Пилипенко Михаил Михайлович(1919-1957) Из книги: М.Пилипенко.Уральская рябинушка. Свердловск, 1966 Сокол В густой листве над крышей дачной, Среди столетних темных лип, Комочек серенький, невзрачный К стволу корявому прилип. В своем неброском опереньи Он так обыден, оттого Не вызывает уваженья, Не поражает никого. Пока над гордою стремниной, Бросая злую тень в траву, Крылом чеканным соколиным Не вспорет неба синеву. НЕ СПЕШИ! Ты поверить пришедшей любви не спеши, Не клонись, как под ветром трава. Если сердце горит, ты его не туши, Но смолчи, если рвутся слова. Лишь далекое манит всегда и везде, У души отбирая покой, Разве будет грустить по красивой звезде Тот, кто к ней дотянулся рукой? Если в сердце пришла дорогая пора, Ты надеждой другое не тронь: Чем заря холодней, чем студёней ветра, Тем теплее нежданный огонь. РАССВЕТ И легко, и свободно, и манят с собою зарницы, И для силы твоей ничего невозможного нет, Это он виноват: он в посулах не знает границы, Непутевый задира, забрызганный солнцем рассвет. Сотней дел увлечет, сто дорог развернет пред тобою, Убедит тебя в том, что тяжелое сделать легко: Хочешь горы свернуть— эти горы сдадутся без боя, Хочешь вычерпать море— успеешь — закат далеко. Мы бы верили вечно ему, все казалось бы легкого легче, Не грустили б до боли, заветную цель не найдя, Если б он никогда не кончался... Но есть еще вечер — Тот, что мудр, словно старость, бесстрастен и строг, как судья. ... Непрошеный ветер румянит лицо, До стона леса раскачал. У дальних дорог не отыщешь концов, Как нету, наверно, начал. То камень на камень, то зыбкий песок, То горы встают впереди. А нудный, усталый, ехидный басок В дороге зудит и зудит. И ношу разделишь, и песню споешь — И все-таки трудно ему, Да лучше бы с самой тяжелой из нош, Но только шагать одному. ...И тучи, и слякоть, и ветер сечет, И свист не стихает в ушах, Но рядом с тобою другое плечо И твердый, уверенный шаг. И, кажется, стал голубее простор, И ветер как будто притих, И греет до сердца обоих костер, И песня у губ на двоих... И где-то заветная точка видна Сквозь мокрые лапы хвои, И, право, дорога не так уж трудна, И ноша по силам твоим. Но есть еще третий. Такого и мне б В соседство на тропах крутых, С которым не ноша, не песня, не хлеб, А больше— Душа на двоих. С ним будешь прощаться, И дрогнет рука, Волнение сдержишь едва ль. И станешь жалеть, Что была коротка Дорога, ушедшая в даль. ... Здесь все, как положено: чинно и скромно. Что надо—изящно, что надо — огромно. И в меру открыты хозяйкины плечи. И в меру умны у хозяина речи. Улыбки — умильны, намеки — невинны. В буфете найдутся закуски и вина. Зайдешь на минуту— и ты неизменно До ночи не выйдешь из сладкого плена... И даже собака в пылу добродушья К спине прижимает лохматые уши, Любого она повстречает без лая, Обрубленным куцым хвостишком виляя. Вилять надоест— и у гостя от скуки Сердечно оближет немытые руки, Посмотрит с укором, просяще, без злости: Ну, что вы так редко приходите в гости? Иди-ка, лохматый, тебя приласкаю, Скажу, отчего я у вас не бываю. Меня ты обидел обидой большою: Зачем ты в хозяина вышел душою? Храни эту тайну, чтоб мы только знали! Ты сможешь понять, а хозяин — едва ли... СКАЗКА У сказки бывает хороший конец, Но, если сегодня тревожный приснится, Ты помни, что нечего в мире страшиться, Когда над тобою склонился отец. И мне было горько... В поселке родном, С гудком сипловатым, старинным, степенным, Отцы расходились под вечер со смены, Минуя заросший черемухой дом. Тотчас же кончался на улице бой. Пошмыгав носами, чапаи бежали. И только меня у калитки не ждали, Чтоб скупо погладить уставшей рукой. Никто мне не делал резных кораблей. Не клал под подушку конфеты украдкой, Отец не склонялся над первой тетрадкой— Над самою первою строчкой моей. И летом недолгим и долгой зимой Я звал по ночам, засыпая в кровати, Того, кто однажды ушел воровато, Чтоб вечно страшиться свиданья со мной. Немалое детскому сердцу дано, И счастьем и горечью детство богато. Но цену отцовской любви скуповатой Одной безотцовщине знать суждено. Вот оттого и тебе, малышу, Забытое горе отдать не посмею. Неповторимое детство согрею, В большую дорогу тебя провожу. Наверно, когда-то, в весеннем саду, В пахучей сумятице бело-зеленой, Нежданною встречей чуть-чуть удивленный, Тебя я с подругой впервые найду. Вернешься на зорьке, приду, усажу— Колено — в колено. Помедлю немного. У первой, некрепкой любви на пороге Про ненависть сказку тебе расскажу. Сбиваясь, тебе расскажу я потом Про твой, про отцовский нерадостный дом, Залитую светом квартиру, в которой И мягкая мебель и пышные шторы Покрыты угрюмым невидимым льдом. Где время застряло в тягучей тиши, Где душу твою и уставшее тело, Где страстно тебя захватившее дело, Где сердце расценят твое на гроши, Где нервы натянуты, словно гужи, Где все, что ты выстрадал, выносил, поднял, Все то, чем живешь, увлеченный сегодня, Встречается с взглядом холодным, чужим. Как будто в темнице, в жилище таком, В нем люди на трижды постылой постели Унылыми дрязгами — чертовым зельем Любовь отравили без шума, тайком. Я сказку мою расскажу для того, Чтоб, сидя с подругой над омутом синим, Ты думал о том, не рожденном, о сыне, О детстве моем и о детстве его. Чтоб ты заспешившему сердцу не лгал, Чтоб где-то когда-то у детской кроватки, Как я над тобой, торопливо, украдкой Про ненависть сказок ему не слагал. ••• Промчался ветер по лесу сквозь тишину спокойную, Рукою огрубелою обнял березку стройную, Примял траву холодную да свистнул за околицей— Теперь тебе, березонька, никак не успокоиться. Ты не волнуйся попусту, ведь счастья не прибавится — Не о тебе он думает, не о тебе печалится. Он тронул просто, походя, а лег вдали под вишнями, Под вишнями, с которыми они друзья давнишние. Печаль придет за радостью. А сердцу надо много ли: Любили бы — так до смерти, А если нет — Не трогали. ••• Отгудели вдали поезда... Ветер лег на горячие травы. И опять над сосенкой кудрявой Голубая мерцает звезда. Каждый вечер сквозь синюю тьму Я гляжу на нее до рассвета: Словно дальняя, верная, эта, Светит только лишь мне одному. Но неужто не знать мне того, Что приходит она вечерами, Чтоб гореть равнодушно над нами И не видеть из нас никого. Вот такая на небе одна— Голубой огонек над сосенкой. Да еще есть на свете девчонка, Что, как эта звезда, холодна. Год I Я был через час у врача... Да, очень плохая примета: Когда ожидаешь ответа, А вместо ответа— Молчат. Сидели в тягучей тиши, Как будто в тяжелом угаре, Но был я за то благодарен, Что он отвечать не спешил, Пусть несколько жадных минут, Когда не становится легче, Но все-таки в близкую встречу И верят, не веря, и ждут... А врач: То он молча сидел, То в сумерках мартовских синих Упорно твердил мне о сыне, Как будто я шел не к тебе, То в шкафе ворочал «дела», То вдруг начинал заикаться, Как будто не в силах признаться, Что ты час назад умерла. II Неделю я не возвращался в дом: Он стал моим злопамятным врагом. Мне так хотелось обрести покой, А он все время сталкивал с тобой, Склоню на стол усталое лицо, А он подсунет с камушком кольцо, Как в ясный полдень, виден в полутьме Тобой раскрытый томик Мериме, Пометка на полях карандашом: «Прочти, родной, ведь, правда, хорошо?» Я ожидал: Неслышна и легка Вот-вот протянется твоя рука... Бродил я у нетопленных печей, Припоминая все, до мелочей: Один лишь год, Каких-то триста дней, Кусочек жизни радостной, твоей. III Не погасить такое горе Мне без тебя. Но... погоди, Ведь мне же, Мне придется вскоре Прижать его к своей груди. Того, кто долго не захочет Знать о тебе, понять меня — Проснется, шумно захохочет, Ручонки пухлые подняв. Смешной, немножечко капризный - И оттого еще родней. Он — продолженье светлой жизни, Что длилась только триста дней. Сквозь полумрак, рассветный зыбкий, Я подойду к нему, склонюсь, И он потребует улыбки... Я новой жизни улыбнусь! ••• Лучше— ссора, шальная, как горный обвал; Лучше — взгляд ненавидящий, гнев от удушья; Лучше — слезы, которых я в детстве не знал, Чем скользящий ужом холодок равнодушья. ГРОЗА УШЛА Грянуло сверху— Откликнулось эхом внизу. Сумрак пришел отгоревшему солнцу на смену. С гулких ладоней плеская на землю грозу, Ветер взбивает на небе свинцовую пену. Вот он сейчас подойдет по увалам ко мне, Плечи расправит да пояс затянет потуже, Станет хозяйничать между замшелых камней, Месиво делая, землю и небо закружит. Схватится в драке с надменным седым кедрачом» В корни вопьется испуганным насмерть сосенкам, Спутает травы, Березу подденет плечом, В каждой былинке проверит: Крепка ли душонка? Вот он... Все ближе... Мы смотрим друг другу в глаза... Миг... Задержался... Свернул... И умчал через поле... Что ж ты ушла, громыхая громами, гроза? В силу мою не поверила, Что ли? СОСЕД Друг другу мы, ей-богу же, не верим И думаем совсем не об одном, Так что тебя в мои толкает двери, Где все по-холостяцки кверху дном, Где кружка сколком яшмовым прикрыта, Рюкзак повешен на олений рог, Где груда темно-рыжего боксита Легла на стол, как праздничный пирог? Не подсластив презрительного взгляда, Ты входишь, как обычно, по утрам, Ткнешь пальцем в то, что мне до боли свято, — А это что, простите, за мура? Но я читаю за колючим словом, За деланной надменностью лица Глухую зависть немощных к здоровым, Тщедушных — к сильным, глупых — к мудрецам. Ведь ты довольным, хоть и утомленным, Не поднимался на гору ползком С обтрепанным, тяжелым, просмоленным, Наполненным рудою рюкзаком. Тебя не увлекала, не пугала И не лишала среди ночи сна Лежащая без края, без начала Шумящая пшеницей целина. Таких не удивишь ни новизною, Ни трудностью исхоженных дорог, За крепкою отцовскою спиною Ты юность доживаешь без тревог. Живи ж, как хочешь,— гладко, сыто, пьяно. Спеши пожить, работать не спеши. Пускай пугает пустота кармана И не пугает -пустота души. Но кто тебе и за какое зло Сказал, что в жизни очень повезло? |