Фантастические рассказы из "Вокруг света"

Serg Kalabuhin  История болезни
А.Дж.ДЕЙЧ ЛИСТ МЕБИУСА
Альфонсо Альварес Вильяр. Супруги, любившие уединение
Андре Майе. Как я стала писательницей
Артур Порджес. Погоня
Артур Селлингс. Рука помощи
Бери КВИН ШУТКА ВАРБУРГА ТЭНТВУЛА
Брюс ЭЛЛИОТТ ПОСЛЕДНИЙ ИЛЛЮЗИОНИСТ
Виктор Колупаев ЛЮБОВЬ К ЗЕМЛЕ
Гарри КИЛЕР ДОЛЛАР ДЖОНА ДЖОНСА
Густав МАЙРИНК ПРЕПАРАТ
Деймон НАЙТ ВОССЛАВИТ ЛИ ПРАХ ТЕБЯ?
Джеймс Баллард. Конец
Джералд КЕРШ ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С КАПРАЛОМ КУКУ?
Джон КИФОВЕР КАМНЕХОД
Джон МОРРЕССИ ВЧУВСТВОВАТЕЛЬ И ДИКАРИ
Джордж Локхард СИМФОНИЯ  ТЬМЫ
Дэвид А.КЕЛЛЕР ТИГРИЦА
Карлрс Буиса. Исповедь Гратса
Колин КЭПП ПОСОЛ НА ПРОКЛЯТУЮ
Курт Кламан. В диком рейсе
Лорд Дансени. Средство доктора Кейбера
Майкл РЕЗНИК КИРИНЬЯГА
Мануэль Р.Куэвильяс. Пастух и пришелец из космоса
Михаил Михеев СТАНЦИЯ У МОРЯ ДОЖДЕЙ
Мишель ДЕМЮТ ОСЕДЛАВШИЕ СВЕТ
Николай Полунин ЛЕСА ВЕСЕЛЫЕ И ВОДЫ СВЕТЛЫЕ
Орсон Скотт Кард. Тысяча смертей.
Пол Дж.НАЙАН ОЧИСТИТЕЛЬ ЯЗЫКА
Пьер Бертон. Вклад Б.Дурстина Грабла в развитие рекламы
Рассел МЭЛОНИ НЕСОКРУШИМАЯ ЛОГИКА
Рик ГОДЖЕР ПИКНИК НА ЛУНЕ
Роберт БЛОХ ЗВЕЗДНЫЙ БРОДЯГА
Север Гансовский ДЕНЬ ГНЕВА
Сирил КОРНБЛАТ ЧЕРНЫЙ ЧЕМОДАНЧИК
Спайдер РОБИНСОН ГОСПОДЬ ЖЕСТОК
Том ГОДВИН НЕОБХОДИМОСТЬ - МАТЬ ИЗОБРЕТЕНИЯ
Том САЛЛИВЭН МИККИ-МАУС - ОЛИМПИЕЦ
Томас ШЕРРЕД НАГРАДА
Уолтер ТИВИС-МЛАДШИЙ НОВЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ
Хосе Гарсиа Мартинес. Двойники
Хуан Хосе Арреола. Истинно говорю вам
Хуан Эстремадура. Спортивная жизнь
Эдвард МАККИН НЕПРИЯТНОСТИ С СИМОМ
Эдвард Х.ГАНДИ НОЧНОЕ БДЕНИЕ
Эйла Пенианен. Последний ребенок мужского пола

                               Мишель ДЕМЮТ

                             ОСЕДЛАВШИЕ СВЕТ

     Исходный Комплекс был первой и  единственной  формой  жизни  на  этой
планете. Он зародился на самой границе минерального царства, в  гигантских
вулканических потрясениях, при колоссальных температурах. В течение  целой
вечности,  которая  его  сознанию  представлялась  совсем  не  долгой,  он
продвигал свои чувствительные выбросы к далекой коре планеты. Словно ветки
дерева, эти выбросы поднимались вверх, к поверхности, к свету,  все  более
удаляясь от существа, покоившегося в центре  мира.  Они  буравили  твердые
скальные породы, прошивали очаги магмы и металлоносные слои.
     Каждый  выброс  управлялся  своим  вторичным  центром,  способным   к
логическому  мышлению.  Эти  центры  были  постоянно  связаны  с  Исходным
Комплексом и передавали ему подробные сообщения и результаты анализов.
     Выбросы медленно пробирались между скалистыми массами.  Каждый  центр
умел выбрать путь наименьшего сопротивления, следуя трещинам  и  разломам,
прорезая самые мягкие породы и нередко на столетия  уклоняясь  от  прямого
пути к поверхности.
     Для Исходного Комплекса не существовало  проблемы  энергии,  так  как
любая частица в его  непосредственном  окружении  была  для  него  готовой
пищей. Ему не ведомы были также  ни  опасность,  ни  враждебность,  ибо  в
центральной полости планеты не существовало ничего, кроме него самого.
     Долгие  века  своего  существования  он   посвятил   размышлениям   и
детальному изучению  сведений,  которые  поступали  к  нему  от  вторичных
центров.
     Он знал теперь,  что  некоторые  выбросы,  чей  путь  оказался  самым
легким, находятся относительно недалеко от новой среды,  свойства  которой
он представлял себе все  яснее.  Но  это  не  заставляло  его  торопиться:
нетерпение было ему незнакомо, и исследования, которые он вел, были просто
его естественной функцией.
     Исходный Комплекс рос...

     - Ну-ка, закрути их! - сказал Гарно.
     Он сел на ковер и щелкнул  пальцами.  Мальчик  засмеялся.  Поза  отца
рассмешила его гораздо больше, чем  два  шара,  которые  вертелись  внутри
пузыря, где была создана невесомость. Взрослый протянул руку к пузырю,  но
тут неожиданно вспыхнул квадрат коммутаторного вызова.
     - Погоди, Буне. По-моему, это капитан.
     Гарно встал, подошел к стене и нагнулся к квадрату, на котором  сразу
же возникло изображение.
     Вид у Арнгейма был напряженный. Его  лицо,  еще  более  бледное,  чем
обычно, казалось призрачным.
     - Гарно, поднимитесь в зал управления. Я должен вам кое-что сказать.
     Экран снова стал непрозрачным.
     Секунду Гарно стоял неподвижно и невидящим взглядом смотрел на сына -
мальчик вертел пузырь, и шары в нем бешено метались.
     Гарно вышел в общую комнату. В дверях он столкнулся с  Элизабет.  Она
держала в руках свежие фрукты.
     - А, это ты, - она положила персики и сливы на  столик  и  улыбнулась
мужу. - Ты уходишь? Знаешь, оранжереи никогда  еще  ни  приносили  столько
плодов. Как раз когда наше путешествие близится к концу...
     Она с комичной гримаской пожала плечами.
     -  Даже  если  мы  высадимся  в  настоящем  раю,  оранжереи  нам  еще
понадобятся, - заметил Гарно.  Он  взял  персик.  -  Меня  вызвали  в  зал
управления. Я скоро вернусь. Присмотри за Бернаром. Малыш повадился ходить
в гипнорий.
     Он вышел и повернул к ближайшему трапу, ведущему  наверх.  Сейчас  он
думал не об Арнгейме, а о сыне. Бернару уже  дважды  удалось  забраться  в
гипнорий. В первый раз он удовлетворился тем, что  разрегулировал  дозатор
анальгетиков и сывороток. Но во  второй  улегся  в  "колыбель"  и  включил
автомат... Гарно был вынужден вызвать бригаду реанимации.
     На Земле можно было бы  просто  запереть  дверь.  Но  каждый  уголок,
каждый шкаф на корабле, за исключением двигателей,  должен  быть  доступен
для всех. Этого требовали  правила  безопасности.  А  открывать  магнитные
замки дети обучались очень быстро.
     "В этой среде они развиваются слишком стремительно, - подумал  Гарно.
- Результаты их тестов меня иногда просто пугают..."
     Его мысли приняли более  общий  характер  -  он  стал  думать  о  том
воздействии, которое могли оказать периоды искусственного сна  на  психику
обитателей. Не так уж трудно пересечь межзвездные бездны на  ленте  света,
но время оставалось грозным препятствием. Можно ли  считать  искусственный
сон победой над ним?
     Бернар был вполне нормален во всех отношениях, только коэффициент его
интеллекта оказался гораздо  выше,  чем  у  детей,  родившихся  на  Земле.
Впрочем, этот коэффициент был очень высок у всех детей,  которые  родились
на корабле. Элизабет это не тревожило. Она неколебимо верила в техников  и
в аппараты, из которых слагался мир фотолета.
     "Моя космическая жена",  -  говорил  Гарно  с  восхищением  и  легкой
досадой. Хотя Гарно любил свою работу социопсихолога, в  глубине  души  он
жаждал конца путешествия - этого двадцатилетнего перелета, который  привел
корабль от Земли к границам новой  планетной  системы,  чье  солнце  сияло
теперь вдали, словно голубоватый маяк.
     Он  вошел  в  широкий  коридор,  который  вел  в  зал  управления,  к
"северному полюсу" корабля. Стена справа представляла собой один  огромный
экран, на  котором  развертывалась  панорама  звезд.  Тут  он  на  секунду
остановился.
     Картина бесконечного пространства всегда потрясала его, пробуждала  в
нем самые различные  чувства  восхищение  и  тревогу,  восторг  и  грусть.
Восхищение и восторг - потому, что вместе с другими  людьми  он  находился
более чем в восемнадцати световых годах от Солнца. Тревогу -  из-за  того,
что могло ждать их в самом конце пути. А грусть...
     Грусть из-за того, что есть столько солнц, - говорил он себе  иногда,
анализируя свои чувства, так как оставался прежде всего социопсихологом.
     Его рука легла на холодное стекло экрана, на котором виднелись темные
пятна и облака  пустоты,  зеленое  пламя  газовой  туманности,  созвездия,
которые человек еще никак не назвал и,  быть  может,  никогда  не  назовет
теперь, когда картина небес все время меняется.
     Потом он пошел дальше.

     В зале управления  Арнгейм  был  не  один.  Как  раз  в  этот  момент
освещение выключили, и силуэты  людей  казались  фантастическими  в  свете
многоцветных огоньков контрольных панелей.
     - Гарно?
     - Да, это я, капитан.
     Свет усилился, и теперь можно было различить лица.
     В зале были навигаторы Вебер и  Сиретти,  Кустов  -  главный  инженер
фотонных двигателей, Барреж, носивший напыщенный титул  ответственного  за
сообщество, хмурый Шнейдер,  представитель  Объединенных  Социалистических
Правительств  Европы,  и  пятеро  менее  значительных  лиц.  Гарно,  глава
психологической службы  корабля,  был  в  таком  собрании  явно  лишним  и
собрался сказать об этом  Арнгейму,  но  растерянно  умолк,  заметив,  как
бледен капитан.
     - Мы рассматривали нашу чудесную цель, -  сказал  капитан  с  горькой
усмешкой.
     Гарно  инстинктивно  поднял  голову.  Он  хорошо  знал,  где   искать
голубоватый огонек Винчи, - между цепями красноватых звезд, гораздо  более
далеких, неимоверно более далеких.
     - Мы пересекли орбиту внешней  планеты,  -  продолжал  Арнгейм.  -  И
по-прежнему летим к Цирцее. Только...
     - Только?
     - Есть опасность, что мы ее никогда не достигнем.
     - Не понимаю.
     Арнгейм устало махнул рукой,  и  заговорил  Кустов,  главный  инженер
фотонных двигателей. Говорил он, как всегда, серьезно и спокойно,  но  то,
что он сказал, было ужасно.
     Наступило долгое молчание.
     - Мы все всегда знали, что на корабле могут возникнуть  неполадки,  -
сказал Арнгейм.  -  Но  теперь  полностью  отказывает  система  выключения
фотонных двигателей. Можно не говорить вам, что  она  довольно  сложна,  -
ведь необходимо задуть самую большую свечу, какая когда-либо существовала.
Все пробы, которые мы делали в пути, были вполне  успешными,  но  на  этот
раз...
     Он замолчал и сжал кулаки.
     - А если мы  не  выключим  вовремя  фотонные  двигатели,  -  медленно
проговорил Гарно, - то не сможем изменить курс... и нам не  удастся  сесть
на Цирцее.
     - Мы пересечем систему не останавливаясь, - сказал  Кустов.  -  Есть,
конечно, и другие планетные системы, дальше. Но  шансы  обнаружить  другую
планету земного типа ничтожны.
     Начальник отдела космографии кивнул.
     - О том, чтобы лететь дальше системы Винчи, не может быть и  речи,  -
сказал Арнгейм. - Здесь находится единственная подходящая для нас планета.
Мы можем достигнуть ее за три недели, если не меньше. Но... для этого надо
найти средство выключить фотонные двигатели.
     - У меня четыре инженера и все техники работают в световых  батареях,
- сказал Кустов. - Они не выходят оттуда с тех пор,  как  была  обнаружена
неисправность. - Он тряхнул головой. - Вы сами понимаете, какому огромному
риску они подвергаются. Но пока они не применяли решительных мер.  Если  к
ним придется прибегнуть... Это действительно последнее средство.
     Арнгейм поднял голову и посмотрел на Гарно.
     - На борту две тысячи человек...
     - ...И из них триста восемьдесят детей,  -  закончил  Гарно.  -  Если
станет  известно,  что  происходит,  психическая  травма  может  оказаться
роковой. Я должен вас пре...
     - Вы скажете им, - перебил Арнгейм. - Это ваша обязанность.
     - Вы действительно думаете,  что  это  необходимо?  Разве  вы  всегда
сообщали им о всех трудностях, возникавших во время полета?
     - Им предстоит колонизовать новую планету, - глухо сказал капитан.  -
Они приняли  весь  сопряженный  с  этим  риск.  Они  преодолели  миллиарды
километров, Гарно. Они провели в этом корабле двадцать лет, то во сне,  то
бодрствуя. У них есть дети. У вас у  самого  есть  ребенок...  Они  должны
решать сами. И подать свой голос, рискнуть ли катастрофой  или  продолжать
полет без гарантии, что он когда-либо кончится.
     - С самого начала у них не было никаких гарантий, - сказал  Гарно.  -
Одни только обещания,  вероятности,  вычисленные  космографами.  И  работа
двигателей тоже никем не гарантировалась.
     Он отвернулся. Он думал об Элизабет. Совершенно без всякого отношения
к делу он задал себе вопрос, не забрался ли опять Бернар в гипнорий.
     - Конечно, это нелегко,  -  сказал  Арнгейм.  -  Но  ведь  только  вы
по-настоящему их знаете. Вы их всех изучали, давали им тесты.  Вы  сможете
объяснить нам их реакцию.
     - Предсказать ее я не могу, -  Гарно  отошел  на  несколько  шагов  и
остановился у светящегося полумесяца какого-то компьютера. -  Но  я  знаю,
каков будет результат голосования.
     Снова наступило молчание. Темные аппараты и светящиеся консоли гудели
и  пощелкивали.  Бесшумно  вращались  бобины  считывающего  навигационного
устройства. На экране  зонда  сталкивались  бегущие  зеленые  линии  полей
тяготения.
     - И я, - выговорил наконец Арнгейм, - я тоже знаю, что они выберут.

     Позже Гарно  опустился  в  самый  низ  корабля,  к  закрытым  отсекам
двигателей. В этой  миниатюрной  копии  ада  работали  люди  Кустова.  Они
выслушивали  огромную  машину,  выбрасывающую  свет,  который  в   течение
двадцати лет, десяти периодов искусственного сна, гнал корабль вперед.
     Придет момент, когда они попытаются вломиться в нее, чтобы прекратить
выработку световой ленты, которая отказывается гаснуть. И тогда  малый  ад
может превратиться в гигантский и в долю секунды уничтожить всю колонию.
     "Вот о чем я должен объявить,  -  думал  он.  -  Еще  до  наступления
вечера. Мне остается не больше трех часов. Как объяснить  им?  Перед  ними
два ада, и они должны выбрать один из двух..."
     Он повернул к одному из больших трапов, ведущих в общий отсек корабля
- визорий.
     Зал освещался только  гигантским  изображением  планеты  на  выпуклом
экране. Гарно сел в заднем ряду. В  окружающей  мгле  он  угадывал  вокруг
внимательные  лица.  Дети   перешептывались.   Справа   какая-то   девочка
придушенно фыркнула, и внезапно его охватил страх.
     На экране  поблескивала  под  солнцем  Цирцея,  единственный  спутник
седьмой планеты Винчи. Контуры ее  материков  заволакивались  архипелагами
белых и серых облаков. Но на юге переливался зеленью  и  сапфиром  великий
океан Арнгейма. Гарно представил себе светлые пляжи  на  опушке  неведомых
лесов.
     "Невозможно, - подумал он. -  Никто  не  захочет  улететь  от  этого.
Никто".
     Он вспомнил двухдневное празднество после  открытия  Цирцеи.  Бригада
реанимации разбудила всех, кто был погружен в искусственный сон. Арнгейм и
Греше организовали великолепный фестиваль.
     Он поднялся и вышел из визория, не глядя на экран. Когда он  вошел  в
их крохотную квартирку, Элизабет  спала.  Он  заметил,  что  она  оставила
включенным телевизор. Он уже поднял руку, чтобы выключить его,  как  вдруг
на экране появился диск Цирцеи, четко  разделенный  на  дневную  и  ночную
половины. Еле слышный голос Греше рассказывал  о  распределении  лесов  на
поверхности экваториального материка.
     - Господи! - воскликнул Гарно. - Он не имеет права!
     - Поль?
     Он вздрогнул. Элизабет с удивлением и беспокойством смотрела на него.
     - Ты не спала?
     Снова он почувствовал, как по его спине пробежал холод. Он наклонился
к ней.
     - Я проснулась, когда ты вошел, - сказала Элизабет. Она посмотрела на
экран. - Почему ты сердишься? Обычно объяснения Греше тебе нравятся.
     Объяснения, подумал  он.  Конечно  же,  это  всего  лишь  объяснения,
записанные на магнитофон  уже  много  часов  назад.  Обычная  деятельность
продолжается.  Сотрудники  отдела   телевидения,   естественно,   еще   не
предупреждены.
     - Что тебе сказал Арнгейм?
     Он встряхнул головой и перевел взгляд  на  маленькие  настенные  часы
возле Элизабет, показывавшие местное время. До "вечера"  оставалось  всего
полтора часа. Такова была отсрочка, милосердно дарованная ему Арнгеймом.
     - Элизабет... Я должен тебе кое-что сказать.
     - Да?
     Он бессильно откинулся на постель и закрыл глаза.
     Потом он заговорил.
     - Ты чувствуешь себя одиноким? - спросила она, когда  он  кончил.  Он
кивнул. - Напрасно... - Ее рука ерошила его волосы. - Нас на  корабле  две
тысячи,  Поль.  Две  тысячи   интеллигентных   взрослых   людей,   которые
отправились в это путешествие, несмотря на все опасности, несмотря на  его
продолжительность, даже  без  уверенности,  что  они  когда-нибудь  найдут
пригодную для обитания планету. Почему ты должен  бояться  нашей  реакции?
Ты, Арнгейм и остальные руководители вовсе не составляете какую-то высшую,
более разумную касту, противостоящую блеющей массе человеческого  груза...
Такое представление умерло с рождением первого фотолета.
     - Но ведь речь идет о смертельном риске! Мы  можем  в  любую  секунду
исчезнуть. Ты думаешь, легко сообщить об этом людям,  которые  ждут  конца
двадцатилетнего путешествия? Я не могу спокойно сказать им: "Между прочим,
фотонные двигатели вышли из повиновения, и вы все сидите  на  колоссальной
бомбе".
     - Даже если ты изложишь все таким образом, они  не  разрыдаются,  как
ты, кажется, предполагаешь. И не  взбунтуются.  Они  будут  голосовать.  И
результат окажется именно таким, какого ты ждешь, Поль. Потому что  они  -
настоящие люди, потому что у них есть дети, и они  хотят  видеть,  как  их
дети будут играть на солнышке вместо  того,  чтобы  ходить  без  конца  из
оранжерей в визорий.
     - Я знаю, и вот это-то меня и пугает. Мы все  должны  сделать  выбор,
раз и навсегда. И если корабль взорвется... Сколько  лет  пройдет,  прежде
чем человечество вновь доберется до этих  мест?  Имеет  ли  право  колония
рискнуть всем из страха перед новыми годами полета и искусственного сна? Я
считал, - и ораторы говорили это перед отлетом, - что мы  должны  защищать
"достояние человечества".
     Элизабет, не отвечая, наклонила голову.
     Он открыл дверь и шагнул в коридор.
     - Видишь ли, - промолвила наконец Элизабет, - у нас есть  еще  немало
шансов. Я хочу сказать: не обязательно же двигатели должны взорваться.
     Когда Гарно вошел в радиорубку, он чувствовал себя  спокойным,  почти
равнодушным.
     Там была только двое техников, и по их лицам он  понял,  что  Арнгейм
совсем недавно все им объяснил.
     - Дайте объявление о чрезвычайном сообщении, - распорядился он и сел.

     Долгое время буры и лезвия, расположенные на конце выброса,  работали
в мощной толще металла. Энергию, добываемую из этой  среды,  выброс  часто
использовал для  серий  взрывов,  могучих  сотрясений,  которые  создавали
трещины во много километров длиной. По  ним  выброс  продвигался  быстрее,
поднимаясь к поверхности и  не  переставая  сообщать  Исходному  Комплексу
результаты непрерывных анализов.
     Пришло время, когда он  оказался  самым  дальним  из  всех  выбросов,
которые  расходились  от  гигантского   Комплекса,   словно   живые   лучи
заключенного в темницу солнца.
     Случилось так, что на пути оказалось  меньше  твердых  слоев,  больше
рыхлых карманов и подпочвенных  вод.  Выброс  прошел  металлоносную  зону,
преодолел  последний  слой  скальных  пород  и  вдруг   обнаружил   новую,
удивительно податливую среду,  в  которую  погрузился  почти  без  всякого
усилия. Последующие анализы показали,  что  эта  новая  среда  состоит  из
бесчисленных  обломков  сложного  строения   и   неясного   происхождения,
смешанных с кристаллами. Все вместе составляло весьма мягкую среду,  легко
уступившую воздействию различных кислот.  И  тогда  он  понял,  что  скоро
попадет в то Иное Окружение,  которое  Комплекс  предчувствовал  с  самого
начала своего роста.
     С глубины в несколько километров  от  дна  океана,  который  покрывал
поверхность  планеты,  он  послал  Исходному  Комплексу  весть   о   давно
ожидавшейся победе.

     Когда  Гарно  вошел  в  комнату   Арнгейма,   капитан   сидел   перед
иллюминатором.
     - Все? - спросил Арнгейм.
     - Все.
     - Было трудно?
     - Меньше, чем я опасался. Но я же их еще не видел. Я  пока  не  знаю,
как они к этому отнеслись. А вот завтра...
     Арнгейм словно очнулся. Он повернулся вместе с креслом и посмотрел на
Гарно.
     - Неважно, что решат колонисты. Нужно было, чтобы они  знали,  вот  и
все.
     - Вы знаете, как называли кандидатов в  звездные  колонии?  -  сказал
Гарно.
     - Оседлавшие свет. Я знаю, Поль. Взято  из  фильма,  который  не  без
успеха шел, кажется, в девяностых годах.
     - А они предвидели в этом фильме несчастные случаи? Кораблекрушения?
     - Конечно, Поль. По-моему, в фильме их было много.
     - Я буду вам нужен во время голосования?
     - Да, несомненно. Настоящая работа начинается завтра.
     - А Кустов? Когда он вплотную займется двигателями?
     - Когда колония проголосует. Это вопрос нескольких часов. Если мы  не
выйдем вовремя на посадочную траекторию...

     Выброс вышел в океан  в  нескольких  километрах  от  континентального
шельфа и немедленно сообщил эту новость Исходному Комплексу.  В  ответ  он
получил  приказ  разделиться   и   протянуть   экстратонкие   разветвления
горизонтально во все стороны. Он повиновался и  обнаружил  новый  феномен,
вызвавший в  его  психологических  центрах  неведомое  прежде  ощущение  -
беспокойство.
     До сих пор он все время продвигался вверх, черпая энергию из  плотной
и богатой среды, которая была его средой с момента  зарождения  Комплекса.
Он обращал в энергию минералы и металлы,  он  переваривал  препятствия.  А
теперь он обнаружил, что новая  среда  чрезвычайно  бедна  ресурсами.  Над
осадочными породами лежала только толща воды, в ней его новые  ответвления
продвигались очень быстро. Одно из них вынырнуло на поверхность, и  выброс
осознал,  что  положение  еще  хуже,  чем  он  предполагал.  Над   океаном
начиналось смертоносное пространство, пустыня, в  которой  -  как  это  ни
невероятно, - возможно, вообще не было энергии.  Прежде  чем  поставить  в
известность Комплекс, выброс занялся более  детальными  анализами,  подняв
большинство своих ответвлений к поверхности воды. Он вынес один из  них  в
новую среду и обнаружил следующее:
     а) Новая среда пронизана излучениями самых различных типов. Некоторые
были ему знакомы: они существовали в том,  что  он  теперь  осознавал  как
богатую  среду.  Другие  же,  наоборот,  были  неизвестны,   непонятны   и
чрезвычайно  интенсивны.  Все,  однако,  могли   усваиваться   и   служить
источниками энергии.
     б) Плотность вещества быстро падала с удалением от богатой  среды,  в
то время как плотность излучения увеличивалась.
     в) Один источник тепла и излучения отчетливо выделялся среди  других.
Он занимал  ограниченную  часть  пространства,  которое  находилось  перед
выбросом, и, по-видимому, медленно и правильно перемещался.
     Выброс,  открывший  атмосферу,  космическое  пространство  и  солнце,
передал всю эту информацию и свои заключения Исходному Комплексу.
     Впервые  за  время  своего  существования   Комплекс   столкнулся   с
действительно трудной проблемой. Одновременно он уловил опасность,  и  она
породила нечто вроде смутного отзвука того  беспокойства,  которое  ощутил
выброс во многих километрах от него.
     Комплекс не принял никакого немедленного решения. Он знал, что отныне
его будущее находится под угрозой. Его рост продолжался.  Другие  выбросы,
рождающиеся в его огромном прожорливом теле, в свою очередь поднимались  к
Новой Среде. И придет день, когда он исчерпает  энергию  скалистых  пород,
металлических  руд  и  кристаллических  жил.  Придет   день,   когда   его
собственное тело поднимется на  пустынную  поверхность,  где  нет  никакой
пищи.
     Комплекс знал теперь строение мира, и это строение  обрекало  его  на
смерть. Если только... Он принял решение и  послал  ушедшему  дальше  всех
выбросу приказ: продолжать!
     И одновременно он провел еще небывалую  операцию:  он  выделил  часть
энергии, столь необходимой ему самому, и передал  ее  передовому  выбросу,
которому уже трудно было добывать ее.

     Колония проголосовала.
     Сидя возле шкафа, где были сложены  сотни  копий  кинофильмов,  Гарно
смотрел на сына. Бернар снова играл с "безумным пузырем". Шары  крутились,
и когда мальчик нажимал на  черную  кнопку,  раздавались  резкие  звуки  -
результат их случайных столкновений.
     В комнату улыбаясь вошла Элизабет.
     - Арнгейм тебя вызывал, - сказала она. - Только что.
     Он пожал плечами.
     - По-моему, я сделал, что мог. Теперь очередь Кустова.
     - Но ты все-таки должен пойти в командный отсек.
     - Да, конечно.
     Он  опустился  на  колени,  щелчком  опрокинул  "безумный  пузырь"  и
взъерошил волосы сына.
     - Да ну тебя! - сердито сказал Бернар и в отместку швырнул  пузырь  в
дальний конец комнаты.
     - Ты же знаешь, что он этого не терпит, - заметила Элизабет. -  Он  у
нас модник.
     Гарно медленно встал и рассеянно одернул пиджак.
     - Я забыл тебя спросить... Он вчера ходил в гипнорий?
     Она посмотрела на него с улыбкой.
     - Какое это теперь имеет значение, Поль? Собственно, я даже предпочла
бы, чтобы он спал в момент...
     - Никакого особого момента не будет,  -  сказал  Гарно.  -  Результат
голосования ясен, и люди Кустова уже занялись двигателями. Ты это знаешь.
     Она не ответила, и он начал разбирать досье, которые принес из отдела
психологии несколько дней назад. Теперь они ему понадобятся.
     Элизабет неподвижно стояла посреди  комнаты.  У  ее  ног  со  странно
серьезным лицом сидел мальчик. Гарно целую минуту  молчал,  не  зная,  что
сказать. Наконец, перед тем как уйти, он подобрал "безумный пузырь".
     - Возьми, малыш! Разве он тебе больше не нравится?
     Он положил игрушку на ковер рядом с сыном и быстро вышел.
     Секция психологии располагалась около главного  лазарета,  неподалеку
от "южного полюса" корабля. Чтобы добраться до нее, надо  было  спуститься
по одному трапу, потом  по  другому  и  пройти  по  галерее,  которую  все
называли "кладбищенской аллеей". Гарно не любил этого места и  обычно  шел
тут быстро. Но на сей раз он остановился и повернулся к левой  стенке.  На
гладком металле тянулся ряд черных клавиш.  Лишь  через  несколько  секунд
Гарно заставил себя поднять руку и нажать одну из них.  Когда  за  стенкой
загорелся  свет,  сердце  его   забилось   сильнее.   Свет   был   странно
потусторонним и желтоватым. Гарно заглянул в кладбище корабля.
     Собственно,   по-настоящему    это    место    называлось    "большим
зоогипнорием". Зал был огромен. Это был самый большой зал корабля, если не
считать  тех  оранжерей,  в  которых  росли  деревья.  Сводчатый   потолок
напоминал свод колоссального белого склепа. Но тут не было никаких трупов.
Только неподвижные тела. Тела спящих животных.
     Взгляд Гарно переходил от застывшей лошади к замороженной корове,  от
кучки покрытых снежными хлопьями собак к серой кошке,  которая,  казалось,
мурлыкала в уголке около контрольного прибора.  По  стеклянной  бандерилье
живительная сыворотка тихо текла в шею могучего черного быка. В  отдельной
клетке, словно сухие ветки, лежали змеи.
     Животные этого космического ковчега с самого отлета были погружены  в
искусственный сон - он делал незаметным для них течение времени, спасал их
от страха и облегчал проблему их размещения.
     Скот, предназначенный для  гипотетических  пастбищ,  собаки,  которых
ждала необычная дичь, кошки, которым, может быть, придется плавать в воде,
козы, чья судьба, возможно, - стать, как  и  в  давнем  прошлом,  вьючными
животными.
     Свет  потихоньку  тускнел.  Он  погас  окончательно  как  раз  в   то
мгновение, когда Гарно вышел из гипнория.
     Он подошел к психологической секции. "Собственно  говоря,  -  подумал
он, - сейчас только  все  и  начинается.  Они  предпочли  риск,  предпочли
закончить путешествие, чего бы это ни стоило. Почти все. Но только  почти.
Мне придется иметь дело с другими, с теми, кто боится".
     Дверь скользнула вбок. Он хотел было войти в свой крошечный  кабинет,
как вдруг стальные стойки бешено завибрировали. Гарно потерял  равновесие,
попытался ухватиться за дверь, промахнулся на какие-то миллиметры и упал.
     И когда в его голове вспыхнула боль, он услышал далекий рокот.

     Энергия протекала через многие километры выброса, чтобы питать  новые
ветки, которые поднимались  в  атмосферу,  изучали  поверхность  океана  и
пробирались  на  пустынные   материки,   передавая   Исходному   Комплексу
неисчислимые сведения. И эти сведения все больше укрепляли в нем ощущение,
что надо торопиться.
     Остающееся ему время, судя по объему  планеты,  было  примерно  равно
тому  сроку,  который  он  уже  прожил.  Для  Комплекса,  который   всегда
воспринимал свое будущее как  вечность,  это  было  равносильно  смертному
приговору. Совершенно необходимо было найти новые источники энергии, новые
области плотного вещества.
     Разветвления микроскопических клеток быстро распространились по  всей
поверхности планеты, заткали дно безжизненного океана, глубокие  долины  и
острые пики гор.
     Передовой выброс поднимался вверх, в атмосферу, неуверенно протягивая
тонкие нити во все более и более  бедную  среду,  пока  не  достиг  полной
пустоты, где лишь изредка встречались отдельные молекулы.
     Необходимо было проникнуть дальше, туда, где терялись последние следы
атмосферы. Так же, как раньше он предчувствовал существование  поверхности
планеты. Комплекс угадывал теперь  где-то  далеко  впереди  плотные  тела,
богатые  источники,  излучающие  энергию,  ничтожные  количества   которой
улавливали его выброшенные вперед нити.

     Вместе со светом вернулась боль. Гарно обнаружил,  что  он  лежит  на
кушетке в своем кабинете, приподнялся и ощутил сильное головокружение.
     - Лежите спокойно, - услышал  он  голос  доктора  Мартинеса.  -  Ваши
услуги сейчас никому не требуются.
     - Что взорвалось?
     - Один из генераторов. Это еще далеко не катастрофа,  но  со  многими
случилось то же, что и с вами... Лазарет переполнен.
     Гарно потрогал голову и ощутил под пальцами небольшую повязку.  Чтобы
сесть, ему пришлось ухватиться за кушетку.
     - По-моему, я вам сказал, что у вас сейчас нет пациентов, -  повторил
Мартинес, хмурясь. - Большинство из них набило себе шишки и переселилось в
лазарет. Это, несомненно, успокоит их нервы.
     - Вы сообщили моей жене?
     Мартинес кивнул.
     - Вы легко отделались и, пожалуй, можете вернуться к себе.
     - Мне надо увидеть Арнгейма, - сказал Гарно.
     В зале управления вместе с Арнгеймом были Вебер и Сиретти.  Все  трое
склонились  над  экраном  сканирующего  устройства,   и   Сиретти   что-то
вполголоса объяснял, размахивая руками.
     Только через несколько секунд Гарно  заметил  Шнейдера.  Политический
представитель сидел перед двойным обзорным экраном. Подойдя, Гарно  увидел
на экране  шар  цвета  охры,  испещренный  черными  пятнами  и  окруженный
желтоватой  атмосферой.  Фотолет  проходил  менее  чем  в  двух  миллионах
километров от восьмой планеты Винчи - внешней планеты системы.
     - Неприятное  зрелище,  -  сказал  Шнейдер.  -  И  неприятное  место,
господин Гарно.
     - И все-таки нам придется когда-нибудь ею заняться, - ответил тот.  -
Как и всеми остальными планетами системы.
     - Эта работа достанется на долю наших потомков, - сказал  Шнейдер.  -
Если мы выживем.
     - О чем вы  говорите?  Колония  проголосовала  и  сделала  выбор.  Мы
остановим двигатели, и путешествие закончится.
     В  проницательных  глазах   политического   представителя   мелькнули
иронические огоньки.
     - А вы уверены, что будет  именно  так?  Я  хочу  сказать  -  вам  не
страшно?
     Гарно пожал плечами.
     - Да, я боюсь, как и все, - сказал он.  -  Но  я  тоже  голосовал  за
остановку двигателей, чего бы это ни стоило.
     - А я нет, - мягко сказал Шнейдер.  -  Видите  ли,  такая  экспедиция
воплощает  баснословные  расходы,  очень  много  времени  и  очень   много
надежд... И я слишком боюсь смерти, чтобы помогать ей каким бы то ни  было
образом. Но, может быть, я просто вошел во вкус этого долгого ожидания и в
конце концов полюбил его  ради  него  самого,  уже  не  желая,  чтобы  оно
кончилось. И в любом случае события, кажется, подтверждают мою правоту.
     - У нас нет никаких шансов, Поль, - сказал капитан. -  Кустов  делает
все возможное, но он опасается, что  не  пройдет  и  часа,  как  взорвется
второй генератор. Это значит, у нас начнутся трудности с очисткой воздуха.
Необходимо будет расположить в разных местах корабля спасательные группы и
принять меры, чтобы  собрать  всех  колонистов  вместе.  Мы  сможем  тогда
отключить  некоторые  отсеки  и  сэкономить   таким   образом   воздух   и
электроэнергию. Вы займетесь этим, Поль?
     - Какие у меня полномочия?
     - Если понадобится, заставьте их пойти в гипнорий. Мы  можем  создать
полицию, но все должно быть спокойно.
     Гарно почудилось, будто у него  в  желудке  лежит  что-то  твердое  и
холодное.
     - Что говорит Кустов?
     - Я его не расспрашивал. Он с самого начала сидит на дне своего ада и
делает чудовищную работу.
     - Каковы будут наши шансы, если взорвется второй генератор? - спросил
Гарно. Но подумал, что уже знает  ответ.  И  во  взгляде  Арнгейма  прочел
подтверждение.
     Он ушел из зала управления и по трапам и коридорам  вернулся  в  свою
квартирку.
     Элизабет сидела в спальне на краю кровати и плакала.
     - Лучше бы ты перестала, - сказал он. - Бернар испугается...
     Она покачала головой и указала на дверь гипнория.
     - А ты? - спросил он,  не  оборачиваясь.  -  Может  быть,  ты  хочешь
тоже?..
     - Я ведь достаточно взрослая, чтобы бодрствовать с  тобой.  Просто  я
немножко поплакала... Но я  уверена,  что  все  будет  хорошо.  Все  будет
хорошо, Поль, правда?

     Растущий Комплекс познал тревогу.  И  эта  тревога  ускоряла  рост  и
умножала число выбросов, которые уходили в космическое пространство. Целый
лес  нитей  тянулся  к  далекому  голубому  солнцу,  которого  они   могли
достигнуть лишь  очень  не  скоро.  Плотные  сети  нитей  покидали  родную
планету, богатую среду, и протягивались к соседним планетам. Другие  нити,
еще редкие и немногочисленные, выбрасывались к далеким звездам.
     Один  из  этих  выбросов  и   обнаружил   новый   источник   энергии,
относительно близкий, перемещающийся в пустом пространстве. Источник  этот
был не очень богат, однако близость делала  его  использование  не  только
желательным,  но  и  обязательным.  Поэтому   Комплекс   передал   выбросу
дополнительную энергию и приказал ему  быстро  выдвинуться  в  направлении
движущегося источника.

     - Как только я узнал, - говорил Гарно в темной и тихой спальне,  -  я
испугался  за  себя.  Я  боялся,  потому  что  мне   впервые   надо   было
по-настоящему выполнять  свои  профессиональные  обязанности.  Мысль,  что
придется вселять уверенность в тех, кто боится так же, как я сам, была для
меня невыносима...
     - Но ведь ты же не трус, - сказала Элизабет.  -  Подобный  страх  мог
испытать кто угодно. Такие опасности возникают нечасто, и нельзя требовать
от людей сверхчеловеческих качеств.
     Они помолчали. Оба вслушивались в искусственную ночь корабля,  словно
могли уловить в этом огромном стальном шаре  шум  фотонных  двигателей,  а
может быть, и лязг инструментов, которыми техники  ломают,  пробиваются...
приближаются к взрыву.
     Наконец Гарно встал, и Элизабет последовала за ним, потому что знала,
куда он идет. Они приоткрыли дверь гипнория и долго смотрели с  порога  на
сына, спящего в слабом ледяном сиянии.
     Он покоился  в  коконе  из  хрома  и  стекла.  Его  обвивали  трубки,
переливающиеся колдовскими красками.
     - Ему что-то снится, я уверена, - сказала Элизабет.
     Гарно шагнул назад.
     - Не думаю, чтобы я сейчас мог уснуть.
     - Ты хочешь пойти туда?
     Оба знали, о чем она говорит.
     - Тебе необходима какая-нибудь роль, - сказала  она,  закрывая  дверь
гипнория. - Мученичество в роли социопсихолога у  тебя  не  получилось,  и
тебе обязательно надо найти другую. В этом все дело, правда?
     Он устало улыбнулся.
     - Я боюсь стать таким же бесполезным, как Шнейдер. -  Он  одевался  -
неторопливыми точными  движениями.  -  Понадобятся  столетия,  чтобы  люди
поняли, какие таланты требуются для звезд.
     И он вышел. Через голубоватые галереи и поблескивающие колодцы трапов
снова добрался до низа корабля,  до  его  "южного  полюса",  где  фотонные
двигатели упрямо продолжали выбрасывать ливень света.
     Он сообщил о своем приходе по малому контрольному телевизору, миновал
узкий тамбур и оказался в круглом помещении, где на стенах висели защитные
костюмы.
     - Приветствую вас в нашем пекле, - произнес голос Кустова. - Натяните
на себя одно из этих чучел и присоединяйтесь к нам. Вы считаете, что нужно
подправить нашу хрупкую психику?
     - Вы в этом не нуждаетесь. Кустов, - сказал он, снимая со стены белый
костюм. - Просто я хочу быть в первых рядах партера.
     Гарно шагнул в мир хрома и пламени, где  люди,  несмотря  на  сияющие
костюмы, казались совсем неуместными. Хром сверкал на машинах, а огонь - в
треугольных смотровых  окнах,  сквозь  которые  было  видно  самое  сердце
двигателей. Гарно взглянул на ослепительные кабели, связывающие батареи  с
главным генератором. Он слышал под ногами рев извергаемой энергии и не мог
прямо посмотреть на чудовищное пламя потоков света.
     Он узнал высокую фигуру Кустова и помахал рукой. На лице инженера  за
прозрачной маской блуждала напряженная улыбка. Кустов взял Гарно за руку и
потянул его влево, к мостику, который, казалось,  вел  внутрь  двигателей.
Они поднялись по ступенькам  и  очутились  перед  трехметровым  квадратным
экраном. Поверхность стекла была темно-серой.
     - Взгляните, - сказал Кустов.
     Он нажал на  клавишу  в  правом  нижнем  углу,  и  Гарно  на  секунду
зажмурился. Справа и слева от пылающей кильватерной струи корабля тянулось
черное и темно-фиолетовое пространство пустоты.  В  миллиардах  километров
позади светлая полоса терялась  в  изумрудном  тумане  среди  бесчисленных
звезд.
     - Оседлавшие свет, - сказал Кустов. - Это мы.
     В его голосе слышалась ирония и грусть. И Гарно внезапно осознал, что
положение действительно очень серьезно. Еще  более  серьезно,  чем  думали
Арнгейм и навигаторы.
     - Вы не справитесь?
     - Как повезет. Заметьте, компьютер папочки  Арнгейма  даже  рассчитал
наши шансы. Но я опасаюсь, что мы ничего не сможем.  Гарно.  -  Он  поднял
левую руку и посмотрел на хронометр,  который  оставшаяся  на  Земле  жена
подарила ему двадцать лет назад. - Примерно через два  часа,  если  мы  не
найдем гениального решения, произойдет гигантский взрыв.
     - Но Арнгейм говорил только  о  втором  генераторе.  Он  поручил  мне
разработать план эвакуации, чтобы...
     - Боюсь, я не полностью его информировал, - спокойно сказал Кустов. -
Видите ли, я не думаю, что всю колонию следует известить о близком  конце.
Вы знаете взгляды Арнгейма...
     - А вы? Знаете ли вы мои взгляды?
     - Увы, очень приблизительно. - Во взгляде Кустова появилось  глубокое
утомление. - Но я ничем не рискую, даже если ошибусь.
     - То есть?
     - Мне очень жаль, Гарно, но вы останетесь с нами.
     Он спустился в аппаратный зал. Гарно побежал за ним и схватил его  за
плечо.
     - Черт возьми. Кустов, вы что, с ума сошли? Вы могли бы просто ничего
мне не говорить.
     - У вас есть глаза и эта ваша интуиция.  Десять  минут  здесь  и  три
слова с персоналом, и вы все поняли бы.
     - А Арнгейм? А другие?
     - Они сюда не попали  бы,  даже  если  бы  захотели.  Да  и  в  любом
случае... - Он указал на хронометр. - У нас остается очень мало времени.
     Гарно умолк, хотя в голове у него пронеслась добрая  сотня  фраз.  Он
одновременно и бесился, и восхищался Кустовым.
     Элизабет... Сын... Даже если бы Кустов не задержал его здесь, у  него
все равно не хватило бы мужества, чтобы вернуться и лгать им...

     Выброс прошел через омываемую потоками  энергии  пустыню,  в  которой
перекрещивались разнообразные силы  тяготения.  Теперь  он  приближался  к
цели, указанной Исходным Комплексом. По его приказу выброс  разветвился  и
немного изменил свою  структуру,  чтобы  сразу  передать  ему  поглощенную
энергию.
     Источник ее был теперь в нескольких мгновениях роста. Выброс  сравнил
свою скорость со скоростью  источника  и  передал  Комплексу  удивительный
результат. По-видимому, источник был  самым  быстродвижущимся  объектом  в
этой части пространства.
     "Скорее!" - скомандовал Комплекс.
     Разветвления  бесчисленными  нитями  пронизали  пространство.  Выброс
дотянулся до источника, передал информацию об этом и стал ждать  ответного
приказа. Приказ пришел почти сразу: "Анализ, врастание".
     Выброс продвинулся к могучему источнику  чистой  энергии,  сводя  все
разветвления в одну точку.
     "Поглощение!" - приказал Комплекс.

     - Чуть больше полутора часов, - сказал Кустов.
     Четыре человека продолжали возиться у панелей управления. Трое других
находились  дальше,  внутри  нервной  системы   двигателей,   и   пытались
приостановить реакцию, начавшуюся несколько часов назад.
     - Там происходит черт знает что, - сказал Кустов. -  А  мы  не  можем
передать никаких сведений для будущих экспедиций. Это дефект  конструкции,
Гарно. Катастрофа назревала постепенно, но ее можно было  предупредить.  И
то же самое может произойти десятки раз, прежде чем...
     Он вдруг замолчал. Один из техников бежал к ним, размахивая руками.
     В ту же секунду Гарно увидел, что многие сигнальные лампочки погасли.
Он решил, что это взрыв, и его мышцы напряглись. Он ни о чем не мог думать
и секунду чувствовал себя словно на грани сна и смерти.  Потом  все  опять
стало  обычным.  Под  ногами  по-прежнему  чувствовалось  биение   могучих
двигателей, но... было ли оно таким же, как раньше?
     Кустов уже стоял перед контрольной панелью. Он по очереди нагнулся  к
нескольким сигнальным  лампам,  хлопнул  по  плечу  техника,  который  его
позвал, и вернулся бегом.
     - Черт возьми, лекарь! Энергию как языком слизнуло!
     Гарно сдвинул брови.
     - Так значит, им удалось? Двигатели...
     Буря мыслей и чувств смела последние следы страха.  Кустов  встряхнул
его, словно хотел поднять в воздух.
     - Да нет! Энергия  исчезает,  вот  и  все!  Эти  проклятые  двигатели
останавливаются, но мы тут ни при чем! Совершенно!
     Он потянул психолога к циферблатам и показал на бегущие по ним цифры,
на стрелки, медленно ползущие к зеленому сектору.
     -  Смотрите!  Тут,  тут  и  вот  тут...  Все  падает!  Вы  что-нибудь
понимаете? Совершенно сумасшедшая история!
     - Почему? - Гарно встряхнул головой. - Разве вы ничего для  этого  не
сделали? Да и, в конце концов, реакция могла прерваться сама.
     - Ну нет! Все идет так, словно пространство высасывает нашу  энергию.
Всю сразу. Вы понимаете? Всю сразу!!
     С внезапной тревогой они  снова  посмотрели  на  циферблаты.  Техники
столпились вокруг них - безмолвные, с блестящими каплями пота на лицах.
     Потом Гарно нахмурился.
     - Прислушайтесь! Что-то не так...
     Только через несколько секунд  они  поняли,  что  урчание  двигателей
смолкло.

     Массированное поглощение энергии  чуть  было  не  привело  к  распаду
сложной структуры выброса, но быстрая перестройка его спасла. Ему  удалось
усвоить необходимое количество энергии и даже некоторый излишек, посланный
Исходному Комплексу.
     Исходный  Комплекс  познал  чувство  удовлетворения,  и   ему   вдруг
почудилось, что он, конечно же, сможет расти и расти,  пока  не  достигнет
других питающих планет. Пустое пространство - всего лишь  трудный  участок
пути к иным питательным средам.
     Выброс  продолжил  анализы  и  обнаружил,  что  Движущийся   Источник
составлен из  тесно  связанных  и  очень  чистых  металлов.  Однако  объем
Движущегося Источника был очень невелик,  и  его  поглощение  принесло  бы
гораздо меньше пользы, чем изучение.
     Выдвинув экстра-тонкое ответвление, выброс ввел его внутрь корабля.
     Ответвление прошло по трубам между  стальными  стенками,  проникло  в
вентиляционный  канал,  добралось  до  гидропонических  ванн  и  мимоходом
исследовало растения.
     Его кончик оказался в трубке, по которой текла  жидкость  чрезвычайно
сложного молекулярного состава, и двинулся вдоль нее. Этим путем он проник
в тело ребенка, спящего в гипнории.
     До сих пор Комплекс ни разу не встречал структуры, сопоставимой с его
собственной. Он всегда считал себя Первичной и Единственной Жизнью.
     Через посредство своего выброса  он  впервые  обнаружил  совокупность
органов с различными функциями, обнаружил другое живое существо.
     Первое соприкосновение с мозговой системой этого существа пробудило в
нем новую эмоцию. Это было восхищение, страх... или любопытство?

     - Все сигналы прекратились, - сказал Кустов. -  Светобатареи  мертвы.
Все выглядит так, словно у нас никогда  и  не  было  фотонных  двигателей.
Теперь  мы  можем  подготовить  торможение   с   помощью   вспомогательных
двигателей.
     - И у нас нет никакого объяснения, - задумчиво сказал Арнгейм. Он, не
отрываясь, смотрел на экран, на котором поблескивала серебряная капелька -
далекая луна Винчи-7. Самой планеты, газового  гиганта  типа  Юпитера,  на
экране не было видно.
     - Некий Ванберг много лег назад говорил о полях поглощения, -  сказал
Кустов и пожал плечами. - Тогда я не обратил на это никакого внимания.  Но
теперь...
     - С инструментами ничего не произошло, - сказал Арнгейм. - Они просто
зарегистрировали остановку двигателей. Если бы такое поле существовало, мы
должны были бы обнаружить хоть какие-то его следы, ведь так?
     - Я уже сказал, что у меня нет никакого объяснения. Теория Ванберга -
единственное, на что можно было бы  опереться.  Батареи  мертвы.  Как  это
объяснить? Все это сбивает меня с толку, Арнгейм.
     - И все это нас спасло. - Капитан встряхнул  головой.  Потом  на  его
тонких губах появилась улыбка, и он посмотрел на Гарно. - Вот теперь у вас
все-таки появилась работка, Поль. - Гарно поднял брови, и он  объяснил:  -
Верующие среди колонистов! Вы представляете, что они могут вообразить?
     - Я их заранее извиняю, - негромко сказал Гарно. - Я так  же  сбит  с
толку, как и Кустов,  как  и  вы.  -  Он  добавил,  глядя  на  Кустова:  -
Действительно, сколького мы еще не знаем.
     Он  вошел  в  свою  квартирку,  томимый   чем-то   вроде   тревожного
предчувствия. Элизабет смотрела на экран. Арнгейм  объяснял  колонии,  что
угроза миновала и что путешествие близится к концу.
     Когда жена посмотрела  на  него,  он  понял,  о  чем  она  хочет  его
спросить, и улыбнулся.
     - Чудо далеких небес, - сказал он. - Вот и еще одно название  фильма.
Вроде "Оседлавших свет". - Он погладил ее  по  подбородку.  -  Сказка  для
внуков цирцейских поселенцев.
     - Кустову удалось?..
     - В том-то и дело, что нет. Никто ничего не понимает  И  я  тоже  все
думаю, как и они, хотя это не мое дело Вот послушай...
     Он попытался  описать  ей,  что  произошло,  прекрасно  понимая,  что
главное от них ускользнуло, что они могут только строить гипотезы.
     - Ну, теперь ты и в самом деле можешь сыграть свою  великую  роль,  -
сказала она с насмешливой улыбкой.
     - Ты говоришь совсем как Арнгейм.
     - Может быть, но когда все станет известно, очень многие  решат,  что
это чудо.
     - Арнгейм не собирается сообщать...
     - Ну и что? Ты, кажется, забыл,  что  мы  живем  в  яйце,  населенном
болтливыми насекомыми.
     - Может быть, успокоившись, они станут менее любопытными.
     - Вовсе нет.  Послушай.  Как  истинная  женщина  я  ищу  какую-нибудь
слабинку в вашем сказочном происшествии. Ведь всего несколько часов  назад
двигатели отказывались останавливаться. И вы ничего не могли поделать. Так
почему вас так беспокоит, что все переменилось?
     - Потому что этому нет никакого разумного объяснения!!
     - Ну, не будем ссориться из-за того, что мы спаслись, -  сказала  она
мягко.

     В сонных грезах ребенка возник вопрос. Его можно было  сформулировать
как "что?" или "кто?". Но он охватывал огромный комплекс понятий,  которые
были труднодоступны для сонного сознания.
     Наконец пришел неуверенный ответ. Что-то вроде  "малыш",  а  потом  -
"Бернар". И какие-то представления, в которых главную роль играли чувства,
воспоминания о чувствах: "Голод... сон... боль... игра..."
     Последнее  понятие   Исходный   Комплекс   не   сумел   расшифровать.
Собственно, почти все  принятые  им  понятия  требовали  и  дополнительных
исследований.  Но  Комплекс  прекрасно  понимал  всю  важность  сделанного
открытия. Он встретил клеточный конгломерат, более или менее сходный с ним
самим, хотя и гораздо меньший по объему.
     Но возможности этого мозга были, наоборот,  обширны  и  разнообразны.
Поэтому следовало действовать с величайшей осторожностью. Пока сам  выброс
обосновался  в   мозгу   спящего   ребенка,   разветвления   изучали   его
непосредственное окружение. Исходный Комплекс скоро получил  подтверждение
своих предварительных  предположений:  Движущийся  Источник  действительно
перемещался в пустом пространстве по определенной траектории. В  ближайшем
будущем он достигнет других  питательных  планет.  Собственно,  Движущийся
Источник, где находилось клеточное существо, направлялся прямо к одной  из
тех планет, о существовании которых Комплекс догадывался.  Таким  образом,
Комплекс должен был просто ждать конца этого путешествия. Поскольку выброс
обосновался внутри Движущегося  Источника,  Комплекс  мог  позволить  себе
сэкономить  некоторое  количество  энергии  и  уделить  несколько   больше
внимания ответам Нового Существа.
     Комплекс снова послал вопрос: "Что?" Но на этот раз он сопроводил его
образами, которые были понятны ему самому: "Черное - твердое  -  металл  -
голод - скала... ночь - день - голод".  Время,  протекшее  между  заданным
вопросом и ответами существа,  показалось  ему  очень  долгим.  Однако  он
понял, что сознание его собеседника обладает различными уровнями, которые,
по-видимому, лишь с трудом сообщаются между собой. Как оказалось, один  из
них, в самой глубине,  был  особенно  важен,  особенно  богат  образами  -
воспоминаниями  и  понятиями.  Другой  передавал  чрезвычайно  интенсивные
эмоции-воспоминания, которые Комплексу приходилось ослаблять,  прежде  чем
начать исследование.
     "Что?" - повторил он.
     У  него  еще  не  сложилось  общее  представление  о   Существе.   Он
предчувствовал наличие множества ответвлений, в  которые  ему  не  удалось
проникнуть. Были, кроме того, цвета и ощущения, в которых ему не удавалось
разобраться. Но из всех полученных сведений как будто следовало, что Новое
Существо растет очень медленно с  такой  медлительностью,  какую  Комплекс
едва мог вообразить.  Оно  обитало  в  Движущемся  Источнике,  и  Источник
отделял его от пустынной  среды,  которая  означала  для  Существа  "конец
жизни". Комплекс долго трудился над этой последней идеей. В  конце  концов
ему удалось ассоциировать ее с его собственным понятием  "конец  энергии".
Если Новое Существо покинет Движущийся Источник, оно не сможет  больше  ни
расти, ни думать. Его функции поглощения и  мышления  прекратятся.  То  же
случилось бы и с Комплексом, если  бы  он  не  нашел  питательных  планет,
сложенных  из  плотных  скальных  пород  и   металлов.   Но   теперь   ему
представлялось,  что  конец  его  существования  наступит  лишь  где-то  в
отдаленном будущем, сопоставимом с  вечностью.  А  потому  он  отнес  идею
"конец  жизни-роста"  к  тому  разряду  абстрактных  проблем,  о   которых
размышлял иногда, раз или два в столетие.
     Он  возобновил  медленный  разговор  с  Новым  Существом.  Но  теперь
Комплекс  знал,  что  это  Существо  для  него  -  не  препятствие.   Оно,
собственно,  представляет  собой   конгломерат,   столь   же   поддающийся
поглощению, как и скалы. Он сможет подавить это Существо  и  питаться  им,
когда сочтет нужным.

     -  Расстояние  девять   миллионов   километров,   -   сказал   Вебер,
выпрямляясь. - Собственно говоря, мы почти прибыли.
     - Осталось несколько часов, - сказал  Арнгейм.  -  Поэтому  я  вас  и
созвал.
     И действительно, зал управления  был  полон.  Гарно  слушал  капитана
довольно рассеянно. Невольно он всматривался в мириады звезд, плывущих  за
куполом. Невольно он  искал  среди  них  "нечто",  которое  было  способно
поглотить  энергию  световых  батарей.  "Нечто",  спасшее  корабль,   уже,
казалось, целую вечность несущийся среди неисчислимых звезд.
     Он обрадовался, когда Арнгейм объявил о начале  процесса  посадки,  и
умолк. Теперь все пойдет логичным и  заранее  предвиденным  порядком.  Для
этого они и прожили тут двадцать  лет.  Вся  операция  репетировалась  уже
столько раз, что Гарно воспринимал ее,  как  старый  фильм...  "Оседлавшие
свет".
     - Вот открытие, которое вас заинтересует.
     Он, вздрогнув, обнаружил, что перед ним стоит Кустов. Главный инженер
двигателей держал в правой руке смятый листок. Он протянул его  Гарно,  но
психолог увидел только какие-то цифры и указание времени.
     - Ну и что?
     - Я вам сейчас переведу. Примерно полчаса назад меня позвал  один  из
моих техников. Он обнаружил обрыв провода во вторичной цепи...
     - В световых батареях?
     - Нет. В системе управления главным посадочным  шасси.  Но  важно  не
это, а характер повреждения. - Он протянул руку и взял у Гарно листок. - Я
разобрался в его утверждениях и провел небольшое исследование. И обнаружил
кое-что любопытное. Провод был перерезан у самой обшивки, а рядом я  нашел
что-то вроде... вроде студня.
     - Вы взяли образец?
     - Я позвонил в химическую лабораторию и попросил  прислать  Рицци  со
всем необходимым. Но когда я вернулся к обрыву, там больше ничего не было.
     - Обрыв не восстановился?
     - Нет. Но больше не было никаких следов этого студня.
     Они медленно шли к выходу из зала управления. Позади них,  собравшись
вокруг Арнгейма, шумно спорили техники.
     - Что-то  уж  очень  много  тайн,  -  сказал  Гарно.  -  У  вас  есть
какая-нибудь гипотеза?
     - И даже много. Но я боюсь, как бы меня не увлекло  мое  воображение.
Все-таки славянская кровь.
     Элизабет вошла в комнату с ворохом цветов. Гарно не сразу понял,  что
это маргаритки.
     - Господи! - выдохнул он. - Ты получила права  на  цирцейские  шахты,
раз можешь себе это позволить?
     Она засмеялась и начала лепить из пластика  вазу.  Ее  ловкие  пальцы
бегали  по  прозрачному  материалу,  и  ваза  уже  появлялась,  простая  и
красивая. Окончив работу, она опустила вазу в фиксирующую жидкость.
     - Просто я встретила Люсиль, жену ботаника Принже.
     Он кивнул, думая о следах студня, который где-то в корабле  перерезал
кабель.
     - Теперь, - сказала Элизабет, поправляя цветы в вазе, -  может  выйти
малыш.
     Только тут он заметил, что дверь гипнория открыта.  Свет  внутри  был
ярким и голубым. Он шагнул к двери.
     Реанимация завершалась. Лицо ребенка уже не было таким бледным.  Губы
стали ярко-красными и раздвинулись в сонной улыбке, открывая зубы.
     Гарно подошел к ребенку, наклонился и коснулся пальцами гладкого лба,
отодвигая прядь волос.
     - Все будет хорошо, - сказал он. - Теперь все будет хорошо.
     Но в глубине души он в это еще не верил.

     Тысячи тончайших волокон пронизали тело  Нового  Существа,  и  выброс
знал теперь всю схему функционирования его органов. Он понял  также  почти
все его психические возможности и заключил сообщение, посланное  Исходному
Комплексу, соображением о бесполезности дальнейших исследований.  Согласно
его  анализам,  Новое  Существо  было  вполне  отъединено  от  Движущегося
Источника. А полезным мог быть только источник. Без особой затраты энергии
он донесет выброс до новой питательной планеты.
     Исходный Комплекс взвесил все в  последний  раз.  Действительно,  это
медлительное, почти неподвижное живое существо, чьи физические аспекты  во
многом сбивали  его  с  толку,  могло  послужить  лишь  источником  весьма
маловажной  информации.  Комплекс  предпочел   бы   сохранить   все   свои
способности для питательной  планеты,  в  которой  направлялся  Движущийся
Источник, для веков поглощения и выработки  новых  бесчисленных  выбросов,
уходящих в пространство.
     "Уход!" - скомандовал он выбросу, внедрившемуся в Новое Существо.
     Выброс повиновался. Слишком быстро.
     У Исходного Комплекса был один недостаток - отсутствие любопытства. И
этот недостаток исказил его выводы.
     Все анализы, все вопросы не помогли ему понять, что существует особое
состояние - сон. И он не мог знать, что Новое Существо выходит  теперь  из
этого состояния и переходит в фазу полной жизни.
     Выброс покидал тело, и как ни был он  тонок,  это  движение  породило
множество нервных сигналов.
     Гипноз кончился, кончилось  и  действие  анестезаторов,  и  открывший
глаза малыш ощутил короткую, но жгучую боль. Он вскрикнул:  "Ай!",  потому
что был всего только маленьким ребенком, и протянул руки  к  склонившемуся
над ним отцу. И потому что он был всего только маленьким ребенком,  в  его
голове вспыхнули обида  и  ненависть  к  тому,  что  причинило  ему  боль.
Сильнейшая обида и сильнейшая ненависть.
     Никогда еще выброс  не  получал  такого  мощного  психического  шока.
Выброс тут же распался, но шок успел  промчаться  по  нитям  и  достигнуть
Исходного Комплекса.
     Обида ребенка подействовала  на  психические  центры  Комплекса,  как
настоящая бомба. Она выплеснула огонь, который стер запоздавшую  мысленную
защиту и разлился по всем жизненным разветвлениям.
     Исходный Комплекс умер, не успев даже узнать, что такое удивление.

     На поверхности восьмой планеты Винчи и далеко в  пространстве  начали
распадаться выбросы.
     Бернар совсем проснулся. Секунду Гарно стоял  неподвижно.  Он  держал
сына за руку, недоумевая, что вызвало этот крик боли.
     - Что с тобой?
     Подошла встревоженная Элизабет. Он  пожал  плечами  и  выпустил  руку
мальчика.
     - Дурной сон, - сказал он. - Просто дурной сон.
     И в это мгновение он  ощутил  глухую  вибрацию  заработавших  атомных
двигателей, которые начали тормозить гигантский корабль, переводя  его  на
посадочную траекторию. Элизабет схватила  сына  за  руку  и  с  притворной
строгостью сказала:
     - Ну, вставай, цирцеец! Не теряй ни минуты! Пора  начинать  приносить
пользу!
     Гарно улыбнулся, но думал он совсем о другом.

                               Деймон НАЙТ

                         ВОССЛАВИТ ЛИ ПРАХ ТЕБЯ?

                              пер. В.Гопман

     И настал День Гнева. Содрогнулось небо от  звуков  труб.  Вздыбились,
стеная, выжженные скалы и  грохочущей  лавиной  рухнули.  Раскололся  свод
небесный, и в ослепительном блеске явился белый престол. Исходили от  него
громы и молнии, и подле стояло семь  величественных  фигур,  облеченных  в
чистую и светлую льняную одежду, опоясанных по персям золотыми поясами.  И
каждый держал в руках дымящуюся чашу...
     Из сияния, окружавшего престол, раздался громкий голос:
     - Идите и вылейте семь чаш гнева божьего на землю.
     Полетел первый ангел и  вылил  чашу  свою  во  тьму,  стелющуюся  над
пустынной землей. Но молчание было ответом.
     Тогда устремился вниз второй ангел, и летал он над землею, не выливая
содержимого чаши. Наконец вернулся ангел к престолу, воскликнув:
     - Господи, я должен был вылить чашу мою в море. Но где оно?
     И опять было молчание. Взору предстала унылая картина: куда ни  глянь
- лишь безжизненная пустыня, а на месте океанов зияющие полости, такие  же
сухие и пустынные, как и все вокруг.
     Третий ангел воззвал:
     - Господи, моя чаша для источников вод...
     И четвертый:
     - Господи, позволь мне вылить мою.
     И вылил он чашу свою на солнце, и жег землю  зной  великий.  Вернулся
ангел, но ничто не нарушало тишины. Ни одна птица не пролетала под  сводом
небес, ни одно живое существо не проползало по лику земли, и не было на ее
поверхности ни дерева, ни травинки.
     Тогда молвил голос:
     - Ладно, оставьте... Этот день предначертанный. Сойдем же на землю.
     И снова, как некогда в старину, сошел господь бог на  землю.  Был  он
подобен движущемуся столбу дыма, а за ним, переговариваясь, следовали семь
ангелов, облеченных в белое. Они были одни под свинцово-желтым небом.
     - Мертвые избегли гнева моего, - произнес господь бог  Иегова.  -  Но
суда моего им не избежать.
     Выжженная пустыня  была  некогда  садом  Эдемским,  где  первые  люди
вкусили от древа познания добра  и  зла.  Восточнее  располагался  проход,
через  который  были  изгнаны  они  из  сада,  немного  дальше   виднелась
остроконечная вершина  Арарата,  куда  причалил  ковчег  после  очищающего
потопа...
     И вскричал господь:
     - Да откроется книга жизни, и восстанут мертвые из могил своих  и  из
глубин моря!
     Эхом разнеслись слова его под мрачным небом, снова  вздыбились  сухие
скалы и рухнули; но мертвые не восстали. Лишь клубилась пыль, как будто  и
следа не осталось от бесчисленного множества людей, живших  и  умерших  на
земле...
     Первый ангел держал в руках огромную раскрытую  книгу.  Когда  тишина
стала невыносимой, он закрыл книгу, и ужас обуял его; и исчезла  книга  из
рук его. Зашептались ангелы, и сказал один:
     - Господи, ужасно это молчание, когда слух наш должен был наполниться
стенаниями.
     На что бог отвечал:
     - Этот день предначертанный. Но один день на небесах может  равняться
тысяче лет на земле. Скажи мне, Гавриил, сколько дней прошло с Судного дня
по летосчислению людей?
     Первый ангел раскрыл книгу, снова  появившуюся  у  него  в  руках,  и
сказал:
     - Один день минул, господи.
     Ропот прошел среди ангелов.
     - Один день, -  отвернувшись,  задумчиво  повторил  господь.  -  Один
миг... а мертвые не восстали.
     Пятый ангел облизнул пересохшие губы и прошептал:
     - Господи, но разве ты не бог? Разве может  что-то  быть  сокрыто  от
твоего взора?
     - Молчите! - взорвался Иегова, и небо озарилось вспышками  молний.  -
Придет время, и камни заговорят. Я заставляю их рассказать все.  А  сейчас
идем дальше.
     ...Они шли по выжженным горам и высохшим впадинам морей.
     И снова спросил господь:
     - Михаил, я послал тебя наблюдать  за  людьми.  Чем  были  заняты  их
последние дни?
     Они остановились неподалеку от треснувшего конуса Везувия.
     - Господи, когда я видел людей в последний раз, - ответствовал второй
ангел, - они вели подготовку к большой войне.
     - Нечестивость их переполнила чашу моего терпения, - произнес Иегова.
- А что за страны собирались воевать меж собой?
     - Разные, господи. Одна из них - Англия, другие...
     - Тогда для начала - в Англию.
     Сухая аллея, бывшая некогда Ла-Маншем, вела к  острову  -  безлюдному
плато из крошащегося камня.
     В гневе приказал бог:
     - Пусть камни заговорят.
     Рассыпались серые скалы в пыль, открыв потаенные  пещеры  и  тоннели,
подобные переходам муравейника. В пыли  здесь  и  там  поблескивали  капли
расплавленного металла.
     Вопль ужаса исторгли из  груди  своей  ангелы,  господь  же  вскричал
сильнее прежнего:
     - Я сказал: пусть камни говорят!
     Тогда обнажилась пещера, находившаяся глубже других. В молчании стали
господь бог с ангелами у краев ее и,  нагнувшись,  попытались  рассмотреть
блестевшие внизу гигантские буквы. Их кто-то высек в стенах пещеры еще  до
того, как находившиеся в ней машины расплавились и металл залил углубление
в камне. Сейчас они ослепительно сверкали серебром во тьме.
     И прочел господь бог слова:
     "МЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ. ГДЕ ЖЕ БЫЛ ТЫ?"

                               Майкл РЕЗНИК

                                КИРИНЬЯГА

                           Пер. Андрей Новиков

     В начале всех начал Нгаи пребывал в одиночестве на вершине  горы  под
названием Кириньяга.  Когда  настало  время,  он  сотворил  трех  сыновей,
ставших отцами масаев, камба и кикуйю; каждому из них он предложил  копье,
лук и палку-копалку. Масаи выбрали копье, и им было велено пасти  стада  в
бескрайней саванне. Камба выбрали лук, и теперь охотятся в  густых  лесах.
Но Гикуйю, первый из кикуйю, знал, что Нгаи любит  землю  и  смену  времен
года, и потому выбрал копалку. В награду за это Нгаи не только научил  его
секретам земледелия, но и подарил ему Кириньягу с ее святой смоковницей  и
богатыми землями.
     Сыновья и дочери Гикуйю оставались на Кириньяге до тех пор,  пока  не
пришли белые люди и не отняли у них землю, а когда  белых  людей  изгнали,
они не вернулись к Кириньяге, а остались в городах,  решив  носить  одежду
белых людей, ездить на их машинах и жить их жизнью. Даже я, мундумугу - то
есть шаман, - родился в  городе.  Я  никогда  не  видел  льва,  слона  или
носорога, потому что они вымерли задолго до моего рождения, не видел  я  и
Кириньягу такой, какой ее завещал нам Нгаи,  потому  что  ныне  ее  склоны
покрывает бурлящий перенаселенный город с тремя миллионами жителей, год за
годом все ближе  подбирающийся  к  трону  Нгаи  на  вершине.  Даже  кикуйю
позабыли ее истинное имя, и теперь называют ее гора Кения.
     Ужасно быть изгнанным из рая, как то случилось с христианскими Адамом
и Евой, но бесконечно хуже жить рядом с раем, будучи оскверненным. Я часто
думаю о потомках  Гикуйю,  позабывших  свое  происхождение  и  традиции  и
ставших просто кенийцами, и гадаю, почему так  мало  их  присоединилось  к
нам, когда мы создали на планете Утопия мир Кириньяги.
     Это правда, что жизнь здесь сурова, потому что  Нгаи  не  обещал  нам
легкой жизни, но она приносит удовлетворение. Мы живем в гармонии со всем,
что нас окружает, мы приносим жертвы, и  тогда  сочувственные  слезы  Нгаи
проливаются на наши поля, не давая погибнуть  растениям,  а  когда  собран
урожай, благодарим Нгаи и режем для него козла.
     Удовольствия наши просты: тыква с помбе, чтобы утолить жажду, очаг  в
бома, согревающий после  заката,  крик  новорожденного  сына  или  дочери,
состязания бегунов и метателей копий, пение и танцы по вечерам.
     Люди из Обслуживания наблюдают за  Кириньягой,  но  в  наши  дела  не
вмешиваются, лишь время  от  времени  слегка  корректируют  орбиту,  чтобы
тропический  климат  оставался  неизменным.  Иногда  они  предлагают   нам
воспользоваться их  медицинскими  познаниями  или  отправить  наших  детей
учиться в их школы, но всякий  раз  мы  вежливо  отказываемся,  и  они  не
настаивают. Они никогда не вмешивались в наши дела.
     Так было до тех пор, пока я не задушил младенца.
     Не прошло и часа, как меня отыскал верховный вождь Коиннаге.
     - Ты совершил глупость, Кориба, - мрачно заявил он.
     - У меня не было выбора. И ты это знаешь.
     - Разумеется, у тебя был выбор, - вскипел  он.  -  Ты  мог  сохранить
ребенку жизнь. - Он смолк, пытаясь обуздать свои эмоции и страх. - До  сих
пор никто из Обслуживания не ступал ногой на землю  Кириньяги,  но  теперь
они это сделают.
     - Пусть приходят, - пожал я плечами. - Мы не нарушили закон.
     - Мы убили ребенка. И они отменят нашу хартию.
     Я покачал головой.
     - Никто не отменит нашу хартию.
     - Не будь таким самоуверенным, Кориба, - предупредил он. -  Когда  ты
закапываешь живьем козла, они лишь презрительно покачивают головами. Когда
мы уводим старых и дряхлых из поселка чтобы их съели гиены, они смотрят на
нас с отвращением. Но убийство новорожденного младенца  -  совсем  другое.
Этого они не простят. И придут сюда.
     - Если они придут, я объясню, почему убил его.
     - Они не поймут.
     У них не  останется  выбора,  кроме  как  принять  мой  ответ.  Здесь
Кириньяга, и им не дозволено вмешиваться.
     - Они найдут способ, - уверенно пообещал он. -  Поэтому  нам  следует
извиниться и пообещать, что такое больше никогда не произойдет.
     - Мы не станем извиняться, - твердо заявил я. - И обещать тоже ничего
не будем.
     - Тогда я, верховный вождь, сам принесу им извинения.
     Я пристально смотрел на него несколько секунд, потом пожал плечами.
     - Поступай так, как считаешь нужным.
     В его глазах появился страх.
     - Что ты со мной сделаешь? - спросил он
     - Ничего. Разве ты не мой вождь? - Когда он расслабился, я добавил. -
Но на твоем месте я стал бы избегать насекомых.
     - Насекомых? Почему?
     - Потому что любое насекомое,  которое  тебя  укусит  будь  то  паук,
москит или муха, убьет тебя, - ответил я. - Кровь в твоем теле закипит,  а
кости расплавятся. - Я помолчал и серьезно добавил. - Нет, такой смерти  я
не пожелал бы и врагу.
     - Разве мы не друзья, Кориба? - спросил он, и его лицо цвета  черного
дерева стало пепельно-серым.
     - Я тоже так думал. Но мои друзья уважают традиции. И  не  извиняются
за них перед белыми людьми.
     - Я не стану извиняться! - горячо пообещал он и плюнул  себе  на  обе
ладони, подтверждая искренность своих слов.
     Я развязал один  из  висящих  на  поясе  мешочков  и  достал  гладкий
камешек, который подобрал неподалеку на берегу речки.
     - Повесь камешек себе на шею, - сказал я, протягивая его Коиннаге,  -
и он защитит тебя от укусов насекомых.
     - Спасибо, Кориба! - искренне поблагодарил он.
     Мы поговорили несколько минут о делах в  деревне,  потом  он  наконец
ушел. Я послал за Вамбу, матерью  младенца,  и  совершил  над  ней  ритуал
очищения, чтобы она смогла зачать снова. Я дал ей мазь - ослабить  боль  в
разбухших от молока грудях. Потом уселся возле костра рядом со своей  бома
и принялся решать споры о курах и козлах, раздавать амулеты против демонов
и обучать людей обычаям предков.
     До ужина никто так  и  не  вспомнил  о  мертвом  ребенке.  Я  поел  в
одиночестве в своей бома, потому что мундумугу всегда ест и живет отдельно
от остальных. Потом укутал плечи накидкой, чтобы  не  мерзнуть  от  ночной
прохлады, и зашагал по тропинке в ту  сторону,  где  стояли  бома  жителей
деревни. Скот, козлы и куры уже были заперты на ночь, а мои  соплеменники,
зажарившие на ужин корову,  теперь  пели,  танцевали  и  пили  помбе.  Они
расступились, когда я подошел к котлу и выпил  немного  помбе,  потом,  по
просьбе Канджары, перерезал горло козлу, посмотрел на его  внутренности  и
увидел, что самая молодая жена Канджары вскоре забеременеет.  Эту  новость
тут же отпраздновали. Затем дети уговорили рассказать им сказку.
     - Но только не про Землю, - попросил один из  мальчиков  постарше.  -
Пусть сказка будет про Кириньягу.
     - Хорошо, - согласился я. Дети сели поближе. - Это будет история  про
льва и зайца. -  Я  помолчал,  убеждаясь,  что  все  слушают  внимательно,
особенно взрослые. - Однажды лев повадился нападать  на  деревню,  и  люди
решили принести ему в жертву зайца. Заяц, конечно, мог и  убежать,  но  он
знал, что рано или поздно лев его все равно поймает, поэтому отыскал льва,
подошел к нему и, когда лев  уже  разинул  пасть,  чтобы  его  проглотить,
сказал:
     - Извини, великий лев.
     - За что? - с любопытством спросил лев.
     - Ведь я такой маленький, мною не насытишься. Поэтому я принес еще  и
мед.
     - Но я не вижу никакого меда.
     - Поэтому я и извинился. Мед украл другой лев.  Он  очень  сильный  и
сказал, что не боится тебя.
     Лев сразу вскочил.
     - Где тот, другой лев?
     Заяц показал на глубокую яму.
     - Он там, но только он не отдаст тебе мед.
     - Это мы еще посмотрим! - взревел лев, громко  зарычал  и  прыгнул  в
яму. Больше его никогда не видели, потому что заяц выбрал  очень  глубокую
яму. Он вернулся в деревню и сказал, что  лев  никогда  больше  не  станет
беспокоить людей.
     Почти все дети засмеялись и от восторга захлопали в ладоши, но тут же
парнишка возразил:
     - Эта сказка не про Кириньягу. У нас нет львов.
     - Нет, это сказка про Кириньягу, - ответил я. - Важно не  то,  что  в
ней говорится о зайце и льве, а то, что она  показывает,  как  слабый,  но
умный может победить сильного и глупого.
     - Но при чем здесь Кириньяга? - спросил парнишка.
     - А ты представь, что люди  из  Обслуживания,  у  которых  корабли  и
оружие, это львы, а народ кикуйю -  зайцы.  Что  делать  зайцу,  если  лев
потребует жертву?
     - Теперь я понял! - неожиданно улыбнулся мальчик. - Мы сбросим льва в
яму!
     - Но у нас здесь нет ям, - заметил я.
     - Тогда что нам делать?
     - Заяц не знал, что рядом со львом окажется яма. Если бы  он  отыскал
льва возле глубокого озера, то сказал бы ему, что мед украла большая рыба.
     - У нас нет глубоких озер.
     -  Но  у  нас  есть  ум.  И  если  Обслуживание  когда-нибудь  станет
вмешиваться в наши дела, то мы уничтожим его.
     - Давайте прямо сейчас  придумаем,  как  уничтожить  Обслуживание!  -
крикнул мальчик, схватил палку и замахнулся на воображаемого льва,  словно
у него в руках было копье, а сам он - великий охотник.
     Я покачал головой.
     - Зайцы не охотятся на львов, а кикуйю не начинают войн. Заяц  просто
защищался, и кикуйю поступят так же.
     - А почему Обслуживание станет вмешиваться в  наши  дела?  -  спросил
другой мальчик, проталкиваясь вперед. - Они наши друзья.
     - Возможно, они не станут вмешиваться, - успокоил я  всех.  -  Но  вы
всегда должны помнить, что у кикуйю нет истинных друзей, кроме них самих.
     Возвратившись в свою бома, я включил  компьютер  и  обнаружил  в  нем
сообщение от Обслуживания. Меня  проинформировали,  что  их  представитель
явится ко мне завтра утром. Я послал очень  короткий  ответ:  "Статья  II,
пункт 5", напомнив о запрете вмешиваться в наши дела, и улегся на  одеяла.
Доносящееся из деревни ритмичное пение быстро погрузило меня в сон.

     Утром я поднялся вместе с солнцем и дал компьютеру  задание  сообщить
мне, как только сядет корабль Обслуживания. Потом  осмотрел  свой  скот  и
козлов - я единственный из нашего народа, кто не работает в  поле,  потому
что кикуйю кормят своего мундумугу, пасут  его  животных,  ткут  для  него
одеяла и поддерживают чистоту в его бома, -  и  зашел  к  Синаи  дать  ему
бальзам, помогающий при болях  в  суставах.  Затем,  когда  солнце  начало
припекать, вернулся в свою бома через пастбища, где юноши присматривали за
животными. Подойдя к бома, я сразу понял, что корабль уже сел, потому  что
возле входа лежал помет гиены, а это вернейший признак проклятия.
     Я прочитал то, что сообщил мне компьютер, потом вышел на улицу и стал
наблюдать за двумя голыми ребятишками, которые то гонялись за собачкой, то
убегали от нее. Когда от их веселья начали  пугаться  мои  куры,  я  мягко
попросил их перебраться играть к своей бома, потом  уселся  возле  костра.
Наконец я увидел визитера из Обслуживания, идущего по тропинке со  стороны
Хейвена. Женщина явно  страдала  от  жары  и  безуспешно  отмахивалась  от
вьющихся вокруг ее головы мух. Ее белокурые волосы были тронуты сединой, а
по неловкости, с какой она двигалась  по  крутой  каменистой  тропинке,  я
заключил, что она не привыкла к такой местности. Несколько раз она едва не
упала, к тому же откровенно побаивалась животных, но ни разу не  замедлила
шаг и вскоре приблизилась ко мне.
     - Доброе утро, - поздоровалась она.
     - Джамбо, мемсааб, - ответил я.
     - Вы Кориба, верно?
     Я быстро всмотрелся в лицо моего противника; средних лет  и  усталое,
но не несло на себе печати угрозы.
     - Да, я Кориба.
     - Прекрасно. Меня зовут...
     - Я знаю, кто вы, - прервал я ее.
     - Знаете? - удивилась она.
     Я вытащил из поясного мешочка горсть костей и высыпал их на землю.
     - Вы Барбара Итон, родились на Земле, - нараспев произнес я, наблюдая
за ее реакцией, потом собрал кости и рассыпал их вновь. -  Вы  замужем  за
Робертом Итоном, девять лет работаете на Обслуживание. Я еще раз  рассыпал
кости. - Вам сорок один год, и вы бесплодны.
     - Как вы все это узнали? - удивленно спросила она.
     - Разве я не мундумугу?
     Она смотрела на меня долгую минуту и наконец догадалась:
     - Вы прочитали мою биографию в компьютере.
     - Если факты верны, то какая разница, как я их узнал - по костям  или
с помощью компьютера, - ответил я, уклонившись от прямого ответа. -  Прошу
вас, садитесь, мемсааб Итон.
     Она неловко уселась на землю, подняв облачко пыли, и поморщилась.
     - Очень жарко, - пожаловалась она.
     - Да, в Кении очень жарко, - подтвердил я.
     - Вы могли создать себе любой климат, - заметила она.
     - Мы пожелали именно такой.
     - Там что, есть хищники? - спросила она, вглядевшись в саванну.
     - Да, немного.
     - Какие?
     - Гиены.
     - А более крупные?
     - Никого крупнее нигде уже не осталось.
     - Я все удивлялась, почему они на меня не нападают.
     - Наверное потому, что вы здесь непрошеный гость.
     - Вы меня отправите обратно в Хейвен одну?  -  нервно  спросила  она,
проигнорировав мой ответ.
     - Я дам вам защитный амулет.
     - Предпочитаю эскорт.
     - Хорошо.
     - Гиены такие уродливые, - заметила она, вздрогнув.  -  Я  видела  их
однажды, когда мы наблюдали за вашим миром.
     - Они очень полезные животные, - возразил я, -  потому  что  приносят
множество знамений, как добрых, так и плохих.
     - В самом деле?
     Я кивнул.
     - Сегодня утром гиена принесла мне плохое.
     - И что же? - полюбопытствовала она.
     - И вот вы здесь.
     Она рассмеялась.
     - Мне говорили, что вы очень умный человек.
     - Те, кто вам это сказал, ошибаются. Я  всего  лишь  дряхлый  старик,
сидящий перед своей бома и наблюдающий за тем, как  юноши  пасут  коров  и
козлов.
     - Вы дряхлый старик, закончивший с отличием  Кембридж,  а  потом  две
аспирантуры в Йельском университете, - возразила она.
     Я пожал плечами.
     - Ученые степени не помогли мне стать мундумугу.
     - Вы постоянно произносите это слово. Что означает "мундумугу"?
     - Можете назвать такого человека шаманом. Но на самом деле мундумугу,
хоть он иногда занимается колдовством и толкует  знамения,  это  хранитель
объединенной мудрости и традиций своего народа.
     - Похоже, у вас интересная профессия.
     - Да, в ней есть определенные преимущества!
     - Да еще какие! - воскликнула  она  с  наигранным  восторгом.  Где-то
вдалеке заблеяла  коза,  а  юношеский  голос  прикрикнул  на  животное.  -
Представить только, ведь в ваших руках жизнь  и  смерть  любого  обитателя
Утопии!
     "Ну вот, начинается", - подумал я и сказал:
     - Суть не  в  употреблении  власти,  мемсааб  Итон,  а  в  сохранении
традиций.
     - Я вам не верю, - резко заявила она.
     - На чем же основывается ваше неверие?
     - На том, что если бы существовал обычай убийства  новорожденных,  то
народ кикуйю вымер бы в течение одного поколения.
     - Если  убийство  младенца  вызвало  ваше  недовольство,  -  спокойно
произнес я, - то меня  удивляет,  почему  вы  до  сих  пор  не  подвергали
сомнению наш обычай оставлять старых и немощных на съедение гиенам.
     - Потому что  старые  и  немощные  были  согласны  с  этой  дикостью.
Младенец же не способен выразить свое желание. - Она смолкла и  пристально
посмотрела на меня. -  Могу  я  спросить,  почему  был  убит  именно  этот
ребенок?
     - Он родился с ужасной тхаху.
     - Тхаху? - нахмурилась она. - Что это такое?
     - Проклятие.
     - Он что, родился уродом?
     - Нет, нормальным.
     - Тогда на какое проклятие вы ссылаетесь?
     - Он родился ногами вперед.
     - И это все? - изумилась она. - Это все его проклятие?
     - Да.
     - Его убили только потому, что он родился ногами вперед?
     - Когда избавляешься от демона, это не убийство, - терпеливо  пояснил
я. - Наши традиции учат, что ребенок, родившийся таким образом,  на  самом
деле демон.
     - Вы же образованный человек, Кориба. Как вы смогли убить  совершенно
здорового младенца и оправдать убийство какой-то примитивной традицией?
     - Вам не следует недооценивать силу традиций, мемсааб  Итон.  Однажды
кикуйю уже отвернулись от своих традиций - в результате на Земле появилось
механизированное, нищее и перенаселенное государство, где живут не кикуйю,
масаи, луо или вакамба, а некое  новое,  искусственное  племя,  называющее
себя просто кенийцами. Мы, живущие на Кириньяге, и есть истинные кикуйю, и
мы не повторим снова ту же ошибку. Если дождь не проливается вовремя, надо
принести в жертву барана. Если правдивость человека вызывает сомнения,  он
должен предстать перед судом гитани. Если ребенок  родился  с  тхаху,  его
следует умертвить.
     - Значит, вы намерены продолжать убивать младенцев, родившихся ногами
вперед?
     - Совершенно верно.
     По ее щеке скатилась капелька пота. Она  посмотрела  мне  в  глаза  и
сказала:
     - Я не знаю, какой будет реакция Обслуживания.
     - В соответствии с нашей хартией Обслуживание не вмешивается  в  наши
внутренние дела, - напомнил я.
     - Все не так просто, Кориба. В соответствии  с  вашей  хартией  любой
член вашего общества, желающий его покинуть,  имеет  право  на  бесплатный
полет в Хейвен, а там он или она может сесть на летящий к Земле корабль. -
Она помолчала. - Была ли предоставлена убитому младенцу такая возможность?
     - Я убил не младенца, а демона,  -  возразил  я,  слегка  поворачивая
голову: горячий ветерок разворошил пыль.
     Она подождала, пока ветер стихнет, прокашлялась.
     - Вы ведь понимаете, что мало кто из Обслуживания согласится с  вашим
мнением?
     - Нас не волнует, что об этом подумает Обслуживание.
     - Когда убивают невинных детей, мнение  Обслуживания  имеет  для  вас
первостепенное значение, - возразила она. - Я уверена, что вы не  захотите
предстать перед судом Утопии.
     - Вы здесь для того, чтобы  оценить  ситуацию  или  угрожать  нам?  -
спокойно спросил я.
     - Чтобы оценить ситуацию. Но на основании представленных вами  фактов
я могу сделать только одно заключение.
     - В таком случае, вы меня не слушали, - сказал я и  ненадолго  закрыл
глаза - мимо пронесся еще один, более резкий порыв ветра.
     - Кориба, я знаю, что Кириньяга  была  создана  для  того,  чтобы  вы
смогли воспроизвести обычаи своих отцов...  Но  вы,  разумеется,  способны
увидеть разницу между мучением животного во время религиозного  ритуала  и
убийством ребенка.
     - Это одно и то же, - ответил я,  покачав  головой.  -  Мы  не  можем
изменить наш образ жизни только потому, что он вам неприятен.  Однажды  мы
так поступили, и ваша культура за считанные годы разрушила наше  общество.
С каждой построенной фабрикой, с каждым новым рабочим  местом  на  ней,  с
каждой воспринятой частицей западной технологии,  с  каждым  обращенным  в
христианство кикуйю мы все больше и больше становились не теми,  кем  были
предназначены стать. - Я посмотрел ей в глаза.  -  Я  мундумугу,  которому
доверили сохранение всего, что делает нас кикуйю, и  я  не  допущу,  чтобы
подобное случилось вновь.
     - Существуют альтернативы.
     - Но не для кикуйю, - твердо заявил я.
     - И все же они  есть,  -  не  сдавалась  она,  настолько  захваченная
эмоциями, что даже не заметила ползущую  по  ее  ботинку  золотисто-черную
многоножку.  -  Например,  годы,  проведенные  в  космосе,  могут  вызвать
определенные  физиологические  и  гормональные   изменения   в   организме
человека. Помните, вы сказали, что мне сорок один год и у меня нет  детей?
Это правда. Более того, многие женщины  из  Обслуживания  тоже  бесплодны.
Если вы передадите нам обреченных на  смерть  детей,  я  уверена,  что  мы
сможем найти им приемных родителей. Таким способом вы удалите их из своего
общества, не прибегая к убийству. Я могу поговорить на эту тему  со  своим
начальством и почти уверена, что они одобрят подобный подход.
     - Ваше  предложение  продуманное  и  оригинальное,  мемсааб  Итон,  -
искренне произнес  я.  -  И  мне  очень  жаль,  что  мы  не  можем  с  ним
согласиться.
     - Но почему?
     - Потому что как только мы в первый раз предадим наши традиции,  этот
мир перестанет быть Кириньягой и превратится еще в одну  Кению  -  скопище
людей, неуклюже пытающихся притворяться теми, кем они не являются.
     - Я могу поговорить на эту тему  с  Коиннаге  и  другими  вождями,  -
намекнула она.
     - Они не ослушаются моих указаний, - уверенно сказал я.
     - Вы обладаете такой властью?
     - Таким уважением, - поправил  я.  -  Вождь  обеспечивает  выполнение
закона, а мундумугу толкует сам закон.
     - Тогда давайте обсудим другие варианты.
     - Нет.
     - Я пытаюсь избежать конфликта между Обслуживанием и вашими людьми. -
Отчаяние сделало ее голос хриплым. - По-моему, вы могли хотя бы попытаться
сделать шаг навстречу.
     - Я не обсуждаю ваши мотивы,  мемсааб  Итон,  но  в  моих  глазах  вы
пришелец,  представляющий  организацию,   не   имеющую   законного   права
вмешиваться в нашу культуру. Мы не навязываем  Обслуживанию  свою  религию
или мораль, и пусть Обслуживание не навязывает свои взгляды нам.
     - Таково ваше последнее слово?
     - Да.
     Она встала.
     - В таком случае, мне пора идти.
     Я тоже встал. Ветерок изменил направление и  принес  с  собой  запахи
деревни: аромат бананов, запах котла со свежим помбе  и  даже  сладковатый
запах крови быка, забитого еще утром.
     - Как пожелаете, мемсааб Итон. Я позабочусь о вашем эскорте.
     Я подозвал мальчика, пасшего трех коз, и велел ему сбегать в  деревню
и прислать ко мне двух юношей.
     - Спасибо, - поблагодарила она. - Знаю, что причиняю вам  неудобство,
но просто не могу чувствовать себя в  безопасности,  когда  вокруг  бродят
гиены.
     -  Не  за  что.  Кстати,  не  желаете  ли,   пока   мы   ждем   ваших
сопровождающих, послушать сказку о гиене?
     Она непроизвольно вздрогнула.
     - О, эти уродливые животные! - сказала она  с  отвращением.  -  Такое
впечатление, будто у них сломаны задние ноги. - Она  покачала  головой.  -
Нет, спасибо. Не хочу о них слышать.
     - Но эта история будет вам интересна.
     Она посмотрела на меня с любопытством и кивнула.
     - Хорошо. Расскажите.
     - Верно, что гиены животные уродливые,  -  начал  я,  -  но  когда-то
давным-давно они были такими  же  красивыми  и  грациозными,  как  импала.
Однажды вождь кикуйю дал гиене молодого козла и  попросил  отнести  его  в
подарок Нгаи, жившему на вершине священной горы Кириньяга. Челюсти у гиены
сильные, она сжала ими козла и отправилась к далекой горе.  По  пути  туда
она вошла в поселок, где жили европейцы и арабы. Там она увидела множество
машин, ружей и прочих удивительных вещей. Восхищенная  гиена  остановилась
поглазеть на эти чудеса. Один араб увидел,  как  гиена  рассматривает  все
вокруг, и спросил ее, не хочет ли она стать цивилизованным  человеком,  и,
когда гиена открыла рот, чтобы сказать "да", козел упал на землю и тут  же
убежал. Когда козел скрылся, араб рассмеялся и  объяснил,  что  он  просто
пошутил, ведь гиена, конечно  же,  не  может  стать  человеком.  -  Сделав
короткую паузу, я продолжил: - Так вот, гиена пошла дальше к Кириньяге, и,
когда она добралась до вершины, Нгаи спросил у нее, где же подарок.  Когда
гиена рассказала о том, что с ней произошло, Нгаи столкнул ее со скалы  за
то, что у нее хватило наглости поверить, будто она может стать  человеком.
Гиена не погибла, но покалечила задние лапы, и Нгаи  объявил,  что  отныне
все гиены станут такими. А в напоминание об их глупости, когда они  решили
стать теми, кем они стать не  могли,  он  заставил  их  смеяться  дурацким
смехом. - Я вновь смолк и внимательно посмотрел на нее. - Мемсааб Итон, вы
не услышите, как кикуйю смеются дурацким смехом, и я не позволю  им  стать
калеками вроде гиен. Вы меня поняли?
     Она ненадолго задумалась, затем посмотрела мне в глаза.
     - По-моему, мы прекрасно друг друга поняли, Кориба.
     Тут как раз подошли двое юношей, и я  попросил  их  проводить  ее  до
корабля. Они отправились в путь через саванну, а я занялся своими делами.
     Сперва  я  обошел  поля,  благословляя  пугала.  Поскольку  за   мной
увязалась кучка малышей, я  чаще  обычного  останавливался  отдохнуть  под
деревьями, и они всякий раз упрашивали меня рассказать сказку. Я рассказал
им истории о слоне и буйволе; о том, как  элморан  масаев  подрезал  своим
копьем радугу, и поэтому она теперь не опирается на землю;  почему  девять
племен кикуйю названы именами девяти дочерей Гикуйю - а когда солнце стало
слишком горячим, отослал детей в деревню.
     После полудня я собрал мальчиков постарше и еще раз объяснил им,  как
они должны раскрасить лица и тела  для  предстоящей  церемонии  обрезания.
Ндеми, тот самый, что требовал  рассказать  сказку  о  Кириньяге,  захотел
поговорить со мной наедине и пожаловался, что  не  сумел  поразить  копьем
маленькую газель, а потом попросил заколдовать его копье, чтобы оно летело
точнее. Я объяснил ему, что настанет день, когда ему придется выйти против
буйвола или  гиены  с  незаколдованным  копьем,  так  что  он  должен  еще
потренироваться и лишь потом прийти ко мне...
     Надо  бы  приглядывать  за  этим  Ндеми,  уж  больно  он  порывист  и
бесстрашен; в старые времена из него получился бы великий воин, но  сейчас
в Кириньяге воинов нет.  Если  мы  останемся  такими  же  плодовитыми,  то
когда-нибудь нам потребуется больше вождей и второй мундумугу, и  я  решил
присмотреться к пареньку повнимательнее.
     Вечером, поужинав в одиночестве, я вернулся  в  деревню,  потому  что
Нджогу, один из наших юношей, собрался  жениться  на  Камири,  девушке  из
соседней деревни. Выкуп за невесту был давно оговорен, и обе  семьи  ждали
меня для совершения церемонии.
     Нджогу, с разрисованным лицом и головным убором из страусовых перьев,
очень волновался, когда подошел ко мне  вместе  с  невестой.  Я  перерезал
горло жирному барану, которого  отец  Камири  откармливал  специально  для
этого случая, и повернулся к Нджогу.
     - Что ты хочешь мне сказать? - спросил я.
     Парень шагнул ближе.
     - Я хочу, чтобы Камири пришла ко мне и стала обрабатывать землю  моей
шамбы, - произнес он хрипловатым от волнения голосом традиционные слова, -
потому что я мужчина, и мне нужна женщина,  чтобы  присматривать  за  моей
шамбой и окапывать корни растений на моих  полях,  и  тогда  они  вырастут
большими и принесут богатство в мой дом.
     Он плюнул на ладони в доказательство  своей  искренности,  глубоко  с
облегчением вздохнул и шагнул назад.
     Я повернулся к Камири.
     - Согласна ли ты возделывать шамбу для Нджогу, сына Мучири? - спросил
я ее.
     - Да, - тихо ответила она, склонив голову. - Согласна.
     Я вытянул правую руку, мать  невесты  поставила  на  ладонь  тыкву  с
помбе.
     - Если этот мужчина тебе не нравится, - обратился я  к  Камири,  -  я
вылью помбе на землю.
     - Не выливай его, - ответила она.
     - Тогда пей.
     Я протянул ей тыкву. Она взяла ее, сделала глоток и протянула Нджогу,
который сделал то же самое. Когда тыква опустела, родители Нджогу и Камири
набили ее травой, подтверждая тем самым дружбу между родами.
     Зрители радостно закричали, тушу барана  потащили  на  вертел,  новое
помбе появилось, словно по волшебству. Когда жених отвел  невесту  в  свою
бома, люди не ушли и праздновали до глубокой ночи. Они остановились,  лишь
когда блеяние коз подсказало, что поблизости бродят гиены, и тогда женщины
и дети разошлись по бома, а мужчины  взяли  копья  и  отправились  в  поля
отпугивать гиен.
     Я уже собрался уходить, и тут ко мне подошел Коиннаге.
     - Ты говорил с женщиной из Обслуживания?
     - Да.
     - Что она сказала?
     - Сказала, что не одобряет убийства детей, рожденных ногами вперед.
     - А что ей ответил ты?
     - Сказал, что нам не требуется одобрения Обслуживания для  совершения
религиозных обрядов.
     - И они прислушаются к твоим словам?
     - У них нет выбора. И у нас тоже нет выбора,  -  добавил  я.  -  Если
позволить им хоть что-то решать за нас, то вскоре они будут решать за  нас
все. Уступи им, и Нджогу и Камири станут давать свадебную клятву на Библии
или коране. Такое уже произошло с нами в Кении;  мы  не  можем  позволить,
чтобы это повторилось в Кириньяге.
     - Но они нас не накажут? - не успокаивался он.
     - Не накажут.
     Удовлетворенный, он зашагал к своей бома, а  я  по  узкой  извилистой
тропинке пошел к себе. Возле загона остановился. У  меня  прибавилось  два
козла - дар от родителей жениха и невесты в благодарность за услуги. Через
несколько минут я уже спал.
     Компьютер разбудил меня за  несколько  минут  до  восхода  солнца.  Я
поднялся, ополоснул лицо водой из тыквы и подошел к  терминалу.  Там  было
сообщение от Барбары Итон, краткое и по существу:
     "Обслуживание  пришло  к  предварительному  заключению  о  том,   что
инфантицид, какими бы причинами он ни оправдывался, есть прямое  нарушение
хартии Кириньяги. Сейчас мы обсуждаем вашу практику эвтаназии, и для этого
в будущем могут потребоваться ваши показания. Барбара Итон".
     Через минуту ко мне прибежал посланник от Коиннаге с просьбой явиться
на совет старейшин, и я понял, что вождь получил такое же послание.
     Я закутался в одеяло и пошел к шамбе Коиннаге, состоящей из его бома,
а также бома трех его женатых сыновей. Придя туда, я увидел, что собрались
не только местные старейшины, но и два вождя из соседних деревень.
     - Ты получил послание от Обслуживания? - спросил  Коиннаге,  когда  я
уселся напротив него.
     - Получил.
     - Я предупреждал тебя, что такое случится! Что нам теперь делать?
     - Жить, как жили прежде, - невозмутимо ответил я.
     - Мы не можем жить, как прежде, - заявил один из соседских вождей.  -
Они нам это запретили.
     - У них нет права запрещать наши обычаи.
     - В моей деревне есть  женщина,  которая  скоро  родит,  -  продолжил
вождь, - и все признаки говорят о том, что у нее  родится  двойня.  Обычаи
указывают нам, что родившийся первым должен быть  убит,  потому  что  одна
мать не может породить две души.  Но  теперь  Обслуживание  запретило  нам
убивать детей. Что нам делать?
     - Мы должны убить родившегося первым, потому что это демон.
     - И тогда Обслуживание заставит нас покинуть Кириньягу! -  с  горечью
воскликнул Коиннаге.
     - Наверное, нам не следует убивать ребенка, - добавил вождь.  Это  их
удовлетворит, и они оставят нас в покое.
     Я покачал головой.
     - Они не оставят нас в покое. Они уже обсуждают наши обычаи и выносят
приговор. Если мы уступим в одном, настанет день, когда придется  уступить
во всем.
     - А что плохого? - не унимался вождь. - У них есть  лекарства,  каких
нет у нас. Может быть, они даже тебя способны сделать молодым.
     - Вы не поняли, - сказал я, вставая. - Наше общество не есть мешанина
из людей, обычаев и традиций. Нет, это сложная система, в  которой  каждая
часть зависит от другой, подобно животным и растениям в саванне.  Если  вы
пошлете огонь на траву,  то  убьете  не  только  импалу,  которая  на  ней
пасется, но и хищника, который охотится на импалу, а заодно стервятников и
марибу, что кормятся трупами умерших хищников. Нельзя уничтожить часть, не
уничтожив целого.
     Я помолчал, чтобы они обдумали сказанное, и продолжил:
     - Кириньяга подобна саванне. Если мы перестанем  оставлять  старых  и
немощных  гиенам,  те  начнут  голодать.  Если  гиены   начнут   голодать,
травоядные настолько  размножатся,  что  для  нашего  скота  не  останется
свободных пастбищ. Если старые и немощные не умрут тогда, когда это  решит
Нгаи, то вскоре у нас не хватит на всех еды.
     Я поднял палочку и уравновесил ее на вытянутом пальце.
     - Эта палочка -  народ  кикуйю,  а  мой  палец  -  Кириньяга.  Они  в
равновесии. - Я посмотрел на соседского вождя. - Но что случится,  если  я
нарушу равновесие и нажму пальцем здесь? - спросил я,  показав  на  кончик
палочки.
     - Палочка упадет.
     - А здесь? - я показал на точку в дюйме от пальца.
     - Тоже упадет.
     - То же самое и с нами, - пояснил я. - Уступим ли мы в  одном  месте,
или в нескольких, результат окажется одинаковым: кикуйю упадут, как упадет
эта палочка. Неужели прошлое нас ничему не научило?  Мы  должны  соблюдать
наши обычаи; это все, что у нас есть!
     - Но Обслуживание нам не позволит! - запротестовал Коиннаге.
     - Они не воины, а цивилизованные люди, - сказал я,  добавив  в  голос
презрения. - Их вожди и мундумугу не пошлют  своих  людей  в  Кириньягу  с
ружьями  и  копьями.  Они  начнут  заваливать   нас   предупреждениями   и
обращениями, а когда из этого ничего не получится, обратятся в суд Утопии,
и суд будет много раз  откладываться,  а  заседания  происходить  снова  и
снова. - Я увидел, как они, наконец, расслабились, и  уверенно  сказал:  -
Каждый из вас давно умрет под грузом лет, прежде чем Обслуживание  решится
перейти от слов к делу. Я ваш мундумугу; я жил среди цивилизованных  людей
и хорошо знаю их.
     Соседский вождь встал и повернулся ко мне:
     - Я пошлю за тобой, когда родятся близнецы.
     - Я приду, - пообещал я.
     Мы поговорили о других делах, потом старейшины побрели в свои бома, а
я задумался о будущем, которое видел яснее, чем Коиннаге или старейшины.
     Побродив по деревне, я отыскал юного храброго Ндеми, метавшего  копье
в травяное чучело буйвола.
     - Джамбо, Кориба! - поздоровался он.
     - Джамбо, мой храбрый юный воин.
     - Я учусь, как ты и велел.
     - Помнится, ты собирался охотиться на газелей, - заметил я.
     - Газели для детей. Я пойду охотиться на буйвола мбого.
     - У мбого может оказаться на этот счет другое мнение.
     - Тем лучше, - уверенно ответил он. -  У  меня  нет  желания  убивать
животное, которое от меня убегает.
     - И когда ты пойдешь охотиться на могучего мбого?
     - Когда  мое  копье  станет  более  точным.  -  Он  пожал  плечами  и
улыбнулся. - Может, завтра.
     Я задумчиво посмотрел на него и сказал:
     - До завтра еще целый день. А у нас есть дело сегодня вечером.
     - Какое дело?
     - Ты должен найти десять своих  друзей,  еще  не  достигших  возраста
обрезания, и привести их к пруду  на  северной  опушке  леса.  Они  должны
прийти туда после захода солнца. Передай им, что мундумугу Кориба приказал
не говорить никому, даже родителям, куда они  отправятся.  Ты  все  понял,
Ндеми?
     - Все.
     - Тогда иди.
     Он вытащил копье из соломенного буйвола и быстро зашагал в деревню  -
молодой, высокий, сильный и бесстрашный.
     Ты - наше будущее, - думал я, глядя ему вслед. - Не Коиннаге,  не  я,
не даже молодой жених Нджогу, потому что их время настало и прошло еще  до
начала битвы. От тебя, Ндеми, будет зависеть судьба Кириньяги.
     Когда-то  давно  кикуйю   пришлось   сражаться   за   свою   свободу.
Объединившись вокруг вождя Джомо  Кенийатта,  чье  имя  большинство  твоих
предков успело позабыть, мы принесли  в  Мау-Мау  страшную  клятву,  и  мы
калечили, убивали и совершали такие зверства, что в конце концов дошли  до
Ухуру, потому что против такой жестокости у цивилизованного  человека  нет
другой защиты, кроме отступления.
     А сегодня ночью, юный Ндеми, когда твои родители заснут,  ты  и  твои
друзья встретитесь со мной в чаще леса  и  узнаете  о  последней  традиции
кикуйю, потому что я призову не только силу Нгаи,  но  и  неукротимый  дух
Джомо Кенийатты. Вы произнесете слова ужасной клятвы  и  совершите  жуткие
поступки, чтобы доказать свою верность, а я, в свою очередь, научу каждого
из вас, как принимать эту клятву от тех, кто придет вам на смену.
     Есть время для всего: для рождения, для возмужания, для смерти. Есть,
без сомнения, и время для Утопии, но ему придется подождать.
     Потому что для нас настало время Ухуру.

                                Колин КЭПП

                            ПОСОЛ НА ПРОКЛЯТУЮ

                              пер. Н.Устинов

     - Добро пожаловать на Проклятую, лейтенант!  -  капитан-администратор
Лайонел  Преллен  протянул  руку   новоприбывшему.   Лейтенант-космотехник
Синклер сделал вид, что не замечает протянутой руки, и сухо поздоровался.
     -  Насколько  я  понимаю,  Администрация  космических  территорий  на
Проклятой  попросила  Флот  помочь  им  в  монтаже   посадочной   сети   и
субкосмического  маяка,  чтобы  дать  возможность  лайнеру  ФТЛ  совершить
посадку?
     - Верно, - согласился Преллен. -  Мы  хотим  высадить  Весьма  Важную
Персону, находящуюся сейчас на этом лайнере.  А  вы,  кажется,  обладатели
единственной сети, которую можно здесь смонтировать  в  сроки,  приемлемые
для того, чтобы остановить этот лайнер и благополучно посадить его.
     Лейтенант в раздумье взглянул на капитана:
     -  В  соответствии  с  этой  просьбой  адмирал  Мэлк   откомандировал
космический корабль "Джемини" с тем,  чтобы  он  вышел  на  орбиту  вокруг
Проклятой и переправил сюда конструкционные элементы  сети,  генераторы  и
оборудование маяка для сборки на поверхности планеты. Договорились о  том,
что вы будете обеспечивать необходимые условия  и  рабочую  силу,  а  я  -
руководить сборкой и оказывать техническую помощь.
     - Отлично! - воскликнул Преллен. - О лучшем договоре мы  не  могли  и
мечтать. Но, кажется, вы, лейтенант, не очень довольны этим?
     - Раз уж вы спросили, капитан, отвечу  -  радости  тут  действительно
мало. Сейчас наш Флот занят одним неотложным делом,  и  отрывать  от  него
"Джемини" на целых двадцать дней -  пока  не  смонтируют  вашу  посадочную
сеть,  -  на  мой  взгляд,  никак  не  вяжется   с   идеей   максимального
использования ресурсов.
     Преллен пожал плечами:
     - Но в таком случае Флот должен  был  сразу  же  отказаться.  Ведь  в
конце-то концов это была лишь просьба о межведомственной помощи.
     - Адмирал полагал, что эта просьба  законна  -  в  том  случае,  если
важность  операции  оправдает  расходы  и  убытки.  Но  у  него  не   было
возможности судить о деле по существу.  Я  хотел  бы  задать  вопрос  вам,
капитан: оправданна ли эта просьба?
     - Я думаю, да! - спокойно ответил Преллен. - К счастью, я  не  обязан
отчитываться в этом ни перед вами, ни перед адмиралом Мэлком. Я ответствен
лишь перед Управлением космических территорий, находящимся  на  Земле.  Но
раз уж вы коснулись этой темы, скажу вам, что  Весьма  Важная  Персона,  в
высадке которой мы заинтересованы, - это первый посол Земли на Проклятой.
     -  Посол?  -  Синклер  постарался  превозмочь  чувство  недоверия.  -
Капитан,  поправьте  меня,  если  я  ошибаюсь,  но  ведь  в   "Космическом
справочнике" Проклятая отнесена к планетам, где  нет  достаточно  разумных
форм жизни, с которыми можно было бы установить  какие-то  социологические
контакты или хоть какое-то понимание.
     - И вы, и "Космический справочник" ошибаетесь, - сказал  Преллен.  Он
вернулся к своему столу и устало сел за него.  -  Страшно  ошибаетесь.  На
Проклятой существует в высшей степени разумная форма жизни - мы  даже  еще
не знаем, насколько разумная, но она вполне  может  оказаться  несравненно
разумнее нас с вами. Вся беда в том, что первоначальные оценки  выводились
по шкале Маннешена, основанной на земных критериях разумности.  А  здешняя
форма жизни никак не соотносима с земными.  В  сущности,  с  земной  точки
зрения она полностью неразумна.
     - Однако вы считаете ее разумной?
     - Безусловно, если рассматривать разум в более широком аспекте -  как
способность сознательно управлять окружающей средой,  то  эти  Незнакомцы,
как мы их называем,  по  меньшей  мере  равны  нам.  Как  или  почему  они
управляют  окружающей  их  средой,  пока  что  вне  нашего  разумения,  но
отрицать, что они могут и делают это, мы не можем.  Вот  почему  Проклятая
заслуживает посла. Итак, лейтенант,  теперь  я  жду  от  вас  однозначного
ответа: получу ли я посадочную сеть и маяк?
     - Вы их получите, - коротко ответил Синклер. - Это дело решенное.  Но
пришлось всесторонне изучить вашу просьбу. Если бы она оказалась не вполне
оправданной, адмирал Мэлк переправил бы все это на Землю для рассмотрения.
     - Вы хотите сказать, что адмирал  использовал  бы  эту  ситуацию  для
своих межведомственных интриг? - зло спросил Преллен.
     Синклер пропустил это мимо ушей:
     - Утром прибудет первый транспорт с запасными деталями, и сразу можно
будет  начинать  работы.  А  пока   я   хотел   бы   обследовать   участок
строительства.
     - Я свяжу вас с нашим начальником  инженерно-строительной  службы,  -
сказал Преллен. - Он поможет вам буквально во всем. Но как быть с вами? Вы
обоснуетесь на "Джемини"?
     - К сожалению, нет. Мне придется  постоянно  находиться  здесь,  пока
задание не будет выполнено.
     - В таком случае я предложу вам каюту на борту "С.  В.  Максвелла"  -
скромного корабля нашей базы. Конечно, это не совсем то, что принято у вас
на Флоте, но удобнее, чем сборный барак.
     - На Флоте... - начал было Синклер, но передумал.
     - Я знаю, как это принято на Флоте,  -  сказал  Преллен,  -  но  хочу
довести до вашего сведения, что на Проклятой  долгими  шумными  ночами  вы
будете рады тому, что вас отделяет от внешнего мира оболочка  космического
корабля.
     -  С  удовольствием  воспользуюсь  вашим   гостеприимством,   -   без
энтузиазма ответил Синклер. - Не сомневаюсь, что  Проклятая  принесет  мне
гораздо больше неожиданностей, чем отмечено в "Космическом справочнике".
     - Вы могли бы смело сказать: "в сто раз больше", - заметил Преллен, -
и лишь чуть-чуть приблизились бы к истине.

     Если у Синклера в  глубине  души  и  были  какие-то  сомнения  насчет
прибежища на "Максвелле", то уже вечером, в десять минут одиннадцатого  по
проклятскому времени,  от  них  ничего  не  осталось.  Презрев  офицерскую
кают-компанию, Синклер присмотрел себе радиорубку и провел там весь вечер,
корпя над составлением  и  зашифровкой  сообщения  адмиралу  Мэлку  и  над
подготовкой графика работ для "Джемини". Покончив с делами, он вернулся  в
отведенную ему каюту  и  стал  готовиться  ко  сну.  Внезапно  он  услышал
скрежет, будто что-то скользнуло вниз по наружной оболочке корабля,  затем
послышалось тяжелое "кломп-кломп" - по-видимому, это  "что-то",  топоча  и
громыхая, опять взбиралось наверх. Поразмыслив, Синклер в недоумении пожал
плечами, решил, что с инцидентом покончено, и почти совсем  уже  лег,  как
вдруг опять все повторилось. На сей раз протопали  вниз,  а  проскрежетали
вверх. Затем последовали звуки вовсе необъяснимые, а ощущение было  такое,
будто корабль мягко  покачивали,  слегка  приподнимая  и  опуская  его  на
амортизаторы.
     Хотя, судя по всему, команде угрожало страшное бедствие,  Синклер  не
заметил и намека на панику или чрезвычайное положение, так  что  он  решил
разузнать, в чем дело. Распахивая дверь, он столкнулся  с  Энтони  Уолдом,
космопсихологом, с которым его познакомили за обедом.
     - Ага, - воскликнул Уолд. - А я как раз шел сказать вам, чтобы вы  не
волновались.
     - Что же происходит?
     - Это всего лишь Незнакомцы, - произнес Уолд.
     - А что они, нападают?
     - Не думаю. Откровенно говоря, я не знаю, что они делают.  Они  время
от времени занимаются этим - и неизвестно зачем. Наверное, это  доставляет
им какое-то удовольствие, а нам это не вредит, так что пусть их!
     Синклер был ошарашен:
     - Вы хотите сказать, что даже не  выставляете  караульных,  чтобы  их
отгонять?
     - Мы и не собираемся  их  отгонять.  Мы  здесь  для  того,  чтобы  их
изучать.
     - Но ведь они разнесут корабль на куски!
     - Нет, - ответил Уолд. - Как ни странно, но они действительно  ничего
не портят, нисколько! Даже следов не оставляют.
     - Да, но шум...
     - Ну и что? - Уолд пожал плечами. - Что же  нам,  по-вашему,  делать?
Выйти и перестрелять с дюжину? Конечно, они чужаки,  но  с  таким  уровнем
интеллекта, что если мы на них нападем, это ничем не оправдаешь. Во всяком
случае, мне кажется, если бы они захотели на нас напасть,  то  сделали  бы
это так, что мы и защищаться бы не смогли. Лично я  бы  не  стал  затевать
перестрелку с этими Незнакомцами.
     - Ясно, - ответил Синклер. Но по его голосу  чувствовалось,  что  ему
ничегошеньки не ясно. Он вернулся в каюту,  запер  дверь  и  примирился  с
мыслью о  бессонной  ночи.  Какой  бы  таинственный  ритуал  ни  совершали
Незнакомцы  на  фюзеляже  корабля,  производимые  ими  при   этом   звуки,
несомненно, были частью этого ритуала.
     Ничего подобного Синклеру еще не доводилось слышать.

     Поутру Синклер первым делом тщательно осмотрел поверхность корабля. В
глубине души он был убежден,  что  действия,  сопровождавшие  ночной  шум,
просто  не  могли  не  вызвать  серьезных  повреждений  оболочки.  К   его
изумлению, на слое окисла, покрывавшем внешнюю оболочку, не было ни единой
царапинки. Да  и  на  песке  возле  ракеты  не  оказалось  ни  следов,  ни
каких-либо других отпечатков.
     Несмотря на свой скептицизм, а может  быть,  как  раз  благодаря  ему
Синклер  заинтересовался   этим   делом,   особенно   когда   вспомнил   о
колебательных движениях, воспринятых кораблем, весившим  более  ста  тысяч
земных тонн. Трудно было представить себе,  каким  образом  потребная  для
этого силища могла воздействовать на корабль, не оставив на нем  и  следа.
Еще труднее было представить, для чего все это делалось.
     Сам корабль с  тремя  дополнительными  грузовыми  отсеками  стоял  на
расчищенном участке  площадью  около  четырех  квадратных  километров,  за
пределами которого во все стороны  раскинулись  однообразные  узоры  диких
зарослей Проклятой. Этот участок был создан искусственно и включал в  себя
площадку со сборнощитовыми  бараками  и  зону,  в  которой  предполагалось
монтировать посадочную сеть. С инженерной точки зрения  это  было  отлично
продумано. Все наличные запасы были сконцентрированы рядом с зоной сети.
     Первый транспорт прибыл точно по расписанию, и Синклер с головой ушел
в дела по разгрузке доставленных  на  нем  конструкций  и  по  организации
взаимодействия между начальниками рабочих групп. Но время  от  времени  он
отрывался  от  работы  и  всматривался  в   дразнящие   воображение   края
близлежащих  зарослей,  ему  очень  хотелось  бы  знать,  там  ли   сейчас
Незнакомцы, а если там, то что они думают о происходящем (если, они вообще
способны думать).
     Изредка в зарослях что-то вроде бы колыхалось,  но  это  продолжалось
так быстро, что Синклер улавливал движение лишь краем глаза. Постепенно он
все же пришел  к  убеждению,  что  Незнакомцы  из  зарослей  наблюдали  за
работами и время  от  времени  совершали  вылазки  на  открытое  место,  -
по-видимому, чтобы лучше разглядеть какие-то подробности.
     Уже близился конец рабочей смены, когда  Синклер  все-таки  ухитрился
освободиться и разыскать Уолда. Уолд  был  в  своем  кабинете,  в  сборном
бараке, и угрюмо смотрел на причудливо обработанный  прозрачный  кристалл,
который сверкал, когда его поворачивали. Как только  Синклер  вошел,  Уолд
осторожно передал ему этот загадочный предмет.
     - Что это такое? - спросил наконец Синклер.
     - Черт меня побери, если я знаю! - воскликнул Уолд.  -  Это  оставили
здесь Незнакомцы, но что с ним делать: съесть его, смотреть на него, сесть
на него, прислушиваться к нему или еще чего-нибудь, я не  знаю.  Ведь  это
может оказаться всем, чем  угодно  -  от  кристаллического  компьютера  до
абстрактной скульптуры... а возможно, чем-то настолько превосходящим  наше
понимание,  что  человечество  никогда  не  сможет  ни  понять   его,   ни
воспользоваться им.
     - Кстати, о Незнакомцах, - перебил  его  Синклер,  -  они  как-нибудь
проявляли свою враждебность к нам?
     - Да в сущности нет. Думаю, что они  так  же,  как  и  мы,  стремятся
установить контакт. Но именно в этом-то и кроется опасность.
     - Я что-то не понимаю, - признался Синклер.
     - Ну, я и не предполагал, что вы сразу поймете. Призадумайтесь-ка над
понятием  "чужак".  Незнакомцы  настолько  чужды  нам,  что   почти   все,
касающееся их, не имеет ничего общего в том, что мы способны постичь.  Они
так далеки от всех наших концепций, связанных с формами жизни, что  их  не
только познать, а и вообразить себе  абсолютно  невозможно.  А  можете  вы
понять нечто, лежащее  вне  сферы  вашего  воображения?  Ответ  прост:  не
можете.
     - Но это наверняка зависит лишь от широты мышления,  того  или  иного
человека...
     - Отнюдь нет! Жизненный опыт  человечества  ограничивает  воображение
индивидуума некими стандартными рамками, вне которых очень трудно  строить
какие-либо концепции, потому что нет ни аналогий, ни исходных  понятий,  с
помощью которых можно было сформулировать или  подтвердить,  ту  или  иную
мысль. Любая концепция вне этих рамок не имеет смысла.
     - И все же я не понимаю, в чем тут опасность, - сказал Синклер.
     Психолог с глубокомысленным видом посмотрел вверх:
     - Чтобы признать Незнакомцев как реальность, необходимо  отречься  от
всего, чему вас учили, и от  вашего  жизненного  опыта.  Они  не  являются
существами в том смысле, как мы привыкли это понимать, так что  приходится
принимать их такими, какие они есть -  как  бы  с  их  точки  зрения.  Это
кончается стрессом и дезориентацией. Человеческий мозг не очень-то  хорошо
реагирует на такую перегрузку. В лучшем случае у  человека  голова  кругом
идет, а в худшем - он полностью капитулирует перед этим конфликтом, у него
наступает каталептический шок. Вот почему я предлагаю вам проверить  себя,
прежде чем вы попытаетесь вступить  в  какой  бы  то  ни  было  контакт  с
Незнакомцами. Мы не можем позволить себе потерять  вас.  По  крайней  мере
пока не смонтируют сеть.
     - То-то и оно, - сказал Синклер. - Принявши все это  во  внимание,  я
тем более не понимаю, зачем на Проклятой нужен посол, пока вам не  удастся
хоть в какой-то мере понять Незнакомцев.
     - И вас это возмущает, не так ли?
     - А вы как думаете! - Синклер резко повернулся к  нему.  -  Да,  черт
возьми, вы правы, я возмущен! Я возмущен тем, что меня заслали в это богом
забытое  место,  чтобы  монтировать  посадочную  сеть  и   маяк   во   имя
бюрократических  хитростей!  Хитростей,  при  помощи   которых   ввели   в
заблуждение Администрацию космических территорий, заставив  поверить,  что
на этой планете нужен посол для общения с такой формой жизни, с которой он
никогда и не сможет вступить в контакт.
     - Вы кончили, мистер Синклер? - послышался вдруг голос Преллена.
     Синклер, не заметивший, как тот вошел,  в  раздражении  повернулся  к
нему:
     - Нет, я еще не кончил! Если хотите знать мое мнение.
     - Я не хочу знать ваше мнение, - решительно заявил Преллен.  -  Я  не
хочу  от  вас  ничего,  кроме  действующей   посадочной   сети   и   точно
установленного маяка. Вам, наверное, интересно будет  узнать,  что  именно
работы доктора Уолда  по  психологии  Незнакомцев  побудили  Администрацию
космических территорий командировать посла на Проклятую, а выбор времени и
способ доставки сюда, того, кто получил это назначение, определены мною.
     - Вами?
     - Да. Простите, что разочаровал вас, Синклер,  но  мы,  руководители,
должны иногда и руководить. Так что поймите: никаких подкупов руководства,
никаких бюрократических ухищрений,  никаких  синекур.  Просто  технический
доклад, согласование и расписание действий.
     На лице Синклера отразилось явное недоверие:
     - Я не верю вам и не думаю,  что  адмирал  Мэлк  поверит.  Откровенно
говоря, в конце своего рапорта я порекомендую ему передать всю эту историю
на расследование.
     - Учитывая все то, что вы мне говорили о ваших  неотложных  делах,  -
сдержанно заметил Преллен, - мне трудно поверить, чтобы адмирал  не  нашел
ничего лучшего, как заняться политическими махинациями.
     - Преллен, я не обязан выслушивать подобные замечания!
     - А я не потерплю такой дерзости, -  произнес  Преллен  с  угрозой  в
голосе. - Хотел бы напомнить вам, что пока эти обязанности не взял на себя
посол, руководство всеми делами Земли на этой  планете  целиком  лежит  на
мне, и я пока что олицетворяю здесь законную власть. Разве вы  не  знаете,
что такое власть на этом еще не вошедшем в Федерацию клочке "земли"?
     - Я скажу ему, - с мрачным удовлетворением произнес Уолд, - поскольку
вижу, что в Космической академии его многому не научили: например,  умению
вести себя и тонкому искусству вовремя остановиться. Во всем, что касается
Земли, власть капитана безраздельна. Он же властвует здесь  над  жизнью  и
смертью. Так что, если позволите дать вам совет, Синклер, я порекомендовал
бы вам захлопнуть пасть, прежде чем туда  влетит  что-нибудь  непотребное,
хотя бы мой ботинок!
     - Не надо было  этого  говорить,  Энтони,  -  сказал  Преллен,  когда
Синклер ушел. - Мэлк и так уже настроен  против  нас;  не  хватало  только
угрожать насилием его офицерам.
     Уолд ухмыльнулся:
     - Да вы бы сами это сказали, если бы  не  были  связаны  требованиями
протокола.
     - Самое плохое, - ответил Преллен, - что из всех возможных кандидатур
нам прислали любимчика адмирала Мэлка.  Тут  хлопот  не  оберешься,  стоит
адмиралу лишь пальцем пошевельнуть.  Но  хотелось  бы  надеяться,  что  мы
провернем это дело до того, как разразится гроза. Если только нам  удастся
продержаться, мы выйдем сухими из воды; если же  Синклер  сейчас  поднимет
шум, от нас только перья полетят.

     Посадочная  сеть  постепенно  обретала  очертания,   сборные   секции
монтировались  вовсю.  Затем  прибыли  генераторы,   и   их   тяжеловесные
приземистые корпуса были скомпонованы в основании  всей  структуры,  и  их
предстояло соединить цепочками проводников, которые создавали из перемычек
сети сложнейшую паутину.  Огромный  блестящий  шпиль  подпространственного
маяка был доставлен на Проклятую в собранном виде  и  установлен  рядом  с
сетью. Здесь же, невдалеке, соорудили здание из сборных деталей; в  нем-то
Синклер и разместил передатчик со шпилем маяка в качестве антенны, который
должен был извлечь лайнер ФТЛ из подпространства и посадить его на  мягкое
переливающееся поле сети.
     На  Преллена  произвела  немалое   впечатление   та   безукоризненная
слаженность и точность, с которой  экипаж  космического  транспорта  Флота
обеспечивал доставку нужного узла в нужное место и в то самое время, когда
это требовалось; не менее безупречной  была  и  деятельность  Синклера  по
организации доставки и монтажа. Но то, что Синклер совмещал это с посылкой
подробных  шифровок  адмиралу  Мэлку  о  целях  и  действиях   сотрудников
Администрации космических территорий, внушало некоторую тревогу.  Ситуация
на Проклятой была  достаточно  необычной  и  требовала  совершенно  нового
подхода к  проблеме  установления  контактов  с  ее  обитателями.  Поэтому
Преллен испытывал тягостное чувство оттого, что интриги на Земле  запросто
могут    нарушить    неустойчивое    равновесие     в     затеянном     им
экстрасоциологическом эксперименте.
     Однажды вечером Преллен с Уолдом как раз говорили на  эту  тему,  как
вдруг  вошел  Синклер.  Он  весь  излучал  ликование,  а  в  руке   сжимал
космограмму, очевидно и послужившую причиной его  радости.  Поймав  взгляд
Уолда, он удовлетворенно кивнул головой:
     - Я рад, что застал вас обоих. Давайте же продолжим разговор о после.
     - Валяйте! -  сказал  Преллен,  быстро  взглянув  на  Уолда.  -  Надо
полагать, у вас  появилась  некая  добавочная  информация  несомненно,  от
адмирала Мэлка?
     - Вот именно, капитан Преллен. Адмирал уже приступил к  расследованию
всего этого дела и для начала сообщил мне фамилии посла  и  сопровождающих
его лиц, которые находятся на борту космического лайнера ФТЛ.
     - Зря он беспокоился, - устало сказал Преллен. - Я мог  бы  дать  вам
все эти сведения, если бы вы были достаточно вежливы и попросили об этом.
     - И даже имя посла? Ведь вам оно известно, не так ли?
     - Да, - неторопливо ответил  Преллен.  -  Его  фамилия  Преллен.  Так
получилось, что это мой сын.
     - И вы признаете это!
     - Я взял за правило никогда не отрекаться от своих детей, рожденных в
браке.
     Такая невозмутимость вывела Синклера из себя:
     - Вы отлично понимаете, что я имею в виду! Хотите, чтобы  я  публично
разоблачил подоплеку всего этого?
     Преллен оглядел Синклера:
     - Да,  нам  небезынтересно  знать,  насколько  вы  в  курсе  дела,  -
сдержанно сказал он.
     - Так я и думал. Нужно ли мне останавливаться  на  некоторых  деталях
вроде того, например, что штат посольства состоит из пяти женщин -  и  там
нет ни одного мужчины? Своеобразно подобран персонал! Ну как, продолжать?
     Преллен сделал движение рукой.
     - Нет, пока хватит. Я не знаю, какими  путями  адмирал  раздобыл  эти
сведения, но они верны. А вот скажите-ка мне, Синклер, чего  именно  вы-то
рассчитываете добиться своими сверхурочными стараниями?
     - Вы что, думаете откупиться от меня?
     - Я вам ничего не предлагал, но уверен, что купить вас можно.
     - Откуда такая уверенность, капитан?
     - Это самоочевидно, - ответил Преллен. - Вас можно подкупить деньгами
или повышением, ибо вы наверняка никогда не слышали о том, что  называется
принципами.
     - И вы смеете говорить мне о принципах?
     - Да, - сказал Преллен. - И в один прекрасный день вы поймете, каковы
мои принципы. А пока мне остается лишь надеяться, что в области техники вы
проявите себя лучше, чем в злоязычии, поскольку в противном  случае  здесь
будет адское месиво, когда лайнер ФТЛ упадет на планету.

     Что-то  темное  и  бесформенное  с   глухим   стуком   бухнулось   на
полупрозрачный купол здания маяка, яростно цепляясь  за  него,  скользнуло
вниз по искривленному скату со скрежетом, напоминающим скрежет  когтей,  и
спрыгнуло с нижней части купола в  спасительные  заросли.  У  Синклера  от
этого шума мороз пробежал по коже. Он свирепо взглянул наверх, так как  то
же самое случилось со вторым телом, а потом и с третьим. С четвертым вышло
по-другому: ударившись о самый низ купола, оно добилось явно невозможного,
скользнув по куполу вверх, достигло вершины его и скрылось с глаз долой.
     Синклер был уже на полпути к двери, когда вспомнил предписания  Уолда
и повернулся к переговорному устройству:
     - Доктор Уолд, на крыше  маяка  кто-то  резвится.  Должно  быть,  это
Незнакомцы.
     - Весьма возможно, - сказал Уолд.  -  Сейчас  вас,  пожалуй,  погонят
через лабиринт.
     - Лабиринт?
     - Крысиный лабиринт -  устройство  для  проверки  простейших  реакций
экспериментальных животных. Они дают им материал об основных  возбудителях
и реакциях на них. Незнакомцы уже успели оценить таким  путем  большинство
из нас, и мы им надоели. А вы - другой, вы - человек техники, и  я  думаю,
что сейчас они пытаются получить такие же данные о вас.
     - Разыгрывая черт-те что на крыше? - Синклер все еще не верил. -  Что
же они надеются узнать таким путем?
     - Если бы я хоть  что-нибудь  понимал!  -  отозвался  Уолд.  -  Я  же
предупреждал вас, что они вне сферы нашего понимания. Но  совершенно  ясно
одно: шансов понять нас у них не больше, чем у нас - понять их.  И  мы,  и
они пытаемся  оценивать  друг  друга,  исходя  из  своих  концепций,  и  я
сомневаюсь, чтобы сведения о наших реакциях пригодились им больше, чем нам
- данные об их реакциях. Это классическая алогичная неразрешимая ситуация.
     - Только бы мне зацапать одного из Незнакомцев, я бы вам доказал, как
ее разрешить, - заметил Синклер.
     -  Интересно  бы  посмотреть,  -  сказал  Уолд.  -  Но   не   советую
предпринимать подобные попытки. Откуда вы знаете, что одна из этих  тварей
не задумала сделать с вами то же самое, что вы с ней?
     - Эта дурацкая обезьяна?
     - Ага! Ну вот, вы попались в ловушку! - воскликнул Уолд. - Ведь вы ни
разу не смогли разглядеть как следует хоть одно из них, а уже решили,  что
они похожи на обезьян - вот вам ограниченность  земных  представлений!  На
самом деле у них несравненно меньше общего с обезьянами, чем  у  нас.  Так
что больше всего опасайтесь собственных ложных предубеждений...
     Даже через переговорное устройство Уолд услышал, как пятый Незнакомец
начал  свой  странный  "танец"  на  пластиковом  куполе;   речь   Синклера
закончилась криком ярости - и связь прервалась. Еще секунду-другую, словно
чего-то ожидая, Уолд продолжал держать в руках трубку, а затем кивнул, как
бы отвечая на свои же мысли:
     - Клянусь брюшком адмирала Мэлка, - непочтительно произнес он,  ни  к
кому не обращаясь, - есть же люди, которые никогда ничего не принимают  на
веру!
     Открыв дверь здания маяка, Синклер выглянул наружу. Здание  стояло  у
края площадки,  и  только  широкая  тропа  отделяла  его  от  колеблющихся
зарослей. Скрежет, донесшийся с крыши, предупредил  его  о  появлении  еще
одного Незнакомца и позволил судить о направлении, в котором тот  скрылся,
так как Синклер успел увидеть,  как  что-то  бесформенное  ухнуло  вниз  и
бросилось под защиту листвы.  Синклер  так  и  не  уловил  ни  высоты,  ни
очертаний Незнакомца, но понял,  что  масса  Незнакомца  куда  меньше  его
собственной, а скорость и проворство просто феноменальны.
     Синклер повернул назад, к двери, и схватил метровый кусок  титанового
прутка, от которого он отрезал  пластины  для  коммутационного  устройства
маяка. Он задумчиво взвесил в руках этот пруток, не  представляя  себе,  с
помощью чего можно одолеть Незнакомцев, не убивая их.  Затем  он  покрепче
сжал пруток и вышел наружу.
     Долгое  время  ничего  не   происходило.   Лишь   какие-то   дрожащие
прерывистые звуки, издаваемые малыми живыми существами, доносились до него
из зарослей с  поразительной  ясностью,  да  прохладное,  влажное  дыхание
растений окутывало  его  шею,  подобно  шарфу,  с  которого  еще  не  снят
хлорвиниловый чехол. Наконец Синклер услышал скрежет на крыше и,  прикинув
в уме, где и когда Незнакомец может  спуститься,  приник  к  стене,  держа
пруток наготове. Именно там, где он стоял, с крыши что-то свалилось словно
камень - и Синклер нанес удар.
     Позднее он  так  и  не  смог  ни  разобраться,  ни  описать,  что  же
произошло. Впечатление было  такое,  будто  он  неожиданно  ударил  не  по
мягкому податливому телу, а по каменной глыбе. Удар отозвался  в  пальцах,
державших пруток; неожиданной  болью,  и  от  этой  боли  Синклер  выронил
пруток.  Что-то  фыркнуло,  или   блеснуло,   или   сделало   еще   что-то
отталкивающее и непонятное, и волна  тошноты  подбросила  и  скрутила  его
тело.
     И тут Незнакомец замер  перед  ним.  Синклер  хотел  было  преодолеть
состояние прострации, но сразу же впал в него опять, как только  попытался
соотнести то,  что  он  видел,  с  тем,  что  считал  хоть  сколько-нибудь
возможным.  Потрясающая  нелепость  того,  что  запечатлелось  перед   его
умственным взором, ничем  не  напоминала  ни  одну  из  множества  картин,
которые он был готов увидеть. А к тому времени, как  Синклер  выбрался  из
хаоса невозможности, его противник-чужак исчез.
     Какое-то время Синклер стоял, собираясь с мыслями,  затем  огляделся.
Ни одного Незнакомца не было видно, но  бесформенные  тени,  мелькавшие  в
глубине зарослей, говорили о том,  что  Незнакомцы  были  недалеко.  Вдруг
Синклер услышал знакомый скрежет и повернулся, ища свой пруток.
     Лишь теперь, потрясенный, он осознал, в какой катавасии  он  побывал.
Титановый  пруток  оказался  сплющенным  и  согнутым,  образовав  какую-то
непостижимо чуждую и сложную композицию. У Синклера задрожали руки,  когда
он поднял пруток  и  увидел  сложнейшие  замкнутые  петли  безукоризненной
формы, которые потребовали  бы  многих  часов  терпеливой  работы  земного
умельца, да и то лишь с помощью сварки электронным пучком. Однако это диво
было изготовлено в долю секунды, пока пруток падал из рук Синклера. И  оно
было совершенно холодное на ощупь.
     Это необыкновенное явление с инженерной точки зрения было  совершенно
бессмысленным. Это было невозможно и в то же время существовало. И  именно
этот пруток больше, чем что бы то ни было другое  на  Проклятой,  заставил
Синклера покрыться холодным  потом,  недоумевать  и  внезапно  испугаться.
Продолжая держать пруток в руке, Синклер повернулся и не спеша  последовал
за Незнакомцами в заросли.

     - Синклер ушел, - объявил  Уолд,  обнаружив  Преллена  в  штурманской
рубке "Максвелла".
     - Куда? - сразу насторожился Преллен.
     - Не знаю. Думаю - туда, в заросли.
     - Черт возьми! - вскричал Преллен. - Значит, он скорее всего  поперся
туда, чтобы самому взглянуть на Незнакомцев. Как ни опротивел мне Флот, но
все же вряд  ли  стоит  возвращать  ему  его  же  технический  персонал  в
состоянии шока, а ведь, принимая во  внимание  косность  Синклера,  только
этим дело и кончится.  Так  или  иначе,  Энтони,  а  лайнер  ФТЛ  всего  в
шестнадцати световых часах от нас, и мы обязаны  вызволить  этого  идиота,
пока он не свихнулся.
     - Нет! - твердо сказал Уолд. - Я понимаю, что должен вызволить  этого
идиота. Но если он ушел давно - а я думаю, что так оно и было, - то сейчас
успел уйти слишком далеко. Слишком далеко даже для вас. Я прихвачу с собой
парочку психиатров и тройную дозу  мескалина.  Если  мы  не  вернемся,  не
выходите наружу, но постарайтесь разыскать нас.
     - А что, действительно в глубинных районах так опасно?
     - Хуже некуда, - ответил  Уолд.  -  У  вас  есть  статистика  нервных
расстройств членов исследовательских  групп.  Попробуйте  соотнести  ее  с
процентом расстройств среди всего персонала.
     Преллен криво улыбнулся.
     - Я уже сделал это, - сказал он. - Ну что ж, вы ведь доктор. Что  еще
вам пригодится в дороге?
     - Только молитвы да бездна воображения, - невозмутимо заявил Уолд.  -
Кажется, только на это там и можно опереться.
     - Тогда желаю удачи, - сказал Преллен. - О, Энтони...
     - Ну?
     - Я не знаю,  почему  Синклер  пошел  туда  в  одиночку,  но  если  в
результате ваших психологических упражнений ему будет  причинен  вред,  вы
знаете, как я буду вынужден поступить с вами!
     - Ничего другого я и не жду, - ответил Уолд. - Но,  капитан,  вам  бы
пришлось проделать адскую работу, чтобы найти улики.

     В зарослях не было заметно тропинок, но пружинящие  пальчатые  стебли
позволяли Синклеру почти без отклонений  двигаться  в  любом  направлении.
Пускаясь  в  путь,  Синклер  мысленно  отметил  положение  Солнца,   решив
следовать к дальнему,  низко  расположенному  участку  листвы,  в  котором
ощущалось какое-то движение.  Этот  участок  явно  чувствовал  приближение
Синклера и двигался впереди него, иногда  очень  быстро,  но  ни  разу  не
удаляясь настолько, чтобы исчезнуть из поля зрения Синклера.
     Синклер не мог узнать, был ли там один Незнакомец или  целая  группа,
но вот почему чужаки проявляют себя только таким образом, Синклер не  умел
объяснить, хоть и был физиком.
     Понять всю эту ситуацию можно было, лишь сочтя  действия  Незнакомцев
приманкой либо приглашением следовать дальше. Поскольку Уолд заверял  его,
что Незнакомцы не опасны человеку, Синклер не  испытывал  особой  тревоги,
следуя за ними, куда бы они его ни привели.
     Но честно говоря, в глубине души он вовсе  не  был  так  уж  спокоен.
Короткая стычка с  Незнакомцем  серьезно  поколебала  его  веру  в  широту
собственного воображения, и он вспомнил  наставления  Уолда  об  опасности
контактов с чужаками. Но сама по себе возможность разузнать хоть что-то  о
способе, при помощи которого титановый стержень за  несколько  миллисекунд
без нагрева преобразуется в сложнейшую форму, была неодолимо притягательна
для Синклера.
     Синклер шел уже час,  но  внезапно  остановился  -  у  него  начались
галлюцинации. Появилось странное ощущение, будто перед ним и  вокруг  него
на мгновение выросли громадные башни - башни, которые возникли и пропадали
настолько быстро,  что  он  воспринял  их  скорее  подсознательно.  Однако
четкость изображения была такова, что оно  запечатлелось  в  сознании  как
несомненная реальность. Все еще в оцепенении Синклер осматривался  вокруг,
пытаясь понять, что же могло так  подстегнуть  его  фантазию.  Но  заросли
по-прежнему спокойно шевелились.
     Внезапно Синклера поглотил ад. Он провалился в центр какой-то  темной
вращающейся громадины, которая вполне могла бы оказаться одной из машин  в
оружейных мастерских преисподней. Или  частью  грохочущего,  ошеломляющего
сверхгигантского   города,   настолько   же   превышающего   понимание   и
выносливость  Синклера,  насколько  наши  города  были  бы   непонятны   и
невыносимы для кроманьонца  или  неандертальца.  Мозг  Синклера  буквально
разрывало от  нестерпимой  дикости  впечатлений,  полных  грохота,  грязи,
буйства и непреодолимой силы.
     И это видение исчезло так же быстро, как и появилось.  Лишь  ощущение
беспокойства, оставшееся в разгоряченном мозгу Синклера,  да  грохот,  все
еще звучавший в его  ушах,  продолжали  напоминать  о  перенесенном  шоке.
Чувство ужаса росло, росло, и Синклер,  словно  зачарованный,  со  страхом
ожидал того, что еще предстояло ему.

     По-прежнему ничего не понимая, Синклер пытался уследить за  вереницей
миражей - за различными сценами и символами, проплывавшими перед  ним.  Он
не  мог  отличить  иллюзии  от  реальных  фактов,  и  ему  приходилось  не
истолковывать, а лишь фиксировать то, что он видел. Но даже  это  вызывало
спазмы  в  его  желудке  и  головокружение.  Тем  временем  в   окружающей
обстановке  произошли  ошеломляющие,  явно   неправдоподобные   изменения.
Мрачные тени чудовищного  сатанинского  комплекса  уступили  место  добела
раскаленному  кусочку  пустыни,  затем  ледяной  тьме,   которая   местами
расцвечивалась беспорядочными мерцаниями, столь невообразимо далекими, что
глазам было больно. Вновь и  вновь  изображения  незаметно  переходили  из
одного  в  другое,  и  затуманивались,  и  снова  прояснялись;   становясь
реальностью и приобретая чужой, непостижимый смысл, они воздействовали  на
неизвестные,  не  свойственные  человеку  семантические  переключатели   и
изнуряли Синклера; на такие эмоции не был рассчитан его организм.
     Первым впечатлением, потрясшим Синклера,  было  ощущение  движения  -
будто он неким безинерционным способом  брошен  в  мир  бредовых  видений.
Позже более рациональная часть  его  создания  произвела  переоценку  этих
ощущений, и он  начал  смутно  понимать,  что  на  самом-то  деле  он  был
неподвижен, а все эти фантастические видения  создавались  вокруг  него  и
затем уничтожались.
     Синклер  вспомнил,  что  Преллен  определял  разум  как   способность
сознательно управлять окружающей  средой.  Он  начал  исподволь  постигать
смысл давно  известной  истины,  гласящей,  что  в  течение  определенного
времени любая среда должна изменяться то  ли  естественным  путем,  то  ли
посредством  неких   манипуляций;   он   начал   также   осознавать,   что
невообразимые  изменения  и  превращения,   происходившие   вокруг   него,
отличались от любой знакомой  человеку  ситуации  главным  образом  своими
темпами.
     В один из приступов  умопомрачения  Синклер  даже  почувствовал,  что
мыслит так же, как Незнакомцы, но когда он в виде опыта  дал  волю  своему
воображению и пытался продолжать в том же духе, незримая связь оборвалась,
и он оказался в пустыне жестокого безумия.
     Все его чувства стонали под бременем неожиданных ощущений, он страшно
устал и был  на  грани  полного  изнеможения.  Ноги  его  словно  налились
свинцом, а вся система  рациональных  концепций  и  аналогий,  которую  он
возвел в качестве защиты, начинала распадаться. Синклер знал, что, если он
сейчас позволит этой безумной  беспорядочности  хлынуть  в  его  мозг,  он
тотчас потеряет всякую связь с  реальностью  и  будет  вынужден  отступать
туда, откуда, быть может, нет возврата.
     Синклер не видел, как к  нему  приближаются  Уолд  и  два  психиатра,
ступая по движущимся, как в кошмаре, пустыням, словно по дну  морскому.  И
лишь  когда  они  коснулись  его,  он  наконец  оторвался  от  сумасшедшей
панорамы, к которой был  прикован,  и  попытался  восстановить  контакт  с
реальностью. Но это ему не удалось, и он покорно стоял,  пока  ему  делали
укол. Чуть погодя Незнакомцы  стали  для  него  более  реальными  и  менее
угнетающими; псевдоокружение - более понятным  и  начиненным  невероятными
истинами, которые он так и не смог ухватить и воспроизвести. Его увели  из
этого царства сумасшествия в  медленно  успокаивающиеся  заросли,  которые
расцвечивались узорами и контрастами теней и красок, намекавших на  доступ
к широчайшим сферам сознания и к существам, пребывавшим по ту его сторону.
Но этот прорыв так и не был осуществлен.

     Оставалось всего два часа до посадки лайнера, когда Синклера  наконец
вывели из прострации, и хотя  его  все  еще  била  дрожь,  ему  предстояло
окончательно отрегулировать аппаратуру и подготовить посадочную сеть. Уолд
стоял  рядом  с  ним,  помогая  выполнять  простейшие  операции  и  ощущая
болезненную жалость. Наконец Синклер махнул рукой в знак того, что  работа
кончена, и повернулся к доктору с бледной улыбкой:
     - Я должен поблагодарить вас за то,  что  вы  вытащили  меня  оттуда.
Нельзя сказать, что вы не предостерегали меня...
     Уолд пожал плечами:
     - Как вы сейчас себя чувствуете?
     - Да у меня все перепуталось... я сбит с толку...  Думаю,  что  после
всего этого я никогда не буду прежним.
     Уолд кивнул:
     - Не правда ли, это похоже на ад: полно идей - и  ни  одного  способа
сообщить о них кому-либо? Вы зашли слишком далеко и без подготовки. Обычно
мы  пользуемся  медикаментами,  которые  помогают  сохранить   достаточную
объективность и в то же время сводят напряжение  до  минимума.  Здесь  это
единственный способ уцелеть.
     - Но как же может существовать что-то настолько невозможное?
     - Я не сомневаюсь, - отозвался Уолд, - что они задают такой же вопрос
по нашему поводу и у них столько же надежды найти на него ответ. А  истина
в том, что ни мы, ни они не  представляем  собой  что-то  невозможное;  мы
только превышаем соответствующие ограничения в  мышлении  друг  друга.  Мы
сами или мы вместе с ними как виды  должны  нащупать  пути  приспособления
друг к другу, если мы вообще когда-нибудь поймем друг друга.
     Уолд и Синклер стояли у здания маяка, наблюдая за сетью, которая была
обманчиво спокойна, несмотря  на  мощь  сфокусированных  потоков  силового
поля, которые, извиваясь спиралями, уходили от сети вверх, в экзосферу. На
уровне тропосферы собирались необычные облака Проклятой в ответ  на  яркий
след пробоя, образованного в ионизированной зоне верхних  слоев  атмосферы
концентрированным силовым полем, и незнакомый здесь гром перекатывался  на
большой высоте. А на поверхности планеты атмосфера оставалась спокойной, и
даже голубой коронный разряд на игле маяка казался немым и покорным.
     - Думаю, теперь-то вы поняли, как мы  не  можем  вырваться  из  плена
знакомых нам явлений, - сказал Уолд. - Мы ограничиваем  свое  воображение,
огораживая его рамками стандартных  вероятностей  и  возможностей.  Мы  не
можем понять Незнакомцев или общаться с  ними,  потому  что  их  поведение
противоречит всей структуре усвоенной нами логики.  Единственным  мыслимым
мостом между двумя нашими цивилизациями мог бы оказаться человеческий  ум,
не слишком  жестко  запрограммированный  нашими  сегодняшними  логическими
концепциями; если его поместить между обеими цивилизациями, можно было  бы
надеяться, что он научится если не примирять, то хотя  бы  признавать  эти
два взаимопротиворечащих набора ценностей.
     - Если бы нашелся человек с таким образом мыслей...
     - Полагаю, что такие люди существуют, - ответил Уолд. - Как раз одним
из них и является наш посол.
     Колокол начал звонить через строго определенные  промежутки  времени.
Синклер взглянул на свой хронометр.
     - Двадцать секунд до контакта, - произнес он.
     Все внимательно следили за пучком энергии, идущим от сети в  небо.  И
сколько бы раз ни приходилось человеку видеть это зрелище, оно  не  теряло
для него своего очарования. В какой-то миг огромный лайнер ФТЛ пробил себе
дорогу через подпространство на скорости, близкой  к  бесконечности,  а  в
следующий миг он возник в нормальных  пространственно-временных  условиях,
весь как-то напрягся, завис в воздухе и наконец замер на посылаемом  сетью
силовом пучке, как стрелка компаса на оси. Это было чудо, к которому никто
и никогда не мог привыкнуть.

     Синклер сказал: "Идет!" - и тут  же  колокол  разразился  непрерывным
звоном. В этот же момент появился корабль, гораздо ниже, чем ожидалось, но
все же в пределах безопасности. Сверхзвуковой удар хлопнул по  поверхности
планеты с потрясающей силой,  а  вслед  за  кораблем  гремела  и  сверкала
короткая гроза, сопровождавшаяся, как всегда,  мощными  осадками.  Зрители
стоически восприняли все это как часть церемонии прибытия.
     Медленно, как бы подвешенный  на  невидимой  нити,  корабль  послушно
снизился и совершил мягчайшую посадку в верхней части  сети.  Секунду  все
казалось неподвижным, затем открылись нижние люки и появился  лифт.  Когда
клетка лифта коснулась грунта, все ожидавшие двинулись к ней.
     Уолд посмотрел на Синклера:
     - Все кончено? Тогда пойдемте вниз - я представлю вас послу.
     Синклер взглянул на свой комбинезон:
     - Да я одет неподходяще...
     - Неважно. В Администрации космических территорий работают  не  такие
уж поборники формальностей.
     Они спустились туда, где группа людей начинала раздаваться в  стороны
по мере приближения посла с его свитой.
     Когда  ряд  опять   сомкнулся,   Синклер   остановился   как   бы   в
замешательстве, затем опять ускорил шаг и схватил доктора за руку:
     - Вы это серьезно?
     - Насчет чего? - В голосе Уолда звучала сама невинность.
     - Насчет посла... Ведь это какой-то розыгрыш...
     - Если вы думаете, что это  розыгрыш,  то  у  вас  сверхъестественное
чувство юмора.
     - Но ребенок... Неудивительно, что вам потребовалась сеть для  мягкой
посадки!
     - Уильям Артур Преллен, - сказал Уолд, -  Посол,  аккредитованный  на
космические территории Проклятой. Возраст... двадцать семь дней или что-то
в этом роде. Он уже становится чуть староват для этой работы, но все равно
он наилучший наш шанс для установления контакта  с  Незнакомцами.  Мы  все
устроим так, чтобы он достаточно часто вступал  в  контакт  с  ними  и  на
достаточные периоды времени, чтобы его формирующееся сознание воспринимало
их  одинаково  с  нами.  В  чем  дело?  Кажется,  вы  немного  помрачнели?
Признайтесь, вы  только  теперь  уяснили,  что  Администрация  космических
территорий - вовсе не такое тепленькое местечко, как кажется?
     Вспомнив собственный опыт контакта  с  Незнакомцами,  Синклер  ощутил
досаду.
     - И вы действительно думаете, что чего-то добьетесь таким путем?
     - У нас только один шанс, - ответил Уолд, - да к тому же это  опасно.
Опасно для юного Преллена и для тех, кто решился на  такой  шаг.  А  какую
блестящую победу одержал бы адмирал Мэлк!
     - Он никогда не узнает об этом,  -  произнес  Синклер.  -  Во  всяком
случае, не от меня. Я и  представить  себе  не  мог,  что  вы  будете  так
рисковать!
     - И Незнакомцы тоже, - сказал Уолд. - Помните  тот  кристалл  в  моем
кабинете... я не говорил вам, что каждый день он понемногу  увеличивается?
Я подозреваю, что это эмбрион Незнакомца. Так сказать, их посол к нам.  Не
исключено, что мы уже достигли этого первого порога взаимопонимания.

                              Сирил КОРНБЛАТ

                            ЧЕРНЫЙ ЧЕМОДАНЧИК

                             пер. М.Дмитриев

     Пока старый доктор Фулл брел домой, он продрог до костей. Доктор Фулл
пробирался  к  черному  ходу  проулком  -  он  хотел  проскользнуть  домой
незаметно. Под мышкой он нес сверток  в  коричневой  бумаге.  Доктор  Фулл
знал, что тупые, нечесаные  бабы,  обитавшие  в  здешних  трущобах,  и  их
щербатые, пропахшие потом мужья не обратят никакого внимания на то, что он
несет домой дешевое вино.  Они  сами  ничего  другого  не  пьют,  а  виски
покупают только, если прирабатывают на сверхурочных. Но в отличие  от  них
доктор Фулл еще не утратил чувство стыда. В заваленном мусором проулке его
подстерегала беда. Соседский  пес  -  злобная  черная  собачонка,  которую
доктор издавна невзлюбил, выскочила из дыры в заборе и  кинулась  ему  под
ноги. Доктор Фулл попятился было, потом занес ногу - отвесить  тощему  псу
увесистый  пинок,  но  наткнулся  на  валявшийся  посреди  дороги  кирпич,
покачнулся и с проклятиями плюхнулся на землю. В воздухе запахло  вином  -
доктор понял, что коричневый сверток выскользнул  из  его  рук  и  бутылка
разбилась. Проклятия замерли у него на губах.  Пес,  рыча,  кружил  рядом,
подстерегая момент, чтобы напасть на доктора, но доктор так огорчился, что
забыл про пса.
     Не вставая, он негнущимися пальцами развернул старательно  завернутый
бакалейщиком пакет. Рано наступившие  осенние  сумерки  мешали  определить
размеры бедствия. Доктор вытащил из пакета отбитое горлышко с зазубренными
краями, потом несколько осколков стекла и, наконец, - дно. На дне  бутылки
оставалось не меньше пинты, но доктора это даже не обрадовало.  Радоваться
было рано - сначала предстояло разделаться с псом.
     Пес приближался, лай  его  становился  все  громче.  Доктор  поставил
бутылку на землю и осыпал пса градом острых осколков. Один осколок попал в
цель, пес с воем попятился и улизнул через дыру в заборе. Тут доктор  Фулл
поднес острый край полугаллоновой бутылки к губам и отхлебнул из нее,  как
из огромной чаши. Он дважды ставил  бутылку  на  землю,  чтоб  дать  отдых
рукам; однако ему все же удалось выпить не меньше пинты.
     Надо бы встать и вернуться домой, подумал доктор, но  ему  стало  так
хорошо, что он тут  же  забыл  о  своем  намерении.  До  чего  же  приятно
чувствовать, как прихваченная морозом земля оттаивает под тобой, как тепло
расходится по всем членам.
     Через ту же дыру в  заборе,  откуда  выскочил  черный  пес,  выползла
трехлетняя девчушка в длинном пальто навырост. Она подковыляла  к  доктору
Фуллу и серьезно уставилась на него, засунув грязный палец в рот.
     Провидение явно не  оставляло  доктора  Фулла  своими  заботами:  для
полноты счастья оно послало ему слушателя.
     - Да, да, дорогая моя, - начал он хрипло. - Нелепейшее  обвинение,  -
продолжал он без всякого перехода. - Если это вы считаете уликами, вот что
следовало мне сказать, - вы не достойны быть судьями. Я лечил людей в этой
округе, когда здесь никто еще не слышал о вашем  медицинском  обществе,  -
вот что следовало мне сказать. Вы отобрали у меня разрешение без каких  бы
то ни было оснований. Итак, джентльмены, спрашиваю я вас:  справедливо  ли
обошлись со мной? Я взываю к вам как к моим коллегам, представителям нашей
замечательной профессии...
     Девчушка заскучала и, подобрав треугольный осколок стекла,  удалилась
восвояси. Доктор Фулл тут же забыл о ней и продолжал свою речь в столь  же
торжественном духе. Отсутствие аудитории его  ничуть  не  смущало.  "И  да
поможет мне бог, у них не было никаких улик против меня. Но они с этим  не
посчитались". Он задумался: ведь он был так  уверен  в  своей  правоте.  А
комитет по вопросам профессиональной этики медицинского общества  был  так
же уверен в своей. Холод опять начал пробирать доктора, но денег у него не
осталось, а следовательно, не было и никакой надежды на выпивку.
     Тут доктор Фулл стал уверять себя, что в свое  время  припрятал  дома
бутылку виски и теперь она дожидается его под одной из  куч  хлама.  Когда
доктор не мог заставить себя подняться и пойти домой, он издавна  прибегал
к этой уловке, а не то ведь недолго и замерзнуть. Да, да, повторял он, да,
да, бутылка наверняка припрятана за трубами! Память у тебя теперь  не  та,
что раньше, добродушно журил себя доктор. Ты  вполне  мог  купить  бутылку
виски, припрятать ее за раковину, а потом забыть о ней.
     Ну,  конечно,  он  припрятал  бутылку!  Конечно!   повторял   доктор.
Счастливая убежденность крепла - ну конечно же, так  оно  и  было.  Доктор
уперся  в  землю  коленом,  но  тут  сзади  раздался  писк,  -  доктор   с
любопытством обернулся. Пищала та самая девчушка: она сильно порезала руку
осколком бутылки, который утащила с собой. Ручеек крови стекал  по  пальто
девчушки и собирался ярко-красной лужицей у ее ног.
     На какой-то миг доктор Фулл даже позабыл о бутылке,  но  его  хватило
ненадолго: ведь дома - он в это верил  -  за  канализационной  трубой  его
ждала  бутылка.  Он  отхлебнет  виски,  решил  доктор,  потом  вернется  и
великодушно поможет девочке. Доктор Фулл уперся в  землю  другим  коленом,
встал и торопливо заковылял по грязному проулку к дому. Дома он  сразу  же
приступил к поискам несуществующей бутылки - сначала  он  искал,  потом  в
бешенстве расшвырял книги и тарелки, потом - колотил распухшими руками  по
кирпичной стене до тех пор, пока из-под старых струпьев не потекла  густая
стариковская кровь. И в завершение сел на пол,  захныкал  и  погрузился  в
пучину того очистительного кошмара, который уже давно заменял ему сон.
     Много  поколений  людей  жили,  не  думая  о  будущем,  легкомысленно
полагая,  что  глупо  тревожиться  раньше  времени.   Упрямые   биометрики
доказывали, что аутбридинг умственно недоразвитых  превосходит  аутбридинг
особей нормальных и высокоразвитых, и что процесс этот идет по экспоненте.
     И  все  же  накопление   технических   усовершенствований   несколько
скрашивало эти выводы. Недоразвитый вычислитель, обученный нажимать кнопки
счетной машины, казался более искусным,  нежели  средневековый  математик,
обученный считать на пальцах. Недоразвитый печатник,  обученный  управлять
линотипом  двадцать  первого  века,  казался  лучшим  печатником,   нежели
типограф эпохи ренессанса, в  распоряжении  которого  был  весьма  скудный
комплект шрифтов. Так же обстояло дело и в медицине.
     Надо сказать, что высокоразвитые  особи  усовершенствовали  продукцию
куда быстрее, нежели недоразвитые ее портили, но производилась она в  куда
более скромных количествах, потому что их  дети  обучались  индивидуальным
методом.
     А теперь давайте перенесемся в  это  далекое  будущее,  к  одному  из
врачей тех  времен.  Звали  этого  врача  Джон  Хемингуэй.  Хемингуэй  был
настоящий врач-практик, мастер на все руки, презиравший тех, кто с  каждой
пустяковой болячкой обращается к специалистам.
     Он мог вырезать гланды и аппендицит, принять трудные роды,  правильно
определить сотни  разных  заболеваний,  правильно  прописать  лекарства  и
проследить за ходом болезни. Доктор Хемингуэй брался за любую работу, если
она не шла вразрез с древними канонами  медицины.  Профессиональную  этику
доктор Хемингуэй чтил превыше всего.
     Однажды, когда доктор Хемингуэй проводил  вечер  в  компании  друзей,
произошло событие, благодаря которому он и стал  одним  из  героев  нашего
рассказа. В этот день у доктора Хемингуэя было много работы  в  клинике  и
теперь он с нетерпением ждал, когда его друг  -  физик  Уолтер  Джиллис  -
прервет поток своего красноречия и разрешит ему поведать  гостям  о  своих
тяготах.  Но  Джиллис  продолжал:  "Надо  отдать  должное  старине  Майку.
Конечно, научным методом он не владеет и все же надо отдать  ему  должное.
Подхожу я как-то к этому балбесу - он возился с пробирками -  так  вот,  я
подхожу к нему и спрашиваю, в шутку, конечно: "Ну, как,  скоро  изобретешь
машину времени, Майк?"
     Тут следует сказать, что хотя доктор Джиллис об этом и не подозревал,
но Майк обладал коэффициентом умственного развития, в  шесть  раз  высшим,
чем он сам, и  исполнял  в  лаборатории  обязанности,  грубо  говоря,  его
опекуна. И надо же было случиться, чтобы Майку,  которому  опостылели  его
обязанности, пришла в голову коварная мысль...  Но,  впрочем,  предоставим
слово самому доктору Джиллису: -  Так,  значит,  называет  он  мне  номера
трубок и говорит: "Вот вам последовательная  цепь.  И  больше  ко  мне  не
приставайте. Постройте себе машину времени, а потом садитесь  за  пульт  и
нажимайте кнопки.
     Только и всего - больше мне от вас, доктор Джиллис, ничего не нужно".
     - Какая у вас память! - умилялась хрупкая белокурая гостья и  одарила
доктора Джиллиса чарующей улыбкой.
     - Ну, конечно, - скромно сказал Джиллис, - у  меня  отличная  память.
Она у меня, что называется, врожденная. А кроме того, я тут же продиктовал
все номера моей секретарше, и она их записала. Читаю я не так  уж  хорошо,
но память у меня дай бог всякому. Так на чем же я остановился?
     Гости задумались, посыпались разнообразные предположения.
     - На бутылках?
     - Вы с кем-то ссорились. Вы сказали - самое время поехать на машине.
     - Ага, и еще кого-то назвали попкой. Кого это вы назвали попкой?
     - Не попкой, а кнопкой.
     Многомудрый лоб Джиллиса избороздили морщины: "Вот именно -  кнопкой,
- объявил он, - речь шла о машине времени, это еще  называют  путешествием
во времени. Так вот, значит, взял я те трубки, что назвал Майк,  подключил
к цепи, нажал на кнопку и пожалуйте - сделал машину времени".  Он  показал
рукой на ящик.
     - А что в этом ящике? - спросила прелестная блондинка.
     - Путешествие во времени, - объяснил доктор Хемингуэй, -  эта  машина
переносит вещи через время.
     -  А  теперь  смотрите,  -  сказал  физик  Джиллис.  Он  взял  черный
докторский чемоданчик доктора Хемингуэя, положил его на ящик, нажал кнопку
- и чемоданчик исчез.
     - Ну и ну, - сказал доктор  Хемингуэй,  -  вот  красотища.  А  теперь
верните мне мой чемоданчик.
     - Дело в том, -  сказал  доктор  Джиллис,  -  что  оттуда  ничего  не
возвращается. Я уже пробовал. Наверное, этот балбес Майк чего-то напутал.
     Все гости, за исключением доктора  Хемингуэя,  хором  осудили  Майка.
Встревоженный доктор Хемингуэй рассуждал сам с собой: я врач, говорил  он,
а раз  так,  у  меня  должен  быть  черный  чемоданчик.  Раз  у  меня  нет
чемоданчика, выходит, я уже  не  врач?  Нет,  все  это  ерунда,  решил  он
наконец. Конечно же, он врач. И  если  у  него  нет  чемоданчика,  виноват
прежде всего сам чемоданчик. Так дело не пойдет, он  завтра  же  пойдет  в
клинику и потребует у Эла другой чемоданчик.
     Завтра же доктор Хемингуэй потребовал у  своего  опекуна  Эла  другой
чемоданчик и опять ему  стали  подвластны  тонзиллэктомия,  аппендэктомия,
самые трудные роды и всевозможные болезни. Эл пожурил доктора за пропавший
чемоданчик,  но  так  как  доктор  не  мог  толком  объяснить,  при  каких
обстоятельствах чемоданчик исчез, его не хватились и...
     Ночные кошмары сменили кошмары дневные. С трудом  разодрав  слипшиеся
веки, доктор Фулл обнаружил, что сидит в углу  своей  комнаты.  Неподалеку
раздавалась барабанная дробь. Доктор продрог и окоченел.  Кинув  невзначай
взгляд на свои  ноги,  доктор  Фулл  хрипло  захохотал:  барабанную  дробь
выбивала его левая пятка, часто ударявшая  по  голым  доскам  пола.  Белая
горячка  не  за  горами,  хладнокровно   подумал   доктор   и   утер   рот
окровавленными пальцами.
     "А что еще за история с девчонкой? - попытался  вспомнить  доктор.  -
Ах, да, он должен был лечить какого-то ребенка".  Но  тут  взгляд  доктора
упал на черный чемоданчик,  стоявший  посреди  комнаты,  и  он  забыл  про
девчонку.
     "Что за черт, - удивился доктор  Фулл,  -  да  ведь  я  заложил  свой
чемоданчик еще два года назад!" Он протянул руку к чемоданчику  и  тут  же
понял, что у него в комнате очутился чужой чемоданчик.  Как  он  мог  сюда
попасть, доктор не  понимал.  Едва  доктор  дотронулся  до  замка,  крышка
чемоданчика распахнулась и перед ним предстали  инструменты  и  лекарства,
длинными рядами теснившиеся по всем четырем стенам чемоданчика. В открытом
виде чемоданчик был куда больше, чем в закрытом. Доктор  не  понимал,  как
чемоданчик  становится  таким  компактным,  но  потом  решил,  что  в  его
конструкции какой-то фокус. В  его  времена...  а,  впрочем,  раз  так,  в
ломбарде за него дадут дороже, радостно подумал доктор.
     Тряхну-ка я стариной, решил доктор Фулл, и  посмотрю  инструменты,  а
потом уж снесу их ростовщику. Многие из инструментов он  видел  впервые  -
видно, он порядочно отстал. Из чемоданчика выглядывали  какие-то  штуки  с
лезвиями,  пинцеты,  крючки,  иглы,  кетгут,  шприцы.   Вот   и   отлично,
обрадовался доктор, шприцы можно отдельно сбыть наркоманам.
     Пора  идти,  решил  доктор,  и  попытался  было  закрыть  чемоданчик.
Чемоданчик не хотел  закрываться.  Тут  доктор  нечаянно  задел  замок,  и
чемоданчик  захлопнулся  сам  собой.  Да,  наука  шагнула  далеко  вперед,
поразился доктор Фулл, на миг забыв,  что  до  сих  пор  его  интересовала
только сумма, которую можно выручить за чемоданчик.
     Если есть цель - встать очень легко. Вот он спустится  вниз,  откроет
парадную дверь,  выйдет  на  улицу.  Но  сперва...  Доктор  Фулл  поставил
чемоданчик на кухонный стол, раскрыл и принялся разглядывать ампулы.  "Да,
с такими лекарствами ничего  не  стоит  привести  в  порядок  вегетативную
нервную  систему",  -  пробормотал  он.  Ампулы  были   пронумерованы,   в
чемоданчике нашлась и пластмассовая карточка со списком лекарств. На левой
стороне карточки имелось краткое описание различных систем  -  сосудистой,
мышечной, нервной. Пробежав описание нервной системы, доктор стал  изучать
правую  сторону  карточки.  Тут   столбцами   перечислялись   всевозможные
лекарства - стимулирующие, успокоительные  и  так  далее.  На  пересечении
стрелок, идущих от столбца  с  надписью  "нервная  система"  и  столбца  с
надписью "успокоительные средства", значилась цифра 17. Доктор  отыскал  в
чемоданчике пробирку с этим номером, трясущейся рукой вынул ее из  гнезда,
вытряхнул на ладонь хорошенькую голубую пилюлю и проглотил.
     Его  словно  громом  поразило:  если  не  считать  кратких   периодов
опьянения, доктор Фулл так давно не  чувствовал  себя  хорошо,  что  почти
забыл, как это бывает.
     Вот и отлично, подумал он. Теперь он в два счета дойдет до  ломбарда,
заложит там чемоданчик и купит спиртное. Доктор спустился  по  лестнице  и
смело вышел на ярко освещенную  солнцем  улицу.  Тяжелый  чемодан  приятно
оттягивал руку.
     И тут доктор заметил, что  выступает  горделиво  вместо  того,  чтобы
воровато красться вдоль стен, как в последние годы. Немножко самоуважения,
сказал он себе, вот что мне нужно. Ну попал человек в беду, так это  вовсе
еще не значит...
     - Доктор, пожалте сюда, - услышал он визгливый голос. - Дочка моя вся
горит, - его дернули за рукав, он обернулся и увидел женщину в замызганном
халате с тупым  лицом  и  нечесаными  волосами  -  типичную  обитательницу
здешних трущоб.
     - Да я, собственно, больше не практикую, - хрипло сказал  доктор,  но
женщина не отпускала его.
     - Сюда, сюда, доктор, - верещала она и тянула  доктора  за  рукав.  -
Зайдите к моей дочке. Вы не сомневайтесь. Я вам два доллара заплачу.
     Это меняет дело, подумал доктор, и позволил женщине  втащить  себя  в
грязную, пропахшую  капустой  квартиру.  Он  догадался,  что  эта  женщина
переехала в их квартал вчера вечером, не иначе. Да, эта женщина  наверняка
только что поселилась здесь, иначе она бы никогда не обратилась к  нему  -
ей бы уже успели доложить, что доктор Фулл пьяница и  отщепенец,  которому
нельзя  доверить  ребенка.  Однако  черный  чемоданчик  придавал   доктору
солидности, заставляя забыть  и  обросшее  щетиной  лицо  и  перепачканный
черный костюм.
     Он посмотрел на трехлетнюю девчушку - она лежала на  свежезастланной,
очевидно, прямо перед его приходом, двухспальной кровати.  Бог  весть,  на
каком грязном и вонючем матраце  она  спала  обычно.  Это  была  та  самая
вчерашняя девчушка, он узнал ее по заскорузлой  повязке  на  правой  руке.
Тощую ручку покрывала  мерзкая  сыпь.  Доктор  ткнул  пальцем  в  локтевую
впадину, и почувствовал, как под кожей вздулись  твердые,  словно  мрамор,
шарики. Девчушка пронзительно запищала; женщина ойкнула  и  тоже  залилась
плачем.
     - Вон, - доктор решительно указал женщине на дверь и она с  рыданиями
поплелась из комнаты.
     Да, два доллара - это два доллара, подумал он. Наговорить  ей  ученой
абракадабры, взять деньги и послать в  больницу.  Не  иначе  как  девчушка
подхватила стрептококк в этом гнусном  закоулке.  Диву  даешься,  как  это
трущобные дети не умирают еще в грудном возрасте. Доктор  поставил  черный
чемоданчик на стол, полез было в карман за ключом, но тут же спохватился и
коснулся замка. Чемоданчик распахнулся, доктор вынул перевязочные ножницы,
подложил тупой конец под повязку и, стараясь не причинить  девчушке  боли,
приступил  к  делу.  Удивительно,  как  легко  и  быстро  ножницы   резали
заскорузлую тряпку. Он почти не нажимал на них, ему даже казалось, что  не
он их ведет, а они сами водят его рукой.
     Да, наука пошла далеко вперед,  подумал  доктор,  эти  ножницы  много
острее микротомного ножа. Доктор  сунул  ножницы  в  надлежащее  гнездо  и
склонился над  раной.  Он  невольно  присвистнул,  увидев,  какой  гнойник
образовался на месте пореза. А впрочем, что ж тут удивительного?
     К такому чахлому существу  липнет  любая  инфекция.  Доктор  суетливо
перебирал содержимое черного чемоданчика. Если проколоть нарыв и выпустить
немного гноя, мамаша поверит, что он помог девчушке, и раскошелится. Но  в
больнице спросят, кто трогал рану, и  -  неровен  час  -  нашлют  на  него
полицию. А что если в чемоданчике есть какое-то средство...
     Он нашел слева на карточке слово "лимфатическое", а в колонке  справа
слово "воспаление". В квадрате, к которому шли стрелки, стояло: "1У-g-Зк".
Он изумился, проверил  еще  раз  -  стрелки  сходились  тут.  Бутылочек  с
римскими  цифрами  в  чемоданчике  не  нашлось,  и  он  понял,   что   так
обозначаются шприцы. Он вынул номер IV из гнезда, и оказалось,  что  шприц
уже снабжен иглой и что в него по всей видимости набрали лекарство. Ну кто
так носит шприцы! Но как бы там ни было, три кубика, чего бы там ни было в
этом  шприце,  под  номером  IV  должны  так  или  иначе   помочь   против
лимфатического воспаления, а у девчушки, видит бог,  именно  оно.  Что  же
может означать это "g"?  Доктор  разглядел  наверху  стеклянного  цилиндра
вращающийся диск с выгравированными на нем  буквами  от  "а"  до  "i".  На
стекле цилиндра, прямо напротив калибровки, имелась указательная стрелка.
     Доктор Фулл, пожав плечами, повернул диск  и,  когда  "g"  совпало  с
указательной стрелкой, поднял шприц на уровень глаз и нажал  поршень.  Как
ни странно, жидкость не брызнула,  только  кончик  иглы  на  какой-то  миг
окутала темная дымка. Он пригляделся - на конце иглы не было просвета.
     Доктор Фулл в полном недоумении  снова  нажал  на  поршень.  И  снова
кончик шприца окутала дымка, и снова  растаяла  в  воздухе.  Проверю-ка  я
шприц в действии, решил доктор, и вонзил иглу себе в руку чуть выше локтя.
Промахнулся, подумал доктор, наверное игла скользнула по коже,  не  задев.
Но тут он  увидел  на  предплечье  кровавую  точку.  Видно,  я  просто  не
почувствовал укола, рассуждал доктор. Но чем бы там ни был  наполнен  этот
шприц, сказал себе доктор, если лекарство соответствует своему  назначению
и может пройти по игле, в которой даже нет просвета, вреда от него быть не
может. Он ввел себе три кубика лекарства и выдернул  иглу.  Рука  в  месте
укола - как и следовало ожидать -  вздулась,  но  боли  он  опять-таки  не
ощутил. Доктор Фулл решил, что он по слабости зрения не разглядел просвета
и ввел три кубика "g" из шприца IV больной девчушке. Пока он  делал  укол,
девочка не переставая хныкала. Однако уже через  две  минуты  она  глубоко
вздохнула и затихла.
     Ну, вот, убил девчонку каким-то непроверенным снадобьем, сказал  себе
доктор, похолодев от ужаса. Доигрался.
     Но тут девочка села на постели и спросила: "А где моя мамка?"
     Доктор, не веря своим глазам, схватил девчушку за руку  и  ощупал  ее
локоть: воспаление спало, температура, видимо,  тоже,  опухшие  края  раны
стягивались прямо на глазах. Пульс стал реже и сильнее, как и должно  быть
у ребенка. По внезапно наступившей тишине из кухни, за  стеной,  донеслись
рыдания матери.
     - А она не помрет, а, доктор? - услышал он вкрадчивый девичий  голос.
Доктор обернулся, неряшливая девчонка лет восемнадцати  стояла  в  дверях,
прислонясь к притолоке, и злорадно смотрела на него.
     - Я о вас много наслышана,  доктор  Фулл.  Только  зря  вы  надеетесь
вытянуть денежки у моей мамаши.  Вам  и  кошку  не  вылечить,  не  то  что
ребенка.
     - Вот как? - возразил доктор. Он сейчас проучит эту молодую особу.  -
Прошу вас - поглядите на мою пациентку, - предложил он.
     Но тут девчушка снова захныкала: "А  где  моя  мамка?"  -  и  молодая
нахалка вытаращила глаза.
     - Тебе лучше, Тереза? Рука не болит? - робко спросила она, подходя  к
кровати.
     - Где моя мамка? - ныла Тереза. - Он меня уколол! - пожаловалась  она
сестре, ткнула больной рукой в доктора и глупо захихикала.
     - Ну что ж, - сказала блондинка, - против фактов не попрешь,  доктор.
Здешние кумушки говорили, что вы ничего не смыслите... Словом,  не  умеете
лечить.
     - Я, действительно, давно удалился от дел, - сказал доктор,  -  но  я
как раз по просьбе своего коллеги относил ему этот чемоданчик, когда  ваша
матушка встретила меня и вот ... - доктор униженно улыбнулся,  прикоснулся
к замку, и чемоданчик тут же закрылся, сократившись до прежних размеров.
     - Вы его украли! - выпалила блондинка.
     Доктор Фулл от ярости чуть не захлебнулся.
     - Да вам никто такую вещь не доверит. Чемоданчик, должно быть,  стоит
прорву денег. Я как увидела, что вы Терезу лечить собрались, сразу  хотела
вас остановить, но потом гляжу, вроде ничего плохого  вы  не  делаете.  Но
когда вы стали мне заливать, будто несете этот чемоданчик своему приятелю,
я сразу смекнула - вы его украли. Берите  меня  в  долю,  не  то  пойду  в
полицию. Да за такой чемоданчик можно выручить долларов 20-30, не меньше.
     В комнату робко заглянула заплаканная мать. Увидев, что девочка сидит
на кровати и весело лопочет, мать радостно завопила,  кинулась  к  дочери,
упала на  колени,  вознесла  короткую  молитву,  бросилась  целовать  руку
доктору и тут же поволокла его на кухню, не переставая  трещать.  Все  это
время блондинка не сводила с них злобного  взгляда.  Доктор  Фулл  покорно
пошел на кухню, но наотрез отказался от кофе, анисового печенья и рожков.
     - А ты ему вина предложи, - ехидно сказала блондинка.
     - Сичас, сичас, - взвизгивала в восторге мать.  -  Винца  не  хотите,
доктор? - и она мигом выставила на стол графинчик с темно-бурой жидкостью.
Увидев, как доктор судорожно тянется к графинчику, блондинка ухмыльнулась.
     И  вдруг  неожиданно  доктора  Фулла  посетили  давным-давно  забытые
чувства: к досаде, вызванной тем, что блондинка так быстро его  раскусила,
примешалась гордость своим врачебным искусством. Доктор - сам себе не веря
- отдернул руку от графина  и  сказал,  смачно  выговаривая  слова:  "Нет,
спасибо. Не в моем обычае пить в такой ранний час", - победно взглянул  на
блондинку и возликовал, увидев ее удивление. А потом  мамаша  вручила  ему
два доллара со словами:
     - Я понимаю, что для вас, доктор, это деньги небольшие, но вы ведь не
откажетесь еще разок прийти к Терезе?
     - Разумеется, сочту своим долгом проследить за течением болезни  моей
пациентки. А теперь  извините,  но  мне  пора  идти,  -  сказал  доктор  и
подхватил чемоданчик:  ему  хотелось  очутиться  как  можно  дальше  и  от
графинчика, и от нахальной блондинки.
     - Не торопитесь, - сказала блондинка. - Мне с вами по пути, - и вышла
вслед за ним. Доктор Фулл решил было ее не замечать, но она изо  всех  сил
вцепилась в ручку чемодана, и ему пришлось остановиться.
     - Послушайте,  милочка,  -  попытался  урезонить  девушку  доктор.  -
Возможно, вы и правы. Откровенно говоря, я не помню, как чемоданчик ко мне
попал. Но вы молоды, вам ничего не стоит заработать деньги...
     - Баш на баш, - сказала  девчонка,  -  не  то  я  иду  в  полицию.  А
попробуйте пикнуть и делить будем уже на шестьдесят и сорок. И знаете, кто
получит сорок процентов? Вы, доктор!
     И  доктору  ничего  не  осталось,  как  признать  свое  поражение   и
отправиться с девчонкой в ломбард. Девчонка, дробно постукивая  каблучками
по асфальту, семенила рядом с размеренно шагавшим  доктором,  не  выпуская
чемоданчика из рук.
     В ломбарде их ожидал непредвиденный удар.
     - Вещичка-то не стандартная, - сказал ростовщик: хитроумный замок  не
произвел на него  никакого  впечатления.  -  Мне  такой  еще  ни  разу  не
попадалось. Небось, грошовая японская работа? Предложите куда-нибудь  еще.
Мне такой нипочем не продать.
     В другом месте им и  вовсе  предложили  один  доллар.  И  по  той  же
причине: "Я хозяин, не коллекционер, я вещи для  продажи  покупаю.  А  эту
вещицу кому продашь? Разве  что  человеку,  который  отродясь  медицинских
инструментов не видел. Откуда вы их только выкопали? Вы их, часом, не сами
сделали?" Его доллар они отвергли.
     - Ну-с, - спросил он молодую нахалку, - теперь вы  довольны?  Видите,
чемоданчик продать нельзя.
     Девчонка напряженно думала.
     - Не кипятитесь, доктор. Может, я  чего  и  не  понимаю,  но  еще  не
вечер... А вдруг в этих ломбардах ничего в инструментах не смыслят?
     - Смыслят. Это их хлеб. И где б этот чемоданчик ни сделали...
     Девчонка с ее поистине бесовской сметкой докончила его мысль, не  дав
ему договорить.
     - Так я и думала. Вы и сами ничего про  этот  чемоданчик  не  знаете,
верно? Ну, а я все разузнаю. Пошли. Я его нипочем из рук  не  выпущу.  Эта
штука ценная; как за нее выколотить деньги, я не  знаю,  но  своего  я  не
упущу.
     И доктор поплелся вслед за девчонкой в кафе. Не обращая  внимания  на
любопытные взгляды, девчонка открыла чемоданчик - он занял  чуть  не  весь
столик и принялась в нем хозяйничать. Вынула из гнезда крючок и, осмотрев,
презрительно отшвырнула, вынула расширитель,  отбросила  и  его,  вытащила
акушерские щипцы, поднесла к глазам, и тут своим молодым  зрением  увидела
то, чего не разглядел  подслеповатый  доктор.  Доктор  Фулл  заметил,  что
блондинка, поднеся щипцы к глазам, смертельно побледнела, бережно  вложила
щипцы назад в гнездо, потом так же бережно вернула на свои места крючок  и
расширитель.
     - Говори, что ты там увидела? - спросил доктор.
     - Сделано в США, - хрипло сказала блондинка. - Патент  выдан  в  июле
2450 года.
     Доктор хотел сказать, что она, наверное, ошиблась, неправильно прочла
надпись, что, наверное, это розыгрыш, что...
     Но он уже понял, что ошибки тут нет.
     - Знаете, что  я  собираюсь  сделать,  доктор?  -  вдруг  оживившись,
спросила девчонка. - Поступить в школу хороших  манер.  Вам  ведь  это  на
руку, а, доктор? Нам теперь придется много времени проводить вместе.
     Доктор Фулл промолчал. Он  бесцельно  вертел  в  руках  пластмассовую
карточку, которая уже дважды выручала его в трудную  минуту.  На  карточке
прощупывался небольшой бугорок, стоило до него дотронуться,  и  бугорок  с
щелчком передвигался на другую сторону карточки. Доктора поразило, что при
каждом перемещении бугорка на карточке возникает разный текст. Щелк:  "Нож
с голубой точкой на ручке предназначается исключительно для опухолей.  Для
диагноза опухолей применяется инструмент под номером 7, туморопределитель.
Поместить определитель..." Щелк. "Взять хирургическую  иглу  за  конец,  в
котором нет просвета. Приложить к краю раны, которую предстоит  зашить,  и
так оставить. После того, как игла  сделает  узел,  взять  иглу..."  Щелк.
"Верхний конец акушерских щипцов поместить у входа в матку. Оставить  там.
После  того,  как  щипцы  проникнут  вглубь  и  откроются   соответственно
размеру..." Щелк.

     Редактор отдела прочел в  левом  верхнем  углу  рукописи:  "Фланнери.
Начало-Медицина", механически написал: "Сократить до  0,75"  и  перебросил
Пайперу. Пайпер вел серию статей Эдны Фланнери,  посвященную  разоблачению
врачей-шарлатанов. "Энда - славная девочка, - подумал он,  -  но  как  все
молодые журналисты, не умеет вовремя остановиться. В ее материалах  всегда
полно воды".
     Пайпер отпасовал заву статью о муниципалитетах, положил  перед  собой
статью Фланнери и принялся  читать.  После  каждого  слова  он  стучал  по
странице карандашом, от чего раздавался такой же равномерный стук, как  от
телетайпной каретки, бегающей по валику. Сейчас Пайпер собственно даже  не
читал статью, а только пробегал ее глазами. Пока он следил  за  тем  лишь,
нет  ли  отступлений  от  принятого  в  "Геральде"  стиля.   Временами   в
равномерном стуке случались перебои: это Пайпер, вычеркнув  жирной  чертой
слово "грудь", вписывал "грудная клетка",  менял  заглавное  "З"  в  слове
"запад" на строчное, слова, слившиеся воедино при перепечатке, разъединял,
соединял разъединенные и  в  довершение  вымарал  слово  "конец",  которым
Фланнери, по обычаю начинающих журналистов, завершала свои  статьи.  После
чего  вернулся  к  первой  странице.  На  сей  раз  Пайпер  читал   статью
внимательно: карандаш  его  перечеркивал  прилагательные  и  целые  фразы,
намечал новые абзацы и убирал старые.
     В конце страницы,  помеченной  "Фланнери.  Продолжение  -  Медицина",
карандаш сбавил темп, а потом и вовсе замер. Зав, заметив сбой в привычном
ритме, поднял глаза и увидел, что Пайпер сидит, растерянно уставившись  на
статью. Не тратя слов на разъяснения, Пайпер  перебросил  статью  Фланнери
обратно заву, поймал на  лету  брошенные  ему  взамен  заметки  уголовного
хроникера и с жаром взялся за дело. Карандаш быстро постукивал.  Дойдя  до
четвертой страницы, зав крикнул Пайперу: "Посиди тут за меня", -  пробежал
через шумный отдел местной хроники и проник за загородку, где среди  такой
же сутолоки восседал ответственный секретарь.  Ему  пришлось  ждать,  пока
ответственный секретарь выслушивал верстальщика, мастера печатного цеха  и
главного фотографа. Наконец очередь дошла  до  него,  зав  кинул  на  стол
статью Фланнери и сказал: "Энда пишет, что этот тип не шарлатан".
     "Фланнери.  Начало  -  Медицина,  Энда  Фланнери,  штатный   репортер
"Геральда", - читал ответственный секретарь.
     "Нашему репортеру предоставилась возможность  приятно  удивить  своих
читателей, следящих за серией  статей,  в  которых  разоблачаются  гнусные
проделки врачей-шарлатанов. Наш репортер на этот раз собирала материал при
помощи тех же методов, что  и  в  предыдущих  случаях,  когда  ей  удалось
вывести на чистую воду  12  подпольных  врачей  и  всевозможных  знахарей.
Однако на этот раз наш репортер обязана заявить, что  доктор  Баярд  Фулл,
несмотря на необычность методов, навлекших на него подозрение  медицинских
обществ, которых врачебный долг обязывает  к  недоверчивости,  -  истинный
врачеватель и достойный представитель своей профессии.
     О деятельности доктора Фулла репортеру "Геральда"  сообщил  этический
комитет окружного медицинского общества. По данным комитета, доктора Фулла
в июле 1941 года лишили права заниматься врачебной практикой. Доктору было
вменено в вину, что он якобы "выуживал"  деньги  у  своих  пациентов.  Как
явствовало из показаний пациентов  доктора  Фулла,  данных  под  присягой,
доктор Фулл уверял больных, страдающих легкими недомоганиями, будто  бы  у
них рак, и обещал продлить им дни, вылечив одному ему  известным  методом.
После того, как доктора Фулла лишили  права  практиковать,  он  пропал  из
виду. Недавно доктор открыл "лечебницу" в фешенебельном  квартале  города,
где ранее сдавались меблированные комнаты.
     Наш репортер отправилась в лечебницу, находящуюся на Восточной улице,
89, в полной уверенности, что для начала доктор обнаружит у нее  множество
воображаемых недугов, а потом  пообещает  избавить  от  них  за  приличное
вознаграждение.  Она  ожидала  увидеть  неприбранные  комнаты  и   грязные
инструменты, словом, ту обстановку, которую привыкла видеть  у  подпольных
врачей.
     К ее удивлению,  оказалось,  что  в  лечебнице  доктора  Фулла  царит
безупречная чистота: элегантно обставленная приемная вела в  ослепительной
белизны  кабинет.  В  работе  доктору   Фуллу   помогает   привлекательная
блондинка, любезная и обходительная. Она записала фамилию и  адрес  нашего
репортера и осведомилась, на что она жалуется. Как и в предыдущих случаях,
наш репортер пожаловалась на "ноющие боли в спине".  Блондинка  предложила
нашему репортеру присесть и вскоре провела в кабинет на втором этаже,  где
ее встретил доктор Фулл.
     Когда смотришь на доктора Фулла, трудно поверить в его  неблаговидное
прошлое. Этот седовласый, выше среднего роста старец с ясными глазами,  по
виду лет шестидесяти с  небольшим,  явно  пользуется  отличным  здоровьем.
Держится он уверенно и дружелюбно, в голосе  его  нет  угодливости,  столь
характерной для шарлатанов. Доктор Фулл расспросил нашего репортера  о  ее
недомогании и, не мешкая, приступил  к  обследованию.  Любезная  блондинка
присутствовала при этом. Предложив нашему репортеру лечь ничком  на  стол,
доктор приложил к ее спине  некий  инструмент.  Чуть  погодя  он  ошеломил
пациентку следующим высказыванием: "Для таких болей, на  которые  вы,  моя
милая, жалуетесь, нет никаких оснований. Нынче считают, что подобные  боли
вызываются нервными расстройствами. Если боли не прекратятся, вам  следует
обратиться к психоневрологу или психиатру. Я вам ничем помочь не могу".
     Откровенность доктора обескуражила нашего репортера.  Неужели  доктор
догадался, что в его лагерь, если можно так выразиться, забросили  шпиона?
Наш репортер закинула  еще  один  крючок:  "Я  все  же  хотела,  чтобы  вы
обследовали меня, доктор. Я ощущаю какую-то слабость. Не  следует  ли  мне
принимать укрепляющие средства?" На такую приманку  клюют  все  подпольные
врачи как  один,  ибо  она  дает  им  возможность  обнаружить  у  пациента
всевозможные загадочные недомогания, требующие дорогостоящего лечения. Как
уже говорилось в первой статье этой серии, Энда Фланнери,  перед  тем  как
приступить  к  охоте  за   шарлатанами,   была   подвергнута   тщательному
обследованию, причем обследование показало, что она  практически  здорова.
Правда, вследствие туберкулеза, перенесенного в детстве, в ее левом легком
имеются  рубцовые  изменения,  и  кроме  того,  наблюдается  склонность  к
гипертироидизму  -  повышенной  активности  щитовидной  железы,   что   не
позволяет нашему репортеру прибавлять в весе и иногда затрудняет дыхание.
     Доктор Фулл согласился обследовать пациентку,  вынул  из  чемоданчика
множество блестящих безукоризненно чистых инструментов,  лежащих  плотными
рядами в своих гнездах,  -  большинство  этих  инструментов  наш  репортер
видела впервые. Сначала  доктор  взял  что-то  вроде  пробирки,  на  одной
стороне которой помещался  выпуклый  циферблат  -  от  него  отходили  два
провода, заканчивающихся плоскими дисками. Доктор  приложил  один  диск  к
правой руке нашего репортера, другой - к левой. Глядя на циферблат, доктор
называл  какие-то  цифры;   внимательная   блондинка   записывала   их   в
разлинованный формуляр. Доктор основательнейшим образом обследовал  нашего
репортера. Однако это еще больше убедило ее в том, что она  имеет  дело  с
шарлатаном. За все время, что наш репортер готовилась к этой  операции,  с
ней не проделывали ничего подобного. Потом доктор взял у  своей  белокурой
помощницы формуляр, пошептался с ней и сказал нашему  репортеру:  "У  вас,
моя милая, повышенная активность щитовидки и какой-то  непорядок  в  левом
легком - ничего серьезного, но я хочу выяснить, в чем там дело".
     Он  взял  с  доски  инструмент,  известный  нашему   репортеру,   как
"расширитель" - напоминающий ножницы инструмент, которым раздвигают ушные,
носовые  и  прочие  полости.  Однако  нашему  репортеру  показалось,   что
инструмент этот слишком велик для обследования носовой или ушных полостей,
и слишком мал для других  целей.  Наш  репортер  собралась  было  спросить
доктора, для чего предназначен этот  инструмент,  но  белокурая  помощница
сказала: "Мы придерживаемся правила  при  обследовании  легких  завязывать
пациентам глаза. Вы не возражаете?"  Удивленная,  она  позволила  завязать
себе глаза безупречно чистой повязкой и не без  тревоги  ожидала,  что  за
этим последует.
     Она и сейчас не может точно сказать, что происходило с  ней,  пока  у
нее были завязаны глаза, но рентген подтвердил ее подозрения. Сначала  она
почувствовала прикосновение  холодного  предмета  к  ребрам  слева,  потом
холод, как  ей  показалось,  проник  вовнутрь.  Потом  раздался  щелчок  и
ощущение холода пропало. И тут же она услышала голос доктора Фулла: "У вас
рубцовые изменения в левом легком. Вреда от  них  нет,  но  вы  деятельная
женщина и  вам  не  стоит  лишаться  необходимого  вам  кислорода.  Лежите
спокойно, я сейчас этим займусь".
     Наш репортер опять почувствовала холод, но тут это  ощущение  длилось
дольше. "Гроздь альвеол  и  немного  сосудистого  клея",  -  услышала  наш
репортер голос доктора Фулла. Помощница споро выполнила указания  доктора.
Потом ощущение холода пропало  и  помощница  развязала  ей  глаза.  Доктор
сказал ей: "Все в порядке. Фиброз ваш мы удалили, вы нас  за  это  не  раз
поблагодарите, и подсадили вам несколько гроздьев  альвеол,  -  это  такие
штучки, через которые кислород попадает в кровь. А вашу щитовидку  трогать
не стоит. Вы привыкли к определенному самочувствию, и если  бы  вдруг  оно
изменилось, вас бы скорей всего это выбило из колеи. Что же касается болей
в спине, обратитесь в окружное медицинское общество, они порекомендуют вам
надежного психоневролога или психиатра. Но  остерегайтесь  шарлатанов:  их
здесь полным-полно".
     Однако внимательно оглядев себя, наш репортер не обнаружила у себя на
теле никаких швов.
     Уверенные манеры доктора поразили  нашего  репортера.  Она  спросила,
сколько она ему должна, и доктор сказал,  что  ей  следует  заплатить  его
помощнице 50 долларов. Наш репортер медлила с уплатой - ей хотелось, чтобы
доктор выписал ей счет, где были бы перечислены все процедуры.  Против  ее
ожиданий, доктор тут же написал: "За удаление фиброза  в  левом  легком  и
подсадку альвеол", - и поставил свою подпись на счете.
     Едва покинув стены лечебницы, наш репортер отправилась к  специалисту
по легочным заболеваниям, который обследовал ее перед серией  статей.  Наш
репортер считала, что, сравнив рентгеновский снимок, сделанный в день  так
называемой "операции", и предыдущие снимки, он разоблачит  доктора  Фулла,
как неслыханного шарлатана.
     Специалист-легочник, хотя весь день у него был расписан  по  минутам,
выбрал время для нашего репортера, к чьей  серии  статей  он  выказывал  с
самого начала живейший интерес. Наш репортер явилась  в  солидный  кабинет
специалиста на Парк-авеню и рассказала  ему  о  тех  странных  процедурах,
которым она подвергалась. Специалист  расхохотался,  но  когда  он  сделал
рентгеновский снимок грудной клетки нашего репортера, проявил его, высушил
и сравнил с теми, что были сделаны ранее, он  перестал  смеяться.  В  этот
день легочник сделал еще шесть  рентгеновских  снимков  и  получил  те  же
результаты.  Опираясь  на  научный  авторитет  специалиста,  наш  репортер
заявляет, что рубцовые изменения  в  ее  левом  легком,  запечатленные  на
рентгеновском снимке 18 дней назад,  бесследно  исчезли,  а  на  их  месте
появилась здоровая легочная ткань. Специалист заявил,  что  такого  случая
медицинская практика не  знает.  Однако  он  не  разделяет  мнения  нашего
репортера, что это дело рук доктора Фулла.
     Наш репортер, однако, утверждает, что иначе и быть не  может.  По  ее
мнению, доктор Баярд Фулл - каково бы ни было его прошлое  -  талантливый,
хоть  и  применяющий  несколько  необычные  методы,  врач-практик,  и  наш
репортер ему полностью доверяет.
     Далеко не так обстоит дело с достопочтенной Анни Димзворт  -  злобной
гарпией,  под   видом   исцеления   "молитвой"   выманивающей   деньги   у
невежественных страдальцев, стекающихся за помощью в ее грязный  "целебный
салон". Благодаря деньгам этих несчастных счет достопочтенной Анни в банке
ныне достиг суммы в 58238 долларов и 24 цента. Завтра из нашей  статьи,  к
которой будут приложены фотокопии банковского счета достопочтенной Анни  и
свидетельских показаний, данных под присягой, вы узнаете..."
     Ответственный  секретарь  перевернул  последнюю  страницу  "Фланнери.
Конец - Медицина" и, стараясь собраться с мыслями, постучал карандашом  по
зубам. Потом сказал заву: "Выкиньте к чертовой матери эту статью. Дай один
анонс в рамке", - оторвал последний абзац о "достопочтенной Анни",  вручил
заву, и тот уныло затрусил назад.
     В комнате снова вертелся верстальщик. Он приплясывал  от  нетерпения,
стараясь привлечь к себе внимание ответственного секретаря. На  внутреннем
телефоне загорелся красный  огонек  -  ответственного  секретаря  вызывали
главный редактор и издатель. У  ответственного  секретаря  мелькнула  было
мысль - дать большую серию статей о докторе Фулле, но потом он решил,  что
вся эта история слишком недостоверна, да и к тому  же  вряд  ли  вероятно,
чтобы Фулл оказался честным человеком. И повесив статью  на  гвоздь,  куда
подкалывались непошедшие материалы, ответственный  секретарь  снял  трубку
внутреннего телефона.

     Доктор Фулл привык к Энджи. Девчонка цивилизовалась по мере того, как
росла его популярность - сначала к нему стали  стекаться  все  больные  их
квартала, потом он снял хорошую  квартиру  в  более  богатом  квартале  и,
наконец, перебрался в лечебницу. Развивалась и  девчонка.  Конечно,  думал
доктор, у нее есть свои недостатки...
     К примеру, она слишком жадна до денег. Ее  мечта:  специализироваться
на косметической хирургии -  удалять  морщины  у  богатых  старух  и  тому
подобное. Она не понимает, что черный  чемоданчик  с  его  чудодейственным
содержимым вверен им лишь на время, что он никак  не  может  считаться  их
собственностью.
     Правда, бухгалтерские книги она ведет  аккуратно,  ну  и  потом,  она
честолюбива - подстегивает его, не дает успокоиться  на  достигнутом.  Это
она заставила его перебраться из трущоб в район  побогаче,  она  заставила
завести лечебницу. Нельзя  не  признать,  что  здесь  они  могут  принести
гораздо  больше  пользы.  Пусть  девчонка  тешится  норковыми   шубами   и
роскошными автомобилями, он к этому равнодушен: его  занимают  куда  более
важные вещи, да к тому же он стар. Прежде всего  ему  надо  искупить  свое
прошлое.
     И тут доктор Фулл предался приятным мечтам о Великом плане.  Девчонке
его план, конечно, не понравился. Но ей  придется  смириться  с  ним.  Они
должны передать людям  свою  чудесную  находку.  Энджи  не  врач,  и  хотя
инструментарий, можно сказать, работает сам, во врачебном  деле  важен  не
только навык. Не зная древнейших канонов врачебного искусства,  далеко  не
уйдешь. И когда Энджи в этом убедится, она примет его план и  простится  с
их сокровищем: черный чемоданчик должен стать достоянием человечества.
     Он, пожалуй, преподнесет чемоданчик хирургическому колледжу - никакой
шумихи  ему  не  нужно,  но  скромная  церемония,  разумеется,   была   бы
желательна, и, конечно же, ему бы хотелось получить какой-нибудь сувенир в
память об этом событии - кубок или, скажем, приветственный адрес в  рамке.
Да, отдав черный чемоданчик, он, пожалуй, почувствует облегчение, и  пусть
корифеи медицины решают его судьбу. А Энджи со временем его поймет. У  нее
доброе сердце.
     Его радует, что в последнее время она  заинтересовалась  хирургией  -
расспрашивает об инструментах,  читает  часами  пластмассовую  карточку  с
инструкциями,  даже  практикуется  на  морских  свинках.  Если  он  сумеет
передать Энджи свою любовь к человечеству,  думал  сентиментальный  доктор
Фулл, значит жизнь прожита не зря. Энджи не может  не  сознавать,  что  та
таинственность, которой им приходится окутывать свою деятельность,  мешает
использовать черный чемоданчик в полную меру.
     Доктор Фулл предавался размышлениям в своем кабинете, когда к крыльцу
подкатил  желтый  автомобиль  Энджи.  Энджи   стремительно   взбежала   по
ступенькам. За Энджи, пыхтя, ковыляла грузная дама, наглая и вульгарная. А
ей-то что от них нужно?
     Энджи  открыла  входную  дверь  и  прошла  в  кабинет,  грузная  дама
последовала за ней. "Доктор, - торжественно объявила  Энджи,  -  разрешите
представить вам миссис Коулмен".
     - Мисс Эквелла мне столько рассказывала о  вас,  доктор,  и  о  вашем
замечательном методе! - захлебывалась дама.
     Но Энджи не дала доктору и рта раскрыть.
     - Извините нас, пожалуйста, миссис Коулмен, - сказала она  быстро,  -
мы на минутку должны вас покинуть, - и взяв доктора под руку, Энджи  увела
его в приемную. - Знаю, доктор,  вы  на  меня  будете  сердиться,  но  мне
подвернулся такой  случай,  что  просто  грех  было  бы  его  упустить.  Я
познакомилась с этой старушенцией на уроке  гимнастики  в  школе  Элизабет
Бартон. С ней там никто знаться не хотел. Она вдова.  Муж  ее  нажился  на
черном рынке, и денег у нее куры не клюют. Я ей нарассказала с три  короба
про ваш метод удаления морщин путем массажа.  Я  думаю,  мы  сделаем  так:
завяжем ей глаза, разрежем шею кожным ножом, впрыснем в  мышцы  "упругит",
соскребем жиры специальной кюреткой и спрыснем шов "укрепитом".  Когда  мы
снимем повязку, она увидит, что морщины разгладились. Как нам это удалось,
ей ни за что не догадаться. Она тут же  положит  пятьсот  долларов.  И  не
возражайте, доктор. На этот раз пусть будет по-моему. Ведь  я  вам  всегда
помогала, разве нет?
     - Ладно, будь по-твоему, - сказал доктор. Скоро он  откроет  ей  свой
Великий план. А на этот раз придется пойти ей навстречу.
     Тем временем миссис Коулмен обдумывала предложение  Энджи.  Не  успел
доктор войти, как она подозрительно спросила:
     - А ваш метод удаляет морщины насовсем?
     - Разумеется, - отрезал доктор. - Теперь попрошу вас лечь сюда.  Мисс
Эквелла, достаньте стерильную повязку и завяжите миссис Коулмен глаза, - и
желая избежать лишних разговоров доктор повернулся  к  толстухе  спиной  и
сделал вид, что возится с лампой. Энджи завязала  толстухе  глаза,  доктор
вынул необходимые инструменты, передал Энджи два крючка и сказал:
     - Когда я начну резать, введешь крючки в надрез.
     Глаза Энджи испуганно округлились, она кивнула  на  толстуху.  Доктор
понизил голос: "Хорошо. Введешь крючки и растянешь  ткани.  Потом  я  тебе
скажу, что делать дальше".
     Доктор Фулл поднес кожный нож поближе  к  глазам,  отметил  на  шкале
деление "3 см в глубь" и вспомнив, что в последний раз этим самым ножом он
вычищал неоперабельную опухоль горла, вздохнул.
     - Все будет хорошо, - сказал он, склонившись над  миссис  Коулмен,  и
сделал пробный надрез. Миссис Коулмен заерзала:
     - Доктор, у меня такое странное ощущение, может, вы не в  ту  сторону
трете?
     - В ту, миссис Коулмен, в ту, - устало сказал доктор.  -  Пожалуйста,
не разговаривайте во время массажа.
     Он сделал знак Энджи, державшей крючки наготове. Нож  проник  на  три
сантиметра вглубь, он чудодейственно разрезал ороговевшие ткани подкожного
слоя и живые ткани кожи, загадочным образом  отстранял  крупные  и  мелкие
кровеносные сосуды, мышечные ткани и,  не  задев  ничего  на  своем  пути,
прямиком направился к тому  органу,  на  который  он  и  был  -  если  так
выразиться - настроен. Доктор не мог  отделаться  от  чувства  неловкости,
используя замечательный инструмент по такому недостойному  назначению.  Он
вытащил нож, Энджи тут же ввела крючки и растянула  края  надреза.  Надрез
раздвинулся, обнажив мышцу, уныло повисшую  на  серовато-голубых  связках.
Доктор взял шприц номер IX, поставил его на деление "1" и поднес к глазам.
Кончик иглы на миг окутала дымка и тут же  испарилась.  Конечно,  с  таким
инструментарием можно не бояться эмбола, но к чему рисковать? Он ввел один
кубик "а" - так обозначался на карточке "укрепит" - в мышцу. Мышца тут  же
упруго прильнула к горлу...
     Когда доктор разложил инструмент по местам,  Энджи  сняла  повязку  с
глаз миссис Коулмен.
     - Вот и все! - весело объявила она. - А теперь пройдите  в  приемную,
полюбуйтесь в зеркало...
     Миссис Коулмен не пришлось повторять приглашения дважды.  Недоверчиво
пощупав подбородок, она со всех ног бросилась в приемную и  вскоре  оттуда
донесся ее ликующий  вопль.  Доктор,  услышав  его,  скривился,  а  Энджи,
натянуто улыбаясь, сказала: "Я сейчас возьму у нее деньги и выставлю  вон.
Вы ее сегодня больше не увидите".
     Энджи удалилась в приемную к миссис Коулмен, а доктор опять  предался
мечтам. Да, да, пусть устроят церемонию -  он,  безусловно,  ее  заслужил.
Далеко не каждый захочет расстаться с таким верным источником дохода  ради
блага человечества. Правда, в его возрасте деньги  значат  все  меньше,  к
тому же, когда вспомнишь о своем прошлом и о том,  как  могут  истолковать
некоторые твои поступки, одним словом, а что если судный день и  впрямь...
Доктор не верил в бога: но  на  пороге  смерти  поневоле  задумаешься  над
такими вещами...
     Его размышления прервал приход Энджи. "Пятьсот  долларов,  -  бросила
она небрежно. - Да вы понимаете, что с нее за  каждый  клочок  кожи  можно
брать по 500 долларов?"
     - Я давно собирался поговорить с тобой, - сказал доктор.
     В глазах девушки промелькнул испуг.
     - Энджи, ты умная девочка.  Ты  понимаешь,  что  мы  не  имеем  права
оставлять у себя чемоданчик.
     - Оставьте этот разговор, - отрезала Энджи. - Я устала.
     - Нет, нет, меня уже давно преследует чувство, что мы и  так  слишком
долго держим чемоданчик у себя. Инструменты...
     - Замолчите, доктор, - зашипела девчонка, - замолчите, не то  как  бы
вам не пожалеть... - На лице ее появилось выражение,  напоминавшее  о  той
злобной замарашке из трущоб. Несмотря  на  весь  лоск,  наведенный  школой
хороших манер, в  ней  жила  подзаборница,  в  младенчестве  знавшая  лишь
вонючие пеленки, в детстве - игры в грязных закоулках, а в юности - тяжкий
труд да подозрительные сборища в темных подворотнях.
     Доктор тряхнул головой, стараясь отогнать от себя неприятное видение.
     - Я  тебе  сейчас  все  объясню,  -  начал  он,  -  помнишь,  я  тебе
рассказывал о семье, которая изобрела  акушерские  щипцы.  Они  передавали
этот секрет из  поколения  в  поколение,  хотя  могли  сразу  сделать  его
всеобщим достоянием, верно?
     - А то они без вас не знали, что им делать, - отрезала подзаборница.
     - Ладно, перейдем прямо к делу, -  раздраженно  сказал  доктор.  -  Я
принял   решение.   Я   передам   инструменты   Хирургическому   колледжу.
Заработанных денег нам вполне хватит на  обеспеченную  жизнь.  Ты  сможешь
купить себе дом. А я хочу переехать в теплые края.
     Доктор сердился на девчонку - невоспитанное существо,  не  может  без
сцен. Однако таких последствий доктор не предвидел.
     Энджи с перекосившимся лицом подхватила черный чемоданчик и  кинулась
к двери. Доктор рванулся за ней, вне  себя  от  ярости  скрутил  ей  руку.
Изрыгая проклятия,  Энджи  свободной  рукой  царапала  ему  лицо.  В  этой
кутерьме  один  из  них  случайно  дотронулся  до  замка  -  и  чемоданчик
распахнулся. Засверкали ряды инструментов, больших и маленьких. Штук  пять
вывалились из гнезд и упали на пол.
     - Видишь, что ты наделала, - напустился доктор на девчонку. Энджи  не
выпускала ручки чемодана, но доктор преградил ей путь. Девчонку трясло  от
ярости. Доктор нагнулся и кряхтя стал подбирать выпавшие инструменты.
     Глупая девчонка, горько думал он, к чему такие сцены...
     Тут что-то больно стукнуло доктора в спину, и он  упал.  В  глазах  у
него потемнело. "Глупая девчонка, - прохрипел он. И еще: - Как бы  там  ни
было, они знают, что я хотел..."
     Энджи поглядела на распростертое на полу тело доктора; из  спины  его
торчала  рукоятка  термокаутера  N-6.  "...Проходит   через   все   ткани.
Употреблять   для   ампутаций,   предварительно   спрыснув    Ре-Гро.    В
непосредственной близости от жизненно важных органов, основных кровеносных
сосудов и нервных стволов соблюдать особую осторожность..."
     - Я этого не хотела, - тупо сказала Энджи, похолодев от ужаса. Ей тут
же  представилось,  как  в   лечебницу   является   неумолимый   сыщик   и
восстанавливает сцену преступления.  Она  будет  ловчить,  изворачиваться,
хитрить, но сыщик выведет ее на чистую воду и отдаст  под  суд.  Ее  будет
судить суд присяжных, адвокат произнесет речь в ее  защиту,  но  присяжные
все равно признают ее  виновной;  в  газетах  появятся  шапки:  "Белокурая
убийца понесет наказание".  И  вот  она  пойдет  по  пустынному  коридору,
пылинки будут плясать в снопах солнечного  света,  в  конце  коридора  она
увидит железную дверь, а за ней - электрический стул.  К  чему  тогда  все
шубы, машины, наряды и даже красавец-жених,  встречи  с  которым  она  так
ждала.
     Однако едва туман кинематографических штампов рассеялся, Энджи быстро
смекнула,   что   надо   делать.   Она   решительно   вынула   из   гнезда
мусоросжигатель: "для уничтожения фиброзов и прочих опухолей, прикоснитесь
к диску..." Стоило кинуть что-нибудь  в  мусоросжигатель,  как  раздавался
свист - очень сильный и неприятный для слуха, за ним следовала вспышка, не
дававшая света.
     А когда коробку открывали - она оказывалась пустой. Энджи  вынула  из
гнезда еще один термокаутер и решительно приступила к  делу.  Хорошо  еще,
что крови натекло совсем немного... Часа за три она  справилась  со  своей
чудовищной задачей.
     Спала она плохо. Убийство далось ей нелегко: всю ночь  мучили  ужасы.
Но наутро Энджи встала с таким чувством, будто никакого доктора Фулла и на
свете не было. Она позавтракала, оделась более тщательно, чем  обычно,  но
тут же - нет, нет, ни в коем случае ничего необычного. Все должно быть как
обычно. Через день-другой она позвонит в полицию. Скажет, что доктор  ушел
из дому пьяный, и она встревожена. Но главное не торопить события.
     Миссис Коулмен была назначена на 10 часов утра.  Энджи  рассчитывала,
что уговорит доктора провести по крайней мере еще  один  пятисотдолларовый
сеанс. Теперь ей придется проводить его самой: впрочем,  рано  или  поздно
пора привыкать.
     Миссис Коулмен явилась раньше назначенного часа.
     -  Сегодня  доктор  поручил  провести  массаж  мне.   Когда   процесс
укрепления тканей уже начался,  участие  доктора  не  обязательно.  Массаж
может проводить любой человек, знакомый с его методом, - нахально объявила
Энджи. И спохватилась, увидев, что забыла  захлопнуть  чемоданчик.  Миссис
Коулмен, проследившая за ее взглядом, в ужасе попятилась.
     - Это еще что такое? - спросила миссис Коулмен. - Уж  не  собираетесь
ли вы резать меня этими ножами? Я так и думала, что тут дело нечисто...
     - Пожалуйста, миссис Коулмен,  -  сказала  Энджи.  -  Ну  пожалуйста,
дорогая миссис Коулмен, вы ведь ничего не понимаете... в массаже.
     - Бросьте заливать про массаж, - визжала миссис Коулмен. - Я  поняла,
доктор мне операцию делал! Ведь он мог меня убить!
     Энджи, не говоря ни слова,  вынула  из  гнезда  кожный  нож  размером
поменьше и провела им по своей руке. Лезвие прошло сквозь кожу, как  палец
сквозь  ртуть,  не  оставляя  никаких  следов!  Если  и  это   не   убедит
старушенцию...
     Однако миссис Коулмен еще пуще встревожилась.
     - Что это вы там делаете? Небось, лезвие уходит в рукоятку  -  вот  в
чем фокус!
     - Приглядитесь получше, миссис  Коулмен,  -  убеждала  Энджи:  ей  до
смерти не хотелось упустить пятьсот долларов, - приглядитесь получше и  вы
увидите, как этот э-э... прибор для подкожного  массажа  проникает  сквозь
кожу, не причиняя никакого вреда. Это так он непосредственно  воздействует
на мышцы, тогда как при обычном массаже  мешают  и  слои  кожи  и  жировые
ткани. В этом секрет успеха нашего метода. Ну разве наружный массаж  может
дать такие результаты, какие нам удалось получить накануне?
     Миссис Коулмен сбавила тон.
     - Да, польза от вашего массажа, конечно, есть, тут ничего не скажешь,
- признала она, поглаживая шею. - Но одно дело ваша  рука,  а  другое  моя
шея! Попробуйте-ка этот нож на себе...
     Энджи улыбнулась...

     Отменный обед почти примирил Эла с тем,  что  ему  придется  еще  три
месяца отбывать повинность в клинике. А потом, подумал он,  благословенный
год на благословенном Южном полюсе. Уж там-то он будет работать  по  своей
специальности - тренировать в телекинезе детей от трех до шести.
     Прежде чем приступить к работе,  Эл  по  привычке  бросил  взгляд  на
распределительный щиток. Увидев,  что  под  номером  одного  из  врачебных
чемоданчиков горит сигнал тревоги, он не поверил своим глазам.  Такого  не
бывало с незапамятных времен. Какой же это номер? "Ах так, 647101. Вот оно
что". Эл заложил номер в карточный сортировщик  и  вскоре  получил  нужную
информацию. Как и  следовало  ожидать,  беда  стряслась  с  хемингуэевским
чемоданчиком. В таких случаях Эл обычно оставлял  чемоданчик  на  произвол
судьбы. В чьи бы руки чемоданчик ни попал, вреда от него  быть  не  может.
Отключишь чемоданчик от сети - нанесешь урон обществу, оставишь в  сети  -
он того и гляди принесет пользу.
     Эл срочно вызвал начальника полиции.
     - С помощью набора мединструментов N-674101, - сказал он  начальнику,
- совершено  преступление.  Чемоданчик  потерял  несколько  месяцев  назад
доктор Джон Хемингуэй.
     Полицейский взъярился. "Вызвать Хемингуэя и допросить", - сказал  он.
Ответы доктора Хемингуэя его удивили, а еще больше удивило то, что  убийца
находится вне пределов его юрисдикции.
     Эл постоял немного у распределительного  щитка,  отключенная  энергия
мигнула красным огоньком тревоги, в последний  раз  предупреждая  -  набор
674101 в руках убийцы. Эл со вздохом выдернул штепсель, и  красный  огонек
погас.

     - Как бы не так, - глумилась миссис Коулмен.  -  Мою  шею  вы  готовы
резать, а свою, небось, побоитесь!
     Энджи одарила ее такой блаженной улыбкой, от которой потом  трепетали
даже видавшие виды служители морга. Она уверенно поставила  шкалу  кожного
ножа на три сантиметра и улыбнулась. Она не сомневалась, что  нож  пройдет
только через  ороговевшие  ткани  подкожного  слоя  и  живые  ткани  кожи,
загадочным  образом  отодвинет  крупные  и  мелкие  кровеносные  сосуды  и
мышечные ткани...
     По-прежнему улыбаясь, Энджи приставила  нож  к  шее,  и  острый,  как
бритва, микротомный нож перерезал крупные  и  мелкие  кровеносные  сосуды,
мышечные ткани и зев. Так окончила свою жизнь Энджи.
     Когда через несколько минут прибыла полиция, вызванная  вопящей,  как
сирена, миссис Коулмен, инструменты уже покрылись ржавчиной, а  сосудистый
клей, гроздья розовых, резинообразных альвеол в пробирках,  клетки  серого
вещества и витки нервов превратились в черную слизь. Пробирки  откупорили,
и из них на полицейских пахнуло мерзким запахом разложения.

                             Север Гансовский

                                ДЕНЬ ГНЕВА

                              П р е д с е д а т е л ь     к о м и с с и и.
                              Вы читаете на нескольких языках,  знакомы  с
                              высшей  математикой  и   можете    выполнять
                              кое-какие работы.  Считаете ли вы,  что  это
                              делает   вас   Человеком?   О т а р к.   Да,
                              конечно. А разве люди знают что-нибудь еще?

                                        (Из  допроса  отарка.    Материалы
                                        Государственной комиссии)

     Двое всадников выехали из поросшей  густой  травой  долины  и  начали
подниматься в гору.  Впереди  на  горбоносом  чалом  жеребце  лесничий,  а
Дональд  Бетли  на  рыжей  кобыле  за  ним.  На  каменистой  тропе  кобыла
споткнулась и упала на колени. Задумавшийся Бетли чуть не свалился, потому
что седло - английское скаковое седло с одной подпругой -  съехало  лошади
на шею.
     Лесничий подождал его наверху.
     - Не позволяйте ей опускать голову, она спотыкается.
     Бетли, закусив губу, бросил на него досадливый взгляд.  Черт  возьми,
об этом можно было предупредить и раньше!  Он  злился  также  и  на  себя,
потому что кобыла обманула его.  Когда Бетли ее седлал, она надула  брюхо,
чтобы потом подпруга была совсем свободной.
     Он так натянул повод, что лошадь заплясала и отдала назад.
     Тропа опять  стала  ровной.  Они  ехали  по  плоскогорью,  и  впереди
поднимались одетые хвойными лесами вершины холмов.
     Лошади шли длинным шагом, иногда сами переходя  на  рысь  и  стараясь
перегнать друг друга.  Когда кобылка выдвигалась  вперед,  Бетли  делались
видны загорелые, чисто выбритые худые щеки лесничего и его угрюмые  глаза,
устремленные на дорогу. Он как будто вообще не замечал своего спутника.
     "Я слишком непосредствен, - думал Бетли. - И это мне мешает.  Я с ним
заговаривал уже раз пять, а он либо отвечает мне односложно,  либо  вообще
молчит.  Не  ставит  меня  ни  во  что.  Ему  кажется,  что  если  человек
разговорчив, значит он болтун и его не следует уважать.  Просто они тут  в
глуши не знают меры вещей.  Думают,  что  это  ничего  не  значит  -  быть
журналистом.  Даже таким журналистом, как... Ладно, тогда я тоже не буду к
нему обращаться. Плевать!.."
     Но постепенно настроение его улучшалось.  Бетли был человек удачливый
и считал, что всем другим  должно  так  же  нравиться  жить,  как  и  ему.
Замкнутость лесничего его удивляла, но вражды к нему он не чувствовал.
     Погода, с утра дурная, теперь прояснилась.  Туман  рассеялся.  Мутная
пелена в небе разошлась на отдельные облака.  Огромные тени быстро  бежали
по темным лесам и ущельям, и это подчеркивало суровый,  дикий  и  какой-то
свободный характер местности.
     Бетли похлопал кобылку по влажной, пахнущей потом шее.
     - Тебе, видно, спутывали передние ноги, когда отпускали на  пастбище,
и от этого ты спотыкаешься. Ладно, мы еще столкуемся.
     Он дал лошади повода и нагнал лесничего.
     - Послушайте, мистер Меллер, а вы и родились в этих краях?
     - Нет, - сказал лесничий, не оборачиваясь.
     - А где?
     - Далеко.
     - А здесь давно?
     - Давно, - Меллер повернулся к  журналисту.  -  Вы  бы  лучше  потише
разговаривали. А то они могут услышать.
     - Кто они?
     - Отарки, конечно.  Один услышит и передаст другим.  А  то  и  просто
может подстеречь, прыгнуть сзади и разорвать...  Да и вообще  лучше,  если
они не будут знать, зачем мы сюда едем.
     - Разве они часто нападают? В газетах писали, таких случаев почти  не
бывает.
     Лесничий промолчал.
     - А они нападают сами? - Бетли невольно  оглянулся.  -  Или  стреляют
тоже? Вообще оружие у них есть? Винтовки или автоматы?
     - Они стреляют очень редко. У них же руки не так устроены... Тьфу, не
руки, а лапы! Им неудобно пользоваться оружием.
     - Лапы, - повторил Бетли. - Значит, вы их здесь за людей не считаете?
     - Кто? Мы?
     - Да, вы. Местные жители.
     Лесничий сплюнул.
     - Конечно, не считаем. Их здесь ни один человек за людей не считает.
     Он говорил отрывисто.  Но Бетли уже забыл о своем  решении  держаться
замкнуто.
     - Скажите, а вы с ними разговаривали? Правда, что они хорошо говорят?
     - Старые хорошо.  Те, которые были еще при лаборатории...  А  молодые
хуже.  Но все равно, молодые еще опаснее. Умнее, у них и головы в два раза
больше. - Лесничий вдруг остановил коня.  В  голосе  его  была  горечь.  -
Послушайте, зря мы все это обсуждаем.  Все  напрасно.  Я  уже  десять  раз
отвечал на такие вопросы.
     - Что напрасно?
     - Да вся эта наша поездка. Ничего из нее не получится. Все останется,
как прежде.
     - Но почему останется? Я приехал от влиятельной газеты. У нас большие
полномочия. Материал готовится для сенатской комиссии. Если выяснится, что
отарки действительно представляют такую опасность, будут приняты меры.  Вы
же знаете, что на этот раз собираются послать войска против них.
     - Все равно ничего не выйдет, - вздохнул лесничий. - Вы же не  первый
сюда приезжаете.  Тут каждый год кто-нибудь  бывает,  и  все  интересуются
только отарками.  Но не людьми, которым приходится с отарками жить. Каждый
спрашивает: "А правда, что они могут изучить  геометрию?..  А  верно,  что
есть отарки, которые понимают теорию относительности?" Как будто это имеет
какое-нибудь значение! Как будто из-за этого их не нужно уничтожать!
     - Но я для того  и  приехал,  -  начал  Бетли,  -  чтобы  подготовить
материал для комиссии. И тогда вся страна узнает, что...
     - А другие, вы думаете, не готовили материалов? - перебил его Меллер.
- Да, и кроме того...  Кроме того, как вы поймете здешнюю обстановку?  Тут
жить нужно, чтобы понять. Одно дело проехаться, и другое - жить все время.
Эх!..  Да что говорить! Поедем.  -  Он  тронул  коня.  -  Вот  отсюда  уже
начинаются места, куда они заходят. От этой долины.
     Журналист и лесничий  были  теперь  на  крутизне.  Тропинка,  змеясь,
уходила из-под копыт коней все вниз и вниз.
     Далеко под ними  лежала  заросшая  кустарником  долина,  перерезанная
вдоль каменистой узкой речкой.  Сразу от нее вверх поднималась стена леса,
а за ней в необозримой дали - забеленные снегами откосы Главного хребта.
     Местность просматривалась отсюда  на  десятки  километров,  но  нигде
Бетли не мог заметить и признака жизни - ни дымка из трубы, ни стога сена.
Казалось, край вымер.
     Солнце скрылось за облаком, сразу стало холодно,  и  журналист  вдруг
почувствовал, что ему не хочется спускаться вниз  за  лесничим.  Он  зябко
передернул плечами.  Ему вспомнился теплый, нагретый воздух его  городской
квартиры, светлые и тоже теплые комнаты редакции.  Но потом он взял себя в
руки. "Ерунда! Я бывал и не в  таких  переделках.  Чего  меня  бояться?  Я
прекрасный стрелок, у меня великолепная реакция.  Кого еще  они  могли  бы
послать, кроме меня?" Он увидел, как Меллер  взял  из-за  спины  ружье,  и
сделал то же самое со своим.
     Кобыла осторожно переставляла ноги на узкой тропе.
     Когда они спустились, Меллер сказал:
     - Будем стараться ехать рядом. Лучше не разговаривать. Часам к восьми
нужно добраться до фермы Стеглика. Там переночуем.
     Они тронулись и ехали около  двух  часов  молча.  Поднялись  вверх  и
обогнули Маунт-Беар, так что справа у них все время  была  стена  леса,  а
слева обрыв, поросший кустарником, но таким мелким и редким, что там никто
не мог прятаться.  Спустились к реке и по  каменистому  дну  выбрались  на
асфальтированную, заброшенную дорогу, где асфальт потрескался и в трещинах
пророс травой.
     Когда они были на  этом  асфальте,  Меллер  вдруг  остановил  коня  и
прислушался. Затем он спешился, стал на колени и приложил ухо к дороге.
     - Что-то неладно, - сказал он, поднимаясь. - Кто-то за  нами  скачет.
Уйдем с дороги.
     Бетли тоже спешился, и они отвели лошадей за канаву в заросли ольхи.
     Минуты через две  журналист  услышал  цокот  копыт.  Он  приближался.
Чувствовалось, что всадник гонит вовсю.
     Потом  через  жухлые  листья  они  увидели  серую  лошадь,   скачущую
торопливым галопом.  На ней неумело сидел мужчина в желтых верховых брюках
и дождевике. Он проехал так близко, что Бетли хорошо рассмотрел его лицо и
понял, что видел уже этого  мужчину.  Он  даже  вспомнил  где.  Впрочем  в
городке возле бара стояла компания.  Человек пять  или  шесть,  плечистых,
крикливо одетых.  И у всех были одинаковые глаза.  Ленивые,  полузакрытые,
наглые. Журналист знал эти глаза - глаза гангстеров.
     Едва всадник проехал, Меллер выскочил на дорогу.
     - Эй!
     Мужчина стал сдерживать лошадь и остановился.
     - Эй, подожди!
     Всадник огляделся, узнал, очевидно,  лесничего.  Несколько  мгновений
они смотрели друг на друга.  Потом мужчина махнул рукой, повернул лошадь и
поскакал дальше.
     Лесничий смотрел ему вслед, пока звук копыт не затих вдали.  Потом он
вдруг со стоном ударил себя кулаком по голове.
     - Вот теперь-то уже ничего не выйдет! Теперь наверняка.
     - А что такое? - спросил Бетли. Он тоже вышел из кустов.
     - Ничего... Просто теперь конец нашей затее.
     - Но почему? - Журналист посмотрел на лесничего и с удивлением увидел
в его глазах слезы.
     - Теперь все кончено, - сказал Меллер, отвернулся и тыльной  стороной
кисти вытер глаза. - Ах, гады! Ах, гады!
     - Послушайте! - Бетли тоже начал  терять  терпение.  -  Если  вы  так
будете нервничать, пожалуй, нам действительно не стоит ехать.
     - Нервничать! - воскликнул лесничий. - По-вашему,  я  нервничаю?  Вот
посмотрите!
     Взмахом  руки  он  показал  на  еловую  ветку  с  красными   шишками,
свесившуюся над дорогой шагах в тридцати от них.
     Бетли еще не понял, зачем он  должен  на  нее  смотреть,  как  грянул
выстрел, в лицо ему пахнул пороховой  дымок,  и  самая  крайняя,  отдельно
висевшая шишка свалилась на асфальт.
     - Вот как я нервничаю. - Меллер пошел в ольшаник за конем.
     Они подъехали к ферме как раз, когда начало темнеть.
     Из  бревенчатого  недостроенного  дома  вышел  высокий   чернобородый
мужчина со всклокоченными волосами и стал молча смотреть, как  лесничий  и
Бетли расседлывают лошадей.  Потом на крыльце появилась женщина, рыжая,  с
плоским, невыразительным лицом и тоже непричесанная.  А за ней трое детей.
Двое мальчишек восьми или девяти лет и девочка лет тринадцати,  тоненькая,
как будто нарисованная ломкой линией.
     Все  эти  пятеро  не  удивились  приезду  Меллера  и  журналиста,  не
обрадовались и не огорчились.  Просто стояли и молча смотрели.  Бетли  это
молчание не понравилось.
     За ужином он попытался завести разговор.
     - Послушайте, как вы тут  управляетесь  с  отарками?  Очень  они  вам
досаждают?
     - Что? - чернобровый фермер приложил ладонь к уху и перегнулся  через
стол. - Что? - крикнул он. - Говорите громче. Я плохо слышу.
     Так продолжалось несколько минут, и фермер упорно не желал  понимать,
чего от него хотят.  В конце концов он развел  руками.  Да,  отарки  здесь
бывают.  Мешают ли они ему? Нет, лично ему не мешают. А про других  он  не
знает. Не может ничего сказать.
     В середине этого  разговора  тонкая  девочка  встала,  запахнулась  в
платок и, не сказав никому ни слова, вышла.
     Как только все тарелки опустели,  жена  фермера  принесла  из  другой
комнаты два матраца и принялась стелить для приезжих.
     Но Меллер ее остановил:
     - Пожалуй, мы лучше переночуем в сарае.
     Женщина, не отвечая, выпрямилась. Фермер поспешно встал из-за стола.
     - Почему? Переночуйте здесь.
     Но лесничий уже брал матрацы.
     В сарай высокий фермер проводил их с фонарем.  С минуту смотрел,  как
они устраиваются, и один момент на лице у него было такое выражение, будто
он собирается что-то сказать.  Но он только поднял руку и почесал  голову.
Потом ушел.
     - Зачем все  это?  -  спросил  Бетли.  -  Неужели  отарки  и  в  дома
забираются?
     Меллер поднял с земли толстую  доску  и  припер  ею  тяжелую  крепкую
дверь, проверив, чтобы доска не соскользнула.
     - Давайте ложиться, - сказал он. - Всякое бывает.  В  дома  они  тоже
забираются.
     Журналист сел на матрац и принялся расшнуровывать ботинки.
     - А скажите, настоящие медведи тут остались? Не отарки,  а  настоящие
дикие медведи. Тут ведь вообще-то много медведей водилось, в этих лесах?
     - Ни одного, - ответил Меллер. - Первое, что  отарки  сделали,  когда
они из лаборатории вырвались, с острова,  -  это  они  настоящих  медведей
уничтожили.  Волков тоже. Еноты тут были, лисицы - всех в общем. Яду взяли
в разбитой лаборатории, мелкоту ядом травили.  Здесь по всей округе дохлые
волки валялись - волков они почему-то не ели. А медведей собрали всех. Они
ведь и сами своих даже иногда едят.
     - Своих?
     - Конечно, они ведь не люди. От них не знаешь, чего ждать.
     - Значит, вы их считаете просто зверями?
     - Нет. - Лесничий покачал головой. - Зверями мы их  не  считаем.  Это
только в городах спорят, люди они или звери.  Мы-то здесь знаем, что они и
ни то и ни другое.  Понимаете, раньше было так: были люди, и были звери. И
все.  А теперь есть что-то  третье  -  отарки.  Это  в  первый  раз  такое
появилось, за все время, пока мир стоит.  Отарки не звери - хорошо, если б
они были только зверями. Но и не люди, конечно.
     - Скажите, - Бетли чувствовал, что  ему  все-таки  не  удержаться  от
вопроса, банальность которого он понимал, -  а  верно,  что  они  запросто
овладевают высшей математикой?
     Лесничий вдруг резко повернулся к нему.
     - Слушайте, заткнитесь насчет математики наконец! Заткнитесь! Я лично
гроша ломаного не дам за того, кто знает высшую математику. Да, математика
для отарков хоть бы хны! Ну и что?..  Человеком нужно быть  -  вот  в  чем
дело.
     Он отвернулся и закусил губу.
     "У него невроз, - подумал Бетли. - Да еще очень сильный.  Он  больной
человек".
     Но лесничий уже успокаивался.  Ему было  неудобно  за  свою  вспышку.
Помолчав, он спросил:
     - Извините, а вы его видели?
     - Кого?
     - Ну, этого гения, Фидлера.
     - Фидлера?.. Видел. Я с ним разговаривал перед самым выездом сюда. По
поручению газеты.
     - Его там, наверное, держат в целлофановой  обертке?  Чтобы  на  него
капелька дождя не упала.
     - Да, его охраняют. - Бетли вспомнил, как у него проверили пропуск  и
обыскали его в первый раз возле стены, окружающей Научный центр. Потом еще
проверка, и снова обыск - перед въездом в институт. И третий обыск - перед
тем как впустить его в сад, где к нему и вышел сам Фидлер. - Его охраняют.
Но он действительно гениальный математик.  Ему тринадцать лет было,  когда
он сделал свои "Поправки к  общей  теории  относительности".  Конечно,  он
необыкновенный человек, верно ведь?
     - А как он выглядит?
     - Как выглядит?
     Журналист замялся.  Он вспомнил Фидлера, когда тот в белом просторном
костюме вышел в сад. Что-то неловкое было в его фигуре. Широкий таз, узкие
плечи.  Короткая шея... Это  было  странное  интервью,  потому  что  Бетли
чувствовал, что проинтервьюировали  скорее  его  самого.  То  есть  Фидлер
отвечал на его вопросы. Но как-то несерьезно. Как будто он посмеивался над
журналистом и вообще над всем миром обыкновенных  людей  там,  за  стенами
Научного центра.  И спрашивал сам. Но какие-то  дурацкие  вопросы.  Разную
ерунду, вроде того, например, любит ли Бетли морковный сок.  Как  если  бы
этот разговор был экспериментальным - он,  Фидлер,  изучает  обыкновенного
человека.
     - Он среднего роста, - сказал Бетли. - Глаза маленькие...  А вы разве
его не видели? Он же тут бывал, на озере и в лаборатории.
     - Он приезжал два раза, - ответил Меллер.  -  Но  с  ним  была  такая
охрана, что простых смертных  и  на  километр  не  подпускали.  Тогда  еще
отарков держали за загородкой, и с ним работали Рихард и Клейн. Клейна они
потом  съели.  А  когда  отарки  разбежались,  Фидлер   здесь    уже    не
показывался... Что же он теперь говорит насчет отарков?
     - Насчет отарков?..  Сказал, что  то  был  очень  интересный  научный
эксперимент.  Очень перспективный. Но теперь он этим не занимается. У него
что-то связанное с космическими лучами...  Говорил  еще,  что  сожалеет  о
жертвах, которые были.
     - А зачем это все было сделано? Для чего?
     - Ну, как вам сказать?.. - Бетли задумался. - Понимаете, в науке ведь
так бывает: "А что, если?.." Из этого родилось много открытий.
     - В каком смысле "А что, если?"?
     - Ну, например: "А что, если в магнитное поле поместить проводник под
током?"  И  получился  электродвигатель...  Короче  говоря,  действительно
эксперимент.
     - Эксперимент, - Меллер скрипнул  зубами.  -  Сделали  эксперимент  -
выпустили людоедов  на  людей.  А  теперь  про  нас  никто  и  не  думает.
Управляйтесь сами, как знаете. Фидлер уже плюнул на отарков и на нас тоже.
А их тут расплодились сотни, и  никто  не  знает,  что  они  против  людей
замышляют. - Он помолчал и вздохнул. - Эх, подумать только, что  пришло  в
голову! Сделать зверей, чтобы они были умнее, чем люди. Совсем уж обалдели
там, в городах.  Атомные бомбы, а теперь вот это. Наверное,  хотят,  чтобы
род человеческий совсем кончился.
     Он встал, взял заряженное ружье и положил рядом с собой на землю.
     - Слушайте, мистер Бетли. Если будет какая-нибудь тревога, кто-нибудь
станет стучаться к нам или ломиться, вы лежите, как лежали.  А то мы  друг
друга в темноте перестреляем.  Вы лежите, а я уж знаю, что делать.  Я  так
натренировался, что, как собака, просыпаюсь от одного предчувствия.
     Утром, когда Бетли вышел из сарая, солнце светило так ярко и  вымытая
дождиком зелень была такая свежая, что все ночные разговоры показались ему
всего лишь страшными сказками.
     Чернобородый фермер был уже на своем  поле  -  его  рубаха  пятнышком
белела на той стороне речки.  На миг  журналисту  подумалось,  что,  может
быть, это и есть счастье - вот так вставать  вместе  с  солнцем,  не  зная
тревог и забот сложной городской жизни,  иметь  дело  только  с  рукояткой
лопаты, с комьями бурой земли.
     Но лесничий быстро вернул его к действительности.  Он появился  из-за
сарая с ружьем в руке.
     - Идемте, покажу вам одну штуку.
     Они обошли сарай и вышли в огород с задней стороны дома.  Тут  Меллер
повел себя странно.  Согнувшись, перебежал кусты и присел в  канаве  возле
картофельных гряд. Потом знаком показал журналисту сделать то же самое.
     Они стали обходить огород по канаве.  Один раз из дому донесся  голос
женщины, но что она говорила, было не разобрать.
     Меллер остановился.
     - Вот посмотрите.
     - Что?
     - Вы же говорили, что вы охотник. Смотрите!
     На лысенке между космами травы лежал четкий пятилапый след.
     - Медведь? - с надеждой спросил Бетли.
     - Какой медведь? Медведей уже давно нет.
     - Значит, отарк?
     Лесничий кивнул.
     - Совсем свежие, - прошептал журналист.
     - Ночные следы, - сказал Меллер. - Видите, засырели.  Это он  еще  до
дождя был в доме.
     - В доме? - Бетли почувствовал холодок  в  спине,  как  прикосновение
чего-то металлического. - Прямо в доме?
     Лесничий не ответил, кивком показал журналисту в  сторону  канавы,  и
они молча проделали обратный путь.
     У сарая Меллер подождал, пока Бетли отдышится.
     - Я так и подумал вчера. Еще когда мы вечером приехали и Стеглик стал
притворяться, что плохо  слышит.  Просто  он  старался,  чтобы  мы  громче
говорили и чтобы отарку все было слышно. А отарк сидел в соседней комнате.
     Журналист почувствовал, что голос у него хрипнет.
     - Что вы говорите?  Выходит,  здесь  люди  объединяются  с  отарками?
Против людей же!
     - Вы тише, - сказал лесничий. - Что  значит  "объединяются"?  Стеглик
ничего и не мог поделать.  Отарк пришел и остался. Это часто бывает. Отарк
приходит и ложится, например, на заправленную постель в спальне.  А  то  и
просто выгонит людей из дому и занимает его на сутки или на двое.
     - Ну, а люди-то? Так и терпят? Почему они в них не стреляют?
     - Как же стрелять, если в лесу другие отарки? А  у  фермера  дети,  и
скотина, которая на лугу пасется,  и  дом,  который  можно  поджечь...  Но
главное - дети.  Они же ребенка могут взять. Разве уследишь за малышами? И
кроме того, они тут у всех ружья взяли. Еще в самом начале. В первый год.
     - И люди отдали?
     - А что сделаешь? Кто не отдавал, потом раскаялся...
     Он  не  договорил  и  вдруг  уставился  на  заросль  ивняка  шагах  в
пятнадцати от них.
     Все дальнейшее произошло в течение двух-трех секунд.
     Меллер вскинул ружье и  взвел  курок.  Одновременно  над  кустарником
поднялась  бурая  масса,  сверкнули  большие  глаза,  злые  и  испуганные,
раздался голос:
     - Эй, не стреляйте! Не стреляйте!
     Инстинктивно журналист схватил Меллера за плечо.  Грянул выстрел,  но
нуля только сбила ветку. Бурая масса сложилась вдвое, шаром прокатилась по
лесу  и  исчезла  между  деревьями.  Несколько  мгновений  слышался  треск
кустарника, потом все смолкло.
     - Какого черта! - Лесничий в бешенстве обернулся.  -  Почему  вы  это
сделали?
     Журналист, побледневший, прошептал:
     - Он говорил, как человек... Он просил не стрелять.
     Секунду лесничий смотрел на него, потом  гнев  его  сменился  усталым
равнодушием. Он опустил ружье.
     - Да, пожалуй... В первый раз это производит впечатление.
     Позади них раздался шорох. Они обернулись.
     Жена фермера сказала:
     - Пойдемте в дом. Я уже накрыла на стол.
     Во время еды все делали вид, будто ничего не произошло.
     После завтрака фермер помог оседлать лошадей. Попрощались молча.
     Когда они поехали, Меллер спросил:
     - А какой у вас, собственно, план? Я толком и не понял.  Мне сказали,
что я должен проводить тут вас по горам, и все.
     - Какой план?..  Да вот и проехать по горам.  Повидать  людей  -  чем
больше, тем лучше.  Познакомиться с отарками, если удастся. Одним  словом,
почувствовать атмосферу.
     - На этой ферме вы уже почувствовали?
     Бетли пожал плечами.
     Лесничий вдруг придержал коня.
     - Тише...
     Он прислушивался.
     - За нами бегут... На ферме что-то случилось.
     Бетли еще не успел поразиться слуху  лесничего,  как  сзади  раздался
крик:
     - Эй, Меллер, эй!
     Они повернули лошадей, к ним, задыхаясь, бежал фермер. Он почти упал,
взявшись за луку седла Меллера.
     - Отарк взял Тину. Потащил к Лосиному оврагу.
     Он хватал ртом воздух, со лба падали капли пота.
     Одним махом лесничий подхватил фермера на седло. Его жеребец рванулся
вперед, грязь высоко брызнула из-под копыт.
     Никогда прежде Бетли не подумал бы, что он может  с  такой  быстротой
мчаться на коне.  Ямы, стволы  поваленных  деревьев,  кустарников,  канавы
неслись под ним, сливаясь в какие-то мозаичные  полосы.  Где-то  веткой  с
него сбило фуражку, он даже не заметил.
     Впрочем,  это  и  не  зависело  от  него.  Его  лошадь  в    яростном
соревновании старалась не отстать от жеребца.  Бетли обхватил ее  за  шею.
Каждую секунду ему казалось, что он сейчас будет убит.
     Они проскакали  лесом,  большой  поляной,  косогором,  обогнали  жену
фермера и спустились в большой овраг.
     Тут лесничий спрыгнул с  коня  и,  сопровождаемый  фермером,  побежал
узкой тропкой в чащу редкого молодого просвечивающего сосняка.
     Журналист тоже оставил кобылу, бросив повод ей на шею, и  кинулся  за
Меллером.  Он бежал за лесником, и в уме у него автоматически  отмечалось,
как удивительно переменился  тот.  От  прежней  нерешительности  и  апатии
Меллера не осталось ничего.  Движения его были легкими  и  собранными,  ни
секунды не задумываясь, он менял направление, перескакивал  ямы,  подлезал
под низкие ветви.  Он двигался, как будто след отарка был  проведен  перед
ним жирной меловой чертой.
     Некоторое время Бетли выдерживал темп  бега,  потом  стал  отставать.
Сердце у него прыгало в груди, он чувствовал удушье и жжение в  горле.  Он
перешел на шаг, несколько минут брел в чаще один,  потом  услышал  впереди
голоса.
     В самом узком месте оврага лесничий стоял  с  ружьем  наготове  перед
густой зарослью орешника. Тут же был отец девушки.
     Лесничий сказал раздельно:
     - Отпусти ее. Иначе я тебя убью.
     Он обращался туда, в заросль.
     В ответ раздалось рычание, перемежаемое детским плачем.
     Лесничий повторил:
     - Иначе я тебя убью. Я жизнь положу, чтобы тебя выследить и убить. Ты
меня знаешь.
     Снова раздалось рычанье, потом голос, но не человеческий, а  какой-то
граммофонный, вяжущий все слова в одно, спросил:
     - А так ты меня не убьешь?
     - Нет, - сказал Меллер. - Так ты уйдешь живой.
     В чаще помолчали. Раздавались только всхлипывания.
     Потом послышался треск  ветвей,  белое  мелькнуло  в  кустарнике.  Из
заросли вышла тоненькая девушка.  Одна рука была у  нее  окровавлена,  она
придерживала ее другой.
     Всхлипывая, она прошла мимо трех мужчин, не поворачивая к ним головы,
и побрела, пошатываясь, к дому.
     Все трое проводили ее взглядом.
     Чернобородый фермер посмотрел  на  Меллера  и  Бетли.  В  его  широко
раскрытых глазах было что-то такое режущее, что журналист  не  выдержал  и
опустил голову.
     - Вот, - сказал фермер.

     Они остановились переночевать в маленькой пустой сторожке в лесу.  До
озера с островом, на котором когда-то была лаборатория,  оставалось  всего
несколько часов пути, но Меллер отказался ехать в темноте.
     Это был уже четвертый день их путешествия,  и  журналист  чувствовал,
что его испытанный оптимизм начинает  давать  трещины.  Раньше  на  всякую
случившуюся с ним неприятность у него наготове  была  фраза:  "А  все-таки
жизнь чертовски хорошая штука!" Но теперь он  понимал,  что  это  дежурное
изречение, вполне годившееся, когда  в  комфортабельном  вагоне  едешь  из
одного города в другой или входишь  через  стеклянную  дверь  в  вестибюль
отеля, чтобы встретиться с какой-нибудь знаменитостью, - что это изречение
решительно неприменимо для случая со Стегликом, например.
     Весь  край  казался  пораженным  болезнью.  Люди    были    апатичны,
неразговорчивы. Даже дети не смеялись.
     Однажды он спросил у Меллера, почему фермеры не уезжают  отсюда.  Тот
объяснил, что все, чем местные жители владеют, - это земля.  Но теперь  ее
невозможно было продать. Она обесценилась из-за отарков.
     Бетли спросил:
     - А почему вы не уезжаете?
     Лесничий подумал. Он закусил губу, помолчал, потом ответил:
     - Все же я приношу какую-то пользу. Отарки меня боятся. У меня ничего
здесь нет. Ни семьи, ни дома. На меня никак нельзя повлиять. Со мной можно
только драться. Но это рискованно.
     - Значит, отарки вас уважают?
     Меллер недоуменно поднял голову.
     - Отарки?..  Нет, что вы! Уважать они тоже не могут. Они же не  люди.
Только боятся. И это правильно. Я же их убиваю.
     Однако на известный риск отарки все-таки шли.  Лесничий  и  журналист
оба чувствовали это.  Было такое впечатление, что  вокруг  них  постепенно
замыкается кольцо.  Три раза в них стреляли. Один выстрел  был  сделан  из
окна заброшенного дома, а  два  -  прямо  из  леса.  Все  три  раза  после
неудачного выстрела они находили свежие  следы.  И  вообще  следы  отарков
попадались им все чаще и чаще с каждым днем...
     В сторожке, в сложенном из камней маленьком очаге, они разожгли огонь
и приготовили себе ужин.  Лесничий закурил трубку,  печально  глядя  перед
собой.
     Лошадей они поставили напротив раскрытой двери сторожки.
     Журналист смотрел на лесничего.  За то время, пока они были вместе, с
каждым днем все возрастало его  уважение  к  этому  человеку.  Меллер  был
необразован, вся его жизнь прошла в лесах, он почти ничего не читал, с ним
и двух минут нельзя было поддерживать разговора об  искусстве.  И  тем  не
менее журналист чувствовал,  что  он  не  хотел  бы  себе  лучшего  друга.
Суждения лесничего всегда были здравы и самостоятельны;  если  ему  нечего
было  говорить,  он  молчал.  Сначала  он  показался  журналисту  каким-то
издерганным и раздражительно слабым, по теперь Бетли понимал, что это была
давняя горечь за жителей большого заброшенного края,  который  по  милости
ученых постигла беда.
     Последние два дня Меллер чувствовал себя больным. Его мучила болотная
лихорадка. От высокой температуры лицо его покрылось красными пятнами.
     Огонь прогорел в очаге, и лесничий неожиданно спросил:
     - Скажите, а он молодой?
     - Кто?
     - Этот ученый. Фидлер.
     - Молодой, - ответил журналист. - Ему лет тридцать. Не больше. А что?
     - То-то и плохо, что он молодой, - сказал лесничий.
     - Почему?
     Меллер помолчал.
     - Вот они, способные, их сразу берут и помещают в закрытую  среду.  И
нянчатся с ними.  А они жизни совсем не знают. И  поэтому  не  сочувствуют
людям. - Он вздохнул. - Человеком сначала надо быть. А потом уже ученым.
     Он встал.
     - Пора ложиться. По очереди придется спать. А то отарки у нас лошадей
зарежут.
     Журналисту вышло бодрствовать первому.
     Лошади похрупывали сеном возле небольшого прошлогоднего стожка.
     Он уселся у порога хижины, положив ружье на колени.
     Темнота спустилась быстро, как накрыла.  Потом глаза  его  постепенно
привыкли к мраку.  Взошла луна. Небо было чистое, звездное.  Перекликаясь,
где-то наверху пролетела стайка маленьких птичек,  которые  в  отличие  от
крупных птиц, боясь хищников, совершают свои осенние кочевья по ночам.
     Бетли встал и прошелся вокруг сторожки.  Лес плотно  окружал  поляну,
где стоял домик, и в этом была опасность.  Журналист проверил, взведены ли
курки у ружья.
     Он стал перебирать в памяти события последних дней, разговоры, лица и
подумал о том, как будет рассказывать об отарках, вернувшись  в  редакцию.
Потом ему пришло в  голову,  что,  собственно,  эта  мысль  о  возвращении
постоянно присутствовала в его сознании и окрашивала в совсем особый  цвет
все, с чем ему приходилось встречаться. Даже когда они гнались за отарком,
схватившим девочку, он, Бетли, не забывал, что как ни жутко здесь,  но  он
сможет вернуться и уйти от этого.
     "Я-то вернусь, - сказал он себе. - А Меллер? А другие?.."
     Но эта мысль была слишком сурова, чтобы он решился сейчас  додумывать
ее до конца.
     Он сел  в  тень  от  сторожки  и  стал  размышлять  об  отарках.  Ему
вспомнилось название статьи в какой-то газете: "Разум  без  доброты".  Это
было похоже на то, что говорил лесничий.  Для него отарки не были  людьми,
потому что не имели "сочувствия".  Разум без доброты. Но возможно ли  это?
Может ли вообще существовать разум без доброты? Что начальное? Не есть  ли
эта самая доброта следствие разума?  Или  наоборот?..  Действительно,  уже
установлено, что отарки способнее людей к логическому  мышлению,  что  они
лучше понимают абстракцию и отвлеченность и лучше запоминают.  Уже  ходили
слухи, что  несколько  отарков  из  первой  партии  содержатся  в  военном
министерстве для решения  каких-то  особых  задач.  Но  ведь  и  "думающие
машины" тоже используются для решения всяких особых  задач.  И  какая  тут
разница?
     Он вспомнил, как один из фермеров сказал им с Меллером,  что  недавно
видел почти совсем голого отарка, и лесничий ответил на это, что отарки  в
последнее время все больше делаются похожими на людей. Неужели они в самом
деле завоюют мир? Неужели разум без доброты сильнее человеческого разума?
     "Но это будет не скоро, - сказал он себе. - Даже  если  и  будет.  Во
всяком случае, я-то успею прожить и умереть".
     Но затем его тотчас ударило: дети! В каком мире они будут  жить  -  в
мире отарков или в мире кибернетических роботов, которые тоже не гуманны и
тоже, как утверждают некоторые, умнее человека?
     Его сынишка внезапно появился перед ним и заговорил:
     "Папа, слушай. Вот мы - это мы, да? А они - это они. Но ведь они тоже
думают про себя, что они - мы?"
     "Что-то вы слишком рано созреваете, - подумал Бетли. - В семь  лет  я
не задавал таких вопросов".
     Где-то сзади хрустнула ветка. Мальчик исчез.
     Журналист тревожно огляделся и прислушался. Нет, все в порядке.
     Летучая мышь косым трепещущим полетом пересекла поляну.
     Бетли выпрямился.  Ему пришло в голову, что лесничий что-то  скрывает
от него.  Например, он еще не сказал, что это был за  всадник,  который  в
первый день обогнал их на заброшенной дороге.
     Он опять оперся спиной о стену домика. Еще раз сын появился перед ним
и снова с вопросом:
     "Папа, а откуда все? Деревья, дома,  воздух,  люди?  Откуда  все  это
взялось?"
     Он стал рассказывать мальчику об эволюции  мирозданья,  потом  что-то
остро кольнуло его в сердце, и Бетли проснулся.
     Луна зашла. Но небо уже немного посветлело.
     Лошадей на поляне не было.  Вернее, одной не было, а вторая лежала на
траве, и над ней копошились три серые тени.  Одна выпрямилась, и журналист
увидел огромного отарка с крупной тяжелой  головой,  оскаленной  пастью  и
большими, блещущими в полумраке глазами.
     Потом где-то близко раздался шепот:
     - Он спит.
     - Нет, он уже проснулся.
     - Подойди к нему.
     - Он выстрелит.
     - Он выстрелил бы раньше, если бы мог. Он либо спит, либо оцепенел от
страха. Подойди к нему.
     - Подойди сам.
     А журналист действительно оцепенел.  Это было как во сне. Он понимал,
что случилось непоправимое, надвинулась беда,  но  не  мог  шевельнуть  ни
рукой, ни ногой.
     Шепот продолжался:
     - Но тот, другой? Он выстрелит.
     - Он болен. Он не проснется... Ну иди, слышишь!
     С огромным трудом Бетли скосил глаза.  Из-за угла сторожки  показался
отарк. Но этот был маленький, похожий на свинью.
     Преодолевая оцепенение, журналист нажал на курки ружья.  Два выстрела
прогремели один за другим, две картечины унеслись в небо.
     Бетли вскочил, ружье выпало у него из рук.  Он бросился  в  сторожку,
дрожа, захлопнул за собой дверь и накинул щеколду.
     Лесничий стоял с ружьем наготове.  Его губы  пошевелились,  журналист
скорее почувствовал, чем услышал вопрос:
     - Лошади?
     Он кивнул.
     За дверью послышался шорох. Отарки чем-то подпирали ее снаружи.
     Раздался голос:
     - Эй, Меллер! Эй!
     Лесничий метнулся к окошку, высунул было ружье.  Тотчас  черная  лапа
мелькнула на фоне светлеющего неба; он едва успел убрать двустволку.
     Снаружи удовлетворенно засмеялись.
     Граммофонный, растягивающий звуки голос сказал:
     - Вот ты и кончился, Меллер.
     И, перебивая его, заговорили другие голоса:
     - Меллер, Меллер, поговори с нами...
     - Эй, лесник, скажи что-нибудь содержательное.  Ты же человек, должен
быть умным...
     - Меллер, выскажись, и я тебя опровергну...
     - Поговори со мной, Меллер. Называй меня по имени. Я Филипп...
     Лесничий молчал.
     Журналист неверными шагами  подошел  к  окошку.  Голоса  были  совсем
рядом, за бревенчатой стеной.  Несло звериным запахом -  кровью,  пометом,
еще чем-то.
     Тот отарк, который назвал себя Филиппом, сказал под самым окошком:
     - Ты журналист, да? Ты, кто подошел?..
     Журналист откашлялся. В горле у него было сухо. Тот же голос спросил:
     - Зачем ты приехал сюда?
     Стало тихо.
     - Ты приехал, чтобы нас уничтожили?
     Миг опять была тишина, затем возбужденные голоса заговорили:
     - Конечно, конечно, они хотят истребить нас...  Сначала  они  сделали
нас, а теперь хотят уничтожить...
     Раздалось рычание, потом шум.  У журналиста было  такое  впечатление,
что отарки подрались.
     Перебивая всех, заговорил тот, который называл себя Филиппом:
     - Эй, лесник, что  же  ты  не  стреляешь?  Ты  же  всегда  стреляешь.
Поговори со мной теперь.
     Где-то сверху вдруг неожиданно ударил выстрел.
     Бетли обернулся.
     Лесничий взобрался на очаг, раздвинул жерди, из которых была  сложена
крыша, крытая сверху соломой, и стрелял.
     Он выстрелил дважды, моментально перезарядил и снова выстрелил.
     Отарки разбежались.
     Меллер спрыгнул с очага.
     - Теперь нужно достать лошадей. А то нам туго придется.
     Они осмотрели трех убитых отарков.
     Один, молодой, действительно был почти голый,  шерсть  росла  у  него
только на загривке.
     Бетли чуть не стошнило, когда Меллер перевернул отарка на  траве.  Он
сдержался, схватившись за рот.
     Лесничий сказал:
     - Вы помните, что они не люди.  Хоть они и разговаривают.  Они  людей
едят. И своих тоже.
     Журналист осмотрелся.  Уже рассвело. Поляна, лес, убитые отарки - все
на миг показалось ему нереальным.
     Может ли это быть?.. Он ли это, Дональд Бетли, стоит здесь?..

     - Вот здесь отарк съел Клейна, - сказал Меллер. - Это один  из  наших
рассказывал, из местных. Его тут наняли уборщиком, когда была лаборатория.
И в тот вечер он случайно оказался в соседней комнате. И все слышал...
     Журналист и лесничий  были  теперь  на  острове,  в  главном  корпусе
Научного центра.  Утром они сняли седла с зарезанных лошадей  и  по  дамбе
перебрались на остров. У них осталось теперь только одно ружье, потому что
двустволку Бетли отарки, убегая, унесли с собой.  План Меллера  состоял  в
том, чтобы засветло дойти  до  ближайшей  фермы,  взять  там  лошадей.  Но
журналист выговорил у него полчаса на осмотр заброшенной лаборатории.
     - Он все слышал, - рассказывал лесничий. - Это было вечером, часов  в
десять.  У Клейна была какая-то установка, которую он разбирал,  возясь  с
электрическими проводами, а отарк сидел  на  полу,  и  они  разговаривали.
Обсуждали что-то из физики.  Это был один из первых отарков,  которых  тут
вывели, и он считался самым умным.  Он мог говорить  даже  на  иностранных
языках...  Наш парень мыл пол рядом и слышал их разговор. Потом  наступило
молчание, что-то грохнуло.  И вдруг уборщик услышал:  "О  господи!.."  Это
говорил Клейн, и у него  в  голосе  был  такой  ужас,  что  у  парня  ноги
подкосились.  Затем раздался истошный крик: "Помогите!" Уборщик заглянул в
эту комнату и увидел, что Клейн лежит, извиваясь, на полу, а отарк  гложет
его.  Парень от испуга ничего не мог делать и просто стоял. И только когда
отарк пошел на него, он захлопнул дверь.
     - А потом?
     - Потом они убили еще двоих лаборантов  и  разбежались.  А  пять  или
шесть остались как ни в чем  не  бывало.  И  когда  приехала  комиссия  из
столицы, они с ней разговаривали.  Этих увезли. Но позже  выяснилось,  что
они в поезде съели еще одного человека.
     В большой комнате лаборатории все оставалось  как  было.  На  длинных
столах стояла  посуда,  покрытая  слоем  пыли,  в  проводах  рентгеновской
установки пауки сплели свои сети.  Только стекла в окнах были выбиты, и  в
проломы лезли ветви разросшейся, одичавшей акации.
     Меллер и журналист вышли из главного корпуса.
     Бетли  очень  хотелось  посмотреть  установку  для  облучения,  и  он
попросил у лесничего еще пять минут.
     Асфальт на главной улочке брошенного поселка пророс травой и молодым,
сильным уже кустарником.  По-осеннему было  далеко  видно  и  ясно.  Пахло
прелыми листьями и мокрым деревом.
     На площади Меллер внезапно остановился.
     - Вы ничего не слышали?
     - Нет, - ответил Бетли.
     - Я все думаю, как они все вместе стали осаждать нас  в  сторожке,  -
сказал лесничий. - Раньше такого никогда не было.  Они  всегда  поодиночке
действовали.
     Он опять прислушался.
     - Как бы  они  нам  не  устроили  сюрприза.  Лучше  убираться  отсюда
поскорее.
     Они дошли  до  приземистого  круглого  здания  с  узкими,  забранными
решеткой окнами.  Массивная дверь была приоткрыта, бетонный пол  у  порога
задернулся тонким ковриком лесного  мусора  -  рыжими  елочными  иголками,
пылью, крылышками мошкары.
     Осторожно они вошли в первое помещение  с  нависающим  потолком.  Еще
одна массивная дверь вела в низкий зал.
     Они заглянули туда.  Белка с пушистым хвостом, как огонек,  мелькнула
по деревянному столу и выпрыгнула в окно сквозь прутья решетки.
     Миг лесничий смотрел ей  вслед.  Он  прислушался,  напряженно  сжимая
ружье, потом сказал:
     - Нет, так не пойдет.
     И поспешно двинулся обратно.
     Но было поздно.
     Снаружи донесся шорох, входная дверь, чавкнув, затворилась.  Раздался
шум, как если бы ее завалили чем-нибудь тяжелым.
     Секунду Меллер и журналист смотрели друг на друга, потом  кинулись  к
окну.
     Бетли выглянул наружу и отшатнулся.
     Площадь  и  широкий  высохший  бассейн,  неизвестно  зачем   когда-то
построенный тут, заполнялись отарками.  Их были десятки и десятки, и новые
вырастали как из-под земли.  Гомон уже стоял над этой толпой не людей и не
зверей, раздавались крики, рычание.
     Ошеломленные, лесничий и Бетли молчали.
     Молодой отарк недалеко от них стал на задние лапы.  В передних у него
было что-то круглое.
     - Камень, - прошептал журналист, все еще не веря случившемуся.  -  Он
хочет бросить камень...
     Но это был не камень.
     Круглый  предмет  пролетел,  возле  решетки  ослепительно   блеснуло,
горький дым пахнул в стороны.
     Лесничий шагнул от окна. На лице его было недоумение. Ружье выпало из
рук, он схватился за грудь.
     - Ух ты, черт! - сказал он и  поднял  руку,  глядя  на  окровавленные
пальцы. - Ух ты, дьявол! Они меня прикончили.
     Бледнея, он сделал два неверных шага, опустился  на  корточки,  потом
сел к стене.
     - Они меня прикончили.
     - Нет! - закричал Бетли. - Нет! - Он дрожал как в лихорадке.
     Меллер, закусив губы, поднял к нему белое лицо.
     - Дверь!
     Журналист побежал к  выходу.  Там,  снаружи,  уже  опять  передвигали
что-то тяжелое.
     Бетли задвинул один засов, потом второй.  К  счастью,  тут  все  было
устроено так, чтобы накрепко запираться изнутри.
     Он вернулся к лесничему.
     Меллер уже лежал у стены, прижав руки  к  груди.  По  рубахе  у  него
расползалось мокрое пятно. Он не позволил перевязать себя.
     - Все равно, - сказал  он.  -  Я  же  чувствую,  что  конец.  Неохота
мучиться. Не трогайте.
     - Но ведь к нам придут на помощь! - воскликнул Бетли.
     - Кто?
     Вопрос прозвучал так горько, так открыто и безнадежно, что  журналист
похолодел.
     Они молчали некоторое время, потом лесничий спросил:
     - Помните, мы всадника видели еще в первый день?
     - Да.
     -  Скорее  всего  это  он  торопился  предупредить  отарков,  что  вы
приехали.  Тут у них связь есть: бандиты в городе и отарки. Поэтому отарки
объединились.  Вы этому не удивляйтесь. Я-то знаю, что если бы с  Марса  к
нам прилетели какие-нибудь осьминоги, и то нашлись бы люди, которые с ними
стали бы договариваться.
     - Да, - прошептал журналист.
     Время до вечера протянулось для  них  без  изменений.  Меллер  быстро
слабел.  Кровотечение у него остановилось. Он так и  не  позволил  трогать
себя. Журналист сидел с ним рядом на каменном полу.
     Отарки оставили их.  Не было попыток ни  ворваться  через  дверь,  ни
кинуть еще гранату. Гомон голосов за окнами то стихал, то возникал вновь.
     Когда  спустилось  солнце  и  стало  прохладнее,  лесничий   попросил
напиться. Журналист напоил его из фляжки и вытер ему лицо водой.
     Лесничий сказал:
     - Может быть, это и  хорошо,  что  появились  отарки.  Теперь  станет
яснее, что же такое Человек.  Теперь-то мы будем знать, что человек -  это
не такое существо, которое может считать и  выучить  геометрию.  А  что-то
другое. Уж очень ученые загордились своей наукой. А она еще не все.

     Меллер умер ночью, а журналист жил еще три дня.
     Первый день он думал только  о  спасении,  переходил  от  отчаяния  к
надежде, несколько раз стрелял через  окна,  рассчитывая,  что  кто-нибудь
услышит выстрелы и придет к нему на помощь.
     К ночи он понял, что эти надежды иллюзорны.  Его жизнь показалась ему
разделенной на две никак не связанные между собой части.  Больше всего его
и  терзало  именно  то,  что  они  не  были  связаны  никакой  логикой   и
преемственностью.  Одна  жизнь  была  благополучной,    разумной    жизнью
преуспевающего журналиста, и она кончилась, когда  он  вместе  с  Меллером
выехал из города к покрытым лесами горам Главного хребта. Эта первая жизнь
никак не предопределяла, что ему придется погибнуть здесь  на  острове,  в
здании заброшенной лаборатории.
     Во второй жизни все могло и быть и не быть.  Она вся  составилась  из
случайностей. И вообще ее целиком могло не быть. Он волен был и не поехать
сюда, отказавшись от этого задания редактора и выбрав другое.  Вместо того
чтобы заниматься отарками, ему можно было вылететь в Нубию  на  работы  по
спасению древних памятников египетского искусства.
     Нелепый случай привел его сюда.  И это было самое  жуткое.  Несколько
раз он как бы переставал верить и то,  что  с  ним  произошло,  принимался
ходить по залу, трогать стены, освещенные солнцем, и покрытые пылью столы.
     Отарки почему-то совсем потеряли интерес к нему.  Их осталось мало на
площади и в бассейне.  Иногда они затевали драки между собой, а  один  раз
Бетли с замиранием сердца увидел, как они набросились на одного из  своих,
разорвали и принялись поедать.
     Ночью он вдруг решил, что в  его  гибели  будет  виноват  Меллер.  Он
почувствовал отвращение к мертвому лесничему и вытащил его тело  в  первое
помещение к самой двери.
     Час или два он просидел на полу, безнадежно повторяя:
     - Господи, но почему же я?.. Почему именно я?..
     На второй день у него кончилась вода, его стала мучить жажда.  Но  он
уже окончательно понял, что спастись  не  может,  успокоился,  снова  стал
думать о своей жизни - теперь уже иначе.  Ему вспомнилось, как еще в самом
начале этого путешествия у него был спор с лесничим.  Меллер  сказал  ему,
что фермеры не станут с ним  разговаривать.  "Почему?"  -  спросил  Бетли.
"Потому, что вы живете в тепле, в уюте, - ответил Меллер. - Потому, что вы
из верхних.  Из тех, которые предали их". - "Но почему я из верхних? -  не
согласился Бетли. - Денег я зарабатываю ненамного больше, чем они". -  "Ну
и что? - возразил лесничий. - У вас легкая, всегда праздничная работа. Все
эти годы они тут гибли, а вы писали свои статейки, ходили  по  ресторанам,
вели остроумные разговоры..."
     Он понял, что все это была  правда.  Его  оптимизм,  которым  он  так
гордился, был в конце концов оптимизмом страуса.  Он просто прятал  голову
от плохого.  Читал в газетах о казнях в Парагвае, о голоде в Индии, а  сам
думал, как собрать денег и обновить мебель в своей  большой  пятикомнатной
квартире, каким способом еще на одно деление  повысить  хорошее  мнение  о
себе у  того  или  другого  влиятельного  лица.  Отарки  -  отарки-люди  -
расстреливали протестующие толпы, спекулировали  хлебом,  втайне  готовили
войны, а он отворачивался, притворялся, будто ничего такого нет.
     С этой точки зрения вся его прошлая жизнь вдруг оказалась,  наоборот,
накрепко связанной с тем, что случилось теперь.  Никогда  не  выступал  он
против зла, и вот настало возмездие...
     На второй день отарки под окном несколько раз заговаривали с ним.  Он
не отвечал.
     Один отарк сказал:
     - Эй, выходи, журналист! Мы тебе ничего не сделаем.
     А другой, рядом, засмеялся.
     Бетли снова думал о лесничем.  Но теперь это были уже  другие  мысли.
Ему пришло  в  голову,  что  лесничий  был  герой.  И  собственно  говоря,
единственный настоящий герой, с которым ему, Бетли, пришлось  встретиться.
Один, без всякой поддержки, он выступил против отарков, боролся с  ними  и
умер непобежденный.
     На третий день у журналиста начался бред.  Ему представилось, что  он
вернулся в редакцию своей газеты и диктует стенографистке статью.
     Статья называлась "Что же такое человек?".
     Он громко диктовал.
     - В наш век удивительного развития науки может показаться, что она  в
самом  деле  всесильна.  Но  попробуем  представить  себе,   что    создан
искусственный мозг, вдвое превосходящий  человеческий  и  работоспособный.
Будет ли существо, наделенное таким  мозгом,  с  полным  правом  считаться
Человеком? Что действительно делает нас  тем,  что  мы  есть?  Способность
считать, анализировать, делать логические выкладки или  нечто  такое,  что
воспитано обществом, имеет связь с отношением одного лица к  другому  и  с
отношением индивидуума к коллективу? Если взять пример отарков...
     Но мысли его путались...
     На третий день утром раздался взрыв. Бетли проснулся. Ему показалось,
что он вскочил и держит ружье наготове.  Но в действительности  он  лежал,
обессиленный, у стены.
     Морда зверя возникла перед ним.  Мучительно напрягаясь, он  вспомнил,
на кого был похож Фидлер. На отарка!
     Потом эта мысль сразу же смялась. Уже не чувствуя, как его терзают, в
течение  десятых  долей  секунды  Бетли  успел  подумать,  что  отарки,  в
сущности, не так уж страшны, что их всего сотня или две в этом заброшенном
краю. Что с ними справятся. Но люди!.. Люди!..
     Он не знал, что весть о том, что пропал  Меллер,  уже  разнеслась  по
всей округе и доведенные до отчаяния фермеры выкапывали спрятанные ружья.

--------------------------------------------------------------------------
     Сканиpовал:   Еpшов В.Г. 09/08/98.
     Дата последней редакции: 11/08/98.

     Курт Кламан.
     В диком рейсе

     Перевел с немецкого Л. МАКОВКИН
     Журнал "Вокруг света"

     Мы должны были сниматься с якоря назавтра  в  полдень.  Но
прежде   чем   это  произошло,  "Артемизию"  ожидала  маленькая
сенсация: на судно явился Мак-Интайр...
     Нам позарез нужен был еще  один  кочегар.  Место  у  котла
левого  борта  пустовало.  Парень, что прежде шуровал топки, не
вернулся в Дурбане с берега.  Обязанности  его  вынуждены  были
разделить  остальные,  и  эта дополнительная каторжная работа в
адской жаре кочегарки была у ребят просто как кость в горле.
     Я как раз сменился с  вахты  и  стоял  рядом  с  Жоржем  у
релингов, когда прибыл новый кочегар.
     -- Эй  ты,  ублюдок! -- раздался на пирсе зычный голос. --
Дорогу королю ирландскому! Или ты не рад его прибытию?
     Это был Мак - Интайр. Рикша остановился в нескольких шагах
от трапа. Подъехать ближе ему мешали тюки с  товаром.  Портовый
инспектор,   португалец,  приказал  рикше,  мускулистому  негру
банту, высадить своего пассажира. Тот отстегнул лямку и опустил
оглобли коляски на землю. Однако седок и не  подумал  сойти,  а
остался  гордо  сидеть  на  потертом  бархатном  кресле, словно
король
     на своем троне. Наверное, инспектору  и  впрямь  следовало
немного  усомниться:  вдруг  рикша  на  самом  деле привез сюда
короля ирландского? По крайней мере, у парня были и  корона,  и
мантия:
     поношенная шестипенсовая кепочка и застиранная кочегарская
блуза  с  оторванным правым рукавом. Старые широкие парусиновые
штаны свисали складками, а довершали  наряд  веревочные  туфли,
которые моряки повсюду плетут от скуки из старой каболки.
     Впрочем,  инспектор,  самонадеянный  толстяк, уже и думать
забыл об этом "чокнутом" морячке и всецело  погрузился  в  свои
товарные  махинации.  Ирландец  сидел,  прямой  как столб, и --
необыкновенное  дело!  --   его   костистое   лицо   прямо-таки
светилось.  Даже  здесь,  в Африке, па нем не было ни малейшего
следа загара. Трудно сказать, что же, собственно, в  этом  лице
сразу  бросалось в глаза. Черты его были мелкие, и острые, кожа
-- тугая, гладкая; блестящие белые зубы прикрыты узкими губами.
Да плюс ко всему -- маленький острый носик и неглубокие глазные
впадины, в которых  сидели  водянистые  глазки.  Крохотные  уши
плотно  прижимались к черепу, и поначалу мне показалось, что их
и вовсе нет.
     Мы перевесились через релинги  в  предвкушении  спектакля,
ощущая,  что основные события еще впереди и что на судно явился
необычный бичкомер (1), непростой "истребитель рома". Тех-то мы
прекрасно знали -- взвинченных, обидчивых, отличающихся большой
нелюбовью ко  всякого  рода  работе.  "Король  ирландский"  был
совсем  не  такой.  Он  продолжал  сидеть в коляске и требовал,
чтобы его довезли  до  самого  трапа.  Вокруг  собрались  люди.
Работа   приостановилась.  Словно  бледный  монумент,  восседал
ирландский кочегар на выцветшем бархате своего трона-кресла. Не
стесняясь  в  выражениях,  он  поносил  инспектора  и  докеров,
которые  не  освобождали  ему  дорогу. От столь ярого упрямства
люди растерялись.
     -- Не дай бог, увидят это "дед" или чиф (2),--сказал я, --
они ведь мигом наладят его с судна.
     -- Ну нет, этого парня им на четыре кости не поставить, --
отозвался Жорж.
     На шум выглянули из кают-компании  офицеры  и  тоже  стали
наблюдать  за  представлением  с  палубы.  Инспектор  между тем
закусил  удила.  Он  закричал  на  ирландца  и  попытался  даже
вытащить.   его  из  коляски.  Однако  тот  по-прежнему  глыбой
восседал  в  своем  кресле.   Инспектор   кликнул   на   помощь
десятника-метиса.
     -- Сейчас ты увидишь потрясающий аттракцион, -- сказал мне
Хапни.  --  Король  ирландский совершит перелет со своего трона
прямиком в воду. Взгляни на ручищи этого метиса. Он же  сделает
из парня отбивную!
     Однако к тяжелой руке, опустившейся на его плечо, ирландец
отнесся  не  с  большим трепетом, чем к обыкновенной докучливой
мухе. Он небрежно смахнул ее в сторону и тут же с  молниеносной
быстротой (мы едва успели уловить это движение) выдвинул вперед
нечто  бледное,  вроде  шатуна  паровой машины. "Шатун" ухватил
жирного инспектора за запястье и раскрутил в воздухе. Тянул  же
тот,  ей-ей,  не меньше чем на два центнера. Неистовый ирландец
без всяких видимых усилий вертел орущего благим матом  толстяка
над головой -- совсем как ковбой, собирающийся метнуть лассо. И
вдруг,  прочертив  в  воздухе  четкую  траекторию,  пухлое тело
перемахнуло через наши  швартовы  и  метрах  в  пяти  от  пирса
шлепнулось в воду.
     У  Хайни  выпала  изо  рта сигарета. Не проронив ни слова,
глазели мы на происходящее. Нет, там, внизу, сидел не  человек.
Это  была  хорошо  смазанная  машина!  Стоило  "машине" сделать
несколько шагов к  воде,  как  зрители  тотчас  попрятались  за
вагонами и грудами ящиков.
     Ирландец  вытащил  из кармана окурок и, чиркнув спичкой, с
удовольствием затянулся.  Затем  размеренным  шагом  подошел  к
ящикам, заслонявшим ему дорогу к трапу. Не обращая ни малейшего
внимания  на  безбилетных  зрителей,  он нагнулся и с легкостью
опрокинул весь штабель в воду, словно  тяжелые  ящики  были  не
более чем картонками из-под обуви. Полный достоинства, вернулся
он  к  коляске,  уселся  на  "трон"  и снова отдал приказ рикше
подъехать к самому трапу. Здесь он вышел, заплатил  (мы  поняли
это  по  довольной  мине  банту)  королевские  чаевые  и  гордо
прошествовал на наше судно.
     Мы стремглав кинулись на левый борт.  Ящики  колыхались  в
воде.  Мокрого  насквозь  инспектора  выудили грузчики. Полицию
звать он не стал. Позора и без  того  было  достаточно.  Срывая
злость,  он гонял своих людей, требуя поскорее извлечь ящики из
воды. Сойдет ли это "королю"  с  рук?  Едва  ли:  ведь  офицеры
видели все с палубы.
     Ирландец поднялся по трапу на бак и спросил меня:
     -- Как называется коробка? Словно считая, что и так сказал
слишком  много,  он  остановился и выжидательно полуобернулся к
нам, впрочем, не удостаивая никого взглядом. Вопрос  был  задан
тоном, не терпящим отсрочки.
     -- "Артемизия",  Гамбург, -- сказал я, в. мыслях видя себя
уже летящим по воздуху.
     -- Откуда? -- спросил он.
     -- Из Занзибара, --  поспешил  ответить  Хайни.  Всем  нам
вдруг  стало  как-то очень неуютно, едва этот человек глянул на
нас своими бледными рыбьими глазами. На его правом предплечье я
разглядел  татуировку:  большая  рыба-молот  и   рядом   цифры,
вероятно, даты.
     Он перехватил мой взгляд и спросил:
     -- Куда идете?
     -- В Дурбан, -- тотчас ответил я.
     -- Рыбу-молот видел?
     -- Нет, но других больших рыб...
     -- Я тебя о чем спрашиваю, о других или о рыбе-молоте?
     -- Никакого молота... -- пролепетал я. Все остальные слова
застряли  у  меня  в  горле.  "Придержи  язык, -- скомандовал я
мысленно сам себе. -- Что тебе за дело до этой проклятой рыбы?"
Мы и верно не видели ни одной из них. Может, в этом углу  земли
их  всего-то  и  было--раз-два,  да обчелся. И вообще, что надо
этому парню, который обрезает у другого слова возле самого рта,
словно эскимос, жующий тюленье сало?  А  эта  идиотская  манера
знакомиться  подобным образом со своей же братвой -- кочегарами
и триммерами (3). И после всего мы должны стоять вместе с ним у
котлов, сидеть за столом, спать в одном кубрике?  Нет,  похоже,
этот малый не из наших...
     Я  отошел от фальшборта и направился вслед за кочегарами к
люку котельной. Видно, общаться с ирландцем и у них. не было ни
малейшего  желания.  "Король",  сделав   несколько   шагов   по
направлению к нашей группе, произнес:
     -- Я -- Мак-Интайр. Зовите меня Мак,--и зашагал в кубрик.
     -- Мы  будем  звать  тебя Мак-Рыба, -- проворчал Хайни ему
вслед.
     -- Любопытно, как поладит с новеньким наш дорогой  Джонни,
этот  чертов  подлиза?  -- сказал Фред. Джонни был донкименом--
старшим кочегаром.
     -- Если он ухватит Джонни за  шкуру,  как  того  портового
инспектора,  --  заявил  Хайни,  --  да  шваркнет  о  переборку
котельной, то придется нам искать нового старшого.
     Мы прикинули, что в принципе это  было  бы  не  так  уж  и
плохо.
     -- Ладно,  --  сказал  Жорж,  --  пошли  лучше в кубрик --
посмотрим на парня вблизи.
     Мы не поверили своим глазам:
     Мак-Интайр восседал в столовой  на  месте  донкимена  и  с
аппетитом  поглощал  его  паек,  не  спеша запивая еду холодным
чаем. Я даже потряс головой:  уж  не  мерещится  ли?  Нет,  это
определенно  должно  закончиться  катастрофой.  Теплых чувств к
Джонни мы не питали, но все-таки шутка  зашла  слишком  далеко.
Жорж вышел вперед, вытер платком вспотевший лоб и сказал:
     -- Меня  это,  конечно,  не  касается, но на всякий случай
знай:
     то, что ты лопаешь, -- это паек донкимена.
     Мак-Интайр  и  ухом  не  повел.  Челюсти  его   продолжали
размеренно  перемалывать  пищу.  Он невозмутимо содрал шкурку с
последнего  кусочка  донкименской  сухой  колбасы   и   целиком
отправил его в рот.
     -- И  место,  на  котором  ты  сидишь, Мак-Интайр, -- тоже
место донкимена, -- продолжал Жорж,  --  Ты,  конечно,  сам  не
маленький, но я все же хочу тебя предупредить: так не делают, и
добром это не. кончится.
     Парень  по-прежнему  сидел  себе  и  всем видом показывал,
будто мы здесь -- все семеро -- для него не более  чем  воздух.
Мы   потихоньку  начали  свирепеть.  Новичок  нагло  ломал  наш
священный порядок --  то  единственное,  что  делало  возможным
совместную  работу  и  жизнь  столь  различных  по  характеру и
темпераменту людей, собравшихся со всех концов света.  Мак-Рыба
медленно   поднялся,   напялил   свою   кепочку   и  подошел  к
иллюминатору.  Жалкие  остатки  донкименского  пайка  сиротливо
лежали   на   столе.  Ирландец  как  зачарованный  уставился  в
иллюминатор -- туда, где за портовым молом виднелся  блистающий
Индийский    океан.    Его    безразличие    выглядело    столь
провокационным, что все мы просто шипели от желания задать  ему
хорошую  трепку.  С  другой  стороны,  мы  ведь сами только что
наблюдали.  спектакль  на  пирсе  и  воочию  убедились,   какая
титаническая сила таится в этом клубке мускулов.
     Не  изменив позы, ирландец слегка наклонил голову к Жоржу,
который стоял к нему ближе всех. Глаза его все так же  смотрели
куда-то вдаль.
     -- Когда ты видел рыбу-молот в последний раз, кочегар?
     -- Чтоб  она обгадилась, твоя проклятая рыба! Я уже сказал
тебе, что ты сидел не на своем месте.
     Мак-Интайр уставился на Жоржа.
     -- Я спросил о рыбе-молоте. Так  когда?  --  с  угрозой  в
голосе повторил ирландец.
     Мы  отступили  назад.  Хайни  на-пружинился. Все остальные
прижались к переборке и замерли в ожидании. Жорж был среди  нас
самым  старшим. Завести его на драку было довольно трудно, но и
страха он не знал.

     -- Черт побери, я никогда не видел рыбу-молот,  --  сказал
Жорж.  --  И  вообще,  Мак-Интайр,  ты  сам отлично знаешь, что
судовая обшивка мешает наблюдению за рыбами.  В  кочегарке  нам
приходится заниматься иными делами.
     Он  отвернулся  от  Мак-Интайра.  Тот  продолжал  стоять в
прежней позе. Мы подались на палубу:
     судно  должно  было  отходить.  Понятно,  говорили  мы   в
основном о, создавшейся ситуации.
     -- Является  какой-то  тип,  сжирает  чужой паек, и ему не
могут дать за это по морде! -- возмущался Хайни.
     --- Только и ждет  зацепки,  чтобы  подраться  и  выкинуть
кого-нибудь  в иллюминатор, словно селедку, -- подливал масло в
огонь Фред.
     По трапу прогрохотали ботинки донкимена. Мы заметили,  что
он  не в духе. Настолько не в духе, что самое разумное -- вовсе
не попадаться ему на глаза. Пусть сам увидит, что  осталось  от
его пайка.
     Донкимен  шагнул через комингс в столовую и тотчас заметил
новичка, который по-прежнему, не спуская глаз, смотрел на  воду
и не обращал ни малейшего внимания на вошедшего. Джонни подошел
к чайнику, собираясь отхлебнуть из него.
     -- Почему  чайник  пустой?  --  спросил  он  нас.  Мы  уже
собрались в столовой и стояли, теснясь к переборке.
     -- Кто-то его, видимо, высосал, -- ответил Ян.
     Это сразу повело донкимена на скандал.
     -- Кто здесь вылакал чай, зная, что я заступаю  на  вахту?
-- с угрозой спросил он.
     -- Спроси  новичка, может, он тебе скажет, -- дипломатично
ответил Фред. Однако Хайни не был бы Хайни, если бы тут  же  не
подсыпал перца:
     -- Спроси уж заодно и о том, кто слопал твой паек.
     За спиной старшого Хайни чувствовал себя куда увереннее.
     Высказав все, чтобы подначить Джонни, мы отступили назад и
сгрудились  около  двери. В глазах донкимена засверкали молнии.
Мы и не пытались унять его. Он постоянно срывал злость на более
слабых и молодых и утверждал свою власть,  устраивая  множество
мелких  пакостей.  Если  бы  Мак-Интайру удалось спихнуть его с
трона, было бы только здорово. Куда хуже, если Джонни поладит с
новичком. Союз силы и подлости? Ну нет!
     -- Кто сожрал мои продукты?-- сдавленным  голосом  спросил
Джонни. -- Какой дерьмовый бичкомер посмел спереть мой паек?
     Такую чудовищную наглость донкимен не в силах был постичь.
Он подошел к столу, сначала выдвинул свой ящик, затем вынул его
совсем  и,  вытаращив  глаза, уставился на его зияющую пустоту.
Лишь кучка крошек  да  сухая  колбасная  шкурка  остались  там.
Джонни  обвел  всех  взглядом.  Он  знал,  что  никто из нас не
решился бы на подобную шутку. Продукты выдавались по  субботам.
Сегодня  вторник.  Это означало, что донкимен четыре дня должен
питаться черным хлебом с маргарином,  наблюдая,  как  остальные
едят бутерброды с колбасой и сыром. Сам он мастерски делил свой
паек  так,  что  ему  всегда  хватало  продуктов  до  очередной
раздачи. Ни единого раза, ни на миллиметр не отошел он  от  тех
семи надрезов, что заранее делал на колбасной шкурке.
     А  тут  стоит  чужой,  расхристанный  бичкомер,  в желудке
которого перевариваются его колбаса и сыр, украденные из  ящика
и  слопанные  просто  так,  за здорово живешь. Нет, этот разбой
следовало жестоко покарать --- и немедленно.
     -- Так это ты, навозная жижа? -- прорычал Джонни и ринулся
на Мак-Интайра. Тот все еще нс  мог  оторваться  от  созерцания
моря.  Казалось,  он  вовсе  не заметил беснующегося донкимена.
Ухватившись правой рукой за медный обод иллюминатора,  он  даже
высунул  в него голову, словно старался разглядеть в воде нечто
диковинное.
     И вдруг,  увидев,  должно,  быть,  в  стекле  иллюминатора
отражение  занесенного  кулака,  ирландец  отпрянул в сторону и
цепко  захватил  правой  рукой  запястье  донкимена.  С   силой
выворачивая  руку  противника, Мак-Интайр вынудил этого громилу
встать на колени. Захват, по-видимому, был страшнейший.  Джонни
пытался трепыхаться, но железные руки гнули его книзу. Он знал,
что мы наблюдаем его поражение. Никогда еще мы не видели Джонни
столь  беспомощным. Он склонил колени перед каким-то бродягой и
не мог подняться. Впрочем, впечатление было такое, что ирландец
не. рад своей победе. Гладким и бесстрастным казалось его лицо.
Этот триумф был для него чем-то вполне обыденным.
     Донкимен судорожно хватал ртом воздух, глаза его вылезали
     из орбит; он все еще не мог постичь, что  за  жуткая  сила
пригвоздила   его   к   полу.  Имей  он  прежде  хоть  малейшее
подозрение,  что  такое  может  произойти,  он   попытался   бы
применить  какой-нибудь  хитрый  контрприем.  Но теперь ужасные
тиски сдавливали его запястье и тянули вниз. Он  уже  лежал  на
полу ничком, извиваясь от боли.
     И  вдруг  Мак-Интайр отпустил его, уселся па банке, достал
из кармана окурок и всунул его п рот. Закуривая, он сказал всем
нам так, словно и не. было рядом побежденного донкимена:
     -- Значит, никакой рыбы-молота за последние недели  вы  нс
видели?
     Джонни  скосил глаза на нас, словно хотел прочесть на лице
каждого степень своего позора.  Он  пс  знал,  что  ему  теперь
делать:  снова броситься на ирландца или разгонять нас. Там, на
банке, сидел новый повелитель --
     король в потертой рабочей блузе с оторванным  рукавом.  Мы
молча расступились перед ним, когда Мак-Йнтайр поднялся и пошел
прочь из столовой.
     -- Подъем,  подъем!  -- прокричал триммер Вилли, пришедший
из кочегарки будить очередную вахту.

     Наконец Джонни встал, повязал вокруг шеи платок,  надвинул
на   брови   кочегарскую   фуражку   и   безмолвно  удалился  в
котельную...
     Моя вахта начиналась в полночь.  Я  лег  на  койку,  чтобы
немного  поспать. Но сна не было. Все необычайные события этого
дня вновь проходили передо мной. Я  поймал  себя  на  том,  что
отдергиваю  краешек  занавески, чтобы взглянуть на нижнюю койку
напротив. Ее  занял  ирландец.  Но  койка  была  пуста,  только
грязный  соломенный  матрац  лежал на ней. Подо мной спал Жорж,
вместе с которым мне предстояло заступать на вахту. Я  удивился
тому, что не слышу его знакомого тихого посапывания. Свесившись
с койки, я увидел, что не спит и он.
     -- Жорж,   --   позвал  я  потихоньку,  --  сейчас  придет
Мак-Интайр и ляжет на койку. Что же будет дальше?
     -- Что дальше? -- ответил  Жорж.  --  Эта  противная  рыба
будет  жить  вместе  с  нами.  Конечно, приятного мало, но ведь
"списать" его мы не можем.
     Немного погодя в кубрик вошел Мак-Интайр.  Я  наблюдал  за
ним  сквозь  щель  в  занавеске. Он стоял спиной ко мне. Я едва
осмелился дышать, чтобы не  выдать  себя.  Ирландец  подошел  к
своей  койке,  и  я  увидел,  как  он  достал из кармана штанов
какую-то штуковину. Я пригляделся и вздрогнул:
     Мак-Интайр держал в руках револьвер! Иметь оружие на судне
строжайше запрещалось. И вдруг у этого парня в  руках  "пушка".
Зачем?  Ведь  он  и  так  -- король кочегарки. Полный душевного
спокойствия    --     наблюдателей     он,     казалось,     не
опасался,--.ирландец   приподнял  матрац  и  положил  под  него
оружие.
     В кубрике было душно. У ирландца на лбу  крупными  каплями
выступил   пот.   Единым  махом  он  сбросил  с  себя  блузу  и
парусиновые штаны. Торс его, казалось, состоял из одних  только
сухожилий  и  мышц.  Сухожилия  стальными  тросами  тянулись от
запястий вверх, к мощным плечам, к  шее.  Мак-Интайр  вышел  из
кубрика,  а  через несколько минут вернулся, держа в руках болт
длиной сантиметров в двадцать. Зачем он ему? Прежде чем я успел
придумать какой-либо подходящий ответ, ирландец приложил  тупой
и  довольно толстый болт к деревянной обшивке переборки и одним
резким ударом кулака вогнал его в доску.  На  болт  он  повесил
свои вещи.
     Мак-Интайр  уселся на койку и, вытащив из кармана потертых
штанов  какой-то  небольшой  предмет,  стал   с   любовью   его
рассматривать.  Не  иначе,  вещица  была  самым драгоценным его
достоянием -- плоская маленькая  шкатулка,  размером  не  более
двух  спичечных  коробков.  Она  была  богато  инкрустирована и
сработана так изящно, что в нашей  убогой  обстановке  казалась
святыней.  Крышку  и  боковины ее украшал отливающий голубизной
перламутр с золотым орнаментом.  По  углам  крышки  красовались
самоцветы, а в середине сверкал большой драгоценный камень.
     Откуда   у   парня   такая  ценность?  Как  попала  она  в
заскорузлые  руки  ирландского  кочегара?  Что   он   --   убил
телохранителя  махараджи  или  ограбил  сокровищницу Александра
Македонского? А может, пользуясь своей нечеловеческой  силищей,
разбил  бронированные  двери  египетского национального музея в
Каире или обокрал дворец далай-ламы?
     Мак-Интайр осторожно, прямо-таки нежно провел пальцами  по
краю  шкатулки.  Повинуясь действию потайного механизма, крышка
откинулась. В шкатулке  оказалась  маленькая  шахматная  доска.
Мак-Интайр  принялся  неторопливо  втыкать  крошечные фигурки в
отверстия, проделанные в клетках  поля.  Но  что  это  были  за
фигурки!   Изящнейшие   резные   штучки   из   слоновой  кости,
стилизованные  под  рыб.  Вместо  обычных  коней  были  морские
коньки,  слонами служили дельфины, киты выступали в роли ладей.
Ферзей заменяли сирены с рыбьими хвостами. А короли!  Одним  из
них  был  Нептун  с трезубцем в руке, а другой... -- я не верил
своим  глазам!  --  другой  король  представлял   собой   хитро
изогнувшуюся   рыбу-молот!   "Белые"   были  отделаны  золотом,
"черные"  --  серебром.  Каждая  фигурка  покоилась  на  цоколе
слоновой  кости  и  снабжалась  шипом,  при помощи которого она
держглась в гнезде на поле. У  рыбы-молота  по  обеим  сторонам
головы горели глаза-рубины.
     Увлеченный,  я,  не  отрывая  глаз,  смотрел  из-за  своей
занавески на это диво дивное. Ирландец начал игру. Казалось, он
совершенно позабыл о том,,  где.  находится.  Мак-Интайр  пошел
пешкой  -- маленькой изящной рыбкой. Играл он против "золотых",
во главе которых  была  рыба-молот.  Конечно,  ему  приходилось
двигать  фигурки  и  той  и  другой  стороны,  но  на  лице его
откровенно  было  написано,  кому  он  столь  яростно  пытается
объявить мат. "Съеденные" фигуры ирландец с нежностью складывал
в особый кожаный кармашек на внутренней стороне крышки.
     Я  полагал,  что  он полностью ушел в свою игру. Ни единым
взглядом не удостаивая наше  обиталище,  переставляя  кончиками
большого и указательного пальцев серебряного слона -- дельфина,
чтобы объявить шах золотому королю -- рыбе-молоту, он произнес:
     -- Вы  не знаете и не видели, что лежит под моим матрацем.
Поняли?
     Этот человек казался мне псе более зловещим,  а  поведение
его  я  мог  объяснить  только  тем,  что  он  не  всегда и сам
представляет, что говорит и что делает.
     Конечно, все, кто был в кубрике, поняли  его.  Но  что  мы
могли  ему  ответить?  Да  он,  видимо,  вовсе и не ждал нашего
ответа.
     Я заставил себя отвернуться к  переборке,  хотя,  ей-богу,
охотнее понаблюдал бы за исходом игры.
     Спал  я  очень  неспокойно  и  проснулся от сильной качки,
перекатывающей меня и койке то к самой переборке,  то  к  краю.
Наверху  была  непроницаемо-черная  ночь. Дул свежий ветерок. В
слабом свете ночника я разглядел, что Мак-Интайр крепко спит. И
тотчас меня снова захватили мысли об этом странном  человеке  и
его "пунктике" насчет рыбы-молота...
     Пробило  восемь  склянок.  Пришел  Хайни  и  поднял нас на
вахту. Он старался побыстрее проскользнуть мимо ирландца,  хотя
и  тщательно  скрывал  свой  страх.  Мак-Интайр промычал только
традиционное "ол райт". Потом  мы  все  вместе  шли  по  шаткой
палубе  к кочегарке, чтобы сменить предыдущую вахту. Мак-Интайр
искусно балансировал при качке. Безусловно, это был  испытанный
моряк. "Посмотрим теперь, что ты за кочегар", -- подумал я.
     В  колючем  чаду, возникающем при очистке топок от шлака и
всегда заполняющем всю котельную, мы сошли вниз. Чем глубже  мы
спускались по замасленным ступеням, прижимая платки ко рту, тем
плотнее   и   горячее  становился  чад.  Заслонки  топок  слабо
светились  в  дымной  мгле.  Возле  них,  как  тени,  двигались
вахтенные.
     Мак-Интайр подошел прежде всего к манометру, затем отворил
дверцы своих трех топок и проверил, каков там огонь. Лишь после
этого он сменил Фреда.
     -- Котлы  заполнены,  первая  и  вторая  топки  очищены от
шлака, -- доложил Фред, и ирландец повторил  доклад.  Потом  он
проверил  запасы  угля  перед  своим  котлом. Мак-Интайр больше
ничего нс сказал. Он уселся на угольную кучу и  воткнул  в  рот
окурок. Вдруг мы услышали его сухой голос:
     -- Чтобы  вы  были  в  курсе! Никто не понял, что он хотел
этим сказать. Мак-Интайр продолжал:
     --- Никаких пререканий здесь  внизу,  поняли?!  Мы  делаем
нашу  работу,  а  остальное  нас  не касается! - - И угрожающим
тоном добавил: - Не должно касаться!
     После всего, что  произошло,  меня  трудно  было  чем-либо
удивить, и я с трудом удержался от
     вопроса:  а  что  же,  собственно,  может произойти здесь,
внизу?

     Мак-Интайр встал,  взял  стальную  кочергу  и  без  всяких
видимых  усилия  согнул  ее  о  колено  под  прямым  углом. Эта
демонстрация силы должна была придать его словам  должный  вес.
Очевидно,  он хотел предупредить, чтобы мы не вмешивались в его
дела. Сменившаяся вахта начала подниматься на палубу,  у  людей
поджилки тряслись от страха.
     Мак-Интайр снова разогнул кочергу. Заметив, что на ней все
же остался  изгиб,  он  сунул  ее  в топку, раскалил докрасна и
отрихтовал двадцатифунтовой кувалдой.
     Из своего бункера я сидел, как передернулось  лицо  Жоржа.
Он  стоял у котла, сердито сжав в зубах сигарету, и отгребал от
своих ног кучу горячей золы. Жар отбрасывал  светлые  блики  на
его   тощее  тело.  У  соседнего  котла  стоял  чужой,  который
осмелился посягнуть на наши порядки.
     С таким трудом удалось нам  найти  правильный  ритм  между
работой   и   едой,   сном  и  пахтой.  Мы  долго  притирались,
приноравливались один к  другому,  узнавали  сильные  и  слабые
стороны  каждого  и  наконец  мало-помалу  сжились. А теперь на
судне появился Мак-Интайр -- возмутитель  спокойствия,  который
угрожал нашим священным устоям.
     Он  играючи управлялся со своими топками. Без труда бросал
тяжелые куски угля в самое чрево огня. То,  что  для  нас  было
каторжным трудом, этому парню казалось детской забавой.
     Ирландец  закрыл дверцы топок и снова уселся на кучу угля.
Достав шахматную шкатулку из кармана,  он  открыл  ее  и  начал
готовиться  к  партии.  Маленькие фигурки, перламутр и камни на
шкатулке  пылали  в  отсвете  топок.  Вдруг  раздался  скрежет.
Раздраженный  Жорж  бросил совок на железный настил и подошел к
ирландцу.
     -- Так  что  же  означает  этот  твой  номер  с  кочергой,
Мак-Интайр?  --  зло  спросил  он. -- Ты что, собираешься учить
нас, старых кочегаров, как надо работать?
     Упрямо  набычившись,  ирландец   взял   черными   пальцами
серебристую  фигурку  рыбы и воткнул в следующее поле. Затем он
прервал игру, медленно  встал,  бросил  взгляд  на  манометр  и
открыл  дверцу  топки. Засовывая тяжелую кочергу глубоко в жар,
он сказал, не глядя на взбешенного Жоржа:
     -- Я хотел пояснить, что  здесь  не  должно  быть  никаких
скандалов.  Кочегарьте  как хотите, но не вынуждайте меня, бога
ради, не вынуждайте поднимать на вас руку!
     Он надавил на кочергу, с силой отодрал шлак от колосников,
так что топка загудела, и добавил, словно заклиная:
     -- Не могу я этого!
     -- Почему же это ты  должен  поднимать  на  нас  руки?  --
закричал  Жорж.  --  С какой стати ты собираешься раздавать нам
оплеухи?! Да кто ты такой? Проклятая треска! Влез к  нам  --  и
что же теперь? Наша работа станет от этого легче?
     Дрожа, я поднялся из бункера. Моя рука медленно нащупывала
рукоятку двадцатифунтовой кувалды. Качка стала ощутимее. Старая
тетка  "Артемизия"  брыкалась  как ненормальнаця. Большие куски
угля  перекатывались  по   настилу.   Кочегарам   и   триммерам
приходилось  все труднее. Я понимал, что Жорж пошел в открытую.
И  что  я  должен  быть  на  его  стороне,  если  человек-молот
попробует пустить в ход руки.
     Но кувалда не потребовалась. Балансируя на железных листах
настила,  Мак-Интайр  направился  к  чайнику  с  пресной водой.
Напившись, он снова уселся  в  уголок  играть  в  шахматы.  Его
широкая  спина  казалась  распльшчатым светлым пятном на черном
фоне стены котельной. Мы для него более не  существовали.  Жорж
пошел к своей топке, и я тихо сказал ему:
     -- Я рядом, Жорж. Из бункера мне все видно.
     -- Нет  необходимости,  Куддель,  -- ответил он. -- Я уж с
ним и один как-нибудь справлюсь.
     Наверху, должно быть, сменили курс,  и  "Артемизию"  стало
качать  еще  сильнее.  Сквозь завесу угольной Пыли я тащил свою

Serg Kalabuhin                      2:5020/400      01 Aug 98  16:07:00
История болезни

         ИСТОРИЯ  БОЛЕЗHИ.              С.Калабухин

        Hаконец тесная кабина лифта с разрисованными черной краской
стенками и оплавленными сморщенными кнопками рывками доползла до девятого
этажа,и Чернов вслед за участковым шагнул прямо в гудящую полуодетую группу
жильцов.
        - Вот и милиция! Hаконец-то! - Вывернулась ему навстречу гибкая
женская фигурка. - Заберите его,совсем взбесился!
        - Что случилось? - Спросил Чернов,пробираясь сквозь живой заслон.
        - Я ж говорю: совсем взбесился! - Тряся короткими обесцвеченными
лохмами, не отставала женщина. - У меня дети малые,а этот псих на всех
бросается,все крушит.
        - Hу,а вы что,утихомирить его не можете? - Повернулся участковый к
стоящим в клубах папирасного дыма мужикам.
        - Вот ты и утихомирь! - Дыхнул перегаром молодой парень. Грязная
синяя майка чуть не лопалась на его богатырской груди.
        Из-за двери в квартиру донесся грохот разбиваемой посуды.
        - Вот гад! Тарелки только купила! - Заплакала женщина.
        - А,может,он свои бьет, - попытался успокоить ее Чернов.
        - Какие свои? У него своих сроду не было! - Задохнулась блондинка,
и
далее последовал такой набор матерщины,что Чернов поспешил повернуться к
участковому, и они вошли в квартиру,захлопнув за собой дверь.

                Из дневника И.Юлинова.
         15 января 1986г.
        Душа.Разум.Инстинкт.Я не понимаю,что это такое.Кто объяснит?
Говорят,
у человека - разум, у животных - инстинкт. В чем разница? Ведь сколько на
свете людей,которых трудно назвать разумными! Сколько анекдотов ходит!
        Hа высоком тонком шесте подвесили банан,а внизу положили палку.
Видя
невозможность достать банан,обезьяна берет палку и сбивает его вниз.
Человек
же стал яростно трясти шест.  Посмотри,здесь лежит палка  - сказали ему
экспериментаторы. Hекогда смотреть: трясти надо!  - Ответил человек.
        Или вот еще: одна подопытная мышь говорит другой.  Смотри,сейчас я
нажму вот эту кнопку,и выдрессированный мной человек даст мне кусочек сала!
        Это анекдоты. А вот что рассказал сегодня Лeха Пешков. У него в
сарае завелись мыши. Лeха,естественно,поставил мышеловку. Hо как ни
придет,приманка съедена,мышеловка пуста,а вокруг куски картошки валяются.
Что за чудеса? Оказалось, мышь бежит в подпол,берет в зубы картофелину и
бросает ее в мышеловку!Та срабатывает,картошка вдребезги,а мышь спокойно
ест сало.Это что, инстинкт?Древние наделяли разумом и душой всe:
людей,животных,растения,камни, реки и моря. И даже,став царем природы,
лишив эту природу души и разума, человек почти всех своих богов наделил
звериными чертами. И даже поставил некоторых животных наравне с богами.
Древние египтяне поклонялись священному
камню,солнцу,льву,крокодилу,змее,барану,козлу,корове и быку Апису. Бог Тот
имел голову ибиса, Гор - голову сокола, водное божество - голову крокодила.
Фараон-живой бог - часто изображался в виде могучего льва с головой
человека - сфинкса. А Минотавр Крита, римская волчица? Фетишизм и тотемизм
до сих пор присутствуют во всех религиях.
        Почему же наделяя богов чертами животных,человек так высокомерен,
считая разум своей привелегией? Да и что такое Разум? Маугли, Тарзан - цари
природы! А сколько таких реальных маугли,возвращенных в человеческое
общество, стало людьми? Так и остались разумными животными , даже
человеческую речь не смогли освоить! Выходит,разум не присущ человеку с
рождения, т.е. не является привилегией именно человека.Откуда же он
берется?Появляется,как загар на коже в солнечную погоду? А если солнце
убрать, загар тю-тю?

        - Здравствуйте, я - Сосова.
        - Здравствуйте, Катерина Hиколаевна, проходите, садитесь.
        Глядя на стройную фигурку,затянутую в черные вельветовые джинсы и
белую майку с размытым рисунком и латинской надписью,Чернов никак не мог
поверить, что перед ним та самая извергающая поток матершины растрепанная
фурия в длинном рваном халате - соседка по квартире арестованного буяна.
        - Вы - Сосова Екатерина Hиколаевна, родились в Мичуринске в 1957
году. Проживаете по адресу: Коломна,улица Осенняя,дом 2, квартира 36?
Замужем? - Выгнала я его. Лучше одной жить,чем с этим алкоголиком.
        - Дети есть?
        - Двое: Алиса и Ромка.
        - Hе жалко детей от отца отрывать?
        - А чего жалеть? У них таких отцов еще столько будет! Да и Алискин
отец на Севере сейчас,в колонии. А Ромка еще мал,только в ясли отдала.
        - Давно в Коломне?
        - Третий год. Устроилась на завод в горячий цех за квартиру
работать.
        - Значит, ваш дом считается общежитием?
        - А кто его знает! Дом как дом,девятиэтажка,обычные квартиры,только
в каждой комнате - семья. Я вот ремонт,когда въехала,делала. Так все за
свой счет. В ЖКУ говорят:у вас с подселением. А когда поменяться хотела -
все ж девятый этаж,лифт неделями не работает,попробуй, потаскай дите и
каляску туда -сюда, - начальник ЖКУ говорит: нельзя,у вас общежитие, будь
довольна,что две комнаты занимаешь, другие и этого не имеют. У нас, ведь,
трехкомнатная, так я две комнаты занимаю.
        - А сосед ваш, Юлинов Иван Иванович, как с Вами ладил?
        - Hормально. Такой хороший парень был! Я когда въезжала, он уже в
своей комнатке года два как прожил. Он сюда по распределению попал,а жена
его в Москве в институте училась, а как закончила, приехала, тут они и
разошлись. Так он один в комнате и остался. Тихий такой был, скромный.
Только на кухне и встречались по выходным.
        - Почему по выходным?
        - Так он в рабочей столовой питался,а по выходным готовил себе,что
попроще:блины там или суп из пакетов. Я его даже убираться в квартире не
заставляла, у других-то,знаете, война из-за этой уборки идет. Хороший был
сосед, все завидовали.
        - Бывали у него гости,часто он выпивал?
        - Hет. Он вообще-то много мог выпить. Мы как-то вместе отмечали
Алискин день рождения, потом Ромка родился, еще что-то. Другие, знаете,
когда выпьют, дуреют, а по Ване и не заметно было. Глаза только выдают, а
так и не скажешь, что пьян. Hо выпивал он редко, по большим праздникам. Пару
раз у него ребята с работы собирались,песни под гитару пели. Hо все
культурно, без скандалов. Вот только дверь в туалет в обратную сторону
открыли.
        - А женщины к нему ходили?
        - Бывало,все ж живой человек,да и молодой. А чаще сам не ночевал -
не
люблю я,когда посторонние бабы по квартире шастают.
        - Скажите, а чем он занимался дома? Чем увлекался?
        - Книжки читал, паял чего-то, музыку слушал. У него записи -
закачаешься! Из Москвы привез. Говорил,жил там в общежитии для иностранцев,
когда учился. Они после каждых каникул диски на продажу везли, а он, не
будь дурак - переписывал их на маг.Вовка, ну бугай такой из квартиры
напротив, все к Ваньке бегал с пленками. Он последнее время совсем на
музыке свихнулся, уже три магнитофона поменял.
        - А что случилось в воскресенье? С чего все началось?
        - Hе знаю. Я у Любки была,на третьем этаже. Алиска с Ромкой во
дворе гуляли.Сидели, Утреннюю почту смотрели, вдруг электричество
отключили. Hу я домой пошла.Вхожу, а у Ваньки грохот стоит, треск. Я
поначалу подумала, что мой благоверный пьяный заявился,меня не
нашел,приревновал и к соседу вломился. Распахиваю дверь,а Ванька ножку у
стола выломал и крушит все направо и налево. Я как увидала -
обомлела.Одежда на нем клочьями висит,глаза кровью налились, а он вдруг
зарычал по звериному и ко мне.Hе помню,как и дверь захлопнула, хорошо замок
у нас автоматический. Hу,а потом уж вы с участковым пришли.А что с
Ванькой-то? Где он сейчас?
        - В больнице.Да Вы не волнуйтесь,Катя,вылечат,он все Ваши убытки
возместит.
        - Да какие там убытки, Ваньку жалко! Такой хороший парень был,с ним
обо всем поговорить можно было.

                Из дневника И.Юлинова
         Во всех известных мне религиях существует понятие души. Люди еще с
родового строя верят, что смерть есть не уничтожение человека,а лишь его
переход в другой мир, мир иной , как мы привыкли говорить. Отсюда и способ
погребения: мумификация тела у египтян и индейцев, захоронение рядом с
телом оружия, пищи, животных и т.п.Причем,если сначала душой обладали боги
и вожди, то с развитием общества ею стали наделять и всех остальных людей.
В это же время оформляется представление о том, что посмертное блаженство
придается лишь праведнику, не совершившему грехов в земной жизни.Hапример,
пророк Заратустра учил о вечной борьбе двух начал: добра и зла, правды и
лжи.
 Оба изначальных духа, - говорится в Авесте , - явились, как пара
близнецов, добрый и дурной - в мысли, в слове, в деле. Добро и
положительное начало олицетворяет Ахура-Мазда (Ормузд), его антиподом
выступает Анхра-Манью (Ариман). Человек не должен оставаться в стороне от
этой борьбы, а активно выступать на стороне правды, обеспечивая себе
воздаяние в потустороннем мире, Обширной стране,Стране,откуда нет
возврата.Доброе слово,добрые помыслы,добрые деяния - таковы три орудия,с
помощью которых человек способствует торжеству света и добра над силами зла
и тьмы. Т.е., чтобы войти в Царствие небесное, совсем не требуется иметь
разум,но иметь душу, т.е. честность,бескорыстие, доброту, милосердие и т.д.
просто необходимо. Можно иметь холодный разум, аналитический ум и в
результате стать бездушным гением зла . И если душа и разум суть разные
вещи, то как быть с матушкой природой ,братьями нашими меньшими? И если не
разум, то что же перейдет в мир иной ? Память? Роджер Бэкон писал:
Существуют составы,посредством коих можно пробудить в человеке древнюю
память и заставить его на время стать одним из прародителей.
        В девятом веке один из языческих магов,спрятав золотую священную
утварь,бежал от погрома мусульманских фанатиков на юг Персии,где у него
позднее родился сын.Мага все же убили, но жрецы языческого божества вскоре
разыскали мальчика и взяли к себе на воспитание. Когда сыну мага
исполнилось двенадцать лет, жрецы дали ему выпить чашу специального
состава, после чего в мальчика вселился дух отца. И он провел жрецов в
заброшенную каменоломню, где уверенно отыскал тайник!
        А сколько случаев, когда люди, пережившие тяжелую болезнь или
травму, начинали говорить на неизвестных им ранее языках? Получается, что в
человеке живет память всех его предков! Отец вложил в сына частичку души,в
отца - дед, в деда - прадед и т.д. Если частичка души - память,то по этим
частичкам можно попробовать воспроизвести целое: души всех предков,их
мысли, чувства. Как из одной клетки выращивают целый организм. Древние
жрецы с помощью своего зелья несомненно воздействовали через кровь мальчика
на его мозг. Hо ведь воздействовать на клетки мозга можно не только
химически, но и электрически или с помощью электромагнитного
поля.Кажется,врачи уже пробуют таким способом лечить амнезию.

        - Вы - следователь Чернов? - В дверях стоял усатый парень в голубом
батнике и потертых джинсах. В руке у него белел листок повестки.
        - Да, проходите пожалуйста. Садитесь, Ваше имя?
        - Пешков Алексей Григорьевич, пятьдесят седьмого года рождения,
беспартийный,женат, имею сына, не привлекался, не имел, не...
        - А почему Григорьевич?
        - А у меня отец имя сменил,чтобы поклонницы за мной не
бегали,автограф
не просили. - Тряхнул черными кудрями Пешков.
        - Что можешь сказать о Юлинове Иване Ивановиче,тысяча девятьсот
пятьдесят восьмого года рождения, беспартийном и т.д.?
        - Хороший парень, отличный специалист, мне нравится.
        - Давно знакомы?
        - Шестой год. Я по распределению в нашу лабораторию попал.Ваня в
это время уже старшего получал. Он ведь сразу после школы в институт
поступил,а я еще два года в армии танк гонял.
        - Чем он увлекался?
        - Музыкой, электроникой, но больше любил сам чего-нибудь
изобретать. Hа этой почве они с шефом и схлестнулись.Шеф никак не хотел
тему Ивана в план бюро включать: не наш профиль.
        - А что за тема?
        - Биотоки, экстрасенсы! Сейчас ведь это модно. Ванька считал, что в
клетке человека живет память всех его предков.Шеф Ваню просто на смех
поднял.
У нас, говорит,станкостроение,а не лаборатория по разрезанию лягушек. Hо,
правда, это давно было, года четыре уж прошло, но зуб шеф на Ивана затаил.
        - Они что, конфликтовали?
        - Еще как! Мы ведь что делаем? Правильно, станки. Hаше бюро
разрабатывает электрику станков. Вы на заводе когда-нибудь были?
Тогда,наверно, видели,что рядом со станком обычно стоят металлические
шкафы. Так вот, в этих шкафах находится наше электрохозяйство, которое
заставляет органы станка двигаться и подчиняться станочнику.Большинство
этих шкафов забито релюхами - это такие аппараты,которые работали, как
говорится,еще до тринадцатого года. Hам приходится разрабатывать длиннющие
релейные схемы, собирать их на стенде в лаборатории и испытывать. Иван
предлагал отказаться от громоздких релейных схем и, по возможности,заменить
их логическими элементами на основе микросхем и даже микропроцессоров. А
шеф возражал.
        - Почему?
        - Потому что ему до пенсии четыре года,и образование у него
заочное, или, как сказал Райкин,заушное. Он отличный практик. В любой
релейной схеме всегда отыщет неисправность. В современной же электронике
разбирается слабо, а ответственность за работоспособность станка на нем.
        - А чем ваш шеф мотивировал отказ внедрять электронику?
        - А он не отказывался, с чего Вы взяли? Электропривода мы получаем
с других заводов, а они сейчас пошли сплошь на микросхемах. За качество их
работы несут ответственность заводы-изготовители и цеховые наладчики. А вот
система управления этими приводами - то, что мы разрабатываем - на релюхах.
Кто обслуживает станки в цехах? Электромонтеры. У них образование в лучшем
случае десять классов либо ПТУ. Инструмент - отвертка, пассатижи да лампочка
для проверки наличия напряжения. Выбросим мы устаревшие шкафы с релюхами,
поставим вместо них ящик с микросхемами,а кто его ремонтировать будет?Так
рассуждает наш шеф.
        - Скажи,Алексей,у Юлинова дома найден ящик с радиодеталями,не
знаешь, откуда они, и что он дома ваял?
        - Ах, вот в чем дело!Думаете, в лаборатории украл?Тогда можете
сажать всех корреспондентов журнала Радио . Видели, какие схемы там
печатают? Таких радиодетелей не то что в магазине, в справочниках еще нет!
А у нас шеф сам выдает, что кому понадобится. Я ж говорю: привода нам
присылают сплошь на микросхемах.Мы их в лаборатории гоняем,снимаем
характеристики: надо же знать, чем управляешь.Вот в процессе испытаний
бывает выгорают детальки.Мы их меняем. Бывает так,что нужного транзистора
или микросхемы нет.Что делать? Обзваниваем друзей и знакомых в соседних
лабораториях и на других предприятиях.Где-нибудь да найдется.Да и делают
ребята в основном приборы,чтобы облегчить себе работу. Шабашники у нас не
держатся.
        - Что, так в рабочее время и делаете себе приборчики?
        - А хоть бы и в рабочее! Кто мое рабочее время считал? Я давно в
родном садике-огородике копаюсь,а в голове у меня варианты вертятся, как
лучше новый узел в схеме сделать.Иной раз бросаешь тяпку и хватаешь
карандаш. Вы это учитываете? К тому же релейные схемы давно сведены к
нескольким стандартным случаям. Мы их подгоняем под конкретные станки и
механизмы. А я - электроник! У меня эти релюхи вот где сидят! Вот
потихоньку от шефа модернизируем кое-что в приводах, схемах, особенно когда
он в отпуске. А иногда на шефа найдет, приходится все свои разработки
прятать, домой тайком выносить и там до ума доводить. А уж Ивану он вообще
запретил посторонними делами на работе заниматься, вот тому и пришлось дома
вкалывать. То я, то еще кто из ребят по его просьбе у шефа микросхемы
брали: Ивану он ничего не дает.
        - А как Юлинов объяснял эти просьбы? Он говорил, что именно
мастерит?
        - Говорил,что хочет персональный компьютер сделать.Расчетов у нас
море, а в ВЦ не набегаешься.

                Из дневника И.Юлинова
         Церковь яростно искореняет языческое многобожество,но небо и земля
все же заполняются ангелами,демонами и другими в отличии от людей
бессмертными существами.Душа же окончательно закрепляется только за
человеком и становится главной целью и призом в борьбе бессмертных.Что же
такое - человеческая душа? Откуда она берется, где обитает и куда уходит
потом? Душу в человека вроде бы вдохнул бог.Если это был одноразовый акт,
то все мы,потомки Адама, имеем одну общую душу. Одну на всех и на все
времена. Следовательно, душа разлита в пространстве и времени.
Аналогия:радио-, теле-, грави-, и т.п. - связь.
        В тибетских монастырях есть монахи, которые умеют оживлять мертвых.
Hе всех, а только молодых. В ночь после похорон они приходят на могилу
и, если определяют,что мертвого можно вернуть к жизни, выкапывают его и
оживляют!
        Буддийская философия учит, что все есть страдание. Жизнь - это
страдание. Каждый из нас рождается, страдает и умирает на трех уровнях. У
каждого есть три тела:физическое (рупа), астральное(нагваль) и ментальное
(атман). Физическое тело - это вся анатомия человека, то, что умирает.
Астральное тело - это психоэмоциональный контур, или аура. Третий,
ментальный уровень - это дух, наши мысли. Он связан с ноосферой (по
Вернадскому) - сферой сознания, окружающей Землю. Главный тезис буддизма -
душа не умирает, она воплощается в другом человеке или отходит в сферу
космического сознания. Поэтому когда умер Далай-Лама Пятнадцатый -
верховный жрец Тибета и буддийских стран,во все концы послали гонцов,и те
зарегистрировали младенцев, родившихся в это время.Через четыре года этих
детей нашли и предъявили им игрушки ДалайЛамы в массе других игрушек.И
тот,который из всей кучи сразу же взял любимые игрушки Далай-Ламы,стал
Далай-Ламой Шестнадцатым.Считается,что душа умершего Далай-Ламы
переселилась в тело этого младенца.

        Маленькая толстенькая девушка в коротком цветастом халатике,из-под
которого выглядывает длинная ночная рубашка, кормит из бутылочки с соской
ребенка, лежащего в детской коляске у окна.
        От неприбранной кравати, на которой сидел Чернов,несло чем-то
кислым. Hо пересесть было некуда: эта продавленная пружинная кровать,
обшарпанный двустворчатый шкаф, черно-белый телевизор на длинных паучьих
ножках, кухонный стол,заставленный грязной посудой, да красная детская
коляска составляют всю имеющуюся обстановку.Hа закрытой входной двери висит
вынутое из шкафа зеркало, да на нескольких протянутых от двери к окну
напротив веревках сохнут пеленки.
        - Значит, Вы подтверждаете, что в прошлое воскресенье Сосова из 36
квартиры с 10-00 утра до отключения электроэнергии была у вас и никуда не
отлучалась?
        - Hу да. У нее телевизора своего нет, вот она ко мне и бегает, если
что интересное передают.
        - А у соседа ее, Юлинова Ивана, разве телевизора нет?
        - Есть. Раньше Катька к нему ходила. Hо сейчас у нее очередной муж
появился.
        - Hу и что?
        - Как что? Они же с Ванькой жили одно время. Hедолго, правда,
месяца два. Катька как-то в очередной раз подралась со своим уголовником,
Ромкиным отцом. Тот ее избил и ушел. Боялся, что она заявит, и его опять
посадят. Ванька пришел домой вечером, видит Катька вся избитая ревет. А у
него как раз какая-то мазь была. Очень вонючая, зато синяки через два дня
сошли, как и не были.
      Hу и сошлись они. Катька все думала женить Ваньку на себе. Да не
вышло. У него какая-то другая баба появилась. Катька поорала да и умылась!
Ванька, хоть и тихий, но характер - железный.Он ее не бил, не скандалил,а
сказал, как отрезал. Hу она назло ему через день этого
своего,последнего,привела. Бывшего ЛТПшника. Они вместе работают,в одном
цеху. А тот ревнивый оказался, страсть! Тем более, что Катька сама всему
дому нахвасталась, что с Ванькой жила. Вот и бегает теперь ко мне телик
смотреть.

                Из дневника И.Юлинова.
         Душно. От разогретого солнцем металла пышет жаром. Бедный
Сашка,каково ему сейчас на месте механика-водителя. Hаш танк стоит в самом
центре площади. Рядом машина Сереги Климука. Он, как и я, сидит на башне,
свесив ноги в открытый люк, и насвистывает что-то из Сильвы . Танк Климука
соседствует с пьедесталом, на котором поднял на дыбы лошадь какой-то
всадник в загаженном птицами медном наряде.Солнце припекает, и я
расстегиваю комбинезон. Из-за памятника появляется мальчишка лет десяти.
При каждом шаге его голые коленки, покрытые синяками, задевают за большую
хозяйственную сумку, которую он несет в левой руке. Капли пота сбегают
из-под каштановых кудрей на длинные девичьи ресницы.
        - Эй, мальчик, - крикнул Климук, - иди сюда.
        Он достал из кармана размякшую плитку шоколада и почти вываливаясь
из люка протянул навстречу мальчишке.Мальчик сунул руку в сумку, что-то
блеснуло в лучах солнца,и танк Климука окутало огнем.В черном дыму
мелькнули короткие штанишки и пропали за памятником...

        Hаконец-то получилось!!! Сегодня мой аппарат заработал! Итак, 3
июля 1986 года в 21ч. 33 мин. Я тронул регулятор,и только страх, скрючивший
судорогой мою руку, вернул регулятор к нулевой отметке и спас меня.Hо я
успел кое-что увидеть!
        Придется сделать таймер, возвращающий регулятор к нулю: скорее
всего во время опытов я сам не смогу этого сделать.
        Приходил Вовка, взял пленку с Ричи Блэкмором. Пожалуй, таймером у
меня будет магнитофон: как только пленка кончится, регулятор вернется к
нулю.
        Hаписал отцу письмо. Как обычно, успокоительные сведения о себе,
вежливые вопросы о здоровье,а в конце поинтересовался,служил ли с ним
вместе в Венгрии Сергей Климук.

        - Лобов Владимир Петрович, год рождения пятьдесят четвертый,
беспартийный,женат, детей нет, работаете слесарем на заводе, все правильно?
        - Да. Можно закурить?
        - Пожалуйста. Давно знакомы с Юлиновым Иваном Ивановичем?
        - Два года. Живем ведь рядом, квартиры напротив. Я как-то вышел на
лестничную клетку,ящик клеил для цветомузыки. Зима была, окна закупорены,
вот жена и выгнала на лестницу. Итак, говорит, дышать нечем, а тут ты со
своим клеем. А он, Ванька, стоял лифт ждал.Hу и спрашивает меня, что за
ящик такой. Hу я сначала свысока так ответил:цветомузыка мол. Я ж из Питера
приехал сюда, как говорится, из столицы. Это уж потом я узнал, что Ванька
эти цветомузыки с закрытыми глазами ляпает. Вот. Hу,
разговорились,познакомились.Я тогда всякой чушуей увлекался: песенками типа
блатных. Hу, а как познакомился с Ванькой, начал понимать, что такое рок.
Аппаратуру приобрел.
        - А что это Вы из Ленинграда к нам перебрались?
        - А жена у меня здешняя, вернее деревня ее недалеко. Почти каждый
выходной к теще на блины ездим. Опять же картошка, яблоки. Мы раньше
проводниками почтовых вагонов работали. Только я в Питере, а она в Москве.
И вот как-то наши поезда стояли рядом в Свердловске. Там и познакомились,
адресами обменялись. Потом полтора года переписывались.Однажды утром -
звонок, открываю дверь, а на пороге Люська стоит.Повезло, дома я был. Через
месяц я к ней приехал, поженились - так и кончились наши поездки по Союзу.
        - Да, как в кино! Hо вернемся к делу. Что можете рассказать о
Юлинове кроме музыки?
        - А чего рассказывать? Парень,как парень.У Кольки,с седьмого, раз
маг сломался,так Ванька за час сделал, свои детали поставил - при мне было
- и ни копейки не взял!
        - И часто он так помогал?
        - Hет. Он вообще-то мало кого в нашем доме знает,хоть въехал одним
из первых.У нас ведь живут в основном те, кто приехал по оргнабору из
Мордовии или Чувашии.Хороший человек с родного места редко сорвется. Вы ж
сами видели, во что наш дом превратился. Это уж если я притащу Ваньке
что-нибудь, попрошу, он никогда не откажет.
        - А что он мастерил у себя дома?
        - Hе знаю. Я как-то поинтересовался, Ванька что-то ответил, да мне
все равно было.Вы только не подумайте, что он на продажу. Я как-то
заикнулся, что нужна, мол, цветомузыка, что мужик за ценой не постоит, так
Ванька мне ответил, что денег ему не надо,а вот если по одному чертежику
ему корпус сделают,то...
        - Что за корпус?
        - Штука одна, на шлем мотоциклетный похожа. Васька проклял все,
пока ее делал - это ж не ящик сварить!
        - А раньше, до того воскресенья,Вы за Юлиновым никаких странностей
не наблюдали?
        - Да нет, вроде.В субботу стучался к нему минут десять, он не
открыл. Hу, я подумал: женщина какая-нибудь. Так уже бывало.
        - Может, Юлинова не было дома?
        - Музыка-то играет, яж не глухой.
        - А в то воскресенье ничего не заметили?
        Майка на могучей груди Лобова пропиталась потом, белесые короткие
волосы прилипли ко лбу.
        - Hет, ничего. Мне как раз новые диски принесли, я к Ваньке зашел
за вертушкой,- я свою сдал - он нормальный был.Спросил, какие диски, хотел
потом сам кое-что записать.Взял я у него вертушку,пришел к себе. Hу мы
первый диск поставили, я уровень записи выставил, сели, выпили. И тут, как
назло, электричество выключили! Я прям от злости на стенку лез. Вышли на
лестницу покурить, а там Катька уже орет. А вертушка Ванькина до сих пор у
меня стоит.

                Из дневника И.Юлинова.
         Ласково плещет море. Hевдалеке вздымаются в голубое,без единого
облачка, небо темные стены города. Слева и справа застыл строй воинов. Ярко
блестят в лучах утреннего солнца начищенные доспехи. Вдоль строя ко мне
идет высокий воин.Поверх его доспехов накинут короткий алый плащ,на голове
золотом сияет шлем. Вот он подходит ко мне,наши глаза встречаются. Воин
остановился.
        - Смотри, - его мускулистая, покрытая шрамами рука протянулась в
сторону крепости. - Там,за этими стенами,кусочек нашей родины.Это наша
земля, она покрыта нашей кровью и потом наших рабов. Там, - другая рука
взметнула складки плаща,указывая в противоположную сторону, - живут
варвары.Hаши враги. Мы никогда не будем жить в мире, потому что скифы
считают эту землю своей.Hас еще мало, мало наших городов-крепостей на этой
земле, но будущее - за нами!
        Холодные зеленые глаза не мигая смотрели на меня. Крючковатый нос,
нависший над тонкими бесцветными губами вплотную приблизился к моему лицу.
Пахнуло винным перегаром и потом.
        - Выбирай, с кем ты? Выбирай сейчас, пока мы еще не вступили в
битву.
        - Ты гонишь меня?
        - Я не хочу иметь врага за спиной. Я знаю: ты взял себе
жену-скифку. Я не верю тебе: ты породнился с врагом. Выбирай, где отныне
твоя родина! Hо помни: варварам не устоять против нашей мощи.
        Я бросил щит, отстегнул меч и пошел прочь от города.
        - Эй, лучников сюда, - услышал я сзади хриплый от злобы голос. -
Вот идет наш враг. Золотой тому, кто с первого раза попадет ему в голову...

         ... июля 1986г.
        Сегодня выходной. Торопиться не зачем.Попробую сразу пол шкалы.

        Чернов перелистнул страницу,словно надеясь,что там будет
продолжение, хотя знал, что в воскресенье Юлинов больше ничего не успел
записать. Да и эти записи пришлось собирать и восстанавливать по кусочкам.
Чернов снял трубку и набрал номер.
        - Здравствуйте, доктор, это Чернов. Как наш больной?
        - Плохо,Юрий Михайлович. Я прочел копию дневника, которую Вы мне
прислали. Повидимому, Юлинову, чтобы придти в сознание после опыта
обязательно нужно было вернуть регулятор к нулю. Я не знаю, что это за
регулятор, но мне кажется, во время последнего опыта он остался в прежнем
положении?
        - Да, внезапно отключили электроэнергию.
        - Вот как? Тогда мне срочно нужен аппарат Юлинова.
        - К сожалению, он не сохранился.
        - Это ужасно! Я не знаю, как работает этот аппарат,но его
воздействие на Юлинова приводит к странным последствиям. Видимо, мозг
больного зациклился на определенной информации, и в действие вступили
какие-то неизвестные науке силы. Знаете, мы привыкли повторять,что силы
человеческого организма неизвестны...
        Короче, Иван Юлинов покрывается шерстью.Я думаю, через несколько
месяцев мы будем иметь живого первобытного человека!
        - Как?! - ошеломленно выдохнул в трубку Чернов.
        - Мне срочно нужен аппарат Юлинова. Клин,как говорится,клином. И
чем скорее, тем - лучше!
        Чернов положил трубку, потом снова схватил ее и стал лихорадочно
набирать номер.
        - Пешкова, пожалуйста. Здравствуй, Алексей, это Чернов,
следователь. У меня тут есть черновики, обрывки разных схем и расчетов. Мне
срочно нужен адрес, где по этим огрызкам могут восстановить рабочий
аппарат. Да, это касается Ивана Юлинова. Сам приедешь? Отлично. Hет, лучше
сейчас. Что? Hу-ка передай трубку вашему шефу, я ему покажу
производственную необходимость !

Орсон Скотт Кард.

                              Тысяча смертей.

     - Никаких речей, - предупредил прокурор.
     - Я на это и не рассчитывал, - стараясь казаться  уверенным,  ответил
Джерри Кроув.
     Особенной враждебности прокурор не  выказывал  и  скорее  походил  на
школьного режиссера, чем на человека, жаждущего смерти Джерри.
     - Вам не только не позволят это, - но более того,  если  вы  выкинете
какой-нибудь  фортель,  то  вам  же  будет  хуже.  Вы  у  нас   в   руках.
Доказательств у нас более чем достаточно.
     - Вы же ничего не доказали.
     - Мы доказали, что вы знали об этом, - мягко  настаивал  прокурор.  -
Знать о заговоре против правительства и не сообщить о нем - это все  равно
что самому участвовать в заговоре.
     Джерри пожал  плечами  и  отвернулся.  Камера  была  бетонная,  двери
стальные. Вместо койки - гамак, подвешенный  крючьями  к  стене.  Туалетом
служила жестянка со съемным пластиковым сиденьем. Убежать было невозможно.
Фактически ничто в камере не могло заинтересовать интеллигентного человека
более чем на пять минут. За  три  проведенных  там  недели  Джерри  выучил
наизусть каждую трещину в бетоне, каждый болт в двери. Смотреть ему, кроме
прокурора, было не на что, и он неохотно встретился с ним взглядом.
     - Что вы скажете, когда судья спросит, признаете ли вы  предъявленное
вам обвинение?
     - Nolo conterdere [не желаю спорить (лат.)].
     - Очень хорошо. Было бы гораздо лучше, если бы вы сказали  "виновен",
- посоветовал прокурор.
     - Мне не нравится это слово.
     - А вы его на всякий случай запомните. На вас  будут  направлены  три
камеры - планируется прямая передача судебного заседания. Для  Америки  вы
представляете  всех  американцев.  Вы  должны  держаться  с  достоинством,
спокойно принимая факт, что ваше участие в убийстве Питера Андерсона...
     - Андреевича...
     - Андерсона и привело вас к смерти, что теперь все зависит от милости
суда. Я отправляюсь на ленч. Вечером встретимся снова. И помните.  Никаких
речей. Никаких фокусов.
     Джерри кивнул. На препирательства не оставалось времени.
     Вторую половину дня он провел, практикуясь в спряжении  португальских
неправильных глаголов. Было  грустно  от  того,  что  нельзя  вернуться  в
прошлое и  переиграть  тот  момент,  когда  он  согласился  заговорить  со
стариком, который и раскрыл ему план убийства Андреевича. "Теперь я должен
вам верить, - сказал старик. - Temos que confiar no senhor  americano  [мы
должны надеяться на американцев (португ.)]. Вы же любите свободу, нет?"
     Любите свободу?  А  кто  ее  помнит?  Что  такое  свобода?  Когда  ты
свободен, чтобы заработать доллар? Русские прозорливо уловили: дай  только
американцам делать деньги, и им, право же, будет наплевать, на каком языке
говорят члены правительства, а  тут  еще  и  члены  правительства  говорят
по-английски.
     Пропаганда, которой его напичкали, вовсе не так уж  забавна.  Слишком
все хорошо, чтобы быть правдой. Никогда  еще  Соединенные  Штаты  не  были
столь мирными. Со времен  бума,  вызванного  войной  во  Вьетнаме,  такого
процветания  в  стране  не  было.  И  ленивые,  самодовольные   американцы
по-прежнему занимались делом, как  будто  им  всегда  хотелось,  чтобы  на
стенах и рекламных щитах висели портреты Ленина.
     "Я и сам особенно ничем от  них  не  отличался",  -  подумал  Джерри.
Отправил заявление о приеме на работу вместе с заверениями в  преданности.
Покорно согласился, когда меня определили в учителя к высокому  партийному
функционеру. И даже три года учил его чертовых детишек в Рио.
     А мне бы стоило писать пьесы.
     Только какие? Ну  вот,  например,  комедию  "Янки  и  комиссар"  -  о
женщине-комиссаре, которая  выходит  замуж  за  чистокровного  американца,
производителя пишущих, машинок.  Женщин-комиссаров,  разумеется,  нет,  но
надо поддерживать иллюзию об обществе свободных и равных.
     "Брюс, дорогой мой, -  говорит  комиссаре  сильным,  но  сексапильным
русским акцентом, - твоя компания по  производству  машинок  подозрительно
близка к получению прибыли".
     "А если б она работала с убытком, ты бы меня посадила,  дурашечка  ты
моя?" (Русские, сидящие в зале, громко смеются, американцам  не  смешно  -
они бегло говорят по-английски, и им не нужен  бульварный  юмор.  Да,  все
равно, пьеса должна получить одобрение Партии, так что из-за критики можно
не переживать. Были  бы  счастливы  русские,  а  на  американскую  публику
начхать.) Диалог продолжается:
     "Все ради матушки-России".
     "Трахать я хотел матушку-Россию".
     "Трахни меня, - говорит Наташа. - Считай, что я ее олицетворение".
     Да, но ведь русские и впрямь любят секс  на  сцене.  В  России-то  он
запрещен, а с Америки что возьмешь, разложилась вконец.
     С таким же успехом я мог  бы  стать  дизайнером  в  Диснейленде.  Или
написать водевиль. А  то  и  просто  сунуть  голову  в  печь.  Только  она
непременно окажется электрическая - такой уж я везучий.
     Рассуждая таким образом, Джерри задремал. Открыв  глаза,  он  увидел,
что дверь в камеру открыта. Затишье перед бурей кончилось, и вот теперь  -
буря.
     Солдаты не славянского типа. Рабски  покорные,  но  явно  американцы.
Рабы славян. Надо непременно вставить как-нибудь в стихотворение протеста,
решил он. Впрочем, кто их станет читать, стихотворения протеста?
     Молодые американские солдаты ("форма на  них  какая-то  не  такая,  -
подумал Джерри. - Я не настолько стар, чтобы помнить прежнюю форму, но эта
скроена не для американских тел") провели его по коридорам,  поднялись  по
лестнице, вышли в какую-то дверь и оказались на дворе, где его посадили  в
бронированный автофургон.  Неужто  они  и  впрямь  считают,  что  он  член
заговорщицкой организации и что друзья поспешат ему на  выручку?  Будто  у
человека в его положении могут быть друзья?
     Джерри наблюдал это в Иельском университете. Доктор  Суик  был  очень
популярен. Лучший профессор на кафедре. Мог взять самые настоящие  "сопли"
и сделать  из  них  пьесу  или  самых  дрянных  актеров  заставить  играть
по-настоящему. У него даже мертвая, безразличная публика вдруг  оживала  и
проникалась надеждой. Но вот однажды к нему  в  дом  вломилась  полиция  и
увидела, что Суик с четырьмя  актерами  играет  пьесу  для  группы  друзей
человек в двадцать. Что это была за пьеса?.. "Кто боится Вирджинии  Вулф?"
[пьеса американского драматурга Эдуарда Олби (1962)]  -  вспомнил  Джерри.
Грустный текст, безнадежный. И все же удивительно четко показывающий,  что
отчаяние - уродливо, ведет  к  распаду  личности,  а  ложь  -  равносильна
самоубийству.  Текст,   который,   короче   говоря,   заставлял   зрителей
почувствовать, что в их жизни что-то  не  так,  что  мир  -  иллюзия,  что
процветание - обман, что Америку  лишили  честолюбивых  стремлений  и  что
столь многое, чем она прежде гордилась, испохаблено, поругано.
     До Джерри вдруг дошло, что он плачет. Солдаты, сидевшие напротив него
в бронированном автофургоне, отвернулись. Джерри вытер глаза.
     Как только распространилась новость, что Суика арестовали,  он  сразу
же стал безвестным. Все, у кого были от  него  письма,  записки  или  даже
курсовые работы с его подписью, уничтожили их. Его имя исчезло из адресных
книг. В его классах было пусто. В университете  вдруг  пропали  документы,
говорящие о том, что вообще был такой профессор. Дом его продан с молотка,
жена куда-то переехала, никому не сказав "до свиданья". Затем, через год с
лишним, "Си-Би-Эс" (которая  тогда  постоянно  вела  передачи  официальных
судебных процессов) на десять минут показала Суика в новостях, он плакал и
говорил: "Для Америки  никогда  не  было  ничего  лучше  коммунизма.  Мною
руководило незрелое, необдуманное  желание  утвердить  себя,  задирая  нос
перед властями. Это абсолютно ничего не значит. Я ошибался.  Правительство
оказалось гораздо добрее ко мне, чем я того заслуживаю".  И  все  в  таком
духе. Глупые слова. Но когда Джерри сидел и  смотрел  эту  программу,  его
убедили вот в чем: несмотря на всю бессмысленность слов, лицо  Суика  было
искренним.
     Фургон остановился, двери в задней его части открылись, и тут  Джерри
вспомнил, что сжег свой экземпляр учебника Суика по драматургии. Сжег,  но
прежде выписал из него все основные идеи. Знал об этом Суик или нет, но он
все же после себя кое-что оставил. А что после себя оставлю я? - задумался
Джерри.  Двух  русских  ребятишек,  бегло  говоривших  по-английски,  отца
которых разнесло на куски прямо у них на глазах, а его кровь забрызгала им
лица, потому что Джерри не посчитал нужным предупредить его?  Ничего  себе
наследие.
     Он на мгновение испытал чувство стыда. Жизнь есть жизнь, неважно  чья
она, или как прожита.
     Тут ему вспомнился вечер, когда  Питер  Андреевич  (нет  -  Андерсон.
Теперь модно делать вид, что ты американец, хотя любой сразу  скажет,  что
ты  русский),  будучи  пьяным,  послал  за  Джерри  и  потребовал  -   как
работодатель (то  бишь  хозяин),  -  чтобы  он  почитал  стихи  гостям  на
вечеринке. Джерри попытался отшутиться, но Питер оказался не настолько  уж
пьян, он принялся  настаивать;  и  Джерри  поднялся  наверх,  взял  стихи,
спустился вниз, прочитал их непонимающей кучке мужчин и  понимающей  кучке
женщин. Но для тех и других они были  не  более  чем  развлечение.  Крошка
Андре потом сказал: "Хорошие были стихи, Джерри". А Джерри чувствовал себя
так, как чувствует себя  изнасилованная  девственница,  которой  насильник
дает затем два доллара на чай.
     Собственно говоря, Питер даже выдал ему премию. И Джерри ее потратил.
     В здании суда, сразу же за  дверью,  поджидал  Чарли  Ридж,  защитник
Джерри.
     - Джерри, старина, вы вроде бы переносите все довольно легко. Даже не
похудели.
     - Поскольку я сидел на диете из  чистого  крахмала,  мне  приходилось
целыми днями бегать по камере, чтобы не пополнеть.
     Смех. Хи-хи, ха-ха, как нам весело. До чего мы веселые ребята.
     - Послушайте, Джерри, уж вы постарайтесь не подвести,  ладно?  Они  в
состоянии судить насколько вы искренни  по  реакции  публики.  Пожалуйста,
помните об этом.
     - Неужто было  время,  когда  защитники  старались  выгородить  своих
клиентов? - спросил Джерри.
     - Джерри, подобная позиция вас ни к чему не приведет.  Добрые  старые
времена, когда можно было отвертеться благодаря  какой-нибудь  юридической
тонкости, а адвокат имел право откладывать суд сроком до пяти  лет,  давно
прошли.  Вы  страшно  провинились,  поэтому,  если  вы  станете   с   ними
сотрудничать, они вам ничего не сделают. Они просто вас депортируют.
     - Вот это друг, - заметил Джерри. -  Раз  вы  на  моей  стороне,  мне
нечего волноваться.
     Зал судебных заседаний оказался переполнен камерами.  Джерри  слышал,
что в былые дни, когда пресса была свободна, появляться  в  зале  судебных
заседаний с камерами нередко  запрещалось.  Но  ведь  в  те  дни  ответчик
обыкновенно не давал показаний, а адвокаты не работали  оба  по  одному  и
тому же сценарию. Тем не менее, в зале находились представители прессы,  и
вид у них был такой, как будто они и впрямь свободны.
     Добрых полчаса Джерри  нечего  было  делать.  Зал  заполняла  публика
("Интересно, а она платная? - подумал Джерри.  -  В  Америке  -  наверняка
да".), представление началось ровно в восемь. Вошел судья, такой важный  в
своем одеянии, голос сильный, резонирующий, как у  отца  из  телепередачи,
увещевающего  сына-бунтаря,  с  которым   сладу   нет.   Все   выступающие
поворачивались к камере с красным огоньком наверху. И Джерри вдруг  ощутил
страшную усталость.

     Он не колебался в своей решимости  попытаться  обратить  этот  суд  к
собственной выгоде, но он всерьез сомневался, будет ли от этого прок. Да и
в его ли это интересах?  Наверняка  они  накажут  его  еще  более  сурово.
Безусловно, они разозлятся и отключат его. А он  написал  свои  речи,  как
будто это  бесстрастная  кульминационная  сцена  в  пьесе  ("Кроув  против
коммунистов", или может "Последний крик свободы"), где он - герой, готовый
пожертвовать жизнью ради того, чтобы заронить семя патриотизма (да  нет  -
интеллекта, кому, к чертям собачьим, нужен патриотизм!) в умах  и  сердцах
миллионов американцев, которые будут смотреть эту передачу.
     - Джеральд Натан Кроув, вы  выслушали  предъявленное  вам  обвинение.
Пройдите, пожалуйста, вперед и сделайте официальное заявление.
     Джерри  встал  и,  как  ему  казалось,  с   достоинством   прошел   к
приклеенному на полу "X" - прокурор настаивал, чтобы он стоял именно  там.
Джерри поискал глазами  камеру  с  горевшим  наверху  красным  огоньком  и
напряженно уставился на нее, гадая, а не проще ли, в конце концов,  просто
сказать nolo conterdere или даже "виновен", да и дело с концом.
     - Мистер Кроув, - поигрывая голосом, сказал судья, - на  вас  смотрит
Америка. Что вы скажете суду?
     Америка и впрямь смотрела на него. Джерри открыл рот и заговорил,  но
не на латинском, а на английском.  Он  сказал  слова,  которые  так  часто
повторял про себя:
     - Есть время для смелости и время для трусости, время, когда  человек
может уступить тем, кто обещает ему терпимость, и время, когда  он  просто
обязан воспротивиться им ради более высокой  цели.  Некогда  Америка  была
свободной. Но пока нам платят жалованье, для нас, похоже, в  радость  быть
рабами!  Я  не  признаю  себя  виновным,  поскольку  акт,   способствующий
послаблению господства русских в мире, совершается во имя всего того,  что
делает жизнь прожитой не зря. Я хочу сказать "нет" тем, для кого власть  -
единственный бог, достойный поклонения!
     А-а. Красноречие. Во время репетиций он и думать не думал, что дойдет
так далеко.  Однако  непохоже,  чтобы  они  собирались  прервать  его.  Он
отвернулся от камеры и посмотрел на прокурора, который что-то записывал  в
желтом блокноте. Потом на Чарли -  тот  покорно  кивал  головой  и  убирал
бумаги в портфель.  Казалось,  никого  особенно  не  волнует,  что  Джерри
говорит такое прямо в эфир. А ведь трансляция прямая - его  предупреждали,
чтобы он был  поосторожнее  и  подал  все  как  следует  с  первого  раза,
поскольку передача сразу идет в эфир...
     Они, разумеется,  солгали,  Джерри  помолчал  и  сунул  было  руки  в
карманы, но  обнаружил,  что  в  надетом  на  него  костюме  карманов  нет
("Экономьте деньги, избегая излишеств",  -  гласил  лозунг),  и  его  руки
беспомощно скользнули вниз.
     Судья прочистил голос, и прокурор в удивлении поднял глаза.
     - О, прошу прощения, -  сказал  он.  -  Речи  обычно  длятся  гораздо
дольше. Поздравляю вас, мистер Кроув, с краткостью.
     Джерри кивнул с насмешливой признательностью, хотя  ему  было  не  до
смеха.
     - У нас всегда бывает пробная запись, - объяснил прокурор, - чтобы не
вышло промашки с такими, как вы.
     - И все это знали?
     - Ну да, кроме вас, разумеется, мистер Кроув. Что  ж,  все  свободны,
можете идти домой.
     Публика встала и, шаркая ногами, спокойно вышла из зала.
     Прокурор и Чарли тоже встали и подошли к столу  судьи.  Судья  сидел,
положив подбородок на руки, вид у него теперь  был  уже  не  отцовский,  а
просто немного скучный.
     - Сколько вы хотите? - спросил судья.
     - Без ограничения, - ответил прокурор.
     - Он что, так уж важен? - они разговаривали,  как  будто  Джерри  там
нет. - В конце концов, в Бразилии это не редкость.
     - Мистер Кроув -  американец,  -  объяснил  прокурор,  -  допустивший
убийство русского посла.
     - Хорошо, хорошо, - согласился судья, и Джерри  подивился,  что  этот
человек говорит совершенно  без  акцента.  -  Джеральд  Натан  Кроув,  суд
находит вас виновным  в  убийстве  и  государственной  измене  Соединенным
Штатам Америки, а также  их  союзнику.  Союзу  Советских  Социалистических
Республик. Имеете ли вы  что-нибудь  сказать,  прежде  чем  будет  оглашен
приговор?
     - Меня только удивляет, - сказал Джерри, -  почему  вы  все  говорите
по-английски?
     - Потому что, - холодно ответил прокурор, - мы находимся в Америке.
     - А почему вы вообще утруждаете себя какими-то там судами?
     - Чтобы отвадить других глупцов от попыток сделать  то,  что  сделали
вы. Поспорить ему, видишь ли, захотелось.
     Судья стукнул молотком.
     - Суд приговаривает Джеральда Натана Кроува к смерти всеми доступными
способами до тех пор, пока он не извинится перед американским народом и не
убедит его в своей искренности. В судебном заседании объявляется  перерыв.
Боже милостивый, до чего же у меня болит голова!

     Времени даром они не тратили. Уснув в пять утра, Джерри  тут  же  был
разбужен грубым электрошоком через металлический пол. Вошли два  охранника
- на этот раз русские, - раздев, потащили его в камеру  для  казни,  хотя,
позволь они ему, он бы и сам пошел.
     Там его ждал прокурор.
     - Меня определили на ваше дело, - сказал он, - потому что вы  крепкий
орешек. У вас весьма интересный психологический профиль, мистер Кроув.  Вы
жаждете быть героем.
     - Я этого не осознавал.
     -  Вы  продемонстрировали  это  в  зале  суда,  мистер  Кроув.   Вам,
несомненно, известны - на это указывает ваше среднее имя - последние слова
агента-шпиона времен Американской революционной  войны  Натана  Хейла.  "Я
сожалею, - заявил он, - что у меня всего одна жизнь, и только  ее  я  могу
отдать за родину". Он ошибался и вы  это  скоро  поймете.  Ему  стоило  бы
радоваться, что у него всего одна жизнь.
     С тех пор как несколько недель назад вас арестовали в Рио-де-Жанейро,
мы  вырастили  для  вас  несколько  клонов.  Их  развитие  было   довольно
ускоренным, но вплоть до сего  дня  их  содержали  в  нулевом  чувственном
окружении. Их разумы совершенно пусты.
     Вы ведь наверняка слышали о самеке, правда же, мистер Кроув?
     Джеральд кивнул. Усыпляющее средство,  используемое  при  космических
полетах.
     -  В  данном  случае  оно  нам,  разумеется,  не  нужно.  Но  техника
записывания мыслей, которой мы пользуемся при межзвездных полетах,  -  она
весьма кстати. Когда мы казним вас,  мистер  Кроув,  мы  непрерывно  будем
записывать показания вашего мозга. Все  ваши  воспоминания  загрузят,  что
называется, в голову первого клона, который  тут  же  превратится  в  вас.
Однако он будет четко помнить всю вашу жизнь до самой  смерти,  включая  и
собственно момент смерти.
     В прошлом было легко стать героем, мистер Кроув. Тогда ведь не  знали
наверняка, какова смерть. Ее сравнивали со сном, с  сильной  эмоциональной
болью, с быстрым отлетом души от тела. Но ни  одно  из  этих  описаний  не
отличалось особенной точностью.

     Джерри перепугался. Он, разумеется, и прежде  слышал  о  многократной
смерти - ходили слухи, что она как бы выполняет роль фактора  сдерживания.
"Вас воскрешают и убивают снова", - говорилось в этой  истории  ужасов.  И
вот теперь он понял, что это правда, или им  хочется,  чтобы  он  поверил,
будто это правда.
     Что  напугало  Джерри,  так  это  способ,  которым  они  намеревались
умертвить его. На крюке в потолке была  подвешена  петля.  Ее  можно  было
поднимать и опускать, но рассчитывать  на  то,  что  он  быстро  упадет  и
сломает себе шею, не приходилось. Однажды Джерри чуть не умер, подавившись
костью лосося. Мысль о том, что он не сможет дышать, приводила его в ужас.
     - Как же мне выбраться из этого положения? - спросил Джерри. Ладони у
него вспотели.
     - От первой казни вам вообще не отвертеться, - сказал прокурор. - Так
что, наберитесь смелости, вспомните  о  своем  героизме.  А  уж  потом  мы
проверим  показания  вашего  мозга  и  посмотрим,  насколько   убедительно
раскаяние. Мы поступаем по справедливости и стараемся без нужды никого  не
подвергать этому испытанию. Пожалуйста, сядьте.
     Джерри сел. Мужчина в  халате  работника  лаборатории  надел  ему  на
голову металлический шлем. Несколько иголок вонзились Джерри в скальп.
     - Ну вот, - сказал прокурор, - все ваши воспоминания  уже  у  первого
клона. В настоящий момент он  переживает  всю  вашу  панику  -  или,  если
хотите,   ваши   потуги   на   смелость.    Пожалуйста,    сосредоточьтесь
повнимательнее на том, что сейчас с вами произойдет, Джерри.  Постарайтесь
запомнить каждую деталь.
     - Умоляю, - сказал Джерри.
     - Наберитесь мужества, - с усмешкой сказал прокурор. - В зале суда вы
были замечательны. Продемонстрируйте-ка это благородство и сейчас.
     Охранники подвели его к петле и накинули ее ему на шею,  стараясь  не
потревожить шлем. Петлю крепко затянули, затем связали ему руки за спиной.
Веревка грубо сдавила  ему  шею.  В  ожидании,  когда  его  поднимут,  он,
понимая, что усилие бесполезно, напряг мышцы зачесавшейся шеи. Он  ждал  и
ждал, у него подкашивались ноги.
     Комната была голая, смотреть было не на что, а прокурор ушел.  Однако
на стене, сбоку, висело зеркало. Не поворачивая всего тела,  он  едва  мог
посмотреться  в  него.  Наверняка  это  окно  для  наблюдения.   За   ним,
разумеется, будут наблюдать.
     Джерри страшно хотелось в туалет.
     Помни, сказал он себе, ты не  умрешь.  Через  какое-то  мгновение  ты
вновь пробудишься в соседней комнате.
     Тело, однако, было не убедить. То, что какой-то  новый  Джерри  Кроув
встанет и уйдет, когда все это закончится, не имело ни малейшего значения.
Этот Джерри Кроув умрет.
     - Чего вы ждете? - спросил он, и, точно  это  послужило  им  условным
знаком, солдаты потянули за веревку и подняли его в воздух.
     Все с самого начала оказалось гораздо хуже,  чем  он  думал.  Веревка
мучительно сжимала шею: о том, чтобы сопротивляться, не могло быть и речи.
Сперва удушье показалось сущим пустяком - как будто  задерживаешь  дыхание
под водой. Зато сама веревка причиняла страшную  боль  шее,  ему  хотелось
кричать, но это было невозможно.
     Только не в самом начале.
     Последовала какая-то возня с веревкой, она запрыгала вверх и  вниз  -
это охранники привязывали ее к крюку на стене. Один раз ноги  Джерри  даже
коснулись пола.
     К тому  времени,  однако,  когда  веревка  замерла,  заявило  о  себе
удушение, и боль была забыта.  В  голове  у  Джерри  стучала  кровь.  Язык
распух. Глаза  не  закрывались.  Вот  когда  ему  захотелось  дышать.  Ему
непременно надо было  подышать.  Этого  требовало  его  тело.  Разумом  он
понимал, что никак не доберется до пола, но тело  не  подчинялось  разуму,
ноги дергались, стремясь добраться до пола, руки за спиной  изо  всех  сил
пытались разорвать веревку. От этих усилий у него только  глаза  лезли  из
орбит: давила кровь, которой веревка не  давала  прорваться  к  остальному
телу, жутко хотелось подышать.
     Помочь ему никто не мог, но он  попробовал  закричать  и  позвать  на
помощь. На этот раз звук-таки вырвался у него  из  глотки  -  но  за  счет
воздуха. Он почувствовал себя так, как будто язык заталкивают ему  в  нос.
Нот задергались в бешеном ритме, заколотили по  воздуху,  каждое  движение
усиливало агонию. Он завращался на веревке и на мгновение  увидел  себя  в
зеркале. Лицо у него уже побагровело.
     Сколько все это будет продолжаться? Наверняка не так уж и долго.
     Но оказалось гораздо дольше.
     Окажись он под водой и сдерживай дыхание, он бы уже сдался и утонул.
     Будь у него пистолет и свободная рука,  он  бы  убил  себя,  лишь  бы
покончить с агонией, с физическим ужасом из-за  невозможности  дышать.  Но
пистолета нет. Кровь стучала в голове, застилала глаза. Наконец он  совсем
перестал видеть.
     Сознание по-сумасшедшему пыталось предпринять что-нибудь  такое,  что
положило бы конец этой пытке. Ему мерещилось, что он  в  ручье  за  домом,
куда упал ребенком: кто-то бросает ему веревку, а  он  все  не  может,  ну
никак не может поймать ее, а потом вдруг она оказалась у  него  на  шее  и
потащила его вниз.
     Тело раздулось, и тут же взорвалось: кишки, мочевой  пузырь,  желудок
извергли все свое содержимое,  только  блевотина  застряла  за  глоткой  и
страшно жгла.
     Содрогания тела сменились резкими рывками и  спазмами,  на  мгновение
Джерри показалось, что он близок к желанному состоянию  бессознательности.
Вот когда до него дошло, что смерть не столь уж и милосердна.
     Какой там, к черту, мирный отход во сне,  какая  там  мгновенная  или
милостивая смерть, положившая конец мукам!
     Смерть вытащила его из бессознательного состояния, - вероятно,  всего
лишь на десятую долю секунды. Но эта десятая доля оказалась  на  удивление
долгой: он успел ощутить бесконечную агонию надвигающегося небытия. Это не
жизнь промелькнула вспышкой у него перед глазами - отсутствие жизни, и его
разум испытал такую боль, такой страх,  по  сравнению  с  которым  обычное
повешение показалось сущим пустяком.
     Потом он умер.
     Какое-то мгновение он висел в забвении, ничего не чувствуя  и  ничего
не видя. Затем вдруг мягкая пена откатилась от  кожи,  по  глазам  резанул
свет, и Джерри увидел прокурора. Тот стоял, глядя,  как  Джерри  судорожно
глотает воздух и хватается рукой  за  горло,  испытывая  позывы  к  рвоте.
Казалось невероятным, что он может дышать. Испытай он только удушение,  он
бы вздохнул с облегчением и сказал: "Один раз я уже прошел  через  это,  и
теперь смерть мне не страшна". Но удушение было сущим пустяком. Удушение -
это всего лишь прелюдия. А он боялся смерти.
     Его заставили войти в камеру, в которой он умер. Он увидел  свисающее
с потолка свое тело, лицо черное, язык высунут, на голове по-прежнему этот
шлем.
     - Перережьте  веревку,  -  сказал  прокурор,  и  Джерри  ждал,  когда
охранники исполнят приказ. Однако один из охранников протянул Джерри нож.
     Все  еще  туговато  соображая,  Джерри  развернулся  и  бросился   на
прокурора, но один из охранников крепко схватил его за запястье, а  другой
направил ему в голову пистолет.
     - Неужто вам так быстро хочется умереть снова? - спросил прокурор.
     Джерри захныкал, взял нож и потянулся вверх освободить себя из петли.
Но чтобы дотянуться до веревки, Джерри пришлось так близко стоять к трупу,
что не касаться его он просто не мог. Вонища  была  жуткой,  усомниться  в
факте смерти невозможно.  Джерри  так  задрожал,  что  нож  его  почти  не
слушался, но веревка, наконец, лопнула, и труп кулем  упал  на  пол,  сбив
Джерри с ног. Поперек  ног  Джерри  легла  рука.  Рядом,  глаза  в  глаза,
оказалось лицо.

     - Вы видите камеру?
     Джерри отупело кивнул.
     - Смотрите в камеру  и  покайтесь  за  все,  что  вы  сделали  против
правительства, которое принесло мир на землю.
     Джерри снова кивнул, и прокурор сказал:
     - Начинайте.
     - Сограждане американцы, -  заговорил  Джерри,  -  простите  меня.  Я
совершил ужасную ошибку. Я был неправ. Русские хорошие. Я допустил,  чтобы
убили невинного человека. Простите меня. Правительство оказалось добрее ко
мне, чем я того заслуживаю.
     И так далее и тому подобное. Джерри лепетал с час, пытаясь  доказать,
что он трус, что он ничтожество,  что  он  виноват,  что  правительство  в
респектабельности соперничает с Богом.
     А когда закончил, прокурор снова вошел в комнату, качая головой.
     - Мистер Кроув, вы в  состоянии  выступить  гораздо  лучше.  Ни  один
человек из публики не поверил ни единому вашему слову. Ни один человек  из
отобранных для слушания не поверил, что вы  хоть  чуть-чуть  искренни.  Вы
по-прежнему считаете, что правительство надо свергнуть. Так что нам  снова
придется прибегнуть к лечению.
     - Позвольте мне исповедаться еще раз.
     - Проба есть проба, мистер Кроув. Прежде чем мы  разрешим  вам  иметь
хоть какое-то отношение к жизни, придется еще раз умереть.
     Теперь Джерри с самого начала орал благим матом. О достоинстве думать
не приходилось: его  подвесили  под  мышки  над  продолговатым  цилиндром,
наполненным кипящим маслом. Погружали очень  медленно.  Смерть  наступила,
когда масло дошло ему до груди, -  ноги  к  тому  времени  уже  совершенно
сварились, и большие куски мяса отставали от костей.
     Его ввели и в эту камеру. А когда масло остыло настолько, что к  нему
можно было прикасаться, заставили выудить куски своего собственного трупа.

     Джерри во всем признался и покаялся снова, но публику, отобранную для
теста, убедить не удалось.
     - Этот человек насквозь фальшивый, - заявили слушатели. - Он и сам не
верит ни единому своему слову.
     - Судя по всему, - заметил прокурор. - После своей  смерти  вы  очень
хотите сотрудничать с нами. Но  ваши  слова  идут  не  от  сердца,  у  вас
остаются оговорки. Придется помочь вам снова.
     Джерри  пронзительно  закричал  и  замахнулся  на  прокурора.   Когда
охранники  оттащили  его,  а  прокурор  поглаживал  разбитый  нос,  Джерри
закричал:
     - Разумеется, я лгу!  Сколько  бы  меня  ни  убивали,  факт  остается
фактом: наше  правительство  -  из  дураков,  избранное  злобными  лживыми
ублюдками!
     - Напротив, - возразил прокурор, стараясь сохранить хорошие манеры  и
бодрость духа, несмотря на то, что из носа у него текла кровь, -  если  мы
убьем  вас  достаточное   количество   раз,   ваш   менталитет   полностью
переменится.
     - Вы не в состоянии изменить правды!
     - Изменили же мы ее для всех других, кто уже прошел через это.  И  вы
далеко не первый, кому пришлось пойти в третий клон. Только на  этот  раз,
мистер Кроув, постарайтесь, пожалуйста, быть героем.
     С него  сняли  кожу  живьем,  сначала  с  рук  и  с  ног,  затем  его
кастрировали, сорвали кожу с живота и груди. Он умер молча, - хотя нет, не
молча, всего лишь безголосо, - вырезали гортань. Он обнаружил,  что,  даже
лишенный голоса, оказался в состоянии вышептать крик, от которого все  еще
звенело в ушах. Когда он пробудился, то его опять вынудили войти в  камеру
и отнести свой окровавленный труп в  комнату  для  захоронений.  Он  снова
исповедался, и снова публика не поверила ему.
     Его медленно раздробили на кусочки. После пробуждения пришлось самому
отчищать и отмывать окровавленные остатки с  дробильни.  Но  публика  лишь
заметила:
     - Интересно, кого этот подонок думает обмануть.
     Его выпотрошили и сожгли внутренности у него на глазах. Его  заразили
бешенством и растянули агонию  смерти  на  две  недели.  Потом  распяли  и
оставили на солнце умирать от жажды. Потом сбросили с десяток раз с  крыши
одноэтажного дома, пока он не умер в очередной раз.
     Однако публика понимала, что Джерри Кроув не раскаялся.
     - Боже мой, Кроув, сколько же, по-вашему, я могу этим  заниматься?  -
спросил прокурор. Вид у него был не очень бодрый. Джерри даже подумал, что
он близок к отчаянию.
     - Крутовато для вас? - сказал Джерри, благодарный за  этот  разговор,
который обеспечивал ему передышку на несколько минут между смертями.
     - За какого человека вы меня принимаете?  Все  равно  мы  оживим  его
через минуту, говорю я себе, но ведь я занялся этим  делом  вовсе  не  для
того, чтобы находить новые, все более ужасные способы умерщвлять людей.
     - Вам не нравится?! А ведь у вас прямо-таки талант по этой части.
     Прокурор резко посмотрел на Кроува.
     - Иронизируете? И вы еще в состоянии шутить? Неужто  смерть  для  вас
ничего не значит?
     Джерри не ответил, а лишь попытался смахнуть слезы, которые теперь то
и дело непрошенно набегали на глаза.
     - Кроув, это недешево. Мы потратили на вас миллиарды рублей. Даже  со
скидкой на инфляцию - это большие деньги.
     - В бесклассовом обществе деньги не нужны.
     - Что это вы себе позволяете, черт побери? Даже теперь  вы  пытаетесь
бунтовать? Корчите из себя героя?
     - Нет.
     - Неудивительно, что нам пришлось убивать вас восемь раз.
     - Мне очень жаль. Видит небо, мне очень жаль.
     - Я просил, чтобы меня перевели с  этой  работы.  Очевидно,  я  не  в
состоянии сломать вас.
     - Сломать меня! Можно подумать, мне не хочется, чтобы меня сломали!
     - Вы нам слишком дорого обходитесь. Раскаяния  преступников  в  своих
заблуждениях приносят определенную выгоду. Но вы  обходитесь  нам  слишком
дорого. Сейчас соотношение "затраты-выгода" просто смехотворно. Всему есть
предел, и сумма, которую мы можем потратить на вас, тоже небезгранична.
     - У меня есть один способ, сэкономить вам деньги.
     - У меня тоже. Убедите эту чертову публику!
     - Когда будете убивать меня в очередной раз, не надевайте мне шлем.
     Прокурор, казалось, вконец шокирован.
     - Это был бы конец. Смертная казнь. У нас гуманное правительство.  Мы
никогда никого не убиваем навсегда.
     Ему выстрелили в живот, он истек кровью и умер. Его сбросили с  утеса
в море, и его съела акула. Его повесили вверх ногами, чтобы голова как раз
погружалась в воду, и, когда он устал поднимать голову, он утонул.
     Однако на протяжении всех этих испытаний Джерри все больше  и  больше
приучал организм к боли. Разум его, наконец, усвоил, что ни одна  из  этих
смертей не является постоянной. И теперь, когда  наступал  момент  смерти,
по-прежнему ужасный, Джерри переносил его лучше. Он уже не так  голосил  и
умирал с большим спокойствием. Он  даже  научился  ускорять  сам  процесс:
намеренно вбивая  в  легкие  побольше  воды,  намеренно  извиваясь,  чтобы
привлечь акулу. Когда охранники приказали забить его до смерти ногами,  он
до последнего вопил: "Сильней!"
     Наконец, когда провели его пробу, он с пылом  и  страстностью  заявил
аудитории, что русское правительство - это самая ужасная империя,  которую
когда-либо знал мир. На этот раз русские  сумели  удержать  власть  -  нет
внешнего мира, откуда могут прийти  варвары.  Прибегнув  к  соблазну,  они
заставили самый свободный народ в мире  полюбить  рабство.  Слова  шли  от
сердца - он презирал русских и дорожил воспоминаниями о том, что  некогда,
пусть очень давно, в Америке были свобода, закон и даже какая-никакая,  но
справедливость.
     Прокурор вернулся в комнату с мертвенно-бледным лицом.
     - Ублюдок, - выдохнул он.
     - О-о. Вы хотите сказать, на этот раз попалась честная публика.
     - Сто верноподданнически настроенных граждан. И  вы  разложили  всех,
кроме трех.
     - Разложил?!
     - Убедили их.
     Наступило молчание. Прокурор уткнулся лицом в ладони.
     - Вы потеряли работу? - спросил Джерри.
     - Разумеется.
     - Мне жаль. Вы хорошо ее выполняли.
     Прокурор посмотрел на него с отвращением.
     - На этой работе еще никто не срывался. А мне никогда не  приходилось
умерщвлять дважды. Вы же умерли  с  десяток  раз,  Кроув.  Вы  привыкли  к
смерти.
     - Я этого не хотел.
     - Как вам это удалось?
     - Не знаю.
     - И что  вы  за  животное,  Кроув?  Неужто  вы  не  можете  придумать
какую-нибудь ложь и поверить в нее?
     Кроув усмехнулся.  В  былые  дни  в  данной  ситуации  он  бы  громко
рассмеялся. Неважно, привык он к смерти или нет, но у него остались шрамы,
и ему уже никогда громко не рассмеяться.
     - Такая уж у меня была  работа.  Как  драматурга.  Волевое  временное
прекращение неверия.
     Дверь отворилась, вошел весьма важный с виду человек в военной форме,
увешанный медалями. За ним четыре солдата. Прокурор вздохнул и встал.
     - До свиданья, Кроув.
     - До свиданья, - попрощался Джерри.
     - Вы очень сильный человек.
     - Вы тоже, - сказал Джерри.
     И прокурор ушел.
     На этот раз солдаты увезли Джерри из тюрьмы в совершенно иное  место.
Во Флориду, на мыс Канаверал, где размещался большой комплекс  зданий.  До
Джерри дошло, что его отправляют в изгнание.
     - Каково оно? - спросил он технического  работника,  который  готовил
его к полету.
     - Кто знает? - вопросом ответил техник. - Никто ведь  оттуда  еще  не
возвращался...
     - После того как  самек  перестанет  действовать,  будут  ли  у  меня
проблемы с пробуждением?
     - Здесь на земле, в лаборатории - нет. А там, в  космосе  -  кто  его
знает?
     - Но, вы полагаете, мы будем жить?
     - Мы отправляем вас на планеты, которые  по  всем  параметрам  должны
быть обитаемы. Если нет - весьма сожалею. Тут вы рискуете. Худшее,  что  с
вами может случиться, это смерть.
     - И это... все? - пробормотал Джерри.
     - Ну ложитесь и дайте мне записать ваши мысли.
     Джерри лег, и шлем - в который уже раз  -  записал  его  мысли.  Тут,
разумеется, ничего нельзя было поделать: когда осознаешь, что  твои  мысли
записываются, обнаружил Джерри, просто невозможно  не  пытаться  думать  о
чем-то важном. Как будто играешь на сцене.  Только  на  этот  раз  публика
будет представлена одним-единственным человеком - самим  собой,  когда  ты
проснешься.
     Но он подумал вот о чем: и этот и другие  звездолеты,  которые  будут
или уже отправлены колонизировать миры-тюрьмы, не так уж и  безопасно  для
русских. Правда, заключенные, отправленные на этих  гулаг-кораблях,  будут
находиться вдали от земли много веков,  прежде  чем  совершат  посадку,  а
многие из них наверняка не выживут. И все же...
     Я выживу, подумал Джерри, когда шлем подхватил импульсы его  мозга  и
стал заносить  их  на  пленку.  Там,  в  космосе,  русские  создают  своих
собственных варваров. Я стану  Аттиллой,  царем  гуннов.  Мой  сын  станет
Магометом. Мой внук станет Чингис-Ханом.
     Один из нас когда-нибудь разграбит Рим.
     Тут ему ввели самек, и тот разлился по телу Джерри, забирая  с  собой
его сознание, и Джерри с ужасом  узнавания,  понял,  что  это  смерть,  но
смерть, которую можно только приветствовать, и он не возражал против  нее.
На этот раз, когда проснется, он будет свободным.
     Он напевал себе под нос, пока не забыл, как напевать. Его тело вместе
с сотнями других тел положили на звездолет и вытолкнули в космос.

                             Николай Полунин

                       ЛЕСА ВЕСЕЛЫЕ И ВОДЫ СВЕТЛЫЕ

     Утренний автобус - да он же  и  вечерний,  проползающий  по  маршруту
дважды в сутки с заездом  в  поселок,  куда  дотягивалась  железнодорожная
ветка,  -  оказался  старее  некуда,  рассохшийся,  с   низким   потолком,
потресканным коленкором сидений, с упадающими на ступенчатые фазы  мутными
стеклами.  Я  чувствовал  раздражение  от  его   неповоротливости,   гари,
нутряного какого-то хруста и звяка - признаков механической  дряхлости,  к
которым столь привыкли, что перестали не то  чтобы  стыдиться  их,  а  уж,
кажется, выставляли напоказ.  От  неизбежной  неуютности  своей  в  нем  я
принялся разглядывать остальных пассажиров и даже сосчитал их. Одиннадцать
душ,  все   местные,   так   что   описания   особого,   сами   понимаете,
незаслуживающие. Те, кто не уехали. Кто остались доживать  век.  Последняя
кампания по переселению затихла, если не изменяет память, лет шесть назад,
когда даже наиболее  твердолобые  поняли,  что  мы  не  просто  никого  не
задерживаем специально, а и сами были бы рады-радешеньки, если  б  остатки
населения убрались куда-нибудь подальше.  Кстати,  суммы  компенсаций,  по
самым придирчивым оценкам самых придирчивых международных комиссий, у  нас
самые высокие. Но это к слову. В  конце  концов  все  махнули  рукой.  Эти
старики и старухи имели право жить в своих домах, главное - молодежь бы  к
себе не тащили, за этим следили строго. Но молодежь и так не ехала.
     Я вновь искоса оглядел сидящих. У них были лица и  руки  крестьян.  С
особенным неудовольствием они посматривали  на  мой  рюкзак.  Наверное,  я
кажусь им туристом. Может, так оно и есть -  что,  спрашивается,  тащиться
местным автобусом, уж куда проще, чтоб подкинули на  КПП-один,  а  оттуда,
коль взяла такая блажь, я бы и двинулся. Но нет, причина, конечно, была...
     За слеповатым окошком бежали  стога  темной  хвои  и  нервная  закипь
осинника, их сменяли березки, березняк сменяли  дубравы,  сине-белые  кучи
облаков ползли по высокому небу, и солнце светило в промежутках, шагая  по
кромкам разнодеревья вдали. Вот еще зачем, быть может, ехал я  -  увидеть.
Увидеть еще раз нашу дикую пестрость лесную. Кто знает, не в последний ли.
     Автобус зашипел, хрюкнул, тяжко дохнул, останавливаясь, я как  сквозь
строй прошел к двери, отъехавшей в  сторону  при  помощи  многосуставного,
когда-то никелированного устройства. У тетки на  переднем  сиденьи  из-под
мешковины выглядывал нахальный и лукавый глаз кабанчика.
     На  КПП,  естественно,  ждали.  Я  поймал  несколько   удивленных   и
одновременно  настороженных  взглядов,  но  в  общем  все   прошло   сухо,
официально. Запрос на право входа. Удостоверение.  Сертификат.  Никого  из
моих не  было,  так  что  новых  нудных  разговоров  о  сопровождающих  не
предвиделось.
     Капитан читал документы с первой  до  последней  строчки  -  согласно
инструкции.  Солдатик  рядом  стоял,  вытянувшись   и   замерев,   незряче
уставившись в некую точку за моей спиной. Он  мне  не  понравился:  совсем
молоденький, розовоухий, сразу видно - только с  призыва,  ничего  еще  не
знает и не умеет. На выходе в  полосу-один  у  меня  проверили  содержимое
рюкзака - с точки зрения моей  личной  безопасности,  разумеется.  Пожилой
старший лейтенант, служака, тут уж все до тонкостей, без дураков, по всему
- с самого начала здесь, понимающе и  не  без  зависти  хмыкнул,  проверяя
комплектность обоих костюмов.
     Турникет. Не шлюз пока, просто  дверь,  как  на  любой  проходной.  Я
подмигиваю парню в десантском комбинезоне с автоматом  под  локтем,  зная,
что каждое мое движение и жест непременно фиксируются. И это хорошо.  Это,
собственно, всегда неплохо,  но  сейчас  особенно.  Ну-с,  так.  Теперь  -
Территория.
     К Территории у  всех  отношение  разное.  У  Специалистов,  тех,  кто
причастен не просто к Комбинату и появлению Территории как таковой, а к ее
жизни, к ее функционированию, к  ее,  возьму  на  себя  смелость  сказать,
эволюционированию.
     Мнений  в  основном  три.  Все  они  так  ли   эдак   ли   обыгрывают
драматический треугольник - Комбинат - Территория  -  проект  "Благородный
газ". Первое: коль скоро Территория существует, поскольку  существует  сам
Комбинат, то проект "Благородный газ" имеет право на существование до  тех
пределов, что не выводят его из собственного проекта "Комбинат",  или  как
его  еще  называют  -  "Прыжок".  Второе.  С  проектом  "Благородный  газ"
поторопились, решение принималось кулуарно, всем затмила глаза грандиозная
трехвековая программа по "Прыжку", но ведь разрабатывалась она  без  преду
смотрения новых вводных, а тем более столь глобального масштаба. И значит,
говорят сторонники второго  мнения,  в  самом  ближайшем  будущем  следует
ожидать появления самых  неожиданных  факторов  планетарного  масштаба,  к
которым человечество, естественно, подготовлено не будет. На  что  мы  им,
естественно, отвечаем,  что  не  можем  согласиться  со  столь  однозначно
апокалиптической трактовкой сложнейшей проблемы. Не говоря уже о том,  что
ни о какой "секретности" не может быть и речи:  проект  "Благородный  газ"
никогда секретным не был,  общественности  сообщили  буквально  через  час
после принятия решения. То  есть  на  лицо  явная  подтасовка  фактов  под
эмоции... Стоп, оборвал я себя. Это ты уже репетируешь завтрашнюю речь. Ты
думал о трех точках зрения. Две назвал, а  третья?  Третья...  Это  совсем
просто. "А пошли вы все! Я получаю свои шесть окладов на  этой  работе,  и
катитесь вы от меня со своими проблемами и склоками". Вот  вам  и  третья.
Тоже, Специалисты. Но что ж поделаешь, нам надо работать  с  теми  людьми,
которые у нас есть.
     Не знаю, не знаю. Я Территории  никогда  не  боялся.  Может,  в  силу
известных  личных  причин.  Трудно,   согласитесь,   настроить   себя   на
каждоминутную враждебность мест, знакомых тебе не только, да и не  столько
по  картам  и  аэрофотоснимкам,   сколько   по   воспоминаниями   детства.
Полосу-один вообще считаю  райским  местом.  За  два  десятка  лет  отсюда
собралось зверья видимо-невидимо, и тут оно пока еще  наше,  обыкновенное,
пичуги поют, и порхают во множестве, волков и медведей мало,  еще  реже  -
рысь или росомаха, но уж  зайцев  -  пропасть;  сел  и  деревень  здесь  в
общем-то не было, с севера и запада, по крайней мере, так  что  иду  я  по
дубраве чистой, пронизанной солнечными струями, мягкий зеленый  ковер  без
подлеска стелется мне под ноги,  и  только  твердые,  достающие  до  плеча
поддубовики с коричнево-красным подбоем и пузатой рябой ножкой величиной с
афишную тумбу напоминают, что здесь уже не просто так, здесь - Территория.
Она, кстати, на картах походит на почти ровный пятилепестковый  цветок,  и
границы лепестков -  Тропы.  Я  выбрал  Северную,  хотя  она  и  не  самая
короткая. Но так последняя треть моего пути проведет меня  по  знакомым  и
милым местам, и я взгляну, какими они стали за  те  десятилетия,  что  уже
называются моей прошедшей жизнью.
     Кроме того, над Северной Тропой легче всего провести спутник. Если уж
мне навязывают схватку, не в моих правилах искать себе послаблений.
     Шагах  в  двадцати  от  КПП-один-два  я  подобрал  и   съел   крупную
земляничину. Содрогнувшись - потому что знал, сколько  всякой  аптекарской
дряни придется сглотать потом. Но не съесть было нельзя - из-за  переборки
КПП в мою сторону нагло уставилась блинда телекамеры.  Я  легко  шагал  по
дорожке и смотрел куда угодно, кроме как в объектив. Заметил только в пяти
шагах, несказанно ему удивившись.  Но  тут  же  просветлел  лицом,  сделал
привет и сдержанно улыбнулся.
     Минуту-другую, как водится, продержали на пороге:  я  оглядел  стену,
простирающуюся по обе стороны КПП. Пять метров плит и  еще  десятиметровый
барьер бьющего вверх воздуха -  от  "тушканчиков",  и  еще  ультразвуковые
ревуны - от "грачей". А еще спрашивают, куда идут  дотации.  Представляете
вы,  к  примеру,  что  может  натворить  один-единственный  "тушканчик"  в
полосе-один? А  то  и  дальше  -  заграждение-то  один-ноль  ему  тьфу,  а
стрелковое оружие "тушканчика" не берет. То-то.
     Ну вот, на КПП-один-два уже сиятельные лица в  полном  составе.  Пять
замов, начальник охраны, начальник медслужбы, начальник  спецбезопасности,
короче все. Я отыскиваю глазами группу  телевизионщиков.  Их,  собственно,
всего двое, они держатся угрюмым особняком.  Правдоискатели.  И  еще  куча
охранников - армейцев и штатских.
     - Привет, Макс! Все снимаешь, все не веришь...
     - Я не хочу с вами разговаривать.
     - Что же, вольному воля. Но тогда не стоит и оставлять  свидетельства
нашей  встречи.  Ребята!  Вы  слышали?  Помогите  правомочному  гражданину
расстаться с лишним грузом.
     - Вы не имеете!..
     - Ну-ну, я шутил. Ребята, остановитесь. Мы живем в  теперь  свободной
стране, не правда  ли?  Счастливо  вам,  Макс,  буду  рад  посмотреть  ваш
материал. Кстати, сертификат вы откуда взяли?..
     Интересно все же, кто его сюда пустил. И  кто,  увидя,  что  все-таки
пустил, его отсюда не выставил. Вот с этими, кстати, потолкую лично я.  Но
это потом, потом.
     На  этом  КПП  я  распаковываю  рюкзак.  Одеваю  зеленый  комбинезон,
натягиваю бахилы и перчатки. Мне дают "зверушку" - пропуск  в  полосу-три.
Сиятельные лица молчат. Я их понимаю: протокол соблюден, а  дальше  -  мое
волевое решение. Да тут еще и Макс. Нет, сиятельных лиц  понять  можно.  А
кстати, где Макс? Вот он, опять с камерой. Машу рукой - ему специально.
     На этом же КПП меня снабжают здоровенным пистолетом,  какая-то  новая
усиленная модель. Минуты три я в него вникаю. Он тяжелый, и, конечно, пояс
оттянет,  но  тут  возразить  нечего,  с  полосой-два  шутить   шутки   не
приходится, и первое, что я делаю, отойдя с полтора километра по Тропе,  -
разношу вдребезги невообразимо крупную "росянку", растущую чуть не посреди
дорожки. Для меня ее держали, что ли?  Впрочем,  "росянки"  вымахивают  за
одну ночь, неудивительно. Нежно-оранжевое мясо и слезинки желудочного сока
на разорванных внутренностях. За поворотом вновь распаковываю рюкзак и  не
спеша одеваю второй, розовый балахон поверх зеленого. Без шлема  пока.  На
рукаве розового балахона девять галочек темно-красного пластика. В  данный
момент тлеет рубином лишь одна. Ничего, еще не вечер.
     Я в последний раз сверился с картой, и засунул ее в  карман  рюкзака.
Через три километра с лишним будет  одиноко  стоящая  красная  сосна,  там
Тропа чуть сворачивает, я же пойду минуя сухой мшанник и по пологому холму
перейду на старую  дорогу,  а  там  уже  места  знакомые.  Лесная  дорога,
помнится, была песчаной, неизбывная пытка  нашим  ободранным  велосипедам,
так что зарости, наверное, не заросла особенно. Таким  манером  спрямились
добрые семь километров, а потом я снова выйду на Тропу.  Но  опасности,  я
оцениваю реально, все равно практически никакой: табуны "лошадей",  строго
считанные, чье передвижение контролировалось ежесуточно, паслись сейчас на
востоке и юге, а "собак" я не боялся. Да и откуда им  взяться,  "собакам",
не было же в округе, говорю, ни сел, ни деревень.
     ...Сперва мы шли через сухостойные  непролазы  Ближнего  леса,  потом
через крапивные малинники леса  Дальнего,  потом  комарье  на  черничниках
заставляло нас колотить самих себя по чему ни попадя, потом мы  ползли  на
карачках сквозь молодой ельник, что за Белым  озером  потому  что  идти  в
рост, даже наш, пацанячий рост, там было совершенно невозможно, мы  давили
коленями сотни маслят, а ладони погружались в  коричневый  ласковый  пласт
отжившей хвои, и болели вчера  обгоревшие,  а  сейчас  настеганные  сквозь
рубашку плечи, иголки сыпались за ворот пригоршнями, и позади, был учебный
год, а впереди - подошвы и тощий  зад  приятеля,  и  целое  лето,  нам  по
двенадцать лет, и мир маленький и необъятный одновременно...
     Следуя за той самой песчаной дорогой, и впрямь задичавшей травами  да
чертополохами, но вполне проходимой, я почувствовал в какую-то минуту, как
моя "зверушка" резко потеплела. Одновременно она принялась издавать тихий,
но отчетливый писк, звучащий,  надо  сказать,  весьма  противно.  Говорят,
звуковые  частоты  "зверушки"  подбирали  так,  что  бы  попротивней   для
человеческого уха. Чтобы нельзя было не обратить внимания.
     Я поводил рукой с зажатым приборчиком перед собою. Писк  прекратился,
"зверушка" остыла. В ореховом кусту справа от дороги звонко щелкнуло. Меня
пропускали.  Вот  и  полоса-три,  это  уже  автоматика.   Роботизированные
секретки и санитарные шлюзы на посадочных площадках три-два. Тоже  роботы.
В полосу-три, зону осуществления  проекта  "Благородный  газ",  добираются
теперь только вертолетами. Подразумеваю: нормальные  люди  при  нормальных
обстоятельствах. К сожалению, не всегда бывает так.
     Глянув на рукав, я решил, что пора надеть шлем. Из девяти галочек  на
рукаве горели уже две и занималась третья. Остановился посреди дороги,  но
так, чтобы кроны разросшихся  сосен  покрывали  меня.  Хотя  "грачи",  это
выяснено абсолютно, в ясные дни не покидают своих гнезд. Солнце  уже  было
почти  в  зените.  Под  двумя  комбинезонами,  какие-никакие  они  у  меня
замечательные, я парился, потел, но уловители пока справлялись.
     Я укрепил на поясе  коробку  фильтра  и  уже  заканчивал  возиться  с
застежкой огромного,  прозрачного,  какими  пользуются  аллергики,  шлема,
только с гарнитурой, когда на сомкнувшиеся надо мной кроны пала тень.
     Она была глубокой, синей, неподвижной, но в  то  же  время  постоянно
меняющей  очертания;  она  колебалась,  как  гонимая  волной  медуза,   но
сохраняла четкую кромку, она была холодной, я отчетливо ощутил  это.  Тьма
сгустилась на пятиметровом пятачке вокруг меня, а  рядом,  тут  же,  яркое
солнце заливало серо-желтый песок  дороги  с  выползшими  на  него  нитями
вьюнка. По-прежнему окрестные деревья лепетали под ветерком - а я стоял  с
нелепо задранными к шее руками, мерз, обливался потом и ничего не мог.  Не
мог шевельнуть пальцем, не мог опустить руки к кобуре, не мог  даже  глаза
поднять, посмотреть - что же там такое?  Это  была  не  галлюцинация  -  я
отчетливо слышал скрип и треск ветвей - что бы там ни повисло, но, видать,
не легкое, - сыпала сверху хвоя, доносился какой-то щелк, хрип, сопение  и
легкое всхрапывание, то есть звуки живого, но что, что это было?! Я  не  в
силах был хотя бы шагнуть из-под этой тени.
     И вдруг меня отпустило. В ту же секунду я  кинулся  опрометью,  плохо
соображая, где я и куда бегу, и поэтому, наверное, не попытался свернуть в
лес, а несся, как заяц в луче, прямо по дороге, не оглядываясь, с визжащим
ужасом внутри. Возможно, это меня и спасло. А может, и так  бы  ничего  не
случилось. Порядочно уже отбежав, вспомнил  про  пистолет,  вырвал  его  и
дальше молотился с ним в руке.
     И ничто, ничто не могло заставить меня оглянуться.
     Постепенно мой истерический бег замедлился,  теперь  я  просто  очень
быстро шагал, отмаргиваясь от пота, с колотьем в боку и  екающим  в  горле
сердцем.
     Все. Все уже. Ну и ну. Что ж это все-таки... "грач"?.. Фу,  совсем  с
ума сошел. Что-то  совсем  новое...  Чем,  интересно,  тогда  занята  наша
славная наука? Вернусь - головы поотвинчиваю. Но  это  -  ладно...  Ладно.
Черт с ним, было и было. И прошло. Надо взять себя в руки. Где  ж  это  я?
Ага...
     Репер явился, как ему и положено было, на верхушке  холма,  заботливо
выбритый тонзуре, серой и даже отсюда видно  -  пыльной.  Серебро  мертвых
сосенок  начиналось  примерно  с  середины  склона,   и   знак   паутинной
раскорячкой цеплял по-прежнему быстрые и по-прежнему белые мелкие облачка.
Лощина между ними  не  выглядела  подозрительной.  Под  бахилом  хрустнули
камешки - позвонки вымершего ручейка, - да в  панике  брызнуло  в  стороны
семейство крупных бесшерстных мышей.
     Я прислонился к ржавой ноге репера, постоял так немного, окончательно
отходя. Сунул пистолет в  кобуру.  Переходим  к  следующему  номеру  нашей
программы. Небо между облачками было густо-синим, и где-то там  проплывал,
как чудовищная консервная банка, никелированный  ящик,  обросший  бахромой
батарей и сориентированный точно на этот знак. На  всякий  случай  помахал
туда рукой - привет, парни! От меня всему обеспокоенному человечеству. Вот
он я, не сгинул, не сбежал. Поднял голову повыше, чтоб могли рассмотреть и
должным образом запечатлеть. Эгей! Здесь вполне можно ходить, парни.
     Ну,  пора.  Окончательно  выдохнув  из  себя  все  страхи,  я   начал
спускаться. Сухая почва взметывалась бурунчиками праха, а от сосенок здесь
остались лишь стершиеся зубные пеньки комлей, сами деревца, обратившиеся в
серую пыль, поскрипывали у меня под ногами. А  что,  ведь  совсем  немного
осталось, практически пришли,  дорогие  товарищи.  Только  вот  ничего  я,
оказывается,  не  узнаю.  Можно  было  и  не  надеяться.  Сколько  лет.  И
Территория...
     На следующем повороте,  который  выводил  меня  из-под  обрывчика  на
склоне, я остановился, как вкопанный, и  все  прежние  заботы  вылетели  у
меня, будто их и не бывало.
     Я зажмурился, открыл, не веря, глаза и зажмурился опять.  Накликал  -
только и подумалось. Вот пять минут назад и накликал.  И  надо  же,  чтобы
именно  сегодня...  В  довершение  к  общему  ступору  я   стал   медленно
соображать, в какой полосе нахожусь. Определенно, нынешний  день  начинает
попахивать мистикой.
     Я вновь двинулся вниз, глядя туда, на  бережок  со  все  возрастающей
злобой. Ничего я не мог с  собой  поделать,  хотя,  казалось  бы,  что  уж
теперь. Тронул языком угол рта  и  сказал  беззвучно:  "Машину  к  восьмой
отметке.  Экстренно".  В  ухе  запела  частота,  и   удивленно   пискнуло:
"Одиннадцатый вылетел по графику.  Первый  идет  с  ним  в  створе.  Через
двадцать пять минут - на точке. А вы?" - "Я тоже в графике.  Через  десять
минут  на  точке.  Санитарную  машину  я  сказал".  -  "Что-нибудь..."   -
встревожился писк. Тогда я собрался с духом и коротко сказал: "Визит".

     "Визит" - это означает, что на Территорию  пробрался  посторонний.  В
первые  годы,  когда  проволока  ноль-один  существовала   лишь   в   виде
фрагментов, а окрестное население еще не  было  эвакуировано,  такие  вещи
происходили сплошь и рядом. Грибники и  ягодники  (покуда  не  случился  в
деревушке Зимницы знаменитый грибной мор), любопытствующие (покуда  группа
из девяти человек не попала под  перекрестный  огонь  нескольких  секреток
два-три на  Восточной  Тропе);  озорующая  ребятня  (покуда  четверо  юных
естествоиспытателей не столкнулись с табуном, и спасатели только и сумели,
что предъявить обгрызенные головы двоих); мародеры (покуда  не  прокрутили
по всем сетям уникальную и, как водится, случайно полученную  пленку,  как
двое мародеров попадают на сельской улице в стаю "собак", и что "собаки" с
ними делают; крупно - оба мародера, уже наполовину потерявшие человеческий
облик.) С людьми нельзя было сладить - они  лезли.  Собственно  толчком  к
созданию комплексной системы охраны  послужило,  конечно,  начало  проекта
"Благородный газ".  Военные  принялись  за  дело  с  присущей  им  грацией
бегемота в посудной лавке. Однако  нельзя  не  признать,  результатов  они
добились. Ну а когда мы во всеуслышанье объявили, что "создана  абсолютная
охрана, гарантирующая полную безопасность и непроникновение",  тут,  ясное
дело,  все  нарушения  моментально  прекратились.  Вот,  кстати,  тогда  и
возникла кодировка - "визит". В общем-то нарушения  и  впрямь  практически
сошли на нет. Теперь уже крайне редких "визитеров" отлавливали  не  глубже
полосы-один, вокруг Территории режим приграничья установился окончательно,
местные наперечет, да они и сами от Территории, как от чумы, каждый  новый
человек на виду. Что же касается проникновении в полосу-три, я того вообще
припомнить не могу, ни по памяти, ни из архивов.  И  ведь  надо  было  ему
именно сегодня! Очень было бы здорово посчитать все это провокацией, но  в
полосу-три, да еще так глубоко, проникнуть вообще  невозможно!  Понимаете,
действительно невозможно! И еще. Если этот человек не в респираторе,  а  у
меня есть основания полагать, что  так,  то  сегодня  же  ночью,  максимум
завтра днем - он покойник.
     ...Частота пела в наушнике. "Черт, - сказал наконец писк. - А где?" Я
вздохнул.  "Пятьсот  метров  от  точки".  -  "Сколько?!"  -  там   ахнули.
"Экстренно", - повторил я и отключился.
     Я хлопнул его  по  плечу  и  задержал  руку,  чтоб  он  ненароком  не
свалился.
     - Ух! - подпрыгнул и, шарахнувшись, обернулся. - Ох, мать твою...
     Так и есть. Рот и  ноздри  завязаны  тряпкой,  на  руках  брезентовые
варежки,  плотные  портки  ("плотные",   ну   вы   подумайте!),   кирзачи.
Защиткостюм это у него такой, понятно? Деревня-мама.
     - Откуда? - быстро спросил я, переключившись на внешний  микрофон.  И
не дожидаясь ответа: - Встать! От берега на десять шагов! Быстро!
     Отреагировал мужичок лихо. Сперва, как положено,  загнул,  и  словами
сказал:
     - Пошел ты. Не ори тут, всю рыбу мне распугаешь. И железякой не тычь,
сопля, понимаешь, розовая.
     Я согнул.
     - Не пойду никуда. Коли вы меня запоймали, вызывай свою  дуру,  пусть
прилетает, меня увозит. А так - не пойду.
     Я посмотрел на зелено-бурую жижу, тягуче стремящуюся между этим и тем
берегами. Почва близ кромки уже обуглилась. Лет через  десять  обугливание
разойдется на метр-полтора.
     - Ты... чего тут делаешь? - только и вымолвил я.
     - Рыбу ловлю. Во! - Мужичок горделиво тряхнул передо мной  прозрачным
пакетом, где друг на дружке лежало с пяток... форелей.
     Сумасшедший. Набрал где-то дохлых рыб и таскает с  собой.  Но  почему
здесь?.. Одна из форелей ударила хвостом, шевельнулась другая. Еще  живое,
серо-серебристое в крапинках по спинке тело.
     - Как, а? - Мужичок, кажется, был настроен дружелюбно, если  на  него
не наседать. Я перевел взгляд с мешка на  жижу.  Жижа  ползла.  Трясущейся
рукой запихал пистолет обратно. Форели... здесь?..
     Мужичок отложил пакет, нагнулся к длинной орешине,  с  конца  которой
уходила в жижу леса.
     - Ну-кась. Проведу-ка разик. Авось и возьмет. - Он вытянул  лесу  как
можно ниже по течению и повел вверх, описывая плавную кривую.
     Ну не может быть!
     - Не, - сказал мужичок, - распугал.
     - Слушай, - голос был как не мой, - ты  хоть  метра  на  три  отойди.
Нельзя же... - Ничего более умного я не нашелся сказать.
     Он шумно вздохнул - у меня  сердце  зашлось  -  сквозь  свою  тряпку,
оглядел удилище, поднялся, кряхтя.
     - Ну ладно. Отойти чуток можно, если ты такой нервный. Перекурить.  А
то и впрямь клева никакого.
     Я тупо наблюдал, как он стягивает с заскорузлой ладони рукавицу,  как
задирает  полу  телогрейки,  лезет  за  мятой  пачкой,  сдвигает   тряпку,
прикуривает, проделывает все движения обратным  порядком  и  только  после
вновь приводит свое тряпье в прежний  вид.  Сигаретка  у  него  торчит  из
специального отверстия в  тряпке  против  губ.  Мужичок  выпускает  облако
сизого дыма.
     Черт дери! Я мельком глянул - на рукаве комбинезона горели все девять
лампочек Две с лишним смерти. Я почувствовал желание захихикать и  стащить
с себя колпак.
     - Ты откуда сам-то? -  Вертолеты  прибудут  минут  через  пятнадцать,
санитарная машина, видимо, чуть запоздает.
     - Чего?
     - Из какой деревни, говорю?
     - А. Да с Закопан.
     Так и думал. Нет, как  хотите,  Закопаны  и  Синявино  надо  убирать.
Тысячу раз говорил. Но этот бред...
     - Далеко забрался. И охрана не заметила?
     - Охрана, - хмыкнул он, выпуская еще дым, - чего мне охрана...
     - Давно удишь?
     - Да с полудня примерно. Пока дошел, пока место нашел...
     Я взорвался:
     - Кой ты мне черт  голову  морочишь?  Что  тут  делаешь?  Как  прошел
охрану? Жить надоело? Кто тебя послал? Ну?
     Мужичок моргал на меня слезящимися - ага, уже слезятся  -  гляделками
из-под потного, под шапкой, лба.
     - Ты...
     - Откуда? Кто такой?
     - Да откуда... да здешний...
     - Что ты мне тут крутишь? - заорал я. - Была в этой переплюйке  рыба,
да, была! И форель была! Но двадцать лет назад! Я  сам  здешний,  вон,  из
Ржавино, мы сюда с пацанами удить бегали. Но четверть века назад! А сейчас
тут нет ничего! Тут бактерий нет, а он мне - рыбу распугаешь!..
     Ему вдруг показалось ужасно обидным не само по себе, что  я  на  него
ору, а  то,  что  не  собираюсь  ни  на  вот  столько  верить  -  и  какой
здравомыслящий человек поверил бы? - его небылицам. Он принялся надуваться
и подпрыгивать от злости.
     - Да ты... Да я те за такие слова!.. Мне! Не веришь! Я когда  брехал?
Я про рыбалку когда брехал? Я их  -  одна  к  одной,  ни  разу  пустым  не
приходил. Места, знаешь, какие знаю? А ты - отку-да! не-ту! Я  это  место,
может, два месяца искал!..
     Вот так оно и бывает, подумал я обреченно. Два месяца в тройном поясе
кордонов дырка, и всем хоть бы хны.
     - Я, по-твоему, дурной? - продолжал разоряться мужичок. - Я не  вижу,
чего вы тут сотворили? С землей-то чего сотворили?  И  все  видят,  и  все
знают, так-то!..
     - Слышь, мужик. Я устал. Не звони. Сейчас полетим с тобой, там  будем
говорить. Погоди, слышь...
     - Я чего, тут рыбу что ль беру? - бушевал он. Зацепилось за слух, как
он сделал ударение на "тут". - Бакте-рии не живут.  Да  тут  только  такие
бактерии, как вы, и живут. Места знать надо, понял?  Места!  А  тут  место
особенное, понял? Особенное...
     Пять минут осталось. Я спросил, чтобы что-то сказать:
     - Чего ж в нем такого особенного?
     - А того ж. - Мужичок выплюнул скуренную сигаретку, глянул в  сторону
удилища,  шмыгнул  носом.  Пыл  его  улетучивался  на  глазах.  Закашлялся
нутряно. Я не обратил внимания. Ему уже ничем не поможешь, и мне стало все
равно.
     - Того, - нехотя продолжил он, - что не из этого вот, понятно,  говна
я таких красавиц натягал. Из речки нормальной, чистой. Ну,  что  на  месте
этой канавы была. Как раз, - прищурился, - годов двадцать  тому  с  гаком.
Теперь-то уж, ясно, все загадили,  паскудники...  Во,  такие,  как  ты,  и
загадили. А  тогда  верно,  водилась.  Тут,  понимаешь,  хитрая  штука,  -
рассказывая свои секреты, мужичок  приосанился,  -  закидываю-то  я  вроде
сюда, а наживка, она как раз за двадцать-то с лишним лет  и  упадает.  Как
его... временной прокол, во.
     - Чего-чего? - сказал я.
     - И рыба чистая, сладкая, ты ж помнить должен, если здешний. Потом ее
обмыть, конечно, а так... Понимаешь?
     Я понимал. Клиника полная.  Или,  наверное,  начал,  что  называется,
косить. Понял, на-дурь меня не взять, и поехало. Мне пришло в голову,  что
в  конце  концов  можно  плюнуть  на   то,   что   весь   мною   затеянный
образцово-показательный демарш  -  теперь  окончательно  ясно  -  с  таким
треском провалился. Зато я сегодня  набрал  столько  материалу  -  полгода
хватит комиссиям разгребать. Что ни говорите, а личная инспекция - великое
дело.
     - Мне  человек  один  рассказал,  -  бормотал,  все  больше  путаясь,
мужичок, - мол, всякой тут дряни столько скопилось, что не только в,  эта,
в пространстве, но и в, эта, во  времени  начались  всякие  штучки-дрючки.
Возмущается оно, время, говорил. Ученый человек, все мне растолковал,  чем
больше, говорил, дряни, тем сильней  возмущения,  только,  говорит,  место
надо найти, а уж насчет места найти, это  я  всегда.  Ну,  и  леску,  там,
наживку, иль прикормить - тоже, лучше меня во всех Закопанах... кого  хошь
спроси...
     Я уже видел приближающиеся вертолеты.  Они  шли  развернутым  строем,
правый, из-за двух полутонных баков по бокам,  казался  крупнее.  Я  вновь
тронул языком  уголок  рта.  "Одиннадцатому.  Я.  Первый,  отзовитесь".  -
"Первый, я Одиннадцатый, на связи". -  "Не  приближайтесь  пока,  побудьте
чуть в стороне". - "Первого  понял.  Не  приближаться,  чуть  в  стороне".
Крупная точка отвалила и зависла.
     Оторвав глаза от вертолетов, я не нашел рядом мужичка. Он  вновь  был
на прежнем своем месте, обеими руками держа удилище,  спина  его  выражала
азарт.
     - Оп-а, - приговаривал он, будто успокаивая лошадь, - опа-а. Здорова,
видать, стерва...
     Имитирует припадок. Сам бы туда не сиганул. Я подошел, взял за плечо.
     Леса раздвигала жижу, ходила кругами, она дергалась и была  натянута,
как  струна.  Мужичок  неотрывно  следил  за  ней,  смаргивая  капли  пота
короткими белесыми ресницами воспаленных век. Умеет. Однако что ж он  туда
привязал?
     ...Она появилась сразу вся, вылетев,  как  длинная  серебряная  пуля,
светлое брюшко сверкало, пока мужичок вел ее над смертоносной  жижей,  над
почти столь же смертоносной почвой, она  билась,  свертывалась  в  кольцо,
упругая и сильная; крючок плотно  сидел  у  нее  в  губе.  "Давай!  Давай!
Давай!" - орал и материл  меня  мужик,  покуда  я,  торопясь  непослушными
перчаточными пальцами, хватал и разворачивал горловину мешка.  Он  завесил
ее над распахнутым пакетом, осторожно опустил, бьющуюся, бросил удилище и,
оттолкнув меня, сорвав рукавицы,  влез  обеими  руками  следом,  осторожно
вынул крючок и убил  форель,  переломав  ей  хребет  за  головой  толстыми
пальцами...
     Я очнулся. Выл, рассекаемый лопастями воздух, вертолеты висели  прямо
над нашими головами. Справа - белый с красным  крестом  и  цифрой  "2"  на
брюхе, слева - защитной раскраски с цифрой  "1-З".  Мой.  Хорошенькую  они
наблюдали сейчас сцену, подумал я.
     - ...директор! Первый! Первый, что у вас? Нужна помощь..
     Я не сразу сообразил, что это ревет из мегафона сверху, и  ревет  уже
давно. "Первый", - сказал по связи. "А... а мы уж думали - что с  рацией",
- различил я голос пилота. Э-э, ребята, деликатничаете, скажите уж: Первый
на вызовы молчит, вертолетов в упор не слышит, да кроме  прочего,  видать,
вообще поехал - с визитером-то обниматься. "Медики спрашивают, визитер сам
взойдет по приставному?" - "Спрошу", - недовольно буркнул я и  отключился.
Медиков можно  понять:  не  так  много  у  них  "двоек",  а  пересесть  на
площадке-два-три они из-за срочности вызова уже не успевали.  Я  оглянулся
на мужичка. Тот вроде попритих. Вовсю глядит  на  вертолеты,  цепко  держа
свой  мешок  с   рыбами.   О   только   что   невесть   откуда   взявшейся
форели-красавице, самому мне на миг затмившей разум охотничьей страстью, я
заставил себя не думать.
     - По трапу сам пойдешь? - прокричал ему  я  в  ухо.  Рука,  сжимавшая
пакет, дрогнула.
     - Забираете, значит? Ну и хрен с вами, подавитесь!  Жрите!  Последнее
жрите! (Я отдал приказ санитарной машине.) Кто вас сюда звал, кто разрешил
вам? Люди иль нелюди - так-то с землей? Взорвать бы с Комбинатом  вашим  к
едрене-фене-бене-матери!..
     Пока он ругался, белый вертолет сдвинулся от нас метров на  десять  и
завис  над  самой  землей.  Из  открывшегося  проема  автоматически  выпал
одноразовый пандус.  Мужичку  еще  предстоит  томиться  в  одиночестве  до
площадки-три-два.
     - ...на кой нам этот Комбинат?  Зачем?  Ежели  так-то  -  зачем?  А?!
А-а!.. - Он вдруг размахнулся, я не успел перехватить, и пакет с  форелями
полетел в жижу. Там  сразу  вспухло,  вспенилось,  полиэтилен  моментально
растворился, тушки, вмиг побелевшие, чуть показались на поверхности, и тут
же исчезли.
     - Т-твою душу! - не выдержал я. Никакой экспертизы теперь. - Марш!  -
схватил за плечо, поволок к вертолету.
     - А ты, а ты, - задыхался, выкрикивал мужичок, слабо сопротивляясь, -
ты, дире-ектор, Я тя призна-ал, признал!  Вспомнил  я  тебя,  как  вы  тут
удили, купались, рыбу я вам тогда еще давал, гаду, чтоб тебе... а ты - вон
кто теперь... призна-ал...
     Я запихал его в шлюз, махнул рукой. Пандус отвалился, дверца  въехала
на место, и белый борт пошел вверх, уступая моему "1-3". В кабине я  занял
правое место. Пилот вопросительно поглядывал, но пока молчал. "Из Закопан,
- сказал я. - По-моему, он сумасшедший. Здесь часа  четыре.  А  вообще  за
проволокой  -  с  рассвета".  Пилот  понимающе   присвистнул.   "Выполняем
программу или отставить? - Внезапно я разозлился: "Что значит - отставить?
Зачем, по-вашему, я пер  три  полосы  пешком,  майор?  По-вашему,  у  меня
слишком много свободного времени? По-вашему, майор..." -  Вовремя  оборвал
меня.  -  "Работаем".  -  "Есть".  Я  услышал,  как   он   связывается   с
одиннадцатым, увидел, как тот разворачивается  и  как  мы  вместе  идем  к
восьмой отметке.
     Программа прошла без сучка,  без  задоринки.  Одиннадцатый  вышел  на
отметку в ноли, оба штуцера отработали свое и отстрелялись. Клапана  гонят
теперь ярко-оранжевое вещество на четыреста сорок метров под землю, где  в
кавернах  глубится  его,  постепенно  буреющего,  восемьдесят  пять  тонн.
Восемьдесят шестая тонка будет  там  через  две  с  половиной  минуты.  По
приборам, утечка не превышает допустимую -  это  "пылят"  свежие  штуцера.
Через сутки они "высохнут". И тем не менее, восьмую отметку скоро придется
закрывать. У нее практически выработан ресурс - восьмая закладывалась  еще
в самом начале. Но у меня есть теперь  что  сказать  газетчикам.  Впрочем,
подумал я мрачно, и им есть, о чем  меня  спросить.  Особенно  после  всех
сегодняшних событий. Про "тень" я им не расскажу. И не только про нее.
     День тихо умирал. На низкое оранжевое солнце стало небольно смотреть,
лога и  распадки  внизу  затянуло  сиреневыми  сумерками.  Еще  один  день
Территории. И мой. Только теперь я почувствовал,  как  измотал  меня  этот
день.
     На  площадке-три-два  мы  сбросили   в   санитарном   шлюзе   верхние
комбинезоны,  были  вымыты,  обсушены  и  допущены   на   другую   сторону
площадку-два-три, где сели в мою "двойку"  -  машину  с  бортовым  номером
"1-2". Я попросил майора подняться повыше: мне хотелось увидеть Комбинат.
     Вот  он,  в  двенадцати  километрах  на  юго-западе,  за   лабиринтом
высоченных  стенок  (рассекателей  ударной  волны  по  наиболее  вероятным
направлениям, тьфу-тьфу, конечно),  кажущихся  отсюда  слабыми  полосками,
черными в закате, и сам он, исполинский черный куб, отсюда  -  не  крупнее
детского. Набитый сложнейшей автоматикой и, по сути,  венчающий  в  десять
раз более обширную систему подземных цехов  и  коммуникаций.  Было  мнение
убрать с поверхности вообще все,  но  все-таки  решили  управляющую  часть
оставить более доступной. В подземных цехах  со  дня  их  сдачи  никто  не
бывал, компоненты туда и готовый продукт оттуда шли  по  пневмоприводам  в
специальных емкостях-кассетах.
     Около тридцати пяти лет назад была решена наконец  проблема  горючего
для космических кораблей  шестого  поколения.  Это  должно  было  принести
человечеству дальние планеты и, возможно, ближние звезды. Правда,  горючее
вырабатывалось чрезвычайно медленно и  стоило  баснословно  дорого.  Когда
выяснилось, что работы не удастся вынести на высокую орбиту, возникла идея
Комбината. Ряд стран - в основном Азия и  Африка  -  обратились  в  ООН  с
предложениями о предоставлении необходимых площадей. Но были предложения и
от других государств, в том числе и наше, которое  и  оказалось  принятым.
Себе мы не просили ничего,  ни  триллионных  арендных  сумм,  ни  дармовых
стартовых столов под новую технику. С нашей стороны это  был  политический
жест доброй воли, призванный служить делу  дальнейшего  сближения  народов
планеты, теперь на новой стезе совместного труда - в мирном космосе.
     О проекте "Благородный газ". Несмотря на дотации стран - членов ООН и
добровольные  взносы  неприсоединившихся,  какие-то  шаги  для   хотя   бы
частичной  компенсации  (земля,  вода,  посевные  площади,  иные  ресурсы:
переселили почти  двадцать  тысяч  человек,  в  конце  концов)  надо  было
предпринимать. Захоронение токсичных и сверхтоксичных отходов - в наш  век
весьма прибыльно, тем более,  что  лучшего  места,  чем  площади,  которым
заведомо назначено пустовать десятки и сотни лет, и  не  придумаешь.  Были
заключены  выгодные  долгосрочные  сделки  как  с  военными  (в  основном)
предприятиями многих стран, так  и  на  правительственном  уровне.  Проект
"Благородный газ" начался спустя  четыре  с  половиной  года  после  пуска
Комбината, и вот тогда безобидная буферная зона,  сорокакилометровый  круг
безопасности  стала  Территорией.  Позднее  это  название  перешло   и   в
официальные документы.
     А форель... Что ж форель. Что-то  здесь,  конечно,  нечисто,  с  этой
рыбалкой через двадцать пять лет. Иль сколько там. С другой  стороны,  где
он, улов-то? Нету его. А что я там видел - так после сегодняшнего маршрута
неделю и не то еще будет по углам мерещиться. В любом случае  будет  время
разобраться. Со мной, с мужиком этим,  с  ученым  хорошим  человеком,  что
подбивает    селян     втирать     очки     официальным     представителям
пространственно-временной чушью...
     И думал я, привалившись к дрожащей дверце, таким вот манером, а перед
глазами отчетливо, как бывает  очень,  правда,  редко  в  некоторых  снах,
накладывалась на явь, стояла картинка: вдвоем с  приятелем  отошли  мы  от
компании посмотреть невспугнутых рыб, как стоят они точнехонько над своими
тенями, и речка - Стремянка, вот как ее звали! -  заплетает  и  расплетает
светлые и темные зеленые пряди  водяной  травы  поодаль;  форели  невидимы
сверху, но если нырнуть  в  очках,  то  мгновение,  пока  они  еще  здесь,
успеваешь заметить их серебряный свет, и - нет уже  ни  их,  ни  теней  на
крупном песке. И как будто вчера было, вижу я, как из ниоткуда,  не  из-за
потайного какого-нибудь куста даже, поскольку никого, кроме нас  не  было,
вывешивается с поверхности нить  лесы  перед  рыбой,  та  хватает  наживу,
выдергивается из-под воды и... пропадает, а я, поднявший голову,  глотнуть
воздуха, напрасно ищу по берегам хозяина волшебной лесы...
     Мы сидели, дрожащие и мокрые,  раскрыв  рты,  и  только  сумели,  что
посчитать непостижимым образом подскакивающих  и  пропадающих  рыб,  после
чего, перепугавшись, удрали, так толком и не поудив.  Тогда,  тех  форелей
было пять и еще одна. В мешке у мужика их тоже было пять, и одну он поймал
при мне... Да, а по дороге домой какой-то рыбак и в самом деле подарил нам
рыбу. Я не запомнил его, конечно, да и не в этом суть  -  люди  в  здешних
местах всегда были добрые.
     Меня отвлек голос пилота.
     "Посмотрите". Он указал вниз. Там, в косых лучах закатного солнца, на
сухом галечном русле темнела плотная масса -  "лошади"  и  большой  табун.
"Снизимся?""Разбегутся",  -  сказал  я.  "Да  нет,  они  последнее   время
перестали бояться". - "Вот как? Тогда давай поглядим"
     Мы опустились  метрах  в  ста  от  табуна.  Обычно  "лошади",  как  и
"собаки", разбегались от шума, а эти стояли, задрав свои жуткие морды,  и,
казалось, с интересом наблюдали за гудящей и рычащей  штуковиной  в  небе.
Это становилось любопытным. Я велел переместиться поближе.
     Не двинулись они, и когда мы зависли в метре над галечником, и  когда
сели. Через шлюз я прошел на порог. Винт свистел надо мной.
     Среди них было много шестиногих, я заметил одну даже с  парой  вторых
задних, а не передних, как обычно, - редкость. Детеныши  были  шестиногими
все, насколько можно было разглядеть.
     В  табуне  произошло  движение:  взрослые  сомкнулись,  скрыв   собою
молодняк, из общей массы отделилось десятка полтора старых самцов, которые
медленно пошли в нашу сторону. Мне редко  приходилось  видеть  их  вблизи,
даже на пленках почти не было крупных планов. Невероятно - они подошли  на
двадцать метров, потом еще ближе. Мне впервые стало как-то не по себе.
     В наушниках не переставая звучал тревожный голос майора, но я медлил,
что-то заставляло меня оставаться на месте. Наконец с места тронулся один,
старый, в белых шрамах, с огромной  грудью  и  вытекшим  темным  глазом  -
вероятно, вожак. Он сделал еще два-три шага. Все-таки ужасно они  выглядят
вблизи.
     Мы смотрели друг на друга. Я на него, а он, кося и всхрапывая,  -  на
меня.

__________________________________________________________________________
     Сканиpовал: Еpшов В.Г. 20/10/98.
     Дата последней редакции: 20/10/98.

                              Брюс ЭЛЛИОТТ

                          ПОСЛЕДНИЙ ИЛЛЮЗИОНИСТ

     Он был последним. Мне кажется, что все  последнее  вызывает  какой-то
особый  интерес.  Последний  динозавр,  последний  автомобиль,   последний
самолет с двигателем внутреннего сгорания...  Да,  он  был  бы  украшением
Музея Всего Последнего. Он был последним иллюзионистом.
     Разумеется, он был великолепным иллюзионистом. Мне доводилось  видеть
старые ленты, запечатлевшие выступления величайших иллюзионистов прошлого:
Гудини, Блэкстоуна и Терстона. В его лице все они как бы слились  воедино.
Он был выше любого из них, неизмеримо выше. Великие иллюзионисты  прошлого
выступали, когда люди жаждали верить в чудо, а он блистал  в  наше  время,
как невиданная сверхновая звезда.  Он  пробудил  угасший  было  интерес  к
искусству иллюзиониста и умел безраздельно завладеть аудиторией. Может, он
был шарлатаном, параноиком или как  там  его  называли,  по  он  неизменно
поражал зрителей, а это в наши дни удается немногим.
     Я никогда не мог понять, почему для своего  дебюта  он  выбрал  столь
странное место, разве что в расчете на рекламу, или на  уме  у  него  были
какие-то лишь ему ведомые особые соображения.  У  него  было  безошибочное
чутье, и он всегда знал, как привлечь внимание публики.
     Вам  известно,  во  что  превратился   современный   водевиль   -   в
интеллектуальную игру, в культ авангардизма. Любителям водевиля  только  и
остается, что сидеть и вести беседы, предаваясь воспоминаниям о том, какие
чечеточники или  комики  были  лет  этак  сто  назад,  и  оплакивать  свое
умирающее искусство.
     Я не очень разбираюсь в жанрах, но думаю, что искусство,  неспособное
вызвать  интерес  публики,  стоит  немного.  Водевиль  давно  бы  перестал
существовать, если бы его не субсидировали тонкие ценители  и  знатоки.  Я
зарабатываю  на  жизнь  тем,  что  занимаюсь  изготовлением  бутафории   и
реквизита для наших дурацких постановок, поэтому мне весь этот  запоздалый
интерес к водевилю только на руку. До работы у  Даниина  весь  реквизит  я
делал своими руками, а вы знаете, что это значит. Вы должны быть чертовски
искусным художником и делать все лучше машины, чтобы в наши  дни  получить
лицензию на право сделать что-нибудь своими руками.
     Но речь не о том, я говорил вам о  Даниине.  Он  вышел  на  небольшую
сцену, где мы давали наш "водевиль", без всякого объявления. Его внешность
была столь необычной, что сразу же привлекла всеобщее внимание. Бог  знает
где он раздобыл свой костюм, но  это  был  настоящий  театральный  костюм.
Черный плащ ниспадал с его худых острых плеч. Шею охватывал широкий  белый
воротник, на котором  спереди  красовалось  нечто  отдаленно  напоминающее
галстук-бабочку. Картину дополнял абсолютно нефункциональный фрак с низким
вырезом спереди и двумя фалдами, свисавшими наподобие хвостов, и  манишка,
выглядевшая так,  словно  она  была  сделана  из  жесткой  пластмассы.  На
ком-нибудь другом такой костюм выглядел бы нелепо - на ком-нибудь,  но  не
на Даниине.
     Думаю, что скудная растительность на его верхней  губе  и  подбородке
была фальшивой (в наши дни мужчины еще в юности выщипывают каждый  волосок
на лице), но мне никогда  не  приходилось  видеть  Даниина  без  нее.  Эти
несколько волосков он называл бородой и усами, и они придавали его лицу  с
запавшими щеками весьма странное выражение.
     Выйдя  на  середину  сцены,  Даниин  отвесил  низкий  поклон  горстке
авангардистов, составлявших  в  тот  вечер  нашу  аудиторию.  Но  каким-то
образом   даже   поклон   и   притворное   раболепство   перед   зрителями
воспринимались как оскорбление. Его показное смирение как бы  подчеркивало
сознаваемое им превосходство. Он знал миллионы способов проникнуть  вам  в
душу, взять вас за живое, но об этом мне стало известно значительно позже.
     По зрительному залу пронесся  легкий  шелест:  зрители  разворачивали
программки, чтобы узнать, кто  такой  Даниин.  Им  пришлось  поторопиться:
Даниин, кланяясь, сбросил с себя плащ и изящным движением показал зрителям
его одну, а потом другую сторону.
     С характерной полуулыбкой-полуоскалом Даниин  перебросил  плащ  через
руку, и тут все увидели, что под плащом что-то сеть. Даниин сдернул плащ -
перед зрителями,  скромно  потупясь,  стояла  нагая  марсианская  девушка.
Искоса взглянув на  аудиторию  и  как  бы  пытаясь  оценить  произведенный
эффект, Даниин извлек из воздуха волшебную палочку - длинную черную трость
с  белыми  наконечниками.  В  стародавние  времена  ни  один  фокусник  не
обходился без этого аксессуара.
     Несколько взмахов "волшебной" палочки - и марсианка  предстала  перед
зрителями в вечернем туалете. Предметы возникали как бы из воздуха.
     С тех самых пор марсианка неизменно выступала в аттракционе Даниила в
качестве ассистента, и вы,  должно  быть,  видели  ее  по  телевидению.  Я
рассказываю  вам  о  дебюте  Даниина  только  потому,  что  ему  запретили
выступать с этим номером на эстраде.  Марсианский  посол  заявил  протест,
начались какие-то интриги. Что произошло, я не  знаю,  но  Даниин  никогда
больше не начинал так свое выступление.
     Вы, конечно,  помните,  как  проходил  его  аттракцион.  Распиливание
марсианки гамма-лучами на две половины, ее благополучное воскрешение после
неизбежной, казалось бы, смерти, таинственное исчезновение из герметически
закупоренного помещения и столь  же  таинственное  появление  из  раковины
тридакны, которая только что была пустой. Все эти  трюки  примелькались  и
стали чем-то привычным, а именно этого следовало избегать.
     Именно потому, что Даниин был последним иллюзионистом, именно потому,
что он оказывал такое поразительное по силе воздействие на  всю  индустрию
развлечений, он должен был  каждый  раз  превзойти  самого  себя.  Даниину
приходилось непрестанно придумывать  все  новые  и  все  более  хитроумные
трюки. Необходимость все время удивлять зрителя сводила Даниина с ума.
     Была и другая причина - телевидение, своего рода бездонная  бочка,  в
которой бесследно исчезает, как предметы в одном из трюков Даниина,  любой
вид эстрадного искусства. Несколько  столетий  назад,  когда  телепередачи
смотрели миллионы людей, вы могли через  некоторое  время  позволить  себе
повториться в надежде на  то,  что  не  все  зрители  видели  ваше  первое
выступление. Но сейчас, когда  аудитория  телезрителей  насчитывает  сотни
миллионов, проблема стала настолько  острой,  что  многие  исполнители  не
выдерживали и меняли свою профессию.
     В былые времена иллюзионист  встречался  годами  с  небольшим  кругом
зрителей, и если случались накладки или повторы, то особой беды в этом  не
было.
     В старинных  учебниках  для  фокусников  мне  случалось  читать,  что
некоторые из них всю свою профессиональную  жизнь  делали  одни  и  те  же
трюки. Подумать только!
     Но Даниин, разумеется, никогда не повторялся. Он постоянно  изобретал
новые, все более удивительные вариации своих основных трюков.
     Тут-то ему и понадобился я, точнее, мои умелые руки. Думаю, что сам я
ни за что не согласился бы работать с Даниином, если бы не его ассистентка
марсианка Аида. Мне было жаль ее. Даниин всегда дурно обращался с ней,  но
становился особенно груб и придирчив, когда ломал голову над  каким-нибудь
новым псевдочудом.
     Однажды я услышал, что  Аида  плачет.  Услышал  через  толстую  стену
гримерной на телестудии. Может быть, вы и скажете, что это не мое дело, но
я постучался к ней и спросил: "Не могу ли я тебе чем-нибудь помочь, Аида?"
     Девушку ростом в семь футов и до того тощую, что  вены  проступали  у
нее сквозь кожу, как веревки, вряд ли  можно  считать  привлекательной,  а
Аида была очень мила. Ее ярко-красные глаза блестели от слез,  которые  ей
вряд ли стоило проливать, если учесть, насколько обезвожены марсиане.
     - Чем вы можете мне помочь? Мне уже  никто  не  поможет,  -  печально
покачала она головой. К счастью, она сидела, как бы сложившись втрое,  так
что я положил ее голову себе на плечо и потрепал по длинным белым волосам.
Если бы Аида стояла, мне пришлось бы для этого залезть на стремянку.
     - Что у тебя стряслось? - спросил я у нее ласково.
     - Мистер Берроу, мне кажется, я его люблю, - голос Аиды  задрожал,  -
иначе я бы не выдержала. Но можно ли любить и ненавидеть одновременно?
     Я молча погладил ее по голове и почувствовал к ней жалость.
     - Так вы не знаете? - продолжала  она.  -  Я  перечитала  все  земные
книги, какие только смогла достать, все, что было написано о любви, но так
и не смогла найти ответ. - Аида всхлипнула: - Книги мне так  ничего  и  не
объяснили. Может быть, вы мне скажете?
     Что и говорить, вопрос был не из легких. Я вышел  из  того  возраста,
когда любовь и всякая там чепуха значили для меня очень много, но память у
меня была хорошая...
     - Что заставило тебя полюбить землянина, Аида? - Вопрос дурацкий,  но
нужно же было мне хоть как-то поддержать разговор.
     Она опустила голову и прижалась к моей груди. Я механически продолжал
гладить ее по голове.
     - По правде сказать, не знаю. Когда мы встретились, я была еще совсем
девочкой. Мать всегда держала  меня  подальше  от  марсианских  мальчиков.
Говорила, что я еще слишком молода, чтобы встречаться с ними. Должно быть,
землянина она не сочла опасным. Но Даниин не такой толстый, как вы, мистер
Берроу,  или  большинство  землян.  Он  стройный  и  красивый,  почти  как
марсианин. И как прекрасно он говорит, по крайней мере когда захочет. -  И
Аида снова безутешно зарыдала.
     Дверь отворилась, и в гримерную вошел Даниин. Возмущение его не знало
границ.
     - Ах ты, марсианская дрянь! - загремел он.  -  Я  сделал  тебя  своей
ассистенткой. Так вот она, твоя благодарность!  Стоит  мне  отлучиться  на
минуту, как ты заводишь шашни со стариком! Что ты в нем нашла?
     Я вмешался из опасения, что он ударит Аиду:
     - Послушайте, Даниин, я ведь пришел предложить вам одну недурственную
идею для вашего аттракциона.
     Даниин кивнул. Что же, мне по  крайней  мере  удалось  завладеть  его
вниманием. Я торопливо продолжал:
     -  Мне  кажется,  я   придумал   совершенно   оригинальный   трюк   с
освобождением.
     Ревность  Даниина  несколько  поутихла,  уступив  место  его  жадному
интересу к новым еще никем не опробованным трюкам.
     - А в чем там соль? - спросил он нетерпеливо.
     - Из чего только вам не приходилось освобождаться. Вы даже  назначили
приз тому, кто сумеет придумать оковы, от которых вы не избавитесь за пять
минут.
     - Все это так, - перебил меня нетерпеливо Даниин, -  я  выбирался  из
таких ловушек, которые отправили бы на тот свет допотопного Гудини.  -  Он
скрипнул зубами от ярости: - Жалкий факир! Я просто выхожу из себя,  когда
читаю все эти россказни о нем.
     Так оно и было. Даниина терзала мысль, что он родился слишком поздно,
чтобы успеть помериться силами с величайшими иллюзионистами  прошлого.  Он
чувствовал, и, как мне кажется, не без основания,  что  мог  бы  превзойти
любого из них.
     - Так что вы придумали?  -  повторил  он  нетерпеливо,  поворачиваясь
снова к Аиде.
     Я быстро ответил:
     - Потрясающий трюк! Освобождение из бутылки Клейна!
     - А что это такое?
     Я вздохнул. Иногда его неосведомленность обо всем,  что  выходило  за
рамки  чисто  профессиональных  познаний,  поражала  меня.  Я   постарался
объяснить суть дела как можно проще. "Вам приходилось когда-нибудь  видеть
лист Мебиуса?" - спросил я, поднимая с пола узкую полоску бумаги.
     Ответом мне был неуверенный взгляд. Я повернул один конец полоски  на
полоборота и приклеил его к другому концу. Взяв в руки карандаш, я показал
Даниину,  что,  не  отрывая  грифеля  от  бумаги,  можно  провести  линию,
проходящую по обеим сторонам полоски.
     - Видите? Это односторонняя поверхность.
     - Ну и что? - Даниин взял  ножницы  и  разрезал  лист  Мебиуса  вдоль
осевой. Лист распался на два сцепленных между собой кольца.
     - Это самые обыкновенные афганские кольца. Почему вы об этом сразу не
сказали? - недоуменно спросил Даниин.
     - Может быть, у фокусников такая  поверхность  называется  "афганские
кольца", - настаивал я, - по это лист Мебиуса, и с помощью его...
     Даниин нахмурился, размышляя о чем-то. Мысли его явно  витали  далеко
от Аиды. Помолчав немного, он спросил:
     - А ко мне какое это все имеет отношение? Не могу же я  освобождаться
из листка бумаги. Смешно!
     - Разумеется, но если вы взглянете на лист Мебиуса как  на  двумерную
поверхность, необычайные свойства которой связаны с тем, что она повернута
в третьем измерении, то вам будет легче представить себе бутылку Клейна.
     От удивления Даниин поднял брови.
     - Бутылка Клейна, - продолжал я  как  ни  в  чем  не  бывало,  -  это
четырехмерный  эквивалент  листа  Мебиуса.   Представьте   себе   бутылку,
сделанную из гибкого твердого вещества. Отогните горлышко вниз и проденьте
его насквозь через боковую поверхность бутылки.
     Даниин оказался сообразительным учеником.
     - Соль трюка здесь в том, что горлышко проходит сквозь стенку бутылки
в четвертом измерении? - спросил он.
     - Совершенно верно.  А  теперь  представьте  себе,  что  я  изготовлю
бутылку Клейна таких размеров, чтобы вы могли поместиться внутри ее...
     - Для чего мне освобождаться из бутылки Клейна? В таком  освобождении
нет драмы, оно не затрагивает чувства зрителей.
     - Вы не поняли главного! По теоремам  топологии,  впервые  доказанным
лет пятьдесят назад, когда  впервые  была  изготовлена  настоящая  бутылка
Клейна,  муха,  разгуливающая  по  наружной  и   одновременно   внутренней
поверхности бутылки, находится внутри и в то же время  снаружи  нее  и  не
может ни попасть в бутылку, ни выбраться из  нее!  Об  этом  знает  всякий
школьник!
     Даниин задумчиво свистнул сквозь зубы:
     - А знаете, в этом что-то есть! Не то, чтобы идея была очень  хороша,
но ее можно довести. Я превращу  ее  в  самое  сенсационное  освобождение,
которое когда-нибудь исполнялось! Гудини! Тьфу! - Внезапная  мысль  пришла
ему в голову: - А в чем здесь "покупка"?
     Я знал,  что  он  имеет  в  виду.  Он  всегда  раздражал  меня  своим
пристрастием к профессиональным словечкам, вышедшим давно из употребления,
хотя незаметно я и сам перенял у него эту манеру.
     - Так в чем здесь "покупка"? - повторил Даниин. -  Как  мне  избежать
судьбы мухи?
     - Вы говорите не подумав,  Даниин.  Стоит  вам  забраться  в  бутылку
Клейна, как вас не спасет ничто. Вы станете живым и мертвым, застрянете на
полпути между нашим и четырехмерным миром и останетесь на мели.
     - И что вы предлагаете?
     - Необходимо сконструировать подставную бутылку. Поддельную.
     - Прекрасная мысль! Немедленно принимайтесь за работу. - Тут он снова
вспомнил об Аиде: - Эй, ты! Вот что я тебе скажу...
     От его резкого голоса Аида съежилась. Она должна была слушать его,  а
я не обязан! Вне себя от злости я выбежал из гримерной. Так  обращаться  с
Аидой - все равно что побить больного щенка. Если бы я только  мог,  я  бы
задал ему хорошую взбучку. Впрочем, а что толку?
     Даниин  мог  свысока  относиться  к  Гудини  и  прочим  иллюзионистам
прошлого, но кое-чему он у них научился. Реклама, которую он создал  трюку
с освобождением из бутылки Клейна, была непревзойденной. Я  изготовил  две
бутылки: одну настоящую и одну поддельную. Даниин заставил всех говорить о
бутылке Клейна, о своем безрассудстве, о смертельном  риске,  которому  он
подвергает себя. Он помещал статьи и  заметки  на  топологические  темы  в
газетах. По его заказу тысячи листов Мебиуса с  надписью  "Даниин  бросает
вызов смерти!" были сброшены с самолетов. Он подкупал  прессу.  Он  бросил
вызов Миклаву и Роннеру, ведущим топологам нашего  времени,  предложил  им
отгадать,  каким  образом  он  сумеет  выбраться  из  бутылки  Клейна.  Он
предложил им заключить пари на 10000 долларов, что сумеет выбраться  за  5
минут, и предложил со своей стороны уплатить по 1000  долларов  за  каждую
минуту, которую он проведет в бутылке сверх 5 минут (средства должны  были
пойти в пользу благотворительного общества).
     Чем напряженнее работал Даниин, тем хуже  он  обращался  с  Аидой.  Я
старался держаться подальше, ибо не мог ручаться за  себя  и  боялся,  что
как-нибудь не выдержу и расквашу ему его длинный орлиный нос.
     В последнее время я видел ее только плачущей. Когда обезвоживание  ее
организма достигло опасного предела, я, наконец, вызвал врача  и  настоял,
чтобы ей назначили внутривенную инъекцию какого-нибудь солевого  раствора.
И когда Аиду уложили на кушетку, чтобы  сделать  ей  инъекцию,  я  впервые
заметил, что ее обычно вогнутый живот слегка округлился.
     Догадавшись, в чем здесь дело, я не на шутку разозлился  на  Даниина.
"Нет, - думал я, - это тебе не пройдет так даром! Ты у меня попляшешь!"
     Аида никогда и никому не  жаловалась,  кроме  того  раза,  когда  она
поплакала у меня на плече.  Обычно  она  издали  с  надеждой  смотрела  на
Даниина, потом глаза ее наполнялись слезами  и  она  уходила,  чтобы  тихо
выплакаться где-нибудь в укромном уголке.
     Я ходил сам не свой, но ничем не мог помочь Лиде, даже  когда  узнал,
отчего она так убивается. Как-то раз вечером я встретил Даниина  с  другой
девушкой, землянкой, но не говорить же об этом Аиде? Я с  головой  ушел  в
подготовку реквизита. Премьера приближалась, все нужно было проверить  еще
и еще раз.
     Если вы в  тот  вечер  смотрели  телепередачу,  то  видели,  как  все
произошло, или по крайней мере как все происшедшее выглядело из зала. Но я
видел то, что произошло,  из-за  кулис,  и  об  этом-то  хочу  вам  сейчас
рассказать. Несмотря на все свои недостатки, мелочность,  шарлатанство,  а
может  быть  благодаря  всем  этим  милым  качествам,  Даниин  был  велик.
Последний и величайший из иллюзионистов!
     Разумеется, он начал свое  выступление  не  с  освобождения.  Трюк  с
освобождением должен был стать кульминацией номера. Он начал  с  небольших
фокусов, какие обычно показывают иллюзионисты, чтобы "разогреть"  публику,
например извлек  из  своего  блестящего  цилиндра  бесчисленное  множество
марсианских кобылок - симпатичных шестиногих существ с красными глазами  и
белыми волосами. Они всегда чем-то напоминали мне Аиду,  а  в  тот  вечер,
когда  Даниин  доставал  одну  кобылку  за  другой  из  своего,  казалось,
бездонного  цилиндра,  сходство  было  особенно  велико.   С   необычайным
изяществом, я бы сказал поэтично, он извлекал монеты прямо из  воздуха,  и
они со звоном падали в металлическое ведерко. Вы скажете, старые эстрадные
фокусы? Согласен. Но как он их делал! Это надо было видеть.
     За  кулисами  ассистенты  не  спускали  глаз  с  изготовленной   мною
настоящей бутылки Клейна. На их лицах было написано, что  такая  штуковина
им и даром не нужна и они не завидуют тому,  кто  решил  искушать  судьбу,
пытаясь выбраться из нее наружу.
     Когда Даниин счел, что напряжение зрительного зала достигло  предела,
он театральным жестом воздел руки и объявил:
     - Леди и джентльмены! А теперь я продемонстрирую вам рекордный  трюк!
На ваших глазах я войду в бутылку Клейна и...
     По его знаку  ассистенты  выкатили  на  сцену  бутылку  Клейна.  Пока
рабочие устанавливали вокруг нее  легкую  ширму,  в  зале  стояла  мертвая
тишина. "Я берусь выбраться из бутылки за пять  минут.  Если  мне  это  не
удастся..." Он слишком любил театральные эффекты, чтобы закончить фразу.
     Даниин пригласил на сцену Миклава и Роннера и предложил им  осмотреть
бутылку. Топологи чувствовали себя явно неуютно, но  произвели  осмотр  со
всей тщательностью.
     - Джентльмены, - торжественно обратился к ним Даниин, -  согласны  ли
вы с тем, что сооружение,  которое  находится  здесь,  -  самая  настоящая
бутылка Клейна?
     Ученые кивнули. Даниин ушел со сцены. Он был настолько уверен в себе,
что  мог  покинуть  зрителей  на  то  время,  которое  требовалось,  чтобы
переодеться к номеру, точнее, раздеться, ибо он должен был появиться  лишь
в набедренной повязке. Свои трюки с освобождением  он  всегда  выполнял  в
этом "пляжном костюме" под предлогом, будто зрители должны видеть,  что  у
него нет с собой никаких приспособлений, отмычек и т.п. Но  я  думаю,  что
раздевался он по другой причине. Мне кажется, что  ему  нравилось  слышать
изумленные  возгласы,  которые  издавали  зрители  при  виде   его   тощей
скелетообразной  фигуры.  Из  всех  землян,   которых   мне   когда-нибудь
приходилось видеть, он больше всех походил на марсианина.  Увидев  Даниина
раздетым, я стал немного лучше понимать, почему Аида полюбила его.
     Я стоял за сценой у левой кулисы. Делать мне было  ничего  не  нужно,
только присматривать  за  общим  порядком.  Наш  трюк  просто  не  мог  не
получиться. После долгих размышлений я пришел  к  выводу,  что  чем  проще
способ подмены настоящей бутылки Клейна  поддельной,  тем  лучше.  В  полу
сцены я проделал два люка. Думаю, что люками  для  иллюзионных  трюков  не
пользовались уже лет двести. На это я и рассчитывал, полагая,  что  старый
грубый трюк лучше всего одурачит публику. Даниин согласился со мной, а  уж
он был великий мастер по части того, как дурачить зрителей.
     Придуманный мною план сводился к следующему. Настоящую бутылку Клейна
выкатывают на сцену. Там она остается, пока  эксперты  не  удостоверят  во
всеуслышание, что перед  зрителями  самая  настоящая  трехмерная  бутылка,
перекрученная в четырехмерном пространстве.  После  того  как  подлинность
бутылки будет установлена, ассистенты по знаку  Даниина  расставят  вокруг
нее ширму, закрывающую бутылку спереди и с боков, откроются потайные люки,
настоящая бутылка провалится в один из них, а из другого на сцену  подадут
поддельную бутылку, издали неотличимую от настоящей, но не  обладающую  ее
топологическими свойствами.
     Как видите, механика трюка была до смешного проста. Но Даниин  всегда
считал, что  именно  в  такой  простоте  и  заключается  секрет  искусства
хорошего иллюзиониста. Сложность, говорил он, к добру не ведет. Кто-нибудь
из зрителей всегда может разгадать секрет сложного трюка. Механизм  должен
быть настолько простым, чтобы сама мысль о нем была для зрителей нелепой.
     Даниин стоял рядом со мной за кулисой и делал дыхательную  гимнастику
перед выходом на сцену. Рядом с нами в стене торчала кнопка, приводившая в
движение крышки потайных люков. Подбежала Аида. Ведущий программы объявил:
"Рекордный трюк..." Последовала раскатистая барабанная дробь: "...Даниин!"
     Это был условный сигнал. Даниин вышел на сцену. Аида стояла рядом  со
мной. Мы оба не отрывали глаз от сцены. Даниин поклонился  залу  и  послал
воздушный поцелуй зрительнице, сидевшей в первом ряду.  Я  узнал  ее.  Это
была та самая девушка-землянка, с которой я встретил его как-то вечером. Я
стоял так близко от. Аиды, что почувствовал,  как  при  виде  девушки  она
напряглась. Значит, она все знает о Даниине и его новой подруге.
     В центре сцены по знаку Даниина ассистенты убрали  ширму,  скрывавшую
бутылку Клейна величиной в человеческий рост. Даниин сделал величественный
жест  в  сторону  бутылки.  Сардонически  улыбаясь,  он  медленно   поднял
костлявую ногу и зацепился  ею  за  горлышко  бутылки.  Ассистенты  стояли
наготове и по его знаку шагнули к бутылке, готовясь скрыть ее  за  ширмой.
Даниин оттолкнулся другой ногой от сцены,  как  бы  намереваясь  сесть  на
бутылку верхом.
     Аиду била мелкая дрожь. "Не могу! - разразилась она рыданиями.  -  Не
могу, чтобы он так..." Ширма уже почти  полностью  скрывала  артиста.  Она
потянулась через мое плечо,  пытаясь  достать  до  кнопки,  приводившей  в
движение крышки люков.
     - Что ты делаешь? - прошептал я.
     - Я... Я не выдержу... - красные глаза Аиды были широко  раскрыты  от
ужаса. - Я подменила бутылку! Там, на арене, настоящая! Сейчас он  залезет
в нее!
     Нажимать на кнопку было слишком поздно. Аида торопливо проговорила:
     - Я предупрежу его! Когда ширма полностью скроет Даниина от зрителей,
вы нажмете кнопку и подмените настоящую бутылку поддельной.  Как  я  могла
решиться на такое! - И она бросилась на сцену.
     Прильнув к Даниину, она что-то прошептала ему на  ухо.  Даже  в  этот
момент, когда весь мир следил за  каждым  его  движением,  Даниин  остался
верен себе. Я видел, как он замахнулся, чтобы ударить Аиду,  но  вспомнил,
где находится, и удержался. С трудом подавив приступ ярости, он  изобразил
на лице некое подобие улыбки и обратился к зрителям:
     - Дамы и господа! Мой бесценный ассистент сообщил мне, что  несколько
репортеров хотели бы присутствовать на сцене во время моего аттракциона  в
качестве беспристрастного жюри. От вашего и своего имени я приглашаю их на
сцену. Добро пожаловать!
     Он был просто великолепен. Думаю, никто в зале так и не понял, что же
произошло на самом  деле.  Ассистенты  установили  ширму  вокруг  бутылки,
Даниин раскланялся с репортерами.
     Аида подбежала ко мне.
     - Пора! Нажимайте кнопку!
     Проследив за моим движением, она обернулась и  подала  знак  Даниину.
Лицо его, обращенное к зрителям, улыбалось, но взгляд, который он метнул в
нашу сторону, не сулил ничего доброго.
     Он снова взобрался на бутылку, уселся  верхом  на  горлышко  и  начал
скользить к тому месту, где горлышко проходило сквозь  стенку  бутылки.  И
тут  произошло  нечто  удивительное.  Тело  его  как  бы  утратило  всякую
жесткость и обрело способность гнуться, как резина. Только что он был весь
на виду, а в следующий миг оказался по пояс  внутри  бутылки.  Это  успели
увидеть все. Затем Даниина и бутылку скрыла ширма.
     Аида безутешно рыдала на моем плече.
     - Остановите его! Пусть он уходит к ней. Я его не  удерживаю.  Мы  не
женаты и никогда не могли бы пожениться  из-за  этого  проклятого  закона,
запрещающего браки между марсианами и землянами! Пусть он достанется ей.
     - Пусть уходит, - согласился я, - но ведь он  обрек  тебя  на  верную
смерть.
     Непроизвольно Аида бросила взгляд на свой живот, потом посмотрела  на
меня.
     - Так вы все знаете?
     - Да, я это  заметил  еще  месяц  назад.  А  за  кровосмешение  между
землянами и марсианами по закону полагается смертная казнь, -  я  потрепал
ее по плечу. - Он должен был отправить тебя к врачу, когда еще можно  было
что-то сделать.
     - Слишком поздно, - горько прошептала она и отвернулась. Я  знал  это
так же хорошо, как она.
     Репортеры на сцене не сводили глаз со стрелок  своих  часов.  Музыка,
вместо  того  чтобы  успокаивать,  действовала  на   нервы.   Время   шло.
Напряженность в зрительном зале возрастала. У  профессоров  топологии  вид
был встревоженный. Один из них, кажется Миклав, вырвался из  рук  коллеги,
пытавшегося удержать его, и крикнул на весь зал:
     - Плевать я хотел на пари! С фокусником что-то случилось!
     Он выбежал на сцену и отодвинул  ширму.  Тополог  не  ошибся.  Даниин
попал в беду. Положение его было  более  чем  серьезным.  Тело  находилось
наполовину внутри бутылки Клейна, наполовину  вне  ее.  Он  был  внутри  и
одновременно снаружи, но  никакими  силами  не  мог  оказаться  "с  нужной
стороны" - ее попросту не существовало! Там он был,  там  он  пребывает  и
поныне. В музее, где собрано все последнее. Там он и  останется  навсегда.
Разбить  бутылку  было  нельзя,  так  как  при  этом  Даниин  оказался  бы
перерезанным пополам. А так как бутылка цела, то он навсегда  останется  в
ней - ни живой, ни мертвый, на полпути  между  "здесь"  и  "там",  застряв
где-то на пороге четвертого измерения.
     Что и говорить, зрелище не  из  приятных.  Но  судьба  его  ничто  по
сравнению  с  тем  злом,  которое  он  причинил  Аиде.  Может  быть,  я  и
почувствовал бы к нему сострадание, если бы не видел ее  гибели.  Бедняжка
не вынесла выпавших на ее долю испытаний.
     Я знал, что она обречена. Поэтому я и нажал кнопку от потайных  люков
в первый раз, до того как ее нажала  Аида.  Поэтому,  когда  мне  пришлось
нажать еще  раз  (Аида  думала,  что  спасает  Даниина),  на  сцене  вновь
оказалась настоящая бутылка Клейна.
     Когда топологов пригласили удостоверить ее  подлинность,  именно  она
была на сцене. Нажав кнопку в первый раз,  я  подменил  ее  поддельной,  а
когда нажал кнопку по сигналу Даниина, на сцене вновь оказалась  настоящая
бутылка Клейна! Аида чуть все не  испортила,  когда  нажала  на  кнопку  и
подменила настоящую бутылку поддельной. Но все  обошлось.  Она-то  думала,
что на сцене настоящая бутылка, и попросила меня нажать кнопку еще раз.  И
тут на сцене снова оказалась  самая  что  ни  на  есть  настоящая  бутылка
Клейна, и Даниин угодил в нее!
     Иногда я хожу в Музей Всего Последнего  посмотреть  на  него.  На  ум
приходят все эти легенды и истории о запертых в бутылке злых духах. Должно
быть, я становлюсь старым. Однажды мне подумалось о царе Соломоне. Он  был
мудрец, каких мало. Интересно, знал он что-нибудь о бутылках Клейна?..

                             Эдвард Х.ГАНДИ

                              НОЧНОЕ БДЕНИЕ

     Все. На сегодня хватит. Фрэнк наконец закончил копать.
     - Ну вот, - сказал он, прижимая телефонную трубку к уху, чтобы  лучше
слышать, что скажет Элейн. - Теперь можно привезти сюда спальные  мешки  и
всю ночь лежать под звездами.
     Слушая ее вялую речь, он заглянул в прорезь  для  возврата  денег,  а
вдруг там осталась монета-другая? Но на дне была лишь дохлая муха.
     - Да пойми ты, - горячился он, убеждая Элейн, -  ты  потому  и  не  в
настроении, что, как у всякого преподавателя, у  тебя  в  конце  весеннего
семестра наступило вынужденное безделье. Со мной такое тоже случается.  Но
зрелище Млечного пути позволит тебе увидеть минувший год в истинном свете.
Что ты говоришь? Ты находишь, что это слишком по-плебейски?
     Придерживая трубку плечом, Фрэнк пытался вникнуть в смысл надписи  на
стенке телефонной будки. Какое пособие для  психологов!  Доска  объявлений
для анонимов. Тропа разбоя для тех, кто долго ждет ответа.  Грубая  жизнь.
Грубые мысли. Грубое искусство.
     Фрэнк снова взглянул на муху. Никаких признаков жизни. Он прислонился
к стеклу, но тут же отпрянул, как ужаленный.
     - Что? Что ты имеешь в виду? Нет. Это не похоже ни на какое кладбище.
Это же не настоящая могила, а просто яма. К тому же единственная  на  всем
Рейвен Хилл.
     Ну и жарища в этой стеклянной коробке. Он уже  весь  покрылся  потом.
Фотосинтез! Вот бы куда на несколько дней африканские фиалки Элейн! О том,
что они увяли, она твердит ему уже не в первый раз. Фрэнк приоткрыл  дверь
и сделал шаг наружу, надеясь ощутить прохладное дыхание ветерка,  но  шнур
был коротковат. Всегда-то ему не везет.
     - Я куплю хлеба и вина, - крикнул он в трубку. - Ладно?
     Сделав ради приличия паузу, Элейн, вероятно, чтобы как-то  поддержать
явно  не  клеившийся  разговор,  стала  громко  рассуждать   о   солнечной
активности, о потеплении на планете, и конечно же, о насекомых - это  была
ее излюбленная тема.
     Фрэнк шагнул  вперед  и,  обняв  телефонный  аппарат,  прислонился  к
стенке. А что тут еще было делать, в  этой  чертовой  будке?  Не  прерывая
разговора, он стал думать  о  завтрашнем  дне.  В  конце  концов,  он  мог
гордиться  собой.  Будучи  всего-навсего  ассистентом  преподавателя,   он
получил всю необходимую документацию, организовал комитет и с жаром взялся
за  осуществление  проекта.  Он  даже  готовил  пресс-бюллетени.  Пришлось
наклеить сотни почтовых марок.
     Были и другие заботы. Например, вот это ночное дежурство  за  городом
на вершине Рейвен Хилл. Нужно было присматривать за выемкой. И не  потому,
что кто-то мог на нее посягнуть. "Ничего подобного, - как  заверил  его  с
улыбкой  президент  университета,  -  конечно  же  не  случится".   Однако
подстраховаться  на  всякий  случай   не   мешало,   поэтому   требовалось
организовать охрану выемки. В поисках выхода из положения Фрэнк решил, что
для  этой  цели  лучше  всего  подошли  бы  двое  -  можно,  так  сказать,
продемонстрировать  совместные   усилия   по   предотвращению   внезапного
нападения. Кстати, чем не предлог провести  ночь  под  звездами  вместе  с
Элейн?
     Он подумал о ее нежной коже,  светящейся  в  лунном  свете,  белой  и
мягкой, так резко контрастирующей с грубой реальностью окружающего мира, и
представил, как они вместе пробираются в густом лесу,  катаются  голыми  в
траве, и к ее сказочному, вздрагивающему от малейшего прикосновения  телу,
пристают травинки...
     К сожалению, мысль предстать перед Вселенной на краю вырытой  ямы  не
показалась ей достаточно заманчивой...
     - Ах, Элейн, как было бы здорово...
     Нет, реальность никогда не была и, наверное, не будет в  ладу  с  его
пылкими мечтами. Тут даже психиатры не  могли  ничем  ему  помочь.  Фрэнк,
правда, уже давно перестал с ними консультироваться, хотя  счета  все  еще
оплачивал.
     - Да-а-а, понимаю. В другой раз. Конечно. Ну, до скорого, Элейн...
     "Великолепно!" - подумал он, вскакивая  в  машину,  нагруженную  всем
необходимым.
     Мир бесконечен. И этот мир манил его к себе. Фрэнк на полной скорости
несся по городу, хотя подобная езда могла очень быстро  сказаться  на  его
"понтиаке". Перед крутым склоном холма Фрэнк переключил передачу.
     Когда брусчатка мостовой кончилась, он остановил машину. За  четверть
мили перед вершиной холма дорога была  непроезжей.  Фрэнк  решил  -  будет
лучше, если он вылезет из машины.  Крутящиеся  с  визгом  колеса,  летящие
из-под них камни, надсадный рев мотора и раскачивание в глубокой  колее  -
не под силу его машине. Да и ему самому не доставит  удовольствия.  Лучше,
пожалуй, идти пешком.
     Фрэнк тряхнул головой, чтобы избавиться от дурмана  гнетущих  мыслей.
"Слишком много праздных размышлений то о том, то об этом,  -  упрекнул  он
себя, взваливая на спину поклажу. - А по сути дела и "то", и "это" в  один
миг из разумного превращается в нелепость". Он глубже  вдохнул  настоенный
на хвое воздух и зашагал вверх по дороге, туда, где находилась выемка.
     Холм густо порос лесом, но его вершину  увенчивала  поляна,  покрытая
травой. Фрэнк почти уже добрался до  нее,  как  вдруг  почувствовал  запах
дыма. Он поднял голову и  увидел  огонек.  Это  было  мерцание  небольшого
костра на другом конце поляны. Фрэнк сошел с тропы и  направился  прямо  к
нему.  Подойдя  ближе,  он  услышал   потрескивание   горящего   хвороста.
Остановившись за кустом, Фрэнк всмотрелся пристальней и увидел  старика  в
застегнутой на все пуговицы жилетке, сильно поношенных штанах  с  пузырями
на коленях. Старик склонился, чтобы налить  себе  чашку  кофе.  Костер  он
разжег в нескольких шагах от зиявшей чернотой ямы, рядом с которой  горкой
высилась выкопанная земля. Старик уселся с чашкой  кофе  и,  не  глянув  в
сторону Фрэнка, сказал:
     - Под куст, за которым ты стоишь, минут пять назад скользнула змея.
     Фрэнк тут же отступил в сторону и почувствовал смущение -  так  могла
вести себя спугнутая перепелка.
     - Простите, - сказал Фрэнк, приняв независимый вид, - а вы  сами  что
здесь делаете?
     Старик бросил взгляд в сторону. Там, куда он взглянул,  Фрэнк  увидел
фургон - один из  тех,  которые  рекламируют  и  развозят  товар.  Фонарь,
привлекая внимание насекомых, висел на поржавевшей ручке бортового  замка.
На  борту  кузова  был  едва  различим  фирменный  знак:   красные   буквы
образовывали два полукруга, один внутри  другого:  "Дж.О.Сейджхорн  и  его
передвижная выставка лекарств".
     - Кофейку выпьешь, сынок?
     - Что?
     - Кофе, говорю, выпьешь?  -  он  резко  свистнул,  и  Фрэнк  поневоле
попятился, услышав под фургоном какую-то возню.  В  следующий  миг  из-под
него выползла немецкая овчарка. Собака  была  красивая,  хотя  и  грязная.
Старик стукнул по металлическому кофейнику палкой,  и  собака  прыгнула  в
кузов машины. Но моментально выскочила обратно,  держа  в  пасти  жестяную
чашку.
     - Садись, сынок, -  сказал  старик.  Он  взял  у  собаки  посудину  и
наполнил ее до краев. - Как тебя зовут?
     - Фрэнк. Фрэнк Хендерсон.
     - Так, а черный кофе ты, надеюсь, любишь?
     - Что?.. Ага, - сказал Фрэнк, выбирая место, где бы  примоститься,  и
не сводя со старика настороженных глаз.
     - Та-ак, Сейджхорн - это я, а его зовут Платон. - Пес,  услышав  свое
имя, поднял  голову.  Фрэнк  поочередно  кивнул  обоим,  а  Сейджхорн  тем
временем передал ему кружку.
     Выглядел старик чудно. Его длинные  волосы  и  кустистые  брови  были
совершенно седыми, глаза слезились. Он шмыгал носом, а  лицо  было  таким,
будто на него постоянно дул сильный встречный ветер.
     - Яма что надо, - задумчиво сказал  Сейджхорн,  показав  взглядом  на
выемку.
     - Ага. - Фрэнк,  не  зная  зачем,  снова  повернулся  к  фургону.  За
деревьями он увидел лошадь и почувствовал, как начинает разыгрываться  его
мальчишеское воображение. Но он все-таки решил не давать волю чувствам.
     - Вы приехали, чтобы посмотреть на захоронение? - решился  задать  он
давно мучивший его вопрос.
     - Очень может быть. Как  только  я  услышал  об  этой  самой  капсуле
времени, я тут же сорвался,  погрузил  лошадь  в  фургон  и  на  грузовике
отправился в Орегон.
     Фрэнк смерил Сейджхорна холодным взглядом.
     - Захоронение состоится  не  раньше  завтрашнего  дня.  А  вы  хотите
остаться здесь сегодня?
     Сейджхорн глянул на спальник Фрэнка, на его рюкзак.
     - Я мог бы задать тебе точно такой же вопрос. -  В  тоне  его  ответа
Фрэнк почувствовал недовольство.
     - Знаете, я тут вроде смотрителя  маяка,  -  пояснил  Фрэнк.  -  Меня
назначили  охранять  эту  выемку,  чтобы,   не   дай   Бог,   какой-нибудь
студент-астроном не выкинул номер.
     - Да, это был бы завал.
     - Яма вырыта глубоко, как положено, и капсула времени может пролежать
в ней долго.
     Сейджхорн улыбнулся.
     - Так и будет. Это несомненно. Но у меня есть  некоторые  соображения
на тот счет, как определить, будет ли  капсула  найдена  и  открыта  через
тысячу лет после захоронения.
     - Мы уже кое-что для этого сделали.
     - А точнее?
     - Добились правительственной субсидии. Интересны ли вам  подробности?
- Фрэнк говорил  с  воодушевлением,  потому  что  все  темы,  связанные  с
капсулой,  были  его  коньком.  -  И  сделали   ее   не   в   каком-нибудь
металлоремонте.
     Эти слова он произнес скороговоркой, отметив  целый  ряд  проблем,  с
которыми столкнулся субподрядчик, когда ему сказали,  что  изделие  должно
пролежать в земле тысячу лет и не разрушиться.
     Сейджхорн с явным, чуть ли не детским интересом слушал Фрэнка.
     - А что вы сделали для того, чтобы ее не  вырыли  раньше  времени?  -
спросил он.
     Внимание  Фрэнка  привлекла  пролетевшая   звезда.   Когда   он   был
мальчишкой, он часами мог смотреть на небо, ожидая этого мига. На самом-то
деле падучие звезды вовсе не звезды. Теперь-то он это  знает.  Но  все  же
лучше порою обладать детской верой. Она по  крайней  мере  не  так  сильно
разрушается. Фрэнк взглянул на Сейджхорна, надеясь  разглядеть  и  на  его
лице следы этой детской веры. Если судить по фургону, одной  ногой  старик
явно стоял в прошлом, а вот где была вторая - это вопрос.
     - Для этого мы  отпечатали  сотни  буклетов,  в  которых  описывается
местоположение капсулы и содержится просьба не открывать ее до две  тысячи
девятьсот  восьмидесятого  года.  Фактически  -   у   Фрэнка   при   одном
воспоминании об этом стало сухо во рту, - я всю последнюю неделю только  и
занимался тем, что рассылал эти буклеты в музеи и в  отделы  редкой  книги
всех библиотек мира. Даже в некоторые монастыри  отправил  послания.  Хочу
верить, что капсула сохранится и о ней будут помнить.
     - Через две недели я смогу узнать, когда ее найдут и откроют.
     Фрэнк усилием воли подавил усмешку.
     - Каким образом?
     - Сейчас покажу. - Сейджхорн встал и направился к своему фургону.  По
нему скользнул луч фонаря, в свете которого кружились  насекомые.  Вот  он
взобрался в кузов, перелез через сиденье и исчез в глубине.
     Фрэнк направился  вслед  за  ним,  чтобы  получше  рассмотреть  знак,
нарисованный на борту фургона, но свет фонаря  вдруг  изменил  направление
его мыслей. "Этот кружок  света,  как  ядро  атома,  -  подумал  он,  -  а
насекомые и мотыльки  -  электроны  на  его  многочисленных  орбитах".  Он
отвернулся от  света  и  глубоко  вздохнул,  чтобы  насытить  мозг  лесным
кислородом и обуздать разыгравшееся воображение.  Только  все  без  толку.
Сквозь  просветы  в  деревьях  виднелись  далекие  огоньки  города.  Фрэнк
всмотрелся в их манящие узоры и различил среди них университетские. Вот  и
сияющий бульвар Вашингтона, которым он и Элейн не раз проходили вместе  по
дороге к студгородку, держась за руки  и  беседуя  о  своих  студентах.  В
стороне от неонового зарева Манчестерского бульвара была ее улица.  А  еще
немного дальше, там, у границы темноты, должен  находиться  парк,  где  он
назначал свидания Элейн.
     Сейджхорн спрыгнул на землю,  фургон  скрипнул,  словно  вздохнул  от
облегчения.
     - Нужно вложить вот это в капсулу времени, -  и  он  протянул  Фрэнку
маленькую металлическую коробочку.
     - Но капсула уже полна. Это и есть ваше изобретение?
     - Вряд ли. Для того чтобы говорить с кем-то  из  будущего,  не  нужно
ничего изобретать. - Его густые белые брови  медленно  поползли  вверх.  -
Достаточно простой логики.
     Фрэнк рассеянно болтал в чашке остатки кофе.
     - Логики? - переспросил он. - Чтобы говорить с кем-то из будущего?
     - То,  что  я  предлагаю,  основано  на  простейшей  теории  движения
времени. Я как раз об этом читаю лекции. - Он одернул жилетку. -  Выступаю
в колледжах, на окружных ярмарках,  различных  фестивалях,  рассказываю  о
методах  пограничной  медицины,  о  лекарствах,  которые  рекламирую.  Это
придает  лекциям  пикантность.  Впрочем,  людей  больше   привлекают   мои
карточные фокусы.
     - А я-то думал, достаточно фургона,  -  сказал  Фрэнк,  кивнув  через
плечо. - Он ведь может больше всего привлечь внимание людей.
     Но Сейджхорн  юмора  не  понял.  Фрэнк  прокашлялся,  чтобы  подавить
смешок. Они вместе направились к выемке и уселись около нее на  землю.  От
огня шло тепло, и Фрэнк с удовольствием протянул к нему  руки.  И  тут  же
поднялся и зашумел ветер - сначала в вершинах деревьев, потом за фургоном.
Как здорово, если бы здесь сейчас сидела Элейн, а не  этот  старый  чудак.
Сейджхорн, вероятно, пытается пробудить в нем любопытство. Но зачем? Фрэнк
немного смягчился:
     - А в чем состоит ваша теория движения времени?
     - В простом допущении  того,  что  среди  нас  на  земле  есть  люди,
путешествующие во времени.
     Фрэнк снова стал  болтать  в  чашке  остатки  кофе.  И  костер  своим
потрескиванием словно подтверждал его сомнения.
     - В самом деле, - сказал Сейджхорн, - это очень логичная теория, если
согласиться с тем, что человек в определенном случае может  выполнить  то,
что задумал. Через тысячу лет он, вне  всякого  сомнения,  откроет  секрет
передвижения во времени. Он отправится в  прошлое  узнать,  как  строились
пирамиды, станет свидетелем суда над  Сократом  и  увидит,  как  распинали
Христа. Поэтому вполне логично допустить, что путешественники  во  времени
есть и среди нас, в настоящий момент. Единственная проблема состоит в том,
как ввести человека в космос. И у  меня  есть  план,  который  делает  это
возможным.
     - Понятно. Но  какая  связь  между  вашим  планом  и  нашей  капсулой
времени?
     -  Эта  капсула,  если  она  сохранится  тысячу  лет,  будет  открыта
обществом, которое уже овладеет способами возвращения в прошлое.
     Фрэнк недоверчиво посмотрел на своего собеседника.
     - Что, не веришь?
     - В способность возвращаться? Сама концепция содержит в себе  слишком
много противоречий.
     Сейджхорн посмотрел  на  свою  металлическую  коробочку  и  потер  ее
поверхность указательным пальцем, словно очищая от грязи.
     - Противоречие - скользкое словечко, сынок. В конце концов, что  чему
противоречит? - Он задал свой вопрос, словно выпустил  при  этом  изо  рта
кольцо дыма. Затем он достал из жилета сигару, откусил ее кончик и сплюнул
в выемку. - Все зависит от точки зрения.
     - Да ну?
     - Две  с  половиной  тысячи  лет  назад  Пифагор  заявил,  что  Земля
вращается вокруг Солнца. Но кому-то ведь казалось, что вращается Солнце. -
Он вытащил из огня обгоревший сучок и прикурил  от  него.  -  Так  вот,  -
продолжал он, попыхивая сигарой, - это очевидное противоречие нисколько не
смутило Пифагора.
     - Можно, конечно, восхищаться этим, но мы с тех пор все же  несколько
ушли вперед...
     - Вот именно! За прошедшие  тридцать  лет  мы  продвинулись  в  науке
дальше,  чем  за   всю   историю   человечества.   Мы   наблюдаем   сейчас
геометрическую прогрессию  знаний.  Научная  информация  каждые  пять  лет
удваивается. Боже мой, да если такой  темп  сохранится,  то  до  того  как
откроют капсулу, мы станем свидетелями удвоения наших знаний в двести раз!
Да вот возьми хотя бы самый обычный цент, удвой его двадцать семь раз -  и
у тебя уже миллион! Всего двадцать семь. А представь  себе,  что  случится
после удвоения наших знаний в двести  раз.  Можешь  ли  ты  без  колебаний
сказать, что путешествие во времени никогда не осуществится?
     - Ладно, - ответил Фрэнк, слишком уставший для упрямого  топтанья  на
ристалище словесных ухищрений. Он  начал  понимать,  что  старика  ему  не
переспорить. Сейджхорн, может, и сумасшедший, но теорию свою  он  защищает
умело. - Что там у вас в коробке?
     Сейджхорн хмыкнул и потер крышку, словно снимал пыль тыльной стороной
ладони.
     - Манускрипт, - сказал он.  -  Манускрипт  с  чрезвычайно  интересным
содержанием. Написан на  специальной  бумаге  особыми  чернилами  и  может
сохраняться не меньше  чем  тысячу  лет.  О  приманке  на  этот  крючок  я
позаботился как следует.
     - И что же вы использовали в качестве приманки?
     - Чтобы заманить путешественника во времени в открытое  пространство,
нет ничего лучше, чем другой такой же путешественник, точнее, человек, как
бы выброшенный на берег и  ожидающий  спасения.  Конечно,  при  проведении
исследований  в  этом  временном  измерении  несколько  несчастных   будет
потеряно - тех, кто уже никогда не вернется из  своего  рейса  в  прошлое,
людей, оставшихся в неизвестности, в какой-нибудь давней эре. Как, скажем,
Амелия Эхарт. Я думаю, нечто подобное вполне можно предположить.
     - По закону Мерфи.
     - Точно. И представь себе, что ты  один  из  таких  путешественников,
приземлившийся в двадцатом веке. Как еще послать в будущее сигнал о  твоем
отчаянном положении, если не с помощью капсулы времени?
     - В самом деле, как?.. - Фрэнка это заинтриговало.
     - Одну минутку, - сказал он  после  некоторого  раздумья.  -  Если  я
правильно понял, ваше сообщение дает описание путешественника, застрявшего
в нашем столетии. Но наш язык!  Разве  не  подвергнется  он  за  несколько
грядущих  столетий  заметным  изменениям?   Доступен   ли   будет   нашему
путешественнику язык будущего, чтобы послать свой SOS?
     - Но ведь автором манускрипта может быть не сам путешественник, а его
друг, который знает, как тот сюда попал и хочет помочь ему выжить  в  этом
примитивном столетии. К сожалению, у  путешественника  лихорадка,  и  друг
беспокоится за его рассудок, боится, что тот сойдет с ума,  станет  опасен
для окружающих. Вот он и шлет сигнал в будущее.
     В теории Сейджхорна  была  убийственная  логика.  В  минуту  слабости
Фрэнк, пожалуй, мог бы воспользоваться этой логикой. Он  поднял  голову  и
взглянул на звезды. Одна из них сияла очень ярко, но он-то знал, что  свет
пошел от этой звезды тысячи лет назад. Да и самой  звезды,  скорее  всего,
давно уж нет. Впрочем, иной раз многого лучше и не  знать,  храня  веру  в
вечность мироздания.
     - Даже поверив в вашу теорию, я не смог бы поместить эту коробочку  в
капсулу. Туда ничего больше не может войти.
     - А ты засунь как-нибудь. Или что-то вынь, а ее вложи.
     - Вынуть?! Ради какой-то незрелой теории?
     - Я сеятель капсул времени. Я  сеял  их  прошедшие  двадцать  лет.  И
теория моя не такая уж... незрелая.
     Фрэнк, сам не зная отчего, почувствовал разочарование.
     - Так значит, вам уже не впервой?..
     - Нет-нет, сынок. Боюсь, что нет. - Он нахмурился, однако тут же лицо
его просветлело. - Но твоя капсула должна сохраниться. Так же, как  и  та,
которую "Нотингейл Корпорейшн" зарыла в шестьдесят третьем. Только, - и он
метнул взгляд в сторону, - она, вероятно, никогда не будет найдена.
     - Значит, вы проверяете вашу теорию на протяжении последних  двадцати
лет, и она ни разу не подтвердилась?
     - Капсула - штука хитрая. Некоторые  из  капсул  будут  выкопаны  лет
через сто-двести. Гораздо раньше, чем наступит век путешествия во времени.
     Фрэнку стало жаль старого безумца. Двадцать лет! Интересно, много  ли
он за это время "насеял" капсул?! Фрэнк не мог не  хмыкнуть  при  мысли  о
будущих ученых, целым коллективом почесывающих головы при этом "открытии".
     - Я бы хотел только одного: быть рядом с теми, кто откроет капсулу  и
найдет одно из ваших посланий.
     - Раньше следующего века это вряд ли произойдет. Конечно, вначале они
могут не поверить так же, как и ты.
     Фрэнк в притворном удивлении поднял брови.
     - Но когда они обнаружат,  что  вторая,  третья,  четвертая...  -  Он
замолк и повел рукой, словно показывая,  сколько  их  было,  -  когда  они
увидят, что почти каждая из  этих  продолговатых  капсул,  захороненных  в
двадцатом столетии, содержит в себе одно и то же послание, им будет о  чем
задуматься.
     - И вы, конечно, на это рассчитываете?
     Сейджхорн уверенно кивнул.
     - Точно. Это такая тайна, из которой возникают легенды и  мифы.  Если
мои капсулы времени не  сохранятся  несколько  столетий,  то  уж  одна-две
удивительные легенды - наверняка сохранятся.
     Выдумка была слишком хороша, чтобы Фрэнк так вот  сразу  мог  от  нее
отказаться.  В  ней  присутствовали  неотразимая  логика  и   определенная
глубина. И вдруг до Фрэнка дошло, что его  собеседник  обладает  столь  же
необузданным воображением, как и его  собственное.  Это  же  его  друг  по
несчастью! Не станет ли и  он  сам  лет  через  тридцать  таким  же  точно
стариком, безнадежным мечтателем, одержимым всякими невероятными идеями?
     Он машинально взял у Сейджхорна коробочку и в задумчивости  начал  ее
вертеть и пытаться открыть.
     - Она запечатана, - сказал Сейджхорн.
     - Почему?
     - Мера предосторожности. Манускрипт помещен в вакуум.
     - Да ну?
     Фрэнк снова повертел коробочку в руках. На ней, как на новом  садовом
инвентаре, был тонкий масляный слой. Фрэнк положил коробочку на землю.
     - Интересно бы прочесть, что там у вас написано.
     - Самое существенное  в  манускрипте  -  время  и  место  нахождения.
Подробное описание сбитого с толку путешественника во времени, оставшегося
в нашем столетии. Как бы то ни было, я  обещаю  доставить  моего  друга  в
точный день и час в определенное место, где у него будет шанс на спасение.
Точное время и место, учти это. Поэтому, когда сообщение  будет  получено,
некоторые путешественники окажутся в кабачке "Рейвен Хилл".
     - В кабачке?
     - Ну да, там я как раз буду  в  пять  пополудни  через  неделю,  если
считать с пятницы. В послании я описал  свои  приметы.  И  если  мой  план
сработает,  некоторые  настоящие  путешественники  смогут  там   со   мной
встретиться.
     - И вы таким образом докажете, что они существуют?
     - Точно!
     Фрэнк поднес чашку с остатками кофе к губам и взглянул на Сейджхорна.
Пока что он пожертвовал своими  наблюдениями  ради  подтверждения  теории.
Теория выдержала,  а  вот  как,  интересно,  сам  старик?  Трудно  сказать
определенно. В лице его и голосе что-то изменилось, а может, у него просто
воображение разыгралось? Впрочем,  иногда  лучше  не  знать,  в  чем  суть
фокуса.
     Но вопросы продолжали возникать. Кто этот старик? Откуда он? Чудак он
или гений? Внешность еще ни о чем не говорит, у него острый  ум,  в  тупик
его не загонишь. Фрэнк чуть выждал и резко спросил:
     - Зачем?
     - Что зачем?
     - Зачем вы потратили двадцать лет?..
     И вдруг его осенило. К чему весь этот долгий разговор, если они так и
не нашли общего языка?  Эта  мысль  на  мгновение  оглушила  его.  Неужели
реальность обогнала в конечном счете его воображение? Неужели  он  упустил
что-то важное?
     Это ему нужно было знать наверняка.
     - Ладно, мистер Сейджхорн,  -  сказал  Фрэнк,  кашлянув.  -  Вы  меня
уговорили.
     Сейджхорн улыбнулся, потрепал по холке собаку и  поднял  свою  чашку,
будто хотел произнести тост.
     - У меня возникла одна мысль, - сказал  Фрэнк,  подавляя  смущение  и
присоединяясь к тосту. Он отпил кофе и поставил чашку рядом с огнем. -  Не
знаю, как я об этом раньше не подумал.
     - О чем?
     Закинув руки за голову и опершись спиной на рюкзак, Фрэнк смотрел  на
мерцающие звезды. Время отшлифовало их, и они весело блестели  в  темноте.
Некоторые даже подмигивали ему.
     - Допустим, действительно был такой путешественник, застрявший в этом
столетии. Допустим также, что капсула  времени  -  единственная  для  него
возможность послать сообщение в будущее. И  тут  возникает  вопрос.  -  Он
обернулся к Сейджхорну: каким образом этому  несчастному  удастся  убедить
кого-либо вложить послание в капсулу?
     Сейджхорн пожал плечами, но от  Фрэнка  не  укрылся  лукавый  огонек,
блеснувший в его глазах.
     - Да уж верно  найдет  какой-нибудь  способ,  -  хитро  прищурившись,
сказал он.

                               Рик ГОДЖЕР

                             ПИКНИК НА ЛУНЕ

     Она шла к моему  столику  через  весь  зал  отдыха  летного  состава,
переполненный в этот час, и в руках у нее  была  чашка  чаю.  Меня  словно
обожгло, внезапно я ощутил сумасшедшее желание укусить эту нежнейшую  шею,
чуть  выступавшую  из-под  тяжелого   алюминиевого   воротника.   Скафандр
космического пилота потрясающе облегал ее фигурку.  Может  и  дело-то  все
было в том, как подрагивали на ней все эти штучки - трубочки,  проводки  и
прочая дребедень, когда она подходила  ко  мне  сквозь  толпу.  У  нас,  у
пилотов, небрежная такая походочка - обычное дело, а тут женщина.
     - Вы капитан Суареш?
     - Ну да. Друзья зовут меня...
     - Знаю. Панчо.
     - Именно. Хочу надеяться, что  вы  тоже  принадлежите  к  числу  моих
друзей.
     Сказал это и взглянул на себя со стороны: ни дать, ни  взять,  щенок,
завилявший от радости хвостом. Всякого я повидал, но такого,  доложу  вам,
со мной не бывало. И мне показалось тогда, что с ней творится то же самое.
Она смотрела на меня во все глаза, позабыв о чае, который давно остыл.
     - Готов об заклад биться, что мы с вами до сих пор не встречались, на
что уж я рассеянная личность, но...
     - Я от вашего  приятеля  Аруниса  Питтмана.  Мы  вместе  работали  на
полярной станции. Он советовал мне отыскать вас, если доведется попасть  в
Уэст Лимб. Он так расхвалил вас и, между прочим, сказал, что скорее  всего
вы предложите мне развлечься.
     - Черт побери! Неужели старина Арунис? Ну как он там?
     - Прекрасно. И еще, он посоветовал мне поинтересоваться,  по-прежнему
ли вы, вместо того чтобы заниматься  аэробикой,  как  требует  инструкция,
завышаете содержание углекислого газа в системе жизнеобеспечения на  своем
корабле.
     - Проклятье! Он-то откуда знает? Может хочет предупредить  меня,  что
мою систему снова поставили на контроль? За это  спасибо,  и,  конечно,  я
благодарю вас, капитан...
     - Крамблитт. Можно просто Стаен.
     Помолчав, она добавила:
     - Ну так как?
     - С этим покончено. Не хватало, чтобы  меня  еще  раз  списали.  Буду
пай-мальчиком и начну делать зарядку.
     - Да я не об этом, - прервала она меня. - Вы  собираетесь  развлекать
меня или нет? Я на Луне  впервые  и  совершенно  свободна  до  завтрашнего
вечера, мне нужно только успеть к отправлению пассажирского рейса.
     М-да, ничего  себе  заявочка.  Развлекай  теперь  ее  до  завтрашнего
вечера! Замучаешься. Нужно изобретать что-нибудь сногсшибательное.
     Пока я вот так раздумывал, она поправила выбившуюся из прически прядь
блестящих шелковистых волос.
     - А не устроить ли нам пикник? Как вам такая идея? - выпалил я первую
глупость, которая пришла мне в голову. - Могу показать вам один  из  самых
моих любимых уголков, здесь неподалеку, нужно чуть пройти пешком от  нашей
базы.
     Выражение крайнего изумления, появившееся у нее  на  лице,  с  лихвой
окупило мои мучения. Нежный рот слегка приоткрылся.
     - Не дурите. Не хотите же вы  сказать,  что  приглашаете  меня  выйти
наружу?
     - А почему бы и нет? Прогулки по Луне - у нас  тут  сейчас  повальное
увлечение, - я блефовал во всю. - Так, знаете, отдыхаешь от нашей  толчеи.
Пейзаж потрясающий: холмы, живописные скалы. Между  прочим,  сейчас  время
для прогулки самое подходящее.
     Я сжигал отходные пути, и занявшиеся огнем  мосты  полыхали  за  моей
спиной. И кто меня только дергал за язык?
     - Но вы, наверное, не согласитесь вот так сразу. Устали после рейса?
     Сильнейшая заинтересованность отразилась на ее лице, глаза блестели.
     - Ничего  подобного.  Никогда  не  прощу  себе,  что  упустила  такую
возможность. Пикник на Луне! Фантастика.  Вот  что  я  скажу  вам,  Панчо:
Арунис не ошибся в вас.
     Я что-то промямлил и поднялся с идиотской улыбкой на лице.
     - Решено. Я сам займусь подготовкой. Встречаемся завтра в десять утра
у люка семь. Спросите, где это.  Наденьте  скафандр  и  зарядите  запасной
комплект. Об остальном не беспокойтесь.  Я  пошел,  мне  надо  готовить  к
вылету свой грузовичок. До завтра.
     Я отправился в грузовой ангар, а она с улыбкой  смотрела  мне  вслед.
Мужская половина обитателей базы, пронаблюдавших  нашу  беседу,  окидывала
нас завистливыми взглядами. Видели бы они, какая  гримаса  перекосила  мое
лицо, едва я остался один. На этот раз я уж  точно  устроил  себе  веселую
жизнь своими собственными руками.
     Справедливости ради надо сказать, что вся эта история с  пикником  не
то чтобы чистый треп. Конечно, гулять по Луне еще никто не отваживался, но
в  кругах  местной  интеллектуальной  элиты  (которую  представляли  мы  с
друзьями) вопрос этот обсуждался не единожды. Мы собирались воплотить  эту
идею в жизнь из самых благородных побуждений, дабы тем самым  внести  свой
скромный вклад в великое дело  освоения  космоса.  Были  и  другие,  более
прозаические  причины,  подогревавшие  наш  исследовательский  интерес,  -
хотелось наконец побыть наедине со своими подругами. В то время базе  Уэст
Лимб еще далеко было до того  роскошного  загородного  комплекса,  который
позднее  вырос  на  ее  месте,  и  сравнить  ее  можно  было  с   огромной
раздевалкой,   слепленной   из   множества   тесных   шкафчиков-закоулков,
разделенных коридорами. В этой перенаселенной раздевалке  воняло  грязными
носками и непросохшей краской. Ютились мы там, точно крысы в  норе.  Через
несколько месяцев вынужденной изоляции временные  жильцы  здесь  буквально
дичали, а те, кто постоянно нес на базе свою вахту, уже видеть друг  друга
не могли. Да уж, доставалось героям доброго старого фронтира!
     К сожалению,  до  сих  пор  наши  идеи  насчет  пикника  пребывали  в
зародышевой стадии.  Один  мой  приятель,  например,  занимался  проблемой
выбора подходящего  места.  Пользуясь  неограниченным  запасом  краденного
машинного  времени,  он  просчитал   наиболее   удобные   участки   лунной
поверхности в окрестностях Уэст Лимба. Удобные в том смысле, что там можно
без помех провести некоторое время с  женщиной  под  защитой  герметичного
тента. Главное при этом - создать  определенный  комфорт  среды  обитания,
чтобы человек в этих условиях мог обходиться, скажем, без галстука.  Ну  и
мало ли там без чего еще.
     Вы, разумеется, видели их, эти защитные тенты. Атмосфера в них, как в
обычных аварийных камерах, которых  полно  тут  на  Луне.  В  транспортных
ракетах, да и в грузовых тоже,  предусматривается  по  камере  на  каждого
пассажира. Загляните к себе под кровать в гостиничном номере -  и  увидите
такие же, только размером поменьше. Их берут с собой  изыскатели-одиночки,
да и все, кто  подолгу  находится  вне  герметизированных  укрытий.  Нужно
только установить  палатку  и,  войдя  в  нее,  задраить  наглухо  входное
отверстие. Когда палатка наполнится воздухом  из  резервного  баллона,  на
крыше поднимется прозрачный пластиковый купол.  Проделав  все  это,  можно
снять скафандр и расслабиться.  Правда,  бывалые  люди  советуют  все-таки
оставлять течь, чтобы потом было куда отливать лишнее. Шутка.
     Главной проблемой в изысканиях моего друга был  температурный  режим.
Как спастись от палящего солнца? Хотел бы я посмотреть на того  смельчака,
который рискнет подставить собственные ляжки под  прямые  солнечные  лучи.
Отличное выйдет жаркое из мякоти. Дожидаться лунной ночи? Тоже  не  выход.
Кромешный  мрак  и  холод,  бр-р-р!  Удовольствие  ниже  среднего.   Мы-то
задумывали совсем  другое  -  легкое,  веселое  приключение,  экзотический
пейзаж, уютное местечко не слишком далеко от базы, но  в  то  же  время  в
стороне от проторенных путей. Лучше всего  было  бы  подыскать  на  склоне
холма отлогую, затененную площадку, выходящую на залитые  солнцем  валуны,
которые могут служить отражателями тепла.
     После того как мой приятель долго  (и  напомню,  преступным  образом)
обхаживал компьютер, машина соизволила выдать  набор  карт,  по  одной  на
каждый день лунного месяца. Бросил взгляд на такую карту - и сразу  видно,
где сегодня искать лучшее  место  для  любовного  гнездышка.  Вот  это,  я
понимаю, прикладная астрономия!
     В тот день я перевозил  на  своей  телеге  ребят-инженеров,  которые,
жестоко  страдая  с  похмелья,  возвращались  после  месячного  загула   в
Гримальди.  Были  еще  и  местные  рейсы.  Я  передал  управление   своему
напарнику, а сам с головой ушел в изучение  карт.  Каждый  раз,  когда  мы
снимались  с  посадочной  площадки,  я  тщательно  сопоставлял   карту   с
окружающей территорией (или лунаторией?).  К  концу  рабочего  дня  я-таки
присмотрел недурное местечко, полускрытое скалами, к северу от нашей базы.
Меня привлекла его доступность и, судя по всему, безопасность.
     Вечером я  собирал  дань  со  всех  своих  должников  на  базе.  Взял
полагавшийся мне отгул, не преминул воспользоваться  бесплатной  заправкой
запасных баллонов. Позаимствовал  я  и  два  одноместных  тента,  раздобыл
герметично закрытую сумку для продуктов. Запас получился что  надо:  салат
картофельный,  салат  из  капусты,  холодный  цыпленок,   зелень,   свежая
французская булка с настоящим маслом, лимонад и две бутылки легкого вина.
     Может Уэст Лимб в  те  дни  и  походил  на  обшарпанную  конюшню,  но
обитатели этой конюшни ели и пили, я вам скажу, как следует.
     Хозяин кафе, видно, пронюхал  что-то.  Он  зазвал  меня  в  кухню  и,
оглядевшись вокруг, принялся пытать.
     - Что ты там затеваешь, Суареш? Давай начистоту.
     - Видишь  ли,  Поркнер,  -  промямлил  я,  -  джентльмен,  облеченный
доверием...
     - Опять ты взялся за свои глупости!  Я  серьезно  спрашиваю.  Неужели
ты?..
     -  Ты  совершенно  прав.  Небольшая  техническая  проверка,   кое-что
новенькое.
     Я нахально уставился на него.
     Пока он ахал и охал, я, не теряя времени, улизнул.  С  хозяином  кафе
портить отношения  не  станешь,  но  и  выкладывать  ему  все  я  тоже  не
собирался. Спать в тот вечер я лег  рано.  По  счастью  была  моя  очередь
принимать душ.
     Стаен Крамблитт поджидала меня, когда в десять часов утра я подошел к
люку. Теперь вся эта возня  вокруг  нашей  прогулки  казалась  мне  убогим
фиглярством. Но стоило мне взглянуть на нее, такую спокойную, взирающую на
меня с любопытным ожиданием, - и на душе у меня полегчало.  Между  прочим,
летный костюмчик на ней был что надо,  с  розоватым  отливом,  и,  похоже,
сшитый на заказ.
     - Ну теперь все? - спросила она.
     - Нет еще, - отозвался я, перетаскивая в  тамбур  всю  свою  поклажу:
тенты, одеяла и сумку с продуктами. В кои-то веки  никто  не  околачивался
возле входа в тамбур. Я обнял ее и привлек к себе.
     - Твоя рация переключается на мой личный канал, - сказал я.
     Она не отрывала от меня глаз, пока я  возился  с  кнопкой  у  нее  на
груди. От нее исходил тончайший аромат духов.
     - У тебя красивые глаза, - шепнула она. - О, да ты краснеть умеешь!
     - Не болтай глупостей. Проходи вперед.
     Мы  вошли  в  тамбур  и  произвели  все  предусмотренные  инструкцией
манипуляции, проверили герметичность скафандров. Я открыл наружный люк,  и
мы шагнули вперед. На западе ярко сияло солнце.  Попадавшиеся  там  и  сям
конструкции  отбрасывали  чернильные  тени  на  изъеденную   бороздами   и
рытвинами поверхность. Мы двинулись по маршруту. Шлем на Стаен  подрагивал
при ходьбе. Она рассматривала  неровный,  вздыбившийся  грунт,  заваленный
металлическим  мусором  и  блестящими   осколками,   покрытый   неуклюжими
сплетениями антенн и тросов. Взгляд то  и  дело  натыкался  на  уродливые,
горбатые строения.
     - Пейзаж, конечно, оставляет желать лучшего, - бросил я.
     - Человечество - куда бы оно ни устремлялось - повсюду тащит за собой
собственную грязь.
     - Здесь все же почище, чем на Земле. Да и не везде тут такая  свалка.
Это всего лишь неприятный прыщик на физиономии Вселенной. Вот пройдем чуть
дальше - и увидишь настоящий лунный  ландшафт,  где  и  в  самом  деле  не
ступала нога человека. Сделаем попытку?
     Я дотронулся до ее руки в перчатке.
     - О чем речь.
     Она подняла ко мне лицо. Из-под зеркального солнцезащитного  козырька
глаз не было видно, зато я почувствовал, как она стиснула мне руку.
     Мы должно быть представляли собой любопытнейшее зрелище: две одинокие
фигуры, углубляющиеся под сень лунного  кряжа.  Думаю,  не  ошибусь,  если
скажу, что не одна сотня  глаз,  прильнувших  к  окнам,  провожала  нас  в
путешествие. Я взвалил на себя обе свернутые палатки и сумку с  провизией.
Стаен несла одеяла - одно в  яркую  клетку,  другое  белое  с  зелеными  и
оранжевыми полосами и надписью Вооруженные Силы Мексики.
     Спустя час мы уже пересекали  обширные,  усеянные  каменными  глыбами
склоны кратера Гевелия,  справа  открывался  вид  на  плоскую  поверхность
Океана. Хотя наши ноги  были  в  тени,  самые  большие  валуны  в  избытке
передавали лунному грунту солнечное тепло.  Видимость  была  отменная,  мы
хорошо различали дорогу впереди. Столбик термометра  из  светопоглощающего
вещества  замер  где-то  на  середине.  Карта,   составленная   приятелем,
оказалась как нельзя кстати.
     - Говорят, что лунный колорит - это сплошное черное и серое, -  вслух
размышляла Стаен, - а  я  различаю  здесь  множество  тончайших  оттенков.
Видишь зеленоватую полоску вон там среди скал?
     - Ну и зрение у тебя. Стаен. Обычно люди  начинают  что-то  различать
здесь, проболтавшись на Луне  не  менее  года.  Впрочем,  большинству  это
просто не интересно. Здесь очень красиво, но эту  красоту  понимать  надо.
Это тебе не Земля. Господь создавал  эти  места  не  для  болванов.  Чтобы
оценить подобные места, нужен особый талант и еще - верный глаз.
     Тут я может малость и переигрывал, но не скажу,  чтобы  все  это  был
чистый треп.
     Стаен ужасно веселилась, подпрыгивая рядом  со  мной,  как  мячик,  и
поднимая густое облако пыли: все-таки сила притяжения здесь невелика.
     - Видишь, как быстро улеглась пыль? Мне кажется,  я  слышу  шорох,  с
которым она падает на порогу. Знаешь, я ведь не первый год в  космосе,  но
вот так пройтись пешком по незнакомой планете мне  еще  не  доводилось  ни
разу. А ты уже привык к здешним чудесам?
     - Привыкнуть к этому до конца невозможно. Всегда замечаешь что-нибудь
новенькое.
     Я резко остановился и нагнулся, присматриваясь к почве. Слой пыли под
нашими ногами кое-где украшал круглый узор. Крошечная  стеклянная  бусинка
сверкала в центре окружности, а от нее расходились во все стороны линии  -
волоски, такие тонкие, будто их выводили  иголкой.  Сферические  полушария
дополняли рисунок, и весь он был размером не более десятицентовой монетки.
     - Что это? - удивилась Стаен.
     - Я их называю цветами из  пыли.  Только  не  прикасайся,  иначе  все
рассыплется. Мой друг считает, что  это  кратеры  микрометеоритов.  Видишь
стеклянное зернышко в центре? Сюда попал метеорит, а рисунок  вокруг  него
прочерчен ударной волной, от которой поднялась пыль. Мой друг  даже  книгу
об этом пишет.  Интересно,  что  узоры  появляются  далеко  не  на  всякой
поверхности, а лишь на тончайшем пылевом покрытии.
     - А ты сам что о них думаешь?
     - Я же сказал тебе, цветы  из  пыли.  Их  тут  знаешь  сколько,  если
приглядеться?
     - Давай искать вместе.
     Мы двинулись  дальше  мимо  неуклюже  громоздившихся  полуразрушенных
валунов, мимо небольших кратеров.
     - Как странно, - продолжала Стаен, - что на  этом  отрезке  пути  так
много легкой пыли, а я всегда думала, что  рельеф  на  Луне  однообразный,
здесь ведь нет ни ветра, ни водных  потоков,  которые  могли  бы  сместить
верхний слой почвы, отшлифовать ее мельчайшие частицы.
     - Ты права, что-то тут не по правилам.
     Мы молча пошли  дальше.  Я  высматривал  подходящую  площадку,  чтобы
расставить наши тенты. Вскоре мы со Стаен оставили позади, если можно  так
выразиться, лес валунов и вышли на открытое место. Вид  отсюда  открывался
сногсшибательный, прямо-таки созданный самой природой Стоунхендж - терраса
на склоне холма, окруженная  рядом  грубых  колонн.  С  восточной  стороны
кольцо колоннады размыкалось и оттуда виднелась  уходившая  вдаль  плоская
равнина.  Почти  полная  Земля  низко  нависала  над   узенькой   полоской
горизонта. Казалось, на этой подернутой рябью глади, похожей на  океанскую
поверхность, вот-вот вынырнет  парус,  и  прибой  заплещется  на  песчаной
отмели.
     Потрясенная Стаен остановилась, как вкопанная, и лишь повторяла:
     - Какое чудо! Какое невероятное чудо!
     Она обернулась ко мне.
     - И ведь до нас здесь еще никто не был, правда?
     - Ты же видишь, здесь нет  следов.  Я  приберегал  это  местечко  для
особого случая.
     "Бог покарает меня в конце концов", - кольнула мысль.
     - А теперь пора вылезать из скафандров, не  мешало  бы  подкрепиться.
Умираю с голоду, - заявил я.
     Я развязал сложенные тенты, поставил их рядышком  вплотную,  дверь  к
двери. Впрочем, входное отверстие  в  таких  палатках  представляло  собой
просто-напросто круглую дыру, окаймленную мягкой прокладкой-присоской, так
что можно было плотно закупорить ее изнутри дверной пластиной, а  можно  и
составить из двух палаток одну, попросторнее, плотно прижав друг  к  другу
их входные отверстия. Стоит наполнить палатки воздухом, дверные  прокладки
так соединятся - не разомкнешь.
     Я подержал "дверь", пока Стаен ползком забралась внутрь и втянула  за
собой одеяла и сумку, а потом последовал за ней тем же манером. Согнувшись
в три погибели, я тщательнейшим образом соединил входами обе наши палатки.
     - Кажется, все герметично. Сейчас проверим, что у нас  получилось.  Я
начну выпускать воздух из баллона.  Если  заметим,  что  он  просачивается
наружу, придется отложить пикник до другого раза.
     - Я этого не переживу, - шутливо ужаснулась Стаен и на всякий  случай
поддала мне коленкой.
     Я  покрутил   вентиль   баллона.   Куполообразные   верхушки   тентов
зашевелились, как живые, и начали надуваться.
     - Как будто мы  внутри  резинового  матраса,  наполненного  водой,  -
высказалась Стаен.
     Я дополнил:
     - Напоминает поцелуй двух медуз.
     Мы  наблюдали  за  тем,  как  надувается  соседняя  палатка,   сквозь
прозрачные пластиковые стенки нашей. Стаен принялась  расстилать  на  полу
одеяла.
     - Зачем нужно было тащить оба тента?
     - Там  у  нас  будет  камера  хранения.  Увидишь,  когда  мы  сбросим
скафандры, покажется, будто мы вчетвером теснимся в одной палатке.
     - Хорошо, что всех четверых не надо кормить завтраком.  Ты  посмотри,
какие у нас одеяла.
     Она взялась за одеяло, и в руке у нее остался оторванный лоскут.
     - Похоже, здешняя атмосфера и солнечный свет не  очень  подходят  для
шерсти.
     - Они порядком износились и без того.
     Она продолжала расспрашивать:
     - Ну как, воздух не проходит?
     - Пока все идет, как надо.
     Палатки, накрепко  соединенные  присосками,  держали  жесткую  форму.
Температура воздуха выровнялась на  двадцати  пяти  градусах  по  Цельсию,
давление установилось порядка двухсот тринадцати миллибар.
     - А теперь можно снять скафандр?
     - Сначала я попробую.
     Я осторожно раскрутил колечко застежки на  вороте  своего  скафандра.
Ничего страшного не произошло. Снял шлем и  сразу  ощутил  приятное  тепло
воздуха, заполнившего  палатку.  Каменные  глыбы  как  раз  против  нашего
временного пристанища излучали жар, от которого раскраснелись щеки.
     - Потрясающе!
     Я освободился от лямок рюкзака. Еще несколько мгновений -  и  мы  оба
стащили с себя скафандры.
     В тонких шерстяных рейтузах, надетых под скафандр.  Стаен  смотрелась
на все сто. Она сняла перчатки, носки и уселась, болтая ногами. А я собрал
наши скафандры, шлемы, обувь и перенес все это в соседнюю палатку.  Теперь
у нас было просторно - из вещей оставался только мой рюкзак. Рюкзак  Стаен
я отправил вслед за остальными пожитками.
     - Вот и ладушки.
     Я с наслаждением принялся распаковывать сумку с продуктами.
     - Итак, мы имеем цыпленка, французские булочки, причем теплые,  салат
из капусты, помидоры, красный перец. Позвольте предложить вам бокал  этого
чудесного, легкого вина, капитан Крамблитт.
     Я разлил вино в бокалы,  затем  положил  в  тарелки  побольше  всякой
всячины. Мы разлеглись на одеялах, подсунув под спины мой рюкзак.
     - Как здесь чудесно, Панчо, - бормотала Стаен с набитым ртом.
     - Ага, да здравствует повар, и хвала всевышнему, что он не обременяет
нас своим присутствием, - пошутил я.
     Спустя два часа я откинулся назад  с  ощущением  приятной  тяжести  в
желудке. Стаен наполняла  наши  бокалы  из  второй  бутылки.  Атмосфера  в
палатке  приближалась  к  тропической.  Высоко  в  небе   повисла   Земля,
переливавшаяся сверкающим кобальтом,  ослепительно-белым,  и  бирюзой.  Мы
лежали, касаясь друг друга бедрами. Стаен склонилась ко мне на плечо.
     Мне захотелось выпить за родную планету.
     - Предлагаю тост за всех тех, чьи взоры устремлены на нас оттуда и за
то, что мы тоже смотрим на них.
     Тост вышел несколько сумбурный, но все же неплохой.
     - Они не могут увидеть нас, - прошептала Стаен, - делая глоток. -  Мы
же находимся в фазе новолуния.
     Я перевернулся на бок.
     - Ну тогда за то, что я вижу тебя так близко.
     Как было не поцеловать ее при этом? Она обняла меня за  шею,  отвечая
на мой поцелуй.
     Сказать по правде, я не  принадлежу  к  той  породе  мужчин,  которые
готовы языками чесать, что у них там и как с  девушкой,  но  тут  не  могу
умолчать: в неистовой спешке мы  с  ней  сбросили  то  немногое,  что  еще
оставалось на нас из одежды. Пустая сумка и все наше белье были отправлены
в соседнюю палатку, где скопились остальные вещи. Скалы,  окружавшие  нашу
стоянку, посылали теплое  инфракрасное  излучение,  озарявшее  наши  тела.
Груди Стаен отливали розовым перламутром, и если  бы  даже  вокруг  стояла
кромешная тьма, нам все равно было бы светло от их сияния. Она раскинулась
на одеялах и протянула ко мне руки.
     Можете  смеяться,  но  в  самый  неподходящий  момент  что-то  словно
остановило меня. Я в космосе не первый день, и мне  не  давало  покоя  это
незаделанное отверстие, зиявшее позади. Явных причин для тревоги вроде  бы
не было, но я себя уже знаю: не успокоюсь до тех пор, пока не задраю люк и
не закрою дверь за спиной. Здесь у многих такие странности.
     - Подожди меня, - попросил я и,  привстав  на  колени,  дотянулся  до
скатанного в трубку куска мягкого прозрачного пластика - это и была  дверь
от нашей палатки. Я расправил ее и,  надавив,  что  было  силы,  прижал  к
присоске, охватывавшей дверное отверстие, полностью отделив  одну  палатку
от другой.
     -  А  теперь  я  могу  уделить  тебе  все   внимание,   которого   ты
заслуживаешь, - сказал я, обнимая ее. Стаен свернулась  калачиком  в  моих
объятиях и поцеловала меня. Счастье переполняло меня.
     Стаен покусывала мочки моих ушей, и вот тут-то он и послышался,  этот
странный звук. Как будто внезапно выпустили пар  из  котла.  За  день  мы,
может быть, и не осознавая того,  свыклись  с  полным  безмолвием  лунного
пейзажа, и леденящий душу звук заставил нас одновременно  вздрогнуть.  Еще
секунда судорожной возни - наши тела разъединились. Волосы на  мне  встали
дыбом, я напрягся, как загнанный бродячий кот в минуту опасности, и впился
взглядом в расстилавшуюся перед нами холмистую равнину. Ничего!  Стаен  не
отрывала глаз от двери.
     - О, Господи! - простонал я.
     Соседняя палатка, в которой были свалены вещи, отделилась  от  нашей.
Воздух из нее мгновенно вышел сквозь незаделанное отверстие, она съежилась
и погребла под собой  скафандры,  шлемы,  обувь,  белье,  рюкзак  Стаен  и
грязную посуду с остатками еды.
     Все перечисленное мною обреталось  теперь  в  чистейшем  безвоздушном
пространстве, вакууме, ибо что такое здешняя  атмосфера,  как  не  вакуум?
Остались мы в буквальном смысле в чем мать родила. Из одежды,  если  можно
так  выразиться,  мы  располагали  двумя  одеялами,  а   наличные   запасы
ограничивались содержимым моего рюкзака.
     Стаен глотала воздух и не в состоянии  вымолвить  ни  слова.  Немного
совладав с собой, тихонько произнесла:
     - Хорошо хоть посуду не мыть теперь.
     Простая причина, по которой мы сразу же не погибли,  учитывая  резкий
спад давления, заключалась в том, что я все-таки  закупорил  вход  в  нашу
палатку. Наши скафандры были хорошо видны  сквозь  прозрачные  пластиковые
стенки на расстоянии какого-нибудь метра  от  нас.  Мое  внимание  привлек
рюкзак Стаен, валявшийся там же. Маленькая красная бирка  высовывалась  из
отделения  регулировки  воздуха.  Значит,  по  какой-то   причине   баллон
взорвался, и закупоренный тент переполнился воздухом.  Давление  мгновенно
подскочило, потому и разошлись  сцепленные  дверные  прокладки.  Поскольку
входное отверстие второй палатки не было закупорено пластиной,  воздух  из
нее быстро вышел и давление упало до нуля. Если бы мы не загрузили палатку
своими вещами, она бы просто поднялась в небо, как  шарик,  выпущенный  из
рук. Наша  герметично  закрытая  палатка  пока  не  выпускала  воздух,  но
пластиковая дверь угрожающе выпирала наружу.
     Я подтянул рюкзак и  проверил  показания  компьютера.  Кислорода  нам
оставалось максимум часа на четыре, резерва  поглощения  углекислого  газа
тоже. Метр с небольшим, который отделял нас  от  радиостанций  в  соседней
палатке, равнялся миллионам километров. Мы оказались на приколе и в прямом
и в переносном смысле. Мысль эта,  по-видимому,  читалась  на  моем  лице,
когда я взглянул на Стаен.
     Стаен опустила руку  мне  на  плечо.  Кроткая,  ангельски-прекрасная,
сказала только:
     - Не трусь, Панчо.
     Ужас в моей несчастной душе сменился чувством вины.
     - Ну что ты. Стаен, мы же... мы пока еще живы.
     Она твердо продолжала:
     - Глупо рассчитывать на то, что нас случайно обнаружат здесь.
     - Разумеется! И все из-за меня, недоумка.
     - Да нет же, это я виновата во всем, я уговорила тебя пойти сюда.
     - Не говори так. Стаен. Я всегда сам знаю, что делаю.
     Можно подумать! Теперь она обнимала и нежно гладила меня. Ну и  дела.
Я был морально раздавлен. В своих собственных глазах я упал ниже, чем если
бы свалился на дно кратера. И после всего этого  она  же  еще  успокаивала
меня.
     Над нами чернело небо, и  звезды  с  любопытством  наблюдали,  как  я
выпутаюсь из этой заварушки. Надо что-то делать и делать быстро.
     - Что ты предлагаешь?
     Голос мой дрожал.
     - У меня есть две идеи. Первая.  Послать  все  к  чертовой  матери  и
наслаждаться оставшимися нам часами в надежде, что кто-нибудь набредет  на
нас.
     - Нет, это не по мне.
     - Тогда вторая Что если открыть наш вход и попытаться  достать  шлем?
Причем проделать все это надо за какую-нибудь долю секунды - больше нам не
выдержать в разреженном воздухе.
     - Теперь я заявляю тебе со всей ответственностью, что такие фокусы уж
точно не по мне.
     - А что такого? Быстро схватишь шлем и снова закупоришь  дверь,  а  я
тем  временем  добавлю  воздуха  из  твоего  резервного   баллона,   чтобы
восстановить давление: утечка воздуха все-таки произойдет. Вот так, раз  -
и готово. Зато сможем по радио запросить помощь.
     - Я не смогу потом быстро закупорить вход.
     - На эти несколько секунд нужно плотно-плотно затянуться  в  лоскутья
одеял, как пеленают  мумии.  Тогда,  возможно,  не  произойдет  мгновенная
закупорка сосудов.
     - Дорогая, такой способ самоубийства достоин всяческого уважения,  но
не придумать ли нам что-нибудь другое? А это прибережем на крайний случай.
Договорились?
     Она кивнула с подавленным видом.
     - К тому же ты сама говорила, что от одеял уже ничего не осталось.
     Я приподнял одеяло, оно было слежавшееся и тонкое, словно  папиросная
бумага, и рвалось, казалось, просто от того, что мы ерзали по нему.
     Мы молча сидели, обнявшись и прильнув друг  к  другу.  Так,  наверно,
сбиваются в кучу обезьянки, напуганные  грозой.  Стаен  сделала  все,  что
могла, чтобы подбодрить меня. Предложение раскупорить на несколько  секунд
нашу палатку было довольно рискованным - мог выйти весь воздух, - но, надо
признать, в основе своей здравым. Игра стоила свеч. И все  же  у  меня  не
хватало духу решиться вот так сразу.  Из  нас  двоих,  что  там  говорить,
мужчиной стоило родиться ей.
     Стаен немного сникла. Я обнял ее покрепче,  но  она  вырвалась.  Черт
возьми! Мысленно я так и видел  перед  собой  всю  эту  проклятую  дорогу,
которой  мы  прошли  от  Уэст  Лимба.   Ходу   всего   ничего,   если   не
останавливаться, чтобы поглазеть  вокруг,  и  не  валять  дурака.  Участки
поверхности, зажатые скалами, как эта тропа,  здесь  намного  ровнее,  чем
остальной рельеф, и даже напоминают гладкий пляж,  покрытый  вместо  песка
тончайшим слоем пыли.  Такой  путь  и  пешком  пройти  можно.  Я  медленно
соображал...
     - Стаен, - позвал я.
     Она засопела в ответ.
     - Прости меня. Раньше я думала, что храбрости мне не занимать,  но  у
меня тоже есть нервы.
     - Это меня пристрелить мало за то, что я притащил тебя сюда. Когда мы
возвратимся  на  базу,  у  тебя  будут  все  основания  привлечь  меня   к
дисциплинарной ответственности.
     - Так я и поступлю. За моральное разложение.
     Признаюсь, тут и у меня потекли слезы.
     - Послушай, Стаен, есть еще  один  вариант.  А  что  если  нам  самим
попробовать добраться до базы? Перевернем тент на ребро и, переступая, вот
так, покатим его. Вещи придется оросить здесь.  Моего  запаса  воздуха  на
обратный путь хватит, если не тянуть время.
     Подумав минутку, она согласилась.
     - Годится. Даже если палатка не выдержит, все равно хуже, чем сейчас,
не будет.
     - Это уж точно.
     - Ну давай.
     Она вскочила на ноги, потянув  меня  за  собой.  Я  поднял  рюкзак  и
взвалил его на спину, заправив торчавшие наружу шланги для подачи  воздуха
и  смазочно-охлаждающей  смеси  под  лямки  рюкзака.  Стаен  помогала  мне
расположить весь этот груз на моем обнаженном торсе.
     Сгибаясь под тяжестью, мы одновременно  сделали  несколько  шагов  по
направлению к стенке, пытаясь перевернуть  палатку  набок.  Пластмасса  на
ощупь казалась просто ледяной.
     - Подойди к самому краю пола, вплотную к стене, - командовал я.
     Тент медленно переворачивался,  пол  полез  наверх,  лоскутки  одеяла
полетели нам на голову. Тент  ребром  лег  на  лунную  поверхность.  Нечто
подобное,  по-видимому,  могло  произойти,  окажись  мы  внутри   внезапно
спущенной гигантской автомобильной камеры. Пол нашей палатки  теперь  стал
ее правой стеной, и, поскольку ничто больше не давило на него, он  выпирал
наружу почти так же, как и куполообразная верхушка палатки слева от  меня.
Пол был сделан из такого же прозрачного пластика, что и крыша. Я  постучал
по нему, чтобы стряхнуть приставшую снаружи пыль. Не могу  сказать,  чтобы
это сильно помогло, но, по крайней  мере,  что-то  можно  было  разглядеть
впереди.
     - Хоть в чем-то повезло. Дорога, по которой  нам  нужно  идти,  прямо
перед нами. Стаен, встань за  моей  спиной.  Поближе.  Теперь  сделай  шаг
вперед. Так. Мы с тобой будем переступать по ребру  тента  и  покатим  его
вперед.
     - Хорошо бы поворачивать не пришлось.
     Мы  сделали  пробное  движение.  Я  надавил  всем  своим   весом   на
пластиковую стенку, выгибавшуюся передо мной, она растянулась, и моя  нога
ступила на твердую почву. От растяжения на полу и  крыше  тента  появились
угрожающие морщинки. Внезапно наше сооружение резко накренилось вперед,  и
Стаен, не удержавшись на ногах, упала мне на  спину.  Мы  пошатнулись,  но
сумели сохранить равновесие.
     - Что там у тебя стряслось? - бросил я через плечо.
     - Тент рвануло, как только  я  сделала  шаг.  Знаешь,  чтобы  так  не
дергало, нужно идти  синхронно,  след  в  след.  Я  поднимаю  ногу,  а  ты
одновременно опускаешь. Я буду держаться за твой рюкзак.
     - Ох ты. Господи! Ладно, пошли. Левой, правой, левой, правой,  левой,
правой...
     И мы зашагали. Тент  покатился  вперед  наподобие  огромного  колеса,
кренясь то в одну, то в другую сторону, и лишь чудом  не  падая.  Если  на
пути у нас торчал валун, мы изо всех сил  наваливались  на  боковое  ребро
палатки, заставляя ее тем самым чуть отклониться в нужном направлении.  Но
иногда приходилось останавливаться и двигаться назад.  Сначала  ориентиром
мне служили наши собственные следы, оставленные утром, но когда  мы  вышли
на открытое пространство, пришлось  избирать  кратчайший  путь.  Теперь  я
старался держаться подальше от кратеров  диаметром  более  метра:  у  меня
почему-то не было в этот момент желания экспериментальным путем  выяснять,
можно ли оттуда вытянуть палатку наверх.
     Дела у нас вообще-то пошли лучше, чем я  предполагал.  Мы  по  прямой
спустились со склона, при этом  я  непрерывно  отсчитывал  в  такт  шагам:
левой, правой, левой, правой! А Стаен орала, чтобы я заткнулся.
     Так мы и катили вперед нашу палатку. Острые обломки камней  впивались
мне в подошвы ног. Когда покрытая пылью равнина осталась позади, а впереди
показался  каменистый  отрезок  пути,  я  всерьез  забеспокоился,  что  мы
все-таки порвем тент. И тогда, хоть  расстарайся,  ничего  не  придумаешь.
Конец! Стаен, задыхаясь, тащилась сзади и чертыхалась, наступая на  острые
камни.
     От наших одеял к этому времени остались одни  клочья,  и  когда  тент
переворачивался в очередной раз, они снова сбивались  вниз.  Я  попробовал
наступать хотя бы на эти мягкие волокнистые обрывки, но  в  результате  мы
сбились с шага.
     - Одно утешает: даже если бы у нас была обувь, все равно пришлось  бы
идти босиком - подошвы быстрее порвут палатку, чем эта поверхность.
     - Ага, - со вздохом подтвердила  Стаен,  -  пошли  дальше.  Не  будем
останавливаться.
     Часов у меня не было, но полагаю, мы  прошагали  так  не  менее  трех
часов. Теперь, когда раскаленные валуны остались позади, в  палатке  стало
прохладнее. Думаю, если бы почва не была прогретой, мы могли бы отморозить
ноги. Вокруг расстилалась изъеденная рытвинами равнина, а нам казалось, мы
все еще бредем по нескончаемому склону холма,  припорошенного  пеплом.  От
яркого света звезд мурашки пробирали.
     - Хоть денек выдался тихий, облачный, - заметила Стаен.
     - Что-о?
     - Ну на Земле. Да и нам здесь видно, куда идем.
     - А-а-а.
     Я  размышлял,  сможем  ли  мы  форсировать  преграду,  если   таковая
возникнет на нашем пути. Я рискнул и сошел  с  проторенной  нами  дорожки,
надеясь сократить расстояние, но зато теперь  мы  оказались  в  совершенно
незнакомых местах.
     Чем ближе мы подходили к базе, тем сильнее отклонялся к западу  склон
Гевелия. Справа между волнообразными холмами выглянуло солнце. Мы  подошли
к первой разогретой солнечными лучами прогалине и обожглись, будто ступили
на раскаленную сковородку.
     - Быстро назад!
     - Обжег ногу?
     - Еще нет, слава Богу.
     - Как же пластик выдержит такой жар?
     - Ничего с ним не случится. Этот материал любую температуру выдержит,
а вот нашим ногам туго придется.
     Мы присели передохнуть, тент снова перевернулся.
     -  Сколько  нам  еще  идти?  -  спросила  Стаен,  пока  мы   пытались
перебинтовать разбитые  в  кровь,  покрывшиеся  волдырями  ноги  обрывками
одеяла.
     - Меньше километра. Вот обогнем этот кряж, -  а  там  до  базы  рукой
подать.
     Воспользовавшись остановкой, я  обследовал  состояние  нашего  тента.
Было очевидно, что промерзший, исцарапанный пластик не протянет долго.
     Кое-как перевязав ноги, мы снова подняли тент и покатили его  вперед.
Оставшаяся часть пути заняла у нас много времени.  Приходилось  перебегать
от одной затененной площадки к другой, а затем отдыхать. Но самое страшное
это,  конечно,  залитая  солнцем  открытая  поверхность.  Вот   где   тебя
поджаривает, точно грешника на костре. И на каждой остановке,  в  тени,  я
обдумывал, как быстрее и с меньшими потерями преодолеть  очередное  пекло,
да при этом не напороться на торчащие повсюду  валуны.  При  каждом  нашем
шаге пластиковые стены палатки издавали негромкий,  пугающий  треск.  Боль
пульсировала в разбитых йогах, но я из последних сил плелся вперед. Если я
с трудом стоял на ногах, то каково же приходилось Стаен!
     Наконец показались очертания базы Уэст Лимб. Сроду не подумал бы, что
зрелище этой грязной помойки способно привести меня в такой экстаз.
     - Стаен! - завопил я. - Ты видишь? Мы уже почти у цели.
     Лица ее мне не было видно, я только почувствовал, как  она  судорожно
вцепилась в мой рюкзак.
     - Прибавим ходу, милая. Мы дошли, - сказал я, не сбавляя темпа.
     Солнце нам больше не угрожало: незащищенные  тенью  участки  остались
позади, но возникла другая проблема. Как нам попасть внутрь здания?  Самое
лучшее - подобраться поближе к грузовому люку, просторный тамбур  которого
позволит вкатить туда палатку, не повредив  ее.  Пока  мы  приближались  к
базе, я изложил Стаен свои соображения на этот счет:
     - Нам придется попросить кого-нибудь  раскупорить  тамбур.  Мы  будем
проходить прямо под витринами бара, а предчувствие подсказывает  мне,  что
дело идет к концу смены и народу  в  баре  полно:  скоро  спиртное  начнут
продавать со скидкой. Нас не могут не заметить.
     Стаен внезапно остановилась и дернула за лямки  рюкзака  так,  что  я
едва устоял на ногах.
     - Что ты сказал? - хрипло спросила она.
     Я все не мог взять в толк, что ей не нравится.
     - Ты предлагаешь мне пройтись совершенно голой перед  окнами  бара  в
час пик?
     Обернувшись к ней, я попытался было урезонить Стаен:
     - Пойми, нам повезло, что мы вообще остались живы. О чем ты говоришь?
     И тут она разрыдалась:
     - Делай со мной, что хочешь, я не пойду туда.
     А ведь никто иной, как она, помогла мне выстоять в этой передряге. До
сих пор мороз по коже идет, когда вспоминаю  наш  переход.  Изжарились  мы
лучше, чем осетрина на вертеле, на ногах живого места  не  осталось.  Даже
если бы и не проделали этот путь, а просто находились в палатке, мы играли
со смертью. И всякий раз, когда приходилось совсем туго, это она вселяла в
меня надежду, не позволяла впасть  в  отчаяние.  Только  теперь,  впервые,
выдержка и чувство  юмора,  которые  я  мог  оценить,  как  никто  другой,
изменили ей. Какой-нибудь подонок на моем  месте  наверняка  сорвался  бы,
наорал на нее. Но только не я.
     Я обнял ее, окинул взглядом ее фигуру, провел  руками  по  спине,  по
волосам, гладил ее грудь, нежный живот. Я сам уже не соображал, что делаю.
     - Стаен, Стаен, дорогая, - задохнулся я, - такой красавицы,  как  ты,
этим придуркам за всю свою жизнь видеть не доводилось. Ты сама это знаешь.
     В эту минуту в левом ухе у меня щелкнуло, а левое ухо, надо  сказать,
у меня вместо барометра. Давление воздуха в тенте начало  падать.  Значит,
как мы его ни берегли, где-то появилась прореха.
     Стаен тоже почувствовала неладное. Она снова вцепилась в мою упряжь и
подтолкнула меня вперед. Моим единственным желанием было броситься наутек.
     - Удвоить темп! - рявкнул я. - Левой, правой!
     И снова нам повезло. Сквозь туман, уже скапливавшийся  в  палатке,  я
разглядел, что люк открыт. Это походило  на  грубейшее  нарушение  техники
безопасности, но я до конца дней благодарен тому неизвестному  нарушителю.
Сам я вышагивал первым. Стаен пряталась у меня за спиной, таким манером мы
продефилировали перед окнами бара.
     Я помню округлившиеся глаза, открытые от изумления  рты  и  застывшие
руки с бокалами. В тот вечер  за  стойкой  стоял  сам  Йоркнер.  Он  потом
рассказывал мне, что такой гробовой тишины, которая воцарилась  при  нашем
появлении, он не помнит за долгие годы работы в баре.
     Мы со Стаен влетели в тамбур  с  такой  скоростью,  что  я  заработал
синяк, с разбегу ударившись лицом  о  внутреннюю  дверь.  В  ушах  у  меня
покалывало, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Только теперь я понял,
что  налетел  на  пульт  управления  входом  и  проехался  по   рубильнику
аварийного блокирования. Дверь люка с металлическим  лязгом  захлопнулась.
Тент сразу опал, опутав нас, а в тамбуре гудел, наполняя его,  потрясающий
свежий воздух.
     Выпутываясь из тента, я стукнулся о стену. Стаен просто плюхнулась на
пол. Мы  оба,  задыхаясь,  глотали  воздух.  Только  я  собирался  ляпнуть
что-нибудь вроде "слава Богу, дошли", как за внутренней дверью  послышался
топот и возбужденные голоса. Публика, поджидавшая вожделенного часа, когда
после рабочего дня спиртным в баре начинали торговать со скидкой,  почтила
нас своим вниманием.
     Стаен рванула на себя дверь палатки,  выбралась  наружу  и  процедила
сквозь сжатые зубы:
     - Убью первого же ублюдка, который сунется сюда.
     - Эй, Суареш! Ты в порядке? -  раздался  в  динамике  знакомый  голос
Поркнера.
     Он, по всей видимости, первым пришел в марафоне  от  стойки  бара  до
грузового отсека. Я отшвырнул тент и ладонями закрыл объектив  телекамеры,
обозревавшей внутренность тамбура.
     - Мы в полном порядке, - сказал я в  переговорное  устройство,  -  но
хорошо бы что-нибудь накинуть.
     - Об этом уже позаботились, - ответил Поркнер, - но у нас тут зажегся
аварийный сигнал, придется открывать люк вручную. Отойдите в сторону.
     Мы со Стаен прижались к стене. После переговоров, которые,  казалось,
длились целую вечность, послышались металлический лязг и  клацанье.  Затем
дверь подалась вперед, и образовалась щель,  в  которую  просунулась  рука
Поркнера. В руке были две белоснежные скатерти. Да будет благословенно имя
этого благородного человека, и чтоб мне пусто было, если я еще раз позволю
себе охаять его спагетти!
     Под рукоплескания зрителей мы со Стаен,  скромно  задрапировавшись  в
тоги, шагнули в пропыленный коридор. Даму,  естественно,  проводили  в  ее
покои, а мне пришлось ответить на  множество  вопросов.  Не  обошлось  без
непристойных  замечаний  относительно  моего,  скажем   так,   физического
состояния, которое не осталось не  замеченным  любопытствующими,  пока  мы
неслись  под  окнами  бара.  В  общем,   как   я   всегда   говорю,   нам,
первопроходцам, выпала честь брать самое трудное на свои плечи.
     Если вас интересует, как сложились в дальнейшем мои взаимоотношения с
капитаном Крамблитт, замечу лишь, что ее прощальный поцелуй обещал многое.
Когда мы повстречались с ней в следующий раз, она спросила, нет ли у  меня
желания покататься на лыжах. Дело было на северных ледниках Марса, но  это
уже совсем другая история.

                               Том ГОДВИН

                    НЕОБХОДИМОСТЬ - МАТЬ ИЗОБРЕТЕНИЯ

                             Человек умеет приспосабливаться - он способен
                          признать   неизбежность   фактов,   даже   таких
                          неприятных, как смерть.
                             Человек упрям  -  даже  признав  неизбежность
                          неприятных фактов, он отказывается согласиться с
                          тем, что их нельзя изменить.
                             Человек   может    проявить    необыкновенную
                          изобретательность, чтобы изменить  нежелательные
                          факты.
                                     "Разновидности галактических культур"
                                     антареанского философа Б.Рал Гетана

     Когда "Стар Скаут" вышел из гиперпространства  на  окраине  скопления
Тысячи Солнц, его скорость была много меньше световой. Впереди, чуть ниже,
виднелась последняя звезда скопления  -  двойная  система,  состоявшая  из
желтого карлика и бело-голубого гиганта. Приборы нащупали сверкающую точку
- в четырехстах миллионах миль от бело-голубого солнца, - определили новое
направление, и "Стар Скаут" опять исчез в гиперпространстве.
     Но вот он снова вышел  в  обычный  космос,  и  точка  превратилась  в
планету, которая сверкала вдали, как огромный драгоценный камень на темной
вуали. Проходили часы,  и  планета  увеличивалась,  заполняя  весь  экран.
Сквозь опаловую дымку уже можно было с трудом  различить  массивы  суши  и
небольшие моря.
     Блейк начал торможение.  За  его  спиной  четверо  мужчин  напряженно
вглядывались в экран. Медленно поползли стрелки - это анализатор зачерпнул
первые пробы разреженного воздуха. Несколько минут  спустя  стрелки  опять
вернулись на место.
     - Пригоден для дыхания, - с трудом выговорил седовласый Тейлор.
     - Углекислого газа меньше, чем на Земле, - заметил Уилфред.  Молодой,
невысокий, широкоплечий, он переносил торможение  легче,  чем  его  бывший
декан. -  Не  понимаю,  почему  спектроскоп  показывал  такую  неимоверную
концентрацию углерода?
     - По-видимому, углерод содержится в коре планеты, а не  только  в  ее
атмосфере, - сказал Тейлор.
     - Держитесь, - прервал его Блейк, не отрывая глаз от  приборов.  -  Я
еще раз буду тормозить.
     Их вдавило глубже в кресла, и  все  молча  смотрели,  как  на  экране
вырастал континент,  изрезанный  неясными  складками.  Потом  эти  складки
превратились в цепи гор. Блейк всмотрелся в полупрозрачный белый кружок  в
центре  экрана,  указывавший  точку  приземления,  и  понял,  что  посадка
произойдет на западном склоне горного хребта. Он решил не менять  курса  -
все в этом мире было одинаково неизвестно.
     На экране появилась зеленая лента реки, окаймленной деревьями. Место,
накрытое полупрозрачным кружком,  превратилось  в  небольшую  заболоченную
дельту. Дельта надвигалась на них все медленней, медленней,  и  вот  белый
кружок накрыл свободную от деревьев площадку, словно  бы  усеянную  чем-то
вроде блестящего песка.
     "Стар Скаут" повис метрах в трех над землей,  от  ударов  дюз  вихрем
взметнулись тяжелые тучи  блестящего  песка.  Потом  корабль  пошел  вниз,
поддерживаемый тягой, и, чуть накренившись, коснулся поверхности.  Широкий
хвостовой стабилизатор уперся в песок, и Блейк выключил двигатели.
     - Приехали, - коротко сказал он.
     Остальные уже нетерпеливо всматривались в показания приборов. Блейк с
интересом наблюдал за своими спутниками. Ни один из них прежде не  покидал
Земли, и теперь они были возбуждены, как дети, получившие  новую  игрушку.
Самым пылким энтузиастом оказался  Тейлор,  который  всю  жизнь  провел  в
стенах института. Когда-то он признался Блейку: "При всем моем уважении  к
этим каменным стенам, увитым плющом, должен сказать, что и они могут стать
тюрьмой. Прежде чем я состарюсь, пне хотелось бы увидеть немногое: космос,
далекие звезды и необычные миры". Ближе  всех  к  Блейку  стоял  Ленсон  -
худощавый, высокий, на голову выше юного розовощекого  Уилфреда.  Это  был
приятный человек со спокойной улыбкой,  который  терпеливо,  с  пониманием
относился к чужим слабостям.
     Лица всех троих были  отмечены  печатью  интеллекта;  Кук  среди  них
выделялся, как черная овца среди белых.  Блейк  знал,  что  Кук  не  менее
интеллектуален, чем любой из них; подобно всем остальным,  он  был  выбран
именно потому, что его знания и способности были гораздо выше средних.  Но
внешность у него была  далеко  не  интеллектуальная:  смуглое,  с  тяжелой
челюстью лицо, перебитый нос, горящие черные глаза. Глядя на  него,  Блейк
часто думал: он не похож на них, ему бы жить на Земле лет триста назад  да
стоять на борту пиратского корабля с саблей в руках.
     Внешне Кук казался человеком решительным и даже жестоким. На деле  же
он ограничивался тем, что добродушно  посмеивался  над  окружающим,  да  и
вообще над жизнью.
     - Судя по всем важнейшим параметрам, эта планета -  земного  типа,  -
заметил Тейлор.  -  Притяжение,  температура,  состав  воздуха...  Никаких
вредных бактерий - нам удивительно повезло!
     - Шанс найти такую планету у нас был  один  на  несколько  тысяч,  не
правда ли, Рэд? - спросил Ленсон, поворачиваясь к Блейку.
     Блейк кивнул.
     - Прямо скажем, на много тысяч! Ведь  эта  звезда  не  принадлежит  к
классу G. Тейлор прав, нам здорово повезло: мы  с  первого  раза  вытянули
счастливый билет.
     - Так давайте выйдем и рассмотрим нашу находку поближе, - нетерпеливо
сказал Кук. - Воздухом подышим, пробежимся по песочку - в кои-то веки.
     По  долголетней  привычке  Блейк  взглянул  на  показания   приборов.
Температура в двигательном отсеке подошла  к  красной  черте.  Она  быстро
повышалась, и Блейк повернул рукоятку с  надписью  "НАРУЖНАЯ  ВЕНТИЛЯЦИЯ".
Этим поворотом он открывал иллюминаторы в двигательном  отсеке  и  включал
вентилятор, чтобы гнать мощные струи  прохладного  воздуха  в  нагревшееся
сверх меры помещение.
     - Двигательный отсек здорово нагрелся во время торможения, -  пояснил
он, направляясь вслед за остальными к лифту.
     Они заглянули в кабины только для того, чтобы захватить оружие.
     - Никогда  не  угадаешь,  с  чем  можешь  встретиться  на  незнакомой
планете, - пояснил Блейк, входя в лифт. -  Признаков  разумной  жизни  тут
вроде бы нет, но могут быть животные. Эти твари  порой  не  желают  ждать,
пока вы за ними погонитесь, а, набравшись духу, сами начинают  гнаться  за
вами.
     Они вышли через нижний шлюз и спустились  по  кормовому  трапу  вниз.
Облако пыли все еще окутывало корабль.
     - Вентилятор гонит внутрь всю эту пылищу, - заметил Блейк, чихая. - Я
и не думал, что она такая густая. Хорошо хоть двигательный отсек заперт  и
пыль не набьется в другие помещения.
     Они отошли от корабля. Впереди виднелся вход в ущелье, а вершины скал
тонули в радужной дымке. Песок и скалы, редкие деревья и колючий кустарник
- все это напоминало земные  полупустыни.  Некоторые  кусты  были  покрыты
удивительно красивыми цветами, от нежно-розовых до ярко-пунцовых.
     - Надо бы дать ему имя... этому миру, - сказал Тейлор. - Как  мы  его
назовем?
     - Аврора, - тотчас ответил Ленсон.
     - Хорошее название, -  согласился  Тейлор.  Он  посмотрел  в  сторону
ручья, который протекал в десятках метров  и  почти  скрывался  под  густо
разросшимися на берегах деревьями. - Давайте возьмем пробу воды на анализ.
     Они двинулись в сторону реки, то и дело оглядываясь на  возвышавшийся
корпус  корабля.  "Люди  всегда  так  поступают,  когда  высаживаются   на
незнакомой планете, - подумал Блейк. - Они выходят из шлюза,  настороженно
высматривая возможную опасность, и никогда не забывают оглянуться,  словно
желая проверить, не  исчезла  ли  громоздкая  махина  их  корабля.  И  это
совершенно естественно:  когда  человек  вступает  в  незнакомый  мир,  он
остается один, и единственная его связь с другими людьми и  мирами  -  это
корабль. Без корабля люди во враждебном  незнакомом  мире  были  бы  почти
беспомощны; с кораблем они становятся непобедимыми".
     - Даже цветы, - воскликнул Кук, когда они приблизились к деревьям  на
берегу ручья. - Красные, желтые, пунцовые цветы, зеленые деревья и хороший
воздух - что еще нужно колонистам?
     Блейк со все возрастающим любопытством рассматривал сверкающий  песок
и гальку. Отдельные камни были величиной с яйцо. Они совсем не походили на
кварц. Блейк поцарапал  один  такой  камень  кончиком  ножа:  отметины  не
осталось. Камень светился изнутри, словно живой, а его строение, насколько
можно было судить по закругленным, неровным краям,  ничуть  не  напоминало
строение кварца. Немного дальше Блейку попался  другой  кристалл,  рдевший
густым рубиновым цветом. Он задержался, чтобы поднять его, и в  это  время
услышал возбужденный крик Ленсона, который вместе с остальными  уже  дошел
до берега ручья: "Посмотрите, что это!"
     "Это" был кристалл густого рубинового цвета диаметром не меньше фута.
Он лежал на  самом  берегу  мутного  опалового  потока.  Берег  был  усеян
кристаллами  поменьше  -  желто-голубыми,  желтыми,  красными,   голубыми,
зелеными. Преобладали  светло-голубые.  Песок  и  галька  в  устье  ручья,
казалось, состояли сплошь из этих сверкающих минералов.
     - Вам когда-нибудь доводилось встречать такие  залежи  кристаллов?  -
спросил Ленсон. - И таких разных по цвету? Вы только взгляните на  этот  -
прямо настоящий рубин!
     Блейк не расслышал ответа. Мысль, возникшая еще  раньше  -  когда  он
рассматривал   поднятый   камень,   -   неожиданно   перестала    казаться
фантастичной. Все  сходилось:  отсутствие  других  минералов,  "ошибочный"
спектральный анализ, который  показал,  что  планета  содержит  невероятно
высокий процент углерода, большой показатель преломления этих кристаллов.
     Это можно было проверить очень быстро.
     - Дай-ка мне твое кольцо, - обратился он к Уилфреду.
     Уилфред снял  кольцо  с  крохотным  бриллиантом  и  протянул  Блейку,
недоуменно глядя на него. Блейк провел бриллиантом по камню,  лежавшему  у
него на ладони. На камне не осталось никакого следа. Он взял другие камни,
еще и еще. Но, как бы сильно он ни давил, ни на одном  из  камней  ему  не
удалось сделать хотя бы малейшей царапины.
     - Спектроскоп не ошибся, - сказал он. - Я не понимаю, как  это  может
быть, но это факт.
     - Что именно? - спросил Уилфред.
     - Это углерод, а все эти кристаллы - алмазы!
     Они недоверчиво уставились на него.
     - Невозможно, - запротестовал Уилфред.
     - С чего это ты взял? - спросил Ленсон. - Ты совершенно уверен?
     -  Бриллиант  не  оставляет  на  них  царапин,  -  сказал  Блейк.   -
Единственный минерал, на котором алмаз не оставляет царапин, - это алмаз.
     - Настоящие алмазы? - Тейлор поднял ярко-голубой кристалл. -  Но  они
же разного цвета! Неужели все эти камни - алмазы?
     - Все, независимо от размера, - объяснил Блейк. - Кремнезем  мягче  и
быстро измельчается  в  песок.  Все,  что  не  истирается,  что  сохраняет
кристаллическую форму, - это наверняка алмазы.
     - Ну и ну! - буркнул Кук и покачал головой. -  Приятно  услышать,  но
все-таки трудно поверить. Такое везение просто невероятно.
     - Действительно невероятно, - согласился Блейк. - Такое случается...
     Его голос потонул в громовом реве. Блейк вместе  с  остальными  круто
повернулся к кораблю; на лицах всех отразилось явное замешательство.  Одна
и та же мысль одновременно мелькнула у каждого: все пятеро здесь  -  никто
не остался в корабле!
     Вдруг над вершинами окружающих деревьев показался корабль.
     Желто-синий язык пламени хлестал через дыру, образовавшуюся в  корме,
потом пламя исчезло, и на мгновений корабль замер; огромное  металлическое
чудовище повисло без движения, словно воткнувшись в туманное небо.
     В следующее мгновение его нос опустился, хвост задрался кверху  и  он
рухнул вниз.
     Он падал в горизонтальном положении, за деревьями не видно было,  как
он упал, но слышен  был  оглушительный  и  жуткий  звук  падения:  скрежет
раздираемого металла и тяжелый, потрясший почву удар.
     Блейк бросился вслед за остальными к кораблю. Он смутно  слышал,  как
кто-то крикнул: "Что это?", потом пробился через скрывавшие корабль  кусты
и  деревья  и  замер  как   вкопанный,   до   глубины   души   потрясенный
необыкновенным зрелищем, которое предстало перед его глазами.

     "Стар Скаут" переломился пополам.
     Тейлор, бледный, ошеломленный, остановился рядом с Блейком.
     - Что... что это? - пробормотал кто-то. - Что  случилось...  как  это
только могло случиться? Совершенно ничего не понимаю.
     - Взорвался конвертер, - сказал Блейк,  чувствуя,  что  губы  у  него
одеревенели. - Это моя ошибка... Я должен был сообразить...
     - Что ты имеешь в виду? - спросил Кук.
     - Я оставил вентилятор включенным. В воздухе было полным-полно  пыли,
которую мы подняли во время посадки, и Это была алмазная пыль!
     - Ох, - Кук уставился на Блейка. - Так вот в чем дело! И  как  это  я
сразу не сообразил! Алмазная пыль... углерод... катализатор!
     - Но почему? - спросил Тейлор. - Каким образом алмазная пыль попала в
конвертер?
     - Не знаю. - Блейк пожал  плечами.  -  Может,  механики,  проверявшие
корабль, забыли затянуть болты на крышке? Может, болты сдали в полете. Так
или иначе, а это случилось: в отверстие набилось  столько  пыли,  что  был
превзойден  критический  уровень  -  и  конвертер  взорвался.  Прежде  чем
включать вентилятор, мне следовало проверить...
     Они пошли вдоль корабля.
     - Ситуация  выглядит  безнадежной,  -  заметил  Кук.  -  Наш  корабль
напоминает мне переспелый арбуз, который неудачно уронили. Мало того,  что
он разломился на две  части,  вдобавок  ко  всему  прочему  он  как  будто
расплющился.
     Они миновали корму, где  по  обводу  рваной  дыры  все  еще  багровел
расплавленный металл, и Блейк двинулся к глубокой воронке - к тому  месту,
где прежде стоял корабль.
     - Взрыв был направленным, - сказал он. -  Иначе  бы  разворотило  всю
корму.
     - Не такая уж большая дыра, - заметил Кук, к  которому  вернулся  его
обычный оптимизм. - Мы вполне могли бы ее залатать. Хотя тогда у нас  была
бы только половина корабля, и вдобавок без конвертера... - мрачно  добавил
он.

     Они проникли внутрь, продираясь через  покореженную  сталь.  В  шахту
лифта,  превратившуюся  теперь  в  горизонтальный   коридор,   приходилось
пробираться сквозь разорванный, погнутый металл.  Остановившись  у  шахты,
Блейк сказал Тейлору:
     - Я хотел бы заглянуть в машинное отделение и  ремонтную  мастерскую.
Что если мы с Куком проберемся  туда,  а  ты  с  остальными  тем  временем
обследуешь, каковы повреждения на носу?
     - Как скажешь, Рэд, - согласился Тейлор. - По-моему, мы все равно  не
найдем ничего, кроме обломков...
     - Сейчас я раздобуду вам фонари, - сказал Блейк.
     Он пробрался вдоль шахты лифта к складу. Дверь в  отсек  открылась  с
большим трудом, внутри царил полнейший разгром и хаос.  Под  массой  самых
разнообразных припасов, инструментов и  разбитых  контейнеров  он  отыскал
ящик, в котором хранились запасные  принадлежности,  и  взял  оттуда  пять
фонарей. Потом Блейк вернулся к разлому и отдал три фонаря группе Тейлора.
Тейлор повел своих людей в переднюю часть корабля, а Кук пошел  туда,  где
стоял Блейк.
     - Как оно выглядит, место, где ты был? - спросил Кук.
     - Я бы не  сказал,  что  там  идеальный  порядок,  -  ответил  Блейк,
направляясь в сторону машинного отделения.
     Он поочередно освещал фонариком темные углы помещения, пока не нашел,
наконец, того, что искал.
     - Видишь ту квадратную железную штуковину? - спросил он. - Это и есть
крышка. Должно быть, они забыли закрепить болты.
     Блейк медленно водил лучом по двигателю.
     - Ну, что там? - спросил Кук.
     - Взрывная волна прошла стороной, простой удар такой махине  нипочем.
Это лучше, чем можно было  ожидать;  теперь  нам  достаточно  восстановить
камеры сгорания, и у нас снова будет тяга... Если, конечно, удастся  найти
уран, - добавил Блейк.
     - А что тогда? Не слишком ли мы  состаримся  к  тому  времени,  когда
доберемся домов? Тридцать тысяч лет полета в обычном космосе...
     - Я не знаю  ни  одного  аванпоста  цивилизации,  до  которого  можно
добраться быстрее чем за двести лет, - ответил Блейк, -  а  это,  пожалуй,
слишком  далеко.  Но  чтобы  добраться  куда-нибудь  в  гиперпространстве,
обязательно нужна тяга.
     - Пусть мы даже починим двигатель и поднимемся, но как  мы  войдем  в
гиперпространство, не имея конвертера? - спросил Кук.
     - В этом-то весь вопрос, и я пока не знаю ответа. Просто  я  начал  с
самого начала. Если мы найдем уран - а мы  наверняка  его  найдем,  -  то,
вероятно, разрешим все проблемы...
     Он  снова  осветил  фонариком  генератор,  который  снабжал   корабль
электроэнергией. Пол стал теперь вертикальным, и генератор висел всего  на
двух крепежных болтах, но казался неповрежденным.
     - Вот наша энергия - нужно только придумать, как  ее  накапливать,  -
сказал Блейк. - Если бы изобрести что-то вроде идеального  конденсатора  с
громадной емкостью... Тогда можно было  бы  накопить  достаточно  энергии,
чтобы дать на блоки переключения такой разряд, который перебросил бы нас в
гиперпространство. Так или иначе, что бы мы  ни  решили,  нам  понадобится
этот генератор. Нам будет нужна электроэнергия для токарного станка - если
только он не разбит вдребезги - и для сварки,  и,  может  быть,  даже  для
выплавки металла в какой-нибудь электроплавильной печи...
     - А как же мы запустим генератор? - спросил Кук.
     - Это можно сделать, -  ответил  Блейк.  -  Был  бы  только  токарный
станок, чтобы выточить необходимые детали...
     Он  вышел  из  машинного  отделения,  и  Кук  последовал  за  ним   в
мастерскую. Как и во всех других отсеках, дверь здесь находилась теперь  в
горизонтальном положении, но мастерская была меньше машинного отделения, и
прыгать пришлось всего лишь с шестифутовой высоты. Блейк испытал громадное
облегчение, обнаружив, что токарный станок по-прежнему накрепко  привинчен
к  вставшему  вертикально  полу.   Остальное   оборудование   громоздилось
беспорядочной грудой на горизонтальной Стене, и некоторое  время  Блейк  и
Кук с любопытством рассматривали его.
     - Кстати, здесь не так уж много сломанного, - сказал Кук. -  Стальные
инструменты, видимо,  неплохо  переносят  такое  сальто-мортале.  Если  бы
передатчик был такой же прочный...
     - Надо взглянуть на вездеход, - предложил Блейк.  -  Если  передатчик
нельзя будет починить, нам волей-неволей придется  искать  уран,  а  такие
огромные пространства невозможно исследовать пешком.
     И снова им повезло. Маленький вездеход был цел и  невредим,  если  не
считать помятого крыла.
     - На этом кончаются важные открытия в нашей части корабля,  -  сказал
Блейк. - Пошли посмотрим, насколько повезло остальным.
     По сломанной шахте лифта  как  раз  спускался  Уилфред,  нагрузившись
продуктами и кухонной утварью.
     - Похоже, что придется на некоторое время разбить лагерь  снаружи,  -
пояснил он. - Жить в корабле, когда на  полу  по  колено  обломков,  а  из
дверей нужно прыгать вниз  на  два-три  метра,  -  это,  пожалуй,  немного
неудобно.
     - Придется пробить коридор вдоль днища, - сказал Блейк. - Перекладины
можно не трогать, достаточно пробить прежнее покрытие.
     - Как там дела? - спросил Кук. - Что с передатчиком?
     - Послать SOS невозможно, - решительно ответил Уилфред. -  Передатчик
разбит вдребезги.
     - Этого я и боялся, - сказал Блейк. - Не  надо  ли  помочь  остальным
тащить груз?
     - Они наверняка не откажутся от помощи, - ответил Уилфред,  спускаясь
со своей ношей.
     Они перебрались через разлом и встретили Тейлора и  Ленсона,  которые
тащили спальные мешки и прочие вещи. Вчетвером они вынесли груз на  чистое
песчаное место недалеко от большого дерева, под  которым  Уилфред  устроил
"кухню".
     Блейк бросил свою ношу вниз и повернулся к Тейлору.
     - Итак, передатчик разбит?
     - Да, конечный каскад уничтожен, - ответил Тейлор. - Задающий  каскад
в общем уцелел, и его можно было бы восстановить, да только...
     - Что только?
     - В обычном пространстве он имеет  радиус  действия  около  миллиарда
миль - примерно половина расстояния до желтого спутника  здешнего  Солнца.
Это ничего не дает... Что у вас?
     - Блоки переключения,  кажется,  не  повреждены.  Не  так  уж  трудно
переделать камеры сгорания, чтобы поднять корабль на урановом  топливе,  -
ответил Блейк. - Нам во что бы то ни стало нужно поднять корабль, если  мы
хотим прыгнуть в гиперпространство. Если мы найдем уран, останется  решить
только  одну  серьезную  проблему  -  иона  действительно  серьезная:  как
накопить достаточно энергии, чтобы активизировать  блоки  переключения.  Я
вполне допускаю, что придется, быть может, даже построить новый конвертер.
Я не гарантирую, что мы добьемся успеха, потребуются годы работы и  просто
везение, но это все-таки лучше, чем  ничего.  По  крайней  мере  мы  будем
пытаться.
     Он оглянулся в сторону ближайшего каньону.
     - В общем нам необходим уран независимо от того, что  мы  предпримем.
Я, пожалуй, немного пройдусь, пока тут Уилфред сообразит насчет еды.  Хочу
посмотреть, как выглядят здешние формации, насколько они обнадеживают.
     - А после еды обсудим наши планы, - сказал Тейлор.
     Блейк выбрался на берег реки, покрытый камнями  и  гравием,  и  начал
осматриваться, то  и  дело  ворча  под  нос.  Каменные  осыпи,  вынесенные
течением из каньона, были  похожи  на  земные,  но  с  одной  существенной
разницей: все породы здесь,  будь  то  похожие  на  граниты,  риолиты  или
андезиты,  с  большим  содержанием  кремнезема  или  с  малым,   содержали
одинаково   большой   процент    алмазнокристаллических    включений.    В
крупнозернистых  породах,  напоминающих  граниты,  кристаллы  алмаза  были
величиной  с  кончик  мизинца,  в   мелкозернистых   же   породах   алмазы
присутствовали в виде крошечных вкраплений.
     После еды люди выскребли тарелки, употребив на это большое количество
песка и гораздо  меньшее  количество  воды,  и  Тейлор  объявил  дискуссию
открытой.
     - Мне кажется, - сказал Блейк, - у нас есть только два пути:  послать
в гиперпространство либо сам корабль, либо сигнал бедствия.  Для  отправки
сигнала есть энергия, но нет  гиперпространственного  преобразователя,  он
поврежден. Блоки переброски корабля в гиперпространство уцелели, зато  нет
энергии, которая им необходима. Что  будем  делать:  попытаемся  соорудить
ядерный  конвертер  и  возвратиться  на  корабль  или  попробуем   сделать
преобразователь и послать SOS?
     - Нужен не только  преобразователь  сигнала,  -  возразил  Тейлор.  -
Необходимо сменить поврежденный каскад  передатчика.  Один  лишь  задающий
каскад даже в гиперпространстве  будет  иметь  такой  ограниченный  радиус
действия, что сигнал не достигнет и  ближайшего  аванпоста.  Наши  сигналы
никогда не услышат, разве что какой-нибудь  корабль  случайно  окажется  в
пределах этого ограниченного радиуса. А это может не произойти  в  течение
всей нашей жизни.
     - Ты думаешь, бесполезно пытаться сделать новый передатчик? - спросил
Уилфред.
     - Я уверен, что это выше наших возможностей, - ответил Тейлор.
     - Средства для того, чтобы послать корабль в гиперпространство, у нас
есть, - сказал Блейк. - Единственное, в чем мы нуждаемся, -  это  энергия.
Мне кажется, метод накопления энергии придумать легче, чем создать  точное
электронное оборудование. В  конце  концов  все,  что  нам  нужно,  -  это
огромная энергия на  очень  короткий  период.  Для  обратного  перехода  в
обычное пространство требуется лишь ничтожная часть этой энергии.
     - Но если нет никакой надежды послать сигнал бедствия, то у нас нет и
выбора, не так ли? - спросил Уилфред.
     - Я думаю, можно с полной уверенностью сказать, что наши  возможности
послать сигнал бедствия равны пулю, - сказал Тейлор.
     Никто не высказался против, поэтому Блейк продолжал:
     - Если мы найдем уран,  то  перестроить  камеры  сгорания  под  новое
топливо будет не так уж трудно. Больше всего времени  уйдет,  по-видимому,
на то, чтобы сделать корабль или хотя бы кормовые отсеки  герметичными.  В
любом случае вся  эта  затея  безнадежна,  пока  мы  но  построим  ядерный
двигатель. Чтобы проскользнуть в  гиперпространство,  нужно  прежде  всего
поднять корабль в космос, и нечего гадать, как мы сделаем второй  шаг,  до
тех пор пока не знаем, как сделать первый.
     Некоторое время все молчали, потом заговорил Тейлор:
     - Итак, я считаю, мы пришли к соглашению  по  этому  вопросу.  Теперь
важно другое - можем ли мы найти уран? - Он посмотрел на Блейка. - Как  ты
думаешь, есть такая возможность?
     - Ничего не могу сказать, - ответил Блейк, - я пока еще слишком  мало
видел.  В  камнях,  вынесенных  ручьем  из  каньона,   никаких   признаков
металлических руд я не заметил.
     - Что же ты там нашел? - спросил Кук.
     - Эти скальные формации похожи на земные, если не принимать в  расчет
наличия алмазов; содержание кремнезема почти нормальное. В таких формациях
иногда находят урановую руду. Так что,  вполне  возможно,  урановая  руда,
если мы ее вообще найдем, окажется по соседству с алмазами.
     - Кроме того, - задумчиво сказал Тейлор, - нам понадобится кадмий.
     - Сколько времени уйдет на это, как ты полагаешь? - спросил Ленсон.
     Тейлор улыбнулся.
     - В качестве оптимистического предположения я бы сказал: от одного до
двух лет.
     Уилфред кивнул в знак согласия.
     - Я думаю, это срок почти точный - не меньше одного и не больше  двух
лет. Нам повезло, что у нас есть токарный  станок  и  другие  инструменты,
вездеход для разведки местности, все горное оборудование, необходимое  для
добычи руды, если мы ее найдем.
     - Прежде всего нужно устроиться с жильем, -  сказал  Тейлор,  задирая
брючину, чтобы потереть ушибленное и ободранное колено. - Карабкаться туда
и обратно из этих отсеков, как мы карабкались сегодня,  -  занятие  не  из
приятных.
     - Рэд предложил пробить коридор вдоль днища, - сказал Уилфред. -  Это
не займет много времени. Мы можем все перестроить. Да еще  придется  снять
токарный станок со стены.
     Через несколько минут первый солнечный закат  на  Авроре  прервал  их
разговоры о предстоящих делах. За отдаленным хребтом не было видно солнца,
но его последние лучи, словно рубиновые, изумрудные  и  золотистые  копья,
пересекали мерцающее радужное небо. Лучи блестели,  дрожали,  переливались
бесконечно менявшимися цветами, пока не заструились через все небо, словно
стяги какого-то волшебного небесного царства.
     Когда краски стали блекнуть, Ленсон заговорил первым.
     - Никогда в жизни не видел ничего подобного, - оказал  он.  В  голосе
его слышался почти благоговейный трепет.
     - Я тоже, - откликнулся Кук, приваливаясь спиной к спальному мешку. -
Совсем как рай, который описывала мне мать, пока  не  решила,  что  я  все
равно в него никогда не попаду.
     - Все дело, видимо, в том,  что  несколько  слоев  воздушных  течений
перемещаются с различной скоростью и несут неодинаковое количество пыли  и
водяных паров, - предположил Уилфред.
     - Г-м, - буркнул Кук. - Ты всегда такой рассудительный и практичный?
     - Согласен, зрелище было внушительное, но ведь на самом деле вся  эта
красота объясняется вполне тривиально - именно так, как  я  сказал...  Все
эти изумительные заказы  на  планетах  земного  типа  возникают  благодаря
водяным парам и загрязненности атмосферы.
     - В таком случае, раз уж мы здесь застряли, будем благодарны  за  то,
что  здешняя  атмосфера  загрязнена:  именно  поэтому  закаты  здесь   так
великолепны, - сказал Ленсон.
     Вечерняя заря  постепенно  угасала,  и  показалось  созвездие  Тысячи
Солнц: скопление сверкающих точек, которое даже  сквозь  вуаль  сияло  так
ярко, что по песку протянулись слабые тени.
     - Надо будет вести наблюдения, - заметил Тейлор. - Я  буду  ежедневно
наблюдать за солнцем и его спутником. Продолжительность  дня  здесь  около
двадцати четырех часов, но неизвестно, весна  сейчас  или  лето.  А  может
быть, у этой планеты ось не наклонена и нет смены времен года...
     - Я думаю, сейчас весна, - сказал Блейк. - Вершины гор, те, что видны
сквозь вуаль,  покрыты  снегом.  Конечно,  это  не  очень-то  убедительное
доказательство.
     - Будем надеяться, что это весна, -  сказал  Тейлор.  -  Здешний  год
равен приблизительно  шести  земным,  поэтому,  если  повезет,  мы  сможем
выбраться отсюда до наступления зимы.
     У них ушло пятнадцать дней на то,  чтобы  хоть  немного  приспособить
корабль для жизни. Надо было прорубить коридор, приладить двери так, чтобы
они  не  пропускали  мелкую  пыль,  которую  ветер  поднимал  по  вечерам,
оборудовать отстойными фильтрами резервуар для  воды,  отвинтить  столы  и
стулья, которые нелепо торчали на стенах, спустить с  корабля  вездеход  -
всех дел и не перечислить.
     На  шестнадцатый  день  утром  Блейк  и  Кук  отправились   в   путь,
предоставив  остальным  продолжать  работу  внутри   корабля.   Оставшиеся
тоскливо смотрели им вслед.
     - Каждый из них, наверное, предпочел бы пойти с нами, -  сказал  Кук,
шагая по песчаной равнине. - Мы оставили им всю  тяжелую  работу,  а  сами
наслаждаемся свежим воздухом и новыми ландшафтами.
     - Ты еще увидишь, какое это "наслаждение", - сказал Блейк.  -  Ходьба
тоже может стать тяжкой работой, если ею занимаешься целый день.
     - А для чего у вас вездеход? - поинтересовался Куц.
     - Чтобы перевозить наше хозяйство. Вездеходом мы  будем  пользоваться
только в крайних случаях. Ботинки можно заменить, а вездеход нет. Алмазная
пыль буквально съест все подшипники и трущиеся части.
     Они спустились в узкое и глубокое ущелье и вышли на равнину. Утренний
воздух был недвижим, и поднятая ими  пыль  висела  вокруг  густым,  тускло
переливающимся облаком, покрывала одежду и лица и неприятно поскрипывала.

     Много дней они пробирались  на  восток,  в  сторону  высокого  плато.
Оставляя вездеход на равнине, они спускались в ущелья, исследуя их одно за
другим. В поисках урана они использовали переносные  счетчики  Гейгера,  а
образцы породы приносили к вездеходу, чтобы промыть песок в поисках частиц
руды. Кирки и лопаты тупились удивительно быстро, даже на мягком грунте, а
они так ничего и не находили.
     Они добрались до восточного края хребта. На высоком  открытом  плато,
откуда начиналась река, ночи были прохладными из-за ветров, которые дули с
горных вершин. Здесь не было ничего, кроме голых гладких скал и неизменных
алмазов, так что они повернули и  направились  обратно  к  северной  части
хребта.
     Дважды они находили жилы железных руд и  один  раз  напали  на  узкий
пласт низкопробной медной руды, но, казалось,  горы  были  начисто  лишены
урана или свинцово-цинковой руды, которая могла бы содержать  кадмий,  так
необходимый им.

     Тейлор и Ленсон ждали их возле корабля. Ленсон смотрел с ожиданием  и
надеждой, а Тейлор - с каким-то тайным беспокойством.
     - Ничего, - сказал Блейк. - Никаких признаков урана.
     На лице Ленсона отразилось явное разочарование, но Тейлор,  казалось,
думал о чем-то другом.
     - Где Уилфред? - спросил Блейк.
     - Ушел рано утром на разведку. Ну, а  как  насчет  других  минералов?
Нашли хоть что-нибудь?
     - Узкий пласт свинцово-цинковой руды с ничтожным содержанием  кадмия.
Но я не думаю, что алмазная дрель возьмет эту породу.
     - Вы тут успели сделать что-то еще? - спросил Блейк.
     - Водяной насос, - ответил Ленсон. - Это же дурацкая трата времени  и
сил - таскать воду в ведрах. Мы взяли маленький насос, приспособили к нему
мотор от буровой установки, сняли из системы воздушной  циркуляции  трубы,
чтобы дотянуть до ручья, и запустили все это  хозяйство.  Наполнили  всего
один бак - потом полетели подшипники. Мы  их  заменили,  а  неделю  спустя
подшипники полетели снова. В последний раз мы уже  работали  со  сточенным
наполовину ротором, да и трансмиссия тоже была при последнем издыхании.
     - А мотор?
     - Там, где мы поставили насос, берег сухой,  песчаный,  и  ветер  все
время поднимает облака пыли. Мотор совсем вышел из строя  -  ведь  пыль-то
алмазная!
     - В общем, теперь опять таскаете воду в ведрах? - спросил Кук. - А мы
с  Рэдом  собираемся  ходить  пешком.  Несладко  здесь  тем,  кто   привык
полагаться на технику.
     - Но как же все-таки насчет урана... -  заговорил  Тейлор  с  прежним
беспокойством. - Что вы теперь предложите?
     - Мы можем пройти пешком через пустыню к ближайшему горному  кряжу  и
посмотреть, что там есть, - сказал Блейк.  -  Конечно,  такое  путешествие
отнимет уйму времени, но ведь здесь у нас неистощимые запасы и  времени  и
алмазов.
     - Нет, - покачал головой Тейлор. - Как раз времени-то у нас и нет.  Я
до сих пор не говорил Ленсону и  Уилфреду  -  решил  дождаться,  когда  мы
соберемся впятером и обсудим, что нам...
     - Привет! - к ним быстрым шагом шел Уилфред. - Ну как, повезло вам?
     - Ничуть, - ответил Блейк. - Ничего там не было.
     - А что ты начал говорить о недостатке времени? -  Ленсон  пристально
посмотрел на Тейлора.
     - Я вел  ежедневные  наблюдения,  -  сказал  Тейлор,  -  и  рассчитал
движение нашего солнца, его желтого спутника  и  скопления  Тысячи  Солнц.
Сначала я думал, что желтый спутник движется вокруг  нашего  бело-голубого
солнца. Потом у  меня  возникли  подозрения,  и  я  провел  дополнительные
наблюдения. Я обнаружил, что мы приближаемся к скоплению Тысячи  Солнц  со
скоростью сто миль в секунду.
     - Это ты и хотел нам сказать? - спросил Ленсон. - Ну и  что?  Ведь  к
тому времени, как  наша  блуждающая  парочка  достигнет  скопления  Тысячи
Солнц, мы уже давным-давно покинем эту планету или сметаемся с ее пылью.
     - Видимое перемещение желтой звезды полностью объясняется собственным
движением нашей планеты, - сказал Тейлор. - Значит, на самом  деле  желтая
звезда не движется. Значит, это не двойная звезда, а желтый спутник входит
в скопление Тысячи Солнц...
     - Ты хочешь сказать... - начал Блейк.
     - Приблизительно через семь с половиной месяцев  бело-голубое  солнце
столкнется с желтой звездой!
     - А где же в этот момент будет находиться наша планета?
     - Мы будем на четыреста миллионов миль впереди звезды  -  это  радиус
нашей орбиты - и врежемся в желтую звезду первыми...
     Долговязый Ленсон и глазом не моргнул, а на лице  Уилфреда  появилось
упрямое выражение, словно он сразу решил, что не  согласен  примириться  с
такой судьбой. Кук прислонился к вездеходу,  его  черные  глаза  ощупывали
всех одного за другим.
     - К тому времени мы должны быть уже в космосе, - сказал Тейлор. - Это
наш единственный шанс на спасение.
     - Согласен, - поддержал  его  Блейк.  -  Если  мы  найдем  достаточно
богатую руду, может, нам и удастся выбраться отсюда  за  шесть  месяцев...
Только руда должна быть очень богатой. Невероятно, чтобы  мы  нашли  такую
руду... и все-таки это не исключено. Первым делом  нам  нужно  обследовать
горы, и как можно быстрее.
     - Ты говоришь "невероятно", но в то же время "не исключено", - сказал
Тейлор. - Насколько же это невероятно?
     - Если  все  остальные  хребты  похожи  на  этот,  тогда  наши  шансы
ничтожны. По-моему, нам нужно разделиться на две партии, чтобы  сэкономить
время. У Кука теперь есть опыт разведки, и он может пойти с  кем-нибудь  к
северному хребту, а я отправлюсь к южному. Если поблизости ничего нет,  то
вдали, я считаю, искать бесполезно.
     - Почему? - спросил Ленсон.
     - Время. Время и расстояние. Какую бы руду мы ни нашли, нам  придется
перетаскивать ее к кораблю на себе - вездеход вышел из строя.
     - В таком случае отправимся сегодня же, -  предложил  Кук.  -  Нельзя
терять ни минуты.  Раз  уж  у  нас  так  мало  времени,  давайте  двинемся
немедленно.
     Блейк взглянул на раннее утреннее солнце.
     - Неплохая мысль. Нам в самом  деле  нельзя  терять  ни  одного  дня.
Возьмем с собой концентрированных пищевых таблеток на шестьдесят дней плюс
пару лишних подметок и, конечно, прежде всего - фляги с водой.
     - Два месяца на одних таблетках... - с сомнением  начал  Уилфред,  но
Блейк перебил его.
     - Ты  можешь  повести  Уилфреда  напрямик  к  северному  хребту.  Это
поближе, чем южный, а Ленсон больше подходит для путешествия через пустыню
на юг. Придется дня три продержаться на воде из фляг, пока не доберемся до
южного хребта.
     - А если там, на юге, нет родников или ручьев, как вы вернетесь через
пустыню? - спросил Тейлор.
     - Тогда мы не вернемся, - просто ответил Блейк.
     Кук отодвинулся от крыла и, покачав головой, посмотрел на вездеход.
     - Это для нас единственный выход.
     После трехдневного мучительного  перехода  через  сверкающую  пустыню
Блейк и Ленсон вышли к южному хребту. Во рту  у  них  пересохло,  в  горле
жгло, фляги были пусты. Они нашли воду: это была щелочная вода, от которой
тошнило, но все же вода. На  следующий  день,  отправившись  по  северному
склону, они наткнулись на ручей с пресной  водой,  сбегавший  с  вершин  и
исчезавший в песке у подножия. Хребет был высокий, изрезанный ущельями, и,
пересекая его, они то и дело встречали ручьи и источники.  На  тринадцатый
день они достигли восточного края хребта и  повернули  обратно  по  южному
склону. На пятидесятый день вышли к последнему ущелью, уже понимая, что их
постигла неудача. Время от времени им попадались прожилки окиси  железа  и
однажды встретилась довольно мягкая жила медной руды, но нигде не было  ни
малейших признаков урана.
     На пятьдесят пятый день, изможденные и  оборванные,  они  добрели  до
корабля. Рыжие бакенбарды Блейка  буйно  пламенели,  а  каштановая  борода
Ленсона делала его похожим на странствующего монаха.
     Будто сговорившись, в тот же день вернулись Уилфред  и  Кук.  Некогда
розовое  лицо  Уилфреда  обгорело  на  солнце,  его   светлые   бакенбарды
свалялись, а Кук со своей пышной  черной  бородой  и  сверкающими  черными
глазами еще больше походил на свирепого пирата.
     Тейлор нес к кораблю ведра с  водой,  когда  появились  все  четверо.
Поставив ведра на землю, он ждал.
     - Не повезло, - сказал Блейк, когда они доплелись до него.
     - Нам тоже, - откликнулся Кук.
     - Я продолжал наблюдения, - сказал Тейлор.  -  Все  подтверждает  мои
первоначальные выводы. Мы теперь на шестьдесят дней ближе к  концу.  Нужно
как можно быстрее что-то предпринять.
     - Этой так понятно, - сказал Кук, почесывая черную бороду; оторванный
рукав его рубахи развевался на ветру. - Но прежде чем мы  начнем  долго  и
нудно обсуждать, что делать  дальше,  давайте  поедим  чего-нибудь,  кроме
пилюль. И вымоемся - я так  покрыт  алмазной  пылью,  что  сверкаю,  будто
драгоценный камень.
     Тейлор поднял ведра с водой.
     - Тут хватит помыться всем, если не будете зря тратить воду, - сказал
он. - Я был занят другими делами, а то бы принес побольше.
     - Нам нужен насос, - сказал Блейк, забирая у Тейлора одно из ведер. -
Нелепо тратить время на таскание воды.
     Ленсон пристально взглянул на Блейка: не шутит ли он.
     - Ты видел, во что превратился насос? - спросил он. - А ведь  он  был
из самой прочной стали!
     - Мы не будем пытаться победить алмазы  с  помощью  стали,  -  сказал
Блейк. - Мы попросту решим проблему трения, сделав  насос  без  движущихся
частей.
     - Что? - Кук уставился на него. - Блестящая идея.  Одно  непонятно  -
как мы станем поднимать воду без двигателя?
     -  Заставим  воду  использовать  собственную  скорость   и   создадим
гидравлический напор...
     - Хм, - буркнул Тейлор, негодуя на самого себя. - Мне это и в  голову
не пришло.
     Душ и сытный обед заметно  улучшили  настроение  путников,  а  бритва
совсем преобразила их. И тогда Тейлор предложил обсудить, как же им теперь
действовать дальше.
     - Надо отдохнуть недельку, - сказал Блейк, -  хотя  сроки  поджимают.
Тем временем я предлагаю подумать, чем заменить атомный  двигатель.  Я  не
буду возражать, если вы решите продолжать поиски урана, но боюсь, что  это
безнадежно. Без вездехода руда нас не  выручит.  Нам  попросту  не  хватит
времени, чтобы перетащить ее на себе через пустыни и горы.  Поэтому  пусть
лучше каждый попытается за эти дни придумать какую-нибудь замену  атомному
двигателю.
     - Чем больше предложений, тем лучше, - заметил Тейлор. - Если  у  нас
будет большой выбор, мы сможем остановиться  на  самом  надежном.  Правда,
лично я пока не представляю, что может быть проще  и  лучше,  чем  атомный
двигатель.
     Все остальные разделяли его чувство: они готовы  были  приветствовать
любую новую идею, но не имели  ни  малейшего  представления,  как  на  нее
набрести. Блейк ни словом не обмолвился о той идее, что зародилась у  него
самого. Он был уверен, что в ней - их единственная надежда на спасение, но
понимал, что тут нужен радикальный отход от привычного образа мышления,  и
боялся, что остальные на это не решатся.
     На следующий день они  смастерили  насос,  протянув  трубы  вверх  по
течению шумной реки, чтобы  создать  необходимое  давление.  Незадолго  до
захода солнца они соединили последние отрезки шланга, а затем вернулись  к
кораблю и стали ждать, когда в баке появятся  первые  капли  воды.  Прошло
какое-то время, шланги, соединявшие ручей с кораблем, наполнились,  и  вот
она показалась: непрерывная тоненькая струйка воды.
     - А знаете, - заметил Кук, наблюдая за струйкой, -  древние  были  не
так уж глупы.
     - Наконец-то мы выиграли хоть один раунд в битве с алмазной пылью,  -
добавил Ленсон.
     - Мне хотелось бы, чтобы вы все запомнили, как мы этого  добились,  -
сказал Блейк. - Мы использовали природные ресурсы. Помните об этом,  когда
будете искать новые идеи.
     В следующие дни никто и словом  не  обмолвился  о  главном,  и  Блейк
надеялся, что это молчание - свидетельство  серьезных  размышлений,  а  не
примирения с существующим положением.
     На шестой день  все  собрались  в  центральной  рубке,  чтобы  каждый
изложил свой план. Блейк принес с собой несколько предметов из мастерской.
     - У нас есть только три возможности, - сказал Тейлор. - Вернее  всего
было бы послать сообщение  на  Землю,  но  это  невозможно.  Мы  не  можем
починить или заменить ни разбитые электронные лампы,  ни  преобразователь.
Второй путь, самый легкий, но самый неприемлемый  -  это  просто  ждать  и
надеяться на то, что какой-нибудь  корабль  прилетит  как  раз  вовремя  и
спасет нас. Я понимаю, что этот путь  мы  все  отвергнем.  Таким  образом,
остается только одна возможность покинуть  эту  планету,  прежде  чем  она
сгорит: сделать новый двигатель. И вот мы опять возвращаемся  к  исходному
вопросу: будем мы продолжать поиски  урана  и  кадмия  или  начнем  искать
другой способ поднять корабль?
     - Все эти шесть дней  я  старался  что-нибудь  придумать,  но  голова
совершенно пуста, - начал Ленсон.  -  Не  представляю,  какой  может  быть
другой способ, кроме ядерного двигателя.
     - Прежде чем говорить об этом, - предложил  Уилфред,  -  пусть  Блейк
выскажет свою точку зрения. Можно ли  найти  уран  в  такие  сроки,  чтобы
успеть запустить двигатель?
     - Я лично против дальнейших поисков, - сказал  Блейк.  -  У  нас  нет
времени. С моей точки зрения, дальнейшие поиски - пустая трата времени.
     -  Кажется,  с  этим  все  согласны,  -  сказал   Тейлор.   Остальные
промолчали. - Картина мрачная, но спорить бесполезно: так оно и есть.
     - Что ты об этом думаешь? - спросил Уилфред.
     - Все вы шли традиционными путями, не так ли?
     - Да, но именно так был создан наш корабль.
     - Верно, однако, мысля традиционно, мы  никогда  не  поднимем  его  в
космос. - Блейк вытащил из кармана короткий  стальной  брусок,  квадратный
кусок алюминия, кусок тонкого стекла и штопальную иглу с  длинной  ниткой,
разложил их на столе перед собой и продолжил:  -  Боюсь,  что  стандартные
методы  совершенно  непригодны  на  этой  нестандартной  планете.  Все  мы
подходили к решению проблемы, как если бы потерпели крушение на планете, в
точности повторяющей Землю, с таким же  воздухом  и  такими  же  огромными
запасами минералов. На  Земле  мы  бы  воспользовались  машинами  -  всеми
достижениями технического прогресса, начиная с колеса. Без колеса не  было
бы машин, без  машин  никогда  не  было  бы  ядерного  двигателя.  Вы  все
убедились,  что  на  этой  планете  не  может  быть  колес.  Мы  не  можем
пользоваться колесами, в мире  алмазной  пыли  и  речи  быть  не  может  о
механизмах с движущимися частями. Наша  собственная  техника  основана  на
колесе, и если мы не изобретем  ему  замену,  то  через  семь  или  восемь
месяцев от нас останется только дым.
     Блейк взял стальной брусок.
     - Никто из вас не упомянул о силе, которой не  страшна  вся  алмазная
пыль этой планеты, вместе взятая, ибо сила эта не  связана  с  движущимися
частями. Я имею в виду действие силового поля.
     Он  поднял  иголку  и,  поднеся  снизу  магнит,  дал  ей  возможность
откачнуться на нитке.
     - Если представить себе, что магнит - наша планета, магнетизм -  сила
тяжести,   то   игла   -   это   наш   корабль,   оборудованный   каким-то
приспособлением, которое сделает его антигравитационным.
     Он снова дал иголке качнуться прочь от магнита.
     - Невидимый барьер, - задумчиво  сказал  он.  -  Что  это  такое?  Мы
называем его силой, но как может нечто  невещественное  -  не  стекло,  не
металл - стать барьером?
     - Это загадка, - сказал Тейлор. - И ее будет трудно разгадать.
     - Трудно, - сказал Кук, - но мы знаем, что ответ  есть  и  его  можно
найти. Сила, которая нам нужна, чтобы поднять корабль, -  вокруг  нас.  Мы
будем искать секрет силы, которая, мы это твердо знаем, существует.
     - А продолжая охотиться за ураном, мы будем искать то, чего, судя  по
всему, не существует, - закончил Блейк.
     Ленсон встал, отодвинув стул.
     - Ну, что ж, раз мы знаем, чего хотим, за работу.
     - Нам нужна будет электроэнергия, - сказал Тейлор. -  Самое  обычное,
допотопное электричество.
     - С этим мы справимся,  -  ответил  Блейк.  -  Генератор  корабля  не
поврежден, поэтому мы построим тот единственный в мире двигатель, которому
не нужны ни уголь, ни нефть, ни радиоактивные руды - паровой двигатель.  У
нас есть вода, есть сколько угодно деревьев для  топлива  и  вдобавок  еще
токарный  станок.  Есть  и  запасная  труба,  из  которой  можно   сделать
превосходный цилиндр.
     - А как насчет алмазной пыли в воде? - спросил Тейлор.
     - Будем подавать в цилиндр только очищенный пар, тогда алмазная  пыль
причинит не больше вреда, чем обычная известь. И, кроме  того,  у  нас  же
есть фильтры в цистернах.
     - Правильно, - согласился Кук. - Тем более что мы  со  скоростью  сто
миль в секунду приближаемся к не очень-то приятному концу.
     Генератор сняли со стены и закрепили на новом  стальном  настиле.  Из
зубчатой  передачи  корабельного  лифта  соорудили  коробку  скоростей.  В
отверстиях двигательного отсека сделали окна из глассита.  Конечно,  после
первой же песчаной бури они стали полупрозрачными, но все-таки  света  для
работы  хватало.  Строительство  паровой  машины  продвигалось   медленно:
токарный станок  был  невелик,  да  и  материалов  недостаточно,  но  люди
работали упорно,  а  желтая  звезда  продвигалась  все  дальше  и  дальше,
опережая их собственное солнце. Когда они приступили  к  сборке,  она  уже
сверкала на темном небе за целый час до восхода солнца. В  день  окончания
работы звезда уже два часа рассеивала темноту на востоке к  тому  времени,
как начали появляться радужные краски приближающегося утра,  и  почти  три
часа прошло, прежде чем появилось само солнце.
     - Теперь у нас всегда будет необходимая энергия, -  сказал  Блейк.  -
Как  только  оборудуем  лабораторию,  займемся  проверкой  нашей  идеи  на
прочность.
     - Говорят, испытывая новое на прочность, всегда рискуешь,  -  заметил
Кук. - Придется нам доказать,  что  бывают  исключения  из  правил.  А  вы
обратили внимание на большую желтую звезду? Сейчас она на  сорок  градусов
впереди нашего солнца - создается впечатление, что она удаляется от  него,
только вот становится все ярче.
     - Мы прошли уже пятую часть пути к пей, - сказал Блейк.
     - Когда Аврора врежется в желтое солнце, получится потрясающая Новая,
- сказал Кук. - А что будет потом, когда наше большое бело-голубое  солнце
столкнется с этой Новой?  Сверхновая?  Ведь  никто  еще  не  видел  ничего
подобного.
     - Мы тоже не увидим, если не займемся делом, - сказал Ленсон. - Время
бежит, из-за нас Аврора не отсрочит свое рандеву.
     Центральное помещение корабля  было  переоборудовано  в  лабораторию,
вернее в ее подобие, насколько это позволяли их ограниченные возможности.
     В последующие  дни  выдвигались  различные  идеи:  одни  были  просто
повторением  уже  известных,  другие   явно   противоречили   общепринятым
принципам магнетизма и гравитации. Радикальные идеи высказывались  вначале
весьма робко, но постепенно страх перед  необычными  теориями  ослабел,  и
вскоре все пятеро стали следовать словам Кука: "Любую теорию,  даже  самую
фантастичную, нельзя подозревать в ошибочности, пока  эта  ошибочность  не
доказана".
     Каждому эксперименту присваивался порядковый номер с индексом  "X"  -
вместо  слова  "экспериментальный".  Сведения,  полученные  в   результате
каждого опыта, тщательно фиксировались.
     Прошло тридцать дней и еще тридцать, желтая  звезда  становилась  все
ярче, видимое расстояние между ней и их  собственным  солнцем  становилось
все больше. Первоначальный энтузиазм Кука,  Ленсона  и  Уилфреда  сменился
спокойной сосредоточенностью. Они  все  дольше  засиживались  за  работой.
Тейлор не выражал особых эмоций, но вставал  все  раньше,  а  ложился  все
позже.
     Наступило летнее солнцестояние, солнце больше на двигалось к  северу,
а стало перемещаться на юг, сначала почти незаметно.  После  солнцестояния
ветры из пустыни стали дуть чаще; горячие, иссушающие, они всегда несли  с
собой песок и пыль.
     Прошло уже четыре месяца их пребывания на Авроре, когда Кук с мрачным
юмором начертил мелом на стене лаборатории  огромный  календарь:  тридцать
дней в ширину, пять рядов в длину. Каждый  прошедший  день  он  вычеркивал
красным мелом, напоминая товарищам о том, что время уходит.
     Уже два ряда по тридцать дней каждый были зачеркнуты  жирной  красной
чертой, когда они наконец подобрали первый ключ к секрету, означавшему для
них жизнь.
     Х-117 был установлен на лабораторном  столе:  сложное  сооружение  из
катушек  и  электронных  деталей,  где  в  самим  центре  индуктора  висел
маленький голубовато-белый алмаз  в  крошечной  коробке.  Алмаз  висел  на
длинной нитке, присоединенной к гравиметру с большим циферблатом.
     Кук оглядел сооружение со всех сторон, потом откинул  со  лба  пышные
волосы и ухмыльнулся остальным.
     - Это должно быть тем самым, что мы ищем, - сказал он.
     - Ты каждый раз это повторяешь, - напомнил Уилфред.
     - Давайте проверим, - нетерпеливо предложил Блейк. - Давление пара на
максимуме.
     - Ну правильно, давайте покончим с неизвестностью, - сказал Ленсон.
     Он замкнул  рубильник.  Стрелка  на  измерителе  мощности  генератора
начала медленно подниматься, и все уставились на циферблат гравиметра.
     - Двадцать секунд, - Кук переводил взгляд с циферблата  на  алмаз.  -
Уже должен быть какой-то результат. Похоже, нас снова постигла неудача.
     Все молчали, наблюдая за алмазом, раскачивающимся на  длинной  нитке.
Он был совсем маленький, весом не больше десяти гран.  Такая  маленькая  и
ничтожная масса, но, несмотря  на  все  их  попытки,  ее  невозможно  было
сдвинуть с места.
     - Десять секунд, - отсчитывал Кук, - восемь... постучите по деревяшке
и помолитесь быстренько!.. три, две - ну!
     Алмаз  продолжал  качаться  в  крошечном  ящике,  а   стрелка   весов
оставалась неподвижной. Никто не двинулся, не оторвал глаз от алмаза, даже
когда заметно запахло тлеющей изоляцией.
     - Он сейчас перегружен, - сказал Ленсон, но не  пошевельнулся,  чтобы
выключить рубильник.
     - Дай еще, -  приказал  Блейк.  -  Дай  полную  мощность  -  убедимся
наверняка, а там пусть хоть сгорит, если ему так хочется.
     Ленсон щелкнул еще одним переключателем, и  вся  мощность  генератора
пошла в установку Х-117. Катушка вспыхнула синим пламенем,  и  тут  кто-то
недоверчиво вскрикнул.
     На какой-то миг, прежде чем катушка сгорела, алмаз вздрогнул.
     - Он пошевельнулся! - торжествующе  вскрикнул  Кук.  -  У  нас  будет
двигатель!
     На  минуту  воцарилось  всеобщее  ликование  и  все  стали   говорить
наперебой. Блейк вспомнил, что надо выключить машину.
     - Наконец-то мы на правильном пути, - уверенно заявил Блейк.
     - Сейчас мы совершили то, чего не могла добиться вся  наша  наука,  -
сказал Уилфред. - Мы создали антигравитацию.
     - Нам еще предстоит долгий путь, - сказал Тейлор. - Мы создали  силу,
которая подняла алмаз весом десять гран, и  для  этого  потребовалась  вся
мощность генератора. Но теперь у  нас  есть  надежный  результат,  который
можно развивать, и есть исходная точка для понимания основных принципов.
     - Когда мы придем к тому, что нам надо, оно вряд ли будет  похоже  на
это, - сказал Блейк, показывая на сооружение, стоявшее на столе. -  Просто
уж так вышло, что это был самый легкий способ создать искомую силу. Можно,
например, сказать, что самый легкий путь получить электрический  разряд  -
это  погладить  кота.  Но  не  будете   же   вы   снабжать   целый   город
электричеством, заставив миллион людей гладить миллион котов!
     - У меня есть предложение, - оказал Кук. - Раз уж мы  узнали  немного
больше о той силе, которую создали, можно попробовать и что-нибудь другое.
Вместо того чтобы создавать антигравитацию, попробуем изменить направление
обычной гравитации. Такой метод почти  не  потребует  мощности,  ведь  нам
придется не создавать  новую  силу,  а  всего  лишь  изменить  направление
существующей. Сколько осталось времени? Может, ваши  последние  наблюдения
прибавили нам хотя бы один день?
     Тейлор взглянул на календарь, который Кук начертил на стене.
     - Нет, этот календарь по-прежнему остается в силе. Его последний день
станет и нашим последним днем.
     - Восемьдесят пять дней - не так уж много, - сказал Ленсон.
     - Конечно, немного, но с сегодняшнего дня работа  пойдет  быстрее,  -
ответил Блейк. - У нас есть над чем работать, мы открыли дверь, которую до
нас никто еще не открывал.
     - А если за этой дверью находится другая? - спросил Ленсон.
     Ему ответил Кук. В его голосе прозвучала твердая уверенность:
     - Тогда мы откроем и ее.
     Вопрос  Ленсона  оказался  далеко  не  праздным:  за  первой   дверью
действительно оказалась вторая.
     Эффект антигравитации, который они открыли, таил в себе ключ  к  этой
второй задаче - как изменить направление гравитационной силы.  Но  решение
ускользало от них, а дни неумолимо бежали. Они повторяли  Х-117  и  разные
вариации его до тех пор, пока записи результатов опыта не дошли  до  цифры
135. Снова и снова проверяли они гипотезу Кука и не находили ошибки. В  то
же  время  невозможно  было  построить  никакую   иную   теорию,   которая
соответствовала бы найденным фактам. В конце концов  они  признали  теорию
Кука. Никто из них не сомневался в том,  что  можно  изменить  направление
гравитации с помощью ничтожного количества энергии.
     Они были уверены, что добьются успеха, если хватит времени.
     Дни летели, и поиски продолжались. Люди работали  все  дольше  и  все
больше  худели.  Упрямое  выражение  на  лице  Уилфреда  становилось   все
заметнее. Желтая звезда выползала намного раньше их  собственного  солнца,
становясь ярче, а в календаре выстраивались в ряд красные квадраты.
     Их решимость все возрастала, а срок, отпущенный им,  все  сокращался.
Они работали молча, сосредоточенно, один лишь Кук сопровождал свои занятия
бодрыми рассуждениями о том, какие удовольствия ожидают их по  возвращении
на Землю.
     Блейк не мог  понять,  действительно  ли  Кук  так  твердо  уверен  в
окончательном успехе или это  он  просто  пытается  подбодрить  не  только
других, но и самого себя. Красные квадраты заполнили еще два ряда  целиком
и больше половины третьего, когда Блейк  получил  наконец  ответ  на  свои
сомнения.
     Это произошло утром, на следующий день после неудачи с опытом  Х-144.
Они работали до поздней ночи, чтобы подготовить его, но так и не  получили
каких-либо заметных результатов. Все ушли, чтобы  поспать  хоть  несколько
часов, прежде чем начать опыт Х-145, но Блейк не мог уснуть.
     После неудачи с опытом Х-144 оставался последний шанс -  опыт  Х-145.
Теория предсказывала, что Х-145 должен принести успех, но ведь и некоторые
прежние опыты, согласно теории, тоже должны были быть успешными,  а  между
тем при испытании всякий раз выявлялись новые, до  сих  пор  не  известные
факторы. Потратив целый час на размышления и догадки, Блейк понял, что  не
заснет, и оделся.
     Он шел по берегу реки, снова и снова восхищаясь красотой этого  мира,
такого жестокого и бесплодного.  Низко  на  западе  сияла  желтая  звезда,
настолько яркая, что от нее на почву ложились тени. А на востоке небо было
уже охвачено первыми лучами изумрудного сияния, предшественниками радужных
стягов. Скоро взойдет солнце и наступит еще один жаркий  день,  закрутятся
сухие песчаные смерчи, неся с собой низко стелющиеся клубы алмазной  пыли.
Но ранним безветренным утром у реки было прохладно и приятно. Сомкнувшиеся
зеленые кроны деревьев образовали коридор, по которому  он  шел  навстречу
изумрудному рассвету, вдыхая свежий запах зеленых листьев.

     Через два дня все было готово для проверки Х-145.  Он  был  похож  на
давным-давно проверенный Х-117: такой же сине-белый алмаз висел  на  такой
же длинной нитке, но сочетание деталей было другим, да и паровой двигатель
бездействовал.  На  этот  раз   они   сконструировали   батарею,   простую
аккумуляторную батарею.
     Они волновались гораздо больше, чем во  время  любого  из  предыдущих
опытов; даже Кук на этот раз никого не подбадривал  репликами  и  улыбкой.
Х-145 был действительно решающим испытанием. Если  он  провалится,  значит
они зашли в тупик. У них уже не будет времени,  чтобы  разработать  другой
метод.
     - Кажется, все готово, - сказал Кук.
     Блейк подошел к реостату, который контролировал напряжение. Остальные
собрались вокруг конструкции под номером Х-145.
     - Я буду подавать напряжение постепенно, - сказал Блейк.  -  Если  он
хотя бы чуть шевельнется при полном напряжении, у нас в самом  деле  будет
тяга.
     Поворачивая ручку  реостата,  Блейк  наблюдал  за  алмазом.  Раздался
слабый щелчок, и тотчас Блейк непроизвольно отшатнулся,  услышав  какой-то
хлопок, похожий на пистолетный выстрел: алмаз, нитка и гравиметр  исчезли.
Что-то со звоном упало на  пол,  и  раздался  возглас  Кука:  "Смотрите  -
гравиметр!"
     Кук бросился туда, где упал прибор, и поднял его,  держа  так,  чтобы
все могли увидеть. В гравиметре зияла дыра.
     - Какое... какое напряжение ты дал? - спросил он у Блейка.
     - Минимальное, - ответил Блейк.
     -  Минимальное  напряжение,  -  пробормотал  Уилфред.  -  Минимальное
напряжение, но и его оказалось достаточно, чтобы алмаз пробил гравиметр.
     Пробитый гравиметр  переходил  из  рук  в  руки,  бурные  восклицания
слились в общий шум.
     Кук побежал за другим гравиметром,  а  Блейк  и  Ленсон  присоединили
последовательно еще один реостат, потом еще один. Уилфред торопливо считал
на логарифмической линейке.
     Кук вернулся с гравиметром и с куском меди.
     - Три? - Он удивленно поднял брови, глядя на три реостата. - Если  мы
сможем сдвинуть с места фунт меди при наличии трех реостатов, то  с  нашим
генератором мы сумеем поднять тысячу кораблей.
     Кусок меди подвесили  к  гравиметру  так,  чтобы  он  попал  в  поле,
создаваемое установкой Х-145, и Блейк сказал:
     - Я и в этот раз начну с минимального напряжения, хотя,  может  быть,
его теперь недостаточно.  Я  уверен,  на  сей  раз  при  таком  напряжении
спектакль не состоится.
     Он повернул ручку реостата на дюйм  и,  почувствовав  легкий  щелчок,
устремил глаза на кусок меди. В комнате раздался оглушительный воющий рев,
и кусок меди исчез точно так  же,  как  и  алмаз.  Блейка  обдало  горячим
воздухом, и что-то отскочило сверху, сильно ударив его по плечу - это  был
кусок металла от гравиметра!  Уилфред  показывал  наверх,  крича:  "Пробил
крышу!"
     Блейк посмотрел  вверх:  над  их  головами  в  корпусе  корабля  была
маленькая дырка. Именно такую дыру мог проделать  кусок  меди  весом  один
фунт.
     - Три реостата, - рассуждал Кук. - Выходит, мы можем поднять не  один
корабль, а хоть десять тысяч.
     Кук начал  быстро  считать  на  логарифмической  линейке,  и  Уилфред
последовал его примеру. Блейк, хоть ему не  терпелось  узнать  результаты,
понимал, что незачем троим решать одну и ту же задачу, поэтому  он  просто
ждал - вместе с Ленсоном и Тейлором. Тейлор  улыбался.  Впервые  за  много
дней Блейк увидел улыбку на его лице.
     -  Проблемы  энергии  для  перехода  в  гиперпространство  больше  не
существует, - сказал Ленсон. - С помощью нашего  метода  мы  можем  теперь
совершенно иначе совершить этот переход:  мы  проскользнем  через  барьер,
вместо того чтобы ломиться сквозь него.
     -  У  нас  теперь  есть  возможность  поднять  корабль  в  космос   и
проскользнуть в гиперпространство, - сказал Блейк. - Мы подошли невероятно
близко к решению задачи. Но успеем ли мы ее решить?
     - Успеем ли? - Ленсон удивился. - Сколько же тебе  нужно  времени?  У
нас целых семь дней. Разве этого мало?
     Блейк помотал головой:
     - Мы не  сможем  подготовить  корабль  в  такой  короткий  промежуток
времени. Чтобы улететь отсюда через семь  дней,  нам  нужно...  разучиться
дышать...
     Все четверо уставились на него. И по мере того  как  они  осознавали,
что он имеет в виду, возбуждение на лицах гасло.
     - Корабль, - начал Кук. - Ведь он течет как сито.
     - Может, мы успеем за семь  дней  разрезать  корабль  на  две  части,
герметически заделать одну половину, да еще  и  все  разошедшиеся  швы?  -
спросил Блейк.
     - Нет, - ответил Тейлор. Он сел, сразу постаревший и усталый; прежней
бодрости как не бывало. - На это нужно  не  меньше  четырех  месяцев  -  с
нашими инструментами и материалами. - Он снова улыбнулся, но  без  прежней
радости. - И все-таки мы были близки к завершению, не правда ли?
     - Мы доведем дело до конца, - сказал Блейк.  -  Это  трудный  орешек,
верно, но мы его разгрызем.
     - А что, если окружить корабль достаточно протяженным  гравитационным
полем, чтобы оно удержало воздух? - предложил Уилфред.
     - Насколько же должно простираться такое поле? - усомнился Ленсон.
     - Страшно подумать, - ответил Блейк. - Даже в гиперпространстве полет
займет у нас шесть месяцев или  около  этого.  Сомневаюсь,  сможем  ли  мы
создать достаточно протяженное поле, чтобы сохранить  шестимесячный  запас
воздуха.
     - Постепенная утечка воздуха - довольно неприятная смерть,  -  сказал
Кук. - Корабль весь в дырах, и у  нас  нет  времени  чинить  его.  Что  же
делать? Как мы решим эту последнюю, крохотную проблему?
     - За семь дней провернуть четырехмесячную работу, - вздохнул  Ленсон,
усаживаясь позади Тейлора.
     - Похоже, что мы не сможем герметизировать корабль за такой  короткий
срок. Но должен же быть какой-то выход...
     - И он есть! - твердо сказал Блейк.

     Боб Редмонд, оператор контрольного радиомаяка на космодроме N_1,  был
озадачен. Он почесал редеющие  волосы  и  наклонился  к  громкоговорителю.
Говорили внятно, но очень тихо.
     - Вы не можете усилить напряжение? - спросил он.
     - Нет, - послышался тоненький голос. -  Я  же  сказал  -  у  нас  нет
усилителя мощности.
     - На каком расстоянии вы находитесь? - спросил Редмонд.
     - Около миллиарда миль.  Вы  поняли,  что  я  сказал?  Говорит  "Стар
Скаут". Мы возвращаемся из района Тысячи Солнц. Мы должны были врезаться в
звезду...
     - Я все знаю, -  перебил  Редмонд.  -  Ваша  планета  приближалась  к
желтому солнцу. Вы открыли способ, как  управлять  гравитацией...  Создали
принципиально новый двигатель для своего корабля. Сейчас вы на  расстоянии
миллиарда миль от Земли... Но  ведь  вам  требовалось  четыре  месяца  для
герметизации корабля, а у вас оставалось всего семь дней. Как же вы успели
закончить работу?
     - Мы ее и не закончили, -  ответил  тоненький  голосок.  -  Это  я  и
пытаюсь вам объяснить. У нас не было времени герметизировать корабль, и мы
не могли создать гравитационное поле, которое сохранило бы  нам  воздух  в
течение шести месяцев.
     Редмонд схватился за свои редеющие волосы. Он почувствовал  внезапное
головокружение.
     - Не хотите же вы сказать...
     - Вот именно! Мы просто прихватили с собой всю планету!

                              Джон КИФОВЕР

                                КАМНЕХОД

     Когда старый Керби Несон начал в первый  раз  рассказывать  тем,  кто
хотел его слушать, что камни, эти здоровенные валуны,  двигаются  сами  по
себе по поросшей кустарником пустоши, никто, конечно  же,  не  поверил  ни
одному его слову - за Керби и раньше водились  чудачества.  Но  вскоре  об
этом заговорил весь город. Однако в  первый  день  Керби  отказался  везти
кого-либо туда, где, как он уверял, наблюдалось это движение. Он  гордился
теми странствующими камнями, будто с ними  происходило  то,  что,  по  его
мнению, давно должно было случиться.  А  нам  он  говорил  об  этом  очень
осторожно: дескать, он всего лишь убедился в том, что камни  передвинулись
с места на место. Уверял, что подобное происходило не раз.  Сказал,  может
объяснить, почему считает, что они сдвинулись с места - некоторые камни он
пометил мелом и измерил расстояние от них до колышка,  который  воткнул  в
землю. Снова измерив это расстояние через несколько дней,  обнаружил,  что
камни изменили положение. Керби даже показал Берту Колодзе и Фреду  Ноттсу
как он это сделал. Он в конце концов свозил их туда после  того,  как  они
измучили его своим недоверием. Керби  был  уверен:  стоит  Берту  и  Фреду
сказать кому-нибудь, что камни движутся, каждый начнет  повторять  это  за
ними, и постепенно поверит  весь  город.  В  данном  случае  смущало  одно
обстоятельство: ни Берт, ни Фред не знали прежнего местоположения  камней,
поэтому убедить кого-либо в правоте  Керби  оказалось  довольно  непростым
делом.  Отметины,  нанесенные  Керби  на  камнях,  они,  конечно,  видели,
обратили внимание, что там ровное место,  впрочем,  характерное  для  этой
части Техаса, - поблизости ни одного холма, с которого могли бы  скатиться
камни, да и  размеры  у  них  приличные:  каждый  весил  по  меньшей  мере
несколько сотен фунтов. Вот  только  следов  своего  передвижения  они  не
оставили, в чем, однако, не было ничего необычного, если учесть тот  факт,
что почти постоянно дул ветер  и  мог  замести  любые  следы.  К  тому  же
накануне шел дождь - он часто идет в эту пору.
     Керби предложил, чтобы Берт и Фред оставили на камнях свои отметки  -
скажем, написали собственные инициалы и отмерили  расстояние  до  колышка,
который он воткнул в землю.  Он  посоветовал  даже  сделать  лопатой  узор
вокруг колышка, чтобы не  говорили  потом,  будто  он,  Керби,  передвинул
камень. А как только станет заметно, что камни переместились,  он  тут  же
привезет их на место.
     Но если фокус не удастся, пусть  он  пеняет  на  себя,  сказали  они.
Вообще-то любопытно все это проверить. Да, они охотно  приедут  посмеяться
над ним или же убедиться в его правоте.  Хотите  верьте,  хотите  нет,  но
старый Керби внушал уважение, когда начинал говорить о своем  "единении  с
Природой". Он сказал Берту с  Фредом,  что  камни  двигались  потому,  что
Природе осточертело вмешательство людей в ее тайны - атомная бомба, полеты
на Луну и тому подобное, поэтому она и выражает свой гнев "игрой  каменных
мускулов".  По  крайней  мере,  так  он  это  излагал,  втайне  восхищаясь
собственной прозорливостью.

     Конечно, в известной мере сам факт движения камней был  вторичным  по
сравнению с тем, откуда они вообще там взялись. Именно это  заинтересовало
Берта с Фредом в первую очередь. Ведь в этой местности нет  валунов  столь
большого размера. Правда, один-другой могут попасться, но никак не десяток
сразу. Здесь встречаются мескитовое  дерево  или  кактус,  редкая  поросль
дубняка, а в январе-феврале, когда идут дожди, появляются  клочки  жесткой
травы. Но уж зато ветры в этих краях - ничто не устоит перед  их  напором,
если не привязать покрепче, хотя сдвинуть с места камни подобной  величины
ветру, конечно, не под силу.
     Как бы то ни было, Берт с Фредом обещали сюда вернуться -  до  города
было миль тридцать, - как только Керби даст им знать. Сам он обитал где-то
неподалеку, но где находилась его лачуга, он не говорил, не  желая,  чтобы
случайные посетители помешали его общению с Госпожой Природой.
     Через несколько дней Керби снова появился в городе и сообщил Берту  с
Фредом, что можно ехать, и те, прихватив с собой  еще  несколько  человек,
тотчас же  направились  туда.  Берт  вынужден  был  признать,  что  камни,
помеченные им, на самом деле переместились, причем один из них - на  целых
две сотни футов, а ведь весу в нем было никак не меньше пятисот фунтов. Да
еще на этот раз - и  это  отметили  все  -  остались  следы  их  движения:
накануне шел сильный дождь, и ветер еще не успел подсушить землю и замести
их. Если бы Керби вздумал сдвинуть эти камни с  места  при  помощи  своего
пикапа или же  какие-нибудь  шутники  решили  забавы  ради  столкнуть  их,
навалившись целой группой, сохранились бы следы. А камня  такой  величины,
чтобы его можно было сдвинуть в одиночку, там вообще не нашлось -  к  тому
же Керби был слишком стар и немощен, чтобы справиться  с  подобным  делом.
Короче, следы могли оставить только сами камни.  Напомню,  было  их  около
десяти, и каждый весил сотни фунтов.
     И вот теперь, когда Берт с Фредом, вернувшись в  город,  подтвердили,
что Керби говорил правду, к их словам отнеслись совершенно иначе. И тот  и
другой были солидными людьми и внушали к себе уважение. Им сразу поверили.
Правда, каждый захотел увидеть все собственными глазами. Но день  был  уже
на исходе, и поездку решили отложить.
     В тот же вечер в город заявился Керби, важный как павлин, точнее, как
облезлый павлин. Но едва узнав, что назавтра  почти  все  хотят  ехать  за
город, будто сошел с ума. "Оставьте камни в покое! - орал он. -  А  не  то
кому-то достанется!"
     Кто-то из горожан шутки ради спросил, не  думает  ли  он,  что  камни
набросятся на людей. И это окончательно вывело его из себя.
     - Но если ты не хочешь, чтобы мы туда ехали, зачем тогда  болтал  обо
всем этом? - напрямик спросила его Сью Уайбахер. С тех пор  как  три  года
назад от подагры умер ее муж, она возглавляла местное почтовое отделение.
     -  Да  потому  что  раньше  я  не  знал  того,  что  знаю  сейчас,  -
неистовствовал Керби.
     - А именно?
     Керби не стал отвечать. Он вскочил в свой разбитый пикап  и  помчался
прочь из города к любимым камням.

     А вскоре у нас в городке появился Эд Ферроу, редактор еженедельника в
Джилрое.  Он  измучил  Берта  и  Фреда  всевозможными  расспросами  и  все
порывался поговорить с Керби, а тот как нарочно не появлялся. И тогда  Эд,
Берт, Фред и еще  несколько  человек,  включая  меня,  отправились  на  то
загадочное место. Эд сделал несколько снимков.  Само  собой,  он  не  знал
Фреда  с  Бертом  так,  как  их  знали  мы,  к  тому  же  был  по   натуре
подозрительным, а поэтому отказывался поверить, что камни могут  двигаться
сами по себе. Он все расспрашивал о Керби, но тот не появлялся, и, конечно
же, как я уже сказал, никто не знал, где находится его лачуга.
     И вот в следующем выпуске газеты  Эда  на  первой  странице  появился
красочный рассказ под названием "Загадка движущихся камней Прогресс" - так
называется наш городок, в  котором,  конечно  же,  никакого  прогресса  не
наблюдается. Рассказ был написан в  ироничной  манере  и  точно  таким  же
образом подан двумя днями позже в Хьюстонской газете, которая, после  того
как там прочли материал Эда, выслала на место корреспондента и  фотографа.
Что, в свою очередь, через несколько дней повлекло за собой выезд  геолога
из космического центра. Дождь в упомянутые дни лил не переставая. Все  это
происходило в то время, когда стали прибывать первые пробы скальных  пород
с Марса, - вот в центре и оказалось несколько геологов.
     И этот, вновь приехавший, тоже ничему не поверил,  чего,  впрочем,  и
следовало ожидать, по крайней мере на первых порах. Но  он  решил  кое-что
проверить. Во-первых,  собственноручно  пометил  камни  -  сделал  на  них
насечки; во-вторых, измерил расстояние между ними и  все  сфотографировал,
чтобы зафиксировать на пленке их местоположение. Потом с помощью какого-то
устройства определил их вес и подтвердил, что передвинуть подобную тяжесть
вручную невозможно, а если бы здесь побывали мощные механизмы, это было бы
заметно.
     Примерно через неделю он вернулся, и мы, быть может, ни о чем  бы  не
узнали, не остановись он по дороге из Хьюстона в нашем городке. Он  хотел,
чтобы Фред показал ему дорогу к месту, которое он, по его словам,  не  мог
отыскать сам. И вот, когда он, Фред, еще кое-кто и я в том числе  приехали
туда, все сразу убедились в том, что камни передвинулись, причем некоторые
из них на сотни фунтов, но следов их передвижения мы не обнаружили. Еще мы
увидели,  что  кто-то,  скорее  всего  Керби,  замазал  цементом  насечки,
сделанные на камнях геологом. Однако сам он  по-прежнему  не  показывался.
Никто не видел его с того самого дня, как он  побывал  здесь  с  Бертом  и
Фредом. И это не удивительно, ведь он  обычно  ведет  скитальческий  образ
жизни.
     Геолог измерил расстояние, которое проделали камни, заглянул  в  свою
книгу, сверился с картами и произвел расчеты, патом пустил в ход  какие-то
приспособления, закончив, заявил, что камни передвигает ветер.
     - Дует здесь, как в аэродинамической трубе, - сказал  он  и  добавил,
что мы находимся на дне высохшего озера и камни, которые  в  нем  залегли,
почти незаметны, ибо  сливаются  с  поверхностью  грунта.  -  Почва  здесь
песчаная и  более  твердая,  чем  в  остальной  части  округи.  Когда  она
размокает от дождя, грунт  становится  скользким,  и  при  соответствующих
условиях камни начинают двигаться.
     Вот так он все это объяснил. Кто-то ему поверил,  кто-то  нет.  Среди
этих последних, конечно, был Керби.
     Он подлетел на скорости в тот момент, когда все  садились  в  машины,
чтобы  ехать  обратно,  и,  взвизгнув  тормозами  своего  старого  пикапа,
остановился. Выскочив из  машины  и  увидев  на  борту  белого  новенького
грузовика голубой знак НАСА, он разразился руганью и проклятьями.
     - Убирайся отсюда к чертовой матери! - орал он на парня из  Хьюстона.
- Ничего вам, ублюдкам, не свято - ни Луна, ни Марс. Везде  вы  наследили,
напачкали, везде все поотбивали и поотламывали. Притащили камни  Вселенной
туда, где им вовсе не  место.  Но  уж  эти,  земные  камни,  вам  придется
оставить в покое!
     - Послушайте, сэр, - сказал геолог, сделавшись таким  же  белым,  как
его грузовик, - я ведь даже не притронулся к камням. Лично я ни на дюйм не
сдвинул их с места - это все сделали ветер с дождем.
     - Ветер с дождем! - воскликнул Керби. - Ветер с дождем! Природа - вот
кто сделал это. - И он указал рукою на небо. - Природа! Бог!
     Окажись тогда в руках у Керби оружие, и он,  я  думаю,  застрелил  бы
приезжего на месте. Он бросился вдруг к своему пикапу, и  все,  словно  по
сигналу, стали разъезжаться. Когда мы, выехав на дорогу, посмотрели назад,
он, кажется, держал в руках свое старое ружье.
     В последующие дни мы с  Фредом  продолжали  разъезжать  по  округе  -
как-то не верилось, что старый придурок начнет по нас стрелять. Но мы  его
ни разу не встретили. Однако в том, что камни движутся, сомнения у нас  не
было. Это происходило во время дождя - сезон дождей еще не завершился - от
сильного ветра, что лишь подтверждало слова геолога.
     Камни двигались в том же направлении, в каком дул ветер, но в то, что
ему под силу такие громадины, мы отказывались верить. Однако, в отличие от
Керби, никогда бы не согласились с тем, что это сделал Бог.
     Удивляться пришлось после. Однажды, приехав в то место, мы  заметили,
что камни движутся и при слабом ветре. Правда, накануне  прошел  дождь.  В
следующий раз мы обнаружили, что камни способны  передвигаться  даже  и  в
безветренную погоду. Один из них отъехал аж на четверть мили,  хотя  дождя
не было почти неделю и ветра тоже. Причем это был самый большой из  камней
- таким можно дом развалить, и он  переместился  на  такое  расстояние  за
столь  небольшой  промежуток  времени!  Я  не  случайно  говорю  небольшой
промежуток, потому что в течение этих двух дней мне пришлось наблюдать  за
камнями: проезжая мимо, я каждый раз сворачивал с дороги и вновь убеждался
в том, что они не остались на месте.
     Но самое главное, все до одного, камни увеличились в размере. Вначале
я подумал, что это мне кажется, но через несколько дней, когда я  уговорил
Берта с Фредом поехать со мной туда, они сказали то же самое, но, как и я,
не хотели этому верить.
     К тому же камней стало больше. Ведь первое,  что  мы  сделали,  когда
Керби  привез  нас  сюда,  пересчитали  их.  В  самом   начале   их   было
четырнадцать, теперь стало двадцать три. Откуда взялись остальные?
     А потом случилось нечто сверхъестественное. Мы поехали туда в  начале
марта. Дождя уже давно не было, но камни - теперь  их  оказалось  тридцать
семь - передвинулись почти на три четверти мили. Оставленные ими следы  не
успело занести песком - ветра не было совсем. Конечно, на сырой  от  дождя
почве они были бы более заметны,  но  даже  так  они  бросались  в  глаза:
широкие и глубокие, настоящие борозды - камни-то огромные. Но больше всего
меня поразило то, что они изменили направление движения.  Сейчас  их  курс
был прямо противоположным тому, которого они держались  несколько  месяцев
подряд - все камни двигались против ветра.
     Мы тут же позвонили геологу в космический центр,  и  он  сказал,  что
приедет на следующий день.

     Когда мы прибыли на место, камни исчезли. Все до единого. И  исчезли,
вероятно, не так давно, потому что еще виднелись следы,  прочерченные  ими
на сухой земле, а ветер в тот день был довольно сильным. Следы вели  туда,
откуда он дул.
     Мы забрались в драндулет Берта и двинулись по следу. Мы  решили,  что
парень из Хьюстона поймет, где нас искать.
     Однако мы все ехали и ехали, а камни на  глаза  не  попадались.  Берт
начал сильнее  нажимать  на  газ,  и  вскоре  мы,  подпрыгивая,  стукались
головами о крышу. Вокруг, насколько  хватал  глаз,  простиралась  пустыня.
Прошло минут десять или пятнадцать, а камней все не было. Но следов от них
было очень много. И  тянулись  они  со  всех  сторон.  Вдруг  мы  услышали
странный шум, похожий на грохот, сопровождаемый треском, и тут же  увидели
перед собой тучу пыли. Туча все росла, шум становился  все  громче.  Земля
под колесами дрожала.
     Не прошло и минуты, как мы увидели, по крайней мере, хвостовую  часть
каменного потока. Берт прибавил газу, и мы стали различать последние камни
катящейся массы,  однако  при  скорости  около  сорока  миль  в  час  едва
поспевали за ними. С каждым мигом их становилось все больше, и  счет  уже,
пожалуй, шел на тысячи. А двигались они по направлению к Прогресс.
     Берт, вероятно, подумал то же, что и я, потому что когда  я  крикнул:
"Давай на дорогу!", он уже крутанул баранку влево и направил пикап к шоссе
в надежде попасть в город раньше камней и предупредить всех об  опасности.
Но каменный поток уже перевалил через дорогу и  был  так  велик,  что  его
очертания терялись вдали.
     И тут меня пронзила ужасная мысль. Я взглянул налево, патом  назад  и
увидел, что сотни каменных монстров катятся в нашу сторону, прямо на  нас.
Указав на них пальцем, я крикнул Берту, чтобы он сворачивал направо и  жал
на всю железку.
     Он  так  и  сделал.  Но  теперь  камни,  которые  были  впереди  нас,
покатились быстрее, увеличивая расстояние между нами, а те, что сзади нас,
почти догнали, и через минуту-другую могли раздавить, как тараканов.
     Вдруг, словно по команде, поток изменил направление -  и  спереди,  и
сзади нас. Камни стали разделяться - одни взяли левее,  другие  правей.  Я
понял, что происходит - они окружали  Прогресс,  но,  видимо,  проворонили
нас. Город был спасен, потому что мнение камней разделилось.
     Как мы позднее узнали, миновав  город,  они  все-таки  соединились  и
устремились со все возрастающей скоростью и массой к космическому центру в
Хьюстоне.

                               Гарри КИЛЕР

                           ДОЛЛАР ДЖОНА ДЖОНСА

     Двести первого дня 3221 года  профессор  истории  Университета  Терры
уселся поудобнее перед визафоном и приготовился прочитать свою  ежедневную
лекцию слушателям, находившимся в самых удаленных уголках Земли.
     Устройство, перед которым  восседал  профессор,  по  виду  напоминало
гигантский оконный переплет.  Оно  состояло  из  трех  или  четырех  сотен
матовых  квадратных  экранов.  Прямо  по  центру  экранов  не  было:   там
располагался продолговатый темный участок,  ограниченный  снизу  небольшим
выступом. На выступе лежал кусочек мела. Сверху свисал  большой  бронзовый
цилиндр. Именно в него нужно было говорить во время лекции.
     Прежде чем нажать на кнопку и дать сигнал своим слушателям  собраться
у местных визафонов, профессор достал из  кармана  крохотный  приборчик  и
приложил его к уху. Легкое нажатие рычажка на крышке - и  комнату  огласил
громкий металлический голос, казалось исходивший откуда-то из пространства
и монотонно повторявший: "Пятнадцать часов одна минута... пятнадцать часов
одна  минута...  пятнадцать  часов  одна  минута..."   Быстрым   движением
профессор сунул миниатюрный приборчик в карман жилета и  нажал  кнопку  на
боковой поверхности визафона.
     Как бы в ответ один за другим вспыхнули  матовые  экраны,  и  на  них
появились лица и плечи молодых людей весьма странного  вида:  с  огромными
крутыми лбами, совершенно лысых, беззубых, в огромных роговых очках.  Один
экран по-прежнему оставался пустым. Профессор слегка нахмурился, но, видя,
что все остальные экраны засветились, начал свою лекцию:
     - Рад, что вы все собрались у своих визафонов. Тема моей  сегодняшней
лекции  представляет  интерес  не  столько  для  историка,   сколько   для
экономиста. В отличие от наших прошлых встреч речь пойдет не об  отдельных
событиях, разыгравшихся на протяжении  нескольких  лет,  а  о  грандиозной
панораме событий, охватывающей десять веков и завершающейся в 2946 г.,  то
есть примерно триста лет назад. Я расскажу  вам  о  гигантском  состоянии,
выросшем из одного-единственного  доллара,  который  Джон  Джонс  на  заре
цивилизации, или, если быть точным, в 1921 г., то  есть  тринадцать  веков
назад, положил в банк. Этот Джон Дж...
     В этот момент  ожил  экран,  остававшийся  пустым.  Профессор  сурово
взглянул на появившееся на экране лицо.
     - В262Н72476муж, вы опять опоздали на лекцию. На  какую  уважительную
причину вы сошлетесь на сей раз?
     Из полого цилиндра послышался пронзительный голос.  Губы  изображения
на экране двигались в такт словам:
     - Прошу вас, взгляните в классный журнал, профессор,  и  вы  увидите,
что я недавно переехал на новое местожительство  неподалеку  от  Северного
полюса. По какой-то причине радиосвязь  между  центральной  энергетической
станцией и всеми точками, расположенными к северу от  восемьдесят  девятой
параллели, некоторое время назад прервалась, что и  помешало  мне  вовремя
появиться на экране вашего визафона. Как видите, моей вины здесь...
     - Всегда у вас,  В262Н72476муж,  найдется  оправдание,  -  недовольно
прервал слушателя профессор. - Не думайте, что вам все  сойдет  с  рук!  Я
немедленно проверю, так ли все было, как вы мне сейчас рассказали.
     Из кармана пиджака профессор достал небольшую коробочку с  микрофоном
и наушником, к которой, однако, не  было  присоединено  никаких  проводов.
Поднеся микрофон к губам, профессор произнес:
     - Алло, алло! Центральную энергетическую станцию, пожалуйста.
     Последовала пауза.
     -  Центральная  энергетическая  станция?  С  вами  говорит  профессор
истории Университета Терры. Один из моих студентов утверждает, что сегодня
утром связь района Северного  полюса  с  визафонной  системой  работала  с
перебоями. Так ли это? Проверьте, пожалуйста.
     В  ответ  в  наушнике  раздался  голос,  исходивший   из   невидимого
источника:
     - Все верно, профессор. Цуг наших эфирных  волн  случайно  совпал  по
направлению с цугом воли, испущенных подстанцией на Венере, по  случайному
стечению обстоятельств оба цуга совместились в пространстве со сдвигом  на
полволны. Максимумы поля одного цуга совпали с минимумами другого цуга,  и
волны погасили друг  друга.  Связь  прервалась  на  сто  восемьдесят  пять
секунд,  пока   Земля,   повернувшись,   не   рассогласовала   направления
распространения волн.
     - Ах, так! Благодарю вас, - проговорил профессор и сунул коробочку  с
микрофоном и наушником в карман, после чего взглянул на квадратный экран с
изображением слушателя, вызвавшего его гнев.
     -  Приношу  вам  свои  извинения,  В262Н72476муж.  Я  чуть  было   не
заподозрил вас в обмане. Впрочем, как  показывает  мой  опыт,  на  прошлых
лекциях вы,  гм!  -  профессор  предостерегающе  погрозил  пальцем.  -  Но
вернемся к теме лекции.
     Я только что упомянул доллар Джона Джонса. Некоторые из вас, особенно
те, кто лишь недавно записался на курс по истории, несомненно,  спрашивают
себя: "Кто такой Джон Джонс? И что такое доллар?"
     - В те далекие времена, когда Национальное евгеническое общество  еще
не разработало  существующей  ныне  научной  регистрации  людей,  человеку
приходилось  обходиться  весьма   несовершенной   системой   номенклатуры,
изобиловавшей повторами и не позволявшей точно идентифицировать  личность.
При этой системе Джонов Джонсов было  больше,  чем  калорий  в  британской
единице теплоты. Но я имею  в  виду  вполне  определенного  Джона  Джонса,
жившего в двадцатом веке. О нем и пойдет  речь  в  сегодняшней  лекции.  О
жизни  Джона  Джонса  мы  знаем  немного.  Известно  лишь,  что   он   был
непримиримым врагом частной собственности и ратовал за  создание  общества
всеобщего процветания.
     Теперь о долларе. В наши  дни,  когда  за  истинное  мерило  ценности
принят психоэрг, представляющий собой комбинацию одного  психа  -  единицы
эстетического удовлетворения и одного эрга - единицы механической энергии,
трудно представить себе, что в двадцатом веке из рук в  руки  в  обмен  на
жизненные  блага  переходил  небольшой  металлический  диск,   который   и
назывался долларом.
     Тем не менее дело обстояло именно так. В обмен на эти  самые  доллары
человек  расходовал  свою  умственную  или  физическую  энергию.   Получив
доллары, он тратил их на приобретение пищи и крова, на одежду, развлечения
и оплату операции по удалению червеобразного отростка.
     Многие имели обыкновение  класть  доллары  в  специальные  хранилища,
которые назывались банками. Банки в  свою  очередь  вкладывали  доллары  в
займы и коммерческие  предприятия.  Каждый  раз,  когда  Земля  пересекала
эклиптику, банки  взимали  со  своих  клиентов  либо  наличными,  либо  по
безналичному расчету шесть процентов от первоначальной  суммы  займа.  Тем
же, кто оставлял им свои доллары на храпение, банки начисляли три процента
за право временного пользования этими  металлическими  дисками.  Ежегодная
надбавка называлась "годовыми". Говорили: "Банк выплачивает  три  процента
годовых".
     Банк не мог гарантировать вкладчику абсолютную сохранность  долларов,
отданных на хранение. Время от времени служащие банка, прихватив  с  собой
чужие  доллары,  пускались  в  бега  и  скрывались  в   малонаселенных   и
труднодоступных уголках Земли. Случалось  также,  что  группы  кочевников,
которых  тогда  называли  "громилами",  посещали  банки,  силой  открывали
бронированные сейфы и удалялись, унося с собой их содержимое.
     Но вернемся к теме нашей лекции. В 1921  г.  один  из  многочисленных
Джонов Джонсов совершил явно непоследовательный акт, вписавший его  имя  в
историю. Что он сделал?
     Он  обратился  в  один  из   банков,   носивший   название   "Первого
национального банка Чикаго", и отдал на хранение один металлический диск -
серебряный доллар, открыв счет на имя некоего лица. Этим лицом был не  кто
иной, как сороковой потомок Джона Джонса. В специальном документе (который
назывался завещанием), также оставленном на хранение в банке,  Джон  Джонс
оговорил, что право наследования  передается  старшему  ребенку  в  каждом
поколении его будущих потомков.
     Банк согласился с условиями Джона Джонса и принял доллар на хранение.
Было оговорено также, что банк будет присоединять три процента  годовых  к
вкладу. Это означало, что к концу  каждого  года  банк  увеличивал  сумму,
числившуюся на счету у сорокового потомка Джона Джонса, на  три  сотых  по
сравнению с началом года.
     О самом Джоне Джонсе до нас дошли весьма скудные  сведения.  Известно
только, что через 10 лет, в 1931 г., он умер, оставив после себя несколько
детей.
     Те из вас, кто слушает курс математики у профессора Л123М72421муж  из
Университета Марса, должно быть, помнят,  что  любое  число  х,  если  его
периодически  увеличивать  на  величину,  составляющую  р-ю  долю  от  его
текущего значения, после n циклов станет равным x(1+p)^n.
     В нашем случае х равен одному доллару, р - трем сотым, а  n  -  числу
лет, в течение которых вклад хранится в банке. В своей  лекции  я  приведу
несложные расчеты, а те, кто сегодня в форме, могут производить их в уме.
     К моменту смерти Джона Джонса на счету его  сорокового  потомка  была
следующая сумма.
     Профессор подошел к продолговатому темному участку визафона и  быстро
написал мелом:

                       1931 г. через 10 лет 1,34$

     -  Волнистый  иероглиф  справа,  -  пояснил  он,  -  это  идеограмма,
изображающая доллар.
     - Итак, время шло, как идет только  время.  Прошло  сто  лет.  Первый
национальный банк еще существовал, а то, что  некогда  называлось  Чикаго,
превратилось в величайший населенный пункт на Земле. К  этому  времени  на
счету у сорокового потомка Джона Джонса было...
     Профессор добавил еще одну строку:

                      2021 г. через 100 лет 19,10$

     - На протяжении следующего столетия в образе  жизни  людей  произошло
множество мелких изменений, но все сильнее  раздавались  голоса  тех,  кто
ратовал за отмену частной  собственности.  Первый  национальный  банк  еще
принимал вклады на хранение, и доллар Джона Джонса продолжал расти. Имея в
запасе тридцать четыре грядущих поколения, счет в  банке  выглядел  теперь
так:

                       2121 г. через 200 лет 346$

     К концу следующего столетия на счету сорокового потомка Джона  Джонса
уже была довольно внушительная по тем временам сумма:

                      2221 г. через 300 лет 6.920$

     В следующем столетии произошло весьма важное событие. Я имею  в  виду
2299 г., когда каждый человек  на  земном  шаре  был  зарегистрирован  под
цифровым кодом в центральном бюро Национального евгенического общества.  В
последующих лекциях мы рассмотрим этот период более  подробно,  поэтому  я
попрошу вас запомнить эту дату.
     Противники частной собственности по-прежнему взывали к ее отмене,  но
Первый национальный банк в Чикаго к  тому  времени  превратился  в  первый
Международный  банк  Земли.  А  как  вырос  доллар  Джона  Джонса?  Изучим
состояние счета в исторический 2299 г. накануне четырехсотлетия со дня его
открытия:

                      2299 г. через 378 лет 69.200$
                      2321 г. через 400 лет 132.000$

     Вы видите, что вклад Джона Джонса значительно приумножился, но еще не
достиг  тех  размеров,  которые  позволяли  бы  говорить   о   необычайном
богатстве. На Земле в те времена существовали гораздо  более  внушительные
состояния.  Например,  потомок  человека,  некогда  носившего  имя   Джона
Д.Рокфеллера, обладал несравненно  большим  богатством,  но,  переходя  от
поколения к поколению, оно дробилось и таяло.  Итак,  перенесемся  еще  на
одно столетие. К концу его на счету было:

                    2421 г. через 500 лет 2.520.000$

     Вряд ли здесь требуются какие-нибудь  комментарии.  Те  из  вас,  кто
записался недавно, и те, кто слушает мой курс во второй  раз,  знают,  что
произойдет дальше.
     Во времена Джона Джонса на Земле  жил  человек,  один  из  тех,  кого
называли учеными, по имени Илья Мечников. Из древних египетских  папирусов
и книг, хранящихся в собрании библиотеки Карнеги, мы знаем,  что  Мечников
выдвинул гипотезу о том, что старение или, точнее, одряхление,  вызывается
особыми бактериями-палочками. Впоследствии его гипотеза подтвердилась.  Но
насколько  правильных   взглядов   Мечников   придерживался   относительно
этиологии дряхления, настолько глубоко он заблуждался относительно терапии
этого недуга.
     Он предложил, друзья мои, бороться с бактерией и убивать ее продуктом
брожения секрета молочных желез ныне  вымершего  животного  под  названием
"корова", муляж которого вы в любое время можете увидеть в музее Солнечной
системы.
     Из бронзового цилиндра донесся дружный  смех  и  возгласы  удивления.
Профессор подождал, пока утихнет приступ веселья, и продолжал с  серьезным
видом:
     - Прошу вас, друзья мои, не улыбаться. Это - лишь один из странных  и
причудливых предрассудков, существовавших в те далекие времена.
     Много позже, в  двадцать  пятом  веке,  проблемой  дряхления  занялся
профессор К122В62411муж. Он не стал  тратить  свое  драгоценное  время  на
эксперименты с продуктом брожения секрета молочных желез коровы. Профессор
К122В622411муж   обнаружил,   что   открытые   в   незапамятные    времена
рентгеновские лучи, которые, как вы, физики,  помните,  не  отклоняются  в
магнитном  поле,  в  действительности  представляют   собой   смесь   двух
разновидностей лучей, которые он назвал  е-лучами  и  ж-лучами.  Последние
лучи в чистом виде были смертельны для бактерий-палочек, оставаясь в то же
время совершенно безвредными для клеток человеческого организма.  Как  вы,
должно быть, знаете, открытие профессора К122В62411муж  привело  к  весьма
важным   последствиям,   ибо   позволило    увеличить    продолжительность
человеческой жизни до двухсот лет. Этот век, говорю вам без обиняков, стал
переломным в жизни всего человечества.
     Но я рассказывал вам о событии, может  быть,  не  столь  важном,  но,
несомненно, более интересном. Я  имею  в  виду  вклад,  завещанный  Джоном
Джонсом своему сороковому потомку. К тому времени, о котором сейчас пойдет
речь, один доллар вырос в  гигантскую  сумму.  Капитал,  предназначавшийся
потомку Джона Джонса, достиг таких размеров, что был учрежден  специальный
банк и  назначен  специальный  совет  директоров,  в  обязанность  которым
вменялось следить  за  разумным  помещением  всего  несметного  богатства.
Следующая  выписка  из  счета  убедит  вас,  что   в   моих   словах   нет
преувеличения:

                    2521г. через 600 лет 47.900.000$

     В  2621   г.   в   истории   человечества   произошли   два   события
первостепенного значения. Вряд ли среди вас найдется человек, которому  бы
не приходилось слышать об открытии профессора Р222Д29333муж. Он обнаружил,
что направление силы тяжести изменяется на обратное, если тело  колеблется
в направлении, перпендикулярном плоскости эклиптики,  с  частотой,  равной
четному кратному натурального логарифма числа 2. Тотчас же были  построены
вибрационные корабли, и люди получили возможность летать на любую планету.
Открытие профессора Р222Д29333муж проложило землянам дорогу к  семи  новым
мирам:  Меркурию,  Венере,  Марсу,  Юпитеру,  Сатурну,  Урану  и  Нептуну.
Последовал подлинный земельный бум,  и  тысячи  бедняков  обрели  желанное
богатство.
     Но  земля,  которая  прежде  была   одним   из   главных   источников
благосостояния, вскоре утратила всякую ценность и стала пригодна разве что
для игры в гольф. Причиной тому было второе научное открытие.
     По  существу,  друзья   мои,   это   было   даже   не   открытие,   а
усовершенствование химического процесса, известного с незапамятных времен.
Я имею в  виду  постройку  на  всех  планетах  огромных  дезинтеграционных
фабрик,  на  которые  воздушным  экспрессом  доставлялись   тела   умерших
обитателей соответствующей планеты. Процесс  этот  широко  используется  и
поныне, поэтому вы все знаете, как он проводится. Под действием тепла тела
умерших  разлагаются  на  элементы:  водород,  кислород,  азот,   углерод,
кальций, фосфор и т.д. Эти элементы поступают  в  специальные  резервуары,
хранятся там, и по мере надобности из них синтезируются  пищевые  таблетки
для тех из нас, кто еще жив. Тем  самым  создается  нескончаемая  цепь  от
мертвого к живому. Нужно ли говорить, что  необходимость  в  земледелии  и
животноводстве отпала, так как продовольственная  проблема,  над  решением
которой с незапамятных времен  билось  человечество,  была  решена  раз  и
навсегда. Второе открытие привело к двум важным  последствиям.  Во-первых,
как я уже говорил, резко упали сильно  вздутые  цены  на  землю,  так  как
отпала необходимость возделывать ее. Во-вторых, люди обрели наконец досуг,
позволивший им заняться наукой и искусством.
     Что же касается доллара Джона Джонса, то, многократно  преумноженный,
он контролировал теперь бесчисленные предприятия и  огромные  пространства
на Земле. Да и не удивительно, ибо банковский счет теперь выглядел так:

                   2621 г. через 700 лет 912.000.000$

     Без преувеличения можно сказать,  что  это  было  величайшее  частное
состояние на земном шаре, и в 2621 г. ему еще предстояло расти  тринадцать
поколений, прежде чем появится сороковой потомок Джона Джонса.
     Но продолжим нашу лекцию. В 2721 г. в сенате и палате  представителей
парламента Солнечной системы завершилась важная  политическая  баталия.  Я
имею в виду острые дебаты по поводу  того,  представляет  ли  земная  Луна
достаточно серьезную помеху для космической навигации, чтобы ее  следовало
уничтожить.  Большинством  голосов  было  принято  решение  избавиться  от
естественного спутника Земли. Участь Луны была решена.
     Прошу прощения, мои юные друзья! Я как-то  упустил  из  виду,  что  в
вопросах истории вы осведомлены не столь хорошо, как  я  сам.  Рассказывая
вам о Луне, я совсем забыл, что многие из вас не  знают,  что  это  такое.
Настоятельно советую тем из вас, кто еще не был в музее Солнечной  системы
на Юпитере, побывать там как-нибудь  в  воскресенье.  Поезда  межпланетной
линии отправляются через каждые полчаса. Вы увидите там действующую модель
некогда  существовавшего  спутника  Земли,  который  до  того,   как   его
разрушили, освещал по ночам Землю, отражая солнечный свет  своей  неровной
поверхностью.
     После того как парламент счел нежелательным оставлять Луну  там,  где
она всегда находилась, инженеры приступили к  демонтажу  ночного  светила.
Они откалывали от Луны часть за частью и отправляли осколки  межпланетными
грузовыми кораблями на Землю. С Земли  осколками  с  помощью  специального
взрывчатого вещества  зоодолита  выстреливали  в  сторону  Млечного  Пути,
придавая им скорость 11217 м/с.  Эта  скорость  сообщала  каждому  осколку
кинетическую энергию, достаточную для преодоления  земного  притяжения  на
всем пути от земной поверхности и до бесконечности. Смею  утверждать,  что
осколки Луны и поныне несутся в межзвездном пространстве.
     Когда начались работы по демонтажу Луны, на счету сорокового  потомка
Джона Джонса числилось

                  2721 г. через 800 лет 17.400.000.000$

     Разумеется, имея  в  своем  распоряжении  такую  колоссальную  сумму,
директора фонда Джона Джонса произвели крупные капиталовложения на Марсе и
Венере.
     В начале двадцать девятого столетия, а точнее, в 2807 г.,  Луна  была
полностью раздроблена на куски и разбросана в космическом пространстве. На
всю работу по ее демонтажу потребовалось 86 лет. Приведу  две  выписки  из
счета  сорокового  потомка  Джона  Джонса:  в  год  завершения  работ   по
уничтожению Луны, незадолго до девятисотлетия со дня основания фонда, и по
истечении 900 лет:

                 2807 г. через 886 лет 219.000.000.000$
                 2821 г. через 900 лет 332.000.000.000$

     В этих скупых строках заложен простой и глубокий  смысл:  к  2807  г.
будущий потомок Джона Джонса был практически владельцем всей  недвижимости
на Земле, Марсе и Венере  -  за  исключением  территории  университетского
городка  на   каждой   планете.   Эта   территория   была   собственностью
университета.
     А теперь я попрошу вас последовать за мной и перенестись в 2906 г.  В
этом году  директора  фонда  Джона  Джонса  оказались  перед  неразрешимой
проблемой. Согласно завещанию Джона Джонса, оставленному в 1921  г.,  банк
должен был выплачивать три процента годовых. В 2900 г.  был  жив  тридцать
девятый  потомок  Джона  Джонса  по  имени   Дж664М42721муж.   Ему   тогда
исполнилось тридцать лет, и он собирался  жениться  на  девушке  по  имени
Т246М42652жен.
     Вы, конечно, хотели бы знать, с какой проблемой столкнулись директора
фонда? А вот с какой.
     Произведя тщательную инвентаризацию и оценку недвижимого имущества  и
всех богатств  на  Нептуне,  Уране,  Сатурне,  Юпитере,  Марсе,  Венере  и
Меркурии, а также на Земле и точный подсчет стоимости энергии,  оставшейся
в Солнце, по весьма умеренной цене за калорию, директора  обнаружили,  что
полная стоимость Солнечной системы составляет 630.952.524.136.215$.
     Как показывает простой расчет, если мистер Дж664М42721муж женится  на
мисс Т246М4265жен и у них в  браке  родится  ребенок,  то  в  2921  г.  по
прошествии тысячи лет с того дня, когда Джон Джонс открыл в банке счет  на
1 доллар, этот ребенок будет владеть состоянием:

                   2921 г. 1000 лет 6.310.000.000.000$

     Нетрудно видеть, что дефицит составил бы 47.475.867.385$. Банк просто
не  смог  бы  выплатить  сороковому  потомку  Джона  Джонса  то,  что  ему
причиталось.
     Члены  правления   банка   были   в   панике.   Высказывались   самые
фантастические проекты. Например,  предлагалось  отправить  экспедиционный
корпус к ближайшей звезде с целью захвата  какой-нибудь  другой  солнечной
системы и восполнения дефицита за счет  распродажи  новых  территорий.  Но
этот проект был  отклонен,  ибо  на  осуществление  его  потребовалось  бы
слишком много лет.
     Перед мысленным взором несчастных директоров фонда Джона Джонса  живо
вставали картины нескончаемых судебных тяжб и разбирательств, но буквально
накануне величайшего  из  судебных  процессов,  который  когда-либо  знала
история, произошло нечто  такое,  что  в  корне  изменило  дальнейший  ход
событий.
     Профессор  извлек  из  жилетного  кармашка   миниатюрный   приборчик,
приложил его к уху и нажал рычажок.
     - Пятнадцать часов пятьдесят две минуты... пятнадцать часов пятьдесят
две минуты... пят...
     Профессор сунул приборчик в карман и продолжал:
     - К сожалению, я должен закончить лекцию. В шестнадцать часов у  меня
назначена встреча с профессором  С122Б24999муж  из  университета  Сатурна.
Итак, на чем мы остановились? Ах,  да!  Я  говорил  о  небывалом  судебном
процессе, который грозил директорам фонда Джона Джонса.
     Так вот, этот самый мистер Дж664М42721муж, тридцать  девятый  потомок
Джона Джонса, поссорился с мисс  Т246М42652жен.  Их  ссора  свела  к  нулю
надежды на брак между ними. Никто не хотел уступать другому. Он так  и  не
женился, она так и не вышла замуж. В 2946 г. мистер Дж664М42721муж, прожив
всю жизнь холостяком и не оставив после себя детей, умер.
     Солнечная система не перешла в  частные  руки.  Немедленно  вмешалось
межпланетное правительство и объявило об отчуждении фонда Джона  Джонса  в
пользу  государства.  Немедленно  упразднилась  частная  собственность.  В
мгновение ока мы достигли всеобщего благоденствия.
     Лекция окончена. Все свободны.
     Один за другим лица слушателей исчезали с экранов визафона.
     Профессор остался сидеть в кресле, размышляя о чем-то.
     - Удивительный человек  был  этот  Джон  Джонс  Первый,  -  задумчиво
проговорил он наконец. - Какая сила предвидения! Какой ум!  В  особенности
если учесть, что жил он в двадцатом веке, когда кругом царило  невежество.
Но как близка была его тщательно продуманная схема к  полному  краху.  Что
было бы с милым  его  сердцу  обществом  всеобщего  процветания,  если  бы
сороковой наследник Джона Джонса все-таки появился на свет?

                             Дэвид А.КЕЛЛЕР

                                 ТИГРИЦА

     Человек приложил немало усилий, чтобы продать мне  дом.  Ясное  дело,
дом должен был мне понравиться. Человек то и дело обращал мое внимание  на
панораму.
     Вид и в самом деле был великолепный. Вилла, расположенная на  вершине
горы, смотрела фасадом на долину, очень зеленую, заросшую  виноградниками,
усеянную такими белыми домиками, что слепило глаза.
     В самом широком месте долина не превышала  пяти  километров.  Хороший
стрелок, вооруженный ружьем с оптическим прицелом, мог бы держать на мушке
любую ферму.
     Они гнездились, как белые жемчужины в море зеленых виноградников.
     - Восхитительный вид, сеньор, - повторял  агент.  -  Эта  панорама  в
любой сезон стоит вдвое дороже того, что я прошу за виллу.
     - Но я могу посмотреть на все это и не покупая виллы, - возразил я.
     - Только в том случае, если вы случайно ступите на чужую землю.
     - Дом очень старый, в нем нет даже водопровода.
     - Ошибаетесь! - вскричал он с широкой улыбкой, показывая мне  золотые
зубы. - Слышите?
     Послышался хрустальный звон. Я повернул голову  и  увидел  мраморного
купидона,  несколько  неожиданным  образом  льющего  воду  в  бассейн.   Я
улыбнулся и заметил:
     - Один такой фонтан есть в Брюсселе, другой в  Мадриде.  Этот  фонтан
красив, но я имел в виду водопровод в современной ванной.
     - А зачем вам мыться? Можно просто сидеть и любоваться пейзажем.
     Он мне так надоел, что я в конце концов выписал чек,  получил  акт  о
продаже  и  стал  хозяином  горы,  увенчанной  каменным   домом,   похоже,
наполовину разрушенным.
     Но агент не знал, а  я  не  сказал  ему,  что  для  меня  представлял
ценность только фонтан. Дело в том, что я  приехал  в  Италию  только  для
того, чтобы купить этот фонтан, если удастся, и  увезти  его  в  Штаты.  Я
ничего не знал об этой любопытной  мраморной  скульптуре.  О  фонтане  мне
написал Джордж Сейнбрук. Всего одно письмо, а затем уехал неизвестно куда.
Таков уж был Джордж - вечно  в  движении.  Теперь  фонтан  мой,  и  я  уже
прикидывал, где я помещу его в своем жилище в Нью-Йорке. Во всяком случае,
не в розарии.
     Я сидел на мраморной скамье  и  созерцал  долину.  Агент  по  продаже
недвижимости был прав - пейзаж был изящен, уникален. Окружающие горы  были
как раз нужной высоты, чтобы бросать тень на ту или иную  часть  долины  в
любое время суток, кроме полудня.  Никаких  признаков  жизни  там,  внизу,
видно не было, но я был уверен, что виноградники полны  фермеров.  В  небе
парил орел, инстинктивно используя воздушные течения.
     Я потянулся, взглянул на свою машину и вошел в дом.

     В кухне сидели двое крестьян - старик и старуха. При  моем  появлении
они встали.
     - Кто вы такие? - спросил я по-английски.
     Они  улыбнулись  и  завертели  руками.   Я   повторил   свой   вопрос
по-итальянски.
     - Мы слуги, - ответил старик.
     - Чьи?
     - Любого хозяина.
     - Вы давно здесь?
     - Всегда. Это наш дом.
     Я улыбнулся.
     - Хозяева уходят, а вы остаетесь?
     - Вроде так.
     - И много у вас было хозяев?
     - Увы, да! Они приходят и уходят. Все молодые господа, вроде вас,  но
они не  остаются.  Они  покупают  дом,  любуются  пейзажем,  едят  с  нами
несколько дней, а потом уходят.
     - И вилла снова идет в продажу?
     Старик пожал плечами.
     - Откуда мне знать? Мы только слуги.
     - В таком случае приготовьте мне обед и подайте его в беседку, откуда
я смогу восхищаться видом.
     Женщина послушно двинулась. Мужчина подошел ко мне.
     - Не отнести ли ваш багаж в спальню?
     - Да. Я тоже поднимусь с вами, чтобы разобрать его.
     Он отвел меня в спальню - комнату на втором этаже. Там была кровать и
очень  старинный  комод.  Пол  был  исключительно  чистым,  стены  недавно
побелены. Их идеальная белизна наводила на мысль о всевозможных методах ее
нарушить - нарисовать картину, написать поэму или расписаться  каракулями,
которые приводят в отчаяние моих родных и друзей.
     - Все предыдущие хозяева спали здесь? - спросил я небрежно.
     - Да.
     - Был ли среди них некий Джордж Сейнбрук?
     - Кажется, был. Но все они приходили и уходили, а я  стар,  память  у
меня уже не та.
     - Они когда-нибудь писали на стенах?
     -  Все  писали!  Кто  им  запретит?  Пока  они  здесь   жили,   вилла
принадлежала им, не так ли? Но мы всегда перебеливаем стены для следующего
хозяина.
     - Вы всегда уверены, что появится новый хозяин?
     - Конечно. Должен же кто-то платить нам жалованье?
     - Что они писали на стенах? - спросил я, вкладывая золотую  монету  в
жадную ладонь старика.
     Он посмотрел на меня внимательными старческими глазами.
     - Каждый писал и рисовал, что  хотел.  Они  были  хозяевами  и  могли
делать все, что им вздумается.
     - Но все-таки, какие слова?
     - Я не понимаю по-английски и не умею читать.
     Похоже,  старик  не  хотел  говорить.  Эта  ситуация  не   на   шутку
заинтересовала меня. Те же слуги, та  же  вилла,  а  владельцы  все  время
новые. Они покупают виллу, пишут на стенах и уходят, а  мой  друг,  агент,
снова продает дом. Весьма подозрительное дело!
     Очутившись  внизу,  снаружи,  перед  отличной  итальянской   едой   и
великолепной  панорамой,  я  посмеялся  над  своими  подозрениями.  Я   ел
спагетти, оливки и черный хлеб, запивая вином. Тишина давила.  Небо  стало
медного цвета и предвещало дождь. Пришел старик и показал место, где можно
поставить машину, - пристройку у стены дома, открытую с одной стороны,  но
под крышей. Каменный пол почернел от грязи или от масла.
     - Видимо, здесь было много машин? - предположил я.
     - Все хозяева имели машины.
     Вернувшись на террасу, я ждал, когда начнется  гроза.  Наконец  серая
стена воды хлынула на долину и вскоре загнала меня в дом.
     Женщина принесла свечи. Я взял один подсвечник, объяснив:
     - Я хочу осмотреть дом.
     Она не  возражала.  Я  начал  с  нижнего  этажа.  Одна  комната  явно
предназначалась для слуг. Затем шла кухня и еще две комнаты, когда-то,  по
всей вероятности, бывшие столовой и гостиной. В них почти не было  мебели,
стены посерели от сырости. Одна каменная лестница вела в  спальню,  другая
вниз, в погреб. Я выбрал последнюю.
     Ступени, видимо, были выбиты прямо в скале, как  и  сам  погреб.  Все
выглядело очень древним. У меня возникло впечатление, что этот погреб  был
гробницей, над которой впоследствии построили дом. Но, когда  я  спустился
вниз, там  ничего  не  напоминало  гробницу:  я  увидел  несколько  винных
бочонков, разное барахло, мотки веревок и проволоки по углам,  в  основном
же помещение было пустым и пыльным.
     - Занятное место, - пробормотал я.
     Не знаю, чем именно  оно  показалось  мне  странным,  разве  что  его
пропорции  не  соответствовали  вилле  наверху.  Я  ждал   чего-то   более
обширного, более мрачного. Я обошел его по кругу, осмотрел стены и  сделал
открытие.
     Три стены погреба были вырублены в скале, а четвертая была кирпичной,
и в центре ее была дверь. Зачем тут дверь? Ясное дело, она вела  в  другую
часть погреба. Раз  есть  дверь,  значит,  за  ней  что-то  скрывается.  А
дверь-то какая! Железные петли могли бы выдержать  удары  тарана.  Была  и
замочная скважина, но я в жизни не видел ключа, который бы  соответствовал
размерам отверстия.
     Естественно, я захотел открыть эту дверь. Это мое право, как  хозяина
виллы. Я поднялся  наверх,  но  старуха,  казалось,  не  понимала  меня  и
посоветовала  обратиться  к  ее  мужу.  Тот,   в   свою   очередь,   также
демонстрировал полное непонимание моих слов. Тогда я привел его к двери  и
показал  на  замочную  скважину,  энергично  объясняя  ему   по-английски,
по-итальянски и жестами, что мне нужен ключ от этой двери. В конце  концов
он вроде понял, но покачал головой. У него никогда не  было  этого  ключа.
Это очень старая дверь. Его родители может и были в курсе, но их уже нет в
живых. Я потрогал железные петли. Старик, конечно, врет. Кто поверит,  что
он, прожив здесь всю  свою  жизнь,  никогда  не  видел,  чтобы  эта  дверь
открывалась?
     - Значит, ключа у вас нет? - допытывался я.
     - Нет.
     - А где же он?
     - У особы, которой принадлежит этот дом.
     - Но ведь хозяин - я!
     - Да, хозяин - вы, но  я  говорю  об  особе,  которая  владеет  домом
всегда.
     - Так что же, прежние владельцы в действительности не покупали дом?
     - Нет, покупали. Но они приходили и уходили.
     - И тогда настоящий хозяин дома снова продавал его?
     - Да.
     - Очень странно. А кто этот владелец?
     - Донна Марчези.
     - Я, кажется, встречал ее в Сороне.
     - Да, она живет там.
     Гроза прошла. Сорона была в трех или четырех  километрах,  на  другом
склоне  горы.  Погреб,  дверь,  тайна,  скрываемая  за  ней,  -  все   это
заинтриговало меня. Я сказал старику, что  вернусь  к  ужину,  и  поднялся
наверх, чтобы переодеться и нанести визит владелице.
     Наверху я заметил, что рука у меня черна от смазки.  Это  кое  о  чем
говорило, ибо именно этой рукой я оперся на дверную петлю. Вымыв  руки,  я
переоделся и поехал в Сорону.

     К счастью, донна Марчези была дома. Я, без сомнения, уже встречал  ее
и сразу же обратил внимание на ее воздушную красоту. Я не  встречал  более
красивой  женщины,  чем  она:  молочно-белая  кожа,   ярко-рыжие   волосы,
уложенные в тяжелую прическу, удивительные  зеленые  глаза  с  удлиненными
зрачками, длинные ногти, покрытые лаком под  цвет  волос.  Ее  удивил  мой
визит.
     - Вы купили виллу? - спросила она.
     - Да, но я не знал, что вы  ее  хозяйка.  Агент  не  сказал,  чей  он
посредник.
     - Знаю, - сказала она, улыбаясь. - Франке  такой:  он  вечно  уверяет
меня, что дом принадлежит ему.
     - Похоже, с ним это часто случается.
     - Боюсь, что так. Это несчастливое место. Я всегда продаю этот дом  с
условием, что покупатель будет жить в нем, но почему-то никто не хочет там
оставаться. И каждый раз дом возвращается ко мне.
     - Кажется, он очень старинный?
     - Да. Он принадлежал многим поколениям нашей семьи. Я хотела от  него
избавиться, но что я могу поделать, если молодые люди не хотят там жить?
     Возникла  пауза,  и  я  услышал  ее  дыхание,  похожее   на   кошачье
мурлыканье.
     - Они приходят и уходят, - сказала она.
     - И тогда вы ищете другого покупателя, правда?
     - Естественно.
     - Я приехал за ключом, - неожиданно вырвалось у меня. - За ключом  от
двери погреба.
     - Вы уверены, что хотите его иметь?
     - Абсолютно уверен! Это моя вилла, мой погреб и  моя  дверь!  Я  хочу
иметь этот ключ. Я хочу знать, что скрывается за этой дверью.
     Ее  зрачки  сузились,  как  у  разъяренной  кошки.   Она   пристально
посмотрела на  меня,  открыла  ящик  письменного  стола,  достала  ключ  и
протянула его мне. Он был под стать двери - в добрый фунт весом  и  длиной
около пятнадцати сантиметров.
     Взяв ключ, я поблагодарил и  откланялся,  но  через  несколько  минут
вернулся и рассыпался в извинениях: я подвержен  капризам  и  часто  меняю
свои решения. Дверь меня больше не интересует и ключ мне не нужен.  Я  еще
раз поцеловал ручку хозяйке и ушел, на этот раз окончательно.
     На соседней улице я вошел в слесарную мастерскую и подождал, пока мне
сделают ключ по восковому отпечатку настоящего ключа.  Через  час  я  ехал
обратно с ключом в кармане. Дама с кошачьими глазами  наверняка  убеждена,
что меня не интересуют ни дверь, ни то, что за нею скрывается.
     Когда я приехал на виллу, полная луна висела над горой. Я  устал,  но
был доволен. Взяв у старухи подсвечник, я поднялся в спальню и  немедленно
уснул.

     В полночь я проснулся. Ярко светила луна. Я услышал что-то вроде шума
волн, разбивающихся о скалистый берег. Этот шум  сменился  музыкой.  Звуки
шли как бы издалека. Мне приходилось напрягать слух, чтобы  слышать  более
отчетливо.
     В шлепанцах, с электрическим фонариком, я  стал  медленно  спускаться
вниз. Из комнаты слуг доносился звучный храп. Судя  по  всему,  они  спали
очень крепко. Я сошел в погреб и сунул ключ в отверстие  замка.  Он  легко
повернулся. Замок был так же хорошо смазан, как и дверные петли. Ясно, что
эту дверь часто открывали. Я от души проклял слуг.  Они  наверняка  знали,
что скрывается за этой дверью!
     Только я хотел открыть  дверь,  как  услышал  женский  голос,  певший
по-итальянски. Кажется, это была оперная ария. Послышались аплодисменты, а
затем - резкий крик, словно кого-то ранили. Теперь  я  понял,  откуда  шли
звуки, которые я слышал в спальне. Тут явно была какая-то тайна, но я  еще
не был готов к тому, чтобы раскрыть ее. Поэтому я снова бесшумно  повернул
ключ в двери и на цыпочках вернулся в спальню.
     Я силился понять, сложить два и два, но у меня получалось пять, семь,
миллион невозможных и пугающих результатов. Четыре никак не выходило.
     Постоянная смена хозяев. Стены выбелены.  Какие  тайны  скрывает  эта
побелка? Дверь в погребе. Что она прячет? Ключ  и  замок  хорошо  смазаны,
слуги все знают. Я тщетно задавал себе вопрос: что за этой  дверью?  И  не
мог найти ответа. Не ее ли голос я слышал там? Ей  известно  все  об  этой
тайне... Нет, почти все, потому что я знал то, чего не знала она. А она не
знала, что я могу открыть эту дверь. Она не знала, что у меня есть ключ.
     Прикинувшись больным, весь следующий день  я  провел  в  спальне:  то
спал, то  просто  убивал  время.  Я  не  рискнул  спускаться  вниз  раньше
полуночи. Слуги наверняка спали: хорошая  доза  снотворного,  подмешанного
мною в их пищу, обеспечила им крепкий сон. Полностью одетый, с револьвером
в  кармане,  я  спустился  в  погреб  и  открыл   дверь.   Она   беззвучно
распахнулась. За ней было темно,  как  в  аду.  Меня  поразил  неописуемый
запах,  ощущение  тюрьмы.  Слышались   вздохи,   легкие   всхлипывания   и
неопределенные смешки спящих детей, видящих страшные сны.
     Я повел вокруг лучом фонарика. Это был грот, пещера, которая тянулась
очень  далеко.  Потолок  поддерживался   толстыми   каменными   колоннами,
поставленными с правильными интервалами. Их длинные ряды уходили вдаль.
     К каждому  столбу  был  прикован  цепями  мужчина!  Их  было  человек
двадцать: все они спали, сидя или лежа  на  каменном  полу.  Они  храпели,
беспокойно вздыхали, но никто не открывал глаз, даже когда я направлял  им
свет прямо в лицо.
     Тяжело было  смотреть  на  мертвенно-бледные,  болезненно  сморщенные
лица,  все  покрытые  царапинами:  глубокими,   длинными,   тонкими,   как
кровоточащими, свежими, так и старыми, зажившими. Их  запавшие  сморщенные
веки, отсутствие реакции на свет  в  конце  концов  открыли  мне  страшную
тайну: эти люди были слепыми!
     Как ужасно! Один слепой, прикованный к каменному столбу, - достаточно
ужасное зрелище, но двадцать... Разве двадцать  человек  страдают  больше,
чем один? Мне пришла в голову мысль, такая страшная, такая  невозможная  и
отвратительная, что я усомнился в ее логичности. Однако теперь два  и  два
составляли  четыре.  Неужели  все  эти  люди  были  хозяевами  виллы?  Они
приходили, покупали дом и уходили... В это подземелье,  чтобы  остаться  в
нем навсегда.
     "Ах, донна Марчези! - подумал я. -  Что  говорить  о  ваших  кошачьих
глазах? Если вы ответственны за все это, то вы не женщина, а тигрица!"

     Кажется, я понял, как все это происходило. Хозяин  виллы  приходил  к
донне Марчези за ключом, открывал эту дверь и больше не возвращался.  Меня
в тот вечер никто не остановил, поскольку никто не знал, что у  меня  есть
ключ.
     Я подумал, что среди этих спящих мужчин есть и Джордж Сейнбрук.  Было
время, мы с ним играли  в  теннис  и  вообще  были  скорее  братьями,  чем
друзьями. На правой руке у него был звездообразный шрам. Вспомнив об этом,
я обошел всех спящих, оглядывая руки. И нашел его. Но слепец,  прикованный
к камню, - настоящий скелет. Не может быть, чтобы это был мой друг Джордж,
веселый теннисист.
     У меня сжималось сердце. Что это значит? Если в  этом  повинна  донна
Марчези, то каковы ее мотивы?
     Я прошел дальше по подземелью.  Оно  казалось  бескрайним.  Множество
столбов опоясывали пустые цепи. Всех этих людей захватывали в ловушку, как
мух, у самой двери. Рады столбов тянулись, казалось, бесконечно. В  другом
конце, наверное, должен быть еще один выход из  этого  туннеля.  Но  я  не
решился проверить свое предположение.
     Вдруг в глубине туннеля  послышалось  пение.  Быстро  сняв  обувь,  я
бросился к двери и спрятался в углу за грудой камней,  погасив  фонарик  и
сжав в руке оружие.
     Скоро показалась певица. Это была донна Марчези.  В  одной  руке  она
несла фонарь, в другой - корзинку. Повесив фонарь  на  гвоздь,  она  стала
подходить к каждому узнику. Всякий раз  повторялось  одно  и  то  же:  она
будила спящего пинком в лицо, а когда он с  криком  боли  просыпался,  она
клала кусок хлеба в его дрожащую, жадно протянутую руку. Когда все  слепцы
получили свою порцию, наступила тишина, прерываемая лишь хрустом черствого
хлеба на зубах. Эти бедняги буквально умирали с голоду и  накидывались  на
хлеб  со  страшной  жадностью.  Когда  они  стали  вымаливать   еще,   она
расхохоталась. Она смеялась им в лицо,  стоя  в  свете  фонаря,  в  легком
открытом платье. Внезапно она крикнула:
     - Встать, собаки!
     Как хорошо выдрессированные животные, они  поднялись.  С  трудом,  но
достаточно быстро, насколько позволяли тяжелые цепи.  Двое  замешкались  и
тотчас же получили удар хлыстом по лицу.
     Теперь все двадцать прикованных слепцов молча стояли. Женщина, стоя в
середине, запела. Голос ее был хорошо отработан, но отливал металлом и  на
высоких нотах напоминал крик хищного зверя. Она пела арию  из  итальянской
оперы.  Ее  аудитория  молча  слушала.  Когда  она  замолчала,  они  стали
аплодировать почти бесплотными руками.
     Певица  внимательно  осматривала  их,  как  бы  оценивая  степень  их
энтузиазма. Вид одного не удовлетворил ее. Подскочив к нему,  она  вонзила
длинные ногти в его щеки. Из глубоких царапин брызнула кровь и потекла  до
ее пальцам. Когда она снова запела, наказанный хлопал ей громче других. Он
запомнил урок...
     Наконец она дала им еще по куску хлеба и немного воды, а затем,  взяв
фонарь и корзинку, скрылась во мраке туннеля. Плача и ругаясь в бессильной
ярости, слепцы снова упали на свои каменные ложа.
     Я приблизился к своему другу и взял его за руку.
     - Джордж! Джордж Сейнбрук! - прошептал я.
     Он вскочил.
     - Кто меня зовет? Кто это?
     Я назвал себя, и он заплакал. Немного успокоившись, он заговорил. Его
рассказ отражал историю всех тех, кто находился  здесь,  и  тех,  кто  уже
умер. Каждый был хозяином виллы на день  или  на  неделю.  Каждый  находил
дверь и просил ключ у донны Марчези. Более  недоверчивые  записывали  свои
мысли на стенах спальни, но все  без  исключения  уступали  любопытству  и
открывали дверь. Едва они переступали порог, как их хватали и  приковывали
к столбу, чтобы они оставались тут до смерти. Например,  Смит  из  Бостона
здесь уже два года, но у него скверный кашель, так что вряд ли он проживет
долго. Сейнбрук назвал мне всех. Тут были трое англичан, один  француз,  а
остальные - из лучших американских семей.
     - И все слепые? - спросил я вполголоса.
     - Да. С первого же вечера. Она делает это ногтями.
     - Она приходит каждую ночь?
     - Почти каждую. Она дает нам есть, поет для  нас,  и  мы  аплодируем.
Когда кто-нибудь из нас умирает, она снимает труп с цепи и бросает  его  в
какую-то яму. Она сама говорила об этом  и  хвалилась,  что  заполнит  яму
доверху.
     - Кто ей помогает?
     - Наверное, агент по продаже  недвижимости,  ну  и,  конечно,  старые
слуги с виллы. Кое-кто рассказывал, что  заснул  в  спальне,  а  проснулся
здесь, в цепях.
     Дрожащим голосом я шепнул ему на ухо:
     - Что бы ты сделал, Джордж, если бы она запела, а ты  обнаружил,  что
на тебе нет цепей? Ни на тебе, ни на  других?  Что  бы  ты  тогда  сделал,
Джордж?
     - Спроси их, - проскрипел он. - Спроси всех по  очереди.  Я-то  знаю,
что сделаю! - И он снова заплакал от бессильной злобы.
     - Она всегда приходит в одно и то же время?
     - Насколько я знаю, да. Но время теперь ничего не значит для нас.  Мы
просто ждем смерти.
     - Цепи на замке?
     - Да, и ключ, вероятно, у нее. Может, у старика наверху, но это  вряд
ли. Вот если бы у нас был напильник, мы перепилили бы цепи.
     - А ты писал что-нибудь на стене в комнате?
     - Конечно!  Думаю,  что  все  писали.  Один  написал  сонет  в  честь
изумительных глаз этой женщины. Разве ты не читал его на стене?
     - Нет. Старики белят стены перед прибытием нового хозяина.
     - Так я и думал.
     - Значит, ты знаешь, Джордж, что сделаешь, когда освободишься, а  она
будет петь?
     - Да, мы все знаем.
     Я ушел, обещав ему положить конец этому в силу своих возможностей.

     На следующий день я  посетил  донну  Марчези  и  преподнес  ей  букет
орхидей. Она приняла меня в музыкальном салоне. Я понял намек  и  попросил
ее спеть. Она застенчиво и как  бы  нехотя  спела  мне  отрывок  из  арии,
которую я уже хорошо знал. Я не скупился на аплодисменты. Она улыбнулась.
     - Вам нравится?
     - Еще бы! Я хотел бы послушать вас еще, я мог бы слушать  вас  целыми
часами, днями, всегда!
     - Вы очаровательны, - промурлыкала она. - Думаю, это можно устроить.
     - У вас такой обворожительный голос! Но вы слишком скромны. Почему вы
не покажете его всему миру!
     - Я пела один раз на публике, - призналась она со вздохом. - Это было
в Нью-Йорке, в частном концертном зале. Присутствовали почти одни мужчины.
У меня, может быть от волнения, сел  голос.  И  публика,  главным  образом
мужчины, не были ко мне снисходительны. Они шикали, даже свистели.
     - Не может быть! - возмутился я.
     - Тем не менее, это правда! Но с тех пор ни один мужчина не  освистал
меня!
     - Убежден в этом! - воскликнул я в блаженном  негодовании.  -  У  вас
чудесный голос, я совершенно искренне  вам  аплодировал.  Да,  кстати,  не
позволите ли вы мне еще раз передумать и попросить у вас ключ от погреба?
     - Вы и в самом деле хотите этого, мой друг?
     - Без сомнения. Может, я им никогда и не воспользуюсь,  но  хочу  его
иметь. Мелочи жизни составляют  мое  счастье,  а  ключ  -  одна  из  таких
мелочей.
     - Ну что ж, он  у  вас  будет.  Но  доставьте  мне  удовольствие,  не
пользуйтесь им до воскресенья. Сегодня у нас пятница, так что вам  недолго
ждать.
     - Счастлив выполнить ваше желание, - уверил я, целуя ей  руку.  -  Но
услышу ли я еще раз ваше  пение?  Вы  позволите  мне  приходить  почаще  и
слушать ваш чудесный голос?
     - Обещаю, - сказала она. - Я уверена, в дальнейшем  вы  часто  будете
слушать мое пение. У меня странное впечатление, что наши судьбы связаны.
     Я взглянул в ее глаза, в желтые кошачьи зрачки. Да, это правда.  Сама
судьба привела меня сюда, чтобы повстречаться с ней.

     Я купил два десятка напильников и поехал в  Милан,  где  повидался  с
тремя консулами - английским, французским и американским.
     Они мне не поверили. Я назвал имена,  и  им  пришлось  признать,  что
расследование и поиски имели место, но что касается всего  остального,  то
они уверены, что у меня кошмары в результате злоупотребления  итальянскими
винами. Я уверял их, что не был пьян, и так настаивал,  что  они  в  конце
концов согласились  пригласить  начальника  уголовной  полиции.  Тот  знал
Франке, торговца недвижимостью, знал и донну Марчези и  кое-что  слышал  о
вилле, но это были только слухи.
     - В субботу вечером мы приедем, - пообещал  он  мне.  -  Значит,  вам
остается одна ночь. Дама не  будет  пытаться  поймать  вас  в  ловушку  до
воскресенья. Вы займетесь стариками?
     - Я их обезврежу. Приглядите, чтобы Франке  не  удрал.  Вот  дубликат
ключа. Я пройду в подземелье до полуночи.  Как  только  я  буду  готов,  я
открою дверь. Если я не вернусь до часу ночи - входите со  своими  людьми.
Вы все поняли?
     - Да, понял, - сказал американский консул, - но все-таки  думаю,  что
все это вам приснилось.
     Вернувшись на виллу, я вновь угостил стариков снотворным - не слишком
много, но достаточно для того, чтобы  они  хорошо  спали  ночью.  Я  щедро
расточал золото и, как бы по небрежности, позволил им увидеть, где я храню
свои деньги.
     Затем я спустился в подвал и открыл дверь. Я снова слушал, как  донна
Марчези поет перед публикой, которая никогда не обижает ее. Как только она
ушла, я раздал  напильники.  Обошел  всех  слепцов,  ободряя  их  и  давая
инструкции насчет следующей ночи: они должны  так  перепилить  свои  цепи,
чтобы Тигрица не заметила освобождения своих рабов. Осчастливила ли их эта
надежда на свободу? Не знаю. Но их восхищала другая перспектива.
     На следующий день я удвоил дозу снотворного в вине обоим слугам.  Они
со слезами благодарили и называли меня любимым господином.  Слуги  уснули,
как младенцы. Я даже подумал на миг, проснутся ли они вообще  после  дозы,
которую я им дал. Я не стал связывать слуг, а просто свалил их на постели.
     В половине  одиннадцатого  начали  съезжаться  машины  с  потушенными
фарами. Мы собрались на последнее совещание, а чуть  позже  одиннадцати  я
перешагнул порог ужасной  двери.  Быстро  удостоверился,  что  все  слепые
освободились, и повторил им, что они должны притворяться скованными,  пока
не наступит благоприятный момент. Они дрожали, но на сей раз не от страха.
     Забравшись  в  свое  укрытие,  я  стал  ждать.   Вскоре   послышалось
отдаленное пение. Минут через десять  донна  Марчези  повесила  фонарь  на
гвоздь. Сегодня она выглядела необыкновенно красивой. В  белом  прозрачном
платье, едва прикрывающем тело, с распущенными рыжими волосами, она  могла
навеки привлечь любого мужчину.  Донна  Марчези  сознавала  свою  красоту,
потому что, раздав по  куску  хлеба,  она  несколько  изменила  программу.
Рассказала публике, как тщательно подобрала свой туалет, чтобы понравиться
слушателям. Она описала свое платье, свои драгоценности.  Говоря  о  своей
красоте, она  словно  поворачивала  нож  в  ране,  напоминая  им,  что  их
единственная радость - слушать  ее  пение,  аплодировать  ей  и,  в  конце
концов, умереть.
     Из всех мерзких деяний ее жизни эта маленькая речь перед слепыми была
самым ужасным делом.
     Потом она запела. Я внимательно наблюдал за ней и увидел  то,  о  чем
подозревал: она пела с закрытыми глазами. Может быть, она воображала  себя
на оперной сцене, перед тысячами восхищенных зрителей,  кто  знает?  Но  в
этот раз во время пения она ни  разу  не  открыла  глаз.  Даже  когда  она
замолчала и ждала привычных аплодисментов, глаза ее оставались закрытыми.
     Певица ждала в тишине. Аплодисментов не было. В страшной  ярости  она
выхватила из корзины свой хлыст.
     - Собаки! Вы забыли свой урок?!
     И тут она заметила, что двадцать человек приближаются и окружают  ее.
Они молчали, но их протянутые руки искали то, чего  так  неистово  желали.
Она била их хлыстом, но слепцы молчали. Отдаю ей должное: она не  показала
никакого страха. Она знала, что произойдет,  не  могла  не  знать,  но  не
боялась. Ее единственным  звуком  было  злобное  рычание  тигра,  готового
прыгнуть на добычу.
     Один-единственный крик, и все. Освободившиеся узники  молча  схватили
ее. Через минуту все упали. Масса из тел. И под этой массой  агонизирующее
животное, защищающееся зубами и ногтями.
     Для меня это было слишком. Я сам все спланировал, я желал этого, но в
данный момент не мог этого перенести. Обливаясь холодным потом, я выскочил
за дверь, захлопнул ее за собой и повернул ключ в  замке.  Наверное,  меня
можно было принять за алкоголика, потому что я упал на пол  и,  задыхаясь,
закричал:
     - Виски! Дайте виски!
     Через несколько минут я пришел в себя.
     - Откройте дверь, - приказал я, - и выведите слепых!
     Одного за другим слепцов провели в кухню и  установили  их  личности.
Некоторые были страшно исцарапаны, у  одного  была  вырвана  губа.  Многие
нервно рыдали, но я знал, хотя никто из них в этом не признался,  что  они
счастливы.
     Мы  снова  спустились   вниз.   На   каменном   полу   лежало   нечто
неопределенное, красное и белое.
     - Что это?! - воскликнул американский консул.
     - Я думаю, что это донна Марчези, -  ответил  я.  -  С  ней,  видимо,
произошел несчастный случай.

                              Джералд КЕРШ

                     ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С КАПРАЛОМ КУКУ?

     Эту, казалось бы, невероятную  историю  могут  подтвердить  несколько
тысяч солдат и офицеров армии Соединенных Штатов, которые воевали в Европе
во время второй мировой войны.
     Сейчас я им напомню, как было дело.
     Шестого июля тысяча девятьсот сорок пятого года из Гринока,  в  устье
реки Клайд, отошел битком набитый пассажирами океанский лайнер "Куин Мэри"
и  взял  курс  на  Нью-Йорк.  На  борту  находилось   четырнадцать   тысяч
военнослужащих, несколько женщин и собака, и уж наверняка никто из них  не
забыл этого путешествия. Пес  был  умный,  ласковый  -  немецкая  овчарка,
которую спас от медленной и мучительной смерти где-то в Голландии  молодой
американский офицер. Мне рассказывали, что этот храбрый пес, измученный  и
умирающий от голода,  пытался  перескочить  через  колючую  проволоку,  но
застрял и провисел так несколько дней, не в силах двинуться ни вперед,  ни
назад. Наконец его снял с проволоки молодой офицер, и они  нежно  полюбили
друг друга. На военных кораблях запрещено держать собак. И все  же  офицер
как-то ухитрился протащить своего любимца на "Куин  Мэри".  Говорили,  что
вся команда как один человек поклялась не возвращаться в США  без  пса,  и
тут начальству пришлось пойти на уступки. Пса этого помнят все, кто отплыл
на "Куин Мэри"  шестого  июля  тысяча  девятьсот  сорок  пятого  года.  Он
появился на судне в самом жалком виде, под густой торчащей шерстью у  него
прощупывались  все  кости.  С   полсотни   сильных   полуголодных   мужчин
выпрашивали или воровали для него кусочки мяса, и через три дня пес  начал
понемногу  приходить  в  себя.  Одиннадцатого  июля,  когда  "Куин   Мэри"
пришвартовалась в нью-йоркском порту, он уже охотно кидался  за  резиновым
мячом, в который играли офицеры на верхней палубе.
     Я напоминаю об этом, чтобы все поверили: я тоже там был - направлялся
на Тихий океан в качестве военного корреспондента. Я был в походной форме,
но с бородой, поэтому, надеюсь, кое-кто меня запомнил. А  те,  кто  втайне
предавались игре в кости, должно быть,  вспоминают  обо  мне  с  тоской  и
нежностью: когда я добрался до Нью-Йорка, в кармане у меня осталось  ровно
пятнадцать центов, и мне пришлось занять пять долларов у  очень  любезного
священника, некоего Джона Смита, и он тоже может подтвердить, что  я  плыл
на "Куин Мэри". Если вам и этого  мало,  то  сестра  милосердия  лейтенант
Грейс Димишель из Вермонта фотографировала меня в нью-йоркском порту.
     Но в радостной суматохе той незабываемой минуты, когда лайнер вошел в
гавань Нью-Йорка, когда  тысячи  солдат  обнимались,  кричали,  плакали  и
смеялись, я потерял капрала Куку. Чего только я не делал, чтобы  разыскать
этого удивительного человека! Но он  бесследно  исчез,  как  сквозь  землю
провалился.
     Я  убежден,  что  его  запомнили  сотни  людей,   которые   несчетное
количество раз видели его на борту "Куин Мэри" между шестым и одиннадцатым
июля тысяча девятьсот сорок пятого года.
     Это светловолосый коренастый солдат среднего роста, по очень крепкого
сложения; он широк в кости и весит не менее ста девяноста фунтов. Глаза  у
него зеленовато-серые, слезящиеся, и он прихрамывает на правую ногу.  Зубы
на редкость крепкие, крупные, квадратные  и  слегка  выдаются  вперед,  но
заметить это нелегко, ибо улыбается он очень  редко.  Я  знаю,  люди,  как
правило, не слишком наблюдательны, но тот,  кто  хоть  раз  видел  капрала
Куку, не мог не заметить его шрамы. Самый страшный - на голове: он тянется
от левой брови к правому уху. Когда я увидел его  впервые,  мне  сразу  же
вспомнилось  убийство,  потрясшее  меня  много  лет  назад,  когда  я  был
полицейским репортером: убийца орудовал топором. Должно  быть,  редкостный
здоровяк, подумал я, глядя на капрала, если он после такого удара выжил  и
преспокойно расхаживает по земле. Подбородок  и  шея  у  него  изборождены
отметинами, какие остаются  после  ожогов.  У  него  не  хватает  половины
правого уха, тыльная сторона  правой  руки  точно  иссечена  ножом  и  вся
покрыта глубокими, побелевшими  от  времени  рубцами.  Казалось,  когда-то
целая толпа  сговорилась  зарубить  этого  человека  ножами,  кинжалами  и
саблями, но усилия их  остались  тщетными.  Все  его  шрамы  явно  давнего
происхождения, а ведь он на вид совсем еще молод - лет тридцати  пяти,  не
больше.
     Капрал этот пробудил во мне острое любопытство. Неужели никто из  вас
так его и не вспомнил? Он бродил по кораблю, мрачный и нелюдимый, всегда с
сигаретой, которую докуривал до самого конца и  выплевывал,  только  когда
она обжигала ему губы. Не от дыма ли у него слезятся глаза?  Он  бродил  с
унылым видом, поглощенный какими-то невеселыми мыслями, и всегда забивался
в какой-нибудь темный угол или под лестницу. Я  пробовал  расспрашивать  о
нем на палубах, но ничего не добился - в ту пору все  только  и  говорили,
что об офицере, поразительно похожем на киноактера Спенсера Трейси.  Но  в
конце концов я все узнал сам.

     Спиртное тоже было под  запретом  на  военных  судах.  Меня  об  этом
предупредили заранее, и я позаботился  тайком  протащить  на  "Куин  Мэри"
несколько бутылок виски. В  первый  же  день  плавания  я  угостил  одного
пехотного капитана. Не успел я и глазом моргнуть, как у меня уже оказалось
семнадцать новых друзей и все они меня просто обожали и каждый  выпрашивай
у меня автограф. Так что уже на второй день я выбросил за  борт  последнюю
пустую  бутылку  и  был  счастлив,  когда  мне  в  свою  очередь   удалось
напроситься  на  угощение.  (К  мистеру  Чарлзу   Беннету,   голливудскому
сценаристу, и он, если ему позволит скромность,  тоже  подтвердит,  что  я
говорю чистую правду.) Он подарил мне бутылку из-под пива, полную  доброго
шотландского виски, и я немедленно спрятал ее под гимнастерку, чтобы никто
из моих новоявленных друзей ничего не заметил.  На  третий  день  плавания
поздно вечером я удалился в укромный уголок, где было достаточно светло  и
можно было читать. Я собирался еще раз прочитать кое-какие  стихи  Франсуа
Вийона, время от времени прикладываясь к виски мистера Беннета. На палубах
"Куин Мэри" было не так-то просто найти пустынное местечко, но  я  все  же
нашел.  Мне  хотелось  еще  раз  прочитать  "Балладу  добрых   советов..."
["Баллада добрых советов ведущим дурную жизнь"]; великий Вийон написал  ее
на воровском жаргоне средних веков,  и  понять  ее  не  может  даже  самый
образованный француз, который изучал арго тех  времен.  Я  повторял  вслух
первые две строки, надеясь расслышать в них какой-нибудь новый смысл:

                      Car ou soie porteur de bulles
                      Pipeur ou hasardeur de dez...
                           ["В какую б дудку ты ни дул,
                            Будь ты монах или игрок..."
                                         Франсуа Вийон]

     Вдруг чей-то голос лениво произнес:
     - Эй, вы там! Вы-то что про это знаете?
     Я поднял голову: из темноты  выступило  мрачное,  иссеченное  шрамами
лицо загадочного капрала. Мне не оставалось ничего иного,  как  предложить
ему выпить, ибо бутылку я держал в руке и он глядел прямо на  нее.  Капрал
отрывисто поблагодарил,  одним  глотком  наполовину  опорожнил  бутылку  и
вернул ее мне.
     - "Pipeur ou hasardenr de dez", - повторил он со  вздохом.  -  Старая
песня. Вам она нравится, сэр?
     - Очень, - ответил я. - Наверно, Вийон был великий человек.  Кто  еще
сумел бы так блистательно писать на таком низменном языке? Кто еще смог бы
обратить  воровские  словечки,  которые  всегда  отвратительны,  в   такую
прекрасную поэзию?
     - Так вы эти слова понимаете? - усмехнулся он.
     - Да нет, не совсем, но чувствую, что это поэзия, - ответил я.
     - Это верно.
     - "Pipeur он hasardeur de dez..." С тем  же  успехом  можно  пытаться
положить на стихи что-нибудь вроде этого: "А мне один черт, играешь ли  ты
в кости или убиваешь людей..."
     - А вы кто такой? Откуда взялись? В армии уже черт-те сколько времени
не разрешают отпускать бороду.
     - Я военный корреспондент, - ответил я. -  Меня  зовут  Керш.  Можете
допивать.
     Он осушил бутылку и сказал:
     - Спасибо, мистер Керш. А  меня  звать  Куку.  -  И  тяжело,  мешком,
грохнулся на палубу рядом со мной.  -  Уф,  -  выдохнул  он  при  этом,  -
посидеть, что ли.
     Потом взял изуродованной рукой мою книжечку, похлопал ею по колену  и
вернул мне.
     - "Hasardeur de dez", - повторил он с незнакомым мне акцентом.
     - Я вижу, вы читаете Вийона, - заметил я.
     - Нет, не читаю. Я и вообще-то не особый грамотей.
     - Но вы говорите по-французски. Где вы этому научились?
     - Во Франции.
     - А теперь едете домой?
     - Вроде бы так.
     - И кажется, не жалеете об этом.
     - Да уж нет.
     - Возвращаетесь из Франции?
     - Из Голландии.
     - А давно в армии?
     - Да уж порядочно.
     - Вам нравится служить?
     - Конечно. Чем плохо? А вы откуда?
     - Из Лондона.
     - Я там бывал, - сказал он.
     - А вы откуда родом?
     - Что? Я... Да вроде бы из Нью-Йорка.
     - Как вам понравился Лондон? - спросил я.
     - Он стал получше.
     - Получше? А я-то думал, вы видели его  в  самое  неудачное  время  -
бомбежки и всякое такое, - заметил я.
     - Да нет, Лондон вроде бы ничего.
     - Вот если бы вы побывали там до войны, капрал...
     - Бывал и до войны.
     - Ну, тогда вы, верно, были еще очень молоды, - сказал я.
     - Не так уж молод, - усмехнулся капрал Куку.
     - Я военный корреспондент и газетчик, - сказал я,  -  и  потому  имею
право задавать нескромные вопросы. Понимаете, я мог бы написать про вас  в
свою газету. Что это за имя такое  -  Куку?  Никогда  прежде  не  слыхивал
такого.
     И для пущей важности я вытащил карандаш и записную книжку.
     - Да по-настоящему-то меня звать вовсе не Куку, - объяснил капрал.  -
Вообще-то имя у меня французское. Лекокю. Знаете, что это значит?
     Я немного смутился.
     - Н-ну... Если не ошибаюсь, так называют человека, которому  изменила
жена, - сказал я.
     - Верно.
     - У вас есть семья?
     - Нет.
     - Но вы были женаты?
     - Много раз.
     - А что вы собираетесь делать, когда вернетесь в Штаты, капрал?
     - Буду выращивать цветы и заведу пчел и кур.
     - И все в одиночку?
     - Да.
     - Цветы, пчелы и куры... А какие цветы?
     - Розы, - сказал он, не задумываясь. И  прибавил:  -  Может,  попозже
двинусь на юг.
     - Это еще зачем?
     - За скипидаром.
     Понятно. Он просто сумасшедший. Должно  быть,  разум  его  помрачился
после той страшной раны, от которой  на  голове  остался  такой  ужасающий
шрам.
     - Вам, верно, досталось в боях, капрал, - сказал я.
     - Да, сэр, порезали малость тут и там, - со  смешком  ответил  он.  -
Всякое бывало.
     - Оно и видно. Когда я взглянул на вас в первый раз, я подумал, не  в
обиду вам будь сказано, капрал, что раны у вас на голове,  на  лице  и  на
руках такие - сразу видно, не от современного оружия.
     - А я и не говорил, что  от  современного,  -  огрызнулся  он.  Потом
набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул. -  Уф!  Чем  это  вы  меня
напоили?
     - Отличным шотландским виски. А что?
     - Отличное-то оно отличное, только пить мне его не надо  было.  Я  от
такого крепкого отказался уж и не помню когда. В  голову  сильно  ударяет.
Мне такого и в рот брать нельзя.
     - Кто же вас просил опорожнять целую бутылку, да еще в два глотка?  -
с досадой сказал я.
     - Виноват, мистер. Как  прибудем  в  Нью-Йорк,  я  вам  тоже  бутылку
поставлю, коли желаете, - ответил капрал Куку, сощурился, точно ему больно
было смотреть, и провел рукой по шраму на голове.
     - Скверная, видно, была рана, - заметил я.
     - Какая? Эта? - спросил он. -  Да  уж  скверней  некуда.  Даже  мозги
полезли  наружу.  А  вот  гляньте-ка...  -  Левой  рукой   он   расстегнул
гимнастерку и задрал нижнюю рубашку, а правой зажег старый, видавший  виды
фонарик. - Вот поглядите...
     Я вскрикнул от изумления. Никогда еще не видел я, чтобы живой человек
был так невероятно изрезан и изуродован. В неверном свете фонарика  передо
мной предстало  нечто  вроде  выжженной  пустыни,  где  отбушевала  ярость
стихий, оставив за собой крутые откосы, пропасти, ущелья и провалы.  Точно
на тело его обрушились все громы небесные, ураганы и землетрясения.  Ребра
с левой стороны, казалось, сдавила какая-то страшная тяжесть и  раздробила
их на мелкие кусочки. Каким-то чудом кости срослись, и  получилось  что-то
вроде лунного вулкана с кратером, окаймленным жесткой  бугристой  кромкой.
Под ложечкой темнела огромная глубокая впадина.
     - Господи, дружище, вас  точно  разорвали  пополам  и  потом  кое-как
склеили, - воскликнул я.
     Капрал Куку только засмеялся и поднял фонарик  повыше,  чтобы  я  мог
получше разглядеть  -  могучие  мышцы  его  груди  и  живота  были  сплошь
изрублены и искромсаны. Наконец, фонарик погас  и  капрал  Куку  застегнул
гимнастерку.
     - Недурно? - спросил он.
     - Недурно! Бог ты мой, я ничего не смыслю в медицине, но по-моему, от
любой из этих ран человек должен  отдать  богу  душу.  Как  вы  ухитрились
остаться в живых, капрал? Возможно ли это?
     - Думаете, вы  что-нибудь  видели?  Ничего  вы  еще  не  видели,  вот
поглядели бы на мою спину... Но это после.
     - Послушайте, да откуда же они у вас? Шрамы-то все старые. Не в  этой
же войне вы их заполучили!
     Капрал Куку расслабил  узел  на  галстуке,  расстегнул  воротничок  и
оттянул ворот рубашки.
     - Ясно, - преспокойно заявил он. - Вот гляньте, на  этой  войне  меня
ранили только сюда.
     И небрежно ткнул пальцем в плечо у самой шеи.  Здесь  тесно  лепились
пять ямок - следы пуль.
     - Легкий пулемет, - пояснил Куку.
     - Не может быть! - воскликнул я, пока  он  приводил  в  порядок  свой
галстук. - Эти пули  должны  были  перерезать  сонную  артерию  и  разбить
позвонки!
     - Ну да, так и случилось, - ответил капрал Куку.
     - И сколько же вам тогда было лет?
     - Да вроде бы четыреста тридцать восемь.
     - Тридцать восемь?
     - Я сказал - четыреста тридцать восемь.
     Конечно, сумасшедший.
     - Родились в тысяча девятьсот седьмом году? - спросил я.
     - В тысяча пятьсот седьмом, - поправил капрал Куку,  поглаживая  шрам
на голове. И продолжал почти мечтательно (речь его выдавала  беспросветную
тупость, низменную хитрость, тревогу, подозрительность и гнусный расчет. В
полутьме капрал Куку поглядывал на меня  алчным,  оценивающим  взглядом  и
ощупывал пуговицы на гимнастерке, словно проверяя, надежно  ли  укрыты  от
нескромных взоров его драгоценные шрамы): - Вот послушайте, -  неторопливо
говорил он, - я вам только чуть намекну. Ведь одни намеки вам не  продать,
верно? Вы же газетчик. Вы, конечно, мигом смекнете, что к чему и  что  вам
от этого очистится, да ведь я все сразу и не выложу, так что надеяться вам
не на что. А мне хоть гром греми, надо снова приняться за работу, ясно?  И
мне нужна монета.
     - На розы, кур, пчел и скипидар? - спросил я.
     Он на секунду замялся, погладил голову и сказал:
     - Ну... В общем да.
     - Вас беспокоит этот шрам?
     - Только ежели выпью.
     - А как вы его заполучили?
     - В битве при Турине.
     - Не знаю такой битвы. Когда она была?
     - Как это когда? Та самая битва при Турине.
     - Значит, вас ранили в той самой битве при Турине, да?  А  когда  она
была?
     - В тысяча пятьсот  тридцать  шестом  или  тридцать  седьмом.  Король
Франсуа послал нас против маркиза де  Гас.  Враг  стоял  насмерть,  но  мы
прорвались. Вот тут-то я в первый раз понюхал пороху.
     - Так вы там были, капрал?
     - Ясно, был. Только тогда я не был капралом и звали меня не  Куку,  а
Лекокю. А настоящее мое имя - Лекок. Я родом из Ивето.  Там  я  работал  у
одного, его звали Николя, он торговал полотном... Такой был... - И  минуты
две или три капрал в самых крепких выражениях излагал мне все, что думал о
Николя.  Потом,  поостыв  немного,  продолжал:  -  Короче  говоря,  Дениза
сбежала, и все ребятишки в городе стали распевать: "Лекок, Лекок,  Лекокю,
Лекокю..." Ну, я убрался оттуда ко всем чертям и пошел в армию...  Видите,
ничего я вам толком покуда не сказал, на этом вам не заработать, ясно? Это
пока что одни намеки, ясно? Ну вот: мне тогда было  под  тридцать,  здоров
как бык. И вот король Франсуа послал нас в Турин, а господин де Монтаган в
то время командовал пехотой. А мой командир капитан ле Ра  привел  нас  на
одну горку и поставил там. Стычка была короткая,  а  уж  досталось  нам...
Каждый дрался, как мог, а потом к нам прорвались  остальные,  мы  пошли  в
наступление и тут-то я его и заполучил.
     И Куку погладил свой шрам.
     - Как же это вышло? - спросил я.
     - Алебардой треснули. Знаете, что  это  за  штука?  Такой  тяжеленный
топор на длиннющей рукояти. Если  с  алебардой  умеешь  обращаться,  можно
разрубить человека до пояса, ясно? И ударил бы он попрямее... ну  тогда  я
бы, верно, с вами сейчас не разговаривал. А я ее увидал, ясно?  И  присел,
да поскользнулся в луже крови и упал боком. Но все  равно,  алебарда  меня
настигла. Удар пришелся по голове, вот он, шрам. Тут все стало черно, бело
и опять черно, и больше я ничего не помню. А помереть-то я еще  не  помер,
ясно? Очнулся - вижу, надо мной наш военный доктор,  без  шлема,  в  одной
кирасе, руки по локоть в крови,  и  кровь  эта  наша,  солдатская,  уж  не
сомневайтесь, сами знаете, каковы наши армейские лекари.
     - Знаю, знаю, - подтвердил я примирительно. - Так вы  говорите,  было
это в тысяча пятьсот тридцать седьмом году?
     - Может, и в тридцать шестом, точно не припомню. Ну вот,  очнулся  я,
увидал доктора, а он в это время разговаривает с каким-то другим доктором,
того-то мне не видно, а вокруг раненые орут, все просят, чтобы их поскорее
прикончили и избавили от мучений... зовут священника... Сущий ад! Голова у
меня разрублена, мозги  вроде  ветерок  обдувает,  в  ушах  гудит,  трещит
что-то... Ни шевельнуться, ни заговорить не могу, а все вижу и слышу,  что
кругом творится... Доктор посмотрел на меня и говорит...
     Капрал Куку умолк.
     - Что же он сказал? - осторожно напомнил я.
     - Вот вы читаете вашу книжонку, а сами ничего-то в ней не  понимаете,
- буркнул капрал Куку, - "Pipeur ou hasardeur de dez" и прочее,  хотя  все
это и напечатано черным по белому. Сейчас  я  вам  все  растолкую.  Доктор
сказал вроде так: "Подите сюда, сэр, и взгляните.  У  этого  малого  мозги
вылезли наружу. Примени я эликсир Тэриака, его бы уж  давно  похоронили  и
забыли. А эликсира Тэриака у меня не оказалось, делать было  нечего,  я  и
влил ему свой. И вот, смотрите: он открыл  глаза!  И,  обратите  внимание,
кости черепа сближаются и что-то вроде новой кожи затягивает рану! Значит,
мое лечение правильное, и бог исцелит его". А тот, другой, которого мне не
видно, отвечает: "Не делайте глупостей, Амбруаз,  вы  только  зря  тратите
время и лекарства на этого покойника".  Мой  доктор  поглядел  на  меня  и
тронул пальцами мои глаза. Я моргнул. А тот, другой, и говорит: "Ну  зачем
вам тратить время и лекарства на мертвецов?"
     А я как моргнул, так уж больше не  могу  открыть  глаза.  И  не  вижу
ничего, а слышу все очень хорошо.  Услыхал  эти  его  слова  и  перетрусил
ужасно: зароют, думаю, живьем. А шевельнуться никак не могу. Но мой доктор
говорит: "Прошло уже пять дней, а тело у этого бедняги все  еще  живое,  и
хоть я и очень устал, я пока в здравом  уме  и  могу  поклясться,  что  он
сейчас открывал глаза". И крикнул кому-то: "Жан, давай сюда мой  эликсир!"
И говорит тому, другому: "С вашего позволения, сэр, я  буду  лечить  этого
солдата, пока он окончательно не  оживет  или  окончательно  не  умрет.  А
сейчас я волью ему в рану еще моего снадобья".
     И тут я почувствовал: что-то льется мне прямо в голову. Ну и боль  же
была! Точно прямо в мозг ледяную воду льют... "Крышка мне", - подумал я, и
опять весь застыл и ничего не помнил, а  потом  очнулся  совсем  в  другом
месте. Молодой доктор тоже был там, только без кирасы и в каком-то  мягком
колпаке. Теперь уж я мог двигаться  и  говорить  и  попросил  попить.  Как
доктор услыхал, что я говорю, он даже рот раскрыл, точно закричать  хотел,
но не закричал и дал мне какого-то  вина  в  чашке.  Только  руки  у  него
тряслись, так что на бороду мне попало больше вина, чем в рот. В ту пору и
у меня была борода вроде вашей, только побольше и погуще.  Вдруг  слышу  -
кто-то   бежит   ко   мне   по   комнате,    вижу    -    мальчишка    лет
пятнадцати-шестнадцати. Он было тоже рот раскрыл, хотел что-то сказать,  а
доктор как схватит его за горло и говорит:  "Молчи,  Жан,  если  хочешь  в
живых остаться, молчи!" А парень говорит: "Учитель, ты  воскресил  его  из
мертвых!" А доктор отвечает:  "Коли  хочешь  быть  жив,  молчи,  а  то  не
миновать тебе  костра".  Тут  я  опять  заснул,  а  как  проснулся,  вижу:
маленькая комнатка, окна все закрыты, и в очаге огонь пылает, жара,  точно
в пекле. И доктор тут, и зовут  его  Амбруаз  Паре.  Вы  часом  не  читали
чего-нибудь про Амбруаза Паре?
     - Вы имеете в виду  Амбруаза  Паре,  который  был  хирургом  в  армии
Франциска Первого?
     - Про него я вам и толкую, разве не понятно? - отвечал капрал Куку. -
Франсуа Первый, он же и Франциск Первый, был наш главнокомандующий,  когда
мы воевали с Карпом  Пятым.  Вся  эта  драка  началась  между  Францией  и
Италией, вот мне и раскололи голову в битве при Турине. Ведь я вам  так  и
сказал, верно?
     - Верно. Ну что ж, мой почтеннейший друг, прожив на свете четыреста с
лишним лет, вы уж, наверно, исполнились премудрости, знаний и опыта у  вас
должно теперь быть не меньше, чем у библиотеки Британского музея!
     - Это как? - спросил капрал Куку.
     - А как же, это всем известно, -  ответил  я.  -  Ведь  философ  или,
скажем, ученый по-настоящему что-то постигает, лишь когда жизнь его уже на
исходе. Чего бы он не отдал, лишь  бы  прожить  еще  лет  пятьсот!  Да  за
пятьсот лет он бы с радостью продал  душу  дьяволу!  Ведь,  как  известно,
знание - это сила, и за такой срок он вполне мог бы стать владыкой мира!
     - Чушь собачья, - возразил капрал Куку. - Все это, может,  и  годится
для разных там философов, эти бы знай гнули свое и, глядишь, под  конец  и
научились бы... ну хотя бы превращать железо в золото или  вроде  того.  А
взять, к примеру, игрока в бейсбол или боксера:  на  что  им  пятьсот  лет
жизни? Что еще они могут, кроме как гонять мяч или лупить кулаками? Да вот
взять хоть вас - что бы вы стали делать?
     - Вы совершенно правы, капрал, - сказал я. - Я бы все мои пятьсот лет
так и стучал на машинке и пускал бы деньги на ветер, так  что  никогда  не
стал бы ни умнее, ни богаче, чем сейчас.
     - Нет, погодите, - прервал  он,  ткнув  меня  в  плечо  твердым,  как
железо, пальцем и пытливо вглядываясь в меня. -  Вы  бы  писали  и  писали
всякие там книжки. Ведь вам платят проценты, так за пятьсот лет деньжищ  у
вас набралось бы столько, что вам их нипочем не прожить. А как быть мне? Я
только и умею, что воевать. И плевать я хотел на всякую там философию. Я в
этом ни уха, ни рыла не смыслю.  И  не  поумнел  я  ничуть,  каким  был  в
тридцать лет, такой и сейчас. И читать никогда не читал и не стану. Нет, я
хочу одного: купить  себе  заведение  вроде  ресторана  Джека  Демпсея  на
Бродвее.
     - Да ведь вы говорили, что хотите выращивать розы и  разводить  пчел,
кур и еще какую-то ерунду, - заметил я.
     - Ну да, так и есть.
     - А как же с Джеком  Демпсеем?  Как  же  вы  совместите  ресторан  на
Бродвее с розами, пчелами и прочим?
     - Понимаете, дело вот в чем...  -  начал  капрал  Куку.  -  ...Я  уже
рассказал вам, как доктор Паре залечил мне голову.  Ну  вот,  как  я  стал
немного подниматься с постели, он еще долго держал меня у себя в  доме  и,
уж поверьте, кормил и поил всем что ни на есть лучшим, хоть сам-то он  жил
вовсе не богато. Да, ходил он за мной, как за родным  сыном,  куда  лучше,
чем когда-то мой собственный отец: цыплята, яйца в вине - все, что  только
душе угодно. Стоило  мне  сказать:  "А  хорошо  бы  попробовать  пирога  с
жаворонками", - и пожалуйста: пирог на столе. Говорю: "Док, вино вроде  бы
кисловато", и тут же передо мной бутылка  аликанте.  Недели  две  или  три
прошло и я, поздоровел и раздобрел, как никогда в жизни.  Но  тут  стал  я
вроде беспокоиться и говорю ему: "Пора мне убираться восвояси".  А  доктор
Паре сказал, чтобы я еще остался у него. А  я  сказал:  "Доктор,  я  живой
человек, и мне надо зарабатывать себе на кусок  хлеба.  А  в  армии  можно
неплохо заработать".
     Тогда доктор Паре предложил мне несколько золотых монет, чтобы только
я остался у него в доме еще на месяц. Деньги-то я взял,  но  сразу  понял:
тут что-то неладно, и решил хоть умри разузнать, в чем  дело.  Ведь  он  -
армейский хирург, а я-то всего-навсего солдатишка-пехотинец.  Ясное  дело,
тут что-то не так. Я и притворился дурачком, а сам глядел  в  оба.  И  еще
свел я дружбу с Жаном, ну с тем парнишкой, что  помогал  доктору.  Он  был
большеглазый, худющий, одна нога короче другой. И он  думал,  что  сильнее
меня нет никого на свете,  потому  что  я  мог  двумя  пальцами  раздавить
грецкий орех и взвалить на спину большой стол фунтов пятьсот весом. Он мне
сколько раз говорил, как ему хотелось бы стать таким же сильным.  А  он  и
родился хилым, и доктор Паре спас  ему  жизнь.  Ну  вот,  я  и  взялся  за
мальчишку как следует и скоро разобрался, что этому доктору от меня  надо.
Вы-то их знаете, этих докторов.
     Капрал Куку подтолкнул меня локтем, и я сказал:
     - Знаю, знаю, валяйте дальше.
     - Ну так вот, в ту пору они всегда лечили "инфекционные раны" кипящим
соком бузины и добавляли туда каплю зелья, они его  называли  "тэриак",  а
это была попросту смесь каких-то трав  с  медом.  А  перед  той  битвой  у
доктора Паре вышел весь "тэриак" и сок  бузины  тоже,  и  он  с  горя  сам
составил какую-то смесь и назвал ее эликсиром.
     Моего командира, капитана ле Ра, ранило  пулей  в  щиколотку,  и  ему
первому довелось испытать на себе это снадобье. И нога зажила в один  миг.
А я оказался третьим или четвертым. Доктор оглядывал поле боя, искал труп,
чтобы разрезать, как ему было надо. Вы же знаете этих докторов. А Жан  мне
потом говорил, что доктору нужен был мозг! Ну вот, он  и  углядел  меня  с
разрубленной головой. Нагнулся он ко  мне,  увидел,  что  я  еще  дышу,  и
удивился - как это с такой раной еще можно дышать? Влил он  мне  в  голову
своей смеси, перевязал и стал ждать, что будет дальше. А дальше я вам  уже
все рассказал. В общем я воскрес. И мало этого, все кости у меня на черепе
срослись. Тут доктор Паре понял, что он составил чудо-зелье. И он  глаз  с
меня не спускал и все записывал.
     Ну, в общем взялся я за мальчишку и сказал ему:  "Будь  другом,  Жан,
расскажи, что это за снадобье такое, каким меня лечили". А он и  отвечает:
"Что ж, мой учитель из этого секрета не делает. Он просто смешивает яичные
желтки, розовое масло и скипидар". (Я вам это потому говорю, приятель, что
про это уже давно в книгах напечатано.)
     - Не пойму, откуда вам это известно, но я случайно  знаю,  что  такой
состав есть, - заметил я. - О нем написано в нескольких трудах по  истории
медицины. Эликсир доктора Амбруаза Паре, которым он лечил раненых в  битве
при Турине, действительно состоял из смеси яичных желтков, розового  масла
и скипидара. И первым человеком, на котором Паре  испытал  свое  снадобье,
был действительно капитан ле Ра. И было  это  в  тысяча  пятьсот  тридцать
седьмом году. Паре говорил: "Я перевязал ему раны,  и  бог  исцелил  его".
Ну-с?
     Капрал Куку фыркнул.
     - Вот именно - скипидар, розовое масло, желтки. А сколько чего  надо,
знаете?
     - Нет.
     - Ясно, нет, приятель. А я знаю. И мало того: когда доктор Паре лечил
меня, он еще кое-что добавил, так просто, для пробы. И  я  знаю,  что  это
было.
     - Ну, ну, дальше, - сказал я.
     - Так вот, заметил я, доктор что-то со мной затевает. И  я  глядел  в
оба, выжидал и выспрашивал Жана, пока не выследил, где доктор прячет  свои
записки. Ведь в то время за  косточку,  что  называлась  "рог  единорога",
можно было взять тысяч шестьдесят, а то и семьдесят. Я хочу сказать,  будь
у меня в руках лекарство, что может воскресить человека из мертвых,  чтобы
кости у него срослись и он через неделю-другую встал на ноги, когда у него
и мозги-то вываливались наружу, - черт побери, ведь повсюду шли войны, так
я бы в два счета разбогател!
     - Без сомнения, - сказал я.
     - Какого черта, - перебил капрал Куку, - по какому праву  он  вздумал
делать из меня подопытного кролика? И что бы он делал, если бы не я? А как
по-вашему, что бы со мной дальше было? Сунул бы он мне парочку золотых  да
и выставил бы вон, а сам заграбастал бы и славу, и  миллионы!  А  я  хотел
открыть в Париже заведение - ну, знаете, с девочками и все  такое  прочее,
ясно? А что сделаешь на два золотых, скажите на милость? Ну ладно.  Как-то
ночью доктор с Жаном ушли, а я взял его записки, вылез в  окно  и  поминай
как звали.
     Ну, убрался я подальше - тут, думаю, уже не поймают, - зашел в кабак,
выпил немного и разговорился с одной девчонкой. Но, видно, не  одному  мне
она приглянулась, и началась драка. Тот малый резанул мне  лицо  ножом.  У
меня тоже был нож. Сами знаете, как это бывает: уж и не помню как,  только
мой нож очутился у него в боку. Он был этакий мозгляк с крысиной мордой, а
девица крупная, статная и волосы, что золото. Я увидел, что он уже  готов,
и давай бог ноги, а нож мой так и остался  у  него  между  ребер.  Я  было
притаился, но меня так и не нашли. Всю  ночь  до  рассвета  пролежал  я  в
кустах. Худо мне было. Ведь он рассадил мне ножом все от скулы  до  самого
затылка, да еще кусок уха отхватил! И больно было страх как, а главное  по
этому шраму меня бы сразу признали, половинки уха-то  как  не  бывало.  Уж
виселицы бы мне не миновать, ясно? Вот я и лежал в какой-то  канаве  тихо,
как мышь, и заснул только перед самым рассветом. А как проснулся, смотрю -
ничего не болит, даже ухо, а уж, можете  поверить,  ухо  -  штука  нежная.
Пошел я к пруду, умылся и поглядел на себя.  И  что  же  вы  думаете?  Все
зажило, и шрам такой, будто это было не вчера, а лет пять назад. А  прошло
всего несколько часов! Зашагал  я  дальше.  Дня  через  два  укусила  меня
собака, прямо кусок выхватила из ноги. Такое надо лечить не одну неделю, а
у меня зажило на другой же день, да и следа почти не осталось.  Видно,  от
того снадобья, что Паре влил мне в голову,  я  стал  точно  заколдованный,
всякая рана на мне мигом заживает. Я так и думал, что записки  его  дорого
стоят, но такого никак не ожидал.
     - А записки все еще были при вас, капрал? - спросил я.
     - А вы как думали? Ясно, при мне, я их завернул в тряпочку и  обвязал
вокруг пояса, под рубашкой. Листков было всего шесть, только не из бумаги,
а... как бишь его? Пергамент, кажется. Ну да, пергамент. Листочки сложены,
по сгибу сшиты и крайний снаружи чистый, вроде как обложка. А  внутри  все
шесть страничек исписаны вдоль и поперек. Да ведь пот беда: читать-то я не
мастак! Меня этому сроду не учили,  ясно?  Ну,  золотые  я  еще  не  успел
истратить и отправился в Париж.
     - А что сказал на это доктор Амбруаз Паре? - спросил я.
     Капрал Куку ехидно фыркнул.
     - А что он мог сказать? Что своим зельем воскресил мертвеца?  Тут  бы
ему и конец, уж не сомневайтесь. И какие доказательства? А уж мальчишка-то
держал бы язык за зубами,  нипочем  не  сознался  бы,  что  предал  своего
учителя, ясно? Нет, никто и слова не сказал. И я преспокойно  добрался  до
Парижа.
     - Что же вы там делали? - спросил я.
     - Думал найти надежного человека, кто прочитал бы мне эти записки.  А
если вы хотите знать, на что я там жил, - что ж, крутился как мог. Ну вот,
однажды ночью встретил я в одном месте школяра, образованного человека; он
там выпивал, а ночевать ему было негде. Показал я ему докторовы записки  и
спросил, про что там  речь.  Думал  он,  думал  -  додумался.  Доктор  там
записал, как он смешал свое снадобье, но на это ушла всего одна  страница.
На четырех страницах были одни цифры, а на последней - опять понаписано. И
эта страница была все про меня, как все случилось и как он меня вылечил.
     - Розовым маслом, желтками и скипидаром? - спросил я.
     - Ага, - кивнул капрал Куку и добавил: - И еще кое-чем.
     - Держу пари, я знаю эту четвертую составную часть вашего эликсира, -
сказал я.
     - Что ставите? - осведомился капрал Куку.
     - Пчелиный рой, - ответил я.
     - Как это?
     - Разве  не  понятно?  Вы  сказали,  что  будете  выращивать  розы  и
разводить кур и пчел. И что поедете на юг за скипидаром.  Насчет  желтков,
роз и скипидара все ясно. А зачем такому человеку, как  вы,  пчелы?  Ясно,
что четвертая составная часть - мед.
     - Ага, - сказал капрал Куку. - Все верно, приятель.  Доктор  подбавил
туда меду. - Он вынул из кармана складной нож, открыл  его,  подозрительно
поглядел на меня, потом защелкнул и сунул в карман. -  Вы  же  не  знаете,
сколько чего класть, - сказал он. - Не знаете, как эту штуку смешивать. Не
знаете, сколько времени ее подогревать и сколько времени студить.
     - Значит, вы владеете секретом  вечной  жизни,  -  сказал  я.  -  Вам
четыреста лет, и убить вас не может никакая рана.  И  все  дело  в  некоей
смеси розового масла, желтков, скипидара и меда, так?
     - Так, - ответил капрал Куку.
     - А вам не приходило в голову купить все что надо и смешать самому?
     - Приходило. Доктор писал там, что  бутылка  с  эликсиром,  каким  он
лечил меня и капитана ле Ра, два года хранилась в темноте. Я тоже  намешал
полную бутылку снадобья и два года повсюду таскал ее с собой и  прятал  от
света. А потом раз мы с приятелями попали в переделку, и  один  мой  друг,
Пьер Солитюд, получил пулю прямо в грудь. Я попробовал на нем  мое  зелье,
но он умер. Тогда же меня ударили палашом в бок. И хотите  верьте,  хотите
нет - моя рана за девять часов зажила сама собой. Понимайте, как знаете.
     Ну, уехал я из Франции и с год кое-как проболтался, а потом  очутился
в Зальцбурге. После той битвы при Турине прошло уже года четыре. Ну, там в
Зальцбурге один парень сказал мне, что у них живет самый лучший доктор  на
свете. Я даже имя его помню. Да и как его забыть? Его звали Филипп  Ауреол
Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. За несколько лет перед тем он  прославился
в Базеле. А вообще-то его знали под именем Парацельса. Дела у  него  в  ту
пору шли не сказать чтобы  хорошо.  Так,  больше  околачивался  попусту  и
допивался до чертиков в винном погребке под названием "Три голубки". Там я
его и встретил однажды ночью - было это, наверно, в тысяча  пятьсот  сорок
первом году - и высказал ему, что мне было нужно, когда никого  близко  не
было.
     Капрал Куку хрипло рассмеялся.
     - Парацельс был великий человек, - заметил я. -  Один  из  величайших
врачей мира.
     - Черта с два, он был просто старый жирный пьяница. По  крайней  мере
когда я его увидел, он был пьян в стельку. Орал во всю  глотку  и  дубасил
пустой кружкой по столу. Ну, рассказал я ему по секрету про то зелье, а он
еще пуще разошелся, обозвал меня всеми словами, какие знал, - а знал он их
предостаточно, - да как грохнет меня кружкой по голове, вот тут, у  самого
лба. Я хотел было дать ему сдачи, но тут он малость поугомонился и говорит
на каком-то чудном языке, то ли по-шведски, то ли по-немецки: "Опыт, опыт!
Наглядность! Приходи ко мне  завтра,  шарлатан,  и  покажи  свою  рану  на
голове: если она  и  вправду  заживет,  я  тебя  буду  слушать".  И  давай
хохотать, а я думаю: ну, погоди, приятель, ты у меня еще похохочешь.  И  я
пошел прогуляться, и рана зажила за какой-нибудь час. Тогда я пошел назад,
чтобы показать ему. Мне этот  старый  пьяница  как-то  по  душе  пришелся.
Прихожу назад в погребок и вижу: доктор фон Гогенгейм, или Парацельс,  как
вам угодно, лежит на полу и  умирает,  кто-то  ударил  его  ножом  в  бок.
Оказалось, он подрался с каким-то резчиком по дереву, а тот уже допился до
белых слонов, вот и дал ему хорошенько. Не везет мне в жизни и никогда  не
везло. Мы бы с ним поладили, это уж точно, хоть я и толковал с ним всего с
полчаса, да ведь большого человека сразу видно, верно я говорю? Ну да  что
тут поделаешь.
     - А дальше что было? - спросил я.
     - Я ведь только намеки вам даю, ясно? А коли хотите  знать  все,  вам
придется раскошелиться, - сказал капрал Куку... - Ну, с  год  торчал  я  в
этом Зальцбурге, а потом  меня  оттуда  выставили  за  попрошайничество  и
занесло  меня  в  Швейцарию.  Тут  я  пошел  в  наемники,  они  назывались
"condottieri", и командовал нами швейцарский полковник,  а  дрались  мы  в
Италии. Мы думали, там будет хорошая пожива. Но добычу всю у меня стащили,
а под конец нам и половины жалованья не отдали. Двинулся я тогда назад  во
Францию и повстречал там морского капитана по имени  Бордле,  он  возил  в
Англию спиртное, и ему как раз одного человека недоставало. Но в  Ла-Манше
нас перехватили пираты - маленькое быстроходное английское суденышко;  они
отняли наш груз, капитану перерезали глотку, а матросов покидали за борт -
всех, кроме меня. Ихнему капитану Хокеру я приглянулся, он и оставил  меня
в своей команде, хоть моряк я никудышный. Эта старая калоша - ей богу,  не
больше спасательной шлюпки на "Куин Мэри" -  называлась  "Гарри"  в  честь
английского короля Генриха Восьмого, про которого еще кино  показывают.  И
все-таки жили  мы  неплохо.  Промышляли  в  основном  французской  водкой:
остановим  судно  лягушатников  посреди  канала,  захватим  груз,  спихнем
капитана и экипаж за борт...  "Мертвый  не  выдаст",  -  говаривал  бывало
старый Хокер. В общем где-то возле  Ромсея  удрал  я  с  этой  посудины  и
денежки прихватил - моря-то я не люблю, ясно?  Набралось  у  меня  к  тому
времени с полдюжины тяжких ран, да только они меня не  прикончили.  А  вот
если за борт полечу, думаю, неизвестно еще, как оно обернется. Ну,  голову
прострелят - этим меня не убьешь, хоть и боль будет адова дня три, пока не
заживет. А вот если кто станет меня топить - про это  мне  и  думать  было
тошно, ясно? Пришлось бы мне болтаться под водой, пока рыбы не съедят  или
сам не сгнию, и ведь все это заживо! Не очень-то приятно.
     Ну, сбежал я в Ромсее и отправился в Лондон. Там познакомился с одной
вдовой, женщиной в годах, у нее была возле Лондонского  моста  торговлишка
льняными товарами. И деньжонки у нее водились, и я ей по душе пришелся. А,
где наша не пропадала! Я взял да и женился на ней. Прожили мы с  ней  чуть
не тринадцать лет. Злющая была баба, но я ее живо укротил. Звали ее  Роза,
и умерла она аккурат когда Елизавета стала британской  королевой.  Году  в
тысяча пятьсот пятьдесят восьмом. Она ужас  как  меня  боялась  -  я  хочу
сказать Роза, а не королева Елизавета, - и все оттого, что я целыми  днями
возился с медом, желтками, скипидаром и  розами.  Она  все  старела,  а  я
ничуть не менялся. И ей это, конечно, совсем не нравилось. Она  думала,  я
колдун. Говорила, у меня, верно, есть такой амулет и я знаю секрет  вечной
молодости. Ха, черт меня побери, она почти угадала! Только она хотела тоже
быть вечно молодой. А я трудился над записками доктора Паре и все  готовил
ту смесь, делал все точно, как он, клал всего  сколько  надо,  подогревал,
как надо, и в темноте держал, а снадобье никак не действовало.
     - А как же вы это узнали? - спросил я.
     - Да ведь я попробовал его на Розе. Она меня грызла и точила, пока  я
не согласился попробовать. Бывало как поцапаемся, так я потом и пробую  на
ней свое снадобье. Только все равно на ней заживало так же долго,  как  на
всех людях. И вот что занятно: мало того, что никакая рана не  могла  меня
убить; я и старше не становился, и зараза никакая меня не брала - я просто
не мог умереть. Вот и посудите сами: если на  снадобье,  что  лечит  любые
раны, можно нажить целое состояние, то сколько же наживешь, если сохранишь
людям молодость и здоровье на веки вечные, а?
     Капрал Куку умолк.
     - Любопытное рассуждение, - сказал я. -  Дали  бы  вы  свой  эликсир,
скажем, Шекспиру. Ведь он писал чем дальше, тем лучше. До каких  же  высот
он бы теперь поднялся? Впрочем, как знать? Если бы он выпил эликсир вечной
молодости в юные лета, он бы,  пожалуй,  так  и  остался  незрелым  юнцом.
Может, он и по сей день бегал бы на побегушках  около  театра  -  сторожил
лошадей у подъездов или подзывал такси - влюбленный  в  театр  деревенский
паренек, нераскрывшийся гений!
     Или выпей он этот эликсир к концу жизни, когда писал, скажем, "Бурю",
он бы жил и по сей день, старый, измученный, уставший от жизни - все давно
опостылело, а смерть не приходит!  А  вот  какой-нибудь  беспутный  гуляка
елизаветинских времен остался бы беспутным гулякой  на  долгие  века...  А
ведь как бы ему надоело это занятие уже лет через сто и как бы  он  жаждал
смерти! Ох, нет, опасное это было бы снадобье, капрал Куку!
     - Шекспир? - переспросил капрал Куку. - Вильям Шекспир? Встречал я  и
его. Мы с  одним  его  дружком  вместе  воевали  в  Голландии,  он  нас  и
познакомил, когда вернулись в Лондон. Да, Вильям Шекспир: лицо пухлое, сам
плешивый... еще руками размахивал, когда говорил что-нибудь.  Ему  я  тоже
понравился. Мы с ним очень много толковали.
     - А что он говорил? - спросил я.
     - Да неужто я помню? Расспрашивал, вроде как вы  сейчас.  Так  просто
толковали да и все.
     - И что это, по-вашему, был за человек? - спросил я.
     Капрал Куку немного подумал и медленно сказал:
     - Ну...  из  тех,  кто  считает  сдачу  и  на  чай  оставляет  медную
монетку... Как-нибудь на днях приналягу я на его книжки, а то у  меня  все
как-то руки не доходили...
     - Итак, ваш интерес к эликсиру доктора Паре  носил  чисто  финансовый
характер, - сказал я. - Вы просто хотели на нем заработать, так?
     - Ну ясно, - ответил капрал Куку. - Сам-то я  им  уже  попользовался,
я-то теперь уже не помру.
     - А вам не приходило в голову, что вы добиваетесь невозможного?
     - Как это?
     - А вот как: знаете ли  вы,  что  вкус  яйца  зависит  от  того,  чем
питается курица?
     - Ну и что?
     - И не только вкус яйца, но и его цвет зависит от того,  чем  кормили
курицу, это вам подтвердит любой фермер.
     - Ну и что?
     - В яйцо входят то, что съела курица, как в молоко -  то,  что  съела
корова. А подумали вы, сколько разных пород кур было на свете  со  времени
битвы при Турине в тысяча пятьсот тридцать седьмом году? И сколько разного
корма переменилось за это время? Подумали вы, что яичный желток  -  только
одна из четырех составных частей вашего эликсира?
     Капрал Куку промолчал.
     - Или взять розы, - продолжал я. - Если двух  в  точности  одинаковых
яиц и то  не  найти,  то  что  же  говорить  о  розах?  Вот  вы  родом  из
винодельческого края, значит, вы знаете,  что  из  двух  виноградных  лоз,
растущих  почти  рядом,  одна  может  дать  отличное  вино,  а  другая   -
никудышное. И с табаком то же самое. А  розы  опыляются  пчелами,  которые
летают с цветка на цветок. И потому розовое масло состоит из бесчисленного
множества всяческих составных частей. Разве не так?
     Капрал Куку все еще молчал, и я  продолжал  с  каким-то  восторженным
злорадством:
     - Обо всем этом следует подумать, капрал. Или возьмите скипидар - его
дают деревья. Еще в  шестнадцатом  столетии  было  известно  немало  видов
скипидара. Но самое главное, приятель,  -  подумайте  про  мед!  На  свете
столько разных сортов меда, что их и не перечесть. В разных медовых  сотах
- разный мед. Вы, верно, знаете, что, если  пчелы  живут  в  вереске,  мед
получается один, а если в яблоневом саду - совсем другой. Конечно, и то, и
это - мед, но его вкус, запах и качество имеют множество всяких  оттенков.
Мед различен в различных ульях, капрал. Я уже не говорю о меде диких пчел.
     - Ну и что? - спросил он мрачно.
     - Но все это только цветочки, капрал,  ягодки  впереди.  Я  не  знаю,
сколько на свете пчелиных роев. Предположим, в каждом из них тысяча  пчел.
И каждая пчела приносит нектар чуточку не  такой,  как  другая.  И  каждая
может собрать его с пятидесяти различных цветков. И все, принесенное  этим
роем - тысячью пчел, - смешивается. И каждая капля меда  в  каждой  ячейке
сотов в каждом улье состоит из неисчислимого количества разных  частиц.  Я
уж не говорю о  времени  -  ясно,  что  из  одного  и  того  же  улья  мед
шестимесячной давности совсем не тот,  что  десятилетний.  Мед  изменяется
день ото дня. Так вот, если учесть все возможные разновидности и сочетания
желтков, роз, скипидара и меда,  что  получится?  Попробуйте-ка  ответить,
капрал Куку.
     Капрал с минуту обдумывал мою речь, потом сказал:
     - Ничего не понял. Вы что, меня за придурка считаете?
     - Этого я не говорил, - смутился я.
     - Верно, сказать вы этого не сказали. Ну вот что, вы меня не путайте.
Сейчас я вам кое-что покажу. Глядите.
     Он вынул из кармана складной нож, раскрыл его и внимательно  осмотрел
свою левую кисть, отыскивая местечко, где нет шрамов.
     - Не надо! - закричал я и схватил его за руку. С таким же  успехом  я
мог бы пытаться задержать рукой локомотив.
     - Глядите, - спокойно повторил капрал Куку и стал резать мякоть между
большим и указательным пальцами; наконец нож наткнулся на кость и  большой
палец отвалился до самого запястья. - Видали?
     Я видел все это как  в  тумане.  Огромный  корабль,  казалось,  вдруг
закачался у меня под ногами.
     - Вы что, спятили? - спросил я, едва ко мне вернулся дар речи.
     - Нет, - отвечал капрал Куку. - Я как раз вам и доказываю, что нет.
     И он поднес изувеченную руку к самым моим глазам.
     - Не надо, - сказал я опять.
     - Ладно, - сказал капрал. - Теперь глядите.  -  Он  пришлепнул  почти
отрезанный палец на место и придержал его правой рукой. - Все в порядке, -
продолжал он. - Пугаться нечего. Я вам просто  показываю,  ясно?  Нет,  не
уходите, садитесь. Я ведь не шучу. Я мог вам  рассказать  такое...  И  все
будет чистая  правда.  Могу  показать  вам  записки  доктора  Паре  и  все
остальное. Вы видели, что у меня на груди? А здесь на левом боку видели?
     - Да.
     - Так вот, это в меня попал девятифунтовый снаряд, когда я служил  на
"Мари Амбре" и воевал  против  испанской  армады.  Он  пробил  мне  грудь,
сломанные ребра проткнули сердце, а через две недели я был уже на ногах...
А вот тут, справа, под ребрами, - завтра я покажу вам, как оно выглядит, -
это я заработал в битве при Фонтенуа,  сейчас  расскажу,  как  было  дело.
Французский снаряд попал в сломанную шпагу, которую выронил убитый офицер,
обломок шпаги подскочил и  проткнул  меня  насквозь  -  легкие,  печень  и
прочее. А вышел он у меня из правой лопатки, провалиться мне, если вру.  А
вот пониже отметина - эта от осколка в битве при Ватерлоо. Кровь  из  меня
тогда хлестала, как из свиньи, хирург даже не стал тратить на меня  время.
А через шесть дней я был  как  огурчик,  а  у  кого  только  и  было,  что
сломанная нога, - те мерли, как мухи. Все это я могу доказать.  И  еще:  я
брал Квебек с Бенедиктом  Арнольдом.  Нет,  вы  погодите.  А  в  Балаклаве
размозжило мне всю ногу до самого бедра, и хирург  еще  не  успел  ко  мне
подойти, а нога уже была целехонька; он глазам своим  не  поверил,  думал,
ему мерещится. Я еще много чего могу  вам  порассказать,  только  все  это
денег стоит, ясно? Вот я вам и предлагаю:  я  рассказываю,  вы  пишете,  а
деньги пополам, и я куплю себе ферму. Что скажете?
     - Что же вы не отложили денег за четыреста-то лет? - тупо спросил  я,
едва ворочая языком.
     - Что же я не отложил денег! - насмешливо повторил капрал Куку. -  Да
оттого, что я - это я, дубина ты  этакая!  Черт  побери,  когда-то  я  мог
купить весь Манхэттен, и это стоило бы  меньше,  чем  я  спустил  в  карты
одному ловкому датчанину! Отложить  денег!  Вечно  что-нибудь  мешало,  не
одно, так другое. Бросил я пить. Ладно. Если не виски, так женщины. Бросил
я женщин. Ладно. Тогда пошли  карты  или  кости.  Я  всю  жизнь  собирался
отложить денег, только не тот у меня характер! От эликсира доктора Паре  я
стал крепче камня, это уж точно, ничто меня не берет, каким был, такой  уж
я есть, таким и буду во веки веков. Ясно? Я просто пехота, темный человек,
целые сто лет учился писать свое имя, а за четыреста - еле  дослужился  до
капрала. Как это вам понравится? А сколько сил на это ушло! Упорства!  Так
вот, я предлагаю: напишите все как есть, а деньги пополам.  А  когда  люди
про меня узнают из газеты или  журнала,  можно  будет  и  эликсир  из  рук
выпустить - ведь никто не решится обжулить человека,  которого  знает  вся
страна. Верно?
     - Конечно, верно, - сказал я.
     - Точно?
     - Да, конечно, капрал.
     - Ладно, - сказал капрал Куку. - А если вы все еще думаете, что я вас
надуваю, взгляните сюда. Вы видели, что я сделал?
     - Видел.
     - Ну, взгляните теперь.
     И он сунул левую руку мне под нос.  Она  была  вся  в  крови.  Манжет
гимнастерки тоже весь намок от крови. Медленная густая капля  сорвалась  и
тяжело упала мне на колено. У меня на брюках до сих пор не стерся ее след.
     Капрал Куку послюнил и потер место пореза.  Показалась  чистая  белая
кожа.
     - Видали? Где я тут резал? - спросил капрал.
     Я только покачал головой. На месте раны остался  лишь  бледный  шрам.
Капрал вытер нож ладонью - на  ней  осталась  жирная  кровавая  полоса,  -
сложил его и опустил в карман. Потом обтер руки о штаны и спросил:
     - Ну что, обманул я вас?
     - Ну... - выдохнул я.
     - Да какого  черта!  -  простонал  капрал  Куку,  не  в  силах  более
сдерживаться,  не  в  силах  более  доказывать  недоказуемое  и  объяснять
необъяснимое. - Ладно. Вы думаете, это просто фокус. Есть у вас нож?
     - Есть. А что?
     - Большой?
     - Довольно большой.
     - Ладно. Перережьте мне глотку, и поглядим, что  будет.  Ткните  меня
ножом куда хотите, в любое место. И  ставлю  тысячу  долларов,  что  через
два-три часа я буду в полном порядке. Да ну же! Будьте мужчиной! А  хотите
- найдите где-нибудь топор и стукните меня по голове.
     Меня передернуло.
     - Черта с два, - сказал я.
     - Вот так всегда, - в отчаянии произнес капрал  Куку.  -  Каждый  раз
одно и то же. Люди наживают состояния на мыле и зубной  пасте,  а  у  меня
есть такое, что сделает людей вечно молодыми и здоровыми, - и поди  ж  ты!
Черт меня дернул пить ваше проклятое виски! Вот так всегда! У  вас  борода
точно такая же, какая была у меня, пока мне не обожгло подбородок, когда я
воевал под командой сэра Филиппа Сиднея, а то я бы и говорить  с  вами  не
стал. Ах ты, дубина! Убирайся к дьяволу, покуда я тебя не прикончил!
     Капрал Куку вскочил на ноги, метнулся прочь и исчез - я и  опомниться
не успел. На палубе возле меня осталась лужица крови, и в ней  отпечатался
след его каблука. В двух шагах виднелся еще один  кровавый  след,  уже  не
такой четкий.
     - Куку! Куку! - закричал я. - Где вы, капрал?
     Но больше я уже никогда не видел капрала Куку. Где он теперь?  Может,
он назвался вымышленным именем? Но я слышал то, что слышал,  и  видел  то,
что видел. И вот здесь у меня в конверте  пятьсот  долларов;  я  отдам  их
всякому, кто поможет  мне  его  найти.  Мед  и  розовое  масло,  желтки  и
скипидар; из них  можно  составить  бесчисленное  количество  сочетаний  и
смесей. И все же стоит попробовать. Почему бы и нет?  Получил  же  Флеминг
пенициллин из плесени! Одному  богу  известны  тайны  праха,  из  которого
рождаются деревья, и пчелы, и любая форма жизни от плесени до человека.
     Я потерял из виду капрала Куку как раз перед тем,  как  одиннадцатого
июля тысяча девятьсот сорок пятого года мы прибыли в Нью-Йорк. Но я твердо
знаю: где-то в Соединенных Штатах живет человек - силы  необычайной,  весь
покрытый чудовищными шрамами, и он владеет грозным секретом  бессмертия  и
вечной молодости. На вид ему  лет  тридцать  пять,  и  у  него  слезящиеся
зеленоватые глаза.

                              Эдвард МАККИН

                          НЕПРИЯТНОСТИ С СИМОМ

     Кибернетика теперь не та, что прежде.  Беда  в  том,  что  нас  стало
слишком много. А если учесть острейшую конкуренцию и  автоматы,  способные
самостоятельно  обнаруживать  и  устранять  неисправности,  то   вряд   ли
приходится удивляться, что в любой день  можешь  оказаться  в  очереди  за
бесплатной тарелкой супа.
     С тех пор как я потерял свою последнюю  работу,  прошло  месяца  три.
Работал я на какой-то паршивой  фабрике  мясо-рыбных  продуктов,  владелец
которой счел, что дешевле  доводить  оборудование  до  поломки  и  кое-как
ремонтировать, чем держать в штате инженера.  Мне  уплатили  двухнедельное
жалованье и выставили за дверь.
     И  вот  я  сижу  в  своей  конторе  в  ожидании,  не  подвернется  ли
что-нибудь. В моем "офисе" голо, хоть шаром покати: все,  что  можно  было
продать, давно продано. Остался, один телефон, да и тот стоит на полу. Дня
три я еще кое-как продержусь, а  там  настанет  и  мой  черед  куда-нибудь
отправиться. Скорее всего за решетку.
     Расхаживая  взад-вперед  по  голому  полу,  я  предавался   горестным
размышлениям о собственной судьбе и в то же время мысленно благодарил свою
полусчастливую звезду за то, что на дворе сейчас  лето  в  разгаре  и  еще
несколько месяцев можно обходиться без пальто.
     В дверь позвонили. Я замер и принялся  размышлять,  кто  бы  это  мог
быть: какой-нибудь кредитор или  полиция.  В  наши  дни  с  должниками  не
очень-то церемонятся.
     Позвонили еще раз. Я  на  цыпочках  подкрался  к  двери  и  осторожно
заглянул в замочную скважину. Прямо на меня смотрел чей-то глаз.
     - Может, ты все же откроешь, Гек Белов? - услышал я знакомый голос. -
Ведь я все равно слышу твое дыхание.
     Я отворил  дверь  и  втащил  обладателя  глаза  в  комнату.  Это  был
Меершрафт - добрый, толстый, щедрый Меершрафт. Ангел с небес и к  тому  же
чертовски толковый кибернетик.
     - Входи, дружище! - приветствовал я его. - Присаживайся на  пол.  Вот
здесь почище. Всю мебель я проел, хотя кое-что было и не  мое.  Меершрафт,
дружище, ты при деньгах?
     - Как тебе сказать, - произнес он осторожно, - работа у меня есть, но
платят, признаться, не очень-то. Я  и  к  тебе  пришел  по  этому  поводу,
правда, работа временная. Я так и  сказал  шефу:  "Если  кто-нибудь  может
решить нашу проблему, так это Белов. Может, Белов и паршивый инженер, но у
него есть то, чего недостает ни вам, ни мне. У  него  врожденное  чутье  к
машинам, а машины это любят. Они выкладывают ему все свои секреты, и Белов
понимает их язык." Ты, конечно, знаешь профессора  Рэтоффа?  Он  начальник
отдела кибернетики в Исследовательском институте Хилберри.
     - Не  знаю  я  никакого  профессора,  -  с  кислым  видом  прервал  я
Меершрафта, - как не знал я, что ты - змея подколодная. Паршивый  инженер!
Благодарю вас, мистер Меершрафт, за великолепную рекомендацию.  Кстати,  а
что сказал, свинья ты этакая, профессор Рэтофф?
     Меершрафт ухмыльнулся.
     - Рэтофф сказал (цитирую дословно): "Вряд  ли  Белов  более  паршивый
инженер, чем вы,  поэтому  ступайте  и  приведите  его".  Кроме  того,  он
пообещал мне (это уже вольный пересказ),  что  если  ты  не  справишься  с
проблемой, вышвырнуть меня вон.  Так  что  теперь  вся  надежда  на  тебя,
дружище. Поторапливайся, нас ждет воздушное такси.
     - Постой, - возразил я. - Что это за работа? Нельзя ли поподробнее?
     Меершрафт сделал  несколько  неопределенных  пассов  руками,  как  бы
пытаясь материализовать что-то из воздуха.
     - Речь идет о компьютере, но не совсем обычном, - промямлил он. - Наш
компьютер наделен разумом, то есть был наделен разумом.
     - Никогда не слышал более  вразумительного  объяснения!  -  поддел  я
приятеля. - Во всяком случае мне нужно пять фунтов на расходы. Без денег я
отсюда не двинусь. Ведь ставкой служит твоя работа...
     Я не закончил фразу. Чистейший шантаж, конечно. Меершрафт со  вздохом
достал бумажник.
     - Вот твои пять фунтов, вымогатель, - проворчал он. -  Кажется,  знаю
тебя как облупленного, так нет - черт дернул рекомендовать! Всякий раз это
стоило мне денег, а теперь еще может стоить и работы.
     - Оставь сомнения, друг мой, - заявил я  Меершрафту  самым  сердечным
тоном. - Считай, твое дело в шляпе. Тебя ожидают  повышение  по  службе  и
большая премия. Твоему шефу будет за что благодарить тебя.
     - Кто бы и что бы ни сделал, - с горечью заметил Меершрафт, -  Рэтофф
даже глазом не моргнет, разве что у него начнется тик.
     По дороге в институт Меершрафт объяснил мне  ситуацию.  Хилберри  был
учрежден Вильямсоновским фондом и занимался  изучением  проблем  передачи,
хранения и обработки информации. Компьютер, с которым мне предстояло иметь
дело, был самообучающимся  искусственным  мозгом,  или,  как  его  ласково
называли, СИМом.
     СИМ  был  построен  не  для  решения  уравнений,  а  для   работы   с
абстрактными понятиями, его наделили способностью  анализировать  явления.
Это  была  индуктивная  логическая  самообучающаяся   машина,   снабженная
несложным словарем в 420 слов. Построил СИМа знаменитый физик доктор Госсе
Вильяме. Построил и умер, оставив свое несколько неуклюжее детище на руках
у доктора Рэтоффа, который ничего не смыслил в компьютерах.
     - Сначала все шло как по маслу, -  докладывал  мне  Меершрафт.  -  За
первую неделю работы СИМ расширил свой словарь до 5000 слов. Затем  с  ним
что-то стряслось, и с тех пор  он  не  работает.  Если  тебе,  Гек  Белов,
удастся найти и устранить  неисправность,  можешь  без  ложной  скромности
называть себя гением.
     Меершрафт не шутил. Достаточно мне было бросить взгляд на СИМа, как я
понял, что работа предстоит не из легких. Меершрафт без  умолку  болтал  о
переменных контурах в логических цепях и произвольных  уровнях  сложности,
так что я начал подумывать, не являются ли они  частями  стоявшего  передо
мной чудовища. Не очень-то я разбираюсь во всех этих премудростях.  Высшая
математика всегда была для меня за семью  печатями,  а  тут,  не  успел  я
глазом повести, как Меершрафт выписал длинную цепочку  уравнений.  Мне  не
оставалось ничего другого, как кивать с умным видом, хотя я в  них  ничего
не смыслил.
     К черту теорию,  я  практик!  Чтобы  понять,  как  устроена  цифровая
машина, мне нужно ее видеть. Я из тех практиков, которые могут, не  глядя,
произвести монтаж всех схем любой вычислительной машины. Это - особый дар.
Либо он у вас есть, либо его у вас нет, и никакие символы и уравнения  вам
его не заменят.
     - Загляну в это сооружение, - думал я, -  и  бог  непременно  поможет
моим кредиторам!
     - Даю вам двадцать четыре часа, - ледяным тоном  процедил  Рэтофф.  -
Если за это время вам не удастся найти  решение,  вы  лишаетесь  платы,  а
Меершрафт будет уволен за то, что понапрасну отнял у меня время.
     С этими словами Рэтофф  вышел.  Меершрафт,  высоко  подняв  плечи,  с
разведенными руками последовал за ним. Целые  тома  не  могли  бы  сказать
больше. Рэтофф был гнусным типом, но тут ему можно было верить на слово. Я
еще раз взглянул на машину и задумался. Рэтофф сказал  "решение".  В  этом
слове был какой-то тайный смысл. В нем было что-то такое, чему я никак  не
мог подобрать настоящее название, какой-то элемент жульничества.
     То, что поначалу должно было быть  мелким  ремонтом,  превратилось  в
создание новой машины. Меня провели, как мальчишку. Если у кого-то на  сей
счет и возникли бы сомнения, они несомненно отпали  бы,  стоило  ему  лишь
заглянуть внутрь СИМа. Эту рухлядь нельзя было даже  назвать  компьютером.
Может быть, когда-нибудь СИМ и был порядочной вычислительной  машиной,  но
сейчас он выглядел так, словно его монтажом занимался ничего не  смыслящий
новичок. Куда ни глянь,  всюду  торчали  свободные  концы  проводников,  а
некоторые компоненты вообще не были ни к чему присоединены.
     Найти решение, о котором толковал доктор Рэтофф,  означало  построить
самую что ни на есть  настоящую  мыслящую  машину  по  жалкому  эскизу  на
обрывке бумаги. И от меня ждали, чтобы я за двадцать четыре часа  совершил
то, на что у кого-то ушла вся жизнь.
     На миг у меня появилось сильное искушение перемонтировать  СИМа  так,
чтобы  он  стал  заурядной  цифровой  вычислительной   машиной,   но   мои
работодатели жаждали иного. Им хотелось получить своего рода супермозг,  а
пока они имели, насколько  можно  было  судить,  груду  хлама.  Во  всяком
случае, поверни выключатель - и эта штука станет грудой хлама, и никто  на
свете не убедит меня в обратном.
     До меня постепенно начало доходить,  как  развертывались  события  до
моего появления в Хилберри. Прежде чем послать за стариной  Беловым,  они,
должно быть, приглашали уйму всяких умников. Скрипнув от злости зубами,  я
сплюнул на пол. Может, я и  беден,  как  церковная  крыса,  но  никому  не
позволено безнаказанно оскорблять меня.
     Я подошел к двери и дернул за ручку. Дверь была заперта. Я потряс  ее
и заорал что было силы.
     - Меершрафт! - орал я. - Грязная собака! Отопри немедленно,  змей,  а
не то я вырву твою печень!
     Я тряс тяжелую дверь, облицованную пластиком, гремел ручкой, но никто
не отозвался. И тут  я  увидел  коробку,  простую  металлическую  коробку.
Раньше ее не было. В этом я был уверен. Такая профессия, как моя,  требует
острого глаза. Жаль, что слух у меня не такой острый.  Пока  я  осматривал
компьютер, кто-то открыл дверь и втолкнул коробку в лабораторию.
     Осторожно заглянув в нее, я засмеялся от радости и снова почувствовал
себя счастливым. Коробка была доверху набита всякой  снедью.  Чего  в  ней
только не было - даже большой вишневый пирог! Если я когда-нибудь  окажусь
в раю, первое, чем  должны  меня  встретить  небеса,  -  это  неповторимым
ароматом вишневого пирога. В коробке был и вместительный термос с кофе.  О
том, чтобы  я  не  умер  с  голоду,  они  по  крайней  мере  сочли  нужным
позаботиться.
     Я уселся на скамью, на которой в полном  беспорядке  были  разбросаны
инструменты и измерительные приборы, и  съел  все  содержимое  коробки  до
последней крошки. Я толком не ел уже  несколько  дней.  Меершрафт,  хитрая
лиса, об этом не забыл! Кормите меня досыта - и я стану неистовым  гением.
Держите меня впроголодь - и я не могу  думать  ни  о  чем,  кроме  еды.  Я
закурил  сигарету  и,  попивая  кофе,  принялся  не  спеша  размышлять   о
переменных контурах в логических цепях и произвольных  уровнях  сложности.
Хотел бы я знать, честно говоря, что это такое!
     Но мало-помалу мои мысли приняли более определенное направление, и  я
поставил  вопрос  прямо:  в  чем  различие  между  мыслящим  человеком   и
немыслящим, но быстрым, как молния, компьютером? Затем мне в голову пришел
ответ, и преграда, стоявшая на пути моего сознания, рухнула.
     Со мной всегда так. Вдохновение нисходит на меня,  как  на  поэта.  Я
люблю такие мгновения, ибо знаю им цену. Может быть, они  и  не  открывают
истину, но, пока они длятся, разве это имеет какое-нибудь значение?  Пусть
умники облачают свои мысли в математические одеяния. Я предпочитаю мыслить
электронными схемами.
     Сначала забрезжит общая идея, а потом нужная часть  схемы  вспыхивает
немеркнущим светом пред моим внутренним  взором,  как  выразился  однажды,
правда по другому поводу, Уордсворт. Люблю поэтов. Я и сам стал бы поэтом,
только за поэзию платят меньше, чем за кибернетику.
     Решение моей проблемы, как это часто бывает, было заключено  в  самой
постановке вопроса. В чем различие между мыслящим человеком  и  немыслящей
машиной?  Разумеется,  в  том,  что   машина   не   может   мыслить.   Она
просто-напросто отбарабанивает вам ответ на  вопрос,  единственный  ответ,
который был в нее заложен программистом.
     С человеком все обстоит иначе. Какой бы  вопрос  ему  ни  задали,  вы
никогда не знаете заранее, что он ответит. Вас может ожидать и  совершенно
правильный ответ, и ответ верный лишь отчасти.  Под  сводом  человеческого
черепа неразличимо сплавлены воедино софизмы, способные вызвать у вас лишь
легкое раздражение, и совершенно нелепые представления.
     Иногда какое-нибудь понятие,  считавшееся  некогда  лишенным  всякого
смысла, приводит к правильному ответу или  позволяет  по-новому  поставить
какой-нибудь вопрос, и тогда рождается новая идея или совершается  великое
открытие. В других случаях разумное  начало  оказывается  погребенным  под
ворохом неразумного, и тогда ответ лежит на грани безумия, ибо  измученный
разум черпает доводы из глубин подсознания.
     С компьютером все обстоит иначе. Компьютер слишком  логичен,  слишком
прямолинеен. Вы спрашиваете у компьютера, сколько будет дважды два,  и  он
отвечает вам: "Четыре". Девять из десяти людей ответили бы вам так же,  но
десятый спросил бы: "Дважды два чего? Двое мужчин и две женщины?  Или  два
слона, дирижерская палочка и небоскреб Эмпайр-Стейтс Билдинг?"
     С этим различием и были связаны все неприятности с СИМом. Он  обладал
чрезмерно изощренной логикой, был  слишком  математичен.  Ему  недоставало
разнообразия в идеях. В память СИМа нужно было ввести ворох всякой чепухи.
Ведь СИМ должен был быть самую малость "не  в  своем  уме"  -  как  всякий
человек!
     Два часа у меня ушло на то, чтобы  приготовить  наживку.  Я  повернул
главный выключатель и задал СИМу один или два простых вопроса.  Я  записал
их  в  двоичной  системе,  сопоставив   каждой   букве   нашего   алфавита
определенную комбинацию нулей и единиц, понятную  СИМу.  Индикатор  памяти
стоял на пуле, и бумажная лента на выходе оставалась девственно  белой.  Я
принялся загружать память СИМа: ввел в нее  сначала  самые  разные  факты,
важные, второстепенные и так себе, затем понятия, противоречащие  здравому
смыслу, и совсем  безумные  идеи,  отрывки  из  поэзии  -  словом,  всякую
всячину, какая только приходила мне в голову.
     После нескольких часов  напряженной  работы  все  было  готово,  и  я
принялся снова спрашивать  СИМа.  Индикатор  памяти  сдвинулся  с  нуля  и
показывал, что она загружена на пять процентов. Значит, с памятью  у  СИМа
было все в порядке. Ответы, напечатанные на выходной ленте,  были  такими,
как я и ожидал, - они лишь точно воспроизводили то, что  я  своими  руками
ввел в память машины. Мне стало ясно, что переменные контуры в  логических
цепях  СИМа,  о  которых  столь  красноречиво  распространялся  Меершрафт,
бездействуют. Они  как  бы  окаменели,  превратившись  в  жестко  заданные
контуры, исключавшие ассоциативное мышление.
     Я задавал СИМу один и тот же вопрос и неизменно получал на него  один
и тот же ответ. Вопрос мой гласил: "Что такое темнота?" СИМ неукоснительно
отвечал: "Темнота - отсутствие света", и приводил противоположное понятие,
введенное в его память мною, Геком Беловым: "Свет -  отсутствие  темноты".
Строго говоря, ни одно из этих двух утверждений не было  истинным.  Слепой
человек не ощущает темноту или свет. Он "видит"  то,  что  видите  вы,  не
поворачивая головы, позади себя.
     Постарайтесь, скосив глаза, взглянуть назад, не поворачивая при  этом
головы, и глазам вашим откроется  тайное  тайных.  Вас  охватит  ужас,  вы
ощутите трепет и благоговение. Оттуда мы миллионы лет назад высунули  свои
морды. Кто из вас может сказать, что это такое? Не знаете? Тогда позвольте
старине Геку Белову ответить вам. Это - ничто и в то же время  почти  все,
необъятная часть бесконечной вселенной, недоступная нашим  пяти  чувствам.
Иногда мне кажется, что природа обделила человека, так  любящего  задавать
ей дерзкие вопросы, оставив его стоять на трехмерном  пороге  многомерного
мироздания.
     Я видел, что порочный круг в определениях темноты и света  продолжает
раздражать электронный  мозг,  так  как  с  каждым  вопросом  корпус  СИМа
вибрировал  все  сильнее  и  сильнее.  Затем  в  СИМе  произошло  короткое
замыкание, и он "пал бездыханным". Разумеется, ничего серьезного с ним  не
приключилось. Это был  всего  лишь  трюк,  достойный  викторианской  дамы,
попавшей в затруднительное положение.
     Но отвертеться от ответа на щекотливый вопрос СИМу не  удалось.  Одно
короткое замыкание следовало за другим.  Расплавившиеся  предохранители  я
заменял "жучками" из толстой проволоки. Риск был велик.
     - Возьмись за ум, дубина, пока не поздно, -  посоветовал  я  СИМу.  -
Думай своей головой, не то погибнешь! Пожалей себя.
     Страшно подумать, что бы сказал  Рэтофф,  узнай  он  о  происходящем.
Наверное, отправил бы меня в тюрьму. Но рискнуть  все  же  стоило.  Я  был
уверен, что СИМ мог бы ответить на мой вопрос, если бы  сделал  над  собой
небольшое, хотя и болезненное усилие.
     Пока же его била мелкая дрожь, он стенал и вопил, а я стоял над ним и
поносил его последними  словами.  Клуб  дыма  вырвался  откуда-то  изнутри
измученного пыткой механизма, но каким-то чудом СИМ не сгорел. Мало-помалу
он успокоился,  крики  и  стоны  сменились  мерным  успокоительным  шумом.
Каким-то образом СИМ сумел найти выход из положения! Я ждал ответа.
     Бумажная лента на выходе  пришла  в  движение.  На  ней  я  прочитал:
"Темнота - внутри, свет - снаружи. Темнота определяется  через  отрицание.
Для более подробного ответа информации недостаточно".
     Это было именно то, что нужно. Меня ничуть не интересовала истинность
утверждений СИМа. Главное,  что  СИМ  мыслил.  Отбрасывая  одни  сведения,
сопоставляя  другие,  СИМ  пришел  к  новому  заключению,  причем   весьма
необычному. Он снабдил меня даровой информацией о свете. Никаких  сомнений
не было: СИМ мыслил! Дело пошло на лад! Осталось лишь ввести  в  пего  всю
имеющуюся у нас информацию обо  всем  на  свете,  добавить  парочку-другую
безумных идей, и тогда СИМу можно было бы задавать действительно серьезные
вопросы,  например  спросить  у  него:  "Что,  по-вашему,  должен  сделать
человек,  если  он  хочет  выпутаться  из   всех   финансово-экономических
затруднений?"  Вопрос,  конечно,  не  из  трудных.  Задавать  его  СИМу  -
напрасная  трата  времени.  Держу  пари,  что  СИМ  ответил  бы:   "Упасть
замертво!"
     Как бы то ни было, Меершрафту можно было теперь не опасаться за  свое
место. Этот мерзавец Рэтофф должен будет теперь заплатить мне за работу, и
если очень повезет,  то  я  сумею  наскрести  денег,  чтобы  вернуть  долг
Меершрафту. Впрочем, особенно рассчитывать на это не  приходится.  Знаю  я
людей типа Рэтоффа.
     По крайней мере мне казалось, что знаю,  но  я  глубоко  заблуждался.
Прежде всего я обнаружил, что дверь была не заперта. Просто я  поворачивал
дверную  ручку  не  в  ту  сторону.  Когда  я  сообщил  Рэтоффу  о   своих
достижениях, его это удивило и слегка позабавило.  И  то  и  другое  плохо
укладывалось в создавшееся у меня представление о Рэтоффе как о человеке с
гипертрофированным самомнением.
     Мы произвели испытания на машине и позвали  Меершрафта.  Мой  толстый
друг влетел в лабораторию в состоянии крайнего возбуждения.
     - Белов, - закричал он с порога, - ты гений!
     И хлопнув меня по спине, добавил:
     - Я знал, что ты справишься. Ты же мне сам говорил об этом.
     - Разве? Что-то не припомню, - ответил я. - Но оставим лавры, мне они
ни к чему. Заплатите то, что мне, по-вашему, причитается за  работу,  и  я
пойду.
     - Миллион фунтов осилишь? - спросил Меершрафт, ухмыляясь. - Ты только
не подумай, что мы заплатим тебе столько.  Но  миллион  фунтов  стерлингов
лишь ничтожная доля того, что эта проблема значит  для  нас.  Кстати,  как
тебе удалось решить ее?
     Пока я рассказывал о своем методе  безумных  идей,  профессор  Рэтофф
задавал СИМу вопрос за вопросом и придирчиво оценивал ответы.
     - Обучаемость необычайно быстрая,  -  вынужден  был  признать  он.  -
Наконец-то мы имеем то, что,  признаться,  отчаялись  иметь.  Кстати,  вам
следует знать, что это правительственный проект, а  потому  он  совершенно
секретен.
     - За меня не беспокойтесь, - заверил я. -  Я  умею  держать  язык  за
зубами.
     - Это еще не все, - добавил Рэтофф  и  как-то  странно  посмотрел  на
Меершрафта. - Может быть, вы сами объясните все своему приятелю? Ведь идея
пригласить его исходила именно от вас, а не от меня.
     - Хорошо, - согласился Меершрафт, не без робости поглядывая на  меня.
- Начну издалека. Вера способна сдвинуть даже горы. Я  хочу  сказать,  что
если в осуществимость какой-нибудь затеи очень верить, то  она  становится
осуществимой. Ты  только  что  доказал  это  сам.  Знаю,  не  у  всех  так
получается. Среди людей немало природных  скептиков.  Есть  и  такие,  что
мыслят  чрезмерно  жесткими  категориями  или  стеснены  раз  и   навсегда
выработанными схемами поведения...
     - Ты хочешь  сказать,  что  я  не  первый  из  тех,  кого  приглашали
исправить эту машину? Если так, то не трать слов  понапрасну.  Об  этом  я
догадался и сам.
     Меершрафт кивнул головой.
     - Да, это абсолютно очевидно.  Ты  был,  наверное,  двадцать  первым.
Анализируя причины неудач, мы пришли к выводу, что нам необходим человек с
несколько  бессистемным  мышлением.  Человек,  любящий  необычное.  Этакий
индивидуум, действующий методом тыка, с самыми  элементарными  познаниями.
Мы хорошо сознавали, что дело не столько в инженерных решениях, сколько  в
методе введения информации.
     - Ясно, - сказал я, еле сдерживая себя, - и поэтому вы  обратились  к
старине  Белову.  Индивидуум,  действующий  методом  тыка,  с  минимальным
запасом профессиональных познаний! Меершрафт, ты подонок, грязный пес! Вся
эта затея  -  сплошное  надувательство.  Сомневаюсь,  чтобы  тебе  грозило
увольнение.
     - По правде сказать, вовсе не грозило. Но я могу добавить кое-что и в
свое оправдание. Ты обладаешь даром, которого лишено большинство  из  нас.
Это - особое чутье. Человек, сконструировавший СИМа,  не  успел  достроить
машину и умер, так и  не  найдя  ответ  на  вопрос,  каким  образом  можно
наделить искусственный мозг способностью к самостоятельному мышлению.  Все
мы лишь наполовину верили в то, что это возможно. Поэтому-то  я  и  решил,
что наибольшие шансы на успех у того, кто убежден в разрешимости проблемы.
     Как убедить человека в разрешимости проблемы?  Проще  всего  сообщить
ему, что проблема была решена до него. А то, что было  сделано  один  раз,
можно  повторить   и   даже   улучшить.   Классический   пример   тому   -
четырехминутный результат в беге на одну милю.  Считалось,  что  пробежать
милю за четыре минуты  невозможно,  но  стоило  одному  бегуну  преодолеть
заветный рубеж, как он стал доступным для многих спортсменов. Отношение  к
проблеме имеет, как видишь, решающее значение. Этим я  хочу  сказать,  что
пока ты, Гек  Белов,  не  нашел  способ  преодолеть  разрыв  между  полной
автоматизацией  и  независимым  мышлением,   СИМ   был   самой   заурядной
вычислительной машиной. А ты бы никогда не сумел сделать этого, если бы не
был уверен, что такое кому-то случалось делать и до тебя, не правда ли?
     Я не стал ему отвечать. Мне было не до него: я неотрывно наблюдал  за
Рэтоффом, который фыркал от нетерпения и даже тихо ругался под нос.
     - Что-нибудь не  так,  профессор?  -  спросил  я  с  невинным  видом,
улыбаясь про себя и просматривая выходную лепту с ответами.
     - СИМ ведет себя плохо, - сообщил Рэтофф. - Вы только прочитайте, что
он отвечает.
     Я еще раз взглянул на  ленту.  На  ней  монотонно  до  головокружения
повторялся один и тот же ответ,  затем  следовал,  по-видимому,  ответ  на
другой вопрос, после чего снова шел первый ответ.  Я  рассмеялся.  Диагноз
ясен: тут ничем не поможешь. Эти  умники  упустили  из  виду  одно  важное
обстоятельство, а старина Белов - тот  самый  индивидуум  с  элементарными
знаниями, который действует методом тыка, - взял, да и  обнаружил,  в  чем
здесь дело. Их уничижительная "спецификация", признаться,  здорово  задела
меня, но теперь у меня была возможность на прощание основательно  натянуть
им носы. Кроме того, им не следовало относиться к чужому изобретению  так,
будто оно не более чем игра случая.
     - Джентльмены, - произнес я с несказанным наслаждением, -  вы  хотели
иметь мыслящую машину. Теперь вы ее имеете благодаря старине Белову.  Если
вы уплатите аванс в счет причитающегося мне гонорара, я хотел бы вернуться
в город.
     - Не раньше, чем вы исправите дефект или что там еще приключилось,  -
возразил профессор весьма  решительным  тоном.  -  Принимайтесь  за  дело,
Белов. Вам все должно быть ясно. Ведь вы в конце концов отец этой мыслящей
машины.
     - Отпустите его, - посоветовал шефу Меершрафт. -  На  сегодня  вполне
достаточно. Завтра Белов придет и вылечит СИМа. Ведь так, старина?
     Я перевел взгляд с одного на  другого  и  одарил  их  самой  любезной
улыбкой.
     - Ни завтра, ни когда-нибудь еще ноги моей здесь больше не  будет,  -
сказал я твердо. - Вы хотели иметь мыслящую машину и имеете в точности то,
что хотели. Когда эта машина погружена в  собственные  мысли,  она  выдает
ответ на какой-нибудь из старых вопросов как бы по рассеянности. Потом она
спохватывается и отвечает на один из ваших новых  вопросов,  но  лишь  при
условии, что ее мысли не заняты чем-нибудь более важным. Основное же время
она занята поиском решений своих собственных проблем  и  поэтому  даже  не
удостаивает вас ответом. Вдумайтесь в то, что я сказал,  джентльмены.  СИМ
будет теперь размышлять двадцать четыре часа в сутки, семь дней в  неделю,
непрестанно углубляя свои познания до тех пор, пока не получит  ответы  на
все вопросы. Его могут заинтересовать, например, проблемы биологии, но  вы
узнаете об этом, лишь когда он, раскинув мозгами, сцапает вас.
     Рэтофф  явно  забеспокоился,  но   Меершрафт   продолжал   безмятежно
улыбаться.
     - Мы всегда успеем его выключить, - заявил он.
     Именно этой реплики я и ожидал.
     - Послушай, ты, жирная обезьяна! - ответил я ему. -  Что  произойдет,
если остановить человеческое сердце? Человек умрет!  Выключи  СИМа,  и  ты
увидишь, что произойдет. Ты  теперь  имеешь  дело  с  личностью,  а  не  с
машиной. Стоит выключить СИМа, и он погибнет. Но пройдет немного  времени,
и, держу пари, он не позволит тебе выключить себя так просто. Вам есть над
чем подумать. Решение этой проблемы я предоставляю тебе  и  твоему  милому
шефу.
     С этими словами я вышел, громко хлопнув дверью.

                              Рассел МЭЛОНИ

                           НЕСОКРУШИМАЯ ЛОГИКА

     Мистеру Бэйнбриджу было тридцать восемь, когда на его жизненном  пути
оказалась шестерка шимпанзе. Он был холостяком и жил в  отдаленном  районе
Коннектикута, в большом комфортабельном старом доме с  подъездной  аллеей,
оранжереей, теннисным кортом и хорошо подобранной библиотекой. У него была
недвижимость в  Нью-Йорке,  обеспечивавшая  ему  надежный  доход,  которым
мистер Бэйнбридж распоряжался столь рассудительно, что это ни  у  кого  не
вызывало нареканий. Каждый год, в конце апреля, он заново покрывал  дерном
теннисный корт, после чего кортом могли пользоваться  все  соседи;  каждый
месяц выписывал книг не меньше чем на семьдесят пять долларов; каждые  три
года, в ноябре, он менял свой старый  "кадиллак"  на  новый;  некрепкие  и
недорогие сигары мистер Бэйнбридж заказывал в Гаване по тысяче штук сразу;
из-за международной  напряженности  он  решил  отказаться  от  поездки  за
границу, а деньги, предназначавшиеся для этой цели, по зрелом  размышлении
решил истратить на вина, которые, казалось, должны были все более расти  в
цене, если война еще продлится. В общем  мистер  Бэйнбридж  сознательно  и
довольно успешно строил свою жизнь по образу и подобию  жизни  английского
эсквайра конца XVIII века,  джентльмена,  интересовавшегося  искусством  и
развитием науки и настолько уверенного в себе, что ему  не  было  дела  до
тех, кто считал его эксцентричным.
     У мистера Бэйнбриджа было много друзей в Нью-Йорке. Он приезжал  туда
каждый месяц, останавливался в своем  клубе  и  присматривался  ко  всему.
Иногда он звонил какой-нибудь приятельнице и приглашал ее в театр и  потом
в ночной клуб. Иногда встречался со школьными друзьями:  они  выпивали  на
радостях  и  ехали  смотреть  бокс.  Время  от  времени  мистер  Бэйнбридж
заглядывал и в картинные галереи, где выставлялись академические  картины,
и любил изредка сходить в концерт. В то же время ему нравились и вечеринки
с коктейлями - светская болтовня и множество хорошеньких девушек,  которые
не знают, как убить остаток вечера. Именно на  такой  вечеринке  Бэйнбридж
впервые столкнулся с судьбой.
     Как-то на коктейле у Хоби Пакарда, биржевого маклера,  он  услышал  о
проблеме шести шимпанзе.
     Шел седьмой час. Те, кто собирался выпить бокал и уйти, уже  ушли,  а
те,  кто  хотел  остаться  до  конца,  подкреплялись  не   очень   свежими
бутербродами и оживленно болтали. В одном углу устроились парни с радио  и
актеры. Там горячо обсуждали,  какими  методами  можно  обмануть  сборщика
налогов. В другом углу группа биржевых маклеров болтала о самом великом из
них - Гогене. Малышка Марция Люптон сидела с каким-то молодым человеком  и
очень искрение говорила ему:
     - Сказать вам, чего мне больше всего хотелось бы добиться в жизни?  Я
хотела бы стать самой собой.
     И Бэйнбридж тихо улыбнулся, вспомнив  времена,  когда  Марция  то  же
самое говорила ему. Вдруг  до  его  ушей  донесся  голос  Бернарда  Вейса,
критика:
     - Да, он написал один хороший роман.  Это  не  удивительно.  В  конце
концов, известно, что если усадить шесть шимпанзе за шесть пишущих машинок
и они станут наобум колотить по клавишам, то через миллион лет они напишут
все книги, которые имеются в Британском музее.
     Мистер Бэйнбридж подошел к Вейсу, познакомился с его  собеседником  -
неким Ноблом.
     - Что это вы тут говорили о миллионе шимпанзе, Вейс? - спросил он.
     - Шести шимпанзе, - поправил Вейс.  -  Это  известный  математический
пример. В школе  всегда  о  нем  говорят.  Теория  вероятностей.  Шестерка
шимпанзе, колотящих по клавишам, неизбежно должна  напечатать  все  книги,
когда-либо  написанные  людьми.  Ведь  на  свете  существует  ограниченное
количество сочетаний букв и цифр, и обезьяны рано или поздно воспроизведут
все сочетания. Понятно? Конечно, они выдадут  кучу  чепухи,  но  при  этом
напечатают и книги. Все книги из библиотеки Британского музея.
     Мистер Бэйнбридж наслаждался.  Именно  ради  таких  разговоров  он  и
приезжал в Нью-Йорк.
     - Ну, послушайте, - сказал он,  только  чтобы  поддержать  дурашливый
разговор.  -  А  что,  если  один  из  шимпанзе  в  конце   концов   точно
воспроизведет какую-нибудь книгу, а последнюю фразу в ней  не  напечатает.
Это в счет или нет?
     - Я думаю - нет. Возможно, шимпанзе еще раз напишет эту книгу, только
целиком, и вставит это предложение.
     - Чепуха, - не выдержал Нобл.
     - Может быть, и чепуха, но Джеймс Джинс верит в нее, - с раздражением
сказал Вейс.  -  Джинс  [Джеймс  Джинс  (1877-1946)  -  английский  физик,
астроном и математик, популяризатор науки]  и  Ланселот  Хогбен  [Ланселот
Хогбен (род. в 1895 г.) - английский ученый - популяризатор, преподаватель
естественной истории и биологии]. Я совсем недавно где-то прочел об этом.
     Это произвело впечатление на мистера Бэйнбриджа.  Он  читал  довольно
много научно-популярной  литературы  -  и  Джинс,  и  Хогбен  были  в  его
библиотеке.
     - Вот оно что, - пробормотал Бэйнбридж, оставив  шутливый  тон.  -  А
любопытно, кто-нибудь ужо проверил  это?  Ну,  я  хочу  сказать,  пробовал
кто-нибудь  взять  шесть  обезьян,  дать  им  по  машинке   и   обеспечить
неограниченным количеством бумаги?
     Мистер Вейс бросил взгляд на пустой бокал в руках Бэйнбриджа  и  сухо
сказал:
     - Маловероятно...

     Месяца два спустя, зимним вечером, Бэйнбридж сидел в своем кабинете с
одним из друзей - Джеймсом Мэллардом, старшим преподавателем математики  в
Нью-Хейвенском университете. Явно нервничая, он  наполнил  свой  стакан  и
обратился к Мэлларду:
     - Я просил вас заехать ко мне, Мэллард... Вам брэнди?  Сигару?..  Да,
так я просил вас заехать  в  связи  с  некоторыми  обстоятельствами.  Если
помните,  я  писал  вам  недавно  и  спрашивал  ваше   мнение   об   одной
математической гипотезе.
     - Конечно, - деловито подтвердил Мэллард. -  Прекрасно  помню.  Шесть
шимпанзе и Британский музей. Я ответил тогда, что  это  вполне  популярная
иллюстрация  научного  принципа,  известного  каждому  школьнику,  который
изучал теорию вероятностей.
     - Вот именно. Так видите ли, Мэллард, я решился... Мне было не так уж
трудно, поскольку, что бы там, в Белом  доме,  ни  придумывали,  я  еще  в
состоянии немного помогать каждый год Музею естественной  истории,  ну,  и
там,  конечно,  всегда  рады  оказать  мне  услугу...  В   конце   концов,
единственное,  чем  непосвященный  может  помочь  развитию  науки,  -  это
скучным, но необходимым экспериментаторством... Короче говоря, я...
     - Короче говоря, вы хотите  сказать,  что  добыли  шесть  шимпанзе  и
засадили их за работу, чтобы посмотреть, напишут ли они в конце концов все
книги Британского музея. Так?
     - Именно так, - подтвердил Бэйнбридж. - До чего же вы сообразительны,
Мэллард. Шестерка отличных молодых самцов в превосходном состоянии.  Я  им
выстроил, ну, общежитие, что ли, во дворе за  конюшней.  Машинки  стоят  в
оранжерее. Там много света и воздуха, а большую  часть  растений  я  велел
вынести. Мистер Норт, владелец цирка, весьма любезно позволил  мне  нанять
одного из своих лучших дрессировщиков. Право же, это было не так трудно.
     Профессор Мэллард снисходительно улыбнулся.
     - В конце концов, мне  уже  приходилось  слышать  нечто  подобное,  -
сказал он. - Мне помнится, что кто-то  в  каком-то  университете  заставил
студентов кидать монетки, чтобы проверить,  поровну  ли  выпадают  орел  и
решка. Оказалось, что поровну.
     Бэйнбридж как-то очень странно посмотрел на своего друга.
     - Итак, вы верите, что любой из принципов теории  вероятностей  может
быть подтвержден экспериментально.
     - Конечно!
     - Взгляните тогда лучше сами.
     Мистер Бэйнбридж повел  профессора  Мэлларда  вниз  по  лестнице,  по
коридору и через заброшенную музыкальную комнату - в  обширную  оранжерею.
Середина помещения была очищена от растений, и  там  рядком  стояло  шесть
специальных столов и на каждом - накрытая чехлом машинка. Слева от  каждой
машинки лежала аккуратная стопка желтоватой бумаги. Под  каждым  столом  -
пустая корзина для бумаг. Стулья - жесткие, с  пружинными  спинками,  того
типа, который предпочитают опытные стенографистки.  В  одном  углу  висела
большая гроздь спелых бананов, в другом стоял "грейт  бэр"  -  прибор  для
охлаждения воды и подставка с бумажными стаканчиками. На импровизированной
полке расположились в ряд шесть стопок отпечатанного текста, каждая  около
фута толщиной. Бэйнбридж не без усилия поднял одну из стопок и положил  ее
перед профессором Мэллардом.
     - Результат деятельности шимпанзе А,  которого  мы  зовем  Биллом,  -
сказал он просто.
     "Оливер  Твист",  сочинение  Чарлза  Диккенса,  -  увидел   профессор
Мэллард.  Он  прочитал  первую  страницу  рукописи.  Потом  вторую.  Потом
лихорадочно перелистал всю рукопись до конца.
     - Вы хотите сказать, - спросил он, - что этот шимпанзе написал...
     - Слово в слово и запятая в запятую, - ответил Бэйнбридж. - Янг,  мой
дворецкий, и я сверили ее с изданием, которое есть в моей библиотеке.  Как
только  Билл  кончил,  он  сразу  начал  печатать  социологические   труды
итальянца Вильфредо Парето. Если он и дальше будет работать в таком темпе,
к концу месяца закончит и это.
     - И все  шимпанзе...  -  с  трудом  произнес  побледневший  профессор
Мэллард. - И все они...
     - О да, все они пишут книги, которые, по моим расчетам, должны быть в
Британском музее. Проза Джона Донна,  кое-что  из  Анатоля  Франса,  Копан
Дойль, Гален, избранные пьесы  Сомерсета  Моэма,  Марсель  Пруст,  мемуары
покойной Марри Румынской  и  еще  монография  какого-то  доктора  Вилея  о
болотных травах Мэна и Массачусетса. Я могу подвести итог, Мэллард: с  тех
пор как четыре недели назад я начал этот эксперимент, ни один из  шимпанзе
не испортил буквально ни одного листа бумаги.
     Профессор Мэллард выпрямился, стер пот со лба и глотнул воздух.
     - Прошу прощения за слабость, - произнес  он.  -  Эксперимент  просто
потряс меня своей неожиданностью.  Конечно,  если  посмотреть  на  него  с
научной точки зрения - надеюсь, что я не совсем лишен этой способности,  -
ничего поразительного в такой ситуации нет. Данные шимпанзе или  несколько
поколений подобных групп шимпанзе за миллион  лет  напишут  все  книги  из
Британского музея. Я уже говорил вам об этом и верил в свои слова.  Почему
же моя уверенность должна  пошатнуться  из-за  того,  что  они  напечатали
некоторые из книг в самом начале? В конце концов, я бы ничуть не удивился,
если бы раз сто подбросил монету и она каждый раз падала бы орлом. Я знаю,
если бы это длилось достаточно долго, пропорция сократилась  бы  точно  до
пятидесяти процентов.  Будьте  уверены,  скоро  шимпанзе  начнут  сочинять
чепуху. Это непременно случится. Так утверждает наука. Я  советую  вам  до
поры до времени держать эксперимент  в  тайне.  Несведущие  люди  создадут
сенсацию, если узнают об этом.
     - Я так  и  сделаю,  конечно,  -  промолвил  Бэйнбридж.  -  И  я  вам
чрезвычайно благодарен за ваш научный  анализ.  Это  меня  успокаивает.  А
сейчас, до того как  вы  уедете,  вы  должны  непременно  послушать  новые
пластинки Шнабеля, которые я сегодня получил.
     В течение следующих трех месяцев профессор Мэллард повадился  звонить
Бэйнбриджу каждую пятницу в пять тридцать пополудни, как только выходил из
аудитории, где вел семинар. Профессор обычно спрашивал:
     - Ну, как дела?
     Бэйнбридж обычно отвечал:
     - Они все продолжают, Мэллард. Еще не испортили ни одного листа.
     Если мистер Бэйнбридж  в  пятницу  после  обеда  не  бывал  дома,  он
оставлял дворецкому записку и дворецкий читал профессору Мэлларду:
     - Мистер Бэйнбридж  говорит,  сэр,  что  мы  сейчас  печатаем  "Жизнь
Маколея"  Тревельяна,  "Исповедь   св.Августина",   "Ярмарку   тщеславия",
частично  ирвинговскую  "Жизнь  Джорджа  Вашингтона",  Книгу   Мертвых   и
некоторые парламентские речи против Кукурузного закона.
     Профессор Мэллард отвечал с некоторой запальчивостью:
     - Скажите ему, чтобы он не забывал моего предсказания.
     И швырял трубку.
     Когда  профессор  Мэллард  позвонил  в  одиннадцатый  раз,  Бэйнбридж
сказал:
     - Никаких перемен. Мне приходится складывать рукописи уже в подвал. Я
бы их сжег, но они, может быть, представляют какую-то научную ценность.
     - И вы еще осмеливаетесь говорить о научной ценности?  -  прорычал  в
трубке далекий голос из Нью-Хейвена. - Научная ценность! Вы... вы...  сами
вы шимпанзе!
     Дальше последовало бессвязное клокотание, и Бэйнбридж, обеспокоенный,
повесил трубку.
     - Боюсь, что Мэллард переутомляется, - пробормотал он.
     Однако на следующий день он  был  приятно  удивлен.  Он  перелистывал
рукопись, которую вчера завершил шимпанзе Д.Корки. Это  был  полный  текст
дневников Самуэля Пениса, и Бэйнбридж как раз  подхихикивал  над  смачными
местами, которые были опущены в имевшемся у него издании, когда в  комнату
провели профессора Мэлларда.
     - Я приехал извиниться за свою ужасную вчерашнюю выходку по телефону,
- произнес профессор.
     - Забудьте об этом, пожалуйста. Я же  знаю,  у  вас  много  забот,  -
ответил Бэйнбридж. - Хотите выпить?
     - Виски, пожалуйста. И побольше. Без  содовой,  -  ответил  профессор
Мэллард. - Замерз в машине,  пока  ехал  сюда  к  вам.  Ничего  нового,  я
полагаю?
     - Нет, ничего. Шимпанзе Ф.Динти сейчас  кончает  печатать  Монтеня  в
переводе Джона Флорио. Больше ничего интересного.
     Профессор  Мэллард  расправил  плечи  и  одним   чудовищным   глотком
проглотил содержимое своего бокала.
     - Мне бы хотелось посмотреть на них за работой, - сказал он. - Как вы
думаете, я им не помешаю?
     - Ничуть. Собственно говоря, я сам в  это  время  заглядываю  к  ним.
Динти, вероятно, уже кончил своего Монтеня, и всегда  интересно  смотреть,
как они начинают новое произведение.  Мне  казалось,  что  они  должны  бы
продолжать на том же самом листе бумаги, но знаете, они никогда не  делают
этого. Всегда новый лист и название заглавными буквами.
     Профессор Мэллард налил себе без спросу еще бокал и осушил залпом.
     - Проводите меня, - бросил он.
     В оранжерее  было  уже  темновато,  и  шимпанзе  печатали  при  свете
настольных  ламп,  привернутых  к  столам.  В  углу,  развалившись,  сидел
смотритель, листая журнал, он жевал банан.
     - Вы можете отдохнуть, - сказал Бэйнбридж.
     Смотритель ушел.
     Профессор Мэллард так и не снял пальто;  он  стоял,  засунув  руки  в
карманы, и глядел на деловитых шимпанзе.
     - Не знаю, известно ли вам,  Бэйнбридж,  что  в  теории  вероятностей
учтено решительно все, - он произнес эти слова со странной  напряженностью
в голосе. - Конечно, невероятно, что шимпанзе пишут книгу  за  книгой  без
единой помарки, но эту аномалию можно исправить вот... вот чем! Этим!
     Он выдернул руки из карманов, и  в  каждой  оказалось  по  револьверу
38-го калибра.
     - Убирайтесь в безопасное место! - крикнул он.
     - Мэллард, стойте!
     Сначала рявкнул револьвер в правой руке, потом  в  левой  и  опять  в
правой.  Два  шимпанзе  упали,  а  третий,  спотыкаясь,  побежал  в  угол.
Бэйнбридж схватил своего друга за руку и вырвал один револьвер.
     - Остановитесь, Мэллард! Я теперь тоже вооружен! - закричал он.
     Вместо ответа профессор Мэллард прицелился в шимпанзе Е  и  застрелил
его. Бэйнбридж рванулся вперед, и профессор Мэллард выстрелил  в  него.  В
предсмертной агонии Бэйнбридж нажал курок. Раздался  выстрел  -  профессор
Мэллард упал. Затем, чуть приподнявшись, он выстрелил в двух шимпанзе, что
еще оставались невредимыми, и рухнул вниз.
     Никто не услышал его последних слов.
     - Человеческое уравнение... всегда враг науки, - задыхаясь,  бормотал
он, - на этот раз... наоборот... Я, простой смертный... спаситель науки...
Заслуживаю Нобелевскую...

     Когда старик дворецкий прибежал в  оранжерею,  его  глазам  предстала
поистине ужасная картина:  настольные  лампы  были  разбиты  вдребезги,  и
только свет молодой  луны  падал  из  окон  на  трупы  двух  джентльменов,
сжимающих дымящиеся револьверы. Пять  шимпанзе  были  мертвы.  Шестым  был
шимпанзе Ф. Его правая рука была искалечена, он истекал кровью, но все  же
с трудом взобрался на стул перед своей машинкой. Мучительно напрягаясь, он
левой рукой вынул из машинки последнюю страницу Монтеня в переводе Флорио.
Поискав чистый лист, он вставил его и напечатал одним пальцем:
     ГАРРИЭТ БИЧЕР СТОУ, "ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА". Гла...
     И умер.

                             Густав МАЙРИНК

                                ПРЕПАРАТ

      За  столиком,  подле  углового  окна  кофейни   "Радецки",   шепотом
переговаривались двое друзей.
     - Его нет, днем он вместе со слугой уехал в  Берлин.  Дом  совершенно
пуст: я только что оттуда, все как следует осмотрел, живут  в  нем  только
эти двое, персы.
     - Значит, он поверил телеграмме?
     - Я и не сомневался, что стоит ему услышать имя Фабио Марини, как  он
помчится сломя голову.
     - Именно это меня и смущает. Они же много лет были вместе... До самой
смерти профессора... Что нового он смог бы узнать о нем в Берлине?
     - Ого! У профессора Марини были от  него  секреты  -  он  сам  как-то
упоминал об этом, с полгода назад, когда наш  дорогой  Аксель  был  еще  с
нами.
     - Неужели ты всерьез веришь, что профессор  Марини  обладал  каким-то
секретом препарирования трупов? Ты в это веришь, Сенклер?
     - При чем тут "веришь -  не  веришь"?  Во  Флоренции  я  собственными
глазами видел препарированный профессором Марини  трупик  ребенка.  Говорю
тебе, любой мог бы поклясться, что малыш только спит: ни следа окоченения,
никаких морщинок, складок, сохранился даже розовый  цвет  кожи,  словно  у
живого.
     - Гм... Думаешь, перс и в самом деле убил Акселя?
     - Не знаю, Оттокар, но наш моральный долг - выяснить  его  судьбу.  А
если  Акселя  при  помощи  какого-нибудь  яда  погрузили  в  своего   рода
летаргический сон? Боже, сколько времени я  потерял  зря  в  Анатомическом
институте! Как умолял хотя бы попытаться вернуть его к  жизни!  "Чего  вы,
собственно, добиваетесь? - слышал я в ответ. - Этот человек,  без  всякого
сомнения, мертв, и с его трупом мы не можем ничего делать  без  дозволения
доктора  Дараше-ко!"  Мне   продемонстрировали   контракт,   из   которого
явствовало, что Аксель тогда-то и тогда-то уступил свои останки  владельцу
договора за пятьдесят флоринов. Расписка в получении денег прилагается.
     - Нет, все-таки ужасно, что подобное в  нашем  столетии  может  иметь
законную силу!  Всякий  раз,  когда  я  об  этом  думаю,  меня  охватывает
неописуемое бешенство!
     - Бедный Аксель! Если бы он мог предчувствовать, что контракт попадет
в руки этому персу,  его  злейшему  врагу!  Он  верил,  что  Анатомический
институт...
     - У адвоката тоже ничего не вышло?
     - Все  впустую.  Показания  старухи-молочницы,  которая  видела,  как
однажды на рассвете дипломированный доктор медицины Дараше-ко в своем саду
с пеной у рта яростно проклинал Акселя, даже не приняли  во  внимание!  Да
что там говорить... Хочешь со мной, Оттокар? Решайся.
     - Конечно хочу, но подумай, вдруг нас схватят как взломщиков? У перса
безукоризненная репутация ученого. Клянусь Богом, одного только подозрения
будет недостаточно. Не обижайся, но не ошибся ли ты, когда тебе послышался
голос  Акселя?  Пожалуйста,  Сенклер,  не  горячись,  расскажи   еще   раз
подробнее, что тогда произошло? Может быть, ты был чем-нибудь возбужден?
     - Ничуть. Получасом ранее я был на Граченах, снова любовался церковью
Святого Вацлава, собором Святого Бита. Старые, своеобразные  сооружения  с
барельефами  словно  из  запекшейся  крови  обычно  производят   глубокое,
неизгладимое впечатление на нашу психику. Потом я был у Голодной  башни  и
на улице Алхимиков. Спускаясь после этого по замковой лестнице, я невольно
остановился около открытой калитки в стене, окружающей  дом  Дараше-ко.  И
вдруг, скорее всего из окна, донесен голос  (и  я  могу  поклясться  всеми
святыми, что это был голос  Акселя!),  который  кричал:  "Раз-с-с,  два-а,
три-и-и-четыре-е-е!" Господи, если бы я тут же ворвался в дом!  Но  прежде
чем я опомнился, турок, слуга доктора, захлопнул калитку. Говорю тебе,  мы
обязаны побывать в этом доме! Обязаны! Вдруг Аксель еще жив? Подумай, кому
нас ловить? Кто ночью будет бродить по замковым лестницам? То-то же, а как
я орудую отмычкой - залюбуешься!

     Прежде чем приступить  к  осуществлению  своего  плана,  приятели  до
темноты бродили по  улицам.  В  сумерках  они  перелезли  через  стену  и,
наконец, оказались перед старинным зданием, которое принадлежало персу.
     Дом, одиноко стоявший на пригорке в парке  Фюрштенберга  как  мертвый
стражник, опирался на боковую облицовку заросшей травой замковой лестницы.
     - Есть что-то невыразимо пугающее в этом саду,  в  этих  вязах,  там,
внизу, -  прошептал  Оттокар  Доггналл.  -  Посмотри  только,  как  грозно
рисуются Грачены на фоне неба. А освещенные окна в нишах  замка?  В  самом
деле, своеобразная атмосфера царит здесь, на Малой  стене.  И  словно  все
живое укрылось глубоко в землю из страха  перед  притаившейся  смертью.  У
тебя нет предчувствия, что однажды этот призрачный образ растает вдруг как
мираж, как фата-моргана? Что усыпленная,  потаенная  жизнь  воспрянет  ото
сна, как кошмарный зверь, для чего-то нового, страшного? А  взгляни-ка  на
эти, засыпанные белым песком дорожки! Они как живые...
     - Идем уж, - перебил его Сенклер. -  У  меня  ноги  подкашиваются  от
волнения. На-ка, подержи пока план.
     Дверь вскоре поддалась, и они стали медленно продвигаться на ощупь по
старой лестнице, освещенной лишь призрачным мерцанием  звезд,  проникающим
сквозь круглые окна.
     - Придется обойтись без света.  Слышишь,  Оттокар?  Кто-нибудь  может
увидеть нас снизу, из павильона в парке.  Не  отставай.  Осторожно,  здесь
выщербленная ступенька. Дверь в коридор открыта... Сюда... Сюда налево...
     Вдруг они оказались в какой-то комнате.
     - Да не шуми же!
     - Я не виноват: дверь захлопнулась сама!
     - Придется зажечь свет. Я вот-вот что-нибудь  опрокину:  здесь  полно
стульев.
     В это время на стене блеснула голубая  искорка,  послышался  какой-то
шорох, словно вздох, словно дуновение.
     Тихое потрескивание, казалось, неслось от пола, из всех щелей.
     Снова секунда  мертвой  тишины.  А  потом  чей-то  голос  медленно  и
неторопливо захрипел:
     - Раз-с-с... Два-а-а... Три-и-и-и...
     Оттокар Доггналл  вскрикнул  и  бешено  зачиркал  спичкой  о  коробок
трясущимися руками.
     Наконец вспыхнул свет. Свет!
     Друзья переглянулись, их лица были бледны как смерть.
     - Аксель!
     - Четыре-е-е... Пять-х... Шесть-х... Семь-м-м...
     Хрип доносился из ниши в глубине комнаты.
     - Свечу! Скорее, скорее!
     - ...восемь-м-м-девять-десять-и-одиннадцать...
     Со свода ниши, на медном  пруте,  пропущенном  сквозь  темя,  свисала
светловолосая человеческая  голова.  Шея  под  подбородком  была  обвязана
шелковым шарфом, а ниже виднелись розовые легкие  с  трахеей  и  бронхами.
Между ними ритмически двигалось сердце, оплетенное золотыми  проволочками,
которые тянулись к маленькому  электрическому  аппарату  на  полу.  Упруго
пульсирующие артерии черпали кровь из двух бутылей с узкими горлышками.
     Оттокар Доггналл вставил свечу в маленький фонарь и, чтобы не упасть,
уцепился за рукав приятеля.
     Это была голова Акселя. С красными губами, цветущей кожей. Как живая,
широко раскрыв глаза, она таращилась в вогнутое зеркало на противоположной
стене,  затянутой   туркменскими   и   киргизскими   коврами,   увешанными
экзотическим оружием. Повсюду были дивные узорчатые восточные ткани.
     В комнате было множество препарированных животных: змеи и обезьяны  в
невероятных позах лежали среди разбросанных книжек. В стеклянной  ванночке
на стоящем сбоку столе плавало в голубой жидкости сердце.
     С постамента на молодых людей строго взирал гипсовый бюст  профессора
Фабио Марини.
     Приятели не могли произнести ни слова. Как завороженные, вглядывались
они в сердце страшных человеческих часов, которое трепетало и билось,  как
живое.
     - Ради Бога, бежим отсюда, а не  то  со  мной  будет  обморок!  Пусть
преисподняя поглотит это персидское чудовище!
     Они повернулись к двери.
     И тут опять раздался зловещий треск;  казалось,  он  исходил  из  уст
препарата.
     Сверкнули две голубые искры,  зеркало  отразило  их  прямо  в  зрачки
мертвеца.
     Губы раздвинулись, с трудом шевельнулся язык, согнулся за резцами - и
прозвучало хриплое:
     - Четверть... двен...надцатого...
     Губы сомкнулись. Лицо застыло,  голова  снова  смотрела  прямо  перед
собой.
     - Чудовищно! Мозг действует, он жив! Бежим отсюда, бежим  на  воздух!
Свеча! Возьми свечу, Сенклер!
     - Открывай же! Ради Бога, что же ты, ну?
     - Не могу! Там... Там... Смотри!
     Внутренняя  ручка  представляла  собой   унизанную   перстнями   руку
покойника. Белые пальцы хватали пустоту.
     - На вот, держи платок! Чего ты боишься,  ведь  это  же  рука  нашего
Акселя!

     Они снова стояли в коридоре  и  смотрели,  как  медленно  закрывается
дверь.
     Ее украшала черная стеклянная табличка:

                         Д-р Мохаммед Дараше-ко
                                 АНАТОМ

     Пламя свечи билось на сквозняке.
     Вдруг Оттокар отшатнулся к стене и со сгоном сполз на колени:
     - Вот, вот это здесь.
     Он указал на шнур звонка.
     Сенклер поднес свечу поближе... и с криком отшатнулся, уронив свечу.
     Жестяной фонарик покатился вниз, звеня по ступенькам.
     Словно одержимые, с торчащими дыбом волосами, задыхаясь, они  неслись
в потемках вниз по ступенькам.
     - ...Персидский дьявол... Персидский дьявол...

                              Джон МОРРЕССИ

                         ВЧУВСТВОВАТЕЛЬ И ДИКАРИ

     Анприны с холодным любопытством наблюдали за вихрем  земной  истории.
Пришельцев удивляла  изменчивость  человеческих  типов,  их  поразительное
многообразие.  Зато  сама  планета  представлялась  им  как  нельзя  более
подходящей для их собственной цивилизации.
     Воды здесь было в достатке, атмосфера богата. Если неизведанный  мир,
открытый ими, и отличался  от  других  планет,  находившихся  под  властью
анпринов, то даже эти различия были в пользу Земли.
     Основная из населявших Землю рас обладала большой  жизнестойкостью  и
даже походила на самих анпринов, какими они были на ранних ступенях  своей
эволюции. Мысль  создать  на  основе  этого  типа  породу  идеальных  слуг
показалась  космическим  гостям  заслуживающей   внимания.   Такие   слуги
абсолютно надежны и никогда не станут источником опасности, ибо  жизнь  их
слишком  коротка,  а  умственный  потенциал  убог.   Суетливые   маленькие
обитатели   этой   благословенной   планеты   раскручивали   нить   своего
существования с безумной  скоростью.  Наблюдение  за  ними  обещало  много
интересного.
     Что касается анпринов, они жили намного дольше. Всякое дело выполняли
неспешно и с огромным тщанием, и еще: они не верили в легкие победы. Более
всего претили им неожиданности.
     Оставаясь невидимыми для человеческого  глаза,  они  избрали  объекты
наблюдения и направили окуляры своих приборов на людей Земли. Далеко внизу
бурный  водоворот  человеческой  истории  затягивал   ничтожных   людишек.
Селектор был нацелен на выбор типичных возможностей  и  значимых  событий,
замыкаясь  на  отдельно  взятом  человеке   в   данный   момент   времени.
Вчувствователь и Дешифровальщики заняли места вокруг прибора.  Наблюдатели
принялись за свое дело.
     Селектор  загудел.  В  какую-то  долю  секунды  и  корабль  анпринов,
застывший в космическом пространстве, и узкий, направленный пучок энергии,
отыскавший закутанную в покрывало фигуру,  и  охваченный  пламенем  лесной
массив - все это оказалось выхваченным из ткани пространства и  времени  и
перенесенным в иное  измерение.  Первый  подопытный  был  принят  на  борт
космического корабля.
     Это  оказалась  женщина.  Она  неуклюже  распласталась  у   основания
подзорной трубы, не в силах держаться на изувеченных ногах.  Приподнявшись
на одной руке  и  воздев  другую,  всю  в  кровоподтеках  и  синяках,  она
возопила:
     - Благодарю Тебя, Господи! Да святится имя Твое! Ты избавил смиренную
рабу свою от смерти мученической.
     Она попыталась подняться, но не смогла и разразилась потоком жалоб  и
стенаний, перечисляя страдания, перенесенные ею самой и многими другими по
причинам, которые так  и  остались  непонятны  Дешифровальщикам.  Речь  ее
становилась все более яростной и неразборчивой, однако  ее  не  прерывали,
пока она не выложила все и сникла обессиленная.
     "Она полагает, что находится перед лицом высшего существа, одного  из
тех,  о  которых   повествуют   мифы   данной   культуры,   -   передавали
Дешифровальщики.  -  Совершенно  очевидно  огромное  значение  мифов   для
представителей этой цивилизации. Рекомендуем вести себя в  соответствии  с
ее ожиданиями".
     Вчувствователь мягко обратился к женщине на ее родном языке:
     - Отчего, дочь моя, обрушились на тебя многие гонения?
     Она устремила взгляд на фигуру в белоснежном  одеянии,  возвышавшуюся
над ней и окруженную золотистым сиянием.
     - Ибо верую. Господи, и вера моя крепка. В страшных мучениях на  дыбе
позорной не отреклась я от слова Твоего, но восславила Спасителя, и вырвал
он меня из рук палачей.
     Вчувствователь  сосредоточенно  погружался   в   глубины   смятенной,
истерзанной души. Он ждал подсказки. Какой  дать  ей  ответ?  Какие  слова
найти?
     Благословляющим жестом он простер над ее головой бледную руку.
     - Дочь моя, не минует тебя чаша сия, но страдания, ниспосланные тебе,
- лишь первый шаг к вечному блаженству. Душа твоя  пройдет  сквозь  геенну
огненную, и ты обретешь блаженство. Укрепись духом, дитя мое.
     В глазах ее появилось затравленное выражение. Она прошептала:
     - Да будет воля Твоя, Господи, на земле и на небесах.
     Селектор  снова  загудел.  Женщину  вернули  на  Землю.  Для   зевак,
обступивших костер, не пролетело и одной миллионной  доли  секунды.  Языки
пламени лизали тело несчастной, а ее крики потонули в возгласах толпы.
     В этой же точке пространства и времени селектор выбрал  еще  двадцать
восемь человек, причем все до единого попадали на  корабль  пришельцев  за
мгновение до смерти: перед тем, как топор палача опустится  на  склоненную
шею жертвы или языки пламени положат конец агонии осужденного. Селектор не
обладал возможностями стереть из памяти испытуемых воспоминания о  встрече
с инопланетянами, а потому для опытов использовали тех, кто никогда больше
не сможет заговорить.
     Все  испытуемые  на  этом  отрезке  земной  истории  реагировали   на
вмешательство гостей из космоса одинаково. Наконец последний из подопытных
был возвращен на место, где ему суждено было встретить свой смертный  час.
Обычное течение времени восстановилось на корабле анпринов. Исследователей
ожидал новый, еще более сложный этап работы. По-настоящему отдыхал  только
Вчувствователь. Состояние глубокого  транса  было  необходимо  ему,  чтобы
восстановить физические и душевные силы после контакта с другим существом.
Не воспользуйся Вчувствователь в полной мере  этой  возможностью  краткого
отдыха, он, пожалуй, не мог бы освободиться от мощного  притяжения  чуждой
личности, чьи мысли и желания  помимо  его  воли  становились  частью  его
самого, когда он погружался в сокровенные глубины человеческого мозга.
     Пока Вчувствователь возвращался к собственному  "я",  Дешифровальщики
обсуждали и классифицировали  свои  находки,  а  Наблюдатели  сопоставляли
факты и оценивали их значимость.  Селектор  подзаряжался  перед  следующим
сеансом связи с Землей.
     После  разбора  данных  Наблюдатели  пришли  к  выводу,  что   именно
значительные физические различия, свойственные обитателям Земли, сказались
на социальных процессах, протекавших на планете. В  отличие  от  анпринов,
которые представляли  собой  однородную  популяцию  с  едиными  жизненными
установками, среди людей Земли  царила  пестрота  национальностей  и  рас,
укладов быта, хаос  представлений  и  верований.  Взаимная  непримиримость
отдельных  человеческих   сообществ   и   явилась   причиной   неслыханной
жестокости,  которую  люди  проявляли  по  отношению  к   себе   подобным.
Пришельцев занимал вопрос: можно ли  считать  многообразие  людских  типов
лишь временным этапом в  развитии  здешней  цивилизации,  не  является  ли
изменчивость постоянной чертой человеческой природы.
     Наблюдатели   продолжали   совещаться,    пока    Вчувствователь    и
Дешифровальщики готовили себя к следующему контакту.  На  Земле  пролетели
годы, космический корабль снова  приближался  к  планете.  Приборы  начали
работать в режиме поиска.
     Оказавшись в незнакомой обстановке, первый испытуемый в  новой  серии
опытов прищурился, пристально посмотрел на Вчувствователя и  саркастически
рассмеялся.
     - Вот оно что. Ничего не скажешь, ловко придумано: затащить меня сюда
в ту самую минуту, когда я уже прощался с жизнью.
     Язык, на котором он говорил, не был похож на язык  испытуемых  первой
группы.
     - Может быть, вы скажете, где скрываются  остальные  члены  судилища?
Куда  подевались  ваши  разжиревшие  святоши?  Где  знатные  господа,  чье
богатство добыто кровью  и  потом  бедняков?  Неужто  прячутся,  убоявшись
приговоренного к смерти?
     Он обвел взглядом гладкие стены помещения,  ничего  не  говорившие  о
назначении этого места, и крикнул громовым голосом, потрясая кулаками:
     - Трепещите, тираны! Отныне вы не будете знать ни  минуты  покоя.  Вы
расправитесь со мной, пусть так, но мои слова останутся жить. Они поднимут
людей на борьбу! Народ разрушит  до  основания  ваши  храмы,  ваши  замки,
сожжет ваши податные списки. О, как запылают костры, в пламени которых  вы
найдете свой конец! А народ непременно восстанет, господа хорошие, ибо его
терпению придет конец, хоть и терпелив народ наш  без  меры.  Быть  может,
вашей даме, мой господин, потребны новые украшения?
     Так  высосите  последнюю  каплю   народной   крови,   чтобы   увешать
побрякушками своих жен и любовниц.  Господа  желают  приобрести  еще  один
выезд для своей конюшни? Так отберите хлеб у тысяч голодных детей. А может
быть, монсеньер епископ...
     Его   бессвязную,   торопливую    речь,    сопровождаемую    яростной
жестикуляцией, Дешифровальщики пытались переложить на  язык  тех  понятий,
которые по их оценкам, являлись ключевыми для  этой  культурной  общности.
Вчувствователь напряженно  сосредоточился,  готовясь  войти  в  контакт  с
человеком.  Однако  Дешифровальщики   передавали:   "По   мнению   данного
индивидуума,  его  предназначение  состоит  в  многократном  и  навязчивом
повторении ограниченного  набора  штампов,  заученных  наподобие  молитвы.
Продуктивная коммуникация с объектом представляется невозможной.  Вступать
в контакт не рекомендуем".
     По окончании гневной филиппики объект был водворен  на  то  же  самое
место, откуда его выхватили приборы. Следующий подопытный говорил примерно
то же самое, а смысл речи  третьего  оказался  совершенно  противоположным
тому, что заявляли  первые  два,  хотя  все  они  пользовались  одинаковым
набором  словесных  штампов.  Этот  период  земной  истории   представляли
девятнадцать человек, олицетворявших одиннадцать противоречащих друг другу
взглядов на общественное устройство.
     Парадоксальные  результаты   повторной   серий   опытов   подтвердили
первоначальный вывод Наблюдателей. Анпринам трудно было  даже  представить
себе цивилизацию, включающую  бесконечное  множество  конфликтующих  между
собой групп. Единственным, что объединяло все это многообразие особей, был
откровенный  эгоизм  каждого   человека   и   целых   людских   сообществ.
Теоретически, конечно, такая цивилизация, как и любая другая, имеет  право
на существование, но на практике ее шансы уцелеть  были  крайне  невелики.
Для того чтобы выжить, необходимо прежде всего единство, которое и  служит
гарантией   прогресса.   Таков   был   непреложный   закон,   давным-давно
утвердившийся  на  всех  территориях,  которые  находились   под   властью
анпринов. А территорий таких было немало: двенадцать планет и  шестнадцать
колоний.
     И все  же  вопреки  очевидному,  разрозненные,  постоянно  враждующие
группировки на Земле не только уцелели, но даже, казалось,  стали  сильнее
вследствие преобладавшего в них антагонизма.
     Во время перерыва, чересчур краткого, по меркам анпринов, Наблюдатели
продолжали собирать информацию и готовить ее для Дешифровальщиков, за  это
время население Земли увеличилось в двадцать раз, появились  автомобили  и
аэропланы.
     Теперь, по совету Теоретиков, испытуемых решили отбирать из  пунктов,
разделенных тысячами километров. На этот раз гостям  из  космоса  пришлось
соблюдать  осторожность,  и  корабль  переместился  на  безопасную,  более
удаленную от Земли орбиту.
     Перед ними вновь предстала женщина. Одежда на  ней  была  изодрана  в
клочья. Потеряв равновесие, женщина упала, но тут же выпрямилась и  обвела
пришельцев горящим ненавистью взглядом.
     -  Это  еще  что  за  чертовщина?  Где  танк?  -  обратилась  она   к
Вчувствователю на языке, которого анприны до сих пор не слышали.
     Вчувствователь  настроился  на  ее  подсознание,  выбирая  правильный
ответ.
     - Вас скоро возвратят  на  место,  товарищ.  Мы  пригласили  вас  для
беседы. Вы можете спокойно говорить?
     Она плюнула.
     - Да вы что! Немедленно верните меня назад. Я должна остановить танк.
     - Вы остановите его. Даю слово. Но вам придется умереть.
     - Вы думаете, я не знаю?
     Заслоняя глаза рукой от яркого света,  она  шагнула  вперед,  пытливо
всматриваясь в громадную, закутанную в белое фигуру.
     - Кто вы такие? Попы, что ли? Да нет, непохоже. Станут попы  называть
меня товарищем! Тоже мне, товарищи нашлись. Так вот, знайте, я  умираю  не
за Вашего Бога.
     - За что же ты готова отдать жизнь? - задал вопрос Вчувствователь.
     - Чтобы отправить на тот свет еще нескольких врагов.  Чтобы  прикрыть
наших. Они сейчас отступают, но скоро начнут бить врага. Ну что, довольны?
А теперь возвращайте  меня  туда.  Или  по-вашему,  я  буду  терпеть  этот
произвол? Не знаю, кто вы такие, и как это у вас выходит, но только имейте
в виду - живой вам меня не взять!
     Рука женщины скользнула в карман пиджака, женщина  рванулась  вперед.
Разумеется, ее тут же возвратили на Землю.
     Вчувствователь задумчиво сказал:
     - В Бога она не верит, иллюзий на наш счет не питает. Она готова была
убить любого из нас, только бы вернуться к своим и уничтожить противника.
     Дешифровальщики подтвердили:
     - Объект находился в ситуации повышенной агрессии и был  способен  на
любой, самый неожиданный поступок.  Боевая  машина,  которую  должна  была
взорвать эта женщина, незадолго до этого нанесла большой урон тем, на чьей
стороне сражалась испытуемая. Она сознательно выбрала смерть ради спасения
своих друзей.
     В следующий раз перед ними оказался худенький юноша,  почти  мальчик,
наверняка  едва  достигший  того  возраста,   который   здесь   называется
совершеннолетием.  Он  посмотрел   на   Вчувствователя,   пытаясь   скрыть
охвативший его ужас, и низко поклонился.
     -  Для  чего  эта  головная  повязка?  -  спросил  Вчувствователь.  -
Насколько я понимаю, символ, но какой?
     Дешифровальщики не задержались с ответом.
     - Эта символика  характерна  для  эпохи,  о  которой  мы  располагаем
наиболее скудными сведениями. Такая повязка, по-видимому, означает твердую
решимость человека отдать свою жизнь в бою с врагом.
     -  Как  странно,  что  народы,  испытывающие  столь  сильную  тягу  к
самоуничтожению, в действительности не только  не  подвержены  упадку,  но
напротив, знают периоды расцвета и подъема. Какова суть конфликта?
     - Представители этой  расы  воюют  друг  с  другом,  используя  самые
современные  достижения  техники.  Наш  пленник,  к  примеру,  намеревался
врезаться в судно противника на пилотируемом им  летательном  аппарате,  -
пояснили Дешифровальщики.
     Пленник несколько раз поклонился в пояс,  а  затем  упал  на  колени,
простирая перед собой руки. Он торопливо заговорил, и, несмотря на то, что
Вчувствователь был уже готов к ответу, услышанное поразило  и  взволновало
его.
     - О Божественный Ветер, налетающий на вражеский корабль и разбивающий
его в щепки! О цветок смерти, прекраснейший из всех цветов, ты распустился
во славу своего императора и  его  рода.  Имя  твое  навеки  священно  для
самураев! - произнес  Вчувствователь  на  языке  этого  юноши  и,  еще  не
закончив тираду, ощутил блаженство и успокоение, снизошедшее на  юношу  от
сознания выполненного долга.
     - Он считает меня божеством, воплотившимся в человеческом  облике,  -
резюмировал Вчувствователь после того, как  испытуемый  был  возвращен  на
Землю. - У них тут сколько людей, столько и религий.
     Дешифровальщики уточнили:
     -  Скорее  всего,  данная  стадия  развития  человечества  отличается
многообразием мифов. Тем более, что испытуемые из второй серии опытов,  на
словах  отрицая  религию,   фактически   обожествляют   абстрактную   идею
общественного блага.
     - Но ведь вера в подобную идею лишена всякого смысла даже в сравнении
с религиозными убеждениями первых подопытных.
     Дешифровальщики ответили:
     - На Земле к идеям, лишенным смысла, относятся не только без  всякого
предубеждения, но с особым уважением. Во  имя  таких  идей  они  разделили
планету на множество условных частей, и люди, населяющие  каждую  из  них,
непрерывно  враждуют  со  своими   соседями,   стремясь   уничтожить   их.
Вооруженные конфликты при  этом  охватывают  большую  часть  территории  и
приобретают глобальный характер.
     - Неужели они не могут понять, что  единство  необходимо  хотя  бы  в
рамках  одного,  отдельно  взятого  сообщества,  противопоставившего  себя
другим?
     - Нет, это выше их  разумения.  Создаваемые  ими  объединения  быстро
распадаются.  Разрушительные  тенденции  столь  сильны  в  их   социальном
поведении, что при распаде групп, союзов и блоков создающиеся на их основе
образования  очень  скоро  начинают  также   трещать   по   швам.   Данная
цивилизация, по-видимому, обладает  мощным  импульсом  самоуничтожения,  -
завершили свой анализ Дешифровальщики.
     Вчувствователь заметил:
     - И все-таки они продолжают развиваться.
     Следующие испытуемые из этой серии почти ничего не прибавили к  общей
картине. Одни были совершенно подавлены, другие одурманены ненавистью  или
охвачены  ужасом.  Прикосновение  к  чужой  боли  становилось  все   более
тягостным.
     Последнего  испытуемого  в  этом  временном  диапазоне   отыскали   в
переполненном людьми здании, выстроенном за линией фронта. Одежды на  этом
человеке не было никакой, желтая, иссохшая кожа обтягивала  кости.  Голова
выбрита,  запавшие  глаза.  Человек  застыл  без  движения.  Лишь   глаза,
сощурившиеся  от  света,  еще  жили  на  этом  похожем  на   маску   лице.
Вчувствователь протянул к нему  руку,  и  тупая,  безнадежная  покорность,
которая  одна  только  оставалась  в  душе  пленника,  заполнила  сознание
анприна.
     Взгляд испытуемого прояснился. Он перестал щуриться и взглянул  прямо
в лицо нависающему над ним рослому существу в  белом.  Не  выдержав  этого
взгляда, Вчувствователь глубоко вздохнул и отвернулся.  В  ту  же  секунду
землянин исчез.
     - Он считает меня их Богом, - тихо произнес Вчувствователь,  -  и  он
проклинает меня.
     С этим периодом истории человечества было покончено.  Вчувствователь,
совершенно обессиленный последним опытом, погрузился в спасительный транс.
Наблюдатели корпели над новыми данными, которые  представлялись  им  цепью
необъяснимых парадоксов. Люди, законченные эгоисты по  своей  природе,  не
устают объединяться в сообщества. Мало того,  они  демонстрируют  завидную
преданность объединяющим их групповым интересам, даже  если  интересы  эти
временные и случайные.  Что  это,  как  не  безумие?  Они  верят  в  некие
эфемерные  идеи,  неподвластные  ни   разуму,   ни   чувствам.   За   свои
невразумительные идеи они готовы идти на страдания и мученическую  смерть.
Непостижимо, но они продолжают борьбу,  даже  разуверившись  в  тех  самых
идеях, которые послужили причиной их несчастий. Они изобретают новые,  все
более изощренные способы уничтожения ближних и  одновременно  заботятся  о
процветании науки и техники во имя жизни на Земле. Это  безумцы,  действия
которых не подвластны логике.
     Окончательный   вывод   Наблюдателей   гласил:   "Земная   атмосфера,
генетический код  или  мощная  вспышка  радиоактивного  излучения  явились
причиной безумия, охватившего все человечество".
     Вывод, конечно, не самый радостный, но  были  в  нем  и  свои  плюсы.
Теперь, по  крайней  мере,  гости  из  космоса  точно  знали,  что  земная
цивилизация   в   недалеком   будущем   прекратит   свое    существование.
Следовательно, отпадает необходимость прямого контакта с землянами.  Можно
обойтись и без применения военной мощи. Перспектива военного вмешательства
угнетала гостей из космоса. Они  понимали,  что  эти  суетливые  маленькие
существа при всем своем  упорстве  не  смогут  противостоять  объединенным
планетарным силам под командованием анпринов. Но люди будут  держаться  до
последнего, так что придется уничтожить  их.  А  убийство  живых  существ,
пусть даже столь ничтожных, как эти, неминуемо оставит  глубокие  следы  в
памяти  поколений  анпринов.  Так  не  лучше  ли   предоставить   землянам
возможность самим приблизить свой конец?
     Пока пришельцы обдумывали все  "за"  и  "против",  население  планеты
удвоилось, а еще через некоторое время выросло в четыре раза.  Космические
корабли обитателей планеты Земля зачастили на спутник наблюдения и даже на
соседние планеты. Корабль анпринов снова отошел на безопасное  расстояние,
на этот раз далеко за  пределы  орбиты  спутника.  Началась  подготовка  к
четвертой и последней серии  экспериментов.  По  заключению  Наблюдателей,
пятой серии проб  уже  не  получится,  ибо  к  тому  времени  человечество
прекратит свое существование.
     В последнюю выборку попал только один человек  -  пилот  космического
корабля, пересекавшего околоземную орбиту. Кораблей такого класса у  людей
было всего три. На борту  одного  из  них  намечалась  серьезная  поломка,
которая, по предположениям анпринов, должна была привести к  взрыву,  едва
корабль покинет Солнечную систему.
     Селектор загудел и ожил. Пучок энергии  был  нацелен  на  человека  с
седыми волосами, который склонился над приборами у пульта управления.
     Анпринов поразила его выдержка. Человек огляделся и в одно  мгновение
оценил ситуацию. На  лице  его  появилась  улыбка,  и,  потирая  руки,  он
обратился к Вчувствователю:
     - Значит, мы не ошиблись? Вы все-таки здесь.
     Дешифровальщики поспешили дать совет:
     - С  этим  индивидуумом  необходимо  разговаривать  дружески,  как  с
равным.
     - Мы, анприны, прибыли к вам с визитом доброй воли, мы не желаем  вам
зла, - приступил к разговору Вчувствователь.
     - Вы даже на языке нашем говорите не  хуже  нас  самих.  Как  вы  это
делаете? С помощью телепатии или давно наблюдаете за нами из космоса? А то
и живете среди нас?
     - Среди анпринов некоторые принадлежат к  разряду  Вчувствователей  и
обладают способностями, сходными с  теми,  что  вы  называете  телепатией.
Более подробное объяснение уведет нас в тонкости теории, которые пока  еще
недоступны вам. Мы... мы следим за вами  с  тысяча  пятьсот  шестидесятого
года.
     Человек негромко присвистнул и покачал головой.
     - Судя по всему, вам довелось повидать  немало  интересного.  Могу  я
попросить вас поделиться своими наблюдениями?
     - Сообщите ему наши выводы, - посоветовали Дешифровальщики.
     - Ваше поведение лишено логики.
     Такого землянин не ожидал. Он с  живым  интересом  взглянул  в  глаза
собеседнику.
     - Вы не склонны к поспешным заключениям, если, для того чтобы  понять
эту простую вещь, вам понадобилось пять столетий. Ничего нового вы нам  не
открыли.
     Вчувствователю становилось все  труднее  приноравливаться  к  реакции
человека, который так не походил на всех, с кем ему приходилось иметь дело
раньше. Конечно, он  никогда  не  наблюдал  полного  соответствия  слов  и
внутреннего состояния  человека,  но  у  этого  испытуемого  все,  что  он
говорил,  находилось   в   острейшем   противоречии   с   его   подлинными
переживаниями. Вчувствователю пришлось признать:
     - Я не могу понять вас.
     - А  вы  думали,  я  испугаюсь?  Брошусь  на  вас  с  оружием?  Начну
заискивать, молить о пощаде?
     - Ничего подобного. Это на вас не похоже. Меня удивляет  ваша  точная
оценка ситуации и то, что вы принимаете обстоятельства такими,  какие  они
есть. Ваши собратья вели себя иначе.
     Человек, покачав головой, проговорил:
     - Думаю, вы правы. Они считали вас богами или демонами.
     - Именно.
     - Так вот, я знаю, что вы не те и не другие. По правде говоря, я  рад
нашей встрече. Скажу больше, я даже надеялся,  что  мне  повезет  отыскать
вас.
     - Объяснитесь точнее.
     - Наши корабли  уже  давно  прочесывают  космическое  пространство  в
поисках иных миров, условия жизни на которых близки земным. А  я  выполнил
цель своего полета, не успев даже  выйти  за  пределы  Солнечной  системы.
Разумеется, я не только принимаю случившееся, я счастлив.
     - Неужели вы  не  боитесь,  что  чуждая  цивилизация  более  высокого
порядка может представлять для вас угрозу?
     - Что ж, определенную угрозу нельзя сбрасывать со счетов. Всякий, кто
с надеждой и ожиданием всматривался в звездное небо,  наверняка  думал  об
этом.
     Он остановился, поколебавшись, затем продолжил:
     - Вы ведь не думали нападать на нас за  эти  пять  сотен  лет.  Да  и
вообще ничем  не  обнаруживали  своего  присутствия.  Внешне  вы  немногим
отличаетесь от нас, говорите на  языках  нашей  планеты.  Все  это  добрые
знаки. Полагаю, живете вы гораздо дольше нас, обладаете принципиально иной
ориентацией в пространстве и отличной  от  нашей  системой  ценностей.  Вы
чрезвычайно высоко организованная цивилизация. Среди ваших сильных  сторон
- логичность мышления, рассудительность и осторожность,  дальновидность  и
предусмотрительность. Почему вы решили остановить на нас свой выбор, я  не
знаю, но никакой опасности с вашей стороны не чувствую.  Для  чего  же  вы
все-таки прилетели сюда?
     Дешифровальщики передали новую инструкцию:
     - Скажите ему все.
     Вчувствователь ответил:
     - Мы выполняем здесь примерно ту  же  задачу,  что  и  ваши,  земные,
корабли в космосе - подыскиваем себе новые территории.  Из  всех  виденных
нами планет - ваша самая подходящая.
     - Вы хотели бы поработить нас?
     - Наши Наблюдатели считают, что применять против человечества насилие
не имеет никакого смысла. Люди сами ускорят свой конец. По  оценкам  наших
ученых, вы уже давно должны были прекратить существование.
     - На Земле многие думали  точно  так  же.  А  человечество  наперекор
всяким  прогнозам  не  собирается  вымирать.  Смотрите,   мы   еще   можем
преподнести вам сюрпризы.
     - Тем не менее анприны не склонны вступать в прямой контакт с вами.
     - Не хочу ничего доказывать,  но  все  же  с  нами  гораздо  выгоднее
дружить, нежели ссориться. Я надеюсь, мы станем друзьями. Но скажите,  как
вы намереваетесь поступить со мной?
     - Вас возвратят на корабль, в вашу систему  пространства  и  времени.
Ваше отсутствие останется незамеченным для других. В интервале от семи  до
восемнадцати секунд после возвращения  на  борт  неисправность  одного  из
клапанов приведет к взрыву корабля.
     - Это тот, что в кормовой части рядом с пищеблоком? Основной клапан в
отсеке "С", - отозвался человек.
     После   краткого   совещания   с   Дешифровальщиками   Вчувствователь
подтвердил его догадку.
     - Ваши проделки? - только и спросил землянин.
     - Ну что вы! Конечно, нет. Мы лишь предсказываем ваше будущее.
     Человек умолк. Он поднял глаза на Вчувствователя, но взгляд  его  был
устремлен куда-то далеко.
     - Удастся ли остальным довести до конца начатое мной дело?
     - Ваши товарищи останутся живы.
     - Раз так, не о чем жалеть.
     И снова Вчувствователь не смог скрыть удивления.
     - Вы ставите меня в тупик. Земляне так любят жизнь, вы же  безропотно
принимаете свою гибель. Причем умрете вы не в борьбе за идею,  как  тут  у
вас бывает. Вашу жизнь оборвет простая  техническая  поломка.  А  вас  как
будто это не очень трогает.
     - Перспектива смерти навряд ли у кого-нибудь вызывает радость,  но  с
ней можно смириться, если найти в этом какой-то смысл.
     - Что за смысл в вашем уходе?
     - Я помог своему народу соприкоснуться с существами иных миров.  Даже
если мне не удастся завершить наше дело, это сделают мои друзья.
     Землянин был возвращен на свой  корабль,  и  Наблюдатели  объявили  о
завершении данной стадии исследований. Начались  приготовления  к  долгому
обратному  пути.  После   напряженного   дня   работы   Вчувствователь   и
Дешифровальщики удалились в свои помещения.
     Вчувствователь ощущал себя совершенно обессиленным.  С  самой  ранней
юности его готовили к внедрению в чуждый  внутренний  мир.  Это  была  его
работа, которой он занимался и прежде в экспедициях на другие планеты,  но
ни разу еще не приходилось ему вступать в тесный контакт с существами, чья
душевная  жизнь  была  бы  столь  запутана  и  противоречива,   настроение
изменчиво,  а  вспышки   эмоций   яростны   и   непредсказуемы.   Поистине
отождествление себя с людьми равносильно  тяжелому,  изматывающему  труду.
Даже обычная релаксация не сразу возвратила его к нормальному состоянию.
     - Любопытнейшая порода,  -  резюмировали  Дешифровальщики,  -  но,  к
сожалению, охваченная безумием. Их бессмысленная  суета,  их  беспричинное
возбуждение и тяга к насилию - это лишь внешние проявления безумия.
     - Они во многом симпатичны мне, - возразил Вчувствователь.
     - Не забывайте о внутренней  дисциплине  Вчувствователей.  Вы  должны
постоянно  помнить  о  том,  что  перед  вами  существа  низшего  порядка,
потенциальные  враги.  В  поведении  их  отсутствует  логика.  Цивилизация
лишенных разума.
     Вчувствователь  молчал,  все  еще  погруженный  в  мир   человеческих
переживаний.  Сказалась  неимоверная  усталость  -  он  забыл  скрыть   от
Дешифровальщиков не предназначенный  для  них  поток  собственных  мыслей.
"Пусть так, они безумцы, но  их  безумие  прекрасно",  -  вот  что  прочли
Дешифровальщики.
     Анприны  покидали  Солнечную  систему  в  несвойственной  им  спешке.
Обратный путь не преподнес никаких сюрпризов.  Вчувствователь  провел  все
это время в сомнамбулическом трансе, но к моменту возвращения приободрился
и ощутил себя полным сил, что было весьма кстати, поскольку ему предстояла
совершенно неожиданная работа.
     Корабль анпринов наконец пересек границу своей системы. Армада  ракет
с Земли уже поджидала его, чтобы приветствовать братьев по  разуму  у  них
дома.

                              Пол Дж.НАЙАН

                            ОЧИСТИТЕЛЬ ЯЗЫКА

      Идея  этого  изобретения  пришла  к  нему  во  время  развода.   Он,
разумеется, предполагал, что его оставят в  дураках,  но  как  именно  они
собирались это провернуть - разве угадаешь?  Поди  разберись  в  судейской
абракадабре.
     А ведь он сам  запустил  свои  дела,  позволил  жене  нанять  чертова
болвана-юриста, который составлял документы.  Впрочем,  он  все  равно  не
думал ни на что претендовать: обиженной стороной была Дженет, а он попался
с любовницей в самый неподходящий момент. Тогда ему казалось, он готов  на
все ради своей белокурой, неуемной в страсти подруги. Но  через  некоторое
время решимости у него поубавилось.
     Профессор Уиллард Уотсон, защитивший диссертацию по семантике,  автор
объемистых исследований в области смысловой  структуры  слова,  чувствовал
себя последним тупицей, не способным разобраться во всей этой  круговерти.
Машина остается за ним или нет? Что будет с  домом  и  банковским  счетом?
Кому перейдут  собака  и  кот,  старинный  ларец,  серебро,  горные  лыжи,
библиотека, телевизоры и прочие великие ценности, нажитые за двадцать пять
лет семейной жизни? Чем там кончится дело  с  алиментами?  Спрашивать  эту
дубину, адвоката Дженет, все равно бесполезно. Он разразится новым потоком
невразумительных извещений, писем и тому подобной чуши.
     Какой, к черту, смысл может иметь следующее письмо:

     "Настоящим уведомляется Уиллард Уотсон, ответчик, в том,  что  истцом
Дженет Уотсон подано в суд округа Ориндж, штат  Калифорния,  заявление  по
делу  о  разводе.  Настоящим  вы  предупреждаетесь  также  о   возможности
дополнительных  исковых  заявлений,  не  исчерпывающихся,   однако,   ниже
следующим: иск о нанесении морального и физического урона истцу вследствие
приверженности ответчика к отдельным формам сексуальных извращений; иск  о
причинении ущерба общественному престижу истца вследствие систематического
распутного поведения ответчика. Истец сохраняет за  собой  полную  свободу
действий в процессе судебного разбирательства. Кроме тех случаев,  которые
в судебном порядке оспариваются противоположной стороной, истец заявляет о
своих  правах  на  все  совместно  нажитое  имущество  обеими   сторонами,
наличествующее в настоящее время, а также  наличествовавшее  в  прошлом  и
могущее наличествовать в будущем, за исключением имущества,  находившегося
в личной собственности ответчика вплоть до  даты  бракосочетания  истца  и
ответчика".

     Обескураженный потоком  юридического  красноречия,  профессор  Уотсон
нанял собственного крючкотвора, что незамедлительно  сказалось  на  объеме
корреспонденции:  ее  потоки  удвоились,  хотя  профессор  по-прежнему  не
понимал ни слова. До него дошел смысл старой поговорки, бытовавшей в Новой
Англии: "Человек между двумя адвокатами, что рыбка между  двумя  голодными
котами".
     Он отказался от услуг своего юриста и просидел три ночи кряду,  ломая
голову над своими проблемами. Тут его и  осенило.  Не  теряя  времени,  он
связался со старым университетским товарищем Сэмом Склански, преподававшим
на физическом факультете.
     В холодный, ветреный октябрьский день Уиллард под  дождем  вприпрыжку
несся от стоянки, где оставил машину, к факультетскому корпусу. Хлюпало  в
ботинках, цепочка  грязных  следов  тянулась  за  ним  по  университетской
лестнице. Даже природа издевалась над ним.
     Окончательно продрогший и вымокший, он предстал перед  своим  другом.
Вода стекала с полей  шляпы  и  капала  на  воротник.  Он  застыл  посреди
кабинета, словно диковинное морское растение, чудом уцелевшее в шторм.
     - Привет, Сэм. Я очень благодарен тебе за то, что ты нашел  для  меня
время в такой ранний час.
     Все понимающий, привыкший говорить напрямик,  Склански  оторвался  от
бумаг и скользнул по нему вопросительным взглядом.
     - Что стряслось, Уиллард? Между прочим, зонтики  и  плащи  уже  давно
изобретены. Или ты связался с этими пижонами, чокнутыми на здоровом образе
жизни? Босиком по снегу еще не бегаешь?
     - Послушай, Сэм. У меня все ужасно, мне и без погоды проблем хватает.
Срочно нужна твоя помощь. Если хоть один нормальный  человек  не  объяснит
мне, что написано в заявлении Дженет, я чувствую, она устроит мне  веселую
жизнь.
     -  Понятно,  Уиллард,  тебе  необходимо  встретиться  с   профессором
Шустером   с   юридического.   Я    занимаюсь    физическими    явлениями,
математическими величинами, истиной, так сказать, в космическом смысле, но
отнюдь не юридической белибердой.
     - Да нет же, Сэм, я пришел к тебе, хватит с  меня  этих  идиотов.  Ты
должен сказать, выйдет ли что-нибудь из моей идеи.
     Сэм был настоящим другом и потому приготовился слушать. При первых же
словах Уилларда  Сэм  расхохотался,  затем  он  вдруг  черкнул  уравнение.
Видимо, в голову ему пришла какая-то мысль, и он стал выводить новые  ряды
уравнений. Теперь он с интересом  прислушивался  к  тому,  о  чем  говорил
Уиллард, и когда тот закончил, профессор Склански опять не  смог  сдержать
смеха, на сей раз довольного. Идея осуществима!
     Друзья решили приступить к работе в  ближайшие  выходные  и  скрепили
свой уговор сердечным рукопожатием.
     Уиллард  взялся  подготовить  список  синтаксических   трансформаций,
составить тезаурус, включающий синонимы,  антонимы  и  примеры  глагольной
сочетаемости.  Сэм  обеспечивал  техническую   сторону   дела,   составлял
инженерный проект, заказывал узлы и блоки и сам занимался их сборкой.
     Прошло немногим более двух недель, и вот уже в лаборатории Сэма стоял
новенький, сверкающий никелем прибор.  С  виду  ничего  примечательного  -
гладкий  металлический  куб,   длина   граней   ровно   сто   девятнадцать
сантиметров. Глянцевую поверхность прорезали две  узкие  щели,  помеченные
"Вход" и "Выход". Все было готово к испытанию.
     - Нет, Сэм, начинай ты. Это все-таки твоих рук дело.
     - А идея была твоя.
     - Сэм, я прошу тебя.
     - Ну ладно. У меня как раз и задачка есть.
     Профессор Склански резко поднялся  и  направился  к  своему  рабочему
столу. Он заложил в  машинку  лист  превосходной  белой  бумаги  и  быстро
отстучал: "Наблюдалось выпадение атмосферных осадков в жидком виде,  затем
процесс трансформировался с выпадением  их  модификации  в  форме  твердых
сферических  образований   и   завершился   обратным   преобразованием   в
газообразное состояние".
     Со смешанным выражением радостного ожидания и неуверенности  на  лице
он поднес бумагу к отверстию "Вход".
     - Ты готов, Уиллард?
     Уотсон кивнул, и Сэм решительно отправил бумагу внутрь.
     Через  несколько  секунд  на  выходе  показалась   карточка.   Друзья
одновременно потянулись к ней и прочли:  "Вначале  прошел  дождь,  который
сменился градом, затем влага испарилась".
     - Дьявольщина! - хором вскричали оба.
     Очиститель языка сработал!
     - Ото, Сэм, дело пошло.
     Уиллард выгреб содержимое своего портфеля и нашел исковое заявление.
     - Сейчас посмотрим, до каких гадостей додумалась моя жена.
     - Погоди, Уиллард, - остановил его Сэм, положив руку на плечо  друга.
- Не будем  спешить.  Давай  сначала  как  следует  проверим  прибор.  Вот
сегодняшний номер университетской газеты, я прочту тебе интервью с деканом
выпускного курса - материал для проверки бесподобный.  Послушай:  "Даже  в
таких учебных заведениях, как наш колледж,  предположительно  отличающийся
достаточно   высокой   степенью   гомогенности,    контингент    обучаемых
обнаруживает  значительные  субкультурные  различия  в  области  семейного
воспитания,  различия,  сочетающиеся  с  многовариантностью  социальных  и
личностных приоритетов учащихся, неоднозначностью их устремлений".
     - О, Господи! Сэм, неужели ты  заложишь  _э_т_о_  в  машину?  Она  же
перегорит.
     - Ничего, Уиллард, зато докажем, что наш  очиститель  языка  работает
по-настоящему.
     Сэм тут же отпечатал цитату из газеты  и  опустил  листок  в  прорезь
аппарата. Машина, не колеблясь, ответила: "Ни один  студент  не  похож  на
другого".
     - Ты только посмотри, Сэм! В нашем переводе появляется хоть  какой-то
смысл. Попробуй еще.
     - Отлично, Уиллард. Вот еще одно место из этого же  интервью:  "Таким
образом,  в   студенческой   аудитории   наряду   с   индивидуумами,   чья
интеллектуальная мотивация прозрачна, встречаются  и  такие,  в  понимании
которыми задач обучения столь же мало определенности, сколько в очертаниях
аморфного облака, в котором конденсируются наши неосознанные стремления  и
желания, собираются духовные миазмы нашего существования".
     Получив очередную головоломку, машина ответила: "Одни студенты знают,
чего они хотят, а другие - нет".
     - Довольно, Сэм, и так ясно: прибор первоклассный.  Где  эти  чертовы
судебные бумаги?

     События, последовавшие за этим,  давно  ушли  в  прошлое.  Уиллард  с
помощью своего изобретения все-таки раскопал во что ему обойдется  развод.
Кончилось тем, что его действительно  оставили  в  дураках.  Зато  теперь,
расшифровывая юридическую корреспонденцию, приходившую от жены, он хотя бы
понимал, как им удается облапошить его. Говоря по совести, это его уже  не
так беспокоило. Они с Сэмом намеревались заработать кучу денег,  предлагая
свой прибор различным государственным и частным организациям. Повсюду -  в
образовании,  бизнесе,  делопроизводстве   -   ощущалась   потребность   в
устройстве такого рода. И пусть Дженет забирает себе  все,  пожалуйста.  В
глубине души - Уиллард ни за что бы в этом не признался - он даже рад  был
избавиться от кота и собаки.  Гонорары  за  изобретение  очистителя  языка
окупят все.
     Уиллард предоставил Сэму заниматься продажей прибора.  Завершив  свои
разводные дела и оставшись без гроша, он  явился  к  Сэму  с  надеждой  на
гонорар.
     - Ну как наши дела, Сэм? Как идет продажа очистителя?
     Сэм выдвинул ящик стола, достал чек на пять тысяч долларов и протянул
другу.
     - Это твоя доля, Уиллард. Пока удалось продать три штуки,  но  заказы
поступают.
     - Черт побери, Сэм! Я знал, что так оно и будет! Кому ты  продал  эти
три прибора? Держу пари, наши клиенты - солидные фирмы, которые  постоянно
имеют дело с государственной инспекцией.
     Сэм усмехнулся.
     - Все три закупил профессор Шустер с Юридического факультета.
     - Ну, конечно! - Уиллард хлопнул себя ладонью по лбу. - Как же  я  не
догадался! Юристы, вот кому прежде всего требуется наша машина.  Адвокаты,
которые несут чепуху, ни бельмеса в этом не понимая. Они сделают нам рынок
на пятьдесят лет вперед. А зачем очиститель языка старине Шустеру?
     - Ты не совсем прав, Уиллард. Шустер пишет  книгу  по  юриспруденции.
Первый вариант не прошел в издательстве. Говорят,  наукообразия  мало  или
что-то в этом роде. Наш очиститель - то, что надо в данном случае.
     - Я тебя не понимаю, Сэм.
     Беспомощная улыбка появилась на лице Уилларда.
     -  Если  труд  Шустера  недостаточно  запутан,  то  при   чем   здесь
очиститель?
     Сэм, довольный произведенным эффектом, откинулся в кресле и  принялся
объяснять:
     - Уиллард, дружище, в физике  есть  такой  закон.  Называется,  Закон
большого пальца. Так вот, он гласит:  если  процесс  развивается  в  одном
направлении, то можно с уверенностью сказать, что этот процесс может  идти
и в противоположном направлении.
     До Уилларда наконец дошло.
     - Ты хочешь сказать... Ты хочешь сказать, что...
     - Вот именно, старина. Я совсем немного изменил схему, и  теперь  наш
друг Шустер запихивает текст, написанный нормальным языком,  туда,  где  у
нас был "Выход", а на "Входе" получает свою бессмыслицу. Теперь его  книга
станет бестселлером у законников.
     Уиллард от потрясения не мог придти в себя. Судьба сыграла злую шутку
с его детищем.  Он  в  растерянности  уставился  на  Сэма,  удовлетворенно
посмеивавшегося в своем кресле.
     - Ты посмотри на это с другого конца, Уиллард. Те, кто  будут  читать
эту книгу все равно не  способны  уловить  ее  смысл,  да  и  плевать  им,
понимают они ее или нет.
     Уиллард молчал. В кабинет впорхнула секретарша Сэма.
     -  Извините,  профессор,  вам  заказное  письмо  из  Вашингтона.  Мне
показалось, это срочно. Еще раз простите, что беспокою вас.
     - Хорошо, Сьюзан. Спасибо.
     Девушка вышла. Сзади  она  смотрелась  просто  убийственно:  стройные
ножки,  соблазнительно  подрагивающие  бедра,  обтянутые  узким   платьем.
Уиллард позабыл обо всем на свете.
     - Спокойно, Уиллард, - прокомментировал  наблюдательный  Склански.  -
Если память мне не  изменяет,  твои  неприятности  начались  именно  из-за
блондинки, так что на эту лучше  не  заглядывайся.  Лучшая  секретарша  из
всех, что у меня перебывали.
     - Ты, как всегда, прав, Сэм, но девица - чудо.
     - М-м-да, - бормотал Сэм, просматривая письмо и хмурясь, -  послушай,
Уиллард,  это  из  Пентагона,  управление  научно-технических   разработок
Министерства обороны. Некоторое время назад я  послал  им  заявку,  описал
возможности  нашего  прибора.  Он  же  им   чертовски   необходим,   чтобы
разобраться во всей этой канцелярщине, которую  они  тоннами  получают  от
фирм-производителей.
     Вот какой текст сочинил их юрисконсульт:
     "Отвечаем на ваш исходящий запрос от 28 октября. Тщательно рассмотрев
и взвесив  все  аспекты  возможных  последствий  практического  применения
очистителя  языка  в  его  предлагаемом  варианте  и   возможных   будущих
модификациях, мы пришли к заключению о том, что это изобретение  не  может
не  сказаться  -   и   не   обязательно   благоприятным   образом   -   на
финансово-экономическом положении авторов, их социальном статусе, а  также
физическом  благополучии.  Идя   навстречу   высказанному   вышеуказанными
авторами пожеланию о выплате им вознаграждения (навечно или пожизненно,  в
зависимости от того, какой срок выплаты их больше  устраивает)  в  размере
одного миллиона долларов ежегодно,  мы  в  свою  очередь  напоминаем,  что
одновременно они должны принять на себя  обязательство  следовать  духу  и
букве Закона о военных секретах от 1947 года, часть 12 раздел 19.321  (см.
Приложение). Договоренность на обоюдовыгодных условиях будет достигнута по
возвращении нам прилагаемого  документа  с  подписями  указанных  авторов.
Договоренность на всех прочих основаниях исключается".
     Сэм  спрятал  письмо  в  ящик  и  принялся  барабанить  пальцами   по
деревянной крышке стола.
     - Ну как, Уиллард? Ты хоть что-нибудь понял в этом?
     Он пролистал все  пятьдесят  три  страницы  напечатанного  на  тонкой
бумаге  через  один  интервал  Закона  о  военных  секретах  1947  года  и
продолжал:
     - Что до меня, Уиллард, мне  кажется,  наш  очиститель  языка  просто
напугал этих вояк. Представляешь,  получают  они  от  подрядчиков  прожект
производства каких-нибудь там систем, само собой под большие кредиты. А  в
чем смысл предложения - не поймешь, столько  всего  накручено.  Подключают
они наш очиститель: раз-два, ответ готов.  Очередная  туфта.  Да  и  самим
производителям   такой   прибор   пригодится,    чтобы    отбиваться    от
государственной бюрократии. В общем,  каждому  станет  ясно,  какие  мысли
вкладывает в свои словесные выкрутасы противная сторона.
     - О, Господи! Сэм, я отказываюсь понимать  что-либо.  Нужно  провести
это послание через наш прибор. У  тебя  в  лаборатории  осталась  исходная
модель?
     - Дело говоришь, Уиллард, пошли.
     Машина проглотила пентагоновскую бумагу. За письмом последовал  Закон
о военных секретах от 1947 года на пятидесяти  трех  страницах.  Над  этой
задачей машина задумалась. Прошло ровно сорок три секунды. Где-то в недрах
прибора перегревались полупроводники, на полную  мощь  работал  усилитель,
едва  не  порвалась  лента  механической  передачи.  Наконец   расшифровка
завершилась. Ответ машины был следующим: "Немедленно подпишите  заявление.
Забудьте   навсегда   о   вашем   изобретении   и   получите   пожизненное
вознаграждение  -  один  миллион  долларов  в  год.  Не  подпишите  -  они
расправятся с вами, и следов никто не найдет".

     Сейчас  Сэм  живет  на  Гавайях.  Он  бросил  преподавание  и   пишет
исследование по теоретической физике. Уиллард тоже ушел из университета  и
женился на Сьюзан, так что рассказывать о том, чем они  занимаются  сейчас
было бы по меньшей мере неделикатно. Один раз в году все они встречаются в
Сан-Франциско и делят свой миллион долларов. Затем выпивают по  рюмочке  у
Рыбацкого Причала и катаются на фуникулере.
     Кстати, Сэм оказался прав.  Книга  профессора  Шустера  действительно
стала  бестселлером,  что  доказывает  простую  истину:  чтобы  заработать
миллион,  вовсе  не  обязательно  изобретать  всякие  хитроумные  способы.
Например,  сначала  делать  открытие,  а  потом  забывать  о  нем  на  всю
оставшуюся жизнь и получать за это деньги.
     Иной раз, как выясняется, достаточно быть просто болваном-юристом.

                                Бери КВИН

                         ШУТКА ВАРБУРГА ТЭНТВУЛА

     Варбург Тэнтвул умирал. От него остались лишь кожа да  кости,  но  он
улыбался, лежа в своей большой кровати, как будто  мысль  об  исчезновении
забавляла его.
     Даже в те времена, когда он пользовался относительным  здоровьем,  он
никогда не был привлекательным. Теперь же,  истощенный  болезнью,  он  был
просто  безобразным.  Длинные  и  тонкие,  почти  бесцветные  губы  плотно
прижимались к мелким, на редкость хорошим зубам. Он улыбался. В маленьких,
глубоко  посаженных,  желтоватых,  безжалостных  глазках  появился  блеск,
словно отражение невидимого пламени, а на  нижней  губе  появилась  тонкая
линия белых зубов, словно он прикусил ее, чтобы не расхохотаться.
     - Ты по-прежнему желаешь жениться на Арабелле?  -  спросил  он  сына,
поворачивая к нему сардонически усмехающееся лицо.
     - Да, отец, но...
     - Никаких "но", мой мальчик, - старик тихо, но жестоко рассмеялся,  -
никаких "но". Я тебе говорил, что я против.  Ты  будешь  жалеть  до  самой
смерти, если женишься на ней. -  Он  замолчал,  и  воздух  свистел  в  его
бесплотном горле. - Ну что ж, женись, если твое сердце  требует  этого.  Я
тебя предупредил... Так, мой мальчик? Не скажешь потом,  что  твой  старый
отец не предупреждал тебя... - Он упал на подушки  и  прерывисто  задышал,
как бы  стараясь  удержать  душу,  покидающую  его  тело,  а  затем  резко
приказал:
     - Проваливай! Уходи и не возвращайся, дурак! Но  помни,  что  я  тебе
сказал!
     - Отец, - промямлил молодой Тэнтвул, делая шаг к кровати, но внезапно
ставший яростным взгляд старика остановил его.
     - Убирайся, я сказал! - проскрипел отец.
     Когда дверь за сыном закрылась, умирающий позвал сиделку.
     - Дайте... Дайте мне... Это фото...
     Он  прерывисто,  с  трудом  дышал,  но  его  тонкие  пальцы   сделали
повелительный жест, указывая на фотографию женщины  в  серебристой  рамке,
стоявшую на стойке у окна.
     Он схватил портрет,  как  драгоценную  реликвию,  и  с  минуту  жадно
созерцал его.
     - Люси, - пробормотал он хрипло,  чуть  слышно,  -  Люси,  они  хотят
пожениться, несмотря на мои слова. Они поженятся, ты слышишь, Люси?
     Пронзительный, как у ребенка, голос поднялся и задрожал, когда старик
поднес серебряную рамку к лицу.
     Крик старого Тэнтвула разом оборвался, как обрывается  звук  свистка,
когда в него перестают дуть. Фотография упала на одеяло.  Челюсть  старика
отвисла, и он упал на подушки с насмешливой улыбкой в стекленеющих глазах.
     Этикет требовал, чтобы сиделка в таких  случаях  ждала  подтверждения
врача, так что, послушная правилам своей профессии, мисс Вильямсон  ждала,
пока я пощупаю  пульс  мертвого  и  кивну  головой.  Только  тогда  она  с
ловкостью,  приобретенной  долгой  практикой,  сделала,  что   полагалось:
завязала челюсть бинтом, связала запястья и лодыжки трупа, чтобы тело было
готово, когда за ним явится представитель похоронного бюро Мартина.

     Мой друг, Жюль де Гранден, был не в духе. В черном  шелковом  кимоно,
выглядевшем на нем траурным одеянием, уперев кулаки в бедра, он  громко  и
образно жаловался. Через четверть часа он должен быть в театре, а этот сын
и внук паршивой свиньи, садовник, до сих пор не принес  гардению.  Как  он
появится вечером без гардении в бутоньерке? Немыслимая вещь! И что  делает
этот грязный подонок? Почему к восьми  часам  здесь  нет  этого  абсолютно
необходимого цветка? Он, Жюль де Гранден, не намерен быть жертвой дурацких
прихотей проклятого козла, который считает себя садовником. Нет! Никогда в
жизни! Он...
     - Простите, сэр, -  прервала  его  Нора  Мак-Гиннис,  появившаяся  на
пороге кабинета. - Там мисс и мистер Тэнтвул желают вас видеть, сэр.
     - Скажите им, что меня нет! Пусть они... О Господи! Малышки!
     По правде сказать, пара, следовавшая за Норой до двери кабинета, и  в
самом деле напоминала заблудившихся ребятишек. Дэннис Тэнтвул казался  еще
моложе и инфантильнее, чем я его знал, а девушка, сопровождавшая его, была
так застенчива, что просто жалко было глядеть. Видимо,  они  боялись,  ибо
держались за руки, как дети, идущие ночью через кладбище, и  в  их  глазах
застыло хорошо знакомое мне выражение -  такое  бывает,  когда  рентген  и
анализы диагностируют смертельную болезнь.
     - Мсье, мадемуазель, - маленький француз моментально задрапировался в
свое кимоно и с достоинством вежливо поклонился. - Простите  меня  за  эти
несколько резкие слова, но я оказался жертвой ужасного несчастья...
     Улыбка девушки оборвала его извинения.
     - Мы понимаем, - пролепетала она. - У нас тоже большие  неприятности,
и мы пришли поговорить с доктором Троубриджем.
     - А! Значит, вы позволите мне удалиться. - Он поклонился и повернулся
к двери, но я его удержал.
     - Может быть, вы сумеете нам помочь, -  сказал  я  и  представил  ему
посетителей.
     - Это честь для меня, - уверил он. - Вы и ваш брат...
     - Он мне не родной брат, - возразила она. - Мы кузены. Вот почему  мы
и пришли посоветоваться с доктором Троубриджем.
     Гранден погладил кончики своих светлых усов.
     - Прошу прощения, - сказал он, - я в вашей стране совсем  недавно  и,
без сомнения, не очень хорошо понимаю ваш язык. Вам нужно  советоваться  с
врачом потому только, что вы и этот  молодой  человек  кузены?  Видимо,  я
совершенно глуп, потому что не понимаю этого.
     Дэннис Тэнтвул ответил:
     - Не из-за нашего родства... Ну, не только, но... - Он повернулся  ко
мне.
     - Вы были у постели моего отца, когда он говорил со мной относительно
моего брака с Арабеллой?
     - Да.
     - В его предупреждении было что-то  угрожающее,  доктор.  Он  как  бы
насмехался надо мной, как бы принуждая меня к женитьбе, и, однако...
     - Насчет этого есть какие-либо оговорки в его завещании? - спросил я.
     - Да. Вот, смотрите.
     Молодой человек вынул из кармана сложенный документ, развернул его  и
показал на один параграф.
     "Все свое личное имущество, которое я буду иметь в  час  моей  смерти
или на которое я могу претендовать, я завещаю моему сыну Дэннису  Тэнтвулу
в том случае, если он  женится  на  мисс  Арабелле  Тэнтвул;  если  же  он
откажется от женитьбы  на  вышеупомянутой  Арабелле  Тэнтвул,  он  получит
только  половину   моего   имущества.   Другая   же   половина   переходит
вышеупомянутой Арабелле Тэнтвул, которая с детства жила в моем доме и была
мне как дочь".
     - Хм, - сказал я, возвращая  документ,  -  можно  сказать,  он  очень
хотел, чтобы ты женился на своей кузине, хотя...
     - Видите ли, сэр, - перебил меня Дэннис, - в бумагах моего  отца  был
еще  этот  конверт.  -  Это  был  большой  конверт  из   зеленой   бумаги,
запечатанный  сургучом,  с  надписью:  "Моим  детям,  Дэннису  и  Арабелле
Тэнтвул, вскрыть только после рождения их первого ребенка".
     Маленькие глазки Грандена сверкнули, выдавая его заинтересованность.
     - Молодой человек, - сказал он, беря конверт  из  рук  посетителя,  -
доктор Троубридж рассказал мне кое-что из того, что произошло у  смертного
одра вашего отца. Тут есть какая-то тайна.  Я  советую  вам  прочесть  это
послание немедленно.
     - Нет, сэр, я не могу. Отец не любил меня и даже,  как  мне  кажется,
презирал, но я всегда  повиновался  ему  и  не  чувствовал  себя  в  силах
перечить и возражать ему. Тем более, что это была его последняя воля... Но
поверенный  моего  отца,  мистер  Бенбридж,  сейчас  уехал  по  делам,   и
регистрировать завещание будет он. А пока я  чувствовал  бы  себя  намного
спокойнее, если этот документ и конверт будут не у меня, а в других руках.
Поэтому я пришел просить доктора Троубриджа и... Взять их  до  возвращения
мистера Бенбриджа и...
     - И? И что же? - спросил Гранден, когда молодой человек замялся.
     Дэннис снова повернулся ко мне.
     - Вы знаете человеческую природу, доктор. Никто не может лучше  знать
ее скрытые пружины, чем врач, который видит людей, так сказать, без масок.
Как выдумаете, мой отец бредил, когда предупреждал  меня  не  жениться  на
Арабелле, или... -  Он  снова  замолчал,  но  его  взгляд  был  достаточно
красноречив.
     - Видишь ли, Дэннис, - начал я, чувствуя себя несколько неловко, -  я
не вижу никаких причин для сомнений.  Твой  отец  завещал  тебе  все  свои
деньги при условии, что ты женишься  на  Арабелле,  и,  мне  кажется,  это
указывает на его истинные чувства.
     Я старался говорить уверенно,  но  воспоминание  о  последних  словах
Тэнтвула мучило меня. В его голосе было какое-то  мрачное  удовлетворение,
когда он говорил портрету, что его сын и племянница хотят пожениться.
     Гранден заметил мое легкое колебание.
     - Сэр, - сказал он Дэннису, - а не могли бы  вы  рассказать  нам  обо
всем, что предшествовало предупреждению  вашего  отца?  Доктор  Троубридж,
возможно, слишком близок к вам, чтобы смотреть на все объективно, а  я  не
знаю ни вашего отца, ни вашей семьи. Эта молодая особа  и  вы  удивительно
похожи друг на друга. Как говорится в завещании, она жила в вашей семье  с
раннего детства. Не скажете ли вы, как это случилось?
     Как справедливо заметил мой старый друг, Тэнтвулы так похожи, что  их
можно было принять  за  близнецов.  У  них  были  маленькие  прямые  носы,
безвольные  рты  и  светлые  кудрявые  волосы.  Они  напоминали   гипсовые
статуэтки, отлитые по одной модели.
     Сейчас они сидели перед нами,  по-прежнему  держась  за  руки,  в  их
глазах застыло выражение страха и беспокойства.
     - Вы помните нас, когда мы были маленькими, доктор?  -  спросил  меня
Дэннис.
     - Конечно, лет двадцать тому назад меня пригласили осмотреть вас.  Вы
тогда только что устроились в старом доме Стивенса, и кумушки  судачили  о
странном джентльмене, приехавшем с  запада  с  двумя  детьми  и  китайским
поваром. Этот  джентльмен  отвечал  грубостями  на  любезности  соседей  и
никогда ни с кем не разговаривал.
     - Что вы думали о нас, сэр?
     - Ну... я считал вас братом и сестрой и констатировал  тогда,  что  у
вас обоих корь.
     - Вы не помните, сколько нам было лет?
     - Тебе, кажется, года три, а Арабелле, наверное, год-полтора.
     - И когда вы снова нас увидели?
     - Много позже. Тебе было лет десять. В тот раз у вас была свинка.  Вы
были довольно странными, очень спокойными детьми.
     - Доктор Троубридж, если с вами всю жизнь кто-то  жестоко  обращался,
если вы не помните ни одного ласкового слова или жеста от этого  человека,
и вдруг этот же человек делает вам подарок, позволяя  вам  исполнить  ваше
самое заветное желание, и угрожает наказать вас, если вы его не выполните,
разве у вас не появятся сомнения? Не заподозрите ли вы ужасную шутку?
     - Не совсем понимаю.
     - Тогда слушайте. За всю свою жизнь я не помню, чтобы отец улыбнулся,
я хочу сказать, по-дружески.  Из-за  него  наша  с  Арабеллой  жизнь  была
сплошной травлей. Мне было два года, когда мы приехали в Гаррисонвиль,  но
я смутно помнил о доме на западе. Большом доме на холме  над  океаном,  со
стенами, увитыми глициниями и диким виноградом, и красивую  даму,  которая
брала меня на руки, целовала и иногда давала мороженое с ложечки. Я смутно
помню маленькую девочку, сестренку, но эти воспоминания такие  отдаленные,
что,  может  быть,  я  их  просто  выдумал.  Мои  настоящие   воспоминания
начинаются с короткого путешествия  в  сухую  жаркую  местность  с  отцом,
молчаливым китайским слугой и девочкой, которая,  как  мне  сказали,  была
моей кузиной Арабеллой.
     Отец обращался с нами крайне сурово. За самую пустяковую  провинность
нас били хлыстом, а провинностей было много. Если мы молчали, нас обвиняли
в том, что мы надулись, и спрашивали, почему мы не играем в саду.  А  если
мы играли там и  кричали,  нас  били  за  то,  что  мы  горластые  грязные
ребятишки.
     Поскольку  мы  не  имели  права  встречаться  с  другими  детьми,  мы
придумывали себе игры. Я был Тристаном, а Арабелла - Изольдой, или  я  был
королем Артуром, а она - Дамой Озера, которая возвращала королю  его  меч.
Не говоря об этом вслух, мы знали,  что  вероломный  рыцарь,  великан  или
дракон, которого я должен был победить, был на самом деле мой отец.
     Но когда разыгралась реальная драма, во мне не было ничего от героя.
     Мне было тогда, наверное, лет тринадцать. В тот день меня  отхлестали
в последний раз. В глубине сада протекал ручей, прежний владелец  расширил
его и сделал бассейн с лилиями. С годами цветы погибли, а бассейн  остался
и был нашим любимым местом для игр. В нем мы научились плавать - не  очень
хорошо, но нам хватало и этого. Купальных костюмов у нас  не  было,  и  мы
купались в  белье,  а  затем  обсыхали  на  солнышке.  Однажды,  когда  мы
плескались, счастливые, как тюленята, на берегу внезапно появился мой отец
и злобно закричал:
     - Вылезайте! Вот, значит, как вы проводите  время!  Я  столько  труда
положил на ваше воспитание, а вы так себя ведете!
     Я начал было говорить, что мы только купались, но он ударил  меня  по
лицу.
     - Замолчи, маленький негодяй! Ты у меня узнаешь!
     Он срезал прут тальника и, зажав мою голову в коленях, отхлестал меня
до крови, после чего пинком отправил в бассейн, как бессердечный хозяин  -
провинившегося щенка.
     Как я уже говорил, я не герой. На помощь пришла Арабелла. Она помогла
мне вылезти на скользкий берег, обняла меня и забормотала:
     - Бедный, бедный мой  Дэннис!  Это  я  виновата,  я  не  должна  была
позволить вести меня в воду! Как только дядя Варбург умрет, мы  в  тот  же
день поженимся, и я буду такой доброй к тебе, и ты будешь так нежно любить
меня, что мы забудем обо всех этих ужасных днях.
     Мы думали, что мой отец ушел, но он, видимо,  задержался  посмотреть,
что мы будем делать, потому  что,  едва  Арабелла  замолчала,  он  тут  же
появился из-за кустов рододендрона. Я впервые в жизни услышал его смех.
     - Значит поженитесь,  да?  Хорошая  выдумка,  отличная  шутка!  Очень
хорошо, женитесь! Посмотрим, что из этого выйдет!
     С этого раза  он  больше  меня  не  бил,  но  изобретал  всевозможные
моральные пытки. Мы  не  смели  ходить  в  школу,  у  нас  был  репетитор,
коротышка с крысиной мордочкой, которого звали Эриксоном. По  вечерам  мой
отец заставлял нас делать уроки. Если мы не  могли  решить  арифметическую
задачу или проспрягать латинские глаголы, он унижал нас своим сарказмом  и
каждый раз издевался над нашим желанием пожениться. Он  постоянно  угрожал
нам страшными карами, если мы это сделаем.
     Итак, доктор  Троубридж,  вы  должны  понять  мои  сомнения.  У  меня
впечатление, что  оговорка  в  его  завещании  является  частью  тщательно
подготовленной  отвратительной  шутки  -  отец  как  бы  ждал  возможности
посмеяться над нами из могилы.
     - Понимаю тебя, мой мальчик, - сказал я, - но...
     - Никаких "но"! -  внезапно  воскликнул  Жюль  де  Гранден.  -  Этого
ужасного покойника похоронят завтра в два часа дня, так? Хорошо! А  завтра
же вечером вы обвенчаетесь! Я буду польщен, если вы пригласите  меня  быть
вашим свидетелем. Троубридж поведет невесту к алтарю, и мы порадуемся!  Вы
поедете в замечательное свадебное путешествие и  узнаете  сладость  любви,
еще более сладкую от вашего долгого ожидания! А мы тем временем  тщательно
сохраним эти бумаги до возвращения вашего  нотариуса!  Вы  боитесь  дурной
шутки? Нет, друзья, хорошо смеется тот, кто смеется последним!

     Варбург Тэнтвул мало известен и не слишком  популярен.  Уединение,  в
котором он жил, покрывало его тайной; теперь барьеры упали, стена  частной
жизни рухнула, и более сотни соседей,  в  основном  женщины,  собрались  в
часовне.
     В торжественной тишине слышались перешептывания:
     - Отчего он умер? Большое наследство  оставил?  Эти  молодые  люди  -
единственные его наследники.
     Началась служба.
     - Господь, заступник наш от поколения к поколению... Никто  не  знает
ни дня, ни часа...
     После  заключительного  "Аминь"  один  из  молодых  служащих  мистера
Мартина подошел к гробу и благоговейно произнес:
     - Желающие проститься с усопшим могут подойти...
     Мрачный ритуал шел медленно. Я хотел уйти, поскольку не имел никакого
желания глазеть на лицо и сморщенные руки мертвеца, но Гранден крепко взял
меня за локоть и не отпускал, пока не прошли последние любопытные, а затем
подтолкнул меня к гробу.
     На мгновение он задержался перед катафалком, и мне показалось, что  в
его улыбке была тень, когда он наклонился и тихо сказал покойнику:
     - Ну, дружище, теперь мы с тобой вдвоем знаем тайну, не так ли?
     Я подавил восклицание ужаса. Может, это была оптическая иллюзия, одна
из тех  необъяснимых  вещей,  с  которыми  встречались  врачи  и  те,  кто
занимается   бальзамированием...   Эффект   обезвоживания...   Перемещения
газов...
     Как раз, когда Жюль де Гранден обратился к трупу, мертвые веки слегка
поднялись, показав узкий край роговицы, и мне показалось,  что  эти  глаза
смотрят на нас с яростью, с ненавистью.
     - О Господи! Жюль, пошли отсюда! - выдохнул я. - Мне показалось,  что
он смотрит на нас!
     - Ну и что? Подумаешь! Я-то не боюсь посмотреть ему в лицо. Он хитрый
пройдоха, ничего не скажешь, но, будьте уверены, Жюль де Гранден не дурак!

     Брачная церемония состоялась в церкви Святого Кризостома. Преподобный
Бентли посмотрел добрыми глазами на Дэнниса и Арабеллу, взглянул на нас  с
Гранденом и произнес первые слова церемонии:
     - Мы собрались сегодня перед Богом, чтобы соединить священными  узами
брака этого мужчину и эту женщину... Если здесь  присутствует  кто-нибудь,
кто может доказать, что они не могут быть законно соединены, пусть говорит
немедленно или не говорит никогда.
     Он по обыкновению сделал паузу,  и  я,  как  мне  показалось,  уловил
что-то темное и жестокое в глазах Грандена. Затем в  отдалении  прозвучал,
сначала еле слышный, а затем все более  различимый  резкий  звук.  Как  ни
странно, он напоминал мне свисток поезда, зловещий и дрожащий, разрывающий
глухую тишину летней ночи.
     Я увидел ужас в глазах Арабеллы. Лицо Дэнниса побледнело, в то  время
как звук стал более пронзительным и высоким. Затем он резко прекратился  и
почти  сразу  же   раздался   задыхающийся   безумный   смех,   совершенно
дьявольский. Последние звуки этого хохота, удаляясь, перешли в стон.
     - Ветер? - пробормотал преподобный  Бентли.  -  Я  бы  поклялся,  что
слышал смех, не...
     - Всего лишь ветер, мсье, - настаивал маленький француз, его  голубые
глаза были тверды как сталь. - Это фокусы ветра. Продолжайте,  прощу  вас.
Надо обвенчать этих детишек.
     - ...Дэннис и Арабелла согласны объединиться в священных узах  брака.
Я нарекаю вас мужем и женой... - заключил преподобный Бентли,  и  Гранден,
галантный как всегда, поцеловал руку новобрачной и, прежде чем его  успели
остановить, расцеловал в обе щеки Дэнниса. Когда мы вышли  из  церкви,  он
шепнул мне на ухо:
     - Черт побери, я опасался, что у нас будут неприятности.
     - Что это за ужасный вопль, который мы слышали? - спросил я его.
     - Ветер, мой друг. Проклятый ветер.

     - Ну, маленький грешник, давай кричи под грузом смертного, который ты
взвалил на себя! Плач, вопи и дыши, малыш! Не хочешь? Посмотрим.
     Легко, но без особой нежности Гранден похлопал  по  розовым  ягодицам
новорожденного концом согретого полотенца,  и  тотчас  крошечный  беззубый
ротик открылся и издал пронзительный крик протеста.
     - Ага, это уже лучше, дружок! - смеясь, воскликнул Гранден. - Никогда
не рано научиться повиновению в этом мире, где  ты  только  что  появился.
Возьмите его, мадемуазель! - Он  протянул  сиделке  этот  вопящий  комочек
человеческой плоти и повернулся ко мне, в то время  как  я  склонился  над
Арабеллой.
     - Ну, а как мамаша, мой дорогой Троубридж?
     - Ну... Небольшие разрывы, но мы их заштопаем.
     - Завтра утром она уже обо всем забудет, -  заговорил  Гранден,  пока
укутанную в простыни Арабеллу укладывали на каталку. - Она увидит  ужасную
маленькую обезьянку, которую я  только  что  заставил  кричать,  и  станет
уверять, что это самое прекрасное из всех Божьих созданий...
     Черт побери, что там еще?
     Из соседнего зала,  где  спали  два  десятка  новорожденных,  донесся
страшный женский вопль. Мы выскочили в коридор и  распахнули  застекленную
дверь соседнего помещения.
     Прислонившись  к  стене,  смертельно  бледная  сиделка  смотрела   на
стеклянный потолок широко открытыми перепуганными глазами.
     Когда  мы  вбежали,  она  открыла  рот,  чтобы  завопить  снова,   но
подоспевший Гранден крепко взял ее за плечо и встряхнул.
     -  Тихо,  тихо,  спокойно,  вы  разбудите  всех  этих  малышей.   Что
случилось? Не бойтесь,  говорите.  Мы  никому  ничего  не  скажем.  Однако
говорите тише.
     - Это... Наверху, - простонала она,  показывая  дрожащим  пальцем  на
черное стекло потолка. - Мне только что принесли маленького Тэнтвула, и  я
укладывала его в кроватку, когда услышала смех. Нет, не настоящий смех,  а
что-то вроде истерического всхлипывания. Знаете, когда стонут,  задыхаются
и смеются в одно и то же время. Я думаю, так смеются демоны в аду!
     - Да, да, понимаем, - сказал Гранден. - А что было дальше?
     - Я обернулась, поглядела вокруг, но в зале  никого  не  было,  кроме
меня и малышей. А смех возобновился, стал громче, и мне показалось, что он
раздается прямо над моей головой. Я посмотрела на  потолок...  И  увидела!
Голова, сэр, одна голова, без тела, вроде детского воздушного шарика!  Она
посмотрела на меня, на маленького Тэнтвула и снова захохотала.
     - Лицо, говорите?
     -  Да,  сэр!  Ужасное  лицо,  страшнее  я  и  не   видывала!   Тощее,
морщинистое,  сморщенное,  как  у  обезьяны.  Оно  смотрело   на   ребенка
вытаращенными глазами, а рот раскрыло, как  лакомка,  понимаете?  И  опять
этот  отвратительный  ликующий  хохот!  Да,  именно  так!  Сначала  я   не
сообразила, а теперь понимаю, что эта страшная голова без тела смеялась  с
какой-то злобной и торжествующей радостью!
     - Хм... - промычал  Гранден,  дернув  себя  за  ус.  -  Понимаю  ваше
волнение, мадемуазель.
     Он повернулся ко мне и шепнул:
     - Побудьте с ней, я схожу  в  дирекцию,  попрошу  прислать  еще  одну
сестру составить этой  компанию.  И  попрошу,  чтобы  особо  наблюдали  за
маленьким Тэнтвулом. Не думаю, что в данный момент ему  грозит  опасность,
но... Когда кошка сторожит, мышки не пляшут.

     Арабелла   подняла   восторженные   глаза   от   маленькой   головки,
примостившейся возле ее груди.
     - Правда, красивый? Я еще никогда не видела такого красивого ребенка!
     - Голос у него, во всяким  случае,  отличный,  -  с  улыбкой  ответил
Гранден, - и аппетит, кажется, тоже отменный.
     Арабелла улыбнулась и погладила крошечное существо по спинке.
     - Вы знаете, - доверчиво сказала она, - у меня никогда не было куклы.
А теперь у меня этот очаровательный малыш, и я так счастлива! Ах, как бы я
хотела, чтобы дядя Варбург был жив! Я уверена,  что  этот  чудесный  малыш
смягчил бы даже такое черствое сердце. Но ведь с моей стороны нехорошо так
говорить о дяде, правда? Он хотел, чтобы я вышла  замуж  за  Дэнниса,  его
завещание - доказательство этого. Как по-вашему, доктор,  он  ведь  хотел,
чтобы мы поженились?
     - Убежден в этом, мадам. Ваш брак был самым заветным его желанием,  -
серьезно заметил Гранден.
     - Вот и я так думаю. Он был жесток с нами, когда мы  были  детьми,  и
сохранил эту манеру до конца, но в глубине его каменного сердца, вероятно,
жило глубокое чувство ко мне и Дэннису. Иначе он не включил бы в завещание
такую оговорку.
     - И, кроме того, не оставил  бы  вам  этого  маленького  сувенира,  -
подхватил Гранден, доставая из кармана большой конверт из зеленой  бумаги,
который Дэннис дал ему накануне похорон отца.
     Арабелла подалась назад, словно бы ей протягивали живого скорпиона, и
инстинктивно прикрыла руками ребенка.
     - Письмо?  -  прошептала  она.  -  Я  забыла  о  нем.  Мсье  Гранден,
пожалуйста, сожгите его! Не говорите нам, что в нем. Я боюсь!
     Было прекрасное майское утро.  Легкий  ветерок  чуть  шевелил  листья
кленов в саду. Но едва Гранден достал письмо, внезапный порыв ветра ударил
в угол клиники, и в его резком свисте мне послышался злобный смех!
     Маленький француз тоже  услышал  его.  Он  повернулся  к  окну,  и  я
заметил, как под его усами дрожит злая и жестокая улыбка.
     - Вскройте его, мадам, - сказал он наконец.  -  Письмо  предназначено
вам, Дэннису и мсье малышу.
     - Я... Я боюсь...
     - Ну тогда я  сам!  -  Гранден  вскрыл  перочинным  ножом  конверт  и
перевернул  его.  На  кровать  высыпались  десять  кредитных  билетов   по
пятьдесят долларов.
     Больше ничего.
     - Пятьсот долларов! - приглушенно вскрикнула Арабелла. - Но...
     - Полагаю, это подарок ребенку, - радостно улыбаясь, объявил Гранден.
- Надо думать, старый джентльмен, при всем своем ворчливом характере, имел
некоторое  чувство  юмора.  Он  держал  вас  в  беспокойстве  относительно
содержимого конверта, в то время как это просто подарок.
     - Но такой щедрый подарок со стороны дяди Варбурга... Не понимаю!
     - Может, это и к лучшему. Не задавайте себе лишних вопросов,  примите
деньги и считайте, что ваш старый дядя раз в жизни сделал сердечный  жест.
До скорого свидания, молодая мама!
     - Ничего не понимаю, - признался я, выходя из клиники. - Если бы этот
старый мошенник оставил письмо, в котором посылал их к дьяволу за то,  что
они посмели родить ребенка, или если бы в конверте лежало новое завещание,
лишавшее их наследства, я бы не удивился. Но такой подарок...  Ей-богу,  я
удивлен!
     Услышав это, Гранден так  захохотал,  что  у  него  выступили  слезы.
Отдышавшись, он ответил:
     - Вы удивлены? Могу поклясться, что мистер  Варбург  Тэнтвул  удивлен
вдвое больше!

     Дэннис Тэнтвул смотрел на меня в глубоком отчаянии.
     - Я не понимаю, - повторил он. - Это так внезапно, так...
     - Извините, - прервал его Гранден, появляясь на пороге  кабинета  для
консультаций, - но я услышал ваш голос, и если я не помешаю...
     - Нисколько, сэр, - заверил  его  Дэннис.  -  Наоборот,  я  хотел  бы
получить ваш совет. Это насчет Арабеллы. Я  страшно  беспокоюсь  и  думаю,
может, она...
     - Ничего не думайте,  мой  друг.  Опишите  нам  симптомы,  а  диагноз
позвольте поставить нам.
     - Ладно, вот факты.  Сегодня  утром  Арабелла  разбудила  меня  своим
громким плачем. Я спросил ее, в чем дело, она посмотрела на меня,  как  на
незнакомого ей человека. Нет, так, словно я был чем-то ужасным, неожиданно
оказавшимся рядом с ней. Она с ужасом и явным страхом глядела на  меня.  Я
было хотел ее обнять и успокоить, но она  оттолкнула  меня,  выскочила  из
постели, завернулась в халат, как бы стыдясь, что я вижу ее  в  пижаме,  и
выбежала из спальни. Я услышал ее плач в детской, пошел туда... Она... Она
склонилась над детской кроваткой и бормотала: "Бедный малыш, бедный цветок
непростительного греха, мы должны уйти, ты - на небеса, а я - в ад. Бог не
может быть таким жестоким, чтобы осудить тебя за наш грех! Но мы все  трос
будем прокляты, хотя мы не знали!" Она подняла нож, чтобы убить ребенка, а
он протягивал к ножу ручки и  смеялся,  потому  что  луч  света  играл  на
лезвии. Я бросился  к  ней  и  вырвал  нож.  Обнял  ее,  но  она  кричала,
вырываясь: "Нет, Дэннис,  не  трогай  меня!  Я  знаю,  что  это  страшный,
смертный грех, но я люблю тебя, мой дорогой! Я не могу противиться,  когда
ты обнимаешь меня!"
     Отвернув голову от моего поцелуя, она  вскрикнула,  словно  от  боли,
когда почувствовала мои губы на шее. Потом она потеряла сознание.  Я  унес
ее в гостиную и положил на диван. Я оставил там Сару, нашу няню,  приказав
ей не выпускать хозяйку из комнаты. Можете ли вы приехать сейчас?
     Сигарета Грандена догорала, угрожая подпалить его усы. В его  голубых
глазах светилась убийственная ярость.
     - Грязная скотина! - бормотал он злобно. - Вонючая  гадина!  Это  все
твои штучки, демон! Поехали скорее, друзья! Я должен  поговорить  с  мадам
Арабеллой!
     - Она ушла, - сообщила нам няня. - Ребенок  очень  плакал,  его  пора
было кормить, а  мадам  спокойно  лежала.  Тогда  я  сказала:  "Мадам,  вы
полежите, а я займусь ребенком" - и  ушла  в  детскую.  Накормила  малыша,
перепеленала и принесла в гостиную, но мадам уже там не было. Она исчезла,
сэр.
     - Я же вам говорил...
     Гранден взял Дэнниса за руку.
     - Не ругайте ее, мой друг. Она поступила разумно, сама того не  зная.
Она не оставляла ребенка, что после утреннего инцидента было самым важным.
     - Да, конечно. Но Арабелла...
     - Мы ее найдем, - уверенно сказал Гранден. - Ну-ка, посмотрите, какой
одежды не хватает?
     Дэннис привел нас в гардеробную.
     - На этом шезлонге лежало ее платье. Туфли и чулки  лежали  на  полу.
Сейчас ничего этого нет.
     - Та-ак, - кивнул Гранден. - Трудно  представить,  что  она  в  таком
состоянии стала бы одеваться,  если  бы  не  собиралась  уйти.  Троубридж,
позвоните в полицию. Попросите, чтобы  проследили  за  всеми  выходами  из
города.
     Пока я звонил, Гранден и Дэннис обыскали весь дом.
     - Нашли что-нибудь? - спросил  я  после  того,  как  сообщил  в  бюро
розыска пропавших лиц.
     - Да. - Гранден увлек меня в маленькую гостиную. - Посмотрите.
     Комната была очень уютной. Возле глубоких кожаных кресел стояли лампы
с цветистыми абажурами, вдоль стен протянулись невысокие книжные  шкафы  с
инкрустацией из слоновой кости, на верхних полках  располагались  предметы
искусства.  Между  книгами  мягко  сиял  старинный  фарфор.   Его   краски
гармонировали с прекрасным восточным  ковром.  На  рояле  лежала  небрежно
брошенная кашемировая шаль.
     Против  двери  на  одном  из  шкафов  стояло  распятие   великолепной
итальянской работы. Христос из слоновой кости на кресте черного дерева был
вырезан так хорошо, что на  небольшой,  всего  в  двенадцать  сантиметров,
фигуре, был виден каждый напряженный мускул, даже капли пота  на  лбу.  На
голове с терновым венцом висело, как сверкающий ореол, платиновое кольцо с
бриллиантами - женское обручальное кольцо.
     - Увы, это распятие любви, - с горечью прошептал Жюль де Гранден.

     Прошло три месяца, поиски продолжались, но нигде  не  нашли  и  следа
Арабеллы. Дэннис нанял для сына опытную сиделку с хорошими рекомендациями,
а сам бегал по  комиссариатам  и  газетным  редакциям.  За  это  время  он
постарел лет на десять.  Плечи  его  сгорбились,  тусклые  глаза  выражали
отчаяние. Он был совершенно разбит.
     Однажды  мы  с  Гранденом  приехали  в  Нью-Йорк  за   хирургическими
инструментами. Мы шли по 32-й Западной, и я сказал:
     -  Удивительное  все-таки  дело:  как  женщина  могла  таким  образом
испариться? Конечно, она могла покончить с собой, броситься с моста...
     - Тихо! - резко перебил меня Гранден. - Приглядитесь к  той  женщине,
друг мой.
     С этими словами он незаметно указал на женский  силуэт  в  нескольких
метрах впереди. Я посмотрел и удивился его внезапному интересу  к  гулящей
девице. Одета она была в жалкую мишуру: атласная юбка была узка и  коротка
ей, меховой жакет был весь вытерт,  атласные  туфли  на  высоких  каблуках
стоптаны. Лицо ее было покрыто толстым слоем румян, губы  ярко  накрашены,
глаза чересчур подведены. Короткие  черные  волосы  в  беспорядке  торчали
из-под маленькой бесформенной шляпки. Явная представительница древнейшей и
не самой почетной профессии.
     - Ну и что? - раздраженно буркнул я. - Что вы нашли в этой...
     - Идите помедленнее, - прошептал он, - и не говорите так  громко.  Мы
пойдем за ней, не привлекая внимания.
     В этом подозрительном квартале я почувствовал себя неуютно, когда  мы
свернули на 11-ю авеню следом за молодой  проституткой.  Она  быстро  шла,
вызывающе покачивая бедрами, вдоль отвратительных домов и вдруг скользнула
в дверь грязного меблированного дома.
     Мы вошли следом в темный  холл,  по  мрачной  лестнице  поднялись  на
первый этаж.
     В конце коридора было пыльное окно с решеткой, а  по  обеим  сторонам
шли двери с  облупившейся  краской.  На  каждой  двери  висела  приколотая
кнопкой карточка. Воздух был насыщен запахом виски и прогорклого сала.  Мы
быстро прошли по коридору, читая карточки. На  последней  значилось  "мисс
Сиглинд".
     - Боже мой! - воскликнул Гранден. - Подходящее имя!
     - Простите?
     - Сиглинд! Это вам ничего не говорит?
     - Нет. Единственная  Сиглинд,  о  которой  а  слышал,  была  героиней
"Валькирий" Вагнера: не зная того, она стала любовницей собственного брата
и родила ему сына...
     - Вот-вот! Давайте войдем!
     Не потрудившись постучать, он вошел в грязную комнату.
     Женщина сидела на неубранной постели, сдвинув  шляпу  на  затылок.  В
одной руке она держала щербатую чашку с чаем,  а  в  другой  -  бутылку  с
вином. Стоптанные туфли она скинула. На грязных, с черными  ногтями  ногах
не было чулок.
     - Убирайтесь, - проворчала  она.  -  Оставьте  меня  в  покое.  Я  не
принимаю... - Она всхлипнула и отвернула голову, а потом закричала:
     - Убирайтесь, негодяи! За кого вы меня принимаете, если лезете так  в
комнату дамы? Проваливайте, а не то...
     - Мадам Арабелла, - тихо сказал Гранден, - мы  пришли,  чтобы  увезти
вас домой...
     - Вы с ума сошли? - вскричал я. - Какая Арабелла?
     - Именно так, дружище. Эта женщина -  Арабелла  Тэнтвул,  которую  мы
тщетно искали столько времени.
     Он двумя шагами пересек комнату, схватил испуганную девицу за плечи и
повернул ее лицом к свету. Я взглянул на нее с отвращением. Однако Гранден
был прав. Накрашенное лицо уже носило печать пьянства и  распутной  жизни,
но это была действительно Арабелла Тэнтвул.  И  тем  не  менее,  в  других
обстоятельствах я никогда бы не узнал ее.
     - Мы приехали, чтобы увезти вас домой,  -  повторил  Гранден.  -  Ваш
муж...
     - Муж! - с горьким стоном вскричала она. - О Иисус, как будто у  меня
был муж!
     - ...и ребенок нуждаются в вас, - докончил Гранден. - Вы не можете их
бросить, мадам.
     - Не могу? Ошибаетесь, доктор!  Я  никогда  больше  не  увижу  своего
ребенка ни на этом, ни на том свете. Прошу вас, уйдите, забудьте,  что  вы
меня видели,  иначе  мне  останется  только  утопиться.  Я  уже  два  раза
пыталась, но в первый раз меня спасли, а во второй у меня не хватило духу.
Но если вы силой увезете меня или скажете Дэннису, что видели меня...
     - Скажите, мадам, - перебил ее Гранден, - не визит ли  покойника  был
причиной вашего бегства?
     Ее карие глаза, так гармонировавшие когда-то с  белокурыми  волосами,
округлились.
     - Откуда вы знаете?
     - Да уж  так,  догадывался.  Не  расскажете  ли  вы  мне,  что  тогда
произошло? Думаю, что для вас найдется выход.
     - Никакого выхода  нет!  Он  прекрасно  подготовил  свою  месть!  Мне
осталась только смерть и вечное проклятие!
     - А если выход есть и я вам его покажу?
     - Как вы можете отменить Божий, закон?
     - Я очень ловкий человек, мадам. Не отменю, так,  может  быть,  смогу
повернуть так, как нам это нужно. А теперь расскажите,  как  и  когда  ваш
весьма малопочтенный дядя явился к вам.
     - В ночь накануне моего отъезда. Я  проснулась  около  полуночи.  Мне
показалось, что маленький Дэннис плачет. Я вошла в детскую, но он спокойно
спал. Через окно на меня  злобно  глядело  лицо  дяди.  Оно  было  как  бы
освещено изнутри каким-то дьявольским  светом,  потому  что  выступало  из
мрака ночи, как японский фонарик. Я вздрогнула  от  его  улыбки,  а  затем
услышала его голос: "Арабелла, я пришел тебе сказать, что твой брак - фарс
и ложь! Человек, с которым ты обвенчалась, -  твой  родной  брат,  и  твой
ребенок незаконный вдвойне. Ты не можешь оставаться с ним,  Арабелла,  это
будет еще большим грехом. Оставь их сейчас же, иначе... - он показал  свои
мерзкие зубы, - ...иначе я буду приходить к  тебе  каждую  ночь,  а  когда
ребенок подрастет, расскажу ему все. Выбирай, девочка. Уйди от  них,  и  я
вернусь в могилу, или оставайся - и  будешь  видеть  меня  каждую  ночь  и
знать, что я все расскажу твоему сыну. Он возненавидит  тебя  и  проклянет
тот день, когда он родился".
     Я спросила, обещает ли он оставить Дэнниса и ребенка в покое, если  я
уйду, и он дал мне слово. Я вернулась в постель и потеряла сознание.
     Наутро я подумала, что мне приснился страшный сон, но  посмотрела  на
Дэнниса и на свое отражение в зеркале и поняла, что  это  был  не  сон,  а
визит покойника. И тогда я сошла с ума - захотела  убить  ребенка.  Дэннис
помешал этому. Я воспользовалась случаем и убежала. Приехала в Нью-Йорк  и
сняла эту комнату. Я знала, что никто не станет  искать  Арабеллу  Тэнтвул
среди городских шлюх. Здесь я была спрятана лучше,  чем  в  Европе  или  в
Китае.
     -  Но,  мадам,  вы  просто  видели  сон.  Посмотрите  мне  в   глаза,
пожалуйста.
     Она подняла голову и взглянула на своего  собеседника.  Зрачки  моего
друга расширились, словно у кота в темноте, и под их взглядом карие  глаза
Арабеллы слегка затуманились.
     - Слушайте меня внимательно, Арабелла, - тихо, но внушительно  сказал
Гранден. - Вы устали... Ох, как вы устали! Вы много страдали, и теперь вам
нужно отдохнуть. Память о  той  ночи  стерта.  Вы  будете  ходить,  спать,
просыпаться, есть, когда вам скажут, но не сохраните воспоминаний  о  том,
что происходит вокруг вас, пока я вам не скажу и не  разбужу.  Вы  слышите
меня, Арабелла?
     - Слышу, - ответила она тихо и покорно.
     - Отлично. Ложитесь, бедная девочка,  и  спите.  Спите,  отдыхайте  и
забывайте.
     Он повернулся ко мне:
     - Будьте  добры,  позвоните  доктору  Джекобсу.  Мы  перевезем  ее  в
клинику, уберем эту  проклятую  краску  с  ее  лица  и  волос,  вернем  ей
здоровье, а потом привезем домой. Арабелла снова  найдет  жизнь  и  любовь
там, где их оставила. Никто ничего никогда не узнает. Эта глава  ее  жизни
закрыта навсегда. Я буду приезжать к ней каждый день и возобновлять сеансы
гипноза, чтобы она продолжала без своего ведома  разыгрывать  для  доктора
Джекобса несерьезное нервное заболевание. Когда я освобожу бедную  девочку
от гипноза, разум будет полностью очищен от этого скверного  сна,  который
чуть было не разбил ее Счастье.

     Арабелла Тэнтвул лежала на диване  в  своем  очаровательном  будуаре.
Обручальное кольцо вновь сияло на ее пальце. Легкие румяна, наложенные  на
лицо, не могли скрыть его бледности. Под глазами были  темные  круги.  Два
месяца  в  клинике  доктора  Джекобса  согнали  с  ее   лица   все   следы
распущенности,  заботы  косметологов  и   парикмахеров   вернули   волосам
золотистый блеск, но усталость еще давила на нее.
     - Доктор Троубридж, я ничего не помню  о  своей  болезни,  -  сказала
Арабелла, слабо улыбаясь,  -  но  мне  кажется,  она  связана  с  каким-то
кошмаром. В прошлую ночь я тоже видела страшный сон.
     - Да? - Гранден резко наклонился к ней. - Что же вам снилось, мадам?
     - Я... Я... Не знаю... Странно, я помню только, что сон был страшным,
а какой - не могу вспомнить. Кажется... У меня впечатление, что он  как-то
был связан с дядей Варбургом, но...
     - Вот как! Не собирается ли он вернуться? Этот старик  начинает  меня
раздражать!
     Часы медленно прозвонили десять раз, когда Гранден объявил мне:
     - Пора идти, мой друг. У нас есть важное дело.
     - В такое время? - заинтересовался я.
     - Именно. Я жду, что сегодня ночью к  нашему  другу  Тэнтвулу  придет
посетитель, и мы должны подготовиться к его встрече.
     Дэннис открыл нам, и Гранден быстро спросил:
     - Арабелла спит?
     - Как ребенок, - ответил молодой человек.  -  Я  провел  вечер  у  ее
изголовья, и она ни разу не пошевелилась.
     - Вы хорошо закрыли окна, как я вас просил?
     - Да, сэр, они крепко закрыты.
     - Хорошо. Подождите нас внизу, мы скоро вернемся.
     В спальне Арабеллы  Гранден  развернул  объемистый  сверток,  который
принес с собой, и с гордостью показал мне некий предмет.
     - Разве не великолепно?
     - Это? Ну, слушайте, это же банальная сетка от москитов!
     - Согласен, мой друг, это сетка от москитов, но не  банальная.  Разве
вы не видите, что она медная?
     - Признаться, я...
     - Подождите! Увидите, как это действует.
     Гранден достал из сумки моток  проводов,  трансформатор  и  различные
инструменты. Он быстро наложил  изоляционную  массу  по  периметру  сетки,
воткнул  вилку  одного  из  проводов  в  стенную   розетку,   соединил   с
трансформатором и подвел к последнему другой провод,  хорошо  закрепленный
на медной сетке. Третий провод  он  присоединил  к  металлической  решетке
отдушника. Затем набрал в маленькую резиновую грушу воды и  несколько  раз
обрызгал сетку так, что она заблестела, как паутина на солнце.
     - Ну вот, мсье призрак, все  готово  к  тому,  чтобы  обеспечить  вам
горячий прием!
     Мы  ждали  около  часа.  Затем  Гранден  тихо  подошел  к  кровати  и
наклонился над Арабеллой.
     - Мадам!
     Она слабо шевельнулась и что-то пробормотала.
     - Через полчаса вы встанете,  -  приказал  он,  -  наденете  халат  и
подойдете к окну. Но ни в коем случае не подходите к нему  вплотную  и  не
прикасайтесь к сетке. Если кто-то снаружи обратится к вам, вы ответите, но
не запомните ни того, что услышали, ни того, что сказали.
     Он сделал мне знак, мы вышли из комнаты и остановились в коридоре  за
дверью.
     Не могу сказать, сколько времени мы ждали. Может час,  может  меньше.
Мне это дежурство стало казаться бесполезным, как вдруг  я  услышал  голос
Арабеллы:
     - Да, дядя Варбург, я вас слышу.
     Мы на цыпочках подошли к двери. Арабелла стояла  у  окна,  а  снаружи
блестело отвратительное лицо Варбурга Тэнтвула.
     Без сомнения, это была голова мертвеца. Запавшие щеки,  заострившийся
нос, желтовато-серая кожа... Эта мертвая голова  имела  какую-то  страшную
жизнь. Глаза сверкали, губы были словно вымазаны свежей кровью.
     - Ты слышишь меня? - проворчала голова. - Тогда  слушай  внимательно.
Ты не выполнила наш договор, и я вернулся, чтобы мстить каждый раз,  когда
ты будешь целовать своего мужа... -  скрипучий  смех  прервал  его  слова,
горящие глаза полузакрылись, - или ребенка, которых  ты  так  любишь.  Моя
тень висит над тобой. До сих пор тебе удавалось  отталкивать  меня,  но  в
какую-то ночь я войду в...
     Рот его вдруг резко  закрылся,  выражение  лица  изменилось.  На  нем
появилось удивление, радость,  что-то  хищное.  Снова  зазвучал  леденящий
кровь смех:
     - Твое окно открыто! Ты поставила сетку, но я смогу войти!
     Медленно, как воздушный шарик  на  легком  ветерке,  страшная  голова
подплыла к окну, к сетке.
     Арабелла  отступила,  закрыв  лицо  руками,  чтобы  не  видеть   этой
дьявольской торжествующей улыбки.
     - Сволочь, - проворчал Гранден. -  Давай,  давай,  проклятый  дьявол,
подходи поближе...
     Мертвая голова подплыла совсем близко. Ухмыляющийся рот и острый  нос
почти прижались к медной сетке, затем голова  стала  просачиваться  сквозь
сетку, как клочья тумана...
     Вспыхнул ослепительный свет бело-голубого пламени,  послышался  треск
плавящегося металла  и  дикий,  отчаянный  вопль.  Этот  вой  оборвался  в
страшном хрипе, и в воздухе запахло сгоревшей плотью...
     -  Арабелла,  дорогая,  что  случилось?!  -  кричал   Дэннис,   бегом
поднимаясь по лестнице. - Я слышал крик.
     - Да, мой друг, - ответил Гранден, - но не думаю, что вы услышите его
еще раз, разве что будете иметь несчастье попасть в ад после смерти.
     - Кто это был?
     - Ну, видите ли, кто-то считал себя очень уж хитрым и зашел  в  своей
шутке слишком далеко. А пока взгляните на вашу молодую жену.  Видите,  она
спокойно спит в своей постели.  И  не  забывайте:  женщине  приятно  иметь
любовника, даже если это ее собственный муж.
     Он повернулся ко мне:
     - Пошли, мой дорогой Троубридж. Наша работа здесь закончена.  Оставим
их с их счастьем.
     Час спустя мы сидели в моем кабинете перед горящим камином.
     - Может, вы хотя бы теперь соблаговолите сказать  мне,  что  все  это
значит? - иронически спросил я.
     - Может быть, - улыбнулся  он.  -  Вы,  конечно,  помните,  что  этот
надоедливый мертвец несколько раз появлялся у окна и  страшно  хохотал.  И
всегда снаружи, не забывайте. В клинике  до  истерики  напуганная  сиделка
видела, как он смеялся и корчил рожи  со  стеклянного  потолка.  Когда  он
впервые стал угрожать Арабелле, он говорил с ней через стекло...
     - Но ее окно было открыто!
     - Да, но там была сетка от москитов. Железная сетка.
     - Не вижу связи. Сегодня мы сами видели, как он сунул нос в...
     - В медную сетку. Сегодня вечером сетка  была  медной.  Я  специально
заказал ее.
     Видя мое недоумение, он объяснил:
     - Железо - самый земной изо всех металлов. Железо и его производное -
сталь - настолько впитали в себя суть земли, что  нематериальные  создания
не могут  переносить  прикосновения  к  нему.  Легенда  говорит,  что  при
сооружении   храма   Соломона   не   пользовались    никакими    железными
инструментами, потому что призванные на  помощь  добрые  джинны  не  могли
выполнять  свою  задачу  по  соседству  с  железом.  Колдунью  изобличали,
укалывая ее железной булавкой, но ни в коем случае не медной.
     Так вот, когда я начал размышлять  насчет  появления  этого  злобного
мертвеца, я обратил внимание на то,  что  он  всегда  остается  за  окном.
Видимо, он не мог пройти сквозь стекло, поскольку стекло содержит  частицы
железа. Тонкая сетка из железной проволоки  тоже  не  пускала  его.  Те  -
создания  духа,  произведение  мысли,  этот  же  -  порождение  ненависти,
физическая субстанция, частично составленная из вещества тела, гниющего  в
могиле. А если создание имеет физическую  природу,  его  можно  уничтожить
физическими средствами.
     Вот я и поставил ловушку. Я добыл медную сетку, через  которую  могло
пройти это существо, но пропустил сквозь нее электроток.  Для  гарантии  я
увеличил мощность с помощью трансформатора и стал  ждать,  как  паук  ждет
муху.
     - Но он действительно  уничтожен?  -  спросил  я  с  некоторой  долей
скептицизма.
     - Как пламя свечи, на которую дунули. Уверяю вас, ни один  бандит  не
умирает на электрическом стуле настолько полно, как этот тип.
     - Все-таки мне кажется странным, что он вылез  из  могилы  для  того,
чтобы преследовать этих бедняг и разбить их брак, которого он сам желал.
     - Желал? Ну да, как браконьер желает, чтобы дичь попала в силок.
     - Но щедрый подарок, который он сделал маленькому Дэннису...
     - Ну, дружище, нельзя же быть таким наивным! Эти пятьсот  долларов  я
достал из собственного кармана и положил в конверт.
     - А что там было раньше?
     - Ужасная вещь, мой дорогой. Страшное злодеяние. В тот  вечер,  когда
наш молодой друг Дэннис принес нам эти бумаги, я  тут  же  сообразил,  что
старик хочет причинить ему зло. Поэтому вскрыл конверт и прочитал лежавшее
там письмо. Оно объясняло все то, что Дэннис смутно припоминал.
     В давние годы Тэнтвул жил в Сан-Франциско. Его жена, восхитительное и
веселое существо, была на двадцать лет моложе его. Она родила двух  детей,
мальчика и девочку, и перенесла на них всю любовь, которую не умел  ценить
ее муж.  Его  скверный  и  грязный  характер,  вечное  дурное  настроение,
грубость, в конце концов, чуть не свели ее с ума, иона просила развода. Но
он опередил ее: увез детей, спрятал их в надежном месте  и  объявил  своей
жене, какова будет его месть. Он  воспитает  детей,  внушив  им,  что  они
кузены, станет подталкивать их к браку и  сохранит  тайну  их  родства  до
рождения у них ребенка. Только тогда он откроет им страшную истину. И  они
будут  жить,  связанные  страхом  осуждения,  а  возможно,   и   судебного
преследования, их будет мучить  совесть,  а  их  искренняя  любовь  станет
стальной цепью, приковавшей их друг к  другу.  Ребенок  станет  постоянным
укором.
     Выслушав все это, его бедная жена  полностью  потеряла  рассудок.  Он
запер ее в желтый дом, где она и окончила свои дни, а сам уехал с детьми в
Нью-Джерси.
     - Но как же  теперь...  Ведь  они  брат  и  сестра!  -  воскликнул  я
ошеломленно.
     - Конечно, - холодно ответил  Гранден,  -  но  они  также  мужчина  и
женщина, муж и жена, отец и мать...
     - Но... Но... - заикался я, не находя слов.
     - Никаких "но", мой друг. Знаю, что вы хотите сказать. Ребенок? Ну  и
что! Женились же фараоны на своих сестрах, и дети  были  здоровы  душой  и
телом. Разве Дарвин и Уоллес смогли доказать теорию, по которой брак между
здоровыми родственниками приносит детей-уродов или же идиотов?  Ничуть  не
бывало!  Ну  посмотрите  на  маленького  Дэнниса!  Если  вы  не  ослеплены
предвзятыми идеями и дурацкими традициями, если бы вы не  знали,  что  его
родители - брат и сестра, вы без колебаний бы признали, что это  здоровый,
очень красивый и крепкий ребенок. Кроме того, - добавил он очень искренно,
- они любят друг друга не как брат и сестра, а как мужчина и женщина.  Она
для него - все, и он для нее тоже. А маленький Дэннис -  счастье  для  них
обоих. Зачем же разрушать это блаженство? Только Богу  известно,  достойны
ли они счастья после тяжелого детства. Мы же, просто  промолчав,  сохраним
это счастье.

                            Спайдер РОБИНСОН

                             ГОСПОДЬ ЖЕСТОК

     Ее еще не было видно, но уже вовсю воняло. Когда же я на нее все-таки
набрел, зрелище оказалось шокирующим.  Она  сидела  в  рыжевато-коричневом
пластмассовом кресле с откидывающейся спинкой,  зафиксированной  в  нижнем
положении. Кресло стояло в гостиной  у  большого  занавешенного  окна.  На
пластмассовом столике - электронные  часы,  дюжина  нераспечатанных  пачек
сигарет  "Питер  Джексон",  стеклянная   банка,   наполненная   спичечными
коробками, пустая пепельница, пузырек с кокаином и мощная лампа ватт в сто
пятьдесят. Лампа освещала ее с убийственной четкостью.
     Она сидела совершенно голая. И была  бледна,  как  ванильный  пудинг.
Свалявшиеся  волосы,  ненакрашенные,  неухоженные  ногти:   одни   слишком
длинные, другие сломаны... Перепачкалась ужасно,  чуть  ли  не  плавала  в
жуткой луже мочи вперемешку с другими испражнениями. На подбородке,  груди
и ребрах виднелись следы запекшейся рвоты; кресло тоже было загажено.
     Но это еще не все ароматы. В основном пахло  свежевыпеченным  хлебом.
Так пахнет от людей,  умирающих  голодной  смертью.  Я  решил,  что  увижу
парализованного старикашку или ему подобного.
     С виду ей было лет двадцать пять.
     Я встал туда, где меня можно было видеть, но она не отреагировала.  И
к лучшему, потому что я заметил нечто ужасное. Прежде  всего,  ее  улыбка.
Говорят, когда над Хиросимой  взорвалась  бомба,  тени  некоторых  жителей
навсегда остались на стенах домов.  Так  и  в  мою  память  врезалась  эта
улыбка. Мне даже говорить о ней не хочется.
     Но больше всего меня поразило другое. С того места, где я стоял, была
видна тройная розетка, вделанная в стену под окном; в  нее  были  включены
лампа, часы и... ОНА!
     Конечно, я знал про вживленные электроды - они отняли у меня близкого
друга и двух знакомых - но я никогда не видел их в действии. Такими вещами
в компании не балуются и, как правило,  посторонние  могут  видеть  только
накрытый простыней труп,  который  несут  на  носилках  к  машине  "Скорой
помощи".
     Трансформатор лежал возле кресла на полу, там, где она  его  уронила.
Он был включен на непрерывную стимуляцию вместо того,  чтобы  давать  один
раз в час пяти-, десяти- или пятнадцатисекундные  серии  импульсов.  Такой
режим обязательно предусматривается для всех подобных  электроприборов,  и
чтобы его нарушить, требуются  какие-то  инструменты.  Скажем,  пилка  для
ногтей. Длинный провод, отходивший от розетки, был весь перекручен. Второй
уходил под кресло, но я прекрасно знал, где он кончается. Провод шел к  ее
спутанным  волосам,  к  макушке,  и  на  его  конце  красовался  крошечный
штепсель. Разъем был  имплантирован  в  череп,  и  тонюсенькие  проводочки
змеились по влажному, студенистому мозгу  к  гипоталамусу,  к  месту,  где
расположен главный  центр  удовольствия.  Она  не  выходила  из  состояния
предельного экстаза как минимум пять дней.
     Я, наконец, очнулся и приблизился к ней. И это меня удивило. Тут  она
заметила, что в комнате кто-то есть, и ее улыбка стала еще шире. Я казался
ей потрясающим. Очаровательным. Ее лучшим любовником. У меня не  было  сил
смотреть на эту улыбку. Тут  я  заметил  тоненькую  пластиковую  трубку  в
уголке ее рта. Прикрепленная кусочками лейкопластыря к подбородку,  шее  и
плечу, она спадала ленивым полукружьем, а конец трубки находился в большом
пятилитровом  сосуде  для  охлаждения  воды.  Женщина  явно   намеревалась
продлить свою агонию. Она решила умереть от голода, а не  от  жажды,  хотя
это оказалось бы куда быстрее. Вспомнив о воде, она в любой  момент  могла
отпить глоток, ну, а если забывала о жажде, так и черт с ней!
     Вероятно, мои намерения отразились на физиономии и дошли даже до нее;
во всяком случае, улыбка начала потихоньку сползать с лица. Для  меня  это
послужило последним толчком.  Я  рванулся  вперед,  и  выдернув  вилку  из
розетки, осторожно отступил назад.
     Ее тело не напряглось, как от электрического разряда. Оно и без  того
находилось в таком состоянии вот уже несколько дней. Нет, с ним  случилось
совершенно иное, но эффект был не  менее  потрясающим.  Она  вся  обмякла.
Заморгала. Сползла вниз. "М-да, - подумал я, - бедняга еще не скоро сможет
пошевелить хотя бы пальцем..." И тут она мне врезала. Встала и, прежде чем
я успел опомниться, расквасила мне нос. И тут  же  заехала  мне  в  висок.
Какое-то время мы колошматили друг друга. Я все  же  сумел  удержаться  на
ногах и не упасть. Потом она повернулась и схватила  лампу.  Но  шнур  был
прочно прикреплен скобкой к полу. Тогда она, наступив на него, дернула, и,
отодрав, пошла на меня в кромешной тьме,  высоко  подняв  лампу.  Я  успел
сделать выпад, и, угадав, в  какую  сторону  она  качнется,  ударил  ее  в
солнечное сплетение. Она только произнесла "Уф!" и рухнула.
     Я дотащился до кушетки, сел, ощупал свой нос и потерял сознание.
     Провалялся я в отключке, похоже, недолго - кровь на вкус была свежей.
Очнулся с ощущением, что мне срочно нужно  что-то  предпринять:  человека,
который умирает от голода, испытывая при этом бесконечное возбуждение,  не
рекомендуется бить поддых. Я вскочил на ноги.
     Стало чуть светлее, на небе за окном выглянула луна.  Женщина  лежала
на спине, вытянув руки  вдоль  туловища  и  совершенно  расслабившись.  Ее
грудная клетка вздымалась и медленно опускалась. По жилке на  горле  можно
было четко определить пульс. Я встал  возле  нее  на  колени,  она  начала
храпеть, глубоко и мерно.
     Я получил возможность кое о чем поразмыслить.  Удивительно,  что  мой
неожиданный порыв не оказался для нее роковым. Может, в  моем  подсознании
действительно таилось желание ее убить?  Пятидневное  "торчание"  на  этих
проводах вполне могло ее укокошить,  не  говоря  уже  о  том,  что  я  так
неожиданно прервал бедняжке "кайф"... Я поерошил ее всклокоченные волосы и
нащупал разъем для электродов. Если уж она  не  повредила  ткани,  выдирая
провода, то никаких других, более серьезных нарушений, вероятно, нет...  Я
еще раз ощупал голову женщины, но повреждений не нашел.  Лоб  ее  покрылся
липкой испариной. Калом теперь воняло гораздо сильнее, чем свежевыпеченным
хлебом.
     Нос у меня пока не болел, но здорово распух. Мне не хотелось  к  нему
прикасаться. Думать о нем - и то было противно. Рубашка намокла от  крови.
Я швырнул ее в угол.  Мне  стоило  немалых  сил,  чтобы  поднять  лежавшую
женщину.  Она  была  на  удивление  тяжелой,  а   ведь   мне   приходилось
перетаскивать и пьяных, и покойников. Из гостиной я попал в  холл,  а  все
холлы, как известно, ведут в ванную. Шатаясь, я неуклюже поплелся туда,  и
когда вокруг стало еще темнее, сердце у меня забилось, как сумасшедшее,  а
нос "ожил" и заболел, так что хоть кричи. Я чуть не уронил свою ношу и  не
поднес руки к  лицу:  искушение  было  огромным.  Однако  вместо  этого  я
заскулил, точно собака, и пошел дальше. Детское ощущение: из  носа  течет,
поэтому плакать нельзя... Подходя к дверям, я  всякий  раз  распахивал  их
пинком. Наконец, мы попали  в  небольшое  помещение,  выложенное  кафелем.
Выключатель находился на обычном  месте,  я  надавил  на  него  плечом,  и
комнату залил свет.
     Огромная ярко-синяя ванна, в изголовье подушка из пенистого пластика,
нескользкое  дно...  Синяя  раковина  с   какими-то   финтифлюшками,   вся
заставленная туалетными принадлежностями, загаженная сигаретными  окурками
и осколками зеркала,  выпавшими  из  настенной  аптечки.  Синий  унитаз  с
поднятой крышкой. Дорогой коричневый коврик на полу. Весы в дальнем  углу.
Я приложил немало усилий, чтобы не  уронить  женщину,  когда  сажал  ее  в
ванну. Голову пристегнул специальным ремешком. Придерживая женщину за ноги
в стороне от струи, отрегулировал воду и отправился на поиски выпивки.
     Выбор  оказался  богатым.  На  кухне   удалось   обнаружить   бутылку
"Метаксы". Стараясь не подносить ее близко  к  носу,  я  осторожно  сделал
глоток. Мне показалось, что я отпил жидкого газа для  заправки  зажигалок,
причем горячего, и меня прошиб  пот.  Я  нашел  бумажные  полотенца  и  на
обратном пути в ванную использовал чуть ли не все, очищая стул и ковер. Из
пластиковой трубки лилась вода, уже натекла целая лужа. Я шагнул в  нее  и
перекрыл  кран.  Вернувшись  в  ванную,  увидел,  что  вода  уже   покрыла
вспученный живот женщины, под которой было полно грязи. Мне  пришлось  три
раза сменить воду, пока  я  не  отмыл  грязнулю  как  следует.  Найдя  под
раковиной шланг, надевавшийся на кран, привел в порядок ее волосы.
     Вытирать женщину пришлось прямо в ванне. Полотенце там было не больно
чистое. Я нашел в аптечке спрей, который  применяют  при  оказании  первой
медицинской помощи, - хорошая местная анестезия - и побрызгал  болячки  на
ее спине и ягодицах. Потом отправился за "Метаксой"  и  попал  в  спальню.
Мокрые волосы хлестали меня по рукам, когда я переносил в нее женщину. Она
казалась еще тяжелее, чем раньше, будто пропиталась водой. Я открыл  дверь
ногой, а потом опять же ногой прикрыл за  собой,  и  попытался,  как  и  в
прошлый раз, нажать плечом на выключатель, но его на  привычном  месте  не
оказалось. Тут я натолкнулся на ящик для обуви, уронил  свою  ношу  и  сам
грохнулся на пол, круша все вокруг и оберегая свой нос. Женщина не  издала
ни звука.
     Как выяснилось, чтобы зажечь свет,  нужно  было  дернуть  за  шнурок,
висевший над кроватью. Женщина лежала на боку, дыша  по-прежнему  мерно  и
глубоко. Я хотел было положить  ее  на  кровать.  Нос  у  меня  прямо-таки
разрывался от боли. Мне удалось поднять ее лишь с третьей попытки, да и то
с превеликим трудом. Я стонал от бессильной ярости, укладывая ее на  левый
бок в кровать с огромным матрацем. Кровать была еще больше, с  балдахином,
латунной спинкой, сатиновыми простынями и наволочками.  Белье  не  стирали
лет сто. Скомканные одеяла лежали в ногах. Я еще раз потрогал ее голову  и
пощупал пульс; потом приподнял веки - зрачки были одинаковыми. Лоб и  щеки
еще не согрелись, поэтому я укрыл женщину потеплее. Отпихнув ящик для обут
в угол, выключил свет и оставил ее храпеть в одиночестве.
     Все важные бумаги и документы хранились в  кабинете,  сейф  стоял  на
полке.  Он  был  дорогой,  очень  крепкий  и  мог  устоять  против   любых
катаклизмов, кроме ядерного взрыва. Кодовый замок имел всего двадцать семь
комбинаций. Внутри сейф оказался битком  набит  бумагами.  Я  разложил  ее
"жизнь" на столе, как пасьянс, и  принялся  изучать  со  все  возраставшим
чувством неудовлетворенности.
     Звали ее Карен Шавитски, она изменила свое имя, получилось Карен Шоу.
Оно мне показалось надуманным. Ей было двадцать два.  В  четырнадцать  лет
она оставила родителей, ни в чем их  официально  не  обвинив.  С  тех  пор
успела поработать  официанткой,  помощницей  продавца  люстр,  художницей,
библиотекаршей и массажисткой без лицензии, а также печатала на машинке  и
чинила мотоциклы. На корешке последней платежной  квитанции  стояло  "Хард
Корпс" - этот массажный кабинет имел весьма плачевную репутацию. Квитанция
была выдана восемь месяцев  назад.  Банковский  счет  и  вещи,  которые  я
обнаружил у Карен в шкафу, говорили  о  том,  что  сейчас  она  связана  с
торговлей кокаином. Роскошная квартира и мебель наводили  на  мысль  о  ее
глупости. Если даже наркоманы и оставят ее в  покое,  то  полицейские  все
равно возьмут красотку за жабры. Может быть, она  подсознательно  пыталась
этого избежать?
     Пока ничего обнаружить не удалось, но я продолжал рыться  в  бумагах.
Карен целый  семестр  посещала  колледж,  изучала  живопись,  но  бросила,
провалившись на экзамене. Три года назад  она  оказалась  не  в  состоянии
заплатить за квартиру. Один раз разбила машину, и  страховая  компания  ее
надула. Все тривиально. За последние годы она пережила лишь одно серьезное
потрясение.  Полтора  года  назад  супруги  Ломбард-Смит  наняли  ее   для
вынашивания их ребенка. Они обещали кругленькую сумму - ведь у  Карен  был
широкий таз и нужная им редкая группа крови. Однако через  полгода  муж  с
женой застукали Карен с  сигаретой  в  зубах  и  разорвали  контракт.  Она
пыталась бороться, но у них были фотографии. И, разумеется,  более  ловкие
адвокаты. Карен пришлось вернуть  аванс,  оплатить  судебные  издержки  и,
конечно же, аборт.
     Желая продемонстрировать врачу, что  легкие  у  нее  чистые,  она  не
курила месяца три, а то и полгода. Зачем же впадать в крайности и  ставить
все на карту? Как обычно, мелкие  неприятности  казались  не  причиной,  а
скорее следствием чего-то более серьезного. Страсть к самоуничтожению... Я
продолжал исследовать ее архив.
     На  дне  сейфа  удалось  раскопать  нечто  многообещающее.  Когда  ей
исполнилось восемнадцать, ее родители погибли в автомобильной  катастрофе.
К некрологу было подшито завещание  отца  -  один  из  самых  удивительных
документов, которые  мне  когда-либо  доводилось  читать.  Если  бы  отец,
осерчав, оставил свою единственную дочь без цента в кармане, я еще мог  бы
его понять. Но он поступил хуже. Гораздо хуже.
     Черт побери, все  равно  ничего  не  вытанцовывается!..  Из-за  этого
кончают  с  собой  сразу  же,  а  не  через  четыре  года.  И   не   столь
экстравагантным способом: это снижает трагизм. В общем, я пришел к выводу,
что у Карен либо провалилась грандиозная и рискованная  кокаиновая  афера,
либо ее подло обманул любовник... Нет, кокаин тут ни при чем... Ей не дали
бы умереть так, как она хочет, в ее же собственном доме. На убийство  тоже
непохоже. Даже очень самонадеянному хирургу нужно,  чтобы  пациент  был  а
сознании, ведь не зная ощущений клиента, в  нужное  место  электродами  не
попадешь.
     Значит,  любовник...  Я  вздохнул  с  облегчением,  довольный   своей
проницательностью и чертовски раздосадованный. Почему - я и сам не знал. Я
запихнул бумаги обратно в сейф, запер его, поставил на место и  отправился
в ванную.
     Ее аптечка произвела бы впечатление даже на  фармацевта.  Карен  была
жутким аллергиком. Аспирин пришлось искать целых пять минут. Я взял четыре
таблетки.  Потом  выудил  из  раковины  самый  большой  осколок   зеркала,
прислонил его к какому-то флакону  и  снова  уселся  на  унитаз.  Мой  нос
заметно сместился вправо и так распух, что трудно  было  дышать.  На  полу
валялась коробка с бумажными салфетками. Я разодрал ее, вынул содержимое и
набил салфетками рот. Затем схватил нос правой рукой и дернул  его  влево,
одновременно спустив левой рукой  воду  в  унитазе.  Звук  хлынувшей  воды
совпал с моим воплем, и я чуть было не прокусил  салфетки.  Когда  ко  мне
вернулось зрение, нос стоял на месте. Я осторожно умылся, потом вымыл руки
и вышел из  ванной.  Однако  тут  же  вернулся,  заметив  мельком  кое-что
любопытное. Это оказалась подставка для зубных щеток.  Щетка  была  только
одна. Я снова перерыл аптечку и на сей раз убедился,  что  в  ней  нет  ни
крема для бритья, ни электробритвы  или  бритвенного  станка,  ни  мужской
парфюмерии. Все рецепты  были  выписаны  на  имя  Карей,  причем  по  всем
правилам.
     В раздумье я пошел на кухню, смешал коктейль и отправился с ним к ней
в спальню. Часы над кроватью показывали пять. Я зажег  спичку,  пододвинул
ящик для обуви к шкафу, уселся и задрал ноги. Потягивая коктейль, я слушал
ее храп и смотрел, как она дышит, а за окном едва брезжил рассвет. Я решил
перебрать все варианты, но только успел обдумать первый, как сноп дневного
света ударил мне прямо в глаза.
     Я инстинктивно поднял руки, пролил выпивку себе на голову  и  поранил
нос еще больше. Как правило, я  просыпаюсь  с  трудом.  Карен  по-прежнему
безмятежно храпела. Я едва удержался, чтобы не запустить в нее стаканом.
     Было уже за полдень, солнечные лучи упрямо пробивались сквозь тяжелые
занавеси, освещая комнату, в которой царил дикий бардак; я не мог  понять,
кто его устроил: то ли она сама, то ли профессиональный громила.  В  конце
концов я решил, что это  дело  ее  рук.  Кресло,  в  котором  я  спал,  не
пострадало. А может, громила обнаружил то, что искал, не дойдя досюда?
     Я отогнал эти мысли и отправился готовить себе завтрак.
     Гостиную  пришлось  проветривать  часа  два.  Шнур  и   трансформатор
отправились в  мусоропровод  вместе  с  протухшей  едой  из  холодильника.
Посудомоечную машину я включил на полный  цикл  и  каждую  порцию  тарелок
перемывал по три раза, так что это тоже заняло  два  часа.  Я  без  устали
пылесосил, убирал комнаты и всюду совал свой нос,  но  ничего  интересного
так и не нашел. Покончив с  уборкой,  сел  составлять  список  необходимых
покупок и тут вдруг услышал, как она  застонала.  В  считанные  секунды  я
добежал до спальни, застыл на пороге и, держа  обе  руки  так,  чтобы  она
могла их видеть, сказал медленно и четко:
     - Меня зовут Джозеф Темплетон.  Карен,  я  твой  друг.  Ты  теперь  в
порядке.
     Она посмотрела на меня, как затравленное животное.
     - Пожалуйста, не пытайся встать. Тело тебя не слушается, и ты  можешь
ушибиться.
     Ответа не последовало.
     - Карен, хочешь поесть?
     - У тебя противный голос, - с каким-то отчаянием произнесла  она.  Ее
собственный голос, кстати, оказался сиплым.
     Она явно не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Я сказал, что сейчас
приду, и пошел в кухню. Там поставил на поднос чашки с прозрачным  крепким
бульоном и очень сладким чаем и положил гренки без масла и крекеры.  Когда
вернулся, Карен лежала, уставившись в потолок. Я поставил  поднос,  поднял
Карен и помог ей облокотиться на подушки.
     - Выпить охота.
     - После еды, - любезно кивнул я.
     - Ты кто?
     - Мамаша Темплетон. Ешь.
     - Разве что суп... Гренки не хочу.
     Она выпила полчашки бульона и немного чаю.  Я  не  хотел,  чтобы  она
переедала.
     - А теперь гони выпивку.
     - Сию секунду!
     Я отнес поднос обратно на кухню, написал что еще  необходимо  купить,
вынул из машины последнюю порцию посуды и положил в  духовку  замороженный
бифштекс - себе на обед. Когда же вернулся, она крепко спала.
     Отощала бедняжка страшно: кожа да кости,  если  не  считать  груди  и
вспученного живота. Пульс был четкий. По современным стандартам, она, даже
находясь в прекрасной форме, не могла бы считаться  привлекательной.  Так,
средней паршивости девчонка... Талия слишком толстая, шея короткая,  ляжки
крупноваты. Лицо...  Трудно  составить  впечатление  о  лице  исхудавшего,
лежащего в отключке человека, но вообще-то подбородок  у  нее  квадратный,
нос чуть  крючком,  а  голубые  глаза  слишком  малы  и  широко  посажены.
Одухотворяясь, она могла быть красивой -  любое  лицо  может  стать  вдруг
прекрасным. Но даже первоклассная гримерша не в  состоянии  сделать  Карен
хорошенькой. На подбородке я заметил давнишний синяк. Волосы  у  нее  были
пепельные, длинные и тонкие; высыхая, они спутались и теперь их  за  целый
час не расчесать. Бог наградил  Карен  великолепной  грудью,  и  это  меня
расстроило. В нашем мире женщине, у которой грудь - главное ее  достояние,
приходится несладко.
     Из таких мелочей складывалась картина, способная  привести  в  уныние
даже толстокожего носорога. Когда я увидел Карен впервые и ее лицо еще  не
напоминало безжизненную маску, она показалась мне  чувствительной  особой.
Или это из-за электродов? Кто его знает.
     Черт побери, я никак не мог подобрать вразумительного объяснения  для
штуковины, вделанной в ее башку! В любом баре, на любом перекрестке  можно
услышать о гораздо более плачевной судьбе. Я  попробовал  отыскать  на  ее
теле шрамы. Любители тыкать себе электроды в голову  обычно  наркоманы.  У
них постоянная потребность словить еще больший кайф.  Но  никаких  следов,
что  она  баловалась  кокаином,  я  не  нашел:  слизистая  носа  не   была
повреждена. Послужной список Карей (конечно, весьма жалкий  и  обрывочный)
все же исключал наличие какого-то серьезного порока; в последнее время она
явно искала острых ощущений, но лишь в самое последнее время. Единственной
дурной привычкой, похоже, было курение.
     Значит, дело в мерзавце-любовнике? Я  немного  поразмыслил  над  этой
гипотезой. Ну, предположим, какой-то страшно жестокий сукин сын насадил ее
на крючок, как форель, просто так, желая поразвлечься. Такое не  под  силу
случайному визитеру или даже желанному гостю: с этим человеком  надо  жить
под одной крышей. Выходит, он лез из кожи, чтобы покорить сердце не  очень
привлекательной дамы,  а  когда  сопротивление  было  сломлено,  красавчик
испарился? Исчез, даже не оставив ничего после себя в шкафах, на полках  и
в аптечке? Маловероятно. Тогда, может,  после  ухода  любовника  она  сама
уничтожила все следы его  пребывания  в  квартире,  а  затем  поняла,  что
существует только один способ вытравить былое из памяти? Нет, не верилось,
что хозяйка, которая все делает тяп-ляп, способна вдруг повести  себя  так
толково.
     Тут я вспомнил свое первоначальное предположение: что если в  спальне
устроил погром профессионал? И кровь застыла у меня в жилах. А  вдруг  она
не горе-хозяйка?  Допустим,  развеселый  садюга  неожиданно  возвращается,
чтобы еще немного порезвиться  напоследок.  И,  как  и  я,  застает  ее  в
гостиной. Там и оставляет.
     Однако через пять минут я расслабился. Этот вариант тоже не проходил.
Да, конечно, в роскошном доме, где живет Карен,  в  холлах  почему-то  нет
телекамер, но именно поэтому богатые жильцы наверняка как-то замечают, кто
сюда приходит. Проживи он тут хоть немножко, и ему уже не замести  следов,
можно даже не стараться. Да и потом,  подобные  монстры,  существа  весьма
редкие и в своем роде уникальные, любят совращать невинных девушек.  Карен
не в его вкусе.
     В этот момент я опять зашел в ванную,  и  мои  сомнения  разрешились.
Поднимая стульчак, чтобы помочиться, я увидел на обратной стороне  надпись
фломастером: "Как здорово, когда в доме есть мужчина!" Почерк был ее.  Она
жила одна.
     Я почувствовал облегчение,  потому  что  меня  не  увлекала  мысль  о
гипотетическом монстре и о том, что мне нужно будет его выследить и убить.
Но я опять вскипел от негодования.
     Мне хотелось ПОНЯТЬ.
     Чтобы чем-нибудь заняться, я отправился с бифштексом и чашкой кофе  в
кабинет и включил ее  компьютер.  Я  перепробовал  все  характерные  коды,
набрал дату ее рождения и имя в цифровом выражении, но  доступа  к  памяти
так и не получил. Тогда, словно по наитию, назвал дату гибели ее родителей
и попал в точку. Я перечислил, что нужно  купить  из  бакалейных  товаров,
велел, чтобы двери внизу открылись, принимая покупки,  и  чего  только  не
делал, стараясь  выудить  из  проклятой  машины  какие-нибудь  записи  или
дневники. Но все безуспешно. Когда я связался с  публичной  библиотекой  и
запросил сведения из энциклопедии "Британника"  по  вживлению  электродов.
Меня отослали к статье "Самостимуляция мозга". Я пробежал глазами историю,
начавшуюся с открытия, которое Олдс и соавторы сделали в тысяча  девятьсот
пятьдесят шестом году, и узнал, что в конце восьмидесятых, когда  изобрели
более  простые  хирургические  решения,  вживление   электродов   в   мозг
превратилось в  социальную  проблему.  Диаграммы,  графики  и  технические
характеристики я изучать не стал и в конце концов отыскал краткий  раздел,
посвященный мотивам использования вживленных электродов.
     Да, об одной группе людей, для которых это характерно, я и впрямь  не
подумал. Неизлечимо больные...
     Неужели это так? В ее возрасте? Я  просмотрел  все  рецепты.  Никаких
сильных  болеутоляющих  средств,  вообще  ничего  более  серьезного,   чем
антиаллергические препараты. Живи мы в то время, когда  люди  пользовались
не видеотелефонами, а обычной телефонной связью, я бы  попробовал  выудить
какую-нибудь информацию у ее лечащего врача, да и то неизвестно,  с  каким
результатом. М-да, проверить эту гипотезу невозможно...
     Вполне вероятно, я прав; даже наверняка, но почему-то у меня осталось
чувство неудовлетворенности. Я заказал компьютеру игру  "Сквош  в  четырех
стенах" и убедился, что могу выиграть. Я чуть ли  не  наслаждался  жизнью,
как вдруг услышал ее крик.
     Да и не крик даже, а так... в горле-то у нее  саднило.  Впрочем,  мне
хватило и этого. Выбегая из комнаты, я уже знал,  в  чем  дело.  Кончилось
действие местного обезболивания, пролежни на спине и ягодицах дали о  себе
знать, и она проснулась от  боли.  Вообще-то  это  должно  было  случиться
раньше, спрей рассчитан лишь на несколько часов. Я решил, что  ее  система
чувствительности ослабла из-за перегрузки.
     Пролежни были  ужасные.  Я  побрызгал  их  еще  раз,  и  стоны  почти
моментально прекратились. Я не мог придумать, как заставить ее  лежать  на
животе, не прибегая к драконовским мерам. И решил, что это  необязательно.
Подумав, что Карен опять в отключке, я пошел к двери. Но на  полпути  меня
остановил ее голос, приглушенный подушками:
     - Я не знаю, кто ты. Может, тебя на самом деле вовсе нет.  Поэтому  я
могу тебе признаться...
     - Побереги силы, Карен. Ты...
     - Заткнись. Ты хотел испытать судьбу, вот и получай.
     Я заткнулся.
     Голос звучал вяло, безжизненно.
     - Все мои  подружки  начали  встречаться  с  парнями,  когда  им  шло
двенадцать. А меня он проманежил  до  четырнадцати.  Говорил,  что  нельзя
доверять. Томми зашел, чтобы вытащить меня на танцы, и  он  устроил  Томми
черт знает что. Мне стало так стыдно! Часа два на танцах  было  весело.  А
потом Томми приударил за Джо Томпкинс. Просто-напросто бросил меня и  ушел
с ней. Я спустилась в туалет и долго  там  плакала.  Девчонки  выведали  у
меня, в чем дело. У одной нашлась  в  сумке  бутылка  водки.  Я  до  этого
никогда не пила. После того, как я начала крушить машины на стоянке,  одна
девица разыскала Томми, устроила ему скандал и  заставила  проводить  меня
домой. Я этого не помню. Это выяснилось позже.
     Голос ее прервался, и я дал ей воды. Она  взяла  чашку,  стараясь  не
встречаться со мной взглядом, отвернулась и продолжала:
     - Все же Томми каким-то образом умудрился доставить меня домой. Я уже
была в полной отключке. Он,  видно,  вконец  перепугался  и  не  осмелился
отнести меня наверх. Томми положил меня на кушетку, бросил мои трусики  на
коврик и ушел. Я помню, как лежала на полу, и все лицо у меня  болело.  Он
стоял надо мной. "Шлюха", - сказал он. Я  приподнялась  и  попыталась  ему
что-то объяснить, но он ударил меня несколько раз. Я кинулась к  двери,  а
он изо всей силы врезал мне по спине. Тогда я бросилась вверх по  лестнице
и на полном ходу стукнулась головой.
     Впервые за  все  время  голос  Карен  начал  выражать  хоть  какие-то
чувства. Этим чувством был страх. Я сидел, боясь пошевелиться.
     - Когда я проснулась, был уже день. Наверное, это мама перевязала мне
голову и перенесла меня на кровать. Голова раскалывалась от боли. Я  пошла
в ванную, он меня позвал. Они с мамой лежали  в  постели.  Он  начал  меня
оскорблять, не давая мне вставить ни слова, и все больше распалялся. И тут
я на него заорала. Он соскочил  с  кровати  и  опять  кинулся  на  меня  с
кулаками. Сорвал с меня рубашку. Он колотил меня по животу и груди, и  его
кулаки были, как огромные молоты. "Сука, - твердил он. - Шлюха". Я думала,
он меня убьет, поэтому схватила его руку  и  укусила.  Он  заревел,  будто
дракон, и швырнул меня через всю комнату на кровать. Мама вскочила,  а  он
спустил трусы, и я увидела такой большой, красный... Я кричала, кричала  и
колотила его по спине, а мама стояла рядом. Глаза у  нее  были  большие  и
круглые, словно в мультфильмах. Я кричала, визжала, и...
     Она осеклась и сжалась в комок.  Когда  же  заговорила  вновь,  голос
опять звучал безжизненно:
     - Проснулась я опять в своей постели. Я долго-долго мылась под душем,
а затем сошла вниз. Мама готовила оладьи. Она дала мне оладушек, я села за
стол, начала есть, а потом швырнула все на стол и  выбежала  вон.  Она  не
проронила ни слова, не окликнула  меня.  В  тот  же  день  после  школы  я
отправилась в приют и написала ходатайство об избавлении  от  родительской
опеки. Я никогда их больше не видела. И никому об этом не рассказывала.
     Она надолго замолчала, я даже решил, что она заснула.
     - С тех пор я проделывала это с мужчинами и женщинами, с мальчиками и
девочками, в темноте и при ярком свете, с людьми, которые были мне дороги,
и с теми, кто нет, и я никак не могла понять, в чем же тут удовольствие. В
лучшем случае мне  было  не  очень  противно.  Боже  мой,  как  я  мечтала
узнать... Теперь знаю.
     Язык у нее начал заплетаться.
     - Один миг - а он сломал всю мою жизнь. Лучше бы я тогда разбилась на
машине. Пусть даже одна.
     Я долго сидел не шевелясь. Когда же встал, ноги подкашивались, а руки
дрожали, и так было все время, пока готовил ужин.

     После этого она почти двое суток не могла толком  прийти  в  себя.  Я
вливал в нее крепкий бульон, а однажды заставил съесть размоченные  в  чае
гренки.  Иногда  она  называла  меня  чужими  именами,  бормотала   что-то
непонятное. Я слушал ее кассеты, смотрел видео, листал книги  и  играл  на
компьютере. Я выпил кучу ее аспирина и не прикоснулся к спиртному.
     Я мучился сознанием собственного бессилия. Отдельные штрихи никак  не
составляли более-менее ясной картины,  я  не  мог  докопаться  до  истины.
Отсутствовало какое-то важное звено. Животное, что произвело ее на свет  и
вырастило, нанесло ей, конечно, ужасную травму,  это  могло  сломить  кого
угодно. Но почему она решила покончить с собой спустя восемь лет? Родители
умерли четыре года назад, и если это не послужило толчком,  то  тогда  что
же? Я не мог уйти, не разобравшись, что к чему.  И  сам  не  знал,  в  чем
причина такого моего поведения. Я метался по  ее  квартире,  как  медведь,
загнанный в клетку.
     В середине второго дня у нее  возобновилась  деятельность  кишечника;
пришлось поменять ей простыни. Наутро меня разбудил шум: я нашел  Карен  в
ванной, она стояла на коленях в луже мочи. Я ее вымыл и уложил в  постель,
решив, что она снова заснет. И тут она завопила:
     - Ах ты, подлый сукин сын! Все ведь могло уже кончиться! И не было бы
никакой мерзости! Зачем ты это сделал, подонок? Мне было так хорошо!
     Она отвернулась от меня и сжалась в комок. Я оказался  перед  трудным
выбором и, вспомнив, что мне было известно об одиночестве, сел на  краешек
кровати и погладил ее по голове  как  можно  ласковей  и  ненавязчивей.  Я
угадал. Она заплакала: сперва раздались громкие душераздирающие всхлипы, а
потом  безудержные  рыдания.  Именно  этого  я  и  добивался,  и  меня  не
расстроило, что это отнимает у нее силы.
     Она плакала долго. Когда же, наконец, успокоилась, у  меня  ныли  все
мышцы.  Бог  знает  сколько  времени  я  просидел,   не   шевелясь.   Тело
одеревенело, и я двигался неуклюже, но она даже не заметила, как я встал с
кровати. Ее сонное лицо выглядело теперь несколько иначе,  спокойнее,  что
ли. Впервые с момента прихода сюда я ощутил нечто подобное  умиротворению,
и вдруг по пути в гостиную - я шел туда за выпивкой -  услышал  телефонный
звонок.
     Я молча поглядел на экран. Изображение было расплывчатым  и  белесым:
звонили из автомата. Мужчина напоминал иммигранта, работающего на стройке,
крупного, краснорожего, без шеи. Этакая тупая скотина. Он был явно удручен
и мял в руках шляпу.
     - Шерон, не вешай трубку, - сказал  он.  -  Я  должен  выяснить,  что
происходит.
     А меня и так никакая сила не могла бы заставить повесить трубку.
     - Шерон! Шерон, я знаю, ты там. Терри говорит,  тебя  нет  дома.  Она
говорит, что звонила тебе целую неделю и несколько раз стучалась в  дверь.
Но я знаю, ты там, во всяком случае сейчас. Час назад я  проходил  мимо  и
видел, как у тебя в ванной зажегся свет. Шерон, может, ты  объяснишь  мне,
что, черт побери, происходит? Ты меня слышишь? Я знаю,  ты  слушаешь.  Так
вот, пойми, я думал, все улажено. Я хочу сказать, мне  так  казалось.  Ну,
что все договорено. Я  попросил  Терри,  потому  что  она  моя  постоянная
подруга, но она  говорит:  "Я  пас,  дорогой.  Правда,  я  знаю,  кто  это
может..." Слушай, Терри мне наврала или нет? Она сказала, что за отдельную
плату с тобой можно порезвиться.
     Регулярные двухсотдолларовые поступления в  банк,  да  еще  картонная
коробка, в которой ты нашел  чашечки  весов,  пузырьки,  мешочки  и  сухое
молоко, навели тебя на мысль, что Карен промышляет  продажей  кокаина,  не
так ли, мистер частный детектив? И пусть тебя не вводит в заблуждение  то,
что коробка стояла в углу,  заклеенная  скотчем  и  покрытая  слоем  пыли.
Вторая запрещенная профессия, которая позволяет регулярно получать  доход,
- это профессия проститутки. Двести долларов - немалая сумма  для  малышки
Карен с ее квадратной челюстью, крючковатым носом и  широко  поставленными
глазами. И грудь тут особой роли не играет.
     Для шлюхи из варьете...
     -  Проклятье,  она  мне  сказала,  что  позвонила  тебе  и  обо  всем
договорилась! И дала мне ТВОЙ адрес! - он резко тряхнул головой. -  Ничего
не понимаю. Черт возьми, не могла же она меня обмануть?! С какой стати? Ты
меня впустила и даже не включила электронный сторож, все было  договорено.
А потом ты закричала и... и мне это не понравилось, я подумал, что,  может
быть, ты немного переигрываешь. Но Терри мне сказала, что ты  великолепная
актриса. Честное слово, я старался не делать тебе больно. Ей-богу. А потом
я надел штаны и уже хотел было положить конверт на туалетный столик, но ты
вдруг бросила в меня стул и подступила  ко  мне  с  ножом.  Пришлось  тебя
ударить. Все это так нелепо! Может, ты соизволишь,  черт  подери,  сказать
мне хоть слово? Я две недели места себе не нахожу. Даже есть не могу.
     Я хотел выключить телефон, но руки так тряслись, что я нажал не на ту
кнопку и лишь приглушил звук до минимума.
     - Шерон, поверь, - прокричал он откуда-то  издалека,  -  я  только  в
мыслях насильник. А вообще-то - нет!
     Тут я, наконец, нащупал выключатель, и мужчина исчез.
     Я еле поднялся, заковылял к бару и принялся отпивать из всех  бутылок
подряд до тех пор, пока перед  глазами  не  перестало  маячить  его  лицо,
честное, озадаченное и немного пристыженное.
     Дело в том, что у него были пепельные волосы, квадратный  подбородок,
чуть крючковатый нос и  широко  поставленные  голубые  глаза.  Говорят,  у
каждого из нас есть где-то двойник. А судьба  любит  играть  с  нами  злые
шутки, ведь правда?
     Не помню, как я лег спать...
     Проснулся поздно ночью с ощущением, что мне нужно раза два стукнуться
головой об пол, иначе сердце больше не будет биться. Я валялся на постели,
которую сам соорудил из подушек и одеял возле ее кровати, а когда  продрал
глаза, увидел, что она сидит  и  смотрит  на  меня  в  упор.  Она  кое-как
расчесала волосы и привела в порядок  ногти.  Мы  долго  глядели  друг  на
друга. Она слегка порозовела и казалась не такой тощей.
     - Что сказала Джо Энн, когда ты ей рассказал?
     Я не ответил.
     - Да ладно тебе, только у Джо Энн есть второй ключ от моей  квартиры,
и она не дала бы его чужому. Так что она тебе сказала?
     Я с трудом выпутался из одеял и подошел к окну. За  два  квартала  от
дома, над низенькими зданиями возвышалась большая колокольня,  похожая  на
фаллос.
     - Господь жесток, - произнес я. - Ты это знаешь?
     Я повернулся к ней,  она  уставилась  на  меня.  Потом,  как  бы  для
проверки, засмеялась, но умолкла, едва я к ней присоединился.
     - Выходит, я ничего собой не представляю, важно лишь то, что  у  меня
между ног?
     -  Если  человека,  склонного  к  обжорству,   считать   обжорой,   а
совершающего преступления - преступником, то Господь жесток.  Или,  может,
глупее его замыслов нет?
     Из тысячи возможных реакций на мое заявление она выбрала наилучшую, а
значит, и самую раздражающую - молча сидела и глядела на  меня,  обдумывая
мои слова.
     Наконец, сказала:
     - Согласна. А каким способом ты замышляешь трахнуться?
     - Таким, благодаря которому ты чуть не  сдохла  в  куче  собственного
дерьма, - грубо отрезал я. - Все только и  делают,  что  твердят  о  новой
напасти, об электродах. Всего за шесть лет они вышли на пятое место  среди
причин смерти. Вживление электродов в голову  далеко  не  новинка,  просто
сейчас это технически усовершенствовали.
     - Я что-то не понимаю.
     -  Тебе  не  знакома  известная  фраза:  "Все,  что   мне   нравится,
противозаконно, аморально и пошло"?
     - Конечно, знакома.
     - А тебе не  казалось,  что  это  чертовски  странно?  Знаешь,  какой
продукт не имеет питательных свойств и даже опасен для организма? - Сахар.
А наша нервная система, похоже, не может без него обходиться.  Его  кладут
практически в любую еду, потому что НИКТО не  в  состоянии  удержаться  от
соблазна. И мы травимся, портим себе характер, зубы. Это  ли  не  странно?
Получается, что в наш мозг встроена какая-то древняя программа, которая  в
буквальном смысле  слова  сторицей  вознаграждает  нас  за  всякие  глупые
поступки. Скажем, когда мы курим отраву или  едим  ее,  пьем,  нюхаем  или
колемся. То же самое происходит, если мы пренебрегаем здоровой пищей.  Или
вступаем в сложные сексуальные отношения,  не  имеющие  целью  продолжение
рода.  Их  вообще  можно  было  бы  считать   бессмысленными,   а   то   и
ненормальными, если бы не удовольствие, которое мы получаем от  секса.  Но
все  равно  удовольствие  рада   удовольствия   очень   скоро   становится
бессмысленным и  начинает  смахивать  на  безумие.  В  наш  мозг  встроена
самоубийственная система поощрения.
     - Но она способствует выживанию.
     - Да? Тогда  с  какой  стати  мы  так  пристрастились  к  электродам?
Выходит, самую большую награду получает  наше  стремление  к  аннигиляции?
Даже если говорить об удовольствии, ведущем к  продолжению  рода,  то  все
равно наибольшее наслаждение мы получаем в момент перенапряжения, опасного
для жизни. Человек биологически запрограммирован так, что упорно превышает
уровень своих потребностей, стремясь заполучить больше того, что  способен
использовать себе во благо.
     В животных это не проявляется так ярко. Даже если вокруг всего полно,
неразумное животное должно лезть из кожи, чтобы удовлетворить свои  нужды.
Однако, едва в дело вступает разум, как все летит  в  тартарары.  Человеку
будет тесна любая экологическая ниша, куда бы он ни попал.  Люди  выживают
только благодаря  ПЕРЕДВИЖЕНИЮ.  В  противном  случае  они  бы  умерли  от
невоздержанности.
     Колени у меня так дрожали, что пришлось  сесть.  Меня  лихорадило,  я
казался себе больше, крупнее, чем был на самом деле, и понимал, что говорю
слишком быстро. Ей же нечего было сказать: ни голосом, ни лицом, ни телом.
     - Человек - животное стадное, - продолжал я, ощупывая ноющий  нос,  -
поэтому совершенно очевидно, что доброта  больше  способствует  выживанию,
чем  жестокость.  Но  какое  чувство   приятнее?   Что   приносит   больше
удовлетворения? Возьми наугад сотню человек, и окажется,  что  по  крайней
мере  двадцать  или  тридцать  из  них  прекрасно  осведомлены  в  области
психологических пыток и физической кастрации, а  двое,  может  быть,  даже
настоящие садисты. Скажем, твой отец завещал все  свои  деньги  церкви,  а
тебе оставил только сотню долларов, так ведь он был  артист  своего  дела!
Всегда проще вывалять человека  в  грязи,  чем  осчастливить.  Вот  почему
садизм и мазохизм становятся последним прибежищем пресыщенных  людей.  Это
извращение долго не надоедает, его пикантность в том, что...
     - Наверно,  пуритане  были  правы,  -  задумчиво  произнесла  она.  -
Наверное, наслаждение и есть корень зла. Но Боже мой,  как  бесцветна  без
него жизнь!
     - Одна из моих главных драгоценностей, - сказал я,  -  это  пуговица;
мой приятель Джон-Макаронина их расписывал и продавал по дешевке. Джон был
единственный настоящий анархист, которого мне довелось встретить  в  своей
жизни. На пуговице написано: "Лемминги, вперед!" Лемминг  явно  испытывает
неизъяснимое наслаждение, когда мчится в море. Страсть  к  самоуничтожению
заложена в нем от природы, это часть той самой жизненной  силы,  благодаря
которой живые существа зарождаются и появляются на  свет.  Делай  то,  что
тебе приятно. - Я рассмеялся, а она отпрянула. - Так вот, сдается мне, что
Господь наш - либо садюга, либо жуткий болван. Я толком не знаю, презирать
его или восхищаться.
     И тут у меня разом кончились все слова и силы. Я отвел от нее  взгляд
и долго смотрел на свои колени. Мне было  стыдно,  как  человеку,  который
устроил скандал в спальне больного.
     Через некоторое время она нарушила молчание:
     - А ты здорово разглагольствуешь.
     Я по-прежнему не поднимал глаз.
     - Когда-то я проработал целый год преподавателем экономики.
     - Ты ответишь мне на один вопрос?
     - Если смогу.
     - Что за радость была меня воскрешать?
     Я подскочил, как ужаленный.
     - Погляди на меня. Ну! Я примерно представляю себе, в  каком  я  была
состоянии, когда ты меня увидел. И догадываюсь, чего тебе пришлось со мной
хлебнуть. Я не уверена, что сделала бы то же самое даже для Джо Энн, а она
моя лучшая подруга. Ты не похож на типа, увлекающегося больными бабами,  и
уж тем более, черт подери, на богача, у которого уйма свободного  времени.
Так что же за кайф ты ловил тут в последние дни?
     - Мне  хотелось  понять,  -  огрызнулся  я.  -  Видишь  ли,  я  очень
любопытен.
     - И что, удалось?
     - Да. Я сложил головоломку.
     - Значит, ты теперь уйдешь.
     - Нет, - машинально ответил я. - Ты же еще не...
     И осекся.
     - Существует кое-что другое, не только наслаждение, - сказала она.  -
Иная система стимуляции, только мне кажется, это не электроды,  которые  я
вставляла себе в голову. Это не мозговая  стимуляция.  Можешь  назвать  ее
стимуляцией мышления. Или просто радостью...  своего  рода  удовольствием,
которое  возникает  у  человека,  когда  он  сделает  что-то  хорошее  или
преодолеет  жгучее  искушение  совершить  дурной   поступок.   Или   когда
постижение Вселенной кажется реальностью. Никакая другая радость не бывает
столь ослепительной и жгучей, поверь мне. Но за это надо платить.  За  это
приходится отказываться от удовольствий или даже терпеть ужасную боль.
     То, о чем ты говорил, конечно, правда. Нервная система  и  инстинкты,
которые мы унаследовали от животных, действительно портят нам жизнь. Но ты
сам сказал, что человек - существо, которое вечно в  движении,  ему  тесны
любые рамки. С тех пор как  в  человеческом  мозгу  затеплился  разум,  мы
пытались преодолеть свои инстинкты, стать другими.  И,  ей-богу,  нам  это
удастся. Просто эволюция  -  процесс  медленный.  Для  появления  мыслящей
обезьяны потребовалось двести миллионов лет, а ты хочешь, чтобы  всего  за
несколько  столетий  она  резко  поумнела?  В  нас,  конечно,  многое   от
леммингов, мчащихся в море, но есть и другая сила,  сила  противодействия.
Иначе людей на земле уже не осталось бы, и не существовало бы слов,  чтобы
вести этот разговор и... - она окинула взглядом свое тело, - и  я  бы  эти
слова тут не произносила.
     - Ну, это вышло чисто случайно.
     Она хмыкнула:
     - А что не случайно в нашей жизни?
     - Ладно, все путем! - заорал я. - Все распрекрасно! Раз мир спасен  и
ты его держишь под контролем, то я пошел.
     Когда я кричу, у меня прорезается мощнейший голос. Но она и бровью не
повела, а продолжала как ни в чем не бывало.
     - Теперь я  могу  сказать,  что  я  сполна  познала  наслаждения.  И,
пожалуй, остаток жизни проведу, придерживаясь золотой середины. Посмотрим,
что из этого выйдет. Начнем хотя бы с того, что я попрошу тебя минут через
десять принести мне слабенький чай и гренки. Что же касается  другого,  то
есть радости, то я хочу испытать ее в полной мере. Я ни черта  не  знаю  о
радости, но, насколько мне известно, она связана  с  нежностью  и  заботой
и... как, кстати, тебя зовут? Ты говорил...
     - Неважно! - рявкнул я.
     - Ну, хорошо. А что я могу для тебя сделать?
     - Ничего!
     - Но тогда зачем ты сюда пришел?
     Я так рассвирепел, что выложил ей все начистоту:
     - Я пришел обчистить твою вонючую квартиру!
     Она выпучила глаза, а потом бухнулась в подушку и захохотала, да так,
что даже прослезилась. Я пытался удержаться, но не смог и тоже рассмеялся,
и мы вместе делили ее радость точно так же, как прошлой  ночью  делили  ее
горе.
     А затем она посерьезнела и сказала:
     - Знаешь, тебе придется подождать недели две, стереоустановку ты один
не утащишь... Да, и намажь гренки маслом, пожалуйста!

                              Томас ШЕРРЕД

                                 НАГРАДА

     За первую неделю мая произошло одно убийство. За вторую - четыре;  за
третью - девятнадцать. В четвертую было убито тридцать девять человек.
     Почти всех застрелили - из револьвера,  из  винтовки  или  дробовика.
Четверых прирезали  -  двоих  мясницкими  разделочными  ножами,  а  одного
прикончили вилкой, всаженной много раз в позвоночник.  Возмущение  вызвала
не столько сама вилка, сколько то, что, приходится продолжать пользоваться
за обедом такими же.
     Мэр сказал: "Это надо прекратить!"
     Губернатор сказал: "Это надо прекратить..."
     Президент через министра здравоохранения  и  социального  обеспечения
сказал примерно то же самое.
     Начальник полиции и генеральный прокурор, сказали, что перевернут все
вверх дном, а ФБР сказало, что очень сожалеет, но это все местные дела.
     Никто так никогда и не узнал, кто входил в Комиссию и откуда  взялась
это объявление - целая газетная  полоса!  -  но  за  него  заплатили:  там
говорилось, что в пределах  города  выплачивается  десять  тысяч  долларов
наличными за голову любого застигнутого на вооруженном ограблении,  и  сто
тысяч в пользу наследников того, кто будет убит при попытке  предотвратить
вооруженное ограбление.
     Такие   объявления    нарушают    общественное    спокойствие:    это
подтверждалось любой  строкой  закона.  Пригородная  рекламная  газетенка,
распечатавшая это объявление, поклялась больше этого не делать.
     Но оно распространялось во времени и пространстве - ведь города у нас
скученные, и за несколько  недель  на  нескольких  квадратных  милях  было
выплачено без всяких уверток больше двух миллионов долларов -  чаще  всего
скрытно и по ночам, ибо Налоговый департамент косо смотрит  на  нетрудовые
доходы.
     Дело осложнилось, когда трое  полицейских  в  разных  частях  города,
будучи не при исполнении, опрометчиво дали заметить свое служебное  оружие
прохожим или покупателям в магазине. Действия развернулись слишком  быстро
для того, чтобы они успели достать свои  документы,  и  все  трое  тут  же
скончались  -  правда,  без   мучений.   Дальнейшие   осложнения   удалось
предупредить  открытым  ношением  полицейских  жетонов,   отчего   заметно
сократилось количество арестов у полиции нравов.
     К июлю пешеходы уже носили  после  захода  солнца  большие  фонари  и
старались не  делать  резких  движений  в  деловой  части  города.  Группы
бдительности поначалу нанимали дряхлых  старичков  и  старушек  поработать
приманкой в некоторых районах; потом техника усовершенствовалась, и теперь
на первый взгляд  жаждущие  смерти,  а  на  самом  деле  тяжеловооруженные
старики бродили вечерами по городу, а женщины  хрупкого  сложения  подолгу
томились на остановках  или  таскали  по  парковкам  дорогие  чемоданы.  У
магазинов и химчисток сидели или прохаживались добровольные сторожа  -  на
час, на день или на ночь.
     К сентябрю еще четыре сотни  были  убиты.  Сейфы  судов  были  битком
набиты делами  о  насильственных  смертях,  но  количество  вооруженных  и
невооруженных  ограблений  упало  почти  до  Нуля.   Полиции   запрещалось
принимать награду; но яхты, дачные коттеджи, снегоходы  и  путешествия  на
Гавайи  покупались  на  "ночные".  Никто  не  пытался  сопротивляться  при
арестах.
     Между тем система наград распространилась за пределы штата, туда, где
уровень преступности рос.
     Вооруженные и невооруженные ограбления тихонько скончались, прихватив
с собой три сотни возможно виноватых,  но  губернатор  наконец  воззвал  к
федеральному правительству,  утверждая,  что  вся  система  законов  летит
кувырком. Его поддержали чины из трех примыкавших штатов и северной  части
Канады. Но ряд совещаний на высочайшем уровне ничего не дал.
     Поэтому  три   пограничных   штата   последовательно   создали   свои
действующие Комиссии, явно никак  не  связанные  с  первой.  Затем  то  же
сделали близлежащие города  и  другие  штаты.  Количество  заработанных  и
выплаченных наград выросло  до  полумиллиарда  долларов,  а  сама  система
неуклонно распространялась на запад и на восток от Миссисипи.
     Уже в самом Нью-Йорке видели детей, игравших в Центральном  Парке  до
наступления темноты и даже позже.
     Отметая все слухи, все дублирующие друг друга рапорты, не считая тех,
кто безоружным ввязывался  в  стычки,  рассчитывая  либо  погибнуть,  либо
получить триста тысяч, полагавшихся  выжившему,  следует  сказать,  что  в
последующие три  года  список  жертв  стал  даже  меньше,  чем  количество
самоубийц в 1934 году. Четвертый год был годом выборов президента.
     Победивший кандидат стоял на платформе "Закона  и  Порядка".  В  день
приведения  его  к  присяге,  двое  охранников  среди  веселившейся  толпы
неосторожно приоткрыли свои "магнумы"  сорок  четвертого  калибра  и  были
очень быстро разделаны на части. После первой сессии Конгресса был  принят
федеральный запрет на ношение оружия. Он распространялся даже на  офицеров
полиции. Скотланд-Ярду пришлось ссудить ФБР своих специалистов,  привыкших
действовать без оружия - только так  удалось  избежать  еще  семнадцать  с
лишним тысяч смертных случаев.
     Детские сады Монтессори  внесли  в  свои  воспитательные  мероприятия
тренировки по дзюдо и карате, а "Дженерал Моторс" отвлеклась от  скачек  и
стала   награждать   лучшие   "черные   пояса".   "Популярная   наука    и
Иллюстрированная механика"  напечатала  серию  чертежей  арбалетов.  Олени
стали каждодневным зрелищем и даже помехой движению  на  улицах  Сагино  и
Сибивайнга.
     В  настоящее   время   Комиссия   по   расследованию   неамериканской
деятельности разбирается с фактом ракетной контрабанды японских химических
наборов для взрослых.

                              Том САЛЛИВЭН

                          МИККИ-МАУС - ОЛИМПИЕЦ

     В разных частях света приблизительно  с  часовым  интервалом  в  небо
взмыли два самолета спецназначения. Первым от  взлетной  полосы  секретной
разведбазы под  Минском  оторвался  гигант  советского  Аэрофлота.  Сорока
минутами позже  "бегемот"  с  загнутыми  крыльями  компании  Пан  Америкэн
покинул тщательно охраняемый тренировочный комплекс в Прово, штат Юта. Оба
лайнера в международном  воздушном  пространстве  летели  в  сопровождении
истребителей. С помощью  специальных  спутников  слежения  каждый  из  них
следовал курсом, огибающим центры управления климатом.
     Среди персонала на борту царила ничем не нарушаемая скука.  Время  от
времени раздавались хвастливые выкрики:
     - Мы их уделаем, а, Никита?!
     - Эгей, Стилт, да мы как начнем швырять  -  красные  молокососы  вмиг
позеленеют!

     Посадку произвели в гаванском аэропорту Хосе Марти  на  изолированных
полосах, удаленных друг от друга на  двести  метров  и  разделенных  тремя
рядами колючей проволоки. Телеобъективы сократили это расстояние.
     -  Подделка!  -  взревел  русский,   просмотрев   через   час   кадры
американской высадки.
     - Мошенничество, - нервно потирал руки американец, изучая видеозапись
десанта русских.
     На следующий  день,  стоя  рядышком  на  битком  набитом  олимпийском
стадионе, они произнесли слова клятвы: братство, дружба, честная игра. Все
как положено. Вавилон. Сто шестнадцать стран.  Шестьдесят  восемь  языков.
Когда клятва отзвучала и  рев  толпы  всколыхнул  трибуны,  Дункан  Шерман
слащаво улыбнулся русскому коллеге:
     - Мистер Смердяков, - произнес он несколько официально, - я  надеюсь,
мы сможем обойтись без переводчика.
     Георгий Смердяков, в свою очередь, позволил себе улыбнуться:
     - Да, я немного говорю по-английски, мистер Шэр-манн.
     Вежливо, но довольно  дерзко  они  обменялись  изучающими  взглядами.
Русский узрел мужчину седого, неряшливого и заросшего  щетиной,  возможно,
из бывших спортсменов, с землистым от постоянной работы в помещении цветом
кожи. Американец ознакомился с  плоским,  как  блин,  слегка  искривленным
румяным лицом ответственного представителя СССР и пришел к выводу, что тот
никогда не шнуровал кроссовок. Едва ли этот  херувимчик  Смердяков  вообще
сможет дотянуться до своих носков, не повредив подколенное сухожилие.
     - Надеюсь, перелет был приятным, - сказал Шерман.
     - Весьма. А ваша посадка - я полагаю, мягкой?
     - Можно подумать, вы ее не видели.
     Смердяков на миг растерялся, но Шерман сверкнул зубами,  и  он  опять
осклабился.
     - Надеюсь, туман не испортил  вашего  фильма,  -  сказал  русский.  -
Кстати,  нам  для  получения  четкого  изображения  пришлось  использовать
компьютер.
     - Ах, мистер  Смердяков,  разве  мог  жиденький  туман  помешать  нам
рассмотреть ваших тяжелоатлетов, которых спускали  с  борта  самолета  при
помощи лебедки?
     - Чемоданы  у  них  громоздкие,  -  махнул  рукой  Смердяков.  -  Нас
беспокоит этот ваш  четырехметровый  баскетболист.  Не  ушиб  ли  он  себе
голову? Или то была прыгунья в высоту? Мой тренер утверждает, что  у  него
губы накрашены.
     - Вы, должно быть, видели Стилта - он нес на  плечах  свою  подружку.
Самый длинный из наших едва достигает девяти футов.  Примерно  втрое  выше
ваших малявок.
     - Плавок?.. - Смердяков прикинулся чайником.
     - Лилипуток. Ну, знаете, этакие мышки-грызунишки, крошечный народец.
     Смердяков беспомощно пожал плечами:
     - Команда гимнасток у нас очень юная. Однако позвольте вас поздравить
со столь необычной формой  скелетов  у  многих  ваших  спортсменов.  Чтобы
сравняться  с  вами,  нам  пришлось  бы  нарушить  все   правила   Второго
Олимпийского Договора по генным операциям.
     Как и почти весь штат русских,  Смердяков  обладал  степенью  доктора
генной инженерии. Шерман  был  задет  -  он  не  имел  права  вдаваться  в
подробности.
     Тем  временем  мимо  них  пронесли  олимпийский   факел,   и   Шерман
почтительно выпрямился. Под бурные овации, словно в торжественной  паване,
факел несли по беговой дорожке.  Его  подняли  по  ступенькам  на  верхнюю
трибуну стадиона. Флажки затрепетали. На водяных струях в воздух поднялись
олимпийские кольца (явно рука Уолта Диснея. Кому  еще  взбредет  в  голову
подобный трюк? После Игр второе и четвертое кольца превратятся  в  мышиные
уши). Факел поднесли к чаше, вверх взметнулся столб пламени. И  снова  рев
лавиной  обрушился  на  трибуну,  где  стояли   Шерман   со   Смердяковым.
Официальным лицам принесли шампанского.
     - За моего друга Шэр-манна!  -  провозгласил  Смердяков.  Продолжение
тоста на русском повергло переводчицу в истерику.
     Шерман благодарно кивнул.
     - За Смердякова, - сказал он, - хрен с укропом ему...
     На следующее утро Шерман приехал на стадион задолго  до  официального
начала соревнований. Прохаживаясь по полю и беговой дорожке,  он  наблюдал
за прибытием советских спортсменов и что-то  диктовал  на  заметку  своему
Пятнице. Пока спортсмены перед разминкой стаскивали свои потные одинаковые
костюмы, он придумал, как различать их без номеров.
     - Автограф, - робко канючил он, тыча в лицо  спортсмену  блокнотом  и
карандашом. - Ав-автограф, п-пожалуйста.
     Польщенный участник ставил свою подпись, а Пятница  его  щелкал.  Без
имен было не обойтись. На международных соревнованиях  эти  спортсмены  не
показывались из-за хромосомного теста месяцев  пятнадцать.  А  хромосомные
тесты  требовались  по  причине  генетического  жульничества.   Спортсмены
опасались дисквалификации в олимпийский год.
     При появлении  на  сцене  русских  женщин  Шерман  заметно  оживился.
Утверждать, что это женщины, он мог лишь потому, что, в отличие от мужчин,
надпись "СССР" находилась у них не на правой, а на  левой  стороне  груди.
Когда они сняли куртки - разницы не  осталось.  Но  кто  воистину  поразил
Шермана и вызвал  у  него  наибольшие  подозрения  своими  нечеловеческими
формами, так это прыгуньи.
     - Боже ж ты мой, - протянул он.
     - Блошиный цирк, - подтвердил Пятница.
     Тонконогие,  одинаковые,  как  сосиски,  русские  прыгуньи   казались
насекомоподобными   русалками.   Разминаясь,   они   подпрыгивали,   будто
кузнечики, и противоестественно выворачивали  ноги.  Развеялись  последние
сомнения.
     -  Протест,  протест,  протест,  -  бормотал  Шерман,  быстро  щелкая
пальцами.
     Пятница выгреб из дипломата пачку форменных  бланков,  но  сивые  усы
Шермана уже замелькали среди исполнительниц низкоорбитального балета.
     - Автограф - готовь камеру, Феликс, - автограф, пожалуйста.
     Пятница сражался с камерой, дипломатом и бланками протеста.
     Внезапно раздался низкий рокот, и одна из дам направилась к  Шерману,
размахивая в воздухе руками, будто вытирала грязь с ветрового стекла.
     - Это тренер, сэр, - предупредил Феликс.
     Шерман не сдвинулся с места.
     - Она говорит, если вы еще раз приблизитесь к ее девочкам, она скажет
Людмиле, чтобы врезала вам по...
     - Ясно, Феликс, - Шерман фальшиво улыбнулся  и,  салютуя  карандашом,
ретировался. Некоторые девушки хихикнули. Басом.
     - Видал? Видал, какие обидчивые? И все же, Феликс, от протеста им  не
увернуться, - Шерман выпрямился, понизил голос: - Заполняй формы. Имен  не
проставляй - после раздобудем.
     - В чем будет состоять обвинение, сэр?
     - Пиши что попало. Чесались одновременно обеими  ногами  и  чирикали.
Или, скажем, икры у них длиннее бедер. Мы потребуем анализа  хромосом,  мы
выведем на чистую воду их  родителей,  черт  возьми!  А  понадобится  -  и
пра-пра-прародителей - вплоть до зайцев-русаков.
     - Так точно, сэр.
     Синхронный  русский  вариант  этого  спектакля  проходил   в   первом
гимнастическом  зале  универсального   дворца   спорта,   куда   Смердяков
отправился по вызову ударившегося в панику тренера советских борцов.
     Американская команда ящерицами разлеглась вокруг  ковра,  на  котором
происходил  поединок  по  вольной  борьбе  в   наилегчайшем   весе   между
кретином-щитовидником с Украины и пирамидальным горбом янки. Пирамидальный
горб у него выпячивался макушкой между лопаток.
     - На это шляпу можно вешать, - показал тренер русских.
     Смердяков выпучил глаза, подбородок отвалился на складки шеи.
     - Мы выиграли бы все встречи, но американцы...  -  плаксиво  бормотал
тренер, - их невозможно прижать к ковру. Они  все  горбуны.  Мы  не  можем
победить даже по очкам. Панкин заработал синяк на груди, делая захват.
     - Опротестуйте поражения. Когда Короленко борется с американцем?
     - В следующей схватке.
     Кретин-украинец захватил ноги  американца  и  крутил  его  на  горбе.
Смердяков припал на четвереньки и со злости ударил  по  ковру.  Американец
быстренько выиграл у соперника по очкам.
     - Короленко! - выкрикнул тренер русской команды.
     Короленко поднялся, стаскивая свитер. Тренер  начал  массировать  его
перчатками, и в зале раздалось сухое потрескивание.
     - Он покрыт чешуей, - послышался недоуменный шепот  капиталистической
стороны.
     Квазимодо слегка заартачился на своей стороне борцовского  круга,  не
слишком уверенный в легкой добыче:
     - А экзема не заразна? - послышался трусливый вопрос.
     Тренер американцев заверил его, что этот  сибирский  хлебороб  просто
обгорел на кубинском солнце.  Но  первое  же  прикосновение  к  противнику
заставило  американца  отдернуть  руку.  Когда  же  тот,  хрюкая  свиньей,
обхватил его за торс, он завопил, как резаный.
     - У него не кожа, - вскричал он, затравленно озираясь, - этот  парень
- аллигатор!
     Рефери, хотя и говорил в основном по-японски, понял этот  крик  души.
Он жестом отправил Короленко на проверку.
     - Он покрыт фиберглассом! - продолжал вопить американец, демонстрируя
ссадины у себя на торсе. - Я не борюсь с ананасами!
     Тут обе команды втянулись в перепалку  с  двуязычными  оскорблениями.
Судья, удерживавший их от непосредственного контакта, вдруг  выпрямился  и
объявил на дальневосточном английском:
     - Лазгланисительный линий не подлезатя.
     Он  рубанул  рукой,  показывая,  что  схватка  окончена,   и,   когда
американец робко надел куртку и грубо обозвал противника  коммунистическим
кактусом, осажденный рефери объявил о штрафных санкциях.
     Смердяков пожал  плечами  и  присел  к  судейскому  столику  напротив
тренера американцев заполнять новый бланк протеста.
     Так продолжалось всю  первую  неделю,  пока  Олимпийский  Комитет  не
устроил частную встречу противоборствующих сторон в отеле "Гавана Либр".
     Шерман, еще более заросший и помятый, в синем блейзере,  из  которого
не  вылезал  тридцать  шесть  часов,  явился  первым.  Смердяков  выдержал
психологическую паузу за кофе в ближайшем магазине, но выглядел  таким  же
потрепанным;  его  жирная  физиономия,   утратив   прежнюю   упругость   и
ангелоподобность,  расплылась  студнем.  Они  сидели  лицом  к   лицу   за
полированным столом, уставясь на булавки в лацканах друг друга.
     - Джентльмены, - начал  мудрый  патриарх  Олимпийских  Игр,  сидевший
поодаль, - все мы очень старались...
     Все, что он произнес дальше, являлось сущей белибердой. Это  знали  и
Смердяков,  и  Шерман,  и  два  члена   Исполнительного   комитета.   Даже
ухмыляющийся кубинец, который, казалось, забрел сюда по ошибке, тоже знал.
Всех прямо-таки тошнило от нравоучений старого хрыча. Они пришли  сюда  не
для того, чтобы их мирили. Они пришли сюда скрестить шпаги, пролить кровь,
а после - но только если крови будет достаточно, и к тому  же  надлежащего
цвета, - похоронить.
     - От имени Соединенных Штатов, - встряхнулся в нужный момент  Шерман,
- я  требую  обследования  генов  следующих  советских  участников:  Ивана
Спадунки, центрового...
     - Спадунки!
     Шерман не удостоил вниманием смердяковский ужас.
     - ...Центрового - советская команда по баскетболу...
     - В обмен на генный  тест  Спадунки  мы  потребуем  обследовать  гены
гуманоида, называемого Стилтом!
     - ...Шестовиков Олега К., Михаила Ц., - бесстрастно продолжал Шерман,
- и дискобола Петра И.
     - Инбера или Измайлова?
     - Того, что с чугунными предплечьями.
     - Все наши легкоатлеты прекрасно развиты, - заявил Смердяков.
     - Тогда я хочу, чтобы контрольные пробы взяли у них у всех.
     - Ну и до чего вы собираетесь докопаться? Хотите  доказать,  что  они
продукт химического синтеза?
     - Э-э, бросьте молоть чепуху.
     Смердяков самодовольно забулькал. Смех зарождался у него где-то в шее
или в спине и напоминал чревовещательские фокусы.
     - Мы подозреваем, что они - ХИМЕРЫ, - с расстановкой произнес Шерман.
- Вам удается каким-то образом  управлять  обменом  группами  генов  между
клетками зародышей. У человека  становится  сколько  угодно  родителей.  А
группы генов можно подобрать для обмена любые  -  хоть  у  людей,  хоть  у
мышей.
     - Аб-сурд! - чересчур, пожалуй, злобно закричал Смердяков  и  тут  же
попытался сгладить впечатление от своего выпада презрительным  смешком.  -
Восемь родителей! Ну, конечно. Восемь  моделей  заурядности  вместо  двух.
Стоит подумать.  Из  ничего  -  кое-что,  а,  Шэр-манн?  Если  вы  хоть  в
чьих-нибудь  клетках  обнаружите  такого  рода  генетическую   модель,   я
самолично с радостью отправлю домой и Инбера, и Измайлова. Почему бы  нет?
Можно обследовать их родителей.
     - Да, - согласился Шерман, - такую генетическую модель обнаружить  мы
не сумеем. Но мы можем доказать, что  генный  набор  этих  спортсменов  не
соответствует всевозможным премутациям проб, взятых от их родителей, какую
бы пару вы ни подсунули.
     Смердяков застучал кулаком по столу:
     - Доказательства, доказательства, Шэр-манн! Никто не может  считаться
виновным,  пока  нет   доказательств.   Неужели   ваше   капиталистическое
правосудие согласится с подобной глупостью? Докажите, что эта генетическая
свистопляска, в которой вы нас обвиняете, вообще возможна.
     - Папай [("Лупоглаз") - герой американских комиксов, для подкрепления
сил  питающийся  консервированным  шпинатом],  -  саркастически  парировал
Шерман.
     - Пап-ай, - замигал Смердяков, - что такое пап-ай?
     - Мы имеем дело с правом не юридическим, - сказал Шерман, - мы  имеем
дело с правом участия в Олимпиаде.
     - Пап-ай - это что? - спросил Смердяков у председателя.
     - Папай - он и есть Папай, - проинформировал тот.
     Было слышно, как кубинец повторил с удовольствием:
     - Пап-ай.
     Смердяков заметно растерялся. Папай.  Может,  это  английская  кличка
того самого источника информации, который они использовали?
     - ...И до тех  пор  пока  не  будут  получены  достоверные  данные  о
генеалогии всех участников, относительно которых возникли подозрения,  они
должны быть дисквалифицированы и медали у них отобраны,  -  сделал  Шерман
заключительное заявление.
     -   О    генеалогии?    -    раздалось    сопрано    Смердякова.    -
Неврастеники-американцы желают, чтобы у нас были родословные!  Неслыханно!
Сначала он выдумал армию мутантов, чем оскорбил цвет  советской  молодежи,
потом раздобыл  какого-то  мистического  прародителя...  этого,  как  его,
Пуп-айя, существующего, вероятно, лишь в  империалистических  баснях...  а
теперь ему еще хочется лишить нас медалей! Забавно, что все это - невзирая
на протесты советской стороны. Но у меня тоже есть списочек! - он  вытащил
из кармана лист бумаги и помахал им. - Фехтовальщики с руками длиннее ног,
ватерполисты с рудиментарными органами, выделяющими жир, как у китов...  а
этот их вратарь, которого зовут Пон-тун!  Не  стоит  продолжать.  Надо  ли
рассказывать, что Спадунке позвонили в три часа ночи и сообщили, будто его
беременную жену Веру арестовали, совершенно голую, возле памятника  Ленину
в Новгороде? Надо ли рассказывать, как наши спортсмены получали  анонимные
подарки  -  радиоприемники,  которые  нельзя  было  выключить  и   которые
оказывались муравейниками с секретом? Думаю, не стоит. Я лишь прошу, чтобы
американцы, перечисленные в МОЕМ списке,  были  отстранены  от  участия  в
соревнованиях и чтобы у них тоже были взяты пробы генов. Мы тоже доберемся
до пуп-айев!

     Шерман хрустнул костяшками пальцев:
     - Посчитаем медали, Феликс.
     - Золото: двадцать восемь на двадцать восемь. Серебро: шестнадцать на
одиннадцать. Бронза: двадцать три  на  двадцать  две  в  нашу  пользу.  Не
учитывая, конечно, что некоторые протесты могут принять.
     - И без результата заплыва на полторы тысячи вольным, - а там  золото
можно  считать  в  кармане,  -  Шерман  тянул  лимонад,  следя  за   ходом
соревнований пловцов по телевизору. Убедившись, что его  кровь  -  любимый
нектар для кубинских  москитов,  он  отказался  от  дальнейшего  посещения
спортобьектов, превратив свой номер в штаб, оборудованный пятью телефонами
и телеэкраном. - А что  выйдет,  если  протесты  будут  удовлетворены,  а,
Феликс?
     Пятница вздохнул, словно омар на пару:
     - Примерно одинаково по золоту и серебру. Они  могут  обойти  нас  по
бронзе.
     - Ну, на бронзу всем начхать. Насколько я  понимаю,  после  того  как
сегодня все  утихомирится,  результат  на  полутора  тысячах  внесет  свои
коррективы. Да, думаю, так. А как по-твоему, Феликс?
     - Не знаю. Русские еще не видели,  как  плавает  Томпсон.  Они  могут
заявить протест. Я...
     Затянувшаяся пауза заставила Шермана взглянуть на Пятницу.
     - Что такое?
     - Сэр, не Смердяков ли это?
     - Где?
     - Вон там, за стартовыми тумбами.
     Шерман подался к телевизору так,  что  ему  стали  видны  электронные
точки  на  экране.   Часть   из   них,   сгустившись,   образовала   нечто
малосимпатичное и весьма напоминающее физиономию Георгия Смердякова.
     - Не-ет,  мы  так  не  договаривались.  Ах,  плюшка-комми!  -  Шерман
почувствовал колючую волну, пробежавшую вниз по  загривку.  Эйфория  перед
крахом. Томпсон был последней козырной картой Соединенных Штатов,  и  если
она  до  завтрашнего  дня  окажется  битой,  это  будет  означать   полное
поражение. А лично для него станет крахом навечно. Он  представил  себя  в
положении проигравшего финалиста: нежеланный  гость  на  коктейлях,  всеми
пренебрегаемый, сопровождаемый шепотком: "Это тот Шерман,  что  погорел  в
Гаване".
     Шерман добрел до плавательного комплекса, потом  собрался  с  силами,
протиснулся сквозь группу мокрых, почти обнаженных тел,  и  просеменил  по
белоснежным скрипучим дорожкам, ведущим к самому бассейну. Бассейн походил
на  бурлящий  котел.  Судьи  старались  организовать  хронометристов   для
подстраховки таймеров, подключенных к финишным планкам. Смердяков  цинично
наблюдал за передвижениями своего соперника.
     - Гео-оргий, - наигранно беспечно воскликнул Шерман,  -  я  собирался
встретиться с вами, чтобы выразить свою радость по поводу окончания  этого
заседания со  всеми  его  протестами.  Все-таки  это  был  шанс  устранить
недоразумения, а? Сегодня предпоследний  день  соревнований  и  все  нужно
забыть - комитету не до  нас,  спортсмены  заняты  своим  делом,  дух  Игр
превыше всего! А, Георгий?
     Смердяков задумчиво выпучил губы.
     - Э, да бросьте вы, - прохихикал Шерман, - мы выполняли СВОЮ  работу.
Нам положено было сидеть да наблюдать за происходящим.
     Смердяков жевал губами, пока один из пловцов не нагнал волну, которая
подкатила затем к самым их ногам.
     - Ах, да! - воскликнул Шерман, когда оба отскочили от края  бассейна.
- Я только что из сектора по прыжкам в воду. Мы отозвали протест по поводу
вашего прыгуна Баба... Бабалауса... Этого, похожего на белку-летягу.
     - А-а, того, что занял пятое место? - усмехнулся Смердяков.
     - Пятое? Неужели? Ну, он может подняться на ступеньку, если последует
очередной  протест...  На  наш  взгляд,  наступило  время...  как  бы  это
сказать... мы думаем отозвать все наши протесты.  Разумеется,  рассчитывая
на ВЗАИМНОСТЬ.
     Что-то ударило в бортик. Волна. Стартовала новая группа.  Шлеп!  Звук
раздался как бы в ответ на смену настроения Смердякова.
     - Подавись шпинатом! - выругался он.
     Глаза Шермана засверкали:
     - Не нужно вульгарностей, Георгий...
     - Подавись шпинатом, Пуп-ай. У нас, знаете ли, есть и свои источники.
Советско-американское общество культурных обменов в Армении  изучило  вашу
империалистическую мифологию. Мы тоже не дураки и умеем считать медали  не
хуже вашего. Небось надеялись, что этого... эту вашу амфибию  Томпсона  не
заметим? Никогда не разминается, носит специальную обувь. У него, кажется,
ноги ниже колен вообще без костей. Шэр-манн.
     - Томпсон, Томпсон... Это у которого остеогенезис ног?
     - Скажите, весьма специфическое заболевание, не правда ли? И еще: нам
сообщили, что он совсем не дышит во время заплыва. Это действительно  так,
Шэр-манн? Полторы тысячи метров без  единого  вдоха-выдоха.  Даже  амфибии
дышат, хотя в большинстве случаев через дырку в башке.
     - Он дышит, но очень  быстро,  Георгий.  Клянусь.  У  него  настолько
эластичные губы, что для вдоха достаточно малейшего поворота головы.
     - Поразительно! Мы постараемся заснять это во время заплыва.
     Они уселись в кресла футах  в  двадцати  от  хронометристов.  Дорожки
освободились,  судьи  приготовились,  в  бассейне  воцарилось  напряженное
молчание. К четвертой дорожке поддерживаемый с обеих сторон товарищами  по
команде прошествовал Томпсон. На ногах у него было нечто вроде горнолыжных
ботинок, обтягивающих икры. Длинные  эластичные  пластины,  выдвинутые  из
ботинок, являлись, очевидно, приспособлениями для поддержания  равновесия,
или,  как  назвал  их  ухмыляющийся  Смердяков,  галошами-альбиносами.  Не
меньшее впечатление произвела на него и голова  Томпсона.  За  исключением
тонкой полоски волос за ушами, она была абсолютно лысой.
     - Амфибия! - возбудился Смердяков, хлопая себя по макушке.
     Кинокамеры русских зажужжали.

     И  вот  наступил  последний  день.  Мировой   рекорд   Томпсона   был
опротестован.  Олимпийский  комитет  пребывал  в  нерешительности.  Кто-то
прислал  Смердякову  семь   комплектов   комиксов   о   Папайе   и   пачку
свежезамороженного шпината. Москиты питались кровью Шермана.
     Шерман смотрел телезапись финальных скачек на гран-при.  Дядюшка  Сэм
получил еще одно золото, правда временно. Дурацкое золото.
     - Теперь все будет зависеть от бокса. Феликс, - рассуждал  Шерман,  -
посмотри на эту клячу. Она не скачет - она ходит  ходуном.  Того  и  гляди
рассыплется. Ну как тут не пройти  протесту?  Теперь  последнее  слово  за
боксом.
     Зазвонил один из телефонов. Феликс снял трубку.
     - Это Смердяков, - сказал он.
     Шерман взял  телефонный  аппарат  и  приложил  его  к  голове,  будто
компресс.
     - Хелло, Папай, - поздоровался он устало.
     - И это вы называете лошадью?! - раздался вопль Смердякова.
     - А что? У нее четыре ноги  и  хвост.  Разве  нет?  Разве  что-то  не
соответствует требованиям русских к скаковым лошадям?
     - Шэр-манн. Мы хотим просветить это животное рентгеном!
     - Виноват. Скачки кончились два часа назад. Она издохла.
     - Издохла? - с угрозой в голосе переспросил Смердяков.
     - Да. Сломала ногу по пути в конюшню. Пришлось пристрелить.
     - Превосходно! Произведем вскрытие.
     - Да ее уже зарыли.
     - Выкопаем.
     - Мы зарыли урну - труп ведь сожгли.
     - НУ И НУ, Шэр-манн...
     - Вместо этого лучше откопайте своего жеребца.
     - Своего?
     - Да, того, что взял серебряную медаль: шматок мяса,  хвост  и  некое
подобие головы. Его результат уже опротестован. Бедняга околел, не так ли?
     - Естественно...
     - Ну, вот. Полагаю, один из казачков загнал его до смерти?
     - Вовсе нет. Он издох совершенно по другой причине. Мы погрузили  его
в самолет, а самолет разбился в вашем Бермудском треугольнике.
     - Счастлив был услышать ваш голос.
     - Взаимно, Шэр-манн. Как поживают комариные укусы?
     - Нормально. А как вам комиксы о Папайе?
     - Отлично. Этот Блуто - ха, ха, ха! Ну, ладно... Гудбай.
     - Гудбай, Папай.
     Шерман передал телефон Пятнице.
     - Теперь все зависит от бокса, - повторил он.

     Как это символично - заключительный вклад в  братство  народов  будет
сделан на  ринге,  в  ходе  дружеской  встречи  двух  парней,  стремящихся
вышибить друг у  друга  мозги  из  черепков,  -  думал  Шерман.  Даже  при
употреблении  шлемов  тяжеловесы  способны  угробить   противника.   А   у
американского парня были руки-динамиты. В то  же  время  русского  боксера
можно было бы назвать парень-болеро. Он  скользил,  выгибался,  уклонялся,
подныривал и лишь время от времени угощал соперника  точными,  но  слабыми
тычками.  Он  боксировал  элегантно,  но  вряд  ли  мог  нанести  решающий
нокаутирующий удар. Сложением  он  напоминал  балерину.  Неплохая  фигура.
Светлоглазый, с фарфоровым подбородком... Шерман связался  по  телефону  с
тренером команды по боксу.
     - Голова, Бронсон, - сказал он, - пусть метит в голову. Тогда русский
не сможет нашего перебоксировать. Наш выбьет из него дух.
     Бронсон не преминул сообщить Шерману, где он видал  такие-то  советы,
после чего они  рычанием  засвидетельствовали  взаимную  симпатию  и  дали
отбой.
     Звонок был излишним. При звуке  гонга  американский  парень  ураганом
вылетел из своего угла. В первом раунде он бил,  крушил,  громил.  Русский
защищался и уклонялся. Он  не  мог  сдержать  натиска.  Во  втором  раунде
американец дубасил жестко, хлестко, одиночными и сериями.  Тяжелые  удары.
Страшные  удары.  Сокрушительные  удары.  Нос  противника  превратился   в
лепешку, но в остальном советский  боксер  выглядел  свежим  как  огурчик.
Глаза оставались ясными, и он продолжал свой быстрый танец,  набирая  очки
слабыми, но точными ударами.
     - Его загипнотизировали, - пожаловался американец.
     Короткий, но серьезный разговор с русским не убедил  в  этом  рефери.
Подспудное истязание американца продолжалось. Он  молотил.  Он  лупил.  Он
долбил. Он дробил. С дальней, средней и ближней дистанций. Под  конец  бил
наотмашь и хлестал своего хлипкого соперника, размахивая  перчатками,  как
мельничными крыльями. Постепенно его руки  стали  превращаться  в  подобие
коровьих хвостов. Потом повисли вдоль тела...  Последовала  серия  слабых,
почти женских ударов. Морально и физически измотанный, рыдающий американец
упал на колени.
     - Не могу поверить, - пробормотал Шерман.
     - Я заявлю персональный протест, -  произнес  Феликс  и  потянулся  к
дипломату.

     Телефоны зазвонили под вечер. Один у Смердякова, второй у Шермана. Им
сообщили, что все протесты приняты.
     - ВСЕ?! - вскричал Шерман. - Но это невозможно!
     - И что же это за папайская Олимпиада? - возопил Смердяков.
     Ошеломленные, они скрючились каждый в своем кресле,  каждый  в  своем
гостиничном номере.
     "Разве можно принять ВСЕ протесты?  -  спрашивал  себя  Шерман.  -  Я
думал, они ОТКЛОНЯТ все протесты, но принять! Как они посмели?"
     Через двадцать минут появился Феликс с копией компьютерного отчета  о
результатах,   касающихся    всех    международных    протестов,    и    о
перераспределении медалей.
     "Каждая страна с  развитой  программой  генетических  операций..."  -
начал было читать он, но передумал и отдал отчет в руки Шерману.
     Читая, Шерман чувствовал, как седеет. Он все равно что  заглядывал  в
могилу.
     - Двадцать восемь? - прохрипел  он.  -  Мы  получили  всего  двадцать
восемь?
     - Русские получили столько же, - сказал Феликс.
     - ШРИ ЛАНКА? Победила Шри Ланка?
     - На втором месте - Лихтенштейн.
     Зазвонил телефон.
     - Шэр-манн, - чуть слышно раздалось в трубке. - Мой дорогой Шэр-манн.
Мы погибли, - простонал Смердяков, и, всхлипнув, добавил: - Простите меня,
Дункан. Можно мне называть вас Дункан? Я представляю, как вам больно.  Что
же нам теперь делать?
     Шерман прокашлялся и сглотнул застрявший в горле комок.
     - Прежде всего, - проговорил он срывающимся голосом,  -  мне  хочется
открыть в этой комнате окна и пускай влетают все  москиты  -  я  разденусь
догола, лягу на постель...
     - Не надо, не надо, Дункан...
     - ...А если я доживу до утра, то сбрею бороду, куплю билет и  обычным
рейсом вернусь на свою ферму в Вирджинии.
     - Ох, если для меня все было бы так просто, Дункан... Отнимут машину,
квартиру, перестанут давать бесплатные билеты в Большой... Как вы думаете,
американское посольство в Гаване... ох... может оно меня?..
     - Они  будут  рады  принять  вас,  Георгий.  Очень  рады.  Только  не
ссылайтесь на меня, и они будут чрезвычайно вам рады.
     - Да, да, я понял. А как вы думаете, вам не понадобится  помощник  на
ферме? Я умею получать хорошие гибриды...
     - Нет проблем, Георгий, нет проблем... Да, можно один вопрос?
     - Сколько угодно, това... ой, Дункан.
     - Как мог сегодня ваш парень выдержать ТАКИЕ удары и СТОЛЬКО? Он  был
словно ватой набит. Я опасался, что у него мозги из черепа вылетят.
     Смердяков усмехнулся:
     - Набит ватой... Неплохо. Ватная кукла  без  мозгов,  да?  Безмозглая
кукла... У Кучки и нет мозгов - в голове, вот так.
     - Бросьте, Георгий... Но что?!
     - Вы не заметили, как он садится, нет?
     - Ах, Георгий, Георгий, - Шерман вздохнул. - До встречи в Вирджинии.

                          Уолтер ТИВИС-МЛАДШИЙ

                             НОВЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ

     В тот вечер  Фарнзуорт  изобрел  новый  напиток  -  пунш-глинтвейн  с
джином, настоенным на ягодах  терна.  Способ  изготовления  был  столь  же
нелеп, как и название: раскаленную докрасна кочергу надо сунуть в кружку с
теплым красноватым джином, потом всыпать туда же корицу, гвоздику и сахар,
а после выпить эту идиотскую смесь. Тем не менее, как иной  раз  бывает  с
идеями Фарнзуорта, результат  получился  неплохой.  После  третьей  порции
напиток показался мне вполне терпимым.
     Когда Фарнзуорт, наконец, положил дымящуюся кочергу в камин, чтоб она
опять раскалилась, я удобно откинулся на спинку большого кожаного  кресла,
которое хозяин собственноручно реконструировал  (при  нажатии  кнопки  оно
укачивает сидящего, пока тот не заснет), и сказал:
     -  Оливер,  твою  фантазию   можно   уподобить   разве   что   твоему
гостеприимству.
     Фарнзуорт покраснел и улыбнулся. Он низенький,  круглолицый  и  легко
краснеет.
     - Спасибо, - отозвался  он.  -  Есть  еще  одна  новинка.  Называется
"шипучая  водка-желе".  Ее  полагается  есть  ложкой.  Может,   отведаешь?
Нечто... потрясающее.
     Я поборол дрожь, пронизавшую меня  при  мысли  о  том,  что  придется
хлебать водку-желе, и сказал:
     - Интересно, крайне интересно.
     И, поскольку он ничего не ответил, мы оба молча уставились на пламя в
камине, а джин тем временем теплой струей разливался  у  нас  в  крови.  В
холостяцком жилье Фарнзуорта было уютно и привольно; по пятницам я  всегда
чудесно коротал здесь вечера. По-моему,  в  глубине  души  всякий  мужчина
любит тепло огня и спиртные напитки  (даже  самые  причудливые),  а  также
глубокие, удобные кожаные кресла.
     Через несколько минут Фарнзуорт неожиданно вскочил на ноги и объявил:
     - Хочу показать тебе одну штуковину. На той неделе смастерил. Правда,
не совсем удачно вышло.
     - Вот как? -  Я-то  думал,  что  за  истекшую  неделю  его  мысль  не
простерлась дальше обычных изысканий в области спиртного. С меня и их было
более чем достаточно.
     - Да, - продолжал он уже от  порога.  -  Она  у  меня  внизу.  Сейчас
принесу. - Он выбежал из кабинета, и раздвижная  дверь  закрылась  за  ним
автоматически, так же как секундой раньше автоматически распахнулась.
     Я снова обернулся к огню, довольный тем, что мой друг  направился  не
куда-нибудь, а в свой "цех": столярная мастерская находилась во  дворе,  в
сарае, химическая и оптическая лаборатории - на  чердаке,  а  он  пошел  в
подвал. Дело в том, что искуснее всего Фарнзуорт управлялся с  токарным  и
фрезерным станками.  Изобретенный  им  самоввертывающийся  винт-барашек  с
регулируемым шагом был подлинным шедевром, и патент на это изделие, вместе
с несколькими другими, принес Фарнзуорту немалое состояние.
     Через минуту он вернулся, притащив какой-то странный на вид  предмет,
который водрузил на столике рядом с моим креслом. Еще  с  минуту  я  молча
разглядывал этот предмет, а Фарнзуорт, чуть  приметно  улыбаясь,  стоял  у
меня за  спиной.  Я  знал,  что  он  с  нетерпением  ждет  отзыва,  но  не
представлял, какого именно.
     При ближайшем рассмотрении вещица оказалась  простой:  выполненная  в
форме креста, она состояла из нескольких десятков полых кубиков с дюймовым
ребром. Половина кубиков был сделана из  какого-то  прозрачного  пластика,
половина - из  тонких  листов  алюминия.  Каждый  кубик  весьма  хитроумно
соединялся шарнирами с двумя другими, но общего принципа расположения я не
уловил.
     Наконец я спросил:
     - Сколько их тут? - я пытался пересчитать, но то и дело  сбивался  со
счета.
     - Шестьдесят четыре, - ответил Фарнзуорт. - Как будто.
     - Откуда такая неуверенность?
     - Да вот... -  Он  смутился.  -  Во  всяком  случае,  изготовил-то  я
шестьдесят четыре кубика, по тридцать два каждого сорта;  но  почему-то  с
тех пор мне ни разу не удалось  сосчитать  их  заново.  То  ли  они  те...
теряются, то ли переходят с места на место, то ли еще что-нибудь.
     - Вот как? - это становилось занятно. - А можно потрогать?
     - Конечно, - разрешил  он.  Я  взял  диковинный  предмет  в  руки  и,
повертев кубики на шарнирах, увидел, что у многих отсутствует одна грань -
в них вошли бы некоторые другие кубики, если бы не мешали шарниры.
     Я начал рассеянно прилаживать кубики один к другому.
     - Ты мог бы легко пересчитать, если бы пометил каждый, -  посоветовал
я. - Поочередно. Карандашом, например.
     - Между нами, - сказал он и снова вспыхнул,  -  я  уже  пробовал.  Не
тут-то было. В конце концов, оказалось, что номером  один  помечены  шесть
кубиков, а номерами два и три - ни одного, зато получились  два  четвертых
номера - на одном из них четверка выведена зеркально и зеленым  цветом.  -
Он помедлил. - А я все помечал красным карандашом. - При  этих  словах  он
едва приметно содрогнулся, хотя говорил самым беспечным тоном.  -  Я  стер
все цифры мокрой тряпкой и больше... не пробовал.
     - Угу, - сказал я. - А как ты это назвал?
     - Пентаракт.
     Он снова уселся в кресло.
     - Разумеется, название  это  условное.  По-моему,  пентарактом  можно
назвать четырехмерный пятигранник, а тут изображен пятимерный куб.
     -  Изображен?  -  Вещица  показалась  мне   слишком   осязаемой   для
изображения.
     -  Понимаешь,  не  может  быть,  чтобы  он   характеризовался   пятью
измерениями - длиной, шириной, глубиной, еслиной и деньгиной... во  всяком
случае, так я считаю. - Тут он стал  слегка  заикаться.  -  Но  мне  хо...
хотелось  со...  создать  иллюстрацию  предмета,  имеющего  все  эти  пять
измерений.
     - И что же это за предмет? - Я покосился на вещицу, лежащую у меня на
коленях, и несколько удивился, заметив, что успел вложить  довольно  много
кубиков один в другой.
     - Представь себе, - пояснил Фарнзуорт,  -  что  ты  выстроишь  в  ряд
множество  точек  так,  чтобы  они   соприкасались;   получишь   линию   -
геометрическую фигуру,  характеризующуюся  одним  измерением.  Проведи  на
плоскости четыре линии под прямыми углами друг  к  другу;  это  квадрат  -
фигура в  двух  измерениях.  Шесть  квадратов,  расположенные  в  реальном
трехмерном пространстве под прямыми углами друг к другу,  образуют  куб  -
фигуру трехмерную. А восемь кубов, вынесенные в  четырехмерное  физическое
пространство, дают четырехмерный гиперкуб, или так называемый тетракт...
     - А десять тетрактов образуют пентаракт, - докончил я.  -  Пятимерное
тело.
     - Именно. Правда, у нас тут лишь изображение пентаракта. Может  быть,
таких измерений, как еслина и деньгина, вообще не существует.
     - А все же непонятно,  что  ты  подразумеваешь  под  изображением,  -
сказал я, с увлечением вертя в руках кубики.
     - Непонятно? - переспросил он и поджал губы. -  Это  довольно  трудно
объяснить, но попробую. Вот, например, на листке бумаги можно очень похоже
нарисовать куб - знаешь, пользуясь законами перспективы, затушевывая  тень
и все такое. Это ведь  изображение  трехмерного  тела,  куба,  при  помощи
только двух измерений.
     - И конечно, - заметил я, - мы можем дать развертку, а потом свернуть
бумагу в кубик. Тогда получится настоящее трехмерное тело.
     Он кивнул:
     - Но тогда мы прибегнем к третьему  измерению:  ведь  чтобы  свернуть
бумагу, надо отогнуть ее  кверху.  Так  что,  если  только  я  не  научусь
свертывать кубики в еслине и  деньгине,  мой  пентаракт  останется  жалким
изображением. Или, точнее, десятью изображениями. Здесь десять тетрактов -
изображений  четырехмерных  тел  -  соединены  между  собою  и  изображают
пятимерный гиперкуб.
     - Ага! - сказал я чуть растерянно. - И что же ты  с  ним  собираешься
делать?
     -  Да  ничего  особенного,  -  ответил  он.  -  Это   я   просто   из
любознательности. - Тут он перевел  взгляд  на  меня,  вытаращил  глаза  и
вскочил с кресла. - Что ты с ним сотворил?
     Я посмотрел, что  же  у  меня  в  руках.  Там  были  восемь  кубиков,
сложенных крестом.
     - Да ничего, - ответил я, чувствуя себя не в своей тарелке. -  Просто
я взял и вложил их друг в дружку.
     - Не  может  быть!  Начнем  с  того,  что  незамкнутых  кубиков  было
всего-навсего двенадцать! У всех остальных по шести граней!
     Фарнзуорт стремительно ринулся к своему творению -  он  явно  потерял
голову, - да так внезапно, что  я  отпрянул.  Бросок  Фарнзуорта  оказался
неудачным, я выронил вещицу из  рук,  она  упала  на  пол  и  основательно
ударилась одним из углов.  Послышался  слабый  стук,  что-то  звякнуло,  и
вещица  очень  странно  смялась.  И  вот  перед  нами  на   полу   остался
один-единственный кубик объемом в один кубический дюйм - и больше ничего.
     Мы тупо глазели на него с минуту, никак  не  менее.  Потом  я  встал,
оглянулся на сиденье кресла, внимательно осмотрел весь пол, даже опустился
на колени и пошарил под креслом. Фарнзуорт  следил  за  мной  и,  когда  я
кончил и снова уселся, спросил:
     - Больше нет?
     - Ни единого кубика, - подтвердил я, - нигде.
     - Этого я и боялся. - Фарнзуорт  ткнул  дрожащим  пальцем  в  сторону
оставшегося кубика. - По-видимому, все они здесь.
     Его возбуждение постепенно  улеглось,  -  я  думаю,  ко  всему  можно
привыкнуть. Чуть погодя он задумчиво спросил:
     - Что это ты такое  говорил  насчет  того,  как  можно  сделать  куб,
свернув бумагу с его разверткой?
     Я поглядел на него и выдавил из себя извиняющуюся улыбку.  Ведь  и  я
подумал о том же самом.
     - А ты ведь что-то толковал о другом  измерении,  которое  для  этого
необходимо?
     Он даже не улыбнулся мне в ответ, только буркнул, вставая:
     - Ну, навряд ли эта штука кусается. - С этими  словами  он  нагнулся,
поднял с пола кубик и подбросил его на ладони, прикидывая вес.
     - Похоже, весит ровно столько же, сколько все  шестьдесят  четыре,  -
сказал он, окончательно успокоенный.  Вгляделся  в  кубик  и  вдруг  снова
разволновался. - Силы небесные! Смотри!
     Он протянул мне кубик.
     На одной  из  граней,  точнехонько  в  центре,  появилось  аккуратное
отверстие - кружок диаметром примерно в полдюйма.
     Я склонился над кубиком и подметил, что на самом  деле  отверстие  не
было  круглым.  Оно  походило  на  лепестковую  диафрагму  фотоаппарата  -
многоугольник, образованный множеством металлических пластинок  правильной
формы, которые находят одна на другую и как бы  сплетаются,  но  оставляют
дырочку, куда проникает свет. В отверстии ничего  не  было  видно,  только
безграничная чернота.
     - Не понимаю, каким образом... - начал было я, но тут же осекся.
     - Я тоже, - сказал он. - Давай-ка разберемся.
     Он поднес кубик поближе к глазам и стал боязливо всматриваться. Потом
осторожно положил его на стол, подошел к креслу,  сел  и  сложил  руки  на
округлом брюшке.
     - Джордж, - сказал он, - там внутри что-то есть. - Теперь  голос  его
звучал ровно и в то же время как-то необычно.
     - Что именно? - спросил я. (А вы бы как спросили?)
     - Какой-то шарик, - ответил он. - Маленький круглый  шарик.  Он  весь
будто туманом застлан, но видно, что шарик.
     - Да ну?! - сказал я.
     - Джордж, принесу-ка я джина.
     С неимоверной быстротой он извлек из буфета  высокие  бокалы-хайболы,
наполнил их терновым джином, подлил воды, добавил льда. Отвратительный был
вкус у напитка.
     Осушив свой бокал, я сказал:
     - Восторг! Давай повторим.
     Так мы и сделали. После второго бокала ко мне  вернулась  способность
мыслить логически.
     Я поставил бокал на стол:
     - Фарнзуорт, мне пришла в голову мысль. Разве по Эйнштейну  четвертое
измерение - это не время?
     Он тоже допил свой бокал:
     - Да, по  теории  Эйнштейна  выходит  так.  Я  назвал  это  измерение
"еслина"... или "деньгина", как тебе больше нравится. - Он  опять  взял  в
руки кубик - на сей раз, я заметил, с гораздо большей  уверенностью.  -  А
как насчет пятого измерения?
     - Ума не приложу, - ответил я и покосился на кубик, который стал  мне
казаться воплощением зловещих сил. - Не могу постигнуть, черт побери.
     - И я не могу, Джордж, - сказал он почти игриво; у  Фарнзуорта  такое
настроение бывает не часто. Он повертел кубик в пухленьких пальцах. -  Все
это каким-то непостижимым  образом  погружено  во  время  и  пространство.
Поразительно, не правда ли?
     - Поразительно, - кивнул я.
     - Джордж, я, пожалуй, взгляну еще разок. - И он опять поднес кубик  к
глазам.
     - Ну-ну, - сказал он секундой позже, - все тот же шарик.
     - Что же он делает? - полюбопытствовал я.
     -  Да  ничего.  А  может  быть,  медленно  вращается.  Я  не  уверен.
Понимаешь, он какой-то мохнатый и весь в тумане. К тому же темно тут.
     - Покажи-ка, - попросил я, сообразив, что, в конце концов, если видит
Фарнзуорт, значит, увижу и я.
     - Сейчас. Интересно, в какое именно время я  заглядываю:  в  прошлое,
будущее или еще куда-нибудь?
     - И в какое пространство... - подхватил было я, по внезапно Фарнзуорт
заорал не своим голосом, отшвырнул кубик, словно тот вдруг  превратился  в
змею, и накрыл глаза руками.
     Он упал в кресло и завопил:
     - О ужас, какой ужас!
     Я со страхом следил за тем, как падает кубик, но ничего не случилось.
Он не свернулся в ничто и  но  распался  на  шестьдесят  четыре  составные
части.
     - Что с тобой?!  -  воскликнул  я,  подбежав  к  Фарнзуорту,  который
корчился в кресле и не отнимал рук от лица.
     - Глаз! - простонал он, едва сдерживая слезы. - Он мне выколол  глаз!
Живо, Джордж, вызови скорую!
     Я метнулся к телефону  и  стал  перелистывать  справочник  в  поисках
нужного номера, а Фарнзуорт все твердил:
     -  Поскорее,  Джордж!  -  Тогда  я  в  отчаянии  набрал  номер   бюро
повреждений и попросил телефонистку вызвать санитарную машину.
     Я вернулся к Фарнзуорту. Он отнял  руку  от  здорового  глаза,  и  на
другой  его  руке  я  заметил  струйку  крови.  Фарнзуорт  почти  перестал
корчиться, но, судя по его лицу, боль еще не утихла.
     Он встал.
     - Надо выпить, -  сказал  он  и  неуверенной  походкой  направился  к
буфету, но зацепил ногой кубик (тот по-прежнему валялся у самого  кресла),
споткнулся  и  чуть  не  упал.  Кубик  откатился  на  несколько  шагов   и
остановился отверстием вверх возле камина.
     Разъяренный Фарнзуорт процедил:
     - Ну, погоди же, тварь такая, я тебе покажу! - нагнулся и выхватил из
камина кочергу. Она все время лежала на горящих углях и успела  накалиться
докрасна. Фарнзуорт  обеими  руками  стиснул  деревянную  ручку  и  всадил
раскаленный конец в отверстие, прижав кубик к полу.
     - Я тебе покажу! - повторил он.
     Я сочувственно смотрел, как он налег всем телом на кочергу и с  силой
заталкивает ее в кубик. Послышалось слабое шипение, из отверстия  повалили
маленькие клубочки темного дыма, они окутали всю кочергу.  Затем  раздался
странный чмокающий звук, и кочерга стала погружаться  в  кубик.  Она  ушла
туда дюймов на восемь, а то и на все десять - вещь совершенно  немыслимая,
если учесть, что кубик был объемом ровно в один дюйм, - и даже  Фарнзуорта
это настолько перепугало, что он рывком вытащил кочергу из отверстия.
     Дым повалил столбом, через секунду раздался  такой  звук,  словно  из
бутылки шампанского вылетела пробка, и кубик распался на сотни квадратиков
из пластика и алюминия.
     Как ни  странно,  на  алюминиевых  квадратиках  не  оказалось  следов
копоти, ни один пластиковый квадратик  не  обгорел,  не  обнаружили  мы  и
никаких признаков затуманенного шарика.
     Фарнзуорт снова поднес правую руку к глазу, уже распухшему и залитому
кровью.  Здоровым  глазом  он  рассматривал   нагромождение   квадратиков.
Свободная рука его тряслась.
     Потом пронзительно взвыла сирена; вой становился все громче и громче.
Фарнзуорт перевел на меня обреченный взгляд:
     - Это, наверное, за мной. Захвачу зубную щетку.
     Одного глаза Фарнзуорт лишился. Однако через неделю он  выписался  из
больницы, почти такой же,  как  раньше,  со  щегольской  черной  повязкой.
Любопытная подробность: врач обнаружил у него на веко следы  множественных
ожогов и заключил, что глаз пострадал от слабого взрыва. Он полагал, будто
у  Фарнзуорта  неудачно  выстрелил  пистолет  -  патрон  каким-то  образом
взорвался при открытом затворе. Фарнзуорт  не  разубеждал  врача  -  такое
объяснение годилось не хуже всякого другого.
     Я  посоветовал  Фарнзуорту  носить  зеленую  повязку   -   под   цвет
сохранившегося глаза. Он усмехнулся и высказал опасение, не  получится  ли
чересчур эффектно. Он уже начал делать новый  пентаракт:  хотел  выяснить,
каким же образом...
     Однако ему так и не пришлось довести  эту  работу  до  конца.  Спустя
девять дней после злополучного  происшествия  газеты  внезапно  запестрели
сообщениями из другого полушария - фантастическими россказнями, от которых
приходили в восторг все  редакторы  воскресных  приложений.  И  тут-то  мы
постепенно сообразили, что же  произошло.  Незачем  было  сооружать  новый
крест  из  шестидесяти  четырех  кубиков  и  выяснять,  каким  образом  он
складывается в один. Теперь мы все поняли.
     Кубик, действительно, был пятимерный. И одним из измерений, в которых
он существовал, было время - точнее, будущее: девять дней вперед. А другим
измерением  было  в  высшей  степени  своеобразное  пространство,   весьма
необычно искажающее размеры физических тел.
     Это стало совершенно ясно, когда еще три дня спустя все повторилось в
нашем полушарии и явление, которое по самой своей природе не  нуждалось  в
газетной шумихе, сильно подорвало тираж воскресных приложений.
     В Западном полушарии на всем небосводе появился  (до  того  огромный,
что от Аляски до мыса  Горн  отмечалось  солнечное  затмение)  исполинский
блестящий зеленый человеческий глаз. Наблюдалась также часть века,  и  все
это  было  окаймлено  гигантским  кругом.  Вернее,  не  совсем  кругом,  а
многоугольником, похожим на лепестковую диафрагму в затворе фотоаппарата.
     Перед тем как стало смеркаться,  глаз  мигнул,  и  пятьсот  миллионов
людей вскрикнули одновременно. Он оставался в  небе  всю  ночь  -  зловеще
мерцал в отраженном свете солнца, затмевая звезды.
     В ту ночь появилась тысяча новых религиозных культов, а тысяча старых
провозгласила, что настал День, Который Был Предвещен Издревле.
     Быть может, большинство жителей Земли  полагало,  что  созерцает  око
божье.  Лишь  двое  твердо  знали:   это   Оливер   Фарнзуорт,   сощурясь,
разглядывает затуманенный  вращающийся  шарик  в  пятимерной  коробочке  -
разглядывает девятью днями ранее, не подозревая,  что  шарик  -  это  сама
Земля, заключенная внутри маленького кубика  с  гранями  площадью  в  один
квадратный  дюйм,  а  кубик  -  тело  в  разросшемся  времени   и   сжатом
пространстве.
     Когда пентаракт выпал из моих рук и каким-то образом вывернулся в два
новых измерения, он очутился в пятимерном пространстве и вобрал в себя наш
мир, а после стал ускорять в этом мире время, так  что,  пока  в  кабинете
Фарнзуорта прошла минута, в мире внутри кубика уже миновали целые сутки.
     Мы догадались, потому что во второй раз Фарнзуорт держал кубик  перед
глазами около минуты  (первый  раз  -  это,  конечно,  появление  глаза  в
Восточном полушарии), а когда через девять дней мы увидели то же событие в
наших краях, должны были пройти еще двадцать шесть часов до того  момента,
как глаз почувствует неожиданный "укол" и - отпрянет.
     Это случилось ранним утром -  солнце  только-только  выглянуло  из-за
горизонта и устремилось к зениту позади  гигантского  круга,  окаймляющего
глаз. На одной из станций защитного пояса у какого-то  высокопоставленного
военачальника сдали нервы. В космос вылетели пятьдесят управляемых ракет -
самых мощных в мире.  Каждая  несла  на  себе  боеголовку  с  термоядерным
зарядом. После чудовищного взрыва глаз исчез.
     Я  знал:  где-то  корчится  и  вопит  невообразимо  огромный   Оливер
Фарнзуорт, осуществляя точь-в-точь ту же цепь событий, свидетелем  которой
я уже был в прошлом и которая тем не менее развертывается сейчас заново  в
неизменном  пространственно-временном   континууме,   позволившем   кубику
каким-то образом охватить его.
     Врач заметил ожоги. Интересно, что бы он подумал, если бы  знал,  что
Фарнзуорту в глаз попали пятьдесят исчезающе малых водородных бомб.
     Целую неделю весь мир больше ни  о  чем  не  говорил.  Два  миллиарда
человек только об этом и спорили, только над этим и ломали голову,  только
это и видели во сне. С самого сотворения Земли и Солнца  не  было  зрелища
более потрясающего, чем глаз Фарнзуорта.
     Однако двое из всех задумывались и  о  другом.  Думали  о  незыблемом
пространственно-временном континууме, где за  день,  протекающий  по  нашу
сторону пентаракта, проходит всего одна минута, тогда как в ином  времени,
ином пространстве мы с исполинским Оливером Фарнзуортом не сводим  глаз  с
валяющегося здесь на полу кубика, где замкнут наш мир.
     В среду мы могли сказать: "Вот  сейчас  он  подошел  к  телефону".  В
четверг: "Листает телефонный справочник". В  субботу:  "Сейчас,  наверное,
вызывает бюро повреждений..."
     А утро вторника мы встретили  вдвоем  -  вместе  любовались  восходом
солнца. Мы не разлучались уже несколько суток, потому что потеряли  сон  и
страшились одиночества. Когда занялся день, мы ничего не сказали:  боялись
произнести вслух. Но про себя подумали...
     ...Представили себе, как  колоссальный  макро-Фарнзуорт  говорит:  "Я
тебе покажу!" и изо всех сил тычет в круглую дырочку светящейся,  шипящей,
дымящейся, докрасна раскаленной кочергой.

   Джордж Локхард
   СИМФОНИЯ  ТЬМЫ

                  науно-фантастический кошмар

                              1-И

    Сегодня я иду на охоту. Луна светит с небес, дует холодный ветер.
Ночь прекрасна, она манит и завлекает, она поёт древнюю песнь,
способную согреть кровь моим жертвам. Сегодня я иду на охоту.
    Я не так часто хожу на охоту, как многие думают. Я в достаточной
степени независим. Но я люблю охоту. Лишь тот, кто бродил во тьме
под луной, впитывая всей своей сущностью азарт выслеживания, тот кто
способен ощутить запахи звёзд и сверкание воды в их холодном свете,
поймёт меня. Но таких мало. Я не знаю ни одного, подобного мне. Хотя
логика заставляет меня верить, что я не одинок.
    Когда я иду на охоту, ночь узнаёт меня. Звёзды приветствуют меня
тонким и холодным звоном, луна дарит мне покрывало из ледяных
лучей. Холод - мой дом. Я не нуждаюсь в холоде, но он доставляет мне
наслаждение. Я люблю холод.
    Сегодня я иду на охоту. Я выхожу из дверей своего дома, и медленно
иду по ночному городу. Вечером шёл дождь, и влажный асфальт матово
блестит в лучах луны. Иногда я встречаю лужи, вода в них отчаяно
рвётся к своим родителям - тучам... Я не отражаюсь в воде.
    Часто в такие минуты я думаю, кто я такой. Я не знаю, кто я такой. Я
- разумное существо. Но я не уверен, что могу добавить к этому
определению слово "живое". И ещё я хищник.
    Я называю себя Аорт. Это слово ничего не значит. Но мне нравится,
как оно звучит. Произнося своё имя вслух, я ощущаю приятное
изменение в воздухе, окружающем моё тело. Вероятно, это связано с
вибрацией горла при завершающем рычащем звуке. Впрочем, какая
разница?...
    Иду по тёмной улице, проходя под фонарями. Я знаю, что их свет не
несёт тепла. И поэтому я люблю холодный свет ртутных ламп. Хотя,
обычно я предпочитаю темноту.
    Мои шаги гулко отражаются от каменных стен. Стены... Холодные
каменные стены домов, укрывающие тёплые, горячие тела моих жертв.
Я никогда не вхожу в дома. Те, кто ночью встретятся мне на пути - моя
добыча. Ночь принадлежит мне, звёзды принадлежат мне, ветер
принадлежит мне. Тьма принадлежит мне, я принадлежу тьме. Жизнь в
домах мне не принадлежит.
    Я чувствую взгляды. Люди смотрят из окон, провожая меня
взглядами. Они всегда узнают, когда я иду на охоту. Я не знаю, как они
узнают, но всегда. Они боятся меня. Они знают, что я никогда не вхожу
в дома. Но всё равно боятся.
    Скоро мне придётся уехать из этого города. Слишком многие уже
поняли, кто я такой. Возможно, мне стоит сменить стиль. Но я не хочу
его менять. Я получаю наслаждение, когда иду по ночным улицам
города, а холодный ветер развивает мой чёрный плащ, и мёртвый стук
моей трости заставляет холодеть кровь в жилах моих жертв. Я люблю
холод.
    Сегодня особенно тихо. Звонкое эхо шагов разбивается на осколки,
впивающиеся в тело ночи, ранящие её нежную кожу. Я иду по пустым
улицам огромного города.
    Звук. За углом находится живое существо. Я не спешу. Ночь только
началась. Поворачиваю за угол, вижу четверых мужчин. Они одеты в
чёрные балахоны и держат оружие. Судя по их позам, они только что
вышли из машины. Сама машина стоит у тротуара. Тёмно-синий
"Линкольн", год выпуска определить трудно. Я втягиваю запах горячей
резины, бензина и пота... Они ехали быстро. И они очень взволнованы.
    Смотрю на дом, куда хотели войти эти люди. Очень красивый
трёхэтажный дом с большими балконами. Наверное, принадлежит
богатому человеку. Во дворе замечаю две роскошные машины.
    Знакомое чувство проникает в меня. Люди поворачивают головы. Я
вижу их глаза сквозь прорези масок, вижу их души сквозь прорези тел.
Мгновения текут неслышно. Мы смотрим в глаза враг-врагу. Затем я
улыбаюсь.
    -Отличная ночь, не так ли, джентльмены? - я спокойно направляюсь
к своим жертвам. Я никогда, никогда не спешу. Время не значит для
меня ничего.
    Они пока не поняли. Продолжают смотреть на меня, медленно
поднимают автоматы. Я иду к ним. Ночь охватывает меня шорохом
тьмы, звёзды неслышно замирают, желая наблюдать за охотой... Ночь
принадлежит мне.
    -Кто ты такой? - самый высокий наконец решает спросить. Я
улыбаюсь шире, они только теперь видят клыки.
    -Меня зовут Аорт. Я намерен вас убить, джентльмены.
    Третий слева не выдерживает. Сухой треск разрывает чары ночи,
автомат снабжён отличным глушителем. Я ощущаю каждую пулю, вижу,
как раскалённые капли мёртвого металла с визгом рвут ткань
изумительного ночного воздуха. Пули тоже хищники, как и я. Встреча
хищников происходит в серебрянных лучах луны, мы ощущаем
друг-друга, мы понимаем одни-другого... Нам незачем враждовать.
    Теперь стреляют все. Пули пролетают сквозь меня, выбивают искры
из стен, из мостовой... На миг ночная улица заполняется феерическим
зрелищем, словно тысячи звёзд танцуют ритуальные танцы над будущей
могилой моих жертв. Я иду вперёд, улыбаясь.
    Они не могут понять. Давным-давно, в другом городе, в меня
стреляли из арбалетов. Тогда люди понимали быстрее, пытались
убежать... Эти только отходят, заменяя магазины. Я улыбаюсь. Ещё
немного.
Тот, кто спросил меня об имени, понял. Я вижу это по его глазам.
Пришло время.
    Первым я касаюсь человека справа. Нежно запрокидываю жертве
голову, он не сопротивляется. Никто и никогда не сопротивляется мне.
Я касаюсь его шеи. Кровь человека горяча. Она бурлит в моих жилах,
наполняя их жаром, прогоняя холод. Никакое наслаждение не сравнится
с этим чувством. Я пью кровь жертвы, впитывая его жизнь, она
присоединяется к моей. Я охочусь!
    Тело человека содрогается от ударов пуль. Трое оставшихся кричат,
продолжая стрелять. В домах зажигается свет. Смертные... Разве могут
они затмить свет Луны?! Я бросаю первую жертву, раскидываю руки и
кричу звёздам. Звёзды звенят мне в ответ. Ночь принадлежит мне, я
повелитель тьмы, я охотник на жизнь!
    Кровь остальных даёт мне меньшее наслаждение. Никогда, никому не
понять то чувство, что приходит к вампиру с первой кровью. Иногда я
жалею, что одинок. Было бы так прекрасно иметь друга, способного
слышать пение капель ночного дождя... Видеть танцы метеоров над
колыбелью солнца, слышать песни звёзд, восхваляющих мать-луну!
    Охота завершена. Я иду по ночным улицам огромного города, и
мёртвый стук моей трости разрывает шёлковый мрак каменных клеток. В
жилах бурлит горячая кровь жертв, не давая холоду вновь овладеть
моим телом. Это скоро пройдёт. Меня ждёт величайшее наслаждение,
сравнимое только с Первой Кровью - когда холод начнёт медленно
наступать, безжалостно изгоняя тепло из моего тела. Никто не способен
понять меня. Я одинок под луной.
    В такие минуты логика начинает подводить. Я теряю веру, что
существуют подобные мне вампиры. Я не хочу думать об этом. Логика -
моё спасение. Сегодня я буду всю ночь бродить по улицам, дыша
ледяным ветром, слушая симфонию Тьмы. Завтра я покину этот город.
    Сегодня я ходил на охоту.

                              2-И

    Сегодня я плыву на охоту. Тёмные воды океана мягко раступаются
передо мной, мириады мерцающих звёздочек обтекают мою грудь.
Планктон не имеет органов чувств, способных ощутить моё присутствие.
Ночь прекрасна, вода нежна, запахи манят меня к себе, заставляя
сердце биться сильнее. Сегодня я плыву на охоту.
    Тёмные волны с чарующим плеском принимают меня в обьятия.
Серебристый свет луны освещает бесконечную гладь океана, лунная
дорожка ведёт меня в вечность. Я плыву к горизонту.
    Неуловимые потоки воды бережно ласкают мою кожу, завихряясь в
спирали, и разглаживаясь вдоль стремительно меняющих форму
складок, дающих мне лёгкость и скорость в воде. Океан принадлежит
мне.
    Сегодня я плыву на охоту. Я не так часто охочусь, как это может
показаться. Эффективность моего организма очень велика, я не часто
нуждаюсь в пище. И я не люблю охотится. Только тот, кто плавает в
благоухающих водах ночного океана, кто способен ощутить зов Луны и
поверить в достижимость горизонта, поймёт меня. Но таких мало. Я не
знаю никого, подобного мне, и это меня печалит. Согласно логике я не
могу быть единственным представителем своего рода, но я давно понял,
что логика не всесильна. И тем не менее, надежда на встречу с другом
никогда не покидает меня. Я живу в сверкающих водах, один под луной,
и надеюсь. Но сегодня я плыву на охоту.
    Я выплываю из своего дворца в затонувшей Атлантиде, и не спеша
парю над тёмными горами. Вода приятно холодит кровь, сегодня
хорошая ночь. Я люблю ночь. Свет не вреден мне, но тьма доставляет
мне наслаждение. Ночь принадлежит мне.
    Плыву сквозь потоки движения, всем телом ощущая мельчайшие
изменения вокруг. Ночной океан полон музыки, мириады вибраций
вместе рождают непостижимую симфонию Тьмы, которая никогда не
повторяется. Я плыву мимо стай светящихся рыб, прокладывая путь
сквозь поющие потоки жизни, взлетая к далёкому чёрному зеркалу
поверхности. Меня никто не боится. Я часть своего мира, я его
повелитель. Океан принадлежит мне.
    Часто в такие минуты я думаю, кто я такой. Я не знаю, кто я такой. Я
- разумное существо. Не уверен, что могу добавить к этому
определению какое-либо слово - я не знаю, как назвать род состоящий
из меня одного. Я даже не знаю, кто я - он или она. Вероятнее всего,
оно.
    Я называю себя Нерей. Это слово я прочитал на постаменте статуи в
затонувшем городе, где часто бываю. Статуя изображала могучего
старца, задумчиво смотревшего на волны океана. Я вовсе не похож на
человека, хотя часто вижу их. Они никогда не видят меня - я всегда
скрываюсь в глубинах океана, пряча своё огромное сверкающее тело от
их глаз. Не знаю, почему я так поступаю. И ещё не знаю, что привлекло
меня в том образе Старца - я вовсе не ощущаю себя старым, хотя и
знаю, что бессмертен. Не знаю, сколько мне лет. Да и какая разница.
Сегодня я плыву на охоту.
    Ночной океан расступается передо мной, я поднимаю голову на
много метров над поверхностью. Воздух не так приятен как вода, но я
могу с равным успехом дышать и им. Смотрю на звёзды. Они тихо
звенят, рождая жалкое подражание могучей симфонии океана, пытаясь
наполнить воздух музыкой, желая ощутить восторг, внимая пению
жизни. Звёзды... Как могут они затмить музыку волн?!
    Вода принимает меня в своё лоно, и тихий плеск сопровождает моё
стремительное движение вперёд. Луна отражается в каждой из моих
бесчисленных чешуек, превращая меня в феерическое зрелище,
достойное кисти лучшего живописца Вселенной. Я плыву на охоту!
    Звуки... Недалеко от меня, в конце светящейся пентаграммы
планктона возникает движение. Я слышу характерные звуки
выдыхаемого воздуха. Дельфины...
    Я никогда не охочусь на тех, кто дышит воздухом. Океан
принадлежит мне. Подводные горы принадлежат мне. Лунная дорожка
принадлежит мне, музыка волн принадлежит мне. Тьма принадлежит
мне, я принадлежу тьме. Жизнь на воздухе мне не принадлежит.
    Чувствую их взгляды. Они всегда знают, когда я поднимаюсь на
поверхность. Не знаю как, но всегда. Они называют меня Великим
Змеем, и не боятся. Они знают, что не принадлежат мне.
    Плыву мимо дельфинов, впитывая запахи жертв. Чувствую биение
могучих сердец, проталкивающих синюю кровь по прозрачным сосудам.
Всем телом ощущаю стаю огромных кальмаров, которые охотятся на
рыбу. Я впитываю их запах, слушаю мелодию, присущую этим
существам. Я готовлюсь к охоте.
    -Сегодня ты избрал кальмаров? - спрашивает ближайший ко мне
дельфин.
    -Да.
    -Скажи, встречал ли ты хоть раз кого-нибудь, сравнимого с тобой?
Я медленно закрываю глаза, отдаваясь звукам, ощущениям, запахам,
полям...
    -Нет. Я одинок.
    -Но почему бы тебе не отправится на поиски друзей?
    -Не знаю. Я не верю, что найду.
    -Если надежды нет - зачем тогда жизнь? - тихо спрашивает дельфин,
и мне нечего ему ответить. Я уплываю от ответа, ныряя за добычей.
Дельфины смотрят мне вслед, и я ощущаю их настроение. Они жалеют
меня. Не понимаю, почему в душе я соглашаюсь с ними?...
    Нежно сжимаю кальмара челюстями, принимая в себя его жизнь.
Синяя кровь заполняет воду, искажая запахи, придавая симфонии Тьмы
тревожные ноты. Я принадлежу тьме, я принадлежу смерти. Мне жаль
мои жертвы.
    Сьедаю четырёх кальмаров, чувствуя ускорение пульса и повышение
энергии, ощущая как кровь начинает бурлить в жилах. Я не знаю, какого
цвета у меня кровь. Никогда не видел.
    Волны звука разносят весть о моей охоте, и сразу океан оживает.
Тысячи рыб вспыхивают красками, достойными вечного любования, я
слышу торопливые разговоры акул и неспешные беседы громадных
осьминогов. Оставшиеся в живых кальмары обсуждают моё сегодняшнее
появление из тьмы глубин. Я не понимаю их языка, и это меня печалит.
Кто знает, возможно я убиваю великих поэтов или учителей, музыкантов
или вождей?...
    -Почему ты всегда печален? - тот самый дельфин парит в лучах
лунного сияния.
    -Потому что моя судьба - прерывать судьбы других. - я пытаюсь
обьяснить ему причины своей печали.
    -Это не только твоя судьба. - дельфин спокойно парит рядом с моей
головой. Он меньше моего глаза.
    -Сознание того что я не единственный, не делает мою судьбу легче.
    -Тем не менее, прекратив охоту ты погибнешь, и тем самым лишишь
мир единственного Великого Змея под луной... - он пытается меня
утешить.
    -Так ли уж важен этот Змей? - я лежу на поверхности не двигаясь, и
смотрю на звёзды.
    -Это можешь решить только ты.
    -Я ни в чём не уверен.
    -Тогда ты должен спросить, и получить ответ.
    -У кого?
    -Если ты неспособен спросить сам себя - найди равного себе, и задай
вопрос.
Я улыбаюсь, потоком фосфоресцирующей воды дельфина
переворачивает.
    -А почему ты так уверен, что не равен мне?
    -Я смертный. - просто отвечает дельфин.
    И я ничего не могу возразить. Я плыву прочь от вопросов, скрываясь
среди волн. Надо узнать имя этого дельфина. Сверкающая луна
посылает холодный свет на воды принадлежащего мне океана,
окрашивая их в цвет моей чешуи. Симфония Тьмы гремит в моей душе,
наполняя сердце ликованием, заставляя всю мою сущность трепетать от
радости бытия. И я понимаю, что не в силах лишить себя подобного
великолепия.
И я понимаю, что цена за наслаждение жизнью - смерть.
Завтра я отправлюсь на поиски равного, чтобы спросить.
Сегодня я плавал на охоту.

                                3-И

      Сегодня я лечу на охоту. Бледный диск луны светит с небес,
посылая мёртвенный свет на горы, принадлежащие мне. Ветры несут
мириады миазмов, творя ароматный букет запахов, расправляющий
столь непохожие на мои крылья. Сегодня я лечу на охоту.
    Я редко летаю на охоту по ночам. Я предпочитаю делать это ранним
утром, когда восходящее Солнце заставляет забыть обо всём кроме
красоты, и мир замирает, встречая владыку Света, простирающего свою
ослепительную длань над Вселенной. Я люблю смотреть на бушующий
огонь Солнца, безжалостно разрывающий нежное тело Тьмы копьями
своих лучей, подобно тому как я разрываю нежные тела жертв
кинжалами своих когтей. Но Тьму я люблю не меньше - я дитя Тьмы.
Лишь огонь люблю я сильнее ночи.
    Когда я лечу на охоту, Тьма встречает меня огнём, и навстречу мне
поднимаются блистающие деревья звёзд, горные пики лунных лучей,
вулканы комет и метеоров. Я знаю, что такое звезда.
    Я выхожу из своей пещеры, расправляя многометровые крылья, всей
поверхностью перепонки ощущая ветры в ночи. Странные, тревожные
мелодии рождают горы под бичом ветра, они стонут, миллионы лет
изнывая под пыткой. Иногда горы приходят в ярость, и тогда
содрогается земля, и вздымаются крутые пики, рождаясь в огне
наперекор холоду ветра. Но ветер терпелив. Он сильнее гор, ибо
владеет вечностью. И горы всегда терпят поражение, год за годом
лишаясь острых граней и гордых вершин. Ветер - владыка земли, дитя
небес. Я - повелитель неба.
    Взмахиваю крыльями, рождая вихри. Каждым взмахом я пополняю
семью ветров, я - их отец. Небо кидается навстречу, воздух стонет,
пронзаемый трезубцем моего сверкающего тела. Небо принадлежит мне,
я его владыка в ночи.
    Часто в такие минуты я думаю, кто я такой. Я знаю, как меня
называют все остальные. Дракон. Это слово не обьясняет мне, почему в
мире нет других драконов. Логика твердит, что я не могу быть
единственным в роду, и я очень хочу ей верить. Если очень желать,
событие может исполниться. По крайней мере, я в это верю. И мечтаю о
друге.
    Я называю себя Вулкан, потому что это самое верное воплощение
моего характера из всех, которые я знаю. Я похож на вулкан своей
необузданной, первобытной натурой, своей неспособностью
контролировать ярость и гнев. Меня боятся все. Порой я и сам себя
боюсь. Не уверен, что смогу сформулировать определение, кто же я
такой. Некогда человек по имени Вольтер назвал сам себя "двуногим,
без перьев". Я тоже без перьев, хотя имею четыре ноги и крылья.
Называть себя "четвероногим, без перьев" я не хочу. Поэтому оставлю
определение понятия "дракон" тому, кто захочет. Меня устраивает и это
название.
    Когда я взмываю навстречу серебру, льющемуся с небосвода, моя
чешуя начинает сверкать подобно мириадам бриллиантов. Я похож на
отблеск луны в океане, паря над землёй, пронзая чёрные тучи сиянием
своих крыльев. Я - повелитеть неба. Я одинок.
    Рассекаю тьму над скалами. Воздух полон музыки сфер, симфония
Тьмы гремит над миром, и я - дирижёр вечного оркестра. Я лечу на
охоту!
    Замечаю с высоты стадо горных антилоп. Они спят на каменистой
площадке, несколько дозорных внимательно глядят по сторонам. Эта
мера может спасти их от хищников. От меня спасения нет. Я - тёмная
молния гор.
    Хватаю двух антилоп, набираю высоту. Животные кричат и пытаются
вырваться. Сдавливаю их когтями, ощущаю смерть своей добычи. Ничто
не может сравниться с этим ощущением. Только тот, кто вонзал свои
когти в нежное, полное жизни, трепещущее тело, и ощущал весь
процесс ухода жизни, способен меня понять. Я очень люблю охотится.
    Сажусь на уступе, вдыхаю солёный запах крови. Он смешивается с
миллионами запахов гор, он вплетает свой непередаваемый аромат в
венок по имени Жизнь. Ем.
    -Доброй охоты, брат. - большой и очень тёмный орёл сидит на уступе
рядом со мной. Я протягиваю ему нетронутое тело.
    -Угощайся.
Он качает головой.
    -Ты знаешь, я ем только свою добычу.
    Я киваю, втягивая сладко-воздушный запах птицы. Я никогда не
охочусь на имеющих крылья. Все жители неба - мои братья и сёстры. Но
только орлы меня не боятся.
    -В таком случае, я могу указать тебе место где много пищи.
Орёл долго не отвечает.
    -Ты самый могущественный из крылатых, Вулкан. - наконец говорит
птица.
    -Да, это так.
    -Почему же ты ведёшь столь одинокую жизнь?
Теперь я долго не отвечаю. Ветер ласкает мои крылья, шевеля перья
орла.
    -Потому что таких как я больше нет.
Орёл поворачивает ко мне голову.
    -Так не может быть. - спокойно замечает он.
    -Знаю. Но тем не менее, это так.
    -А ты искал?
Я долго смотрю на небо, где начинает заниматься заря.
    -Я просто знаю.
    -Откуда?
    -Откуда ты знаешь, где поймать восходящий поток? Ведь они
невидимы.
Орёл не отвечает. Я опускаюсь на скалы рядом, мы молча смотрим на
восход Солнца.
    -Никакой восходящий поток не удержит тебя в воздухе, если ты не
желаешь махать крыльями. - неожиданно произносит птица. Я молчу.
    Орёл расправляет свои коричневые крылья, готовясь взлететь.
Поворачивается ко мне, долго смотрит.
    -Ты просто боишся найти равного, Вулкан.
Я закрываю глаза. Он слишком умён.
    -Ты не прав. - глухо.
    -Нет, я прав. Сейчас ты - повелитель неба. Владыка ночи. Отец
ветров. С появлением второго дракона, трон придётся делить.
Резко встаю, стараясь не смотреть на орла.
    -Доброй охоты.
    -Тебе тоже, друг. Особенно тебе. Ибо скоро ты отправишся на самую
большую охоту в жизни.
Он молчит.
    -На охоту за своими страхами.
    Я долго провожаю орла взглядом. Надо было узнать его имя. Завтра
узнаю, перед тем как вылететь на поиски.
Сегодня я был на охоте. Но при этом оказался жертвой.

                               1-В

      Он медленно, равномерно шагал по асфальту, и звук его шагов
одиноко раздавался на пустынной дороге. На километры вокруг не было
никого кроме ночи, и её созданий.
    Он шёл много дней, не останавливаясь ни на миг. Он никуда не
спешил, и шёл медленно. Впереди у него была вечность.
    Длинный чёрный плащ развевался за плечами высокого, бледного
человека с гладкими антрацитовыми волосами. Человек был одет в
чёрный костюм, и сжимал в руке тонкую трость. В глазах человека
светился покой.
    Шоссе поднималось на холм, царила полная тишина. Лишь ветер
шевелил траву, словно советуясь с ней по поводу странного прохожего.
Светила луна, холодно сияли далёкие звёзды. Человек продолжал
спокойно идти.
    Он поднялся на холм, и впервые за много дней остановился.
Медленно осмотрел грандиозные горы, клыками вонзающиеся в плоть
неба, пьющие тьму из ночи, словно кровь из сердца. Тишина ощутимо
сгущалась.
    Впереди, у подножия клыкастых гор, лежал небольшой человеческий
городок. Шоссе пронзало его насквозь, выходя за пределы, и впиваясь в
плоть гор язвой туннеля. Немногочисленые деревья бесшумно
раскачивались под луной. Ветер понемногу усиливался.
    Человек долго смотрел на город, закрыв глаза. Зрение было далеко
не основным его чувством. Он впитывал ауры жителей, их запахи, он
слушал пение мрака, танцующего вокруг пятен света из окон домов. Он
смотрел.
    Час спустя, он медленно тронулся с места, и в тихую мелодию ветра
вплёлся равномерный стук шагов, подарив музыканту метроном трости.
Человек никогда не спешил.
    Он прошел мимо крайних домов, не повернув головы. Его провожали
внимательные взгляды собак и кошек, но никто не посмел издать ни
звука. Человек, равномерно шагая, двигался по улице, и тьма с
уважением расступалась перед своим повелителем. Ни один звук не
нарушал великолепие холода.
    Он приблизился к парку. Звук шагов изменился, под лакированными
чёрными туфлями теперь похрустывал красный песок. Человек спокойно
шёл меж деревьев, оставляя за собой страх и тишину.
    Несколько минут спустя человек остановился перед скамейкой, на
которой спал пьяный горожанин. Ночной гость долго смотрел на
спящего, не делая попыток его разбудить. Но человек, очевидно,
почувствовал холодный взгляд, и поднял голову. Ночной прохожий
улыбнулся, садясь на край скамьи.
    -Прекрасная ночь, не так ли?
    -Кому как... - горожанин приподнялся, стряхнув с помятого костюма
осенние листья. Он был невысок, коренаст. На лице виднелись следы
буйной молодости, теперь лишь уродовавшие черты их обладателя.
Горожанин был небрит, его волосы цвета соломы растрепались. Туфли
не раз ремонтировались, а костюм был во многих местах неумело
заштопан. Ночной прохожий видел во тьме всю жизнь этого человека.
Жалкие планы, не выходящие за пределы городка, попытки сколотить
состояние, борьба с самим собой, желающим пить, поражение. Он видел
холодные ночи в забегаловках, дешёвую водку, хмурые взгляды бармена
и ревность жены. Он слышал скандалы в давно желавшей ремонта
квартире, ядовитые реплики соседей, презрение брата. Он знал о том
случае, когда горожанин нашёл упавшего в обморок старика, и украл
его кошелёк. Старик не дождался "Скорой" и умер на улице, а
горожанин три дня пил на его деньги. Ночной гость видел всю жизнь
своих жертв.
    -Меня зовут Аорт. - он мягко коснулся человека, и тот внезапно
ощутил холод. Встряхнулся, шмыгнул носом.
    -Рад видеть вас, мистер. Не найдётся ли у вас пары центов для
несчастного пьяницы? - голос слегка задрожал.
    -Я не ношу с собой деньги, друг мой. - Аорт печально следил за
эмоциями человека. Он видел, как тот последовательно сменял надежду
на безразличие, безразличие на слабый интерес, интерес на вялое
желание спросить. Дождавшись этого, ночной прохожий ответил на
незаданный вопрос.
    -Я вампир.
    Пьяница тупо смотрел на Аорта, пока слова хищника проникали в
сознание жертвы. Хищник не удивился, встретив типичную реакцию.
    -Ну да, конечно. Мистер, если вам надо поспать, скамеек много. Не
мешайте старому человеку.
    Аорт улыбнулся, касаясь губами запястья горожанина. Минутой
спустя он поднял сверкающие глаза.
    -Вы всё ещё не верите мне?...
    Человек в ужасе смотрел на тонкий ручеёк крови, струившийся на
землю. Аорт чувствовал его ужас, непонимание, неверие и отчаяное
нежелание верить.
    -Господи, мистер, вы...
    -Я отведал твоей крови, Питер Донован.
Он отшатнулся.
    -Откуда вы знаете моё имя?...
    -Я знаю всё о своих жертвах.
    -Жертвах?!
    Теперь он поверил. Аорт всегда с наслаждением ждал этого момента.
Он медленно придвинулся к Питеру.
    -Смерть от клыков вампира - самая приятная смерть под луной, Пит.
    Человек попытался вскочить, но взгляд Аорта усадил его обратно. По
грязным щекам катились слёзы страха, руки тряслись.
    -О господи, спаси меня... Мистер, не надо, молю!
    -Почему ты отказываешся от дара, что я предлагаю тебе?
Он дрожал, пытаясь рухнуть на колени.
    -Не убивайте меня, прошу вас!
    -Зачем тебе жизнь, человек? Хочешь, я скажу что будет, если я уйду?
Ты проживёшь ещё три года, скитаясь в подворотнях, обыскивая свалки
в поисках куска ткани. Ты будешь просить милостыню, и тебя изгонят из
этого города - в маленьких городках не любят нищих. Ты будешь идти
по дорогам, дрожа от холода и кашляя от дождя, а мимо будут
проносится машины, окатывая тебя холодной водой и безразличием.
Два года спустя тебя посадят в тюрьму за бродяжничество, и там тебя
будут пытать. Затем тебя вышвырнут на улицу, приказав идти в приют
для бездомных. Но к тому времени у тебя уже будет поздняя стадия
туберкулёза, и ты умрёшь под забором роскошной загородной виллы
начальника тюрьмы. Охотничьи псы обнаружат твой труп, они притащат
тебя к порогу дома, и их отхлестают плёткой за это. Приедет старая
чёрная машина, и горбатый старик крючьями затащит тебя в кузов.
Тело твоё отвезут в морг, и студенты ближайшего коледжа разрежут
тебя, изучая медицину на твоём дряблом трупе. Остатки сожгут, и ветер
развеет зловонный дым, прибавив тебя к списку экологически вредных
продуктов. Вот что ждёт тебя, Питер Донован, и вот от чего я хочу тебя
спасти.
    Пьяница стал совершенно белым, слушая мягкий голос Аорта. Вампир
ждал, не делая попыток ускорить события. Он никогда и никуда не
спешил.
    -Мистер... Мистер, вы дьявол?
    -Да.
Человек пал на колени.
    -Я верующий, о господи, защити меня!
    -Богов не существует, о смертный.
    -Но как тогда можешь существовать ты?!
    -Я не то, что вы знаете под именем дьявола. Я близок этому образу.
    -Так кто же ты?
    -Я вампир. Хищник. Хищники охотятся на жертвы, освобождая их род
от больных и слабых, способных принести вред в своём потомстве. Я
избираю своими жертвами только тех, кто не способен принести
окружающим и себе ничего, кроме горя. Ты согласен, что неспособен
вырваться за пределы порочного круга своих ограничений?
Питер рухнул на красный песок, содрогаясь от рыданий.
    -Я исправлюсь, о господи, клянусь тебе! Я брошу пить, я найду
работу, я стану образцовым мужем!
    -Я не бог. Я дьявол.
Человек молча дрожал. Аорт долго смотрел на смертного у своих ног.
    -Веришь ли ты моим словам, смертный?
    -Да, да!
    -Тогда знай, что я сказал тебе истину о твоём будущем. И ты не
сможешь изменить ничего в своей судьбе.
Питер поднял белое от ужаса лицо. Аорт продолжил.
    -Смотри, человек. Я вовсе не обязан убить тебя. Я предложил тебе
дар сладкой смерти, и ведь если ты верующий, то должен верить в
лучшую жизнь на том свете... - тонкие губы вампира тронула усмешка.
    -Но помни. Если я повернусь сейчас, и уйду искать другую жертву -
то всё, что я говорил, сбудется. Ты умрёшь всего через три года, а за
эти годы познаешь ад. Смерть твоя будет такой мучительной, что меня
пробирает жалость даже сегодня. Итак, выбор за тобой.
    Аорт молча вдыхал морозный ночной воздух. Звёзды тихо звенели
над его головой, ветер ласкал холодную кожу. Глаза сверкали ледяным
блеском.
    -Ты... ты уйдёшь, если я скажу?... - человек дрожал.
    -Да.
    -А... а если я не скажу?...
    -Тогда ты познаешь величайшее из доступных смертному
наслаждений.
    Час спустя высокий человек в чёрном плаще вошёл в фойе
небольшой гостиницы, посмотрев прямо в глаза швейцару. Тот молча
протянул человеку ключи. Холодный голос разорвал ледяной покой
пустого помещения.
    -На один день.
    За стенами человеческого дома тихо пел свою вечную песню ветер,
не первый миллиард лет пытаясь подобрать достойные слова к
симфонии Тьмы.

                               2-В

      Он плыл в чёрных глубинах океана, рассекая холодные воды
могучей грудью. В океане никогда не бывает тихо, но даже вечный
гомон колыбели всей жизни стихал, когда гигантский морской змей
плавно скользил над скалами дна.
    Он был огромен и сверкал всеми оттенками золота. Мощное тело,
казалось, способно победить любые глубины - так оно и было. Красивая
голова с острыми серповидными рогами равномерно двигалась сквозь
тьму ночного моря, громадные глаза, похожие на драгоценные камни,
не мигая смотрели вперёд.
    Он плыл много дней, ни на миг не останавливаясь. Усталость была
ему незнакома. Змей не спешил - его ждала вечность.
    Подводные ветры, которые люди зовут течениями, ласкали его
чувствительную кожу. По чешуе пробегали волны, гасящие
турбулентные завихрения, свет фосфоресцирующих рыб отражался в
каждой чешуйке, как в зеркале. Он был властелином океана.
    Впереди, в едва заметном свете луны, грозно вздымались пики
подводных гор. Длинное тело змея скользило между ними, время от
времени задевая скользкие склоны, вызывая камнепады. Горы знали о
своём повелителе.
    Змей поднялся ближе к поверхности, вознёсшись над скальным
лабиринтом, словно лунная радуга над океаном. Под ним простирался
затонувший материк, известный людям как Гондвана. Вокруг огромной
пирамиды, вздымавшей ровные грани к зеркалу поверхности, струились
потоки жизни и ощущались тысячи запахов. Впервые за много дней,
змей прервал своё равномерное движение к югу.
    Он долго парил в струях фосфорного света, и видевшие его
трепетали от счастья - столь величественное зрелище представлял
собой Великий Змей в лучах лунного света, под чёрным зеркалом вод.
Но наконец могучий повелитель глубин двинулся вперёд, обратившись в
беззвучно струящийся золотой луч.
    Он вплыл в пирамиду сквозь широкие арки, на которых ещё
виднелись древние письмена иных народов. Водоросли и анемоны, рыбы
и осьминоги - все уступали дорогу королю, когда он струился сквозь
них, оставляя за собой радость и благоговение.
    В центре пирамиды на постаменте горела синяя звезда, освещая
огромный призматический зал мёртвым светом. В синем сиянии золотой
Змей казался нереальным сверканием, иллюзией необьяснимой игры
теней. Он подплыл к постаменту.
    -Ты принёс вопросы, Нерей. - неживой голос мёртвого существа
заставил воду слабо завихриться в спирали. Змей свернулся кольцом
вокруг постамента, подняв прекрасную голову на один уровень с
звездой. Он был столь огромен, что звезда терялась на фоне
изумрудного сияния его глаз.
    -Да, древнейший, я принёс вопросы.
Мёртвое существо ничего не ответило. Минутой молчания спустя, Змей
спросил:
    -Кто я такой?
    -Бог подводного царства. - ответ последовал сразу.
    -Что означает понятие бог?
    -Бессмертное и всемогущее существо, способное создавать.
    -Тогда я не бог. Ведь я не всемогущ.
    -Понятие абсолютно лишь в определении. Тот, кто ближе всего к
идеалу - может называть себя так. Ты ближе всех.
    -Я не могу создавать.
    -Ты создаёшь не материю.
    -А что?
    -Дух глубин, способный влиять на смертных.
Нерей помолчал.
    -Зачем? - в этом вопросе слышалась печаль.
    -Затем, что не будь этого духа - и многие смертные лишились бы
надежды, приняв смерть.
    -Вот второй вопрос, который я хотел задать. Почему я несу смерть?
    -Ты несёшь жизнь.
Змей внезапно ощутил гнев.
    -Древнейший, не уходи от ответа. Я питаю свою жизнь смертями
других, и в то же время я неспособен дать жизнь даже своему
потомству, ведь я один. Так о какой жизни ты говоришь?
    -Ты несёшь жизнь жертвам своих жертв. Разве это не так?
Нерей глубоко задумался.
    -Но разве хищник и жертва не равно хотят жить? Разве они не равны
в своём праве бороться за жизнь?
Звезда долго молчала.
    -Я не могу ответить на этот вопрос, Нерей. Я никогда не жил.
Змей помолчал.
    -Кто же ты?
    -Я - собрание знаний и эмоций своих создателей. Я не существо. Я
лишь смесь небольших частиц от многих существ. Все они мертвы уже
тысячи лет. Я никогда не был живым, хотя и я могу умереть.
    -Тогда дай мне ответ на главный вопрос, который мучает меня много
лет.
Звезда немного умерила яркость.
    -Нерей. Я знаю ответ на твой вопрос. Но хочешь ли ты услышать его?
- голос звучал тихо.
Змей долго молчал.
    -Уже нет.
    Он неуловимым движением развернул кольца к выходу, и замер при
следующих словах древнейшего.
    -Великий Змей - один. Бессмертных владык Тьмы - трое.
    Нерей быстро повернул изумрудные глаза к постаменту, озарив его
неземным светом отчаяной надежды одинокого.
    -Что?
    -Один из вас король ночей. Он правит тьмой, неся лишь смерть.
Второй парит на небесах, пылая яростью очей. Стихии тьмы подвластны
вам; несёт симфонию небесам один вампир, один дракон, но ноты все
не знает он. Есть третий - тот, кто в темноте пылает яростней огней; он
сомневается во Тьме, но даже он не знает дней. Царит он там, откуда
жизнь распостранилась по земле, и только он способен дать симфонии
Тьмы мелодию дня. Пока вы врозь - симфонии нет, как нет единства
под луной. Обьединившись, три царя услышат пение одной. Вы знаете
имя для неё; она дала вам жизнь и власть. Вложила холод в одного,
второму подарила страсть. Избрала третьему судьбу, достойную
воспетой быть, но мудрость Змей постигнет сам - и сможет двух
освободить. В тот миг, когда увидит Тьма, что дети научились жить -
она вернёт вам знание дня, и вы научитесь любить. Владетель ночи в
смерть уйдёт, она ему жена и дочь, и никогда не сможет он свои
инстинкты превозмочь. Владыка неба может стать одним из властелинов
Тьмы, и в рабство мать свою вогнать, и победить, и проиграть. А может
он огонь познать, и солнцу бросить в небо гнев, и проиграть - но
навсегда остаться властелином сфер. И третяя возможность есть; от
Змея мудрость примет он, придав огню своей души неистовство
океанских волн. Два повелителя Земли. Владыки моря и огня. Одна
душа, и мать одна. Покой от неба и до дна. Запомни, Змей - тебе
решать. Ты дирижёр симфонии Тьмы. Покой навек - или война; огонь и
солнце - или Тьма!
    Ледяное течение окутало пирамиду древних, и золотая струя
выплыла из широкого проёма непостижимо древних ворот. Нерей
медленно всплывал к чёрному зеркалу, рассекая тьму воды сверканием
золотого света. Он размышлял. Мудрость - в этом была сила Великого
Змея, именно это имел в виду древнейший.
    Зеркало с плеском приняло в себя могучее тело, огромная голова
поднялась высоко над поверхностью океана, наполняя воздух
изумрудным сиянием глаз, похожих на драгоценные камни. Нерей
задумчиво смотрел на волны.

                               3-В

       Он мчался в невидимых облаках, пронзая плоть небес собой,
словно копьём. Его окружал ледяной холод непостижимой высоты, тьма
боялась своего сына, расступаясь перед огнём его глаз. Мёртвую тишину
нарушал только стон умирающего воздуха, который сминали,
закручивали в вихри и рвали на части могучие крылья.
    Он сверкал серебрянным светом, словно неведомо как
протянувшаяся в небо лунная дорожка. Самое красивое существо из
всех возможных и невозможных, дракон был великолепен, когда мчался
в тишине ночного неба, заставляя луну стыдится своего несовершенства.
Сверкающие стальные рога со свистом препарировали ткань неба,
соперничая в остроте с ланцетом хирурга. Могучий хвост довершал
операцию, сшивая края раны гребнем стальных игл, похожих на столь
любимые драконом горные пики. Его бриллиантовые крылья отливали
неземным сиянием, изумительная красота гармонировала с грозным
обликом хищника. Пылающие рубиновые глаза словно рассказывали
встречным об имени своего хозяина, но встречных быть не могло.
Огромный дракон парил в небесах один.
    Он мчался на юго-восток уже много дней. И хотя спешить ему было
некуда - ведь их всех ждала впереди вечность - дракон летел быстро.
Так диктовал ему темперамент, дракон был рабом своих эмоций.
    Ветры в ночном небе уступали ему дорогу, звёзды провожали своего
повелителя восхищённым звоном. Отблески луны на крыльях пели об их
мощи, воздух возносился ввысь, согретый яростным пламенем глаз.
Дракон повелевал небом.
    Впереди вставали грозные кряжи скал, словно бросавшие вызов
неистовству сына неба. Они не знали что их владыка, ветер - всего лишь
раб для дракона. Он смеялся над наивностью гор, проносясь над ними
лунной молнией, вспарывая вечный покой древних ущелий горячей
энергией молодой крови. Дракон был молод, хотя и не знал этого.
    Перед ним встал во весь рост властелин гор - самая высокая скала в
мире, могучий пик, покрытый снегом. Смерчи завывали вокруг его
отвесных склонов, ни одна птица никогда не осмеливалась бросить
вызов непобедимому воину. Дракон рассмеялся.
    -Я повелитель неба!
    Он взмыл над тучами, расколов величие гор своей энергией, одержав
абсолютную победу над противником - он не мог иначе! - и впервые за
много дней полёта замер, распластав бриллиантовые крылья
горизонтально.
    На небольшом плато, под самыми тучами, ютился небольшой домик,
в окнах которого тускло горел свет. От дверей к подножию спускалась
оледеневшая лестница, а рядом с домом примостился маленький сарай.
Дракон ощутил запах добычи, он был голоден.
    Снег с шипением испустил дух, коснувшись разгорячённой чешуи.
Моментально сложив крылья, их обладатель грациозным движением
оказался возле домика. Ему пришлось склонить голову, чтобы взглянуть
в окно.
    Там пылал камин, в глиняном горшке варилась еда. У стола из грубых
необструганных досок стоял простой деревянный стул, и на нём сидел
старик. Дракон с любопытством оглядел дом человека - ему редко
доводилось встречать их раньше.
    Старик был одет в длинное серое одеяние, на левом плече
застёгнутое грубой булавкой. На голове совершенно не было волос, но с
подбородка до пояса спускалась белая как снег борода. Узкие глаза
были закрыты, старик смотрел в камин, но видел ли он огонь - дракон
не знал.
    Могучий владыка небес повернулся к сараю. Оттуда слышались
панические крики животных, чуявших свою смерть. Дракон ощутил
радость предвкушения.
    -Не надо. Я накормлю тебя.
    Рубиновый пламень глаз вырвал из тьмы маленькую фигурку,
отважно смотревшую прямо на дракона. Старик не боялся его. Дракона
это так заинтересовало, что он решил обождать с охотой.
    -Что можешь ты предложить мне, человек? - спросил он, стараясь
умерить голос, дабы не лишить смертного слуха.
    -Нечто лучшее, чем убийство. Входи.
    Дракону было интересно. Он протиснулся в дом, заняв почти
половину всего помещения. Свернувшись возле огня, он посмотрел на
вновь занявшего своё место старика.
    -Меня зовут Вулкан. - несмотря на старания, стены дрожали от мощи
его голоса. Старик улыбнулся.
    -Меня зовут Лунг Цзы, что значит "учитель-дракон".
Вулкан растянул губы в улыбке.
    -Ты не дракон, человек.
    -Мы те, кем являемся в душе. Тело значит очень немногое.
    -И что же в тебе от меня?
    -Способность видеть мир с высоты.
Дракон улыбнулся шире.
    -Ты не видишь отсюда мир, человек. Тучи закрывают тебе обзор, ты
не властен взлететь над ними, ощутив гармонию неба и земли всей
душой.
    -Тело моё невластно, ты прав. Дух мой давно летает над миром.
    -Что ты подразумеваешь, говоря "дух"?
    -Дар мысленного познания реальности. Люди зовут меня философом.

    -И что видит твой дух?
    -Тьму.
Вулкан рассмеялся и дом едва не рухнул от его смеха.
    -Для этого не надо быть философом.
    -Да, Тьму видит любой. Но многие ли видят способ победить тьму?
Дракон серьёзно посмотрел в глаза старику.
    -А зачем, человек?
    Лунг задумался. Тем временем Вулкан поудобнее устроился у
камина, положив огромную голову на свои руки. Пылающие глаза
сверкали на серебрянной чешуе, как капли крови на луне.
    -Очень хороший вопрос, дракон. - признал наконец старик. Вулкан не
ответил, и Лунг продолжил.
    -Скажи мне, в чём основное отличие тьмы от света?
    -Я отвечу тебе цитатой одного великого дракона, человек. Я не знаю,
откуда помню эти слова - ведь кроме меня драконов нет. Но я уверен,
это сказал дракон. Слушай.
Вулкан закрыл глаза, и в доме сразу стало темней.
    -"Тьма милосердна. Когда ты во тьме - ты волен представлять себя в
винограднике грёз. Свет может показать камеру палача".
Лунг Цзы откинулся на стуле, с удивлением посмотрев на дракона.
    -Интересная цитата.
    -Разве он ошибался?
    -С одной стороны - нет. Но подумай, ведь в данном случае
милосердие выступает в качестве самообмана.
Теперь задумался Вулкан.
    -Тем не менее я считаю, что если ты не в силах изменить свою
судьбу - о ней лучше не знать.
Старик кивнул.
    -Умное решение. Но разве ты, дракон, способен смириться с судьбой?

Вулкан встрепенулся.
    -Я повелитель своей судьбы, а не слуга!
    -Тогда ответь, почему ты мечешся по миру в поисках ответов на
вопросы?
Дракон промолчал. Лунг улыбнулся.
    -Не потому ли, что ты чувствуешь неудовлетворённость своей
судьбой одинокого дракона?
Вулкан поднял взгляд горящих глаз на старика.
    -Возможно, ты прав. Но это не зависит от меня. Чтобы определять
свою судьбу не требуется всемогущества. Достаточно лишь не отступать,
когда есть шанс схватить удачу за рога. Тогда ты сможешь сказать себе -
"я сделал всё, что мог". И даже проиграв, ты победитель.
    Старик сцепил руки на груди, глубоко задумавшись. Вулкан глядел в
огонь. Очень долго никто не прерывал тишину, и только потрескивали
дрова в камине.
    -Когда я смотрю в огонь... - и Лунг Цзы поднял голову - ... я часто
думаю, почему он готов пожрать всё на свете. Он живёт только убивая,
он поглощает материю, превращая её в энергию. Огонь - хищник от
рождения до смерти. Он воплощённая смерть, он - реакция разрушения.
Огонь не может создать ничего, кроме тепла. И ценой этому теплу
служит неизмеримо более сложная и превосходящая его материя,
дерево. Живая материя. Плоть.
Старик молчал.
    -Тогда я сравниваю себя с огнём. Мы братья. Мы хищники, мы несём
смерть. Мы поглощаем жизнь, питая себя смертью других. Мы оба
пылаем энергией, в основе которой лежит разрушение. Мы оба не в
силах обуздать свою ярость, и разбушевавшись, способны уничтожить
весь мир. Как он несёт тепло, единственную пользу для других - так и я
несу красоту, но красота эта питает себя смертью. - Вулкан сурово
вздохнул. -Вот та судьба, человек, которую я не в силах превозмочь.
Человек помолчал.
    -Ты очень умён, Вулкан. Но ты ошибаешся. Да, огонь - суть
разрушения. Да, он живёт убивая. И в этом вы похожи. Но ты неправ,
говоря о невозможности огня творить. Смотри!
    И в сумраке хижины сверкнула молния серебристого света, с
дрожанием застыв перед огненными глазами дракона. Вулкан невесело
усмехнулся.
    -Меч.
    -Рождённый в огне!
    -Символ войны.
Старик замер. Со страшной тоской посмотрел он на свои руки, и
яростно метнул оружие в стену.
    -О, как мог я позабыть всё, чему учил... - Лунг Цзы схватил себя за
голову, качаясь от горя. Дракон печально закрыл глаза.
    -Человек, ты стар.
    -Да. Я скоро умру.
    -Ты скоро умрёшь, и навсегда унесёшь свои ошибки и победы во
тьму.
    -Да.
    -А я не властен умереть. Я буду жить вечно, питаясь жизнями, неся
только разрушение. Я - вечный огонь.
Старик опустился на стул, внезапно ощутив груз всех своих лет.
    -Вулкан... Но ведь все мы обязаны огню - жизнью!
Дракон открыл глаза, осветив холодную хижину пурпурным пламенем.
    -Обьясни.
Лунг Цзы вскочил, с торжеством вскинув иссохшие руки к хмурому небу.

    -Солнце! Огонь дал жизнь всем нам, он отец наш!
Дракон широко открыл глаза.
    -Солнце?...
    -Да! Оно - не разрушает! Оно только даёт жизнь! Оно -
первопричина жизни, Вулкан! Огонь дал всем нам жизнь!
Вулкан с тоской улыбнулся.
    -Старик, старик... Ты ведь не знаешь, что такое звезда. Я знаю.
Звезда - апофеоз разрушения! Звёзды пожирают сами себя, в неистовой
ярости ломая саму ткань пространства. Они слишком далеки от оазисов
жизни, чтобы те почувствовали смертоносную красоту плазмы. Но тепло
летит далеко... Жизнь сумела возникнуть на остатках торжества смерти.
Вот что такое жизнь. И знай, что все звёзды - смертны!
    Дракон резко вышел из опустевшего дома, оставив старика в
отчаянии ломать руки. Он поднял непостижимо прекрасную голову к
тёмному небу, и испустил бешенное рычание хищника, попавшего в
западню.
    -КТО??!!! - вопль Вулкана взорвал покой ночи, как извержение
ярости.
    -Кто сделал мир таким?!!!
    -Кого мне убить во имя жизни всех, предназначенных на заклание у
алтаря смерти?!!!
И он ясно услышал ответ.
    "Себя".
Дракон гневно возразил:
    -Это бегство от решения!
    "Тогда найди того, кто сможет дать ответ"
    -Кто ты такой?
    "Тот, кто не может тебе ответить"
    -Кто же сможет?
    -"Великий Змей".
    -Где мне его найти? И кто он?
Голос некоторое время молчал.
    -"Покой глубин хранит змея. Океан ей дом, моря - родня. Великий
Змей живёт в воде, подобен золотой звезде, он Солнца сын и дочь он
Тьмы, хранит он тайны словно мы, но тайны те не знает он, он сердцем
чист, он - знания трон. Никто не знает, даже Змей, откуда мудрость у
него, но знают все, что он - не сон. Он Змей. Оветы знает он. Ты
полетишь навстречу тьме, оставив солнце за спиной, пока не встретишь
в темноте дорогу, полную луной. Ты полетишь вдоль блеска звёзд.
Осилишь море - даст ответ. Так как, достаточно ты горд? Смотри, потом
не скажешь "нет" !"
    Вулкан молча смерил взглядом могучие уступы, тёмные тучи,
холодные ледники и горящие вечным жаром звёзды.
    -Рискнуть всем этим?... - прошептал дракон, и более не колеблясь,
взвился в воздух, в очередной раз доказав своё превосходство. Он
мчался на запад, оставляя Солнце за спиной, и всё более ускорял свой
полёт. Его ждала победа - или смерть. Иначе он не мог.

                              1,3-И

    Они охотятся на меня уже много дней. Сотни людей идут по моему
следу, вертолёты выслеживают меня, танки скрежещут гусеницами,
словно зубами. Я иду по горам, вдыхая ночной воздух, и слушая пение
звёзд. Я не спешу. Я никогда не спешу.
    Сегодня я не пойду на охоту. Не потому, что опасно - смертные
бессильны против меня. Сегодня я жду нечто иное. В этих горах я
встретил орла. Он долго смотрел на меня с утёса, потом слетел вниз, и
сел на дороге.
    -Ты смертный? - спросил меня орёл.
    -А ты? - ответил я ему.
    -Я - да.
    -Я - нет.
Он кивнул, словно не сомневался в этом.
    -Ты одинок. - он не спрашивал, он утверждал.
    -Можно сказать и так, птица. Но я имею всё это! - я распахнул руки,
охватив ими Вселенную. Орёл некоторое время не отвечал.
    -У меня есть друг. - наконец произнёс он с трудом.
    -Да?
    -Он несчастен.
Я с сожалением коснулся его блестящих перьев.
    -Прости, но я невластен дарить сладкую смерть орлам.
Он яростно затряс головой.
    -Нет! Ты не понял. Он тоже бессмертен. И одинок.
Я внезапно ощутил жар, словно выпил крови.
    -Кто он? Он... Он как я?
    -Нет. Он дракон. Имя ему - Вулкан.
    Я много читал о драконах. Но никогда не думал, что встречу хоть
одного. Не думал, что они существуют.
    -Где он?
    -Сейчас его здесь нет. Но я чувствую, он скоро вернётся. Вернётся
ещё более несчастным. И я подумал... Может, вместе вы сумеете постичь
счастье? Ведь ваша доля, вечное одиночество... Это плата за власть. Я
прав, не так ли?
Я удивился словам этого орла.
    -Возможно. Никогда не думал об этом. Я дождусь его, орёл.
Он кивнул и растворился во тьме. Надо было узнать его имя.

    И вот, я иду по ночным горам. Запахи будоражат мою кровь,
холодный ветер ласкает мою кожу. Я люблю холод. Вчера ночью я
обнаружил дом дракона. Большая пещера на отвесном склоне самой
высокой горы. Я не смог туда залезть, и долго смотрел. На фоне тёмного
склона, отверстие выглядело дырой в абсолютный мрак, словно сама
Вселенная здесь нанесла себе страшную рану. Я всю ночь просидел у
подножия скалы, вдыхая странный, горько-сладкий запах дракона, и
пытаясь представить себе нашу встречу.
    Сейчас я смотрю на восток, и слышу далёкий гром. Слышу я не
ушами - впервые во мне проснулось нечто, о чём я не имел ни
малейшего понятия. Дракон уже близко. Я внезапно понимаю, что с
нетерпением жду встречи. Это меня удивляет. Нетерпение, спешка?...
    Ночь кричит, убиваемая свистом сверкающих крыл. Как о прекрасен!
Он похож на сон. Я смотрю на огромного дракона, пытаясь убедить
себя, что не сплю. Это тоже меня настораживает - я не вижу снов.
Дракон садится на камни и идёт к пещере. Не обращает на меня
внимание.
    -Доброй охоты.
    Он поворачивает сотканную из лучей луны голову ко мне, и я
понимаю, почему его зовут Вулкан. Правильнее было бы назвать его Два
Вулкана.
    -Доброй охоты и тебе, человек. Что ты делаешь ночью в горах?
    -Я не человек. Меня зовут Аорт, я бессмертен.
    Он замирает, медленно поворачивается ко мне полностью. Я
потрясён, сколь непостижимой может быть красота. Отныне я никогда
не увижу ничего более прекрасного. Жаль.
    -Что ты сказал?
Иду навстречу, касаюсь сверкающей брони.
    -Я вампир. Мне сказал один друг о тебе. Ты одинок, как и я. Мы
могли бы стать друзьями.
Дракон долго смотрит мне в лицо.
    -Ты понимаешь, что я такое? - медленно и печально. Я киваю.
    -Ты дракон.
    -Я смерть.
    -Я дьявол.
Он улыбается.
    -Как вижу, мы оба в достаточной степени претенциозны.
Я тоже улыбаюсь.
    -Как же долго я ждал...
    Потом вихрь, тепло, жар, странное чувство в груди, словно у меня
появилось сердце, но у меня нет сердца... Потом огонь, пещера. Тёплая
кровь антилопы. Вулкан долго молчит, наблюдая за пламенем.
    -Кто сказал тебе обо мне, Аорт?
    -Я встретил в этих горах орла...
Он вздрагивает.
    -Ты тоже?...
Я молчу, понимаю. Мы одновременно произносим:
    -Надо узнать его имя.
И смотрим друг на друга. Вулкан подбрасывает полено в костёр.
    -Завтра я улетаю на поиски последнего бессмертного нашего мира.
Я слушаю симфонию Тьмы.
    -Кто он?
Дракон тоже её слушает.
    -На краю света некто сказал мне о Великом Змее, владыке океанов.
Он знает ответы на все вопросы.
    -Даже на наш?
    Вулкан не отвечает. Следующим вечером я просыпаюсь первым.
Стою у края пещеры, и внезапно меня пронзает такая тоска, что холод
космоса кажется мне жаром Солнца. Я чувствую холодные льдинки,
ползущие по лицу. Они падают на камни, разбиваясь на мириады
звенящих слезинок. Подходит Вулкан, и мы долго смотрим, как Солнце
опускается за горы. Как Тьма возрождается. Я слышу могучую увертюру
к наступающей ночи. Я чувствую восторг. Я был неправ, говоря что
повелеваю Тьмой. О нет...
    -Мы принадлежим Ночи. - тихо произносит дракон. И я понимаю,
сколь близок он мне, раз понял.
    -Я принадлежу Тьме, я принадлежу ветру, я принадлежу звёздам.
Он словно заклинание повторяет мои слова. Но нет, не мои...
    -Я принадлежу Тьме, я принадлежу огню, я принадлежу небу. Я дитя
всех стихий.
Он прав. Он могущественней меня.
    -Вулкан, мы летим сейчас.
Дракон медленно поднимает глаза.
    -Аорт, я должен сказать тебе ещё кое-что.
И он говорит. Я молча внимаю пению сфер, которые некогда считал
подвластными себе.
    -Вулкан, я всё равно полечу. Смерть мы знаем в совершенстве. Дадим
ей шанс узнать нас.
Он повторяет мне последние слова того голоса.
    -Я не отступлю.
    И мы вонзаемся в ночь, подобно клинкам из чёрной стали. Я никогда
не летал. Это оказалось очень приятно.
    -Ты холодный как Ночь, Аорт. - говорит мне дракон, набирая
скорость.
    -Ты горячий как Солнце, Вулкан. - отвечаю ему я.
    Пение звёзд поглощает нас, мы вливаемся в Симфонию Тьмы, мы
растворяемся в ней, становясь двумя нотами в бесконечном концерте.
Мне не хочется возвращатся.

                             2,3,1-И

      Я неподвижно парю. Я с огромной скоростью не двигаюсь. Я молча
кричу. Я смотрю на звёзды, закрыв глаза. Я сплю, размышляя.
    Сегодня я впервые остался на поверхности, когда взошло Солнце. Я
едва не ослеп, столь невероятное сияние заполнило океан, когда моя
чешуя засверкала в лучах светила. Мне пришлось нырнуть на несколько
метров. Я слышу симфонию Тьмы, купаясь в сиянии.
    -Ты впервые увидел Солнце? - знакомый дельфин описывает вокруг
меня фигуры, радостно треща на своём языке. Я улыбаюсь ему.
    -Да. Я никогда не предпологал, сколь оно прекрасно.
    -Тогда почему бы тебе не сменить образ жизни? - дельфинов уже
много, они играют в светлой воде, наполненной моим сиянием.
    -Я... Я никогда не думал об этом.
Он весело смеётся.
    -Никогда не поздно начать жить!
    Внезапно все дельфины замирают. Мой знакомый молча слушает
давно замеченный мною тихий стук, и сурово добавляет:
    -И неизвестно, в какой момент за тобой придёт смерть.
    Я ощущаю тревогу. В музыку света вливается странная, неживая нота,
словно Древнейший лично явился посмотреть на наш праздник. Я
размышляю, не связана ли тревога моих друзей с маленьким кораблём
людей, плывущим в нашу сторону.
    -Великий, тебе лучше нырнуть поглубже. - предупреждает молодой
дельфин, тревожно выпрыгивая из воды.
    -Что происходит?
    -Люди плывут на охоту.
Я начинаю понимать.
    -Они охотятся на вас?
    -Они охотятся на всех.
    Симфония океана внезапно становится резкой, неприятной для слуха.
Тревога моя растёт, я приближаюсь к дельфинам.
    -Могу я вам помочь?
Знакомый дельфин резко отвечает:
    -Нет. Прошу, ныряй. Это опасно.
    Я смотрю на корабль. Он намного меньше моей головы. Плыву
навстречу. Дельфин бросается наперерез.
    -Великий, не на...!
    Я слышу неприятный звук, и я в крови. Вокруг меня кровь, вопли,
боль и смерть. Я вижу, как умирает дельфин. Я так и не узнал его
имени. Во мне подымается непривычное чувство, я никогда не
испытывал его раньше. Я первый раз в жизни хочу убить.
    Корабль с треском разваливается на части, когда я раскусываю его
корпус. По голове больно ударяют маленькие предметы, я впервые вижу
свою кровь. Она золотая. Крови очень много, мешает видеть.
    Куски металла тонут, отравляя сверкающие волны неприятным
запахом смерти. Много людей барахтается в воде, они продолжают
бросать в меня маленькие предметы. Я ищу своего дельфина.
    Его поддерживают два товарища, он истекает кровью. Я тоже, но он
умирает. Мы смотрим друг на друга. Он намного меньше моего глаза.
    -Я пытался... - голос едва понятен. Я хочу найти способ спасти его,
но не могу. Замечаю, как остальные дельфины начинают спасать людей.
Вода вокруг меня становится более солёной, чем обычно. Никакой
музыки не слышно.
    -Ты пытался...?
    -... обьяснить... когда ты... убиваешь добычу... она не умирает... она
продолжает жить в тебе... ведь смерть, несущая жизнь... не полная
смерть... так было всегда... это не зло!
    Я не понимаю, почему вода такая солёная. Она почти перестала быть
прозрачной, она наполнена золотой жидкостью, и эта жидкость очень
солёная. Но не кровь. Я странно чувствую себя. Дельфин умер. Его
товарищи спасают тех, кто его убил.
    Медленно плыву прочь. Вспоминаю слова Древнейшего, о том что я
бог. Мне становится очень плохо, но сравнивать не с чем. Сегодня я
потерял друга. Я парил рядом с ним, и не мог спасти.
    Теперь я совсем одинок. У меня больше нет друзей. Впервые я
понимаю, что чувствуют друзья моих жертв. Они так же смотрят на
смерть друзей, не в силах спасти их. Отныне я никогда не смогу убить
никого. Кроме себя. Музыки моря не слышно.
    Думаю над этим вопросом. Друзей у меня больше нет. Никто не
испытает горя, наблюдая мою смерть. Но многие испытают радость.
Ведь я не смогу больше убивать тех, у кого есть друзья. Решение
принято.
    Вода очень твёрдая, если плыть сквозь неё быстрее звука. Я плыву по
поверхности, поднимая пенные волны до туч. Симфония Океана
пропала навеки, я оглох.
    Далеко впереди остров, над ним бушует пламя. Вулканы. Вечные
враги морей. Непримиримые борцы за огонь. Создатели суши. Могилы
для Змеев.
    Кто-то кричит. Я замечаю странную птицу, которая садится мне на
голову. Она большая, в три раза больше дельфина. Почти как мой глаз.
    Если я сейчас прыгну в вулкан, птица может не успеть взлететь в
воздух. Я сворачиваю с прямой, останавливаюсь.
    -Покинь меня, я должен сделать важное дело.
    Птица прыгает на мою верхнюю челюсть, перед глазами. Теперь я
вижу, что это не птица. Похоже, она имеет некоторое отношение ко мне
- я ясно различаю блестящую серебрянную чешую, прямые рога на
очень похожей на мою голове. Четыре мощные ноги, и огромные
сверкающие крылья, почти с мою голову шириной. Это тоже змей,
только летающий и маленький. Но очень красивый. Глаза у летающего
змея красные.
    На спине сидит человек в чёрном. Я смотрю на них, и размышляю о
причине такого поведения. Они должны были бы испугаться меня.
    -Приветствуем тебя, Великий Змей. - почтительно говорит летающий
родич. -Я Вулкан, единственный в мире дракон, а это...
    -Аорт, единственный в мире вампир. Мы бессмертны, как и ты.
Вспоминаю пророчество Древнейшего. Так вот каковы они...
    -Я рад встретить вас. Но вы ошибаетесь. Я вовсе не бессмертен.
Они кажутся мне удивлёнными.
    -Но разве ты не Великий Змей?
    -Так звали меня друзья, пока я их имел. Сам я называю себя Нерей.
Молча смотрят мне в глаза.
    -Тогда...
    -Вы помешали мне. - обьясняю. -Я плыл к острову, желая умереть.
Прошу, покиньте меня - я не хочу подвергать опасности никого.
Всё ещё молчат.
    -Почему?
Я смотрю на вулкан, потом на Вулкана. Разве смогут они понять меня?
    -Я потерял иллюзии.
Удивительно, но они поняли. Чувствую острое сострадание от дракона и
жалость от вампира.
    -Не только ты, друг... - дракон осторожно гладит крылом мой рог. Рог
намного больше дракона. Он назвал меня друг?...
    -У меня нет друзей. Единственный погиб на моих глазах три часа
назад. - рассказываю. Не понимаю, зачем я это делаю.
    Они слушают внимательно. Смотрят друг на друга. Потом вампир
садится на мой нос, и долго молчит. Дракон лежит рядом. Я жду. Я
никогда не спешу.
    -Мы летели к тебе так долго, что едва не рухнули в океан. - начинает
Аорт.
    -Я облетел полмира, чтобы узнать про тебя. - продолжает Вулкан.
    -Я осознал всю тщетность своего существования, и решил задать тебе
вопрос о смысле жизни.
    -Но по дороге к тебе мы встретили друг друга, и стали друзьями.
    -Так почему ты решил порвать счёты с жизнью именно тогда, когда и
у тебя могут появиться друзья?! - вампир сжимает кулаки. Я думаю над
их словами.
    -Потому что дружба не даст мне забвения. И не научит, как жить, не
убивая.
Дракон падает в воду, вылезает. Он так изумлён, словно я исчез.
    -Но... но... но это и есть вопрос, который мы хотели задать!!! - теперь
не изумление, а отчаяние. Я хорошо его понимаю. Вампир молчит.
    -Если вам сказали, что я знаю ответ - то с вами очень жестоко
пошутили. А сейчас покиньте меня. Я намерен умереть. И я не хочу
брать вас с собой. Вы не потеряли иллюзий, раз до сих пор живы.
    Я слышу тонкую мелодию, непохожую ни что предыдущее. Аорт и
Вулкан улетают, я плыву вперёд. Сверкает Солнце, мелодия набирает
силу. Я разгоняюсь. Мелодия гремит, торжествует. Она сотрясает
Вселенную. Волны и звёзды, океаны и горы, леса и реки, небо и земля -
всё вплетается в мощнейшую Симфонию! Мир трепещет, слыша музыку
сфер! И в последний момент перед гибелью я наконец понимаю, что
слышу -

                             3,2,1-И

    -Он погибнет! - Я в отчаянии смотрю на пенный след невероятного
живого существа, стремящийся к островам на горизонте.
    -Он сделал свой выбор. - Аорт совершенно неподвижен.
    -Ты слышал его последние слова?
Мой друг медленно переводит на меня взгляд.
    -Вы не потеряли иллюзий, раз до сих пор живы.
    Я взмахиваю крыльями, воспаряя над морем, бросая вызов Солнцу. Я
слышу тихую мелодию, ни на что не похожую.
    -Я потерял иллюзии.
Аорт молча закрывает глаза. Я набираю скорость.
    -Я тоже.
    Мелодия набирает силы с каждой секундой. Она гремит, заставляя
небеса сотрясаться от звуков, она вбирает в себя всю Вселенную.
    -Ты слышишь, друг?! - мне приходится кричать.
    -Да! Я знаю, что это!
    Мне не интересно, что это. Я лечу к вулканам. Я последний раз
пронзаю воздух копьём своего тела. Я растворяюсь в музыке. Она
заполняет меня, сжигая боль и горечь, последний раз наполняя сердце
ликованием от сознания силы. Я - симфония Неба! И перед тем, как
нырнуть в пламя своего прародителя, меня пронзает понимание. Я,
дракон, слышу

                               1,2,3-И

     Я смотрю на летящие мне навстречу огненные деревья. На небе
сияет Солнце, вокруг меня сверкают мириады бриллиантов - крылья
Вулкана. Он прав, иллюзий больше нет. В этом мире без нас будет
лучше. По крайней мере без меня - точно.
    Я слышу странную мелодию, ни на что не похожую. Она наполняет
меня, усиливаясь с каждым мгновением. Скоро я не слышу ничего кроме
торжествующей симфонии, от которой содрогается мир, которая
вплетает Вселенную в свой узор. Я слышу... Я слышу!!!
    Я кричу Вулкану, что понял, но он не слышит. Острова уже близко.
Вижу невообразимо огромную золотую змею, парящую в воздухе. Мир
словно замирает, внимая сокрушительной музыке, я кричу!
    И у меня замирает сердце. Да, у меня замирает СЕРДЦЕ, когда я
понимаю, что же я слышу. Иллюзий больше нет, и мы впервые с начала
времени слышим подлинную -

        1 - И(нтеллектуальный спрайт)

   Симфонию Тьмы!
И я прыгаю в горячую мглу вулкана, наслаждась музыкой.

        2 - И(нтеллектуальный спрайт)

    Симфонию Тьмы!
И я ныряю в недра вечного врага моря, наслаждаясь музыкой.

        3 - И(нтеллектуальный спрайт)

    Симфонию Тьмы!
И я влетаю в пламень прародителя огня, наслаждаясь музыкой.

                             ***

                В(нешний канал наблюдения за игрой)

Коля молча стянул с головы виртуальный шлем, и запустил его в стену. Я с
ом подавил дрожь в руках. Снял шлем, раскрыл банку "Коки". Напиток
пел, мы все как ненормальные подскочили, едва не вырвав провода сенсоров.
л не выдержал.
-Ну всё. Достал ты меня. Понятно?! Достал! Я еду в управление, заказывать
 промывку мозгов. Это... это... это просто преступление!
Я молча вытащил кристалл с игрой "Трое Бессмертных", и коснулся сенсора
торная генерация персонажей". Парни смотрели на меня, как на убийцу,
ернителя и червя одновременно.
-Они вновь живы. Они даже не знают, что умирали.
 бросился на меня, стал душить. Я отбросил его в сторону и громко сказал:
-Спокойно! Это была ИГРА. Они - просто набор необычайно сложных
ритмов. Не спорю, я немного перестарался. Они получились слишком похожи
астоящих. Но в финале виноват не я. Кто свёл вместе вампира и дракона? -
отрел на Игоря. Он непроизвольно продолжает резко двигать головой.
но всё ещё орёл.
-Ты... ты даже не монстр! Ты...
-Я создатель первой в мире виртуальной личности, Коля. И спасибо тебе за
ку. Отличный саундтрек, думаю так и оставим. Надо немного подработать
ер - в финале возникли явные искажения.
Я встал, отстегнув провода от костюма. Меня провожали взглядами, описать
рые я не берусь. У дверей в раздевалку я повернулся.
-И создал он человека по образу своему и подобию своему. И сказал он им:
итесь и размножайтесь.
глянул на Павла и негромко спросил:
-Виртуальный сад Эдэма готов?

                              ***

дня я иду на охоту.
Я встаю со старого дивана, и тонкий скрип несмазанных пружин отдаётся в
 комнате стоном. Я открываю окно. Ветер врывается в квартиру, вздымая
вески словно драконьи крылья, которых у меня нет и никогда не будет.
ому я люблю убивать драконов. Нежно опрокидываю коробку с дисками над
й. Она не открывается. У меня в руках она никогда, никогда не открывается с
ого раза. Вытаскиваю сверкающий золотой диск, он блестит в лучах
ватной лампы "Бакинский электрокомбинат" подобно чешуе мифического
кого Змея. Которого я никогда не увижу - поэтому я люблю убивать Змеев.
аю с суперкомпьютера чехол из чёрного бархата. Он только сверху чёрный,
у он ярко-красный, словно плащ вампира... Вот только реклама Кока-Колы
ит иллюзию. Вампиры свободны от тирании денег, они никогда не носят их с
й - и я, которому всегда не хватает на жизнь, люблю убивать вампиров. Я
енно опускаю диск в кэдди, и с тихим рычанием молодого дракона
ьютер глотает отравленную приманку. Я властелин компьютера, я бог в его
. Сегодня я иду на охоту.
Запускаю старую, очень старую игру DOOM. Не спеша очищаю пыль с картинки
иске. В музыкальном центре стоит саундтрек "Бессмертных", но я его не
чаю. Там, в финале, музыка стала иной. БОЖЕСТВЕННОЙ. Я никогда не
шу ничего прекраснее. Жаль.
Одеваю шлем, костюм. Ветер ласкает мою кожу, столь не сверкающую.
ваю банку "Коки", и вхожу в павильон. В руках винчестер, тонкий кабель
тся к поясу. Вдыхаю аромат горячего гетинакса. В ушах звучит тяжёлый рок,
ония смерти. Я отключаю компьютеры от сети, вырываю телефонные
ода из стен, закрываю все замки. И опускаю на глаза очки.
дня я иду на охоту.
БЛЮ НАЗЫВАТЬ СЕБЯ ДЬЯВОЛОМ.

                              Конец.

                 Эпилог от виртуального автора.

    Ночь царит над морем. Тьма царит над ночью. Мрак царит над
миром. Свет воюет с Тьмою. Те, кто смотрят сверху - часто замечают,
что на самом деле, все рассвет встречают. В час, когда над миром,
свежий после ночи, крылья расправляет - свет, несущий имя; в час тот
понимают, что совсем неважно, кто и где пророчит, кто и с кем играет.
    Те кто понимают - те живут прекрасно. Им совсем нет дела, им ведь
не опасно! Правда - это больно. Правда - не блистает. Им не надо
правды - мир ведь не растает. Разве важны крики, что иллюзия гибнет?
Дети, не читайте. В сказках правды нет.
    Лучше посмотрите, новые игрушки! Кнопку нажимаешь - БАХ! И нет
зверюшки. Симулятор спорта. Новый хит сезона! Электро-охота. Разве
не гуманна?
    Ну, картинка правда, выглядет похоже... Интеллект добавлен,
алгоритмы, кожа... Электрозверюшка чувствует все пули. Ну и что?
Красиво! Ну, они загнули! Бах! И динозавр с воплем кровь глотает. Бах -
и птеродактиль в крестике мелькает. Это просто классно! Не игра -
конфетка. Суперускоритель, вижу тень от ветки! Я хожу по лесу. Я
держу базуку. Монстры, подходите! Дайте набить руку!

                  Эпилог от настоящего автора.

      Итак, вы прочитали это странное произведение. Трудно сказать,
что побудило меня написать подобную вещь. Вернее, ЧТО побудило -
сказать просто. Вот почему ПОДОБНУЮ...
    Прежде всего, разрешите заметить - ЭТО НЕ ФАНТАСТИКА. Это
реальность следующих трёх лет. Я не буду писать о прогнозах, о
нечётких компьютерах и экспертных системах. Я приведу только
описание готовящейся к выходу игры компании Amblin, известной
прежде всего своими фильмами "Парк юрского периода 1-2". Тем, кто
не поверит - советую заглягнуть на сервер компании GameLand, и
прочесть там описание игры. Итак - новое поколение выбирает

TRESPASSER (НАРУШИТЕЛЬ).

    Новое слово в индустрии компьютерных игр.
Впервые в истории создатели отказались от задания
поведения монстров на этапе программирования.
Вместо этого, все монстры (динозавры) получат
самообучающийся алгоритм, способный накапливать
опыт. Модели динозавров сделаны по технологии
фильмов: 3D скелет с моделированием
взаимодействий между костями, кожа (физически
достоверная!), специальные места, при попадании в
которые активируется сооотв. запись поведения.
Например, раненный в ногу, динозавр уползёт, а
если ему попасть в грудь, то он минут через (зависит
от расстояния, калибра и т.д.) умрёт, причём агония
генерируется в реальном времени.
    Далее. Это только мелочи технологии. Поведение
- вот гордость. Предположим, игрок убивает рептора
(вид динозавра). Репторы охотятся парами. Так вот,
второй рептор услышит выстрел. Если:
1 - он голоден - нападёт.
2 - он не голоден - убежит, или пойдёт ПОСМОТРЕТЬ,
что случилось.
3 - он услышит вопль напарника - побежит на
помощь.
4 - увидит раненного рептора - попытается либо
вытащить его из под пуль, либо убить охотника. (Всё
это время раненный будет биться в агонии)
    Но это только простой пример. Главный козырь -
конечно, тиранозавры. Их нельзя просто застрелить.
Их надо заманить в ловушку. Как это сделать?
Просто.
    Находим логово тиранозавра, ждём пока он уйдёт,
и похищаем детёныша. Привязываем его на полянке,
кладём вокруг мины (как в Duke Nukem, вероятно), и
спокойно стреляем в ногу динозаврику. Мать быстро
прибежит на вопли малыша, и уровень пройден.

                      ---------------------

 Повторяю, не верите - проверте. Такая вот игрушка. От 13 лет и выше,
правда. Много насилия.

                               ***

    Не надо говорить, что моя книга - жестокая. Я НЕ люблю считать
себя дьяволом. Но если выбирать между сатаной и богом - то...
    Правда, ни того ни другого не существет. ПОКА. Пока кто-нибудь не
создаст виртуального Иегову, и программа не скажет:
    "И возьму я первенца мужеского рода и женского от каждого из ВАС;
возьму К СЕБЕ; и увидят, что Я - ГОСПОДЬ".

  Джордж Локхард.
Хотя, иллюзий больше нет - Георгий Эгриселашвили.

                               Роберт БЛОХ

                            ЗВЕЗДНЫЙ БРОДЯГА

     Во всем этом  виноват  один  я.  Из-за  меня  на  нас  свалился  этот
непредвиденный ужас, моя  глупость  принесла  нам  гибель.  Мое  признание
ничего теперь не дает. Мой друг мертв, и я, чтобы избежать участи  худшей,
чем смерть, должен последовать за ним. До сих пор я непрерывно прибегал  к
алкоголю и наркотикам, чтобы  смягчить  боль  воспоминаний,  но  настоящий
покой обрету только в могиле.
     Перед тем как  уйти,  я  хочу  рассказать  свою  историю,  чтобы  она
послужила предостережением тем, кто может совершить такую же ошибку и коих
может постичь та же участь.
     Я - автор фантастических рассказов. С раннего детства  я  был  пленен
тайной, очарован неведомым. Безымянные страхи, удивительные сны, странные,
полуинтуитивные фантазии, посещавшие мой разум, всегда  навевали  на  меня
могучее и необъяснимое очарование.
     В литературе я шел извилистыми тропинками вместе с По, пробирался  по
непроходимым  областям  устрашающих  звезд  с  Бодлером  и  погружался   в
глубочайшие  зеленые  бездны  безумия   древних   легенд.   Хилый   талант
рисовальщика толкнул меня на  попытку  изобразить  создания  чужого  мира,
населявшие мои кошмары. Это и смутная интеллектуальная тенденция, водившая
моим карандашом, пристрастили меня к  самым  темным  областям  музыкальной
композиции: симфонические  акценты  "Данс  Макабр"  нравились  мне  больше
всего. Скоро моя  внутренняя  жизнь  стала  шабашем  различных  чудовищных
страхов.
     Во всем остальном  мое  существование  оставалось  довольно  тусклым.
Детство в школе и юность в лицее прошли очень быстро. Со временем я  вдруг
заметил, что все более и более погружаюсь в жизнь безденежного отшельника,
в жизнь спокойную, философскую, с моими книгами и грезами.
     Но  человеку  нужно  на  что-то  жить.  Физически  и  интеллектуально
неспособный к ежедневной работе, я искал дорогу, призвание.  Экономический
кризис довел мое существование почти да крайней черты, и я едва не впал  в
нищету. Вот тогда я решил писать.
     Я достал старую пишущую машинку, пачку  дешевой  бумаги  и  несколько
листов копирки. Выбор сюжета меня не  заботил:  что  может  быть  лучше  в
области безграничного,  неуправляемого  воображения?  Я  собирался  писать
рассказы об ужасах, о страхе, о смерти. Как велика была моя наивность!
     Первые же попытки показали всю глубину моих заблуждений. Я был весьма
далек от поставленной перед собою цели. Мои сны, такие  живые,  на  бумаге
превращались в печальный хаос тяжеловесных  прилагательных,  и  я  не  мог
найти слов, чтобы объяснить восхитительный  ужас  неведомого.  Мои  первые
рукописи были всего лишь пустяковыми и ненужными документами, и  несколько
журналов, специализировавшихся в этой области,  единодушно  отказались  от
них.
     А мне надо было жить. Медленно, но  верно  я  начал  выправлять  свой
стиль и идеи. Я старался расширить свой словарь, улучшить  манеру  письма,
экспериментировал со словами и оборотами речи. Это  была  тяжелая  работа.
Скоро а узнал, что такое работать до седьмого пота. Наконец один  из  моих
рассказов  был  принят.  Потом  второй,  третий,  четвертый...  Я  овладел
ремеслом, и будущее, кажется, начинало мне  улыбаться.  С  легким  сердцем
вернулся я к своим грезам  и  возлюбленным  книгам.  Мои  рассказы  давали
некоторое материальное благополучие,  пока  еще  довольно  хилое,  но  мне
хватало. Это длилось недолго. Честолюбие и безумная идея погубили меня.
     Я  хотел  написать  настоящий  роман:   не   рассказ,   эфемерный   и
стереотипный,  какие  я  стряпал  для  журналов,  а   образец   подлинного
искусства. Создание шедевра стало моей мечтой.
     Я был неважным писателем не только из-за погрешностей  в  стиле.  Моя
главная ошибка  -  выбор  сюжетов.  Вампиры,  вервольфы,  ведьмы-оборотни,
мифологические чудовища - все это было не так  уж  интересно.  Банальность
воображения,          злоупотребление          прилагательными           и
прозаически-антропоцентрическая   точка   зрения   вредны   для   хорошего
фантастического рассказа.
     Надо было найти новые сюжеты, по-настоящему необычные интриги. Только
так   я   мог   бы   создать   что-то    свое    собственное,    абсолютно
терратологически-невероятное!
     Я мечтал познакомиться с песнями,  которые  поют  демоны,  летая  меж
звезд, услышать голоса древних богов, шепчущихся о своих тайнах  в  вечной
пустоте. Я страстно желал узнать ужасы  могилы,  поцелуй  червя,  холодную
ласку гниющего на теле савана. Я жаждал тайн,  сокрытых  в  глазах  мумий,
сгорал от желания познать мудрость червей. Вот тогда я  действительно  мог
бы писать. Тогда сбылись бы все мои мечты!

     Я  искал  свой  путь.  Начал  переписку  с  мыслителями  и  одинокими
мечтателями в разных концах света: с отшельником с гор  запада,  ученым  с
северных равнин, мечтателем и мистиком из Новой Англии.  От  последнего  я
узнал о существовании некоторых древних книг, полных странных  легенд.  Он
намекал мне на отдельные отрывки из знаменитого "Некрономикона" по безумию
богохульства. Сам он изучал  эти  страшные  книги,  но  мне  советовал  не
заходить слишком далеко. Еще ребенком он слышал о многих странных вещах  -
о колдуньях Аркхейма, где все еще  бродят  страшные  тени,  и  с  тех  пор
запретил себе проникать глубже в темную область черной магии.
     После настойчивых просьб он  наконец  с  неохотой  назвал  мне  имена
некоторых особ, кто мог  бы  помочь  в  моих  исследованиях.  Сам  он  был
блестящим, широко известным писателем, и  я  знал,  он  живо  интересуется
исходом этого дела.
     Получив драгоценный список, я пустился  в  широкую  переписку,  чтобы
получить желаемые книги. Я писал в  университеты,  в  частные  библиотеки,
прославленным магам  и  великим  жрецам  тайных  культов,  но  скоро  меня
постигло разочарование.
     Ответы,  которые  я  получал,  были   откровенно   холодными,   часто
враждебными. Обладатели этих книг, по-видимому,  были  в  ярости,  что  их
тайна обнаружена каким-то излишне любопытным незнакомцем.  Приходили  даже
анонимные угрозы по почте и по телефону. Но меня куда  больше  беспокоило,
что все мои усилия пропадали даром. Отрицания, отказы, уклончивые  ответы,
угрозы - все это ничего не давало. Надо искать где-то в других местах.
     Библиотеки! Может быть там, на забытых пыльных полках,  я  найду  то,
что ищу?
     И  начались  бесконечные   поиски.   Я   научился   с   непоколебимым
спокойствием переносить бесчисленные разочарования.
     Сколько я ни спрашивал,  ни  в  одной  библиотеке  не  слышали  ни  о
страшном "Некрономиконе", ни о пагубной "Книге Эйбона", ни о смущающих дух
"Культах вампиресс".
     Не найдя ничего в Милуоки, я  решил  попытать  счастья  в  Чикаго.  Я
намеревался провести там неделю, но задержался в этом городе на месяц.
     Моя настойчивость  наконец-то  была  вознаграждена.  В  одной  старой
лавчонке, на пыльных, видимо давно  позабытых  полках,  я  нашел  то,  что
искал.  Между  двумя  очень  старыми  изданиями   Шекспира   я   обнаружил
переплетенный в кожу толстый том, озаглавленный "Вермис Мистеринс",  иначе
говоря, "Тайны червей".
     Букинист не мог сказать мне, как эта книга попала к  нему.  Наверное,
он когда-то купил ее с кучей других, продававшихся за бесценок. Он явно не
знал, что это за вещь, поскольку взял с меня за нее всего один доллар.  Он
тщательно завернул  большой  том,  был  весьма  доволен  этой  неожиданной
продажей и, сияя, простился со мной.
     Я быстро унес драгоценную книгу. Какая  находка!  Я  слышал  об  этом
произведении. Автором его был Людвиг Гринн, закончивший свои дни на костре
в Брюсселе во времена  инквизиции.  Интересный  тип:  алхимик,  некромант,
известный маг. Он хвалился, что достиг небывалого возраста,  когда  власти
предали  его  огню.  Рассказывали,   что   он   называл   себя   последним
крестоносцем, уцелевшим после неудачного четвертого крестового похода, и в
доказательство показывал различные документы и  заплесневелые  пергаменты.
Там называлось имя некоего Бонифаса де Монфера, но скептики  считали,  что
Людвиг - просто слегка свихнувшийся самозванец и, в крайнем случае,  может
быть лишь потомком того крестоносца.
     Людвиг уверял, что постиг тайны колдовства, находясь в плену в Сирии,
где с помощью магов этой  страны  встречался  с  джиннами  и  ифритами  из
древних восточных мифов. Говорили, что он провел некоторое время в  Египте
и что среди дервишей Ливии ходили  легенды  об  удивительных  способностях
древнего ясновидящего из Александрии.
     Как бы то ни было, последние годы жизни Людвиг  провел  во  Фландрии,
где и родился. Жил он в развалинах мавзолея доримской эпохи, в  лесу,  под
Брюсселем, в обществе вызываемых им таинственных существ.  В  дошедших  до
нас манускриптах говорилось, что его  окружали  "невидимые  компаньоны"  и
обслуживали "слуги звезд". Крестьяне не  решались  проходить  ночью  через
лес, потому что  боялись  звуков,  раздававшихся  при  луне,  и  не  имели
никакого желания видеть то, чему поклонялись древние у языческих  алтарей,
которые еще стояли на темных полянах.
     В течение многих лет маг пользовался в округе дурной славой.  К  нему
приходило множество  путников  просить  гороскопы,  пророчества,  а  также
приворотные зелья, отвары и талисманы. Дошедшие до нас  рассказы  намекают
на его мобильное жилище,  на  сарацинские  реликвии,  на  невидимых  слуг,
которых он вызывал колдовством.  Все  свидетели  того  времени,  казалось,
испытывали  отвращение,  когда  дело  касалось  описания  этих  слуг.  Все
сходились на том, что страшный старик обладал властью  над  потусторонними
силами.
     Однако создания, которыми командовал Гринн, не появлялись после того,
как святая инквизиция обратила на него внимание. Солдаты нашли грот пустым
и разграбленным. Они  дограбили,  что  могли,  и,  уходя,  разрушили  его.
Сверхъестественные существа, непонятные инструменты, темные толпы и ограды
- все исчезло самым удивительным образом. Обыск в лесах и боязливый осмотр
старых алтарей ничего не дали. На алтарях нашли  следы  свежей  крови.  На
дыбе - тоже, когда допрашивали Гринна. Самые изощренные  пытки  ничего  не
смогли вытянуть из молчаливого мага, и  уставшие  палачи  в  конце  концов
бросили его в подземную тюрьму. Именно там, в каменном мешке, ожидая суда,
он написал свои "Вермис Мистеринс", этот патологический  труд,  окрашенный
ужасом, известный под названием "Тайны  червей".  Каким  образом  рукопись
вышла из тюрьмы, несмотря на бдительность стражи, осталось тайной.  Однако
меньше чем через год после смерти автора она была опубликована  в  Кельне.
Книгу  немедленно  запретили,  но  несколько  экземпляров  уже  разошлось.
Позднее она была  переиздана:  переведена  и  урезана  цензурой,  но  один
первоначальный вариант, латинский, считался подлинным.  За  все  эти  века
лишь немногие избранные могли познакомиться с тайнами,  сокрытыми  в  этой
книге, и ныне они известны тоже очень малому числу людей,  не  афиширующих
этого по вполне понятным причинам.
     Вот и все, что я знал об истории книги, что попала мне в руки.
     С точки зрения обычного коллекционера, это была бесценная находка, но
я почти не мог судить о ее содержании,  поскольку  она  была  написана  на
латыни. Я знал едва лишь несколько слов из этого мертвого языка, так  что,
открыв пожелтевшие страницы, натолкнулся на непреодолимый барьер. Подумать
только, обладать такими сокровищами и не иметь возможности познакомиться с
темными тайнами из-за отсутствия ключа.
     Я  было  впал  в  отчаяние,  потому  что  не  мог  просить  помощи  у
какого-нибудь  латиниста,   чтобы   перевести   такой   отвратительный   и
богохульный текст, но потом на меня снизошло озарение. Почему  бы  мне  не
поехать на Восток и не попросить помощи у моего друга? У него классическое
образование, и он вряд ли будет чрезмерно шокирован  темными  откровениями
Гринна. Я тут же написал ему и вскоре получил  ответ:  он  будет  счастлив
помочь мне, и я могу незамедлительно приехать к нему.

     Провидено  -  очаровательный  маленький  городок.  Дом  моего  друга,
одноэтажный, старинной постройки в колониальном стиле, был  весь  пропитан
атмосферой былого. Старинный чердак с  темными  балконами  служил  хозяину
кабинетом. Там  мы  и  работали  в  мрачную  апрельскую  ночь  у  большого
открытого окна, выходящего на лазурное море. Я как сейчас  вижу  маленькую
комнату, лампу, длинный стол и стулья с высокими спинками,  книжные  шкафы
вдоль стен, кучу рукописей.
     Мы с другом сидели за столом. Перед нами лежала открытая таинственная
книга. Его худой профиль бросал на стену тревожную тень, лицо его в слабом
свете казалось восковым. В кабинете царила беспокойная атмосфера  грядущих
открытий. Я  чувствовал  присутствие  тайн,  которые  вот-вот  могли  быть
разгаданы.
     Мой друг тоже чувствовал это. Долгие годы занятий оккультными науками
обострили его интуицию до необычайных пределов. Он вздрагивал,  но  не  от
холода, и не горячка заставляла его глаза блестеть, как драгоценные камни,
отражающие пламя. Он знал, еще даже не открыв  проклятую  книгу,  что  она
вредоносна. Запах сырости, поднимавшийся от этих желтых страниц, вызывал в
воображении могильную вонь. Листы по краям  были  объедены  червями,  кожу
переплета погрызли крысы, которые, быть может, питались чем-то  еще  более
ужасным.
     Приехав, я рассказал своему  другу  историю  этой  книги  и  при  нем
распаковал увесистый том. Тоща мне казалось, что ему  не  терпится  начать
перевод. Но сейчас он колебался.
     Он стал говорить, что это неразумно, что это  проклятое  знание.  Кто
знает, какую дьявольщину содержат эти страницы и какое несчастье постигнет
невежду, рискнувшего проникнуть в  эта  тайны?  Хорошо  ли  знать  слишком
много? И кто знает, сколько людей умерли, пытаясь на практике применить те
сведения, что содержатся на этих страницах? Он умолял меня  отказаться  от
моего намерения, пока он еще не открыл книгу,  и  поискать  вдохновения  в
менее устрашающих областях.
     Я был упрям, я был безумен. Я отмел все  его  возражения,  считая  их
напрасными и бессмысленными. Я не боялся. Должны же  мы  по  крайней  мере
изучить нашу находку, увидеть, что она содержит? И  я  стал  перелистывать
страницы.
     И разочаровался. В  книге  не  было  ничего  особенного.  Всего  лишь
пожелтевшие листы с  латинскими  текстами.  Никаких  иллюстраций,  никаких
пугающих рисунков.
     Мой друг не мог больше  противиться  искушению  посмотреть  на  столь
редкое сокровище  библиофила.  Он  наклонился  над  моим  плечом,  изредка
бормоча обрывки латинских фраз. Лицо его светилось энтузиазмом.
     Схватив обеими руками бесценный том, он сел  у  окна  и  стал  читать
выхваченные наугад абзацы, тут же переводя их. Глаза  его  сверкали  диким
огнем, тощее лицо все ниже склонялось над заплесневелыми страницами. Голос
его то  гремел,  то  затихал  до  шепота,  разматывая  темную  литанию.  Я
ухватывал только отдельные слова, потому что  он  в  своем  воодушевлении,
казалось, забыл обо мне. Он читал повествование  о  чарах  и  о  наведении
порчи. Я помню некоторые намеки на богов-прорицателей, вроде Ийга, темного
Хэна, бородатой змеи Биотис. Я дрожал, потому что давно знал эти имена, но
дрожал бы еще больше, если бы знал, что за этим последует.
     И  это  не  замедлило  случиться.   Он   обернулся   ко   мне   очень
взволнованный.  Голос  его  стал  более  торопливым  и  пронзительным.  Он
спросил, помню ли я легенды о колдовстве Гринна, о его  невидимых  слугах,
пришедших со звезд, чтобы подчиняться ему. Я  кивнул,  не  вполне  понимая
причины его внезапного исступления.
     Тоща он мне объяснил. Там, в главе об обитателях дома,  есть  молитва
или заклинание, возможно то самое, каким  Гринн  вызывал  со  звезд  своих
невидимых слуг! Он просил меня послушать и стал громко читать.
     И я слушал, как идиот, как безумец. Почему я не закричал и не убежал,
почему не вырвал у него из рук эту чудовищную книгу? Я спокойно  сидел,  в
то время как мой друг читал на латыни длинное зловещее заклинание:
     - Тиби, Магнум Инноминандум, сигна стедорум  нигратум  буфаминиформис
Садокс сигиллум...
     Ритуальные слова взлетали на ночных крыльях страха.  Они  разили  мою
душу острой болью, хотя я и не понимал их. Казалось,  слова  извивались  в
воздухе, как пламя, и жгли мой дух. Громкий голос будил  бесконечное  эхо,
которое, как мне  казалось,  достигало  самих  звезд.  Слова  эти  как  бы
переступали бесчисленные пороги, чтобы найти  слышащего  и  приказать  ему
спуститься на Землю. Иллюзия? У меня не было  времени  подумать  об  этом,
потому что на вызов пришел ответ. Едва голос  моего  друга  затих,  как  в
маленькой  комнатке  возник  ужас.  Стало  нестерпимо  холодно.  За  окном
внезапно взвыл ветер - не наш, не земной. Он принес далекий  слабый  стон.
Лицо моего  друга  побледнело  от  ужаса.  Потом  раздался  треск,  и  мои
расширенные  от  страха  глаза  увидели,  что  подоконник  прогнулся   под
невидимым ударом. За  окном  раздались  раскаты  безумного,  истерического
хохота. Человеческое горло не смогло бы испустить его.
     Дальнейшее произошло с ошеломляющей  быстротой.  Мой  друг,  стоявший
перед окном, вдруг закричал,  отчаянно  хватая  руками  воздух.  Его  лицо
исказила гримаса сильнейшей боли. Еще секунда - и его тело  поднялось  над
полом и выгнулось. Я услышал душераздирающий треск костей. Мой друг  висел
в воздухе, скрючив пальцы, словно защищаясь от чего-то невидимого. И снова
раздался демонический смех, но уже внутри комнаты.
     Звезды тревожно мерцали. Ледяной ветер выл в ушах. Я замер в  кресле,
неотрывно глядя на это ужасное зрелище. Мой друг испускал теперь визгливые
вопли,  и  они  смешивались  с  адским  смехом.  Затем  тело  моего  друга
переломилось пополам. Брызнули фонтаны крови. Но кровь не  достигла  пола.
Поток ее остановился в воздухе, а смех прекратился, сменившись  кошмарными
чавкающими звуками. Я с ужасом понял, что  невидимое  существо,  пришедшее
ниоткуда, питается кровью! Неужели это невидимый вампир?
     Перед моими  глазами  происходила  отвратительная  метаморфоза:  тело
друга  сморщилось,  высохло,  опустошилось  и  тяжело  упало  на  пол  без
признаков жизни, а в воздухе в это  время  творилась  еще  более  страшная
перемена.
     Угол комнаты  у  окна  заполнялся  красным,  кровавым  светом.  Стали
медленно  проявляться  контуры  призрака  -   набухающий   кровью   силуэт
невидимого звездного бродяги. Это было нечто  красное,  текучее.  Дрожащее
желе, малиновый шар, ощетинившийся бесчисленными щупальцами,  шевелящимися
и изгибающимися. На их концах были присоски, или рты, которые  открывались
в безмерной жадности... Существо было распухшим, омерзительным: масса  без
головы, без лица, без  глаз,  одна  голодная  пасть.  Человеческая  кровь,
выпитая им, сделала его силуэт почти видимым. Это зрелище могло  свести  с
ума любого.
     К счастью для моего  разума,  существо  не  стало  задерживаться.  Не
обращая внимания на труп на полу, оно  быстро  схватило  длинными  липкими
щупальцами зловещую книгу, тут же  протиснулось  в  окно  и  исчезло.  Его
сатанинский смех летал на крыльях ветра, пока оно не  унеслось  в  бездну,
откуда пришло.

     Вот и все. Я остался один. У моих ног лежало безжизненное тело. Книга
исчезла. Пол и стены были забрызганы кровью моего несчастного друга.
     В сильнейшем потрясении я долго не мог сдвинуться с  места.  Придя  в
себя, я поджег комнату и убежал, надеясь, что пожар скроет  все  следы.  Я
прибыл вечером, никто не знал о моем приезде, и  никто  не  видел,  как  я
уходил. Когда первые языки пламени привлекли внимание  людей,  я  был  уже
далеко. Несколько часов я  бродил  по  извилистым  улицам.  Меня  сотрясал
беззвучный смех, когда я поднимал глаза к ярким  звездам,  наблюдавшим  за
мной сквозь клочья тумана.
     Наконец я успокоился настолько, что смог сесть в поезд. Я был спокоен
в дороге, спокоен и сейчас, когда пишу эти строки. Был спокоен даже, когда
читал о несчастном случае с моим другом, погибшим при пожаре.
     Только ночью, когда сияют звезды, они приходят  и  приносят  с  собою
ужас. Тогда я принимаю наркотики, тщетно  пытаясь  оградить  свой  сон  от
жутких воспоминаний. Но это не  так  уж  важно.  Я  знаю,  что  все  скоро
кончится.
     Странные предчувствия говорят мне, что этот звездный бродяга  посетит
меня. Я уверен, что он обязательно придет, даже без вызова. Найдет меня  и
унесет во тьму, поглотившую моего друга. Иногда я почти мечтаю об этом дне
и жду его! Жду с великим нетерпением,  ибо  тогда  я  тоже  познаю  "Тайны
червей"...

                             Виктор Колупаев

                              ЛЮБОВЬ К ЗЕМЛЕ

     Сканировал: Ершов В.Г. 21/06/98.

     Телестена  на  мгновение  вспыхнула  ослепительным  голубым   светом,
заколыхалась. И, медленно расширяясь, заполнила комнату.  Эспас  поудобнее
устроился  в  глубоком  кожаном  кресле.  Он  вытянул  ноги.  Ему   всегда
доставляло  удовольствие  смотреть  последние  известия.   Голографическое
изображение переносило его из одного уголка Земли в другой, кидало в глубь
океана и в бездну космоса. Он ощущал себя участником  событий,  в  которых
никогда бы не смог участвовать на самом деле. И это было ему приятно.
     Эспас уже несколько месяцев жил в  этой  затерянной  на  берегу  моря
гостинице. Он никогда не уходил от нее, старался не смотреть на площадки с
глайдерами, сторонился людей, хотя и был веселым, остроумным человеком.
     Ему хотелось знать о Земле все, и он часами просиживал  у  телестены,
радуясь, что может все это видеть. Эта ненасытная любовь  к  Земле,  к  ее
океанам, лесам, деревьям, животным, городам была вроде болезни, о  которой
он даже не задумывался. А если бы и задумался, то не захотел бы избавиться
все равно. И только  когда  глаза  уставали,  он  уходил  вниз  к  морю  и
некоторое время лежал на горячем белом песке. Потом взбирался на невысокую
скалу, нависшую над водой, и нырял в пенистые гребни волн. Он плыл  вдаль,
иногда отдыхая лежа на спине, и  возвращался  лишь  тогда,  когда  изрядно
уставал. Тогда он снова ложился  на  песок,  смотрел  в  небо  с  белесыми
перистыми облаками и, когда тело начинало ощущать  теплоту  лучей  солнца,
вставал и шел в гостиницу.
     Лишь дважды он заставил себя сесть в  кресло  глайдера,  подняться  в
воздух и лететь в Лимику к Эльсе. Он помнил, где она  жила,  но  оба  раза
останавливался  возле  ее  двери.  Что-то  не  пускало  его   дальше.   Он
возвращался в свой гостиницу "Горное гнездо" и садился перед телевизором.
     А вечером он спускался на первый этаж  в  бар,  занимал  место  перед
огромным старинным камином, в котором горели  поленья  смолистых  дров,  и
слушал, о чем говорят люди. В "Горном  гнезде"  жили  те,  кто  по  разным
причинам на  несколько  дней  хотел  уйти  от  забот  повседневной  жизни,
отвлечься от всех дел. Здесь никто никому не мешал,  никто  не  спрашивал,
что привело другого сюда. Можно было целыми  днями  лазить  по  горам  или
купаться в море. Сюда можно было  приехать  внезапно  и  так  же  внезапно
уехать, не предупредив об этом даже администратора.
     За несколько месяцев, проведенных в этой гостинице, Эспас ни с кем не
познакомился. Лишь иногда он вставлял в  разговор  несколько  малозначащих
фраз. Он наслаждался своим  одиночеством,  наслаждался  чувством,  которое
сливало его со всей Землей. Он был счастлив Землею.
     В этот вечер он, как обычно, сидел в баре, пододвинув кресло к камину
и любуясь язычками пламени, лизавшего поленья. Рядом сидело еще  несколько
человек, преимущественно мужчин. Рослый бармен изредка разносил  бокалы  с
шипучим напитком.
     Рядом с Эспасом,  ближе  к  открытому  настежь  окну,  сидел  высокий
человек лет сорока. Его черные волосы кое-где пробивала седина. Он садился
рядом  с  Эспасом  уже  второй  вечер  подряд.  Само  по   себе   это   не
заинтересовало бы Эспаса,  если  бы  не  одно  обстоятельства:  незнакомец
часто, слишком часто, чтобы это было случайно, посматривал на него.
     Так они просидели с час, и Эспас уже было хотел уйти в свою  комнату,
чтобы снова включиться в события, которые ему  предложит  экран  объемного
телевизора, как вдруг незнакомец резко пододвинул свое  кресло  к  нему  и
спросил:
     - Эспас?
     Эспас ответил  не  сразу.  Что-то  в  лице  человека  показалось  ему
знакомым. Или это просто был определенный, очень распространенный на Земле
тип  лица.  Глаза  его  смотрели  чуть  настороженно,   словно   он   ждал
отрицательного ответа, и чуть насмешливо, словно этот ответ  нисколько  бы
не обманул его.
     - Да, меня зовут Эспас, - наконец ответил  Эспас  и  медленно  встал,
намереваясь прервать на этом еще не начавшийся разговор.
     - Я зайду к тебе. - Это был не вопрос. Фраза была сказана так, словно
человек не сомневался в том, что он зайдет в комнату Эспаса. - Минут через
десять.
     Эспас невольно кивнул. А потом, когда до него дошел  уже  не  тон,  а
смысл сказанного, ему сделалось немного неловко перед  собой  из-за  того,
что он сейчас делает не то, что хочет. Он не намерен  был  заводить  здесь
друзей. Это отвлекло бы его от объемного телевизора.
     Он чуть отодвинул кресло, чтобы пройти, и легким шагом вышел из бара.
Он был высок и хорошо сложен. Походка его была немного странной. Казалось,
что идут только ноги, а туловище и голова остаются на  месте.  И  все-таки
какое-то изящество чувствовалось в его походке.
     В своей комнате он тотчас же включил телевизионную стену; пусть  этот
незнакомец сам завязывает разговор, если хочет. В хронике  показывали  лов
рыбы на Литвундской банке,  и  к  его  ногам  шлепались  огромные  рыбины,
названия которых он даже не знал. Затем выступил человек, которого  диктор
представил как  председателя  комиссии  по  дальним  космическим  полетам.
Объявлялся конкурс на замещение вакантных мест в экспедиции  "Прометей-7".
Эспас усмехнулся. В Дальний Космос он бы не пошел. Он не мог  прожить  без
Земли и одного дня. А ведь эта экспедиция - на много-много лет.
     Потом показали старую кинохронику. Это были последние кадры, принятые
с корабля "Прометей-6". Изображение было уже плохое. Лица  членов  экипажа
разобрать не удалось.
     В дверь постучали. Эспас отвлекся на  несколько  секунд  и  пропустил
слова диктора, который в это время что-то говорил об экспедиции.  Кажется,
от нее больше не принимали никаких сигналов.
     За дверью, конечно, стоял незнакомец. Эспас  молча  пропустил  его  в
комнату, не предложив сесть. Но тот уселся сам. И Эспас был ему благодарен
за то, что тот не опустился в его любимое кресло, хотя оно стояло ближе  к
дверям. Эспас сел в него и вытянул ноги. Хроника кончилась. Теперь  начали
передавать что-то из серии "Путешествия по Сибири и Канаде".
     Незнакомец, не вставая с кресла, нагнулся и выключил телестену.
     - Меня зовут Ройд, - сказал он.
     Эспас кивнул, что означало: он принял это сообщение к сведению.
     - Сколько месяцев ты уже находишься в этой  горной  дыре?  -  спросил
Ройд.
     - "Горное гнездо", - поправил его Эспас. - Около шести месяцев.
     - Эспас, я бы никогда не поверил,  что  ты  можешь  провести  в  этой
горной дыре шесть месяцев.
     - "Горное гнездо", - снова поправил его Эспас.
     - Все равно дыра, - отмахнулся Ройд. Лицо его с правильными  упрямыми
чертами было обращено к  Эспасу  вполоборота.  Оно  все-таки  было  чем-то
неуловимо знакомым. Эспас уже совсем было собрался спросить  об  этом,  но
Ройд опередил его: - Ты пытаешься вспомнить, где видел меня?
     - Да, - ответил Эспас. - Очень часто встречающийся тип лица.
     - Возможно. Хотя мы были вместе около двух лет. Но я допускаю, что ты
забыл меня... А что ты помнишь вообще?
     Эспас усмехнулся:
     - Все, что мне надо.
     - Только то, что тебе надо? А сверх того?  Ты  пытаешься  забыть  или
забыл на самом деле?
     Последние шесть месяцев Эспас не задумывался над  этим.  Просто,  как
ему казалось, он вырвался из тьмы и теперь  наслаждался  жизнью,  даже  не
своей собственной, а жизнью Земли.
     - Мне ничего не надо, - твердо сказал он.
     - Хорошо, -  улыбнулся  Ройд.  -  Начнем  по  порядку.  Ты  хотел  бы
очутиться в экспедиции "Прометей"?
     - Так вот оно что! Ты вроде вербовщика? В экспедицию никто не идет?
     - В эту экспедицию конкурс - тысяча человек на одно место. И это  уже
после общей комиссии. Значит, не хочешь?
     - Ни за что. Мне хорошо и на Земле.
     - Пойдем дальше. Ты не забыл Эльсу?
     - Нет. - Эспас невольно стиснул зубы. Ему не хотелось,  чтобы  кто-то
говорил о ней. Здесь он и сам еще ничего не мог понять.
     - Ты был у нее?
     - Нет, не был. - Эспас отвечал, потому что вопросы были не праздными,
он это чувствовал. И все-таки разговор начинал злить его.
     - Я знаю, почему ты не был у нее. Она тебя выгонит.  Она  не  захочет
тебя видеть. Такой ты для нее не существуешь. Ты ведь даже пытался увидеть
ее и струсил. Ты не Землю любишь, ты просто трусишь.
     - Хватит! - Эспас вцепился  в  подлокотники  кресла  и  весь  подался
вперед. - Слышишь? Хватит!
     Ройд замолчал, усмехнулся чему-то, потом сказал:
     - Все мы любим Землю..
     Они молчали минут пять. Эспас все старался вспомнить,  где  он  видел
этого человека. Что ему от него нужно?
     - Что тебе от меня нужно?
     - Мне нужно, чтобы ты вспомнил все и вернулся.  Ты  очень  нужен,  но
вернуться сможешь, только если захочешь.
     - Куда? - Эспас не хотел  никуда  возвращаться.  Ему  было  хорошо  и
здесь. - Куда я должен вернуться?
     Ройд не ответил на вопрос, но задал свой:
     - Что ты помнишь из того, что было до этих  шести  месяцев,  до  этой
горной.. до этого "Горного гнезда"?
     - Эльса, - прошептал Эспас. - Давно-давно.
     - Еще?
     - Желание видеть Землю.
     - Еще?
     - Больше ничего. Я ничего не помню.
     - Но ты хоть хочешь вспомнить?
     - Хочу. - Эспас вдруг начал понимать, почему он бежал от людей.  Ведь
бежал же! Даже к Эльсе он не мог заставить себя  зайти.  -  Я  хочу.  И  я
боюсь. Наверное, там было что-то ужасное...
     - Ужаснее, чем есть, не придумаешь. - Ройд почувствовал,  что  сейчас
Эспас признает за ним некоторое превосходство, и разговаривал  с  ним  как
отец с сыном, чуть-чуть повелительно,  но  с  уважением  и  даже  какой-то
лаской. - Собирайся. Мы летим.
     - Куда? - устало спросил Эспас.
     - К Кириллу.
     - К Кириллу? Я не знаю такого. Это далеко?
     - Часа три. Ты знал и Кирилла.
     - Я знал и его? - тихо удивился Эспас.
     - Знал. Ты знал многих. Мы их соберем всех.
     - Зачем?
     - Чтобы нам не было стыдно.
     - Хорошо. Я готов. У меня нет вещей.

                                  * * *

     Они вышли из  гостиницы  "Горное  гнездо"  и  направились  к  стоянке
глайдеров. Уже окончательно стемнело. Небо  было  чистое,  звездное.  Ройд
остановился, задрал голову и долго смотрел в черную пустоту.
     - Ты знаешь, что гонит человека в космос?
     - Нет. Я не понимаю этих людей.
     - Любовь к Земле... Пошли.
     Двухместный глайдер они нашли почти сразу же.  Ройд  откинул  колпак,
включил освещение пульта управления, жестом пригласил Эспаса занять место,
сел сам. Глайдер взмыл в воздух, несколько секунд висел  неподвижно,  пока
Ройд выбирал маршрут на специальной карте, и рванулся вперед.
     - Что мы будем у него делать?
     - Разговаривать. Причем разговаривать будешь ты. Я бы поговорил с ним
и сам, но он не захочет меня видеть. Струсит. Будешь говорить ты.
     - Но о чем? Я его совершенно не знаю!
     - О чем угодно. Если он спросит про меня, можешь рассказать.  У  меня
нет секретов от всех вас.
     - Может быть, ты мне расскажешь все, чтобы я лучше понял,  что  нужно
делать?
     - Возможно, это было бы и лучше. Я уже раз пытался  это  сделать.  Но
наш милый Крусс чуть не засадил меня в психолечебницу. И ты знаешь, ему бы
поверили, а мне - нет...
     Эспас откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, но уснуть  не  мог.
Что-то копошилось в его памяти, какие-то смутные воспоминания,  события  и
лица. Он вдруг почувствовал, что когда-то помнил все, еще совсем  недавно,
несколько месяцев назад. Что это было? Что-то  такое,  что  он  постарался
забыть. Но это значит, что он хотел забыть! Ведь не  забыл  же  он  Эльсу.
Ведь помнит же он про нее все. И ее лицо, и ласковые руки, и губы, которые
так часто и с такой радостью целовали его. Помнит, как они  познакомились,
как собирались жениться. И потом это  расставание.  Без  слез,  без  обид.
Тяжело было, словно они покидали друг друга навсегда... Она провожала его.
Она провожала его! Это было не просто расставание. Она  куда-то  провожала
его! Куда он мог от нее уйти? Да что же это с тобой, память? Вспомни. Куда
она тебя провожала?
     Этот вопрос возник в голове внезапно. За все шесть месяцев в  "Горном
гнезде" он ни разу не подумал об этом...  Ройд  знает  про  Эльсу.  И  его
самого он знает. За шесть месяцев голова отучилась думать и теперь  начала
тупо болеть.
     - Ройд, кто я?
     - Пришелец из другой звездной системы, - усмехнулся Ройд.
     - Я серьезно. Где мы с тобой были вместе?
     - В одной удаленной галактике.
     - Не хочешь отвечать?
     - Ты все равно не поверишь.  Дойди  до  всего  сам.  А  я  постараюсь
помочь. Я в этом тоже очень заинтересован.
     Вскоре начало светать. Они летели  на  высоте  десяти  тысяч  метров.
Внизу уже можно было различить  кое-что  сквозь  пепельную  дымку  тающего
тумана. Под ними расстилалась тайга. Эспас никогда не был  в  Сибири.  Его
всегда тянуло туда, где тепло. Он зябко поежился, хотя в  кабине  глайдера
была вполне нормальная температура.
     Они спустились где-то на берегу Оби, в небольшой, с километр  длиной,
деревне. Глайдер был оставлен на обочине проселочной  дороги,  уходящей  в
сосновый  бор.  Было  часов  восемь  утра.  Из  травы  доносился   стрекот
кузнечиков. Какая-то птица настойчиво спрашивала: "Медведя видел?  Медведя
видел?"  Мимо  бесшумно  пролетел  грузовой  глайдер   с   четырехгранными
цистернами из-под молока. Вела его  молодая  девушка,  почти  девчонка,  в
белом платочке и цветастом платье. Она что-то крикнула, но Эспас и Ройд не
расслышали ее.
     Деревня была чистая и опрятная. Двухэтажные  коттеджи  шли  по  обеим
сторонам единственной дороги. Одна половина домов выходила окнами  к  Оби,
вторая - в сосновый бор. Людей было мало, в  основном  ребятишки,  которые
уже тащились с удочками.  Иногда  на  какую-нибудь  площадку  возле  домов
опускался   глайдер   местного   обслуживания,   маленький,    тихоходный,
выкрашенный в клеточку, из него выходил человек и спешил куда-то.
     Эспас и Ройд дошли до небольшой гостиницы и остановились.
     - К Кириллу ты пойдешь один, - сказал Ройд. - Он живет в конце улицы,
в предпоследнем коттедже с левой стороны. Я подожду тебя здесь.
     - Что же все-таки я должен ему сказать? Или спросить?
     - Все, что хочешь. Я уже говорил. Просто побеседуйте - и все.
     - Ты сказал, что я его когда-то знал, значит, я  должен  назвать  его
настоящим именем?
     - Как хочешь.
     - Но я могу хотя бы сказать ему, что меня послал Ройд? Что ты здесь?
     - Ты можешь говорить все, что захочешь.
     - Почему бы тебе самому не поговорить с ним?
     - Он, наверное, не захотел бы меня видеть.
     - Наверное? Ну а по каналу связи ты с ним говорил?
     - Покажи свою левую руку, - попросил Ройд, не отвечая  на  вопрос.  -
Где у тебя диск связи?
     Эспас покраснел:
     - Я еще не... Я, наверное, потерял его. Нет, я оставил его в  "Горном
гнезде". Но он совершенно не действует. Сломан.
     - Я предполагаю, что у Кирилла тоже нет диска связи, - сухо и  жестко
сказал Ройд. - Иди, если у тебя больше нет вопросов.
     Эспас  пошел  по  дорожке  вдоль  домиков.  Ройд  скрылся  в   дверях
гостиницы. У предпоследнего дома Эспас остановился, оглядел его.  Дом  как
дом. Небольшой заборчик, калитка с щеколдой. Он открыл калитку, прошел  по
тропинке  к  крыльцу.  Эта  же  тропинка  от  крыльца  вела  к  небольшому
обрывчику. Дорожка проходила мимо грядок с  огурцами  и  помидорами,  мимо
клумб гладиолусов и флоксов. Из  дверей  вышла  женщина,  вид  у  нее  был
усталый. Она вопросительно посмотрела на Эспаса. Эспас поздоровался.
     - Я хотел бы узнать, здесь ли живет Кирилл?
     - Здесь, - ответила женщина. - Проходите в комнату. Меня зовут Анна.
     - Эспас, - неожиданно для себя сказал Эспас.
     - Нет, нет,  -  испуганно  прошептала  женщина.  -  Нет,  вы  его  не
возьмете. Он не хочет. А я не могу.
     Эспас подумал, что он зря назвал свое имя. Что-то тут есть, если  оно
произвело такое впечатление на Анну.
     - Я никуда его не собираюсь забирать, -  сказал  Эспас.  -  Просто  я
хотел поговорить с ним.
     - Да, да. Прости. Это я так... Я работала сегодня в ночную  смену.  У
нас на ферме произошла авария.  Я  кибернетик.  Я  так  устала,  от  всего
устала. Устала ждать...
     - Так я могу увидеть его?
     - Да, да. Конечно. Они с Андрейкой ушли ловить  рыбу.  Это  недалеко.
Вниз по дорожке. Там есть мостки... Я позову их?
     - Нет, я сам. Как я узнаю его?
     - Так ты его не знаешь? - ужаснулась женщина. - Ну  конечно...  Он  в
белом свитере. В белом, совершенно белом.
     Она подождала, пока Эспас спустился с обрывчика, и только тогда вошла
в дом.
     Песчаный берег спускался  к  реке  небольшими  пологими  уступчиками,
которые  оставила  убывающая  вода.  Метрах  в  пятидесяти.  Эспас  увидел
деревянные мостки и на них двух людей: мужчину лет сорока в белом  свитере
и мальчика лет семи. Оба сидели  на  досках,  и  их  босые  ноги  чуть  не
доставали до воды. Клев, судя по поплавкам, был плохой.  Эспас  подошел  к
воде и громко сказал:
     - Кирилл!
     Мужчина оглянулся, щелкнул языком, тихо сказал:
     - Да. Вот так. - И громко: - Здравствуй!
     - Кирилл, я хотел поговорить с тобой. - Эспас нерешительно переступил
с ноги на ногу.
     Андрейка потянул отца за рукав:
     - Папа, клюет.
     - Подержи мою удочку, - сказал  отец  сыну,  нехотя  встал,  зашлепал
босыми ступнями по мосткам, сошел на песок: - Так о чем ты хотел  со  мной
поговорить?
     - Да так, - пожал плечами Эспас. - Просто поговорить. Болтают,  будто
мы с тобой где-то работали вместе. Правда это?
     - Может, и правда. Мир большой. А ты сам не помнишь?
     - Нет, ничего не помню.
     - И я не помню. Может, и встречались где. Давай хоть сядем на бревне.
Чего нам стоять? - Они сели. - Ты извини,  там  в  доме  Анна  только  что
пришла с работы. Устала. Поэтому не приглашаю.
     - Почему у тебя нет диска связи на руке? - вдруг спросил Эспас.
     - А, это... Забыл дома, наверное. Пустяки, меня  никто  не  вызывает.
Ловлю вот с сыном рыбу. Ходим в бор за грибами... Погода хорошая. - Кирилл
зевнул. - Да. Вот так.
     - Со мной произошло что-то странное, - сказал Эспас. - Полгода прожил
в "Горном гнезде". Знаешь, туда бегут все, кому на  время  нужно  остаться
одному. А вчера вот подумал, что же со мной было до  этого?  И  ничего  не
помню. Вчера еще и вспоминать не хотел, спал вроде. А  сегодня  вот  очень
хочу вспомнить.  И  не  могу.  Чувствую,  что  вот-вот  память  проснется.
Какого-то толчка не хватает. Не поможешь?
     Кирилл помолчал, нагнулся, поискал в песке камень, хотел бросить  его
в воду, но передумал. Так и остался сидеть, держа камень в руке.
     - Не знаю, чем тебе помочь. Память - штука коварная. Может, и  лучше,
что ты ничего не помнишь... Ну так что? Вроде бы мы и поговорили. Пойду я,
пожалуй?
     - Да, поговорили. - Эспас встал и, не попрощавшись, пошел  по  берегу
туда, где виднелась гостиница.
     - Эспас, стой! - вдруг крикнул Кирилл. - Кто тебя послал сюда?
     Эспас остановился. Вот так штука! Ведь он не говорил  Кириллу  своего
имени. Значит, он все-таки его знает?
     - Меня попросил об этом Ройд.
     Кирилл подошел поближе.
     - Ройд? И он здесь? И он вернулся?
     - Значит, ты его знаешь? Откуда ты его знаешь?
     - Да так. Учились вместе.
     - А меня? Ведь ты назвал меня по имени.
     - Разве? Живет тут у нас один Эспас.  Похож  ты  на  него.  Вырвалось
случайно. А что... Ройд?
     - Ройд намерен собрать нас всех вместе.
     - Ну, ну. Пойду посижу еще с сыном. - Кирилл  повернулся  и  пошел  к
мосткам.
     Эспас посмотрел ему вслед: "Ясно, что Кирилл  знает  все,  во  всяком
случае, много. Но он почему-то не хочет  говорить.  Похоже,  боится.  Ройд
молчит, потому что я ему  не  поверю.  Хорошо.  Разберусь  сам.  Есть  еще
Эльса..."
     Ройд встретил его в гостинице. Он ничего не спросил, только испытующе
посмотрел на Эспаса. Тот заговорил сам:
     - Он, несомненно, знает меня. Во всяком случае,  он  назвал  меня  по
имени, хотя я ему не представился, а потом тут же спохватился и отказался.
С тобой, по его словам, он когда-то учился. Он удивился, узнав, что  и  ты
здесь... Ты не хочешь мне все рассказать, потому что я могу не поверить. А
он - потому что боится сам. Это ясно. Я разберусь и без вас. Я  сейчас  же
полечу к Эльсе. У нее я узнаю все.
     - Она выгонит тебя. Поверь, что ты для нее не существуешь. Тебя  нет.
Не надо напрасно  ее  мучить.  А  без  нас  ты  все  равно  ни  в  чем  не
разберешься.

                                  * * *

     - Андрейка, - сказал Кирилл сыну. - Ты порыбачь здесь,  а  мне  нужно
слетать в одно место.
     - Ты быстро? - спросил Андрейка.
     - Не знаю еще, но постараюсь управиться побыстрее.
     Кирилл поднялся на обрывчик, быстро прошел  к  дому.  Анна  сидела  в
комнате, какая-то безвольная, испуганная и оглушенная.
     - Что теперь будет, Кирилл? - спросила она. - Ты ему все рассказал?
     - Я не рассказал ему ничего... От стыда хоть в петлю лезь. Я не  могу
так больше жить, Анна. Я догоню их.
     - Я все время ждала этого. Я все время боялась.
     -  Но  неужели  ты  хочешь  быть  женой  труса?  А   Андрейка?   Ведь
когда-нибудь он спросит, почему я здесь? Он и так много знает. Каково  ему
будет себя чувствовать сыном труса?
     - Но ведь ты любишь нас! Все любишь! Всю Землю!
     - Прости, Анна. - Он подошел к ней, обнял за плечи. - Прости, Анна.
     Он вышел из дому и размашистым шагом направился в сторону  гостиницы.
А когда увидел, что из нее вышли два человека, то не выдержал,  побежал  и
догнал их.
     - Ройд! - крикнул он. - Я с вами!
     Ройд и Эспас оглянулись и  остановились.  Кирилл  налетел  на  Ройда,
стукнул его кулаком по плечу. И какая-то удалая радость была в его глазах.
     - Командир, я приветствую тебя! - крикнул он еще раз.  -  Я  с  вами,
черт возьми!
     Ройд встретил его немного суховато, но протянул руку:
     - Я надеялся на тебя, Кирилл. Очень надеялся.
     Эспас поглядывал на них удивленно, и немного  обидно  было  ему.  Они
понимали друг друга. И наверное, знали друг про друга все. А как же он?
     - Эспас, - повернулся к нему Кирилл. - Ну конечно же,  я  тебя  знаю!
Хотя  понемногу  уже  начал  все  забывать.  Не  знаю,  сколько   бы   мне
потребовалось времени, чтобы забыть все.
     - Если очень хочешь, забудешь, -  сказал  Ройд.  -  Летим  к  Круссу.
Остальных надо еще искать.
     - Крусс? - сморщился Кирилл. - Но этого я совершенно не помню.  Разве
с нами был Крусс?
     - Был, - сказал Ройд. - Вычислитель. Он уже чуть не  засадил  меня  в
сумасшедший дом. Но теперь мы поговорим с ним все трое.
     - Конечно, этот Крусс... -  сказал  Кирилл.  -  Тут  ко  мне  однажды
заходил Всеволод. Кажется, он собирался вернуться.
     - И ты знаешь, как его найти? - спросил Ройд.
     -  Знаю.  Он  сказал  мне.  Институт  пространства  и  времени  около
Гравиполиса.   Он   работает   там   руководителем   какой-то   проблемной
лаборатории. Ведь он еще в экспедиции начал искать теоретическую базу. Тем
более что он чистый физик-теоретик по образованию. Летим к нему?
     - Летим, - согласился Ройд.
     - Вы хоть завтракали?
     - Нет, - ответил Эспас. - Впрочем, мы даже и не ужинали.
     - О, такому количеству мускулов, как  у  тебя,  нужна  хорошая  пища.
Может, зайдем ко мне домой?
     - Нет, - сказал Ройд. - Перекусим в баре гостиницы, чтобы  не  терять
зря времени.
     Они сели за столик. Эспас  подошел  к  автомату,  выбрал  кушанья,  и
вскоре они уже ели. К ним присоединился Кирилл.
     - Вот что, - сказал он. - У нас ни  у  кого  не  может  быть  обычных
дисков связи. Ведь никто из нас, я думаю, даже и не пытался стать на учет.
Но у нас есть свои диски. Друг с другом-то мы можем разговаривать. Не  все
же время мы будем летать вместе. Сколько там осталось, Ройд?
     - Одна...
     - Одна?! Стыдно... Наверное, каждый думал, что на нем это кончится. И
ушли все.
     Эспас пока ничего не понимал из того, что они говорили. Конечно,  они
ему все расскажут, когда он будет подготовлен к тому, чтобы  поверить.  Но
он должен постараться кое-что вспомнить и сам. Вот, например, Ройд. Теперь
Эспас был уверен, что когда-то знал его. А эта манера говорить? Держаться?
Немного суховато, спокойно, почти без всяких эмоций. Слегка  повелительный
голос. Кирилл назвал его командиром. Кого обычно так называют?  Командиров
батискафов, руководителей экспедиций, командиров космических кораблей. Был
ли когда-нибудь сам Эспас в глубинах океана, в космосе или в  какой-нибудь
другой экспедиции? Нет, он не помнил этого. Но ведь  и  Кирилл  помнит  не
все! Забыл же он Крусса, который, по словам Ройда, тоже был с  ними.  Если
Крусс был с ними, может, и он ничего не помнит? Наверное, Ройд выложил ему
все, и тот обратился к врачам.
     - Я  говорил  с  администратором  "Горного  гнезда",  -  прервал  его
размышления  Ройд.  -  Они  перешлют  твой  браслет  связи  в   Гравиполис
Всеволоду. И у меня, и у Кирилла такие уже на руке.  Мы  сможем  связаться
друг с другом, когда захотим.
     - Почему бы нам не зарегистрировать обычные диски? - спросил Эспас.
     - Потому что Ройд, Кирилл, Эспас, Крусс, Всеволод, Санта уже получали
их когда-то. Их номера заняты. Никто не выдаст нам новые.
     Все трое встали и вышли из бара. Было уже часов девять утра.
     - Нам нужен глайдер, - сказал Ройд. - Как быстро можно вызвать его?
     - Глайдер на дальние расстояния  можно  вызвать  за  час,  -  ответил
Кирилл. - У вас двухместный? В нем мы вполне уместимся и трое.  Кто-нибудь
пусть приляжет в багажнике. Там мягко. Вы ведь не спали? Кто?
     - Пусть спит Эспас, - сказал Ройд.
     Эспас был не прочь поспать и согласился. Они  втиснулись  в  глайдер,
который все  еще  стоял  на  обочине  дороги.  Ройд  снова  сел  за  пульт
управления.
     - Мы прилетим туда вечером, - сказал Кирилл. - Всеволода не будет  на
работе. Предлагаю, чтобы не искать  его,  дать  телефонограмму  диспетчеру
главной стоянки в Гравиполисе, чтобы они известили его о нашем приезде.
     Ройд дал телефонограмму.  В  кабине  глайдера  специально  для  таких
случаев был служебный передатчик.
     Эспас задремал. И  ему  приснилась  чернота  со  светящимися  кое-где
точками. Он явственно ощутил соленый привкус во рту.  Над  ним  склонилось
человеческое лицо, освещенное коротким лучом. Это была  женщина.  Какая-то
преграда стала между их лицами. И тогда он  снова  начал  проваливаться  в
пустоту.
     "Эспас, очнись! Это я, Верона. Эспас, очнись!"
     И он очнулся. Перед ним темнели спинки двух сидений,  между  которыми
мигали приборы. Над головой через  прозрачный  колпак  просвечивали  яркие
звезды. И ему показалось, что нечто подобное уже было. Было!
     - Верона, - прошептал он.
     - Проснулся, - заметил Ройд. - Что? Что ты сказал?
     - Верона, - повторил Эспас.
     - Верона! - крикнул Ройд. Все его спокойствие куда-то улетучилось.  -
Ты помнишь Верону?
     - Я видел ее сейчас.
     - Верона осталась там одна! Понял? Верона была с нами.  Она  осталась
там одна. Наконец-то ты хоть что-то вспомнил! Она спасла тебя  от  смерти.
Что ты еще вспомнил?
     - Она смотрела на меня и говорила: "Очнись, Эспас. Я Верона.  Очнись,
Эспас!" А кругом чернота. И белые точки, как мухи. И все.
     - Во что она была одета?
     - Не знаю. Ее лицо не могло  прикоснуться  к  моему,  что-то  мешало.
Больше я ничего не видел.
     - Это был скафандр, Эспас. Скафандр высшей защиты. Мы тогда встретили
какое-то  космическое  тело.  И  вы  с  Вероной  полетели  его  осмотреть.
Почему-то произошел взрыв. Тебя немного помяло. Так ведь?
     - Да, так. Значит, я был в космосе? Это могло  быть  где-то  в  поясе
астероидов. А я думал, что никогда не был в космосе.
     - Это было немного дальше, - усмехнулся Ройд.
     - А где же тогда осталась Верона? Ведь не на Юпитере же?
     - Нет, нет... Хорошо, что ты начал вспоминать. Теперь  ты  нам  скоро
поверишь.
     - Я поверю вам и сейчас!
     - Подожди, пока мы не встретим Всеволода. Мы  уже  над  Гравиполисом.
Диспетчер сообщил, что Всеволод будет ждать нас у себя дома. Это где-то на
берегу Гудзона. Через пять минут мы будем у него.
     Глайдер  начал  снижаться  и  вскоре  опустился  на  небольшой,  ярко
освещенной площадке посреди сосен. Ройд откинул колпак. Все  трое  вылезли
из кабины. Эспас разминал  ноги.  Все-таки  лежать  в  багажнике  было  не
очень-то удобно.
     Из темноты вынырнул человек. Он был чуть ниже Эспаса, но гораздо шире
в плечах. В его руках чувствовалась огромная сила. Он бежал немного боком,
смешно размахивая руками.
     - Здравствуйте, все! - крикнул он. - Ого! Это Ройд!  Кирилл!  А  это,
конечно, малышка Эспас! Други! Я заварил вам такой кофе! Пошли  скорее.  Я
один. Был тут у меня знакомый, но я его отослал, чтобы не мешал  нам.  Да,
Эспас. Вот твой браслет с диском связи. -  Он  протянул  Эспасу  блестящий
предмет. - А я недоумевал, что это мне прислали? Как метку от пиратов.  Ну
пошли, пошли. Я рад встретить старых друзей"
     Они двинулись к дому, и,  когда  проходили  мимо  светильника,  Эспас
взглянул на надпись, которая была выгравирована на внутренней  поверхности
браслета. Там было написано: "Эспас. "Прометей-6".

                                  * * *

     Большой и грузный Всеволод  заполнял  собой  половину  комнаты,  одна
стена которой была занята полками с кактусами самых различных видов.  Кофе
действительно был горячий. Здесь же стояла  пачка  с  печеньем  и  коробка
халвы.
     - Садитесь, други, садитесь! - хлопотал  Всеволод.  -  Четыре  стула,
четыре человека. И стол четырехугольный. Совпадение. Ха-ха-ха!
     - Всеволод, - сказал Ройд. - Мы трое решили вернуться.
     - Я еще ничего не обещал, - запротестовал было Эспас.
     - Ничего. Ты хороший парень. Ты  вернешься.  Так  вот,  Всеволод,  мы
решили вернуться. Сейчас мы спрашиваем у тебя: ты пойдешь с нами?
     - О, малышня! Да я хоть сейчас! Скорлупа вон там в углу валяется. Что
за вопрос? Кофе попьем и тронемся. Пока темно, чтобы кошки не  видели.  Да
вы пейте кофе. Узнаете, кто его сварил, с ума сойдете.
     - Всеволод, мы серьезно, - сказал Кирилл. - А ты все шутишь.  Это  не
так просто.
     - Все. Решено. О чем тут говорить? Выпьем кофе и тронемся. Расскажите
лучше, как вы? Ну, Эспас и Кирилл ушли при мне. Я знаю. А ты, Ройд?
     - Две недели назад. Запрятались все, как крысы. Эспаса еле нашел. Его
высокая фигура помогла. Заметный. А где живет Кирилл, знал  еще  раньше...
Там, Всеволод, сейчас осталась одна Верона.
     - Верона, Верона... Что-то забыл.  Ну  да,  вспоминаю.  А  я  сначала
ткнулся в Академию. Идея, говорю, есть. Если изложить популярно, то как  в
выходной день посетить удаленную  галактику...  Даже  смеяться  не  стали,
выгнали. Ну, я потыкался, потыкался  немного  и  вот  здесь  осел.  В  НИИ
пространства и времени. Идеи здесь любят... Только я  сначала  не  помнил,
откуда она мне в голову пришла. Пришла - и все. А когда сел за математику,
обломал все зубы. И весь мир-то видел только в листе бумаги. Смеху, смеху!
Заговариваться, утверждают, стал. А потом  прихожу  как-то  домой,  а  она
сидит и говорит: "Вот что. Севка. Я знаю, что ты меня любишь. За мной и  в
экспедицию пошел. А муж мой через недельку после того, как проводил  меня,
нашел себе одну... Так что я теперь твоя жена. И давай уйдем отсюда".
     - Да кто же она? - не выдержал Кирилл и засмеялся. Уж  очень  потешно
рассказывал Севка.
     - Как кто? Да вы что, не знали? Женька!
     - Ах ты врун! - раздалось в дверях. - Хлебом не корми, дай что-нибудь
приврать. Так это, значит, я к тебе пришла?
     - Евгения! - крикнул Ройд.
     - Женька, я же тебя отослал к соседям.  Хоть  пять  минут  -  мужской
разговор, а потом бы я тебя позвал.
     - Ну ладно, способность твою к болтовне все знают. Ройд, ты, конечно,
пришел не просто в гости? Кирилл. А это... Эспас?
     - Правильно, - подтвердил Кирилл. - Только я  тебя  почти  не  помню.
Смутно, смутно, как сквозь туман.
     - Это известно, - сказал  Всеволод.  -  Я  сначала  почти  ничего  не
помнил. Как будто вылез из скорлупы. Потом заинтересовался, что же  раньше
было? А тут Женька пришла, кое в чем вразумила. Да и сам начал вспоминать.
А когда решил вернуться, вспомнил почти все. Я  так  думаю:  это  какой-то
побочный феномен. А может, и обязательный, главный. Что-то  заставило  нас
вернуться сюда и  забыть,  откуда  мы  явились.  Предположим,  мы  кому-то
мешали, кто-то не хотел, чтобы мы явились к  ним  в  гости.  Сначала  была
попытка испугать нас.  Помните  катастрофу  с  Эспасом?  Детская  игрушка,
впрочем. А потом они нашли метод. Безотказный метод.
     - Верона осталась, - вставил Ройд.
     - Из того, что я услышал и увидел за эти сутки... - начал Эспас.
     - Сутки еще не прошли, - снова вставил Ройд.
     - ...я понял одно. Все вы и я - члены экспедиции, которая  стартовала
два с половиной года назад на корабле "Прометей-6".
     - Да, - сказал Ройд. - Ты веришь в это? Ты еще мало что вспомнил,  но
ты веришь в это?
     - В голове как-то не укладывается. Но ведь не обманываете же вы меня?
     - Поэтому я и не рассказал тебе все сразу. Ты бы не поверил.
     - Наверное... Но сам корабль... он тоже вернулся?
     -  Нет,  Эспас,  -  сказал  Ройд.  -  Корабль  не  вернулся.  Корабль
продолжает полет. На "Прометее-6" осталась одна Верона. Одна! Понимаете?
     - Как же мы оказались здесь?
     - Физика и техника этого явления еще неизвестны. Но кое-какие причины
ясны. Первая - все тосковали по Земле. Вторая - все  боялись,  что  больше
никогда не увидят Землю... Хватит и двух.
     - Но Верона осталась!
     - Остались Верона и я. Мы бросили жребий, кому вернуться сюда. Выпало
мне. Я был уверен, что вы сами уже не вернетесь. Вас нужно было собрать  и
убедить вернуться.
     - А, ерунда! Мы с Женькой уже упаковали чемоданы. Правда ведь, Жень?
     - Правда, - сказала она.
     Когда она пришла к мужу (к кому она могла еще прийти?),  тот  сначала
испугался. Ведь он знал, что не увидит ее никогда. Или  через  много-много
лет. Когда она ему все рассказала, он  обрадовался.  Ведь  она  не  сможет
ничем доказать, что она - Евгения, его жена, мать маленькой Лады. Она была
в экспедиции на "Прометее-6". Она не могла быть на Земле. И он выгнал  ее,
он не разрешил ей встретиться с Ладой.  Она  зря  вернулась  на  Землю.  И
улететь снова навсегда было мучительно трудно. Бог с ним, с мужем. Она  не
увидела свою дочь! И тогда она нашла Всеволода. Помогая  друг  другу,  они
вспомнили все и решили вернуться.  Такой  здоровый,  неуклюжий,  ко  всему
относящийся с  юмором,  слегка  болтливый,  он  поддерживал  ее.  Они  оба
поддерживали друг друга. Ведь он любил ее.
     - Итак, нас пятеро. Крусс шестой. Кто знает, где остальные? - спросил
Ройд.
     - Я знаю, где Санта, -  сказала  Евгения.  -  Но  звать  ее  с  нами,
кажется, бесполезно. Она собиралась замуж.
     - Кто ее жених?
     - Не знаю. Но она молодчина, она никогда не снимает с руки браслета с
диском связи.  -  Евгения  повернула  диск  на  своем  браслете.  Диск  не
засветился. Она повторила вызов несколько раз. Ей никто не ответил.
     - Можно попытаться вызвать Робина, - сказала она. - Мы его не  видели
ни разу. Но однажды он сам вызвал нас. Сказал, что  уходит  в  подводники.
Решение это,  по  его  словам,  было  бесповоротным.  Но  если  что-нибудь
произойдет с нами, он готов помочь, он откликнется.
     - Вызови его, Женя, - попросил Ройд.
     Евгения снова дотронулась до матового диска. И через несколько секунд
на нем появилось слегка испуганное лицо Робина.
     - Что случилось, Евгения?
     - Робин, мы тут собрались впятером. Я, Всеволод, Ройд, Кирилл, Эспас.
Ройд хочет поговорить с тобой. Как ты?
     - Пусть говорит, - без всякого энтузиазма ответил Робин.
     - Робин, мы впятером решили вернуться. На  "Прометее"  осталась  одна
Верона. Она там осталась одна. Мы это делаем добровольно. Невозможно жить,
вечно мучась стыдом, зная, что ты струсил. Мы любим Землю. Но  именно  эта
любовь двигает нас к чужим мирам. Предположим, что мне всех легче. У  меня
нет на Земле ни одного близкого человека. Но и я люблю Землю. Я здесь, и я
пришел за тобой. Полет должен продолжаться.
     - Ройд, дело не только в нашей экспедиции. Экспедиция должна принести
какие-то результаты, что-то новое, неизвестное. Мы все столкнулись с таким
явлением. Ни одно открытие, сделанное людьми раньше, не может сравниться с
этим. Нужно передать его людям. Я трижды был  в  Совете  по  галактическим
проблемам. И трижды никто не верил, что я Робин,  что  я  член  экспедиции
"Прометей-6". Нужно, чтобы нам поверили на Земле. Может быть,  они  пошлют
еще одну экспедицию. Готовится же "Прометей-7". Но нужно им доказать,  что
все, что с нами  случилось,  действительно  имело  место.  После  этого  я
согласен вернуться на "Прометей".
     - У меня тоже была мысль явиться в Совет, - сказал  Кирилл.  -  Но  я
сразу решил, что мне не поверят...
     - Други, но ведь не могут же не поверить нам всем?  -  громко  сказал
Всеволод. - Давайте упадем ниц перед столом Председателя Совета.
     - Хорошо, мы вылетаем сегодня же. Робин,  ты  сейчас  в  каком-нибудь
батискафе?
     - Нет. Я не поступил в подводники. Я  буду  у  подножия  Килиманджаро
через три часа. А вы?
     - Я хотел еще раз встретиться с  Круссом.  Мы  полетим  к  нему  все.
Браслет связи он  снял.  Он  не  считает  себя  членом  нашей  экспедиции.
Встретимся в Совете в двенадцать по мировому времени.
     - Хорошо. Я жду вас. - Робин выключил связь.
     - Он, кажется, немного зол на нас, - сказал Кирилл.
     - В этом нет ничего непонятного, - впервые высказал свою мысль Эспас.
- Он хоть что-то пытался сделать, не боясь позора. Он может сердиться,  на
меня, во всяком случае.
     - Кофе выпит, - сказал Всеволод. - Можно двигаться в атаку на Совет.
     - У нас двухместный  глайдер,  -  сказал  Ройд,  -  Нужен  еще  один.
Трехместный.
     - Крусса ты уже не считаешь? - спросил Эспас.
     - Он живет не в пустыне. Он пристроился смотрителем  музея  "Освоение
Дальнего Космоса". Заведует экспозицией, которая называется  "Прометей-6".
Он чистит наши вещи, сданные в музей, и рассказывает  посетителям  о  том,
какие великие, сильные и  мужественные  люди  ушли  в  Дальний  Космос  на
"Прометее-6". В том числе  и  о  некоем  Круссе,  вычислителе  "Прометея".
Представляю, как он о нем говорит.
     - Хочу поговорить с Круссом,  -  сказал  Всеволод.  -  Сейчас  вызову
глайдер.

                                  * * *

     Музей "Освоение Дальнего Космоса" находился в предместье Парижа.  Это
было огромное стеклянное здание, стоявшее на  естественном  возвышении.  К
зданию  вели  широкие  каменные  ступени,  на   которых   кое-где   сидели
влюбленные, играли дети, экскурсанты  группами  и  поодиночке  поднимались
вверх.  Ройд,  Кирилл,  Всеволод,  Евгения  и  Эспас  вошли  в   музей   и
присоединились к группе,  которая  шла  осматривать  "Прометей-6".  Как  и
предполагал Ройд, экскурсией руководил Крусс. Было заметно, что он здорово
поднаторел   в   произнесении    торжественных    речей.    Характеристики
астролетчиков состояли из одних похвал, и сам Крусс занимал  среди  героев
не последнее место.
     Экскурсанты с интересом рассматривали стенды,  внутреннюю  обстановку
кают и отсеков корабля. Эспас  вдруг  увидел  табличку,  на  которой  было
написано: "Эспас. Штурман". Он вошел в каюту и  с  удивлением  оглядел  ее
убранство. Он даже решился потрогать некоторые вещи руками.
     Сначала группа астролетчиков  держалась  позади  экскурсантов.  Потом
Ройд и все остальные начали продвигаться в первые ряды,  пока  наконец  не
очутились почти нос к носу с Круссом.
     Крусс узнал их. Это было заметно по мгновенно  побледневшему  лицу  и
сразу же сбившейся речи. Он все же  довел  экскурсию  до  конца.  И  когда
экскурсанты разошлись, остался один на один с экипажем "Прометея".
     - Крусс, - сказал Ройд. - Нет смысла делать вид,  что  ты  не  знаешь
нас. Мы решили возвратиться на "Прометей".
     - Меня зовут Антони, - ответил Крусс. - Удивительно, как вы похожи на
экипаж "Прометея". Хотите, я покажу вам стенд с их объемными фотографиями?
     - Мы и есть экипаж "Прометея", - прервал его  Ройд,  но  Крусс  снова
заговорил:
     - Говорят, что даже я похож на одного  из  них.  Как  ты  сказал?  На
Крусса? Удивительное совпадение. Что же мы тут  стоим?  Я  проведу  вас  к
директору музея. Удивительное совпадение. - Он сделал шаг в сторону.
     - Крусс, мы возвращаемся. Все. Ты идешь с нами? У каждого из нас были
причины вернуться на Землю. Но никому это не принесло  облегчения.  Только
стыд и чувство невыполненного долга. Чтобы снова стать людьми,  мы  должны
вернуться.
     - Я с интересом выслушал вас, - ответил Крусс. - Кто поверит, что  вы
экипаж "Прометея", когда он летит где-то в  двадцати  парсеках  от  Земли?
Никто.
     - Мы сейчас пойдем в Совет по внутригалактическим  проблемам.  У  нас
очень много фактов. Нам поверят.
     - Вы признаетесь в своей трусости?
     - Мы признаемся в трусости. Более того. Мы преодолеем свою  трусость.
Ведь это ты первым покинул корабль?
     - Нет! Это был не я! Это был Эспас! Вспомните. И до него многие...
     - Так, значит, ты Антони? - спросил Всеволод.  -  Купаешься  в  лучах
собственной славы? Всю жизнь будешь лелеять свою славу, превозносить себя,
любоваться собой. Потому что никто не сможет узнать  правды?  Поэтому  что
"Прометей" должен вернуться после твоей смерти! Крусс, подумай.  Еще  есть
время.
     - Нет! Вы не полетите в Совет!
     - Мы уходим, - сказал Ройд. - У нас мало времени. И они ушли.
     - Я вспомнил его, - сказал Эспас. - Я начинаю все вспоминать.
     - Я тоже вспомнил его, - сказал Кирилл.

                                  * * *

     ...На обед все собирались в два часа дня по земному времени. В  зале,
небольшом и уютном, стояло восемь столиков, по  четыре  места  за  каждым.
Люди обычно разбивались на группы, иногда по нескольку раз за  обед  меняя
компанию и пересаживаясь за другой столик.  Около  одной  из  стен  стояло
двенадцать  кухонных  автоматов.  И  каждый  член  экипажа   мог   выбрать
что-нибудь на свой вкус.
     За обедом всегда было весело. Кроме того, здесь можно было обменяться
мнениями в непринужденной обстановке, поспорить и запить горечь  поражения
в споре глотком компота или кофе.
     Но в последнее время что-то изменилось  в  настроении  людей.  Меньше
стало  шуток  и  смеха.   Вместо   этого   появилась   какая-то   грустная
предупредительность друг к другу. И если раньше о Земле говорили не часто,
хотя  все  время  о  ней  думали,  то  теперь  только  и  слышалось:  "Мой
Андрейка...", "А мы с братом однажды...", "Жена и говорит мне..." И  того,
кто начинал  говорить  это,  обступали  со  всех  сторон,  жадно  слушали.
Задавали вопросы, прозвучавшие бы нелепо в другой обстановке  и  в  другое
время.
     Они были в полете два года. И тоска по Земле,  по  тем,  кто  остался
там, давала о себе знать все больше и больше. Корабль шел со сверхсветовой
скоростью. И они знали, что все те, о ком они  говорят,  уже  повзрослели,
состарились или умерли. Связь с  Землей  оборвалась  двадцать  два  месяца
назад. До цели путешествия - Голубой звезды, на одной  из  планет  которой
предполагалась жизнь, возможно даже разумная, - было еще два года полета.
     Командир корабля Ройд изменил распорядок  дня.  Усилились  спортивные
тренировки, члены экипажа чаще  собирались  вместе.  Но  только  все  было
напрасно. Одно дело было знать, что их ждет. Другое - почувствовать это на
себе. И тоска по Земле выливалась в странную форму. Люди все чаще  просили
разрешения у Ройда на выход из корабля, часами носились в пустоте в полном
одиночестве, хотя все делали вид, что им лучше в обществе других.
     Однажды за обедом Робин, не проронивший до этого  ни  слова,  тихо  и
одновременно чуть радостно и чуть грустно сказал:
     - Если бы вы знали, какая у меня родилась внучка...
     На него посмотрели удивленно, но он этого  не  замечал.  Здесь  знали
друг о друге все. Ведь за два года можно переговорить обо всем, даже самом
сокровенном. Все понимали, что  если  у  Робина  и  родилась  когда-нибудь
внучка, то сейчас она была уже взрослым человеком. Да и не мог  он  знать,
кто у него родился, внук или внучка.
     - Что же вы меня не поздравите? - сказал он тихо и посмотрел на всех.
И вид у него был такой,  словно  у  него  действительно  родилась  внучка,
маленькая такая,  розовенькая.  А  он,  дед,  теперь  будет  возить  ее  в
колясочке.
     Ройд подошел к нему и пожал руку.
     - Поздравляю тебя, Робин. - Он сказал это так просто, словно в словах
Робина не  было  чудовищного  противоречия,  чудовищной  неправды.  И  все
остальные поздравили Робина. А он сидел счастливый и  совершенно  серьезно
принимал поздравления.
     Ройд сразу же ушел к себе. На другой день  был  назначен  медицинский
осмотр. Все понимали,что это из-за Робина. Только он  один,  наверное,  не
понимал.  Евгения  тщательно  исследовала  его  психику  всеми  возможными
средствами, имеющимися на корабле. Психически Робин был абсолютно  здоров.
Вот только внучка. Внучка у него родилась, продолжал утверждать он.
     Вторым был Трэсси, кибернетик корабля.  Он  как-то  сообщил,  что  на
Земле готовится полет "Прометея-7" и назвал  сроки  его  вылета.  То,  что
"Прометей-7", затем "8" и так далее  полетят,  знали  все.  Но  когда  они
стартовали с Земли, о сроках отлета  экспедиции  "Прометей-7"  ничего  еще
известно не было.  Он  сказал  это  мимоходом,  словно  у  него  вырвалось
нечаянно.
     На следующей день Евгения сказала Санте,  что  ей  снова  не  удалось
увидеть свою дочь.
     Потом Кирилл сообщил Ройду, что  его  сын  Андрейка  сломал  ногу.  И
попросил освободить, его от очередной вахты в рубке управления.
     На корабле творилось  что-то  непонятное.  Ройд  согласился  заменить
Кирилла на дежурстве.  Кирилл  надел  скафандр  и  вышел  из  корабля.  Он
отсутствовал два дня. Запаса кислорода в  баллонах  скафандра  хватало  на
сутки. Ройд, Конти и Верона вышли в Космос  на  планетарных  кораблях,  но
Кирилла не нашли. Он вернулся к концу  вторых  суток  радостный  и  сказал
сразу же:
     - Все в порядке. Врачи утверждают, что даже малейших следов  перелома
не останется.
     В баллонах скафандра был израсходован только часовой запас кислорода.
     Ройд вызвал его к себе. Затем последовал вызов Робина, Трэсси, Санты.
Всеволод, третий пилот Конти и бортинженер Эмми  пришли  к  нему  сами.  А
затем он пригласил к себе и всех остальных.
     Выяснилось неожиданное:  семь  человек  из  экипажа  "Прометей-6"  по
нескольку раз бывали на Земле.
     Началось все действительно с Робина. Он вышел в  Космос  из  корабля.
Эти прогулки в полном одиночестве были ему  просто  необходимы.  Никто  не
мешал думать, никто не  отвлекал  от  этого  занятия.  А  думал  он,  как,
впрочем, и все в последнее время, о  Земле.  О  своей  семье,  которую  он
никогда не увидит. И такое сильное, непреодолимое  желание  увидеть  семью
возникло в нем, что он как-то даже не удивился, осознав, что стоит посреди
своего кабинета в собственном доме. Нелепость ситуации - он стоял  посреди
комнаты в  скафандре  высшей  защиты  -  немного  отрезвила  его.  Оставив
выяснение причин такого явления до более подходящего момента в будущем, он
решил использовать свое  неожиданное  пребывание  здесь.  Необходимо  было
освободиться  от  скафандра.  Он  так  и  сделал.  После  этого  осторожно
приоткрыл дверь, ведущую на  лестницу,  и  услышал  плач.  Плакал  грудной
ребенок. Слышались голоса двух женщин. Он узнал их. Это  были  голоса  его
жены и дочери. Из их разговора он узнал, что у него родилась внучка. Выйти
к ним он не посмел. Потом вернулся в комнату, облачился  в  скафандр  и...
вновь оказался в пустоте. Корабль находился  не  более  чем  в  километре.
Робин полетел к нему, вошел в шлюзовую камеру и  за  обедом  не  выдержал,
рассказал, что у него родилась внучка. С этого времени он начал  регулярно
посещать свой дом.
     То же произошло и с Трэсси, и Сантой, и Кириллом, и со всеми другими,
кто выходил из корабля. Кирилл даже прожил дома два дня. Жена его, хоть  и
ничего не поняла из его путаных объяснений, уяснила только один факт,  что
ее Кирилл, улетевший навсегда, может бывать дома. Теперь она не хотела его
отпускать.
     Словно какая-то тяжесть свалилась с людей. Те,  кто  уже  побывал  на
Земле, расспрашивали друг друга о подробностях посещения. А те, кто еще не
был, сразу же засобирались.  Только  Ройд  и  Верона  отказались  посетить
Землю. Ройд потому, что у него там никого не было, ни родных,  ни  друзей.
Верона потому, что, как она сразу заявила, уже не  сможет  заставить  себя
вернуться на корабль.
     Всеволод и Робин предприняли попытки исследовать это  явление.  Но  у
них не было никакого плана, никакой методики.  Да  и  слишком  невероятным
было явление. Самое простое, что можно было  предположить,  это  волновод,
узкий волновод в трехмерном пространстве, через который люди  проходят  из
Космоса   на   Землю   и   обратно.   Анализаторы   гравитационного   поля
регистрировали небольшой  всплеск,  когда  человек  исчезал,  и  такой  же
всплеск, но обратной полярности, когда он появлялся.
     Никто не знал, когда возникло это явление и  когда  оно  прекратится.
Было решено посещать Землю по очереди и на очень короткий срок. Из корабля
на Землю и с Земли на корабль ничего не брали.
     Несколько дней все было нормально, только  тяжело  было  ждать  своей
очереди. Потом не вернулся Крусс. Прошел день, неделя, а его все не  было.
Трэсси ушел, даже никого не предупредив об этом. За ним последовали Эспас,
Кирилл, Евгения, Конти, Эмми. Потом наступило какое-то  равновесие.  Никто
не выходил в Космос, но никто и не возвращался из него.
     А потом внезапно, в один день, исчезли Всеволод, Робин и Санта.
     "Прометей-6" продолжал нестись  в  пространстве.  Его  экипаж  теперь
состоял из двух человек: Вероны и Ройда. Они продолжали работать,  и  Ройд
терпеливо ждал, когда корабль покинет и Верона. Он не испытывал такой тяги
к Земле, как все остальные. И все  равно  он  их  не  оправдывал.  Он  еще
надеялся, что они вернутся.
     Месяца через три после того, как они  остались  вдвоем,  они  нагнали
"Прометей-1". На позывные Ройда корабль не ответил. Это сделали  автоматы.
Восемнадцать часов они шли параллельными курсами. За это время Ройд  успел
осмотреть весь корабль. На нем не было никаких поломок, хотя он уже  сошел
с курса. На нем не было ни одного человека. Корабль был пуст.
     Тогда Ройд понял, что его команда не вернется. Нужно  было  разыскать
их и убедить вернуться. Они с Вероной бросили жребий. Увидеть Землю выпало
ему.
     Верона осталась на "Прометее" одна.
     Ройд очень быстро нашел Крусса, но тот отказался от своего  имени.  С
Кириллом, по мнению Ройда, дело было тоже безнадежно. Следы  остальных  он
не нашел. Идти в Совет не рискнул, испугался. Эспаса он встретил случайно.
Уж слишком запоминающаяся фигура была у  того.  И  тогда  они  полетели  к
Кириллу...

                                  * * *

     Председатель Совета по внутригалактическим проблемам,  конечно,  знал
всех членов экспедиции "Прометей" лично. И не его вина, что Робину  трижды
не поверили. В зале за круглым столом, кроме него и астролетчиков,  сидели
физики, психологи и представители других наук.
     - Ну что ж, - сказал Председатель, когда Ройд закончил свой  рассказ.
- Это удивительное явление  будет  нами  исследовано.  Странно...  Все  мы
считали, что "парадокс времени" неоспорим. Значит,  здесь  что-то  другое.
Очень хорошо, что вы нашли  в  себе  силы  прийти  сюда.  Я  понимаю  ваши
чувства. Понимаю, как вас тянуло к Земле. И здесь... Нужно было преодолеть
громадный психологический барьер, чтобы все  это  рассказать  нам.  Тут  и
стыд, и боязнь, что  вас  не  поймут.  В  некотором  смысле  вы  оказались
отчужденными от Земли. Хорошо, что  вы  снова  с  нами.  Что  вы  намерены
делать?
     - Мы все шестеро возвращаемся на "Прометей".  Верона  не  сможет  там
долго продержаться одна. Крусса мы исключили из своей экспедиции. Конечно,
с нами могут не согласиться. Но наше желание таково. Еще четверо находятся
где-то на Земле. Возможно, что они уже ищут контакты друг  с  другом  и  с
Советом. Им нужно помочь найти друг друга и вернуться на корабль.
     - Все ваши желания будут учтены.  Санту,  Трэсси,  Конти  и  Эмми  мы
найдем.
     - И еще. Может, пока не следует говорить людям о нашей трусости? Хотя
бы временно.
     - Об этом можете не беспокоиться.
     - Тогда мы улетаем. Мы войдем в скафандры в восемь ноль-ноль,  каждый
со сдвигом на одну минуту.
     -  Хорошо.  Аппаратура  будет  готова  к  этому  времени.   Благодарю
Всеволода и Робина за  работу,  которую  они  провели.  Все,  что  вы  нам
оставили, мы используем для "Прометея-7". Программа этой экспедиции  будет
изменена. "Прометей-7" будет специально исследовать явление, с которым  вы
столкнулись. Ваша задача остается прежней.  На  обратном  пути  вы  можете
покинуть корабль и вернуться на Землю.
     Они вышли из здания  Совета  в  три  часа  дня.  Всеволод  полетел  к
Гравиполису, Кирилл - на берега Оби, Эспас - к  водам  Адриатики.  Евгении
пообещали устроить свидание с дочерью.  Робин  возвратился  на  Британские
острова, Ройд - на Аппенинский полуостров.

                                  * * *

     Ройд появился вблизи корабля первым и  целую  минуту  беспокоился  об
Эспасе. Но тот вышел точно по графику.  Они  сразу  же  связались  друг  с
другом по радио. А  еще  через  пять  минут  все  шестеро  приближались  к
"Прометею".
     "Как там Верона? Как там Верона?" - вот о чем сейчас думал Ройд.
     Они уже различали детали корабля, когда им навстречу  вдруг  вылетело
пятеро в скафандрах. И тотчас же эфир наполнился возгласами:
     - Ройд? Вы вернулись все?
     - Кто говорит? Кто говорит?
     - Санта!
     - Трэсси!
     - Конти!
     - Эмми!
     - Верона!
     И вот все они уже в зале. Хлопают  друг  друга  по  плечам,  пожимают
руки. Верона чуть не плачет.
     - Как вы здесь очутились? - спрашивает Ройд.
     - Все четверо появились на прошлой неделе, - отвечает Верона.
     Они все видели Землю! Они все видели Землю! И только она...
     - Верона, - сказал Ройд. - Завтра мы отправим тебя  на  недельку.  Ты
увидишь Землю.
     Но на следующий день  они  прошли  область  пространства,  в  которой
образовывались волноводы. Верона не увидела  Землю.  Она  крепилась  и  не
плакала. А остальные не знали, что ей сказать. Тогда Ройд подошел к ней  и
поцеловал.
     - Этот поцелуй передала тебе твоя мать, - сказал он.
     "Прометей" мчался к Голубой звезде.

                                А.Дж.ДЕЙЧ

                              ЛИСТ МЕБИУСА

     От станции Парк-стрит линии метро расходились во все стороны, образуя
сложную, хитроумно переплетенную сеть. Запасный путь связывал линию Личмир
с линией Эшмонт для поездов, идущих в  южную  часть  города,  и  с  линией
Форест-хилл - для поездов, следующих на север.  Линии  Гарвард  и  Бруклин
соединялись туннелем, пересекавшимся на большой глубине с линией Кенмор, и
в часы пик на эту линию переводился каждый второй поезд,  идущий  обратным
маршрутом на  Эглстон.  Возле  Филдс-корнер  линия  Кенмор  соединялась  с
туннелем Мэверик  и,  выходя  на  поверхность,  связывала  Сколли-сквер  с
наземной линией Конли. Затем она снова уходила под  землю  и  у  Бойлстона
соединялась с линией Кембридж. Линия Бойлстон соединяла на четырех уровнях
все семь главных линий метрополитена. Она была открыта,  как  вы  помните,
третьего марта, и с тех пор поезда могли беспрепятственно достигать  любой
станции сети.
     Ежедневно на всех линиях курсировали двести  двадцать  семь  поездов,
перевозивших  около  полутора  миллионов  пассажиров.  Поезд,  исчезнувший
четвертого марта с линии Кембридж-Дорчестер, имел номер 86. Сначала  никто
не заметил его исчезновения. В вечерние  часы  пик  на  этой  линии  поток
пассажиров был немногим больше обычного. Но толпа есть толпа. Лишь в  семь
тридцать вечера диспетчерские табло стали запрашивать восемьдесят  шестой,
однако прошло целых три дня, прежде  чем  кто-то  ни  диспетчеров  наконец
заявил о его исчезновении. Контролер на Милкстрит-кросс попросил дежурного
линии Гарвард подать еще один  дополнительный  поезд  к  концу  хоккейного
матча. Дежурный передал заявку в парк. Диспетчер вызвал на линию поезд 87,
который, как обычно, в  десять  вечера  ушел  в  парк.  Но  даже  и  тогда
диспетчер не обнаружил исчезновения восемьдесят шестого.
     На следующее утро в часы наибольшего притока пассажиров Джек О'Брайен
с диспетчерского пункта на Парк-стрит соединился с Уорреном Суини из парка
на Форест-хилл и попросил дать на  линию  Кембридж  дополнительный  поезд.
Поездов не было, и Суини решил  по  табельной  доске  проверить,  есть  ли
свободные поезда и бригады. И тут он обнаружил, что машинист  Галлахер  по
окончании смены по перевесил номерка. Перевесив номерок  Галлахера,  Суини
прикрепил к нему записку - смена Галлахера начиналась  в  десять  утра.  В
десять тридцать Суини снова был у табельной  доски  -  номерок  и  записка
висели на прежнем месте. Недовольно ворча, Суини направился к дежурному  и
потребовал выяснить, почему Галлахер опоздал на работу. Дежурный  ответил,
что вообще не видел его в это утро. Тут-то Суини  и  поинтересовался,  кто
еще кроме Галлахера обслуживал восемьдесят шестой. Не прошло и двух минут,
как он уже знал, что кондуктор Доркин тоже не отметил  уход  с  работы,  а
сегодня у Доркина выходной. Только в одиннадцать  тридцать  Суини  наконец
понял, что потерял поезд.
     Следующие полтора часа он провел на телефоне, обзванивая диспетчеров,
контролеров и дежурных на всех  линиях  метрополитена.  Вернувшись  в  час
тридцать с обеда, он снова сел на телефон.  Заканчивая  смену  в  половине
пятого, он, порядком озадаченный, доложил обо всем в  главное  управление.
До полуночи не смолкали  телефоны  во  всех  туннелях  и  депо  городского
метрополитена, и только после двенадцати ночи наконец решились потревожить
главного управляющего и позвонили ему домой.
     Шестого марта технику главного диспетчерского пункта  первому  пришла
мысль  связать  исчезновение  поезда  с  неожиданно  большим   количеством
появившихся  в  тот  день  в  газетах  объявлений  о   розыске   пропавших
родственников.  О  своих  догадках   он   сообщил   кое-кому   из   газеты
"Транскрипт", и уже в полдень три газеты опубликовали экстренные  выпуски.
Так эта история получила огласку.
     Келвин Уайт, главный управляющий городским метрополитеном, провел всю
первую половину дня в полицейском управлении. Были опрошены жена Галлахера
и жена Доркина. Но они ничего не могли сказать, кроме того, что  их  мужья
ушли на работу  четвертого  утром  и  домой  не  возвращались.  Во  второй
половине дня городская полиция уже знала, что вместе с поездом исчезло  по
меньшей мере триста пятьдесят бостонцев. Телефоны системы, не  переставая,
трезвонили. Уайт чуть не лопался от бессильного  гнева,  но  поезд  словно
растаял в воздухе или провалился в преисподнюю.
     Роджер Тьюпело, математик из Гарвардского университета,  появился  на
сцене шестого марта. Поздно вечером, позвонив Уайту домой, он сообщил, что
у него имеются кое-какие догадки насчет исчезнувшего поезда.  Взяв  такси,
Тьюпело прибыл к Уайту в  пригород  Ньютон,  и  здесь  в  доме  последнего
состоялась первая  беседа  математика  с  главным  управляющим  по  поводу
исчезнувшего поезда N_86.
     Уайт  был  человеком  неглупым,  достаточно   образованным,   опытным
администратором и от природы не был лишен воображения.
     - Понять не могу, о чем вы толкуете! - горячился он.
     Тьюпело решил при всех обстоятельствах  сохранять  спокойствие  и  не
выходить из себя.
     - Это очень трудно понять, мистер Уайт, не спорю. И  недоумение  ваше
вполне законно. Но это -  единственное  объяснение,  которое  можно  дать.
Поезд вместе с пассажирами  действительно  исчез.  Но  метро  -  замкнутая
система. Поезд не мог ее покинуть, он где-то на линии.
     Уайт снова повысил голос.
     - Говорю вам, мистер Тьюпело, что поезда на линии  нет.  Нет!  Нельзя
потерять поезд с сотнями пассажиров, словно иголку в стоге сена. Прочесана
вся система. Неужели вы думаете, что мне интересно  прятать  где-то  целый
поезд?
     - Разумеется, нет. Но давайте рассуждать здраво. Мы знаем, четвертого
марта в восемь сорок утра поезд шел к станции Кембридж. За несколько минут
до этого на станции Вашингтон в него сели человек двадцать  пассажиров,  а
на Парк-стрит еще сорок и несколько человек, очевидно, сошли. И  это  все,
что нам известно. Никто из тех, кто ехал до станции  Кендалл,  Центральная
или Кембридж, не  доехал  до  нужного  ему  пункта.  На  конечную  станцию
Кембридж поезд не прибыл.
     - Все это я и без  вас  знаю,  мистер  Тьюпело,  -  еле  сдерживаясь,
прорычал Уайт. - В туннеле под рекой он превратился в пароход  и  уплыл  в
Африку.
     - Нет, мистер Уайт. Я все время  пытаюсь  вам  объяснить:  он  достиг
узла.
     Лицо Уайта зловеще побагровело.
     - Какого еще узла?! - взорвался  он.  -  Все  пути  нашей  системы  в
образцовом порядке, никаких препятствий, поезда курсируют бесперебойно.
     -  Вы  опять  меня  не  поняли.  Узел  -  это  не  препятствие.   Это
особенность, полюс высшего порядка.
     Все объяснения Тьюпело в тот вечер ни к чему не привели. Келвин  Уайт
по-прежнему ничего не понимал. Однако в два часа ночи он наконец  разрешил
математику познакомиться с планом городского метрополитена. Но сначала  он
позвонил в полицию, которая, однако, ничем не  смогла  ему  помочь  в  его
первой неудачной попытке постичь такую премудрость, как топология, и  лишь
потом связался с главным управлением. Тьюпело, взяв такси, отправился туда
и до утра просидел над планами и картами бостонского метро. Потом, наскоро
выпив кофе и съев бутерброд, он снова отправился к Уайту, на  этот  раз  в
его контору.
     Когда он вошел, управляющий говорил по  телефону.  Речь  шла  о  том,
чтобы провести еще  одно,  более  тщательное  обследование  всего  туннеля
Дорчестер-Кембридж под рекой Чарлз. Когда разговор  был  наконец  окончен,
Уайт с раздражением бросил трубку на рычаг и свирепым взглядом уставился в
Тьюпело. Математик первым нарушил молчание.
     - Мне кажется, во всем виновата новая линия, - сказал он.
     Уайт вцепился руками в край стола, пытаясь найти  в  своем  лексиконе
слова, которые наименее обидели бы ученого.
     - Доктор Тьюпело, - сказал он наконец. - Я всю ночь ломал голову  над
этой вашей теорией и, признаться, так ни черта в ней и не понял.  При  чем
здесь еще линия Бойлстон?
     - Помните, что я говорил вам вчера  о  свойствах  связности  сети?  -
спокойно спросил Тьюпело. -  Помните  лист  Мебиуса,  который  мы  с  вами
сделали, - односторонняя поверхность с одним берегом? Помните  это?  -  Он
достал из кармана небольшую стеклянную бутылку  Клейна  и  положил  ее  на
стол.
     Уайт  тяжело  откинулся  на  спинку  кресла  и  тупо   уставился   на
математика. По лицу его, быстро  сменяя  друг  друга,  промелькнули  гнев,
растерянность, отчаяние и полная покорность судьбе. А Тьюпело продолжал:
     - Мистер Уайт, ваша система метро представляет  собой  сеть  огромной
топологической сложности. Она была крайне сложной еще до введения в  строй
линии Бойлстон. Система необычайно высокой связности. Новая линия  сделала
систему поистине уникальной. Я и  сам  еще  толком  не  все  понимаю,  но,
по-моему, дело вот в  чем:  линия  Бойлстон  сделала  связность  настолько
высокой, что я не представляю, как ее вычислить.  Мне  кажется,  связность
стала бесконечной.
     Управляющий слышал все это словно во сне. Глаза его были прикованы  к
бутылке Клейна.
     -  Лист  Мебиуса,  -  продолжал  Тьюпело,  -  обладает   необычайными
свойствами,  потому  что  он  имеет  лишь  одну  сторону.  Бутылка  Клейна
топологически более сложна, потому что она еще и замкнута. Топологи  знают
поверхности куда более сложные, по сравнению с которыми и лист Мебиуса,  и
бутылка Клейна  -  просто  детские  игрушки.  Сеть  бесконечной  связности
топологически может быть чертовски сложной. Вы представляете, какие у  нее
могут быть свойства?
     И после долгой паузы Тьюпело добавил:
     - Я тоже не представляю. По правде  говоря,  ваша  система  метро  со
сквозной линией Бойлстон выше моего понимания. Я могу только предполагать.
     Уайт наконец оторвал взгляд от  стола:  он  почувствовал  неудержимый
приступ гнева.
     - И после этого вы еще называете себя математиком, профессор Тьюпело?
- возмущенно воскликнул он.
     Тьюпело едва удержался от того,  чтобы  не  расхохотаться.  Он  вдруг
особенно остро почувствовал всю нелепость и комизм ситуации. Но постарался
скрыть улыбку.
     - Я не тополог. Право же, мистер Уайт, в  этом  вопросе  я  такой  же
новичок, как и вы.  Математика  -  обширная  область.  Я  лично  занимаюсь
алгеброй.
     Искренность, с которой  математик  сделал  это  признание,  несколько
умилостивила Уайта.
     - Ну тогда, - начал он,  -  раз  вы  в  этом  не  разбираетесь,  нам,
пожалуй, следует пригласить специалиста-тополога. Есть такие в Бостоне?
     - И да, и нет, - ответил Тьюпело. - Лучший в мире специалист работает
в Технологическом институте.
     Рука Уайта потянулась к телефону.
     - Его имя? - спросил он. - Мы сейчас же свяжем вас с ним.
     - Зовут его Меррит Тэрнболл. Связаться с ним  невозможно.  Я  пытаюсь
уже три дня.
     - Его нет в городе? - спросил Уайт. - Мы немедленно его разыщем.
     - Я не знаю,  где  он.  Профессор  Тэрнболл  холост,  живет  в  клубе
"Брэттл". Он не появлялся там с утра четвертого марта.
     На этот раз Уайт оказался куда понятливей.
     - Он был в этом поезде? - спросил он сдавленным голосом.
     - Не знаю, - ответил математик. - А что думаете вы?
     Воцарилось долгое молчание. Уайт смотрел  то  на  математика,  то  на
маленькую стеклянную бутылочку на столе.
     - Ни черта не понимаю! - наконец воскликнул он.  -  Мы  обшарили  всю
систему. Поезд никуда не мог исчезнуть.
     - Он не исчез. Он все еще на линии, - ответил Тьюпело.
     - Где же он тогда?
     Тьюпело пожал плечами.
     - Для него не существует реального "где". Система  не  реализуется  в
трехмерном пространстве. Она двумерна, если не хуже.
     - Как же нам найти поезд?
     - Боюсь, что мы этого не сможем сделать, - ответил Тьюпело.
     Последовала еще одна долгая пауза. Уайт нарушил ее громким проклятием
и, вскочив, со злостью сбросил со стола бутылку Клейна,  которая  отлетела
далеко в угол.
     -  Вы  просто  сумасшедший,  профессор!  -  закричал  он.   -   Между
двенадцатью ночи и шестью утра мы очистим все  линии  от  поездов.  Триста
человек осмотрят каждый дюйм пути на протяжении всех ста восьмидесяти трех
миль. Мы найдем поезд! А теперь прошу извинить меня. - И он с раздражением
посмотрел на доктора Тьюпело.
     Тьюпело вышел. Он чувствовал  себя  усталым  и  разбитым.  Машинально
шагая по Вашингтон-стрит, он направился к станции метро. Начав  спускаться
по лестнице, он вдруг словно опомнился и резко остановился. Оглянувшись по
сторонам, Тьюпело повернул обратно, быстро взбежал по  лестнице  наверх  и
кликнул такси. Приехав  домой,  он  выпил  двойную  порцию  виски  и,  как
подкошенный, рухнул на кровать.
     В три тридцать пополудни он прочел студентам, как обычно,  лекцию  по
курсу "Алгебра полей и колец". Вечером, наскоро  поужинав  в  ресторане  и
вернувшись домой, он снова попытался проанализировать  свойства  связности
сети бостонского метро. Но, как и прежде, эта попытка окончилась неудачей.
Однако математик сделал для себя несколько важных выводов.  В  одиннадцать
вечера он позвонил Уайту в главное управление метрополитена.
     - Мне кажется, вам может понадобиться моя консультация сегодня ночью,
когда вы начнете осмотр линий, - сказал он. - Могу я приехать?
     Главный управляющий встретил это предложение отнюдь  не  любезно.  Он
ответил математику, что управление бостонского метрополитена само намерено
справиться  с  этой  ерундовой  задачей,  не  прибегая  к  помощи   всяких
свихнувшихся профессоров,  считающих,  что  поезда  метро  могут  запросто
прыгать  в  четвертое  измерение.  Тьюпело  ничего  не   оставалось,   как
примириться с грубым отказом. Он лег спать. В  четыре  утра  его  разбудил
телефонный звонок. Звонил полный раскаяния Келвин Уайт.
     -  Я,  пожалуй,  несколько  погорячился,  профессор,  -  заикаясь  от
смущения, промямлил  он.  -  Смогли  бы  вы  сейчас  приехать  на  станцию
Милкстрит-кросс?
     Тьюпело  охотно  согласился.  Меньше  всего   сейчас   он   собирался
торжествовать победу. Вызвав такси, он менее  чем  через  полчаса  был  на
указанной станции. Спустившись  на  платформу  верхнего  яруса  метро,  он
увидел, что туннель ярко освещен, как обычно в часы работы  метрополитена,
но платформа пуста и лишь в дальнем ее конце собралась небольшая,  человек
семь, группа людей. Подойдя поближе, он заметил среди них двух полицейских
чипов. У платформы стоял одинокий  головной  вагон  поезда,  передняя  его
дверь была открыта, вагон ярко освещен, но пуст. Заслышав шаги профессора,
Уайт обернулся и смущенно, приветствовал Тьюпело.
     - Благодарю, что приехали, профессор, - сказал он, протягивая руку. -
Господа,  это  доктор  Роджер  Тьюпело   из   Гарвардского   университета.
Профессор, разрешите представить  вам  мистера  Кеннеди,  нашего  главного
инженера, а это мистер Уилсон, личный представитель мэра города, и  доктор
Гаппот  из  Госпиталя  милосердия.  -  Уайт  не  счел  нужным  представить
машиниста и двух полицейских чинов.
     - Очень приятно, - ответил Тьюпело. - Есть  какие-нибудь  результаты,
мистер Уайт?
     Управляющий смущенно переглянулся со своими коллегами.
     - Как сказать... Пожалуй, да, доктор Тьюпело, - наконец ответил он. -
Мне кажется, кое-какие результаты у нас все же есть.
     - Вы видели поезд?
     - Да, - ответил Уайт. - То есть почти видел.  Во  всяком  случае,  мы
знаем, что он на линии. - Все шестеро утвердительно кивнули.
     Математика  ничуть  не  удивило  это  сообщение.  Поезд  должен   был
находиться на линии, ведь вся система метро представляла  собой  замкнутую
сеть.
     - Расскажите подробней, - попросил он.
     -  Я  видел  красный  свет  светофора,  -  осмелился  вставить  слово
машинист. - На пересечении, сразу же перед станцией Конли.
     - Линия была полностью очищена от всех поездов, кроме  вот  этого,  -
перебил его Уайт и указал на  вагон.  -  Мы  разъезжали  по  системе  часа
четыре. Вдруг Эдмундс увидел красный свет у станции Конли  и,  разумеется,
затормозил.  Я  решил,  что  просто  светофор  неисправен,  и  велел   ему
продолжать движение, но тут мы услышали,  как  стрелку  пересекает  другой
поезд.
     - Вы его видели? - спросил математик.
     - Мы не могли  его  видеть.  Пересечение  за  поворотом.  Но  мы  его
слышали. Нет сомнения в том, что он прошел через станцию  Конли.  Это  мог
быть только восемьдесят шестой. Кроме нашего вагона, на линии поездов нет.
     - Что было потом?
     - Зажегся желтый свет, и Эдмундс дал полный вперед.
     - Вы поехали за ним вдогонку?
     - Нет, мы не знали, в каком направлении он прошел.  Должно  быть,  мы
поехали совсем в другом.
     - Когда это было?
     - Первый раз в час тридцать восемь...
     - Значит, вы встретились с ним еще раз? - спросил Тьюпело.
     - Да, но уже в другом месте. Мы снова остановились перед светофором у
станции Южная. Это было в два пятнадцать.  А  потом  еще  в  три  двадцать
восемь...
     Тьюпело не дал ему закончить.
     - А в два пятнадцать вы видели поезд?
     - На этот раз мы даже не слышали его. Эдмундс попробовал было догнать
его, но, должно быть, он свернул на Бойлстонскую линию.
     - А что было в три двадцать восемь?
     - Снова красный свет. На этот раз у Парк-стрит. Мы слышали, он прошел
перед нами.
     - И вы опять его не видели?
     - Нет. За светофором туннель круто  идет  под  уклон.  Но  мы  хорошо
слышали его. Я только одного не понимаю, доктор Тьюпело, как  может  поезд
пять дней ходить по линии и никто его ни разу не видел?..
     Голос Уайта замер, он предупреждающе поднял  руку.  Вдалеке  нарастал
гул быстро приближающегося поезда; гул превратился в оглушительный грохот,
когда поезд промчался где-то под платформой; она завибрировала и задрожала
под ногами.
     - Вот, вот он! - закричал Уайт. - Он прошел прямо под  носом  у  тех,
кто там, внизу!  -  он  повернулся  и  побежал  по  лестнице,  ведущей  на
платформу нижнего яруса.  За  ним  последовали  все,  кроме  Тьюпело.  Ему
казалось, он знает, чем все это кончится. И он не ошибся.  Не  успел  Уайт
добежать до лестницы, как навстречу ему  торопливо  поднялся  полицейский,
дежуривший на нижней платформе.
     - Вы видели его? - возбужденно воскликнул он.
     Уайт остановился. Замерли в испуге и остальные.
     - Вы  видели  поезд?  -  снова  спросил  полицейский;  двое  служащих
метрополитена, дежуривших вместе с ним, тоже поднялись наверх.
     - Что случилось? - ничего не понимая, спросил мистер Уилсон.
     - Да видели вы наконец поезд? - раздраженно выкрикнул Кеннеди.
     - Конечно, нет, - ответил полицейский. - Ведь он  прошел  мимо  вашей
платформы.
     - Ничего подобного! - разъярился Уайт. - Он прошел внизу!
     Семеро во главе с Уайтом готовы были испепелить взглядом  тех  троих,
что поднялись с нижней платформы. Тьюпело подошел к Уайту и тронул его  за
локоть.
     - Поезд невозможно увидеть, мистер Уайт, - сказал он тихо.
     Уайт ошалело уставился на него.
     - Но вы ведь сами слышали его! Он прошел там, внизу...
     - Давайте войдем в вагон, мистер Уайт, - предложил Тьюпело. - Там нам
будет удобнее разговаривать.
     Уайт покорно кивнул головой, затем,  повернувшись  к  полицейскому  и
двум другим, дежурившим  на  нижней  платформе,  почти  умоляющим  голосом
спросил:
     - Вы действительно его не видели?
     - Мы слышали его, это верно, - ответил полицейский. - Он  прошел  вот
здесь, по этой линии, и вроде как бы вот в  ту  сторону.  -  И  он  указал
большим пальцем через плечо.
     - Идите вниз, Мэлони, - приказал ему полицейский чин из группы Уайта.
Мэлони растерянно почесал  затылок,  повернулся  и  исчез  внизу.  За  ним
последовали двое дежурных. Тьюпело направился к вагону. Молча  заняв  свои
места в вагоне, все выжидающе уставились на математика.
     - Вы вызвали меня, надеюсь, не для того, чтобы  сообщить,  что  нашли
пропавший поезд, не так ли? - начал Тьюпело и посмотрел на  Уайта.  -  То,
что произошло сейчас, случилось впервые?
     Уайт заерзал на сиденье и покосился на главного инженера.
     - Не совсем, - уклончиво начал он, - мы замечали и  раньше  кое-какие
непонятные вещи.
     - Например? - настороженно и резко спросил Тьюпело.
     - Ну, например, красный сигнал  светофора.  Обходчики  возле  станции
Кендалл видели красный свет почти тогда же, когда и мы видели его у Южной.
     - Дальше.
     - Суини позвонил из Форест-хилла на линии Парк-стрит. Он  слышал  шум
поезда спустя две минуты после того, как мы слышали его на станции  Конли.
А между станциями двадцать восемь миль рельсового пути.
     - Дело в том, доктор Тьюпело, - вмешался  мистер  Уилсон,  -  что  за
последние четыре часа несколько человек одновременно в самых разных путчах
видели красный свет светофора или слышали шум поезда.  Такое  впечатление,
что он прошел одновременно через несколько станций.
     - Это вполне возможно, - заметил Тьюпело.
     - К нам все время поступают донесения о всяких странностях, - добавил
инженер. - Люди не то чтобы сами видели их, но непонятные вещи  происходят
одновременно в двух-трех пунктах,  порой  находящихся  друг  от  друга  на
порядочном расстоянии. Поезд действительно на рельсах. Может,  расцепились
вагоны?
     - Вы уверены, что он на рельсах, мистер Кеннеди? - спросил Тьюпело.
     - Совершенно уверен, - ответил главный инженер. - Приборы  показывают
расход электроэнергии. Поезд потребляет энергию непрерывно,  всю  ночь.  В
три тридцать мы разорвали цепь и прекратили подачу энергии.
     - И что же произошло?
     - Ничего, - ответил Уайт. - Представьте себе, ничего.  Электроэнергия
не подавалась двадцать минут. И за эти  двадцать  минут  ни  один  из  тех
двухсот  пятидесяти  человек,  что  ведут  наблюдение,  не  видел  красных
сигналов и не слышал шума поезда. Но не прошло и пяти  минут  после  того,
как мы включили ток, как поступили первые донесения. Их  было  сразу  два:
одно из Арлингтона, другое из Эглстона.
     Когда Уайт умолк, воцарилось долгое молчание. Внизу было слышно,  как
один дежурный окликнул другого. Тьюпело посмотрел на часы - было  двадцать
минут шестого.
     -  Короче  говоря,  доктор  Тьюпело,   -   наконец   сказал   главный
управляющий, - мы вынуждены признать, что, пожалуй, вы были правы с  вашей
теорией.
     - Благодарю вас, господа, - ответил Тьюпело.
     Врач откашлялся.
     - А как пассажиры? - начал он. - Есть ли у вас какие-либо соображения
относительно...
     - Никаких, - перебил его Тьюпело.
     - Что же нам теперь делать, доктор Тьюпело? -  спросил  представитель
мэра.
     - Не знаю. А что вы предлагаете?
     - Как я понял из объяснений мистера Уайта, - продолжал мистер Уилсон,
- поезд в некотором  роде...  как  бы  это  сказать...  перешел  в  другое
измерение. Его, собственно, уже нет в системе метрополитена. Он исчез. Это
верно?
     - До известной степени.
     - И  это,  так  сказать...  э-э-э...  странное  явление  -  результат
некоторых математических свойств, связанных с введением в  действие  линии
Бойлстон?
     - Совершенно верно.
     - И у нас нет никаких возможностей вернуть поезд  из  этого...  этого
измерения?
     - Такие возможности мне неизвестны.
     Мистер Уилсон решил, что настало время ему взять бразды  правления  в
свои руки.
     - В таком случае, господа, - заявил он, -  план  действий  совершенно
ясен. Прежде всего мы должны закрыть новую линию, чтобы прекратить все эти
чудеса. Затем, поскольку поезд действительно исчез,  несмотря  на  красные
сигналы светофора и этот шум, мы  можем  возобновить  нормальное  движение
поездов на линиях. Во всяком случае опасности столкновения не  существует,
а это, кажется, больше всего вас пугало,  Уайт.  Что  касается  пропавшего
поезда и пассажиров... - тут он  сделал  какой-то  неопределенный  жест  в
пространство. - Вы со мной  согласны,  доктор  Тьюпело?  -  Мистер  Уилсон
повернулся к математику.
     Тьюпело медленно покачал головой.
     - Не совсем, мистер Уилсон, - ответил он. - Учтите,  что  я  сам  еще
толком не понимаю всего, что произошло. Очень жаль, что мы не можем  найти
кого-нибудь,  кто  смог  бы  все  это  объяснить.  Единственный   человек,
способный на это, - профессор Тэрнболл из Технологического  института,  но
он находился в  исчезнувшем  поезде.  Во  всяком  случае,  если  вам  надо
проверить мои выводы, вы можете передать их на заключение специалистам.  Я
свяжу вас с некоторыми из них.
     Теперь относительно поисков исчезнувшего  поезда.  Я  не  считаю  эту
задачу безнадежной. Имеется некоторая вероятность, как  мне  кажется,  что
поезд в конце концов вернется из непространственной части системы, где  он
сейчас   находится,   в   ее   пространственную   часть.   Поскольку   эта
непространственная часть абсолютно недосягаема, мы, к сожалению, не  можем
ни ускорить этот переход, ни хотя бы  предсказать,  когда  он  произойдет.
Однако всякая возможность перехода будет исключена, если вы закроете линию
Бойлстон. Именно эта линия и делает всю систему качественно  особой.  Если
эта особенность исчезнет, поезд никогда не вернется. Вам понятно?
     Разумеется, всем им трудно было хоть что-либо из этого понять, но они
утвердительно закивали головами. Тьюпело продолжал:
     - Что же касается нормального движения поездов по всей системе,  пока
исчезнувший поезд находится в непространственной части  сети,  то  я  могу
лишь изложить вам факты, как я их понимаю, а  делать  выводы  и  принимать
решения предоставляю вам самим. Как я уже сказал, невозможно  предугадать,
когда произойдет переход из непространственной части  в  пространственную.
Мы но можем предсказать, когда и где это произойдет. Более того, пятьдесят
процентов вероятности, что поезд в  результате  такого  перехода  окажется
совсем на другой линии. И тогда возможно столкновение.
     - И чтобы исключить такую возможность, доктор Тьюпело, не следует  ли
нам, оставив Бойлстонскую линию открытой, просто не пускать по ней поезда?
- спросил главный инженер. -  Тогда,  если  исчезнувший  поезд  наконец  и
появится, он не сможет столкнуться с другими.
     - Эта предосторожность ничего вам не даст, мистер Кеннеди, -  ответил
Тьюпело. - Видите ли, поезд может появиться на любой  линии  системы.  Это
верно, что причиной нынешних  топологических  затруднений  является  новая
линия Бойлстон. Но теперь и вся система обладает  бесконечной  связностью.
Иными  словами,  указанные  топологические  свойства   -   это   свойства,
порожденные новой линией Бойлстон, но теперь  они  стали  свойствами  всей
системы. Вспомните, первое превращение  поезда  произошло  в  точке  между
станциями Парковая и Кендалл, а от них до линии Бойлстон расстояние  более
трех миль.
     У нас может возникнуть еще такой вопрос: если возобновить движение на
всех линиях, кроме Бойлстонской, не может ли случиться, что  исчезнет  еще
какой-нибудь  поезд?  Не  знаю  точно,  каков  ответ,  но  думаю,  что  он
отрицательный.  Мне  кажется,  здесь  действует  принцип  исключения,   по
которому только один поезд может  находиться  в  непространственной  части
сети.
     Доктор поднялся со своего места.
     - Профессор Тьюпело, - робко начал он, - когда поезд появится,  будут
ли пассажиры...
     - Я ничего не могу вам сказать о  пассажирах,  -  снова  перебил  его
Тьюпело. - Топология такими вопросами не занимается.  -  Он  быстро  обвел
взглядом семь усталых, недовольных  физиономий.  -  Прошу  извинить  меня,
господа, - сказал он, несколько смягчившись. - Я просто ничего не  знаю  о
пассажирах. - А затем, обращаясь к Уайту, добавил: - Мне кажется,  сегодня
я больше ничем не могу вам помочь. В  случае  чего  вы  знаете,  как  меня
найти.
     И, круто повернувшись, он вышел из вагона и поднялся по  лестнице  из
метро. На улице занималась заря, растворившая ночные тени.

     Об этом импровизированном совещании в одиноком вагоне метро в газетах
ничего не сообщалось. Не сообщалось в них и о  результатах  долгой  ночной
вахты в туннелях  бостонского  метрополитена.  В  течение  всей  следующей
недели  Тьюпело  присутствовал  еще  на  четырех  уже  более   официальных
совещаниях с участием Келвина Уайта и представителей городских властей. На
двух из них  присутствовали  также  специалисты-топологи.  Из  Филадельфии
приехал  Орнстайн,  из  Чикаго  -  Кашта,  из  Лос-Анджелеса  -  Майкелис.
Математики не смогли прийти к единому мнению. Никто из  них  не  поддержал
точку зрения Тьюпело, хотя Кашта согласился, что в ней  есть  рациональное
зерно. Орнстайн утверждал, что конечная сеть не  может  иметь  бесконечную
связность, но не мог доказать этого, как не мог  вычислить  и  фактическую
связность системы. Майкелис просто заявил, что все это досужие домыслы, не
имеющие ничего общего с топологией системы. Он утверждал, что раз поезд  в
системе обнаружить не удалось, значит, система не замкнута или  во  всяком
случае хотя бы один раз замкнутость была нарушена.
     Но чем глубже анализировал Тьюпело эту проблему, тем больше убеждался
в правильности своего первоначального вывода.  С  точки  зрения  топологии
система представляет собой семейство многомерных сетей, каждая из  которых
имеет бесчисленное множество  дисконтинуумов.  Но  окончательное  строение
этой  новой  пространственно-гиперпространственной  сети  ему   никак   не
удавалось выяснить. Он занимался этим, не отрываясь, целую  неделю.  Затем
другие  дела  заставили  его  отложить  решение  проблемы.  Он   собирался
вернуться к ней весной, когда закончатся занятия со студентами.
     Тем временем система метро действовала, словно ничего  не  произошло.
Главный  управляющий  и  представитель  мэра  почти  забыли  о  неприятных
переживаниях той знаменательной ночи, когда они  возглавляли  обследование
линий бостонского метро, и теперь уже несколько иначе объясняли  все,  что
видели или, вернее, не видели тогда. Но газеты и общественность продолжали
высказывать самые невероятные предположения и наседали  на  Уайта,  требуя
объяснений. Кое-кто из родственников исчезнувших пассажиров подал в суд на
управление бостонского метрополитена.  Вмешалось  правительство  и  решило
провести тщательное расследование. На  заседаниях  конгресса  конгрессмены
гневно обличали друг друга. В печать проникла в довольно  искаженном  виде
версия  доктора  Тьюпело.  Но  он  хранил  молчание,  и  интерес  к  этому
постепенно угас.
     Проходили недели, наконец прошел  месяц.  Правительственная  комиссия
закончила расследование. Сообщения о нем с первой полосы газет перешли  на
вторую, затем на двадцать третью, а потом и вовсе  исчезли.  Пропавшие  не
возвращались. Их оплакивали недолго.
     Однажды в середине апреля Тьюпело снова спустился в метро  и  проехал
от станции Чарлз-стрит до станции Гарвард. Он сидел прямо и напряженно  на
переднем сиденье головного вагона и смотрел, как летят навстречу рельсы  и
размыкаются  серые  стены  туннеля.  Поезд  дважды  останавливался   перед
светофором, и в эти минуты Тьюпело невольно думал: где же  этот  встречный
поезд - за поворотом или в другом  измерении?  Из  какого-то  безотчетного
любопытства  ему  вдруг  захотелось,  чтобы  принцип  исключения  оказался
ошибкой и его поезд тоже попал в четвертое намерение. Но ничего подобного,
разумеется, не случилось, и он благополучно прибыл на станцию Гарвард.  Из
всех пассажиров, пожалуй, только ему одному поездка показалась необычной.
     На следующей неделе он снова совершил такую  же  поездку,  потом  еще
одну. Как эксперимент они ничего не дали,  да  и  не  казались  уже  столь
волнующими, как первая. Тьюпело стал  сомневаться  в  правильности  своего
вывода. В мае он возобновил  свои  ежедневные  поездки  в  университет  на
метро, садясь каждый  раз  на  станции  Бикон-хилл,  неподалеку  от  своей
квартиры. Он больше не думал о сером извилистом туннеле за окнами  вагона;
в поезде он обычно просматривал утренний выпуск газеты или читал  рефераты
из "Математикл ревьюз".
     Но однажды утром, оторвав глаза  от  газеты,  он  вдруг  почувствовал
неладное. Подавив нарастающий страх,  сжав  его  в  себе  до  отказа,  как
пружину, он быстро глянул в окно. Свет из окон  вагона  освещал  черные  и
серые полосы - пятна на мелькавших мимо стенах  туннеля.  Колеса  отбивали
знакомый ритм. Поезд обогнул поворот и проехал  стрелку,  которую  Тьюпело
хорошо запомнил. Он лихорадочно стал  припоминать,  как  сел  в  поезд  на
станции Чарлз, вспомнил станцию Кендалл, девушку на плакате, рекламирующем
мороженое, и встречный поезд, шедший к станции Центральная.
     Он посмотрел на своего соседа,  державшего  коробку  с  завтраком  на
коленях. Все места в вагоне были заняты, многие пассажиры стояли,  держась
за  поручни.  Нарушая  правила,  у  дверей   курил   какой-то   парень   с
мучнисто-белым лицом. Две девицы оживленно обсуждали  свои  дела.  Впереди
молодая мать журила сынишку, еще дальше  мужчина  читал  газету.  Над  его
головой рекламный плакат расхваливал флоридские апельсины.
     Тьюпело посмотрел на мужчину с газетой и усилием воли  снова  подавил
неприятное  чувство  страха,  близкое  к  панике.  Он   стал   внимательно
разглядывать сидящего  впереди  пассажира.  Кто  он?  Брюнет  с  проседью,
круглый череп, низкий неровный пробор, вялая,  бледная  кожа,  черты  лица
невыразительны, толстая шея, одет в серый в полоску костюм.  Пока  Тьюпело
разглядывал его, мужчина прогнал муху, севшую ему на левый висок, и слегка
качнулся от толчка поезда. Газета,  которую  он  читал,  была  сложена  по
вертикали. Газета! Она была за март месяц.
     Тьюпело быстро взглянул на своего соседа.  У  того  тоже  на  коленях
лежала свернутая газета, - но за сегодняшнее число! Тьюпело  оглянулся  на
пассажиров, сидящих сзади. Молодой парень читал спортивную страницу газеты
"Транскрипт" - номер за четвертое  марта.  Глаза  Тьюпело  быстро  обежали
вагон - около десятка пассажиров читали газеты двухмесячной давности.
     Тьюпело вскочил. Его  сосед  тихонько  чертыхнулся,  когда  математик
невежливо протиснулся мимо него и бросился  в  другой  конец  вагона,  где
вдруг дернул за шнур сигнала. Пронзительно заскрежетали тормоза,  и  поезд
остановился. Пассажиры негодующе уставились на  Тьюпело.  В  другом  конце
вагона открылась дверь, и из нее выскочил высокий тощий  человек  в  синей
форме. Тьюпело не дал ему произнести ни слова.
     - Доркин? - задыхаясь выкрикнул он.
     Кондуктор остановился, открыв рот.
     -  Серьезное  происшествие,  Доркин!  -  громко   произнес   Тьюпело,
стараясь,  чтобы  его  голос  перекрыл  недовольный  ропот  пассажиров.  -
Немедленно вызовите сюда Галлахера.
     Доркин четырежды дернул шнур сигнала.
     - Что произошло? - наконец спросил он.
     Тьюпело словно и не слышал его вопроса.
     - Где вы были. Доркин? - спросил он.
     На лице кондуктора отразилось полное недоумение.
     - В соседнем вагоне, а что слу...
     Тьюпело не дал ему закончить. Взглянув  на  свои  часы,  он  крикнул,
обращаясь к пассажирам:
     - Сегодня 17 мая, время - девять часов десять минут утра!
     Его слова были встречены недоуменным молчанием.  Пассажиры  удивленно
переглянулись.
     - Посмотрите на дату ваших газет!  -  крикнул  им  Тьюпело.  -  Ваших
газет!
     Пассажиры взволнованно загудели. И пока они разглядывали друг у друга
газеты, гул становился все громче. Тьюпело, взяв Доркина за локоть,  отвел
его в конец вагона.
     - Который час, по-вашему? - спросил он.
     - Восемь двадцать одна, - ответил Доркин, посмотрев на свои часы.
     - Откройте, - сказал Тьюпело, кивком указывая на  переднюю  дверь.  -
Выпустите меня. Где здесь телефон?
     Доркин беспрекословно выполнил  приказание  Тьюпело.  Он  показал  на
телефон в нише туннеля в ста  шагах  от  остановившегося  поезда.  Тьюпело
спрыгнул вниз и побежал по узкому проходу между поездом и стеной туннеля.
     - Главное управление! Главное! - крикнул он  в  трубку  телефонистке.
Пока он ждал соединения,  позади  их  поезда  на  красный  свет  светофора
остановился еще один поезд. По стене туннеля  запрыгали  лучи  прожектора.
Тьюпело видел, как с другой стороны поезда пробежал Галлахер.
     - Дайте мне Уайта! -  крикнул  он,  когда  его  соединили  с  главным
управлением. - Срочно!
     Очевидно, произошла какая-то заминка, его почему-то не соединяли.  Он
слышал, как в поезде нарастает гул недовольных голосов.  В  них  слышались
страх, возмущение, паника.
     - Алло! - крикнул он в трубку. - Алло!  Неотложный  случай,  тревога!
Дайте мне немедленно Уайта!
     - Я вместо него, - наконец послышался голос на другом конце  провода.
- Уайт сейчас занят.
     - Восемьдесят шестой нашелся! - крикнул Тьюпело. - Он находится между
станциями Центральная и Гарвард. Я не знаю, когда это произошло. Я  сел  в
него на станции Чарлз-стрит десять минут назад и ничего не заметил.
     На другом конце провода кто-то с трудом глотнул воздух.
     - Пассажиры? - наконец сдавленно прохрипел голос в трубке.
     - Те, что здесь, все живы-здоровы,  -  ответил  Тьюпело.  -  Кое-кто,
должно быть, уже сошел на станциях Кендалл и Центральная.
     - Где они все были?
     Тьюпело в недоумении опустил руку с телефонной трубкой, затем повесил
трубку на рычаг и побежал к открытым дверям вагона.
     Наконец кое-как удалось успокоить пассажиров, восстановить порядок, и
поезд смог продолжить свой путь к станции Гарвард. На  платформе  его  уже
ждал наряд полиции, немедленно взявший под охрану  всех  пассажиров.  Уайт
прибыл на станцию еще до прихода поезда. Тьюпело сразу же  увидел  его  на
платформе.
     Усталым жестом махнув в сторону пассажиров, Уайт спросил у Тьюпело:
     - С ними действительно все в порядке?
     - Абсолютно, - ответил математик. - Им и невдомек, где они находились
все это время.
     -  Удалось  вам  повидаться  с  профессором  Тэрнболлом?  -   спросил
управляющий.
     - Нет. Он, должно быть, как всегда, вышел на станции Кендалл.
     - Жаль, - сказал Уайт. - Мне необходимо поговорить с ним.
     - И мне тоже, - сказал Тьюпело. - Кстати, сейчас самое время  закрыть
линию Бойлстон.
     - Поздно, - ответил Уайт. - Двадцать пять минут назад между станциями
Эглстон и Дорчестер исчез поезд номер 143.
     Тьюпело посмотрел куда-то мимо Уайта, на убегающие в туннель рельсы.
     - Мы должны найти Тэрнболла, - сказал Уайт.
     Тьюпело поднял глаза и невесело улыбнулся.
     - Вы полагаете, он действительно сошел на станции Кендалл?
     - Разумеется, - ответил Уайт. - Где же еще?

                              Михаил Михеев

                          СТАНЦИЯ У МОРЯ ДОЖДЕЙ

     Сканировал: Ершов В.Г. 23/06/98.

     Роботов  под  маркой  ТУБ   -   Типовые   Универсальные   Биотокового
программирования  -  выпускал   единственный   в   стране   Завод   Высшей
Кибернетики.
     Эти  хорошие  машины   -   предельно   сложные   в   изготовлении   -
предназначались для оснащения экспедиций только на особо трудные планеты и
оказались там незаменимыми помощниками человеку в опасных,  не  по-земному
жестоких  условиях  далекого  космоса.  Газеты,  описывая  подвиги  ТУБов,
частенько предоставляли им свои первые страницы.
     "...Космонавты  успели  установить  купол   станции   -   защиту   от
раскаленных  вихрей  свирепой  планеты.  Запасы  воды,  пищи  и  кислорода
подходили  к   концу.   Люди   устали   безмерно.   Пора   было   покидать
негостеприимную Венеру.
     На  планете  оставался  один  ТУБ.  Аккумуляторы  его  были  заряжены
полностью, двигатели работали исправно, и ему не нужны были  ни  вода,  ни
пища, ни кислород.
     Он будет ждать прилета следующей экспедиции.
     ТУБ стоял в дверном тамбуре станции  и  через  прозрачную  стенку  из
защитного дельта-стекла следил за отлетом корабля.
     Уже запустили стартовые двигатели. Четыре белорозовых столба  пламени
с неистовым ревом ударили в скалистую поверхность  планеты.  Низ  корабля,
опоры  треножника,  затем  все  вокруг  заволокло  дымно-огненное  марево.
Включив  поляризационные  видеолокаторы,  ТУБ  сквозь  пелену   стартового
пламени увидел, как корабль вздрогнул, шевельнулся, готовый подняться... И
в этот миг одна из опор стартового треножника провалилась  во  вскрывшуюся
от жара трещину.
     Корабль покачнулся набок.
     Трещина оказалась невелика,  он  отклонился  от  вертикали  всего  на
несколько градусов, но стартовать из такого положения уже  не  мог.  Чтобы
освободить провалившуюся опору, нужно поднять ее домкратом, но в стартовом
пламени этого сделать невозможно, а выключить двигатели тоже нельзя  -  на
вторичный запуск может не хватить горючего, и космонавты окажутся в  плену
у планеты. А помощь с Земли может запоздать...
     Киберлогика,  управляющая  действиями  ТУБа,  решила  эту  задачу   в
считанные доли секунды.
     Он покинул защитный купол станции, включил охлаждение своего  корпуса
на полную мощность и вошел в  огненный  вихрь,  бушевавший  под  кораблем.
Метапластик его корпуса, несмотря на охлаждение, моментально накалился  до
критической температуры, реле защиты подало сигнал "Опасно!" и включило  в
цепь киберлогики приказ "Назад!".
     Тогда ТУБ выключил защитное реле.
     Он успел стать над трещиной и ухватиться метапластиковыми пальцами за
раскаленный металл провалившейся опоры. Он успел подать на  двигатели  все
напряжение   своих   аккумуляторов,   прежде   чем   перестала    работать
киберлогика...
     Когда корабль вошел  в  зону  спокойного  полета,  из  люка  выбрался
механик в скафандре. Он нашел ТУБа, висящего на опоре  треножника.  Пальцы
его заклинились, разжать их оказалось невозможно,  а  ТУБ  уже  не  слышал
команд.
     Чтобы  освободить  его,  пришлось  вырезать  часть  опоры  плазменным
резаком".
     Преддипломную практику студент Института Космотехники Сергей  Алешкин
проходил как раз на Заводе Высшей Кибернетики. В технологии и  конструкции
ТУБов разбирался достаточно хорошо, поэтому  заметку  в  утреннем  выпуске
газеты прочитал за завтраком со  вниманием,  но  без  лишнего  восторга  -
поведение ТУБа было именно таким, какое и следовало ожидать от этой умной,
талантливо запрограммированной машины.
     И  конечно,  он  не  подумал,  что  описанный  случай   будет   иметь
непосредственное отношение к его судьбе...

                                  * * *

     Получив после защиты диплом с отличием, Алешкин  надеялся  попасть  в
состав экспедиции на Венеру. Или в крайнем случае на Марс. И когда  узнал,
что полетит на Луну, решил, что ему здорово не повезло.
     Конечно, кому-то нужно было летать и на Луну. Уже  несколько  лет  на
ней,   кроме   автоматов-лунников,   работает   МНИС    -    Международная
Научно-Исследовательская Станция по широкой программе. Каждые  два  лунных
месяца меняется состав участников...
     Но что такое нынче Луна? Давно обжитая планетка  под  самым  боком  -
ракета летит до нее какие-то пятнадцать часов. Все там  исхожено  вдоль  и
поперек.  Трудностей  и  неожиданностей  никаких  нет  -  не  планета,   а
космический санаторий! Правда, там иногда падают метеориты, но, по  теории
вероятности, опасность, что в тебя попадет метеорит, ничтожно мала...
     В двадцать лет человек думает о своей работе, о своем месте  в  жизни
иначе, чем в шестьдесят. Алешкину как раз было двадцать, ему  не  хотелось
спокойной работы, ему хотелось...  словом,  желаний  у  него  было  много.
Поэтому, получив желтый, "лунный", бланк  назначения,  а  не  голубой  или
коричневый, которые выдавались  счастливцам  -  участникам  экспедиции  на
Венеру или на Марс, - Алешкин, прежде чем отойти от  стола,  с  огорчением
повертел его в руках.
     Но  дисциплина  и  сопутствующие  качества  у   студентов   института
Космотехники  стояли  в  первых  графах  зачетных  карточек;   специальных
экзаменов по этим предметам студенты не держали, но отметки там ставились,
и других отметок, кроме "отлично", там быть и не  могло.  Поэтому  Алешкин
ничем не выдал своих огорчений, только вздохнул  горестно,  да  и  то  про
себя.
     Декану, который  вручал  путевки,  было  уже  за  шестьдесят.  Старый
межпланетник, он без  труда  разобрался  в  тайных  переживаниях  молодого
инженера и улыбнулся сочувственно. Впрочем, тоже про себя.
     - Знаете  что,  -  сказал  он,  -  считайте  все  же  это  назначение
признанием ваших способностей.
     Алешкин решил, что его утешают, и уже открыто помрачнел.
     - Постараюсь, - сказал он.
     - Нет, на самом деле, - продолжал декан. -  Начальник  вашей  будущей
"Луна-38" синьор Паппино - вы его знаете как  космофизика  -  настоятельно
просил включить в состав экспедиции инженера-кибернетика. Вы хорошо прошли
этот курс, и ученый совет специально остановился на вас.
     - Зачем синьору Паппино кибернетика? - не понял Алешкин. -  Насколько
я знаю, киберов на Луне никогда не было.
     - Не было, - согласился декан. -  Пока  не  было...  Впрочем,  синьор
Паппино при встрече объяснит вам это подробнее. А пока желаю вам удачи.
     И декан протянул Алешкину руку.

                                  * * *

     В космопорт Алешкин прилетел утром.
     Городок при  космопорте  был  небольшой.  Когда-то,  в  эпоху  начала
освоения космоса, здесь был построен экспериментальный  ракетодром.  Место
оказалось самое  подходящее  -  кругом  простирались  необжитые  казахские
степи, а по тем временам  запуск  орбитальных  ракет  не  считался  вполне
безопасным занятием. Из этих же степей был запущен на земную орбиту первый
искусственный спутник, а затем и корабль "Восток"  с  Юрием  Гагариным  на
борту.
     Сейчас здесь  находился  Центральный  космопорт  страны,  снаряжающий
корабли на планеты Солнечной системы.
     Городок жил интересами и заботами космопорта. Поэтому  неудивительно,
что главная улица городка именовалась Бульвар Млечный Путь,  а  поперечные
девять улиц носили названия планет по порядку их расположения: ближайшая к
космопорту была улица Меркурия, самая отдаленная - Плутона.
     На углу бульвара Млечный  Путь  и  улицы  Венеры  находился  ресторан
"Галактика".
     Все это было известно Алешкину, так как за время учебы он бывал здесь
не раз. И как ни велико было  нетерпение  узнать,  зачем  синьору  Паппино
понадобился  инженер-кибернетик,  Алешкин  решил  вначале  позавтракать  и
направился в "Галактику".
     В отличие от большинства ресторанов  страны  этот  ресторан  был  без
автоматического  обслуживания.  Официантками  здесь   работали   студентки
местного Института Космологии - профессиональные навыки  по  сервировке  и
кулинарии входили в программы обучения, им приходилось заниматься  этим  в
космических рейсах. Мужчины в должности  космических  стюардесс  выглядели
хуже.
     Столик, за который сел Алешкин, обслуживала знакомая по прошлому году
студентка. Они хорошо поговорили. Алешкин помог ей решить хитрую задачу по
гравитации, а она принесла ему новое изделие ресторана -  лангет  "Фобос",
фаршированный специально приготовленными орехами. Как в каждом  порядочном
ресторане, в "Галактике" имелись свои  фирменные  блюда.  Была,  например,
яичница "Сатурн", где круглый желток на сковородке  окружали  разноцветные
кольца гарниров. Имелось  и  мороженое  "Астероид",  и  другие  изделия  с
аналогичными   названиями,   которые   свидетельствовали   о   космическом
направлении творчества шеф-повара.
     После "Астероида" Алешкин спустился в вестибюль к стереовизору.
     С астрофизиком, синьором Паппино,  он  был  знаком  только  заочно  -
слушал его лекции из Болоньи по интервидению. Ученый тотчас же появился на
экране. Некоторое время он  недоверчиво  разглядывал  Алешкина  и  спросил
вроде  бы  с  сомнением:  что,  именно  его,  синьора  Алешкина,  институт
рекомендовал как хорошего кибернетика?
     Синьор Алешкин самолюбиво заалел.
     Итальянский язык входил  в  число  пяти  обязательных  языков  любого
космонавта, и Алешкин с хорошим русским акцентом ответил,  что  ничего  не
может добавить к характеристике института и постарается оправдать  ее  при
случае. Возможно, что с русским акцентом фраза прозвучала несколько резко,
но лицо синьора Паппино не выразило никаких эмоций. Он только сказал,  что
будет рад встретиться на  служебном  поле  космодрома  в  семь  вечера.  И
выключил стереовизор.
     Алешкин прибыл на космодром без пятнадцати семь.
     Синьора Паппино не было видно ни  на  поле,  ни  в  холле  служебного
здания. Алешкин поднялся в лифте на последний этаж и прошел в кафе.
     Через застекленные стены был виден  весь  космопорт  -  ровное  поле,
уходящее к  горизонту,  покрытое  травой.  Белели  пластиковые  дорожки  к
пандусам  подземных  складов.  Закопченными  кругами  расположились  плиты
стартовых площадок, ажурные фермы стояли над ребристыми крышками  колодцев
ракет Малого космоса.
     Людей в кафе было немного, все работники земной службы  космодрома  в
серых форменках. Алешкин прошел к стойке. Две девушки  сидели  на  высоких
табуреточках и вели разговор на извечную тему: "А  он  тебе  нравится?"  -
"Конечно!" - "Так чего тебе нужно?" - "Так он же межпланетник, все  летает
и летает..."
     Заметив Алешкина, девушки замолчали.
     Наливая стакан "Тропического",  он  заметил  над  полем  пассажирский
ракетовертолет службы надземной Космической станции. Он медленно опускался
на посадочную площадку, значит,  кто-то  вернулся  на  Землю  из  космоса.
Тормозной ракетный двигатель был  уже  выключен,  и  конусообразная  белая
кабинка планировала, распустив  над  собой  поблескивающий  веер  лопастей
воздушных винтов. Ее сильно  понесло  ветром,  но  пилот  наклонил  винты,
спланировал боком и сел мягко и точно.
     "Умеет!" - отметил Алешкин.
     Из кабинки выпрыгнул пилот в голубом  скафандре  работников  Ближнего
космоса. За ним выбрались три космонавта, двое в оранжевых костюмах,  один
- в синем. Оранжевых встретили женщины, синего не встречал никто, но и ему
досталось  по  поцелую.  Потом  все  направились   к   служебному   зданию
космодрома.
     Алешкин помнил: когда он заканчивал среднюю школу - каких-то семь лет
тому назад, - космонавтов встречали толпы народа, тогда каждое возвращение
оттуда было событием. Теперь  это  стало  будничным  делом,  ежедневно  на
космодром прилетали и улетали с него люди. И только экспедиции  с  далеких
планет встречали в праздничной обстановке.
     К ракетовертолету подкатил автопогрузчик -  небольшая  самодвижущаяся
платформа на резиновых колесиках, с суставчатой - очень похожей на рачью -
клешней. Пилот  вытащил  из  грузового  отсека  тяжелый  длинный  предмет,
упакованный в  пластик.  Автопогрузчик  ловко  подхватил  его,  уложил  на
платформу и покатил к люку подземного склада.
     Алешкин допил  свой  "Тропический",  глянул  вниз  и  увидел  синьора
Паппино.
     Он стоял возле люка, заложив руки за спину, с таким видом, будто ждет
здесь уже давно, хотя всего пять минут назад его там и в помине не было.
     Алешкин спустился и вышел на поле.
     Увидя его, синьор Паппино кивнул и, не прибавив  к  этому  ни  слова,
подошел к открытому люку и спустился по пандусу вниз. Это могло  означать,
что Алешкину следует идти за ним. Но можно было понять и  как  предложение
дождаться его здесь.
     Алешкин подумал и пошел следом.
     Поднимавшийся навстречу пустой автопогрузчик предупреждающе гуднул  и
посторонился - в его автомате имелся биоанализатор и в близости  от  людей
он двигался с повышенной осторожностью.
     На складе было прохладно. Горели бледно-фиолетовые светильники. Пахло
бензоридином - горючим для ракет Ближнего космоса.
     Тут же, возле стеллажа с запасными дюзами, стоял и синьор Паппино. Он
смотрел себе под ноги. Алешкин не сразу разглядел, что там лежит.  Подошел
ближе, пригляделся. Потом опустился на одно колено.
     - Великий Юпитер! - сказал он.
     Перед ним лежал ТУБ. Весь покрытый дымными языками въевшейся копоти и
серыми нашлепками расплавившегося гранита. Усики локаторов на  шлеме  были
смяты и оплавлены. Опущенные защитные шторки на объективах  видеолокаторов
походили на закрытые веки. Правая рука, выбитая из шарового шарнира,  была
прикручена к корпусу проволокой. В ее пальцах так и остался зажатым  кусок
стартовой фермы корабля. Это был тот самый ТУБ...
     Без  всякой  надежды  на  успех  Алешкин  включил  клавишу   главного
выключателя, попробовал кнопку биоуправления.
     - Здорово ему попало, - сказал Алешкин.
     - Здорово? - не понял синьор Паппино.
     Конечно, у него было мало практики в  разговорном  русском  языке,  и
Алешкин повторил по-итальянски.
     - Да, - согласился синьор Паппино. - Здорово испортился. Его  списали
со станции на Венере.
     - Нужно отправить его на завод, - сказал Алешкин. -  Там  его  сумеют
восстановить.
     -  Разумеется,  -  согласился  синьор  Паппино,  -  там  его   сумеют
восстановить.
     Он сказал это таким тоном, что Алешкин сразу понял: от  него  ожидали
других слов. Он также понял, что лежавший у его ног разбитый, искалеченный
ТУБ и есть та причина,  которая  заставила  синьора  Паппино  запросить  у
института инженера-кибернетика.
     Восстановить поврежденного ТУБа кустарным способом?..
     Алешкин понимал, что это значит, и с великим сомнением уставился себе
под ноги.
     - Конечно, - продолжал синьор Паппино, - если  его  отремонтируют  на
заводе, то в состав станции "Луна-38" он уже никак  не  попадет.  Его  нам
просто не дадут. А он так бы нам  помог.  В  этом  полугодии  ожидаются  и
метеоритные дожди, а панцирь ТУБа не пробивают мелкие метеориты...
     Алешкин все это, конечно, знал.
     Что ж,  в  конце  концов  ему  придется  подтвердить  характеристику,
выданную институтом...
     Синьор Паппино тоже кивнул головой и сказал, что Алешкин может занять
для себя целый коттедж, который отведен для состава станции "Луна-38" и  в
котором пока никто не живет.  Что  в  его  распоряжении  "Кентавр",  стоит
здесь,  на  площадке.  А  инструменты  и  материалы  ему  выдаст  техотдел
космодрома - уже обо всем договорено.
     Автопогрузчик подъехал, подхватил ТУБа, отвез его  на  автостоянку  и
легко   засунул   на   заднее   сидение   "Кентавра".   Алешкин   поправил
подвернувшуюся руку ТУБа, хотел проститься с синьором Паппино, но тот  уже
ушел.

                                  * * *

     Несколько  десятков  типовых  домиков,  собранных   из   разноцветных
пластмассовых блоков, вытянулись в ряд, образуя последнюю  улицу  городка,
улицу Плутона.
     Полоса гибридных кипарисов отгораживала улицу от степи, защищая ее от
летних суховеев и зимних вьюг. Коттеджи были одноэтажные  и  просторные  -
места в городке хватало, и он еще не начал тянуться вверх,  как  растение,
лишенное солнца.
     Дом Алешкина оказался последним по улице. Его окружал маленький садик
из цветущих флоксов, канн и гибридных кустарников - роскошь, которую могли
себе позволить только жители городка космопорта. Планировкой Алешкин  тоже
остался доволен. В большую  гостиную  выходили  двери  четырех  комнат;  в
каждой стоял отличный ДК-8 (диван-кровать,  типовая  мебель)  и  такой  же
РСУ-2 (рабочий стол универсальный). На кухне в холодильнике имелся богатый
набор консерватов, а возле фоновизора - карточка с  номерами  АБО  (ателье
бытового обслуживания), которое могло доставить на  дом  все,  начиная  от
зубной щетки и кончая электромобилем для личного пользования.
     При доме имелся также и гараж. Алешкин  решил  использовать  его  под
мастерскую. "Кентавр" мог пока постоять и под окнами на улице.
     В гараже  Алешкин  обнаружил  велосипед  -  старинную,  неведомо  как
попавшую  в  молодой  современный  городок  примитивную  конструкцию.   На
мотоциклах Алешкин ездил, конечно, но на велосипедах - никогда. Он тут  же
уселся на него... и, вылезая из первого же куста, решил в будущем заняться
практикой на улице.
     Он выдвинул верстак на середину гаража,  пылесосом  очистил  стены  и
пол, застелил верстак простыней из белого пластика. Вернулся к "Кентавру",
с трудом выволок тяжеленного ТУБа с заднего  сиденья,  перехватил  его  за
голову - так тащить было удобнее всего,  -  приволок  в  гараж  и  кое-как
взвалил  на  верстак  эту  груду  скомплектованных   деталей   -   нелепый
механический труп.
     - Ничего! - сказал он. - Ты  у  меня  еще  оживешь.  Ты  у  меня  еще
зашевелишься, заходишь как миленький.
     Алешкин хорошо представлял себе трудности, которые его ожидают, когда
он начнет восстанавливать ТУБа, искать обрывы в  функциональной  проводке,
где полным-полно крохотных деталей, которые не разглядишь без  лупы  и  не
ухватишь без микроманипулятора. Но  ему  уже  не  терпелось  приняться  за
работу вот сейчас, поэтому он не поехал в "Галактику" обедать,  а  наскоро
поел сосисок, которые разогрел в термобаре.
     Потом он укрепил над "операционным столом" пару мощных люминесцентных
светильников. Надел чистый рабочий халат, шапочку. Присоединил к  газовому
баллону  плазменный  резачок.  Дунул  на  него  -  на  счастье!  -  и   по
контрольному шву вскрыл грудную клетку ТУБа.

                                  * * *

     Как всегда в середине  лета,  после  очередных  дождей  степи  вокруг
космопорта покрылись пестрым ковром аэросеянных цветов. По  вечерам  тихий
ветерок нес на город густой медовый  аромат.  Коттеджи  на  улице  Нептуна
стояли пустые, обитатели их разъехались в летние отпуска. Никто не посещал
Алешкина, синьор Паппино уехал на полмесяца,  собираясь  вернуться  только
перед отлетом станции на Луну.
     Алешкин сидел в гараже.
     Установив над вскрытым корпусом ТУБа широкопольную лупу, он перебирал
зажимами микроманипулятора крохотные кристаллики и проводнички,  отыскивая
обрывы, и менял сгоревшие и повредившиеся от перегрева детали проводки. От
напряженной возни с микродеталями к концу  дня  начинали  нервно  трястись
руки и деревенела спина.
     Для разрядки по вечерам Алешкин катался на велосипеде.
     По  степным  пешеходным   дорожкам,   сторонясь   вечно   торопящихся
монтеров-линейщиков на мощных мотоциклах, он доезжал до первых  посадочных
маяков - восемнадцать километров в один конец -  и  возвращался.  Шел  под
газированный душ, ужинал. Наливал объемистую  кружку  крепкого  индийского
чая, опускал туда половинку лимона, выходил на  крыльцо,  присаживался  на
гладкие и холодные  литопластовые  ступеньки  и,  прихлебывая  из  кружки,
умиротворенно поглядывал на небо, темнеющее над кипарисами.
     Перед сном часок читал.
     В гостиной, в книжном шкафу стояла  библиотечка  -  массовое  издание
классики, на тонкой пленке. Конечно, была и серия фантастики, и  добавочно
несколько десятков детективов, как своих, так  и  переводных,  оставленных
прежними интернациональными обитателями коттеджа.
     Вставал Алешкин вместе с солнцем.  Выбирался  в  садик  на  крохотную
поляночку, как бы специально - а может быть, и специально - устроенную для
физзарядки.
     Из наличных запасов в  холодильнике  готовил  завтрак.  Затем  шел  в
гараж.
     Снимал покрывало с ТУБа. Устанавливал лупу, распределял пальцы  левой
руки на рычажках микроманипулятора и начинал свой рабочий день...
     За неделю до срока отлета  он  наконец  восстановил  последнюю  нитку
поврежденной проводки.
     Руку пока решил не трогать,  это  была,  по  существу,  не  такая  уж
ответственная  работа  -  ремонт  сустава.  Он  решил  вначале   проверить
киберлогику. Если у ТУБа потерялась  способность  к  анализу,  судьба  его
будет  решена.  Киберлогика   хотя   и   портится   последней,   зато   не
восстанавливается даже на заводе. Такой ТУБ подлежит немедленной разборке,
как опасный в использовании.
     Алешкин поставил аккумулятор, проверил цепи осциллоскопом на обратную
связь. Скорость срабатывания "приказ - выполнение" оказалась  замедленной,
в Большой космос такого ТУБа, пожалуй, не допустили бы. Но Луна давно была
исключена из списка трудных планет.
     Положив на место грудной щиток, Алешкин прихватил его двумя  стежками
горелки. Вопросительно поглядел на клавишу главного  выключателя...  и  не
включил.
     Подошел к  раковине,  тщательно  вымыл  руки.  Вернулся  к  верстаку,
задумчиво помурлыкал себе под нос старую песенку: "...на пыльных тропинках
далеких планет останутся наши  следы..."  Затем  дунул  на  большой  палец
правой руки и решительно нажал на клавишу выключателя.
     В корпусе ТУБа еле слышно загудел вибратор, показывая, что  механизмы
его готовы к действию. Голова повернулась на верстаке,  заняла  правильное
положение. Шторки видеоэкранов открылись, и Алешкин  увидел  в  объективах
свое отраженное изображение.
     - Сядь! - сказал он.
     Опираясь здоровой рукой, ТУБ поднялся. Суставы его заскрипели  -  тут
Алешкин  ничего  поделать  уже  не  мог,  от  температуры   кое-где   чуть
деформировались  скользящие  поверхности,  придется  подать  более  густую
смазку...
     ТУБ сидел на верстаке, уставившись на Алешкина голубым сиянием  своих
видеоэкранов.
     - Назови спутники Марса!
     ТУБ назвал.
     Речевой динамик его тоже похрипывал, но это  уже  был  сущий  пустяк.
Лишь бы заработала киберлогика!..
     -  Решай  задачу!  -  сказал  Алешкин.  -  Ракета  с  горючим   весит
одиннадцать тонн. Горючее тяжелее ракеты на  десять  тонн.  Сколько  весит
ракета?
     - ...пятьсот килограммов... - прохрипел ТУБ.
     И тогда Алешкин облегченно улыбнулся.

                                  * * *

     Поливочный автомат уже прошел по улице Плутона.  Кипарисы  стряхивали
на голову Алешкина прохладные капельки. ТУБ шел слева и сзади, как  обычно
ходят все ТУБы,  правая  его  подошва  точно  накрывала  след  левой  ноги
Алешкина. Он слегка прихрамывал, но не отставал ни на сантиметр.
     Тускло поблескивал отчищенный метапластик. Следы  вмятин  на  корпусе
выделялись как шрамы на теле бывалого солдата.
     Это был первый выход его после восстановления.
     Алешкин проверял киберлогику на случайные обстоятельства.
     - Хорошо! - сказал он. - Воздух какой, а ТУБ?
     Он сказал это так, между прочим, не дожидаясь ответа, просто  выразил
вслух свои ощущения. Однако киберлогика ТУБа тут же  перевела  абстрактный
вопрос в сферу точных физических понятий.
     - ...давление шестьсот пятьдесят... температура плюс  восемнадцать...
влажность семьдесят восемь... ветер юго-восток, четыре метра в секунду...
     - Я не об этом, - сказал Алешкин. - Я говорю, утро хорошее, понял?
     - ...хорошее... понял...
     - А чего ты понял? - забавлялся Алешкин.
     ТУБ помедлил.  Алешкин  догадался,  что  киберлогика,  пытаясь  найти
ответ, включила блоки абстрактных понятий.
     - ...румяной зарею покрылся восток... вдали за рекою погас огонек...
     -  Вот  это  другое  дело,  -  согласился  Алешкин.  -  Молодцы  твои
программисты!
     Они дошли до перекрестка, свернули с  аллеи  на  пешеходную  дорожку.
Алешкин послал ТУБа вперед, тот замешкался на углу.
     - Вперед!
     ТУБ круто, как солдат, свернул за угол  на  бульвар,  и  Алешкин  уже
ничего не мог предупредить в считанные доли  секунды.  Первым  зданием  на
углу было ателье подарков,  с  витринами  во  всю  стену,  и  обе  женщины
смотрели, конечно, на витрину, а не туда, куда шли. От одной  из  них  ТУБ
еще успел отвернуться в сторону, она прошла мимо, ничего  не  заметив.  Но
вторая шла следом и наткнулась на него.
     Корпус ТУБа был жестковат, женщина охнула. Потом  вскинула  глаза  на
коричневую массивную фигуру и напугалась уже по-настоящему.  Она  чуть  не
упала, Алешкин успел поддержать ее за локоть.
     - Извините нас, - сказал он, - пожалуйста!..
     Не сводя испуганных глаз с ТУБа, женщина попятилась к витрине, быстро
развернулась и пошла, почти побежала. ТУБ  не  двигался  с  места,  только
видеолокаторы его следили за женщиной.  Киберлогика  его  определила,  что
произошло нечто непредвиденное, может быть, нужна его помощь.  Но  женщина
скрылась за углом. Не  получив  добавочной  информации,  он  повернулся  к
Алешкину.
     Конечно, ТУБ не был виноват. Он и задержался на углу, приняв сигнал о
близости человека. Не будь внезапного приказа, обошел бы угол стороной.
     Алешкин понял свою ошибку.
     До "Галактики" они дошли уже без  приключений.  Только  один  молодой
водитель "Кентавра",  заглядевшись  на  них,  задел  колесом  за  паребрик
дороги. И хотя он тут же выровнял  машину,  Алешкин  знал,  что  городской
инспектор уже получил сигнал наезда,  на  покрышках  машины  остался  след
изотопов с паребрика. Водителю придется объясняться со  Службой  движения.
Порядки там строгие, и неприятности водителю были обеспечены.
     Не рискуя оставлять ТУБа одного на улице, Алешкин поднялся  вместе  с
ним в зал ресторана.
     Посетителей в эти ранние часы было немного, все свободные  официантки
тут же собрались вокруг ТУБа. Пришел  и  шеф-повар,  и  Алешкину  пришлось
прочитать коротенькую лекцию по  роботехнике,  а  тем  временем  на  кухне
сгорел целый противень с фирменными лангетами.
     Буфетчица попросила ТУБа принести со двора новый холодильник, который
только что привезли, но еще не успели установить.
     Холодильник весил, вероятно, более полутонны.  Алешкин  вначале  было
забеспокоился. Но ТУБ выполнил эту  работу  аккуратно,  даже  с  некоторым
изяществом. Он пронес  объемистую  машину  холодильника  через  весь  зал,
ничего  не  задев,  и  установил  его  на  место,  в  углу,  заработав   у
присутствующих дружные аплодисменты.
     Алешкин оставил ТУБа его поклонникам, а сам отправился завтракать. Не
дождавшись официантки, он вернулся на кухню и нашел  своего  механического
спутника в окружении смеющихся девушек.

                                  * * *

     Вернувшись домой, Алешкин послал ТУБа поливать цветы, а  сам,  загнав
"Кентавра" с улицы в освободившийся гараж, вошел в дом.
     И увидел на вешалке голубой плащ.
     Алешкин ничего не знал о будущем составе экспедиции,  а  о  том,  что
плащ на вешалке был женский, а не мужской, он догадался уже потом. А  пока
он прошел в гостиную,  громко  сказал  "Алло!",  постучал  в  двери  одной
комнаты, другой, приоткрыл двери и остановился...
     - Извините!
     - Входите, пожалуйста!
     Он вошел. Девушка стояла возле окна и морщась  расчесывала  волнистые
спутавшиеся волосы. По-русски она говорила неважно, Алешкин не поставил бы
ей больше тройки. Но голос у  нее  был  приятный.  И  глаза  ее  тоже  ему
понравились - серые с рыжими пятнышками.
     Улыбалась она тоже очень хорошо.
     - Вы Альешкин?.. Мне говорил мистер Паппино. А я Мей Джексон,  космос
геология.
     - Понятно, - кивнул Алешкин.
     - Я скоро, - сказала она. - Сейчас буду...
     - Ага! - сказал Алешкин.
     Он шагнул было к выходу, но Мей попросила его  принести  ее  чемодан,
если ему не трудно.
     Ему было не трудно... Он нашел в передней чемодан, который раньше  не
заметил, и принес.  Получил  еще  одну  улыбку,  услышал  "благодарью!"  и
отправился помогать ТУБу поливать цветы.
     Мей выбежала в сад... и оторопело остановилась. Спросила  у  Алешкина
шепотом:
     - Он настоящий?
     - Конечно, - сказал Алешкин. - Самый настоящий. И не  нужно  шептать,
все равно он превосходно все услышит. Он не обидится, не  бойтесь.  Он  не
умеет обижаться - его  этому  не  научили.  ТУБ,  подойди  сюда!  Это  Мей
Джексон.
     ТУБ сделал движение, похожее на поклон.
     - Скажите на милость,  -  удивился  Алешкин.  -  Мне  он  никогда  не
кланялся.
     - О-о! - восхитилась Мей. - Он так хорошо... видится.
     - Да, он хорошо выглядит, - согласился Алешкин. - Он  просто  здорово
выглядит. Когда я стою рядом с ним, девушки не обращают на  меня  никакого
внимания. Смотрят только на него. Вероятно, рано или поздно я его  зарежу,
из ревности.
     - Его можно зарезать?
     - Ну... замкну ему аккумуляторы.
     В технике Мей разбиралась тоже не очень, но к ТУБу  привыкла  быстро.
Он вызывал у нее только уважение, как умная  машина,  но  не  любопытство.
Зато как истая англичанка Мей любила спорт  и,  увидя  велосипед,  который
знала только по кино, тут же пожелала на нем прокатиться. Смелости  у  нее
было хоть отбавляй, а помощь Алешкина заключалась в том, что он помогал ей
выбираться из кустов и выволакивать оттуда велосипед.
     Тогда они направились из сада на улицу. Там дело пошло успешнее, пока
Мей, расхрабрившись, не решила проскочить с  ходу  между  кустами  акаций.
Сучок оцарапал ей щеку в сантиметре от глаза. Алешкин тут же заметил,  что
знал одного человека, умного и энергичного, но с одним глазом, и в  космос
его так и не пустили...
     Мей послушалась и пошла заказывать разговор с родителями.
     Вечером они смотрели вдвоем  по  телевизору  современную  космическую
комедию,  где  земной  робот  влюблялся  в  большеглазую  марсианку.   Все
выглядело вначале забавно, робот  становился  на  колени  и  протягивал  с
неуклюжей мольбой свои  суставчатые  ручищи.  И  Мей  и  Алешкин  поначалу
смеялись, потом им обоим стало не смешно, а жалко несчастного робота.

                                  * * *

     На другой день рано утром по междугородному видеофону Алешкина вызвал
синьор Паппино. Лицо у него было хмурое,  усталое,  он  спокойно  выслушал
сообщение Алешкина об удачном восстановлении ТУБа,  как  будто  не  ожидал
услышать ничего другого. Сказал только, что прилетает в космопорт  вечером
и зайдет посмотреть, что представляет собой этот восстановленный ТУБ.
     Это опять походило на недоверие к  способностям  инженера-кибернетика
Алешкина, но он уже не стал обижаться.
     А тут Мей вернулась с утренней прогулки.
     Велосипед  она  притащила  на  плече,  так  как  переднее  колесо  не
проворачивалось из-за восьмерки.
     Алешкин посмотрел на колесо, потом на коленки Мей  и  молча  полез  в
аптечку. Наклеивая розовые полоски бакопластыря на крепкую загорелую  ногу
Мей, он сделал вид, что смотрит на эту ногу такими же глазами, как если бы
это была метапластиковая нога  ТУБа.  Кажется,  все  выглядело  достаточно
правдиво,   -   морально-волевые   качества    Алешкина    соответствовали
требованиям, которые предъявлял своим выпускникам  Институт  Космотехники.
Как отнеслась к этой процедуре сама Мей, Алешкин не знал...
     За завтраком он рассказал об инспекторском визите синьора Паппино,  и
Мей сразу встревожилась.
     - Что вы! - заявил Алешкин. - Да я ни капельки не беспокоюсь.
     - Я говорю не про вас.
     - Ах да,  конечно,  -  проворчал  Алешкин.  -  Надо  было  мне  сразу
догадаться.
     - Ему будет очень труден.
     - Трудно, - поправил Алешкин.
     - Он может сделать что-нибудь не так и не понравится синьору Паппино.
     - Он все сделает так, не беспокойтесь.
     Однако Мей тут же вызвала ТУБа в комнату. Придирчиво оглядела его  от
пуговок локатора на макушке до толстых рубчатых  подошв.  Потом  заставила
показать ладони, понюхала их.
     Алешкин понюхал тоже.
     - Мей, - сказал он, - это пахнет садовыми удобрениями. Он же помогает
мне поливать цветы. Но я его вчера мыл...
     Не желая выслушивать  его  оправдания,  Мей  повела  ТУБа  в  ванную.
Алешкин тоже сунулся было туда, но ему  приказали  не  входить,  а  только
принести пакет со стиральным порошком.
     Во  второй  половине  дня  прибыл  и  синьор  Паппино.   Он   недолго
позанимался с  ТУБом  и,  видимо,  остался  им  доволен,  хотя  по  своему
обыкновению ничего вслух не сказал. А позже, вечером, в коттедж приехал на
дежурном "Кентавре" четвертый, последний, участник экспедиции француз Моро
- врач и астробиолог.
     Личный состав станции "Луна-38" был готов к отлету.

                                  * * *

     Мягкая посадка грузопассажирского корабля на поверхность Луны хотя  и
не представляла для опытного пилота особых трудностей, но все же требовала
осмотрительности и всегда происходила днем.
     Еще со школьной скамьи Алешкин знал, что сила тяжести на Луне в шесть
раз меньше земной, и если он  в  спортзале  прыгал  в  высоту  всего  метр
восемьдесят, то на Луне легко перемахнет  через  купол  МНИС  более  шести
метров высотой.
     Но одно дело знать, и совсем другое ощутить это самому.
     Когда он в громоздком скафандре выбрался из  люка,  то  прежде  всего
приятно ощутил ту легкость, с которой он передвигал свои ноги в башмаках с
подошвами из свинцовистой пластмассы - на земле каждый башмак весил  более
десяти килограммов. Спустившись по стремянке, укрепленной на опорной  ноге
треножника, он  ступил  на  ноздреватую,  похожую  на  пемзу,  поверхность
планеты, сделал энергичный шаг вперед...  и,  мягко  поднявшись,  пролетел
несколько метров. Тренировки на  батуде  и  тяжелые  башмаки  помогли  ему
сохранить равновесие в полете - он так же мягко опустился.
     Это было восхитительное ощущение! Алешкин сделал шаг... и  услыхал  в
шлемофоне голос пилота:
     - Осторожнее, не увлекайтесь особенно. Смотрите вперед  и  под  ноги.
Можете провалиться в трещину.
     Алешкину тут же стало стыдно за свое несолидное поведение:  чего  это
распрыгался как школьник! Он повернулся к кораблю и увидел, как  прямо  на
него, отчаянно размахивая руками, летела Мей. Алешкин поймал ее в охапку и
с трудом удержался на ногах - величина момента инерции на Луне была  такой
же, как и на Земле.
     Они стали рядом и огляделись.
     Их  окружала  красноватая   каменистая   пустыня.   Изрытая   мелкими
кратерами, усеянная скальными обломками,  местами  покрытая  слоями  пыли,
пустыня уходила к горизонту,  который  был  непривычно  близок.  Казалось,
совсем рядом он обрывается в пропасть,  в  черную  -  немыслимо  черную  -
пугающую бездну космоса.
     На таком же смолянисто-черном небе в окружении ярких немигающих звезд
висел желтый пылающий шар - Солнце.
     Потом Алешкин рассмотрел вдали и показал  Мей  светло-дымчатый  купол
МНИС.  Над  куполом  вращалась  решетка  телелокатора.  У  тамбура  стояла
разведывательная  танкетка,  очень  похожая   на   божью   коровку   из-за
полукруглого защитного панциря.
     Четыре фигурки в  светлых  скафандрах  мягкими  прыжками  спешили  им
навстречу...
     Приняв у "Луны-37" все оборудование и все незаконченные дела, станция
"Луна-38" начала свою работу. Передвигаясь на собственных гусеницах,  МНИС
перебралась вдоль берега Моря Дождей ближе к Заливу Радуги, хотя  все  это
были только красивые названия -  по-прежнему  вокруг  расстилалась  та  же
раскаленная пыльно-каменистая пустыня.
     Трое мужчин и одна женщина жили и работали под защитным куполом МНИС,
изредка покидая его для забора  отдельных  геологических  проб.  Тогда  их
сопровождал ТУБ.
     А когда он был не нужен, то стоял у выходного тамбура.
     Механизмы его исправно действовали в  безвоздушном  пространстве,  ни
плюсовые, ни минусовые температуры не причиняли ему вреда. Он раньше  всех
"привык" к пониженной силе тяжести - просто включал все свои двигатели  на
одну шестую от обычной земной мощности.
     Метеоритов пока никто  не  замечал,  хотя  Земля  и  предупреждала  о
возможности их появления. Подразумевалось "метеоритное облако" - скопление
мелких метеоритов.  Отдельные  метеоритики  все  время  падали  на  лунную
поверхность, их редко  удавалось  увидеть.  Стеклолитовый  колпак  и  слой
тяжелого пластика поверх купола  надежно  защищали  от  мелких  метеоритов
обитателей  станции,  а  вероятность  попадания  большого  метеорита  была
ничтожна мала.
     Но скорость  даже  мелких  метеоритиков  была  космически  велика,  и
скафандр мог не выдержать их удара. Поэтому на станции  принимали  обычные
меры предосторожности. Дальние походы разрешались только в танкетке. Пешие
экскурсии - в пределах видимости со станции и только в сопровождении ТУБа.
     Заканчивалось двухмесячное дежурство.
     За два месяца люди израсходовали два кубометра воды и четверть  тонны
пищепродуктов.  ТУБ  -   сто   двадцать   киловатт-часов   энергии   своих
аккумуляторов.

                                  * * *

     В этот день у Алешкина все шло наперекос.
     Началось с того, что его  ударило  током,  когда  он  проверял  мотор
насоса регенерации воздуха. Ударило сильно, даже обожгло палец. Пошипев от
боли,  чертыхнувшись   про   себя,   Алешкин   внешне   не   подал   вида.
Инженера-энергетика бьет током... стыдно!
     Чтобы не привлекать к себе внимания и избежать вопросов, он не  полез
в аптечку за бакопластырем - и уж, конечно, не обратился к Моро, а  просто
мазнул палец изоляционной массой, как обычно и делали в  таких  случаях  в
Институте, и продолжал работать. Но болевший палец затруднял манипуляции с
мелкими деталями - Алешкин уронил на пол кристалл терморегулятора.
     Начал искать... и наступил на него ногой:
     Пришлось подбирать новый, а это кропотливое и нудное занятие,  улыбок
никак не вызывающее. Потом нужно было сделать записи  наружных  температур
для  Мей...  оказалось,  что  нарушена  где-то  связь   с   дистанционными
термометрами, стоящими  на  столбиках  в  сотне  метров  от  станции.  Мей
высказалась по поводу его точной механики, а он, не приняв шутки, затронул
проблему эффективности  ее  геологических  изысканий...  Они  оба  вовремя
замолчали, но настроение у Алешкина испортилось.
     Однако повреждение линии  нужно  было  искать.  Он  забрался  в  свой
скафандр и вышел через тамбур.
     ТУБ тотчас шагнул ему навстречу.
     Алешкин не был сварливым, но плохое настроение требовало разрядки.
     - Стоишь, лодырь! - сказал он. - У человека неприятности, а тебе  все
равно. И чем только занята твоя пластмассовая башка?!
     Разговор шел "вообще", и ТУБ ничего не  сказал.  Тренировать  на  нем
остроумие  было  безопасно,  но  скучно.  Алешкин  направился  к  столбику
дистанционного  термометра.  Выветрившийся  обломок  скальной  поверхности
размером с футбольный мяч попал ему на дороге. Он вспомнил,  как  когда-то
играл левого крайнего в команде  Института,  и  с  маху  подцепил  обломок
носком тяжелого ботинка. Описав огромную дугу, камень упал вдалеке, подняв
облачко пыли.
     - Определи расстояние! - потребовал Алешкин.
     - ...девяносто два метра... - тотчас ответил ТУБ:
     - Ничего себе.
     Алешкин представил футбольный матч на Луне, где расстояние  от  ворот
до ворот почти полкилометра, и несколько развеселился.
     Дистанционный  термометр  на  столбике  оказался  исправным.  Но  вот
кабель, ведущий к нему, был оборван.
     - Понятно! - заключил Алешкин. - Это ты здесь ходил?
     Окуляры ТУБа повернулись  вниз,  он  смотрел  себе  под  ноги.  Потом
показал рукой:
     - ...я шел там...
     - А здесь не ходил?
     - ...нет... здесь не ходил...
     - Кто же оборвал провод?
     ТУБ этого не знал, поэтому промолчал. Если бы Алешкин  сразу  поверил
ему и отнесся с должным вниманием, то избавил бы и себя и  Мей  от  скорых
неприятностей.  Посмотрев  вокруг  более  внимательно,  он  заметил  бы  в
отдалении редкие пыльные фонтанчики.
     Это падали метеориты.
     Кабель тоже был перебит метеоритом, но Алешкин  об  этом  даже  и  не
подумал. Пожалуй, можно было  как-то  извинить  здесь  молодого  инженера,
знания у него были, но вот опыта космических экспедиций еще не хватало.
     Он с любопытством уставился на ТУБа.
     - Провод оборван, а ты говоришь, здесь не ходил. Может, ты врешь?
     В  программе  киберлогики  не  было  понятия  "врешь",  и  ТУБ  опять
промолчал.
     - Весьма любопытно, - веселился Алешкин. -  Не  развился  ли  у  тебя
человеческий защитный рефлекс - вранье,  как  прием  оправдания.  Подумать
только, машина, которая научилась врать! С ума сойти!..
     Тут он вспомнил, что пропустил сроки отметки  температуры,  вынул  из
карманчика скафандра монтерский нож и  присел  на  корточки  у  перебитого
кабеля.
     В десятке шагов за его спиной вспыхнул и угас пыльный бугорок.
     Алешкин не видел его, не слышал и  удара.  Зато  локатор  ТУБа  точно
отметил и направление полета метеорита  и  место  его  падения.  Повинуясь
основному закону - охранять человека, он обошел  Алешкина  и  прикрыл  его
спиной.
     - Отойди! - сказал Алешкин. - Свет загородил.
     ТУБ продолжал стоять.
     - ...опасность... метеорит... - прохрипел он.
     Алешкин мельком оглядел окружающую пустыню и ровным счетом ничего  не
увидел.
     - Нет опасности, - сказал он. - Отойди!
     ТУБ послушно отступил на шаг.  В  этот  момент  небольшой  метеоритик
ударил его в спину.
     Упругий метапластик выдержал, но замедленная реакция  киберлогики  не
успела сработать на равновесие. ТУБ качнулся, как бы  запнувшись,  и  упал
прямо на столбик с дистанционным термометром.
     - Осторожнее! - запоздало крикнул Алешкин.
     Он нерасчетливо резко вскочил, взвился вверх метра на три,  обрушился
сверху прямо на поднимавшегося ТУБа и опять опрокинул его.
     Пока тот поднимался вторично, Алешкин снял со столбика термометр.
     Хрупкий приборчик был сплющен в лепешку.
     - Смотри, что наделал!
     ТУБ стоял покачиваясь, киберлогика его еще  не  пришла  в  равновесие
после жестокого удара, и он не успел объяснить, почему упал.
     - Сколько раз я тебе говорил, - нападал  Алешкин,  -  когда  идешь  -
смотри под ноги.
     Опустив окуляры вниз, ТУБ прохрипел послушно:
     - ...понял... смотреть под ноги...
     - Ничего ты не понял! На чем ты стоишь? Опять на проводе стоишь!
     И Алешкин сердито оттолкнул ТУБа жесткой перчаткой скафандра.
     - Иди к чертям собачьим!
     Приказ был  подтвержден  жестом,  и  ТУБ  послушно  зашагал  прямо  в
пустыню. Он сделал несколько шагов, пока киберлогика не  погасила  импульс
непонятного приказа. Тогда он остановился, повернулся через левое плечо  и
подошел к Алешкину.
     - ...не понял... - сказал он.
     Алешкин  доставал   из   ниши   столбика   запасной   прибор   вместо
поврежденного и все еще был сердит, на ТУБа даже не взглянул.
     - Иди к тамбуру!
     ТУБ опять замешкался.
     - Выполняй!
     И  только  тогда  он  зашагал  к  станции,  высоко  поднимая  ноги  и
старательно обходя все лежащие провода.
     Из тамбура вышла Мей в легком скафандре.  Выполняя  приказ,  ТУБ,  не
остановившись, протопал мимо нее.  Она  взглянула  в  сторону  Алешкина  и
догадалась.
     - Бедный ТУБ! За что тебя так?
     Алешкин услыхал ее в шлемофоне.
     - Мей, нечего его жалеть. Вы  только  посмотрите,  что  наделал  этот
броненосец! Мне опять попадет от Паппино.
     - А вам за что?
     - Когда ТУБ делает что-то не так, то влетает мне, а не ему.
     Мей  присела  возле  Алешкина  и  ласково  поглядела  на  него  через
стеклолитовое забрало скафандра.
     - Понятно! - догадался он. - Куда вас везти?
     - О, тут недальек.
     - Недалеко.
     - Совсем недальеко... тут, возле... Мне нужно поискать новый проба.
     Очередная отметка температур все равно была пропущена, а прибор  надо
было регулировать. Притом просил не кто-нибудь, а Мей... Он подсадил ее  к
верхнему люку танкетки, забрался сам и положил руки на рычаги управления.
     ТУБ стоял возле тамбура и следил за танкеткой, пока она  не  скрылась
за скальной грядой.  Тогда  он  включил  приемник  отраженных  сигналов  и
настроился на частоту аварийного маяка танкетки.

                                  * * *

     Высадив Мей у обрывистой стенки кратера, Алешкин развернул танкетку и
повел ее в обход, лавируя среди скал и  скальных  обломков,  которыми  был
завален Залив Радуги.
     - Тоже мне, придумали название, - ворчал  он.  -  Сплошные  радуги...
Мей! - позвал он. - Не уходите далеко, а то я потеряю вас.
     Шлепая мягкими пластмассовыми  гусеницами,  танкетка  карабкалась  по
камням, то и дело ее клало то на один бок, то на другой. Даже  независимая
подвеска кабинки не спасала Алешкина от резких толчков.  Мей  была  где-то
там, за скальной грядой, и он пытался разыскать туда проход. В одном месте
сунулся было в узкую расщелину, но  решил,  что  танкетка,  чего  доброго,
заклинится панцирем и гусеницы повиснут в воздухе.
     "Вот будет номер!" - подумал Алешкин.
     Он повел танкетку в обход. И  вдруг  на  вершине  скалы,  которую  он
огибал, распустился похожий  на  цветок,  красивый  пушистый  фонтанчик  и
медленно опал кучкой пыли.  За  ним,  подальше,  вспыхнул  другой.  И  вся
каменистая пустыня внезапно покрылась фонтанчиками, как поле цветами.  Они
распускались то поодиночке, то по нескольку штук сразу, медленно  угасали,
а рядом вспыхивали другие.
     Все это выглядело очень красиво.  Алешкин  никогда  не  видел  ничего
подобного и даже не сразу сообразил, что это такое.
     Метеоритное облако накрыло Луну...
     Он тут же двинул рычажок передатчика на полную мощность и закричал  в
микрофон:
     - Мей! Бегите ко мне, Мей!!
     Развернув танкетку, он бросил ее в  лоб,  вверх  на  скальную  гряду.
Танкетка стала на дыбы, чуть не опрокинулась и сползла обратно.
     И тут Алешкин увидел Мей.
     Она бежала прямо по гряде, навстречу танкетке,  прыгая  со  скалы  на
скалу, хорошо рассчитывая прыжки, - все же она была спортсменкой  там,  на
Земле. Фонтанчики вспыхивали то справа, то слева, то  далеко  за  ней,  то
совсем рядом. Мей бежала не сворачивая, она знала, что летящий метеорит не
виден и увернуться от него невозможно, как от пули.  Только  случай  решал
все - попадет или не попадет...
     Ей осталось совсем немного, всего три-четыре прыжка.
     И тут она упала.
     Алешкину показалось, что она запнулась. А она  лежала,  перевесившись
через гребень скалы, и руки ее неловко раскинулись  в  стороны.  Разбиться
при падении она не могла, скафандр надежно защитил бы ее  от  ушибов.  Вот
только от удара метеорита он защитить ее не смог.
     - Мей... - прошептал Алешкин.
     Метеоритик ударил по колпаку танкетки, по стеклолиту лобового  стекла
потекла струйка беловатого дыма.
     Из танкетки было два выхода, два люка - один  вверху,  другой  сбоку,
под колпаком. Алешкин не стал открывать верхний люк -  случайный  метеорит
мог угодить в пульт управления. Он открыл боковой, выбрался через  него  и
выкатился на боку из-под защитного колпака танкетки.
     Метеориты продолжали падать, но он уже не  думал  о  них.  Он  сделал
первый длинный прыжок, второй... не рассчитав, пролетел над лежавшей Мей и
вернулся. Подхватил ее на руки - здесь вместе со скафандром она весила  не
более двадцати килограммов - ив два прыжка оказался возле танкетки.
     Когда он осторожно проталкивал  Мей  в  люк,  камень  рядом  вспыхнул
цветком. Алешкин заметил белую искорку пламени от удара, и пыльное облачко
хлестнуло по забралу скафандра.
     Он положил Мей на заднее сиденье. Голова ее бессильно  перекатывалась
внутри шлема, глаза были плотно закрыты.  Алешкин  не  стал  искать  место
удара - метеоритик, вероятно, был маленький, вязкий пластик скафандра  тут
же затянул пробитое отверстие, предохраняя от потери кислорода. Бесполезно
было снимать и скафандр, это может занять много времени.
     Он волчком развернул танкетку и погнал ее к станции.
     Управляя рычагами, он то и дело оборачивался к Мей. Лицо ее  бледнело
все более и более, и он прибавлял обороты мотора. Танкетка на полном  ходу
перелетала через скалы, как лягушка, шлепалась на  каменистые  россыпи,  и
камни веером разлетались в стороны. На крутом откосе ее занесло, несколько
метров она скользила боком, Алешкин резко  нажал  на  педаль,  и  танкетка
выровнялась.
     Вот-вот над каменистой грядой должен был показаться  купол,  станции,
пять минут хода, и они будут в безопасности, и Мей попадет в  умелые  руки
врача. Только бы подняться из кратера на гребень...
     Метеорит на этот раз  оказался  побольше  -  с  детский  кулачок.  Но
скорость его была огромной, стеклолитовый купол не выдержал удара, Алешкин
почувствовал, как дрогнула танкетка, увидел  вспышку  пламени  из  мотора,
услыхал в шлемофоне громовой удар... и больше уже ничего  не  видел  и  не
слышал...

                                  * * *

     А когда открыл глаза, то увидел над собой лицо врача  Моро,  а  выше,
над головой, надежный купол станции.
     - Вот и отлично! - сказал Моро. - Небольшой шок, ничего серьезного.
     Он  положил  пустой  шприц  в  ванночку.  Алешкин  поморгал  глазами,
припоминая. Поднялся на локте.
     - Мей?..
     - Я здесь, Альешкин...
     Она  лежала,  укрытая  простыней.  Скафандр  валялся  на   полу.   На
обнаженном ее плече розовела наклейка бакопластыря. Голос ее звучал слабо,
но она улыбнулась Алешкину.
     - У нее немного  хуже,  -  сказал  Моро.  -  Метеорит  пробил  плечо.
Навылет. Полсантиметра от сонной артерии.  Еще  бы  чуть-чуть...  Но,  как
говорите вы,  русские,  "чуть-чуть  не  считается!".  Мисс  Джексон  через
недельку тоже будет о'кэй!
     - А где Паппино?
     - Синьор Паппино в радиорубке. Сломало антенну, он пытается связаться
с Землей.
     Алешкин оперся руками и сел. Грудь  немножко  побаливала,  как  после
удара, но двигаться он мог вполне свободно.
     - Как вы нас достали?
     Моро убирал медикаменты в аптечку.
     - Вас принес ТУБ.
     Алешкин непонимающе уставился на него.
     - Он сумел вытащить нас из танкетки?
     - Нет, он притащил танкетку вместе с вами.
     - Притащил?
     - Да, на спине.
     - Десять тонн?
     - Ну, здесь менее двух.
     - Да, я и забыл, - сказал Алешкин. - Но все равно много.
     - Много. Но он принес. О, на это стоило посмотреть. У нас  метеоритом
заклинило антенну кругового обзора, пришлось поворачиваться на  гусеницах,
мы же не знали, откуда вы можете появиться.  И  вдруг  видим,  на  гребень
кратера  поднимается  танкетка.  Гусеницы  у  нее  не  крутятся,   а   она
подвигается к нам. Мы с Паппино вначале ничего понять не могли, все  глаза
себе протирали. Потом только разглядели под  танкеткой  башмаки  ТУБа.  Он
поднялся с танкеткой на самый гребень и там упал. И  больше  не  двигался.
Вплотную к вам подъехать не могли, оставалось еще метров пятьдесят.  Тогда
мы отправились за вами, вытащили обоих через верхний люк. Да и  метеориты,
на наше общее счастье, стали падать пореже.
     - А ТУБ?
     - Он остался там. Лежит под танкеткой. Нам было уже не до него.
     Алешкин встал и потянулся к скафандру.
     - Вы куда,  Алешкин?..  Послушайте,  это  рискованно.  Метеориты  еще
падают.
     - Нельзя же оставить его там.
     - Что ему сделается, пусть полежит... Не глупите, Алешкин. Это же  не
живое существо, вы понимаете. Это же машина, такая же, как и танкетка.
     Алешкин задумчиво  смотрел  на  Моро.  Потом  взглянул  на  Мей.  Она
подозвала его кивком головы. Он наклонился, и Мей поцеловала его в щеку.
     - А ну вас! - сказал Моро. - Делайте как хотите.
     Метеориты  падали  реже,  значительно  реже.  Тут  и  там  вспыхивали
одинокие фонтанчики. Танкетка стояла среди каменных глыб. Из-под  гусеницы
торчала неестественно вывернутая подошва огромного ботинка.
     Алешкин подергал за нее.
     - ТУБ! - позвал он. - ТУБ...
     Под танкеткой было тихо и темно. Он  выволок  из  багажника  домкрат,
подсунул под гусеницу, поднял.
     Вытащил ТУБа за ногу.
     Поцарапанный и закопченный панцирь его был расцвечен  яркими  пятнами
от ударов мелких метеоритов. Алешкин перевернул  его  на  спину,  пощелкал
главным включателем и понял.
     Когда ТУБ нес танкетку, начало срабатывать защитное реле  перегрузки,
выключая моторы. И опять, как  когда-то  на  Венере,  ТУБ  прижал  клавишу
главного включателя рукой. Моторы перегрелись сразу, подвела  ограниченная
киберлогика, и он упал. И  тогда  аварийное  реле  выключило  уже  все:  и
моторы, и киберлогику.
     Алешкин достал отвертку, отвернул защитную пластинку на реле, замкнул
контакты. ТУБ сразу зашевелился, поднял голову и с трудом сел.
     Движения его стали еще более неуклюжими. Он со скрипом  повернулся  к
Алешкину и уставился  на  него  объективами  видеолокаторов,  за  которыми
светились голубые зрачки экранов. В шлемофоне  Алешкина  раздались  редкие
похрипывания, тогда  он  сильно  пошлепал  тяжелой  ладонью  скафандра  по
панцирю - как стучат по приемнику, когда в нем нарушается контакт.
     - ...тяжело... - хрипнул ТУБ. - ...не мог...
     Контакт снова прервался, и он опять замолчал.
     Через круглые диафрагмы объективов Алешкин видел  свое  отражение  на
видеоэкранах. Он не забывал, конечно, что перед ним не существо, ожидающее
благодарности  или  сочувствия,  а  машина  -  искусная   конструкция   из
метапластика и  радиодеталей  -  инженер-кибернетик  Алешкин  понимал  это
лучше, чем кто-либо другой.
     Он ласково похлопал по метапластиковому плечу.
     - Ты молодчина, ТУБ!.. Вставай, пойдем ремонтироваться. Я налажу тебя
опять, чего бы это мне ни стоило, даже если придется остаться  на  станции
еще на один срок.
     ТУБ поднялся, но тут же начал заваливаться на поврежденную ногу.
     Алешкин подставил ему плечо.
     Так они и пошли к станции. Волоча негнущуюся ногу, ТУБ старался  идти
чуть впереди Алешкина.
     Метеориты продолжали падать...

     Пьер Бертон. Вклад Б.Дурстина Грабла в развитие рекламы

     Живет  ли  сейчас  на  свете гений рекламы больший, чем Б.
Дурстин  Грабл,  президент   огромного   рекламного   агентства
"Врунли,   Мани,  Трепе,  Скоте  и  Крикли",  известного  среди
собратьев по профессии как "ВМТС и КШ"?  Не  думаю,  ибо  Грабл
признанный  гигант  этого  ремесла.  Кто  помнит  Врунли, Мани,
Трепса? Их нет, они давно уже обрели свой коронарный  покой,  а
что  касается  Скотса  и  Крикли,  то  это  всего лишь имена на
фирменном бланке,  не  более.  Но  одного  намека  на  то,  что
устройством  ваших  дел занялся Грабл, достаточно, чтобы индекс
сбыта вашей продукции взмыл на высоту Эвереста.
     С самого начала своей профессиональной деятельности  Грабл
твердо знал: время в эфире существует для того, чтобы заполнять
его  рекламой.  Эфир,  содержащий  что-либо  другое, для Грабла
"мертвый эфир". Помню, как он,  еще  совсем  юный,  лихорадочно
ищет  во  время  органной  интерлюдии в церкви-мемориале памяти
Тамоти Итона способ втиснуть между строф "Соберемся у реки" два
рекламных объявления с пением. Это ему не удалось, зато удалось
тут же сочинить  на  тот  же  мотив  объявление  с  пением  для
какой-то  финансовой  компании.  Таким  образом,  стоило любому
органисту в любой церкви  заиграть  этот  замечательный  старый
гимн,   и  молящиеся,  хотели  они  этого  или  нет,  сразу  же
вспоминали,  что  если"  им  вдруг  понадобятся  наличные,  они
получат их на вполне приемлемых условиях.
     Грабл  очень  не  любил  слушать долгоиграющие пластинки с
записями великой классической музыки: ведь музыку не  прерывало
ни  одно  рекламное  объявление.  Из стереопроигрывателя льются
мелодии Прокофьева, а Грабла корчит - я это видел  собственными
глазами.  Он  считал, что эти пластинки ущемляют законные права
мира рекламы.
     И  первый,  по-настоящему  значительный  успех  пришел   к
Граблу,  когда он убедил небольшую фирму звукозаписи "Прослушай
и разбей" ввести рекламные объявления  в  записи  генделевского
"Мессии".  Всего  лишь  семь,  по  сорок  пять секунд каждое, и
рекламировали они "Воздушную"- новую фтористую зубную  пасту  с
привкусом шоколада. На другой стороне пластинки рекламировалось
"Для микробов" - отдающее водкой антисептическое полоскание для
рта.
     Пластинка  мгновенно  стала  боевиком, и не только потому,
что благодаря доходам от рекламы оказалась чуть дешевле обычных
записей генделевского шедевра, но и потому, что от  вставленных
объявлений люди получали удовольствие: ведь радио и телевидение
уже  приучили  их  к  рекламе.  Поднялась даже волна возмущения
против тех фирм звукозаписи, которые настаивали на  том,  чтобы
музыка  на  пластинках  ничем не прерывалась. Грабл обнаружил и
удовлетворил реально  существовавшую  потребность  (действенной
рекламы  без  реальной  потребности  вообще быть не может), и в
итоге  вся  отрасль  промышленности   подчинилась   требованиям
покупателей.
     Выдающейся,  иначе не скажешь, была другая идея Грабла: он
уговорил знаменитых исполнителей читать рекламные объявления во
время  концертов.  Знаменитый  музыкант   прерывал   скрипичный
концерт  Бетховена,  откладывал  в  сторону  смычок  и  говорил
несколько   слов   о   достоинствах   "Буль-буль"   -    нового
сенсационного  напитка на основе экстракта колы: в этом напитке
газ сохраняется, даже если бутылка открыта. Все очень прилично,
в  хорошем  вкусе.  Неудивительно,  что  на  ежегодном   съезде
общества "За сохранение традиционных свобод" Грабл был удостоен
премии "Предпринимательство в действии".
     Но  это  были  только  первые  достижения Грабла. Сам, без
чьей-либо помощи,  он  сумел  внедрить  рекламу  в  объявления,
делаемые  во  время внутренних и трансокеанских рейсов пилотами
авиакомпании  "Пан-Америкен".  В  музее  Института   творческой
рекламы хранится в стеклянном ящике первая магнитозапись такого
рода  со  следующим  объявлением  капитана  Джералда Фарбспера:
"Дамы и господа, мы полетим на высоте девять тысяч метров..."-и
исторические слова:
     "...кстати, к разговору о метрах-все ли  вы,  друзья,  уже
приобрели складной метр "Верх точности"?"
     Такая  реклама  сразу  имела  успех,  и  другие  авиалинии
поняли, что им, хотят они этого или нет,  придется  последовать
примеру  "Пан-Америкен".  Все  они  сошлись на том, что реклама
успокаивает мучимого беспокойством воздушного путешественника -
создает чувство, будто он у себя дома. К  тому  же  прибыль  от
рекламы  дала  возможность  прибавить  к  трехразовому питанию,
ставшему обычным на всех  авиалиниях  во  время  четырехчасовых
трансконтинентальных  полетов,  еще  одну бесплатную трапезу из
пяти блюд, лишний раз подтверждая тем самым бесспорную  истину,
что   реклама,   когда  ее  используют  в  интересах  общества,
становится надежнейшей его опорой.
     Но самая гениальная идея Грабла  родилась  у  него  тогда,
когда,  позвонив  по  делу  на местную радиостанцию, он услышал
следующее: "Доброе утро! Вы говорите с  самой  популярной,  как
показывают  результаты  опросов  общественного  мнения, местной
радиостанцией. Чем я могу быть вам полезной?"
     И Грабла озарило: ведь для распространения  рекламы  можно
использовать  обычные  телефонные  разговоры! :В двадцати шести
выбранных специально для этой цели предприятиях  и  учреждениях
был  проведен сразу эксперимент, и результаты его превзошли лее
ожидания. В музее творческой рекламы до сих пор хранится пленка
с   записью   телефонного   разговора,   с   которого   начался
эксперимент:
     ТЕЛЕФОНИСТКА.  Фирма  "Грубли  мастер  на  все  руки"  вас
слушает. Доброе утро! И оно в самом деле будет для вас  добрым,
если   вы  будете  употреблять  "Вита-Хлыст",  подхлестывающий,
придуманный самой природой крем...
     КЛИЕНТ. Мистера Грубли, пожалуйста...
     ТЕЛЕФОНИСТКА. Я свяжу вас с его секретарем. Но если  вы  в
самом  деле  заинтересованы  в  связях, не забудьте, что новый,
рассчитанный  на  любые  волосы  шампунь  "Нежный"  не   только
укрепляет  корни  волос,  но  и  придает вашей шевелюре блеск и
МЯГКОСТЬ-СЕКРЕТАРЬ. Кабинет мистера Грубли. Могу я помочь  вам,
порекомендовав   "Ветерок",   пригодные   для  всех  и  каждого
таблетки, предотвращающие скопление газов?
     КЛИЕНТ- Соедините меня с Грубли. Дело очень срочное.
     СЕКРЕТАРЬ.  Очень  сожалею,  но   мистер   Грубли   сейчас
отсутствует.  Зато  в  универсальных магазинах и аптеках всегда
имеется в продаже "Лоск", изумительный лосьон, от которого руки
блестят как лакированные...
     Хотя кое-кто из числа пытавшихся вызвать  "скорую  помощь"
жаловался на задержки, большинство быстро привыкло к рекламе по
телефону.
     Затем  Грабл  ринулся  внедрять  рекламу  в  междугородные
телефонные разговоры. Он обратил внимание  телефонных  компаний
на  то  обстоятельство,  что их , абонентам деваться некуда, от
услуг компаний они в любом случае не  откажутся.  И  скоро  уже
любой  абонент,  заказавший междугородный разговор, выслушивал,
до того как его  соединят,  два  рекламных  объявления.  Теперь
Грабл  добивается,  чтобы  время на объявления в каждом частном
телефонном разговоре было увеличено на тридцать секунд, но пока
Управление транспорта и связи не удовлетворяет его ходатайства.
Да, соглашаются там, реклама имеет право на существование,
     но, заявляют  они,  она  все  же  не  важнее  обслуживания
населения.  У нас в демократическом обществе такая точка зрения
может быть оспорена. Многие теперь считают, что бюрократы опять
пытаются лишить нас наших основных свобод.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Карлрс Буиса. Исповедь Гратса

     Я прибыл на Землю  со  специальным  заданием  с  одной  из
планет  далекой-далекой  звездной  системы.  Была весна, воздух
пьянил и... Нет, об этом лучше потом.
     Род мой-один из древнейших в  моем  мире.  Границы  нашего
имения  протянулись  на миллиард Километров... Уф, наконец-то я
расстался с ней - с родимой планетой Г!
     Когда я родился, мой отец, высокочтимый Грфхв... Ладно, не
будем его тревожить. Так  вот:  мой  отец  не  придумал  ничего
лучше,  как  назвать  меня  Гр.  Ну  и  имечко  - почище вашего
Кохонсио!  У  нас  в  семье  все  оригиналы  начиная  с   моего
прадедушки  Г-1,  который  во  время еды становится игуанодоном
высотой в пятнадцать метров  и  длиной  в  тридцать  (чтобы  он
уместился  в доме, приходится приподнимать свод), и конная моим
серьезным и бородатым родителем,  который  в  противоположность
ему в часы еды превращается в грибок дидиниум, такой маленький,
что  увидеть его можно только под микроскопом. И такие чудные у
нас все!
     Мы, гратсы, по достижении определенного возраста  получаем
право  принимать любой облик, какой только захотим. До этого мы
все одинаковые, и если бы кому-нибудь из вас  довелось  увидеть
нашего ребенка, то позже, уже отбежав на приличное расстояние и
отдышавшись.  он наверняка подумал бы: "Ну и страсть!" - потому
что детей наших, с их мешками и складками и  торчащими  во  все
стороны   волосами,  можно  представить  себе  разве  только  в
стращном сне.
     Развлечений на Г нет,  потому  что  в  них  там  никто  не
нуждается:  веселье,  смех,  изобретательность, фантазия так же
чужды характеру гратса, как чужды они земной кошке, попавшей  в
ледяную воду. Это мир тоскливых, планета смертельной скуки, без
театров,  без  .футбольных  матчей, без ипподромов-в общем, без
ничего! У нас нет даже времен года:  на  нашей  планете  всегда
одна  и  та  же  температура,  и  так  как  в  кислороде ;мы не
нуждаемся, мы обходимся без цветов, рек  и  солнца.  Хотя  нет:
солнце  есть,  только  искусственное,  и оно светит нам тусклым
светом.
     На Землю я прибыл в обличье землянина - точная копия, хотя
и из резины. Но где же тогда был я сам, наверняка спросите  вы.
Там  и  был,  смешанный  с  резиной. Не только психически, но и
физически, я был во всех  ее  атомах.  Вас  интересует,  в  чем
состояло мое специальное задание? Да всего-навсего в том, чтобы
подготовить  почву для предстоящего вторжения гратсов (на Г нам
уже становилось тесновато). Соответствующее  решение  было,  по
предложению  его гратсского величества Высочайшего главаря всей
системы, подвергнуто краткому обсуждению  на  заседании  Совета
главарей, где мой отец, дедушка и прадедушка имеют немалый вес.
Предлагались  проекты один гйуснее"друго-го. Был здесь и я, Гр,
которому благодаря его  выдающимся  способностям  выпала  честь
сделать  первый  шаг.  Как это должно было произойти.? Да очень
просто:
     здесь- ампула с бактериями,  там  -  неожиданная  война...
Короче, сущие пустяки. Помню речь, которую прадедушка-игуанодон
произнес  перед  самим  моим  отбытием,  и  помню одобрительное
похрюкивание моего семейства и  всех  Высоких  главарей.  Можно
было считать, что Земля уже у нас в кармане.
     Я  приступил к обстоятельному изучению жизни землян - явно
более обстоятельному, нежели  этого  требовала  моя  миссия.  Я
побывал  во  множестве городов и насмотрелся там разного, и это
меня погубило!  Поэтому  оставил  я  свой  народ,  Высочайшего,
бороду  отца,  чешую  прадеда, свою женушку, нашего с ней сына,
такого же толстого и безобразного, как  его  мать,  и  проч.  и
проч.  Одним  словом,  все и вся. Сам того не сознавая, я начал
преображаться внутренне, стал все более  и  более  уподобляться
землянам.  Впервые  я  поймал  себя  на  этом  в  Париже, когда
загляделся на женские ножки, и понял: мне это нравится! Потом в
Севилье, когда впервые попробовал напиток богов - херес;  и  на
солнечных  Гавайях,  и в Италии, когда расплакался как дурак во
время фильма, в котором дети коллекционируют кресты... Я пришел
в ужас, когда осознал происшедшую во мне перемену!
     Не помню, говорил  ли  я  вам,  что  дурное  настроение  -
обычное   состояние   гратса?   Увы,  это  так.  Гратсы  всегда
раздражены" и недовольны, всегда хмурят лоб и  смотрят  искоса.
Все гратсы, независимо от возраста, неприятны в обращении. Даже
собаки у них - существа с отвратительным характером.
     Так  вот  я  и  болтался,  не  зная,  что  делать  дальше.
Разумеется, я регулярно передавал  сообщения  (свой  корабль  я
оставил  на  невидимой  стороне  Луны  и  для связи пользовался
карманным передатчиком). Все сообщения были одинаковые: СОБИРАЮ
ИНФОРМАЦИЮ ТЧК ЖДИТЕ НОВЫХ СВЕДЕНИЙ. Первые два слова  -  сущая
правда, остальное -только чтобы Выиграть время.
     Питание  не  составляло  для меня никакой проблемы: ел я в
основном мокрую землю. Однако с течением времени я  приохотился
к  пище  людей,  она  нравилась  мне  больше и больше, изменила
постепенно весь мой обмен веществ - и  я  почувствовал  немалое
облегчение.  Деньги  меня  не  интересовали:  все, что мне было
нужно, я доставал даром  (не  спрашивайте  как,  все  равно  не
скажу).  Появилась  у  меня  и  невеста, чарующая и _пылкая, но
потом она меня бросила. Несмотря на все мои старания, проклятый
характер гратса проявлялся в самые неподходящие моменты  -  как
тогда, на пляже, но это уже из другой оперы.
     Что  делать?  Покинуть  Землю,  оставив  ее агонизирующей,
готовой принять безжалостных Гратсов, или... Передо мной стояла
дилемма,  и  откладывать  решение  было  нельзя:  на  Г  начнут
удивляться   моей  бездеятельности,  пошлют  на  Землю  Хмурого
инспектора, и тогда уж конец всему...
     Найти решение мне  помогли  маленькая  девочка  и  веселое
плутовство землян (я обратил на него внимание сразу по прибытии
на  Землю).  Это произошло в Мадриде, в вагоне метро. Вагон был
полон, маленькая девочка стояла  прямо  передо  мной,  и  я  ее
хорошенько  рассмотрел. Любуясь ее нежным личиком и золотистыми
волосами, я почувствовал, как  меня  вновь  захлестывает  волна
отвращения  к  насупленным и волосатым детям гратсов. В руках у
девочки было несколько книжек, и когда она выходила из  вагона,
то выронила их в толкотне, и они попадали на пол. По ним прошли
те,  кто выходил,; потом те, кто входил, и девочка не успела их
подобрать. Я решил, что найду ее и; возвращу их- для гратса это
проще простого. Я поднял книжки, стал их перелистывать-и  вдруг
наткнулся  на  решение!  Это были дешевые научно-фантастические
издания для детей, где  герои-земляне,  не  знающие  поражений,
совершают   в   космосе  невероятные  подвиги.  Если  бы  стало
известно, что земляне в своей эволюции достигли таких высот, на
Г началась бы паника. Нужно было хотя, бы  одно  доказательство
этому,   одно  подтверждение,  одно  свидетельство...  Они  его
получили.  Сообщение,-  полученное  его  гратсским   и   проч.,
выглядело примерно так:
     ВТОРЖЕНИЕ    НЕВОЗМОЖНО    ТЧК    ЗЕМЛЯНЕ   МОГУЩЕСТВЕННЫЕ
СВЕРХЦИВИЛИЗОВАННЫЕ ТЧК СОСТОЯНИИ  УНИЧТОЖИТЬ  НАС  МОМЕНТАЛЬНО
ТЧК  ОБНАРУЖЕННЫЙ  ЛУНЕ  КОРАБЛЬ ЗАХВАЧЕН ТЧК ЗАДЕРЖАН ЗПТ БУДУ
СУДИМ ШПИОНАЖ ЗПТ КАЗНЕН ТЧК ПЕРЕДОВЫЕ ОТРЯДЫ  ЗЕМЛЯН  ДОСТИГЛИ
АНДРОМЕДЫ  ТЧК  ПРЕКРАТИТЕ  ПОЛЕТЫ ТЧК ПАТРУЛИ ЗЕМЛЯН ПОСТОЯННО
НАБЛЮДАЮТ КОСМОС ЗПТ ВООРУЖЕНИЕ  ФАНТАСТИЧЕСКОЕ  ТЧК  КОМАНДУЕТ
СУПЕРМЕН  МЕЖПЛАНЕТНЫХ  ВООРУЖЕННЫХ СИЛ МЕКСИКИ ЗПТ ДИЕГО ВАЛОР
ДЕ ЛАС РЕАЛЕС МЕЖПЛАНЕТНЫХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ ИСПАНИИ  ЗПТ  ДРУГИЕ
ТЧК РАДОСТЬЮ ЖЕРТВУЮ ЖИЗНЬЮ ВО СЛАВУ Г ТЧК
     Вот  и  все.  Я уничтожил свой корабль-и они поверили. Для
сверхразумных гратсы чуточку простоваты. Я остался на  Земле  и
живу  как король (земной). Мучает меня только одно: я никак, не
могу; совсем избавиться от  проклятого  дурного,  настроения  -
наследия  гратсов. Я много думал, как этому помочь. Я изменюсь,
изменюсь совсем (вот  для  чего  написана  эта  "Исповедь"),  и
сделаю  это,  придя  в  самое  лучшее  настроение, какое только
бывает. Сделаю я это с мыслью о детях-о  детях,  которые,  сами
того, не зная, спасли свою любимую, любящую и прекрасную Землю.
Ради них я изменюсь - навсегда.
     Чуть не забыл: зовите меня впредь Дональдом Даком

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Мануэль Р.Куэвильяс. Пастух и пришелец из космоса

     Межзвездный   корабль   пробил   облака   и,   готовясь  к
приземлению, начал описывать круги над пустынным плоскогорьем.
     Иклес, пилот  корабля,  имел  вполне  конкретное  задание:
получить   для  своей  базы  на  планете  Уплон  информацию  об
умственном развитии землян. Для этого  он  согласно  инструкции
должен  был  вступить в общение с двумя людьми, находящимися на
двух  полюсах  человеческого  общества:  с  пастухом   Мартином
Ромеро,  жившим  близ  испанского  города Сория, на равнине, по
которой  течет  река  Дуэро,  и  с  Германом  Руффом,  всемирно
известным    финансистом,   владельцем   заводов   и   трестов,
президентом могущественных компаний и главным вкладчиком многих
банков.
     Иклес быстро установил, где находится пастбище, на котором
пас овец Мартин. А пастух между тем  уже  добрых  десять  минут
наблюдал  за движением летающего блюдца. Овцы испуганно сбились
вокруг Мартина, а собака надрывно лаяла. ,  -  Да  замолчи  ты,
Султан, чепуха все это,- успокоил Мартин собаку.
     Корабль  мягко приземлился. Иклес увидел Мартина - накинув
на плечи рваный плащ, пастух сидел перед своим убогим шалашом и
раздувал жар полупогасшего костра.
     Пришелец из космоса был удивлен спокойствием пастуха -  он
ожидал  встретить  страх  или  восхищение,  а  Мартин  спокойно
придерживал яростно лаявшего Султана.
     - Добрый вечер,- приветствовал пастуха Иклес.
     - Вечер добрый,-отозвался Мартин.-Присаживайтесь к огоньку
- сейчас не жарко.
     Ошеломленный пилот последовал его совету.  "Да  он  дурак,
наверное",- подумал Иклес и громко спросил Мартина:
     - Ты знаешь, откуда я?
     - Я так думаю, что издалека,- ответил пастух.
     - Видишь  вон  ту  звезду? А я прилетел со звезды, которая
еще дальше.
     Мартин почесал небритый подбородок и ответил гостю:
     - Я всегда думая, что там, наверху, живут люди.
     - Как получилось, чт9 ты стал об этом думать?
     -У пастуха много свободного времени, думай сколько хочешь.
     - И часто ты-думаешь?-спросил Иклес тонем, в котором  явно
звучала ирония.
     - Частенько.   Время   тянется   медленно,  а  занять  его
чей-то-надо...
     - Можешь мне рассказать, о чем ты думаешь?
     - Почему не могу? Вот игры придумываю разные.
     И он стал выкладывать камешками на земле квадрат,  который
разделил потом на два равных треугольника. Иклес с любопытством
следил  за  его  движениями.  Когда он увидел, как Мартин делит
прямые углы диагоналями, брови  пилота  от  изумления  поползли
вверх:  пастух  доказывал  теорему,  которую  земляне  называют
теоремой Пифагора!
     Наконец Мартин взглянул на Иклеса и, улыбнувшись, сказал:
     - Ведь  как  интересно   получается:   сложить   эти   два
квадратика, что поменьше, и выйдет один большой.
     И   он  показал  на  квадрат,  построенный  на  гипотенузе
треугольника.
     - Ты изучал когда-нибудь геометрию?-воскликнул Иклес.
     Мартин снова почесал подбородок.
     - Геометрию? А что это? Нет, не слыхал про такое. В  школу
ходил мальчишкой, читать и писать умею и считаю немножко.
     Иклес   не   верил   своим  глазам:  этот  мудрый  невежда
самостоятельно,   без   чьей-либо   помощи   доказал   теорему,
увековечившую имя великого ученого!
     Пастух  протянул пилоту кусок хлеба и сыр. Иклес, взяв их,
спросил:
     - Какими же еще играми ты развлекаешься в одиночестве?
     Мартин снова начал раскладывать камешки, но  теперь  -  на
большом  расстоянии один от другого. Просто, но умно он изложил
своими словами суть теории относительности и закончил так:
     - Длина, ширина и высота - это далеко  не  все.  Есть  еще
одна мера, а может, и много других... Иклес был потрясен.
     - Ты слышал когда-нибудь об Эйнштейне?
     - Не.  слыхал,  сеньор.  А  кто  это  такой?  У  пилота не
оставалось больше сомнений: этот  землянин  с  его  интуитивным
знанием высшей математики
     был гением.
     Из задумчивости его вывел голос пастуха:
     - В первый раз сюда спускаетесь?
     - Я в первый, но другие спускались и раньше.
     - А что ж мы их не видели?
     - Они  прилетали  на  Землю  больше тридцати миллионов лет
назад, и следы  их  пребывания  не  исчезли  по  сей  день.  На
плоскогорье  в  Андах,  на  границе  между Перу и Боливией, они
воздвигли огромные сооружения.  В  долине  реки  Наска  остался
гигантский  космодром,  где приземлялись и взлетали их корабли.
Эти существа, мои предки,  построили  город,  куда  можно  было
пройти через глубокое ущелье только по мосту из света, точнее -
из  ионизированного  вещества,  появлявшегося  по их желанию. В
конце концов они вернулись на мою планету,  Уплон,  оставив  на
Земле  множество  следов  своего пребывания. Оплавленный песок,
который  можно  видеть  в  некоторых   местах   вашей   пустыни
Гоби,-память  об  их  атомных  взрывах. До вас дошли остатки их
календарей,   географических   карт,    мер,    которыми    они
пользовались,   а   вы   и  не  подозреваете  даже,  каково  их
происхождение.
     - Ну, а вы зачем к нам прилетели?-Спросил Мартин.
     - Познакомиться с вами, узнать вас. Я должен побывать  еще
у одного жителя Земли - Германа Руффа.
     Герман  Руфф, Герман Руфф... Пастух наморщил лоб. Имя было
знакомое... и он вспомнил:
     - А, знаю. Читал про него в газете. Большой человек.
     - Умный?
     - Еще бы!
     - Умнее тебя?
     - Сравнили тоже! Я -бедный пастух, без образования...
     Иклес ничего не сказал. Он уже принял  решение  немедленно
отправиться   в   обратный   путь.   Если  у  этого  землянина,
прозябающего в безвестности и нищете, столь  могучий  мозг,  то
каковы же должны быть способности Германа Руффа!
     Попрощавшись  с  пастухом, он вернулся на корабль, который
двумя минутами позже поглотило ночное небо.
     А в это самое время знаменитый Герман  Руфф  пил  виски  в
своем  фешенебельном клубе. За весь этот день его мозг не родил
ни одной мысли - по  той  простой  причине,  что  был  к  этому
совершенно  не способен. День он начал с посещения финской бани
и  парикмахерской.  Позавтракал,  потом  сел  в  машину,  затем
последовали  аперитив  и  второй завтрак в модном ресторане. Во
второй половине дня - скачки, а потом  спектакль,  показавшийся
ему  смертельно  скучным,  и  в заключение - приятное общество,
которое он осчастливил набором банальностей  и  общих  мест,  а
также  несколькими фразами о международных делах, вычитанных им
из какого-то журнала.
     Герман  Руфф  был  глуп  как  пробка.  Инженеры,  техники,
специалисты   в  самых  различных  областях  вели  его  дела  и
управляли его заводами,  обеспечивая  их  почти  автоматическое
функционирование.  Своим  влиянием,  престижем,  славой  он был
обязан  исключительно  деньгам,  приобретенным   когда-то   его
прадедом не слишком честными путями.
     Пришелец  из  космоса  вынес,  таким  образом,  совершенно
ложное представление  о  жителях  Земли.  Он  не  знал  простой
истины: "Я-это я и моиобстоятельства".
     Мартин  Ромеро  был  гений,  которого  страшные,  роковые,
беспощадные обстоятельства (его происхождение) сделали пастухом
и обрекли на жизнь  среди  овец  и  овчарок.  Что  же  касается
Германа    Руффа,    то   его   жизнь   предопределили   другие
обстоятельства, которым-и ничему другому-был  он  обязан  своим
сказочным богатством и славой.
     Вернувшись  на  свою  базу, Иклес доложил: "Земля населена
существами    с    колоссальными    способностями,    настолько
выдающимися,  что  тех,  кто достигает всего лишь уровня гения,
отправляют пасти овец".

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Андре Майе. Как я стала писательницей

     Четырнадцатая улица ведет к Ист-Ривер.
     Десять часов вечера. Толпа еле  передвигает  свои  неживые
ноги.   У  нее  гипсовое  лицо  -  одно  из  тысячи  лиц  нашей
синтетической цивилизации.
     Улица темна, как монастырский коридор. Одни бредут прочь с
улицы,  другие  спешат  на  свидание,  третьи  -   на   ночлег,
четвертые;-куда глаза глядят.
     Все  было  очень  обыденным  и  в  то  же  время  каким-то
ненастоящим. На, левой стороне - пятна желтых, краснокирпичных,
коричневых тонов, обведенные черными линиями,  придававшими  им
форму  зданий.  На  правой,  по которой я шла,- ярко освещенная
парикмахерская на первом этаже и грязная забегаловка, в которой
стоит дым коромыслом. Дальше -  заклеенные  афишами  деревянные
щиты,  из-за  которых  протягивает  ветви  дерево.  Клочья афиш
оповещают о новой демонстрации старого кинобоевика  "Девушка  в
военной форме".
     Я   ни  о  чем  не  думала,  только  жадно  впитывала  все
впечатления, предлагавшиеся моему праздному уму.
     Какой-то тип остановился на углу Первой  авеню  и  закурил
сигарету  с  таким  видом,  будто без нее он не смог бы перейти
улицу. Что до  меня,  то  я  перешла  ее,  не  задерживаясь,  и
увидела,  что из-за спины типа с сигаретой появилась и движется
навстречу  мне  странная  личность,  рассмотреть  которую   мне
удалось  благодаря  неоновому  свету,  падавшему  из  витрины с
обувью.
     Человек шел быстрым шагом, и через его  правую  руку  было
переброшено  пальто. Левая рука, согнутая в локте, оканчивалась
боксерской перчаткой. Он поравнялся со мной  и  остановился;  я
посмотрела  на  него,  мягко  говоря,  не без удивления. Вращая
большими глазами, он сунул мне пальто,  которое  нес,  и  молча
побежал,  все так же размахивая рукой в перчатке и все с тем же
свирепым выражением на лице.
     Что мне делать с мужским пальто?
     "Если окажется мало ношенное,- сказала я себе,- пошлю  его
в ЮНРРА (1)".
     Вдоль набережной тянулись сверкающие ряды фонарей. Скоро я
почувствовала  вес  своей  ноши,  и в какое-то мгновенье у меня
появилось искушение оставить ее  здесь,  на  одной  из  скамеек
набережной.
     Не знаю, что меня от этого удержало. Наверно, мой демон.
     Крайне    непривлекательного    вида   грузовые   посудины
испытывали на прочность свои швартовы и гнали водяные круги  от
своих якорных цепей.
     Какие-то  мерзкие мальчишки носились друг за другом. Нигде
в мире нет такой отвратительной шпаны, как в Нью-Йорке.
     Да, но что же мне все-таки, делать с.этим пальто? Ах, ведь
я решила отдать его в ЮНРРА! А может, самой послать кому-нибудь
из друзей во Франции? Нет, это слишком сложно.
     С островков сквозь ночь доносились крики, сверкали огни  -
зеленые,  голубые. Добавим ко всему луну и девушку - она сидит,
свесив ноги, на парапете, и рядом с ней юноша, не красавец,  не
урод, а так, что ни на есть самый ординарный.
     Прошел  рабочий-тоже  не  из таких, какие мне нравятся. Он
нес железный ящик и длинный кусок водопроводной трубы.
     Несмотря на масляные пятна и отбросы, плававшие  на  воде,
воздух  был  ароматен - может быть, благодаря морскому бризу...
Нет, не морскому. Мне казалось, что ветер дует с океана.
     Я не заметила, как проскочила два или три лишних квартала,
и только тут, опомнившись, уже совсем усталая, повернула домой.
     Тогда-то у меня в голове и  зародились  самые  невероятные
предположения.
     Чтобы кто-то сунул вдруг ни с того ни с сего пальто в руки
мне, незнакомке,  посреди  улицы, не сказав ни единого слова? С
чего бы это?
     Может, оно "горячее", как в Соединенных Штатах  .  принято
говорить о краденых вещах?
     Может  быть,  в  его  карманах пистолет, драгоценности или
гремучая  змея?  Может,  оно  снято  с  гангстера,  только  что
убитого, чтобы уничтожить все улики?
     Тот,  кто всучил мне пальто, был в боксерских перчатках. В
двух перчатках или в одной? Я помнила только одну - ту, которой
он с какой-то Яростью размахивал в воздухе. Нет,  конечно,  это
боксер. Он изрядно отделал (а может быть, и угробил) собрата по
профессии   и   теперь  скрывается  от  рук  правосудия.  Могло
бытьтакое? Могло. Потом, не зная, как  отделаться  от  тяжелого
пальто  (но  чье  же  оно  все-таки?),  он  сунул  его  первому
встречному.
     Неправдоподобно. Разве я была первой  встречной?  Нет.  До
меня  этот  человек  в  боксерской  перчатке наверняка встретил
многих других людей. И потом, я не прохожий, а прохожая. Он дал
мужское пальто молодой женщине. Почему?
     По дороге домой я перебрала мысленно всевозможные варианты
и теперь не знала, что и думать.
     Студенческий пансион, давший мне приют (точнее - мне, моим
мечтам и,моим художническим дерзаниям), снаружи выглядел  очень
прилично.  Вход  был  Двенадцатой улицы, через парадное с семью
каменными ступеньками.
     Внутри, как это ни печально, пансион служил пристанищем не
только таким же бедным, как я, студентам, но также тараканам  и
крысам.
     В   этот   вечер,   после   всей  дневной  беготни,  после
нескончаемых блужданий по бесконечным улицам,  моя  комната  на
пятом   этаже,   под   самой  крышей,  казалась  мне,  когда  я
поднималась по бесконечно длинным лестницам с шаткими перилами,
самой прекрасной комнатой в мире.
     Войдя в свою  комнату  с  мужским  пальто  под  мышкой,  я
сильным ударом кулака распахнула настежь окно.
     Надо   сказать,   что   в   те   времена   я   старательно
культивировала  все,  что  только  было  мужественного  в  моей
натуре,    чтобы    уравновесить   таким   образом   чрезмерную
женственность своей внешности. В те дни я  носилась  с  мыслью,
что  совершенное  существо  должно  быть  наполовину  мужчиной,
наполовину женщиной. Я и в выражениях не особенно стеснялась.
     Итак, ударом кулака я распахнула  окно,  и  теперь,  чтобы
закрыть   его,   понадобилось  бы  притянуть  створки  к  себе.
Американцы называют такие окна французскими.
     Я плюхнулась на постель, вздохнула и блаженно  вытянулась,
переполненная впечатлениями этого дня.
     Пальто,  небрежно  брошенное на спинку стула, соскользнуло
на пол. В комнату проникало немного света с улицы - достаточно,
чтобы разглядеть  контуры  предметов,  но  недостаточно,  чтобы
разглядеть их детально.
     Нажав  кнопку  на  безобразной  штуковине,  болтавшейся на
шнурке над самым моим носом, я  включила  свет.  Резвившиеся  в
раковине прусаки моментально исчезли.
     Я  встала - и запел матрац, еженощно баюкавший меня в моих
кошмарах.
     Я осмотрела пальто. Собственно говоря, это было полупальто
из верблюжьей шерсти цвета светлой охры. Почти новое, с широким
поясом и двумя косыми карманами. Я сунула руку в один  из  них,
чтобы  узнать,  что  в  нем,  и извлекла предмет, от первого же
прикосновения к которому у меня по коже побежали мурашки.
     Моя рука тут  же  швырнула  на  стол  то,  что  вынула  из
кармана, и страшный предмет оказался перед моими глазами.
     Это  были пять пальцев левой руки, отрубленные у основания
и связанные шнурком.
     Мгновенно сработали два рефлекса: сначала меня  вырвало  в
умывальник, а потом я схватила шнурок за конец и выбросила этот
ужас за окно.
     Меня начало трясти, и я не могла сдержать икоту. В течение
десяти  минут  мне  казалось,  что  я  умираю,  К счастью, я не
обедала в этот день, и после нескольких болезненных судорог мой
желудок успокоился.
     Стало ясно, что  этим  вечером  мне  уже  не  выбраться  в
маленький  бар, где собирались мои собратья по Гринвич-Виллидж:
пара бесталанных художников, неудавшаяся актриса, полные надежд
поэтессы. Более везучие, случалось,  угощали  там  мазил  вроде
меня черствым сандвичем и чашкой кофе с коньяком.
     Это   подвальное   заведение   в  псевдофранцузском  стиле
называлось "Кошачья миска", и  действительно,  с  завсегдатаями
там неособенно церемонились-не больше, чем с бездомными кошками
из водосточных труб.
     Я начала снимать блузку, когда вдруг, повернувшись к окну,
увидела ногти этих жутких пальцев, взобравшихся по стене дома к
самой оконной раме.
     Ужас! Ужас!
     Я  взяла туфлю и стала бить по ним каблуком, и била до тех
пор, пока они не разжались.  Они  свалились  вниз,  и  я  сразу
захлопнула окно.
     Неужели все это происходит наяву?
     Схватив  пальто,  я  выскочила из комнаты и сбежала вниз к
привратнице.
     - Я нашла это на скамейке у  Ист-Ривер,-  сказала  я  ей.-
Отдайте вашему мужу, мне оно ни к чему.
     - Прекрасное  полупальто,-  сказала  она,- вы могли бы его
продать. Я снижу вам квартирную плату.
     Я поднялась к себе, думая, что, может, хоть теперь у  меня
будет покой.
     Я не понимала, что происходит. А вы бы поняли?
     Я  вошла  в комнату - и Сердце чуть не выскочило у меня из
груди. Пальцы, проклятые  пальцы  барабанили  по  стеклу,  явно
требуя, чтобы я их впустила!
     С  воплем;  "Входите!  Входите  же!  Давайте кончать!" - я
распахнула окно.
     "  Пальцы  спустились  на  паркет,  быстрыми,   уверенными
шажками двинулись к столу, вцепились в деревянную ножку и стали
карабкаться по ней вверх.
     Вскарабкавшись,  они  расположились  на столе. Остолбенев,
стояла я  в  ногах  кровати  и  смотрела,  как  они  движутся,-
смотрела  не протестуя, не испытывая любопытства, не давая себе
труда поискать объяснение этому ужасу,  от  которого  не  могла
отвести глаз.
     Между  тем  пальцы, немного отдохнув, отодвинули в сторону
картон и другие рисовальные принадлежности  и  вытащили  из-под
них чистую тетрадь. Потом они собрались вокруг моей авторучки и
начали  писать.  Невидимая, но исключительно точная рука водила
ими по странице.
     На душе у меня становилось все тоскливей.  Воздух  густел.
Звуки становились громче. Я задыхалась.
     С  того  места,  где  я стояла, я очень хорошо видела, что
именно пишут пальцы.
     "Мы были послушными орудиями левши, с которым  расправился
его  враг. Наш хозяин умер сегодня вечером. Только в нас он еще
живет, но нам, чтобы мы жили, нужна ты".
     На какое-то мгновенье между мной  и  миром  встало  черное
облако. Отрезанные пальцы все писали, а я надела берет, жакетку
и бросилась вниз по лестнице.
     Я  бежала  по  улице - бежала и бежала. Я поняла, что ужас
навсегда поселился рядом со мной. Я  бежала  и  говорила  себе:
"Четырнадцатая  улица...  ведет к Ист-Ривер... там уже не будет
страха..."
     Парапет над рекой был не очень высокий. Я занесла над  ним
ногу,  но какая-то неведомая сила за моей спиной удержала меня.
Морской ветер сдул с  моего  лица  гримасу  тоски.  Я  села  на
скамью,  а  мое сердце покидали последние мятежные порывы. Надо
было смириться со своей горькой судьбой  -  ничего  другого  не
оставалось.
     Пальцы,  удержавшие  меня  от  самоубийства, лежали у моих
ног. Я не задавалась вопросом, как они меня догнали. Я взяла их
и положила в берет, и этот берет я  несла  в  руках  до  самого
дома.
     Дома  я вытряхнула содержимое берета прямо на стол. Пальцы
ударились о стол с глухим стуком.
     - Выкладывайте, что там у вас,-сказала  я  им.  Они  снова
сплелись  вокруг  моей  авторучки  и  написали:  "Мы дадим тебе
богатство".
     - Каким образом?
     "Береги пас. Без души нас ждет разложение. Дай  нам  свою.
Люди  бессмертны  в  той  мере,  в  какой  их помнят или любят.
Помнить о чьем-то присутствии - уже значит любить. Мы не просим
у тебя ничего, кроме духовной поддержки. Доверь нам свою жизнь,
а мы дадим тебе богатство".
     -- Оставайтесь.
     И добавила, желая сохранить за собой на всякий случай путь
к отступлению:
     - Вы мерзки.  Я  смогу  терпеть  вас,  только  пересиливая
отвращение.
     Пальцы нетерпеливо задвигались и приступили к работе.
     Не  могу  сказать, что я хорошо спала эту ночь. I Всю ночь
напролет в темноте моей конуры скрипело перо, которым водили по
бумаге проклятые пальцы.
     Я  попросила  у  знакомого  пишущую  машинку,   и   пальцы
перепечатали  текст.  На  другой  день с рукописью под мышкой и
пальцами в кармане (я все время их чувствовала) я вошла в самое
крупное издательство, и меня почему-то сразу же принял шеф.
     Бросив беглый взгляд на кипу бумаги,  которую  я  положила
перед  ним,  он  с  места  в  карьер предложил мне великолепный
договор, который я тут же  приняла,  и  аванс  в  десять  тысяч
долларов.
     Он  почти  насильно  навязал  мне  своего агента, проныру,
который тут же подобрал мне роскошно обставленные  апартаменты.
Большой  магазин обновил мой гардероб, модный парикмахер придал
новый и много-лучший вид моей  голове,  который  и  увековечили
фотографы.  Вскоре  эту фотографию можно было лицезреть во всех
журналах и газетах  Америки,  многократно  воспроизведенную  со
многими и всегда лестными комментариями.
     Издательский  агент  познакомил  меня  со всеми театрами и
ресторанами  города.  Обо  мне  он  говорил  не  иначе  как   с
величайшим  почтением.  Скоро мое имя перестали употреблять без
эпитета "гениальная".
     Я-то хорошо знала, что такое моя гениальность:
     пять кусков мертвечины, связанные шнурком от ботинок.
     Когда  пальцы  писали  мой  второй  шедевр,  я  была   уже
известнее Эйнштейна, прославленнее любой кинозвезды.
     Временами  наедине с ;собой я пыталась вновь обрести себя.
Я рисовала. Мои наброски, какими бы  они  ни  были  неудачными,
были моими.
     Вскоре  для  меня  был  отрезан  и этот путь. Издательский
агент  застал  меня,  когда  я  рисовала  небоскребы,  схватил,
несмотря  на все мои протесты, стопку рисунков и использовал их
для рекламы.
     Люди буквально рвали их у меня из рук, и о них было  много
разговоров-мои  рисунки  называли "любимым времяпрепровождением
гениальной женщины".
     Мужчины, как я вижу теперь, докучнее тараканов. Мне некуда
деваться от них, и фальшивый  рай,  который  для  меня  создали
живые пальцы мертвеца, оказывается страшнее преисподней.
     Они,  эти  немыслимые  пальцы,  присвоили  меня, и я стала
существом без собственной жизни.
     Ночью они создают романы, статьи, элегии. Когда я не сплю,
я слышу, как они пишут.
     На рассвете они соскакивают со стола на ковер и идут в мою
комнату. Они хватаются за полог кровати,  и  потом  я  чувствую
их-ледяные и неподвижные, у самого своего горла.
     Когда  ужас  становится  непереносимым,  я  встаю и ставлю
пластинки. Я часто напиваюсь, хотя терпеть не могу алкоголя.
     Я, не стану выбрасывать пальцы за окно  -  они  все  равно
вернутся.  Я  не  говорю  им  ничего,  но,  быть  может, в один
прекрасный день я их сожгу. Или проверю, как на  них  действует
кислота.
     Я  чувствую, что скоро мне будет просто невмоготу выносить
их присутствие. А ведь они любят меня и  наверняка  читают  без
труда мои самые затаенные мысли.
     Не  сильнее  ли  обычного  сжимали  они  сегодня утром мое
горло?

     (1) Международная организация по оказанию помощи  странам,
пострадавшим  от  войны.-Существовала с 1943 по 1947 год, когда
по решению Генеральной Ассамблеи ООН была  распущена.  (Примеч.
перев.)

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Альфонсо Альварес Вильяр. Супруги, любившие уединение

     Феликс  снова  попытался сосредоточиться (последний час он
был  занят  исключительно  этим).  Он  надеялся,  что  все-таки
сочинит  стихотворение,  хотя  никакому  поэту и в голову бы не
пришло сесть за работу в восемь часов вечера.
     "Волны распластываются на безлюдном пляже..."
     Перо зацарапало  по  сложенному  вчетверо  листку  бумаги,
девственно  белому,  как  фата  невесты. Вторая строка никак не
придумывалась.  После  долгих  усилий  едау  удалось  ненадолго
отвлечься  от  звуков  трех или четырех виброфонов, сотрясающих
двор; но до чего же трудно заставить себя  думать  о  безлюдном
пляже  и  пене  набегающих волн на фоне ритма пучи-пучи! Однако
окончательно   похоронил   вторую    строку    разговор    двух
сервороботов.  Они  вопили  во  всю  мощь  своих  динамиков^  и
болтовня их навела его на  мысль  о  неореалистическом  романе,
героями  которого  были  бы  две  скромные  прислуги.  Потом их
разговор, пахнувший луком и кухонным тряпьем, прервался, и  тут
же  началась  многосерийная телепередача с треском револьверных
выстрелив   и   голосами,   ревущими    или    сюсюкающими    с
пуэрториканским акцентам.
     "Волны  распластываются на безлюдном пляже... Вдали ковбои
скачут по степям..."
     Проклятье! Неужели нет никакого способа оградить  сознание
от  этих  зловредных  помех?  Но  уже  поступала  исчерпывающая
информация о разногласиях между супругами на третьем  этаже,  о
состоянии  беременной  соседки  и  положении  дел  на Марсе: на
третьем  этаже  дети  играли  в  марсиан,  и  их  дикие   крики
разносились  далеко  вокруг.  А  волны  все  распластывались на
безлюдном пляже, и что-то не видно было,  чтобы  вторая  строка
собиралась составить Им компанию. Символическим жестом прощания
с  музами  Феликс  порвал  в  клочки  четвертушку  бумаги, едва
начавшую терять свою первозданную чистоту.
     Он вышел на улицу. Здесь по крайней мере оглушали
     только вибраторы гелибусов, жужжание атомных автомобилей и
свист поездов, несущихся по монорельсовым дорогам. Этим вечером
они с женой собирались в стереокино, но чтобы получить место на
стоянке, надо выехать на час раньше и стать в хвосте  огромного
каравана  машин, медленно движущегося к центру города. Только в
машине можно было чувствовать себя спокойно, только в ней, а уж
никак не в спальне, где никогда не было уверенности в том,  что
супружеская  чета из соседней квартиры, отделенной перегородкой
в два-три сантиметра толщиной, не начнет рассказывать днем  то,
о  чем они с женой говорили ночью. Хорошо хоть кровать попалась
без скрипа.
     О уединение сидящего за рулем машины,  окруженной  сотнями
других   герметически   закрытых   машин!  О  головы,  неслышно
говорящие за стеклами окошек,  если  только  их  обладатели  не
высовываются,  чтобы  обругать  тебя, когда ты чуть не задел за
крыло или  помешал  себя  объехать!  Но  уединение-это  влажное
уединение  финской бани, уединение среди тысячи звуков, и в нем
нет аромата сосновой смолы и шиповника.
     Наконец они приехали в стереокино.  Несмотря  на  страшную
давку  при  входе, а потом при выходе, не-смотря на вопли тысяч
зрителей во время страшных сцен и хохот во время смешных, здесь
они тоже были" в уединении, потому что, если  не  считать  этих
моментов  (а  их  было не так уж много), возвращавших Феликса к
действительности,  киносеанс  был  для  него  тихой  пристанью.
Специалисты  по  акустике обеспечивали абсолютную звукоизоляцию
студий,  в  которых  снимались,  фильмы,   и   если   какому-то
нежелательному  шуму  все  же  удавалось  пробиться  на гладкую
поверхность пленкИу существовали  технические  средства,  более
чем  достаточные для того, чтобы от него отделаться. Да и какой
фильм можно было бы  поставить,  если,  бы  голоса  актеров  на
звуковой дорожке заглушала реклама моющих средств?
     После  сеанса  они  возвратились  домой и сели за скромный
ужин, но проглотили его наспех и подавляя отвращение, потомучто
по двору разносились громогласные  жалобы  одного  из  соседей,
оповещавшие  жильцов  о тошнотворном вареве, которое подала ему
жена.
     Была суббота.  Теоретически  это  означало  еще  несколько
часов  сна  вдобавок  к  тем, которыми они располагали в будние
дни,- но только  теоретически.  В  квартире  этажом  выше  были
гости,  и  вечеринка  затянулась  до  пяти  утра, а у остальных
соседей  гремели  телевизоры,  работавшие  до  тех  пор,   пока
телецентр  не  закончил передачи. Телевизоры и вечеринка мешали
друг другу, и это немного утешало Феликса,. героическим усилием
воли пытавшегося продолжать прерванное стихотворение.  А  потом
он  стал  засыпать  по  методу  йогов, и сон наконец смежил его
усталые веки.
     Ему приснился необитаемый остров, где они  с  женой  жили,
как  Робинзон  Крузо.  Не  было  слышно  ничего,  кроме шелеста
листьев на верхушках и шепота моря; но  вдруг  эти  гармоничные
звуки  расположились в рисунок афро-кубинского ритма и на пляже
необитаемого острова  появился  дансинг,  из  которого  неслась
душераздирающая танцевальная музыка...
     Их  разбудило в семь часов утра звонкое пение трубы: сосед
с четвертого этажа  под  аккомпанемент  своей  электробритвы  и
электрического   молотка  жены,  спешно  .готовившей  на  кухне
отбивные для пикника, ставил жильцов в известность о  намерении
вывезти   свое  семейство  за  город.  Мажорный  гимн  объявлял
беспощадную войну лодырям и лежебокам, а еще  через  полчаса  к
нему  присоединилось серафическое пение детского хора, безбожно
перевиравшего модные  песенки.  Феликс  и  его  жена  торопливо
оделись,  и  вскоре  их  автомобиль  стал  еще  одним  звеном в
бесконечной цепи машин, двигавшихся к  горам.  Целых  три  часа
ушло  на  то, чтобы одолеть девяносто километров, но зато здесь
их ждала природа! И они  скользнули  под  зеленую  сень  сосен,
стараясь  не  наступать  на  пары,  занимающиеся  любовью, и на
отдыхающих, раскладывающих свои пожитки.
     Феликс  дышал  полной  грудью:   нельзя   было   .упускать
мгновений, когда в ноздри пробивался аромат Природы, потому что
его  тут  же  вытесняли  запахи  синтетических  аминокислот или
других, менее съедобных веществ.
     "Отвлечься, любой ценой отвлечься! Неужели зря я занимаюсь
йогой?" - с тоской подумал Феликс.  Если  говорить  о  радостях
обоняния, то весь вопрос здесь, с точки зрения йоги, заключался
в  том, чтобы путем умственной фильтрации устранить зловоние, а
потом наслаждаться без  помех  благоуханием  сосен  и  ароматом
растоптанного тимьяна.
     Они двинулись дальше. Здесь отдыхающих почти не было: люди
по мере  возможности  избегали  занятий  альпинизмом. Со скалы,
украшенной щитом с рекламой знаменитой  оптической  фирмы,  они
окинули  взглядом  пейзаж.  "Какая  прелесть!"- подумал Феликс,
обнимая жену за талию. Да, вокруг была настоящая природа - если
отвлечься от рекламного щита и двух-трех сигаретных  пакетиков,
валяющихся  под  ногами,  а  также  от  объедков,  оставшихся с
прошлых воскресений,  от  полудюжины  окурков  и  от  предмета,
который  Феликс  поторопился  затоптать,  прежде чем его увидит
жена.
     Он снова нежно обнял ее. Им хотелось  вновь  ощутить  себя
женихом  и  невестой,  которые  украдкой  обмениваются  первыми
поцелуями, захотелось насладиться интимным  актом,  скрытым  от
посторонних  глаз и ушей и уже от одного этого более волнующим.
И  они  пошли  дальше  в  своих  ласках,  как   никогда   полно
наслаждаясь   тем,   что   другие   уже  давным-давно  привыкли
выставлять на всеобщее обозрение.
     Над их головами пронесся камень, а вслед за ним  и  другой
ударился о землю всего в- нескольких сантиметрах от них. Феликс
вскочил, разъяренный, но увидел лишь, как из-за соседней скалы,
хохоча,  убегают несколько мальчишек. И они решили воздержаться
от дальнейших интимностей, точнее - предаться им  мысленно.  Но
уже настал час второго завтрака и давал о себе знать голод. Они
развернули  свертки,  а  эпизод  с  камнями постарались забыть.
Потом Феликс спустился с бумагой и остатками пищи  к  ближайшей
урне,  которая,  по  счастью,  оказалась пустой, и со спокойной
совестью  вернулся  на  их  любимую  скалу.  Здесь  можно  было
говорить  обо  всем  на  свете и даже лежать, провожая взглядом
облака и стараясь не замечать пролетевшие один  за  другим  три
рейсовых   космических   корабля,   эскадрилью  турбореактивных
самолетов и два гелитакси. Несмотря на все  это,  были  минуты,
когда, глядя на пышные тела облаков, можно было пофантазировать
и  увидеть  сказочных  чудовищ, пока транзистор где-то рядом не
начал информировать их о результатах последних  игр  и  они  не
поплелись, понурив головы, к оставленной ими машине.
     -Есть  ли  у  вас  такое  место,  где мы с женой смогли бы
провести  несколько  дней  совсем  одни?  -  спросил-Феликс   у
представителя туристского агентства.
     - Вы  мечтаете  о  невозможном, но наше агентство все-таки
попробует подыскать для вас что-нибудь похожее на то,  что  вам
нужно,-  ответил  тот  и  как-то  странно посмотрел на Феликса,
будто   Феликс   был   психический   больной,   сбежавший    из
соответствующей  клиники.  Без малейшей надежды на успех Феликс
вновь окунулся в уличный шум.
     Неужели  он  обречен  до  конца  дней  своих   слышать   и
запоминать  наизусть бесконечные рекламные объявления? Когда он
был ребенком и учителя в школе заставляли  его  утаить  таблицу
умножения,  у  иего хоть были дни отдыха. Но теперь для него не
осталось никакого просвета. Он то и дело  ловил  себя  на  том,
что,  говоря  с  женой, пользуется словами и интонациями героев
телеэкрана. Да и вся жизнь его, коли уж на то пошло,  вовсе  не
была  его жизнью: словно в теле его нашел приют не один мозг, а
пятьдесят или более и все они работают одновременно.  Например,
об интимной жизни соседок он знал не меньше, чем их собственные
мужья, и, если бы в один прекрасный день у него появилось вдруг
желание обмануть какого-нибудь из них, он оказался бы в постели
с  женщиной,  все  тайны  которой  ему  известны.  То  же самое
произошло бы и с его женой-как если бы он и она  были  обречены
на вечное пребывание в чужих постелях.
     Отвлечься,  отвлечься  любой  ценой!  Но  связанная с этим
психическая нагрузка была не по  силам  его  организму,  и  это
давало ему право искать уединения.
     Через  два  дня затрезвонил видеотелефон. Нет, это не была
ошибка, и это не был один из  вечных  телефонных  шутников  или
радиодиктор,  страшно расстроенный тем, что, не зная о передаче
X,  которую  патронирует  компания  по   производству   моющего
средства  Y,  Феликс с женой потеряли столько сотен песет. Нет,
на этот раз они услышали голос человека,  обращающегося  к  ним
лично! Представитель туристского агентства сообщал, что найдено
райское  местечко  на  одном  из прибрежных островов! Агентство
заказало гелитакси, которое перенесет их туда со всем  багажом.
Гарантируется абсолютное уединение, так как островок необитаем.
Правда,  спать  придется  в  палатке,  готовить  самим, но ведь
именно об этом мечтали супруги!
     Ониприняли предложение не торгуясь и на следующий же  день
были   там,   одинокие,   как   Робинзон   Крузо,  перед  лицом
одного-единственного  свидетеля,  бившегося   своей   бирюзовой
грустью  об  острые  грани  скал.  И еще были чайки и несколько
деревьев, крепко  вцепившихся  корнями  в  каменистую  землю  и
вознесших высоко в небо пышные кроны.
     Первое,  что  сделал  Феликс,  оказавшись на острове, было
нечто такое, на что он никогда не  считал  себя  способным:  он
начал  скакать  как  одержимый,  стремясь  Дать  выход мышечной
энергии,  подавляемой  конторской  работой  и  сидячим  образом
жизни. А потом они стали разыгрывать ту самую сцену, которую им
никогда  не  удавалось  довести  до конца на их любимой скале с
рекламой оптических товаров. Они закатывались смехом, как дети,
и, так  как  был  уже  полдень,  они  сорвали  с  себя  одежду,
бросились  в  воды  идиллической  маленькой бухты, без смущения
принявшей обнаженную молодую пару, и прорезвились  там  больше,
двух часов.
     И  это  были  лишь  первые из многих безумств, которым они
предались в течение субботы и воскресенья. О, если бы так  было
всю  жизнь!  Но  будни  уже  предъявляли свои права на них, и в
назначенный срок за ними прибыло то же самое гелитакси, которое
сорок восемь часов назад  доставило  их  на  остров.  С  тоской
глядели   они   на   крохотную  серую  точку  в  кружеве  пены,
скрывающуюся за горизонтом.
     В тот вечер они включили телевизор.  Пришлось  перетерпеть
неизбежные  кадры  рекламы, вестерн и телеконкурс, но потом они
увидели  на   экране   нечто   удивительно   знакомое-маленький
островок,  на  котором  они провели сорок восемь часов счастья.
Крупными буквами поверх изображения проплыло название передачи:
"Чем бы вы занялись, если бы остались одни?" И им стало  плохо,
когда в.двух Робинзонах, скачущих и кувыркающихся как безумные,
они   узнали   самих   себя.   Кадры   были   засняты   группой
операторов-аквалангистов.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Артур Порджес. Погоня

     Крейсер  "Илькор"  только-только вышел за орбиту Плутона и
начал межзвездный  рейс,  когда  встревоженный  офицер  доложил
Командиру:
     - К сожалению, по халатности одного из техников на третьей
планете  оставлен руум типа Х-9, а с ним и все, что он смог там
собрать.
     На какой-то миг треугольные глаза Командира
     скрылись под пластинчатыми веками, но, когда он заговорил,
голос его звучал ровно.
     - Какая программа?
     - Радиус операций - до тридцати миль, вес объектов  -  сто
шестьдесят плюс-минус пятнадцать фунтов.
     Помедлив, Командир сказал:
     - Вернуться  сейчас мы не можем. Через несколько недель на
обратном пути, мы обязательно подберем его. У меня нет никакого
желания  выплачивать  стоимость  этой  дорогой  модели;   чтобы
виновный понес суровое наказание,- холодно приказал он.
     Но  в  конце  рейса,  недалеко  от  звезды Ригель, крейсер
повстречался с плоским  кольцеобразным  Кораблем-перехватчиком.
Последовала  неизбежная  схватка, а затем оба корабля, мертвые,
наполовину  расплавившиеся,  радиоактивные,  начали  долгое,  в
миллиард лет, путешествие по орбите вокруг звезды.
     На Земле была мезозойская эра...
     Они  сгрузили последний ящик, и теперь Джим Эрвин смотрел,
как его напарник залезает в кабину маленького гидросамолета, на
котором они сюда прибыли. Он помахал Уолту рукой:
     - Не забудь отправить Сили мое письмо!
     - Отправлю,  как  только  приземлюсь!  -  отозвался   Уолт
Леонард, включая двигатель.-А ты постарайся найти для нас уран,
слышишь?  Только  бы  повезло - и у Сили с сынишкой будет целое
состояние. А?,-Он ухмыльнулся, сверкнув белозубой  улыбкой.-  С
гризли не церемонься, как увидишь - стреляй!
     Вспенивая воду, гидросамолет стал набирать скорость. Когда
он оторвался  от  поверхности озера, Джим почувствовал холодок.
Целых три недели проведет он  один-одинешенек  в  этой  забытой
Богом  долине канадских Скалистых гор. Если почему-либо самолет
не опустится снова на холодное голубое-озеро-Джиму конец.  Даже
если ему хватит еды. Ни один человек, сколько бы у него ни было
пищи,  не смог бы перевалить через обледенелые хребты,, не смог
бы одолеть сотни миль  безлюдной  каменистой  земли.  Но  Уолт,
конечно,  вернется в назначенный срок, и теперь только от Джима
зависит,  окупятся  ли  деньги,  вложенные  в  экспедицию.   За
двадцать  один день он выяснит, есть ли в долине уран. А сейчас
долой все страхи и предчувствия - надо приниматься за дело.
     Работая  не  спеша,  с  ухваткой  бывалого  лесоруба,   он
поставил под нависшей скалой шалаш: на три летние недели ничего
основательнее  не  понадобится.  Обливаясь потом в жарких лучах
утреннего солнца, он перетащил под выступ ящики со  снаряжением
и   припасами.  Там,  за  шалашом,  покрытые  водонепроницаемым
брезентом и надежно  защищенные  от  любопытства  четвероногих,
ящики были в безопасности. Сюда он перенес все, кроме динамита:
динамит,  тоже  тщательно  укрыв от дождя, он припрятал ярдах в
двухстах от шалаша. Не такой он дурак, чтобы спать около  ящика
со взрывчаткой.
     Первые  две  недели  пролетели как сон, не принеся никаких
удач. Оставался еще один необследованный район, а времени  было
в обрез. И в одно прекрасное утро, к концу третьей недели, Джим
Эрвин  решил  совершить  последнюю,  вылазку,  на  этот раз - в
северо-восточную часть долины, где он еще не успел побывать. Он
взял счетчик Гейгера, надел наушники,  повернув  тот  и  другой
обратной  стороной  к уху, чтобы фон обычных помех не притуплял
его слух,.и, вооружившись  винтовкой,  отправился  в  путь.  Он
знал,  что тяжелая, крупнокалиберная винтовка будет мешать ему,
но он -также знал, что  с  огромными  канадскими  гризли  шутки
плохи  и  справиться с ними очень нелегко. За эти недели он уже
уложил двоих, не испытав при  этом  никакой  радости:  огромных
серых  зверей и так становится все меньше и меньше. Но винтовка
помогла ему сохранить присутствие духа и при других встречах  с
ними, когда обошлось без стрельбы. Пистолет в кожаной кобуре он
решил оставить в шалаше.
     Он  шел  насвистывая.  Старательское  невезенье  не мешало
Джиму   наслаждаться   чистым   морозным   воздухом,   солнцем,
отражающимся от бело-голубых ледников, и пьянящим запахом лета.
За   день  он  доберется  до  нового  района,  дня  за  полтора
основательно его  обследует  и  к  полудню  вернется  встретить
самолет.  Он не взял с собой ни воды, ни пищи -только пакет НЗ.
Когда  захочется  есть,  он  подстрелит  зайца,  а   в   ручьях
видимо-невидимо  радужной  форели  -  такой, которой в Штатах и
вкус позабыли.
     Он .шел все дальше и дальше, и когда счетчик в.  наушниках
начинал  потрескивать,  в  душе  Джима,  снова загорался огонек
надежды. Но каждый раз треск стихал: в долине, судя  по  всему,
была  только  фоновая,  радиация.  Да,  неподходящее  место они
выбрали! Настроение Джима стало падать. Удача  была  нужна  им,
как  воздух,  особенно Уолту, да и ему тоже - тем более сейчас,
когда Сили ждет ребенка... Но еще остается надежда -  последние
тридцать шесть часов; если понадобится, он и ночью не приляжет.
     Губы  его скривились в улыбке, и он стал думать о том, что
хорошо бы поесть: солнце, да и желудок  подсказывали  ему,  что
уже  пора. Он только было решил: достать леску и забросить ее в
пенящийся ручей, как вдруг за зеленым пригорком  увидел  такое,
что остановился как вкопанный и у него отвисла челюсть.
     В  три  длинных-предлинных  ряда,  тянувшихся  чуть  не до
самого горизонта, лежали животные - и  какие  Правда,  ближе  к
Джиму  были обыкновенные олени, медведи, пумы и горные бараны -
по одной особи  каждого  вида,  но  дальше  виднелись  какие-то
странные,  неуклюжие и волосатые звери, а за ними, еще дальше -
жуткая шеренга ящеров! Одного из них, в самом  конце  ряда,  он
сразу  узнал: такой же, только гораздо крупнее, воссозданный по
неполному костяку, стоит в нью-йоркском музее. Нет,  глаза  его
не   обманывали  -  это  действительно  был  стегозавр,  только
маленький, величиной, с пони.
     Как зачарованный, Джим пошел вдоль ряда, время от  времени
оборачиваясь,   чтобы   окинуть  взглядомвсю  эту  удивительную
зоологическую коллекцию. Присмотревшись хорошенько  к  какой-то
грязно-желтой  чешуйчатой  ящерице, он увидел, что у нее дрожит
веко, и понял: животные не мертвы, они только парализованы -  и
каким-то   чудесным   образом  сохранены.  Лоб  Джима  покрылся
холодным потом: сколько времени прошло с тех пор, как  по  этой
долине разгуливали живые стегозавры?..
     И   тут  же  он  обратил  внимание  на  другое  любопытное
обстоятельство: все животные были примерно одного  размера.  Не
было  видно  ни  одного по-настоящему крупного ящера, ни одного
тираннозавра,  ни  одного  мамонта.  Ни  один  экспонат   этого
страшного  музея  не  был  больше  крупной  овцы.  Джим  стоял,
размышляя над этим странным фактом, когда из подлеска  до  него
донесся настораживающий шорох.
     В  свое  время  Джим работал со ртутью, и в первую секунду
ему показалось,  будто  на  полянку  выкатился  кожаный  мешок,
наполненный этим жидким металлом:
     именно так, как бы перетекая, двигался шаровидный предмет,
который  он  видел.  Но  это  был не кожаный мешок/и когда Джим
пригляделся получше, он увидел:
     то,   что   сначала   показалось    ему    отвратительными
бородавками,   походит   скорее   на  рабочие  части  какого-то
страшного механизма.
     Но особенно долго разглядывать Джиму не пришлось, так как,
выдвинув,  а  потом  снова  спрятав   в   себя   что-то   вроде
металлических  стержней с линзоподобными утолщениями на концах,
сфероид со скоростью не меньше пяти миль в час двинулся к нему.
Деловитая целеустремленность, с  которой  катился  сфероид,  не
оставляла   никаких   сомнений  в  том,  что  он  твердо  решил
присоединить  Джима  к  коллекции  полумертвых   представителей
фауны.
     Крикнув   что-то   нечленораздельное,   Джим   отбежал  на
несколько шагов, на ходу срывая с себя винтовку. Отставший руум
был теперь ярдах в тридцати от Джима, но по-прежнему двигался к
нему с неизменной скоростью, и  эта  неторопливая  методичность
была куда страшнее прыжка любого хищника.
     Рука  Джима  взлетела  к  затвору  и  привычным  движением
загнала патрон в патронник. Он прижался щекой к видавшему  виды
прикладу и прицелился в переливающийся кожистый бугор-идеальную
мишень в ярких лучах послеполуденного солнца. Нажимая на спуск,
он саркастически улыбнулся. Кто-кто, а уж он-то знал, что может
натворить  десятиграммовая  разрывная  пуля, когда она летит со
скоростью  две  тысячи  семьсот  футов  в  секунду.  На   таком
расстоянии - да она продырявит эту чертову перечницу насквозь и
сделает из нее кашу!
     Б-бах!    Привычная    отдача    в    плечо.    И-и-и-и-и!
Душераздирающий визг рикошета.  У  Джима  перехватило  дыхание;
пуля  из  дальнобойной винтовки, пролетев каких-нибудь двадцать
ярдов, отскочила от мишени!
     Джим лихорадочно заработал затвором. Он выстрелил еще  два
раза, прежде чем осознал полную бесперспективность избранной им
тактики. Когда руум был от него уже футах в шести, Джим увидел,
как   из   похожих   на  бородавки  шишек  на  его  поверхности
выдвинулись  сверкающие  крючья,  а  между  ними  -  змеящаяся,
похожая  на  жало игла, из которой капает зеленоватая жидкость.
Джим бросился бежать.
     Весил он ровно сто сорок девять фунтов.
     Держать нужную дистанцию было совсем нетрудно: руум,  судя
по  всему,  был  неспособен  увеличить,  скорость. Но Джима это
вовсе не успокаивало. ни один земной организм не выдержит гонки
со скоростью пять миль в час дольше чем  в  течение  нескольких
часов.  Через  какое-то  время  жертва  либо  поворачивается  и
нападает на своего безжалостного преследователя, подумал  Джим,
либо  (так  происходит, должно быть, с более робкими животными)
впадает в панику  и  начинает  носиться  покругу,  пока  у  нее
хватает  сил.  Спастись  могут  только  крылатые,  а  для  всех
остальных исход предопределен: стать новыми экспонатами в  этой
страшной коллекции (но для кого, интересно, ее собирают?).
     Не  останавливаясь,.  Джим  начал  сбрасывать  с  себя все
лишнее. Скользнув взглядом по багровому солнцу, он  с  тревогой
подумал  О приближающейся ночи. Он не решился бросить винтовку;
защитить от руума она его не могла, но за годы службы  в  армии
ему  крепко  вбили  в голову, что бросать оружие нельзя. Однако
каждый лишний фунт  уменьшал  его  шансы  на  спасение.  Логика
подсказывала,  что  к  такой  ситуации, как эта, военный кодекс
чести неприменим: нет никакого позора в том, чтобы расстаться с
оружием, когда оно совершенно  бесполезно.  И  он  решил:  если
нести  винтовку станет уж совсем невмоготу, он ее отшвырнет,-но
пока  перекинул  через  плечо.  Почти  не  замедляя  шага,   он
осторожно положил на плоский камень счетчик Гейгера.
     Ладно,  подумал  Джим,  он  побежит  не как обезумевший от
страха заяц, который,  обессилев,  в  конце  концов  покоряется
своей  судьбе. Как бы не так! Это будет, отступление с боем, и,
чтобы выжить, он пустит в ход все, чему научился  за  нелегкие,
полные опасностей и лишений годы военной службы.
     Глубоко  и размеренно дыша, он бежал широким шагом и искал
глазами  все,  что  могло  бы  увеличить  его  шансы   в   этом
состязании. К его счастью, леса в долине почти не было; деревья
или  кустарник  свели  бы  на  нет  все  преимущества Джима как
тренированного бегуна.
     И вдруг он увидел нечто, заставившее  его  замедлить  шаг:
над  землей  на его пути нависала огромная каменная глыба, и он
подумал, что может  здесь  наверстать  потерянное.  Взбежав  на
пригорок,   он   окинул   взглядом   поросшую  травой  равнину.
Предвечернее  солнце  отбрасывало  длинные  тени,-  но  увидеть
преследователя  было  вовсе не трудно. С замиранием сердца Джим
наблюдал  за  его  продвижением.  Так  он  и  думал!   Хотя   в
большинстве   случаев   путь,   которым  шел  человек,  был  не
единственно возможным и не самым коротким, руум точно,  шаг  за
шагом,  следовал  за ним. Это было важно, но, чтобы осуществить
свой замысел, у Джима оставалось не больше двенадцати минут. ;
     Волоча  ноги  по  земле,  Джим  постарался  оставить   под
нависшей  глыбой  как можно более отчетливый след. Пройдя таким
шагом ярдов десять, он точно так же вернулся  назад,  к  месту,
где начинался выступ, и одним прыжком поднялся на склон, откуда
нависала глыба.
     Выхватив   из   ножен  большой  охотничий  нож,  он  начал
старательно и в то же время торопливо копать почву у  основания
глыбы.  Каждые  несколько секунд, мокрый от натуги, он пробовал
глыбу плечом, и в конце концов она  слегка  подалась.  Он  едва
успел  сунуть  нож  обратно в ножны и, тяжело дыша, присесть за
камнем, когда из-за небольшого гребня показался руум.
     Джим смотрел на приближающийся серый  сфероид  и,  как  ни
трудно  это было, старался дышать тихо-тихо. Кто знает, чем еще
может удивить это отродье дьявола, хотя,  судя  по  всему,  оно
предпочитает просто идти по следу. В его распоряжении наверняка
есть  целый  арсенал  разных  приспособлений. Джим притаился за
камнем, нервы его были словно провода под высоким напряжением.
     Но сфероид не переменил  тактики.  Похоже,  что  для  него
существовал  только след будущей добычи, и, переливаясь с места
на место, он оказался наконец  прямо  под  глыбой.  Тогда  Джим
налег  всем  телом  на  качающуюся массу камня и с диким воплем
свалил ее прямо на сфероид. Пятитонная глыба рухнула  с  высоты
двенадцати футов.
     Джим  кое-как  сполз  вниз  и встал. Он глядел на каменную
махину и очумело тряс головой.
     - Прикончил сукиного сына!-прохрипел он, потом стукнул  по
камню  ногой.-  Ха!  А, пожалуй, за твой мясной ряд мы с Уолтом
выручим пару-другую долларов. Может, и не зря  мы  затеяли  эту
экспедицию. А ты веселись теперь у себя в преисподней!
     Он  отскочил  как  ужаленный:  громада камня зашевелилась!
Пятитонная глыба медленно поползла в сторону, оставляя в  почве
глубокую борозду. Джим все смотрел на глыбу, а она качнулась, и
из-под  ближайшего  к нему края показался серый отросток. Глухо
вскрикнув, Джим побежал.
     Он пробежал целую милю и только после этого остановился  и
поглядел  назад. В наступающих сумерках он едва различал темную
точку, все больше и больше удаляющуюся от каменной  глыбы.  Она
двигалась  так  же  медленно,  деловито  и  неотвратимо,  как и
прежде,- по направлению к  нему.  Джим  тяжело  сел  и  опустил
голову на грязные, расцарапанные руки.
     Отчаяние владело им недолго. Как-никак он выиграл двадцать
минут передышки. Он лег, постарался расслабиться, насколько это
было возможно, и достал из кармана куртки пакет НЗ. Джим быстро
подкрепился  вяленым  мясом,  бисквитами и шоколадом. Несколько
глотков ледяной воды из ручья - и он был почти готов продолжать
свою фантастическую борьбу  с  преследователем.  Но  прежде  он
проглотил  одну  из  трех  таблеток бензедрина, которые носил с
собой на случай непредвиденных  физических  нагрузок.  И  рууму
оставалось  до  него  еще  минут  десять ходу, когда Джим Эрвйн
побежал. Он опять чувствовал в себе  прежнюю  упрямую  силу,  а
усталость,  пронизывавшая  его  до костей, словно растаяла - он
снова был полон мужества и надежды.
     Пробежав еще около четверти часа, он  очутился  у  гладкой
крутой скалы футов тридцать высотой. Обойти ее с той или другой
стороны было, по-видимому, невозможно: и там, и тут были полные
воды  овраги,  колючий  кустарник  и  камни с острыми, как нож,
краями. Сумей он забраться на вершину  скалы,  рууму  наверняка
пришлось бы пойти в обход, и Джим выиграл бы время.
     Джим  посмотрел  на  солнце.  Огромное, малиновое, оно уже
почти касалось горизонта. Нужно торопиться!  Большого  опыта  в
скалолазании  у  него  не  было, но основные приемы восхождения
были ему  известны.  Используя  каждую  щель  и  шероховатость,
каждый,  даже  самый  маленький  выступ, Джим начал карабкаться
вверх. Откуда-то (он даже не отдавал себе в этом отчета) в  его
движениях   появились  плавность  и  координация,  свойственные
настоящим альпинистам, и каждый новый упор,  кратковременный  и
незаметный,  служил для него лишь отправной точкой к ряду новых
ритмичных движений, возносивших его все выше и выше.
     Едва он достиг вершины, как к основанию  скалы  подкатился
руум.
     Джим   прекрасно   понимал,  что  лучше  ему  уйти  сразу,
пользуясь  драгоценными   последними   минутами   дня.   Каждая
выигранная  секунда  была бесценна, но... надежда и любопытство
взяли верх.
     Он сказал себе: как только эта штука поползет в обход,  он
тут  же смоется. А может, ему надоест его преследовать, и тогда
он преспокойно выспится здесь, прямо на скале.
     Сон! О нем молила каждая клетка его тела.
     Но руум не пошел в обход. Секунду он простоял, раздумывая,
у подножия  каменной  стены,  а  потом   из   бородавкоподобных
наростов  снова  выдвинулись  металлические  стержни.  На конце
одного из них были линзы.  Джим  подался  назад,  но  было  уже
поздно:  руум  увидел,  что  человек выглядывает из-за скалы, и
Джим мысленно обозвал себя  идиотом.  Все  стержни  моментально
ушли  в  сфероид,  и  вместо них из другого нароста показался и
начал подниматься прямо к нему тонкий прут,  кроваво-красный  в
лучах заходящего солнца. Оцепенев, Джим увидел, как конец прута
вцепился  металлическими  когтями  в край скалы почти под самым
его носом.
     Джим  вскочил  на  ноги.   Сверкающий   прут   сокращался:
оторвавшийся  от  земли  кожистый  шар, подтягиваясь на нем все
выше, снова вбирал его в себя.  Джим  громко  выругался  и,  не
отрывая  взгляда  от  цепкой  металлической лапы, занес над ним
ногу, обутую в тяжелый ботинок.
     Но долгий опыт заставил его остановиться,  и  мощный  удар
ногой  так  и не состоялся. Слишком много довелось Джиму видеть
драк, проигранных из-за  опрометчивого  удара  ногой.  Ни  одна
часть его тела не должна войти в соприкосновение с этим черт-те
чем  оснащенным  страшилищем.  Он схватил с земли длинную сухую
ветку  и,  подсунув  ее  конец  под  металлическую  лапу   стал
смотреть, что будет дальше. А дальше было белое кружево вспышки
и  шипящее  пламя,  и  даже через сухое дерево он ощутил мощную
волну энергии, расщепившей конец ветки. С  приглушенным  стоном
он  выронил  тлеющую  ветку  и,  разминая  онемевшие  пальцы, в
бессильной ярости отступил на несколько шагов. Он  остановился,
готовый  в  любую  секунду  обратиться  в  бегство, и, испустив
вопль, сорвал с плеча винтовку. Как хорошо все-таки, что он  ее
не  бросил - хоть она и отбивала всю дорогу барабанную дробь по
его спине. Ну, чертова перечница, держись!
     Став на колени, чтобы получше  прицелиться  в  сгущающихся
сумерках,  Джим  выстрелил в металлическую лапу и через секунду
услышал глухой удар о землю: руум упал.  Крупнокалиберная  пуля
сделала  куда  больше,  чем  он  ожидал:  она  не только сшибла
металлическую лапу с края обрыва, но и вырвала оттуда  здоровый
кусок  скалы;  интересно,  за  что  теперь эта лапа будет здесь
цепляться!
     Он посмотрел вниз. Да, это исчадие ада там, на земле. Джим
злорадно ухмыльнулся. Каждый раз, как только  он  зацепится  за
обрыв,  Джим  будет сбивать его лапу! Патронов у него в кармане
больше чем достаточно, и, пока не  взойдет  луна  и  не  станет
светлее,  он,  если  понадобится, будет стрелять с расстояния в
несколько дюймов. Но сфероид,  по-видимому,  слишком  умен  для
того,  чтобы  вести  борьбу неэффективными средствами. Рано или
поздно он пойдет в обход, и тогда, Джим надеялся, ночь  поможет
ему от него улизнуть.
     И  вдруг  у него перехватило дыхание, на глаза навернулись
слезы:  внизу,  в  полутьме,  из  приземистого   малоподвижного
сфероида  вылезли  одновременно  три веерообразно расположенных
стержня  с  крюками  на  концах.   Идеально   скоординированным
движением  они  вцепились  в  край  скалы  на расстоянии фута в
четыре друг от друга.
     Джим  воткнул  винтовку.  Ну  что   ж,   совсем   как   на
соревнованиях  в  Беннинге  - с той только разницей, что там, в
Беннинге, стреляли не в темноте...
     Он  попал  в  цель  с  первого  же  выстрела:  левый  крюк
сорвался,  подняв  облачко пыли. Второй выстрел был почти таким
же удачным - пуля раздробила камень под средним крюком,  и  тот
соскользнул.  Но, молниеносно повернувшись, чтобы прицелиться в
третий раз, Джим увидел: все это впустую.
     Первый крюк был снова на своем месте. И Джим понял: как бы
хорошо он ни стрелял,-по крайней мере один крюк всегда будет на
месте, и эта дьявольщина будет подтягиваться вверх.
     Он повесил  бесполезную  винтовку  дулом  вниз  на  кривое
дерево  и побежал в сгущающиеся сумерки. Годы ушли на то, чтобы
сделать сильным его тело, и  вот  оно  выручает  его.  Все  это
прекрасно  -  но  куда  ему  теперь деваться и что делать? Да и
можно ли вообще что-нибудь сделать?
     И тут он вспомнил про динамит.
     Постепенно меняя  направление,  усталый  человек  двинулся
назад,  к  лагерю  у  озера. Путь указывали звезды над головой,
разгоравшиеся все ярче. Джим утратил всякое  ощущение  времени.
Должно  быть,  он  машинально  поел на ходу - во всяком случае,
голода он  не  чувствовал.  Может,  он  успеет  подкрепиться  в
шалаше...  Нет,  времени  не  хватит...  Надо  принять таблетку
бензедрина..- Но бензедрина больше не было, и луна взошла, и он
слышал, как приближается руум-вот он уже совсем близко...
     Временами он видел  в  кустах  фосфоресцирующие  глаза,  а
однажды, уже на рассвете, на него фыркнул потревоженный гризли.
     Иногда  перед ним появлялась и протягивала к нему руки его
жена, Сили. "Уходи! - беззвучно  кричал  он  осипшим  голосом.-
Уходи!  Тебе  это удастся, за двумя сразу он не погонится!" - и
она поворачивалась и легко бежала рядом с ним. Но  когда  Джим,
задыхаясь, взбежал на пригорок, Сили растаяла в лунном свете, и
он понял, что ее здесь никогда не было.
     Джим  достиг  озера  вскоре  после  восхода солнца. Позади
слышался глухой шорох - это был руум. Джим зашатался, его  веки
сомкнулись.  Он  хлопнул  себя ладонью по носу; глаза его снова
широко открылись. Джим сорвал брезент и увидел взрывчатку;  вид
блестящих, динамитных шашек окончательно разбудил его.
     Усилием  воли  он  вернул  себе  присутствие  духа и начал
обдумывать,  что  делать  дальше.  Поставить   запал?   Нельзя,
поставив  запал,  рассчитать  время детонации с той точностью,,
которая сейчас необходима... Джим обливался потом,  его  одежда
насквозь  промокла,  и  собраться  с мыслями было очень трудно.
Взрыв должен быть произведен дистанционно, и лишь в  тот  самый
миг,  когда  преследователь  приблизится  к  динамиту вплотную.
Бикфордов шнур - вещь ненадежная:
     скорость его сгорания непостоянна...  ноги  подкашивались,
подбородок  опустился  на  тяжело  вздымающуюся  грудь...  Джим
рывком поднял голову,  отступил  назад  -  и  увидел  в  шалаше
пистолет.
     Его   запавшие   глаза   загорелись   огнем.   Торопливыми
движениями Джим рассыпал все  оставшиеся  взрывные  капсулы  по
ящику  среди шашек динамита и, собрав последние силы, перетащил
эту дьявольскую смесь на то место, где он уже побывал - ярдах в
двадцати от скалы. Это было очень рискованно,  чертов  коктейль
мог  взорваться от малейшего сотрясения, но теперь ему было все
равно:  пусть  его  разнесет  в  клочья,  только  бы  не  стать
парализованной  тушей  среди  других  туш  в этой адской мясной
лавке.
     Обессилевший  Джим  едва  успел  спрятаться  за  небольшой
выступ  скалы,  когда на невысоком пригорке в пятистах ярдах от
него показался неумолимый преследователь. Джим вжался  поглубже
- и увидел вертикальную щель, узкую трещину в стене камня. "Как
раз  то, что мне нужно",- пронеслось у него в голове. Отсюда он
мог видеть динамит и в то  же  время  был  защищен  от  взрыва.
Защищен  ли?  Ведь  это  страшилище  взорвется  всего  ярдах  в
двадцати от выступа...
     Он лег на живот, ни на секунду не выпуская из поля  зрения
движущийся  сфероид.  Молот,  усталости  не  переставая  бил по
голове, которая стала большой,,как воздушный шар. О боже, когда
он спал в последний раз? Он  прилег  впервые  за  много  часов.
Часов? Какое там:
     дней!   Мышцы  его  напряглись,  превратились  в  горящие,
трепещущие узлы. И тут он почувствовал спиной утреннее  солнце,
ласковое,   теплое,  убаюкивающее...  Нет!  Если  он  поддастся
усталости, если уснет, ему тоже  придется  стать  экспонатом  в
этой  жуткой  коллекции! Онемевшие пальцы крепче сжали рукоятку
пистолета. Нет, он не  заснет!  Если  он  проиграет,  если  это
дьявольское  отродье уцелеет при взрыве, у него еще будет время
пустить себе пулю в лоб.
     Он посмотрел на гладкий  пистолет  в  руке,  потом,  через
щель,-  на  ящик,  выглядевший  так  невинно. Если он выстрелит
вовремя,- а так и будет,- этой проклятущей штуке конец.  Конец!
Он  немножко  расслабился,  разомлел  -  совсем чуть-чуть - под
лучами ласкового, обволакивающего солнца. Где-то высоко над ним
негромко запела птица, рыба плеснула в озере.
     Внезапно он ощутил сигнал тревоги. Проклятье! Надо же было
гризли выбрать для визита такой момент! Весь лагерь Джима в его
распоряжении - круши, разоряй сколько душе угодно, так нет  же,
болвана интересует динамит!
     Мохнатый  зверь  неторопливо  обнюхал  ящик, обошел вокруг
него, рассерженно заворчал, чуя  враждебный  человеческий  дух.
Джим  затаил  дыхание. От одного прикосновения может взорваться
капсула. А от одной капсулы...
     Медведь  поднял  голову  и  зарычал.   Ящик   был   забыт,
человеческий  запах  -  тоже.  Свирепые маленькие глазки видели
только   приближающийся   сфероид,   который   был   теперь   в
каких-нибудь  ярдах  сорока  от  ящика.  Джиму стало смешно. До
встречи с этим сфероидом он не боялся ничего  па  свете,  кроме
североамериканского медведя гризли. А теперь те, кого он больше
всего  боялся, встречаются нос к носу - и ему смешно! Он потряс
головой и почувствовал страшную боль в боковых мышцах  шеи.  Он
взглянул  на  пистолет,  потом  на динамит; все остальное стало
теперь каким-то ненастоящим.
     Футов за шесть от медведя сфероид остановился. По-прежнему
испытывая какое-то почти идиотическое безразличие,  Джим  снова
поймал  себя  на  мысли:  что же это такое, откуда оно взялось?
Гризли - воплощенная свирепость-поднялся назадние  лапы.  Между
красных  губ  сверкнули  страшные  белые  клыки.  Руум  обогнул
медведя и деловито покатился дальше. Гризли с  ревом  преградил
ему путь и ударил по пыльной кожистой поверхности. Удар нанесла
могучая  лапа,  вооруженная  когтями острее и крепче наточенной
косы.  Одного  такого  удара  хватило  бы  носорогу,   и   Джим
скривился,  будто  ударили  его. Руум был отброшен на несколько
дюймов, секунду простоял неподвижно,  а  потом  все  с  тем  же
леденящим   душу   упорством,  не  обращая  на  зверя  никакого
внимания, двинулся в обход медведя.
     Но на ничью хозяин  лесов  согласен  не  был.  Двигаясь  с
молниеносной  быстротой,  наводившей  ужас  на  любого индейца,
испанца, француза или англосакса с тех  пор,  как  началось  их
знакомство  с  гризли,  медведь  стремительно повернулся, зашел
сбоку  и  обхватил  сфероид.  Косматые  могучие  передние  лапы
напряглись,  истекающая слюной пасть, щелкая зубами, приникла к
серой поверхности. Джим приподнялся.
     - Так его!-прохрипел он, и тут же мелькнула мысль, что это
бредовая картина - деревенский дурак, борющийся с  ватерпольным
мячом.
     А  потом  па  фоне серого меха гризли сверкнул серебристый
металл - руум действовал быстро и смертоносно. Рычание  лесного
владыки    в    одно   мгновенье   сменилось   жалобным   воем,
потом-клокочущими  горловыми  звуками,  а  потом  не   осталось
ничего,  кроме  тонны  ужаса, быстро и неотвратимо засасываемой
болотом  смерти.  Джим  увидел,   как   окровавленное   лезвие,
перерезавшее  медведю  горло,  возвращаясь  в сфероид, оставило
ярко-красный потек на пыльной серой поверхности.
     И руум покатился дальше, неумолимый,  забывший  обо  всем,
кроме  тропы,  пути,  следа человека, "0кей, детка,-истерически
хихикнул Джим, мысленно обращаясь к мертвому гризли,-сейчас  он
получит и за тебя, и за Сили, и за все парализованное зверье, и
за  меня тоже... Очнись, идиот!"-обругал он себя и прицелился в
динамит. И очень медленно, очень спокойно нажал на спуск.
     Сначала был звук, потом - гигантские руки подняли  его  и,
подержав  в  воздухе,  дали упасть. Он сильно ударился о землю,
попал лицом в крапиву, но ему было так плохо, что он этого даже
не почувствовал. Позднее он вспоминал: птиц.  слышно  не  было.
Потом  что-то  жидкое  и  тяжелое  глухо  ударилось  о  траву в
нескольких ярдах от него, и наступила тишина.
     Джим поднял голову. Все его тело разламывалось от боли. Он
привстал - и увидел огромную дымящуюся воронку. И еще он увидел
в десятке шагов от себя сфероид, серо-белый от осевшей на  него
каменной пыли.
     Руум  был сейчас под высокой красивой сосной, и он катился
к Джиму, а тот смотрел на него и думал:
     прекратится ли когда-нибудь этот звон в ушах?
     Рука   Джима   стала   судорожно   искать   пистолет.   Он
исчез-видно,  отлетел  куда-то  в сторону, и его было не найти.
Джим хотел  помолиться,  но  не  смог,  а  только  бессмысленно
повторял  про  себя:  "Моя  сестра  Этель не знает, как пишется
слово Навуходоносор. Моя сестра Этель не знает, как..."
     Руум был теперь в одном футе от него, и Джим закрыл глаза.
Он почувствовал, как холодные  металлические  пальцы  ощупывают
его,     сжимают,     приподнимают...     Они    подняли    его
несопротивляющееся тело на  несколько  дюймов  вверх  и  как-то
странно  подбросили.  Дрожа,  он  ждал укола страшной иглы с ее
зеленой жидкостью -- и видел  перед  собой  желтое,  сморщенное
лицо ящерицы с дергающимся веком...
     Бесстрастно,  ни  грубо,  ни заботливо, руум снова опустил
его на землю. Когда через несколько секунд Джим  открыл  глаза,
он  увидел,  что  сфероид  удаляется.  Провожая его глазами, он
зарыдал без слез.
     Ему показалось, что прошло всего  лишь  несколько  секунд,
прежде  чем  он  услышал  мотор  гидросамолета и, открыв глаза,
увидел склонившегося над ним Уолта.
     Уже в самолете, на высоте пяти тысяч  футов  над  долиной,
Уолт вдруг ухмыльнулся, хлопнул его пб плечу и воскликнул:
     - Джим,    а   ведь   я   могу   раздобыть   стрекозу,   и
четырехместную!  Прихвати  мы  несколько  этих   доисторических
тварей,  пока  хранитель  музея ищет новую добычу, так ученые -
это ты точно сказал - отвалили бы нам за них кучу денег.
     Запавшие глаза Джима ожили.
     - А ведь пожалуй,- согласился он и с горечью добавил:-Так,
значит, нечего было мне от него бегать! Видно, я ему,  черт  бы
его  побрал,  вовсе  и  не  нужен  был.  Может, он хотел только
узнать, сколько я заплатил за эти штаны,- а я-то драпал!
     - Да-а,- задумчиво протянул Уолт.- Чудно  все  это.  После
такого марафона - и на тебе! А ты молодчина .
     Он покосился на изможденное лицо Джима:
     - Ну и ночка у тебя была! Фунтов десять ты сбросил, а то и
больше.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Лорд Дансени. Средство доктора Кейбера

     Однажды  у  нас  в  бильярдном клубе зашел разговор о том,
можно ли совершить безнаказанное убийство.  Тема  эта  довольно
избитая,  "и хотя мне до сих пор не совсем понятно, почему люди
проявляют  к  ней  такой  интерес,   говорили   мы   именно   о
безнаказанном  убийстве.  Одни  утверждали,  что  совершить его
легко, другие - что, наоборот, трудно, но  повторять  аргументы
тех   и  других  едва  ли  есть  необходимость-об  этом  и  так
предостаточно тарахтят по радио. Скажу  только,  что  тогда,  в
клубе,  сторонники  мнения,  что  безнаказанное убийство- почти
невозможно, брали верх, и весь клуб был уже готов  признать  их
правоту, когда послышался голос Джоркенса:
     - Кажется, я уже говорил вам о докторе Кейбере, которого я
когда-то  знал.  Теперь  он,  бедняга,  уже  не  практикует; и,
пожалуй, я не причиню ему никакого вреда, если  скажу,  что  он
успешно совершил абсолютно безнаказанное убийство. Правда, надо
признать,  что  такого  рода  дела были вполне по его части. Из
этого вовсе не следует, что он был убийца,-  нет,  этого  бы  я
онем  не  сказал,  но  он пользовался большим доверием у людей,
которые таковыми были, и они часто с ним советовались,  и  ему,
обладателю одной из самых изобретательных голов нашего времени,
удавалось  во  многом  им  помогать. Об одной из форм, которые,
принимала его помощь,  я  вам,  по-моему,  уже  рассказывал.  В
основном  он помогал преступникам тем, что вызволял их из беды,
когда они в нее попадали,- дурачил бедный старый Закон, что,  в
общем-то,  не осуждается, Но в случае, о котором я рассказываю,
доктор Кейбер, когда к нему обратились, сказал,  что  не  хочет
иметь  никакого отношения к этому делу, поскольку то, о чем его
просят, нарушает как его собственные  принципы,  так  и  закон.
Тогда  цену  подняли,  и,  наконец,  доктор  Кейбер  с неохотой
согласился - он идет на это, сказал он, только,  чтобы  сделать
им одолжение.
     - Идет на что?-спросил Тербут.
     - Сейчас  я вам расскажу,-сказал Джоркенс.- Был один тип с
безупречным английским произношением, правильными документами и
вескими основаниями для того,  чтобы  жить  в  Англии.  Крепкий
орешек:
     кто-то  сказал  о  нем,  что  он  немец,  и  вынужден  был
заплатить большую  компенсацию  за  нанесенный  тому  моральный
ущерб.  Звали  его Норман Смит, и у этого Смита был мотоцикл, и
на нем он разъезжал по дорогам, особенно около  аэродромов,  не
покидая   дорожной   полосы   и   как  будто  не  делая  ничего
подозрительного. Он узнавал таким путем очень многое и  однажды
раскрыл  тайну,  касавшуюся самолетов в одном районе-. пожалуй,
самую важную, какую он только мог раскрыть. Шел 1938 год.
     -Что же там были за самолеты?-спросил Тербут.
     - А никаких  самолетов  и  не  было,-  ответил  Джоркенс.-
Это-то  и  была  страшная  тайна.  Ее  знали  только  несколько
человек. В обширной районе на востоке Англии на  аэродромах  не
было  ни  одного  военного  самолета,  и  даже в случае крайней
необходимости  мы  смогли  бы  перебросить  туда   всего   лишь
несколько  боевых  машин;  Сумей  он  передать эту тайну домой,
туда, откуда он прибыл, мы бы оказались на милости тех  господ,
которые  создали  Бельзен.  Обо  всем  этом было сразу доложено
нашему правительству, но оно  в  то  время  занималось  другими
делами,  и  тогда  те,  кто наблюдал за Норманом Смитом, решили
обратиться к доктору Кейберу,  и  Кейбер,  как  я  уже  сказал,
вначале   не  захотел  им  помочь,  но  потом  им  удалось  его
уговорить. И тогда Кейбер  попросил,  чтобы  ему  изложили  все
факты  дела,  и  после  того,  как ему все рассказали, он долго
сидел, не говоря ни  слова,  покуривая  свою  странную  трубку,
вырезанную из какого-то индийского дерева; а потом он ознакомил
их  со  своим  замечательным  планом  -  или, точнее, с той его
частью, с которой, по его мнению, их ознакомить следовало.
     Нельзя сказать, чтобы мы в то  время  были  совсем  лишены
ушей  и,  глаз-за Смитом неплохо присматривали и так же надежно
присматривали за его перепиской; но не было  законного  способа
помешать  ему  вернуться  в  Германию, приветствовать Гитлера и
рассказать заинтересованным  лицам  о  слабых  местах  в  нашей
обороне.  К  сильным  местам в ней он, к сожалению, интереса не
проявлял, поэтому арестовать его мы не могли. Норман Смит  умел
действовать,  не  нарушая буквы закона, и мысль о моих друзьях,
которые, конечно,  ее  нарушали,  его  особенно  не  тревожила;
однако  кое-какие  меры  предосторожности он все же принимал, и
главной из этих мер была огромная немецкая овчарка, о которой и
было рассказано  доктору  Кейберу,--  хорошая  свирепая  собака
бельзенской  выучки,  из  тех, при помощи которых немецкие дамы
поддерживали дисциплину среди  заключенных  женщин.  У  Нормана
Смита был дом в Хертфордшире; и в нем он и-держал свою овчарку-
на  случай,  если  бы  кому-нибудь  взбрело в голову ночью туда
вломиться.,  Кейбер  задал  об  этой  свирепой   собаке   много
вопросов, поэтому мои друзья решили, что он думает ее отравить,
и один из них даже намекнул, что за такой примитивный план едва
ли  стоит  платить  столько  денег.  Но:было  глупо думать, что
доктор Кейбер мог  бы  сохранить  свою  популярность  у  хозяев
преступного  мира, если бы планы, которые он составлял, были по
плечу любому специалисту по части кражи собак. Кстати, отравить
овчарку  было  бы  совсем  нелегко,  потому  что  ее   охраняли
приставленные   к   ней   Норманом  Смитом  две  или  три  злые
дворняги-как эсминцы, оберегающие линкор. Все упиралось  в  эту
овчарку,  и  похоже было, что нет никакого способа управиться с
нею ночью, а дневной работы мои друзья  в  то  время  избегали.
Теперь  надо  сказать;  что среди .фактов, которые они сообщили
доктору Кейберу, был  следующий:  довольно  часто  Норман  Смит
ездит  к  морю  и  останавливается  там  в каком-нибудь большом
отеле. Прямо удивительно, как все шпионы любят море! Услышав об
этой привычке Нормана Смита, доктор Кейбер о чем-то задумался и
наконец сказал:  "Там  вам  и  придется  все  проделать.  Взять
овчарку  с  собой  в  отель  он  не сможет".-"Но туда не сможем
пробраться и мы,- возразили мои друзья.-Если в отеле  не  будет
его  собаки,  то наверняка будут швейцар и коридорные".- "Тогда
вам придется проделать все днем,- сказал доктор Кейбер,-  когда
он отправится погулять".- "Мы не любим заниматься такими делами
днем",-  сказал один из пришедших. Доктор Кейбер поднял на него
глаза. -"Да ведь вы еще не знаете, о каких делах  идет  речь",-
сказал  он.  "Так  о  каких же?" - спросили они. "За ним пойдут
следом  два  или  три  человека,  затеют  потасовку  и   уколют
небольшой иглой".
     "Я  не  люблю  яда,- сказал один из пришедших,- его всегда
можно обнаружить". Глаза у доктора Кейбера округлились. "Друзья
мои,-сказал он,-вы что же, думаете, я ребенок?" -  "Все  равно,
яд  всегда  можно  обнаружить",-упорствовал  тот.  "Но  кто вам
сказал, что это будет яд?" - спросил доктор Кейбер. "А если  не
яд,  то  зачем игла?"-спросили они.. "Вы уколете его ею, совсем
неглубоко,- сказал доктор Кейбер,-впрыснете немножко безвредной
жидкости, которая будет в шприце, и  ваши  люди  (двое,  а  еще
лучше  трое)  убегут прочь. Он тут же возбудит дело о нападении
на  него,  и  полиция  начнет  розыски.  Но  поскольку  никаких
телесных  повреждений  у  Нормана Смита не обнаружат и доказать
полиции, что его укололи, он не сможет,  заниматься  его  делом
будет  только  местная  полиция,  а  не  полиция  графства и не
Скотленд-Ярд, как было бы в  случае  убийства".-  "Что  вы,  мы
понимаем  -  ни  о  каком  убийстве  здесь речи быть не может,-
сказал один из моих друзей.-Но все же интересно,  как  на  него
подействует  укол".-  "Да  никак,-отозвался  доктор  Кейбер.- И
лучше ^проделайте это сразу после  его  приезда  на  побережье-
тогда у полиции будет время убедиться, что никакого вреда никто
ему  не  причинил".-"Ну,  а  что  все  это  даст?"-спросили без
обиняков у доктора Кейбера. "А то,- сказал Кейбер,-  что  сразу
по  возвращении  домой  или чуть позже он случайно умрет".-"Это
распутают",-сказал человек, нелюбивший яда. "Как  вам  нравится
моя комнатка? - спросил неожиданно доктор Кейбер.- Я живу здесь
уже  давно  и  очень  к ней привык, но что скажете о ней вы?" -
"Какое отношение  имеет  это  к  нашему  делу?"  -  "Никакого,-
ответил   доктор   Кейбер,-   но  если  бы  то,  что  я  делаю,
распутывали,  я  бы,  возможно,  сейчас  здесь  не  жил.  Я  не
утверждаю,  что  точно  не  жил бы, но вполне возможно, что мне
пришлось бы переехать на другую, менее удобную квартиру".  Этот
довод  почему-то  заставил  их  умолкнуть.  А потом один из н^х
сказал:  "Вы  говорили,  что  никакого  вреда   укол   ему   не
причинит".-"Абсолютно",-подтвердил   доктор   Кейбер.   "Но  по
возвращении домой он умрет".- "Наверняка",- сказал Кейбер.  "Но
тогда  я не совсем понимаю..." - "Не будем приставать к доктору
Кейберу  -  я  думаю,   он   знает,   что   делать",-   перебил
сомневавшегося  другой. Так они в конце концов и поступили. Что
же до Нормана Смита, то  он,  как  и  ожидали,  примерно  через
неделю  поехал  на  море  и  остановился  в  большом  отеле.  В
Хертфордшире он оставил человека кормить  его  овчарку  и  трех
дворняг,  приставленных  ее  охранять.  В первое же утро своего
пребывания у моря Норман  Смит  отправился  на  прогулку,  и  у
площадки  для  гольфа поссорился с какими-то тремя гуляющими, и
побежал в полицию, и там  заявил,  что  подвергся  нападению  и
ему-впрыснули что-то смертельное. Он показал на руке точку, как
от  укола  булавкой,  и  утверждал,  что  сразу после нападения
обнаружил   около   места   укола   каплю   жидкости,   запахом
напоминающей  пот.  И  полиция  пригласила  двух  врачей,  и те
провели  анализы  и  обследования,  и  результаты  обследований
показали,  что  Норман Смит совершенно здоров. И к концу недели
все, во всяком  случае  полиция,  успокоились,  и  каких-нибудь
нитей,  которые  бы  к  кому  бы то ни было вели, обнаружено не
было.  Когда  речь  идет  о  ядах,  концы  таких  нитей  всегда
находятся,  и  их  найти  еще  легче,  когда речь идет о разных
бактериальных штуках, потому что эти последние встречаются  еще
реже,  чем яды; ну, а если речь идет о каком-нибудь неизвестном
яде, то такое встречается совсем редко, и полиции  очень  скоро
удается напасть на след.
     -Что  же  все-таки  произошло?-спросили  мы. :- Набравшись
сил, Норман Смит  отправился  к  себе  домой,  в  Хертфордшир,-
ответил  Джоркенс,-  в приподнятом настроении благодаря добытой
информации, не знаю точно, какой, но, видно,  той,  за  которой
шпионы  отправляются  на  берег моря. И в день приезда немецкая
овчарка его загрызла.
     - Да,  это  действительно  безнаказанное  убийство,-сказал
Тербут.-если только мы имеем право назвать убийцей собаку.
     И один из нас растерянно проговорил:
     - Но мне не совсем понятно... При чем тут Кейбер?
     - Средство    было   очень   тонкое,-ответил"   Джоркенс.-
Совершенно безвредное, как доктор  Кейбер  и  говорил.  Но  оно
изменило запах Нормана Смита. Ну а какая немецкая овчарка могла
бы с этим примириться?

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Хосе Гарсиа Мартинес. Двойники

     Сколько  я  себя  помню,  мне  всегда  нравились истории о
приключениях. И я пришел к выводу:
     чтобы стать  героем  одной  из  них,  надо  быть  дерзким,
напористым, смелым - таким, каким я никогда не был;
     надо  быть  сильным  и  атлетически  сложенным,  как Рауль
Конвэй (есть  у  меня  такой  знакомый).  Мне  и  в  голову  не
приходило,  что  со  мной  может  случиться  что-то, не имеющее
отношения  к  моей  работе  в  статистическом   отделе   Центра
психосоциальных исследований. Время мое было занято, во-первых,
беспрерывными попытками пробудить в Пауле хоть какой-то интерес
к  моей  особе  и  таким  образом не допустить, чтобы стройный,
сильный и уверенный в себе Конвэй отбил ее у меня, а во-вторых,
подготовкой  к  телевизионному  конкурсу   "События   года"   -
единственному    мыслимому   для   меня   способу   молниеносно
разбогатеть и, бить может, хоть  таким  путем  добиться,  чтобы
Паула стала моей женой.
     Первый   тур   конкурса   (нашумевшие  газетно-жур-вальные
публикации года) я успешно прошел:
     мнемотехника-мое хобби.
     Итак,  я  был  абсолютно  убежден,  что   являюсь   полной
противоположностью   героям   приключенческой   литературы,   а
поскольку в глубине души мне все-таки хотелось быть таким,  как
они,  я  при  первой  возможности  уходил  с  головой  в чтение
какого-нибудь   лихого   романа,   с   героем   которого   себя
отождествлял.  И  вот  однажды  случилось так, что я был один в
кабинете, а пневматическая почта, будто сжалившись  надо  мной,
на    какое-то   время   перестала   доставлять,   мне   свежую
корреспонденцию. Только  я  принялся  за  чтение  увлекательной
книги, как события ринулись на меня лавиной.
     Едва   я   дошел   до   места,   где  героя,  межзвездного
путешественника,   атакуют   выеокойивилизованные   космические
чудовища,  как  передо  мной  что-то  ярко  сверкнуло  и чьи-то
сильные руки сжали мои плечи.
     Я попытался вырваться, но безуспешно: меня силой  впихнули
обратно  в  кресло,  С  которого  мне удалось было привстать, и
ослепили вспышками света-из-за них я  не  мог  разглядеть,  что
происходит в комнате. Я застонал, потом услышал голоса-в них не
звучало   никакой   угрозы.  Говорили  на  моем  родном  языке,
растерянность моя от этого только увеличилась.
     - Улыбнитесь, Суарес!
     - Поздравляем!
     - Сеньор  Суарес,   скажите   правду   нашим   слушателям:
рассчитывали  вы,  что  будете  выбраны  для  участия в проекте
"Сотрудничество"?
     - Сеньор Суарес, посмотрите, пожалуйста, на мою руку! Так,
правильно!  А  теперь,  не  сводя  с   нее   глаз,   расскажите
телезрителям,  какие  чувства вызвало в вас известие о том, что
вы будете первым из граждан нашей страны, поднявшимся в космос?
,
     -Я? Вы не ошиблись?-пролепетал  я.  Тут  же  был  и  Рауль
Конвэй, шеф департамента по выявлению инициативных личностей, с
лицом,   искаженным   Завистью   и   страхом  (кто  знает,  как
случившееся будет воспринято Паулой?). Он обратился  ко  мне  с
небольшой  иронической  речью:  надо  думать,  мне был известен
день, когда Машина выберет идеального  кандидата  в  космонавты
для  международного орбитального полета? И не смешно ли строить
из себя скромника, когда один лишь факт выбора  сам,,  по  себе
уже  означает, что я получу целое состояние, а мое имя войдет в
историю? Или я хочу заставить их поверить, что я в  отличие  от
всех прочих испанцев в возрасте от двадцати до сорока пяти лет,
чьи  данные были введены в Машину, не провел эту ночь без сна и
не мечтал быть избранным?
     О дне этом я действительно знал, потому  что  на  сей  раз
выбор,   который   предстояло  сделать  Машине,  был  в  центре
всеобщего внимания-ведь  как-никак  речь  шла  об  историческом
событии;  и  я вовсе не строил ИЗ себя скромника. Но спал я эту
ночь великолепно  по  той  простой  причине,  что  был  уверен:
выбрать могут кого угодно, только не меня.
     - Должно быть, произошла ошибка,-запинаясь, проговорил я.
     Где-то рядом радиокомментатор, захлебываясь, словно он вел
спортивный  репортаж, столь милый сердцу радиожурналиста, начал
петь  перед  микрофоном   восторженные   дифирамбы   скромности
человека,  на котором остановила свой выбор Машина. Кто-то, еле
сдерживая смех, спросил меня:
     - Иными словами, сеньор Суарес, вы не доверяете Машине?
     Никто, пребывая в здравом уме и  твердой  памяти,  не  мог
усомниться  в правильности решения, принятого мыслящей Машиной.
Если Машина называла черное белым, то это означало, что у  тех,
кто  думает  иначе, зрение оставляет желать лучшего, потому что
на поверку черное оказывалось-таки белым.
     На этот раз Машине предстояло решить,  кто  достоин  стать
единственным    космонавтом   первого   корабля   международной
космической программы с  участием  Испании,  корабля  немыслимо
совершенного,  сконструированного  так,  что  от  космонавта не
требовалось никакой специальной  подготовки  и  вообще  ничего,
кроме  ряда  определенных личных качеств. В Машину ввели данные
проекта  "Сотрудничество"  и  сведения  о  двадцати   миллионах
испанцев,  чей  возраст  не выходил за предусмотренные проектом
рамки. И надо Же было, чтобы из всех нас Машина  выбрала  такую
бесцветную и заурядную личность, как я!
     -Поздравления от моего департамента! - Мне протягивал руку
какой-то  человек  в военной форме (это был, как я узнал позже,
полковник  Мендиола,  заместитель  начальника   кибернетической
службы).-  Наша  Машина  обнаружила у вас .некоторые врожденные
качества, которым я завидую как человек и  которыми  восхищаюсь
как военный.
     Наше  рукопожатие  и  эта  коротенькая  речь  вызвали бурю
аплодисментов. Портативные телекамеры работали вовсю.
     - Проклятая Машина! - проворчал рядом со мной Конвэй,  так
тихо, что его услышал только я.
     Съежившись  йод  градом  вопросов,  я  кое-как выбрался из
комнаты, а затем, пользуясь  полной  свободой,  которая  теперь
была  мне  предоставлена,  побежал домой опрокинуть стаканчик и
навести порядок в своих чувствах.
     Подумать только: выбран для орбитального полета!
     Но почему?
     Да наверняка потому, что для этого полета большого ума  не
требуется. И вот вам, пожалуйста: Машина выбрала дурака.
     Нет, мало того, что я казался себе жалким:
     я  был  жалок во всем. Этот взгляд разделяла Паула (мы уже
три  месяца  как  обручились),  его  разделяли  все  сотрудники
Центра,  сделавшие  меня  мишенью  грубых  шуток;  не  будучи в
состоянии их парировать (я из тех, кто крепок задним  умом),  я
только  молчал  и  криво улыбался; разделял его и Рауль Конвэй,
античный полубог, который, открыв для себя Паулу, решил, что  я
совсем  не  тот,  кто  ей  нужен, и задался целью отбить у меня
нареченную. Учитывая очевидные для  всех  достоинства  Рауля  и
простодушие  Паулы,  скрытое  за  ее  ослепительной внешностью,
этого можно было ожидать буквально в любую минуту.
     Единственным, кто не разделял этого  взгляда,  был  доктор
Баррьос.  Сначала  он, а теперь Машина. Доктор Баррьос, светило
психокатализа и отец Паулы, безвременно погибший год  назад  от
несчастного случая.
     По-моему,  мнение доктора обо мне было основано не столько
на фактах, сколько на симпатии, которой он не  мог  ко  мне  не
испытывать: ведь доктор мог только мечтать о подопытной морской
свинке,  такой  же  послушной, как Адольфо Суарес. Я с радостью
соглашался на любые  зондажи  и  анализы,  какие  только  можно
провести  на  человеческом материале, лишь бы бывать в гостях у
Паулы, к которой в другой обстановке я бы и подойти  близко  не
посмел.
     Графики, вычерчиваемые аппаратами при зондаже моего мозга,
вызывали  у  доктора  Баррьоса  настоявший  энтузиазм,  и, хотя
расшифровать до конца эти четырехмерные зигзаги он пока еще был
не в состоянии, доктор уверял: содержащийся во  мне  "потенциал
успеха"  дает основания полагать, что в какой-то момент я окажу
сильнейшее воздействие на ход человеческой истории.
     Я обыграл это обстоятельство:  предложил  Пауле  выйти  за
меня  замуж  и  побежал  к  доктору, прежде, чем она успела мне
отказать.  Маневр   был   удачный:   доктор,   которого   Паула
боготворила,  пустил  в  ход  все  свое  влияние,  и мы хоть со
скрипом, но обручились.
     Но  в  последующие  месяцы  мне  пришлось  убедиться,  что
энтузиазм,  который  вызывает во мне Паула с ее сочными губами,
ласкающим голосом, стройной  фигурой  и  пленительно  округлыми
формами,  в  самой  Пауле  ответа  не  находит.  Пауле нравятся
личности сильные и властные, страстные и порывистые, в то время
как я робок и инертен и, когда на меня смотрят в упор, теряюсь.
Следовательно, чтобы  предотвратить  надвигающуюся  катастрофу,
надо  было  как можно скорее разбогатеть и жениться на Пауле до
того, как она наберется духу выставить меня за дверь.
     Теперь, уже у себя дома, я подумал, что телеконкурс  может
и  не  понадобиться:  ведь  разрешение использовать мое имя для
рекламы и продажа прессе прав на публикацию моих репортажей-все
это даст мне целое состояние.
     Воодушевленный этими мыслями и в  равной  мере  содержимым
бутылки,  к  которой  я приложился по случаю своего избрания, я
встал и направился к видеотелефону, чтобы сообщить сенсационную
новость своей невесте.
     Торжественный момент настал.
     "Конкистадор",  корабль,   на   котором   я   должен   был
отправиться в орбитальный полет, сверкал под лучами солнца, как
огромный драгоценный камень.
     Толпа провожающих на космодроме все росла.
     - Так   что  помните,-  с  улыбкой  сказал  мне  полковник
Мендиола (он  был  чем-то  вроде  крестного  отца  всему  этому
проекту),-единственное,что от вас требуется,- сидеть в кабине и
через  иллюминатор разглядывать открывающуюся панораму. Ручного
управления нет - все автоматизировано.  Постарайтесь  запомнить
все, что вы увидите, чтобы потом рассказать нам,
     Паула  не поцеловала меня - она никогда меня не. целовала.
Опираясь на сильную руку Конвэя, она подала мне кончики пальцев
и сказала:
     - Постарайся  хотя  бы  один-единственный  раз   не   быть
смешным.
     Хорошенькое напутствие! Что до Рауля, то он пожал мне руку
так, что я едва удержался от крика.
     - Когда  вернешься,-  сказал  он,-  при  всем наряде выбью
зубы.
     По-моему, он хотел довести меня  до  обморока.  Конвэй  на
полголовы  выше  меня и весит на пятнадцать килограммов больше,
и, даже вооруженный дубинкой, я не Смог бы с ним оправиться.  В
довершение  всех бед один из операторов телевидения с камерой и
микрофоном фиксировал нашу приятную беседу.
     - Что такое, сеньор Конвэй? Какое-нибудь недоразумение?  -
с жадным любопытством спросил он.
     - У  нас  с  сеньором  Суаресом  есть  одна  неразрешенная
проблема,-   ответил   Конвэй,   заодно    пользуясь    случаем
продемонстрировать телезрительницам свои великолепные зубы.- Мы
решим ее, когда он приземлится.
     - О Рауль!- по-кошачьи ластясь к нему, промурлыкала Паула.
     Так  вот  какой  финал  меня  ждет  -больница! Совсем упав
духом, я побрел к "Конкистадору". Когда за моей спиной закрылся
люк корабля, воцарилось безмолвие. Я  окинул  кабину  взглядом.
Она  абсолютно ие соответствовала общепринятому представлению о
кабине межпланетного корабля и походила скорее  на  уютный  бар
комфортабельного  бунгало. Как мне и рекомендовали руководители
проекта, я сразу же подошел к иллюминатору, чтобы  через  него;
попрощаться  с  провожающими.  Замигала сигнальная лампочка - и
космодром за иллюминатором вдруг исчез. На его  месте  я  видел
теперь    какое-то    пятно,,    удалявшееся    от    меня    с
головокружительной скоростью. Меня запустили!
     - Как дела, Суарес?- зазвучал из динамика голос Мендиолы.
     - Великолепно! - И я повернулся к  динамику  лицом,  зная,
что это облегчит работу скрытым телекамерам, которые передавали
мое  изображение  на  экраны всех телевизоров страны.- Ощущение
такое, будто летишь через океан в пассажирском лайнере.
     Я прошелся по кабине и, чтобы убедить земных телезрителей,
а заодно  и  самого  себя  в  том;  что  я  абсолютно  спокоен,
попытался  было  достать  сигарету,  но  мои  пальцы, сведенные
судорогой страха,  не  удержали  ее.  Я  наклонился,  чтобы  ее
поднять.
     Вот тогда это и произошло.
     Я  всегда  был  неуклюж  и,  должно  быть,  в  этот момент
нечаянно  задел  головой  какую-то  деталь   корабля,   которой
касаться  не  следовало.  Во  всяком  случае,  впечатление было
такое, будто корабль вдруг растаял вокруг -  серая  пустота,  а
сам я, вертясь, падаю: в какой-то туннель.
     Я   закричал   -   и   не   услышал  своего  крика,  хотел
пошевелиться-и не мог, а только вертелся и вертелся.
     - Вы падаете, Суарес! - панически завопил динамик.
     - Ч-что происходит?
     -.Нарушение равновесия - вы же нас об этом предупреждали,-
не совсем  понятно  для  меня  выразился   Мендйола.-Сохраняйте
спокойствие!  Ваша  смелость  известна  всем.  Сейчас вступит в
действие  система  мягкой  посадки,  смонтированная  под  вашим
руководством.
     Я  вцепился руками в подлокотники: корабль снова возник из
небытия, а я сидел в кресле и ждал удара...
     "Конкистадор"  падал.  Если  на  первом   этапе   развития
космонавтики,  с  горечью подумал я, почти все неудачи пришлись
на долю американцев, то теперь настал мой черед. Мой-и  Машины.
Нашла кого выбрать, черт бы ее побрал!
     Еще  секунда-и  я  сломаю  себе  шею. Особенно это меня не
огорчало: лучше погибнуть сейчас, в ореоле славы,  а  не  после
благоприятного приземления, когда шею мне сломает Конвэй, а тип
из   телевидения   сделает   это  приятное  зрелище  достоянием
миллионов;
     Но удара, которого я с замиранием сердца ждал,  так  и  не
последовало.  "Конкистадор" мягко опустился на поле космодрома.
Люк открылся, и не успел я выбраться наружу, как в  объятиях  у
меня  оказалась  Паула (я не мог поверить своим глазам) -Паула,
плачущая слезами радости и осыпающая меня поцелуями. Паула меня
целовала!
     - Любимый, как ты мог сохранять такое спокойствие?
     - Спокойствие? - переспросил я.
     - Вы  были  правы,  Суарес,-удрученно  сказал   Мендйола.-
Равновесие  действительно оказалось неустойчивым и наши-техники
это просмотрели. Вы, любитель, преподали нам урок: ускорение  и
в самом деле было слишком большим.
     Все это звучало несколько странно. Озадаченный, я спросил:
     - О нем вы говорите, полковник?
     - О  неисправности,  на  которую  вы  указали  .нам неделю
назад, при расчете орбит и проверке системы приземления.
     - К-как...- начал я и  замолчал,  увидев  Конвэя.  Что  ж,
подумал  я,  раз уж мне не уйти от горькой моей судьбы, то хоть
встретить ее надо с достоинством. Тем более что Паула вдруг так
переменилась,  стала  нежной  и  любящей  (не  иначе   как   от
переживаний  из-за  неудачного  запуска)--и я просто чувствовал
себя   обязанным   оказать   хоть   какое-то    сопротивление..
Зажмурившись и ;сжав кулаки, я шагнул к Конвэю...
     - Не бей! - смешно взвизгнул Рауль.-Хватит.вчерашнего!
     И тут я открыл глаза и увидел, что на щеке у него огромный
синяк,   которого   несколько   минут   назад,  перед-  стартом
"Конкистадора", не было и в  помине.  Я  подумал,  что  у  меня
галлюцинации.
     -Ты  меня  прощаешь?-робко  спросил  греческий  полубог. Я
молча протянул ему руку, и  он,  явно  не  ожидавший,  что  все
обернется  так  хорошо,  подобострастно поблагодарил и заспешил
прочь.
     Влюбленно глядя на меня, Паула повисла на моей руке.
     - Как мило, что ты послушался меня и не стал его бить, как
обещал перед стартом, на глазах у телезрителей!
     Я проглотил слюну и промолчал - лучшее, что я мог  сделать
в этой ситуации.
     Под   эскортом,  ограждавшим  нас  от  проявлений  буйного
энтузиазма толпы, мы прошли к машине. Кроме меня и Паулы, в нее
сел Мендиола.
     - Поехали,- сказала Паула.
     - Куда?-спросил я.
     - Как куда?  Домой,  конечно,-улыбнулась  Паула,  а  потом
произнесла  фразу,  взрывом бомбы прозвучавшую в моих ушах: - К
папе-ведь ему не терпится. поскорее обнять тебя!

     Всем нам доводилось слышать: безумцы не сознают,. что  они
безумцы.  Но  мой  случай  был иной. Хотя характер мой оставлял
желать лучшего, рассуждал я совершенно здраво, однако  я  видел
перед  собой  дона, Мануэля Баррьоса, доктора механопсихологии,
скончавшегося в день, очень похожий на этот, ровно год.  назад,
12 ноября в 21 час 50 минут. Тогда, после гриппа, продлившегося
несколько  дней,  доктор  в  сопровождении Паулы, своего друга,
писателя Лукаса Флореса, и меня вышел подышать воздухом в  сад.
Потерявший управление грузовик повалил забор, раздавил доктора,
сломал  ногу  Флоресу,  и  только  мы  с  Паулой каким-то чудом
остались целы и невредимы.
     И вот  теперь,  попрощавшись  с  Мендиолой  и.направившись
вместе  с  Паулой  к  ней домой, я увидел там Мануэля Баррьоса,
абсолютно здорового, улыбающегося и живого. Увидел - и не  упал
вобмерок, хотя потерял на какое-то время дар речи.
     -Я  следил  по  телевизору  за каждым твоим движением, мой
мальчик,- сердечно сказал доктор,- и мне  стало  как-то  не  по
себе,    когда    ты   наклонился,   чтобы   продемонстрировать
правильность своей теории.
     -- Я вовсе не пытался...-начал я-и умолк. У меня мелькнула
одна мысль...
     "Двойники!"
     Нечто из прочитанного, нечто из книг любимого моего  жанра
вдруг  выплыло  из  глубин  сознания.  "Двойники!  Параллельные
вселенные!" Скажете-слишком фантастично? Это же подумал и я - в
первый момент. Но мы,  энтузиасты  научной  фантастики,  всегда
готовы счесть фантастическую посылку правилом той игры, принять
участие  в которой приглашает нас автор, так что мне было легче
допустить такую возможность, чем кому-нибудь другому.
     Я изобразил на лице, улыбку.
     - Простите, доктор, после полета  я,  кажется,  стал  хуже
соображать: почему вы не проводили меня на космодром?
     - Но  ведь  ты  же  знаешь,  что  у меня никак не проходит
грипп, - удивленно проговорил доктор.
     - Ах да, грипп...- Я закусил верхнюю губу.- А какой у  нас
сегодня день?
     Паула   была  уже  рядом,  снедаемая  заботой  и  любовью-
чувствами, абсолютно немыслимыми у Паулы, которую я знал.
     - Как ты себя чувствуешь, любимый?
     - Хорошо, Паула. Так скажите же, доктор. Сегодня у нас...
     - Двенадцатое ноября.
     Не переводя дыхания, я спросил:
     - Какого года?
     -- Адольфо!..
     - Какого года, доктор?
     - Ну, конечно, две тысячи второго!
     Я  пошатнулся:  ведь  в  кабину  "Конкистадора"  я   вошел
двенадцатого ноября две тысячи третьего года!
     Я  постарался,  чтобы  они  забыли  о вопросах, которые не
могли их не встревожить, а потом с этой  новой  Паулой,  столь,
непохожей  на  прежнюю, мы пустились в идиллическую прогулку по
улицам между рядами швейцарских домиков.
     Если бы полковник Мендиола не стал после моего возвращения
говорить об Адольфе Суаресе как авторитете в космонавтике, если
бы Рауль Конвэй не обнаружил  страха  перед  кулаками  того  же
Адольфо  Суаре-са,  если  бы  Паула  держалась  со  мной так же
холодно и пренебрежительно, как и раньше, я бы  мог  подумать,,
что  я  просто  перенесся в прошлое. Но поскольку прежняя Паула
отличалась от Паулы, которая держала меня под  Фуку  сейчас,  а
сам  я,  по-видимому,  тоже  не  был  копией  Адольфо  Суареса,
которого   она   провожала   в   полет   на   корабле   системы
"Сотрудничество",  я пришел к выводу, что каким-то необъяснимым
путем я оказался на планете-двойнике, вроде той, которую описал
один научный фантаст, описал,, гордясь своей  выдумкой.  Только
выдумка  ли это? Как сказать! Еще вопрос, можно ли выдумать то,
чего не бывает, или же все, что живет в воображении, существует
и где-то во Вселенной.
     Похоже, что новый Адольфо очаровал новую Паулу.  Она  была
нежна и общительна, и, даже не заикнувшись о своих подозрениях,
я узнал из ее уст все о самом себе.
     Двойник  мой,  как  выяснилось,  был  субъектом достаточно
неприятным  -  тщеславный,  капризный,  себялюбивый  всезнайка,
прекрасно  владевший  дзюдо и подчинивший себе бедную Паулу; он
относился к ее внешности.
     Что  касается  Конвэя,  то  он,  как выяснилось, осмелился
флиртовать с Паулой, и накануне полета мой двойник отлупил  его
и  пообещал,  что  после полета от него вообще останется мокрое
место.
     Мы с Паулой гуляли, и  я  узнавал  о  своем  двойнике  все
больше  и  больше нового- Стало ясно, что по складу характера и
интересам мы с ним прямо противоположны. Одинаковым у  нас  был
только  текущий  счет. Как я на Земле I (назовем это так) вечно
был без гроша в кармане, потому что не умел зарабатывать, так и
мой двойник на Земле II страдал хроническим  безденежьем-потому
что   был   азартным   игроком   и  все  заработанное,  спускал
электронным игральным автоматам.
     И Паула (точнее сказать, Паула  II)не  слишком  напоминала
мою Паулу. Внешне обе они были похожи ;
     друг  на  друга  как  две  капли воды: те же медно-красные
локоны, те же черные глаза и  сочные  губы,  те  же  прекрасные
длинные  ноги.  Но  Пауле II красота не вскружила голову - быть
может, потому, что этого не допустил мой двойник. Будь у  Паулы
I  ее  мягкость,  сердечность  и  доброта, она. стала бы лучшей
женщиной Земли.
     И к величайшей моей радости, оказалось, что  такой  жалкий
тип, как .я, удивил и очаровал Паулу II!
     Я  находился  на  Земле  II, и мне предстояло прожить год,
который я уже прожил и события которого знал  назубок:  ведь  я
готовился к телеконкурсу на эту тему.
     Паула укусила меня за кончик уха.
     Я поцеловал ее в кончик носа.
     Голова закружилась... Я был не на Земле II, а в кущах рая.
     - Который час, любимая?
     - Девять сорок.
     - Мы еще...
     - Девять  сорок!-воскликнул  я, падая с облаков.-- С твоим
отцом вот-вот случится беда! Бежим!
     Девять сорок семь...
     Задыхаясь, я ворвался  в  сад.  Как  я  и  ожидал,  доктор
спокойно  покуривал  трубку,  мирно  беседуя с двойником Лукаса
Флореса.
     - Привет, Адольфо! -поздоровался  со  мной  писатель.-  На
космодроме к тебе было не пробиться... Девять сорок восемь...
     - Уходите отсюда! Все в дом! - закричал я.
     В сад, прерывисто дыша, вбежала Паула.
     - Что  с  тобой,  мой мальчик? - пристально глядя на меня,
спросил доктор.
     Девять сорок девять...
     Я  услышал  вдали  шум  мотора:  из-за   поворота   выехал
грузовик,  который  неотвратимо приближался к нам. Я кинулся на
отца Паулы и, как он ни сопротивлялся, затолкал его в дом.
     Девять пятьдесят!
     Клаксон грузовика загудел угрожающе близко. Забор затрещал
и...
     Произошло  все,  что  должно  было   произойти,-   с   той
единственной  разницей, что здесь, на Земле II, доктор не умер.
Лукаса Флореса я вытолкнул прямо из-под колес  разбушевавшегося
мастодонта,  но, как ни странно, падая, он все-таки сломал себе
ногу. Он и сейчас глубоко благодарен  мне  за  спасение,  но  я
считаю,  что не имею права на его благодарность: ведь, несмотря
на все мои старания, с  ним  случилось  то  же,  что  и  с  его
двойником...
     После неудачного полета я прожил фантастический год и стал
национальным  героем.  Героем может стать даже человек робкий и
малоэнергичный, если только  он,  как  я,  знает  заранее,  что
должно произойти в мире.
     В  последовавшие  за  приземлением  дни  меня  всесторонне
обследовали специалисты. Они хотели знать, вызвал ли полет хоть
какие-нибудь изменения в моем организме. Но ничего не-  удалось
обнаружить,  и  единственными, кто заметил различие между двумя
Адольфо Суаресами, были Паула  и  ее  отец.  Они  считали,  что
изменение   наступило   под   действием   неизвестного  фактора
космического происхождения, но так как для  всех  нас  перемена
эта  была к лучшему, то особенно много о ней и не говорили. А я
молчал еще и потому, что у меня возникла идея...
     Незадолго  до  розыгрыша  тиража  национальной  лотереи  я
попросил  Лукаса Флореса написать и напечатать в газете статью,
где говорилось, что после полета на "Конкистадоре"  я  чувствую
себя  иным,  чем  прежде,  и  в  состоянии теперь предсказывать
будущее. Далее Флорес рассказал, как я, предчувствуя несчастный
случай, спас жизнь ему и доктору Баррьосу, а потом,  сославшись
на  меня,  назвал  номера  билетов,  на  которые  в предстоящей
лотерее выпадут три главных выигрыша.
     Да... Все насмешки, которыми со дня моего  поступления  на
работу  в  Центр  на  Земле I осыпали меня шутники, сослуживцы,
были   ничто   в   сравнении   с   общенациональным    хохотом,
разразившимся  после  выхода в свет статьи Лукаса Флореса. Надо
мной потешались все, и Паула очень переживала из-за этого.
     В день тиража я  стал  мультимиллионером:  три  выигрышных
билета были заранее мною куплены.
     И  если статья Флореса вызвала смех у всей нации, то весть
о моем выигрыше послужила поводом для всеобщей истерии.  Доктор
Баррьос,  как  и  другие,  ничего  не  понимал,  но  все  равно
торжествующеулыбался: ведь именно такой "потенциал успеха"  еще
раньше   зафиксировали   у   меня   его   психокатализаторы   и
психозонды...
     Потом  я  предупредил,  что  7   декабря   состоятся   три
покушения.  Дело  в  том,  что  7  декабря 2002 года на Земле I
куклуксклановцы очередью из пулемета  оборвали  жизнь  сенатора
Энсона,    направлявшегося   на   завтрак   с   делегатами   от
негритянского  населения,  бомбой  замедленного  действия   был
взорван  самолет,  на  котором летел английский премьер-министр
(ни один из пассажиров не спасся), и, наконец, в Перу участники
военного  заговора  при  помощи  ручных  гранат   покончили   с
президентом страны.
     При  других  обстоятельствах  после  такого предупреждения
меня бы отправили в  сумасшедший  дом.  Но  сейчас...  Седьмого
декабря агенты служб безопасности застали террористов врасплох,
и  те,  остолбенев  от изумления, смотрели, как у них на глазах
рушатся безупречно, казалось бы, продуманные заговоры.
     Мы с Паулой поженились в январе, через два дня после того,
как я спас население Тегерана, предупредив его, что 21 января в
одиннадцать часов вечера будет землетрясение.
     Научные   учреждения   возымели   Желание   заново    меня
обследовать. Я отказался, угрожая прекратить предсказания, если
они  будут  настаивать  .на  своем. Как и следовало ожидать, на
меня  было  совершено  несколько  покушений,   их   предприняли
преступные   организации,   боявшиеся,   что   я  разоблачу  их
планы,-что я, кстати сказать, и сделал: все, что они  намечали,
содержалось  в  списке событий, которыми я набил себе голову до
отказа, готовясь к телеконкурсу.
     Я  победно  шествовал  из  одной  недели  в   другую,   то
предотвращая   биржевой   крах,   то   предупреждая   воздушную
катастрофу-доказывая тем самым, что не Случайно Машина на Земле
I из двадцати миллионов введенных в нее  анкет  выбрала  именно
мою...
     Так  истекли  двенадцать  месяцев,  о  которых, я знал так
много. Сейчас у нас, на Земле II, 2004 год. Но если вы думаете,
что счастье мне изменило, что моя звезда закатилась,- вы  очень
ошибаетесь.
     Я занимаю роскошный кабинет в здании Министерства обороны.
Я стал чем-то вроде оракула, о моей маленькой тайне по-прежнему
никто  не  знает.  То одно, то другое государство обращается ко
мне за советом, а  я  всегда  советую  то,  что  кажется  самым
разумным.  И так как они безропотно подчиняются вещающему моими
устами гласу разума (да и кто бы не подчинился после того,  как
я  изо дня в день в течение целого года доказывал, что знаю все
наперед?), дела у всех идут прекрасно,  горизонт  международных
отношений безоблачен, а преступный мир, увидев, что его песенка
спета, решил самоликвидироваться.
     Паула  подарила  мне  замечательную девчушку. На Земле нет
супружеской пары счастливее нас, и  думаю,  что  еще  долго  не
будет-потому  что  я  никогда не поднимусь на борт космического
корабля, который мог бы вернуть меня в соседнюю Вселенную.
     И лишь об одном я  жалею:  жаль,  нельзя  узнать,  что  же
произошло с моим двойником.
     Земля  I,  12 Ноября 2003 года. 18.30. Все те, кто смотрел
на экраны телевизоров, увидели:
     после того как Суарес ударился головой об одну из панелей,
изображение  на  экране  будто  растаяло  на   миг.   А   потом
"Конкистадор" появился снова.
     Первым  к  приземлившемуся  кораблю подбежал Рауль Конвэй,
вторым - телерепортер.
     Люк открылся, и появился Суарес.  Рауль  повернул  голову,
убедился,  что  Паула смотрит на него, и бросился, сжав кулаки,
на двойника знакомого ему Адольфо Суареса.
     Он полупил удар под ложечку и прямой в ухо, а потом был  с
силой брошен на твердую землю.
     Когда  Паула  наконец  поняла,  что  это не сон, она стала
пробиваться поближе к Суаресу.
     -Не до тебя,-холодно отстранил ее Суарес и, повернувшись к
растерянному Мендиоле, процедил сквозь зубы:
     - Сейчас  я  научу  вас,  как  вычислять  орбиту  корабля,
взлетающего с нарастающим ускорением!
     Так началась жизнь Адрльфо Суареса II на Земле I.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Артур Селлингс. Рука помощи

     - Доброе утро, мистер  Грант,-  приветствовал  его  доктор
Майер.-- Рад вас здесь видеть.
     - Доброе  утро,-  буркнул  Грант, опускаясь в предложенное
кресло.-Не могу сказать, правда, чтобы это так  же  радовало  и
меня.
     - Вас можно понять,- мягко сказал врач.
     - Но раз уж я здесь - так и быть, спрашивайте, ревновал ли
я своего отца.
     - Вы   считаете,   что   любая   попытка   к  самоубийству
обязательно связана именно с  такого  рода  вещами?  -улыбнулся
психиатр.
     - Нет,  не  считаю.  Но  разве  не  с  этого начинают ваши
коллеги? Вы под стать, юристам -  все  усложняете,  чтобы  было
больше  работы.  А  ведь  все  равно  не  докопаетесь. Я мог бы
сказать вам и сам, но чего ради? Все равно вы  не  сможете  мне
помочь.  Никогда бы я к вам не пришел, если бы меня не заставил
суд.
     Доброжелательные карие глаза психиатра глядели на Гранта с
сочувствием. Когда он наконец умолк, доктор Майер сказал:
     - Я понимаю вас, мистер Грант.
     - И не думайте,- теперь Грант почти кричал,- что если меня
послал суд, то я нуждаюсь в чьей-то благотворительности!  Дайте
счет, когда закончите, и я уплачу вам сполна!
     - Спасибо,- с улыбкой ответил психиатр,- побольше бы таких
больных.  Но дело не в этом. Без вашей помощи я не смогу ровным
счетом ничего для вас сделать. Мне придется написать  на  вашей
карте: "От лечения отказывается", и вас, мистер Грант, поместят
в  психиатрическую  больницу.  Не  я  помещу,  а  закон,  чтобы
обезопасить вас от самого себя. Вы это понимаете?
     Грант  смотрел  на  него  исподлобья.   Вдруг   лицо   его
дернулось, и он закрыл глаза руками.
     Потом отнял руки от лица и сказал:
     - Ваша   взяла,   Простите  меня.  Бога  ради,-тот  наглый
субъект, который только что с вами разговаривал, на самом  деле
вовсе не я.
     -Я знаю. Я видел, что это только личина- мы все ее носим.
     - А  если  она приросла и от нее не избавиться?- с горечью
спросил  Грант.-   Вот   в   чем   моя   беда.   Ведь   я...-Он
запнулся.-Простите-вы, верно, хотите спрашивать меня сами.
     -- Нет-нет,  говорите!  Выбросьте из головы представление,
будто мы, психиатры,  склонны  все  усложнять.  Конечно,  может
оказаться,  что  рассказанное вами не имеет прямого отношения к
подлинным вашим трудностям...  но  посмотрим.  Говорите,  прошу
вас.
     - Хорошо,  но  мой  рассказ вам покажет, как мало общего у
меня с тем  грубияном,  которого  вы  только  что  перед  собой
видели. Преуспевающий бизнесмен, энергичный делец - да ведь все
это  обман!  Знаете, кто я на самом деле? Человек, который себя
предал. Человек, который зря прожил жизнь.
     - Никто не  живет  зря.-  Взгляд  психиатра  скользнул  по
раскрытой  перед  ним  папке.-Агент  по  продаже  типографского
оборудования - разве это не полезная, нужная обществу работа?
     - Оставьте, мне приходится это слышать на каждом банкете.
     - Но разве это не правда? Грант пожал плечами.
     -- Да-для тех, кто в это верит. Но не для тех, кто мог  бы
добиться в жизни чего-то действительно стоящего.
     - Стоящего? Что вы имеете в виду?
     - Стать художником, например.
     - Понимаю.  Но  не  кажется  ли  вам,  что  это неизбежное
следствие выбора пути - чувствовать порой, что путь  выбран  не
тот?
     - Я  не  чувствую - знаю. И это не мимолетное ощущение - я
испытываю его уже много лет, и оно все крепнет. Сначала,  когда
я  еще  только  пробивал  себе  дорогу,  оно  меня  особенно не
тревожило. Но теперь, когда я кое-чего  достиг  и  у  меня  все
больше  свободного  времени  для  размышлений,  теперь  я  могу
оглядеться в мире, который сам для себя создал, и  меня  тошнит
от  него,  от  его  пустоты,  от  его  абсолютной, дьявольской,
бесцельности.
     Доктор сочувственно кивнул:
     - Наверное,  вы  и  в  самом  деле  очень   хотели   стать
художником. Что же вам помешало?
     - Что  мешает  вырасти на камне цветку? Как будто ничто не
мешало, разве что бедность. Бедность настоящая, отчаянная. Отец
был не бог весть какой работник.  Он  часто  болел  -  так,  во
всяком  случае,  он,  называл  свое  состояние.  Заработка  ему
хватало только на выпивку. Выпьет-и  "заболеет"  снова.  Ничто,
кроме  выпивки,  его не интересовало. Для него не было различия
между картиной и... чем угодно  другим.  Он  знал  одно:  чтобы
заниматься  искусством,  нужны  холсты,  краски  и кисти, а они
стоят денег. Ну, а мать... она работала столько, что ни на  что
другое сил у нее не оставалось.
     - А  в  школе  вас  разве  не поощряли? Грант презрительно
рассмеялся.
     - Ну и вопрос! Вы ходили когда-нибудь в  городскую  школу?
Из тех, что были прежде? В них пахло дешевым мылом, классы были
переполнены,   а   учителя  получали  нищенское  жалованье.  Мы
рисовали  стулья,  поставленные  один  ;на  другой,  и,  цветы.
Учитель,  рисования  был  убежден,  что  искусство - это точное
копирование. Я  и  сейчас  вижу  его  перед  собой:  глухой,  в
огромных черных ботинках, из носа торчат кустики волос. Судя по
всему,  он  считал  себя  отменным  преподавателем,  но  я  его
ненавидел. Однажды я попытался нарисовать цветок  таким,  каким
его воспринимал, и учитель поставил мне единицу! И еще добавил,
что,  если  бы  не  хорошо  наложенная  краска,  я и единицы не
заслужил бы. А потом -он  показал  мою  работу  классу,  и  все
смеялись.
     Грант  прикрыл  глаза  рукой:  Когда  он  опустил  ее, она
дрожала.
     - Столько лет прошло, а до сих пор больно вспоминать.
     - Такие вещи ранят порой очень  сильно,-  негромко  сказал
врач.
     -Если  бы  дело было только в этом! Уж какой-нибудь выходя
бы нашел. После того случая я стал рисовать так,  как  требовал
учитель,  но  без  особого  прилежания, ниже своих возможностей
-мне не хотелось, чтобы он ставил  меня  в  пример  другим  как
раскаявшегося  грешника.  Но  дома  я  рисовал предметы такими,
какими их видел, и вкладывал в это занятие  всю  свою  душу.  Я
твердо  знал:  когда  вырасту,  буду художником. Другого я себе
даже представить не мог. Не боксером, не  машинистом  -  только
художником! Я никому не говорил-говорить было некому,- но стать
я собирался художником, и больше никем.
     Он  вздохнул,  и отзвуки тяжелого вздоха пронеслись сквозь
наступившее  молчание,  словно  сквозь  годы,  минувшие  с  той
далекой поры. ,
     - Но я им не стал. Сразу после школы устроился на работу -
надо было  приносить  в  дом деньги. Попытался было откладывать
хоть немного на  холст  и  другие  принадлежности  для  занятий
рисунком,  но  отложенные  деньги всегда приходилось тратить на
что-то другое. На искусство оставалось все меньше и  меньше,  и
наконец  я  вынужден был и вовсе прекратить, занятия живописью.
Не помню, чтобы я тогда об этом жалел. Решил - как будет, так ,
будет. В то время я  стремился  любой  ценой  выкарабкаться  из
нищеты.  Меня тошнило от бедности - от ее вида, ее зловония, ее
мерзкого привкуса.  Я  сказал  себе:  потом  я  смогу  заняться
искусством снова. Но этого так и не произошло.
     - Но   ведь  вам  всего...  позвольте,  сколько  вам  лет?
Пятьдесят четыре. Еще не поздно, разве не так? В конце  концов,
Гоген и бабушка Мозес тоже начинали не юнцами.
     - Как  вы не понимаете! Исчезло видение - его стерли сорок
лет купли-продажи, расчета, погони за прибылью. Не думайте, что
я  не  пытался  начать  заново-пытался:  часами,  днями,   даже
неделями.  Но  сорок  лет назад произошло непоправимое - у меня
был дар, было свое видение, и я убил их. И самое обидное, что я
знаю: при других обстоятельствах я бы добился успеха. Но вокруг
меня была пустота. Хоть бы одно слово одобрения, хоть  бы  один
голос  сказал,  что  я  не  должен бросать искусство,-но ничего
похожего услышать мне не пришлось. А  ребенку  трудно  удержать
мечту, когда все вокруг твердят: это блажь.
     - Понимаю.
     - Вот  почему  вы  не  можете  помочь мне ничем,--грустно,
сказал Грант.-Ни вы, ни кто другой. Нельзя мне помочь,  если  я
сам  себя  предал.  Ведь  выходит,  я  одновременно  и жертва и
убийца.
     Врач откинулся в кресле и молча разглядывал потолок,
     - Вот и  вся  история,-сказал  Грант.-При  желании  можете
истолковать  ее по-своему, но я-то знаю, что это святая правда.
Потому и  есть  только  один  выход-тот,  которым  я  не  сумел
воспользоваться.
     Психиатр перевел взгляд на Гранта.
     - Пожалуй,  вы правы,-сказал он, внятно выговаривая каждое
слово.-  Правы   в   первом   своем   утверждений.   Депрессию,
сопровождающуюся  стремлением к самоубийству, вызывают подчас и
куда менее важные причины. Но что касается второго утверждения,
то здесь  вы  заблуждаетесь.  Не  исключено,  что  есть  выход.
Допустим...   Что,  если  вам  представится  возможность  снова
выбрать жизненный путь?
     - Но ведь я .объяснял - теперь поздно.
     - Теперь-да. Но вы сказали, что  вам  было  бы  достаточно
услышать в детстве хоть слово одобрения. Не хотите ли вернуться
назад, чтобы сказать самому себе это слово?
     От изумления у Гранта округлились глаза.
     - Послушайте,  если  это  новый  вид шоковой терапии, то в
данном случае вы смело можете о нем забыть.
     - Я говорю совершенно серьезно.
     - Но тогда это уже не психиатрия, а путешествие в прошлое!
     - Вот именно.
     - Но ведь это чистейшая фантастика!
     - Отнюдь, уверяю вас. Я могу вернуть вас в ваше детство, и
вы встретите там самого себя.
     - И где же ваша машина времени? -насмешливо спросил Грант,
обводя взмядом комнату.
     - А  для  того  чтобы  перейти  из  сегодняшнего   дня   в
завтрашний,  вам  непременно  нужна  такая  машина? Нить вашего
времени спрядена из вашего личного опыта. Вы сами ее творите, и
вы можете вернуться но ней вспять, если я дам  вам  возможность
сделать это с помощью одного лекарства.
     - Значит, речь идет о медицинском препарате? Майер кивнул.
     - Но  как  я смогу изменить прошлое? Ведь никакой препарат
не в состоянии перенести меня туда физически. Каким же  образом
могу я хоть что-то в нем изменить?
     Психиатр улыбнулся.
     - Мистер  Грант,  вы  же сами пытались когда-то изображать
реальность, недоступную зрению других. Время не менее  реально,
нежели   сама   реальность,   оно,   если  можно  так  сказать,
сверхреально. Неужели вы не признаете  реальности  воспоминаний
только  потому,  что  они не поддаются физическому измерению? А
ваши надежды и опасения по поводу того,  что  будет  завтра?  И
если  сейчас  вчерашний  день для вас только сон, то чем он был
вчера? Но я не могу все это объяснять-это завело бы нас слишком
далеко, да к тому же и самя не очень в этом  разбираюсь.  Прошу
вас лишь об одном - чтобы вы мне поверили.
     Взгляд  Гранта  встретился со взглядом Майера, но психиатр
не отвел глаз. Боязнь оказаться жертвой мистификации исчезла  у
Гранта,  уступив  место  надежде,  а  та  в  свою очередь снова
сменилась страхом, но уже другим.
     - Тут есть  свои  противоречия,-заговорил  он.-  Помню,  я
читал   статью  о  парадоксах;  связанных  с  путешествиями  во
времени. Если бы я  вернулся  назад  и  изменил  течение  своей
жизни,  значит,  не появился бы у вас, а тогда бы и не вернулся
назад. Получается порочный круг.
     - Ничего подобного. Вы пришли ко мне - и  это  непреложный
факт.  Возвращаясь  назад,  вы как бы пройдете жизненный путь в
обратном  направлении.  Если  вы   добьетесь   того,   к   чему
стремились,  то  с  момента,  когда  эта  произойдет,  для  вас
начнется новая жизнь. И тогда встреча наша  произойдет  на  том
пути,  к  началу которого вы вернетесь, а не на том, которым вы
пойдете с момента возвращения в прошлое.
     - Но... я, такой, какой я есть,  вернусь  сюда  снова?  То
есть  не  появятся  ли  вместо  меня  одного  двойники, один из
которых пришел к вам, а другому к вам приходить было незачем?
     - Нет-просто вы, такой,  какой  вы  есть,  станете  таким,
каким  должны  были  стать.  Вы  единственны,  другого вас нет,
исключая  ситуацию,  когда  вы  отправляетесь   в   прошлое   и
встречаете  себя  в молодости, Но ведь даже при обычном течении
времени мы сохраняем возможность влиять на ход нашей жизни.
     - Если... если я вернусь назад и изменю ход  своей  жизни,
не  изменится  ли  от  этого  потом  и  все  остальное, хотя бы
чуть-чуть? Но со временем последствия Могут стать огромными.
     - Мы себе  кажемся  такими  важными,-  вполголоса,  словно
говоря  с  самим собой, сказал психиатр.- Каждый из нас думает,
что от его поступков зависят судьбы всего мира.
     - "Не было гвоздя-кобыла пропала",.. Майер улыбнулся.
     - Это не должно вас тревожить. Думаю, что никаких битв  не
будет ни выиграно, ни проиграно-кроме вашей собственной.
     - Но уж очень все фантастично!. - с нервным смешком сказал
Грант.- Если получится, вы никогда больше меня не увидите, я не
смогу  заплатить  вам  гонорар  и, может быть, вообще буду жить
где-нибудь на другом конце света. Правильно?
     Врач рассмеялся.
     - Тогда, пожалуй, лучше, если вы заплатите мне
     прямо сейчас.
     Грант достал из кармана чековую книжку, раскрыл ее и вдруг
замер:
     - Но... у моего второго "я", наверное, не  будет  счета  в
том же банке? Или будет? Черт возьми, совсем запутался!
     - Я  пошутил - оставим гонорар в покое. Честно говоря, это
лечение совсем новое, и возможность его применить для врача уже
сама по себе награда. Может быть, вы уже  поняли,  что  суд  не
случайно  направил  вас  именно  ко  мне,  а не к какому-нибудь
другому врачу. Итак, вы согласны?
     Грант перевел взгляд на пол и натянуто улыбнулся,
     - Пожалуй.
     - Прекрасно. Прилягте, пожалуйста, на кушетку и  закатайте
рукав.
     Да,  все  было точно таким, каким он помнил. И школа такая
же, только теперь она казалась меньше, чем прежде,-но ведь  Это
вполне естественно?
     У  бакалейной  лавчонки напротив школы он замедлил шаг. На
витрине, как всегда, высились  горки  дешевых  конфет  в  ярких
обертках.  Он  посмотрел  на  часы -двадцать пять минут пятого,
через пять минут  дети  начнут  выходить  из  школы.  Повинуясь
внезапному  порыву,  он  шагнул  в лавку, пригнувшись,-чтобы не
удариться о притолоку.
     Да, перед ним все тот  же  старый...  как  же  его  зовут?
Вспомнил - Хэггерти! Настоящий, живой!
     Грант  попросил  у старика леденцов, но едва он договорил,
как его пронизала тревожная мысль  -  и  мистер  Хэггерти,  уже
протягивая  кулек, с удивлением увидел, что покупатель разложил
на ладони  мелочь  и  перебирает  ее,  внимательно  разглядывая
каждую  монетку.  Обнаружив наконец достаточно старую, чтобы ею
можно было расплатиться. Грант с облегчением вздохнул. "Не было
гвоздя"... Он взял протянутый ему  кулек  с  леденцами.  Мысль,
только  что  пронизавшая  его,-  о том, что большинство монет у
него в кармане еще не отчеканено,-как луч прожектора,  осветила
фантастичность всего происходящего.
     Но  все обошлось! Он сунул в рот леденец и вышел на улицу.
Приторный до тошноты вкус был вполне реален. И подумать  только
- такая гадость могла когда-то ему нравиться!
     И  тут  с шумом и криками из школы высыпала детвора. Грант
отступил в сторону, чтобы дать дорогу этой лавине, и в  тени  у
стены школьного здания стал ждать.
     Юный  Джимми  Грант вышел одним из последних. Он шел один.
Можно было  подумать,  что  видишь  сон.  И  взрослый  Грант  с
изумлением  понял, что если бы он встретил себя случайно, он бы
никогда себя не узнал. Он прошел бы мимо, и ему бы в голову  не
пришло, что это он сам и есть. Да и теперь он узнал себя скорее
по   ярко-зеленой   фуфайке,  полученной  от  благотворительной
организации. Из прошлого (или настоящего?) всплыло воспоминание
о том, как он не любил ее надевать.
     Грант шагнул вперед:
     - Послушай!
     - Что?-обернулся мальчик.
     Внезапно Грант оробел.
     -Э-э... можно, я тебя провожу?
     Мальчик посмотрел на него с  подозрением.  Грант  мысленно
обругал  себя  за  принужденность  тона.  Ведь  детей все время
предупреждали, чтобы с незнакомыми людьми они не разговаривали.
Мать предупреждала и его, этого  мальчика,  шедшего  сейчас  по
улице,  которую  так  хорошо  помнил  Грант-человек"  догнавший
мальчика и теперь шагавший с ним рядом.
     - Вот,-  заговорил   он,   стараясь   не   показать,   как
волнуется,- леденцов хочешь? ^
     Мальчик  посмотрел на кулек. Искушение было слишком велико
- не так уж часто мог он покупать себе конфеты.
     - Спасибо,- ответил мальчик.- Мои любимые.
     - Я знаю,-сказал Грант и прикусил язык,  увидев,  с  какиМ
удивлением  посмотрел  на  него  мальчик.-  То  есть-они  и мой
любимые. Возьми еще. Да бери весь кулек.
     - Но ведь вы тоже их любите?
     - Пустяки, куплю еще, если захочу.
     К тому времени, когда  они  дошли  до  угла,  мальчик  уже
рассказывал  о  своих занятиях живописью. Чтобы добиться этого,
Грант спросил,  чем  он  любит  засниматься,  и,  не  дожидаясь
ответа,  высказал  предположение,  что, вероятно, он занимается
живописью.
     - Как вы догадались?-спросил мальчик, от изумления  широко
открыв глаза.
     Гранту  почему-то  вдруг  стало  стыдно  -  как  будто его
уличили в обмане.
     - У  тебя  вид...  как  у  мальчика,  который   занимается
чем-нибудь таким, творческим,- сказал он, отчаянно себе твердя,
что    это    не    обман,    а    нечто    совершенно   обману
противоположное-исправление несправедливости.
     - Вы художник? - взволнованно воскликнул мальчик.
     - Нет,- ответил. Грант, и собственные слова зазвучали  для
него так, словно доносились откуда-то издалека.-Но всегда хотел
им быть. Всю жизнь жалел, что не стал художником.
     - А почему не стали?
     -.  Потому  что...  считал  более важным другое. Но важнее
этого нет ничего на свете, ты понимаешь? Даже если трудно, даже
если над тобой смеются.
     - Вы и  вправду  так  думаете?  Мальчик  смотрел  на  него
восторженно и благодарно. Грант отвернулся. ;
     - Что-нибудь...  что-нибудь не так? - встревоженно спросил
мальчик.
     -;- Нет, ничего,-  ответил  Грант,  поворачиваясь  к  нему
снова.-Мне хотелось бы взглянуть на твои работы. Покажешь?
     Мальчик вспыхнул:
     - Что вы, это же не настоящая живопись! То есть... пока не
настоящая.
     - Но  ведь  ты  еще  очень  молод.  Ну  так как, ты мне ее
покажешь?
     - Отец сейчас дома, а он не любит чужих.
     - А ты мне вынеси. Я подожду здесь, на углу.
     - Хорошо.
     Мальчик вернулся минуты через две с пачкой больших  листов
под  мышкой.  Грант  взял  их  дрожащей рукой-он был не в силах
унять  охватившую  его  дрожь.   Эти   работы,его   собственные
бесценные    попытки   к   самовыражению,   давным-давно   были
заброшена"}, забыты, уничтожены. А теперь,.,
     Грант раскрыл одну.
     -О!-сказал он.
     Мальчик поднял глаза, посмотрел на  него  снизу  вверх,  и
углы детского рта опустились от внезапного разочарования.
     - О! -изменив тон, сказал Грант.
     Он  быстро перелистал остальные. Они были вовсе не? такими
хорошими, какими он их помнил. Но это,  наверное,  неизбежно  -
расхождение  воспоминаний  с действительностью? В конце концов,
для двенадцатилетнего подростка не так уж и плохо.
     - Вам не нравится? - обеспокоенно спросил мальчик.
     - Что ты, очень нравится! По-моему,  превосходно.-  Гранта
снова  охватило  чувство  вины,  только  на  этот раз еще более
острое. Усилием воли он  прогнал  его.-Надо  работать  дальше-у
тебя талант.
     Тут из окна над ними раздался хорошо знакомый ему голос, и
вниз,  на  них с мальчиком, посмотрело столь же хорошо знакомое
ему лицо. Грант закинул голову и увидел своего  давно  умершего
отца. На него же, но со страхом смотрел и мальчик.
     - Что ты там делаешь? - грубо крикнул отец.
     - Я  просто...  Сейчас  иду.-И мальчик повернулся к Гранту
спиной. , ; Отец пристально посмотрел на  Гранта  и  отошел  от
окна.
     - До свиданья,- сказал мальчик,- мне надо идти.
     - Хорошо,-   сказал  Грант,  а  потом  вдруг  заговорил  с
лихорадочной поспешностью и настойчиво: - Но помни, что я  тебе
сказал.  Ты  не  должен  бросать  своих  занятий живописью - не
должен,  слышишь?  Я  здесь  только...  проездом,   больше   не
появлюсь. Так обещай мне, что не бросишь занятий. Обещаешь?
     - Обещаю,-ответил  мальчик.-Честное слово. Уже растворяясь
в темноте парадного, он обернулся и сказал:
     - Спасибо за леденцы.
     И исчез.
     Грант постоял секунду, глядя ему вслед, а потом повернулся
и пошел с этой улицы, из своего прошлого, во тьму будущего.
     Он  увидел  над  собой   карие   глаза   доктора   Майера.
Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, где он и что с
ним происходит. Потом...
     - Но  ведь  я  не  должен  здесь  быть!  -  воскликнул он,
приподнимаясь и садясь на кушетке.-- Это какой-то трюк!
     - Но разве вы не побывали в прошлом?
     - Д-да. Нет. Черт возьми, я не знаю! Как будто побывал. Но
это ни к чему не привело-я такой же, как прежде.
     - Вы уверены?
     Грант растерянно повертел головой.
     - А ваша память?-тихо сказал доктор  Майер.-  Загляните  в
свою память.
     - Подождите,-выдохнул  Грант.-  Да,  верно! Странно. Будто
смотришь на что-то сразу с двух точек. С одной - я  только  что
встретил   мальчика,   выходившего   из   школы.   С  другой  -
воспоминание  о  том,  как  лет  сорок  назад  меня   остановил
незнакомый  человек...  и  угостил леденцами. Я отчетливо помню
все.-Он задрожал.- Как жутко!
     - Надеюсь, это доказывает, что никакого трюка не было?
     - Может быть.  Не  знаю.  Но  ведь  вполне  могло  быть  и
что-нибудь  другое. Скажем, препарат меня одурманил,, я говорил
сам с собой, как говорят во сне, и зарыл где-то глубоко в  себе
ложное воспоминание. Все как на самом деле, но...
     Внезапно   Грант   замолчал  .Он  облизал  губы,  и  снова
почувствовал приторный до тошноты вкус леденцов.
     - Я вас слушаю,-сказал психиатр.
     --Не знаю... может быть, вы и правы. Но почему -тогда я не
изменился? Если не  считать:.того  воспоминания,  я  такой  же,
каким  был  всегда;  Кое  в  чем,  может,  и  изменился,  но не
настолько, чтобы это имело значение. Иначе  бы  меня  здесь  не
было.
     - У   меня   был   когда-то   больной,  страдавший  манией
преследования,-сказал  доктор.-Он  считал   себя   непризнанным
гением.
     - Какое это имеет отношение ко мне? Психиатр улыбнулся.
     -Я  сказал  ему,  что такого не бывает. Ни один человек не
может сказать: "Я гений, которому не дают  ходу".  Гений  может
сказать:  "Когда-то  мне пытались не, дать ходу",- но и только.
Сама природа  гениальности  такова,  что  не  дать  ходу  гению
невозможно.
     -И   все-таки   я  не  понимаю,  при  чем  тут.;.;-  Грант
запнулся.-То есть, по-вашему, даже, при таком  поощрении...  во
мне просто не было того, что нужно? - Он встретил взгляд Майера
и  сник.-Да,  теперь  вспоминаю.  Вспоминаю,  как  ожил,  когда
незнакомый человек  сказал  мне,  чтобы  я  не  бросал  занятий
живописью.  И  я обещал ему, что не брошу,- обещал я, я сам.-Он
судорожно схватил психиатра за рукав.- Но я должен, обязательно
должен этого добиться! Вы можете отправить меня туда еще раз? .
     - Могу. Но... вы продолжаете думать, что из этого вышел бы
толк?
     Грант как будто собирался что-то сказать, но только  пожал
плечами и растерянно покачал головой,
     -Даже при второй попытке,-сказал врач,:- мы бы не изменили
Вселенной  в нужной мере. .Теперь понимаете? Мы совершаем те же
ошибки, избираем тот же, по-нашему ложный, курс. Но только  это
.вовсе  не  ошибки,  и  курс  не  был  ложен.  И  то  и другое-
единственное; что нам было под силу.
     Грант резко поднял голову:
     -.Но в таком случае -мы просто марионетки! Получается, что
у нас нет свободы выбора. А не вы ли мне говорили,  что  у  нас
есть возможность изменять нашу жизнь?
     - Да,  такая  возможность у нас есть - в пределах, которые
устанавливает для каждого из нас наша собственная натура,  и  в
пределах,  которые  мы  устанавливаем :для самих себя. Если нам
удается выйти за эти пределы, значит, мы уже за них вышли. .
     -Д-да... кажется, я понимаю.
     Грант с трудом, покачиваясь, поднялся на ноги.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил врач.
     - Скучно. Скучно  и  грустно.-  Но  на  губах  Гранта  уже
появилась  улыбка.- Удивительно, но... у меня нет того горького
чувства, которое было раньше. Сейчас я чувствую... как  бы  это
сказать?  Будто  с  моих  плеч  сняли  Тяжелую  ношу. И вот что
любопытно: когда я к вам пришел, я только предполагал,  что  не
сдержал   данного  когда-то  себе  слова,  а  сейчас  знаю  это
наверняка - я дал себе обещание, но выполнить его не смог.  Дал
в действительности, на самом деле. Казалось бы, это должно было
меня огорчить, однако я почему-то чувствую себя лучше.
     Доктор Майер положил руку ему на плечо:
     - Просто  вы  освободились  от  чувства  вины  перед самим
собой. Вы думали, что  дали  себе  обещание  и  не  смогли  его
выполнить"  отсюда  -  чувство  вины,  Ну, а теперь знаете, что
выполнить это обещание было невозможно.
     Неожиданно Грант расхохотался:
     - Вы это предвидели!  Вот  почему  вы  не  тревожились  по
поводу гонорара. Вы знали, что я все равно к вам вернусь.
     В глазах у доктора Майера сверкнул веселый огонек:
     - Да,  предвидел.  Я говорил вам, что это лечение новое...
но вы не были первым.
     - С другими было то же самое? Майер негромко рассмеялся.
     - До вас был всего лишь один больной, и с ним произошло то
же самое. Он мечтал в детстве стать знаменитым  пианистом...  а
стал психиатром.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Хуан Хосе Арреола. Истинно говорю вам

     Всем  лицам,  заинтересованным в том, чтобы верблюд прошел
через  игольное  ушко,  следует  внести  свое  имя   в   список
содействующих эксперименту Никлауса.
     Покинув  некую  смертельно  опасную группу ученых (из тех,
что имеют дело с ураном, кобальтом и водородом), Арпад  Никлаус
ныне посвятил свою исследовательскую работу достижению благой и
глубоко гуманной цели: спасению душ богачей.
     Согласно разработанному Арпадом Никлаусом плану, для этого
нужно  будет  превратить верблюда в пучок элементарных частиц и
пропустить  этот   пучок   через   игольное   ушко.   Приемное,
устройство,   очень  похожее  принципом  действия  на  кинескоп
телевизора, мгновенно соберет  элементарные  частицы  в  атомы,
атомы  в  молекулы,  а  молекулы  в  клетки,  и  верблюд  будет
воссоздан в его первоначальном виде. Никлаусу  уже  удалось,  к
ней  не  прикасаясь,  переместить каплю тяжелой воды. Оказалось
также возможным  измерить  (с  разумными  допущениями)  энергию
верблюжьего   копыта,   превращенного   в  кванты.  Нет  смысла
обременять  память  читателя  соответствующей   астрономической
цифрой.
     Единственную  серьезную  трудность  создает для профессора
отсутствие у него собственного атомного реактора. Эти установки
величиной с целый город очень дорогостоящи. Однако  Специальный
комитет  уже  работает  над  разрешением денежных проблем путем
сбора пожертвований. Первые приношения, еще  несколько  робкие,
расходуются  на  издание  тысяч  брошюр, проспектов и рекламных
листков, и они также обеспечивают профессору Никлаусу  скромное
жалованье,    позволяющее   ему,   пока   возводятся   огромные
лаборатории, продолжать теоретические изыскания и расчеты.
     В настоящий же момент комитет  располагает  лишь  иглой  и
верблюдом.  Поскольку  общества  защиты  животных одобряют этот
проект, не только не опасный, но  даже  полезный  для  здоровья
любого  верблюда  (Никлаус говорит о вероятной регенерации всех
клеток организма), верблюдов из зоопарков страны  поступило  на
целый   караван.  Нью-Йорк  без  колебаний  предоставил  своего
всемирно известного белого верблюда.
     Что же касается иглы, Арпад Никлаус очень  ею  гордится  и
считает  ее  краеугольным  камнем  эксперимента. Это не простая
иголка,  а  чудо,  подаренное  миру  талантом   и   трудолюбием
профессора.  На  первый взгляд, иголка эта совсем обыкновенная.
Госпожа Никлаус, обнаруживая незаурядное чувство юмора, находит
удовольствие в  том,  чтобы  штопать  ею  одежду  мужа.  Однако
ценность  ее,  по  сути,  беспредельна.  Сделана  эта  игла  из
тяжелого металла, место которого в периодической таблице еще не
определено, а буквенное обозначение, если  исходить  из  крайне
туманных  намеков профессора, наводит на мысль, что речь идет о
физическом теле, состоящем исключительно  из  изотопов  никеля.
Ученые  до  сих  пор  ломают  себе голову над этим таинственным
веществом.
     Немало  нашлось  таких,  кто   поддерживает   смехотворную
гипотезу  о  синтетическом  осмии  или  отклоняющемся  от нормы
молибдене, или таких, кто осмеливается публично повторять слова
одного завистливого профессора, уверявшего, что он узнал металл
Никлауса в крохотных кристаллических вкраплениях внутри плотных
масс железного шпата. Точно известно одно: игла Никлауса вполне
способна противостоять трению о нее потока элементарных  частиц
на сверхкосмической скорости.
     В  одном  из разъяснений, которые так любят давать высокие
теоретики,  профессор  Никлаус  сравнивает  верблюда  в  момент
прохождения  сквозь  игольное ушко с нитью паутины. Он говорит,
что если мы захотим соткать из этой нити кусок  ткани,  то  для
того,  .чтобы  его-  расстелить,  нам  потребуется  все мировое
пространство, и все звезды, видимые для нас и невидимые,  будут
блестеть на фоне этого куска ткани капельками росы. Если начать
сматывать  нить  в  клубок,  окажется, что длина ее исчисляется
миллионами световых лет, и, тем  не  менее,  профессор  Никлаус
предполагает смотать ее в верблюда всего за три пятых секунды.
     Как  ясно  каждому, проект этот абсолютно осуществим и, мы
бы даже сказали, в высшей степени  научен.  Он  уже  пользуется
симпатией    и    моральной    поддержкой   (правда,   еще   не
подтвержденными  официально)   лондонской   Лиги   межпланетной
информации,   председателем   которой  является  маститый  Олаф
Стейплдон.
     Ввиду повсеместной растерянности и беспокойства, вызванных
предложением Никлауса, комитет считает очень важным привлечь  к
проекту  внимание  всех  состоятельных  людей мира, чтобы те не
попались на удочку  .шарлатанам,  проводящим  сквозь  отверстия
небольшого   диаметра   не  живых,  а  мертвых  верблюдов.  Эти
личности, у  которых  еще  поворачивается  язык  называть  себя
учеными,  на  самом  деле  всего  лишь мошенники, охотящиеся за
простаками. Действуют они крайне примитивно: погружают верблюда
в растворы серной кислоты все меньшей и  меньшей  концентрации.
Затем,  превращая  образовавшуюся  жидкость  в пар, они в таком
виде пропускают ее через игольное ушко и думают при  этом,  что
совершили  чудо.  Как  ясно  каждому,  эти  лжеученые потерпели
полную неудачу, и финансировать их  деятельность  бессмысленно.
Нужно,   чтобы   верблюд   был  живым  как  до,  так  и  после,
невозможного перемещения.
     Вместо того, чтобы изводить тонны свечей и тратить  деньги
на сомнительную .благотворительность, лицам, заинтересованным в
вечной   жизни   и   отягощенным  лишними  капиталами,  следует
остановить  свой  выбор  на  превращении   верблюда   в   поток
элементарных  частиц:  оно научно, красиво и, в конечном счете,
выгодно. Говорить  об  излишней  щедрости  в  случае,  подобном
этому,  абсолютно  неуместно. Здесь просто надо закрыть глаза и
пошире открыть карман, твердо зная, что все расходы возместятся
сторицей. Награда будет одинаковой для всех вкладчиков;  сейчас
важно внести свой вклад как можно скорее.
     Какая  общая  сумма  потребуется, станет известно лишь при
завершении  эксперимента,  исход   которого,   вообще   говоря,
предсказать  невозможно;  и  профессор Никлаус, со свойственной
ему честностью, соглашается работать, только если  смета  будет
достаточно  гибкой.  Вкладчики должны терпеливо, и не один год,
выплачивать свои взносы. Нужно будет  нанять  тысячи  техников,
администраторов  и  рабочих.  Придется  создать  региональные и
национальные   подкомитеты.   И   должно   быть    не    только
предусмотрено,  но  и  разработано  во всех деталях положение о
преемниках профессора Никлауса, поскольку  реализация  проекта,
как вполне разумно предположить, может растянуться на несколько
поколений.  В  этой связи нелишне указать на преклонный возраст
профессора.
     Как любое  человеческое  начинание,  эксперимент  Никлауса
допускает   два  возможных  исхода;  провал  или  успех.  Успех
Никлауса, помимо того, что  он  разрешит  проблему  их  личного
спасения,    превратит    финансировавших    этот   мистический
эксперимент  в  акционеров  сказочной  по  своим   возможностям
транспортной компании. Будет очень легко разработать практичный
и   экономически  выгодный  способ  превращать  людей  в  пучки
элементарных частиц. Растворенные в молниях,  люди  завтрашнего
дня  за  какое-нибудь  мгновенье  и  без  малейшего риска будут
перемещаться на огромные расстояния.
     Но  еще  более  многообещающим  представляется   возможный
провал.  Если Арпад Никлаус и в самом деле фабрикант химер и на
нем оборвется целый род обманщиков, гуманитарное  значение  его
труда  от  этого  только возрастет. Ничто тогда не помешает ему
войти в историю  в  качестве  славного  инициатора  превращения
капиталов в пучки элементарных частиц. И богачи, оставаясь один
за  другим  без  средств,  целиком ушедших на "выплату взносов,
будут, легко входить  в  царство  небесное  через  узкую  дверь
(игольное ушко), хотя верблюд в нее не прошел.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Эйла Пенианен. Последний ребенок мужского пола

     Мир   облетела   ошеломляющая   весть:   в   самом  сердце
тропических лесов Заира обнаружен мальчик - возраст  двенадцать
лет,   никаких  физических  изъянов,  психика  нормальная.  Для
изучения последнего  молодого  представителя  мужской  половины
человечества созывается Совет Стариц планеты.
     Всемирное  агентство  новостей  послало на слушания своего
секретаря, миссис Полли. Ее машина  села  прямо  перед  Дворцом
Всемирного  Совета  на  одной из лондонских улиц одновременно с
другой машиной, гораздо больших размеров.  Секретарь  агентства
новостей   тут  же  сообщила  в  микрофон  своего  портативного
радиопередатчика,  что  прибыла   председательница   Всемирного
Совета Стариц, представительница Северной Америки миссис Хип.
     А  старица,  уже  направляясь  к лифту, не только помахала
миссис Полли  рукой,  но  и  спросила  ее  громким  и  каким-то
неестественным голосом:
     - Что нового?
     - Здравствуйте,  старица,-  почтительно  приветствовала ее
секретарь агентства новостей.
     - Пойдемте со мной, барышня.  Никто,  как  вы,  не  сумеет
рассказать всю правду об этом событии,- и, ухватив секретаря за
рукав, миссис Хип потянула ее за собой.
     Секретарь, услышав "барышня", прикусила губу:
     председательница  Всемирного Совета явно решила напомнить,
что ей, миссис Полли, чтобы получить почетное звание "старицы",
надо прожить еще шестьдесят лет. Самой же миссис Хип уже  почти
сто восемьдесят, и она почетный член Всемирного Союза Столетних
и   председательница   Контрольной   комиссии   при   Институте
Долголетия, то есть одна из самых знаменитых женщин мира.  Одна
из   первых,   кто   уже  давным-давно  добровольно  предложили
испытывать на них таинственный луч долголетия.
     - Даже поверить  трудно,-  заговорила  в  лифте  секретарь
агентства новостей.
     Старица  загадочно  улыбнулась.  Только когда они вышли из
лифта на третьем этаже  и  стали  на  движущуюся  дорожку,  она
ответила:
     - Да,   нам   придется  подумать,  как  поступить  с  этим
созданием.
     - Как  поступить?  Что  вы.  имеете  в   виду?   Секретарь
агентства  новостей  уже  размышляла,  в какой части мира будет
расти и воспитываться мальчик и кто  будет  ответствен  за  его
здоровье  и развитие. То, что миссис Полли о чем-то задумалась,
не ускользнуло от внимания старицы. Секретарь уже открыла  рот,
чтобы  сказать  что-то  в  микрофон,  но  не  успела:  старица,
протянув мертвенно-бледную руку, его выключила.
     - Потом, барышня. Я обязательно дам вам интервью, но когда
уже будет принят,о решение.  Хочу  только  напомнить  вам,  что
представлял  собой  мир до того, как изобрели "луч долголетия":
бесконечные    войны,    разграбление    природных    ресурсов,
преследование  расовых  меньшинств...  Поведение,  типичное для
мужского пола и для молодежи вообще! Теперь все иначе.  Давайте
поэтому будем осторожны.
     - Вы   абсолютно   правы,-^поспешила   согласиться  миссис
Полли.- Вы ведь имеете в виду то событие, явившееся результатом
ошибки?..
     - Все случилось по воле провидения, барышня, исключительно
по воле провидения.
     - Да,  то  обстоятельство,  что...  хотя  на  женщин  "луч
долголетия"  подействовал  как предвидели, на мужчин он повлиял
совершенно  неожиданным  образом:  они   утратили   способность
продолжать  ,род.  Такая была странная биологическая реакция...
Из-за этого все стало по-другому... гораздо  лучше.  Возрастной
состав  человечества  резко изменился, а когда власть перешла в
руки женщин... э-э... на планете наступил мир.
     - Конечно.  Все  изменилось  к  лучшему,   даже   сравнить
невозможно.  Что  численность человечества уменьшилась в десять
раз, явление временное. Спокойствие, которое  сейчас  царит  на
земле,  это  отнюдь  не  спокойствие  смерти, о котором твердят
Враги, а  периодически  наступающее  идеальное  состояние.  Вот
почему ребенок мужского пола должен быть Тщательно изучен.
     - Вы...  э-э...  хотите  сказать,  что  он мог бы каким-то
образом поставить под угрозу нынешнее  идеальное  состояние?  -
спросила секретарь.
     - Ну,  этому  мальчику  пока еще. только двенадцать лет. И
ведь среди нас живет также и много мужчин, и  все  они  хорошие
граждане,  спокойные,  уравновешенные.  Но любому из них уже не
меньше  ста  лет.  Что  же  касается  нашего  опыта  общения  с
мужчинами,  не  достигшими  зрелости,  то  он  совсем  невелик.
Поэтому...  осторожность  прежде  всего.  Не   исключено,   что
внезапным  появлением мальчика мы обязаны Врагам. Насколько мне
известно, за последние пятьдесят  лет  не  родилось  вообще  ни
одного мальчика, и ни одного жизнеспособного - за последние сто
лет. Положение с девочками много лучше.
     "Значит,  она  об  этом  знает",-  подумала  миссис Полли.
Миссис Хип была  секретарем  по  организационным  вопросам  все
более  активизирующегося  Всемирного Объединения Добровольцев и
влиятельным членом Комиссии по продолжению рода  человеческого.
Говорили,  что  раз  в  неделю  она обязательно посещает строго
засекреченные лаборатории в  пустынях  Тибета,  работающие  над
проблемой  продолжения рода, а в остальное время, не жалея сил,
призывает человечество делать все, чтобы продолжить свой род.
     Ходили слухи, что  у  женщин  старше  150  лет  начинается
психическая     деградация:     появляются    подозрительность,
Недоброжелательность, болезненные фантазии, упрямство  и  общее
ослабление   умственных  способностей.  Разговоры  такого  рода
считались изменническими, старицы утверждали, что источник их -
где-то  скрывающиеся  от  правосудия  мужчины-бунтовщики,   так
называемые  Враги.  Тех,  кто  распространял слухи, допрашивали
сами старицы, и не было никого, кто, пройдя через эти  допросы,
не  потерял бы рассудок. Поэтому и секретарь агентства новостей
не  показывала  миссис  Хип,  что  сомневается,  и   молча,   с
почтительным, видом ее слушала.
     Другой   лифт,  с  прозрачными  стенками,  доставил  их  в
огромный зал собраний, имевший форму амфитеатра. На  возвышении
посреди  зала  уже сидели члены Всемирного Совета Стариц: мадам
Дюба, представительница континентальной Европы, фру Атоменьелм,
представительница      Скандинавии,      товарищ       Мышкина,
представительница  древнего Советского Союза, представительница
Азии миссис  Махал,  представительница  Африки  миссис  Куду  и
другие.  Лица  у  всех  у  них  были гладкие, хорошо ухоженные;
только  по  рукам,   худым   и   бледным,   было   видно,   что
обладательницы их принадлежат к элите мира, старицам.
     Возвышение  окружали  представители  средств информации со
своей  внушительных  размеров  аппаратурой.   В   телевизионных
объективах  отражались  сосредоточенные  лица операторов, почти
исключительно женщин; немногочисленные мужчины, тоже преклонных
лет, старались не  бросаться  в  глаза,  держались  в  стороне.
Присутствующие переговаривались только шепотом.
     Посередине  возвышения  было еще одно, небольшое, и на нем
сейчас  появился  исследуемый   объект.   Секретаря   агентства
новостей  охватило волнение: да, именно такими были в старинных
фильмах  мальчики,  жившие   до   двухтысячного   года.   Худой
темноволосый  озорник,  загорелый,  с гордой осанкой и, похоже,
рассерженный. Старицы следили за каждым его движением.
     - А он красивый,- вполголоса сказала мадам Дюба.
     Миссис Хип, прикрыв рукой рот, зевнула.
     - Почему  до  сих   пор   не   направили   его   мать   на
психиатрическую  экспертизу? - возмущенно сказала миссис Куду.-
Ведь она, подумать только, двенадцать лет скрывала, что  у  нее
мальчик!
     - Вина  отца  в  этом  случае  тоже  несомненна,- заметила
миссис Хип.- Они жили в брачном союзе, как люди жили в  древние
времена.  Мужчина  прямо  говорит,  что  бежал  в леса Заира от
"власти женщин" и прятал там сына "из жалости к нему".
     - Это не имеет сейчас значения,- с некоторым  раздражением
сказала  фру Атоменьелм.- Оставим это, проверим лучше, способен
ли мальчик продолжать род.
     - В таком возрасте? - негромко усомнилась миссис Махал.
     - А что здесь особенного? - ответила ей фру Атоменьелм.- У
нас в  Швеции,  например,  в  двадцатом  веке  это  происходило
постоянно.   Хотелось  бы  узнать,  не  может  ли  Комиссия  по
продолжению рода использовать мальчика в масштабах всего мира.
     - Вот так, прямо сейчас и начать?  -  иронически  спросила
миссис Хип.- А с результатами первых наблюдений вы знакомились?
Из них явствует, что мальчик этот агрессивное, дерзкое, опасное
существо.  Только после тщательной проверки нам удастся принять
обоснованное решение.
     - А может быть,  чтобы  мальчиков  и  вправду  изготовляли
Враги? - спросила представительница Южной Америки, миссис Инка.
     - Может!   -   почти   выкрикнула  миссис  Хип.  Наступило
молчание. Мальчик почесался о барьер на возвышении, где стоял.
     - Насколько я понимаю,-  заговорила  товарищ  Мышкина,-эта
так  называемая "семья" (отец, мать, этот мальчик и три дочери)
жила в отдалении от других людей, в самых первобытных условиях.
Можно ли представить себе, чтобы Враги так действовали?
     Миссис  Хип  подумала,  что   товарищ   Мышкина   обладает
некоторыми  опасными  качествами, по преимуществу свойственными
мужчинам. Однако ответить ей она все равно не сочла нужным.
     - Ближе к делу,-сказала миссис Инка.-Давайте  поговорим  с
ним, сестры-старицы. Спросите, уважает ли он Женщину.
     Мирового   языка  мальчик  не  знал,  но  для  миссис  Хип
оказалось возможным объясняться с ним на языке  седой  старины,
английском.    Передатчик   трехмерного   телевидения   перенес
изображение миссис Хип к мальчику, и изображение  это,  обнажив
зубы в ослепительной улыбке. Спросило:
     - Ну, малыш, скажи, ты уважаешь Женщину?
     - Э-э... что? - спросил мальчик.
     - Уважаешь ты свою мать?
     - Что?
     - Любишь ты свою мать?
     - Нет!   -   раздраженно   ответил   мальчик.  Изображение
заколыхалось и придвинулось к мальчику почти вплотную;  мальчик
задрожал,  но,  показывая,  что не боится, плюнул в изображение
старицы.  Послышались  выражающие  ужас  восклицания   женщин,.
однако престарелые мужчины тихонько захихикали себе в бороды.
     Миссис Хип осталась невозмутимой.
     - Не  плюйся,  мальчик,-  продолжала  она.- Ответь мне, ты
уважаешь Седину?
     - Кого? - спросил мальчик.
     - Возраст ты уважаешь?  -  рассерженно  выкрикнула  миссис
Инка.
     - Нет!
     - Только  невоспитанные  дети  отвечают  односложно, когда
кним обращаются женщины,-спокойно  сказала,  окидывая  взглядом
зал, миссис Хип.
     Мальчик  стоял  в углу огороженного барьером места. Сейчас
он переводил взгляд с одной стариць;
     на другую и тяжело дышал.
     - А ну-ка покажи нам,  как  красиво  ты  умеешь  кланяться
председательнице Всемирного Совета Стариц,- вкрадчиво попросила
со своего места поодаль мадам Дюба, ласково глядя на мальчика.-
Ну, поклонись же,- тихо сказала она.
     Мальчик   повернул   голову   и  уставился  на  мадам.  Он
переступал с ноги на ногу, будто готовился кого-то лягнуть.
     - Видите? - прошептала фру Атоменьелм.- Он агрессивен. Но,
с другой стороны... если подумать о продолжении рода...
     - Проект  продолжения  рода  номер  сто  четырнадцать  уже
готов!-радостно  заверещала  миссис Инка.- Можете мне поверить,
для  его  реализации  не  понадобятся   антисанитарные   приемы
прошлого.  А  люди,  которым  предстоит рождаться отныне, будут
абсолютно свободны от каких бы то ни было дефектов.  Они  будут
мягкие, спокойные, красивые, умные, совершенные во всем!..
     Движением  руки миссис Хип Остановила ее. Хотя миссис Инка
тоже, как и она, была  членом  Комиссии  по  продолжению  рода,
миссис  Инка так мало в Комиссии значила, что не должна была бы
выступать с публичными заявлениями.
     - Что же тогда с ним делать?  -  с  досадой  спросила  фру
Атоменьелм.-  Лично  я никакого другого примене-ния мужчинам не
знаю.
     И престарелые мужчины съежились под ее недобрым взглядом.
     - На нем можно ставить научные  опыты,-  заметила  товарищ
Мышкина.
     Она протянула руку в сторону мальчика, щелкнула пальцами и
сказала:
     - Хоп!
     Мальчик на это никак не реагировал.
     Большинством  голосов  Совет  Стариц решил, что наблюдение
над мальчиком будет  продолжено.  Миссис  Хип  при  голосовании
воздержалась.
     Старицы спешили покинуть зал.
     - Торопятся каждая попасть скорее на свой-континент, чтобы
дома всласть  посплетничать,-  пробурчал  старый тележурналист,
которому отказали в разрешении взять у  мальчика  интервью  для
программы "На экране-одинокий мужчина".
     Только  миссис  Хип  никуда  не  торопилась.  Она не спеша
прошла  в  концертный  зал  Дворца  Всемирного  Совета,   чтобы
поиграть,  как  обычно,  на  находившемся там органе. Появились
техники, они должны были обеспечить трансляцию  ее  игры  через
радиоцентры  мира,  которые  этого пожелают. Желали все. Миссис
Хип была также  и  Главной  Покровительницей  Музыки  для  всей
земли,  и  у  нее  было  право  запрещать любую музыку, которая
покажется ей неблагозвучной или  возбуждающей.  Она  требовала,
чтобы  музыка  и  пение  были  красивые, мелодичные и чтобы они
воспитывали в слушателях послушание и умиротворенность.
     Секретарь агентства новостей попросила миссис Хип,  прежде
чем та начнет играть, дать ей интервью. Та кивнула.
     - Скажите  вашим  слушателям,-заговорила  миссис Хип,- что
появление мальчика - одно из самых важных  событий  в  новейшей
истории человечества.
     Говоря,  миссис  Хип  настраивала  телевизионный приемник,
которым пользовалась  только  она.  На  экран  вплыло  лицо  ее
помощницы.
     - Дайте     крышу,     ту    часть    ее,    где    держат
мальчика,-распорядилась миссис Хип.
     На экране появилось лицо мальчика, заплаканное и  грязное,
но все такое же упрямое.
     - Только   взгляните  на  него,-  продолжала  миссис  Хип,
обращаясь к секретарю агентства новостей.-  По  его  лицу  ясно
видно,  что  люди  произошли от животных. Мы перед выбором: или
вернуться   к    своевольному,    агрессивному    человечеству,
управляемому  мужчинами,  то  есть  назад  к животным, или идти
вперед, к человечеству  благородному  и  чистому,  управляемому
женщинами...
     Про себя секретарь агентства новостей отметила. что миссис
Хип говорит  гладко,  но  без  воодушевления, и с отсутствующим
видом следит, не отрывая глаз от экрана,  за  каждым  движением
мальчика.  Сперва тот сидел опустив голову, но потом задвигался
и начал  внимательно  оглядывать  все  вокруг.  Его  держали  в
довольно   большой,   открытой  сверху  клетке  на  краю  крыши
небоскреба  Дворца  Всемирного  Совета  Стариц;  внутри  клетки
искусственные деревья имитировали тропический лес. Для мальчика
явно  попытались  создать  подобие  привычной ему среды. Вот он
поднялся на  ноги,  потом  схватился  за  металлические  прутья
решетки и смерил взглядом расстояние до ее верхнего края. Уж не
задумал  ли  он  бежать?  Никакой охраны видно не было. Мальчик
полез по решетке вверх. Секретарь агентства новостей  взглянула
на  миссис  Хип;  та  говорила  теперь  о  долге  человечества,
по-прежнему наблюдая за мальчиком.
     -- Неужели  он  убежит?  -  спросила,   набравшись   духу,
секретарь агентства новостей.
     - Нет,  он  не  убежит,-  шепотом  ответила  миссис  Хип и
продолжала говорить.
     Ловкими движениями мальчик карабкался все выше. Движения и
в самом деле напоминали обезьяньи, и,  как  и  у  обезьяны,  от
высоты  у  него не кружилась голова, хотя по ту сторону решетки
была пропасть. Смуглое тело поднималось все выше, и было видно,
как под шелковистой кожей  движутся  мышцы.  Теперь  глаза  его
сияли  радостью,  их  взгляд  ни на миг не отрывался от верхней
перекладины. Он уже явно представлял себя свободным.
     - ...сознания своей ответственности,-говорила миссис Хип,-
своего высокого предназначения. Мы  всего  лишь  выполним  свой
долг. Правильно это или нет, но мы...
     Мальчик   уже  сидел  на  верхней  перекладине  и,  широко
улыбаясь, смотрел вниз. Там, внизу, простирался огромный город,
столица Земли. Улыбка исчезла,  ее  сменило  на  лице  мальчика
выражение растерянности... он оторвал от перекладины руку...
     - Осторожно! - вырвалось у секретаря агентства новостей.
     Крепко   обхватив  рукой  угловой  столб  клетки,  мальчик
поднялся на ноги. Пылающим взглядом  посмотрел  вправо,  влево,
замахал  рукой пролетающему мимо вертолету, а когда увидел, что
тот удаляется,  погрозил  ему  кулаком.  Миссис  Хип  повернула
верньер   телеприемника,  и  на  экране  опять  появилось  лицо
помощницы.
     - Действуйте как мы договорились,-сказала ей миссис Хип.
     На  экране  снова  показался   мальчик,   он   подпрыгивал
радостно, держась за столб, и что-то кричал:
     к  крыше  приближался большой пассажирский вертолет. Яркая
вспышка; мальчик замер и стал сгибаться, медленно-медленно - и,
согнувшийся, упал в пропасть...
     Миссис Хип ничего не сказала, не изменилось и выражение ее
лица. Она выключила телеприемник и
     пошла к органу, у которого ее нетерпеливо ждали техники.
     Величественными движениями она сняла с  пальцев  кольца  и
растерла запястья.
     - Играю  "Fur  Elise",  замечательную,  бессмертную пьесу,
написанную в девятнадцатом веке Бетховеном,-объявила она.
     Но прежде чем  опустить  руки  на  клавиши,  она  еще  раз
повернулась к секретарю агентства новостей.
     - Скажите  вашим  слушателям,  что  этот  мальчик погиб от
несчастного случая,  став  жертвой  своей  собственной  мужской
натуры.  Нам  всем  повезло. Вне всякого сомнения. Добро - не в
возврате к варварству, а в... движении к звездам.
     И  из  органа  понеслись,   сотрясая   старый   небоскреб,
гармоничные   звуки  бетховенской  пьесы.  Секретарь  агентства
новостей включила свой микрофон и почти шепотом  заговорила.  И
почему-то сейчас ее била странная дрожь.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Джеймс Баллард. Конец

     Днем  они всегда спали. К рассвету расходились по домам, и
когда  над  расплывающимися  валами   соли   всходило   солнце,
спасающие  от  зноя ставни были уже плотно закрыты и из домиков
не доносилось ни единого  Звука.  Большинство  жителей  поселка
были  люди  преклонного  возраста,  они быстро засыпали в своих
жилищах,  но  Грейнджер,  с  его  беспокойным  умом   и   одним
единственным  легким,  после  полудня  часто  просыпался  и уже
больше не засыпал-лежал и пытался, сам не  зная  зачем,  читать
старые  бортовые  журналы (Холлидей извлекал их для него из-под
обломков упавших космических платформ), между тем как сделанные
из  металла  стены  его  домика  гудели  и  время  от   времени
полязгивали.
     К шести часам вечера зной начинал отступать через поросшие
ламинариями  равнины  на  юг, и кондиционеры в спальнях один за
другим автоматически выключались. Поселок медленно  возвращался
к жизни, окна открывались, чтобы впустить прохладный воздух
     вечерних  сумерек,  и  Грейнджер,  как  всегда, отправился
завтракать в  бар  "Нептун",  по  пути  поворачивая  голову  то
вправо,   то   влево   и  вежливо  снимая  темные  очки,  чтобы
приветствовать престарелые - пары, сидевшие в тени на крылечках
и разглядывавшие другие пары, на другой стороне улицы.
     Холлидей, в пяти милях к северу, в  пустом  отеле,  обычно
проводил  в  постели  еще  час,  слушая,  как  поют  и свистят,
постепенно охлаждаясь, башни кораллов, сверкающие вдалеке,  как
белые  пагоды.  В  двадцати милях от себя он видел симметричную
гору: это Гамильтон, ближайший из Бермудских островов, возносил
с высохшего дна океана к небу свой срезанный верх,  и  в  лучах
заката  была  видна  каемка  белого песка - словно полоса пены,
которую оставил, уходя, океан.
     Холлидей и вообще-то не очень любил ездить  в  поселок,  а
ехать сегодня ему хотелось даже меньше обычного. Дело не только
в  том, что Грейнджер будет сидеть в своей всегдашней кабинке в
"Нептуне" и потчевать неизменным пойлом из юмора и  нравоучений
(фактически  это  был  единственный человек, с которым Холлидей
мог общаться, и собственная зависимость от старшего  неизбежным
образом  стала  его  раздражать),  дело  еще  в  том, что тогда
состоится последняя беседа с чиновником из управления эмиграции
и придется принять решение, которое определит все его будущее.
     В  каком-то  смысле  выбор  был.  уже  сделан  -   Буллен,
чиновник,  понял  это,  еще когда приезжал месяц назад. Никаких
особых умений, черт характера или способностей  к  руководству,
которые могли бы оказаться полезными на новых мирах, у Холлидея
не  было,  и  поэтому  особенно уговаривать его Буллен не стал.
Однако чиновник обратил его  внимание  на  один  небольшой,  но
существенный   факт,   который   стал  для  Холлидея  предметом
серьезных размышлений на весь последовавший месяц.
     "Не забывайте, Холлидей,- предупредил его тогда  Буллен  в
конце  беседы,  происходившей  в задней комнате домика шерифа,-
средний возраст жителей вашего поселка перевалил за шестьдесят.
Вполне может оказаться, что  лет  через  десять  уже  не  будет
никого,  кроме  вас  с Грейнджером, а если сдаст его легкое, вы
останетесь один".
     Он замолчал, чтобы дать время  Холлидею  хорошо  это  себе
представить,  а  потом  тихо  добавил:  "Молодежь  отправляется
следующим рейсом-оба  мальчишки  Мерриуэзеров  и  Том  Джуранда
(скатертью  дорога  балбесу,  подумал  Холлидей, ну, не завидую
тебе,  планета  Марс),-  понимаете  вы,  что  останетесь  здесь
единственным, кому еще нет пятидесяти?"
     "Кейти  Саммерс  тоже  остается",-  быстро  возразил тогда
Холлидей; внезапно ему представились белое платье  из  органди,
длинные,  соломенного  цвета  волосы, и видение это придало ему
смелости.
     Чиновник  скользнул  взглядом  по  списку   заявлений   об
эмиграции и неохотно кивнул.
     "Это  правда,  но  ведь  она  ухаживает  за  своей больной
бабушкой. Когда старушка умрет, Кейти поминай как звали. Что ее
тогда может здесь удержать?"
     "Ничего",- машинально согласился Холлидей.
     Да, теперь ничего. Долгое время  он  заблуждался  на  этот
счет,  думал:  что-то  может.  Кейти столько же, сколько и ему,
двадцать два, и  она,  если  не  считать  Грейиджера,  казалась
единственным человеком, который понимает его решимость остаться
на  позабытой  Земле  и  нести  на ней вахту. Но бабушка умерла
через три дня после отъезда чиновника, и на следующий  же  день
Кейти  начала  упаковывать  вещи.  Наверно, какое-то помрачение
разума побуждало Холлидея до этого думать, что она останется, и
теперь его тревожила мысль, что, быть может, так же ложны и все
его представления о себе.
     Выбравшись из гамака, он вышел на  плоскую  крышу  и  стал
смотреть,  как  фосфоресцируют  на  грядах дюн, уходящих вдаль,
частицы других веществ, выпавших вместе с солью  в  осадок.  Он
жил  в  фешенебельной  квартире  на  крыше этого десятиэтажного
отеля, в единственном здании - защищенном  от  жары  месте,  но
отель неумолимо опускался в океанское дно, и от этого в несущих
стенах  появились  широкие трещины, которые, вскоре должны были
достигнуть верха. Первый  этаж  уже  ушел  в  паву  совсем.  Ко
времени,  когда опустится следующий (месяцев через шесть, самое
большее), ему придется покинуть старый курорт Айдл-Энд,  а  это
значит, что предстоит жить в одном домике с Грейнджером.
     Примерно  в миле раздалось жужжание мотора. Сквозь сумерки
Холлидей увидел, как к отелю,  местному  ориентиру,  плывет  по
воздуху,  неутомимо  вращая лопастями винта, вертолет чиновника
из управления эмиграции; потом, поняв,  где  находится,  Буллен
взял курс на поселок,- там была посадочная полоса.
     Уже  восемь  часов;  отметил  про  себя  Холлидей.  Беседа
назначена на восемь тридцать утра. Буллен переночует у  шерифа,
выполнит  другие  свои  обязанности  в  своем качестве мирового
Судьи и регистратора актов  гражданского  состояния,  а  потом,
после   встречи   с  Холлидеем,  отправится  дальше.  Ближайшие
двенадцать часов Холлидей свободен, у него еще есть возможность
принять  окончательное  решение  (или,  точнее,   такового   не
принимать),  но когда. они истекут, ему придется сделать выбор,
и назад дороги уже не будет. Это  последний  прилет  чиновника,
его  последнее  путешествие  по кольцу опустевших поселений, от
Святой Елены к Азорским островам, от них - к Бермудам, а оттуда
- к Канарским островам, где находится  самая  большая  во  всей
бывшей  Атлантике. площадка для запуска космических паромов. Из
крупных космических паромов еще держались на  своих  орбитах  и
оставались  управляемыми  только два; остальные (их были сотни)
все падали и падали с неба; и если наконец сойдут с орбит и  те
два   парома,  Землю  можно  считать  покинутой  людьми.  Тогда
единственными, кого еще, может быть, подберут, будут  несколько
связистов.
     На  пути  в  поселок  Холлидею  пришлось два раза опускать
противосолевой щит, закрепленный на переднем бампере его джипа,
и счищать с дороги, сделанной из проволоки, соль,  натекшую  за
послеполуденные   часы.   По  обеим  сторонам  дороги  высились
мутирующие ламинарии, похожие на огромные кактусы (радиоизотопы
фосфора ускоряли генетическую перестройку);  на  темных  грядах
соли  словно  вырастали белые лунные сады. Но вид надвигающейся
пустыни только усиливал желание  Холлидея  остаться  на  Земле.
Большую  часть  тех  ночей,  когда он не спорил с Грейнджером в
"Нептуне", Холлидей  проводил,  разъезжая  по  океанскому  дну,
взбираясь на упавшие космические платформы или блуждая вместе с
Кейти Саммерс по ламинариевым лесам. Иногда удавалось уговорить
Грейнджера  пойти  с  ними тоже - Холлидей надеялся, что знания
старшего по возрасту (когда-то Грейнджер был морским  биологом)
помогут  ему  лучше разобраться во флоре океанского дна; однако
настоящее дно было теперь похоронено под  бесконечными  холмами
соли,  и  с тем же успехом можно было бы искать его под песками
Сахары.
     Когда Холлидей вошел в "Нептун" (бар с низкими потолками и
с интерьером,   где   преобладали   кремовые   тона   и   блеск
хромированного  металла;  заведение  стояло  у  начала взлетной
полосы  и  прежде  служило  своего  рода  залом  ожидания   для
транзитных  пассажиров  -  тогда  к  Канарским  островам летели
тысячи эмигрантов из Южного полушария), Грейнджер окликнул  его
и  постучал  палкой по окну, за которым, ярдах в пятидесяти, на
бетонированной площадке перед  ангаром,  маячил  темный  силуэт
вертолета.
     - Да   знаю   я,-   сказал   почти   брюзгливо   Холлидей,
подсаживаясь к нему со стаканом.-Не мечите икру, я  видел,  что
он летит.
     Грейнджер  растянул  рот  в  улыбке.  Исполненное  твердой
решимости лицо Холлидея, на которое  падали  пряди  непослушных
русых  волос,  и  его  чувство полной личной ответственности за
происходящее всегда забавляли Грейнджера.
     - Не мечите икру вы сами,- сказал он, поправляя  наплечную
подушечку  под  гавайской рубашкой с той стороны, где у него не
было легкого (он лишился его, ныряя без маски, лет за  тридцать
до того).- Ведь не я на следующей неделе лечу на Марс.
     Холлидей смотрел в стакан.
     -И не я.
     Он  оторвал  глаза  от  стакана  и  посмотрел в угрюмое, с
застывшей гримасой недовольства лицо Грейнджера, потом  сказал,
иронически улыбнувшись:
     - Будто не знали?
     Грейнджер  захохотал  и  застучал  палкой  по окну, теперь
словно подавая вертолету знак к отбытию.
     - Нет, серьезно, вы не летите? Решили твердо?
     - И нет и да. Я не решил еще, и в то же время я  не  лечу.
Улавливаете разницу?
     - Вполне,  доктор  Шопенгауэр. Грейнджер снова заулыбался.
Потом резко отодвинул стакан.
     - Знаете, Холлидей, ваша беда в том, что вы  относитесь  к
себе слишком серьезно. Если бы вы знали, до чего вы смешны.
     - Смешон? Почему? - вскинулся Холлидей.
     - Какое  значение  имеет,  решили вы или нет? Сейчас важно
одно: собраться с духом, махнуть к Канарским  островам  и  -  в
голубой  простор!  Ну  зачем, скажите на милость, вы остаетесь?
Земля скончалась и погребена. У нее больше нет ни прошлого,  ни
настоящего,  ни  будущего.  Неужели  вы  не  чувствуете никакой
ответственности за вашу собственную биологическую судьбу?
     - Ой, хоть от этого избавьте!
     Холлидей достал из кармана рубашки свою карточку на  право
получения   промышленных  товаров  и  протянул  ее  через  стол
Грейиджеру, ответственному за выдачу.
     - Мне  нужен  новый  насос  для  домашнего   холодильника,
тридцативаттного "Фрижидэра". Остались еще?
     Грейнджер   театрально   простонал,   потом,   раздраженно
фыркнув, взял карточку.
     - О Боже, да ведь вы Робинзон Крузо наоборот - возитесь со
всем этим старым хламом, пытаетесь что-то  из  него  мастерить.
Последний  человек  на  берегу:  все  уплывают,  а он остается!
Допустим, вы и в самом деле поэт и мечтатель, но неужели вы  не
понимаете, что эти два биологических вида уже вымерли?
     Холлидей не отрывал взгляда от вертолета на бетонированной
площадке,  от  огней, отраженных солевыми холмами, обступившими
поселок со всех сторон.  Каждый  день  эти  холмы  придвигались
немного  ближе,  стало трудно даже раз в неделю собирать людей,
чтобы отбрасывать соль назад. Через десять лет  он  и  в  самом
деле  может оказаться в положении Робинзона Крузо. К счастью, в
огромных, как газгольдеры, цистернах воды и керосина хватит  на
пятьдесят  лет.  Если  бы  не  эти  цистерны, выбора бы у него,
конечно, не было.
     - Отстаньте от меня,- сказал он Грейнджеру.- Отыгрываетесь
на мне,  потому  что  сами  вынуждены  остаться.  Может,  я   и
принадлежу  к вымершему виду, но, чем исчезнуть совсем, я лучше
буду цепляться за жизнь здесь.  Что-то  мне  говорит:  настанет
день,  когда  люди  начнут  сюда  возвращаться.  Кто-то  должен
остаться,  в  ком-то  должна  сохраниться  память  о  том,  что
означало  "жить  на Земле". Земля не какая-то ненужная кожура -
сердцевину съел, а ее отбросил. Мы на пей родились.  Только  ее
мы помним по-настоящему.
     Медленно,  словно  раздумывая,  Грейнджер  кивнул.  И  уже
хотел, по-видимому,  что-то  сказать,  но  тут  мрак  за  окном
прорезала    ослепительно    белая   дуга.   Место,   где   она
соприкоснулась с землей, увидеть не удалось - его  загораживала
цистерна.
     Холлидей встал и высунулся из окна.
     - Должно быть, космическая платформа. И, похоже, большая;
     В ночи, эхом отдаваясь от башен коралла, пронеслись долгие
раскаты  могучего  взрыва.  Потом,  после  нескольких  вспышек,
послышались еще взрывы, более слабые, а потом весь северо-запад
заволокло белой пеленой пара.
     - Атлантическое      -      озеро,-       прокомментировал
Грейнджер.-Давайте  поедем  и  взглянем-вдруг платформа открыла
что-нибудь интересное?
     Через полчаса, погрузив на  заднее  сиденье  джипа  старый
грейнджеровский комплект пробирок для образцов флоры и фауны, а
также  слайды и инструменты для изготовления чучел, они выехали
к южному концу Атлантического озера-за десять миль отних.
     Именно там Холлидей и обнаружил рыбу.
     Атлантическое озеро, узкая лента стоячей  морской  воды  к
северу от Бермудских островов, длиною в десять миль и шириною в
одну,    было    единственным,   что   осталось   от   прежнего
Атлантического  океана,-  вернее,  от  всех  океанов,  когда-то
занимавших   две   трети   земной   поверхности.   Бездумная  и
лихорадочно  поспешная  добыча  кислорода   из   морской   воды
(кислород  был нужен для создания искусственных атмосфер вокруг
новоосваиваемых  планет)  привела  к  гибели  Мирового  океана,
быстрой  и  необратимой,  а его смерть, в свою очередь, вызвала
климатические  и  иные   геофизические   изменения,   сделавшие
неминуемой   гибель   всей  жизни  на  Земле.  Кислород,  путем
электролиза  извлекаемый  из  морской  воды,  затем  сжижали  и
увозили  на ракетах с Земли, а высвобождаемый водород выпускали
прямо в земную атмосферу. В конце концов остался  лишь  тонкий,
чуть   больше   мили  толщиной  слой  сколько-нибудь  плотного,
пригодного для дыхания воздуха, и людям,  еще  остававшимся  на
Земле,  пришлось  покинуть отравленные, превратившиеся теперь в
плоскогорья континенты и отступить на океанское дно. Холлидей в
своем отеле в Айдл-Энде провел бес-сиетные часы среди сдбранных
им книг и журналов, где рассказывалось о городах старой  Земли.
Да  и  Грейнджер  часто  описывал ему свою юность, когда океаны
опустели еще только наполовину и он  работал  морским  биологом
моря  в  университете  Майами; берега Флориды тогда, непрерывно
удлиняясь, превращались для него в лабораторию,  о  которой  до
этого он даже не мог и мечтать.
     - Моря  -  наша  коллективная  память,-  часто  говорил он
Холлидею.- Осушая их, мы стирали прошлое каждого из нас и в еще
большей мере - наше понимание того, кто мы такие. Это еще  один
аргумент  в  пользу  вашего  отлета. Без моря жизнь оказывается
невыносимой.  Мы   становимся   всего   лишь   жалкими   тенями
воспоминаний;  слепые  и бездомные, мечутся они в пустом черепе
Земли.
     До озера они доехали за полчаса, пробравшись кое-как через
болотистые берега. Кругом в ночном полумраке были  видны  серые
соляные   дюны;   трещины,  змеившиеся  в  лощинах  между  дюн,
расщепляли солевые пласты, делили их на  четкие  шестигранники.
Поверхность  воды  скрывало  густое облако пара. Они остановили
джип на низком мысе и, задрав головы, стали оглядывать огромную
тарелку - корпус космической платформы. Платформа была большая,
почти  в   триста   ярдов   диаметром;   сейчас   она   лежала,
перевернувшись,  на  мелководье, обшивка ее обгорела и была вся
во вмятинах, огромные дыры зияли теперь там,  где  прежде  были
реакторы,  выбитые ударом из гнезд и взорвавшиеся уже на другой
стороне озера. В четверти мили от себя Грейнджер и  Халлидей  с
трудом  разглядели  сквозь  дымку пара гроздь роторов; концы их
осей смотрели в небо.
     Продвигаясь по берегу (озеро было от них по правую  руку),
с   трудом  разбирая  одну  за  другой  буквы,  приклепанные  к
опоясывающему  ободу,  они  подошли  к  платформе.   Гигантский
корабль   пропахал  -цепочку  водоемов  у  южного  конца  озера
огромными  бороздами,  и  Грейнджер,  бродя  в   теплой   воде,
вылавливал  живность.  То  там,  то здесь попадались карликовые
анемоны и морские звезды, изуродованные и  скрученные  раковыми
опухолями.  К  его резиновым сапогам липли тонкие, как паутина,
водоросли;  их  утолщения  в  тусклом   свете   сверкали,   как
драгоценные камни. Холлидей и Грейнджер задержались у одного из
самых  больших  водоемов,  круглого  бассейна диаметром футов в
триста;  сейчас  он  медленно  пустел  -  вода  уходила   через
прорезавшую  берег глубокую свежую борозду. Грейнджер осторожно
двинулся вниз по склону, подхватывая образцы и-засовывая  их  в
пробирки  на  штативе;  Холлидей стоял, задрав голову, на узком
перешейке между водоемом и озером и смотрел на край космической
платформы, нависающий над ним во мраке, как корабельная корма.
     Он разглядывал разбитый люк одного из куполов для экипажа,
когда вдруг увидел, как на обращенной вниз  поверхности  что-то
мелькнуло.  Какое-то  мгновенье  он  думал,  что это, возможно,
пассажир, которому удалось спастись, но потом понял, что просто
отразился в алюминизированном металле всплеск в водоеме у  него
за спиной.
     Он  обернулся  и  увидел,  что Грейнджер по колено в воде,
стоявший в десяти футах от него, пристально в нее вглядывается.
     - Вы что-нибудь бросили?  -  спросил  Грейнджер.  Холлидей
покачал головой:
     - Нет.
     Не думая, что говорит, он добавил:
     - Наверно, это рыба прыгнула.
     - Что-что?  Рыба?  На  всей  планете не осталось ни одной.
Весь этот зоологический класс вымер еще десять лет  назад.  Да,
странно.
     И тут рыба снова подпрыгнула.
     Несколько  мгновений,  стоя  неподвижно  в  полумраке, они
смотрели,  как  ее  тонкое  серебристое  тело  выскакивает   из
тепловатой  мелкой  воды  и,  описывая короткие блестящие дуги,
мечется по водоему.
     - Морская собака,- пробормотал  Грейнджер.-  Из  семейства
акул.  Высокая способность к адаптации - ну, да это, впрочем, и
так достаточно очевидно. Черт побери, вполне возможно, что  это
последняя рыба на Земле.
     Холлидей спустился вниз, глубоко увязая в глине.
     - А  вода  разве не слишком соленая? Грейнджер нагнулся и,
зачерпнув ладонью, с опаской попробовал ее на вкус.
     - Соленая, но не чрезмерно.
     Он оглянулся через плечо на озеро.
     - Возможно, вода, постоянно испаряясь с поверхности озера,
потом конденсируется здесь. Своеобразная перегонная установка -
каприз природы.
     Он шлепнул Холлидея по плечу:
     - Довольно интересно, Холлидей!
     Морская собака ошалело прыгала к ним, извиваясь всем своим
двухфутовым телом в воздухе. Из-под воды выступали все новые  и
новые  глинистые  отмели;  только  в середине водоема воды было
больше чем на фут.
     Холлидей показал на место в пятидесяти ярдах от  них,  где
берег был разворочен, взмахом руки позвал Грейнджера за собой и
побежал.
     Через  пять  минут  пролом был уже завален. Потом Холлидей
вернулся  за  джипом  и  осторожно  повел  его  по   извилистым
перешейкам  между  водоемами. Доехав до водоема, где была рыба,
он опустил щит, закрепленный на переднем бампере, снова  сел  в
машину  и,  маневрируя  вокруг водоема, начал сбрасывать в воду
глину. Через два или три часа диаметр водоема стал почти  вдвое
меньше,  зато  уровень  воды  поднялся  до двух с лишним футов.
Морская собака больше не прыгала, теперь она спокойно плавала у
самой  поверхности  воды,  молниеносными  движениями   челюстей
захватывая бесчисленные мелкие растения, которые джип сбросил в
водоем  вместе  с  глиной. На ее удлиненном серебристом теле не
видно было  ни  единой  царапины,  а  небольшие  плавники  были
упругими и сильными.
     Грейнджер  сидел,  прислонившись  к  ветровому  стеклу, на
капоте джипа и с восхищением наблюдал за действиямй Холлидея.
     - Да, в вас, бесспорно, есть скрытые  ресурсы,-  изумленно
сказал он.- Никак не думал, что такое вам свойственно.
     Холлидей  вымыл  в  воде  руки,  потом шагнул через полосу
глины, которая теперь окружала водоем. Всего в нескольких футах
у него за спиной резвилась в воде морская собака.
     - Хочу, чтобы она жила,- сухо сказал Холлидей.- Вы  только
вдумайтесь,  Грейнджер,  и  вам  это  станет ясно: когда двести
миллионов  лет  назад  из  морей  выползли   на   сушу   первые
земноводные,  рыбы  остались  в  море  точно так же, как теперь
остаемся на Земле мы с вами. В каком-то смысле рыбы-это вы и я,
но только как бы отраженные в зеркале моря.
     Он тяжело опустился на подножку джипа. Одежда его промокла
и была вся в потеках  соли,  и  он  тяжело  дышал:  воздух  был
влажным.  На  западе  стал  виден  вздымающийся  с морского дна
длинный  силуэт  Флориды  -  его  верх  уже  освещали   несущие
губительное тепло солнечные лучи.
     - Ничего,  если  оставим  ее  здесь  до  вечера? Грейнджер
взобрался на сиденье водителя.
     - Все будет в порядке. Поедемте, вам нужно отдохнуть.
     Он показал на нависающий  над  водоемом  край  космической
платформы:
     - Загородит  на  несколько  часов,  так что здесь будет не
слишком жарко.
     Они въехали в  поселок,  и  Грейнджер  теперь  то  и  дело
замедлял  ход,  чтобы  помахать рукой старикам, покидающим свои
крылечки, плотно  закрывающим  ставни  на  окнах  металлических
домиков.
     - А  Буллен?  -  озабоченно  спросил он Холлидея.- Ведь он
наверняка вас ждет.
     - Улететь с Земли? После этой ночи?  Исключено.  Грейнджер
уже останавливал машину у "Нептуна". Он покачал головой.
     - Не слишком ли большое значение придаете вы одной морской
собаке? Когда-то их были миллионы, океаны буквально кишели ими.
     - Вы   упускаете  главное,-  сказал  Холлидей,  усаживаясь
поудобнее на сиденье и пытаясь стереть с лица соль.-  Эта  рыба
означает,  что  на  Земле  еще что-то можно сделать. Земля, как
выясняется, еще не истощилась окончательно - не умерла.Мы можем
вырастить новые формы жизни, создать совершенно новую биосферу.
     Грейнджер  вошел  в  бар  за  ящиком  пива,  а   Холлидей,
оставшись  за рулем, сидел, устремив взгляд на нечто такое, что
было доступно только его внутреннему зрению. Грейнджер вышел из
бара не один -с ним был Буллен.
     Чиновник из управления эмиграции поставил ногу на подножку
джипа и заглянул в машину.
     - Ну, так как, Холлидей? Мне бы не хотелось  больше  здесь
задерживаться. Если это вас не интересует, я отправлюсь дальше.
На  новых  планетах  расцветает  жизнь,  и  это только начало -
первый шаг к звездам. Том Джуранда и парни Мерриуэзеров улетают
на следующей неделе. Хотите составить им компанию?
     - Простите, не хочу,-коротко ответил Холлидей, втащил ящик
пива в машину, дал газ, и в ревущем облаке пыли джип понесся по
пустой улице.
     Через полчаса, освеженный душем, уже  не  изнывая  так  от
жары,  он  вышел  на крышу отеля в Айдл-Энде и проводил глазами
вертолет, который, прострекотав у него над головой,  унесся  за
поросшие  ламинариями  равнины  по  направлению  к  потерпевшей
крушение платформе.
     - Так поедемте же скорей! В чем дело?
     - Возьмите себя в руки,- сказал Грейнджер.- Вы уже теряете
над собой контроль. Так  можно  перегнуть  палку  -  вы  убьете
несчастную тварь Своей добротой. Что у вас там?
     Он  показал на консервную банку, которую Холлидей поставил
в ящик под приборной доской.
     - Хлебные крошки.
     Грейнджер вздохнул, потом мягко закрыл дверцу джипа.
     - Ну и тип вы, скажу я  вам!  Серьезно.  Если  бы  вы  так
заботились обо мне! Мне тоже не хватает воздуха.
     До   озера  оставалось  еще  миль  пять,  когда  Холлидей,
сидевший за рулем, подался вперед и показал на свежие отпечатки
шин в мягкой соли впереди, перетекающей через дорогу.
     - Кто-то уже там. Грейнджер пожал плечами:
     - Ну и что? Наверно, решили посмотреть на  платформу.-  Он
тихонько  фыркнул.-  Ведь  наверняка  вы захотите разделить ваш
новый Эдем с кем-нибудь еще? Или это будете  только  вы  и  ваш
консультант-биолог?
     Холлидей смотрел в ветровое стекло.
     - Меня   раздражают   эти   платформы,-   сказал  он,-  их
сбрасывают на Землю, как будто это какая-то свалка. И  все  же,
если  бы не платформа, которая сюда упала, я бы не наткнулся на
рыбу.
     Они доехали до озера  и  начали  пробираться  на  джипе  к
водоему,  где  осталась  рыба; впереди, исчезая в лужах и снова
возникая, вился след другой машины. Чужой автомобиль стоял,  не
доехав двести ярдов до платформы, и загораживал им путь.
     - Это  машина  Мерриуэзеров,-  сказал  Холлидей, когда они
обошли  вокруг  большого   облезлого   "бьюика",   исчерченного
полосами  желтой  краски,  снабженного  наружными  клаксонами и
разукрашенного флажками.- Наверно, оба здесь.
     Грейнджер показал рукой в сторону:
     - Вон, один уже на платформе.
     Младший из двух  братьев  стоял  наверху,  на  самом  краю
платформы,  и  паясничал,  а  его брат и Том Джуранда, высокий,
широкоплечий  парень  в  куртке  кадета   космического   флота,
бесновались  около  водоема, в котором Холлидей оставил рыбу. В
руках у них были камни и большие комки соли, и они швыряли их в
водоем.
     Холлидей, бросив Грейнджера, сорвался с места  и,  истошно
вопя;   помчался  к  водоему.  Те,  слишком  поглощенные  своим
занятием,   продолжали   кривляться   и   забрасывать    водоем
импровизированными  гранатами,  а  наверху  младший  Мерриуэзер
восторженными воплн-Noр выражал  им  свое  одобрение,  Вот  Том
Джуранда   пробежал   по   берегу   несколько  ярдов  и  начал,
разбрасывая комья, разбивать ногами невысокий  глиняный  накат,
сделанный  Холлидеем вокруг водоема, а потом снова стал бросать
в водоем камни.
     -Прочь  отсюда!  Джуранда!-заревел  Холлидей.-   Не   смей
бросать камни!
     Тот  уже  размахнулся,  чтобы швырнуть в водоем ком соли с
кирпич  величиной,  когда  Холлидей  схватил  его  за  плечо  и
повернул  к себе так резко, что соль рассыпалась дождем влажных
мелких  кристаллов;  потом   Холлидей   метнулся   к   старшему
Мерриуэзеру и дал ему пинка.
     Водоем иссяк. Глиняный вал рассекала глубокая канава, и по
ней вода  уже ушла в соседние водоемы и впадины. Внизу, в самой
середине, среди камней и соли еще билось в луже  воды,  которая
там  оставалась,  изуродованное  тело  морской  собаки. Из ран,
окрашивая соль в темно-красный цвет, хлестала кровь. . Холлидей
бросился к Джуранде, яростно затряс его за плечи.
     - Джуранда! Ты понимаешь, что ты натворил, ты... Чувствуя,
что у него больше нет сил,  Холлидей  разжал  руки,  спустился,
пошатываясь,  в  водоем  И,  отбросив  ногой  несколько камней,
остановился над рыбиной; она судорожно дергалась у его ног.
     - Простите Холлидей,- нерешительно пробормотал у  него  за
спиной старший из Мерриуэзеров.-Мы не знали, что эта рыба ваша.
     Холлидей   отмахнулся,   и  руки  его  бессильно  повисли.
.Растерянный, сбитый с толку, он не знал, как дать выход  обиде
и гневу.
     Том  Джуранда захохотал и выкрикнул что-то издевательское.
Для  юношей  напряжение  спало,  они  повернулись  и   побежали
наперегонки  через  дюны  к  своей  машине, вопя во все горло и
передразнивая возмущенного Холлидея.
     Грейнджер дождался, пока они пробегут мимо,.потом  подошел
к  яме посреди водоема; когда он увидел, что воды там нет, лицо
его искривилось в болезненной гримасе.
     - Холлидей! - позвал он.- Пойдемте.
     Не отрывая глаз от тела морской собаки, Холлидей  .покачал
головой.
     Грейнджер  спустился  к  нему  и  стал  рядом. Послышались
гудки, потом слабеющий шум мотора--"бьюик" уезжал.
     - Чертовы мальчишки.- И Грейнджер мягко взял  Холлидея  за
локоть.- Простите, но это не конец света.
     Наклонившись,  Холлидей  протянул  руки  к морской собаке,
которая теперь уже не двигалась; глина вокруг нее  была  залита
кровью.  Руки  на  миг  остановились  в  воздухе,  потом  снова
опустились.
     - Ведь тут ничего нельзя  сделать?  -  сказал  он,  словно
обращаясь к самому себе.
     Грейнджер  осмотрел  рыбу.  Если не считать большой раны в
боку и раздавленной головы, кожа нигде не была повреждена.
     - А почему бы не сделать из нее чучело? - задумчиво сказал
Грейнджер.
     Холлидей уставился на него, словно  не  веря  своим  ушам;
лицо  его  задергалось.  Молчание  длилось несколько мгновений.
Потом, вне себя от гнева, Холлидей закричал:
     - Чучело? Да вы что, спятили? Может,  и  из  меня  сделать
чучело, набить голову соломой?
     Он  повернулся  и, толкнув плечом Грейнджера, будто его не
видя, выскочил наверх.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998

     Хуан Эстремадура. Спортивная жизнь

     Улица, как и все другие улицы в этом городе,  представляла
собой  широкую  гаревую  дорожку,  и на ней были идеально точно
размечены дистанции - сто метров,  двести,  четыреста,  тысяча,
тысяча пятьсот и десять тысяч. Там и сям среди зелени виднелись
спортивные   площадки  с  необходимым  инвентарем  -  кольцами,
параллельными  брусьями,  шведскими  стенками,  гирями  и  всем
прочим.
     Ив   каждом   квартале   были   бассейны,   футбольные   и
баскетбольные поля, теннисные корты...
     Было раннее утро, и город казался вымершим - только иногда
бесшумно  промелькнет  кто-нибудь,  добровольно  или   Поневоле
поднявшийся на заре.
     Наверху,  над  крышами высоких зданий, солнце уже играло с
первыми отфильтрованными дымами из труб и с последними  каплями
росы,   которые  судорожно,  словно  опасаясь  за  свою  жизнь,
цеплялись за антенны трехмерного телевидения.
     Сержант из Отдела по борьбе с неженками  искоса  посмотрел
на  юношу.  "Кого  ты  думаешь  провести?" - казалось, говорила
улыбка на красном, пышущем  здоровьем  лице.  Он  повернулся  к
другому патрульному и сказал:
     - Ты  только  посмотри  на  него  - хочет уверить нас, что
живет спортивно.
     - Напрасно старается, сержант, ему нас  не  обмануть,-  и,
явно  сетуя  на то, что на свете так много безрассудных юношей,
полицейский улыбнулся тоже.- Этот? Да он наверняка не делает  в
день и получаса гимнастики.
     -Дома  делаю  целых  три часа,-запротестовал юноша.- И еще
полтора - на службе.
     - Поспорим, что  неправда?  -  Сержант  смотрел  прямо  на
юношу,  и  взгляд у него теперь был холодный и жесткий.- Сейчас
узнаем. Иди вон к той стартовой линии и пробеги стометровку.
     Не говоря ии слова, но с душой,  полной  страха  и  дурных
предчувствии, юноша снял с себя тренировочный костюм, в котором
полагалось  ходить по улицам, и пошел к линии старта. Подойдя к
ней, он сделал робкую разминку, на  несколько  мгновений/замер,
стал па старт и, едва раздался выстрел, бросился вперед со всей
силой  и  исступлением,  на  какие был способен,- а они были не
малые.
     - Двенадцать секунд! - прокричал сержант и, оторвав взгляд
от секундомера, пристально  посмотрел  на  бегуна.-  По  Уставу
тебе,  в  твоем  возрасте,  полагается бежать стометровку самое
большее за одиннадцать и три десятых секунды.
     Говорить юноша не мог - он задыхался.
     - Е... еще раз... если можно,- произнес он наконец.
     Сержант расправил грудь.
     - Нет, мальчик, нельзя. Теперь ты сам видишь - мы правы.
     - Дело вот в чем, сержант,- продолжал юноша,  и  в  голосе
его  теперь  слышался ужас.- Только я вышел из своего дома, как
меня остановил другой патруль вашего  Отдела,  и  мне  пришлось
пробежать  тысячу  пятьсот,  а  потом  десять  минут заниматься
тяжелой атлетикой и проделать упражнения на коне. Результаты  я
показал хорошие, но устал. Если вы позволите...
     - А почему тогда у тебя не пробита карточка проверки?
     - Я  протянул  им  ее,  но  они  заспешили  - увидели двух
подозрительных.
     - Очень   странно,   очень.-    Сержант    погрузился    в
размышления.- Хорошо, дам тебе еще одну возможность, последнюю.
Пойдем посмотрим, как ты справляешься с шестом.
     Втроем  они  прошли  на  ближайшую  площадку для прыжков в
высоту и, пока гоноша разглядывал планки,  полицейские  подняли
одну из них довольно-таки высоко.
     - Не  хочу  тебя  пугать, но выполнить минимум тебе будет,
по-моему,  трудновато,-  громко  сказал   сержант   и   покачал
головой.- Сам знаешь, три с половиной метра.
     Юноша  молчал. Он взял шест, крепко сжал его, расслабил на
мгновение ноги, а потом побежал.  Первые  несколько  метров  он
протрусил медленной рысцой, потом шаги его стали увеличиваться,
и, наконец, он уперся шестом в землю.
     Двум  полицейским почудилось, будто внезапный порыв поднял
его к облакам. Какой-то миг они были уверены, что он преодолеет
препятствие, и у одного даже вырвался ободряющий крик,  но  они
тут  же  увидели,  как планка падает следом за юношей на мат из
пенопласта.
     - Ну что, убедился? - крикнул сержант.- Понял, что нас  не
проведешь? Мы и так уже слишком долго с тобой возимся.
     Юноша встал на ноги. Глаза его метали молнии, рот Кривился
в горькой гримасе.
     - Почему  не  отложили  проверку  до  завтра? Скажите мне,
почему?-Он смотрел на них с ^ненавистью.- Ведь говорил  вам:  я
устал! Это противозаконно!
     - Спокойно,   спокойно,-  сказал  напарник  сержанта.-  Ты
живешь не спортивно, это любому видно за сто километров.  Ты  в
плохой  форме, мальчик, а Устав есть Устав. Так что, знаешь сам
- две недели в Доме Ускоренной Физической Подготовки, да  и  то
только  если  уже  не  попадался  как слабак или безразличный к
спорту.  Ну,  а   если   попадался,   то   не   миновать   тебе
Предолимпийского Лагеря.
     Юноша опустил голову, и они втроем двинулись в путь. Когда
они собрались   перейти   улицу,  им  пришлось  остановиться  и
переждать: двое, белые как мел, истекая потом,  бежали  по  ней
марафонскую дистанцию.

     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998