|
|
А.Н.Леонтьев
"ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.СОЗНАНИЕ.ЛИЧНОСТЬ"
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Эта небольшая теоретическая книга готовилась очень долго, но и сейчас
я не могу считать ее законченной - слишком многое осталось в ней не
эксплицированным, только намеченным. Почему я все же решился ее опубли-
ковать? Замечу сразу: только не из любви к теоретизированию.
Попытки разобраться в методологических проблемах психологической нау-
ки всегда порождались настоятельной потребностью в теоретических ориен-
тирах, без которых конкретные исследования неизбежно остаются близоруки-
ми.
Вот уже почти столетие, как мировая психология развивается в условиях
кризиса ее методологии. Расколовшись в свое время на гуманитарную и ес-
тественнонаучную, описательную и объяснительную, система психологических
знаний дает все новые и новые трещины, в которых кажется исчезающим сам
предмет психологии. Происходит его редукция, нередко прикрываемая необ-
ходимостью развивать междисциплинарные исследования. Порой даже раздают-
ся голоса, открыто призывающие в психологию "варягов": "придите и княжи-
те нами". Парадокс состоит в том, что вопреки всем теоретическим труд-
ностям во всем мире сейчас наблюдается чрезвычайное ускорение развития
психологических исследований - под прямым давлением требований жизни. В
результате противоречие между громадностью фактического материала, скру-
пулезно накапливаемого психологией в превосходно оснащенных лаборатори-
ях, и жалким состоянием ее теоретического, методологического фундамента
еще более обострилось. Небрежение и скепсис в отношении общей теории
психики, распространение фактологизма и сциентизма, характерные для сов-
ременной американской психологии (и не только для нее!), стали барьером
на пути исследования капитальных психологических проблем.
Нетрудно увидеть связь между этим явлением и разочарованностью, выз-
ванной не оправдавшимися претензиями главных западноевропейских и амери-
канских направлений произвести в психологии долгожданную теоретическую
революцию. Когда родился бихевиоризм, заговорили о спичке, поднесенной к
бочке с порохом; затем стало казаться, что не бихевиоризм, а геш-
тальт-психология открыла генеральный принцип, способный вывести психоло-
гическую науку из тупика, в который ее завел элементаристский, "атомис-
тический" анализ; наконец, у очень многих закружилась голова от фрейдиз-
ма, якобы нашедшего в бессознательном ту точку опоры, которая позволяет
поставить психологию с головы на ноги и сделать ее по-настоящему жизнен-
ной. Другие буржуазно-психологические направления были, пожалуй, менее
претенциозны, но их ждала та же участь; все они оказались в общей эклек-
тической похлебке, которую варят сейчас - каждый на свой манер - психо-
логи, ищущие репутации "широких умов".
По совершенно другому пути шло развитие советской психологической на-
уки.
Методологическому плюрализму советские психологи противопоставили
единую марксистско-ленинскую методологию, позволяющую проникнуть в
действительную природу психики, сознания человека. Начались настойчивые
поиски решения главных теоретических проблем психологии на основе марк-
сизма. Одновременно шла работа по критическому осмысливанию на этой ос-
нове положительных достижений зарубежной психологии и развернулись конк-
ретные исследования по широкому кругу вопросов. Складывались новые под-
ходы и новый концептуальный аппарат, позволивший достаточно быстро вы-
вести советскую психологию на научный уровень, несопоставимо более высо-
кий, чем уровень той психологии, которая пользовалась официальным приз-
нанием в дореволюционной России. В психологии появились новые имена:
Блонского и Корнилова, затем Выготского, Узнадзе, Рубинштейна и других.
Главное в том, что это был путь неустанной целеустремленной борьбы -
борьбы за творческое овладение марксизмом-ленинизмом, борьбы против иде-
алистических и механистических, биологизаторских концепций, выступавших
то в одном, то в другом обличье. Развивая линию, противостоящую этим
концепциям, нужно было вместе с тем избежать научного изоляционизма,
равно как и положения одной из психологических школ, существующей наряду
с прочими. Мы все понимали, что марксистская психология - это не от-
дельное направление, не школа, а новый исторический этап, олицетворяющий
собой начало подлинно научной, последовательно материалистической психо-
логии. Мы понимали и другое, а именно, что в современном мире психология
выполняет идеологическую функцию, служит классовым интересам и что с
этим невозможно не считаться.
Методологические и идеологические вопросы оставались в центре внима-
ния советской психологии, особенно в первый период ее развития, который
ознаменовался выходом в свет таких фундаментальных по своим идеям книг,
как "Мышление и речь" Л.С.Выготского и "Основы общей психологии" Л.С.Ру-
бинштейна. Нужно, однако, признать, что в последующие годы внимание к
методологическим проблемам психологической науки несколько ослабло. Это,
конечно, вовсе не значит, что теоретические вопросы стали меньше обсуж-
даться или о них стали меньше писать. Я имею в виду другое: известную
методологическую беспечность многих конкретно-психологических, в том
числе и прикладных, исследований.
Это явление объяснимо рядом обстоятельств. Одно из них состоит в том,
что постепенно произошло нарушение внутренних связей между разработкой
философских проблем психологии и реальной методологией ведущихся иссле-
дований. Философским вопросам психологии (как и философской критике за-
рубежных немарксистских направлений) посвящается немало объемистых книг,
но вопросы, касающиеся конкретных путей исследования широких психологи-
ческих проблем, в них почти не затрагиваются. Создается впечатление как
бы разветвленности: с одной стороны - сфера философской психологической
проблематики, а с другой стороны - сфера специально психологических ме-
тодологических вопросов, возникающих в опыте конкретных исследований.
Конечно, разработка собственно философских вопросов той или иной области
научного знания необходима. Однако речь идет о другом: о разработке на
марксистской философской основе специальных проблем методологии психоло-
гии как конкретной науки. А это требует проникновения теоретической мыс-
ли в ее, так сказать, "внутреннее хозяйство".
Поясню свою мысль на примере одной из труднейших проблем, издавна
стоящих перед психологическим исследованием, - речь идет о проблеме свя-
зи психических процессов и процессов мозговых, физиологических. Вряд ли
нужно убеждать сейчас психологов в том, что психика есть функция мозга и
что психические явления и процессы нужно изучать в единстве с физиологи-
ческими. Но что значит изучать их в единстве? Для конкретно-психологи-
ческого исследования вопрос этот оказался архисложным. Дело в том, что
никакое прямое соотнесение между собой психических и мозговых физиологи-
ческих процессов проблемы еще не решает. Теоретические альтернативы, ко-
торые возникают при таком прямом сближении, хорошо известны: либо это
гипотеза параллелизма, роковым образом приводящая к пониманию психики
как эпифеномена; либо это позиция наивного физиологического детерминизма
с вытекающим из него сведением психологии к физиологии; либо, наконец,
это дуалистическая гипотеза психофизиологического взаимодействия, кото-
рая допускает действие нематериальной психики на материальные процессы,
протекающие в мозге. Для метафизического мышления никакого иного решения
попросту не существует, меняются лишь термины, прикрывающие все те же
альтернативы.
Вместе с тем психофизиологическая проблема имеет для психологии со-
вершенно конкретный и в высшей степени деловой смысл, потому что психо-
лог должен постоянно иметь в виду работу морфофизиологических механиз-
мов. Нельзя же рассуждать, например, о процессах восприятия, не обраща-
ясь к данным морфологии и физиологии. Однако образ восприятия как психо-
логическая реальность совсем не то же самое, что мозговые процессы и их
констелляции, функцией которых он является. Очевидно, что мы имеем здесь
дело с разными формами движения, но это необходимо ставит дальнейшую
проблему о тех содержательных переходах, которые связывают между собой
эти формы движения. Хотя проблема эта является прежде всего методологи-
ческой, ее решение требует анализа, проникающего, как я говорил, в ре-
зультаты, накопленные конкретными исследованиями на психологическом и
физиологическом уровнях.
На другой стороне, в сфере специально психологической проблематики,
внимание стало все более сосредоточиваться на тщательности разработки
отдельных вопросов, на повышении технической вооруженности лабораторного
эксперимента, усовершенствовании статистического аппарата и на использо-
вании формальных языков. Конечно, без этого прогресс в психологии сейчас
попросту невозможен. Но очевидно и другое: что одного этого еще недоста-
точно. Необходимо, чтобы при этом частные задачи не заслоняли собой бо-
лее общих, чтобы методика исследования не заслоняла собой его методоло-
гию.
Дело в том, что психолог-исследователь, взявшись за изучение конкрет-
ных вопросов, неизбежно продолжает наталкиваться на фундаментальные ме-
тодологические проблемы психологической науки. Только они выступают пе-
ред ним в скрытом своем выражении, так что решение конкретных вопросов
кажется от них не зависящим, требующим лишь умножения и уточнения эмпи-
рических данных. Возникает иллюзия "деметодологизации" сферы конкретных
исследований, что еще более усиливает впечатление размыкания внутренних
связей между общетеоретическими марксистскими основаниями психологичес-
кой науки и ее фактологией. В результате в системе психологических поня-
тий образуется своеобразный вакуум, в который стихийно втягиваются кон-
цепции, порожденные взглядами, по существу чуждыми марксизму.
Теоретическая, методологическая беззаботность иногда сказывается и в
подходе к решению некоторых чисто прикладных психологических задач. Она
проявляется прежде всего в попытках некритического применения в практи-
ческих целях научно не обоснованных методических средств. Предпринимая
такого рода попытки, зачастую спекулируют на необходимости теснее связы-
вать психологию с актуальными задачами, которые выдвигаются современным
этапом развития общества и научно-технической революцией. Наиболее гру-
бым выражением таких попыток является практика бездумного использования
психологических тестов, чаще всего импортируемых из США. Я говорю здесь
об этом только потому, что развитие практики тестирования обнажает один
из "механизмов", порождающих в психологии антиметодологические установ-
ки.
Тестами, как известно, называют краткие испытания, цель которых сос-
тоит в том, чтобы обнаружить (а иногда и измерить) то или иное предвари-
тельно научно осмысленное свойство или процесс. Когда, например, стала
известна реакция лакмуса на кислоту, то появился тест "лакмусовой бумаж-
ки" - изменение ее цвета стало служить простейшим индикатором кислотнос-
ти или щелочности жидкости, смачивающей бумажку; изучение индивидуальных
особенностей восприятия цвета привело к созданию известных таблиц Штил-
линга, которые по различаемости изображенных на них цифр позволяют дос-
таточно надежно судить об отсутствии или наличии цветоаномалии и о ее
характере. Такого рода тесты, широко используемые в самых различных об-
ластях знания, можно назвать "понимающими" в том смысле, что они опира-
ются на содержательное представление о зависимостях, которые связывают
между собой результаты тестирования с изучаемыми свойствами, состояниями
или процессами. Они не эмансипированы от науки и не подменяют собой уг-
лубленные исследования.
Принципиально иной характер имеют те тесты, которые служат способом
обойти трудности добывания подлинно научных психологических знаний. Ти-
пичным образцом таких тестов являются тесты умственного развития. В их
основе лежит следующая процедура: прежде всего, допускается существова-
ние некоего "психологического флогистона", именуемого интеллектуальной
одаренностью; далее изобретается ряд вопросов-задач, среди которых отби-
раются те, которые обладают наибольшей дифференцирующей силой, и из них
составляется "тестовая батарея"; наконец, на основании статистической
обработки результатов большого числа испытаний количество правильно ре-
шаемых задач, включенных в такую батарею, соотносится с возрастом, расо-
вой или социальной принадлежностью испытуемых. Определенный эмпирически
установленный процент решений принимается за единицу, а отклонение от
него записывается в виде дроби, которая якобы и выражает "интеллекту-
альный коэффициент", присущий данному индивиду или группе.
Несостоятельность методологии такого рода тестов очевидна. Ведь
единственным критерием, на основании которого вводятся те или иные тес-
товые задачи, является их валидность, т. е. степень соответствия ре-
зультатов их решения тем или иным косвенным же выражениям тестируемых
психологических особенностей. Это и вызвало к жизни специальную психоло-
гическую дисциплину - так называемую тестологию. Нетрудно увидеть, что
за подобной трансформацией методической техники в самостоятельную дис-
циплину кроется не что иное, как подмена теоретического исследования
грубой прагматикой.
Хочу ли я этим сказать, что от психологических тестов нужно отка-
заться? Нет, конечно. Я воспользовался примером давно дискредитировавших
себя тестов одаренности, чтобы еще раз подчеркнуть необходимость серьез-
ного теоретического анализа даже и при решении таких вопросов, которые
на первый взгляд кажутся узкометодическими.
Я остановился на тех трудностях, которые испытывает научная психоло-
гия, и ничего не говорил о ее бесспорных и очень серьезных достижениях.
Но именно осознание этих трудностей и составило, так сказать, критичес-
кое содержание данной книги. Оно, однако, не является единственным фун-
даментом, на который опираются развиваемые в ней позиции. К ним во мно-
гом привел положительный опыт конкретно-психологических исследований -
как моих собственных, так и проведенных другими учеными. Результаты этих
исследований я постоянно имел в виду, хотя прямо они упоминаются лишь
изредка, в качестве беглых иллюстраций; в большинстве же случаев они
вовсе оставались за пределами изложения. Последнее объясняется необходи-
мостью отказаться от длинных отступлений, чтобы сделать общую авторскую
концепцию более наглядной и обозримой.
По этой же причине книга не претендует и на то, чтобы дать обзор на-
учной литературы по затрагиваемым вопросам. Многие важные и известные
читателю работы в ней не цитируются, хотя и подразумеваются. Так как это
может создать неправильное впечатление, я должен подчеркнуть, что если
эти психологические работы и остались неназванными, то этот отнюдь не
потому, что они, на мой взгляд, не заслуживают внимания. Не иначе обсто-
ит дело и с философско-историческими источниками: читатель без труда об-
наружит теоретические рассуждения, за которыми скрывается анализ некото-
рых прямо не называемых категорий домарксистской классической философии.
Все это - потери, восстановить которые можно только в новой, совершенно
по-другому написанной большой книге. К сожалению, такой возможности у
меня сейчас просто нет.
Почти всякую теоретическую работу можно прочитать по-разному, подчас
совершенно иначе, чем она представляется автору. Поэтому я хочу вос-
пользоваться возможностью сказать в предисловии о том, что на страницах
этой книги является, на мой взгляд, главным.
Я думаю, что главное в этой книге состоит в попытке психологически
осмыслить категории, наиболее важные для построения целостной системы
психологии как конкретной науки о порождении, функционировании и строе-
нии психического отражения реальности, которое опосредствует жизнь инди-
видов. Это - категория предметной деятельности, категория сознания чело-
века и категория личности.
Первая из них является не только исходной, но и важнейшей. В советс-
кой психологии это положение высказывается постоянно, но раскрывается
оно существенно по-разному. Центральный пункт, образующий как бы водо-
раздел между различным пониманием места категории деятельности, состоит
в том, рассматривается ли предметная деятельность лишь как условие пси-
хического отражения и его выражение, или же она рассматривается как про-
цесс, несущий в себе те внутренние движущие противоречия, раздвоения и
трансформации, которые порождают психику, являющуюся необходимым момен-
том собственного движения деятельности, ее развития. Если первая из этих
позиций выводит исследование деятельности в ее основной форме - в форме
практики - за пределы психологии, то вторая позиция, напротив, предпола-
гает, что деятельность независимо от ее формы входит в предмет психоло-
гической науки, хотя, разумеется, совершенно иначе, чем она входит в
предмет других наук.
Иными словами, психологический анализ деятельности состоит, с точки
зрения этой второй позиции, не в выделении из нее ее внутренних психи-
ческих элементов для дальнейшего обособленного их изучения, а в том,
чтобы ввести в психологию такие единицы анализа, которые несут в себе
психическое отражение в его неотторжимости от порождающих его и им опос-
редствуемых моментов человеческой деятельности. Эта защищаемая мною по-
зиция требует, однако, перестройки всего концептуального аппарата психо-
логии, которая в данной книге лишь намечена и в огромной степени предс-
тавляется делом будущего.
Еще более трудной в психологии является категория сознания. Общее
учение о сознании как высшей, специфически человеческой форме психики,
возникающей в процессе общественного труда и предполагающей функциониро-
вание языка, составляет важнейшую предпосылку психологии человека. Зада-
ча же психологического исследования заключается в том, чтобы, не ограни-
чиваясь изучением явлений и процессов на поверхности сознания, проник-
нуть в его внутреннее строение. Но для этого сознание нужно рассматри-
вать не как созерцаемое субъектом поле, на котором проецируются его об-
разы и понятия, а как особое внутреннее движение, порождаемое движением
человеческой деятельности.
Трудность состоит здесь уже в том, чтобы выделить категорию сознания
как психологическую, а это значит понять те реальные переходы, которые
связывают между собой психику конкретных индивидов и общественное созна-
ние, его формы. Этого, однако, нельзя сделать без предварительного ана-
лиза тех "образующих" индивидуального сознания, движение которых харак-
теризует его внутреннюю структуру. Изложение опыта такого анализа, в ос-
новании которого лежит анализ движения деятельности, и посвящена специ-
альная глава книги. Не мне, разумеется, судить о том, является ли этот
опыт удачным. Я хочу только обратить внимание читателя на то, что психо-
логическая "тайна сознания" остается закрытой для любого метода, за иск-
лючением метода, открытого Марксом, позволяющего демистифицировать при-
роду сверхчувственных свойств общественных объектов, к которым принадле-
жит также и человек как субъект сознания.
Наибольшие, вероятно, возражения могут вызвать развиваемые мной
взгляды на личность как предмет собственно психологического изучения. Я
думаю так потому, что они решительно не совместимы с теми метафизически-
ми культур-антропологическими концепциями личности (как и с теориями
двойной ее детерминации - биологической наследственностью и социальной
средой), которые наводняют сейчас мировую психологию. Несовместимость
эта особенно видна при рассмотрении вопроса о природе так называемых
внутренних двигателей личности и вопроса о связи личности человека с его
соматическими особенностями.
Широко распространенный взгляд на природу потребностей и влечений че-
ловека заключается в том, что они-то и суть определители деятельности
личности, ее направленности; что, соответственно, главную задачу психо-
логии составляет изучение того, какие потребности свойственны человеку и
какие психические переживания (влечения, желания, чувства) они вызывают.
Другой взгляд, в отличие от первого, состоит в том, чтобы понять, каким
образом развитие самой деятельности человека, ее мотивов и средств
трансформирует его потребности и порождает новые потребности, в ре-
зультате чего меняется их иерархия, так что удовлетворение некоторых из
них низводится до статуса лишь необходимых условий деятельности челове-
ка, его существования как личности.
Нужно сказать, что защитниками первой, антропологической или, лучше
сказать, натуралистической точки зрения, выдвигается множество аргумен-
тов, в том числе такие, которые метафорически можно назвать аргументами
"от желудка". Конечно, наполнение желудка пищей - непременное условие
любой предметной деятельности, но психологическая проблема заключается в
другом: какова будет эта деятельность, как пойдет ее развитие, а вместе
с ним и преобразование самих потребностей.
Если я выделил здесь данный вопрос, то это потому, что в нем сталки-
ваются противоположные воззрения на перспективу изучения личности. Одно
из них ведет к построению психологии личности, исходящей из примата, в
широком смысле слова, потребления (на языке бихевиористов - "подкрепле-
ния"); другое - к построению психологии, исходящей из примата дея-
тельности, в которой человек утверждает свою человеческую личность.
Второй вопрос - вопрос о личности человека и его телесных особеннос-
тях - заостряется в связи с тем положением, что психологическая теория
личности не может строиться, опираясь главным образом на различия конс-
титуций человека. Как же можно в теории личности обойтись без привычных
ссылок на конституции Шелдона, факторы Айзенка, наконец, на павловские
типы высшей нервной деятельности? Соображение это тоже возникает из ме-
тодологического недоразумения, которое во многом зависит от неоднознач-
ности самого понятия "личность". Неоднозначность эта, однако, исчезает,
если принять то известное марксистское положение, что личность есть осо-
бое качество, которое природный индивид приобретает в системе обществен-
ных отношений. Проблема тогда неизбежно обращается: антропологические
свойства индивида выступают не как определяющие личность или входящие в
ее структуру, а как генетически заданные условия формирования личности
и, вместе с тем, как то, что определяет не ее психологические черты, а
лишь формы и способы их проявления. Например, агрессивность как черта
личности, конечно, будет проявляться у холерика иначе, чем у флегматика,
но объяснить агрессивность особенностью темперамента как же научно бесс-
мысленно, как искать объяснения войн в свойственном людям инстинкте
драчливости. Таким образом, проблема темперамента, свойств нервной сис-
темы и т.п. не "изгоняется" из теории личности, а выступает в ином, нет-
радиционном плане - как вопрос об использовании, если так можно выра-
зиться, личностью врожденных индивидуальных свойств и способностей. И
это - очень важная для конкретной характерологии проблема, которая, как
и ряд других проблем, осталась в данной книге не рассмотренной.
Оговорки, сделанные в этом предисловии (а они могли быть еще более
многочисленными), вызваны тем, что автор видел свою задачу не столько в
утверждении тех или иных конкретно-психологических положений, сколько в
поиске метода их добывания, вытекающего из историко-материалистического
учения о природе человека, его деятельности, сознания и личности.
В заключение мне осталось сказать несколько слов о композиции книги.
Содержащиеся в ней мысли уже были высказаны в прежних публикациях авто-
ра, перечень которых дается в примечаниях к главам. Они, однако, впервые
представлены здесь систематически.
По своему составу книга разбивается на три части. Первую из них обра-
зуют I и II главы, посвященные анализу понятия отражения и того общего
вклада, который вносит марксизм в научную психологию. Главы эти служат
введением к ее центральной части, в которой рассматриваются проблемы де-
ятельности, сознания и личности. Совершенно особое место занимает пос-
ледняя часть книги: она не является продолжением предшествующих глав, а
представляет собой одну из ранних работ автора по психологии сознания.
Со времени ее первого, ставшего теперь редким издания прошло более двад-
цати лет, и многое в ней устарело. Однако она содержит некоторые психо-
лого-педагогические аспекты проблемы сознания, которые в других частях
книги вовсе не затрагиваются, хотя аспекты эти остаются и сейчас близки-
ми сердцу автора. Это и побудило включить ее в книгу.
Москва, июнь 1974 г.
ГЛАВА I
МАРКСИЗМ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ НАУКА
1. ОБ ОБЩИХ ОСНОВАНИЯХ МАРКСИСТСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Учение К.Маркса создало переворот в общественных науках: в философии,
в политической экономии, в теории социализма. Психология, как известно,
оставалась многие годы изолированной от влияния марксизма. Марксизм не
допускался в официальные научные психологические центры, и имя К.Маркса
на протяжении более полустолетия после опубликования его основных произ-
ведений почти не упоминалось в трудах психологов.
Только в начале двадцатых годов учеными нашей страны было впервые
выдвинуто требование сознательно строить психологию на основе марксиз-
ма1. Таким образом, именно советские ученые открыли Маркса для мировой
психологической науки.
Первоначально задача создания марксистской психологии понималась как
задача критики идеалистических философских взглядов, господствовавших в
психологии, и внесения в нее некоторых положений марксистской диалекти-
ки. Характерным в этом отношении было название вышедшего в 1926 г. ново-
го учебника психологии, написанного К.Н.Корниловым. Он назывался так:
"Учебник психологии, изложенной с точки зрения диалектического материа-
лизма". В нем, как и в других работах этого периода, многие основопола-
гающие для психологии идеи и понятия марксизма-ленинизма, в том числе
понятие отражения, оставались еще не раскрытыми. Хотя Корнилов и другие
авторы того времени подчеркивали положение об общественной природе чело-
веческой психики, однако оно обычно интерпретировалось в духе наивных
представлений о биосоциальной обусловленности поведения людей.
Только после работ Л.С.Выготского2 и, несколько позже, С.Л.Рубинштей-
на3 значение марксизма для психологии стало пониматься более полно. По-
лучили развитие исторический подход к психике человека, конкретно-психо-
логическое учение о сознании как высшей форме отражения реальности, уче-
ние о деятельности и ее строении. Происходил процесс постепенного пере-
осмысления значения трудов классиков марксизма для психологической нау-
ки. Становилось все более очевидным, что марксизмом была создана широкая
теория, раскрывающая природу и общие законы психики, сознания, что вклад
марксизма в психологическую науку несопоставим по своему значению с са-
мыми крупными теоретическими открытиями, сделанными в психологии как в
домарксистский период ее развития, так и после Маркса.
Осознание этого явилось результатом большой теоретической работы мно-
гих психологов-марксистов, в том числе и зарубежных4. Но и сейчас еще
нельзя сказать, что психология исчерпала сокровищницу идей марксизма-ле-
нинизма. Вот почему мы вновь и вновь обращаемся к трудам К.Маркса, даю-
щим решение наиболее глубоких и сложных теоретических проблем психологи-
ческой науки.
В теории марксизма решающее важное значение для психологии имеет уче-
ние о человеческой деятельности, о ее развитии и ее формах.
Свои знаменитые тезисы о Фейербахе Маркс, как известно, начинает с
указания "главного недостатка всего предшествующего материализма". Он
состоит в том, что предмет, действительность берутся им лишь в форме
объекта, в форме созерцания, а не как человеческая деятельность, не
субъективно5.
Говоря о созерцательности старого материализма, Маркс имеет в виду то
обстоятельство, что познание рассматривалось им только как результат
воздействия предметов на познающего субъекта, на его органы чувств, а не
как продукт развития его деятельности в предметом мире. Таким образом,
старый материализм отделял познание от чувственной деятельности, от жиз-
ненных практических связей человека с окружающим его миром.
Вводя понятие деятельности в теорию познания, Маркс придавал ему
строго материалистический смысл: для Маркса деятельность в ее исходной и
основной форме - это чувственная практическая деятельность, в которой
люди вступают в практический контакт с предметами окружающего мира, ис-
пытывают на себе их сопротивление и воздействуют на них, подчиняясь их
объективным свойствам. В этом и состоит коренное отличие марксистского
учения о деятельности от идеалистического, которое знает деятельность
только в ее абстрактной, спекулятивной форме.
Глубокий переворот, совершенный Марксом в теории познания, состоит в
том, что человеческая практика была понята как основа человеческого поз-
нания, как тот процесс, в ходе развития которого возникают познава-
тельные задачи, порождаются и развиваются восприятие и мышление человека
и который вместе с тем несет в себе критерий адекватности, истинности
знаний: в практике, говорит Маркс, должен человек доказать истинность,
действительность и мощь, посюсторонность своего мышления.
Напоминая эти хорошо известные тезисы Маркса, нужно особенно подчерк-
нуть, что ни один из них не может быть взят изолированно, в отрыве от
марксистского учения в целом. В частности, это относится и к положению о
роли практики, - положению, которое некоторые современные извратители
марксизма пытаются трактовать как якобы выражающее и обосновывающее
прагматическую точку зрения.
В действительности философское открытие Маркса состоит вовсе не в
отождествлении практики с познанием, а в том, что познание не существует
вне жизненного процесса, который по самой природе своей есть процесс ма-
териальный, практический. Отражение действительности возникает и разви-
вается в процессе развития реальных связей познающих людей с окружающим
их человеческим миром, этими связями определяется и, в свою очередь,
оказывает обратное влияние на их развитие.
"Предпосылки, с которых мы начинаем, - читаем мы в "Немецкой идеоло-
гии", - не произвольны, они - не догмы; это - действительные предпосыл-
ки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это - действи-
тельные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни..."6
Предпосылки эти вместе с тем составляют три необходимых основных момен-
та, три звена, диалектические связи которых образуют единую саморазвива-
ющуюся систему.
Уже в самой телесной организации индивидов заключена необходимость
того, что они вступают в активное отношение к внешнему миру; чтобы су-
ществовать, они должны действовать, производить необходимые им средства
к жизни. Воздействуя на внешний мир, они изменяют его; этим они также
изменяют и самих себя. Поэтому то, что они представляют собой, определя-
ется их деятельностью, обусловленной уже достигнутым уровнем развития ее
средств и форм ее организации.
Только в ходе развития этих отношений развивается также и психическое
отражение людьми реальности. "...Люди, развивающие свое материальное
производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой своей
действительностью также свое мышление и продукты своего мышления"7.
Иными словами, мышление, сознание определяются реальным бытием,
жизнью людей и существуют только как их сознание, как продукт развития
указанной системы объективных отношений. В своем саморазвитии система
эта образует различные инфраструктуры, отношения и процессы, которые мо-
гут становиться предметом изучения отдельных наук. Однако марксистское
требование состоит в том, чтобы они рассматривались внутри этой общей
системы, а не изолированно от нее. Требование это, разумеется, относится
также и к психологическому изучению людей, к психологической науке.
Старая метафизическая психология знала только абстрактные индивиды,
подвергающиеся воздействию противостоящей им внешней среды и, со своей
стороны, проявляющие присущие им психические способности: восприятие,
мышление, волю, чувства. Безразлично, мыслится ли при этом индивид как
некая реактивная машина (хотя бы и очень сложно запрограммированная),
или он наделяется автохтонно проявляющимися духовными силами. Подобно
высмеянному Марксом святому Санчо8, наивно полагавшему, что ударом стали
мы высекаем огонь, хранящийся в камне, психолог-метафизик думает, что
психика извлекается из самого субъекта, из его головы. Как и Санчо, он
не подозревает, что огненные частички отделяются не от камня, а от стали
и, главное, что все дело - в раскаляющем эти частички взаимодействии
камня и стали. Психолог-метафизик тоже упускает главное звено - процес-
сы, опосредующие связи субъекта с реальным миром, процессы, в которых
только и происходит психическое отражение им реальности, переход матери-
ального в идеальное. А это суть процессы деятельности субъекта, первона-
чально всегда внешней и практической, а затем приобретающей также форму
внутренней деятельности, деятельности сознания.
Анализ деятельности и составляет решающий пункт и главный метод науч-
ного познания психического отражения, сознания. В изучении форм общест-
венного сознания - это анализ бытия общества, свойственных ему способов
производства и системы общественных отношений; в изучении индивидуальной
психики - это анализ деятельности индивидов в данных общественных усло-
виях и конкретных обстоятельствах, которые выпадают на долю каждого их
них.
2. ТЕОРИЯ СОЗНАНИЯ
К.Маркс заложил основы конкретно-психологической теории сознания, ко-
торая открыла для психологической науки совершенно новые перспективы.
Хотя прежняя субъективно-эмпирическая психология охотно называла себя
наукой о сознании, в действительности она никогда не была ею. Явления
сознания либо изучались в плане чисто описательном, с эпифеноменологи-
ческих и паралеллистических позиций, либо вовсе исключались из предмета
научно-психологического знания, как того требовали наиболее радикальные
представители так называемой "объективной психологии"9. Однако связанная
система психологической науки не может быть построена вне конкретно-на-
учной теории сознания. Именно об этом свидетельствуют теоретические кри-
зисы, постоянно возникавшие в психологии по мере накопления конкрет-
но-психологических знаний, объем которых начиная со второй половины
прошлого столетия быстро увеличивался.
Центральную тайну человеческой психики, перед которой останавливалось
научно-психологическое исследование, составляло уже само существование
внутренних психических явлений, самый факт представленности субъекту
картины мира. Эта психологическая тайна и не могла быть раскрыта в до-
марксистской психологии; она остается нераскрытой и в современной психо-
логии, развивающейся вне марксизма.
Сознание неизменно выступало в психологии как нечто внеположеное,
лишь как условие протекания психических процессов. Такова была, в част-
ности, позиция Вундта. Сознание, писал он заключается в том, что какие
бы то ни было психические состояния мы находим в себе, и поэтому мы не
можем познать сущности сознания. "Все попытки определить сознание...
приводят или к тавтологии или к определениям происходящих в сознании де-
ятельностей, которые уже потому не суть сознание, что предполагают
его"10. Ту же мысль в еще более резком выражении мы находим у Наторпа:
сознание лишено собственной структуры, оно лишь условие психологии, но
не ее предмет. Хотя его существование представляет собой основной и
вполне достоверный психологический факт, но оно не поддается определению
и выводимо только из самого себя11.
Сознание бескачественно, потому что оно само есть качество - качество
психических явлений и процессов; это качество выражается в их "презенти-
рованности" (представленности) субъекту (Стаут). Качество это не раскры-
ваемо: оно может только быть или не быть12.
Идея внеположности сознания заключалась и в известном сравнении соз-
нания со сценой, на которой разыгрываются события душевной жизни. Чтобы
события эти могли происходить, нужна сцена, но сама сцена не участвует в
них.
Итак, сознание есть нечто внепсихологическое, психологически беска-
чественное. Хотя эта мысль не всегда высказывается прямо, она постоянно
подразумевается. С ней не вступает в противоречие ни одна прежняя попыт-
ка психологически охарактеризовать сознание. Я имею в виду прежде всего
ту количественную концепцию сознания, которая с наибольшей прямотой была
высказана еще Леддом: сознание есть то, что уменьшается или увеличивает-
ся, что отчасти утрачивается во сне и вполне утрачивается при обморо-
ке13.
Это - своеобразное "свечение", перемещающийся световой зайчик или,
лучше сказать, прожектор, луч которого освещает внешнее или внутреннее
поле. Его перемещение по этому полю выражается в явлениях внимания, в
которых сознание единственно и получает свою психологическую характерис-
тику, но опять-таки лишь количественную и пространственную. "Поле созна-
ния" (или, что то же самое, "поле внимания") может быть более узким, бо-
лее концентрированным, или более широким, рассеянным; оно может быть бо-
лее устойчивым или менее устойчивым, флюктуирующим. Но при всем том опи-
сание самого "поля сознания" остается бескачественным, бесструктурным.
Соответственно и выдвигавшиеся "законы сознания" имели чисто формальный
характер; таковы законы относительной ясности сознания, непрерывности
сознания, потока сознания.
К законам сознания иногда относят также такие, как закон ассоциации
или выдвинутые гештальт-психологией законы целостности, прегнатности и
т.п., но законы эти относятся к явлениям в сознании, а не к сознанию как
особой форме психики, и поэтому одинаково действительны как по отношению
к его "полю", так и по отношению к явлениям, возникающим вне этого "по-
ля", - как на уровне человека, так и на уровне животных.
Несколько особое положение занимает теория сознания, восходящая к
французской социологической школе (Дюркгейм, Де Роберти, Хальбвакс и
другие)14. Как известно, главная идея этой школы, относящаяся к психоло-
гической проблеме сознания, состоит в том, что индивидуальное сознание
возникает в результате воздействия на человека сознания общества, под
влиянием которого его психика социализируется и интеллектуализируется;
это социализированная и интеллектуализированная психика человека и есть
его сознание. Но и в этой концепции полностью сохраняется психологичес-
кая бескачественность сознания; только теперь сознание представляется
некоей плоскостью, на которой проецируются понятия, концепты, составляю-
щие содержание общественного сознания. Этим сознание отождествляется с
знанием: сознание - это "со-знание", продукт общения сознаний.
Другое направление попыток психологически характеризовать сознание
состояло в том, чтобы представить его как условие объединения внутренней
психической жизни.
Объединение психических функций, способностей и свойств - это и есть
сознание; оно поэтому, писал Липпс, одновременно есть и самосознание15.
Проще всего эту идею выразил Джемс в письме к К.Штумпфу: сознание - это
"общий хозяин психических функций". Но как раз на примере Джемса особен-
но ясно видно, что такое понимание сознания полностью остается в преде-
лах учения о его бескачественности и неопределимости. Ведь именно Джемс
говорил о себе: "Вот уже двадцать лет, как я усомнился в существовании
сущего, именуемого сознанием... Мне кажется, что настало время всем отк-
рыто отречься от него"16.
Ни экспериментальная интроспекция вюрцбуржцев, ни феноменология Гус-
серля и экзистенционалистов не были в состоянии проникнуть в строение
сознания. Напротив, понимая под сознанием его феноменальный состав с его
внутренними, идеальными отношениями, они настаивают на "депсихологиза-
ции", если можно так выразиться, этих внутренних отношений. Психология
сознания полностью растворяется в феноменологии. Любопытно отметить, что
авторы, ставившие своей целью проникнуть "за" сознание и развивавшие
учение о бессознательной сфере психики, сохраняли это же понимание соз-
нания - как "связанной организации психических процессов" (Фрейд). Как и
другие представители глубинной психологии, Фрейд выводит проблему созна-
ния за сферу собственно психологии. Ведь главная инстанция, представляю-
щая сознание, - "сверх-я", - по существу является метапсихическим.
Метафизические позиции в подходе к сознанию, собственно, и не могли
привести психологию ни к какому иному его пониманию. Хотя идея развития
и проникла в домарксистскую психологическую мысль, особенно в послеспен-
серовский период, она не была распространена на решение проблемы о при-
роде человеческой психики, так что последняя продолжала рассматриваться
как нечто предсуществующее и лишь "наполняющееся" новыми содержаниями.
Эти-то метафизические позиции и были разрушены диалектико-материалисти-
ческим воззрением, открывшим перед психологией сознания совершенно новые
перспективы.
Исходное положение марксизма о сознании состоит в том, что оно предс-
тавляет собой качественно особую форму психики. Хотя сознание и имеет
свою длительную предысторию в эволюции животного мира, впервые оно воз-
никает у человека в процессе становления труда и общественных отношений.
Сознание с самого начала есть общественный продукт17.
Марксистское положение о необходимости и о реальной функции сознания
полностью исключает возможность рассматривать в психологии явления соз-
нания лишь как эпифеномены, сопровождающие мозговые процессы и ту дея-
тельность, которую они реализуют. Вместе с тем психология, конечно, не
может просто постулировать активность сознания. Задача психологической
науки заключается в том, чтобы научно объяснить действенную роль созна-
ния, а это возможно лишь при условии коренного изменения самого подхода
к проблеме и прежде всего при условии отказа от того ограниченного ант-
ропологического взгляда на познание, который заставляет искать его
объяснение в процессах, разыгрывающихся в голове индивида под влиянием
воздействующих на него раздражителей, - взгляда, неизбежно возвращающего
психологию на паралелистические позиции.
Действительное объяснение сознания лежит не в этих процессах, а в об-
щественных условиях и способах той деятельности, которая создает его не-
обходимость, - в деятельности трудовой. Эта деятельность характеризуется
тем, что происходит ее овеществление, ее "угасание", по выражению Марк-
са, в продукте.
"То, - пишет Маркс в "Капитале", - что на стороне рабочего проявля-
лось в форме деятельности [Unruhe], теперь на стороне продукта выступает
в форме покоящегося свойства [ruhende Eigenschaft], в форме бытия"18.
"Во время процесса труда, - читаем мы ниже, - труд постоянно переходит
из формы деятельности в форму бытия, из формы движения в форму предмет-
ности"19.
В этом процессе происходит опредмечивание также и тех представлений,
которые побуждают, направляют и регулируют деятельность субъекта. В ее
продукте они обретают новую форму существования в виде внешних,
чувственно воспринимаемых объектов. Теперь в своей внешней, экстериори-
зованной или экзотерической форме они сами становятся объектами отраже-
ния. Соотнесение с исходными представлениями и есть процесс их осознания
субъектом - процесс, в результате которого они получают в его голове
свое удвоение, свое идеальное бытие.
Такое описание процесса осознания является, однако, неполным. Для то-
го, чтобы этот процесс мог осуществиться, объект должен выступить перед
человеком именно как запечатлевший психическое содержание деятельности,
т.е. своей идеальной стороной. Выделение этой последней, однако, не мо-
жет быть понято в отвлечении от общественных связей, в которые необходи-
мо вступают участники труда, от их общения. Вступая в общение между со-
бой, люди производят также язык, служащий для означения предмета,
средств и самого процесса труда. Акты означения и суть не что иное, как
акты выделения идеальной стороны объектов, а присвоение индивидами языка
- присвоение означаемого им в форме его осознания. "...Язык, - замечает
Маркс и Энгельс, - есть практическое, существующее и для других людей и
лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное соз-
нание..."20
Это положение, однако, отнюдь не может быть истолковано в том смысле,
что сознание порождается языком. Язык является не его демиургом, а фор-
мой его существования. При этом слова, языковые знаки - это не просто
заместители вещей, их условные субституты. За словесными значениями
скрывается общественная практика, преобразованная и кристаллизованная в
них деятельность, в процессе которой только и раскрывается человеку
объективная реальность.
Конечно, развитие сознания у каждого отдельного человека не повторяет
общественно-исторического процесса производства сознания. Но созна-
тельное отражение мира не возникает у него и в результате прямой проек-
ции на его мозг представлений и понятий, выработанных предшествующими
поколениями. Его сознание тоже является продуктом его деятельности в
предметном мире. В этой деятельности, опосредованной общением с другими
людьми, и осуществляется процесс присвоения (Aneignung) им духовных бо-
гатств, накопленных человеческим родом (Menschengattung) и воплощенных в
предметной чувственной форме21. При этом само предметное бытие челове-
ческой деятельности (Маркс говорит - промышленности, поясняя, что вся
человеческая деятельность была до сих пор трудом, т.е. промышленностью)
выступает в качестве "чувственно представшей перед нами человеческой
психологией"22.
Итак, радикальное для психологической теории открытие Маркса состоит
в том, что сознание есть не проявление некоей мистической способности
человеческого мозга излучать "свет сознания" под влиянием воздействующих
на него вещей - раздражителей, а продукт тех особых, т.е. общественных,
отношений, в которые вступают люди и которые лишь реализуются пос-
редством их мозга, их органов чувств и органов действия. В порождаемых
этими отношениями процессах и происходит полагание объектов в форме их
субъективных образов в голове человека, в форме сознания.
Вместе с теорией сознания Марксом были разработаны и основы научной
истории сознания людей. Важность этого для психологической науки едва ли
можно переоценить.
Несмотря на то, что психология располагает большим материалом по ис-
торическому развитию мышления, памяти и других психических процессов,
собранным главным образом историками культуры и этнографами, центральная
проблема - проблема исторических этапов формирования сознания - остава-
лась в ней нерешенной.
Маркс и Энгельс не только создали общий метод исторического исследо-
вания сознания; они раскрыли также и те фундаментальные изменения, кото-
рые претерпевает сознание человека в ходе развития общества. Речь идет
прежде всего об этапе первоначального становления сознания и языка и об
этапе превращения сознания во всеобщую форму специфически человеческой
психики, когда отражение в форме сознания распространяется на весь круг
явлений окружающего человека мира, на собственную его деятельность и на
него самого23. Особенно же большое значение имеет учение Маркса о тех
изменениях сознания, которые оно претерпевает в условиях развития об-
щественного разделения труда, отделения основной массы производителей от
средств производства и обособления теоретической деятельности от практи-
ческой. Порождаемое развитием частной собственности экономическое отчуж-
дение приводит к отчуждению, к дезинтеграции также и сознания людей.
Последняя выражается в том, что возникает неадекватность того смысла,
который приобретает для человека его деятельность и ее продукт, их
объективному значению. Эта дезинтегрированность сознания уничтожается
лишь вместе с уничтожением породивших ее отношений частной собственнос-
ти, с переходом от классового общества к коммунистическому. "...Комму-
низм, - писал Маркс, - уже мыслит себя как реинтеграцию или возвращение
человека к самому себе, как уничтожение человеческого самоотчужде-
ния..."24.
Эти теоретические положения Маркса приобретают особенно актуальный
смысл в наше время. Они дают ориентировку научной психологии в подходе к
сложнейшим проблемам изменения сознания человека в социалистическом,
коммунистическом обществе, в решении тех конкретных психологических за-
дач, которые выступают сейчас не только в сфере воспитания подрастающего
поколения, но и в области организации труда, общения людей и в других
сферах проявления человеческой личности.
3. ПСИХОЛОГИЯ ПОЗНАВАТЕЛЬНЫХ ПРОЦЕССОВ
Марксистское учение о природе сознания создало общую теорию челове-
ческой психики. Вместе с тем оно нашло свое воплощение в теоретическом
решении таких крупнейших проблем, как проблема восприятия и мышления. В
каждую из них Марксом были внесены идеи, которые для научной психологии
являются основополагающими. Идеи эти предвосхитили на многие годы глав-
ное направление ее развития в области психологического изучения восприя-
тия и мыслительной деятельности человека.
Марксизм рассматривает восприятие, т.е. непосредственно чувственное
отражение действительности, и как ступень, и как основную форму позна-
ния, достигающую в процессе исторического развития человека высокой сте-
пени совершенства.
Возможности восприятия, разумеется, обусловлены устройством органов
чувств человека, его сенсорными способностями, или, говоря языком ранних
произведений Маркса, соответствующими сущностными его силами. Однако для
того, чтобы в голове человека возник осязательный, зрительный или слухо-
вой образ предмета, необходимо, чтобы между человеком и этим предметом
сложилось деятельное отношение. От процессов, реализующих это отношение,
и зависит адекватность и степень полноты образа. Значит, чтобы научно
объяснить возникновение и особенности субъективного чувственного образа,
недостаточно изучить, с одной стороны, устройство и работу органов
чувств, а с другой - физическую природу воздействий, оказываемых на них
предметом. Нужно еще проникнуть в деятельность субъекта, опосредующую
его связи с предметным миром.
Совсем иной, созерцательно-сенсуалистический подход к восприятию гос-
подствовал в домарксистской психологии. Подход этот нашел свое выражение
в том казавшемся самоочевидным положении, которое было сформулировано
психологами-сенсуалистами: для того, чтобы в сознании человека возник
образ предмета, достаточно иметь этот предмет перед глазами.
Зная, с одной стороны, человека с его морфофизиологическими особен-
ностями, а с другой - противостоящий ему мир вещей, психологическое исс-
ледование восприятия встало перед неразрешимыми теоретическими труднос-
тями. В частности, нельзя было объяснить главного: адекватности субъек-
тивного образа объективной реальности. Поэтому психология восприятия на
деле оказалась не в состоянии выйти за пределы истолкований в духе физи-
ологического идеализма и иероглифизма и вынуждена была аппелировать к
таким понятиям, как способность к структурированию, образованию
"гельштальтов". При этом многие факты из области восприятия все же оста-
вались без объяснения. К их числу относится, в частности, совершенно ка-
питальный факт, состоящий в том, что эффекты, вызываемые в наших органах
воздействием внешних предметов, мы воспринимаем не как свои собственные
состояния, а как то, что находится вне нас, - факт, который, кстати ска-
зать, был привлечен Марксом для пояснения одной из сторон превращения в
сознании людей человеческих отношений в находящиеся вне их отношения ве-
щей25.
Только под давлением все новых и новых фактов, накопленных особенно в
последние, так сказать, "постгештальтовские" годы, усилия исследователей
направились на изучение той деятельности субъекта, в процессе которой
формируются образы восприятия. Появились многочисленные работы, посвя-
щенные исследованию генезиса структуры и состава перцептивных действий -
осязательных, зрительных и, наконец, слуховых. Понадобилось, таким обра-
зом, целое столетие, чтобы психология освободилась от подхода к восприя-
тию как результату одностороннего воздействия внешних вещей на пассивно-
го, созерцающего мир субъекта, и чтобы в ней начал складываться новый
подход к перцептивным процессам.
Конечно, и внутри этого нового подхода продолжают сталкиваться между
собой противоположные философские линии - линии материализма и идеализ-
ма. Первая требует понимания деятельности восприятия как процесса, вклю-
ченного в жизненные, практические связи человека с объективной ре-
альностью, как процесса, в котором материальное лишь "переводится", по
выражению Маркса, в идеальное. Вторая, идеалистическая, линия трактует
эту деятельность восприятия как якобы конструирующую мир вещей.
К сказанному следует прибавить, что данные современных частных экспе-
риментальных исследований перцептивных действий и операций сами по себе
еще не дают теоретического решения проблемы человеческого восприятия. Их
действительное значение может быть понято только в более широком кон-
тексте учения о единстве субъекта и объекта, об общественно-исторической
природе связей человека с предметным миром.
Хотя деятельность восприятия есть деятельность особая в том смысле,
что в своих развитых формах она непосредственно не связана с практичес-
ким воздействием человека на предмет и имеет в качестве своего продукта
субъективный образ предмета (т.е. продукт идеальный), она все же являет-
ся подлинно предметной деятельностью, подчиняющейся своему предмету, как
воплотившему в себе целокупность человеческой общественной практики.
"Глаз, - говорит Маркс, - стал человеческим глазом точно так же, как его
объект стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком для
человека. Поэтому чувства непосредственно в своей практике стали теоре-
тиками". И далее: "Образование пяти внешних чувств - это работа всей
предшествующей всемирной истории"26.
Цитированные положения непосредственно имеют в виду общественного че-
ловека, человека как родовое существо, и его родовую деятельность, т.е.
общественно-исторический процесс. Но отдельный индивид в качестве чело-
века не существует вне общества. Он становится человеком лишь в ре-
зультате процесса присвоения им человеческой действительности. Дея-
тельность восприятия и является одной из форм, в которой осуществляется
этот процесс.
Для всей прежней, эмпирической психологии подобные идеи оставались
глубоко чуждыми. Только немногие наиболее прозорливые мыслители прибли-
жались к пониманию того, что за восприятием лежит как бы свернутая прак-
тика и что осязающая рука или глаз не теряются в своих объектах только
потому, что научаются выполнять перцептивные действия и операции, сфор-
мировавшиеся в практике. Но именно эти идеи и приближают нас к пониманию
действительной природы человеческого восприятия.
Вместе с теоретическими основами научной психологии восприятия Марк-
сом были созданы и основы научной психологии мыслительных процессов.
Только марксистское учение позволяет преодолеть как идеалистический
взгляд на мышление, ставящий мышление над чувственностью, так и ограни-
ченность метафизического материализма, который сводит мышление к элемен-
тарным процессам анализа и генерализации чувственных впечатлений и обра-
зованию ассоциаций между ними. В противоположность этому марксизм, как
известно, рассматривает человеческое мышление как продукт обществен-
но-исторического развития, как особую теоретическую форму человеческой
деятельности, которая является не чем иным, как дериватом деятельности
практической. Даже на той ступени развития, когда мышление приобретает
относительную независимость, практика остается его основой и критерием
его истинности.
В качестве функции человеческого мозга мышление представляет собой
естественный процесс, но мышление не существует вне общества, вне накоп-
ленных человечеством знаний и выработанных им способов мыслительной дея-
тельности. Таким образом, каждый отдельный человек становится субъектом
мышления, лишь овладевая языком, понятиями, логикой, представляющими со-
бой обобщенное отражение опыта общественной практики: даже те задачи,
которые он ставит перед своим мышлением, порождаются общественными усло-
виями его жизни. Иначе говоря, мышление людей, как и их восприятие, име-
ет общественно-историческую природу.
Марксизм особо подчеркивает изначальность связи мышления с практичес-
кой деятельностью. "Производство идей... - читаем мы в "Немецкой идеоло-
гии", - первоначально непосредственно вплетено в материальную дея-
тельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни. Образо-
вание представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь еще
непосредственным порождением материального отношения людей"27. В более
общем виде это выразил Энгельс, который писал: "...существеннейшей и
ближайшей основой человеческого мышления является как раз изменение при-
роды человеком, а не одна природа как таковая..."28.
Эти положения имеют фундаментальное значение не только для теории
познания, но и для психологии мышления. Они не только разрушают наив-
но-натуралистические и идеалистические взгляды на мышление, господство-
вавшие в старой психологии, но создают основу и для адекватного осмысле-
ния тех многочисленных научных фактов и концепций, которые явились ре-
зультатом психологического изучения мыслительных процессов в последние
десятилетия.
Анализ психологических теорий мышления, исходящих из буржуазных фило-
софских взглядов, показывает, что они не в состоянии дать подлинно науч-
ные ответы даже на наиболее кардинальные вопросы, нерешенность которых
тормозит дальнейшее развитие конкретных исследований по этой актуальной
проблеме.
К числу таких кардинальных вопросов относится прежде всего вопрос о
том, каким образом, имея своим единственным источником чувственное восп-
риятие, мышление проникает за поверхность явлений, способных воздейство-
вать на наши органы чувств. Единственно правильное решение этого вопроса
дает марксистское учение о происхождении и сущности человеческого мышле-
ния.
Труд посредством орудия ставит человека не только перед материальны-
ми, вещественными объектами, но и перед их взаимодействием, которое он
сам контролирует и воспроизводит. В этом процессе и осуществляется их
познание человеком, превосходящее возможности непосредственно-чувствен-
ного отражения. Если при прямом воздействии "субъект-объект" последний
открывает свои свойства лишь в границах, обусловленных составом и сте-
пенью тонкости ощущений субъекта, то в процессе взаимодействия, опос-
редствованного орудием, познание выходит за эти границы. Так, при меха-
нической обработке предмета из одного материала предметом, сделанным из
другого материала, мы подвергает безошибочному испытанию их относи-
тельную твердость в пределах, совершенно недоступных нашим органам кож-
но-мышечных ощущений: по воспринимаемой деформации одного из них мы зак-
лючаем о большей твердости другого. В этом смысле орудие является первой
настоящей абстракцией. Только идя далее по этому пути, нам удастся выде-
лить объективные единицы, применение которых способно дать как угодно
точное и, главное, независимое от колеблющихся порогов ощущения познание
данного свойства предметов.
Первоначально познание свойств предметного мира, переходящее границы
непосредственно-чувственного познания, является непреднамеренным ре-
зультатом действий, направленных на практические цели, т.е. действий,
включенных в промышленную деятельность людей. Впоследствии оно начинает
отвечать специальным задачам, например, задаче оценить пригодность ис-
ходного материала путем его предварительного практического испытания,
простейшего эксперимента. Такого рода действия, подчиненные сознательной
познавательной цели, представляют собой уже настоящее мышление, хотя оно
и сохраняет форму внешних процессов. Их познавательные результаты, обоб-
щаемые и закрепляемые посредством языка, принципиально отличаются от ре-
зультатов непосредственно-чувственного отражения, которые генерализуются
в соответствующих чувственных же образованиях. Они отличаются от послед-
них не только тем, что включают в себя свойства, связи и отношения, не-
доступные прямой чувственной оценке, но и тем, что, переданные в процес-
се речевого общения другим людям, они образуют систему знаний, составля-
ющих содержание сознания коллектива, общества. Благодаря этому возникаю-
щие у отдельных людей представления, понятия, идеи формируются, обогаща-
ются и подвергаются отбору не только в ходе их индивидуальной практики
(неизбежно узко ограниченной и подверженной случайностям), но и на осно-
ве усваиваемого ими неизмеримо более широкого опыта общественной практи-
ки.
Вместе с тем языковая форма выражения первоначально внешнепредметной
формы познавательной деятельности создает условие, позволяющее впос-
ледствии выполнять отдельные ее процессы уже только в речевом плане. Так
как речь утрачивает при этом свою коммуникативную функцию и выполняет
лишь функцию познавательную, то ее произносительная, звуковая сторона
постепенно редуцируется и соответствующие процессы все более приобретают
характер внутренних процессов, совершающихся про себя, "в уме". Между
исходными условиями и практическим выполнением действий теперь включают-
ся все более и более длинные цепи внутренних процессов мысленного сопос-
тавления, анализа и т.д., которые наконец приобретают относительную са-
мостоятельность и способность отделяться от практической деятельности.
Такое отделение мышления от практической деятельности исторически
происходит, однако, не само собой, не в силу только собственной логики
развития, а порождается разделением труда, которое приводит к тому, что
умственная деятельность и практическая материальная деятельность выпада-
ют на долю различных людей. В условиях развития частной собственности на
средства производства и дифференциации общества на антагонистические об-
щественные классы деятельность мышления отрывается от физического труда
и противопоставляется деятельности практической. Она кажется теперь
вполне независимой от последней, имеющей другое происхождение, другую
природу. Эти представления о мыслительной деятельности и закрепляются в
идеалистических теориях мышления.
Отрыв мышления от практической деятельности и их противопоставлен-
ность не являются, однако, вечными. С уничтожением частной собственности
на средства производства и антагонистических классов пропасть, вырытая
между ними, постепенно будет исчезать. В развитом коммунистическом об-
ществе переход одной формы деятельности в другую становится естественным
способом их существования и развития. Для этого, замечает Маркс, не нуж-
ны теперь никакие "сложные фокусы рефлексии"29.
Конечно, такое единение мыслительной деятельности и деятельности
практической не означает, что устраняется качественное различие между
ними. Мыслительная деятельность, утрачивая некоторые черты, которые она
приобрела в результате отрыва от деятельности практической, все же сох-
раняет свои особенности, но эти особенности демистифицируются. Они опре-
деляются прежде всего тем, что в своей развитой форме - в форме теорети-
ческого мышления - мыслительная деятельность протекает без прямого соп-
рикосновения с объектами материального мира. Теоретическое мышление от-
дельного человека не нуждается даже в отправной предметно-чувственной
основе, которая может быть представлена в его голове в отраженной, иде-
альной форме - в виде уже накопленных знаний и абстрактных понятий. Поэ-
тому в отличие от мышления, которое объективируется в форме промышленной
деятельности в эксперименте и которое в силу этого жестко ограничено ре-
альными предметными условиями, теоретическое мышление обладает принципи-
ально беспредельными возможностями проникновения в действительность,
включая действительность, вовсе недоступную нашему воздействию.
Так как отвлеченное мышление протекает вне прямых контактов с пред-
метным миром, то по отношению к нему в проблеме практики как основы и
критерия истинности познания возникает еще один аспект. Дело в том, что
проверка практикой истинности теоретических результатов мышления далеко
не всегда может быть осуществлена сразу вслед за тем, как были получены
эти результаты. Она может быть отделена от них многими десятилетиями и
не всегда может быть прямой, а это делает необходимым, чтобы опыт об-
щественной практики присутствовал в самой мыслительной деятельности. Та-
кой необходимости отвечает факт подчиненности мышления логике, системе
логических (и математических) законов, правил, предписаний. Анализ их
природы и дает ответ на то, каким образом входит опыт общественной прак-
тики в само течение процесса мышления человека.
В противоположность взглядам на логические законы как на якобы выте-
кающие из принципов работы мозга (или как на выражающие имманентные за-
коны мыслящего духа, или, наконец, как порождаемые развитием языка самой
науки) марксистский взгляд состоит в том, что логические законы предс-
тавляют собой обобщенное отражение тех объективных отношений действи-
тельности, которым подчиняется и которые воспроизводит практическая дея-
тельность людей. "...Практическая деятельность человека, замечает
В.И.Ленин, - миллиарды раз должна была приводить сознание человека к
повторению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить зна-
чение аксиом"30. Таким образом, практическая деятельность, практика соз-
дает как бы путеводную нить для теоретической мысли, благодаря которой
последняя способна не сбиваться с пути, ведущего к адекватному знанию.
Таковы в самом общем виде основные положения марксистско-ленинского
учения о мышлении, которые решительно меняют не только общетеоретические
представления о природе мышления, но также и наше понимание конкретных
психологических проблем. Поэтому тот взгляд, что марксистское учение
важно лишь для общей теории мышления, а специальные эксперимен-
тально-психологические исследования якобы должны оставаться на чисто эм-
пирической почве, является величайшим заблуждением. Задача, которая еще
и сегодня стоит перед научной психологией, заключается как раз в том,
чтобы не ограничиваться общими диалектико-материалистическими положения-
ми о сущности человеческого мышления, а конкретизировать эти положения
применительно к актуальным вопросам изучения процесса развития мысли-
тельной деятельности человека, различных форм этой деятельности, взаимо-
переходов между ними и влияния на нее новых общественных условий и явле-
ний, таких, как ускорение научно-технического прогресса, расширение и
изменение средств и форм коммуникации и т.п.
Сейчас в психологии мышления произошли большие перемены. Развитие
этой области психологических знаний привело к тому, что многие марк-
систские идеи объективно нашли в ней свое конкретное воплощение и разви-
тие, так что некоторые психологи, даже далекие по своим философским
взглядам от марксизма, стали не без некоторого кокетства цитировать
Маркса.
В наше время уже никто не стоит более на давно дискредитировавших се-
бя позициях субъективно-эмпирической психологии, изображающей мышление в
виде движения в сознании представлений и понятий, якобы являющихся про-
дуктом наслоения и индивидуальном опыте человека чувственных впечатлений
и их генерализации, - движения, которое управляется законами ассоциации
и персеверации. Стало очевидным, что понимание мыслительных процессов,
единственно соответствующее накопленным фактам, есть их понимание в ка-
честве реализующих особый вид целенаправленных действий и операций,
адекватных познавательным задачам.
Остались в прошлом и те психологические теории, которые знали мышле-
ние лишь в одной-единственной его форме - в форме внутренней, дискурсив-
ной мысли. Современные генетические исследования открыли бесспорный факт
существования процессов мышления, протекающих также и в форме внешней
деятельности с материальными предметами. Более того, в них было показа-
но, что внутренние мыслительные процессы являются не чем иным, как ре-
зультатом интериоризации и специфического преобразования внешней практи-
ческой деятельности, и что существуют постоянные переходы из одной формы
в другую. В условиях высокоразвитого мышления наличие этих переходов
особенно отчетливо выступило в исследованиях так называемого техническо-
го мышления - мышления рабочего-наладчика сложных технических устройств,
мышления ученого-экспериментатора, - в исследованиях, которые были выз-
ваны потребностями современного этапа развития техники.
Однако вместе с этими и другими бесспорными достижениями психологии
мышления многие коренные ее проблемы, разрабатываемые в отрыве от общей
марксистской теории, получили в современной психологии одностороннее и
потому искаженное освещение. Даже само понятие деятельности, введенное в
психологию мышления, трактуется психологами-позитивистами в смысле,
весьма далеком от того, который вкладывается Марксом в понятие предмет-
ной человеческой деятельности. В большинстве зарубежных исследований де-
ятельность мышления выступает со стороны ее адаптивной функции, а не как
одна из форм присвоения человеком действительности и ее изменения. Поэ-
тому на первый план выдвигаются образующие ее состав операции. На деле
это означает не что иное, как возврат к отождествлению в мышлении логи-
ческого и психологического и к своеобразному панлогизму.
Вытекающая отсюда "автономизация" логических операций глубоко чужда
марксистскому учению о мышлении, которое требует рассматривать мышление
как живую человеческую деятельность, имеющую то же принципиальное строе-
ние, что и деятельность практическая. Как и практическая деятельность,
мыслительная деятельность отвечает тем или иным потребностям и побужде-
ниям и, соответственно, испытывает на себе регулирующее влияние эмоций.
Как и практическая деятельность, она состоит из действий, подчиненных
сознательным целям. Наконец, как и практическая деятельность, мышление
осуществляется теми или иными средствами, т.е. при помощи определенных
операций, в данном случае - логических или математических. Но любые опе-
рации - безразлично, внешнедвигательные или внутренние, умственные -
представляют собой по своему происхождению лишь продукт развития соот-
ветствующих действий, в котором фиксируются абстрагированные и обобщен-
ные объективные отношения, характеризующие предметные условия действия.
Они поэтому приобретают относительно независимое существование и способ-
ны воплощаться в той или иной материальной форме - в форме орудия, маши-
ны, таблицы умножения, простейшего арифмометра или сложнейшего счет-
но-решающего устройства. От этого, однако, они не перестают быть лишь
средствами человеческой деятельности и ее объектами. Поэтому мысли-
тельная деятельность человека отнюдь не редуцируется к системе тех или
иных логических, математических или иных операций, так же как, например,
производство отнюдь не сводится к осуществляющим его технологическим
процессам.
Игнорирование этих неоспоримых положений и создает те иллюзорные
представления о мышлении, в которых все выступает в перевернутом виде:
порожденные развитием познавательной деятельности человека мыслительные
знаковые операции кажутся порождающими его мышление. Представления эти
находят свое выражение, в частности, в том, что современным "думающим"
машинам (которые, как и любые машины, являются, по словам Маркса, лишь
"созданными человеческой рукой органами человеческого мозга"31), припи-
сываются свойства подлинных субъектов мышления. Дело изображается так,
что не они обслуживают мышление человека, а, наоборот, человек обслужи-
вает их32.
Нетрудно увидеть, что приписывание машинам интеллектуальных способ-
ностей человека выражает все тот же отрыв мышления от чувственной дея-
тельности, который выступает лишь в новом обличье: теперь от человечес-
кой деятельности отделяются операции мышления в их экстериоризированных,
переданных машинам формах. Но операции суть только способы, средства
мышления, а не само мышление. Поэтому психологические следствия науч-
но-технической революции, которая объективно порождает интеллектуализа-
цию человеческого труда, единение в нем умственной и практической дея-
тельности, оказываются зависящими не от автоматизации техники самой по
себе, а от той общественной системы, в которой эта техника функциониру-
ет. В условиях капитализма, в условиях отчуждения средств производства
она лишь перемещает линию разрыва в сферу интеллектуальной деятельности,
отделяя элиту - творцов автоматов - от тех, кто эти автоматы обслужива-
ет; в условиях социалистического, коммунистического общества, вооружая
человеческое мышление, она, напротив, обеспечивает развитие творческого
и интеллектуального характера труда во всех его звеньях и формах.
Конечно, это совершенно особая проблема, которая требует специального
рассмотрения. Если я упомянул здесь о ней, то только для того, чтобы еще
раз подчеркнуть неотделимость мышления от реальных условий его функцио-
нирования в жизни людей. Исследование мыслительных процессов не в их
изолированности от реализуемых ими многообразных видов и форм человечес-
кой деятельности, а в качестве ее средств и составляет одну из важнейших
задач, стоящих перед советскими психологами, перед всеми психолога-
ми-марксистами.
В этой главе были затронуты лишь некоторые вопросы, более подробное
освещение которых составляет задачу дальнейшего изложения. Прежде всего
в этом нуждается проблема понимания психики как отражения реальности.
Глава II
ПСИХИЧЕСКОЕ ОТРАЖЕНИЕ
1. УРОВНИ ИССЛЕДОВАНИЯ ОТРАЖЕНИЯ
Понятие отражения является фундаментальным философским понятием. Фун-
даментальный смысл оно имеет и для психологической науки. Введение поня-
тия отражения в психологию в качестве исходного положило начало ее раз-
витию на новой, марксистско-ленинской теоретической основе. С тех пор
психология прошла полувековой путь, на протяжении которого ее конкрет-
но-научные представления развивались и изменялись; однако главное - под-
ход к психике как субъективному образу объективной реальности - остава-
лось и остается в ней незыблемым.
Говоря об отражении, следует прежде всего подчеркнуть исторический
смысл этого понятия. Он состоит, во-первых, в том, что его содержание не
является застывшим. Напротив, в ходе прогресса наук о природе, о челове-
ке и обществе оно развивается и обогащается.
Второе, особенно важное положение состоит в том, что в понятии отра-
жения заключена идея развития, идея существования различных уровней и
форм отражения. Речь идет о разных уровнях тех изменений отражающих тел,
которые возникают в результате испытываемых ими воздействий и являются
адекватным им. Эти уровни очень различны. Но все же это уровни единого
отношения, которое в качественно разных формах обнаруживает себя и в не-
живой природе, и в мире животных, и, наконец, у человека.
В связи с этим возникает задача, имеющая для психологии первостепен-
ное значение: исследовать особенности и функцию различных уровней отра-
жения, проследить переходы от более простых его уровней и форм к уровням
и формам более сложным.
Известно, что Ленин рассматривал отражение как свойство, заложенное
уже в "фундаменте самого здания материи", которое на определенной ступе-
ни развития, а именно на уровне высокоорганизованной живой материи, при-
обретает форму ощущения, восприятия, а у человека - также и форму теоре-
тической мысли, понятия. Такое, в широком смысле слова, историческое по-
нимание отражения исключает возможность трактовать психологические явле-
ния как изъятые из общей системы взаимодействия единого в своей матери-
альности мира. Величайшее значение этого для науки заключается в том,
что психическое, изначальность которого постулировалась идеализмом,
превращается в проблему научного исследования; единственным же постула-
том остается признание независимого от познающего субъекта существования
объективной реальности. В этом и заключается смысл ленинского требования
идти не от ощущения к внешнему миру, а от внешнего мира к ощущению, от
внешнего мира как первичного к субъективным психическим явлениям как
вторичным33. Само собой разумеется, что это требование полностью расп-
ространяется и на конкретно-научное изучение психики, на психологию.
Путь исследования чувственных явлений, идущий от внешнего мира, от
вещей, есть путь их объективного исследования. Как свидетельствует опыт
развития психологии, на этом пути возникают многие теоретические труд-
ности. Они обнаружились уже в связи с первыми конкретными достижениями
естественнонаучного изучения мозга и органов чувств. Работы физиологов и
психофизиков хотя обогатили научную психологию знанием важных фактов и
закономерностей, обусловливающих возникновение психических явлений, од-
нако сущности самих этих явлений они непосредственно раскрыть не смогли;
психика продолжала рассматриваться в ее обособленности, а проблема отно-
шения психического к внешнему миру решалась в духе физиологического иде-
ализма И.Мюллера, иероглифизма Г.Гельмгольца, дуалистического идеализма
В.Вундта и т.д. Наибольшее распространение получили параллелистические
позиции, которые в современной психологии лишь замаскированы новой тер-
минологией.
Большой вклад в проблему отражения был внесен рефлекторной теорией,
учением И.П.Павлова о высшей нервной деятельности. Главный акцент в исс-
ледовании существенно сместился: отражательная, психическая функция моз-
га выступила как продукт и условие реальных связей организма с воз-
действующей на него средой. Этим подсказывалась принципиально новая ори-
ентация исследований, выразившаяся в подходе к мозговым явлениям со сто-
роны порождающего их взаимодействия, реализующегося в поведении организ-
мов, его подготовке, формировании и закреплении. Казалось даже, что изу-
чение работы мозга на уровне этой, по выражению И.П.Павлова, "второй
части физиологии"34 в перспективе полностью сливается с научной, объяс-
нительной психологией.
Оставалась, однако, главная теоретическая трудность, которая выража-
ется в невозможности свести уровень психологического анализа к уровню
анализа физиологического, психологические законы к законам деятельности
мозга. Теперь, когда психология как особая область знания получила широ-
кое распространение и приобрела практическое распространение и приобрела
практическое значение для решения многих задач, выдвигаемых жизнью, по-
ложение о несводимости психического к физиологическому получило новое
доказательство - в самой практике психологических исследований. Сложи-
лось достаточно четкое фактическое различение психических процессов, с
одной стороны, и реализующих эти процессы физиологических механизмов - с
другой, различение, без которого, разумеется, нельзя решить и проблемы
соотношения и связи между ними; сложилась вместе с тем и система объек-
тивных психологических методов, в частности методов пограничных, психо-
лого-физиологических исследований. Благодаря этому конкретное изучение
природы и механизмов психических процессов вышло далеко за пределы, ог-
раниченные естественнонаучными представлениями о деятельности органа
психики - мозга. Конечно, это вовсе не значит, что все теоретические
вопросы, относящиеся к проблеме психологического и физиологического,
нашли свое решение. Можно говорить лишь о том, что произошло серьезное
продвижение в этом направлении. Вместе с тем встали новые сложные теоре-
тические проблемы. Одна из них была поставлена развитием кибернетическо-
го подхода к изучению процессов отражения. Под влиянием кибернетики в
центре внимания оказался анализ регулирования состояний живых систем
посредством управляющей ими информации. Этим был сделан новый шаг по уже
наметившемуся пути изучения взаимодействия живых организмов со средой,
которое выступило теперь с новой стороны - со стороны передачи, перера-
ботки и хранения информации. Вместе с тем произошло теоретическое сбли-
жение подходов к качественно разным управляющимся и самоуправляющимся
объектам - неживым системам, животным и человеку. Само понятие информа-
ции (одно из фундаментальных для кибернетики) хотя и пришло их техники
связи, но является по своему, так сказать, происхождению человеческим,
физиологическим и даже психологическим: ведь все началось с изучения пе-
редачи по техническим каналам семантической информации от человека к че-
ловеку.
Как известно, кибернетический подход с самого начала имплицитно расп-
ространялся и на психическую деятельность35. Очень скоро его необходи-
мость выступила и в самой психологии, особенно наглядным образом - в ин-
женерной психологии, исследующей систему "человек-машина", которая расс-
матривается как частный случай систем управления. Сейчас понятия типа
"обратная связь", "регулирование", "информация", "модель" и т.д. стали
широко использоваться и в таких ветвях психологии, которые не связаны с
необходимостью применять формальные языки, способные описывать процессы
управления, протекающие в любых системах, в том числе технических.
Если внесение в психологию нейрофизиологических понятий опиралось на
положение о психике как функции мозга, то распространение в ней киберне-
тического подхода имеет иное научное оправдание. Ведь психология - это
конкретная наука о возникновении и развитии отражения человеком ре-
альности, которое происходит в его деятельности и которое, опосредствуя
ее, выполняет в ней реальную роль. Со своей стороны кибернетика, изучая
процессы внутрисистемных и межсистемных взаимодействий в понятиях инфор-
мации и подобия, позволяет ввести в изучение процессов отражения коли-
чественные методы и этим обогащает учение об отражении как общем
свойстве материи. На это неоднократно указывалось в нашей философской
литературе36, так же как и на то, что результаты кибернетики имеют су-
щественное значение для психологических исследований37.
Значение кибернетики, взятой с этой ее стороны, для изучения механиз-
мов чувственного отражения представляется бесспорным. Нельзя, однако,
забывать, что общая кибернетика, давая описания процессов регулирования,
отвлекается от их конкретной природы. Поэтому применительно к каждой
специальной области возникает вопрос о ее адекватном применении. Извест-
но, например, насколько сложным является этот вопрос, когда речь идет о
социальных процессах. Сложным он является и для психологии. Ведь кибер-
нетический подход в психологии, конечно, заключается не в том, чтобы
просто заменять психологические термины кибернетическими; такая замена
столь же бесплодна, как и делавшаяся в свое время попытка заменить пси-
хологические термины физиологическими. Тем менее допустимо механически
включать в психологию отдельные положения и теоремы кибернетики.
Среди проблем, которые возникают в психологии в связи с развитием ки-
бернетического подхода, особенно важное конкретно-научное и методологи-
ческое значение имеет проблема чувственного образа и модели. Несмотря на
то, что этой проблеме посвящено немало работ философов, физиологов, пси-
хологов и кибернетиков, она заслуживает дальнейшего теоретического ана-
лиза - в свете учения о чувственном образе как субъективном отражении
мира в сознании человека.
Как известно, понятие модели получило самое широкое распространение и
употребляется в очень разных значениях. Однако для дальнейшего рассмот-
рения нашей проблемы мы можем принять самое простое и грубое, так ска-
зать, его определение. Мы будем называть моделью такую систему (множест-
во), элементы которой находятся в отношении подобия (гомоморфизма, изо-
морфизма) к элементам некоторой другой (моделируемой) системы. Совершен-
но очевидно, что под такое широкое определение модели попадает, в част-
ности, и чувственный образ. Проблема, однако, заключается не в том, мож-
но ли подходить к психическому образу как к модели, а в том, схватывает
ли этот подход его существенные, специфические особенности, его природу.
Ленинская теория отражения рассматривает чувственные образы в созна-
нии человека как отпечатки, снимки независимо существующей реальности. В
этом и состоит то, что сближает психическое отражение с "родственными"
ему формами отражения, свойственными также и материи, не обладающей "яс-
но выраженной способностью ощущения"38. Но это образует лишь одну сторо-
ну характеристики психического отражения; другая сторона состоит в том,
что психическое отражение, в отличие от зеркального и других форм пас-
сивного отражения, является субъективным, а это значит, что оно является
не пассивным, не мертвенным, а активным, что в его определение входит
человеческая жизнь, практика и что оно характеризуется движением посто-
янного переливания объективного в субъективное.
Эти положения, имеющие прежде всего гносеологический смысл, являются
вместе с тем исходными и для конкретно-научного психологического иссле-
дования. Именно на психологическом уровне возникает проблема специфичес-
ких особенностей тех форм отражения, которые выражаются в наличии у че-
ловека субъективных - чувственных и мысленных - образов реальности.
Положение о том, что психическое отражение реальности есть ее субъек-
тивный образ, означает принадлежность образа реальному субъекту жизни.
Но понятие субъективности образа в смысле его принадлежности субъекту
жизни включает в себя указание на его активность. Связь образа с отража-
емым не есть связь двух объектов (систем, множеств), стоящих во взаим-
но-одинаковом отношении друг к другу, - их отношение воспроизводит поля-
ризованность всякого жизненного процесса, на одном полюсе которого стоит
активный ("пристрастный") субъект, на другом - "равнодушный" к субъекту
объект. Эта-то особенность отношения субъективного образа к отражаемой
реальности и не схватывается отношением "модель-моделируемое". Последнее
обладает свойством симметричности, и соответственно термины "модель" и
"моделируемое" имеют релятивный смысл, зависящий от того, какой из двух
объектов познающий их субъект полагает (теоретически или практически)
моделью, а какой - моделируемым. Что же касается процесса моделирования
(т.е. построения субъектом моделей любого типа или даже познания субъек-
том связей, определяющих такое изменение объекта, которое сообщает ему
признаки модели некоторого объекта), то это вообще другой вопрос.
Итак, понятие субъективности образа включает в себя понятие прист-
растности субъекта. Психология издавна описывала и изучала зависимость
восприятия, представления, мышления от того, "что человеку нужно", - от
его потребностей, мотивов, установок, эмоций. Очень важно при этом под-
черкнуть, что такая пристрастность сама объективно детерминирована и вы-
ражается не в неадекватности образа (хотя и может в ней выражаться), а в
том, что она позволяет активно проникать в реальность. Иначе говоря,
субъективность на уровне чувственного отражения следует понимать не как
его субъективизм, а скорее, как его "субъективность", т.е. его принад-
лежность деятельному субъекту.
Психический образ есть продукт жизненных, практических связей и отно-
шений субъекта с предметным миром, которые являются несопоставимо более
широкими и богатыми, чем любое модельное отношение. Поэтому его описание
в качестве воспроизводящего на языке сенсорных модальностей (в сенсорном
"коде") параметры объекта, воздействующие на органы чувств субъекта,
представляет собой результат анализа на физикальном, по существу уровне.
Но как раз на этом уровне чувственный образ обнаруживает себя как более
бедный по сравнению с возможной математической или физической моделью
объекта. Иначе обстоит дело, когда мы рассматриваем образ на психологи-
ческом уровне - в качестве психического отражения. В этом качестве он
выступает, напротив, во всем своем богатстве, как впитавший в себя ту
систему объективных отношений, в которой только реально и существует от-
ражаемое им содержание. Тем более сказанное относится к сознательному
чувственному образу - к образу на уровне сознательного отражения мира.
2. АКТИВНОСТЬ ПСИХИЧЕСКОГО ОТРАЖЕНИЯ
В психологии сложились два подхода, два взгляда на процесс порождения
чувственного образа. Один из них воспроизводит старую сенсуалистическую
концепцию восприятия, согласно которой образ является непосредственным
результатом одностороннего воздействия объекта на органы чувств.
Принципиально другое понимание процесса порождения образа восходит к
Декарту. Сопоставляя в своей знаменитой "Диоптрике" зрение с восприятием
предметов слепыми, которые "как бы видят руками", Декарт писал: "...Если
вы считаете, что разница, усматриваемая слепым между деревьями, камнями,
водой и другими подобными предметами с помощью своей палки, не кажется
ему меньшей, чем та, которая существует между красным, желтым, зеленым и
любым другим цветом, то все-таки несходство между телами является не чем
иным, как разными способами двигать палку или сопротивляться ее движени-
ям"39. В дальнейшем идея о принципиальной общности порождения осяза-
тельных и зрительных образов развивалась, как известно, Дидро и особенно
Сеченовым.
В современной психологии положение о том, что восприятие представляет
собой активный процесс, необходимо включающий в свой состав эфферентные
звенья, получило общее признание. Хотя выявление и регистрация эфферент-
ных процессов представляет иногда значительные методические трудности,
так что некоторые явления кажутся свидетельствующими скорее в пользу
пассивной, "экранной" теории восприятия, все же их обязательное участие
можно считать установленным.
Особенно важные данные были получены в онтогенетических исследованиях
восприятия. Эти исследования имеют то преимущество, что они позволяют
изучать активные процессы восприятия в них, так сказать, развернутых,
открытых, т.е. внешнедвигательных, еще не интериоризованных и не редуци-
рованных формах. Полученные в них данные хорошо известны, и я не буду их
излагать, отмечу только, что именно в этих исследованиях было введено
понятие перцептивного действия40.
Роль эфферентных процессов была изучена также при исследовании слухо-
вого восприятия, орган-рецептор которого является, в отличие от осязаю-
щей руки и аппарата зрения, полностью лишенным внешней активности. Для
речевого слуха была экспериментально показана необходимость "артикуляци-
онной имитации"41, для звуковысотного слуха - скрытой активности голосо-
вого аппарата42.
Сейчас положение о том, что для возникновения образа недостаточно од-
ностороннего воздействия вещи на органы чувств субъекта и что для этого
необходимо еще, чтобы существовал "встречный", активный со стороны
субъекта процесс, стало почти банальным. Естественно, что главным нап-
равлением в исследовании восприятия стало изучение активных перцептивных
процессов, их генезиса и структуры. При всем различии конкретных гипо-
тез, с которыми подходят исследователи к изучению перцептивной дея-
тельности, их объединяет признание ее необходимости, убеждение, что
именно в ней и осуществляется процесс "перевода" воздействующих на орга-
ны чувств внешних объектов в психический образ. А это значит, что восп-
ринимают не органы чувств, а человек при помощи органов чувств. Всякий
психолог знает, что сетчатый образ (сеточная "модель") объекта не есть
то же самое, что его видимый (психический) образ, как и, например, то,
что так называемые последовательные образы можно назвать образами лишь
условно, потому что они лишены константности, следуют за движением взора
и подчинены закону Эммерта.
Нет, конечно, необходимо оговаривать тот факт, что процессы восприя-
тия включены в жизненные, практические связи человека с миром, с вещест-
венными объектами, а поэтому необходимо подчиняются - прямо или опос-
редствованно - свойствам самих объектов. Этим и определяется адекват-
ность субъективного продукта перцепции - психического образа. Какую бы
форму ни принимала перцептивная деятельность, какой бы степени редукции
или автоматизации она ни подвергалась в ходе своего формирования и раз-
вития, принципиально она строится так же, как деятельность осязающей ру-
ки, "снимающей" контур объекта. Как и деятельность осязающей руки, вся-
кая перцептивная деятельность находит объект там, где он реально сущест-
вует, - во внешнем мире, в объективном пространстве и времени. Последнее
и составляет ту важнейшую психологическую особенность субъективного об-
раза, которая называется его предметностью или весьма неудачно - его
объективированностью.
Эта особенность чувственного психического образа в своей наиболее
простой и экспквизитной форме выступает применительно к экстрацептивным
предметным образам. Капитальный психологический факт состоит в том, что
в образе нам даны не наши субъективные состояния, а сами объекты. Напри-
мер, световое воздействие вещи на глаз воспринимается именно как вещь,
которая находится вне глаза. В акте восприятия субъект не соотносит сво-
его образа вещи с самой вещью. Для субъекта образ как бы наложен на
вещь. В этом психологически и выражается подчеркиваемая Лениным непос-
редственность связи ощущений, чувственного сознания с внешним миром43.
Копируя в рисунке объект, мы необходимо соотносим изображение (мо-
дель) объекта с изображаемым (моделируемым) объектом, воспринимая их как
две разные вещи; но мы не устанавливаем такого соотношения между нашим
субъективным образом объекта и самим объектом, между восприятием своего
рисунка и самим рисунком. Если проблема такого соотношения и возникает,
то лишь вторично - из рефлексии опыта восприятия.
Нельзя поэтому согласиться с высказываемым иногда утверждением, что
предметность восприятия есть результат "объективизации" психического об-
раза, т.е. что воздействие вещи сначала порождает ее чувственный образ,
а затем этот образ относится субъектом к миру, "проецируемому на ориги-
нал"44. Психологически такого особого акта "обратного проецирования" в
обычных условиях просто не существует. Глаз под воздействием на перифе-
рию его сетчатки неожиданно появившейся на экране светлой точки тотчас
перемещается на нее, и испытуемый сразу видит эту точку локализованной в
объективном пространстве; чего он не воспринимает вовсе, так это его
смещения в момент скачка глаза по отношению к сетчатки и изменений ней-
родинамических состояний своей рецептирующей системы. Иначе говоря, для
субъекта не существует никакой структуры, которая могла бы быть вторично
соотнесена им с внешним объектом, подобно тому как он может соотнести,
например, свой рисунок с оригиналом.
О том, что предметность ("объективированность") ощущений и восприятий
не есть нечто вторичное, свидетельствуют многие давно известные в психо-
логии замечательные факты. Один из них связан с так называемой "пробле-
мой зонда". Факт этот состоит в том, что у хирурга, зондирующего рану,
"чувствующим" является конец зонда, которым он нащупывает пулю, - т.е.
его ощущения оказываются парадоксально смещенными в мир внешних вещей и
локализуются не на границе "зонд-рука", а на границе "зонд-воспринимае-
мый объект" (пуля). То же происходит и в любом другом аналогичном слу-
чае, например, когда мы воспринимаем шероховатость бумаги кончиком ост-
рого пера. ощупываем в темноте дорогу при помощи палки и т.п.
Главный интерес этих фактов состоит в том, что в них "разведены" и
частью экстериоризированы отношения, обычно скрытые от исследователя.
Одно их них - отношение "рука-зонд". Воздействие, оказываемое зондом на
рецептивные аппараты руки, вызывает ощущения, интегрирующиеся в сложный
зрительно-тактильный его образ и в дальнейшем выполняющие ведущую роль в
регуляции процесса удерживания зонда в руке. Другое отношение - это от-
ношение "зонд-объект". Оно возникает, как только действие хирурга приво-
дит зонд в соприкосновение с объектом. Но даже в это первое мгновение
объект, выступающий еще в своей неопределенности - как "что-то", как
первая точка на линии будущего "рисунка" - образа, - является отнесенным
к внешнему миру, локализованным в объективном пространстве. Иначе гово-
ря, чувственный психический образ обнаруживает свойство предметной отне-
сенности уже в момент своего становления. Но продолжим анализ отношения
"зонд - объект" несколько дальше. Локализация объекта в пространстве вы-
ражает его отдаленность от субъекта; это - очарование границ" его неза-
висимого от субъекта существования. Границы эти обнаруживаются, как
только деятельность субъекта вынуждена подчиниться объекту, а это проис-
ходит даже в том случае, когда деятельность приводит к его переделке или
уничтожению. Замечательная особенность рассматриваемого отношения заклю-
чается в том, что эта граница проходит как граница между двумя физичес-
кими телами: одно из них - оконечность зонда - реализует познавательную,
перцептивную деятельность субъекта, другое составляет объект этой дея-
тельности. На границе этих двух материальных вещей и локализуются ощуще-
ния, образующие "ткань" субъективного образа объекта: они выступают как
сместившиеся на осязающий конец зонда - искуственного дистантрецептора,
который образует продолжение руки действующего субъекта.
Если в описанных условиях восприятия проводником действия субъекта
является вещественный предмет, который приводится в движение, то при
собственно дистантном восприятии процесс пространственной локализации
объекта перестраивается и крайне усложняется. В случае восприятия пос-
редством зонда рука по отношению к зонду существенно не движется, при
зрительном же восприятии подвижным является глаз, "перебирающий" дости-
гающие его сетчатку световые лучи, которые отбрасываются объектом. Но и
в этом случае, чтобы возник субъективный образ, необходимо соблюдение
условий, перемещающих границу "субъект-объект" на поверхность самого
объекта. Это те самые условия, которые создают так называемую инвариант-
ность зрительного объекта, а именно, наличие таких смещений сетчатки от-
носительно отраженного светового потока, которые создают как бы непре-
рывную, управляемую субъектом "смену щупал", являющуюся эквивалентом их
движения по поверхности объекта. Теперь ощущения субъекта тоже смещаются
на внешние границы объекта, но не по вещи (зонду), а по световым лучам;
субъект видит не сетчаточную, непрерывно и быстро изменяющуюся проекцию
объекта, а внешний объект в его относительной инвариантности, устойчи-
вости.
Как раз игнорирование главного признака чувственного образа - отне-
сенности наших ощущений к внешнему миру - и создало то крупнейшее недо-
разумение, которое подготовило почву для субъективно - идеалистических
выводов из принципа специфической энергии органов чувств. Недоразумение
это заключается в том, что субъективно переживаемые реакции органов
чувств, вызываемые действиями раздражителей, были отождествлены И.Мюлле-
ром с ощущениями, входящими в образ внешнего мира. В действительности же
никто, конечно, не принимает свечение, возникающее в результате электри-
ческого раздражения глаза, за реальный свет, и только Мюнхаузену могла
прийти в голову идея поджечь порох на полке ружья искрами, сыплющимися
из глаз. Обычно мы совершенно правильно говорим: "потемнело в глазах",
"звенит в ушах", - в глазах, и ушах, а не в комнате, на улице и т.д. В
защиту вторичности отнесения субъективного образа можно было бы сос-
латься на Зендена, Хебба и других авторов, описывающих случаи восстанов-
ления зрения у взрослых людей после удаления врожденной катаракты: вна-
чале у них возникает лишь хаос субъективных зрительных явлений, которые
затем соотносятся с объектами внешнего мира, становятся их образами. Но
ведь это люди с уже сформировавшимися в другой модальности предметным
восприятием, которые теперь получают лишь новый вклад со стороны зрения;
поэтому, строго говоря, мы имеем здесь не вторичную отнесенность образа
к внешнему миру, а включение в образ внешнего мира элементов новой мо-
дальности.
Конечно, дистантное восприятие (зрительное, слуховое) представляет
собой процесс чрезвычайной сложности, и его исследование наталкивается
на множество фактов, кажущихся противоречивыми, а иногда и необъяснимы-
ми. Но психология, как и любая наука, не может строится только в виде
суммы эмпирических фактов, она не может избежать теории, и весь вопрос в
том, какой теорией она руководствуется.
В свете теории отражения школьная "классическая" схема: свеча-> ее
проекция на сетчатке глаза -> образ этой проекции в мозге, испускающем
некий "метафизический свет", - есть не более чем поверхностное, грубо
одностороннее (а следовательно, и неверное) изображение психического от-
ражения. Схема эта прямо ведет к признанию того, что наши органы чувств,
обладающие "специфическими энергиями" (что есть факт), отгораживают
субъективный образ от внешней объективной реальности. Понятно, что ника-
кое описание этой схемы процесса восприятия в терминах распространения
нервного возбуждения, информации, построения моделей и т.п. не в состоя-
нии изменить ее по существу.
Другую сторону проблемы чувственного субъективного образа составляет
вопрос о роли практики в его формировании. Общеизвестно, что внесение
категории практики в теорию познания составляет главный пункт водоразде-
ла между марксистским пониманием познания и пониманием познания в до-
марксовом материализме, с одной стороны, и в идеалистической философии -
с другой. "Точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной
точкой зрения теории познания", - говорит Ленин45. В качестве первой и
основной эта точка зрения сохраняется и в психологии чувственных позна-
вательных процессов.
Выше уже говорилось о том, что восприятие является активным, что
субъективный образ внешнего мира есть продукт деятельности субъекта в
этом мире. Но деятельность эта не может быть понята иначе, как реализую-
щая жизнь телесного субъекта, которая прежде всего является процессом
практическим. Конечно, было бы серьезной ошибкой рассматривать в психо-
логии всякую перцептивную деятельность индивида как протекающую непос-
редственно в форме практической деятельности или прямо происходящей из
нее. Процессы активного зрительного или слухового восприятия отделяются
от непосредственной практики, так что и человеческий глаз и человеческое
ухо становятся, по выражению Маркса, органами-теоретиками46. Единственно
осязание поддерживает прямые практические контакты индивида с внешним
вещественно-предметным миром. Это- чрезвычайно важное с точки зрения
рассматриваемой проблемы обстоятельство, но и оно не исчерпывает ее пол-
ностью. Дело в том, что основу познавательных процессов составляет не
индивидуальная практика субъекта, а "совокупность человеческой практи-
ки". Поэтому не только мышление, но и восприятие человека в огромной
степени превосходят своим богатством относительную бедность его личного
опыта.
Правильная постановка в психологии вопроса о роли практики как основы
и критерия истинности требует исследовать, как именно входит практика в
перцептивную деятельность человека. Нужно сказать, что психология уже
накопила множество конкретно-научных данных, которые вплотную подводят к
решению этого вопроса.
Как уже говорилось, психологические исследования делают для нас все
более очевидным, что решающая роль в процессах восприятия принадлежит их
эфферентным звеньям. В некоторых случаях, а именно, когда эти звенья
имеют свое выражение в моторике или микромоторике, они выступают доста-
точно отчетливо; в других случаях они являются "упрятанными", выражающи-
мися в динамике текущих внутренних состояний реципирующей системы. Но
они всегда существуют. Их функция является "уподобительной" не только в
более узком значении47, но и в значении более широком. Последнее охваты-
вает также функцию включения в процесс порождения образа совокупного
опыта предметной деятельности человека. Дело в том, что такое включение
не может осуществится в результате простого повторения сочетаний сенсор-
ных элементов и актуализации временных связей между ними. Ведь речь идет
не об ассоциативном воспроизведении недостающих элементов сенсорных
комплексов, а об адекватности возникающих субъективных образов общим
свойствам реального мира, в котором живет, действует человек. Иначе го-
воря, речь идет о подчиненности процесса порождения образа принципу
правдоподобия.
Для иллюстрации этого принципа обратимся опять-таки к хорошо и давно
известным психологическим фактам - к эффектам "псевдоспокического" зри-
тельного восприятия, изучением которых мы сейчас вновь занялись. Как из-
вестно, псевдоскопический эффект состоит в том, что при рассматривании
объектов через бинокль, составленный из двух призм Дове, происходит за-
кономерное искажение восприятия: более близкие точки объектов кажутся
более отдаленными и наоборот. В результате, например, вогнутая гипсовая
маска лица видится при определенном освещении как выпуклое, рельефное
его изображение, а рельефное изображение лица видится, наоборот, как
маска. Но главный интерес опытов с псевдоскопом заключается в том, что
видимый псевдоскопический образ возникает только в том случае, если он
правдоподобен (гипсовая маска лица столь же "правдоподобна" с точки зре-
ния реальности, как и его гипсовое выпуклое скульптурное изображение),
или в случае, если тем или иным способом удается заблокировать включение
видимого псевдоскопического образа в сложившуюся у человека картину ре-
ального мира.
Известно, что если заменить голову человека, сделанную из гипса, го-
ловой реального человека, то псевдоскопический эффект вообще не возника-
ет. Особенно демонстративным являются опыты, в которых испытуемому, воо-
руженному псевдоскопом, демонстрируется одновременно в одном и том же
зрительном поле два объекта - и реальная голова и ее выпуклое гипсовое
изображение; тогда голова человека видится как обычно, а гипс восприни-
мается псевдоскопически, т.е. как вогнутая маска. Такие явления наблюда-
ются, однако, лишь при правдоподобности псевдоскопического образа. Дру-
гая особенность псевдоскопического эффекта состоит в том, что для того,
чтобы он возник, лучше демонстрировать объект на абстрактном, непредмет-
ном фоне, т.е. вне системы конкретно-предметных связей. Наконец, тот же
принцип правдоподобия выражается в совершенно поразительном эффекте по-
явления таких "прибавок" к видимому псевдоскопическому образу, которые
делают его существование объективно возможным. Так, помещая перед неко-
торой поверхностью экран с отверстиями, через которые можно видеть части
этой поверхности, мы должны получить при псевдоскопическом восприятии
такую картину: части поверхности, которая расположена позади экрана, ви-
димые через его отверстия, должны восприниматься испытуемым как находя-
щиеся ближе к нему, чем экран, т.е. как бы свободно висеть перед экра-
ном. В действительности же дело обстоит иначе. При благоприятных услови-
ях испытуемый видит - как это и должно быть при псевдоскопическом восп-
риятии - части поверхности, расположенные за экраном, впереди экрана;
они, однако, не "висят" в воздухе (что неправдоподобно), а воспринимают-
ся как некие объемные физические тела, выступающие через отверстие экра-
на. В видимом образе возникает прибавка в виде боковых поверхностей, об-
разующих границы этих физических тел. И, наконец, последнее: как показа-
ли систематические опыты, процессы возникновения псевдоскопического об-
раза, а равно и устранения его псевдоскопичности хотя происходят одномо-
ментно, но отнюдь не автоматически, не сами собой. Они являются ре-
зультатом перцептивных операций, осуществляемых субъектом. Последнее до-
казывается тем фактом, что испытуемые могут научиться управлять обоими
этими процессами.
Смысл опытов с псевдоскопом заключается, конечно, вовсе не в том,
что, создавая с помощью специальной оптики искажение проекции демонстри-
руемых объектов на сетчатках глаз, можно при определенных условиях полу-
чить ложный субъективный зрительный образ. Их действительный смысл сос-
тоит (как и сходных с ними, классических "хронических" опытов Страттона,
И.Колера и других) в открываемой ими возможности исследовать процесс та-
кого преобразования информации, поступающей на сенсорный "вход", которое
подчиняется общим свойствам, связям, закономерностям реальной действи-
тельности. Это - другое, более полное выражение предметности субъектив-
ного образа, которая выступает теперь не только в его изначальной отне-
сенности к отражаемому объекту, но и в отнесенности его к предметному
миру в целом.
Само собой разумеется, что у человека уже должна сложиться картина
этого мира. Она складывается, однако, не только на непосредственно
чувственном уровне, но и на высших познавательных уровнях - в результате
овладения индивидом опытом общественной практики, отраженным в языковой
форме, в системе значений. Иначе говоря, "оператором" восприятия являют-
ся не просто накопленные прежде ассоциации ощущений и не апперцепция в
кантианском смысле, а общественная практика.
Прежняя, метафизически мыслящая психология неизменно двигалась при
анализе восприятия в плоскости двоякой абстракции: абстракции человека
от общества и абстракции воспринимаемого объекта от его связей с пред-
метной действительностью. Субъективный чувственный образ и его объект
выступали для нее как две противостоящие друг другу вещи. Но психический
образ не есть вещь. Вопреки физикалистским представлениям, он не сущест-
вует в веществе мозга в форме вещи, как не существует и никакого "наблю-
дателя" этой вещи, которым может быть только душа, только духовное "я".
Правда состоит в том, что действительный и действующий человек при помо-
щи своего мозга и его органов воспринимает внешние объекты; их явление
ему и есть их чувственный образ. Подчеркнем еще раз: явление объектов, а
не вызываемых ими физиологических состояний.
В восприятии постоянно происходит активный процесс "вычерпывания" из
реально действительности ее свойств, отношений и т.д., их фиксация в
кратковременных или длительных состояниях реципирующих систем и воспро-
изведение этих свойств в актах формирования новых образов, в актах фор-
мирования новых образов, в актах узнавания и припоминания объектов.
Здесь мы снова должны прервать изложение описанием психологического
факта, иллюстрирующего только что сказанное. Всем известно, что такое
отгадывание загадочных картинок. Нужно найти на картинке замаскированное
в ней изображение предмета, указанного в загадке (например, "где охот-
ник" и т.п.). Тривиальное объяснение процесса восприятия (узнавания) на
картинке искомого предмета заключается в том, что оно происходит в ре-
зультате последовательных сличений зрительного образа данного предмета,
имеющегося у субъекта, с отдельными комплексами элементов картинки; сов-
падение этого образа с одним из комплексов картинки и приводит к ее "от-
гадыванию". Иначе говоря, это объяснение исходит из представления о двух
сравниваемых между собой вещах: образа в голове субъекта и его изображе-
ния на картинке. Что же касается трудностей, которые при этом возникают,
то они относятся за счет недостаточной выделенности и полноты изображе-
ния искомого объекта на картинке, что и требует многократных "примерива-
ний" к ней образа. Психологическая неправдоподобность такого объяснения
подсказала автору идею простейшего эксперимента, состоящего в том, что
никакого указания на предмет, замаскированный в картинке, испытуемому не
давалось. Испытуемому говорилось: "перед вами обычные загадочные картин-
ки для детей: постарайтесь найти тот предмет, который скрыто изображен в
каждой из них". В этих условиях процесс вообще не мог идти по схеме сли-
чения возникшего у испытуемого образа предмета с его изображением, со-
держащимся в элементах картинки. Тем не менее загадочные картинки испы-
туемыми разгадывались. Они "вычерпывали" изображение предмета из картин-
ки, и у них актуализировался образ этого знакомого им предмета.
Мы подошли теперь к новому аспекту проблемы чувственного образа - к
проблеме представления. В психологии представлением обычно называют
обобщенный образ, который "записан" в памяти. Старое, субстанциональное
понимание образа как некоей вещи приводило к субстанциональному же пони-
манию и представления. Это - обобщение, возникающее в результате накла-
дывания друг на друга - на манер гальтоновской фотографии - чувственных
отпечатков, к которым ассоциативно присоединено словонаименование. Хотя
в пределах такого понимания допускалась возможность трансформации предс-
тавлений, они все же мыслились как некие "готовые" образования, хранящи-
еся на складах нашей памяти. Легко увидеть, что такое понимание предс-
тавлений хорошо согласуется с формально-логическим учением о конкретных
понятиях, но находится в вопиющем противоречии с диалектико-материалис-
тическим пониманием обобщений.
Наши чувственный обобщенные образы, как и понятия, содержат в себе
движение и, стало быть, противоречия; они отражают объект в его многооб-
разных связях и опосредствованиях. Это значит, что никакое чувственное
знание не является застывшим отпечатком. Хотя оно и хранится в голове
человека, но не как "готовая" ведь, а лишь виртуально - в виде сформиро-
вавшихся физиологических мозговых констелляций, которые способны реали-
зовать субъективный образ объекта, открывающегося человеку то в одной,
то в другой системе объективных связей. Представление об объекте включа-
ет в себя не только сходное в объектах, но и разные как бы грани его, в
том числе и не "накладывающиеся" друг на друга, не находящиеся в отноше-
ниях структурного или функционального подобия.
Диалектичны не только понятия, но и наши чувственные представления;
поэтому они и способны выполнять функцию, которая не сводится к роли
фиксированных эталонов-моделей, соотносящихся с воздействиями, получае-
мыми рецепторами от единичных объектов. Как психический образ они су-
ществуют неотделимо от деятельности субъекта, которую они насыщают бо-
гатством, аккумулированным в них, делают ее живой и творческой. * * * *
*Проблема чувственных образов и представлений возникла перед психоло-
гией с первых же шагов ее развития. Вопрос о природе наших ощущений и
восприятий не мог быть обойден ни одним психологическим направлением, из
какой бы философской основы оно ни исходило. Не удивительно поэтому, что
проблеме этой было посвящено огромное число работ - теоретических и экс-
периментальных. Их число продолжает быстро возрастать и в наши дни. В
результате ряд отдельных вопросов оказался разработанным чрезвычайно де-
тально и был собран почти необозримый фактический материал. Несмотря на
это, современная психология все еще далека от возможности создать це-
лостную, не эклектическую концепцию восприятия, охватывающую различные
его уровни и механизмы. Особенно это относится к уровню сознательного
восприятия.
Новые в этом отношении перспективы открывает внесение в психологию
категории психического отражения, научная продуктивность которой сейчас
уже не требует доказательств. Категория эта, однако, не может быть взята
вне ее внутренней связи с другими основными марксистскими категориями.
Поэтому внесение категории отражения в научную психологию необходимо
требует перестройки всего категориального ее строя. Ближайшие проблемы,
которые встают на этом пути, суть проблемы деятельности, проблема психо-
логии сознания, психологии личности. Их теоретическому анализу и посвя-
щено дальнейшее изложение.
Глава III
ПРОБЛЕМА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ПСИХОЛОГИИ
1. ДВА ПОДХОДА В ПСИХОЛОГИИ - ДВЕ СХЕМЫ АНАЛИЗА
Последние годы в советской психологии происходило ускоренное развитие
отдельных ее ветвей и прикладных исследований. В то же время теоретичес-
ким проблемам общей психологии уделялось гораздо меньше внимания. Вместе
с тем советская психология, формируясь на марксистско-ленинской фило-
софской основе, выдвинула принципиально новый подход к психике и впервые
внесла в психологию ряд важнейших категорий, которые нуждаются в
дальнейшей разработке.
Среди этих категорий важнейшее значение имеет категория деятельности.
Вспомним знаменитые тезисы К.Маркса о Фейербахе, в которых говорится,
что главный недостаток прежнего метафизического материализма состоял в
том, что он рассматривал чувственность только в форме созерцания, а не
как человеческую деятельность, практику; что деятельная сторона, в про-
тивоположность материализму, развивалась идеализмом, который, однако,
понимал ее абстрактно, а не как действительную чувственную деятельность
человека48.
Именно так обстояло дело и во всей домарксистской психологии. Впро-
чем, и в современной психологии, которая развивается вне марксизма, си-
туация остается прежней.
Деятельность и в ней интерпретируется либо в рамках идеалистических
концепций, либо в естественнонаучных, материалистических по своей общей
тенденции направлениях - как ответ на внешние воздействия пассивного
субъекта, обусловленный его врожденной организацией и научением. Но
именно это и раскалывает психологию на естественнонаучную и психологию
как науку о духе, на психологию бихевиоральную и "менталистскую". Возни-
кающие в связи с этим в психологии кризисные явления сохраняются и сей-
час; они только "ушли в глубину", стали выражаться в менее явных формах.
Характерное для наших дней интенсивное развитие междисциплинарных
исследований, связывающих психологию с нейрофизиологией, с кибернетикой
и логико-математическими дисциплинами, с социологией и историей культу-
ры, - само по себе еще не может привести к решению фундаментальных мето-
дологических проблем психологической науки. Оставляя их нерешенными, оно
лишь усиливает тенденцию к опасному физиологическому, кибернетическому,
логическому или социологическому редукционизму, угрожающему психологии
утратой своего предмета, своей специфики. Не является свидетельством те-
оретического прогресса и то обстоятельство, что столкновение различных
психологических направлений потеряло сейчас свою прежнюю остроту: во-
инствующий бихевиоризм уступил место компромиссному необихевиоризму
(или, как говорят некоторые авторы, "субъективному бихевиоризму"), геш-
тальтизм - неогештальтизму, фрейдизм - неофрейдизму и культурной антро-
пологии. Хотя термин "эклектический" приобрел у американский авторов
значение чуть ли не высшей похвалы, эклектические позиции никогда еще не
приводили к успеху. Научный синтез разнородных комплексов, добытых пси-
хологических фактов и обобщений, разумеется, не может быть достигнуть
путем их простого соединения с помощью общего переплета. Он требует
дальнейшей разработки концептуального строя психологии, поиска новых на-
учных теорий, способных стянуть разошедшиеся швы здания психологической
науки.
При всем многообразии направлений, о которых идет речь, общее между
ними, с методологической точки зрения, состоит в том, что они исходят из
двучленной схемы анализа: воздействие на рецепирующие системы субъекта
-> возникающее ответные - объективные и субъективные - явления, вызывае-
мые данным воздействием.
Схема эта с классической ясностью выступила уже в психофизике и физи-
ологической психологии прошлого столетия. Главная задача, которая стави-
лась в то время, заключалась в том, чтобы изучить зависимость элементов
сознания от параметров вызывающих их раздражителей. Позже, в бихевиориз-
ме, т.е. применительно к изучению поведения, эта двучленная схема нашла
свое прямое выражение в знаменитой формуле S->R.
Неудовлетворительность этой схемы заключается в том, что она исключа-
ет из поля зрения исследования тот содержательный процесс, в котором
осуществляются реальные связи субъекта с предметным миром, его предмет-
ную деятельность (нем. Tatigkeit - в отличие от Aktivaitat). Такая
абстракция от деятельности субъекта оправдана лишь в узких границах ла-
бораторного эксперимента, имеющего своей целью выявить элементарные пси-
хофизиологические механизмы. Достаточно, однако, выйти за эти узкие гра-
ницы, как тотчас обнаруживается ее несостоятельность. Это и вынуждало
прежних исследователей допускать при объяснении психологических фактов
вмешательство особых сил, таких, как активация апперцепция, внутренняя
интенция и т.п., т.е. все же апеллировать к деятельности субъекта, но
только в ее мистифицированной идеализмом форме.
принципиальные трудности, создаваемые в психологии двучленной схемой
анализа и тем "постулатом непосредственности"49, который скрывается за
ней, породили настойчивые попытки преодолеть ее. Одна из линий, по кото-
рой шли эти попытки, нашла свое выражение в подчеркивании того факта,
что эффекты внешних воздействий зависят от их преломления субъектом, от
тех психологических "промежуточных переменных" (Толмен и другие), кото-
рые характеризуют его внутреннее состояние. В свое время С.Л.Рубинштейн
выразил это в формуле, гласящей, что "внешние причины действуют через
внутренние условия"50. Конечно, формула эта является бесспорной. Если,
однако, под внутренними условиями подразумеваются текущие состояния
субъекта, подвергающегося воздействию, то она не вносит в схему S->R ни-
чего принципиально нового. Ведь даже неживые объекты при изменении своих
состояний по-разному обнаруживают себя во взаимодействии с другими
объектами. На влажном, размягченном грунте следы будут отчетливо отпеча-
тываться, а на сухой, слежавшейся почве - нет. Тем яснее проявляется это
у животных и человека: голодное животное будет реагировать на пищевой
раздражитель иначе, чем сытое, а у человека, интересующегося футболом,
сообщение о результатах матча вызовет совсем другую реакцию, чем у чело-
века, к футболу вполне равнодушного.
Введение понятия промежуточных переменных несомненно обогащает анализ
поведения, но оно вовсе не снимает упомянутого постулата непосредствен-
ности. Дело в том, что хотя переменные, о которых идет речь, и являются
промежуточными, но только в смысле внутренних состояний самого субъекта.
Сказанное относится и к "мотивирующим факторам" - потребностям и влече-
ниям. Разработка роли этих факторов шла, как известно, в очень разных
направлениях - и в бихевиоризме, и в школе К.Левина, и особенно в глу-
бинной психологии. При всех, однако, различиях между собой этих направ-
лений и различиях в понимании самой мотивации и ее роли неизменным оста-
валось главное: противопоставленность мотивации объективным условиям де-
ятельности, внешнему миру.
Особе следует выделить попытки решить проблему, идущие со стороны так
называемой культурологии. Признанный основоположник этого направления
Л.Уайт51 развивал идею "культурной детерминации" явлений в обществе и в
поведении индивидов. Возникновение человека и человеческого общества
приводит к тому, что прежде прямые, натуральные связи организма со сре-
дой становятся опосредствованными культурой, развивающейся на базе мате-
риального производства52. При этом культура выступает для индивидов в
форме значений, передаваемых речевыми знаками-символами. Исходя из это-
го, Л.Уайт предлагает трехчленную формулу поведения человека: организм
человека Х культурные стимулы -> поведение. Формула эта совпадает иллю-
зию преодоления постулата непосредственности и вытекающей из него схемы
S->R. Однако введение в эту схему в качестве посредствующего звена
культуры, коммуницируемой знаковыми системами, неизбежно замыкает психо-
логическое исследование в круг явлений сознания - общественного и инди-
видуального. Происходит простая подстановка: место мира предметов теперь
занимает мир выработанных обществом знаков, значений. Таким образом, мы
снова стоим перед двучленной схемой S->R, но только стимул интерпретиру-
ется в ней как "культурный стимул". Это и выражает дальнейшая формула
Уайта, посредством которой он поясняет различие в детерминации психичес-
кий реакций (minding) животных и человека. Он записывает эту формулу
так:
Vm = f(Vb) - у животных,
Vm = f(Vc) - у человека, где V - переменные, m - психика, b - телес-
ное состояние (body), с - культура.
В отличие от социологических концепций в психологии, идущих от Дюрк-
гейма, которые так или иначе сохраняют идею первичности взаимодействия
человека с предметным миром, современная американская культурология зна-
ет лишь воздействие на человека "экстрасоматических объектов", которые
образуют континиум, развивающийся по своим собственным "супра-психологи-
ческим" и "супра-социологическим" законам (что и делает необходимой осо-
бую науку - культурологию). С этой, культурологической, точки зрения че-
ловеческие индивиды являются лишь "каталическими агентами" и "средой вы-
ражения" культурного процесса53. Не более того.
Совсем другая линия, по которой шло усложнения анализа, вытекающего
из постулата непосредственности, была порождена открытием регулирования
поведения посредством обратных связей отчетливо сформулированным уже
Н.Н.Ланге54.
Уже первые исследования построения сложно-двигательных процессов у
человека, среди которых нужно особенно назвать работы Н. А.Бернштейна55,
показавшие роль рефлекторного кольца с обратными связями, дали возмож-
ность по-новому понять механизм широкого круга явлений.
За это время, которое отделяет нас от первых работ, выполненных еще в
тридцатые годы, теория управления и информации приобрела общенаучное
значение, охватывая процессы как в живых системах, так и неживых.
Любопытно, что разработанные за эти годы понятия кибернетики позже
были восприняты большинством психологов как совершенно новые. Произошло
как бы их второе рождение в психологии - обстоятельство, создавшее у не-
которых энтузиастов кибернетического подхода впечатление, что найдены
наконец новые методологические основы всеобъемлющей психологической тео-
рии. Очень скоро, однако, обнаружилось, что кибернетический подход в
психологии также имеет свои границы, перейти которые можно только ценой
подмены научной кибернетики некоей "кибернетической мифологией"; подлин-
но же психологические реальности, такие, как психический образ, созна-
ние, мотивация и целеобразование, фактически оказались утраченными. В
этом смысле произошло даже известное отступление от ранних работ, в ко-
торых развивался принцип активности и представление об уровнях регулиро-
вания, среди которых особо выделялся уровень предметных действий и выс-
шие познавательные уровни.
Понятия современной теоретической кибернетики образуют очень важную
плоскость абстракции, позволяющую описывать особенности структуры и дви-
жения широчайшего класса процессов, которые с помощью прежнего понятий-
ного аппарата не могли быть описаны. Вместе с тем исследования, идущие в
этой новой плоскости абстракции, несмотря на их бесспорную продуктив-
ность, сами по себе не способны дать решение фундаментальных методологи-
ческих проблем той или иной специальной области знаний. Поэтому нет ни-
чего парадоксального в том, что и в психологии введение понятий об уп-
равлении, информационных процессах и о саморегулирующихся системах еще
не отменяет упомянутого постулата непосредственности.
Вывод состоит в том, что, по-видимому, никакое усложнение исходной
схемы, вытекающей из этого постулата, так сказать, "изнутри" не в состо-
янии устранить те методологические трудности, которые она создает в пси-
хологии. Чтобы снять их, нужно заменить двучленную схему анализа принци-
пиально другой схемой, а этого нельзя сделать, не отказавшись от посту-
лата непосредственности.
Главный тезис, обоснованию которого посвящается дальнейшее изложение,
заключается в том, что реальный путь преодоления этого, по выражению
Д.К.Узнадзе, "рокового" для психологии постулата открывается введением в
психологию категории предметной деятельности.
Выдвигая это положение, нужно сразу же уточнить его: речь идет именно
о деятельности, а не о поведении и не о тех нервных физиологических про-
цессах, которые реализуют деятельность. Дело в том, что вычленяемые ана-
лизом "единицы" и язык, с помощью которых описываются поведенческие, це-
ребральные или логические процессы, с одной стороны, и предметная дея-
тельность - с другой, не совпадают между собой.
Итак, в психологии сложилась следующая альтернатива: либо сохранить в
качестве основной двучленную схему: воздействие объекта -> изменение те-
кущих состояний субъекта (или, что принципиально то же самое, схему
S->R), либо исходить из трехчленной схемы, включающей среднее звено
("средний термин") - деятельность субъекта и соответственно ее условия,
цели и средства, - звено, которое опосредствует связи между ними.
С точки зрения проблемы детерминации психики эта альтернатива может
быть сформулирована так: либо мы встаем на позицию, что сознание опреде-
ляется окружающими вещами, явлениями, либо - на позицию, утверждающую,
что сознание определяется общественным бытием людей, которое, по опреде-
лению Маркса и Энгельса, есть не что иное, как реальный процесс их жиз-
ни56.
Но что такое человеческая жизнь? Это есть совокупность, точнее, сис-
тема сменяющих друг друга деятельностей. В деятельности и происходит пе-
реход объекта в его субъективную форму, в образ; вместе с тем в дея-
тельности совершается также переход деятельности в ее объективные ре-
зультаты, в ее продукты. Взятая с этой стороны, деятельность выступает
как процесс, в котором осуществляются взаимопереходы между полюсами
"субъект-объект". "В производстве объективируется личность; в потребле-
нии субъективируется вещь", - замечает Маркс57.
2. О КАТЕГОРИИ ПРЕДМЕТНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Деятельность есть молярная, не аддитивная единица жизни телесного,
материального субъекта. В более узком смысле, т.е. на психологическом
уровне, это единица жизни, опосредованной психическим отражением, ре-
альная функция которого состоит в том, что оно ориентирует субъекта в
предметном мире. Иными словами, деятельность - это не реакция и не сово-
купность реакций, а система, имеющая строение, свои внутренние переходы
и превращения, свое развитие.
Введение категории деятельности в психологию меняет весь понятийный
строй психологического знания. Но для этого нужно взять эту категорию во
всей ее полноте, в ее важнейших зависимостях и детерминациях: со стороны
ее структуры и в ее специфической динамике, в ее различных видах и фор-
мах. Иначе говоря, речь идет о том, чтобы ответить на вопрос, как именно
выступает категория деятельности в психологии. Вопрос этот ставит ряд
далеко еще не решенных теоретических проблем. Само собой разумеется, что
я могу затронуть лишь некоторые из них.
Психология человека имеет дело с деятельностью конкретных индивидов,
протекающей или в условиях открытой коллективности - среди окружающих
людей, совместно с ними и во взаимодействии с ними, или с глазу на глаз
с окружающим предметным миром - перед гончарным кругом или за письменным
столом. В каких бы, однако, условиях и формах ни протекала деятельность
человека, какую бы структуру она ни приобретала, ее нельзя рассматривать
как изъятую из общественных отношений, из жизни общества. При всем своем
своеобразии деятельность человеческого индивида представляет собой сис-
тему, включенную в систему отношений общества. Вне этих отношений чело-
веческая деятельность вообще не существует. Как именно она существует,
определяется теми формами и средствами материального и духовного общения
(Verkehr), которые порождаются развитием производства и которые не могут
реализоваться иначе, как в деятельности конкретных людей58.
Само собой разумеется, что деятельность каждого отдельного человека
зависит при этом от его места в обществе, от условий, выпадающих на его
долю, от того, как она складывается в неповторимых индивидуальных обсто-
ятельствах.
Особенно следует предостеречь против понимания деятельности человека
как отношения, существующего между человеком и противостоящим ему об-
ществом. Это приходится подчеркивать, так как затопляющие сейчас психо-
логию позитивистские концепции всячески навязывают идею противопостав-
ленности человеческого индивида обществу. Для человека общество якобы
составляет лишь ту внешнюю среду, к которой он вынужден приспосабли-
ваться, чтобы не оказаться "неадаптированным" и выжить, совершенно так
же, как животное вынуждено приспосабливаться к внешней природной среде.
С этой точки зрения деятельность человека формируется в результате ее
подкрепления, хотя бы и не прямого (например, через оценку, выражаемую
"референтной" группой). При этом упускается главное - то, что в обществе
человек находит не просто внешние условия, к которым он должен принорав-
ливать свою деятельность, но что сами эти общественные условия несут в
себе мотивы и цели его деятельности, ее средства и способы; словом, что
общество производит деятельность образующих его индивидов. Конечно, это
отнюдь не значит, что их деятельность лишь персонифицирует отношения об-
щества и его культуру. Имеются сложные связывающие их трансформации и
переходы, так что никакое прямое сведение одного к другому невозможно.
Для психологии, которая ограничивается понятием "социализация" психики
индивида без дальнейшего его анализа, эти трансформации остаются настоя-
щей тайной. Эта психологическая тайна открывается только в исследовании
порождения человеческой деятельности и ее внутреннего строения.
Основной, или, как иногда говорят, конституирующей, характеристикой
деятельности является ее предметность. Собственно, в самом понятии дея-
тельности уже имплицитно содержится понятие ее предмета (Gegenstand).
Выражение "беспредметная деятельность" лишено всякого смысла. Дея-
тельность может казаться беспредметной, но научное исследование дея-
тельности необходимо требует открытия ее предмета. При этом предмет дея-
тельности выступает двояко: первично - в своем независимом существова-
нии, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторич-
но - как образ предмета, как продукт психического отражения его свойств,
которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осу-
ществиться не может.
Уже в самом зарождении деятельности и психического отражения обнару-
живается их предметная природа. Так, было показано, что жизнь организмов
в гомогенной, хотя и изменчивой среде может развиваться лишь в форме ус-
ложнения той системы элементарных отправлений, которая поддерживает их
существование. Только при переходе к жизни в дискретной среде, т.е. к
жизни в мире предметов, над процессами, отвечающими воздействиям, имею-
щим прямое биотическое значение, надстраиваются процессы, вызываемые
воздействиями, которые сами по себе могут быть нейтральными, абиотичес-
кими, но которые ориентируют его по отношению к воздействиям первого ро-
да. Формирование этих процессов, опосредствующих фундаментальные жизнен-
ные отправления, происходит в силу того, что биотические свойства пред-
мета (например, его пищевые свойства) выступают как скрытые за другими,
"поверхностными" его свойствами, поверхностными в том смысле, что, преж-
де чем испытать на себе эффекты, вызываемые биотическим воздействием,
нужно, образно говоря, пройти через эти свойства (таковы, например, ме-
ханические свойства твердого тела по отношению к химическим его
свойствам).
Я, понятно, опускаю здесь изложение конкретно-научного обоснования
приведенных положений, равно как и обсуждение вопроса об их внутренней
связи с учением И.П.Павлова о сигнальной функции условных раздражителей
и об ориентировочных рефлексах; то и другое освещено мной в других рабо-
тах59.
Итак, предыстория человеческой деятельности начинается с приобретения
жизненными процессами предметности. Последнее означает собой также появ-
ление элементарных форм психического отражения - превращение раздражи-
мости (irribilitas) в чувствительность (sensibilitas), в "способность
ощущения".
Дальнейшая эволюция поведения и психики животных может быть адекватно
понята именно как история развития предметного содержания деятельности.
На каждом новом этапе возникает все более полная подчиненность эффектор-
ных процессов деятельности объективным связям и отношениям свойств пред-
метов, во взаимодействие с которыми вступает животное. Предметный мир
как бы все более "втягивается" в деятельность. Так, движение животного
вдоль преграды подчиняется ее "геометрии" - уподобляется ей и несет ее в
себе, движение прыжка подчиняется объективной метрике среды, а выбор об-
ходного пути - межпредметным отношениям.
Развитие предметного содержания деятельности находит свое выражение в
идущем вслед развитии психического отражения, которое регулирует дея-
тельность в предметной среде.
Всякая деятельность имеет кольцевую структуру: исходная афферентация
-> эффекторные процессы, реализующие контакты с предметной средой ->
коррекция и обогащение с помощью обратных связей исходного афферентирую-
щего образа. Сейчас кольцевой характер процессов, осуществляющих взаимо-
действие организма со средой, является общепризнанным и достаточно хоро-
шо описан. Однако главное заключается не в самой по себе кольцевой
структуре, а в том, что психическое отражение предметного мира порожда-
ется не непосредственно внешними воздействиями (в том числе и воз-
действиями "обратными"), а теми процессами, с помощью которых субъект
вступает в практические контакты с предметным миром и которые поэтому
необходимо подчиняются его независимым свойствам, связям, отношениям.
Последнее означает, что "афферентатором", управляющим процессами дея-
тельности, первично является сам предмет и лишь вторично - его образ как
субъективный продукт деятельности, который фиксирует, стабилизирует и
несет в себе ее предметное содержание. Иначе говоря, осуществляется
двойной переход: переход предмет -> процесс деятельности и переход дея-
тельность -> ее субъективный продукт. Но переход процесса в форму про-
дукта происходит не только на полюсе субъекта. Еще более явно он проис-
ходит на полюсе объекта, трансформируемого человеческой деятельностью; в
этом случае регулируемая психическим образом деятельность субъекта пере-
ходит в "покоящееся свойство" (ruhende Eigenschaft) ее объективного про-
дукта.
На первый взгляд кажется, что представление о предметной природе пси-
хики относится только к сфере собственно познавательных процессов; что
же касается сферы потребностей и эмоций, то на нее это представление не
распространяется. Это, однако, не так.
Взгляды на эмоционально-потребную сферу как на сферу состояний и про-
цессов, природа которых лежит в самом субъекте и которые лишь изменяют
свои проявления под давлением внешних условий, основываются на смешении,
по существу, разных категорий, смешении, которое особенно дает о себе
знать в проблеме потребностей.
В психологии потребностей нужно с самого начала исходить из следующе-
го капитального различения: различения потребности как внутреннего усло-
вия, как одной из обязательных предпосылок деятельности и потребности
как того, что направляет и регулирует конкретную деятельность субъекта в
предметной среде. "Голод способен поднять животное на ноги, способен
придать поискам более или менее страстный характер, но в нем нет никаких
элементов, чтобы направить движение в ту или другую сторону и видоизме-
нять его сообразно требованиям местности и случайностям встреч"60, - пи-
сал Сеченов. Именно в направляющей своей функции потребность и является
предметом психологического познания. В первом же случае потребность выс-
тупает лишь как состояние нужды организма, которое само по себе не спо-
собно вызывать никакой определенно направленной деятельности; ее функция
ограничивается активацией соответствующих биологических отправлений и
общим возбуждением двигательной сферы, проявляющимся в ненаправленных
поисковых движениях. Лишь в результате ее "встречи" с отвечающим ей
предметом она впервые становится способной направлять и регулировать де-
ятельность.
Встреча потребности с предметом есть акт чрезвычайный. Он отмечался
уже Ч.Дарвином, о нем свидетельствуют некоторые данные И.П.Павлова; о
нем говорит Д.Н.Узнадзе как об условии возникновения установки, и его
блистательное описание дают современные этологи. Этот чрезвычайный акт
есть акт опредмечивания потребности - "наполнения" ее содержанием, кото-
рое черпается из окружающего мира. Это и переводит потребность на
собственно психологический уровень.
Развитие потребностей на этом уровне происходит в форме развития их
предметного содержания. Кстати сказать, это обстоятельство только и поз-
воляет понять появление у человека новых потребностей, в том числе та-
ких, которые не имеют своих аналогов у животных, "отвязаны" от биологи-
ческих потребностей организма и в этом смысле являются "автономными"61.
Их формирование объясняется тем, что в человеческом обществе предметы
потребностей производятся, а благодаря этому производятся и сами потреб-
ности62.
Итак, потребности управляют деятельностью со стороны субъекта, но они
способны выполнять эту функцию лишь при условии, что они являются пред-
метными. Отсюда и происходит возможность оборота терминов, который поз-
волил К.Левину говорить о побудительной силе (Aufforderungscharakter)
самих предметов63.
Не иначе обстоит дело с эмоциями и чувствами. И здесь необходимо раз-
личать, с одной стороны, беспредметные стенические, астенические состоя-
ния, а с другой - собственно эмоции и чувства, порождаемые соотношением
предметной деятельности субъекта с его потребностями и мотивами. Но об
этом нужно говорить себе. В связи же с анализом деятельности достаточно
указать на то, что предметность деятельности порождает не только пред-
метный характер образов, но также предметность потребностей, эмоций и
чувств.
Процесс развития предметного содержания потребностей не является, ко-
нечно, односторонним. Другая его сторона состоит в том, что и сам пред-
мет деятельности открывается субъекту как отвечающий той или иной его
потребности. Таким образом, потребности побуждают деятельность и управ-
ляют ею со стороны субъекта, но они способны выполнять эти функции при
условии, что они являются предметными.
3. ПРЕДМЕТНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ПСИХОЛОГИЯ
То обстоятельство, что генетически исходной и основной формой челове-
ческой деятельности является деятельность внешняя, чувственно - практи-
ческая, имеет для психологии особый смысл. Ведь психология всегда, ко-
нечно, изучала деятельность - например, деятельность мыслительную, дея-
тельность воображения, запоминания и т.д. Только такая внутренняя дея-
тельность, подпадающая под декартовскую категорию cogito, собственно, и
считалась психологической, единственно входящей в поле зрения психолога.
Психология, таким образом, отлучалась от изучения практической,
чувственной деятельности.
Если внешняя деятельность и фигурировала в старой психологии, то лишь
как выражающая внутреннюю деятельность, деятельность сознания. Произо-
шедший на рубеже нашего столетия бунт бихевиористов против этой мента-
листской психологии скорее углубил, чем устранил разрыв между сознанием
и внешней деятельностью, только теперь, наоборот, внешняя деятельность
оказалась отлученной от сознания.
Подготовленный объективным ходом развития психологических знаний воп-
рос, который встал сейчас во весь рост, состоит в том, входит ли изуче-
ние внешней практической деятельности в задачу психологии. Ведь "на лбу"
деятельности "не написано", предметом какой науки она является. Вместе с
тем научный опыт показывает, что выделение деятельности в качестве пред-
мета некоей особой области знания - "праксиологии" - не является оправ-
данием. Как и всякая эмпирически данная реальность, деятельность изуча-
ется разными науками; можно изучать физиологию деятельности, но столь же
правомерным является ее изучение, например, в политической экономии или
социологии. Внешняя практическая деятельность не может быть изъята и из
собственно психологического исследования. Последнее положение может, од-
нако, пониматься существенно по-разному.
Еще в тридцатых годах С.Л.Рубинштейн64 указывал на важное теоретичес-
кое значение для психологии мысли Маркса о том, что в обыкновенной мате-
риальной промышленности мы имеем перед собой раскрытую книгу человечес-
ких сущностных сил и что психология, для которой эта книга остается зак-
рытой, не может стать содержательной и реальной наукой, что психология
не должна игнорировать богатство человеческой деятельности.
Вместе с тем в своих последующих публикациях С.Л.Рубинштейн подчерки-
вал, что, хотя в сферу психологии входит и та практическая деятельность,
посредством которой люди изменяют природу и общество, предметом психоло-
гического изучения "является только их специфически психологическое со-
держание, их мотивация и регуляция, посредством которой действия приво-
дятся в соответствие с отраженными в ощущении, восприятии, сознании
объективными условиями, в которых они совершаются"65.
Итак, практическая деятельность, по мысли автора, входит в предмет
изучения психологии, но лишь тем особым своим содержанием, которое выс-
тупает в форме ощущения, восприятия, мышления и вообще в форме внутрен-
них психических процессов и состояний субъекта. Но это утверждение явля-
ется по меньшей мере односторонним, так как оно абстрагируется от того
капитального факта, что деятельность - в той или иной ее форме - входит
в самый процесс психического отражения, в само содержание этого процес-
са, его порождение.
Рассмотрим самый простой случай: процесс восприятия упругости предме-
та. Это процесс внешне-двигательный, с помощью которого субъект вступает
в практический контакт, в практическую связь с внешним предметом и кото-
рый может быть направлен на осуществление даже не познавательной, а не-
посредственно практической задачи, например, на его деформацию. Возника-
ющий при этом субъективный образ - это, конечно, психическое и, соот-
ветственно, бесспорный предмет психологического изучения. Однако для то-
го, чтобы понять природу данного образа, я должен изучить процесс, его
порождающий, а он в рассматриваемом случае является процессом внешним,
практическим. Хочу я этого или не хочу, соответствует или не соот-
ветствует это моим теоретическим взглядам, я все же вынужден включить в
предмет моего психологического исследования внешнее предметное действие
субъекта.
Значит, неправомерно считать, что внешняя предметная деятельность хо-
тя и выступает перед психологическим исследованием, но лишь как то, во
что включены внутренние психические процессы, и что собственно психоло-
гическое исследование движется, не переходя в плоскость изучения самой
внешней деятельности, ее строения.
С этим можно согласиться только в том случае, если допустить односто-
роннюю зависимость внешней деятельности т управляющего ею психического
образа, представления цели или ее мысленной схемы. Но это не так. Дея-
тельность необходимо вступает в практические контакты с сопротивляющими-
ся человеку предметами, которые отклоняют, изменяют и обогащают ее. Ины-
ми словами, именно во внешней деятельности происходит размыкание круга
внутренних психических процессов как бы навстречу объективному предмет-
ному миру, властно врывающемуся в этот круг.
Итак, деятельность входит в предмет психологии, но не особой своей
"частью" или "элементом", а в своей особой функцией. Это функция полага-
ния субъекта в предметной действительности и ее преобразования в форму
субъективности.
Вернемся, однако, к описанному случаю порождения психического отраже-
ния элементарного свойства вещественного предмета в условиях практичес-
кого контакта с ним. Случай этот был приведен в качестве только поясняю-
щего, грубо упрощенного примера. Он имеет, однако, и реальный генетичес-
кий смысл. Едва ли нужно сейчас доказывать, что на первоначальных этапах
своего развития деятельность необходимо имеет форму внешних процессов и
что, соответственно, психический образ является продуктом этих процес-
сов, практически связывающих субъект с предметной действительностью.
Очевидно, что на ранних генетических этапах научное объяснение природы и
особенностей психического отражения невозможно иначе, как на основе изу-
чения этих внешних процессов. При этом последнее означает не подмену
исследования психики исследованием поведения, а лишь демистификацию при-
роды психики. Ведь иначе нам не остается ничего другого, как признать
существование таинственной "психической способности", которая состоит в
том, что под влиянием внешних толчков, падающих на рецепторы субъекта, в
его мозге - в порядке параллельного физиологическим процессам явления -
вспыхивает некий внутренний свет, озаряющий человеку мир, что происходит
как бы излучение образов, которые затем локализуются, "объективируются"
субъектом в окружающем пространстве.
Само собой разумеется, что реальность, с которой имеет дело психолог,
является несопоставимо более сложной и богатой, чем ее рисует приведен-
ная грубая схема возникновения образа в результате практического контак-
та с предметом. Однако как бы далеко ни отходила психологическая ре-
альность от этой грубой схемы, какими бы глубокими ни были метаморфозы
деятельности, она при всех условиях остается осуществляющей жизнь телес-
ного субъекта, которая по самому существу своему является процессом
чувственно-практическим.
Усложнение деятельности и, соответственно, усложнение ее психической
регуляции ставит чрезвычайно широкий круг научно-психологических проб-
лем, из числа которых следует прежде всего выделить вопрос о формах че-
ловеческой деятельности, об их взаимосвязи.
4. СООТНОШЕНИЕ ВНЕШНЕЙ И ВНУТРЕННЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Старая психология имело дело только с внутренними процессами - с дви-
жением представлений, их ассоциацией в сознании, с их генерализацией и
движением их субститутов - слов. Эти процессы, как и непознавательные
внутренние переживания, считались единственно составляющими предмет изу-
чения психологии.
Начало переориентации прежней психологии было положено постановкой
проблемы о происхождении внутренних психических процессов. Решающий шаг
в том отношении был сделан И.М.Сеченовым, который еще сто лет тому назад
указывал, что психология незаконно вырывает из целостного процесса,
звенья которого связаны самой природой, его середину - "психическое",
противопоставляя его "материальному". Так как психология родилась из
этой, по выражению Сеченова, противоестественной операции, то потом уже
"никакие уловки не могли склеить эти разорванные его звенья". Такой под-
ход к делу, писал далее Сеченов, должен измениться. "Научная психология
по всему своему содержанию не может быть ничем иным, как рядом учений о
происхождении психических деятельностей"66.
Дело историка - проследить этапы развития этой мысли. Замечу только,
что начавшееся тщательное изучение филогенеза и онтогенеза мышления фак-
тически раздвинуло границы психологического исследования. В психологию
вошли такие парадоксальные с субъективно- эмпирической точки зрения по-
нятия, как понятие о практическом интеллекте или ручном мышлении. Поло-
жение о том, что внутренним умственным действиям генетически предшеству-
ют внешние, стало едва ли не общепризнанным. С другой стороны, т.е. дви-
гаясь от изучения поведения, была выдвинута гипотеза о прямом, механи-
чески понимаемом переходе внешних процессов в скрытые, внутренние;
вспомним, например, схему Уотсона: речевое поведение -> шепот -> пол-
ностью беззвучная речь67.
Однако главную роль в развитии конкретно-психологических взглядов на
происхождение внутренних мыслительных операция сыграло введение в психо-
логию понятия об интериоризации.
Интериоризацией называют, как известно, переход, в результате которо-
го внешние по своей форме процессы с внешними же, вещественными предме-
тами преобразуются в процессы, протекающие в умственном плане, в плане
сознания; при этом они подвергаются специфической трансформации - обоб-
щаются, вербализуются, сокращаются и, главное, становятся способными к
дальнейшему развитию, которое переходит границы возможностей внешней де-
ятельности. Это, если воспользоваться краткой формулировкой Ж.Пиаже, -
переход, "ведущий от сенсомоторного плана к мысли"68.
Процесс интериоризации детально изучен сейчас в контексте многих
проблем - онтогенетических, психолого-педагогических и общепсихологичес-
ких. При этом обнаруживаются серьезные различия как в теоретических ос-
нованиях исследования этого процесса, так и в теоретической его интерп-
ретации. Для Ж.Пиаже важнейшее основание исследований происхождения
внутренних мыслительных операций из сенсомоторных актов состоит, по-ви-
димому, в невозможности вывести операторные схемы мышления непос-
редственно из восприятия. Такие операции, как объединение, упорядочение,
центрация, первоначально возникают в ходе выполнения внешних действий с
внешними объектами, а затем продолжают развиваться в плане внутренней
мыслительной деятельности по ее собственным логико-генетическим зако-
нам69. Иные исходные позиции определили взгляды на переход от действия к
мысли П.Жане, А.Валлона, Д.Брунера.
В советской психологии понятие об интериоризации ("вращивании") обыч-
но связывают с именем Л.С.Выготского и его последователей, которым при-
надлежат важные исследования этого процесса. Последние годы последова-
тельные этапы и условия целенаправленного, "не стихийного" преобразова-
ния внешних (материализованных) действий в действия внутренние (умствен-
ные) особенно детально изучаются П.Я.Гальпериным70.
Исходные идеи, которые привели Выготского к проблеме происхождения
внутренней психической деятельности из внешней, принципиально отличаются
от теоретических концепций других современных ему авторов. Идеи эти ро-
дились из анализа особенностей специфически человеческой деятельности -
деятельности трудовой, продуктивной, осуществляющейся с помощью орудий,
деятельности, которая является изначально общественной, т.е. которая
развивается только в условиях кооперации и общения людей. Соответственно
Выготский выделял два главных взаимосвязанных момента, которые должны
быть положены в основание психологической науки. Это орудийная ("инстру-
ментальная") структура деятельности человека и ее включенность в систему
взаимоотношений с другими людьми. Они-то и определяют собой особенности
психологических процессов у человека. Орудие опосредствует деятельность,
связывающую человека не только с миром вещей, но и с другими людьми.
Благодаря этому его деятельность впитывает в себя опыт человечества. От-
сюда и проистекает, что психические процессы человека (его "высшие пси-
хологические функции") приобретают структуру, имеющую в качестве своего
обязательного звена общественно-исторически сформировавшиеся средства и
способы, передаваемые ему окружающими людьми в процессе сотрудничества,
в общении с ними. Но передать средство, способ выполнения того или иного
процесса невозможно иначе, как во внешней форме - в форме действия или в
форме внешней речи. Другими словами, высшие специфические человеческие
психологические процессы могут родиться только во взаимодействии челове-
ка с человеком, т.е. как интерпсихологические, а лишь затем начинают вы-
полняться индивидом самостоятельно; при этом некоторые из них утрачивают
далее свою исходную внешнюю форму, превращаясь в процессы интрапсихоло-
гические71.
К положению о том, что внутренние психические деятельности происходят
из практической деятельности, исторически сложившейся в результате обра-
зования человеческого, основанного на труде общества, и что у отдельных
индивидов каждого нового поколения они формируются в ходе онтогенетичес-
кого развития, присоединялось еще одно очень важное положение. Оно сос-
тоит в том, что одновременно происходит изменение самой формы психичес-
кого отражения реальности: возникает сознание - рефлексия субъектом
действительности, своей деятельности, самого себя. Но что такое созна-
ние? Сознание есть со-знание, но лишь в том смысле, что индивидуальное
сознание может существовать только при наличии общественного сознания и
языка, являющегося его реальным субстратом. В процессе материального
производства люди производят также язык, который служит не только
средством общения, но и носителем фиксированных в нем общественно-выра-
ботанных значений.
Прежняя психология рассматривала сознание как некую метапсихологичес-
кую плоскость движения психических процессов.
Но сознание не дано изначально и не порождается природой: сознание
порождается обществом, оно производится. Поэтому сознание - не постулат
и не условие психологии, а ее проблема - предмет конкретно - научного
психологического исследования.
Таким образом, процесс интериоризации состоит не в том, что внешняя
деятельность перемещается в предсуществующий внутренний "план сознания";
это - процесс, в котором этот внутренний план формируется.
Как известно, вслед за первым циклом работ, посвященных изучению роли
внешних средств и их "вращивания", Л.С.Выготский обратился к исследова-
нию сознания, его "клеточек" - словесных значений, их формирования и
строения. Хотя в этих исследованиях значение выступило со стороны свое-
го, так сказать, обратного движения и поэтому как то, что лежит за
жизнью и управляет деятельностью, - для Выготского оставался незыблемым
противоположный тезис: не значение, не сознание лежит за жизнью, а за
сознанием лежит жизнь.
Исследование формирования умственных процессов и значений (понятий)
как бы вырезает из общего движения деятельности лишь один, хотя и очень
важный его участок: усвоение индивидом способов мышления, выработанных
человечеством. Но этим не покрывается даже только познавательная дея-
тельность - ни ее формирование, ни ее функционирование. Психологически
мышление (и индивидуальное сознание в целом) шире, чем те логические
операции и те значения, в структурах которых они свернуты. Значения сами
по себе не порождают мысль, а опосредствуют ее - так же, как орудие не
порождает действия, а опосредует его.
На позднейшем этапе своего исследования Л.С.Выготский много раз и в
разных формах высказывал это капитально важное положение. Последний ос-
тавшийся "утаенным" план речевого мышления он видел в его мотивации, в
аффективно - волевой сфере. Детерминистическое рассмотрение психической
жизни, писал он, исключает "приписывание мышлению магической силы опре-
делять поведения человека одной собственной системой"72. Вытекающая от-
сюда положительная программа требовала, сохранив открывшуюся активную
функцию значения, мысли, еще раз обернуть проблему. А для этого нужно
было возвратиться к категории предметной деятельности, распространив ее
и на внутренние процессы - процессы сознания.
Именно в итоге движения теоретической мысли по этому пути открывается
принципиальная общность внешней и внутренней деятельности как опос-
редствующих взаимосвязи человека с миром, в которых осуществляется его
реальная жизнь.
Соответственно этому главное различение, лежавшее в основе классичес-
кой картезианско-локковской психологии, - различение, с одной стороны,
внешнего мира мира, протяжения, к которому относится и внешняя, телесная
деятельность, а с другой - мира внутренних явлений и процессов сознания,
- должно уступить свое место другому различению; с одной стороны - пред-
метной реальности и ее идеализированных, превращенных форм (verwandelte
Formen), с другой стороны - деятельности субъекта, включающей в себя как
внешние, так и внутренние процессы. А это означает, что рассечение дея-
тельности на две части или стороны, якобы принадлежащие к двум совершен-
но разным сферам, устраняется. Вместе с тем это ставит новую проблему -
проблему исследования конкретного соотношения и связи между различными
формами деятельности человека.
Эта проблема стояла и в прошлом. Однако только в наше время она при-
обрела вполне конкретный смысл. Сейчас на наших глазах происходит все
более тесное переплетение и сближение внешней и внутренней деятельности:
физический труд, осуществляющий практическое преобразование вещественных
предметов, все более "интеллектуализируется", включает в себя выполнение
сложнейших умственных действий; в то же время труд современного исследо-
вателя - деятельность специально познавательная, умственная par
exellence - все более наполняется процессами, которые по форме своей яв-
ляются внешними действиями. Такое единение разных по своей форме процес-
сов деятельности уже не может быть интерпретировано как результат только
тех переходов, которые описываются термином интериоризации внешней дея-
тельности. Оно необходимо предполагает существование постоянно происхо-
дящих переходов также и в противоположном направлении, от внутренней к
внешней деятельности.
В общественных условиях, обеспечивающих всестороннее развитие людей,
умственная деятельность не обособляется от практическо деятельности. Их
мышление становится воспроизводящимся по мере надобности моментом в це-
лостной жизни индивидов73.
Несколько забегая вперед, скажем сразу, что взаимопереходы, о которых
идет речь, образуют важнейшее движение предметной человеческой дея-
тельности в ее историческом и онтогенетическом развитии. Переходы эти
возможны потому, что внешняя и внутренняя деятельность имеют одинаковое
общее строение.
Открытие общности их строения представляется мне одним из важнейших
открытий современной психологической науки.
Итак, внутренняя по своей форме деятельность, происходя из внешней
практической деятельности, не отделяется от нее и не становится над ней,
а сохраняет принципиальную и притом двустороннюю связь с ней.
5. ОБЩЕЕ СТРОЕНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.
Общность макроструктуры внешней, практической деятельности и дея-
тельности внутренней, теоретической позволяет вести ее анализ, первона-
чально отвлекаясь от формы, в которой они протекают.
Идея анализа деятельности как метод научной психологии человека была
заложена как я уже говорил, еще в ранних работах Л.С.Выготского. Были
введены понятия орудия, орудийных ("инструментальных") операций, понятие
цели, а позже - и понятие мотива ("мотивационной сферы сознания"). Прош-
ли, однако, годы, прежде чем удалось описать в первом приближении общую
структуру человеческой деятельности и индивидуального сознания74. Это
первое описание сейчас, спустя четверть века, представляется во многом
неудовлетворительным, чрезмерно абстрактным. Но именно благодаря его
абстрактности оно может быть взято в качестве исходного, отправного для
дальнейшего исследования.
До сих пор речь шла о деятельности в общем, собирательном значении
этого понятия. Реально же мы всегда имеем дело с особенными деятельнос-
тями, каждая из которых отвечает определенной потребности субъекта,
стремится к предмету этой потребности, угасает в результате ее удовлет-
ворения и воспроизводится вновь - может быть, уже в совсем иных, изме-
нившихся условиях.
Отдельные конкретные виды деятельности можно различать между собой по
какому угодно признаку: по их форме, по способам их осуществления, по их
эмоциональной напряженности, по их временной и пространственной характе-
ристике, по их физиологическим механизмам и т.д. Однако главное, что от-
личает одну деятельность от другой, состоит в различии их предметов.
Ведь имено предмет деятельности и придает ей определенную направлен-
ность. По предложенной мной терминологии предмет деятельности есть ее
действительный мотив75. Разумеется, он может быть как вещественным, так
и идеальным, как данным в восприятии, так и существующим только в вооб-
ражении, в мысли. Главное, что за этим всегда стоит потребность, что он
всегда отвечает той или иной потребности.
Итак, понятие деятельности необходимо связано с понятием мотива. Дея-
тельности без мотива не бывает; "немотивированная" деятельность - это
деятельность не лишенная мотива, а деятельность с субъективно и объек-
тивно скрытым мотивом.
Основными "составляющими" отдельных человеческих деятельностей явля-
ются осуществляющие их действия. Действием мы называем процесс, подчи-
ненный сознательной цели. Подобно тому, как понятие мотива соотносится с
понятием деятельности, понятие цели соотносится с понятием действия.
Возникновение в деятельности целенаправленных процессов - действий
исторически явилось следствием перехода к жизни человека в обществе. Де-
ятельность участников совместного труда побуждается его продуктом, кото-
рый первоначально непосредственно отвечает потребности каждого их них.
Однако развитие даже простейшего технического разделения труда необходи-
мо приводит к выделению как бы промежуточных, частичных результатов, ко-
торые достигаются отдельными участниками коллективной трудовой дея-
тельности, но которые сами по себе не способны удовлетворять их потреб-
ности. Их потребность удовлетворяется не этими "промежуточными" ре-
зультатами, а долей продукта их совокупной деятельности, получаемой каж-
дым из них в силу связывающих из друг с другом отношений, возникших в
процессе труда, т.е. отношений общественных.
Легко понять, что тот "промежуточный" результат, которому подчиняются
трудовые процессы человека, должен быть выделен для него также и субъек-
тивно - в форме представления. Это и есть выделение цели, которая, по
выражению Маркса, "как закон определяет способ и характер его
действий..."76.
Выделение целей и формирование подчиненных им действий приводит к то-
му, что происходит как бы расщепление прежде слитых между собой в мотиве
функций. Функция побуждения, конечно, полностью сохраняется за мотивом.
Другое дело - функция направления: действия, осуществляющие дея-
тельность, побуждаются ее мотивом, но являются направленными на цель.
Допустим, что деятельность человека побуждается пищей; в этом и состоит
ее мотив. Однако для удовлетворения потребности в пище он должен выпол-
нять действия, которые непосредственно на овладение пищей не направлены.
Например, цель данного человека - изготовление орудия лова; применит ли
он в дальнейшем изготовленное им орудие сам или передаст его другим и
получит часть общей добычи - в обоих случаях то, что побуждало его дея-
тельность, и то, на что были направлены его действия, не совпадают между
собой; их совпадение представляет собой специальный, частный случай, ре-
зультат особого процесса, о котором будет сказано ниже.
Выделение целенаправленных действий в качестве составляющих содержа-
ние конкретных деятельностей естественно ставит вопрос о связывающих их
внутренних отношениях. Как уже говорилось, деятельность не является ад-
дитивным процессом. Соответственно действия - это не особые "отдельнос-
ти", которые включаются в состав деятельности. Человеческая деятельность
не существует иначе, как в форме действия или цепи действий. Например,
трудовая деятельность существует в трудовых действиях, учебная дея-
тельность - в учебных действиях, деятельность общения - в действиях (ак-
тах) общения и т.д. Если из деятельности мысленно вычесть осуществляющие
ее действия, то от деятельности вообще ничего не останется. Это же можно
выразить иначе: когда перед нами развертывается конкретный процесс -
внешний или внутренний, - то со стороны его отношения к мотиву он высту-
пает в качестве деятельности человека, а как подчиненный цели - в ка-
честве действия или совокупности, цепи действий.
Вместе с тем деятельность и действие представляют собой подлинные и
притом не совпадающие между собой реальности. Одно и то же действие мо-
жет осуществлять разные деятельности, может переходить из одной дея-
тельности в другую, обнаруживая таким образом свою относительную самос-
тоятельность. Обратимся снова к грубой иллюстрации: допустим, что у меня
возникает цель - прибыть в пункт N, и я это делаю. Понятно, что данное
действие может иметь совершенно разные мотивы, т.е. реализовать совер-
шенно разные деятельности. Очевидно и обратное, а именно, что один и тот
же мотив может конкретизоваться в разных целях и соответственно породить
разные действия.
В связи с выделением понятия действия как важнейшей "образующей" че-
ловеческой деятельности (ее момента) нужно принять во внимание, что
сколько-нибудь развернутая деятельность предполагает достижение ряда
конкретных целей, из числа которых некоторые связаны между собой жесткой
последовательностью. Иначе говоря, деятельность обычно осуществляется
некоторой совокупностью действий, подчиняющихся частным целям, которые
могут выделяться из общей цели; при этом случай, характерный для более
высоких ступеней развития, состоит в том, что роль общей цели выполняет
осознанный мотив, превращающийся благодаря его осознанности в мотив -
цель.
Одним из возникающих здесь вопросов является вопрос о целеобразова-
нии. Это очень большая психологическая проблема. Дело в том, что от мо-
тива деятельности зависит только зона объективно адекватных целей.
Субъективное же выделение цели (т.е. осознание ближайшего результата,
достижение которого осуществляет данную деятельность, способную удовлет-
ворить потребность, опредмеченную в ее мотиве) представляет собой осо-
бый, почти не изученный процесс. В лабораторных условиях или в педагоги-
ческом эксперименте мы обычно ставим перед испытуемым, так сказать, "го-
товую" цель; поэтому самый процесс целеобразования обычно ускользает от
исследователя. Пожалуй, только в опытах, сходных по своему методу с из-
вестными опытами Ф.Хоппе, этот процесс обнаруживается хотя и односторон-
не, но достаточно отчетливо - по крайней мере, со своей количествен-
но-динамической стороны. Другое дело - в реальной жизни, где целеобразо-
вание выступает в качестве важнейшего момента движения той или иной дея-
тельности субъекта. Сравним в этом отношении развитие научной дея-
тельности, например, Дарвина и Пастера. Сравнение это поучительно не
только с точки зрения существования огромных различий в том, как проис-
ходит субъективно выделение целей, но и с точки зрения психологической
содержательности процесса их выделения.
Прежде всего в обоих случаях очень ясно видно, что цели не изобрета-
ются, не ставятся субъектом произвольно. Они даны в объективных обстоя-
тельствах. Вместе с тем выделение и осознание целей представляет собой
отнюдь не автоматически происходящий и не одномоментный акт, а относи-
тельно длительный процесс апробирования целей действием и их, если можно
так выразиться, предметного наполнения. Индивид, справедливо замечает
Гегель, "не может определить цель своего действования, пока он не
действовал..."77.
Другая важная сторона процесса целеобразования состоит в конкретиза-
ции цели, в выделении условий ее достижения. Но на этом следует остано-
виться особо. Всякая цель - даже такая, как "достичь пункта N" - объек-
тивно существует в некоторой предметной ситуации. Конечно, для сознания
субъекта цель может выступить в абстракции от этой ситуации, но его
действие не может абстрагироваться от нее. Поэтому помимо своего интен-
ционального аспекта (что должно быть достигнуто) действие имеет и свой
операционный аспект (как, каким способом это может быть достигнуто), ко-
торый определяется не самой по себе целью, а объективно-предметными ус-
ловиями ее достижения. Иными словами, осуществляющееся действие отвечает
задаче; задача - это и есть цель, данная в определенных условиях. Поэто-
му действие имеет особое качество, особую его "образующую", а именно
способы, какими оно осуществляется. Способы осуществления действия я на-
зываю операциями.
Термины "действие" и "операция" часто не различаются. Однако в кон-
тексте психологического анализа деятельности их четкое различение совер-
шенно необходимо. Действия, как уже было сказано, соотносительны целям,
операции - условиям. Допустим, что цель остается той же самой, условия
же, в которых она дана, изменяются; тогда меняется именно и только опе-
рационный состав действия.
В особенно наглядной форме несовпадение действий и операций выступает
в орудийных действиях. Ведь орудие есть материальный предмет, в котором
кристаллизованы именно способы, операции, а не действия, не цели. Напри-
мер, можно физически расчленить вещественный предмет при помощи разных
орудий, каждое из которых определяет способ выполнения данного действия.
В одних условиях более адекватным будет, скажем, операция резания, а в
других - операция пиления; при этом предполагается, что человек умеет
владеть соответствующими орудиями - ножом, пилой и т.п. Так же обстоит
дело и в более сложных случаях. Допустим, что перед человеком возникла
цель графически изобразить какие-то найденные им зависимости. Чтобы сде-
лать это, он должен применить тот или иной способ построения графиков -
осуществить определенные операции, а для этого он должен уметь их выпол-
нять. При этом безразлично, как, в каких условиях и на каком материале
он научился этим операциям; важно другое, а именно, что формирование
операций происходит совершенно иначе, чем целеобразование, т.е. порожде-
ние действий.
Действия и операции имеют разное происхождение, разную динамику и
разную судьбу. Генезис действия лежит в отношениях обмена деятельностя-
ми; всякая же операция есть результат преобразования действия, происхо-
дящего в результате его включения в другое действие и наступающей его
"технизации". Простейшей иллюстрацией этого процесса может служить фор-
мирование операций, выполнения которых требует, например, управление ав-
томобилем. Первоначально каждая операция - например, переключение пере-
дач - формируется как действие, подчиненное именно этой цели и имеющее
свою сознательную "ориентировочную основу" (П.Я.Гальперин). В дальнейшем
это действие включается в другое действие, имеющее сложный операционный
состав, - например, в действие изменения режима движения автомобиля. Те-
перь переключение передач становится одним из способов его выполнения -
операцией, его реализующей, и оно уже перестает осуществляться в качест-
ве особого целенаправленного процесса: его цель не выделяется. Для соз-
нания водителя переключение передач в нормальных случаях как бы вовсе не
существует. Он делает другое: трогает автомобиль с места, берет крутые
подъеме, ведет автомобиль накатом, останавливает его в заданном месте и
т.п. В самом деле: эта операция может, как известно, вовсе выпасть из
деятельности водителя и выполняться автоматом. Вообще судьба операций -
рано или поздно становиться функцией машины78.
Тем не менее операция все же не составляет по отношению к действию
никакой "отдельности", как и действие по отношению к деятельности. Даже
в том случае, когда операция выполняется машиной, она все же реализует
действия субъекта. У человека, который решает задачу, пользуясь счетным
устройством, действие не прерывается на этом экстрацеребральном звене;
как и в других своих звеньях, оно находит в нем свою реализацию. Выпол-
нять операции, которые не осуществляют никакого целенаправленного
действия субъекта, может только "сумашедшая", вышедшая из подчинения че-
ловеку машина.
Итак, в общем потоке деятельности, который образует человеческую
жизнь в ее высших, опосредствованных психическим отражением проявлениях,
анализ выделяет, во-первых, отдельные (особенные) деятельности - по кри-
терию побуждающих их мотивов. Далее выделяются действия - процессы, под-
чиняющиеся сознательным целям. Наконец, это операции, которые непос-
редственно зависят от условий достижения конкретной цели.
Эти "единицы" человеческой деятельности и образуют ее макроструктуру.
Особенность анализа, который приводит к их выделению, состоит в том, что
он пользуется не расчленением живой деятельности на элементы, а раскры-
вает характеризующие ее внутренние отношения. Это - отношения, за кото-
рыми скрываются преобразования, возникающие в ходе развития деятельнос-
ти, в ее движении. Сами предметы способны приобретать качества побужде-
ний, целей, орудий только в системе человеческой деятельности; изъятые
из связей этой системы, они утрачивают свое существование как побужде-
ния, как цели, как орудия. Орудие, например, рассматриваемое вне связи с
целью, становится такой же абстракцией, как операция, рассматриваемая
вне связи с действием, которое она осуществляет.
Исследование деятельности требует анализа именно ее внутренних сис-
темных связей. Иначе мы оказываемся не в состоянии ответить даже на са-
мые простые вопросы - скажем, о том, имеем ли мы в данном случае
действие или операцию. К тому же, деятельность представляет собой про-
цесс, который характеризуется постоянно происходящими трансформациями.
Деятельность может утратить мотив, вызвавший ее к жизни, и тогда она
превратится в действие, реализующее, может быть, совсем другое отношение
к миру, другую деятельность; наоборот, действие может трансформироваться
в способ достижения цели, в операцию, способную реализовать различные
действия.
Подвижность отдельных "образующих" системы деятельности выражается, с
другой стороны, в том, что каждая из них может включать в себя единицы,
прежде относительно самостоятельные. Так, в ходе достижения выделявшейся
общей цели может происходить выделение промежуточных целей, в результате
чего целостное действие дробится н ряд отдельных последовательных
действий; это особенно характерно для случаев, когда действие протекает
в условиях, затрудняющих его выполнение с помощью уже сформировавшихся
операций. Противоположный процесс состоит в укрупнении выделяемых единиц
деятельности. Это случай, когда объективно достигаемые промежуточные ре-
зультаты сливаются между собой и перестают сознаваться субъектом.
Соответственно происходит дробление или, наоборот, укрупнение также и
"единиц" психических образов: переписываемый неопытной рукой ребенка
текст членится в его восприятии на отдельные буквы и даже на их графи-
ческие элементы; позже в этом процессе единицами восприятия становятся
для него целые слова или даже предложения.
Перед невооруженным глазом процесс дробления или укрупнения единиц
деятельности и психического отражения - как при внешнем наблюдении, так
и интраспективно - сколько-нибудь отчетливо не выступает. Исследовать
этот процесс можно, только пользуясь специальным анализом и объективными
индикаторами. К числу таких индикаторов принадлежит, например, так назы-
ваемый оптокинетический нистагм, изменения циклов которого, как показали
исследования, позволяют при выполнении графических действий установить
объем входящих в их состав двигательных "единиц". Например, написание
слов на иностранном языке расчленяется на гораздо более дробные единицы,
чем написание привычных слов родного языка. Можно считать, что такое
членение, отчетливо выступающее на окулограммах, соответствует расщепле-
нию действия на входящие в его состав операции, по-видимому, наиболее
простые, первичные79.
Выделение в деятельности образующих ее "единиц" имеет первостепенное
значение для решения ряда капитальных проблем. Одна из них - уже затро-
нутая мной проблема единения внешних и внутренних по своей форме процес-
сов деятельности. Принцип или закон этого единения состоит в том, что
оно всегда происходит точно следуя "швам" описанной структуры.
Имеются отдельные деятельности, все звенья которых являются сущест-
венно - внутренними; такой может быть, например, познавательная дея-
тельность. Более частый случай состоит в том, что внутренняя дея-
тельность, отвечающая познавательному мотиву, реализуется существенно -
внешними по своей форме процессами; это могут быть либо внешние
действия, либо внешне-двигательные операции, но никогда не отдельные их
элементы. То же относится и к внешней деятельности: некоторые из осу-
ществляющих внешнюю деятельность действий и операций могут иметь форму
внутренних, умственных процессов, но опять-таки именно и только либо как
действия, либо как операции - в их целостности, неделимости. Основание
такого, прежде всего фактического, положения вещей лежит в самой природе
процессов интериоризации и экстериоризации: ведь никакое преобразование
отдельных "осколков" деятельности вообще невозможно. Это означало бы со-
бой не трансформацию деятельности, а ее деструкцию.
Выделение в деятельности действий и операций не исчерпывает ее анали-
за. За деятельностью и регулирующими ее психическими образами открывает-
ся грандиозная физиологическая работа мозга. Само по себе положение это
не нуждается в доказательстве. Проблема состоит в другом - в том, чтобы
найти те действительные отношения, которые связывают между собой дея-
тельность субъекта, опосредствованную психическим отражением, и физиоло-
гические мозговые процессы.
Соотношения психического и физиологического рассматривается во мно-
жестве психологических работ. В связи с учением о высшей нервной дея-
тельности оно наиболее подробно теоретически освещено С.Л.Рубинштейном,
который развивал мысль, что физиологическое и психическое - это одна и
та же, а именно рефлекторная отражательная деятельность, но рассматрива-
емая в разных отношениях, и что ее психологическое исследование является
логическим продолжением ее физиологического исследования80. Рассмотрение
этих положений, как и положений, выдвинутых другими авторами, выводит
нас, однако, из намеченной плоскости анализа. Поэтому, воспроизводя не-
которые из высказывавшихся ими положений, я ограничусь здесь только воп-
росом о месте физиологических функций в структуре предметной деятельнос-
ти человека.
Напомню, что прежняя, субъективно-эмпирическая психология ограничива-
лась утверждением параллелизма психических и физиологических явлений. На
этой основе и возникла та странная теория "психических теней", которая -
в любом из ее вариантов, - по сути, означала собой отказ от решения
проблемы. С известными оговорками это относится и к последующим теорети-
ческим попыткам описать связь психологического и физиологического, осно-
вываясь на идее их морфности и интерпретации психических и физиологичес-
ких структур посредством логических моделей81.
Другая альтернатива заключается в том, чтобы отказаться от прямого
сопоставления психического и физиологического и продолжить анализ дея-
тельности, распространив его на физиологические уровни. Для этого, одна-
ко, необходимо преодолеть обыденное противопоставление психологии и фи-
зиологии как изучающих разные "вещи".
Хотя мозговые функции и механизмы составляют бесспорный предмет физи-
ологии, но из этого вовсе не следует, что эти функции и механизмы оста-
ются вовсе вне психологического исследования, что "кесарево должно быть
отдано кесарю".
Эта удобная формула, спасая от физиологического редукционизма, вместе
с тем вводит в пущий грех - в грех обособления психического от работы
мозга. Действительные отношения, связывающие между собой психологию и
физиологию, похожи скорее на отношения физиологии и биохимии: прогресс
физиологии необходимо ведет к углублению физиологического анализа до
уровня биохимических процессов; с другой стороны, только развитие физио-
логии (шире - биологии) порождает ту особую проблематику, которая сос-
тавляет специфическую область биохимии.
Продолжая эту - совершенно условную, разумеется, - аналогию, можно
сказать, что и психофизиологическая (высшая физиологическая) проблемати-
ка порождается развитием психологических знаний; что даже такое фунда-
ментальное для физиологии понятие, как понятие условного рефлекса, роди-
лось в "психических", как их первоначально назвал И.П. Павлов, опытах.
Впоследствии, как известно, И.П.Павлов высказывался в том смысле, что
психология на своем этапном приближении уясняет "общие конструкции пси-
хических образований, физиология же на своем этапе стремится продвинуть
задачу дальше - понять их как особое взаимодействие физиологических яв-
лений"82. Таким образом, исследование движется не от физиологии к психо-
логии, а от психологии к физиологии. "Прежде всего, - писал Павлов, -
важно понять психологически, а потом уже переводить на физиологический
язык"83.
Важнейшее обстоятельство заключается в том, что переход от анализа
деятельности к анализу ее психофизиологических механизмов отвечает ре-
альным переходам между ними. Сейчас мы уже не можем подходить к мозговым
(психофизиологическим) механизмам иначе, как к продукту развития самой
предметной деятельности. Нужно, однако, иметь в виду, что механизмы эти
формируются в филогенезе и в условиях онтогенетического (особенно -
функционального) развития по- разному и, соответственно, выступают не
одинаковым образом.
Филогенетически сложившиеся механизмы составляют готовые предпосылки
деятельности и психического отражения. Например, процессы зрительного
восприятия как бы записаны в особенностях устройства зрительной системы
человека, но только в виртуальной форме - как их возможность. Однако
последнее не освобождает психологическое исследование восприятия от про-
никновения в эти особенности. Дело в том, что мы вообще ничего не можем
сказать о восприятии, не апеллируя к этим особенностям. Другой вопрос,
делаем ли мы эти морфофизиологические особенности самостоятельным пред-
метом изучения или исследуем их функционирование в структуре действий и
операций. Различие в этих подходах тотчас же обнаруживается, как только
мы сравниваем данные исследования, скажем, длительности зрительных пос-
леобразов и данные исследования постэкспозиционной интеграции сенсорных
зрительных элементов при решении разных перцептивных задач.
Несколько иначе обстоит дело, когда формирование мозговых механизмов
происходит в условиях функционального развития. В этих условиях данные
механизмы выступают в виде складывающихся, так сказать, на наших глазах
новых "подвижных физиологических органов" (А.А. Ухтомский), новых "функ-
циональных систем" (П.К.Анохин).
У человека формирование специфических для него функциональных систем
происходит в результате овладения им орудиями (средствами) и операциями.
Эти системы представляют собой не что иное, как отложившиеся, ове-
ществленные в мозге внешне-двигательные и умственные - например, логи-
ческие - операции. Но это не простая их "калька", а скорее их физиологи-
ческое иносказание. Для того чтобы это иносказание было прочитано, нужно
пользоваться уже другим языком, другими единицами. Такими единицами яв-
ляются мозговые функции, их ансамбли - функционально-физиологические
системы.
Включение в исследование деятельности уровня мозговых (психофизиоло-
гических) функций позволяет охватить очень важные реальности, с изучения
которых, собственно, и началось развитие экспериментальной психологии.
Правда, первые работы, посвященные, как тогда говорили, "психическим
функциям" - сенсорной, мнемической, избирательной, тоническое, - оказа-
лись, несмотря на значительность сделанного ими конкретного вклада, тео-
ретически бесперспективными. Но это произошло именно потому, что функции
эти исследовались в отвлечении от реализуемой ими предметной деятельнос-
ти субъекта, т.е. как проявления неких способностей - способностей души
или мозга. Суть дела в том, что в обоих случаях они рассматривались не
как порождаемые деятельностью, а как порождающие ее.
Впрочем, уже очень скоро был выявлен факт изменчивости конкретного
выражения психофизиологических функций в зависимости от содержания дея-
тельности субъекта. Научная задача, однако, заключается не в том, чтобы
констатировать эту зависимость (она давно констатирована в бесчисленных
работах психологов и физиологов), а в том, чтобы исследовать те преобра-
зования деятельности, которые ведут к перестройке ансамблей мозговых
психофизиологических функций.
Значение психофизиологических исследований состоит в том, что они
позволяют выявить те условия и последовательности формирования процессов
деятельности, которые требуют для своего осуществления перестройки или
образования новых ансамблей психофизиологических функций, новых функцио-
нальных мозговых систем. Простейший пример здесь - формирование и зак-
репление операций. Конечно, порождение той или иной операции определяет-
ся наличными условиями, средствами и способами действия, которые склады-
ваются или усваиваются извне; однако спаивание между собой элементарных
звеньев, образующих состав операций, их "сжимание" и их передача на ни-
жележащие неврологические уровни происходит подчиняясь физиологическим
законам, не считаться с которыми психология, конечно, не может. Даже при
обучении, например, внешнедвигательным или умственным навыкам мы всегда
интуитивно опираемся на эмпирически сложившиеся представления о мнеми-
ческих функциях мозга ("повторение - мать учения") и нам только кажется,
что нормальный мозг психологически безмолвен.
Другое дело, когда исследование требует точной квалификации изучаемых
процессов деятельности, особенно деятельности, протекающей в условиях
дефицита времени, повышенных требований к точности, избирательности и
т.п. В этом случае психологическое исследование деятельности неизбежно
включает в себя в качестве специальной задачи ее анализ на психофизиоло-
гическом уровне.
Наиболее, пожалуй, остро задача разложения деятельности на ее элемен-
ты, определения их временных характеристик и пропускной способности от-
дельных рецепирующих и "выходных" аппаратов встала в инженерной психоло-
гии. Было введено понятие об элементарных операциях, но в совершенно
другом, не психологическом, а логико-техническим, так сказать, смысле,
что диктовалось потребностью распространить метод анализа машинных про-
цессов на процессы человека, участвующего в работе машины. Однако такого
рода дробление деятельности в целях ее формального описания и применения
теоретико - информационных мер столкнулись с тем, что в результате их
поля зрения исследования полностью выпадали главные образующие дея-
тельности, главные ее определяющие, и деятельность, так сказать, расче-
ловечивалась. Вместе с тем нельзя было отказаться от такого изучения де-
ятельности, которое выходило бы за пределы анализа ее общей структуры.
Так возникла своеобразная контраверза: с одной стороны, то обстоя-
тельство, что основанием для выделения "единиц" деятельности служит раз-
личие связей их с миром, в общественные отношения к которому вступает
индивид, с тем, что побуждает деятельность, с ее целями и предметными
условиями, - ставит предел дальнейшему их членению в границах данной
системы анализа; с другой стороны, настойчиво выступила задача изучения
интрацеребральных процессов, что требовало дальнейшего дробления этих
единиц.
В этой связи в последние годы была выдвинута идея "микроструктурного"
анализа деятельности, задача которого состоит в том, чтобы объединить
генетический (психологический) и количественный (информационный) подходы
к деятельности84. Потребовалось ввести понятия о "функциональных бло-
ках", о прямых и обратных связях между ними, образующих структуру про-
цессов, которые физиологически реализуют деятельность. При этом предпо-
лагается, что эта структура в целом соответствует макроструктуре дея-
тельности и что выделение отдельных "функциональных блоков" позволит уг-
лубить анализ, продолжая его в более дробных единицах. Здесь, однако,
перед нами встает сложная теоретическая задача: понять те отношения, ко-
торые связывают между собой интрацеребральные структуры и структуры реа-
лизуемой ими деятельности. Дальнейшее развитие микроанализа деятельности
необходимо выдвигает эту задачу. Ведь уже сама процедура исследования,
например, обратных связей возбужденных элементов сетчатки глаза и мозго-
вых структур, ответственных за построение первичных зрительных образов,
опирается на регистрацию явлений, возникающих только благодаря последую-
щей переработке этих первичных образов в таких гипотетических "семанти-
ческих блоках", функция которых определяется системой отношений, по са-
мой природе своей являющихся экстрацеребральными и, значит, не физиоло-
гическими.
По характеру своих опосредствований переходы, о которых идет речь,
сопоставимы с переходами, связывающими технику производства и само про-
изводство. Конечно, производство реализуется с помощью орудий и машин, и
в этом смысле производство является следствием их функционирования; од-
нако орудия и машины порождаются самим производством, которое является
категорией уже не технической, а общественно-экономической.
Я позволил себе привести это сопоставление, имея единственно в виду
выделить ту мысль, что анализ деятельности на психофизиологическом уров-
не хотя и открывает возможность адекватного использования тонких индика-
торов, языка кибернетики и теоретико-информационных мер, но вместе с тем
неизбежно абстрагируется от ее детерминации как системы, порождаемой
жизненными отношениями. Проще говоря, предметная деятельность, как и
психические образы, не производится мозгом, а является его функцией, ко-
торая заключается в их осуществлении посредством органов телесного
субъекта.
Анализ структуры интрацеребральных процессов, их блоков или констел-
ляций представляет собой, как уже было сказано, дальнейшее расчленение
деятельности, ее моментов. Такое расчленение не только возможно, но час-
то и необходимо. Нужно только ясно отдавать себе отчет в том, что оно
переводит исследование деятельности на особый уровень - на уровень изу-
чения переходов от единиц деятельности (действий, операций) к единицам
мозговых процессов, которые их реализуют. Я хочу особенно подчеркнуть,
что речь идет именно об изучении переходов. Это и отличает так называе-
мый микроструктурный анализ предметной деятельности от изучения высшей
нервной деятельности в понятиях физиологических мозговых процессов и их
нейронных механизмов, данные которого могут лишь сопоставляться с соот-
ветствующими психологическими явлениями.
С другой стороны, исследование реализующих деятельность интерцереб-
ральных процессов ведет к демистификации понятия о "психических функци-
ях" в его прежнем, классическом значении - как пучка способностей. Ста-
новится очевидным, что это проявления общих функциональных физиологичес-
ких (психофизиологических) свойств, которые вообще не существуют как от-
дельности. Нельзя же представить себе, например, мнемическую функцию как
отвязанную от сенсорной и наоборот. Иначе говоря, только физиологические
системы функций осуществляют перцептивные, мнемические, двигательные и
другие операции. Но, повторяю, операции не могут быть сведены к этим фи-
зиологическим системам. Операции всегда подчинены объективно-предметным,
т.е. экстрацеребральным отношениям.
По другому очень важному, намеченному еще Л.С.Выготским, пути проник-
новения в структуру деятельности со стороны мозга идут нейрописхология и
патопсихология. Их общепсихологическое значение состоит в том, что они
позволяют увидеть деятельность в ее распаде, зависящем от выключения от-
дельных участков мозга или от характера тех более общих нарушений его
функции, которые выражаются в душевных заболеваниях.
Я остановлюсь только на некоторых данных, полученных в нейропсихоло-
гии. В отличие от наивных психоморфологических представлений, согласно
которым внешне психологические процессы однозначно связаны с функциони-
рованием отдельных мозговых центров (центров речи, письма, мышления в
понятиях и т.д.), нейропсихологические исследования показали, что эти
сложные, общественно-исторические по своему происхождению, прижизненно
формирующиеся процессы имеют динамическую и системную локализацию. В ре-
зультате сопоставительного анализа обширного материала, собранного в
экспериментах на больных с разной локализацией очаговых поражений мозга,
выявляется картина того, как именно "откладываются" в его морфологии
разные "составляющие" человеческой деятельности85.
Таким образом, нейропсихология со своей стороны - т.е. стороны мозго-
вых структур - позволяет проникнуть в "исполнительские механизмы" дея-
тельности.
Выпадение отдельных участков мозга, приводящее к нарушению тех или
иных процессов, открывает и другую возможность: исследовать в этих со-
вершенно эксквизитных условиях их функциональное развитие, которое выс-
тупает здесь в форме их восстановления. Ближайшим образом это относится
к восстановлению внешних и умственных действий, выполнение которых стало
недоступным больному вследствие того, что очаговое поражение исключило
одно из звеньев той или иной осуществляющей их операции. Для того чтобы
обойти предварительно тщательно квалифицированный дефект больного, исс-
ледователь проектирует новый состав операций, способных выполнять данное
действие, а затем активно формирует у него этот состав, в котором пора-
женное звено не участвует, но который зато включает в себя звенья, в
нормальных случаях избыточные или даже отсутствующие. Нет надобности го-
ворить об общепсихологическом значении этого направления исследований,
оно очевидно.
Конечно, и нейропсихологические исследования, так же как и исследова-
ния психофизиологические, необходимо ставят проблему перехода от экстра-
церебральных отношений к интрацеребральным. Как я уже говорил, проблема
эта не может быть решена путем прямых сопоставлений. Ее решение лежит в
анализе движения системы предметной деятельности в целом, в которую
включено и функционирование телесного субъекта - его мозга, его органов
восприятия и движения. Законы, управляющие процессами их функционирова-
ния, конечно, проявляют себя, но лишь до того момента, пока мы не пере-
ходим к исследованию самих реализуемых ими предметных действий или обра-
зов, анализ которых возможен лишь на уровне исследования деятельности
человека, на уровне психологическом.
Не иначе обстоит дело и при переходе от психологического уровня исс-
ледования к собственно социальному: только здесь этот переход к новым,
т.е. социальным, законам происходит как переход от исследования процес-
сов, реализующих отношения индивидов, к исследованию отношений, реализу-
емых из совокупной деятельностью в обществе, развитие которых подчиняет-
ся объективно-историческим законам.
Таким образом, системный анализ человеческой деятельности необходимо
является также анализом по-уровневым. Именно такой анализ и позволяет
преодолеть противопоставление физиологического, психологического и соци-
ального, равно как и сведение одного к другому.
Глава IV
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И СОЗНАНИЕ
1. ГЕНЕЗИС СОЗНАНИЯ
Деятельность субъекта - внешняя и внутренняя - опосредствуется и ре-
гулируется психическим отражением реальности. То, что в предметном мире
выступает для субъекта как мотивы, цели и условия его деятельности,
должно быть им так или иначе воспринято, представлено, понято, удержано
и воспроизведено в его памяти; это же относится к процессам его дея-
тельности и к самому себе - к его состояниям, свойствам, особенностям.
Таким образом, анализ деятельности приводит нас к традиционным темам
психологии. Однако теперь логика исследования оборачивается: проблема
проявления психических процессов превращается в проблему их происхожде-
ния, их порождения теми общественными связями, в которые вступает чело-
век в предметном мире.
Психическая реальность, которая непосредственно открывается нам, -
это субъективный мир сознания. Потребовались века, чтобы освободиться от
отождествления психического и сознательного. Удивительно то многообразие
путей, которые вели к их различению в философии, психологии, физиологии:
достаточно назвать имена Лейбница, Фехнера, Фрейда, Сеченова и Павлова.
Решающий шаг состоял в утверждении идеи о разных уровнях психического
отражения. С исторической, генетической точки зрения это означало приз-
нание существования досознательной психики животных и появления у чело-
века качественно новой ее формы - сознания. Так возникли новые вопросы:
о той объективной необходимости, которой отвечает возникающее сознание,
о том, что его порождает, о его внутренней структуре.
Сознание в своей неопосредственности есть открывающаяся субъекту кар-
тина мира, в которую включен и он сам, его действия и состояния. Перед
неискушенным человеком наличие у него этой субъективной картины не ста-
вит, разумеется, никаких теоретических проблем: перед ним мир, а не мир
и картина мира. В этом стихийном реализме заключается настоящая, хотя и
наивная правда. Другое дело - отождествление психического отражения и
сознания, это не более чем иллюзия нашей интроспекции.
Она возникает из кажущейся неограниченной широты сознания. Спрашивая
себя, сознаем ли мы то или иное явление, мы ставим перед собой задачу на
осознание и, конечно, практически мгновенно решаем ее. Понадобилось
изобрести тахистоскопическую методику, чтобы экспериментально разделить
"поле восприятия" и "поле сознания".
С другой стороны, хорошо известные и легко воспроизводимые в лабора-
торных условиях факты говорят о том, что человек способен осуществлять
сложные приспособительные процессы, управляемые предметами обстановки,
вовсе не отдавая себе отчета в наличии их образа; он обходит препятствия
и даже манипулирует вещами, как бы "не видя" их.
Другое дело, если нужно сделать или изменить вещь по образцу или
изобразить некоторое предметное содержание. Когда я выгибаю из проволоки
или рисую, скажем, пятиугольник, то я необходимо сопоставляю имеющиеся у
меня представление с предметными условиями, с этапами его реализации в
продукте, внутренне примериваю одно к другому, такие сопоставления тре-
буют, чтобы мое представление выступило для меня как бы в одной плоскос-
ти с предметным миром, не сливаясь, однако, с ним. Особенно ясно это в
задачах, для решения которых нужно предварительно осуществить "в уме"
взаимные пространственные смещения образов объектов, соотносимых между
собой; такова, например, задача, требующая мысленного поворачивания фи-
гуры, вписываемой в другую фигуру.
Исторически необходимость такого "предстояния" (презентированности)
психического образа субъекту возникает лишь при переходе от приспособи-
тельной деятельности животных к специфической для человека произ-
водственной, трудовой деятельности. Продукт, к которому теперь стремится
деятельность, актуально еще не существует. Поэтому он может регулировать
деятельность лишь в том случае, если он представлен для субъекта в такой
форме, которая позволяет сопоставить его с исходным материалом (предме-
том труда) и его промежуточными преобразованиями. Более того, психичес-
кий образ продукта как цели должен существовать для субъекта так, чтобы
он мог действовать с этим образом - видоизменять его в соответствии с
наличными условиями. Такие образы и суть сознательные образы, созна-
тельные представления - словом, суть явления сознания.
Сама по себе необходимость возникновения у человека явлений сознания,
разумеется, еще ничего не говорит о процессе из порождения. Она, однако,
ясно ставит задачу исследования этого процесса, задачу, которая в преж-
ней психологии вообще не возникала. Дело в том, что в рамках традицион-
ной диодической схемы объект -> субъект феномен сознания у субъекта при-
нимался без всяких объяснений, если не считать истолкований, допускающих
существование под крышкой нашего черепа некоего наблюдателя, созерцающе-
го картины, которые ткут в мозге нервные физиологические процессы.
Впервые метод научного анализа порождения и функционирования челове-
ческого сознания - общественного и индивидуального - был открыт Марксом.
В результате, как это подчеркивает один из современных авторов, предмет
исследования сознания переместился от субъективного индивида на соци-
альные системы деятельности, так что "метод внутреннего наблюдения и по-
нимающей интроспекции, долгое время монопольно владевший исследованиями
сознания, затрещал по швам"86. На немногих страницах невозможно, разуме-
ется, охватить сколько-нибудь полно даже только главные вопросы марк-
систской теории сознания. Не претендуя на это, я ограничусь лишь некото-
рыми положениями, которые указывают пути решения проблемы деятельности и
сознания в психологии.
Очевидно, что объяснение природы сознания лежит в тех же особенностях
человеческой деятельности, которые создают его необходимость: в ее
объективно-предметном, продуктивном характере.
Трудовая деятельность запечатлевается в своем продукте. Происходит,
говоря словами Маркса, переход деятельности в покоящееся свойство. Пере-
ход этот представляет собой процесс вещественного воплощения предметного
содержания деятельности, которое презентируется теперь субъекту, т.е.
предстает перед ним в форме образа воспринимаемого предмета.
Иначе говоря, в самом первом приближении порождение сознания рисуется
так: представление, управляющее деятельностью, воплощаясь в предмете,
получает свое второе, "объективированное" существование, доступное
чувственному восприятию; в результате субъект как бы видит свое предс-
тавление во внешнем мире; дублицируясь, оно осознается. Схема эта явля-
ется, однако, несостоятельной. Она возвращает нас к прежней субъектив-
но-эмпирической, по сути идеалистической, точке зрения, которая как раз
и выделяет прежде всего то обстоятельство, что указанный переход имеет в
качестве своей необходимой предпосылки сознание - наличие у субъекта
представлений, намерений, мысленных планов, схем или "моделей"; что эти
психические явления и объективируются в деятельности и ее продуктах. Что
же касается самой деятельности субъекта, то, управляемая сознанием, она
выполняет по отношению к его содержанию лишь передаточную функцию и
функцию их "подкрепления - неподкрепления".
Однако главное состоит вовсе не в том, чтобы указать на активную, уп-
равляющую роль сознания. Главная проблема заключается в том, чтобы по-
нять сознание как субъективный продукт, как преобразованную форму прояв-
ления тех общественных по своей природе отношений, которые осуществляют-
ся деятельностью человека в предметном мире.
Деятельность является отнюдь не просто выразителем и переносчиком
психического образа, который объективизируется в ее продукте. В продукте
запечатлевается не образ, а именно деятельность, то предметное содержа-
ние, которое она объективно несет в себе.
Переходы субъект -> деятельность -> предмет образуют как бы круговое
движение, поэтому может казаться безразличным, какое из его звеньев или
моментов взять в качестве исходного. Однако это вовсе не движение в за-
колдованном круге. Круг этот размыкается, и размыкается именно в самой
чувственно-практической деятельности.
Вступая в прямое соприкосновение с предметной действительностью и
подчиняясь ей, деятельность видоизменяется, обогащается, в этой своей
обогащенности она кристаллизируется в продукте. Осуществленная дея-
тельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание. При этом для
сознания субъекта вклады, которые вносятся его деятельностью, остаются
скрытыми; отсюда и происходит, что сознание может казаться основой дея-
тельности.
Выразим это иначе. Отражение продуктов предметной деятельности, реа-
лизующей связи, отношения общественных индивидов выступают для них как
явления их сознания. Однако в действительности за этими явлениями лежат
упомянутые объективные связи и отношения общественных индивидов выступа-
ют для них как явления их сознания. Однако в действительности за этими
явлениями лежат упомянутые объективные связи и отношения, хотя и не в
явной, а в снятой, скрытой от субъекта форме. Вместе с тем явления соз-
нания составляют реальный момент в движении деятельности. В этом и зак-
лючается их не "эпифеноменальность", их существенность. Как верно отме-
чает В.П.Кузьмин, сознательный образ выступает в функции идеальной меры,
которая овеществляется в деятельности87.
Подход к сознанию, о котором идет речь, в корне меняет постановку
важнейшей для психологии проблемы - проблемы соотношения субъективного
образа и внешнего предмета. Он уничтожает ту мистификацию этой проблемы,
которую создает в психологии многократно упомянутый мною постулат непос-
редственности. Ведь если исходить из допущения, что внешние воздействия
непосредственно вызывают в нас, в нашем мозге, субъективный образ, то
тотчас встает вопрос, как же происходит, что образ этот выступает как
существующий вне нас, вне нашей субъективности - в координатах внешнего
мира.
В рамках постулата непосредственности ответить на этот вопрос можно,
только допустив процесс вторичного, так сказать, проецирования психичес-
кого образа вовне. Теоретическая несостоятельность такого допущения оче-
видна88; к тому же оно находится в явном противоречии с фактами, которые
свидетельствуют о том, что психический образ с самого начала уже "отне-
сен" к внешней по отношению к мозгу субъекта реальности и что он не про-
ецируется во внешний мир, а, скорее вычерпывается из него89. Конечно,
когда я говорю о "вычерпывании", то это не более чем метафора. Она, од-
нако, выражает реальный, доступный научному исследованию процесс - про-
цесс присвоения субъектом предметного мира в его идеальной форме, в фор-
ме сознательного отражения.
Этот процесс первоначально возникает в той же системе объективных от-
ношений, в которой происходит переход предметного содержания деятельнос-
ти в ее продукт. Но для того чтобы процесс этот реализовался, недоста-
точно, чтобы продукт деятельности, впитавший ее в себя, предстал перед
субъектом своими вещественными свойствами; должна произойти такая его
трансформация, в результате который он мог бы выступить как познаваемый
субъектом, т.е. идеально. Трансформация эта происходит посредством функ-
ционирования языка, являющегося продуктом и средством общения между со-
бой участников производства. Язык несет в своих значениях (понятиях) то
или другое предметное содержание, но содержание, полностью освобожденное
от своей вещественности. Так, пища является, конечно, вещественным пред-
метом, значение же слова "пища" не содержит в себе ни грамма пищевого
вещества. При этом и сам язык тоже имеет свое вещественное существова-
ние, свою материю; однако язык, взятый по отношению к означаемой ре-
альности, является лишь формой ее бытия, как и те вещественные мозговые
процессы индивидов, которые реализуют ее осознание90.
Итак, индивидуальное сознание как специфически человеческая форма
субъективного отражения объективной реальности может быть понято только
как продукт тех отношений и опосредствований, которые возникают в ходе
становления и развития общества. Вне системы этих отношений (и вне об-
щественного сознания) существование индивидуальной психики в форме соз-
нательного отражения, сознательных образов невозможно.
Для психологии ясное понимание этого тем более важно, что она до сих
пор окончательно не отрешилась в объяснения явлений сознания от наивного
антропологизма. Даже деятельностный подход в психологическом изучении
явлений сознания позволяет понять их лишь при том неприменном условии,
что сама деятельность человека рассматривается как процесс, включенный в
систему отношений, осуществляющий его общественное бытие, которое есть
способ его существования также и в качестве природного, телесного су-
щества.
Конечно, указанные условия и отношения, порождающие человеческое соз-
нание, характеризуют его лишь на самых ранних этапах. Впоследствии в
связи с развитием материального производства и общения, выделением, а
потом и обособлением духовного производства и происходящей технизации
языка сознание людей освобождается от прямой связи с их непосредствен-
но-практической трудовой деятельностью. Круг сознаваемого все более рас-
ширяется, так что сознание становится у человека универсальной, хотя и
не единственной, формой психического отражения. Оно претерпевает при
этом ряд радикальных изменений.
Первоначальное сознание существует лишь в форме психического образа,
открывающего субъекту окружающий его мир, деятельность же по - прежнему
остается практической, внешней. На более позднем этапе предметом созна-
ния становится также и деятельность: осознаются действия других людей, а
через них и собственные действия субъекта. Теперь они коммуницируются,
означаясь с помощью жестов или звуковой речи. Это и является предпосыл-
кой порождения внутренних действий и операций, протекающих в уме, в
"плане сознания". Сознание-образ становится также сознанием-дея-
тельностью. Именно в этой своей полноте сознание и начинает казаться
эмансипированным от внешней, чувственно -практической деятельности и бо-
лее того - управляющим ею.
Другое капитальное изменение, претерпеваемое сознанием в ходе истори-
ческого развития, состоит в разрушении первоначальной слитности сознания
трудового коллектива и сознания образующих его индивидов. Это происходит
в силу того, что осознаваемым становится широкий круг явлений, включаю-
щий в себя также явления, принадлежащие к сфере таких отношений индиви-
дов, которые составляют особенное в жизни каждого их них. При этом клас-
совое расслоение общества приводит к тому, что люди оказываются в неоди-
наковых, противопоставленных друг другу отношениях к средствам произ-
водства и общественному продукту; соответственно и их сознание испытыва-
ет на себе влияние этой неодинаковости, этой противопоставленности.
Вместе с тем вырабатываются идеологические представления, которые вклю-
чаются в процесс осознания конкретными индивидами их реальных жизненных
отношений.
Возникает сложнейшая картина внутренних связей, переплетений и взаи-
мопереходов, порождаемая развитием внутренних противоречий, которые в
своем абстрактном виде выступают уже при анализе самых простых отноше-
ний, характеризующих систему человеческой деятельности. На первый взгляд
погружение исследования в эту сложнейшую картину может казаться уводящим
от задач конкретно-психологического изучения сознания, к подмене психо-
логии социологией. Но это вовсе не так. Напротив, психологические осо-
бенности индивидуального сознания только и могут быть поняты через их
связи с темы общественными отношениями, в которые вовлечен индивид.
2. ЧУВСТВЕННАЯ ТКАНЬ СОЗНАНИЯ
Развитое сознание индивидов характеризуется своей психологической
многомерностью.
В явлениях сознания мы обнаруживаем прежде всего их чувственную
ткань. Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов ре-
альности, актуально воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к
будущему или даже только воображаемой. Образы эти различаются по своей
модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меньшей ус-
тойчивости и т.д. Обо всем этот написаны многие тысячи страниц. Однако
эмпирическая психология постоянно обходила важнейших с точки зрения
проблемы сознания вопрос: о той особой функции, которую выполняют в соз-
нании его чувственные элементы. Точнее, этот вопрос растворялся в кос-
венных проблемах, таких, как проблема осмысленности восприятия или проб-
лема роли речи (языка) в обобщении чувственных данных.
Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они
придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту,
Что, иначе говоря, именно благодаря чувственному содержанию сознания мир
выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его созна-
ния - как объективное "поле" и объект его деятельности.
Это утверждение может показаться парадоксальным, потому что исследо-
вания чувственных явлений издавна исходили из позиций, приводивших, нао-
борот, к идее об их "чистой субъективности", "иероглифичности". Соот-
ветственно, чувственное содержание образов представлялось не как осу-
ществляющее непосредственную связь сознания с внешним миром91, а, ско-
рее, как отгораживающее от него.
В послегельмгольцевский период экспериментальное изучение процессов
перцепции ознаменовалось огромными успехами, так что психология восприя-
тия наводнена сейчас великим множеством разнообразных фактов и частных
гипотез. Но вот что удивительно: несмотря на эти успехи, теоретическая
позиция Гельмгольца осталась непоколебленной.
Правда, в большинстве психологических работ она присутствует невиди-
мо, за кулисами. Лишь немногие обсуждают ее серьезно и открыто, как,
например, Р.Грегори - автор самых, пожалуй, увлекательных современных
книг о зрительном восприятии92.
Сила позиции Гельмгольца в том, что, изучая физиологию зрения, он по-
нял невозможность вывести образы предметов непосредственно из ощущений,
отождествить их с теми "узорами", которые световые лучи рисуют на сет-
чатке глаза. В рамках понятийного строя естествознания того времени ре-
шение проблемы, предложенное Гельмгольцем (а именно, что к работе орга-
нов чувств необходимо присоединяется работа мозга, строящего по сенсор-
ным намекам гипотезы о предметной действительности), было единственно
возможным.
Дело в том, что предметные образы сознания мыслились как некоторые
психические вещи, зависящие от других вещей, составляющих из внешнюю
причину. Иначе говоря, анализ шел в плоскости двоякой абстракции, кото-
рая выражалась, с одной стороны, в изъятии сенсорных процессов их систе-
мы деятельности субъекта, а с другой - в изъятии чувственных образов из
системы человеческого сознания. Сама идея системности объекта научного
познания оставалась неразработанной.
В отличие от подхода, рассматривающего явления в их изолированности,
системный анализ сознания требует исследовать "образующие" сознания в их
внутренних отношениях, порождаемых развитием форм связи субъекта с
действительностью, и, значит, прежде всего со стороны той функции, кото-
рую каждое из них выполняет в процессах презентирования (представленнос-
ти) субъекту картины мира.
Чувственные содержания, взятые в системе сознания, не открывают прямо
своей функции, субъективно она выражается лишь косвенно - в безотчетном
переживании "чувства реальности". Однако она тотчас обнаруживает себя,
как только возникает нарушение или извращение рецепции внешних воз-
действий. Так как свидетельствующие об этом факты имеют для психологии
сознания принципиальное значение, то я приведу некоторые из них.
Очень яркое проявление функции чувственных образов в сознании ре-
ального мира мы наблюдали в исследовании восстановления предметных
действий у раненых минеров, полностью ослепших и одновременно потерявших
кисти обеих рук. Так как у них была произведена восстановительная хирур-
гическая операция, связанная с массивным смещением мягких тканей предп-
лечий, то они утрачивали также и возможность осязательного восприятия
предметов руками (явление асимболии). Оказалось, что при невозможности
зрительного контроля эта функция у них не восстанавливалась, соот-
ветственно у них не восстанавливались и предметные ручные движения. В
результате через несколько месяцев после ранения у больных появлялись
необычные жалобы: несмотря на ничем не затрудненное речевое общение с
окружающими и при полной сохранности умственных процессов, внешний пред-
метный мир постепенно становился для них "исчезающим". Хотя словесные
понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, од-
нако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала по-
истине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. "Я
обо всем как читал, а не видел... Вещи от меня все дальше" - так описы-
вает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда
с ним здороваются, "то как будто и человека нет"93.
Сходные явления потери чувства реальности наблюдаются и у нормальных
испытуемых в условиях искусственной инверсии зрительных впечатлений. Еще
в конце прошлого столетия Стреттон в своих классических опытах с ношени-
ем специальных очков, переворачивающих изображение на сетчатке, отмечал,
что при этом возникает переживание нереальности воспринимаемого мира94.
Требовалось понять суть тех качественных перестроек зрительного обра-
за, которые открываются субъекту в виде переживания нереальности зри-
тельной картины. В дальнейшем были обнаружены такие особенности инверти-
рованного зрения, как трудность идентификации знакомых предметов95 и
особенно человеческих лиц96, его аконстантность97 и т.п.
Отсутствие прямой отнесенности инвертированного зрительного образа к
объективному предметному миру свидетельствует о том, что на уровне реф-
лектирующего сознания субъект способен дифференцировать восприятие ре-
ального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено
сознательными "значимыми" образами, второе - собственно чувственной
тканью. Иначе говоря, чувственная ткань образа может быть представлена в
сознании двояко: либо как то, в чем существует для субъекта предметное
содержание (и это составляет обычное, "нормальное" явление), либо сама
по себе. В отличие от нормальных случаев, когда чувственная ткань и
предметное содержание слиты между собой, их несовпадение обнаруживается
либо в результате специально направленной интроспекции98, либо в особых
экспериментальных условиях - особенно отчетливо в опытах с длительной
адаптацией к инвертированному зрению99. Сразу после надевания инвертиру-
ющих призм субъекту презентируется лишь чувственная ткань зрительного
образа, лишенная предметного содержания. Дело в том, что при восприятии
мира через меняющие проекцию оптические устройства видимые образы транс-
формируются в сторону их наибольшего правдоподобия; другими словами, при
адаптации к оптическим искажениям происходит не просто иное "декодирова-
ние" проекционного образа, а сложный процесс построения воспринимаемого
предметного содержания, имеющего определенную предметную логику, отлич-
ную от "проекционной логики" сетчаточного образа. Поэтому невозможность
восприятия предметного содержания в начале хронического эксперимента с
инверсией связана с тем, что в сознании субъекта образ представлен лишь
его чувственной тканью. В дальнейшем же перцептивная адаптация соверша-
ется как своеобразный процесс восстановления предметного содержания зри-
тельного образа в его инвертированной чувственной ткани100.
Возможность дифференцирования феноменального поля и предметных "зна-
чимых" образов, по-видимому, составляет особенность только человеческого
сознания, благодаря которой человек освобождается от рабства чувственных
впечатлений, когда они извращаются случайными условиями восприятия. Лю-
бопытны в этой связи эксперименты с обезьянами, которым надевали очки,
инвертирующие сетчаточный образ; оказалось, что, в отличие от человека,
у обезьяны это полностью разрушает их поведение и они впадают на дли-
тельный срок в состояние инактивности101.
Я мог привести здесь лишь немногие данные, касающиеся того особенного
вклада, который чувственность вносит в индивидуальное сознание; были,
например, вовсе упущены некоторые важные факты, полученные в условиях
длительной сенсорной депривации102. Но и сказанного достаточно, чтобы
поставить вопрос, центральный для дальнейшего анализа рассматриваемой
проблемы.
Глубокая природа психических чувственных образов состоит в их пред-
метности, в том, что они порождаются в процессах деятельности, практи-
чески связывающей субъекта с внешним предметным миром. Как бы ни услож-
нялись эти связи и реализующие их формы деятельности, чувственные образы
сохраняют свою изначальную предметную отнесенность.
Конечно, когда мы сопоставляем с огромным богатством познавательных
результатов мыслительной человеческой деятельности те вклады, которые
непосредственно вносит в него наша чувственность, то прежде всего броса-
ется в глаза их крайняя ограниченность, почти ничтожность; к тому же об-
наруживается, что чувственные впечатления постоянно вступают в противо-
речие с более полным знанием. Отсюда и возникает идея, что чувственные
впечатления служат лишь толчком, приводящим в действие наши познава-
тельные способности, и что образы предметов порождаются внутренними мыс-
лительными - бессознательными или сознательными - операциями, что, иначе
говоря, мы не воспринимали бы предметного мира, если бы не мыслили его.
Но как могли бы мы мыслить этот мир, если бы он первоначально не откры-
вался нам именно в своей чувственно данной предметности?
3. ЗНАЧЕНИЕ КАК ПРОБЛЕМА ПСИХОЛОГИИ СОЗНАНИЯ
Чувственные образы представляют всеобщую форму психического отраже-
ния, порождаемого предметной деятельностью субъекта. Однако у человека
чувственные образы приобретают новое качество, а именно свою означен-
ность. Значения и являются важнейшими "образующими" человеческого созна-
ния.
Как известно, выпадение у человека даже главных сенсорных систем -
зрения и слуха - не уничтожает сознания. Даже у слепоглухонемых детей в
результате овладения ими специфически человеческими операциями предмет-
ного действия и языком (что, понятно может происходить лишь в условиях
специального воспитания) формируется нормальное сознание, отличающееся
от сознания видящих и слышащих людей только своей крайне бедной
чувственной тканью103. Другое дело, когда в силу тех или иных обстоя-
тельство "гоминизация" деятельности и общения не происходит. В этом слу-
чае, несмотря на полную сохранность сенсомоторной сферы, сознание не
возникает. Это явление (назовем его "феноменом Каспара Гаузера") сейчас
широко известно.
Итак, значения преломляют мир в сознании человека. Хотя носителем
значений является язык, но язык не демиург значений. За языковыми значе-
ниями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в
процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность. Иначе
говоря, в значениях представлена преобразованная и свернутая в материи
языка идеальная форма существования предметного мира, его свойств, свя-
зей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой. Поэтому
значения сами по себе, т.е. в абстракции от их функционирования в инди-
видуальном сознании, столь же "не психологичны", как и та общественно
познанная реальность, которая лежит за ними104.
Значения составляют предмет изучения в лингвистике, семиотике, логи-
ке. Вместе с тем в качестве одной из "образующих" индивидуальное созна-
ние они необходимо входят в круг проблем психологии. Главная трудность
психологической проблемы значения состоит в том, что в ней воспроизво-
дятся все те противоречия, на которые наталкивается более широкая проб-
лема соотношения логического и психологического в мышлении, логике и
психологии понятия.
В рамках субъективно-эмпирической психологии эта проблема решалась в
том смысле, что понятия (resp. - словесные значения) являются психологи-
ческим продуктом - продуктом ассоциирования и генерализации впечатлений
в сознании индивидуального субъекта, результаты которых закрепляются за
словами. Эта точка зрения нашла, как известно, свое выражение не только
в психологии, но и в концепциях, психологизирующих логику.
Другая альтернатива заключается в признании, что понятия и операции с
понятиями управляются объективными логическими законами; что психология
имеет дело только с отклонениями от этих законов, которые наблюдается в
примитивном мышлении, в условиях патологии или при сильных эмоциях; что,
наконец, в задачу психологии входит изучение онтогенетического развития
понятий и мышления. Исследование этого процесса и заняло в психологии
мышления главное место. Достаточно указать на труды Пиаже, Выготского и
на многочисленные светские и зарубежные работы по психологии обучения.
Исследования формирования у детей понятий и логических (умственных)
операций внесли очень важный вклад в науку. Было показано, что понятия
отнюдь не формируются в голове ребенка по типу образования чувственных
генерических образов, а представляют собой результат процесса присвоения
"готовых", исторически выработанных значений и что процесс этот происхо-
дит в деятельности ребенка, в условиях общения с окружающими людьми.
Обучаясь выполнению тех или иных действий, он овладевает соответствующи-
ми операциями, которые в их сжатой, идеализированной форме и представле-
ны в значении.
Само собой разумеется, что первоначально процесс овладения значениями
происходит во внешней деятельности ребенка с вещественными предметами и
в симпраксическом общении. На ранних стадиях ребенок усваивает конкрет-
ные, непосредственно предметно отнесенные значения; впоследствии ребенок
овладевает также и собственно логическими операциями, но тоже в их внеш-
ней, экстериоризированной форме - ведь иначе они вообще не могут быть
коммуницированы. Интериоризуясь, они образуют отвлеченные значения, по-
нятия, а их движение составляет внутреннюю умственную деятельность, дея-
тельность "в плане сознания".
Этот процесс подробно изучался в последние годы Гальпериным, который
выдвинул стройную теорию, названную им "теорией поэтапного формирования
умственных действий и понятий"; одновременно им развивалась концепция об
ориентировочной основе действий, о ее особенностях и о соответствующих
ей типах обучения105.
Теоретическая и практическая продуктивность этих и идущих вслед за
ними многочисленных исследований является бесспорной. Вместе с тем проб-
лема, которой они посвящены, была с самого начала жестко ограничена; это
проблема целенаправленного, "не стихийного" формирования умственных про-
цессов по извне заданным "матрицам" - "параметрам". Соответственно, ана-
лиз сосредоточился на выполнении заданных действий; что же касается их
порождения, т.е. процесса целеобразования и мотивации деятельности (в
данном случае учебной), которую они реализуют, то это осталось за преде-
лами прямого исследования. Понятно, что при этом условии нет никакой не-
обходимости различать в системе деятельности собственно действия и спо-
собы их выполнения, не возникает необходимости системного анализа инди-
видуального сознания.
Сознание как форма психического отражения, однако, не может быть све-
дено к функционированию усвоенных извне значений, которые, развертыва-
ясь, управляют внешней и внутренней деятельностью субъекта. Значения и
свернутые в них операции сами по себе, т.е. в своей абстракции от внут-
ренних отношений системы деятельности и сознания, вовсе не являются
предметом психологии. Они становятся им, лишь будучи взяты в этих отно-
шениях, в движении их системы.
Это вытекает из самой природы психического. Как уже говорилось, пси-
хическое отражение возникает в результате раздвоения жизненных процессов
субъекта на процессы, осуществляющие его прямые биотические отношения, и
"сигнальные" процессы, которые опосредствуют их; развитие внутренних от-
ношений, порождаемых этим раздвоением, и находит свое выражение в разви-
тии структуры деятельности, а на этой основе - также в развитии форм
психического отражения. В дальнейшем, на уровне человека, происходит та-
кая трансформация этих форм, которая приводит к тому, что, фиксируясь в
языке (языках), они приобретают квазисамостоятельное существование в ка-
честве объективных идеальных явлений. При этом они постоянно воспроизво-
дятся процессами, совершающимися в головах конкретных индивидов. Послед-
нее и составляет внутренний "механизм" их передачи от поколения к поко-
лению и условие их обогащения посредством индивидуальных вкладов.
Здесь мы вплотную подходим к проблеме, которая является настоящим
камнем преткновения для психологического анализа сознания. Это проблема
особенностей функционирования знаний, понятий, мысленных моделей, с од-
ной стороны, в системе отношений общества, в общественном сознании, а с
другой - в деятельности индивида, реализующей его общественные связи, в
его сознании.
Как уже говорилось, сознание обязано своим возникновением происходя-
щему в труде выделению действий, познавательные результаты которых
абстрагируются от живой целостности человеческой деятельности и идеали-
зируются в форме языковых значений. Коммуницируясь, они становятся дос-
тоянием сознания индивидов. При этом они отнюдь не утрачивают своей
абстрагированности; они несут в себе способы, предметные условия и ре-
зультаты действий, независимо от субъективной мотивации деятельности лю-
дей, в которой они формируются. На ранних этапах, когда еще сохраняется
общность мотивов деятельности участников коллективного труда, значения
как явления индивидуального сознания находятся в отношениях прямой адек-
ватности. Это отношения, однако, не сохраняется. Оно разлагается вместе
с разложением первоначальных отношений индивидов к материальным условиям
и средствам производства, возникновением общественного разделения труда
и частной собственности106. В результате общественно выработанные значе-
ния начинают жить в сознании индивидов как бы двойной жизнью. Рождается
еще одно внутреннее отношение, еще одно движение значений в системе ин-
дивидуального сознания.
Это особое внутреннее отношение проявляет себя в самых простых психо-
логических фактах. Так, например, все учащиеся постарше, конечно, отлич-
но понимают значение экзаменационной отметки и вытекающих из нее
следствий. Тем не менее отметка может выступить для сознания каждого из
них существенно по-разному: скажем, как шаг (или препятствие) на пути к
избранной профессии, или как способ утверждения себя в глазах окружаю-
щих, или, может быть, как-нибудь еще иначе. Вот это - то обстоятельство
и ставит психологию перед необходимостью различать сознаваемое объектив-
ное значение и его значение для субъекта. Чтобы избежать удвоения терми-
нов, я предпочитаю говорить в последнем случае о личностном смысле. Тог-
да приведенный пример может быть выражен так: значение отметки способно
приобретать в сознании учащихся разный личностный смысл.
Хотя предложенное мною понимание соотношения понятий значения и смыс-
ла было неоднократно пояснено, оно все же нередко интерпретируется со-
вершенно неправильно. По-видимому, нужно вернуться к анализу понятия
личностного смысла еще раз.
Прежде всего несколько слов об объективных условиях, приводящих к
дифференциации в индивидуальном сознании значений и смыслов. В своей из-
вестной статье, посвященной критике А.Вагнера, Маркс отмечает, что прис-
ваемые людьми предметы внешнего мира первоначально словесно обозначались
ими как средства удовлетворения их потребностей, как то, что является
для них "благами". "...Они приписывают предмету характер полезности, как
будто присущий самому предмету"107, - говорит Маркс. Эта мысль оттеняет
очень важную черту сознания на ранних этапах развития, а именно, что
предметы отражаются в языке и сознании слитно с конкретизованными (оп-
редмеченными) в них потребностями людей. Однако в дальнейшем эта слит-
ность разрушается. Неизбежность ее разрушения заложена в объективных
противоречиях товарного производства, которое порождает противополож-
ность конкретного и абстрактного труда, ведет к отчуждению человеческой
деятельности.
Эта проблема неизбежно возникает перед анализом, понимающим всю огра-
ниченность представления о том, что значения в индивидуальном сознании
являются лишь более или менее полными и совершенными проекциями "надын-
дивидуальных" значений, существующих в данном обществе. Она отнюдь не
снимается и ссылками на тот факт, что значения преломляются конкретными
особенностями индивида, его прежним опытом, своеобразием его установок,
темперамента и т.д.
Проблема, о которой идет речь, возникает из реальной двойственности
существования значений для субъекта. Последняя состоит в том, что значе-
ния выступают перед субъектом и в своем независимом существовании - в
качестве объектов его сознания и вместе с тем в качестве способов и "ме-
ханизма" осознания, т.е. функционируя в процессах, презентирующих объек-
тивную действительность. В этом функционировании значения необходимо
вступают во внутренние отношения, которые связывают их с другими "обра-
зующими" индивидуального сознания; в этих внутренних отношениях они
единственно и обретают свою психологическую характеристику.
Выразим это иначе. Когда в психическое отражение мира индивидуальным
субъектом вливаются идеализированные в значениях продукты обществен-
но-исторической практики, то они приобретают новые системные качества.
Раскрытие этих качеств и составляет одну из задач психологической науки.
Наиболее трудный пункт создается здесь тем, что значения ведут двой-
ную жизнь. Они производятся обществом и имеют свою историю в развитии
языка, в развитии форм общественного сознания; в них выражается движение
человеческой науки и ее познавательных средств, а также идеологических
представлений общества - религиозных, философских, политических. В этом
объективном своем бытии они подчиняются общественно-историческим законам
и вместе с тем внутренней логике своего развития.
При всем неисчерпаемом богатстве, при всей многосторонности этой жиз-
ни значений (подумать только - все науки занимаются ею!) в ней остается
полностью скрытой другая их жизнь, другое их движение - их функциониро-
вание в процессах деятельности и сознания конкретных индивидов, хотя
посредством этих процессов они только и могут существовать.
В этой второй своей жизни значения индивидуализируются и "субъективи-
руются", но лишь в том смысле, что непосредственно их движение в системе
отношений общества в них уже не содержится; они вступают в иную систему
отношений, в иное движение. Но вот что замечательно: они при этом отнюдь
не утрачивают своей общественно-исторической природы, своей объективнос-
ти.
Одна из сторон движения значений в сознании конкретных индивидов сос-
тоит в том "возвращении" их к чувственной предметности мира, о котором
шла речь выше. В то время как в своей абстрактности, в своей "надындиви-
дуальности" значения безразличны к формам чувственности, в которых мир
открывается конкретному субъекту (можно сказать, что сами по себе значе-
ния лишены чувственности), их функционирование в осуществлении его ре-
альных жизненных связей необходимо предполагает их отнесенность к
чувственным впечатлениям. Конечно, чувственно-предметная отнесенность
значений в сознании субъекта может быть не прямой, она может реализо-
ваться через как угодно сложные цепи свернутых в них мыслительных опера-
ций, особенно когда значения отражают действительность, которая выступа-
ет лишь в своих отдаленных косвенных формах. Но в нормальных случаях эта
отнесенность всегда существует и исчезает только в продуктах их движе-
ния, в их экстериоризациях.
Другая сторона движения значений в системе индивидуального сознания
состоит в той особой их субъективности, которая выражается в приобретае-
мой ими пристрастности. Сторона эта, однако, открывает себя лишь при
анализе внутренних отношений, связывающих значения с еще одной "образую-
щей" сознания - личностным смыслом.
4. ЛИЧНОСТНЫЙ СМЫСЛ
Психология издавна описывала субъективность, пристрастность челове-
ческого сознания. Ее проявления видели в избирательности внимания, в
эмоциональной окрашенности представлений, в зависимости познавательных
процессов от потребностей и влечений. В свое время Лейбниц выразил эту
зависимость в известном афоризме: "...если бы геометрия так же противо-
речила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы
также спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам Эвк-
лида и Архимеда..."108
Трудности заключались в психологическом объяснении пристрастности
сознания. Явления сознания казались имеющими двойную детерминацию -
внешнюю и внутреннюю. Соответственно, они трактовались как якобы принад-
лежащие к двум разным сферам психики: сфере познавательных процессов и
сфере потребностей, аффективности. Проблема соотношения этих сфер - ре-
шалась ли она в духе рационалистических концепций или в духе психологии
глубинных переживаний - неизменно интерпретировалась с антропологической
точки зрения, с точки зрения взаимодействия разных по своей природе фак-
торов-сил.
Однако действительная природа как бы двойственности явлений индивиду-
ального сознания лежит не в их подчиненности этим независимым факторам.
Не будем вдаваться здесь в те особенности, которые отличают в этом
отношении различные общественно-экономические формации. Для общей теории
индивидуального сознания главное состоит в том, что деятельность конк-
ретных индивидов всегда остается "втиснутой" (insere) в наличные формы
проявления этих объективных противоположностей, которые и находят свое
косвенное феноменальное выражение в их сознании, в его особом внутреннем
движении.
Деятельность человека исторически не меняет своего общего строения,
своей "макроструктуры". На всех этапах исторического развития она осу-
ществляется сознательными действиями, в которых совершается переход це-
лей в объективные продукты, и подчиняется побуждающим ее мотивам. Что
радикально меняется, так это характер отношений, связывающих между собой
цели и мотивы деятельности.
Эти отношения и являются психологически решающими. Дело в том, что
для самого субъекта осознание и достижение им конкретных целей, овладе-
ние средствами и операциями действия есть способ утверждения его жизни,
удовлетворения и развития его материальных и духовных потребностей, оп-
редмеченных и трансформированных в мотивах его деятельности. Безразлич-
но, осознаются или не осознаются субъектом мотивы, сигнализируют ли они
о себе в форме переживаний интереса, желания или страсти; их функция,
взятая со стороны сознания, состоит в том, что они как бы "оценивают"
жизненное значение для субъекта объективных обстоятельств и его действий
в этих обстоятельствах, придают им личностный смысл, который прямо не
совпадает с понимаемым объективным их значением. При определенных усло-
виях несовпадение смыслов и значений в индивидуальном сознании может
приобретать характер нестоящей чуждости между ними, даже их противопос-
тавленности.
В товарном обществе эта чуждость возникает необходимо и притом у лю-
дей, стоящих на обоих общественных полюсах. Наемный рабочий, конечно,
отдает себе отчет в производимом им продукте, иначе говоря, он выступает
перед ним в его объективном значении (Bedeutung), по крайней мере в пре-
делах, необходимых для того, чтобы он мог разумно выполнять свои трудо-
вые функции. Но смысл (Sinn) его труда для него самого заключается не в
этом, а в заработке, ради которого он работает. "Смысл двенадцатичасово-
го труда заключается для него не в том, что он ткет, прядет, сверлит и
т.д., а в том, что это - способ заработка, который дает ему возможность
поесть, пойти в трактир, поспать"109. Эта отчужденность проявляется и на
противоположном общественном полюсе: для торговцев минералами, замечает
Маркс, минералы не имеют смысла минералов110.
Уничтожение отношений частной собственности уничтожает эту противо-
поставленность значений и смыслов в сознании индивидов; их несовпадение,
однако, сохраняется.
Необходимость их несовпадения заложена уже в глубокой предыстории че-
ловеческого сознания, в существовании у животных двух видов чувственнос-
ти, опосредствующих их поведение в предметной среде. Как известно, восп-
риятие животных ограничено воздействиями, сигнально связанными с удов-
летворением их потребностей, хотя бы только эвентуально, в возможнос-
ти111. Но потребности могут осуществлять функцию психической регуляции,
лишь выступая в форме побуждающих объектов (и, соответственно, средств
овладения ими или защиты от них). Иначе говоря, в чувственности животных
внешние свойства объектов и их способность удовлетворять те или иные
потребности не отделяются друг от друга. Вспомним: собака в ответ на
воздействие условного пищевого раздражителя рвется к нему, лижет его112.
Однако неотделимость восприятия животными внешнего облика объектов от
его потребностей вовсе не означает их совпадения. Напротив, в ходе эво-
люции их связи становятся все более подвижными и до чрезвычайности ус-
ложняются, сохраняется лишь невозможность их обособления. Они разделяют-
ся только на уровне человека, когда во внутренние связи обеих этих форм
чувственности вклиниваются словесные значения.
Я говорю, что значения вклиниваются (хотя, может быть, лучше было бы
сказать "вступают" или "погружаются"), единственно для того, чтобы за-
острить проблему. В самом деле: ведь в своей объективности, т.е. как яв-
ления общественного сознания, значения преломляют для индивида объекты
независимо от их отношения к его жизни, к его потребностям и мотивам.
Даже для сознания утопающего соломинка, за которую он хватается, все же
сохраняет свое значение соломинки; другое дело, что эта соломинка -
пусть только иллюзорно - приобретает в этот момент для него смысл спаса-
ющей его жизнь.
Хотя на первоначальных этапах формирования сознания значения выступа-
ют слитно с личностными смыслами, однако в этой слитности имплицитно уже
содержится их несовпадение, которое далее неизбежно приобретает и свои
открытые, эксплицированные формы. Последнее и делает необходимым выде-
лять в анализе личностный смысл в качестве еще одной образующей систему
индивидуального сознания. Они-то и создают тот "утаенный", по выражению
Л.С.Выготского, план сознания, который столь часто интерпретируется в
психологии не как формирующийся в деятельности субъектов, в развитии ее
мотивации, а как якобы непосредственно выражающий изначально заключенные
в самой природе человека внутренние движущие им силы.
В индивидуальном сознании извне усваиваемые значения действительно
как бы раздвигают и одновременно соединяют между собой оба вида
чувственности - чувственные впечатления внешней реальности, в которой
протекает его деятельность, и формы чувственного переживания ее мотивов,
удовлетворения или не удовлетворения скрывающихся за ними потребностей.
В отличие от значений личностные смыслы, как и чувственная ткань соз-
нания, не имеют своего "надындивидуального", своего "не психологическо-
го" существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании
субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл
связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами.
Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания.
Выше говорилось о том, что в индивидуальном сознании значения "психо-
логизируются", возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира.
Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в пси-
хологическую категорию, является то, что, функционируя в системе индиви-
дуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение вопло-
щающего в них себя личностного смысла - этого для-себя-бытия конкретного
субъекта.
Психологически, т.е. в системе сознания субъекта, а не в качестве его
предмета или продукта, значения вообще не существуют иначе, как реализуя
те или иные смыслы, так же как его действия и операции не существуют
иначе, как реализуя ту или иную его деятельность, побуждаемую мотивом,
потребностью. Другая сторона состоит в том, что личностный смысл - это
всегда смысл чего-то: "чистый", непредметный смысл есть такая же бесс-
мыслица, как и непредметное существо.
Воплощение смысла в значениях - это глубоко интимный, психологически
содержательный, отнюдь не автоматически и одномоментально происходящий
процесс. В творениях художественной литературы, в практике морального и
политического воспитания этот процесс выступает во всей своей полноте.
Научная психология знает этот процесс только в его частных выражениях: в
явлениях "рационализации" людьми их действительных побуждений, в пережи-
вании муки перехода от мысли к слову ("Я слово позабыл, что я хотел ска-
зать, и мысль бесплотная в чертог теней вернется", - цитирует поэта
Л.С.Выготский).
В своих наиболее обнаженных формах процесс, о котором идет речь, выс-
тупает в условиях классового общества, борьбы идеологий. В этих условиях
личностные смыслы, отражающие мотивы, порождаемые действительными жиз-
ненными отношениями человека, могут не найти адекватно воплощающих их
объективных значений, и тогда они начинают жить как бы в чужих одеждах.
Нужно представить себе капитальное противоречие, которое порождает это
явление. Ведь в отличие от бытия общества, бытие индивида не является
"самоговорящим", т.е. индивид не имеет собственного языка, вырабатывае-
мых им самим значений; осознание им явлений действительности может про-
исходить только посредством усваиваемых им извне "готовых" значений -
знаний, понятий, взглядов, которые он получает в общении, в тех или иных
формах индивидуальной и массовой коммуникации. Это и создает возможность
внесения в его сознание, навязывания ему искаженных или фантастических
представлений и идей, в том числе таких, которые не имеют никакой почвы
в его реальном, практическом жизненном опыте. Лишенные этой почвы, они
обнаруживают в сознании человека свою шаткость; вместе с тем, превраща-
ясь в стереотипы, они, как и любые стереотипы, способны к сопротивлению,
так что только серьезные жизненные конфронтации могут их разрушить. Но и
их разрушение не ведет еще к устранению дезинтегрированности сознания,
его неадекватности, само по себе оно создает лишь его опустошение, спо-
собное обернуться психологической катастрофой. Необходимо еще, чтобы в
сознании индивида осуществилось перевоплощение субъективных личностных
смыслов в другие, адекватные им значения.
Более пристальный анализ такого перевоплощения личностных смыслов в
адекватные (более адекватные) значения показывает, что оно протекает в
условиях борьбы за сознание людей, происходящей в обществе. Я хочу этим
сказать, что индивид не просто "стоит" перед некоторой "витриной" покоя-
щихся на ней значений, среди которых ему остается только сделать выбор,
что эти значения - представления, понятия, идеи - не пассивно ждут его
выбора, а энергично врываются в его связи с людьми, образующие круг его
реальных общений. Если индивид в определенных жизненных обстоятельствах
и вынужден выбирать, то это выбор не между значениями, а между сталкива-
ющимися общественными позициями, которые посредством этих значений выра-
жаются и осознаются.
В сфере идеологических представлений этот процесс является неизбежным
и имеющим всеобщий характер в классовом обществе. Однако он сохраняется
и в условиях социалистического, коммунистического общества, - в той ме-
ре, в какой здесь проявляются особенности индивидуальной жизни человека,
особенности складывающихся личных его отношений, общений и жизненных си-
туаций; он сохраняется и потому, что остаются неповторимыми и его осо-
бенности как телесного существа и конкретные внешние условия, которые не
могут быть идентичными для всех.
Не исчезает, да и не может исчезнуть постоянно воспроизводящее себя
несовпадение личностных смыслов, несущих в себе интенциональность,
пристрастность сознания субъекта и "равнодушных" к нему значений, пос-
редством которых они только и могут себя выразить. Поэтому -то внутренне
движение развитой системы индивидуального сознания и полно драматизма.
Он создается смыслами, которые не могут "высказать себя" в адекватных
значениях; значениями, лишенными своей жизненной почвы и поэтому иногда
мучительно дискредитирующими себя в сознании субъекта; они создаются,
наконец, существованием конфликтующих между собой мотивов-целей.
Нет надобности повторять, что это внутреннее движение индивидуального
сознания порождается движением предметной деятельности человека, что за
его драматизмом скрывается драматизм его реальной жизни, что поэтому на-
учная психология сознания невозможна вне исследования деятельности
субъекта, форм ее непосредственного существования.
В заключение я не могу не затронуть здесь проблемы так называемой
"жизненной психологии", психологии переживаний, которая в последнее вре-
мя вновь обсуждается в нашей литературе113. Из того, что было изложено,
прямо вытекает, что хотя научная психология не должна выбрасывать их по-
ля своего зрения внутренний мир человека, но его изучение не может быть
отделено от исследования деятельности и не составляет никакого особого
направления. То, что мы называем внутренними переживаниями, суть явле-
ния, возникающие на поверхности системы сознания, в форме которых созна-
ние выступает для субъекта в своей непосредственности. Поэтому сами пе-
реживания интереса или скуки, влечения или угрызений совести еще не отк-
рывают субъекту своей природы; хотя они кажутся внутренними силами, дви-
жущими его деятельностью, их реальная функция состоит лишь в наведении
субъекта на их действительный источник, в том, что они сигнализируют о
личностном смысле событий, разыгрывающихся в его жизни, заставляют его
как бы приостановить на мгновение поток своей активности, всмотреться в
сложившиеся у него жизненные ценности, чтобы найти себя в них или, может
быть, пересмотреть их.
Итак, сознание человека, как и сама его деятельность, не аддитивно.
Это не плоскость, даже не емкость, заполненная образами и процессами.
Это и не связи отдельных его "единиц", а внутреннее движение его образу-
ющих, включенное в общее движение деятельности, осуществляющей реальную
жизнь индивида в обществе. Деятельность человека и составляет субстанцию
его сознания.
Психологический анализ деятельности и сознания раскрывает лишь их об-
щие системные качества и, понятно, отвлекается от особенностей специ-
альных психических процессов - процессов восприятия и мышления, памяти и
научения, речевого общения. Но сами эти процессы существуют только в
описанных отношениях системы, на тех или иных ее уровнях. Поэтому, хотя
исследования этих процессов составляют особую задачу, они отнюдь не яв-
ляются независимыми от того, как решаются проблемы деятельности и созна-
ния, ибо это и определяет их методологию.
И, наконец, главное. Анализ деятельности и индивидуального сознания,
конечно, исходит из существования реального телесного субъекта. Однако
первоначально, т.е. до и вне этого анализа, субъект выступает лишь как
некая абстрактная, психологически "не наполненная" целостность. Только в
результате пройденного исследованием пути субъект открывает себя и конк-
ретно-психологически - как личность. Вместе с тем обнаруживается, что
анализ индивидуального сознания, в свою очередь, не может обойтись без
обращения к категории личности. Поэтому в этот анализ пришлось ввести
такие понятия, как понятия о "пристрастности сознания" и о "личностном
смысле", за которыми скрывается дальнейшая, еще не затронутая проблема -
проблема системного психологического исследования личности.
Глава V
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЛИЧНОСТЬ
1. ЛИЧНОСТЬ КАК ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Чтобы преодолеть господствующую в психологии диадическую схему, нужно
было прежде всего вычленить то "среднее звено", которое опосредствует
связи субъекта с реальным миром. Поэтому мы начали с анализа деятельнос-
ти, ее общего строения. Однако тотчас обнаружилось, что в определение
деятельности необходимо входит понятие о ее предмете, что деятельность
по самой своей природе является предметной.
Другое дело - понятие о субъекте деятельности. Первоначально, т.е. до
выяснения важнейших моментов, образующих процесс деятельности, субъект
остается как бы за пределами исследования. Он выступает лишь в качестве
предпосылки деятельности, ее условия. Только дальнейший анализ движения
деятельности и порождаемых им форм психического отражения приводит к не-
обходимости ввести понятие о конкретном субъекте, о личности как о внут-
реннем моменте деятельности. Категория деятельности открывается теперь в
своей действительной полноте, в качестве объемлющей оба полюса - и полюс
объекта, и полюс субъекта.
Изучение личности как момента деятельности и ее продукта составляет
специальную, хотя и не отдельную, психологическую проблему. Проблема эта
является одной из самых сложных. Серьезные трудности возникают уже при
попытках выяснить, какая реальность описывается в научной психологии
термином "личность".
Личность является не только предметом психологии, но и предметом фи-
лософского, общественно-исторического познания; наконец, на определенном
уровне анализа личность выступает со стороны своих природных, биологи-
ческих особенностей как предмет антропологии, соматологии и генетики че-
ловека. Интуитивно мы достаточно хорошо знаем, в чем состоят здесь раз-
личия. Тем не менее в психологических теориях личности постоянно возни-
кают грубые смешения и неоправданные противопоставления этих подходов к
исследованию личности.
Лишь немногие общие положения о личности принимаются, с теми или ины-
ми оговорками, всеми авторами. Одно из них состоит в том, что личность
представляет собой некое неповторимое единство, некую целостность. Дру-
гое положение заключается в признании за личностью роли высшей интегри-
рующей инстанции, управляющей психическими процессами (Джемс называл
личность "хозяином" психических функций, Г.Олпорт - "определителем пове-
дений и мыслей"). Однако попытки дальнейшей интерпретации этих положений
привели в психологии к ряду ложных идей, мистифицирующих проблему лич-
ности.
Прежде всего это идея, противопоставляющая "личностную психологию"
психологии, изучающей конкретные процессы (психические функции). Одна из
попыток преодолеть это противопоставление выражается в требовании сде-
лать личность "исходным пунктом объяснения любых психических явлений",
"центром, исходя из которого только и можно решать все проблемы психоло-
гии", так что необходимость в специальном разделе психологии - психоло-
гии личности - отпадает114. С этим требованием можно согласиться, - но
лишь в том случае, если видеть в нем лишь выражение некоей весьма общей
мысли, отвлекающейся от конкретных задач и методов психологического исс-
ледования. Несмотря на всю убедительность старого афоризма о том, что
"мыслит не мышление, а человек", это требование является методологически
наивным по той простой причине, что субъект до аналитического изучения
его высших жизненных проявлений неизбежно выступает либо как абстракт-
ная, "ненаполненная" целостность, либо как метапсихологическое "я"
(persone), обладающее изначально заложенными в нем диспозициями или це-
лями. Последнее, как известно, постулируется всеми персоналистическими
теориями. При этом безразлично, рассматривается ли личность с биологиза-
торских, органистических позиций, или как чисто духовное начало, или,
наконец, как некая "психофизиологическая нейтральность"115.
Впрочем, требование "личностного подхода" в психологии иногда понима-
ется в том смысле, что при изучении отдельных психологических процессов
внимание исследователя должно быть прежде всего сосредоточено на индиви-
дуальных особенностях. Но это отнюдь не решает проблемы, так как a
priori мы не можем судить о том, какие из этих особенностей характеризу-
ют личность, а какие - нет. Входят ли в психологическую характеристику
личности, например, скорость реакций человека, объем его памяти или уме-
ние печатать на машинке?
Один из способов обойти этот капитальный вопрос психологической тео-
рии состоит в том, что под понятием личности разумеется человек в его
эмпирической тотальности. Психология личности превращается, таким обра-
зом, в особого рода антропологию, включающую в себя все - от исследова-
ния особенностей обменных процессов до исследования индивидуальных раз-
личий в отдельных психических функциях116.
Конечно, комплексный подход к человеку является не только возможным,
но и необходимым. Комплексное изучение человека ("человеческого факто-
ра") приобрело сейчас первостепенное значение, но именно это обстоя-
тельство и выдвигает психологическую проблему личности как особую. Ведь
никакая система знаний о тотальном объекте не дает нам его действи-
тельного понимания, если в ней отсутствует одна из существенных специфи-
ческих его характеристик. Так обстоит дело и с изучением человека: пси-
хологическое исследование его как личности отнюдь не может быть возмеще-
но комплексом сопоставляемых между собой морфологических, физиологичес-
ких и отдельных функционально-психологических данных. Растворяясь в них,
она в конечном счете оказывается редуцированной либо к биологическим,
либо к абстрактно-социологическим, культурологическим представлениям о
человека.
Настоящим камнем преткновения в исследовании личности до сих пор ос-
тается вопрос о соотношении общей и дифференциальной психологии.
Большинство авторов избирает дифференциально-психологическое направле-
ние. Беря свое начало от Гальтона и Спирмена, направление это вначале
ограничивалось исследованием умственных способностей, впоследствии оно
охватило изучение личности в целом. Уже Спирмен распространил идею фак-
торов на особенности воли и аффективности, выделив наряду с общим факто-
ром "g" фактор "s"117. Дальнейшие шаги были сделаны Кеттелом, предложив-
шим многомерную и иерархическую модель факторов (черт) личности, среди
которых рассматриваются такие, как эмоциональная стабильность, экспан-
сивность, самоуверенность118.
Метод исследования, развиваемый этим направлением, состоит, как из-
вестно, в изучении статистических связей между отдельными чертами лич-
ности (ее свойствами, способностями или поведениями), выявляемыми пос-
редством их тестирования. Устанавливаемые корреляционные связи между ни-
ми и служат основанием для выделения гипотетических факторов и "супер-
факторов", которые обусловливают эти связи. Таковы, например, факторы
интроверсии и нейротизма, образующие, по Айзенку, вершину факторной ие-
рархической структуры, которая отождествляется им с психологическим ти-
пом личности119. Таким образом, за понятием личности выступает некое
"общее", которое выделяется посредством тех или иных процедур статисти-
ческой обработки количественно выраженных признаков, отбираемых по ста-
тистическим же критериям. Поэтому, несмотря на то, что в основе характе-
ристики этого "общего" лежат эмпирические данные, оно все же остается,
по существу, метапсихологическим, не нуждающимся в психологическом
объяснении. Если попытки его объяснения и предпринимаются, то они идут
по линии поиска соответствующих морфофизиологических коррелятов (типы
высшей нервной деятельности Павлова, конституции Кречмера-Шелдона, пере-
менные Айзенка), что возвращает нас к органистическим теориям.
Характерный для этого направления эмпиризм, собственно, и не может
дать большего. Изучение корреляций и факторный анализ имеют дело с вари-
ациями признаков, которые выделяются лишь постольку, поскольку они выра-
жаются в доступных измерению индивидуальных или групповых различиях. Со-
ответствующие количественные данные - будут ли они относиться к скорости
реакции, к строению скелета, особенностям вегетативной сферы или к числу
и характеру образов, продуцируемых испытуемыми при рассматривании чер-
нильных пятен, - подвергаются обработке безотносительно к тому, в каком
отношении находятся измеренные признаки к особенностям, существенно ха-
рактеризующим человеческую личность.
Сказанное, конечно, вовсе не значит, что применение в психологии лич-
ности метода корреляций вообще невозможно. Речь идет о другом: о том,
что сам по себе метод корреляции эмпирического набора индивидуальных
свойств является для психологического раскрытия личности еще недостаточ-
ным, так как выделение этих свойств нуждается в основаниях, которые не
могут быть извлечены из них самих.
Задача найти эти основания возникает, как только мы отказываемся от
понимания личности как некой целостности, охватывающей совокупность всех
особенностей человека - "от политических взглядов до переваривания пи-
щи"120. Из факта множественности свойств и особенностей человека вовсе
не следует, что психологическая теория личности должна стремиться к гло-
бальному их охвату. Ведь человек как эмпирическая целостность проявляет
свои свойства во всех формах взаимодействия, в которые он вовлечен. Па-
дая из окна многоэтажного дома, он конечно же обнаружит свойства, прису-
щие ему как физическому телу, обладающему массой, объемом и т.д.; воз-
можно, что, ударившись о мостовую, он получит увечья или погибнет, и в
этом тоже проявятся его свойства, а именно свойства его морфологии. Ни-
кому, однако, не придет в голову включать подобные свойства в характе-
ристику личности, сколь бы статистически надежно ни были установлены
связи между весом тела или индивидуальными особенностями скелета и, ска-
жем, памятью на цифры121.
Когда в повседневной жизни мы даем характеристику личности человека,
то мы без особых колебаний включаем в нее такие черты, как, например,
силу воли ("сильная личность", "слабохарактерный человек"), отношение к
людям ("доброжелательный", "равнодушный") и т.п., но обычно не относим к
числу личностных такие особенности, как, например, разрез глаз или уме-
ние считать на счетах; мы делаем это, не пользуясь никаким разумным кри-
терием для различения "личностных" и "не-личностных" особенностей. Если
идти путем перебора и сопоставления отдельных психологических и иных
особенностей, то такой критерий вообще не может быть найден. Дело в том,
что одни и те же особенности человека могут стоять в разном отношении к
его личности. В одном случае они выступают как безразличные, в другом -
те же особенности существенно входят в ее характеристику.
Последнее обстоятельство делает особенно очевидным то, что вопреки
широко распространенным взглядам никакое эмпирическое дифференциальное
исследование не способно дать решения психологической проблемы личности;
что, напротив, само дифференциальное исследование возможно только на ос-
нове общепсихологической теории личности. Фактически именно так и обсто-
ит дело: за любым дифференциально-психологическим исследованием личности
- тестологическим или клиническим - всегда лежит та иди иная, явно или
неявно выраженная, общетеоретическая концепция.
Несмотря на кажущуюся пестроту и даже взаимную непримиримость совре-
менных психологических теорий личности, большинство из них сохраняет ха-
рактерную для домарксистской и внемарксистской психологии диадическую
схему анализа, о несостоятельности которой я уже говорил. Теперь эта
схема выступает в новом обличье - в виде теории двух факторов формирова-
ния личности: наследственности и среды. Какую бы особенность человека мы
ни взяли, она объясняется, согласно этой теории, с одной стороны,
действием наследственности (заложенными в генотипе инстинктами, влечени-
ями, способностями или даже априорными категориями), а с другой - влия-
нием внешней среды (природной и социальной - языка, культуры, обучения и
т.д.). С точки зрения здравого рассудка другого объяснения, собственно,
и нельзя предложить. Однако обыденный здравый рассудок, по остроумному
замечанию Энгельса, весьма почтенный спутник в домашнем обиходе, пережи-
вает самые удивительные приключения, как только он отважится выйти на
простор исследования122.
Кажущаяся непреодолимость теории двух факторов приводит к тому, что
споры ведутся главным образом вокруг вопроса о значении каждого их этих
факторов: одни настаивают на том, что главной детерминантой является
наследственность и что внешняя среда, социальные воздействия обусловли-
вают лишь возможности и формы проявления той программы, с которой родит-
ся человек; другие выводят важнейшие особенности личности непосредствен-
но из особенностей социальной среды, из "социокультурных матриц". Одна-
ко, при всем различии идейного и политического смысла высказываемых
взглядов, все они сохраняют позицию двойной детерминации личности, так
как просто игнорировать один из факторов, о которых идет речь, значило
бы идти против эмпирически доказуемого влияния обоих123.
Взгляды на соотношения биологического и социального факторов как на
простое их скрещивание или делящие психику человека на сосуществующие
эндосферу и экзосферу уступили свое место более сложным представлениям.
Они возникли в связи с тем, что движение анализа как бы обернулось:
главной стала проблема внутренней структуры самой личности, образующие
ее уровни, их соотношения. Так, в частности, возникло представление о
характеризующем личность соотношении сознательного и бессознательного,
развитое З.Фрейдом. Выделенное им "либидо" представляет собой не только
биоэнергетический источник активности, но и особую инстанцию в личности
- "оно" (id), противостоящую "я" (ego) и "сверх-я" (super-ego); генети-
ческие и функциональные связи между этими инстанциями, осуществляемые
посредством специальных механизмов (вытеснения, цензуры, символизации,
сублимации), и образуют структуру личности.
Здесь нет необходимости вдаваться в критику фрейдизма, взглядов Адле-
ра, Юнга и их современных продолжателей. Совершенно очевидно, что взгля-
ды эти не только не преодолевают, но, напротив, обостряют теорию двух
факторов, превращая идею их конвергенции в смысле В.Штерна или Д.Дьюи в
идею конфронтации между ними.
Другое направление, в котором развивался подход к личности со стороны
ее внутреннего строения, представлено культурно-антропологическими кон-
цепциями. Отправными для них явились этнологические данные, которые по-
казали, что существенные психологические особенности определяются разли-
чиями не человеческой натуры, а человеческой культуры; что, соот-
ветственно, система личности есть не что иное, как индивидуализированная
система культуры, в которую включается человек в процессе его "аккульту-
ризации". Нужно сказать, что в этой связи приводится множество наблюде-
ний, начиная с известных работ М.Мид, которая показала, например, что
даже такое устойчивое явление, как психологический кризис в подростковом
возрасте, не может быть объяснено наступлением полового созревания, так
как в некоторых культурах этого кризиса не существует124. Аргументы чер-
паются также из обследований лиц, внезапно перемещенных в новое культур-
ное окружение, и, наконец, из экспериментальных исследований таких спе-
циальных явлений, как влияние преобладающих в данной культуре объектов
на исход борьбы зрительных полей и т.п.125
Для психологии значение культурно-антропологических интерпретаций
личности является, однако, иллюзорным: они неизбежно ведут к антипсихо-
логизму. Уже в 40-х годах Линтон указывал на возникающую здесь труд-
ность, которая состоит в том, что культура реально существует лишь в
своей концептуализированной форме как обобщенный "конструкт". Ее носите-
ли - это, конечно, конкретные люди, каждый из которых частично ее усваи-
вает; в них она персонифицируется и индивидуализируется, но при этом она
образует не личностное в человека, а то, что, напротив, является в нем
безличным, как, например, общий язык, знания, распространенные в данной
социальной среде предрассудки, моды и т.д.126 Поэтому для психологии
личности значение обобщенного понятия (construct) культуры является, по
выражению Олпорта, "обманчивым"127. Психолога интересует индивид как
личность, а личность - это не просто сколок, частичная персонификация
той или иной культуры. Культура, хотя она и существует в своих персони-
фикациях, составляет предмет истории, социологии, а не психологии.
Культурологические теории вводят в этой связи различение собственно
личности как продукта индивидуальной адаптации к внешним ситуациям и ее
общей "базы", или архетипа, который проявляется у человека с детства под
влиянием черт, свойственных данной расе, этнической группе, нацио-
нальности, социальному классу. Введение этого различения, однако, ничего
не решает, потому что образование архетипа само нуждается в дальнейшем
объяснении и допускает различные интерпретации, в частности психоанали-
тические. При этом общая "двухфакторная" схема остается, хотя и в нес-
колько трансформированном виде. Понятие генотипа (наследственности) те-
перь осложняется введением понятия базовой личности, архетипа, или пер-
вичных установок, а понятие внешней среды - введением понятий ситуации и
роли. Последнее и стало сейчас чуть ли не центральным в социальной пси-
хологии личности.
По широко распространенному определению, "роль" - это программа, ко-
торая отвечает ожидаемому поведению человека, занимающего определенное
место в структуре той или иной социальной группы, это структурированный
способ его участия в жизни общества. Личность и представляет собой не
что иное, как систему усвоенных (интернализированных) "ролей". В соци-
альной группе, которая образует семью, это "роль" сына, отца и т.д.; на
работе - "роль", скажем, врача или учителя. В неопределенных ситуациях
"роль" тоже возникает, только в этом случае в "роли" гораздо больше про-
являются черты архетипа и индивидуально приобретенного опыта. Каждый из
нас, разумеется, принимает на себя те или иные социальные (например,
профессиональные) функции и в этом смысле - "роли". Однако идея прямого
сведения личности к совокупности "ролей", которые исполняет человек, яв-
ляется - несмотря на всевозможные оговорки адептов этой идеи - одной из
самых чудовищных. Конечно, ребенок усваивает то, как он должен вести се-
бя с мамой, скажем, что ее нужно слушаться, и он слушается, но можно ли
сказать, что при этом он играет роль сына или дочери? Столь же нелепо
говорить, например, о "роли" полярного исследователя, "акцептированной"
Нансеном: для него это не "роль", а миссия. Иногда человек действительно
разыгрывает ту или иную роль, но она все же остается для него только
"ролью", независимо от того, насколько он интернализирована. "Роль" - не
личность, а, скорее, изображение, за которым она скрывается. Если вос-
пользоваться терминологией П.Жане, понятие роли соотносительно не поня-
тию личности (personnalite), а понятию персонажа (personnage)128.
Важнейшими возражениями против "ролевых" теорий являются не те, кото-
рые идут по линии критики того или иного понимания места, отводимого ро-
лям в структуре личности, а те, которые направлены против самой идеи,
связывающей личность с запрограммированным поведение (Гандерсон), даже
если программа поведения предусматривает ее самоизменение и создание но-
вых программ и подпрограмм129. Что бы вы сказали, спрашивает цитируемый
автор, если бы узнали, что "она" лишь искусно играла перед вами роль?
Судьба концепции ролей та же, что и других "социологических",
культур-антропологических концепций, остающихся в плену теории двух фак-
торов: чтобы спасти психологическое в личности, она вынуждена апеллиро-
вать к темпераменту и способностям, заложенным в генотипе индивида, и мы
снова возвращаемся к ложному вопросу о том, что является главным - гено-
типические особенности человека или воздействия социальной среды. Более
того, нас предупреждают об опасности любой односторонности. Лучше всего,
говорят нам, сохранять в решении этой проблемы "разумное равновесие"130.
Итак, на деле методологическая премудрость этих концепций сводится к
формуле вульгарного эклектизма: "и то и другое", "с одной стороны, с
другой стороны". С позиций сей премудрости свершается суд и над психоло-
гами-марксистами: они - де повинны (вместе с защитниками культурологии!)
в недооценке внутреннего в личности, ее "внутренней структуры"131. По-
нятно, что высказывания такого рода могут возникнуть только в результате
бессмысленных попыток уложить взгляды марксизма на личность в глубоко
чуждые им концептуальные схемы.
Дело вовсе не в том, чтобы констатировать, что человек есть и природ-
ное, и общественное существо.Это бесспорное положение указывает лишь на
разные системные качества, проявляемые человеком, и ничего еще не гово-
рит о сущности его личности, о том, что ее порождает. А в этом как раз и
заключается научная задача. Задача эта требует понять личность как пси-
хологическое новообразование, которое формируется в жизненных отношениях
индивида, в результате преобразования его деятельности. Но для этого не-
обходимо с порога отбросить представление о личности как о продукте со-
вокупного действия разных сил, из которых одна скрыта, как в мешке, "за
поверхностью кожи" человека (что бы в этот мешок не сваливали), а другая
лежит во внешней среде (как бы мы эту силу ни трактовали - как силу воз-
действия стимульных ситуаций, культурных матриц или социальных "экспек-
таций"). Ведь никакое развитие непосредственно не выводимо из того, что
составляет лишь необходимые его предпосылки, сколь бы детально мы их ни
описывали. Марксистский диалектический метод требует идти дальше и исс-
ледовать развитие как процесс "самодвижения", т.е. исследовать его внут-
ренние движущие отношения, противоречия и взаимопереходы, так что его
предпосылки выступают как в нем же трансформирующиеся, его собственные
моменты132.
Такой подход необходимо приводит к положению об общественно-истори-
ческой сущности личности. Положение это означает, что личность впервые
возникает в обществе, что человек вступает в историю (и ребенок вступает
в жизнь) лишь как индивид, наделенный определенными природными свойства-
ми и способностями, и что личностью он становится лишь в качестве
субъекта общественных отношений. Иначе говоря, в отличие от индивида
личность человека ни в каком смысле не является предсуществующей по от-
ношению к его деятельности, как и его сознание, она ею порождается. Исс-
ледование процесса порождения и трансформаций личности человека в его
деятельности, протекающей в конкретных социальных условиях, и является
ключом к ее подлинно научному психологическому пониманию.
2. ИНДИВИД И ЛИЧНОСТЬ
Изучая особый класс жизненных процессов, научная психология необходи-
мо рассматривает их как проявления жизни материального субъекта. В тех
случаях, когда имеется в виду отдельный субъект (а не вид, не сообщест-
во, не общество), мы говорим осоль или, если мы хотим подчеркнуть также
и его отличия от других представителей вида, индивид.
Понятие "индивид" выражает неделимость, целостность и особенности
конкретного субъекта, возникающие уже на ранних ступенях развития жизни.
Индивид как целостность - это продукт биологической эволюции, в ходе ко-
торой происходит не только процесс дифференциации органов и функций, но
также и их интеграции, их взаимного "слаживания". Процесс такого внут-
реннего слаживания хорошо известен, он отмечался Дарвином, описывался в
терминах коррелятивного приспособления Кювье, Плате, Осборном и другими.
Функцию вторичных коррелятивных изменений организмов, создающих целост-
ность из организации, особенно подчеркнул в своей "гипотезе корреляции"
А.Н.Северцов.
Индивид - это прежде всего генотипическое образование. Но индивид яв-
ляется не только образованием генотипическим, его формирование продолжа-
ется, как известно, и в онтогенезе, прижизненно. Поэтому в характеристи-
ку индивида входят также свойства и их интеграции, складывающиеся онто-
генетически. Речь идет о возникающих "сплавах" врожденных и приобретен-
ных реакций, об изменении предметного содержания потребностей, о форми-
рующихся доминантах поведения. Наиболее общее правило состоит здесь в
том, что, чем выше мы поднимаемся по лестнице биологической эволюции,
чем сложнее становятся жизненные проявления индивидов и их организация,
тем более выраженными становятся различия в их порожденных и прижизненно
приобретаемых особенностях, тем более, если можно так выразиться, инди-
виды индивидуализируются.
Итак, в основе понятия индивида лежит факт неделимости, целостности
субъекта и наличия свойственных ему особенностей. Представляя собой про-
дукт филогенетического и онтогенетического развития в определенных внеш-
них условиях, индивид, однако, отнюдь не является простой "калькой" этих
условий, это именно продукт развития жизни, взаимодействия со средой, а
не среды, взятой самой по себе.
Все это достаточно известно, и если я все же начал с понятия индиви-
да, то лишь потому, что в психологии оно употребляется в чрезмерно широ-
ком значении, приводящем к неразличению особенностей человека как инди-
вида и его особенностей как личности. Но как раз их четкое различение, а
соответственно и лежащее в его основе различение понятий "индивид" и
"личность" составляет необходимую предпосылку психологического анализа
личности.
Наш язык хорошо отражает несовпадение этих понятий: слово личность
употребляется нами только по отношению к человеку, и притом начиная лишь
с некоторого этапа его развития. Мы не говорим "личность животного" или
"личность новорожденного". Никто, однако, не затрудняется говорить о жи-
вотном и о новорожденном как об индивидах, об их индивидуальных особен-
ностях (возбудимое, спокойное, агрессивное животное и т.д.; то же, ко-
нечно, и о новорожденном). Мы всерьез не говорим о личности даже и двух-
летнего ребенка, хотя он проявляет не только свои генотипические особен-
ности, но и великое множество особенностей, приобретенных под воз-
действием социального окружения; кстати сказать, это обстоятельство лиш-
ний раз свидетельствует против понимания личности как продукта перекре-
щивания биологического и социального факторов. Любопытно, наконец, что в
психопатологии описываются случаи раздвоения личности, и это отнюдь не
фигуральное только выражение; но никакой патологический процесс не может
привести к раздвоению индивида: раздвоенный, "разделенный" индивид есть
бессмыслица, противоречие в терминах.
Понятие личности, так же как и понятие индивида, выражает целостность
субъекта жизни; личность не состоит из кусочков, это не "полипняк". Но
личность представляет собой целостное образование особого рода. Личность
не есть целостность, обусловленная генотипически: личностью не родятся,
личностью становятся. Потому-то мы и не говорим о личности новорожденно-
го или о личности младенца, хотя черты индивидуальности проявляются на
ранних ступенях онтогенеза из менее ярко, чем на более поздних возраст-
ных этапах. Личность есть относительно поздних продукт общественно-исто-
рического и онтогенетического развития человека. Об этом писал, в част-
ности, и С.Л. Рубинштейн133.
Это положение может быть, однако, интерпретировано по-разному. Одна
из возможных его интерпретаций состоит в следующем: врожденный, если
можно так выразиться, индивид не есть еще индивид вполне "готовый", и
вначале многие его черты даны лишь виртуально, как возможность; процесс
его формирования продолжается в ходе онтогенетического развития, пока у
него не развернутся все его особенности, образующие относительно устой-
чивую структуру; личность якобы и является результатом процесса вызрева-
ния генотипических черт под влиянием воздействий социальной среды. Имен-
но эта интерпретация свойственна в той или иной форме большинству совре-
менных концепций.
Другое понимание состоит в том, что формирование личности есть про-
цесс sui generis, прямо не совпадающий с процессом прижизненного измене-
ния природных свойств индивида в ходе его приспособления к внешней сре-
де. Человек как природное существо есть индивид, обладающий той или иной
физической конституцией, типом нервной системы, темпераментом, динами-
ческими силами биологических потребностей, аффективности и многими дру-
гими чертами, которые в ходе онтогенетического развития частью разверты-
ваются, а частью подавляются, словом, многообразно меняются. Однако не
изменения этих врожденных свойств человека порождают его личность.
Личность есть специальное человеческое образование, которое так же не
может быть выведено из его приспособительной деятельности, как не могут
быть выведены из нее его сознание или его человеческие потребности. Как
и сознание человека, как и его потребности (Маркс говорит: производство
сознания, производство потребностей), личность человека тоже "произво-
дится" - создается общественными отношениями, в которые индивид вступает
в своей деятельности. То обстоятельство, что при этом трансформируются,
меняются и некоторые его особенности как индивида, составляет не причи-
ну, а следствие формирования его личности.
Выразим это иначе: особенности, характеризующие одно единство (инди-
вида), не просто переходят в особенности другого единства, другого обра-
зования (личности), так что первые уничтожаются; они сохраняются, но
именно как особенности индивида. Так, особенности высшей нервной дея-
тельности индивида не становятся особенностями его личности и не опреде-
ляют ее. Хотя функционирование нервной системы составляет, конечно, не-
обходимую предпосылку развития личности, по ее тип вовсе не является тем
"скелетом", на котором она "надстраивается". Сила или слабость нервных
процессов, уравновешенность их и т.д. проявляют себя лишь на уровне ме-
ханизмов, посредством которых реализуется система отношений индивида с
миром. Это и определяет неоднозначность их роли в формировании личности.
Чтобы подчеркнуть сказанное, я позволю себе некоторое отступление.
Когда речь заходит о личности, мы привычно ассоциируем ее психологичес-
кую характеристику с ближайшим, так сказать субстратом психики - цент-
ральными нервными процессами. Представим себе, однако, следующий случай:
у ребенка врожденный вывих тазобедренного сустава, обрекающий его на
хромоту. Подобная грубо анатомическая исключительность очень далека от
того класса особенностей, которые входят в перечни особенностей личности
(в так называемую их "структуру"), тем не менее ее значение для формиро-
вания личности несопоставимо больше, чем, скажем, слабый тип нервной
системы. Подумать только, сверстники гоняют во дворе мяч, а хромающий
мальчик - в сторонке; потом, когда он становится постарше и приходит
время танцев, ему не остается ничего другого, как "подпирать стенку".
Как сложится в этих условиях его личность? Этого невозможно предсказать,
невозможно именно потому, что даже столь грубая исключительность индиви-
да однозначно не определяет формирования его как личности. Сама по себе
она не способна породить, скажем, комплекса неполноценности, замкнутости
или, напротив, доброжелательной внимательности к людям и вообще никаких
собственно психологических особенностей человека как личности. Парадокс
в том, что предпосылки развития личности по самому существу своему без-
личны.
Личность, как и индивид, есть продукт интеграции процессов, осу-
ществляющих жизненные отношения субъекта. Существует, однако, фундамен-
тальное отличие того особого образования, которое мы называем личностью.
Оно определяется природой самих порождающих его отношений: это специфи-
ческие для человека общественные отношения, в которые он вступает в сво-
ей предметной деятельности. Как мы уже видели, при всем многообразии ее
видов и форм, все они характеризуются общностью своего внутреннего стро-
ения и предполагают сознательное их регулирование, т.е. наличие созна-
ния, а на известных этапах развития также и самосознания субъекта.
Так же как и сами эти деятельности, процесс их объединения - возник-
новения, развития и распада связей между ними - есть процесс особого ро-
да, подчиненный особым закономерностям.
Изучения процесса объединения, связывания деятельностей субъекта, в
результате которого формируется его личность, представляет собой капи-
тальную задачу психологического исследования. Ее решение, однако, невоз-
можно ни в рамках субъективно - эмпирической психологии, ни в рамках по-
веденческих или "глубинных" психологических направлений, в том числе и
их новейших вариантов. Задача эта требует анализа предметной деятельнос-
ти субъекта, всегда, конечно, опосредованной процессами сознания, кото-
рые и "сшивают" отдельные деятельности между собой. Поэтому демистифика-
ция представлений о личности возможна лишь в психологии, в основе кото-
рой лежит учение о деятельности, ее строении, ее развитии и ее преобра-
зованиях, о различных ее видах и формах. Только при этом условии пол-
ностью уничтожается упомянутое выше противопоставление "личностной пси-
хологии" и "психологии функций", так как невозможно противопоставлять
личность порождающей ее деятельности. Полностью уничтожается и гос-
подствующий в психологии фетишизм - приписывание свойства "быть лич-
ностью" самой натуре индивида, так что под давлением внешней среды меня-
ются лишь проявления этого мистического свойства.
Фетишизм, о котором идет речь, является результатом игнорирования то-
го важнейшего положения, что субъект, вступая в обществе в новую систему
отношений, обретает также новые - системные - качества, которые только и
образуют действительную характеристику личности: психологическую, когда
субъект рассматривается в системе деятельностей, осуществляющих его
жизнь в обществе, социальную, когда мы рассматриваем его в система
объективных отношений общества как их "персонификацию"134.
Здесь мы подходим к главной методологической проблеме, которая кроет-
ся за различением понятий "индивид" и "личность". Речь идет о проблеме
двойственности качеств социальных объектов, порождаемых двойственностью
объективных отношений, в которых они существуют. Как известно, открытие
этой двойственности принадлежит Марксу, показавшему двойственный харак-
тер труда, производимого продукта и, наконец, двойственность самого че-
ловека как "субъекта природы" и "субъекта общества"135.
Для научной психологии личности это фундаментальное методологическое
открытие имеет решающее значение. Оно радикально меняет понимание ее
предмета и разрушает укоренившиеся в ней схемы, в которые включаются та-
кие разнородные черты или "подструктуры", как, например, моральные ка-
чества, знания, навыки и привычки, формы психического отражения и темпе-
рамент. Источником подобных "схем личности" является представление о
развитии личности как о результате наслаивания прижизненных приобретений
на некий предсуществующих метапсихологический базис. Но как раз с этой
точки зрения личность как специфически человеческое образование вообще
не может быть понята.
Действительный путь исследования личности заключается в изучении тех
трансформаций субъекта (или, говоря языком Л.Сэва, "фундаментальных пе-
реворачиваний"), которые создаются самодвижением его деятельности в сис-
теме общественных отношений136. На этом пути мы, однако, с самого начала
сталкиваемся с необходимостью переосмыслить некоторые общие теоретичес-
кие положения.
Одно из них, от которого зависит исходная постановка проблемы личнос-
ти, возвращает нас к уже упомянутому положению о том, что внешние усло-
вия действуют через внутренние. "Положение, согласно которому внешние
воздействия связаны со своим психическим эффектом опосредствованно через
личность, является тем центром, исходя из которого определяется теорети-
ческий подход ко всем проблемам психологии личности..."137. То, что
внешнее действует через внутреннее, верно, и к тому же безоговорочно
верно, для случаев, когда мы рассматриваем эффект того или иного воз-
действия. Другое дело, если видеть в этом положении ключ к пониманию
внутреннего как личности. Автор поясняет, что это внутреннее само зави-
сит от предшествующих внешних воздействий. Но этим возникновение личнос-
ти как особой целостности, прямо не совпадающей с целостностью индивида,
еще не раскрывается, и поэтому по-прежнему остается возможность понима-
ния личности лишь как обогащенного предшествующим опытом индивида.
Мне представляется, что, для того чтобы найти подход к проблеме, сле-
дует с самого начала обернуть исходный тезис: внутреннее (субъект)
действует через внешнее и этим само себя изменяет. Положение это имеет
совершенно реальный смысл. Ведь первоначально субъект жизни вообще выс-
тупает лишь как обладающий, если воспользоваться выражением Энгельса,
"самостоятельной силой реакции", но эта сила может действовать" только
через внешнее, в этом внешнем и происходит ее переход из возможности в
действительность: ее конкретизация, ее развитие и обогащение - словом,
ее преобразования, которые суть преобразования и самого субъекта, ее но-
сителя. Теперь, т.е. в качестве преобразованного субъекта, он и выступа-
ет как преломляющий в своих текущих состояниях внешние воздействия.
Конечно, сказанное представляет собой лишь теоретическую абстракцию.
Но описываемое ею общее движение сохраняется на всех уровнях развития
субъекта. Повторю еще раз: ведь какой бы морфофизиологической организа-
цией, какими бы потребностями и инстинктами ни обладал индивид от рожде-
ния, они выступают лишь как предпосылки его развития, которые тотчас пе-
рестают быть тем, чем они были виртуально, "в себе", как только индивид
начинает действовать. Понимание этой метаморфозы особенно важно, когда
мы переходим к человеку, к проблеме его личности.
3. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАК ОСНОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ
Главная задача состоит в том, чтобы выявить действительные "образую-
щие" личности - этого высшего единства человека, изменчивого, как измен-
чива сама его жизнь, и вместе с тем сохраняющего свое постоянство, свою
аутоидентичность. Ведь независимо от накапливаемого человеком опыта, от
событий, которые меняют его жизненное положение, наконец, независимо от
происходящих физических его изменений, он как личность остается и в гла-
зах других людей, и для самого себя тем же самым. Он идентифицируется не
только своим именем, его идентифицирует и закон, по крайней мере в пре-
делах, в которых он признается ответственным за свои поступки.
Таким образом, существует известное противоречие между очевидной фи-
зической, психофизиологической изменчивостью человека и устойчивостью
его как личности. Это и выдвинуло проблему "я" в качестве особой пробле-
мы психологии личности. Она возникает потому, что черты, включаемые в
психологическую характеристику личности, выражают явно изменчивое и
"прерывное" в человеке, т.е. то, чему как раз противостоит постоянство и
непрерывность его "я". Что же образует это постоянство и непрерывность?
Персонализм во всех своих вариантах отвечает на этот вопрос, постулируя
существование некоего особого начала, образующего ядро личности. Оно-то
и обрастает многочисленными жизненными приобретениями, которые способны
изменяться, существенно не затрагивая самого этого ядра.
При другом подходе к личности в его основу кладется категория пред-
метной человеческой деятельности, анализ ее внутреннего строения: ее
опосредствований и порождаемых ею форм психического отражения.
Такой подход уже с самого начала позволяет дать предварительное реше-
ние вопроса о том, что образует устойчивый базис личности, от которого и
зависит, что именно входит и что не входит в характеристику человека
именно как личности. Решение это исходит из положения, то реальным бази-
сом личности человека является совокупность его общественных по своей
природе отношений к миру, но отношений, которые реализуются, а они реа-
лизуются его деятельностью, точнее, совокупностью его многообразных дея-
тельностей.
Имеются в виду именно деятельности субъекта, которые и являются ис-
ходными "единицами" психологического анализа личности, а не действия, не
операции, не психофизиологические функции или блоки этих функций; пос-
ледние характеризуют деятельность, а не непосредственно личность. На
первый взгляд это положение кажется противоречащим эмпирическим предс-
тавлениям о личности и, более того, объединяющим их. Тем не менее оно
единственно открывает путь к пониманию личности, в ее действительной
психологической конкретности.
Прежде всего на этом пути устраняется главная трудность: определение
того, какие процессы и особенности человека относятся к числу психологи-
чески характеризующих его личность, а какие являются в этом смысле нейт-
ральными. Дело в том, что, взятые сами по себе, в абстракции от системы
деятельности, они вообще ничего не говорят о своем отношении к личности.
Едва ли, например, разумно рассматривать как "личностные" операции
письма, способность чистописания. Но вот перед нами образ героя повести
Гоголя "Шинель" Акакия Акакиевича Башмачкина. Служил он в некоем депар-
таменте чиновником для переписывания казенных бумаг, и виделся ему в
этом занятии целый разнообразный и притягательный мир. Окончив работу,
Акакий Акакиевич тотчас шел домой. Наскоро пообедав, вынимал баночку с
чернилами и принимался переписывать бумаги, которые он принес домой, ес-
ли же таковых не случалось, он снимал копии нарочно, для себя, для
собственного удовольствия. "Написавшись всласть, - повествует Гоголь, -
он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то
бог пошлет переписывать завтра".
Как произошло, как случилось, что переписывание казенных бумаг заняло
центральное место в его личности, стало смыслом его жизни? Мы не знаем
конкретных обстоятельств, но так или иначе обстоятельства эти привели к
тому, что произошел сдвиг одного из главных мотивов на обычно совершенно
безличные операции, которые в силу этого превратились в самостоятельную
деятельность, в этом качестве они и выступили как характеризующие лич-
ность.
Можно, конечно, рассуждать и иначе, проще: что в это-де проявилась
некая "каллиграфическая способность", заложенная в Башмачкине от приро-
ды. Но рассуждение это уже совершенно в духе начальников Акакия Акакие-
вича, которые постоянно видели его все тем же самым прилежным чиновником
для письма, "так что потом уверились, что он, видно, так и родился на
свет...".
Иногда дело обстоит иначе. В том, что с внешней стороны кажется
действиями, имеющими для человека самоценное значение, психологический
анализ открывает иное, а именно, что они являются лишь средством дости-
жения целей, действительный мотив которых лежит как бы в совершенно иной
плоскости жизни. В этом случае за видимостью одной деятельности скрыва-
ется другая. Именно она-то непосредственно и входит в психологический
облик личности, какой бы ни была осуществляющая ее совокупность конкрет-
ных действий. Последняя составляет как бы только оболочку этой другой
деятельности, реализующей то или иное действительное отношение человека
к миру, - оболочку, которая зависит от условий, иногда случайных. Вот
почему, например, тот факт, что данный человек работает техником, сам по
себе еще ничего не говорит о его личности; ее особенности обнаруживают
себя не в этом, а в тех отношениях, в которые он неизбежно вступает, мо-
жет быть, в процессе своего труда, а может быть, и вне этого процесса.
Все это почти трюизмы, и я говорю об этом лишь для того, чтобы еще раз
подчеркнуть, что, исходя из набора отдельных психологических или соци-
ально - психологических особенностей человека, никакой "структуры лич-
ности" получить невозможно, что реальное основание личности человека ле-
жит не в заложенных в нем генетических программах, не в глубинах его
природных задатков и влечений и даже не в приобретенных им навыках, зна-
ниях и умениях, в том числе и профессиональных, а в той системе дея-
тельностей, которые реализуются этими знаниями и умениями.
Общий вывод из сказанного состоит в том, что в исследовании личности
нельзя ограничиваться выяснением предпосылок, а нужно исходить из разви-
тия деятельности, ее конкретных видов и форм и тех связей, в которые они
вступают друг с другом, так как их развитие радикально меняет значение
самих этих предпосылок. Таким образом, направление исследования обраща-
ется - не от приобретенных навыков, умений и знаний к характеризуемым
ими деятельностям, а от содержания и связей деятельностей к тому, как и
какие процессы их реализуют, делают их возможными.
Уже первые шаги в указанном направлении приводят к возможности выде-
лить очень важный факт. Он заключается в том, что в ходе развития
субъекта отдельные его деятельности вступают между собой в иерархические
отношения. На уровне личности они отнюдь не образуют простого пучка, лу-
чи которого имеют свой источник и центр в субъекте. Представление о свя-
зях между деятельностями как о коренящихся в единстве и целостности их
субъекта является оправданным лишь на уровне индивида. На этом уровне (у
животного, у младенца) состав деятельностей и их взаимосвязи непос-
редственно определяются свойствами субъекта - общими и индивидуальными,
врожденными и приобретаемыми прижизненно. Например, изменение избира-
тельности и смена деятельности находятся в прямой зависимости от текущих
состояний потребностей организма, от изменения его биологических доми-
нант.
Другое дело - иерархические отношения деятельностей, которые характе-
ризуют личность. Их особенностью является их "отвязанность" от состояний
организма. Эти иерархии деятельностей порождаются их собственным разви-
тием, они-то и образуют ядро личности.
Иначе говоря, "узлы", соединяющие отдельные деятельности, завязывают-
ся не действием биологических или духовных сил субъекта, которые лежат в
нем самом, а завязываются они в той системе отношений, в которые вступа-
ет субъект.
Наблюдение легко обнаруживает те первые "узлы", с образования которых
у ребенка начинается самый ранний этап формирования личности. В очень
выразительной форме это явление однажды выступило в опытах с детьми-дош-
кольниками. Экспериментатор, проводивший опыты, ставил перед ребенком
задачу - достать удаленный от него предмет, непременно выполняя правило
- не вставать со своего места. Как только ребенок принимался решать за-
дачу, экспериментатор переходил в соседнюю комнату, из которой и продол-
жал наблюдение, пользуясь обычно применяемым для этого оптическим прис-
пособлением. Однажды после ряда безуспешных попыток малыш встал, подошел
к предмету, взял его и спокойно вернулся на место. Экспериментатор тот-
час вошел к ребенку, похвалил его за успех и в виде награды предложил
ему шоколадную конфету. Ребенок, однако, отказался от нее, а когда экс-
периментатор стал настаивать, то малыш тихо заплакал.
Что лежит за этим феноменом? В процессе, который мы наблюдали, можно
выделить три момента: 1) общение ребенка с экспериментатором, когда ему
объяснялась задача; 2) решение задачи и 3) общение с экспериментатором
после того, как ребенок взял предмет. Действия ребенка отвечали, таким
образом, двум различным мотивам, т.е. осуществляли двоякую деятельность:
одну - по отношению к экспериментатору, другую - по отношению к предмету
(награде). Как показывает наблюдение, в то время, когда ребенок доставал
предмет, ситуация не переживалась им как конфликтная, как ситуация
"сшибки". Иерархическая связь между обеими деятельностями обнаружилась
только в момент возобновившегося общения с экспериментатором, так ска-
зать, post factum: конфета оказалась горькой, горькой по своему субъек-
тивному, личностному смыслу.
Описанное явление принадлежит к самым ранним, переходным. Несмотря на
всю наивность, с которой проявляются эти первые соподчинения разных жиз-
ненных отношений ребенка, именно они свидетельствуют о начавшемся про-
цессе формирования того особого образования, которое мы называем лич-
ностью. Подобные соподчинения никогда не наблюдаются в более младшем
возрасте, зато в дальнейшем развитии, в своих несоизмеримо более сложных
и "спрятанных" формах они заявляют о себе постоянно. Разве не по анало-
гичной же схеме возникают такие глубоко личностные явления, как, скажем,
угрызения совести?
Развитие, умножение видов деятельности индивида приводит не просто к
расширению их "каталога". Одновременно происходит центрирование их вок-
руг немногих главнейших, подчиняющих себе другие. Этот сложный и дли-
тельный процесс развития личности имеет свои этапы, свои стадии. Процесс
этот неотделим от развития сознания, самосознания, но не сознание сос-
тавляет его первооснову, оно лишь опосредствует и, так сказать, резюми-
рует его.
Итак, в основании личности лежат отношения соподчиненности человечес-
ких деятельностей, порождаемые ходом их развития. В чем, однако, психо-
логически выражается эта подчиненность, эта иерархия деятельностей? В
соответствии с принятым нами определением мы называем деятельностью про-
цесс, побуждаемый и направляемый мотивом - тем, в чем опредмечена та или
иная потребность. Иначе говоря, за соотношением деятельностей открывает-
ся соотношение мотивов. Мы приходим, таким образом, к необходимости вер-
нуться к анализу мотивов и рассмотреть их развитие, их трансформации,
способность к раздвоению их функций и те их смещения, которые происходят
внутри системы процессов, образующих жизнь человека как личности.
4. МОТИВЫ, ЭМОЦИИ И ЛИЧНОСТЬ
В современной психологии термином "мотив" (мотивация, мотивирующие
факторы) обозначаются совершенно разные явления. Мотивами называют инс-
тинктивные импульсы, ибо логические влечения и аппетиты, а равно пережи-
вание эмоций, интересы, желания; в пестром перечне мотивов можно обнару-
жить такие, как жизненные цели и идеалы, но также и такие, как раздраже-
ние электрическим током138. Нет никакой надобности разбираться во всех
тех смешениях понятий и терминов, которые характеризуют нынешнее состоя-
ние проблемы мотивов. Задача психологического анализа личности требует
рассмотреть лишь главные вопросы.
Прежде всего это вопрос о соотношении мотивов и потребностей. Я уже
говорил, что собственно потребность - это всегда потребность в чем-то,
что на психологическом уровне потребности опосредствованы психическим
отражением, и притом двояко. С одной стороны, предметы, отвечающие пот-
ребностям субъекта, выступают перед ним своими объективными сигнальными
признаками. С другой - сигнализируются, чувственно отражаются субъектом
и сами потребностные состояния, в простейших случаях - в результате
действия интероцептивных раздражителей. При этом важнейшее изменение,
характеризующее переход на психологический уровень, состоит в возникно-
вении подвижных связей потребностей с отвечающими им предметами.
Дело в том, что в самом потребностном состоянии субъекта предмет, ко-
торый способен удовлетворить потребность, жестко не записан. До своего
первого удовлетворения потребность "не знает" своего предмета, он еще
должен быть обнаружен. Только в результате такого обнаружения потреб-
ность приобретает свою предметность, а воспринимаемый (представляемый,
мыслимый) предмет - свою побудительную и направляющую деятельность функ-
ции, т.е. становится мотивом139.
Подобное понимание мотивов кажется по меньшей мере односторонним, а
потребности - исчезающими из психологии. Но это не так. Из психологии
исчезают не потребности, а лишь их абстракты - "голые", предметно не на-
полненные потребностные состояния субъекта. Абстракты эти появляются на
сцену в результате обособления потребностей от предметной деятельности
субъекта, в которой они единственно обретают свою психологическую конк-
ретность.
Само собой разумеется, что субъект как индивид рождается наделенным
потребностями. Но, повторяю это еще раз, потребность как внутренняя сила
может реализоваться только в деятельности. Иначе говоря, потребность
первоначально выступает лишь как условие, как предпосылка деятельности,
но, как только субъект начинает действовать, тотчас происходит ее транс-
формация, и потребность перестает быть тем, чем она была виртуально, "в
себе". Чем дальше идет развитие деятельности, тем более эта ее предпо-
сылка превращается в ее результат.
Трансформация потребностей отчетливо выступает уже на уровне эволюции
животных: в результате происходящего изменения и расширения круга пред-
метов, отвечающих потребностям, и способов их удовлетворения развиваются
и сами потребности. Это происходит потому, что потребности способны
конкретизироваться в потенциально очень широком диапазоне объектов, ко-
торые и становятся побудителями деятельности животного, придающими ей
определенную направленность. Например, при появлении в среде новых видов
пищи и исчезновении прежних пищевая потребность, продолжая удовлетво-
ряться, вместе с тем впитывает теперь в себя новое содержание, т.е. ста-
новится иной. Таким образом, развитие потребностей животных происходит
путем развития их деятельности по отношению ко все более обогащающемуся
кругу предметов; разумеется, что изменение конкретно-предметного содер-
жания потребностей приводит к изменению также и способов их удовлетворе-
ния.
Конечно, это общее положение нуждается во многих оговорках и поясне-
ниях, особенно в связи с вопросом о так называемых функциональных пот-
ребностях. Но сейчас речь идет не об этом. Главное заключается в выделе-
нии факта трансформации потребностей через предметы в процесс их потреб-
ления. А это имеет ключевое значение для понимания природы потребностей
человека.
В отличие от развития потребностей у животных, которые зависит от
расширения круга потребляемых ими природных предметов, потребности чело-
века порождаются развитием производства. Ведь производство есть непос-
редственно также и потребление, создающее потребность. Иначе говоря,
потребление опосредствуется потребностью в предмете, его восприятием или
мысленным его представлением. В этой отраженной своей форме предмет и
выступает в качестве идеального, внутренне побуждающего мотива140.
Однако в психологии потребности чаще всего рассматриваются в отвлече-
нии от главного - от порождающей их раздвоенности потребительного произ-
водства, что и ведет к одностороннему объяснению действий людей непос-
редственно из их потребностей. При это иногда опираются на высказывание
Энгельса, извлеченное из общего контекста его фрагмента, посвященного
как раз роли труда в формировании человека, в том числе, разумеется,
также и его потребностей. Марксистское понимание далеко от того, чтобы
усматривать в потребностях исходный и главны пункт. Вот что пишет в этой
связи Маркс: "В качестве нужды, в качестве потребности, потребление само
есть внутренний момент производительной деятельности. Но последняя (вы-
делено мной. - А.Л.) есть исходный пункт реализации, а потому и ее гос-
подствующий момент - акт, в который снова превращается весь процесс. Ин-
дивид производит предмет и через его потребление возвращается опять к
самому себе..."141.
Итак, перед нами две принципиальные схемы, выражающие связь между
потребностью и деятельностью. Первая воспроизводит ту идею, что исходным
пунктом является потребность и поэтому процесс в целом выражается цик-
лом: потребность -> деятельность -> потребность. В ней, как отмечает
Л.Сэв, реализуется "материализм потребностей", который соответствует до-
марксистскому представлению о сфере потребления как основной. Другая,
противостоящая ей схема есть схема цикла: деятельность -> потребность ->
деятельность. Эта схема, отвечающая марксистскому пониманию потребнос-
тей, является фундаментальной также и для психологии, в которой "никакая
концепция, основанная на идее "двигателя", принципиально предшествующего
самой деятельности, не может играть роль исходной, способной служить
достаточным основанием для научной теории человеческой личности"142.
То положение, что человеческие потребности производятся, имеет, ко-
нечно, историко-материалистический смысл. Вместе с тем оно крайне важно
для психологии. Это приходится подчеркивать потому, что иногда специфи-
ческий для психологии подход к проблеме как раз и усматривается в объяс-
нениях, исходящих из самих потребностей, точнее, из вызываемых ими эмо-
циональных переживаний, которые якобы только и могут объяснить, почему
человек ставит перед собой цели и создает новые предметы143. Конечно, в
этом есть своя правда и с этим можно было бы согласиться, если бы не од-
но обстоятельство: ведь в качестве определителей конкретной деятельности
потребности могут выступать только своим предметным содержанием, а это
содержание прямо в них не заложено и, следовательно, не может быть их
них выведено.
Другая принципиальная трудность возникает в результате полупризнания
общественно-исторической природы человеческих потребностей, выражающего-
ся в том, что часть потребностей рассматриваются как социальные по свое-
му происхождению, другие же относятся к числу чисто биологических, прин-
ципиально общих у человека и животных. Не требуется, конечно, особой
глубины мысли, чтобы открыть общность некоторых потребностей у человека
и животных. Ведь человек, как и животные, имеет желудок и испытывает го-
лод - потребность, которую он должен удовлетворять, чтобы поддерживать
свое существование. Но человеку свойственны и другие потребности, кото-
рые детерминированы не биологически, а социально. Они являются "функцио-
нально автономными", или "анастатическими". Сфера потребностей человека
оказывается, таким образом, расколотой надвое. Это неизбежный результат
рассмотрения "самих потребностей" в их отвлечении от предметных условий
и способов их удовлетворения, и соответственно, в отвлечении от дея-
тельности, в которой происходит их трансформация. Но преобразование пот-
ребностей на уровне человека охватывает также (и прежде всего) потреб-
ности, являющиеся у человека гомологами потребностей животных. "Голод, -
замечает Маркс, - есть голод, однако голод, который утоляется вареным
мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при
котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов"144.
Позитивистская мысль, конечно, видит в этом не более чем поверхност-
ное отличие. Ведь для того, чтобы обнаружить "глубинную" общность пот-
ребности в пище у человека и животного, достаточно взять изголодавшегося
человека. Но это не более чем софизм. Для изголодавшегося человека пища
действительно перестает существовать в своей человеческой форме, и, со-
ответственно, его потребность в пище "расчеловечивается"; но если это
что-нибудь и доказывает, то только то, что человека можно довести голо-
данием до животного состояния, и ровно ничего не говорит о природе его
человеческих потребностей.
Хотя потребности человека, удовлетворение которых составляет необхо-
димое условие поддержания физического существования, отличаются от его
потребностей, не имеющих своих гомологов у животных, различие это не яв-
ляется абсолютным, и историческое преобразование охватывает всю сферу
потребностей.
Вместе с изменением и обогащением предметного содержания потребностей
человека происходит также изменение и форм их психического отражения, в
результате чего они способны приобретать идеаторный характер и благодаря
этому становиться психологически инвариантными; так, пища остается пищей
и для голодного, и для сытого человека. Вместе с тем развитие духовного
производства порождает такие потребности, которые могут существовать
только при наличии "плана сознания". Наконец, формируется особый тип
потребностей - потребностей предметно-функциональных, таких, как потреб-
ность в труде, художественном творчестве и т.д. Самое же главное состоит
в том, что у человека потребности вступают в новые отношения друг с дру-
гом. Хотя удовлетворение витальных потребностей остается для человека
"первым делом" и неустранимым условием его жизни, высшие, специально-че-
ловеческие потребности вовсе не образуют лишь наслаивающиеся на них по-
верхностные образования. Поэтому и происходит так, что когда на одну ча-
шу весов ложатся фундаментальнейшие витальные потребности человека, а на
другую - его высшие потребности, то перевесить могут как раз последние.
Это общеизвестно и не требует доказательства.
Верно, конечно, что общий путь, который проходит развитие человечес-
ких потребностей, начинается с того, что человек действует для удовлет-
ворения своих элементарных, витальных потребностей; но далее это отноше-
ние обращается, и человек удовлетворяет свои витальные потребности для
того, чтобы действовать. Это и есть принципиальный путь развития потреб-
ностей человека. Путь этот, однако, не может быть непосредственно выве-
ден из движения самих потребностей, потому что за ним скрывается разви-
тие их предметного содержания, т.е. конкретных мотивов деятельности че-
ловека.
Таким образом, психологический анализ потребностей неизбежно преобра-
зуется в анализ мотивов. Для этого, однако, необходимо преодолеть тради-
ционное субъективистское понимание мотивов, которое приводит к смешению
совершенно разнородных явлений и совершенно различных уровней регуляции
деятельности. Здесь мы встречаемся с настоящим сопротивлением: разве не
очевидно, говорят нам, что человек, действует потому, что он хочет. Но
субъективные переживания, хотения, желания и т.п. не являются мотивами
потому, что сами по себе они не способны породить направленную дея-
тельность, и, следовательно, главный психологический вопрос состоит в
том, чтобы понять, в чем состоит предмет данного хотения, желания или
страсти.
Еще меньше, конечно, оснований называть мотивами деятельности такие
факторы, как тенденция к воспроизведению стереотипов поведения, тенден-
ция к завершению начатого действия и т.д. В ходе осуществления дея-
тельности возникает, конечно, множество "динамических сил". Однако силы
эти могут быть отнесены к категории мотивов не с большим основанием,
чем, например, инерция движения человеческого тела, действие которой
тотчас обнаруживает себя, когда, например, быстро бегущий человек натал-
кивается на внезапно возникшее препятствие.
Особое место в теории мотивов деятельности занимают открыто гедонис-
тические концепции, суть которых состоит в том, что всякая деятельность
человека якобы подчиняется принципу максимизации положительных и миними-
зации отрицательных эмоций. Отсюда достижение удовольствия и освобожде-
ние от страдания и составляют подлинные мотивы, движущие человеком.
Именно в гедонистических концепциях, как в фокусе линзы, собраны все
идеологически извращенные представления о смысле существования человека,
о его личности. Как и всякая большая ложь, концепции эти опираются на
фальсифицируемую ими правду. Правда эта состоит в том, что человек
действительно стремится быть счастливым. Но психологический гедонизм как
раз и вступает в противоречие с этой настоящей большой правдой, размени-
вая ее на мелкую монету "подкреплений" и "самоподкреплений" в духе скин-
неровского бихевиоризма.
Человеческая деятельность отнюдь не побуждается и не управляется так,
как поведение лабораторных крыс с вживленными в мозговые "центры удо-
вольствия" электродами, которые, если обучить их включению тока, беско-
нечно предаются этому занятию145. Можно, конечно, сослаться на сходные
явления и у человека, такие, как, например, потребление наркотиков или
гиперболизация секса; однако явления эти решительно ничего не говорят о
действительной природе мотивов, об утверждающей себя человеческой жизни.
Она ими, наоборот, разрушается.
Несостоятельность гедонистических концепций мотивации состоит, разу-
меется, не в том, что они преувеличивают роль эмоциональных переживаний
в регулировании деятельности, а в том, что они уплощают и извращают ре-
альные отношения. Эмоции не подчиняют себе деятельность, а являются ее
результатом и "механизмом" ее движения.
В свое время Дж. Ст. Милль писал: "Я понял, что для того, чтобы быть
счастливым, человек должен поставить перед собой какую-нибудь цель; тог-
да, стремясь к ней, он будет испытывать счастье, не заботясь о нем". Та-
кова "хитрая" стратегия счастья. Это, говорил он, психологический закон.
Эмоции выполняют функцию внутренних сигналов, внутренних в том смыс-
ле, что они не являются психическим отражением непосредственно самой
предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они
отражают отношения между мотивами (потребностями) и успехом или возмож-
ностью успешной реализации отвечающей им деятельности субъекта146. При
этом речь идет не о рефлексии этих отношений, а о непосредствен-
но-чувственном их отражении, о переживании. Таким образом, они возникают
вслед за актуализацией мотива (потребности) и до рациональной оценки
субъектом своей деятельности.
Я не могу останавливаться здесь на анализе различных гипотез, которые
так или иначе выражают факт зависимости эмоций от соотношения между "бы-
тием и долженствованием". Замечу только, что факт, который прежде всего
должен быть принят во внимание, заключается в том, что эмоции релевантны
деятельности, а не реализующим ее действиям или операциям. Поэтому-то
одни и те же процессы, осуществляющие разные деятельности, могут приоб-
ретать разную и даже противоположную эмоциональную окраску. Иначе гово-
ря, роль положительного или отрицательно "санкционирования" выполняется
эмоциями по отношению к эффектам, заданным мотивом. Даже успешное выпол-
нение того или иного действия вовсе не всегда ведет к положительной эмо-
ции, оно может породить и резко отрицательное переживание, сигнализирую-
щее о том, что со стороны ведущего для личности мотива достигнутый успех
психологически является поражением. Это относится и к уровню простейших
приспособительных реакций. Акт чихания сам по себе, т.е. исключенный из
каких бы то ни было отношений, вызывает, говорят нам, удовольствие; од-
нако совсем иное чувство переживает герой рассказа Чехова, чихнувший в
театре: это вызывает у него эмоцию ужаса, и он совершает ряд поступков,
в результате которых погибает...
Многообразие и сложность эмоциональных состояний являются результатом
раздвоения первичной чувственности, в которой ее познавательные и аффек-
тивные моменты слиты. Это раздвоение нельзя, конечно, представлять себе
так, что эмоциональные состояния преобретают независимое от предметного
мира существование. Возникая в предметных ситуациях, они как бы "метят"
на своем языке эти ситуации и отдельные объекты, иногда даже входящие в
них случайно или косвенно. Достаточно сослаться на обычное явление при-
писывания эмоционального знака самим вещам или отдельным людям, на фор-
мирование так называемых "аффективных комплексов" и т.п. Речь идет о
другом, а именно о возникающей дифференциации в образе его предметного
содержания и его эмоциональной окраски и о том, что в условиях сложных
опосредствований человеческой деятельности аффектогенность объектов спо-
собна меняться (непредвиденная встреча с медведем обычно вызывает страх,
однако при наличии специального мотива, например в ситуации охоты,
встреча с ним может радовать). Главное же состоит в том, что эмоцио-
нальные процессы и состояния имеют у человека свое собственное положи-
тельное развитие. Это приходится специально подчеркивать, так как клас-
сические концепции человеческих эмоций как "рудиментов", идущие от Дар-
вина, рассматривают их трансформацию у человека как их инволюцию, что и
порождает ложный идеал воспитания, сводящийся к требованию "подчинять
чувства холодному рассудку".
Противоположный подход к проблеме состоит в том, что эмоциональные
состояния имеют у человека свою историю, свое развитие. При этом проис-
ходит изменение их функций и их дифференциация, так что они образуют су-
щественно разные уровни и классы. Это аффекты, возникающие внезапно и
мимовольно (мы говорим: меня охватил гнев, но я обрадовался); далее, это
собственно эмоции - состояния преимущественно идеаторные и ситуационные,
с ними связаны предметные чувства, т.е. устойчивые, "кристаллизованные",
по образному выражению Стендаля, в предмете эмоциональные переживания;
наконец, это настроения - очень важные по своей "личностной" функции
субъективные явления. Не вдаваясь в анализ этих различных классов эмоци-
ональных состояний, замечу только, что они вступают между собой в слож-
ные отношения: младший Ростов перед боем боится (и это эмоция), что им
овладеет страх (аффект); мать может не на шутку рассердиться на напрока-
зившего ребенка, ни на минуту не переставая его любить (чувство).
Многообразие эмоциональных явлений, сложность их взаимосвязей и исхо-
дов достаточно хорошо схватывается субъективно. Однако как только психо-
логия покидает плоскость феноменологии, то оказывается, что ей доступно
исследование лишь самых грубых состояний. Так обстоит дело в перифери-
ческих теориях (Джемс прямо говорил, что его теория не касается высших
эмоций); так же обстоит дело и в современных психофизиологических кон-
цепциях.
Другой подход к проблеме эмоций состоит в том, чтобы исследовать
"межмотивационные" отношения, которые, складываясь, характеризуют собой
строение личности, а вместе с ним и сферу отражающих и опосредствующих
ее функционирование эмоциональных переживаний.
Генетически исходным для человеческой деятельности является несовпа-
дение мотивов и целей. Напротив, их совпадение есть вторичное явление;
либо результат приобретения целью самостоятельной побудительной силы,
либо результат осознания мотивов, превращающего их в мотивы-цели. В от-
личие от целей, мотивы актуально не сознаются субъектом: когда мы совер-
шаем те или иные действия, то в этот момент мы обычно не отдаем себе от-
чета в мотивах, которые их побуждают. Правда, нам нетрудно привести их
мотивировку, но мотивировка вовсе не всегда содержит в себе указание на
их действительный мотив.
Мотивы, однако, не отделены от сознания. Даже когда мотивы не созна-
ются, т.е. когда человек не отдает себе отчета в том, что побуждает его
совершать те или иные действия, они все же находят свое психическое от-
ражение, но в особой форме - в форме эмоциональной окраски действий. Эта
эмоциональная окраска (ее интенсивность, ее знак и ее качественная ха-
рактеристика) выполняет специфическую функцию, что и требует различать
понятие эмоции и понятие личностного смысла. Их несовпадение не являет-
ся, однако, изначальным: по-видимому, на более низких уровнях предметы
потребности как раз непосредственно "метятся" эмоцией. Несовпадение это
возникает лишь в результате происходящего в ходе развития человеческой
деятельности раздвоения функций мотивов.
Такое раздвоение возникает вследствие того, что деятельность необхо-
димо становится полимотивированной, т.е. одновременно отвечающей двум
или нескольким мотивам147. Ведь действия человека объективно всегда реа-
лизуют некоторую совокупность отношений: к предметному миру, к окружаю-
щим людям, к обществу, к самому себе. Так, трудовая деятельность общест-
венно мотивирована, но она управляется также такими мотивами, как, ска-
жем, материальное вознаграждение. Оба эти мотива хотя и сосуществуют, но
лежат как бы в разных плоскостях. В условиях социалистических отношений
смысл труда порождается для рабочего общественными мотивами; что же ка-
сается материального вознаграждения, то этот мотив, конечно, тоже высту-
пает для него, но лишь в функции стимулирования, хотя ион и побуждает,
"динамизирует" деятельность, но лишен главной функции - функции смысло-
образования.
Таким образом, одни мотивы, побуждая деятельность, вместе с тем при-
дают ей личностный смысл; мы будем называть их смыслообразующими мотива-
ми. Другие, сосуществующие с ними, выполняя роль побудительных факторов
(положительных или отрицательных) - порой остро эмоциональных, аффектив-
ных, - лишены смыслообразующей функции; мы будем условно называть такие
мотивы мотивами-стимулами148. Характерная черта: когда важная по своему
личностному смыслу для человека деятельность сталкивается в ходе своего
осуществления с негативной стимуляцией, вызывающей даже сильное эмоцио-
нальное переживание, то личностный смысл ее от этого не меняется; чаще
происходит другое, а именно своеобразная, быстро нарастающая психологи-
ческая дискредитация возникшей эмоции. это хорошо известное явление зас-
тавляет еще раз задуматься над вопросом об отношении эмоционального пе-
реживания к личностному смыслу149.
Распределение функций смыслообразования и только побуждения между мо-
тивами одной и той же деятельности позволяет понять главные отношения,
характеризующие мотивационную сферу личности: отношения иерархии моти-
вов. Иерархия эта отнюдь не строится по шкале их близости к витальным
(биологическим) потребностям, подобно тому, как это представляет себе,
например, Маслоу: в основе иерархии лежит необходимость поддерживать фи-
зиологический гомеостазис; выше - мотивы самосохранения; далее - уверен-
ность, престижность; наконец, на самой вершине иерархии - мотивы позна-
вательные и эстетические150. Главная проблема, которая здесь возникает,
заключается не в том, насколько правильна данная (или другая, подобная
ей) шкала, а в том, правомерен ли самый принцип такого шкалирования мо-
тивов. Дело в том, что ни степень близости к биологическим потребностям,
ни степень побудительности и аффектогенности тех или иных мотивов еще не
определяют иерархических отношений между ними. Эти отношения определяют-
ся складывающимися связями деятельности субъекта, их опосредствованиями
и поэтому являются релятивными. Это относится и к главному соотношению -
к соотношению смыслообразующих мотивов и мотивов-стимулов. В структуре
одной деятельности данный мотив может выполнять функцию смыслообразова-
ния, в другой - функцию дополнительной стимуляции. Однако смыслообразую-
щие мотивы всегда занимают более высокое иерархическое место, даже если
они не обладают прямой аффектогенностью. Являясь ведущими в жизни лич-
ности, для самого субъекта они могут оставаться "за занавесом" - и со
стороны сознания, и со стороны своей непосредственной аффективности.
Факт существования актуально несознаваемых мотивов вовсе не выражает
собой особого начала, таящегося в глубинах психики. Несознаваемые мотивы
имеют ту же детерминацию, что и всякое психическое отражение: реальное
бытие, деятельность человека в объективном мире. Несознаваемое и созна-
ваемое не противостоят друг другу; это лишь разные формы и уровни психи-
ческого отражения, находящегося в строгой соотнесенности с тем местом,
которое занимает отражаемое в структуре деятельности, в движении ее сис-
темы. Если цели и отвечающие им действия необходимо сознаются, то иначе
обстоит дело с осознанием их мотива - того, ради чего ставятся и дости-
гаются данные цели. Предметное содержание мотивов всегда, конечно, так
или иначе воспринимается, представляется. В этом отношении объект, по-
буждающий действовать, и объект, выступающий в качестве орудия или прег-
рады, так сказать, равноправны. Другое дело - осознание объекта в ка-
честве мотива. Парадокс состоит в том, что мотивы открываются сознанию
только объективно, путем анализа деятельности, ее динамики. Субъективно
же они выступают только в своем косвенном выражении - в форме пережива-
ния желания, хотения, стремления к цели. Когда передо мною возникает та
или иная цель, то я не только сознаю ее, представляю себе ее объективную
обусловленность, средства ее достижения и более отдаленные результаты, к
которым она ведет, вместе с тем я хочу достичь ее (или, наоборот, она
меня отвращает от себя). Эти непосредственные переживания и выполняют
роль внутренних сигналов, с помощью которых регулируются осуществляющие-
ся процессы. Субъективно выражающийся же в этих внутренних сигналах мо-
тив прямо в них не содержится. Это и создает впечатление, что они возни-
кают эндогенно и что именно они являются силами, движущими поведением.
Осознание мотивов есть явление вторичное, возникающее только на уров-
не личности и постоянно воспроизводящееся по ходу ее развития. Для сов-
сем маленьких детей этой задачи просто не существует. Даже на этапе пе-
рехода к школьному возрасту, когда у ребенка появляется стремление пойти
в школу, подлинный мотив, лежащий за этим стремлением, скрыт от него,
хотя он и не затрудняется в мотивировках, обычно воспроизводящих знаемое
им. Выяснить этот подлинный мотив можно только объективно, "со стороны",
изучая, например, игры детей "в ученика", так как в ролевой игре легко
обнажается личностный смысл игровых действий и, соответственно, их мо-
тив151. Для осознания действительных мотивов своей деятельности субъект
тоже вынужден идти по "обходному пути", с той, однако, разницей, что на
этом пути его ориентируют сигналы-переживания, эмоциональные "метки" со-
бытий.
День, наполненный множеством действий, казалось бы, вполне успешных,
тем не менее может испортить человеку настроение, оставить у него некий
неприятный эмоциональный осадок. На фоне забот для этот осадок едва за-
мечается. Но вот наступает минута, когда человек как бы оглядывается и
мысленно перебирает прожитый день, в эту-то минуту, когда в памяти
всплывает определенное событие, его настроение приобретает предметную
отнесенность: возникает аффективны сигнал, указывающий, что именно это
событие и оставило у него эмоциональный осадок. Может статься, например,
что это его негативная реакция на чей-то успех в достижении общей цели,
единственно ради которой, как ему думалось, он действовал; и вот оказы-
вается, что это не вполне так и что едва ли не главным для него мотивом
было достижение успеха для себя. Он стоит перед "задачей на личностный
смысл", но она не решается сама собой, потому что теперь она стала зада-
чей на соотношение мотивов, которое характеризует его как личность.
Нужна особая внутренняя работа, чтобы решить такую задачу и, может
быть, отторгнуть от себя то, что обнажилось. Ведь беда, говорил Пирогов,
если вовремя этого не подметишь и не остановился. Об этом писал и Гер-
цен, а вся жизнь Толстого - великий пример такой внутренней работы.
Процесс проникновения в личность выступает здесь со стороны субъекта,
феноменально. Но даже и в этом феноменальном его проявлении видно, что
он заключается в уяснении иерархических связей мотивов. Субъективно они
кажутся выражающими психологические "валентности", присущие самим моти-
вам. Однако научный анализ должен идти дальше, потому что образование
этих связей необходимо предполагает трансформирование самих мотивов,
происходящее в движении всей той системы деятельности субъекта, в кото-
рой формируется его личность.
5. ФОРМИРОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ
Ситуация развития человеческого индивида обнаруживает свои особеннос-
ти уже на самых первых этапах. Главная из них - это опосредствованный
характер связей ребенка с окружающим миром. Изначально прямые биологи-
ческие связи ребенок - мать очень скоро опосредствуются предметами: мать
кормит ребенка из чашки, надевает на него одежду и, занимая его, манипу-
лирует игрушкой. Вместе с тем связи ребенка с вещами опосредствуются ок-
ружающими людьми: мать приближает ребенка к привлекающей его вещи, под-
носит ее к нему или, может быть, отнимает у него. Словом, деятельность
ребенка все более выступает как реализующая его связи с человеком через
вещи, а связи с вещами - через человека.
Эта ситуация развития приводит к тому, что вещи открываются ребенку
не только в их физических свойствах, но и в том особом качестве, которое
они приобретают в человеческой деятельности - в своем функциональном
значении (чашка - из чего пьют, стул - на чем сидят, часы - то, что но-
сят на руке, и т.д.), а люди - как "повелители" этих вещей, от которых
зависят его связи с ними. Предметная деятельность ребенка приобретает
орудийную структуру, а общение становится речевым, опосредствованным
языком152.
В этой исходной ситуации развития ребенка и содержится зерно тех от-
ношений, дальнейшее развертывание которых составляет цепь событий, веду-
щих к формированию его как личности. Первоначально отношения к миру ве-
щей и к окружающим людям слиты для ребенка между собой, но дальше проис-
ходит их раздвоение, и они образуют разные, хотя и взаимосвязанные, ли-
нии развития, переходящие друг в друга.
В онтогенезе эти переходы выражаются в чередующихся сменах фаз: фаз
преимущественно развития предметной (практической и познавательной) дея-
тельности - фазами развития взаимоотношений с людьми, с обществом153. Но
такие же переходы характеризуют движение мотивов внутри каждой фазы. В
результате и возникают те иерархические связи мотивов, которые образуют
"узлы" личности.
Завязывание этих узлов представляет собой процесс скрытый и на разных
этапах развития выражающийся по-разному. Выше я описывал одно из явле-
ний, характеризующих механизм этого процесса на стадии, когда включение
предметного действия ребенка в его отношение к отсутствующему в данный
момент взрослому хотя и меняет смысл достигнутого результата, но само
действие еще полностью остается "полевым". Как же происходят дальнейшие
изменения? Факты, полученные в исследовании дошкольников разного возрас-
та, показывают, что изменения эти подчиняются определенным правилам.
Одно из них состоит в том, что в ситуации разнонаправленой мотивации
раньше возникает подчинение действия требованию человека, позже - объек-
тивным межпредметным связям. Другое открывшееся в опытах правило тоже
выглядит несколько парадоксально: оказывается, что в условиях двояко мо-
тивированной деятельности предметно-вещественный мотив способен выпол-
нить функцию подчиняющего себе другой раньше, когда он дан ребенку в
форме только представления, мысленно, и лишь позже - оставаясь в акту-
альном поле восприятия.
Хотя правила эти выражают генетическую последовательность, они имеют
и общее значение. Дело в том, что при обострении ситуаций описанного ти-
па возникает явление смещения (decalage), в результате которого обнажа-
ются эти более простые управляющие отношения; известно, например, что
подняться в атаку легче по прямому приказу командира, чем по самокоман-
де. Что же касается формы, в какой выступают мотивы, то в сложных обсто-
ятельствах волевой деятельности очень ясно обнаруживается, что только
идеальный мотив, т.е. мотив, лежащий вне векторов внешнего поля, спосо-
бен подчинять себе действия с противоположно направленными внешними мо-
тивами. Говоря фигурально, психологический механизм жизни-подвига можно
искать в человеческом воображении.
Процесс формирования личности со стороны изменений, о которых идет
речь, может быть представлен как развитие воли, и это не случайно. Без-
вольное, импульсивное действие есть действие безличное, хотя о потере
воли можно говорить только по отношению к личности (ведь нельзя потерять
то, чего не имеешь). Поэтому авторы, которые считают волю важнейшей чер-
той личности, с эмпирической точки зрения правы154. Воля, однако, не яв-
ляется ни началом, ни даже "стержнем" личности, это лишь одно из ее вы-
ражений. Действительную основу личности составляет то особое строение
целокупных деятельностей субъекта, которое возникает на определенном
этапе развития его человеческих связей с миром.
Человек живет как бы во все более расширяющейся для него действи-
тельности. Вначале это узкий круг непосредственно окружающих его людей и
предметов, взаимодействие с ними, чувственное их восприятие и усвоение
известного о них, усвоение их значений. Но далее перед ним начинает отк-
рываться действительность, лежащая далеко за пределами его практической
деятельности и прямого общения: раздвигаются границы познаваемого,
представляемого им мира. Истинное "поле", которое определяет теперь его
действия, есть не просто наличное, но существующее - существующее объек-
тивно или иногда только иллюзорно"
Знание субъектом этого существующего всегда опережает его превращение
в определяющее его деятельность. Такое знание выполняет очень важную
роль в формировании мотивов. На известном уровне развития мотивы сначала
выступают как только "знаемые", как возможные, реально еще не побуждаю-
щие никаких действий. Для понимания процесса формирования личности нужно
непременно это учитывать, хотя само по себе расширение знаний не являет-
ся определяющим для него; поэтому-то, кстати говоря, воспитание личности
и не может сводиться к обучению, к сообщению знаний.
Формирование личности предполагает развитие процесса целеобразования
и, соответственно, развития действий субъекта. Действия, все более обо-
гащаясь, как бы перерастают тот круг деятельностей, которые они реализу-
ют, и вступают в противоречие с породившими их мотивами. Явления такого
перерастания хорошо известны и постоянно описываются в литературе по
возрастной психологии, хотя и в других терминах; они -то и образуют так
называемые кризисы развития - кризис трех лет, семи лет, подросткового
периода, как и гораздо меньше изученные кризисы зрелости. В результате
происходит сдвиг мотивов на цели, изменение их иерархии и рождение новых
мотивов - новых видов деятельности; прежние цели психологически дискре-
дитируются, а отвечающие им действия или вовсе перестают существовать,
или превращаются в безличные операции.
Внутренние движущие силы этого процесса лежат в исходной двойствен-
ности связей субъекта с миром, в их двоякой опосредованности - предмет-
ной деятельностью и общением. Ее развертывание порождает не только
двойственность мотивации действий, но благодаря этому также и соподчине-
ния их, зависящие от открывающихся перед субъектом объективных отноше-
ний, в которые он вступает. Развитие и умножение этих особых по своей
природе соподчинений, возникающих только в условиях жизни человека в об-
ществе, занимает длительный период, который может быть назван этапом
стихийного, не направляемого самосознанием складывающейся личности. На
этом этапе, продолжающемся вплоть до подросткового возраста, процесс
формирования личности, однако, не заканчивается, он только подготавлива-
ет рождение сознающей себя личности.
В педагогической и психологической литературе постоянно указывается
то младший дошкольный, то подростковый возраст как переломные в этом от-
ношении. Личность действительно рождается дважды: первый раз - когда у
ребенка проявляются в явных формах полимотивированность и соподчинен-
ность его действий (вспомним феномен "горькой конфеты" и подобные ему),
второй раз - когда возникает его сознательная личность. В последнем слу-
чае имеется в виду какая-то особая перестройка сознания. Возникает зада-
ча - понять необходимость этой перестройки и то, в чем именно она состо-
ит.
Эту необходимость создает то обстоятельство, что, чем более расширя-
ются связи субъекта с миром, тем более они перекрещиваются между собой.
Его действия, реализующие одну его деятельность, одно отношение, объек-
тивно оказываются реализующими и какое-то другое его отношение. Возмож-
ное несовпадение или противоречие их не создает, однако, альтернатив,
которые решаются просто "арифметикой мотивов". Реальная психологическая
ситуация, порождаемая перекрещивающимися связями субъекта с миром, в ко-
торые независимо от него вовлекаются каждое его действие и каждый акт
его общения с другими людьми, требует от него ориентировки в системе
этих связей. Иными словами, психическое отражение, сознание уже не может
оставаться ориентирующим лишь те или иные действия субъекта, оно должно
также активно отражать иерархию их связей, процесс происходящего подчи-
нения и переподчинения их мотивов. А это требует особого внутреннего
движения сознания.
В движении индивидуального сознания, описанном раньше как процесс
взаимопереходов непосредственно-чувственных содержаний и значений, при-
обретающих в зависимости от мотивов деятельности тот или иной смысл, те-
перь открывается движение еще в одном измерении. Если описанное раньше
движение образно представить себе как движение в горизонтальной плоскос-
ти, то это новое движение происходит как бы по вертикали. Оно заключает-
ся в соотнесении мотивов друг с другом: некоторые занимают место подчи-
няющих себе другие и как бы возвышаются над ними, некоторые, наоборот,
опускаются до положения подчиненных или даже вовсе утрачивают свою смыс-
лообразующую функцию. Становление этого движения и выражает собой ста-
новление связной системы личностных смыслов - становление личности.
Конечно, формирование личности представляет собой процесс непрерыв-
ный, состоящий из ряда последовательно сменяющихся стадий, качественные
особенности которых зависят от конкретных условий и обстоятельств. Поэ-
тому, прослеживая последовательное его течение, мы замечаем лишь от-
дельные сдвиги. Но если взглянуть на него как бы с некоторого удалении,
то переход, знаменующий собой подлинное рождение личности, выступает как
событие, изменяющее ход всего последующего психического развития.
Существуют многие явления, которые отмечают этот переход. Прежде все-
го это перестройка сферы отношений к другим людям, к обществу. Если на
предшествующих стадиях общество открывается в расширяющихся общениях с
окружающими и поэтому преимущественно в своих персонифицированных фор-
мах, то теперь это положение оборачивается: окружающие люди все более
начинают выступать через объективные общественные отношения. Переход, о
котором идет речь, и начинает собой изменения, определяющие главное в
развитии личности, в ее судьбе.
Необходимость для субъекта ориентироваться в расширяющейся системе
его связей с миром раскрывается теперь в новом своем значении: как по-
рождающая процесс развертывания общественной сущности субъекта. Во всей
своей полноте это развертывание составляет перспективу исторического
процесса. Применительно же к формированию личности на том или ином этапе
развития общества и в зависимости от места, занимаемого индивидом в сис-
теме наличных общественных отношений, перспектива эта выступает лишь как
эвентуально содержащая в себе идеальную "конечную точку".
Одно из изменений, за которым скрывается новая перестройка иерархии
мотивов, проявляется в утрате самоценности для подростка отношений в ин-
тимном круге его общения. Так, требования, идущие со стороны даже самых
близких взрослых, сохраняют теперь свою смыслообразующую функцию лишь
при условии, что они включены в более широкую социальную мотивационную
сферу, в противном случае они вызывают явление "психологического бун-
тарства". Это вхождение подростка в более широкий круг общения вовсе,
однако, не значит, что интимное, личностное как бы отходит теперь на
второй план. Напротив, именно в этот период и именно поэтому происходит
интенсивное развитие внутренней жизни: наряду с приятельством возникает
дружба, питаемая взаимной конфидентностью; меняется содержанием писем,
которые теряют свой стереотипный и описательный характер, и в них появ-
ляются описания переживаний; делаются попытки вести интимные дневники и
начинаются первые влюбленности.
Еще более глубокие изменения отмечают последующие уровни развития,
включительно до уровня, на котором личностный смысл приобретает сама
система объективных общественных отношений, ее выражения. Конечно, явле-
ния, возникающие на этом уровне, еще более сложны и могут быть по-насто-
ящему трагическими, но и здесь происходит то же самое: чем более откры-
вается для личности общество, тем более наполненым становится его внут-
ренний мир.
Процесс развития личности всегда остается глубоко индивидуальным, не-
повторимым. Он дает сильные смещения по абсциссе возраста, а иногда вы-
зывает социальную деградацию личности. Главное - он протекает совершенно
по-разному в зависимости от конкретно-исторических условий, от принад-
лежности индивида к той или иной социальной среде. Он особенно драмати-
чен в условиях классового общества с его неизбежными отчуждениями и пар-
циализацией личности, с его альтернативами между подчинением и гос-
подством. Само собой разумеется, что конкретные жизненные обстоятельства
накладывают свою печать на ход развития личности и в социалистическом
обществе. Уничтожение объективных условий, образующих преграду для возв-
ращения человеку его действительной сущности - для всестороннего и гар-
монического его личности, делает эту перспективу впервые реальной, но
вовсе не перестраивает личность автоматически. Фундаментальное изменение
состоит в другом, в том, что возникает новое движение: борьба общества
за человеческую личность. Когда мы говорим: "Во имя человека, для чело-
века" - это означает не просто для его потребления, это - для его лич-
ности, хотя при этом, конечно, подразумевается, что человек должен быть
обеспечен и материальными благами, и духовной пищей.
Если снова вернуться к явлениям, отличающим переход от периода подго-
товления личности к периоду ее развития, то следует указать еще одну
происходящую трансформацию. Это трансформация выражения классовых осо-
бенностей личности, а говоря шире - особенностей, зависящих от социально
дифференциации общества. Классовая принадлежность субъекта уже с самого
начала обусловливает развитие его связей с окружающим миром, большую или
меньшую широту его практической деятельности, его общений, его знаний и
усваиваемых норм поведения. Все это и составляет те приобретения, из ко-
торых складывается личность на этапе ее первоначального формирования.
Можно ли и нужно ли говорить применительно к этому о классовом характере
личности? Да, если иметь в виду то, что ребенок перенимает из окружения;
нет, потому что на этом этапе он является лишь объектом, если можно так
выразиться, своего класса, социальной группы. Дальнейший же переворот
состоит в том, что он становится их субъектом. Теперь, и только теперь,
его личность начинает формироваться как классовая в ином, собственном
значении слова: сначала, может быть, безотчетно, потом сознавая это, но
он рано или поздно неизбежно занимает свою позицию - более активную или
менее активную, решительную или колеблющуюся. Поэтому в условиях классо-
вых конфронтаций он не просто "оказывается", а сам встает по ту или дру-
гую сторону баррикад.
Оказывается другое, а именно, что на каждом повороте жизненного пути
ему нужно от чего-то освобождаться, что-то утверждать в себе, и все это
нужно делать, а не только "подвергаться влияниям среды".
Наконец, на том же рубеже происходит еще одно изменение, тоже меняю-
щее самый "механизм" формирования личности. Выше я говорил о все более
расширяющейся действительности, которая существует для субъекта акту-
ально. Но она существует также во времени - в форме его прошлого и в
форме предвидимого им будущего. Конечно, прежде всего имеется в виду
первое - индивидуальный опыт субъекта, функцией которого якобы и являет-
ся его личность. И это снова воскрешает формулу о личности как о продук-
те врожденных свойств и приобретенного опыта. На ранних этапах развития
формула эта еще может казаться правдоподобной, особенно если ее не упро-
щать и учитывать всю сложность механизмов формирования опыта. Однако в
условиях происходящей иерархизации мотивов она все более утрачивает свое
значение, а на уровне личности как бы опрокидывается.
Дело в том, что на этом уровне прошлые впечатления, события и
собственные действия субъекта отнюдь не выступают для него как покоящие-
ся пласты его опыта. Они становятся предметом его отношения, его
действий и потому меняют свой вклад в личность. Одно в этом прошлом уми-
рает, лишается своего смысла и превращается в простое условие и способы
его деятельности - сложившиеся способности, умения, стереотипы поведе-
ния; другое открывается ему в совсем новом свете и приобретает прежде не
увиденное им значение; наконец, что-то из прошлого активно отвергается
субъектом, психологически перестает существовать для него, хотя и оста-
ется на складах его памяти. Эти изменения происходят постоянно, но они
могут и концентрироваться, создавая нравственные переломы. Возникающая
переоценка прежнего, установившегося в жизни, приводит к тому, что чело-
век сбрасывает с себя груз своей биографии. Разве не свидетельствует это
о том, что вклады прошлого опыта в личность стали зависимыми от самой
личности, стали ее функцией?
Это оказывается возможным благодаря возникшему новому внутреннему
движению в системе индивидуального сознания, которое я образно назвал
движением "по вертикали". Не следует только думать, что перевороты в
прошлом личности производятся сознанием, сознание не производит, а опос-
редствует их; производятся же они действиями субъекта, иногда даже внеш-
ними - разрывами прежний общений, переменой профессии, практическим
вхождением в новые обстоятельства. Прекрасно описано у Макаренко: старая
одежда принимаемых в колонию беспризорников публично сжигается ими на
костре.
Вопреки своей распространенности, взгляд на личность как на продукт
биографии человека является неудовлетворительным, оправдывающим фаталис-
тическое понимание его судьбы (обыватель так и думает: ребенок украл, -
значит, станет вором!). Взгляд этот, конечно, допускает возможность из-
менить что-то в человеке, но только ценой внешнего вмешательства, силой
своей перевешивающего сложившееся в его опыте. Это - концепция примата
кары, а не раскаяния, награды, а не действий, которые она венчает. Упус-
кается главный психологический факт, а именно, что человек вступает в
отношение к своему прошлому, которое по-разному входит в наличное для
него - в память его личности. Толстой советовал: замечай, что помнишь,
что не помнишь; по этим признакам узнаешь сам себя155.
Неверен этот взгляд еще и потому, что расширение действительности для
человека происходит не только в направлении прошлого, но и в направлении
будущего. Как и прошлое, будущее составляет наличное в личности. Открыв-
шаяся человеку жизненная перспектива есть не просто продукт "опережающе-
го отражения", а его достояние. В этом сила и правда того, что писал Ма-
каренко о воспитательном значении ближних и дальних перспектив. То же и
для взрослых. Вот какую притчу я однажды услышал на Урале от старика ко-
нюха: когда лошадь на трудной дороге начинает спотыкаться, то нужно не
нахлестывать ее, а поднять ей голову повыше, чтобы дальше видела перед
собой.
Личность создается объективными обстоятельствами, но не иначе как че-
рез целокупность его деятельности, осуществляющей его отношения к миру.
Ее особенности и образуют то, что определяет тип личности. Хотя вопросы
дифференциальной психологии не входят в мою задачу, анализ формирования
личности тем не менее приводит к проблеме общего подхода в исследовании
этих вопросов.
Первое основание личности, которое не может игнорировать никакая диф-
ференциально-психологическая концепция, есть богатство связей индивида с
миром. Это богатство и отличает человека, жизнь которого охватывает об-
ширный круг разнообразной деятельности, от того берлинского учителя,
"мир которого простирается от Маобита до Кепеника и наглухо заколочен за
Гамбургскими воротами, отношения которого к этому миру сведены до мини-
мума его жалким положением в жизни"156. Само собою разумеется, что речь
идет о действительных, а не об отчужденных от человека отношениях, кото-
рые противостоят ему и подчиняют его себе. Психологически мы выражаем
эти действительные отношения через понятие деятельности, ее смыслообра-
зующих мотивов, а не на языке стимулов и выполняемых операций. К этому
нужно прибавить, что деятельности, составляющие основания личности,
включают в себя также и деятельности теоретические и что в ходе развития
круг их способен не только расширяться, но и оскудевать; в эмпирической
психологии это называется "сужением интересов". Одни люди этого оскуде-
ния не замечают, другие, подобно Дарвину, жалуется на это как на бе-
ду157.
Различия, которые здесь существуют, являются не только количественны-
ми, выражающими меру широты открывшегося человеку мира в пространстве и
времени - в его прошлом и будущем. За ними лежат различия в содержании
тех предметных и социальных отношений, которые заданы объективными усло-
виями эпохи, нации, класса. Поэтому подход к типологии личностей, даже
если она учитывает только один этот параметр, как теперь принято гово-
рить, не может не быть конкретно-историческим. Но психологический анализ
не останавливается на этом, ибо связи личности с миром могут быть как
беднее тех, что задаются объективными условиями, так и намного превосхо-
дить их.
Другой, и притом важнейший, параметр личности есть степень иерархизи-
рованности деятельностей, их мотивов. Степень эта бывает очень разной,
независимо от того, узко или широко основание личности, образуемое его
связями с окружающим.Иерархии мотивов существуют всегда, на всех уровнях
развития. Они-то и образуют относительно самостоятельные единицы жизни
личности, которые могут быть менее крупными или более крупными, или бо-
лее крупными, разъединенными между собой или входящими в единую мотива-
ционную сферу. Разъединенность этих, иерархизированных внутри себя, еди-
ниц жизни создает психологический облик человека, живущего отрывочно -
то в одном "поле", то в другом. Напротив, более высокая степень иерархи-
зации мотивов выражается в том, что свои действия человек как бы приме-
ривает к главному для него мотиву-цели, и тогда может оказаться, что од-
ни стоят в противоречии с этим мотивом, другие прямо отвечают ему, а не-
которые уводят в сторону от него.
Когда имеют в виду главный мотив, побуждающий человека, то обычно го-
ворят о жизненной цели. Всегда ли, однако, этот мотив адекватно открыва-
ется сознанию? С порога ответить на этот вопрос нельзя, потому что его
осознание в форме понятия, идеи происходит не само собою, а в том движе-
нии индивидуального сознания, в результате которого субъект только и
способен преломить свое внутреннее через систему усваиваемых им значе-
ний, понятий. Об этом уже говорилось, как и о той борьбе, которая ведет-
ся в обществе за сознание человека.
Смысловые единицы жизни могут собраться как бы в одну точку, но это
формальная характеристика. Главным остается вопрос о том, какое место
занимает эта точка в многомерном пространстве, составляющем реальную,
хотя не всегда видимую индивидом, подлинную действительность. Вся жизнь
Скупого рыцаря направлена на одну цель: возведение "державы золота". Эта
цель достигнута ("Кто знает, сколько горьких воздержаний, обузданных
страстей, тяжелых дум, дневных забот, ночей бессонных все это стоило?"),
но жизнь обрывается ничем, цель оказалась бессмысленной. Словами "Ужас-
ный век, ужасные сердца!" заканчивает Пушкин трагедию о Скупом.
Иная личность, с иной судьбой складывается, когда ведущий мотив-цель
возвышается до истинно человеческого и не обосабливает человека, а сли-
вает его жизнь с жизнью людей, их благом. В зависимости от обстоя-
тельств, выпадающих на долю человека, такие жизненные мотивы могут при-
обретать очень разное содержание и разную объективную значительность, но
только они способны создать внутреннюю психологическую оправданность его
существования, которая составляет смысл и счастье жизни.Вершина этого
пути - человек, ставший, по словам Горького, человеком человечества.
Здесь мы подходим к самому сложному параметру личности: к общему типу
ее строения. Мотивационная сфера человека даже в наивысшем ее развитии
никогда не напоминает застывшую пирамидуА. Она может быть сдвинута, экс-
центрична по отношению к актуальному пространству исторической действи-
тельности, и тогда мы говорим об об односторонности личности. Она может
сложиться, наоборот, как многосторонняя, включающая широкий круг отноше-
ний. Но и в том, и в другом случае она необходимо отражает объективное
несовпадение этих отношений, противоречия между ними, смену места, кото-
рое они в ней занимают.
Структура личности представляет собой относительно устойчивую конфи-
гурацию главных, внутри себя иерархизированных, мотивационных линий.
Речь идет о том, что неполно описывается как "направленность личности",
неполно потому, что даже при наличии у человека отчетливой ведущей линии
жизни она не может оставаться единственной. Служение избранной цели,
идеалу вовсе не исключает и не поглащает других жизненных отношений че-
ловека, которые, в свою очередь, формируют смыслообразующие мотивы. Об-
разно говоря, мотивационная сфера личности всегда является многовершин-
ной, как и та объективная системаксиологических понятий, характеризующая
идеологию данного общества, данного класса, социального слоя, которая
коммуницируется и усваивается (или отвергается) человеком.
Внутренние соотношения главных мотивационных линий в целокупности де-
ятельностей человека образуют как бы общий "психологический профиль"
личности. Порой он складывается как уплощенный, лишенный настоящих вер-
шин, тогда малое в жизни человек принимает за великое, а великого не ви-
дит совсем. Такая нищета личности может при определенных социальных ус-
ловиях сочетаться с удовлетворением как угодно широкого круга повседнев-
ных потребностей. В этом, кстати сказать, заключается та психологическая
угроза, которую несет личности человека современное общество потребле-
ния.
Иная структура психологического профиля личности создается рядополо-
женностью жизненных мотивов, часто сочетающейся с возникновением мнимых
вершин, образуемых только "знаемыми мотивами" - стереотипами идеалов,
лишенных личностного смысла. Однако такая структура является преходящей:
сначала рядоположенные линии разных жизненных отношений вступают затем
во внутренние связи. Это происходит неизбежно, но не само собой, а в ре-
зультате той внутренней работы, о которой я говорил выше и которая выс-
тупает в форме особого движения сознания.
Многообразные отношении, в которые человек вступает к действительнос-
ти, являются объективно противоречивыми. Их противоречия и порождают
конфликты, которые при определенных условиях фиксируются и входят в
структуру личности. Так, исторически возникшее отделение внутренней тео-
ретической деятельности от практической порождает не только односторон-
ность развития личности, но может вести к психологическому разладу, к
расщеплению личности на две посторонние друг другу сферы - сферу ее про-
явлений в реальной жизни и сферу ее проявлений в жизни, которая сущест-
вует только иллюзорно, только в аутистическом мышлении. Нельзя описать
такой разлад психологически более проникновенно, чем это сделал Досто-
евский: от жалкого существования, заполненного бессмысленными делами,
его герой уходит в жизнь воображения, в мечты; перед нами как бы две
личности, одна - личность человека униженно-робкого, чудака, забившегося
в свою нору, другая - личность романтическая и даже героическая, откры-
тая всем жизненным радостям. И все-таки это жизнь одного и того же чело-
века, поэтому неотвратимо наступает момент, когда мечты рассеиваются,
приходят годы угрюмого одиночества, тоски и уныния.
Личность героя "Белых ночей" - явление особенное, даже исключи-
тельное. Но через эту исключительность проступает общая психологическая
правда. Правда эта состоит в том, что структура личности не сводится ни
к богатству связей человека с миром, ни к степени их иерархизированнос-
ти, что ее характеристика лежит в соотношении разных систем сложившихся
жизненных отношений, порождающих борьбу между ними. Иногда эта борьба
проходит во внешне неприметных, обыденно драматических, так сказать,
формах и не нарушает гармоничности личности, ее развития; ведь гармони-
ческая личность вовсе не есть личность, не знающая никакой внутренней
борьбы. Однако иногда эта внутренняя борьба становится главным, что оп-
ределяет весь облик человека - такова структура трагической личности.
Итак, теоретический анализ позволяет выделить по меньшей мере три ос-
новных параметра личности: широту связей человека с миром, степень их
иерархизированности и общую их структуру. Конечно, эти параметры еще не
дают дифференциально-психологической типологии, они способны служить не
более чем скелетной схемой, которая еще должна быть наполнена живым
конкретно-историческим содержанием. Но это задача специальных исследова-
ний. Не произойдет ли, однако, при этом подмена психологии социологией,
не утратится ли "психологическое" в личности?
Вопрос этот возникает вследствие того, что подход, о котором идет
речь, отличается от привычного в психологии личности антропологизма (или
культур - антропологизма), рассматривающего личность как индивида, обла-
дающего психофизиологическими и психологическими особенностями, изменен-
ными в процессе его адаптации к социальной среде. Он, напротив, требует
рассматривать личность как новое качество, порождаемое движением системы
объективных общественных отношений, в которое вовлекается его дея-
тельность. Личность, таким образом, перестает казаться результатом пря-
мого наслаивания внешних влияний; она выступает как то, что человек де-
лает из себя, утверждая свою человеческую жизнь. Он утверждает ее и в
повседневных делах и общениях, и в людях, которым он передает частицу
себя, и на баррикадах классовых боев, и на полях сражений за Родину, по-
рою сознательно утверждая ее даже ценой своей физической жизни.
Что же касается таких психологических "подструктур личности", как
темперамент, потребности и влечения, эмоциональные переживания и интере-
сы, установки, навыки и привычки, нравственные черты и т.д., то они, ра-
зумеется, отнюдь не исчезают. Они только иначе открывают себя: одни - в
виде условий, другие - в своих порождениях и трансформациях, в сменах
своего места в личности, происходящих в процессе ее развития.
Так, особенности нервной системы, бесспорно, представляют собой инди-
видуальные и к тому же весьма устойчивые черты, черты эти, однако, от-
нюдь не являются образующими человеческую личность. В своих действиях
человек сознательно или бессознательно считается с чертами своей консти-
туции, так же как он считается с внешними условиями своих действий и с
наличными у него средствами их осуществления. Характеризуя человека в
качестве природного существа, они, однако, не могут играть роль тех сил,
которые определяют складывающуюся у него мотивацию деятельности и целе-
образование. Единственно, пожалуй, реальная, хотя и вторично возникающая
здесь, проблема психологии личности - это проблема формирования действий
субъекта, направленных на свои собственные врожденные или приобретенные
особенности, которые прямо не входят в психологическую характеристику
его личностной сферы.
Тем менее могут рассматриваться как подструктуры, факторы или "моду-
сы" личности потребности и установки. Так они выступают только в
абстракции от деятельности субъекта, в которой происходят их метаморфо-
зы; но не эти метаморфозы создают личность; наоборот, они сами порожда-
ются движением развития личности. Это движение подчиняется той же форму-
ле, которая описывает преобразование человеческих потребностей. Она на-
чинается с того, что субъект действует ради поддержания своего существо-
вания; оно приводит к тому, что субъект поддерживает свое существование
ради того, чтобы действовать - делать дело своей жизни, осуществлять
свое человеческое назначение. Переворот этот, завершая этап становления
личности, вместе с тем открывает неограниченные перспективы ее развития.
Предметно-вещественные "потребности для себя" насыщаемы, и их удов-
летворение ведет к тому, что они низводятся до уровня условий жизни, ко-
торые тем меньше замечаются человеком, чем привычнее они становятся. По-
этому личность не может развиваться в рамках потребления, ее развитие
необходимо предполагает смещение потребностей на созидание, которое одно
не знает границ.
Нужно ли это подчеркивать? Вероятно, нужно, потому что наивная, а по
сути, пережиточная мысль иногда представляет переход к принципу "по пот-
ребностям" чуть ли не как переход к сверхпроцветающему обществу потреб-
ления. Упускается из виду, что при этом необходимо происходит преобразо-
вание материального потребления, что возможность для всех удовлетворить
эти потребности уничтожает самоценность вещей, им отвечающих, уничтожает
ту противоестественную функцию, которую они выполняют в частнособствен-
ническом обществе, - функцию утверждения человеком через них самого се-
бя, своей "престижности".
Последний теоретический вопрос, на котором я остановлюсь, это вопрос
об осознании себя как личности. В психологии он обычно ставится как воп-
рос о самосознании, о процессе его развития. Существует огромное число
работ, посвященных исследованию этого процесса. Они содержат детальные
данные, характеризующие этапы формирования в онтогенезе представлений о
себе. Речь идет о формировании так называемой схемы тела, способности
локализовать свои интероцептивные ощущения, о развитии познания своего
внешнего облика - узнавания себя в зеркале, на фотографии. Тщательно
прослежен процесс развития у детей оценок других и самого себя, в кото-
рых прежде выделяются физические особенности, потом к ним присоединяются
особенности психологические и нравственные. Параллельно идущее изменение
заключается в том, что парциальные характеристики других и самого себя
уступают свое место характеристикам более общим, охватывающим человека в
его целостности и выделяющим существенные его черты. Такова эмпирическая
картина развития познания себя, своих индивидуальных свойств, особеннос-
тей и способностей. Дает ли, однако, эта картина ответ на вопрос о раз-
витии самосознания, об осознании "я"?
Да, если понимать осознание себя только как знание о себе. Как и вся-
кое познание. Познание себя начинается с выделения внешних, поверхност-
ных свойств и является результатом сравнения, анализа и обобщения, выде-
ления существенного. Но индивидуальное сознание не есть только знание,
только система приобретенных значений, понятий. Ему свойственно внутрен-
нее движения, отражающее движение самой реальной жизни субъекта, которую
оно опосредствует: мы уже видели, что только в этом движении знания об-
ретают свою отнесенность к объективному миру и свою действенность. Не
иначе обстоит дело и в случае, когда объектом сознания являются
свойства, особенности, действия или состояния самого субъекта; в этом
случае тоже следует различать знание о себе и осознание себя.
Знания, представления о себе накапливаются уже в раннем детстве; в
несознаваемых чувственных формах они, по-видимому, существуют и у высших
животных. Другое дело - самосознание, осознание своего "я". Оно есть ре-
зультат, продукт становления человека как личности. Представляя собой
феноменологическое превращение форм действительных отношений личности, в
своей непосредственности оно выступает как их причина и субъект.
Психологическая проблема "я" возникает, как только мы задаемся вопро-
сом о том, ка какой реальности относится все то, что мы знаем о себе, и
все ли, что мы знаем о себе, относится к этой реальности. Как происхо-
дит, что в одном я открываю свое "я", а в другом - утрачиваю его (мы так
и говорим: быть "вне себя...")? Несовпадение "я" и того, что представля-
ет субъект как предмет его собственного знания о себе, психологически
очевидно. Вместе с тем психология, исходящая из органистических позиций,
не способна дать научного объяснения этого несовпадения. Если проблема
"я" и ставится в ней, то лишь в форме констатации существования особой
инстанции внутри личности - маленького человечка в сердце, который в
нужную минуту "дергает за веревочки". Отказываясь, понятно, от того,
чтобы приписывать этой особой инстанции субстанциональность, психология
кончает тем, что вовсе обходит проблему, растворяя "я" в структуре лич-
ности, в ее интеракциях с окружающим миром. И все-таки она остается, об-
наруживая себя теперь в виде заложенного в индивиде стремления проник-
нуть в мир, в потребность "актуализации себя"158.
Таким образом, проблема самосознания личности, осознания "я" остается
в психологии нерешенной. Но это отнюдь не мнимая проблема, напротив, это
проблема высокого жизненного значения, венчающая психологию личности.
В.И.Ленин писал о том, то отличает "просто раба" от раба, примиривше-
гося со своим положением, и от раба восставшего159. Это - отличие не в
знании своих индивидуальных черт, а в отличие в осознании себя в системе
общественных отношений. Осознание своего "я" и не представляет собой ни-
чего другого.
Мы привыкли думать, что человек представляет собой центр, в котором
фокусируются внешние воздействия и из которого расходятся линии его свя-
зей, его интеракций с внешним миром, что этот центр, наделенный сознани-
ем, и есть его "я". Дело, однако, обстоит вовсе не так. Мы видели, что
многообразные деятельности субъекта пересекаются между собой и связыва-
ются в узлы объективными, общественными по своей природе отношениями, в
которые он необходимо вступает. Эти узлы, их иерархии и образуют тот та-
инственный "центр личности", который мы называем "я"; иначе говоря,
центр этот лежит не в индивиде, не за поверхностью его кожи, а в его бы-
тии.
Таким образом, анализ деятельности и сознания неизбежно приводит к
отказу от традиционного для эмпирической психологии эгоцентрического,
"птолемеевского" понимания человека в пользу понимания "коперниковско-
го", рассматривающего человеческое "я" как включенное в общую систему
взаимосвязей людей в обществе. Нужно только при этом подчеркнуть, что
включенное в систему вовсе не значит растворяющееся в ней, а, напротив,
обретающее и проявляющее в ней силы своего действия.
В нашей психологической литературе часто приводятся слова Маркса о
том, что человек не родится фихтеанским философом, что человек смотрит-
ся, как в зеркало, в другого человека, и, лишь относясь к нему как к се-
бе подобному, он начинает относиться и к себе как к человеку. Эти слова
иногда понимаются лишь в том смысле, что человек формирует свой образ по
образу другого человека. Но в этих словах выражено гораздо более глубо-
кое содержание. Чтобы увидеть это, достаточно восстановить их контекст.
"В некоторых отношениях, - начинает Маркс цитируемое примечание, -
человек напоминает товар". Какие же это отношения? Очевидно, имеются в
виду те отношения, о которых говорится в тексте, сопровождаемом данным
примечанием. Это стоимостные отношения товаров. Они заключаются в том,
что натуральное тело одного товара становится формой, зеркалом стоимости
другого товара, т.е. такого сверхчувственного его свойства, которое ни-
когда не просвечивает через его ткань. Маркс и заканчивает эту сноску
так: "Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телеснос-
ти, становится для него формой проявления рода "человек" (курсив мой. -
А.Л.)"160. Но человек как род, как родовое существо означает у Маркса не
биологический вид Homo sapiens, а человеческое общество. В нем, в его
персонифицированных формах человек и видит себя человеком.
Проблема человеческого "я" принадлежит к числу ускользающих от науч-
но-психологического анализа. Доступ к ней закрывают многие ложные предс-
тавления, сложившиеся в психологии на эмпирическом уровне исследования
личности. На этом уровне личность неизбежно выступает как индивид услож-
ненный, а не преобразованный обществом. т.е. обретающий в нем новые сис-
темные свойства. Но именно в этих своих "сверхчувственных" свойствах он
и составляет предмет психологической науки.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Хотя я и назвал эти страницы заключением, задача их состоит не в том,
чтобы подвести итоги, а, скорее, в том, чтобы наметить дальнейшую перс-
пективу. Она открывается, на мой взгляд, исследованием тех переходов,
которые можно назвать межуровневыми.
Мы без труда выделяем разные уровни изучения человека: уровень биоло-
гический, на котором он открывается в качестве телесного, природного су-
щества: уровень психологической, на котором он выступает как субъект
одушевленной деятельности, и, наконец, уровень социальный, на котором он
выступает как субъект одушевленной деятельности, и, наконец, уровень со-
циальный, на котором он проявляет себя как реализующий объективные об-
щественные отношения, общественно - исторический процесс. Сосуществова-
ние этих уровней и ставит проблему во внутренних отношениях, которые
связывают психологический уровень с биологическим и социальным.
Хотя эта проблема издавна стоит перед психологией, она и до сих пор
не может считаться в ней решенной. Трудность заключается в том, что для
своего научного решения она требует предварительной абстракции тех спе-
цифических взаимодействий и связей субъекта, которые порождают психичес-
кое отражение реальности в мозге человека. Категория деятельности,
собственно, и содержит в себе эту абстракцию, которая, разумеется, не
только не разрушает целостности конкретного субъекта, каким мы встречаем
его на работе, в семье или даже в наших лабораториях, но, напротив,
возвращает его в психологию.
Возвращение целостного человека в психологическую науку, однако, мо-
жет осуществляться лишь на основе специального исследования взаимопере-
ходов одних уровней в другие, возникающих в ходе развития. Такие иссле-
дование должно отказаться от идеи рассматривать эти уровни как наложен-
ные друг на друга или тем более сводить один уровень к другому. Очевид-
ность этого особенно выступает при изучении онтогенеза.
Если на начальных шагах психического развития ребенка на первом плане
оказываются его биологические приспособления (которые делают решающий
вклад в становление его восприятий и эмоций), то затем эти приспособле-
ния трансформируются. Это, конечно, не значит, что они просто перестают
функционировать; это значит другое, а именно, что они становятся реали-
зующими иной, более высокий уровень деятельности, от которого и зависит
мера их вклада на каждом данном этапе развития. Двоякая задача состоит,
следовательно, в том, чтобы исследовать те возможности (или ограниче-
ния), которые они создают. В онтогенетическом развитии задача эта восп-
роизводится постоянно, и иногда в очень острой форме, как это происхо-
дит, скажем, в пубертатный период, когда наступают биологические сдвиги,
с самого начала получающие уже психологически трансформированные выраже-
ния, и когда весь вопрос заключается в том, каковы эти выражения.
Но оставим в стороне возрастную психологию. Общий принцип, которому
подчиняются межуровневые отношения, состоит в том, что наличный высший
уровень всегда остается ведущим, но он может реализовать себя только с
помощью уровней нижележащих и в этом от них зависит.
Таким образом, задача междуровневых исследований состоит в изучении
многообразных форм этих реализаций, благодаря чему процессы высшего
уровня получают не только свою конкретизацию, но и индивидуализацию.
Главное, нельзя упускать из виду то обстоятельство, что в межуровне-
вых исследованиях мы имеем дело не с односторонним, а с двухсторонним и
к тому же спиралеобразным движением: с формированием высших уровней и
"отслаиванием" - или переделкой - уровней нижележащих, в свою очередь
обусловливающих возможность дальнейшего развития системы в целом. Таким
образом, межуровневое исследование, оставаясь междисциплинарным, вместе
с тем исключает понимание последнего как редуцирующего один уровень к
другому или стремящегося найти их коррелятивные связи и координации. Я
особенно подчеркиваю это потому, что если в свое время Н.Н.Ланге говорил
о психофизиологическом параллелизме как о мысле "страшной", то сейчас
поистине страшным для психологии стал редукционизм. Осознание этого все
больше проникает и в западную науку. Общий вывод из анализа редукциониз-
ма был, пожалуй, острее всего сформулирован английскими авторами на
страницах последнего (1974) выпуска международного журнала "Cognition":
единственной альтернативой редукционизму является диалектический матери-
ализм (S. Rose and H. Rose, vol. II, N 4). Это действительно так. Науч-
ное решение проблемы биологического и психологического, психологического
и социального вне марксистского системного анализа попросту невозможно.
Поэтому и позитивистская программа "Единой науки" (с большой буквы!),
претендующая на объединение знаний с помощью универсальных кибернетичес-
ких и множественно-математических (модельных) схем, потерпела явный про-
вал.
Хотя схемы эти действительно способны сопоставлять между собой ка-
чественно различные явления, но лишь в определенной плоскости абстрак-
ции, на уровне которой специфика этих явлений, как и их взаимопревраще-
ния, исчезает. Что же касается психологии, то она при этом окончательно
порывает с конкретностью человека.
Конечно, говоря все это, я имею в виду прежде всего отношения между
психологическими и морфофизиологическими уровнями исследования. Нужно,
однако, думать, что не иначе обстоит дело и с той связью, которая су-
ществует между социальным и психологическим уровнями.
К сожалению, именно социально-психологические проблемы остаются в на-
шей науке наименее разработанными, наиболее засоренными концепциями и
методами, почерпнутыми из зарубежных исследований. то есть из исследова-
ний, подчиненных задаче поиска психологических оснований для оправдания
и увековечения межчеловеческих отношений, порожденных буржуазным общест-
вом. Но перестройка социально-психологической науки с марксистских пози-
ций не может происходить независимо от того или иного общепсихологичес-
кого понимания человека, роли в его формировании жизненных связей чело-
века с миром, порождаемых теми общественными отношениями, в которые он
вступает.
Поэтому, думая о перспективах психологической науки как центрирующей
в себе многообразные подходы к человеку, нельзя отвлекаться от того фак-
та, что центрация эта задается на социальном уровне, - точно так же, как
на этом уровне решается и человеческая судьба.
1 См. К.Н.Корнилов. Современная психология и марксизм. Л., 1923.
2 См. Л.С.Выготский. Сознание как проблема психологии поведения. См.
"Психология и марксизм". М., 1924; его же. Мышление и речь. М., 1934.
3 См. С.Л.Рубинштейн. Проблемы психологии в трудах Карла Маркса. "Со-
ветская психотехника", 1934, ы 1; его же. Основы общей психологии. М.,
1940.
4 Одним из первых зарубежных авторов, выступивших с требованием стро-
ить психологию на марксистской основе, был Ж.Политцер (G.Politzer.
"Revue de psychologie concrete", ы 1, 2, 1929).
5 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.3, стр. 1.
6 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.3, стр. 18.
7 К.Макрс и Ф.Энгельс. Соч., т.3, стр. 25.
8 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 423.
9 J.Watson. Psychology as the behaviorists views, in: "Psychological
Review", 1913, v. 20. Еще раньше необходимость полного отказа от психо-
логических понятий и терминов была провозглашена группой зоопсихологов
(T.Beer, J. v. Uexull Vorschlage zu einer objektive Nomenklatur.
"Biologishes Zehtralblatt", 1899, Bd. XIX.
10 В.Вундт. Основания физиологической психологии. М., 1880, стр. 738.
11 P.Natorp. Eineleitung in die Psychologie. Berlin, 1888, S.14, 112.
12 См. Стаут. Аналитическая психология. М., 1920.
13 В нашей психологической литературе эта идея нашла свое ориги-
нальное выражение в опыте систематизации психологии, предложенным
П.П.Блонским (П.П.Блонский. Психологические очерки. М., 1927).
14 См. С.Л.Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии. М., 1959,
стр. 308-330.
15 См. Г.Липпс. Пути психологии. Доклад на V Международном психологи-
ческом конгресе, 1905.
16 У. Джемс. Существует ли сознание? "Новые идеи в философии". Сб. ы
4. М., 1910.
17 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 29.
18 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.23, стр. 192.
19 Там же, стр. 200.
20 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 29.
21
22 К.Маркс и Ф.Энгельс. Из раннихъ произведений. М., 1956, стр. 594.
23 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 29.
24 К.Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений, стр. 588.
25 См. К.Макрс и Ф.Энгельс. Соч., т.23, стр. 82.
26 К.Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений, стр. 592, 594.
27 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.3, стр. 24.
28 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.20, стр. 545.
29 См. К.Маркс и Ф.Энгельс Соч. т. 3, стр. 253.
30 В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т.29, стр. 172.
31 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.46, ч.II, стр. 215.
32 См. А.Н.Леонтьев. Автоматизация и человек. "Психологические иссле-
дования", вып. 2. М., 1970, стр. 3-12.
33 См. В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т.18, стр. 35, 52.
34 См. И.П.Павлов. Полн. собр. соч., т. III, кн.1 М.-Л., 1951, стр.
28.
35 См. Н.Винер. Кибернетика. М., 1968.
36 См. "Ленинская теория отражения и современная наука". М., 1967.
37 См. статью "Кибернетика". Философская энциклопедия, т.2. М., 1962.
38 В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 40.
39 Р.Декарт. РАссуждение о методе. С приложениями: Диоптрика. Метео-
ры. Геометрия. М., 1953, стр. 71; см. также стр. 72.
40 См. А.В.Запорожец, Л.А.Венгер, В.П.Зинченко, А.Г.Рузская. Восприя-
тие и действие. М., 1967.
41 См. Л.А.Чистович, В.В.Алякринский, В.А.Абульян. Временные задержки
при повторении слышимой речи. "Вопросы психологии", 1960, ы 1; Л.А.Чис-
тович, Ю.А.Клаас, Р.О.Алексин. О значении имитации для распознавания
звуковых последовательностей. "Вопросы психологии", 1961, ы 5; см. также
А.Н.Соколов. Внутренняя речь и мышление. М., 1968, стр. 150-157.
42 См. Ю.Б.Гиппенрейтер, А.Н.Леонтьев, О.В.Овчинникова. Анализ сис-
темного строения восприятия. "Доклады АПН РСФСР". М., 1957-1959, сообще-
ние I-VII.
43 См. В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т.18, стр. 46.
44 См. В.С.Тюхтин. Отражение и информация. "Вопросы философии", 1967,
ы 3.
45 В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 145.
46 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений, стр. 592.
47 См. А.Н.Леонтьев. О механизме чувственного отражения. "Вопросы
психологии", 1959, ы 2.
48 См. К.Маркс и Ф.Энгельс, Соч., т.3, стр. 1.
49 См. Д.Н.Узнадзе. Психологические исследования. М., 1966, стр. 158.
50 С.Л.Рубинштейн. Бытие и сознание. М., 1957, стр. 226.
51 L.White. The Science of Culture. New York, 1949.
52 Упоминание им о том, что общество организовано на основе отношений
собственности. служило иногда поводом относить Уайта якобы к сторонникам
исторического материализма; правда, один из его апологетов оговаривается
при этом, что исторический материализм идет у него не от Маркса, а от
"здравого смысла", от идеи выживания (Business of living). - H.Barnes.
Outstanding contributions to Antropology, Culture, Culturologie and
Cultural evolution. New York, 1960.
53 L.White. The Science of Culture, p. 181.
54 Н.Н.Ланге. Психологические исследования. Одесса, 1893.
55 См. Н.А.Бернштейн. Физиология движения. В кн.: Г.П.Конради,
А.Д.Слоним, В.С.Фарфель. Физиология труда. М., 1934; Н.А.Бернштейн. О
построении движений. М., 1947.
56 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 25.
57 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.46, ч. I, стр. 25.
58 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 19.
59 См. А.Н.Леонтьев. Проблемы развития психики. М., 1972.
60 И.М.Сеченов. Избранные произведения, т. I. М., 1952, стр. 581.
61 G.Allport. Patternand Grouwth in Personality. New York, 1961.
62 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч.I, стр. 26-31.
63 K.Levin. A.Dynamic Theory of Personality. New York, 1928.
64 См. С.Л.Рубинштейн. Проблемы психологии в трудах К.Маркса. "Со-
ветская психотехника", 1934, ы 7.
65 С.Л.Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии. М., 1959,
стр. 40.
66 И.М.Сеченов. Избранные произведения, т. I, стр. 209.
67 I.B.Watson. The ways of the behaviorism. New York, 1928.
68 Пиаже. Роль действия в формировании мышления. "Вопросы психоло-
гии", 1965, ы 6, стр. 33.
69 См. Ж.Пиаже. Избранные психологические труды. М., 1969.
70 См. П.Я.Гальперин. Развитие исследований по формированию умствен-
ных действий. "Психологическая наука в СССР". М., 1959, стр. 441-469.
71 См. Л.С.Выготский. Развитие высших психических функций. М., 1960,
стр. 198-199.
72 Л.С.Выготский. Избранные психологические произведения. М., 1956,
стр. 54.
73 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.3, стр. 253.
74 См. А.Н.Леонтьев. Очерк развития психики. М., 1947.
75 Такое суженное понимание мотива как того предмета (вещественного
или идеального), который побуждает и направляет на себя деятельность,
отличается от общепринятого; но здесь не место вдаваться в полемику по
этому вопросу.
76 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 189.
77 Гегель. Соч., т. IV. М., 1959, стр. 212-213.
78 См. А.Н.Леонтьев. Автоматизация и человек. "Психологические иссле-
дования", вып. 2. М., 1970, стр. 8-9.
79 См. Ю.Б.Гиппенрейтер, Г.Л. Пик. Фиксационный оптокинетический нис-
тагм как показатель участия зрения в движениях. В сб. "Исследование зри-
тельной деятельности человека". М., 1973; Гиппенрейтер Ю.Б., Романов
В.Я., Самсонов И.С. Метод выделения единиц деятельности. В сб. "Восприя-
тие и деятельность". М., 1975.
80 См. С.Л.Рубинштейн. Бытие и сознание, стр. 219-221.
81 См., например, Ж.Пиаже. Характер объяснения в психологии и психо-
физиологический параллелизм. "Экспериментальная психология" под ред.
П.Фресса и Ж.Пиаже, вып. I и II., 1966.
82 И.П.Павлов. Павловские среды, т.1. М., 1934, стр. 249-250.
83 И.П.Павлов. Павловские клинические среды, т. 1. М.-Л., 1954, стр.
275.
84 См. В.П.Зинченко. О микроструктурном методе исследования познава-
тельной деятельности. "Труды ВНИИТЭ", вып. 3. М., 1972.
85 См. А.Р.Лурия. Высшие корковые функции человека. М., 1969;
Л.С.Цветкова. Восстановительное обучение при локальных поражениях мозга.
М., 1972.
86 М.К.Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса. "Вопросы фило-
софии", 1968, ы 6, стр. 14.
87 См. "История марксистской диалектики". М., 1971, стр. 181-184.
88 С.Л.Рубинштейн. Бытие и сознание. М., 1957, стр. 34; В.А.Лекторс-
кий. Проблема субъекта и объекта в классической и современной буржуазной
философии. М., 1965; А.В.Брушлинский. О некоторых методах моделирования
в психологии. В сб. "Методологические и теоретические проблемы психоло-
гии". М., 1969, стр. 148-254.
89 См. А.Н.Леонтьев. Образ и модель. "Вопросы психологии", 1970, ы 2.
90 См. Э.В.Ильенков. Идеальное. "Философская энциклопедия", т.2. М.,
1962.
91 В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 46.
92 См. Р.Грегори. Разумный Глаз. М., 1972.
93 А.Н.Леонтьев, А.В.Запорожец. Восстановление движения. М., 1945,
стр. 75.
94 M.Stratton. Some preliminary experiments in vision without
inversion of the retinal image. "Psychological Review", 1897, ы 4.
95 M.Gaffron. Perceptual experience: an analysis of its Relation to
the external world through internal processings. "Psychology: A Study of
a Science", vol. 4, 1963.
96 Jin. Looking en upside-down face. "Journal of Experimental
Psychology", vol. 81 (1), 1969.
97 См. А.Д. Логвиненко, В.В.Столин. Восприятие в условиях инверсии
поля зрения. "Эргономика. Труды ВНИИТЭ", вып. 6. М., 1973.
98 Это дало основание ввести понятие "видимое поле" в отличие от по-
нятия "видимый мир". - J.J.Gibson. Perception of the visual world.
Boston, 1950.
99 См. А.Д.Логвиненко. Инвертированное зрение и зрительный образ.
"Вопросы психологии", 1974, ы 5.
100 См. А.Д.Логвиненко. Перцептивная деятельность при инверсии сетча-
точного образа. В сб. "Восприятие и деятельность". М., 1975.
101 J.B.Foley. An experimental investigation of the visual field in
the Resus monkey. "Journal of gene Psychology", 1940, N 56.
102 Ph. Solomon, P/Kubzansky and oth. Physiological and Psychological
aspects of sensory deprivation. - "Sensory deprivation". Cambridge,
Mass., 1965.
103 См. А.Н.Мещеряков. Слепоглухонемые дети. М., 1974; Г.С.Гургенидзе
и Э.В.Ильенков. Выдающееся достижение советскйо науки. "Вопросы филосо-
фии"б 1975, ы 6.
104 В данном контексте нет необходимости жестко различать понятия и
словесные значения, логические операции и операции значения. - Прим.
авт.
105 См. П.Я.Гальперин. Развитие исследований по формирвоанию умствен-
ных действий. "Психологическая наука в СССР", т. 1. М., 1959; его же.
Психология мышления и учение о поэтапном формировании умственных
действий. В сб. "Исследования мышления в советскйо психологии". М.,
1966.
106 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 17-48.
107 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.19, стр. 378.
108 Г.В.Лейбниц. Новые опыты о челвоеческом разуме. М.-Л., 1936, стр.
88.
109 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.6, стр. 432.
110 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений, стр. 594.
111 Это и послужило основанием для немецких авторов различать окруже-
ние (Umwelt) как то, что воспринимается животными, и мир (Welt), который
открывается только сознанию человека.
112 См. И.П.Павлов. Полн. собр. соч., т. III, кн. 1, стр. 157.
113 См. "Вопросы психологии", 1971, ы 4,5; 1972, ы 1, 2, 3, 4.
114 См. Е.В.Шорохова. Некоторые методологические вопросы психологии.
"Проблемы личности". Материалы симпозиума, т.I, М., 1969, стр. 29-30.
Иначе ставит этот вопрос С.Л.Рубинштейн: сделать, говорит он, личностный
аспект единственным - значит закрыть себе путь для исследования законо-
мерностей психической деятельности (см. С.Л.Рубинштейн. Проблемы общей
психологии. М., 1973, стр. 248).
115 В современной психологии персоналистические взгляды развиваются в
очень разных направлениях, включая социоантропологические (см., напри-
мер, A.Maslow. Motivation and personality. New York, 1954).
116 См., например, Б.Г.Ананьев. Человек как предмет познания. Л.,
1968.
117 H.Eysenck. Dimention of Personality. London, 1947.
118 R.B.Cattel. Personality. New York, 1950.
119 H.Eysenck. The Structure of Personaliti. London, 1960.
120 R.B.Cattel. Personaliti.
121 См. "Проблемы личности". Материалы симпозиума, т. I. М., 1969,
стр. 117.
122 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.19, стр. 204.
123 Теория двух факторов в этой, так сказать, обнаженной ее форме не
заслужила бы внимания, если бы ей не приписывали иногда "диалектичнос-
ти". Человек, читаем мы в уже цитированной книге, является диалектичес-
ким единством природного и общественного. "Все в нем, будучи производным
двух факторов (социального и биологического) должно нести печать их на
себе, только одно в большей, а другое в меньшей степени, в зависимости
от содержания психического явления ("Проблемы личности". Материалы сим-
позиума, стр. 76-77).
124 M.Meed. Coming in Age Samoa. New York, 1963.
125 Y.W.Bagby. A.Cross-Cultural Predinance of Perseptual Binocular
Rivalry. "Journal of Abnormal and Social Psychology", vol. 54, 1957,
p.331-344.
126 R.Linton. The Cultural Backgraund of Personality. New York, 1945.
127 G.Allport. Pattern and growth in Personality. New York, 1961.
128 P.Janet. L`evolution psychologique de la personnalite. Paris,
1929. G.Berger. Caractere et personnalite. PUF, 1959, p. 69-71.
129 K.Gunderson. Robot, Consciousnes and Programmed Behavior. "The
British Journal for Philosophy of Science", vol. 19, 1968, N2.
130 G.Allport. Pattern and Growth in Personality, p. 194.
131 G.Allport. Pattern and Growth in Personality, p. 194. В числе
направлений, характеризующихся социологическим редукционизмом, указывает
советскую психологию и Ж.Пиаже ("Экспериментальная психология". Под ред.
П.Фресса и Ж.Пиаже. вып. I и II. М., 1966, стр. 172).
132 Принципиальная несовместимость буржуазно-психологических теорий
личности с марксизмом весторонне освещена Л.Сэвом (см. его книгу "Марк-
сизм и теория личности". М., 1972).
133 См. С.Л.Рубинштейн. Основы общей психологии. М., 1940, стр.
515-516.
134 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 244; т. 46, ч. I, стр.
505.
135 См. К.Маркс и Э.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 50; т. 46, ч. I, стр.
89; т. 46, ч. II, стр. 19.
136 См. Л. Сэв. Марксизм и теория личности. М., 1972, стр. 413.
137 С.Л.Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии, стр. 118.
138 В советской литературе достаточно полный обзор исследований моти-
вов приводится в книге П.М.Якобсона "Психологические пероблемы мотивации
поведения человека" (М., 1969). Последняя вышедшая книга, дающая сопос-
тавительный анализ теорий мотивации, принадлежит К.Медсену (K.B.Madsen.
Modern Theories of Motivation. Copenhagen, 1974).K.B.Madsen. Modern
Theories of Motivation. Copenhagen, 1974).
139 См. А.Н.Леонтьев. Потребности, мотивы и эмоции. М., 1972.
140 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 26-29.
141 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 30.
142 L.Seve. Marxisme et theorie de la Personnalite. Paris, 1972, p.
49.
143 См. Л.И.Божович. Проблема развития мотивационной сферы ребенка, в
сб.: "Изучение мотивации поведения детей и подростков". М., 1972, стр.
14-15.
144 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 28.
145 См. Э.Гельгорн, Дж. Луффборроу. Эмоции и эмоциональные
расстройства. М., 1966.
146 Сходное положение высказывается, в частности, П.Фрессом: "юЭмоци-
огенная ситуация, - пишет он, - не существует как таковая. Она зависит
от отношения межуд мотивацией и возможностями субъекта". (P.Fraisse. Les
emotions: "Traite de Psychologie experimentale", vol. V.PUF, 1965).
147 Это задано уже принципиальной структурой трудовой деятельности,
которая реализует двойное отношение: к результату труда (его продукту) и
к человеку (другим людям).
148 На различие между мотивами и стимулами указывают многие авторы,
но по другим основаниям; например, под мотивами разумеют внутренние по-
буждения, а под стимулами - внешние (см. А.Г.Здравомыслов, В.Н.Гожин,
В.Я.Ядов. Человек и его работа. М., 1967, стр. 38).
149 См. Ф.В.Бассин. К развитию проблеым значения и смысла. "Вопросы
пихологии", 1973, ы 6.
150 A.Maslow. Motivation and Personality. New York, 1954.
151 См. А.Н.Леонтьев. Психологические основы дошкольной игры. "Дош-
кольное воспитание", 1947, ы 9; Л.И.Божович, Н.Г.Морозова, Л.С.Славина.
Развитие мотивов учения у советских школьников. "Известия Академии педа-
гогических наук РСФСР", вып. 36. М., 1951.
152 См. А.Н.Леонтьев. Проблемы развития психики. М., 1972, стр.
368-378.
153 См. Э.Б.Эльконин. К проблеме периодизации психического развития
советского школьника. "Вопросы психологии", 1971, ы 4.
154 См. В.И.Селиванов. Личность и воля. "Проблемы личности". Материа-
лы симпозиума, стр. 425-433.
155 См. Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч., т. 54. М., 1935, стр. 31.
156 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 253.
157 См. Ч.Дарвин. Воспоминания о развитии моего ума и характера. Ав-
тобиография. М., 1957, стр. 147-148.
158 J.Nuttin. La Structure de la personalite. Paris, 1925, p.234.
159 См. В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 40.
160 К.Макрс и Ф.Энгельс. Соч., т.23, стр. 62.
|
|