос Леора:
- Вот теперь я закругляюсь.
Теперь среди нас было множество богов и героев. Открылся сезон
бурного веселья.
Медея сбежала вместе с Ясоном. Агамемнона помирили с Клитемнестрой, а
Тесей и Минотавр стали жить под одной крышей. Другие боги и герои не
чурались общения с нами, простыми людьми. Мне удалось побеседовать с
Джоном Кеннеди, вышедшим последним из машины легендарных персонажей. Как и
Адама, самого первого из таковых, его очень беспокоило здешнее пребывание.
- Да не был я никакой легендой, - жаловался он мне. - Я просто жил.
Был самым заурядным человеком. Участвовал в избирательной кампании и
произносил речи...
- Вы стали легендой, - сказал я. - Вы жили, а затем умерли, и в
смерти своей вы подверглись полной трансформации в умах людей.
Он рассмеялся.
- И превратился в Осириса? В Бальдера?
- Такие сравнения в вашем случае вполне уместны.
- Для вас - может быть. Но в Бальдера перестали верить за добрую
тысячу лет до моего появления на свет.
- Для меня, - возразил я, - вы, Осирис и Бальдер - по сути
современники. Для меня и для всех, кто живет в нашем мире. Вы все из мира
седой древности, все одинаково архаичны. Вас разделяют тысячи лет.
- И я - последний из мифов, которые вы выпустили из этой своей
машины?
- Вот именно.
- Но почему именно я? Неужели люди прекратили мифотворчество с
последней трети двадцатого столетия?
- Об этом лучше спросить у Леора. Но я разделяю вашу точку зрения в
том, что как раз ваша эпоха ознаменовалась концом мифотворчества. С тех
пор люди перестали верить в такие вещи, как мифы. У нас отпала в них
необходимость. Когда мы благополучно преодолели эпоху трудностей, то
вступили в некое подобие рая, где каждый из нас сам превращал свою
собственную жизнь в легенду. Поэтому для чего это нам нужно возвышать
каких-либо отдельных людей над каждым из нас?
Он как-то странно поглядел на меня.
- Вы действительно уверены в том, что это именно так? Что вы обитаете
в раю? Что люди сами стали богами?
- Попробуйте пожить какое-то время в нашем мире, - предложил я, - и
вы воочию удостоверитесь в этом.
Он так и поступил, войдя в наш мир, но к какому выводу он пришел,
этого я так никогда и не узнал, потому что мне уже больше не доводилось с
ним встречаться. Зато с другими бродившими среди нас богами и героями я
сталкивался лицом к лицу довольно часто. Они были повсюду. Они ссорились
между собой, занимались грабежом, а то и просто разбоем, иные предавались
всевозможным безумствам. Нас это не очень-то сильно тревожило, ибо именно
вот такого поведения и следовало было ожидать от архетипов зари
человечества. А некоторые из них оказались вполне мирными. У меня,
например, была мимолетная любовная интрижка с Персефоной. Как
зачарованный, я наслаждался пением Орфея. Для меня танцевал Кришна.
Дионис возродил утраченное искусство приготовления спиртных напитков
и научил нас пьянствовать.
Локи устраивал для нас волшебные фейерверки.
Таллезин проникновенно исполнял для нас удивительные в своей
непостижимости баллады.
Ахилл, чтобы доставить нам удовольствие, восхищал нас искусством
копьеметания.
Да, это была пора чудес, но и чудеса приедаются. Легендарные наши
гости наскучили нам. Их было слишком много, да и оказались они такими
шумными, такими неугомонными, такими слишком уж надоедливыми в своих
непомерных запросах. Они хотели, чтобы мы их любили, прислушивались к ним,
поклонялись им, слагали о них поэмы. Они задавали много вопросов - притом
некоторые из них были того неприличного свойства, что граничили с тайным
желанием подсмотреть внутренние механизмы, что приводили в движение наш
мир, либо приводили нас в замешательство, ибо мы едва ли знали на все
ответы. Они становились все более и более завистливыми и злобными, плели
непрерывные интриги и строили самые различные друг другу козни, тем самым
иногда подвергая и нас самих немалой опасности.
Леор доставил нам великолепную потеху, однако со временем мы
становились все более единодушными в том, что самая пора всем этим
персонажам легенд и мифов убираться восвояси. Мы терпели их среди нас в
течение целых пятидесяти лет, и этого оказалось более, чем достаточно.
И вот мы собрали всех их в кучу и начали загонять назад в машину.
Героев оказалось легче всего туда заманить, несмотря на все то
сопротивление, что они были в состоянии оказать. Для этого мы наняли Локи,
чтобы тот хитростью заставил возвратиться их во Дворец Человека.
- Самые великие свершения ждут вас там, - сказал он героям, и они
поспешили, бахвалясь друг перед другом и демонстрируя свою удаль. Локи
завел их в машину и шмыгнул наружу, а Леор мигом отослал их в прошлое.
Геракла, Ахилла, Гектора, Персея, Кетцалькоатля и всех остальных таких же
непоседливых и жаждущих новых подвигов.
Затем настала очередь демонических личностей. Они утверждали, что мы
им наскучили не в меньшей степени, чем они нам, и подались внутрь машины
по своей доброй воле. Таким манером отбыли Кали, Легба, Сет и многие
другие.
На некоторых нам пришлось устраивать специальные засады и тащить
силком. Одиссей загримировался под Бриля, секретаря Председателя Пенга, и
мог бы неизвестно сколько еще времени нас дурачить, если бы настоящий
Бриль не разоблачил бы обман, вернувшись неожиданно из отпуска, который
проводил на Юпитере. И даже тогда Одиссей еще пытался увильнуть. Немало
трудностей доставил нам Локи. Эдип стал изрыгать на наши головы гневные
проклятия, когда мы пришли за ним. Делал трогательно цеплялся за Леора и
умолял его:
- Позволь мне остаться, брат мой! Позволь мне остаться! - но только
вынудил нас своей просьбой побыстрее запихнуть его внутрь машины Леора.
Год за годом продолжался поиск и отлов гостей нашей эпохи, пока в
один прекрасный день мы не удостоверились в том, что управились со всеми
из них. Последней оказалась Кассандра, которая в жалком рубище жила на
далеком острове.
- С какой целью вы вызвали нас сюда? - спросила она. - А раз уж
вызвали, то для чего отправляете назад?
- Игра окончена, - сказал я ей. - Нас теперь ждут другие развлечения.
- Вам следовало бы оставить нас в своем мире, - сказала Кассандра. -
Народ, у которого нет собственных мифов, поступил бы очень благоразумно,
позаимствовав у других, и притом далеко не только ради забавы. Кто согреет
ваши души в безвременье, если таковое наступит в будущем? Кто возвысит ваш
дух, когда придет пора страданий? Кто облегчит ваши злосчастья, если
таковые постигнут вас? Горе! Горе!
- Все несчастья Земли, - смиренно заметил я, - заключаются в ее
тяжелом прошлом. Сейчас нам не нужны больше мифы.
Кассандра улыбнулась и смело ступила внутрь машины. И исчезла из
виду.
А затем началась эра огня и хаоса, ибо, как только лишились мы мифов,
нагрянули жестокие захватчики, вломившиеся в наш мир с небес. И
опрокинулись башни, и попадали с неба луны. А среди нас стали рыскать
чужеземцы с холодными, равнодушными взглядами, чиня нам все, что только им
могло заблагорассудиться.
Те же, кому посчастливилось спастись, стали горько взывать к
отринутым нами же самими героям:
- Лаки, приди!
- Ахилл, защити нас!
- Шива, освободи нас!
- Геракл! Тор! Кетцалькоатль!
Но боги молчали, а герои не появлялись. Машина, что сверкала во
Дворце Человека, была уничтожена, а Леор, ее создатель, покинул наш мир.
Бездомные псы ошиваются по нашим садам и паркам, а наши повелители гордо
шествуют по нашим улицам. Нас же они сделали своими рабами. И теперь мы
одиноки под ставшим таким чужим и ужасным для нас небосводом. И некому
прийти на помощь.
НАЕЗДНИКИ
От меня остались только ошметки. Куски памяти откололись и уплыли
прочь, как части расколовшегося ледника. Так происходит всегда, когда
Наездник покидает нас. Никогда мы не можем быть уверены в том, что
совершали наши одолженные тела. У нас остаются только блуждающие
фрагменты, отпечатки.
Точно так, как песок прилипает к выброшенной из океана бутылке. Точно
так, как пульсирует боль в ампутированных ногах.
Я встаю. Собираюсь с силами. Мои волосы спутаны. Я расчесываюсь. Все
лицо мое в морщинах - я слишком мало спал. Во рту горечь. Может, Наездник
ел дерьмо моим ртом? Они это делают. Они делают все.
Утро.
Серое, неопределенное утро. Некоторое время я гляжу в окно, а затем с
дрожью распахиваю его и предстаю перед серой, неопределенной поверхностью
внутренней панели. Моя комната не прибрана. Здесь была женщина? Во всех
пепельницах окурки. Обнаружив их, я вижу на некоторых губную помаду. Да,
здесь была женщина.
Я прикасаюсь к простыням. Они еще теплые. Обе подушки скомканы. Она
уже ушла и Наездник тоже, а я сейчас один.
Сколько же все длилось в этот раз?
Беру трубку и звоню в Центральную. "Какое сегодня число?"
Вежливый женский голос компьютера отвечает: "Пятница, четвертое
декабря, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год".
"Который час?"
"Девять пятьдесят одна по восточному стандартному времени".
"Какой прогноз погоды?"
"Сегодня температура будет колебаться от тридцати до тридцати восьми
градусов. Сейчас тридцать один градус. Северный ветер. Скорость ветра
шестнадцать миль в час. Возможны небольшие осадки".
"Что вы предложите от похмелья?"
"Вам нужна еда или лекарство?"
"Все, что вы предложите", - говорю я.
Компьютер некоторое время раздумывает над моей просьбой. Затем
решает, что нужна и еда, и лекарство, и включает мою кухню. Из крана течет
холодный томатный сок. Жарятся яйца. Из аптечного отверстия изливается
какая-то красноватая жидкость. Центральный компьютер всегда очень
заботлив. А Наездники совершают на нем поездки, думаю я. И что
восхитительного могут получить они от этих путешествий? Куда более приятно
одолжить миллион умов из компьютера, чем временно проживать в несчастной,
коротко замкнутой душе гниющего человеческого существа.
Четвертое декабря, как сказала Центральная. Пятница. Итак, Наездник
владел мной три ночи.
Я выпиваю красноватую жидкость и полупьяно ощупываю свои
воспоминания. Так, как ощупывают больную мозоль.
Помню утро вторника. Неважное время для работы. Ни одна из карт не
получалась. Завотделом в раздражении. Наездники овладевали им три раза в
течение пяти недель, и его отдел в результате полностью разболтан, а
рождественская премия под большим вопросом. Хотя и принято не наказывать
человека за ошибки из-за Наездников - таковы правила системы - завотделом
считает, что с ним обращаются несправедливо. У нас тяжелые времена.
Тщательно проверяй карты, крутись с программой, сто раз перепроверяй
основные данные. И вот они появились: детальный прогноз изменения цен
средств общественной необходимости, февраль-апрель 1988. Сегодня мы
встречаемся, обсуждаем карты-схемы и то, что они нам сулят.
Я не помню полудня во вторник.
Наверно, именно тогда мной овладел Наездник. Возможно, на работе, а
может быть, в этом зале с панелями из красного дерева во время
конференции. Мое лицо все багровеет. Я кашляю, хожу на ощупь, спотыкаюсь.
Они печально кивают головами. Никто ко мне не подходит. Никто меня не
останавливает. Слишком опасно общаться с тем, кем овладел Наездник. Очень
возможно, что другой Наездник крутится поблизости вне телесной оболочки и
ищет, кого бы оседлать.
Итак, меня избегают. Я покидаю здание.
А что было потом?
Этим блеклым утром в пятницу я сижу дома, ем яичницу и пытаюсь
вернуть память о трех потерянных ночах.
Конечно же, это невозможно. Сознание работает в то время, когда тобой
владеет Наездник, но после его ухода исчезают практически все
воспоминания. Остаются маленькие осколки памяти, тощее и слабое подобие
происшедшего.
Пытаюсь вспомнить.
Девушка? Да - губная помада на окурках. Значит, секс в моей комнате.
Молодая? Старая? Блондинка? Брюнетка? Все в тумане. Как вело себя мое
одолженное тело? Был ли я хорошим партнером? Когда я сам по себе, то
стараюсь быть таковым. Я держу форму. В свои тридцать восемь могу сыграть
три сета летним полднем без напряжения. Я могу заставить женщину сиять,
как ей положено. Не хвастаюсь, просто утверждаю. У меня есть способности.
Но, как мне говорили, Наездники находят злобное удовлетворение в том,
чтобы извращать наши способности. Вполне может быть, что Наезднику очень
нравилось, найдя мне женщину, заставлять меня быть импотентом.
Не нравятся мне такие мысли.
Дымка улетучивается из головы. Лекарство, посланное компьютером,
действует быстро. Я ем, бреюсь, стою над вибратором, чтобы высохло тело.
Делаю зарядку. Использовал ли мое тело Наездник для зарядки в среду и в
четверг? Наверное, нет. Нужно восстановить форму. Я, примерно, среднего
возраста и мне нелегко восстанавливать форму.
Двадцать раз касаюсь пальцев ног, колени прямые. Двигаю ногами в
воздухе. Ложусь и, пыхтя, отжимаюсь.
Хотя с телом плохо обращались, оно отвечает. Это - первое яркое
мгновенье моего пробуждения. Чувствовать внутренний трепет, ощущать, что
во мне еще есть сила.
Свежий воздух - вот что мне нужно сейчас. Я наскоро одеваюсь и
выхожу. Сегодня не нужно появляться на работе. Все знают, что в полдень во
вторник мною овладел Наездник и им не нужно знать, что он ушел до зари в
пятницу. У меня свободный день. Я буду бродить по улицам, разминая
конечности, возрождая тело после насилия.
Вхожу в лифт и выбрасываю все, что случилось. Выхожу в декабрьскую
унылость.
Около меня возвышаются башни Нью-Йорка.
По улице мчатся машины. Водители сидят, нахохлившись, за рулем. Никто
не знает, когда водитель едущей рядом машины будет оседлан. Всегда
какая-то смута в движении, когда появляется Наездник. Из-за этого много
жертв на улицах и на дорогах, но Наездник не погибает никогда.
И я начинаю свою бесцельную ходьбу. Пересекаю Четырнадцатую улицу,
иду на север, прислушиваюсь к мягкому мощному урчанию электрических
подстанций. Вижу парнишку, который бежит трусцой и ощущаю, что он
оседланный. На углу Пятой и Двадцать второй улицы ко мне подходит пузатик,
видно, что богатый. Галстук у него набекрень, из кармана торчит утренняя
"Уолл-Стрит Джорнел". Он хихикает. Высовывает язык. Он оседланный. Я
уклоняюсь от него. Быстрым шагом подхожу к переходу Тридцать четвертой
улицы по направлению к Квинз и останавливаюсь на секунду, чтобы послушать,
как ссорятся две взрослые девушки. Они стоят на краю пешеходной дорожки.
Одна из них - негритянка. Другая толкает ее к поручням. Оседланные.
Наездник не помышляет об убийстве, у него в уме только получить
удовольствие. Дрожащая негритянка высвобождается, падает, поднимается и
бежит. Другая девушка всовывает в рот прядь волос, жует ее и вроде бы
приходит в себя. Выглядит она так, как будто принимала наркотики.
Я отвожу глаза. Не нужно наблюдать, как пострадавший, вроде тебя,
пробуждается к жизни. Это моральные устои оседланных. У нас такое
множество племенных обычаев в эти черные дни.
Я спешу дальше.
Почему я так тороплюсь? Я уже прошел больше мили. И, вроде, двигаюсь
к какой-то цели. Так, как будто Наездник все еще сидит в моем черепе и
понукает меня. Но это же не так. Я знаю. По крайней мере сейчас я
свободен.
Можно ли быть таким уверенным?
Латинское cogito ergo sum [я думаю - значит, я существую (лат.)]
больше не подходит. Мы продолжаем думать, даже оседланные. Мы живем в
тихом отчаяньи, не способные остановить бег жизни, какая бы она не была
страшная и саморазрушительная. Я уверен, что способен различать состояния,
когда во мне Наездник и когда я свободен. А может нет. Может быть, во мне
находится Наездник-дьявол, который вовсе не бросил меня, а просто
передвинулся в мозжечок, подпитывая меня иллюзией свободы и в то же время
побуждая делать то, что он желает.
А вообще, было ли у нас что-либо большее, чем иллюзия свободы?
Но мысль эта беспокоит меня: значит, я оседланный, не ощущая этого. Я
начинаю тяжело потеть, но не из-за быстрой ходьбы. Стой! Тут же стой! Куда
ты должен идти? Та на Сорок второй улице. Вот библиотека. Тебя ничто не
толкает идти вперед. Остановись на секунду, говорю я себе. Отдохни на
ступеньках библиотеки.
Я сажусь на холодные камни и убеждаю себя, что решение принял сам.
Так ли это? Древнейшая проблема: свободная воля против детерминизма.
А форма, в которой она выражена - гнуснейшая. Детерминизм - это сейчас не
философская абстракция. Это холодные чужие протуберанцы, проникающие
сквозь череп. Наездники прибыли три года назад. С тех пор пять раз меня
оседлывали. Наш мир совсем изменился. Но мы приспособились даже к этому
миру. Прижились. У нас есть свои обычаи. Жизнь продолжается. Правительство
управляет, законодательные власти совещаются, на бирже, как обычно,
делается бизнес и у нас есть способы компенсировать случайные разрушения.
Другого пути нет. Что же еще можно сделать? Задохнуться от поражения? С
этим врагом мы не можем сражаться, а выстоять можем, только перетерпев
все. Вот мы и терпим.
Каменные ступени холодят мое тело. Немногие сидят здесь в декабре.
Я говорю себе, что совершил эту длительную прогулку по своей
собственной воле и остановился тоже по собственной воле, что сейчас в моем
мозгу нет никакого Наездника. Может быть. Не могу же я думать, что я
несвободен.
Я размышляю. Наездник мог оставить во мне какой-то дремлющий приказ.
Иди к этому месту, остановись на этом месте. Может быть и так.
Я оглядываю тех, кто расположился на ступеньках библиотеки. Старик,
глаза пустые, сидит на газете. Мальчишка лет тринадцати, ноздри
раздуваются. Толстушка. Неужели все оседланные? Ощущение такое, что вокруг
меня сегодня все Наездники. Чем больше я изучаю оседланных, тем больше
убеждаюсь, что я сейчас свободен. В последний раз я был свободен от
Наездников три месяца. А некоторые, говорят, вообще не бывают свободными.
Их телами Наездники очень интересуются и у них свобода бывает только на
день, на неделю, на час. Мы не смогли определить, сколько же Наездников
отравило наш мир. Может быть, миллионы? Или, может быть, пять? Сколько же?
Снежинки кружатся в сером небе. Центральная сказала, что вряд ли будут
осадки. Они что, и Центральную тоже оседлали этим утром?
Я вижу девушку. Она сидит по диагонали от меня, пять шагов вверх и
метров тридцать дальше. Юбка у нее натянута на коленях и видны прекрасные
ноги. Молодая. Волосы темно-каштанового цвета. Очень просто одета. Ей до
тридцати. На ней темно-зеленое пальто и на губах помада пурпурного
оттенка. Губы полные, нос тонкий, высокий лоб, брови тщательно выщипаны.
Я знаю ее.
Последние три ночи я провел с ней в моей комнате. Это именно она.
Оседланная, она пришла ко мне и, оседланный, я спал с ней. Я уверен в
этом. Завеса памяти приоткрывается и я вижу ее обнаженное тело на моей
постели.
Но как же я могу помнить это?
Воспоминание слишком сильное, чтобы быть иллюзией. Определенно есть
что-то, что мне позволили запомнить. Я продолжаю вспоминать. Я вспоминаю,
как от удовольствия она издавала мягкие, прерывистые звуки. Я знаю, что
мое тело не подвело меня в эти три ночи и я смог ее удовлетворить.
Больше того. Я вспоминаю музыку волнами, запах юности, исходящий от
ее волос, шелест зимних деревьев. Каким-то образом она возвращает мне
время невинности, время, когда я был еще юным, а девушки загадочными
существами, время вечеринок и танцев, теплоты и секретов.
Теперь меня тянет к ней.
В таких случаях тоже действует этикет. Является плохим вкусом
подходить к тому, с кем встречались, когда были оседланы. Подобная встреча
не дает никаких преимуществ. Незнакомка остается незнакомкой. И не играет
роли, что она делала или говорила во время вашей невольной совместной
жизни.
И все-таки, меня к ней тянет.
Но зачем нарушать табу? Зачем нужно это серьезное нарушение этикета?
Никогда я не делал ничего подобного. Я всегда был щепетилен.
Но я встаю и иду вдоль ступеньки, на которой сидел, оказываюсь ниже
ее, гляжу на нее и она автоматически сдвигает ноги, как будто осознает,
что ее поза нескромна. Из этого жеста я понимаю, что сейчас она не
оседлана. Мы встречаемся глазами. У нее подернутые дымкой зеленые глаза.
Она красива, и я напрягаю память, чтобы вспомнить больше подробностей
нашей страсти.
Взбираюсь по ступенькам и останавливаюсь около нее.
"Привет", - говорю я.
Она глядит безразличным взглядом. Кажется, она меня не узнает. Ее
глаза слегка затуманены, как бывает всегда, когда уходит Наездник. Она
сжимает губы и долгим взглядом оценивает меня.
"Привет", - отвечает она холодно. - "По-моему, мы не знакомы".
"Нет, не знакомы. Но у меня такое ощущение, что именно сейчас вам не
хочется одиночества. И мне тоже".
Своим взглядом я пытаюсь показать, что мои побуждения приличны. "Идет
снежок", - говорю я. "Мы можем найти место потеплее. Я хотел бы с вами
поговорить".
"О чем?"
"Давайте пойдем куда-нибудь и я расскажу. Меня зовут Чарлз Рот".
"Хэлен Мартин".
Она встает. Еще не отбросила холодное безразличие. Она подозрительна,
и ей от этого не по себе. Но по крайней мере, она хочет пойти со мной.
Хороший знак.
"Не слишком ли рано, чтобы выпить?" - спрашиваю я.
"Не уверена. Даже не знаю, который час".
"Еще нет двенадцати".
"Все равно, давайте выпьем", - говорит она и мы оба улыбаемся.
Мы идем через дорогу в коктейль-бар.
Сидя лицом к лицу в полумраке, потягиваем наши напитки. Она пьет
"дайкири", а я - "кровавую Мэри". Она слегка расслабляется. Я спрашиваю
себя, чего же хочу от нее. Разделить с ней постель? Но я три ночи получал
это удовольствие, хотя она ничего не знает. Мне хочется чего-то большего.
Чего?
У нее воспаленные глаза. Она мало спала за эти три ночи.
Я говорю: "Вам было очень неприятно?"
"Что именно?"
"Наездник".
Ее лицо искажается, как от удара хлыстом.
"Откуда вы знаете, что у меня был Наездник?"
"Просто знаю".
"Наверно, не нужно говорить об этом".
"Я без предрассудков", - говорю я. - "Мой Наездник покинул меня этой
ночью. Я был оседлан со вторника".
"А мой, кажется, оставил меня часа два тому назад". Ее щека розовеет.
Она делает усилие, говоря об этом. "Я была оседлана в понедельник ночью.
Это было в пятый раз".
"И у меня тоже".
Мы прокручиваем свои бокалы. Растет взаимный внутренний контакт,
слова почти не нужны. Недавние переживания дают некоторую общность, хотя
Хэлен и не представляет, насколько интимными они были.
Мы беседуем. Она дизайнер витрин магазинов. В нескольких кварталах
отсюда у нее небольшая квартира. Живет сама. Она спрашивает, чем занимаюсь
я. "Анализ ценных бумаг", - отвечаю. Она улыбается. Ее зубы безупречны.
Второй раз мы наливаем напитки. Теперь я уверен, что именно эта девушка
была в моей комнате, когда я был оседлан.
Во мне начинает теплиться надежда. Счастливый случай свел нас вместе
так быстро после того, как мы расстались как во сне. Он же оставил кусочек
сна в моем сознании.
Мы пережили что-то, Бог знает что, но это было нечто, что сохранило
во мне такое яркое воспоминание. И теперь я хочу войти в ее сознание
наяву, полностью владея собой. Я хочу возобновить наши отношения, но
теперь в реальности. Это неправильно: я использую не свое преимущество, а
только то, что мы получили благодаря краткому присутствию в нас
Наездников. Все-таки, она мне нужна. Я хочу ее.
Кажется, я ей тоже нужен, хотя она и не понимает, кто я. Ее
сдерживает страх.
Я боюсь испугать ее и не хочу наскоро воспользоваться своим
преимуществом. Возможно, она пригласит сейчас меня к себе, а, может, нет.
Но я ее не спрашиваю. Мы допиваем напитки. Договариваемся встретиться
завтра на ступеньках библиотеки. Какое-то мгновение я глажу ее руку. Затем
она уходит.
Я наполнил окурками три пепельницы в ту ночь. Снова и снова я
рассуждаю, умно ли то, что я делаю. Может, оставить ее в покое? Я не имею
права следовать за ней. В мире, в том состоянии, в котором он оказался,
очень трудно будет оставаться одиночками.
И все же, когда я думаю о ней, в память впиваются эти
полувоспоминания, затуманенные огоньки потерянных возможностей, девичий
смех в коридорах второго этажа, поцелуй украдкой, чаепитие с пирожными. Я
припоминаю девочку с орхидеей в волосах, другую в блестящем платье и еще
одну с детским лицом и глазами женщины - и все так давно, и все потеряно,
и все ушло. И я говорю себе, что этого раза я не упущу, я не позволю,
чтобы ее забрали у меня.
Наступает утро, тихая суббота. Я возвращаюсь к библиотеке, почти не
ожидая встретить ее, но она там, на ступеньках, и вид ее как будто упрек.
Она выглядит настороженной, обеспокоенной. Очевидно, много думала и мало
спала. Вместе мы идем вдоль Пятой Авеню. Она идет совсем рядом, но руку
мою не берет. Шаги ее быстрые, короткие, нервные.
Я хочу предложить ей пойти к ней домой, а не в коктейль-бар. В наше
время надо торопиться, пока мы свободны. Но я знаю, будет ошибкой
применять такую тактику. Грубая торопливость может принести мне и победу,
и поражение. В любом случае ее настроение ничего хорошего не обещает. Я
гляжу на нее, думая о струнной музыке и о новых снегопадах, а она глядит
на серое небо.
Она говорит: "Я ощущаю, что они все время наблюдают за мной. Как
грифы в небе, летают и ждут. Готовы наброситься".
"Но есть возможность победить их. Когда они не наблюдают, мы можем
чуть-чуть насладиться жизнью".
"Они всегда наблюдают".
"Нет", - говорю я. - "Их не может быть столько. Иногда они наблюдают
за чем-то другим и в это время два человека могут сойтись и подарить друг
другу немного тепла".
"А какой смысл?"
"Вы слишком пессимистичны, Хэлен. Время от времени они месяцами не
обращают на нас внимания. У нас есть возможность. Есть".
Но я не могу пробиться к ней сквозь скорлупу страха. Она парализована
близостью Наездников и не желает начинать что-либо, боясь, что все будет
украдено нашими мучителями. Мы доходим до дома, где она живет, и я
надеюсь, что она замешкается и пригласит меня. Мгновенье она колеблется,
но только мгновенье. Она берет обеими руками мою руку, улыбается, но
улыбка исчезает, ее нет. Остаются только слова: "Завтра снова встретимся у
библиотеки. Днем".
Длинная, холодная дорога домой.
Этой ночью в меня просачивается пессимизм. Наверно безнадежно
пытаться нам спасти что-либо. Более того, с моей стороны плохо искать ее,
стыдно предлагать ненадежную любовь, когда я не свободен. В нашем мире,
говорю я себе, мы должны избегать других, чтобы никому не причинить вреда,
когда нас захватывают и оседлывают.
Я не иду к ней этим утром. Так будет лучше, убеждаю себя. Мне до нее
совсем нет дела. Представляю, как она стоит возле библиотеки и думает,
почему я опаздываю, становится обеспокоенной, нетерпеливой, раздраженной.
Она разозлится на меня из-за того, что я не пришел на свиданье. Но потом
злость утихнет и она быстро забудет меня.
Наступает понедельник. Я иду на работу.
Естественно, никто не напоминает о моем отсутствии. Все идет так,
будто я не исчезал. Этим утром рынок сильный. Работа захватывающая, и
только к обеду я вспоминаю о Хэлен. Но как только я начинаю думать о ней,
то уже не могу думать ни о чем другом. Моя трусость, из-за которой я не
пришел. Инфантильность черных мыслей субботней ночью. Зачем принимать
судьбу так пассивно? Я желаю сражаться прямо сейчас и добиться полной
надежности, несмотря ни на какие препятствия. Я глубоко убежден, что это
возможно. Может Наездники больше никогда нами не заинтересуются? А эта
беглая улыбка около ее дома, тогда, в субботу, эта мгновенная вспышка -
ведь это должно было показать мне, что за стеной страха в ней таятся такие
же надежды. Она ждала от меня инициативы. А вместо этого я сидел дома.
В обед я иду к библиотеке, убежденный, что напрасно.
Но она там. Ходит вдоль ступенек, а ветер бьет по ее стройной
фигурке. Я подхожу к ней.
Некоторое время она молчит. Наконец говорит: "Привет".
"Извините за вчерашнее".
"Я долго вас ждала".
Я вздрагиваю. "Я решил было, что не имеет смысла приходить. А затем
снова передумал".
Она пытается выглядеть сердитой, но я знаю, что она рада видеть меня
снова. Иначе зачем ей было приходить? Она не может скрыть внутреннее
удовлетворение. Я тоже. Я указываю рукой на коктейль-бар.
"Выпьете дайкири?", - говорю я. - "В знак примирения".
"О'кэй".
Сегодня бар переполнен, но мы находим свободную кабинку. Ее глаза
сверкают, такой я ее еще не видел. Я ощущаю, что барьер внутри нее
ломается.
"Вы меня уже меньше боитесь, Хэлен", - говорю я.
"Я никогда вас не боялась. Я боюсь того, что может случиться, если мы
все же рискнем".
"Не бойтесь. Не надо".
"Я пытаюсь. Но иногда все мне кажется безнадежным. С тех пор, как они
прибыли сюда..."
"Все равно мы можем попытаться жить, как нам хочется".
"Быть может".
"Мы обязаны. Давайте заключим соглашение, Хэлен. Долой мрачность.
Долой беспокойство об ужасах, которые могут прийти. Договорились?"
Пауза. А затем ее прохладная рука накрывает мою.
"Договорились".
Мы допиваем заказанное, я даю кредитную карточку для оплаты, и мы
выходим на улицу. Я хочу, чтобы она попросила меня не идти после обеда на
работу, а пойти к ней. Ведь это неизбежно, она меня попросит, так пусть
это случится как можно скорее.
Мы проходим квартал. Она меня не приглашает. Я чувствую ее внутреннюю
борьбу и ожидаю. Пусть борется, это приведет ее к решению без моей помощи.
Мы проходим еще квартал. Она держит меня под руку, но говорит только о
работе, о погоде, а это разговор на расстоянии. На следующем углу она
сворачивает от своего дома обратно к бару. Я стараюсь быть терпеливым.
Не торопись, говорю себе. Ее тело не является секретом для меня. Мы
начали наши отношения шиворот-навыворот, сперва с физической близости.
Теперь нужно время, чтобы вернуться к более трудному, к тому, что
некоторые люди называют любовью.
Но, конечно, она не осознает, что мы знали друг друга таким вот
образом. Ветер швыряет снежинки в наши лица и постепенно образом эти
холодные укусы пробуждают во мне желание быть честным по отношению к ней.
Я знаю, что должен сказать. Я обязан отказаться от своего нечестного
преимущества.
Я говорю ей: "Когда я был оседлан на прошлой неделе, у меня была
девушка, Хэлен".
"Зачем говорить сейчас об этом?"
"Я должен, Хэлен. Это была ты".
Она резко останавливается. Поворачивается ко мне. Вокруг спешат люди.
Лицо ее бледнеет, а на щеках появляются багровые пятна.
"Это не смешно, Чарлз".
"Я не шутил. Ты была со мной с ночи вторника до утра в пятницу".
"А как ты можешь знать это?"
"Я знаю. Знаю. Моя память чиста. Что-то остается. Я вижу все твое
тело".
"Прекрати, Чарлз".
"Нам было очень хорошо вместе", - говорю я. - "Мы, должно быть,
понравились Наездникам, потому что нам было хорошо. Когда я увидел тебя
снова - это было подобно пробуждению, а обнаружить, что сновидение было
реальностью, что эта девушка - вот она..."
"Нет!"
"Пойдем к тебе и начнем все сначала".
Она говорит: "Ты намеренно говоришь гадости, я не знаю почему, но
зачем тебе нужно было все испортить? Может, я была с тобой, может нет, но
ты не мог этого знать, и если ты не знал, тебе следовало держать язык за
зубами и..."
"У тебя родинка размером с десятицентовик", - говорю я, - "три дюйма
ниже левой груди".
Она рыдает и набрасывается на меня прямо на улице. Ее длинные
серебристые ногти царапают мои щеки, она бьет меня кулачками. Я хватаю ее.
Она бьет меня коленями. Никто не обращает на нас внимания. Все, кто
проходит мимо, считают, что мы оседланы и отворачиваются. Она в слепой
ярости, но я держу ее, как клещами, и она может только топать ногами и
хрипеть. Она напряжена и в предельном отчаяньи.
Тихо, убедительным тоном я говорю: "Мы победим их, Хэлен. Мы покончим
со всем, что они сделали. Не дерись со мной. Нет нужды. Я знаю - это
счастье, что я помню тебя, но позволь мне пойти к тебе и я докажу, что мы
с тобой предназначены друг для друга".
"Пусти меня".
"Пожалуйста. Зачем нам быть врагами? Я не хочу причинить тебе боль, я
люблю тебя, Хэлен. Когда мы были подростками, мы могли бы играть в любовь.
Я играл, и ты, наверно, тоже. Нам было по шестнадцать, семнадцать. Этот
шепот, тайные встречи - это была прекрасная игра, мы знали это. Но игра
закончилась. Нельзя дразниться и убегать. У нас так мало времени, пока мы
свободны... Нужно доверяться, быть открытыми..."
"Все это неправда".
"Нет. Только потому, что существует глупый обычай, когда двое людей,
сведенных вместе Наездниками, должны избегать друг друга, мы не обязаны
этому следовать. Хэлен, Хэлен".
Что-то в моем тоне успокаивает ее. Она перестает сопротивляться. Ее
напряженное тело расслабляется. Она глядит мне в лицо, ее заплаканное лицо
проясняется, глаза темнеют.
"Доверься мне", - говорю я, - "Верь мне, Хэлен!"
Она колеблется. Потом улыбается.
В это мгновенье я чувствую холод внутри черепа в затылке. Будто
стальная игла пронзает кость, мое тело деревенеет. Руки отпускают ее тело.
На мгновенье я теряю сознание, а когда туман рассеивается - все
изменилось.
"Чарлз?", - говорит она. - "Чарлз?".
Она засовывает кулачки в рот. Я поворачиваюсь и, не обращая внимания
на нее, возвращаюсь в коктейль-бар. В одной из передних кабинок сидит
молодой мужчина. Блестят его темные, напомаженные волосы. Щеки у него
гладкие. Его взгляд встречается с моим.
Я сажусь. Он заказывает выпивку. Мы не разговариваем.
Моя рука падает на его кисть и остается там. Бармен, обслуживающий
нас, неприязненно морщится, но ничего не говорит. Мы выпиваем свои
коктейли и ставим пустые стаканы.
"Пошли", - говорит молодой человек.
Я следую за ним.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
СМЕРТЬ ТРУСА
- Ну-ка, повтори еще раз это слово!
Дэйв Лоуэлл улыбнулся и поправил спадавшие на лоб волосы.
- Развоплощение, - произнес он. - Я понимаю, это звучит странно, даже
нелепо, но просто не знаю, как иначе описать всю эту чертовщину.
Барретт Маркс промолчал и продолжал сидеть, закинув ногу на ногу, в
гостиной Дэйва, и потягивать из своего фужера ледяное виски. Несмотря на
тепло и домашний уют, он асе равно остро ощущал ни на миг не
прекращающуюся холодную напряженность в своем отношении к Дэйву. Он все
разглядывал на донышке фужера отражение спокойного, уверенного в себе лица
Дэйва и никак не мог до конца уяснить, почему один вид его все еще
продолжает возбуждать едкое беспокойство в его желудке. Прошло десять лет
с тех пор, как он в последний раз встречался с ним, вместе работали после
окончания колледжа. Однако сейчас он сразу ощутил, насколько легко
оказалось разворошить теплившийся в глубине его души прежний огонь среди
тлевших углей прошлого.
- Это был мой самый нежно любимый проект с первого же дня после того,
как мы закончили учебу, - продолжал Дэйв. - Ты помнишь все те беседы, что
мы вели между собой, наши рассуждения о возможности путешествия во времени
и о тех парадоксах, которые с этим связаны?
- Да, разумеется, - спокойно произнес Барретт. - Эта тема всегда была
твоим любимым коньком, Дэйв.
Его собеседник нахмурился, лицо его слегка перекосилось.
- Еще бы! Послушай. Я все уши тебе прожужжал об этом своем дурацком
изобретении, а ты мне еще даже и слова не сказал о себе. А чем ты
занимался все эти годы, Барретт?
- О, похвастать особенно нечем. - Он поставил фужер и вынул из
кармана пачку сигарет. Сигареты были изысканного, весьма дорогого сорта,
и, раскурив одну, он умышленно положил их из стол этикеткой вверх.
- Я работал в институте Клифтона. По сути, - тут он элегантно
выдохнул дым, - был всего-навсего заведующим отделом электронных
компонентов.
- Ты не шутишь, это серьезно? Да ведь это потрясающе, Барретт! - он
перегнулся и слегка похлопал собеседника по колену, не заметив при этом,
что от этого его жеста лицо Барретта поморщилось.
- Разумеется, - сказал Барретт, его вытянутое смуглое лицо едва
скрывало горечь, которую он испытывал, продолжал непринужденную беседу, -
это ровным счетом ничего по сравнению с тем, чего достиг ты, Дэйв. Я имею
в виду то, что ты сейчас - знаменитый ученый.
Дэйв протестующе махнул рукой, это был очень знакомый Барретту жест,
он хорошо помнил его и ненавидел. Вот именно таким и был всегда Дэйв
Лоуэлл - чопорный, тошнотворно-скромный, самоуверенный, не сомневающийся в
своих способностях. Все давалось ему слишком легко - у него был врожденный
талант исследователя. Он был как бы создан для решения сложнейших
математических задач и разработки понятных лишь горстке посвященных
гипотез. Он никогда не чувствовал перед ними того душевного смятения,
которое испытывал он, Барретт, и прошедшие с тех пор десять лет, казалось,
ничуть его не изменили...
- Ну, дружище, продолжай, - произнес Дэйв. - Расскажи мне о своей
работе. Неужели в ней так и не было ничего интересного?
- Ровно ничего, что могло бы заинтересовать такой крупный ум, каюк
твой. - Барретт заставил себя издать сдержанный смешок. - Я сейчас,
пожалуй, один из тех, кого называют "белыми воротничками". Тех, кого
сейчас называют администраторами.
- О, - в глазах Дэйва пропал блеск, и Барретт отметил про себя: "Я
ненавижу тебя сильнее, чем когда-либо, Лоуэлл...".
Дэйв снова наполнил бокал Барретта.
- Как жаль, что нет дома Джанетт. Она бы запрыгала от радости, увидев
тебя. Я ей рассказывал, понимаешь, обо всем, что нас так сильно связывало.
- Я догадываюсь, - сухо заметил Барретт. - Мне бы тоже очень хотелось
повидаться с нею.
- Она должна вернуться с минуты на минуту. Ты ведь прекрасно
понимаешь, что бывает с женщинами, когда они уходят пройтись по магазинам.
- Понимаю, - отпив немного, произнес Барретт. - Но давай лучше
поговорим о твоей машине, Дэйв. Все это звучит просто потрясающе. Ты в
состоянии утверждать, что в самом деле отправлял предметы в прошлое?
- И да, и нет, - ответил Дэйв. - У меня ничего не получалось, когда я
пытался послать в прошлое какой-либо из неодушевленных предметов. Я именно
с этого начал свои попытки, но без малейшего успеха... Уже подумал было,
что вообще вся эта моя затея завершится полным провалом, пока по ошибке в
главную камеру не попал мой кот Цицерон. Следующее, что до меня дошло -
это фьють и его не стало!
- Ты уверен в том, что он оказался в прошлом? Вернее, я бы так сказал
- у тебя есть достаточно веские основания, чтобы так смело утверждать это?
- Никаких нет оснований. Вот, что самое худшее из всего. Он просто
исчез, как тот знаменитый Чеширский Кот. Какие только картины не возникали
у меня в голове в отношении его загадочного появления где-нибудь в
прошлом, например, в Древнем Египте. Мне даже подумалось, что именно этим
можно объяснить те божественные почести, которые воздавались там кошкам.
Огромное количество самых сумасбродных идей приходило мне в голову. Но
затем я стал более трезво рассуждать об этом, призвав на помощь здравый
смысл. Я перебрал в памяти все, что обычно говорило о парадоксах,
связанных с перемещением во времени, и рассудил, что все, что посещало мой
ум раньше, никак не может быть ответом на волновавший так меня вопрос.
- Вот как? Тогда каков же ответ на самом деле?
- Этого я и сам не знал до поры до времени, - сказал Дэйв и откинулся
к спинке кресла. Лицо его неожиданно помрачнело и стало сосредоточенным. -
Вернее, до прошлого месяца.
- Что же особенного произошло в прошлом месяце?
- Я испытал машину на себе.
Барретт закурил еще одну сигарету. "Он сделал на этом миллион
долларов, - подумал он. - Он ковырялся у себя в подвале и поднимается из
него с игрушкой, с забавой, за которую его назовут гением...".
- И что же тогда случилось? - в конце концов спросил он.
- Вот в этом-то и самое наихудшее из всего этого. Я бы сказал даже -
самое ужасное. Я переместился во времени в прошлое, это факт. Но только не
как Дэйв Лоуэлл - по крайней мере, не в теле Дэйва Лоуэлла. Первое, что я
понял, это то, что стою посредине мощенной булыжниками улицы. Прямо на
меня мчится экипаж, запряженный четверкой лошадей. Я отскочил в сторону, и
какой-то мужчина в брюках до колен и напудренном парике подбежал ко мне и
стал приговаривать:
- Все в порядке, Ной? У тебя все в порядке?
- Ной?
- Таким оказалось у меня имя. Ной. Я очутился в Англии, в городке под
названием Хирфорд-Милл, и звали меня Ной Бриджс. Это был восемнадцатый
век.
- Вот это да!
- Клянусь, это правда. Мужчина помог мне добраться до того места, где
я, оказалось, жил. Когда я остался один, я внимательно посмотрел на себя в
зеркале. Я был высоким, весьма нескладно скроенным джентльменом,
практически лысым, с таким печальным выражением лица, какое бывает разве
что у владельцев похоронных контор. Но самым нелепым из всего этого
оказалось то, что на моей ноге...
- Твоей ноге?
- Да. На правом колене у меня был синяк размером с монету в двадцать
пять центов. И именно в этом-то и заключалось самое странное, ибо всего за
десять минут до этого - в своей лаборатории внизу - я ударился нечаянно о
стол и ушиб колено. Тогда я на это не обратил внимания - пока не обнаружил
синяк от ушиба на теле Ноя Бриджса.
Барретт закурил третью подряд сигарету, теперь рука его слегка
подрагивала.
- И что же произошло потом?
- Я понятия не имел, что и предпринять. Поверь мне, я был прямо-таки
в состоянии паники. У меня даже малейшего представления не было, каким
образом я мог бы вернуться в настоящее. Я оставался в комнате, которую,
как выяснилось, снял в некоем подобии гостиницы. Практически я был в
невменяемом состоянии. Затем я вышел на улицу, чтобы разузнать побольше об
этой своей новой жизни.
На лбу у Дэйва выступил пот, он смахнул капли влаги рукавом рубахи.
- Но такой возможности мне так и не представилось. Не успел я выйти
на улицу, как со мной случился приступ головокружения. Перед глазами у
меня мелькали звезды, огненные круги, в общем все то, что рисуют
карикатуристы в комиксах. А затем я очнулся...
- Снова в лаборатории?
- Нет! На рисовом поле, в какой-то восточной стране. Не спрашивай
меня, где: я до них пор этого не знаю. Это могло быть где угодно: в Китае,
в Японии, даже в России. Я оказался в теле крестьянина, заурядного
трудяги. Я, как безумный, метался по полю, пока меня не осенила
единственная здравая мысль. Взглянуть на свою ногу.
- Ушиб!
- Он был на своем месте, там, где ему и положено было быть. На
колене. Это было единственной ниточкой, связывавшей меня с реальностью.
Только она спасла от неминуемого безумия, так что, Барретт, помоги мне...
- Послушай-ка, Дэйв. А не разыгрываешь ли ты меня сейчас каким-нибудь
образом?
- Нет, я говорю совершенно серьезно. Так что помоги мне, Барретт. Эта
машина - она развоплощала меня, помещая мою личность в пятнадцати
совершенно различных телах, обитавших в прошлом. Не спрашивай, каким
образом или почему - я не знаю этого! Я знаю только то, что случилось
истинное чудо, когда эта... эта штуковина в конце концов отпустила меня, и
мне было разрешено вернуться назад, сюда, в наше время. Я не в состоянии
даже передать тебе, Барретт, сколько благодарственных молитв вознес я за
это чудо. Ты знаешь, я никогда не относился серьезно к религии, но, поверь
мне, - я пал ка колени и непрерывно повторял: "Спасибо тебе, Боже, спасибо
тебе".
Барретт безмолвно созерцал растревоженное лицо Дэйва.
- Только несколько дней тому назад я наконец выяснил, что стало
причиной этого чуда, - тихо произнес Дэйв. - Я был впервые в лаборатории
после того, как все это случилось, и произвел тщательную проверку
оборудования. И обнаружил, что вышла из строя одна из основных
электронно-лучевых трубок. По моим прикидкам, это произошло примерно как
раз в то время, когда я вернулся в нынешнюю реальность. Если бы не эта
неисправность трубки...
- И что же станется теперь с этой твоей машиной развоплощения? Уж не
собираешься ли ты разломать ее, превратив в груду металлолома?
- Право, не знаю. - Дэйв вперился взором в пол, лоб его избороздился
морщинами. - После того, как она такое со мной проделала, велико было мое
искушение поступить именно так. Но как ученый - нет, Барретт, я не в
состоянии был позволить себе такое. Я заменил негодную электронно-лучевую
трубку. Сейчас все оборудование в полной исправности. Я намерен передать
его Институту, и пусть его сотрудники сами решают, что с ним делать.
Барретт поднялся, аккуратно расправил складки, образовавшиеся на его
тщательно отутюженных брюках.
- Вот как? И у тебя даже и намерений не было продемонстрировать мне
этот сооруженный тобою монстр?
Дэйв рассмеялся.
- Ну, если ты так настаиваешь... Но ты ведь сам прекрасно
представляешь, какой у тебя характер. Это адское нагромождение сложнейшей
электронной аппаратуры. Стоит тебе хоть один раз увидеть, как ты надолго
сможешь потерять покой и сон.
Лицо Барретта вспыхнуло.
- О, я и не догадывался о такой своей слабинке. Тогда испытай меня.
Они спустились в лабораторию, которая размещалась в подвале
принадлежавшего Дэйву дома. Внутри ее и намека не было на стерильную
чистоту и порядок среди беспорядочного скопления самого разнообразного
оборудования, запрудившего все помещение. В ней ничего не было общего с
безукоризненностью лабораторий, которыми заведовал Барретт Маркс. Губы его
искривились, он брезгливо вытер пыль с кончиков пальцев.
- Вот это и есть мое творение, - добродушно произнес Дэйв, но лицо
Барретта теперь стало абсолютно непроницаемым. То, что он увидел,
оказалось слишком сложным для его понимания, но он никогда и ни за что не
согласился бы выказать охватившее его смущение перед Дэйвом Лоуэллом.
Сейчас он внимательно рассматривал платформу в центральной части
устройства.
- Именно вот здесь я и стоял, - пояснил Дэйв, - в самом центре
светового пятна, созданного этими электронно-лучевыми трубками. Подожди
минуту. Я продемонстрирую тебе эту машину в действии.
Барретт не спускал глаз с Дэйва, который прошел к одному из столов и
запустил руку в стоявший на нем аквариум с затемненными стеклами. Вернулся
он с маленькой черепахой в руке. Голова и ноги ее выписывали в воздухе
беспорядочные движения, напоминавшие плавательные. Он поместил черепашку
на платформу своей машины и щелкнул выключателем. После этого произвел еще
ряд регулировок на пульте управления, и роговой панцирь черепашки залило
свечение.
- Смотри внимательно, - произнес Дэйв.
Черепашка исчезла.
- Где же она? - выпучив глаза от изумления, воскликнул Барретт.
- Я же говорил тебе, - усмехнулся Дэйв. - Где-то в прошлом -
возможно, в теле какой-нибудь самой обыкновенной черепахи, жившей в
пятнадцатом веке. Как мне кажется, это не самая худшая для нее
перспектива.
Барретт покачал головой.
- Чудо, - задумчиво произнес он. - В этом нет никаких сомнений. Ты
сотворил чудо, Дэйв.
- Может быть. Только я дал себе зарок больше не заниматься подобными
чудесами. Пусть в Институте побалуются с этим некоторое время. Пусть его
сотрудники решают, что делать с этой машиной.
Внезапно одна шальная мысль с такой силой потрясла воображение
Барретта, что он все еще пытался осмыслить ее, когда язык _е_г_о_ уже
непроизвольно дал ей словесное оформление.
- Дэйв! - с необыкновенной горячностью поспешил произнести он. -
Отдай мне эту машину!
- Что?
- Ты не хочешь оставлять ее у себя. Для тебя она всего-навсего
игрушка. Разве я не прав?
- Ну, даже не знаю, что и сказать, Барретт. Разумеется, для меня
работа над нею не является такой уж жизненно важной. Просто...
- Тогда отдай ее мне! Позволь мне поработать с нею... Возможно, мне
удастся преодолеть затруднения, связанные с ее работой. Может быть, мне
повезет внести в нее кое-какие усовершенствования...
- Тебе? - В тоне голоса Дэйва и тени не было неуважительного
отношения к прежнему другу. Его вопросительная интонация скорее была
констатирующего, не вызывающего сомнений свойства...
- А почему бы и нет? - раздраженно произнес Барретт. - Неужели ты
абсолютно уверен в том, что я не в состоянии этого сделать? Неужели ты
полагаешь, что я круглый идиот?
- Я этого совсем не говорил.
- Тогда отдай мне эту машину! Дай мне возможность самому убедиться в
том, что я в состоянии с нею сделать. Ты же знаешь, Дэйв, что я всегда
мечтал о чем-нибудь вроде этого. Всегда, всю свою жизнь. Об одном, очень
значительном научном проекте - одной, главной в своей жизни работе. Только
ты в состоянии понять это.
- Разумеется, я все понимаю. Просто я считаю, что в Институте...
- Институт - это кладбище идей! Им наплевать на все эти возможности,
которыми хочу воспользоваться я. Я непременно сделаю из этого что-нибудь
значительное, Дэйв. Вот увидишь. Что-нибудь очень важное. Что-нибудь
грандиозное. - Его голос поднялся до крика. - Что-нибудь, о чем будут
долго помнить!
Прежде, чем ответить, Дэйв долго вглядывался в ставшее
мертвенно-бледным лицо приятеля. Лоб его покрылся морщинами, он стал
растерянно покачивать головой.
- Успокойся, Барретт. Извини меня, но ответ мой однозначен - нет.
Он повернулся в сторону лестницы, и явная твердость этого его
намерения покинуть лабораторию и больше не возвращаться к этой теме
распалила Барретта Маркса в еще большей мере, чем спокойное,
безмятежно-самодовольное выражение лица Дэйва. Пальцы его правой руки сами
согнулись в очевидном, рефлекторном стремлении плотно сомкнуться вокруг
какого-нибудь оружия, а глаза тут же и нашли таковое: блестящий с
хромированной поверхностью стальной прут, валявшийся на покрытом пылью
ящике для запасных частей. Он схватил его, прут прочертил в воздухе яркую
параболу и обрушился прямо на правый висок Дэйва Лоуэлла. Тот безмолвно,
не испустив даже стона, свалился на пол.
Барретт уставился на дело рук своих и тут же стал глубоко
раскаиваться в этом своем мимолетном импульсе. Ом склонился над Дэйвом и
стал бессвязно что-то произносить, пытаясь выразить охватившее его чувство
сожалении о совершенном и желание помириться. Затем он увидел кровь,
хлынувшую из глубокой треугольной раны на голове Дэйва, и понял, что тому
уже никогда не услышать его мольбы о прощении.
- О, Боже, Боже! - громко воскликнул он.
Это непроизвольное обращение к Богу тотчас же напомнило ему слова,
услышанные им от Дэйва, машину, центральный голубой луч, который все так
же продолжал играть на поверхности пустой платформы.
Он обхватил тело Дэйва обеими руками и поволок его к устройству для
развоплощения. Сделать это было очень нелегко. Ушло немало будоражащих
нервы минут на то, чтобы поместить на платформу такого физически крепкого
мужчину, каким был Дэйв Лоуэлл.
Теперь его тело омывало бледно-голубое сияние. Кровь, сочившаяся из
раны, приобрела причудливый пурпурный оттенок.
Затем Дэйв Лоуэлл исчез.
На верхней площадке лестницы, что вела в подвал, раздался громкий
женский крик.
Этот крик буквально пронзил Барретта, пригвоздил его к полу. Он весь
скорчился от охватившей его самой настоящей боли. Затем взгляд его
проследовал вверх по ступенькам лестницы и обнаружил невысокую
черноволосую женщину, в ужасе прикрывшую лицо руками. Огонь, источавшийся
сквозь пальцы ее гневным взглядом, был уничтожающим в своем безмолвном
обвинении. Только теперь до Барретта со вшей очевидностью дошло, что жена
Дэйва Лоуэлла стала свидетельницей совершенного им только что
преступления.
- Пожалуйста... - с мольбой во взоре произнес он. - Пожалуйста,
выслушайте меня.
Женщина издала сдавленный, гортанный стон и повернулась к двери.
Насмерть испуганный Барретт вихрем взлетел по лестнице за нею. Он схватил
ее, когда она трясущимися руками все никак не могла повернуть дверную
ручку.
- Не делайте этого! - воскликнул он. - Выслушайте меня! Это был
несчастный случай, чистая случайность...
- Отпустите меня! - рыдал, воскликнула женщина. - Вы убили его! Это
вы убили Дэйва!
- Нет! Это просто несчастный случай. Он сам упал на эту машину...
Убитая горем, она безмолвно обмякла в его крепких руках. Теперь он и
сам беспомощно застыл, лихорадочно думал, что же предпринять дальше. Если
она видела, как все это происходило, ему полный конец. Впереди - полиция,
следствие, обвинительное заключение, а затем...
- Позвольте объяснить, - произнес он. - Дайте мне возможность
показать, как все это случилось. Пожалуйста!
Она безучастно взглянула на Барретта.
- Хорошо.
Придерживая ее перед собой, будто она была каким-то безжизненным
манекеном, он провел ее по лестнице до самого низа, подвел непосредственно
к все еще светящейся нитями накала ламп и трубок машине для развоплощения
и сделал жест рукой в сторону платформы.
- Он пытался объяснить мне принципы работы машины, а затем вдруг
пересек голубой луч.
Быстро, пока глаза ее были сосредоточены на бледно-голубом световом
пятне, которое покрывало платформу, он завел ее тонкие руки за спину. Она
вскрикнула, внезапно разгадав его истинные намерения, и ее мускулы,
казалось, вдруг налились неожиданной силой. Она вырвалась из его цепких
рук и с пронзительным криком бросилась к дальней стене комнаты.
- Нет, - произнес он, направляясь к ней. - Я не собирался сделать вам
ничего плохого. Я просто хотел показать вам...
- Не подходите ко мне близко! - Она оперлась сзади о лабораторный
стол, стоявший у самой стенки, и стала шарить рукой за спиной среди
различных деталей и инструментов. Через секунду у нее в руке оказались
ножницы с длинными лезвиями. Увидев, что Барретт надвигается на нее, она
выставила ножницы прямо перед собой.
- Бы должны понять! - закричал Барретт, после чего стремительно
бросился к ней.
Ножницы описали в воздухе короткую дугу снизу вверх, лезвия их
устремились к животу Барретта, будто клюв какой-то злобной хищной птицы.
Он ощутил толчок в ткани его живота и на какое-то мгновение ему даже
показалось, что ничего не изменилось в его положении.
Однако затем он увидел ужас на своем лице, мимолетно отразившемся в
металле ножниц, и только тогда понял, что ему нанесен смертельный удар. С
осознанием этого тотчас пришла и боль. Шатаясь, он отпрянул назад, глаза
его выпучились. Он все еще никак не мог уразуметь, что рваная рана на его
животе нанесена этой хрупкой молодой женщиной, обуянной страхом и гневом.
Руки его сомкнулись над краями раны, но это не остановило хлынувшую из
раны кровь, которая мгновенно промочила насквозь его одежду и выступила
наружу.
Испытывая сонливость и отрешенность от всего, Барретт грузно упал на
пол, ход мыслей его замедлился, они потеряли всякую связность. Он услышал,
как затихли где-то наверху женские шаги, но это его уже нисколько не
волновало. Раньше он никогда особенно не задумывался над таким феноменом,
как смерть. Поэтому теперь, когда такой момент наступил и в его
собственной жизни, важность его показалась ему поначалу уж слишком
преувеличенной. Он обвел взглядом комнату, хотя и не без интереса, но
весьма равнодушно, и даже слегла улыбнулся, увидев голубое свечение,
исходившее от машины, которая и послужила причиной такого неожиданного
завершения его собственного жизненного пути.
И только спустя несколько томительных мгновений ему стало страшно.
Так страшно, что все тело его яростно задрожало, абсолютно все - от пяток
до макушки. Взгляд его уперся в быстро надвигающуюся на него тьму, и он
ужаснулся ее приближением. Он ощутил, как по всей его коже стало
растекаться что-то холодное, как лед, и не сразу понял, что это его
собственный пот.
Его обуял страх! Ужасный, подлинный, всепронизывающий страх! Он не
хотел умирать!
Собрав в предсмертной агонии последние силы, он пополз. Он волочил
себя по полу лаборатории и перемещал свое трепещущее от ужаса тело только
с помощью рук, испытывая мучительнейшую боль.
Затем последним рывком умирающего он бросил себя на пучок голубых
лучей.
...Он брел по лесу, в котором ветки деревьев были словно обгоревшими
и начисто лишены листвы. Все вокруг было укутано густой дымкой, и ему с
трудом удавалось различать фигуры людей, которые устало тащились перед ним
длинной цепочкой, передвигаясь очень медленно, едва волоча ноги.
Он выронил какой-то предмет, что был у него в руке, и он беззвучно
упал то ли в пыль, то ли в пепел. Кто-то сзади него крепко выругался, и,
обернувшись, он увидел лицо бородатого мужчины в металлическом шлеме с
заостренным козырьком. Красно-синяя военная форма мужчины пересекалась
двумя перекрещивающимися белыми полосами, в руке он нес мушкет. Мужчина
произнес что-то на гортанном германском наречии, и Барретт открыл было
рот, но так ничего ему и не ответил.
Он нагнулся и поднял свое собственное, выпавшее из рук, оружие, а
гессенские солдаты шли все дальше и дальше нестройной шеренгой мимо него,
больше не удостаивая его взглядом. "Это случилось, - мелькнула в его
голове радостная мысль. - Я в прошлом - и я жив! Кто бы мог поверить в
такое!"
Он, спотыкаясь, снова побрел по тропе, но к этому времени уже потерял
из виду последнего из шеренги гессенских наемников. Он окликнул их.
Позади него раздался свист.
Он рывком обернулся.
С вершины дерева быстро соскальзывал мужчина в зеленой куртке. Из его
кепи франтовато торчало птичье перо. На ремне, опоясывавшем его талию,
покачивался топор, рука сжимала длинный охотничий нож.
- Выслушайте меня! - вскричал Барретт.
Но мужчина и не собирался его слушать. С проворством пантеры он
набросился на Барретта и крепко обхватил его шею левой рукой. Затем в
воздухе мелькнула сталь ножа.
- Нет! - завопил Барретт.
Лезвие, точно настигнув свою цель, пронзило ткани тела Барретта в
средней части туловища к принесло с собою снова и боль, и страх, и ужас
смерти...
...Ему было очень холодно.
Над головой у него простирался безбрежный купол неба, лютый ветер
свирепо и безжалостно бил ему в обнаженную грудь. Он поднял взор на
нагромождение кучевых облаков у себя над головой, а затем взгляд его
остановился на бесконечной равнине, испещренной невысокими пологими
холмами.
Он попытался пошевелиться, но обнаружил, что руки его крепко
привязаны к столбу. Я жив, подумал он. Жив! Только вот где?
Он повернулся вправо и увидел в непосредственном соседстве нечто
такое, что повергло его в подлинный ужас. Еще один столб, с обвисшим телом
мужчины, привязанным к нему. Мужчина с жестоко избитым телом, из которого
отовсюду сочилась кровь. Кровь ярко алела и на его синих брюках с широкой
белой полосой.
А чуть поодаль, тоже справа, еще одна фигура в такой же самой жуткой
позе.
- Где это я? - вскричал он.
Ответом было только завывание ветра.
А затем раздался гром. Но не над головой, а у земли, у самых его ног.
Рваные, пульсирующие звуки, от которых дрожала трава... Эти звуки с каждым
мгновеньем становились все громче и громче, пока в его поле зрения не
попал и сам источник услышанного им чуть ранее грома.
Эти жуткие звуки исходили от сидевших верхом на лошадях людей,
неровной линией расположившихся впереди. На них была какая-то необычная,
странным образом разукрашенная одежда, столь же нелепо раскрашенными были
их лица. Судя по беспорядочным и быстрым движениям рук, их необузданная
дикость и яростный гнев были очевидны.
Всадники быстро проскакали мимо мертвых тел своих пленников, но при
виде испуганных глаз Барретта и его корчащегося от боли тела, неожиданно
натянули узду своих лошадей.
Первый из всадников откинул назад убранную перьями густую копну
длинных волос и что-то крикнул. Один из молодых индейских воинов
рассмеялся и высоко поднял над головой копье.
- Нет! - закричал барретт, как будто этот крик мог приостановить
полет копья.
Его острие со свистом вспороло кожу Барретта, разодрало ткани живота
и вызвало в угасающем его сознании взрыв боли и страха.
...Он сидел и всматривался в игру пламени огромного кирпичного очага,
расслабленно откинувшись всем своим телом к спинке удобного деревянного
кресла и вытянув перед собой ноги в высоких сапогах.
Он глянул на сверкающую глянцем кожу своих сапог и вздохнул с
облегчением. Он все еще жив! Он не умер!
Барретт внимательно осмотрел свой странный наряд, пытаясь установить,
к какой исторической эпохе его можно было бы отнести. Чуть пониже
подбородка шею опоясывало довольно свободное жабо, вокруг запястий -
кружевные манжеты. Длинный ряд медных пуговиц простирался до самых колен.
Он осторожно поднялся и обвел взглядом комнату. Все в ней казалось
совершенно чуждым, будто он очутился в совсем другой, практически
незнакомой ему обстановке.
- Ты что, не слышишь меня, Маури Скотт? - произнесший эти слова
говорил с каким-то необычным акцентом, глотая согласные и растягивая
гласные.
Вокруг себя Барретт обнаружил столь же незнакомые, глядящие на него
лица, которые с нескрываемой жадностью изучали его и следили за каждым его
жестом. И хотя окружавшая его обстановка на первый взгляд казалась вполне
мирной, а самой атмосфере вокруг него витала какая-то напряженность,
причем она явно касалась непосредственно его самого. Ом посмотрел на
обратившегося к нему юношу с горящими глазами и густыми черными волосами.
Парень стоял в самом центре таверны, широко расставив крепкие ноги, и явно
жаждая услышать от него, Барретта, какой-то ответ.
- Ну так скажи, приятель! Чего молчишь? Скажи же что-нибудь в свою
защиту!
Барретт глотнул слюну.
- Я... я не знаю, о чем идет речь.
Толпа вокруг него угрожающе зарычала.
- Вот как? Ты не понимаешь, о чем это я говорю? И даже знать не
знаешь моей сестры, а? Но вот это, Маури Скотт, это ты поймешь наверняка.
Юноша рванулся к нему, и Барретт взметнул вверх руку.
- Нет! - закричал он. - Вы заблуждаетесь! Я на самом деле совершенно
не знаком с вашей сестрой...
- Гнусный лжец с черным сердцем!
Огонь в очаге отразился от стали клинка в руке юноши, и острое лезвие
его глубоко воткнулось в живот Барретта.
Он громко закричал. Все вокруг потускнело.
...Он снова был под укутанным облаками небом, но скрывавшееся за ним
солнце все равно наполняло все его тело приятным теплом. А в нескольких
метрах от него, выставив вперед огромный продолговатый щит, кругами
передвигалась медленно раскачивающаяся коренастая темно-коричневая мужская
фигура. На голове мужчины был шлем, украшенный султаном, забрало было
закрыто так, что нельзя было разобрать черты его лица. В правой руке
мужчины сверкал короткий меч.
Барретт опустил взгляд на свое собственное тело. Теперь оно оказалось
крупным, очень мускулистым, большую часть туловища прикрывала короткая
туника. В правой руке у него была стальная сетка, в левой руке -
смертельно опасный трезубец.
Он сделал шаг назад, дико озираясь по сторонам, догадался, что на
этот раз процесс развоплощения забросил его на арену Древнего Рима.
Опустив оружие, которое держал в руках, он стал отступать под
натиском надвигавшегося на него кругами противника. Толпа так и взвыла от
негодования, как испытывающий внезапное разочарование дикий зверь при виде
ускользающей добычи.
Широкое лезвие меча его противника со свистом рассекло воздух.
- Нет, пожалуйста, - простонал Барретт. - Вы же не понимаете...
Темно-коричневая фигура подступилась еще ближе, занеся меч над
головой.
- Пожалуйста! Не надо... - Он поднял трезубец, пытаясь защититься, но
на него сверху обрушился могучий удар меча, и трезубец, вращаясь, вылетел
из его рук. Толпа встретила это радостными криками. Теперь зрелище это
стало явно доставлять ей удовольствие. Затем меч еще раз, как смертоносный
молот, опустился на Барретта, плоская сторона его с силой ударила по шее,
швырнув самого его на землю. Гладиатор не мешкая тотчас же пригвоздил его
тело коленом, навалившись на него всем своим весом так, что едва не вышиб
вон весь дух из него.
Затем гладиатор поднялся. Взор его был устремлен к ложе, где весь
подался вперед ухмыляющийся мужчина с ярко вспыхнувшими в нетерпении
глазами.
Барретт знал, что произойдет сейчас, каков будет приговор: короткое
движение вниз больших пальцев императора, опускающееся лезвие
гладиаторского меча, ужасный момент всеохватывающей боли, а затем пустота
и страх...
И еще Барретт теперь знал, что цикл этот будет повторяться вечно,
этот никогда не прекращающийся ад молниеносного погружения холодного
металла в его тело с неминуемым следствием - неизбывной чередой смертей.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ПЛАМЯ И МОЛОТ
1
От одного из послушников Храма Солнц Рес Дуайер узнал, что палачи
Имперского Проконсула забрали его отца. Это произошло как раз перед
заходом солнца, когда старик собирался идти в Храм. Рес не оставил работы
в Храме и, стиснув зубы, продолжал выполнять свои обязанности: отцу бы не
понравилось, если нормальный распорядок жизни в Храме был бы нарушен.
Напрягая мускулы, Дуайер прикатил тележку с древней атомной пушкой на
стену Храма. Там он направил ее ствол на усыпанное звездами небо.
Выступающий с края стены ствол выглядел угрожающе. Но никто на Элдрине не
принимал пушку всерьез. Ее "воинственность" была только символической: она
не стреляла двенадцать столетий. Однако по ритуалу пушка каждую ночь
должна стоять на стене нацеленной в небо. Совершив этот обряд, Рес
повернулся к послушникам, следившим за ним, и резко спросил:
- Мой отец вернулся?
Один из послушников, облаченный в церемониальное одеяние зеленого
цвета, ответил:
- Нет. Он все еще на допросе.
Рес сердито постучал по холодному стволу орудия и посмотрел вверх, на
звездное небо Элдрина.
- Они убьют его, - тихо сказал он. - Отец умрет прежде, чем выдаст
секрет Молота. И тогда они придут за мной.
"А я не знаю никакого секрета!" - добавил Рес про себя. И в этом была
ирония сложившегося положения. Молот - это миф, родившийся еще в седой
древности. Зачем он понадобился Империи?
Рес вздохнул. Может быть, Империя забудет обо всем через несколько
дней - обычно так и бывает. Да и вообще, здесь, на Элдрине, Империя редко
тревожит их.
Он нагнулся к прицелу пушки. Вот уже восемь лет каждый вечер Рес
поднимает это орудие стволом в небо. А сейчас ему еще двадцать три.
"Там, наверху, десять дредноутов имперского флота. Видишь их? Они
вынырнули из Скопления в четыре часа. А теперь смотри!"
Его пальцы бегали по мертвой панели управления орудием.
"Паф! Паф! Миллион мегаватт в каждом выстреле! Смотри, как
рассыпаются эти звездолеты! Смотри, как залпы пробивают защитные экраны!"
Сухой голос позади него произнес:
- Сейчас не время для игр, Рес Дуайер. Мы должны молиться за твоего
отца.
Дуайер повернулся. Перед ним стоял Лугуар Хольсп, второй после отца
человек в Храме, своим ростом, шесть футов три дюйма, уступающий лишь
самому Ресу. Хольсп был жилистым и внешне очень напоминал паука.
Дуайер покраснел:
- Простите, Лугуар, я хотел отвлечься, чтобы снять напряжение.
Он неловко сошел с прицельной площадки. Казалось, послушники
подсмеивались над ним.
- Такое легкомыслие сейчас неуместно, - холодно сказал Лугуар. -
Проходи внутрь. Нам нужно поговорить.
Все началось семь недель назад на Дервоне, родной планете Императора
Дервона XIV, столичной планете Галактической Империи.
Дервон XIV был стариком. Пятьдесят лет он правил Империей - это
ужасно большой срок господства над тысячью солнц и десятками тысяч
обитаемых миров.
Ему удалось так долго властвовать благодаря эффективному механизму
правления, унаследованному от отца, Дервона XIII, суть которого состояла в
создании пирамидальной структуры подчинения: наверху находился Император,
у него были два главных советника, каждый из них тоже имел двух советников
и те, в свою очередь, имели двух советников, и так далее. Таким образом,
на тридцатом или сороковом уровне структуры приказы распространялись уже
на миллиарды людей.
С годами Дервон XIV превратился в усталого, лысого и сморщенного
старика с постоянно слезящимися глазами. Он любил одеваться в желтое и
ежеминутно вздыхать. И им полностью владела навязчивая идея: "Империя
должна быть сохранена". Эта идея интересовала и двух его советников: Варра
Сепиана, министра ближайших миров, и Коруна Говлека, министра внешних
сношений.
Сейчас с картой в руке к Дервону XIV подошел Говлек и сообщил о
волнениях вдоль внешних границ Империи.
- Восстание, сир, - сказал он и принялся ждать, когда старческие
глаза сфокусируются на нем.
- Восстание? Где? - встрепенулся Дервон. Лицо старого Императора
стало жестким, властным и более напряженным, он даже отложил гироигрушку,
с которой играл.
- В системе Элдрин, сир, в девятом секторе. Эта система состоит из
семи миров, и все они обитаемы. Когда-то она была очень сильной.
- Кажется, мне известна эта система, - произнес Император. - Так что
там за восстание?
- Оно началось на второй планете Дикран. На ней в основном занимаются
добычей полезных ископаемых. Народ там упрямый и непримиримый. Они
призывают к бунту против имперской администрации, к отказу платить налоги
и даже, простите, убийству Императора!
Дервон XIV вздохнул:
- Они многого хотят.
Старик снова взял гироигрушку и завел ее. Она крутилась, сверкая
разноцветными вспыхивающими искрами. Корун Говлек терпеливо ждал. Наконец
Император остановил игрушку и, подняв кристаллический кубик, который лежал
рядом, резко сказал:
- Элдрин!
Это был приказ. Кристалл мгновенно передал его в глубины дворца, где
непрерывно и усердно работали хранители информации. Бюро информации было
мозгом Империи: здесь хранились сведения, позволяющие управлять мирами с
пятьюдесятью триллионами человек.
Через несколько мгновений необходимые данные были у Императора.
Дервон XIV посмотрел на листы, появившиеся на столе, и стал читать, часто
моргая глазами: "Элдрин - система из семи планет, присоединенная к Империи
в год 6723 после восьминедельной войны. Прежде была независимой и имела
собственных вассалов. Численность населения согласно последней переписи
года 7940 составляет шестнадцать миллиардов человек. Главной планетой,
Элдрином, с численностью населения четыре миллиарда человек в настоящее
время управляют жрецы. Над многими религиозными течениями господствует
культ поклонения Солнцу, поддерживаемый верой в существование волшебного
Молота Элдрина. Молот Элдрина - оружие неизвестной мощности, которым
обладает правящий Верховный Жрец Элдрина Вейл Дуайер. Характер этого
оружия неизвестен. Согласно легенде оно было изготовлено в период
присоединения системы Элдрин к Империи и будет использовано для свержения
самой Империи.
Дикран - вторая планета системы Элдрин с численностью населения около
трех миллиардов человек. Суровый мир, лишенный плодородных почв. Основной
доход только за счет разработок минеральных месторождений. Восстание
произошло в год 7106, но было подавлено, уничтожено четырнадцать миллионов
человек. Лояльность по отношению к Империи в высшей степени сомнительна".
Император оторвал взгляд от листов:
- Восстание на Дикране? Не на Элдрине?
- Да, сир. На Элдрине пока все спокойно. Дикран - единственная
восставшая планета.
- Странно. Обычно первой поднимается столичная планета.
Дервон нахмурился, на лбу появились глубокие морщины.
- Я думаю, если восставшие на Дикране начнут добиваться своего, народ
Элдрина вскоре присоединится к ним.
Император умолк. Корун Говлек стоял в напряженной позе, слегка
наклонив туловище вперед, и ждал. Он знал, что за поблекшими глазами
старика находится мозг великого мыслителя. Да, нужно быть великим
мыслителем, чтобы удерживать Империю от распада в течение пятидесяти лет.
Наконец Император сказал:
- У меня есть план, Корун. Такой, который навсегда избавит нас от
неприятностей в системе Элдрина, особенно на самом Элдрине.
- Да, сир?
- Мне не нравится этот мифический Молот, с помощью которого они хотят
нас свергнуть. Мы велим нашему проконсулу на Элдрине конфисковать
пресловутый Молот, если он, конечно, на самом деле существует. А затем мы
используем его для уничтожения восставших. Это будет хороший ход.
Министр улыбнулся:
- Великолепно, сир. Я полагал послать несколько крейсеров для
подавления восстания. Но ваш план блестящий.
- Хорошо. Уведомьте проконсула о нашем плане и поручите ему найти
Молот. Меня постоянно держите в курсе событий. Остальные вопросы решайте
сами. У меня разболелась голова.
- Мое сочувствие, сир, - сказал Корун Говлек.
Выходя из приемной Императора, он увидел, что старик опять завел свою
гироигрушку.
Приказ Императора долго шел вниз по инстанциям от советника к
советнику, от бюро к бюро, пока, наконец, через много дней не достиг ушей
Феллемона Дарюэля, имперского проконсула на Элдрине.
Дарюэль был миролюбивым, склонным к размышлениям человеком, который
предпочитал превзойти древнего поэта в переводах на языки Галактики сбору
налогов с недовольных обитателей системы. Как проконсула его утешало
только одно - он был назначен на миролюбивый Элдрин, а не на суровую
соседнюю планету Дикран, где недовольство высказывалось вслух и где жизнь
проконсула подвергалась опасности.
Молот Элдрина? Он пожал плечами, когда приемный кристалл выдал
информацию. Молот был мифом, причем таким, который не делал чести Империи.
Теперь же славный Император возжелал его.
"Очень хорошо, - согласился про себя Феллемон Дарюэль. - Приказ
Императора надо исполнять". Он вызвал своего советника Дивога Хойта,
стройного молодого человека, уроженца планеты Сорбейл, и сказал:
- Поднимите взвод солдат и отправляйтесь к Храму Солнц. Нужно
арестовать одного старика.
- Кого?
- Вейла Дуайера.
Дивог Хойт отпрянул в недоумении:
- Как, Верховного Жреца? Но зачем?
- Настала необходимость допросить его, - мягко сказал Дарюэль. - И
приведите его ко мне.
Помрачнев от столь неожиданного и щекотливого приказа, советник
отсалютовал и покинул проконсула.
Менее чем через час, Хойт был пунктуальным и исполнительным
работником, он вернулся, приведя с собой Вейла Дуайера.
Старый жрец выглядел так, словно он участвовал в большой драке. Его
зеленая одежда была разорвана в нескольких местах, седые волосы
растрепаны, ритуальные знаки, изображающие солнечные вспышки, косо висели
на шее. Он вызывающе взглянул на Дарюэля и спросил:
- По какой причине вы прерываете вечернюю службу, проконсул?
Феллемон Дарюэль съежился под взглядом стальных глаз старца и сказал:
- Есть ряд вопросов, требующих ответа. Вы должны открыть нам тайну
Молота.
- В данный момент Молот Элдрина не имеет никакого отношения к
Империи, - ответил старец. - Когда-нибудь будет, но не сейчас.
- По приказу Его Величества Дервона XIV, Императора Галактики, -
официально заявил проконсул, - я наделен полномочиями допрашивать вас до
тех пор, пока вы не расскажете, где находится Молот и как он действует.
Будьте благоразумны, Дуайер, мне не хочется причинять вам вред.
Жрец с достоинством пригладил волосы и поправил ритуальные знаки:
- Императору не видать Молота. Когда-нибудь Молот разрушит Империю и
уничтожит монарха.
Проконсул перекосился от ярости:
- Подойди сюда, старик. Хватит болтать. Что такое этот Молот и где он
находится?
- Императору не видать Молота, - упрямо повторил старец.
Проконсул сделал глубокий вздох. Его следователей трудно обвинить в
мягкосердечии, жрец не выдержит их допроса. Но другого выхода не было.
Пальцы Дарюэля нервно водили по тонкому пергаменту рукописи древних
сонетов. Он оторвал взгляд от прекрасных строк и, нажав кнопку на столе,
сказал:
- Следователя ко мне!
2
В эту же ночь, спустя некоторое время, длинный черный автомобиль
остановился у входа в Храм. Из него вынесли тело Вейла Дуайера. Люди
проконсула молча передали тело жрецам, сели в машину и уехали.
Старик был предан погребальному костру со всеми почестями. Лугуар
Хольсп как старший жрец, возглавивший церемонию, провозгласил
благословение мученику. Когда служба закончилась, он выключил ядерную
установку для кремации и отпустил всех присутствующих.
На следующее утро Реса Дуайера разбудил один из послушников.
- Чего тебе надо? - сонно пробормотал Рес.
- Лугуар Хольсп хочет видеть тебя.
Рес зевнул:
- Передай ему, я скоро буду.
Когда он вошел в Храм, Хольсп уже восседал на высоком троне,
облаченный в обрядовые одежды. Справа и слева от него сидели старшие жрецы
Храма Тубар Фрин и Хельмет Соргвой. Дуайер остановился перед ними и встал
на колени:
- Значит, вы преемник моего отца?
Лугуар торжествующе кивнул:
- Согласно принятому утром решению. Жизнь Храма будет продолжаться,
как и прежде. Мы хотим задать вам несколько вопросов.
- Я готов отвечать, - сказал Рес.
- Ваш отец умер, но не выдал секрета Молота, - в спокойном голосе
Хольспа чувствовался сарказм. - Вы были ближе всех к своему отцу. Говорил
ли он вам, что владеет тайной Молота?
- Да, много раз.
Глаза Лугуара Хольспа, похожие на две бусинки, сверкнули.
- Он считал, что секрет должен принадлежать Верховному Жрецу Храма,
не так ли?
- Да, - признал Дуайер, еще не понимая, куда клонит Хольсп.
- Я, занимающий в данный момент место Верховного Жреца, не владею
этим секретом. Думаю, истинная тайна Молота в том, что такой тайны вообще
нет! А существует легенда, которую жрецы Храма поддерживали в течение
столетий. Вейл предпочел умереть, но ничего не сказать об этом.
- Это ложь! - воскликнул Дуайер. - Молот существует! И вы, Верховный
Жрец Храма Солнц, еще сомневаетесь?
Дуайер увидел, как Хольсп обменялся взглядами со своими советниками.
Затем жрец произнес:
- Мне положено знать о Молоте. Вейл был уже стар и мог бы передать
секрет.
- Возможно, - неопределенно ответил Дуайер.
- Я, избранный Верховный Жрец, преемник вашего отца, не обладаю
тайной. Вероятно, он доверил тайну вам, и вы как правоверный жрец Храма
должны по закону передать ее мне.
- Вам?
- Да!
Дуайер подозрительно взглянул на Хольспа. Что-то здесь не так.
Было общеизвестно, что Хольсп станет преемником отца, когда тот
умрет. Рес знал об этом, и его отец знал об этом. Тогда почему же отец не
передал тайну Молота Хольспу? Отец часто говорил о существовании тайны,
хотя и не касался ее сути. Рес не знал тайны, но всегда считал, что Хольсп
знает ее, однако...
Дуайер понял: у отца были веские причины не разглашать тайну. Или
Молот в самом деле был просто мифом, хотя это в высшей степени невероятно,
или Хольсп почему-либо не заслуживал доверия.
- Ваше молчание слишком затянулось, - сказал Хольсп. - Вы откроете
мне тайну?
Дуайер печально улыбнулся:
- Это такая же тайна для меня, как и для вас, Хольсп.
- Что?!
- Отец не считал меня достойным такого знания, и я всегда думал, что
он раскрыл секрет вам.
- Это невозможно! Вейл Дуайер никогда не допустил бы, чтобы тайна
умерла с ним. Он обязан был рассказать ее вам. Я приказываю открыть ее!
Дуайер пожал плечами:
- Вы могли бы с таким же успехом приказать мне зарезать Императора
или остановить бег планет. У меня нет тайны, Лугуар.
Хольсп вскипел от ярости. Он вскочил с трона и ударил рукой по столу:
- Вы, Дуайеры, упрямы сверх всякой меры! Что ж, искусство пыток
известно не только людям Императора!
- Лугуар! - вскричал Рес. - Вы сошли с ума?
- Сошел с ума? Нет, мне просто не повинуется младший жрец, и я силой
вырву признание.
- Я не знаю тайны, Хольсп!
- Очень хорошо, - прошипел Верховный Жрец. - Мы клещами вытащим ее из
тебя.
Проконсул Феллемон Дарюэль провел лучшую часть этого утра занимаясь
нудным делом - составлением отчета для Императора. Он подробно описал
инцидент с Дуайером, рассказал о пытках и молчании жреца и закончил
выводом о существовании тайных сил у людей внешних миров, которым многие
патриоты Империи могут только позавидовать.
Закончив диктовать, проконсул перемотал ленту назад и прослушал
запись. Концовка показалась ему несколько оскорбительной и высокомерной,
он стер ее и продиктовал следующее: "Упрямство этих религиозных фанатиков
не поддается описанию". Дарюэль нажал кнопку выдачи послания, и через
мгновение из отверстия специального устройства выскочила кассета с записью
размером с мизинец, готовая к пересылке. Он снял с полки кристаллическую
капсулу, вложил в нее кассету и запечатал капсулу именным клеймом, затем
опустил ее в сумку дипкурьера, который вылетал в столицу Империи через три
часа.
Что ж, Император будет иметь полный отчет об интересующем его
вопросе. Старик останется довольным его оперативностью и должен оценить
ее.
"Все, я умываю руки", - подумал проконсул, взяв страницу с нежными
стихами давно погибшей цивилизации. Его увлекли строки любимых стихов, к
нему возвратилось спокойствие.
Однако те, кто получил капсулу с отчетом, совсем не чувствовали себя
спокойно. Звездолет перенес дипкурьера через гиперпространство от Элдрина
к Дервону одним прыжком. То есть в этот же день, спустя восемь часов,
кассета вместе с тремя тысячами иных кассет от других проконсулов,
разбросанных по всей Галактике, была доставлена в компьютерную сеть для
обработки в бюро информации.
Отчет Дарюэля провалялся почти целый час в груде кассет, пока клерк
не нашел его. Кассета быстро последовала наверх по инстанциям через
чиновников все более высокого ранга, и наконец заместитель секретаря
министра внешних сношений передал ее секретарю, а тот в свою очередь -
самому Коруну Говлеку.
Говлек был первым среди администраторов, обладающих достаточными
полномочиями, чтобы раскрыть кассету. Прослушав отчет, он незамедлительно
попросил аудиенции у Его Величества.
Дервон XIV слушал новые музыкальные записи с планеты Зоастро. Говлек
имел привилегию входить к Императору без предварительного разрешения.
Министр вошел в тронный зал, наполненный лязгом металла. Император
взглянул на него устало и с упреком:
- Что, Говлек?
- Послание от проконсула Элдрина, сир.
- Вы прослушали его? - спросил Император.
- Да, сир.
- И что же?
- Они ничего не выяснили. Верховный Жрец Храма Солнц умер под
пытками, не выдав тайны Молота, сир.
Император нахмурился:
- Какая неудача. А о каком Молоте вы говорите?
Говлек мысленно чертыхнулся, но тактично освежил память старика.
Когда он закончил, Дервон сказал:
- О да, тот Молот. Это неплохая идея, жаль, что она не осуществилась.
- Восстание на Дикране, сир...
- Займитесь сами этим восстанием! Нет, я имею в виду совсем не то. Я
что-то сегодня не в духе, полагаю, виновата эта проклятая музыка. Что же с
восстанием, Говлек?
- Пока что все остается по-старому. Судя по донесению с Дикрана,
взрыв может произойти в любой момент. А теперь еще и эта смерть жреца с
Элдрина. Вся система может восстать.
- Дело принимает серьезный оборот, - мрачно заметил Император. -
Обычно восстания распространяются от системы к системе. Мы должны
остановить этот процесс. Пошлите специалистов-следователей в систему
Элдрина. Пусть подробно передают сообщения о происходящем. Позаботьтесь об
этом, Говлек. Чтобы не случилось большой беды.
- Конечно, сир, - сказал Говлек. - Я сразу же займусь этим.
- Сделайте музыку погромче, - попросил Император. - Я почти не слышу
ее.
Подземелье Храма Солнц было холодным и сырым, стены от многовековой
сырости покрылись зеленоватой плесенью. Рес Дуайер вспомнил, как играл
здесь еще ребенком, хотя отец и журил его за это, вспомнил даже, как его
приводили сюда в наказание за то, что он слегка выпил на свое
тринадцатилетие.
Теперь же он шел между двумя жрецами Храма, а Лугуар Хольсп следовал
сзади.
Они спустились в подземелье.
- Здесь, внизу, все уладится, - сказал Хольсп. - Рес, не будь
упрямым. Скажи, где Молот.
- Я уже говорил, не знаю. Не знаю.
Верховный жрец пожал плечами:
- Как хочешь. Под пыткой ты вспомнишь.
- Несколько старомодно, не так ли? - спросил Дуайер.
- Не думаю. Вспомни агентов Империи. Когда нужна информация, ее
добывают любым способом.
- Да, так поступили с моим отцом, но ничего не добились.
- Может быть. Однако его поведение уверило всех в существовании
тайны. И ты нам ее расскажешь.
Дуайер молчал. Появились два младших жреца с веревкой, чтобы связать
его, и он, не протестуя, позволил им приблизиться. Но затем резко отпрянул
назад.
- Нет! - крикнул он.
- Свяжите его, - приказал Хольсп.
- Я расскажу, где находится Молот!
Дуайер глубоко вздохнул. Он решился на такое, что полностью
противоречило его убеждениям: ударить жреца Храма!
Но Лугуар не мог считаться Верховным Жрецом, поскольку Вейл Дуайер не
передал ему тайны Молота!
Хольсп обрадовался:
- Ты передумал? Молодец! Я был уверен в тебе, Рес. Отойдите-ка все
назад. Так где же он? - спросил жрец, подойдя ближе к пленнику.
- Вот здесь, - резко сказал Рес и, коротко размахнувшись, ударил его
в лицо.
Верховный Жрец пошатнулся, платиновый знак слетел с его шеи и
загремел по камням подземелья.
Не обращая больше внимания на Хольспа, Дуайер повернулся к двум
жрецам, советникам Хольспа, Тубару Фрину и Хельмету Соргвою. Хельмет был
невысок и широкоплеч. Дуайер обхватил его одной рукой и бросил на Фрина.
Оба жреца, столкнувшись, повалились на пол. Рес кинулся во тьму
подземелья. В детстве он излазил все подземелье и сейчас лихорадочно
вспоминал расположение коридоров, помещений, извилистых переходов, ведущих
к потайному выходу далеко за пределами Храма.
- Не упустите его! - услышал он крик Хольспа. Но звуки погони с
каждым поворотом коридора становились все глуше. Дуайер усмехнулся при
мысли о синяке на холеном лице Верховного. Он уже окончательно пришел к
выводу, что Хольсп незаконно занял трон Верховного Жреца. Если бы это было
не так, Рес никогда не поднял бы руку на него.
Тяжело дыша, он выбрался на свет. Ему необходимо как можно скорее
покинуть планету. За то что он поднял руку на Верховного Жреца, любой
верующий мог убить его как преступника вне закона.
Но куда бежать? Рес посмотрел на небо. В предвечерней небесной тьме
он увидел тусклый красный шар, ближайшую к Элдрину планету.
"На Дикран, - подумал он. - Только на Дикран".
3
Дуайер попал в космопорт Элдрина перед самым заходом солнца. Звезда
почти касалась линии горизонта. Скучающий кассир в окошке кассы лениво
ответил Ресу:
- На Дикран нет рейсов.
- Что? По расписанию должны быть два вечерних рейса.
- Рейсов больше не будет. На Дикране восстание, и это приказ Его
Величества. Их космопорт закрыт для приема.
- Какое восстание? - удивленно спросил Рес.
Кассир пожал плечами:
- Кто знает. Эти рудокопы все борются то за одно, то за другое. Но
все равно рейсов нет.
- Хорошо, а как насчет Перилона? Есть туда еще рейсы?
- Нет. Все внутрисистемные рейсы отменены. Я могу предложить
несколько дальних, если они интересуют вас.
Дуайер задумчиво потер подбородок. При нем всегда была сотня
кредиток, но ее едва ли хватило бы на билет дальнего рейса к Внешним
Мирам. А здесь его скоро начнут искать.
- Так что, билетов на внутренние рейсы нет совсем? - снова спросил
он.
- Послушайте, мне показалось, что я все объяснил вполне доходчиво.
Чего вы еще хотите?
- Ладно, - сказал Дуайер. - Спасибо.
С видимым безразличием он отошел от окошка.
Неужели нет выхода? Пусть на Дикране волнения, но при чем здесь
отмена всех внутрисистемных рейсов? Вдруг он почувствовал, как кто-то
тянет его за рукав. Рес резко повернулся и увидел невысокого парня с
бронзовым лицом. Такой загар мог быть только у космолетчиков.
- Что вам нужно?
- Тихо! Вы хотите, чтобы нас задержала полиция? Я случайно услышал,
что вам нужно вылететь на Дикран!
- Да, - ответил Дуайер, - но как это...
- Я помогу, - прервал его незнакомец. - Две сотни кредитов, и вы там.
- Но у меня всего сотня. И больше не могу достать. Я жрец. Я должен
быть на Дикране на конференции. Если я вовремя не попаду туда, у меня
могут быть неприятности, - на ходу сочинял Рес.
- Жрец? А какого Храма?
- Храма Солнц.
Пилот на мгновение задумался и сказал:
- Что-то я не слышал о конференции на Дикране. Ну, ладно, это меня не
касается, гони сотню, так и быть, уступлю.
Рес развернул свои кредитки и показал пилоту:
- Как только мы стартуем, я отдам их вам.
Летели недолго. Корабль был тесным и без удобств. Дуайер и раньше
летал на кораблях внутри системы, поэтому ничего особенного в этом полете
для него не было. Он нормально перенес ускорение и получил даже
удовольствие от невесомости, пока они пролетали по широкой орбите Элдрина.
Пилот придал кораблю вращение, и Дуайер обрел вес. Он поудобнее уселся в
кресле и вздремнул.
Оказавшись на борту, Рес быстро сообразил, что владелец корабля
занимается незаконной перевозкой людей и грузов. На корабле находились
около дюжины пассажиров и еще какой-то груз в добротных деревянных ящиках.
Но все это Реса не интересовало: ему нужно как можно быстрее подальше
улететь от Хольспа.
Его разбудил звонок - сигнал о предстоящей посадке.
Корабль сел на голой, безлесной равнине, где-то вдали от города.
Заунывно выл холодный пыльный ветер. Дуайер вылез из люка и спустился на
землю. Он спросил у пилота, наблюдавшего за выгрузкой ящиков, которые с
трудом поднимали какие-то люди:
- Мы должны сами найти дорогу в город?
Пилот насмешливо ответил:
- А ты думал, нас встретят роскошные лимузины? Если и будут
встречать, то полицейские машины, а мне бы не хотелось остаток жизни
провести в одном комфортабельном общежитии.
Дуайер молча отвернулся. У него совсем не было денег, да и одежда
мало подходила для мерзкого климата Дикрана. Правда, здесь должны быть
Храмы Солнц, и он мог бы найти там убежище и помощь. Рес направился через
равнину. Некоторые пассажиры увязались за ним. Они прошли около мили,
вздрагивая при каждом шаге, когда прямо перед ними опустился турболет,
подняв тучу пыли. Рес разглядел пурпурно-золотые созвездия -
опознавательные знаки имперской полиции.
Он приготовился бежать. Полиции следовало опасаться гораздо больше,
чем жрецов. Однако вид бластера, направленного на него, заставил изменить
намерения. Рес не двинулся с места, ожидая, когда имперский полицейский
подойдет к нему. Полицейский был невысокого роста, коренастый и плотный.
Судя по его лицу, он много лет прожил на этой суровой планете.
- Ваши документы?
- Пожалуйста, инспектор.
Полицейский внимательно просмотрел паспорт Дуайера и, вернув его,
сказал:
- Вы Рес Дуайер, житель планеты Элдрин. Что вы делаете на Дикране?
- Наношу визит, инспектор. Я - жрец.
- Да, в паспорте это указано. Но там нет отметки космопорта Элдрина.
Как вы попали сюда?
- Конечно, на корабле, - сказал Рес. Он был выше полицейского и, без
сомнения, крепче, но нацеленный бластер не позволял применить силу.
- Это ясно. Но у вас нет визы. А вам известно, что уже более восьми
часов запрещен въезд на Дикран? И что вообще запрещены перелеты внутри
системы? Прошу следовать за мной.
- Вы Рес Дуайер?
- Да, это мое имя. Разве в паспорте не так написано.
- Не грубите, - сказал Рольсад Кварлоо, проконсул Империи на Дикране,
маленький, щуплый человек с угрюмым, жестким и настороженным взглядом. - Я
хочу знать, зачем вам, жрецу Храма, понадобилось лететь на Дикран, хотя
все полеты отменены. Как вы попали сюда?
Дуайер молчал. Полицейский, который задержал его, произнес:
- Он с корабля контрабандистов. Мы задержали всех пассажиров.
- Я хочу, чтобы он сам признался в этом.
- Да, - сказал Рес, - я прилетел сюда на корабле. Мне нужно было
попасть на Дикран как можно скорее, но рейсы отменили, и тогда я за сотню
кредиток оказался на этом корабле. Вот и все.
Проконсул рассердился:
- Но вы ведь знали, что перелет незаконный! Зачем вы так упорно
стремились на Дикран?
- Мне нужно нанести визит, - сказал Рес. Он заранее решил прикинуться
дурачком.
- Нанести визит! Только и всего - просто визит! Вы нарушаете запрет
ради простого визита! - Проконсул прикоснулся к кнопке на столе. Открылась
дверь.
Вошел высокий мужчина в мундире пурпурно-золотого цвета. Он свысока
посмотрел на проконсула и спросил:
- Ну? Что-нибудь выудили из него, Кварлоо?
- Нет, сэр. Хотите попробовать?
- Можно, - он взглянул на Дуайера. - Я Олон Демюэль, посланник
Императора Дервона XIV. А вы - жрец Рес Дуайер?
- Да, это мое имя.
- И вы также сын старого Верховного Жреца Вейла Дуайера?
Рес кивнул головой.
- Вам известно, как умер ваш отец?
- Он погиб от рук имперских следователей. Они пытались узнать тайну
Молота.
Посланник зашагал большими шагами по крохотному кабинету проконсула.
Через некоторое время он произнес:
- Вам, конечно, известно, что мы можем подвергнуть вас пыткам, чтобы
узнать тайну Молота. Империя очень заинтересована в этом.
Дуайер улыбнулся. Все что-то очень заинтересовались Молотом.
- Вы улыбаетесь?
- Да, сэр. Тайны Молота просто не существует. Это одна из наших
легенд. Миф. Мой отец пытался доказать это, но его убили. Теперь вы
угрожаете мне. Возможно, я погибну, но вы все равно ничего не узнаете.
Посланник холодно взглянул на него:
- Миф, вы говорите? И ради какого-то мифа я пересек полгалактики...
- Сэр, но восстание у нас тоже требует внимания... - робко напомнил
проконсул.
- Ах, да, восстание. Ладно, будем считать, что Молот - это миф. Но
что же привело вас сюда, на Дикран?
- Я приехал по приглашению, - опять повторил Рес.
Они отпустили его через полчаса. Он твердо стоял на своем, и
имперские чиновники ничего не добились. Рес дал подписку о невыезде, и с
ним простились.
Как только он переступил порог резиденции проконсула, к нему подошел
человек, закутанный в плащ, и шепотом спросил:
- Вы - Рес Дуайер?
- Возможно.
- Вас допрашивали у проконсула? Отвечайте, или я воткну кинжал вам в
бок.
Рес почувствовал легкий укол острия:
- Да, это так. Но кто вы?
- Вполне возможно, что друг. Вы должны пойти со мной.
Пожав плечами, Дуайер пошел с незнакомцем по улице, и через два
квартала они сели в небольшой голубой автомобиль каплевидной формы,
ожидавший их за углом. Дуайер даже не пытался запомнить маршрут: водитель
выбрал такой извилистый путь, что при всем желании что-нибудь запомнить
было невозможно. В конце концов они остановились перед приземистым зданием
из светло-коричневого кирпича, построенном в популярном сейчас стиле "под
старину".
- Приехали, - сказал незнакомец Ресу.
Они выбрались из автомобиля и вошли в здание. Дуайеру не терпелось
узнать, куда он попал. В вестибюле их ожидали два человека воинственного
вида. Похоже, что это были гангстеры. Ресу неожиданно захотелось, чтобы
все было как прежде: Элдрин, Храм, отец, пушка.
Раздался резкий голос из ниоткуда:
- Это Дуайер?
- Да, - ответил проводник, озираясь.
- Введите его, - произнес голос.
Дуайера втолкнули в ярко освещенную комнату. Обстановка была из
весьма обшарпанной мебели, вдоль стен стояли книжные шкафы со старыми
книгами. На расшатанных стульях сидело несколько человек.
Один из сидящих, сурового вида мужчина, повернулся к Ресу:
- Я должен просить прощения у вас, Рес. Мы не успели связаться с вами
перед налетом имперской полиции. Но уверяю вас, таинственность, с которой
вас привезли сюда, сейчас весьма оправданна.
- Мне остается только принять извинение, - сказал Дуайер. - Но где я,
и что все это значит?
- Меня зовут, - начал мужчина, - Блей Марш. Я уроженец Дервона. Вы
слышали о такой планете?
- Конечно, это столица Империи.
- Да, я из столицы и хорошо знаком с положением дел там. Империя
давно прогнила и готова пасть от первого хорошего толчка.
- И что же?
- Поэтому я здесь, на Дикране. Я создал оппозицию и мне хотелось,
чтобы вы присоединились к нам. Мы должны дать Империи этот первый толчок.
4
Основное внимание Императора было сосредоточено на системе Элдрин. Он
занимался этой проблемой все свободное время, почти не отвлекаясь на
другие секторы Галактики. Дервон ясно осознавал шаткость своего положения
и предвидел серьезные неприятности, связанные с обстановкой в системе
Элдрин.
- Есть ли сегодня сообщение посланника с Дикрана, Говлек?
- Пока ничего нет, Ваше Величество.
- Проследите, чтобы информация шла без обычной волокиты. Это очень
важно.
- Да, сир.
Император почесал свою лишенную волос голову и еще раз пробежал
последний отчет посланника:
- Вы могли бы вообразить такое? Они арестовали сына жреца Дуайера, а
потом отпустили его! Этот идиот посланник пытается убедить меня, что Молот
- миф! Миф, который опрокинет нас всех, Говлек! Кто этот посланник?
- Олон Демюэль - один из лучших наших людей, сир. Я лично выбрал его.
- Тем больший позор на вашу голову, - вспылил Дервон.
Дважды загорелся сигнал на пульте.
- Пришли отчеты, - обрадовался Император. - Дайте их сюда.
- Да, сир.
Говлек пересек комнату и извлек из приемника две капсулы с
кристаллами.
- Сообщения с Дикрана и Элдрина, сир.
- Читайте, читайте, Говлек.
Министр облизнул губы и вскрыл капсулы. Он вставил их в проектор и
спросил:
- С какого начать, сир?
- Все равно. Быстрее!
- Нет, сир. Послание с Дикрана отправлено раньше. Посланник сообщает,
что по слухам где-то на планете собрана армия повстанцев, а где - не
установлено.
- А второе?
Говлек вздрогнул:
- Послание с Элдрина от проконсула Дарюэля. Он сообщает...
- Ну же!
- Дарюэль сообщает, что эвакуирует все имперские силы с планеты и
перебазируется на соседнюю. На Элдрине тоже восстание. Его возглавил
Верховный Жрец Храма Солнц Лугуар Хольсп, который владеет Молотом Элдрина!
Рес Дуайер вместе с другими заговорщиками внимательно слушал план
мятежника с Дервона.
- Им, конечно, известно, что творится на Дикране. Вчера из столицы
прилетел имперский посланник. Он сразу же запретил перелеты внутри
системы, полагая что семена восстания не попадут на другую планету. - Марш
усмехнулся. - Но несколько спор уже оказались там, где надо. И Дуайер -
одна из них. Правда, самая удачная. Итак, Император сделал свой ход. Слово
за нами. Терять время нельзя. Скоро он перебросит сюда имперские войска, а
это миллионы солдат, и мы ничего не сможем сделать. Конечно, мы будем
сражаться, но только поддержка других планет поможет нам победить. У
Империи сильный флот, но он не поспеет всюду. Одновременные восстания на
сотне планет уничтожат Империю за неделю.
Сосед Дуайера поднял руку:
- Скажите, Марш, сколько миров, по-вашему, поддержат нас?
- Наша организация существует по меньшей мере на четырнадцати
планетах в двенадцати системах, - ответил Марш. - Я участвовал в их
формировании последние десять лет. Организация на Дикране - самая мощная.
Именно поэтому все должно начинаться отсюда. Империя - это пережиток
прошлого, и уже никто не желает платить налоги в казну бесполезной
монархии только для того, чтобы сохранить у власти слабоумного старика
Императора. Каковы настроения на Элдрине, Дуайер?
- Мне кажется, у нас мало кто помышляет о восстании. У нас существует
легенда о Молоте, которая питает надежду, что когда-нибудь власть падет.
Марш нахмурился:
- Молот... да, я слышал об этой легенде. Она имеет под собой что-то
реальное?
- Честно говоря, я не знаю, - вздохнул Дуайер. - На этот вопрос мог
бы ответить мой отец, но имперские палачи убили его. Мне же он
неоднократно говорил, что знает, где находится Молот и как он действует.
Но отец умер, не открыв тайны. Его преемник Верховный Жрец Хольсп тоже не
знает ее.
- Прекрасно, - сказал Марш. - Этот Молот может оказаться полезным.
Как только начнется широкое наступление нашил сил, мы переправим вас на
Элдрин, и там вы будете пропагандировать идею о непобедимости восставших и
об угрожающей силе Молота.
- Да, - ответил Рес. - Я готов.
- Хорошо. - Марш обвел присутствующих взглядом. - Каждый из вас четко
представляет свою роль?
Заговорщики закивали головами. На мрачном лице Марша появилась
улыбка:
- Значит, мы готовы. Начало операции - захват проконсула и имперского
посланника. Я уверен: Галактика поддержит нас.
Бурлящая ненавистью толпа устремилась к резиденции проконсула на
Дикране. Рес Дуайер бежал среди восставших. Их было около сотни,
вооруженных каким попало оружием.
Как самый высокий и сильный, Рес внезапно оказался впереди всех.
Наступающие приблизились к воротам. Двое часовых, ошеломленных видом
приближавшихся людей, даже не успели поднять оружие: толпа с криком
захлестнула их. Дуайер резким движением вырвал из рук одного часового
бластер и ударил прикладом другого. Несколько человек скрутили их и
затащили в караульное помещение.
- Вперед! - закричал Дуайер. Он становился командиром нападающих.
Марш нигде не показывался. Вероятно, у него не было вкуса к рукопашным
схваткам.
Дверь здания затрещала и рухнула под напором людей. Изнутри
доносились крики:
- Стража! Стража! Организуйте оборону, черт возьми!
Появился посланник. Он был в великолепном мундире и без оружия. Рес
заметил некоторые особенности в его наряде: туфли на высоком каблуке и
наплечники в кителе - наверное, посланнику хотелось казаться выше
остальных.
- Назад, сброд! - заревел Демюэль. - Это резиденция проконсула! Вы не
имеете права врываться сюда!
- Это право свободных людей, - ответил ему Дуайер, размахивая
бластером. - Право тех, кто больше не склоняет голову перед золотыми
мундирами Империи!
- Бунт! Вы сошли с ума! Прочь! Прочь от меня, мерзавцы!
Некоторые из восставших растерялись: на них подействовало величие
чиновника.
- Взять его! - отрывисто приказал Рес.
- Нет! Я неприкосновенен, вы не имеете права!
- Свяжите его! - вновь распорядился Дуайер.
Четверо схватили барахтающегося посланника и связали его.
- Проконсул! - крикнул Дуайер. - Выходите с поднятыми руками и без
оружия!
- Вы не посмеете! - послышался испуганный голос проконсула. - Это
бунт!
- Выходите, проконсул, или буду стрелять!
Из-за колонны появилась жалкая фигура Кварлоо, завернутая в плащ. Та
жесткость в лице, которую видел Рес при первой встрече, исчезла.
- Что происходит? - спросил Кварлоо.
- Это конец Империи, - ответил Дуайер и, обернувшись к восставшим,
отдал приказ: - Свяжите его. Обыщите дом. Все оружие собрать.
- Мы взяли трех охранников, Рес. Они хотели сбежать.
- Отлично. Оружие раздайте. Для нас ценен каждый бластер.
Через полчаса дом был захвачен восставшими. Откуда-то появился Марш.
- Отлично сработано, - сказал он. - Мне понравилось, как вы
штурмовали здание, Дуайер.
- А где в это время были вы?
Марш самодовольно усмехнулся:
- Вождь не должен рисковать своей жизнью, если в этом нет особой
необходимости. Кроме того, у меня есть прекрасные командиры, которые
бесстрашно ведут в бой людей.
Дуайер холодно улыбнулся:
- Что нам делать дальше?
- Дом мы заняли. Теперь нужно отыскать здесь пункт связи и объявить
всей Галактике о восстании. Мы должны призвать всех к бунту.
Они переступили через опрокинутую скамью и поднялись в кабинет
проконсула. Панель с устройством связи занимала дальнюю комнату. Линии
связи были исправны.
Марш бросился к пульту и стал набирать код связи. Тем временем Дуайер
перебирал бумаги на столе. Он поднял одну и пробежал глазами. Затем,
ошеломленный, прочитал еще раз. К этому моменту Марш уже включил выход на
антенны и торжественно чеканил слова призыва к восстанию всех миров
Империи.
- Эй! - позвал Рес, когда Марш умолк, давая отдых своим голосовым
связкам. - Послушайте-ка. Я нашел интересную бумагу.
- Что там?
- Проконсул Элдрина сообщает, что эвакуирует базу с планеты и
перебазирует ее на Норхельм, шестую планету. Кажется, на Элдрине тоже
восстание.
Марш был озадачен:
- Но там ведь нет нашей организации! Что это? Стихийное выступление?
- В сообщении сказано, что волнения начались среди жрецов Храма Солнц
и возглавляет их Лугуар Хольсп. Он заявил, что владеет тайной Молота
Элдрина.
К полуночи на Дикране не осталось и следа от былого имперского
величия. Имперские чиновники были захвачены в плен. Та же участь постигла
и охранников. Власть перешла к временному правительству во главе с неким
Фулмором Нараином. Народный флаг Дикрана, голубой с зеленым, радостно
трепетал над бывшей резиденцией проконсула.
В самой резиденции сидели Марш и его люди.
- Я не понимаю этого фокуса с Молотом, - сказал Дуайер. - Хольсп не
знает тайны - она умерла вместе с моим отцом.
- Есть ли у него тайна или нет, - проговорил Марш, - это неважно. Он
добился своего: люди Императора убрались с планеты. Я думаю, нам нужно
связаться с ним и объединить наши силы. Молот хорошо известен в Галактике
как символ крушения Империи. Он поднимет все системы на освободительную
борьбу!
Дуайер покачал головой:
- Я хорошо знаю Хольспа. Он не из тех людей, которые будут выступать
против власти Империи, если при этом не имеют личной выгоды. Я не доверяю
ему, Марш.
- Не доверяете? Какое это имеет значение? Революция - прежде всего!
Когда Империя рухнет, тогда мы и выясним: предан он революции или нет. Вам
придется лететь на Элдрин, Рес. Свяжитесь с Хольспом. И не ломайте голову
над тайной Молота. Галактика живет надеждой - Молот занесен над Империей.
В этом наша сила! - Марш вытер со лба пот. - Есть ли известия с Тайрела?
- Там крупные войсковые части Императора. А силы восставших слабы.
- Наверное, мы потеряем Тайрел, - с горечью произнес Марш. - Будем
надеяться, что мы не поторопились с началом. По данным, восстали только
шесть планет, а тысячи других остались под гнетом Империи. Черт возьми,
Рес, нам нужен Молот! Как надежда на успех!
В кабинет вошел связист.
- Марш, - сказал он, - важные новости!
- Что? Тайрел?
- Нет. Я пытался связаться с Элдрином и попал на секретную линию
связи Элдрина с Императором.
- И что же?
- Из разговора между Хольспом и Дервоном я понял, что нас предали.
Хольсп отдал нас Империи!
5
- Как бы я хотел, чтобы это отодвинулось лет на пять, - сказал
Император Дервон XIV сам себе. - Или десять. Пусть мой сын заботится о
своей власти.
И все же восстание произошло именно сейчас. Но оно должно быть
подавлено, несмотря ни на что.
- Где отчет? - спросил он Говлека, вошедшего в зал.
Говлек казался глубоко озабоченным, хотя некоторое подобие улыбки
промелькнуло на его лице.
- Хорошие новости, сир. Обстановка меняется.
- Докладывайте, Говлек!
- Восстание ограничено одной системой Элдрин. Только несколько планет
этой системы поражены им. На Тайреле наши войска овладели положением, на
Квинтексе последние отряды повстанцев загнаны в горы и уничтожаются.
Дервон улыбнулся:
- Это радует меня. Я полагаю, пора переходить к крутым мерам.
Прикажите-ка направить в систему Элдрин нашу имперскую эскадру.
- Хорошо, сир.
- Раз восстание носит ограниченный характер, мы можем, не опасаясь за
другие системы, направить весь флот к Элдрину. Планеты опустошить огнем
звездолетов!
- Да, сир.
- Что слышно о Молоте?
Министр пожал плечами:
- Ничего, кроме того, что народ Элдрина считает его своим мифом.
- Хорошо. Наша эскадра уничтожит этот миф. Всей Империи станет ясно:
власть Императора непоколебима!
- Да, сир.
В дверях зала незаметно появился паж, облаченный в желтые одежды, и,
преклонив колена, ждал, когда на него обратят внимание. Дервон спросил:
- Что тебе нужно?
- Ваше Величество, послание министру Говлеку.
- Говори! - приказал Говлек.
- Послание с планеты Элдрин от Лугуара Хольспа. Он сообщает, что
хотел бы вступить с вами в переговоры.
Говлек широко раскрыл глаза:
- Что? Немедленно передать сюда послание!
- Конечно, сир.
Паж исчез. Говлек повернулся к Императору:
- Что же делать, сир?
- Эскадра пусть летит на Элдрин, - сказал Дервон. Его лицо
искривилось в хищном оскале. - Я думаю, Хольсп намерен использовать этот
пресловутый Молот для шантажа. Но мы сейчас все выясним.
Из динамиков раздался голос техника связи:
- Внимание! На связи Элдрин!
Послышались треск и гудки, а затем спокойный глубокий голос произнес:
- Это говорит Лугуар Хольсп, Верховный Жрец Храма Солнц с планеты
Элдрин системы звезды Элдрин.
- Что вам нужно? - спросил Дервон.
- Вам известно, Ваше Величество, что проконсул изгнан с планеты и
власть Империи низложена?
- Какие-то слухи дошли до меня, но я склонен не верить им, - с
усмешкой сказал Император.
- Это случилось благодаря Молоту Элдрина, тайной которого я овладел.
- Так что же, свинья, - впервые за пять десятилетий Император
выругался, - ты связался со мной, чтобы похвастать этим? Флот Империи уже
в пути, и не пройдет и трех дней, как ваша система будет испепелена.
- Именно такой реакции мы и ожидали, - ответил Хольсп. - Но я бы
хотел избежать ненужного кровопролития.
- Каким образом, изменник?
- Я не изменник, а преданный подданный Императора.
- Странный способ демонстрации своей преданности, - съязвил Дервон.
- Я намерен сдать вам планеты, - сказал Хольсп. - Я предлагаю
сообщить всем системам, что Молот Элдрина не устоял против флота Вашего
Величества и что восстание подавлено. Кроме того, я выдам вам всех
зачинщиков восстания. Взамен прошу назначить меня проконсулом Элдрина и
выделить десять процентов от суммы годового налога.
У Дервона перехватило дыхание: он был ошеломлен наглостью этого
человека. Старик взглянул на пораженного министра и сказал:
- Я должен подумать.
- Я жду, Ваше Величество.
Дервон выключил связь:
- Что скажете, Говлек?
- Этот человек - грубый интриган, - ответил министр. - Но лучше
принять его предложение, чем уничтожить несколько планет. Ведь это наше
богатство, они налогоплательщики. Силу необходимо ограничивать. Она должна
устрашать, а не уничтожать подданных. Весть о подавлении восстания в
системе Элдрина будет хорошим уроком для всей Галактики. Империя так
сильна, что ей не нужно стрелять, чтобы подавить бунт.
- Да будет так, - решил Дервон. - Этот Хольсп хитрец!
Он включил связь и сказал:
- Хольсп, мы принимаем ваши условия. Беспорядки должны прекратиться.
Вы передадите зачинщиков на борт флагмана эскадры и выступите с публичным
заявлением, что сила Молота Элдрина оказалась ничтожной для борьбы с
Империей. Я назначаю вас проконсулом Империи на Элдрине, и десять
процентов ваши.
- Да, сир, - ответил Хольсп.
Запись этого разговора была прослушана Блеем Маршем и его
сподвижниками. Всем стало ясно: предатель Хольсп должен умереть! Рес
Дуайер отправился на Элдрин.
Небольшой прогулочный катер сошел с постоянной орбиты Элдрина и по
спирали стал заходить на посадку.
Дуайер осознавал, что этот фальшивый жрец не мог обладать тайной
Молота. Человек, проникший в священную для Элдрина тайну, не предал бы
целую планету.
Хольсп совершил еще худший поступок. Он обманул всех, заявив о своем
знании. Народ планеты объединился вокруг него и изгнал имперских
чиновников, а он продал свой народ за чин и деньги.
Космопорт выглядел необычно: все флаги и вымпелы Империи были сняты с
флагштоков, кроме одного, разорванного на золотые и пурпурные полосы.
Рес вышел из катера и направился к зданию порта. Он заметил, что люди
вокруг него стали совсем другими. Головы подняты, на лицах
доброжелательные улыбки, плечи расправлены. Они сбросили власть Империи,
они свободны.
Но эти люди еще не знали, что их предали.
Рес сел в турболет, дежуривший на стоянке, и велел пилоту лететь в
Храм Солнц.
- Мигом, сэр, - сказал пилот, заводя машину. - Вы жрец?
- Меня зовут Рес Дуайер.
- О! Значит, вы вернулись! Интересно. Хольсп объявил, что вы погибли
во время восстания.
Дуайер улыбнулся:
- Он ошибся. В это время я был на Дикране и участвовал в восстании
там.
- Значит, Дикран тоже, - протянул пилот. - А мы и не знали, что там
восстание. До нас новости не доходят. Но зато у нас есть Молот, а это
самое главное. Жаль, что ваш отец не дожил до такого момента. Он был бы
рад, что Хольсп продолжает его дело.
- Да, я тоже так думаю. Сейчас планета полностью свободна от
имперской власти?
- Да. Проконсул и его армия сбежали на Норхельм, у нас не осталось ни
одного человека.
- Отлично, - сказал Рес.
Показался Храм Солнц. Турболет сделал крутой вираж, снизился и замер
у больших ворот. Дуайер заплатил пилоту и вышел из машины.
Храм выглядел так же, как и раньше: вытянутое, богато украшенное
здание, окруженное тремя возвышающимися друг над другом трассами с
невысокими парапетами. Жрецы, находившиеся там, удивленно уставились на
Реса. Он быстро поднялся по широким ступеням и остановился у главного
входа: в дверях показалось вежливое лицо Хельмета Соргвоя.
- Вы, сын мой? - машинально спросил он. - Что привело вас сюда?
- Мне нужно увидеть Хольспа.
Соргвой открыл рот от удивления. Только сейчас до него дошло, что
перед ним Рес Дуайер.
- Рес?! Что вы делаете на Элдрине? Я думал, что вы...
- Прочь с дороги! - крикнул Дуайер.
Он оттолкнул жреца и вошел в Храм.
Хольсп находился в зале Посвящения. Какую-то минуту Дуайер стоял в
дверях и наблюдал за ним. Жрец стоял на коленях и неслышно молился. На его
бледном бесплотном лице была маска глубокого благочестия.
- Довольно, Хольсп, - оборвал его молитву Дуайер. - Можете подняться
с колен. Я буду говорить с вами, а Верховному Жрецу не пристало беседовать
с обычным жрецом, стоя на коленях.
Хольсп резко повернулся, вздрогнув от испуга:
- Кто здесь? Рес?!
Он непроизвольно отшатнулся. Черты его лица исказились от ненависти.
Дуайер знал, что в стенах Храма ни один жрец не имеет оружия - закон
запрещает это. Хотя для Хольспа нет законов.
- Да, это я, Рес Дуайер. Я воскрес.
- Вы неожиданно исчезли, и мне пришлось объявить вас мертвым. Что я
должен был делать?
- Рассказать всю правду о том, как вы пытались силой вырвать тайну
Молота Элдрина, о том, как мне удалось бежать от ваших палачей. Но вы,
конечно, не могли сделать этого и объявили меня погибшим - так было проще
всего.
- Но где же вы находились все это время?
- Я был на Дикране и там боролся с властью Империи. Как нам стало
известно, у вас здесь тоже произошло восстание?
Хольсп улыбнулся:
- Да, в некотором роде. Великий Молот Элдрина помог нам. Это была
большая победа.
- Молот? - спросил Дуайер. - Вы узнали тайну Молота? Так быстро?
Расскажите о нем. Как он выглядит, где хранится?
- Это священная тайна, - быстро проговорил Хольсп.
- Да, понимаю. Но я сильно сомневаюсь, что вы знаете ее. Вы лжете,
Хольсп. Ложью вы завоевали признание народа, когда он восстал против
Империи. Однако чтобы победить, не обязательно знать тайну. Проконсул был
жестоким, но трусливым человеком, и любое организованное выступление до
смерти напугало бы его, и он сам убрался бы отсюда.
Хольсп с интересом глядел на него. А Дуайер, забывшись, продолжал:
- Вы знаете, почему я уверен, что вы не обладаете тайной Молота? Да
потому что, будь у вас Молот, вы бы сокрушили Империю. Вы бы не
довольствовались жалкими десятью процентами с налога.
Казалось, вся кровь ушла из тела жреца, так побелело его лицо.
- Как вы узнали об этом? - едва слышно прошептал он. Затем, не
дожидаясь ответа, он резко метнул в голову Реса усыпанный драгоценностями
крест. Дуайер ждал нападения и вовремя отскочил. Крест с силой воткнулся в
стену за его спиной. Жрец тут же бросился к нему. Дуайер был готов к
схватке, но такого бешеного напора не ожидал. Рес отступил назад и уперся
в холодную каменную стену. Град ударов обрушился на него. Глаза Хольспа,
казалось, сейчас выскочат из орбит.
Вдруг жрец отскочил к полке с книгами. Через мгновение в его руке
блеснуло лезвие клинка.
- Оружие? В Храме? - возмутился Рес. - Вы преступили все законы,
Хольсп!
Он оттолкнулся от стены, и они начали драться. Хольсп замахнулся
клинком, но Дуайер успел перехватить руку и сжать запястье. Лезвие
остановилось в дюйме от лица. Рес вывернул руку жреца, и клинок выпал из
нее, со звоном ударившись об пол. Лицо жреца перекосилось то ли от боли,
то ли от ярости, затем на нем появился страх.
- Я слышал ваш разговор с Императором, - сказал Рес. - Вы предали
планету за десять процентов и должность проконсула.
Он поднял клинок.
- В Храме? - прохрипел Хольсп. - Вы убьете меня здесь, в Храме?
Дуайер засмеялся:
- Такая щепетильность украшает вас в последние мгновения. Но законы
Храма запрещают убийство, только казнь является исключением.
- Нет, Рес!
- Вы можете обжаловать приговор у Императора, проконсул Хольсп, - зло
сказал Дуайер и, не чувствуя никакой жалости, ударил в сердце жреца.
Рес ликовал, глядя на бездыханное тело жреца, но радость быстро
прошла. Он просто казнил предателя.
Что же дальше?
Флот Империи уже в пути. Скоро он будет здесь, и тогда беды не
миновать. Система будет уничтожена, и, следовательно, угаснут восстания на
других планетах.
Дуайер в отчаянии подумал, что, если бы он не убил Хольспа и сдался
имперским силам, планета уцелела бы. Но он тут же отбросил эту мысль.
Должен же быть выход.
На досуге он попытается вспомнить все подробности своей жизни в
Храме. Может, он зацепится за ниточку, ведущую к разгадке тайны Молота. Но
пока необходимо заняться восстановлением порядка. И нужно рассказать
народу о предательстве Верховного Жреца. Нельзя позволить, чтобы о нем
думали как о герое.
- Тубар! Хельмет!
Дуайер позвал жрецов и прямо здесь, в зале Посвящения, над трупом
Хольспа, начал рассказывать обо всем. Растерянные жрецы слушали, бросая
частые взгляды на труп.
Когда Рес окончил рассказ, Тубар Фрин произнес:
- Я сомневался в том, что Хольсп знает тайну Молота, но народ поверил
ему.
- Народ заблуждался, веря ему, - сказал Дуайер.
Хельмет заметил:
- Храм остался без Верховного Жреца, это недопустимо. Я считаю, что
Дуайер должен занять место, незаконно захваченное Хольспом.
Дуайер обвел взглядом жрецов и послушников, пришедших вместе с ними.
Все молчали.
- Я принимаю ваше предложение, - сказал он. - Мы должны провести
обряд Посвящения.
Все молча направились в зал Верховного Жреца. Здесь старшие жрецы
быстро совершили обряд, который возвел Реса Дуайера в сан Верховного
Жреца.
Затем Рес, дрожа от волнения, поднялся на трон, где прежде сидел его
отец. Перед тем как сесть, он сказал:
- Я принимаю на себя обязанности, которые возлагает на меня сан
Верховного Жреца.
Рес сел - и тотчас же в его мозгу словно что-то щелкнуло, и яркая
вспышка озарила все закоулки памяти. Разум прояснился, внезапный,
ошеломляющий взрыв откровения снял блокаду с памяти. Он услышал тихие
слова отца, звучавшие в его сознании: "В тот день, когда ты, сын мой,
займешь место Верховного Жреца, твоя память откроет тебе тайну Молота
Элдрина. Именно ты свергнешь власть Империи и освободишь Галактику от
Императора".
Как только Рес коснулся подлокотника кресла, он понял, что такое
Молот Элдрина и как им пользоваться, когда наступит нужный момент. Отец
вложил знание в его мозг и заблокировал психоблокадой. Конечно же, Хольсп
ничего не знал.
Дуайер снова встал:
- Нам поможет Молот. Я знаю его тайну. Время Молота пришло!
В ночном небе показались восемь ярких точек, светящихся под лучами
Скопления.
Это был флот Империи - громадные боевые звездолеты с экипажами в
сотни человек. Их мощные лучевые орудия могли за несколько часов
уничтожить планету. Они кружили на постоянной орбите вокруг Элдрина,
ожидая связи.
Дуайер разыскал аппаратуру, на которой Хольсп говорил с Империей, и
вышел на связь.
- Здесь Нельгар Милло, командор флагмана эскадры Императора
"Несравненный". Я имею предписание от Императора связаться с Лугуаром
Хольспом, Верховным Жрецом Храма Солнц.
- Здесь Рес Дуайер, преемник Хольспа.
- Дуайер, вам известно, зачем мы здесь?
- Нет, командор.
В голосе командора появились ноты раздражения:
- Я должен забрать от вас группу зачинщиков восстания, как
договорились с вашим предшественником. Разве вам не известно о нашем
прибытии?
- Известно, - ответил Дуайер. - К вашему сведению, вам не придется
затруднять себя посадкой эскадры. У нас нет людей, которых необходимо
передать Империи. И вообще, я приказываю вам возвращаться в Империю. Там
спокойнее.
- Вы?! Вы приказываете мне? Командору флота Его Величества? По какому
праву?
- По праву силы, - сказал Дуайер. - Покиньте систему Элдрин, иначе я
буду вынужден применить Молот!
Наступило молчание. Дуайер напряженно ждал, меряя комнату шагами. Он
представлял, что сейчас творится на борту флагмана.
Прошло немного времени, но вполне достаточно, чтобы командор Милло
мог связаться с Императором.
Наконец Милло ответил:
- Мы идем на посадку. Любые попытки препятствовать нам приведут к
жертвам и разрушениям. Так приказал Император.
- Вы не сможете сесть, - предупредил Дуайер.
Он поднялся на стену Храма Солнц и подошел к древнему атомному
орудию, которое много лет каждый день выкатывал на тележке. Рес слегка
коснулся кнопки, и яркое пламя пучка частиц высокой энергии взметнулось
вверх. Атомный снаряд ударился о защитный экран "Несравненного", которым
звездолет мгновенно окутался, как только орудие выстрелило. Огненные
брызги посыпались во все стороны, не причинив вреда кораблю. Эскадра
продолжала опускаться и была уже на высоте тридцать тысяч футов.
Дуайер ждал. Из выносного устройства связи послышались бессвязные
выкрики, а затем и голос командора:
- Дуайер, ты начал первым. Этот выстрел убил твою планету!
Эскадра развернулась из посадочного строя в боевой. Через оптические
приборы было видно, как из люков кораблей высовывались стволы орудий.
Улыбаясь, Дуайер щелкнул выключателем на пульте. Секундой позже все
небо окрасилось в ярко-красный цвет от потоков чудовищной энергии,
извергаемой орудиями звездолетов. Миллиарды киловатт энергии обрушились на
Элдрин. Но почти в тот же момент на высоте двух тысяч футов невидимый
экран защиты отразил удар.
- Вы не можете заэкранировать всю планету! - хрипел в динамике голос
командора. - Мы уничтожим вас!
Эскадра извергала потоки энергии. Дуайер наблюдал за сражением. Он
уже ничем не мог помочь: все за него делала автоматика. Небо горело. Люди,
дома, деревья - словом, весь Элдрин заалел от отраженного экраном огня
звездолетов. Но все напрасно. Орудия имперских кораблей были бессильны
против древней защиты Элдрина.
Дуайер сказал в микрофон:
- Командор, следите за последним кораблем в вашем строю, - и нажал
кнопку на пульте управления огнем орудия. Старая атомная пушка слегка
вздрогнула, и острый, как игла, пучок энергии проткнул небо. Экраны защиты
восьмого, последнего в строю, звездолета ярко вспыхнули и, не выдержав
перегрузки, исчезли. Пучок энергии прошил корабль насквозь и превратил его
в огромный вытянутый факел. Вскоре пламя погасло...
- Его уже нет, командор, - крикнул Дуайер. - Остальные последуют за
ним.
Рес посмотрел, куда упадут обломки подбитого корабля, и увидел, что
все пространство перед Храмом заполнено людьми, стоящими на коленях.
Видимо, заметив в небе корабли эскадры, они пришли чтобы помолиться в
последний раз в своей жизни, а теперь, наблюдая за сражением, молились за
победу. Иногда раздавались возгласы:
- Молот! Молот Элдрина! Наш Молот!
Вновь прозвучал голос командора Милло:
- Нет, этого не может быть! Наши экраны выдерживают любые виды
энергии с любыми мощностями!
- Невозможно? - спросил Рес. - Следите за своим седьмым кораблем,
командор.
Рес поймал корабль в перекрестье прицела и плавно нажал кнопку. Как
учил его отец в прошлом. Как он вспомнил недавно. Седьмой звездолет начал
закладывать вираж, пытаясь уйти от поражения, но автоматика древнего
орудия уже не выпускала его из прицела. Легкое сотрясение, и пучок энергии
ударил в бок корабля. Теперь защита вообще не могла противостоять удару.
Яркий факел озарил огненно-красную башню Храма.
- Невероятно! - воскликнул Милло. - Удвойте энергию, - сказал он,
видимо, своим офицерам.
Дуайер улыбнулся. Он прикоснулся к переключателю и перевел орудие на
поражение. Теперь не нужно было следить за прицелом. Автоматика
заработала, избавив человека от необходимости участвовать в уничтожении.
- Молот Элдрина. - Слезы текли по лицу Дуайера. - Он крушит корабли
Империи!
Орудие содрогалось от выстрелов, и яркие вспышки огня разгорались в
небесах.
- Орудие, пробивающее любые экраны, командор Милло, способное создать
непреодолимый экран над всей планетой - это и есть наше оружие возмездия,
наш Молот! - выкрикивал Дуайер. - Он ждал своего часа, и час настал! Пора
сокрушить Империю!
- Дуайер! - донесся истошный вопль Милло. - Прекратите огонь! Я
сдаюсь!
Рес нажал кнопку на пульте. Только один корабль Его Величества
остался на поле боя - флагман "Несравненный".
- Я принимаю вашу капитуляцию, - сказал Рес. - Я приказываю вам
вернуться на Дервон. Расскажите Императору, что произошло с его эскадрой,
и пусть он знает: его час настал.
Командор не заставил себя долго ждать. Громада "Несравненного" легко
взмыла вверх и, обратясь в блестящую точку, исчезла в небе.
Дуайер проводил его взглядом и повернулся к жрецам:
- Объявите по всей Галактике об этой победе. Пусть все планеты и
народы узнают о начале новой эпохи. Власти Дервона пришел конец!
Рес замолчал, вытер пот со лба и улыбнулся. Молот сработал, он помог
им победить. Старая атомная пушка была только футляром для той силы,
которую содержал Молот.
Щит и меч. С их помощью Дуайер мог стать новым Императором, но он не
хотел этого. Он должен дать свободу людям Галактики.
К нему подошел жрец:
- Сообщение с Дикрана от Блея Марша. Он шлет поздравления с победой и
присоединяется к борьбе.
- Передайте ему мою благодарность, - сказал Дуайер.
Он подошел к краю стены. Внизу стояли тысячи людей.
- Скоро, - сказал он, - корабль, оснащенный нашим оружием, покинет
Элдрин и устремится к Дервону, чтобы освободить Галактику от Императора.
Империя рухнет, и на ее обломках возникнет десять тысяч независимых миров!
- Дуайер! - ревела толпа. - Молот! Дуайер! Молот!
Час настал.
Не очень приятно быть свидетелем гибели Империи, просуществовавшей
три тысячелетия, но еще мучительнее быть последним Императором гибнущей
Империи.
В эту ночь Дервон XIV сидел одиноко в своем роскошном тронном зале.
Его министры давно уже были мертвы: мятеж проник и на эту планету.
Император смотрел на карту Галактики, где красными факелами
отмечались области, захваченные повстанцами. Она вся пылала огнем. Пламя
борьбы, зажженное на Дикране, охватило все системы, все миры Империи.
Дервон печально покачал головой. Империя с самого начала была
обречена, но что все кончится именно так... Он понял: все его попытки
сохранить Империю и привели к ее крушению.
Ему стало известно о восстании на Дикране. Более решительный
Император, возможно, тотчас бы стер с галактических карт взбунтовавшуюся
систему. Но Дервон избрал другой путь, более длинный. Он боялся подавить
мятеж силой. Сотворить такое злодеяние - вся Галактика может восстать. Он
промедлил и позволил Элдрину начать раньше. Теперь восстали все. И ничто
не спасет Империю. Она рухнула под собственной тяжестью, умерла
естественной смертью.
Император грустно смотрел на зажатую в руке гироигрушку. Издалека
доносились звуки повторяющихся тяжелых ударов.
"Молот", - подумал он. Последние сражающиеся защитники убежища
погибли в огне. Экраны не выдерживали молний орудия. Горько улыбаясь,
умирающий Император умершей Империи смотрел на нежные узоры, сверкающие
внутри игрушки. Вздохнув, он застыл в ожидании конца, который приближался
с каждым новым ударом Молота, отдающимся эхом в его затухающем сознании.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ПЛАТА ЗА СМЕРТЬ
1
Макинтайр остановился на перекрестке бульвара Линкольна и улицы
Джефферсона, оглядываясь по сторонам, ибо боялся попасться на глаза
Правоверным. Дул северный ветер. Прошел всего час после захода солнца, и
на тусклом сумеречном небе показались две луны.
Его взгляд непроизвольно задержался на табличке с названием улицы.
Аккуратные желтые буквы гласили: "Авеню Независимости".
Макинтайр все еще думал о ней как об улице Джефферсона, хотя прошло
почти два года после отделения от Земли.
Севернее, на расстоянии в полквартала, появился человек, закутанный в
серое, с раскачивающимся фонарем в руках, которым он освещал себе дорогу в
сгустившейся тьме. Макинтайр узнал в нем одного из Правоверных Ламли,
вышедшего на поиски врагов государства. Макинтайр с горечью глядел на
этого большого неуклюжего человека, приближающегося к нему, затем, вдруг
сообразив, что стоять на месте опасно, поспешил по улице, которую он все
еще продолжал называть улицей Джефферсона.
Он двигался быстро и бесшумно. Он привык к этому, привык к бегству.
Жизнь была нелегкой эти два последних года после декрета об Отделении.
Макинтайр и сам удивлялся тогда, что он остался верен родной планете. В
последующие два года он удивлялся тому, что ему удается скрываться от
гонений Ламли на Лоялистов, которых становилось все меньше.
Он достиг переулка между домами 322 и 324, оглянулся еще раз, чтобы
убедиться, что путь свободен, нырнул в переулок, перелез через невысокую
изгородь, пробрался на цыпочках через затоптанный садик на заднем дворе и
проскользнул в показавшийся проем в цоколе дома. В тот же миг дверь за ним
закрылась, и послышался знакомый голос:
- Мы беспокоились о тебе. Ты опоздал на полчаса.
- Ничего не мог сделать, - сказал Макинтайр.
Он охрип, а потому налил себе стакан воды из крана, расположенного в
углу. Его окружали знакомые лица девятерых испуганных людей. Все последние
Лоялисты, оставшиеся в Мэйнард-Сити.
"Как мало нас осталось, - подумал Макинтайр. - И стоит ли это всей
беготни и секретности?"
Это была очень странная группа, эти жалкие остатки партии Лоялистов.
Норман Мэйнард, прапраправнук человека, открывшего эту планету. Похожий на
крысу человечек с язвой, Вителло, прежде был драматургом, а теперь
напоминал каменотеса. Кристи, некогда профессор земной истории в
Мэйнардском университете, влюбленный в свои собственные учебники и
неспособный отречься от родной планеты. Брайсон. Халлерт. Беглецы.
- Ну? - спросил Мэйнард. - Так что же вы обнаружили? Это правда?
Макинтайр кивнул:
- Я видел листовку. Она расклеена на столбах в дюжине мест в центре
города. Все, о чем в ней говорится, правда.
Он пересек комнату и сел на старый поломанный диван.
- Там было написано, что каждый гражданин свободной планеты Мэйнард
должен постоянно носить при себе удостоверение о том, что он присягнул на
верность Республике. Тот, кто не присягнул, лишается гражданства. А в
самом низу приписано, что на время чрезвычайного положения суд присяжных
отменяется и всем, кто не имеет гражданства, автоматически выносится
смертный приговор. - Макинтайр закатил глаза. - Вот и все. Либо доставайте
удостоверения, либо готовьтесь к бегству, и побыстрее.
В комнате наступила тишина. Наконец Вителло сказал:
- Что же нам делать?
- А что, по вашему мнению, нужно делать? - спросил Халлерт, худощавый
человек с водянистыми глазами. Когда-то он был министром внешних сношений
с другими мирами в последнем правительстве Лоялистов. - Либо мы идем в
участок и присягаем на верность, либо остаемся здесь и ждем, пока нас не
накроют. Долго ждать не придется. В любом случае все предельно просто.
- Мы могли бы позвонить Риттерхейму и принять его предложение, -
заявил Кристи.
Девять пар глаз устремились на бывшего профессора земной истории.
Макинтайр почувствовал, как задергалась его щека. Он давно уже сам
подумывал об этом, с тех самых пор, как увидел листовки, расклеенные на
площади Правительства. Риттерхейм был их единственной надеждой,
единственной возможностью. Но если бы они приняли предложение Риттерхейма,
им пришлось бы столкнуться лицом к лицу с целым рядом горьких истин, и
смотреть правде в лицо было бы нелегко.
Макинтайр вспомнил (неужели прошло всего три дня?), как
радиопередатчик, стоящий в углу их убежища, ожил, приняв сигнал из
космоса. Брайсон, техник-электронщик, сконструировавший передатчик еще
тогда, когда только шли разговоры о переводе Лоялистов и, следовательно,
нужна была связь с разрозненными группами беженцев, бросился к нему.
Сигнал пришел по подпространству с планеты Хэксли, верной Лоялистам,
которая наотрез отказалась участвовать в восстании. Их вызывал Чарльз
Риттерхейм, министр иностранных дел Хэксли. Ему стало известно, что
правительство сепаратистов на Мэйнарде собиралось опубликовать декларацию
о смертной казни для лиц, не принявших гражданства. Он спрашивал, не
желают ли оставшиеся спастись бегством на Хэксли и просить там убежища?
- А как мы туда доберемся? - спросил Брайсон.
- Наш звездолет готов сейчас же отправиться к Мэйнарду, - сказал
Риттерхейм. - Торговый корабль. Мы сядем в космопорту Дилларда
девятнадцатого числа этого месяца. Если в этом районе окажется примерно
дюжина Лоялистов, мы будем ждать.
- Но до Дилларда три тысячи миль. Не могли бы вы совершить посадку
поближе? Опасности перехода через континент...
- Прошу прощения, но корабль зарегистрирован в Дилларде. Поэтому
посадка в любом другом месте будет рассматриваться правительством Мэйнарда
как начало агрессии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что же,
будет ваша группа в Дилларде девятнадцатого?
- Не знаю... Есть так много серьезных обстоятельств...
- Очень хорошо, - произнес уже несколько холоднее Риттерхейм. -
Подумайте. Мы сделали вам предложение, и оно рационально. Если оно вас
заинтересует, свяжитесь со мной через неделю, или забудьте об этом.
2
Брайсон передал им этот разговор. Два дня и две ночи группа
размышляла над этим предложением, чисто теоретически, конечно, поскольку
еще не было официального сообщения о смертной казни для Лоялистов. Наконец
Макинтайр вызвался покинуть убежище и попытаться разведать, как на самом
деле обстоит дело.
Оказалось, что смертная казнь уже принята официально.
Число возможных выходов из их положения резко сократилось.
Они могли отбросить остатки лояльности по отношению к Земле,
признать, что правительство Ламли является законным, контролирует Мэйнард,
и присягнуть ему на верность. Из тридцати миллионов обитателей Мэйнарда
так поступили почти все, кроме сотни-другой. Ламли обещал немедленную
амнистию всем вероотступникам, как только они присягнут на верность.
Возможна и противоположная позиция, а это значит оставаться в
подполье, тайком составлять и распространять листовки, призывать к борьбе
и организовывать саботаж, взывать к возвращению в Федерацию Земли. Но это
был путь мучеников.
Риттерхейм предложил легкий и одновременно опасный путь. Они могут
получить убежище на Хэксли и там дожидаться неизбежного краха
правительства Ламли, когда Земля уничтожит его.
Дискуссия продолжалась непрерывно с начала переговоров с Хэксли.
Макинтайр молча следил за ней, испытывая любопытное чувство отстранения от
самого себя. Он разминал пальцы. Ему очень хотелось изобразить их, группу
непокоренных, в скульптуре, их искания и противоречия, чувства страха и
замешательства, которые переживали его товарищи. Но прошло более года с
тех пор, как он в последний раз лепил. В эту смутную пору поэты,
художники, скульпторы были не нужны.
Само собой разумелось, что никто из них не примет веры Ламли. Они
были так глубоко вовлечены в движение Сопротивления режиму, что для них
уже не было возврата.
Но и принять предложение с Хэксли было тоже непросто. Макинтайр
слышал, что один за другим говорили его товарищи: бегство - проявление
трусости, наша работа требует того, чтобы мы остались здесь и боролись на
месте, этим мы предаем наши идеалы...
В конце концов Макинтайр устал от этого. Стараясь не повышать голос,
он впервые за несколько дней заговорил:
- Господа, можно мне сказать?
Все притихли.
- Друзья, мы уже три дня обсуждаем этот вопрос. По крайней мере, вы
это делаете, я только слушаю. Но сейчас скажу я. Преобладает, как мне
кажется, мнение, что нам следует отвергнуть предложение Риттерхейма,
остаться здесь и достойно принять смерть, как только власти обнаружат нас.
Вы, Халлерт, и вы, Мэйнард, - вы выступаете за то, чтобы мы стали
мучениками, не так ли? Вы полагаете, что это благородно. Не возражаете,
если я скажу начистоту, что у вас на самом деле на уме...
- Валяйте, Макинтайр, - грубо прервал его Мэйнард. - Если вы точно
знаете...
- Я ничего не знаю. Послушайте. - Макинтайр сжал ладони. - Вы ратуете
за путь мучеников потому, что это самый легкий путь и самый простой выход
из положения. Мы не можем отступать, мы зашли слишком далеко, чтобы
поменять убеждения и принести присягу на верность правительству Ламли. Это
звучит парадоксально, но как раз присяга требует настоящей смелости,
такой, которой ни у кого из нас нет. Смелости признать, что, возможно, мы
все время заблуждались.
- Вы полагаете, Том, что Ламли прав, а мы - нет? - вмешался Кристи.
- Конечно, нет. Я такой же твердый приверженец Земли, как и любой из
вас. Я хочу лишь сказать, что никто из нас, и я в том числе, никогда не
набрались бы духу признать, что Ламли прав, даже если б начали так думать.
Поэтому только один путь считается правильным - остаться в живых и
продолжать борьбу. Вы же хотите остаться здесь и со славой великомучеников
войти в газовую камеру! Как чертовски смело!
Макинтайр с горечью взглянул на ошеломленные лица и почувствовал, как
поток возбуждения захлестывает его. Он никогда прежде не говорил так,
никогда не ощущал возбуждения, потребности вскочить на ноги и сказать
людям, что скрывается за их внешним обличьем.
Только сейчас ставкой была его жизнь, его и всех остальных - и он не
собирался легко отказываться от нее.
- Вы понимаете, почему вам так не терпится, чтобы Ламли казнил вас? -
спросил он. - Совсем не потому, что усматриваете в этом свое
предназначение здесь, на Мэйнарде. Нет. Газовая камера - это простейший
выход, благородный выход из положения. Это конец борьбы, и это достойный
хвалы конец в глазах других. Это только один из способов отказаться от
дальнейшей борьбы.
Поэтому вы и хотите отвергнуть предложение Риттерхейма. Ответьте мне:
предположим, Риттерхейм предложил бы посадить звездолет здесь, рядом с
убежищем, и забрал бы нас всех на Хэксли. Тогда бы вы отказались от его
предложения? Черта с два! Вы бы так быстро карабкались на борт, что...
Халлерт побледнел. Казалось, он сейчас взорвется. Макинтайр встал и
продолжил:
- Я уже почти все сказал. Еще два слова. Причина, по которой вы все
отвергаете его предложение, и я тоже, я это чувствую, - это то, что вам не
хочется покидать этот уютный подвал, пока вас не схватят. Вы прекрасно
понимаете, что до космопорта Дилларда тысячи миль, и вы дьявольски боитесь
совершить переход до него. Нужно огромное мужество, чтобы пересечь
полконтинента, даже если это единственный способ бегства.
Он сел и взглянул на пальцы. Они предательски дрожали. Никто долгое
время не пытался нарушить тишину. Через некоторое время Макинтайр окликнул
всех взглядом. Молчание продолжалось.
- Я считаю, что ваше молчание говорит о вашем согласии со мной. Да, я
такой же, как и вы, и могу понять, что творится в ваших умах. Я открыто
сказал об этом.
- Вы знаете, что мы не переживем этого похода, - с упреком произнес
Вителло. - Мы очень мягкие, Том. Мы не можем убивать людей. Так же, как и
не умеем складно врать. Мы не умеем дать сдачи и постоять за себя. Мы не
пройдем и десяти миль, как нас обнаружат. Так не лучше ли остаться здесь и
провести остаток жизни, распространяя листовки и организовывая мелкий
саботаж, чем найти верную смерть на пути в Диллард?
- Мы сможем совершить переход, - возразил Макинтайр. - Даже такая
компания таких идиотов, как мы. Нам нужен лишь надежный проводник. Кто-то,
кто смог бы охранять нас и вести к цели. Он должен быть достаточно
сильным.
- Вы предлагаете себя? - спросил Брайсон.
Макинтайр от неожиданности заморгал.
- Вы смеетесь? Я ничуть не тверже любого из вас. Нет. Но у меня есть
на примете такой человек. Его имя Уоллес. Он проведет нас в Диллард и
сделает так, что мы останемся живыми.
Легко уязвимый Вителло неодобрительно сморщился:
- Вы имеете в виду наемника?
Макинтайр кивнул:
- Можете называть его так, если вам нравится. Этот человек не из
приятных. За деньги он сделает все, и мы будем там! Кто-нибудь согласен на
это?
3
Во второй раз за этот день Макинтайр покидал убежище, но сейчас он
должен был разыскать Уоллеса и предложить ему сделку.
Сначала его встречали неприветливо, да и сам Макинтайр не хотел
раскрывать суть дела незнакомым людям. Большинству из них было известно
имя Уоллеса и дела, которыми он зарабатывал себе на жизнь. Он был
контрабандистом, вольным наемником, которых стало немало за три столетия
существования Мэйнарда в качестве земной колонии. У него была репутация
человека, способного на все. Он мог провернуть любое дело, конечно, за
соответствующую плату.
Однако Макинтайр, сумев одержать победу над собой, убедил своих
друзей, что они смогут спастись, лишь наняв Уоллеса. Они были обречены,
если бы остались в Мэйнард-Сити, и, конечно же, им никогда не добраться до
Дилларда, рассчитывая только на свои силы. Уоллес давал им надежду на
спасение.
Макинтайр отправился в северную часть города, в бар, где Уоллес
проводил большую часть своего свободного времени. На небе взошли три луны
Мэйнарда, и на улицах было светло, что совсем не устраивало Макинтайра. У
него пересохло в горле. За его голову назначили солидное вознаграждение -
сто долларов, и любой, узнавший его, мог выдать его Правоверным.
У дверей бара он остановился, пытаясь разглядеть через пыльное
стекло, что там внутри. Он различил фигуру Уоллеса, который сидел один в
дальнем углу. Макинтайр подошел к двери, пересек полоску света,
протянувшуюся поперек входа, фотоэлементы сработали, и дверь с мелодичным
звоном открылась. Он вошел.
Ему показалось, что с его появлением гул разговоров немного стих.
Какое-то мгновение не было слышно ни звука, кроме хриплого завывания
музыкального автомата, затем прерванные разговоры возобновились. Макинтайр
стал пробираться к дальнему углу бара, поближе к Уоллесу.
- Можно присесть к вам? - спросил он.
Уоллес взглянул на него. Это был широколицый мужчина с пышной
бородой, глубоко сидящими глазами и толстым, слегка приплюснутым носом.
Багровый шрам пересекал его левую щеку, начинаясь от самой скулы и
заканчиваясь у переносицы.
- У вас, должно быть, есть для этого важная причина? - прорычал
Уоллес.
- Да, - Макинтайр присел на краешек кресла. - Вы знаете, кто я?
- Я знаю о ваших политических убеждениях, дружок, а не ваше имя. Оно
мне ни к чему. Что вы будете пить?
- Пиво, - ответил Макинтайр.
Уоллес заказал пиво. Макинтайр пристально взглянул в лицо соседа.
- Мое имя - Том Макинтайр, - медленно проговорил он. - Это может дать
вам сто долларов без особенных трудностей, стоит только зайти в участок и
сказать два слова Правоверным.
- Я уже все взвесил, мистер Макинтайр. Я еще не знаю, чего вы от меня
хотите, но уверен, что это будет стоить побольше, чем награда за вашу
голову.
- Именно так. - Макинтайр сделал большой глоток.
Пиво было холодным, густым и крепким.
- У меня есть работа для вас. Она заключается в том, чтобы вы стали
проводником для десяти человек. Все они Лоялисты. Нам нужно быть в
Диллардском космопорте девятнадцатого числа этого месяца.
Уоллес кивнул.
- До Дилларда три тысячи миль, а сегодня уже восьмое.
- У нас еще уйма времени, если мы двинемся немедленно, - сказал
Макинтайр. - Вас заинтересовало наше предложение?
- Возможно.
- Сколько вы хотите?
Улыбнувшись, контрабандист ответил:
- За тысячу долларов я могу выдать вас Правоверным. Значит, вам нужно
с лихвой перекрыть эту сумму.
Макинтайр облизнул губы.
- Две с половиной тысячи - это все, что мы сможем собрать. Вас
устраивает?
- Наличными?
- Наличными. Тысяча - прямо сейчас, остальные полторы - после
благополучного и своевременного прибытия в Диллард. Я говорю о настоящих
деньгах, галактических долларах, а не о бумажках Ламли.
Уоллес задумался. Он стал разминать толстые, похожие на обрубки
пальцы, затем закашлял и хмуро взглянул на Макинтайра:
- Я точно не уверен, стоит ли мне впутываться в политику, а особенно
в дела Лоялистов. А, кстати, зачем вам нужен проводник в Диллард, вы что,
дороги не знаете?
Макинтайр покраснел, ощутив, как загорелись его щеки. С усилием он
выдавил из себя:
- Мы не уверены, что сможем добраться туда сами. Это очень опасно. Мы
же люди сугубо мирные. Мы... - Он запнулся, услышав за спиной голоса.
- Это Макинтайр, - сказал кто-то сзади пьяным голосом. - Приятель,
сходи, глянь, нет ли поблизости Правоверного. Деньги пополам.
Макинтайр привстал, но Уоллес стремительно поймал его за запястье и
усадил на место. В другой руке контрабандиста сверкнул маленький
иглопистолет. Уоллес тихо сказал:
- А ну-ка присядь, милейший, и оставь Правоверных в покое. Ты можешь
совершить роковую ошибку. Имя этого человека совсем не Макинтайр. Это
Смит. Теодор Смит, и он мой друг.
Доносчик бросил быстрый взгляд на Уоллеса и исчез, прихватив с собой
пьяного приятеля.
Уоллес сдержанно улыбнулся Макинтайру:
- Нельзя давать этим грубиянам садиться на шею, мистер... э... Смит.
Я представляю себе, как людей вашего круга выводят из себя такие
разговоры. - Он свирепо улыбнулся. - Но вернемся к нашим баранам, как
говорится. Тысяча сейчас и полторы потом? О'кей, я согласен. Это будет,
видимо, чертовски забавным путешествием.
4
Они тронулись в путь до восхода солнца, когда было еще пасмурно и
холодно, после того, как Брайсон связался с Хэксли и передал Риттерхейму,
что они принимают его предложение.
В это предрассветное время луны зашли, а солнце еще не появилось, и
только призрачный бледный свет тускло озарял умытые ночным дождем улицы
Мэйнард-Сити.
В душе Макинтайра слабо шевельнулось сожаление, когда маленький отряд
двинулся в путь. Впереди группы шел Уоллес своей крадущейся, кошачьей
походкой человека, привыкшего к опасности. В его карманах лежали купюры,
каждая по десять золотых десяток - всего тысяча настоящих долларов. Еще
полторы тысячи ожидали его в Дилларде.
"Мы до того опустились, что пришлось воспользоваться услугами такого
человека, как Уоллес, - подумал Макинтайр. - Контрабандиста, человека со
змеиными принципами и мышцами гориллы". Это сейчас было гораздо важнее,
чем что-то другое. Но он здесь, и жизнь его всецело зависит от умения и
ловкости этого проходимца.
Все это было частью образа жизни, начавшегося после того, как Клод
Ламли впервые появился на политической арене Мэйнарда. До этого все было в
порядке. Мэйнард был одним из восьмидесяти шести населенных миров,
разбросанных по всей Галактике. Условия жизни на нем совпадали с земными с
точностью до двух знаков. На Мэйнарде обитало тридцать миллионов
переселенцев с Земли. И пока не появился Ламли, планета безоговорочно
подчинялась земной Федерации.
Узы, связывавшие их с Землей, были не очень крепкими. Федерация
требовала, чтобы на каждой колонии находился Резидент-Советник, который
помогал бы правительству планеты, чтобы небольшая, чисто символическая
плата выплачивалась бы Земле за аренду планеты ежегодно, чтобы колония
чуть-чуть уважала Землю как столицу Федерации и как прародительницу.
Одно время отношения колоний с Землей были важны для нее, но
проходили столетия, колонии развивались, становились экономически
независимыми, а сама Земля уже не нуждалась в отдельных видах продукции с
колоний. Связь с Землей становилась все более слабой и призрачной,
постепенно превращаясь лишь в символ благодарности тому миру, который
впервые послал своих людей в дальние галактические миры.
Символ этот любили все. Никто не ругал налог, никто не возражал
против Резидента-Советника, так как он выполнял лишь представительские
функции. Народы планет-колоний поддерживали теплую и приятную видимость
подчиненности родной планете. И это считалось само собой разумеющимся.
Но только не для Ламли.
Честолюбивый молодой политический деятель стал канцлером Мэйнарда
после резкой перемены взглядов избирателей и вскоре провозгласил, что он
намерен прекратить выплачивать налог Земле и вообще прервать всяческие с
ней отношения.
Хэмфри - Резидент-Советник - стал возражать против этого, делая упор
на старые традиции, но Ламли приказал ему убраться на Землю, обвинив его в
грубом вмешательстве в дела Мэйнарда, затрагивающем его суверенитет. После
этого Ламли провозгласил планету свободным миром, не подчиненным Земле.
Еще дальше он пошел, издав свой декрет об Отделении, где изложил принципы
своей политики, делая упор на потенциальную опасность связи с Землей и на
то, что ее необходимо прервать.
Жители планеты бурно запротестовали против этого, но были и голоса,
которые поддержали Ламли. Их оказалось на удивление много. Постепенно
общественное мнение все больше склонялось на сторону Ламли. Сама же Земля
никак не отреагировала на эти действия Мэйнарда, и тогда почти все жители
планеты восприняли это молчание как подтверждение правоты Ламли. Ламли
победил.
Но были и те, кто возражал до конца. Художники, скульпторы, поэты и
музыканты - люди искусства, в большинстве своем спокойные и добрые,
которые ценили старые традиции и вовсе не хотели забывать их. Они
провозгласили, что будут по-прежнему преданны Земле, и потребовали, чтобы
Ламли отменил свой декрет.
Вполне естественно, что Ламли усмотрел в этих протестах прямые
нападки на свой режим. Он затеял кампанию за всеобщее одобрение проекта
декрета и, когда более трех пятых населения проголосовали за него и
принесли присягу правительству, он издал свой первый антилоялистский
закон.
Публичная защита идеи восстановления связи с Землей наказывалась
штрафом в размере пятисот долларов либо месячным тюремным заключением.
Большинство Лоялистов, которые еще колебались, после этого, уступая нажиму
властей, дали клятву, другие продолжали открыто выступать и попали в
тюрьму, однако это не помешало им сохранить свои убеждения.
Постепенно законы становились все более суровыми, и число
приверженцев Земли стало быстро уменьшаться. Через два года после прихода
к власти Ламли узаконил смертную казнь для Лоялистов, но к тому времени на
Мэйнарде их осталось всего несколько сотен, да и те скрывались в подполье.
И вот теперь наступила последняя стадия, подумал Макинтайр. Последняя
горстка лоялистов из столицы планеты, Мэйнард-Сити, отчаявшись, спасается
бегством на другую планету, и при этом их безопасность обеспечивает
человек с сомнительной репутацией, который смеется над их принципами и
цинично подсчитывает, сколько бы он получил, если бы сдал их Правоверным.
Макинтайр был уверен, что если бы сальдо было не в их пользу, то Уоллес
предал бы их.
Он вытер капли дождя с лица и бровей и посмотрел вперед. Уоллес вел
их по старой набережной, по которой через Южный мост они должны были выйти
из города. Он был крупным мужчиной, этот Уоллес, широкоплечим,
мускулистым, Макинтайр видел, что он даже, возможно, на дюйм выше Уоллеса
и на пару фунтов тяжелее. Но он был крупнее только с виду, и в этом
заключалась вся загвоздка.
Но ведь Уоллесу было легче. Его не давила тяжесть сомнений, морали,
мучительных размышлений. И именно потому, с налетом горечи подумал
Макинтайр, Уоллес ведет отряд, а не он сам.
Диллард, лежавший на три тысячи миль юго-восточнее, был вторым по
величине городом планеты. Столица располагалась в сердце обширной западной
равнины Первого материка, а Диллард находился среди плодородных
возделанных земель по другую сторону высокого горного хребта,
перерезавшего материк.
Каждый день из космопорта Дилларда в Мэйнард-Сити летали турболеты,
но для Лоялистов этот путь был равносилен смерти. Документы всех
пассажиров, удостоверяющие их политическую благонадежность, тщательно
проверялись.
Макинтайру и его товарищам оставался лишь переход пешком. Уоллес
планировал, что они будут идти по ночам, и разработал график, по которому
он должен привести группу в Диллард девятнадцатого, прямо ко времени
посадки на звездолет с Хэксли. Они будут пользоваться то одним, то другим
попутным транспортом, выдавать себя за других людей и с помощью Уоллеса
ложью и взятками проложат себе путь через материк.
Без него они ни за что бы не смогли добраться до места. Макинтайр со
злостью посмотрел на широкую спину Уоллеса и ускорил шаг.
5
Согласно графику они должны были пройти пешком через Южный мост и
попасть за город. В это время они вряд ли наткнутся на охрану. Они
двигались молча под непрекращающимся дождем, миновали мост и углубились в
бурые поля, которые далеко простирались на юго-восток от столицы.
- Порядок, - прохрипел Уоллес. - Теперь придется попотеть. - Он
указал пальцем на быстрое течение реки Стиннис. - Мы пройдем четыре мили
вдоль реки и сядем там на речной пароход в городишке на излучине Стинниса.
Оттуда вверх по реке до Коллинз-Форта, а затем по суше на юг двенадцать
миль. Вы должны хорошенько запомнить, что вы солдаты-наемники, идете на
восток в поисках работы в провинции Диллард, а остальное предоставьте мне.
Мысль изображать из себя бродячего солдата-наемника позабавила
Макинтайра как непроизвольная грубая шутка. Десять лет назад он был одним
из руководителей пацифистского движения в расположенном в горах городке
Холлистере. Тогда они подписывали воззвания, печатали страстные памфлеты и
поднимали много шума, требуя распустить постоянную армию, которую
содержало правительство Мэйнарда.
Через некоторое время они потеряли интерес к этому движению.
Макинтайр, стремясь преуспеть в качестве скульптора, переехал в
Мэйнард-Сити изучать это искусство в мастерской недавно прилетевшего с
Земли знаменитого мастера. И вот через десять лет бывший пацифист стал
солдатом-наемником для того, чтобы спасти свою собственную шкуру.
В деревушке Лестер Фолз они поднялись на борт маленького почтового
суденышка, которое шло вверх по течению Стинниса на восток.
Когда Макинтайр стал у леера, глядя вниз, на стремительно бегущую
воду, к нему подошел Халлерт. Маленький человечек с водянистыми глазами
казался испуганным насмерть; он все время молчал во время перехода.
- Как ваш желудок? - спросил Макинтайр.
- Пока держусь. Как вы думаете, будут какие-нибудь затруднения?
- Какого рода затруднения вы себе представляете?
- Я имею в виду Правоверных, - прошептал Халлерт. - Я видел, как
Уоллес говорил с кем-то в армейской форме.
- Ну и что? Вероятно, кто-то из его дружков.
- Мне это не нравится. А если он выдаст нас? Он ведь уже получил
тысячу наших денег, и если выдаст, то получит еще тысячу от Правоверных.
Макинтайр сердито огрызнулся:
- Ваши домыслы не стоят и ломаного гроша, Халлерт! Если вы полагаете,
что Уоллес собирается нас предать, то прыгайте за борт и продолжайте путь
в одиночку.
- Вы же знаете, что я не смогу этого сделать.
- Тогда помалкивайте, - раздраженно сказал Макинтайр. - Мы платим
Уоллесу за работу, и поэтому должны допускать, что он заслуживает доверия.
Во всяком случае, процентов на пятьдесят.
Прибыв в шахтерский поселок Коллинз-Форт, они остановились на ночлег
в дешевой гостинице с ободранными стенами, где их встретил мрачный портье.
Это была гостиница для наемников. Все втиснулись в две тесные, пропитанные
жуткими запахами комнатенки. Макинтайр не мог заснуть всю первую половину
ночи, лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к хриплому, безудержному
хохоту, доносившемуся снизу.
Едва только он сомкнул веки, как Уоллес разбудил его толчком под
ребра. Уже светало. Их проводник был грязен, от него несло алкоголем.
- Мы сейчас же уходим. В семь отправляется поезд на юг, - сказал он и
бросил на Макинтайра полунасмешливый-полупрезрительный взгляд. - Вы
солдат, поэтому немедленно поднимайтесь.
- У нас есть время хотя бы умыться?
- Умываются на "гражданке". А чем больше грязи и щетины на ваших
прелестных лицах, тем вероятнее, что вас никто не узнает. Вставайте!
Станция монорельсовой дороги находилась на окраине городка, в
получасе ходьбы от гостиницы. Ежась от утренней сырости и от сознания, что
он грязен и неряшлив, Макинтайр вместе с товарищами поспешно вышел на
дорогу. Он притронулся к щекам: на них отросла жесткая щетина. В первый
раз за всю жизнь он не побрился, и это очень раздражало его.
Когда они подошли к станции, солнце уже поднялось над горизонтом. У
зева трубы монорельса выстроилась длинная очередь за билетами. Очевидно,
поезда нечасто ходят отсюда в сторону равнины. В очереди, как заметил
Макинтайр, стояли несколько человек в армейской форме.
Он слегка подтолкнул локтем Уоллеса:
- Правоверные.
- Я вижу. Ну и что?
- Вы не боитесь, я имею в виду, они могут... - Макинтайр умолк, теряя
самообладание.
- Они ничего не сделают, если вы сами не выдадите себя, - рассердился
Уоллес. - Держитесь спокойнее, естественнее, как ни в чем не бывало, и не
забывайте, кто вы, если кто-то начнет расспрашивать.
Они встали в очередь. Билеты стоили двадцать центов. Макинтайр
вытащил из кармана один из оставшихся у него долларов и стал лениво
крутить его в руках, иногда подбрасывая вверх. До прихода ко власти Ламли
он был весьма богатым человеком, сейчас же, после уплаты Уоллесу, у него
оставалось шестьдесят долларов и немного мелочи.
Вдруг он заметил знакомое лицо в очереди, немного впереди. Это был
Рой Чартерс, невысокий хвастливый человек, ярый Лоялист, в прошлом
меценат, который щедро финансировал художников.
Теперь Чартерс выглядел жалким нечесаным оборванцем. Прошло больше
года с тех пор, как Макинтайр в последний раз видел его. Он поднял руку,
помахал ею и уже собирался было окликнуть Чартерса, но в то же мгновение
стальные клещи Уоллеса обхватили его запястье и ногти больно вонзились в
кожу.
- Вы что задумали? - прошипел контрабандист, неистовствуя. - Вы
хотите завалить дело?
- Я увидел знакомого, - смутился Макинтайр и взглянул на своих
товарищей. - Это Рой Чартерс, - сказал он Вителло, - он стоит впереди.
- Кто такой? - грубо спросил Уоллес.
Макинтайр кратко объяснил. Уоллес нахмурился:
- Лоялист, да? Покажите мне его!
Макинтайр указал на человека, стоящего впереди.
Уоллес проследил за движением его руки и кивнул.
- О'кей! Держитесь подальше от него. Нам ни к чему неприятности, и
мне нужно честно отработать доллары.
Макинтайр сердито пожал плечами и отвернулся. Очередь двигалось
медленно, но вот и он оказался возле кассы, сказал о пункте назначения,
взял билет и восемьдесят центов сдачи и поплелся внутрь станции к
единственному рельсу, где через десять минут должен был показаться летящий
ракетой поезд. На перроне он заметил небольшую группу Правоверных в серых
армейских мундирах, на которых поблескивали знаки отличия. Особая полиция
Ламли, ярые фанатики строя.
Правоверные вошли в тот же вагон, что и беглецы. В вагоне было
человек восемьдесят-девяносто, и не было причин предполагать, что их
преследуют. Уоллес казался беззаботным. Он уютно свернулся в углу купе,
вынул карманный ножик и принялся строгать деревяшку, напевая какую-то
песенку. Макинтайр задумчиво глядел в окно, Брайсон и Вителло затеяли спор
о девушках, которых они видели в Коллинз-Форте, Халлерт и Мэйнард играли в
карты. Все это выглядело вполне естественно: группа грязных небритых
людей, бродячих солдат-наемников, едущих в поисках работы. Макинтайр
поймал в оконном стекле отражение Правоверных, расположившихся напротив.
Те не выказывали особого интереса к их группе.
Мигнул предупреждающий сигнал, прозвучал гудок, извещающий об
отправлении, и поезд резко рванулся вперед, отцепившись от перрона станции
Коллинз-Форт. Они направлялись в Абрамвилль, расположенный в двадцати
милях южнее на северном берегу реки Хастингс, и должны были прибыть туда
через восемь минут.
Несмотря на присутствие Правоверных, казалось, что поездка будет
спокойной. Но внезапно дверь переходного тамбура распахнулась, и из
соседнего вагона вошел маленький круглый человечек. Макинтайр похолодел.
Это был Рой Чартерс. Он остановился в передней части вагона, как бы
выискивая кого-то. Затем взгляд его остановился на Макинтайре, он
улыбнулся, лицо его посветлело, он поднял руку и начал что-то говорить.
Но стоило ему произнести первое слово, Уоллес вскочил на ноги,
разбрасывая стружки, и пробежал по вагону к Чартерсу. Притворившись
подвыпившим весельчаком, он обхватил Чартерса рукой и так хлопнул его по
груди, что у бедняги вышибло все, что он хотел сказать.
Макинтайр увидел, как от удивления Чартерс широко раскрыл глаза, и
услышал громкий голос Уоллеса:
- Да это же не кто иной, как старина Джо Тейлор! Я не видел его с тех
самых пор, как мы расстались в Пальмерстоне! Пошли к ребятам, они будут
рады!
Чартерс стал мертвенно бледным. Он попробовал было вырываться, пятясь
назад к тамбуру, но этот номер у него не прошел. Стальные тиски рук
Уоллеса не позволили сделать это.
Макинтайр заметил, что Правоверные наблюдали за происходящим с
нескрываемым интересом.
Тогда Чартерс стал протестовать:
- Боюсь, что вы ошиблись. Меня зовут не...
Его слабый голос утонул в пьяной песне, которую затянул Уоллес. Затем
он протащил Чартерса через весь вагон к противоположному выходу. Когда они
проходили мимо их группы, Макинтайр услышал, как Чартерс бормочет:
- Если вы не отпустите меня, мне придется обратиться к...
Они вышли из вагона, и Макинтайр успел заметить, что Уоллес рванул
дверь туалета, расположенного перед тамбуром. Прошла минута, две... Из-за
закрытой двери доносилось пьяное пение Уоллеса. Правоверные отвернулись,
утратив к этой сцене всякий интерес. Макинтайр и его товарищи вернулись к
прерванным занятиям.
Прошло еще несколько минут, и поезд с ревом влетел на станцию
Абрамвилль. Ни Чартерс, ни Уоллес не выходили из туалета. Макинтайр в
нетерпении барабанил пальцами по оконной раме, пытаясь представить, что
происходит в туалете.
Вагон мягко затормозил, и вскоре двери распахнулись. Поезд стоял у
перрона. Пассажиры из Абрамвилля хлынули в вагон. Макинтайр заметил, что
Правоверные остались на месте. И решил действовать. Пожав плечами, он
сказал немного грубоватым голосом; он вообще теперь старался так говорить:
- Эти ребята должны были выходить в Абрамвилле. Пойду гляну, что они
там задерживаются.
Но этого не потребовалось. Появился Уоллес и жестом показал, что
нужно выходить. Они сделали это как раз вовремя. Халлерт выходил
последним, и как только он ступил на перрон, поезд рванулся с места и,
набирая скорость, помчался дальше на юг.
Макинтайр повернулся к Уоллесу:
- К чему все это было нужно? И где Чартерс?
- Когда-нибудь я вам об этом расскажу, - проворчал контрабандист. -
Сейчас нам нужно спешить на причал.
Они разыскали речной причал на окраине Абрамвилля и после долгих
торгов со старым и высохшим стариком - владельцем баржи - договорились,
что он подвезет их вверх по течению до следующего пункта - поселка Миллер
Бридж.
Затем Уоллес повел их по набережной в дешевую забегаловку для
моряков, где они позавтракали. Когда они вновь возвращались к реке,
Макинтайр все же спросил Уоллеса:
- Вы объясните, что произошло в поезде?
- Это не должно интересовать вас, - оборвал его Уоллес.
- Но меня это интересует. Я хочу знать, для чего вы затащили Чартерса
в туалет. Я не виделся с этим человеком целый год, а теперь, возможно,
вообще никогда не увижу его. Я хотел бы...
- Прекратите эти кретинские вопросы! Можете не беспокоиться за
Чартерса!
Что-то в голосе контрабандиста бесило Макинтайра. Именно деньги
Чартерса больше всего помогали в создании скульптурной группы "Сыновья
Земли", которая занимала почетное место в центральном парке Мэйнард-Сити,
пока Ламли не отдал приказ о ее переплавке.
- Но что сделал...
Тяжелые челюсти Уоллеса слегка дернулись.
- Послушайте, Макинтайр, если бы я позволил этому идиоту заговорить с
вами, эти Правоверные уже вытаскивали бы из нас кишки на дыбе. Вам
известно, что такое баран Иуды?
- Причем здесь это?
- Очень даже причем. Эти Правоверные знают Чартерса. Между прочим, я
заметил, как они старались казаться безучастными к происходящему,
особенно, когда он вошел в вагон и стал высматривать своих старых дружков.
Если бы ему удалось поздороваться с вами, всем нам была бы крышка. Поэтому
я и перехватил его. Или он, или вы. А я обязан довести вас целыми и
невредимыми, доллары надо отрабатывать честно. Если понадобится, то я и с
вами поступлю точно так же.
Макинтайр похолодел, но упорно продолжал расспрашивать:
- Что вы с ним сделали?
- Я затащил его в туалет и там тихо спросил, где он выходит. Он
ответил, что в Доноване. Это в ста милях отсюда. Когда мы покупали билеты
в кассе, я слышал, что Правоверные брали билеты тоже до Донована. Так что
они допросили бы вашего дружка сразу же, как остались с ним с глазу на
глаз, а через десять минут, по его признанию, была бы организована погоня
и блокированы три провинции для того, чтобы накрыть вас. - Уоллес перевел
дыхание. - Я нарушил свою присягу на верность Правоверным, помогая вам, да
и вообще занимаясь моими делами, и поэтому меня накажут точно так же, как
и вас. А я не хочу, чтобы меня сцапали и подняли на дыбу. И я уверен, что
если бы отпустил эту подсадную утку - Чартерса, то мы бы точно сгорели.
Поэтому я открыл окно в туалете и выбросил в него этого типа. На такой
скорости, естественно, от него мало что осталось, но вы можете сходить и
посмотреть на его останки, они, видимо, здесь недалеко, в паре миль от
Абрамвилля.
Они подошли к причалу.
- Проходите, - сказал Уоллес, прежде чем Макинтайр смог вновь обрести
дар речи. - Вот наше судно. Давайте, пошевеливайтесь!
6
Все время, пока они плыли вверх по реке мимо небольших городков с
деревянными дебаркадерами, мимо берегов, постепенно становившихся все
более холмистыми, за которыми маячили горы, слова Уоллеса: "...Я открыл
окно и выбросил в него этого типа", не выходили из головы Макинтайра.
Именно так он и сказал. В этом был смысл, размышлял Макинтайр в
оцепенении, поражаясь безжалостно логическому мышлению контрабандиста.
Смерть одного человека обеспечивала на некоторое время относительную
безопасность группы других людей. Если бы он остался в живых, это означало
смерть остальных. Выходит, бедный Чартерс должен был умереть.
Возможно, это имело смысл при рассуждениях с позиций логики. Но
полдня Макинтайр дрожал только от мысли, что Уоллес был способен так
хладнокровно взвесить одну жизнь против одиннадцати и затем убить того,
счет для которого оказался не в его пользу. Это было ярким примером
выживания, взятым из жизни животных. Впервые Макинтайр осознал, насколько
чуждым ему был Уоллес, насколько он был лишен столь важных человеческих
черт.
Макинтайр не рассказал остальным о том, что произошло в туалете
монорельсового поезда. Он чувствовал себя в ответе за то, что привел
Уоллеса в группу, а это означало, что Чартерса убил он, даже если был
замешан в этом косвенно. Но Макинтайр считал в первую очередь во всем
виноватым себя.
Прошло десятое число, затем одиннадцатое.
Наняв старый разбитый автобус, который тяжело кряхтел на поворотах,
они доехали до города Холлистер, последнего более или менее большого
населенного пункта перед горным массивом, преграждавшим им путь к
Дилларду. В Холлистер они прибыли двенадцатого, опережая график движения
на полдня. Если все так пойдет и дальше, то они определенно доберутся до
Дилларда, и даже невредимыми, как раз к девятнадцатому.
День был теплым и солнечным. В умеренном поясе Мэйнарда в это время
начиналось лето. Времена года на Мэйнарде менялись плавно. Это был мир с
мягким климатом. Макинтайр жалел о том, что приходится покидать его и
лететь в более суровый мир Хэксли.
Его неприязнь к Уоллесу медленно притуплялась по мере движения по
маршруту. Из всей группы он был единственным, кто разговаривал с
контрабандистом. Другие смотрели на него как на неизбежное зло, что-то
вроде говорящего вьючного животного. Макинтайру очень хотелось узнать, как
бы отреагировали члены группы, если бы он рассказал им о событиях в
вагоне.
В то утро, когда они выехали из Холлистера и направились в горы,
Макинтайр сидел рядом с Уоллесом в кузове грузовика. Этот грузовик Уоллес
нанял вместо старого автобуса, который довез их до города.
Макинтайр спросил:
- Вы думаете, все обойдется благополучно?
- Все может случиться. Хотя это оказалось легче, чем я предполагал.
Складывается впечатление, что я беру деньги ни за что. Две с половиной
тысячи долларов за легкую прогулку в Диллард! Такая работенка мне по душе!
- Вряд ли вам еще удастся заработать таким образом, - сказал
Макинтайр. - Нас здесь осталось совсем мало.
- Это да. Я даже удивляюсь, что вы продержались так долго. Вы,
Лоялисты, глупые люди. Вроде бы взрослые мужчины, а боитесь собственной
тени. Как тогда, в монорельсе. Стоило только Чартерсу открыть рот и
сказать: "Ба! Да это же Том Макинтайр собственной персоной!" - и всем нам
крышка. Но...
- Я не желаю, чтобы вы говорили об этом, - отрезал Макинтайр.
Солнце клонилось к закату. Грузовик подпрыгивал на ухабах. Вокруг
были поросшие высоким лесом холмы.
- Почему? Вы что, еще не поняли?
- Я все понимаю и совершенно четко представляю, что бы произошло, -
признался Макинтайр, - но, черт возьми, Уоллес, как вы могли так
хладнокровно...
Уоллес рассмеялся:
- Хладнокровно? Нет, Макинтайр, мне просто хочется выжить.
- И вы можете пойти на все ради этого?
- А вы разве нет?
Сбитый с толку Макинтайр отвернулся и стал глядеть на дорогу. Затем,
после небольшой паузы, он сказал:
- Давайте представим себе такую ситуацию. Мы пересекаем горы и
приходим в город, жители которого очень внимательно и тщательно следят за
Лоялистами и выявляют их. И каким-то образом они узнают, что Халлерт -
Лоялист, они подозревают и других членов группы, но не уверены. Так вот,
Уоллес, что вы сделаете, чтобы вывести нас из города целыми и невредимыми?
Контрабандист нахмурился:
- Ну раз уж вам так хочется поиграть, Макинтайр, давайте я предложу
вам другую игру, получше. Поставьте себя на мое место и сами скажите, что
бы вы сделали?
- Разве вы не понимаете, что я не могу этого сделать? Предположим, я
стал во главе группы. Что бы я сделал? Не знаю, думаю, что всем нам пришел
бы конец.
- А почему всем? - спросил Уоллес. - Только Халлерту.
- Как же вы поступили бы?
- Я отправился бы к мэру города и достаточно убедительно заявил, что
наша группа солдат-наемников путешествует в поисках работы, по дороге в
его замечательный город захватила одного Лоялиста и любезно передает его в
руки досточтимого мэра, чтобы он смог получить полагающуюся награду.
- Вы бы пожертвовали Халлертом?
Уоллес зловеще улыбнулся:
- Когда одна ваша нога попадает в капкан, Макинтайр, и вы слышите,
что гончие уже скоро настигнут вас, а вы не можете открыть замок, то
единственно верным решением будет отрезать ногу и уползти прочь. Когда нет
времени, да и просто нет другого выхода, будет ли это честно по отношению
к ноге?
Молча Макинтайр смотрел на уходящую назад дорогу, размышляя о том,
что же формировало характер у этого человека, что лишило его всяческих
следов человечности. Они родились на одной планете, от родителей земного
происхождения, но, подумал Макинтайр, если сравнить короткие сильные
пальцы контрабандиста с его собственными, тонкими и длинными пальцами
скульптора, между ними было такое различие, как будто они происходили от
существ из различных галактик.
Переход через горы отнял три полных дня, и Макинтайр полностью
сосредоточился на огромной физической нагрузке, задаваемой тяжелым и
утомительным переходом, ему было вовсе не до размышлений об Уоллесе. Для
теорий просто не оставалось времени.
По мере того как они поднимались в горы, погода становилась все хуже
и хуже. Резко похолодало. Макинтайр был очень чувствителен к холоду и
страдал от него, как, впрочем, и остальные члены группы. Уоллес, с его
продубленной кожей, казалось, не замечал жуткого холода.
Они уже давно пересели из нанятого грузовика в грузовик, который в
составе колонны под усиленным конвоем перевозил продовольствие для
восточных провинций страны. Уоллес договорился с начальником конвоя, что
они будут работать и помогать солдатам в обмен на продовольствие.
Каждый вечер они останавливались на ночлег, помогая разбивать
палатки, возились с кострами. Уоллес, очевидно, терпеливо сдерживал себя,
наблюдая как бывший скульптор и бывший профессор с самыми благими
намерениями и невинным видом стараются быть похожими на прожженных
солдат-наемников.
Один из водителей грузовиков в первую же ночь страшно развеселился,
наблюдая, как Халлерт и Макинтайр устанавливали палатку. Он долго стоял
над ними, улыбался, а затем добродушно хмыкнул:
- Не удивительно, что вы пересекаете страну в поисках работы.
Макинтайр поднял на него глаза и спросил:
- О чем это вы?
- Я сказал: неудивительно, что вы без работы. Если вы двое так
устанавливаете палатку, а ваши товарищи, видимо, и того хуже, то вы -
самая паршивая компания солдат-наемников по эту сторону Голубого Океана.
Внезапная ярость охватила Макинтайра. Не сдержавшись и даже не успев
подумать о последствиях своих действий, он поднял кулак и с силой двинул
им водителя в челюсть. От удара хрустнул один из суставов, и острая боль
пронзила руку скульптора. Водитель от неожиданности покачнулся, хотя удар
был не очень сильным, ему приходилось выдерживать и не такие, и
замахнулся, чтобы дать сдачи. Дрожа от напряжения, Макинтайр приготовился
отразить его удар.
Уоллес подскочил к ним и сгреб разъяренного водителя в охапку:
- Ну, ну, парень, остынь. За такие слова я тоже могу добавить тебе, -
и он потащил его к грузовикам.
Через некоторое время, вернувшись, Уоллес спросил Макинтайра:
- Чем он вас так задел?
- Ему не понравилось, как мы ставили палатку, и тогда он оскорбил
нас. - Макинтайр взглянул на свою руку. Сустав среднего пальца быстро
напухал, а вся рука онемела. - Я впервые ударил человека, - сказал он, - и
не остановился, чтобы подумать. Я просто размахнулся и ударил.
Он осторожно потер руку.
- Однако, - продолжил он, - я должен был так поступить. Настоящий
наемник не простил бы водителю такие оскорбления.
Уоллес расплылся в улыбке, и Макинтайру показалось, что в ней
просквозило дружелюбие.
- Вы знаете, - сказал Уоллес, - мне кажется, вы кое-что поняли.
7
Остаток путешествия через горы прошел без особых происшествий, и
Макинтайр почувствовал резкое облегчение, когда чуть позже полудня
четырнадцатого числа они спустились с холмов Вебстера, которые окаймляли
восточную границу гор, разделяющих континент, и распрощались с караваном.
Они были в пути уже пять дней. Грязные, оборванные, небритые они даже
отдаленно не напоминали тех изнеженных работников искусства, которые
покинули Мэйнард-Сити ранним утром девятого числа.
Теперь они очутились на равнинах провинции Вебстер - промышленного
центра материка, в четырехстах милях от космопорта Дилларда. Маршрут,
составленный Уоллесом, пролегал в обход ее столицы, города Вебстер. Именно
в Вебстере родился и вырос Клод Ламли, именно отсюда он шагнул к власти.
Сначала его выбрали представителем в Ассамблее, а затем он узурпировал
власть.
И в Вебстере антилоялистские настроения были особенно сильны. Только
безумный фанатик мог рискнуть пройти через этот город.
Группа сделала крюк на попутных машинах к северо-западу и вышла к
маленькому речному городку, где они могли попытаться сесть на судно,
идущее вниз по реке. До Лорриса было тридцать миль, и группа добралась к
нему около полуночи.
Здесь Уоллес нашел недорогую и очень старую гостиницу, которая
сохранилась еще с тех пор, когда начиналось освоение и заселение планеты.
Ее мерцающие малиновые светильники излучали приятный свет, но окна были
незашторены и пыльны. Однако Макинтайр не обращал на это внимания, потому
что был грязным и уставшим, как скаковая лошадь после состязаний. Его
устраивало любое место, где он мог отдохнуть.
В гостинице был бар, и они ввалились в него, чтобы слегка
расслабиться и развлечься. Уоллес был, как всегда, говорлив и много шумел,
но Макинтайр, сидевший рядом с ним, заметил, что контрабандист за весь
вечер выпил всего три кружки пива. Это стоило того, чтобы взять на
заметку, хотя бы потому, что Уоллес больше притворялся выпившим, чем был
на самом деле. Макинтайр уже научился определять, когда он фальшивит.
Спустя некоторое время они разошлись по своим комнатам. Макинтайр
последним покидал бар. Как только он вышел в коридор, ведущий в номера,
его кто-то окликнул:
- Эй, вы!
Макинтайр резко обернулся и увидел, что звал его бармен, лысеющий
мужчина лет шестидесяти. Бармен знаком подозвал его и сказал шепотом:
- Выпейте со мной еще по рюмочке, дружище, за счет заведения.
Макинтайр нахмурился: все уже ушли, а он с самого начала путешествия
ни разу не отрывался от группы. К тому же едва держался на ногах, ему
ужасно хотелось спать.
- Я уже изрядно нагрузился, шеф, - пробормотал он. - Мне хочется
спать.
И это было правдой.
- Останьтесь, - настаивал бармен. - Я хочу рассказать вам кое-что,
что для вас, несомненно, будет ошеломляющей новостью.
Макинтайр сел за стойку, а бармен вышел из-за нее и плотно прикрыл
дверь бара. Затем он пристально взглянул на Макинтайра. Глаза у бармена,
были с частыми прожилками, налиты кровью.
- Вы Лоялист, не так ли? Вы и вся ваша компания?
Макинтайр напрягся.
- Ты пьян, старик! Я солдат-наемник и ищу...
- Прекратите прикидываться, - сказал старик. - Это у вас получается
неестественно, меня вы не проведете. Но я не собираюсь выдавать вас,
можете мне поверить. Я хочу предупредить вас.
- Предупредить? Интересно, о чем же?
- Этот Уоллес. Вы должны немедленно избавиться от него. Он смертельно
опасен.
Макинтайр схватил бармена за отвороты пиджака и притянул к себе:
- Что вам известно об Уоллесе?
- Он уже был здесь около двух месяцев назад с группой из пяти
Лоялистов. Они, видимо, заплатили ему, чтобы он вывел их к побережью.
Полагаю, они рассчитывали на судне переправиться на острова Лудлоу и
спрятаться там. Но только, когда они дошли до Дилларда, он взял с них
деньги и продал их Правоверным.
Макинтайр почувствовал, как кровь отхлынула от лица.
- Откуда вы знаете об этом?
- Не все ли равно? Но когда я увидел этого уродливого типа здесь
снова, а с ним вашу группу, я понял, что он повторяет ту же самую штуку.
Берегитесь, вы в безжалостных руках.
- И вы думаете, я поверю вашим выдумкам?
Бармен равнодушно улыбнулся:
- Я не дам и цента за ваши жизни. Просто хочу помочь вам. - Его лицо
омрачилось. - Мне понятно, на что вы идете. Я присоединился бы к вам, но
мои годы... А бар приносит небольшой доход, и когда они пришли, чтобы я
принял клятву, я ее принял. Но я все еще продолжаю хранить маленький
земной глобус. - Он встал. - Уже поздно. Нас могут подслушать, пора идти.
Макинтайр кивнул.
- Спасибо, - сказал он дрожащим голосом.
У него не было возможности обсудить эти новости с остальными до утра
следующего дня, когда они очутились уже менее чем в ста милях от Дилларда.
Они остановились в маленьком городке Флери. Уоллес покинул их, чтобы
приготовить все для последнего рывка.
Вот тогда Макинтайр и рассказал всем о том, что говорил ему бармен, а
в конце добавил:
- Я полагаю, это моя вина, так как это я вовлек вас в это дело.
Халлерт выпучил глаза:
- Насколько вы уверены, что бармен сказал правду?
- Нельзя быть уверенным ни в чем. Но я склонен верить ему, и если
Уоллес уже проделывал такое, выдавая затем Лоялистов Правоверным, то он
сделает это и на этот раз. Давайте допустим, что это правда. Что мы можем
предпринять?
- Мы могли бы спросить его, что он намерен делать, когда мы прибудем
в Диллард, - предложил Брайсон.
Это было настолько наивным, что Макинтайр рассмеялся:
- И потом взять с него слово, что он не выдаст нас Правоверным?
Извините, Марк, но это чепуха.
- Что же делать? - в отчаянии воскликнул Халлерт. - Продолжать путь и
погибнуть в конце его?
- Теперь мы и сами сможем добраться до Дилларда, - сказал Вителло. -
До сих пор все шло гладко, и мы практически уже у цели. И если мы
поторопимся, пока Уоллес в городке, то...
- Не будьте глупцом! - отрезал Халлерт. - Когда он обнаружит, что мы
ушли, он тут же позвонит в Диллард, а там нас встретят. Нет, так не
пойдет!
Макинтайр терпеливо слушал их. Все, что они говорят, это пустая
болтовня, подумал он. Никто из них не осмеливается взглянуть правде в
глаза. Есть только одно решение. И он знает, что делать.
Шло время, но дискуссия продолжалась. Чаще всего высказывалось
мнение, что нужно подождать и посмотреть. Возвращение Уоллеса положило
конец разговорам. Он нанял машину, которая ждала их на шоссе, ведущем в
Диллард. Они покинули гостиницу.
В машине Макинтайр сидел рядом с Уоллесом. Когда они выезжали из
Флери, он взглянул на контрабандиста. Чем больше он на него смотрел, тем
чудовищнее Уоллес ему казался.
Но тем не менее он обладал профессиональной привычкой быть своим
парнем, остроумным весельчаком, любителем анекдотов и непристойностей.
Макинтайр несколько раз ловил себя на том, что порой забывает, что этот
человек убил Чартерса, а еще раньше выдал людей охранке, а теперь,
возможно, собирается сделать то же самое и с ними.
Макинтайр задумчиво смотрел на желтые и пурпурные пятна кустарников,
росших по обеим сторонам дороги. Его размышления прервал Уоллес:
- Вы почти в безопасности, - сказал он. - Вы зря нанимали меня. Можно
было проделать этот путь самим и не тратить столько денег на это. Все
оказалось очень просто.
- Возможно, для вас. У нас бы ничего не получилось.
Уоллес кивнул:
- Да, наверное, вы правы. Вы бы не добрались. У вас не хватило бы
духа. Кишка тонка!
Макинтайр напрягся, но сдержал себя. Уоллес заметил это и
ухмыльнулся:
- Полегче, приятель. Только не вздумайте затеять со мной драку.
- А вы не оскорбляйте других без причин! - огрызнулся Макинтайр.
- О, вы прогрессируете прямо на глазах, - сказал Уоллес. - Сказано
по-мужски. По-видимому, в первый раз за всю вашу изнеженную жизнь. Это
путешествие сделало из вас человека, Макинтайр!
Макинтайр обернулся:
- Вам доставляет удовольствие оскорблять нас? Потому что мы очень
болезненно переносим это? Вы любите повторять нам, что мы слишком
мягкотелы, что мы уклоняемся от решительных поступков? Мне кажется, вам
никогда не приходило в голову, что на свете существуют мораль и законы
чести, что поступки человека должны определяться соображениями этики. Не
так ли?
Уоллес внезапно стал серьезным:
- Что вам внушило такую мысль?
- То, как вы поступаете, то, как вы мыслите. То, как вы не
задумываясь выкинули человека из поезда, "и то, как вы продали тех пятерых
Правоверным", - добавил он мысленно. - Безжалостность, жестокость - это
ваш образ жизни!
- Это способ остаться в живых, - уточнил Уоллес. - Мир вокруг жесток.
Мы живем в жутком мире, в кошмарной вселенной, и этой вселенной до
лампочки что Лоялисты, что Правоверные. Каждый должен позаботиться о себе
сам.
- А это означает убивать всех, кто стоит на пути! - воскликнул
Макинтайр.
- Возможно, именно так это кажется вам, но это только потому, что вы
не понимаете. Смотрите, Макинтайр, когда я был очень молод, я как-то
задумался о том, каким образом движется окружающий мир. Я разобрался в
том, чего я хочу от жизни. Я понял, что должен делать, чтобы добиться
своего. С тех пор так и поступаю. У меня есть свои принципы. Я знаю свои
возможности и всегда придерживаюсь их. Наверное, я кажусь вам чем-то вроде
дьявола, не так ли?
Макинтайр молчал. Он смотрел на убегающую назад дорогу, всю в ямах и
рытвинах, и пытался привести в порядок свои мысли. Затем проговорил:
- У меня тоже была... философия. Я думал, что она верна. Но она не
включала в себя возможность убийства людей или предательство идеалов. И...
и...
- И все это кончилось тем, что она завела вас сюда, жалкого беглеца,
который должен нанять контрабандиста, чтобы тот помог вам бежать с родной
планеты.
Нарочито спокойно Уоллес плюнул так, что плевок шлепнулся в дюйме от
ботинка Макинтайра.
- Валяйте, - подзадоривал Уоллес. - Встаньте и вышвырните меня из
кузова. Вы сильный мужчина, может быть, сильнее меня. Нет, вы не хотите
этого, вы выше этого.
- Да, - сказал Макинтайр, отодвигая ногу. - Я не хочу этого. Я еще
человек.
Уоллес громко расхохотался.
8
На следующий день, восемнадцатого числа, они приблизились к окраине
Дилларда. Макинтайр жил только завтрашним днем.
Завтра!
Они выплатят Уоллесу причитающиеся ему деньги и в тот же вечер
вылетят на Хэксли. Вылетят ли? Кто знает.
Завтрашний день был окутан дымкой сомнений. Но постепенно ответ
перестал быть неопределенным, и Макинтайр понял, что не сможет
опровергнуть его правильность.
Все свидетельствовало о том, что Уоллес предаст их. Каждая его
черточка говорила об этом. Конечно, он не был уверен на сто процентов, но
сомнения не проходили. Макинтайр не мог позволить, чтобы Уоллес предал их.
Он посмотрел на свои руки. Теперь они уже не были такими белыми, как
раньше, они загрубели и покрылись мозолями. Интересно, подумал он, хватит
ли у него силы, чтобы убить этими руками?
В последнюю ночь они остановились в Браунстауне - пригороде Дилларда.
До космопорта было всего десять миль. Корабль Риттерхейма, наверное, уже
на орбите вокруг Мэйнарда, и на следующий день он сядет, если...
Лоялисты дрожали от нервного напряжения, как маленькие овечки,
подумал Макинтайр. Он стоял перед зеркалом, глядя на тонкий, с высокой
переносицей нос, усталые мягкие глаза. Могло ли быть такое лицо у убийцы?
У него перехватило дыхание.
Для успешного завершения их предприятия был необходим Уоллес. Теперь
же, когда все позади, от него нужно избавиться до того, как он выдаст их в
последнюю минуту.
Рука Макинтайра сжала нож. Рукоятка его казалась холодной и твердой.
Он на цыпочках вышел из своей комнаты и прокрался к комнате, где спали
Уоллес и Брайсон. Открыл дверь.
Они тихо спали. Маленький человек на металлической кровати - Брайсон.
Уоллес лежал на другой, почти всю ее занимая своим большим телом.
Макинтайр услышал ровное дыхание контрабандиста. Он пересек комнату и
встал над спящим Уоллесом.
"И все же он обычный человек, - подумал Макинтайр, - ведь я могу
убить его спящим, и у него нет сигнализатора, который предупредил бы его".
Он прикоснулся к плечу Уоллеса. Тот что-то проворчал во сне и,
приоткрыв один глаз, спросил:
- Что вам нужно, Макинтайр?
- Я хотел бы спросить вас о тех пятерых Лоялистах, которых вы провели
до Дилларда и выдали Правоверным в прошлом месяце.
- У вас что, кошмары, Макинтайр?
- Может быть, но скажите мне правду, или я убью вас, Уоллес. Я не
шучу.
Уоллес сказал:
- Идите-ка вы спать.
- Отвечайте немедленно!
- Что ж, я могу сказать вам, что действительно предал их. А если я
скажу вам, что то же самое собираюсь сделать с вами. - Внезапно Уоллес
сел. - Если я скажу это, ну, что вы сможете сделать с этим, а?
- Вот это, - ответил Макинтайр и занес над ним руку с ножом.
Уоллес не ожидал этого, но его рефлексы все же сработали, и он
попытался отвести удар и перехватить руку Макинтайра. Однако это ему не
удалось. Нож ударил контрабандиста прямо в шею. И он рухнул на постель,
заливая ее кровью.
- Выходит, я недооценил вас, Мак, - прохрипел он, выталкивая изо рта
сгустки крови.
Его большое тело несколько раз дернулось и затихло.
В комнате стало тихо.
Макинтайр стоял, сжимая окровавленный нож. Брайсон сидел на постели,
тихо всхлипывая. Затем открылась дверь. Макинтайр обернулся и увидел, как
один за другим Лоялисты входят в комнату. Он выдавил из себя улыбку.
- Он хотел выдать нас.
Они молча смотрели на него, его нож, на холодеющее тело, лежащее на
кровати.
- В чем дело? - спросил он, повышая голос. - Он бы выдал нас всех, а
теперь мы в безопасности. Утром пойдем в космопорт и улетим на Хэксли.
Но Макинтайр уже знал, что они его не понимают. В их глазах застыл
ужас, и тут он понял, что никогда не принадлежал к ним вообще. Он не был
таким, как они. Он только пытался быть таким, делал вид, придумывал себе
образ, но он не был таким.
Макинтайр взглянул на кровать. Уоллес улыбался. Уоллес все понял. У
контрабандиста были свои принципы, своя мораль, и он жил в соответствии с
ними, с ними он и умер. Уоллес был убийцей, контрабандистом и предателем,
но он это делал с высшим профессионализмом. Они наняли его сделать за них
тяжелую и опасную работу, и он ее сделал блестяще.
"Вы должны уважать его за это", - подумал Макинтайр и уронил нож на
пол.
Уоллес всю жизнь играл со смертью, а плата за смерть - смерть. Для
него это было просто, ясно и обоснованно. Внутри Макинтайра возникло нечто
новое, доселе незнакомое.
Он посмотрел на застывших от ужаса людей.
- Завтра на Хэксли отправляется звездолет, - произнес он тихо. - Он
стартует из космопорта Дилларда. Я хочу, чтобы вы все обязательно
оказались на его борту. Вам это необходимо. Этот мир не для вас.
- Что вы задумали, Макинтайр? - спросил Мэйнард хриплым, дрожащим от
страха голосом.
- Я остаюсь здесь, на планете, открытой вашим дедом, - сказал
Макинтайр. - Я зря пошел с вами. Как вы можете уже понять, я не настоящий
Лоялист. Я сам это понял только прошлой ночью. У вас же не хватит
смелости, чтобы выйти вперед и изменить порядок вещей. Вам не по нраву
Ламли - и вы прячетесь по убежищам и ждете, когда явятся Правоверные,
чтобы покончить с вами. Я не такой. Я хочу остаться здесь и поближе
приглядеться к Ламли и его строю, а затем сделать все для той планеты,
которую я люблю.
Макинтайр сделал глубокий вдох. Он ожидал, что они хотя бы как-то
отреагируют на его слова, но они были спокойны.
- Победить Ламли можно только действуя в открытую, - продолжал он. -
Поэтому я прежде всего принесу присягу на верность Ламли, но это будет
присяга на верность моей родной планете, и я стану полноправным
гражданином ее. А тогда уже можно попытаться что-то сделать.
Он пошел к двери. Было уже утро, и солнце поднималось над Восточным
Океаном, окрашивая небо в розовые тона.
- Вы знаете, что я сейчас сделаю? Я пойду в город и подожду, пока
откроется участок, а затем принесу присягу. И никто из вас не поймет,
почему я так сделал, не так ли?
Он еще раз посмотрел на тело, лежащее на кровати, и сказал:
- До скорого, Уоллес. Очень жаль, что мы не познакомились при других
обстоятельствах. Тогда все могло быть по-другому.
Макинтайр открыл дверь и бросил прощальный взгляд на Мэйнарда,
Халлерта и всех остальных - этих бледных, испуганных, ошеломленных людей.
Он улыбнулся им, но не увидел ответных улыбок. Тогда он повернулся,
осторожно прикрыл за собой дверь и двинулся к дороге, которая вела в
Диллард, в полицейский участок.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ДОЛИНА ВНЕ ВРЕМЕНИ
1
"Долина никогда еще не была так прекрасна", - подумал Сэм Торнхилл.
Кучевые молочно-белые облака висели над похожими на башни голыми
пурпурными остроконечными скалами, которые ограничивали Долину с боков и
сзади. На небе сияли оба солнца: рыхлое бледно-красное и другое, голубое,
хотя и более удаленное, но плотное и яркое. Их лучи смешивались, окутывая
нежно-лиловой дымкой деревья, кусты и быструю речку, которая текла к
Барьеру.
Был уже почти полдень, и все дышало безмятежным покоем. Торнхилл,
стройный, подтянутый, одетый в отличный атласный темно-голубой костюм с
оранжевой оторочкой, испытывал глубокое удовлетворение. И тут он заметил
девушку и мужчину, которые поднимались к нему по вьющейся тропинке.
Интересно, отметил он с легким недоумением, кто они такие и что им от него
нужно.
Внизу мирно журчала речка.
Девушка, по крайней мере, была привлекательна: высокая, чуть ниже
Торнхилла, со смуглым выразительным лицом. Блузка плотно прилегала к телу,
оставляя открытыми широкие загорелые плечи. Искрящаяся оранжевая юбка едва
прикрывала колени.
Мужчина рядом с ней казался маленьким и коренастым. Он был почти
полностью лыс, выпуклый лоб избороздила густая сеть морщин. Внимание
Торнхилла сразу же привлекли его глаза - яркие, они так и бегали по
сторонам, словно глаза хищного животного, рыскающего в поисках добычи.
В некотором отдалении Торнхилл заметил и других, причем не все из них
были людьми: например, у самой реки стоял шарообразный житель планеты,
входящей в систему Спики. Вот тогда Торнхилл впервые и нахмурился: кто они
и что привело их в долину?
- Привет, - сказала девушка. - Меня зовут Марга Феллис. А это Ла
Флоке. Вы только что прибыли сюда?
Она взглянула на мужчину, которого назвала Ла Флоке, и тихо
обратилась к нему:
- Он еще, очевидно, не отошел. Должно быть, новенький.
- Ничего, скоро придет в себя, - отозвался Ла Флоке. Он говорил
неразборчиво и пронзительно.
- О чем это вы шепчетесь? - сердито спросил Торнхилл. - Как вы попали
сюда?
- Так же, как и вы, - сказала девушка, - и чем скорее вы убедите себя
в этом...
Торнхилл возразил с пылом:
- Я всегда был здесь, черт возьми! В этой долине! Здесь прошла вся
моя жизнь! И я никого из вас раньше не встречал. Никого. Вы сейчас
появились из ниоткуда, вы и этот петушок, и те, другие, - у реки, и я...
Он запнулся, остро почувствовав щемящее сомнение.
"Конечно, я всегда здесь жил", - попытался он успокоить себя, но
внезапно задрожал и резко бросился вперед, углядев в этом улыбающемся
человечке с рыжей метелкой на голове врага, который украл у него Рай.
- Черт побери, здесь было так хорошо, пока не было вас! Вы все
испортили! И вы заплатите мне за это!
Торнхилл яростно набросился на коротышку, намереваясь сбить рыжего с
ног. Но, к его удивлению, отступить пришлось ему самому, а Ла Флоке даже
не покачнулся, продолжая улыбаться и по-птичьи сверкая глазами. Торнхилл
сделал глубокий вдох и бросился на своего врага во второй раз. И опять ему
ничего не удалось добиться. Ла Флоке увернулся и хотя казался на добрых
двадцать лет старше и на тридцать сантиметров ниже, в его жилистом теле
была удивительная сила. Торнхилл вспотел. Лишь большим усилием воли он
взял себя в руки и отступил.
- Драться глупо, - успокаивающе сказал Ла Флоке. - Этим ничего не
добьешься. Как вас зовут?
- Сэм Торнхилл.
- Ну, так послушайте меня, Торнхилл. Что вы делали в самый последний
момент перед тем, как впервые поняли, что находитесь в Долине?
- Я всегда был в Долине, - упрямо возразил Торнхилл.
- Подумайте, - сказала девушка. - Вспомните. Ведь было время, когда
вы еще не были в Долине.
Торнхилл повернулся, подняв глаза на окружавшие их могучие горные
вершины, затем взглянул на быстрый поток, который петлял внизу и выходил к
Барьеру. Какое-то животное паслось у подножия холма, пощипывая траву с
колючими стеблями. Торнхилл удивился: разве он был когда-нибудь где-нибудь
еще?
Нет. Долина была всегда, и он здесь жил - одиноко, мирно, спокойно до
того самого злосчастного мгновения, за которым последовало это непрошенное
вторжение.
- Обычно проходит несколько часов, пока прекратится эффект, - сказала
девушка. - А потом вы вспомните... так же, как вспомнили и мы. Думайте. Вы
с Земли, не так ли?
- Земли? - угрюмо повторил Торнхилл.
- Зеленые холмы, разбросанные города, океаны, космические лайнеры,
Земля. Да?
- Взгляните на сильный загар, - указал Ла Флоке. - Он с Земли, но там
уже давно не живет. А как насчет Венгамона?
- Венгамон, - просто повторил Торнхилл, на этот раз без
вопросительной интонации. Странное сочетание звуков, казалось, имело
какой-то смысл: жестокое желтое солнце, широкие равнины, растущий город
колонистов, процветающая торговля рудой. - Мне известно это слово, -
наконец подтвердил он.
- Вы жили на этой планете? - пытала его девушка. - На Венгамоне?
- Я думаю... - неуверенно начал Торнхилл, ощущая слабость в ногах.
Четкий распорядок жизни рушился на глазах и исчезал в небытие, словно
никогда и не существовал.
И ведь, действительно, не существовал.
- Я жил на Венгамоне, - сказал Торнхилл.
- Отлично! - вскричал Ла Флоке. - Установлен первый факт! Теперь
подумайте, где вы были в момент перед тем, как очутились здесь. Может
быть, в звездолете? Летящем между мирами? Подумайте, Торнхилл.
Он думал. Его мозг раскалывался от усилий выбросить все воспоминания,
связанные с жизнью в Долине, и проникнуть назад, до той поры...
- Я был пассажиром лайнера "Королева-мать Элен", летящего на Венгамон
из системы Юринела. Я... был в отпуске. Возвращался на свою... свою
плантацию. Нет, не плантацию, а рудник. Мне принадлежит участок на
Венгамоне. Да, да, участок для разработки.
Лучи двойного солнца показались ему нестерпимо горячими. У него
закружилась голова.
- Теперь помню: полет проходил без всяких происшествий, мне было
скучно, и я вздремнул на несколько минут. Затем, помню, я почувствовал,
что нахожусь вне корабля, где-то в пустоте. И потом оказался здесь, в
Долине.
- Обычный ход событий, - кивнул Ла Флоке и махнул рукой остальным,
находившимся у реки. - Включая вас, нас теперь восемь. Я прибыл первым -
вчера, как я это называю, хотя фактически ночи, отделяющей сегодня от
вчера, не было. После меня появилась девушка. Затем еще трое. Вы третий за
сегодняшний день.
Торнхилл заморгал:
- Нас просто подхватили из ниоткуда и забросили сюда? Как это может
быть?
Ла Флоке пожал плечами.
- Вы еще не раз зададите этот вопрос, прежде чем покинете Долину.
Идемте с нами к остальным.
Коротышка величественно повернулся и начал спускаться по тропинке. За
ним последовала девушка, а за ней по пятам плелся Торнхилл. Он понял, что
находится на невысоком обрыве над рекой, у подножия одной из громадных
вершин, образующих границы Долины.
Было тепло, легкий ветерок шелестел травами. Торнхилл почувствовал
себя моложе своих тридцати семи лет и без всякого основания более бодрым и
восприимчивым. Ему доставляло удовольствие вдыхать аромат золотистых
цветов, росших вдоль русла реки, и смотреть на блики двух солнц, игравшие
в светлой воде.
Он взглянул на часы, стрелки показывали 14:23. Весьма интересно. Дата
- седьмое июля 2671 года. Значит, это все тот же день. Седьмое июля 2671
года он вылетел из Юринела в Венгамон. Около 11:40 он завтракал. Это
означало, что задремал он где-то около полудня, и, если ничего не
случилось с его часами, с того времени прошло всего два часа. Однако
память все еще утверждала, хотя воспоминания быстро исчезали, что он
провел в Долине всю жизнь, не потревоженный никакими пришельцами вплоть до
самых последних событий.
- Это Сэм Торнхилл, - неожиданно произнес Ла Флоке. - Новоприбывший.
Он с планеты Венгамон.
Торнхилл с любопытством оглядел остальных. Их было пятеро: трое
людей, один гуманоид и один негуманоид. Последний, шарообразный, в этот
момент пребывающий в желто-зеленой фазе, но, казалось, готовый сменить
окраску на меланхолическую коричнево-красную, был существом со Спики.
Крохотные ноги с когтями торчали из-под крупного, похожего на дыню тела.
Черные гроздья глаз на верхушках черенков изучали Торнхилла с непостижимым
любопытством, свойственным негуманоидам.
Гуманоид, как заметил Торнхилл, происходил с одной из планет Регула.
Об этом говорили проницательные глаза бледно-оранжевого цвета и крупный
мясистый кадык, представляющий собой главную отличительную черту существ
этой расы. Торнхилл уже встречался с ними ранее.
В числе троих людей была маленькая заурядная женщина, одетая во
что-то тускло-серое, и двое мужчин: один - худощавый, с добрыми глазами
ученого и извиняющейся улыбкой, другой - человек могучего телосложения,
лет тридцати, голый по пояс. Он с нетерпением хмурился.
- Как видите, нас тут целая компания, - заметил Ла Флоке Торнхиллу. -
Уэллерс, вам удалось, наконец, спуститься к Барьеру?
Могучий человек отрицательно мотнул головой.
- Я прошел по главному руслу как можно дальше, но там, за поворотом,
уперся в Барьер, как в невидимую стену, уходящую в воду.
"У него сильный акцент землянина, - подумал Торнхилл, - он не из
колоний".
Ла Флоке нахмурился.
- Вы не пробовали проплыть под ним? Нет, конечно, нет.
Уэллерс помрачнел.
- Я нырнул на три-четыре метра, но Барьер был и там: гладкий, как
стекло, и ровный на ощупь. Я не смог нырнуть глубже.
- Хорошо, - резко кивнул Ла Флоке. - И не нужно. Вряд ли кто-нибудь
из нас мог бы нырнуть на такую глубину... - Он посмотрел на Торнхилла: -
Вы понимаете, что эта прелестная Долина, очень может быть, станет нашим
домом на всю жизнь?
- Отсюда нет выхода?
Коротышка указал на ослепительно сверкающий Барьер, который
поднимался высокой изогнутой дугой из воды и образовывал треугольный клин,
закрывающий нижний край Долины.
- Видите, эта штука опускается здесь. Мы не знаем, что на другом
конце Долины, так как для этого нужно подняться на гору высотой в шесть
тысяч метров. Отсюда нет выхода.
- А мы хотим выбраться? - неуверенно спросил худой человек слабым
голосом. - Я был почти мертв, когда попал сюда, Ла Флоке. Теперь я ожил.
Не знаю, так ли уж я хочу уйти отсюда.
Ла Флоке, как будто, это задело за живое. Его глаза сердито
сверкнули.
- Мистер Мак-Кей, я в восторге от вашего возражения. Но жизнь
все-таки ждет меня за пределами этого места, какой бы прекрасной Долина ни
была. Я не намерен гнить здесь вечно. Это не для Ла Флоке.
Мак-Кей медленно покачал головой.
- Мне хотелось бы каким-то образом помешать вашим поискам выхода. Я
умру через неделю, стоит мне покинуть Долину. Если вы выберетесь отсюда,
Ла Флоке, вы будете моим убийцей!
- Я что-то не понимаю, - вмешался Торнхилл смущенно. - Если Ла Флоке
найдет выход, то почему это беспокоит вас, Мак-Кей? Почему бы вам не
остаться здесь?
Мак-Кей с горечью усмехнулся.
- Я полагаю, вы еще не сказали? - обратился он к Ла Флоке.
- Нет, еще не успел.
Ла Флоке повернулся к Торнхиллу.
- Этот высохший книжный червь говорит о том, что Страж предупредил
нас: если хоть один из нас покинет Долину, с ним должны уйти все.
- Страж? - переспросил Торнхилл.
- Именно он перенес нас сюда. Вы его еще увидите. От случая к случаю
он говорит с нами и рассказывает кое-что. Сегодня утром он сказал вот что:
наши судьбы связаны между собой.
- И я прошу вас бросить поиски выхода наружу, - скорбно произнес
Мак-Кей. - Моя жизнь зависит от того, останусь ли я в Долине.
- А моя - от того, выберусь ли я наружу! - взорвался Ла Флоке. Он
бросился вперед и одним ударом свалил Мак-Кея на землю.
Мак-Кей побледнел еще больше и схватился за грудь.
- Мое сердце... Вы не имеете права...
Торнхилл подошел к нему и помог подняться на ноги. Высокий узкоплечий
человек казался ошеломленным и потрясенным одновременно, но повреждений у
него не было. Он собрался с духом и тихо сказал:
- Два дня назад такой удар убил бы меня. А сейчас вы видите? -
спросил он, обращаясь к Торнхиллу. - Долина обладает странными свойствами.
Я не хочу покидать ее. А он обрекает меня на смерть.
- Не слишком-то беспокойтесь об этом, - с легкостью посоветовал Ла
Флоке. - Возможно, ваше желание исполнится. Может быть, вы и проведете
здесь всю свою жизнь, среди этих маков.
Торнхилл обернулся и взглянул вверх. Горный хребет был огромен,
покрыт снегом и облеплен облаками. Перебраться через него - грандиозная по
трудности задача. И даже перебравшись через перевал, они вполне могут
обнаружить просто еще один неодолимый Барьер.
- Да, похоже, мы крепко застряли здесь, - сказал Торнхилл. - Но могло
быть и хуже. Кажется, нам выбрали весьма приятное место для жизни.
- Так и есть, - подтвердил Ла Флоке, - если вам нравятся приятные
места. Меня же одолевает скука. Расскажите что-нибудь о себе. Полчаса
назад у вас не было прошлого, вернулось ли оно к вам теперь?
Торнхилл кивнул, немного помедлив.
- Я родился на Земле, получил профессию горного инженера и стал очень
хорошим горняком. Когда был открыт Венгамон, двинулся туда и приобрел
приличный участок земли, пока цены были невысокими. Покупка оказалась
удачной. Четыре года назад я построил рудник. Я холост. По понятиям
Венгамона, я состоятельный человек. Вот и вся история. Можно, разве что,
добавить, что я возвращался из отпуска, когда меня вырвали из звездолета и
поместили сюда.
Он глубоко вздохнул, втянув теплый влажный воздух в легкие. На
какое-то мгновение ему захотелось встать на сторону Мак-Кея. У него не
было причин спешить отсюда, из Долины. Но он также понимал, что этот Ла
Флоке, энергичный подвижный коротышка, не откажется от поисков. И если
есть хоть какая-то тропа, ведущая из Долины, Ла Флоке обязательно отыщет
ее.
Его взгляд остановился на Марге Феллис. Девушка была красивой,
несомненно. Да, он мог бы задержаться здесь, под этими двумя солнцами,
дыша полной грудью, освободившись в первый раз в жизни от бремени
ответственности. Но предполагалось, что они связаны друг с другом: стоит
одному уйти из Долины, уйдут все. И Ла Флоке был решительно настроен
осуществить все, что в его силах.
Какая-то тень заслонила пурпурный свет солнца.
- Что это? - спросил Торнхилл. - Затмение?
- Страж, - ответил Мак-Кей. - Он вернулся, и меня не удивит, если он
приведет девятого члена в нашу компанию.
Торнхилл с недоумением наблюдал за тем, как на землю плавно
опустилась тьма, хотя солнечные лучи все же пробивались сквозь нее
крохотными мерцающими точками. Казалось, их накрыло пушистое темное
покрывало. Они почувствовали чье-то присутствие среди них - внимательное,
любопытное. Ощущение было такое, словно фантастическая курица-несушка
считает их своими цыплятами. Чуждая тьма накрыла Долину.
"Вот и последний из вашей компании", - промолвил бестелесный голос,
который, казалось, был эхом горных стен. Небо стало проясняться, и, так же
неожиданно, как наступила, тьма исчезла. Торнхилл снова почувствовал
одиночество.
- На этот раз Страж почти ничего не сказал, - отметил Мак-Кей, когда
стало окончательно светло.
- Смотрите! - закричала Марга.
Торнхилл, следуя направлению ее руки, взглянул вверх, на обрыв, и
похолодел. Там кружилась крохотная фигурка - на том самом месте, где он
впервые ощутил себя жителем Долины.
С такого расстояния трудно было судить о новоприбывшем. Торнхилл
похолодел. Тень Стража пришла и ушла, оставив еще одного узника Долины.
2
Торнхилл прищурился, глядя на обрыв.
- Мы должны пойти наверх и забрать его, - сказал он.
Ла Флоке покачал головой.
- У нас еще есть время. Только через час или два у новоприбывших
исчезает иллюзия, что, кроме них, здесь никого нет. Вы помните, что это
такое.
- Да, - согласился Торнхилл. - Словно всю жизнь живешь в раю... И
вдруг это ощущение нарушается, когда замечаешь других, как произошло со
мной, едва я увидел, что вы и Марга поднимаетесь ко мне по тропинке.
Он отошел от них на несколько шагов и опустился на замшелый валун.
Небольшое, сильное, похожее на кота животное с широкими ушами появилось
сзади и потерлось об его ноги. Он лениво приласкал его, словно оно было
домашней кошкой.
Ла Флоке прикрыл ладонью глаза от солнца:
- Вы можете рассмотреть, кто это там, наверху?
- Нет, слишком далеко, - ответил Торнхилл.
- Очень плохо, что не можете. Было бы интересно. Боюсь, в нашей
компании появился еще один негуманоид.
Торнхилл с беспокойством вытянул шею.
- Откуда?
- С Альдебарана, - пояснил Ла Флоке.
Торнхилл поморщился. Нечеловек с Альдебарана мог быть только
представителем одной из самых жестоких рас - расы диких, свирепых существ,
которые таили жуткую злобу под маской внешней вежливости. Некоторые из
Внешних Миров считали альдебаранцев дьяволами, и это было весьма близко к
истине. Иметь одного из них здесь, дьявола в раю, так сказать...
- Что же нам делать? - спросил Торнхилл.
Ла Флоке пожал плечами.
- Страж поместил это создание сюда, и у Стража - свои цели. Нам
просто приходится принимать все как есть.
Торнхилл встал и начал нетерпеливо шагать взад-вперед. Маленькая,
молчаливая, похожая на мышь женщина и Мак-Кей ушли вместе, житель Спики
разглядывал свое округлое изображение в журчащей воде, а житель Регула,
безучастный к происходящему, разглядывал отдаленные горы слева. Марга и Ла
Флоке смотрели на Торнхилла.
- Хорошо, - сказал Торнхилл. - Дадим альдебаранцу некоторое время,
чтобы прийти в себя. А до тех пор давайте забудем о нем и побеспокоимся о
себе. Ла Флоке, что вам известно об этой Долине?
Коротышка вежливо улыбнулся.
- Не так уж много. Я знаю, что мы в мире с обычным земным тяготением
и двойным солнцем. Сколько двойных систем, состоящих из красного и
голубого солнц, вы знаете, Торнхилл?
Тот пожал плечами.
- Я не астроном.
- Я... была, - сказала Марга. - Таких систем тысячи. Мы можем быть в
любом месте Галактики.
- А нельзя ли что-нибудь понять по расположению созвездий ночью? -
спросил Торнхилл.
- Здесь не видно созвездий, - печально ответил Ла Флоке. - Здесь на
небе всегда светит хотя бы одно из солнц, поэтому на этой планете нет
ночи. Мы не различим созвездий. Но наше местоположение не так уж и важно,
- хихикнул пылкий Ла Флоке. - У Мак-Кея праздник: мы никогда не выберемся
из Долины. Как мы сможем с кем-нибудь связаться, даже если пересечем горы?
Никак.
Неожиданно их ослепила вспышка молнии. Раскат грома потряс горы и
прокатился эхом, медленно затихая.
- Слушайте, - сказал Торнхилл.
- Гроза, - пожал плечами Ла Флоке. - За нашим Барьером. То же самое
происходило вчера в это же время. Буря, но не здесь. Мы живем в
зачарованной Долине, где всегда сияет солнце и идет спокойная жизнь, -
горькая гримаса исказила его тонкие бескровные губы. - Спокойная!
- Привыкнем, - сказал Торнхилл. - Возможно, мы долго пробудем здесь.
На его часах было 16:42, когда они, наконец, поднялись на вершину
холма к альдебаранцу. За два часа Торнхилл увидел смену расположения
солнц: красное закатилось, зато голубое светило вовсю. Для него тоже стало
очевидным, что ночи здесь не будет. Со временем, утешал он себя, он
привыкнет к этому, ведь у него хорошая способность к адаптации.
Итак девять разумных существ из различных миров, перенесенных сюда в
течение двадцати четырех часов - в эту Долину без времени, отгороженную от
бурь, в Долину, где никогда не бывает ночи. И все девять разные.
Торнхиллу хотелось получше узнать своих компаньонов, но до сих пор
возможности для этого не представилось. Уэллерс, силач, был с Земли, - вот
и все, что знал о нем Торнхилл. Мак-Кей и похожая на мышь женщина, эти
ничтожества, мало его интересовали. Жители Регула и Спики до сих пор не
издали ни звука, если вообще могли говорить на земных языках. Что касается
Марги, она была астрономом и прелестной девушкой, этим сведения
исчерпывались. Ла Флоке - человек, бесспорно, интересный, этакая маленькая
динамо-машина, сильный, энергичный, несмотря на обманчивую внешность,
однако о своем прошлом он предпочитал умалчивать.
Вот и все. Девять существ без прошлого. Настоящее таило столько же
тайн, сколько и будущее.
К тому времени, когда они - Торнхилл, Ла Флоке и Марга - поднялись на
кручу, от бури не осталось и следа, и лишь редкие облака проплывали в
вышине, над Барьером.
Едва заметив их, альдебаранец выказал признаки свирепости. Как и все
представители этой расы негуманоидов, он имел средний рост, на вид казался
добродушным, был весьма упитанным, избыток плоти свисал с подбородка,
оттопыривал уши. На серой коже странно выделялись темные глаза и рот с
маленькими поблескивающими передними зубами, похожими на загнутые клыки,
которые ярко вспыхивали, когда он скалился. Его конечности имели по одному
лишнему суставу.
Но когда они подошли к нему ближе, он встретил их безупречным
стандартным земным языком:
- Наконец-то ко мне присоединились и другие. Я был уверен, что жизнь
не всегда будет протекать так же спокойно, как до сих пор.
- Вы ошибаетесь, - сказал Ла Флоке. - Это заблуждение свойственно
всем новоприбывшим. Вы должны понять, что провели здесь не всю жизнь, на
самом деле все обстояло не так.
Альдебаранец улыбнулся.
- Это удивляет меня. Извольте объяснить.
Ла Флоке объяснил. За весьма короткое время альдебаранец ухватил суть
Долины и свое положение в ней. Торнхилл спокойно наблюдал за ним.
Скорость, с которой альдебаранец отбросил иллюзии и воспринял
действительность, очень обеспокоила его.
Они все вместе возвратились к реке. Именно теперь Торнхилл ощутил
голод, ведь он был в Долине уже более четырех часов.
- А что делать с едой? - спросил он.
- Она падает с неба три раза в день. Манна, как вам известно. Страж
хорошо заботится о нас. Вы очутились здесь как раз в полдень, когда падает
во второй раз. Но ваш разум был еще затуманен, и мы поели, не ожидая пока
вы придете в себя. Сейчас уже почти наступило время третьего падения.
Красное солнце почти полностью скрылось, и над миром господствовали
голубые сумерки. Торнхилл достаточно понимал механику этой системы и был
уверен, что красное солнце скроется полностью, его огненный шар давал
совсем немного света. Зато от голубого солнца исходило сильное излучение,
но поскольку оно находилось гораздо дальше, его можно было переносить без
труда. Как эта непохожая пара повстречалась, можно было только
догадываться: какая-то половина захватила другую в давние времена.
Белые хлопья плавно опускались вниз. Когда они коснулись земли,
Торнхилл увидел, что спикианин приподнял от земли свое тело, Уэллерс
пошевелился, а регулианин бегом приближался к ним. Только он сам и
альдебаранец не спешили.
- Время ужина, - сообщил Ла Флоке бодро. И, подкрепляя свое
заявление, подхватил прямо в воздухе горсть хлопьев и быстрым резким
движением засунул их себе в рот.
Остальные, как заметил Торнхилл, точно так же ловили пищу, прежде чем
она касалась земли. Появились обитатели Долины - ленивые жвачные, тучные
кошкообразные создания, и принялись пожирать осевшую на землю еду.
Торнхилл пожал плечами и подцепил несколько летящих перед ним
хлопьев, тщательно обнюхал их и не без колебания проглотил.
Это напоминало сахарную вату, исключая, пожалуй, винный привкус.
Однако желудок почти мгновенно успокоился. Интересно, каким образом такая
пища может быть питательной? Затем, отбросив всякие сомнения, он приступил
к еде.
Наконец, падение хлопьев прекратилось, но к тому времени все успели
насытиться. Торнхилл растянулся на траве, разбросав ноги в стороны и
положив голову на валун.
Напротив него устроился Мак-Кей. Тонкий бледный человек улыбался.
- Я в течение многих лет так не наедался, - начал он. - Поверите ли,
у меня не было аппетита. Но сейчас...
- Откуда вы? - перебил Торнхилл.
- С Земли. Затем жил на Марсе, где мое сердце стало работать лучше.
Врачи предполагали, что небольшая сила тяжести полезна для меня, так и
случилось. Я профессор истории средних веков Земли. То есть был
профессором. Я находился в отпуске для лечения, пока не попал сюда. - Он
самодовольно улыбнулся. - Я чувствую, что здесь стал здоровее. Если бы у
меня появились мои книги...
- Замолчите! - зарычал Уэллерс. - Вы здесь остались бы навеки, так?
Силач лежал у самой воды, раздраженно глядя на противоположный берег.
- Конечно, остался бы, - рассердился Мак-Кей, - и, как я полагаю,
мисс Хардин тоже.
- Я уверен, что если бы мы могли оставить вас двоих здесь вместе, вы
были бы счастливы, - донесся голос Ла Флоке. - Но мы не можем этого
сделать. Либо мы все остаемся здесь, либо уходим все вместе.
Спор, казалось, мог продолжаться всю ночь. Торнхилл перевел взгляд на
троих негуманоидов. Они старались быть как можно дальше от людей.
Спикианин лежал как большой продолговатый надутый баллон, который каким-то
образом не смог подняться вверх.
Маленький регулианин грустно размышлял в отдалении, почесывая свой
второй подбородок. Альдебаранец сидел тихо, прислушиваясь к каждому слову,
улыбаясь, как толстый Будда.
Торнхилл встал, склонился над Маргой Феллис и предложил ей:
- Не хотите ли немного погулять со мной?
Она колебалась всего мгновение.
- С удовольствием.
Они стояли у самой воды, наблюдая за плавным течением, за
проплывающими в глубине рыбами с важно открытыми ртами, затем прошли
немного вверх по реке и вернулись назад, к месту, откуда начинался подъем
к предгорью, переходящему в могучие вершины.
Торнхилл сказал:
- Этот Ла Флоке. Такой смешной малый, не правда ли? Как маленький
бойцовый петушок, который все время подпрыгивает и готов к схватке.
- Он очень динамичен, - согласилась Марга.
- Вы и он были первыми здесь, не так ли? Должно быть, странное
ощущение: только вы двое в этом раю, пока не пришел третий. - Торнхилл
вдруг поймал себя на мысли, что странно заинтересовался этим. Похоже на
ревность? Нет, определенно нет.
- На самом деле мы были одни совсем недолго. Мак-Кей появился почти
сразу же за мной, затем этот, со Спики. Страж очень быстро собрал нас.
- Собрал? - переспросил Торнхилл. - Да, так оно и есть. Мы - просто
экземпляры, отобранные и помещенные в Долину, как ящерицы в террариуме. И
этот Страж - какое-то необычное существо, я полагаю, - он взглянул в
голубое небо. - Мы мало знакомы до сих пор с происходящим во Вселенной.
Пять веков космических полетов, а мы - как дети в первом классе.
Марга улыбнулась, взяла его за руку, и они пошли дальше, ничего
больше не говоря друг другу. Торнхилл первым нарушил молчание:
- Вы сказали, Марга, что были астрономом?
- Ну, не совсем.
У нее был низкий для женщины голос, богатый оттенками тональности. Он
нравился ему.
- Я работаю в обсерватории на Беллатриксе-7, помощником, - продолжала
она. - Конечно, я получила диплом по астрономии. Но я просто потеряла
квалификацию, работая помощником.
- Именно там вы были, когда... когда...
- Да, - сказала она. - Я была в главном куполе, меняла пластинки в
камерах. Это дело требует осторожности. За минуту или две до того, как все
случилось, кто-то позвонил мне по телефону, расположенному внизу, меня
позвали, но я сказала, что у меня пластинки, и попросила подождать. А
затем - провал. Полагаю, мои пластинки теперь не имеют для меня никакого
значения. Хотя я и жалею, что не пошла к телефону. Может быть, я не
оказалась бы здесь.
- Этот звонок был важен?
- О нет. Так, знакомый.
Почему-то Торнхиллу стало легче.
- А как насчет Ла Флоке? Кто он?
- Он что-то вроде охотника-траппера, только на крупную дичь, -
ответила Марга. - Я раньше встречала его на Беллатриксе, тогда он
сопровождал экспедицию за редкими животными. Мыслимо ли вообразить, что
два человека во Вселенной могут встретиться опять, и при каких
обстоятельствах?! Конечно, он не узнал меня, но я его запомнила. Таких,
как он, трудно забыть.
- У него несколько картинный вид.
- А вы? Вы говорили, что владеете рудниками на Венгамоне.
- Да. Я, по существу, довольно скучный человек, - сказал Торнхилл. -
Это мое первое приключение в жизни. - Он криво ухмыльнулся. - Судьба,
видимо, решила отомстить мне. Я думаю, что никогда больше уже не увижу
Венгамон. Если только Ла Флоке не выведет нас отсюда, но не уверен, что он
сможет сделать это.
- А вам не все равно? Вам жаль, что вы никогда больше не вернетесь на
Венгамон?
- Да нет, пожалуй, - сказал Торнхилл. - Я не вижу срочных причин для
скорого возвращения. А вы хотите вернуться?
- Я смогу довольно быстро забыть свою обсерваторию, - ответила она.
Он придвинулся к ней ближе, ему хотелось, чтобы было чуть-чуть
темнее, хотелось даже, чтобы в этот момент возник Страж и на мгновение
накрыл их своей тенью. Он ощущал тепло ее тела.
- Не надо, - вдруг прошептала она. - Кто-то идет.
Она резко отпрянула от него. Торнхилл сердито повернулся и увидел
коренастую фигуру приближающегося к ним Ла Флоке.
- Надеюсь, я не помешал вам любезничать? - спросил тот спокойно.
- Именно так, - парировал Торнхилл. - Но ничего уже не поправишь. Что
случилось, то случилось. Что привело вас сюда?
- Внизу неприятности. Уэллерс и Мак-Кей подрались.
- Из-за спора о попытке покинуть Долину?
- Конечно.
Ла Флоке казался необычайно взволнованным.
- Уэллерс, правда, стукнул его слишком сильно. Он убил его.
Марга вскрикнула.
- Мак-Кей мертв?!
- Точно. Не знаю, как нам следует поступить с Уэллерсом. Я хочу,
чтобы вы двое тоже присутствовали.
Торнхилл и Марга поспешно последовали за Ла Флоке вниз по склону к
группе людей, тесно сгрудившихся на песке речного берега. Даже с такого
далекого расстояния Торнхилл разглядел Уэллерса, возвышающегося над всеми.
Тот смотрел себе под ноги. Видимо, там лежало тело Мак-Кея.
Они были еще в полусотне метров, когда внезапно Мак-Кей вскочил на
ноги и бросился на Уэллерса.
3
На мгновение Торнхилл замер и схватил Ла Флоке за руку.
- Вы говорили, что он мертв!
- Он был мертв, - настаивал Ла Флоке. - Я не видел мертвецов мертвее.
Лицо, глаза... Торнхилл, это невозможно!
Они бегом пустились к реке.
Уэллерс был отброшен яростным натиском воскресшего Мак-Кея и,
спотыкаясь, отступил назад. Мак-Кей в ярости вцепился ему в горло. Но сила
все-таки была на стороне Уэллерса. Обхватив здоровенной рукой несчастного
человечка, он поднял его в воздух и швырнул на прибрежные камни. А сам
отшатнулся назад, что-то хрипя.
Торнхилл посмотрел вниз. На черепе Мак-Кея образовалась трещина,
кровь толчками выплескивалась из нее. Полуоткрытые невидящие глаза его
остекленели.
Опустившись перед ним на колени, Торнхилл пощупал запястье, пытаясь
найти пульс. Затем наклонился к губам. Дыхания не было.
- На этот раз он мертв.
Ла Флоке угрюмо посмотрел на него.
- А ну, убирайтесь с дороги! - внезапно крикнул он и, грубо схватив
Торнхилла за плечо, отбросил его в сторону.
Затем он наклонился к телу Мак-Кея и, став коленями на руки убитого,
схватил того за плечи. Было очень тихо, только журчала река и слышалось
хриплое дыхание траппера.
Рана на черепе мертвеца стала затягиваться. Торнхилл с ужасом видел,
как исчезают признаки смерти с тела Мак-Кея. Через несколько мгновений
только запекшаяся кровь на голове напоминала о том, что там недавно была
трещина.
Затем веки Мак-Кея вздрогнули и разомкнулись, блеснули яркие, горящие
ненавистью глаза. Румянец залил его лицо, и он стал дергаться под тяжестью
Ла Флоке, пытаясь освободиться. Но тот был готов к этому, и его мышцы
мгновенно напряглись, еще сильнее сжав Мак-Кея. Торнхилл слышал, как
Уэллерс принялся шептать молитву, а похожая на мышь мисс Хардин начала
всхлипывать. Даже регулианин издал звук, похожий на восклицание.
Пот катился по лицу Ла Флоке, но он не позволял Мак-Кею опять напасть
на силача. Прошло некоторое время, пока тот, наконец, не успокоился и не
расслабился.
Ла Флоке оставался рядом с ним и был начеку.
- Мак-Кей, вы слышите меня?
- Я слышу, можете отпустить меня. Я в порядке.
Ла Флоке жестом подозвал Торнхилла и Уэллерса.
- Постойте возле него. Но будьте наготове. Вы должны успеть схватить
его прежде, чем начнется очередной приступ.
Несколько мгновений он подозрительно смотрел на Мак-Кея, затем
поднялся.
Лежащий какое-то время еще оставался на земле, потом, привстав,
затряс головой, словно стараясь прочистить ее. Наконец, он встал и сделал
несколько неуверенных шагов. Постояв немного, он повернулся к остальным и
тихо спросил:
- Скажите, что со мной было?
- Вы и Уэллерс поссорились, - сказал Ла Флоке. - Он ударил вас, и вы
потеряли сознание, а когда вы пришли в себя, то набросились на него, как
безумный. Тогда он опять ударил вас, и вы вторично потеряли сознание...
- Нет! - прервал Торнхилл. - Скажите ему правду. Мы ничего не
добьемся, если будем притворяться, что ничего не случилось!
- Какую правду? - спросил Мак-Кей.
Торнхилл помолчал и сказал:
- Мак-Кей, вы были мертвы. По крайней мере, один раз. Может быть, и
дважды, если Ла Флоке не ошибся в первый раз. Я сам удостоверился в этом
во второй раз, когда Уэллерс швырнул вас на эти камни. - Он указал на
скалы в воде. - Посмотрите на них, там есть ваша кровь, и ваша голова тоже
имеет шрамы там, где она раскололась после броска Уэллерса.
Мак-Кей поднял руку и ощупал голову. Пальцы окрасились красным. Он
взглянул на камни.
- Я вижу кровь, но не чувствую никакой боли.
- Конечно, нет, - подтвердил Торнхилл. - Рана зажила почти мгновенно.
И вы ожили у нас на глазах.
Мак-Кей повернулся к Ла Флоке.
- Он сказал правду?
Траппер кивнул.
Холодное, угловатое лицо Мак-Кея расплылось в улыбке.
- Значит, это Долина! Я был мертв - и воскрес! Вы все дураки! Разве
вы не видите, что мы будем здесь жить вечно! В этой Долине, которую вам
так не терпится покинуть! Я умер дважды и дважды воскрес, а чувствовал,
что просто уснул. Я ничего не помню! Вы уверены, Торнхилл, что я был
мертв?
- Клянусь!
- Но, конечно, вы, Ла Флоке, пытались скрыть это от меня, не так ли?
Что ж, вы все еще хотите уйти отсюда? Но ведь здесь же можно жить, не
умирая!
Ла Флоке сердито сплюнул.
- Здесь можно жить только как растение. Никогда не выйдя за пределы
гор и не узнав, что там. Легче прожить десять лет на свободе, чем десять
тысяч лет в этой Долине!
Он рассердился не на шутку.
- Зачем вы сказали ему об этом? - спросил он у Торнхилла.
- Какое это имеет значение? - ответил вопросом на вопрос Торнхилл. -
Рано или поздно это повторилось бы опять. Мы не смогли бы скрыть.
Он взглянул на горную гряду.
- У Стража есть свои способы поддерживать нас в рабочем состоянии. Ни
убийств, ни самоубийств... ни выхода.
- Выход есть, - упрямо сказал Ла Флоке. - Через горный перевал. Я
уверен. Мы с Уэллерсом пойдем завтра на разведку. Вы не хотите оставаться
здесь навечно, Уэллерс? Что хорошего в бессмертии, если это бессмертие
пленников? Завтра мы осмотрим горы.
Здоровяк пожал плечами.
Торнхилл отметил про себя странную интонацию в голосе Ла Флоке,
неестественное выражение лица, словно он умолял Уэллерса, чтобы тот
поддержал его, словно боялся идти один в горы. Мысль о том, что Ла Флоке
боится кого-то или чего-то, казалась дикой, но у Торнхилла сложилось
именно такое впечатление.
Он взглянул на Уэллерса, затем на Ла Флоке.
- Нам следует это обсудить. Нас девятеро. Мак-Кей и мисс Хардин
определенно захотят остаться в Долине. Марга и я еще не пришли к
определенному решению, но в любом случае нам бы хотелось провести здесь
некоторое время. Таким образом, среди людей четверо против двоих. Что же
касается инопланетян...
- Я голосую за Ла Флоке, - внезапно сказал альдебаранец. - Меня ждет
очень важное дело, и я не могу ждать.
"Ну и ну", - подумал Торнхилл.
- Четверо против троих, - сказал он. - Спикианин и регулианин молчат,
поэтому я не принимаю их в расчет.
- Я говорю на языке Регула, - резко возразил альдебаранец. Не ожидая
ответа, он развернулся к существу со Спики и обменялся с ним несколькими
фразами, затем сообщил:
- Наш друг голосует за нас. Счет становится ничейным.
- Подождите, - не согласился Торнхилл. - А почему мы должны верить,
что он сказал именно это? Предположим...
Маска любезности слетела с лица альдебаранца.
- Предположим что? - резко спросил он. - Если вы намерены бросить
тень на мою честь, Торнхилл...
Он не договорил.
- Драться здесь совершенно бессмысленно, - подтвердил его
невысказанную мысль Торнхилл. - Но если только так можно удовлетворить
вас, то валяйте.
Альдебаранец, видимо, понял, что из его попытки затеять ссору ничего
не выйдет. Он отступил. Торнхилл продолжил:
- Ладно, я принимаю на веру то, что вы сказали. Но нас четверо, и
счет равный.
- Очень любезно с вашей стороны, что вы устроили такое голосование,
Торнхилл, - заметил Ла Флоке. - Но это не предмет для обсуждения. Каждый
из нас индивидуум, а не коллективное существо, и я предпочитаю не
оставаться здесь, пока у меня есть хотя бы один шанс вырваться отсюда,
сколь бы ничтожным он ни казался.
Он повернулся и побрел прочь.
- Нужно как-то остановить его, - сказал Мак-Кей. - Если ему
удастся...
Торнхилл покачал головой.
- Это нелегко. Даже если он покинет Долину, то как он покинет
планету?
- Вы не поняли меня. Страж сказал, что если один из нас покинет
Долину, то ее должны покинуть все. И если он это сделает, я умру.
- Возможно, мы все уже мертвы, - предположила Марга после долгого
молчания. - Предположим, что каждый из нас - вы в своем звездолете, я в
своей обсерватории - умерли в одно и то же мгновение и попали сюда. Что
если...
Небо потемнело - приближался Страж.
- Спросите у него, - Торнхилл ткнул пальцем в небо. - Он все
расскажет.
Темное облако опустилось.
"Вы не умерли, - пришел беззвучный ответ, - хотя некоторые из вас и
умрут, если Барьер будет преодолен".
Торнхилл снова почувствовал холод присутствия чужого существа.
- Кто вы? - спросил он. - Что вы хотите от нас?
"Я - Страж".
- И что же?
"Я - Страж", - таков был ответ. И облако стало рассеиваться, через
несколько мгновений небо очистилось. Торнхилл опустился на валун и
взглянул на Маргу.
- Он приходит и уходит, кормит нас, хранит нас от смерти. Прямо как в
зоопарке, Марга. И мы главные его обитатели!
Ла Флоке и Уэллерс подошли к ним.
- Вы удовлетворены ответами на ваши вопросы? - спросил Ла Флоке. - Вы
все еще хотите провести остаток жизни здесь?
Торнхилл улыбнулся.
- Давайте, Ла Флоке, лезьте на гору. Я снимаю свой голос против вас.
Теперь счет в вашу пользу.
- А я думал, что вы за меня, - тихо сказал Мак-Кей.
Торнхилл не ответил и продолжал, обращаясь к Ла Флоке:
- Выбирайтесь из Долины, если вам это удастся.
- Вы идете с нами?
- О нет! Я остаюсь здесь, не возражая против вашего ухода.
Ла Флоке бросил на него взгляд, но тут же принялся рассматривать
гигантский горный пик, который закрывал выход из Долины. Торнхиллу
почудилось, что тень страха пробежала по лицу Ла Флоке. Но, сжав челюсти,
тот сказал:
- Уэллерс, вы идете?
Здоровяк пожал плечами и ответил:
- Думаю, неплохо взглянуть на это.
- Тогда пошли, - твердо сказал Ла Флоке.
Он бросил еще один, полный ярости, взгляд на Торнхилла и пошел по
тропе, ведущей в горы.
Марга тихо спросила:
- Сэм, почему вы так поступаете?
- Я хотел проверить его реакцию. И увидел то, что хотел.
Мак-Кей дернул его за руку.
- Я умру, если вы оставите Долину! Разве вы не понимаете, Торнхилл?
Вздохнув, Торнхилл сказал:
- Я понимаю. Но пусть вас не беспокоит Ла Флоке. Он очень скоро
вернется.
4
Прошло несколько часов. Казалось, они тянулись целую вечность.
Красное солнце давно уже скрылось за горизонтом, предоставив дальнему
голубому обогревать Долину. Часы Торнхилла показывали уже больше десяти
часов вечера. Прошло почти двенадцать часов с тех пор, как он взошел на
борт лайнера в Юринеле, более четырех часов со времени прибытия по
расписанию в космопорт Венгамона. Сейчас его, наверное, безуспешно ищут и
удивляются, как он мог бесследно исчезнуть во время полета через
гиперпространство.
Они сидели группой на берегу реки. Уроженец Спики теперь полностью
перешел в красно-коричневую стадию и сидел тихо, как сова. Два других
инопланетянина держались столь же замкнуто. Говорить было не о чем.
Мак-Кей весь съежился, обхватив себя руками и напоминая мешок с
конечностями. Он напряженно глядел в сторону гор, как бы пытаясь увидеть
Ла Флоке и Уэллерса. Торнхиллу было понятно выражение его лица: Мак-Кей
думал о том, что если Ла Флоке покинет Долину, то он, Мак-Кей, дорого
заплатит за свое двойное воскрешение. Мак-Кей напоминал человека перед
казнью.
Сэм Торнхилл молчал и тоже глядел на гору, размышляя, где сейчас
могут находиться ушедшие, как далеко они могли забраться, прежде чем
осторожный Ла Флоке повернет назад. В том, что Ла Флоке боится гор, не
было сомнений, в противном случае он бы уже давно ушел и не пытался
уговаривать их. Торнхилл заставил его идти, но будет ли им сопутствовать
успех? Вероятно, нет. Ла Флоке смелый человек, но с затаенным страхом,
который не может перебороть. Торнхиллу было даже немного жаль его:
бодрячок вынужден будет униженно возвратиться ни с чем.
- Вы кажетесь озабоченным, - сказала Марга.
- Озабочен? Нет, просто думаю.
- О чем?
- О Венгамоне и о своей работе, о том, как уже начали растаскивать
мой рудник.
- Вам не хватает Венгамона, не так ли?
Он улыбнулся и покачал головой.
- Нет. Рудник был всей моей жизнью. Время от времени я брал короткие
отпуска, но думал только о работе и только о ней, да о ценах на рынке. Но
лишь до самой последней поры. Это, наверное, свойство Долины: сейчас
рудник кажется мне далеким, словно принадлежит кому-то другому или словно
он владел мною, а теперь я освободился.
- Мне понятны ваши чувства, - сказала Марга. - Я день и ночь жила в
обсерватории. Всегда нужно было сделать так много снимков, так много
прочесть книг, что я даже и в мыслях не допускала пропустить хотя бы один
день или приостановить работу. Но здесь нет звезд, и я не жалею о них.
Он взял ее руку.
- Меня все-таки интересует: если Ла Флоке добьется успеха, если мы
действительно выберемся из Долины и вернемся к своей обычной жизни, будем
ли мы после этого хоть немного другими? Или я опять вернусь к своей
бухгалтерии, а вы к своим звездам?
- Мы этого не узнаем, пока не вернемся, - ответила она. - Если
вернемся... Но взгляните туда.
Торнхилл посмотрел. Мак-Кей и мисс Хардин были всецело заняты
беседой. Он держал ее за руку.
- К профессору наконец-то пришла любовь, - улыбнулся Торнхилл.
Регулианин спал, альдебаранец задумчиво глядел под ноги, рисуя что-то
на песке. Спикианин все коричневел. В Долине царил полный покой.
- Я, бывало, очень жалел зверей в зоопарке, - сказал Торнхилл. - Но,
в общем-то, это не такая уж плохая жизнь.
- Постольку, поскольку мы до сих пор не знаем, что еще припасено для
нас у Стража.
С вершин гор неожиданно начал сползать туман, рваные клочья его
поплыли над Долиной. Вначале Торнхилл подумал, что Страж вернулся для
очередной беседы, но затем понял, что это обычный туман. Стало прохладней.
Он, плотней прижав Маргу к себе, задумался о своих тридцати семи годах. Он
неплохо выглядел для такого возраста: подтянутый, атлетического сложения,
с быстрыми рефлексами и острым умом. Но до самого этого дня - трудно было
поверить, что это все еще первый день в Долине, - понимал ли он, что в
жизни есть многое другое, кроме добычи руды и бизнеса?
Чтобы понять это, понадобилась Долина. Будет ли он все помнить, если
они выберутся отсюда? А может, лучше остаться с Маргой здесь и быть вечно
молодыми?
Он нахмурился. Вечная молодость, да, но если не по собственной воле,
если быть вечным узником... Нет, это не для него.
Теперь он пришел к окончательному решению. Марга крепче сжала его
руку.
- Мне кажется, возвращаются Ла Флоке и Уэллерс, - проговорила она.
- Видимо, им так и не удалось, - откликнулся Торнхилл, не понимая,
испытывает ли он облегчение или разочарование.
Он увидел их, а вскоре услышал и голоса. Две фигуры выплыли из
тумана.
Несмотря на туман, делающий свет солнца тусклым, Торнхиллу не
составило труда разобрать выражение лица Ла Флоке. Оно было не из
приятных. Весь облик этого человека дышал злобой и ненавистью.
- Ну, - спросил Торнхилл, - нет выхода?
- Мы поднялись километра на полтора, а затем этот проклятый туман
окутал все вокруг. Как будто его послал Страж. Мы вынуждены были повернуть
назад.
- И не было никаких признаков существования выхода?
Ла Флоке пожал плечами.
- Кто знает? Пока что нам не удалось его обнаружить. Но я найду его!
Мы пойдем завтра, когда на небе появятся оба солнца, и найдем его!
- Вы - дьявол, - донесся слабый тусклый голос Мак-Кея. - Вы еще не
бросили эту затею?
- И не подумаю, пока я жив! - закричал Ла Флоке. Но в его голосе
слышались нотки бравады.
Торнхиллу захотелось узнать, что же произошло на самом деле.
Перебранка длилась недолго. Ла Флоке еще немного покричал и гневно
удалился, приняв оскорбленный вид. Уэллерс посмотрел ему вслед и покачал
головой.
- Лжец!
- О чем вы?
- Там не было тумана, - сказал здоровяк. - Он все выдумал, пока мы
спускались, и решил использовать туман как оправдание. Лягушка-бык издает
много шума, но внутри она пустая.
Торнхилл попросил:
- Расскажите, что произошло там, наверху, и почему вы повернули
назад?
- Мы поднялись не более чем на триста метров, - сказал Уэллерс. - Он
шел все время впереди. Но вдруг упал и сильно побледнел. Тогда он сказал,
что не может идти дальше.
- Почему? Он боится высоты?
- Вряд ли, - возразил Уэллерс. - Я думаю, он боится подняться наверх
и увидеть, что там, - может быть, он это точно знает - там нет никакого
выхода. Возможно, он не может открыто взглянуть фактам в лицо. Не знаю, но
он заставил меня вернуться.
Внезапно Уэллерс вскрикнул, так как Ла Флоке тихо подошел сзади и
сильно ткнул его в спину. Уэллерс повернулся.
- Дурак! - выругался Ла Флоке. - Кто рассказал тебе эти бредни?
- Бредни? Отойди, Ла Флоке. Ты прекрасно знаешь, что струсил там,
наверху. Не старайся заговорить нам зубы.
В углу рта Ла Флоке напрягся мускул. Его глаза сверкнули. Он взглянул
на Уэллерса, словно перед ним был хищник, сбежавший из клетки. Неожиданно
он сделал резкое, неуловимое движение рукой, и Уэллерс отступил, издав
дикий крик, прижав руки к низу живота. Силач, правда, тут же выпрямился и
размахнулся, но траппер ловко увернулся от пудовых кулаков и, нырнув под
руку, нанес удар в массивную челюсть гиганта. Тот ошалел от такой наглости
и впал в шок. Ла Флоке крутился вокруг, постоянно нанося новые удары.
Торнхилл без всякой охоты двинулся вперед, совсем не испытывая
желания оказаться на пути массивных кулаков Уэллерса, напрасно
старающегося попасть в Ла Флоке. Заметив сигнал альдебаранца, он бросился
к гиганту и заблокировал его. Альдебаранец сделал то же самое с Ла Флоке.
- Хватит! - крикнул Торнхилл. - Не имеет никакого значения, кто из
вас лжет. Глупо драться здесь, вы сами говорили об этом, Ла Флоке.
Уэллерс сердито отступил, кося глазами на Ла Флоке. Коротышка
улыбался.
- Честь нужно беречь, Торнхилл. Уэллерс лгал.
- Не только трус, но и лжец, - угрюмо сказал Уэллерс.
- Успокойтесь, вы оба, - сказал Торнхилл. - Взгляните-ка на небо.
Он поднял руку вверх.
Над ними низко нависла туча. Страж уже был рядом с ними, незаметно
подкравшись во время ссоры. Торнхилл смотрел вверх, пытаясь разглядеть
форму в спускающемся к ним облаке. Но это ему не удалось. Он видел только
черноту, скрывающую солнечный свет.
Он ощутил, как под ними слегка вздрогнула почва. Тотчас в ушах
Торнхилла эхом отозвался звук, похожий на музыкальный аккорд. Похоже на
ультразвуковые колебания, отметил он. Эти колебания вызывали слабое
головокружение, притупляли неприятные ощущения, успокаивали так же нежно,
как любимая девушка.
"Мир вам, мои дорогие, - нежно прозвучал голос у них в мозгу. - Вы
слишком много ссоритесь. Пусть будет мир". Ультразвуковые волны обтекали
их, размывали ненависть и гнев. И вскоре они стояли, улыбаясь друг другу.
Туча стала подниматься вверх. Страж покидал их. Интенсивность звуков
стала ослабевать. Долина опять погрузилась в покой и полную гармонию.
Последние слабые звуки замерли в отдалении.
Долго они стояли молча, не пытаясь заговорить. Торнхилл огляделся и
заметил, как смягчились жесткие черты лица Ла Флоке, что было для него
совсем не характерно. На сердитом лице Уэллерса появилась улыбка. Да и сам
Торнхилл почувствовал, как прошел его гнев. Глубоко в его сознании эхом
отдавались слова Стража: мир вам, мои дорогие.
Дорогие.
Нет, не обитатели зоопарка, подумал Торнхилл. По мере того, как его
покидало спокойствие, навеянное Стражем, в нем возрастала горечь. Любимцы.
Изнеженные баловни.
Он вдруг понял, что дрожит. Эта жизнь в Долине казалась такой
привлекательной, что ему захотелось закричать, завопить, запротестовать
что есть силы от ярости, которую вызывали у него горы вокруг Долины. Но
ультразвук все еще продолжал немного действовать, и гнев невозможно было
выплеснуть наружу.
Он отвел взгляд, стараясь изгнать слова утешения, которые навевал им
Страж.
В последовавшие за этим событием дни они стали молодеть. Результаты
омоложения впервые стали заметны на самом старшем из них, Мак-Кее. Это
случилось на четвертый день пребывания в Долине. Счет дней, за неимением
других средств, они вели по восходам красного солнца. К этому времени для
всех обитателей установилось нечто похожее на нормальный распорядок жизни.
С того времени, как Страж счел необходимым умиротворить их, не было больше
вспышек гнева или обид, каждый вел себя так тихо и замкнуто, что казалось,
будто людей в Долине нет. Всех угнетало звание "баловней".
Они обнаружили, что почти отпала необходимость в сне и еде. Падающей
еды хватало для нормального питания, и они привыкли к ее необычному виду.
Спали они урывками, от случая к случаю, все свободное время проводили за
рассказами о своей прежней жизни, бродили по Долине, купались в реке.
Такое однообразие начало надоедать им.
И вот на исходе четвертого дня Мак-Кей, глядя в плавно бегущую воду,
что-то заметил там и испустил вопль. Торнхилл, услышав крик, бросился к
реке, опасаясь недоброго.
- Что случилось, старина?
Мак-Кей казался совсем не похожим на человека, попавшего в беду. Он
внимательно разглядывал свое отражение в воде.
- Какого цвета мои волосы, Сэм?
- Серые, немного с каштановым отливом.
Мак-Кей кивнул:
- Правильно. Этого цвета не было в моих волосах вот уже два десятка
лет.
К тому времени вокруг собрались все остальные. Мак-Кей, указывая на
свои волосы, сказал:
- Я становлюсь моложе. Я чувствую это. И смотрите, смотрите на голову
Ла Флоке.
Коротышка удивленно провел рукой по черепу и ошеломленно отдернул
руку.
- У меня отрастают волосы, - произнес он с изумлением, притрагиваясь
к маленьким волоскам, похожим на пушок цыпленка, появившимся на загорелой
лысине. На его коричневом морщинистом лице появилось выражение недоверия.
- Это невозможно!
- Так же невозможны и воскрешения из мертвых, - сказал Торнхилл. -
Страж очень хорошо заботится о нас.
Он взглянул на остальных. Да, все они изменились, стали выглядеть
здоровее, моложе и полными сил.
С самого начала он почувствовал перемену и в себе. Это, конечно,
Долина. Но было ли это результатом действий Стража или просто
замечательным свойством Долины?
Предположим второе, размышлял он. Предположим, что благодаря каким-то
особым свойствам они становятся моложе. Но остановится ли процесс? Или
Страж поместил их сюда, чтобы понаблюдать, как несколько представителей
разных рас будут постепенно впадать в детство?
В эту "ночь" - время, когда исчезало красное солнце, а полная темнота
не наступала, Торнхилл узнал три важные вещи.
Он понял, что любит Маргу Феллис, а она - его.
Он понял, что любовь не может быть полнокровной в этой Долине.
Он понял, что Ла Флоке еще не разучился драться, что бы ни произошло
с ним в горах.
Торнхилл попросил Маргу пройтись с ним в укромную тенистую рощицу,
где бы они смогли побыть одни. Но она выразила странную неохоту, что
удивило и обескуражило его, так как все время с самого начала она с
радостью принимала его предложения побыть наедине. Он стал настаивать, и
она согласилась.
Некоторое время они шли молча. Местная фауна наблюдала за ними из-за
кустов, воздух был влажным и теплым. Белые облака мирно проплывали высоко
над ними.
- Почему ты сначала отказалась идти со мной, Марга?
- Я бы не хотела говорить об этом.
Он зашвырнул в кусты палку.
- Всего четыре дня, а ты уже имеешь секреты от меня, - засмеялся он.
Но, увидев выражение ее лица, резко оборвал смех. - Я сказал что-то не
так?
- Разве есть причины, по которым я не должна хранить их от тебя?
Между нами была достигнута договоренность?
Он заколебался.
- Конечно, нет. Но я думал...
Она улыбнулась, ободряя его.
- Я тоже думала. Но хочу тебе сказать, что днем Ла Флоке упрашивал
меня стать его...
Торнхилл был ошеломлен.
- Он? Почему?
- Он сказал, что поскольку привязан пока к этому месту, - ответила
она, - а Лона его не интересует, то, значит, остаюсь я. Ла Флоке не любит
долго оставаться без женщины.
Торнхилл молчал.
- Он сказал мне совершенно определенно, что мне не следует больше
уходить с тобой в горы. Если мы еще раз сделаем это, у нас будут
неприятности. Он не собирается получать от меня отказ. Он не привык к
этому.
- Что же ты ответила?
Она улыбнулась, голубые огоньки плясали в ее глазах.
- Я ведь здесь, не так ли?
Торнхилл почувствовал невыразимое облегчение, которое потоком смыло
все его опасения.
Он понимал ситуацию с самого начала, знал, что Ла Флоке будет его
соперником, но только сейчас тот стал открыто заявлять об этом.
- Ла Флоке интересный человек, - сказала Марга, когда они углубились
в густые заросли. Они нашли это место в прошлый раз. - Но я не хочу быть
очередным номером в его коллекции. Он галактический бродяга. Меня никогда
не влекло к таким людям. Кроме того, я чувствую, что не заинтересовала бы
его при других обстоятельствах.
Она была совсем рядом с Торнхиллом, и через ветви почти не проникал
свет голубого солнца. "Я люблю ее", - подумал он внезапно и через
мгновение услышал собственный голос, произносящий это.
- Я люблю тебя, Марга. Это чудо, что нас занесло сюда и мы
встретились.
- И я люблю тебя, Сэм. Я сказала об этом Ла Флоке.
Он ощутил необъяснимое чувство торжества.
- Что же он сказал?
- Немного. Сказал, что убьет меня.
Его рука скользнула по телу девушки. Несколько мгновений они без слов
выражали свои чувства.
Именно тогда Торнхилл обнаружил, что это невозможно в Долине! Он не
ощутил никакого желания! Абсолютно ничего! Ее близость доставляла ему
наслаждение, но чего-то большего совершенно не требовалось.
- Это все проклятая Долина, - прошептал он. - Видимо, изменился обмен
веществ в наших организмах. Ведь спим мы мало, едим немного, наши раны
заживают. Теперь еще и это. Как будто Долина влияет на нас и наши
биопроцессы.
- И мы ничего не можем сделать?
- Ничего, - сказал он, сжав зубы. - Мы - игрушки Стража.
Он молча уставился на кусты, слыша ее тихие всхлипывания. Сколько же
это будет продолжаться?
"Мы должны выбраться отсюда, - подумал он. - Любым способом. Но будем
ли мы помнить друг друга, после того как выберемся? Или Страж очистит нашу
память?"
Он прижался к ней, проклиная свою слабость, хотя и понимал, что это
не его вина. Им не нужно было больше слов.
Но внезапно тишина была нарушена. Глубокий голос сухо произнес:
- Я знаю, что вы здесь. Выходите! Оба!
Торнхилл быстро сел.
- Это Ла Флоке! - сказал он шепотом.
- Что он собирается делать? Он может нас найти?
- Несомненно. Я выйду и выясню, чего он хочет.
- Будь осторожен, Сэм.
- Он не может причинить мне вреда. Ведь мы в Долине! - Торнхилл
улыбнулся ей и поднялся на ноги. Пригнувшись, он прошел под низко
нависающими переплетениями лиан и заморгал, выйдя из полумрака деревьев на
открытое пространство.
- Выходите, Торнхилл! - повторил Ла Флоке. - Я даю вам минуту, а
затем сам пойду к вам.
- Не беспокойтесь, - отозвался Торнхилл. - Я иду.
Он раздвинул ветки и вышел к Ла Флоке.
- В чем дело? - спросил он нетерпеливо.
Ла Флоке хладнокровно улыбнулся. Не было никакого сомнения в том,
чего он хочет. Его маленькие глазки бегали по сторонам, поблескивая
гневом, его ухмылка свидетельствовала о жажде убийства. В одной руке он
сжимал длинный треугольный осколок камня, зазубренный край которого,
старательно отшлифованный, был острым, как нож. Коротышка ждал в
напряжении, как тигр перед броском на добычу.
5
Они кружили друг возле друга, пытаясь отыскать слабое место в защите,
большой мужчина и маленький. Ла Флоке, казалось, достиг предела
напряжения, мышцы его были напряжены, как стальные канаты.
- Бросьте нож, - сказал Торнхилл. - Вы сейчас взорветесь, Ла Флоке.
Ведь в Долине смерть невозможна.
- Все равно я уничтожу вас!
- Что я вам сделал?
- Вы попали в Долину. Это все. Если бы вас здесь не было, я стал бы
вождем. Но ваше прибытие решило дело не в мою пользу. Вы вынудили меня
лезть на гору, вы отбили у меня Маргу. Разве этого мало?
- Я никогда не претендовал на власть и не отбивал Маргу. Она
предпочла меня вам, и я искренне опечален за вас.
- Сейчас вы опечалитесь еще больше.
Торнхилл заставил себя ухмыльнуться. Этот смертельный танец
продолжался уже слишком долго, он чувствовал, что Марга где-то рядом
наблюдает за ходом событий.
- Почему бы вам, маленькому параноику-убийце, не отдать мне этот
кусок камня, прежде чем вы пораните им себя?
Он сделал быстрый выпад и схватил Ла Флоке за запястье.
Глаза коротышки сверкнули. Он отступил назад, изрыгая проклятья в
адрес Торнхилла на каком-то незнакомом языке, пригнул нож вниз и издал
хриплый торжествующий клич.
Торнхилл отклонился в сторону, но зазубренное лезвие вспороло ему
предплечье на несколько сантиметров выше локтя, глубоко войдя в плоть
сбоку от бицепса. Ла Флоке выдернул руку, освободившись от захвата
Торнхилла, и, взмахнув ножом, сделал кровавый разрез почти до самого
запястья Торнхилла. Сэм почувствовал острую боль во всей руке, и теплая
струя крови хлынула из раны. Пронзительно закричала Марга. Но он, не
обращая внимания на боль, ринулся вперед и снова поймал руку Ла Флоке,
прежде чем тот поднял ее для очередного удара. Резко повернув ее, Торнхилл
провел ею по другой руке Ла Флоке, который испустил вопль боли и выронил
каменный нож. Торнхилл наступил на него, с хрустом раздавливая ботинком.
У каждого из них теперь была ранена одна рука. Ла Флоке немного
отошел назад и с разгона бросился на Торнхилла, наклонив голову как бык.
Торнхилл приготовился пропустить его как тореадор, но в последний момент
Ла Флоке выпрямился и нанес удар в челюсть. Торнхилл отлетел назад и упал
навзничь, но тут же вскочил и бросился в атаку, нанеся удар трапперу
слева. Послышался хруст зубов.
"Интересно, - подумал Торнхилл, - покажется ли Страж до конца этой
схватки, чтобы исцелить наши раны?"
Единственное, что было слышно, так это хриплое дыхание Ла Флоке,
который тряс головой, пытаясь прочистить помутившееся сознание, готовясь к
новой атаке. Торнхилл изо всех сил старался не лишиться сознания от острой
боли в руке.
Он еще раз ринулся вперед и ударил Ла Флоке, заставив того
повернуться лицом к себе, а затем, подняв раненную руку, изо всех сил
направил ее в солнечное сплетение противника. И хотя кулак наткнулся на
стену твердых, как камень, мышц, у Ла Флоке вышибло дух, он качнулся, ноги
подкосились, лицо побледнело. Торнхилл ткнул его еще раз, и враг рухнул
навзничь.
Торнхилл взглянул на свою руку. Порез был очень глубоким и широким,
хотя, казалось, не затронул главной вены. Кровь текла довольно сильно, но
без обычной характерной пульсации.
В этом было что-то притягательное - смотреть, как вытекает
собственная кровь. Внезапно, как бы сквозь дымку, он увидел бледное
испуганное лицо Марги и понял, что потерял гораздо больше крови, чем
предполагал, и что сейчас потеряет сознание. Ла Флоке не приходил в себя.
Стража не было.
- Сэм...
- Всего лишь небольшая царапина, - прохрипел он, почувствовав тепло
ее лица, склонившегося над ним.
- Нужно перевязать рану. Может быть заражение.
- Не нужно. Сейчас она начнет заживать.
Он ощутил сильный зуд в раненной руке и подавил желание впиться
ногтями в рану.
- Она заживает! - удивленно воскликнула Марга.
Торнхилл кивнул. Рана на глазах стала затягиваться. Сначала
прекратилось кровотечение, сомкнулись края поврежденных сосудов, и сразу
же по ним побежала кровь. Рваные края раны наползли друг на друга и
сомкнулись. Над порезом стала нарастать плоть, зуд стал совершенно
невыносимым. Через несколько мгновений все закончилось, остался лишь
длинный багровый шрам. Он прикоснулся к наросшей плоти: она была теплой,
податливой и реальной.
Ла Флоке пошевелился. Его правое предплечье, которое было странно
согнуто и, видимо, сломано, выпрямилось. Он сел, покачиваясь из стороны в
сторону. Торнхилл подготовился к отражению новых атак траппера, но в Ла
Флоке осталось совсем мало бойцовского пыла.
- Страж залечил нас, - сказал Торнхилл. - У нас все зажило и ничего
не осталось, кроме шрамов. Поднимайтесь, вы, старый идиот!
Он встряхнул Ла Флоке и поднял его на ноги.
- Впервые меня победили в драке, - с горечью признался Ла Флоке. Его
глаза утратили прежнюю живость. Он казался уничтоженным своим поражением.
- Вы были безоружны, а я имел нож и ничего не мог сделать...
- Забудьте об этом, - сказал Торнхилл.
- Как я могу забыть? Эта мерзкая Долина, из которой невозможно
сбежать, даже покончив с собой... Торнхилл, вы можете понять, что значит
принять какую-то определенную линию поведения и быть не в состоянии
выдержать ее? - Ла Флоке печально покачал головой. - Кое-кто в Галактике
многое бы отдал, чтобы увидеть меня в таком виде. Эта Долина унизила меня!
Но я ухожу, оставляю женщину вам. Вы победили меня, а победитель всегда
захватывает трофеи.
Он повернулся и зашагал прочь. Маленькая жалкая фигурка мелькнула
между деревьями. Торнхилл вспомнил, каким он был всего несколько дней
назад, когда поднимался в горы, и результат сопоставления был весьма
плачевным.
- Подождите, Ла Флоке!
- Вы уничтожили меня да еще унизили в глазах женщины. Что вам нужно?
- обернулся тот.
- Как сильно вы бы хотели бежать отсюда, из Долины?
- Что?
- Вы полезли бы еще раз в горы?
Лицо Ла Флоке, и без того бледное, стало, несмотря на загар, почти
белым. Твердым голосом он сказал:
- Вы смеетесь надо мной, Торнхилл.
- Нет, Ла Флоке. Я не хочу знать, что так напугало вас тогда. - При
этих словах Ла Флоке вздрогнул. - Я думаю, что через эти проклятые горы
можно перейти. Но только не в одиночку, только если мы все поднимемся туда
или, по крайней мере, большинство из нас.
Ла Флоке вымучил улыбку.
- И вы тоже пойдете с Маргой?
- Если мы решим уходить, то пойдем. Возможно, только Мак-Кей и Хардин
останутся, но все же нас будет большинство, а это, видимо, является
единственной возможностью выбраться от сюда. Может быть, за перевалом есть
город и нам удастся установить связь с каким-нибудь звездолетом.
Нахмурившись, Ла Флоке спросил:
- Почему вдруг такая резкая перемена, Торнхилл? Я полагал, вам...
нравится здесь. Мне казалось, что только мне одному хочется уйти отсюда.
Торнхилл взглянул на Маргу и улыбнулся ей.
- Я не хочу отвечать вам, Ла Флоке. Но могу сказать вот что: чем
быстрее я выберусь из Долины, тем скорее буду счастлив.
Когда они спустились к подножию холма и созвали всех, Торнхилл вышел
вперед. Глаза присутствующих были обращены к нему.
- Ла Флоке и я, - сказал Торнхилл, - провели совещание на вершине
холма. Мы пришли к заключению, с которым я хочу ознакомить вас. Всем нам
необходимо выбраться из Долины, в противном случае мы обречены здесь на
медленную смерть, постепенно утрачивая все свои способности.
Его перебил Мак-Кей:
- Вы предатель, Торнхилл! Я думал, может быть...
- Я не был ни на чьей стороне, - ответил Торнхилл. - Я просто начал
размышлять. Смотрите сами. Нас всех переместили сюда на протяжении двух
дней, выхватив из обычного хода нашей жизни. И неважно, кем мы были
раньше. Все это было проделано каким-то чуждым существом. За нами
непрерывно следят, нас кормят. Наши раны мгновенно заживают, какими бы
тяжелыми они не были. Мы становимся моложе, Мак-Кей, не так ли? Но, с
другой стороны, нас окружают горы, и, возможно, через них есть проход. Ла
Флоке с Уэллерсом пробовали пройти, однако попытка им не удалась. Два
человека не смогут это сделать. Нужна помощь всех, запас еды, воды. Если
мы все пойдем...
Мак-Кей прервал его:
- Я счастлив здесь, Торнхилл. Вы и Ла Флоке можете нарушить это
счастье.
- Нет, - возразил Торнхилл. - Разве вы не понимаете, что ведете здесь
растительный образ жизни? Мы все являемся объектом какого-то эксперимента,
и ничего более. А что если омоложение не прекратится и мы станем детьми?
- Мне безразлично, - упрямо сказал Мак-Кей. - Я умру, если покину
Долину. Мое сердце не выдержит. Теперь вы говорите, что я умру, если
останусь. Но в таком случае я пройду через все годы моего детства, а за
пределами Долины мне не видать ничего.
- Хорошо, - сказал Торнхилл. - В конце концов, все дело в том,
останемся ли мы все здесь, чтобы Мак-Кей мог снова насладиться своей
юностью, или попытаемся уйти. Ла Флоке, Марга и я собираемся предпринять
попытку перейти горы. Кто хочет, может присоединиться к нам. Те же, кто
хочет провести остаток жизни в Долине, могут остаться. Все ясно?
Семеро пленников двинулись на следующее "утро" сразу после выпадения
очередной порции пищи. Мак-Кей и Лона Хардин остались. Прощание было
кратким и неловким. Торнхилл заметил, что с лица Мак-Кея сошли морщины и
волосы стали блестеть, как у молодого человека, тело окрепло. Он понимал
Мак-Кея, но не мог принять его точку зрения.
Лона Хардин выглядела еще моложе и, вероятно, впервые в жизни
пыталась спрятать свою некрасивость.
"Что ж, - подумал Торнхилл, - эти двое, может быть, найдут свое
счастье в Долине, но это неразумное счастье животного в зоопарке". Сам он
не стремился к такому счастью.
- Не знаю, что и сказать, - заявил Мак-Кей. - Я бы пожелал вам удачи,
если бы только мог.
Торнхилл улыбнулся.
- Возможно, мы еще увидимся. Хотя я очень этого не хочу.
Торнхилл возглавлял группу. Марга шла рядом с ним, Ла Флоке и Уэллерс
- на несколько шагов позади, за ними шли инопланетяне. Спикианин, который,
Торнхилл был уверен, имел лишь весьма смутное представление о
происходящем, катился позади всех. Альдебаранец подробно объяснил
регулианину все о переходе. И только одно объединяло их всех: желание
покинуть Долину.
Утро было теплым и приятным, вершины гор прятались за облаками.
"Подъем будет трудным, - думал Торнхилл, - но не невозможным при условии,
что чудесное свойство Долины будет охранять нас и наверху и Страж не будет
препятствовать восхождению".
Пока Страж не подавал признаков жизни. Торнхилл на мгновение
почувствовал раскаяние, что приходится покидать Долину, но тут же подавил
его в себе: это чувство мог пробудить Страж.
Утро уже переходило в полдень, когда они поднялись на некоторую
площадку, расположенную на высоте примерно в полкилометра над уровнем
реки. Глядя вниз, Торнхилл едва различал игру света на поверхности реки,
петляющей по Долине. Оставшихся двоих людей не было видно.
Склон полого поднимался вверх. Возможно, настоящие трудности начнутся
позже, когда пойдут голые скалы, где воздух может оказаться не столь
приятен, как здесь, и ветер сильнее.
Когда по часам Торнхилла наступил полдень, он объявил привал, и они
распаковали еду, обернутую в широкие шершавые листья растения, похожего на
лопух. Еда казалась на вкус черствой и сухой, как солома, от прежнего
привлекательного запаха остался лишь легкий намек. Видимо, на склоны гор
еда не выпадала, им придется питаться сухим пайком. И когда представится
возможность пополнить запас еды, было неизвестно.
После короткого отдыха Торнхилл поднял группу, и все двинулись
дальше. Но не прошли и тысячи шагов, как снизу донесся крик.
Они остановились.
- Ты слышала крик? - спросил Торнхилл Маргу.
- Похоже на голос Мак-Кея, - ответила она.
- Давайте немного подождем, - предложил Торнхилл.
Прошло немного времени, и показался Мак-Кей, идущий быстрым шагом.
Лона Хардин отставала от него на несколько шагов. Подойдя к группе, он
остановился и с трудом перевел дыхание.
- Я решил идти с вами, - сказал он. - Вы правы, Торнхилл! Нам нужно
всем покинуть Долину.
- И он считает, что с сердцем у него все в порядке? - ехидно спросил
Ла Флоке.
- Да. Я думаю, что краткое пребывание здесь вылечило меня.
Торнхилл улыбнулся.
- Наконец-то вы убедились в этом сами. - Он прищурил глаза и взглянул
вверх. - Нам еще долго идти, не будем терять времени.
6
Двенадцать тысяч шагов - меньше, чем два с половиной километра.
Человек может пройти за час до шести километров или даже чуть больше. Но
не два с половиной километра вверх.
Они часто отдыхали, хотя здесь не было ночи и им не нужно было спать,
двигаясь метр за метром, поднимаясь по все более опасному склону, потом
ползли по карнизу в поисках места, подходящего для следующего подъема. Это
была медленная и трудная работа, а горы все так же громоздились над ними,
и казалось, что они никогда не достигнут вершины.
Воздух оставался на удивление теплым, но не душным, вокруг была дикая
местность, легкий ветерок обдувал их. Кроткие создания Долины не
отваживались подниматься выше линии леса, а она осталась далеко внизу.
Группа пленников, цепляясь за скалы, упорно продвигалась вверх.
Торнхилл чувствовал себя усталым, но знал, что необычные свойства
Долины продолжают действовать, унося из организма продукты распада, давая
приток свежих сил. Час за часом они карабкались вверх по горному склону.
Время от времени Торнхилл оборачивался и тогда видел бледное лицо Ла
Флоке, искаженное страхом. Коротышка боялся высоты, но мужественно
подавлял страх. Инопланетяне немного отстали. Уэллерс шагал, как робот,
почти не разговаривая, снисходительно относясь к слабости менее сильных
спутников, к шагу которых он вынужден был приноравливаться. Что же
касается Марги, то она не жаловалась. Это доставляло Торнхиллу большое
удовлетворение.
Они были уже на расстоянии менее трехсот метров от вершины, когда
Торнхилл объявил привал.
Он обвел взглядом всех членов группы, их лица, такие разные. "Как мы
все помолодели, - подумал он неожиданно. - Мак-Кей выглядит, как мужчина
лет сорока пяти, я, наверное, похож на мальчишку. И все остальные..."
- Мы близки к вершине, - сказал он. - Давайте съедим оставшуюся пищу.
Спуск, я думаю, будет легче.
Он посмотрел вверх. Гора сужалась к гребню, и там был виден проход,
ведущий к другому перевалу.
- Ла Флоке, у вас самые зоркие глаза. Не видно ли впереди
каких-нибудь признаков Барьера?
Траппер прищурился и покачал головой.
- Насколько я могу судить, путь свободен. Еще немного - и мы очутимся
на той стороне Барьера.
Торнхилл кивнул.
- Значит, последние триста метров. Пошли!
Когда они шли по глубокому снегу, покрывавшему верхнюю часть горы, на
них обрушились яростные порывы ветра. Здесь, наверху, исчезли чудесные
свойства Долины: холодный ветер преграждал им путь на ту сторону горы. Оба
солнца стояли высоко в небе, близко друг от друга, и отсюда, сквозь
снежную пыль, казались просто огромным бесформенным пятном света.
Торнхилл почувствовал, как усталость навалилась на него, но гребень
был уже совсем рядом. Еще несколько шагов - и они будут там.
Осталось только преодолеть этот нависающий выступ.
Сама вершина представляла собой небольшое плато длиной около тридцати
метров. Торнхилл был первым, кто ступил на вершину. Он повернулся, помог
взобраться Марге, а спустя мгновение все уже стояли рядом плотной кучкой.
Оставшаяся глубоко внизу Долина казалась отсюда недосягаемой. Хорошо
была видна река, как бы втекающая в желто-зеленое свечение Барьера.
Торнхилл обернулся к группе.
- Посмотрите вниз, - сказал он тихо.
- Это мир пустыни! - воскликнул Ла Флоке.
С вершины было хорошо видно, что Долина - единственный оазис среди
серой оголенной земли, простиравшейся вокруг горы. Бесконечная равнина
скал и песка тянулась до самого горизонта.
Торнхилл внимательно посмотрел вокруг.
- Вот мы достигли вершины. Все вы видите, что впереди. Будем
продолжать путь?
- Разве у нас есть какой-нибудь выбор? - спросил Мак-Кей. - Мы ушли
из-под опеки Стража. Внизу, возможно, мы обретем свободу. А позади...
- Мы пойдем вперед, - твердо сказал Ла Флоке.
- Значит, вперед, вниз по склону, - сказал Торнхилл. - Это будет
нелегко. Но мы отыщем спуск.
Неожиданно их охватила ледяная стужа. Небо потемнело.
"Конечно, - подумал Торнхилл, - это не природное явление. Я должен
был это предвидеть".
- Приближается Страж! - закричала Лона, когда тьма сомкнулась вокруг
них.
"Это часть игры, - решил про себя Торнхилл. - Позволить нам достичь
вершины, а потом швырнуть обратно в Долину".
Он почувствовал умиротворение, означающее присутствие чужого разума,
и нежный голос в его мозгу произнес:
"Вы покидаете меня, мои любимцы? Разве я не заботился о вас как можно
лучше? Так вы отблагодарили меня?"
- Давайте не будем останавливаться, - пробормотал Торнхилл. - Может
быть, он не сможет остановить нас.
- Какой же дорогой нам идти? - спросила Марга.
"Возвращайтесь, - тягуче напевал Страж. - Возвращайтесь в Долину. Вы
немного развлеклись, а я получил удовольствие от вашей борьбы с
трудностями. Но пришло время возврата к теплу и уюту, которые вы сможете
обрести в Долине, там, внизу..."
- Торнхилл! - вдруг завопил Ла Флоке. - Я поймал его! Скорее на
помощь!
Голос Стража внезапно умолк. Чернота вокруг них странно заклубилась.
Торнхилл несколько раз повернулся, пытаясь определить, где же находится Ла
Флоке. Он шагнул и внезапно почувствовал, что траппер, тяжело дыша,
борется с кем-то, лежа на земле. Темнота не позволяла рассмотреть
подробности.
- Вот он, Страж! - взревел Ла Флоке. Он перевернулся на бок, и
Торнхилл с трудом разглядел небольшое змееподобное существо, извивающееся
в цепких руках Ла Флоке. Оно было размером с обезьянку.
- Здесь, в центре облака, вот эта тварь! - кричал Ла Флоке. - Это она
держала нас в Долине!
Вдруг, прежде чем Торнхилл шевельнулся, альдебаранец резко рванулся
вперед и упал на Ла Флоке. Торнхилл услышал хрип траппера:
- Уберите... этого дьявола... от меня! Он пытается освободить Стража!
Торнхилл бросился к борющимся и, ощутив скользкое тело альдебаранца
под руками, глубоко впился в него пальцами и резко рванул. Альдебаранец
вывернулся и царапнул когтями Торнхилла по лицу. Тот выругался. Никогда
нельзя сказать заранее, что может сделать альдебаранец! Видимо, он все
время был в союзе со Стражем.
Торнхиллу удалось увернуться от когтей и нанести сильный удар в живот
противнику. Однако тот успел ударить его в челюсть и отбросил назад.
Внезапно из ниоткуда возник Уэллерс и обхватил альдебаранца поперек
туловища.
- Нет! - закричал Торнхилл, поняв намерение гиганта.
Но было слишком поздно. Уэллерс поднял противника высоко в воздух и
швырнул в пропасть. Истошный душераздирающий вопль разнесся вокруг.
Торнхилл задрожал.
Падение с высоты шести тысяч метров было недолгим.
Торнхилл посмотрел на Ла Флоке, который пытался подняться на ноги,
продолжая сжимать существо. Голову существа покрывал шлем с ячейками.
Вероятно, именно с помощью этого шлема он контролировал людей в Долине. Ла
Флоке поднялся и сделал три нетвердых шага.
- Сорвите с него шлем, - сказал он. - Я уже видел такую штуку раньше.
Она с Андромеды. Там живут эти существа, они телепаты, а шлем является
усилителем.
Торнхилл протянул руку к шлему, но встретил дьявольский горящий
взгляд андромедянина, который тут же пропал из поля зрения землянина.
- Я не вижу вас! - закричал Торнхилл. - Я не вижу вас, Ла Флоке!
- Спокойнее, - донесся голос Ла Флоке. - Мы здесь. Он
загипнотизировал вас, Торнхилл. Если ему удастся освободиться, нам
придется несладко.
Тьма рассеялась окончательно. Торнхилл тяжело дышал, рядом стоял Ла
Флоке, сжимая Стража. Они были на самом краю пропасти. Одна из ног
траппера скользнула за край. Торнхилл, к которому уже вернулось зрение,
рванулся к ним и ухватился за металл шлема. Резко дернув, он сорвал шлем с
головы андромедянина. Но в этот момент Ла Флоке, продолжая сжимать
существо в объятиях, упал в пропасть.
Спустя несколько мгновений послышался далекий крик, и наступила
тишина. Торнхилл держал в руках шлем, ошеломленно глядя на него и с ужасом
думая о Ла Флоке. Размахнувшись, он швырнул шлем в пропасть и обернулся.
Глазам его предстало странное зрелище: все члены группы, стоявшие позади
него, стали как-то странно размываться. Все замерцало вокруг, вздыбилось и
провалилось во тьму.
Торнхилл сидел в уютном надувном кресле в пассажирском отсеке
звездолета "Королева-мать Элен", летящего с Юринела на Венгамон. Серая
пустота гиперпространства снаружи резко контрастировала с лучистыми
стенами салона, испускающими бледно-зеленый свет.
Он потянулся и взглянул на хронометр: 12:15. Седьмое июля 2671 года.
Да, он славно вздремнул после плотного завтрака. До конца полета
оставалось немного, к концу дня они сядут в космопорте Венгамона. Его ждут
на руднике. Сколько успел напутать этот управляющий за то короткое время,
что он, Торнхилл, был в отпуске на Юринеле!
Торнхилл прикрыл веки. Неожиданные странные образы промелькнули в его
мозгу - какая-то долина где-то на голой пустынной планете далеко за
пределами Галактики. Вершина горы и андромедянин-телепат, какой-то
маленький человек, падающий в пропасть, человек, который всегда боялся
высоты, и девушка...
"Это не сновидения, - сказал он себе. - Нет, не остатки сна". Вдруг
он ясно осознал и вспомнил все. Андромедянин телепортировал их на эту
планету для какого-то своего опыта и держал там с помощью шлема-усилителя,
а когда Торнхилл уничтожил шлем и андромедянин погиб, все вернулись в свое
пространство-время, почти в то же самое мгновение.
Холодный пот внезапно прошиб его: "Это значит, что Ла Флоке не умер.
И Марга, Марга..."
Торнхилл вскочил с кресла, не обращая внимания на вспыхнувшую надпись
на панели: "Во время перехода в пространство просим оставаться в креслах",
бросился в коридор, в каюту стюарда. Он ворвался в каюту и схватил
удивленного стюарда за плечи.
- Да, мистер Торнхилл? Что-то не так? Вы могли бы дать мне сигнал, и
я...
- Нет, нет. Мне нужно срочно послать радиограмму на Беллатрикс-7.
- Через два часа мы приземлимся в космопорту Венгамона, сэр, и тогда
вы сможете...
- Это очень срочно.
Стюард пожал плечами.
- Вы знаете, что радиограмма с борта лайнера весьма дорога...
- К черту расходы! Вы пошлете радиограмму?
- Да, сэр. Адрес?
- Мисс Марга Феллис, обсерватория на Беллатрикс-7.
Торнхилл вытащил из бумажника сто долларов и дал их стюарду.
- Если вам удастся организовать прямую связь, я дам еще столько же.
Через полчаса он сидел в кабине прямой связи.
- Мистер Торнхилл, ваш вызов принят, ждите.
Прошло немногим более часа, пока сквозь шипение Галактики до него
донесся голос оператора:
- Внимание, Беллатрикс-7 на связи!
У Торнхилла пересохло в горле. Он сказал в микрофон:
- Марга, Марга, где вы? Это Сэм Торнхилл!
- О! - он представил себе ее лицо. - Это не было сном, Сэм? Я так
боялась, что мне все почудилось!
- Нет, нет, это был не сон. Как только андромедянин погиб, мы
вернулись в свое пространство-время. Я - в свой звездолет, вы - в
обсерваторию.
- Да, я попала в обсерваторию, к своим приборам, и как раз раздался
звонок, меня позвали. Я решила не отвечать, как обычно. Но тут что-то
мелькнуло в моей памяти, я вспомнила Долину и подошла к телефону. Это был
ты!
- Мне сначала тоже все показалось сном. И Ла Флоке, и все остальные.
Но это не так! Мы действительно были там, - сказал Торнхилл. - И те слова,
что я говорил тебе, - они тоже правда...
Голос оператора прервал их:
- Время разговора заканчивается!
- Все в порядке, юноша, - засмеялся Торнхилл. - Еще немного. Марга,
ты слышишь меня?
- Да, дорогой.
- Когда мы увидимся?
- Завтра вылетаю на Венгамон. Мне нужно время, чтобы рассчитаться с
дирекцией обсерватории. А на Венгамоне есть обсерватория?
- Я построю ее для тебя, - пообещал Торнхилл. - А наш медовый месяц
мы проведем в поисках планеты с нашей Долиной.
- Не думаю, что удастся ее отыскать, - вздохнула она. - До встречи,
дорогой.
- До встречи, - сказал Торнхилл, и щелчок аппарата разъединил их. Он
еще долго смотрел на аппарат связи, размышляя о Марге и о Ла Флоке и обо
всех остальных. Но прежде всего о Марге.
"Это не было сном", - мысленно повторил он и подумал о тенистой
Долине, где никогда не было ночи, так как два солнца делали ее
невозможной, где люди становились моложе, о высокой девушке с темными
глазами, которая любит его, находясь в тысячах световых лет отсюда.
Внезапно он что-то вспомнил, дрожащими пальцами закатал рукав пиджака
и увидел длинный, синевато-багровый шрам, который протянулся почти по всей
руке до самого запястья. Где-то в Галактике живет сейчас человек по имени
Ла Флоке, который ранил его и который умер, спасая их, и вернулся живым в
момент своего исчезновения. Видимо, он тоже удивился, придя в себя, с
содроганием вспоминая змееподобного андромедянина и свое падение в
пропасть.
Торнхилл улыбнулся, прощая Ла Флоке эту отметину - память о нем - на
своей руке, и направился в пассажирский отсек, сгорая от нетерпения скорее
оказаться на Венгамоне.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
БАЗИЛИУС
За окном неспешно догорают лимонно-желтые октябрьские сумерки.
Каннингэм, устроившись за компьютером, чуть касается пальцами клавишей и
вызывает ангелов. Загрузить нужную программу для него секундное дело. Еще
несколько секунд уходят на поиск нужного файла, и они являются на экран,
послушные его зову: Аполлион, Анауэль, Уриэль и все прочие. Уриэль,
дух-громовержец, Аполлион-разрушитель, дух бездны, Анауэль, покровитель
банкиров и брокеров. Каждому свое, от самых скромных до
утонченно-благородных. "Всякое существо в этом мире имеет своего доброго
ангела", - пишет святой Августин в своем трактате "Восемь вопросов".
Сейчас в компьютере Каннингэма тысяча сто четырнадцать ангелов. И
каждый вечер он прибавляет новых, а конца им все не видно. В четырнадцатом
веке последователи каббалы доводили число ангелов до трехсот одного
миллиона шестисот пятидесяти пяти тысяч семисот двадцати двух. Еще раньше
Альберт Великий писал, что каждый ангельский хор заключает шесть тысяч
шестьсот легионов, а в каждом легионе ровно шесть тысяч шестьсот
шестьдесят шесть ангелов, так что, если количество ангельских хоров
неизвестно, легко представить себе, скаль грандиозен ангельский сонм.
Рабби Йоханан говорит в талмуде: "Новые ангелы нарождаются с каждым
словом, слетевшим с уст Его, да будет благословенно в веках имя Его".
Следовательно, число ангелов поистине бесконечно. А компьютер Каннингэма,
несмотря на расширенный объем памяти и возможность подключения к огромному
вычислительному центру Министерства обороны, не в состоянии вместить
бесконечность. Каннингэм и без того проделал титанический труд. Шутка ли -
создать тысячу сто четырнадцать ангелов всего за восемь месяцев работы по
вечерам!
Один из нынешних его любимцев - Араил, дух архивов, библиотек и
каталогов. Каннингэм сделал его еще и духом компьютеров. Араил показался
ему наиболее подходящей фигурой для столь ответственного занятия. И теперь
он частенько вызывает Араила, чтобы обсудить с ним нюансы
программирования. Есть у него и другие излюбленные персонажи, хотя его
неизменно притягивает все мрачное и зловещее. Среди тех, к кому он нередко
обращается, - Азраил, ангел смерти, и Ариох, ангел мщения, Зебулеон,
который будет в числе тех девяти ангелов, что вострубят конец света. На
своей основной работе Каннингэм занят тем, что с восьми до четырех
составляет программы отражения советского ядерного удара, и это, по всей
видимости, определило его апокалипсический взгляд на мир.
Он должен сообщить Араилу неприятную новость. Для вызова духов он
пользуется старинной магической формулой, вычитанной в старинной книге
Артура Эдварда Уэйта "Лемегетон или Малый ключ Соломона". Достаточно
легкого нажатия клавиш, и на дисплее вспыхивает текст заклинания: "Взываю
к тебе, о дух Н. и повелеваю явиться предо мной в зримом обличье,
ласкающем взор!" Каннингэм обращается к духу, упоминая сокровенные имена
бога Великого: Саваоф, Илион, Адонай. "Всеми силами души моей приказываю
тебе исполнить волю мою во всем, что почитаю благим. Посему предстань пред
очами моими без промедления смирен и послушен. Голосом говори ясным и
чистым, наречие избери понятное мне". Поиск магической формулы занимает
какую-нибудь долю секунды. Нужно лишь заполнить позицию Н. именем
требуемого духа - сегодня это Араил, - и тот покажется на экране.
Каннингэм работает со своими ангелами по вечерам, с пяти до семи.
Затем обедает. Он живет один в небольшой квартирке без излишеств, чуть
западнее автострады Бейшор, и предпочитает не растрачивать время в
дружеских компаниях. При этом он считает себя приятным и, несмотря на
весьма замкнутый образ жизни, общительным человеком. Ему тридцать семь
лет. Он высок, рыжеволос, голубоглаз. Лицо его, как бывает у рыжих,
присыпано веснушками. За плечами у Каннингэма Калифорнийский
технологический и аспирантура в Стэнфордском университете. Последние
девять лет он занимается подготовкой суперсовременных программ в
вычислительном центре Министерства обороны, что в Северной Калифорнии. Он
до сих пор не женат. Работу со своими ангелами изредка продолжает после
обеда, но допоздна не засиживается, и уже в десять вечера отправляется
спать. В пунктуальности ему не откажешь.
Он придал Араилу форму своего первого компьютера, маленького ТРС-80 с
крыльями, обрамляющими экран. Поначалу он намеревался придать Араилу более
абстрактный вид, скажем, множества килобайт, но эту идею постигла судьба
других наиболее интересных его замыслов: она оказалась практически
невыполнимой, и найти подходящее графическое выражение для своих замыслов
он так и не сумел.
- Я хочу известить тебя, - обратился к нему Каннингэм, - относительно
ряда изменений в твоих полномочиях.
Он разговаривает с ними по-английски, хотя знает из древних, но,
возможно, не бесспорных источников, что ангелы должны изъясняться на
иврите. Впрочем, иврит не относится к числу языков, используемых в его
компьютере, да и сам он не владеет им. Ангелы беседуют с ним по-английски,
ибо ничего другого им просто не остается.
- С этого момента, - продолжает Каннингэм, - в твоем ведении остается
только аппаратура.
Сердитые зеленые молнии мечутся по экрану.
- По какому праву ты?..
Каннингэм спокойно замечает:
- Права здесь ни при чем. Необходимо разделить ваши полномочия. Я
только что закончил нового ангела. Назову его Вретил. Теперь надо
определить его задачи. Его дело - запись информации, так что он
волей-неволей вторгается в твою область.
Араил меланхолично вздохнул:
- Вот уж о ком тебе не следовало беспокоиться, так это о нем.
- Как я могу пренебречь столь значительной фигурой? Это же носитель
сокровеннейшего знания. Хранитель священных книг. Мудрейший из архангелов.
- Пусть твой мудрейший распоряжается техникой, - все так же мрачно
ответствовал Араил.
- Но я уже отдал ему банк данных.
- А где содержится банк данных? Все там же, в аппаратуре. Пусть ее и
забирает.
- Если ты думаешь, что мне доставляет удовольствие заниматься вашими
спорами, ты ошибаешься. Но справедливость превыше всего. Я должен следить
за тем, чтобы каждый из вас получил свое. Ему я отдам все банки данных
плюс программное обеспечение для них. Остальное - тебе.
- Очень много: экраны, терминалы, персональные компьютеры!
- Зато без тебя, Араил, он не сможет сделать ничего. Кроме того, ты
занимаешься картотеками, не так ли?
- А также библиотеками и архивами.
- Знаю, знаю, но как определить, что такое "библиотека"? Полки,
стеллажи, книги или то, что написано на страницах книг? Необходимо
все-таки различать содержание и форму, в которую оно заключено.
- Любишь казуистикой заниматься, - снова вздыхает Араил. - Крючкотвор
несчастный. Слова в простоте не скажешь.
- Послушай, Вретил не прочь отхватить себе еще и аппаратуру, но может
удовлетвориться компромиссом. Что скажешь?
- Скажу, что мнишь себя Господом Богом, хотя ты всего лишь наш
программист, - заявляет Араил.
- Не богохульствуй. Согласись на технику, прошу тебя.
- Твое слово - последнее. Впрочем, как всегда.
Разумеется, компьютер подвластен воле Каннингэма. Ангелы, хоть и
любят препираться да и характер у каждого непростой, всего-навсего
магнитные импульсы, рождающиеся в недрах сложнейшей техники. Спорить с ним
на равных они просто не могут. Они понимают это не хуже Каннингэма,
который, впрочем, никогда не пользуется своим преимуществом.
Роль, которую он себе отводит, действительно напоминает
Бога-Вседержителя, но думать об этом ему как-то неловко. Не кто иной, как
он закладывает их в компьютер, решает, чем им заниматься и создает их
неповторимые характеры. Даже их внешний облик - плод его собственной
фантазии. По своему желанию он вызывает их или обрекает на длительное
забвение. Чем не Господь Бог?
Каннингэм старается уйти от подобных мыслей. В небожители он не
стремится, о Боге предпочитает не думать. А вот в семье у него религия
была в почете. Дядя Тим избрал стезю священнослужителя, да и среди дальних
предков у них в роду помнят церковников. Мать мечтала о том, чтобы он стал
священником, но Каннингэма влекло иное. В раннем возрасте он проявил столь
неоспоримые и столь выдающиеся способности к математике, что мать была
вынуждена признать: его будущее - точные науки. Тогда она принялась
вымаливать для него у Господа Нобелевскую премию по физике. Каннингэм
вновь поступил по-своему и предпочел всему остальному компьютерную
технологию. "Ну так я попрошу у Пресвятой Девы для тебя Нобелевскую премию
за компьютеры", - настаивала мать. "Такой премии еще нет", - урезонивал он
ее, зная, что она все равно будет заказывать службы за успех его научных
изысканий.
История с ангелами начиналась как развлечение, которое очень быстро
превратилось в насущную необходимость. Просматривая старинный "Словарь
ангелов" Густава Дэвидсона, он наткнулся на упоминание об ангеле
Адрамелехе, вместе с Сатаной, взбунтовавшемся против Господа, за что оба
мятежных духа были изгнаны с небес. Каннингэм подумал тогда, что было бы
занятно создать компьютерный аналог бунтовщика и побеседовать с ним. По
сведениям Дэвидсона, Адрамелеха изображали то в образе льва с бородой и
крыльями, то наподобие мула, сплошь покрытого перьями, то в виде павлина.
Древний поэт писал о нем так: "Враг Всевышнего, по злобности и коварству
превосходящий самого князя тьмы, еще более гнусный и отвратительный, чем
сам Сатана". Это заинтересовало Каннингэма. "А почему бы и не попытаться?"
- решил он. С графикой сложностей не было. Каннингэм сразу остановился на
образе крылатого льва. Это программирование характера заняло месяц
напряженной работы и потребовало консультаций со специалистами по
искусственному интеллекту из Кестлеровского центра. И вот на свет появился
Адрамелех: таинственный и демонически притягательный. Адрамелех с
нескрываемым удовольствием пускался в воспоминания о прежних временах,
когда он еще был божеством ассирийского пантеона. Он любил рассказывать о
своих беседах с Вельзевулом, который удостоил его чести стать кавалером
ордена Повелитель Мух, иначе называемого Великий Крест.
Затем Каннингэм создал Асмодея, еще одного падшего ангела, которому,
как известно, приписывается изобретение танцев, музыки, азартных игр,
театральных спектаклей, французских мод и прочих вольностей. Он вышел
похожим на шикарного богача-иранца из Беверли Хиллз. Асмодей и подал ему
идею продолжить серию ангелов. Теперь, чтобы как-то уравновесить темные
силы и силы добра, ему пришлось прибавить к своим первенцам архангелов
Гавриила и Рафаила. Следующим его творением был Форкас, обладающий силой
делать людей невидимыми, возвращающий утерянное, мастер логики и риторики.
Со временем игра так захватила Каннингэма, что он уже не помышлял о том,
чтобы остановиться.
Его настольными книгами стали сочинения мистиков: апокрифы, изданные
М.Р.Джеймсом, "Книга магических ритуалов и священной каббалы" Уэйта,
"Мистическая теология и божественные иерархии" Дионисия Ареопагита и тому
подобные раритеты, которые он теперь постоянно разыскивал через банк
данных Стэнфордского университета. Умудренный опытом, он ухитрялся
закладывать в свой компьютер по пять, восемь, а то и двенадцать новых
ангелов каждый вечер. А однажды летом, засидевшись дольше обычного, создал
сразу тридцать семь ангелов. Их становилось все больше, они заполняли
собой объем памяти компьютера, иной раз пересекаясь своими программами.
Ему стало казаться, что в его отсутствие они ведут долгие беседы между
собой.
Он никогда всерьез не задумывался над тем, верит ли в существование
ангелов, как не задумывался над верой в Бога.
Его интересовало техническое воплощение идеи, а не религиозные споры.
Как-то за ленчем он рассказал одному из коллег о своем занятии, и тут
же пожалел об этом. Сослуживец недоумевающе пожал плечами.
- Ты это серьезно, Дэн? Веришь в ангелочков с крылышками и всяческие
чудеса?
- Я программирую ангелов, а для этого вовсе не обязательно верить в
них. Положа руку на сердце, я до сих пор не могу сказать, что верю в
существование электронов и протонов. Во всяком случае своими глазами я их
не видел, но это не мешает мне работать с ними.
- А для чего они тебе нужны, эти ангелы?
Продолжать разговор на эту тему Каннингэму больше не хотелось.
Вечера обычно проходят так: сначала он вызывает нескольких ангелов,
намеченных заранее, и ведет с ними беседы, остальное время уходит на
разработку новых. Его хобби требует все больше подготовительной
исследовательской работы. Литература, имеющая отношение к духам, поистине
необъятна, а он привык самым тщательным образом изучать любой вопрос, за
который брался. Он мог бы работать быстрее, но приходится добиваться
полного соответствия внешности ангелов описаниям в священных книгах. Он не
желает малейшей неточности и постоянно копается в семитомном собрании
"Еврейских легенд" Грюнберга, обращается к "Пророческим эклогам" Клемента
Александрийского, к трудам Блаватской.
Сегодняшний вечер он начинает, вызывая Хагита, который управляет
планетой Венерой и четырьмя тысячами ангельских легионов. Каннингэм
беседует с ним о превращениях металлов: Хагит в этом деле большой знаток.
Затем он обращается к Адраниилу, который, согласно учению каббалы,
является стражем врат небесных, и чей голос, объявляющий волю Творца,
услышат двести тысяч миров. Каннингэм расспрашивает его о встрече с
Моисеем. На очереди четырехкрылый Исрафаил, чьи ноги достигают седьмой
вселенной, а голова упирается в небесный свод. В Судный День Исрафаил
вострубит о пришествии конца света. Как ни просит его Каннингэм хотя бы
разок дунуть в трубу, практики ради, Исрафаил наотрез отказывается. Он не
должен касаться своей трубы, не имея на то соизволения Всевышнего, а в
программе Каннингэма такое соизволение не предусмотрено.
Когда разговоры с ангелами ему наскучат, Каннингэм приступит к своему
ежевечернему программированию. Алгоритм работы он знает наизусть, и
заложить в компьютер нового духа после того, как составлено полное
описание, - для него минутное дело. Сегодня вечером его коллекцию пополнят
еще девять ангелов. После этого он со спокойной душой открывает банку пива
и откидывается в кресле. Рабочий день закончен.
Ему кажется, он понимает теперь, почему игра с компьютером так
захватила его. Все дело в том, что на основной работе он занят тем, что
изо дня в день приближает настоящий конец света, ибо разрабатываемые им
модели массированного ядерного удара однажды будут использованы, и Земля
низвергнется в пучину атомной войны. Шесть часов кряду он рассматривает
многочисленные варианты гипотетических ситуаций: сторона А объявляет
боевую готовность в ожидании ядерного удара со стороны Б. Сторона Б, в
свою очередь, оценивает усиление активности стороны А как подготовку
населению превентивного удара и сама начинает готовиться к отражению
предполагаемой атаки. Получив наглядное подтверждение своим подозрениям в
отношении стороны Б, сторона А продолжает наращивать военные
приготовления. Эскалация продолжается до тех пор, пока ракеты той или
другой стороны не взлетают в воздух. Как и многие другие здравомыслящие
люди здесь и на стороне потенциального противника, Каннингэм понимает, что
с каждым годом все реальнее становится вероятность фатальной ошибки
компьютера, которая может привести к ядерной катастрофе, а высокий уровень
технических систем, мгновенно готовых нанести удар, не оставит времени на
исправление ошибки, даже если она будет обнаружена. Каннингэм знает также:
современная техника позволяет смоделировать сигнал, аналогичный тому,
который производит поднятая в воздух ядерная ракета. При поступлении
такого сигнала требуется по меньшей мере одиннадцать минут, чтобы
установить его достоверность, а это непозволительная роскошь в условиях,
приближенных к боевым. И ответный удар последует без промедления.
Когда Каннингэм получил сигнал, имитирующий ядерную атаку, первым его
побуждением было тут же уничтожить свои расчеты, но программа была так
элегантна, так идеально красива, что у него не поднялась рука. Докладывать
начальству о своем открытии он пока не торопился, резонно опасаясь, что
работа будет строжайше засекречена и выведена из-под его контроля. Он
решил, что не имеет права сообщать о своих результатах, пока не
разработает средство распознавания ложного сигнала, какую-нибудь систему
резонансной проверки. Лишь тогда он пошлет рапорт в Министерство обороны и
вложит в один конверт обе программы, одну - содержащую описание сигнала,
способного ввести в заблуждение радары, и другую - описывающую методику
его проверки. Но работа еще не завершена, и он продолжает нести на своих
плечах тяжкое бремя ответственности за то, что скрывает информацию
огромного стратегического значения. До сих пор ничего подобного ему делать
не приходилось. У него нет заблуждений на свой счет, он не приписывает
себе особой оригинальности мышления: если он сам дошел до этой мысли, то
такая же идея могла придти в голову и какому-нибудь ученому на стороне
противника. Разумеется, стимулировать начало боевых действий посредством
ложного сигнала могут только самоубийцы. Ну и что? Как будто все, что до
этого создавалось в лабораториях Министерства обороны, не самоубийство!
Сознание того, что, скрывая информацию, он совершает государственное
преступление, гнетет его, отравляет ему жизнь. В последнее время он стал
все больше сторониться людей, его преследуют ночные кошмары или терзает
бессонница. Он совершенно потерял аппетит, выглядит измученным и
похудевшим. Лишь вечерние встречи с ангелами на время отвлекают его от
мрачных мыслей.
Несмотря на то, что Каннингэм в любом деле добивается точности и
достоверности результатов, тут он нимало не колеблясь, дал волю своей
фантазии и к сонму ангелов, известных человечеству, прибавил нескольких,
изобретенных им самим. Среди них - Ураниэль, дух распада радиоактивных
частиц с ликом, освещенным мерцанием электронных оболочек. Плод его
воображения и Димитрион, ангел русской литературы, крылья которого
повторяют форму санок, а голова припорошена русским снегом. Каннингэм не
считает, что позволил себе слишком много: в конце концов компьютер его
собственный, программы тоже. Да и прецеденты ему известны, не он первый
стал изобретать своих ангелов. Взять хотя бы Уильяма Блейка, поэмы
которого пестрят придуманными им ангелами: Урицен, Орк, Энитармон и
прочие. Мильтон, по-видимому, тоже увлекся, свой "Потерянный рай" населил
выдуманными им ангелами. Почему бы не внести свою лепту в пантеон
небожителей и Дэну Каннингэму из Пало-Альто, Калифорния? Время от времени
он позволяет себе пофантазировать. Последняя его идея - всемогущий
Базилиус, император и повелитель ангелов. Правда, Базилиус еще далек от
завершения. Каннингэм не определил для себя его внешний облик, да и
неясно, что поручить этому властелину ангелов. Трудно добавлять новых
правителей в высшие эшелоны власти, сосредоточенной в руках архангелов
Гавриила, Рафаила и Михаила. Значит, для Базилиуса нужно придумать
что-нибудь особое. Сейчас Каннингэму не до него, он откладывает описание
Базилиуса в сторону и начинает работать над новой программой. Ангел тишины
и безмолвия смерти по имени Дума. Тысячеликий, вооруженный пылающим
жезлом. Творческая манера Каннингэма становится все более мрачной.
Туманным, дождливым осенним вечером в его квартире раздается звонок
из Сан-Франциско. Звонит женщина, с которой его связывают довольно-таки
случайные отношения, и приглашает вместе отправиться в гости. Зовут ее
Джоана, ей немного за тридцать, по образованию она биолог и работает в
генетическом центре в Беркли. Пять или шесть лет назад у Каннингэма даже
был с ней мимолетный роман. В то время она еще училась в Стэнфорде. С тех
пор они перезваниваются от случая к случаю. Почти год от нее ничего не
было слышно.
- Сборище будет занятное, - говорит она ему. - Один футуролог из
Нью-Йорка. Томпсон, ну этот, биосоциолог. Парочка видеопоэтов. И еще -
специалист по языку обезьян. Остальных забыла, но все - интереснейшие
люди.
Каннингэм терпеть не может компании. Они утомляют его и наводят
смертельную скуку. "Какие бы они там ни были известные специалисты, -
размышляет он, - но продуктивный обмен информацией невозможен среди
скопища случайных людей. Примитивная болтовня - вот лучшее, на что можно
рассчитывать в подобной ситуации." Ему гораздо больше улыбается провести
вечер за своим компьютером, чем тратить время на пустопорожние разговоры.
Впрочем, он давно никуда не ходил. Так давно, что сейчас даже не
вспомнить, где был в последний раз. А ему полезно чаще появляться на
людях, он сам это прекрасно знает, да и Джоана ему нравится, пора бы им
уже и встретиться. Если он откажется от приглашения, она, чего доброго,
еще несколько лет не позвонит. В этот ненастный октябрьский вечер он
почувствовал себя расслабившимся, мягким и уступчивым, что было ему совсем
не свойственно.
- Решено, - говорит он, - пойду с удовольствием.
Ехать им нужно было в Сан-Матео, в следующую субботу. Он записал
адрес, и они договорились о времени встречи. "Из гостей мы можем вместе
вернуться ко мне, - размышлял он. - Матео всего в пятнадцати милях отсюда,
а ей возвращаться в Сан-Франциско гораздо дольше." Неожиданный поворот
мысли удивил его самого. А он-то считал, что такие дела его уже не
интересуют.
За три дня до назначенного похода в гости он склоняется к тому, что
нужно позвонить Джоане и отказаться. Ему неприятно даже думать о вечере,
который будет загублен, о вечере, который ему предстоит провести в
накуренной комнате среди незнакомых людей. Как он только мог согласиться?
А как приятно будет провести субботний вечер дома в беседах с Уриэлем,
Итуриэлем, Рафаилом и Гавриилом.
Пока он идет к телефону, чтобы позвонить Джоане, внезапно охватившая
его жажда одиночества пропадает так же неожиданно, как и появилась. Он
пойдет в гости! Он хочет встретиться с Джоаной! К своему удивлению
понимает, как ему необходимо изменить монотонное течение своей жизни,
вырваться из своей квартирки, на время позабыть и о компьютере, и об
ангелах.
Он уже представлял себя стоящим в центре ярко освещенной комнаты.
Нарядный особняк - сплошное стекло и красное дерево - расположился на
живописном холме в пригороде Сан-Матео. Вот он поворачивается спиной к
громадному, сверкающему окну и, держа в руке бокал, обращается к
присутствующим, которые слушают его, затаив дыхание. Что ж, он готов
поделиться с аудиторией своими уникальными, почерпнутыми из древних
фолиантов, познаниями об ангелах.
- Всего их миллионов триста. Каждый отвечает за свое дело. Как
известно, ангелы не обладают свободной волей. Церковь учит, что в момент
своего рождения они встают перед выбором: быть им с Богом или пойти против
Него, и выбор, который они сделают, раз и навсегда определит их судьбу:
служить ли им силам добра или споспешествовать врагу рода человеческого. И
еще, ангелы появляются на свет, уже подвергшись обрезанию. Таковы, по
крайней мере, ангелы Очищения и ангелы Прославления.
- Означает ли это, что все ангелы изначально принадлежат к мужскому
полу? - спрашивает какая-то женщина.
- Строго говоря, ангелы - существа бестелесные, а потому вопрос о
принадлежности к тому или иному полу не имеет смысла. Но те религии, в
которых существует культ ангелов, являются патриархальными в своей основе.
Соответственно, ангелы в воображении верующих приобретают мужской облик.
Хотя иной раз они могут изменять свой пол. Как говорит Мильтон в
"Потерянном рае": "Духи небесные, если желают, являются как в мужском, так
и в женском обличье, столь нежна и податлива Высшей воле их чистая
сущность". Некоторые ангелы, впрочем, тяготеют к женскому облику. Такова,
например, Шекина, невеста Бога, олицетворение Его вечной славы, или София
- ангел мудрости. Но бывает, и демоны скрываются под личиной женщины.
Лилит, первая жена Адама, настоящий демон похоти и сладострастия.
Его снова прерывает чей-то вопрос:
- Разве демонов можно считать ангелами?
- Конечно. Пусть это падшие, но все же ангелы, даже если мы,
смертные, относим их к исчадиям ада.
Он продолжает говорить, увлекаясь все больше и больше? Гости ловят
каждое его слово, точно откровение свыше. А сколько интересного знает он
об ангельских ликах, начиная с высших, таких, как серафимы и херувимы, и
кончая неисчислимым множеством других, низших. Он показывает сколь
противоречивые, а порой и взаимоисключающие описания ангелов одного и того
же лика содержатся у древних авторов. Большинство источников сходятся лишь
в изображении архангелов Михаила, Гавриила и Рафаила, а всего известно до
девяноста тысяч ангелов уничтожения и триста ангелов добра и света.
Каннингэм разворачивает перед мысленным взором присутствующих леденящие
душу картины Апокалипсиса, приход которого вострубят семь ангелов. Он
готов рассказывать еще и еще: о том, какой ангел управляет каждым из семи
дней недели, а какой - каждым часом дня и ночи. Он произносит
таинственные, звучные имена, раздающиеся, словно заклинание: Задкиль,
Хашмаль, Орфаниил, Йегудиил, Фалег, Загзагель. В этот вечер он на высоте.
Он в ударе. Речь его льется нескончаемым плавным потоком, расцвеченным
блестками остроумия, озаренным светом сокровенного знания. Он стряхивает с
себя наваждение. Он по-прежнему в своей комнате. Совсем один. Восхищенная,
благодарно внимавшая его словам аудитория существовала лишь в воображении
Каннингэма. Может быть и вправду лучше остаться дома? Нет, решает
Каннингэм, он пойдет в гости. Он хочет этой встречи с Джоаной.
Он садится за компьютер и вызывает двух последних в этот вечер своих
собеседников. Они являются вместе: омерзительный Бегемот, дух хаоса и
тьмы, и с ним - Левиафан, огромное чудовище морских пучин. Они кривляются
на экране, устрашающе разевая рты. Они голодны. "Когда же настанет наш
час?" - вопят они во всю глотку. Талмудисты считают, что эти монстры
проглотят грешников в последний день Страшного суда. Каннингэм швыряет им
электронных сардинок и поскорее отсылает прочь. Он закрывает глаза. Сейчас
перед ним предстанет Потэх, ангел забвения, и Каннингэм провалится в
глубокую черную бездну.
Утром на службе, занятый своим обычным делом - он разрабатывает
программу по ликвидации помех для разведывательных спутников, - Каннингэм
неожиданно ощущает сильную дрожь. Раньше ничего подобного с ним не
случалось. Пальцы его свела судорога, ногти побелели, он стучит зубами от
пронизывающего все тело холода. Ощущение такое, словно несколько суток ему
не давали спать.
Склонившись над раковиной в туалетной комнате, он видит в зеркале
собственное пожелтевшее, покрытое испариной лицо. Кто-то окликает его
сзади:
- С тобой все в порядке, Дэн?
- Пустяки. Желудок что-то прихватило.
- Видишь, до чего доводит беспорядочная жизнь в нашем возрасте, -
поддевает его коллега, выходя.
Приличия соблюдены: вопрос, ничего не значащий ответ, дурацкая шутка
- и распрощались. Сослуживец точно так же пошутил бы и прошел мимо, даже
если бы с Каннингэмом приключился инфаркт. На работе у него нет близких
друзей. Он прекрасно знает, что его считают человеком не от мира сего, и
не просто забавным чудаком, а гораздо хуже: угрюмым брюзгой, который с
годами все больше сторонится людей. Внезапно рождается мысль: "Мне ничего
не стоит уничтожить весь этот мир. Получить доступ в святая святых
Министерства обороны не так уж сложно. На все про все потребуется
пятнадцать секунд машинного времени и, пожалуйста: через минуту все
системы вооружений получают сигнал боевой готовности номер один, а еще
через пять минут на землю ПОСЫПЛЮТСЯ бомбы. И все это могу сделать я. Хоть
сейчас".
На него снова накатывает приступ тошноты, он сгибается над раковиной
и долго не может разогнуться. Наконец ему становится легче, он
ополаскивает лицо холодной водой и, приведя себя в порядок, возвращается
на рабочее место, чтобы опять сосредоточиться на дисплее компьютера.
Вечером того же дня, размышляя, чем бы ему занять Базилиуса,
Каннингэм поймал себя на том, что неотступно думает о демонах, скорее даже
об одном из них, неизвестном классической демонологии - демоне Максвелла.
Эта загадочная сущность, как заметил физик Джеймс Кларк Максвелл, ускоряет
движение потока молекул в одном направлении и замедляет их движение в
другом, повышая тем самым эффективность процессов нагревания и охлаждения.
А что если Базилиус возьмет на себя функцию своего рода дискриминатора,
распределяющего ангелов в отведенные им места? На прошлой неделе высшие
ангелы пожаловались на то, что они слишком близко соприкасаются с ангелами
грешными. "На моем диске постоянно воняет серой, - заявил Гавриил, - и мне
это не нравится". Нужно будет отдать в ведение Базилиуса размещение
программ. Вот и нашлось ему дело: отправлять благородных духов в один
сектор машины, а падших - в другой.
Проходит полминуты, и эта мысль, показавшаяся вначале интересной,
перестает привлекать его. Нет, он недоволен собой. Для того чтобы
разделить духов на чистых и нечистых, вовсе не требуется создавать особого
ангела. Достаточно написать несложную программу. Каннингэм и не заметил,
как нарушил свое собственное правило, когда-то выведенное им из
кантовского категорического императива: "Никогда не подменяй ангелом
обыкновенную программу". На лице у него впервые за эту неделю появилась
улыбка. Не стоит усложнять себе жизнь даже специальной программой. Как
будто он сам не может развести духов по разным углам, определить каждому
свое место. Странно, раньше ему не приходило в голову устраивать им
подобные резервации, но раз они сами жалуются на неприятное соседство...
Он начинает расписывать программу сортировки ангелов. В нормальном
состоянии он затратил бы на эту работу несколько минут, но сейчас делает
глупые ошибки, путается в расчетах, чего с ним не бывало никогда, и опять
начинает все сначала. Потеряв терпение, стирает написанное. Придется
Гавриилу еще денек потерпеть запах серы.
У него болят глаза. В горле пересохло. Он облизнул потрескавшиеся
губы. Базилиус тоже может подождать, сейчас у Каннингэма нет желания
заниматься его делами. Каннингэм наугад нажимает на клавиши, ему все
равно, кто появится на экране. На него озадаченно смотрит незнакомый ангел
с лицом, отливающим металлическим блеском. "Из самых первых он что ли?" -
гадает Каннингэм.
- Не могу вспомнить, как тебя зовут, - говорит он. - Кто ты?
- Я Анафаксетон, - отвечает тот.
- Какое у тебя дело?
- Когда мое имя будет произнесено вслух, я дам сигнал ангелам собрать
всякую тварь земную для Страшного суда.
- О, Боже, - стонет Каннингэм, - тебя мне только не хватает сегодня
вместе со Страшным судом.
Он избавляется от Анафаксетона, но его уже сверлит мрачным взглядом
Аполлион, изрыгающий пламя, покрытый рыбьей чешуей. За спиной у него
крылья дракона, в медвежьих лапах зажат ключ от преисподней.
- Нет! - кричит Каннингэм. - Нет! Только не ты!
Он вызывает архангела Михаила с занесенным над Иерусалимом мечом, но
тут же отсылает его обратно. На экране рябит от мелькания семидесяти тысяч
ног и четырех тысяч крыльев. Это Азраил, ангел смерти.
- Нет! - снова кричит Каннингэм. - Не хочу тебя видеть!
Обиженные ангелы заполняют экран компьютера, мельтешат тысячи глаз,
крыльев, рук и ног. Каннингэм вздрагивает и отключает аппаратуру на всю
ночь. "О, Боже, - повторяет он, - Боже!" И всю ночь в его воспаленном
мозгу полыхают слепящие протуберанцы.
В пятницу к его рабочему столу вразвалочку приближается начальник и
проявляет несвойственный ему интерес к тому, как Каннингэм проводит
свободное время. Каннингэм пожимает плечами.
- Так, ничего особенного. В субботу собираюсь в гости.
- А я вот подумываю, Дэн, может тебе съездить на рыбалку? Смотри,
скоро дожди зарядят. Последние погожие денечки стоят.
- Рыбак из меня никудышный.
- Ну так съезди куда-нибудь. Хотя бы в Монтеррей. Тебе полезно
сменить обстановку.
- К чему ты это клонишь, Нед?
- У тебя измученный вид, - сочувственно замечает начальник. - Хорошо
бы тебе отдохнуть немного. По-моему, ты надорвался.
- Неужели это так заметно?
Начальник молча кивает.
- Работа у нас напряженная, ничуть не легче, чем у авиадиспетчеров, а
ты перенапрягаешься. В таком состоянии можно пропустить что-нибудь на
дисплее, и добром это, сам понимаешь, не кончится. Министерство обороны
обойдется несколько дней без твоей персоны, так что отправляйся, дружище,
куда-нибудь на природу. О'кей? Возьми отгулы на понедельник и вторник. Я
не могу позволить, чтобы такая совершенная машина, как твой мозг, съехала
с катушек.
- Хорошо, Нед. Спасибо.
Он не может больше сдерживать дрожь в руках.
- Отдыхать начнешь сегодня же, - продолжает начальник. - Нечего тебе
тут болтаться до четырех часов.
- Ну, если можно...
- Давай, давай!
Каннингэм убирает в стол бумаги, запирает ящики и неуверенной
походкой выходит из комнаты. Охранник дружелюбно кивает ему. Сегодня все,
кажется, понимают, почему его отпустили пораньше. Значит так и происходит
нервный срыв? Он долго слоняется по стоянке, никак не может вспомнить,
куда поставил машину. Наконец, находит ее. Домой едет со скоростью
тридцать миль в час, не обращая внимания на раздраженные гудки водителей.
Усталый плюхается в кресло перед компьютером и вызывает Араила. Ангел
компьютеров наверняка уж не станет терзать его видениями Апокалипсиса.
- Мы разрешили проблему с Базилиусом, - говорит Араил.
- Вы?!
- Идея пришла Уриэлю, он заметил, что ты думаешь о демоне Максвелла.
Исрафаил и Азраил подработали первоначальный замысел. Нам не хватает
ангела, который бы вершил божественный суд, отбирал лучших, оценивал
каждого по делам его.
- Мысль не оригинальная, - замечает Каннингэм, - подобное божество
имеется в каждой мифологической системе, начиная с шумерских и египетских
верований, где уже было верховное существо, оценивавшее души мертвых -
одних в страну вечного блаженства, других в геенну огненную.
- Но это еще не все, - прерывает его ангел, - я не говорю о суде над
отдельными душами.
- А что же ты хочешь предложить?
- Базилиус будет судить целые миры. Например, он может решать, не
пора ли на этой планете назначить Судный День. Разумеется, после
тщательного изучения каждой отдельной души.
- То есть он приведет в действие механизм Страшного суда?
- Именно. Он представит Всевышнему свое свидетельство об этой
планете. Он даст сигнал Исрафаилу трубным гласом возвестить конец света.
Он громогласно произнесет имя Анафаксетона, собирая всех, живущих на земле
пред Высшим судом. Он-то и будет главным ангелом Апокалипсиса, подлинным
провозвестником Страшного суда и разрушителем миров. А что касается
внешнего вида, мы тут подумали и решили, что можно сделать его похожим
на...
- Довольно, - прерывает его Каннингэм, - об этом поговорим в другой
раз.
Он снова отключает машину на ночь, наливает себе немного выпить и
придвигается к окну. Накрапывает дождь. Не лучшая погода для поездки за
город.
Обстоятельства складываются неблагоприятным образом, но Каннингэм,
несмотря ни на что, отправляется в гости. Джоаны не будет. Она позвонила
ему в последний момент, чтобы извиниться. Сослалась на простуду, хотя по
голосу не заметно. Впрочем, может быть это и так. А еще вероятнее, нашла
себе более интересное занятие на субботний вечер. Но он уже настроился
идти. И вот около восьми часов дождливым осенним вечером он подъезжает к
Сан-Матео.
Дом, куда он приглашен, находится вовсе не в фешенебельном пригороде,
как воображал Каннингэм, а в тесном, застроенном центре. Обстановка
напоминает добрые старые студенческие времена: потертая мебель, дешевый
стереопроигрыватель. В комнате звучит поп-музыка двадцатилетней давности,
гости заняты нехитрой компьютерной игрой. Хозяин дома занимается торговлей
компьютерами в большой компании в Сан-Хосе, и большинство гостей так или
иначе связаны с этой сферой. Футуролог из Нью-Йорка не приехал, как,
впрочем, и разрекламированный Джоаной биосоциолог. Видеопоэты - обычная
парочка голубых, которые заняты только друг другом и напитками. Специалист
по языку обезьян, краснолицый, разомлевший от избытка спиртного субъект,
развлекает пухлую дамочку, увешанную побрякушками с астрологической
символикой. Каннингэм проходит сквозь толпу гостей. Он не заговаривает ни
с кем, и никто не обращается к нему. Замечает открытые бутылки красного
вина на круглом столике возле окна и подходит, чтобы наполнить свой бокал.
Он так и остается здесь, скованный странным оцепенением, и представляет,
как он мог бы начать свой захватывающий рассказ об ангелах. Рассказать ли
им, как Итуриэль поразил своим копьем Сатану в райских кущах, когда враг
рода человеческого склонился к Еве, нашептывая ей греховные слова? Он мог
бы поведать им о могущественном иерархе Атафиэле, поддерживающем небесный
свод тремя пальцами. Но он не произносит ни слова. К нему подходит
худощавая женщина, глаза ее поблескивают любопытством.
- А вы чем занимаетесь? - спрашивает она.
- Я программист, - отвечает Каннингэм. - В основном я веду беседы с
ангелами, но в свободное время делаю кое-что для Министерства обороны.
Она заливается пронзительным смехом.
- Вы разговариваете с ангелами? Ничего подобного в жизни не слыхала!
- Я не ошиблась, вы упомянули ангелов? - вступила в разговор дама,
перегруженная астрологической символикой.
Каннингэм с улыбкой пожимает плечами и отворачивается к окну. Дождь
усиливается. "Надо собираться домой. Торчать здесь не имеет смысла", -
думает он и снова наполняет свой бокал. Специалист по языку обезьян,
кажется, всерьез настроен увести с собой астрологическую даму, но та
норовит избавиться от него и придвинуться ближе к Каннингэму. Для чего?
Поговорить с ним об ангелах? Он присматривается к ней получше: тяжелый
бюст, вид какой-то неряшливый. Нет, он не хочет обсуждать с ней свои дела.
Да и вообще он никому больше не собирается рассказывать про своих ангелов.
Она продолжает:
- Мне показалось, вы интересуетесь проблемой ангелов... Дело в том,
что я тоже. Я изучала...
- Ангелы? - не дает ей договорить Каннингэм. - Ничего подобного, вы
ослышались.
- Подождите!
Она пытается что-то объяснить, но он, не дослушав, поднимается и
выходит. Он выходит прямо в дождливую октябрьскую ночь. Долго ищет ключ от
машины, не сразу открывает дверцу. Домой возвращается около полуночи.
Каннингэм вызывает Рафаила. Архангел излучает мягкое золотистое
сияние.
- Базилиусом будешь ты, - объявляет Рафаил. - Мы решили большинством
голосов.
- Как я могу стать ангелом? Я же человек, - протестует Каннингэм.
- Ничего страшного. Прецедентов хватает. Енох вознесся на небо и стал
ангелом. Такая же история произошла с Ильей. Святой Иоанн-креститель тоже
был ангелом. Программу для тебя мы уже составили. Она готова и заложена в
компьютер. Стоит тебе вызвать Базилиуса, и ты сам убедишься в этом: ты
увидишь себя на экране.
- Нет.
- Но почему ты отказываешься?
- А ты и в самом деле Рафаил? Соблазняешь меня, точно
демон-искуситель. Может ты Асмодей, Астарот, Бельфегор? Признайся!
- Я Рафаил, а вот ты Базилиус.
Каннингэм задумывается, но от усталости не может сосредоточиться.
Надо же, ангел! Базилиус. А почему бы и нет? Вот так, в ненастный
осенний вечер приезжаешь с больной головой из кретинской компании, а тебе
объявляют, что ты ангел, да еще причисленный к высшему лику. А может так
лучше? Почему бы не попробовать, черт побери?
- Ладно, - соглашается он, - пусть я буду Базилиус.
Он нажимает на клавиши и связывается с компьютером Министерства
обороны. Еще несколько нажатий на клавиши, и он посылает сигнал,
имитирующий начало боевых действий компьютерам на советской стороне. Для
верности. Пусть обе стороны получат этот сигнал. У этой планеты остается
шесть минут мирной жизни. Шесть минут жизни вообще. Нет, он допустит
ошибки. Сигнал будет принят. Все-таки специалист Каннингэм первоклассный.
Немногие знают программирование так, как он.
Перед ним снова является Рафаил.
- Пока еще есть время, вызови Базилиуса. Ты должен посмотреть на себя
со стороны.
- Ну, конечно. Что я должен наорать?
Каннингэм начинает набор.
Явись, Базилиус! Мы с тобой одно целое!
Каннингэм с изумлением вглядывается в экран, а часы продолжают
отсчитывать последние минуты этого мира.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
В ОЖИДАНИИ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ
Морисси мог бы эвакуироваться на Землю, как и все остальные... но он
предпочел остаться, чтобы погибнуть.
До катастрофы, которая должна была разрушить планету, оставалось два
месяца, три недели, два дня и примерно три часа, когда Морисси впервые
почувствовал сомнение, что оно вообще когда-нибудь произойдет. Он как раз
прогуливался по берегу Кольцевого Океана в пяти-шести километрах от дома
и, обернувшись к приятелю, старому фэксу по имени Дайнув, то ли в шутку,
то ли всерьез спросил:
- А что, если землетрясения не будет?
- Еще как будет, - бесстрастно ответил абориген. Его спокойствие,
переходящее порой в холодность, было результатом различных превратностей в
долгой истории развития фэксов. Это был небольшого росточка, аккуратный и
плотный субъект, покрытый коротким и густым лоснящимся голубым мехом, и
если он чем и был озабочен, так только первыми симптомами климакса.
- А что, если прогнозы не подтвердятся? - настаивал Морисси.
Фэкс поднялся на задние ноги - единственную пару, которая у него
осталась, и сказал:
- Ты бы лучше покрыл чем-нибудь голову, друг Морисси, а то еще удар
получишь. Солнце сейчас очень активно.
- Может, скажешь еще, что я уже сдвинулся?
- Ты, по-моему, не в себе - вот что я скажу.
Морисси рассеянно кивнул. Он отвел взгляд и, сузив глаза, пристально
посмотрел на закат, окрасивший океан в красно-кровавый цвет, словно
пытаясь разглядеть за изгибом линии горизонта бело-матовые берега
Дальнего. Примерно в полукилометре от берега он заметил на океанской
поверхности неровные сверкающие пятна яркой зелени - отражающиеся гроздья
воздушных шаров. А высоко над этими ослепительно сверкающими пятнами
повисли в воздухе, не снижаясь, сияющие шарообразные существа,
покачивающиеся в сарабанде брачного танца. Этим землетрясение вообще не
страшно. Когда поверхность Медеи начнет гнуть и ломать, они будут
безмятежно плыть в вышине, погруженные в свои трансцендентальные думы и
безразличные ко всему.
А может, землетрясения не будет, сказал себе Морисси.
Эта мысль забавляла его. Всю свою жизнь он ждал какого-нибудь
апокалиптического события, которое бы положило конец тысячелетней
оккупации Медеи человеком. И вот теперь, когда событие это было не за
горами, он находил дикое, извращенное удовольствие в том, чтобы отрицать
надвигающуюся опасность. Землетрясения не будет! Землетрясения не будет!
Жизнь продолжается, продолжается, продолжается! По коже Морисси пробежал
приятный холодок, возникло странное ощущение, как будто он оторвался от
земли.
Он представил себе, как посылает радостную весть тем, кто покинул
этот обреченный мир. Возвращайтесь, все хорошо, ничего не случилось.
Возвращайтесь на Медею! Он уже видел, как в лучах заходящего солнца целый
флот больших блестящих воздушных судов поворачивает и устремляется
обратно, двигаясь в пустоте, как стая огромных дельфинов, сверкающих в
пурпуре неба, словно спицы, как они сотнями приземляются, чтобы высадить
белых обитателей Чонга, Энрике и Пеллусидара, Порт-Медеи и Мадагозара. И
вот толпы людей снова текут на материк - слезы, объятия, хриплый смех,
старые друзья встречаются вновь, города снова оживают. Морисси била дрожь.
Чтобы унять ее, он закрыл глаза и крепко обхватил себя руками. Его
фантазия стала галлюцинацией. У него кружилась голова, его кожа огрубевшая
от ультрафиолетовых излучений близнецов-солнц, стала горячей и влажной.
Все домой, все домой! Землетрясение отменено!
Насладившись выдумкой, он отбросил ее, и она сразу стала терять свои
яркие краски.
- Осталось около трех месяцев, - сказал он фэксу. - А потом в Медее
все начнет рушиться. Ты так спокоен, Дайнув. Почему?
- А почему бы и нет?
- Неужели это тебя не трогает?
- А то тебя трогает!
- Я люблю это место, - сказал Морисси. - Я не выдержу, когда на моих
глазах все станет превращаться в руины.
- Возвращался бы тогда домой, на Землю вместе со всеми.
- Домой? Мой дом здесь. В моем теле гены Медеи. Мы прожили здесь
тысячу лет. На Медее родились мои прадеды и их прадеды тоже.
- Ты не один такой, тем не менее, когда подошло время, все
отправились домой. А ты почему остался?
Морисси молчал, разглядывая какую-то симпатичную зверушку. И вдруг,
хохотнув, ответил:
- Да потому же, что и ты. Тебе ведь тоже на все наплевать! Для
чего-то мы оба созданы, верно? О Земле я не знаю ровным счетом ничего. Это
не мой мир. Мне уже слишком поздно что-либо там начинать. А вот ты? Ты
ведь при последнем издыхании. Маток у тебя больше нет, да и мужская сила
ушла, все в тебе уже перегорело. О чем теперь беспокоиться, Дайнув? -
Морисси хмыкнул. - Как говорится, два сапога пара. Это мы с тобой. Две
старые развалины, ожидающие конца.
Фэкс испытующе посмотрел на него странно блеснувшими недоверием
глазами и перевел взгляд по направлению к мысу метрах примерно в трехстах
от них, на песчаное возвышение, густо поросшее низкорослым желтолистым
кустарником. На самой верхушке мыса, заметно выделяясь на фоне пылающего
неба, виднелась парочка фэксов. У самки было шесть ног. Позади, крепко
ухватившись и уже собираясь на нее взобраться, стоял двуногий самец. Даже
на таком расстоянии Морисси мог видеть его неистовые, почти отчаянные
движения.
- Что они делают? - спросил Дайнув.
- Спариваются, - пожал плечами Морисси.
- А когда она теперь принесет потомство?
- Через три с лишним месяца.
- Вот выродки! Их что, приговорили к этому? Зачем им потомство, если
скоро всем конец!
- Но они же не могут не...
Дайнув поднял руку, прекращая спор.
- На этот вопрос отвечать не обязательно. По крайней мере, до тех
пор, пока ты не начнешь понимать, что к чему. Договорились?
- А я и не...
- Ты все понял. Прекрасно понял, - фэкс одарил его улыбкой. Наша
прогулка затянулась. Давай я провожу тебя домой.
Они свернули с серповидного пляжа и направились у берегу. Проворно
вскарабкавшись по тропе на вершину утеса, они, уже не торопясь, пошли по
дороге мимо брошенных дачных домиков туда, где находился дом Морисси.
Когда-то это место называлось Дюны-под-Арго и обитала здесь шумная
прибрежная община, но как же давно это было! Морисси предпочел бы сейчас
жить где-нибудь на природе, где рука человеческая не успела испортить
ландшафт, но рисковать не хотелось, - Медея даже после десяти веков
колонизации продолжала оставаться миром внезапных опасностей. Некоторые
места так и не удалось покорить. Оставшись после эвакуации один, Морисси
поневоле держался ближе к поселкам, где имелись продуктовые и прочие
лавки. О красоте пейзажа лучше было не думать.
Дикая природа быстро и самостоятельно восстанавливалась, особенно
теперь, когда тех, кто с нею боролся, больше не стало. Когда-то это
влажное тропическое побережье кишело разными видами чудовищ. Одни из них
подверглись систематическому истреблению, другие, не вынесшие миазмов
человеческой цивилизации, куда-то исчезли. Но теперь они начали
возвращаться. Около месяца назад Морисси вдруг увидел рыбу-сапера -
гигантское черночешуйчатое трубчатое существо, отчаянными ударами
изогнутых плавников выбиравшееся на сушу; вонзая в песок свои огромные
ужасные клыки, оно передвигалось по берегу чуть ли не разгрызая его.
Предполагалось, что эти монстры уже вымерли. И вот одно из них
фантастическими усилиями прорыло себе дорогу на пляже, пряча в голубоватом
песке двадцать метров своего тулова, из которого через несколько часов
выбрались сотни малышей размером с руку Морисси и ринулось к пене прибоя,
извиваясь, с дьявольской энергией. Море снова становилось морем чудищ. Но
Морисси это не пугало: плавание он давно уже бросил.
Вот уже два года он одиноко жил рядом с Кольцевым Океаном в
небольшом, построенном по чертежу старого Аркана домике с почти плоской
крышей в виде крыла. Такая конструкция помогала крыше выдерживать
ураганные ветры Медеи. В те дни, когда Морисси еще был женат и работал
геофизиком, нанося на карты линии сдвигов, он, Надя, Поль и Даниэль имели
в пригороде Чонга на Северном Мысу дом с видом на Большие Каскады, а сюда
приезжали только зимой. Но Надя ушла ради космических гармоний с
безмятежными, благородными, непостижимыми воздушными шарами; Даниэля
схватили во время двойной вспышки в Жарком, и он больше не вернулся, а
Поль, крепкий старый Поль, которому все было нипочем, вдруг запаниковал,
вообразил, что до землетрясения осталось всего десять дней, и между Днем
Тьмы и Днем Сумерек рождественской недели сел на корабль, отправлявшийся
на Землю. Все это произошло за какие-то четыре месяца, после чего
прохладный воздух Северного Мыса потерял для Морисси былую
притягательность. Вот почему он перебрался к Дюнам-под-Арго - решил
доживать в тепле влажных тропиков. Он взял с собой персональные кубы Поля,
Нади и Даниэля, но поскольку просматривать их оказалось для него делом
мучительным, он уже давным-давно ни с кем, кроме Дайнува, не разговаривал.
Насколько ему было известно, в Медее он остался один. За исключением,
конечно, фэксов и шаров, а также рыбы-сапера, горных чертей, крылатых
пальцев, безрогих черепах и всего такого прочего.
Морисси и Дайнув молча стояли возле домика, любуясь заходом солнца.
По темнеющему небу, испещренному зелеными и желтыми красками немеркнущей
медейской зари близнецы-солнца Фрикс и Гелла - два кирпично-красных
тусклых пятна - медленно катились к линии горизонта. Через несколько часов
они исчезнут, чтобы озарить своим слабым сиянием ледяные просторы
Дальнего. Впрочем, настоящая темнота на Обратном - необитаемой стороне
Медеи - никогда не наступала, поскольку угрюмая громадина Арго, гигантской
раскаленной газообразной планеты, спутником которой являлась Медея,
находилась от нее на расстоянии всего лишь миллион километров. Медея,
заключенная в орбите Арго, все время была обращена к нему, вращающемуся
вокруг солнца, только одной стороной. От Арго шло тепло, которое
обеспечивало Медею сносной жизнью и постоянным скупым красноватым
освещением.
Как только близнецы-солнца сели, на небе начали появляться звезды.
- Смотри-ка, - сказал Дайнув. - Арго почти поглотил белые огни.
Фэкс намеренно выбрал архаичное выражение, слова из народной
астрономии, но Морисси понял, что он имеет в виду. Фрикс и Гелла были не
единственные солнца в небе Медеи. Две кирпично-красные карликовые звезды,
двигающиеся парой, находились в зависимости от двух бледно-голубых звезд
Кастор А и Кастор В. Несмотря на то, что бледно-голубые находились от
Медеи в тысячу раз дальше, чем кирпично-красные, их холодное сияние было
отчетливо заметно и ночью, и днем. Но теперь они должны были зайти за Арго
и вскоре - до этого мгновения оставалось два месяца, три недели, два дня и
еще примерно час плюс-минус несколько минут - попадут в полосу затмения и
окончательно скроются из виду.
Как же тут не быть землетрясению?!
Морисси злился на себя из-за своей дурацкой восторженности, с которой
он так носился еще час назад. Землетрясения не будет? В последнюю минуту
произойдет чудо? Ошибка в расчетах? Как бы не так! Эх, если бы да кабы...
Землетрясение было неизбежно. Придет день, когда конфигурация небесных
сфер сложится следующим образом: Фрикс и Гелла встанут здесь. Кастор А и
Кастор В - там, а ближайшие спутники Медеи - Ясон, Тезей и Орфей - вон
там, там и там; притяжение Арго как всегда будет сильно чувствоваться в
Жарком, и вот тогда-то небесные векторы выстроятся соответственно, и
гравитационные силы вызовут в коре Медеи страшные по силе колебания.
Подобное случалось каждые семь тысяч сто шестьдесят лет. И вот это
время наступило снова.
Сотни лет назад, когда живучесть апокалиптических тем в фольклоре
фэксов побудила наконец астрономов медейской колонии произвести некоторые
запоздалые вычисления, никто не придал серьезного значения их результатам.
Услышать, что конец света наступит через пятьсот-шестьсот лет, было все
равно, что услышать о собственной смерти, которая должна наступить в
последующие пятьдесят-шестьдесят лет. На повседневной жизни это никоим
образом не отражалось. Разумеется, позже, когда сейсмические толчки
участились, люди стали относиться к ним с большей серьезностью, и,
несомненно, за последние сто с лишним лет это негативно отразилось на
экономике Медеи. Тем не менее, поколение Морисси было первым, которое
посмотрело в лицо надвигающейся опасности. И вот, так или иначе, колония,
имевшая тысячелетнюю историю, растаяла чуть более чем за десять дней.
- Как тихо все! - сказал Морисси и взглянул на Дайнува. - Ты веришь,
что я здесь один-единственный?
- Откуда мне знать?
- Хочешь увильнуть от ответа? Вам ведь уже давно известны способы
передачи информации, о которых мы только сейчас начали догадываться.
Скажешь, нет?
- Мир велик, - серьезно сказал фэкс. - И человеческих поселений в нем
было немало. Кое-кто из вашей породы, может, и живет здесь, но точных
данных у меня нет. Вполне возможно, ты последний.
- Я думаю. Кто-то же должен остаться.
- И сознание того, что этот последний - ты, приносит тебе
определенное удовлетворение?
- Потому что я более вынослив или одобряю в душе крах колонии?
- И то и другое, - ответил фэкс.
- Не согласен. Пусть я последний, но лишь потому, что не захотел
уезжать. Вот и все. Здесь мой дом, на этом я стою. Никакой гордости,
чувства превосходства или благородства оттого, что остался, я не
испытываю. Я только хочу, чтобы никакого землетрясения не было, хотя
сделать для этого что-либо совершенно не в силах, а сейчас мне даже как-то
все равно.
- Правда? - спросил Дайнув. - А ведь совсем недавно ты, кажется,
говорил по-другому.
- Любое постоянство сомнительно, - улыбнулся Морисси. Мы воображаем,
что строим на веке, но проходит время и все исчезает; искусство становится
остатком материальной культуры, песок - песчаником, и ничего тут не
поделаешь. Когда-то здесь был свой мир, который мы превратили в колонию.
Но вот не стало колонистов, а вскоре не станет и колонии - прежний мир
возродится снова.
- Ты говоришь, как старик, - перебил его Дайнув.
- А я и есть старик. Я ведь старше тебя.
- Только по годам. Наша жизнь течет быстрее, чем ваша, поэтому я уже
в ранние годы испытал почти все, мой конец не заставит себя долго ждать,
даже если землетрясение нас и минует. А вот у тебя еще есть время.
Морисси пожал плечами.
- Мне известно, - сказал фэкс, - что в Порт-Медее стоят сейчас
звездные корабли, заправленные горючим и готовые к отправке.
- В самом деле? Корабли, готовые к отправке?
- И их немало. Они не пригодились. Ахья видели их и сообщили нам.
- Шары? А им-то что понадобилось в Порт-Медее?
- Кто их знает! Они странствуют где хотят. Но корабли эти, друг
Морисси, они видели. Ты мог бы еще спастись.
- Конечно, - сказал Морисси. - Я пролечу тысячи километров над Медеей
на своем флиттере и собственноручно выдам кораблю разрешение на
путешествие продолжительностью пятьдесят световых лет, а потом усыплю себя
и в полном одиночестве отправлюсь домой, пробужусь на чуждой мне планете,
где случилось появиться на свет моим отдаленным предкам. Для чего?
- Ты же погибнешь, когда начнет трясти. Поверь мне.
- Если не начнет, я тоже погибну.
- Согласен, раньше или позже. Но если улетишь - позже.
- Если бы я хотел покинуть Медею, я бы улетел вместе со всеми, -
сказал Морисси. - Теперь же слишком поздно.
- Нет, - сказал фэкс. - В Порт-Медее стоят корабли. Поспеши туда, мой
друг. В Порт-Медею.
Морисси промолчал. Смеркалось. Он, чтобы лучше видеть, опустился на
колени и ощупал шапку высокой жесткой травы, уже заполонившей сад. Однажды
Морисси попробовал как-то окультурить это место красивыми экзотическими
растениями, собранными по всей Медее и способными переносить ливни здешних
мест. Но теперь, когда конец был близок и местная флора снова заявила о
себе, наступая на посаженные им хлыстовые деревья, близнецовые лианы,
тигровые кустарники и все остальное, он уже не в силах был бороться с
сорняками. Несколько минут он легонько, только ногтями ощупывал липкие
ползучие стебли этих хищников, резко выделявшихся своим оранжевым цветом
на фоне бурого песка и пустивших крепкие побеги прямо у входа в дом.
- Я, наверно, сделаю небольшую экскурсию, - сказал он.
В глазах фэкса отразилось удивление.
- Ты отправляешься в Порт-Медею?
- Туда и в другие места. Я же столько лет не был в Дюнах. Надо
сделать прощальный облет всей планеты.
Весь последний день, а им был День Тьмы, Морисси провел спокойно -
размышлял о предстоящем путешествии, собирался в дорожу, читал, бродил в
красноватом сумеречном свете по набережной.
Ни от Дайнува, ни от других фэксов не было никаких известий, хотя
ровно в полдень около сотни шаров проплыло плотным строем в сторону моря.
Их обычное многоцветное сияние сменилось в темноте слабым мерцанием. Да,
все-таки это было величественное зрелище - огромные округлые небесные
тела, влачащие за собой свои спиралевидные тягучие органы.
Ближе к вечеру он вынул из шкафчика съестное, хранившееся там на
всякий пожарный случай: мадагозарские устрицы, филе какой-то рыбы, спелые
бобовые стручки; открыл одну из оставшихся бутылок багряного палинурского
вина. Он пил и ел, пока на него не накатила дремота, и тогда, тяжело
поднявшись из-за стола, он направился, шатаясь, к своему гамаку, решил,
что проспит десять часов вместо привычных пяти, и смежил веки.
Когда он проснулся, было уже позднее утро Дня Сумерек.
Близнецы-солнца еще не были видны, но гребни холмов, тянувшихся на
востоке, уже окрасились розовым светом. Морисси, ничуть не заботясь о
завтраке, отправился в город и зашел в продовольственный склад. Он наорал
провизии на три месяца и загрузил ее в морозилку: неизвестно ведь, как
обстоит дело со снабжением в других частях Медеи. На посадочной площадке,
где все, кто вылетал на выходные дни в Энрике и Пеллусидар, ставили на
стоянку флиттеры, Морисси проверил свой. Это была 83-я модель с резко
скошенными наружными линиями и искусно отделанная изнутри переливающейся,
под муар, кожей. Не использовавшийся долгое время флиттер во многих местах
покрылся ржавыми пятнами. Элемент питания указывал полную загрузку -
90-летний период полураспада; он не удивился этому, но для большей
надежности вынул такой же элемент из флиттера, стоявшего рядом, включил
его как резервный. Морисси не вылетал на материк уже несколько лет, но это
его не слишком беспокоило. Флиттер реагировал на голос и выполнял все
отдаваемые ему команды, так что ручное управление вряд ли понадобится.
К середине дня все было готово, он уселся на сиденье пилота и отдал
приказание:
- Прошу проверить отстройку систем для длительного полета.
На контрольных панелях заплясали огни. Зрелище этой электронной
хореографии было впечатляющим, но Морисси уже успел забыть, что это все
означало. Поэтому он потребовал устного подтверждения, и флиттер серьезным
контральто ответил, что можно взлетать.
- Тогда курс вест, расстояние 50 километров, высота 500 метров.
Оттуда поворачивайте на норд-норд-ост до Джейнз-тауна, потом курс ост до
Ферм Хокмана и обратно курсом зюйд-вест к Дюнам-под-Арго. Затем, не заходя
на посадку, двигаться дальше, курс норд, кратчайшим путем в Порт-Като.
Приказание понятно?
Морисси приготовился ко взлету. Взлета не последовало.
- В чем дело? - осведомился он.
- Ждите разрешения, - последовал ответ.
- Никакие разрешения уже не нужны.
И опять ничего. Интересно, подумал Морисси, можно ли перерегулировать
программу? Но флиттер, очевидно, подчинился сказанному, и через минуту по
всей кабине загорелись взлетные огни, а из хвостового отсека послышалось
негромкое гудение. Маленький летательный аппарат плавно убрал опоры,
принимая взлетную позицию, после чего, рассекая плотный, сырой воздух,
оторвался от земли.
Морисси решил начать свой полет с посещения ближайшего района - надо
убедиться, что после стольких лет простоя его флиттер исправен. Но была у
него, вероятно, и задняя мысль - показать всем этим фэксам, что по крайней
мере один человеческий летательный аппарат продолжает бороздить небеса.
Флиттер как будто был в порядке. Через несколько минут Морисси уже достиг
прибрежной полосы, пролетев над своим домиком, чей сад, казалось,
единственный, не зарос еще джунглевым кустарником, и полетел дальше над
темным шумящим океаном с белой полосой прибоя. Потом, свернув по
направлению к большому порту Джейнз-тауна, где туристические суда умирали,
ржавея, в серповидной гавани: и взяв немного в сторону материка, Морисси
пролетел над покинутым фермерским селением, где вершины мощных деревьев,
увешанных сочными алыми плодами, были едва видны сквозь плотно оплетшие их
лианы. Затем, следуя над поросшими кустарником холмами, он повернул к
Дюнам. Внизу простиралась унылая, со следами заброшенности местность.
Стало попадаться много фэксов - в иных местах целые колонны. Большей
частью это были шестиногие самки, но были и четвероногие с самцами,
прокладывавшими дорогу. Казалось странным, что они двигались в
противоположную сторону от моря, направляясь к Жаркому, словно происходила
миграция. Скорее всего, внутренней частью страны фэксы дорожили больше, а
самым святым местом являлся огромный зазубренный центральный пик, который
колонисты называли Горой Олимпом; располагался он прямо под Арго, и воздух
там был так горяч, что закипала вода, а из живых существ могли выжить лишь
самые приспособленные. Фэксам, конечно, не прожить в этой ужасной
высокогорной пустыне дольше людей, но может быть, подумал Морисси, ввиду
близящегося землетрясения они хотят добраться до священной горы. В конце
концов, это событие центральное в космологии этих существ - время чудес,
наступающее раз в тысячу лет.
Морисси насчитал примерно пятьдесят отдельных групп этих кочевников.
Интересно, был ли среди них Дайнув? Он вдруг осознал, как велико его
желание увидеть, вернувшись из полета, своего приятеля.
Облет района занял меньше часа, и когда в поле зрения Морисси снова
оказались Дюны, флиттер, сделав над городом изящный пируэт, помчался вдоль
берега на север.
По маршруту, который Морисси задумал, он решил вначале добраться
вдоль западного берега до Арки, затем он пролетит над Жарким, держа курс
на Северный Мыс, а потом развернется и вдоль другого берега, прежде чем
лететь обратно в Дюны, достигнет тропического Мадагозара. Таким образом,
он осмотрит те пределы, из которых род человеческий распространился по
всей планете.
Медея состояла из двух полушарий, разделенных водным поясом
Кольцевого Океана. Дальний представлял собой покрытую льдом пустыню,
никогда не получавшую тепла Арго, на ней не было никаких поселений, разве
что поисковые лагеря возникавшие, впрочем, в последние четыреста лет
крайне редко. Первоначальной целью медейской колонии были научные
изыскания совершенно чужеродной среды. Но, как известно, с течением
времени первоначальные намерения имеют свойство забываться. Даже в теплых
областях континента сфера жизни людей ограничивалась двумя полосами,
дугообразно протянувшимися вдоль побережья от тропиков через высокие
умеренные широты, и очень небольшими выступами вглубь континента. Центр
пустыни был совершенно необитаем, но пограничные с Жарким земли люди нашли
вполне пригодными для жизни, хотя воздушным шарам и даже некоторым
племенам фэксов тамошний климат тоже как будто нравился. Другим подходящим
местом, на котором обосновались люди, явился сам Кольцевой Океан, в
экваториальных водах которого, густо покрытых бурыми водорослями, были
сооружены плавучие города. Но в течение десяти веков существования Медеи
рассеянные по ней человеческие анклавы, постоянно вытягиваясь, как амебы,
достигли протяженности в тысячи километров. Морисси видел, что
металлическая лента слившихся городских строений сплошь и рядом
прерывалась вторжением плотных кустарниковых зарослей. Шоссе,
автомобильные трассы, аэродромы, рыночные площади и пригородные жилые
кварталы стало уже затягивать огромными пятнами оранжевой и желтой листвы.
"То, что начали джунгли, - подумал Морисси, - закончит
землетрясение".
На третий день Морисси увидел впереди Остров Хансония, резко
выделявшийся на темном фоне моря своим кирпичным цветом, и вскоре флиттер
приблизился к полевому аэродрому Порт-Като на восточном берегу острова.
Морисси попытался установить радиосвязь, но услышал лишь тишину на фоне
атмосферных помех. Тем не менее он решил приземлиться.
Хансония никогда не отличалась обилием людей. С самого начала она
была выделена как экологическая лаборатория, потому что население ее,
отличавшееся особыми формами жизни, тысячи лет развивалось в изоляции от
метрополии. Даже в лучшие годы Медеи Хансония сохраняла особый статус. У
посадочной полосы стояло несколько электромобилей. Морисси сел на тот из
них, аккумуляторы которого еще не сели, и уже через десять минут был в
Порт-Като.
Разило красной мильдью. Постройки, плетеные хижины с тростниковыми
крышами пришли в полнейшую негодность. На улицах, на крышах зданий, в
кронах деревьев - всюду виднелись энергично пробивавшиеся корявые побеги
незнакомых древесных пород. Со стороны Дальнего дул обжигающий холодный
ветер. Двое фэксов, четвероногие особи женского пола, вышли из
полуразрушенного магазина и уставились на него с явным недоумением. Их
шкура была такой синей, что казалась черной - островная разновидность,
отличающаяся от материковой.
- Вернулся? - спросила одна из них. Выговор у нее тоже был
своеобразный.
- Только посмотреть. А что, люди здесь есть?
- Один ты, - сказала другая. Он, верно, казался им чудным. - Землю
скоро начнет трясти. Ты в курсе?
- В курсе, - ответил он.
Фэксы обнюхали своих малышей и двинулись дальше.
За три часа Морисси обследовал весь Порт-Като, стараясь держать себя
в руках, чтобы не расстроиться. Все выглядело так, как если бы это место
опустело по крайней мере полвека, а не пять-шесть лет назад, что на самом
деле было более вероятно.
Под конец дня он зашел в маленький домик на окраине, где к городу уже
подступал лес, и открыл кубовую, которая, к счастью, все еще действовала.
Кубы были удивительными устройствами. На них можно было записать
мимику, жесты, голос, особенности разговора. Сканирующие устройства
улавливали и кодировали тончайшие нюансы душевных движений. При включении
такого куба с невероятной точностью воспроизводились все особенности
человека - любимого, друга, учителя. Электронный фантом программировал эти
особенности для получения необходимой информации и, изменяя собственную
программу, вступал в разговор, задавал вопросы, наконец, представлялся
личностью, которая была закубирована. Это было хитроумное изобретение -
своего рода душа в коробке.
Морисси ввел куб в приемное отверстие. На экране появился тонкогубый
мужчина с высоким лбом и худым подвижным телом.
- Меня зовут Леопольд Браннум, - тут же сказал он. - Моя
специальность ксеногенетика. Какой теперь год?
- Девяносто седьмой, осень, - ответил Морисси. - Два с половиной
месяца перед землетрясением.
- А кто вы?
- Да в общем никто. Я в Порт-Като случайно и хотел бы с кем-нибудь
поговорить.
- Так говорите же, - сказал Браннум. - Что происходит в Порт-Като?
- Ничего. Здесь чертовски тихо и совершенно пустынно.
- Весь город эвакуирован?
- Вся планета, насколько я могу судить. Кроме меня здесь только фэксы
да шары. Вы сами когда убыли, Браннум?
- Летом девяносто второго, - ответил человек с экрана.
- Не понимаю, почему вы удрали отсюда так рано.
- Я не удирал, - холодно сказал Браннум. - Я покинул Порт-Като, чтобы
продолжать исследования другими средствами.
- Не понимаю.
- Я уехал, чтобы примкнуть к шарам.
У Морисси перехватило дыхание. Зимним холодом повеяло на него от этих
слов.
- Моя жена тоже, - не сразу сказал он. - Возможно, вы ее даже
знаете... Надя Дюгуа, родом из Чонга...
Лицо на экране криво усмехнулось.
- Вы, кажется, не понимаете, - сказал Браннум, - что говорите с
изображением.
- Ну да, ну да.
- Я не знаю, где теперь ваша жена. Я даже не знаю, где теперь я сам.
Могу только сообщить, что там, где мы находимся, царят мир и полнейшая
гармония.
- Надо думать, - Морисси вспомнил тот кошмарный день, когда Надя
сказала ему, что не может больше противиться духовному воздействию эфирных
существ и ищет доступ к коллективному разуму Ахья. Это же делали и другие
колонисты - история Медеи знала подобные случаи. Ушедших никто и никогда
больше не видел. Ходили слухи, что их души поглощены шарами, а их тела
лежат погребенными под сухим льдом Дальнего. Ближе к концу частота
подобного отступничества постоянно удваивалась, каждый месяц теперь уже
тысячи колонистов предавались этому мистическому - поглощению, к которому
звали шары. Для Морисси это разновидность самоубийства, а для Нади,
Браннума и множества других - путь к вечному блаженству. Что тут скажешь?
Может, и впрямь сомнительное путешествие к большому разуму Ахья
предпочтительней панического полета к чужому миру под названием Земля.
- Надеюсь, вы нашли то, что искали, - сказал Морисси. - И она тоже.
Он отключил куб и быстро вышел.
Он летел на север над морем, покрытым полосами тумана. Внизу
виднелись плавучие города, омываемые тропическими водами, - изумительный
по красоте гобелен с вытканными на нем паромами и баржами. Должно быть,
Порт-Обратный, решил Морисси, гладя на этот растянутый замысловатый узор
лиственного орнамента, под которым было погребено великолепие одного из
самых больших городов Медеи. Бурые водоросли забили все водные пути. Не
обнаружив никаких признаков человеческой жизни, он не стал приземляться.
Пеллусидар, находившийся на материке, был также пуст. Осматривая
подводные сады, наслаждаясь концертом в знаменитом Колонном Зале, любуясь
солнечным закатом с вершины Хрустальной Пирамиды, Морисси провел в нем
четыре дня. В последний вечер плотные группы шаров - целыми сотнями -
проплыли над ним по направлению к океану. Казалось, что он слышит, как они
зовут его, как мягко шепчут, вздыхая: "Я Надя. Иди ко мне. Еще есть время.
Предайся нам, моя любовь. Я Надя".
Неужели это только казалось? Ахья умели соблазнять. Они долго звали
Надю, и в конце концов она ушла с ними. И Браннум ушел. И тысячи других.
Даже сам он чувствовал, как его тянет к ним, действительно тянет. Это был
самый настоящий искус. Вместо гибели при землетрясении - вечная жизнь или
некое подобие ее. Как знать, что было в зоне шаров на самом деле? Слияние
душ, трансцендентальное блаженство или сплошной обман, безумие, бред? А
может, те, кто к ним стремился, обретал лишь быструю смерть в ледяной
пустыне? "Приди ко мне. Приди же". В любом случае, думал он, это было
успокоением.
"Я Надя. Приди ко мне".
Он долго и неотрывно смотрел на мерцающие в вышине шары, и их шепот
уже начинал казаться ему грохотом.
Морисси тряхнул головой. Союз с космическими существами не для него.
До сих пор он не стремился покинуть Медею, не покинет ее и сейчас. Он
оставался всего лишь самим собой и самим собой уйдет из этого мира. А
тогда, только тоща, пусть берут его душу.
До землетрясения оставалось два месяца, неделя и один день, когда
Морисси добрался до изнывающего от жары Энрике, расположенного прямо на
экваторе. Энрике славился своим Отелем Люкс, утопавшим в роскоши. Морисси
облачился в один из своих парадных костюмов, и некому было сказать ему при
входе "нет". Воздушные кондиционеры продолжали работать, бар был полон, за
гостиничным садом тщательно ухаживали садовники из фэксов, которые словно
и не знали, что их хозяева уехали. Услужливые роботы поставили перед
Морисси различные деликатесы, каждый из которых в былые дни мог стоить ему
месячной зарплаты. Проходя через притихший сад, он подумал, как чудесно
было бы оказаться здесь вместе с Надей, Даниэлем и Полем. А находиться
одному среди всего этого великолепия просто бессмысленно.
Но так ли уж он одинок? В первую ночь, да и в последующую тоже, он
слышал в темноте какой-то хохот, сотрясавший плотный приторный воздух.
Фэксы не смеялись. Шары тоже не смеялись.
На третий день, утром, из окна своего номера он заметил в кустах,
окружавших лужайку, какую-то возню. Пять, семь фэксов-самцов, мрачных,
двуногих похотливых существ... Чем они там занимались? Мелькнуло
человеческое тело! Белая кожа, голые ноги, длинные неопрятные волосы.
Женщина! Она возникала тут и там, громко хихикая, увиливая от
преследовавших ее фэксов.
- Эй! - крикнул Морисси. - Вы что там делаете? Я все вижу.
Он бросился вниз по лестнице и весь оставшийся день не выходил из
сада. Время от времени он замечал на приличном расстоянии от себя
мельтешение беснующихся нагих тел, скачущих и прыгающих в разные стороны.
Он громко звал их, но они его словно не слышали. В административном
корпусе Морисси обнаружил кубовый видеоинформатор и включил его. На экране
появилась молодая темноволосая женщина с сердитым лицом.
- Что? Уже началось?
- Нет еще.
- А я-то думала... Никак не дождусь... Хочу посмотреть, как этот
чертов отель начнет разваливаться.
- Куда вы ушли?
- А куда тут уйдешь, - она хихикнула. - Только в кусты. К фэксам. Тут
так: либо ты их ищешь, либо они ищут тебя. - Ее лицо вспыхнуло. - Старые
рекомбинантные гены, видите ли, все еще очень активны. Фэксов влечет ко
мне, а меня к ним. Вам бы тоже не мешало бы быть поактивнее. Кем бы вы ни
были.
Морисси, вероятно, следовало возмутиться, но ему уже приходилось
слышать нечто подобное. В последние годы жизни на Медее образовалось
несколько видов миграции. Одни колонисты выбирали массовый отъезд на
Землю, другие примыкали к коллективному разуму Ахья, а третьи
просто-напросто возвращались к жизни зверей. А что? В конце концов никого
из обитателей Медеи нельзя было назвать чистокровным. В земной генофонд
так или иначе вошли здешние гены. И хотя по виду колонисты почти не
отличались от людей, на самом деле все были смешаны с шарами или с
фэксами, а то и с теми и другими. Без ранних рекомбинантных манипуляций
колонии никогда бы не выжить, - человеческая жизнь и природные организмы
Медеи были несовместимы. Только благодаря генетическому сращиванию раса
получила возможность преодолеть естественную биологическую
несовместимость.
Интересно, сколько же колонистов теперь, когда смутное время было на
пороге, сбросило с себя одежду и удалилось в джунгли? Было ли это хуже,
чем карабкаться в панике на борт корабля, направляющегося на Землю, или,
отказавшись от собственной индивидуальности, соединяться с шарами? Разве
важно, какой путь к спасению выбран? Морисси вообще не искал спасения, тем
более в джунглях с фэксами.
Он летел на север. В Катамаунте голос закубированного старшего
администратора сообщил ему: "Все уже выбрались отсюда, а я собираюсь в
следующий День Сумерек. Здесь ничего больше не осталось". В Йеллоулифе
закубированный биолог говорил о генетической тенденции, о чуждых генах. В
Сандиз Мишигос кубов не было, но на центральной площади Морисси обнаружил
около двух десятков лежащих в беспорядке скелетов. Неужели
жертвоприношение? А может, массовое убийство в последние часы жизни
города? Морисси собрал кости и зарыл их во влажной, пористой желтоватой
почве. На это ушел весь день. Потом он продолжил полет, останавливаясь в
каждом из городов, усеявших пока не добрался до Арки.
И где бы он ни приземлялся, всюду видел одно и то же: из людей
никого, только шары да фэксы, причем, большинство шаров плыло к морю, а
фэксы в большинстве своем двигались внутрь страны. И всюду, где только
было можно, он включал видеоинформаторы, но ничего кроме того, что все
уехали, узнать не удалось. Так или иначе люди оставляли Медею. Зачем
дожидаться конца? Зачем ждать, когда начнет трясти? Домой, к шарам, в лес
- только прочь, прочь, прочь отсюда!
Как много городов, думал Морисси. За тысячу лет мы распространились
вдоль побережий, всюду, где только наш образ жизни мог закрепиться.
Изумленно взирая на блистающее небо, на близнецы-солнца, на странные
существа, мы понастроили всюду исследовательских станций. Но со временем
мы потеряли цель нашего прихода сюда, которая в самом начале была
определена как чисто исследовательская. Несмотря на это, мы продолжали
оставаться, продолжали все портить. Мы сами стали медейцами, а Медею
превратили в безумное подобие Земли. Потом, обнаружив, что все впустую,
что стоит этому миру лишь повести плечом, и мы вылетим из него, как
пробка, мы испугались, собрали вещички и покинули этот мир. Грустно,
подумал он. Грустно и глупо.
Он провел в Арке несколько дней, а потом направился в глубь страны,
над унылой пустыней, которая отлого поднималась к Горе Олимпу. До
землетрясения оставалось семь недель и один день. На протяжении первой
тысячи километров на глаза ему попадались расположившиеся лагерем
фэксы-мигранты, двигавшиеся в Жаркий. Почему, с удивлением думал Морисси,
они позволили отнять у себя их мир? Они же могли отстоять его. Еще в самом
начале было достаточно месяца партизанской войны, чтобы вышвырнуть нас
отсюда. Вместо этого фэксы смирились с нашим приходом сюда, и в то время
как мы прокладывали дороги в наиболее плодородные зоны, их планеты,
позволили обратить себя в домашних животных, рабов, лакеев. Но что бы мы о
них ни думали, фэксы продолжали оставаться самими собой. Мы даже не
интересовались, как они сами называют Медею. Да, они мало нам доверяли. Но
они терпели нас. Почему?
Земля внизу была горячей, как печка, - бесплодная равнина, покрытая
вперемежку красными, желтыми и оранжевыми полосами, - и фэксы в поле
зрения Морисси больше не попадали. Но вот начались первые зубчатые
предгорья Олимпа, - равнина кончилась. Морисси уже видел саму гору,
вздымающуюся, словно черный клык, к тяжелой, низко нависшей и закрывшей
собой полнеба, массе Арго. Он не отважился приблизиться к ней. Гора была
священной и внушала ужас. Исходившие от нее горячие потоки воздуха могли
волчком, как сбитую муху, швырнуть его флиттер наземь, а умирать Морисси
еще не собирался.
Он снова полетел на север, держа курс к полярному региону. Показался
Кольцевой Океан, свернувшийся клубком за полярными берегами, словно
огромный змей, удушающий свою жертву-планету. Морисси рванул свой флиттер
ввысь, туда, где он мог находиться в наибольшей безопасности и откуда
можно было взглянуть на Дальний, в атмосфере которого струились белые реки
углекислоты, а долины наводняли озера сжиженных газов. Он чувствовал себя
словно шесть тысяч лет назад, когда он вел в этот суровый край отряд
геологов. Как серьезны все они тогда были, проверяя ошибочные данные и
пытаясь определить результаты, к которым могло бы там привести
землетрясение. Словно это имело какое-то значение! Чего ради он бился?
Ради чистого знания, чистой науки? Возможно. Но каким несерьезным казалось
ему все это сейчас. Конечно, с тех пор прошла целая вечность. Тогда он был
гораздо моложе, жил совсем другой жизнью. Морисси собирался побывать в
Дальнем, хотел сказать формальное прости ученому, которым он когда-то был,
но передумал. Зачем? Он уже и так со многим простился. Морисси повернул на
юг и долетел до Северного Мыса, расположенного на восточном побережье,
облетел дивный по своей красоте изгиб Больших Каскадов и приземлился на
посадочной полосе в Чонге. До землетрясения оставалось полтора месяца и
два дня. В этих высоких широтах близнецы-солнца казались тусклыми,
бледными, несмотря на Воскресенье. Даже гигантский Арго казался отсюда
каким-то сморщенным. Проведя десять лет в тропиках, Морисси почти совсем
забыл вид северного неба. Но разве не было трех десятков лет жизни в
Чонге? Однако теперь, когда время сжалось до предела, эти тридцать лет
казались мигом.
Вид Чонга тяжело подействовал на него: слишком много ассоциаций,
слишком печальны воспоминания. Но он держался как мог до тех пор, пока не
увидел всего этого... Ресторан, в который они с Надей пригласили Поля и
Даниэля, чтобы отпраздновать их союз; дом на Владимирской, где они жили;
геофизическую лабораторию и павильон для лыж сразу за Каскадами. На всем
лежал отпечаток его переживаний.
Город и его окрестности были совершенно пустынны. День за днем
Морисси бродил взад и вперед, оживляя в памяти время, когда Медея жила
такой полной жизнью. Славное времечко! О том, что землетрясение
произойдет, знали все, вплоть до часа, но никто не придавал этому
значения, кроме разных чудаков и невротиков, никто о нем не вспоминал. Но
вдруг все сразу вспомнили. И вокруг все резко изменилось.
В Чонге Морисси не стал смотреть кубы. Сам город, каскады серебристых
горячих крыш которого излучали сияние, казался ему огромным кубом,
буквально кричащим о том, что с ним здесь когда-то происходило.
Когда стало совсем невмоготу, он решил продолжить полет и отправился
дальше на юг, огибая по кривой восточное побережье. До землетрясения
оставалось четыре недели и один день.
Его первой остановкой был Остров Медитации, служивший своеобразным
трамплином для тех, кто хотел повидать расположенные в Дальнем причудливые
и постоянно обновляющиеся ледяные скульптуры Вирджила Оддума. Миллиард лет
назад прибыли сюда четверо новобрачных и уехали, смеясь и обнимаясь, на
аэросанях, чтобы увидеть одно из чудес искусства, которыми славилась
Медея. Морисси нашел будку, где они останавливались. Она совсем потеряла
вид, крыша ее покосилась. Он подумал было провести на Острове Медитации
ночь, однако через час уже покинул его.
Пролетая над тропиками, он снова видел десятки шаров, плывущих по
воздуху в сторону океана, и фэксов, влекомых в глубь материка непонятным
ему ритуальным чувством.
Три недели, два дня, пять часов.
Он летел теперь совсем низко. Фэксы спаривались прямо у него на
глазах. Это поразило его: какая, однако, похоть перед лицом грядущего
бедствия! Была ли это непреодолимая сила гона, заставлявшая их
спариваться? Был ли у новорожденных какой-либо шанс выжить? Не лучше ли
было их матерям в столь опасное время иметь пустые чрева? О землетрясении
знали все и тем не менее... Морисси это казалось безумием.
Но вдруг его осенило. Вид этих фэксов помог ему увидеть туземное
население изнутри, и он, хотя бы на первое время, нашел объяснение тому,
что они творили. Морисси по-новому взглянул на их терпение, их
спокойствие, их терпимость ко всему, что им пришлось выносить. Да и как им
не спариваться! Они ожидали этого землетрясения, для них оно не было
катастрофой. Святой миг, момент очищения - вот чем это для них было. Как
бы он хотел обсудить это сейчас с Дайнувом! Он внезапно почувствовал
искушение вернуться в Дюны, разыскать старого фэкса и проверить на нем
версию, которая у него только что возникла. Но сначала в Порт-Медею.
Восточное побережье осваивалось самым первым, поэтому плотность
заселения здесь была очень большой. Первые две колонии - Воздушная Гавань
и сам город Медея - давно срослись в урбанистическое образование, которое
радиально расходилось из Порт-Медеи. Приближаясь к нему с севера, Морисси
еще издалека мог видеть гигантский полуостров, на котором во все стороны
раскинулись и Порт-Медея, и ее пригороды. Тропическая жара волнами
окутывала маленький флиттер Морисси, направляющийся к этому ужасающему,
отвратительному бетонному спруту.
Дайнув оказался прав. В Порт-Медее действительно стояли звездные
корабли, целых четыре - безумное расточительство! Почему их не
использовали при эвакуации? Были ли они оставлены для эмигрантов, которые
не решились уйти с похотливыми фэксами или предаться душою шарам? Об этом
он никогда не узнает. Он поднялся в один из кораблей и сказал:
- Распорядительную дирекцию.
- К вашим услугам, - ответил бесплотный голос.
- Пожалуйста, рапорт о состоянии корабля. Можете совершить полет на
Землю?
- Горючим заправлены, техника в порядке.
- А экипировка для усыпления?
- Все в рабочем состоянии.
Морисси прикинул свои возможные последующие действия. Это ведь так
легко, подумал он, улечься, заснуть, а корабль пусть несет тебя к Земле.
Так легко, так просто и так бесполезно.
- Сколько вам потребуется времени для обеспечения взлета? - спросил
он.
- Сто шестьдесят минут после приказания.
- Считайте, что приказание вы получили. Сделайте отметку и взлетайте.
Пункт назначения Земля, и примите следующие сообщения: "Медея говорит до
свидания. Надеюсь, этот корабль еще пригодится. Искренне ваш Дэниэл
Ф.Морисси. Дата: День Землетрясения минус две недели, один день и семь
часов".
- Подтверждаю. Подготовка к отправке началась.
- Хорошего полета, - сказал Морисси звездолету.
Он поднялся во второй корабль и отдал ему точно такое же приказание.
То же самое сделал в третьем. Помедлил перед тем, как войти в последний,
гадая, не осталось ли кого из колонистов, кто, быть может, именно сейчас
отчаянно спешит к Порт-Медее, чтобы взойти на борт одного из этих
кораблей, прежде чем разразится катастрофа. "Да ну их всех к дьяволу, -
подумал Морисси. - Надо было раньше решаться". И четвертому кораблю он
тоже велел лететь к Земле.
На обратном пути в город он увидел, как с интервалом в несколько
минут четыре яркие полосы света прочертили небесную вышину, как, чуть
помедлив и резко выделяясь на темном фоне громады Арго, они быстро
устремились в окрашенные утреннею зарею небеса. Через шестьдесят один год
они опустятся на изумленную Землю с грузом в ноль человек. Будет о чем
потолковать любителям загадочных историй. Как же! Еще одна великая тайна
космоса - Полет Пустых Кораблей.
Со странным чувством выполненного долга он покинул Порт-Медею и
полетел вдоль побережья к прилизанному курорту Мадагозар, где когда-то
развлекалась элита Медеи, наслаждаясь тропической роскошью. Морисси всегда
посмеивался над этим теплым местечком. Но поскольку все там было в целости
и сохранности, все действовало с безукоризненной точностью, Морисси решил
немного побаловать себя. Он обходил винные подвалы лучших отелей,
завтракал на бочках с охлажденным кавьяром, нежился в лучах солнца,
купался в соке гвоздики и почти ни о чем не думал.
За день до землетрясения он полетел обратно, на Дюны-под-Арго.
- Значит, ты решил не возвращаться? - сказал Дайнув.
Морисси решительно тряхнул головой.
- Земля никогда не была моим домом. Медея - вот мой дом. В него я и
вернулся. А потом сюда, потому что это место стало моим последним
пристанищем. Я рад, что ты все еще здесь, Дайнув.
- А куда мне деваться? - ответил фэкс.
- Все ваши движутся сейчас в глубь материка. По-моему, чтобы быть
ближе к священной горе, когда наступит конец. Это так?
- Так.
- А ты почему не с ними?
- Это ведь и мой дом. Времени осталось так мало, что мне уже все
равно, где я буду, когда начнет трясти. Но скажи мне лучше, друг Морисси,
летал ты не зря?
- Не зря.
- Что ты видел? Что узнал?
- Я видел Медею, всю целиком, - сказал Морисси. - Я даже не
подозревал, как много мы у вас отхватили. Под конец мы осели всюду, где
только было можно, скажи? А вы не произнесли ни слова. Вы стояли и
смотрели, как мы распространяемся по всей стране.
Фэкс молчал.
- Теперь я все понимаю, - сказал Морисси. - Вы ждали этого
землетрясения, разве нет? Вы знали о его приближении задолго до того, как
мы наконец собрались сделать расчеты. Сколько раз оно случалось за то
время, как фэксы появились на Медее? Каждые семь тысяч сто шестьдесят лет
фэксы начинают двигаться к возвышенности, а шары - лететь к Дальнему,
происходит землетрясение, и все рушится. Потом снова появляются выжившие с
потомством в чреве, и все начинается сначала. Вы уже знали, когда мы
пришли сюда, когда строили повсюду свои городки, превращавшиеся постепенно
в большие города, а вас сгоняли, как скот, заставляли работать на нас,
когда мы смешивали свои гены с вашими и заменяли микробов в воздухе, чтобы
лучше приспособиться к здешней жизни. Вы знали - то, что мы делаем, не
будет длиться вечно, так? Это была ваша тайна, ваше скрытое утешение, что
все пройдет. И вот оно прошло. Нас не стало, счастливые молодые фэксы
снова спариваются. Я единственный, кто остался, не считая нескольких голых
психов в кустах.
Он заметил, что глаза фэкса блеснули. Что это было? Удивление?
Презрение? Сочувствие? Поди пойми этих фэксов.
- Все время вы только и ждали землетрясения, - продолжал Морисси. -
Верно ведь? Землетрясения, которое снова сделает всех цельными. И вот-вот
оно начнется. Я буду стоять рядом с тобой и ждать, когда оно наступит. Это
мой вклад в межвидовую гармонию. Я буду человеческой жертвой, буду тем,
кто один искупит вину за все, что мы тут понаделали. Что ты на это
скажешь, Дайнув?
- Я хочу, - медленно проговорил фэкс, - чтобы ты сел на один из
кораблей и отправился на Землю. Твоя смерть не доставит мне удовольствия.
Морисси кивнул.
- Я минут через пять вернусь, - сказал он и направился в свой домик.
Кубы Нади, Поля и Даниэля лежали рядом с экраном. Он годами их не
трогал, но сейчас опустил в прорезь, и на экране появились три человека,
которые были ему дороже всего во всей вселенной. Они улыбались ему, и
Даниэль радушно поздоровался, Поль подмигнул, а Надя послала воздушный
поцелуй.
- Здесь почти все закончено, - сказал Морисси. - Сегодня день
землетрясения. Я только хотел попрощаться. Я хотел лишь сказать, что люблю
вас и скоро буду вместе с вами.
- Дэн... - сказала Надя.
- Не надо ничего говорить. Я знаю, что вас здесь нет. Мне просто
хотелось увидеть всех напоследок. И я счастлив.
Он вынул кубы, вынес их в сад и осторожно зарыл в мягкую сырую землю.
Фэкс невозмутимо наблюдал за ним.
- Дайнув, - сказал Морисси, - еще один вопрос, последний.
- Я слушаю.
- Все те годы, что мы прожили на Медее, нам никак не удавалось
узнать, как вы называете ваш мир. Как бы мы ни пытались, нам всегда
отвечали, что это табу, и даже если удавалось кого-нибудь уговорить,
другие начисто опровергали сказанное. Но сейчас, когда конец близок, я
прошу тебя как о последней милости - скажи мне, как вы называете ваш мир.
Пожалуйста, мне нужно это знать.
- Мы зовем его Санун, - сказал старый фэкс.
- Санун? В самом деле?
- В самом деле, - подтвердил фэкс.
- Что это означает?
- Да просто мир, - сказал Дайнув. - Что еще!
До землетрясения оставалось около тридцати минут. Морисси не заметил,
как в течение последнего часа белые солнца исчезли за массивом Арго. Вдруг
он услышал далекое громыхание и ощутил, что землю начало трясти так, как
будто что-то мощное сонно зашевелилось у него под ногами и вот-вот
проснется, вырвется наружу. На берег с ужасающим ревом обрушились волны.
- Вот оно, - хладнокровно сказал Морисси.
Прямо над головой, словно подпрыгивая в танце, слабо поблескивающие
шары поднимались ввысь - это было очень похоже на танец триумфа.
Воздух сотрясал гром. Еще миг - и землетрясение обрушится на них всей
своей мощью. Кора планеты задрожит, страшные толчки будут разрывать ее на
куски, а море выйдет из берегов и затопит землю. Морисси заплакал, но не
от страха. Однако взял себя в руки:
- Цикл закончен, Дайнув, - криво улыбнулся он. - На руинах Медеи
возникает Санун. Эта страна снова стала вашей.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ЖИВОПИСЕЦ И ОБОРОТЕНЬ
Художник Терион Нисмайл занимался психогенной живописью в королевстве
Кристальных городов. Почувствовав однажды отвращение к собственному
творчеству, он перебрался в темные леса восточного континента. Всю жизнь
он прожил на родной земле, путешествуя по ее чудесным городам, меняя время
от времени, как того требовали особенности его профессии, великолепие
одного места на роскошь другого. Он родился в Дандилмире, здесь написал
свои первые полотна. Это были пейзажи Огненной долины, в которых
отразилась вся его юношеская пылкость и неуемная энергия. Затем он провел
несколько лет в изумительном Канцилоне, а позже переехал в Сти - огромный,
совершенно неповторимый город. Он помнил время, проведенное в прекрасном
Халанксе неподалеку от королевского замка, и те последние пять лет,
которые прожил в самом замке, работая при дворе короля Трейма. Его полотна
отличались изысканным совершенным стилем и отражали такую же изысканную и
совершенную натуру. Но именно безупречность, красота и великолепие
окружающего вызывают со временем оцепенение души, притупляют способности
художника. К сорока годам Нисмайл почувствовал, что зашел в тупик. Он
возненавидел свои знаменитые картины, а собственное совершенство начало
казаться ему просто-напросто профессиональным застоем. Все его существо
стремилось к чему-то новому, необычному.
Душевный кризис художник почувствовал во время работы в прекрасных
садах королевского замка. Король попросил его написать здесь картины,
которые украсят строящуюся на окраине перголу.
Нисмайл с радостью согласился выполнить просьбу. Он стоял перед
холстом и глубоко вдыхал воздух, стараясь войти в то состояние, когда
душа, отделившись от дремлющего разума, запечатлит на психочувствительном
полотне возникшее перед ним видение во всей его неповторимой глубине.
Художник окинул взором холмы, прекрасно разбитые аллеи и аккуратно
подстриженные кусты, и вдруг волна яростного протеста нахлынула на него.
Он вздрогнул, покачнулся и чуть не упал. Этот неподвижный пейзаж, эта
стерильная красота, все эти сады, с любовью ухоженные и прекрасные, не
нуждались в нем - художнике. Они сами были произведениями искусства,
талантливо выполненными, но абсолютно безжизненными. Как это все мерзко и
отвратительно! Нисмайл опять покачнулся, почувствовав внутри себя
раздирающую боль. Он услышал удивленные возгласы находящихся неподалеку
людей и, открыв глаза, увидел, что все они с ужасом и в полнейшем смятении
уставились на его почерневший и пузырящийся холст. "Закройте это!" -
закричал художник. Все бросились к холсту, а он стоял среди обступивших
его людей, как статуя. Когда к нему вернулся дар речи, он сказал:
"Передайте королю Трейму, что я не смогу выполнить его заказ".
В тот же день Нисмайл вернулся в Дандилмир, и закупив все
необходимое, двинулся на восток. Он сел на судно, отправлявшееся в порт
Пилиплок, расположенный на континенте Зимрол, внутренние районы которого
представляли собой дикую, совершенно безлюдную местность, куда четыре
тысячелетия назад король Стиамот изгнал аборигенов-метаморфов, одержав над
ними окончательную победу.
Нисмайл представлял себе Пилиплок грязным захолустьем, но, к своему
удивлению, обнаружил, что это огромный древний город с математически
строгой планировкой. Привлекательного в этом было, конечно, мало, но на
лучшее надеяться не приходилось, и Нисмайл двинулся на небольшом суденышке
вверх по реке Зимр. В городе Верф он вдруг решил сойти на берег, и наняв
фургон, отправился в леса, расположенные в южной части континента. Он
хотел забраться в самую глушь, где нельзя обнаружить никаких следов
цивилизации. Наконец, ему удалось найти такое место недалеко от быстрой,
темной речушки. Здесь он и построил себе небольшую хижину. Прошло три
года, как он покинул королевство Кристальных городов. Все это время
Нисмайл путешествовал в одиночестве и совсем не занимался живописью.
Нисмайл начал постепенно приходить в себя. Все здесь было для него
непривычным и необычным. На его родине мягкий, умеренный климат
поддерживался искусственно. Там всегда была весна. Воздух был
неестественно чист и свеж. Дожди шли в строго определенное время. И вот
сейчас он вдруг оказался в этом влажном болотистом лесу, где небо часто
покрывалось тяжелыми облаками и нередки были густые туманы, а иногда
целыми днями шли непрекращающиеся дожди, где жизнь растений развивалась по
каким-то своим законам, а вернее, не подчинялась никаким законам вообще.
Ничто не напоминало здесь тот порядок и симметрию, к которым он привык.
Нисмайл почти отказался от одежды. Сам находил те коренья, ягоды и
растения, которые могли сгодиться в пищу; а на реке сделал небольшую
запруду и ловил там какую-то шуструю, темно-красную рыбешку. Он часами
бродил по густым джунглям, наслаждаясь их необыкновенной красотой и даже
испытывая своего рода удовольствие от напряженного состояния, когда
пытался найти в этой чаще дорогу к своей хижине. Часто он пел, громко и
неумело, чего раньше не случалось никогда. Несколько раз начинал готовить
холст, но всегда оставлял его нетронутым. Он сочинял совершенно нелепые
стихи и с чувством декламировал их своей необыкновенной аудитории -
высоким деревьям и причудливо сплетенным лианам. Иногда он вспоминал замок
короля Трейма. Размышлял, не нанял ли тот нового художника, чтобы все-таки
украсить перголу несколькими пейзажами, и старался представить себе, как
цветут сейчас вдоль дороги, ведущей в Хайморпин, прекрасные халатанги. Но
такие мысли приходили к нему редко.
Он потерял ощущение времени и уже не мог сказать точно, сколько
недель прожил в этом лесу, пока не встретил первого метаморфа.
Он столкнулся с ним случайно на сыром, топком лугу в двух милях от
своей хижины выше по течению реки. Сюда он пришел, чтобы собрать мясистые,
ярко-красные клубни болотной лилии, которые затем разминал и пек из них
лепешки, заменяющие ему хлеб. Клубни росли глубоко. Ему приходилось
ложиться на землю и, прижимаясь к ней щекой, вытаскивать их из жидкой
грязи, засунув туда руку по самое плечо. И вот он встал, весь в тине,
сжимая в руке мокрые, грязные клубни, и неожиданно заметил фигуру на
расстоянии чуть более десяти ярдов от себя.
Он никогда не видел метаморфов. Коренных обитателей Маджипура
навсегда изгнали из Аланрола - главного континента, где Нисмайл прожил всю
свою жизнь. Но он знал, как они выглядят, и сейчас был уверен, что перед
ним стоит один из них - худощавое существо высокого роста, с грубыми
чертами лица, раскосыми глазами, очень маленьким носом и жесткими,
упругими волосами бледно-зеленоватого оттенка. На нем была только кожаная
набедренная повязка, а у пояса на ремне висел острый короткий кинжал,
изготовленный из какого-то темного дерева и гладко отполированный. Он
стоял как ни в чем не бывало, опираясь на самодельную трость, скрестив
свои длинные ноги. Вид у него был и пугающий, и добродушный, и даже
какой-то смешной. Нисмайл решил не поддаваться панике.
- Здравствуйте, - беззаботно сказал он. - Вы не возражаете, если я
буду собирать здесь клубни?
Метаморф ничего не ответил.
- Здесь неподалеку моя хижина. Зовут меня Терион Нисмайл. Я занимался
психогенной живописью в королевстве Кристальных городов.
Метаморф по-прежнему молча разглядывал его. Но вот на его лице
мелькнуло какое-то непонятное выражение, он повернулся и с достоинством
зашагал к джунглям, где вскоре скрылся из вида.
Нисмайл пожал плечами и опять принялся вытаскивать из грязи
питательные клубни.
Недели через две он встретил другого метаморфа, а может, это был тот
же самый. Нисмайл сдирал в этот момент кору с лиан, намереваясь сделать
веревку для ловушки на билантонов. Абориген снова как призрак бесшумно
возник перед ним и некоторое время молча рассматривал его издалека, как и
в прошлый раз стоя на одной ноге. Нисмайл опять попытался вызвать это
необыкновенное существо на разговор, но при первых же его словах метаморф
исчез так же бесшумно, как и появился.
- Подождите! - крикнул художник. - Я бы хотел поговорить с вами.
Но рядом уже никого не было.
Несколькими днями позже он собирал хворост и вдруг почувствовал, что
за ним кто-то наблюдает. Боясь, что метаморф опять исчезнет, он быстро
сказал ему:
- Я поймал билантона и собираюсь его зажарить. У меня слишком много
мяса. Может быть, вы разделите со мной обед?
Метаморф улыбнулся (вернее, Нисмайл принял за улыбку ту загадочную
тень, которая промелькнула у него на лице, хотя она могла означать что
угодно) и, как бы соглашаясь вступить в контакт, вдруг изменил свой облик,
став точной копией Нисмайла - та же коренастая фигура, те же темные
проницательные глаза и черные, до плеч, волосы. Художник вздрогнул от
удивления и неожиданности и испуганно заморгал глазами. Придя в себя, он
улыбнулся и, решив согласиться на такую необычную форму общения, сказал:
- Замечательно! Мне всегда хотелось узнать, как вы это делаете. - Он
поманил его рукой. - Пойдемте! Пока билантон будет жариться, мы поговорим
с вами. Вы ведь понимаете наш язык, не так ли? - Было как-то непривычно
вести беседу с точной копией самого себя. - Скажите что-нибудь. Здесь
поблизости расположена деревня метаморфов? Или пьюриаров... - поправился
он, вспомнив, что сами метаморфы называли себя именно так. - Здесь, в
джунглях, много живет пьюриаров? - Он снова сделал манящий жест рукой. -
Пойдемте в мою хижину. Мы разведем огонь. У вас нет вина? Вы знаете, вино
- это единственное, чего мне здесь очень не хватает, хорошее, крепкое
вино, которое делают в Малдемаре. Наверное, мне уже и не придется выпить
его. Но ведь в Зимроле тоже делают какое-то вино, не так ли? Ну скажите
хоть что-нибудь.
Но на лице метаморфа появилась похожая на ухмылку гримаса. Она
придала ему какое-то грубое и странное выражение, не свойственное лицу
Нисмайла, и метаморф принял свой прежний облик. Развернувшись, он зашагал
прочь.
Нисмайл еще некоторое время надеялся, что тот вернется с вином, но
так никого и не дождался. Странные существа, думал он. Может быть, они
сердятся на то, что он обосновался на их территории? А может, наблюдают за
ним, опасаясь, что его послали на разведку перед переселением сюда людей?
Странно, но пока он чувствовал себя в безопасности. Метаморфов всегда
считали злобными и агрессивными. Конечно, они были непонятными существами,
вызывающими у людей суеверный страх. Множество легенд ходило о набегах
метаморфов на человеческие поселения. Это и понятно - издавна затаили в
себе метаморфы горькую обиду и ненависть к людям, которые вторглись в их
мир и выселили из родных мест в дикие джунгли. Нисмайл всегда считал себя
чертовском доброжелательным, неспособным никому причинить зла, и поэтому
надеялся, что метаморфы каким-нибудь внутренним чутьем поймут: он пришел
сюда не как враг. Он очень хотел стать им другом. После стольких дней
одиночества и безмолвия он с удовольствием пообщался бы с этими странными
существами, может, даже написал бы кого-нибудь из них. Уже не раз думал он
об этом - так хотелось снова испытать чувство творческого экстаза, когда
душа, отделившись от плоти, соприкасается с полотном и создает на нем те
образы, которые способен увидеть и почувствовать только он один! Теперь он
уже не мечущийся от неудовлетворенности художник, каким был у себя на
родине, и эта внутренняя перемена несомненно должна найти свое отражение в
его работах.
Несколько дней он размышлял над тем, как ему завоевать доверие
метаморфов, заставить их преодолеть ту скованность и пугливость, которые
мешают установлению контакта. Со временем, думал он, они привыкнут к нему,
начнут разговаривать, примут приглашение разделить с ним еду, а потом,
возможно, кто-то согласится позировать...
Но шли дни, а ему больше не встретился ни один метаморф. Он бродил по
лесу, с надеждой вглядываясь в густые заросли, спускаясь в глубокие, сырые
овраги, но метаморфов нигде не было. Он решил, что поторопился установить
с ними контакт и спугнул их. Правда, это несколько не соответствовало
всеобщему представлению об их злобности и агрессивности. Но как бы там ни
было, он постепенно начал терять надежду сойтись с ними поближе. В
общем-то, Нисмайл не особо страдал от одиночества, но сознание того, что
где-то рядом живут разумные существа, с которыми он не может посещаться,
начало наводить на него тоску, вынести которую было нелегко.
Однажды теплым влажным днем, спустя несколько недель после последней
встречи с метаморфом, Нисмайл купался в глубокой запруде, образованной
ниже по течению реки нанесенной сюда галькой, недалеко от своей хижины. И
вдруг он увидел стройную фигуру, промелькнувшую в густых зарослях
голубоватого кустарника у самой воды. Он стал быстро карабкаться на берег,
царапая о камни колени.
- Подождите! - закричал он. - Пожалуйста, не пугайтесь... не
уходите...
Фигура исчезла, но Нисмайл продолжал судорожно пробираться сквозь
кусты и через несколько минут увидел ее снова у огромного дерева с
ярко-красной кроной.
Он резко остановился, увидев перед собой не метаморфа, а самую
обыкновенную женщину, вернее, молодую, изящную девушку. Она стояла
совершенно обнаженная. У нее были густые золотисто-каштановые волосы,
узкие плечи, маленькая грудь и весело блестящие глаза. Она, по-видимому,
совсем не испугалась его - лесная фея, которой, очевидно, доставило
удовольствие вовлечь его в эту маленькую погоню. Пока он стоял, в
изумлении разинув рот, она не спеша разглядывала его, а потом, звонко
рассмеявшись, сказала:
- Вы весь поцарапались. Разве можно так неосторожно бегать по лесу?
- Я боялся, что вы исчезнете.
- О! Я и не собиралась убегать далеко. Вы знаете, я ведь уже давно
наблюдаю за вами. Вы живете в той хижине, правильно?
- Да. А вы? Где вы живете?
- Где придется, - беззаботно ответила она.
Он с удивлением взглянул на нее. Ее красота восхищала его, а
бесстыдство ставило в тупик. Он уже было подумал, не галлюцинация ли это.
Иначе откуда ей здесь взяться? И что может делать в диких джунглях
человеческое существо в одиночестве, да к тому же совсем голое?
Человеческое существо? Конечно, нет. Нисмайл вдруг понял это, и его
охватила тоска, как, бывало, в детстве, когда снилось что-то очень
желанное, а утром приходилось с грустью сознавать, что это только сон.
Вспомнив, с какой легкостью метаморф принял его облик, Нисмайл вынужден
был смириться с печальной реальностью - конечно, это их проделки. Он
внимательно изучал девушку, стараясь найти на ее лукавом, бесстыдном лице
подтверждение своей догадки: резко очерченные скулы, раскосые глаза. Но
внешне она ничем не отличалась от обычного человека. И все же, чем дольше
он думал о том, что встретить здесь себе подобное существо практически
нереально, тем глубже была его уверенность, что перед ним - настоящий
метаморф.
Но он не хотел верить в это, и потому решил ничем не выдавать себя,
надеясь, что она, не заметив его подозрений, сохранит хотя бы внешний
девичий облик.
- Как вас зовут? - спросил он.
- Сариза. А вас?
- Нисмайл. Где вы живете?
- В лесу.
- Значит, где-то здесь есть поселок?
Она пожала плечами.
- Я живу сама по себе.
Она направилась к нему, и он почувствовал, как напрягаются его
мускулы и полыхают щеки. Она тихонько прикоснулась к царапинам и ссадинам
на его груди и руках.
- Болит?
- Немного. Надо бы промыть их.
- Да. Давайте вернемся к пруду. Туда есть дорога получше, чем та, по
которой бежали вы. Идите за мной.
Она раздвинула густые заросли папоротника и показала ему узкую,
хорошо утоптанную тропинку. Еще мгновение - и она легко и быстро побежала
вперед, а он - за ней, любуясь на ходу грациозностью ее движений,
волнующей игрой мышц спины и ягодиц. Он бросился в пруд и сразу
почувствовал, как холодная вода успокаивает жгучую боль его исцарапанного
тела. Когда они вылезли на берег, ему страшно захотелось притянуть ее к
себе и заключить в объятия, но он сдержался. Они уселись на замшелом
берегу. Ее озорные глаза блестели.
- Моя хижина находится недалеко отсюда, - сказал он.
- Я знаю.
- Может быть, пойдем ко мне?
- В другой раз, Нисмайл.
- Хорошо, в другой раз.
- Откуда ты? - спросила она.
- Я родился в королевстве Кристальных городов. Знаешь, где это?
Занимался психогенной живописью в королевском замке. Ты слышала о такой
живописи? Картины пишутся мысленно на психочувствительных полотнах. Я могу
показать тебе и даже написать тебя, Сариза. Я пристально смотрю на натуру,
пытаясь всем своим существом постигнуть ее истинный смысл, потом вхожу в
состояние транса - это почти сон наяву, во время которого воплощаю
увиденное и прочувствованное мной в некие образы, отражающие состояние
моей души, и выплескиваю все это в едином порыве на полотно...
Едва ли она слушала его.
- Ты хочешь прикоснуться ко мне, Нисмайл?
- Да, очень.
Густой бирюзовый мох был мягок, как ковер. Его рука потянулась к ней
и замерла в нерешительности. Он все еще сомневался, не в силах отделаться
от мысли, что перед ним очередной метаморф, который просто затеял с ним
игру. Страх и отвращение к этим существам, копившиеся у представителей
человеческого рода тысячелетиями, давали о себе знать. Он с ужасом
представил, как, прикоснувшись к ней, почувствует липкую, противную кожу,
какая, по его мнению, должна была быть у метаморфов. А если она прямо в
его объятиях превратится в нечто, не поддающееся описанию? Она лежала
рядом с ним, закрыв глаза и приоткрыв губы. Она ждала. Содрогаясь от
ужаса, он с усилием протянул руку и положил ей на грудь. Тело ее оказалось
теплым и упругим, каким оно и должно быть у молодой, здоровой девушки.
Тихо вскрикнув, она прижалась к нему. В его сознании успел возникнуть
гротескный образ метаморфа - худая, угловатая фигура, неестественно
длинные конечности и совершенно плоское лицо. Но он заставил себя
отбросить эти мысли и, отключившись, забылся в ее объятиях.
Они еще долго лежали неподвижно, сцепив руки и не произнеся ни слова.
И даже когда пошел дождь, не шелохнулись, а с наслаждением подставили
сильным, прохладным струям разгоряченные тела. Он открыл глаза и увидел,
что она с любопытством смотрит на него.
- Я хочу написать тебя, - сказал он.
- Нет.
- Не сейчас. Завтра. Ты придешь в мою хижину, и тогда я смогу...
- Нет.
- Я не писал несколько лет. Для меня очень важно попробовать начать
все сначала. Я очень хочу написать тебя.
- А я этого совсем не хочу.
- Пожалуйста.
- Нет, - сказала она нежно и встала. - Пиши джунгли, пруд, но только
не меня. Хорошо?
Расстроенный, он кивнул.
- А сейчас мне нужно идти, - промолвила она.
- Ты скажешь мне, где живешь?
- Я уже сказала - где придется, в лесу. Почему ты спрашиваешь об
этом?
- Потому что хочу найти тебя снова. Если ты исчезнешь, как я узнаю,
где искать тебя?
- Я знаю, где тебя найти, - ответила она. - Этого достаточно.
- Ты придешь ко мне завтра, в мою хижину?
- Думаю, да.
Он взял ее за руку и притянул к себе. Но сейчас она была уже не так
податлива, как раньше. И опять та таинственность, которая окружала ее,
встревожила его душу. Ведь он так ничего и не узнал о ней, кроме имени.
Поверить в то, что она так же, как и он, бродит в одиночестве по джунглям,
было очень трудно; но с другой стороны, вряд ли, находясь здесь уже
столько времени, он мог не заметить поблизости поселения людей. Оставалось
одно объяснение - она все-таки метаморф, рискнувший войти в близкий
контакт с человеком. Он гнал от себя эти мысли, но здравый смысл не
позволял ему отвергнуть свою догадку полностью. И все-таки она была похожа
на человека и вела себя как человек. К тому же не лишена человеческих
чувств. В какой степени развита у метаморфов способность к таким
перевоплощениям? Этого он не знал, но очень хотел спросить ее прямо
сейчас, верны ли его предположения, однако понимал, что это глупо. Ведь
она не ответила прямо ни на один из его вопросов, не ответит и на этот. Он
решил промолчать. Она мягко высвободила свою руку и пошла к зарослям
папоротника, где вскоре скрылась из вида.
Нисмайл ждал ее в своей хижине весь следующий день, но она не пришла.
Это его совсем не удивило. Их встреча была каким-то сном, фантазией,
интерлюдией вне времени и пространства. Он и не надеялся увидеть ее снова.
Ближе к вечеру Нисмайл вытащил из привезенных с собой вещей холст и
натянул его на раму, решив попробовать написать вид из своей хижины в
пурпурных сумерках. Он долго изучал пейзаж, соизмеряя вертикальные линии
высоких, стройных деревьев с горизонтальной поверхностью густого
кустарника, усыпанного желтыми ягодами, но в конце концов отложил холст в
сторону. Ничто в этом пейзаже не всколыхнуло душу художника. Он решил, что
утром отправится вверх по течению реки, в то место, где находится огромный
камень, из расщелины которого пробиваются похожие на резиновые шипы ростки
каких-то сочных, мясистых растений, - там во всяком случае вид получше.
Однако утром у него постоянно возникали предлоги отложить начало
своего путешествия, а к полудню выяснилось, что идти уже слишком поздно.
Он неторопливо работал в своем небольшом саду, где недавно начал
выращивать вид кустарника, плодами которого питался. В середине дня над
лесом навис густой туман. Он зашел в хижину. Спустя несколько минут
послышался стук в дверь.
- Я уже потерял надежду, - сказал он ей.
На ее лбу и бровях были капельки влаги. - "Это, наверное, от тумана",
- подумал он.
- Я обещала прийти, - тихо сказала она.
- Вчера.
- Вчера? - произнесла она и, засмеявшись, вытащила из-под одежды
бутыль. - Ты любишь вино? Я достала немного. Мне пришлось далеко идти за
ним... вчера.
Это было молодое вино, от которого обычно лишь щиплет язык. На бутыли
не было этикетки, и он предположил, что это какое-то местное вино, не
известное на его родине. Они выпили его все. В основном пил он - она
только подливала ему. А когда бутыль опустела, вышли на воздух и долго
любили друг друга на холодной, сырой земле, пока не погрузились в сладкую
дремоту. Она разбудила его после полуночи и отвела в хижину, где они
провели остаток ночи, тесно прижавшись друг к другу. А утром она ни разу
не порывалась уйти. Они пошли к пруду, чтобы искупаться, и снова долго
лежали в обнимку на бирюзовом мху. Потом она повела его к огромному дереву
с красной корой, где он увидел ее в первый раз, и показала плод желтого
цвета, длиной в три-четыре ярда, который упал с одной из гигантских
ветвей. Нисмайл глядел на него с подозрением. Он лежал расколотый надвое,
обнажив свою алую мякоть с огромными, блестящими черными семенами.
- Это двикка, - сказала она. - Мы можем запьянеть от него.
Она сняла с себя одежду и завернула в нее несколько больших кусков
плода - они отнесли их в хижину и ели все утро. Они пели и смеялись до
самого обеда, а потом зажарили несколько рыбин, пойманных в маленькой
запруде, сооруженной на реке Нисмайлом. Позже, когда они лежали рядышком,
наблюдая, как над лесом опускается ночь, она задавала ему самые разные
вопросы о его прошлой жизни, живописи, детстве, путешествиях. Ее
интересовало все: и те города, где он побывал, и королевский двор, и замок
с бесчисленным количеством комнат. Вопросы лились потоком, и он едва
успевал на них отвечать. Воистину, ее любопытство было беспредельно.
- Что мы будем делать завтра? - наконец спросила она.
Так они стали любовниками. Первые несколько дней они почти ничего не
делали - только ели, купались, занимались любовью и поглощали опьяняющий
плод. Он уже не боялся, что она исчезнет так же неожиданно, как появилась
в его жизни. Постепенно она перестала задавать ему вопросы, а он, со своей
стороны, решил пока ни о чем ее не спрашивать, предпочитая оставить все
как есть.
А между тем он не мог отделаться от навязчивой мысли об истинной ее
сущности. Скользя руками по ее гладкой коже, он содрогался от ужаса, думая
о том, что за этой красотой скрываются уродливые формы метаморфа. Он
пытался избавиться от своих страшных подозрений, но тщетно. В этой части
континента не было человеческих поселений, а мысль о том, что девушка
добровольно решилась на одинокую жизнь здесь, не укладывалась в его
голове. Скорее всего, она - один из таинственных метаморфов, которые,
точно призраки, бродят по этим влажным лесам. Ночью, при слабом свете
звезд он иногда подолгу смотрел на нее спящую, со страхом ожидая, что она
вот-вот начнет терять человеческий облик, однако никаких перемен не
замечал и тем не менее продолжал ее подозревать.
И все же вряд ли у метаморфов заложено стремление искать общения с
людьми, а тем более демонстрировать свою доброжелательность к ним. Ведь
именно люди отняли у них Маджипур - огромный мир, в котором они жили
испокон веков. Люди пришли сюда много тысяч лет назад. Метаморфы
переживали упадок, и их некогда неприступные каменные города превратились
в руины. Именно люди разорили их окончательно, отняли самые плодородные
земли, подавили последнее восстание (это было время правления короля
Стиамота) и изгнали в дикие леса Зимрола, чтобы навсегда вычеркнуть их из
памяти. Для большинства людей Маджипура метаморфы были всего лишь
призраками далекого прошлого. Почему же тогда один из них проявил к нему
такой интерес, предложил эту искусно разыгранную любовную страсть, скрасив
тем самым его одиночество? Иногда, испытывая нечто близкое к безумию, он
представлял, как Сариза сбрасывает в темноте свою прекрасную маску и
поднимается над ним, спящим, намереваясь вонзить ему в горло острый
кинжал. Он понимал, что все это глупые фантазии. Если бы метаморфы
задумали его убить, они могли бы это сделать, не прибегая к подобного рода
спектаклям.
Одним словом, предположение о том, что она - метаморф, так же
абсурдно, как и обратное.
Чтобы отделаться от этих мыслей, он решил заняться живописью. И вот в
один из необыкновенно ясных, солнечных дней он отправился вместе с Саризой
к тому самому камню, прихватив с собой все необходимое для работы. Она с
восхищением наблюдала за его приготовлениями.
- Ты что, на самом деле рисуешь мысленно? - спросила она.
- Да. Я мысленно сосредоточиваюсь на натуре, трансформирую ее в своей
душе, а потом... ну, ты сама все увидишь.
- А это ничего, что я буду смотреть? Не испорчу твою картину?
- Конечно, нет.
- А если в твой творческий процесс вмешается еще одна душа?
- Это невозможно. Полотна воспринимают только мои мысли.
Он прищурился, подбирая масштаб для своей будущей картины, отступил
на несколько футов в одну сторону, а потом в другую. У него пересохло в
горле и дрожали руки. Столько лет минуло с тех пор, как он последний раз
стоял вот так же перед холстом! Не утратил ли он за это время свой дар?
Сохранил ли технику? Он взглянул на холст и мысленно коснулся его. Потом
снова бросил взгляд на натуру: пейзаж был великолепен - яркие, сочные
краски, прекрасная композиция, включающая в себя массивную каменную глыбу,
поросшую причудливыми красными ростками с желтыми верхушками, и все это на
фоне залитого ярким солнечным светом леса. Да, это именно то, что нужно.
Эта картина должна передать красоту непроходимых джунглей, всю
таинственность и непостижимость мира метаморфов и оборотней.
Он закрыл глаза и, войдя в состояние транса, выплеснул на полотно
свои мысли и чувства.
Сариза удивленно вскрикнула.
Нисмайл почувствовал, как все его тело покрылось испариной, и
покачнулся, стараясь восстановить дыхание. А затем, окончательно придя в
себя, взглянул на стоящий перед ним холст.
- Прекрасно, - прошептала Сариза.
Он содрогнулся от увиденного. Эти скачущие линии, мрачные,
расплывчатее краски, тяжелое, мрачное небо, нависшее над горизонтом, - все
это не имело ничего общего с тем пейзажем, истинный смысл которого он
пытался постигнуть минуту назад. И что самое ужасное - это не имело ничего
общего с его, Териона Нисмайла, творчеством. Грязная мазня, искажающая
действительность, которая появилась на холсте помимо его воли и желания.
- Тебе не нравится? - спросила она.
- Это совсем не то, что я чувствовал.
- Зато как это было здорово - на холсте вдруг появляется картина! Да
еще такая замечательная!
- Ты считаешь, что она замечательная?
- Конечно! А разве ты так не считаешь?
Он удивлением взглянул на нее. Замечательная? Она либо льстит ему,
либо совсем ничего не понимает в живописи. Но ведь это ужасная картина -
мрачные краски, чуждый ему стиль. Нет, это не его работа.
- Я вижу, тебе не нравится, - сказала она.
- Я не писал почти четыре года. Наверное, поторопился. Нужно
попробовать еще раз.
- Это я все испортила, - сказала Сариза.
- Ты? Не говори глупостей.
- В твою работу вмешались мои мысли, мое видение этого пейзажа.
- Я же говорил тебе, что полотна воспринимают только мои мысли. Даже
если бы меня окружали тысячи людей, никто не смог бы помешать мне.
- Но, возможно, я каким-то образом отвлекла тебя и нарушила ход твоих
мыслей.
- Чепуха.
- Я пойду прогуляюсь, а ты попробуй еще раз.
- Нет, Сариза. Все нормально. Чем дольше я смотрю на нее, тем больше
она мне нравится. Пошли домой - искупаемся, поедим двикку и будем любить
друг друга. Хорошо?
Он снял холст с рамы и свернул его. И тут ему показалось, что в
словах Саризы есть какой-то смысл. Несомненно, в его картину вошло нечто
странное. Что если действительно она испортила ее? Может быть, на его душу
как-то повлияла скрытая сущность метаморфа, внесла в его мысли какой-то
чуждый оттенок?
Они молча шли вдоль берега реки, а когда добрались до поляны, где он
собирал клубни и где впервые увидел метаморфа, его терпение лопнуло.
- Сариза, я хочу спросить тебя кое о чем, - вырвалось у него.
- О чем?
Он больше не мог себя сдерживать.
- Ты не человек, правда? Скажи мне, ты - метаморф?
Она взглянула на него широко раскрытыми глазами и покраснела.
- Ты серьезно?
Он кивнул.
- Я - метаморф? - Она засмеялась, но не совсем естественно. - Что за
безумная идея?!
- Отвечай мне, Сариза. Смотри мне в глаза и отвечай.
- Это глупо, Терион.
- Пожалуйста, отвечай мне.
- Ты хочешь, чтобы я доказала тебе, что я - человек? Но как я могу
это сделать?
- Я хочу, чтобы ты сказала мне, кто ты, человек или нечто другое.
- Я - человек, - произнесла она.
- И я могу в это верить?
- Не знаю. Ты спросил - я ответила. - В ее глазах вспыхнул лукавый
огонек. - Разве я не похожа на человека? Неужели ты думаешь, будто я
притворяюсь?
- Не знаю...
- Почему ты думаешь, что я - метаморф?
- Потому что в этих джунглях живут только метаморфы, - ответил он. -
Разве не логично? Хотя... - он запнулся. - Ну хорошо. Ты ответила и ладно.
Вообще-то это был глупый вопрос. Давай оставим эту тему. Хорошо?
- Странный ты какой-то! Ты, наверное, сердишься. Думаешь, это я
испортила твою картину.
- Я так не думаю.
- Ты не умеешь врать, Терион.
- Хорошо. Я тебе скажу. Что-то испортило мою картину, но что именно,
я не знаю. Знаю только: я хотел написать совсем не это.
- Попробуй еще раз.
- Попробую. Давай я напишу тебя, Сариза.
- Я говорила тебе, что не хочу.
- Но это нужно мне. Я хочу разобраться в собственной душе. И мне
удастся это сделать, если только...
- Напиши двикку, Терион. Напиши свою хижину.
- Но почему ты не хочешь мне позировать?
- Не хочу и все.
- Это не ответ. Ну что в этом такого?
- Прошу тебя, Терион.
- Ты боишься, что я увижу тебя на полотне в том виде, в каком ты не
хочешь, чтобы я тебя видел? Да? Ты боишься, что, написав тебя, я получу
другой ответ на свой вопрос?
- Прошу тебя...
- Я хочу написать тебя.
- Нет.
- Объясни, почему.
- Не могу.
- И все равно я это сделаю! - Он достал холст. - Здесь, на этой
поляне, прямо сейчас... Встань у самого берега. На одно мгновение.
- Нет, Терион.
- Если ты любишь меня, Сариза, ты позволишь мне написать тебя.
Это был грубый шантаж. Он это понимал, и ему стало стыдно за свое
поведение. Он увидел, что она рассердилась, в ее глазах появилась какая-то
жесткость, чего он раньше никогда не замечал. Они стояли, молча глядя друг
другу в глаза. Затем она холодно сказала:
- Хорошо. Но только не здесь, Терион. В твоей хижине. Пиши меня там,
если хочешь.
Всю дорогу они не разговаривали. Ему захотелось забыть обо всем. Ему
казалось, он совершил какое-то насилие, и был готов отказаться от всего.
Но назад пути нет - не вернуть ту гармонию их отношений до тех пор, пока
он не получит ответ на свой вопрос.
Он начал устанавливать холст, чувствуя на душе тревогу.
- Где мне встать? - спросила она.
- Где хочешь. У реки или у хижины.
Ссутулившись, она побрела к хижине. Он кивнул и через силу завершил
последние приготовления. Сариза, не отрываясь, смотрела на него. В ее
глазах блестели слезы.
- Я люблю тебя! - неожиданно выкрикнул он и вошел в состояние транса.
Последнее, что он видел перед тем, как закрыть глаза, была Сариза, которая
вдруг выпрямилась, расправила плечи, ее глаза сверкнули, на лице появилась
улыбка.
Когда он открыл глаза, картина была готова, а Сариза по-прежнему
стояла у двери хижины и робко смотрела на него.
- Ну, как? - спросила она.
- Посмотри сама.
Она подошла к нему. Они оба смотрели на картину. Вдруг Нисмайл поднял
руку и обнял ее за плечи. Она вздрогнула и теснее прижалась к нему.
На картине была изображена женщина с человеческими глазами на лице
метаморфа, а фоном служили беспорядочные разводы красных, оранжевых и
розовых тонов.
- Теперь ты узнал то, что хотел? - спокойно спросила она.
- Это тебя я тогда видел на поляне? И потом еще несколько раз?
- Да.
- Зачем ты это делала?
- Ты был мне интересен. Я хотела знать о тебе все. Я ведь ничего
подобного раньше не видела.
- И все-таки я не верю в это, - прошептал он.
Она показала на картину.
- Тебе придется поверить.
- Нет, нет...
- Теперь ты знаешь ответ на свой вопрос.
- Я знаю одно: ты - человек, а картина лжет.
- Нет, Терион.
- Докажи мне это. Изменись прямо сейчас. - Он снял руку с ее плеча и
сделал шаг назад. - Сделай это для меня.
Она взглянула на него с грустью и мгновенно изменила свой облик, став
точной копией Нисмайла - она уже делала это раньше. Неоспоримое
доказательство! У Нисмайла задергалась щека. Он не отрываясь смотрел на
Саризу, и она снова изменилась, на этот раз превратившись в нечто
чудовищное, кошмарное - рябое шарообразное существо с обвислой кожей,
огромными глазами и загнутым черным клювом. Потом снова стала метаморфом -
высокого роста, с впалой грудью, плоским, невыразительным лицом. А еще
через мгновение превратилась в прекрасную Саризу с копной каштановых волос
и стройной точеной фигурой.
- Нет, - сказал он. - Только не это. Больше не надо маскировки.
Она снова стала метаморфом. Он кивнул.
- Хорошо. Оставайся такой. Так лучше.
- Лучше?!
- Да. Какая есть, ты гораздо красивее. Обман всегда безобразен.
Он взял ее за руку. На ней было шесть пальцев, длинных и тонких, без
ногтей и, похоже, без суставов. Кожа ее была гладкой и слегка блестела, а
на ощупь казалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. Он обнял
ее за худые плечи. Она по-прежнему стояла неподвижно.
- Теперь мне нужно идти, - наконец сказала она.
- Останься со мной. Живи здесь.
- Даже после всего этого?
- Да. Живи со мной и оставайся такая, какая ты есть.
- Ты на самом деле этого хочешь?
- Очень, - сказал он. - Останешься?
- Когда я пришла к тебе впервые, - сказала она, - я хотела просто
посмотреть на тебя, поиграть с тобой, может быть, даже подразнить,
причинить боль. Ведь ты был мой враг. Люди всегда были для нас врагами. Но
когда мы стали жить вместе, я поняла, что не могу ненавидеть тебя. Именно
тебя, понимаешь?
Как странно было слышать голос прекрасной Саризы из уст этого
нечеловеческого существа! Как это все похоже на сон, думал он.
- Мне захотелось остаться с тобой навсегда, продолжать эту игру
вечно. Но всему пришел конец. И все же мне по-прежнему хочется быть с
тобой.
- Оставайся, Сариза.
- Я останусь, если ты на самом деле хочешь этого.
- Я же сказал тебе.
- И ты меня не боишься?
- Нет.
- Напиши меня снова, Терион. Докажи мне это своей живописью. Хочу
увидеть твою любовь ко мне на полотне. Тогда я останусь.
Он писал ее каждый день, пока у него не кончились холсты, которыми он
завесил стены своей хижины: Сариза и дерево двикка, Сариза на поляне,
Сариза на фоне вечернего тумана, Сариза в сумерках - зеленое на красном.
Он не мог изготовить холстов больше, хотя и пытался. Но это уже не имело
значения. Они совершали вдвоем далекие путешествия в самые различные
уголки этого бескрайнего леса. Она показывала ему все новые и новые
деревья, цветы, обитателей джунглей - зубастых ящериц, золотистых земляных
червей, каких-то мрачных существ, которые целыми днями дремали в болотной
тине. Они почти не разговаривали - им больше не нужны были слова.
День шел за днем, неделя за неделей. На этой земле, где не
наблюдалось смены сезонов, ход времени был не заметен. Может быть, прошел
месяц, а может, полгода. Они всегда были одни. Сариза говорила ему, что в
джунглях полно метаморфов, но они не показывались им на глаза, и она
надеялась, что так будет продолжаться вечно.
Однажды он ушел проверить капканы. Моросил мелкий, непрекращающийся
дождь. Спустя час Нисмайл вернулся и сразу почувствовал: что-то случилось.
Подходя к хижине, он увидел четырех метаморфов и понял, что один из них -
Сариза, хотя какой именно, сказать не мог.
- Подождите! - закричал он, когда они шмыгнули мимо, и побежал следом
за ними. - Что вы хотите с ней сделать? Отпустите ее! Сариза! Сариза! Кто
они? Что им от тебя нужно?
И вдруг один из метаморфов обернулся прекрасной девушкой с пышными
вьющимися волосами. Но это продолжалось всего мгновение - и вот уже снова
впереди были четыре метаморфа - они, как тени, скользили в направлении
непроходимой чащи. Дождь пошел сильнее, опустился густой туман. Нисмайл
остановился на краю поляны, в отчаянии слушая шум дождя и рев реки. Ему
показалось, что он услышал плач, крик о помощи, но это мог быть какой-то
лесной звук. Не имело смысла бежать за метаморфами в этот мрак, в эти
туманные джунгли.
Он больше никогда не видел Саризу, да и других метаморфов тоже, хотя
какое-то время еще надеялся, что столкнется с ними где-нибудь в лесу. Он
даже был готов принять смерть от них, потому что одиночество стало для
него невыносимым. Но этого не случилось, и когда стало ясно, что он живет
в своего рода изоляции, лишенный возможности встретить не только Саризу,
но и других метаморфов, понял, что больше не может оставаться здесь. Он
упаковал картины с изображением Саризы, разломал свою хижину и отправился
в длинный и опасный путь - назад, к цивилизации.
Он добрался до границ королевства Кристальных городов за неделю до
своего пятидесятилетия. За время его отсутствия король Трейм стал
понтификом, а его место занял король Вилдивар, человек, далекий от
искусства. Нисмайл снял мастерскую на берегу реки Сти и снова занялся
живописью. Он работал только по памяти, изображая на своих полотнах
темные, таинственные джунгли с притаившимися за деревьями метаморфами. Но
в этом радостном, беззаботном мире его картины не пользовались спросом, и
поначалу у него было очень мало покупателей. Через какое-то время его
работы приглянулись герцогу Кьюрайна, которому наскучили безмятежность и
совершенные формы окружающего мира. Под влиянием герцога творчество
Нисмайла стало приобретать популярность, и в последние годы жизни его
картины охотно раскупались.
С его работ повсюду писали копии, хотя, как правило, безуспешно. О
его таланте спорили критики, о нем писали биографические очерки.
- У вас такая странная, не поддающаяся объяснению, живопись, - сказал
ему один из специалистов. - Вы изобрели какой-то свой метод и пишете свои
сны?
- Я работаю только по памяти, - сказал Нисмайл.
- Осмелюсь предположить, что ваши воспоминания мучительны.
- Совсем нет, - ответил Нисмайл. - Моя работа помогает мне сохранить
в памяти самое счастливое и радостное время моей жизни - миг любви.
Он задумчиво посмотрел куда-то вдаль... Туда, где в мягком, густом
тумане вздымались высокие, стройные деревья, опутанные лианами.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
МАДОННА ДИНОЗАВРОВ
21 августа. 07:50. Десять минут назад расплавился модуль. Отсюда мне
не видно обломков, но я чую запах, горький и кислый во влажном тропическом
воздухе. Я отыскала расщелину в камнях, нечто вроде пещеры, где какое-то
время буду в безопасности. Расщелина прикрыта густыми зарослями
папоротника, к тому же она слишком мала, чтобы в нее могли влезть крупные
хищники. Но в конце концов мне понадобится пища, и что тогда? Оружия у
меня нет. Сколько может продержаться беспомощная женщина на острове
Динозавров - искусственно созданной среде обитания не более полутора
километров в диаметре - вместе с уймой голодных динозавров?
Я продолжаю твердить, что ничего этого на самом деле не происходит,
да только никак не могу себя убедить.
При воспоминании о том, что я едва избежала смерти, меня бросает в
дрожь. Мне постоянно мерещится странный булькающий звук, который
послышался, когда начал перегреваться крошечный преобразователь тока.
Примерно за четырнадцать секунд мой симпатичный модуль превратился в груду
расплавленных обломков. Пропали запас пищи, передатчик, лазерный пистолет
и все остальное. Если бы я не услышала этот шипящий звук, то тоже
оказалась бы в этой груде хлама.
Стоит мне закрыть глаза, и я вижу на орбите в каких-нибудь ста
двадцати километрах от себя другой подобный спутник, Вронски. Какое
прекрасное зрелище! Стены отсвечивают платиной, большое, зеркало
направляет солнечный свет в окна, сельскохозяйственные спутники носятся
вокруг Вронски, словно крошечные луны. Мне хотелось протянуть руку,
коснуться оболочки, постучать по ней и попросить: "Помогите, прилетите,
спасите!" Однако для них я была все равно что за тридевять земель, хотя
сидела на соседнем участке пояса Легрейнджа. Как только я выйду из этой
расщелины, я отдам себя на милость моих ящеров, а их милость вряд ли будет
нежной.
Начинается дождь - искусственный, как и все остальное на острове
Динозавров. Но мокнешь от него, как от естественного. И становишься такой
же липкой. Фу-у.
Господи Иисусе, что же делать?
08:15. Дождь временно прекратился. Он пойдет снова через шесть часов.
Дышать - это все равно что выполнять тяжелую работу, и у меня такое
чувство, будто даже в легких капли воды. Я так скучаю по чистому,
прозрачному, вечно весеннему воздуху на Вронски. В прошлые прилеты на
остров Динозавров мне было наплевать на климат. Я находилась под надежной
защитной оболочкой совершенно независимого модуля, изолированного от
каких-либо контактов с этим местом и населяющими его существами. Как
говорится, бродячий глаз, путешествующий по моему желанию, невидимый,
неуязвимый. Могут они учуять меня здесь?
Мы считаем, что чувство обоняния у них не очень развито. В данный
момент над всем островом ужасный запах гари от обломков. Но я, наверное,
вся изошла сигналами страха. Сейчас-то я спокойна, но можете представить,
что было, когда выбралась из модуля. Готова спорить, что от меня по всему
острову пошли феромоны [химические вещества, вырабатываемые экзокринными
железами животных; выделяясь во внешнюю среду одними особями, феромоны
оказывают влияние на поведение, а иногда на рост и развитие особей того же
вида; к феромонам относятся половые аттрактанты, вещества тревоги, сбора и
др.].
Движение в зарослях папоротника. Что-то лезет в пещеру. Длинная шея,
маленькие, как у птицы, ноги, тонкие цепкие ручки. Ничего страшного.
Всего-навсего струтиомим - изящный динозаврик, хрупкое, птицеподобное
существо не больше двух метров. Влажные золотистые глаза серьезно глядят
на меня. Он, подобно страусу, вертит головой, будто решает, стоит ли
подходить ко мне ближе. Прочь! Иди поклюй стегозавра. Отстань от меня.
Он уходит, издавая тихие клохчущие звуки. Сроду еще не была в такой
близости от живого динозавра. Хорошо хоть он не такой большой.
09:00. Испытываю чувство голода. Что же мне есть? Говорят, жареные
шишки папоротников не так уж и плохи. А сырые? Многие растения съедобны в
вареном или жареном виде и ядовиты в сыром. Я как-то над этим никогда не
задумывалась. Поскольку мы живем в маленьких антисептических средах
обитания L5, от нас, собственно, и не требуется, чтобы мы разбирались в
вопросах жизни на открытом воздухе. Во всяком случае, перед самой
расщелиной висит крупная, съедобная с виду шишка. Деваться некуда - можно
попробовать и сырую.
Чтобы сорвать шишку, требуется проделать определенную работу.
Крутить, вертеть, дергать, тянуть - ну вот, наконец-то. Не такая уж она и
сочная, как казалась. Ощущение, словно жуешь резину. Впрочем, довольно
вкусная. И, наверное, содержит какие-нибудь полезные гидрокарбонаты.
Шаттл должен прилететь за мной только через тридцать суток. До тех
пор никому и в голову не придет искать меня или даже думать обо мне. Я
полностью предоставлена самой себе. Такая тонкая ирония: мне жуть как
хотелось убраться с Вронски, уйти от всех этих дрязг, перепалок и
маневров, бесконечных заседаний и памятных записок, притворства и
контрпритворства, от всего этого мерзкого политического дерьма, в котором
погрязают ученые, когда становятся администраторами. Тридцать дней
благословенного одиночества на острове Динозавров! Наконец-то перестанет
стучать кровь в висках от ежедневной молчаливой борьбы с директором
Сарбером. Снова чистая наука! Но тут эта авария, и вот я трусливо прячусь
в зарослях, гадая, что произойдет раньше: умру ли я от голода или меня
сожрет какой-нибудь клонированный тиранозавр.
09:30. В голову пришла странная мысль: уж не саботаж ли это?
Сами посудите. Много недель мы с Сарбером враждовали по поводу
открытия острова Динозавров для туристов. В следующем месяце должно
состояться голосование коллектива, которое будет иметь решающее значение.
Сарбер заявляет, что программа турпоездок с гидами может принести нам
несколько миллионов в год для расширения исследований, мы даже сможем
сдавать остров в аренду кинокомпаниям. А я утверждаю, что это рискованно
как для динозавров, так и для туристов, что это разрушение научных
ценностей и предательство научных интересов. Эмоционально сотрудники на
моей стороне, но Сарбер подсчитывает, какую мы получим прибыль,
"соблазняет" цифрами. Страсти кипят. Сарбер в дикой ярости, что ему
возражают. Он едва в состоянии скрыть свое презрение ко мне. Ходят слухи,
будто, если я не перестану ему мешать, он погубит мою карьеру. Пусть он
выше меня по званию, но реальной власти надо мной у него нет. А тут еще
вчера он со своей вежливостью (вчера? А кажется, будто прошла вечность):
улыбается мне вкрадчиво, надеется, что я изменю свою позицию во время
наблюдательной поездки на остров. Желает мне добра. Неужто это он
подстроил аварию моего энергоблока? По-моему, это не так трудно, если
немного разбираешься в технике. А Сарбер разбирается. Поставил таймер,
который пробил изоляцию? Самому острову не будет нанесено никакого ущерба,
произойдет лишь быстрая локализованная катастрофа со взрывом внутрь.
Пассажир сгорит вместе с модулем. Весьма сожалеем, ужасная научная
трагедия, какая потеря! А если я каким-то чудом и выберусь из модуля, то
мои шансы продержаться здесь месяц были бы довольно призрачными, верно?
Верно.
Меня так и коробит, когда я думаю, что из-за разногласий в политике
кто-то хотел бы меня убить. Это же варварство. К тому же немодно.
11:30. Не сидеть же мне до конца дней своих в этой расщелине?
Обследую-ка я остров Динозавров и найду укрытие получше. Теперешнее "мое"
никуда не годится, поскольку приходится сидеть скорчившись. Да и страх уже
почти прошел - не то что после аварии. Теперь я понимаю, что не за каждым
деревом прячется тиранозавр. Даже если я с ним и повстречаюсь, вряд ли он
польстится на такое низкорослое существо.
Во всяком случае, я - высший примат. Если мои робкие млекопитающие
предки семьдесят миллионов лет назад умели прятаться от динозавров, выжили
и стали хозяевами земли, я тоже не дам себя съесть. Я обследую остров, как
бы ни был велик риск. Никто еще не жил среди динозавров.
У меня остался карманный диктофон, когда я выпрыгнула из модуля. Если
меня не съедят динозавры, попытаюсь записать некоторые полезные
наблюдения.
18:30. Уже сгущаются сумерки. Я стою у экватора в прилепушке,
образованной сбившимися в кучу ветвями древовидного папоротника, - весьма
ненадежном укрытии, - и если повезет, до утра продержусь. Только что съела
еще одну шишку вместе с нежными побегами. Скудная еда, но она создает
иллюзию, что я сыта.
В вечерней дымке наблюдаю, как брахиозавр - явно еще недоросль, но
уже колоссальных размеров - объедает листья с верхушки деревьев. Угрюмый
трицератопс стоит рядом, а несколько страусоподобных струтиомимов с
деловым видом что-то выискивают внизу. Вероятно, охотятся. За весь день
никаких признаков тиранозавров. Впрочем, их здесь не так уж и много, и я
надеюсь, что все они отсыпаются в другом полушарии после сытной пищи.
До чего же фантастическое место!
Усталости я не чувствую. И даже страха уже не ощущаю, но соблюдаю
осторожность.
Более того, я испытываю небывалый подъем.
Я выглядываю из-за вайя, и моему взору предстает картина
доисторических времен. Какая блестящая идея поместить всех динозавров,
восстановленных по методу Олсена, на крошечную L5, выпустить их на свободу
и таким образом воссоздать мезозой! После несчастного случая с
тиранозавром в Сан-Диего держать их на Земле стало политически
неблагоразумно, но все же эта программа гораздо лучше. За семь с лишним
лет остров Динозавров обрел иллюзию реальности. В этой насыщенной СО2
атмосфере все растет удивительно быстро. Разумеется, мы не сумели
воссоздать мезозойскую флору в полном объеме, но все же многого достигли,
использовав ботанические реликты: папоротники, древовидные папоротники,
хвощи и пальмы, гингко и араукарии. Землю покрывали толстые ковры из мхов,
селагинелл и печеночников. Все перемешалось и пышно разрослось. Трудно
представить, каким голым был этот остров. Сейчас он словно гобелен из
зеленого и коричневого, густые джунгли, прерываемые лишь ручьями, озерами
и лугами. Остров заключен в металлическую стенку окружностью около пяти
километров.
И животные, эти удивительные, фантастические, гротескные животные!
Мы знаем, что в настоящем мезозое никогда не наблюдалось такого
смешения фауны, какое предстало сегодня моему взору: стегозавры и
коритозавры бок о бок, трицератопс с хмурым видом смотрит на брахиозавра,
струтиомим сосуществует рядом с игуанодоном, мешанина из триаса, юры и
мела, сто миллионов лет правления динозавров сразу в одной куче. Мы берем
то, что можем взять. Компьютерный синтез для воссоздания реликтовых
животных по методу Олсена возможен лишь в том случае, если в ископаемых
останках содержится ДНК в достаточном количестве, - а ее нам удалось пока
обнаружить лишь в останках двадцати видов. Чудо уже то, что мы на основе
весьма скудной информации воссоздали полную молекулу ДНК, весьма тонко
провели имплантацию яиц рептилий, проследили за зародышами, пока они
достаточно не окрепли. Единственное подходящее здесь слово - невероятно.
Пусть наши динозавры взяты из периодов, разделенных миллионами лет. Мы
делаем все, что в наших силах. Если у нас нет птерозавра, аллозавра и
археоптерикса - ну что ж, возможно, они у нас еще будут. Даже с теми,
которые у нас есть, работы хоть отбавляй. В одно прекрасное время появятся
различные спутники - среды обитания по триасскому, юрскому и меловому
периодам. Правда, до этого, как мне кажется, не доживет ни один из нас.
Уже совсем стемнело. Раздаются загадочные скрежещущие и шипящие
звуки. Пополудни, осторожно перебираясь от места аварии к моей теперешней
стоянке у экватора - иногда в пятидесяти или в ста метрах от живых
динозавров - я пребывала чуть ли не в экстазе. Теперь мои страхи
возвращаются, а с ними и злость, что я так глупо села на мель. Мне
мерещится, как ко мне со всех сторон тянутся когти, а над головой
раскрываются страшные челюсти.
Вряд ли мне удастся ночью уснуть.
22 августа. 06:00. Розово-палевая заря ступила на остров Динозавров,
а я все еще жива. Я немного поспала - вспоминаются какие-то обрывки снов.
Естественно, о динозаврах. Будто они сидят небольшими группами, одни
играют в пинокль, другие вяжут свитера. Хорал, динозаврское переложение
"Мессии" ["Мессия" - оратория Георга Фридриха Генделя (1685-1759),
немецкого композитора и органиста] или 9-й симфонии Бетховена, не помню,
чего именно. По-моему, я схожу с ума. Я постоянно настороже, сгораю от
любопытства, испытываю страшное чувство голода. Мы завезли на остров
лягушек, черепах и другую мелкую живность, чтобы обеспечить крупным
животным сбалансированный рацион. Сегодня мне придется поймать лягушку,
как бы ни была омерзительна перспектива есть сырые лягушачьи ножки.
Об одежде я уже не думаю. Когда четыре раза в сутки вдут ливни, лучше
ходить голой. Мама Ева мезозойской эры - это я! И без лишней туники
тепличная атмосфера этой среды обитания мне уже не так противна, как
прежде.
Надо пойти и поискать чего-нибудь.
Динозавры встали - и вот уже повсюду крупные травоядные знай себе
жуют, хищники выслеживают добычу. У всех такие аппетиты, что они не могут
дождаться восхода солнца. В дурные старые времена, когда динозавров
считали ящерами, мы бы полагали, что они будут лежать, как чурки, пока
дневной свет не нагреет их тела до функционального уровня. Но в том-то и
была одна из больших радостей данного проекта восстановления, что он
подтвердил предположение о динозаврах как о теплокровных животных,
активных, быстрых и довольно-таки умных. Это вам не лежебоки-крокодилы!
Вот было бы здорово, если бы они были именно такими, пусть даже ради моего
спасения.
11:30. Беспокойное утречко. Первая встреча с главным хищником.
На острове девять тиранозавров, включая трех, родившихся за последние
полтора года (оптимальное соотношение "хищник - жертва". Если тиранозавры
будут продолжать размножаться и не начнут поедать друг друга, нам придется
их отстреливать. Одна из проблем закрытой экологии заключается в том, что
естественные проверки и сбалансированность применимы здесь далеко не в
полном объеме). Рано или поздно я должна была повстречаться с кем-то из
них, но все же надеялась, что это произойдет позже.
Я ловила лягушек на берегу озера Коуп. Мудреное занятие: требует
хитрости и быстроты реакции. Я помню с детства - ладошка чашечкой,
молниеносный прыжок, - но почему-то за последние двадцать лет делать это
стало гораздо труднее. Вероятно, лягушки в наши дни поумнели. Я стояла на
коленях в грязи, шлепала и не попадала. В озере чихал какой-то крупный
динозавр, скорее всего наш диплодок; в купе деревьев гингко аккуратно
слизывал дурно пахнущие желтые фрукты коритозавр. Шлеп - мимо. Шлеп -
мимо. Я так увлеклась, что старый тиранозавр мог запросто подкрасться ко
мне. Вдруг я что-то почувствовала, движение в воздухе, что ли. Подняв
глаза, увидела, что коритозавр встал на задние ноги и тревожно
оглядывается по сторонам, принюхивается, глубоко вдыхая воздух в узкую
грудную клетку, где у него находится система раннего оповещения:
"Внимание! Хищники!" Коритозавр, вероятно, почуял, что в нашу сторону
движется что-то дурное, ибо он резко повернулся между двумя деревьями
гингко и уже хотел было дать деру. Слишком поздно. Верхушки деревьев
разошлись, гигантские ветви повалились, и из леса вышел наш первый
косолапый тиранозавр, которого мы зовем Белшаззаром; он двигался тяжело и
неуклюже, массивные ноги напряжены, хвост ходит из стороны в сторону. Я
скользнула в озеро и зарылась поглубже в теплую грязь. Коритозавру
спрятаться было некуда. Невооруженный, без брони, он лишь издавал громкие
блеющие звуки, в которых были и ужас, и вызов. Убийца же несся на него.
Мне непременно нужно было понаблюдать за всем. Я сроду не видела, как
одно животное убивает другое.
Тиранозавр впился когтями задних конечностей в землю, удивительно
быстро повернулся и, используя массивный хвост как противовес, сшиб
коритозавра изумительным боковым ударом громадной головы. Я этого не
ожидала. Коритозавр повалился на бок и лежал, ревя от боли и слабо дрыгая
конечностями. Тут последовал смертельный удар задними ногами, прекративший
страдания жертвы, и уж только потом в дело пошли челюсти и крошечные ручки
- Белшаззар принялся разрывать тело на куски. Зарывшись по подбородок в
грязь, я наблюдала за этой сценой, испытывая и страх, и жуткое восхищение.
Среди наших ученых есть те, кто доказывает, будто плотоядных нужно
сегрегировать, поместив их на отдельный остров. Это, мол, блажь, чтобы
животных, воссозданных с таким трудом, уничтожили подобным образом.
Вероятно, в самом начале такие суждения были не лишены смысла, но только
не теперь, когда остров, благодаря естественному приплоду, быстро
населяется молодыми динозаврами. Если мы хотим что-то узнать об этих
животных, то должны воссоздать для них естественную среду обитания. Да и
потом, разве не было бы жестокой насмешкой, если бы мы стали кормить наших
динозавров гамбургерами и селедкой?
Убийца насыщался больше часа. Потом настал пугающий момент:
Белшаззар, заляпанный кровью и раздувшийся, с трудом склонился над водой,
чтобы напиться. Он стоял в десяти метрах от меня. Я как можно более
правдоподобно изобразила гниющее бревно. Белшаззар вроде бы и впрямь
разглядывал меня глазом-бусинкой, но уже успел утолить голод. После его
ухода я еще долго оставалась в грязи, опасаясь, как бы он не вернулся - за
десертом. И вскоре в лесу снова послышался треск и топот, - правда, на
этот раз явился не Белшаззар, а экземпляр помоложе, с тоненькими ручками.
Он издал нечто похожее на ржание и принялся обрабатывать скелет
коритозавра. Ничего удивительного: из наблюдений нам уже было известно,
что тиранозавры не гнушаются падалью.
Как оказалось, не погнушалась ею и я.
Когда молодой тиранозавр ушел, я выползла на берег и увидела, что
после пира этих двух тиранозавров осталось много мяса. Голод не знает
гордости и угрызений совести. Пользуясь ракушкой как лезвием, я принялась
срезать мясо с туши.
У мяса коритозавра сладковатый привкус, оно отдает мускатным орехом,
гвоздикой и слегка корицей. Первый кусок никак не лез в глотку. Ты -
первый человек, сказала я себя, сблевывая, который ест динозаврятину. Да,
но почему она должна быть сырой? Выбора нет. Подави свой рвотный рефлекс
или умри в попытках сделать это. Я притворилась, будто ем устриц. На этот
раз мясо пролезло в глотку, но до желудка не дошло. Ну что ж, мрачно
сказала я себе, тогда ешь вайя и лягушек. Правда, до сих пор ни одной не
поймала. Я попробовала снова. Ура!
И все-таки пустыня - не место для разборчивых едоков.
23 августа. 13:00. В полдень я оказалась в южном полушарии, на краю
Марш-марш, примерно в сотне метров от экватора. Наблюдаю за поведением
стада динозавров: пять брахиозавров, двое взрослых и трое молодых, идут
группкой, маленькие в центре. Маленькие - это те, кто всего десять метров
в длину, от носа до кончика хвоста. Поскольку у динозавров такие аппетиты,
нам вскоре придется уменьшить численность и этой популяции, особенно если
мы хотим ввести в колонию маску диплодока. Два вида динозавров,
размножающихся и питающихся подобным образом, могут опустошить остров за
три года. Никто и не предполагал, что динозавры будут плодиться как
кролики, - еще один довод в пользу того, что они теплокровные. Правда, при
таком обилии ископаемых останков, мы могли бы и догадаться об этом. Если
столько костей осталось после катастроф за сто с лишним миллионов лет, как
же, наверное, велика была популяция мезозоя! Раса, вызывающая
благоговейный ужас не только из-за своей физической массы.
Я сама могла уменьшить численность популяции. В губкообразной почве
прямо у меня под ногами что-то зашевелилось. Глянув вниз, я увидела, как
вылупляются из яиц птенцы трицератопса. Семь храбрых маленьких существ,
уже рогастых и клювастых, выкарабкались из гнезда и вызывающе озирались по
сторонам. Не больше котят, но быстрые и крепкие с момента рождения.
Мясо коритозавра, наверное, уже испортилось. Более практичный
человек, весьма вероятно, пополнил бы свой рацион одним или двумя
трицератопсятами. Я, однако, не смогла заставить себя сделать это.
Они улепетнули в разные стороны. Я даже подумала, а не прихватить ли
с собой одного в качестве любимца. Глупая мысль.
25 августа. 07:00. Начался пятый день. Я уже трижды обошла остров
Динозавров. Пешком в пятьдесят раз опаснее, чем курсировать в модуле, зато
и в пятьдесят тысяч раз полезнее. Каждую ночь я останавливаюсь в новом
месте. Влажность уже особенно не мучает. Несмотря на скудную диету,
чувствую себя достаточно здоровой. Сырая динозаврятина гораздо вкуснее
сырой лягушатины. Я становлюсь специалистом по падали - шум пробирающегося
по лесу тиранозавра теперь стимулирует мои слюнные железы, а не
надпочечные. Ходить голой тоже здорово. Я уже научилась ценить свое тело.
И все же постоянно пытаюсь придумать какой-нибудь способ сообщить на
Вронски, чтобы прислали помощь. Может, послать световой SOS с помощью
зеркал? Звучит-то заманчиво, но я даже не знаю, где находятся контрольные
приборы, не говоря уже о том, как ими управлять. Хочется надеяться, что
удача будет сопутствовать мне еще три с половиной недели.
27 августа. 17:00. Динозавры знают, что я какое-то необычное
животное. Это кажется сверхъестественным. Как эти огромные бессловесные
твари могут что-то знать? У них же такой маленький мозг. Впрочем, при
протеиново-целлюлозном рационе и мой собственный мозг, похоже,
размягчается. Тем не менее у меня зарождаются какие-то необычные чувства к
этим животным. Я вижу, что они наблюдают за мной. В их глазах - странный
понимающий взгляд. Они, уставившись, смотрят на меня, а мне
представляется, что они кивают друг другу, улыбаются и обмениваются
взглядами, сплетничают обо мне. Наблюдать за ними полагается мне, но,
по-моему, они тоже каким-то образом наблюдают за мной.
Нет, это же чушь собачья. Меня так и подмывает стереть эту запись. Но
я ее, пожалуй, оставлю, пусть даже всего лишь как демонстрацию изменения
моего психологического состояния.
28 августа. 12:00. Новые фантазии о динозаврах. Я решила, что
ключевую роль на острове играет огромная брахиозавриха Берта. Сама она
передвигается мало, но на орбите вокруг нее постоянно крутятся динозавры
поменьше. Общение с помощью глаз между динозаврами? Именно так я
воспринимаю то, чем они занимаются. Я чувствую, что тут происходит
коммуникация, модулирование на какой-то волне, которую я не в состоянии
обнаружить. А Берта, похоже, является центром этой связи, своего рода
громадным тотемом, эдаким... э-э, коммутатором? Что это я такое несу?
30 августа. 09:45. Ну и дура же я набитая! Так мне и надо, раз
превратилась в грязного вуайера. Взобралась на дерево, чтобы понаблюдать
за спариванием игуанодонов у водопада Бэкеер. В момент кульминации
обломилась ветка, и я сорвалась с высоты в двадцать метров. Хорошо еще,
ухватилась за нижнюю ветку, иначе была бы уже мертва. Костей вроде бы не
поломала, но левая нога меня не держит, а спина в ужасном состоянии.
Неужели есть и внутренние повреждения? Не уверена. Я заползла в небольшую
каменную расщелину у водопада. По-моему, у меня жар. Скорее всего, от
страха. Вот теперь точно придется поголодать. Оказаться съеденной
тиранозавром - это же честь, но умереть после падения с дерева - просто
унизительно.
Между прочим, спаривание игуанодонов - впечатляющая картина. Но
сейчас я не в состоянии описывать ее.
31 августа. 17:00. Окоченевшая, больная, голодная, испытываю страшную
жажду. Нога по-прежнему отказывает, а когда пытаюсь проползти хоть
несколько метров, у меня возникает такое чувство, будто сейчас разорвусь
пополам. Сильный жар.
1 сентября. 07:00. Проснулась и увидела три разбитых яйца. Зародыши,
вероятно, стегозавра, были все еще живые. Первая еда за двое суток.
Неужели яйца выпали из гнезда над головой? Бог с тобой, дурашка, да разве
стегозавры делают гнезда на деревьях?
Жар спадает. Все тело ноет. Доползла кое-как до ручья и сумела
зачерпнуть водицы в ладошку.
13:30. Подремала. Проснулась и увидела неподалеку кусок свежего мяса,
до которого можно было доползти. По-моему, ножка струтиомима.
Отвратительный кислый привкус, но съедобна. Поела немного, еще поспала,
снова поела. Недалеко от меня пасется пара стегозавров, глазки-бусинки
неотрывно следят за мной. Динозавры поменьше проводят нечто вроде
конференции у больших папоротников. А брахиозавриха Берта жует себе на
лугу, благожелательно за всем наблюдая.
Это абсолютно не лезет ни в какие ворота.
По-моему, динозавры заботятся обо мне. Но зачем им это?
2 сентября. 09:00. Нет никаких сомнений - они приносят мне яйца,
мясо, даже шишки папоротников и вайя. Сначала они доставляли мне все это,
когда я спала. Теперь же подскакивают на задних конечностях прямо ко мне и
сваливают у моих ног. В роли носителей выступают струтиомимы - самые
маленькие и шустрые слуги. Они кладут свои подношения, смотрят мне прямо в
глаза, будто ждут чаевых. Другие динозавры наблюдают издали. Кажется, что
даже тиранозавры приберегают для меня отборнейшие кусочки. Галлюцинации?
Фантазии? Горячечный бред? Я чувствую, что в мыслях у меня ясность. Жар
спадает. Я по-прежнему как деревянная и очень слабая и почти не могу
передвигаться, но, по-моему, уже поправляюсь после падения. Не без помощи
моих друзей.
10:00. Прослушала последнюю запись. Пожалуй, я не спятила. Если я в
здравом уме тревожусь, то чокнутая. Или просто дурачу себя. Я чувствую,
что здесь происходит, но все это противоречит нашей логике.
15:00. Сегодня пополудни приснился необыкновенный сон. Я видела, как
все динозавры собрались на лугу. Они связаны друг с другом блестящими
нитями наподобие телефонных проводов, какие были в старину, причем все эти
нити сходились на Берте. Будто она - коммутатор. И телепатические послания
передавались через нее другим. Экстрасенсорные связи, мощные импульсы,
идущие по проводам. Мне снилось, что ко мне подошел маленький динозаврик,
протянул провод и жестами показал, как подсоединиться. Когда я взяла этот
провод, по мне прокатилась необъяснимая волна радости. А воткнув штекер в
гнездо, я почувствовала глубокие мысли динозавров, их неторопливые и
восторженные философские замечания, адресованные друг другу.
Когда я проснулась, сны представлялись мне странной реальностью.
Вызванные ими мысли никак не хотели уходить. Животные на острове предстали
вдруг передо мной совершенно иными. Казалось, это не зоологическая
исследовательская экспедиция, а община, поселение, единственный аванпост
какой-то чужой цивилизации - чужой цивилизации, но родной для Земли.
А, хватит. У этих животных крошечные мозги. Они проводят свои дни,
уминая зелень. Другие уминают их самих. По сравнению с динозаврами, коровы
и овцы - настоящие гении. Я уже кое-как передвигаюсь.
3 сентября. 06:00. Тот же самый сон повторился и прошлой ночью, сон о
всеобщей телепатической связи. Чувство теплоты и любви течет от динозавров
ко мне.
А утром я увидела рядом свежие яйца тиранозавра.
5 сентября. 11:00. Я быстро поправляюсь. Уже встаю, двигаюсь, боли
почти не чувствую. Хотя пищу по-прежнему таскают струтиомимы, динозавры
покрупнее теперь тоже подходят ко мне. Один стегозавр тыкался в меня
носом, как гигантский пони, и я похлопала его по грубому чешуйчатому боку.
Диплодок растянулся во всю длину и, казалось, хотел, чтобы я погладила его
по огромной шее.
Если это сумасшествие - да будет так. На острове скорее всего община,
любящая и умеренная. Даже хищники составляют ее часть. Поедающие и
поедаемые являются двумя сторонами одного и того же, инь и янь, женское
начало и мужское начало. Передвигаясь в своих модулях, мы бы сроду такого
не заподозрили.
Они постепенно вовлекают меня в свою общность. Я ощущаю проходящие
между ними импульсы. Вся душа моя трепещет от этого нового чувства. Кожа у
меня прямо горит.
Они приносят мне пищу, наблюдают за мной и молча настоятельно
советуют мне выздороветь. Они чего-то от меня хотят.
Но что же им от меня нужно?
6 сентября. 06:00. Всю ночь я бродила по лесу в состоянии, которое
иначе как экстатическим не назовешь. Огромные фигуры, чудовищные формы,
едва различимые при тусклом мерцании, приближались ко мне и отдалялись. Я
ходила час за часом, и никто меня не трогал, но я чувствовала, как наша
общность усиливается. Я бродила, едва сознавая, где нахожусь, пока,
наконец, совершенно разбитая, не пришла отдохнуть сюда, на этот мягкий
мшистый ковер, и в первом свете зари увидела гигантскую фигуру
брахиозаврихи, высящуюся подобно горе на противоположной стороне реки
Оуэн.
Меня тянет к ней. Я готова молиться на нее. По громадному ее телу
ходят мощные токи. Она - усилитель. Благодаря ей мы все связаны. Святая
матерь всех нас. От гигантской массы ее тела исходят мощные излечивающие
импульсы.
Вот отдохну немного, переберусь через реку и подойду к ней.
09:00. Мы стоим глаза в глаза. Ее голова на пятнадцать метров выше
моей. Прочитать ее мысли невозможно. Я верю ей и люблю ее.
Позади нее на берегу реки собрались брахиозавры поменьше. Чуть
поодаль - неподвижные, молчаливые - расположились динозавры других видов.
В их присутствии я почтительна и смиренна. Они - представители
динамичной, более высокой расы, которая, если бы не жестокий несчастный
случай в космосе, правила бы Землей и по сей день; и я пришла поклониться
им, засвидетельствовать их величие.
Задумайтесь: они продержались в постоянно обновляющейся мощи сто
сорок миллионов лет. Они справились со всеми вызовами, которые бросала им
эволюция, кроме одного: неожиданного и катастрофического изменения
климата, от которого их ничто не могло защитить. Они размножались и
приспосабливались, господствуя на земле, в воде и в воздухе. По сравнению
с ними наши собственные тщедушные и презренные предки были ничто. Кто
знает, чего бы достигли эти динозавры, если бы рухнувший астероид не
погасил их свет? Какая жуткая ирония: миллионы лет господства, а потом за
одно поколение все превратилось в прах.
Всего лишь звери, говорите? Откуда такая уверенность? Нам ведь почти
не известно, каким мемозой был на самом деле. Перед нами лишь тонюсенький
срез, голые кости, в буквальном смысле. За сто миллионов лет могут
исчезнуть следы любой цивилизации. А что если у них были язык, поэзия,
мифология, философия? Любовь, мечты, сильные желания? Нет, говорите вы,
это были всего лишь звери, тяжеловесные и глупые, которые жили бездумной
животной жизнью. А я отвечаю, что мы, тщедушные волосатики, не имеем
никакого права навязывать им свои ценности. Нам лишь понятен вид
цивилизации, созданной нами. Мы воображаем, будто наши собственные
тривиальные достижения являются определяющим аргументом в споре, а
компьютеры, космические корабли и бройлерные сосиски ставят нас на вершину
эволюции. Но теперь я думаю иначе. Достижения людей удивительны, даже
невероятны, это да. Но мы бы никогда не появились на свет, если бы этой
величайшей из рас было позволено выполнить свое предназначение.
Я чувствую, как от высящегося надо мной титана исходит огромная
любовь, а контакт между нашими душами все усиливается и углубляется.
Рушатся последние барьеры. И я наконец-то все понимаю.
Я - избранная. Я несу возрождение. Я любимая, нужная. "Мадонна
динозавров" - вот кто я такая, священная, пророчица, жрица.
Это сумасшествие? Ну что же, пусть будет сумасшествие, и я его
принимаю.
Почему мы, маленькие волосатики, вообще существуем? Теперь я знаю.
Благодаря нашей технике и технологии мы вернули к жизни этих великанов.
Они погибли несправедливо. И вот благодаря нам их воскресили на борту
этого крошечного шарика в космосе.
Я вся так дрожу, сознавая их потребность во мне.
- Я вас не подведу, - говорю я стоящим передо мной огромным
динозаврам, а они передают мои мысли остальным...
20 сентября. 06:00. Тридцатый день. Сегодня с Вронски прибывает
шаттл, чтобы забрать меня и доставить сюда очередного исследователя.
Я жду у транзитного люка. Вместе со мной ждут сотни динозавров. Здесь
собрались волки и овцы, они стоят, прижавшись друг к другу, их внимание
сосредоточено только на мне.
Шаттл прибывает точно вовремя, следует стыковка. Открываются двери
отсеков. Появляется чья-то фигура. Сарбер собственной персоной! Прилетел
удостовериться, что я погибла, либо же прикончить меня.
Он замирает в проходе и смотрит на скопление безмятежных динозавров,
расположившихся громадным полукругом возле нагой женщины, которая стоит у
обломков модуля. Он будто язык проглотил.
- Энн, - говорит он, наконец. - Бога ради, что все это...
- Вам никогда не понять, - отвечаю я.
Я подаю условный знак. Белшаззар бросается вперед. Сарбер
вскрикивает, поворачивается и бежит к шлюзу, но путь ему преграждает один
из стегозавров.
- Нет! - кричит Сарбер, когда тиранозавр резко бьет головой.
Мгновение - и все кончено.
Возмездие свершилось! Какая радость!
И это лишь начало. Вронски в ста двадцати километрах. По всему поясу
Легрейнджа разбросаны сотни других сред обитания, пригодных для
завоевания. Да и до самой Земли рукой подать. Я еще четко не представляю,
как этого добиться, но успех нам обеспечен, и я послужу орудием, благодаря
которому это будет сделано.
Я простираю руки к окружающим меня могучим существам. Я чувствую их
силу, их мощь, их гармонию. Я сливаюсь с ними, а они - со мной. Великая
Раса вернулась, и я - ее жрица! Пусть дрожат маленькие волосатики!
Роберт СИЛЬВЕРБЕРГ
ПОЛНОЧЬ ВО ДВОРЦЕ
В то утро министр иностранных дел империи Сан-Франциско не торопился
вставать. Вечер накануне, начатый в банях, растянулся на всю ночь. Счет
выпитому был потерян, да и курил он больше, чем следовало. Ну и вечерок
выдался! А удовольствие ниже среднего. Запомнилась вспышка рассветного
солнца, внезапная, как удар грома. Солнце поднималось над Оклендом на
противоположном берегу залива. Тишину прорезал телефонный звонок. О, черт!
Если постараться, можно, конечно, убедить себя, что это ему только снится.
Телефон не унимался, безжалостно разрушая приятное оцепенение дремоты, и
наконец разбудил министра. Все еще не открывая глаз, он потянулся к трубке
и пробормотал севшим голосом:
- Слушаю. Кристенсен.
- Том, это Морти. Ты в порядке? Неужели спишь? Пора бы и встать.
Так, помощник министра внешних сношений. Кристенсен уселся в постели,
протер глаза, облизнул пересохшие губы. Комнату заливал солнечный свет. С
порога комнаты за ним наблюдали кошки. Маленькая сиамская кошечка изящно
провела лапкой по донышку блюдца и выжидательно посмотрела на хозяина.
Зато пушистый и толстый персидский кот, казалось, ничему не удивлялся.
- Том!
- Ну не сплю я, не сплю. Что у вас там стряслось, Морти?
- Ты уж извини, но откуда мне было знать, что в час дня...
- В чем дело, Морти?
- Звонили из Монтеррея. Их посол едет сюда. Ты должен встретиться с
ней.
Министру стоило немалых усилий сообразить, о чем идет речь.
Когда тебе уже тридцать девять, ночные бдения не проходят без
последствий.
- Сам встречайся с ней, Морти.
- Том, ты знаешь, я бы выручил тебя, но ей нужен именно ты. Вопрос,
видимо, серьезный.
- Что у них может быть серьезного? Контрабанда наркотиков или войну
собрались нам объявить?
- Подробностей я сам не знаю. Оттуда позвонили и передали, что мисс
Сойер выезжает для переговоров с мистером Кристенсеном. Том, к наркотикам
это вряд ли имеет отношение. Чтобы Монтеррей со своим десятком солдат
угрожал нам? Чушь собачья! Разве что поставят под ружье всех заключенных
из тюрьмы Салинаса.
Голова у него шла кругом.
- Ладно, давай сначала и немедленнее. Где ее искать?
- В Беркли [пригород Сан-Франциско].
- Ты что спятил?
- Она заявила, что в городе ноги ее не будет. Ей, видите ли, страшно
здесь.
- Ну да, мы отстреливаем иностранных дипломатов и пускаем их на
жаркое. Она прекрасно знает, что ничего с ней не случится.
- Послушай, я говорил с ней. Она твердит, что Сан-Франциско
сумасшедший город, и дальше Беркли она шагу не сделает.
- Сказал бы ты ей, пусть катится ко всем чертям!
- Том, я серьезно.
Кристенсен обреченно вздохнул.
- Беркли. Дальше?
- Отель "Клермонт" в половине пятого.
- Впутали-таки меня в историю. Значит, я должен тащиться на другой
берег залива, чтобы встретиться с послом какого-то занюханного Монтеррея
Они, видно, забыли, что мы - империя, а они всего-навсего вшивая
республика. Прикажете всякий раз переплывать залив, когда на том берегу
появится очередной посланник и поманит нас пальцем? Завтра во Фриско
закапризничает какой-нибудь прыщ на гладком месте, так мне на заднице к
нему ползти через всю Калифорнийскую долину? Сколько можно измываться надо
мной?
- Том, успокойся.
- Прости, Морти. Сегодня с утра я не в состоянии разводить
дипломатические церемонии.
- Позволь заметить, что сейчас далеко уже не утро. Том. Пойми ты
меня, если бы я мог, то сам поехал бы к ней.
- Оставим эти разговоры. Не хватало еще нам с тобой выяснять
отношения. Узнай, когда отходит паром.
- В половине четвертого. Машина заедет за тобой в три. Договорились?
- Так и быть. За это время постарайся узнать что-нибудь об этом деле.
Пусть твои ребята позвонят мне через час.
Он покормил кошек, принял душ, побрился и проглотил таблетку.
Приготовил себе кофе. В половине третьего позвонили из министерства.
Никакой информации о целях визита посланницы из Монтеррея получить не
удалось. Отношения между Сан-Франциско и Монтерреем на данном этапе носят
дружественный характер. Мисс Сойер является членом сената и постоянно
живет в Пасифик-Гроу, вот и все. "Проинформировали, называется", - со
злостью подумал он.
Он спустился вниз, чтобы подождать машину на улице.
Стояли последние дни осени, ясные и прозрачные. Дожди еще не
начинались, слой пыли покрывал дома и улицы. Министр жил на Фредерик-стрит
в старинном особняке викторианского стиля, окруженном белоснежной
колоннадой. Он постоял на ступенях, подставив ветру пылающее лицо. Мрачное
раздражение не покидало его. Его машина - благородного вида "шевроле" с
императорским гербом на дверцах - подкатила к дому без чего-то три. За
рулем сидел вьетнамец, а может быть, таиландец. Кристенсен, не говоря ни
слова, сел в машину, и они понеслись по безлюдным улицам со скоростью,
которую могли позволить себе лишь водители правительственных автомобилей.
Проехали Хэйт, развернулись на восток, миновали Оук. Позади остался
императорский дворец, где в этот час ничто не нарушало послеобеденный
монарший сон Нортона Седьмого. К причалу они подъехали со стороны
Маркет-стрит.
Обрубок моста Бэй Бридж загадочно поблескивал на фоне сияющего неба.
Судно ожидало министра. В течение всего этого унылого и неспешного пути
Кристенсен молчал. Поеживаясь от холода, он задумчиво разглядывал
обрамлявшую залив гряду невысоких, округлых холмов, скудную
растительность, иссушенную долгим знойным летом. Он думал о зигзагах
судьбы, превратившей сносного архитектора в министра-недоучку,
подвизающегося на ниве игрушечной политики. Какова держава, такова и
политика. По выражению одного из первых правителей Сан-Франциско, эта
империя принадлежит к числу государств, обреченных на распад с первого дня
своего основания.
Когда они причалили в Беркли, Кристенсен бросил рулевому:
- Не ждите. Я позвоню, когда освобожусь.
Еще одна правительственная машина везла его по вьющейся наверх
дороге. Высоко на холме показалось здание отеля "Клермонт", построенное
еще в прошлом веке и с величавым достоинством противостоявшее всем
катаклизмам века нынешнего. Сейчас отель находился в запустении, это сразу
бросилось ему в глаза. Окна верхних этажей вровень с макушками пальм были
скрыты густыми зарослями плюща. Ухоженный когда-то парк превратился в
самые настоящие джунгли. И несмотря на все это, грандиозная постройка,
насчитывавшая сотни комнат и с десяток великолепных банкетных залов,
сохранила свой поистине царственный вид. "Интересно, бывает ли здесь
кто-нибудь теперь? - задумался Кристенсен. - В наше время людей ничем из
дому не выманишь".
На автостоянке перед входом в отель он увидел черную машину с
эмблемой республики Монтеррей - изогнутое кипарисовое дерево и остренькая
мордочка выдры. Водитель в форменной одежде стоял рядом. Его поза выражала
ленивое безразличие. Кристенсен назвал себя.
- Министр иностранных дел?
- Да уж, не император Нортон Седьмой.
- Пойдемте со мной. Она ждет вас в баре.
Завидев его, мисс Сойер поднялась. Стройная темноволосая женщина лет
тридцати с холодным, неуступчивым взглядом зеленых глаз. Поклонившись, он
улыбнулся ей профессиональной, рассчитанно дружелюбной улыбкой. Она
немедленно ответила ему тем же. Нельзя сказать, чтобы он испытывал особое
удовольствие от этой встречи.
- Сенатор Сойер? - обратился он к ней. - Я Том Кристенсен.
- Рада познакомиться. Я только-только подъехала.
Она повернулась вполоборота и взмахом руки показала на огромное
окно-витрину, занимавшее всю стену позади стойки бара.
- Чудесный вид! Сто лет не была в этих краях.
Он вежливо кивнул. Они расположились поближе к окну. Отсюда можно
было, уютно устроившись в кресле, рассматривать гористые дали Беркли,
залив и разрушенные мосты, прежде соединявшие его берега, и все еще
впечатляющие очертания Сан-Франциско. Он подозвал официанта, заказал
напитки.
- Надеюсь, вы удачно добрались сюда.
- Можно сказать, что да. Правда, нас остановили в Сан-Хосе за
превышение скорости, но все обошлось. Остановили специально, видят же, что
машина правительственная.
- Знаете, сейчас каждый норовит показать, какая он важная шишка.
- Тем более, что в этом году отношения между Монтерреем и Сан-Хосе
заметно ухудшились. Они так и напрашиваются на неприятности.
- Ничего об этом не слышал.
- Мы полагаем, что они хотят прибрать к рукам Санта-Крус, на что мы,
разумеется, никогда не пойдем, поскольку Санта-Крус это наша буферная
зона.
Он спросил чересчур поспешно:
- Вы приехали, чтобы заручиться нашей поддержкой в случае конфликта с
Сан-Хосе?
Она подняла на него удивленный взгляд.
- Вы по всей видимости очень спешите, мистер Кристенсен?
- Нет, что вы.
- Вы так торопитесь, словно у вас мало времени. Мы еще не подошли к
сути дела, и пока ведем обычную светскую беседу за коктейлем, как подобает
дипломатам.
- Я слушаю вас.
- Если я и начала с рассказа о том, что произошло с нами в дороге, то
лишь потому что вы сами спросили меня об этом. Попутно я сообщила вам о
наших политических новостях, не ожидая, что вы так резко перебьете меня.
- Я перебил вас?
- Мне так показалось во всяком случае, - чуть раздраженно заметила
она.
Кристенсен отпил приличный глоток виски с содовой и внимательно
посмотрел ей в лицо. Мисс Сойер невозмутимо выдержала его взгляд.
Спокойная, предельно собранная, в меру заинтересованная и готовая к
жесткому отпору.
Некоторое время они молчали. Он подавил в себе приступ бешенства,
подождал, пока рассеется багровая пелена перед глазами, и сказал, как ни в
чем не бывало:
- Простите, если мой тон был слишком резок. Сегодня ночью я спал
только четыре часа и не предполагал, что у меня состоится встреча с послом
Монтеррея.
- Я понимаю ваше состояние.
- Пожалуй, стоит еще немного выпить и забыть об этом.
Он подвинул пустой стакан возникшему перед ним официанту.
- Заказать вам еще?
- Да, прошу вас. - И уже официальным тоном она добавила: - Надеюсь,
здоровье императора в порядке?
- Более или менее. Последние годы он чувствует себя не лучшим
образом, но пока держится. А как здоровье президента Монтеррея?
- Прекрасно. На этой неделе устраивал охоту на диких кабанов.
- Интересная, должно быть, жизнь у президента. Мне всегда нравился
Монтеррей. У вас намного спокойнее и тише, чем в Сан-Франциско.
- А я завидую вашему городу, в котором жизнь бьет ключом.
- Это точно. Грабежи, насилия, массовые волнения, поджоги, расовые
беспорядки...
- Не нужно так, - мягко прервала она его.
Он и без того понимал, что его заносит. В висках пульсировала боль.
Он с трудом взял себя в руки.
- Я говорю слишком громко?
- Вы едва на ногах держитесь от усталости. У меня есть предложение:
давайте перенесем деловую часть беседы на завтра. Мой вопрос не горит. А
сегодня пообедаем вместе, и никакой политики. Можно заказать здесь номера,
а утром...
- Нет, - остановил ее Кристенсен. - Нервишки расшатались, вот и все.
Я постараюсь не давать воли настроению. Мне не хотелось бы ждать до
завтра. Давайте поступим так: вы конспективно излагаете суть проблемы. Но
сейчас. Если мне это покажется слишком сложным, обещаю вам, что мы отложим
обсуждение до завтра. Хорошо?
- Согласна.
Она отставила бокал и задумалась, словно приводя мысли в порядок.
- Республика Монтеррей поддерживает тесные связи со свободным
государством Мендочино. Если я не ошибаюсь, вы разорвали отношения с этой
страной.
- Да, и повод не очень серьезный - рыболовный спор.
- Не имеет значения. Главное, что у вас нет прямых контактов,
правильно? Следовательно, то, что я хочу сказать, будет для вас новостью.
Наши представители в Мендочино сообщают, что вскоре ожидается нападение на
Сан-Франциско.
- Кто собирается нападать на нас?
- Королевство Уикка.
- На метлах они что ли прилетят из Орегона?
- Вы зря смеетесь.
- Если этот мир еще не встал с ног на голову, то королевство Уикка
вместе с другими неоязыческими государствами придерживается
ненасильственной политики. Пусть возделывают землю, пусть пляшут вокруг
майского дерева, наконец, бормочут языческие заклинания и шаманят. Ну и
что из этого? Вы хотите убедить меня, что горстка жалких кликуш и
свихнувшихся монахов пойдет войной на империю?
- Я не говорила о войне. Речь идет о нападении.
- Не вижу большой разницы.
- Верховный вождь королевства провозгласил Сан-Франциско священным
городом и призвал подданных королевства отправиться в поход, чтобы
возвести здесь, у вас, в парке Гоулден-Гэйт, свой Стоунхендж. Поход
приурочен к дню зимнего солнцестояния. Теперь судите сами. В долине
Вильямет сейчас почти четверть миллиона язычников. Половина из них, а то и
больше, стронутся с места. Наши люди в Мендочино сообщают, что в местах
обитания язычников появились первые признаки миграции. Тысячи уикканцев
движутся по горным дорогам от Маунт-Шаста до Юкья. До намеченного дня
остается семь недель. Да, язычники проповедуют не насилие, но имейте в
виду: к концу месяца их палатки заполонят улицы Сан-Франциско. Вдобавок ко
всем своим проблемам вы получите сто пятьдесят тысяч кочевников.
- О, Господи! - вырвалось у него.
- У вас хватит запасов, чтобы прокормить эту ораву? Как вы разместите
их? Есть ли у вас уверенность в том, что жители Сан-Франциско встретят их
с распростертыми объятиями? По-вашему, это будет объяснение в любви?
- По-моему, будет резня.
- Имений. Уикканцы может быть и не настроены воевать, но не
обманывайтесь на их счет: они мастерски владеют приемами самообороны. Если
эта лавина обрушится на вашу землю, кровопролития не избежать. И попомните
мое слово: жертвы будут не только со стороны язычников.
Она права. Раздоры, полный хаос и наконец кровавая баня - вот, что
ждет их. Веселенького вам Рождества, господа! Он потер лоб. Голова
раскалывалась от боли. Он посмотрел в окно. Огни далекого города светились
в надвигающихся сумерках. Ощущение безысходности пронзило его. Он заказал
еще по коктейлю и с расстановкой произнес:
- Им не дадут войти в город. Мы закроем границы империи, наши войска
погонят язычников уже от Санта-Розы, если они дойдут туда. Пусть возводят
свое капище в Сакраменто, или где угодно.
Он помолчал, затем продолжил:
- Империя обладает достаточной военной мощью, чтобы отразить вылазку
королевства Уикка, но мне кажется, лучше придать этому вид регионального
конфликта. Мы соберем войска наших союзников в районе Петалумы или
Палоальто. От государства Сан-Хосе ожидать поддержки не приходится.
Монтеррей тоже не представляет собой...
- Мы готовы оказать вам помощь.
- Какого рода?
- Мы не хотели бы вступать в открытый военный конфликт. В то же
время, располагая союзниками по всей территории от Салинаса до
Пасо-Роблес, мы могли бы набрать тысяч пять в общей сложности. Вас это
устроит?
- Нас это устроит, - отозвался Кристенсен.
- Не думаю, что дело дойдет до вооруженного столкновения. Они
откажутся от похода на Сан-Франциско, если войска займут позиции на
границах империи. Придется им перетолковать свое пророчество на новый лад
и поискать себе другое место для священнодействий.
- Согласен. В ваших словах есть логика.
Он потянулся к ней через стол и спросил:
- А для чего Монтеррею предлагать нам свою поддержку?
- У нас свои счеты с Сан-Хосе. Если мы заключаем военный союз с
империей, правительство Сан-Хосе поостережется выступать за аннексию
Сан-Крус, ибо этот откровенно враждебный нам жест повлечет за собой
осложнение отношений с империей Сан-Франциско. Они на это не пойдут.
Хорошо, что она не плетет свои кружева, а раскрывает карты без
церемоний, как есть. Без затей, но действует. Qui pro quo [букв. "одно
вместо другого" (лат.)]: мы помогаем вам сдерживать языческие орды, а вы
образуете силовой противовес для наших соперников, и обеим сторонам
удается избежать кровопролития, балансируя на грани конфликта. Черт бы
пробрал эти карликовые государства с их смехотворным суверенитетом и
нескончаемыми войнами этих захолустных политиков и их альянсы на один
день! Игры в политику? Как бы не так. Ужаснее всего, что весь этот абсурд
самая реальная из реальностей. Прежний мир лежит в руинах, возврата к нему
нет. Вот она идея Weltpolitik [глобальная политика (нем.)] в миниатюре.
Правда, здесь, в Северной Калифорнии, все же спокойнее, чем на юге,
где Лос-Анджелес беззастенчиво прибирает к рукам все новые территории, а
Пасадена, как говорят, получила доступ к ядерному оружию. При таком
развитии событий империя постоянно должна быть настороже.
- О вашем предложении я должен сообщить министру обороны. Необходимо
также одобрение императора. Но должен сразу сказать, что ваши доводы меня
убедили.
- Благодарю вас.
- Я признателен вам за то, что вы не побоялись отправиться в далекий
путь на север и сообщили нам эти сведения.
- Ну здесь наши интересы совпадают, - просто ответила она.
Он вдруг поймал себя на том, что не может оторвать глаз от ее лица.
Резко очерченные скулы, прихотливый изгиб бровей. Да, в политике она не
новичок, размышлял Кристенсен. Теперь, когда деловая часть их беседы
завершилась, он позволил себе посмотреть на нее оценивающим взглядом. Она
бесспорно привлекательна. Его усталости как не бывало. Интересно, удастся
ли совместить политику с любовным приключением? Конечно, сегодня никто не
претендует на уровень большой дипломатии, и ему самому далеко до
Меттерниха или, скажем, Талейрана. Среди дипломатов не принято смешивать
одно с другим. Хорош был бы Киссинджер, склоняющий Индиру Ганди к любовной
связи. Но сегодня иные времена, иные нравы, а значит... Нет, сказал он
себе. Нет. Выбросить из головы саму мысль об этом! Пусть посреди всеобщего
убожества и он, и она - лишь дети, играющие во взрослые игры, но в каждой
профессии есть свой кодекс чести. Не стоит низводить официальные
переговоры до заурядной интрижки. Итак, приказал он себе, сегодня ты
проведешь ночь в собственной постели и проведешь эту ночь один. А ей он
сказал:
- Давайте пообедаем вместе, а потом я вернусь в город.
Она согласилась.
Он давно не был в Беркли и не знал, где теперь кормят сносно, и
потому они решили пообедать в этом же ресторане.
Сегодня они были здесь единственными посетителями. Троица официантов
обслуживала их с такой помпой, словно здесь сроду не бывало клиентов
важнее. Обед оказался вполне приличным: моллюски, гребешки и прочая
морская живность. Жареные акульи плавники, бутылка великолепного вина.
Пусть этому миру суждено провалиться в тартарары, но здесь, по обе стороны
залива Ист-Бэй, пока еще можно хороша поесть. С распадом общественных и
политических структур прекратилось промышленное загрязнение акватории.
Дары моря больше не вывозились в другие страны, а большей частью
перепадали жителям побережья. Да и о каком экспорте можно говорить, если
Сан-Франциско и Лос-Анджелес разделяют одиннадцать таможенных барьеров и
укрепленные границы одиннадцати суверенных государств?
Беседа за их столиком приняла легкий, необязывающий характер, обычная
светская болтовня: сплетни о том, что происходит на отдаленных
территориях, слухи об отделении от Нового Орлеана общины Вуду [народные
верования, первоначально распространенные среди коренного населения Гаити,
конгломерат элементов католицизма и африканских религиозных культов;
традиционно связываются с вампиризмом, а также с представлениями о "зомби"
- живых мертвецах], о набегах индейцев племени Сиу в штате Вайоминг, о
том, что в штате, прежде носившем название Кентукки, вспыхнуло восстание
против сухого закона, а на Великих Равнинах вновь появилось чуть ли не
миллионное поголовье диких бизонов. Он рассказал ей все, что знал о
племени Самоубийц, контролировавших территорию от Сан-Диего до Тихуаны, о
Его Величестве Барнуме-и-Бэйли Третьем, который правит в Северной Флориде
со своим двором из бывших цирковых клоунов. Она с улыбкой произнесла:
- Чем плохи клоуны при дворе, если вся наша жизнь - цирковое
представление?
- Скорее, зоопарк, - ответил он и, подозвав официанта, заказал еще
вина.
Он не задал ей ни одного вопроса о положении в Монтеррее, и она
тактично обходила внутренние дела империи Сан-Франциско. Его переполняло
несравненное чувство какой-то шальной легкости. Если он и был пьян, то
лишь слегка. Как неприлично с ее стороны звучали бы сейчас вопросы о
подавлении восстания в Саусалито или об интригах сепаратистов Уолнат-Крик.
Нет, даже не просто неприлично, такие разговоры повредили бы пищеварению.
Около половины девятого он сказал:
- Надеюсь, вы не собираетесь отправляться в дорогу на ночь глядя?
- Разумеется, нет. В лучшем случае, если нас не задержат по дороге,
ехать туда часов пять. И потом вы сами знаете этот маршрут: ночью он может
соблазнить только человека, решившего свести счеты с жизнью. Придется мне
переночевать в отеле.
- Вот и хорошо. Позвольте мне записать ваши расходы на счет империи.
- В этом нет необходимости.
- Поверьте, в отеле "Клермонт" всегда рады оказать услугу
правительству Сан-Франциско и его гостям.
Мисс Сойер пожала плечами.
- Ну, хорошо. Вы приедете в Монтеррей, и мы будем квиты.
- Идет.
Внезапно ее поведение изменилось. Она заерзала на стуле, смущенно
поигрывая серебряной вилкой. Он понял, что им предстоит новый и очень
важный разговор. Вот оно что! Она хочет, чтобы он провел с ней ночь. В
какую-то долю секунды перед ним промелькнули все плюсы и минусы подобного
шага. Плюсов было несоизмеримо больше. Он уже приготовил ответ, когда она
произнесла:
- Том, могу я попросить вас о чем-то?
Начало сбило его с толку. Что бы там ни было у нее на уме, это явно
не то, о чем он подумал.
- Буду рад помочь вам.
- Мне очень хочется попасть на прием к императору.
- Что-о-о?
- То есть не на официальный прием. Я понимаю, что вопросы политики
император обсуждает со своими ближайшими советниками. Мне бы только
взглянуть на него.
Она слегка покраснела.
- Вы, наверное, думаете, что я окончательная идиотка. Поверьте, это
моя давняя мечта. Еще девочкой я представляла себе, как побываю в
Сан-Франциско, пройдусь по залам дворца и, возможно, мне посчастливится
поцеловать императорский перстень. О, Том, я так хочу увидеть императора!
Он был потрясен. Такая наивность под маской уверенной в себе деловой
женщины. Он не знал, что ей ответить.
- Не удивляйтесь моей просьбе, - продолжала она. - Вы не
представляете себе, что такое прожить всю жизнь в провинциальном городке.
Мы привыкли громко называть себя республикой. Смешно сказать, республика!
Вот, например, я - дипломат, сенатор, я же нигде не бывала. Ну, два-три
раза ребенком меня возили в Сан-Франциско, потом еще ездила в Сан-Хосе.
Моей матери посчастливилось совершить поездку в Лос-Анджелес, а мне, увы,
не повезло. Когда я вернусь домой, я хочу рассказать всем, что сам
император удостоил меня аудиенции.
Она оживилась, глаза ее заблестели.
- Ну перестаньте же так удивленно смотреть на меня! Вы думали, я
холодная и расчетливая, а перед вами - обычная деревенская дурочка. А вы
неплохо держитесь, почти не показываете, как вам все это смешно. Вы
сможете завтра добиться для меня приема?
- Насколько я понимаю, не далее как сегодня утром вы побоялись ехать
в Сан-Франциско.
Она слегка смутилась.
- Дипломатическая хитрость. Мне пришлось прибегнуть к ней, чтобы
вытащить вас сюда. Кроме того, не скрою, мне хотелось заставить вас
отнестись к моему приезду со всей серьезностью и, может быть, даже немного
подзавести вас. Не судите меня строго. Том. Мне наговорили, что вы
неуступчивый и тяжелый человек, что с вами невозможно вести дела, если
сразу не покажешь характер. Но это неправда, вы совсем не такой. Том, я
хочу завтра попасть во дворец. А скажите, император теперь устраивает
приемы?
- В каком-то смысле, да. Думаю, я смогу уладить это дело.
- О! Мне просто не верится.
- Жить до завтра вовсе не обязательно.
- Вы все-таки смеетесь надо мной.
- Нисколько. Вы забываете, что Сан-Франциско необычный город. Наш
император проводит время престранным образом и подает пример всем нам.
Сейчас я позвоню во дворец и узнаю, успеем ли мы попасть туда еще сегодня.
- Боюсь, вы будете разочарованы.
- В каком смысле?
- Как вам сказать, вы ожидаете увидеть пышные придворные церемонии,
необычный ритуал. Ничего такого не будет. От души советую вам не ездить во
дворец. Не разрушайте красивую сказку, созданную вашим воображением.
Послушайтесь моего совета. Если вы настаиваете, я помогу вам, но, между
нами говоря, это не лучшая идея.
- Но почему вы против?
- Я не могу вам объяснить.
- Можете говорить все, что вам заблагорассудится. Я все равно
отправлюсь во дворец.
Он вышел из зала и направился к телефону, зная, что ничего хорошего
из этого не выйдет. Названивать ему пришлось минут пятнадцать: телефон в
тот вечер плохо работал. Все оказалось очень просто, и вернувшись за
столик, он сказал:
- Ровно через час к пристани подойдет катер, а в Сан-Франциско нас
будет ждать машина. В полночь вы увидите императора. Повторяю, вы
совершаете большую ошибку. Император стар и немощен, а в последнее время
он особенно сдал. Держу пари, если вы будете честны, то потом сами же
согласитесь со мной, что это зрелище не доставляет удовольствия.
- Сейчас это неважно. Я приехала сюда только для того, чтобы
встретиться с императором. Пожалуйста, не отговаривайте меня.
- Как хотите. Выпьем еще?
- Может быть, лучше покурим? Как вы смотрите на это?
Она вынула изящный, украшенный эмалью, портсигар.
- Лучшие сорта из тех, что выращивают в графстве Гумбольдт. Дар
независимого графства.
Он с улыбкой кивнул и взял сигарету. Марихуана. Какая тонкая работа!
Великолепная бумага с золотой монограммой и даже фильтр. "Всему пришел
конец, - думал он, - развалился на части мир, а технология производства
марихуаны на небывалом за всю историю человечества уровне".
Он щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся и протянул сигарету своей
визави. Наркотик подействовал мгновенно. Его поразило новое, яркое, точно
вспышка молнии, ощущение, рассеявшее дурман алкоголя и усталости. От
слабости, от головной боли не осталось и следа. Неожиданная радость вошла
в душу, и было так легко, как если бы они не шли из отеля, а выплывали по
воздуху.
Шоферы ожидали их на стоянке. Свою машину Кристенсен отпустил, и они
подъехали к причалу в правительственном автомобиле республики Монтеррей.
Катер из Сан-Франциско запаздывал. Минут двадцать они провели на воздухе,
вглядываясь в далекие огни Сан-Франциско и поеживаясь от холода. Одеты они
были не для вечерней прогулки. Ему захотелось обнять женщину, привлечь ее
к себе, но он подавил в себе это желание. Между ними лежала дистанция,
которую он еще не был готов преодолеть. "Дьявольщина! - чертыхнулся он про
себя. - Я до сих пор не знаю ее имени".
Они сошли на берег в Сан-Франциско около одиннадцати часов вечера.
Машина ждала их. Завидев министра и его гостью, шофер засуетился и
поспешил им навстречу. Нелепый в своем рвении, угодливый субъект, явно
польщенный оказанной ему честью развозить больших "шишек" посреди ночи.
Когда он отсалютовал им, Кристенсен заметил, что красный с золотом мундир
императорского драгунского полка, в который был одет водитель, протерт на
одном локте. Автомобиль с шипением и скрежетом полз по Маркет-стрит, затем
повернул на север города в дворцовый квартал. Мисс Сойер смотрела широко
открытыми глазами на облезлые многоэтажки по сторонам дороги, словно то
были древние соборы.
Она задохнулась от восторга, когда они въехали на территорию
Гражданского центра. Окружающее великолепие потрясло ее: громада
Симфонического холла, запущенного и разрушающегося, знаменитый Музей
современного искусства, гигантский купол муниципалитета и наконец
сверкающее многоцветьем огней, исполненное устрашающего величия здание
императорского дворца. Прежде в этом особняке со множеством колонн
помещался Мемориальный оперный театр. Кристенсен поднимался по дворцовой
лестнице, поддерживая под руку официального представителя республики
Монтеррей. Центральный вход вывел их в коридор, где уже теснились
министры, дипломаты, иностранные гости.
- Боже, какая прелесть! - прошептала мисс Сойер.
Кланяясь, приветливо кивая и раздавая улыбки, Кристенсен успевал
показывать своей спутнице самых известных в государстве лиц: министр
обороны, министр финансов, министр по делам провинций, верховный судья,
министр транспорта.
Ровно в полночь под звуки марша распахнулись двери тронного зала, и
Кристенсен вновь предложил руку своей даме. Вместе с другими приглашенными
они вошли в зал по длинному переходу и поднялись на возвышение, где в
ярком свете ламп сиял фальшивым бриллиантовым блеском императорский трон.
Мисс Сойер, казалось, утратила дар речи. Она знаком показала ему на шесть
внушительных портретов, украшавших стены зала.
- Первые шесть правителей империи, - шепотом сказал Кристенсен. - А
вот и седьмой.
У нее вырвался возглас изумления. Или то был возглас ужаса и
брезгливости?
Император был при всех своих регалиях. Плечи его окутывала пурпурная
мантия, из-под которой виднелся изумрудно-зеленый камзол, отделанный мехом
горностая. Довершала наряд массивная золотая цепь на груди. Трясущегося
монарха, который едва переставлял ноги, поддерживали с обеих сторон, а
вернее, тащили под руки придворный камергер Майк Шифф и парламентский
пристав Терри Коулман. Замыкали процессию двое юных пажей, китаец и
негритенок. Они держали скипетр, державу и грандиозных размеров корону.
Пальцы мисс Сойер стиснули локоть Кристенсена. Он почувствовал, как она
затаила дыхание в ту минуту, когда его величество, которого придворные
пытались усадить на трон, выскользнув из их цепких объятий, едва не
распластался на полу. Наконец императора водрузили на место, на голову ему
нахлобучили корону. Скрюченные, дрожащие пальцы старика с трудом
удерживали скипетр.
- Его императорское величество Нортон Седьмой! - торжественно
провозгласил камергер.
Император довольно хихикнул.
- Пойдемте, - шепнул Кристенсен, подталкивая ее вперед.
Старик был в ужасном состоянии. Кристенсен не видел его несколько
недель. Фигура на троне больше всего напоминала мумию, извлеченную из
склепа. Пустые глаза на землистом лице ничего не выражали, челюсть
отвисла, бусинка слюны блестела в уголке губ.
Мисс Сойер отступила назад. Напрягшись, словно натянутая струна, она
не могла заставить себя приблизиться к трону, но Кристенсен безжалостно
тянул ее за собой. Он позволил ей остановиться, лишь когда от немощного
императора их отделял какой-нибудь десяток шагов. От старика исходил
сладковатый, тошнотворный запах.
- Что я должна делать? - в панике спросила она.
- Когда я назову ваше имя, подойдите К нему, сделайте реверанс, если
умеете, затем отойдите назад. Все.
Она кивнула.
- Ваше величество, - громко произнес Кристенсен, - полномочный посол
республики Монтеррей, сенатор Сойер свидетельствует вам свое почтение.
Сдерживая дрожь, она шагнула вперед, присела в реверансе и
повернулась, чтобы отойти, но тут голова у нее закружилась, и она слегка
покачнулась. Кристенсен мгновенно оказался рядом и, поддерживая
потрясенную мисс Сойер, помог ей сойти с возвышения. Император снова издал
бессмысленный смешок, напоминавший кудахтанье.
- Давно он в таком состоянии? - спросила она.
- Два или три года, а может и больше. Полном маразме. Естественные
отправления совершает под себя. Думаю, вы успели это заметить. Мне очень
жаль, но я предупреждал вас. Я же говорил, что вам лучше не настаивать на
своем, так что извините, мисс... мисс... я не знаю вашего имени.
- Элейн.
- Давайте уйдем отсюда, Элейн. Хорошо?
- Да, да, конечно.
Она вся еще дрожала. Он повел ее к боковому выходу. Когда они
покидали зал, на помост для трона вышли двое придворных - один с гитарой,
другой с жонглерскими палочками. В тишине прозвучал резкий, скрежещущий
смех императора. Прием во дворце затянется на всю ночь, ибо Нортон Седьмой
был одним из любимых развлечений всего Сан-Франциско.
- Вот вы и посмотрели на императора.
- Но как же империя продолжает существовать, если ею правит безумец?
- Ничего страшного. Обходимся без его мудрых указаний. Римляне жили
при Калигуле, а того не сравнить с нашим. Вы расскажете об увиденном в
Монтеррее?
- Нет, пожалуй. У нас очень сильна вера в могущество империи. Зачем
подрывать ее?
- Правильно, - похвалил ее Кристенсен.
Они вышли на улицу. Дул холодный ночной ветер.
- Я провожу вас до причала, а потом поеду домой, - сказал он.
- А где вы живете?
- Возле парка Гоулден-Гэйт.
Она посмотрела ему в глаза и облизнула губы, как девчонка.
- Знаете, я не хочу переправляться через залив в такой час, да еще
одна. Удобно ли мне будет переночевать у вас?
Он уверил ее, что это очень удобно, и они сели в машину.
Через двадцать минут они были у него. Оба молчали. Кристенсен
понимал, о чем она думает. Мысли ее занимал выживший из ума правитель
империи, пускавший слюни и глупо хихикавший в торжественно убранном
тронном зале. И это великий Нортон Седьмой, под властью которого находятся
все земли от Сан-Рафаэл до Сан-Матео и от Халф-Мун-Бэй до Уолнат-Крик. Вот
они нравы империи Сан-Франциско в эти закатные дни западной цивилизации.
Кристенсен отпустил шофера, и они поднялись к нему в квартиру. Вечно
голодные коты встречали его на пороге.
- Какая уютная квартирка! - сказала она.
- Три комнаты, ванная, холодная и горячая вода. Неплохо для
обыкновенного министра иностранных дел. У многих из наших нет даже этого.
Они занимают комнаты во дворце. Но лучше все-таки жить отдельно.
Он открыл дверь на веранду. Теперь, когда его окутывало домашнее
тепло, ночь уже не казалась такой холодной. Вспомнилась новость о
королевстве Уикка. Где-то в далеком, цветущем Орегоне сейчас соберутся в
путь сто пятьдесят тысяч мирных идолопоклонников. Эта лавина скоро
обрушится на Сан-Франциско, чтобы отпраздновать здесь поворот солнца к
лету. Неприятная неожиданность. Завтра, когда все проспятся после ночных
развлечений, придется собирать заседание Кабинета и немедленно начинать
действовать. Не исключено, что именно ему предстоит мотаться по окраинам
империи, а то и подальше, обещаниями и посулами скреплять региональный
союз, направленный против язычников. Никуда не денешься. Такая у него
работа. Кому-то надо заниматься этим.
Его рука легла на стройную талию посланницы Монтеррея.
- Бедный, бедный император, - тихо произнесла она.
- Все мы бедные, - ответил он.
Он взглянул на восток. Скоро взойдет солнце. Рассвет занимался над
страной, которая раньше называлась Соединенные Штаты Америки, а сегодня
была искромсана на тысячи карликовых, крохотных государств, обезумевших от
войн и взаимных притязаний. Господи ты. Боже мой! Великое герцогство
Чикагское, Священная конфедерация Северной и Южной Каролины, три
нью-йоркских королевства! Одна империя Сан-Франциско чего стоит. Впрочем,
что толку думать об этом? Поздно, слишком поздно хватились. Теперь уже не
изменить ничего. Карты розданы, остается играть в ту игру, которую тебе
навязали. Единственное, что в твоих силах, это показать высокий класс
игры. И еще ты можешь защитить от надвигающейся тьмы маленький островок
человеческого тепла.
- Я рад, что вы поехали со мной, - сказал он, обнимая ее и нежно
прижимаясь губами к ее губам. - Пойдемте в комнату.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
АБСОЛЮТНО НЕВОЗМОЖНО
пер. В.Вебер
~ ~ - italic
На детекторе, что стоял в углу небольшой комнаты, засветилась розовая
точка. Малер взглянул на грустного путешественника во времени, сидевшего
перед ним в громоздком космическом скафандре, и усталым жестом указал на
детектор.
- Видите, еще один. Попав на Луну, вы найдете там многих своих
коллег. За те восемь лет, что я руковожу Бюро, мне пришлось отправить туда
более четырех тысяч человек. Почти по пятьсот в год. Не проходит и дня,
чтобы кто-то не посетил наш 2784 год.
- И вы никого не отпустили. Каждый, кто прибыл к вам, тут же
отправлялся на Луну. Каждый.
- Да, - твердо ответил Малер, вглядываясь в защитное стекло,
скрывавшее лицо пришельца.
Он часто думал о людях, покинувших Землю по его приказу. Взять хотя
бы вот этого, маленького роста, хрупкого телосложения, с венчиком седых,
мокрых от пота волос. Наверное, ученый, уважаемый человек своего времени,
почтенный отец семейства (впрочем, почти все, кто попадал к нему, семьями
не обзавелись). Возможно, его знания могли бы принести неоценимую пользу и
в двадцать восьмом веке. Возможно, и нет. Но это не имело ровно никакого
значения. Так или иначе, его путь, как и путь его предшественников, лежал
на Луну, где ему предстояло провести остаток дней в отвратительных,
примитивных условиях под куполом.
- Не думаете ли вы, что это жестоко? - спросил старик. - Я прибыл
сюда с мирными намерениями, не собираясь причинять вам никакого вреда. Я
всего лишь научный наблюдатель из прошлого. Движимый любопытством, я
решился на путешествие во времени и не ожидал, что наградой мне будет
пожизненное заточение на Луне.
- Весьма сожалею, - Малер встал.
Пора заканчивать разговор, так как его уже ждал следующий гость.
Бывали дни, когда они появлялись один за другим. Хорошо еще, что их
во-время засекали.
- Но разве я не могу жить на Земле, оставаясь в скафандре? -
торопливо спросил путешественник, чувствуя, что его вот-вот выпроводят из
кабинета. - В этом случае также будет исключен любой контакт с атмосферой.
- Пожалуйста, не усугубляйте моего и без того трудного положения, -
ответил Малер. - Я уже объяснял, что это абсолютно невозможно. Исключения
не допустимы. Уже двести лет, как Земля не знает болезней. За этот период
наши организмы утратили сопротивляемость, приобретенную бесчисленными
поколениями прошлого. Я рискую собственной жизнью, находясь возле вас,
даже несмотря на ваш скафандр.
Малер подал сигнал высоким, мускулистым охранникам. Они ждали в
коридоре, закованные в скафандры, которые предохраняли их от инфекций.
Приближался самый неприятный момент.
- Послушайте, - нахмурившись, продолжал Малер. - Вы же ходячая
смерть. Микробов, гнездящихся в вашем теле, вполне достаточно, чтобы
уничтожить полмира. Даже простуда, обычная простуда может лишить жизни
миллионы людей. За последние два столетия сопротивляемость болезням
практически утрачена. Она уже не нужна человеческому организму. Мы
победили все болезни. Но вы, путешественники во времени, появляетесь здесь
с их полным букетом. И мы не можем оставить вас на Земле.
- Но я...
- Знаю. Вы поклянетесь всем святым, что никогда не снимете этот
скафандр. Сожалею, но даже слово честнейшего из людей ничто по сравнению с
безопасностью миллиардов землян. Мы не можем разрешить вам остаться. Это
жестоко, несправедливо, но другого выхода нет. Вы, разумеется, не
предполагали, что вас ждет такая встреча. Повторяю, мне очень жаль. Но, с
другой стороны, отправляясь в будущее, вы знали, что не сможете вернуться
назад, и, следовательно, всецело отдавали себя в руки живущих там. - Малер
начал складывать лежавшие перед ним бумаги, показывая, что разговор
окончен. - Чертовски жаль, но вы должны нас понять. Само ваше присутствие
пугает нас до смерти. Мы не имеем права позволить вам ходить по Земле,
даже в космических скафандрах. Это абсолютно невозможно. Для вас есть
только один путь - на Луну.
Он взглянул на охранников:
- Уведите его.
Стража направилась к старику и по возможности деликатно выпроводила
его из кабинета.
После их ухода Малер с облегчением откинулся в пневмокресле и
прополоскал рот. Длинные речи всегда выматывали его, после них саднило в
горле. "В один прекрасный день я заработаю себе рак от этих бесконечных
разговоров, - подумал он. А это сопряжено с операцией. Но кто, кроме меня,
будет всем этим заниматься?"
Из коридора все еще доносились протестующие крики старика. Когда-то
Малер готов был уйти с этой работы, испытывая жалость к ни в чем не
повинным пришельцам из прошлого. Но восемь лет закалили его.
Впрочем, именно твердость характера Малера послужила причиной его
назначения на должность директора Бюро. Работа была тяжелая и требовала от
исполнителя сильной воли. Кондрин, его предшественник, был сделан из
другого теста, и в результате сам оказался на Луне. Возглавляя Бюро всего
лишь год, он настолько размяк, что разрешил уйти одному путешественнику.
Тот обещал спрятаться в Антарктиде, и Кондрин, полагая, что Антарктида
столь же безопасна, как Луна, по недомыслию отпустил его. Тогда-то
директором и назначили Малера, и в последующие восемь лет все до единого
пришельцы из прошлого - а их набралось четыре тысячи - неукоснительно
высылались на Луну. Первым был беглец, отпущенный Кондрином и пойманный в
Буэнос-Айресе (его смогли засечь по болезням, охватившим регион от
Аппалачей до протектората Аргентины), вторым - сам Кондрин. Работа
отнимала много сил, но Малер ею гордился. Возглавлять Бюро мог только
сильный человек.
Он откинулся в кресле в ожидании очередного путешественника. Неслышно
открылась дверь, и в кабинет вошел дородный мужчина с таймером в руке. Это
был доктор Форнет, Главный врач Бюро.
- Взял у нашего последнего клиента, - сказал доктор. - Тот уверяет,
будто этот таймер действует в двух направлениях, и я решил, что вам будет
любопытно взглянуть на него.
Малер выпрямился. Таймер, обеспечивающий перемещение не только в
будущее, но и в прошлое? Маловероятно. Однако, если это так, лунной тюрьме
придет конец. Но откуда мог взяться подобный механизм?
Малер протянул руку к таймеру.
- Похоже, обычная конструкция двадцать четвертого века.
- Но обратите внимание на второй циферблат.
Малер присмотрелся повнимательнее и кивнул.
- Да, вероятно, он предназначен для перемещения в прошлое. Но как это
проверить? И потом, почему у других нет такого таймера? Откуда он взялся в
двадцать четвертом веке? Даже мы не научились путешествовать в двух
направлениях, только в будущее, а наши ученые считают, что попасть в
прошлое теоретически невозможно. Однако, было бы неплохо, -задумчиво
произнес Малер, - если бы его слова оказались правдой. Надо хорошенько
исследовать этот таймер. Хотя, признаться, мне не верится, что он
работоспособен. Приведите-ка сюда нашего гостя. Кстати, что показало
медицинское обследование?
- Как всегда, - угрюмо ответил Форнет. - Полный набор самых заразных
заболеваний. Чем быстрее отправим его на Луну, тем лучше.
Доктор махнул рукой, и охранники ввели в комнату пришельца из
прошлого.
Малер улыбнулся. О сверхосторожности доктора Форнета в Бюро ходили
легенды. Даже если бы путешественник прибыл из двадцать восьмого столетия,
когда на Земле уже не было болезней, Форнет все равно нашел бы у него
что-нибудь подозрительное, начиная с астмы и кончая проказой.
Гость оказался мужчиной довольно высокого роста и, по всей видимости,
молодым. Хотя его лицо едва просматривалось сквозь стекло шлема, без
которого ни один путешественник во времени не имел права появляться на
Земле. Малеру показалось, что незнакомец чем-то напоминает его самого.
Когда пришельца ввели в кабинет, его глаза удивленно раскрылись.
- Вот уж не думал встретить тебя здесь! - воскликнул путешественник.
Его голос, усиленный динамиком, наполнил маленький кабинет. - Ты Малер, не
так ли?
- Совершенно верно, - сказал директор Бюро.
- Пройти сквозь все эти годы - и найти тебя. И кто-то еще смеет
говорить о невероятности!
Малер пропустил его слова мимо ушей, не позволяя втянуть себя в
дискуссию. Он давно уяснил, что с путешественниками нельзя вести дружескую
беседу. В обязанности директора входило лишь краткое объяснение причин, по
которым пришельца следовало отправить на Луну, причем как можно скорее.
- Вы утверждаете, что эта штуковина обеспечивает перемещение как в
будущее, так и в прошлое? - спросил Малер, показывая на таймер.
- Да, - подтвердил пришелец. - Работает в двух направлениях. Нажав
эту кнопку, вы окажетесь в 2360 году или около того.
- Вы сделали его сами?
- Я? Нет, конечно, нет. Я его нашел. Это долгая история, и у меня нет
времени, чтобы рассказать ее. К тому же, попытайся я это сделать, все
совершенно запутается. Давайте побыстрее покончим с формальностями. Я
понимаю, что у меня нет ни единого шанса остаться на Земле, и прошу
отправить меня на Луну.
- Вам, разумеется, известно, что в наше время побеждены все
болезни... - торжественно начал Малер.
- ...а я битком набит вирусами и микробами, которых вполне достаточно
для уничтожения человечества, - продолжил пришелец. - И оставить меня на
Земле абсолютно невозможно. Хорошо, не буду с вами спорить. Где тут ракета
на Луну?
Абсолютно невозможно! Его любимая фраза. Малер хмыкнул. Должно быть,
кто-то из молодых техников предупредил пришельца о том, что его ждет, и
тот смирился, поняв безнадежность своего положения. Ну что ж, тем лучше.
Абсолютно невозможно. Да, думал Малер, эти два слова полностью
характеризуют его деловые качества. Скорее всего, он останется
единственным Директором Бюро, который никогда не поддастся на уловки
пришельцев из прошлого и отправит на Луну каждого, кто попадет к нему в
руки. А другие, до и после него, в какой-то момент дрогнут, пойдут на риск
и оставят кого-то на Земле. Но только не Малер. ~Абсолютно Невозможный
Малер~. Он понимает, какая ответственность возложена на его плечи, и не
собирается подвести тех, кто доверил ему это важное дело. Все пришельцы из
прошлого, все до единого, должны отправляться на Луну. И как можно скорее.
Здесь не должно быть смягчающих обстоятельств.
- Ну и отлично, - сказал Малер. - Я рад, что вы понимаете
необходимость предпринимаемых нами мер предосторожности.
- Возможно, я понимаю далеко не все, - сказал пришелец, - но знаю,
что мои слова ничего не изменят. - Он повернулся к страже. - Я готов.
Прикажите меня увести.
По знаку Малера охранники вывели пришельца в коридор.
Удивленный директор Бюро долго смотрел ему вслед. "Если бы все были
такие, как этот, - подумал он. - Пожалуй, он даже мне симпатичен.
Здравомыслящий человек. Понял, что обстоятельства выше его, и не стал
биться головой об стенку. Даже жаль, что он не остался на Земле. В наши
дни не часто встретишь такого человека. Но я не имею права на симпатию! Я
не могу расслабляться".
Ему удавалось так долго и так хорошо выполнять свою работу только
потому, что он смог полностью подавить симпатию к этим несчастным, которых
ему предстояло приговорить к пожизненному изгнанию. Если бы открылась
возможность отправить их куда-то еще, предпочтительно назад, в их
собственное время, он бы первым выступил за уничтожение лунной тюрьмы. Но,
не имея другого выхода, он чрезвычайно ответственно относился к
порученному делу.
Малер взял со стола прибор и еще раз внимательно осмотрел его.
Двустороннее перемещение во времени решило бы проблему. По прибытии
путешественника хватали бы и отправляли обратно. И скоро они перестали бы
появляться. Такой исход вполне устроил бы Малера. Он нередко задумывался
над тем, что говорят о нем пленники Луны. И вообще, двусторонний таймер
изменил бы весь мир. Если люди смогут перемещаться во времени вперед и
назад, прошлое, настоящее и будущее сольются в единое целое. Трудно даже
представить, что тогда произойдет.
Но, даже держа таймер в руке, Малер продолжал сомневаться.
Практическая возможность перемещения во времени была открыта почти шесть
столетий назад, но никому не удавалось создать прибор, обеспечивающий
движение в обоих направлениях. Более того, никто не встречал пришельцев из
будущего. А между тем, если бы двусторонний таймер существовал, они
появлялись бы ничуть не реже, чем гости из прошлого.
Значит, этот пришелец солгал, с сожалением заключил Малер.
Двустороннего таймера нет и быть не может. Очередная выдумка, чтобы ввести
землян в заблуждение. Нет прибора, с помощью которого человек мог бы
отправиться в прошлое, потому что это невозможно. Абсолютно невозможно.
Но Малер не мог оторвать глаз от таймера. Один циферблат, как обычно,
предназначался для установки даты в будущем, другой указывал дату
обратного путешествия. Тот, кто изготовил эту подделку, затратил немало
времени, чтобы придать ей хотя бы внешнюю достоверность. Но зачем? А что,
если пришелец говорил правду? Если бы он мог проверить прибор, попавший к
нему в руки. Всегда оставался шанс, что таймер работоспособен, и тогда его
перестанут называть Абсолютно Невозможным Малером.
Он повертел таймер в руках. Довольно грубое устройство, обычный
преобразователь темпорального поля, еще без веньерной системы,
изобретенной в двадцать пятом веке.
Малер прищурился, стараясь получше разглядеть инструкцию.
"НАЖМИ ЛЕВУЮ КНОПКУ", - прочитал он.
Он внимательно посмотрел на кнопку. Мозг пронзила заманчивая мысль,
но он тут же прогнал ее прочь, однако ненадолго. "Это же так просто!" Что,
если... Нет!
Но...
"НАЖМИ ЛЕВУЮ КНОПКУ!"
Искушение было слишком велико.
~"Только попробовать чуть-чуть..."~
Нет!
"НАЖМИ ЛЕВУЮ КНОПКУ!"
Малер дотронулся до указанного места. Послышался щелчок
электрического разряда. В следующее же мгновение Малер отдернул руку и
хотел положить прибор на стол, но у него зарябило в глазах, и кабинет
куда-то исчез.
Тяжелый, наполненный миазмами воздух не давал вздохнуть полной
грудью. "Наверное, сломался кондиционер", - подумал Малер и огляделся.
Гигантские уродливые здания, устремленные ввысь. Черные облака дыма,
плывущие по серому небу. Визг тормозов, грохот машин, хриплые гудки
большого города.
Он стоял посреди огромного города, на улице, запруженной людьми.
Нервными, сердитыми, куда-то спешившими. Сколько раз он видел эти пустые
взгляды у путешественников во времени, удирающих в благословенное будущее.
Малер взглянул на прибор, зажатый в правой руке, и все понял.
Таймер обеспечивал перемещение не только в будущее, но и в прошлое.
Лунной тюрьме пришел конец. Начинался новый период человеческой
истории. Но что он делает в этом ужасном мире? Левая рука Малера
потянулась к таймеру.
Его резко толкнули сзади. Толпа несла Малера с собой, и ему едва
удалось устоять на ногах. Тут же чья-то рука схватила его за шиворот.
- Документы, прыгун.
Малер обернулся и увидел широкоплечего мужчину в темно-коричневой
форме с двумя рядами металлических пуговиц. Глаза-щелочки подозрительно
оглядывали Малера.
- Ты слышал? Показывай документы, не то я отведу тебя куда следует.
Малер вырвался и нырнул в толпу. Ему требовалась лишь секунда, чтобы
настроить таймер и покинуть этот зловонный пропитанный микробами век.
- Это прыгун! - крикнул кто-то. - Держи его!
Одиночный крик перешел в рев.
- Держи его! Держи!
Нет-нет, он не мог оставаться тут слишком долго. Малер свернул
налево, в боковую улочку, а за ним неслась ревущая толпа.
- Пошлите за полицией! - прогремел чей-то бас. - Они схватят его!
Открытая дверь влекла к себе. Малер вбежал внутрь и захлопнул ее за
собой, оказавшись в магазине.
- Чем я могу быть полезен? - Навстречу ему заспешил продавец. - У нас
имеются последние модели...
- Отстаньте от меня! - рявкнул Малер, вглядываясь в таймер.
Озадаченный продавец молча смотрел, как он поворачивает маленький
диск.
Веньера не было. Малеру оставалось только надеяться, что он попадет в
свой год. Внезапно продавец вскрикнул и устремился к нему. Но Малер уже
нажал на кнопку.
Сладкий воздух двадцать восьмого столетия пьянил, как молодое вино.
"Не удивительно, что так много пришельцев из прошлого стремятся сюда, -
думал Малер, сдерживая биение взволнованного сердца. - Наверное, жизнь на
Луне и то лучше, чем там".
Прежде всего следовало привести себя в порядок, умыться, залечить
синяки и ссадины, полученные во время недолгого путешествия в прошлое,
переодеться. Едва ли его узнают в Бюро таким - с заплывшим глазом, с
распухшей щекой, в порванной одежде. Малер огляделся в поисках ближайшего
"Уголка отдыха". Заметив знакомый знак, он уже направился к нему, как
услышал позади мелодичный звон, и оглянулся. По улице медленно катилась
низкая тележка с детектором, а следом за ней шли два охранника Бюро в
защитных скафандрах.
"Ну разумеется", - вздохнул Малер. Он же прибыл из прошлого, и
детекторы, как и положено, зафиксировали его появление в двадцать восьмом
веке. Ни один путешественник во времени не мог проскочить мимо них
незамеченным.
Малер быстрым шагом направился к охранникам. Их лица были ему
незнакомы, но он особо не удивился, так как не мог знать лично каждого из
многочисленных работников Бюро. Да и вид тележки с звенящим детектором
доставил ему огромное удовольствие. Они начали использоваться по его
инициативе, а это означало, что он вернулся практически в то время, из
которого отправился в прошлое.
- Рад вас видеть, - приветствовал Малер охранников. - У меня тут
кое-что не заладилось.
Не обращая внимания на его слова, охранники вытащили из тележки
космический скафандр.
- Хватит болтать, - сказал один из них. - Залезай сюда.
Малер побледнел.
- Но я же не пришелец из прошлого! Подождите, ребята! Это ошибка. Я -
Малер, директор Бюро. Ваш начальник.
- Хватит шутить, приятель, - пробурчал охранник повыше, в то время
как его спутник напялил на Малера скафандр. Вне себя от ужаса, директор
Бюро понял, что его не узнали.
- Не волнуйтесь, - успокоил его невысокий охранник. - Мы отвезем вас
к шефу, который все объяснит и...
- Но шеф - это я! - запротестовал Малер. Я изучал таймер, который
обеспечивает перемещение в обоих направлениях, и случайно отправил себя в
прошлое. Снимите с меня эту штуку, и я покажу вам удостоверение. Тогда вы
сможете убедиться в моей правоте.
- Послушай, приятель, не надо нас ни в чем убеждать. Если хочешь,
расскажи все шефу. Ну как, сам пойдешь или тащить тебя силком?
Малер решил, что бессмысленно объяснять случившееся и тому молодому
врачу, который его осматривал в Бюро. Все только еще больше запутается.
Нет, он подождет, пока его проведут к шефу.
Постепенно Малер начал понимать, что произошло. Видимо, он попал в
будущее через несколько лет после своей смерти. Бюро к тому времени
возглавлял кто-то еще, а о нем, Малере, давно забыли. (При мысли о том,
что в этот самый момент пепел от его останков покоится в урне, по спине
Малера пробежал холодок.)
Встретившись с новым директором Бюро, он просто и спокойно объяснит
создавшуюся ситуацию и попросит разрешения вернуться назад, на десять,
двадцать, тридцать лет, в то время, к которому он принадлежал и где он мог
передать двусторонний таймер соответствующим властям и возобновить жизнь с
момента отбытия в прошлое.
И тогда, скорее всего, уже не придется отправлять путешественников во
времени на Луну и отпадет необходимость в Абсолютно Невозможном Малере.
Но вдруг его осенило: "Если я это сделал, то почему до сих пор
существует Бюро?". Малер почувствовал леденящий холодок страха.
- Заканчивайте поскорее, - поторопил он врача.
- Не понимаю, куда вы спешите! - огрызнулся тот. - Или вам нравится
жизнь на Луне?
- Обо мне не беспокойтесь, - уверенно ответил Малер. - Если б вы
знали, кто я такой, то подумали бы дважды, прежде чем...
- Это ваш таймер? - устало спросил врач.
- Не совсем. То есть... да. И будьте с ним осторожны. Это
единственный в мире таймер, способный перенести человека не только в
будущее, но и в прошлое.
- Неужели? - удивился врач. - И в прошлое тоже?
- Да. И если вы отведете меня к шефу...
- Минутку. Я хочу показать ваш таймер Главному врачу.
Врач вернулся через несколько минут.
- Все в порядке. Шеф вас ждет. Я бы не советовал вам спорить с ним,
это ничего не изменит. Вам следовало оставаться в своем времени.
Вновь появились охранники и повели Малера по знакомому коридору к
маленькому, залитому ярким светом кабинету директора, в котором он провел
восемь лет. Правда, по другую сторону стола.
Подходя к двери, Малер еще раз повторил про себя все аргументы,
которые он собирался высказать новому директору Бюро. Он кратко обрисует
свое путешествие в прошлое и обратно, докажет, что он - Малер, и попросит
разрешения воспользоваться таймером для возвращения в свое время.
Директор, естественно, сначала встретит его слова враждебно, потом
заинтересуется и, наконец, рассмеется, слушая рассказ о злоключениях
коллеги. А затем, несомненно, удовлетворит его просьбу, но не раньше, чем
они обменяются мнениями о работе, которой и тот и другой занимались,
казалось бы, одновременно, но вместе с тем разделенные временной
пропастью. Малер поклялся самому себе, что, вернувшись, никогда не
коснется таймера. И вообще, уйдет из Бюро. Пусть другие отправляют
путешественников во времени на Луну или в прошлое.
Он шагнул вперед и пересек луч фотоэлемента. Дверь беззвучно
отворилась. За столом сидел высокий, крепко сложенный мужчина с суровым
лицом.
Он, Малер, собственной персоной.
Сквозь стекло гермошлема Малер глядел на сидевшего перед ним
человека.
Малер! За столом сидел Абсолютно Невозможный Малер. Человек,
отправивший на Луну четыре тысячи пришельцев из прошлого, не сделав ни для
одного из них исключения.
И, если он - Малер, кто же тогда я?
И тут Малер понял, что круг замкнулся. Он вспомнил того самого
путешественника во времени с твердым голосом, уверенного в себе,
заявившего, что его таймер обеспечивает перемещение не только в будущее,
но и в прошлое, а затем без долгих споров отбывшего на Луну. Теперь он
знал, кто был этим путешественником.
Но с чего начался этот круг? Откуда взялся этот удивительный таймер?
Он ушел в прошлое, чтобы принести таймер в настоящее, чтобы взять его в
прошлое, чтобы...
У Малера закружилась голова. Выхода не было. Он взглянул на директора
Бюро и шагнул вперед, чувствуя, как вокруг поднимаются стены лабиринта, а
попытка выбраться из него обречена на неудачу.
Спорить не имело смысла. Во всяком случае, с Абсолютно Невозможным
Малером. Только зря сотрясать воздух. Он - пришелец из прошлого и мог
считать, что уже попал на Луну. Когда Малер вновь посмотрел на человека,
сидевшего за столом, в его глазах вспыхнул мрачный огонь.
- Вот уж не думал встретить тебя здесь, - воскликнул путешественник
во времени. Его голос, усиленный динамиком, заполнил маленький кабинет.
СИЛВЕРБЕРГ РОБЕРТ
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ НАХОДКИ
Перевод с английского В.Вебера
Волтасианец, низенький, сморщенный, розовокожий гуманоид, нервно
подрагивал, будто мысль об археологических раскопках доставляла ему
несказанное удовольствие. Он махнул одной из четырех рук, предлагая мне
поспешить.
- Сюда, друг, сюда. Тут могила императора.
- Иду-иду, Долтак, - прохрипел я, сгибаясь под тяжестью рюкзака и
лопаты.
Несколько шагов, и я увидел едва возвышающийся круглый холмик.
- Вот она, - указал Долтак. - Я сохранил ее для тебя.
Сунув руку в карман, я достал пригоршню стреловидных монет и
протянул одну волтасианцу. Поблагодарив, тот зашел сзади, чтобы помочь
мне снять рюкзак.
Вооружившись лопатой, я вогнал ее в холмик и начал осторожно
копать. Я всегда волнуюсь, приступая к раскопу. Вероятно, это чувство
свойственно всем археологам в момент, когда лопата впервые вонзается в
грунт.
- Вот он! - воскликнул волтасианец. - Ну и красотища! О, Джаррелл-
сэр, как я рад за тебя.
Я оперся на лопату, чтобы немного передохнуть, и, смахивая со лба
капельки пота, подумал о великом Шлимане, раскопавшем руины Трои в
удушливой жаре Малой Азии. Я всегда старался походить на Шлимана,
одного из первых археологов матери-Земли.
Опустившись на колени, я очистил от песка блестящий предмет на
дне неглубокой ямки.
- Амулет, - сказал я, осмотрев его со всех сторон. - Третий
период. Охраняет от злых чар. С изумрудами чистейшей воды, - я
повернулся к волтасианцу я пожал ему руку. - Как мне отблагодарить
тебя, Долтак?
Маленький гуманоид пожал плечами.
- Это точно, - с горечью вздохнул я. Долтак, как говорится,
наступил мне на больную мозоль. Меня уже давно возмущало - археологию
превратили в источник безделушек для украшения домов богачей и их жен.
Хотя я никогда не был на Земле, мне льстила мысль о том, что я
продолжаю дело Шлимана, чьи великие находки экспонировались в
Британском музее, а не болтались на груди дамы, чековая книжка которой
позволяла ей следовать моде на творения древних.
Когда внезапно все начали интересоваться далеким прошлым и
сокровищами, погребенными под толстым слоем грунта я испытал глубокое
удовлетворение, полагая, что избранная мною профессия наконец-то
получит заслуженное признание. Как же я ошибся! Я подписал контракт в
надежде скопить денег, чтобы полететь на Землю, но вместо этого
превратился в поставщика товара для скупщика женских украшений, а Земля
сдавалась все такой же недостижимой.
Я вздохнул и вновь заглянул в яму. Амулет лежал на песке,
безупречный в своем совершенстве, наследие великой расы, когда-то
населявшей Волтас. Нагнувшись, я достал амулет из могилы, в которой он
покоился не одну тысячу лет.
- Ну, на сегодня хватит, - сказал я, пряча добычу в рюкзак. -
Пора возвращаться. Узнаем стоимость амулета, а потом ты получишь
комиссионные. Идет?
- Я согласен, сэр, - ответил Долтак и помог мне надеть рюкзак.
Мы пересекли равнину и вошли в городок космопорта. Пока мы
брели по узким улочкам, нас буквально осаждали орды юных волтасианцев,
предлагавших купить различные сувениры. Некоторые из них поневоле
привлекали внимание. Волтасианцы, без сомнения, были превосходным
мастерами. Но я даже не подал вида, что мне нравятся эти безделушки. Я
взял за правило не замечать их - ни тонкой работы по металлу, ни
воздушной резьбы по кости. Они не представляли никакой ценности на
Земле, а мне, человеку с весьма ограниченными средствами, предметы
роскоши были не по карману.
Оценочное бюро еще работало, и у дверей толклись трое землян,
каждый с волтасианским проводником.
- Привет, Джаррелл, - хриплым голосом поздоровался высокий
мужчина. Это был Дэвид Стурдес, самый беспринципный из археологов
компании на Волгасе. Ни минуты не колеблясь, он мог вломиться в святая
святых планеты и разорить это святилище дотла ради какой-нибудь ерунды,
годной на продажу.
- Привет, Стурджес, - холодно ответил я.
- Хорошо потрудился, старик? Нашел что-нибудь достойное внимания?
Я слабо улыбнулся и кивнул.
- Амулет Третьего периода. Хотелось бы сейчас же сдать его, если
не возражаете. В противном случае я отнесу амулет домой и оставлю на
ночь на туалетном столике. Тогда вам не придется переворачивать весь
дом, чтобы найти его.
- Мне это ни к чему, - ухмыльнулся Стурджес. - Я нашел тайник с
дюжиной эмалевых чаш. Эра экспансии, орнамент на платине, - он хлопнул
по плечу своего проводника, хмурого витасианца по имени Квейвур. - Мой
парень обнаружил его. Квейвур просто молодец. Он вывел меня прямо на
тайник, будто в носу у него спрятан радар.
Я только хотел похвалить Долтака, но открылась дверь бюро и на
пороге появился оценщик Звейг
- Ну, кто следующий? Ты, Джаррелл? Мы вошли в небольшую
комнатенку, я достал из рюкзака амулет и положил его на стол. Звейг
внимательно осмотрел находку.
- Неплохо, - пробормотал он.
- Красивая вещица, не правда ли?
- Да-да, - рассеянно кивнул он. - Я дам за нее семьдесят пять
долларов.
- Что? Я рассчитывал по меньшей мере на пятьсот! Звейг, побойся
бога. Посмотри, как сверкают эти изумруды!
- Красивые камни, - согласился Звейг, но ты должен понимать, что
рынок переполнен изумрудами и цены на них упали. Я должен учитывать не
только историческую ценность, но и номинальную стоимость.
Я нахмурился. Теперь мне предстояло услышать длинную лекцию о
том, как неблагоприятно обстоят дела со спросом и предложением, как
возросла стоимость доставки наших находок на Землю, как увеличились
накладные расходы и прочее, прочее, прочее. И я заговорил прежде, чем
Звейг успел раскрыть рот.
- Я уступаю, Звейг. Сто пятьдесят долларов, или я оставляю амулет
у себя.
Он слабо улыбнулся.
- И что ты с ним будешь делать? Подаришь Британскому музею? -
Стрела попала в цель. Я опустил глаза. - Я дам тебе сотню.
- Сто пятьдесят, или я оставлю его у себя, - упорствовал я.
Звейг выдвинул ящик, достал десять десятидолларовых банкнот и
разложил на столе.
- Это все, что может предложить компания. Я ответил долгим
взглядом, криво улыбнулся, сгреб банкноты и пододвинул амулет к Звейгу.
- Бери. В следующий раз можешь дать мне тридцать сребреников.
- Напрасно ты сердишься на меня, Джаррелл. Это моя работа.
Я бросил одну десятку стоящему рядом Долтаку, кивнул Звейгу и
вышел на улицу.
В свое жалкое жилище на окраине городка я вернулся в состоянии
глубокой депрессии. Каждый раз, передавая Звейгу очередное сокровище, а
за восемнадцать месяцев, с тех пор как я приступил к этой проклятой
работе, такое случалось довольно часто, я чувствовал себя Иудой. У меня
щемило сердце, когда я представлял себе длинный ряд стеклянных витрин,
скажем, в зале Британского музея, где на бархатных подложках могли бы
храниться мои находки с Волтаса. Изумительные хрустальные блюда с
затейливыми ручками, великолепные шлемы из обсидиана, бесподобные
подвески с потрясающей филигранью - творения удивительной цивилизации
древнего Волтаса. А теперь эти сокровища рассеялись по всей Галактике
как безделушки.
Сегодняшний амулет, что я с ним сделал? Отдал прокуратору для
отправки на Землю и продажи с аукциона какому-нибудь денежному мешку.
Я оглядел комнату. Выцветшие обои, обшарпанная мебель и ни одного
свидетельства древнего искусства. Каждую находку я передавал Звейгу,
ничего не оставляя для себя. И предвкушение чуда, которое охватывает
каждого археолога, откидывающего первую лопату грунта, умирало во мне,
задушенное духом коммерции, окутавшим меня с того момента, как я
подписал контракт с компанией.
Я взял с полки книгу Эванс "Дворец Миноса" и долго смотрел на
нее, прежде чем положил на место. После дня, проведенного под ярким
солнцем, у меня болели глаза. Казалось, меня выжали как лимон.
Кто-то постучал в дверь, сначала тихо, потом громче.
- Войдите! - крикнул я.
Открылась дверь, и в комнату вошел маленький волтасианец. Я узнал
его: безработный проводник, слишком ненадежный, не заслуживающий
доверия.
- Что тебе надо, Кашкак? - спросил я.
- Сэр? Джаррелл-сэр?
-Да?
- Вам нужен проводник, сэр? Я могу показать вам удивительные
захоронения. Вы получите хорошую цену за те сокровища.
- У меня уже есть проводник, - ответил я, - Долтак. Пока мне не
нужен другой. Спасибо тебе.
Волтасианец, казалось, ссохся еще больше. Все его четыре руки
повисли как плети.
- Извините, что потревожил вас, Джаррелл-сэр. Извините.
Он попятился назад. Все эти сморщенные волтасианцы казались мне
стариками, даже молодые. Угасающая раса, давно утратившая величие тех
дней, когда создавались найденные нами шедевры. Удивительно, думал я,
что целая цивилизация могла деградировать до такой степени.
Время приближалось к полуночи, когда мои невеселые размышления
вновь прервал стук в дверь.
На этот раз на пороге появилась сутулая фигура Джорджа Дарби,
моего коллеги. В отличие от других он разделял мое страстное желание
увидеть Землю и так же, как и я, тяготился условиями контракта.
- Что-то ты припозднился, Джордж, - заметил я. - Как твой
сегодняшние успехи?
- Успехи? Ах, успехи! - чересчур возбужденно воскликнул он. - Ты
знаешь моего проводника, Кашкака?
Я кивнул.
- Он приходил ко мне в поисках работы, но я не знал, что ты
нанимал его.
- Я взял его лишь два дня назад и только потому, что он
согласился работать за пять процентов. Я промолчал.
- Так он заходил к тебе? - нахмурился Дарби. - И ты нанял его?
- Разумеется, нет! - ответил я.
- А я нанял. Но вчера он водил меня кругами пять часов, прежде
чем признался, что не знает, где лежат сокровища. Поэтому я выгнал его.
- А с кем же ты ходил сегодня?
- Ни с кем, - резко ответил Дарби. - Я ходил один, - тут я
заметил его дрожащие пальцы и побледневшее лицо.
- Один? - повторил я. - Без проводника? Дарби нервно провел рукой
по волосам.
- Я не смог найти проводника и решил попытать счастья сам. Как ты
знаешь, они всегда ведут нас в Долину захоронений. Я пошел в другую
сторону, -он замолчал.
Я никак не мог понять, почему он так волнуется.
- Помоги мне снять рюкзак, - наконец сказал он. Я отстегнул лямки
и опустил на стул тяжелый брезентовый мешок. Он развязал тесемки и
осторожно достал из него какой-то сосуд.
- Вот, - Дарби передал сосуд мне. - Что ты об этом думаешь,
Джаррелл?
Эго был кривобокий горшок из черной глины, на стенках которого
виднелись четкие отпечатки пальцев древнего гончара. Давно я не видел
столь грубой работы.
- Об этом? - переспросил я - Несомненно, доисторическая штука.
Дарби усмехнулся.
- Ты в этом уверен, Джаррелл?
- Конечно. Посмотри сам. Можно подумать, что горшок сделал
ребенок, если б не размер отпечатков пальцев на глине. Горшку не одна
тысяча лет, если только его не слепил какой-нибудь псих.
- Логично, - кивнул Дарби. - Только... вот это я нашел в слое
земли под горшком, - и он протянул мне великолепный обсидиановый шлем
Третьего периода.
- Под горшком? - удивился я. - Ты хочешь сказать, что шлем
древнее горшка?
- Не знаю, - он нервно потер руки. - Джаррелл, это только мое
предположение. Психи, разумеется, не имеют никакого отношения к этому
горшку. И не похоже, чтобы он представлял собой период упадка
волтасианской цивилизации, о которой нам ничего не известно. Мне
кажется, что горшок действительно создан три тысячелетия назад, а вот
шлем покинул мастерскую максимум в прошлом году.
Я едва не выронил реликвию из рук.
- Ты утверждаешь, что волтасианцы надувают нас?
- Да, - кивнул Дарби. - В этих хижинах, куда не пускают людей,
они трудятся не покладая рук, чтобы удовлетворить спрос на древние
сокровища. А потом зарывают их в землю, чтобы мы находили эти мнимые
древности с помощью проводников.
При мысли о том, что слова Дарби соответствуют действительности,
по моей спине пробежал холодок.
- И что ты собираешься делать? - спросил я. - Какие у тебя
доказательства?
- Пока никаких. Но я их добуду. Я выведу волтасианцев на чистую
воду. - Сейчас я найду Кашкака и вытрясу из него всю правду. Я докажу,
что сокровища Волтаса - подделка и в древности они не создали ничего,
кроме грубых глиняных горшков, не представляющих никакой ценности ни
для кого, кроме нас, истинных археологов.
- Браво, Джордж! - зааплодировал я. - Выстави их перед всем
светом. Пусть филистимляне знают, что купленные ими драгоценности так
же современны, как инфракрасные плиты на их кухнях. Это послужит им
хорошим уроком.
- Точно, - Дарби довольно хмыкнул. В его голосе я уловил нотку
триумфа. - Пойду за Кашкаком. Я заставлю его заговорить. Составишь мне
компанию?
- Нет-нет, - быстро ответил я. Всякое насилие претило моей
натуре. - Мне надо написать несколько писем. Ты справишься сам.
Дарби вернул шлем и горшок в рюкзак, завязал тесемки и вышел на
улицу.
На следующее утро городок клокотал, как потревоженный улей.
Кашкак признался.
Оказалось, что волтасианцы много лет пытались продавать на Земле
свои искусные поделки, но те не находили спроса. Покупатели
отворачивались от современных изделий, гоняясь за антикварными.
И тогда находчивые волтасианцы перешли на производство древних
сокровищ, благо, что предки не оставили им ничего, кроме грубых
глиняных горшков. Они написали заново историю планеты, отобразив в ней
периоды, когда их цивилизация вставала вровень с Египтом и Вавилоном. А
потом сокровища упрятали в землю на соответствующую глубину,
восстановили последующие слои, и опытные проводники начали ловко
отыскивать готовые захоронения.
Маленьким волтасианцам пришлось стать превосходными археологами,
иначе им никогда не удалось бы воссоздать естественного расположения
культурных слоев. И торговля поддельными сокровищами процветала до тех
пор, пока Дарби не нашел подлинное творение волтасианцев.
Я поспешил к оценочному бюро, возле которого бесцельно слонялись
археолог и их проводники. Прошел слух, будто Звейг покончил с собой,
тут же опровергнутый появлением оценщика, очень расстроенного, но
живого. Он вошел в бюро, и вскоре на окне появилась картонка с
торопливо нацарапанной надписью:
"СЕГОДНЯ ПОКУПКА НЕ ПРОИЗВОДИТСЯ"
Мимо проходил Долтак.
- Не пора ли нам идти? - спросил я, остановив его и прикинувшись,
что мне ничего не известно.
- Сэр, разве вы ни о чем не слышали? - печально спросил он. -
Теперь никто не пойдет в Долину захоронений.
- О? Так это правда?
- Да, - в его глазах стояли слезы. - Это правда. От волнения он
не мог говорить и, повернувшись, пошел прочь. Тут я заметил Дарби.
- Ты оказался прав, - сказал я. - Их затея развалилась.
- Естественно. Услышав признания Кашкака, они поняли, что
проиграли. Им нечего ответить на наши обвинения.
- Эй, приятель, - раздался громкий голос. Повернувшись, мы
увидели Дэвида Стурджеса.
- Что вам угодно? - спросил Дарби.
- Я хочу знать, почему ты не мог держать язык за зубами? -
Прорычал Стурджес. - По какому праву ты все разрушил? Какая нам
разница, подлинные наши находки или нет? Зачем поднимать шум, если на
Земле за них платили хорошие деньги?
Дарби презрительно взглянул на него, но промолчал.
- Как нам теперь зарабатывать на жизнь? - продолжал бушевать
Стурджес. - У тебя есть деньги на обратный билет?
- Я поступил так, как считал нужным, - упрямо ответил Дарби.
Стурджес плюнул и отошел от нас. Я взглянул на Дарби.
- Знаешь, в его словах есть доля правды. Нам всем придется
перебираться на другие планеты. Теперь на Волтасе мы не заработаем ни
гроша. Одним ударом ты подорвал наше благосостояние и экономику целой
планеты. Возможно, тебе следовало молчать.
Дарби ответил долгим взглядом.
- Джаррелл, от тебя я этого не ожидал.
На следующий день за Звейгом пришел звездолет и оценочное бюро
закрылось навсегда. Компания не хотела иметь дело с Волтасом Нам
сообщили, что она готова воспользоваться нашими услугами на других
планетах при условии, что мы сами оплатим проезд.
Мы оказались в ловушке. Никто из нас не откладывал денег на
черный день, да и расценки компании едва позволяли свести концы с
концами. И я все больше склонялся к мысли, что Дарби погорячился, выдав
тайну волтасианцев. Нам это не принесло пользы, а Волтас просто
погубило, подорвав основу их экономики.
Три дня спустя мне принесли короткую записку от Стурджеса:
"Сегодня вечером у меня на квартире будет собрание".
Когда я пришел, все археологи были в сборе, даже Дарби.
- Добрый вечер, Джаррелл, - приветствовал меня Стурджес. - Раз
все на месте, можно начинать, - он откашлялся. - Джентльмены, некоторые
из вас обвиняли меня в беспринципности. Даже называли бесчестным. Не
буду этого отрицать. Пусть я беспринципный, - он нахмурился, - но беда
свалилась одна на всех, независимо от наших принципов. И пока никто не
нашел выхода из возникшего кризиса. Поэтому позвольте мне сделать одно
предложение. Сегодня утром ко мне пришел волтасианец и поделился своей
идеей. Должен признать, хорошей идеей. Он хочет, чтобы мы, опытные
археологи, учили волтасианцев изготовлять произведения искусства
древних земных цивилизаций. Продукции Волтаса закрыт выход на
галактический рынок. Но почему не воспользоваться их мастерством, когда
археологические находки Земли отрывают с руками? Мы сможем переправить
их на Землю, зарыть в соответствующий культурный слой, вырыть и
продать. При этом мы получим всю прибыль, а не жалкие гроши, которые
платила нам компания.
- Это темное дело, - прохрипел Дарби. - Мне не нравится эта идея.
Я...
- А как тебе нравится перспектива умереть с голоду? - оборвал его
Стурджес. - Мы сгнием на Волтасе, если ничего не придумаем.
Я встал.
- Позвольте мне разъяснить доктору Дарби ситуацию. Джордж, нас
загнали в угол, и мы должны приложить все силы, чтобы найти выход. У
нас нет денег, чтобы покинуть Волтас, и мы не можем остаться на этой
планете. Приняв план Стурджеса, нам за короткое время удастся собрать
необходимые средства. Мы вновь обретем свободу. Дарби покачал головой.
- Я не могу пойти на подделку земных древностей. Нет, если вы
изберете этот путь, я тут же предам гласности ваши намерения.
По комнате пробежал возмущенный ропот.
- Похоже, ты не до конца понял, что мы собираемся сделать, -
продолжил я, облизнув пересохшие губы. - Реализация нашего плана
вдохнет жизнь в истинную археологию. Сначала мы выроем в долине Нила
полдюжины поддельных скарабеев. Их купят, а на вырученные деньги мы
организуем не одну экспедицию. И тогда придет черед и настоящим
скарабеям.
Глаза Дарби сверкнули, но я чувствовал, что все еще не убедил
его, и использовал последний козырь.
- Кроме того, Джордж, кто-то из нас должен отправиться на Землю,
чтобы руководить нашим проектом, - я взглянул на Стурджеса, который
молча кивнул. - Думаю, мы все согласимся, что с этим сложным делом
может справиться только наш лучший эксперт по древнейшим земным
цивилизациям, доктор Джордж Дарби.
Как я и предполагал, он не устоял против такого соблазна.
Через шесть месяцев около небольшой деревушки Гизе, там, где
проходит граница между зеленой долиной Нила и желтыми песками Сахары,
археолог нашел чудного скарабея, украшенного необычными драгоценными
камнями.
В статье, опубликованной в научном журнале, он высказал
предположение, что его находка является продуктом неизвестного до сих
пор периода истории Египта. Суммы, вырученной за скарабея, с лихвой
хватило на финансирование раскопок по всей Нильской долине.
Вскоре в Греции нашли великолепный щит времен Троянской войны.
И археология, казалось, канувшая в Лету, как алхимия, неожиданно
обрела новую жизнь. Земляне поняли, что в недрах родной планеты можно
найти немало сокровищ, ничуть не хуже тех, что различные компании
привозили с Волтаса и Дориака.
Волтасианские мастерские работают с полной нагрузкой и
единственным ограничивающим нас фактором является сложность доставки на
Землю изготовленных ими подделок. Однако наши доходы и так достаточно
велики. Дарби по-прежнему на Земле, и каждый месяц он посылает нам
денежный чек. После расчета с волтасианцами всю прибыль мы делим
поровну.
Теперь я даже сомневаюсь, а стоило ли сожалеть о том, что на
Землю полетел не я, а Дарби. Для археолога на Волтасе открыто широкое
поле деятельности, и здешняя цивилизация заинтересовала меня не меньше
Рима или Греции.
Поэтому скорее всего я останусь на Волтасе и напишу книгу о наших
находках, тех самых глиняных горшках, не имеющих коммерческой ценности.
А завтра я собираюсь показать Долтаку, как делать ацтекскую керамику
времен Чичимека. Полагаю, она будет пользоваться спросом.
СИЛВЕРБЕРГ РОБЕРТ
ТРУ-РУ-РУ-РУ
День, когда Элу Мейсону, специалисту по гидропонике, пришла в
голову эта идея начался на Третьей лунной базе как обычно - сонные с
покрасневшими от недосыпания глазами ученые и инженеры сползались к
завтраку.
Первый прием пищи ни у кого не вызывал приятных эмоций.
Персонал Третьей лунной состоял исключительно из представителей
мужской половины человечества. В отсутствие женщин, без строгих
законов об окончании рабочего дня ничто не отвлекало от научных
споров, которые часто затягивались "за полночь", до двух, а то и
трех часов утра по местному времени.
Но в половине восьмого по тому же времени раздавался
неумолимый звонок, зовущий к столу. Повара строго следовали
распорядку дня. И те, кто не хотел работать на пустой желудок,
являлись в столовую после пяти и даже трех часов сна с воспаленными
глазами и больной головой.
За завтраком разговор не вязался. Ученые коротко здоровались
друг с другом, просили передать соль или сахар да традиционно
сетовали на качество синтетической пищи.
Прошлой ночью Эл Мейсон лег спать после трех, увлекшись
беседой с заезжим астрономом с Первой лунной. И четырех с небольшим
часов сна ему явно не хватило, чтобы прийти в себя. Но идея уже
проклюнулась и пошла в рост, продираясь сквозь туман недосыпания.
- Порошковое молоко, - бурчал Мейсон. - Каждое утро порошковое
молоко! Да всякий уважающий себя теленок отказался бы от второго
глотка этой гадости. - Он налил полный стакан и, скривившись, отпил
белой жидкости.
- Если бы ты пил по утрам кофе, - не без ехидства заметил
биохимик Моури Роберте, - то давно перестал бы жаловаться.
- Я люблю молоко, - возразил Мейсон, - и не хочу пить кофе.
- Затянувшееся детство, - вмешался программист Сэм Брустер. -
Поэтому он все еще пьет молоко.
При росте Мейсона шесть футов три дюйма и весе на Земле двести
фунтов подобное заявление могло вызвать только смех. И Мейсон
хмыкнул.
- Давай-давай, упражняйся в психоанализе, если тебе так
хочется. Но я все равно люблю молоко, настоящее молоко, а не этот
эрзац!
Кувшин переходил из рук в руки. Одни добавляли молоко в
овсяную кашу, другие в кофе. Но никто не отрицал, что порошковое
молоко порядком всем надоело. Как, впрочем, и остальные
сублимированные продукты: овощные котлеты, пирожки с "мясом" и тому
подобное. Но другого и не предвиделось -космические перевозки стоили
недешево и предпочтение отдавалось приборам и инструментам, а не
натуральным бифштексам. Сублимированные продукты по вкусу, возможно,
и уступали обычным, но содержали те же калории и занимали вдесятеро
меньше места в трюмах прилетающих с Земли кораблей.
Эл Мейсон склонился над столом, сонно думая о том, как приятно
есть настоящую пищу круглый год, а не только на Рождество, -
натуральные продукты, мясо и молоко. Он допил содержимое стакана и
вздрогнул - идея выскользнула наконец из тумана и обрела реальные
очертания. Мейсон рассмеялся. Несомненно, абсурдная идея, но весьма
привлекательная.
Он осторожно посмотрел на другой стол, где завтракало
начальство. Командор Хендсрсон уписывал омлет из яичного порошка,
одновременно проглядывая бюллетень с новостями, полученный ночью из
Вашингтона. Но все знали, что командор обладает идеальным слухом.
Напряженный бюджет Третьей лунной не оставлял места для
незапланированных исследований, и Мейсон не без основания опасался,
что командор может пресечь его проект в самом зародыше.
- У меня идея, - Мейсон понизил голос до шепота.
- Насчет порошкового молока и всего остального.
- Любопытно, - откликнулся Моури. - Поделись.
- Не здесь, - ответил Мейсон. - А то командор сразу придавит
ее. Поговорим вечером. Кажется, есть возможность поразвлечься.
Весь день Мейсон не произнес ни слова, но идея зрела и
набирала силу. Он трудился в своей теплице, ухаживая за растениями.
Какой бы заманчивой ни была идея, гидропоника, как, впрочем, и любые
другие прямые обязанности на базе имела неоспоримый приоритет,и
Мейсон это прекрасно понимал.
В 1995 году на поверхности Луны высилось восемь рукотворных
куполов Три базы построили американцы, три - русские, по одной -
Китай и Индия. Хотя холодная война давно уступила место разрядке и
все поняли, что лучше жить в мире, чем подвергаться постоянной
угрозе взаимного уничтожения, научное соперничество не ослабевало, и
ученым, чтобы не отстать, приходилось грудиться с предельным
напряжением.
Третья лунная занималась главным образом прикладными науками.
К сожалению, в Конгрессе члены разного рода комиссий не понимали
важности проводимых там исследований, отчего базе постоянно не
хватало денег. Но, несмотря на ежегодные попытки урезать бюджет,
исследования продолжались.
Луна буквально создана для криогенной техники, и, естественно,
криогеника занимала главенствующее положение на Третьей лунной. По
важности решаемых задач с ней могла соперничать разве что
гидропоника. Человечество с каждым годом расширяло свои владения, и
в новых условиях постоянно возникало немало проблем, связанных с
обеспечением земной экологии, требовавших немедленного решения.
Процветали на Третьей лунной и исследования в области высоких и
низких давлений и физики твердого тела синтез сверхчистых веществ и
многое-многое другое Контроль над работой ученых практически
отсутствовал, никто не требовал конкретных сроков завершения тех или
иных исследований, но все понимали, что само существование Третьей
лунной зиждется на доброй воле Конгресса. И работать на Третьей
лунной было мечтой каждого молодого американского ученого. Точно так
же, как цвет советской науки стремился попасть на лунную базу в
кратере Птоломея, носившую имя Капицы.
Формально рабочий день на Третьей лунной заканчивался в
семнадцать ноль-ноль. На деле ученые были хозяевами своего времени.
При желании они имели право уйти из лаборатории и в двенадцать, а
если возникала необходимость, могли продолжить эксперимент и позже.
Однако сотрудники базы редко бросались в крайности, хотя их рабочая
неделя обычно составляла восемьдесят - девяносто часов. Иногда
командору Хендерсону доводилось из медицинских соображений даже
запрещать кое-кому приходить в лабораторию.
На Третьей лунной имелось несколько комнат отдыха, где ученые
могли расслабиться, побеседовать в спокойной обстановке. Порог одной
из них, помещения Б, в девятнадцать ноль-ноль и переступил Эл
Мейсон.
Он облегченно вздохнул, не увидев никого из администрации.
Зато его поджидали пятеро коллег -программист Чэм Брустер, биохимик
Моури Роберю, криогенпйк Лен Гарфилд, микробиолог Дсйв Херст и Нат
Брайан, специалист по физике твердого тела.
Мейсон, улыбаясь, оглядел присутствующих и устроился в кресле,
мурлыкая под нос знакомую всем песенку:
"Рано-рано по утру
Пастушок: "Тру-ру-ру-ру!"
И коровки в лад ему
Затянули: "Му-му-му".
Сэм Брустер оторвался от микропленки и посмотрел на него.
- Боже, Мейсон, ты действительно впадаешь в детство? Тебе уже
нужна няня. Что же будет дальше?
- Он начнет сосать кулак, - предположил Лен Гарфилд.
- Все дело в химикатах, которые используются в гидропонике, -
добавил Моури Роберте. - Они воздействуют на обмен веществ и ...
- Достаточно! - Мейсон поднял руку, призывая к тишине. -
Возможно, кто-то из вас помнит, что утром у меня возникла идея.
- Ура! - воскликнул Гарфилд. - У Мейсона идея! Мейсон
нахмурился.
- Не надо оваций. Так, продолжим. Сегодня за завтраком я
понял, что порошковое молоко встало у меня поперек горла. Но где
взять натуральное? И ответ пришел сам собой. Натуральное молоко
можно получить только от коровы!
- От коровы? На Луне? - фыркнул Сэм Брустер. Она станет
пастись у тебя в теплице, - усмехнулся Моури Роберте.
- Вы еще успеете пошутить, а пока дайте мне закончить. Я не
хуже вас понимаю, что ни на нашей базе, ни вообще на Луне не
найдется места для живой коровы. И Земля никогда не разрешит
привезти ее сюда - слишком велики расходы на космические перевозки.
Но все мы мастера своего дела, сказал я себе. У нас есть специалисты
во всех областях знания. Так почему, почему мы не можем построить
корову?
На мгновение в комнате воцарилась тишина Потом все разом
переспросили:
- Построить корову?
Эл Мейсон кивнул.
- Совершенно верно. Почему бы и нет? Разумеется, администрации
это не понравится, но мы можем никому ничего не говорить, пока не
получим положительного результата.
- Построить корову? - повторил Карфилд. - Целиком? С рогами,
копытами и чтобы мычала? Мейсон притворно нахмурился.
- Перестаньте меня подначивать Я имею в виду устройство,
которое будет производить молоко, натуральное молоко. Я представляю
себе цепь агрегатов - от приемника сырья до молочного крана, -
которая будет напоминать корову разве что в функциональном
отношении.
Мейсон оглядел коллег: потребовалось лишь несколько секунд,
чтобы предубеждение уступило место живому интересу. Некоторые, судя
по всему, уже мысленно набрасывали первые схемы. Конечно, все они
могли обойтись без натурального молока. Во всяком случае, в кофе оно
не отличалось от порошкового. Но предложение Мейсона пришлось им по
душе. Они не делали различий между работой и отдыхом. И то и другое
в одинаковой мере означало для них познание непознанного.
- Я не смогу сделать все сам, - сказал Мейсон. - Вы мне
поможете? Все пятеро кивнули.
- Я так и думал, что вы не в силах отказаться от такого
удовольствия. Итак, приступаем к осуществлению проекта "Босси".
Какие будут предложения?
Предложения посыпались как из рога изобилия. Мозговой штурм,
как обычно, затянулся далеко "за полночь" и с каждым часом
становился все яростнее.
- Мы понимаем, как происходит обмен веществ у коровы, -
говорил Мейсон. - Мы знаем, как у коровы образуется молоко. Нам
известен состав молока - жиры, лактоза, белки, вода. Мы знаем, что
происходит в пищеварительном тракте коровы. Так что нам мешает
построить ее аналог?
- А мне не известно, как корова делает молоко, - возразил Лен
Гарфилд. - В криогенной технике я с этим как-то не сталкивался.
Моури, не мог бы ты заполнить этот пробел в моем образовании?
Биохимик задумчиво пожал плечами.
- Ну, корова питается главным образом травой, которая состоит
главным образом из целлюлозы. Хорошо пережеванная целлюлоза
поочередно проходит через четыре коровьих желудка. В пищеварительном
тракте микроорганизмы разлагают целлюлозу на более простые
составляющие, кроме того, содержимое желудков подвергается
ферментизации, а затем переваривается.
Что касается молока, то оно образуется из веществ,
циркулирующих в крови коровы. Ее вымя содержит особые клетки,
выделяющие молоко в альвеолы, связанные с протоками молочной железы.
Там молоко собирается и оттуда откачивается. Как и говорил Мейсон,
молоко состоит из лактозы, белков, жиров и большого количества воды.
Процесс получения молока предельно ясен. Нам необходимо лишь
воспроизвести последовательность биохимических реакций, происходящих
в организме коровы, начиная с подачи целлюлозы и ее последующего
разложения на аминокислоты и прочие составляющие. Если мы шаг за
шагом повторим весь процесс, то на выходе обязательно получим
натуральное молоко.
- Ты не учел одной особенности, - заметил Сэм Брустер. -
Коровье вымя - чертовски сложная штука. Если кто-то думает, что мы
сможем изготовить механический аналог такого фильтра, то, позвольте
заметить, я не гарантирую положительного результата и через
девяносто лет.
- Для этой части системы механический аналог нам не нужен, -
ответил Моури Роберте. - Я согласен, создание фильтра, выделяющего
молоко из системы кровообращения, нам не по зубам. Но мы можем
использовать настоящее вымя и получить из него молоко.
- Да? - удивился Брустер. - А где ты собираешься добыть
насто..
- Оно у меня есть, - Роберте усмехнулся. -Подозреваю, ты, Эл,
уже знаешь об этом?
Мейсон кивнул.
- У Моури много замороженных образцов животных тканей,
необходимых для биологических исследований. В том числе, как я
предварительно выяснил, и коровьего вымени.
- И я без особых хлопот могу позаимствовать несколько клеток,
- продолжил Роберте. - Поместим их в термостат с физиологическим
раствором, и они будут себе делиться и делиться. Каждые сорок восемь
часов или чуть больше их объем будет увеличиваться вдвое. Так что
через недолгое время мы вырастим вымя нужного нам размера.
- Вымя понадобится нам только на конечном этапе, - заметил Нат
Брайан. - А как насчет микроорганизмов, участвующих в процессе
пищеварения? Их-то у тебя нет.
- Мы их синтезируем, - ответил Дейв Херст. - В нашей
лаборатории мы можем создать все что угодно. Моури, ты только скажи,
что нам нужно, и...
- Я знаю, что нам нужно, - прервал его Сэм Брустер. - Уйма
оборудования. Мы ведь хотим построить перегонный аппарат, получив на
выходе не спиртное, а молоко. И где мы возьмем необходимые
материалы?
- Достанем, - спокойно ответил Мейсон. - Постепенно. Никто не
станет возражать, если мы позаимствуем несколько ярдов трубок да
пару железок. Главное, чтобы наши действия не вызвали подозрений.
По выражению лиц своих коллег Мейсон понял, что "крючок"
проглочен. Месяца два, с тех пор как один из программистов научил
робота из лаборатории сверхчистых материалов печь сдобные булочки,
на Третьей лунной царили тишина и спокойствие.
Они обсуждали не только возможные препятствия, но и способы их
преодоления, высказывалось множество предложений, одни -
принимались, другие отметались, им на смену выдвигались новые. Около
трех часов "утра" они решили, что на сегодня достаточно. Предстояло
многое обдумать, прежде чем переходить к практической реализации
идеи Мейсона. Но главное направление уже определилось - предстояло
создать механический аналог пищеварительного тракта коровы с
выращенной из кусочка вымени гигантской молочной железой на выходе.
На следующий день за завтраком они, как обычно, почти не
разговаривали, четыре часа сна не способствовали хорошему
настроению, но после завтрака, до начала работы, Мейсон зашел к
командору Хендерсону и попросил разрешения использовать одну из
свободных лабораторий Третьей лунной.
Хендерсон проглядел положенный перед ним бланк.
- Что ты задумал, Эл? - спросил он.
- У меня возникла идея, сэр. Хочу посмотреть, что из этого
выйдет.
Хендерсон улыбнулся.
- Мы находимся здесь именно для того, чтобы проверять наши
идеи. Не мог бы ты ввести меня в курс дела?
- Если вы не возражаете, сэр, пока я предпочел бы ничего не
говорить. Необходимо кое-что проверить.
- Я-то не возражаю. Хотя... - глаза командора сузились. -
Надеюсь, ваша идея не потребует дополнительных расходов?
- Нет, сэр. Все необходимое оборудование имеется на базе.
- Это хорошо, - облегченно вздохнул командор. - Вашингтон
кусает меня за пятки, Эл. На следующий год они хотят урезать наш
бюджет на пять, десять, а то и пятьдесят миллионов долларов. И зная
порядки на Капитолийском холме, можно ожидать, что они своего
добьются. Поэтому сейчас не стоит затевать дорогостоящие проекты.
Нам повезет, если Конгресс выделит ту же сумму, что и в нынешнем
году.
- Я понимаю, сэр. И не сомневаюсь, что проверка моей идеи не
потребует значительных затрат. Это всего лишь... шаг в сторону от
основного направления исследований, сэр.
- Отлично, - улыбнулся Хендерсон. - Можете занимать
лабораторию.
Поблагодарив командора, Мейсон вышел из его кабинета и
позвонил Моури Робертсу.
- Все в порядке, - сказал он. - Старик выделил нам помещение
106-А.
- Прекрасно. Я нашел образец нужной ткани и только что
поместил его в термостат. Вчера, когда мы разошлись, я набросал
схему пищеварительного тракта коровы. Мы сможем использовать ее в
качестве отправной точки.
- Понятно, - Мейсон не мог не улыбнуться. - До вечера.
Первая неделя ушла на дебаты. Высказанные предложения
раскладывали на части, а потом собирали вновь. Все шестеро спорили,
ругались, сердились. Но не напрасно. К концу недели они наметили
достаточно логичный план дальнейшей работы. Соглашались не со всем и
не сразу, но в долгих спорах слетала шелуха и оставались лишь зерна
истины.
А тем временем в термостате росло, росло и росло вымя - в
питательной среде при оптимальном температурном режиме неустанно
делились клетки.
Сэм Брустер разработал программу автоматической подачи
различных компонентов. Дейв Херст приступил к синтезу необходимых
ферментов. Мейсон осуществлял руководство. Постепенно, недели за
две, казалось бы, противоречивые предложения шестерки сложились в
единое целое - проект "Босси".
На пятой неделе началась его материализация. В помещении 106-А
появились четыре медных котла, связанные пластиковыми
трубопроводами. Они представляли собой четыре желудка коровы. Сэм
Брустер смонтировал насос для постоянной перекачки их содержимого.
Mасос, так же как и котлы, Мейсон получил со склада по специальному
требованию. Никто не спросил, зачем они ему понадобились.
Проект набирал силу, и вскоре к четырем котлам присоединились
пятый, шестой, а затем и седьмой. Работа, естественно, велась по
вечерам. Никто из создателей механической коровы не забывал о своих
прямых обязанностях.
После седьмой недели стало ясно, что пищеварительный тракт
коровы нельзя имитировать, лишь обеспечив постоянное движение пищи.
Разного рода неувязки возникали на каждом шагу.
Некоторые из синтезированных ферментов реагировали друг с
другом - для контроля процесса пищеварения пришлось разработать
сложную систему дозированного ввода ферментов. Кислота, образующаяся
в одном из желудков, разъела часть трубопроводов, так что
потребовалась их срочная замена. Для разделения продуктов
пищеварения, которое у коровы происходит с участием гормонов, в
схему ввели дорогую центрифугу, заимствованную из биохимической
лаборатории Моури Робертса.
К девятой неделе забрезжили первые проблески успеха, но
одновременно на горизонте проекта появилось небольшое облачко,
совершенно неожиданно превратившееся в грозовую тучу.
Первое предупреждение прозвучало за завтраком. В столовую
вошел дежурный радист, остановился возле стола начальства, отдал
честь и положил перед командором Хендерсоном желтый бланк
радиограммы, только что полученной с Земли. Прочитав ее, тот громко
чертыхнулся. Все разговоры сразу же стихли. Хендерсон встал и
оглядел зал. Его лицо потемнело, лоб прорезали морщины.
- Господа, заранее прошу прощения - мне придется испортить вам
аппетит, но я получил плохое известие, которым и хочу поделиться с
вами, - он пожевал нижнюю губу, сдерживая распиравшую его ярость. -
Как вы, должно быть, знаете, хотя и не придаете этому особого
значения, в США вскоре пройдут выборы. Через девять месяцев многие
сенаторы и конгрессмены рискуют потерять свои места, если им не
удастся убедить своих избирателей, что именно они должны
представлять их на следующий срок. И сейчас наступает время, когда
все эти сенаторы и конгрессмены будут стремиться доказать, что не
зря сидят на Капитолийском холме, а изо всех сил пекутся о
благосостоянии своих избирателей.
Перехожу к существу дела. Я только что получил сообщение, что
следующий транспортный корабль, который должен прилететь к нам через
двадцать семь дней, доставит на Луну трех сенаторов и трех
конгрессменов. Они желают проверить, насколько разумно мы расходуем
деньги налогоплательщиков.
В тот вечер Эл Мейсон и его друзья собрались в помещении 106-А
не в лучшем настроении. Они оказались в положении человека, который
наклонился, чтобы погладить котенка, и внезапно обнаруживает, что
это - тигр.
- Да, - протянул Мейсон, оглядывая нагромождение труб, котлов,
проводов. - Похоже, нашему везению пришел конец. Сенаторы!
Конгрессмены!
- Мерзкие ищейки, - пробурчал Сэм Брустер.
- Мы доставим им удовольствие своими объяснениями, - добавил
Наг Брайан. - Разве они способны понять, что людям необходимо
немного развлечься.
- Развлечься! - Фыркнул Моури Роберте. - Конгрессмены
полагают, что ученым это ни к чему. Они убеждены, что мы начисто
лишены чувства юмора, а в разговоре пользуемся лишь междометиями, да
и то для соединения уравнений. Если они пронюхают, что ради
развлечения я притащил сюда центрифугу стоимостью в девятьсот
долларов...
- И реле, и транзисторов на добрую сотню, - добавил Сэм
Брустер.
- И термостат для вымени, - вздохнул Дейв Херст.
- И котлы, и трубопроводы, - эхом отозвался Лен Гарфилд. -
Расходомеры, холодильник...
- И что из того?! - воскликнул Мейсон. - Неужели вы хотите
свернуть лавочку?
- Нет, но...
- Что но? - оборвал Мейсон Брустера. - Неужели ты хочешь все
разобрать и разложить по полочкам? Конечно, тогда комиссия никогда
не узнает, чем мы тут занимались. А Хендерсону скажем, что наша идея
не дала практического результата и мы отказались от дальнейшей
разработки.
- Но результат-то есть! - с жаром возразил Дейв Херст. - Еще
один месяц, и мы своего добьемся. Нельзя останавливаться на полпути,
Эл!
- Совершенно с тобой согласен, - кивнул Мейсон. - Что нам
конгрессмены? Когда они прилетят, мы временно ляжем на дно в
надежде, что нам не придется отвечать на их вопросы. Мы зашли
слишком далеко, чтобы все бросить. Ваши предложения?
- Мне кажется, работу надо продолжить, - ответил Нат Брайан.
- И я того же мнения, - поддержал его Дейв Херст.
Согласились и остальные. Проект "Босси" двинулся дальше.
Выращенное в питательной среде вымя достигло, наконец,
требуемых размеров, и однажды ночью термостат перенесли в помещение
106-А и подключили к системе. Шла одиннадцатая неделя. Теперь они
могли ввести целлюлозу в приемник "механической коровы" и пропустить
ее через четыре желудка, где она разложится на более простые
составляющие, превратится в синтетическую "кровь", а уж из нес
выращенное вымя отфильтрует молоко. Мейсон рассчитал, что для
получения кварты молока им потребуется триста кварт синтетической
крови. В дальнейшем они надеялись поднять процент выхода.
Затем возникли непредвиденные трудности. Первая порция молока,
полученная на двенадцатой неделе, оказалась дурнопахнущей жидкостью,
содержащей шестьдесят процентов жира и пятнадцать белка. Она
свернулась, едва показавшись из вымени, и с каждым мгновением пахла
все хуже. Причину неудачи нашли в конструкции подвода синтетической
крови к вымени, задерживающей глюкозу и галактозу и пропускающей
излишек жира.
Они преодолели и это препятствие, разработав систему
подводящих капилляров. Механическая корова росла вширь. Котлы
пищеварительного тракта едва просматривались сквозь переплетенье
трубопроводов и кабелей, соединяющих в единое целое многочисленные
приборы и управляющие механизмы. Установка заполнила практически
каждый квадратный дюйм помещения 106-А и полезла к потолку.
Но тут выявился новый недочет - они забыли о секрете,
выделяемом печенью и играющем важную роль в усвоении жира.
Натуральное коровье молоко содержало не больше четырех процентов
жира, они же не могли получить меньше двадцати пяти. Неделя упорного
труда ушла лишь на то, чтобы понять, каких огромных усилий потребует
создание механического аналога органа секреции.
Проект оказался на грани катастрофы.
Выход нашел Нат Брайан.
- У нас есть настоящее вымя. Почему бы нам не использовать
настоящую печень?
Моури Роберте перевернул все запасы биохимической лаборатории,
но нашел замороженный образец нужной ткани. На следующий день
Роберте задействовал второй термостат с питательной средой. В нем
начали делиться клетки коровьей печени. На ней зижделось спасение
проекта "Босси".
Клетки делились и делились. Каждые три дня вымя приходилось
подрезать, чтобы оно не вылезло из термостата.
Они приближались к успеху.
Но и конгрессмены подлетали к Луне.
Они прибыли точно по расписанию, в девять ноль-ноль двадцать
восьмого января 1996 года. Все шестеро, как и ожидалось. Полная
масса законодателей с учетом их багажа составила тысячу триста
фунтов, поэтому немалую толику полезного груза пришлось оставить на
Земле. Как заметил командор Хендерсон, на этот раз Третьей лунной не
приходилось рассчитывать на новые видеокассеты или пиво. Остался на
Земле и комптоновский спектрометр, столь необходимый астрономам
Первой лунной. Возмущаться не имело смысла. Законодатели выделяли
средства на финансирование лунных поселений, они же и заказывали
музыку.
В то утро, придя в столовую, каждый сотрудник обнаружил на
тарелке ксерокопию памятной записки, составленной командором.
"ВСЕМУ ЛИЧНОМУ СОСТАВУ.
По прочтении уничтожить.
Сегодня в 9.00 транспортный корабль доставит к нам на Луну
шесть членов Конгресса. На Третьей лунной базе они пробудут десять
дней, а затем отправятся инспектировать другие базы. Прошу
относиться к конгрессменам с предельным уважением! Я не шучу: они
могут оставить нас на следующий финансовый год без гроша.
Занимайтесь обычными делами. Я не требую организации
специальных экспериментов. Но постарайтесь вести себя поскромнее, не
используйте материалы и оборудование, назначение которых
труднообъяснимо. Будьте вежливы, отвечайте на все заданные вопросы
и, что самое главное, постарайтесь показать, если представится
возможность, насколько важны ваши исследования для блага рядового
налогоплательщика.
Обратите особое внимание на то, чтобы наши гости не хватались
руками за провода высокого напряжения, не выходили на поверхность
Луны без шлемов и скафандров и вообще не подвергали свою жизнь
опасности. Любое происшествие с ними отрицательно скажется на нашем
будущем.
И помните - они не собираются оставаться здесь навечно. Десять
дней - и они уедут".
Эл Мейсон положил листок на стол и повернулся к соседу, Сэму
Брустеру.
- "Не используйте материалы и оборудование, назначение которых
труднообъяснимо," - процитировал он слова командора. - Самое время
напомнить нам об этом. Мне бы не хотелось объяснять, куда пошли все
эти реле, термостаты и центрифуги.
- Если командор сунется в 106-А, - заметил Брустер, - от
объяснений не отвертеться. Придется тебе, Эл, придумать что-нибудь
убедительное.
Сенаторов разместили в административном секторе Третьей
лунной, а для членов Палаты представителей освободили один из
складов. Самому младшему из них давно перевалило за пятьдесят, и
меньшая, чем на Земле, сила тяжести пришлась им по душе. Но, едва
вступив на территорию базы, они начали оглядываться, выискивая
первую жертву, и всем стало ясно, что к памятной записке командора
следует отнестись со всей серьезностью.
Шестерка участников проекта "Босси" решила, что в эти десять
дней лучше держаться подальше от помещения 106-А, сведя свою
деятельностью до минимума. Никому из них не хотелось встретиться там
с членами комиссии. Во-первых, загляни конгрессмены в помещение 106-
А, созданная машина не могла остаться незамеченной. Во-вторых,
стоимость использованного оборудования превысила десять тысяч
долларов. А какая комиссия могла одобрить действия шестерых ученых,
без ведома руководства базы потративших столько времени и средств
ради такой ерунды, как производство молока, и только потому, что им
захотелось поразвлечься?
И Мейсон с друзьями появлялись в помещении 106-А крайне редко,
лишь для того чтобы проверить, как растет печень. Вымя чувствовало
себя прекрасно.
Очень скоро на Третьей лунной поняли, кто из членов комиссии
наиболее опасен. Особым рвением отличался конгрессмен Клод Мэннсрс.
По странному совпадению его избирательный округ находился в Нью-
Гэмпшире - родном штате Мейсона. Мэннерс встречал в штыки любые
государственные расходы. И во всех уголках базы слышался его тонкий
пронзительный голос, задающий один и тот же вопрос: "Понятно, но
какая от этого практическая польза?"
Под стать ему был и сенатор от штата Алабама Альберт
Дженнингс. Он, правда, отдавал предпочтение другим вопросам: "Не
могли бы мы обойтись без этих исследований?" и "Позвольте узнать,
сколько стоит эта установка?"
Проверялся каждый выделенный цент. Третью лунную трясло как в
лихорадке. Эл Мейсон начал уже клясть себя за то, что предложил
построить механическую корову. Он не сомневался - рано или поздно
тайное станет явным.
А ведь до полного успеха им остался лишь один шаг. При
последней проверке все системы отработали без сучка без задоринки. И
даже печень грозила вылезти из термостата, так что Моури Робертсу
пришлось уменьшить температуру питательной среды, чтобы замедлить ее
рост. Если бы эти ищейки покинули базу, думал Мейсон, можно было бы
испытать печень в деле...
На четвертый день пребывания законодателей на Третьей лунной
Эл Мейсон наводил порядок в теплице, готовясь к встрече с
конгрессменом Мэннером, когда зазвонил телефон.
Он взял трубку.
- Отделение гидропоники. Мейсон слушает.
- Эл, это командор Хендерсон. Не мог бы ты заглянуть ко мне на
пару минут?
- Разумеется, сэр. Прямо сейчас?
- Да, прямо сейчас. Если ты не занят.
Озабоченный тон командора встревожил Мейсона. Он положил
трубку, сказал помощнику, что уходит, и кинулся к кабинету
Хендерсона.
Командор действительно волновался. Его лицо осунулось, резче
обозначились морщины. Уж ему-то комиссия доставляла куда больше
хлопот, чем остальным.
- Эл, час назад я показывал нашим гостям северное крыло базы.
Они захотели осмотреть помещение 106-А.
"О-о", - мысленно простонал Мейсон.
- Да, сэр?
Хендерсон слабо улыбнулся.
- Вы соорудили там нечто уникальное, Эл.
- Да, довольно сложная установка, - признал Мейсон.
Хендерсон кивнул. Уголки его рта дрогнули.
- Э... некоторых наших гостей она очень заинтересовала. Они
захотели узнать, для чего она предназначена. Конгрессмен Мэннерс так
и спросил: "В чем заключается ее практическая польза?"
- Польза, сэр? - тупо повторил Мейсон.
- Да, польза, - командор тяжело вздохнул. - Я... э... сказал
им, что установка используется для биологических исследований. Они,
однако, потребовали более конкретного ответа, я выкручивался как
мог, но в конце концов признался, что понятия не имею, для чего
предназначена эта чертова штуковина! И теперь я попал в довольно
щекотливое положение, Эл. Почему-то они полагают, что командор
должен знать обо всех научных экспериментах, которые проводятся на
вверенной ему базе.
Мейсон облизнул губы и промолчал.
- Возможно, нам повезет и удастся выкрутиться без особых
хлопот, - продолжал Хендерсон, - но все может кончиться весьма
плачевно. Скажи, пожалуйста, Эл, на случай, если они вновь насядут
на меня, что именно вы соорудили в 106-А?
- Это корова, сэр, - едва слышно выдохнул Мейсон.
Командор на удивление быстро пришел в себя.
- Что-что?
Мейсон невесело усмехнулся.
- Это... э... устройство для преобразования целлюлозы в
пищевые продукты, сэр. В молоко, если говорить точнее.
Хендерсон медленно кивнул.
- Корова. Понятно, Эл. Вы построили машину, которая дает
молоко.
- Да, сэр. Правда, она еще не доведена.
- Скажи мне, Эл, чем вызвана необходимость создания такой
машины?
- Ну... э... мы хотели немного поразвлечься, сэр. Отдохнуть.
Видите ли, сэр, мы не ожидали, что потребуется так много
оборудования и... - под взглядом командора Мейсон замолк на
полуслове.
- Хорошо, - Хендерсон с трудом, сдерживался, чтобы не перейти
на крик. - Вы построили ее для развлечения. Ты знаешь, у меня доброе
сердце. Я не стану сердиться. Выметайся отсюда, иди в теплицу и
приступай к работе. Если кто-то спросит тебя, скажи, что в помещении
106-А установлен биологический конвертор. Придумай что-нибудь
помудренее. Говори что угодно, но конгрессмены не должны знать, что
вы угрохали столько средств только ради того, чтобы поразвлечься.
Как и о том, что эта громадина предназначена для производства
молока. Иначе... Я даже представить не могу, что произойдет, если
они об этом пронюхают.
- Да,сэр.
- Вот так-то. А теперь убирайся. И Мейсон выскочил из
кабинета. Выйдя в коридор, он едва не столкнулся с Моури Робертсом.
- Я бегу с 106-А, - затараторил биохимик. - Брайан заглянул
туда и сказал мне по телефону, что печень растет как бешеная. Я хочу
обрезать ее и уничтожить излишки, а потом... Эл, что-нибудь
случилось?
-Да.
- Ты на себя не похож.
- Если бы ты знал, что у меня на душе, - Мейсон махнул рукой в
сторону кабинета Хендерсона. - Старик вызывал меня на ковер. Похоже,
сегодня утром наши гости сунули нос в 106-А и пожелали узнать, для
чего предназначена такая прорва оборудования.
-Нет!
- Да. Командор, разумеется, не мог сказагь ничего
определенного и понес какую-то чушь. Но он не уверен, что их устроил
его ответ.
- Эл, это ужасно! Что же теперь будет? Мейсон пожал плечами.
- Хендерсон, скорее всего, выкрутится, но после отъезда
комиссии нам не поздоровится. Наша идея не пришлась ему по вкусу.
- Так что же нам делать?
- Ничего. Представление продолжается. Ты пойдешь в 106-А и
обрежешь печень. А мне пора в теплицу.
Роберте затрусил к помещению 106-А, Мейсон побрел к теплице.
Затем остановился, поднял голову и сквозь прозрачный купол долго
смотрел на далекую Землю.
И кому нужны эти сенаторы, спрашивал он себя. Ищейки,
скупердяи. Сейчас трудности только у командора, но комиссия уедет, и
вот тогда они узнают что почем. Свобода творчества - это одно,
разбазаривание государственных средств на такие пустяки, как
механическая корова, - совсем другое. А если об этом станет известно
в Вашингтоне.
Ею пробирала дрожь. Он не мог не признать, что "корова"
отбилась от рук. Они и не подозревали, что задача окажется такой
сложной.
Тут Мейсон нахмурился. Что там сказал Роберю? Печень росла как
бешеная. Он собирался обрезать ее и уничтожить излишки...
Стоп! Стоп!
Моури Роберте хотел подрезать вполне съедобное мясо. А если их
"корова" способна давать мясо и молоко?.. Черт, подумал Мейсон, а
вдруг мы старались не зря. Почему мы должны прячься? Наша выдумка
придется весьма кстати. Но...
Внезапный окрик прервал ею размышления.
- Эл! Иди сюда!
Мейсон повернулся. В дверях столовой стоял Ролли Файрстоун,
кок первого класса.
- В чем дело, Ролли?
- Я приготовил тебе сюрприз. Тебе понравится, Эл.
Пожав плечами, Мейсон подошел к коку. Тот провел его на кухню.
- Подожди здесь, - Файрстоун заговорщицки подмигнул.
Мейсон нетерпеливо переминался с ноги на ногу, но ждать
пришлось недолго. Файрстоун вернулся со стаканом белой жидкости.
- Ты постоянно клянешь порошковое молоко, вот я и решил
порадовать тебя. Только никому не говори. Мейсон взял стакан.
Понюхал. Пахло молоком. И внешне белая жидкость ничем не отличалась
от молока.
- Чего ты ждешь. - торопил Файрстоун. - Пей. Мейсон пригубил
раз, другой, а затем одним глотком хватил полстакана. Молоко.
Натуральное молоко. Вкусное и ароматное.
- Где ты его достал? - спросил Мейсон. Их корова еще не
работала, да Файрстоун и понятия не имел о проекте "Босси". Но
откуда, недоумевал Мейсон, могло взяться на Луне натуральное молоко?
- Личные запасы конгрессмена Мэннерса, - ответил кок - Я
подумал, что от него не убудет если ты выпьешь стаканчик Он привез с
Земли пять или десять галлонов.
У Мейсона отвисла челюсть
- Привез.. пять или десять галлонов молока? Файрстоун радостно
кивнул.
- Я знаю, как ты любишь молоко, и решил побаловать тебя.
- Но зачем. Почему он привез с собой молоко?
- У него язва. Он на молочной диете. Пьет только молоко и
почти ничего не ест. С ним у меня никаких хлопот. Залез в
холодильник да налил стакан - вот и все дела. А уж с остальными
просто беда. Если б ты слышал, что они говорят о сублимированных
продуктах!
Мейсон хмыкнул.
- Они сами в этом виноваты Мы едим эрзацы, потому что
выделенных ими денег не хватает ни на что другое.
- Да, - кивнул Файрстоун - Вот и попробуй, скажи им об этом
- Я? - Мейсон широко улыбнулся и допил молоко. - Я тут
работаю, Ронни. Зачем мне нарываться на неприятности Спасибо за
молоко, старик
- Только никому не говори.
- Буду нем как рыба, - пообещал Мейсон.
Два следующих дня прошли без происшествий Мейсон и его друзья
по-прежнему заглядывали в помещение 106-А лишь в случае крайней
необходимости. Излишки печени теперь не уничтожали, а аккуратно
складывали в холодильник. Да и кто в здравом уме мог выкинуть
натуральный продукт? После отъезда комиссии они намеревались отдать
печень Файрстоуну и закатить пир. Бифштексы из сушеных водорослей
порядком всем надоели, и вряд ли кто отказался бы от жареной
печенки.
Перед обедом шестого дня пребывания конгрессменов на Третьей
лунной Мейсон шел к себе, чтобы переодеться, когда его остановил
Ролли Файрсчоун.
- Эл, мне надо с тобой поговорить, - прошептал кок.
- Слушаю тебя. Что случилось?
- Помнишь стакан молока, который я дал тебе пару дней назад?
Молока конгрессмена Мэннерса?
- Да, - кивнул Мейсон. - А что?
Файрстоун дрожал от волнения.
- Ты никому не рассказывал об этом?
- Конечно, нет. Неужели ты подумал, что я могу подвести тебя,
Ролли?
- Если кто-нибудь узнает, что я дал тебе молоко Мэннерса, -
пролепетал Файрстоун, - командор четвертует меня.
- Да? А почему?
- Потому что я только что заглянул в молочный контейнер
Мэннерса. Он практически пуст. Молока ему хватит на сегодняшний
вечер, а утром он закатит нам истерику.
- Но ты говорил, что он привез с Земли десять галлонов молока.
Как оно могло кончиться?
- Он же не считал каждый стакан, - ответил Файрстоун - И кто я
такой, чтобы указывать ему, сколько он должен выпивать молока? К
тому же я не обращал внимания на то, что оно подходит к концу. А
Мэннерс требовал молока, как только у него свербило в животе, пять,
шесть, сем раз на день, а то и чаще.
Мейсон рассмеялся.
- Мне это нравится. Конгрессмен, так ревностно урезающий
ассигнования на нужды других, не может рассчитать собственные
потребности.
- Это не смешно, Эл. Мэннерс будет рвать и метать, но, держу
пари, никогда не признается, что сам во всем виноват.
- Ты сказал Хендерсону?
- Нет. Я зайду к нему после обеда. Но помни, ни слова о том
стакане, иначе мне конец! Мэннерс скажет, что я поил его молоком
всех подряд!
- Не волнуйся, Ролли, не скажу ни слова, - улыбнулся Мейсон.
Судя по всему, ситуация менялась к лучшему. Если только они
успеют закончить все вовремя.
Впервые после прибытия вашингтонских гостей в помещении 106-А
закипела работа. Всю ночь участники проекта "Босси" устраняли
последние недоделки.
Ближе к утру они смогли облегченно вздохнуть, с гордостью
оглядывая свое детище, целиком заполнившее помещение 106-А. Стопка
листов бумаги, единственный за неимением травы источник целлюлозы,
лежала у входного люка. У противоположной стены стоял приемник
молока. А между ними извивались трубопроводы и кабели, громоздились
котлы, клапаны, расходомеры, центрифуги и два термостата с выменем и
печенью.
- Ну что ж, - сказал Мейсон. - Проверим ее в деле.
Моури Роберте и Нат Брайан открыли люк и всунули в него кипу
бумаги. Сэм Брустер нажал несколько клавиш на пульте компьютера,
управляющего процессом пищеварения. "Корова" загудела. Бумага
медленно вползла в челюсти ножниц. Оттуда, измельченная, двинулась в
первый желудок и, обильно смоченная водой, продолжила свой путь, по
ходу распадаясь на более простые составляющие. В точно заданное
время вводились синтезированные добавки. Щелкали переключатели, на
пульте загорались и гасли разноцветные лампочки.
По расчетам Мейсона, на получение молока из бумаги должно было
уйти не менее трех часов. Без двадцати шесть из вымени появились
первые капли. В половине седьмого, после быстрого анализа,
проведенного Мори Робертсом, участники проекта "Босси" чокнулись
стаканами с молоком, натуральным коровьим молоком до десятых долей
процента.
Затем пятеро из них отправились по своим комнатам, чтобы
немного отдохнуть перед завтраком, а Эл Мейсон пошел к командору
Хендерсону.
В тот день Хендерсон поднялся рано, а может, вообще не
ложился. Во всяком случае в приемной и кабинете горел свет. Открыв
дверь, Мейсон оказался лицом к лицу в майором Чалмерсом, адъютантом
командора.
- Доброе утро, майор, - поздоровался Мейсон.
- Доброе утро, - ответил тот.
- Командор здесь? Мне нужно с ним поговорить.
- К сожалению, он занят, - показал головой Чалмерс. - Лучше,
если ты зайдешь попозже, что-нибудь к обеду.
Из кабинета донесся громкий голос командора.
- Говорю тебе, Донован, мне необходимо молоко для Мэннерса.
Через полчаса он узнает, что контейнер пуст, и его вопли будут
слышны на Марсе. Разумеется, он сам виноват, что пил молоко слишком
быстро, но попробуй сказать ему об этом. Да он и слушать не станет.
Мейсон улыбнулся майору Чалмерсу.
- О чем идет речь?
- У конгрессмена Мэннерса язва, и он на молочной диете, - сухо
ответил Чалмерс. - Он привез молоко с Земли, но, как видно, мало,
потому что вчера вечером Ролли Файрстоун обнаружил, что запас
подошел к концу. Мэннерс ничего не ест, от порошкового молока
отказался, и командор всю ночь уговаривает Землю послать сюда
специальную ракету с молоком для Мэннерса.
- Но ракета долетит до нас только через четыре дня, - заметил
Мейсон.
- Значит, ты понимаешь, в каком мы тяжелом положении. Поэтому,
будь добр, уйти отсюда и не появляйся до тех пор, пока...
- Нет, - покачал головой Мейсон. - Мне необходимо немедленно
поговорить с командором.
- Это невозможно. Я же объясняю, он на связи с Землей.
- Ну и что? Скажите ему, что я могу достать молоко.
Натуральное молоко.
- Ты?.. Мейсон, нам сейчас не до шуток.
- Я и не шучу. Но могу достать молоко. Мо-ло-ко.
- Ты что, решил подурачить нас? - рассердился Чалмерс.
Мейсон выругался, отстранил адъютанта и прошел в кабинет.
Хендерсон склонился над микрофоном.
- Убирайся отсюда! - рявкнул он, подняв голову и увидев
входящего Мейсона. - Я говорю с Землей.
- Я знаю, сэр. Можете с ними попрощаться. Мне известно, какие
у вас трудности. Я только хотел сказать, что синтезатор действует. У
нас есть молоко для конгрессмена Меннерса.
- Что? - У Хендерсона изумленно округлились глаза. Он
пробурчал в микрофон что-то невнятное и отключил связь. - Ты хочешь
сказать, что это чудовище в 106-А дает молоко? Вам удалось
реализовать вашу идиотскую идею?
- Да, сэр. Кроме того, мы получили и печень. Сегодня ночью мы
довели ее до ума, - Мейсон с трудом подавил зевоту. - Если нужно,
сэр, вы можете взять молоко для конгрессмена Мэннерса.
В положенный день февраля комиссия Конгресса улетела на Землю.
Oрошел месяц, и на Третью лунную прибыл очередной транспортный
корабль. Как только кончилась разгрузка, командор Хендерсон послал
за Мейсоном.
На столе командора гидропоник увидел распечатки микрофильма.
- Это выдержки из "Конгрешенл рекорд", - пояснил Хендерсон. -
Вот что говорил конгрессмен Мэннерс:
"...Глубокое впечатление произвели на меня мастерство и
изобретательность ученых Третьей лунной базы. Вынужденные питаться
сублимированной пищей, они смогли выкроить время и средства, чтобы
создать полноценные аналоги некоторых земных продуктов. Во время
пребывания на Луне мои коллеги и я были приятно удивлены, получив на
завтрак молоко и мясо, по вкусу и составу ничем не отличающиеся от
земных, но полученные, как мы потом узнали, с помощью удивительного
технологического процесса, названного биохимической трансмутацией.
Молоко и мясо из макулатуры! С потрясающе низкими затратами! Это
триумфальная победа нашей науки..."
Хендерсон замолчал и посмотрел на Мейсона.
- Мэннерс излишне высокопарен, поэтому я не стану читать
дальше.
- Полагаю, наши достижения произвели на них впечатление, сэр.
- Несомненно. Молоко к тому же спасло Мэннерса от позора. А
печень их просто потрясла. Наши ассигнования на следующий финансовый
год увеличены на десять миллионов.
- Рад это слышать, сэр.
Хендерсон улыбнулся.
- Я еще не извинился перед тобой, что поднял крик, когда узнал
о сущности вашего проекта.
- Извинений и не требовалось, сэр.
- Наоборот, Эл, - покачал головой Хендерсон. - Вы решили
развлечься, и я взгрел вас за это, хотя мне следовало знать, что
ваши развлечения также приносят пользу. Вы походя решили главную
проблему нашего существования на Луне. И теперь у нас есть
синтезатор молока и мяса. Возможно, он слишком громоздкий и...
- Именно об этом я и хотел поговорите, сэр. Мы... э...
разработали новую модель. Гораздо меньших размеров и процентом
выхода больше. Но нужно специальное оборудование, потребуется
дополнительные расходы, поэтому...
Все еще улыбаясь, Хендерсон написал что-то на листке бумаги и
протянул его Мейсону.
- Возьми, Эл. Я разрешаю заказывать все, что вам нужно.
Продолжайте ваши развлечения. И постройте нам новую корову.
РОБЕРТ СИЛВЕРБЕРГ
ХРАНИЛИЩЕ ВЕКОВ
Перевод с английского В.Вебера
Соглашаясь испытывать первую машину времени, направляемую в
будущее, я полагал, что путешествие будет недолгим. Мне предстояло
лишь посмотреть, как выглядит Земля через десять миллионов лет после
рождества Христова, и вернуться назад.
Вернуться! Нежное, сладкое слово. Сколько раз грезил я
возвращением в бурлящий, перенаселенный 2075 год, но судьба
распорядилась так, что я принадлежал будущему и пути назад не было.
Первые эксперименты с машиной времени, проведенные с кроликами
и другими животными, дала неплохие результаты, и было принято решение
пригласить испытателя, то есть меня, и посмотреть, что из этого
выйдет. Я помнил усталые, напряженные лица вокруг, когда я поднимался
на небольшое возвышение, где стояла машина. Откинув тяжелую медную
дверь, я забрался внутрь.
Все очень нервничали. Казалось, не я, а они рискуют собственной
шеей. Впрочем, в их поведении не было ничего удивительного. Успешно
ли произойдет перемещение человека во времени или эксперимент
постигнет неудача, на многие годы определяло их научную карьеру. Я же
не мог потерять ничего, кроме жизни.
После соответствующих напутственных речей и заявлений для
прессы мне сказали, что пора трогаться. Все замерли. Я захлопнул
дверь, повернул переключатель, как указывалось в инструкции, и
компьютеры взяли управление на себя. Я не очень-то верил, что машина
заработает, но не задумывался над этим. В любом случае мое
вознаграждение оставалось без изменений.
Послышался низкий гул, бородатое лицо профессора фон Брода,
наблюдавшего за мной в иллюминатор, задрожало и расплылось, машина
набрала скорость, и лаборатория исчезла Я был один, в серой пустого
пространства-времени.
Наручные часы показывали 14.10. По расчетам, мне предстояло
провести несколько часов в будущем и вернуться в 2075 год в тот же
день в 14.15. Для тех, кто остался в лаборатории, мое путешествие
должно было продлиться пять минут независимо от того, сколько времени
я проведу в будущем.
Я уселся поудобнее, ожидая прибытия в назначенное время.
Скоро мне надоела серая муть за иллюминатором. Большой диск на
стене подсказал, что прошло немного больше трех миллионов лет, то
есть я не добрался даже до половины пути.
Я поднялся и стал осматривать довольно просторную и уютно
обставленную жилую капсулу машины. Я обнаружил неплохую библиотеку
сенсорных кассет, проектор, приличный запас пищевых концентратов и
внушительную аптечку, где среди множества препаратов оказался и
реювенил, удивительное средство, возвращающее молодость.
В изумлении я разглядывал найденные сокровища, недоумевая,
зачем все это в путешествии, которое должно продлиться менее суток.
Вскоре я понял, в чем дело, но это не доставило мне особого
удовольствия. Создатели машины позаботились о том, чтобы я ни в чем
не испытывал недостатка, если их творение застрянет где-то в будущем.
Все-таки полет экспериментальный. Ученые не были твердо
уверены, будет ли их машина работать согласно расчетам, и постарались
облегчить жизнь бедняге-испытателю, если произойдет непредвиденное и
окажется, что она может двигаться только в одном направлении -
вперед.
Профессор фон Брод заверил меня, что путешествие и в будущее и
в прошлое так же безопасно, как поездка на метро, но, очевидно,
некоторые его коллеги испытывали определенные сомнения и настояли на
том, чтобы снабдить испытателя духовной пищей, продуктами и
лекарствами.
Я бросил взгляд на серый иллюминатор, негодуя на себя, что
впутался в авантюру, но тут же сообразил, что веду себя глупо. Будучи
профессиональным испытателем, я попадал и в более опасные передряги,
но всегда выбирался из них живым и невредимым. В общем, я не имел
права жаловаться на неожиданности, которые могли подстерегать меня в
пути.
Должно быть, я задремал, так как пришел в себя от сильного
толчка. Гудение прекратилось, раздался удар гонга, подняв голову, я
увидел, что стрелка на диске отсчитала десять миллионов лет.
Я бросился к иллюминатору. Ну что ж, по меньшей мере машина не
сломалась. Пока было непонятно, где и в какой эпохе я нахожусь, но
машина явно покинула стены лаборатории.
За иллюминатором до горизонта тянулась плоская бесцветная
равнина, голая, без единой былинки, вероятно, дожди и ветры сравняли
с землей все горы и холмы.
В небе сияло солнце, очень похожее на то, что я видел в 2075
году. Возможно, оно стало не таким ярким, чуть покраснело, но в общем-
то не изменилось.
Прижавшись носом к стеклу, я попытался заглянуть за край
машины. Все та же безликая равнина.
Я проверил, заряжены ли бластеры, убедился, что все в порядке,
и, подготовившись таким образом к встрече с сюрпризами будущего,
начал открывать дверь. Минутой позже я спрыгнул на землю. Десять
миллионов лет спустя.
Воздух был чист и сладок, ветерок приятно холодил кожу. Я не
знал, в каком оказался месяце, но погода напоминала позднюю осень,
когда легкая прохлада указывает на приближающуюся зиму.
Я отошел от машины на несколько шагов. Никаких признаков
растительности. Планета исчерпала все ресурсы или была очень молода.
Закралась крамольная мысль: что если машина отправилась не вперед, а
назад и доставила меня в туманное прошлое, когда на Земле еще не
зародилась жизнь.
Но потом, обойдя машину, я убедился, что попал в будущее.
Огромное здание выпирало среди равнины, словно гигантский
сверкающий зуб, пытающийся проткнуть небо. Этот одинокий небоскреб
совершенно не вязался с окружающей его пустынной гладью.
Я нерешительно двинулся к нему. В стенах не было ни одного
окна, а сами они лучились мягким светом. От небоскреба меня отделяло
с полмили, и я шел, нарушая звуком шагов первозданную тишину.
Подойдя к зданию, я заметил на стене огромные буквы. "ХРАНИЛИЩЕ
ВЕКОВ" - гласила надпись. Ниже виднелись двери. Надпись я решил
сфотографировать в качестве доказательства своего пребывания в
будущем, а затем направился прямо к дверям, раскрывшимся при моем
приближении. Я переступил через порог, и по пустынным коридорам
понеслось гулкое эхо моих шагов.
Я оказался в музее, последнем музее человечества.
Долгие часы, забыв обо всем, я бродил по залитым светом,
безмолвным, безукоризненной чистоты залам. Времени было вполне
достаточно. Это в соответствии с программой, заложенной в компьютеры,
для оставшихся в лаборатории мое путешествие не могло занять больше
пяти минут. Экспонаты, представленные в "Хранилище веков", были столь
интересны, что оторваться от них по собственной воле было невозможно.
Тут нашлось место всем достижениям цивилизации с самых незапамятных
времен. Я видел глиняные таблички, ножи из пожелтевшей от древносги
кости, каменные топоры. Экспонаты менялись от зала к залу. Наскальные
рисунки уступили место книгам и машинам. Там был и автомобиль,
прекрасно сохранившаяся модель "Т". Самолет, ракета М-2, самые разные
изобретения инженерной мысли.
Но наш отрезок истории, две с небольшим тысячи лет, составлял
лишь малую толику от десяти миллионов. На третьем этаже стоял
звездолет, чуть раньше я нашел модель моей машины времени. Назначение
многих экспонатов мне было неизвестно, о некоторых не хотелось бы и
упоминать. Час уходил за часом, а я по-прежнему переходил из зала в
зал. Тут были собраны все достижения человека с первых дней его
существования на Земле.
Но в конце концов мне пришлось прислушаться к голодному зову
желудка, и я начал подумывать, не вернуться ли к машине, чтобы
перекусить, а потом продолжить осмотр. Однако механически я прошел то
коридору, ведущему в следующий зал, обогнул угол, и мой взгляд
приковала большая дверь из металла. Подойдя к ней, я прочел:
ВЕЛИЧАЙШЕЕ ДОСТИЖЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Я сделал еще шаг, и дверь распахнулась передо мной.
- Добро пожаловать, человек прошлого, - услышал я тонкий
бесстрастный голос. И вошел в таящуюся за дверью чернильную тьму.
Когда глаза привыкли к темноте, я огляделся в поисках того,
кому принадлежал голос. И увидел их.
Их было двенадцать. Ссохшиеся, с изборожденными морщинами
лицами, словно сошедшие со страниц сказки гномы, они утопали в
огромных креслах. Медленно, ритмично поднималась и опускалась грудь
каждого. Они дышали, не выказывая других признаков жизни.
- Кто... кто вы? - запинаясь, спросил я.
- Те, кто остался, - ответил тот же голос.
И тут я понял, что не слышал ни звука. Гномы разговаривали, не
раскрывая рта, телепатически.
- И все? - изумился я.
- Нас двенадцать, - продолжал голос. - Шесть женщин и шесть
мужчин. Мы здесь уже тысячу лет. И пробудем тут по меньшей мере еще
столько же. Возможно, когда-нибудь мы и умрем.
В последней фразе прозвучала нотка надежды, надежды дряхлого
старика на то, что конец все-таки наступит. Я смотрел на них,
последнюю дюжину мужчин и женщин Земли, сидящих в темноте, словно
высушенные мумии и ждущих смерти. Цивилизация, так много свершившая,
оставившая гордый памятник, вознесшийся к небу пустынной планеты, - и
столь жалкий итог. Двенадцать древних старцев, согласных умереть в
любой момент.
- Нас было двадцать, когда мы пришли сюда, -вмешался другой
голос. - Восьмерым повезло. Но придет день, когда смерть заглянет и к
нам, и долгое ожидание окончится.
Я стоял посреди темной комнаты, переводя взгляд с одной мумии
на другую.
- Как же это случилось? Почему вы сидите и ждете смерти?
- А что нам остается? - ответил кто-то из них.
- Мы состарились, - добавил второй. - Мы не можем рожать детей.
Мы чувствуем, что устремления человечества достигли предела и
осталось лишь подвести черту. Некоторые из нас ждут уже десять тысяч
лет.
Десять тысяч лет! Стоит ли удивляться, что они устали от жизни?
Просто невероятно! Последние люди Земли в чреве гигантского
музея в качестве его главных экспонатов! И с этим ничего не
поделаешь.
Ничего?
"Нет, еще не все потеряно", - осенило меня. Я глубоко вздохнул.
- Никуда не уходите! - крикнул я живым трупам. - Я сейчас
вернусь.
Лишь выбежав из музея и со всех ног помчавшись к машине
времени, я понял полнейшую бессмыслицу своих слов.
В аптечке я быстро нашел нужные мне ампулы и поспешил назад.
Реювенил - вот что могло мне помочь. Чудодейственное средство! Еще не
поздно повернуть время вспять для последних представителей
человеческой цивилизации и вернуть им молодость!
Ученые, готовившие полет в будущее, предусмотрительно снабдили
меня реювенилом на случай, если я не могу вернуться и захочу продлить
себе жизнь. Недавно открытое вещество, чудо нашего века, освобождало
человека от страданий старости, возвращало силы и юношеский задор.
Но создатели реювенила и не подозревали, для чего будет
использовано их средство. С его помощью я вдохну жизнь в умирающую
планету.
- Что ты собираешься делать?
- Я хочу вернуть вас к жизни, - ответил я. - Это лекарство...
возможно, вы не знали о его существовании. Оно создано на заре
цивилизации, в 2075 году. В мое время.
- Чем оно нам поможет?
- Благодаря ему вы вновь станете молоды. Вы сможете выйти
отсюда, заселить Землю, раздуть пламя жизни.
- Зачем? Зачем начинать все сначала?
Я пропустил мимо этот мрачный вопрос. Мне казалось, что сейчас
самое главное - вывести этих исстарившихся людей из летаргического
сна, вдохнуть в них энергию, желание продолжить род человеческий,
использовать представившуюся возможность.
Я подскочил к первому из них, с трудом нашел бицепс в ворохе
одежд и ввел лекарство. Затем перешел ко второму, третьему. Я делал
двенадцатый укол, когда первый из моих пациентов шевельнулся.
Реювенил действовал! Они молодели прямо на глазах.
- Зачем ты это сделал? - спросил чей-то голос.
Я только улыбался, глядя, как розовеют их лица. Объясняться не
имело смысла. Позже, став молодыми, они поймут, как прекрасно жить,
изучать мир, рисковать, как рискнул я, согласившись испытать машину
времени.
И я смотрел, как менялся их облик, как с каждой секундой они
становились моложе и моложе.
И тут, совершенно неожиданно, мой мозг пронзил сердитый вопрос:
- Какую дозу ты нам ввел?
- Нормальную дозу, предназначенную для пожилого человека, -
ответил я. - Один кубический сантиметр.
- Безумец!
- Но почему? В чем дело? - испугался я.
- В чем дело, спрашиваешь ты? - холодно процедил голос. - За
десять миллионов лет человеческий организм заметно изменился. Наши
органы совершенствовались, освобождаясь от всего лишнего.
- Неужели ты не понимаешь? Ты ввел нам дозу, рассчитанную на
ваши примитивные, неуклюжие тела, но не на нас! Ты ввел нам слишком
большую дозу!
Я облегченно вздохнул. Уж в этом-то не было ничего плохого.
Pеювенил давали людям, достигшим семидесяти-восьмидесяти лет. Вполне
логично, что те, чей возраст исчисляется тысячелетиями, для получения
аналогичного эффекта должны получить большую дозу. Поэтому я мог не
волноваться.
Но сердитые вопросы сыпались, как из рога изобилия, скоро они
кричали все хором, и во мне шевельнулось сомнение. Не совершил ли я
ужасной ошибки? А тем временем яростные вопли сменились громким
бессловесным плачем.
Через два часа омоложение завершилось, и я смотрел на плоды
своих трудов: на двенадцать голых, отчаянно вопящих младенцев.
Я превратил в младенцев двенадцать последних людей Земли, и
теперь мне не оставалось ничего другого, как заботиться о них.
С тех пор прошло пять лет. Они уже подросли, научились ходить и
бегать. Я не решаюсь оставить их и вернуться в 2075 год из опасения,
что ученые не пустят меня обратно. Не могу же я бросить на произвол
судьбы двенадцать крошек.
Полагаю, пройдет еще лет десять, и я смогу оставить их одних,
чтобы они начали строить новый мир. Тогда я вернусь в 2075 год. Вот
удивятся в лаборатории, когда я выйду из машины времени, постарев на
пятнадцать лет!
А пока я привязан к будущему - кормилица и нянька последних
людей Земли!
РОБЕРТ СИЛВЕРБЕРГ
СЛАБАК
Перевод с английского В.Вебера.
Фосс стоял перед коттеджем коменданта колонии, чувствуя, как
гигантская лапа тяготения чужой планеты прижимает его к земле. Из
последних сил он старался не сутулиться и держаться прямо. На планете
земного типа его мускулистое тело весило сто семьдесят фунтов, на
Сандовале IX они обратились в триста шесть.
Адапты, кучкой стоявшие на другой стороне широкой улицы,
насмешливо улыбались. С крепкими сухожилиями, ширококостные, они не
испытывали никаких неудобств от чуть ли не двойной силы тяжести
Сандовала IX. Наоборот, они родились, чтобы жить на этой планете,
именно здесь они чувствовали себя как рыба в воде. И открыто
наслаждались дискомфортом, который испытывал Фосс.
Тот вновь постучал в дверь.
Ему ответила тишина. Фосс повернулся к адаптам.
- Эй, вы! Где Холдейн? Мне он нужен.
- Он там, землянин, - после долгой паузы лениво ответил один из
них. - Стучи громче. В конце концов он услышит, - и адапт расхохотался.
Фосс сердито забарабанил кулаками в дверь. Каких трудов ему это
стоило! Казалось, руки движутся сквозь густую патоку.
На этот раз дверь отворилась. Появившийся на пороге комендант
Холдейн недовольно уставился на Фосса. Как и все адапты на Сандовале
IX, Холдейн был невысок ростом, пять футов и четыре дюйма, но непомерно
широк в плечах и бедрах. Шея его напоминала толстую колонну, ляжки
казались необъятными. Генная инженерия создала такой тип людей
специально для планет с повышенной гравитацией, вроде Сандовала IX.
- В чем дело? - прогремел Холдейн. - Ты тут новичок, землянин?
Что-то я не видел тебя раньше.
- Я только что прилетел, - Фосс махнул рукой в сторону высящейся
на поле космодрома золотистой иглы двухместного звездолета. - С Эгри М.
Я ищу одного человека. Может, вы мне поможете?
По лицу Фосса стекали ручейки пота. Кроме всего прочего, на
Сандовале IX было еще и жарко.
- Это вряд ли, - ответил Холдейн. - У нас тут не бюро находок.
- Я хочу лишь кое-что узнать, - настаивал Фосс. - О другой помощи
я и не прошу. Адапт пожал плечами.
- Никто и не собирается помогать тебе, землянин, попросишь ты об
этом или нет.
- Я сказал, что ничего не прошу, - отрезал Фосс.
- Отлично. Проходи в дом, и я тебя выслушаю. В гостиной им
встретилась женщина, с широченными бедрами, большой грудью, плоским
лицом. Фоссу она показалась отвратительной, но адапты придерживались
иных эталонов красоты. Ее телосложение идеально подходило для рождения
детей на тяжелых планетах. И, судя по двум крепеньким карапузам,
игравшим на полу, она успешно реализовывала предоставленные ей
возможности.
- Моя жена, - не останавливаясь, буркнул Холдейн. - И мои дети.
Фосс механически улыбнулся и последовал за комендантом. Тот
прошел в маленькую, обшарпанную комнатенку, вероятно, его кабинет, и
плюхнулся в пневмокресло, даже не предложив Фоссу сесть. Но Фосс без
приглашения уселся на небольшой стул, достаточно прочный, чтобы
выдержать слона. Ему сразу стало легче. Пневматика взяла на себя
увеличенное тяготение Сандовала IX.
- Как тебя зовут, и что тебе здесь нужно? - недружелюбно спросил
Холдейн.
- Уэб Фосс. Я - землянин, советник гражданского правительства
Эгри М. Две недели назад моя жена... сбежала от меня на эту планету. Я
хочу отвезти ее назад.
- Откуда ты знаешь, что она здесь?
- Знаю. Пусть вас это не беспокоит. Я подумал, что вы можете
оказать содействие в ее поисках.
- Я?! - насмешливо воскликнул Холдейн. - Я всего лишь чиновник,
местный администратор. Она может быть где угодно. На Сандовале IХ
больше двадцати поселений.
- Двадцать - не такое уж большое число, - заметил Фосс. - Если
понадобится, я побываю во всех.
По лицу Холдейна пробежала улыбка. Из ящика стола он достал
бутылку, налил полстакана, глотнул розоватой жидкости.
- Мистер Фосс, адапты не очень жалуют землян. На обычных планетах
на нас смотрят, как на людей второго сорта. Дешевые отели, плохое
обслуживание и тому подобное. "Посмотрите, вон идет адапт. Какой же он
смешной". Ты знаешь, что я имею в виду?
- Знаю. И, как могу, борюсь с невежеством. Многие не понимают,
что адапты - такие же люди и без них десятки миров остались бы
неосвоенными. Но...
- Довольно проповедей. Нам хорошо известно, что мы происходим от
землян, но у вас об этом почему-то забыли. Черт побери, мы такие же
люди и даже лучше вас, мягкотелых землян, которые не протянули бы и
года на такой планете, как Сандовал IX!
- При чем тут лучше или хуже? - пожал плечами Фосс. - Вы
приспособлены для жизни при повышенной силе тяжести. В конце концов для
этого вам изменили гены. На планетах земного типа мы чувствуем себя
более уверенно. Все относительно. Но моя жена...
- Твоя жена здесь. Не в этой колонии, но на Сандовале IX.
- Где она?
- Это твои трудности.
Фосс поднялся на ноги, преодолевая тяготение планеты.
- Вы знаете, где она. Почему бы не сказать мне об этом?
- Ты - землянин, - спокойно ответил Ходдейн. - Супермен. Вот и
ищи ее сам.
Фосс молча повернулся и, пройдя через гостиную мимо жены и детей
Холдейна, вышел на улицу. Он старался держаться прямо и, превозмогая
боль в икрах, не подволакивать ноги, а идти пружинистой походкой,
словно и не давила не него почти удвоенная сила тяжести Сандовала IX.
От Холдейна он и не ожидал ничего иного. Слишком редко адапт
получал возможность посчитаться с землянином. Обычно объектом насмешек
становился именно он, испуганный, ничего не понимающий, пытающийся
приспособиться к значительно меньшему тяготению или пьянящей
кислородной атмосфере. Адапты осваивали планеты, в атмосфере которых
содержалось восемь или десять процентов кислорода. Двадцать процентов
пьянили их почище вина.
Теперь роли переменились, и адапты брали свое. В кои веки
землянин решился сунуться в их мир. Они не собирались облегчать ему
жизнь.
Но Кэрол здесь... И он ее найдет. Несмотря ни на что.
Адапты так и стояли на другой стороне улицы. Фосс пересек
мостовую, но при его приближении они разошлись в разные стороны, словно
не желая иметь ничего общего с худым, насупившимся землянином.
- Постойте! - крикнул Фосс. - Я хочу поговорить с вами.
Они не сбавили шага.
- Постойте!
Из последних сил Фосс рванулся вперед и схватил за воротник
рубашки одного из адаптов. Тот был на голову ниже Фосса.
- Я же просил вас подождать. Я хочу с вами поговорить.
- Отпусти меня, землянин, - процедил адапт.
- Я сказал, что хочу поговорить с вами!
Адапт вырвался и ударил Фосса. Тот видел приближающийся кулак,
направленный ему в лицо, но ничего не мог поделать. Придавленное
гравитацией тело отказывалось подчиниться. Попытка отклониться ни к
чему не привела, и в следующее мгновение Фосс покатился по земле.
Осторожно ощупав челюсть, он с удивлением обнаружил, что она
цела. Фосс понял, что адапт лишь слегка толкнул его. Не сдержи он
удара, исход был бы смертельным.
Фосс медленно поднялся. Адапт стоял, воинственно расставив ноги.
- Хочешь еще?
- Нет, одного раза достаточно, - челюсть у него онемела. - Я
просто хотел кое-что узнать.
Адапт повернулся и неторопливо пошел по широкой пустынной улице.
Фосс с тоской смотрел ему вслед. Он понял, что ошибся, попытавшись
прибегнуть к силе. Самый слабый из колонистов мог превратить его в
лепешку, а Фосс никак не мог считаться дохляком.
Но этот мир был для него чужим. Он принадлежал адаптам, для них
он стал родным домом, а ему с трудом давались каждый шаг и вдох. Фосс
взглянул на теплую голубизну далекого Сандовала и криво усмехнулся.
Вряд ли он мог винить во всем только адаптов.
Потомки людей, они становились объектом осмеяния, появляясь на
планетах земного типа. Теперь они всего лишь сводили с ним счеты.
Фосс яростно сжал кулаки. Я им покажу, подумал он. Я найду Кэрол
- без их помощи.
Разведывательный звездолет почти три столетия назад обследовал
Сандовал IX, определив силу тяжести, состав атмосферы, температуру и
влажность. Примерно в то же время началась программа адаптации человека
к жизни на планетах, где условия резко отличны от Земли. И теперь в
двадцати колониях, разбросанных по Сандовалу IX, жило чуть больше
десяти тысяч адаптов. Со временем они должны были заселить всю планету.
Со временем.
А еще через несколько тысячелетий человечество распространилось
бы по всей Галактике, от края до края. И на самых страшных планетах
жили бы существа, которые могли называться людьми.
Фосс зашагал по улице. Он думал о Кэрол, о Кэрол и их последней
ссоре на Эгри М. Он уже не помнил, с чего она началась, но знал, что
никогда не забудет ее конца.
Да и как забыть горящие гневом глаза Кэрол, когда она говорила:
"С меня хватит, Уэб. И тебя, и этой планеты. Вечером я улетаю".
Он не поверил Кэрол. До тех пор, пока не обнаружил, что она сняла
половину вклада с их общего банковского счета. В течение трех недель на
Эгри М не прилетал ни один рейсовый звездолет, и какое-то время Фосс
надеялся, что она где-то на планете.
Но потом выяснил, что Кэрол наняла частный корабль. Фоссу удалось
поговорить с капитаном, когда тот возвратился на Эгри М.
- Вы отвезли ее на Сандовал IX?
- Совершенно верно.
- Но там же повышенное тяготение. Она долго не выдержит.
Капитан пожал плечами.
- Она спешила убраться с Эгри М. Я сказал ей, куда лечу, и она
тут же оплатила проезд. Не задавая никаких вопросов. Я доставил ее туда
неделю назад.
- Понятно, - кивнул Фосс.
Затем он договорился в министерстве о двухместном звездолете и
полетел вслед за Кэрол. Она не годилась в первопроходцы. И никогда не
полетела бы на Сандовал IX, если бы знала, что это за планета. Она
оказалась там от отчаяния и теперь наверняка сожалела о содеянном.
Фосс добрался до угла и остановился. Ему навстречу шел один из
адаптов.
- Ты - землянин, который ищет свою женщину?
- Да, - ответил Фосс.
- Она в соседнем поселении. К востоку отсюда. Примерно в десяти
милях. Я видел ее там четыре или пять дней назад.
Фосс удивленно мигнул.
- Вы меня не обманываете?
Адапт плюнул на землю.
- Я никогда не унижусь до того, чтобы врать землянину.
- Почему вы сказали мне о ее местонахождении? Я думал, что уже не
дождусь здесь помощи.
Его взгляд встретился с черными, глубоко посаженными глазами
адапта.
- Мы как раз говорили об этом, - процедил тот. - И решили, что
проще сказать тебе, где она. Тогда ты не будешь болтаться здесь и
беспокоить нас попусту. Иди за своей женщиной. Ты нам не нужен. От
землян плохо пахнет. От твоего присутствия чахнут растения.
Фосс облизал губы, сдерживая закипающую злость.
- Хорошо, я не пробуду здесь и лишней минуты. Так вы говорите,
десять миль на восток?
- Да.
- Я уже иду, - он было двинулся к звездолету, но остановился, не
пройдя и двух шагов, - вспомнил о топливе. Его оставалось не так уж
много, а скорость отрыва от тяжелой планеты была весьма велика. Он,
конечно, может попасть в соседнее поселение, взлете, выйдя на орбиту и
вновь приземлившись в десяти милях к востоку. Но на эти маневры уйдет
столько топлива, что ею не хватит потом, чтобы вторично преодолев
тяготение, когда он найдет Кэрол. Да, придется оставить звездолет здесь
и добираться до поселения другим способом. Фосс достал бумажник.
- Не могли бы вы одолжить мне машину, если она у вас есть?! Я
верну ее через час-полтора. За десять кредиток?
- Нет.
- Пятнадцать?
- Не сотрясай понапрасну воздух. Я не дам тебе машину.
- Возьмите сотню! - в отчаянии воскликнул Фосс.
- Повторяю, не сотрясай воздух.
- Если вы не дадите мне машину, я обращусь к кому-нибудь еще, -
он обошел адапта и направился к бару.
- Напрасно трачишь силы! - крикнул вслед адапт. - Они понадобятся
тебе, чтобы дойти до восточного поселения.
- Что? - обернулся Фосс. Адапт презрительно усмехнулся.
- Никто не даст тебе машину, приятель. Топливо слишком дорого,
чтобы тратить его на тебя. Идти-то ведь всего десять миль. Придется
тебе прогуляться, землянин.
"Всего десять миль. Придется тебе прогуляться".
Вновь и вновь отдавались в ушах Фосса слова адапта. Он вошел в
бар. Десять или двенадцать адаптов, сидевших за стойкой и столиками,
встретили его холодными взглядами.
- Мы не обслуживаем землян, - сказал бармен. - Этот бар только
для местных жителей.
Фосс сжал кулаки.
- Я пришел сюда не для того, чтобы выпить. Я хочу одолжить у кого-
нибудь машину, - он огляделся. - Моя жена в соседнем поселении. Мне
нужно поехать к ней. Кто даст мне машину на час?
Ему ответило молчание. Фосс вытащил из бумажника сотенную купюру.
- Предлагаю сто кредиток за часовой прокат машины. Кто первый?
- Это бар, землянин, а не рынок, - заметил бармен. - Люди
приходят сюда отдохнуть. Делами надо заниматься в другом месте.
Фосс, казалось, не слышал его.
- Ну? Сто кредиток, - повторил он. Кто-то из адаптов хохотнул.
- Убери деньги, землянин. Машину ты не получишь. До поселения
всего десять миль. Отправляйся-ка в путь.
Фосс опустил голову. Всего десять миль. Для адапта - приятная
двухчасовая прогулка на теплом солнышке. Для землянина - целый день
мучений. Они толкают его на это. Они хотят увидеть, как он умрет, не
выдержав испытания.
Нет, он не доставит им этого удовольствия.
- Хорошо, - тихо ответил Фосс. - Я дойду туда и вернусь назад.
Завтра я буду здесь, чтобы показать вам, на что способен землянин.
Адапты отвернулись. Никто не удостоил его даже взглядом.
- Я вернусь, - повторил Фосс.
Он вышел из бара и направился к звездолету. Болели мышцы, гулко
стучало сердце, перекачивающее кровь, ставшую чуть ли не вдвое тяжелее.
Люди, привыкшие к земным условиям, не могли жить на Сандовале IX.
Несколько недель, возможно, месяц-другой при такой гравитации, и уставе
сердце остановится.
Когда Фосс добрался до звездолета в горле у него пересохло, глаза
слезились от ярких лучей голубого солнца. Он положил в вещмешок самое
необходимое: компас, фляжку, питательные таблетки... Всего набралось
пять фунтов, пустяковый вес на Земле, на который не стоит обращать
внимания. Но на Сандовале IX пять фунтов превращались и девять и,
закидывая вещмешок за спину, Фосс думал о том, что с каждой пройденной
милей они будут становиться все тяжелее и тяжелее.
Чтобы передохнуть, он сел в пневмокресло, затем со вздохом
поднялся и вновь вышел на поле космодрома.
Солнце стояло в зените. Десять миль, думал Фосс. Сколько времени
понадобится ему, чтобы преодолеть их? Сейчас тринадцать ноль-ноль. Если
проходить по две мили в час, он будет у цели еще до наступления
сумерек.
Адапты наблюдали за ним. Что-то крикнули ему вслед. Фосс не
расслышал слов, но мог поспорить, что они не собирались подбодрить его.
Он шагал по уходящей вдаль равнине, по плодородной, щедро
согретой солнцем земле. Вдали виднелись невысокие иззубренные горы,
скорее даже холмы. Воздух, пропитанный незнакомыми ароматами.
Проселочная дорога, извивающаяся среди лугов и полей, вела в поселение,
где была Кэрол... Прекрасная планета. Она не могла пропасть попусту. И
измененные гены позволили людям заселить ее, приспособиться к условиям
жизни, столь отличным от земных. Но для Фосса этот мир был чужим.
Он заставлял себя идти вперед. Мышцы, привыкшие нести сто
семьдесят фунтов, стонали под тяжестью трехсот шести. Отказывали
суставы. Пот ручьями струился по телу.
Вскоре Фосс остановился, чтобы вырезать трость из ветви
придорожного дерева. Это, казалось бы, легкое дело потребовало
невероятных усилий. Он с трудом перевел дыхание и двинулся дальше,
отталкиваясь тростью от земли.
За первый час Фосс прошел две с половиной мили, то есть больше
намеченного, но далось ему это дорогой ценой. Второй час принес гораздо
худшие результаты: его шагомер отмерил лишь четыре мили плюс две сотни
ярдов. Скорость падала и падала.
Но оставалось еще шесть миль...
Фосс механически переставлял ноги, уже не заботясь о походке, не
думая ни о чем, кроме необходимости сделать еще один шаг, приближающий
его к цели.
Каждый шаг приближает меня к Кэрол, думал Фосс. Эту фразу он
превратил в марш: каждый шаг приближает меня к Кэрол. На каждое слово
он выносил вперед то правую, то левую ногу. Каждый шаг приближает меня
к Кэрол, снова и снова повторял он себе. Но интервалы между словами все
увеличивались. Каждый... шаг... приближает... меня...
Наконец ноги его подогнулись и Фосс опустился на дорогу. Он едва
дышал. Сердце билось так сильно, что от его ударов сотрясалось все
тело. Но тут он подумал о хихикающих адаптах, ждущих где-то позади,
возможно, даже следующих за ним в ожидании того мига, когда он упадет
без сил. Фосс оперся на трость, поднялся, шагнул вперед.
"Подумаешь, - подбадривал он себя. - Черт, в звездолете я
выдерживал пяти, а то и шестикратную перегрузку".
Да, но не дольше десяти секунд, тут же скептически замечала
память.
Фосс взглянул на часы, затем на шагомер. Он покинул колонию три с
половиной часа назад и прошел чуть больше пяти миль. Отставание от
намеченного графика все увеличивалось.
Каждый... шаг... приближает... меня... к Кэрол.
Он поднимал левую ногу, тащил ее вперед, ставил на землю,
проделывал то же самое с правой, вновь с левой, с правой...
Он потерял счет времени, расстоянию, всему на свете. Изредка он
посматривал на часы, но мелькающие на диске цифры ничего не значили для
него. Если он вспоминал о еде, то доставал из вещмешка питательную
таблетку и проглатывал ее. Таблетка прибавляла сил, чтобы пройти еще
немного, еще чуть-чуть.
Небо потемнело, солнце скатилось за холмы, жара сменилась
вечерней прохладой. Фосс продолжал идти.
Только десять миль. Посмотрим, как ты их пройдешь.
Показались дома. Улицы. Люди.
Нет, не люди. Адапты, низкорослые, ширококостные, нелепые. И вот
уже Фосс сверху вниз смотрел на загорелое лицо одного из них. Он
опирался на палку, стараясь отдышаться.
- Я - Уэб Фосс, - представился он. - Я ищу женщину с Земли. Мисс
Кэрол Фосс. Она здесь?
На какое-то мгновение ему показалось, что адапт сейчас рассмеется
и скажет, что он заблудился и пришел в то же поселение, откуда и начал
свой долгий путь.
Но адапт кивнул.
- Женщина с Земли здесь, у нас. Я отведу тебя к ней.
- Вы не шутите? Она действительно здесь?
- Конечно, - нетерпеливо ответил адапт. И как-то странно
посмотрел на Фосса. - Где твой звездолет?
- В десяти милях отсюда. Я пришел пешком.
- Ты... пришел пешком? - изумился адапт.
Фосс кивнул.
- Отведите меня к жене, а? - усталость от пройденных миль,
казалась, исчезла. Впервые за день Фосс выпрямился и расправил плечи.
Они поместили Кэрол в темную кладовку одного из домов. Когда Фосс
вошел, она спала на грубо сколоченной койке. Окон не было, от спертого
воздуха запершило в горле. На полу валялись три пустые бутылки, две -
из-под джина, одна - из-под местного напитка.
Фосс подошел к кровати и взглянул на жену.
Гравитация поработала над ее лицом. Челюстные мышцы затвердели,
губы растянулись, их уголки уползли вниз, потянув за собой глаза. Она
похудела фунтов на двадцать. Лицо стало угловатым, костистым.
- О господи! - воскликнул Фосс. - Вот как выглядит человеческое
существо, пробыв здесь две недели!
Кэрол шевельнулась. Фосс обернулся и увидел двух адаптов, с
любопытством наблюдающих за ними.
- Выйдите отсюда, - попросил он. - Оставьте нас одних.
- Уэб, - прошептала Кэрол. - Уэб...
Она еще не открыла глаз.
Фосс наклонился над ней и дрожащими пальцами коснулся ее щеки.
Кожа была сухой, даже шелушащейся.
- Просыпайся, Кэрол. Просыпайся.
Кэрол недоверчиво открыла глаза; увидев мужа, приподнялась и тут
же рухнула на койку.
- Уэб, - выдохнула она.
- Я прилетел сегодня утром. Капитан корабля сказал мне, где ты, и
я решил, что тебя надо вытаскивать отсюда да побыстрее. Думаю, тебе не
хотелось бы остаться навсегда на этой планете.
Кэрол с трудом удалось сесть.
- Это ужасно. Как только я почувствовала здешнюю гравитацию, я
поняла, что это место не для меня, но корабль уже ушел, а связаться с
тобой не было возможности. Да и адапты не слишком спешили на помощь.
- Они хоть отвели тебе комнату. Я не получил и этого.
- Я жила, как в кошмарном сне, - по телу Кэрол пробежала дрожь. -
Я могла пройти десять, ну двадцать шагов, а потом падала без сил. А
адапты... Они стояли вокруг и смеялись, во всяком случае, первые два
часа. Когда же я потеряла сознание, они стали вести себя поприличнее. У
меня были деньги. Они покупали мне спиртное, и я пила... только так я
смогла вытерпеть это тяготение. Фосс сжал се ледяную руку.
- Наверное, я пробыла здесь неделю или две, - продолжала Кэрол. -
Я почти все время спала. Они кормили меня. Они обращались со мной, как
с больной зверушкой. Уэб?
- Да?
- Уэб, мы можем улететь домой? Мы оба?
- Поэтому я здесь, Кэрол.
- Какая же я идиотка... Убежать от тебя, попасть сюда. Вот я и
получила по заслугам.
- Мы улетим завтра, - успокоил ее Фосс. - У меня звездолет. - В
десяти милях отсюда, - добавил он про себя.
Кэрол не отрывала от него взгляда.
- Посмотри на себя в зеркало, - внезапно сказала она. - Вон там.
Он встал, пересек комнатку, взглянул на свое изображение. На него
глянуло страшное лицо: заросший щетиной подбородок, горящие глаза,
бледные запавшие щеки, бескровные губы. Десятимильное путешествие
оставило свой след. Он походил на собственный призрак.
Фоссу удалось выдавить из себя смешок.
- Ужасно? Ты тоже не многим лучше. Но ничего, на Эгри М все
придет в норму.
- Иди сюда, - позвала Кэрол. - Ляг рядом.
Фосс осторожно присел на край койки, снял вещмешок и вытянулся
рядом с ней, полуживой от усталости. Несколько секунд спустя он крепко
спал.
Всего десять миль. Посмотрим, как ты их пройдешь.
Десять миль туда, десять обратно. Но на второй половине ему
предстояло не только заставлять себя идти вперед, но и помогать Кэрол.
Солнце едва поднялось, когда они тронулись в путь, но его лучи
становились все жарче. Они шли, словно автоматы, не замечая ни времени,
ни пройденных миль.
- Нам повезло, - в какой-то момент сказал Фосс. - Я мог посадить
звездолет где угодно. В двадцати милях, а то и в двухстах. А так до
него только десять миль.
- Только десять, - эхом отозвалась Кэрол.
- Только десять.
Они часто отдыхали. Текли часы, но Фоссу казалось, что сил у него
прибавляется, словно его тело приспосабливалось, адаптировалось к
повышенной гравитации. Он понимал, что это иллюзия, но все же идти
назад было неизмеримо легче.
Солнце прошло зенит и покатилось вниз. Где-то впереди лежала
колония, там находился и звездолет.
Где-то впереди.
Они пришли туда еще засветло.
Адапты встречали их у дороги.
- Выпрямись, - прошептал Фосс. - Не сутулься. Притворись, что ты
возвращаешься с легкой прогулки.
- Постараюсь, - отозвалась Кэрол. - Но мне так тяжело.
- Потерпи. Еще несколько минут, и мы подойдем к звездолету.
Он узнал некоторые лица. Вот комендант Холдейн, его жена, адапт,
который сбил его с ног, другие насмешники. Они молча смотрели на него.
- Я вернулся, - сказал Фосс, когда они подошли поближе. - Вместе
a женой.
- Вижу, - холодно процедил Холдейн.
- Я просто подумал, что вы должны знать об этом. Я не хочу, чтобы
вы понапрасну беспокоились обо мне.
- Мы не беспокоились, - пожал плечами Холдейн. - Нам это
безразлично.
Но Фосс понимал - это ложь. По их нахмуренным лицам и горящим
глазам он мог судить, что его возвращение задело их за живое.
Его, слабака, они послали умирать в пустыню, а он вернулся живым.
Он побил их всех. Один землянин.
- Извините, - сказал Фосс, - но вы загораживаете мне дорогу. Я
хочу пройти к звездолету.
Трое адаптов, стоящих на пути, не сдвинулись с места. Фосс
почувствовал, как напряглась рука Кэрол. Неужели их беды еще не
кончились, в отчаянии подумал он.
- Отойдите! - крикнул Фосс. - Дайте нам пройти.
Повисла напряженная тишина.
- Пропустите его, - сказал Холдейн.
Насупившись, адапты расступились. Фосс и Кэрол направились к
звездолету. Они едва переставляли ноги, но Фосс уже не сомневался, что
худшее позади.
Пройдя двадцать шагов, он обернулся. Адапты смотрели ему вслед.
- Спасибо за все, - усмехнулся Фосс. - За вашу "добрую" помощь.
Он встретился взглядом с Холдейном, и тот отвел глаза. Этого и
ждал Фосс. Землянин схватился с адаптом в его мире и победил. Об этом
сказал Фоссу взгляд Холдейна.
Он втолкнул Кэрол в звездолет, влез сам. Прежде чем захлопнуть
люк, Фосс еще раз взглянул на адаптов. Они все еще смотрели на него,
словно не могли поверить, что он действительно вернулся живым.
Фосс широко улыбнулся. В следующий раз, когда какой-нибудь
землянин окажется на Сандовате IX, к нему отнесутся с большим
уважением.
- Счастливо оставаться! - крикнул он на прощание, задраил люк и
прошел в рубку, чтобы ввести в компьютер программу взлета.
Роберт Силверберг.
Меж двух миров
Перевод с английского Александра Корженевского.
В тот самый момент, когда за дальней стороной пирамиды открылся
потрясающий вид на храм Кецалькоатля, Хилгард почувствовал резкий приступ
головокружения и покачнулся, словно памятники Теотиуакана вдруг содрогнулись
от легкого землетрясения. Прислонившись к ограждению, он ждал, пока пройдет
слабость и охватившее его ощущение растерянности. Жара виновата? Высота? Или
пришла расплата за вчерашний ужин с огненными приправами? Здесь, в Мексике,
туристы быстро привыкают к мысли, что в любой момент можно ждать
расстройства желудка.
Однако вскоре слабость прошла, причем так же неожиданно, как и
накатила. Хилгард с замиранием сердца взглянул на колоссальные лестничные
ступени храма. Из массивных каменных блоков, словно морды динозавров,
торчали головы пернатых змей. Тут и там еще сохранились следы фресок
полуторатысячелетней давности, украшавших некогда стены храма. Хилгард
отснял восемь или девять кадров. Но было слишком жарко, он устал и все еще
чувствовал себя немного неуверенно после недавнего приступа. Кроме того,
поджимало время: в два часа он договорился с шофером встретиться на
центральной стоянке и ехать в Мехико. До двух оставалось совсем немного, а
стоянка располагалась по меньшей мере в миле к северу. Дорога туда пролегала
по открытой солнцу улице, известной как Дорога мертвых. Припомнив все это,
Хилгард пожалел, что не начал свою экскурсию здесь, у потрясающего храма
Кецалькоатля, а растратил запас утренней бодрости, ползая по двум огромным
пирамидам в дальнем конце археологической зоны.
Но жалеть было уже поздно, и Хилгард торопливо двинулся к стоянке. Он
остановился только один раз, купил кружку пива, но оно оказалось теплым и
противным. В четверть третьего он, запыхавшись и насквозь пропотев, добрался
наконец до стоянки. Ни водителя, ни черного побитого такси. Видно, еще не
вернулся с ленча, решил Хилгард с облегчением - ему не хотелось чувствовать
себя виноватым. Но в то же время он подумал с раздражением: вот еще пример
мексиканской пунктуальности. Что ж, теперь есть время сделать несколько
снимков Пирамиды Солнца и, может быть...
- Сеньор? Сеньор!
Хилгард обернулся. Из маленького блестящего "Фольксвагена" выбрался
водитель и замахал ему рукой.
- Ваша жена, сеньор, будет через несколько минут. Она решила сделать
еще снимки с вершины большой пирамиды и просила подождать. Это недолго.
- Я думаю, вы приняли меня за кого-то другого, - сказал Хилгард.
Водитель озадаченно посмотрел на него.
- Но вы ее муж, сеньор.
- Извините, я вообще ни чей не муж.
- Это шутка? Я не понимаю, - на всякий случай водитель неуверенно
улыбнулся. - Блондинка. Темные очки. Я вас посадил у отеля "Сенчури", в
Зона-Роса, сегодня в десять утра, вы помните? А десять минут назад она
сказала мне: "Пусть мой муж немного подождет, я совсем ненадолго. Хочу еще
раз снять пирамиды". И...
- Я остановился в отеле "Президент",- сказал Хилгард. - И я не женат.
Сегодня утром я приехал на черном такси марки "форд", а моего водителя зовут
Чучо.
Честная, располагающая улыбка не сошла с лица мексиканца, но рот
немного перекосился, и во взгляде появилось что-то враждебное, словно он
решил, будто гринго хочет вовлечь его в какой-то непонятный и недобрый
розыгрыш.
- Я знаю Чучо, - медленно произнес водитель. - Сегодня утром Чучо повез
в Хочимилько каких-то американцев. Может быть, он возил вас вчера?
- Мы еще с вечера обо всем договорились и встретились с ним сегодня у
отеля "Президент". Мне это обошлось в тысячу семьсот песо. - Хилгард
огляделся по сторонам, опасаясь, что разговор станет еще более запутанным,
если Чучо не появится в ближайшее время. - Вы, должно быть, принимаете меня
за какого-то другого американца. Я путешествую один и, в общем-то, не имею
ничего против знакомства с интересной блондинкой, но я холост и совершенно
уверен, что приехал сюда не с вами, а с другим водителем. Извините, если...
- Вон ваша жена, сеньор, - холодно произнес мексиканец.
Хилгард повернулся. Стройная, привлекательная женщина лет за тридцать с
короткими волнистыми волосами и внимательным открытым лицом пробиралась в их
сторону мимо беспорядочно расставленных сувенирных киосков у входа на
стоянку.
- Тед! - крикнула она. - Я здесь!
Хилгард смотрел на нее в полном недоумении: никогда раньше он не
встречал эту женщину. Когда она подошла, он все же заставил себя улыбнуться.
Что можно сказать в такой ситуации, если он даже не знает, как ее зовут?
Извините, мадам, но я вовсе не ваш муж? Может быть, подумалось ему, это
какая-нибудь телевизионная программа, из тех, чьи создатели разрабатывают
сложные сценарии, чтобы разыграть ничего не подозревающую жертву, и он
оказался в центре подобного розыгрыша? Видимо, когда им надоест эта игра,
его завалят призовыми образцами домашней утвари и билетами бюро
путешествий... Извините, мадам, но я на самом деле не тот, кто вам нужен,
хотя зовут меня точно так же и мы невероятно похожи... Так и сказать?
Она подошла ближе и заговорила:
- Жалко, что ты не полез со мной на пирамиду. Знаешь, что там
происходило последние полчаса? Празднование весеннего равноденствия. Это
какой-то ацтекский обряд. Благовония, ритуальное пение, зеленые ветви, две
белые голубки, которых только что отпустили... Захватывающее зрелище, и я
засняла на пленку практически все. Подержи, пожалуйста, - без перехода
добавила она, снимая с плеча тяжелую сумку с аппаратурой и вручая ее
Хилгарду. - Боже, какая жара! Тебе понравился тот храм? Мне очень не
хотелось тащиться туда по жаре пешком, и я надеюсь, что не пропустила
ничего...
- Уже поздно, миссис. Мы едем в город? - вмешался в разговор водитель,
стоявший неподалеку.
- Да, конечно. - Она заправила в брюки выбившиеся полы рубашки, взяла
из рук Хилгарда сумку с камерой и двинулась вслед за водителем к
"Фольксвагену". Хилгард продолжал в растерянности стоять на месте, тщетно
высматривая на стоянке Чучо с его старым черным "фордом" и лихорадочно
пытаясь сообразить, как ему поступать дальше. Сделав несколько шагов,
блондинка обернулась, нахмурилась и спросила:
- Тед? В чем дело?
Хилгард издал какой-то невразумительный звук и в замешательстве махнул
рукой. Может быть, сказал он себе, на него нашло затмение? Или же приступ
головокружения у храма Кецалькоатля случился из-за солнечного удара, и
теперь у него отшибло память? Может быть, она действительно его жена?
Хилгард был совершенно уверен, что прожил холостяком всю свою жизнь, за
исключением тех восьми месяцев с Беверли двенадцать лет назад. Он вполне
отчетливо представлял себе свою холостяцкую квартиру на Третьей авеню: три
симпатичные комнаты, картины, небольшой шкаф со статуэтками доколумбовой
эпохи. С такой же легкостью в памяти всплывали любимые рестораны, которые он
посещал со знакомыми женщинами - Джудит, Джейн, Дениз. Эта живая, бойкая
блондинка совсем не вписывалась в его воспоминания, и все же...
Он совершенно не представлял, что делать дальше. Пальцы рук дрожали,
ноги превратились в застывшие глиняные глыбы. Словно в полусне, Хилгард
двинулся к "Фольксвагену". Открывая дверцу машины, водитель бросил на него
презрительно- ядовитый взгляд, предназначенный, видимо, для тех гринго,
которые так набираются в середине дня, что даже не могут вспомнить, есть у
них жена или нет.
Всю дорогу до Мехико женщина оживленно говорила об их планах. Как понял
Хилгард, во второй половине дня они собирались посетить музей антропологии в
парке Чапультепек, а на следующее утро должны были отправиться или в
Куэрнаваку, или в Гвадалахару - в зависимости от того, кто из них возьмет
верх в полусерьезном споре, завязавшемся несколько дней назад. Хилгард, как
мог, поддерживал разговор, но в конце концов замолчал, сославшись на то, что
устал и перегрелся на солнце. Вскоре навстречу им поползли серые языки
смога, и они въехали в пригороды Мехико. Машин в это воскресенье было на
дорогах немного, поэтому шофер лихо промчался по широкой Пасео де ла
Реформа, резко свернул к району Зона-Роса и высадил их напротив изящной
черно-белой башни отеля "Сенчури".
- Оставь ему на чай побольше, дорогой, - сказала женщина Хилгарду. - Мы
задержали его дольше, чем следовало.
Хилгард вручил хмурому водителю две бумажки по тысяче песо, махнул
рукой, чтобы тот оставил себе сдачу, и они прошли в отель.
- Возьми ключ, хорошо? - сказала она, входя в холл. - Я пока вызову
лифт.
Хилгард подошел к стойке и с просительным выражением лица посмотрел на
дежурную.
- Добрый день, мистер Хилгард. Надеюсь, вам понравились пирамиды, -
произнесла она на беглом английском и вручила ему ключ от номера 177.
Мне это снится, говорил себе Хилгард, вспоминая комфортабельный номер
на седьмом этаже отеля "Президент". Сон, галлюцинация. Он вошел в лифт
вместе с блондинкой, она нажала кнопку с цифрой 17, и они медленно доехали к
себе всего с одной пугающей остановкой между десятым и одиннадцатым этажом,
когда вдруг упало напряжение. Номер 177 оказался компактно, без излишеств
обставленной комнатой с полукруглой двуспальной кроватью и небольшим баром,
заполненным миниатюрными бутылочками и всем необходимым для коктейлей.
Женщина достала из бара бренди и спросила:
- Тебе налить рома, Тед?
- Нет, спасибо.
Он принялся бродить по номеру, присматриваясь к деталям. Женская
косметика, занимающая почти всю полочку над раковиной: тени, румяна, лосьоны
и бог знает что еще. Одинаковые чемоданы в шкафу. Аккуратно развешанные
мужские рубашки и пиджак - не его, но такого же типа, что привык носить он.
Книга на ночном столике - новый роман Апдайка. Он прочел его несколько
месяцев назад, но, очевидно, в каком-то другом издании, поскольку у этого
обложка была красной, а он хорошо помнил, что читал книгу в синей.
- Я пойду приму душ, - сказала она. - А потом мы поедим и отправимся в
музей, хорошо?
Хилгард поднял глаза. Уже раздевшись, она проследовала в ванную, и,
прежде чем закрылась дверь, он с удивлением успел заметить маленькие груди и
ягодицы с ямочками. Выждав, когда зашумит вода, Хилгард достал из открытой
сумочки ее бумажник с обычным набором кредитных карточек, несколькими
туристическими чеками и толстой пачкой мексиканских банкнотов. Там же лежали
и водительские права: Сесилия Хилгард, тридцать шесть лет, рост - пять футов
пять дюймов, волосы - светлые, глаза - голубые, вес - 124 фунта, замужем.
Замужем! Домашний адрес - 85-я Ист-стрит. На карточке в правом кармашке
бумажника значилось: "Если с владельцем бумажника произойдет несчастный
случай, сообщить Теодору Хилгарду по адресу 85-я Ист-стрит либо в контору
"Хилгард и Хилгард" на 57-й Вест-стрит". Хилгард разглядывал карточку так
пристально, словно текст был написан на санскрите... Он всегда жил на углу
62-й Ист-стрит и Третьей авеню, в двух кварталах к северу от своего
выставочного зала. В этом Хилгард мог просто поклясться, и ему предельно
отчетливо представлялось, как он идет по Третьей авеню, поглядывая на здание
"Блумингдейлс", сворачивает на 60-ю Ист... Два Теда Хилгарда? С совершенно
одинаковой внешностью?..
- Что ты ищешь? - спросила Силия, выходя из ванной и вытираясь
полотенцем.
Щеки Хилгарда налились краской, и он пристыжено сунул бумажник на
место.
- Э-э-э... просто хотел проверить, сколько песо у тебя еще осталось. Я
подумал, что завтра утром, когда откроется банк, нам, может быть, придется
обменять несколько чеков.
- Я уже обменяла в пятницу. Забыл?
- М-м-м, да, видимо, вылетело из головы.
- Тебе нужны песо?
- Нет, у меня пока достаточно, - ответил он.
Поесть они решили в ресторане отеля, и во время ленча Хилгарду
постоянно казалось, что он сидит через стол от ящика с динамитом. Он еще не
созрел, чтобы признаться в собственном помешательстве, но очень немногое из
того, что Хилгард мог ей сказать, содержало какой-то смысл, и рано или
поздно она должна была это заметить. У него возникло такое чувство, словно
он вошел в кинозал посреди фильма и теперь пытается понять, что происходит
на экране, но здесь ситуация выглядела сложнее, гораздо сложнее, потому что
на самом деле он не просто смотрел кино, а исполнял в нем главную роль. С
середины фильма Хилгард оказался за столом с совершенно незнакомой ему
женщиной, на которой он, оказывается, женат и, судя по всему, не первый год.
Впрочем, людям, прожившим вместе несколько лет, обычно мало что есть сказать
друг другу за ленчем, и Хилгард, горячо благодарил судьбу за продолжительные
паузы в разговоре. Когда Силия все же спрашивала что-нибудь, он отвечал
осторожно и кратко. Всего один раз он позволил себе назвать ее по имени, но
обращение "Силия" вызвало у нее мимолетный недоумевающий взгляд, и это еще
больше озадачило Хилгарда. Может быть, он должен звать ее каким-то
ласкательным именем? Или она привыкла, что все зовут ее не Силией, а
как-нибудь еще? Может быть, Си? Силли? Или, например, Чарли? Неразрешимая
загадка. Медленно допивая кофе, Хилгард снова вспомнил тот краткий приступ
головокружения у храма Кецалькоатля, когда все закачалось и завертелось у
него в голове. Бывает ли так, чтобы с человеком случился удар, но при этом
его не парализовало, а только отшибло память? Возможно, и бывает. Но у него
не просто амнезия, поскольку он располагает исчерпывающим набором ясных
воспоминаний о другой жизни, без Силии. Жизни, в которой он был вполне
устроенным холостяком и преуспевающим владельцем выставочного зала.
Настоящей полной жизни с друзьями, любовницами, путешествиями. В той жизни
он прилетел в Мексику три дня назад, рассчитывая насладиться неделей
благостного одиночества, теплой погоды, острой пищи и, может быть, кое-каких
интересных находок для своей коллекции. Каким образом все это может
возникнуть в памяти после удара: дружелюбный шофер Чучо, черное такси марки
"форд", номер на седьмом этаже в отеле "Президент"?..
- Я забыл в комнате одну вещь, - сказал он Силии. - Сейчас быстро
сбегаю, и пойдем.
Поднявшись в номер, он позвонил в "Президент".
- Мистера Хилгарда, пожалуйста.
- Минутку. - Долгая пауза. - Повторите, пожалуйста, фамилию.
- Хилгард. Теодор Хилгард. Если я не ошибаюсь, он в номере 770.
Еще более долгая пауза.
- Извините, сэр. Мистер Хилгард у нас не останавливался.
- Понятно, - произнес Хилгард, ничего не понимая, и повесил трубку.
Потом взглянул на себя в зеркало, пытаясь отыскать какие-нибудь признаки
удара - отекшие веки или провисающие щеки... Ничего. Абсолютно ничего. Но
лицо у него приобрело странный серый оттенок, и Хилгарду подумалось, что
выглядит он на тысячу лет.
Выйдя из отеля, они остановили такси и отправились в археологический
музей. Хилгард неоднократно бывал там, причем последний раз за день до того.
Но из реплик Силии ему стало ясно, что она тут впервые, и это только
прибавило хлопот: приходилось делать вид, будто он совершенно не знаком с
музеем. Перемещаясь по залам, он, как мог, изображал удивление и свежий
восторг по поводу экспонатов, знакомых ему уже многие годы, - огромные
ольмекские головы из камня, устрашающая статуя богини Коатликуэ,
инкрустированные нефритом маски... Впрочем, иногда необходимость в фальшивых
чувствах отпадала. В ацтекском зале, слева от Камня Солнца, Хилгард
обнаружил высокую мраморную стелу, которой еще день назад не было.
Совершенно новым для него оказался стеклянный шкаф, заполненный
удивительными ольмекскими статуэтками. Зал майя тоже выглядел совсем не
таким, каким он его помнил. Хилгард никак не мог понять, в чем дело. Даже
огромный фонтан в форме зонтика, расположенный во внутреннем дворике музея,
отличался от того, который запечатлелся в его памяти: из сегодняшнего
торчали в разные стороны золоченые спицы. От всех этих маленьких
странностей, накопившихся за день, Хилгарда буквально лихорадило, и Силия
несколько раз спросила, не заболел ли он.
В тот вечер они пообедали в уличном кафе за несколько кварталов от
отеля, потом гуляли пешком и вернулись в свой номер незадолго до полуночи.
Когда пришло время раздеваться и ложиться спать, Хилгарду снова стало не по
себе. Может быть, она ждет от него внимания? Эта мысль просто сразила его.
Не то чтобы Силия была непривлекательна, отнюдь. Но ведь совершенно чужой
человек... Он всегда предпочитал длительное ухаживание, ощущение
непринужденности в общении со своими избранницами, духовную близость,
любовь. Но даже если отмахнуться от собственных наклонностей, как мог он
рассчитывать на успех, притворяясь мужем этой женщины? Все мужчины ведут
себя в таких ситуациях по-разному, и она в два счета поймет, что он кто-то
другой, или заподозрит неладное, ведь ему совершенно не знакомы все эти
ритуалы и привычки, которые семейные пары вырабатывают и сохраняют годами.
Неизвестно еще, как она поведет себя, если он обнаружит полное незнание их
семейной жизни...
Хилгард панически боялся признаться, что чувствует себя каким-то
перемещением из того мира, который по-прежнему считал своей настоящей
жизнью. По крайней мере до тех пор, пока сам не разберется, что с ним
произошло. К счастью, Силия была не в настроении. Она просто чмокнула его в
щеку и кратко, почти по-дружески, обняла, затем повернулась на бок и
прижалась к нему спиной. Хилгард прислушивался к ее ровному дыханию и долго
не мог заснуть, размышляя о той неестественной ситуации, в которую попал,
оказавшись в постели с женой другого человека. Даже при том, что Силия
действительно была женой Теда Хилгарда, ситуация почему-то ассоциировалась у
него с понятием супружеской неверности...
От гипотезы, в которой фигурировал удар, пришлось отказаться. Слишком
многое она оставила без объяснений. Но что тогда? Внезапное помешательство?
Он совсем не чувствовал себя сумасшедшим. Вот окружающий мир действительно
свихнулся, а сам он казался себе по-прежнему спокойным, уравновешенным и
педантичным. Настоящее безумие наверняка должно выглядеть более дико и
хаотично. Но если это не потеря памяти и не приступ всепоглощающего
самообмана, то что происходит? Может быть, там, в Теотиуакане, открылись
вдруг ворота между двумя мирами, и в тот момент, когда на него накатило это
странное головокружение, он перешагнул в мир другого Теда Хилгарда, а тот
соответственно очутился в его собственном мире? Бред, конечно. Но
происходящее с ним тоже походило на бред.
Утром Силия сказала:
- Я придумала, как разрешить наш спор насчет Куэрнаваки и Гвадалахары.
Мы просто, отправимся в Оахаку.
- Блестяще! - воскликнул Хилгард. - Мне так нравится
Оахака! Нужно будет только позвонить в "Президенте Конвенто" и заказать
номер. Это прекрасный отель со старинными двориками...
- Когда это ты был в Оахаке, Тед? - спросила она удивленно.
- Э-э-э... довольно давно, - смущенно ответил Хилгард. - Еще до того,
как мы поженились...
- А мне казалось, что ты в Мексике первый раз.
- Разве я так говорил? - Хилгард густо покраснел. - Не знаю, о чем я
тогда думал. Должно быть, имел в виду, что мы в первый раз едем сюда вместе.
Я едва помню Оахаку, поскольку это было давно, но я действительно летал туда
как-то на уик-энд...
Все это звучало крайне неубедительно. Силия, конечно, заметила
несоответствие, но предпочла не вдаваться в подробности, за что Хилгард был
ей очень признателен. Однако он понимал, что эти маленькие противоречия и
фальшивые ноты в его высказываниях откладываются у нее в памяти, и рано или
поздно она потребует объяснений.
Меньше чем через час они закончили приготовления к поездке и в полдень
вылетели в Оахаку. Прибыв в отель, Хилгард вдруг испугался, что клерк,
запомнив его по визиту двухлетней давности, может сразу обратиться к нему по
имени, но все обошлось. Сидя перед обедом в отеле у бассейна, Силия и
Хилгард листали путеводители и планировали экскурсии по Оахаке - поездка к
руинам Монте-Альбан, вылазка в Митлу, утреннее посещение знаменитого
Субботнего рынка, - и снова ему пришлось разыгрывать неосведомленность обо
всех этих местах, которые на самом деле он прекрасно знал.
В тот вечер они пообедали на балконе великолепного баскского ресторана,
откуда открывался вид на центральную площадь города, и отправились к отелю
пешком. Свежий аромат ночного воздуха окутывал улицы, с площади доносились
звуки оркестра. На полпути к отелю Силия взяла его за руку. Хилгард едва ее
не отдернул, но все же удержался: даже этот совершенно невинный жест
заставил его почувствовать себя бессовестным мошенником. Когда они добрались
до отеля, Хилгард предложил зайти в бар и выпить перед сном.
- Уже поздно, - сказала она мягко. - Пойдем к себе.
За обедом они выпили графинчик сангрии и бутылку красного мексиканского
вина, отчего у Хилгарда возникло ощущение раскованности и спокойствия. Но
это ощущение не заслоняло страха перед ожидающим его испытанием. Он
остановился на лестничной площадке и взглянул на сверкающий отражениями
бассейн. Тяжелые пурпурные кисти бугенвиллей у древней каменной стены
внутреннего дворика казались в лунном свете почти черными. Картину дополняли
огромные соцветия гибискуса, беспорядочно разбросанные по лужайке, и
странные шипастые цветы, поднимавшиеся из пышной листвы. Силия тронула его
за локоть.
- Пойдем.
Хилгард кивнул. Когда они оказались в номере, Силия включила свет и
начала раздеваться. Взгляды их встретились, и он заметил, как на ее лице
желание сменилось тревогой и недоумением. Что-то было не так, и она это
поняла. Притворись, приказал себе Хилгард. Притворись... Он робко обнял
ее... Нет.
- Тед? - спросила она. - Тед, что происходит? Я не могу этого
объяснить. Наверно, я схожу с ума. Со вчерашнего дня ты ведешь себя так
странно...
Хилгард глубоко вздохнул.
- Вчера я увидел тебя в первый раз в жизни.
- Тед?!
- Это правда. Я не женат. У меня выставочный зал на 60-й Ист-стрит,
недалеко от Второй авеню. В прошлый четверг я прилетел в Мексику один и
остановился в отеле "Президент".
- Что ты такое говоришь, Тед?
- Вчера в Теотиуакане, когда я проходил около храма Кецалькоатля, у
меня возникло очень странное ощущение, и с тех пор я, похоже, стал кем-то
другим, но с тем же самым именем. Извини, Силия, наверно, я говорю невнятно?
Я понимаю, в моих словах мало смысла.
- Мы женаты уже девять лет. Мы с тобой партнеры в фирме "Хилгард и
Хилгард" на углу 57-й и Шестой.
- Изучение рынка... Странно. У нас есть дети?
- Нет. У нас квартира на 85-й, а летом мы обычно... Боже, Тед! Тед?
- Извини, Силия.
В темноте, смягчаемой лишь лунным светом, Хилгард заметил ее глаза -
застывшие, испуганные, блестящие. В комнате стоял запах страха и его, и ее.
- Ты ничего не помнишь о нашей жизни? - хрипло спросила Силия. - Совсем
ничего? В январе мы были с тобой в Сан-Франциско и останавливались в
"Стэнфорд корт". Там все время лил дождь, и ты купил три статуэтки из
слоновой кости в небольшом магазинчике напротив Гирарделли-сквер. Месяц
назад мы получили от Брайса контракт на долгосрочный проект, и ты сказал:
"Отлично. Давай махнем в Мексику и отпразднуем это событие. Нам ведь давно
хотелось побывать в Мексике, а когда повторится такая возможность,
неизвестно". В апреле мы должны представить в Атланте большой отчет, а в
мае... Тед? Ты ничего не помнишь?
- Ничего. Абсолютно ничего.
- Боже, ты меня пугаешь. Обними меня, Тед.
- Извини...
- Нас вдвоем ты тоже не помнишь?
- Вчера в два часа дня я увидел тебя впервые в жизни.
- Нужно завтра же лететь домой. Наверняка есть какой-то способ...
Лекарства или, может быть, шокотерапия. Первым делом мы переговорим с Джудит
Роуз...
- С кем? - Хилгард почувствовал маленький всплеск удивления.
- Ее ты тоже не помнишь?
- В том-то и дело, что помню. Я хорошо знаю Джудит Роуз.
Высокая, смуглая, вьющиеся черные волосы. Она профессор нейробиологии в
Рокфеллеровском университете...
- В Нью-Йоркском медицинском, - перебила его Силия. - Но все остальное
верно. Видишь? Ты не все забыл! Ты по-прежнему помнишь Джудит!
- Она в Рокфеллеровском, - сказал Хилгард. - Я знаю ее уже пять лет. И
в эту поездку мы собирались вдвоем, но в самый последний момент ей пришлось
отказаться, поскольку им предложили крупную дотацию. С самого начала было
ясно, что ей придется заниматься этим делом не одну неделю, поэтому я поехал
один, а она...
- О чем ты говоришь? - удивленно спросила Силия.
- Как о чем? Мы с Джудит встречаемся уже долго и...
Силия расхохоталась.
- О боже! Нет, это уже слишком! Ты и Джудит...
- Конечно, мы оба время от времени видимся с кем-то еще. Но Джудит у
меня на первом месте. Ни она, Ни я, судя по всему, не созданы для семейной
жизни, но в определенном смысле у нас идеальные отношения и...
- Прекрати, Тед.
- Я это говорю не для того, чтобы сделать тебе больно. Просто чтобы ты
поняла, какие у нас с Джудит сложились отношения.
- Если ты таким оригинальным образом хочешь сообщить мне, что у тебя
бывали романы, я это переживу. И даже не особенно удивлюсь. Но только при
чем тут Джудит? Это абсурд. В нашем мире нет ничего постоянного, но в одном
я могу быть уверена на все сто процентов: у Джудит нет никаких любовников.
Они с Роном до сих пор как молодожены. Убеждена, Джудит - самая верная
женщина в мире.
- Кто такой Рон?
- Рон Вольф, - ответила Силия. - Муж Джудит.
Хилгард отвернулся к окну и глухо произнес:
- В том мире, где я живу, у Джудит нет семьи. Так же, как и у меня. Она
работает в Рокфеллеровском университете. И я не знаю никаких Ронов Вольфов
или Силий, если уж на то пошло. Я никогда не занимался изучением рынка.
Более того, я ровным счетом ничего в этом не понимаю. Мне сорок два года, и
я учился в Гарварде, специализируясь по истории искусства. Один раз, уже
давно, я был женат на женщине по имени Беверли, но это оказалось ошибкой,
которую я не собирался повторять. Мне очень жаль, что я испортил тебе отпуск
и вообще поломал жизнь, но я просто не знаю, кто ты такая и откуда взялась.
Что ты обо всем этом думаешь?
- Я думаю, что тебе нужна квалифицированная помощь. И я сделаю все
возможное, чтобы ты ее получил, Тед. Чем бы ты там ни заболел, я уверена,
это можно поправить, если не жалеть терпения, любви, времени и денег.
- Мне вовсе не кажется, что я помешался, Силия.
- А я ничего подобного и не утверждаю. Ты сам сказал, что сходишь с
ума. На самом деле у тебя какой-то нелепый психологический срыв,
расстройство памяти...
- Нет, - сказал Хилгард. - Я думаю, это здесь ни при чем. У меня есть
другая гипотеза. Представь себе, что перед храмом Кецалькоатля есть какое-то
таинственное место, э-э-э... ворота, пространственная воронка - называй как
хочешь. Тысячи людей посещают это место ежедневно, и ничего особенного не
происходит. Но я оказался жертвой редчайшего случая с вероятностью в одну
триллионную. Я отправился в Мексику в своем мире, и точно так же поступил
Тед Хилгард твоего мира. Мы попали в Теотиуакан в одно и то же время и по
какому-то невероятному совпадению одновременно оказались в той таинственной
точке. Мы оба прошли сквозь эти ворота и поменялись местами. Это могло
случиться только потому, что наши два мира соприкасались, и мы оказались
достаточно идентичны и взаимозаменяемы.
- Вот это уже действительно походит на помешательство, Тед.
- Почему? Эта гипотеза не безумней других. В этом мире многое не так.
Ты, Джудит, Рон. Здесь у романа Апдайка красная обложка. Я занимаюсь не
искусством, а исследованиями рынка. В музее не такой фонтан. И отправить
письмо здесь стоит не восемнадцать центов, а двадцать. Здесь почти все
похоже, но немного не так, и чем дольше я наблюдаю, тем больше нахожу
несоответствий. У меня в памяти полная, живая картина мира по другую сторону
этих самых ворот. С мельчайшими подробностями. Такое не может быть просто
психологическим расстройством. Они не бывают столь детализированными.
Сколько здесь стоит отправить письмо?
- Двадцать центов.
- В моем мире это стоит восемнадцать. Видишь?
- А что тут видеть? - устало произнесла Силия. - Если ты заблуждаешься
относительно того, кто ты есть на самом деле, ты так же искренне можешь
считать, что эта почтовая услуга стоит восемнадцать центов. Тем более, что
расценки постоянно меняются. Что это доказывает? Послушай, Тед, нам нужно
обратно в Нью- Йорк. Мы найдем, как тебе помочь. Надо что-то делать. Я люблю
тебя, и ты нужен мне таким, каким был всегда. Ты понимаешь? До сих пор мы
были счастливы с тобой, и я не хочу, чтобы все это исчезло как дым.
- Извини, Силия.
- Мы что-нибудь придумаем.
- Может быть. Может быть.
- А теперь давай спать. Мы оба очень устали.
- Отличная идея, - сказал Хилгард, легко касаясь ее запястья.
Она сжалась, словно испугалась того, что могло произойти дальше. Но для
Хилгарда это прикосновение было как спасательная веревка, брошенная с борта
корабля. Он чуть сжал ее руку, потом отпустил и откатился на край кровати.
Несмотря на усталость, он долго не мог заснуть и лежал, настороженно
вслушиваясь в тишину. Несколько раз Силия чуть слышно всхлипнула. Потом он
все же заснул, но в эту ночь не видел никаких снов.
Хилгард предпочел бы остаться в Оахаке еще на несколько дней, побродить
неторопливо по прекрасным древним улицам, подышать свежим воздухом, но Силия
настояла на возвращении. Она хотела как можно скорее заняться его памятью, и
одиннадцатичасовым самолетом Хилгарды вылетели в Мехико. В аэропорту Силия
узнала, что днем есть рейс до Нью-Йорка, но Хилгард покачал головой.
- Сегодня мы останемся в Мехико, а полетим первым самолетом завтра
утром.
- Почему?
- Я хочу вернуться в Теотиуакан.
- Боже, Тед! - выдохнула Силия.
- Ну сделай это ради меня. Я не улечу из Мексики, не убедившись до
конца, что все потеряно.
- Ты надеешься, что тебе удастся просто перешагнуть в другой мир?
- Я не знаю, на что надеяться, но хочу проверить.
- И ты ожидаешь, что другой Тед Хилгард вдруг выйдет из-за пирамиды
сразу, как только ты исчезнешь?
- Я ничего не ожидаю, - спокойно ответил Хилгард. - Но мне необходимо
проверить.
- А если ты исчезнешь? Что будет, если ты исчезнешь в этой твоей
пространственной воронке, а он так и не появится? Я останусь одна? Отвечай,
Тед!
- Ты, кажется, начинаешь верить в мою гипотезу?
- Нет. Нет, Тед, но...
- Послушай, - сказал он, - если это действительно всего лишь
сумасшедшая гипотеза, тогда ничего не произойдет. А если нет, то тогда,
может быть, я вернусь в свой мир, а твой Тед вернется в этот. Кто знает? Я
не могу лететь в Нью-Йорк, пока не проверю. Ну, уступи мне хотя бы в этом. Я
прошу тебя, Силия. Пожалуйста.
В конце концов ей пришлось уступить. Они оставили багаж в аэропорту,
сняли номер в отеле и заказали билеты на следующее утро. Потом попытались
нанять такси до Теотиуакана. Водитель почти не говорил по-английски, и
пришлось долго объяснять ему, что они вовсе не собираются бродить среди
пирамид до вечера, а едут туда всего на полчаса. Этого он вообще не способен
был понять: с какой стати может понадобиться кому-то - даже если это двое
богатых гринго - гнать полтора часа в один только конец, чтобы провести там
всего тридцать минут. Но все-таки они его убедили. Он припарковал машину на
южной стоянке, и Силия с Хилгардом быстрым шагом двинулись по дороге к храму
Кецалькоатля. В горле у Хилгарда пересохло. Сердце стучало. Силия выглядела
не менее взволнованной и настороженной.
- Я шел здесь, - бормотал Хилгард, пытаясь в точности воспроизвести
свой маршрут, - и сразу за углом, как только увидел фасад...
- Тед, пожалуйста, не надо. Прошу тебя.
- Ты сама хочешь попробовать? Может быть, тебе удастся проскочить к
нему.
- Пожалуйста, не надо.
- Я должен, - ответил Хилгард.
Нахмурившись, он прошел по мощеной дорожке, остановился, когда
показался фасад храма со свирепыми змеиными мордами, и, задержав дыхание,
шагнул вперед. Хилгард ожидал нового приступа головокружения или того самого
ощущения, что вызывало у него мысль о маленьком локализованном
землетрясении... Но ничего не произошло.
Он оглянулся. Силия, бледная и расстроенная, смотрела на него, скрестив
руки на груди. Хилгард вернулся и попробовал еще.
- Может быть, я ошибся в тот раз дюймов на шесть, - сказал он. - Нужно
немного левее...
Снова ничего. И в третий раз. И в четвертый. Окинув его удивленными
взглядами, проследовали несколько туристов, но Хилгард продолжал ходить
туда-сюда, стараясь не пропустить ни одного дюйма мостовой. На узкой дорожке
укладывалось совсем немного возможных маршрутов, но он так ничего и не
почувствовал. Врата пространства оставались закрытыми, и он не мог попасть в
свой собственный мир.
- Пожалуйста, Тед. Хватит.
- Еще один раз.
- Но это просто неприлично. Ты ведешь себя словно одержимый.
- Я хочу вернуться в свой мир, - твердил Хилгард. Туда - обратно. Туда
- обратно. Он тоже начинал чувствовать себя неловко. Может быть, она права:
это просто безумие, завладевшее его душой. Никаких ворот на самом деле нет.
И в конце концов не может же он ходить вот так весь вечер под взглядами этих
устрашающих каменных изваяний.
- Еще один раз, - сказал Хилгард, и снова ничего не произошло. - Ничего
не получается. Может быть, этот фокус срабатывает, только когда двойник
проходит через ту же точку пространства в то же самое время. А организовать
такое заранее просто невозможно. Если бы я мог хотя бы отправить ему
сообщение, чтобы он был здесь, скажем, завтра ровно в девять... Привязать
записку к камню и закинуть ее в эти ворота...
- Пойдем, - попросила Силия.
- Ладно. Пойдем.
Побежденный и подавленный, Хилгард безвольно проследовал за ней через
прокаленную солнцем площадь перед храмом к ждущему такси. В Мехико они
вернулись, когда на дорогах царило безумие вечернего часа пик. Ехали почти
весь путь молча. В номере отеля вместо двуспальной кровати стояли две
односпальные. И слава богу, подумал Хилгард. Ему казалось, что между ним и
этой женщиной, считавшей себя его женой, протянулась бездна космической
пустоты.
Они пообедали в одном из ресторанов Зона-Росы и рано легли спать, а
утром встали с первыми лучами солнца и отправились в аэропорт.
- Может быть, когда ты окажешься дома, - сказала Силия, - какая-то
часть памяти к тебе вернется.
- Может быть, - ответил он.
Квартира на 85-й Ист-стрит ничего не изменила. Симпатичная, красиво
обставленная квартира на тридцатом этаже, и стоила она, должно быть, целое
состояние, но это была чья-то чужая квартира с чужими книгами, одеждой и
ценностями. Среди книг оказалось много таких, что стояли и у него, одежда
подходила ему как нельзя лучше, а картины и кое-какие предметы искусства
примитивных народов вполне соответствовали его вкусу. Хилгарду казалось, что
он дома у брата-близнеца. Но по мере того как он переходил из комнаты в
комнату, его все сильнее охватывало паническое чувство беспомощности. Где
его картотека? Где коробка, в которой он держал сохранившиеся с детства
памятные вещи? Где его первые издания? Где коллекция перуанской керамики?
Или все это плод фантазии? Призрачные воспоминания о несуществующей жизни?
Его словно отрезало от всего, что он считал реальным, и это приводило
Хилгарда в крайнее смятение. В Манхэттенской телефонной книге не значился
Теодор Хилгард с Третьей авеню, и точно так же отсутствовала "Галерея
Хилгарда". Вселенная просто поглотила их без следа.
- Я позвонила Джудит, - сообщила Силия, - рассказала ей кое-что о
случившемся. Завтра с утра она хочет тебя видеть.
Он неоднократно бывал в кабинете Джудит в Рокфеллеровском университете,
поскольку выставочный зал отделяло от ее места работы всего несколько
кварталов. Но это была другая Джудит, и работала она в Нью-Йоркском
медицинском, неподалеку от Испанского Гарлема. Хилгард дошел до Пятой авеню
и сел на автобус, задавая себе бесчисленное множество вопросов. Может, в
этом мире полагается платить за проезд какими-нибудь жетонами? Остался ли
музей "Метрополитен" на прежнем месте? Какой он увидит Джудит?.. С оплатой
за проезд он справился без проблем. Серая приземистая громада музея все еще
стояла сбоку от Центрального парка. Верхняя часть Пятой авеню тоже выглядела
в общем-то неизменной. И все примечательные здания, что были видны из
автобуса. Джудит также не изменилась: по-прежнему элегантная, красивая,
излучающая духовное тепло. Ясный взгляд выдавал ее проницательный ум. Не
хватало только какой-то озорной искорки, заметной лишь ему одному ауры
связывающих их отношений, молчаливого признания их чувств. Она поздоровалась
с ним как с другом, но не более того.
- Что с тобой произошло? - спросила она.
Хилгард печально улыбнулся.
- В какое-то неуловимое мгновение у меня, похоже, произошла полная
подмена личности. Раньше я был холостяком и владел выставочным залом в
квартале от "Блуминдейлс". Теперь я женатый человек и совладелец фирмы на
57-й Ист-стрит, занимающейся исследованием рынка. И так далее и тому
подобное. Краткий приступ головокружения среди памятников Теотиуакана, и все
в моей жизни переменилось.
- Ты не помнишь Силию?
- Здесь дело не только в амнезии, если ты это имеешь в виду. Я не помню
ни Силию, ни вообще что-либо, имеющее отношение к моей жизни здесь. Зато я
помню миллион других вещей, которых теперь, похоже, просто не существует.
Полная структура другой реальности, включая телефонные номера, адреса,
детали биографии. Ты, например, Джудит, которую я знаю, работает в
Рокфеллеровском университете. Она не замужем и живет в доме 382 по 61-й
Ист-стрит, а ее номер телефона... Ты понимаешь, что я имею в виду? Кстати,
ты, возможно, единственная связь между моей старой жизнью и этой. Почему-то
я знаю тебя в обеих реальностях.
- Нам надо сразу провести весь комплекс неврологических тестов,
поскольку меня это наводит на мысль о сильнейшем коротком замыкании у тебя в
голове. Я в жизни не встречала ничего подобного, хотя уверена, что смогу
отыскать в литературе аналогичные случаи. С людьми, которым довелось
пережить радикальную диссоциативную реакцию, приводящую к полному разрушению
структуры личности.
- Что-то вроде шизоидного припадка, ты это имеешь в виду?
- Психологи теперь не так часто пользуются терминами вроде "шизофрения"
или "паранойя", Тед. Они давно потеряли свою строгость под давлением широко
распространенных заблуждений, а кроме того, это слишком общие термины. Мы
теперь ^наем, что мозг - чрезвычайно сложный инструмент, обладающий
способностями, которые выходят далеко за пределы нашего рационального
понимания. Я имею в виду, например, всякие фокусы с перемножением в уме
десятизначных чисел. Вполне возможно, что при наличии определенных стимулов
мозг в состоянии выработать абсолютно логичную суррогатную структуру
личности, которая...
- Сказать проще, я рехнулся?
- Если сказать проще, - ответила Джудит, - ты подвержен устойчивым
заблуждениям чрезвычайно подробного характера.
Хилгард хмыкнул.
- Одно из таких заблуждений, должен тебе сообщить, заключается в том,
что за последние четыре года мы с тобой провели вместе не одну ночь.
Джудит улыбнулась.
- В этом нет ничего удивительного. С тех самых пор, как мы с тобой
познакомились, ты постоянно и очень мило со мной флиртовал.
- Мы когда-нибудь были близки?
- Конечно, нет, Тед.
- Я когда-нибудь видел тебя обнаженной?
- Нет, если только ты каким-то образом не подглядывал за мной.
Хилгард задумался, насколько эта Джудит отличается от той, которую он
знал, потом рискнул:
- Тогда откуда я знаю, что у тебя на левой груди есть маленький
шрамчик?
- Мне действительно удалили несколько лет назад небольшую
доброкачественную опухоль, - сказала Джудит, пожимая плечами. - Тебе об этом
могла сообщить Силия.
- И я бы знал, на какой груди?
- Вполне возможно.
- Я мог бы рассказать тебе кое-какие подробности, которые полагается
знать только человеку, очень близко с тобой знакомому. Например, как ты
ведешь себя в постели.
- В самом деле?
Игривая, недоверчивая улыбка на лице Джудит исчезла. Губы ее сжались,
глаза сузились, а на щеках появились пунцовые пятна. В глаза Хилгарду Она
уже не смотрела.
- Я не прятал магнитофон под твоей кроватью. И не обсуждал твои
привычки с Роном, - сказал Хилгард. - Я его не узнаю, даже если столкнусь с
ним на улице. Мысли я тоже не читаю. Но откуда мне это известно?
Джудит молча передвигала по столу бумаги. Руки у нее немного дрожали.
- Может быть, это у тебя диссоциативная реакция? - сказал он. - Ты
забыла все, что нас связывало.
- Ты сам знаешь, что это нонсенс.
- Верно. Потому что Джудит Роуз, которую я знал, работала в
Рокфеллеровском университете. Но я знал Джудит Роуз, похожую на тебя
буквально во всем. Теперь ты в этом не сомневаешься?
Она не отвечала, глядя на него взволнованно и удивленно, и было в ее
взгляде что-то еще - какое-то оживление, заинтересованность, отчего Хилгарду
подумалось, что он все-таки сумей дотянуться до нее, до этой Джудит, через
барьер своего затерянного мира и разжечь в ее душе некое подобие любви,
которую они разделяли в другой реальности. Внезапно его воображение захватил
дикий фантастический план - освободиться от Силии, увести Джудит от Рона и
заново выстроить в этом незнакомом мире те отношения, что отобрала у него
судьба. Но идея погасла так же стремительно, как и возникла. Глупо это.
Бессмысленно. Невозможно.
Наконец Джудит сказала:
- Опиши мне все, что с тобой случилось.
Хилгард рассказал о событиях в Мексике со всеми подробностями, которые
только мог вспомнить, - головокружение, ощущение перехода куда-то,
постепенное понимание, что все изменилось.
- Мне хотелось бы верить, что это психическое расстройства и что
несколько таблеток литиевого препарата вернут все на свои места, но на самом
деле я так не думаю. Полагаю, случившееся со мной - гораздо хуже
обыкновенного шизоидного припадка, и вот в это верить мне как раз не
хочется. Гораздо легче было бы считать, что виновата диссоциативная реакция.
- Да. Пожалуй.
- А что ты об этом думаешь, Джудит?
- Разве мое мнение имеет значение? Тут важны доказательства.
- Доказательства?
- Что у тебя было с собой, когда ты почувствовал головокружение? -
спросила она.
- Камера, - ответил Хилгард и, подумав, добавил: - И бумажник.
- С кредитными карточками, водительскими правами и всем прочим?
- Да, - ответил он, начиная понимать, и внезапно его охватил страх,
пронзительный и холодный. Доставая бумажник, он бормотал: - Вот он... здесь.
Хилгард извлек из бумажника права: адрес был с Третьей авеню. Он достал
карточку Дайнерс-клуба, Джудит положила на стол свою: карточки отличались
оформлением. Тогда он достал двадцатидолларовый банкнот. Джудит взглянула на
подписи и покачала головой. Хилгард закрыл глаза, и перед его внутренним
взором промелькнуло видение храма Кецалькоатля, огромные тяжелые головы
пернатых змей, массивные каменные ступени. На лице Джудит застыло серьезное,
даже суровое выражение, и Хилгард понял, что она поставила его перед
решающим доказательством. Словно за его спиной навсегда захлопнулись тяжелые
ворота... Он вовсе не жертва психоза. Он действительно перешел из одного
мира в другой, и назад дороги нет. Его другая жизнь ушла навечно, умерла.
- Может, я все это подделал? - с горькой усмешкой произнес он. - Пока
был в Мексике. Специально отпечатал фальшивые деньги и липовые водительские
права, чтобы шутка выглядела убедительнее.
Потом он принялся лихорадочно копаться в бумажнике и извлек оттуда
визитную карточку Джудит с блестящими выгравированными строками: "Отделение
нейробиологии. Рокфеллеровский университет". Старую, затрепанную карточку со
следами многочисленных перегибов. Джудит посмотрела на нее так, словно он
положил ей на ладонь маленькую ядовитую змейку. Когда она снова подняла
взгляд, Хилгард увидел в нем печаль и сострадание.
Спустя какое-то время она сказала:
- Тед, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе.
- Что именно?
- Приспособиться. Узнать свою роль в этом мире. На пару с Силией мы,
должно быть, сумеем помочь тебе понять, кем ты должен здесь быть. Это пока
единственное, что приходит мне в голову. И ты прав: от литиевых препаратов
не будет никакого толку.
- Не надо вовлекать Силию, - сказал Хилгард.
- Но как же...
- Нет. Силия думает, что я ее муж и что у меня диссоциативная реакция,
как ты это называешь. Если она поймет, что я совершенно чужой человек, я
пропал. Она вышвырнет меня и будет искать какой-нибудь способ вернуть своего
настоящего мужа. Но у меня в этом мире только один путь - продолжать быть
Теодором Хилгардом.
- Ты и есть Теодор Хилгард.
- Да. И я намерен им остаться. Намерен заниматься исследованиями рынка,
жить с Силией и подписывать чеки своей фамилией. Ты поможешь мне
приспособиться. Мы договоримся о двух или трех сеансах терапии каждую
неделю, и ты будешь рассказывать мне, кто мои друзья, какой колледж я
закончил и кто были президенты в этом мире, если у вас тут вообще есть
президенты. Для всех остальных - ты помогаешь мне избавиться от непонятного
тумана в голове. Ты никому не скажешь, что я из другого мира. Пройдет время,
и я действительно стану здесь своим. Верно, Джудит? У меня на самом деле нет
выбора. Я не смогу вернуться назад. Мне уже удалось доказать одному
человеку, что я не свихнулся, но теперь все это лучше оставить позади и
начинать жить той жизнью, которая мне досталась. Ты поможешь мне?
- С одним условием.
- С каким?
- Ты в меня влюблен... Я вижу это и не осуждаю тебя, потому что ты
невольно думаешь, будто я твоя Джудит. Но это не так. Я не твоя. Я - Рона.
Можешь флиртовать со мной, можешь думать обо мне, но никогда не заходи
дальше, чем следует. Никогда. Хорошо? Потому что ты, может быть, сумеешь
разбудить во мне нечто такое, чего я не хочу будить. Понимаешь? Мы останемся
друзьями. Даже заговорщиками. Вот и все. Согласен?
Хилгард посмотрел на нее несчастными глазами и лишь после долгой паузы
произнес:
- Согласен.
- Пока ты добирался домой, мне позвонила Джудит, - сказала Силия.- Мы
разговаривали минут двадцать... Тед, бедный мой...
- Все будет в порядке. Нужно только время.
- Она сказала, что эти амнезии и подобные заблуждения чрезвычайно
редки. Твой случай попадет в учебники.
- Замечательно. Но мне будет очень нужна твоя помощь, Силия.
- Все, что смогу.
- Я совершенно пуст. Я не знаю, кто наши друзья, не знаю своей работы,
не знаю даже, кто ты. Это стерто начисто, и мне придется все воссоздавать.
Джудит поможет, насколько это в ее силах, но основная ежедневная, и даже
ежечасная, работа достанется тебе.
- Я готова.
- Тогда мы начнем все заново. С самого начала. Сегодня мы обедаем в
одном из наших любимых ресторанов - тебе придется рассказать мне, что это за
ресторан - и пьем их лучшее вино, а может быть, возьмем бутылочку-другую
шампанского. Затем вернемся домой. Мы будем как самые настоящие молодожены,
Силия. Хорошо?
- Конечно, - мягко ответила она.
- А завтра начнется настоящая работа. Будем приучать меня к реальному
миру.
- Все вернется, Тед. Не беспокойся. Я помогу тебе всем, чем смогу. Я
люблю тебя, Тед. Что бы там с тобой ни случилось, я по-прежнему люблю тебя.
Хилгард кивнул и взял ее руки в свои Неуверенно, с чувством вины и
замиранием сердца одновременно, он заставил себя произнести слова, которые
стали теперь единственным его спасением, единственной опорой на неизведанном
берегу нового Континента.
- И я люблю тебя, Силия, - сказал он незнакомке, которая была его
женой.
РОБЕРТ СИЛВЕРБЕРГ
ДВОЙНОЙ ВЫЗОВ
Silverberg R. Double Dare: в сб. Silverberg R. The Songs of Summer,
- London: Pan Books, Ltd., 1981. Перевод на русский язык, "Мир", 1990.
Когда вибрация прекратилась и корабль твердо встал на космодроме
домеранжей, Джастин Марнер наконец понял.
- Не иначе - мы с тобой спятили, - сказал он тихо. - Честное слово,
мы просто ненормальные.
Второй землянин, который, не отрывая глаз от экрана, разглядывал
чужой зелено-золотистый ландшафт, обернулся.
- Что ты сказал? - спросил он.
- Я говорю, что ни один человек в здравом уме не попал бы в такое
положение. До меня только сейчас дошло, как мы влипли.
Кембридж скривился.
- Не говори ерунды, Джастин. Ты прекрасно знаешь, зачем мы здесь и
как это получилось. Что ты в самом деле?..
- Ладно, ладно, беру свои слова назад. Не обращай на меня внимания.
Это все нервы... Раздался мелодичный звонок.
- Войдите! - отозвался Марнер.
Дверь каюты скользнула в сторону. Толстый домеранжи в высоких
серо-зеленых сапогах и сияющей диадеме, усыпанной драгоценными камнями,
ввалился в каюту и в знак приветствия вытянул вперед два из пяти
кожистых щупалец.
- Добрый день, джентльмены. Надеюсь, путешествие было приятным?
- Все в порядке. Какие планы, Плорваш? - спросил Марнер.
- Космопорт, где опустился корабль, расположен недалеко от города,
- ответил домеранжи. - И я прибыл, чтобы сопроводить вас к месту
жительства. Мы предоставляем вам удобнейшее помещение, стремясь создать
самые благоприятные условия для работы.
- Рады слышать, - сказал Марнер и, взглянув на своего товарища,
добавил: - Видишь, как они внимательны?
Плорваш заулыбался.
- Прошу за мной. Уверен, вы пожелаете отдохнуть, прежде чем взяться
за дело. На карту поставлена честь вашей планеты, и вам нужно быть на
высоте.
- Естественно, - согласился Марнер.
Домеранжи снова просиял.
- Испытания начнутся, как только вам будет угодно. Позвольте
пожелать вам удачи!
- Благодарю вас, - Кембридж все еще продолжал хмуриться. - Только
одной удачи здесь мало. В нашем деле все зависит от нас самих, от наших
мозгов - мозги и работа до седьмого пота.
- Отлично сказано! - воскликнул Плорваш. - Вы здесь как раз для
того, чтобы продемонстрировать свои способности. Мы с интересом будем
ждать результатов.
Статистика не располагает на этот счет точными сведениями, но давно
известно, что большинство споров возникает в барах. Примерно за месяц до
описываемых событий в баре на углу Сорок шестой и Шестой улиц разгорелся
спор между Джастином Марнером и одним из домеранжей. И именно этот спор
положил начало цепи событий, которая привела двух землян на Домеранг V.
Сидя у стойки, Марнер задумчиво потягивал коктейль, а Кембридж,
подогнув под себя длинные ноги, пил виски со льдом. И тут с тяжелым
топотом, который не спутаешь ни с чем, в баре появился домеранжи. Марнер
и Кембридж переглянулись. Земля вступила в контакт с Домерангом V больше
века назад, поэтому домеранжи не были редким зрелищем на улицах
Нью-Йорка, и этого они узнали сразу. Он работал в консульстве Домеранга
V, а двое друзей недавно проектировали там схему освещения. Домеранжи с
их круговым зрением предпочитали мягкий, рассеянный свет, и Марнеру с
Кембриджем пришлось разработать для них совершенно новую систему
освещения.
Домеранжи сразу же их заметил и втиснулся на стул рядом.
- Приветствую двух замечательных инженеров! - прогремел он, - Вы
меня, полагаю, помните?
- Да, - ответил Марнер,- мы делали для вас освещение в прошлом
году. Надеюсь, там все в порядке?
- Как и следовало ожидать, - ответил домеранжи и помахал щупальцем
в сторону бармена. - Бармен! Два пива!
- Что вы имеете в виду? - поинтересовался Кембридж, когда принесли
пиво.
- Минуточку. - Домеранжи осторожно обхватил щупальцами обе кружки и
влил содержимое одной в левый рот, а другой - в правый.
- Замечательная жидкость - ваше пиво! - с удовлетворением отметил
он. - Единственное, в чем Земля превзошла Домеранг, - это пивоварение.
- Так что там насчет освещения? - напомнил Кембридж.
- Ах, да. Освещение. В целом неплохая работа, но ничего выдающегося
мы и не ожидали от планеты с вашим уровнем технологии.
- Что вы хотите этим сказать? - встрепенулся Марнер.
Вот так все и началось...
- Лучше б мне тогда промолчать, - задумчиво произнес Марнер,
разглядывая комнату.
Кембридж резко обернулся и посмотрел сверху вниз на своего
партнера.
- Послушай, Джастин, мы уже здесь, и остается только показать им,
чего мы стоим, а потом отправиться домой с почетом и деньгами. Понял?
- Ладно, ладно, - ответил Марнер, проводя пальцем по тонким губам,
- извини, не стану больше ныть. Просто мне кажется, для застольного
спора мы зашли слишком далеко, вернее, залетели.
- Совершенно согласен с тобой, - сказал Кембридж, - но нас бы здесь
не было, не узнай о нашем споре в Госдепартаменте. Домеранжи, сколько мы
их знаем, всегда вели себя слишком заносчиво. Вот наверху и решили, что
надо послать двух простых земных инженеров, чтобы утереть им нос.
- А вдруг у нас ничего не получится?
- Как это не получится? Я уверен, мы с тобой справимся со всем, что
бы они нам ни подсунули. Разве нет? Ну, скажи.
- Конечно, я в этом и не сомневаюсь, - грустно улыбнулся Марнер.
- Вот и хорошо. - Кембридж подошел к двери и, отыскав пластину,
которая скрывала дверной механизм, быстро снял ее с крепления. - Вот,
посмотри. Простое кибернетическое устройство. Я, правда, не совсем
понимаю, зачем здесь в цепи вот эта зеленая керамическая штука, но,
честное слово, все что нужно, чтобы разобраться, - это две отвертки и
полчаса времени.
Марнер встал на цыпочки и заглянул внутрь.
- Да тут все ясно, - согласился он, - и у нас лучше делают.
- Вот я и говорю, эти домеранжи и половины не стоят того, что они о
себе думают. По условиям испытания мы должны будем повторить все, что
они нам подсунут. Так неужели мы с тобой не справимся? А вот если еще их
два инженера на Земле провалят свою работу, тогда - дело в шляпе. В
Госдепартаменте очень рассчитывали на нашу разностороннюю подготовку.
Временем нас пока не ограничивают, так что знай шевели мозгами!
Марнер немного оживился.
- Извини, что я подраскис. Все будет в порядке. Мы им покажем!
Он взобрался на стул и осторожно запустил руку в отверстие в стене.
- Что ты там делаешь? - спросил Кембридж.
- Да так, не обращай внимания. Лучше свяжись с Плорвашем и скажи,
что завтра с утра мы готовы начать. А я пока посмотрю, что это за штука.
Для разминки, - Марнер вновь излучал энтузиазм.
Когда на следующее утро прибыл Плорваш, они еще пребывали в
победном настроении и были твердо убеждены, что справятся с любой
проблемой.
Плорваш громко постучал в дверь.
- Кто там? - спросил Марнер.
- Это я, - отозвался домеранжи,- Плорваш.
В то же мгновение дверь скользнула в сторону и ошеломленный
домеранжи обнаружил, что двое землян еще не поднимались. Он осмотрел
комнату, потом заглянул в шкаф.
- А кто открыл дверь? - спросил он подозрительно.
Марнер сел в постели и ухмыльнулся.
- Можете попробовать еще раз. Выйдите и произнесите свое имя.
Домеранжи шагнул за порог и неуверенно прикрыл за собой дверь.
Оказавшись снаружи, он пробормотал собственное имя, и дверь тут же
открылась. Он зашел в комнату, посмотрел на Марнера, потом на Кембриджа
и спросил:
- Что вы с ней сделали?
- Вечерком немного повозились с дверным механизмом, - ответил
Кембридж. - И прежде чем поставить все на место, решили, что будет
забавно, если туда вмонтировать звуковой регистратор, который будет
срабатывать на имя Плорваш. Как видите, удалось.
Домеранжи нахмурился.
- Весьма остроумно. Однако я пришел по делу. Согласно условиям
испытаний, мы подготовили для вас прекрасно оборудованную лабораторию на
окраине города и готовы предложить вам два предварительных задания.
Когда вы с ними справитесь - если справитесь, - мы предложим третье.
- А если не справимся?
- Это будет означать, что вы не смогли продемонстрировать ваши
способности, и спор будет решен в пользу нашей планеты.
- Логично, - согласился Марнер.- Ну, а если мы справимся со всеми
тремя заданиями? Вы будете задавать нам задачи до тех пор, пока мы не
провалимся?
- Это было бы, конечно, идеальным способом продемонстрировать ваши
способности, - ответил Плорваш,- однако в соответствии с соглашением
между нашими правительствами испытуемая группа на каждой планете должна
выполнить всего по три задания.
Морщинистые губы домеранжи изогнулись в неприятной улыбке.
- Успешное выполнение всех трех заданий мы будем считать
достаточным доказательством ваших способностей.
- Мне не очень нравится ваша манера изъясняться, - насторожился
Кембридж. - Что вы там припрятали в рукаве?
- В рукаве? У меня в рукаве? Не понимаю...- засуетился Плорваш.
- Ладно. Не обращайте внимания. Это такое выражение... Поехали.
Лаборатория оказалась превосходной. Двое землян, не скрывая
восторга, разглядывали огромное помещение.
- Мы восхищены, - наконец произнес Марнер.
- Здесь есть все, что вам может понадобиться. Для нас ваш успех не
менее важен, чем для вас.
Марнер прошел внутрь. Слева зелеными экранами подмигивал ему
огромный осциллоскоп. Вся правая стена состояла из стеллажей,
заполненных самыми разными приборами. Стена, противоположная входу,
представляла собой сплошную витрину со всевозможными инструментами. По
всему помещению были расставлены столы с различными механизмами.
Освещение, конечно же, было рассеянным, но в то же время ярким и
приятным для глаз. Короче, подобное рабочее место инженеру могло только
присниться.
- Вы облегчаете нам работу, - заметил Кембридж. - В такой
лаборатории можно творить чудеса.
- Мы честные партнеры, - торжественно произнес Плорваш.- Если вы
справитесь с нашим заданием, мы признаем, что вы лучше нас. Это если
справитесь. Ну, а если нет, нас по крайней мере нельзя будет обвинить в
том, что мы не создали вам должных условий для работы.
- Когда мы сможем начать? - спросил Кембридж.
- Прямо сейчас, - ответил Плорваш и, покопавшись в складках одежды,
извлек небольшой пластиковый пузырек со светло-кремовой жидкостью.
- Это средство для удаления волос, - пояснил он, выдавил несколько
капель в ложбинку на конце щупальца и втер жидкость в темно-рыжую
бороду. Борода осыпалась почти мгновенно. - Весьма полезная жидкость.
Вам следует создать такую же.
- Да, но мы механики, а не химики, - запротестовал Марнер.
- Не важно, Джастин, - сказал Кембридж и вновь повернулся к
домеранжи.- Первое задание мы поняли. Не дадите ли вы нам сразу и
второе? Так каждый из нас сможет работать над одной задачей.
Плорваш нахмурился.
- Вы хотите работать сразу над двумя заданиями? Ладно.
Он выбежал из зала и через некоторое время вернулся, держа в
щупальцах нечто вроде клетки с большой мышеловкой внутри.
- Такое устройство мы используем для ловли различных домашних
вредителей, - пояснил Плорваш.- Это самоприманивающая ловушка. Большая
часть наших вредителей цветочувствительна, и в ловушке в качестве
приманки используют цветовые вспышки.
Он повернул рычажок на задней стенке. Ловушка засветилась
ярко-зеленым светом.
- Например, вот так мы ловим ворков. А вот так - флайбов, - он
повернул еще один рычажок. В клетке возникло теплое фиолетовое сияние, а
вокруг запахло какими-то гниющими растениями.
- Как видите, механизм достаточно универсален, - продолжал
домеранжи.- В вашем распоряжении богатый выбор самых различных паразитов
- они находятся в клетках в конце лаборатории - вы должны будете создать
такую же универсальную ловушку.
- Это все? - спросил Марнер.
- Да. Временем мы вас не ограничиваем. Как и значится в соглашении.
- Хорошо, - кивнул Кембридж. - Как только мы что-нибудь сообразим,
дадим вам знать.
Когда Плорваш ушел, Марнер выдавил несколько капель жидкости на
ладонь и тут же стряхнул ее на пол: снадобье оказалось едким.
- Лучше не трогай эту штуку, пока мы не проведем анализов, -
предложил Кембридж. - Если у домеранжей ею можно удалять бороду, то у
землян она запросто разъест кожу.
Марнер торопливо вытер руку.
- А что ты скажешь о втором задании?
- Они могли бы предложить и что-нибудь посложнее, - ответил
Кембридж. - Не думаю, что оба решения займут у нас больше недели.
Через четыре дня, когда оба задания были выполнены, Марнер позвонил
Плорвашу прямо из лаборатории. Громоздкая фигура домеранжи заполнила
экран.
- Как у вас дела?
- Мы закончили работу, - ответил Марнер.
- Оба задания?
- Оба.
- Я скоро буду у вас.
Через пятнадцать минут Плорваш ввалился в лабораторию. Земляне
сидели в дальнем конце помещения возле клеток с животными.
- Стойте там! - крикнул Марнер и, нагнувшись, нажал кнопку. Все
тридцать клеток открылись одновременно. Поток прыгающих, ползущих и
катящихся зверьков выплеснулся в сторону Плорваша, и тот испуганно
попятился к выходу.
- Что это за шутки?
- Не бойтесь, - ответил Марнер,- все сейчас закончится.
Зверьки, не замечая испуганного Плорваша, ручейком направились к
жужжащей конструкции из шестеренок и рычагов. Когда они были на полпути
до нее, аппарат вспыхнул разноцветными огоньками, защелкал и начал
источать целую гамму запахов. Затем из механизма высунулись две
механические руки и сгребли всех зверьков в воронку на уровне пола.
Секунда - и все затихло.
Марнер и Кембридж подошли к Плорвашу.
- Мы улучшили вашу модель, - пояснил Кембридж. - Наша ловушка ловит
всех сразу, а ваша - каждый вид по отдельности.
- Хорошо, - произнес Плорваш настороженно, - можно даже сказать,
превосходно.
- Все схемы в нашей комнате, - сказал Кембридж. - Очевидно, ловушка
будет пользоваться коммерческим успехом на Домеранге.
- Возможно, - неохотно признал Плорваш.- А как вы справились с
другим заданием?
- О, это было совсем просто. Только, полагаю, и здесь мы превзошли
оригинал.
- Что вы имеете в виду?
Марнер дотронулся до щеки.
- Я проверил наш состав на себе два дня назад - кожа до сих пор
гладкая, как у ребенка. Похоже, мы получили постоянный эффект.
- Я, конечно, возьму образцы на проверку, - сказал Плорваш,- но,
думаю, можно считать, что с двумя первыми заданиями вы справились.
Должен сказать, ваши соперники также справились с предварительными
заданиями. Я связывался с нашим консулом на Земле - вы с ним, кажется,
знакомы, - и он сообщил, что домеранжи успешно решили две первые задачи.
- Рад это слышать, - соврал Марнер.- Но все решает третье задание,
не так ли?
- Совершенно верно, - согласился Плорваш.- Вы хотите ознакомиться с
ним прямо сейчас?
- Да, конечно.
Через пять минут Плорваш осторожно внес и мягко опустил на стол
перед Марнером и Кембриджем Сложную конструкцию в блестящей паутине
трубочек и проводов, связанных с множеством клапанов и колесиков.
- Что это такое? - спросил Марнер.
- Сейчас увидите, - ответил домеранжи. Покопавшись в задней части
машины, он извлек оттуда провод и воткнул его в стенную розетку.
Трубочка в глубине аппарата засветилась вишневым светом, а секунду
спустя клапаны начали двигаться, сначала медленно, затем все быстрее, и
через некоторое время сооружение ровно загудело. Колесики крутились,
клапаны четко открывались и закрывались, повторяя один и тот же
монотонный цикл.
Кембридж наклонился и внимательно осмотрел механизм.
- Ну и что? - наконец спросил он. - Обыкновенный двигатель.
- Это совершенно особый двигатель, - сказал Плорваш.- Попробуйте
выдернуть шнур из розетки.
Кембридж выдернул вилку и неспеша обернулся к машине. Шнур выпал у
него из рук.
- Она что, не останавливается? - тихо спросил он.
- Это наш новый источник энергии, - самодовольно произнес Плорваш.-
Мы их теперь используем в автомобилях и других механизмах. Вам предстоит
создать его работающую модель. Это и есть третье задание.
- Ладно, попробуем...- хмуро произнес Марнер.
- Будем ждать результатов, - сказал Плорваш.- Ну, а теперь я с вами
прощаюсь.
- Счастливо, - буркнул Марнер.
Они поглядели в спину удаляющемуся домеранжи и, когда дверь за ним
закрылась, вернулись к машине. Машина работала. Марнер нервно облизал
губы и искоса поглядел на Кембриджа.
- Дэйв, как ты думаешь, мы сможем сделать вечный двигатель?
Машина работала безостановочно независимо от того, включена она
была в сеть или нет. Колесики крутились, клапаны двигались, и на первый
взгляд все казалось очень просто.
- Для начала, - сказал Марнер,- нам нужно остановить эту чертовщину
и посмотреть, что у нее внутри.
- А как мы это сделаем?
- Думаю, надо дать ей обратный импульс. Возможно, она и
остановится.
Через полчаса работы отверткой и паяльником все было готово. Они
воткнули провод в розетку, и машина, чихнув два раза, остановилась.
- Ура! - воскликнул Марнер с энтузиазмом, которого на самом деле
вовсе не испытывал. - Давай теперь разберем эту игрушку и попробуем
узнать, как она все-таки работает.
Он повернулся к Кембриджу и многозначительно добавил:
- А для ясности давай сразу договоримся, Дэйв. Раз домеранжи ее
сделали, значит, это возможно.
- Похоже, это пока единственное, что нам ясно, - согласился
Кембридж.
Они склонились над механизмом, и работа началась...
Через три недели у них была готова первая модель. Она проработала
полчаса и заглохла.
Еще через месяц они собрали машину, которая уже не останавливалась.
Все еще волнуясь, они послали за Плорвашем.
- Вот! - сказал Марнер, показывая на причудливый агрегат, стоящий
рядом с первой машиной. Оба механизма тихо гудели.
- Она работает? - спросил Плорваш, бледнея.
- Пока не останавливалась, - коротко ответил Марнер. Под глазами у
него были темные круги, его обычно пухлые щеки заметно втянулись. Два
месяца изматывающей работы не прошли для землян даром.
- Что, в самом деле работает? - опять спросил Плорваш.- Но как?
- Довольно сложная гиперпространственная функция... - ответил
Кембридж. - Но я не хотел бы сейчас заниматься разъяснениями. Вы все
найдете в нашем описании. Нам не удалось сделать копию вашей машины, но
наша дает тот же эффект. Следовательно, мы выполнили условия испытаний.
- Все дело в вызове, - добавил Марнер,- Не будь столь жесткой
необходимости, не думаю, что нам бы это удалось.
- Сознаюсь, я тоже не думал, что у вас что-нибудь получится, -
хрипло произнес Плорваш, затем подошел к машине и внимательно ее
осмотрел.
- В самом деле работает? Честно? - в голосе его чувствовалось
напряжение.
- Конечно, работает! - раздраженно ответил Марнер.
- Только у нас к вам один вопрос, - Кембридж показал на черную
прямоугольную коробочку глубоко внутри исходной модели. - Что это за
штука? Мы не смогли ее вскрыть и исследовать. Что это за чертовщина?
Плорваш медленно обернулся к нему и произнес сдавленным голосом:
- Это источник питания. Миниатюрный приемник-усилитель, модель
проработает с ним еще недели две.
- Как это? - От удивления Марнер не нашел больше слов.
- Пришло время вам кое-что объяснить, - устало ответил домеранжи.-
У нас нет и никогда не было вечного двигателя. Мы обманом заставили вас
изобрести его для нас. Это очень некрасиво, но мы не думали, что у вас
что-то выйдет. На то, чтобы создать эту подделку, потребовались лучшие
умы нашей планеты.
Марнер побледнел и рухнул в кресло. Кембридж остался стоять, но по
лицу его было заметно, что он еще не все понял. Наконец, Марнер немного
пришел в себя.
- Вы хотите сказать, что это мы изобрели вечный двигатель?
Плорваш кивнул и рухнул на стул. Стул жалобно скрипнул.
- Это, разумеется, перечеркивает испытания, - после краткого
молчания произнес Кембридж. - Мы забираем нашу машину и возвращаемся на
Землю.
- Боюсь, что это не так, - встрепенулся Плорваш.- По положению,
принятому на нашей планете около семисот лет назад, любое изобретение,
сделанное в правительственной лаборатории Домеранга, автоматически
становится собственностью правительства. Поэтому мы вынуждены
конфисковать ваше изобретение.
- Исключено! - возмутился Марнер.
- И более того, - продолжал Плорваш,- мы намерены, так сказать,
конфисковать вместе с вашим изобретением и вас. Вы должны остаться и
объяснить, как такие машины делать.
- Земля этого так не оставит! - воскликнул Кембридж. - Последствия
могут быть...
- Возможно, вы правы, но в свете последних событий это самое
разумное, что мы можем сделать. И лично я не думаю, что Земля начнет
из-за вас войну.
- Мы хотим видеть нашего консула! - потребовал Марнер.
- Что ж, это ваше право.
Консулом Земли на Домеранге V был в то время Кальбертсон, седой
джентльмен крепкого сложения.
- Разумеется, положение неприятное, - произнес он, когда его
ознакомили с обстоятельствами. Руки консула нервно поглаживали складку
на брюках.
- Но я надеюсь, вы нас вытащите отсюда, - сказал Марнер. - Машина -
наше изобретение, и они не имеют никакого права держать нас здесь.
- Действительно, все так. Но по нашим законам. По их же законам, к
сожалению, все права на изобретение принадлежат им. Согласно договору от
2116 года, земляне на Домеранге подчиняются законам домеранжи, и
наоборот. - Кальбертсон беспомощно развел руками.
- Вы хотите сказать, что мы тут застряли надолго? - тупо спросил
Марнер и тут же зажмурил глаза, представив себе, что ему придется
провести всю свою жизнь на этой планете. - Только скажите правду!
Консул, сложив ладони, деликатно опустил глаза.
- Мы, конечно, будем делать все возможное, чтобы вызволить вас
отсюда. Ведь теперь Земля вам стольким обязана. Вы - гордость планеты...
- Много нам от этого пользы, - проворчал Марнер.
- Более того, - продолжал консул, - мы чувствуем себя в долгу перед
вами. Смею вас заверить, мы постараемся сделать ваше пребывание здесь
таким же приятным и беззаботным, как...
- Послушайте, Кальбертсон, - перебил его Кембридж, - мы не хотим
здесь отдыхать, даже если вы сюда доставите целую толпу кинозвезд. Нам
здесь совсем не нравится. Мы хотим домой. И вообще вы нас в это дело
втравили, вы нас и вытягивайте.
Вид у консула стал еще более озабоченным.
- Прошу вас, не горячитесь. Мы сделаем все возможное. - Он
помолчал, затем добавил. - В этом деле есть еще одно обстоятельство.
- А именно? - без энтузиазма спросил Марнер.
- Вы помните, что по условиям испытаний два домеранжи работают на
Земле? - консул внимательно оглядел лабораторию. - Это помещение не
прослушивается?
- Думаю, нет, - ответил Кембридж. - Вы можете говорить свободно.
Какое они к нам имеют отношение?
- Есть небольшой шанс, - консул понизил голос. - Я поддерживаю
регулярную связь с Землей и поэтому в курсе дел. Как вы уже знаете, с
первыми двумя заданиями домеранжи справились успешно.
Партнеры нетерпеливо кивнули. Кальбертсон виновато улыбнулся.
- Мне несколько неудобно в этом признаваться, но, похоже, на Земле
возникла та же идея, что и на Домеранге.
- Вечный двигатель?
- Не совсем, - ответил Кальбертсон. - Они подсунули вашим
соперникам липовый антигравитатор...
- И что у них вышло?
- Пока ничего. Все еще работают. Но если они такие умники, как
утверждают, то рано или поздно они его сделают. Вам просто надо
набраться терпения и ждать. Разумеется, все это время мы о вас будем
заботиться.
- Я не понимаю... - Марнер осекся.
- Если они будут продолжать работу, то в конце концов изобретут
антигравитатор. А тогда, я думаю, можно будет организовать нечто вроде
обмена.
- Но это может затянуться на годы, - нахмурился Марнер.- А потом
вдруг они его вообще не изобретут?.. Что мы тогда будем делать?
Консул пожал плечами.
- Послушай-ка, Джастин, - в глазах у Кембриджа зажглись озорные
огоньки, - ты что-нибудь понимаешь в теории гравитационных полей?
- А к чему ты это спрашиваешь?
- У нас тут идеальная лаборатория, - пояснил Кембридж. - Я думаю,
те двое домеранжи не откажутся подписаться под чужим антигравитатором,
если, конечно, к этому делу правильно подойти.
- Вы что, - заинтересовался консул, - можете сами разработать
антигравитационную машину? И если ее тайком переправить на Землю и
подсунуть инженерам, у нас будет повод для...
Он замолчал, обнаружив, что его никто не слушает. Двое друзей,
перебивая друг друга, уже строчили на листке бумаги какие-то уравнения.
Роберт Силверберг
Сезон мутантов
Перевод А. Корженевского
Вчера выпал снег, три дюйма. А сегодня, вздымая поземку,
дует с океана хлесткий холодный ветер. Самая настоящая
зима, нижняя точка на графике года. В этот сезон и
прибывают мутанты. Они появились десять дней назад, все те
же шесть семей, что и обычно, и сняли дома возле пляжа, по
северную сторону дороги, протянувшейся через дюны. Они
любят приезжать сюда зимой, когда нет отпускников и пусты
пляжи. Надо полагать, им не нравится, когда вокруг много
нормальных. Зимой же здесь остаются лишь немногие, упрямое
ядро из тех, что вроде нас предпочитают жить тут круглый
год. Мы ничего не имеем против мутантов до тех пор, пока
они нас не беспокоят.
Вон они на берегу: взрослые играют с детьми. Холод их,
похоже, совсем не пугает. Выйди, например, я на улицу -
замерз бы сразу, а они даже не одевают теплые пальто.
Только легкие куртки и свитеры. Видно, у них кожа толще
нашей - ровная, блестящая и зеленая, как яблоки, а может, и
другой метаболизм. Можно подумать, они с какой-нибудь
далекой планеты, так нет же: как вы и я, тоже граждане США.
Одно слово - мутанты. Уроды, как говорили раньше. Но,
конечно, теперь так говорить не принято.
Занимаются они там своими мутантскими фокусами. Летают,
понимаете ли. Не совсем, конечно, летают, скорее просто
подпрыгивают и парят, но они могут махнуть футов на двадцать
- тридцать вверх и парить там три или четыре минуты.
Левитация это называется. Целая компания их сейчас
левитирует прямо над океаном, зависнув высоко над
волнорезами. Свалятся и промокнут - будут тогда знать. Но
они никогда не теряют контроля над собой. А вон двое играют
в снежки, без всяких там рук, просто силой мысли подбирают
снег, скатывают в комок и швыряют. Называется телекинез.
Я эти слова узнал от старшей дочери Эллен. Ей
семнадцать, и, на мой взгляд, сна слишком много времени
проводит с одним из парней-мутантов. Лучше бы держалась от
него подальше.
Левитация. Телекинез. Мутанты, снимающие дома у пляжа.
Совсем мир сошел с ума.
Видите, как резвятся? И вроде бы счастливы?
Уже три недели, как они приехали. Синди, моя младшая
дочь - ей всего девять, - расспрашивала меня сегодня про
мутантов. Кто они? Откуда?
Я сказал, что есть разные типы людей. У одних коричневая
кожа и вьющиеся волосы, у других желтая кожа и раскосые
глаза, у третьих...
- Это все расы, - сказала она. - Я знаю про расы. Все
расы выглядят по-разному снаружи, но внутри они практически
одинаковые. А мутанты совсем другие. У них особые
способности, и некоторые даже выглядят не так, как мы. Они
больше не похожи на нас, чем другие расы, и вот этого я не
понимаю.
Я сказал, что это особый вид людей. Они рождаются не
такими, как мы.
- Почему?
- Ты знаешь, что такое гены, Синди?
- Немножко знаю. Мы совсем недавно начали это проходить.
- Гены - это то, что определяет, какие у нас будут дети.
У тебя глаза карие, потому что у меня гены для карих глаз,
понимаешь? Но иногда в передающихся по наследству генах
возникают изменения, и тогда получается что-нибудь странное.
Желтые глаза, например. Это называется мутацией. А мутанты
- это люди, у которых в прошлом с генами случилось что-то
необычное, может быть, пятьдесят, сто или триста лет назад,
и эти изменения стали постоянными, а потом передались от
родителей к детям. Скажем, гены умения летать, как вот у
них. Или гены блестящей кожи. Мутации бывают самые разные.
- А откуда мутанты взялись?
- Они всегда были.
- А почему никто никогда о них не говорил? Почему про
мутантов нет в моих учебниках?
- Чтобы что-то попало в учебники, нужно время, Синди.
Твои - были написаны десять или пятнадцать лет назад. Тогда
люди еще очень мало знали про мутантов и никто о них много
не говорил, особенно с детьми твоего возраста. Мутанты еще
прятались. Они жили в отдаленных местах, таились и скрывали
свои способности.
- А почему они больше не прячутся?
- Потому что им больше не нужно прятаться. Времена
изменились. Обычные люди стали принимать факт их
существования. За последнюю сотню лет мы избавились от
множества предрассудков. А когда-то любой, кто хоть немного
чем-нибудь отличался, мешал другим людям. Любые отличия:
цвет кожи, религия, язык - из-за всего возникали трения,
Синди. Теперь, кажется, мы научились принимать людей
такими, какие они есть, даже тех, которые на нас не похожи.
Теперь мы даже принимаем людей, которые не совсем люди. Как
мутанты.
- Если ты принимаешь их, - спросила она, - тогда почему
злишься, когда Эллен ходит гулять по берегу с этим?.. Я не
знаю, как его зовут.
Сразу после рождественских праздников друг Эллен вернулся
в колледж. Тим его зовут. Учится на первом курсе в
Корнеллском университете. Я думаю, Эллен тратит слишком
много времени на длинные письма, но что я могу поделать?
Жена считает, что нам следует держаться с ними
подружелюбнее. Они здесь уже полтора месяца, а мы лишь
обмениваемся формальными приветствиями: киваем друг другу
при встрече, улыбаемся, но не более. Мы даже не знаем, как
их зовут. Я сказал, что мне и так неплохо, но ладно, мол,
давай сходим и пригласим их к нам в гости.
Мы двинулись к дому, где живет семья Тима. Дверь открыл
мужчина совершенно неопределенного возраста: от тридцати
пяти до пятидесяти пяти. Раньше я никогда не видел никого
из них так близко. У него было плоское лицо, необычайно
широко посаженные глаза и блестящая, словно вощеная, кожа.
В дом он нас не пригласил. За его спиной я разглядел часть
комнаты: там кто-то парил под потолком и вообще все
выглядело очень странно. Так и оставаясь на пороге,
испытывая неловкость, мы мялись и мямлили, пока наконец не
высказали то, зачем пришли. Наше предложение его не
особенно заинтересовало. Когда люди не хотят с кем-то
встречаться, это всегда видно. Весьма сдержанно он сказал,
что они сейчас заняты, ждут гостей и не могут к нам
заглянуть. Как-нибудь в другой раз.
Готов спорить, мы их не увидим. Но не хотят - не надо.
Сами себя отделяют, резервацию себе устраивают.
Ну и ладно. Мне от них ничего не нужно. В любом случае
через две недели они уезжают.
Как быстро бегут месяцы! Сегодня пронеслась первая
неуверенная метель, но зима по-настоящему еще не наступила.
Надо полагать, скоро на побережье снова появятся наши
странные соседи.
В пятницу прибыли три семьи, еще три заехали сегодня.
Синди у них уже побывала. Говорит, в этом году семья
Тима привезла собаку- мутанта - ни больше, ни меньше.
Что-то вроде пуделя, только с чешуйчатой кожей и яркими
красными глазами, похожими на мраморные шарики.
Мне стало как-то не по себе. Я не знал, что бывают еще и
собаки-мутанты. Я надеялся, Тима заберут в армию или еще
что. Так нет же. К рождеству приедет на две недели. Эллен
уже считает дни.
Видел сегодня на берегу собаку-мутанта. На мой взгляд,
это вообще не собака, а какая-то гигантская ящерица. Но она
лает. Честное слово, лает. И виляет хвостом. Я видел, как
Синди ее тискала. Она играет с малышами-мутантами, словно
это обычные дети. Она их принимает, и они ее тоже. Видимо,
это нормально и естественно. Видимо, правы они, а не я. Но
что я могу с собой поделать? Я не склонен к предрассудкам,
но есть вещи, к которым привыкаешь сызмальства.
Сегодня Эллен гуляла с Тимом и вернулась уже за полночь.
Вечером Тим приходил к нам на ужин. Должен признать, он
неплохой парень. Но какой-то странный. Эллен уговорила его
показать нам левитацию. Он немного нахмурился и взмыл под
потолок. Феномен. Балаганное чудо. А моя дочь в него
влюблена.
Завтра у него заканчиваются зимние каникулы. И слава
богу.
Еще одна зима близится к концу. На этой неделе мутанты
уезжают. В субботу у них была целая толпа гостей - тоже
мутантов, но другого вида. Высокие, тощие, будто ходячие
скелеты, очень бледные и сосредоточенные. Эти не
разговаривают вслух. Синди говорит, что они общаются
мысленно. Телепаты. Так они совершенно безвредные, но меня
все это немного пугает. Мне представляются десятки странных
видов людей, существующих среди нас, рядом с нами, бездна
мутантов самого необычного вида, которые плодятся и
размножаются. Теперь, когда они живут открыто, когда мы
узнали, как много их на самом деле, я часто задумываюсь,
какие еще сюрпризы уготованы нам, так называемым обычным
людям? Не окажемся ли мы в меньшинстве через несколько
поколений? Не станут ли те из нас, кто лишен этих
сверхъестественных способностей, гражданами низшего сорта?
Это меня беспокоит.
Лето. Осень. Зима. Вот они снова прибывают. Может
быть, в этом году мы наладим с ними более дружеские
отношения.
В прошлом году они сняли семь домов. В этом - девять.
Полагаю, это неплохо, когда вокруг много народа. До того
как они стали приезжать, зимой здесь было довольно скучно.
Похоже, вот-вот пойдет снег. Скоро они будут здесь.
Получил письмо от Эллен: просит подготовить ее старую
комнату. Время бежит. Беспрестанно бежит. Все меняется.
Всегда меняется. Снова возвращается зима, и с ней прибывают
наши странные друзья. Уже девятый год подряд. Очень скучаю
по Эллен.
Вчера приехали Эллен и Тим. Глядите, вон они на берегу.
Да, они неплохо смотрятся вместе. А рядом с ними мой внук.
Вот тот, в голубом комбинезончике. Видите, как он летает?
От земли футах в десяти, честное слово! И развивается
быстро. Он еще не умеет ходить, но, скажу вам, левитирует
уже - будь здоров!
Роберт Силверберг
Талант
Перевод Д. Вознякевич
Эмиль Вилар не расставался с вырезанной из газеты
небольшой рецензией на свой первый и единственный сборник
стихов. Прилетев на новую планету, он достал вырезку и
перечел в десятитысячный раз.
Бумага пожелтела от времени, буквы начали стираться, но
это не имело значения; слова навсегда запечатлелись в его
мозгу.
"Эмиль Вилар понимает мир, как мало кто из поэтов, -
гласила рецензия. - К сожалению, мир никогда не поймет
Вилара. Талант поэта слишком велик".
Прочтя рецензию впервые, Вилар покраснел; в глубине души
он сознавал ее справедливость, но не смел признаться в этом
себе и отверг чужой приговор.
Он старался быть понятым. И писал, добиваясь понимания,
еще двадцать лет. Но в конце концов признал правоту
неизвестного рецензента - и навсегда покинул Землю.
Оторвав взгляд от газетной вырезки, Вилар осмотрел
ландшафт своей новой планеты. Выбрал он ее наобум из
толстого каталога в библиотеке. Ему было все равно где жить
- лишь бы не на Земле.
- Ригель Семь, - громко произнес Вилар. Так называлась
планета, на которую он прилетел. Непривычное
словосочетание, представляющее звучную стопу анапеста,
ласкало слух.
Теперь, по прибытии на место, он слегка жалел, что выбрал
терраформированную планету. Требования его с самого начала
были четко определены: жить на планете, как можно более
похожей на Землю и как можно более удаленной от Земли, где в
безвестности и покое он мог бы творить без помех, где никто
не будет досаждать непониманием его стихов, язвить по поводу
возведения башни из слоновой кости или упрекать в
художнической безответственности и осыпать другими, уже
слышанными обвинениями, потому что он твердо решил писать
для себя и только для себя.
Земля не понимала его. Земле хотелось, чтобы он был
стихоплетом, а не поэтом - и потому Эмиль Вилар без
сожаления покинул Землю. Новым домом он избрал
терраформированную планету. Но, увидев отлогие склоны
зеленых холмов, привычные белые облака в нежно-голубом небе,
понял, что совершил одну из редких ошибок. "Насколько мое
воображение стало бы богаче, - грустно думал он, - выбери я
чуждую планету, еще не превращенную в копию Земли. Здесь то
же небо, те же облачка, что и на Земле; только солнце
другое".
Что ж, раз прилетел сюда, тут и оставаться. Вилар
аккуратно сложил вырезку и сунул в бумажник. Ригель Семь
ничуть не хуже любой другой планеты, а любая другая - лучше
Земли.
На Земле в бюро путешествий робот с ухмылкой на
зеркальном лице сказал ему, что он первый эмигрант на Ригель
Семь за восемьсот с лишним лет. И это тоже было ему на
руку.
Планету более тысячи лет назад заселили шестнадцать семей
богатых землян; они совместно приобрели ее в частное
владение. В условиях продажи, разумеется, оговаривалось,
что планета будет открыта для всех эмигрантов, но риска тут
никакого не было. Небо полно звезд, у каждой звезды
скопление планет. Кто полетит за пятьсот парсеков на Ригель
Семь, когда Сириус, Вега, Процион и созвездие Центавра манят
к себе всего несколькими парсеками от Земли?
В свои пятьдесят лет Вилар скопил около пяти тысяч
долларов. Их не хватало даже на оплату перелета;
недостающую сумму собрали друзья.
Их было шестеро, которые верили в Эмиля Вилара. Они
противились его отлету, но когда убедились, что решение
друга твердо, стали помогать. Они внесли недостающую
тысячу, чтобы отправить его в путь, и учредили траст-фонд,
обеспечивающий ему ежемесячные денежные переводы до конца
жизни.
Вилар вдохнул полной грудью. На терраформированном
Ригеле Семь не было вони и грязи земных городов. Воздух
здесь свеж и чист. Глянув на свою тень, далеко простершуюся
по траве, он улыбнулся.
Впервые на своей памяти Вилар был счастлив.
Космопорт Ригеля Семь находился на краю широкого поля,
уходящего зеленым ковром к склону холма. На холме белел дом
с куполом. С холма по бурой вьющейся тропе кто-то
спускался.
Вилар подхватил свой небольшой чемодан и поспешил
навстречу. Человек поджидал его на середине пути. Он был
рослый, загорелый, голый до пояса, с крепкой, рельефной
мускулатурой груди и рук. Вилар внезапно застеснялся своей
коренастой фигуры.
- Вы, наверно, и есть эмигрант?
- Эмиль Вилар. Только что с корабля.
- Знаю, - ответил рослый парень, приветливо улыбаясь. -
Мы видели, как корабль садился. Для нас это целое событие.
Сюда, знаете ли, прилетают не так уж часто.
- Я так и думал, - сдержанно сказал Вилар. - Ну что ж,
особо докучать вам не стану. Почти все время я провожу в
одиночестве.
- Мы приготовили для вас жилье. Кстати, моя фамилия
Карпентер - Мелбурн Хедли Карпентер. Пойдемте, я провожу
вас к вашему домику, ну а потом ждем в гости. Расскажем
вам, как здесь идут дела.
- Дела? Но... Я не собираюсь заниматься никакой
общественной дея...
Вилар осекся, нахмурился и потряс головой - ни к чему
было начинать с декларации принципов.
- Не обращайте внимания, - сказал он. - Пойдемте к моему
жилищу.
Карпентер повел его по тропке к подножию холма, там стоял
небольшой домик, окна его глядели на громадный дом с
куполом.
- Идеально, - сказал Вилар. Именно таким он и
представлял свое жилище на этой планете.
- До скорого, - Карпентер приветливо помахал рукой и
ушел. Вилар положил пальцы на открыватель двери, разомкнул
фотонный контур и вошел в домик.
Одна книжная полка, одна кровать, один чулан, один
письменный стол, один шкаф для одежды.
Идеально.
Свой единственный чемодан Вилар распаковал быстро.
Улетая с Земли, он не испытывал мук расставания с
собственностью; ему удалось взять все пожитки и легко
уложиться в пятидесятифунтовую норму субкосмического
лайнера.
Сперва появились книги, их было всего восемь. Тонкий в
синей обложке сборник стихотворений Эмиля Вилара (Лондон,
2643 г., 61 стр.). Затем "Кантос" Паунда, полные сто
восемь. Затем Библия короля Иакова, "По направлению к
Свану", полный Йетс, "Об историческом анализе" Дэвиса, пьесы
Сирил Турнье и "Греческая антология". Вот и все, что хранил
Вилар из прочитанного за всю жизнь, последнюю книгу -
единственный том Пруста - он приобрел шестнадцать лет назад.
И с тех пор считал свою библиотеку полной.
Затем последовал его скудный гардероб, одежду с привычной
методичностью он развесил в чулане и шкафу. Потом разложил
белье и прочие домашние принадлежности. Затем тонкий
конверт со стихами, написанными после 2643 года. Они все
были неопубликованными, и их почти никто не читал.
Те стихотворения, что почему-то не попали в сборник и
были прочитаны его немногочисленными друзьями, Вилар считал
запятнанными, хотя и хранил. Каждое, казалось, было
осквернено бездарными комментариями.
- Прекрасная вещь, Эмиль, - но не слишком ли длинновата?
- Необыкновенная образность - только непонятно, к чему в
одиннадцатой строке упоминается Дидона.
- Прекрасно, однако...
- Великолепно, но...
Или же:
- Никудышная вещь, Эмиль, но у меня есть идея, как ее
улучшить. Почему бы не...
Он терпеливо выслушивал всех, с достоинством переносил их
часто противоречивые критические оценки и наконец покинул
Землю. Решение лететь на Ригель Семь далось без труда;
другого пути не было.
Останься он на Земле - до конца дней пришлось бы жить
постоянно осажденным поклонниками, быть центром
доброжелательного круга тех, кто хотел быть причастным к его
дару, но не подозревал о мучениях, причиняемых обладателю
этого дара.
"Забудь их, Эмиль", - сурово приказал он себе. Вынул
бумагу две стопки, столько, сколько потребуется до конца
жизни. Ручку. Блокнот.
Потом огляделся. Все на своих местах. Комната в полном
порядке.
Вилар сел за стол и потянулся к полке с книгами. Рука
задержалась на миг на собственной маленькой книжке, невольно
дрогнула и двинулась дальше. Он взял Йетса, потом передумал
и поставил назад. В памяти всплыли строки Элиота, которого
Эмиль давно знал наизусть и потому не стал брать с собой:
... Разве паук перестанет
Плести паутину? Может ли долгоносик
Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел,
Фреска -
Раздробленные атомы в вихре за кругом
дрожащей
Большой Медведицы Чайка летит против ветра
В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,
Белые перья со снегом Мексиканский залив
зовет;
Я старик, которого гонят пассаты
В сонный угол Жители дома
Мысли сухого мозга во время засухи (1).
Почти всю ночь Вилар работал над фантазией, навеянной
первыми строками "Трагедии мстителя". К рассвету он
поднялся, разорвал лист и выбросил из головы все, что писал.
Потом вышел на крошечное крылечко поглядеть, как громадное
солнце неторопливо всходит над горизонтом Ригеля Семь.
Вскоре после восхода появился Мелбурн Хедли Карпентер.
- Как вам спалось?
Помятый, с покрасневшими глазами Вилар кивнул.
- Превосходно.
- Рад слышать. Может, теперь заглянете к нам? Отец
хочет познакомиться с вами, да и все остальные тоже.
Вилар с подозрением нахмурился.
- С какой стати? - Обычная любознательность. Видите ли,
вы здесь единственный, кто не принадлежит ни к одной из
семей.
- Знаю, - с облегчением сказал Вилар. - Стало быть, вы
никогда не слышали обо мне?
Карпентер пожал плечами.
- Откуда? Вам же известно, как замкнуто мы здесь живем.
- В самом деле.
Итак, главное беспокойство позади - он, как и надеялся,
здесь совершенно не известен. Есть возможность начать все
заново. Мозг старика не сух, здесь, в этом сонном углу,
можно достичь величайших высот, не привлекая внимания, столь
губительного для художника.
Он пошел вслед за рослым юношей вверх по холму.
Очертания дома были четкими и простыми; на свой дилетантский
вкус Вилар вполне одобрил архитектуру. В ней не было фальши
нынешней земной псевдоархаики.
В просторном центральном холле стоял огромный стол, за
столом сидело по меньшей мере пятьдесят человек. Высокий
мужчина - очень похожий на Мелбурна Хедли Карпентера, но
гораздо старше - седовласый, чуть сутулый, поднялся со
своего места во главе стола.
- Вы Эмиль Вилар, - проговорил он звучным голосом. - Мы
очень рады вас видеть. Я Теодор Хедли Карпентер, а это моя
семья.
Оробевший Вилар растерянно кивнул. Теодор Хедли
Карпентер широким жестом указал на шестерых почти
неразличимых мужчин помоложе справа от себя.
- Мои сыновья, - сказал он.
Дальше сидели совсем юные - второе поколение Мелбурна
Хедли Карпентера.
- Мои внуки, - подтвердил патриарх предположение гостя.
- У вас замечательная семья, мистер Карпентер, - сказал
Вилар.
- Одна из лучших, сэр, - любезно ответил Карпентер. - Не
позавтракаете ли с нами? Потом можно будет поговорить.
Возражений у Вилара не было, и он сел на свободное место.
Завтрак возобновился - Вилар обратил внимание, что за столом
прислуживали хорошенькие девушки, очевидно, внучки
Карпентера. На этой планете не было посторонних, не было
слуг, все являлись членами семьи.
"Кроме меня, - с кривой улыбкой подумал он. - Я всегда
посторонний".
Завтрак был таким же земным, как и все на планете.
Яичница с ветчиной, свежие булочки, кофе - даже смешно,
лететь за - сколько это? пятьсот сорок пять парсеков -
бессчетные триллионы миль и завтракать кофе со свежими
булочками. "Но ведь людям свойственна тяга к привычному", -
думал Вилар. Чем оказался весь проект терраформирования,
как не громким, преображающим галактику воплем (варварским
воплем, отметило его поэтическое сознание) жалкого
самоутверждения? Человек один за другим преображает миры на
земной манер, а потом ест булочки на завтрак.
Вилар принял эту мысль во внимание. Он знал, что позже
она скрыто возникнет в ткани одного из стихотворений; еще
позже он обнаружит ее там и уничтожит стихотворение как
глупую злободневку.
Покончив с едой, он откинулся на спинку стула. Со стола
все убрали. Потом, к его удивлению, старый Карпентер
хлопнул в ладоши, и один из его похожих друг на друга
сыновей принес какой-то музыкальный инструмент. Струны его
были туго натянуты над резной декой. "Цимбалы", - в
изумлении подумал Вилар, когда патриарх заиграл, ударяя по
струнам двумя резными палочками из слоновой кости.
Мелодия была странной и сложной; поэт, обладающий слухом,
но не знающий теории музыки, слушал внимательно. Короткая
пьеса окончилась в миноре, внезапно оборвалась тремя
понижающимися терциями.
- Мое собственное сочинение, - сказал старик в
наступившей тишине. - Поначалу к нашей музыке трудно
привыкнуть, однако...
- По-моему, отлично, - отозвался Вилар. Ему не терпелось
окончить этот завтрак и вернуться к работе, он надеялся, что
больше не будет ни разговоров, ни музыки.
Вилар поднялся со стула.
- Уже уходите? - спросил старик. - Да ведь мы еще не
побеседовали.
- Говорить? О чем?
Карпентер сплел пальцы.
- О вашем вкладе в жизнь общины, разумеется. Мы не можем
позволить вам, постороннему, жить среди нас на всем готовом,
если вы ничего не предложите нам взамен. Ответьте прямо -
каков ваш род занятий?
- Я поэт, - с тревогой ответил Вилар.
Старик хохотнул.
- Поэт? Само собой - но каков ваш род занятий?
- Не понимаю. Если вы имеете в виду профессию, то поэт -
и все.
- Дедушка спрашивает, можете ли вы делать еще что-то, -
прошептал рядом один из младших Карпентеров. - Конечно, вы
поэт - разве кто-нибудь в этом сомневается?
Вилар покачал головой.
- Я поэт и только поэт.
Это прозвучало обвинительным приговором из собственных
уст.
- Мы надеялись, что вы врач или переплетчик или, может,
кузнец. Человек прилетает с Земли - кто же мог подумать,
что он окажется поэтом? Да ведь поэтов у нас полно! Вот
тебе и на.
Эмиль Вилар облизнул губы и нервно поежился.
- Мне жаль, что я разочаровал вас, - негромко сказал он,
разглядывая кисти своих рук. - Очень жаль.
"Они оказались в дураках", - подумал он позднее в то
утро. Неудивительно, что они так хотели его прихода.
Земная жизнь представлялась им необычной, грубой и полной
неожиданностей. И они надеялись, что человек с Земли как-то
нарушит плавный ход их собственной жизни.
Да, решил он, они оказались в дураках. Вместо кузнеца к
ним явился последний поэт Земли - единственный ее поэт. А
на Ригеле Семь их и без того полно.
Эмиль Вилар сидел на садовой скамье возле дома с куполом.
Он поднял взгляд и увидел рядом рослого внука патриарха - не
то Мелбурна Хедли Карпентера, не то Теодора Третьего, не то
кого-то еще.
- Дедушка просит вас в дом, Эмиль Вилар. Хочет
поговорить с вами наедине.
- Иду, - ответил Вилар. Он поднялся и последовал за
рослым юношей вверх по лестнице в богато отделанную комнату,
где сидел старейшина клана Карпентеров.
- Входите, прошу вас, - любезно сказал старик.
Сев на предложенное место, Вилар напряженно ждал, когда
старик заговорит. Вблизи было видно, что хозяину очень
много лет, но для своих ста пятидесяти он прекрасно
сохранился.
- Вы назвали себя поэтом, - сказал Карпентер, сделав
ударение на последнем слове. - Будьте добры, прочтите эти
стихи и честно выскажите свое мнение.
Вилар взял протянутый лист бумаги, как брал множество
других графоманских сочинений еще на Земле, и очень
внимательно прочел стихотворение. Это была вилланелла,
написанная гладко, если не считать ритмического сбоя в
третьей строке четверостишия. Кроме того, стихотворение
было пустым и совершенно лишенным поэтичности; на сей раз
Вилар решил быть в своей критике беспощадным.
- Вирши недурны, - снисходительно сказал он. - Аккуратно
сработаны, но только в предпоследней строке есть огрех. -
И, указав на ошибку, добавил: - Что до остального, то
стихотворение лишено смысла. Оно даже не смехотворно;
пустота его вопиюща. Я ясно выразил свою мысль?
- Вполне, - сдавленным голосом ответил Карпентер. - Это
мое стихотворение.
- Вы хотели откровенности, - напомнил Вилар.
- Да, и кажется, получил. Что скажете о картинах на
стенах?
Картины были абстрактные, тщательно выписанные.
- Видите ли, я не художник, - запинаясь, сказал Вилар. -
Но, на мой взгляд, они превосходны, по крайней мере - вполне
хороши.
- Тоже мои, - сказал Карпентер.
Вилар захлопал глазами от удивления.
- Вы очень разносторонний человек, мистер Карпентер.
Музыкант, композитор, поэт, художник - вы владеете всеми
видами искусства.
- Э... да, - ответил Карпентер с легким раздражением. -
Здесь это вовсе не является чем-то необычным. Наоборот,
обыденным. Мы гордимся своими художественными дарованиями.
Мы все поэты, мистер Вилар. Все художники, все музыканты,
все композиторы.
- А я ограничен всего лишь одной способностью, не так ли?
Я всего-навсего поэт.
Вилара впервые в жизни охватило чувство собственной
ущербности. Собственное несовершенство он сознавал и прежде
- в сравнении с Мильтоном или Эсхиллом, Йетсом или
Шекспиром, когда тщился превзойти их. Но между
несовершенством и ущербностью есть некоторая разница.
Сейчас он ощущал свою несостоятельность не как поэт, а как
личность. Для такого самолюбивого человека, как Вилар, это
было мучительно.
Он поднял взгляд на старика Карпентера.
- С вашего позволения, я уйду, - сказал он, голос его был
странно грубым и раздраженным.
Придя к себе в домик, Вилар с горечью взглянул на лист
бумаги и прочел свои строки:
Обманчивые тени дня стоят
Меж каждым из людей и остальными,
И каждый мучается этим, но...
На этом стихи обрывались. Они были только что сложены -
вернее, так ему казалось поначалу. А пять минут спустя он
вспомнил: это строки стихотворения, которое было написано в
юности и заслуженно предано огню.
Где его техника, его хваленое чувство гласных, его
замысловатые ритмы и тонкие словесные противопоставления?
Он печально взглянул на невнятицу, продиктованную отупевшим
от страха мозгом, и с презрением смахнул лист на пол.
Неужели я утратил свой талант?
Леденящий вопрос, от него съежилась душа, но за ним тут
же последовал другой, еще более убийственный: А был ли у
меня талант?
Однако на этот вопрос ответить было легко. На полке
стоял томик в синей обложке, вот здесь...
Книга исчезла.
Вилар уставился на пустое место шириной в четверть дюйма.
Книгу кто-то взял. Очевидно, кто-то из Карпентеров
заинтересовался его поэзией.
Что ж, не беда, - подумал он. - Все стихи я помню
наизусть.
Чтобы убедить себя в этом, он прочел по памяти "Яблоки
Идана", одно из самых длинных стихотворений и, на его
взгляд, самое лучшее. Когда дошел до конца, былая
уверенность вернулась: его талант не был иллюзией.
Но семья Карпентеров тоже не иллюзия. И он больше не мог
оставаться рядом с ней.
Вилар удрученно вспомнил игру патриарха на цимбалах:
старик с поразительной легкостью переходил от одного вида
искусства к другому - как и остальные. В этой семье не было
человека, не способного написать стихи, положить их на
музыку, исполнить ее на любом из дюжины инструментов и в
довершение всего передать ее с помощью абстрактной живописи.
Рядом с таким щедрым дарованием Вилару казалось, что его
собственный дар превращается в ничто. Заниматься искусством
для этих людей было так же естественно, как и дышать. Они
рождались для искусства; на Ригеле Семь никто не носил
звания "художник", никто не замыкался в своем уголке или в
объединении.
И Эмиль Вилар понял, что в подобном мире ему нет места.
Его талант слишком эфемерен, чтобы сохраниться среди этих
гениальных обывателей - ибо они обыватели, несмотря на
широту своих способностей, а может, и благодаря ей.
Они всеталантливы - и всеядны; они сожрут Эмиля Вилара.
Он взял из чулана чемодан и стал укладывать вещи. О
возвращении на Землю не могло быть и речи, но он отправится
куда-нибудь, где жизнь более сложна, а искусство более
ценно.
- Почему вы укладываете вещи? - послышался звучный
голос.
Вилар обернулся. В дверном проеме стоял
Карпентер-старший.
- Я решил улететь. У меня достаточно оснований.
Карпентер добродушно улыбнулся.
- Улететь? Куда же? Обратно на Землю?
- Вы найдете остальные пятнадцать семей очень похожими на
нас, - продолжал он. - Послушайтесь моего совета и
оставайтесь здесь. Вы нам по душе, Эмиль Вилар. Мы не
хотим терять вас так быстро.
Вилар оцепенел. Потом, не сказав ни слова, продолжил
свое занятие.
Карпентер быстро подошел к нему и положил руку на плечо.
Хватка старика оказалась на удивление сильной.
- Пожалуйста, - с горячностью сказал он. - Не улетайте.
Вилар вырвался и отступил на шаг.
- Я не могу оставаться здесь.
- Но почему?
- Потому что вы сводите меня с ума, черт возьми! -
неожиданно выкрикнул Вилар. Впервые за тридцать с лишним
лет он вышел из себя.
Весь дрожа, он повернулся к старику.
- Вы художники, вы певцы, вы поэты, вы композиторы.
Мастера на все руки. А что я? Поэт и только. Всего лишь
поэт. Здесь это все равно что быть одноруким... вызывать
жалость.
- Но...
- Дайте мне докончить, - перебил Вилар. У него возникла
новая мысль, и ему не терпелось выговориться. - Позвольте
сказать вам вот что: никто из вас не художник. Вы
ненастоящие, несостоявшиеся художники. Искусство возвышает
человека - это дар, талант. Если он есть у каждого - это не
талант. Когда золотом мостят улицы, цена ему не дороже, чем
пыли. И потому вы, гордящиеся своими многочисленными
талантами, не обладаете ни единым.
Карпентер, казалось, пропустил эту тираду мимо ушей.
- Потому вы и улетаете?
- Я... я... - Вилар в замешательстве запнулся. -
Улетаю, потому что так хочу. Потому что я - настоящий
художник и знаю это. Я не желаю осквернять себя
псевдоискусством, которое вижу здесь. У меня есть нечто
подлинное, замечательное, и я не хочу его терять. А здесь
непременно потеряю.
- Как вы неправы, - сказал Карпентер. - Именно здесь вы
его сохраните. У вас есть дар, и мы нуждаемся в нем; мы
просим вас не улетать. Останетесь?
- Но утром вы сказали, что я должен сделать вклад в жизнь
общины. А я не могу. Что проку, если в городе, где полно
поэтов, появится еще один? Даже, - вызывающе добавил он, -
если этот один стоит всех остальных?
- Вы не так поняли, - сказал старик. - Это правда, что
нам не требуется больше поэтов. Но нам нужны вы, Вилар, нам
нужна аудитория!
Внезапно Эмиль Вилар понял. В конце концов в дураках
оказался он. Да, они нуждаются в нем: что это за армия,
если там тысяча генералов и ни одного рядового?
Он засмеялся, сперва вяло, потом разошелся так, что на
глазах выступили слезы. Примерно через минуту он утих.
- Понятно, - негромко сказал он. - Что ж, отлично. Я
буду вашей аудиторией.
В конце концов это идеально. Для них он обладал лишь
одной способностью: представлять собой аудиторию.
Осознавая, что он поэт. Но ведь надо как-то оплачивать
возможность быть поэтом только для себя.
Теперь он представлял свое будущее. Здесь его ценность в
том, что он не художник, не композитор, а лишь зритель и
критик. В их глазах его собственные поэтические старания не
достойны и презрения. На этой планете, чужой и незнакомой,
одинокий среди толпы, он мог предаваться творчеству без
боязни привлечь внимание. Карпентерам нужны зрители; Вилар
давно перерос эту необходимость.
- И вот что еще, - виновато улыбнулся старик. - Утром,
пока вы были в парке, я позволил себе позаимствовать это. -
Он полез во внутренний карман пиджака и достал сборник
стихов Вилара.
- Каково же ваше мнение? - спросил Вилар.
Патриарх нахмурился, поежился, закашлялся.
- Откровенно... - сказал Вилар. - Как я утром.
- Что же, если по-честному, двое сыновей читали эти стихи
вместе со мной. И никто не нашел в них ни складу ни ладу,
Вилар. Не знаю, с чего вы взяли, что у вас есть поэтический
талант. Поверьте, вы его лишены.
- Мне и самому часто так казалось, - улыбаясь, ответил
Вилар. Он взял книжку и любовно погладил ее. Ему даже
представился второй сборник, который появится в одном
экземпляре. Только для него самого.
-------------------------------------------------------
1) - Перевод А. Сергеева
|
|