Иван Сергеевич Тургенев
Ася

   Мне было тогда лет двадцать пять,  - начал Н.Н.,  дела давно минувших
дней,  как видите.  Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не
для  того,  чтобы "окончить мое воспитание",  как говаривалось тогда,  а
просто мне захотелось посмотреть на мир божий.  Я был здоров, молод, ве-
сел,  деньги у меня не переводились,  заботы еще не успели завестись - я
жил без оглядки,  делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и
в  голову  не приходило,  что человек не растение и процветать ему долго
нельзя.  Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть
хлеб  насущный;  а придет время - и хлебца напросишься.  Но толковать об
этом не для чего.
   Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где
мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание
видеть новые лица - именно лица.  Меня занимали исключительно одни люди;
я  ненавидел  любопытные  памятники,  замечательные  собрания,  один вид
лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел
в дрезденском "Грюне Гевелбе".  Природа действовала на меня чрезвычайно,
но я не любил так называемых ее красот,  необыкновенных гор, утесов, во-
допадов;  я не любил,  чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала.
Зато лица, живые человеческие лица - речи людей, их движения, смех - вот
без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и от-
радно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие
кричали,  и в то же время я любил смотреть,  как эти другие кричат. Меня
забавляло наблюдать людей...  да я даже не наблюдал их - я их рассматри-
вал с каким-то радостным и ненасытным любопытством.  Но я опять сбиваюсь
в сторону.
   Итак, лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке  З.,
на  левом  берегу Рейна.  Я искал уединения:  я только что был поражен в
сердце одной молодой вдовой,  с которой познакомился на водах.  Она была
очень хороша собой и умна,  кокетничала со всеми - и со мною, грешным, -
сперва даже поощряла меня,  а потом жестоко  меня  уязвила,  пожертвовав
мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана
моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на неко-
торое  время печали и одиночеству - чем молодость не тешится!  - и посе-
лился в З.
   Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух  вы-
соких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым
мостом над светлой речкой,  впадавшей в Рейн, - а главное, своим хорошим
вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солн-
ца (дело было в июне),  прехорошенькие белокурые немочки и,  встретясь с
иностранцем, произносили приятным голоском: "Guten Abend!" - а некоторые
из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш
стареньких  домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее непод-
вижных лучах Я любил бродить тогда по городу;  луна казалось, пристально
глядела  на него с чистого неба;  и город чувствовал этот взгляд и стоял
чутко и мирно,  весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время
тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блес-
тел бледным золотом;  таким же золотом переливались струйки  по  черному
глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в уз-
ких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовы-
вали  свои  завитые усики из-за каменных оград;  что-то пробегало в тени
около старинного колодца на трехугольной  площади,  внезапно  раздавался
сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса,
а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поне-
воле все глубже и глубже дышала,  и слово "Гретхен" - не то восклицание,
не то вопрос - так и просилось на уста.
   Городок З.  лежит в двух верстах от Рейна.  Я часто ходил смотреть на
величавую реку и,  не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове,
просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным  ясенем.
Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на гру-
ди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противопо-
ложном берегу находился городок Л.,  немного побольше того,  в котором я
поселился.  Однажды вечером я сидел на своей любимой скамье и глядел  то
на реку,  то на небо,  то на виноградники. Передо мной белоголовые маль-
чишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой нас-
моленным брюхом кверху.  Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся пару-
сах;  зеленоватые волны скользили мимо,  чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг
донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс;
контрабас гудел отрывисто,  скрипка неясно заливалась,  флейта  свистала
бойко.
   - Что это?  - спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жиле-
те, синих чулках и башмаках с пряжками.
   - Это,  - отвечал он мне,  предварительно передвинув  мундштук  своей
трубки  из одного угла губ в другой,  - студенты приехали из Б.  на ком-
мерш.
   "А посмотрю-ка я на этот коммерш, - подумал я, - кстати же, я в Л. не
бывал". Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.

   II

   Может быть,  не всякий знает,  что такое коммерш. Это особенного рода
торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства
(Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установ-
ленный костюм немецких студентов:  венгерки,  большие сапоги и маленькие
шапочки с околышами известных цветов.  Собираются студенты обыкновенно к
обеду под председательством сениора, то есть старшины, - и пируют до ут-
ра,  пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров;
иногда они нанимают оркестр.
   Такой точно коммерш происходил в г.Л.  перед небольшой гостиницей под
вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над
садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками;
огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плю-
ща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пи-
вом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много наро-
да:  добрые граждане Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих
гостей.  Я  тоже вмешался в толпу зрителей.  Мне было весело смотреть на
лица студентов;  их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодос-
ти,  горящие взгляды,  смех без причины - лучший смех на свете - все это
радостное кипение жизни юной,  свежей, этот порыв вперед - куда бы то ни
было, лишь бы вперед, - это добродушное раздолье меня трогало и поджига-
ло. "Уж не пойти ли к ним?" - спрашивал я себя...
   - Ася, довольно тебе? - вдруг произнес за мной мужской голос по-русс-
ки
   - Подождем еще, - ответил другой, женский голос на том же языке.
   Я быстро обернулся...  Взор мой упал на красивого молодого человека в
фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в
соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.
   - Вы русские? - сорвалось у меня невольно с языка.
   Молодой человек улыбнулся и промолвил:
   - Да, русские.
   - Я никак не ожидал... в таком захолустье, - начал было я.
   - И мы не ожидали,  - перебил он меня,  - что ж? тем лучше. Позвольте
рекомендоваться:  меня зовут Гагиным,  а вот это моя... - он запнулся на
мгновение, - моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?
   Я назвал себя,  и мы разговорились.  Я узнал, что Гагин, путешествуя,
так же как и я,  для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в го-
родок Л.,  да и застрял в нем.  Правду сказать,  я неохотно знакомился с
русскими за границей.  Я их узнавал даже издали по  их  походке,  покрою
платья,  а главное, по выраженью их лица. Самодовольное и презрительное,
часто повелительное,  оно вдруг сменялось выражением осторожности и  ро-
бости...  Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал...
"Батюшки мои!  не соврал ли я, не смеются ли надо мною", - казалось, го-
ворил этот уторопленный взгляд... Проходило мгновенье -- и снова восста-
новлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да,
я избегал русских,  но Гагин мне понравился тотчас.  Есть на свете такие
счастливые лица:  глядеть на них всякому любо,  точно они греют вас  или
гладят.  У Гагина было именно такое лицо,  милое,  ласковое,  с большими
мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами.  Говорил он так,  что даже
не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улы-
бается.
   Девушка, которую он назвал своей сестрой,  с первого взгляда  показа-
лась  мне  очень миловидной.  Было что-то свое,  особенное,  в складе ее
смугловатого,  круглого лица,  с небольшим тонким носом,  почти детскими
щечками и черными,  светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как
будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.
   - Хотите вы зайти к нам?  - сказал мне Гагин,  - кажется, довольно мы
насмотрелись на немцев. Ася, пойдем домой?
   Девушка утвердительно кивнула головой.
   - Мы живем за городом,  - продолжал Гагин, - в винограднике, в одино-
ком домишке,  высоко. У нас славно, посмотрите. Хозяйка обещала пригото-
вить нам кислого молока. Теперь же скоро стемнеет, и вам лучше будет пе-
реезжать Рейн при луне.
   Мы отправились. Через низкие ворота города (старинная стена из булыж-
ника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы
вышли в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды, остановились пе-
ред  узенькой  калиткой.  Гагин  отворил ее и повел нас в гору по крутой
тропинке.  С обеих сторон,  на уступах,  рос виноград; солнце только что
село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на высоких тычинках, на
сухой земле,  усыпанной сплошь крупным и мелким плитняком,  и  на  белой
стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя свет-
лыми окошками, стоявшего на самом верху горы, по которой мы взбирались.
   - Вот и наше жилище!  - воскликнул Гагин, как только мы стали прибли-
жаться к домику,  - а вот и хозяйка несет молоко. Guten Abend, Madame!..
Мы сейчас примемся за еду; но прежде, - прибавил он, - оглянитесь... ка-
ков вид?
   Вид был, точно, чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, меж-
ду зелеными берегами;  в одном месте он горел багряным  золотом  заката.
Приютившийся  к  берегу городок показывал все свои дома и улицы;  широко
разбегались холмы и поля.  Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня
особенно  поразил чистота и глубина неба,  сияющая прозрачность воздуха.
Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему
было раздольнее на высоте.
   - Отличную вы выбрали квартиру, - промолвил я.
   - Это Ася ее нашла,  - отвечал Гагин. - Ну-ка, Ася, - продолжал он, -
распоряжайся.  Вели все сюда подать.  Мы станем ужинать на воздухе.  Тут
музыка слышнее. Заметили ли вы, - прибавил он, обратясь ко мне, - вблизи
иной вальс никуда не годится - пошлые,  грубые звуки, - а в отдаленье, -
чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.
   Ася (собственное имя ее было Анна,  но Гагин называл ее Асей, и уж вы
позвольте мне ее так называть) - Ася отправилась в дом и скоро вернулась
вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, та-
релками,  ложками,  сахаром,  ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за
ужин.  Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как
у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась
меня; но Гагин сказал ей:
   - Ася, полно ежиться! он не кусается.
   Она улыбнулась  и немного спустя уже сама заговаривала со мной.  Я не
видел существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно;
вставала,  убегала в дом и прибегала снова,  напевала вполголоса,  часто
смеялась,  и престранным образом:  казалось,  она смеялась не тому,  что
слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза гля-
дели прямо,  светло,  смело,  но иногда веки ее слегка щурились, и тогда
взор ее внезапно становился глубок и нежен.
   Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь огнис-
тый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливал-
ся в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух,
окружавший нас. Гагин велел принести бутылку рейнвейна; мы ее роспили не
спеша.  Музыка  по-прежнему  долетала до нас,  звуки ее казались слаще и
нежнее;  огни зажглись в городе и над рекою.  Ася вдруг опустила голову,
так что кудри ей на глаза упали,  замолкла и вздохнула,  а потом сказала
нам,  что хочет спать, и ушла в дом; однако я видел, как она, не зажигая
свечи, долго стояла за нераскрытым окном. Наконец, луна встала и заигра-
ла по Рейну;  все осветилось,  потемнело,  изменилось, даже вино в наших
граненых  стаканах  заблестело таинственным блеском.  Ветер упал,  точно
крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.
   - Пора! - воскликнул я, - а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.
   - Пора, - повторил Гагин.
   Мы пошли вниз по тропинке.  Камни вдруг посыпались за нами:  это  Ася
нас догоняла.
   - Ты  разве не спишь?  - спросил ее брат,  но она,  не ответив ему ни
слова, пробежала мимо.
   Последние умирающие плошки,  зажженные студентами в  саду  гостиницы,
освещали снизу листья деревьев, что придавало им праздничный и фантасти-
ческий вид.  Мы нашли Асю у берега:  она разговаривала с перевозчиком. Я
прыгнул в лодку и простился с новыми моими друзьями. Гагин обещал навес-
тить меня следующий день;  я пожал его руку и протянул свою Асе;  но она
только посмотрела на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась
по быстрой реке. Перевозчик, бодрый старик, с напряжением погружал весла
в темную воду.
   - Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, - закричала мне Ася.
   Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны.
   - Прощайте! - раздался опять ее голос.
   - До завтра, - проговорил за нею Гагин.
   Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на про-
тивоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю
реку. Словно на прощание примчались звуки старинного лансеровского валь-
са. Гагин был прав: я почувствовал, что все струны моего сердца задрожа-
ли в ответ на те заискивающие напевы. Я отправился домой через потемнев-
шие поля,  медлено вдыхая пахучий воздух,  и пришел в свою комнату  весь
разнеженный сладостным томлением беспредметных и бесконечных ожиданий.
   Я чувствовал себя счастливым... Но отчего я был счастлив? Я ничего не
желал, я ни о чем не думал... Я был счастлив.
   Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств,  я нырнул в пос-
тель и уже закрыл было глаза,  как вдруг мне пришло на ум, что в течение
вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице...  "Что  же  это
значит?  - спросил я самого себя.  - Разве я не влюблен?" Но, задав себе
этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.

   III

   На другое утро (я уже проснулся,  но еще не вставал) стук палки  раз-
дался у меня под окном, и голос, который я тотчас признал за голос Гаги-
на, запел:
        Ты спишь ли? Гитарой Тебя разбужу...
   Я поспешил отворить ему дверь.
   - Здравствуйте,  - сказал Гагин,  входя, - я вас раненько потревожил,
на посмотрите, какое утро. Свежесть, роса, жаворонки поют...
   Со своими курчавыми блестящими волосами, открытой шеей и розовыми ще-
ками он сам был свеж, как утро.
   Я оделся;  мы вышли в садик, сели на лавочку, велели подать себе кофе
и принялись беседовать.  Гагин рассказал мне свои планы на будущее: вла-
дея порядочным состоянием и ни от кого не завися, он хотел посвятить се-
бя  живописи  и только сожалел о том,  что поздно хватился за ум и много
времени потратил по-пустому; я также упомянул о моих предположениях, да,
кстати,  поведал  ему  тайну моей несчастной любви.  Он выслушал меня со
снисхождением,  но,  сколько я мог заметить,  сильного сочувствия к моей
страсти я в нем не возбудил. Вздохнувши вслед за мной два раза из вежли-
вости,  Гагин предложил мне пойти к нему посмотреть его этюды.  Я тотчас
согласился.
   Мы не застали Асю.  Она,  по словам хозяйки, отправилась на "развали-
ну".  Верстах в двух от города Л.  находились остатки феодального замка.
Гагин  раскрыл  мне  все свои картоны.  В них было много жизни и правды,
что-то свободное и широкое;  но ни один из них не был окончен, и рисунок
показался мне небрежен и неверен. Я откровенно высказал ему мое мнение.
   - Да,  да, - подхватил он со вздохом, - вы правы; все это очень плохо
и незрело,  что делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянс-
кая распущенность берет свое.  Пока мечтаешь о работе,  так и паришь ор-
лом; землю, кажется, сдвинул бы с места - а в исполнении тотчас слабеешь
и устаешь.
   Я начал было ободрять его,  но он махнул рукой и,  собравши картоны в
охапку, бросил их на диван.
   - Коли хватит терпенья,  из меня выйдет что-нибудь,  -  промолвил  он
сквозь зубы, - не хватит, останусь недорослем из дворян.Пойдемте-ка луч-
ше Асю отыскивать, - сказал он.
   Мы пошли.

   IV

   Дорога к развалине вилась по скату узкой лесистой долины;  на дне  ее
бежал ручей и шумно прядал через камни,  как бы торопясь слиться с вели-
кой рекой,  спокойно сиявшей за темной гранью круто  рассеченных  горных
гребней.  Гагин  обратил  мое внимание на некоторые счастливо освещенные
места;  в словах его слышался если не живописец,  то уже наверное худож-
ник.  Скоро показалась развалина.  На самой вершине голой скалы возвыша-
лась четырехугольная башня,  вся черная,  еще крепкая, но словно разруб-
ленная продольной трещиной. Мшистые стены примыкали к башне; кое-где ле-
пился плющ;  искривленные деревца свешивались с седых бойниц и рухнувших
сводов. Каменистая тропинка вела к уцелевшим воротам. Мы уже подходили к
ним,  как вдруг впереди нас мелькнула женская фигура,  быстро перебежала
по груде обломков и уселась на уступе стены, прямо над пропастью.
   - А ведь это Ася! - воскликнул Гагин, - экая сумасшедшая!
   Мы вошли  в ворота и очутились на небольшом дворике,  до половины за-
росшем дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася. Она по-
вернулась к нам лицом и засмеялась,  но не тронулась с места. Гагин пог-
розил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.
   - Полноте,  - сказал мне шепотом Гагин,  - не дразните ее;  вы ее  не
знаете:  она, пожалуй, еще на башню взберется. А вот вы лучше подивитесь
смышлености местных жителей.
   Я оглянулся.  В уголке, приютившись в крошечном деревянном балаганчи-
ке,  старушка  вязала чулок и косилась на нас через очки.  Она продавала
туристам пиво,  пряники и зельтерскую воду.  Мы уместились на лавочке  и
принялись  пить из тяжелых оловянных кружек довольно холодное пиво.  Ася
продолжала сидеть неподвижно,  подобрав под себя ноги и закутавшись  ки-
сейным шарфом;  стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном
небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее. Уже накануне за-
метил я в ней что-то напряженное,  не совсем естественное...  "Она хочет
удивить нас,  - думал я,  - к чему это?  Что за детская выходка?" Словно
угадавши  мои  мысли,  она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный
взгляд,  засмеялась опять,  в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к
старушке, попросила у ней стакан воды.
   - Ты думаешь,  я хочу пить?  - промолвила она,  обращаясь к брату,  -
нет; тут есть цветы на стенах, которые непременно полить надо.
   Гагин ничего не ответил ей;  а она,  с стаканом в руке, пустилась ка-
рабкаться о развалинам,  изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной
важностью роняя несколько капель воды,  ярко блестевших  на  солнце.  Ее
движения были очень милы, но мне по-прежнему было досадно на нее, хотя я
невольно любовался ее легкостью и ловкостью.  На одном опасном месте она
нарочно вскрикнула и потом захохотала... Мне стало еще досаднее.
   - Да она как коза лазит,  - пробормотала себе под нос старушка, отор-
вавшись на мгновенье от своего чулка.
   Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан  и,  шаловливо  покачиваясь,
возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри
и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.
   "Вы находите мое поведение неприличным,  - казалось, говорило ее лицо
- все равно: я знаю, вы мной любуетесь".
   - Искусно, Ася, искусно, - промолвил Гагин вполголоса.
   Она вдруг  как  будто  застыдилась,  опустила  свои длинные ресницы и
скромно подсела к нам,  как виноватая.  Я тут в  первый  раз  хорошенько
рассмотрел ее лицо,  самое изменчивое лицо,  какое я только видел.  Нес-
колько мгновений спустя оно уже все побледнело и  приняло  сосредоточен-
ное,  почти  печальное выражение;  самые черты ее мне показались больше,
строже,  проще.  Она вся затихла. Мы обошли развалину кругом (Ася шла за
нами  следом)  и  полюбовались видами.  Между тем час обеда приближался.
Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку пива и, обернувшись
ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:
   - За здоровье дамы вашего сердца!
   - А  разве  у него,  - разве у вас есть такая дама?  - спросила вдруг
Ася.
   - Да у кого же ее нет? - возразил Гагин.
   Ася задумалась на мгновение;  ее лицо опять изменилось,  опять появи-
лась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.
   На возвратном  пути  она пуще хохотала и шалила.  Она сломала длинную
ветку, положила ее к себе на плечо, как ружье, повязала себе голову шар-
фом. Помнится, нам встретилась многочисленная семья белокурых и чопорных
англичанах;  все они, словно по команде, с холодным изумлением проводили
Асю своими стеклянными глазами,  а она,  как бы им назло, громко запела.
Воротясь домой,  она тотчас ушла к себе в комнату и появилась  только  к
самому обеду,  одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, пере-
тянутая и в перчатках. За столом она держалась очень чинно, почти чопор-
но,  едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки.  Ей явно хотелось ра-
зыграть передо мною новую роль - роль приличной и  благовоспитанной  ба-
рышни.  Гагин  не мешал ей:  заметно было,  что он привык потакать ей во
всем. Он только по временам добродушно взглядывал на меня и слегка пожи-
мал плечом,  как бы желая сказать: "Она ребенок; будьте снисходительны".
Как только кончился обед,  Ася встала и, надевая шляпу, спросила Гагина:
можно ли ей пойти к фрау Луизе?
   - Давно  ли ты стала спрашиваться?  - отвечал он со своей неизменной,
на этот раз несколько смущенной улыбкой, - разве тебе скучно с нами?
   - Нет,  но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у нее; притом же я
думала,  что вам будет лучше вдвоем:  господин Н.  (она указала на меня)
что-нибудь еще тебе расскажет.
   Она ушла.
   - Фрау Луизе,  - сказал Гагин, стараясь избегать моего взора, - вдова
бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка. Она очень
полюбила Асю.  У Аси страсть знакомиться с людьми круга низшего: я заме-
тил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня очень избалована,
как видите,  - прибавил он, помолчав немного, - да что прикажете делать?
Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и подавно. Я обязан быть снисхо-
дительным с нею.
   Я промолчал.  Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его, тем
сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо русская
душа,  правдивая,  честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без
цепкости и внутреннего жара.  Молодость не кипела в нем ключом; она све-
тилась тихим светом.  Он был очень мил и умен, но я не мог себе предста-
вить,  что с ним станется,  как только он возмужает.  Быть художником...
Без горького, постоянного труда не бывает художников... а трудиться, ду-
мал я,  глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную речь - нет! тру-
диться ты не будешь,  сдаться ты не сумеешь.  Но не полюбить его не было
возможности:  сердце так и влеклось к нему. Часа четыре провели мы вдво-
ем, то сидя на диване, то медленно расхаживая перед домом; и в эти четы-
ре часа сошлись окончательно.
   Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвраща-
лась.
   - Экая она у меня вольница! - промолвил Гагин. - Хотите, я пойду про-
вожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли она? Крюк
не велик.
   Мы спустились в город и,  свернувши в узкий, кривой переулочек, оста-
новились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй
этаж выступал на улицу больше первого,  третий и  четвертый  еще  больше
второго;  весь дом с своей ветхой резьбой,  двумя толстыми внизу, острой
черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке  казался
огромной, сгорбленной птицей.
   - Ася! - крикнул Гагин, - ты здесь?
   Освещенное окно  в  третьем этаже стукнуло и открылось,  и мы увидали
темную головку Аси.  Из-за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо
старой немки.
   - Я здесь, - проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу,
- мне здесь хорошо. На тебе, возьми, - прибавила она, бросая Гагину вет-
ку гераниума, - вообрази, что я дама твоего сердца.
   Фрау Луизе засмеялась.
   - Н. уходит, - ответил Гагин, - он хочет с тобой проститься.
   - Будто?  - промолвила Ася,  - в таком случае дай ему мою ветку,  а я
сейчас вернусь.
   Она захлопнула окно и, кажется, поцеловала фрау Луизе. Гагин протянул
мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза и переб-
рался на другую сторону.
   Помнится, я шел домой,  ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью
на сердце,  как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии ред-
кий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли.
Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страст-
ную тоску по ней.  Мне захотелось дышать  русским  воздухом,  ходить  по
русской земле. "Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне, между
чужими?" - воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на серд-
це,  разрешилась  внезапно  в горькое и жгучее волнение.  Я пришел домой
совсем в другом настроении духа,  чем накануне.  Я чувствовал себя почти
рассерженным  и  долго не мог успокоиться.  Непонятная мне самому досада
меня разбирала.  Наконец,  я сел,  и,  вспомнив о своей коварной  вдове,
(официальным  воспоминанием  обо  этой даме заключался каждый мой день),
достал одну из ее записок.  Но я даже не раскрыл ее;  мысли  мои  тотчас
приняли иное направление.  Я начал думать... думать об Асе. Мне пришло в
голову, что Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затрудне-
ния,  препятствующие его возвращению в Россию...  "Полно,  сестра ли она
его?" - произнес я громко.
   Я разделся,  лег и старался заснуть;  но час спустя я опять  сидел  в
постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой "каприз-
ной девочке с натянутым смехом...".  "Она сложена,  как маленькая рафаэ-
левская Галатея в Фарнезине, - шептал я, - да; и она ему не сестра..."
   А записка вдовы преспокойно лежала на полу, белея в лучах луны.

   V

   На следующее утро опять я пошел в Л.  Я уверял себя,  что мне хочется
повидаться с Гагиным,  но втайне я хотел посмотреть,  что станет  делать
Ася, так ли она будет "чудить", как накануне. Я застал обоих в гостиной,
и странное дело! - оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о Рос-
сии, - Ася показалась мне совершенно русской девушкой, простою девушкой,
чуть не горничной.  На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала
за уши и сидела,  не шевелясь,  у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо,
точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не гово-
рила,  спокойно  посматривала  на свою работу,  и черты ее приняли такое
незначительное,  будничное выражение,  что мне невольно вспомнились наши
доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать
вполголоса "Матушку,  голубушку". Я глядел на ее желтоватое, угасшее ли-
чико,  вспоминал о вчерашних мечтаниях,  и жаль мне было чего-то. Погода
была чудесная. Гагин объявил нам, что пойдет сегодня рисовать этюд с на-
туры:  я спросил его,  позволит ли он мне провожать его, не помешаю ли я
ему?
   - Напротив, - возразил он, - вы мне можете хороший совет дать.
   Он надел круглую шляпу a la Van Dyck,  блузу, взял картон под мышку и
отправился;  я поплелся вслед за ним.  Ася осталась дома.  Гагин, уходя,
попросил ее позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок: Ася обе-
щалась  побывать  на  кухне.  Гагин добрался до знакомой уже мне долины,
присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с раскидистыми
сучьями.  Я лег на траву и достал книжку; но я двух страниц не прочел, а
он только бумагу измарал;  мы все больше рассуждали,  и,  сколько я могу
судить,  довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно рабо-
тать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно зна-
чение художника в наш век.  Гагин,  наконец, решил, что он "сегодня не в
ударе",  лег рядом со мной, и уж тут свободно потекли молодые наши речи,
то горячие,  то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные ре-
чи, в которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досы-
та и наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что-то сделали, ус-
пели в чем-то,  вернулись мы домой.  Я нашел Асю точно такою же, какою я
ее оставил;  как я ни старался наблюдать за нею - ни тени кокетства,  ни
признака намеренно принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было
возможности упрекнуть ее в неестественности.
   - А-га! - говорил Гагин, - пост и покаяние на себя наложила.
   К вечеру она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе.  Я
сам скоро простился с Гагиным,  и, возвратившись домой, не мечтал уже ни
о чем:  этот день прошел в трезвых ощущениях.  Помнится,  однако, ложась
спать, я невольно промолвил вслух:
   - Что за хамелеон эта девушка!  - и,  подумав немного,  прибавил: - А
все-таки она ему не сестра.

   VI

   Прошли целые  две недели.  Я каждый день посещал Гагиных.  Ася словно
избегала меня,  но уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, кото-
рые  так  удивили меня в первые два дня нашего знакомства.  Она казалась
втайне огорченной или смущенной; она и смеялась меньше. Я с любопытством
наблюдал за ней.
   Она довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки;  но по всему
было заметно,  что она с детства не была в женских руках и получила вос-
питание странное,  необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием са-
мого Гагина. От него, несмотря на его шляпу a la Van Dyck и блузу, так и
веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походи-
ла на барышню;  во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок
недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливая и робкая,
она досадовала на свою застенчивость и с досады насильственно  старалась
быть развязной и смелой, что ей не всегда удавалось. Я несколько раз за-
говаривал с ней об ее жизни в России, о ее прошедшем: она неохотно отве-
чала на мои расспросы;  я узнал,  однако,  что до отъезда за границу она
долго жила в деревне.  Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой
на  обе  руки  и запустив пальцы глубоко в волосы,  она пожирала глазами
строки.
   - Браво! - сказал я, подойдя к ней, - как вы прилежны!
   Она подняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
   - Вы думаете,  что я только смеяться умею,  - промолвила она и хотела
удалиться...
   Я взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.
   - Однако я ваш выбор похвалить не могу, - заметил я.
   - Что же читать! - воскликнула она, и, бросив книгу на стол, прибави-
ла: - Так лучше пойду дурачиться, - и побежала в сад.
   В тот же день, вечером, я читал Гагину "Германа и Доротею". Ася спер-
ва все только шныряла мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом,
тихонько подсела ко мне и прослушала чтение до конца.  На следующий день
я  опять  не узнал ее,  пока не догадался,  что ей вдруг вошло в голову:
быть домовитой и степенной,  как Доротея. Словом, она являлась мне полу-
загадочным существом. Самолюбивая до крайности, она привлекала меня, да-
же когда я сердился на нее.  В одном только я более и более убеждался, а
именно в том,  что она не сестра Гагина. Он общался с нею не по-братски:
слишком ласково,  слишком снисходительно и в то же время несколько  при-
нужденно.
   Странный случай, по-видимому, подтвердил мои подозрения.
   Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я нашел ка-
литку запертою.  Не долго думавши добрался я до одного обрушенного места
в ограде,  уже прежде замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко
от этого места,  в стороне от дорожки,  находилась небольшая беседка  из
акаций; я поравнялся с нею и уже прошел было мимом... Вдруг меня поразил
голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносившей следующие слова:
   - Нет,  я никого не хочу любить,  кроме тебя, нет, нет, одного тебя я
хочу любить - и навсегда.
   - Полно, Ася, успокойся, - говорил Гагин, - ты знаешь, я тебе верю.
   Голоса их  раздавались  в беседке.  Я увидал их обоих сквозь негустой
переплет ветвей. Они меня не заметили.
   - Тебя,  тебя одного, - повторила она, бросилась ему на шею и с судо-
рожными рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.
   - Полно, полно, - твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам.
   Несколько мгновений  остался  я неподвижным...  Вдруг я встрепенулся.
"Подойти к ним?..  Ни за что!" - сверкнуло у меня в голове. Быстрыми ша-
гами вернулся я к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом
пустился домой.  Я улыбался,  потирал руки,  удивлялся случаю,  внезапно
подтвердившему  мои  догадки  (я  ни на одно мгновение не усомнился в их
справедливости),  а между тем на сердце у меня было очень горько. "Одна-
ко, - думал я, - умеют же они притворяться! Но к чему? Что за охота меня
морочить?  Не ожидал я этого от него... И что за чувствительное объясне-
ние?"

   VII

   Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку
за спину и,  объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отп-
равился пешком в горы,  вверх по течению реки,  на которой лежит городок
З.  Эти горы,  отрасли хребта,  называемого Собачьей спиной (Hundsruck),
очень любопытные в геологическом отношении;  в особенности замечательные
они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геоло-
гических наблюдений. Я не отдавал себе отчета в том, что во мне происхо-
дило; одно чувство было мне ясно: нежелание видеться с Гагиным. Я уверял
себя,  что  единственной  причиной моего внезапного нерасположения к ним
была досада на их лукавство. Кто принуждал их выдавать себя за родствен-
ников?  Впрочем,  я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и
долинам,  засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами
и гостями,  или ложился на плоский согретый камень и смотрел,  как плыли
облака,  благо погода стояла удивительная. В таких занятиях я провел три
дня  и не без удовольствия,  - хотя на сердце у меня щемило по временам.
Настроение моих мыслей приходилось как раз под стать  спокойной  природе
того края.
   Я отдал  себя всего тихой игре случайности,  набегавшим впечатлениям;
неторопливо смеясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, од-
но общее чувство,  в котором слилось все,  что я видел, ощутил, слышал в
эти три дня, - все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, не-
молчная  болтовня  светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне,
не слишком смелые очертания гор,  хмурые скалы,  чистенькие деревеньки с
почтенными старыми церквами и деревьями,  аисты в лугах, уютные мельницы
с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы
и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадь-
ми,  а иногда коровами,  молодые длинноволосые странники по чистым доро-
гам, обсаженным яблонями и грушами...
   Даже теперь мне приятно вспоминать мои тогдашние впечатления.  Привет
тебе,  скромный уголок германской земли,  с твоим незатейливым довольст-
вом,  с повсеместными следами прилежных рук,  терпеливой, хотя неспешной
работы... Привет тебе и мир!
   Я пришел домой к самому концу третьего дня.  Я забыл сказать,  что  с
досады на Гагиных я попытался воскресить образ жестокосердной вдовы;  но
мои усилия остались тщетны.  Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я
увидел  крестьянскую девочку лет пяти,  с круглым любопытным личиком,  с
невинно выпученными глазенками.  Она так детски-простодушно смотрела  на
меня...  Мне  стало стыдно ее чистого взора,  я не хотел лгать в ее при-
сутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим  прежним
предметом.
   Дома я нашел записку от Гагина.  Он удивлялся неожиданности моего ре-
шения,  пенял мне,  зачем я не взял его с собою,  и просил прийти к ним,
как только я вернусь. Я с неудовольствием прочел эту записку, но на дру-
гой же день отправился в Л.

   VIII

   Гагин встретил меня по-приятельски,  осыпал меня ласковыми  упреками;
но Ася, точно нарочно, как только увидела меня, расхохоталась без всяко-
го повода и,  по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился, пробор-
мотал ей вслед,  что она сумасшедшая, попросил меня извинить ее. Призна-
юсь,  мне стало очень досадно на Асю; уж и без того мне было не по себе,
а тут опять этот неестественный смех,  эти странные ужимки.  Я,  однако,
показал вид, будто ничего не заметил, и сообщил Гагину подробности моего
небольшого путешествия.  Он рассказал мне, что делал, когда я отсутство-
вал.  Но речи наши не клеились; Ася входила в комнату и убегала снова; я
объявил наконец, что у меня есть спешная работа и что мне пора вернуться
домой. Гагин сперва удерживал меня, потом, посмотрев на меня пристально,
вызвался провожать меня. В передней Ася вдруг подошла ко мне и протянула
мне руку; я слегка пожал ее пальцы и едва поклонился ей. Мы вместе с Га-
гиным переправились через Рейн,  и,  проходя мимо любимого моего ясеня с
статуйкой мадонны,  присели на скамью, чтобы полюбоваться видом. Замеча-
тельный разговор произошел тут между нами.
   Сперва мы перекинулись несколькими словами,  потом замолкли, глядя на
светлую реку.
   - Скажите, - заговорил вдруг Гагин, со своей обычной улыбкой, - како-
го  вы  мнения  об  Асе?  Не правда ли,  она должна казаться вам немного
странной?
   - Да,  - ответил я не без некоторого недоумения.  Я не ожидал, что он
заговорит о ней.
   - Ее надо хорошенько узнать,  чтобы о ней судить, - промолвил он, - у
ней сердце очень доброе,  но голова бедовая.  Трудно с ней ладить. Впро-
чем, ее нельзя винить, и если б вы знали ее историю...
   - Ее историю? - перебил я, - разве она не ваша ...
   Гагин взглянул на меня.
   - Уж не думаете ли вы,  что она не сестра мне?.. Нет, - продолжал он,
не обращая внимания на мое замешательство,  - она точно мне сестра,  она
дочь  моего отца.  Выслушайте меня.  Я чувствую к вам доверие и расскажу
вам все.
   Отец мой был человек весьма добрый,  умный, образованный - и несчаст-
ливый.  Он женился рано, по любви; жена его, моя мать, умерла очень ско-
ро;  я остался после нее шести месяцев. Отец увез меня в деревню и целые
двенадцать  лет  не выезжал никуда.  Он сам занимался моим воспитанием и
никогда бы со мной не расстался,  если б брат его,  мой родной дядя,  не
заехал  к нам в деревню.  Дядя этот жил постоянно в Петербурге и занимал
довольно важное место.  Он уговорил отца отдать меня к нему на руки, так
как отец ни за что не соглашался покинуть деревню.  Дядя представил ему,
что мальчику моих лет вредно жить в совершенном уединении,  что с  таким
вечно унылым и молчаливым наставником,  каков был мой отец, я непременно
отстану от моих сверстников,  да и самый нрав мой легко может испортить-
ся.  Отец долго противился увещаниям своего брата, однако уступил, нако-
нец.  Я плакал,  расставаясь с отцом; я любил его, хотя никогда не видел
улыбки на лице его...  но попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное
и невеселое гнездо.  Я поступил в юнкерскую школу,  а из школы перешел в
гвардейский полк.  Каждый год приезжал я в деревню на несколько недель и
с каждым годом находил моего отца все более и более грустным, в себя уг-
лубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь и почти
разучился говорить.  В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать
с  лишком)  я в первый раз увидал у нас в доме худенькую черноглазую де-
вочку лет десяти - Асю.  Отец сказал,  что она сирота и взята им на про-
кормление - он именно так выразился. Я не обратил особенного внимания на
нее;  она была дика,  проворна и молчалива,  как зверек,  и как только я
входил  в  любимую комнату моего отца,  огромную и мрачную комнату,  где
скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечи,  она тотчас прята-
лась  за вольтеровское кресло его или за шкаф с книгами.  Случилось так,
что в последовавшие за тем три,  четыре года обязанности службы помешали
мне побывать в деревне.  Я получал от отца ежемесячно по короткому пись-
му;  об Асе он упоминал редко,  и то вскользь. Ему было уже за пятьдесят
лет, но он казался еще молодым человеком. Представьте же мой ужас: вдруг
я,  ничего не подозревавший,  получаю от приказчика письмо, в котором он
меня  извещает  о  смертельной болезни моего отца и умоляет приехать как
можно скорее, если хочу проститься с ним. Я поскакал сломя голову и зас-
тал  отца  в живых,  но уже при последнем издыхании.  Он обрадовался мне
чрезвычайно,  обнял меня своими исхудалыми руками,  долго поглядел мне в
глаза каким-то не то испытующим,  не то умоляющим взором, и, взяв с меня
слово,  что я исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камер-
динеру  привести  Асю.  Старик привел ее:  она едва держалась на ногах и
дрожала всем телом.
   - Вот,  - сказал мне с усилием отец,  - завещаю тебе мою дочь -  твою
сестру. Ты все узнаешь от Якова, - прибавил он, указав на камердинера.
   Ася зарыдала  и  упала  лицом  на кровать...  Полчаса спустя мой отец
скончался.
   Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей ма-
тери, Татьяны. Живо я помню эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигу-
ру,  ее благообразное,  строгое,  умное лицо с большими темными глазами.
Она слыла девушкой гордой и неприступной. Сколько я мог понять из почти-
тельных недомолвок Якова,  отец мой сошелся с нею несколько  лет  спустя
после смерти матушки.  Татьяна уже не жила тогда в господском доме,  а в
избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой сильно к ней привязался
и после моего отъезда из деревни хотел даже жениться на ней, но она сама
не согласилась быть его женой, несмотря на его просьбы.
   - Покойница Татьяна Васильевна,  - так докладывал мне  Яков,  стоя  у
двери с закинутыми назад руками, - во всем были рассудительны и не захо-
тели батюшку вашего обидеть.  Что,  мол,  я вам за жена? какая я барыня?
Так они говорить изволили, при мне говорили-с.
   Татьяна даже  не  хотела  переселится к нам в дом и продолжала жить у
своей сестры,  вместе с Асей.  В детстве я  видывал  Татьяну  только  по
праздникам,  в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на пле-
чах, она становилась в толпе, возле окна, - ее строгий профиль четко вы-
резался  на прозрачном стекле,  - и смиренно и важно молилась,  кланяясь
низко,  по-старинному.  Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а
на девятом году она лишилась матери.
   Как только  Татьяна умерла,  отец взял Асю к себе в дом.  Он и прежде
изъявлял желание иметь ее при себе,  но Татьяна ему и в  этом  отказала.
Представьте же себе,  что должно было произойти в Асе,  когда ее взяли к
барину.  Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый раз
надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку.  Мать,  пока была жива,
держала ее очень строго;  у отца она пользовалась совершенной  свободой.
Он был ее учителем;  кроме него, она никого не видала. Он не баловал ее,
то есть не нянчился с нею;  но он любил ее страстно и никогда ничего  ей
не запрещал:  он в душе считал себя перед ней виноватым. Ася скоро поня-
ла,  что она главное лицо в доме,  она знала,  что барин ее отец; но она
так  же  скоро  поняла свое ложное положение;  самолюбие развилось в ней
сильно,  недоверчивость тоже;  дурные привычки укоренялись, простота ис-
чезла.  Она  хотела (она сама мне раз призналась в этом) заставить целый
мир забыть ее происхождение;  она и стыдилась своей матери,  и стыдилась
своего стыда,  и гордилась ею.  Вы видите, что она многое знала и знает,
чего не должно бы знать в ее годы ... Но разве она виновата? Молодые си-
лы разыгрывались в ней, кровь кипела, а вблизи ни одной руки, которая бы
ее направила.  Полная независимость во всем!  да разве легко ее вынести?
Она хотела быть не хуже других барышень; она бросилась на книги. Что тут
могло выйти путного? Неправильно начатая жизнь слагалась неправильно, но
сердце в ней не испортилось, ум уцелел.
   И вот я,  двадцатилетний малый,  очутился с тринадцатилетней девочкой
на руках!  В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса,
ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, только понемногу, ис-
подволь,  привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я
точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне
привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
   Я привез ее в Петербург.  Как мне ни больно было с ней расстаться,  -
жить с ней вместе я никак не мог; я поместил ее в один из лучших пансио-
нов. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что забо-
лела и чуть не умерла.  Потом она обтерпелась и выжила в пансионе четыре
года;  но,  против моих ожиданий,  осталась почти такою же,  какою  была
прежде.  Начальница пансиона часто жаловалась мне на нее. "И наказать ее
нельзя,  - говаривала она мне,  - и на ласку она не подается".  Ася была
чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всех; но никак не хотела
подойти под общий уровень, упрямилась, глядела букой... Я не мог слишком
винить ее: в ее положении ей надо было либо прислуживаться, либо дичить-
ся.  Изо всех подруг она сошлась только с одной, некрасивой, загнанной и
бедной девушкой.  Остальные барышни, с которыми она воспитывалась, боль-
шей частью из хороших фамилий,  не любили ее,  язвили ее и  кололи,  как
только  могли;  Ася им на волос не уступала.  Однажды на уроке из закона
божия преподаватель заговорил о пороках.  "Лесть и трусость - самые дур-
ные пороки",  - громко промолвила Ася. Словом, она продолжала идти своей
дорогой;  только манеры ее стали лучше, хотя и в этом отношении она, ка-
жется, не много успела.
   Наконец ей минуло семнадцать лет; оставаться ей долее в пансионе было
невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг мне пришла
благая мысль:  выйти в отставку,  поехать за границу на год или на два и
взять Асю с собой.  Задумано - сделано; и вот мы с ней на берегах Рейна,
где я стараюсь заниматься живописью,  а она ... шалит и чудит по-прежне-
му.  Но теперь я надеюсь,  что вы не станете судить ее слишком строго; а
она хоть и притворяется,  что ей все нипочем, - мнением каждого дорожит,
вашим же мнением в особенности.
   И Гагин опять улыбнулся своей тихой улыбкой. Я крепко стиснул ему ру-
ку.
   - Все так,  - заговорил опять Гагин,  - но с нею мне беда.  Порох она
настоящий. До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она кого полю-
бит!  Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала
вдруг уверять меня,  что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного
меня  любит и век будет меня одного любить ...  И при этом так расплака-
лась ...
   - Так вот что ... - промолвил было я и прикусил язык.
   - А скажите-ка мне, - спросил я Гагина: дело между нами пошло на отк-
ровенность,  -  неужели в самом деле ей до сих пор никто не нравился?  В
Петербурге видела же она молодых людей?
   - Они-то ей и не нравились вовсе.  Нет, Асе нужен герой, необыкновен-
ный человек - или живописный пастух в горном ущелье. А впрочем, я забол-
тался с вами, задержал вас, - прибавил он, вставая.
   - Послушайте, - начал я, - пойдемте к вам, мне домой не хочется.
   - А работа ваша?
   Я ничего не ответил; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в Л.
Увидев знакомый виноградник и белый домик на верху горы,  я почувствовал
какую-то сладость - именно сладость на сердце. Мне стало легко после га-
гинского рассказа.

   IX

   Ася встретила нас на самом пороге дома;  я снова ожидал смеха; но она
вышла к нам вся бледная, молчаливая, с потупленными глазами.
   - Вот он опять,  - заговорил Гагин, - и, заметь, сам захотел вернуть-
ся.
   Ася вопросительно  посмотрела  на меня.  Я в свою очередь протянул ей
руку и на этот раз крепко пожал ее холодные пальчики.  Мне  стало  очень
жаль ее; теперь я многое понимал в ней, что прежде сбивало меня с толку:
ее внутреннее беспокойство,  неуменье держать себя, желание порисоваться
- все мне стало ясно.  Я понял, почему эта странная девочка меня привле-
кала;  не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому
телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась.
   Гагин начал  копаться  в своих рисунках;  я предложил Асе погулять со
мной по винограднику. Она тотчас согласилась, с веселой и почти покорной
готовностью. Мы спустились до половины горы и присели на широкую плиту.
   - И вам не скучно было без нас? - начала Ася.
   - А вам без меня было скучно? - спросил я.
   Ася взглянула на меня сбоку.
   - Да,  - ответила она.  - Хорошо в горах?  - продолжала она тотчас, -
они высоки? Выше облаков? Расскажите мне, что вы видели. Вы рассказывали
брату, но я ничего не слыхала.
   - Вольно ж было вам уходить, - заметил я.
   - Я уходила ...  потому что ... Я теперь вот не уйду, - прибавила она
с доверчивой лаской в голосе, - вы сегодня были сердиты.
   - Я?
   - Вы.
   - Отчего же, помилуйте...
   - Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мне было очень досад-
но, что вы так ушли, и я рада, что вы вернулись.
   - И я рад, что вернулся, - промолвил я.
   Ася повел плечами, как это часто делают дети, когда им хорошо.
   - О, я умею отгадывать! - продолжала она, - бывало, я по одному папа-
шиному кашлю из другой комнаты узнавала, доволен ли он мной или нет.
   До этого дня Ася ни разу не говорила мне о своем отце. Меня это пора-
зило.
   - Вы  любили вашего батюшку?  - проговорил я и вдруг,  к великой моей
досаде, почувствовал, что краснею.
   Она ничего не отвечала и покраснела тоже.  Мы оба замолкли.  Вдали по
Рейну бежал и дымился пароход. Мы принялись глядеть на него.
   - Что же вы не рассказываете? - прошептала Ася.
   - Отчего вы сегодня рассмеялись, как только увидели меня? - - спросил
я.
   - Сама не знаю.  Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны
судить меня... по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка о Ло-
релее?  Ведь это ЕЕ скала виднеется?  Говорят, она прежде всех топила, а
как полюбила, сама бросилась в воду. Мне правится эта сказка. Фрау Луизе
мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми гла-
зами...
   Ася подняла голову и встряхнула кудрями.
   - Ах, мне хорошо, - проговорила она.
   В это мгновенье до нас долетели отрывочные, однообразные звуки. Сотни
голосов разом и с мерными остановками повторяли молитвенный напев: толпа
богомольцев тянулась внизу по дороге с крестами и хоругвями...
   - Вот бы пойти с ними,  - сказала Ася, прислушиваясь к постепенно ос-
лабевавшим взрывам голосов.
   - Разве вы такая набожны?
   - Пойти куда-нибудь далеко,  на молитву,  на трудный подвиг, - - про-
должала она. - А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?
   - Вы честолюбивы,  - заметил я, - вы хотите прожить не даром, след за
собой оставить...
   - А разве это невозможно?
   "Невозможно", - чуть было не повторил я... Но я взглянул в ее светлые
глаза и только промолвил:
   - Попытайтесь.
   - Скажите,  - заговорила Ася после небольшого молчания, в течение ко-
торого какие-то тени пробежали у ней по лицу,  уже успевшему побледнеть,
- вам очень нравилась та дама ...  Вы помните, брат пил за ее здоровье в
развалине, на второй день нашего знакомства?
   Я засмеялся.
   - Ваш брат шутил;  мне ни одна дама не нравилась; по крайней мере те-
перь ни одна не нравится.
   - А что вам нравится в женщинах? - спросила Ася, закинув голову с не-
винным любопытством.
   - Какой странный вопрос! - воскликнул я.
   Ася слегка смутилась.
   - Я не должна была сделать вам такой вопрос,  не правда ли?  Извините
меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и бо-
юсь говорить.
   - Говорите,  ради бога,  не бойтесь,  - подхватил я, - я так рад, что
вы, наконец, перестаете дичиться.
   Ася опустила  глаза и засмеялась тихим и легким смехом;  я не знал за
ней такого смеха.
   - Ну,  рассказывайте же,  - продолжала она,  разглаживая полы  своего
платья  и  укладывая их себе на ноги,  точно она усаживалась надолго,  -
рассказывайте или прочитайте что-нибудь,  как, помните, вы нам читали из
"Онегина" ...
   Она вдруг задумалась ...
        Где нынче крест и тень ветвей Над бедной матерью моей! -
   проговорила она вполголоса.
   - У Пушкина не так, - заметил я.
   - А я хотела бы быть Татьяной, - продолжала она все так же задумчиво.
- Рассказывайте, - подхватила она с живостью.
   Но мне было не до рассказов.  Я глядел на нее, всю облитую ясным сол-
нечным лучом,  всю успокоенную и кроткую. Все радостно сияло вокруг нас,
внизу,  над нами - небо, земля и воды; самый воздух, казалось, был насы-
щен блеском.
   - Посмотрите, как хорошо! - сказал я, невольно понизив голос.
   - Да,  хорошо! так же тихо отвечала она, не смотря на меня. - Если бы
мы с вами были птицы, - как бы мы взвились, как бы полетели ... Так бы и
утонули в этой синеве ... Но мы не птицы.
   - А крылья могут у нас вырасти, - возразил я.
   - Как?
   - Поживите - узнаете.  Есть чувства,  которые поднимают нас от земли.
Не беспокойтесь, у вас будут крылья.
   - А у вас были?
   - Как вам сказать... Кажется, до сих пор я еще не летал.
   Ася опять задумалась. Я слегка наклонился к ней.
   - Умеете вы вальсировать? - спросила она вдруг.
   - Умею, - ответил я, несколько озадаченный.
   - Так пойдемте, пойдемте ... Я попрошу брата сыграть нам вальс ... Мы
вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья.
   Она побежала  к дому.  Я побежал вслед за нею - и несколько мгновений
спустя мы кружились в тесной комнате,  под сладкие  звуки  Ланнера.  Ася
вальсировала прекрасно,  с увлечением. Что-то мягкое, женское проступило
вдруг сквозь ее девически строгий облик. Долго потом рука моя чувствова-
ла  прикосновение  ее нежного стана,  долго слышалось мне ее ускоренное,
близкое дыхание,  долго мерещились темные,  неподвижные,  почти закрытые
глаза на бледном, но оживленном лице, резво обвеянном кудрями.

   X

   Весь этот день прошел как нельзя лучше.  Мы веселились, как дети. Ася
была очень мила и проста.  Гагин радовался, глядя на нее. Я ушел поздно.
Въехавши на середину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по
течению.  Старик поднял весла - и царственная река  понесла  нас.  Глядя
кругом,  слушая,  вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на
сердце...  поднял глаза к небу - но и в небе не было покоя:  испещренное
звездами,  оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к ре-
ке... но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дро-
жали звезды;  тревожное оживление мне чудилось повсюду - и тревога росла
во мне самом.  Я облокотился на край лодки...  Шепот ветра в моих  ушах,
тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не
охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом сво-
их звуков. Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспред-
метного восторга.  Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно ис-
пытанное  ощущение  всеобъемлющих желаний,  когда душа ширится,  звучит,
когда ей кажется,  что она все понимает и любит..  Нет!  во мне зажглась
жажда  счастья.  Я  еще  не  смел  называть его по имени,  - но счастья,
счастья до пресыщения - вот чего хотел я,  вот о чем томился...  А лодка
все неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над веслами.

   XI

   Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблен
ли я в Асю, но я много размышлял о ней; ее судьба меня занимала, я радо-
вался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только со вчераш-
него дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда
она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился
ее образ,  как он был нов для меня,  какие тайный обаяния стыдливо в нем
сквозили...
   Бодро шел  я  по знакомой дороге,  беспрестанно посматривая на издали
белевший домик, я не только о будущем - я о завтрашнем дне не думал; мне
было очень хорошо.
   Ася покраснела,  когда  я вошел в комнату;  я заметил,  что она опять
принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было печаль-
но. А я пришел таким веселым! Мне показалось даже, что она, по обыкнове-
нию своему, собралась было бежать, но сделала усилие над собой - и оста-
лась.  Гагин  находился  в том особенном состоянии художнического жара и
ярости, которое, в виде припадка, внезапно овладевает дилетантами, когда
они вообразят,  что им удалось,  как они выражаются, "поймать природу за
хвост".  Он стоял, весь взъерошенный и выпачканный красками, перед натя-
нутым холстом и,  широко размахивая по нем кистью,  почти свирепо кивнул
мне головой,  отодвинулся, прищурил глаза и снова накинулся на свою кар-
тину. Я не стал мешать ему и подсел к Асе. Медленно обратились ко мне ее
темные глаза.
   - Вы сегодня не такая,  как вчера,  - заметил я после тщетных  усилий
вызвать улыбку на ее губы.
   - Нет,  не такая,  - ответила она неторопливым и глухим голосом. - Но
это ничего... Я нехорошо спала, всю ночь думала.
   - О чем?
   - Ах,  я о многом думала.  Это у меня привычка с детства:  еще с того
времени, когда я жила с матушкой...
   Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:
   - Когда  я  жила  с матушкой...  я думала,  отчего это никто не может
знать,  что с ним будет;  а иногда и видишь беду - да спастись нельзя; и
отчего никогда нельзя сказать всей правды?...  Потом я думала, что я ни-
чего не знаю,  что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень
дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я да-
же шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной должно быть очень
скучно.
   - Вы несправедливы к себе,  - возразил я. - Вы много читали, вы обра-
зованны, и с вашим умом...
   - А я умна?  - спросила она с такой наивной любознательностью,  что я
невольно засмеялся; но она даже не улыбнулась. - Брат, я умна? - спроси-
ла она Гагина.
   Он ничего не отвечал ей и  продолжал  трудиться,  беспрестанно  меняя
кисти и высоко поднимая руку.
   - Я сама не знаю иногда,  что у меня в голове, - продолжала Ася с тем
же задумчивым видом.  - Я иногда самой себя боюсь, ей-богу. Ах, я хотела
бы... Правда ли, что женщинам не следует читать много?
   - Много не нужно, но...
   - Скажите мне,  что я должна читать?  скажите, что я должна делать? Я
все буду делать,  что вы мне скажете, - прибавила она, с невинной довер-
чивостью обратясь ко мне.
   Я не тотчас нашелся, что сказать ей.
   - Ведь вам не будет скучно со мной?
   - Помилуйте, - начал я.
   - Ну, спасибо! - возразила Ася, - а я думала, что вам скучно будет.
   И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою.
   - Н.! - вскрикнул в это мгновение Гагин, - не темен ли этот фон?
   Я подошел к нему. Ася встала и удалилась.

   XII

   Она вернулась  через час,  остановилась в дверях и подозвала меня ру-
кою.
   - Послушайте,  - сказала она, - если б я умерла, вам было бы жаль ме-
ня?
   - Что у вас за мысли сегодня! - воскликнул я.
   - Я воображаю,  что я скоро умру;  мне иногда кажется, что все вокруг
меня со мной прощается.  Умереть лучше,  чем жить так...  Ах! не глядите
так на меня; я, право, не притворяюсь. А то я вас опять бояться буду.
   - Разве вы меня боялись?
   - Если я такая странная,  я,  право,  не виновата, - возразила она. -
Видите, я уж и смеяться не могу...
   Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера.  Что-то проис-
ходило  в ней,  чего я не понимал.  Ее взор часто останавливался на мне;
сердце мое тихо сжималось под этим загадочным взором.  Она казалась спо-
койною,  а мне, глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не вол-
новалась.  Я любовался ею,  я находил трогательную прелесть в ее поблед-
невших  чертах,  в ее нерешительных,  замедленных движениях - а ей поче-
му-то воображалось, что я не в духе.
   - Послушайте,  - сказала она мне незадолго до прощанья,  - меня мучит
мысль,  что  вы меня считаете легкомысленной...  Вы вперед всегда верьте
тому,  что я вам говорить буду, только и вы будьте со мной откровенны; а
я вам всегда буду говорить правду, даю вам честное слово...
   Это "честное слово" опять заставило меня засмеяться.
   - Ах,  не смейтесь,  - проговорила она с живостью, - а то я вам скажу
сегодня то, что вы мне сказали вчера: "Зачем вы смеетесь?" - и, помолчав
немного,  она  прибавила:  -  Помните,  вы  вчера говорили о крыльях?...
Крылья у меня выросли - да лететь некуда.
   - Помилуйте, - промолвил я, - перед вами все пути открыты.
   Ася посмотрела мне прямо и пристально в глаза.
   - Вы сегодня дурного мнения обо мне, - сказала она, нахмурив брови.
   - Я? дурного мнения? о вас!...
   - Что вы точно в воду опущенные,  - перебил меня Гагин,  - хотите, я,
по-вчерашнему, сыграю вам вальс?
   - Нет, нет, - возразила Ася и стиснула руки, - сегодня ни за что!
   - Я тебя не принуждаю, успокойся...
   - Ни за что, - повторила она, бледнея.
   "Неужели она меня любит?" - думал я, подходя к Рейну, быстро кативше-
му темные волны.

   XIII

   "Неужели она меня любит?" - спрашивал я себя на другой  день,  только
что проснувшись. Я не хотел заглядывать в самого себя. Я чувствовал, что
ее образ, образ "девушки с натянутым смехом", втеснился мне в душу и что
мне от него не скоро отделаться.  Я пошел в Л. и остался там целый день,
но Асю видел только мельком.  Ей нездоровилось, у ней голова болела. Она
сошла вниз,  на минутку,  с повязанным лбом, бледная, худенькая, с почти
закрытыми глазами;  слабо улыбнулась, сказала: "Это пройдет, это ничего,
все пройдет,  не правда ли?" - и ушла.  Мне стало скучно и как-то груст-
но-пусто; я, однако, долго не хотел уходить и вернулся поздно, не увидав
ее более.
   Следующее утро прошло в каком-то полусне сознания.  Я хотел приняться
за работу - не мог;  хотел ничего не делать и не думать... и это не уда-
лось. Я бродил по городу; возвращался домой, выходил снова.
   - Вы ли господин Н.?  - раздался вдруг за мной детский голос. Я огля-
нулся;  передо мною стоял мальчик. - Это вам от фрейлейн Annette, - при-
бавил он, подавая мне записку.
   Я развернул ее - и узнал неправильный и быстрый почерк Аси. "Я непре-
менно должна вас видеть,  - писала мне она, - приходите сегодня в четыре
часа  к  каменной  часовне на дороге возле развалины.  Я сделала сегодня
большую неосторожность... Приходите, ради бога, вы все узнаете... Скажи-
те посланному: да".
   - Будет ответ? - спросил меня мальчик.
   - Скажи, что да, - отвечал я.
   Мальчик убежал.

   XIV

   Я пришел к себе в комнату,  сел и задумался. Сердце во мне сильно би-
лось.  Несколько раз перечел я записку Аси.  Я посмотрел на часы: и две-
надцати еще не было.
   Дверь отворилась - вошел Гагин.
   Лицо его  было пасмурным.  Он схватил меня за руку и крепко пожал ее.
Он казался очень взволнованным.
   - Что с вами? - спросил я.
   Гагин взял стул и сел против меня.
   - Четвертого дня,  - начал он с принужденной улыбкой и запинаясь, - я
удивил вас своим рассказом;  сегодня удивлю еще более. С другим я, веро-
ятно,  не решился бы...  так прямо...  Но вы благородный человек, вы мне
друг, не так ли? Послушайте: моя сестра, Ася, в вас влюблена.
   Я вздрогнул и приподнялся...
   - Ваша сестра, говорите вы...
   - Да, да, - перебил меня Гагин. - Я вам говорю, она сумасшедшая и ме-
ня с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать - и доверяет мне. Ах,
что за душа у этой девочки... но она себя погубит, непременно.
   - Да вы ошибаетесь, - начал я.
   - Нет, не ошибаюсь. Вчера, вы знаете, она почти целый день пролежала,
ничего не ела,  впрочем не жаловалась...  Она никогда не жалуется.  Я не
беспокоился,  хотя к вечеру у нее сделался небольшой жар. Сегодня, в два
часа ночи,  меня разбудила наша хозяйка:  "Ступайте,  говорит,  к  вашей
сестре: с ней что-то худо". Я побежал к Асе и нашел ее нераздетою, в ли-
хорадке,  в слезах;  голова у нее горела,  зубы стучали. "Что с тобой? -
спросил я,  - ты больна?" Она бросилась мне на шею и начала умолять меня
увезти ее как можно скорее, если я хочу, чтобы она осталась в живых... Я
ничего не понимаю,  стараюсь ее успокоить... Рыдания ее усиливаются... и
вдруг сквозь эти рыдания услышал я... Ну, словом, я услышал, что она вас
любит.  Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе не
можем,  как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказыва-
ются  в  ней эти чувства;  это находит на нее так же неожиданно и так же
неотразимо,  как гроза.  Вы очень милый человек, - продолжал Гагин, - но
почему она вас так полюбила,  этого я,  признаюсь, не понимаю. Она гово-
рит,  что привязалась к вам с первого взгляда.  Оттого она и плакала  на
днях,  когда уверяла меня,  что, кроме меня, никого любить не хочет. Она
воображает, что вы ее презираете, что вы, вероятно, знаете, кто она; она
спрашивала меня, не рассказал ли я вам ее историю, - я, разумеется, ска-
зал,  что нет;  но чуткость ее - просто страшна.  Она желает одного: уе-
хать,  уехать тотчас.  Я просидел с ней до утра; она взяла с меня слово,
что нас завтра же здесь не будет,  - и тогда только она заснула. Я поду-
мал,  подумал и решился - поговорить с вами.  По-моему, Ася права: самое
лучшее - уехать нам обоим отсюда.  И я сегодня же бы увез ее,  если б не
пришла мне в голову мысль,  которая меня остановила.  Может быть...  как
знать?  - вам сестра моя нравится? Если так, с какой стати я увезу ее? Я
вот и решился, отбросив в сторону всякий стыд... Притом же я сам кое-что
заметил...  Я решился... узнать от вас... - Бедный Гагин смутился. - Из-
вините меня,  пожалуйста,  - прибавил он, - я не привык к таким передря-
гам.
   Я взял его за руку.
   - Вы хотите знать,  - произнес я твердым голосом,  - нравится ли  мне
ваша сестра? Да, она мне нравится...
   Гагин взглянул на меня.
   - Но, - проговорил он, запинаясь, - ведь вы не женитесь на ней?
   - Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу
ли я теперь...
   - Знаю, знаю, - перебил меня Гагин. - Я не имею никакого права требо-
вать от вас ответа,  и вопрос мой - верх неприличия...  Но что прикажете
делать?  С огнем шутить нельзя.  Вы не знаете Асю; она в состоянии зане-
мочь,  убежать,  свиданье вам назначить...  Другая умела бы все скрыть и
выждать - но не она.  С нею это в первый раз - вот что беда!  Если бы вы
видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.
   Я задумался.  Слова  Гагина  "свиданье вам назначить" кольнули меня в
сердце. Мне показалось постыдным не отвечать откровенностью на его чест-
ную откровенность.
   - Да, - сказал я наконец, - вы правы. Час тому назад я получил от ва-
шей сестры записку. Вот она.
   Гагин взял записку, быстро пробежал ее и уронил руки на колени. Выра-
жение изумления на его лице было очень забавным,  но мне было не до сме-
ху.
   - Вы, повторяю, благородный человек, - проговорил он, - но что же те-
перь делать?  Как? она сама хочет уехать, и пишет к вам, и упрекает себя
в неосторожности... и когда это она успела написать? Чего ж она хочет от
вас?
   Я успокоил его, и мы принялись толковать хладнокровно по мере возмож-
ности о том, что нам следовало предпринять.
   Вот что мы остановились, наконец: во избежание беды я должен был идти
на свидание и честно объясниться с Асей; Гагин обязался сидеть дома и не
подать вида,  что ему известна ее записка; а вечером мы положили сойтись
опять.
   - Я твердо надеюсь на вас, - сказал Гагин и стиснул мне руку, - поща-
дите и ее и меня.  А уезжаем мы все-таки завтра,  - - прибавил он, вста-
вая, - потому что ведь вы на Асе не женитесь.
   - Дайте мне сроку до вечера, - возразил я.
   - Пожалуй, но вы не женитесь.
   Он ушел,  а я бросился на диван и закрыл глаза.  Голова у меня ходила
кругом:  слишком много впечатлений в нее нахлынуло разом. Я досадовал на
откровенность  Гагина,  я досадовал на Асю,  ее любовь меня и радовала и
смущала. Я не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбеж-
ность скорого, почти мгновенного решения терзала меня...
   "Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!" -
сказал я, вставая.

   XV

   В условленный час я переправился через Рейн, и первое лицо, встретив-
шее меня на противоположном берегу,  был тот самый мальчик, который при-
ходил ко мне поутру. Он, по-видимому, ждал меня.
   - От фрейлейн Annette,  - сказал он шепотом и подал мне другую запис-
ку.
   Ася извещала  меня  о  перемене  места нашего свидания.  Я должен был
прийти через полтора часа не к часовне, а в дом к фрау Луизе, постучать-
ся внизу и войти в третий этаж.
   - Опять: да? - спросил меня мальчик.
   - Да, - повторил я и пошел по берегу Рейна.
   Вернуться домой  было некогда,  я не хотел бродить по улицам.  За го-
родской стеною находился маленький сад с навесом для  кеглей  и  столами
для любителей пива.  Я вошел туда. Несколько уже пожилых немцев играли в
кегли;  со стуком катились деревянные шары,  изредка раздавались одобри-
тельные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными глазами принес-
ла мне кружку пива;  я взглянул в ее лицо.  Она  быстро  отворотилась  и
отошла прочь.
   - Да,  - промолвил тут же сидевший толстый и краснощекий гражданин, -
Ганхен наша сегодня очень огорчена: жених ее пошел в солдаты.
   Я посмотрел на нее;  она прижалась в уголок и  подперла  рукой  щеку;
слезы капали одна за другой по ее пальцам. Кто-то спросил пива; она при-
несла ему кружку и опять вернулась на свое место.  Ее горе подействовало
на меня; я начал думать об ожидавшем меня свидании, но мои думы были за-
ботливые,  невеселые думы. Не с легким сердцем шел я на это свидание, не
предаваться радостям взаимной любви предстояло мне; мне предстояло сдер-
жать данное слово,  исполнить трудную обязанность. "С ней шутить нельзя"
- эти слова Гагина, как стрелы, впились в мою душу. А еще четвертого дня
в этой лодке,  не томился ли я жаждой счастья? Оно стало возможным - и я
колебался,  я отталкивал,  я должен был оттолкнуть его прочь... Его вне-
запность меня смущала.  Сама Ася, с ее огненной головой, с ее прошедшим,
с ее воспитанием, это привлекательное, но странное существо - признаюсь,
она меня пугала. Долго боролись во мне чувства. Назначенный срок прибли-
жался.  "Я не могу на ней жениться, - решил я, наконец, - она не узнает,
что и я полюбил ее".
   Я встал - и, положив талер в руку бедной Ганхен (она даже не поблаго-
дарила меня),  направился к дому фрау Луизе.  Вечерние тени уже разлива-
лись в воздухе,  и узкая полоса неба, над темной улицей, алела отблеском
зари. Я слабо стукнул в дверь; она тотчас отворилась. Я переступил порог
и очутился в совершенной темноте.
   - Сюда! - послышался я старушечий голос. - Вас ждут.
   Я шагнул раза два ощупью, чья-то костлявая рука взяла мою руку.
   - Вы это, фрау Луизе? - спросил я.
   - Я, - отвечал мне тот же голос, - я, мой прекрасный молодой человек.
   Старуха повела меня опять вверх,  по крутой лестнице,  и остановилась
на  площадке  третьего этажа.  При слабом свете,  падавшем из крошечного
окошка,  я увидал морщинистое лицо вдовы  бургомистра.  Приторно-лукавая
улыбка растягивала ее ввалившиеся губы, ежила тусклые глазки. Она указа-
ла мне на маленькую дверь. Судорожным движением руки отворил я ее и зах-
лопнул за собой.

   XVI

   В небольшой комнате, куда я вошел, было довольно темно, и я не тотчас
увидел Асю.  Закутанная в длинную шаль,  она сидела на стуле возле окна,
отвернув и почти спрятав голову, как испуганная птичка. Она дышала быст-
ро и вся дрожала.  Мне стало несказанно жалко ее.  Я подошел к ней.  Она
еще больше отвернула голову...
   - Анна Николаевна, - сказал я.
   Она вдруг вся выпрямилась,  хотела взглянуть на меня - и не могла.  Я
схватил ее руку, она была холодна и лежала, как мертвая, на моей ладони.
   - Я желала...  - начала Ася,  стараясь улыбнуться, но ее бледные губы
не слушались ее,  - я хотела... Нет, не могу, - проговорила она и умолк-
ла. Действительно, голос ее прерывался на каждом слове.
   Я сел подле нее.
   - Анна Николаевна, - повторил я и тоже не мог ничего прибавить.
   Настало молчание.  Я продолжал держать ее руку и глядел на  нее.  Она
по-прежнему вся сжималась,  дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю
губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы... Я глядел на
нее; было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точ-
но она от усталости едва добралась до стула и так и упала на него. Серд-
це во мне растаяло...
   - Ася, - сказал я чуть слышно...
   Она медленно подняла на меня свои глаза... О, взгляд женщины, которая
полюбила, - кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, воп-
рошали, отдавались... Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь про-
бежал по мне жгучими иглами, я нагнулся и приник к ее руке...
   Послышался трепетный звук,  похожий на прерывистый вздох, и я почувс-
твовал на моих волосах прикосновение слабой,  как лист дрожавшей руки. Я
поднял голову и увидел ее лицо.  Как оно вдруг преобразилось!  Выражение
страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал меня за собою,
губы слегка раскрылись,  лоб побледнел как мрамор,  и кудри отодвинулись
назад,  как будто ветер их откинул.  Я забыл все,  я потянул ее к себе -
покорно повиновалась ее рука,  все тело ее повлеклось  вслед  за  рукою,
шаль покатилась с плеч,  и голова ее тихо легла на мою грудь,  легла под
мои загоревшиеся губы...
   - Ваша... - прошептала она чуть слышно.
   Уже руки мои скользили вокруг ее стана... Но вдруг воспоминание о Га-
гине, как молния, меня озарило.
   - Что  мы делаем!..  - воскликнул я и судорожно отодвинулся назад.  -
Ваш брат... ведь он все знает... Он знает, что я вижусь с вами.
   Ася опустилась на стул.
   - Да,  - продолжал я,  вставая и отходя в другой угол комнаты.  - Ваш
брат все знает... Я должен был ему все сказать.
   - Должны? - проговорила она невнятно. Она, видимо, не могла еще прий-
ти в себя и плохо меня понимала.
   - Да,  да,  - повторил я с каким-то ожесточением,  - и в этом вы одни
виноваты,  вы одни.  Зачем вы сами выдали вашу тайну?  Кто заставлял вас
все высказать вашему брату?  Он сегодня был сам у меня и передал мне ваш
разговор  с ним.  - Я старался не глядеть на Асю и ходил большими шагами
по комнате. - Теперь все пропало, все, все.
   Ася поднялась было со стула.
   - Останьтесь, - воскликнул я, - останьтесь, прошу вас. Вы имеете дело
с  честным человеком,  - да,  с честным человеком.  Но,  ради бога,  что
взволновало вас?  Разве вы заметили во мне какую перемену?  А я  не  мог
скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня ко мне.
   "Что я  такое говорю?" - думал я про себя,  и мысль,  что я безнравс-
твенный обманщик,  что Гагин знает о нашем свидании,  что все  искажено,
обнаружено, - так и звенела у меня в голове.
   - Я  не звала брата,  - послышался испуганный шепот Аси,  - он пришел
сам.
   - Посмотрите же,  что вы наделали,  - продолжал я. - Теперь вы хотите
уехать...
   - Да, я должна уехать, - так же тихо проговорила она, - я и попросила
вас сюда для того только, чтобы проститься с вами.
   - И вы думаете, - возразил я, - мне будет легко с вами расстаться?
   - Но зачем же вы сказали брату? - с недоумением повторила Ася.
   - Я вам говорю - я не мог поступить иначе.  Если бы вы сами не выдали
себя...
   - Я заперлась в моей комнате,  - возразила она простодушно,  - - я не
знала, что у моей хозяйки был другой ключ...
   Это невинное извинение,  в ее устах, в такую минуту - меня тогда чуть
не рассердило...  а теперь я без умиления не могу его вспомнить. Бедное,
честное, искреннее дитя!
   - И вот теперь все кончено! - начал я снова. - Все. Теперь нам должно
расстаться. - Я украдкой взглянул на Асю... лицо ее быстро краснело. Ей,
я это чувствовал,  и стыдно становилось и страшно. Я сам ходил и говорил
как в лихорадке. - Вы не дали развиться чувству, которое начинало созре-
вать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко мне доверия, вы усом-
нились во мне...
   Пока я говорил,  Ася все больше и больше наклонялась вперед - и вдруг
упала на колени,  уронила голову на руки и зарыдала.  Я подбежал к  ней,
пытался  поднять ее,  но она мне не давалась.  Я не выношу женских слез:
при виде их я тотчас теряюсь.
   - Анна Николаевна,  Ася,  - твердил я, - пожалуйста, умоляю вас, ради
бога, перестаньте... - Я снова взял ее за руку...
   Но, к  величайшему моему изумлению,  она вдруг вскочила - с быстротою
молнии бросилась к двери и исчезла...
   Когда несколько минут спустя фрау Луизе вошла в комнату - я  все  еще
стоял по самой середине ее,  уж точно как громом пораженный.  Я не пони-
мал, как могло это свидание так быстро, так глупо кончиться - кончиться,
когда я и сотой доли не сказал того,  что хотел, что должен был сказать,
когда я еще сам не знал, чем оно разрешиться...
   - Фрейлейн ушла?  - спросила меня фрау Луизе,  приподняв свои  желтые
брови до самой накладки.
   Я посмотрел на нее как дурак - и вышел вон.

   XVII

   Я выбрался из города и пустился прямо в поле. Досада, досада бешеная,
меня грызла.  Я осыпал себя укоризнами. Как я мог не понять причину, ко-
торая  заставила  Асю переменить место нашего свидания,  как не оценить,
чего ей стоило прийти к этой старухе, как я не удержал ее! Наедине с ней
в той глухой,  едва освещенной комнате у меня достало силы, достало духа
- оттолкнуть ее от себя,  даже упрекать ее. А теперь ее образ меня прес-
ледовал,  я просил у нее прощения; воспоминания об этом бледном лице, об
этих влажных и робких глазах, о развитых волосах, о легком прикосновении
ее  головы к моей груди - жгли меня.  "Ваша..." - слышался мне ее шепот.
"Я поступил по совести",  - уверял я себя... Неправда! Разве я точно хо-
тел такой развязки?  Разве я в состоянии с ней расстаться?  Разве я могу
лишиться ее? "Безумец! Безумец!" - повторял я с озлоблением...
   Между тем ночь наступала.  Большими шагами направился я к  дому,  где
жила Ася.

   XVIII

   Гагин вышел мне навстречу.
   - Видели вы сестру? - закричал он мне еще издали.
   - Разве ее нет дома? - спросил я.
   - Нет.
   - Она не возвращалась?
   - Нет. Я виноват, - продолжал Гагин, - не мог утерпеть: против нашего
уговора, ходил к часовне; там ее не было; стало быть, она не приходила?
   - Она не была у часовни.
   - И вы ее не видели?
   Я должен был сознаться, что я ее видел.
   - Где?
   - У фрау Луизе.  Я расстался с ней час тому назад,  - прибавил я, - я
был уверен, что она домой вернулась.
   - Подождем, - сказал Гагин.
   Мы вошли в дом и сели друг подле друга. Мы молчали. Нам очень неловко
было обоим. Мы беспрестанно оглядывались, посматривали на дверь, прислу-
шивались. Наконец, Гагин встал.
   - Это  ни  на что не похоже!  - воскликнул он,  - у меня сердце не на
месте. Она меня уморит, ей-богу... Пойдемте искать ее.
   Мы вышли. На дворе уже совсем стемнело.
   - О чем же вы с ней говорили? - спросил меня Гагин, надвигая шляпу на
глаза.
   - Я видел ее всего минут пять,  - отвечал я,  - я говорил с ней,  как
было условлено.
   - Знаете ли что? - возразил он, - лучше нам разойтись, этак мы скорее
на нее наткнуться можем. Во всяком случае приходите сюда через час.

   XIX

   Я проворно спустился с виноградника и бросился в город. Быстро обошел
я все улицы,  заглянул всюду, даже в окна фрау Луизе, вернулся к Рейну и
побежал по берегу... Изредка попадались мне женские фигуры, но Аси нигде
не было видно.  Уже не досада меня грызла, - тайный страх терзал меня, и
не один страх я чувствовал... нет, я чувствовал раскаяние, сожаление са-
мое жгучее, любовь - да! - самую нежную любовь. Я ломал руки, я звал Асю
посреди надвигавшейся ночной тьмы, сперва вполголоса, потом все громче и
громче;  я повторял сто раз,  что я ее люблю,  я клялся никогда с ней не
расставаться; я дал бы все на свете, чтобы опять держать ее холодную ру-
ку, опять слышать ее тихий голос, опять видеть ее перед собою... Она бы-
ла так близка, она пришла ко мне с полной решимостью, в полной невиннос-
ти сердца и чувств, она принесла мне свою нетронутую молодость... и я не
прижал ее к своей груди,  я лишил себя блаженства увидеть,  как ее милое
лицо расцвело бы радостью и тишиной восторга...  Эта мысль  меня  с  ума
сводила.
   "Куда она могла пойти, что она с собою сделала?" - восклицал я в тос-
ке бессильного отчаяния...  Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу
реки.  Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семь-
десят тому назад,  стоял до половины вросший в землю каменный  крест  со
старинной надписью.  Сердце во мне замерло... Я подбежал к кресту: белая
фигура исчезла.  Я крикнул:  "Ася!" Дикий голос испугал меня самого - но
никто не отозвался...
   Я решил пойти узнать, не нашел ли ее Гагин.

   XX

   Быстро взбираясь  по  тропинке виноградника,  я увидел свет в комнате
Аси... Это меня несколько успокоило.
   Я подошел к дому;  дверь внизу была заперта, я постучался. Неосвещен-
ное окошко в нижнем этаже осторожно отворилось,  и показалась голова Га-
гина.
   - Нашли? - спросил я его.
   - Она вернулась,  - ответил он мне шепотом,  - она в своей комнате  и
раздевается. Все в порядке.
   - Слава богу!  - воскликнул я с несказанным порывом радости,  - слава
богу! Теперь все прекрасно. Но вы знаете, мы должны еще переговорить.
   - В другое время, - возразил он, тихо потянув к себе раму, - в другое
время, а теперь прощайте.
   - До завтра, - сказал я, - завтра все будет решено.
   - Прощайте, - повторил Гагин. Окно затворилось.
   Я чуть было не постучал в окно.  Я хотел тогда же сказать Гагину, что
я прошу руки его сестры. Но такой сватанье в такую пору... "До завтра, -
подумал я, - завтра я буду счастлив..."
   Завтра я буду счастлив!  У счастья нет завтрашнего дня;  у него нет и
вчерашнего;  оно не помнит прошедшего,  не думает о будущем; у него есть
настоящее - и то не день, а мгновенье.
   Я не помню,  как я дошел до З. Не ноги меня несли, не лодка меня вез-
ла:  меня поднимали какие-то широкие, сильные крылья. Я прошел мимо кус-
та,  где пел соловей, я остановился и долго слушал: мне казалось, он пел
мою любовь и мое счастье.

   XXI

   Когда, на другой день утром, я стал подходить к знакомому домику, ме-
ня  поразило  одно обстоятельство:  все окна в нем были раскрыты и дверь
тоже была раскрыта;  какие-то бумажки валялись перед порогом; служанка с
метлой показалась за дверью.
   Я приблизился к ней...
   - Уехали! - брякнула она, прежде чем я успел спросить ее: дома ли Га-
гин?
   - Уехали?... - повторил я. - Как уехали? Куда?
   - Уехали сегодня утром,  в шесть часов,  и не сказали куда. Постойте,
ведь вы, кажется, господин Н.?
   - Я господин Н.
   - К вам есть письмо у хозяйки.  - Служанка пошла наверх и вернулась с
письмом. - Вот-с, извольте.
   - Да не может быть... Как же это так?.. - начал было я.
   Служанка тупо посмотрела на меня и принялась мести.
   Я развернул письмо. Ко мне писал Гагин; от Аси не было ни строчки. Он
начал  с того,  что просил не сердиться на него за внезапный отъезд;  он
был уверен,  что, по зрелом соображении, я одобрю его решение. Он не на-
ходил другого выхода из положения, которое могло сделаться затруднитель-
ным и опасным.  "Вчера вечером,  - писал он,  - пока мы оба молча  ждали
Асю, я убедился окончательно в необходимости разлуки. Есть предрассудки,
которые я уважаю; я понимаю, что вам нельзя жениться на Асе. Она мне все
сказала;  для ее спокойствия я должен был уступить ее повторенным,  уси-
ленные просьбам".  В конце письма он изъявлял сожаление о том,  что наше
знакомство так скоро прекратилось,  желал мне счастья,  дружески жал мне
руку и умолял меня не стараться их отыскивать.
   "Какие предрассудки?  - вскричал я,  как будто он мог меня слышать, -
что за вздор! Кто дал право похитить ее у меня..." Я схватил себя за го-
лову...
   Служанка начал громко кликать хозяйку:  ее испуг заставил меня прийти
в себя.  Одна мысль во мне загорелась:  сыскать их, сыскать во что бы то
ни стало.  Принять этот удар,  примириться с такой развязкой было невоз-
можно.  Я узнал от хозяйки, что они в шесть часов утра сели на пароход и
поплыли вниз по Рейну.  Я отправился в контору: там мне сказали, что они
взяли  билеты до Кельна.  Я пошел домой с тем,  чтобы тотчас уложиться и
поплыть вслед за ними. Мне пришлось идти мимо дома фрау Луизе... Вдруг я
слышу:  меня  кличет  кто-то.  Я поднял голову и увидал в окне той самой
комнаты, где я накануне виделся с Асей, вдову бургомистра. Она улыбалась
своей  противной улыбкой и звала меня.  Я отвернулся и прошел было мимо;
но она мне крикнула мне вслед, что у нее есть что-то для меня. Эти слова
меня остановили,  и я вошел в ее дом.  Как передать мои чувства, когда я
увидал опять эту комнатку...
   - По-настоящему, - начала старуха, показывая мне маленькую записку, -
я  бы должна была дать вам это только в случае,  если бы вы зашли ко мне
сами, но вы такой прекрасный молодой человек. Возьмите.
   Я взял записку.
   На крошечном клочке бумаги стояли следующие слова,  торопливо  начер-
ченные карандашом:
   "Прощайте, мы не увидимся более.  Не из гордости я уезжаю - нет,  мне
нельзя иначе.  Вчера,  когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали
одно слово, одно только слово - я бы осталась. Вы его не сказали. Видно,
так лучше... Прощайте навсегда!"
   Одно слово...  О,  я безумец!  Это слово... я со слезами повторял его
накануне,  я расточал его на ветер,  я твердил его среди пустых полей...
но я не сказал его ей,  я не сказал ей, что я люблю ее... Когда я встре-
тился  с  ней в той роковой комнате,  во мне еще не было ясного сознания
моей любви:  оно не проснулось даже тогда,  когда я сидел с ее братом  в
бессмысленном и тягостном молчании...  оно вспыхнуло с неудержимой силой
лишь несколько мгновений спустя,  когда,  испуганный  возможностью  нес-
частья,  я стал искать и звать ее...  но тогда уже было поздно.  "Да это
невозможно!" - скажут мне;  не знаю,  возможно ли это,  - знаю,  что это
правда. Ася бы не уехала, если б в ней была хоть тень кокетства и если б
ее положение не было ложно. Она не могла вынести того, что всякая другая
снесла бы;  я этого не понял.  Недобрый мой гений остановил признание на
устах моих при последнем свидании с Гагиным перед потемневшим  окном,  и
последняя нить,  за которую я еще мог ухватиться,  - выскользнула из рук
моих.
   В тот же день я вернулся с уложенным чемоданом в город Л.  и поплыл в
Кельн.  Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими ули-
цами,  со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был поза-
быть, - я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было
бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял рядом с нею и, сме-
ясь,  рассказывал ей что-то, а на другой стороне Рейна маленькая моя ма-
донна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.

   XXII

   В Кельне я напал на след Гагиных;  я узнал, что они поехали в Лондон;
я пустился вслед за ними;  но в Лондоне все мои розыски остались тщетны-
ми. Я долго не хотел смириться, я долго упорствовал, но я должен был от-
казаться, наконец, от надежды настигнуть их.
   И я  не  увидел их более - я не увидел Аси.  Темные слухи доходили до
меня о нем,  но она навсегда для меня исчезла.  Я даже не знаю,  жива ли
она.  Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в ва-
гоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвен-
ные черты...  но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася оста-
лась в моей памяти той самой девочкой,  какою я знавал ее в лучшую  пору
своей  жизни,  какою  я ее видел в последний раз,  наклоненной на спинку
низкого деревянного стула.
   Впрочем, я должен сознаться, что я не слишком долго грустил по ней; я
даже нашел,  что судьба хорошо распорядилась, не соединив меня с Асей; я
утешался мыслию,  что я,  вероятно,  не был бы счастлив с такой женой. Я
был тогда молод - и будущее, это короткое, быстрое будущее, казалось мне
беспредельным.  Разве не может повториться то,  что было, думал я, и еще
лучше, еще прекраснее?.. Я знавал других женщин - но чувство, возбужден-
ное во мне Асей,  то жгучее,  нежное,  глубокое чувство, уже не повтори-
лось. Нет! ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовию устрем-
ленных на меня глаз,  ни на чье сердце, припавшее к моей груди, не отве-
чало мое сердце таким радостным и сладким замиранием! Осужденный на оди-
ночество бессемейного бобыля,  доживаю я скучные годы,  но я храню,  как
святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, ко-
торый она некогда бросила мне из окна.  Он до сих пор издает слабый  за-
пах,  а рука,  мне давшая его,  та рука, которую мне только раз пришлось
прижать к губам моим,  быть может, давно уже тлеет в могиле... И я сам -
что сталось со мною?  Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных
дней,  от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтож-
ной  травки  переживает  все радости и все горести человека - переживает
самого человека.