Геннадий ПРАШКЕВИЧ

                            РАЗВОРОВАННОЕ ЧУДО

                                                                В.Свиньину

                    Совесть - сознание и чувство моральной ответственности
               человека за свои действия перед обществом, народом, а также
               перед отдельными  людьми,  моральная  самооценка  личностью
               своих поступков и мыслей с точки  зрения  определенных  для
               того или иного народа, класса норм нравственности,  ставших
               внутренним   убеждением    человека.    Совесть    является
               общественной, конкретно-исторической категорией,  возникшей
               в результате взаимоотношений между  людьми  в  процессе  их
               исторического развития.
                                                                       БСЭ

                           1. БЕЛЫЕ ВЕЛИКАНЫ

     Таких, как я,  можно  встретить  в  любом  недорогом  баре  Солсбери,
Стокгольма, Парижа, Брюсселя, Лондона. Среди нас есть  французы,  славяне,
бельгийцы, немцы. За нами прошлое и большой опыт обращения с любыми видами
оружия. Иногда говорят, у нас нет будущего. Это  не  так.  Пока  газеты  и
телевидение  кричат  о  политических  страстях  и   военных   переворотах,
терзающих  ту  или   иную   страну,   пока   существуют   колониальные   и
полуколониальные зоны,  мы  всегда  будем  нужны  тем,  в  чьих  интересах
совершаются эти перевороты, тем, кто желает хотя бы силой  утвердить  свое
мнимое  превосходство  в  указанных  зонах.  Новоиспеченные  диктаторы   и
специальные военные комитеты без каких бы то ни  было  колебаний  снабжают
нас оружием и мы  летим  в  какую-нибудь  очередной  Чад,  в  какую-нибудь
очередную Уганду. Мы - это солдаты Иностранного легиона.
     В Конго я тоже попал с легионом.
     Американский   "Боинг-707"   принадлежал   бельгийской   авиакомпании
"САБЕНА", но пилотировался английскими пилотами. Меня это не трогало.  Мне
вообще наплевать, кому принадлежит самолет и кто его ведет, главное, чтобы
он приземлился в запланированном пункте. Я летел  работать,  а  не  решать
примитивные ребусы. К тому же, занимаясь  таким  делом,  как  мое,  вредно
получать излишнюю информацию.
     Катанга...
     Бросовые жаркие земли с термитниками, возвышающимися  как  дзоты  над
мертвой сухой травой. Непривычно высокие, поросшие кустами, то  оранжевые,
то  мертвенно-серые,  как  слоновья  шкура,  то  красные,  то  фиолетовые,
термитники, громоздясь друг на друга,  тянутся,  как  надолбы,  через  всю
Катангу - от озера Танганьика до Родезии.
     Племен в Катанге не перечесть. Я пытался что-то узнать о  них,  но  в
голове, как строки непонятных заклятий, остались одни  названия  -  лунда,
чокве, лвена, санга, табва, бвиле, тембо, зела, нвенши, лемба. Были и  еще
какие-то, я их не запомнил. Да и перечисленные остались  в  памяти  только
потому, что  с  одними,  поддерживающими  партизан-симбу,  мы  вели  самую
настоящую войну, а  другие,  признававшие  власть  премьер-министра  Моиза
Чомбе,  нас  поддерживали.  Наемникам,  то  есть  нам,  платил,   понятно,
премьер-министр.
     Бороться с партизанами-симбу оказалось не столь  уж  сложно.  Оружием
они владели никудышным - длинноствольными ружьями,  попавшими  в  их  руки
чуть ли не во  времена  Ливингстона  и  Стенли;  кроме  того,  симбу  были
разобщены.  В  тропических  чащах  прятались  симбу  Пьера  Мулеле,  симбу
Кристофа Гбенье, симбу Николаса Оленга, симбу  Гастона  Сумиала,  наконец,
просто симбу без всяких кличек. Их разобщенность была нам здорово на  руку
и помогала брать большие призы - люди Моиза Чомбе хорошо платили  за  труп
каждого  симбу,  вне  зависимости  от  того,  к   какой   группировке   он
принадлежал.
     Понятно, были  у  нашей  работы  и  свои  темные  стороны.  Например,
отравленные стрелы. Пуля может проделать в тебе дыру,  но  пуля  все-таки,
хоть иногда, но оставляет шанс  выжить,  а  вот  отравленные  стрелы  бьют
наверняка. Через час-полтора ты уже валяешься  под  солнцем,  вздутый  как
дирижабль, и ни один лекарь даже не посмотрит в твою сторону. Понятно, это
не добавляло нам добрых чувств к симбу, хотя в принципе я не из  тех,  кто
вообще  относится  к  черным  плохо.  Просто  я  привык  выполнять  работу
тщательно. Этому я научился у немцев, когда они вошли в Хорватию. Немцы  в
высшей степени аккуратные работники. Опыт, перенятый у них, пригодился мне
в  Конго,  где  я  старался   обучить   новичков   прежде   всего   именно
основательности. Увидел черного -  убей!  Ведь  на  широком  лице  его  не
написано - враг он тебе или просто  в  неудачное  время  вышел  из  хижины
взглянуть, светит ли солнце. Наш главный шеф,  командовавший  рейнджерами,
кстати, немец - майор Мюллер, одобрял подобные вещи, а уж  майору  Мюллеру
можно было верить - с 1939 года  не  было,  кажется,  ни  одной  войны,  в
которой он бы не участвовал. Именно  он  научил  нас  в  занятых  у  симбу
деревнях убивать  прежде  всего  знахарей  и  кузнецов.  Кузнецы  штампуют
наконечники стрел, а знахари снабжают партизан ядами.
     После активных действий на юге мы рады были узнать - вся наша  группа
немедленно выступает на патрулирование одного из самых глухих, но  зато  и
самых спокойных уголков Катанги.
     Наш  капрал,  человек  желчный,  скрытный,  давно,  на  мой   взгляд,
оставивший мысли о штатской жизни, умел быть настойчивым. Это относилось и
к местным достаточно запутанным диалектам.
     - Усташ, - например, говорил он, - как прозвучит по-местному  команда
стой, или пошел, или вперед, или сидеть, или не глядеть по сторонам? -  он
всегда старался ухватить как можно больше понятий.
     - Телема. Кенда. Токси. Ванда. Котала на пембените, - перечислял я.
     - А как ты поймешь просьбу обиженного  друга  -  бета  не  локоло  на
либуму?
     - Бей его по животу! - вмешался в нашу беседу француз Буассар.
     - А если черный спросит - мо на нини бозали кобета? то есть - за  что
бьете?
     Буассар опять вмешался:
     - Лично я поддам черному под ребра.  И  скажу  -  экоки  то  набакиса
лисусу? То есть - хочешь еще?
     И Буассар заржал. Он вообще любил посмеяться.
     Пылища на тропах Катанги невероятная. Но когда мы  ввалились  в  лес,
пыль сразу исчезла, зато джип  начало  бросать  на  корнях,  будто  мы  на
небольшом судне попали в приличную болтанку. Со всех сторон обрушилась  на
нас влажная горячая духота, в которой,  как  в  бане,  глохли  все  звуки.
Где-то наверху почти неслышно верещали обезьяны,  прорывался  вдруг  вопль
птицы-носорога,  но  внизу  все  тонуло  в  душной  обессиленной   тишине,
нарушаемой лишь рычаньем джипа.
     Я никогда не забирался в тропический лес  так  глубоко  и  чувствовал
себя несколько неуверенно. Наверное, и остальные  чувствовали  себя  не  в
своей  тарелке,  кроме,  может,  капрала.  На  капрала  ничто  никогда  не
действовало, кроме, пожалуй, темноты и замкнутых помещений. О последнем  я
узнал случайно в Браззавиле. Могу поклясться,  что  в  прокуренном  темном
кинозале капрал в  основном  интересовался  не  тем,  что  происходило  на
экране, а тем, что происходило за его спиной. Не знаю, кого он  боялся,  и
боялся ли, но что-то такое с  ним  происходило.  Впрочем,  какой  рейнджер
любит позиции, незащищенные с тыла? Да и скелеты в шкафу у  каждого  свои.
Не хочешь лишних хлопот, не заглядывай в чужой шкаф.

     Место для лагеря мы отыскали удобное - огромные деревья наглухо и  со
всех сторон окружали обширную поляну, редкие кусты на  поляне  мы  тут  же
вырубили. Буассар сразу завалился на брошенный в траву брезент и  дым  его
сигареты приятно защекотал ноздри.  Я  присел  рядом.  Малиновый  берет  и
темно-зеленую пятнистую рубашку я сбросил, подложив под локоть,  чтобы  не
чувствовать свирепую жесткость брезента. Только совсем хорошо устроившись,
я потянулся к вскрытой французом банке пива.
     - Ба боле, ба-а-а... Ба би боле, ба-а-а... - отбивал такт Буассар.
     В нехитрой песенке, мелодию которой он при этом насвистывал, речь шла
о том, как хорошо, когда нас  двое,  а  ночь  тиха  и  безлюдна.  Типичная
французская песенка, хотя на чернокожий  манер.  Впрочем,  какое  дело  до
манер тем двум, которые одни, а ночь вокруг тиха и безлюдна?..
     - Ба боле, ба-а-а! - подмигнул  я  Буассару.  Несмотря  на  некоторую
болтливость, он  мне  нравился,  я  старался  держаться  к  нему  поближе.
Занимаясь такой работой, как наша, не  лишне  знать  тех,  на  кого  можно
положиться в деле.
     Буассар заржал.
     Мы курили, потягивали теплое пиво и смотрели,  как  негриль  бабинга,
взятый капралом месяца  три  назад  в  сожженной  нами  глухой  деревушке,
возится у костерка, собираясь готовить обед, а голландец ван Деерт,  глухо
обросший густой бородой, здоровенный,  как  буйвол,  жуя  резинку  и  щуря
маленькие свирепые глазки, что-то негру внушает. Мы не слышали -  что,  но
примерно догадывались. Голландец терпеть не мог черных, у него была на них
аллергия, он пятнами шел, когда видел  двух,  а  то,  не  дай  Бог,  троих
черных. Но я это не в осуждение. У каждого свои привычки  и  вкусы.  Будем
считать, в данном случае голландец просто следил за чистотой и опрятностью
негриля бабинги.
     За походным столом я опять постарался оказаться  рядом  с  французом.
Никто не звал его по имени, просто Буассар, а иногда Длинноголовый. Он  на
кличку нисколько не обижался, ведь это он сам однажды объяснил  -  богатые
люди дескать почти всегда относятся к долихоцефалам, то  есть  как  раз  к
этим  вот  длинноголовым.  Только  голландцу   утверждение   Буассара   не
понравилось. Ему, наверное, больно было узнать, что,  как  короткоголовый,
он навсегда обречен на нищенство.
     - Жри я, как ты, Буассар,  -  сказал  голландец,  поигрывая  коротким
ножом, - я наел бы себе голову подлиннее, чем у тебя.
     В этой фразе был весь ван Деерт.
     Буассар ухмыльнулся. Он вовсе  не  настаивал  на  своем  утверждении,
касающемся исторической роли  долихоцефалов.  В  конце  концов,  эти  свои
неожиданные знания он почерпнул из случайной  книжки,  опять  же  случайно
попавшей ему в руки в военном госпитале Алжира в тяжкие  минуты  кафара  -
большой  тоски,  часто  одолевающей  белого  человека  в  чужом  для  него
тропическом климате. Буассар не собирался спорить с голландцем. Ван  Деерт
иногда вел себя как животное, но Буассар был рядом с ним во  время  похода
на Чад, а потом воевал на Гваделупе, а потом они вместе усмиряли  Алжир  и
Марокко. Им было что вспомнить. А это позволяет иногда терпеть друг друга.
     Буассар и сам любил шутки.
     Случалось, он садился около кухонного костерка, так чтобы видна  была
рукоять тяжелого вальтера, сунутого в карман, и как о  чем-то  само  собой
разумеющемся, заводил неторопливый разговор с  негрилем  бабингой  о  его,
бабинги, возможном и скором побеге к симбу.
     - Только ты не уйдешь далеко, -  обычно  заканчивал  Буассар,  смеясь
одними глазами. - Ты же знаешь, я хорошо стреляю.  И  если  ты  попробуешь
сбежать, бабинга, я  продам  твой  череп  тем  американским  ребятам,  что
обслуживают  бананы  Сикорского.  Знаешь,  что  такое  банан   Сикорского,
бабинга? Не  знаешь?  Подсказываю.  Это  боевой  вертолет.  Такая  большая
стрекоза, загруженная ребятами в пятнистых  рубашках.  За  череп  негра  с
пулевым отверстием во лбу или в затылке они  дают  кучу  долларов.  А  это
твердая валюта, бабинга. А твердая валюта нужна всем.
     И показывал вальтер:
     - Тот самый калибр, бабинга.  Пуля  из  бельгийского  карабина  может
раздробить череп, а вальтер - нет.  Получается  просто  дырка  и  трещинки
вокруг, будто паутина. Очень красиво, бабинга, держать над камином череп с
пулевым отверстием. Ты согласен?
     Бабинга кивал затравленно.
     - Оставь негра, Буассар! - обычно окликал я  француза.  Я  знал,  ему
нравилось мое вмешательство.
     Спрятав вальтер, Буассар, ухмыляясь, брел к палатке. На смуглом  лице
рейнджера играли все его шрамы, перемешанные с ранними морщинами.
     А вот голландца я не любил. Точнее, не доверял ему.  Он  был  слишком
жаден, и слишком жесток - даже для  легионера.  На  что  он  способен,  он
доказал еще в Индокитае, а к нам его  занесло  объявлением,  помещенным  в
"Дагенс нюхетер": "Крепких  мужчин,  интересующихся  сельскохозяйственными
работами в Конго и владеющих всеми видами  огнестрельного  оружия,  просят
позвонить по телефону такому-то."
     Ван Деерт позвонил. Он обожал "сельскохозяйственные работы" и  владел
всеми видами огнестрельного оружия. И еще - он торопился.  В  те  дни  его
фотографию таскали в карманах чуть ли не все полицейские Швеции, в которой
он временно скрывался. Ну, а из "сельскохозяйственной"  конторы  голландца
быстренько переправили прямо в Конго.
     Слева от меня жевал разогретую тушенку новичок  немец  Шлесс.  Капрал
сам подогнал Шлессу форму, она сидела на нем прекрасно, но это  было  все,
что мы о нем знали. Никто из нас пока не видел новичка в деле.
     А напротив меня сидел Ящик.
     Он сидел, опустив глаза. Случалось, ложка застывала у его губ,  будто
неожиданная мысль вышибала из  его  головы  все  остальное.  У  него  были
светлые короткие волосы. Он не любил, разговаривая, глядеть в  глаза.  Мы,
собственно, никогда с ним и не  разговаривали:  он  объяснялся  только  на
плохом итальянском, хотя на итальянца не походил. И еще деталь - он боялся
дождей и грома. Нас это смешило. Но если Ящик, так его почему-то прозвали,
ложился за пулемет, можно было  спокойно  раскуривать  сигарету  прямо  на
бруствере. Умение Ящика  владеть  пулеметом  пугало.  Впрочем,  в  легионе
всегда есть возможность стать в каком-то деле непревзойденным мастером.  В
конце концов, тебе платят и за это. В конце  концов,  это  позволяет  тебе
выживать.
     Из нагрудного кармана капрала торчал обрывок газеты,  давно  затертый
на сгибах. Он подобрал обрывок газеты в каком-то из браззавильских баров и
постоянно таскал в кармане. Может там было что-то такое, о чем не прочтешь
ни в какой другой газете, не знаю, но, капрал имел право  на  причуды.  Он
относился к настоящим легионерам, к легионерам до смертного часа. Там, где
он проходил, сгорала и уже не росла трава, как и под ногами  голландца.  А
это кое-что значит.
     Прихватив пару жестянок пива, я вернулся на брошенный  возле  палаток
брезент. Из-а примятой травы глянула на меня тупыми глазами  желто-зеленая
древесная лягушка. Наверное она свалилась с ветки. Ни с того, ни с сего  я
вспомнил слова одного чудака о том, будто в спокойном состоянии такие  вот
лягушки вообще ничего не видят. Так у них устроено зрение. Мир для  них  -
просто сплошной голубой фон без каких-то там деталей  или  просветов.  Но,
как  объяснил  мне  тот  же  чудак,  лягушки  ничуть  не  чувствуют   себя
обездоленными. Достаточно чему-то шевельнуться, дрогнуть, мелькнуть  перед
ними, как лягушки будто просыпаются  и  без  всяких  раздумий  прыгают  на
внезапно высветившуюся добычу. Понятно,  что  при  таком  раскладе  вполне
можно помереть с голоду, находясь в окружении десятка насекомых,  вкусных,
но не проявляющих никаких признаков  жизни,  но  так  уж  устроена  жизнь:
хочешь доказать, что ты живой - дергайся.
     - Усташ, ты знаешь, какого цвета зебра? - француз снова присоединился
ко мне.
     - Она полосатая, Буассар.
     - А черная она - в белую полоску? Или белая - в черную?
     - Обсуди это с бабингой.
     Но француз после обеда отличался особенной словоохотливостью:
     - Это правда, Усташ, что тебя видели в Каркахенте?
     Вообще-то  о  таких  вещах  не  спрашивают.  Буассар  это  знал,  но,
наверное, я сам спровоцировал его - своим невысказанным расположением.  За
добро всегда платят. Иногда дорого.
     - Не злись, - сказал Буассар. - Я под тебя не копаю.  Мне  говорил  о
тебе один парень. Он был итальянец  и  работал  на  крупную  газету,  хотя
ходили слухи, что работает он не на газету, а на Интерпол. В конце концов,
для него это кончилось плохо. А ведь он, Усташ, умудрился взять интервью у
самого майора Мюллера.
     - Майор не родственник нашему капралу?
     - С чего ты это взял?
     - Не знаю... А зачем макароннику понадобилось брать интервью у майора
Мюллера?
     - Чтобы рассказать миру про нас. Это его собственные  слова.  Кое-кто
якобы еще не знает про нас всей правды, а кое кому  очень  якобы  надо  ее
знать. В кармане макаронника, Усташ, нашли список. Довольно подробный и со
всякими деталями. Среди других имен было и твое. Этот макаронник  и  меня,
кстати, спрашивал: не встречался  ли  я  с  парнем  по  кличке  Усташ?  Я,
понятно, отнекивался. Да и откуда мне  знать  парня  с  такой  кличкой?  -
Буассар заржал. - Но если честно, Усташ, этот макаронник  кое-что  знал  о
тебе. Он утверждал, что выходил на тебя в Аргентине, а потом в Испании. Не
знаю. Может, врал.
     - Чего он хотел?
     - Подробностей. Любых подробностей о  нашем  быте.  Капрал  этого  не
допустил. Но несколько  лет  назад  этот  макаронник  сумел  добраться  до
испанского поселка Бенинганим, лежащем рядом с Каркахенте. Ну,  а  кое-кто
знает,  что  именно  в  Каркахенте  находится  военный   лагерь   усташей,
давным-давно проигравших свою собственную войну.  Я  потому  и  спрашиваю,
Усташ, что никак не могу понять: ну, если нет такого государства Хорватия,
если сама  партия  усташей  давно  объявлена  вне  закона,  то  как  могут
существовать, да еще в Испании, военные лагеря тех же усташей?
     - Это ошибка, - неохотно ответил я. - Там, наверное, есть  ребята  из
Хорватии, но они иммигранты, и их немного. Думаю, это спортивный лагерь.
     Буассар затрясся от смеха:
     - Конечно, спортивный, о чем я и говорю!  Макаронник  утверждал,  там
занимались очень спортивные ребята. Ну, вроде тебя. Ты не злись, Усташ,  я
тоже занимался в похожем лагере. Видишь  эти  шрамы?  Я  заработал  их  на
тренировках.
     - Отстань, Буассар. Хочешь поболтать, иди к бабинге.  Меня  от  такой
болтовни тошнит.
     Но в принципе француз был прав:  мы  все  прошли  через  "спортивные"
лагеря.
     - Ладно, - Буассар запустил пивную банку в кусты. -  Я  не  собираюсь
копаться в твоей биографии. Да и макаронник к тебе не пристанет. Он утонул
в озере Альберта. Несчастный случай. Кажется, рядом  с  макаронником  плыл
ван Деерт, я потом видел - сам майор Мюллер похлопал голландца по плечу.
     Буассар ухмыльнулся:
     - Он много чего нам порассказал,  этот  макаронник...  Этот  человек,
который основал вашу партию... Как его?..  Эти  славянские  имена...  Ага,
Анте Павелич! Он, правда, приказывал вырывать глаза у  своих  политических
противников?
     - Если бы он это делал, мы бы не проиграли  войну  и  не  шлялись  бы
сейчас по всяким там черным Конго, -  неохотно  сказал  я.  -  Заткнись  и
отстань от меня, Буассар. Настоящие усташи не воюют в Африке. Хефер, Илич,
Любурич, Вранчич, Ровер - что ты о них знаешь? Да и не  надо  тебе  ничего
знать о них. И ко мне не лезь с такими вопросами. Я здесь потому, что  мне
нужны деньги. Вот все, что я могу тебе сказать, Буассар.
     Он кивнул.
     Он сам думал так же. В наши годы не тешат себя иллюзиями.
     - Бабинга! - заорал я. - Принеси пива!
     Буассар вскрыл принесенные банки и первую подал мне. Мы  еще  немного
поговорили. О Конго, о заработках. Никто не упирал на то, что мы малиновые
береты, синие гуси, рейнджеры, ну и это там, белые великаны. И нам  совсем
было стало хорошо, когда в невидимом, закрытом непроницаемой духотой  небе
раздался дальний  гул,  постепенно  перешедший  в  свист,  и  мы  невольно
привстали, пытаясь понять, чей это самолет выпевает в небе свою прощальную
лебединую песнь?
     А потом до нас дошел приглушенный грохот взрыва.
     - Кто-то из верхних, - ткнул а  небо  Буассар.  -  Я  никогда  им  не
завидовал... Гляди!
     Из палатки выкатился Ящик.  Круглые  вытаращенные  глаза  были  полны
ужаса. Он был весь серым, как пепел перегоревшего костра. Трус, подумал я.
Что с того, что он умеет владеть пулеметом? Все равно трус.
     И еще раз решил - держаться надо ближе к французу.
     - В машину! - рявкнул, выскакивая из палатки, капрал.
     Через пять  минут  все  мы,  кроме  Ящика,  оставленного  с  бабингой
охранять лагерь, тряслись в подвывающем на корнях джипе. Что мы получим от
этой вылазки? Держу пари, этот вопрос интересовал  всех.  Если  мы  найдем
разбившийся самолет, можно будет, не торопясь, порыться  в  обломках.  Это
живые не любят делиться своим добром, а мертвым, как правило,  все  равно.
Если что-то при них остается, они никогда не оспаривают вашего права на их
бывшие вещи. Мертвые вообще стараются держаться в стороне от живых.

                              2. ОБОРОТЕНЬ

     Морщась от тряски, капрал спросил:
     - Зачем тебе малокалиберка?
     Голландец нежно провел рукой по вишневому прикладу винтовки:
     - Пригодится.
     Когда он щурился, щеки его, неестественно красные и  тугие,  выпирали
над буйной растительностью - голова голландца напоминала подкрашенный, но,
конечно, волосатый кокос.
     Капрал усмехнулся.
     Милях в шести от лагеря  дорогу  преградило  огромное,  нависшее  над
тропой дерево.
     - Оно насквозь гнилое, - сказал Буассар. - Если мы въедем  под  него,
оно рухнет.
     Капрал недоверчиво фыркнул, но остановил джип.
     Вытянув шеи, мы пытались рассмотреть - что там, в  глубине  зарослей?
Казалось, что-то мерцает в душном переплетении ветвей.
     - Там что-то есть, - сказал немец Шлесс.
     Раздвигая стволом автомата ветви, он нырнул в гущу зарослей.  Он  был
новичок, ему следовало утверждаться. Он  правильно  делал,  беря  на  себя
инициативу, но на его месте я бы не полез вот так сразу  неизвестно  куда.
Закурив, мы молча ожидали его,  прикидывая,  с  какой  силой  должна  была
врубиться  в  землю  дюралевая  сигара  самолета,  если  отсветы   взрыва,
казалось, и сейчас еще разгуливали в душной полутьме джунглей. Впрочем,  у
тех, сверху, все обычно кончается сразу, а вот сержант Андерсон,  попавший
в капкан, выставленный на тропе каким-то хитроумным  симбу,  отстреливался
от черных почти три часа, отлично зная, что никто ему не поможет. Он попал
в самый настоящий капкан - на крупного зверя,  и  левая  нога,  чуть  ниже
щиколотки, была у него раздроблена...
     Наконец мы услышали:
     - Капрал! Я нашел негра.
     Буассар заржал. Находка Шлесса  показалась  ему  смешной.  Но  капрал
понимающе кивнул:
     - Убей его!
     - Подожди, Шлесс! - Голландец  торопливо  спрыгнул  на  землю.  -  Не
торопись, Шлесс! Я покажу тебе, как это делается.
     Через минуту мы услышали выстрел, но ни немец, ни голландец на дороге
не появились. Капрал недовольно ткнул меня локтем:
     - Поторопи их.
     Я бесшумно нырнул в кусты, скользнул под  низкими  сучьями  какого-то
необъятного дерева, как канатом перекрученного лианами, и замер.
     Во-первых, я увидел негра.
     Это  был  крошечный,  очень  худой,  с  выдающимся   вперед   животом
мальчишка. Он стоял на коленях, спрятав черное лицо в черных ладонях,  но,
похоже, лицо он прятал вовсе не из страха перед возвышающимся  перед  ним,
как башня, голландцем, а...
     Во-вторых, я увидел странное существо, какую-то уродливую  гигантскую
бородавку, нечто вроде полупрозрачной опухоли или ненормального нароста на
поросшем  мхами  пне.  Перед  этим  наростом,  под  прозрачной   слизистой
оболочкой которого все время что-то подрагивало, переливалось, даже  вдруг
слабо фосфоресцировало, и застыл негр. И чисто интуитивно  я  понял,  этот
маленький черный не боится ни голландца, ни таинственной опухоли...
     В-третьих,  я  нигде  не  обнаружил   никаких   следов   разбившегося
самолета...
     Ван Деерт, чем-то сбитый с толку, поднял малокалиберку и почти в упор
разрядил ее в торчащий перед ним нарост.
     - Я ведь попал?
     Я пожал плечами. Было бы странно, если бы он промахнулся.
     Голландец выстрелил снова.
     Когда пуля с малого расстояния попадает в живую ткань, звук раздается
отчетливый, специфичный. Его ни с чем не перепутаешь. Но сейчас мы  ничего
такого не услышали.
     Присев на корточки, я всмотрелся.
     Не страх, не брезгливость, не удивление внушало бугрившееся над  пнем
образование. Я и сейчас не могу точно определить охватившее меня  чувство.
Я  не  боялся,  нет,  но  некоторая  настороженность...  Я  не   испытывал
брезгливости, но ощущение чужого... И что-то под полупрозрачной  оболочкой
действительно   происходило:   там   вспыхивали   неясно,   вновь   гасли,
расплывались неопределенно радужные пятна. Так  море  светится  за  кормой
теплохода. Казалось, эта  тварь  в  любой  момент,  как  хамелеон,  готова
сменить обличье.
     Наверное так же подумал голландец.
     - Оборотень, - сказал он.
     - А нам плевать, - хмыкнул я. - Я никогда ничего такого не видел,  но
эта штука точно может стоить больших денег.
     - С чего ты взял? - заинтересовался ван Деерт. - Кто его купит?
     - Его с руками оторвут в любом музее. Ты что-нибудь такое встречал?
     Голландец скептически поджал губы:
     - Я всякое встречал.
     - Ладно, идем. Я заберу оборотня, а ты кончай с негром.
     - С негром?
     Голландец спохватился:
     - Где негр?
     Мы переглянулись.
     - Сбежал, - предположил я. - Какой ему смысл ждать, пока ты  обратишь
на него внимание?
     Оборотень, как мы назвали найденное нами существо, оказался совсем не
тяжелым. Его вес странным образом  не  соответствовал  его  объему.  Любое
другое существо подобных размеров весило бы гораздо больше, а  я  свободно
нес оборотня к машине, обхватив его всего лишь одной рукой. Так же легко я
забросил его за заднее сиденье джипа.
     - Мягкий, - ткнув пальцем в оборотня, удивился Буассар.
     - Я всадил в него три пули, - недоумевающе возразил голландец, - а на
нем ни царапины. Он что, глотает пули?
     - Где Шлесс? - грубо спросил капрал.
     Мы переглянулись.
     - Буассар, Усташ, ван Деерт, прочесать местность!
     Ленивая вялость, одолевавшая  нас,  мгновенно  ушла.  Одному  из  нас
грозила опасность. Мы были готовы к действиям. Прорываясь сквозь  заросли,
я крикнул:
     - Шлесс!
     Чуть в стороне отозвался голландец, чуть дальше француз.
     Неожиданно я очутился на полянке, плотно окруженной стеной  леса.  По
инерции сделав шаг, я  ощутил  опасность  и  инстинктивно  упал  в  траву.
Автоматная очередь остригла надо мной листья, медленно кружась, они падали
на меня. По характеру стрельбы я понял: стреляющий не остановится, пока не
расстреляет всю обойму.
     Так и случилось.
     В тот же момент в мое плечо ткнулся  подползший  голландец.  От  него
пахло потом и яростью.
     - Сволочь! - шепнул он. - Этот  дурак  соберет  сюда  всех  окрестных
симбу.
     - О ком ты?
     - О немце. Шлесс спятил.
     Как ящерица вынырнувший из листвы Буассар негромко позвал:
     - Шлесс!
     Ответ - если это правда был ответ - нас поразил: Шлесс _п_л_а_к_а_л_!
Он плакал по-настоящему, навзрыд. Мы понять не могли, что  это  с  ним,  а
когда я поднялся, чтобы подойти к немцу, пуля снова шлепнула в ствол прямо
над моей головой.
     Я снова упал в траву.
     - Он спятил, - уверенно сказал голландец. - Он даже не сменил обойму.
Я видел такое в Индокитае. Там на ребят  иногда  находило.  Когда  человек
плачет и палит во все, что движется, это к добру не приводит.
     Он вынул из-за пояса нож.
     - Ты убьешь немца? - удивился Буассар.
     - Зачем нам сумасшедший?
     - Но мы же не знаем, что с ним случилось.
     - А зачем нам это знать?..
     Пока они переругивались, я осторожно скользнул в  заросли,  перебежал
открытое место и, выпрямившись за толстым стволом, туго обвитом  цветущими
эпифитами,  осторожно  глянул  туда,  где  по  моим  расчетам  должен  был
находиться немец.
     И увидел его.
     Неестественно бледный, будто из него выкачали всю кровь, Шлесс сидел,
прижавшись спиной к дереву и далеко выбросив перед собой длинные, обутые в
солдатские башмаки ноги.  Автомат  он  отбросил  и  держал  в  руке,  чуть
отведенной в сторону, пистолет. Я  отчетливо  видел,  как  по  его  хорошо
выбритой щеке (как все немцы, он был  аккуратистом)  скользнула,  упав  на
распахнутую рубашку, крупная, блеснувшая как глицерин, слеза. Левой  рукой
Шлесс неуверенно, как слепой, водил перед глазами.
     - Шлесс! - позвал я.
     Шлесс снова выстрелил. Не целясь. По голосу. И я снова позвал:
     - Шлесс!
     Еще два выстрела, один за  другим...  Зато  теперь  я  знал,  сколько
патронов у него  осталось...  Так,  время  от  времени  окликая  немца,  я
заставил его расстрелять всю обойму. И тогда, уже не боясь, пересек поляну
и присел перед ним на корточки:
     - Что с тобой?
     Немец невидяще уставился на меня. Сломав ветку, я  помахал  ею  перед
немцем, но он и ветку не видел. Его зрачки были  неестественно  расширены,
но он ничего не видел - ни ветку, ни меня. Совсем ничего.
     - Он ослеп, - сказал я рейнджерам, окружившим Шлесса.
     - Тогда зачем он нам нужен? - угрюмо спросил голландец. - Кто  с  ним
будет возиться?

     Скотина, - подумал Буассар. Он скотина, этот  голландец.  От  него  и
пахнет скотиной. Я таким никогда не доверял,  я  спать  не  лягу,  если  в
прикрытии стоит такая скотина. При первой опасности он займется  спасением
собственной шкуры, он на это запрограммирован. Ему плевать  на  всех.  Так
уже было.
     Он вспомнил Индокитай.
     За колючей проволокой лагеря Ти шла перестрелка, у шлагбаума из  всех
люков дымил подожженный танк.  Сержант  Лоренс  первым  заметил  снайпера.
Заметил его и ван Деерт, но снайпера снял Лоренс.  Я  долго  потом  думал,
вспомнил француз, зачем Лоуренс это сделал? Он не очень меня любил. Но  он
снял снайпера, на какую-то секунду открывшись, и сам в ответ получил пулю.
Он, наверное, считал, что в следующий раз уже я прикрою его. Это жаль, что
его убили. Я бы его прикрыл.
     Прикрытие! Вот единственное, о  чем  стоит  всерьез  заботиться.  Вот
единственное, над чем стоит постоянно думать -  прикрытие.  А  ван  Деерту
наплевать. Он не прикрыл Шлесса, скотина. Это надо запомнить и не  торчать
под рукой у голландца. Он не прикроет, если  это  понадобится.  Он  плохое
прикрытие.
     Что ж, подбил итоги Буассар, я свои  выводы  сделал.  Надо  держаться
поближе к Усташу или к Ящику.
     У Буассара отлегло от сердца. Он уважал себя за правильные выводы.  И
он умел радоваться удачам. Глядя на плачущего немца, он еще раз, далеко не
впервые за свою долгую, полную неожиданных приключений жизнь,  порадовался
- удача опять не обошла его. Он жив, он  может  рассуждать,  у  него  есть
выбор.
     И это справедливо, сказал себе Буассар. Это  справедливо,  что  удача
меня пока не обходит. Это справедливо, что весь в слезах лопочет  все-таки
этот новичок, а не я. Это справедливо!..

     Когда капрал развернул джип, Буассар ухмыльнулся:
     - Может ты прав, Усташ? Может у нас эту тварь купят?
     - Что там со Шлессом? - перебил его капрал.
     И резко затормозил.
     Немец, дергаясь, хрипя что-то, двумя руками держался  за  горло.  Его
лицо почернело, он задыхался. И агония не продлилась долго.
     - Вытащите его из машины, -  приказал  капрал.  -  В  джунглях  много
разных болезней. Мы не повезем немца в лагерь.

     Только бросив лопаты в джип, мы несколько пришли  в  себя.  Крошечный
холмик,  укрытый  дерном,  вот  все  что  теперь  напоминало  о   недавнем
существовании немца Шлесса. Поняв наше состояние, капрал сплюнул:
     -   Тут   рядом   есть   деревушка.   Черные   в   ней   поддерживают
премьер-министра, но они сами скрытые симбу. А уж  знахари  в  их  деревне
точно найдутся. Ван Деерт, садись за руль. Я хочу  знать,  от  чего  может
вдруг умереть молодой здоровый  мужчина?  Просто  так  ничего  не  бывает.
Держись слоновьей тропы.
     И спросил:
     - Есть у кого-нибудь выпивка?
     Буассар, ухмыльнувшись, вытащил из кармана плоскую фляжку.
     - Разве я не запрещал брать выпивку на задание?  -  спросил  сержант,
делая крупный глоток.
     - Случайность, капрал, - еще шире ухмыльнулся француз.
     Капрал выругался.
     - Дерьмовое виски! - выругался он. - И мрачно усмехнулся: - Но глотку
продирает. В этом ты прав, Буассар.
     Часа через полтора джип подкатил к островерхим хижинам,  спрятавшимся
под банановыми деревьями. Несколько  масличных  пальм,  черных  как  сажа,
поднимались над  поляной.  Заливаясь  отвратительным  визгом,  под  колеса
бросились две-три тощих собачонки с оттопыренными, как у гиен, ушами.
     - Они все симбу, - выругался капрал.
     Вождь деревни, плюгавый человек с  сильно  выдающейся  вперед  нижней
челюстью и низким и черным, блестящим, как будто он был отлакирован, лбом,
встретил нас у порога хижины. На нем был  старый  замызганный  пиджак  без
рукавов - символ силы и власти. В узких глазах пряталась плохо  скрываемая
неприязнь.
     - Джамбо! - приветствовал вождя капрал. - Умер белый. Он  встретил  в
зарослях черного. Мы работаем на Моиза Чомбе  и  хотим  знать,  что  делал
черный в лесу вдали от деревни?  Других  деревень  здесь  нет.  Ты  знаешь
закон, - скажи!
     Вождь трижды негромко хлопнул в ладони.
     На его сигнал из темных, казавшихся необитаемыми  хижин  выползли  на
свет божий десятка  полтора  стариков  и  старух.  Сгорбленные,  беззубые,
трясясь, как в лихорадке, они равнодушно смотрели на нас, не делая никаких
попыток заговорить или хотя бы хоть как-то выразить свой интерес к нам.
     Капрал покачал головой:
     - Черный в лесу был молод. Он ждал белого  и  белый  умер.  Мы  хотим
знать, зачем черный ожидал белого в лесу?
     Вождь снова хлопнул в ладони.
     К толпе молчаливо присоединилось еще  пять-шесть  человек.  Я  бы  не
назвал их очень молодыми, а может они просто были истощены.
     Капрал медленно багровел.
     Повинуясь новому сигналу вождя, из стоящей поодаль хижины выползла на
свет тощая, отвратительная, искривленная болезнями и возрастом старуха. Ее
лицо было чуть ли не наглухо закрыто чем-то вроде повязки,  сплетенной  из
сухих бледных стеблей. Медленно обведя собравшихся  взглядом,  в  котором,
несмотря на возраст, таился жадный огонек, старуха на  мгновение  замерла.
Она тут самая живая, подумал я, глядя, как резво схватила  она  длинный  и
гибкий хлыст, вырезанный в кустах совсем недавно - с него еще  капал  сок,
мгновенно окрасивший в  желтое  сморщенный,  черный,  как  уголь,  кулачок
старухи.
     Тягостное чувство охватило  собравшихся.  Капрал,  отступив  на  шаг,
незаметным жестом поправил заткнутый за пояс пистолет.
     Пригнувшись к земле, старуха хищно ударила хлыстом о землю.
     Раз! И еще раз!
     Колючая белая пыль заволокла поляну.
     Но старуха не остановилась.
     Трясясь,  что-то  выкрикивая,  она   колотила   хлыстом   по   земле,
кривлялась,  иногда  почти  падала  в  ту  же  пыль.  Тонкая  сухая   рука
безостановочно отбивала удары, хотя никто из черных и глазом  не  моргнул,
равнодушно ожидая, чем кончится для них  все  это  действо.  Руки  и  ноги
старухи дергались в одном ритме, она уже танцевала,  она  уже  летела  над
землей, казалось, сейчас она впрямь взлетит! Но она не взлетела, она упала
сморщенным лицом в пыль под ноги тощему, испуганно, наконец,  отпрянувшему
негру.
     Вождь равнодушно смахнул пыль с рукава:
     - Возьми этого человека. Он твой.
     - Ахсанте, - поблагодарил капрал. - Я забираю его.
     И подтолкнул негра к джипу:
     - Кенда!
     Негр уперся.
     - Экоки то набакиса лисусу?
     До негра что-то дошло. Он обреченно опустил голову.

     - Привяжи негра к дереву, - приказал капрал Ящику, когда мы вернулись
в лагерь. - И скажи бабинге, что нам пора жрать. В этом  чертовом  климате
устаешь быстрее, чем кажется.
     Подавая обед, бабинга испуганно  скашивал  глаза  на  привязанного  к
дереву негра.
     - Ты чем-то недоволен? - спросил капрал.
     - Нет, бвана.
     - Может ты хочешь ему помочь? - указал капрал на пленника.
     - Нет, бвана.
     Сгустились сумерки. Голландец развел костер. Поставив джип так, чтобы
его фары высвечивали всю поляну, Буассар пристроился на брезенте рядом  со
мной. Я примерно представлял, что будет дальше.
     - Умер белый,  -  сказал  капрал,  подойдя  к  привязанному  пленнику
вплотную. - Ты знаешь об этом.
     Капрал не спрашивал. Капрал утверждал. Он поднимал наш боевой  дух  и
пленник кивнул безвольно:
     - Ндио, бвана.
     - Ты подстерег белого в кустах. Ты  произнес  заклятия.  Ты  подослал
туда мальчишку, обработавшего кусты  ядами.  Так  тебя  учили  деревенские
знахари.
     - Нет, бвана! - закричал негр. По его щеке, подбираясь к  моргающему,
широко раскрытому глазу, суетливо  бегал  муравей,  но  пленник  будто  не
замечал его.
     - Ты хотел дождаться, когда мы уйдем. Тогда бы ты забрал труп белого.
Ты всегда делаешь так.
     - Нет, бвана.
     - Может быть... - сказал капрал,  задумчиво  раскуривая  сигарету.  -
Может  быть...  Ты  не  похож  на  знахаря,  я,  наверное,  смог  бы  тебе
поверить... Докажи, что ты говоришь  правду...  Мы  не  видели  в  деревне
женщин и девушек... Вождь прячет женщин и девушек, он не доверяет нам... А
ты бы мог получить подарки, я бы мог подарить тебе  нож  и  простить  твое
колдовство... Где они прячутся? Я говорю о женщинах и девушках... И я хочу
помочь тебе... Ты ведь знаешь, где они прячутся?..
     - Нет, бвана.
     Я поморщился. Кричать так громко не стоило. Капрал стоял прямо  перед
негром и никто к ним в общем-то не прислушивался.  Черный  вполне  мог  не
кричать.
     Буассар заметил мою гримасу.
     - Усташ... - негромко позвал он. - Есть дело.
     В палатке он сразу вытянул из угла вещевой мешок Шлесса:
     - Рубашки мои! У нас с ним один размер.
     Я не спорил. Я  взял  нож.  Превосходный  штурмовой  нож  крупповской
стали.
     Денег в мешке нашлось  немного.  Что-то  около  трехсот  конголезских
франков. Мы поделили их поровну.
     Из клапана, заботливо обшитого целлофаном, Буассар  извлек  аккуратно
свернутую бумагу.
     - Придурок, - сказал он, имея в виду мертвого уже немца. - Он  таскал
с собой договор.
     Включив  фонарь,  с  проснувшимся  вдруг  интересом,  наклонился  над
бумагой.
     -   "Между   правительством   Демократической    Республики    Конго,
представленным  премьер-министром  Моизом  Чомбе,  с  одной   стороны,   и
господином Герхардом Ф.Шлессом, с другой стороны, в последующем  именуемым
как Лицо, связанное Договором, заключается следующее соглашение..."
     Француз ухмыльнулся. По-моему, ему  нравился  звук  его  собственного
голоса:
     - "Статья первая.
     Лицо,  связанное  Договором,  обязуется  нести  службу   в   качестве
волонтера. Функции, выполняемые Лицом, связанным Договором, не обязательно
должны соответствовать обусловленной выше должности..."
     - Это точно... - подтвердил я. - Джек Макферти...  Помнишь  такого?..
Он  охранял  в  Каланге  черных  чиновников,  пока  ему  не  приказали  их
зарезать... Его работа оплачивалась по такому же договору...
     - "Статья вторая.
     Настоящий Договор заключается сроком на шесть месяцев  и  может  быть
продлен  автоматически,  если   не   последует   предуведомления   о   его
расторжении, которое должно быть представлено Лицом, связанным  Договором,
за тридцать дней до истечения настоящего Договора..."
     -  Бертон  и  тот  француз...  Ну,  помнишь,  он  жрал  тушенку   как
крокодил?.. Жадюга и сволочь. Они  предуведомили  о  расторжении  Договора
ровно за месяц, а пристрелили их за неделю до этого срока...
     Буассар хмыкнул:
     - "Статья третья.
     Ежемесячный оклад Лица, связанного Договором, выражается в приводимых
ниже суммах (в конголезских франках): волонтер - 41148.57, унтер-офицер  -
49928.50, фельдфебель - 66438.25, младший лейтенант - 99662.60,  лейтенант
- 105642.25, капитан  -  126236.04,  майор  -  148321.25,  подполковник  -
177321.04. Выплата оклада  производится  ежемесячно  и  вперед.  Ежегодное
повышение - три с половиной процента."
     - До повышения доживают не все...
     Буассар меня не услышал.
     -  "К  основному  окладу  добавляются  надбавки   для   семейных   (в
конголезских франках): жена - 9975.63, жена и  один  ребенок  -  15964.76,
жена и двое детей - 22343.26, жена и трое детей - 29518.86, жена и четверо
детей - 37899.89, с  прибавлением  сверх  этого  по  8381.03  конголезских
франка за каждого ребенка."
     Буассар заржал:
     - Если бы я получал надбавку за всех своих детей!..
     И продолжил:
     - "Если Лицо, связанное Договором, не  помещено  в  гостиницу  или  в
правительственный дом для приезжающих, то оно имеет право  на  квартирные,
соответственно своей  должности,  а  также  суточные  -  938  конголезских
франков в день, а так  же  на  ресторанную  надбавку  -  526  конголезских
франков.
     Если Лицо, связанное Договором, находится в опасной зоне,  оно  имеет
право на ежедневную  надбавку  за  риск  в  количестве  2345  конголезских
франков..."
     - Франки не бронежилет...
     Буассар меня опять не услышал:
     - "Статья пятая.
     В случае смерти Лица, связанного Договором, правомочным родственникам
жертвы выплачивается 1000000 конголезских франков. Эта сумма  налогами  не
облагается и никаким удержаниям не подлежит.  В  случае  ранений,  имеющих
последствием полную потерю зрения, ампутацию  или  полную  потерю  функций
обеих  рук,  обеих  ног,  или  же  одной  руки  или  одной  ноги,   полную
инвалидность,   или   неизлечимое   психическое   заболевание,    делающее
невозможной  любую  работу,  Лицу,  связанному  Договором,   выплачивается
1000000 конголезских франков. Эта сумма налогом не  облагается  и  никаким
удержаниям не подлежит.
     Для  постоянной  частичной  инвалидности  устанавливается   следующее
возмещение: в случае полной потери, то есть ампутации правой руки  -  75%,
левой руки - 60%, правого предплечья  -  65%,  левого  предплечья  -  55%,
правой кисти - 60%, левой кисти - 50%, бедра - 60%, ноги - 50%,  ступни  -
40%, большого пальца правой руки - 20%..."
     Буассар громко зевнул:
     - "Для левши, при условии, что заявление было сделано им до  ранения,
оценки, установленные для правой руки, автоматически переносятся на левую.
За все  ранения,  следствием  которых  явилась  постоянная  или  временная
инвалидность  всех   других   органов,   кроме   перечисленных,   подлежит
возмещение, определяющееся аналогично установленным выше условиям.
     От имени Демократической  Республики  Конго  -  премьер-министр  Моиз
Чомбе.
     Лицо, связанное  Договором  -  господин  Герхард  Ф.Шлесс,  волонтер.
Семейное положение - холост. Текущий счет в заграничном банке -  Солсбери.
Нормально пользуется правой рукой."
     - Давай договор, - сказал я. - Отдам капралу.
     Легионер, подумал я, он  вроде  говяжьей  туши,  разделанной  опытным
мясником. Этот мясник всему знает цену. Бирки с ценой нацеплены на  каждый
орган....
     Ладно. Мы сами приняли условия игры.
     Отдав капралу бумаги Шлесса, я подошел к костру. Негра давно  убрали.
Как ни странно, находясь в палатке, я не  слышал  выстрелов,  но  выстрелы
должны были прозвучать, ибо голландец с самым что ни на есть деловым видом
кипятил в котле что-то черное, крутящееся в крутом  кипятке.  Я  не  успел
спросить, ван Деерт сам подмигнул мне:
     - Череп с  пулевым  отверстием...  Американцы  с  бананов  Сикорского
платят за такие штуки долларами...
     - Так вот зачем тебе малокалиберка!
     - А ты думал!
     Я отошел.
     Вопила в зарослях какая-то птица, ночь затопила землю. Ван Деерт, как
и я, хотел умереть в постели. Его не  устраивала  земля  Катанги,  его  не
устраивали ружья времен Ливингстона и Стенли,  не  устраивали  отравленные
стрелы. Чтобы не получить стрелу в грудь и не лечь в сухую землю  Катанги,
ему нужны были доллары. Как и мне.
     И ван Деерт был прав.
     Пока Моиз Чомбе, этот черный премьер-министр, уже научившийся  носить
европейский пиджак, будет платить нам, мы будем выжимать из него все,  ибо
Иностранный легион наше последнее прибежище.

                          3. ОТРАВИТЕЛЬ БАБИНГА

     Я проснулся невыспавшийся, разбитый.  Болела  голова.  Заставив  меня
высунуть язык, Буассар покачал головой:
     - Я уже сталкивался с таким  в  Индокитае.  Начинается  с  языка,  он
желтеет. А потом тебя трясет пару дней, иногда даже меньше. На этом все  и
кончается. На, проглоти эту пилюлю.
     Меня морозило. Ломило каждый сустав. Я никак не мог что-то вспомнить.
Утомительное и безнадежное дело вспоминать то, что не можешь вспомнить, но
я пытался вспомнить, совершенно измотав себя.
     - А ты? - спросил я француза. - Ты как?
     Он ощерился, несколько растеряно:
     - Нормально, Усташ. Ничего такого не чувствую. Проглоти еще  вот  эти
пилюли... - он высыпал на ладонь несколько  разноцветных  таблеток.  -  По
крайней мере, хуже тебе не будет...
     - Чем занимался твой отец, Буассар?
     Он презрительно пожал плечами:
     - У меня не было отца. С такой женщиной, как моя мать, никто, похоже,
не мог ужиться. Я не осуждаю ее... - он  неожиданно  подмигнул  мне.  -  У
каждого есть свои... как бы это сказать...
     Он не нашел нужного слова и махнул рукой, но я его понял. Мне  только
никак не удавалось вспомнить...  Что-то  важное...  Я  чувствовал,  что-то
очень важное... Что-то связанное со всеми нами... Что-то  такое,  чему  мы
все были или могли быть свидетелями... С ума можно сойти!
     Прикидывая и так и этак, я припомнил даже газету, в которой  когда-то
в длинном списке имен появилось и мое.  Это  был  список  приговоренных  к
смертной казни. Через повешение. Я, хорват Радован Милич, бывший  активный
член партии усташей, не был прощен на родине,  там  охотно  заполучили  бы
меня - чтобы тут же повесить... Ладно, подумал я. Не знаю, что это такое -
страна Югославия, просто не думаю, что в таком огромном котле котле  можно
сварить что-то съедобное... Разве что яд, который убьет самих поваров...
     -  Судя  по  виду  капрала,  завтрак  испорчен,  -  заметил  Буассар,
выглядывая из палатки. - Когда капрал морщится и растирает пальцами виски,
не стоит ждать от него ничего хорошего. Он, наверное,  злится  на  Шлесса.
Если говорить откровенно, Шлесс его подвел.
     Буассар ухмыльнулся, глянув на меня:
     - Он настоящий парень, наш капрал. - Что-то неуловимое  скользнуло  в
голосе француза. - На озере Альберта он остановил нас только потому, что в
его кармане размок чек на триста конголезских  франков.  Мы  не  сильно-то
возражали,  симбу  там  хорошо  постреливали,  но  кое-кто  был  недоволен
капралом. Кое-кто и сейчас считает, что Лесли Тортона там  ухлопали  из-за
капрала. Помнишь Лесли Тортона?
     Я помнил.
     Если ван Деерт прибыл в Конго из Швеции, где прятался от полиции,  то
Тортон и Буассар явились к нам из столицы Южной Родезии, где подрабатывали
мытьем посуды в одном из ночных баров квартала Хэтфилд. Кто-то посоветовал
им заглянуть в скромный домик, на  дверях  которого  красовалась  вывеска:
"Врач-дантист принимает ежедневно". В приемной толпились  крепкие  ребята,
они болтали на самых разных языках и  сверкали  белыми,  крепкими,  как  у
акул, зубами. Худощавый человечек в штатском с  удовольствием  отвечал  на
вопросы. Например:
     - Как насчет добавки за риск?
     - Она входит в оговоренные Договором условия.
     - А можно получить  заработанное  не  в  конголезских  франках,  а  в
твердой валюте?
     - Нет проблем. Треть суммы перечисляется в фунтах  стерлингов  или  в
долларах в любой указанный вами банк.
     - А как насчет передышек? Нам полагаются какие-нибудь отпуска?
     - Мы ценим друзей, - худощавый человечек в штатском широко  улыбался.
- Чем тяжелей труд, тем ответственней и веселей отдых.
     Тортона и Буассара условия устроили. Только Тортон добрался  лишь  до
озера Альберта, не успев заслужить отдыха. В тот  день,  когда  в  кармане
капрала размок чек на триста конголезских франков,  Лесли  Тортон  получил
пулю от черного снайпера, засевшего где-то на дереве.
     Обычная ситуация.
     - Чего они там суетятся? - снова выглянул Буассар из палатки.
     - Это оборотень! - раздался мрачный  голос  голландца.  Он  незаметно
подошел к нашей палатке. - Оборотень выбрался из  джипа,  проделав  в  его
днище приличную дыру. Мало того, он еще ведущую ось  вывел  из  строя.  Мы
здорово влипли. - Голландец нехорошо  хмыкнул.  -  Это  ведь  ты  забросил
оборотня в машину, Усташ?
     - Оборотень пользовался автогеном? - не поверил  Буассар.  -  Что  ты
несешь, ван Деерт?
     - Иди убедись.
     Мы с французом выбрались из палатки.
     Оборотень лежал в траве под джипом, куда  вывалился  сквозь  округлую
дыру,  аккуратно  вырезанную  в  металлическом  днище.  Мы   с   Буассаром
переглянулись. В металлическом днище действительно была  дыра,  с  тарелку
величиной.  При  этом  мы  не  увидели  никаких  следов  окалины,   вообще
температурных воздействий. Просто дыра, будто ее выдавили прессом. А трава
под оборотнем пожухла и почернела, как от  холода.  Полупрозрачный  мешок,
заполненный слабо мерцающей слизью... Что эта тварь могла? Как ей  удалось
проделать такую дыру в металле?
     - Это ты подобрал оборотня,  Усташ...  -  хмуро  протянул  капрал.  -
Почему ты не выбросил эту тварь из машины?
     Я пожал плечами.
     И молча наклонился над оборотнем.
     Странное  все  же  зрелище...  Какие-то  радужные  пятна...  Какое-то
движение, там, под полупрозрачной оболочкой... Чем  может  питаться  такая
тварь? И чем можно прожечь металлический лист?.. Если кислотой, то что это
за кислота, и как она ее вырабатывает?..
     Я отчетливо представил оборотня, висящего на ветке дерева. Эта  тварь
может здорово пугать... Тех же негров...
     Ага... Негров...
     Я поманил пальцем бабингу, настороженно застывшего у костра.
     - Мниама мполе, - сказал я. - Прелестный зверек...  Ты  уже  встречал
таких?
     - Нет, бвана.
     Ван Деерту ответ не понравился. Он рявкнул:
     - Нендо зако!
     Бабинга послушно отошел в сторону.
     Я попробовал встать так, чтобы оборотень  оказался  в  тени.  Он  это
сразу почувствовал. Легко, не касаясь травы,  как  на  воздушной  подушке,
сместился дюймов на  десять  в  сторону  и  вновь  равнодушно  застыл  над
мгновенно почерневшей под  ним  травой.  Я  осторожно  прикоснулся  к  его
оболочке пальцем. От оборотня несло холодом.
     Я сказал:
     - На нем пиво охлаждать можно.
     - Поиграйся, поиграйся... - с отвращением  сплюнул  капрал.  -  Такие
умники, как ты, Усташ...
     Он не стал говорить,  на  что  способны  такие  умники,  как  я.  Его
заботила выведенная из строя машина. Он уже принял решение и  его  решение
мне не понравилось.
     - По твоей вине мы лишились джипа, Усташ. Завтра отправишься в лагерь
майора Мюллера. Нам нужен новый джип. Пригонишь его вместе с запчастями.
     Я вытянулся и откозырял капралу:
     - Я отправлюсь один?
     Он чуть-чуть отошел:
     - Я подумаю.
     И спросил, уже не скрывая удивления:
     - Чем можно прожечь такую дыру?
     - Возможно, кислотой.
     - Ты что-нибудь слыхал о таком?
     - Никогда.
     - Я тоже, - раздумчиво заявил капрал. - А чем  может  питаться  такая
тварь? У нее не видно ни рта, ни глаз.  Что  она,  пускает  кислоту  через
поры?
     -  Оборотень  питается  воздухом,  -  предположил  Буассар.   -   Или
солнечными лучами. А может это вообще растение.
     - Плевать! - заявил голландец. -  Растение  это  или  какая-то  особо
гнусная тварь, какая разница? Если ее нельзя сбыть за хорошие  деньги,  от
нее надо немедленно избавиться.
     Все почему-то уставились на меня.
     Я пожал плечами и хмыкнул:
     - Ты уже пытался избавиться от оборотня, ван Деерт.
     - Это точно. Я стрелял в  него  в  упор.  Никакого  эффекта.  Похоже,
получить пулю - для него удовольствие.
     - Если он жрет металл, если он  действительно  питается  металлом,  -
заинтересовался Буассар, - как мы сможем его транспортировать?..
     У  меня  вновь  разболелась  голова.  Боль  пульсировала  в   висках,
отдавалась гулким  пульсом  в  ушах,  в  каждой  частице  тела.  Осторожно
опустившись на спальный  мешок,  я  залег  в  палатке.  Я  уже  не  слышал
рейнджеров, прикидывающих цену необычного создания. В конце  концов,  я  в
доле, без меня не обойдутся. Я был рад, что  капрал  не  отправил  меня  в
лагерь майора Мюллера незамедлительно. Вряд ли бы я добрался до  лагеря  в
таком состоянии.
     Я почти уснул, когда рядом грохнули пистолетные выстрелы.
     Стрелял капрал.
     Когда француз откинул полу палатки, капрал стоял на  коленях,  обеими
руками зажав уши. Пистолет валялся на полу. Не отнимая рук от ушей, капрал
прохрипел:
     - Выбросьте эту тварь! Она убьет меня!
     - Но тут  никого  нет,  -  сказал  Буассар,  машинально  оглядываясь.
Наверное он подумал об оборотне.  Но  оборотень  действительно  лежал  под
джипом - там, где мы его оставили.
     - Есть! - прохрипел капрал. - Есть!
     - Вот она! - торжествующее заявил ван Деерт,  вытаскивая  из  складок
смятого полога дергающуюся летучую мышь.
     Неужели мышь могла напугать капрала?.. Никто, понятно, такого вопроса
не задал, но Буассар понимающе подмигнул.
     - Эта тварь вопила, как сирена воздушной тревоги, - выругался капрал,
отнимая, наконец, руки от ушей.
     - Но мы ничего не слышали, - возразил Буассар.
     - Не слышали? - переспросил капрал с каким-то тайным значением. -  Ты
опять спал, Буассар?

     Это хорошо, что вы ничего не слышали, подумал капрал. И  не  дай  вам
Бог услышать такое...
     Оставшись один, капрал снова заткнул уши.
     Эта крошечная тварь совсем меня оглушила. Говорят,  человеческое  ухо
не способно улавливать ультразвук, но я-то слышал вопли  летучей  мыши!  Я
вообще слышу каждый шорох! Я, кажется, слышу, как растет трава... Может, я
схожу с ума? Случилось же  что-то  такое  со  Шлессом...  Он  был  крепкий
парень, а скончался в считанные минуты...  От  чего?..  И  почему  я  стал
слышать такое, чего в принципе нельзя слышать?..
     Он опустил руку и случайно  коснулся  обрывка  газеты,  торчащего  из
кармана. Шорох, которого он прежде не замечал,  громом  отозвался  в  ушах
капрала. Ладно, смиряясь подумал он, будем считать это громом победы.  Или
маршем моего возвращения. Ведь  для  меня  это  вовсе  не  обрывок  старой
газеты, для меня это возвращение. Он  знал  наизусть  содержание  заметки,
напечатанной в газете. Ее заголовок гласил: "Гюнтер Ройтхубер мертв!"
     Они рано хоронят Гюнтера  Ройтхубера,  желчно,  но  и  удовлетворенно
усмехнулся капрал. Но если говорить откровенно, они хоронят его вовремя...
Он уже давно привык думать о себе в третьем лице...  Я  устал.  Я  хочу  в
Европу... Тех денег, что у меня есть, должно хватить на  домик  и  сад,  а
больше мне ничего не надо... Я скопил небольшие деньги, мне их хватит...
     "Более восемнадцати  лет  шли  поиски  военного  преступника  Гюнтера
Ройтхубера, - вспомнил он текст газетной заметки. - Международный  военный
трибунал в Нюрнберге приговорил в свое время Гюнтера Ройтхубера к смертной
казни - за исполнение варварских акций по  уничтожению  мирного  населения
Франции, Дании и Голландии. К сожалению, преступник избежал наказания.  На
днях   прокуратура   Франкфурта-на-Майне   официально   объявила   Гюнтера
Ройтхубера  мертвым  и  сообщила  о  прекращении  его   поисков.   Решение
прокуратуры основано на показателях свидетелей, подтвердивших, что  Гюнтер
Ройтхубер погиб на их глазах во время одной из бомбардировок Берлина."
     Вот оно возвращение...
     Капрала пробило потом...
     Он слышал, как ползет по брезенту жук  -  тупо  и  неторопливо...  Он
слышал, как трава, пытаясь распрямиться, задевает днище палатки...
     Это ничего... Это нестрашные звуки... Лишь бы не ворвалась в  палатку
летучая мышь... Капрал боялся летучих мышей.... Сладкое торжество охватило
его... От летучей мыши можно отбиться... Главное -  я  вернусь!  Теперь  я
могу вернуться! Свидетели подтвердили факт моей гибели!..
     Капрал готов был расцеловать неведомых ему свидетелей,  столь  охотно
подтвердивших факт его смерти...

     Я проснулся ночью от шума. Француз  с  проклятиями  копался  в  своем
вещевом мешке.
     - Голова разламывается, - выругался он. - Это Шлесс подцепил какую-то
заразу. Надо было бросить немца в лесу. Голландец был прав, не  надо  было
возиться с трупом! Взгляни на мой язык. Уверен, его обложило известью.
     Но язык француза был чист.
     Сам пошатываясь от слабости, хотя головную боль отпустило, я выбрался
из палатки.
     Трава таинственно серебрилось.  В  просветы  ветвей  глядели  звезды.
Далекие, холодные, а от того чужие.
     Я вдруг поймал себя на том,  что  думаю  о  звездах  как-то  не  так.
Никогда я не думал о них, как о _з_в_е_з_д_а_х_. Ну, светят себе с  небес,
этого мне хватало...  Сейчас  в  самом  этом  обращении  к  _з_в_е_з_д_а_м
таилась какая-то загадка... И, как  вчера,  я  мучительно  пытался  что-то
вспомнить... Важное что-то, нужное...
     В джунглях стояла глубокая предутренняя  тишина.  Даже  ночные  птицы
примолкли. Но я чувствовал, я не мог ошибиться - за мной кто-то  наблюдал.
Это не было чувством опасности,  тренированный  человек  сразу  определяет
такое. Просто кто-то за мной следил - незаинтересованно, даже  равнодушно,
ни на секунду, впрочем, не выпуская из зоны обзора...
     В рассеянном звездном свете трудно было что-то рассмотреть, но  краем
глаза я успел отметить короткую вспышку света  под  джипом,  там,  где  мы
вчера оставили оборотня. Никто не хотел с  ним  возиться,  никто  не  стал
придумывать для него клетку. Зачем?  Если  он  без  всяких  усилий  прошел
сквозь металл, удержит его деревянная клетка?
     Включив фонарь, я сразу увидел оборотня.
     Он лежал рядом с джипом и трава вокруг него была черная, будто он  ее
убил ледяным мертвым дыханием.
     Заморозок в Африке?
     Опустившись на корточки, я прикоснулся к оборотню.  Он  действительно
был  холоден,  как  мертвец,  но  там,  где   мой   палец   коснулся   его
полупрозрачной  оболочки,  вдруг  родилось,  возникло  крошечное   далекое
сияние,  крошечное  далекое  световое,  радужное  странное  свечение.  Как
звездочка в ночном небе, неимоверно отдаленная и чужая...  И  почти  сразу
оборотень - весь! - вспыхнул. Как огромный радиоглаз.
     Я отпрянул.
     Мне показалось,  оборотень  чувствует  мое  присутствие,  подает  мне
какой-то сигнал.
     Утирая со лба холодный пот, я сказал себе: оборотень не человек.  Это
просто  безмозглый  мешок,  набитый  фосфоресцирующей  слизью.  Правильней
смотреть на него не как на живое существо или там растение, а как на нечто
способное принести нам приличные деньги.
     - Что ты с ним делаешь?
     Над оборотнем наклонился голландец. Он дежурил.
     - Выключи его, - сказал он, глядя на оборотня.  -  Нам  торжественная
иллюминация не нужна.
     - А где он выключается? - спросил я.
     Голландец сплюнул. Ему было скучно.
     - Никогда не слыхал такой тишины, - признался он. - Не  нравится  мне
эта тишина.
     Я промолчал.
     Нам платят не за то, что нам нравится.

     А утром все поднялись полубольными.
     - Мне снилась виселица, - морщась, жаловался француз. - Может, Усташ,
меня и следует повесить, но почему, черт побери, это надо делать во сне?
     За столом капрал обвел волонтеров хмурым взглядом:
     - Что мы ели вчера? Могли мы вчера нажраться какой-нибудь дряни?
     - Это надо спрашивать у бабинги, - со значением ответил голландец.  В
его маленьких глазках зажглись хищные выжидательные огоньки.
     - Бабинга!
     Негр подошел. Он ни на кого не смотрел, руки у него дрожали.
     - Бабинга, - сказал капрал. - Ты бросал  вчера  в  мясо  какую-нибудь
траву? Ты знаешь много разных трав... Вчера ты приправлял травой мясо?
     - Нет, бвана, - негр испуганно  выпрямился.  Белки  его  глаз  тускло
поблескивали.
     - Позволь, капрал, я сам с ним поговорю, - сказал ван Деерт.
     - Заткнись!
     - Разве я не соблюдаю дисциплину?
     - Заткнись!
     - Да, капрал.
     Стол стоял в тени, но духота и в тени была нестерпима. Я  чувствовал,
как медленно, но неостановимо  возвращается  головная  боль,  так  страшно
рвавшая мне виски.
     - Ван Деерт, - взяв  себя  в  руки,  негромко  сказал  капрал.  -  Ты
немедленно отправишься в лагерь майора Мюллера.  Я  хотел  отправить  туда
Усташа, но боюсь, он не дойдет. Сообщишь майору о случившемся и  попросишь
помощи. Лучше всего, если ты приведешь  пару  джипов  с  волонтерами.  Мне
кажется, эти места следует хорошенько прочесать.
     - Да, капрал!
     Преувеличенно твердо ван Деерт прошел  к  палатке  и  скоро  появился
снаружи уже в башмаках, в пятнистой униформе и в  малиновом  берете,  лихо
надвинутом на глаза. Автомат он держал в левой руке и я  сразу  подумал  -
капрал  прав,  голландец  единственный,  кто  еще  не  подхватил   никакой
заразы... И подумал - голландец дойдет. Он лучше,  чем  я,  знает  местные
условия. А если не дойдет...
     - Бабинга! - позвал капрал, проводив взглядом ван Деерта.
     Негр неуверенно приблизился к столу.
     - У тебя не болит голова, бабинга?
     - Нет, бвана.
     - И суставы не ломит? И слышишь ты хорошо?
     - Да, бвана.
     - А бросить в мясо траву тебя научили местные знахари?
     - Нет, бвана.
     Рука капрала скользнула  за  пояс,  но  бабинга  оказался  проворнее.
Каким-то нелепым кривым прыжком он сразу достиг джипа. Еще секунда и  негр
исчез в чаще. Правда во всем этом  было  что-то  странное...  Ну,  скажем,
никто не ждал, что бабинга  бросится  в  ту  же  сторону,  куда  ушел  ван
Деерт... К тому же, бабинга мог оказаться в зарослях сразу, не бросься  он
сперва к джипу. Но бабинга выбрал самый длинный и опасный путь. Капрал мог
трижды застрелить его...
     Но вот еще одна странная деталь... Хотя капрал и  выхватил  пистолет,
он так ни разу и не выстрелил по бегущему негру...
     Почему?
     Скосив глаза, я взглянул на француза. Но он жевал, как  и  Ящик.  Им,
кажется, было на все наплевать.
     Но они не могли не заметить - бабинга должен был  бежать  напрямую...
Почему он этого не сделал?..

                          4. ЗВЕЗДНЫЙ МИССИОНЕР

     К сожалению, это был не единственный вопрос.
     Больше всего меня встревожил Буассар. Мы устроились в тени отдохнуть,
но он беспрестанно тер кулаком  глаза  и  дергал  головой  как  петух,  то
вперед, то назад, будто собирался меня клюнуть.
     - Какого черта? - спросил я.
     Он замялся.
     - Не хочешь говорить, не надо, - предупредил  я.  -  Но  хотя  бы  не
дергайся. Голландец наверное привезет  лекаря,  так  что  дождись  его.  И
вообще - ложись. Нормально  выспаться  это  даже  лучше,  чем  побывать  у
хорошего лекаря.
     - Я не могу лечь, - ответил Буассар ошеломленно.
     - То есть как, не можешь? Как это можно - не мочь лечь?
     - А так...  -  ответил  француз  и  снова  задергал  длинной  головой
долихоцефала вперед-назад.
     Меня от его слов холодом окатило. Точнее, не от слов, а от интонации,
с какой он это произнес. А он,  продолжая  дергаться,  фальшиво  и  высоко
затянул:
     - "Мертвый город застыл в глазах, давай завоюем себе новые земли!.."
     - Смени пластинку!
     Буассар не хотел меня слушать:
     - "Мы печатаем шаг, наши мышцы крепки,  мы  хотим  прочесать  дальние
страны!.."
     Он не только не мог лечь, он, кажется, не мог и остановиться:
     - "Отправляйся-ка, парень... - он смотрел на меня выпученными, ничего
не  видящими  глазами,  и  тянул   упрямо:   -   Отправляйся-ка,   парень,
отправляйся-ка, парень на поиски  незнакомого  цветка  в  дальние  страны,
лежащие там, за океаном... Все - ничто, кроме мышц... Печатай  шаг,  пусть
дрожат те, кому хотелось бы остановить тебя!.."
     - Заткнись, Буассар!
     И тогда он сказал негромко:
     - Я ослеп, Усташ.
     - Ослеп? Ничего не видишь?
     - Вижу, Усташ, но не так, как всегда... Чтобы видеть,  я  должен  все
время дергать головой. Если я сижу неподвижно, я будто погружен  в  туман.
Собственная рука неразличима. А если дергаю головой, то  снова  все  вижу.
Как ночью при вспышках молнии... Наверное бабинга  впрямь  отравил  нас...
Как ты думаешь, я ослеп навсегда?
     - Побереги нервы.
     Он быстро спросил:
     - Ты не бросишь меня, Усташ? Ведь все еще может вернуться... Я говорю
о зрении...
     - Конечно, - сказал я. - Все вернется.
     - Вот я и  говорю,  не  бросай  меня,  Усташ!..  -  быстро  заговорил
француз, хватая меня за руку. - Мы с тобой кое-что знаем, правда?..  -  он
жадно дышал мне в лицо. - Не бросай меня, Усташ... Мы с тобой  знаем,  что
такое надежное прикрытие, правда? В нашем деле нельзя  без  прикрытия.  Ты
ведь меня не бросишь?.. - Он, наконец, выдохнул то, что боялся  выдохнуть:
- Я не Шлесс. Я не заразный. Я точно знаю, что я  не  заразный.  И  ты  же
видишь...
     - Да ладно, - сказал я. - От слепоты еще никто не издыхал.
     - Я знаю! - обрадовался француз. - Вот увидишь, я еще прикрою тебя!
     Я усмехнулся. Это он-то? Будет дергать головой, чтобы увидеть цель?..
Надежное прикрытие...
     Казалось, еще минута и француз расплачется. Мне этого не хотелось.  Я
сказал:
     - Сиди, не вставай. Я принесу пиво.
     Подойдя к столу, я выложил новость капралу и Ящику:
     - Буассар ослеп.
     - Ослеп?!
     - Ну, не совсем, но в дело он не годится. Нас теперь трое. И если ван
Деерт не дойдет...
     - Ван Деерт дойдет! Я его знаю.
     - А если все-таки не дойдет?
     Капрал выругался:
     - Майор Мюллер  прав.  В  этой  стране  надо  прежде  всего  выжигать
знахарей и кузнецов!
     - А если бабинга ничего не подсыпал в мясо? - спросил я. - Мы едим из
одного котла. Если бабинга что-то подсыпал, почему это  подействовало  так
по-разному? У меня болит голова, Буассар ослеп...
     Я не стал продолжать. Я не знал, как сказалось отравление на Ящике  и
капрале. Но как-то оно на них сказалось, иначе бы они не отводили глаза.
     Взяв пару банок пива, я вернулся к французу.
     - Усташ! - схватил он меня за руку. - А моя слепота, она может  сойти
за полную  потерю  зрения?..  Я  могу  потребовать  по  Договору  все  сто
процентов?..
     - Наверное, - сказал я и Буассара это несколько успокоило.

     По крайней мере, до вечера француз  протянул  без  особых  ухудшений.
Зато я, очнувшись после тяжелого послеобеденного сна, задохнулся.
     Запахи!
     Я приподнялся на локте, боясь резких движений. Но  головной  боли  не
было, не было вообще никаких плохих  ощущений.  Я  даже  испугался  -  так
хорошо может  себя  чувствовать,  наверное,  только  больной.  Только  вид
француза, даже во сне дергающего длинной головой, отрезвил меня.
     И я сразу и по-настоящему ощутил _з_а_п_а_х_и_.
     Ничего такого прежде я никогда не испытывал. Деревья и кусты, трава и
камни, металл, брезент, оружие, пустые банки  из-под  пива  -  все  обрело
неожиданную способность источать  запахи.  Мир  просто  исходил  запахами.
Жадно поводя ноздрями, я вбирал в себя тропическое неистовство  -  влажную
духоту,  душную  сырость,  пряность  орхидей  и  других,  мне  неизвестных
растений, заплесневелые и чистые  ароматы,  смешанные  с  тысячами  других
ароматов   -   прекрасных   и   отвратительных.   Такая   чувствительность
действительно не могла быть нормальной.
     Но думая так, я не переставал жадно  узнавать,  ловить  все  новые  и
новые запахи. Несмотря на их чудовищное разнообразие, я легко отделял один
запах от другого, угадывал, ловил полутона, сразу узнавая, относится запах
к какому-то живому существу или он, скажем, исходит от оброненного  кем-то
патрона?
     Еще я заметил, что вижу над предметами некое таинственное свечение.
     Например, над белыми цветами орхидей это свечение было голубоватым, а
желтая нежная травка, обычно такая незаметная, испускала пепельный свет. Я
будто попал в другой - неистовый, странный мир, пугающий, но нисколько  не
отталкивающий.
     - Иди к нам, Усташ!
     Капрал и Ящик сидели рядом у костерка, метрах в пяти от джипа.  Запах
брезента, углей, потной одежды густо мешался с  ароматами  орхидей,  мятой
травы, бензина...
     - Взгляни на оборотня, Усташ.
     Не знаю, _ч_т_о_ и _к_а_к_ они видели, - я увидел ураган вспышек.
     Оборотень, лежащий под джипом, пылал как обломок радуги. Он  сверкал,
как маячная мигалка в ночи, как звезда в  пустом  небе.  Тысячи  и  тысячи
светлячков, привлеченные  его  пожаром,  толклись  над  ним  в  светящемся
хороводе, как крошечные планетки вокруг  сияющего  светила.  И  я,  бывший
усташ  Радован  Милич,  профессиональный  рейнджер,  убийца,  замер,   как
гимназистка, вдруг  вспомнившая  выпускной  давно  исчезнувший  в  прошлом
выпускной бал.
     Светлячки толклись над пылающим оборотнем.  Я  почему-то  подумал:  а
может, это создание вовсе не с Земли? Может, правда, оно  упало  к  нам  с
неба? Может, его к нам занесло из других пространств? Может,  и  он  видит
нас в красках и в запахах?
     Боюсь, в последнем варианте мы могли ему не понравиться.
     Капрал у костра шевельнулся.
     Будто испугавшись, запахи на мгновение погасли, но тут же вспыхнули с
новой силой. Среди них появилось много новых, незнакомых, каких  я  прежде
не слышал. Были среди них враждебные, их я сразу отторгал. Были  и  такие,
что пугали меня, но главное, я это понял,  весь  этот  праздничный  разлив
запахов был напрямую связан с состоянием оборотня.
     - Ты когда-нибудь слышал что-то подобное, Усташ? - потрясенно спросил
капрал. Он сидел прямо в траве, поджав под себя  скрещенные  ноги,  сложив
руки на груди. Я отчетливо различил на левом запястье тщательно  сведенную
когда-то татуировку крошечной свастики.
     - Ты говоришь о запахах?
     - О каких запахах, Усташ?.. Звуки!
     В голосе капрала слышалось такое торжество,  что  сперва  я  решил  -
капрал  пьян.  Как  я  ни  напрягал  слух,  я  ничего  не  слышал,   кроме
бесконечного, скучного, как прибой, звона цикад.
     Я так и сказал:
     - Цикады.
     - Заткнись, Усташ! - возмутился капрал. - Цикады только мешают...  Ты
вслушайся! Вот... - он наклонил голову и, выпятив узкие  губы,  полузакрыл
глаза. - Слышишь?.. Это какая-то птичка...  Совсем  крохотная...  Села  не
ветку... Она роется клювом в перьях... Невозможно громко, Усташ!..  Ей  не
хочется улетать...
     - Черт! - выругался он, затыкая уши пальцами. - Опять летучие мыши!
     - Не надо поминать черта, капрал...
     Это произнес Ящик.
     По-французски!
     В лилово-багряных отсветах костра я увидел впалые щеки  Ящика,  и  по
запаху его тела, по тяжелому нездоровому запаху понял - Ящик болен, хотя и
скрывает это. И еще я понял по запаху - он старше нас, по крайней мере, он
не моложе капрала.
     - Я из Нанта, - ответил на мой безмолвный вопрос Ящик.
     Я кивнул. Я видел, что он француз. Я видел, что  он  не  врет.  Я  на
полную  мощь  включил  свою  способность   повелевать   запахами.   Что-то
необыкновенное, тонкое, давно  утерянное  мучительно  овладевало  мною.  Я
сосредоточился, я почти вспомнил - _ч_т_о_, но капрал все разрушил.
     - Не шуми, Усташ, - прохрипел он. - Ты все заглушаешь.
     - Но я молчу, - возразил я.
     - Ты сам по себе шумный. У  тебя  мысли  шумные.  Ты  шумишь  гораздо
сильнее оборотня, а уж он-то гудит как трансформатор под напряжением.
     - Капрал прав, - кивнул Ящик.
     Он кивнул раньше, чем я успел задать вопрос. Он заранее знал  все,  о
чем я хочу его спросить.
     - Не знаю,  как  это  получается,  -  пожал  он  плечами,  обтянутыми
пятнистой рубашкой. - Просто я чувствую невысказанные слова.  Я  не  читаю
мыслей, Усташ. Просто я знаю, что именно надо сказать в  тот  или  в  иной
момент... А у тебя?
     - У меня запахи.
     - Не удивляйся. Не надо ничему удивляться. Может  ты  не  знаешь,  но
цикады в траве находят друг друга по запаху. Лососи  находят  родную  реку
тоже по запаху.  За  тысячи  миль,  находясь  в  океане.  Угри,  пересекая
Атлантику, ищут саргассы по запаху...
     - Откуда ты все это знаешь?
     - Когда-то я преподавал в лицее географию.
     - Ты был учителем?
     - Все мы кем-то когда-то были... Разве нет?
     Я промолчал.
     Человек, сросшийся с пулеметом...  География  в  лицее...  Но  почему
нет?..

     Что с нами? - подумал Ящик.
     И равнодушно поймал себя на том, что впервые за много лет подумал - с
н_а_м_и_...
     Впервые за много лет... С того уже  утонувшего  в  прошлом  пятьдесят
третьего  года,  когда  меня  отправили   защищать   французскую   колонию
Вьетнам... Защищать от туземцев, не  умеющих  жить  правильно...  Какую-то
двусмысленность я уже  тогда  ощущал,  хотя...  Это  может  я  сейчас  так
думаю... А тогда я с невероятным изумлением наблюдал за беженцами - тысячи
и тысячи колясок и велосипедов запрудили дороги, мешая  генералу  Наварру,
командовавшему колониальными частями, свести на равнине Бак-бо  рассеянные
по стране войска... К счастью, меня откомандировали в Верхний Лаос...  Или
к несчастью... Ведь именно там я, Анри Леперье, стал Ящиком, попав в число
исполнителей акции "Гретхен"...  Кстати,  почему  Гретхен?  Почему  именно
Гретхен, а не Мари, и не Сьюзен?..
     Был просторный школьный двор, окруженный колючкой.  По  одну  сторону
двора заставили лечь женщин, по другую мужчин. Я думал,  женщин  мы  сразу
отпустим, их, наверное, и хотели отпустить, но когда заработали  огнеметы,
женщины сами стали бросаться в огонь. Они  даже  не  кричали.  Они  просто
бежали в огонь, в котором, вопя, катались  их  мужья,  и  сгорали  сами...
Именно в тот день кто-то впервые назвал меня Ящиком... Почему? Не помню...
Война слона и кузнечика сломала меня... Что бы там ни писали в газетах, мы
были не слоном, нет... Мы были кузнечиками... Даже генерал Наварр...
     И все же по-настоящему Ящиком я, наверное, стал позднее...  Может,  в
тот день, когда меня прикомандировали к американской спецчасти, охранявшей
в Лаосе склад йодистого серебра.  Невзрачный,  вполне  безобидный  на  вид
порошок уже тогда носил великолепное название -  оружие  Зевса.  Лейтенант
Кроу доходчиво объяснил: достаточно кристалликам йодистого серебра попасть
в самую безобидную тучу, чтобы вызвать настоящий потоп...
     И этот потоп случился. Я имею  в  виду  день,  когда  была  проведена
операция "Поп-1"...
     Говорят, там смыло все...
     Показывая мне фотографии голых заиленных склонов, которые еще недавно
были покрыты джунглями, лейтенант Кроу удовлетворенно объяснил: это только
начало. У нас есть вещества, способные вызвать кислотный потоп. Не  просто
потоп, а - кислотный! В течение часа он выведет из  строя  всю  технику  -
локаторы, радиоустановки, орудия, самолеты, танки. Мы откроем в небе такую
дыру,  что  сам  Ной  ужаснется  разверзшимся  хлябям...  Мы  находимся  в
преддверии геофизических войн, Анри, похвастался лейтенант Кроу. Скоро  мы
научимся  нагревать  и  охлаждать  целые  континенты,   повышать   уровень
наведенной   радиации,   наконец,   потрясать   враждебные   нам    страны
искусственными землетрясениями...
     Он был оптимист, этот лейтенант Кроу. И, как многих, похожих на  него
оптимистов, его убили вьетнамцы в тихом местечке Лай  в  одну  беззвездную
ночь, никак не желавшую разразиться долгожданным кислотным дождем...
     А я, Анри Леперье... нет, Ящик... я выжил...
     Что с нами? - подумал Ящик. Разве мне кто-то говорил, что я никому не
нужен? Разве я был первым, призванным убивать?.. Почему  что-то  сломалось
именно во мне, а не в ком-то другом?.. Разве  мне  пришлось  видеть  более
страшные вещи, чем этому голландцу, или Буассару, или Усташу?..  Почему  я
начал спасать себя и только себя?.. Какой смысл в том, что я уже много лет
прячусь сам от себя?..
     Ящик перевел дыхание.
     С того места, где он сидел, ему хорошо было видно мерцание  оборотня,
лежащего под джипом. От оборотня несло силой  и  напряжением.  Он  освещал
весь мир - с его запахами, с его сияниями, с ночной мглой... Ради  чего  я
себя спасаю?.. Почему мое сознание так  пробуксовывает,  когда  я  начинаю
думать не о себе, а о нас?..

     Опять до меня донесся счастливый забытый запах, и я  опять  не  успел
его вспомнить. Ящик сказал:
     - Завтра я ухожу, Усташ.
     - Как уходишь? Куда?
     - В Уганду.
     Я взглянул на  Ящика  и  пожалел  его.  Он  хотел  бросить  легион  и
превратиться в обыкновенного человека. Наверное он думал, что превратиться
из киллера в преподавателя географии так же легко,  как  из  преподавателя
географии превратиться в киллера. Как  будто  киллер  действительно  может
стать тихим  маляром  или  сторожем  при  портовых  пакгаузах.  Знаменитый
стрелок,  снискавший  известность  в  самых  кровавых  точках,  он   хотел
затеряться в какой-то вшивой Уганде, где жители до сих пор еще не слезли с
деревьев...
     - Нет, Усташ, - покачал головой Ящик. - Я не  останусь  в  Уганде.  Я
уйду дальше.
     А что там дальше Уганды? - хотел спросить я, но не  успел.  Шаркающей
походкой,  беспрестанно  дергая  длинной  головой,  к  костру  приблизился
Буассар. Зрачки его глаз были сильно расширены. Он спросил:
     - Меня кто-то звал?
     - Нет, - ответил Ящик. - Но раз уж ты встал, посиди с нами.
     - Ты француз! - изумленно сказал Буассар. - Держу пари, ты из Нанта!
     -  Это  так,  -  негромко  ответил  Ящик  и   они   замолчали.   Один
торжествующе, другой устало. А рядом капрал, упав  лицом  в  траву,  пьяно
вслушивался в непостижимую для нас Вселенную звуков.
     Когда Буассар присел, меня обдало запахом табака. Я не  глядя  извлек
сигареты из кармана его рубашки. Дым мне не мешал. Я  был  полон  счастьем
узнавания. Я понимал всех  и  вся.  Я  понимал  бег  термита  в  подземных
переходах его дворца, понимал дикую птицу, затаившуюся на развилке дерева.
Я понимал даже цикаду, бессмысленно трепещущую где-то рядом. Я впервые так
сильно понимал этот мир - всей шкурой, по которой пробегал волны  ледяного
холода. И это бесконечное счастье, так странно  уловляемое  мною,  кружило
голову,  это  бесконечное  счастливое  чувствование  вытаскивало  меня  из
болота, в котором, казалось, я навсегда погряз.
     А еще я вдруг понял, чем пахнет надбавка за риск. Она  пахнет  теплым
бензином, понял я, перегретой  резиной  шасси,  и  кровью.  Ничем  больше.
Стреляя  и  гогоча,  мы  сами  отнимали  у  себя   вот   это   невероятное
чувствование...
     - Это все оборотень, - негромко сказал Ящик. - Уверен, это он.
     - Почему ты так думаешь?
     - Взгляни на него. Он похож на Космос, переполненный мириадами звезд.
Он похож на цветущий океан. Он умеет  усиливать  те  зачатки,  что  в  нас
заложены. Не знаю, как он это делает, но у него получается.
     - Да ну, - сказал Буассар. - У этой твари нет даже пасти.
     - Насчет пасти ты прав. Но она  ему  наверное  не  нужна.  Может,  он
правда питается звездным светом.  Может,  он  правда  звездный  миссионер,
волею случая заброшенный в наши пространства. Не надо  ничему  удивляться,
Буассар. Американская гремучая змея по теплу, источаемому мышью, узнает  о
ее присутствии за десяток метров.  Японские  рыбки-сомики  улавливают  так
называемые теллурические токи,  которые  постоянно  циркулируют  в  земной
коре, значительно меняя свои характеристики перед землетрясениями. Скаты и
угри, Буассар, умеют генерировать мощные электрические заряды. Наверное  и
оборотень что-то такое умеет. Не знаю... Пусть оборотнем займутся те, кому
мы его передадим...
     - О ком это ты? - подозрительно спросил Буассар.
     - О тех, кому мы передадим оборотня.
     - В Уганде?
     - Если там найдется специалист, то и в Уганде.
     - Что значит - передадим? - Буассар нервно сжал  кулаки.  -  Ты  ведь
сказал - передадим? Я правильно тебя расслышал?
     - Совершенно правильно, Буассар.
     - А может в Родезии за оборотня дадут больше?..
     - Он похож на чудо, Буассар. Надо ли за чудо брать деньги?
     - Именно за чудо их и надо брать!  -  с  угрозой  ответил  француз  и
голова его задергалась еще сильнее. - Чем я буду  платить  врачам?  А  мне
ведь понадобятся хорошие врачи, я не намерен проводить остаток жизни среди
слепых! Пусть эта тварь хотя бы вернет мне зрение,  тогда  я,  может,  еще
подумаю!
     - Ты мешаешь мне, Буассар, - прохрипел из травы  капрал.  -  Заткнись
или убирайся!
     Буассар вскочил.
     Вид у него был сумасшедший. А когда он выскочил  из  палатки,  вид  у
него был уже, скажем так, безумный. Он даже пах иначе, по этому его запаху
я сразу понял - он опасен. Шлесс ведь тоже стрелял в нас, а у Шлесса  было
меньше причин на это. К счастью, как и Шлесс, Буассар не мог  вести  огонь
прицельно - очередь лишь срезала листья над  нашими  головами.  Зато  море
запахов, будто взорвавшись, мгновенно  испепелило  меня,  смыв  обратно  в
гнусное зловонное болото, в котором я до этого пребывал.
     Все менялось и упрощалось самым диким и неестественным образом.
     Я еще видел светящиеся цветы, слышал писк перепуганных птиц,  но  все
это уже было всего лишь суетой разложения. Все распадалось, разваливалось,
возвращая нас в прежний  мир,  по  шею,  да  нет,  с  головой  погружая  в
обыденное дерьмо лагерной жизни. А  одновременно  возвращалась  чудовищная
головная боль, разламывающая виски.
     Взбешенный, я попытался вырвать автомат из рук Буассара.
     Он сам его отпустил.
     - Я вижу, Усташ! - завопил он.
     И столько  неподдельной  радости  прозвучало  в  его  словах,  что  я
невольно опустил руки.
     - Оставь его, Усташ, - безнадежно произнес Ящик.  -  У  него  все  не
так... Он напугал оборотня...
     Я медленно обернулся.
     Оборотень лежал там  же,  под  джипом.  Он  еще  мертвенно  и  тускло
светился, но игра цветных миров под его оболочкой  угасла.  Он  на  глазах
выцветал, как грязная тряпка. Он тускнел, как  зола  костра.  А  по  траве
катался  капрал,  зажимая  пальцами  уши.  Не  знаю,  что  он  чувствовал.
Проклятия капрала покрывал счастливый вопль Буассара:
     - Я вижу, Усташ! Я вижу!

                               5. БЕГСТВО

     Только Ящик сохранил спокойствие. Даже голландец,  шумно  выбравшийся
на поляну, его не удивил. Рядом с ван Деертом испуганно семенил бабинга.
     - Здесь  стреляли...  Кто?  -  голландец  двумя  руками  держался  за
автомат.
     - Я вижу, ван Деерт! Вижу!
     - Что ты видишь, Буассар? - не понял голландец.
     - Тебя, ван Деерт!
     Голландец презрительно сплюнул.
     - Есть новости, капрал, - сказал он, презрительно оглядывая замершего
у костра Ящика, отплясывающего безумную джигу Буассара.
     - Почему ты здесь? - медленно  приподнялся  капрал.  Он  был  бледен,
кажется, руки у него тряслись.
     - Есть новости, капрал, - напряженно повторил ван Деерт.
     Капрал медленно отошел к джипу.
     Оборотень в траве совсем погас. Я не видел никакого свечения.
     Звездный миссионер? Тупая тварь?.. Почему-то мне  было  это  уже  все
равно...  В  конце  концов,  подумал  я,   разве   скат,   ударяя   жертву
электрическим разрядом, совершает разумное  действие?  А  цветок,  источая
ароматы, хочет  нам  понравиться?..  Будь  оборотень  звездным  существом,
сознательно влияющим на человеческую  психику,  он  бы  нашел  возможность
провести свой странный эксперимент более корректно.
     - Голландец струсил!  -  заявил  мне  счастливый,  подпрыгивающий  от
наплыва чувств Буассар. - Ему не  хватило  смелости  добраться  одному  до
лагеря майора Мюллера. А бабингу он перехватил где-то  в  пути.  Теперь  у
него  есть  причина  для  оправданий.  Вот  увидишь,  он   сейчас   начнет
оправдываться. А потом,  сам  знаешь...  Потом  он  пристрелит  бабингу  и
хорошенько, с золой, выварит его череп...
     Буассар похлопал меня по плечу:
     - И он прав! Я его не осуждаю. Нам всем нужны деньги.
     - Торопишься на рынок? - усмехнулся я.
     - Конечно! - заржал француз. Он очень  быстро  обрел  утерянную  было
уверенность. - Ты что, поверил Ящику?  Решил  вместе  с  ним  осчастливить
человечество? Сдать оборотня в музей?.. Он же сумасшедший, этот  Ящик,  ты
что, не видишь?.. Мы доберемся до Солсбери и там загоним  оборотня.  И  уж
постараемся не прогадать!
     - Заткнись, Буассар! Торгов не будет.
     Мы обернулись.
     Капрал и ван Деерт стояли рядом, автомат голландца висел поперек  его
живота.
     - О чем это ты? - не понял Буассар.
     - Об этой твари, - голландец кивнул в сторону джипа.
     - Это наша находка! Мы получим за нее в твердой валюте.
     - Мы получим шизофрению...  В  лучшем  случае...  -  ухмыльнулся  ван
Деерт. Похоже, он  многое  успел  рассказать  капралу,  тот  подтверждающе
кивал. - Тут нет психушек, Буассар, а нам  не  с  руки  таскать  за  собой
свихнувшихся. Да еще эта тварь... Тебе что, хочется повторить кошмары?
     Голландец проговорился, отметил я про себя. Он хорошо  держался,  раз
мы ничего не заметили. А его, кажется, мучили кошмары.
     Что ж, усмехнулся я. Каждому свое.

     Подонки, - подумал голландец, твердо ставя ногу на пень. Они не могут
без окриков. На них можно только орать.  Ради  лишней  монеты  они  готовы
отправиться в психушку, потерять руки и ноги.  С  ними  опасно  находиться
даже в патрулировании, даже в таком несложном, как наше. А этот лягушатник
так и лезет мне под ноги. Я не удержусь. Однажды я его пну!..
     Они посходили с ума, окончательно решил ван Деерт. Эта тварь  нагнала
на них страху, но из жадности они  будут  драться  из-за  нее,  как  из-за
шлюхи... Давайте! Давайте!.. Я знаю, как вас остановить...

     - Это все  оборотень,  -  сказал  голландец  вслух.  -  На  меня  его
присутствие тоже подействовало, но, отойдя  от  лагеря,  я  сразу  в  себя
пришел. А еще я встретил бабингу. Он шарил по кустам, как слепой. Пришлось
хорошенько его тряхнуть, чтобы он пришел в себя. Он говорит,  капрал,  эта
тварь известна местным жителям. Он врал, когда говорил, что ни о чем таком
никогда не слышал. Многие черные слышали про  эту  тварь,  она  уже  давно
обитает в местном лесу.  Если  оборотень  появляется  вблизи  от  деревни,
жители уходят из деревни. А ты, Усташ, - резко обернулся ко мне голландец,
- сам притащил оборотня в лагерь!
     - Хочешь отыграться на мне?
     - Прикончи оборотня, Усташ!
     Я опустил глаза. Я уже знал, что он задумал, поэтому ему не следовало
видеть моих глаз.
     Но опустив глаза я увидел оборотня.
     Разворованное чудо, вот ты кто, подумал я. Не звездный миссионер,  не
тупая тварь, даже не растение. Ты чудо, но уже разворованное. Тебя еще  не
успели понять, а ты уже разворовано всеми нами...
     И спросил вслух:
     - Прикончить оборотня? Разве ты  уже  не  пытался  сделать  это,  ван
Деерт? Еще там, в лесу, где ты стрелял в него из малокалиберки?
     - Ты можешь взять автомат, - напряженно ухмыльнулся  голландец.  -  А
если хочешь, воспользуйся гранатой. Это твое дело. Хоть голыми руками  его
души, оборотень должен исчезнуть. Бабинга  утверждает,  как  правило,  эта
тварь обычно выбирает кого-то одного. Ты же видишь, он выбрал тебя. Вот  и
отделайся от оборотня.
     Буассар изумленно открыл рот, но я знал - он ничего не спросит.
     Я ждал.
     И когда голландец бросился на меня, заученно  ударил  его  кулаком  в
живот, а потом, когда он задохнулся, согнувшись, коленом в лицо.  Но  меня
сбил с ног француз, он стоял рядом.
     - Тебе придется разделаться с оборотнем, Усташ.
     В голосе капрала не было угрозы и я его понял:
     - Боитесь, оборотень еще что-то выкинет? - я спрашивал, не вставая  с
земли. - Боитесь, он будет сопротивляться? - Я нес какой-то бред, почти не
понимая собственных слов. - Боитесь, он сам разберется с тем,  кто  начнет
расстреливать его из автомата?..
     Я  попытался  подняться,  но  голландец  ударом  тяжелого  армейского
башмака вновь опрокинул меня в траву.
     - Берегись! - завопил Буассар.
     Упершись руками в землю, я поднял голову.
     Оборотень медленно двигался ко мне. Это было всем ясно -  ко  мне.  Я
ощутил, как меня обдает холодом.
     Оборотень не катился и не полз, у него не было  никаких  конечностей,
он просто медленно плыл над пригибающейся травой, будто впрямь использовал
для движения воздушную подушку. От него веяло холодом,  как  от  открытого
морозильника. Под прозрачной  оболочкой  таинственно  пульсировали  нежные
светлячки. Может, это правда был целый мир со своими звездами и планетами?
     Я попытался откатиться в сторону, но оборотень уже завис надо мной.
     Еще секунда, подумал он, и  он  брызнет  на  меня  кислотой,  которой
прожег металлическое днище джипа...
     Я замер.
     Я ждал.
     Молча, положив руки на оружие, смотрели на  меня  капрал,  Буассар  и
голландец. Только Ящик безучастно сидел у костра. На его лице  не  дрогнул
ни один мускул.
     Я не сделал ни одного движения, но оборотень,  впрочем,  никак  и  не
пытался на меня воздействовать. Медленно, очень медленно, он завалился  на
сторону и опустился в траву,  тяжелый,  бесформенный,  как  полупрозрачный
бурдюк, наполненный светящимся желе.
     Я поднялся.
     Я чувствовал, что-то в мире изменилось.
     - Мы погорячились, волонтер, - хрипло сказал капрал. - Ты должен  нас
понять. Мы находимся в условиях, приближенных к боевым.
     - Хочешь, Усташ, я отдам тебе одну из  рубашек  Шлесса,  -  предложил
Буассар.
     - Я бы предпочел взять компас... -  пробормотал  я,  пытаясь  понять,
что, собственно, с ними случилось.
     - Возьми мой, -  предложил  не  вставая  Ящик.  -  Если  ты,  правда,
уходишь, возьми мой. Он лежит в палатке на вещмешке. Ты его сразу увидишь.
     - Встретимся  в  Солсбери,  Усташ,  -  с  некоторым  усилием  выдавил
голландец. Было видно, как нелегко ему это произносить.  -  Мы  не  зажмем
твою долю.
     Я ничего не ответил, но, кажется, никто и не ждал ответа.
     - Держись слоновьей тропы, -  посоветовал  капрал,  когда  я  наконец
настороженно выбрался из палатки, с мешком и с автоматом  в  руке.  Компас
Ящика я нацепил на руку.
     Пересекая поляну, я вдруг поймал себя на  том,  что  пересекаю  ее  в
самом широком месте, так, чтобы легионерами и мною находился оборотень.  Я
готов был в любую минуту упасть на землю и  открыть  огонь,  но  этого  не
потребовалось.
     Я не понимал, что произошло, но нисколько не  удивился,  увидев,  что
оборотень следует за мной. Я пробормотал:
     - Похоже, ты впрямь на воздушной подушке?
     Оборотень слабо мерцал, зависнув в высокой траве.
     - Значит, ты правда решил от меня не отставать?  -  сказал  я  вслух,
вспомнив, что говорил голландец. - Значит, ты правда выбрал меня?
     И выдохнул:
     - Ладно, идем. У нас нет выбора.

                           6. КОНЕЦ ВСЕЛЕННОЙ

     К утру я был далеко от лагеря.
     Оборотень бесшумно следовал за мной, будто впрямь  решив  никогда  не
оставлять меня. Помня поведение легионеров в последние минуты  перед  моим
уходом, я ничему не удивлялся. "Я отдам тебе одну из  рубашек  Шлесса...",
"Держись слоновьей тропы,  Усташ...",  "Встретимся  в  Солсбери...",  "Мой
компас лежит в палатке на вещмешке..." Странные подарки... Их, несомненно,
организовал оборотень... Наверное, он мог организовать и еще  кое-что,  но
почему-то я его не опасался... А организуй он заново тот праздник запахов,
я бы только обрадовался...
     Там, среди тех запахов... Я никак не мог вспомнить... Я мучительно не
мог вспомнить... Тот тонкий запах... Что он напоминал?..
     Карты у меня не было, но я шел уверенно. Может быть и тут мне  что-то
подсказывал оборотень? Кто знает?.. Военных постов я не боялся -  основные
части Иностранного легиона располагались южнее, ну а от случайных встреч с
симбу в Конго не застрахован никто. Было бы нелепо опасаться таких встреч.
Надо было просто быть к ним готовым.
     - Давай! - одобрил я поведение оборотня. - Веди  меня.  Прочищай  мне
мозги. Я нуждаюсь в этом.
     Но откуда ты? - думал я, разводя стволом автомата ветви. Почему  тебе
повезло на встречу со мной, а не с кем-то, кто  действительно  мог  понять
твое происхождение? Окажись ты в Европе или где-нибудь в Северной Америке,
у тебя был бы шанс... А здесь... Я,  кажется,  и  сам  потерял  все  шансы
выбраться из Конго... Если, конечно, не сумею выгодно сбыть тебя...
     Я с сомнением покачал головой.
     Как я управлюсь с оборотнем в  городе?  Как  доберусь  до  ближайшего
города? Разве люди премьер-министра Моиза Чомбе позволят мне потеряться  в
каком-то из городов?..
     Со злобной мстительностью я решил - продам  оборотня!  Кому,  как  не
мне, нужны наличные? В сорок пять лет  поздно  начинать  посудомойщиком  в
дешевом кафе. А новые ангажементы на проведение сельскохозяйственных работ
мне не светят.

     Я знал, что почти по  самой  границе  Бельгийского  Конго  с  Угандой
тянется извилистое шоссе. К нему я и стремился. Из Уганды можно пробраться
в Родезию, а в Родезии попробовать снять деньги в банке или  действительно
продать оборотня... Там будет видно... Главное  добраться  до  места...  А
дальше?.. Об этом я старался не думать.
     Перекуривая на какой-то поляне, я обратил внимание на то, что впервые
на такой передышке оборотень на траву не опустился. Обычно он подминал под
себя траву, моментально ее вымораживая.
     Я поднял голову и увидел черного.
     Мне хватило мгновения, чтобы упасть на землю. К счастью, я не  открыл
стрельбу. Что-то в позе негра меня удивило, она показалась мне слишком  уж
вычурной, неестественной... Ну да, сказал я себе, негр стоит на коленях...
Не передо мной,  понятно...  Перед  оборотнем...  И  губы  у  него  быстро
шевелились...
     Грудь негра вздымалась. В правой руке он  сжимал  короткое  копье.  С
первого взгляда было понятно, с каким желанием негр борется. Голландец был
прав, утверждая - стрелять всегда надо первым... Стреляющий первым  всегда
прав... Но я не выстрелил, и теперь видел, как трудно приходится  черному,
который одновременно пытался решить две противоречащие друг другу задачи -
и угодить оборотню, и пустить в меня копье.
     Убей черного, обычно говорил голландец.  Убей  черного  и  брось  его
рядом с термитником. Через пару часов термиты очистят тело  до  костей.  А
если они этим почему-то пренебрегут, ты, Усташ, увидишь удивительную штуку
- белого негра! Не знаю, почему это происходит,  но  под  палящим  солнцем
тело негра обычно выцветает до белизны.
     У ван Деерта был богатый опыт.
     - Кенда! - крикнул я негру, поднимаясь  с  земли  и  держа  палец  на
спуске автомата. - Иди!
     Он медленно поднялся. Он отступил на шаг, потом еще на шаг. Поскольку
он смотрел не на меня, а на оборотня, я не мог видеть  -  что  там  в  его
глазах?
     Потом он прыгнул в чащу. Я незамедлительно поступил так ж.
     Сердце мое забилось только потом, когда я поднялся  к  белым  скалам,
как ворота открывающим вход в длинное, наглухо перекрытое в конце  ущелье.
Идеальная ловушка для дураков, но и недурная  позиция  для  долговременной
огневой точки.
     Взобравшись на плоскую, украшенную лишь кустами и  развалом  каменных
глыб площадку, нависающую над входом в ущелье, я  бросил  мешок  в  траву.
Пиво у меня еще было. Я, не  торопясь,  опустошил  банку.  Я  решил  здесь
заночевать. И скоро прилег, подложив автомат под голову.
     Мне показалось, что звезды  в  небе  были  раскиданы  реже,  чем  над
Хорватией. Над самым горизонтом мерцал опрокинутый ковш Большой Медведицы,
а напротив торчком стоял Южный Крест. "Прекрасная позиция, - автоматически
отметил я. - Если залечь под Крестом..."
     К черту!
     Кто я? Почему мне в голову приходит только это?
     Ну  да,  юнец,  поверивший  зажигательным  речам   Анте   Павелича...
Показавший  себя  усташ,  бежавший  с  Павеличем  в  Бад-Ишле...   Опытный
рейнджер, трижды проводивший теракты на  территории  Югославии...  Наемный
убийца, киллер, топчущий чужую землю...
     "Мы печатаем шаг,  наши  мышцы  крепки,  мы  хотим  покорить  дальние
страны..."
     Перевернувшись на спину, я негромко произнес:
     - Киллер.
     Звезды в небе ровно мерцали, и я подумал, что если оборотень и правда
попал к нам оттуда - со звезд, то ему здорово не повезло.  Черные  смотрят
на него, закатывая глаза, белые таращатся, сразу прикидывая рыночную цену.
Он  никогда  не  добьется  настоящего  внимания,  если  он,  конечно,  его
добивается. Он как угодно  может  светиться,  он  может  устраивать  любые
чудеса, все равно его будут воспринимать лишь как аттракцион.  Его  фокусы
будут даже вызывать раздражение. Людей много, они разные. У  каждого  свои
желания...
     К черту!
     Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким, как в ту ночь  в
Катанге. Все - трава, шорохи, птицы, камни - казалось мне чужим. Я  тонул.
Я знал, что тону. Я тонул в вонючем смертном болоте, я, хрипя, катался  по
камням,  ударяясь  о  собственный  автомат,  и  смертельно  боялся  своего
одиночества, страдал от него, как от пытки.
     - Я киллер! - орал я звездам. - Киллер!
     И вдруг мое сумасшествие ушло.
     Человеческий голос вырвал меня из бездны.
     Измученный, отупевший, я подполз к краю площадки и в  неверном  свете
звезд и луны увидел внизу всех четверых  -  капрала,  голландца,  Ящика  и
француза. Наверное они опомнились. Они были вооружены. Я сразу понял,  что
они пришли за оборотнем.
     Я слышал, как голландец сказал:
     - В этой дыре Усташ в ловушке.
     И крикнул:
     - Усташ!
     Голландцу ответило только эхо.
     Оценив позицию, я решил - с рейнджерами я справлюсь. Чтобы попасть на
площадку, им надо перебежать открытое место. Вряд ли они решатся на это...
     Подтянув автомат,  я  передвинул  рычаг  на  боевой  взвод  и  широко
разбросал ноги, укрывшись за навалом каменных глыб.
     Голландец, вот кого надо убрать из игры сразу. Он  один  стоит  всех.
Только голландца следует бояться по-настоящему.
     - Усташ! - крикнул снизу голландец. - Верни оборотня и  можешь  идти,
куда хочешь. Ты нам не нужен!
     Я так и думал, сказал я себе. Я вам не нужен.
     И осторожно глянул вниз.
     Если я окликну голландца, подумал я, он не станет  поднимать  голову,
он знает все эти штуки. Он просто упадет лицом в траву  за  полсекунды  до
выстрела и тогда мне  придется  иметь  дело  с  одним  из  самых  свирепых
рейнджеров, в чьих руках шелковая  петля  стоит  больше,  чем  бельгийский
карабин в руках дилетанта.
     Подняв автомат я, не раздумывая, открыл огонь. Голландец уже оседал в
траву, а я продолжал стрелять, злобно и торжествующе выкрикивая:
     - Бета ие! Бета ие! Бей его!
     Я стрелял, даже на таком расстоянии чувствуя,  как  пули  рвут  плоть
голландца, убивая его.
     А потом лег.
     По мне даже  не  выстрелили,  так  быстро  все  произошло.  Осторожно
выглянув из-за камней, я убедился, что ван Деерт мертв,  а  остальных  как
ветром сдуло с площадки.
     - Нисамехе... - прошептал я, имея в виду  голландца.  -  Куа  хери  я
куанана... До свиданья, до нового сафари...
     Чувствуя, как травинка щекочет  мне  лоб,  я  увидел  в  траве  жука,
катившего  перед  собой  черный,  удивительно  круглый  шарик.   Наверное,
скарабей. Никогда не думал, что скарабеи водятся в Конго.
     Я легонько дохнул на жука и он  мгновенно  поджал  лапки,  притворясь
мертвым.
     Как ван Деерт.
     Правда, голландец не притворялся.
     - Усташ! - крикнул Буассар из какой-то расщелины.
     Я перевернулся на спину. Никто из них не станет  перебегать  открытое
пространство, зная, что оно простреливается. А они сейчас это знали.
     - Не валяй дурака, Усташ! Ты знаешь, тебе крышка!
     - Я знаю.
     Ответ их удовлетворил.
     Они замолчали, и я понял, что сейчас кто-нибудь из них под прикрытием
пулемета попытается пересечь открытое место.
     Наверное это будет француз, подумал я, и пожалел Буассара.
     После голландца, впрочем, по-настоящему бояться следовало лишь Ящика,
тем более, что его пулемет еще не вступал в игру.
     Нашарив под рукой камень, я бросил его в кусты, и  не  успел  он  как
следует  разворошить  листву,  как  пулеметная  очередь  вспорола  воздух,
ослепив меня сухой, выбитой из камней пылью.
     Я не смотрел, как пыль оседает.
     Я ждал.
     Я знал, - именно сейчас Буассар попробует перебежать площадку.
     Пулемет замолчал.
     Меня на это не купишь, сказал я себе. И  спросил  себя,  кто  же  это
все-таки будет? И опять решил, что это будет француз.
     Я ждал.
     Терпеливо ждал.
     И когда в лунном свете мелькнула густая тень, я выстрелил всего  один
раз - одиночным, опередив, обманув Ящика, пулемет  которого  сразу  прижал
меня к камням.
     - Котала на пембени те... Не гляди по сторонам... - сказал я себе,  и
все-таки приподнялся.
     И сразу увидел француза.
     Но как увидел!
     Согнувшись, уронив автомат,  схватившись  руками  за  грудь,  Буассар
медленно, не скрываясь, шел  через  залитую  лунным  светом  площадку,  не
пытаясь ни укрыться, ни поднять оружие. Я  отчетливо  видел,  каким  белым
было его лицо.
     - Усташ, - прохрипел он. - Я иду убить тебя.
     Пот мгновенно залил мне лоб.
     Капли пота скатывались по щекам, ползли по шее, между лопатками. Я не
мог оторвать взгляд от француза. Я знал, что Ящик следит сейчас за  каждой
веточкой, за каждым камнем, я знал, что во второй раз Ящик не промахнется,
но не мог, не мог, не мог не смотреть...
     Не надо смотреть, сказал я себе. Француз упадет. Он упадет сам.
     Но француз шел и шел, и это длилось веками. Он шел под  тремя  парами
настороженных глаз, уже ничего не видя и не слыша, только повторяя хрипло:
     - Я иду убить тебя...
     Наконец  какой-то  сердобольный  камень  остановил   это   вечное   и
бессмысленное движение.
     Буассар упал.
     - Ие акуфе - сказал я. - Он мертв.
     Теперь я остался против двоих.
     А оборотень? - вспомнил я. Где оборотень? Почему он не примет участия
в этих играх? Ему что, все равно?
     Осторожно обернувшись,  я  увидел  невдалеке  неподвижный,  но  слабо
светящийся силуэт. Оборотень завис над площадкой пожалуй  чуть  выше,  чем
следовало, его  могла  зацепить  случайная  пуля.  Чуть  приподнявшись,  я
попытался оттолкнуть оборотня прикладом.
     На этот раз Ящик был точен.
     Выбив искру из камня, пуля ударила меня в плечо. И почти вся  очередь
пришлась по оборотню.
     Пулемет не малокалиберка...
     Чем-то невыразимо едким плеснуло мне в лицо.  Даже  закрыв  глаза,  я
видел, как взрывается оборотень. Пытаясь содрать с лица чудовищно слепящую
боль, я катался по камням, продолжая видеть, как оборотень взрывается.
     Он взрывался как звезда.  Из-под  лопнувшей  оболочки  выхлестывались
огненные струи, кривые молнии плясали над ним, сияли протуберанцы.
     Нет, конечно, это моя собственная боль рисовала такие  картины...  Но
одно я знал точно - до автомата мне не дотянуться...

     Когда капрал и Ящик молча остановились надо мной, я открыл глаза.  Не
знаю, как выглядело мое лицо, но они отвели глаза.
     - Это оборотень? - спросил капрал.
     Я кивнул.
     И вдруг снова, как в ту ночь, пришли запахи.
     Что заставило их вернуться?
     Я даже привстал. Я ничего не  хотел  терять.  Меня  мучил  отчетливый
запах крошечного цветка... Я видел его в детстве... Он стоял в  горшке  на
окне... Я помнил цвет его листьев...
     Как он назывался этот цветок?
     Ящик помог мне сесть и ловко перемотал бинтом рану на плече. От Ящика
пахло безнадежностью, обожженное лицо саднило, и как только что запахи,  я
услышал вдали барабан.
     Я прислушался.
     Не один барабан... Много... Они  гудели  далеко,  но  отчетливо...  Я
слышал  далекие  голоса...  Может,   это   был   голос   бабинги   и   его
соплеменников... Не знаю... Самое главное, - я понимал слова.

             Пришли белые!

             Они сказали: эта земля принадлежит нам, этот
             лес - наш, эта река - наша. Була-Матари, белый
             человек, повелитель над всеми, заставил нас
             работать на него.

             Пришли белые!

             Лучшие из нашего племени, самые храбрые и
             сильные, стали их солдатами. Раньше они
             охотились на антилоп и на буйволов, на быстрых
             антилоп и на свирепых буйволов, теперь они
             охотятся на своих черных братьев.

             Пришли белые!

             Мы отдавали все наше время и весь наш труд
             Була-Матари. Наши животы ссохлись от голода.
             Мы не имели больше ни бананов, ни дичи, ни
             рыбы. Тогда мы сказали Була-Матари: - Мы не
             можем больше работать на тебя.

             Пришли белые!

             Они сожгли наши хижины. Они отняли наше
             оружие. Они взяли заложниками наших жен и
             дочерей. - Идите работать! - сказали они
             уцелевшим. - Идите работать!

             Пришли белые!

             Уцелевших погнали в большой лес. Они резали
             там лианы. Когда каучук был готов, он был полит
             пурпуром крови. Белые взяли наш каучук.

             Пришли белые!

             Наши дочери были прекрасны. Поцелуи белых
             осквернили наших дочерей.

             Пришли белые!

             Младшая, самая младшая, цветок моей старости,
             понравилась вождю белых. Она была такого
             возраста, когда еще не думают о мужчинах. Я
             умолял белого вождя: - Не трогай ее! - но вождь
             надо мной посмеялся.

             Пришли белые!

             Я умолял его: - Она еще так мала!.. Я умолял
             его: - Я ее так люблю!.. Я умолял: - Отдайте
             моих сыновей, отдайте моих дочерей!.. Но великий
             вождь белых исполосовал мою черную спину
             бичами. Мои раны сочатся. Земля моих предков
             пропиталась кровью.

             Пришли белые!

     Какое значение, подумал я, черные пришли или белые. Суть не  в  этом.
Важно придти так, чтобы твоя походка не устрашала.
     Это была простая мысль, но даже от нее у меня закружилась голова.
     Я взглянул на стоящий над нами Южный Крест. Он наклонился, его звезды
потускнели.
     Чужие звезды...
     Капрал протянул мне сигарету:
     - Ты сможешь идти?
     - Наверное...
     - После того, что произошло, - хмуро  сказал  капрал,  -  нам  нечего
делить. Надо убираться отсюда, здесь можно наткнуться на симбу.  Если  они
слышали выстрелы, скоро они будут здесь. Бросим трупы.  Мы  не  успеем  их
унести. Но твой автомат, Усташ, - капрал усмехнулся, - все-таки понесу я.
     Я кивнул.
     И вдруг случайно увидел веточку над  камнем  -  нежные,  как  облитые
лунным светом, розовые лепестки.
     И сразу узнал мучивший меня запах.
     Гибискус! - вот как назывался этот цветок.
     И когда мы уходили, легионеры, в свой  легион,  я  украдкой  коснулся
цветка, окончательно прощаясь с чудом. Я  знал,  чудес  больше  не  будет.
Звезды, когда я поднял голову, были чужие. Капрал и Ящик  чужие.  И  чужая
лежала вокруг страна.
     Что я там делал? Этого я не знал.
     Чужие люди.
     Чужое небо.
     Чужие звезды.