ВАСИЛИЙ ЩЕПЕТНЁВ
Рассказы

ТОТ, КТО НЕ СПИТ
НОЧНАЯ СТРАЖА

                      ВАСИЛИЙ ЩЕПЕТНЁВ

                      ТОТ, КТО НЕ СПИТ
                           повесть

     1
     Колесо "Кировца"  на  четверть скрылось в колее,  прицеп
кренился с боку на бок,  пытаясь сбросить молочные фляги,  по
горло утопленные в гнезда-держатели. Целых четыре фляги. Если
наполнены доверху,  то ферма голов на шестьдесят при нынешних
надоях. Восемнадцать километров до центральной усадьбы. И от-
туда сорок шесть до районного молокозавода, из них тридцать -
грунтовой дороги. Не молоко везут, а белое золото. Бело-голу-
бое - учитывая вклад водопровода.
     Петров поправил  лямку рюкзака,  более оправдывая паузу,
держался рюкзак ладно,  не тревожил, и вернулся на дорогу, на
травяной коврик, что лежал меж глубоких колеин, припорошенный
серой пылью.
     Хорошо, вёдро.  В дождик не ходьба,  а мука.  Да и кто в
дождь доброй волей путешествует ныне?
     Он шагал мерно, экономно, а за спиной погромыхивал, уда-
ляясь, молочный поезд.
     Из пункта  А  на  север  отправился пешеход со скоростью
пять километров в час,  а на юг - трактор "Кировец"  со  ско-
ростью в три раза больше скорости пешехода. Через какое время
они встретятся, если известно, что встречаться им, вообще-то,
незачем?
     На покосившемся бетонном столбике - заляпанный засохшей,
наверно, весенней еще грязью, прямоугольник толстой жести:
                         д. Глушица
     д. - значит, деревня.
     Но и версту спустя не было ничего,  по сторонам тянулись
редкие  осины да черные смоленые столбы электролиний по левую
руку.  Дальше лежали пустые непаханые поля - горючего не хва-
тило, неудобья покупателей ждут, или просто - руки не дошли.
     Ферма - низенькая,  с "лежачими" крохотными  окошками  у
крыши, когда-то штукатуренная и беленая, безнадежно обрастала
навозом, который, словно годовые кольца дерева, ведал о былом
процветании и нынешней скудости.
     Млечный путь кончался распахнутыми деревянными воротами.
     У южной стены, в огороженном жердями загоне уныло и сон-
но стояли коровенки, вяло шлепая хвостами по ребристым бокам.
     - Эй, кто живой, отзовись! - Петров глянул в темный про-
ем ворот. Мухи да оводы жужжали в ответ.
     Он осторожно, выбирая, где ступить, миновал загон и, уже
свободнее,  подошел к стоящим поодаль избам - и смолоду  нек-
репким, строенным не себе, артельно, наскоро, но странно дос-
тоявшим до сегодняшних дней, готовым стоять, пока живет в них
кто-то, а опустеют - и рушатся в одночасье.
     Калитка в штакетном заборе приоткрыта,  крючок мелко ка-
чается на ржавой петле.
     Гравийная дорожка хрустнула под ногами.  Из хлева  отоз-
вался поросенок - сыто,  довольно.  И корову держат - вон ле-
пешка свежая. Пасется, верно.
     - Хозяева!
     Дверь в сени низкая,  смиренная.  Стены увешаны снизками
яблок, мухи азартно носились над ними, шалея от изобилия.
     - Чего надо?  - хмурое,  заспанное лицо хозяйки  выплыло
из-под марлевого полога открытого окна.
     - Молока не продадите?
     - Чего?
     - Молочка, говорю, - Петров рассеянно смотрел на огород.
Помидоры, подальше - капуста, поздняя картошка, кустики зеле-
ные,  сочные.  Соток пятнадцать,  да  прирезанных,  "указных"
столько же.
     - Молока можно. Много?
     - Литр.
     - Сейчас,  - хозяйка опустила марлевый полог, но шустрая
муха успела залететь внутрь. - От заразы, спасу нет!
     Петров скинул рюкзак,  пристроил на лавке, широкой, тем-
ной от старости, сел рядом.
     Крынка с устоявшимся утренним молоком, жирным, не пить -
жевать впору, припотела снаружи. Петров хлебнул, остановился,
переводя дух.
     Идиллия!
     Женщина, повеселевшая от движения, а, может, и от денег,
которые успела спрятать в какой-то из карманов цветастого фа-
сонистого платья, очевидно, лишь недавно переведенного в зат-
рапез, гоняла полынным стебельком мух с сушеных яблок.
     - Вы тут по делу, или как?
     - Гуляю, - Петров опять припал к крынке, припадочный мо-
локосос, в такты с глотками молоко плескалось о стенки, гром-
че и громче, девятым валом норовя попасть в ноздри. Он поспе-
шил отставить кринку. - Гуляю.
     - Да  где  же здесь гулять?  Что за интерес?  - полынная
ветка повисла в опущенной руке и мухи тотчас  вернулись  тво-
рить непотребство.
     - Люблю пешие походы.  Дешево и просто,  по отпускным, а
здоровья на год хватает.
     - Один или с кем идете?
     - Одни.  Сам командир, сам рядовой. В Курносовку добира-
юсь,  там друг в фермеры подался,  недельки две поработаю  на
него за картошку.
     - А где это - Курносовка?
     - В Каменском районе,  соседи ваши.  Разве далеко?  - он
обхватил крынку за горло - широкое,  почти человеческое, при-
кинул на вес. Треть осталось.
     - Так это через центральную  усадьбу  нужно  до  Марьино
добраться, оттуда в Каменку попуткой, а уж затем в эту... Как
ее...
     - Курносовку.
     - Вот-вот.  Дальше ведь дороги нет,  на нас кончается, -
она  хлестнула  по стене,  полынный цветок,  отлетев,  упал в
крынку и поплыл - серенький крохотный шарик.
     - Мне шоссе не надо,  я пешком, напрямик, - он допил мо-
локо, катышек попал за губу и пришлось отыскивать его языком,
перекладывать  на палец и щелчком отправлять на грядки морко-
ви.
     - Хрю-хрю, - прокомментировали из сарая.
     - Турист,  - независимо от поросенка догадалась и хозяй-
ка.
- Угу, - на тыле кисти остались короткие бе-
лые полосы.  Отпечатки губ так же неповторимы,  как и пальце-
вые.
     - Наверное,  много  интересного  видите?  -  она приняла
кринку, невольно покачала, прислушиваясь.
     Пусто.
     Пустенько.
     - Нет,  не очень.  Красивые места попадаются,  это да. Я
больше для отдыха,  поправки здоровья.  Парочку лишних килог-
раммов скинуть, - он встал, примерился к рюкзаку.
     - Форма у вас ладная. В городе брали?
     Петров провел рукой по мешковато сидящей,  немного запы-
лившейся гимнастерке. На два размера больше. Как и задумано.
     - Точно.  Старые запасы распродавали,  я и ухватил. Хло-
пок, немаркая, цена подходящая.
     - Я своему тоже взять хотела,  у нас записывались,  а он
отказался.  Смешная, говорит. А чего смешного? - она оглядела
Петрова,  и тот осмотрелся сам.  Гимнастерка, ремень, галифе,
сапоги. Фуражка со звездочкой. Эхо минувшей войны, реализация
невостребованных товаров по социально доступным ценам.  Дележ
наследства империи.
     - Ничего смешного,  - пришел к выводу и Петров.  - Форма
офицерская,  пошив сорок восьмого года, проветрил - и носи на
здоровье. Практично и удобно.
     - В сапогах не тяжко ходить?
     - Отличная вещь - сапоги,  не кроссовки сопливые.  Опять
же офицерские,  легкие,  - он притопнул ногой.  - Я формы три
комплекта взял,  две летние и одну зимнюю, полушерстяную, ши-
нель и две пары сапог. Хотел больше, да не дали.
     Рюкзак пал  на спину рысью,  мягко.  Сиди-сиди,  покатаю
захребетника.
     - Хутор  Ветряк  на север?  - компас откинутой крышечкой
пустил зайчика в другое,  затворенное окно и  высветил  кусок
гнутой блестящей трубы.  Спинка кровати с никелированными ша-
рами.
     - Мимо конторы пройдете,  там тропочка есть, прямо-прямо
до хутора доведет, - не провожая, хозяйка нырнула в дом.
     Петров накинул крючок. Паркетины шершавые, занозистые.
     Контора - кирпичный одноэтажный домик  крашеный  зеленой
краской,  полопавшейся и свисавшей лохмотьями.  Золушка после
полуночи. А иного времени у нее и не было.
     Небольшая железная  мачта,  оборванный  тросик спутанным
клубком валялся в стороне.
     Табличка у мачты: "Наши маяки" и рамка, в которую помес-
тилась бы фотография девять на двенадцать, но никто не потру-
дился ее вставить.  Перевелись маяки.  Вымерли. Как без них в
бурном море?
     Петров потрогал колесики блока. Приржавели намертво.
     Дорога привела к самому крылечку конторы.
     Окна тоже - нараспашку, и та же марля вместо занавесок.
     Изнутри - редкие удары пишущей машинки.
     Петров отвел краешек марли.
     В профиль к нему  за  столом  над  клавиатурой  огромной
"Листвицы"  колдовала тучная блондинка,  давно,  впрочем,  не
крашенная,  а глубже, у стены, писала в толстую книгу другая,
близняшка первой - одинаковые формы, одинаковое платье, толь-
ко волосы подлиннее. Остальные столы пустые.
     Сидевшая за машинкой, наконец, заметила его:
     - Гражданин, вам кого?
     - Мне? Почтовый ящик, письмецо опустить.
     - Ящик сбоку на стене.  Почта у нас по четвергам бывает,
раз в неделю, раньше не вынут.
     - Четверг - хорошо, завтра.
     - Ой, правда. Как быстро время летит, Зина!
     Близняшка оторвалась от писания:
     - Вы к нам по делу?
     - Не в окошко бы говорил,  кабы по делу, - рассудительно
заметила машинистка.
     - Мимоходом я,  - подтвердил Петров.  -  Путешествую  по
кондовой России. А чего это вас, девчата, всего две?
     - Заведующая на совещании в районе,  Клавка в декретном,
Нинка тоже,  а Мария Ефимовна в больнице на операции, - маши-
нистка подула на указательные пальчики. - Устала.
     - Вы,  значит, для удовольствия сюда забрели, - Зина ка-
залась суше, строже машинистки.
     - И сюда, и дальше пойду.
     - Отпускник, наверное?
     - Так точно.
     - А мы на работе, между прочим.
     - Намек понял, исчезаю. Скажите, на хутор Ветряк по этой
тропинке идти?
     - Правильно, - Зина внимательнее всмотрелась в Петрова.
     - Вы бабы Ани сын или внук будете? - машинистка общалась
с Петровым охотнее товарки. Ясненько, пальчики свободные, а у
Зины на безымянном обручальное колечко. Да не колечко - коль-
цо, граммов десять, бочоночек на треть фаланги.
     - Нет, просто ориентир. Я в Курносовку пробираюсь.
     - Жаль,  - огорчилась машинистка. - Она ждет-ждет, когда
за ней родные приедут. Тяжело ей.
     - Нет,  -  повторил Петров и,  опустив занавесь,  двинул
вдоль стены.  За обнаженным из-под штукатурки углом и  правда
прикреплен был почтовый ящик,  синий,  с красивым, хотя и об-
лезшим немного гербом. Рядом - плакатик. На грубой желтой бу-
маге. " Обезвредить преступников". Он вчитался. Разыскиваются
бежавшие из тюрьмы,  три человека,  описание,  приметы... Обо
всех  подозрительных  немедленно сообщить в ближайшее отделе-
ние...  За информацию, ведущую к поимке - вознаграждение. Фо-
тографий нет.
     Петров достал из кармана гимнастерки  сложенный  пополам
конверт,  перегнул, расправляя, и опустил в щель. Письмо упа-
ло, слышно ударясь о дно. Одно.
     Каламбур не веселил.
     Деревня Глушицы.  По данным переписи,  бестолковым и пу-
танным,  где человек считался дважды, и как житель деревни, и
как колхозник колхоза "Победа", деревня насчитывала семьдесят
шесть человек обоего пола. Да когда она была, перепись. С той
поры не уполовинилось бы население.  Разве что Нинка да Клаша
- надежа наша.
     На хутор Ветряк вела не тропа  -  аллея.  Старые  ветлы,
растущие уже книзу,  стволы толстые,  узловатые,  с огромными
дуплами,  часто и обломленные,  торчали к  небу  иззубренными
стволами  разорвавшихся гаубиц.  Тропка бежала по левому краю
аллеи,  а правый порос терновником,  разросшимся до  середины
просвета.  Петров  набрал  пригоршню  ягод и ел - по одной на
каждый десяток шагов, потом - полусотню, а после и всю сотню.
Ягоды, покрытые сизой патиной, вязали рот. Молчание - золото.
     Уродился терн, однако.
     Солнце поднялось  выше и,  хотя деревья прикрывали тропу
коротенькой тенью, стало жарко.
     Время большого привала.
     Он выбрал тень погуще,  снял рюкзак, вытащил камуфляжное
полотно,  постелил на траву. Сапоги, не купленные, конечно, а
заказанные,  тачал ас из асов,  дороже мотоцикла - в сторону,
портянки - на ветки куста,  ремни,  гимнастерку, галифе - все
долой.
     Навернув на себя теплую сторону подстилки, он уснул.

     2
     Разбитость, слабость, дрожание мыслей - эти обыкновенные
последствия дневного сна отсутствовали.  Приятно.  Но сколько
долгих тренировок понадобилось.  За то же время можно выучить
китайский язык, северный диалект, или пройти полный курс игры
на аккордеоне - увы,  не быть ему "всегда  желанным  в  любой
компании", как уверял самоучитель. Большая растрепанная книж-
ка,  мягкая обложка - красавица с пальчиками, занесенными над
клавишами "Вельтмейстера".  Валяется где-нибудь на антресолях
в коробках нераспакованных вещей.
     Он сел,  пошевелил  пальцами  ног.  Прекрасно слушаются.
Двадцать пять секунд полета,  все системы функционируют  нор-
мально.
     Полета... Если сравнивать,  то не  с  космическим.  Так,
одинокий "кукурузник" выруливает на взлетную полосу деревенс-
кого аэродрома,  козьего выгона.  В небесах "МИГи"  "Миражи",
"Вулканы"  и прочая элита блюдет весьма вооруженный нейтрали-
тет, и на тебе - одномоторный самолетишка технологии "рус фа-
нер",  видимый всем и вся, готовится, как дон Кихот, ринуться
на ветряные мельницы.
     Только это не ветряные мельницы.
     И он не благородный идальго.
     Четыре часа  пополудни.  Прекрасное время.  Промышленные
потребители электроэнергии отключаются постепенно,  и  турби-
ны-генераторы крутятся в своих статорах, отдыхая перед вечер-
ним пиком нагрузки.  Пульс страны приближается к заветным пя-
тидесяти герцам в секунду ровно, подавай надежду, что больная
выкарабкается из кризиса. Он попрыгал по траве, разминаясь, и
начал одеваться. Или правильнее - облачаться? Рядиться?
     Шматок сала, кусочек хлеба, луковка - обед. О бедном гу-
саре замолвите слово...
     Он вытер крошки с подбородка, вытряс подстилку и, сложив
тщательней,  чем  парашют,  поместил  в специальное отделение
рюкзака. Они все специальные - отделения, карманы и кармашки,
для средства "реди", моет без воды, для аптечки, жестяных ко-
локольчиков и стеклянных бус - меновая торговля для охочих до
них туземцев, и проч. и проч. и проч.
     Что рюкзак полегчал,  незаметно,  хотя хлеб,  сало и лук
перемещены из него в желудок. Двести пятьдесят граммов. Тыся-
ча триста калорий. Можно вскипятить ведро воды.
     Тропа покинула  аллею,  стала забирать вправо,  терновые
кусты расступились,  выпуская,  он последний раз набрал ягод,
на память о старом тракте, и хватило памяти на час пути. Тро-
па видна плохо,  стирается от времени,  ползучие побеги  трав
сшивали ее края.
     Солнце светило в спину,  и видно было далеко, ясно. Буй-
ная,  совсем одичавшая лесополоса шла поперек поля, начинаясь
и кончаясь за горизонтом, каждые полверсты прерываемая корот-
кими просветами, оставленными для дороги, по которой полутор-
ки возили бы стопудовые урожаи на разукрашенную флагами весо-
вую.
     А и возили - наперегонки,  состязаясь с соседней  брига-
дой, на ходу, за баранкой подсчитывая тонны, километры и лит-
ры, загадывая, что привезти из города, куда, как победителей,
пошлют лучших из лучших на выставку.
     Других полос,  поперечных становой,  раз - и обчелся. Не
успели насадить. Три П. план преобразования природы.
     Тропа прошла сквозь  полосу,  теплую,  порозовевшую  под
низким солнцем.  Дубы насажаны тесно, доминошными пятериками.
Теория внутривидовой помощи. Дружная сплоченность коммуналки.
     Шел бесконечный  раунд  схватки  - кто сильнейший,  кому
жить. Деревья душили друг друга, уродуя и уродуясь сами. Если
заснять лесополосу во временном масштабе минута = год,  фильм
получится не для слабонервных, куда кэтчу и карате.
     Но листья шелестели мирно, разуверяя в самой возможности
вражды и недоброжелательства.
     За лесополосой - та же пустошь,  невысокая чахлая трава.
Холодная земля. Скупая.
     Хутор оказался большой бревенчатой избой-пятистенком,  с
амбаром,  хлевом,  парочкой косых сараюшек, летней кухней под
навесом,  банькой,  клозетом.  Повыше, шагах в тридцати - жу-
равль колодца.
     На длинном ремне, привязанном к вбитому в землю железно-
му колышку кругом выстригала траву коза, а маленькая козочка,
свободная  и вольная,  бегала рядом,  как цирковая звездочка,
бодая невыросшими рожками невыстроенный барьер арены.
     Вытягивая ведро из колодца,  он вздохнул.  Водичка стоит
больно высоко, мутная, придется обеззараживать. Где вы, хрус-
тальные ключи?
     - Милок!  Эй,  милок! - ведро едва не сорвалось вниз. Он
оглянулся.
     - Ты колодезную воду не пей! - ну, если это одинокая ба-
ба Аня,  то не такая она и старенькая. За шестьдесят, правда,
но жизненной силы на двух тридцатилетних хватит.
     - Что так? Теленочком стану?
     Хуторянка, не сходя с крыльца, замахала руками:
     - Гнилая она.  Иди сюда,  у меня вода криничная, а коло-
дезная разве на стирку годится, да на полив.
     Он подошел.  Огород маленький, но ухоженный, сорняков не
видно. Зато цветов - от табака до георгинов. Красота.
Хуторянка  спустилась  навстречу,  подошла к летней кухоньке,
открыла большой, литров на пятнадцать, металлический бак-тер-
мос,  зачерпнула висевшей на гвозде кружкой:
     - Пробуй!
     Петров пригубил.  Вода и вода.  Холодная. Сейчас вкуснее
станет. Он скинул рюкзак, вытащил плоскую фляжку:
     - Монастырский бальзам, - плеснул совсем немного, с чай-
ную ложечку,  и коричневый дым заклубился, расползся по круж-
ке.
     - Хотите?
     - Не, стара я бальзамы пить. Спиртное, чай?
     - Уж и стара, - Петров покачал кружку. - Лет шестьдесят?
     - Семьдесят один, - гордо ответила хуторянка.
     - Не страшно одной на хуторе?
     - Бог от болезней боронит, руки-ноги служат. Опять же из
района нет-нет, да и навестят, из собеса.
     - По  этой тропке?  - он отпил желтоватую смесь.  Ничего
букетец, терпимо.
     - Ты, милок, из Глушицы пришел?
     - Из нее.
     - А  если из Богданова,  центральной усадьбы,  то прямая
дорога есть.  В сухую погоду доезжают.  Хлеба привозят на ме-
сяц, крупу, керосин. Уголь на зиму. Мне положено, как фронто-
вичке. Сам-то что здесь потерял?
     - Турист. Люблю тишину.
     - Ты садись,  сидя пьется лучше, - она пододвинула табу-
рет. - Тишины здесь полно, мешками бери.
     - Воевали, значит?
     - Снайпером  была.  Женский снайперский отряд Чужимовой,
слыхал? Одиннадцать правительственных наград имею!- бабка се-
ла напротив, через узкую деревянную столешницу.
     - Бак, поди, тяжело таскать? - Петров кивнул на термос.
     - Тележкой что хочешь свезешь.
     - Далеко криница-то?
     - Посмотреть желаешь? Посмотри. От века вода течет, а не
кончается.
     - Если дальше пойти,  на восток, - Петров показал рукой,
- есть путь?
     - Какой путь, - покачала головой старушка. - Раньше кол-
хоз был, верстах в двадцати, да давно распустили. Стариков по
интернатам, молодые сами о себе заботятся. Глухомань одна.
     - А еще дальше?
     - Не знаю,  врать не хочу.  Говорят, колония после войны
открылась,  для душегубов.  Еще вроде армия,  вертолеты порой
подолгу летают,  тренируются. Внизу-то ничего нет, свалятся -
беды не наделают,  разве на меня,  старую,  упадут,  так и то
польза выйдет, - она усмехнулась.
     - Спасибо за водицу, - Петров поднялся. - Перегон до но-
чи отмахаю.
     - Где же спать будешь?  - хуторянка поправила платок  на
голове.
     - Палатка в рюкзаке, - он пошел по тележному следу.
     Одной водой и угостила. Ни огурца с грядки, ни хлебушка.
Времена строгие. Близка ночь - гостя из дому прочь.
     След огибал невысокий пригорок.  Вот и криница. Вода не-
бойкой струйкой лилась из чугунной трехдюймовой трубы и  сбе-
гала вниз, прослеживаясь на сотню метров высокой зеленой тра-
вой. Не получилось Волги, одинок ручей, а нынче не время оди-
ночек. В случае чего - сидеть в общей камере.
     Он пил воду до бульканья в животе,  зубы ломило от  сты-
лости, потом отошел в заросли травы.
     Фонтаном изверглась вода, едва замутненная остатком обе-
да. Опять и опять он пил и извергал ее, составляя в уме зада-
чу про бассейн,  в который вода вливается и выливается в одну
и ту же трубу,  а зачем, спрашивается? Хатха-иога, подражание
тигру. Очищением желудка добиться кристальности помыслов.
     Ладно, достаточно, довольно.
     Он поднялся на пригорок,  на самую его  вершину.  Солнце
сядет скоро, а до синей полосы посадки топать и топать.
     Под ногами - чернота  старого,  давно  паленого  дерева.
Ветряк стоял тут,  на вершине, от него и назвали хутор. Когда
сгорел,  и почему?  Не пожалел немецкий летчик зажигалки  или
свои, отступая, уничтожили на страх агрессору?
     Петров пригляделся к редкому чахлому кустарнику. Лет со-
рок прошло с пожара, сорок пять. Дружно горела, знатно, дале-
ко высветило.
     Под гору ноги несли сами, успевай переставлять. Выйдя на
равнину,  он удержал темп,  трава стегала по голенищам сапог.
Дорога скорее угадывалась, относясь более к истории, чем дням
сегодняшним - пониже трава,  иначе пружинит земля,  и вдали -
просвет лесополосы меж рдеющих верхушек деревьев.
     Солнце сменил месяц,  половинка орловского хлеба,  исты-
канного, измятого вилкой, а то и пальцами привередливых поку-
пателей.
     Когда до посадки оставалось километра два,  Петров выта-
щил из кармашка рюкзака баллончик,  побрызгал на землю. Дезо-
дорант, полезная в путешествии вещь. Имеет изысканный, нежный
аромат, таинственный, как сама ночь...
     Он свернул с дороги, пошел под углом, вспоминая значение
тангенса сорока пяти градусов.  На середине гипотенузы  опять
спрыснул след, в третий раз - заходя в посадку.
     Света месяца едва хватило, чтобы выбрать подходящее мес-
течко, закрепить межу стволами гамак, у головы подвесить рюк-
зак,  у ног - сапоги. Тарзан из племени северных короткошерс-
тных обезьян.
     В животе заурчало,  болезненная спазма скрутила - и  от-
пустила.  Помог  бальзам,  и промывание желудка не зря делал,
иначе несло бы, как паршивого гусенка.
     Он немного прошел, прогуливаясь, вдоль лесополосы, глядя
на уходящий месяц. Пора за ним, на боковую.
     Он вернулся к своему гнезду, забрался в гамак, укрылся с
головой полотнищем.  Издалека донесся протяжный  вой.  Унюхал
выжлец плоды химизации и расстроился. Тяжко его хозяевам при-
дется.  И верно:  человеческий крик, истошный, пронзительный,
пересек поле, за ним - два выстрела.
     Петров вслушался. Неясные, заглушенные расстоянием руга-
тельства, стоны. А вы как думали, ребятки? Турист нынче пошел
ушлый, запросто не возьмешь.
     До рассвета  - три с половиной часа.  Вполне достаточно,
если уснуть сразу.
     Но не спалось.

     3
     Утренняя птичья истерика бодрит сильнее кофе.
     Петров, лежа в гамаке,  завтракал, попеременно приклады-
ваясь к тубу с сыром и пластиковой бутылочке с тоником. Почти
космонавт почти в космосе.
     Сороки верещали,  обсуждая свои внутренние дела.  Других
двуногих бескрылых поблизости нет.
     Он откинул полотнище и стал медленно спускаться на  зем-
лю.  Какой  Тарзан,  смешно,  желтый земляной червяк в период
линьки, старая кожа сошла, а новой - не оказалось.
     Утро росистое, ночь все слезы выплакала. Босиком по тра-
ве,  и ноги чистые-чистые. Кто моет ноги по утрам, тот посту-
пает мудро...
     Он прикрепил кобуру к ремню,  вложил пистолет.  Балласт,
гарантирует остойчивость и безопасность,  и рюкзак,  наконец,
полегчал, скоро вверх тянуть станет.
     Он оглянулся на лесополосу,  на темный след пролитой ро-
сы. И собак не требуется.
     Вторая гипотенуза вернула на дорогу.  Построение конгру-
энтных фигур как условие  совершенствования  землепользования
Древнего Египта.
     Роса сохла быстро,  и к следующей поперечине посадки ис-
чезла.  Деревья разрежены кустарником,  обильно, пенно нахлы-
нувшим в проход стопудовых урожаев. Тихие, спокойные кустики.
Пичужки попримолкли,  зной. Воздух у горизонта дрожал, сгуща-
ясь до плотности силикатного клея.  Не  увязнуть  бы  в  этом
клее. Если дойдет. Ведь далече. А до прохлады под сенью дерев
и кустов метров триста. Дистанция эффективной стрельбы из ав-
томата АКМ.
     Петров упал на траву - плавно,  удобно,  освободился  от
рюкзака и, устроив его на предплечье, пополз. Со стороны пос-
мотреть - дурак дураком. При условии, что никто со стороны не
смотрит. Если смотрит - не дурак, а предусмотрительный, осто-
рожный человек. Но если никто не смотрит, то тоже ведь не ду-
рак. Имеет право передвигаться любым доступным способом.
     Впрочем, словесная эквилибристика ни к чему:  со стороны
его видно быть не должно. Разве сверху.
     Он глянул в белесое небо. Птица. Треугольный вырез хвос-
та.  Ястреб,  коршун? Забыл. Высматривает слепыша, мышь поле-
вую, мало ли добыче на тысячах гектаров?
     Петров приложил ухо к земле.
     Если держать его так долго-долго,  оно  пустит  корни  и
примется.  Спасает только гильотинная ампутация, но ее осудил
Господь наш,  Матфей,  двадцать шестая глава,  стих пятьдесят
второй.
     Он переместился в сторону, опять прислушался. Будет.
     Петров встал,  побрел к застывшему терновнику.  Колючий,
цепкий, не разгуляешься. Совершенно неприспособленное для за-
сад место.  Зря ползал, пачкал и мял еще вчера браво сидевшую
форму.
     А, может, и не зря.
     Он успел пройти четверть часа новой пустошью,  когда по-
зади,  из покоренной посадки, но в километре от прохода пока-
зались конные.  Двое. Странно. На слух три лошади, по меньшей
мере. Одна для него? Заботливость умиляла до слез.
     Он бежал назад,  в кустарник,  стараясь не споткнуться о
вспучившую вдруг кочками землю.
     Лошадь под первым всадником  поскакала  резвее,  второй,
напротив, поотстал, дожидаясь третьего, видно, старшего, лишь
сейчас выехавшего в поле.
     Понадеялся на заботу и ласку. Жди, сейчас приласкают.
     Всадник все ближе. Дурашка, думает - страшный.
     - Стой!  Стой, говорю! - и застрочил из автомата, стара-
ясь отрезать Петрова от посадки.
     Не зря  автоматическое  оружие разминулось с кавалерией.
Стрелять на скаку из автомата,  да из какого  автомата!  Нет,
поспешил  с выводами:  строчка второй очереди пролегла совсем
рядом.
     Петров остановился, выхватил пистолет. В случаях неясных
и запутанных следует полагаться на  классовое  чутье.  Конный
пешему  не товарищ.  Все мы немножечко лошади,  каждый из нас
по-своему...- третья очередь явно шла поперек Петрова, и, об-
рывая ее, он выстрелил.
     Смолк автомат, и лошадь, проскакав совсем немного, оста-
новилась, увязнув в густом полуденном зное.
     Оставшиеся всадники направили коней в поле, прочь, аллюр
три креста, галоп. Трусоваты оказались. Или этот - их ударная
сила, а они начальники, командир да комиссар?
     Петров высвободил ногу убитого из стремени,  и тот сполз
наземь.
     Штатская, гражданская одежда вневременного покроя, брюки
да рубашка,  изрядно поношенные. В карманах - кисет с самоса-
дом да сложенный в несколько раз обрывок газеты.  Бумага ста-
рая, а спичек нет.
     Он прошел  по  следу коня - мерина,  если для протокола.
Налетят в чистом поле - кто? откуда? - поди, догадайся.
     Ствол автомата горячий.  Ни следа ржавчины. Не новый, но
вполне добротный пистолет-пулемет Шпагина. Диск опустошен на-
половину,  его,  петрова, пуля так и не вылетела. Ремень бре-
зентовый, потертый.
     Он направил  ствол  в  небо  и выпустил длинную очередь.
Конь и ухом не повел.
     Улица курковая,  улица  штыковая,  и пороховая и патрон-
ная...
     Он шел,  закидывая  в  посадку части автомата.  Неполная
разборка, курс молодого бойца.
     Шорник, что сбрую ладил - последователь Собакевича. Гру-
бо, но сносу нет.
     - Ну,  Сивка,  гуляй,  - он шлепнул мерина по боку.  Тот
охотно зарысил вслед далеким всадникам.
     И пешком дойти можно.  Сапоги казенные, больше стоптал -
больше усердия выказал.  Верой и усердием все превозмочь уда-
ется.
     Всадники исчезли в жарком мареве,  не доскакав до  гори-
зонта. Овраг. Олений лог, как значится на старых, дореволюци-
онных картах.  Если правее забрать - попадешь в деревню  Ста-
роскотинное, где гувернанткой при барских детях служила впос-
ледствии известная романистка.  Сестричка  Бронте?  Нет,  те,
бедняжки, не бывали в России.
     Деревня открылась вдруг:  миновал редкий кустарник и вот
она, вся туточки.
     Повыше, на юру - господская усадьба,  а пониже - кресть-
янские избы.
     Жарко, должно быть, пылали.
     Он ходил среди черных плешин, отдельные былинки не могли
затянуть их, мало времени прошло. Сорок девять лет - ничто на
геологических часах.
     Даже раскатанные бревна сгорели дотла,  не оставив и ще-
пы,  головешки.  Брось спичечный коробок в мартен - примерно,
похоже.
     Петров дошел до каменного дома.
     Когда-то двухэтажный,  свысока глядевший на подлые избы,
он  и получил больше - хотя куда уж больше.  Стены - толстые,
сложенные на века, уцелели едва выше колена, остальное смело,
будто городошная бита угодила в "бабку в окошке".
     Он прошел в сторону рассыпанных  осколков  дома.  Копоть
горелого дерева на остатках штукатурки, прилепившейся к крас-
ным звонким кирпичам;  часть лестничного пролета, странно ле-
жавшая в ста шагах, уже на склоне юра, ступени покрыты небес-
но-голубой лазурью - это расплавленные медные прутья пропита-
ли мрамор ступеней, а дожди превратили короткий блеск медного
золота в ровную, приятную глазу ярь.
     Эпицентр взрыва  -  к северу.  Петров сверился с часами.
Четырнадцать сорок.  И шестьсот микрорентген в час. Суммарная
доза  - двадцать две сотых биологического эквивалента рентге-
на. Сущая безделица.
     Он вытащил аптечку, достал пенал с большими желтыми таб-
летками. За маму, за папу.
     Угол дома отбрасывал тень - густую,  почти черную. Место
наибольшего сопротивления,  стены здесь сохранились  в  рост.
Невзрачное, но удобное для привала место.
     Скромный обед, шесть перемен. Карта вин: каберне, виног-
радник Ваду-луй-Ваде,  урожай семьдесят восьмого года,  кагор
Чумай восемьдесят четвертого.
     Низкий рокот с запада,  со стороны пройденного пути. Два
вертолета, зеленые, краснозвездные, кружили в небе, вынюхивая
след. Обещанная войсковая часть. Правда, в штабе округа о ней
никто не знает.
     Ищите, голуби, ищите.
     Он укутался камуфляжным полотнищем, лег у стены. Послео-
беденный  отдых  как причина сокращения сферы влияния Испании
на рубеже семнадцатого и восемнадцатого веков.
     То Испания, а то - Россия.
     Вертолет шел совсем уже низко,  черная пыль  заклубилась
над старым пепелищем, и летчик поспешил набрать высоту.
     Молодец.
     Петров прикрыл лицо краем полотнища.
     Как хотите, а соснуть полчасика - первое дело. И для пи-
щеварения польза неоценимая.
     Он дремал под шум винтокрылых ищеек,  они превращались в
зеленых мух, сдуру залетевших в комнату и отчаянно кидавшихся
в стороны, надеясь обрести былое небо, ветер и навозную кучу.
Липучки на вас нет - широкой желто-коричневой ленты,  цепляе-
мой на шнур лампочки.  Сядет на нее муха и  приклеится  всеми
лапками,  сколько бы их не было - четыре по Аристотелю, шесть
по школьному учебнику, или восемь-десять-двенадцать, как док-
ладывают любопытные натуралисты из разных уголков нашей вели-
кой и необъятной Родины.
     Пробуждение сопровождалось  воробьиной  дракой из-за ку-
сочка бутерброда, расточительно оставленного на салфетке. По-
ка двое наскакивали друг на друга, появился, как обычно быва-
ет,  третий, ухватил в клюв спорный кусочек и полетел, стара-
ясь  удерживать  равновесие,  а драчуны,  объединенные жаждой
справедливости, поспешили за ним.
     Вертолеты стрекотали у горизонта, далеко. И не надоест?
     Он причесался, прихорашиваясь, салфеткой прошелся по са-
погам.  Нет,  адъютант  его  превосходительства не получится,
слишком много пыли,  неглаженности,  щетины на щеках. Поле не
штаб,  не способствует блеску.  Обошли с победой мы полсвета,
если нужно, повторим, солдаты, в путь, в путь, в путь...
     Он спустился с возвышенности, порой потревоженные камеш-
ки скатывались по склону,  но,  встретив неровность, стебелек
травы или другой камешек, останавливались. Какая малость нуж-
на, чтобы удержаться...
     Староскотинное осталось позади.
     Два часа буераков - и вот впереди новая  посадка.  Зеле-
ная. Невысокая. Молодая.
     Он подошел поближе.  Лет двадцать дубкам, не больше. Де-
ревья посажены ровно,  рядами,  в середине - широкий  проход,
утоптанный копытами. Лепешки конского навоза - старая, двухд-
невная. Питаются кони скудно. А с той стороны что?
     Поле, просторное,  ухоженное.  Порубленный осот  жух  на
солнце,  а цепочка полеводов,  расставленная через рядок, шла
навстречу, пропалывая кормовую свеклу, бурак. Тяпки, тяжелые,
треугольные, поврозь взлетали и падали вниз, подрубая сорняки
и рыхля землю.  Аккуратно работают,  не спехом,  а женщина на
краю,  в красной косынке, успевает и свой рядок полоть, и за-
мечание сделать. Звеньевая, похоже. Три человека из семерки -
мужчины. В диковинку у нас.
     Он вышел на идущую вдоль поля  дорожку  -  неширокую,  с
глубокими узкими следами подвод.
     - Здравствуйте!
     Тяпки железными головами уткнулись в землю,  спины расп-
рямились.
     - Не признаю вас что-то, - звеньевая уголком платка про-
мокнула лоб.  Остальные переводили взгляды - с него на звень-
евую,  со звеньевой на него.  Запарились здорово. Одежда - то
же "наследство империи" - галифе да гимнастерки,  на женщинах
-  форменные юбки,  но все старое,  застиранное до седины.  И
обувь - лапти. Оно и лучше, ноги дышат, но - непривычно.
     - Не признаю, - повторила звеньевая.
     - Мы с вами и незнакомы, я впервые в этих местах. В Кур-
носовку иду, да, боюсь, с пути сбился. Куда прибрел, не подс-
кажите?
     Лицо звеньевой, миг назад усталое и смущенное, закамене-
ло.
     - Какую Курносовку? Не знаем никакой Курносовки. Идёте -
и идите себе, не мешайте трудиться, - говор вязкий, с двойны-
ми ударениями в длинных словах. Она склонилась больше прежне-
го,  лезвие срезало бок бурака,  и, не дойдя рядок, звеньевая
перешла на новый, а за ней и все звено.
     - То не бригадир ваш? - Петров указал на всадника, пока-
завшегося на краю поля.
     Звеньевая обернулась, закричала с облегчением:
     - Степан Матвеевич, сюда, сюда, кормилец!
     Но всадник - будто и не слышал.
     Тяпки вновь заклевали, люди быстренько-быстренько двину-
лись вглубь поля.
     - Чудаки!  - Петров пошел по прополотому рядку.  Не  так
чисто и пололи,  на троечку,  не больше,  даром, что бригадир
конный и при нагане. Насчет нагана - это интуиция. Далеко.
     Петров остановился,  повернулся. Метров двести прошел, а
бригадир проскакал всю версту. Преимущество коня перед офице-
ром в закрытых позициях любил доказывать предок, даже в учеб-
ники внес сию мудрую  шахматную  мысль.
     Бригадира окружили,  звеньевая жестикулировала,  а  тот,
потрясая револьвером (наган, наган!) убеждал ее так и растак.
     Убедил.
     Всем звеном, женщина в красной косынке впереди, они пот-
русили к Петрову.
     - Стой! Стой, вражина!
     Выстрелом поверх голов бригадир поддержал атакующих.
Бегущие приободрились и, подняв тяпки, подсту-
пили к Петрову.
     - Ложись на землю, вниз лицом, - скомандовала звеньевая.
     - Вы что,  перегрелись, - дыхание у всех короткое, запа-
ленное. А бежали - пустяк.
     - Ложись! - и, замахнувшись тяпкой, она шагнула к нему.
     - Глупая  баба!  - он легко вырвал тяпку из рук женщины,
но тут, загалдев, на него насели остальные. Даже грустно. Шел
человек,  гулял,  и на тебе!  Гуртом налетели, сельскохозяйс-
твенным инвентарем машут до свиста,  а угоди, например, в го-
лову:  Но хлипкий народ, жидкий, откуда и злость. Ничего ведь
плохого сделать не хотел,  разве  поучить,  чтобы  вдругорядь
вежливее были, а они от любого удара с ног - брык! - и лежат,
уткнувшись в землю.  Последняя баба, не сводя с него выпучен-
ных глаз, пыталась поднять выбитую тяпку.
     - Полно, полно, - он легонечко вытянул ее вдоль спины, а
та, как бумажный солдатик, завалилась на бок и затихла.
     Он наклонился. Зажмурясь, та закрыла лицо локтем.
     Ясненько.
     Он осмотрел тяпку. Ручка гладкая, отполированная мозоля-
ми, а железо - грубой, неряшливой ковки.
     Всадник скрылся в посадке, топот быстро затих за зеленой
стеной.  Хорош. Люди, как порубленный, землю устилают, а бри-
гадир, нет, кормилец (sic!) деру. Куда?
     Мужичок, упавший неловко,  тихонько  зашевелился,  меняя
позу. Невмоготу, раз на такой риск идет.
     Петров деликатно отвернулся.  Синдром опоссума. Полевод-
ческое  звено опоссумов.  Опоссумизация поведения как реакция
адекватного ответа на внешние раздражители в  сельской  мест-
ности  северо-восточного  нечерноземья.  УДК 615.5.006 - 666.
Берете тему,  коллега? Ученый совет через две недели, готовь-
тесь к утверждению и включению в план.
     Люди лежали смирно,  не решаясь  очнуться  от  глубокого
беспамятства. Кого, интересно, боятся больше? Друг друга?
     - Столбняка не подхватите,  - Петров бросил тяпку и  по-
шел, не оглядываясь, по полю. Гектаров сорок полюшко.
     Второе поле  - под паром.  Пахота неглубокая.  Примечай,
примечай. И навозца - кот накакал.
     Зато посадки - регулярные,  здоровые, сухостой вырублен,
сучьев, валежника нет и в помине, подчищено. Аккуратные квад-
ратики  километр на километр.  Рожь,  ячмень,  даже гречиха -
мечта горожан.  Дважды Петров  видел  поодаль  маленькие,  по
пять-семь  человек,  группки,  работавшие бесконечную полевую
работу, при его появлении на миг расправлявшиеся, а потом еще
усерднее возобновлявшие труд. Пусть стараются.
     Полевая дорожка,  серая,  растрескавшаяся земля, прямая,
прочерченная  по линейке,  с крохотными царскими уклонениями,
постепенно становилась шире, заезженнее.
     Из посадок порой долетало конское ржание,  топот. Почет-
ный невидимый эскорт. Уланы с конскими хвостами, драгуны...
     Поля кончились, дорога привела в светлую березовую рощу,
совсем крохотный вертоград.
     Деревья расступились.  Вот и она - затерянная деревенька
Гайдаровка. Мало ли их, заброшенных, "неперспективных" разва-
ливающихся, рассыпано по России?
     Но эта - особенная.
     Вечерело. Роща стояла выше деревни, и та была - на ладо-
ни.  Три барака,  составленные "покоем",  крохотная  пекарня,
кузница, дальше - конюшня, конторское здание, сараи...
     Карта не соврала - сделанная по  спутниковым  снимкам  в
одной  внезапно  дружественной стране.  А на отечественных...
Два соседних района уродливо разбухли,  растянулись и покрыли
собой третий, маленький и забытый в череде укрупнений, разук-
рупнений и переименований волостей,  уездов и  губерний.  Нет
здесь ничего. Нету-ти. Очень черная дыра.
     Жизнь не кипит.  Малолюдно, пусто, лишь от колодца к ба-
раку сновал человечек, носил ведро за ведром, выпаивая унылое
строение. Пятое ведро, шестое... Дневальный, надо понимать. А
остальные - в поле?
     Стук молотка,  зуд пилы доносился с  тока.  Готовятся  к
страде, ремонтируются.
     Наособицу, починком - беленая хата.  Большая, высокая, а
окна - что в трамвае, одно к одному лепятся.
     Опушкой Петров шел по роще,  подбираясь ближе.  Сбоку от
входа вывеска. "Школа номер один". Угадал, помнит сердце пер-
вую любовь.
     Частый легкий топот - и с крыльца сбежал мальчишка:
     - Рапортует дежурный по школе номер... - но осекся, гла-
за забегали неуверенно. Короткие штанишки на косой, через ле-
вое плечо, лямке, и серо-зеленая майка крайней степени обвет-
шания. Цыпки на руках матерые, почтенные, а подошвы - в огонь
и в воду!
     - Не признаешь?  - Петров потер щеку. Непременно следует
побриться.
     - Нет, - честно ответил мальчишка. - Вы пароль назовите.
     - На горшке сидит король, - Петров встал у колодца, стя-
нул гимнастерку, майку. - Сперва воды полей.
Мальчишка заворожено смотрел на мыло,  крохотный
овальный брусочек "Туриста".
     - Лей, не жмись!
     - Вы настоящий пароль назовите!
     - Погоди,  не все сразу,  - новый "Жиллет" лихо расправ-
лялся с двухдневной щетиной.  Вжик,  вжик,  уноси готовенько-
го...
     - Вы инспектор, дяденька? Из Большой Дирекции? - пропис-
ные буквы сами обозначились, сумел сказать малец.
     - Нет,  не инспектор, - Петров встряхнул станок, помахал
в воздухе.  Нечего сырость в рюкзаке разводить. - И паролей я
не знаю. Зачем мне пароли?
     - Их только шпионы не знают. Вы засланный, да? - мальчик
побледнел,  а и без того румяным не был. Метр с кепкой, ребра
просвечивают, глаза щурятся близоруко.
     - Тебе сколько лет?
     - Десять, а что?
     - Очки почему не носишь?
     - Вы точно шпион,  дяденька! Под нашего ряженый, а сам -
засланный,  - мальчишку колотило от волнения. Решился на Пос-
тупок - опять же с большой буквы. - Какие ж очки, когда война
кругом!
     - Пацан, эта школа для нормальных или как?
     - Трудовая школа,  самая лучшая,  - обиделся вдруг маль-
чик.  - Если вы сейчас же пароль не назовете, я Ниниванне до-
кажу!
     Станок высох,  можно прятать.  А мыло смылилось напрочь,
жесткая вода, прожорливая.
     - Доказывай, коли доказчик. Где она, Ниниванна?
     - На школьном участке,  где же ей быть? Так я побежал...
- угрожающе протянул мальчик, надеясь, что вот-вот передумает
этот дяденька,  скажется инспектором и похвалит за зоркость и
бдительность.
     - Ты в каком классе учишься?
     Вопрос снял последние сомнения,  и он  побежал,  сначала
прытко, семеня ногами-спичками, а потом, ухватясь за бок, пе-
решел на шаг, и полупехом-полубегом скрылся в роще.
     Петров поднялся по ступенькам. Мокрый блестящий коридор,
с ведра свисала тряпка, полы мыл пацан. Дальше - бак с крани-
ком,  а  рядом мятая алюминиевая кружка.  Полуприкрытая дверь
вела в класс - три ряда эрисмановских парт,  черная  крашеная
доска, глобус, несколько таблиц.
     Он вчитался.  Примеры на сложение,  правописание жи-ши и
круговорот воды в природе.
     Единственная чернильница  гордо   украшала   учительский
стол.  Ручка конторская, с пером "звездочка". Он обмакнул ее.
Чернила старые,  тягучие.  Как насчет классного  журнала?  Не
найти. И парты пустые, ни учебников, ни тетрадей. Лето, кани-
кулы...
     Он вернулся  в  коридор.  Наверху,  в потолке - открытый
люк,  ход на чердак,  а лестницы нет. Не вводить сорванцов во
искушение,  в его школе было то же. Метра три высота, не куз-
нечик прыгать.
     Припасенная "кошка" зацепилась прочно,  и Петров, подтя-
гиваясь на руках,  полез вверх  по  узловатому  шнуру.  Чело-
век-паук, смертелен для мух.
     Да, чердачок - что глупая голова.  Пустой-пустой.  В его
школе  чердак был забит - старые тетрадки для контрольных ра-
бот,  учительские планы, отмененные учебники, стенные газеты,
колченогие  стулья,  творчество юных техников - и не перечис-
лить.  А здесь - одна пыль.  Нет даже птичьего помета, а око-
шечко на крышу открыто.
     Он устроился на балке.  Не обсыпать  потолок  ненароком.
     Высокий писклявый голос доносился снаружи.
     - Одет инспектором, сразу и не отличишь, умывается с мы-
лом!
     Петров начал привыкать к местному говору.
     Из рощи  в окружении двух десятков разновеликих детишек,
шагала сухонькая старушка. Учительница?
     - Ты его хорошо рассмотрел,  Витя? - она спрашивала спо-
койно,  неторопливо,  как и шла - классная дама, выгуливающая
младых институток.
     - Вот словно вас,  Ниниванна! Выхожу из школы, а он сто-
ит, высматривает и карту рисует (соврал, малец!), меня увидел
- с расспросами подкатываться стал,  под простачка подделыва-
ется, сколько, мол, лет, не хочу ли сахару (ай, вруша!).
     - Наверное, это и не шпион вовсе! - перебила Витю девоч-
ка, видно - первая ученица - тон больно уверенный, непререка-
емый. - Ты ведь известный обманщик!
     - Брехло он, - поддакнул подлиза.
     - Как же,  не шпион!  Скажите ей,  Ниниванна!  Пароля не
знает - раз, борода растет - два, и спрашивал, в каком классе
я учусь - три! Не шпион...
     - Борода и у наших людей бывает, вон, у Толькиного отца,
- не сдавалась отличница.
     - Не спорьте, - уняла страсти учительница. - Витя посту-
пил правильно,  каждый должен брать с него пример.  А  сейчас
ступайте в класс.
     Заскрипели половицы, захлопали крышки парт.
     - Тишина!  -  приказала старушка.  Дисциплина - римская,
муравей проползет - услышишь. Петров застыл на балке. Замри -
умри - воскресни.
     - Витя,  Семен, и ты, Валентин! Отнесете записку в прав-
ление, вахтенному. Старшим назначаю Валентина. Ясно?
     - Ясно,  Ниниванна! - и три пары босых ног прошлепали по
невысохшему коридору.
     - Короткая перемена,  - объявила учительница,  и  словно
включили звук:
     - Васильчиковым разрешили силки ставить неделю,  повезло
Сеньке...  Приходи вечером, в шашечки поиграем... Не завидуй,
из рогатки настрелять можно - будь-будь! - Неправда! Я лопухи
не трогал!  Это Венькина сестра их выкопала,  даром дура. Я и
заявить могу!...  Глупый! От детей на детей заявления не при-
нимают, только выпорют обоих, и все... Не, хитренькая! За ме-
лок перышко давай!.... Зачем Маньке лопухи копать? Ихняя мам-
ка юрода родила,  два куля муки получат,  счастливые!... Зна-
чит, надерешь у Звездочки из хвоста волос и принесешь. я лесу
сплету,    рыбалка   пойдет   мировая!...   Юрода-то   держат
еще?...Не-а,  сразу в больницу взяли,  а оттуда в Москву. Там
их  в  человеков  растят...  Вечером шли они с дальнего поля,
темь непроглядная,  все раньше ушли, а они за старое полнормы
отрабатывали и припозднились.  Обещал кормилец встретить,  да
передумал,  станет он ночами блукать. идут, значит, и вдруг у
Черной Аллеи слышат - догоняют их.  Поперва обрадовались, ок-
ликнули,  кто,  мол, - гул в классе затих, заслушались, - а в
ответ плач, жалкий-жалкий. Хотели было подойти, да Дуняша Мо-
талина догадалась спичку запалить.  Глянь,  а из кустов глаза
загорелись,  красные,  огромные!  Поняли бабы - Навьин сын их
подманивает,  бросились бежать, а он... - закашлялся кто-то и
смолк от тумака, - подбежит ближе, и опять плакать. Бабы друг
дружки держатся,  он и не может какую схватить.  На  счастье,
разъезд навстречу попался, стрелять начали, отогнали...
     Вернулась учительница:
     - Вечерней линейки не будет. День окончен, дети, ступай-
те. Завтра нам доверена уборка главного убежища, утром по до-
роге каждый нарвет веник.
     - Активу задержаться, Ниниванна? - первая ученица ласти-
лась кошечкой.
     - Нет, и ты, Таня, ступай, ступай...
     Школа опустела незаметно, расходились чинно, не по детс-
ки сдержанно.
     Петров лежал,  положив под голову рюкзак. Избегайте при-
лива крови к мозгам - и кошмары минуют  вас  стороной.  Также
вредно  наедаться  на  ночь.  И во всякое другое время суток.
Главное - хорошенько расслабиться,  дать покоя каждому муску-
лу,  связке,  косточке,  и миг отдыха обернется вечностью,  а
вечные муки - мигом. Особенно в удобной кровати.
     Тяжесть шага чувствовалась и на чердаке.
     Грузнехонек новый визитер, не пацанва.
     - Что, Нина Ивановна, звали?
     Вторая часть радиопьессы.  Лежи, внимай. Передача по за-
явкам одинокого радиослушателя.
     - Садитесь, сержант. Вынуждена побеспокоить. Мой мальчик
утверждает, что встретил какого-то незнакомца.
     - Я уже допросил его,  мальчишку,  то есть.  О возможном
проникновении нас предупредили еще ночью. На западной окраине
нашли парашют (ну, этот почище мальца заливает), а днем с па-
рашютистом бригада Зайцевой столкнулась (а,  бригада.  Думал,
звено. Какая разница).
     - Его остановили?
     - Какое, он через них, как нож сквозь воду прошел. С од-
ного удара калечил, обученный, гад.
     Потянуло махорочным дымком. Кто курил, оба?
     - Повезло, выходит, Вите.
     - Повезло, - согласился сержант. - Сейчас усиленные пос-
ты выставим,  а с утра прочешем округу,  каждый листик подни-
мем,  перевернем да на свет посмотрим. Нас, кадровых, мало, а
ополченцы ночью трусят. Ждем подкрепления.
     - Собак по следу пускали?
     - Нельзя.  Он дрянь специальную применяет. Собаки бесят-
ся,  проводников грызут насмерть,  не оттащишь  (вот  тут  ты
правду сказал, сержант).
     - Будете здесь что-нибудь осматривать?  - казалось, учи-
тельница спрашивала заданный урок.
     - Думаю, незачем. Силы распылять, он того и ждет. Искать
нужно массово,  организованно.  Конечно,  он тут был - вода у
колодца на земле мыльная,  и описание мальчишки  совпадает  с
имеющимся. Возьмем.
     Снова задрожала балка.
     - Я пойду.  Заявление ваше мы приобщили, мальчонку поощ-
рят премпайком.
     - Не это главное,  - сухо ответила учительница,  но сер-
жант успел покинуть класс.
     Полчаса спустя и  учительница  задвигала  стулом,  потом
звякнул замок в петлях.
     Опустел рассадник  знаний,  можно  встать,   потянуться,
спуститься вниз.  Время вечернее,  солнце на закате.  Усталые
поселяне вернулись с трудов и вкушают  плоды  нив  и  пажитей
своих. Самое время подкрепиться. Окошки хоть и не широкие, да
уж не застрянет.

     4
     - Кто идет?  Кто идет, спрашиваю? - выставив перед собой
винтовку,  мосинскую, с беспощадным трехгранным штыком, мужи-
чок настороженно вертел головой. - Стрелять ведь буду!
     - Погоди  стрелять!  - небрежно отвел ствол к земле дру-
гой, старший секрета. - В кого стрелять собрался?
     - Ну... Шуршит... - неуверенно ответил первый.
     - Где шуршит?
     - В овраге,  - мах руки лукавил  градусов  на  тридцать.
Ополченец, охранничек.. .
     Петров стоял у дерева,  выжидая,  когда  очередная  туча
спрячет месяц.
     - Ты сегодня не дури,  забудь про бабьи страхи. Человека
стережем, ясно? Увидишь - стреляй, разве жалко, а попусту шу-
меть не моги, понял?
     - Понял, - уныло заметил первый. - Я вижу слабо, куриная
слепота.
     - Зря не колготись,  стой смирно, - выговаривал старший.
- Раскрываешь секрет, дурак.
     Петров оставил пост далеко за спиной, а старший, войдя в
раж, все отчитывал бедолагу. Везде одно и то же.
     В бараках тьма,  окошечки смоляные.  Лишь в конторе жгут
керосин,  густой желтый свет нехотя выползал из-за занавесок.
Кумекает правление,  бдит. Часовые контору, как елку, обхажи-
вают,  хороводы водят.
     Он прошел дальше,  вспоминая примечания к  аэрофотосним-
кам. Напротив каждого объекта - вопросительный знак. Или два.
Догадайся, мол, сама.
     Подземное сооружение - в левом углу карты.  Квадрат А  -
девять.  Попал.
     А ну, как не угадал? Блукай ночью, шпион засланный. Вход
- что в овощехранилище.  Уходящий под землю  спуск,  каменные
ступени,  а дверь железная.  Вторая - потоньше, но отпирается
той же отмычкой.  Двойной тамбур, очень мило. Воздух застояв-
шийся, сырой.
     Петров пробирался по подземному залу,  водя по  сторонам
лучом электрического фонарика.
     Большой. Если в тесноте да  обиде,  человек  на  двести.
Котлован.  Мы рыли, рыли, и, наконец, отрыли. Трубы, вентиля-
ционная установка на велосипедной  тяге,  трехъярусные  нары,
скамейки,  словно в летнем кинотеатре, баки с водой, затхлой,
давнишней. Отхожее место, по счастью, в простое. Стены кирпи-
чом  выложены,  деревянные  стойки  подпирают низкий потолок.
Неграновитая палата. Завтра, вернее, уже сегодня, придет пле-
мя младое, незнакомое, и благоустроит свежесорванными веника-
ми приют последнего дня. Надо до них и самому что-нибудь сде-
лать, подать пример доблестного освобожденного труда.

     5
     Предрассветная мгла вязка и непроглядна. Никакой мистики
- закатился месяц, а звезды что? пыль, дребезги. Горел бы ка-
кой никакой фонарь, но нет, затлеет разве вишнево огонек вда-
ли,  знать,  караульщик цигаркой затянулся, а спустя вечность
долетает:  кхе,  кхе! Крепкая махорка, за версту слышна, зело
вонюча.
     Петров крался тихо,  осторожно.  Не хватает счастья ногу
подвернуть либо в канаву свалиться. Жмурки - хорошая игра, но
не до смерти же, судырь ты мой!
     Окошки правления,  что сигнал потерпевшему кораблекруше-
ние: два желтых и один зеленоватый, ЖЗ - 1.4х. Наверное, аба-
жур на лампе.
     Часовой продолжал хороводиться.  Охрана по периметру  из
одного человека,  нахождение часового в нужном месте описыва-
ется головоломным  уравнением  Шредингера.  Там  еще  буковка
смешная есть,  но какая - забыл напрочь.  Иначе стал бы ночью
по деревне бирюком шастать,  жди! Все медведи спят, один я не
сплю, все хожу, ищу... Верни, мужик, мою отрезанную лапу!
     Петров скользнул в приоткрытую дверь.  Висевшая на крюке
"летучая  мышь"  экономно  прикрученным фитилем едва освещала
спавшего за столом дежурного - по крайней  мере,  на  красной
повязке,  косо сидевшей на правой руке, виднелись белые буквы
"журн". Журналист, разве?
     Миновав соню,  Петров толкнул дверь в кабинет.  Обивка -
дерматин, войлок выбивался из прорех. Два стола, составленные
"твердо", а в кресле, в углу - широком, кожаном с валиками по
бокам, - спал хозяин. И форма поновее, и лицо сытое, гладкое.
Первое сытое лицо после Глушиц.
     - Эй,  землячок,  просыпайся! - Петров похлопал спавшего
по плечу. - Просыпайся, мил человек!
     - А?  Что?  - гладкий встрепенулся, открыл глаза и вско-
чил, вытягиваясь. - Мы вас только поутру ждали. Как долетели,
нормально?
     - Я не летел. Пешком пришел.
     - Как - пешком?  - капельки  гноя  скопились  в  уголках
глаз, но - субординация, руки по швам.
     - Ножками. Топ-топ, - Петров пальцами изобразил шагающе-
го человечка. - Нет ничего лучше пеших походов. Знакомишься с
родным краем подошвами,  подробности открываются  поразитель-
ные!
     - Вы не... не... - гладкий напрягся, порываясь подняться
над полом, будто поддетый сверлом бормашины за чувствительный
зуб.
     - Я  не,  я человек смирный,  - Петров отодвинул стул от
стола,  поставил напротив кресла.- Пистолет в кобуре так, для
фасона.  Посидим,  покалякаем, скучно одному ночь коротать, а
за разговорами,  глядишь,  и утро скорее наступит.  Да ты са-
дись, садись. Гостей ждем?
     Кресло и не скрипнуло - гладкий опускался осторожно, как
на ежа.
     - Что урожай, богатый? Хватит на всех?
     - А-га...
     - Приятно. Надоели, понимаешь, талоны свинячьи, а валюты
нет.  До слез, бывает, доходит - кушать хочется отчаянно, а -
не укупишь.  Авось,  с урожаем полегче станет. Так кого ждем,
мил человек?
     - У... Уполномоченного.
     - На вертолете, небось, прилетит? Лимузины сюда не прое-
дут. Как думаешь, меня захватят?
     - Нне... Не знаю...
     - Не возьмут.  Спесьевата новая власть.  Старая хоть для
вида снизойти могла,  а эти... Послушай, а ты что здесь дела-
ешь ночью-то?
     - Положено, - глаза гладкого смотрели мимо Петрова.
     - Дисциплина?  Уважаю.  Кроме сони в коридоре,  есть еще
тут кто?
     - Есть, - голос усталый, ни торжества, ни злорадства.
     Петров оглянулся. В дверях Нина Ивановна, скромная сель-
ская учительница. В ее руке пистолет "ТТ" смотрелся непомерно
большим, тяжелым.
     - Вас-то, Нина Ивановна, каким ветром сюда занесло?
     - Все в правлении дежурят, по графику, чем я лучше?
     - Да,  действительно.  Позвольте стул предложить, право,
неудобно - два мужика сидят, а дама...
     - Не подходите, - зрачок пистолета смотрел прямо в лицо.
Школьный кошмар - педагогическая хунта захватила власть.
     - Странные вы какие-то. Пришел человек, пусть и незнако-
мый, а вы - облавы устраиваете, шпионом обзываете.
     - Военное время,  - пожала плечами учительница. - Разбе-
рутся. Не виноват - выпустят.
     - Военное время? О чем это вы?
     - Как  -  о чем?  - озадаченная Нина Ивановна забыла про
пистолет. Или притворилась, что забыла?
     - Слава Богу, с сорок пятого года у нас официальный мир.
Не без урода, но будем считать - мир.
     - Ах, мир? - учительница вновь прицелилась. - Нет войны,
говорите? Нам только кажется? И похоронки - обман? И бомбу на
нас не бросали?
     - Бомбу? Какую бомбу?
     - Такую!  Атомную, семнадцатого июля одна тысяча пятьде-
сят второго года, - она подошла ближе, глаза полыхнули желтым
огнем...  - Два села исчезли, испарились, из тысячи сто выжи-
ло.
     Пора. Петров качнулся на стуле назад,  упал шумно, гром-
ко, но не громче пистолетного выстрела. Пуля прошла выше, го-
ды есть годы, а повторить не придется.
     Он выбил "ТТ" из руки учительницы, выскочил в коридор и,
мимо ошеломленного дежурного - на улицу.
     Небо на востоке светлеет, но на земле - потемки.
     Он перешел  на  быстрый  шаг,  позади запоздало хлестали
винтовочные выстрелы,  часовому для отчета. На сереньком фоне
показались стойки ворот.  Ограда - проволока на кольях. Отде-
ление МТС, машинно-тракторная станция. Сеялки, веялки, жатки.
Пахло ржавым железом, старой прогорклой смазкой. Чу! Бензином
потянуло!
     Он подошел  ближе.  Спецмашина,  за  кабиной - цистерна,
массивная,  толстостенная. Хочешь - ядохимикаты разбрызгивай,
хочешь - удобрения, аммиак. Все можно. Исключительно практич-
ное устройство.
     Он приоткрыл дверцу кабины.  Поедем,  нет? Мотор завелся
сразу, будто ждал.
     Дорога тряская,  не разгонишься.  Он попробовал включить
фары. Не вышло. Пустяки, сейчас солнце взойдет.
     От медленной,  почти наощупь, езды машина скрипела. Ста-
рушка,  работящая непраздная старушка. Расходится - удержу не
будет. И солнышко краем показалось.
     В зеркале заднего вида - мутном,  со  сколотым  уголком,
показались всадники.  Погоня? Могут и нагнать, машину в галоп
не  отправишь.  Могут,  но  не   хотят,   держатся   поодаль.
Пять-шесть  человек,  не разобрать.  Не стреляют,  зачем свое
добро дырявить.
     Дорога повеселела,  ухабы затянулись,  и Петров прибавил
скорости.  Ходу, ходу, сюда я больше не ездок. Бензина только
на донышке.
     Дорога шла посреди поля, всадники потерялись в пыли. На-
чихаются вволю.
     Высокое, до свербежа зубов,  дребезжание стекол перекрыл
тяжелый рокот. В груди заныло, защемило. Что за музычка?
     Он притормозил, выглянул. Над полем завис вертолет - да-
вешний,  с красной звездой.  Плохо.  Шуточки кончились. Одной
рукой удерживая руль,  Петров выворотил зеркало, пытаясь пой-
мать отражение вертолета.  Мотор перегревался, скоро вода за-
кипит.
     Едут и смеются, пряники жуют!
     Лесополоса приближалась,  но вертолет рос на глазах. Де-
сять километров и проехали, если спидометр не врет.
     Машина подъехала к проходу в посадке, и тут же полыхнуло
сверху. СНРС, самонаводящийся реактивный снаряд.
     Петров выпрыгнул из кабины сжавшись, чтобы ничего наружу
не торчало, но земля - что рашпиль, я колобок, колобок, рядом
грохнуло, сквозь зажмуренные веки коротко вспыхнуло, а дальше
- тьма.

     6
     Милостивые государи и государыни!
     Мое сегодняшнее  сообщение целиком и полностью посвящено
одной единственной теме - судьбе проекта "Опытная Делянка".
     Немного истории. Появление атомного оружия поставило пе-
ред правительством нашей страны вопрос: что будет, когда, пе-
реждав положенный срок, "члены" выберутся на поверхность? Кто
и как встретит их? Сохранится ли иерархия общества, или будет
ждать неуправляемая одичавшая стая? Согласитесь, обидно реши-
тельным ударом сокрушить  противника,  а  в  награду  остатки
собственного же народа вдруг забросают камнями, или, того ху-
же, съедят? Стоит ли затеваться, кровь проливать?
     Сценарии теоретиков не внушали доверия взыскательным за-
казчикам: они знали истинную цену исполнителям, их стремлению
угадать желаемый результат и подогнать ответ. Критерием исти-
ны признан опыт,  его решили поставить, так и родилась "Опыт-
ная Делянка".
     Порожденная атомным проектом,  она зажила своей,  особой
жизнью,  представляя  собой секрет секретов,  знание которого
было знаком доверия исключительного, как мера наказания.
     Место подобрали без труда - в стране практически отсутс-
твовали,  да и по сей день отсутствуют правдивые карты  мест-
ности,  обладание же топографической картой расценивалось как
тягчайшее государственное преступление.  Огромные площади во-
обще не указываются на картах,  искажения вменялись в обязан-
ности картографов "с целью введения в  заблуждение  вероятных
противников,  шпионов и диверсантов".  Порой нежданную выгоду
получал и народ - колхоз распахивал неучтенные гектары, чем и
кормился. Но это так, к слову.
     "Опытную Делянку" наметили разбить в тогда еще Меньжинс-
кой области.  Среднерусская полоса,  плодородие почв и климат
близкий с Подмосковьем.  Район  вокруг  "Делянки"  пропололи,
часть жителей по огрнабору вывезли на стройки,  другим просто
дали паспорта и отпустили в  город  счастья  искать,  третьих
сослали,  четвертых посадили,  пятых... Предлог для выселения
нашли простой - великая тройка.  То ли завод секретный вырас-
тет, то ли море рукотворное.
     Село, особенно сороковых - пятидесятых годов  -  тот  же
лагерь.  Работы много,  тяжелой, изматывающей, дисциплина ка-
зарменная,  выходной - слово неизвестное, и что происходит за
двадцать - тридцать километров,  никого особенно не интересу-
ет. Не до того.
     Заселили "Делянку" простым проверенным способом:  похва-
тали крестьян семьями из  московской,  тульской,  калининской
областей - за анекдоты,  недоперевыполнение трудодней, кулац-
кие настроения, проживание под немцем, да и просто так - кон-
тингент требовался среднестатистический и состоять должен был
в основном из законопослушных граждан. Объявили амнистию, ла-
геря заменили коротенькой ссылкой,  не в Сибирь, не в Казахс-
тан, а рядышком, поблизости. Наверное, радовались мужики, что
отделались испугом - привезли не на голое место,  а почти до-
мой,  колхоз,  он везде колхоз.  Через месяц, перезнакомясь и
пообвыкнув,  и не могли сказать, отличается ли новая жизнь от
старой хоть чем-нибудь.  Разве что письма к ним  не  доходят,
так кто станет в своем уме писать осужденным?
     Наблюдение за  "Делянкой"  осуществлялось  как  изнутри,
штатными и нештатными сотрудниками "органов", так и снаружи -
наезжавшими "уполномоченными" и прочим начальствующим  людом,
а в действительности - кадрами проекта.
     Бомба, взорванная над "Делянкой" относилась  к  маломощ-
ным, порядка трех килотонн. В областном "Коммунаре" появилась
заметка о взрывах в интересах народного хозяйства,  а также о
смерчах и ураганах.  В селах близ делянки - то есть на удале-
нии тридцати километров кое-где повылетали стекла - и только.
     Самой делянке повезло меньше.  Предупрежденные воздушной
тревогой - время-то суровое, послевоенное, - люди попрятались
по погребам - те,  кто не несли трудовую вахту на полях стра-
ны. Из полутора тысяч уцелело около трехсот, из которых поло-
вина  скончалась в первые недели после взрыва.  Наземный,  он
вызвал радиоактивное заражение в эпицентре.  Людям объявили -
новая война. Страны НАТО напало на нас. Никто не удивился.
     В связи с военным временем срок  ссылки  продлевался  на
неопределенное время - до победы, ужесточили наказания. Свер-
ху пришла помощь, уцелевшими больными заинтересовалось Третье
управление минздрава.
     Люди не бунтовали и не дичали.  Ведомые активом (который
тоже не знал,  что идет эксперимент и война не настоящая),  -
они отстроились и продолжали работать,  теперь совсем уже без
отдыха,  без денег,  без просвета - война же. Обладание любой
радиодеталью каралось по законам военного  времени,  общность
казарменного  быта исключала возможность создания простейшего
детекторного приемника.  Все было на виду. Изредка завозились
газеты, отпечатанные специально для "Делянки".
     Изоляция "Делянки" поддерживалась рядом мер. Объявленная
запретной зоной, окруженная постами, не знавшими, что охраня-
ют,  госдачу или ракетный полигон, она была оплетена информа-
торами. "Пасечники", "пенсионеры" жили у исчезающих дорог и о
каждом случайном путнике сообщали "чистильщикам", и те решали
проблему - на путника нападали бандиты и,  избитый, раздетый,
тот поворачивал назад - если зашел недалеко. Если далеко - не
возвращался. За сорок лет удалось отыскать заявления на семь-
десят четыре человека,  пропавших без вести, оставшихся в ар-
хивах областной прокуратуры.  Их и не искали - зона была зап-
ретной, и дела автоматически передавали "куда надо".
     С годами нравы помягчели, и путешественников обычно пои-
ли водичкой с добавкой дизентерийного токсина, после чего пу-
тешествие продолжалось в инфекционной больнице.
     Были попытки прорыва и изнутри делянки. На поиски бегле-
цов бросались местные активисты, но все же прорывы из "делян-
ки" случались.  Тут их встречали "пасечники", и человек исче-
зал. Введенная система общей ответственности, когда за бегле-
ца расплачивалась вся семья и  бригада,  держала  крепко,  но
достоверно известны два случая помещения в областную психиат-
рическую больницу "неизвестных",  в картине которых фигуриро-
вал  "бред  атомной  войны".  Оба  случая закончились смертью
больных "от аллергических реакций на введение медикаментов".
     Круг посвященных  в  проект "Опытная Делянка" со времени
не ширился, а, напротив, коллапсировал. Ненадежные диссертан-
ты  тем  типа "Влияние бета излучений на органогенез в первом
триместре беременности" вдруг скоропостижно покидали  мир,  а
ученые  коллеги  сокрушено качали головами - "сгорел на рабо-
те".  Постоянно шла выбраковка и технических  сотрудников.  О
существовании  "Опытной  Делянки" знало первое лицо государс-
тва, первое лицо государства в государстве и около дюжины не-
посредственных  исполнителей.  Остальные,  задействованные  в
проекте - охрана периметра,  снабженцы,  транспортники и про-
чая, знали, что служат на сверхсекретном объекте, но на каком
- лучше и не думать, полезнее для здоровья.
     "Делянка" жила скромно и незаметно, не ведая, что решает
вопрос - быть или не быть атомной войне.
     На удивление  быстро стабилизировалась численность насе-
ления - высокая смертность  компенсировалась  бурной  рождае-
мостью.  Выросло новое,  военное поколение,  для которого вся
вселенная ограничивалась деревней и прилегающими полями.
     Деидеологизация свершилась незаметно.  Власть сосредото-
чилась  в руках "правления" - административной головки колхо-
за. После взрыва состав правления изменился полностью - преж-
нее  руководство  растерялось в хаосе первых часов,  и пришли
новые люди. Выращенного на полях едва хватало на относительно
сытую  жизнь  правления  и полуголодную всех остальных,  ведь
большую часть отдавали "на победу".  Правление не  разбухало,
зубы не тупились. Центр не вмешивался, а ограничивался наблю-
дением,  изредка снабжая деревню спичками, керосином, железом
- аналог госрезерва. Неугодных, бойких правление "призывало в
армию" с последующей похоронкой семье.
     Внезапная, внеплановая смена руководства страны торпеди-
ровала программу "Опытная Делянка". Опасаясь, обоснованно или
нет, нового Нюрнберга, посвященные не передали сменщикам тай-
ну "Делянки".  Нет программы - нет и финансирования.  И новый
финансовый год не припас денежек ни пасечникам, ни чистильщи-
кам.  Отсутствие периметра привело бы к открытию "черной  ды-
ры", а деревня - не Лыковская заимка. Поэтому посвященные ре-
шили приступить к эвакуации "Делянки".  Под эвакуацией подра-
зумевалось исчезновение деревни, прежде всего, ее обитателей.
     Откуда наша организация узнала о проекте? Первая ниточка
потянулась  от  санитара психиатрической больницы - беглец их
"Делянки" убедил его,  да так, что санитар молчал все эти го-
ды, благодаря чему сумел уцелеть и сообщить нам о существова-
нии деревенской Хиросимы.  Финансовые проверки, аэрофотосъем-
ки...  В конце концов, мы вышли на одного из посвященных. Тот
выдал нам то, что знал, и предупредил, что любой прорыв пери-
метра приведет к "эвакуации" населения в считанные минуты.
     Единственное, на что можно было надеяться - это то,  что
один человек не вызовет переполоха - его примут за случайного
бродягу и предпочтут завернуть, остановить или убить. Поэтому
перед  отрядом вторжения был послан один разъединственный че-
ловек с одной целью - собрать сведения и отвлечь внимание  на
себя.
     Пожалуйста, вопросы.  Результаты эксперимента?  Ну, судя
по тому, что мы с вами выросли и живем, а не взлетели со спо-
койной  улыбкой в стратосферу,  как обещал поэт,  руководство
посчитало,  что опыт "Делянки" не больно обнадеживает. На За-
паде?  Не знаю,  мы и свою-то делянку едва отыскали.  Хотя...
Помните Гайану, массовую смерть поселенцев - "сектантов" пос-
ле того, как туда вылетела правительственная комиссия? Боюсь,
нашим "деляночникам" готовят то же.
     Господа, господа,  конференция еще не закончилась.  Куда
же вы?
     Чудно - почтенная публика на глазах съежилась,  уменьши-
лась многократно,  превращаясь в райские создания - тропичес-
ких бабочек,  калейдоскопом кружащих по залу, и ярких трепет-
ных колибри.  А сам конференц-зал, серый и скучный, обернулся
оранжереей - душной, жаркой, бабочки порхали с цветка на цве-
ток,  сухо потрескивая огромными крыльями - веерами. Забавно,
была пресс-конференция, и вдруг оранжерея. Ни орхидей, ни роз
- одна герань с приторным назойливым запахом. Мещанским цвет-
ком считается. Почему мещанским, а не купеческим или, скажем,
пролетарским, молчит наука.
     Над цветами неподвижно зависли колибри,  крохотные длин-
ноклювые птички-щебетуньи. Бабочек больше, они крупнее, жест-
че,  и терпеть птичье соседство явно не собирались.  Налетели
дружно,  разом, и пошла-поехала разноцветная ярмарочная кару-
сель - бочки,  иммельманы, мертвые петли. На руку капнуло. Не
дождь,  кровь, алая птичья кровь и тут же - брызги бесцветной
жгучей жидкости, лимфа бабочек. Ай, рай, раек. Пора выбирать-
ся - если еще не поздно. Делай - раз! Делай - два! Делай...

     7
     Петров открыл глаза. Песком запорошило, пылью? слезы ка-
тились беспрерывно, дешевые луковые слезы.
     Он пошевелился - сначала одной ногой,  другой, затем ру-
ками. Цел, ни переломов, ни ушибов. Упал, как учили.
     Осторожно подтянув ноги к животу, он встал на четверень-
ки. Верный Джульбарс снова в строю.
     Часы на левой руке, что витрины магазина после погрома -
разбиты и  пусты.  Ладно,  плюс-минус  неучтенный  рентген...
Удачно,  что на сук не напоролся, собирай потом кишки. Влетел
в кусты, как братец Кролик, отлежался - и будет. Сколько про-
лежал?  Судя по солнцу - полчасика, не дольше. И пресс-конфе-
ренцию дать успел, и в раю побывать...
     Он выпрямился, раздвинул ветки руками.
     Машина догорала. Дым занявшейся резины, черный, тяжелый,
сплетался с белесым паром, бившим из развороченной цистерны.
     Вскипело варево в напалмовом  пламени.  Грязное  пахучее
облако  поднималось к небесам.  Выпадет где-нибудь дождичком,
пойдут грибы-гробовики, успевай рвать да хоронить.
     Повезло, ветер тянет прочь, иначе и не очнуться.
     Он чихнул - раз,  другой.  Ветер ветром,  а толика  газа
досталась, вон и руки в зудящих пятнах, и лицо чешется.
     Вокруг ни вертолетов,  ни всадников Кому охота травиться
ради  сомнительного удовольствия констатации факта смерти не-
коего Петрова, пусть даже и шпиона. Не до того. Близится эва-
куация, час "Ч".
     Он пошел назад,  к деревне,  на ходу разрывая вытащенный
из кармана индпакет, промокая бинтом веки, лицо, руки. Газ не
сало, потер - и отстало.
     Он возвращался полем, той же дорогой, которой и выбирал-
ся из деревни.  Казалось,  ехал долго,  вечность, а ногами за
два часа одолел. Никаких полеводов, никаких ополченцев. Оста-
ваться колоскам в большом колхозном поле неубранными.
     Короткая колонна  двигалась от бараков к убежищу - все в
серых плащ-накидках, на лицах - противогазные маски с хобота-
ми, уходящими в сумки на боках.
     - Левой, левой, раз, два, три! - покрикивал мельтешивший
на обочине распорядитель. Командовал он не в такт, но колонна
шла и шла себе, не слушая вожатого.
     В этот  радостный  день  улицы  стали шире от проходящих
праздничных колонн, украшенных знаменами и транспарантами.
     Петров заморгал,  сгоняя неиссякающие слезы. Тем, в про-
тивогазах, видно куда хуже, но идут...
     Он стоял в кустарнике,  у посадки, листья, касаясь кожи,
стрекали крапивой.
     Нечего на листья пенять.
     За колонной вольно,  свободно двигалась группка, человек
десять.  Отсюда видно - крепкие,  ветер не свалит. Правление.
Выпадала одна учительница: сухонькая, прямая, она держалась в
сторонке,  не сливаясь с руководящей массой, и все тянулась к
колонне, замыкали которую ее воспитанники, мал мала меньше.
     Белая ворона. Летучая мышь.
     У входа в убежище колонна остановилась - раз,  два!  - и
четко,  сноровисто, перестраиваясь в цепочку по одному, заст-
руились внутрь серые фигурки, уходя под землю.
     Закрылась дверь за последним - железо лязгнуло о железо.
Кучкующееся правление заторопилось дальше. Второй бункер. Ай,
ай,  как можно было не заметить? Ночь, темно, страшно - отго-
ворки для новичков. Пораскинув мозгами, любой поймет, что не-
гоже отсиживаться вместе руководителям и  руководимым.  Да  и
поглубже убежище правления, наверное, поуютнее.
     Учительница рассталась с группой у  самого  входа.  Двое
протянули ей руки,  но та покачала головой - протестующе, и в
то же время властно.  Трогательно -  возвращение  педагога  к
ученикам за миг до начала атомной бомбардировки.
     И, небесным слоником,  у горизонта вынырнул пузатый вер-
толет в лишайных пятнах камуфляжа.
     Нина Ивановна, не добежав до убежища, упала, прикрыв го-
лову руками,  а ветер бесстыже пытался задрать неширокую, за-
щитного цвета юбку.
     Наши летят, наши.
     Деревья закачались,  сорванные листья воробьями порхнули
прочь - вертолет опускался у края поля и воздух, гонимый вин-
том, поднимал пыль и сор.
     Земля дрогнула прежде,  чем вертолет коснулся поверхнос-
ти.  Беззвучно, неслышно за рокотом мотора, просела она широ-
кой округлой каверной.  Наступил-таки слоник одной ножкой ак-
курат на правленческий бункер.
     Простите. Недошпионил.
     Попрыгали, покатились и стали кольцом вокруг борта семе-
ро из одного стручка. Не семеро, тридцать, бравый полевой от-
ряд Ночной Стражи.
     Петров выбрался из кустов и,  стараясь  не  смотреть  на
усеянные пузырями руки, побрел к вертолету. Запоздало, но от-
того особенно зло отозвалось ушибленное бедро,  но он не поз-
волил  щадиться,  хромать.  Позже,  когда будет теплая ванна,
постелька,  телевизор,  набитый умными, уверенными людьми, не
грех и расслабиться,  надеть шлепанцы и сесть в кресло у шах-
матного столика, на котором стоит - дожидается позиция партии
с Ковалевым,  открытое первенство России по переписке.  Лучше
всего двинуть пешечку на а четыре.
     Майор выбежал навстречу:
     - Виктор Платонович, вы... - и осекся.
     - Хорош,  правда, - тот усмехнулся, и пузырек в углу рта
лопнул,  пустив кровавую дорожку по подбородку.  -  Посылайте
отряд к большому убежищу, люди там, внизу.
     - Люди?
     - Все население "Делянки". Почти все.
     С тихим шорохом обваливались  края  каверны,  едкий  дым
слабо курился в наступившем штиле.
     Параллельная цепь. Правленцы думали, что включают венти-
ляцию,  а на деле - самоликвидировались.  Должны были рвануть
оба убежища, но в большом бункере ночью шпион потрудился. Ше-
лудивый хвастун.
     - Семененко! - позвал майор, но доктор и сам спешил, се-
ребристый чемоданчик в его руке сулил облегчение и благость.
     - Сейчас,  сейчас, Виктор Платонович, - крышка щелкнула,
откинулась, врач замер над открывшимся богатством.
     - Что это там горит? - майор кивнул вдаль. - Летели, ви-
дели.
     - Вещественные доказательства.  Автоцистерна с люизитом.
Думаю,  для страховки хотели закачать в убежище,  если что не
сработает.
     Солдаты выбили дверь бункера и нырнули вниз. Разберутся.
     - Сначала глаза,  - врач закапал  из  флакона  с  пипет-
кой-насадкой. - Пусть как следует промоет.
     Петров дернул головой. Жжение только усилилось.
     - Все, все, Виктор Платонович, больше не буду, - пена из
другого баллончика облепила руки,  лицо,  врач водил  у  шеи.
Кондитером ему работать, торты к юбилеям украшать.
     Петров расставил руки в стороны,  глядя,  как падают на-
земь ошметки медовой пены.
     - Смените одежду, - скомандовал врач.
     - Она защитная,  пропитанная от газа, - но сменил. Долго
ли умеючи? Пять минут с помощью врача, включая белье.
     Люди поднимались на поверхность и,  ослепленные солнцем,
сбивались в беспомощную толпу,  рыхлую,  аморфную. Дети ожили
быстрее других, настороженно-любопытно поглядывали на странно
не злых солдат.
     - Сейчас мы для них - захватчики,  чужаки, - вернувшийся
майор озабоченно смотрел на часы. - К полудню автоколонна по-
доспеет.  А  пока - накормим людей.  Желудок,  он лучше всего
убеждает, кто друг, а кто враг.
     Из выгруженных  ящиков рослый старшина доставал пакеты и
раздавал робевшим людям.  Дети и тут побойчее - бережно снята
золоченая фольга, надкушена первая шоколадка. Приспособятся.
     - Пайки, чай, гуманитарные? Бундесвер?
     - Что?  -  майор  озадаченно взглянул на Петрова,  потом
рассмеялся. - Действительно, импорт. Дали маху. Ничего, пусть
привыкают.
     Учительница поднялась из ложбинки, отряхнулась машиналь-
но от пыли и, отрешенно глядя перед собой, неуверенно прибли-
зилась к остальным.
     - Нина Ивановна!  Нина Ивановна, вам сюда! - позвал Пет-
ров. Не узнала, конечно - в пене, в новой одежде, но - подчи-
нилась. Горе побежденным.
     - Позвольте представить - майор Российской армии, коман-
дир отряда Глушков - учитель...
     - Власовцы, - перебила учительница, закусив губу. Держит
марку.
     - Зачем же сразу ярлыки навешивать, Нина Ивановна? Непе-
дагогично и давно осуждено.  Вашего звания,  правда, не знаю,
думаю, не ниже. Или сохранили на "Делянке" и спецзвания?
     - Не понимаю, - устало отозвалась учительница. Срослась,
сроднилась с ролью.
     Майор настороженно смотрел на Петрова.
     - Глаза вас выдают.  Глаза.  Вы ведь из зачинателей "Де-
лянки", еще бериевского призыва, не так ли?
     - О чем вы?
     - Любой окулист скажет,  что у вас искусственный хруста-
лик в глазу, федоровский.
     - Что? - майор подобрался, напрягся.
     - Катаракта развилась. Возраст, радиация, пришлось отлу-
читься  от  подопечных,  оперироваться.  Сейчас незаметно,  а
ночью,  при лампе нет-нет, а и сверкнет глазами, дух захваты-
вает.
     Учительница дернулась, но майор успел:
     - Ампула в воротнике?  А мы ее ножичком срежем,  чик - и
нет!
     Хватит, пора и честь знать.
     Петров сел в тень вертолета,  стараясь не  слышать,  как
рвется из рук дюжих спецназовцев учительница. Забыв про шоко-
лад,  жались к взрослым ребятишки, а те, стараясь не смотреть
в  сторону вертолета,  давясь,  глотали вдруг ставшие поперек
куски.  Ничего,  скоро запросите головой выдать - и Нину Ива-
новну, и других... Хотя... Кто знает.
     Подошел врач,  бросил пустой шприц в землю,  и тот зака-
чался на толстой игле.
     - Пять кубиков реланиума. Едва угомонилось. Как вы?
     - Терпимо, - пробормотал Петров.
     - Ничего,  до свадьбы заживет,  - врач запнулся, поблед-
нел. - Извините, глупость сморозил.
     Петров не шевелился.
     Замереть, не думать,  не чувствовать.  И тогда, есть на-
дежда, придет, наконец, чистый, спокойный сон.

                           ВАСИЛИЙ ЩЕПЕТНЕВ

                            НОЧНАЯ СТРАЖА

                                  1

    Раздолье для Ньютонов. Просто  рай,  -  Петров  проводил  взглядом
упавшее яблоко. Интересно,  куда  они  потом  пропадают?  Деревья  ими
усыпаны, а в траве раз, и обчелся.
    Женщина вышла на крыльцо.
    - Готово, теперь  можете  жить.  Я  ведро  в  углу  поставила,  не
помешает?
    - Не помешает, - вставать со скамейки не хотелось.
    - Вам как удобнее, чтобы я убирала, вечером или утром?
    - Вечером.
    - Ну, я завтра и приду вечером, часам к восьми, хорошо?
    - Хорошо.
    Она   сошла   по   ступенькам,   остановилась   у    скамейки    в
нерешительности.
    - Можно, я завтра свекровь приведу? Давление у нее скачет, мучение
одно.
    - Приводите. Всех, кого увидите - зовите. С восьми утра и натощак.
    Петров смотрел ей вслед, как шла она по узкой асфальтовой дорожке,
миновала калитку и свернула направо, в село.
    Надо работать.
    Он поднялся на крыльцо. Веранда пахла хлорамином, непросохшие полы
блестели.
    Погулять, что ли. Хозяин усадьбы, не шутка.  Петров  посмотрел  на
лист ватмана, прикрепленный на двери. "Врачебный пункт". Тушь  черная,
спокойная.
    Сначала дело.
    Он прошел через веранду в комнату. Стол,  кушетка,  стулья.  Вдоль
стены - контейнеры-укладки. Дар  армии.  Дареному  коню...  Даже  если
этого коня свели с твоего двора трехлетком, погоняли по крутым  горкам
и вернули доживать...
    Крышка легко откинулась.  Красота.  Другая  укладка,  третья.  Все
готово к работе,  что  хорошо,  то  хорошо.  Можно  пережить  эпидемию
переломов.
    Вторая комната - жилая.  Кровать,  стопочка  белья.  Шкаф.  Петров
открыл дверцу. Пусто, скелетов нет, только вешалки болтаются.
    Одежду из чемодана он повесил на  плечики,  застелил  постель,  на
тумбочку у кровати  положил  книги  и  приемник.  Устроился  в  первом
приближении. Связка ключей напомнила о еде, один из них - от столовой.
Двадцать метров по дорожке, замок  подзаржавел.  Зал  на  сто  мест  -
легкие пластиковые стулья, столы, покрытые пылью. Кто и когда  на  них
сядет? Он прошел на кухню,  повернул  рубильник.  Заурчал  холодильный
шкаф, загорелась лампочка, тусклая и ненужная посреди солнечного дня.
    Петров отключил ток, вышел. Зелень парка веселила, а душ -  просто
счастье. Теплая вода грелась от солнца. Экология! Чисто и приятно.
    На асфальте лежали листья, еще и прошлогодние. Он  был  один  -  в
большой  усадьбе,  с  одичавшим  садом  и  заросшим  парком,  десятком
относительно новых летних  домиков,  столовой,  баней,  душем,  старым
барским домом, часть которого отвели под медпункт.
    Когда-то здесь жил помещик,  писатель  народного  толка,  успевший
вовремя умереть, потом была коммуна, еще что-то, а  лет  десять  назад
открыли пионерский лагерь. На усадьбу  претендовали  и  писатели,  для
развития их талантов полезна была местная природа - река,  заповедник,
но пионеры держались и строились. Теперь всех отвезли  оздоравливаться
за тысячу верст. Судьба села  пока  смутна,  обещают  переместить,  но
куда, когда? Средств нет-с!
    В   парк   вела   аллея,   столетние   деревья   соседствовали   с
электрическими фонарями, деланными под старину.
    Петров дошел до ворот. Старые  выгоревшие  и  облупившиеся  стенды
призывали играть в шахматы, любить Родину и беречь природу.
    В таком вот порядке.
    Дорога из  лагеря  до  села  коротенькая,  метров  двести,  двести
пятьдесят - мимо пруда, на берегу  которого  пара  престарелых  пейзан
смотрели вслед Петрову. В  селе  -  тишина:  дети  отдыхали  на  море,
взрослые работали, кто на колхоз, кто на себя. По осени посчитают, кто
умнее.
    Сельмаг, старый, приземистый домик грязно-серого  цвета,  встретил
Петрова бумажкой с надписью от руки фиолетовыми чернилами:
    "Отпуск продуктов по карточкам будет  осуществляться  при  наличии
справки о прохождении медосмотра".
    Эк они, право, усердны! Он попробовал открыть  дверь  -  напрасно,
заперто на совесть. Проходящая бабка сказала:
    - На свекле она, будет после шести, - и пошла себе дальше.  Петров
двинулся за ней, но быстро отстал. Спешить некуда и незачем.
    Сельсовет был посвежее сельмага - подкрашен, подбелен, а,  главное
- дверь открыта. И объявление, копия магазинного - насчет  медосмотра.
Коридорчик привел в комнату, где за новеньким конторским столом сидела
девушка, очень  похожая  на  Агафью  Тихоновну  из  недавно  виденного
сериала. Выражение скуки угасло при виде Петрова.
    - А, товарищ доктор, здравствуйте! Как устроились?
    - Прекрасно, - Петров сел на стул,  тоже  новый,  но  уже  шаткий,
скрипучий. - Мне нужны списки жителей, знаете.
    - Как же, как же, все готово, - Агафья Тихоновна вытащила из ящика
папочку с тесемками.
    - Всего сто сорок шесть  человек.  У  нас  к  вам  просьба  -  вы,
пожалуйста,  колхозников  смотрите  по  вечерам,   после   работы,   а
единоличников когда вам удобно.
    Петров открыл папку, полистал.  Списки  отпечатаны  через  полтора
интервала, копия третья или четвертая.
    - Я заметил, людей вы оповестили.
    - Да, объявления развесили, в бригадах предупредили - с  нас  ведь
район сроки спрашивает. И, конечно, в магазине никого не отоварят  без
вашей справки.
    Она помолчала, словно вспоминая, затем спросила:
    - Вы к нам надолго?
    - Пока на месяц, а там как придется.
    - Это хорошо, - девушка встала, подошла к небольшому сейфу в  углу
комнаты.
    - Вот вам карточки, без них у нас и купить нечего. Надо будет еще,
заходите, у вас ведь хозяйства нет.
    Петров аккуратно сложил в бумажник разноцветные листки.
    - Если в область звонить, то прямого телефона  нет,  только  через
район. В лагере линию мы не подключали, монтер  районный  болеет,  так
занадобиться - отсюда звонить будете.
    - Понял, - Петров поднялся. - Завтра с утра начинаю осмотр.
    -  У  вас  от  перхоти  что-нибудь  есть?  -  девушка  не  спешила
расставаться. Скучно Агафье Тихоновне.
    - Найдем, заходите.
    Перхоть ее беспокоит. Неприятно, конечно. Он  возвращался  к  себе
(уже к себе!), опять мимо пруда, с теми же старичками, которые  то  ли
по привычке хотели половить рыбку, а может, и ели ее, чего там.
    Асфальт  кончился,  дальше  тянулась   пыльная   грунтовка   -   к
полуразрушенной церкви, в безлюдье.
    Сходить, поглядеть? Идти  недалеко,  четверть  часика  прогулочным
неспешным шагом.
    Потом. Все потом. Дня за три-четыре проведет  осмотр,  и  -  целый
месяц заповедного леса, речки да пруды, развалины  эти.  Просто  мечта
горожанина.   Спасибо   комиссии.   "Население   мест,    подвергшихся
воздействию неблагоприятных факторов,  получит  необходимую  помощь  -
чистое   питание,   оздоровительные   мероприятия,   квалифицированное
медицинское  обслуживание.  Своевременно  будет  решаться   вопрос   о
необходимости   изменения   месторасположения   отдельных   населенных
пунктов".  Грамотеи.  Благодетели  народные.  Распихали  по   наиболее
грязным местам три сотни врачей - ну и что?
    Петров толкнул калитку, прошел в дом. Шесть часов вечера  -  после
чего?
    Он посмотрел на стоявшую в  углу  алюминиевую  канистру.  Двадцать
литров сидра на месяц. По стакану три раза в день. Народная медицина в
народном же исполнении. Подарок родителей, они живут  в  чистой  части
области. Относительно.
    Стакан наполнился желтой влагой. Анализ  мочи,  органолептический.
Фу, какие мысли поросячьи.
    Он сделал глоток,  другой.  Сколько  тут  спирта?  Градусов  семь,
максимум - восемь.
    Со стаканом в руке он сел на скамейку перед домом, раскрыл газету,
купленную утром в привокзальном киоске.
    Скамейка через полчаса показалась жесткой.
    Вечером  он  обживал  усадьбу  -  сходил  в  душ,  столовую,   где
приготовил яйцо всмятку, побродил по парку.
    Ночь подошла; шорохи одиночества долго не давали уснуть.

                                  2

    Он сидел на диване, гладил разжиревшего Бобку,  чепрачного  крыса,
тот пищал, довольный. По ковру прокрался кот, крыс метнулся с колен  в
угол, кто за ним, а он, пытаясь спасти крыса, все тянулся и тянулся  в
щель между стеной и диваном, пока оттуда не выполз Бобка - без головы,
из шеи тонкой  струйкой  текла  кровь,  оставляя  след  на  ковре,  по
которому крыс кружил и кружил по комнате.
    Часы заиграли музычку, и Петров, проснувшись,  не  мог  отойти  от
гадкого чувства, что сон этот и не сон вовсе, но еще до  второй  чашки
чая ощущение поблекло и ушло вслед за другими снами, перевиданными  за
тысячи ночей.

                                  3

    Ура... Активный этап работы выполнен. Петров поставил микроскоп  в
футляр, закрыл журнал. Белые кровяные  шарики  продолжали  ползать  по
сетчатке, раздражая мозг.
    Четыре  ударных  дня.  Осмотрены  все.  Пять  человек  в  область,
остальных  велено  считать  здоровыми,   согласно   новым   нормативам
министерства здравоохранения.
    Хватит. Теперь дачная жизнь.
    Он прошел в столовую, разогрел обед. Приблудная кошка  заскреблась
в дверь,  выпрашивая  подачку.  Петров  смотрел,  как  она  вылизывает
жестянку с остатками "Килек в томате". Кошка,  как  кошка,  не  худая.
Верно, мышкует. А инстинкт и ее зовет к чистым продуктам.
    Чай на  дистиллированной  воде.  Хороший  дистиллятор,  армейский.
Самогон тоже можно возгонять.
    Таблетка, блокатор радионуклидов. Рутинная процедура,  как  чистка
зубов.
    Зато чай удался, особенно на цвет.
    Он посмотрел на часы. Успеет и погулять.
    Скрипучие ворота открывали мир. Направо - село.
    Зачем?
    Петров сошел с асфальта налево. Грунтовая дорога  местами  поросла
травой. Толстая полевка пересекла путь. Как ей тут, сколько лейкоцитов
в крови? Долго еще ерунда будет в голову лезть?
    Церковь стояла чуть в стороне,  дорога,  минуя  ее,  спускалась  к
погосту. Великовато оно для сегодняшней Раптевки. И  церковь  -  какой
она была раньше?
    Позвякивание отвлекло взгляд от развалин. Человек  ступал  твердо,
одежда заляпана  "серебряной"  краской,  в  руке  ведро,  из  которого
торчала ручка кисти.
    - Здравствуйте, доктор. Не узнали? Конечно, нас  вчера  за  полста
перебывало на медпункте. Петр Семенович Бакин я, пенсионер теперь.
    - Добрый вечер.
    - Интересуетесь местами нашими? Это нынче людей  всего  ничего.  А
прежде до пятисот дворов было, значит, тысячи три,  не  меньше,  -  за
взглядом его, прямым и бодрым, чувствовалась тоска. Будто  два  разных
человека смотрели сквозь одни глаза. - Да, было село когда-то большим.
А теперь и не село даже,  а  деревня.  Знаете,  в  чем  разница?  Есть
церковь  -  село,  нет  -  деревня.  На  старых  могилах  даже  мрамор
лакросский стоит. Не каррарский, но тоже - дорогохонек. Сейчас на него
очередь в облисполкоме, только для великих чинов,  чего  там...  -  он
перехватил  взгляд  Петрова.  -  Это  я  жены  могилу  правил.  Ограду
подновил, то, се. У пенсионера время есть. Ну, не буду вас отвлекать.
    Пенсионер быстро скрылся за кустами, а  скрип  ведра  все  царапал
ухо.
    Петров подошел к церкви, к развалинам. Толстые стены, пустые окна.
Внутри свет - из окон, из пролома  купола.  Запустение.  Птичий  помет
устилал все вокруг. Тонны, удобрение  ценное,  недаром  местами  видны
следы лопаты. Распробуют, выметут подчистую.
    Будем считать, отметился.
    Открытое небо, свежий воздух - уже и приятно.  Как  мало  человеку
нужно.
    Он начал спускаться к  погосту.  Крапива,  сквозь  которую  иногда
проглядывали кресты и пирамидки, выше  человека.  Осторожно  раздвигая
руками  стебли,  он  пробрался  мимо  ржавых  оград,   полуразрушенных
надгробий. А,  вот  -  черные  кубы,  вросшие  в  землю.  Это  и  есть
лакросский мрамор? Выбитые буквы  обозначали  живших  когда-то  людей.
1832 - 1912. Недурно. Долго жил и  своевременно  усоп.  Родные  смогли
поставить памятник, не спрашивая разрешения облисполкома. Что  с  ними
самими стало?
    Угадывались и другие  памятники,  но  усталость  начала  заполнять
Петрова.
    Слишком много вопросов. Жили люди, и жили, кто лучше, кто хуже.
    Он шел уже мимо недавних могил, ржа  не  проникла  сквозь  краску.
Где-то здесь и знакомец-пенсионер ухаживал за могилой жены. Отставник,
наверное, ему вряд ли более шестидесяти.
    Даты. Десять, тридцать, восемьдесят лет. Покорность  смерти.  Хотя
есть и пропуски, никто не умирал в тридцатые годы.  Или  не  хоронили?
Или он просто не видит те могилы?
    Пустое умствование. Он повернул обратно. Черный силуэт  церкви  на
предзакатном небе, безлюдье, крики парящих галок угнетали,  захотелось
людей, смеха, музыки, вкусной еды. Нет, о последнем лучше  не  думать.
Опять каша из концентратов да морская  капуста.  Или  рыбки  половить,
сходить по грибы, купить курочку?
    вдали  тарахтел  комбайн,  ветер  сносил  соломенную  пыль,  шлейф
тянулся на сотню метров, высвечиваемый низким солнцем.
    Интересно, куда все идет? Зерно на многолетнее хранение,  а  потом
скоту? А мясо, яйца, молоко? Только лишь служебным собакам? Сколько же
их, собак служебных  на  довольствии?  проверь,  поди,  что  достается
песикам, что идет в те же концентраты и консервы, а что  продают  так,
на авось.
    Лагерь встретил безразлично, молчанием.  Тепловатый  душ  ободрил,
разбудил голод. Ужиная,  он  поставил  для  компании  рядом  приемник.
Стакан сидра отбил  неприятный  вкус  концентратов  ("Каша  пшеничная,
русская" за двенадцать копеек), слегка согрел и утешил.
    Под тихую музыку он шел из столовой, темнеющее небо располагало  к
мечтаниям и приятному общению, а впереди был долгий одинокий вечер.
    Петров походил по комнате, постучал ногтем по стеклу барометра, но
стрелка не шевельнулась, продолжая смотреть на "ясно". Тогда  он  взял
пикадоровский том Чандлера и читал, пока часы  не  пропищали  полночь.
Еще один, заключительный стакан сидра, и можно ложиться спать.

                                  4

    - Доктор, мне бы от нервов чего-нибудь, - плотный, загорелый мужик
смотрел вкось, стыдясь просьбы. Если и  у  таких  людей  -  нервы,  то
скверно.
    - Что же вас тревожит?
    - Никогда не думал, что со мною такая  дрянь  приключится.  Я  тут
лесником в заповеднике служил, а два года назад землю с братом  взяли.
Работать много приходится, но и лес  не  забываю.  Ружьишко  сохранил.
Хоть и заповедник, но иногда стрельнешь,  бывает.  Да  и  то,  знаете,
какие охоты для начальства устраивают? Сейчас вроде перестали  ездить,
за здоровье опасаются.
    - Так что?
    - Бояться я стал леса.  Не  поверите,  здоровый  мужик,  а  иногда
оторопь накатывает, жуть, особенно у Голодного болота. Десять лет днем
и ночью по лесу бродил, в любую погоду, браконьеров давил, волков бить
приходилось, и хоть бы хны,  а  вот  последнее  время  -  боюсь.  Я  к
районным врачам ходил, они таблетки прописали,  хло...  хлозепид,  да,
полегче стало, но совсем не отпускает. А сейчас кончился он,  и  ни  в
какую...
    - А кроме хлозепида чем пытались лечиться?
    - Правду сказать, жена к одной бабке  водила,  знахарке.  Говорит,
совсем  я  от  таблеток  квелый.  Та  знахарка  велела  прут  железный
арматурный в то место, где страх на меня нападает, в землю вогнать,  а
потом ей принести.
    - Да?
    - Я так  и  сделал.  Грязь  там  густая,  липкая,  под  землей-то.
Посмотрела она на прут, сказала, что здоров я, а на  то  место  ходить
нельзя, плохое оно, черное.
    - И с тех пор лучше стало?
    - Пока в поле, вроде ничего.  А  вчера  решил  поохотиться.  Чтобы
навыка не потерять. Попалась мне лиса, шкура поганая,  но  я  все-таки
стрельнул. Попал, конечно. А она ползет на меня и зубы щерит. Я, прямо
скажу, напугался. Из другого ствола саданул. Шкура клочьями  летит,  а
она только тявкнула - и прет и прет, не сворачивает, медленно, правда.
Руки трясутся, но я перезарядил и еще раз, в  упор  почти.  Уже  кишки
наружу, а она все ко мне тянется. Я  убежал,  не  выдержал.  А  сейчас
думаю, привиделось мне, примерещилось. Какая бешеная  не  была  бы,  а
подохла бы от стрельбы враз. Да и вид у нее, у лисы - не бывает таких.
Не видал.
    - Давайте, я вас осмотрю.
    Изменение  психики  жителей  сельских  районов  на  ранней  стадии
хронической лучевой болезни. Диссертация Шуряева. Для очень служебного
пользования.
    - Я вам драже даю,  принимайте  по  одному  три  раза  в  день,  а
недельки через две зайдите снова.
    - Мне это поможет, доктор?
    - Непременно поможет.
    Поможет. Только вот кто болен - человек или мир?  И  кого  лечить?
Себя - от дешевой философии. Сонапакс - штука сильная. Стало же  лучше
самому, когда...
    Стоп. Нельзя.
    Зарядка по системе Мюллера. Вот уже и нормально.

                                  5

    Он третий раз намылил руки. Глупо, ничего на них нет,  но  мерзкое
чувство  прикосновения  злосчастной  рыбы  заставляло  вновь  и  вновь
оттирать пемзой пальцы и ладони.  Порыбачил,  называется.  Началось-то
как славно - пять карасей, один к одному, граммов по двести каждый.  А
шестой, когда он начал снимать его  с  крючка  и  разглядывать  лапки,
растущие рядом с плавниками...
    Гадость.
    "Оладьи  картофельные"  вышли  на  вид  совсем  безобразными,   но
съедобными.  Петров,  отмывая  сковороду,  краем  уха   слушал   умные
рассуждения   о   судьбе   московского   метро,   перемежающиеся    со
свидетельствами очевидцев, переживших катастрофу.
    Теплое солнце, безветрие, сытость клонили  ко  сну.  Он  вынес  из
комнаты байковое одеяло, постелил на скамейку для уюта.
    Книга читалась легко и свободно, где-то за океаном  частный  сыщик
Филипп  Марло  спасал  невинную  актрису  от  происков   гангстерского
синдиката.
    Хриплый мяв оторвал его от романа. У ног стояла кошка, прижимая  к
асфальту едва трепыхавшийся комочек перьев.
    - Охотишься, киса?
    Кошка оставила добычу и, неловко пятясь, отошла.
    - За хозяина признала, дань принесла или хвастаешь?
    Кошка опять мяукнула, но не победно, а недоуменно, даже боязливо.
    - Успокойся, киса, не съем я твой трофей, - Петров  склонился  над
птичкой. И никогда-то  не  был  он  силен  в  орнитологии,  а  в  этом
истерзанном   комочке   опознать   что-нибудь?   Наверное,    воробей,
обыкновенный воробышек. Свернутая головка, подернутые пленкой глаза  -
и червячки, отпадающие от тельца на асфальт. Он нашел в траве палочку,
ковырнул ею.  Кожа  легко  отделилась  от  косточек,  обнажив  гниющие
внутренности.
    - Фу, киса, как можно! Падаль! - он отбросил воробья палочкой.
    Кошка отпрыгнула, а затем, не сводя глаз с птицы,  боком  отбежала
за дом.
    Надо унести эту дохлятину подальше, завоняет.
    Он поднялся на веранду Совок с длинной ручкой стоял в углу.
    На дорожке - чисто. Кошка вернулась, забрала? Передумала?
    Петров вернулся  к  терпеливо  ждавшему  частному  сыщику.  Шелест
листьев, воздух, общение с природой.
    Он   прикрыл   глаза.    Солнце    сквозь    мельтешащую    листву
гипнотизировало.
    Через минуту он шел по Москве, плакатно чистой, насыщенной цветом;
на углу Почтмейстерской и Проезда яркие, светлые дома манили музыкой и
огнями, странно видными в полуденный час, кафе под  тентами  заполняли
широкие  тротуары,  фонтан  бил  живой  радостной  водой.  В  карманах
хрустели деньги, наверное, доллары, взял толику из банка, а  осталось,
осталось-то!
    Он зашел  в  ресторан,  заказал  икру,  шампанское  и  еще  что-то
соблазнительное,  устрицы,  дамочка  за  соседним  столиком   обещающе
улыбнулась...
    Звук шагов пробудил его от дремоты. Краски дня, солнце остались, а
все остальное исчезло. Жаль. Какие они, устрицы?
    От ворот приближались двое - давешний пенсионер и с ним высоченный
патлатый парень
    - Здравствуйте, - пенсионер  держался  чуть  впереди.  -  Больного
привел, примете?
    Петров встал, окончательно прощаясь со сном.
    - Пройдемте.
    Они вошли на веранду, Петров сел за стол, кивнул на стоявшие рядом
стулья.
    - Что я могу для вас сделать? - это влияние Филиппа Марло.
    - Да племянник руку расцарапал, заразу занес.
    От патлатого самогоном - перло.
    - Он лечиться им пытается, вы уж простите, доктор.
    Племянник засучил рукав рубахи.
    Пятно походило на  крысу,  въевшуюся  в  руку  -  серое,  большое,
багровый  хвостик  тянулся  к  локтю.  Ярко-красные  края   разве   не
светились.
    - Как же это вас угораздило...
    - Накололся на кость...  -  нехотя  отозвался  патлатый.  -  Землю
копал, и накололся. Совсем маленькое пятнышко было, да растет...

    - Больно? - Петров повел  ладонью  над  пятном.  Края  горели,  от
центра леденило.
    - Немеет, и жжется, особенно с краю.
    - Измерьте температуру, - он протянул градусник.
    Минуты шли, а диагноз оставался неясным. Рожа? А почему  в  центре
воспаление не выражено?  Раньше  подобное  Антоновым  огнем  называли.
Болезнь Базарова.
    Потом он выстукивал, выслушивал больного,  смотрел  язык  и  щупал
живот.
    - Нужно ехать в область, в клинику. Сейчас я направление выпишу.

    - А нельзя здесь, вы посильнее пропишите что-нибудь, а?
    - Случай серьезный, - кто  там,  в  клинике,  остался?  Хронически
беременная Стратова да неувядающая Ляпа, корифей всех дисциплин. Ну, и
научные кадры свежей выпечки, десять тысяч долларов  за  диплом,  или,
как, кажется, нынче принято выражаться - "штук баксов".
    - Кстати, не помню вас на осмотре.
    - Он не здешний, погостить приехал, в отпуск.
    Петров достал пакетик со шприцем, флакон легодина.
    - Ложитесь на живот. Видите, не больно совсем. Полежите, я запишу.
Фамилия?
    - Пирогов Сергей Иванович, - глухо отозвался парень.
    - На ночь примете две капсулы, - Петров протянул  упаковку.  -  Не
жевать, не ломать, глотать целиком. И ничего спиртного не пить. С утра
натощак придете ко мне.
    - Спасибо, доктор, - пенсионер достал из кармана  пиджака  плоскую
коробочку. - Возьмите, пожалуйста, из старых еще запасов.
    Племянника слегка шатало. Ничего, легодин - сильное средство.
    Он  открыл  коробочку.  Внутри  -  бутылочка-фляжка  дагестанского
коньяка. Петров пожал плечами, положил ее в стол.

                                  6

    Три часа пополудни. Сходить в лес? По привычке он взял сумку, нож,
хотя знал, что никаких грибов он есть не станет. Не созрел.
    Кратчайший путь вел через парк - сначала по  асфальтовой  дорожке,
потом по широкой тропе меж деревьев, обильно перекрытых ловчими сетями
пауков, приходилось то и дело лавировать - жаль труда ловцов.  Мух  он
не жалел.
    Парк кончился.  Петров  вышел  на  грунтовку,  лес  был  рядом,  в
километре. Он миновал  свернутый  набок  шлагбаум.  Дорогу  пересекали
ржавые рельсы одноколейки. Справа невдалеке белел  домик.  По  шпалам,
ломая  длину  шага,  он  подошел  к  нему  -  мимо  скошенной   травы,
разложенной сушиться, готовых маленьких стожков. У  домика  в  огороде
копалась женщина. Выпрямилась, радуясь минутной передышке.
    - День добрый, - подошел он к штакетнику.
    - Здравствуйте. Не ходят поезда у нас, с зимы. Разве грузовой  раз
в месяц пропустят, и все, - она опиралась на вилы, рядом стояло ведро,
до половины заполненное розовой картошкой.
    - А раньше много ходило?
    - Наша ветка до Хавы тянется. Дизель из  Князева  четыре  раза  на
день, и грузовые - из карьера щебенку возили.
    - Вы тут работаете?
    - Держит дорога, вот и работаю. Какая  работа...  Деньги,  правда,
тоже невелики, зато к  ОРСу  прикреплена,  раз  в  месяц  езжу  деньги
получать и отовариваюсь там, все  легче.  Еще  огород,  коза...  -  и,
подтверждая, из-за кустов раздался противный крик. - Отпускать  далеко
нельзя.
    - Волки?
    - Волков не видела, а собаки есть. Мало, а расплодятся - в лес  не
войдешь.
    - Не стреляют их?
    - Иногда слышу выстрелы, не знаю. Может, браконьеры...
    - Схожу, погляжу, что за лес - он заметил снизки грибов,  висевшие
на стене.
    - Грибов сейчас полно, море. Раньше гоняли, заповедник  все  ж,  а
сейчас лесники почти все  поувольнялись,  да  приезжих  нет.  Говорят,
вредно есть грибы.
    - Вредно, в них все собирается...
    - Жить-то надо, - женщина налегла на вилы.
    Петров осмотрелся.
    - Вы по той стежке идите, прямо в лес  приведет,  -  она  показала
рукой, потом наклонилась, выбирая клубни.
    То тут, то  там  тропку  перебегали  мыши.  Если  кошка  -  плохая
примета. А мышь?
    Стежка оборвалась у шоссе, идущего  у  самой  кромки  леса.  Минут
двадцать, как он вышел из парка, а - ни одной машины.
    Он пересек шоссе, кусты, и - вот он, лес. Дубы,  растущие  вольно,
просторно, и воздух, воздух! полтора миллирентгена в час.  В  среднем.
Вон там, на полянке, может, и меньше, а под тем  кустом  -  все  пять.
"Реальной  угрозы  здоровью   населения   нет   никакой,   проведенные
мероприятия позволяют считать местность практически безопасной по всем
параметрам".
    Ах, скоты, скоты!
    Он шел, машинально шаря взглядом  по  траве.  Сыроежки,  моховики.
Семья белых. Он наклонился, срезал самый  крепкий  гриб  у  основания.
Чистый, а запах! Через полчаса сумка была полной,  их  тут  не  искать
нужно, а убирать не разгибаясь. Ни одного червивого, сорт прима.
    Петров остановился.
    Белка винтом взбежала по стволу вверх.
    Даже черви не едят.
    Он высыпал грибы на траву. Не  черви,  конечно,  личинки  каких-то
насекомых. Поднялась досада. Мазохизм с этими грибами.
    Он  зашагал  дальше,  стараясь  не  глядеть  на  кольца   лисичек,
справляющих грибную олимпиаду. Под ногами  захлюпало,  похоже,  болото
рядом. Стало темней, пошли ели.
    Путь перегородила колючая проволока, частыми рядами она  рассекала
лес,  ржавая,  натянутая  на  смоленые   столбы.   Петров   попробовал
раздвинуть нити колючки. Нет, много их, не пролезть. И к чему?  Видно,
здесь и начинается собственно заповедник. Не в болото же ему нужно.
    Вдоль проволоки - с  той  стороны  -  ели  росли  сплошь.  Он  шел
параллельно этой двойной ограде, пока не заметил просвет в стене елей.
Разорванная проволока скручивалась в спираль,  на  колючках  болталась
всякая дрянь, усеянная черными жучками.
    Пора назад. Ни к чему это все.
    Десять минут ходьбы на юг - и он на шоссе. Надышался, а аппетит не
нагулял.

                                  7

    "Приглашаем всех, кто не спит в этот  час,  полюбоваться  чудесным
явлением природы. Через пять минут..."
    Петров выключил приемник, потушил свет.  С  крыльца  в  серебряном
свете  лагерь  виделся  стеклянным.  Полная  луна  карабкалась  вверх,
стараясь спастись.
    На часах - без четверти полночь.
    Из-под лестницы выбежал еж,  на  мгновение  застыл  на  дорожке  и
мячиком скатился в траву. Ломаной линией пронеслась летучая мышь.
    Он подошел к облюбованной заранее скамейке, сел лицом к луне. Часы
на руке заиграли турецкий марш - настроил на это время.
    Он смотрел прямо на луну; белесое, бедное звездами  небо  казалось
совсем  низким.  Черный  двойник  луны  начал  наползать  на  край   -
медленно-медленно. Петров  перевел  взгляд  на  дом,  столовую,  парк.
Слегка потемнело, опережая мрак, наступила тишина. Даже ветер перестал
шевелить листья.
    Он закрыл глаза, пытаясь вслушаться в окружающее.
    Еще доносился лай из деревни, затем стих и он.
    Сознание было ясным и спокойным, но открывать глаза  не  хотелось.
Он строил поместье - с цветущими садами, озерами, полными рыбы, замком
на горе. Замок на Луне. На обратной стороне - там, откуда  никогда  не
видна Земля.
    И там они бы жили.
    Стоп.
    Он  тряхнул  головой,  разомкнул  веки.  Треть  луны  была  уже  в
темно-серой  тени  Земли,   багрово-красная   граница   ее   напомнила
сегодняшнего больного.
    Синдром Лунного затмения. Красивое, поэтическое название.

    И там они бы жили.
    Стоп.
    Он  тряхнул  головой,  разомкнул  веки.  Треть  луны  была  уже  в
темно-серой  тени  Земли,   багрово-красная   граница   ее   напомнила
сегодняшнего больного.
    Синдром Лунного затмения. Красивое, поэтическое название.
    На почерневшем небе появились тысячи новых звезд, число их росло и
росло, росла  и  безотчетная  тревога.  Дикари  мы,  дикари.  Ну  вот,
наконец, вся Луна закрыта, цвет из серого  стал  темно-вишневым.  Нет,
как у  моряков  -  темно-темно-вишневым.  Он  задрожал  -  похолодало,
однако.
    Петров подсветил табло часов. Третий  час!  Но  красота,  красота.
Погасшая луна и мириады звезд.
    Он встал, прошелся до ворот, похлопывая бока руками. Дрожь прошла,
но захотелось спать. В Раптевке - ни огонька. Может, кто и  смотрит  в
небо, а скорее - спят. Страда, люди на полях выкладываются.
    В пруду сверкнул огонек - отразился выползший краешек луны. Тут же
подул ветер, разгоняя дрему.
    Надо поменять скамейку - луна успела переместиться.  Не  проблема,
скамеек в парке дюжина, и все для него одного.
    Не  успело  новое   место   согреться,   как   шаги,   торопливые,
пришаркивающие, вплелись в начинающую оживать ночь.  Скрипнули  ворота
(пора  смазать  петли!),  человек  прошел  к  дому  и  забарабанил   в
стеклянную дверь веранды.
    Под этот стук Петров подошел к ночному гостю.
    - Кто там?
    Тот обернулся. Опять он, Петр Семенович.
    - Это вы, доктор? Я насчет... насчет племянника... Посмотрите его,
пожалуйста, ему хуже...
    - Только возьму саквояж.
    Пять минут спустя они входили в село.
    - Что стряслось?
    - Поначалу ему полегчало, рука не болела, и пятно  вроде  замерло.
Он таблетки ваши выпил и спать лег.  А  ночью  я  проснулся,  слышу  -
стонет. Зашел к нему, рука вся серая, на шею ползет, щеку, грудь.  Вот
я и прибежал.
    Они подошли к двухэтажному дому, добротному, каменному.
    - Минуту погодите, я собаку привяжу, - хозяин распахнул калитку. -
Джек, Джек! Где ты там! Что с тобой, псина?
    Послышался лязг цепи, собака заскулила и - смолкла.
    - Проходите, доктор.
    Дорожка вела к дому, рядом с ней проволока, вдоль которой на  цепи
с кольцом могла бегать собака. Сейчас она,  большая  овчарка  нечистых
кровей, насколько можно  было  разобрать  при  свете  ночи,  жалась  к
хозяину.
    Хозяин нагнал у крыльца.
    - Я не запирал, открыто, - и прошел вперед, везде включая  свет  -
на веранде, в коридоре, в комнатах.
    - Где же больной?
    - Наверх подняться надо.
    Лестница, короткий коридорчик привели к небольшой комнатке,  почти
пустой, одна раскладушка, укрытая одеялом,  стул,  одежда  на  спинке,
пепельница на полу с одиноким окурком да в подсыхающей лужице самогона
опрокинутая бутылка.
    - Так где же?
    - Был... - пенсионер немного растерялся. - Сейчас посмотрю, может,
отошел куда...
    Скрип половиц, хлопанье дверей.
    Петров спустился вниз. Здесь было что-то вроде холла  -  с  пустой
каминной пастью у одной стены, диваном у другой,  в  центре  столик  и
пара кресел.
    Из двери выглянул хозяин:
    - Я на улице гляну.
    Петров сел в кресло,  полистал  лежавший  на  столике  журнал  (им
оказался "Порядок"), зевнул. Спать  хочется.  Он  слышал,  как  хозяин
зовет "Сергей,  Сергей!",  рычание  собаки,  но  сон  одолевал.  Нужно
встать.
    Наверное, он все-таки заснул, но звук отворяемой двери застал  его
поднимающимся из кресла.
    - Нет нигде. Куда он мог деться?
    - Вы меня спрашиваете? - на часах - четыре. Ночь на исходе.
    - Нет. Сам не пойму... Одежда ведь здесь.
    - Рассветет, тогда и поискать можно будет.
    - Да, да.. Наверное, он еще выпил и  отсыпается  где-нибудь...  Вы
извините, нехорошо получилось... Я через пару часов пойду, поищу...
    - Найдете - зовите, - Петров пошел к двери.
    Через десять минут он лежал в постели.
    Спать, спать, спать...

                                  8

    Пес  безучастно  смотрел  на  Петрова.   Да,   восточноевропейская
овчарка.
    Он еще раз нажал кнопку звонка.
    - А, доктор! Знаете, этот паршивец действительно напился.  Напился
и решил прогуляться,  за  ночь  отмахал  до  Князева  и  оттуда  утром
позвонил, что уезжает домой.
    - Без штанов?
    - Ну, он в спортивном костюме был. Уезжает, и пусть  себе.  Меньше
хлопот.
    - А болезнь? Он же болеет.
    - Говорит, лучше стало, спасибо. Если что, в городе обратится.
    - Откуда он?
    - Сергей? Из  Москвы,  в  метрострое  работает.  Им  много  сейчас
работы...
    Запах  цветов  -  как  в  парикмахерской.  Слишком  резкий,  душно
становится. Овощи, если и растут, то за домом. Зато яблони постарались
по всем дворам. Яблочный год.
    - С фруктами что делаете?
    - Что с ними делать, в землю зарываем. Удобрение под цветы.
    Петров оглядел дом.
    - Нравится? Все сбережения на него потратил, и пота не жалели -  я
и жена. Всю жизнь  по  военным  городкам,  знаете...  Думали,  уйду  в
отставку, заживем, детей приглашать будем. Теперь один пользуюсь.
    - Дети далеко?
    - Дочь в Москве замужем, сын на флоте, Тихоокеанском. Дочь  пишет,
продавай дом да приезжай. Как  продашь?  Кого  сюда  заманишь?  Вот  и
развожу цветы. Хотите?
    - У меня сейчас усадьба целая.
    - Какие места загубили. Знать бы раньше...
    Петров  прошел  метров  сорок,  оглянулся.  Прислонясь  к  ограде,
отставник смотрел ему вслед - или просто смотрел куда-то,  видя  свое,
счастливую осень жизни с женой и детьми в собственном доме.
    На берегу пруда привычно стоял  рыбак.  Ловись  рыбка,  большая  и
маленькая, с плавниками и лапками. Петров подошел.
    - Клюет?
    - Маленько.
    - С ножками попадается?
    - Бывает. И с ножками, и тремя глазами. Мы таких кошкам...
    - А остальную себе?
    - Что  же  еще  жрать?  Зараженная  она,  рыба?  Так  мы  все  тут
зараженные, и животина, и люди. В пруду, правда, я да  Кузьмич  ловим,
остальные на речку ходят, на речке уродной рыбы  и  нет  почти.  Мы-то
старые, тяжело, четыре версты, да и чего нам бояться.  Одно  помирать,
лишь бы скорее, по людски, пока сами нечистью не обернулись.
    - Как это - нечистью?
    - Просто, к слову. Болеют многие.  Сын  у  меня  -  тоже...  Он  в
соседнем селе живет.
    - Чем?
    - Говорят - белокровие... - старик равнодушно смотрел на поплавок.
    Петров поднялся на дорогу.
    Сын ведь. Но, может, со скуки сочиняет?
    После обеда в сон  потянуло  неудержно  -  прошедшая  ночь  давала
знать.

                                  9

    Стук громкий, настойчивый. На часах  -  половина  шестого.  Тяжело
просыпаться к вечеру.
    Он вышел на веранду.
    На пороге стоял милиционер.
    - Петров Виктор Платонович?
    - Да.
    - Лейтенант Фроликов. По делу к вам.
    - Болеете?
    - Нет. Мы тело обнаружили,  труп.  Осмотреть  надо.  Все  равно  в
районе судмедэксперта нет...
    - Сейчас, приведу себя в порядок.
    Побриться? Почему бы и нет?
    - Куда теперь?
    - Недалече.
    У ворот ждал "козлик", шофер повел машину к погосту.
    - Час назад нам позвонили, отсюда, из Раптевки. Старушка  на  тело
наткнулась.
    У церкви машина затормозила. Два милиционера стояли у стены.
    - Нам сюда.
    Несколько шагов, и Петров увидел мужчину, лежащего вниз лицом.
    - Можно трогать?
    - Да, мы сфотографировали...
    Он коснулся шеи лежавшего. Пульса, конечно, нет. Но еще теплый.
    Медленно повернул труп на  спину.  Камень,  наполовину  вросший  в
землю, проломил череп, изуродовал лицо.
    Работа наша такая...
    Через десять минут он докладывал лейтенанту:
    - Смерть наступила три-четыре часа назад, наиболее  вероятно  -  в
четырнадцать тридцать, плюс-минус четверть часа. Причина -  падение  с
высоты.
    Все посмотрели на церковь.
    - Да, вероятно. Метров двенадцать будет. При падении  он  ударился
головой о тупой предмет -  вот  этот  камень.  Еще  перелом  ноги,  на
вскрытии, вероятно, определятся  повреждения  внутренних  органов,  но
главное - перелом черепа, травма, несовместимая с жизнью.
    - Вам придется все записать.
    - Знаю.
    - Старушка, что нашла его, близко  не  подходила.  Мы  мимо  пруда
ехали, рыбаков видели,  надо  их  расспросить,  -  подошедший  капитан
распоряжался уверенно и деловито.
    - Покойный - Бакин Петр Семенович, - Петров  посмотрел  на  стену.
Полторы секунды падения. О чем он успел подумать? А в душе,  непонятно
отчего - облегчение. Будто другого ждалось, не страшного, а - жуткого.
    - Вы его знали?
    - Шапочно. Его родственник обращался ко мне. Вчера.
    - Несчастный  случай,  несомненно.  Погляжу,  откуда  он  упал,  -
капитан прошел в церковь.
    - Доктор, вы к  себе?  -  лейтенант  распахнул  дверцу  машины.  -
Поедем, садитесь. Я с рыбаков показания сниму и к вам зайду.
    Рыбаки, да. Показания... Писать ли  про  серое  пятнышко  на  руке
Бакина?
    Обязательно.
    Писанина, отчет об осмотре тела, времени  заняла  немного.  Петров
открыл банку сгущенки, положил две  ложки  в  стакан  дистиллированной
воды. Теплое, сладкое питье - как этот августовский вечер.
    Хлопнула дверца "козлика", через минуту лейтенант  сидел  напротив
Петрова.
    - Держите, - он отдал милиционеру листки. - Где будете вскрывать?
    - В Плавске, наш район за ними закреплен. Я как  раз  о  грузовике
договорился. Труповозки у нас нет... - он кашлянул.  -  Мне  и  с  вас
показания снять нужно.
    - Снимайте.
    Еще через полчаса он писал по диктовку:  "со  слов  моих  записано
верно, добавлений и исправлений не имею".
    - Вот и все,  -  лейтенант  сложил  бумаги  в  планшет.  -  Рыбаки
говорят, он в четверть второго шел на кладбище.  В  церкви  нашли  его
следы, на лестнице, что вдоль стены изнутри. Других следов нет,  а  на
верху  молоток  геологический  лежит.  Поковыряться  хотел,  еще  что,
неважно. Дело ясное - несчастный случай. Жаль, вы паспорт у племянника
не спросили, - он укоризненно посмотрел на Петрова.
    - Жаль.
    - Да ладно, обойдется. До свидания...
    Не самый хороший день. Голова, вдобавок, разболелась. Он  выглянул
-  мимо,  по  дороге,  проехал  грузовичок.   За   телом?   Таблеточку
пентальгина принять...
    Он пошарил в укладке-аптеке.
    Наверное, к перемене погоды. Петров подошел к барометру,  старому,
большому анероиду. Так и есть, на двадцать миллиметров ниже. К дождю.
    В комнате потемнело. Рановато что-то. За окном потемнело,  сумерки
сгущались с  каждой  минутой.  Порыв  ветра  поднял  листья  с  земли,
закружил, разметал. Наверное, гроза сильная идет.
    Придется вторую таблетку брать, ломит в висках.
    Он поморщился от горького вкуса,  запил.  Пора  свет  включать,  а
всего-то девятый час. На стук ногтем по барометру  стрелка  опустилась
еще на деление.
    Петров вышел на  веранду.  Деревья  качались,  ветер  рвал  листья
горстями. Сумерки.
    Таблетки подействовали, начало клонить  ко  сну.  Отоспаться  -  и
ладно.
    Лампочка мигнула и погасла. Отключили электричество. Или обрыв  на
линии, вон ветер какой.
    Петров запер дверь, разделся, лег на кровать. Приемник  послушать?
Но не было сил даже протянуть руку.

                                  10

    Оглушительный грохот и - вспышка. Свет  пробился  сквозь  закрытые
веки.
    Петров ошеломленно вертел головой. Молния, наверное, совсем  рядом
стукнула. Вокруг тьма, окна не видать.  Он  нажал  кнопочку  подсветки
табло. На часах - одни нули, лишь секунды  отсчитывают  время  наново.
Полночь?
    Где-то в тумбочке свеча и спички.  Слушая  ровный,  спокойный  шум
дождя, он нашарил их, зажег. Как там барометр? Стрелка  уползла  туда,
где и цифр-то никаких нет. Циклон. Надо досыпать ночь. Скучно, правда.
Он включил приемник, сквозь треск разрядов поймал  радио  Люксембурга.
Диск-жокей  объявил   перерыв,   запикало.   Час   пятнадцать   -   по
среднеевропейскому. У  нас  -  три  пятнадцать.  Врут  часики.  Молния
попутала? Нужно поставить верно.
    Музыка, темнота и дождь баюкали, он  лежал  в  полусне,  порой  по
радио начинали обсуждать буру в деревне Раптевка,  на  чистом  русском
языке, языке Малого, и Петров понимал, что это -  сон,  и  отмечал  во
сне, что дождь стих, молнии прекратились. Голове становилось  легче  и
легче, боль уходила,  и,  когда  она  ушла  совсем,  он  решил  уснуть
глубоко.

                                  11

    В сером свете комната, казалось, обложена ватой.
    Он  подождал  объявление  времени,  сверил  часы.  Идут.  В  ногах
слабость, но легкая. Живем.
    На улице стало прохладнее, маленькие лужи на дорожках, большие  на
обочине.
    Вернувшись  в  комнату,  Петров  попытал  выключатель.   Ан,   нет
электричества.
    Чай готовил на спиртовке. Переводил продукт.  Утешение,  что  воды
дистиллированной впрок нагнал.
    Мимо   шла   Ксения,   колхозница,   что    уборкой    здравпункта
подрабатывала.
    - Доброго дня, доктор! Как ночью, не страшно было?
    - Голова болела.
    - Смерч прошел, рядом совсем. Столбов повалил, провода порвал. Уже
чинят. Деревню миновал, одну яблоню у Филипповых сломал, и все. Старая
была, яблоня. За Бакиным пошла. Он тоже самый старый в Раптевке был.
    - Разве?
    - Я не о годах. Мы тут пришлые все, кто в тридцать шестом приехал,
кто после. Деревня пустая была, кого не раскулачили, разбежались или с
голоду поумирали. Я, мне семь лет тогда была, помню, приехали - а хаты
ждут. Бери. Многие так без хозяина и остались. Развалились, на  бревна
раскатали.
    - А Бакин причем?
    - Он тутошний, здесь родился, в тридцатом, мне его  жена  покойная
рассказывала. Потом  мать  его  в  город  увезла,  дитем.  А  вернулся
недавно. Дома, конечно, не осталось, он  новую  хоромину  отстроил.  А
пожить толком не пришлось.
    - Жена его тоже здешняя была?
    - Нет, городская. Радовалась, когда строилась, свой дом,  наконец.
Он упал, говорят, по церкви лазил?
    - Упал.
    - Его часто около церкви замечали. Как молодой  парень  приехал  к
нему в мае, так и зачастили туда. Мы спрашивали, зачем, он  смеялся  -
клад, мол, ищу...
    Женщина ушла. Петров  остался  сдеть  на  веранде,  в  медицинском
запахе хлорамина.
    Шутил, наверное, Бакин. Или прятал на виду,  в  самом  деле  искал
клад. Почему нет?
    Он надел резиновые сапожки, знал, куда едет, прошлепал по  лужицам
в лес напрямик. Рефлекс грибника - в лес после дождя. А куда еще?
    Многие  деревья  парка  оказались,  на  удивление,  сухими.  Тропу
перекрыл  поваленный  ствол,  рядом  -  еще  и  еще.  Деревья   лежали
беспомощные, разметанные, крепость и возраст не спасли. Как  у  людей.
Лежали они по дуге, смерч. Пройди он на метров двести дальше - как раз
на дом наткнулся бы. Обошлось, но как же  он  не  услышал  ничего?  За
грозой да таблетками проспал.
    Он пошел полем к переезду. Встретилась железнодорожница:
    - Связь у меня молчит. В селе не знаете, как?
    - Чинят.
    - Поезда теперь не ходят, спешить не будут, - она побрела дальше.
    Петров очистил сапоги о рельс. Раскисшая дорога не  манила,  лучше
бы по травке.
    Шоссе, что тянулось вдоль леса,  подсохло.  Он  шел  по  асфальту,
примериваясь, где  войти  поудобнее.  И  тут  прошелся  смерч,  тупой,
злобный, его след открылся поваленными деревьями. Он брел по нему, сто
метров вглубь леса  на  север,  потом  на  запад,  ища  проходы  среди
поваленных деревьев.
    След пересек поляну, вчера солнечную, зеленую, а сейчас -  грязную
и притихшую. Безмолвие - днем, летом, в лесу. А ночью - хаос и  слепая
сила смерча, что  дом  рассыпать,  что  деревья  поломать,  что  озеро
высосать и разлить. Наверное, смерч шел с болота, потому и грязь серая
на листьях и траве.
    Он поднял голову. Белка, Ползет по ветке, как ленивец. Ей  прыгать
положено, а она... Ну-ка, для прыти!
    Он поднял короткую палочку, не целясь, бросил. Палка  ударилась  о
ветку дерева и отскочила. Секунду спустя и белка  свалилась  в  траву.
Ах, незадача!
    Он подошел к месту падения. Что же ты, бедолага...
    Меж узловатых, выбухающих из земли корней лежал  полуразложившийся
беличий трупик, весь облепленный мухами. Жук-могильщик  деловито  полз
по мордочке. А где та, с дерева? Ведь не может же быть...
    Он поискал еще. Ничего.
    Ничего.
    Ладно. Как протекает иммунодефицитный синдром у зверей?  Как  и  у
людей. Болеют. Гниют заживо. Вот и белка.
    Он   искал   наукообразное   объяснение   для   душевного   покоя.
Следовательно, он  не  спокоен?  Пожалуй,  да.  И  это  не  привычная,
повседневная тревога, с которой кто теперь не живет. Нечто новое.
    Близость болота становилась явственнее и каждым шагом. И сапоги не
спасут.
    Он остановился.
    А, собственно говоря, зачем ему куда-то идти? Да еще в болото?
    Вокруг - сумрачное молчание. Назад пора.
    Невдалеке послышался хруст, что-то ворочалось в кустах,  там,  где
угадывалось болото. Кабаны здесь водятся. Кабанья  купалка?  Интересно
посмотреть. Но в другой раз. Такие секачи встречаются - ну!
    Петров  развернулся,  стараясь  не  торопиться.  Треск   нарастал,
приближаясь.
    Он оглянулся - верхушки кустов шевелились.  Ноги  сами  заспешили.
Что его так тянет сюда - не знающего местность, безоружного? Кабана  и
пуля не сразу берет.
    Выйдя из леса, он вновь прислушался.  Никто  за  ним  не  гонится,
может, и не кабан то вовсе, а бобры заповедные. Или одичавшие собаки.
    Дом встретил его огнем электрической лампочки.

                                  12

    Чай из новой пачки был  не  лучше  прежнего.  Петров  рассматривал
чаинки на дне  стакана,  гадая,  как  можно  добиться  такого  гадкого
сочетания - сухих виноградных листьев и чайных  палочек.  По  листьям,
усыпавшим дорожку, кто-то спешил. Рано облетать листья стали.
    - Доктор, доктор,  вас  в  сельсовет  зовут,  телефонный  разговор
будет, - женщину  он  определенно  видел.  На  осмотре,  где  же  еще.
Холецистит, гастрит...
    - Спасибо, что позвали.
    - Не за что. Там  карточки  сейчас  дают,  так  меня  без  очереди
пустили, чтобы я позвала вас.
    У сельсовета толпилось человек тридцать, да внутри...
    -  Заходите,  заходите,  Виктор  Платонович!  -  Агафья  Тихоновна
оторвалась  от  гроссбуха.  -  Из  области  звонили,  вас  спрашивали.
Сказали, перезвонят скоро. У нас комнатка есть, там и подождать можно.
Здесь сейчас базар настоящий,  карточки  на  квартал  раздаем,  -  она
провела его мимо ждавших в коридоре людей в крохотную,  стол,  стул  и
телефон, комнатку. - Параллельный аппарат. А я пойду мучиться.
    За тонкой дверью слышен был ее голос:
    - В очередь, в очередь! Все успеете, не волнуйтесь!
    Телефон - старый, высокий, эбонитовый, - молчал.
    - Аверьянова!
    - Что придется на карточки? - голос дребезжащий, старческий.
    - Узнаем, погоди.
    - Папирос бы... Курить культурно хочется...
    - Тебе, как участнику войны дадут.
    - Как в прошлый раз - три пачки на месяц?
    - Не баре, самосадом перебьемся.
    - Мне восьмой десяток. Культуры хочу!
    Стук двери.
    - Что дали?
    - Что и раньше... - женский голос, покорный в безысходности.
    - Востряков, - кликнули очередного.
    - Дожили! В войну легче было!
    - молчи, много ты о войне  знаешь!  Потерял  глаз,  так  и  знаток
великий?
    - Знаток, не бойся. Ты много навоевал,  лишнюю  пачку  "Примы".  А
хоть с кем воевал-то, соображаешь?
    - С кем, с кем... Я три войны прошел - с финнами, с Гитлером  и  в
Маньчжурии...
    - С Гитлером, говоришь? А что с ним, с Гитлером, стало, знаешь?
    - Отравился, вроде. Отравился, и сожгли его.
    - Вот, вот, сожгли. Дружок  мой,  он  шофером  в  органах  служил,
говорит, что в пятьдесят шестом  перевозил  Гитлера.  Поправился  тот,
раздобрел, усы сбрил, а  все  равно  узнал.  В  специальный  санаторий
перевозил, под Калининградом. С Гитлером двое были,  капитаны.  То  ли
стерегли, то ли охраняли.
    - Обознался твой дружок. Где  он  Гитлера  видел-то,  в  кино  или
карикатуры смотрел.
    - В плен наши взяли его, Гитлера. Секретно. Тайны какие знал,  или
еще зачем.
    - Брехня!
    - Я дружку тогда тоже не поверил. А  через  неделю  дружок  сгинул
напрочь, с семьей. Он  не  мне  одному  рассказывал  про  это.  Вот  и
призадумался я...
    - Викулов!
    Телефон зазвонил длинно и громко.
    - Раптевка, Раптевка!
    - Вас слушают.
    - С областью говорите.
    Трубка немного потрещала, потом  ясно  и  громко  донесся  мужской
голос:
    - Нашли врача своего?
    - Слушаю вас.
    - Это кто?
    - Это врач, которого нашли. Петров Виктор Платонович.
    - С вами  говорит  дежурный  по  облздравотделу  Цыбиков.  Примите
распоряжение. Диктую: "Срочно провести мероприятия по форме  пять.  Об
исполнении доложить в седьмой отдел. Мирзоян". Записали?
    - Записал, - а и соврал. Запомнил.
    - Повторите.
    Петров повторил.
    - Выполняйте.
    - Значит ли это...
    - вопросов не надо. Выполняйте.
    Сквозь гудки женский голос:
    - Закончили?
    - Закончили, - Петров опустил трубку, прошел по людному коридору к
заветной комнате.
    - Так. Прошу выдачу карточек отложить. Я сейчас принесу лекарства,
прочитаю коротенькую лекцию-интруктаж, и  вместе  с  карточками  будем
выдавать таблетки.
    - Чего это вдруг? - со скрипучего стула поднялся старик. Не  успел
проскочить, не повезло.
    - Ладно, Макарыч,  видно,  надо,  -  Агафья  Тихоновна  захлопнула
гроссбух. - Подождите все снаружи, а то от шума себя не слышу.
    Старик хлопнул дверью. Осерчал.
    - Опять? - женщина, часто моргая, смотрела на Петрова.
    - Подробностей не знаю.
    - Сволочи! Сволочи все!  Сколько  же  можно!  -  и,  отвернувшись,
заплакала в голос.
    Петров секунду подумал.
    - Пятая форма - без йода. Значит, старые дела. Смерч пыль  поднял,
или еще что... А у нас и вообще, не исключено, все нормально, просто -
профилактика.
    - Хоть... хоть бы, - она всхлипывала. -  Уезжать  нужно,  а  куда?
Дом, хозяйство...
    - Я вернусь минут через двадцать.
    Он прошел мимо толпы, разбившейся на кучки.  Смотрели  на  него  -
нехорошо, видели причину всех бед в них, в  городских.  Были  холерные
бунты, будут радиационные.

                                  13

    Выстрелы, сухие, шипящие, доносились со  стороны  заповедника.  То
редкие, то сливающиеся в очереди, они тревожили предутренний сумрак  и
вязли в затянутом облаками небе.
    Петров сошел с крыльца, прошелся по сухой траве. Нет росы.
    Охоту для бар устроили?
    Он вернулся на веранду, налил из термоса заваренный с вечера чай.
    Скоро рассвет.
    Стрельба смолкла. Звуки  тяжелых  моторов  -  грузовики,  "Уралы".
Оттуда же, со стороны заповедника. Минут через десять затихли  и  они.
Теперь только Раптевка подавала голос, собаки да петухи.
    Он включил приемник. В новостях ни слово об  авариях  или  ядерных
испытаниях. Вчерашняя догадка, видимо,  верна  -  просто  старая  пыль
поднялась.
    Рано, есть время поспать, но не хочется.
    Он сидел  за  столом,  положив  голову  на  руки,  то  засыпая  на
несколько мгновений, то опять просыпаясь. Нет, это  не  дело.  Либо  в
постель лечь, либо развеяться. Как? Маршрут известный, устоявшийся.
    Когда он подошел к  лесу,  почти  рассвело.  Любовь  к  природе  с
детства, с семейных пикничков. Тогда лес был другим. Все было другим.
    Он решил просто пройтись вдоль по шоссе. Слева - железная  дорога,
дальше, за полем - Раптевка, справа заповедник бобровый. Где-то  здесь
и стреляли. Разогнали кабанов или поубивали.
    А, чего уж там. Петров свернул в лес. Просторно  и  тихо.  Порохом
попахивает, правда.
    Островки орешника  темнели  среди  берез.  В  траве  блеснуло.  Он
нагнулся. Гильза, длинная, необычная. Свежестрелянная.
    - Гражданин!
    Двое, крепкие, высокие, в камуфляже, на  поясах  тесаки,  в  руках
карабины, полузабытые,  десятизарядные,  системы  Драгунова,  кажется.
Стволы длиннющие, особенно по сравнению с АК.
    - Да?
    - В заповеднике находится посторонним нельзя, - говорил  тот,  что
пониже. Метр восемьдесят, восемьдесят пять. Глаза его,  быстро  обежав
Петрова, стали искать что-то за ним, за его спиной.
    - Вы что, лесники?
    - Саперы, оцепление. Бомбы нашли, с войны неразорвавшиеся. Пока не
обезвредят, патрулируем.
    - Ухожу, раз бомбы. Интересное у вас, саперов, оружие. Не то,  что
о живого, мертвого уложите.
    Он вернулся на дорогу. Сколько таких... саперов в лесу?
    Дорога  пустынная,  молчаливая.  Умирающая.  Петров   свернул   на
грунтовку, миновал переезд. Трава  все  ближе  подступала  к  рельсам.
Пересилит вскоре всякие креозоты и  зарастет  путь.  А  пока  тронутые
ржавчиной, обреченные на праздность рельсы надеются...
    Он остановился у дикой  груши.  И  она  решила  порадовать,  плоды
желтые, крупные. Съешь моего наливного яблочка...
    Уазик, переваливаясь через ухабы проселка, поравнялся с Петровым и
притормозил.
    - Мы в Раптевку попадем?
    - Да, прямо и направо.
    - Далеко?
    - Километра полтора.
    - Садитесь, подвезем.
    Какие любезные люди. Он заглянул в кабинку.
    - Спереди, спереди садитесь.
    На заднем, рядом с офицером, сидел большой доберман.
    - Нет, я лучше пешком.
    - Да садитесь, пожалуйста. Дорогу покажите, а то заплутаем. Песика
не бойтесь, он не сторожевой, людей любит.
    Настойчивый майор.
    Он сел. Прапорщик тронул машину.
    - Вы здешний? - Майор положил руку на загривок пса. Тот  спокойно,
не шевелясь, смотрел на дорогу.
    - Нет, я врач, прикомандировали. По решению облисполкома, слышали,
наверное.
    - Припоминаю. А мы саперы. Очищаем  лес  от  старой  смерти,  если
говорить красиво. Дело, впрочем, не больно красивое.
    - Вам виднее.
    Машина выехала на асфальт.
    - Остановите.
    - Пожалуйста. Всех благ. А мы в сельсовет, предупредить,  что  лес
закрыт.
    - Надолго?
    - Выясняем объем работы.
    Машина покатила дальше, а Петров все стоял перед воротами лагеря.
    Тоска. Усталость от одиночества? пора бы и привыкнуть.
    Крашеное железо неохотно подалось, скрип  приветствовал  его.  Или
предупреждал?
    Вроде и работой сейчас не перегружен, пять, шесть человек за  день
приходят, и  то,  больше  поговорить.  А  усталость  навалилась  и  не
отпускает. Миллирентгены суммируются?
    Делать ничего не хотелось. Да и не было дела настоящего.
    Чайник на плите зашумел. Устроить маленький  праздник?  Он  достал
неприкосновенный запас -  жестянку  настоящего  индийского  чая.  Даже
немножечко, чайная ложечка... А меду нет.
    Запах чая показался особенно приятным.
    Растягивая удовольствие, он выпив треть стакана, встал  и  раскрыл
дверь в столовую. Мрачновато.
    Он включил свет. Ряды пустых столов,  окруженные  стульями,  серый
свет дня мешался с желтым, электрическим. Полное отсутствие  мух.  Вот
для санэпидстанции радость-то!
    - To hell with you! Coming here was not my idea, - начал было он и
- замолчал.
    Не смешно. Не весело - притворяться частным сыщиком Марло.
    Вкус чая исчез, он через силу допил стакан. День едва  начался,  а
нет силы, нет радости. Усталость, какая усталость!
    Дорожка привела вглубь парка. Он подошел к качелям, толкнул  доску
ногой, еще и еще, наращивая размах. Визжат  противно,  зато  разгоняют
тишину.
    Тишина, наверное, она и гнетет.
    Он шел вдоль ряда островерхих домиков, похожих на те,  что  рисуют
на рекламных календарях. А внутри? Он шагнул было к  двери,  но  новый
приступ тоски разлился в груди.
    Шалят нервы. Недостаток положительных впечатлений.
    Петров побежал в душ. Гнать хандру прочь, гнать. Прохладная  вода,
мятный вкус пасты во рту, дезодорант, свежее белье. Атака на депрессию
по всем направлениям.
    Сходить и половить рыбу, но в проточной воде, на речке? Для кошки,
хотя бы. Третий день не видно ее, не приходит. Кис -  кис  -  кис!  Он
вернулся в столовую,  открыл  баночку  скумбрии,  положил  кусочек  на
блюдце у входа, а  саму  баночку  -  в  холодильник.  Маленькая  такая
баночка на пустых полках. Пустяки. Он отыскал удочку, накопал  червей,
что-то делать, идти, шевелиться, лишь бы не оставаться одному  в  этой
могильной тишине.

                                  14

    Пешка закатилась под стол. Он поднял  ее,  сверяясь  с  книжечкой,
расставил позицию. Семь фигур  белых  против  черного  короля.  Мат  в
четыре хода.
    Он оторвался от доски, щелкнул  выключателем.  Опять  вечер.  День
прошел прелестно. Замечательно, кабы  не  копошилось  что-то  в  душе,
скользкое и холодное. Извне пришедшее или свое, пробудившееся?
    Первые три хода белые делают королем. Галантность, вроде  бы  одни
на один.
    Он расставил следующую задачу.
    Стекла двери задребезжали.  Петров  поднял  голову.  На  пороге  -
майор, тот самый, что утром подвез.
    - Не помешал?
    - Заходите, коли пришли. Как вы... тихо. Я испугался.
    Майор сел на стул, прислонил к стене карабин.
    - Интересно, давно у саперов подобное стрелковое  оружие?  И  даже
офицерам положено с ним таскаться?
    - Да полно,  Виктор  Платонович.  Все  мы  человеки.  Допустим,  я
поохотится решил, не с пистолетом же.
    Петров перевел взгляд на тоску. Решающий ход слоном. Офицером.
    - Прощения прошу, забыл представиться. Паринов Владимир Сергеевич.
    - Очень, очень рад. Мне же называться, как понимаю, нужды нет.
    - Я в сельсовете навел справки, Виктор Платонович.
    Какие славные у нас саперы. Вежливые, любопытные. И вооруженные.

    - У вас медицинские проблемы?
    - Нет, нет. Просто зашел, посмотреть. Вдруг наша работа затянется,
я имею ввиду очистку леса, тогда мы здесь расквартируемся. Вы ведь  не
против?
    - Я? Места много, живите. И какое имеет  значение,  против  я  или
нет?
    - Мы, если и будем перебираться, то не раньше осени, а вас ведь на
август сюда направили?
    - Пока да.
    Майор вздохнул - громко, глубоко.
    - Не скучно одному - в шахматы?
    - Желаете партию?
    - Нет, куда мне против кандидата в мастера.
    - И об этом в сельсовете знают?
    Майор рассмеялся.
    - Не стоит  сердиться.  Вас,  конечно,  понять  можно  -  приходит
вечером малознакомый человек...
    - Совсем незнакомый. И вооруженный.
    - Согласен. Задает вопросы, надоедает. Но вам ведь скучно,  верно?
Вот я и решил развлечь коллегу.
    - Вы все-таки шахматист?
    - Нет, я некоторым образом врач. Попадались мне ваши работы  -  по
активации  митохондриальных  ДНК  в  условиях  повышения   гамма-фона.
Кстати, второй год вы не публикуете ничего нового.
    - Сейчас я не занимаюсь исследовательской работой. Голая практика.
    - Понимаю Душевное потрясения. События...
    - Это для вас события. Для меня - погромы.
    -  Виктор  Платонович,  я  понимаю,  что  вы   имеете   право   на
ожесточение. Вам кажется, что имеете. Но вы должны найти силы...

    - Я ничего и никому не должен.
    - Как знать, - майор взял ферзя, бездумно покатал его по столу.  -
Как знать... Может быть, себе...
    Из глубины парка донеслось рычание собаки. Рука  майора  легла  на
карабин.
    - Охотитесь, значит, - Петров говорил сонно, вяло. - Прямо  здесь,
в парке?
    - Где придется, - майор проглотил слюну.
    - Карабин у вас интересный. Километра полтора скорость пули?
    - Тысяча пятьсот восемьдесят метров.
    - Пули, чай, серебряные?
    - Бюджет не позволяет суеверия.
    На сей раз  шаги  он  услышал.  Еще  один  охотничек,  без  знаков
отличия, в бронежилете.
    - Нашли, товарищ майор.
    - Хорошо, - майор вернул ферзя на место. - Вы задачками балуетесь?
    - Задачами.
    - Идемте, я вам тоже задачку покажу. И наше решение, - лицо майора
за эту минуту постарело лет  на  десять,  вместо  улыбчивого  бодрячка
сидел встревоженный, изможденный человек.
    - Куда - идемте?
    - Недалеко, - и голос стал суше, злей.
    - Разве недалеко.
    Яркое пятно фонарика сгущало тьму.
    - Я свет включу, - Петров шагнул в сторону.
    - А работает? Включайте, включайте.
    Петров подошел к распределительному щиту. Ну, как в спину пальнут?
Нет, чушь. Другой страх,  непонятный,  безразумный,  рос  в  нем.  Как
детская забава, загадочная картинка, сотни непонятных фрагментов  надо
раскрасить определенным образом, и тогда появятся веселые поросята или
кот-рыболов.  Но  сегодняшняя  картинка  из  другой  серии.   Хотелось
бросить,  а  нельзя.  Складывается  въяве  те,  что  обычно  таится  в
закоулках сознания.
    Он повернул рукоять. Фонари рассыпались по лагерю.
    - Куда идем?
    - Совсем рядышком, совсем...
    Рядом - значило к летним домикам, тем самым, с календаря.
    Да уж...
    Человек десять стояли около такого домика. Двое - с собаками,  псы
низко  рычали,  но  с  поводков  не  рвались,   напротив,   жались   к
проводникам.
    - Все готово? - майор смотрел на проем окна. Стекла не  было.  Или
не видно? проверять не тянуло. - Вам повезло.
    - В чем же?
    - Живы, и вообще...
    - А Бакину?
    - Увы...
    Лучи ртутных ламп упирались в дом - дверь, стены, окна.
    Человек сделал несколько торопливых шагов к  дому,  махнул  рукой,
зашвырнул что-то в окно, в  свете  ламп  движение  было  разорвано  на
десятки кадров.
    Петров ждал огня, взрыва. Ничего. Все смотрели на дом.
    Петров подошел к ближайшей скамейке и сел.
    Внутри, в доме, что-то зашевелилось.
    Он сцепил руки, хрустнул суставами. Майор, стоявший в пяти  шагах,
дернулся, направил на него луч фонаря - и тут же убрал.
    Дуновение у шеи, низкий, едва слышный звук. Ночная бабочки или жук
пролетел. Да, жук. Один за другим они  летели  к  домику,  пропадая  в
провале окна. Чем им там намазано?
    В галогенном свете следы их -  как  трассирующие  пули  навыворот,
черные черточки протыкали безжизненный свет.
    Дверь распахнулась. Вышедший на крохотное  крылечко  поворачивался
всем телом, пытаясь заслониться от света фонарей. Расстояние, неверный
свет,  -  но  все  равно,  обитатель  домика  казался  знакомым.   Ну,
разумеется. Племянник.
    Тот сделал несколько шагов - маленьких, нетвердых. Лицо застывшее,
серое, порытое бурыми пятнами. И такое  же  тело,  не  прикрытое,  без
одежды.
    Заскулили собаки - тонко, жалобно, как побитые дворняги.
    Выстрели  оглушили.  Пламегасители  не  справлялись  с  огнем,  он
выравался на метр из стволов, дикий фейерверк дикого времени.
    Тело под пулями оплывало,  теряло  форму.  Переход  сверхзвукового
барьера в жидкой среде.
    Тишина после выстрелов - звенела. Майор дважды обратился  к  нему,
прежде, чем Петров расслышал.
    - Как вам, Виктор Платонович?
    - А вам?
    - Мы люди привычные.
    Грузовичок пробирался по аллее.
    - Что вы делаете с... с останками? - Петров смотрел на кучу плоти.
Можно было различить царапающие землю пальцы - или показалось?
    - Заливаем в бетон. Сжигать - все в атмосферу уйдет, а она  и  без
того...
    Грузовик подъехал; задний борт откинулся,  по  полозьям  на  землю
спустили контейнер. Люди лопатами начали очищать землю.
    - Ручной труд, но эффективно, - майор закурил.
    Контейнер втащили в кузов.  Двое,  в  респираторах,  с  заплечными
опрыскивателями, поливали землю чем-то вонючим, едким.
    - Вот и все. Давайте, я провожу вас.
    Лампочка на веранде показалась особенно желтой.
    - У вас... у вас спирта не будет?
    Петров  молча  достал  две  мензурки,  разлил  коньяк  из  плоской
бутылочки.
    - Ваше здоровье, - майор выпил залпом.
    Петров подержал стакан в руке, едва пригубил.
    - Видите, какой сосед у вас был? День-другой, и  он  бы  вышел  на
охоту.
    - Метаморфоз.
    - Именно. Активация митохондриальной ДНК, включение ее в геном,  и
получается то, что вы видели.
    - И никак... Никак нельзя лечить?
    - Это ведь не болезнь.
    - Метаморфоза, да?
    - Можно и так назвать. Раньше один случай на область  за  годы,  а
сейчас...
    - Много?
    - И рост продолжается. Так что вы нам нужны, приходите.
    - Почему я?
    - Потому, что и вам это нужно. Приходите,  приходите,  скучать  не
придется. Хотите -  научная  работа,  хотите  -  полевая.  Лаборатория
некробиологических  структур  -  заведение  почтенное,  с  традициями.
Ночная стража. Не пожалеете, - майор взял у Петрова стакан. - С вашего
позволения... Мне пора в отпуск. Дочистим заповедник...
    - Откуда здесь?
    -  С  тридцатых  годов.  Тела  тогда  в  болото   побросали,   они
окуклились, а вот теперь... - он  допил  за  Петровым,  усмехнулся.  -
Спиваюсь, да? Пора переходить в архивный отдел. Бумажки,  дела,  стары
протоколы... Я буду ждать вашего ответа, - майор ушел, не прощаясь.
    Будет ждать. Однако. Хорошо бы и самому найти ответ этот.
    К утру он его нашел.