|
|
ШТЕРН Борис Гедальевич
Сборник рассказов и повестей
СОДЕРЖАНИЕ:
АВТОБИОГРАФИЯ
ВОПЛИ
ВТОРОЕ ИЮЛЯ ЧЕТВЕРТОГО ГОДА
ГАЛАТЕЯ
ГОРЫНЫЧ
ДЕД МОРОЗ
ЖЕЛЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК или ПОКА БАРАБАН ЕЩЕ ВЕРТИТСЯ
ИВАН-ДУРАК или ПОСЛЕДНИЙ ИЗ КГБ
КАЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ - ПОЭТ БЕСОВ
ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ КРАТКИЙ КУРС СОЦРЕАЛИЗМА
ПОВЕСТКА
ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ РАССКАЗ N_1
РЕКВИЕМ ПО САЛЬЕРИ
РЫБА ЛЮБВИ
ТУМАН В ДЕСАНТНОМ БОТИНКЕ
ШЕСТАЯ ГЛАВА "ДОН КИХОТА"
АВТОБИОГРАФИЯ
ШТЕРН Борис Гедальевич
(1947 - предположительно 2010 гг.)
Водолей. Родился в пол-первого ночи в день Святого Валентина
(международный День Любви, 14 февраля), в год Свиньи (Кабана?), в Матери
Городов Русских, то ли накануне, то ли сразу после сталинской денежной
реформы, когда старые деньги уже не "фунциклировали", а за новые нечего
было купить. Нормальное состояние. С тех пор так и живу и до сих пор не
пойму, почему Киев - именно "мать", а не "отец" городов русских? В этот же
день (14 февраля, но в другие годы) родились: Барух Спиноза и Петр
Ефимович Шелест.
Таким образом пережил всех правителей бывшего СССР, кроме,
разумеется, Ленина - Ленин всегда живой. Хорошо помню похороны Сталина. С
гордостью носил траурную повязку, стоял в карауле у портрета любимого
генералиссимуса в детском саду. Слезы мамы. Слова отца: "Чего ты
плачешь?.. Может лучше будет." Хорошо помню Никиту. Видел его живьем на
трибуне во дни 40-летия Советской Украины (1957). На Крещатике был парад.
И я там был. Помахал ему рукой: мол, держись, Мыкита!.. Жаль, не
удержался. Отлично помню всех остальных: Брежнева, Андропова, Черненко,
Горбачева, Янаева и опять Горбачева (но уже другого). Особенно запомнились
три дня правления Янаева (наверно, рекорд - кто еще на Руси правил
меньше?). На вопрос: "Что делал во времена ГКЧП?", честно отвечаю: "Одним
глазом смотрел "Лебединое озеро" и одним пальцем отстукивал на машинке
фантастический рассказ о галактическом инспекторе Бел Аморе, который
всегда клал на политику.
Где работал: где только ни работал. Даже помогал добывать нефть в
Сургуте и Нижневартовске, даже в Одессе жил и трудился 17 лет. А 17 лет
жизни в Одессе - это не комар наплакал. Основная работа ныне: сижу дома на
опушке леса на окраине Киева, курю "Беломорканал" и стучу чего-нибудь на
пишущей машинке в надежде на гонорар. Член Спилки Пысьменныкив.
О фантастике (поскольку называюсь "писателем-фантастом). Моя первая
книжка (которую прочитал) фантастический детектив с четырьмя покушениями и
одним убийством. "Колобок". Восхищен по сей день. Очень советую.
Моя первая книжка (которую издал) - "Чья планета?" Вышла в свет в
1987 г., когда мне стукнуло ровно 40 лет. Вторую книжку собирался назвать
тоже с вопросительным знаком: "Кто там?", но назвал почему-то "Рыба любви"
(1991). Значит, называть третью книгу "Что делать?" уже не придется. И
слава Богу! Вообще, пишу то, что в данный момент хочется писать - сказки,
фантастику, реалистику, сатиру, иногда стихи. Специализироваться в
каком-то одном жанре нет потребности. Недавно написал одноактную пиесу.
Иногда под плохое настроение утверждаю, что фантастика - не литература, а
мироощущение; и что писателей-фантастов вообще не существует, а существуют
хорошие и плохие писатели.
О вкусах. Люблю листать-разглядывать НФ-книги издательства "Молодая
гвардия". В них находишь много веселого и поучительного. Молодым авторам
очень не советую.
Не люблю литературоведческие термины (эпитет, метафора, архитектоника
и т.п.) - наверно, потому, что закончил одесский филфак и объелся этими
терминами на всю оставшуюся жизнь.
Настороженно отношусь к писателям-деловарам. Никогда не доставал
бумагу, не торговал книгами, не загонял вагоны с утильсырьем. Но вне
литературы считаю эту деятельность весьма полезной. Пусть все же каждый
занимается своим делом: писатель пусть пописывает, читатель - почитывает,
издатель - поиздаевывает, а книжные пираты - попиратствывают.
О женщинах: люблю.
О коллегах-фантастах: уважаю.
О женщинах-фантастках: люблю и уважаю.
Не признаю в литературе "школ" ("школа Ефремова", ленинградская
[санкт-петербуржская?], малеевская, сибирская, одесская,
дальневосточная...). Что за школярство? Писать научить нельзя. Умеешь или
не умеешь. Но доброжелательное участие в судьбе молодого автора
необходимо. Таким для меня Шефом является Борис Стругацкий, с которым
знаком с 1971-го года, считаю это фактом своей биографии и иногда
хвастаюсь перед читательской НФ-публикой.
О смерти. Замечено: хорошие российские фантасты умирают не старыми -
Александр Беляев, Иван Ефремов, Аркадий Стругацкий... Скорбный список
можно продолжить.
Об издательствах: ненавижу ходить по издательствам. Но: что делать?
О редакторах: когда с гордостью говорят: "Я - профессиональный
редактор!", отвечай: "Такой профессии не существует!" Хорошему писателю
редактор не нужен - он сам себе редактор. Редактор нужен плохому писателю
(плохой писатель - это писатель без редактора в голове) - но кому нужен
плохой писатель?
Любимый цвет: радуга.
Напиток: и пиво тоже.
Еда: что Бог пошлет.
Верю ли в Бога: неубежденный атеист, сомневающийся неверующий.
Любимый писатель: Антон Павлович Чехов.
Любимая книга: странно, любимый писатель - Чехов, а любимая книга -
"Три мушкетера" ("Колобок" не в счет), при том, что Дюма-отец не самый
сильный писатель. Почему так?
Любимый поэт: два-три десятка стихотворений разных поэтов.
Семейное положение: две жены (в разное время!) и две дочери.
Национальность: ежу понятно.
Что еще?
Еще о смерти. В юности одесская цыганка с Молдаванки нагадала мне 63
года в этой жизни. Вполне удовлетворен и с тех пор не гадаю. Значит, через
18 лет в 2010 году пора собирать вещички.
1992
Борис ШТЕРН
ДЕД МОРОЗ
Начальник отдела дошкольных учреждений подошел к окну. За окном
стояло морозное тридцатое декабря и показывало начальнику кукиш. На улице
ни души - город Нефтесеверск добывал предновогоднюю нефть.
"Что же делать? - подумал начальник. - Платить из государственного
кармана? В принципе, можно из государственного... хотя и беспринципно. Не
платить... Значит, два детских сада будут жаловаться, и справедливо".
Начальник опять выглянул в окно. Под окном стоял старик с седой
бородой и, состроив из ладони козырек, заглядывал в кабинет начальника.
Этому что надо?
Старик отошел от окна и направился за угол к входной двери отдела
дошкольных учреждений.
"Если б с улицы набрать, - подумал начальник. - Вот таких бичей
божьих... а ведь он ко мне!"
И верно: приоткрылась дверь, и в кабинет просунулась седая борода.
- Входите, входите! - засуетился начальник.
- У вас веника нету? - спросил старик.
- Входите, и так грязно!
Старик затопал ногами, потом снял шапку и принялся сбивать снег с
пальто. Снег таял на полу, начальник раздумывал, как бы половчее уговорить
старичка.
- Очень рад, - сказал начальник. - Вы-то мне и нужны! Давненько вас
поджидаю.
Старичок заморгал от удивления.
- Видите ли...
- Все вижу. Почтенный возраст... старикам везде у нас почет. Курите,
если курите.
Старик поспешно достал кисет и начал крутить козью ножку.
- Где работаете, на буровой? - продолжал начальник, раздувая ноздри
от давно позабытого запаха махорки. - Внуки в детском саду устроены? Нет?
А, внуков нет... Но мы все для вас сделаем... устроим, разберемся,
откликнемся. Но и вы нам должны помочь. Вы уважаете теперешнюю молодежь?
- Постольку-поскольку...
- Я с вами полностью согласен! Вы не знаете ли Белохватского из
драмтеатра?
- Не имел чести...
- Не велика честь его знать. Обыкновенный рвач. Плати ему, понимаешь,
двойной тариф, иначе он Деда Мороза играть не будет. И других артистов
подбил! А у меня детские сады, вы понимаете?
- Я так понял, что вы предлагаете мне это... того...
- Нет... то есть да! Именно "того"! Не перебивайте, я еще не объяснил
всей вашей выгоды. Возьмите на себя два праздничных утренника, сегодня и
завтра, и подзаработайте к Новому Году. Смотрите, какое у вас пальто.
Воротник истрепался, пуговицы разные... и шапка.
- Шапка как шапка, - расстроился старик. - Из кролика.
- Вы не обижайтесь. Я хочу как лучше. Вот и теплые ботинки могли бы
купить. Холодно в туфлях? Холодно. Деньги получите сразу после утренника,
я позабочусь. Дед-морозовский реквизит у нас есть... Эх, ничего не выйдет!
Вы не успеете выучить роль.
- Успею, успею, мне не впервой! - замахал руками старик. - Я роль
знаю, мне бы только повторить.
- Бывают же совпадения, - удивился начальник. - Вы, собственно, по
какому делу?
- Я это... - забормотал старик. - За тем и пришел... В Дед Морозы.
В детском саду беспокойно, родители очень недовольны, - они
отпросились с работы, почему утренник не начинается?
- Дед Мороз задержался, - успокаивает всех заведующая детского сада.
А вот и Дед Мороз. Он только что вошел, взгромоздил узел с реквизитом
на детские шкафчики, отжимает бороду, оттаивает. Никто на него внимания не
обращает, лишь одна старенькая уборщица узнала его и позвала заведующую:
- Дед Мороз пришел!
Родители усаживаются в музыкальном зале кто на чем, а заведующая
ведет старика в свой кабинет.
Там он снимает пальто и остается в какой-то выцветшей железнодорожной
униформе.
- М-да, - разочарованно говорит заведующая. - Предупреждаю, что
бумагу подпишу вам после полного часа, а то в прошлом году один такой...
похожий на вас... схитрил и испортил нам весь утренник. Простыня с
подарками в левом углу под окном, не забудьте. Борода у вас настоящая, не
пойму? Быстро переодевайтесь, и за работу. Начинаем.
Старик поспешно снимает железнодорожную униформу и надевает красный
халат на ватине. Смотрит в зеркало. В халате застряли желтые елочные
иголки от прошлогоднего утренника. Надевает красную шапку с серебристыми
звездочками, черные валенки с бумажными снежинками, красит помадой щеки и
нос. Распушает бороду. Вдруг пугается, достает из кармана мятую школьную
тетрадку, листает, возводит глаза к потолку и шевелит губами.
Из зала доносятся звуки рояля.
- Дети, а кто должен к нам прийти? - спрашивает музыкальная
руководительница.
- Дед Мороз... - нестройно отвечают дети.
- Верно! Молодцы! Позовем его! Вместе, хором: де-ду-шка Мо-роз!
Старик выбегает из кабинета и мчится по коридору. Родители в дверях,
улыбаясь, уступают ему дорогу.
- Де-ду-шка Мо-роз! - зовут дети.
- Слышу, слышу! - кричит старик. - Бегу!
Музыкальная руководительница начинает играть "Марш Деда Мороза",
старик начинает петь и входит в зал:
Разыгралися метели,
Стонут сосны, стонут ели...
Вдруг он с ужасом вспоминает, что забыл в автобусе свой главный
реквизит - толстую суковатую волшебную палку.
- Склеротик ненормальный, - бормочет он и устремляется к выходу.
Родители смеются, но музыкальной руководительнице не до смеха. Она
пытается спасти положение:
- Дедушка Мороз, что случилось? Расскажи нам! Может быть, мы все
вместе тебе поможем.
- Палку забыл в автобусе... ах, да, виноват. Дорогие детки, у меня
большое несчастье! Злой серый волк украл мою волшебную палку! Что мне
теперь делать?
Дети в недоумении. Музыкальная руководительница пристально смотрит на
уборщицу, та отправляется на кухню и начинает наклеивать на половую щетку
кусочки ваты.
- Дедушка Мороз, разве ты не видишь, что для тебя приготовили дети? -
ласково спрашивает музыкальная руководительница и злобно разглядывает
старика.
Тот все еще неуклюже топчется посреди зала и наконец замечает елку.
- Ого-го, какая елка! - восторгается он. - Боже ж мой, какие игрушки,
какие хлопушки!
Музыкальная руководительница начинает закипать. Старик поглядывает на
нее и думает: "Зачем я Бога приплел? Еще бумагу не подпишут..."
Пора усаживаться под елкой. Больше всего в этом стародавнем
новогоднем сценарии ему нравятся двадцать минут сидения под елкой.
- Устал я, детки, - кряхтит старик. - Дорога была нелегкой, инфаркт
дает себя знать. Сяду под елочкой, отдохну... А где мой стул? - вдруг
пугается старик.
Родители хохочут, музрук страшными глазами ищет уборщицу. Та приносит
стул и красивую волшебную швабру:
- Вот, дедушка, Снегурочка тебе передала. Она эту палку у серого
волка отняла. Садись, светик.
- Спасибо, бабуля, - шепчет старик. - Если б не ты, не знал, что и
делать.
Наконец усаживается.
- Дедушка Мороз, - говорит музыкальная руководительница. - Послушай,
какие стишки выучили дети специально для тебя. Вовочка!
"Елки-палки! - вспоминает старик. - Совсем забыл!"
Он вскакивает, грозно размахивая шваброй:
- Извини, Вовочка! Сейчас своей волшебной палкой я зажгу лампочки на
елке!
- Рано еще! - шипит музыкальная руководительница.
- Не волнуйся, голубка, все будет хорошо, пусть детишки порадуются.
Раз, два, три, елка зажгись!
Неудача.
Через весь зал, скользя по мастике, мчится к розетке уборщица. Она
кивает старику и, когда тот, свалив вину на злополучного серого волка,
опять кричит: "Елка, зажгись!", втыкает вилку в розетку.
Слышится треск, летят искры, и детский сад погружается во тьму.
- Пробки сгорели! - ахают родители.
- Это не пробки! - слышится голос многострадальной музыкальной
руководительницы. - Это Дедушка Мороз расскажет в стихах о своем
путешествии.
В это время два знающих папы, зажигая спички, отправляются в коридор
к пробкам.
- Почему в стихах?! - возмущается в темноте старик. - Я точно помню,
что не в стихах... или в стихах?
Он нащупывает стул, распахивает халат и пускается по течению:
- Какие уж тут стихи, детки... Тут стихами не передашь! Трудное было
путешествие, должен вам сказать, малыши. Я вышел из леса, был сильный
мороз. А я, хоть и Дед Мороз, но тоже живой человек, верно? Не
возвращаться же назад, когда меня ждут такие хорошие дети. Вот. Как вдруг
ко мне из-за елки выбегают мохнатые волки! Садись, Айболит... э-э... не
то... Садись, Дед Мороз, верхом, мы живо тебя довезем. Если б не эти
добрые волки, тю-тю... не видать вам меня на елке!
Зажигается свет, старик едва успевает запахнуть халат. Музыкальная
руководительница оцепенело глядит на клавиши.
- Продолжим утренник, - устало говорит старик. - Где там Вовочка?
- Я!
- Не ковыряй в носике. Давай свое стихотворение.
Села муха на варенье,
Вот и все стихотворенье.
- И все?
- Ага!
- Дружно поаплодируем Вовочке! - оживает музыкальная
руководительница. - Сейчас девочки-снежинки из младшей группы станцуют
танец!
Старик умиленно наблюдает, как танцуют снежинки.
- А сейчас станцуют мальчики-зайчики из средней группы!
Пока зайчики танцуют, старик отдыхает.
- А сейчас нам станцует Дедушка Мороз... - музыкальная
руководительница смотрит на перепуганного старика и меняет решение. - Нет!
Пусть лучше Коленька загадает Дедушке Морозу загадку. Посмотрим, как он
умеет отгадывать.
Танцевать, слава богу, уже не надо; зато наступает самое страшное для
старика - отгадывание загадок.
Выходит Коленька и загадывает:
Он веселый и смешной,
Длинноносый, озорной,
В красной шапке на макушке,
А зовут его...
"Буратино, что ли?.." - лихорадочно соображает старик.
Наконец догадывается:
- Петрушка! - радостно кричит он.
Коленька смотрит с недоумением, музыкальная руководительница готова
разрыдаться.
- Нет, - говорит Коленька.
Старик удручен. Он чувствует, что отгадал правильно.
- Как же "нет", как же "нет"?! - суетится он. - Петрушка, точно! Могу
поспорить.
- Да нет, все правильно, - обижается Коленька. - Но ты должен был
сначала не угадать. Надо было сначала ответить "лягушка", потом "подушка",
а потом уже ты должен был угадать. Такая игра, понимаешь?
- Непонятливый я, - сердится старик. - В следующий раз буду знать.
Утренник близится к концу.
- Дедушка Мороз, а что ты еще забыл? - спрашивает музыкальная
руководительница.
- Не помню, что я забыл, - сердится старик.
На этот раз он действует точно по сценарию, хотя и не знает этого.
Музрук счастлива:
- Дети, напомним Дедушке Морозу, что он еще забыл! Хором!
- По-дар-ки! - кричат дети.
- Точно! - радуется старик. - Я добрый Дедушка Мороз, я подарки вам
принес! Они находятся в этом зале. Сейчас их отыщет моя волшебная палка.
Старик хорошо помнит, где спрятаны подарки. Он торжественно шествует
в правый угол, раздвигает родителей, но подарков не находит. Направляется
в другой угол, в третий... наконец бредет в последний, четвертый угол. Там
у простыни с подарками сидит малолетний шкет и, пуская шоколадные слюни,
потрошит кулек с конфетами.
- Идем, малыш, поможешь мне раздать подарки, - устало говорит старик.
В кабинете его ожидали насупленные заведующая и музыкальная
руководительница.
- Вы сорвали нам утренник, - сказала заведующая. - Я вам бумагу не
подпишу.
- Но я провел утренник до конца, - робко возразил старик. - И потом,
я ведь не специалист...
- Это не наше дело! - вспыхнула музыкальная руководительница и
разрыдалась. - У меня есть методика, утвержденный сценарий... а вы...
Разве это утренник? Это черт знает что!
В кабинет вошли две мамы.
- Мы из родительского комитета, - представилась первая мама. - Мы
хотим поблагодарить Деда Мороза. Было очень весело, вы хороший артист.
- Разрешите от имени... - сказала вторая мама и сунула старику кулек
с конфетами.
Когда делегация удалилась, музыкальная руководительница перестала
рыдать и задумалась, а заведующая поколебалась и подписала бумагу.
Старик быстро переоделся и, как молодой, помчался в отдел дошкольных
учреждений. Там его ожидали начальник и конверт с деньгами. Начальник
пожал ему руку.
- Детские магазины до скольких открыты? - спросил старик.
- По-моему, уже все закрыто.
- Как? - опешил старик и заспешил в центральный универмаг.
Оттуда он вышел радостный, с пакетиком под мышкой. Оставалось сделать
еще два дела, а потом домой.
Он зашел в кулинарию, там было пусто.
- Все продано, закрываем, - сказал мясник, громко щелкая большим
навесным замком.
- Мне костей... килограммов пять... а лучше шесть, - попросил старик.
Мясник так удивился, что отложил замок и в придачу к костям нашел
пустой мешок и немного мяса.
Старик очень благодарил.
И наконец последнее дело.
Но винарка была уже закрыта.
Старик тихонько постучал.
- Закрыто уже, не видишь?! - взревела изнутри винарщица, но старик
так скорбно промолчал, что она впустила его и налила стакан вермута.
Вермут утеплил ему душу.
Вот и все.
Он с теплой душой сел в автобус и поехал в самый дальний район
Нефтесеверска. Ему уступили место, он сел у окна и прищурился в темноту.
Потом он развернул пакетик и радовался, разглядывая розовую пуховую
шапочку и шарфик. Потом автобус опустел, а он все ехал; потом он съел
конфетку из подарочного кулька и увидел, что автобус подъезжает к конечной
остановке. Он торопливо развязал узел, снял пальто и опять оделся Дедом
Морозом. Водитель посмотрел на него и улыбнулся.
Медленно падал снег. Было темновато, но старик легко находил дорогу.
Он обошел последний дом, пересек забитый сваями котлован и очутился на
опушке леса.
Здесь он тихонько свистнул. К нему подбежали два матерых волка,
запряженных в легкие сани.
- Как дела? спросили волки.
- Нормально, - ответил старик.
- Принес что-нибудь?
Старик похлопал по мешку. Волки принюхались и сказали:
- Нормально.
Старик уселся в сани, и видимость растаяла за пушистым снегом.
Ехал он лесотундрой к своей избушке часа два, чуть не замерз. Грелся
у газовых факелов.
Его встречали Снегурочка, горячий чай и теплая постель.
Даже Деду Морозу нужно немного тепла.
Борис ШТЕРН
ТУМАН В ДЕСАНТНОМ БОТИНКЕ
Трижды проржал Сивый Мерин, и золотой кусочек солнца выглянул из-за
бугра и разлился в реке. Солнце начало вываливаться над водой, вытесняя
туман из-под железнодорожного моста, и река расплескала отражение солнца
по своей поверхности; проснулась рыба, поднялась со дна, пошла клевать
солнечное отражение, наглоталась воздуха, пошли по реке пузыри, пошел от
реки пар к небесам, побежала за реку огромная кривая тень от одинокой
кривой сосны; и пошло, и пошло... Одна лишь Утренняя Звезда заскучала,
побледнела, потянулась навстречу солнцу... И погасла. И каркнула на сосне
проснувшаяся ворона - протяжно-пр-рротяжно:
- Кар-р-р-р-р-р!
- Такая вот поэзия... - промолвил во сне Сивый Мерин.
- Такие вот сюжеты... - согласился с другом длиннющий Дождевой Червь.
- Зато наше кладбище всех лучшее и красивее, - зевнул, не просыпаясь,
Сивый Мерин. - Здесь им не свалка, здесь хоронют...
Опять закричала ворона, захлопала крыльями, опустилась с кривой сосны
к самой воде и подозрительно стала разглядывать правым глазом дохлую
рыбешку. Понюхала, клюнула, тяжело вознеслась над рекой, прилетела на
кладбище, уселась на обелиск с медальоном.
- Тьфу, дура, напугала, - сказал Дождевой Червь.
- Почему "дура"? - обиделась Ворона, сплюнув дохлую рыбешку на
могильную плиту. - Я "он", а не "она".
- Самец, что ли? Кто вас, птиц, разберет... Дурак, значит.
- Ничего ты не понимаешь. Я - ВОРОН. Нас два семейства - вороны и
вороны. Среди воронов есть самцы и самки, и среди ворон - то же самое. Я -
ворон, но самка. Название у меня мужеского рода, а суть женская.
Дождевой Червь очень удивлен, даже Сивый Мерин наконец-то проснулся и
спросил:
- Как же вас все-таки называть... Дурак или дура?
Задумалась Ворон.
"Кто же я такая? - мучительно соображает думает Ворон. - На сосне у
меня воронье гнездо, в гнезде лежит крапленое кукушачье яйцо. Из него
скоро должен вылупиться вороненок. С этой стороны я, несомненно, "она". С
другой стороны, самка ворона - тот же ворон. Выходит, "он"...
- Ни "дурак", ни "дура" не подходит, - размышляет Дождевой Червь. -
Вам подойдет слово "дурачина" - оно и мужского и женского рода
одновременно.
Ух, обиделась Ворона! Спрыгнула с обелиска, схватила дохлую рыбешку,
перелетела через реку, сверкая на солнце черным оперением, зашебуршилась в
гнезде.
- Ловко я ее! - радуется Дождевой Червь. - Слышь, Сивка... Спишь?
Переходи ко мне в лужу, я подвинусь.
- А в прежние времена вороны дождевых червей с потрохами ели! -
кр-р-ричит Ворон с того берега.
- Ду-ра-чи-на! - разносится в ответ над рекой.
- А сам ты кто? Кто ты сам?!
Призадумался Дождевой Червь, даже Сивый Мерин опять проснулся и
спросил:
- Слышь, Червяк, а ведь Ворон права... Сам-то ты кто будешь?
"Странно, - раздумывает Дождевой Червь. - Вроде бы "он"... или
"она"?..
- Червячишко я, - заговаривает зубы Червяк. - Маленькое бедненькое
червячишко. Кончаюсь на "о". В грязи пробавляюсь, рою ее окаянную,
взрыхляю ее, обрабатываю... А в награду что? Переспать в луже с ясным
солнышком?
- Земледелец, значит, - вежливо соглашается Сивый Мерин.
- В нашей реке такие земледельцы на крюках за ребро висели, а рыбы их
кушали, - сообщает из вороньего гнезда дохлая рыбешка.
- Кто там рыба, не вижу?!.. - злится Дождевой Червь и для испугу
извивается как гадюка. - Кто там развонялся?
- Ты не хами, Червяк, - окончательно просыпается Сивый Мерин. -
Конечно, запах от нее не деликатесный, но это не значит, что тебе все
дозволено.
- Я не "она", - отвечает дохлая рыбешка. - Я - КАРАСИК.
- Дохлятина, вот ты кто! - парирует Дождевой Червь. - Попался бы мне
в реке, я бы с тобой иначе поговорил!
- Спать пора, - зевает Сивый Мерин. - Отбой! Кто слово скажет -
растопчу!
Тишина. Полдень.
"Ладно, потом поговорим", - думает Дождевой Червь, заползая в старый
прохладный десантный ботинок.
Спит Сивый Мерин, пахнет Карасик, Ворон в гнезде высиживает
Кукушонка. Плывет по течению пьяный могильщик с лопатой. Ни ветерка, ни
дуновенья. Воздух понемногу замешивается в кисель; когда-нибудь будет
гроза, но не раньше осени.
- А Я - КОНЬ! - гордо бормочет во сне Сивый Мерин. - Я - Конь, и в
этом нет сомнений.
Проходит полгода.
На реке ледоход. Скелет Карасика свесился из родного гнезда,
поглядывает в родную стихию. Нет тишины над рекой, плачет медь, из города
по мосту несут покойника. Все ближе подходят, все явственней звучит
скорбная нота... Кто-то умер.
- Слышь, Червяк... - просыпается Сивый Мерин. - Несут кого-то!
Но десантный ботинок перерублен могильной лопатой, червяков теперь
двое.
- Кто это тебя? - соболезнует Сивый Мерин.
Спит Червяк, не в курсе дела.
- Эй, Карасик, где твой дружок... Ку-ку? - ищет собеседника Сивый
Мерин.
- Вышел из колыбели... Улетел куковать в город, - меланхолично
сообщает скелет Карасика, свешиваясь из гнезда вниз головой. - Щуки нынче
голодные.
Не ошибся Сивый Мерин - несут, принесли, отворяют ржавые ворота.
- Эй, кума, кого несут?
- Не видать отсюдова, - отвечает Ворон.
- По какому разряду?
- С артиллерией!
- Генерал, значит. Как минимум... Лети к нам, кума! От нас лучше
видно!
- Давай ты ко мне, с сосны далеко видать!
- Лень, кума, крылами махать!
- Мерин ты сивый! - удивляется скелет Карасика. - Ну, где, где у тебя
крылья? Покажи!
- Они у меня складные, - бормочет Сивый Мерин. - На зиму припрятаны,
чтоб моль не съела. Слыхал про коней-пегасов? Я вот из их породы.
- Если ты Пегас, то я... Летучая Рыба! - насмехается Карасик.
Ур-р-ра, вносят покойника!
- Генерал какой? Военный или гражданский? - спрашивает Ворон.
- Не видать!.. Свинцовый!
Молчит похоронный оркестр.
Ищут могильщика. Мерзавец, опять напился, яму не вырыл... Нашли,
ведут с лопатой... Еле идет.
Копает.
Начинается официальная часть.
Под сосной садится солнце, распорядитель произносит речь, играет
оркестр, солнце сидит, могильщик ищет веревку... Кончено. Свинцовый гроб
опускают в могилу, и кладбище вздрагивает - зенитки бьют в закат, небо
расцветает ракетами.
- Ишь, долбанули! - пугается Ворон, слетая с сосны.
- Кого хоронят? - просыпается Дождевой Червь. - О!.. Ты откуда
взялся?!
- Ниоткуда я не брался. Всю жизнь в ботинке живу, - отвечает Второй
Червяк.
- Извините, но хозяин этого ботинка я.
- Вы хотите сказать, что я обманываю?
- А кулаки у вас на что? - подзадоривает Сивый Мерин.
- Не лезь, сами разберемся!
Могильщик спускается под обрыв к реке, с уважением разглядывает
размытые кости мастодонта, долго плавает и фырчит, как лошадь, от
удовольствия.
- Прогуляемся? - спрашивает более смелый Червяк.
- Я не гуляю с незнакомцами, - опускает реснички более скромный
Червяк.
- А танцы вы любите?
Весна ласкает вечернее кладбище, бесшумно растет трава, и едва слышно
лопаются почки на кусточках. К ночи на холм возвращается мокрый могильщик,
трезвый.
- Жизнь прошла, а не пожил, - вздыхает он.
- Надо было жить, а не пить, - наставляет Ворон.
- Как жить, когда жизни нет? Вам хорошо, у вас никаких проблем. Ты -
ворона, тот - червячок, а этот карасиком при жизни был...
- А ты кто? Человек! Оно звучит!
- Какой же я, братцы, человек, - горько усмехается могильщик. -
Обыкновенный мутант с лопатой. Был бы я человеком!.. А мутант - он и есть
мутант, весь в стадии революции. Сегодня он - такой, завтра - другой,
через год - мать родная не узнает. Сам себя боюсь.
Притихли, задумались.
- Вот, когда я был человеком... - нарушает тишину Сивый Мерин.
- Скажите пожалуйста, он и человеком был! - удивляется скелет
Карасика. - С крыльями?
- Были такие кони с человеческой головой. Кентаврами назывались.
Слыхал? От них свой род веду.
- Были кентавры, были. Сам хоронил, - подтверждает могильщик. - И
пегасов хоронил, с крыльями. Сюда всяких несут.
Нечего сказать Карасику, молчит. Хорошо, наверно, быть человеком...
- Вот когда я был кентавром... - решает продолжить Сивый Мерин.
- Чего его слушать! - кричит Ворон с сосны. - Я в девках был, когда
его родители бракосочетались. А туда же - пега-ас, кента-авр!
- Если он кентавр, так я... русалка! - хохочет Карасик. - Русалок
хоронил, могильщик?
- Женщин с рыбьим хвостом? Хоронил. Всех хоронил. И всяких. Молчит
Сивый Мерин. Правду он говорит... Был он кентавром, был! И пегасом был! Не
верят...
- Вот что, братцы, ну вас к лешему, - говорит могильщик, - когда в
городе кукушонок кукует полночь. - Удивляюсь я вам - чего вы ссоритесь? Не
успеет кто слово сказать, все на него наскакивают. Ну, приврет малость,
зато интересно. А вы слова не даете.
- Все р-равно!.. Если он кентавр-р, тогда я... жар-р-пти-ца! -
каркает в темноте Ворон.
Плачет Сивый Мерин.
Могильщик безнадежно трясет рогами, закапывает лопату, чтоб не
украли, и отправляется на все воскресенье в город поискать других
собеседников. К ночи он возвращается и, боясь, что его перебьют, торопится
рассказать историю, которую слышал в городе.
- Жило-было Клубничное Варенье... - начинает он.
- Что говоришь, могильщик? - спрашивает Карасик, отвлекаясь от
таинственного гороскопа в небесах.
- Жило, однажды, было Клубничное Варенье... - начинает сначала
могильщик.
- Подожди, могильщик... как там мой, в городе? - спрашивает ворон,
усаживаясь на любимый обелиск с медальоном.
- Кукует.
А червяков нет в ботинке, отправились к реке окунуться. Над кладбищем
развесилась звездная бесконечность, все предрасполагает начать сначала.
- Итак, - говорит могильщик, когда кворум собран. - Однажды в
стародавние времена, в эпоху начального завоевания космического
пространства, жило-было в колыбели человечества Клубничное Варенье с
повышенной радиацией в двухсотграммовой баночке от майонеза, накрытое
чистым листком бумаги и перевязанное шпагатом.
И река остановила свое течение, и ночь не пошла на убыль, лишь
вернувшиеся Червяки нарушили тишину, забрались в десантный ботинок и
извинились.
- Так вот, жило-было Клубничное Варенье, красного цвета, бабушкино,
прозрачное, радиоактивное. Его родословная биография лишь голословно
показывает нам факты его жизни, деятельности, выдержанности и, в некотором
роде, засахаренности. Под засахаренностью я понимаю излишне
оптимистический взгляд на внешние явления действительности, присущий
радиофобии.
- Вот что, могильщик, - говорит Сивый Мерин. - Взялся рассказывать -
так рассказывай, а нет - дай другим рассказать. Не понимаю, кого
интересует степень засахаренности твоего радиоактивного варенья?
- Сколько раз я уже начинал про это варенье? - злится могильщик. -
Начну с конца, если не хотите сначала: и радиоактивное варенье съели. С
этого все и началось.
- Всякое варенье кончает тем, что его съедают, - каркает Ворон. -
Забавную ты рассказал историю... Жило-было радиоактивное варенье, и его
съели. Что нам с того? Не мы его ели, не нам вспоминать о последствиях.
Если уж взялся рассказывать, то изволь говорить о явлениях значимых, о
характерах героических, о поступках благородных - но не морализируй, как
внештатный корреспондент у разбитого семейного очага, не лезь с советами и
воздержись от менторства, не доказывай, но рассказывай. Не будь ни в чем
предубежден заранее, а тем более, убежден впоследствии. Предполагай и
разглядывай со всех сторон, ищи причину, но не повод, и ты увидишь, что
твое Клубничное Варенье не такое уж и клубничное, как кажется с первого
взгляда. А сейчас начинай, я закончил.
- Итак, однажды, как уже говорилось, - неуверенно начинает могильщик,
- жило-было Клубничное Варенье. Это было идеологически выдержанное
варенье.
- Это ты хорошо сказал, - перебивает Ворон. - Как отрубил. Откуда ты
знаешь, какой выдержанности было твое варенье? Ты с ним свиней пас?
Конечно, я не знаю еще этой истории... Может, это была мразь
канцерогенная, а не варенье, но еще раз предупреждаю: воздержись от
выводов.
- Ты мне слова не даешь сказать! У каждого свои идеалы,
следовательно, и своя идеология, которую он выдерживает. С этой стороны
каждый из нас идеологически выдержан, наше с вами варенье не являлось
исключением.
- Софист ты, братец, - каркает Ворон и тяжело раздумывает на обелиске
с медальоном.
- Что замолчал, могильщик? Рассказывай дальше про свое варенье,
интересно! - подают голос Червяки, свешиваясь из ботинка вместо шнурков.
- Жило-было Клубничное Варенье! - кричит могильщик. - Прицепился,
критик! И то ему не то, и это ему не так!.. Всем молчать!
- Ладно, молчу, - соглашается Ворон.
- Рассказывай, могильщик, - слезно просит скелет Карасика. - Очень уж
интересно. Не едал я в своей жизни Клубничного Варенья. Хоть послушаю, как
другие его съели.
- Начинай, могильщик, - просит Сивый Мерин.
- Пусть даст честное благородное слово, что не будет перебивать!
- Эй, Ворона! - требуют все. - Дай честное благородное слово, а то
плохо будет!
- Ладно, я слово дам. Но сначала вы все передо мной извинитесь за то,
что только вы меня "вороной" обозвали. Потому что, как то так сразу
"Ворона, ворона..." - за что, про что?
Все охотно приносят извинения Ворону за то, что она не ворона, Ворон
дает честное благородное слово не перебивать могильщика, наступает мир у
реки, разверзаются хляби небесные и начинает наконец-то могильщик
рассказывать свою сокровенную историю о радиоактивном Клубничном Вареньи,
от которого наступили те счастливые для ворон времена, когда человечество
стало постепенно исчезать с лица Земли, когда беспрепятственно
продолжилась эволюция зверья и растенья, заросли лопухом города, расцвели
ржавчиной железные дороги, и природа бросилась в такой загул, которого не
помнила со времен динозавров...
- Сил моих нет молчать, - вздыхает старый десантный ботинок
инспектора Бел Амора. - Вот когда я охотился на динозавров...
От реки на кладбище наползает туман. В городе опять поймали и бьют
полночь. Не везет ей - каждую ночь ее ловят и бьют... Кукушонок кукует в
рифму ровно двенадцать раз:
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку,
Ку-ку!
Работа у него такая.
1989
Борис ШТЕРН
ЖЕЛЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК или ПОКА БАРАБАН ЕЩЕ ВЕРТИТСЯ
Действующие лица:
ДЯДЯ ВАНЯ - далеко не чеховский персонаж в двубортном костюме с
орденскими планками, с дрожащими руками и то и дело выпадающей золотой
челюстью.
ВЕДУЩИЙ - симпатичный толстячок с мешками под глазами и с "одесскими"
интонациями.
ЗАПАСНОЙ ВЕДУЩИЙ - тоже симпатичный, но худой, в очках и в усах.
ДАШЕНЬКА - голоногая красавица, выносящая шкатулочки и черный ящик.
ГОЛОС ГРЕКА КАСАНИДИ
ЯПОНСКИЙ ТЕЛЕВИЗОР
АВТОМОБИЛЬ "РЕНО"
БАРАБАН СУДЬБЫ
ЗРИТЕЛИ ОБОИХ ПОЛОВ
Действие происходит в останкинской телестудии
АКТ ПЕРВЫЙ (И ПОСЛЕДНИЙ)
ВЕДУЩИЙ. Дядя Ваня, я знаю, что вас зовут Иван Иванычем, у вас в саду
созрели вишни, вы персональный пенсионер, проживаете в городе
Стерлядь-в-Томате... Ха-ха-ха!.. Извините, я оговорился - ну, конечно же:
город называется Стер-ли-та-мак! Расскажите, как вас угораздило жить и
работать в таком прекрасном городишке?
ДЯДЯ ВАНЯ (поглядывая на автомобиль "Рено"). Ишь, все про меня знает!
У тебя что, досье на меня?
ВЕДУЩИЙ. А вы с юморком! Досье не досье, но кое-что о вас мне
известно. Крутите барабан в любую сторону, а потом я объясню задание.
Дядя Ваня на лету ловит выпавшую челюсть
и вращает барабан влево.
ВЕДУЩИЙ. Дядя Ваня, ответьте мне на такой нескромный вопрос...
ДЯДЯ ВАНЯ. Заткнись! Здесь вопросы задаю я! Я тебя буду спрашивать, а
ты будешь отвечать.
ВЕДУЩИЙ (изумленно, "по-одесски"). Не понял...
ДЯДЯ ВАНЯ (опомнившись). Ах, да... Не туда... Извиняй! Это я по
старой привычке.
ВЕДУЩИЙ. Ничего, бывает. Где вы всю жизнь трудились, дядя Ваня?
ДЯДЯ ВАНЯ. Всю жизнь трудился. В трудах.
ВЕДУЩИЙ. Но где именно?
ДЯДЯ ВАНЯ. Гляди, гляди... Барабан!
ВЕДУЩИЙ (с телячьим восторгом). Плюс!!! Вам выпал плюс!
Великолепно!!! Не слышу аплодисментов!.. Ручками! Ручками похлопаем,
ножками потопаем! Молодцы!.. Какую букву желаете открыть, дядя Ваня?
ДЯДЯ ВАНЯ. Первую.
ВЕДУЩИЙ. Ой, вы какой!.. Есть такая буква! Дашенька, откроем первую
букву... Буква "Сы"! "Степан"! Крутите барабан!
ДЯДЯ ВАНЯ (крутит барабан, глядит в объектив телекамеры). Хочу
передать пламенный привет всем друзьям и соратникам по совместной работе.
ВЕДУЩИЙ. Кому именно?
ДЯДЯ ВАНЯ. Всем, всем, всем! Если они еще живы.
ВЕДУЩИЙ (игриво). А если померли - тогда что?
ДЯДЯ ВАНЯ (очень серьезно). Тогда - пламенный привет на тот свет.
ВЕДУЩИЙ. Скажите, дядя Ваня... Конфиденциально, между нами... Нас
никто не слышит... Вы когда-нибудь задумывались о душе, о смерти, о
вечности и тому подобных материях? Как там - на том свете?
ДЯДЯ ВАНЯ. Ну, ты дура-а-ак! Все там будем - сам и увидишь.
ВЕДУЩИЙ (делая хорошую мину при плохой игре). Ой, вы смешной!
Передавайте свой привет поскорее.
ДЯДЯ ВАНЯ. Так я ж только что передал. Передаю также пламенный привет
Николаю Пехлевановичу Касаниди! (Орет в объектив.) Колька, ты слышишь
меня?!
ВЕДУЩИЙ. Вас невозможно не услышать. Колька, отзовись! Позвони нам в
Останкино по телефону 666-66-66. Запомнил? Дядь Вань, у вас так много
друзей? Где вы работали?
ДЯДЯ ВАНЯ (скромно потупляя взор). В Государственном Управлении
Лагерей.
ВЕДУЩИЙ (выпучивает глаза). Где-где?!.. Не понял... В ГУЛАГе, что ли?
ДЯДЯ ВАНЯ. Так точно!
ВЕДУЩИЙ (с восхищением). На лесоповале?
ДЯДЯ ВАНЯ. Там тоже бывали... Гляди, гляди, балда! Барабан!
ВЕДУЩИЙ. Боже мой!!! Второй "плюс" подряд! Банзай! Брависсимо! Какую
букву открываем?
ДЯДЯ ВАНЯ. Вторую.
ВЕДУЩИЙ. Я так и знал! Вы большой оригинал. Между первой и второй
перерывчик небольшой - так?.. Раз, два... О! Буква "О"! Крутите дальше.
ДЯДЯ ВАНЯ. Кручу.
ВЕДУЩИЙ. Сколько лет вы отсидели в ГУЛАГе?
ДЯДЯ ВАНЯ. Какой срок мотал, спрашиваешь? Сорок с гаком. До ухода на
заслуженную пенсию. А начинал с простого охранника. Был начальником
пищеблока, замначальника лагеря... Всех должностей не вспомнить.
ВЕДУЩИЙ. Стоп, стоп, стоп... Не понял... Значит, вы это самое...
Наоборот?
ДЯДЯ ВАНЯ. Что "наоборот"?
ВЕДУЩИЙ. Ну... Вы не зеком были, а наоборот?
ДЯДЯ ВАНЯ. Молодец, догадался.
ВЕДУЩИЙ. Так вы железный человек, дядя Ваня!
ДЯДЯ ВАНЯ. В каком смысле?
ВЕДУЩИЙ (тихо, в сторону). Гвозди бы делать...
ДЯДЯ ВАНЯ. Гляди, гляди!
ВЕДУЩИЙ (хватается за голову). Мама мия!!! Не верю своим глазам! Так
в жизни не бывает. Третий "плюс" подряд! Мне плохо! Выбирайте букву.
ДЯДЯ ВАНЯ. Третью.
ВЕДУЩИЙ. Евстевственно... Буква "Лы"! Леонид!
ДЯДЯ ВАНЯ. Ильич.
ВЕДУЩИЙ. Что вы сказали?
ДЯДЯ ВАНЯ. Я сказал: дорогой Леонид Ильич.
ВЕДУЩИЙ. Вас понято. Открываем букву "Лы". Что у нас получается?
"СОЛ-------". Крутите барабан.
ДЯДЯ ВАНЯ. Так не пойдет, начальник!
ВЕДУЩИЙ. Не понял...
ДЯДЯ ВАНЯ. Это Я тебе должен напоминать?.. Гони две шкатулочки!
ВЕДУЩИЙ. Ой, забыл! Вы абсолютно правы! Три угаданные подряд буквы
дают право на две шкатулочки! Дашенька, прошу!
Появляется голоногая Дашенька
с двумя шкатулочками на жостовском подносе.
У дяди Вани выпадает челюсть,
он долго ищет ее под ногами у Дашеньки.
ВЕДУЩИЙ. Итак, какое зло выбираете - меньшее или большее?
ДЯДЯ ВАНЯ (жадно глядя не на шкатулочки, а на Дашеньку). Почему -
"зло"?
ВЕДУЩИЙ. Потому что деньги - зло.
ДЯДЯ ВАНЯ. Дурак, жизни не знаешь. Или притворяешься. Давай большую.
ВЕДУЩИЙ. Дашенька, открой большую... Ап-псолютно верно! Сколько там,
посчитайте. Вы умеете считать?.. Пять тысяч рублей одной бумажкой?! Пять
тысяч рублей! А в маленькой? Всего четвертак? Старый четвертак с Лениным?
Из двух зол вы выбрали лучшее! И правильно сделали, дядя Ваня. Заховайте
деньги, а то сопрут. Вам всегда так везло в жизни?
ДЯДЯ ВАНЯ (ховая деньги). Везло. Возило меня. (Поет.) "И возило меня,
как осенний листок..."
ВЕДУЩИЙ. Спой, светик, не стыдись, здесь все свои.
ДЯДЯ ВАНЯ (поет). "Я в вишневом саду пил березовый сок... Я менял
города, я менял имена... Если б видела мать... тара-рира-ра-ра..." Дальше
забыл.
ВЕДУЩИЙ. У вас хорошая память. Сколько же вам лет, дядя Ваня?
ДЯДЯ ВАНЯ. Все мои. (С гордостью.) Ровесник века.
ВЕДУЩИЙ. Сколько ж это будет, приблизительно? Страшно подумать! Вы у
нас долгожитель, вроде Молотова или Кагановича.
ДЯДЯ ВАНЯ (с пафосом). Хочу жить, как Вячеслав Михайлович Молотов! А
ты делай жизнь с Лазаря Моисеевича Кагановича. (Смотрит на Дашеньку,
глотает слюни.)
ВЕДУЩИЙ. Дашенька, ты свободна. Дядь Вань, вам нравится наша
Дашенька? Могу познакомить.
ДЯДЯ ВАНЯ (глядя Дашеньке вслед). Познакомь. Хороша Даша - жаль, что
ваша.
Дашенька уходит, покачиваясь на длинных ногах.
Появляется Запасной Ведущий
и что-то шепчет на ухо Ведущему.
ВЕДУЩИЙ. Тьфу, черт! Забыл дать задание... Дядя Ваня, смотрите сюда.
Вы должны назвать фамилию Выдающегося Русского Советского Писателя. У вас
уже есть три первые буквы:
"СОЛ-------"
ДЯДЯ ВАНЯ (бормочет). Соловьев-Седой...
ЗАПАСНОЙ ВЕДУЩИЙ. Не торопитесь, Иван Иваныч. У вас в запасе есть
ход.
ВЕДУЩИЙ. Крутите барабан. Можно налево, можно направо - без разницы.
ДЯДЯ ВАНЯ. Точно, без разницы. Как сказал товарищ Сталин: "Пойдешь
налево - придешь направо". (Изо всех сил крутит барабан влево. Бормочет.)
Нет, не Соловьев-Седой...
ВЕДУЩИЙ. А вы что, знавали товарища Сталина?
ДЯДЯ ВАНЯ. Кто же не знал Иосифа Виссарионыча?.. Сологуб, что ли?
ВЕДУЩИЙ (с изумлением). А вы что, читали "Хромого беса"?!
ДЯДЯ ВАНЯ. А ты как думал? Я за сорок с гаком лет перечитал все
тюремные библиотеки страны. Нет, не Сологуб...
ЗАПАСНОЙ ВЕДУЩИЙ (встревает). Извините, дядя Ваня, но наш Ведущий
опять ошибся...
ВЕДУЩИЙ (взбрыкивается). Где, где, где я ошибся?
ЗАПАСНОЙ (терпеливо разъясняет). Ты неправильно объяснил дяде Ване
задание.
ВЕДУЩИЙ. Быть того не может! Где?.. На, читай, ты мне сам дал этот
текст. Вот: Выдающийся, Русский, Советский, Писатель...
ЗАПАСНОЙ. Ну?
ВЕДУЩИЙ (чешет в затылке). Извиняюсь... Я-таки ввел дядю Ваню в
заблуждение.
ДЯДЯ ВАНЯ (наставительно). Боевое задание нужно излагать четко, ясно
и коротко, чтобы любому дураку было понятно. Ну, что там у вас?
ВЕДУЩИЙ. Еще раз прошу прощения! Вот правильное задание: Выдающийся,
Русский, Антисоветский, Писатель. Взгляните на табло:
"СОЛ-------"
ДЯДЯ ВАНЯ. Так бы сразу и сказал. Солоухин.
ЗАПАСНОЙ. Не торопитесь, дядя Ваня. Пока барабан еще вертится, у вас
есть время подумать. Что бы вы хотели выиграть в нашем Поле Чудес? Небось,
автомобиль "Рено".
ДЯДЯ ВАНЯ (не раздумывая). Дашеньку!
ЗАПАСНОЙ (смеется). Но вы уже старенький для этого дела.
ДЯДЯ ВАНЯ (сердито). Поживи с мое - еще больше захочется.
ВЕДУЩИЙ (Запасному). Слушай, где ты его выкопал? Совсем меня
задолбал!
ЗАПАСНОЙ (Ведущему). Приперся утром с рекомендательной запиской от
Самого... (Указывает пальцем на потолок.) Что у тебя происходит с
барабаном? (Указывает пальцем на барабан.)
ВЕДУЩИЙ. Что-то там заело. Никак не остановится, зараза!
ДЯДЯ ВАНЯ (раздумчиво). Нет, не Солоухин. Солертинский, что ли?..
Нет, не Солертинский...
ЗРИТЕЛИ (хором). Сло-во, сло-во, сло-во!..
ВЕДУЩИЙ и ЗАПАСНОЙ (хором). Не подсказывать!
А барабан все вертится... Даже набирает обороты.
ВЕДУЩИЙ (барабану). С-сука!
ЗАПАСНОЙ (неизвестно кому). Падла!
ДЯДЯ ВАНЯ (ни к селу, ни к городу). Есть у меня лепший друг, Колька
Касаниди. Грек, золотые руки, народный умелец. Вечный срок до сих пор
мотает - 15 лет за измену Родине плюс 10 лет за антисоветскую агитанду и
пропагацию, плюс 10 лет по рогам, плюс то, плюс это - много у него плюсов,
положительный человек. Он у нас в лагерях все вечные двигатели строил,
причем разных конструкций. Намотал провода на катушки, пустил ток - и
поехали! Бензопила "Дружба" за него сама пилила. Потом он из той пилы
вертолет сварганил и прямо с лесоповала на той пиле по небу в бега
подался. Куда, подбили, поймали... Плюс 10 за побег. Куда от нас улетишь?
ВЕДУЩИЙ (злобно). Кончай баланду травить! Слово давай! Антисоветский
писатель на "СОЛ-------"! Так и быть, подсказываю: Сол...
ДЯДЯ ВАНЯ. Не по правилам, начальник! Пока барабан еще вертится -
может выпасть "банкрот".
ЗАПАСНОЙ (подтверждает, шевеля усами). Вертится, сволочь!
ДЯДЯ ВАНЯ. Я же говорю: вечный двигатель. Цель - ничто, движение -
все.
ВЕДУЩИЙ (Запасному, на нервах). Ну что, что, что?.. Что делать?!
Запасной пытается придержать барабан пальцем.
ДЯДЯ ВАНЯ. Не трожь! Не по закону! Люди - свидетели! Звони Касаниди!
Колян - спец, он должен на этот барабан посмотреть!
ЗАПАСНОЙ. Куда звонить?! Он что, этот Колян, до сих пор сидит?
ДЯДЯ ВАНЯ. Я же объяснял: вечный срок мотает! Звони в Воркуту!
ВЕДУЩИЙ (мандражируя). Пора кончать!
ДЯДЯ ВАНЯ (угрожающе). Кого кончать? Меня?!
ВЕДУЩИЙ. Передачу!
ЗАПАСНОЙ (вкрадчиво). Дядь Вань, а может, согласимся на японский
телевизор, и дело с концами?
ДЯДЯ ВАНЯ. Звони Касаниди!
ВЕДУЩИЙ. А может быть, черный ящик с ключами от "Рено", и концы в
воду?
ДЯДЯ ВАНЯ (стоит несокрушимо). Или давай Дашеньку, или звони
Касаниди!
Вбегает Дашенька с оборванной телефонной трубкой.
ДАШЕНЬКА. Какая-то Касаниди звонит из Воркуты!
ДЯДЯ ВАНЯ (кричит). Это он, Колька!
ЗАПАСНОЙ (недоверчиво берет телефонную трубку). "Поле чудес" у
телефона.
ГОЛОС КОЛЬКИ КАСАНИДИ. Сам вижу, что у телефона. По цветному
телевизору. Какой системы твой вечный двигатель?
ЗАПАСНОЙ. Кто это говорит?
ГОЛОС КАСАНИДИ. Колян-Пехлеван. Для тебя - Николай Пехлеванович. Что
там у тебя с барабаном?
ЗАПАСНОЙ. Крутится, черт! Остановить нельзя!
ДЯДЯ ВАНЯ (забирая трубку у Запасного). Слышь меня, Колька?..
Пламенный привет!
ГОЛОС КАСАНИДИ. Взаимно, Иван Иваныч! Играй, Вань, играй! Держись, не
боись! Пора кончать, Ваня, раз сами просят. Смени барабан - ты понял
меня?.. На фиг тебе автомобиль "Рено", играй на бабу.
ДАШЕНЬКА (поспешно). Связь с Воркутой прервана!
ДЯДЯ ВАНЯ (на что-то решается). Слыхали, что Колян-Пехлеван сказал?..
Пока барабан еще вертится - есть предложение сыграть в другую рулетку.
Расстегивает двубортный пиджак и вытаскивает наган.
ДЯДЯ ВАНЯ. Равняйсь! Смирна! Вольна! Внимательно слушай условие игры.
В моем барабане два патрона на троих. Оставшемуся в живых достанется
Дашенька в вечное пользование.
Вращает барабан нагана, протягивает наган Ведущему.
ВЕДУЩИЙ (истерически). На хрена она мне нужна в вечное пользование!
Рекламная пауза!
ДАШЕНЬКА. Подлец! (Изо всех сил бьет по голове Ведущего жостовским
подносом).
Ведущий падает под барабан,
его начинает засасывать в сопло вечного двигателя.
Ведущий орет благим матом.
ДЯДЯ ВАНЯ (с сомнением). Пристрелить, что ли?..
СЛАБЫЙ ГОЛОС ИЗ ТРУБКИ. Пристрели, чтоб не мучился.
Дядя Ваня твердой рукой стреляет под барабан.
Ведущего перемалывают шестеренки вечного двигателя.
В Останкинской телестудии - безмолвие.
Дядя Ваня протягивает наган Запасному Ведущему.
ЗАПАСНОЙ (берет наган двумя пальцами). Черт знает что! Я в такие игры
не играю.
ДЯДЯ ВАНЯ. И тебе не стыдно перед публикой? Держи хвост пистолетом!
Играй! На тебя вся страна смотрит!
ЗАПАСНОЙ ВЕДУЩИЙ (не желая терять имидж перед всей страной). Тогда вы
первый!
ДЯДЯ ВАНЯ (отбирая наган и приставляя к виску). За Родину, за
Сталина!
Нажимает на курок.
Осечка.
Передает наган Запасному Ведущему.
Тот что-то медлит.
ДЯДЯ ВАНЯ. Ну?..
ЗАПАСНОЙ ВЕДУЩИЙ (снимает очки, приставляет наган ко лбу,
зажмуривается). За Дашеньку!
Нажимает на курок.
Выстрел.
Запасной Ведущий замертво падает на черный ящик
с ключами от автомобиля "Рено".
В Останкинской телестудии - вечное безмолвие.
Дядя Ваня роняет челюсть, ловит ее на лету,
усаживает онемевшую Дашеньку на жостовский поднос
и уезжает с ней на автомобиле "Рено".
Из оборванной телефонной трубки доносится
одобрительный голос из Воркуты:
"А все-таки он вертится!"
Опускается занавес с тремя буквами:
"СОЛ-------"
Рекламная пауза.
Борис ШТЕРН
ПОВЕСТКА
Нордост возвращается домой, заправляет термос цейлонским чаем и
отправляется во двор забивать козла, хотя заведующему отделом культуры
городской молодежной газеты приличней играть в шахматы.
За трухлявым столом в ожидании партнеров уже скучают члены дворового
генерального штаба: лодочник Семен Выдров (попросту Выдра), рядом с ним
тихий человек с тихой фамилией Смирный, а также два алкоголика
неопределенных лет и занятий - Вова и Коля. У них нет права голоса. В игру
их не принимают, как низший класс, но иногда выпускают на подмену
подержаться за домино. Но Вова с Колей ни на что не претендуют, просто
хотят культурно провести вечер. Сегодня им повезло - генеральный штаб еще
не в полном сборе, и Выдра приглашает их на разминку. Вова мешает камни,
Коля заглядывает другу через плечо и готовится давать советы.
Разминка начинается.
Выдра играет, как бог, но все специфические доминошные выражения
припасены им к вечернему заседанию, и он пока снисходительно наблюдает,
как Вова то и дело рубит собственные концы. Нордост попивает чай, а его
партнер Смирный ладонью прикрывает камни от нескромных заглядываний Коли и
двумя пальцами аккуратно стыкует "бубочку к бубочке".
Во двор въезжает инвалид Федор Иванович Крюков, съездивший только что
на велосипеде из Аркадии в Отраду. Он немного запыхался.
- Куда лепишь! - предостерегает Крюков, но поздно: Вова безнадежно
сидит с зарубленным "голым" дублем, а Смирный через ход кончает.
- Ану подвинься!
Вова с Колей с почетом изгоняются из игры. Теперь Выдра играет на
пару с инвалидом Крюковым. Это чемпионская пара, равных им нет. Нордост
забывает про чай, а Смирный напряженно думает, думает, думает...
- Ставь! Не корову проигрываешь! - торопит Выдра.
- Став не речка, - глубокомысленно огрызается Смирный и ставит.
Народ потихоньку собирается на вечернее заседание генштаба. Является
всеобщий любимец - глухонемой художник-оформитель, местный Пиросманишвили.
Он специалист по шрифтам и вывескам, но пишет их с потрясающими душу
ошибками - недавно по заказу дворничихи на черных воротах им сделано
объявление строгим готическим шрифтом:
"ТУТА ЛЕТА НЕТУ".
И прочие, и прочие - двор большой.
Наконец Выдра громоподобно делает рыбу и, пока Смирный, тыча пальцем,
подсчитывает очки, достает из кармана свое любимое чтиво - настенный
женский календарь, листает и приговаривает:
- Так что скажет генеральный штаб? Какое сегодня число? Так...
Одиннадцатое апреля. В войну на зенитках кто ездил? Нету таких? Кто же
будет ставить?
- А что сегодня такое? - интересуется генеральный штаб.
- День противовоздушной обороны страны!
- Может, не надо, ребята? - говорит Нордост. - Вспомните, что было
вчера.
- А вы молчите, Михаил Борисыч, - поспешно отвечает Выдра. (На "вы" в
порядке исключения он обращается только к Нордосту.) - Вчера было десятое
апреля, святой день освобождения Одессы от немецко-фашистских оккупантов.
Немного перебрали.
- Устал я с вами бороться, - вздыхает Нордост. - Ну, пейте, пейте...
Недолго осталось.
- Почему "недолго"? - настораживается генеральный штаб.
Нордост загадочно улыбается.
- А что будет? - волнуются Вова с Колей.
- После первого мая будет введен сухой закон, - вещает Нордост.
Ему не верят, хотя знают, что Михаил Борисыч зря болтать не будет.
Нет дыма без огня, рассуждает генштаб. - Сухой закон у нас не введут, а
вот цены на водку повысить могут. Это у нас запросто. Но на этот случай
бытует такой стишок:
Водка стала стоить восемь.
Все равно мы пить не бросим!
Передайте главврачу:
Нам и десять по плечу!
Генеральный штаб недолго совещается и принимает решение: день
противовоздушной обороны страны следует отметить. Сбрасываются и
отправляют Вову с Колей в магазин. Те летят, как на крыльях, и вскоре
возвращаются с четырьмя бутылками-фаустпатронами молдавского портвейна
одесского разлива с белым аистом на этикетке.
Генеральный штаб пьет за здоровье противовоздушной обороны страны и
закусывает свежим батоном.
Свое ежедневное участие в забивании козла Михаил Борисович
глубокомысленно оправдывает тем, что козел - народная игра и его били,
бьют и будут бить по всей стране от Черного до Баренцева морей...
Он где-то прав.
Козел, несомненно, одна из самых древних игр, размышляет Михаил
Борисович. Удивительно, как это археологи до сих пор не раскопали древнее
домино? Интересно, играли скифы в козла? А древние греки? Тут можно
написать научную монографию или защитить диссертацию... Интересно, почему
до сих пор никто этого не сделал?
Наверное, потому, думает Нордост, - что описывать забивание козла -
самое неблагодарное занятие на свете. Его бьют везде одинаково, со
скандалами и специфическими выражениями - без этих выражений козел не
козел. Тут просыпаются первобытные инстинкты, руки сами ищут дубину, козел
жалобно блеет, привязанный на веревке к колу...
Бей его!
Бьют козлов разных видов: есть почтенные генеральские козлы,
быстротечные морские, есть козлы офицерские, трудовые, двойные и со
всякими ответвлениями. В старых дворах наряду с полезными и бесполезными
предметами - воротами, беседками, винтовыми лестницами, сараями, гаражами,
бахчисарайскими фонтанами без воды, придурковатыми сфинксами с отбитыми
носами, притаившимися под диким виноградом у глухой стены - наряду с ними
во дворе обязательно торчит стол для козла. Его начинают бить в апреле и
заканчивают поздней осенью. Человеческие страсти и характеры при забивании
козла проявляются лучше, чем в любой другой игре, продолжает, рассуждать
Нордост, чокаясь термосом о стакан своего партнера Смирного.
Вот Выдра... Холерический темперамент, не раскрывшийся в молодости и
сейчас наверстывающий упущенное. Закусывает и рассказывает Смирному, как
однажды излечился от всех болезней. За тридцать лет эта история всем
надоела, но Смирный вежливо слушает, будто не знает, что Выдра в молодости
так болел, что в сорок первом году получил белый билет и еле выжил в
эвакуации. Выдра рассказывает, как он шлялся по врачам, теряя от слабости
сознание, пока в пятьдесят втором году не зашел в поликлинику к своему
участковому врачу и вместо Владимира Аполлинариевича обнаружил в кабинете
выдвинутые ящики, заплаканную медсестру и какого-то гражданина в белом
халате. Выдра обрадовался новому человеку и начал привычно жаловаться:
"У меня все болит, профессор. Ежедневные головокружения, малокровие,
сердце прыгает, печень вздулась, легкие не дышат, я еле живу на свете".
Медсестра почему-то испугалась и убежала, а немного обалдевший
гражданин ответил:
"Какой я тебе профессор? Не соображаешь, что ли? Видишь, что тут
делается? Пить надо меньше".
"Доктор, я капли в рот не беру, куда мне! - удивился Выдра. -
Прочитайте историю моих болезней и выслушайте мое сердце своей трубкой".
"Какой я тебе доктор? - ответил гражданин, заинтересовавшись Выдрой.
- Если совсем не пьешь, значит, дурак".
"Так кто же ты такой? И что ты здесь делаешь в докторском кабинете?!
- запсиховал Выдра. - Фельдшер ты, что ли? Или кто? Горшки выносишь? А где
Владимир Аполлинариевич? Он меня хорошо лечил!"
"Ты потише, - ответил гражданин в белом халате, с любопытством
разглядывая Выдру. - Не понимаешь? Все как раз обстоит наоборот - твой
Владимир Аполлинариевич плохо лечил, оттого его и нету. А я здесь на
телефоне. Вот я тебе сейчас припишу лекарство..."
Этот странный гражданин порылся, в чужом ящике, нашел чистый
рецептурный бланк и мелким-мелким почерком написал следующий рецепт:
"Сто граммов водки вовнутрь перед обедом каждый день в течение
месяца. Если не поможет - курс лечения повторить. Будь здоров!"
Выдра прочитал рецепт, и до него вдруг дошло. Он понял, какому риску
подвергался в докторском кабинете. Дрожа, он вышел из поликлиники, купил
четвертушку, вернулся домой, отмерил сто грамм и впервые в жизни с
отвращением выпил, а потом закусил. В этот день он впервые заснул без
снотворного, а через месяц, в точности выполняя предписание странного
гражданина, полностью выздоровел. Как видно, его внутренние органы,
работавшие всю жизнь вразнобой, объединились на основе выписанного
лекарства. С тех пор Выдра лечится каждый день, проводя активную
алкогольную пропаганду среди соратников по забиванию козла, хотя и
признает, что лет в восемьдесят, наверно, сопьется.
Смирный вежливо кивает Выдре.
Начинается настоящая игра.
Выдра в ударе. Он бьет от души, а Смирный пригибается над столом все
ниже и ниже, шевелит губами и пытается разгадать: что, где, у кого. Он
подозревает, что Выдра спекулирует и умышленно не отходит дублем-шесть и
что Михаил Борисович по простоте душевной его не зарубит.
Нордост в самом деле думает не о том. Теперь его мысли устремляются
на Смирного. Михаил Борисыч давно заметил, что Смирный всегда пытается
узнать, что делал в войну тот или иной человек, иначе он теряется и не
понимает, что за человек перед ним: бормочет какие-то междометия и двух
слов связать не может. Люди, родившиеся после войны, для Смирного как бы
не существуют, он не знает, о чем с ними говорить.
"Наверно, дело в том, - думает Нордост, - что Смирный был в плену, и
с тех пор он как бы контуженный на всю жизнь. Как он выжил - никогда не
рассказывает... Наверно, повезло, что был хорошим плотником... И смирным".
Михаил Борисович, думая не о том, наконец ошибается и пропускает
шестерочный дубль, но Смирный не отваживается его упрекнуть. Выдра
победоносно рычит и кончает сразу двумя камнями:
- Козлы!!!
"Все-таки не следует мне играть, - расстраивается Михаил Борисович. -
Заведующий отделом культуры - и вдруг козел! Несолидно".
Смирный мешает камни, а в это время во дворе появляется отставной
майор Воскобойников с орденскими планками на груди. Он их никогда не
снимает и, наверно, жалеет, что зимой их нельзя носить на пальто. Сейчас
Воскобойников возвращается из райвоенкомата, где околачивается круглые
дни, мешая сотрудникам работать и выполняя общественные поручения, которые
сам же себе придумывает. И еще: у него самая толстая шея из всей компании.
Все места за столом заняты, но Воскобойникову хочется сыграть. Он
глядит на Смирного, что-то вспоминает и вытаскивает из кармана повестку.
- Слышь, Смирный, - говорит он, с размаху хлопая Смирного по плечу. -
Тут тебе повестка, распишись.
- Ну? - пугается Смирный. - Куда?
- Повестка, - сурово повторяет Воскобойников. - Приказывают явиться
сегодня в семнадцать ноль-ноль в военкомат. Вот, гляди... читать умеешь?..
Читай: явиться для со-бе-се-до-ва-ния.
- Как в семнадцать? - пугается Смирный. - Сейчас уже половина
шестого!
- Этого я не знаю, - отвечает Воскобойников, немного смутившись,
потому что повестку должен был вручить Смирному еще позавчера, но забыл.
Смирный недоверчиво разглядывает повестку и не знает, что думать. Он
подозревает, что Воскобойников попросту хочет выселить его из-за стола,
потому что в военкомат Смирного не вызывали уже лет восемь, с тех пор, как
сняли с воинского учета.
- Скажи, что меня нет дома, - решает Смирный в сгибается над
костяшками.
- Как же это я скажу? - удивляется Воскобойников. - Давай
расписывайся, мне расписка нужна! Видишь написано: "приказано явиться".
- Слышь, приказ! - подмигивает Выдра Смирному.
И Смирный твердо решает никуда не ходить. Мало того что не
предупредили заранее, так еще приказывают, а он не военнообязанный.
- Так и скажи, что меня нет, - огрызается Смирный.
- А где же ты?
- Уехал. Умер.
- Ребята! - возмущается Воскобойников. - Вы все свидетели! Не берет
повестку!
- Ага, - подначивает Выдра. - Не исполняет свой долг перед Родиной.
У Смирного темнеет в глазах, он пытается объяснить:
- Я все свои долги давно отдал. Я сейчас на пенсии. Я свое отвоевал.
- Кто отвоевал? Ты? - переспрашивает Воскобойников.
- Да, я.
- Где ж ты воевал?! - искренне удивляется Воскобойников. - Ты же в
плену сидел!
Воскобойников выпячивает грудь, но в последний момент ему хватает ума
не похвастаться орденскими планками. Он переводит взгляд на Нордоста и
показывает на того пальцем:
- Возьми хоть Михаила Борисовича... Он с войны вернулся - иконостас,
полна грудь орденов! А ты?.. Полна эта самая огурцов!
- Ребята, ребята... - наконец не выдерживает Нордост. - Причем тут
ордена, зачем все это ворошить?
- Он воевал! - не утихомиривается Воскобойников. - Мы пахали!
Если бы Смирный умел говорить, то он спокойно объяснил бы
Воскобойникову, что тот всю войну отсидел в военкомате и не ему рассуждать
об орденах... Но вместо обстоятельного ответа Смирный сгребает со стола и
швыряет в лицо Воскобойникова полную горсть костяшек. Тот хватает Смирного
за ворот рубахи и начинает душить. Разлетаются пуговицы. Выдра и Михаил
Борисович пытаются оторвать Воскобойникова от Смирного и с трудом отрывают
его вместе с рубахой. Вова и Коля суетятся рядом - они хотели культурно
провести вечер, а тут такое...
- Да меня сам маршал Жуков... - вырываясь кричит Воскобойников так,
что слышно на улице.
- Ну что маршал Жуков, что? - кричит Смирный.
- Чуть не расстрелял, - подначивает Выдра.
Массивного Воскобойникова трудно удержать, а тут еще Смирный вновь
загребает горсть костяшек и опять и швыряет ему в лицо. Из дома с визгом
вылетает Воскобойникова жена и начинает царапать Смирного. Вова с Колей
наконец-то находят себе работу - хватают бабу и держат. Нордост пытается
объяснить, что всю эту карусель пора кончать, потому что стыдно.
- Пусть подпишет повестку! - вопит Воскобойников. - А то я приведу
его в военкомат с милицией!
- Молча-ать! - вдруг диким голосом кричит Федя Крюков, хватает пустую
бутылку и дном бьет ею по столу. К всеобщему удивлению бутылка не
разбивается, а пробивает трухлявый стол и застревает в нем.
На этом все начинают успокаиваться. Жена уводит Воскобойникова домой.
Вова с Колей ползают по двору, подбирая костяшки, и никак не могут найти
дубль-шесть. Смирный собирает рубаху и утирает слезы.
Михаил Борисович начинает разъяснять, что Воскобойников не прав.
Слава богу, давно прошли те времена, когда людей попрекали пленом. И надо
быть стоеросовой дубиной, чтобы никак не измениться и мыслить какими-то
бериевскими категориями одна тысяча девятьсот сорок девятого года.
Но и Смирный тоже не прав - в военкомат надо пойти. Перед
сорокалетием Победы туда вызывают всех ветеранов и уточняют адреса для
всяких там благ и льгот.
И Выдра тоже неправ - зачем подначивать? У всех свои внутренние
психологические комплексы. Черт возьми, не все ли равно, где ты был на
войне, если честно исполнял свой долг? А награды такое дело...
- Так они же могли вежливо пригласить, - довольно складно объясняет
Смирный. - Зачем приказывать? Пусть соплякам приказывают. И ветеранам. А я
не ветеран.
- Как не ветеран? - удивляется Михаил Борисович. - А, ну да...
- Вот так. Не пойду! Пусть как хотят. Меня дома нет.
Вечер безнадежно испорчен. Дубль-шесть так и не нашли, а без него
какая игра?
Пенсионеры разбрелись по домам. Их место за столом с торчащей
бутылкой водки заняли уже лысые послевоенные сопляки. Они играли в карты и
снаряжали Вову с Колей в магазин. Смирный весь вечер чинил рубаху и
смотрел в окно. Под столом лежала скомканная повестка. Детишки прыгали
через резинку. Ушел к кому-то в гости разодетый Воскобойников с женой.
Глухонемой художник под наблюдением дворничихи красил заново ворота,
замазывая свою готическую ошибку. Стемнело. Смирный починил рубаху, вышел
во двор, подобрал известку, разорвал и выбросил в алебастровую урну.
Вернулся домой и стал смотреть программу "Время".
Утром Смирный отправился в гости к Выдре на лодочный причал ловить
рыбу. Весь день он сидел на пирсе, дергал бычков и вспоминал, как ехал на
подводе, выбираясь из окружения, как был контужен, как пошел куда-то за
всеми и вдруг остался один. Бродил два дня не евши, пока не подозвали его
немцы и, очень вежливо отняв винтовку, подсадили в грузовик. А там - как
сельдей в бочке!.. Вот. А что было потом три с половиной года он к самом
деле плохо помнит. Помнит последний день "до", когда подозвали его немцы и
подсадили в грузовик, и помнит первый день "после", когда веселые негры на
танке проломили ограду и подкатили к бараку. С тех пор негры Смирному
симпатичны. А между "до" и "после" было тяжелое сновидение. Так что в
самом деле - кому ордена, а кому в морду на.
Выдра с утра тоже на удивление был задумчив и не подначивал Смирного.
Во-первых, он вычитал в женском календаре, что домино придумали монахи
доминиканского ордена в средние века, и собирался вечером поделиться этим
археологическим открытием на заседании генерального штаба; во-вторых,
Выдра угрюмо думал о том, что лекарство, верно служившее ему тридцать лет,
перестало помогать - вернее, его требуется все больше и больше, и уже не
только перед обедом, а и утром, и днем, и вечером, и что без лекарства он,
конечно, загнется, но с лекарством загнется еще быстрее; в-третьих, он
примеривал к себе сухой закон и недоумевал: как это - совсем ничего не
пить? Совсем и ничего... Как это?
За весь день Смирный надергал десяток бычков и собрался уходить, как
вдруг на причале появился Нордост.
- Я вас везде ищу, - сказал Михаил Борисович. - Я только что был в
военкомате... По своим делам. Просили передать вам записку.
Смирный, пугаясь, развернул записку и прочитал:
"Уважаемый товарищ Смирный! Убедительно прошу Вас зайти сегодня в
военкомат в любое удобное для Вас время в комнату N_12 для выяснения
некоторых личных обстоятельств. Страшный лейтенант Курнаго".
В записке так и написано: "страшный".
- А в чем дело? - пугается Смирный.
- Увидите сами, - уклончиво отвечает Нордост. - Видите: вам не
приказывают, а убедительно просят.
Ну, раз просят, думает Смирный. Если просят, то он согласный.
Смирный возвращается домой, открывает шкаф и долго вспоминает, что
туда положено одевать. Костюм? Галстук? Думал, думал, а когда надоело
думать, отправился в военкомат в чем был - во вчерашней рубахе с разными
пуговицами.
Пришел и сунулся прямо по коридору мимо стеклянной кабины,
разглядывая номера кабинетов; но из кабины выскочила разукрашенная дама и
визгливо спросила:
- Вы куда, гражданин?
- А я не знаю... - развел руками Смирный. - Тут вчера мне надо, так я
сегодня...
- Где ваша повестка? Гуляете тут, как по Приморскому бульвару!
- Так я вчера не взял.
- Что значит "не взял"? Воинскую повестку не взяли?!
- Нет! - пугается Смирный. - Вот тут записка.
Дама читает записку и говорит:
- Ага, ясно. Значит, вы и есть тот самый Смирный, который вчера не
пришел? Это вас Курнаго вызвал, у него из-за вас служебные неприятности.
Но он сейчас уехал по заданию военкома. И ключи от сейфа, наверно, забрал
с собой.
- Тогда я пойду домой, - с надеждой говорит Смирный.
- Завтра Курнаго тоже не будет, - соглашается дама. - Приходите в
понедельник.
Смирный, весь взмыленный, выскочил на улицу и перевел дух. Закурил и
собрался уходить, как вдруг на улице появилась все та же дама и подозвала
его:
- Вот хорошо, что вы еще не ушли. Я позвонила военкому, сейчас он вас
примет.
- Я в понедельник... - пугается Смирный, жалея, что сразу не смылся.
- Нет! Товарищ полковник вас ожидает. И ключи от сейфа, оказывается,
у него.
"Вот прицепилась со своим сейфом, дура толстая", - думает Смирный.
Пришли к военкому в кабинет. Это были квадратный кабинет и квадратный
полковник, - а полковников Смирный отродясь боялся, потому что они еще не
генералы и выслуживаются.
- Вот этот гражданин, - представила дама.
- Оч-чень хорош-шо, - прошипел полковник. - Вот вам. Вероника
Петровна, ключи от сейфа Курнаго, принесите все сюда.
Смирный всего боялся - в особенности таинственного странного
лейтенанта Курнаго с его сейфом.
Дама вышла, полковник спросил:
- Что же вы вчера не пришли, товарищ Смирный?
- Да я... Повестку поздно принесли.
- Да? - удивляется полковник. - Гм... Все повестки Курнаго отправил
за три дня. Я с ним разберусь. Извините, что так получилось.
- Да чего там... - уныло отвечает Смирный.
Опять появляется дама с какими-то разнокалиберными коробочками и
ставит их на квадратный полированный стол перед полковником.
- Ну, не беда, - говорит полковник, поглаживая самую большую
коробочку. - Не вчера, так сегодня. Лучше поздно, чем никогда. Как вы
думаете?
- Да чего уж там... - соглашается Смирный. Он никак не думает.
- А теперь скажите мне, Павел Игнатьевич, когда и где вы угодили в
плен?
Вот Смирный все и понял...
Вот для чего его вызывали: выяснять личные обстоятельства, как сорок
лет назад. Значит, заводи шарманку сначала - объясняй, почему выжил.
- Так контужен был, - уныло начинает объяснять он. - Прорывал
окружение...
- Ясное дело, - перебивает полковник. - Дивизия ваша обороняла Киев?
- Ясно, Киев.
- А вы кем служили?
- Я? Сапером. Все уходят, а мы мосты рвем.
- Все сходится, - говорит полковник, открывая маленькую коробочку. -
Мы вас давно разыскиваем. В плен вы угодили в сентябре, а наградили вас
еще в августе сорок первого. С нас давно причитается, но в списках было
напутано. Поздравляю! Встаньте же, я вам руку пожму.
Смирный вскакивает, пожимает полковничью руку, садится.
- Жаль, что вы пиджак не надели, я бы вам приколол, - говорит
полковник.
- А чего? - удивляется Смирный.
- Чего, чего... Медаль. "За отвагу".
- Кому?
- Кому, кому... Вам. Вы посмотрите, не стесняйтесь.
Смирный заглядывает в коробочку и видит медаль.
- Ага, - говорит Смирный.
- Не так надо отвечать.
- Ах, да... - вспоминает Смирный и вскакивает. - Служу Советскому
Союзу! -
Полковник улыбается. Дама - тоже.
- Ну, я пошел, - неуверенно говорит Смирный.
- Стоять! - командует полковник и берет вторую коробочку. - Все-таки
очень жаль, что вы пиджак но надели. Вы, говорят, обиделись, что вам
простую повестку прислали, а не пригласили персонально. Вы абсолютно
правы. Я из Курнаго дух вышибу! Позвольте вручить вам...
Смирный заглядывает во вторую коробочку... опять, ядрена вошь,
медаль!
- А это чего? - взволнованно спрашивает Смирный.
- Юбилейная медаль. "40 лет Победы в Великой Отечественной войне".
Вам теперь положено.
Смирный вдруг начинает плакать.
- Ничего, плачьте, - разрешает полковник. - Вероника Петровна,
налейте воды...
- Не надо... - всхлипывает Смирный. - Можно я пойду?
- Нет, не можно. Это еще не все.
Смирный выпивает полный стакан воды, и полковник продолжает:
- Согласно Указу Президиума Верховного Совета, вы, товарищ Смирный, в
честь сорокалетия Победы награждаетесь орденом "Отечественной войны"
второй степени. Награждение мы произведем потом, когда прибудут ордена, и
вызовем вас персональной повесткой. А сейчас вам разрешается носить на
груди орденскую планку с ленточкой. Планку можете приобрести в военном
универмаге...
Вероника Петровна озабоченно заглядывает в глаза Смирному и
спрашивает полковника:
- Может быть, вызвать "скорую помощь"?
- Не надо... - шепчет Смирный. - Я пойду...
- Сидеть! - смеется полковник и берет самую большую коробку. - С
нашего ведомства еще причитается.
Смирный с ужасом смотрит.
- Это вам ценный подарок от Министерства обороны. Фотоаппарат
"Зенит". Зеркалка. Это хороший фотоаппарат. Вы умеете фотографировать?
- Научусь, - шепчет Смирный. - Можно идти?
(Все коробки закончились).
- Да, пожалуйста. Только распишитесь в ведомости... Канцелярия!
Смирный расписывается рядом с галочкой. В ведомости ничего не
напутано, все правильно - его фамилия.
Попрощались.
Смирный с коробками выходит из кабинета, но тут же возвращается:
- Товарищ полковник... Вы этого Курнаго... не надо. Он не виноват.
- Хорошо, не буду, - смеется полковник.
Смирный не помнил, как шел с коробками по улице и как очутился дома.
Он открыл шкаф. На вешалке висел его пиджак - старомодный, во еще новый.
Пока крепил к пиджаку медали, поколол все пальцы.
Надел пиджак и посмотрел на себя в зеркало. Потом в окно. Во дворе
полным ходом шло заседание генерального штаба. Все тут, и Воскобойников
тоже.
Смирный в пиджаке с медалями отправляется во двор забивать козла.
Генеральный штаб в полном составе внимательно смотрит на пиджак
Смирного. Воскобойников не смотрит ка пиджак Смирного.
Минута молчания.
- Так, - наконец говорит Выдра и достает женский календарь. - Что
скажет ученый совет? Что у нас сегодня такое? В космос кто летал? Кто
будет ставить?
- А в чем дело? - удивляется ученый совет.
- Сегодня День космонавтики.
- Может, не надо, ребята? - говорит Нордост. - Вспомните, что было
вчера...
- Надо! - говорит Смирный. - Я ставлю!
Он достает десять рублей и отправляет Вову с Колей в магазин.
Весь вечер он азартно забивает козла, никого на свете уже не боится,
и медали подпрыгивают у него на груди.
Борис ШТЕРН
ГАЛАТЕЯ
Раньше санаторий назывался "Донбасс", а теперь "Химволокно". Когда
шахтеры перебрались в Крым, они оставили в санатории статую шахтера с
отбойным молотком - не тащить же его с собой? Новые хозяева шахтера
сносить не стали, но установили рядом с ним в клумбе целеустремленного
молодого парня в облегающем комбинезоне. Этот парень, чуть не падая,
устремлялся в небо, держа в задранной правой руке клубок орбит с шариком в
середине.
Завхозы слабо разбираются в искусстве, но Коробейникову обе статуи
нравились. Нормально. Украшают. Впрочем, сейчас ему было не до искусства.
Он лежал в больнице в предынфарктном состоянии, а санаторий остался без
завхоза и без присмотра. Дела там творились хуже некуда - садовые скамейки
выкрасили не зеленым, как положено, а радугой; кинофильмы крутились очень
уж подряд французские, а санаторные собаки бегали где придется и никого не
боялись.
"Странно, почему так на душе хорошо? - раздумывал главный врач
санатория, нюхая сирень, заглянувшую в открытое окно. - Какая-то такая
духовная раскрепощенность... с чего бы это? Наверно, не к добру..."
Весь май главврач умиленно что-то нюхал, но однажды услышал за окном
знакомый раздраженный голос:
- Здесь нельзя ходить в купальниках, вы не в притоне. Мы сообщим по
месту работы о вашем недостойном поведении.
Это вышел на работу спасенный врачами Коробейников. Его скорбный
голос завис над санаторием, как серый дирижабль. Сирень вздохнула и сразу
же отцвела. Собаки поджали хвосты. У главврача начался насморк.
А Коробейников уже стоял на обрыве с блокнотом в руках. Под ним
загорали и плавали в Черном море сплошные кандидаты наук, народ не
простой; а он отмечал в блокноте мероприятия на весенне-летний период.
Скамейки перекрасить, дворнику указать, с плотником надо что-то делать.
Потом он направился к главному корпусу, где поймал за рукав дворника Борю,
веселого человечка лет пятидесяти, и указал ему на заляпанную птичками
статую шахтера с отбойным молотком.
- Что я вам, нанялся?! - вызверился Боря. - Крепостное право?! Я и
так один за всех вкалываю, так теперь мне еще шахтера мыть?
(Боря был в плохом настроении, потому что буфетчица не оставила ему
на рубль пустых бутылок за то, что он перенес ей на пляж ящик с пивом).
- Я два раза повторять не буду, а не хочешь - по собственному
желанию! - привычно ответил Коробейников, а Боря показал ему в кармане
фигу.
Коробейников начал огибать главный корпус, думая о том, что давно
пора поставить вопрос о Борином безответственном поведении на профсоюзном
собрании. Он сделал еще один шаг и... увидел обнаженную женщину.
Коробейников окаменел. Блокнот выпал из рук. Ничего подобного он и в
мыслях не держал! Какая-то ладная особа с бедрами, как бочки, направлялась
к обрыву в сторону моря, придерживая на плече кувшин и помахивая свободной
рукой.
Она была совершенно... не одета.
Коробейникову стало так стыдно, что он отвернулся и спрятался за угол
главного корпуса. "Совсем молодежь очумела... - подумал он. - Куда она
прет с кувшином в таком виде?! Выяснить фамилию и сообщить на работу о
недостойном поведении!"
Коробейников хотел высунуться из-за угла и призвать к порядку эту
бесстыжую холеру, но сердце вдруг подпрыгнуло; пришлось прислониться к
стене. Он переждал минуту и, держась за сердце, отправился жаловаться
главврачу.
Тот выслушал историю о нескромной девице с бедрами и недоверчиво
усмехнулся.
- Ничего смешного не вижу, - обиделся Коробейников. - Надо что-то
предпринимать, а то вконец распустились.
- Да это же наша новая статуя, - удивился главврач. - Позавчера без
вас поставили... Вот что значит искусство - за живую приняли!
- Что я уже... совсем, что ли? - смутился Коробейников.
- Ничего, ничего... бывает, - успокоил главврач.
Если она не живая, то это, конечно, меняет дело, решил Коробейников.
Все же он не до конца понимал обстановку... что-то его смущало. Он
распорядился по хозяйству и неуверенно направился к главному корпусу...
такая у него работа - ходить по санаторию. Ему хотелось еще раз взглянуть
на нее, хотя это было неудобно. Он раза два останавливался, оглядывался,
срывал веточку... наконец подобрался к повороту и выглянул.
Она все еще шла по воду.
Коробейников вспотел и отвернулся. Черт знает что, вертится, как
школьник. Экую гадость поставили, пройти нельзя.
Вдруг из кустов вылез Боря с ведром и с тряпкой и деловито сообщил:
- Шахтера я уже помыл, счас за нее возьмусь.
(Боря был уже в хорошем настроении, потому что пришла буфетчица).
Коробейников на миг представил картину омовения, плюнул дворнику под
ноги и зашагал к главврачу, зная теперь, что должен сказать о создавшейся
обстановке. С порога он нервно спросил:
- Не понимаю! Эта девица... она что, каждый день будет у нас стоять?
- Знакомьтесь, наш завхоз, - ответил главврач, с ненавистью взглянув
правым глазом на Коробейникова, а левым умудряясь принести извинения
какому-то бравому старику в замызганной куртке и в берете с крохотным
свиным хвостиком. - А это непосредственный создатель нашей новой статуи,
заслуженный деятель искусств... - Главврач назвал фамилию, которую
Коробейников потом так и не мог вспомнить. - Будет у нас отдыхать. По всем
вопросам изобразительного искусства обращайтесь к нему.
- Значит, вам не нравится моя скульптура? - вкрадчиво спросил
заслуженный деятель искусств, и Коробейников сразу сообразил, что с этим
стариканом не стоит связываться - во всяком случае не рассуждать "нравится
- не нравится".
- Я про качество не скажу, - попятился Коробейников. - У меня к
качеству никаких претензий. Я о другом... У нас отдыхают кандидаты наук...
и с детьми приезжают... Вот стояла у нас когда-то купальщица с веслом...
тоже и формы, и детали, но она была одета в купальник!
- Одета... - задумчиво повторил заслуженный деятель. - Одета,
раздета, с веслом... Старые песни. Постойте рядом с ней, не стесняйтесь. И
попытайтесь понять, что она не вызывает никаких низменных эмоций, а
наоборот - только добрые и здоровые чувства. А все эти "с веслом", "с
мячом", "с молотком"... Поймите наконец, что вся эта серийная парковая
живопись (ударение в слове "живопись" заслуженный деятель поставил на
последнем слоге) давно не соответствует эстетическим потребностям нашего
народа. Споры па эту тему затихли лет двадцать назад, и я не думал, что
придется к ним возвращаться. Вы, как видно, не интересовались вопросами
искусства. Кстати, я настаивал на недавнем худсовете, чтобы вашего шахтера
куда-нибудь уволокли, а то он портит вид на Мадрид и не соответствует
санаторной тематике. А парень с ядерной структурой... ничего, для
"Химволокна" сойдет.
Коробейников ничего не понимал. При чем тут Мадрид? Что происходит в
санатории? Пока он болел, тут произошла культурная революция! Скамейки
красятся радугой, хотя положено зеленым; дворники моют голых девок;
какой-то таинственный худсовет собирается сносить ни в чем не повинного
шахтера... и все это называется "вид на Мадрид"?
- Только через мой труп вы снесете шахтера! - тихо сказал
Коробейников.
- Ну при чем тут трупы? - поморщился заслуженный деятель искусств.
Коробейников вышел из кабинета и хотел хлопнуть дверью, но ее еще
неделю назад унесли к плотнику на ремонт. Где этот бездельник? Опять спит
на пляже?
В коридоре Коробейникова догнал главврач и скороговоркой сказал:
- Никто шахтера не сносит, что вы, в самом деле... мне лично все эти
статуи до лампочки, что есть они, что их нет! Сейчас таких девиц ставят в
каждом парке по десять штук... мода такая! Зачем так волноваться с вашим
сердцем?
- Мне плохо, я пойду домой, - пробормотал Коробейников.
Дома он лег на диван, а в глазах у него вертелась голая девка. Ему
хотелось говорить о ней, но жена ничего в искусстве не понимала. Она
искала валидол и говорила, что нельзя быть таким старым дураком и за всех
волноваться.
- Раньше бы за это намылили шею, - вдруг сказал он.
- Ты о чем? - спросила жена.
- Поставили, донимаешь, статую... Со всеми подробностями, - опять
заволновался Коробейников. - Женское тело, конечно, красиво...
Он хотел развить мысль, но запутался. Красиво-то красиво, с этим
никто не спорит...
Жена подождала, что он еще скажет, но не дождалась и ушла на кухню.
Коробейников лежал на диване и думал. В голове у него завелись
какие-то новые мысли об эстетических потребностях. Он никогда о них не
думал. От этих мыслей ему было плохо - будто завезли новую мебель и
производили в голове перестановку.
Ночью ему приснился Боря, моющий девку на профсоюзном собрании.
Сердце быстро задергалось и чуть не оторвалось, жена вызвала среди ночи
"скорую помощь", и Коробейников до конца недели пролежал дома.
Новые мысли не покидали его, но и никак не укладывались. Он думал о
художниках, которые рисуют и лепят обнаженных женщин, о женщинах, которые
позируют им, и о таинственном худсовете, который разрешает все это делать.
Похоже, что художники не совсем нормальные люди. Странный озабоченный
народ. Возможно, он чего-то недопонимает - споры на эту тему затихли лет
двадцать назад, а он до сих пор о них ничего не слышал - где, когда?
Эстетические потребности надо, конечно, удовлетворять, но детям никак
нельзя смотреть на подобные вещи. И шахтерам. А кандидатам наук - подавно.
Нет, тут какая-то дальновидная государственная политика, думал
Коробейников. Рожать стали меньше, вот и ставят для поднятия духа каменных
девок.
Мысль была глупа, но хоть с каким-то резоном, и он немного
успокоился.
Опасения Коробейникова подтвердились - в понимании искусства
кандидаты наук оказались зловреднее шахтеров. А он предупреждал! Пока
Коробейников болел, они отбили девке кувшин, и теперь она не шла по воду,
а непонятно что делала. Вместо кувшина заслуженный деятель искусств всунул
ей в руку букет роз, но получилась ерунда - девкина поза под букет не
подходила, - она размахивала цветами, будто подзывала к себе шахтера с
отбойным молотком и парня с ядерной структурой, а те, конечно, рады
стараться - прямо к ней и устремлялись, чуть не падая со своих
пьедесталов. Новый кувшин ожидали из реставрационной мастерской со дня на
день, а заслуженный деятель, проходя мимо девки на пляж, по-хозяйски
прищуривался - все ли у нее на месте.
Выйдя на работу, Коробейников не застал букета. Он обнаружил в руке
девки метлу, а на голове рваную шапку-ушанку с одним ухом. (Боре не попало
только потому, что главврач смеялся над его проделкой).
Решив к девке не подходить и даже издали на нее не смотреть,
Коробейников отправился проверить, вышел ли на работу плотник. На доске
объявлений висела художественная афиша о том, что "фантомас разбушевался",
но ввиду плохой погоды сеанс в летнем кинозале может не состояться. Из
открытых дверей плотницкой мастерской слышались шуршанье рубанка и на
удивление серьезный Борин голос:
- Коробей появился, видел?
- Видел, - отвечал голос плотника.
- Теперь прячь стаканы, житья не будет, - вздохнул Боря. Ударение в
слове "стаканы" он поставил на последнем слоге. - Вообще-то, он мужик
неплохой, но прямой, как шпала. Он из-за этой статуи получит инфаркт,
помяни мое слово. Он добрый, когда все красиво.
- Так она же красивая, - отвечал равнодушный голос плотника.
- Он красоту не так понимает, оттого ему и плохо.
Коробейников задумчиво отошел. Его убедили рассуждения дворника. "В
самом деле, пусть стоит, - подумал он о девице с бедрами. - Красиво?
Красиво. Значит, пусть стоит".
То ли ноги сами несли его, то ли все дороги в санатории вели к ней,
но вскоре он опять очутился у статуи. Сопротивляться было бессмысленно,
что-то его туда притягивало. Около нее прямо в клумбе стоял незнакомый
бородатый молодой человек, курил трубку и под руководством заслуженного
деятеля сажал ей на плечо новый кувшин.
- Кувшин отбили, - неприветливо объяснил заслуженный деятель, когда
Коробейников приблизился. - Некоторые граждане не видят разницы между
голыми девками и произведениями искусства. Варвары!
Коробейников принял эти слова на свой счет, но промолчал и
нерешительно взглянул на девку в упор. Ему показалось, что с ее каменного
лица исчезла прежняя улыбка и теперь она глядит как-то тоскливо.
- Это из ваших? - спросил Коробейников, когда молчать стало неудобно.
- Мой лучший ученик, - с гордостью объяснил заслуженный деятель. -
Надо мальчикам помогать, кто же после нас будет? Молодец, старается.
Бородач что-то недовольно пробурчал и чуть не проглотил трубку.
- Все мы немножко Пигмалионы, - вздохнул заслуженный деятель. -
Носимся со своими скульптурами и чего-то ждем от них. А некоторые в
кавычках ценители искусства первым делом спрашивают - сколько же она
стоит, эта статуя, в денежном выражении?
Коробейников совсем смутился, потому что именно это и хотел спросить.
- Не так уж и много, - усмехнулся заслуженный деятель.
Молодой бородач плюнул в клумбу.
- Когда я был в Австрии, - вдруг неожиданно для себя сказал
Коробейников, - то насмотрелся там на этих... кюфр... курфр... курфюрстов.
На лошадях. Там в каждом городе в центре сидит кто-нибудь на лошади. Такая
традиция. Как у нас с веслом, так у них на лошади.
- Вот именно! - с интересом подхватил заслуженный деятель. - У
германцев свой шаблон. У них тяжеловесный стиль, давит. Кстати, а в
Австрию путевка сколько стоит?
- Не знаю, - удивился Коробейников. - Я там был не по путевке.
- Командировка?
- Да, что-то вроде командировки, - усмехнулся Коробейников. - С
апреля по ноябрь сорок пятого.
- А, - понимающе кивнул заслуженный деятель.
Коробейников еще немного потоптался около статуи и побрел в
библиотеку, твердя про себя, чтобы не забыть: "Пигмалион, Пигмалион..."
Слово было знакомое, но он забыл, в чем там дело. Он попросил у
библиотекарши энциклопедию на букву "П", но, странное дело, оказалось, что
сегодня ночью кто-то выбил окно и украл именно эту энциклопедию на букву
"П". Коробейников огорчился, но библиотекарша и без энциклопедии объяснила
ему, что Пигмалион был известным древнегреческим скульптором, а его
художественную биографию написал известный английский писатель Бернард
Шоу.
Всю следующую ночь в санатории лил дождь и выли собаки, а утром Боря,
выйдя под дождем со шлангом поливать цветы, обнаружил, что на этот раз
изувечены все три статуи - у шахтера отбит отбойный молоток, у парня из
рук исчезла ядерная структура, а у девицы опять пропал кувшин.
Разбудили заслуженного деятеля. Тот вышел под зонтиком, оценил
происшедшее как "акт вандализма" и потребовал оградить свое произведение
от варварских посягательств.
Стало не до шуток. Коробейников вызвал милицию.
Прибыл оперативник с блокнотом, зорко взглянул на девицу и первым
делом спросил, не было ли у нее врагов.
- У кого? - переспросил Коробейников.
- Возможно, кто-нибудь в санатории предубежденно относился к внешнему
виду этой дамы, - подсказал оперативник, разглядывая следы в клумбе.
- Нет... никто не замечен, - смутился Коробейников.
Затем последовал вопрос: какой был кувшин?
- Кувшин как кувшин. Похожий на эту... на греческую вазу.
"Кувшин, стилизованный под древнегреческую амфору", - записал
оперативник.
- Какой молоток был у шахтера?
- Отбойный.
- Ясно, что отбойный. Меня интересует его расположение.
- Отбойный молоток располагался на левом плече, - ответил
Коробейников. - А шахтер придерживал его левой рукой.
- Так и запишем... Теперь разберемся с этим хлопцем. Кто он такой,
по-вашему?
- Наверно, ученый, - задумался Коробейников, разглядывая
устремленного в небеса хлопца. - Физик. Ядерщик.
- А что он держал в руке?
- Это... ядерную структуру. Ну, эта штука... она похожа на планетную
систему.
- Понял, - кивнул следователь. - Так вот, меня интересует именно эта
структура. Какой у вас контингент отдыхающих? Химики и физики?
Интеллигентный контингент. Меня интересует именно химическая структура
этих статуй. Акта вандализма здесь не наблюдается. Посмотрите: кто-то
ходил ночью по клумбе, но не растоптал ни одной розы. Странный
злоумышленник, верно? Далее... если я что-нибудь понимаю в искусстве, то
молотки и кувшины на подобного рода статуях крепятся внутри на
металлической арматуре. Значит, отбить их совсем не просто, - эту арматуру
надо еще отпилить ножовкой. А потом реставрировать в местах повреждения.
Взгляните: на плече, где стоял кувшин, и на руке этой дамы не видно
никаких следов повреждения.
- Что же это должно означать? - спросил Коробейников, удивленный
наблюдательностью следователя.
- Только то, что скульптуры не повреждались в припадке гнева, а
умышленно, целенаправленно изменялись.
- А зачем?
- Не знаю. Наверно, кому-то не нравились все эти скульптурные
украшения. Возможно, у этого заслуженного деятеля искусств есть соперники
в творческом плане... возможно, мы имеем дело с редким преступлением на
почве разного понимания изобразительного искусства... Моцарт и Сальери?
Как вы думаете?
- Спросите лучше у него, - ответил Коробейников. О Моцарте и Сальери
он никак не думал, зато сразу вспомнил недовольного бородатого ученика.
Следователь отправился на розыски заслуженного деятеля искусств, а
Коробейников побрел на пляж. Что делать на пляже под дождем, он не знал,
но ему хотелось побыть одному. Там не было ни души - пустой пляж с коркой
мокрого песка после ночного ливня, лодки, накрытые брезентом, да фонарь
мигал над будкой лодочника, ожидая короткого замыкания.
Непорядок!
Коробейников уже собрался выключить фонарь, как вдруг увидел, что
из-под брезента ближней лодки выглядывает... планетная структура,
В лодке лежали отбойный молоток, кувшин, планетная система и
энциклопедия на букву "П".
Коробейников опустил брезент, выключил фонарь и вернулся в санаторий
к статуям.
Он внимательно разглядывал их. Статуи изменились... как он раньше
этого не замечал? Левая рука шахтера без молотка торчит так, будто он
что-то выпрашивает или жалуется на жизнь. Хлопец-ядерщик без своей
структуры выглядит совсем неестественно... Коробейников готов поклясться,
что этот парень выдвинул немного вперед левую ногу, чтобы изменить
неудобную позу и не упасть с пьедестала. А выражение лица у девицы в самом
деле изменилось - удивительно, что заслуженный деятель этого до сих пор не
заметил.
Коробейников вообразил себя на их месте - как стоял бы он голым на
пьедестале в неудобной позе, как хотелось бы ему выбросить эти молотки,
кувшины и атомы, как хотелось бы поразмяться и приодеться, как рыскал бы
он по санаторию в поисках одежонки и развлечений - и забрался бы в
библиотеку! - как визжали бы собаки при виде оживших статуй и как под утро
приходилось бы лезть на пьедестал и принимать вечную позу.
Эти фантазии преследовали его весь день, как надоедливый дождь. Он
шел на обрыв и осматривал пляж... ни варваров, ни вандалов там не
наблюдалось. В оживающие статуи, понятное дело, он не мог поверить, зато
верил в хулиганов, разрушающих памятники. Он решил устроить в лодочной
будке ночную засаду - если хулиганы припрятали в лодке свою добычу, то они
к ней должны вернуться.
"Я их лично поймаю и привлеку к уголовной ответственности! - думал
Коробейников. - Я их научу искусство любить!"
Ехать домой, чтобы потом возвращаться, не хотелось. Он позвонил жене,
а потом весь вечер бродил в треугольном брезентовом плаще вокруг скульптур
и подозрительно разглядывал всякого, кто к ним приближался.
Какой-то молодой кандидат наук проходил мимо девицы, остановился,
закурил и начал ее разглядывать.
- Проходи, чего уставился? - сказал ему Коробейников. - Никогда не
видел?
- Дед, что с тобой?! - весело изумился кандидат наук. - Ты откуда
такой взялся? Из какой эпохи? Я тут стою, понимаешь, и облагораживаюсь
искусством, как вдруг выползает какой-то динозавр и спрашивает, чего я тут
стою.
"В самом деле, - смутился Коробейников. - Человек облагораживается, а
я на него рычу".
- Вот вы, извиняюсь, ученый человек, да? - примирительно спросил
Коробейников. - Тогда объясните мне про атомы. Они что, везде одинаковые?
- Обязательно.
- И в камне, и в живом теле? - уточнил Коробейников.
- Обязательно. А в чем дело?
- Выходит, камень может ожить? Вот, к примеру, эта статуя... вы не
смейтесь... она может ожить?
- Ожить? - переспросил веселый кандидат наук. - Отчего же не может.
Может. Были даже исторические прецеденты. Например, у скульптора
Пигмалиона...
Коробейников затаил дыхание.
- ...который проживал в Древней Греции, однажды ожила мраморная
статуя по имени Галатея. Под воздействием любви... Знаете, есть такое
сильное чувство. Факт. А статуя Командора у Пушкина?
- А что с ним случилось? - жадно спросил Коробейников.
- С кем?
- С Командором... С Пушкиным я знаю.
- Ожил Командор. От ревности. Тут все дело в биополе. Сильное чувство
порождает сильное биополе, и тогда оживают даже камни. Или возьмем портрет
Дориана Грея...
- Портреты, значит, тоже?! - восхитился Коробейников.
Кандидат наук задумался.
- Нет. Портреты оживать не могут. У них нет третьего измерения.
Портреты - нет, а статуи - могут. Это не противоречит законам природы.
Вроде давно доказано, что живое возникло из неживого. Более того, это не
противоречит современному научному мироощущению.
- Значит, не противоречит? - обрадовался Коробейников.
- Не противоречит.
- Спасибо за консультацию!
Когда поздним вечером дождь прекратился и отдыхающий народ со всего
санатория потянулся в летний кинозал смотреть на разбушевавшегося
Фантомаса, Коробейников прихватил одеяло, спустился на пляж и спрятался в
лодочной будке. На него упало весло, перед ним в темноте плескалось Черное
море, а сверху из санатория доносились отчаянные вопли Луи де Фюнеса. Под
плеск волн и доносившиеся вопли он уснул.
Проснулся он, когда Фантомас кого-то душил.
Коробейников спросонья выглянул в окошко и тут же испуганно
пригнулся. У лодки с отброшенным брезентом стояли три громадные тени, а
женский голос читал по слогам статью из энциклопедии на "П":
- "Пи-гма-ли-он из-ва-ял ста-ту-ю жен-щи-ны не-обык-но-вен-ной
кра-со-ты и на-звал ее Га-ла-те-ей". А мой называл меня Машкой. Я,
говорит, свою Машку слепил за три дня и за три тысячи.
Коробейников боялся дышать, это был не сон.
- Не плачь, Маша, - отвечал ей необыкновенный мужской бас. - Я твоего
деятеля найду и прихлопну, как муху.
- Не надо тут никого хлопать, а надо отсюда удирать, - сказала третья
тень в облегающем комбинезоне. - Надо отчаливать, пока не закончился
фильм.
- Это точно, - вздохнул каменный шахтер. - Нет времени за ним бегать.
Подадимся на Донбасс.
- Нет! Только в Таврию! - строго ответил женский голос. - Там
понимают искусство.
- Как хочешь, дорогая, - испугался шахтер. - В Таврию так в Таврию. Я
только хотел сказать, дорогая, что на Донбассе...
- Уже дорогая... - ревниво перебил парень-ядерщик.
- Потом разберемся, кто кому дорогая! - прикрикнул женский голос. -
Взломайте склад, возьмите там сапоги и плащ, надоело голой ходить. В
библиотеке прихватите энциклопедию на "Т". Но осторожно, завхоз где-то
здесь крутится. А я найду весла и якорь. А кувшин утоплю... не тащить же
его в Таврию.
- И молоток утопи, - сказал шахтер.
- И эту рухлядь тоже, - сказал парень.
Две громадные тени вышли за ворота лодочкой станции и начали
подниматься к санаторию. Коробейникова трясло: он представил, что будет,
если ожившая Галатея войдет сейчас в будку за веслами.
Но женский силуэт с кувшином направился не к будке, а к морю. Это
спасло завхоза. Галатея на берегу размахнулась и швырнула кувшин за
волнорез, а Коробейников выбрался из будки и побежал в санаторий.
В санатории выли собаки от страха перед ожившими статуями.
Коробейников мчался к летнему кинотеатру, ничего не соображая. Фантомас
бушевал из последних сил. Материальный склад был уже взломан -
Коробейников чувствовал это всеми фибрами своей завхозной души. Сейчас
скульптуры лезли в библиотеку...
Где этот заслуженный деятель? Он один сможет остановить свою Галатею!
Народ уже выходил из кинотеатра. Там все закончилось благополучно -
Фантомаса опять не поймали.
- Старика в берете не видел? С хвостиком? - спросил Коробейников у
Бори, не пропускавшего ни одного фильма.
- А вон идет со старухой.
Заслуженный деятель искусств выходил из кинотеатра с молодой дамой и,
что называется, вешал ей на уши лапшу. Она глядела ему в рот, а он
рассказывал, как много у него врагов и соперников в творческом плане. Не
дают работать. Ломают статуи. Им бы только заказ урвать. Везде завистники,
под каждым кустом. В прошлом году, например, ему заказали скромный поясной
бюст начальника книготорга. Надо было сразу лепить! Но пока достал глину,
то-се... ни книг, ни торга, ни начальника. Заслуженный работник, кто бы
мог подумать.
- Она ожила! - вскричал Коробейников, налетая на заслуженного деятеля
и размахивая руками. - Быстрей! На пляж! Ваша Галатея ожила!
Заслуженный деятель внимательно оглядел Коробейникова, постучал
пальцем по своему лбу и повернулся к даме.
Коробейников схватил его за куртку:
- Они собрались плыть в Таврию!
- Чего ты кричишь? - тихо сказал заслуженный деятель, вырываясь и
оглядываясь. - Я завтра уезжаю в Брюссель на симпозиум, пусть себе
оживает. Пусть что хочет, то и делает. Пусть ее вдребезги разобьют. Я
работу сделал. Что я вам нанялся ее сторожить?
Он отбросил руку Коробейникова, забыл про свою даму и пошел по аллее,
громко бормоча:
- Галатея... Таврия... Химволокно... Я говорил на худсовете -
преждевременно! Народ не поймет! Нет... голую бабу им подавай!
С этого момента Коробейников стал разбираться в искусстве. Он хотел
крикнуть вслед: "Катись отсюда, Пигмалион!", но в его сердце будто
врубился отбойный молоток. Он упал на асфальт, а дама завизжала.
К удивлению врачей, Коробейников очнулся в сентябре. Лето куда-то
подевалось... Рядом сидела его жена и вязала. Он сказал ей:
- Искусство нельзя... того... до лампочки. А то все они разбегутся.
Потом он заснул, и ему приснилось, что он сам был когда-то каменной
статуей с блокнотом в руке, и вот... того... ожил под влиянием сильного
чувства.
Борис ШТЕРН
ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ РАССКАЗ N_1
Завод находился в городе Н-ске на юге европейской части страны и
носил звучное название "Алитет", - оно произошло из двух слов:
"алюминиевое литье". Директор завода Сергей Кондратьевич Осколик заперся в
своем кабинете и ожидал телефонного звонка.
Звонок. Осколик схватил трубку.
- С вами будет говорить Зауральск.
- Спасибо, девушка... Алло, Зауральск?
- Сергей Кондратьевич... люминия...
- Слышу тебя, Лебедев! Что с алюминием? Сколько алюминия?
- ...волочи... люминия...
- Девушка, ничего не слышно!
- Ваш Лебедев говорит, что они, сволочи, не дают ему алюминия.
- Не может быть! Они срывают поставки! У нас договоренность! Лебедев!
Девушка!
- Кроме того, он говорит, что железная дорога не дает вагонов под
алюминий.
- Лебедев! Ты слышишь? Не уезжай! Умри там!
- Он говорит, что командировочные закончились.
- Передайте: зарплату вышлем телеграфом. К празднику персональная
премия!
- Он говорит, что еще не был в отпуске.
- Девушка, передайте ему, что...
- Связь с Зауральском прервана.
Сергей Кондратьевич откинулся в кресле и вздрогнул - прямо перед ним
стоял незнакомый человек с протянутой для рукопожатия рукой. Человек как
человек, но в запертый кабинет он войти не мог... значит, влетел в окно.
- Директор родственного вам предприятия, - представился незнакомец.
- Очень приятно, - сердито буркнул Осколик. - Как вы сюда попали?
Незнакомец опустил руку, посмотрел в окно и уклонился от прямого
ответа:
- Будем считать, что вошел в дверь. Не это сейчас важно. Я слышал,
что у вас трудности с сырьем?
- Завод завтра остановится, - ответил Осколик.
- Могу помочь. У меня скопились большие запасы алюминия. Для
начала... тридцати тонн достаточно? Платформы стоят у ворот, позвоните на
проходную, чтобы пропустили.
Тридцати тонн алюминия хватило бы заводу до конца недели. Но что все
это значит? Сергей Кондратьевич не имел никакого религиозного образования,
но сразу вспомнил сюжеты о сделках с дьяволом. Он внимательно осмотрел
незнакомца. Похож. Нос горбатый, шевелюра лохматая, на ногах... на ногах
заграничные туфли. Хвост, наверно, пропустил в штанину. В обмен на земные
блага дьявол всегда требует...
"Лезет в голову всякая чушь..." - подумал Осколик и снял трубку:
- Проходная? Тетя Даша, посмотрите, стоят ли у ворот какие-то
платформы с алюминием.
- Вам ответят, что их нет... но они там, - поспешно предупредил
незнакомец.
- Как это понимать? Алло... Нет никаких платформ? Спасибо, тетя
Даша... - Осколик сжал трубку в кулаке и спросил: - Вас выгнать или вы
сами уйдете?
- Прикажите открыть ворота, - потребовал незнакомец. - Платформы там
есть, но они... они находятся в другом временном измерении. Откройте
ворота, они въедут.
"Вот дьявол... открою!" - решил Осколик.
- Тетя Даша, откройте ворота на минутку... Зачем? Как зачем...
Проветрить территорию.
Сергей Кондратьевич подошел к окну. Из проходной вышла тетя Даша и
потянула на себя тяжелую створку ворот. Открыла, вопросительно поглядела
на директорские окна. По улице проехал трамвай. Из трамвая на тетю Дашу
глазели пассажиры. Никаких платформ на улице не было.
- Теперь, разрешите, я позвоню, - сказал незнакомец и снял трубку
одного из директорских телефонов. - Въезжайте осторожно, створ ворот
нестандартный.
После его слов у проходной загудели моторы и на территорию завода
прямо из пустого уличного воздуха въехали два мощных механизма - Сергей
Кондратьевич таких никогда не видел. На их платформах стояли штабеля
серебристых алюминиевых чушек.
- Ну хорошо, присаживайтесь, - пригласил Сергей Кондратьевич. - Я
вижу, вы деловой человек. Алюминий мне нужен. Что нужно вам?
- Совсем немного, - ответил незнакомец, усаживаясь. - Мне нужен на
ночь ваш кабинет. На ночь в течение месяца. На взаимовыгодных условиях.
Осколик молчал. Что он мог сказать?
- Если вы любитель фантастики, то...
- Нет, я не любитель, - поспешно отрекся Сергей Кондратьевич.
- Жаль, не пришлось бы долго объяснять. В общем, никакой я там не
дьявол и не пришелец с другой планеты. Я живу с вами в одном городе.
Называется он, правда, иначе и застроен не так, но факт, что мое жилище
совсем рядом. Знаете гастроном на углу? Там где водкой торгуют. Так вот, в
нашем городе это не гастроном, а мой особнячок... - незнакомец зевнул. -
Извините, не выспался. У нас с вами все наоборот, разное биологическое
время, мне днем трудно. Мы, понимаете ли, ночью работаем, а днем спим.
Сергей Кондратьевич ничего не понимал, хотя и пытался понять.
- Ладно, оставим это. Зачем вам мой кабинет?
- Земля. Все дело в ней, - объяснил незнакомец. - У нас вечная
нехватка производственных площадей. Клочок земли величиной в небольшую
клумбу стоит так дорого, будто под этой клумбой проходит золотая жила. Мне
надо расширять производство, а у вас по ночам все помещения пустуют. Я
отдал бы свой кабинет под конструкторское бюро, если бы вы разрешили мне
поработать ночью здесь, в вашем кабинете. В порядке эксперимента.
Ситуация немного прояснялась. В порядке эксперимента - это Сергей
Кондратьевич понимал.
- Я, пожалуй, не против... но как посмотрят на это дело в главке?
- Главк - это ваше начальство? Пусть сначала снабдит вас алюминием, а
потом смотрит, что у вас по ночам делается в кабинете.
"Резонно, - подумал Осколик. - Сами не чешутся, а план -
давай-давай!"
- А что скажет профсоюз?
- А профсоюзу какое дело? Кабинет чей? Вы директор? Или я ошибся
дверью?
- Я директор. Но все-таки я должен поставить этот вопрос выше.
- А если выше не согласятся?
- Тогда еще выше.
- Я не совсем понимаю... - заскучал незнакомец. - Кому нужен алюминий
- вам или этому "еще выше"? Сколько продлится согласование? Кабинет мне
нужен с сегодняшней ночи.
"Месяца полтора-два", - хотел сказать Осколик, но постеснялся. Он
сказал:
- Но поймите меня... существуют фонды, статьи расходов, отдел
снабжения и комплектации... сдали-приняли-списали-купили-продали -
перечислили... ни одна бухгалтерия не пропустит левый алюминий.
- Как хотите, - рассердился незнакомец. - Не надо меня уговаривать.
Открывайте назад ворота! Кабельный завод напротив тоже без алюминия сидит.
Сергей Кондратьевич ужаснулся. На совещании в главке скажут: "Вот,
товарищ Осколик, ваш сосед, кабельный, тоже испытывал нехватку сырья... и
тем не менее план выполнил".
"Черт ли, дьявол, - подумал Осколик, - а без алюминия все равно жизни
нет!"
- Ну что, сгружать? - спросил незнакомец.
- У главного литейного цеха.
- А кабинет?
- Пока работайте.
Утром Осколик пришел на работу с мрачными предчувствиями. Его
встретила взволнованная секретарша:
- Сергей Кондратьевич, у вас в кабинете какой-то посторонний...
Осколик открыл дверь и столкнулся со вчерашним незнакомцем.
- А вот и вы! - обрадовался незнакомец. - Я отлично поработал, мне
никто ночью не мешал.
И, желая польстить Сергею Кондратьевичу, добавил:
- Кстати, портрет вашего дедушки написан превосходно. Я всю ночь
чувствовал на себе его добрый взгляд.
Сергей Кондратьевич взглянул на портрет Карла Маркса, промолчал.
- У вас неприятности? - спросил незнакомец.
- Да. Вчера в главке вставляли, - пробурчал Осколик. - А сейчас буду
говорить с главным бухгалтером. Дама с характером. Боюсь, не захочет
приходовать ваш алюминий.
- Не захочет? Выгоните за ворота, наймите другую. Любую, с улицы.
- За ворота... - Осколик кисло посмотрел на незнакомца. -
Законодательство не позволяет. Притом... она права.
Незнакомец с удивлением посмотрел на Сергея Кондратьевича:
- Права, не права... Хорош бы я был, если бы мой бухгалтер не
выполнял моих распоряжений. А что, обойти законодательство никак нельзя?
- Нет, почему... - почесался Осколик.
- Тогда выгоняйте.
- Выгнать нельзя, а вот оприходовать левый алюминий, пожалуй, можно.
- Не мне вам советовать. Однако спешу, у меня еще совещание.
Сергей Кондратьевич сел в кресло, сохранившее еще тепло незнакомца, и
задумался. Скверная дама этот главбух Лариса Владимировна. А он-то на ней
жениться собрался. Выход есть...
Вскоре пришла Лариса Владимировна, современная женщина в соку и в
джинсовой юбке.
- Как спалось, Сережа? - спросила она, оглядываясь, не подслушивает
ли секретарша.
- Спасибо, дорогая, плохо, - ответил Осколик тоже с любовью,
нисколько, впрочем, не подделываясь.
- Что так?
- Не знаю, что делать. Из Зауральска прибыл алюминий без накладных, -
соврал Осколик. - Где-то в дороге затерялись.
- Ничего страшного. Пусть Лебедев на месте восстановит документы, а
пока запускай алюминий в дело.
- Так и сделаем, - весело сказал Сергей Кондратьевич. - Ты у меня
молодец!
- Лебедев! - кричал Осколик в трубку. - Девушка! Передайте ему, что
из Зауральска прибыло тридцать тонн алюминия без накладных! Пусть
восстановит документы.
- Он не понимает.
- Прибыло, говорю, тридцать тонн...
- Это он понимает. Он говорит, что в последние три месяца алюминий из
Зауральска не отправлялся.
- Объясните ему, что это посторонний алюминий. Понимаете? Я говорю
"посторонний", а не "потусторонний". Да, да, левый! Случайно попал на
завод. Пусть оформит его в Зауральске в счет будущих поставок. Им же
выгодно.
- Объяснила. Он все понял. Он говорит, что к отпуску ему нужна
какая-нибудь путевка на юг.
До конца недели у Сергея Кондратьевича не было времени потолковать с
незнакомцем. В главном литейном цехе дымилась земля, сверкали мокрые спины
литейщиков, звенели алюминиевые корпуса, картеры и крышки. В цехе литья
под давлением тяжело ухали изношенные станки, плевали раскаленным
алюминием в потолок, автомат с газированной водой выходил из строя каждые
полчаса. Бригада товарища Григорьева успешно выполняла принятые
социалистические обязательства.
Алюминиевых чушек из запаса незнакомца становилось все меньше и
меньше. Сергей Кондратьевич каждое утро садился в еще теплое кресло и
чувствовал едва уловимый запах хороших сигар; незнакомец перед уходом
открывал окна и проветривал кабинет.
Звонил из Зауральска Лебедев, просил выслать канистру спирта. Он
оформил там левый алюминий и выслал накладные. Сергей Кондратьевич
вздохнул свободней. Что происходило, в конце концов? Он обошел закон, это
так; но если вдуматься, никого он не обходил - то, что происходило у него
в кабинете, было не нарушением закона, а, скорее, неуважением к закону. В
данном редком конкретном случае закон бессилен... закон не может
распространяться на этот левый алюминий... на этот фантастический
алюминий... алюминия-то этого неделю назад и в природе не было!
В четверг Осколик надолго остался после работы, чтобы потолковать с
незнакомцем.
- Здравствуйте, Сергей Кондратьевич! - обрадовался незнакомец. - Что
так поздно сегодня? Работы много?
- Работы много, да скоро ее не станет, - ответил Осколик.
- Догадываюсь. Алюминий нужен?
- Тонн восемьдесят... до конца месяца... - неуверенно попросил
Осколик.
- Завтра ночью завезем. Но и у меня к вам просьба.
- Какая? - насторожился Осколик.
- О, не беспокойтесь, условия прежние. Нельзя ли моей личной
секретарше работать ночью в вашей приемной? Я без нее как без рук. Я вам
объяснял, как тяжело у нас с производственными помещениями.
- Хм... - ухмыльнулся Осколик. - Я вспомнил одну детскую сказочку.
Была у зайца изба лубяная, а у лисы ледяная; пришла весна, у лисы избушка
растаяла. Попросилась лиса к зайцу во двор переночевать, тот, дурак,
разрешил... в конце концов лиса зайца из избы выгнала.
Незнакомец выслушал сказочку, подумал.
- Это мудрая сказочка, - сказал он. - Не буду скрывать - я намерен
занять всю вашу контору и все производственные помещения. Да, весь завод.
Зачем скрывать? Нам надо договориться о сотрудничестве. Я готов
преобразовать ваш завод. Построить новые цеха - места много; установить
современные станки - извините, на ваших станках дерьмо лить, а не
алюминий. Ваш завод начнет получать такую прибыль, которую вы в глаза не
видели. За все это я прошу разрешения работать на вашем заводе ночью.
Когда вы все спите.
У Осколика глаза полезли на лоб.
- Надо подумать, - прохрипел он. - Надо согласовать...
- С кем надо согласовать? - рассердился незнакомец. - Я говорю с вами
как хозяин литейного завода с хозяином литейного завода. Вам выгодно
работать днем на моих станках и и на моем алюминии, а мне выгодно работать
ночью на вашем заводе. Что вам не нравится?
Сергей Кондратьевич взглянул на Карла Маркса. Карл Маркс сурово
взирал на него.
- Надо подумать, - твердо сказал Осколик.
- Думайте, но недолго. Алюминий сгружать?
- Да. Там же.
В начале месяца на совещании в главке:
- Товарищи, следует обратить внимание на такой прискорбный факт:
кабельный завод в прошлом месяце выполнил план на шестьдесят шесть и шесть
десятых процента. Что скажет по этому поводу директор кабельного завода?
Директор кабельного завода:
- У нас имеются объективные причины. Зауральск недодал нам в прошлом
месяце ровно на треть алюминия. На сколько недодал, настолько и
недовыполнили.
Начальник главка:
- Кто хочет работать - тот работает. А кто не хочет - тот ищет
объективные причины.
Директор кабельного, вспыльчиво:
- Но я работаю на алюминии, а мне его не дают!
Начальник главка:
- Ваш сосед "Алитет" тоже зависит от завода в Зауральске, и, тем не
менее, он выполнил план на сто и одну десятую процента. Вам следует
перенять опыт работы товарища Осколика.
Сергей Кондратьевич и директор кабельного завода смотрят в стол.
- У вас должна быть другая секретарша, - как-то мимоходом сказал
незнакомец. - Сколько ей лет? Почему она такая хмурая и неласковая? Она
своим грозным видом отпугивает ваших посетителей.
- А что их пугать, они и так пуганые. Кому надо, тот и приходит. Что
им, секретарша нужна?
- Не скажите. Чтобы получить выгодный заказ, важна каждая мелочь.
Если заказчику не понравится портрет вашего дедушки, сразу начнутся
капризы. Предложите коньяк журналисту-трезвеннику - впрочем, таких не
бывает, - и в газетах сразу начнутся сплетни о стиле вашего руководства.
Секретарша - далеко не мелочь.
- Позвольте не согласиться. Какое дело заказчику до моей секретарши,
если мой завод к нему сверху прикреплен? Он от меня ни на шаг, как и я от
завода в Зауральске.
- Странно, - задумался незнакомец. - А если завод в Зауральске не
может обеспечить вас алюминием?
- Тогда он платит нам штраф.
- Но ведь вы в свою очередь не можете обеспечить своих заказчиков?
- Верно. Наш основной заказчик - завод киноаппаратуры. Если мы не
выполняем план, то платим штраф ему. Он в свою очередь платит штрафы своим
заказчикам.
- Хорошо. Штрафы уплатили. Дальше что?
- Ничего. Начинаем сначала.
- А кино?
- Какое кино?
- Если завод киноаппаратуры не выполнит план, то... кина не будет?
- Нет, почему. Кино снимается.
- Выходит, у вас прогореть нельзя? - очень удивился незнакомец.
- Как это?
- Ну... в трубу вылететь.
- Могут с должности сместить.
- Ага! - обрадовался незнакомец. - И куда же вы пойдете? С протянутой
рукой на панель?
- На какую-нибудь другую должность.
- Не понимаю... кто платит все эти штрафы и терпит убытки, если все
происходит постоянно?
- Государство.
Незнакомец подумал и сказал:
- Хорошо живете.
Директор кабельного завода, конкурент по поставкам алюминия, что-то
пронюхал. На очередном совещании в главке, где опять было сказано: "А вот
у Осколика тем не менее", директор кабельного как с цепи сорвался,
побагровел, стул опрокинул и заявил, что ему нет дела, что у кого-то там
"тем не менее", у Форда, может быть, тоже "тем не менее", а у него, у
директора кабельного завода, алюминия нету, третий месяц сидит завод без
алюминия, а в плане у него сто двадцать тонн алюминиевого провода, и это
не военная тайна! И он не знает, какими такими окольными путями уважаемый
им лично Сергей Кондратьевич добывает из Зауральска алюминий. Пусть
товарищ Осколик, которого ему вечно в глаза тычут, сам, здесь, лично,
немедленно поделится опытом - как он достает алюминий.
Директору кабельного налили стакан воды, пожурили за вспыльчивость, а
начальник главка умно взглянул на Осколика и сказал:
- А и правда, Сергей Кондратьевич, поделитесь опытом.
Документация у Осколика была в полном порядке, и он не такой дурак
был, чтобы ни с того ни с сего сдуру на ровном месте выдавать свои
внутренние резервы.
- Никакого такого передового опыта у меня нет, - ответил Осколик. -
На заводе в Зауральске безвыездно сидит мой снабженец, и как видите...
- Но на заводе в Зауральске сидит и мой снабженец... и как видите...
- жалобно доложил директор кабельного завода.
- А этот факт говорит только о деловых качествах наших снабженцев, -
ответил Осколик.
Жалко ему было директора кабельного завода. До предпоследней
пятилетки они были добрыми друзьями, но сейчас, когда им назначили одного
поставщика, дружба кончилась.
- Неужели поставки алюминия зависят только от личных качеств ваших
толкачей? - засомневался начальник главка.
Осколик развел руками.
- Он их там чем-то подмазывает, - предположил директор кабельного.
- Попрошу, попрошу... - обиделся Осколик.
Начальник главка что-то записывал в блокнот.
- Послушайте, вы капиталист, как я понимаю? Частный предприниматель?
- спросил однажды Осколик.
- Вас это шокирует?
- Нет. Мы за мирное сосуществование.
- Вот и отлично. Кстати, вы обдумали мое предложение?
- Да. Я согласен.
- С профсоюзом согласовали?
- Профсоюз не будет против. Я думаю, никто не будет против.
- А ваш главный бухгалтер? Как он оприходует новые станки, алюминий,
стройматериалы?
- Это моя забота.
- Что ж... тогда по рукам?
Сергей Кондратьевич и незнакомец хлопнули по рукам и, оглядываясь -
не подглядывает ли секретарша, выпили по рюмке коньяка, прихваченного
незнакомцем из параллельного пространства.
Дела на производстве пошли неплохо, а личная жизнь у Сергея
Кондратьевича не налаживалась. Современная Лариса Владимировна не спешила
выходить за него замуж.
- Ты директор, я бухгалтер... - сравнивала она. - Тебе сорок пять,
мне тридцать восемь... если женимся, мне придется искать новую работу.
- Ну и что? - удивлялся Сергей Кондратьевич. - Найдем. На кабельном
заводе главбух через год уходит на пенсию. Неудобно как-то директору в
холостяках ходить.
- Неравный брак.
- Мне домой по службе звонят, а я к тебе по ночам бегаю!
- Изволь, я к тебе бегать буду.
- Нет, нет... неудобно.
- Неудобно? А мне, думаешь, удобно твой левый алюминий приходовать?
- Какой левый?! - опешил Осколик и с постели вскочил (разговор
происходит ночью в квартире Ларисы Владимировны). - Откуда ты узнала?
- Да уж... не лыком шиты. Вместе сядем, вот тогда и под венец.
Не налаживалась личная жизнь у Осколика.
Под впечатлением ночного разговора Сергей Кондратьевич с рассветом
помчался на завод, надеясь застать незнакомца; и застал. Тот держался
рукой за сердце и кричал в трубку:
- Все продавайте! Все!
Увидев Осколика, он попытался улыбнуться, положил трубку и перевел
дух.
- У вас неприятности? - спросил Осколик.
- Так, мелочи. Вопросы жизни и смерти. Через полчаса выяснится.
- На бирже играете? - догадался Осколик, вспомнив, как в иностранных
фильмах толстые джентльмены кричат: "Продавайте!" или "Покупайте!" и
утираются носовыми платками.
- И не спрашивайте, - вздохнул незнакомец. - А вам что не спится? За
вас ведь государство думает.
- Вот когда сяду из-за вас, тогда государство за меня думать будет, -
ответил Осколик, вспомнив пророчество любимой женщины.
- Опять вы паникуете! - рассердился незнакомец. - Я лично изучал ваш
Уголовный кодекс, на вас ни одна статья не распространяется. Наоборот! Вы
самый настоящий... как это у вас... рационализатор и передовик
производства. Станки, материалы и сырье вы добываете совершенно новым
способом. Стал бы я тут возиться, если бы вы "сели", как вы говорите.
Берите пример с меня - поджилки трясутся, но никаких истерик.
Эти рассуждения успокоили Сергея Кондратьевича на какое-то время.
- Ну, хорошо, - сказал Осколик. - С уголовным кодексом, думаю, как-то
обойдется. Но существуют трудности морального порядка.
- Морального? Порядка? Это что означает?
- Принять от вас станки и алюминий - куда ни шло, можно найти лазейки
в инструкциях и не чувствовать себя виновным. Но что я скажу своим рабочим
и служащим? Что скажет мой главный инженер, когда в его кабинете ночью
начнет работать ваш главный инженер? Разве он поверит, что вы появились из
этого... распространства? Никогда! Он сразу же заподозрит, что я хочу его
выжить на пенсию... и правильно заподозрит, старик не тянет уже. Значит,
каждому придется объяснять черт знает что, и начальство обо всем узнает.
- А что плохого найдет начальство в нашем сотрудничестве?
- Ничего плохого, наверно. Но вы не знаете моего начальства! Оно мне
на ваши станки и алюминий такой план спустит, что я и в три смены не
выполню. А где тогда вы будете работать ночью?
Незнакомец задумался.
- Более того, мое начальство этот ваш алюминий и станки, и
стройматериалы у меня заберет и распределит по другим, более ответственным
объектам, - продолжал пугать Сергей Кондратьевич.
- Это мне не подходит, - пробормотал незнакомец. - Надо бы
потолковать с вашим начальством.
Тут уже испугался Осколик. Если начнется согласование, в главке и в
министерстве схватятся за незнакомца четырьмя руками. А с кем он, Осколик,
останется? Опять тет-а-тет с Зауральском?
- Не беспокойтесь, - сказал незнакомец. - Я для вашего министерства
не партнер. Если у нас с вами дела пойдут, я сведу вашего министра с
деловыми людьми из экспортно-импортного банка.
Зазвонил телефон. Незнакомец схватил трубку, выслушал, утерся носовым
платком и сказал:
- Можете меня поздравить. Я только что проглотил конкурента.
- Живьем? - ужаснулся Осколик.
- Живьем. С потрохами. И с небольшим алюминиевым заводиком в придачу.
- Поздравляю!
Случай свести незнакомца с начальством вскоре представился. Однажды к
концу рабочего дня на "Алитет" неожиданно приехал начальник главка. Сам.
Он походил по заводу, осмотрел штабеля алюминия у главного литейного,
железобетонные плиты для строительства склада, новые станки в цехах.
Вернулись в кабинет. Молчали долго.
- Будешь делиться опытом или нет? - наконец спросил начальник главка.
Осколик пожал плечами.
- Хорошо. Тогда вызови свою... кем она тебе приходится?
- Кого?
- Главного бухгалтера.
Сергей Кондратьевич покраснел. Чтоб оно все сгорело. Доложили. Найти
бы того, кто этим занимается. Незнакомец прав - секретаршу давно пора
сменить.
Пришла Лариса Владимировна. Увидала красного Сергея Кондратьевича.
Настала пора венчаться, не иначе.
- Скажите, пожалуйста, откуда прибыла последняя партия алюминия? -
начал допрос начальник главка.
- Из Зауральска, - нахально отвечала Лариса Владимировна.
- Документы на алюминий есть?
- А как же! Не частная лавочка.
- Станки откуда?
- Из Владивостока.
- Неправду говорите, Лариса Владимировна. Таких станков в Советском
Союзе не производят.
- Откуда же они взялись?
- Это я вас спрашиваю.
- А я вам отвечаю: из Владивостока, - стояла на своем Лариса
Владимировна. - Можете проверить накладные.
- Сейчас проверю. А стройматериалы откуда?
- Разве в Советском Союзе не производят стройматериалов?
- Вы не забывайтесь, Лариса Владимировна. Несите свои накладные. И,
кстати, паспорта на станки.
- Паспортов нет. Затерялись в дороге.
- Ах, затерялись в дороге... На какой это дороге?
- На Китайско-Восточной, железной, - отрезала Лариса Владимировна и
ушла за документами.
Документы были блеск, лучше настоящих! Потому что и были настоящими.
Молодец, Лебедев, договорился и с Зауральском, и с Владивостоком, и с
железной дорогой. Интересно, чем он их там берет... Спиртом?
- Ну, вы даете! - удивился начальник главка, просмотрев документы и
отпустив с богом Ларису Владимировну.
Осколик взглянул на часы - с минуты на минуту должен был прийти
незнакомец.
- Будешь делиться опытом или нет? - грозно повторил начальник главка.
- Что у тебя тут происходит? Я ведь завтра позвоню в Зауральск, бедные вы
все будете. Я для чего сюда приехал, не понимаешь? Чтобы ты лично мне все
доложил, потому что я тебя ценю. А мой зам, например, советует натравить
на тебя вневедомственную ревизию... хочешь? А хочешь фельетон в "Правде"?
Могу устроить.
"Настроение у него хорошее... рассказать, что ли?" - подумал Сергей
Кондратьевич.
- А что у тебя по ночам на заводе происходит? - вдруг спросил
начальник главка. - Почему в твоем кабинете свет горит?
Случай был подходящий.
И Сергей Кондратьевич все рассказал начальнику главка.
Всего ожидал начальник... покаяний в нарушении трудового
законодательства ради выполнения государственного плана; отпирательства;
наконец, чем черт не шутит, какого-нибудь грандиозного передового опыта...
всего ожидал. Лучшие наши умы пытаются решить эти чертовые экономические
проблемы, но... платформы из воздуха? Алюминий из подпространства? Станки
из какого-то измерения? Капиталист ночью в кабинете советского директора?
Осколик сошел с ума? Но этот сумасшедший Осколик выполнил план прошлого
месяца на сто пять процентов!
Зазвонил телефон.
- Алло! - сказал Осколик. - Да, как договорились... Это он звонил,
привез алюминий. Взгляните...
Начальник главка подошел к окну.
- Тетя Даша, открывайте ворота.
Начальник главка увидел, как разъехались ворота; услышал, как
загудели моторы; и с пустой вечерней улицы на завод въехали два механизма,
груженные алюминием.
После длительных согласований с Москвой в министерстве пошли
навстречу планам Осколика. Если торгуем с Соединенными Штатами, почему бы
не торговать с четвертым измерением, если это выгодно? Стоит
попробовать... стоит провести небольшой местный эксперимент.
Незнакомец из кожи лез, торопясь переоборудовать завод и получать
прибыль в ночную смену. Он ходил довольный и жирел на глазах - недавно он
съел еще двух конкурентов.
Дело ладилось. "Алитет" гудел, не останавливаясь, в три смены. К
конторе надстроили третий этаж, в цехе товаров широкого потребления ввели
в действие автоматическую линию - оттуда сыпались алюминиевые оловянные
солдатики.
Ларисе Владимировне чем-то не понравилась ночная секретарша
незнакомца, и она согласилась наконец выйти за Сергея Кондратьевича замуж.
Была свадьба, было весело; пригласили незнакомца - тот пришел с женой,
подарил невесте розы из подпространства, жениху карманные часы с двойной
шкалой времени - ихнего и нашего; и, расхрабрившись, выпил лишнюю для себя
четвертую стопку водки. Бригадир литейщиков товарищ Григорьев вызвался
проводить его домой и стал первым в мире человеком, попавшим в иное
измерение. Вернулся он оттуда на следующее утро, вполз на завод и
рассказывал тете Даше, что народ там ничего, но в питии слаб.
Проходили дни. На "алитет" сыпались командированные со всех
алюминиевых заводов Союза. Перенимали опыт. Отмечали, что наше
производство выпускает меньше алюминиевой продукции на душу населения
днем, чем потустороннее предприятие на том же оборудовании ночью.
Объясняли это явление ихней потогонной системой и в какой-то мере нашими
нарушениями трудовой дисциплины, а именно: прогулами, пьянками,
опозданиями.
Стали бороться. Перевели разгильдяев и лодырей на кабельный завод и
сплоченным коллективом принялись догонять ночного соперника. Зарплату
получали больше профессоров.
Незнакомца распирало от удовольствия. Он снабжал, расширял, строил,
реконструировал. На совещаниях в главке плакал несчастный директор
кабельного завода; Осколик его жалел, но дружбу со службой не путал.
Прошли месяцы, кварталы, и хотя объем производства на "Алитете"
увеличился раза в три, но догнать ночную смену он все-таки не смог. В чем
дело? Осколик произвел простое арифметическое действие - ночью пересчитал
по пальцам служащих в конторе у незнакомца, сравнил это двузначное число
со своим трехзначным обозом и спросил на очередном совещании:
- О чем говорят эти цифры?
Ладно, завод передовой, можно позволить себе и такой эксперимент.
Сократили штаты, перевели их туда же, на кабельный. Прибыль здорово
подскочила. Незнакомец вежливо аплодировал, сталкиваясь по утрам в дверях
с Сергеем Кондратьевичем.
Наступила весна, март прошел. Заводской художник начал разрисовывать
грузовик к первомайской демонстрации.
Пока кончался первый квартал, Осколик не успевал потолковать с
незнакомцем, но сегодня он решил остаться после работы. Незнакомец явился
намного раньше начала вечерней смены. Осколик его не узнал. Похоже,
незнакомец заболел желтухой.
- Что с вами?
- Плохо дело.
- Вы ели, теперь вас едят? - догадался Осколик.
Незнакомец кивнул.
Незнакомец потерял сон. О своих неприятностях он не распространялся,
Сергей Кондратьевич ничем не мог ему помочь. Днем незнакомец уже не
уходил, сидел на стуле в углу кабинета, безучастно наблюдал за работой
Осколика.
Пришла уборщица:
- Подпишите заявление на отпуск.
- Почему ко мне?
- Начальник цеха не хочет подписывать.
Пришли из профкома:
- Сколько флажков и воздушных шариков купить на первомайскую
демонстрацию?
Заглянул начальник стройцеха:
- Вы меня вызывали?
- Нет, не вызывал.
- А мне сказали, что вызывали.
Вошла Лариса Владимировна:
- Лебедев третью неделю не выходит из отпуска.
- Пусть отдыхает, я разрешил.
- Я платить не буду!
- Ладно, дома поговорим.
Обеденный перерыв.
- Хорошо живете, - пробормотал незнакомец. - И прогореть нельзя.
Все закончилось в один субботний апрельский день. Сергей Кондратьевич
вошел в кабинет и удивился, увидев незнакомца.
- Суббота сегодня, идите домой, нельзя так переживать! - сказал
Осколик.
- А вы почему пришли? - без интереса спросил незнакомец.
- У нас субботник.
- Это что?
- Ну... добровольная работа.
Незнакомец на мгновенье оживился:
- Что значит "добровольная"? Бесплатная?
- Да, бесплатная. Сажаем деревья, подметаем территорию.
- А вы? Вы тоже подметаете? - усмехнулся незнакомец, глядя на грабли
в руках у Сергея Кондратьевича. - А ваша жена?
- Она алюминий тягает.
Оживление прошло, незнакомец сгорбился в кресле.
- У меня на заводе вчера началась забастовка. Выставили у ворот
пикеты, бьют штрейкбрехеров. А ближе к вечеру меня съест один хороший
знакомый.
- Что же будет?
- Спросите у своего дедушки.
Сергей Кондратьевич прикрыл дверь и пошел по коридору. У выхода он
услышал выстрел и побежал обратно. Он готов был услышать этот звук. В
дверях кабинета он столкнулся с двумя людьми в незнакомых рабочих
спецовках. Они тащили какой-то тяжелый предмет, завернутый в зеленую
скатерть с директорского стола. Кабинет был забрызган кровью.
- Он позвонил в забастовочный комитет и попросил нас прийти... -начал
оправдываться один из рабочих.
- Мы пришли, а он пистолет себе в рот... - добавил второй.
Сергей Кондратьевич пошел за ними, волоча грабли по коридору.
Тетя Даша, перекрестившись, открыла ворота. Забастовщики со своим
свертком вышли за ворота и растворились в воздухе.
- ...люминия! - кричал Лебедев через месяц из Зауральска.
- Девушка, переведите! - просил Осколик.
Борис ШТЕРН
РЫБА ЛЮБВИ
Игорь Кистенев только-только закончил школу, а уже влюбился в женщину
старше его на семь лет. Она имела такой бюст, что одним махом могла убить
человека, но Игорька это не пугала, потому что рост у него был 196
сантиметров, а вес 96 килограммов. Он уже два раза ночевал между ее
душистыми грудями, перестал заниматься поступлением в политехнический
институт и на третье свидание пришел объясняться в любви, чтобы жениться.
Он, конечно, бросался на мельницу, что, впрочем, свойственно его
возрасту.
- Здрасьте, всю жизнь мечтала! - удивилась Валентина, запыхавшись
после любовных утех. - Выйти замуж и потерять такого любовника!
Отказывая, она льстила, а Игорек все больше и больше терял голову. Он
настаивал. Он неплохо знает женщин и путем сравнения понял, что Валентина
лучше всех своим характером, духовным миром, ну и... женское тело в любви
не последнее дело.
Валентина обещала подумать над этим неожиданным предложением, но
когда Игорек явился за решающим ответом, в ее комнате сидел,
расположившись по-домашнему, какой-то незнакомый Игорьку мужчина с
тоскливым взглядом и помешивал чай серебряной ложечкой - той самой,
которой позавчера помешивал Игорек. Оказалось, что этот незнакомец -
начинающий писатель, но ему уже сорок пять лет, а что будет дальше -
неизвестно, потому что весной его не приняли в члены Союза писателей, хотя
у него издана книга рассказов, а также множество журнальных публикаций.
- Вот вы, молодой человек огромного роста... тоскливо сказал
незнакомец, которого звали Аркадий Григорьевич Серов, - как вы считаете,
сколько нужно издать книг, чтобы числиться писателем?
На что, Игорек честно признался, что он в этом вопросе
"некопенгаген".
- Тогда я отвечу за вас, - помог ему Аркадий Григорьевич, прихлебывая
чай и все больше пьянея, ибо это была смесь чая с кагором, которая,
говорят, хороша от простуды. - Можно написать полное собрание сочинений в
двенадцати томах и не быть писателем. А можно издать тоненькую книжечку и
после этого умереть. Мой вам совет, молодой человек, - пишите правду!
Правду, и одну только правду. Я имею в виду Правду с большой буквы...
- Но я не пишу, - застенчиво сказал Игорек.
Аркадий Григорьевич тяжело задумался и спросил:
- А стихи? В стихах, думаете, не нужна правда?
Но и стихов Игорек никогда не писал и впервые в жизни почувствовал
себя обделенным и неполноценным.
- В конце концов не всем дано заниматься литературой, - утешил его
Аркадий Григорьевич. - Но вы должны понять, что Правда важна не только в
литературе! Я призываю вас правдиво жить, хотя это настоящая каторга. Вот,
кстати...
Аркадий Григорьевич зачем-то вышел в коммунальный коридор, где висели
его плащ и зонтик, а Игорек принялся ревниво расспрашивать Валентину о
значении в ее жизни этого начинающего писателя. Оказалось, что Аркадий
Григорьевич питает к Валентине любовь чисто платоническую - несколько раз
в году, когда от него уходит жена, он навещает Валентину, пьет свой чай с
кагором и рассуждает о Правде в искусстве. А она жалеет его, поддакивает и
сострадает. Аркадию Григорьевичу этого достаточно, и он, кажется, очень
напуган появлением на авансцене молодого соперника.
Наконец Аркадий Григорьевич вернулся на мрачного коммунального
коридора, где его подстерегали опасности в виде склочных соседей, и принес
потрепанный номер журнала "Тундра", издающийся где-то на краю света, за
Полярным кругом. Там был опубликован его любимый рассказ "Рассвет над
морем", и Игорек должен был немедленно прочитать его, чтобы уяснить, что
же такое правда в искусстве.
Рассказ начинался словами: "У девушки была беда, и она пришла к морю
до восхода".
Дальше сюжет развивался так: девушка разделась догола и поплыла
далеко-далеко, за буйки.
"Небо было синее, море соленое и мутно-стеклянное; тело у нее было
девичье, мягкое..." - короче, к началу десятой страницы Игорек с тревогой
начал догадываться, что девушка собралась из-за своей беды утопиться.
"Скорость девушки оставалась неизменной и нарушалась только переходом
от стиля к стилю..." - читал Игорек и не мог понять, чего это она, дура,
собралась топиться? А если уж собралась, то зачем так далеко плыть? Но
дальше...
"Она устала, легла на спину, и над водой осталось только лицо и соски
с розовыми пятачками в основании..." - Игорек поначалу не понял, при чем
тут соски, и вообще, о каких сосках идет речь, потому что ударение
поставил на "о"... но потом догадался, и эта правдивая деталь ему очень
понравилась, и он похвалил Аркадия Григорьевича за "соски":
- Смелая деталь!
Тот устало кивнул, принимая похвалу.
Поглядев на восход солнца, которое рассеяло ее самоубийственное
настроение, девушка лихорадочно поплыла к берегу, но тут ее схватила
судорога, и она, закричав, потеряла сознание. На ее счастье, невдалеке
сидел в лодке старый рыбак и, услыхав девичий крик, пришел на помощь.
Пенсионер затянул русалку в лодку, привез на берег к платью, откачал и,
благородно отвернувшись, предложил одеться и пойти домой.
- Ну как? - тревожно спросил Аркадий Григорьевич, и Игорек, поняв
уже, что в искусства главное Правда, похвалил рассказ именно за Правду, а
за что еще хвалить, он не знал.
Удовлетворенный Аркадий Григорьевич подарил Игорьку на память журнал
с автографом, поцеловал Валентине руку и удалился, а Игорек наконец
приступил к своим личным делам. Он был вполне успокоен ролью Аркадия
Григорьевича и пожалел того за странности и служение Правде - надо же,
никак не может понять, что на свете существуют люди, которые не пишут
стихов и рассказов!
Оставался невыясненным главный вопрос: пойдет ли Валентина за Игорька
замуж?
Но на этот вопрос она ответила только утром. Она заявила, что им надо
проверить свои чувства, а для этого существует один верный способ...
- Разве я не доказал? И все, что между нами? - удивился Игорек.
Но Валентина имела в виду другой способ. Им надо на время расстаться,
сделать перерыв в этих утомительных отношениях. Секс не главное в жизни
женщины. Это она к тому говорит, что еще зимой приобрела бесплатную
профсоюзную путевку в санаторий на август месяц - и не за Полярный круг, а
в Одессу. В общем, она отправится в санаторий, а Игорек будет спокойно
поступать в политехнический институт, потому что, даже если они не
женятся, то его диплом о высшем образовании пригодится какой-нибудь другой
его будущей жене... Тем более что вчера Валентину посетил отец Игорька и
сказал, что, "если она, сука, не отлипнет от его сына, которому надо
искать свой жизненный путь, то он ей ноги поотрывает и вставит спички".
Игорька так и подбросило!
Динозавры заговорили и влезли сапогами в его чистую любовь! Но на них
плевать! У Валентины есть милая комнатушка, и они, женившись, будут здесь
жить. На соседей тоже плевать, Игорек их усмирит. А политехнический
институт подождет, и на жизнь семье он легко заработает, потому что его
давно приглашают в баскетбольную команду ЦСКА, а там и до сборной страны
рукой подать - вот только надо сбросить вес, чтобы легче передвигаться по
площадке.
И настало утро, и загремела на общей кухне посуда, и засвистели сразу
четыре чайника, и сосед Валентины начал сморкаться в умывальник перед
работой, а дежурившая по графику соседка плюнула вслед громадной - тени,
прошагавшей по мрачному коридору к входной двери. А Игорек за ночь потерял
четыре килограмма - и в парную ходить не надо.
Через неделю Валентина уехала в Одессу, а Игорек, закрытый
динозаврами на ключ, выпрыгнул со второго этажа и примчался на такси на
вокзал, чтобы проститься со своей возлюбленной, но поезд уже ушел. Увы!
Зато на перроне он встретил Аркадия Григорьевича Серова; рядом с ним стоял
насупленный мордоворот, который, оказывается, тоже провожал Валентину. Кем
он ей приходился - загадка. Может быть, родственником? Аркадий Григорьевич
размахивал перед его носом свежим журналом "Тундра" и, увидев бегущего
Игорька, крикнул:
- Опоздали, молодой человек!
Нет, мордоворот не был родственником Валентины. Он, ревниво сопя,
заявил, что "является сторонником прямого мужского разговора", и пригласил
Игорька и Аркадия Григорьевича в привокзальный ресторан. Там он заказал
сразу две бутылки армянского коньяка по 28 рублей, потому что ничего
дешевле не было, и стал объяснять им, что, во-первых, пусть молодой
человек не обижается, но он сейчас должен искать свое место в жизни и
целоваться с ровесницами, а не лезть туда, где рискуют жизнью настоящие
мужчины; во-вторых, пусть Аркадий Григорьевич перестанет размахивать своим
журнальчиком, никаких его рассказов он не читал и читать не собирается -
здесь пока еще ресторан, а не изба-читальня, и Валентине вообще не нужны
никакие писатели; в-третьих, он, мордоворот, которого зовут Василий
Фоменко, работает на сталепрокатном заводе бок о бок с отцом и братьями из
династии Фоменко, а Валентина служит на том же заводе
чертежницей-копировщицей, и он, Василий, уже приводил ее в дом на смотрины
и возьмет ее себе в жены вместе с чужим ребенком - это решено на семейном
совете.
- С каким ребенком?! - опешили Игорек и Аркадий Григорьевич, а
Василий Фоменко, вздохнув, улыбнувшись и допив свою бутылку коньяка,
подозвал официанта, заплатил за всех, на чай не оставил и удалился.
Но последуем за Валентиной.
Ехать в скором поезде было неутомительно, потому что ее развлекал
один товарищ - веселый, спортивный и глупый как пробка. Он возвращался из
Костромы с мотоциклетных гонок, где был запасным гонщиком в команде города
Житомира. Он вез с собой огромную коробку, в которой лежал мельхиоровый,
похожий на серебряный, командный кубок стоимостью в пятьсот рублей. Кроме
них, в купе сидели два итээра из Киева и дулись в преферанс с болваном.
("Болван" - это карточный термин, а не одушевленное лицо). Они хотели
привлечь к игре мотоциклиста, но тот глядел исключительно на Валентину и
пригласил ее в вагон-ресторан, на что киевские итээры, которых женщины не
интересовали, понимающе причмокнули губами.
Пробираясь через полпоезда в вагон-ресторан, мотоциклист пропускал
даму в тамбур первой, чтобы рассмотреть ее со всех сторон. В ресторане он
тайком пил собственный житомирский самогон и материл калужскую милицию,
отобравшую у него права, и он теперь вынужден трястись в поезде "безо
всякого удовольствия", когда все ребята победителями катят на мотоциклах
из Костромы в родной Житомир.
Говоря об удовольствиях, он намекал, но Валентина намека не поняла,
потому что как-то не видела возможности получить удовольствие в
переполненном скором поезде, да еще с мотоциклистом. А тот хотел попросить
киевских итээров выйти из купе на длительный перекур, но все же
сомневался, не схлопочет ли по морде от прекрасной незнакомки за столь
непристойное предложение. Тогда он решил намекнуть еще прозрачней и стал
расхваливать калужскую милицию за то, что ему предоставилась возможность
познакомиться с такой "очаровательной английской леди". Не вернуться ли им
в купе, чтобы и картежники смогли посетить ресторан?
Валентина, опять не поняв намека, согласилась, а мотоциклист в спешке
приобнял ее в одном из вагонных переходов; и английская леди, от
неожиданности двинув локтем, выбила ему верхний передний зуб под грохот
колес.
А киевских итээров в купе не оказалось, потому что это были никакие
не итээры, а самые обыкновенные прилично одетые карточные шулера, и вышли
они из поезда бог знает на какой предыдущей остановке, прихватив с собой
мельхиоровый командный кубок стоимостью в пятьсот рублей, заподозрив его в
серебряности.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - растерянно сказал проводник,
когда началось разбирательство.
Спасибо шулерам, хоть пожалели Валентину и не уволокли ее чемодан,
зная, что ничего драгоценного в нем не предвидится. А схвачены они были
через две недели в Тамбове при попытке сбыть этот кубок в комиссионном
магазине... Фраера, кто же с командным кубком лезет в комиссионный
магазин?!
Так что мотоциклисту было больно как физически, так и морально, и
Валентина уже готова была его пожалеть, но он обругал ее последними
словами, за что получил справедливую пощечину при свидетелях из
железнодорожной милиции.
Зато дальше поезд шел без приключении, опоздав в Одессу на те
полчаса, в которые составлялся протокол о пропавшем кубке.
В Одессе стояла жара; солнце, как поется в известной песне, светило
прямо в глаз, по небу редко-редко проплывали кудрявые облачка, по морю
гуляли барашки и так далее... а если днем в городском транспорте попадался
белый человек, то это, верно, был какой-нибудь одессит, удравший с работы
и едущий на пляж впервые в этом году.
Кстати, выяснилось, что санаторий находится не в Одессе, а в деревне
с совершенно удивительным названием Женева - на сорок седьмом километре по
старой дороге в Николаев. Поэтому Валентина была немного разочарована, и
ей пришлось пробираться с тяжелым чемоданом от поезда к автовокзалу в
пятом номере трамвая, где на нее пялил глаза какой-то очень уж черный негр
в белой простыне, но места не уступил и чемодан поднести не помог. В
общем, Валентине было жарковато и страшновато в славном городе-герое
Одессе.
В Женеве она была устроена в одну комнату с двумя дамами из породы
"никому не дам", тщательно скрывавшими свой далеко забальзаковский
возраст. И верно, два дня они не давали Валентине спокойно жить и не
подпускали к ней мужчин старше пятнадцати лет. Эти сердобольные дамы
составили агрессивный план против незамужества Валентины и собирались
выгодно продать ее в рабство - вернее, выдать замуж за таинственного
отсутствующего отдыхающего, уехавшего в Одессу покупать "Жигули", и два
дня жужжали о нем Валентине.
Наконец отсутствующий отдыхающий вернулся. Это был невысокий и
толстенький колобок, искатель золота из Магадана. Он таки приобрел в
Одессе "Жигули" и теперь решил подыскать себе жену, потому что этот отпуск
был его последним шансом - осенью ему исполнялось пятьдесят. Он понравился
Валентине своей солидностью. Она втайне мечтала о мужчине, на которого
можно положиться, не боясь, что придут его родители и скажут: "Оставь в
покое нашего мальчика!"
Магаданец же влюбился в Валентину с первого взгляда той самой поздней
и последней в жизни любовью, на которую только был способен. Ему нравилась
она вся, от пяток до макушки, от умения молчать до неумения связно
излагать свои мысли, которых, в общем, было немного. Валентина как-то
чертовски здорово умела сострадать, что в переводе означает "страдать
вместе с кем-то", и заслуга магаданца в том, что он сказал Валентине об
этом, и она начала догадываться, что к ней потому все так льнут, что она
никому не отказывает в сострадании; а вот сама за себя страдать она не
умеет, с нее все ее беды - как с гуся вода; и оттого она такая счастливая,
что у нее нет своих страданий, и оттого такая несчастливая, что страдает
за тех, кто их имеет.
Кроме всей этой чепухи с состраданием, магаданцу нравилось ее умение
плотно поесть и хорошо выпить, на что он сам в пятидесятых годах был
большим специалистом, пока не заработал язву желудка.
Магаданец решил сделать Валентине предложение, но, понимая солидность
своего возраста и запросы Валентины, решил основательно подготовиться к
этому шагу; Каждый вечер он увозил Валентину на "Жигулях" в Одессу (благо
- рядом) и создавал ей там сладкую жизнь за деньги, которые магаданцы
успешно зарабатывают, - и "Гамбринус", и рестораны, и оперный театр, и
купанья при луне; и еще магаданец купил в какой-то подворотне на
Дерибасовской кожаное пальто за тысячу рублей для своей младшей сестры,
которое (пальто) Валентина примерила в той же подворотне, потому что была
одного роста с этой несуществующей сестрой.
Мимоходом магаданец посетил на дому одного полукооперативного -
полуподпольного врача на предмет всестороннего исследования.
- Гуляйте, пока молоды! - посоветовал старикашка-врач, который уже не
лечил, а только давал консультации. - Вам нужна женщина, и все пройдет.
Пока магаданец консультировался, главврач санатория тоже решил
приударить за Валентиной и стал соблазнять ее казенным спиртом и японскими
видеокассетами, на что Валентина ему ответила:
- Если каждому давать, поломается кровать!
Главврач оскорбился, и вскоре администрация санатория официально
предложила Валентине держать на высоте свою девичью честь, иначе она в
двадцать четыре часа вылетит из их заведения с сообщением по месту работы
о своем поведении с магаданцем.
А какое, спрашивается, поведение? "Жигули", "Гамбринус" да купанья
при луне...
Магаданец тоже оскорбился и объявил, что ноги его здесь не будет. Он
разбил палатку у самого моря за санаторным пляжем, где и поселил
Валентину, которая свои беды близко к сердцу не принимала, а сам спал
рядом в "Жигулях" и готовился сделать ей предложение.
Беспризорный пустырь, где они расположились, никому не принадлежал,
потому что находился между землями колхоза "Росток индустрии" и
территорией санатория. В прошлом году санаторий поставил здесь деревянные
грибки, но колхоз раздавил их трактором и построил продовольственный
кооперативный ларек, который так долго пустовал, что шоферы, проезжавшие
мимо по старой николаевской дороге, стали использовать его не по
назначению. Вскоре ларек снесли по настоянию санэпидемслужбы, а санаторий,
в свою очередь, воздвиг здесь загадочные деревянные кабинки.
Так что место в самом деле было беспризорное и немного мрачное,
потому что вскоре пришел какой-то мрачный мужик и от имени председателя
колхоза "Росток индустрии" предложил очистить пустырь. Но магаданец дал
мужику пять рублей и тот ушел. На следующий день к ним наведался
участковый уполномоченный и попросил предъявить документы. Магаданец
предъявил служебное удостоверение, и участковый уполномоченный отдал
честь, потому что магаданец оказался большим на Магадане человеком.
Наконец появился сам председатель колхоза в старомодной соломенной
шляпе, за ним ехал бульдозер. Председатель ни в какие разговоры вступать
не стал, а только спросил с нескрываемой ненавистью к дармоедам:
- Уедешь или нет?
И, получив отрицательный ответ, вырыл вокруг "Жигулей" широкую
глубокую канаву и удалился.
В Одессу они больше ездить не могли, а прятались в "Жигулях" от
комаров.
И вот магаданец сделал Валентине предложение. Он без ума от нее.
Такой жизнелюбивой девушки он никогда не встречал. Он так любит ее, что не
смеет к ней прикоснуться.
Но Валентина ответила, что она приехала сюда отдыхать, а не выходить
замуж. Она каталась с ним потому, что он ей в отцы годится, а теперь и он
туда же... Непонятно, почему ей встречаются только такие мужчины, которые
хотят на ней жениться? Им что, свобода надоела?
- Это странно... - сумрачно удивился магаданец, но ожидавший отказа.
- Это удивительно... За мной охотится десятка два приличных женщин разного
калибра, потому что я выгодный жених. Я их не катал, как вас, ни на
"Победе", ни на "Москвиче", ни сейчас на "Жигулях" и ни одной не сделал
предложение, хотя и спал со всеми. А вас я дни и ночи соблазняю своим
положением, а вы не хотите... Хотите, продам "Жигули" и куплю черную
"Волгу"? Подумайте! Хотите, напишу завещание в вашу пользу? Лет через
пятнадцать я отдам концы и вы станете обладательницей...
Тут Валентина заплакала, вотуму что оскорбилась, - не за себя, нет,
за магаданца, который думал о смерти и предлагал ей свое имущество, и
почувствовала себя дрянной бабой, которая довела мужика до таких
страданий. Она собрала чемодан и пошла по нейтральной территории куда
глаза глядят, не зная, что ей дальше делать... Может быть, утопиться на
восходе солнца в обнаженном виде, как в правдивом рассказе Аркадия
Григорьевича Серова?.. Как вдруг увидала поразительную вещь: над
загадочными санаторными кабинками стоял на стремянке красавец в желтой
майке с изображением грузовика 1913 года, держал консервную банку с
изумрудной краской и кистью выводил над кабинками таинственную надпись:
"ДУСИ И ВАНИ".
- Что это значит? - спросила изумленная Валентина, доглядев, как
художник, играя бицепсами, нарисовал точку.
Но тот уставился на ее бюст и ничего не ответил, потому что был
глухонемым.
Этот глухонемой был самым великим художником по части написания букв.
Он возил в своем чемоданчике кисти, краски, разбавитель и толстенный
альбом с образцами ровно одной тысячи шрифтов: косых, рубленных, прямых,
вязью, старославянских, готических - всех не перечислить. Он работал
художником-оформителем в Одесском обществе глухонемых, а здесь оказался в
порядке воскресной халтуры, открыв, что в Женеве ни разу не ступала нога
настоящего художника. Единственным его недостатком было то, что он писал
так, как говорил, а говорил он совсем неразборчиво, и потому "ДУСИ И ВАНИ"
означали "ДУШИ И ВАННЫ".
Итак, он прибыл на халтуру, остановился в Доме колхозника и уже успел
написать колхозу "ТОСКА ПОЧЕТА", на которой первым висел портрет того
самого хмыря-механизатора, который взял у магаданца пять рублей.
Новый знакомый показался Валентине очень интересный человеком, потому
что, во-первых, глухонемых знакомых у нее еще не было, и, во-вторых, ей
давно надоели все эти разговоры про любовь и замужество, а глухонемой
молчал не только об этом, но и обо всем на свете. Ну и, конечно, она
пожалела его за глухонемоту, хотя он и не жаловался.
Они поселились у него в Доме колхозника, который тоже носил название
"РОСТОК ИНДУСТРИИ". Там был один коридор и две двери. Председатель колхоза
закрыл глаза на это беспутство, надеясь, что без Валентины магаданец на
пустыре долго не протянет и придет на поклон насчет засыпки канавы вокруг
"Жигулей". Потом еще председатель боялся, что глухонемой обидится и уедет,
не исправив ошибки в "ТОСКЕ ПОЧЕТА" и не завершив другие недостатки в
колхозном художественном оформлении, за что с головы председателя могла
слететь соломенная шляпа, - с этим у нас строго.
Так и стали они жить в "Ростке индустрии", откладывая исправление
своих ошибок на потом; но и магаданец, обладая длительным северным
отпуском с отгулами, решил, во что бы то ни стало жениться на Валентине.
Он бродил вечерами вокруг Дома колхозника и боялся глухонемого, когда тот
грозил ему кулаком из окна. Однажды в окне сверкнуло что-то бронзовое -
это была загоревшая спина раздевавшейся Валентины.
Прошла неделя, и магаданец воспрянул духом, потому что увидел, что
его соперник явным образом сдал, похудел и ходит какой-то сонный. В
очередной халтуре для санаторного кинотеатра он сделал совсем уже глупую
ошибку, написав на афише "РЫБА ЛЮБВИ" вместо "РАБА ЛЮБВИ". Валентина очень
смеялась, чем вывела глухонемого из себя, потому что он обижался, когда
над ним смеялись.
Тем временем на сталепрокатном заводе, где работала Валентина,
разыгрывался скандал. Донос из санатория о поведении Валентины попал в
руки ее шефа - начальника планового отдела, который давно сулил бросить
ради нее жену, детей и квартиру и под этим предлогом заманивал Валентину в
нефункционировавшую техническую библиотеку, ключ от которой хранился у
него. Но Валентина его с презрением отвергала, потому что на работе нужно
работать, а не заниматься посторонними делами, для которых есть свое
время.
И вообще, что за дела - разбивать семьи!
Начальник планового отдела, затаив обиду, запланировал обратить
санаторный донос в свою пользу, показал письмо главе династии Фоменко, и
тот сгоряча, не отходя от прокатного стана, запретил своему сыну Василию
приводить в дом эту шлюху, тем самым открыв зеленую улицу грязным
посягательствам начальника планового отдела, интеллигентного, черт возьми,
человека!
Аркадий же Григорьевич каждый день топтался у коммунальной двери с
кагором и с журналом "Тундра" под мышкой, звонил и разочарованно узнавал у
соседей, что "эта особа еще не вернулась".
Но особый интерес для повествования представляет поведение первого
любовника, Игоря Кистенева, успешно провалившего вступительные экзамены в
политехнический институт, взявшего пятьдесят рублей из родительского
серванта и летевшего сейчас на крыльях в Одессу к объекту своей любви.
Прибыл он поздним вечером и всю ночь провел на автовокзале на границе
Молдаванки с Бугаевкой, дожидаясь утреннего автобуса в Женеву. Беременная
цыганка выцыганила у него последние двадцать пять рублей, пообещав, что
погадает ему бесплатно, только ей надо обязательно пощупать какой-нибудь
денежный знак. Игорек дал ей пощупать двадцать пять рублей, она спрятала
их в лифчик, сказала: "Ну, будь здоров!" и, степенно качая животом в
разные стороны, удалилась, осуществив таким образом сравнительно честное
распределение украденных денег. Игорек крайне удивился такому
бесцеремонному вероломству. Конечно, он мог бы позвать милицию, но милиции
он и сам сейчас побаивался.
Короче, в Женеву он прибыл на рассвете без денег и спросил в
административном окошке, в каком корпусе проживает Валентина. (Оказалось,
что ее фамилии он не знал, но Валентину здесь все знали и без фамилии).
- Не в корпусе, а в чужих "Жигулях" на пляже, - злорадно ответили из
окошка.
Магаданец, задумавшись о жизни, пробовал ногой, холодная ли вода,
когда озверевший от ревности Игорек перемахнул через ров и увидел на
сиденье "Жигулей" хорошо знакомую серебряную ложечку, которую Валентина
забыла бросить в чемодан.
- Чья машина?! - заорал Игорек, потрясая ложечкой, хотя на пляже
находился один магаданец.
- А что надо? - удивился магаданец.
Произошла жуткая сцена: Игорек схватил магаданца за шиворот, подтянул
на уровень своего взгляда и стал вытряхивать из него душу, а магаданец
лягал его коленями в живот и с ужасом начинал понимать, что если даже
пересидит глухонемого, то с этим гигантопитеком ему нечего тягаться.
Увидел и Игорек, что магаданец толст, плешив, золотозуб, и немного
успокоился. Оставался, правда, таинственный глухонемой, которого надо было
вышибить из Дома колхозника, чтобы Валентина перестала с ним общаться,
хотя она с ним уже не общалась, потому что глухонемой совсем выдохся и
стал похож на рыбу любви.
Они отправились его вышибать - впереди Игорек с серебряной ложечкой
как с вещественным доказательством, а позади магаданец с кожаным пальто за
тысячу рублей, потому что ночи уже были холодными, а Валентине нечем было
укрываться. Они пришли и увидели глухонемого, который, собравшись с духом,
писал на фасаде Дома колхозника новую халтуру-вывеску - он очень боялся
опять сотворить какую-нибудь ошибку, и чем больше боялся, тем чуднее
получалась ошибка:
"ПРОСТОЙ ИНДУСТРИИ".
- Вы с ним не связывайтесь, - зашептал магаданец. - Глухонемые
дерутся до конца, как сумасшедшие, и даже не ощущают, когда человек теряет
сознание. И потом... он может позвать на помощь других глухонемых.
- Эй ты, простой индустрии! - завопил Игорек, пропуская побоку советы
магаданца.
Но глухонемой не слышал.
Тогда Игорек пнул ногой по стремянке, и глухонемой обиженно завертел
головой.
- Дай пройти, понимаешь?
- У-у-у... - сердито загудел глухонемой.
- Он приехал к Валентине, ясно? - принялся на пальцах объяснять
магаданец. - К Ва-лен-ти-не... стре-мян-ка ме-ша-ет... понимаешь?
Глухонемой жестом спросил, в своем ли они уме и чего - им нужно?.. Но
тут на пороге появилась Валентина, и Игорек онемел от счастья, а
глухонемой понял, что пора его любви закончилась, и, не очень-то горюя,
побежал к автобусной остановке, чтобы вернуться в Одессу в общество
глухонемых, где его могли уволить с работы за двухнедельную неявку. На
остановке он был схвачен разгневанными председателем колхоза и главным
врачом санатория, которым проезжающее начальство учинило разнос за
"идеологические ошибки в художественном оформлении", - у нас с этим
строго, как уже говорилось. Они, бывшие враги, потрясая руками и хватаясь
за головы, провели глухонемого мимо "ДУСИ И ВАНИ", "ТОСКИ ПОЧЕТА",
"ПРОСТОЯ ИНДУСТРИИ" и на пальцах объяснили ему:
- Что же ты, гад, с нами делаешь?! Деньги взял, а ошибки не
исправил?!
Они отобрали у него чемоданчик с орудиями производства и посадили под
арест в "Простой индустрии", сделав из глухонемого кругом во всем
виноватого.
А в это время лето кончилось и начался воистину маркесовский дождь,
который собирался с самой весны и уже не прекращался до самого конца этой
истории. Канава вокруг "Жигулей" наполнилась водой, и магаданец начал
ирригационные работы по отводу дождевой воды в Черное море. Действуя
совковой лопатой, он копал отводную канаву, но дождь все лил, и лил, и
лил... а "Жигули" все проваливались и проваливались в эту яму и наконец
ушли в песок по самые фары; но идти на поклон к председателю колхоза
гордый магаданец не собирался.
А Игорек безвыходно сидел на кровати в комнате Валентины и был так
счастлив, что даже не думал, на какие шиши вернется домой.
А Валентина стояла у окна, накинув кожаное пальто, и смотрела на
проливной дождь... Ее мучила банальная задача, теоретически решенная еще
философами прошлого века: она никак не могла понять, почему, когда мужчина
любит многих женщин - это одно, а когда женщина любит многих мужчин - это
совсем-совсем другое? Она кое-что слышала о свободе любви и об эмансипации
женщин, но обстоятельно познакомиться с предметом ей не хватало времени -
ведь жить ей было совсем не сладко! В условиях бескомпьютеризации ей
приходилось чертить и копировать на работе и дома, чтобы содержать себя и
дочь, которую она по неопытности родила десять лет назад, страдая вместе с
одним студентом-медиком, за что и была переведена из дневной школы в
вечернюю. Перепуганный студент, перед тем, как дать деру, консультировал
Валентину: мол, все дело в биологии, и что лучшим для нее выходом будет
муж о таким же темпераментом, но найти такого крайне сложно, ибо он,
студент, судит сам по себе - на холодную кровь он никогда не жаловался, но
с Валентиной он чувствует потребность хотя бы месяц побыть монахом. Таким
образом студент подвел под Валентину научную базу и смылся. Биология
биологией, но Валентина и через десять лет не знала, что ей делать:
пострадать ли с Аркадием Григорьевичем Серовым за правду в искусстве?
Поступить ли женой в династию Фоменко? Выйти ли замуж за Игорька и ждать,
когда его пригласят в сборную страны по баскетболу? За глухонемого,
который слова доброго не скажет? Или за новую "Волгу" золотозубого
магаданца?
Кто из них достоин ее сострадания?
Так они и жили до середины сентября в Доме колхозника, и уже главврач
санатория и председатель колхоза под одним зонтиком прибегали к ним на
поклон и слезно просили:
- Выметайтесь, люди добрые, сезон закончен!
И уже шли тревожные запросы из Магадана: "Где наш начальник?", и уже
Игорька искали родители всесоюзным розыском, но милиция не могла
предположить, что он находится в Женеве а магаданец и Игорек целыми днями
лежали на кроватях, скрестив руки на груди, и экономили силы, чтобы
подольше продержаться и не умереть от голода раньше соперника, ибо даже у
магаданцев иногда кончаются деньги. Зато в эти дни магаданцу исполнилось
пятьдесят лет, и от голода у него затянулась язва, которую он двадцать лет
не мог вылечить всем золотом Магадана. А Игорек от того же голода вырос до
двух метров, и ноги свои, просунув сквозь решетку кровати, поддерживал
табуреткой.
И ничто на свете их уже не интересовало - даже сообщение о
предполагаемом проекте советско-американского совместного полета на Марс -
ничто не интересовало, кроме общего предмета своей несчастной любви. Один
лишь глухонемой, сжалившись, выдавал им через день по рублю, и они
тащились под дождем в санаторную столовую есть манную кашу: а глухонемой в
это время, перегородив стремянкой вход, охранял Валентину, за которой
однажды уже приходил участковый уполномоченный в брезентовом плаще и о
какой-то повесткой. Потихоньку он также начал исправление своих ошибок, и
они теперь выглядели так:
"ДУНИ И ВАСИ".
Глухонемому давно пора было ехать в Одессу искать новую работу, а
магаданцу на Магадан искать золото стране, а Игорьку - домой, искать свой
жизненный путь, но никто из них ничего не хотел искать, потому что...
любовь!
Потому что в слове "ЛЮБОВЬ" даже глухонемой не сделал бы ошибки.
И Валентине тоже ничего не хотелось искать, потому что, во-первых,
дождь; а во-вторых, потому что она уже нашла и Игорька, и магаданца, и
глухонемого, и Василия Фоменко, и Аркадия Григорьевича Серова, и хотя все
они были странными людьми, но она выбирала: за кого же ей выйти замуж?
И всех она очень любила - вот только посмеивалась над председателем
колхоза, с которого за простои индустрии и за ошибки в художественном
оформлении слетела соломенная шляпа и долго-долго катилась с горы по
старой николаевской дороге; да еще ненавидела глупого, как пробка,
мотоциклиста, который нажаловался на нее такому же, как он, следователю, и
тот, нарушая все юридические нормы, прислал Валентине в Женеву повестку с
предписанием явиться в город Житомир в качестве свидетеля обвинения по
делу двух карточных шулеров, укравших командный кубок.
Борис ШТЕРН
ВОПЛИ
О русском символизме сказано немало и написано предостаточно, тем не
менее Дмитрий Николаевич Чухонцев утром в понедельник сидит на кухне и
пытается строчить статью о символизме в журнал "Вопросы литературы". В
сокращении этот журнал именуется "Вопли", а читают его люди "не от мира
сего".
Дмитрий Николаевич один из них. Он последовательно закончил школу,
филологический факультет Причерноморского университета, аспирантуру,
написал и защитил диссертацию и, загробив остатки молодости, к тридцати
четырем годам сделался тем, чем он есть - специалистом по русскому
символизму, доцентом кафедры русской литературы, "филолухом царя
небесного" - так он сам себя называет, и "пушкинистом" - так называют его
во дворе.
В этом дворе не читают "Воплей" и не знают, что статьи о символизме
надо не писать, а именно строчить утром на кухне, запивая каждый абзац
глотком холодного чая. Начинать нужно с любой бессмысленной фразы,
например: ("Конец XIX - начало XX в.в. - сложный и интересный период
истории русской литературы...", а потом, не задумываясь, конспективно
излагать содержание собственной кандидатской диссертации - то есть
строчить не исправляя и не останавливаясь. Остановишься - и утро пропало.
Задумаешься, закуришь, подойдешь к окну, посмотришь с вершины спуска имени
Добролюбова на ржавую протекающую крышу родного университета, на
сентябрьский пожелтевший город, - и все пропало. Вспомнишь, что все твои
юношеские мечтания и вопли уже воплотились в жизнь, что молодость прошла в
классах, аудиториях, библиотеках, на кафедрах и в общагах; вспомнишь три
потока прекрасных студенток, которых ты должен то ли обучать символизму,
то ли символически учить днем, вечером и заочно, - вспомнишь, полистаешь
потрепанный синий том любимого Александра Блока и поймешь, что всю
оставшуюся жизнь тебе придется заниматься черт знает чем - тем, о чем
мечтал в юности: Литературой с Большой Буквы.
Дмитрий Николаевич не хочет признаваться, что ему стало скучно жить,
и что он делает что-то не то. Возможно, он устал от приемных экзаменов и
от сельскохозяйственных работ с прекрасными дамами, которые путают Блока с
Бальмонтом и Бельмондо... Как вдруг раздается звонок, и Дмитрии
Николаевич, довольный тем, что его оторвали от статьи и от скучных мыслей,
спешит открыть дверь и узнать: кого это принесло с утра?
Перед ним на лестничной площадке стоит нечто, что можно условно
назвать "фигурой". Она не имеет никакого отношения к Литературе, а
поднялась сюда без лифта на девятый этаж из низов самой Жизни. Фигура
одета в помятый костюм при галстуке и обута в сандалеты на босу ногу - как
видно, с похмелья забыла натянуть носки. Она делает героические усилия
стоять ровно и произносить слова как можно отчетливее.
- Пушкиништ... я ижвиняюшь... - произносит фигура. Она собирается
что-то еще сказать, но умолкает и с проникающей надеждой заглядывает в
глаза Дмитрия Николаевича.
- Я вас слушаю, - подбадривает тот.
Фигура очень довольна тем, что ее слушают, а еще больше, что к ней
обращаются на "вы". Она тут же переходит на "ты", блаженно заплетая языком
(эти звуки трудно передать, их надо слышать):
- Пушкиништ, ижвини меня... Лифт, шволочь, не работает. Ижвини. Ешть
чейлоншкий чай...
- Спасибо, не требуется, - разводит руками Дмитрий Николаевич, не
очень понимая, откуда это незнакомое похмельное чучело узнало, что он
"пушкинист".
- По дешевке... чейлоншкий... - настаивает фигура. - Жделай мне
одолжение... Шкажали ребята, что пушкиништу чай нужен... наштоящий,
чейлоншкий...
Дмитрию Николаевичу, как и всякому русскому символисту, становится
"жаль человека". Ему также импонирует, что этот спившийся
люмпен-интеллигент в галстуке на босу ногу целенаправленно поднимался на
девятый этаж именно к нему - мол, ребята сказали, что пушкинисту чай
нужен, сидит пушкинист без чая... И хотя Чухонцев знает, что "настоящий
чейлоншкий чай" привозится не с Цейлона, а воруется за три квартала отсюда
на чаеразвесочной фабрике, но ему "жаль человека", и он решает человеку
помочь:
- Сколько стоит твой чай?
- Рубль! - твердо отвечает люмпен-интеллигент.
- Что же ты купишь утром за рубль? - удивляется Чухонцев такой
дешевизне.
- Пару пива... - хрипит фигура и показывает, что с утра он, кроме
пива, "ни-ни".
Фигура получает свой рубль, благодарит: "Шпашибо!" и, забыв отдать
чай и обтирая костюмом стены, отправляется в трудный путь вниз по
лестнице; а Дмитрий Николаевич возвращается на кухню и перечитывает первую
фразу:
"Конец XIX - начало XX в.в. - сложный и интересный период истории
русской литературы..."
Он вносит поправку: "сложный и интересный" меняет на "интересный и
сложный". Закуривает. И вдруг наконец-то чувствует, что его природный вкус
взбунтовался и не позволяет ему строчить схоластическую халтуру в
академические "Вопли". А напишет он сегодня животрепещущее эссе о русском
символизме в стиле самого символизма!.. Напишет, если его не замордует
звонками эта фигура из горьковского "на дне", - опять звонит! Значит,
вернулся, чтобы отдать чай.
Дмитрий Николаевич отправляется в коридор с решимостью спустить
люмпен-интеллигента с девятого этажа, но на этот раз на пороге возникает
другое, более современное явление русского символизма - соседский
мальчишка в запятнанном чернилами пионерском галстуке, двоечник и лодырь
Коля Спиридонов.
- Дядя Дима, батя ключи не оставлял?
- Оставлял. Возьми. Ты почему не в школе?
- Прибежал за дневником... Я пятерку по физкультуре получил. Бате не
сообщайте - сюрприз!
Коля Спиридонов снимает с гвоздика в прихожей ключи от своей
квартиры, а Дмитрий Николаевич возвращается на кухню и начинает
размышлять. "Напишите нам что-нибудь о русском символизме. Давненько о нем
не вспоминали". Хорош заказ - напишите нам что-нибудь! Вопли, а не заказ.
Мало ли что можно написать о русском символизме... например, докторскую
диссертацию. Например: "Образ Прекрасной Дамы (трактовка мироощущения) в
поэтике русского символизма". Чем плохо?
Тут мысли Дмитрия Николаевича принимают совсем другой оборот. Не к
ночи будь помянуто, но с Прекрасными Дамами в его жизни обстояло не очень.
Не густо. По разным причинам. Более того, он перестал верить в
существование Прекрасных Дам, а внешние его данные никак не привлекали к
нему тех прекрасных дам, которые, возможно, все-таки где-то существовали.
Вот он разглядывает себя в зеркале: усы и бородка а-ля Чехов, нос
картошкой... Вот он смотрит из кухонного окна на пустой спуск имени
Добролюбова... Где они? Хоть одна?
"На работе, - отвечает сам себе Чухонцев. - В это буднее утро все
Прекрасные Дамы на работе".
Опять звонок.
- Дядя Дима, дверь не открывается!
- Дверь? Дверь это мы сейчас.
Дмитрий Николаевич начинает крутить ключом в соседской двери. Ключ
поворачивается на пол-оборота и застревает.
- Замок испорчен, - заключает Чухонцев.
- Дядя Дима, - вдруг шепчет Коля. - Я вам что-то скажу на ухо... Там,
за дверью, кто-то ходит...
- Кто ходит? - тоже прошептал Чухонцев.
- Не знаю... шаги.
Дмитрий Николаевич подергал соседскую дверь и прислушался. В его
воображении рядом с туманным образом Прекрасной Дамы возник небритый облик
Квартирного Грабителя. Дама иронически фыркнула, и сконфуженный грабитель
испарился. Дмитрий Николаевич был того же мнения, что и Прекрасная Дама. В
то время, когда он, Чухонцев, пишет на кухне статью о символизме, в
квартиру соседа Вовки Спиридонова забрался квартирный вор? В этом нет
логики... Здесь что-то не вяжется.
- А мать где? - спрашивает Чухонцев.
- А в санатории.
- Значит, так: никого там нет, - уверенно произносит Дмитрий
Николаевич. - А замок испорчен. Иди в школу, отец вернется - откроет.
Коля не спеша (чтобы после физкультуры пропустить урок русского
языка) уходит в школу, а Дмитрий Николаевич цепляет соседские ключи на
гвоздик в своей прихожей и продолжает бродить по кухне. Итак, докторская
диссертация... То бишь статья о Прекрасной Даме в стиле самого символизма.
Как там у Блока... "Золотая, Таинственная Дева...", "Блекнут ланиты у
дев златокудрых...", "Словно бледные в прошлом мечты, мне лица сохранили
черты..."
Махровый символизм. "Напишите нам что-нибудь..." Дернул черт
согласиться! Взглянуть бы хоть на одну Прекрасную Даму, и тогда, считай,
статья в кармане. Блоку с его поэтическим воображением было просто. Нужно
представить. Высока, стройна, воздушна, ножки, ручки. С этим ясно.
"Златокудра" - рыжая, значит? Одета в белое. Понятно. Шейка - лебединая.
Глаза - лазурные. Лицо... Нет лица.
Вот кого ясно представляешь - небритого грабителя с топором. Шея...
Не шея, а бычий загривок. Лицо... Не лицо, а нечеловеческая морда.
Топор... как у мясника для разделки туши. В общем, грабители сейчас не
такие, но все равно ясно представляешь.
Дмитрий Николаевич с раздражением начинает понимать, что день пропал.
Он до самого вечера будет выглядывать на лестничную площадку и сторожить
пустую квартиру Вовки Спиридонова, пока тот не вернется с работы.
Чухонцев, ругнувшись, выходит на площадку и опять начинает вертеть ключом
в соседской двери. На втором обороте ключ не проворачивается.
Замок испорчен, разве не ясно?
Впрочем, размышляет Дмитрий Николаевич, возможен вариант, что
злоумышленник притаился в коридоре за дверью и придерживает замок, пока
он, Чухонцев, крутит ключом.
Ладно, предположим. Твои действия, если кто-то залез туда?
Вооружиться.
Зачем?!
А затем, что у грабителя может оказаться топор.
Топор? Почему топор? Будут они с топором лазить!
Вот откуда топор: Родиона Раскольникова вспомнил, книжник!
Раскольников с топором в квартире столяра мебельной фабрики Вовки
Спиридонова? Вопли все это. Литературщина.
Внутренний монолог Дмитрия. Николаевича вдруг обрывается. Он видит,
как диск французского замка в соседней двери сам собой начинает медленно
поворачиваться... Там, за дверью в самом деле кто-то стоит и крутит замок!
Мысли Чухонцева начинают суетиться... Что делать? Сосед на работе.
Анюта, его жена, еще не вернулась из отпуска. Квартира пуста. В квартиру
кто-то влез.... Возможно, тот самый чаеразвесочный интеллигент, который
бродит по этажам и для отвода глаз продает чай...
- Вот тебе и символизм! Колюнька удрал с уроков, ругнул грабителя, и
тот сейчас прикручивает замок, чтобы никто не вошел. Есть ли у него способ
удрать не через дверь? Спрыгнуть разве что с девятого этажа...
Твои действия?
Вызвать милицию.
Разумно. Пока пробежишь три квартала к телефон-автомату, Вовкину
квартиру на грузовике вывезут.
Что же делать?
Беги к соседям!
Где соседи, какие соседи утром в понедельник? Выбрал время, подлец!
Не под покровом ночной тьмы, а утречком, когда все на работах и службах...
Пока Дмитрий Николаевич так суетливо размышляет, замок в соседской
двери совершает новые эволюции: тот, кто за дверью, крутит его в обратную
сторону... Раздумывать некогда - тот, кто за дверью, успокоенный тишиной,
решился открыть дверь и удрать. Нужно немедленно выдать себя, зашуметь и
заставить грабителя затаиться.
Дмитрий Николаевич начинает шуметь - кашляет, топает ногами и долго
звонит в собственную квартиру. Диск замка перестает вращаться... Значит,
тот, кто за дверью, затаился.
Что же теперь? И уйти нельзя, и под дверью торчать тоже не дело... С
пьяным интеллигентом Дмитрий Николаевич и сам, конечно, справится, но что
если за дверью прячется мордоворот с топором?
Надо действовать так, чтобы тот не заподозрил, что его заподозрили и
мешают ему уйти. Нужен отвлекающий маневр. Надо шуметь натурально - будто
жильцы ходят туда-сюда, тогда грабитель будет ждать, пока все успокоится.
Дмитрий Николаевич открывает сам перед собой свою дверь и, чувствуя
себя полнейшим дураком, здоровается:
- Здоров, Дима!
- Сколько лет, сколько зим! - отвечает басом самому себе.
Теперь завести длинный разговор... Артист!
- Заходи!
- Не могу, спешу. У тебя как дела?
- Ничего, потихоньку. А у тебя?
- У меня? Нормально. Я вот по какому делу... одолжи червонец.
- Постой, сейчас принесу.
Вдруг кто-то сзади хватает Дмитрия Николаевича за плечо. Чухонцев
обмирает от страха, но тут же выясняется, что схватил его не инфаркт и не
грабитель с топором, а всего лишь глуховатый пенсионер с верхнего этажа.
Его, наверно, сюда сам бог послал!
- Ты чего тут делаешь? - удивляется пенсионер и стучит пальцем по
лбу.
- Семен Данилыч! Постойте тут... - Чухонцев убегает на кухню,
приносит карандаш о бумагой и начинает писать объяснение.
- Ты, Димка, тронутый, - говорит в это время Семен Данилович. - Я за
тобой давно наблюдаю, с детства. Все хлопцы как хлопцы, а ты кто? Что ты
здесь под дверью стихи читаешь? Вот Вовка - он столяр. Понятно. Вот Семка
- он в магазине. Понятно. А ты кто? Пушкинист? Нет, ты мне объясни: чем ты
в жизни занимаешься?
Чухонцев сует ему под нос записку. Семен Данилыч ищет очки и говорит,
что забыл их дома.
- Что здесь? Стихи?
- Стихи, стихи, - подтверждает Дмитрий Николаевич. - Очки у вас на
лбу.
"Семен Данилыч! - читает Семен Данилыч. - В квартире Вовки
Спиридонова сидит грабитель и все слышит. Я его отвлекаю и не могу отойти.
Немедленно позвоните в милицию".
- Вот так стихи! - изумляется Семен Данилыч и отправляется вниз.
Дмитрий Николаевич глядит ему вслед. Старик, конечно, бойкий, но к
телефону доберется минут через пятнадцать. Чем бы этого грабителя занять?
За дверью шорох...
Думай скорее, пушкинист!
Стихи!
И Дмитрий Николаевич прямо на лестничной площадке под дверью начинает
читать стихи о Прекрасной Даме:
Вхожу я в темные храмы,
Свершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцании красных лампад...
За дверью тишина. Пусть, пусть послушает Блока.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей...
Дрожу от скрипа дверей. Это по теме.
А в лицо мне глядит, озаренный
Только образ, лишь сон о ней.
Слушай, пушкинист, а если твой друг детства Вовка Спиридонов в
отсутствие Анюты привел в квартиру Прекрасную Даму и ждет не дождется
конца работы, чтобы домой поскорей?
Ты помнишь чудное мгновенье, пушкинист?
Мысль о Прекрасной Даме в Вовкиной квартире представляется Дмитрию
Николаевичу настолько изящной, что он сразу начинает в нее верить. Может,
кто и не знает Вовку Спиридонова, в он знает. Это очень возможно. Это
возможно скорее, чем Раскольников с топором. Прекрасная Дама за дверью
чувствует себя на крючке, потому что сейчас приедет милиция.
Пожалуйста, пусть уходит, кто ей не дает?
Ты ей не даешь.
Такие мысли посещают Дмитрия Николаевича в последние минуты до
приезда опергруппы. Тот, кто за дверью, наверно, тоже чувствует
приближение милиции. Кто бы он ни был - Прекрасной Дамой или Квартирным
Грабителем - ему пора удирать.
Замок поворачивается до отказа, и дверь осторожно начинает
приоткрываться. Дмитрий Николаевич замирает, готовый на любое откровение.
Вот уже в щели за дверью в Вовкином коридоре что-то мелькает, но внизу
раздается топот многочисленных ног, дверь испуганно захлопывается, и перед
Дмитрием Николаевичем на лестничной площадке вырастают трое озабоченных
широкоплечих ребят в штатском.
- В чем дело? Почему лифт не работает? - запыхавшись, спрашивает один
из них.
- А он у нас только вечером, - объясняет Чухонцев.
- Хорошо, с лифтом выяснили, - нетерпеливо вмешивается второй. - А
кто милицию вызывал?
- Там кто-то есть, - Чухонцев указывает на дверь.
- Мало ли кто там может быть? Вы кто такой?
- Сосед....
Внешний вид Дмитрия Николаевича производит впечатление на
сотрудников. Усы и бородка вызывают у них положительные ассоциации. Такой
сосед врать не будет. За дверью в самом деле что-то не так.
В квартиру звонят.
Из квартиры не отвечают.
Что ж, удальцы, долго не думая, начинают действовать, как учили. Они
свое дело знают. Они просят Дмитрия Николаевича очистить пространство, и
третий из них, самый молчаливый и шкафообразный, внутренне
перекрестившись, бочком-бочком кидается на дверь.
Вот это специалист!
Конечно, Дмитрий Николаевич понимал, что, возможно, придется
взламывать дубовую дверь (эту дверь, похожую на средневековые ворота,
любовно сработал Вовка Спиридонов на своей мебельной фабрике), но не
представлял, что с одного удара эти ворота можно выдрать вместе с косяком
из дверного проема и, разворотив стену, рухнуть в клубах пыли в Вовкин
коридор.
Пока Дмитрий Николаевич соображает что к чему, сотрудники милиции
врываются в квартиру и начинают вытаскивать из под двери не кого-нибудь,
не какого-то там задрипанного люмпен-интеллигента, а здоровенного верзилу,
одновременно выкручивая ему руку и отбирая топор. Верзила, пожалуй, не
оказывает сопротивления, сознавая, что взят с поличным, к тому же он
немного оглушен свалившимися на него дубовой дверью и шкафообразным
сотрудником, который отполз к вешалке и тихо охает, держась за плечо.
Верзила не сопротивляется, но его рука никак не поддается выкручиванию и
не выпускает топор. Он даже не осознает, что его "скручивают", и с
ненавистью глядит на Дмитрия Николаевича.
А Дмитрий Николаевич наконец-то осознает, какой смертельной опасности
подвергался на лестничной площадке.
- А! С топором! - кричит Дмитрий Николаевич, окончательно теряя
интеллигентный облик кандидата филологических наук, и становится похожим
на взъерошенного и удачливого первобытного охотника. Он пляшет в коридоре,
помогая скрутить верзилу, и мешает оперативникам работать.
- Ну, гад, это ты вызвал ментов? Я тебя на краю света найду, -
обещает ему верзила.
В ответ Дмитрий Николаевич размахивается и въезжает кулаком в хорошо
выбритую физиономию грабителя. (Чухонцев сейчас первобытный охотник,
только это оправдывает его). Оперативники одобрительно сопят, они и сами
возбуждены, но - служба; строго говорят Дмитрию Николаевичу: "Что вы
делаете, гражданин?" - и тащат грабителя в комнату.
- Иди, иди! - хрипло советует Дмитрий Николаевич. - Иди, а то еще
получишь!
Ух, вернется с работы Вовка... Слов нет! Где эта старая кляча,
которая обозвала Дмитрия Николаевича "пушкинистом"? Пушкинисты тоже
способны на кое-что! Грабителя выследил! Хрен вам, вот что значит
пушкинист!
- Сядьте, свидетель! - прикрикивает на него шкафообразный таран. - От
вас уже голова болит!
Он ко всему еще и свидетель! Ну, Вовка! Ставь бутылку!
Грабителя в это время обыскивают. Он стоит, морда, и смотрит
исключительно на Дмитрия Николаевича, запоминает портрет. Ишь
Раскольников!
Начинают составлять протокол и опись. Шкафообразный сотрудник,
морщась, держится за плечо и диктует. Похоже, он в опергруппе главный и
всю тяжелую работу берет на себя - даже вышибание дверей.
- Первое... Топор. Кухонный, острый, для рубки мяса. Второе... в
левом боковом кармане девятьсот пятьдесят рублей полусотенными купюрами.
- Вовкины деньги! - встревает Дмитрий Николаевич. - Он крупные купюры
откладывает. На машину.
- Помолчите, свидетель. Третье... связка ключей разных типов.
Четвертое... пачка папирос "Беломорканал". Пятое... золотое кольцо с
камешком...
- Покажите... - опять вскакивает Дмитрий Николаевич. - Анькино
кольцо! С изумрудом! Узнаю, она хвасталась. Вовкиной жены!
- Шестое... удостоверение судового механика Черноморского пароходства
на имя Сигизмунда Григорьевича Королькова. Фотография не похожа.
Удостоверение вроде не поддельное... где взяли удостоверение, задержанный?
- Взял уж, - отмахивается верзила. - В карты выиграл. Давай,
начальник, вели в участок. Все ясно, нечего тут....
- А мне спешить некуда. Настоящее имя?
- Иван Петрович Сидоров.
- Ваньку валяешь, значит? Ладно, проверим. Профессия?
- Какая там профессия... Рецидивист, - чистосердечие признается
верзила.
Последнее слово действует на Дмитрия Николаевича специфически...
Незалеченный гастрит дает о себе знать. Он извиняется и спешит в Вовкин
совмещенный санузел. Щелкает выключателем, тянет дверь на себя и...
И...
И вот теперь можно писать статью о русском символизме.
В Вовкином санузле на краешке ванны сидит Прекрасная Дама.
Несомненно, это и есть та самая Прекрасная Дама, которую описал Блок.
Платье, правда, не белое, но шейка лебединая. Высока, стройна, воздушна,
глаза скрыты под темными очками с приклеенной итальянской лайбой, но
отдельные детали лица прекрасны - губки, ушки и все такое.
- Извините, - лепечет Дмитрий Николаевич.
- Ты что, козел, издеваешься? - с ненавистью шепчет Прекрасная
Незнакомка, снимает очки и пронзает Дмитрия Николаевича лазурным взглядом.
И пропал Дмитрий Николаевич Чухонцев, русский символист и мечтатель -
тут жизнь ключом, перестройка, квартиры грабят, а он весь в каких-то
литературных символах! Надо же... глаза синие, как у блоковской
незнакомки. Конечно, Дмитрий Николаевич не такой дурак, чтобы не понимать,
что эта распрекрасная Дама работает с верзилой на пару, и что она такая же
рецидивистка, только тот в бегах, а эта выпущена по амнистии к
Международному женскому дню 8 Марта (одно не исключает другого, в свое
время Сонька Золотая Ручка тоже, наверное, была Прекрасной Дамой), он все
понимает, но гражданская нетерпимость Дмитрия Николаевича к темному
элементу вступает в непримиримое противоречие с его поэтической натурой:
одно дело с легкой душой скрутить верзилу с топором, а совсем другое -
отдать в руки правосудия Прекрасную Незнакомку.
Он спасет ее, решает Дмитрий Николаевич. Решено: Дмитрий Николаевич
спасет Прекрасную Рецидивистку. Пропал, ох, пропал кандидат филологических
наук!
- Я вас спасу! - горячо шепчет Дмитрий Николаевич.
В ответ Прекрасная Незнакомка начинает беззвучно плакать:
- Уведите меня отсюда!
Дмитрий Николаевич осторожно выглядывает в коридор. Слева лежит
рухнувшая дверь, справа в комнате продолжается допрос. Коридор
простреливается, незаметно проскочить невозможно.
"Может быть, Сонька здесь пересидит? - раздумывает Дмитрий
Николаевич. - Почему "Сонька"? Пусть будет Сонька. Нет, ее надо увести
отсюда. Думай, доцент, думай..."
Наконец появляется дерзкая мысль. Дмитрий Николаевич едва успевает
нашептать на ушко Незнакомке план спасения, а его уже вызывают:
- Свидетель, скоро вы там? Подпишите протокол.
- Иду! - страждущим голосом отвечает Дмитрий Николаевич и спускает
воду.
Артист!
Он входит в комнату, закрывает своим телом вид на коридор и
склоняется над протоколом. Тут же в коридоре раздается стук каблучков и
дрожащий Сонькин голос спрашивает:
- Дмитрий Николаевич, вы здесь?
Шкафообразный сотрудник вскакивает, отстраняет Чухонцева и выходит в
коридор.
- Как вы здесь оказались, дивчина? - подозрительно спрашивает он
Соньку.
- Вошла в дверь, - пугливо отвечает та.
- Это ко мне, товарищи, - объясняет Дмитрий Николаевич.
Шкафообразный сотрудник вводит Соньку в комнату. Верзила с
равнодушным видом начинает выдергивать папироску из конфискованного
"Беломора". Появление этой дамы в ограбляемой им квартире верзилу никак не
касается. Если спросят, то он эту шалаву впервые видит. А если есть
сомнения, то первым делом надо было не руки крутить и лясы точить, а
обыскать квартиру на предмет обнаружения других посторонних лиц. Как и
положено. "Так что ты, начальник, совершил методологическую ошибку", -
всем своим видом говорит верзила.
- Я не видел, как вы вошли, - подозрительно говорит шкафообразный
начальник. Он уже сам понимает, что совершил ошибку и ее уже невозможно
исправить. - Кто вы такая? У вас документы есть?
- Что вы, товарищи, в самом деле... - возмущается Дмитрий Николаевич.
- Это моя студентка. Она пришла сдать зачет по русской литературе конца
девятнадцатого века. На каком основании вы ее подозреваете?
Еще не ясно, убедила ли та защитная речь сотрудника милиции, но
Сонька уже на всякий случай собирается плакать. Верзила-рецидивист никак
не может найти спички и отправляется за спичками на кухню. Ему, видите ли,
надо прикурить. Его силой усаживают. Пока верзила таким образом отвлекает
внимание от сообщницы, Дмитрий Николаевич, не читая, подписывает протокол,
зачем-то кланяется и выходит из комнаты, пропуская вперед Соньку и ожидая
приказа поворотить назад.
Проходят коридор.
Выбираются сквозь разлом на лестничную площадку.
Дмитрий Николаевич открывает дверь, пропускает рецидивистку в свою
квартиру, но здесь не выдерживает и оглядывается. Шкафообразный сотрудник
задумчиво наблюдает за ним.
Дмитрий Николаевич поспешно проходит в свою прихожую, закрывает дверь
на два с половиной оборота и навешивает дверную цепочку. Входит в комнату.
В комнате Соньки нет. Она уже устроилась на кухне. Она думает, что на
кухне надежней. Она сидит на табуретке и читает первую фразу его статьи:
"Конец XIX - начало XX в.в. - интересный и сложный период истории русской
литературы..." Дмитрий Николаевич смотрит на нее и не знает, о чем с ней
говорить.
- Вы в самом деле рецидивистка? - спрашивает он.
Сонька снимает очки, смотрит на него, как на дурака, и утвердительно
кивает.
- Минут через двадцать вы сможете уйти. Это на вызовет подозрений.
Сонька опять кивает и сосредоточенно разглядывает первую страницу.
- Зачем вы этим занимаетесь? - спрашивает Дмитрий Николаевич.
- Чем?
- Чем... Рецидивизмом.
- Ну и дурак вы... - усмехается Сонька.
Верно, дурак он. Филолух царя небесного. Рецидивистка и кандидат
филологических наук. Разные социальные ступени. Нет общих интересов. О чем
им говорить? О символизме?
- Это вы вое время торчали под дверью? - спрашивает Сонька.
- А что прикажете делать? Разрешить вам ограбить моего друга?
Работягу, не в пример вам?
- Вы что, в самом деле преподаете русскую литературу?
Дмитрий Николаевич кивает.
- Где, в пединституте?
- В университете.
- Ого! - удивляется Сонька.
- Вы не смущайтесь. В университете работают такие же люди, как везде.
- А я не смущаюсь, - отвечает Сонька и закидывает ногу за ногу. -
Такие, да не такие. Вот вы, умный человек, прочитали уйму книг, а задаете
какие-то детские вопросы. Вы сами, наверно, читаете студентам лекции о
том, что Достоевский, например, в "Преступлении и наказании" глубоко и
всесторонне анализирует причины и следствия преступлений своего героя.
Зачем же вы спрашиваете, зачем я это делаю? Мало ли что... Тяжелое
детство, отец-пьяница, наследие прошлого... Откуда я знаю? Вам,
образованным, и карты в руки. А я так отвечу: люблю я это дело, ох, люблю!
- А вы сами читали "Преступление и наказание"?
- А как же! Вы думаете, рецидивист - это кто?
- Деклассированный элемент.
- Вот так сразу! Не скажите... Убийце Раскольникову вы не отказываете
в звании интеллигента, а квартирный грабитель кто, по-вашему?
- Да неужто вы читали Достоевского? - изумляется Дмитрий Николаевич.
- Вы меня обижаете!
Вот так Сонька! Вот так общие интересы!
- С вами хорошо, но пора сматываться, - озабоченно говорит Сонька. -
Рискованно здесь торчать.
- Подождите! У меня к вам один дополнительный вопрос...
- Замашки у вас! - смеется Сонька. - Нет, пора рвать когти.
- Куда?! Куда рвать, куда сматываться? Грабить? Воровать? На каком
языке вы говорите? У вас талант, чем вы занимаетесь?! Куда вы идете? Мне
нужно задать вам много дополнительных вопросов... Я пишу статью о русских
символистах, вы мне можете помочь!
Сонька серьезно разглядывает Дмитрия Николаевича:
- О символистах? Это кто... Блок, Бальмонт, Волошин?
- Да! И еще многие!
- Ладно, еще пять минут. Угостите, блондин, сигареткой.
Дмитрий Николаевич дрожащими руками подносит ей спичку.
- Как там у Блока, помните? - спрашивает Сонька, пуская дым. И
декламирует:
Ты страстно ждешь, тебя зовут,
Но голоса мне не знакомы,
Очаг остыл, тебе приют -
Родная степь. Лишь в ней ты дома.
Блока шпарит, ужасается Дмитрий Николаевич. Тут и правда кто-то
кому-то сдает зачет по литературе.
- Последние строки помните?
- Да... Нет... Забыл, - шепчет Дмитрий Николаевич.
- У вас Блок где? А вот, на плите... - Сонька листает синий том
Блока. - Читайте!
Дмитрий Николаевич пробегает глазами последние строки, не понимая,
куда метит Сонька, но, поняв, читает со страстью вслух и даже взмахивает
рукой:
О, жалок я перед тобой!
Все обнимаю, всем владею,
Хочу владеть одной тобой,
Но не могу и не умею!
- "Хочу владеть одной тобой, но не могу и не умею", - повторяет
Сонька. - Для начала неплохо. Вы еще многого не умеете, блондин, но вы мне
определенно нравитесь. Мы с вами еще встретимся. А сейчас проведите меня
мимо сотрудников уголовного розыска.
- Где мы встретимся? Вы хотите отделаться от меня?
- Не волнуйтесь, блондин, я вернусь. Ожидайте. Теперь я знаю, где вы
живете и работаете.
- А вы?
Сонька усмехается.
- Как вас зовут?
- Никому не скажете? Могила?
- Гадом буду! - клянется Дмитрий Николаевич.
- Любка Костяная Ножка, - смеется Сонька.
Дмитрий Николаевич открывает дверь, они выходят на лестничную
площадку. Из Вовкиной квартиры доносятся возбужденные голоса. Сонька опять
пугается и мчится вниз по лестнице, стуча каблучками и чуть не опрокидывая
Семена Данилыча, который, вызвав милицию, торопится к месту происшествия и
уже добрался до четвертого этажа. Дмитрий Николаевич спешит за Сонькой,
сбивая с ног утреннего интеллигента, который уже опохмелился и идет
возвращать пушкинисту чайный долг.
- Туда нельзя, там менты! - делает страшные глаза Дмитрий Николаевич.
Во дворе они преодолевают последнее препятствие - проходят мимо
машины УГРО с дремлющим шофером, и Сонька наконец-то спасена! Путь для нее
свободен на все стороны большого легкомысленного причерноморского города,
где так мало милиции, телефонных автоматов и ни одного литературного
журнала, зато много моряков, пушкинистов и солнечных дней - а это все
хорошая экологическая ниша для квартирных грабителей.
- Когда мы встретимся? - спрашивает Дмитрий Николаевич.
Сонька отвечает:
- Мы будем встречаться. Очень скоро. Обещаю.
И протягивает Чухонцеву руку. Он целует ее, и Сонька исчезает за
углом на спуске имени Добролюбова.
Кажется, все... конец суматохе. Но Дмитрия Николаевича ожидает в этот
день последнее потрясение.
- Идите за мной, свидетель, - приказывает шкафообразный сотрудник,
карауля Чухонцева на лестничной площадке с чашкой чан, и ведет свидетеля в
квартиру Вовки Спиридонова. Там взору Чухонцева открывается неожиданная
идиллия: за столом сидят верзила-грабитель, сотрудники УГРО и сам хозяин
Вовка Спиридонов. Все пьют чай при гробовом молчании.
- В общем, так... - говорит шкафообразный сотрудник, ставя чашку на
блюдце. - Хорошие вы ребята, и чай у вас хороший... Хотя и ворованный. Так
вот... Я делаю вам официальное устное предупреждение. А именно: вам... -
показывает на верзилу-рецидивиста, - и вам... - показывает на Дмитрия
Николаевича. - Объясняю: в последнее время развелось квартирных грабителей
больше, чем хотелось бы. В этой связи милиция ставит особо богатые
квартиры на сигнализацию, но не все обладатели богатых квартир хотят на
сигнализацию становиться... Но вас это, кажется, не касается, -
успокаивает он Вовку Спиридонова и обращается к рецидивисту: - Но я не о
том... Все эти лямуры, молодой человек, до добра не доведут. Поверьте
моему горькому опыту. Так что кончайте свои кругосветные путешествия,
сходите вразвалочку на берег и заводите жену с квартирой. Еще хорошо, что
эта история случилась в нашем районе и я на дежурстве был. А если бы в
иностранном порту? А? Представляете: полиция, проституция, испорченная
характеристика! А вы тоже хороши... - шкафообразный сотрудник
поворачивается к Дмитрию Николаевичу. - Зачет у студентки приняли?
- У нее отличное знание предмета, - бормочет Дмитрий Николаевич.
- Ладно, разбирайтесь тут сами, а я вас предупредил, - безнадежно
машет сотрудник УГРО и вместе с коллегами покидает взломанную квартиру.
- Ну вас к черту, что тут разбираться! - говорит рецидивист, не глядя
на Дмитрия Николаевича, надевает откуда-то взявшуюся мореходную фуражку и
тоже уходит.
- Садись, Дима, - вздыхает Вовка Спиридонов. - Пей чай. Спасибо,
удружил... Полный разгром. Завтра Анюта приедет, а сейчас будем дверь
чинить.
- Ты что, его простил? - спрашивает Чухонцев.
- Кого?
- Этого... Рецидивиста.
- Ты еще ничего не понял? Все сразу все поняли, один ты балда... Это
мой товарищ Сема Корольков. Судовой механик, кличка Дед. Вчера сошел на
берег, зафрахтовал тут одну даму... ну и попросил у меня ключи.
Дмитрий Николаевич ничего не понимает:
- А топор? А деньги? А кольцо?
- Топор схватил на кухне, деньги у него свои, а кольцо для улики
сунул в карман.
- Зачем?!
- Это он дурака валял, чтобы милиция сразу на него набросилась и
забыла осмотреть квартиру. Внимание отвлекал, чтобы она успела уйти.
Спасал репутацию своей дамы. Понял? А тебе он собрался морду набить, но
потом передумал. В конце концов, ты ее спас.
- Но, Вовка, пойми меня! - взвывает Дмитрий Николаевич, хватаясь за
голову. - Я ничего этого не знал! Шаги за дверью, на звонки не
открывает... А если бы настоящий грабитель?
- Ты действовал правильно. К тебе никаких претензий. Помоги только
дверь починить. И Аньке ни гу-гу!
- Могила! - веселеет Дмитрий Николаевич.
Спиридонов вручает ему тяжеленный слесарный молоток, а сам, пыхти,
подтаскивает дверь к разлому:
- Ты подбивай, а я буду направлять.
- А она кто? Как ее найти? - Дмитрий Николаевич задает свой самый
сокровенный вопрос.
- Найдешь, - усмехается Спиридонов. - Она молодой специалист,
приехала по направлению... И тоже пока без квартиры. Будет в твоем
университете литературу преподавать.
Дмитрий Николаевич роняет тяжеленный молоток на ногу и вопит так, что
вопль этот слышен, пожалуй, на спуске имени Добролюбова. Всю неделю он не
может ходить в университет, лежит на бюллетене с бытовой травмой и пишет
статью о символизме в стиле самого символизма. Статья получается неплохая
и отсылается в журнал, но вскоре приходит отказ, потому что "Вопросы
литературы" публикуют серьезные литературоведческие статьи, а не вопли
души.
Борис ШТЕРН
ГОРЫНЫЧ
Отец Горыныча был убит скифами; они сняли с него скальпы и протащили
труп по степи. Мать второго мужа не искала, улетела в дремучий лес - туда,
где берет начало Горынь-река, и всю оставшуюся жизнь занималась
воспитанием сына.
- Твоя Правая голова дальше от сердца, и поэтому ее главное дело
крепко думать, - учила мать. - Она должна изучать разные науки и принимать
разные решения, советуясь, впрочем, с остальными.
- Ум без чувства жесток, - наставляла мать, - поэтому Левая головка
будет читать старинные романы, сочинять стихи, целовать меня в лоб и
играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.
- Ну, а Средняя... - мать поглаживала Среднюю голову по холке, -
будет у нас пить и есть за троих, потому что пищевод у нее самый удобный
для прохода пищи в желудок. Читать ей ничего не надо, а думать она должна
о здоровье всего организма, ибо любой проходимец может обидеть хилого
дракона.
Короче, давала сыну разностороннее воспитание.
Наконец вырос Горыныч в красавца-дракона и выслушал от умирающей
матери последние наставления:
- Будь сильным, умным и добрым... - мать уже говорила с трудом. - И
самое главное... женись по любви, но, если не сумеешь найти невесту, не
ходи в инкубатор...
Горыныч удивился и хотел спросить, что такое инкубатор, но мать уже
ничего не могла произнести и вскоре скончалась, оставив сыну в наследство
дремучий лес и добрые советы.
Похоронив мать, Горыныч долго и одиноко жил в лесу; проголодавшись -
охотился на медведей; зазря никого не трогал; раза два подрался с
дровосеками и подписал мир; но однажды так рассвирепел, что долго не мог
прийти в себя: приехало к его логову какое-то немытое чучело в железных
доспехах, обнажило острый меч и сказало:
- Мой меч, твоя голова с плеч!
- Погоди, дружище, не балуйся! Давай поговорим, - удивился Горыныч,
но чучело уже бросилось на него и ударило мечом Младшенькую.
Средняя голова взревела, разорвала коня и съела; безумное чучело
уползло в кусты, а Главная голова еще долго ворчала:
- Дура, не того съела!
У Младшей с тех пор особая примета - шрам на шее.
Прошло еще время, и стало Горынычу так тоскливо, хоть вой в три
глотки. Чудился ему чей-то зов... будто кто-то звал его ласковым голосом,
а кто и куда - неизвестно. Страдал бессонницей, стал ночной птичкой, летал
над лесом, всех распугивал. Утром отсыпался на берегу, наблюдая
каким-нибудь одним глазом, как плывут по реке купцы к морю-океану.
Опостылел ему дремучий лес. Начал жаловаться сам себе на свою жизнь,
называя ее "распроклятой"; не знал, что делать, куда пойти; копался в
себе, доискиваясь до причин своего уныния, и наконец задумал жениться.
Младшая голова сразу расчувствовалась: верная женушка, маленький
наследничек, отрада на старости и тому подобные сопли...
Средняя не прочь была жениться, если жену приведут на веревочке. Уже
готовенькую. Тогда - да. А так - нет.
Пришлось думать Главной голове. Жизнь его налажена, он при деле:
захотел - полетал, захотел - поел, захотел - поспал, а с женой неизвестно
как все будет... Попадется какая-нибудь сварливая дракула, и тогда один
путь: камни на шеи и с обрыва в реку. Это с одной стороны. С другой
стороны, нужно рискнуть - жизнь идет, а все эти отрицательные эмоции
неполезны для здоровья - с такой постоянной депрессией недолго и того...
туда же.
Надо, надо присмотреть себе пару и жениться по любви, как завещала
мать.
Сказано - сделано. Замученный очередным приступом тоски, Горыныч на
все плюнул, взмыл в мокрое небо и, гонимый инстинктом, полетел на
юго-восток через три моря и два континента к южному архипелагу в город
Дракополь - тогдашнюю драконью столицу.
Он летел, оглядываясь по сторонам в надежде встретить будущую
супругу, но встретил лишь одного молодого, но уже дряхлого дракона,
еле-еле шевелившего потрепанными крыльями у самой земли... Ни подъемной
силы, ни планирующих качеств, отметил Горыныч.
Познакомились.
Дряхлый дракон слабым голосом спросил, не встречал ли Горыныч в пути
плантаций мака или конопли, но тут же, забыв о своем вопросе, забормотал
что-то малопонятное:
- Начальник спрашивает: клеймо на лоб захотел? Я в ответ: я никому не
мешаю. Начальник: выбирай одно из трех - охотиться на людей, быть тайным
осведомителем или грузчиком в инкубаторе. Работать, говорит, надо!
Услыхав про таинственный инкубатор, Горыныч насторожился и сказал:
- Грузчиком, пожалуй, неплохо...
- Грузчиком в инкубаторе? - устало удивился Дряхлый дракон. -
Инкубатор не сегодня-завтра взорвут, что мне, жить надоело? Ты откуда
такой взялся, советчик?
Горыныч объяснил, что взялся он из дремучего леса с Горынь-реки и
направляется в Дракополь искать невесту.
- Да ты никак в ледник провалился и отсиживался там несколько веков!
- обалдело сказал Дряхлый Дракон, потерял последние силы и свалился на
землю пустым мешком. Потом спросил снизу: - Может быть, ты и родителей
имел, и они по старинке завещали тебе жениться по любви?
Горыныч подтвердил, что да, имел, завещали, а в чем, собственно,
дело?
Дряхлый Дракон вытаращил все глаза:
- Выходит, что ты не знаешь про современную любовь?! Тогда слушай.
Любовь сейчас такая: если захотел дракон наследника, то идет дракон в
инкубатор и приносит домой яичко, из которого вылупливается то, что дракон
хотел. Вот и вся любовь.
- Но как же тогда...
- Дракулы? А их давно нет. Вывелись. Так что давай... займи очередь с
утра пораньше, предъяви паспорт, возьми яичко и удирай от инкубатора
подальше. А сейчас отойди, заразишься.
Тут Дряхлый Дракон остекленел глазами и заснул (или умер), а Горыныч
шарахнулся в сторону и продолжил свое путешествие в полном недоумении - у
него даже паспорта не было. Думая о паспорте, он зазевался, и был
обстрелян с земли пороховыми ракетами. Этот салют не мог Горынычу
повредить, но все же он взял повыше, чтобы не беспокоить нервных жителей
этой страны.
Летел он три дня и три ночи, пока не увидел внизу драконью столицу -
придавленный облаками город с многоэтажными логовами и клочьями тумана в
подворотнях. Горыныч долго летал над Дракополем, высматривая в полутьме
хоть одну живую душу, наконец увидел внизу движущиеся огоньки.
Он лег на крыло и пошел на посадку.
Это была процессия. Впереди кого-то несли - наверно, хоронили.
Многочисленные клыкастые головы были задраны кверху, они то и дело
выдували из глоток горящую смесь. Пожалуй, все это напоминало факельное
шествие. Дым смешивался с туманом, а огненные струи, вырываясь из глоток,
сворачивались в огненные шары и медленно угасали, рассыпая искры. Пахло
спиртным и серой.
Вдруг тот, кого несли впереди, затрепыхался и пронзительно заорал:
- Вступайте в ДОЖ, вступайте в ДОЖ, вступайте в ДОЖ!
Огнедышащая процессия глубоко вздохнула и через три шага
проскандировала в ответ то же самое. И опять в темноте зашлепали по лужам.
Горыныч пристроился в хвост процессии, которая состояла исключительно
из самцов, выставил Главную голову и решил не уходить, пока все не
выяснит. Какая-то хмурая личность толкнула его и подозрительно спросила:
- Ты кто? Жених?
- Жених, жених! - чистосердечно согласился Горыныч.
- Тогда не отставай, - смягчилась хмурая личность.
- А что такое ДОЖ? - спросил Горыныч, припрыгивая, чтобы попасть в
ногу.
- ДОЖ? Добровольное общество женихов. Ты откуда взялся, болван?
Горыныч хотел объяснить, что взялся он с Горынь-реки, но впереди
опять раздался призыв предводителя, толпа опять ответила, и опять
тишина...
"Добровольное общество женихов... - соображал Горыныч. - Где женихи
там и невесты..."
Вдруг Средняя голова - из озорства, что ли? - выскочила из-под крыла
и жизнерадостно заорала на весь Дракополь:
- А где невесты?!
У толпы сработал условный рефлекс, все заорали ни в склад, ни в лад;
в тот же миг раздался очередной призыв предводителя; самые
дисциплинированные дожи пытались ответить; галдеж неописуемый... наконец
процессия окончательно сбилась с ноги и с толку.
- Стой!!!
Стали.
К хвосту процессии примчалось мрачнейшее чудище в две дюжины голов, с
плеткой.
- Кто зачинщик?!
Горыныча сразу же выдал хмурый сосед, чудовище выволокло его из рядов
и взревело:
- Ты кто такой?! Кричать без разрешения?!
Спереди закричал предводитель:
- Расстрелять, и на конкурс! И так опаздываем!
Разные голоса подхватили:
- Чего с ним возиться? И так опаздываем!
Чудовище вцепилось в три шеи Горыныча и поволокло его вдоль
процессии, выискивая место поудобней. Горыныч с недоумением озирался, но
не встретил ни одного сочувственного взгляда.
Горыныч понял, что смерть близка, а он еще не женился! Он затормозил
когтями и провел боевой прием - как учила мать: опрокинул чудовище на
спину и свернул ему мимоходом три головы.
Он свободен! Бежать! Лететь!
Но тут на истошный визг чудовища подоспели добровольные помощники, и
с этой оравой Горыныч уже не мог справиться. Они подмяли Горыныча,
скрутили и поволокли... Больше всех старался хмурый сосед:
- А, вот забор! Подходящий! Привязать к забору и спалить, к драконьей
матери, экстремиста!
Горыныча прикрутили к забору. Раздалась команда:
- Добровольцы, ко мне! А ты отойди, сопляк! Лишние головы под крыло!
Зажигательной смесью...
Вдруг над забором позади Горыныча выпрыгнула голова в черном платке и
заголосила:
- Гады, дайте белье снять! Белье мне пожжете!
- Снимай скорей, и так опаздываем!
- Все им некогда... - причитала голова в платке.
Горыныч не соображал ни Главной, ни Младшей, зато Средняя голова уже
разрывала канаты и собирала всю Горынычеву мощь, чтобы вырвать забор из
земли и накрыть этим забором добровольную команду. Сзади, снимая белье,
что-то продолжала бормотать голова в черном платке. Горыныч прислушался.
- Не пойму, парень, ты из наших, что ли? За что они тебя? Держись!
Тут у нас засада... Сейчас мы забор повалим и по тебе пойдем.
- Снял белье? Убирайся!
- Снял, снял... Лови!
Над забором будто змея зашипела - какой-то сверток взлетел и упал в
толпу. Взрыв разнес процессию; мимо Горыныча проплыла оторванная и
удивленная голова хмурого соседа; Горыныч упал мордами в лужу, на него
упал забор, по забору пошли, хлеща огнем, драконы в черном. Визги, стоны
раненых, схватка в тумане...
Когда Горыныч очнулся, его куда-то волокли с завязанными глазами. Он
услышал: "Осторожно, яма! " и свалился в какую-то яму. Наконец с него
сняли повязки, и он зажмурился от яркого света направленной в глаза лампы.
- Отвечать, не раздумывая! - раздался властный голос за лампой. -
Имя!
- Драконыч, - ответил Горыныч, не раздумывая.
Потом подумал и поправился:
- Горыныч.
- Хорошенькое начало... У вас два имени? Какое из них настоящее?
- Последнее.
- Ваш паспорт!
- У меня нет паспорта!
- Еще лучше! Что вы делали позавчера на площади Вымерших Динозавров?
- Я там никогда не был, - удивился Горыныч. - Я только что прибыл в
Дракополь.
- С какой целью?
- Понимаете ли, я решил жениться...
- Ты, парень, здесь не притворяйся, - угрожающе сказал голос.
Горыныч поспешил объяснить:
- Дело в том, что моя мать завещала мне жениться по любви... Уберите,
пожалуйста, лампу, я вас и без лампы хорошо вижу.
- Лжете! Вы не можете меня видеть!
- Но это так. Клыки у вас растут не во внутрь, а наружу. Ваша левая
голова такого нездорового цвета, будто вы второй год сидите в этом
подземелье. Ваша правая голова выглядит не намного лучше. Вам,
определенно, надо погулять, проветриться...
Дракон Нездорового Цвета выругался и выключил лампу.
- Третий, третий год я здесь сижу, - пробурчал он. - Я сижу здесь
ради вас, а вы не цените. Уже и словесный портрет составили.
- Мы даже не знакомы, а вы ради меня сидите в этой конуре! - Удивился
Горыныч. - Идите, полетайте!
- Ну, не то, чтобы буквально ради вас, - поправился Дракон
Нездорового Цвета. - Но и ради вас тоже. Я сижу здесь во имя счастливого
будущего всех цивилизованных драконов. Вернемся лучше вот к чему... Я
готов поверить, что вы не инкубаторный. Похоже, вы действительно из
натуральных драконов. Вы проявили отменную выдержку, когда вас чуть живьем
не сожгли. И вообще... вы мне нравитесь. Вы могли бы за сто шагов попасть
в фиалку из арбалета?.. А за двести? Или, скажем, экспромтом сочинить
оригинальное стихотворение на заданную тему?
- Наверное, смог бы... Но к чему такие странные условия?
- Сочините четыре строки на тему "бессонница".
- В рифму или белым стихом?
- Как угодно.
Главная и Средняя головы с сомнением посмотрели на Младшенькую, а та,
прикрыв глаза и пошевелив губами, продекламировала:
Мысли мчатся бешеным галопом,
Пред глазами бабочки мелькают,
В головах пчелиное гуденье,
Ни одна не спит.
Дракон Нездорового Цвета три раза тупо моргнул, поскреб когтем под
крылом и неуверенно пробормотал:
- Ничего, по-моему...
- Зачем вам стихи?
Нездоровый Дракон не ответил и вскочил. В отверстие в потолке
просунулись две персоны. Первая, семиголовая, то ли в куртке, то ли во
френче с накладными карманами, из которых торчали носовые платки и
карандаши, скромно присела в сторонке, а Дракон Нездорового Цвета подбежал
к персоне и что-то зашептал. Горынычу сразу стало понятно, кто тут хозяин.
Второй прибывший, в кепке, одеждой походил на первого, но был, конечно, не
персоной, а мордоворотом. Он имел всего лишь одну голову, да и ту с
каторжным клеймом. Вместо остальных голов торчали аккуратные культяпки.
Похоже, это был телохранитель, но, ежу понятно, не своего тела. Он повесил
кепку на рогатую вешалку, пристроился за спиной Горыныча и принялся
тщательно вычищать когти напильником.
Пока Дракон Нездорового Цвета шептался с важной персоной, Горыныч
осматривал помещение. Несомненно, здесь когда-то находился овощной склад.
пахло картофельной гнилью, в углах пузырилась плесень. Скудная меблировка:
стол, сейф, вешалка, под вешалкой теплые тапочки, еще один стол, урна,
мордоворот, над мордоворотом...
На стене над головой мордоворота висел портрет прекрасной дракулы.
Двумя своими прелестными головками она грустно смотрела в окно, а взгляд
третьей был устремлен прямо на Горыныча. Художник постарался - изгибы
шеек, прозрачные крыльчатые перепонки, тонкие роговые пластинки на хребте
- все было натурально. С Горынычем что-то стряслось - Средняя голова
подавилась, потому что вечно что-то жевала, у Младшенькой потекли слезы из
глаз, а из Главной вылетели все ее умные мысли, и их пришлось долго
собирать.
- Он или шпик, или тот, кто нам нужен - шептал в это время Дракон
Нездорового Цвета.
- Ну, это мы сейчас проверим, - ответила персона и обратилась к
мордовороту: - Спроси у него, дружок, не шпион ли он.
Дружок вставил напильник в нагрудный карман, не спеша приблизился к
Горынычу и влепил ему такую оплеуху, что Младшая голова опрокинулась
навзничь. Тут же последовал второй удар, и в Главной голове все
закружилось. Дружок размахнулся в третий раз, но Средняя голова уже взяла
командование на себя. Она схватила мордоворота за шею и завязала ее на
узелок, из которого, как бантик, торчала изумленная голова. Затем Горыныч
наступил мордовороту на хвост. Тот заверещал, затрепыхался и взмыл к
потолку; Горыныч направил его полет по кругу, раскрутил и бросил.
Дружок врезался в стену,расплющился на ней, как мокрая тряпка,
разрушил ее и придавил в соседней кладовке какого-то зелененького
дракончика с записывающей аппаратурой, которую тот пристроил на днище
перевернутой грязной бочки.
Ошеломленные Персона и Дракон Нездорового Цвета боязливо заглянули в
пролом. Там, засыпанное штукатуркой, что-то падало, кряхтело и
распутывалось.
- Ну и силища! - восхитилась персона.
- Что вам от меня нужно? - рявкнул Горыныч.
- Чтобы вам было понятней, начну издалека, - ответила персона,
демократически усаживаясь прямо на стол.
- Издалека будет долго, - сказал Горыныч, дотянулся до персоны и
сгреб ее головы в букет. - Отвечайте, пожалуйста, только на мои вопросы.
Имя?
- Про... Протозавр.
- Стрелять в фиалку и сочинять стихи - это зачем?
- Это первые два тура конкурса женихов... не...не давите на горло!
Всего семь туров... Кто больше съест, кто больше выпьет, кто дальше
прыгнет, кто быстрей пролетит...а последний тур - решение логических
задач.
- Это зачем?
- Ну... для проверки умственных способностей.
- Что за чепуха?! - вскричал Горыныч. - Где невесты?! Кому нужны эти
соревнования? Стоп... куда?!
Последний вопрос относился к Дракону Нездорового Цвета, который
бочком-бочком удирал к отверстию в потолке.
- Идите сюда, благодетель! Я так и не понял, ради кого вы здесь
сидите? Что это вы давеча рассуждали насчет какого-то счастливого будущего
цивилизованных драконов?
- Я... я точно не знаю... - пролепетал Дракон Нездорового Цвета. - О
драконьем счастливом будущем мне объяснил вот он... господин Протозавр.
- Не слушайте олухов, дорогой Горыныч, - поспешно сказал Протозавр,
массируя крайнюю шею. - "Счастливое будущее цивилизованных драконов" - это
фраза для краткости. Если кто-нибудь спрашивает: "За что вы сражаетесь? ",
то, чтобы не излагать всю программу, ему отвечают: "За счастливое будущее
драконьей цивилизации".
- Понятно, - удивился Горыныч. - А теперь я хотел бы узнать: вы те,
кто собирался меня сжечь, или те, кто сидел в засаде?
- Мы те, кто сидели по ту сторону забора! - гордо ответил Протозавр.
- А те, кто шел на соревнование женихов, ваши враги?
- Дожи из общества женихов? - усмехнулся Протозавр. - Нет, не враги.
То просто шла толпа, а мы ее немножко поучили. Наши враги намного
страшнее.
- Вы меня заинтриговали! У меня за всю жизнь еще не было ни одного
настоящего врага. Я, если поколочу кого-нибудь, то без злости. Расскажите
мне о своих врагах.
- Об этом я и хотел... Запомните, дорогой Горыныч, это не мои личные
враги. Улавливаете? Их двое: враг стратегический, глобальный, и враг
тактический, второстепенный. Сейчас на планете развивается чуждый нам
разум, скрытый в черепных коробках бесхвостых приматов. Они наш главный
враг.
- Люди? - удивился Горыныч. - Я близко знавал одного дровосека. Это
был большой философ, хотя и пьяница. С ним было интересно. Правда,
попадались мне и драчливые...
- Вы познакомились с каким-то пьянчугой и готовы с ним целоваться! -
вскричал Протозавр. - Не отрицаю, даже среди людей могут встречаться
отдельные неплохие особи, но что из этого? Они всех нас уничтожат, а
добряков вроде вас заставят тягать бревна на лесоразработках. Посмотрите,
во что выродились слоны - а какие надежды подавали! Планета слишком мала
для двоих! Низший разум должен уступить... Исчезнуть. Погибнуть!
- Низший-высший... Как вы определяете?
- Кто сильнее, тот и выше! Они заселяют планету, а мы жмемся вокруг
Дракополя. У нас толпы бездельных бездомных женихов. Инкубатор выпускает
до двух сотен боевых драконов в месяц - и в такой ситуации вы предлагаете
обойтись без жестокостей?
- Я ничего не предлагаю. Мне вообще чужда вся эта вражда. Я хочу
жениться и улететь домой.
- Для этого вы нам и нужны! Женитесь! Забирайте жену, и с глаз долой!
- Где жену, какую жену?! - обозлился Горыныч. - Я ничего не могу
понять! Я еще не встретил ни одной дракулы, зато вчера... или это было
сегодня?... Целая толпа валила на соревнования женихов!
- Вы знаете кто изображен на этом портрете? - вдруг спросил
Протозавр.
- Н-нет... Но мне хотелось бы узнать.
- Это последняя дракула нашей цивилизации. Да, последняя, вы не
ослышались. За право обладания ею проводятся регулярные соревнования. Вы
хотели бы стать ее мужем?
- Да... Но соревнования!
- Посмотрите на этого наивного юношу! - прыснул Протозавр и
прихлопнул крыльями.
Дракон Нездорового Цвета подобострастно хихикнул, мордоворот высунул
из пролома свою зачумленную голову и боязливо посмотрел на наивного юношу.
- Только вы один и сможете выиграть эти соревнования! Вы, и никто
другой! У вас нет конкурентов. А теперь мы поговорим о втором нашем и
вашем враге. Ее отец, Тысячеглавый Дракон, выжил из ума на почве поисков
супруга для дочери. Он насильно заставляет все взрослое население
участвовать в этих унизительных соревнованиях. Четыре раза в месяц под
страхом смерти толпы драконов собираются на площади Вымерших Динозавров и
начинают жрать, пить, прыгать, решать логические задачи, и ни одна душа не
может - а главное, не хочет! - стать победителем. И потому первый приз
никогда не присуждается.
- Зачем же принуждать?
- Вот и я спрашиваю: зачем? Жены никому не нужны, инкубатора для
размножения достаточно. Инкубатор надежно работает в полную мощь, выпуск
боевых драконов налажен. Пора начинать античеловеческую войну, а мы
ограничиваемся нелегальной вольной охотой...
- Что за охота такая?
- Дружок, расскажи!
- Только пусть он не дерется, - опасливо попросил мордоворот.
- Он не будет, - пообещал Протозавр.
- Ладно, - согласился Дружок, но из пролома все-таки не вылез. -
Ловятся они на приманку. Я прячусь в зарослях тростника, а мой напарник -
у него две головы, и сам представительный, - вымазывается разноцветными
красками, подвязывается веревкой и начинает парить в небе... вот так...
распластав крылья. Все очень красиво. Жители выбегают из своих соломенных
домиков и кричат: "Не бойтесь, дети! Это не настоящий дракон, а бумажный!
Никаких живых драконов в природе не существует, так господин губернатор
говорит!" И начинают плевать в сторону моего напарника - вверх, значит.
Вдоволь себя оплевав, они бегут к тому месту, куда опускается веревка,
чтобы купить у странствующего торговца этого бумажного дракона. А
торговец-то я! Привет, граждане! Они в ужасе столбенеют, ибо я страшен, а
я начинаю обедать и съедаю тех, кто поближе - остолопов, бежавших быстрее
всех. Мой напарник говорит, что таким образом мы способствуем улучшению их
породы - самые глупые не выживают. остальных выстраиваю в колонну, и, с
песней, марш домой! Кто не поет, того на ужин! Приходим, а там бумажный
дракон - мой, то есть, напарник, - уже поджидает свою порцию. Еще денек мы
завтракаем и обедаем, но съедаем не всех, оставляем и на развод. Мой
напарник говорит, что законы эволюции незыблемы и, если не оставим сегодня
на развод, то завтра останемся без обеда. Потом улетаем в другое селение и
там проделываем новый трюк. Я опять прячусь в зарослях тростника, а мой
напарник... я вас с ним познакомлю...
- Достаточно, - перебил Протозавр, видя, что Горыныч собирается
оторвать Дружку последнюю голову. - Лично я не одобряю эту жестокую охоту,
но что делать, если Тысячеглавый Дракон помешался? Мы решили его убить и
захватить трон. И мы начали его убивать и уже достигли хороших
результатов.
- Уже достигли? - поразился Горыныч. - Не понимаю... Вы его убили или
не убили?
- О, все не так просто! Когда имеешь дело с Тысячеглавым Драконом,
обычная логика не проходит. Мы его то и дело убиваем, но он еще жив. Если
бы мы знали координаты каждой его головы! Но этого никто не знает, даже
аэрофотосъемка не помогла. Его никто никогда не видел. Его как бы нигде
нет... но в то же время он есть везде.
- Выходит... это аллегорический дракон, что ли? - предположил
Горыныч. - Так сказать, обобщенный образ...
- Нет-нет! Он реально существует. Тысячеглавый Дракон - биологический
объект, в том-то и дело! Не забывайте, что у него тысяча голов, все они
хитры и скрываются. Мы долго не могли решить эту задачу с тысячью
неизвестными, и вот я... для скромности скажу "мы"... и вот мы ее решили.
Что вы спросили?
- Нет, ничего. Я жду разгадку.
- Он прячется под землей, - тихо произнес Протозавр, а самая
осторожная его голова оглянулась.
- Как под землей? - тоже тихо спросил Горыныч. - Там же нечем дышать!
- А он закопался в землю на большую глубину, и головы выставил
наружу.
- Где же эти головы? Они были бы видны!
- Он их за-ма-ски-ро-вал.
- Как?
- Догадайтесь сами, - ответил Протозавр с тем особым удовольствием, с
каким предвкушается неправильный ответ.
- Сейчас попробую. Так. Это довольно просто. Тысячеглавый Дракон
живет в канализации. Ночью его головы открывают люки, высовываются наружу
и дышат свежим воздухом.
- Вы мыслитель! - восхищенно похвалил Протозавр, вытащил блокнот и
что-то записал. - О канализации мы не подумали. Завтра придется взорвать
городскую канализацию.
- Погодите взрывать! Я пошутил! - удивился Горыныч.
- Мы ее взорвем, какие шутки... Ну, а остальные головы где,
по-вашему?
- Нет уж! Я опять пошучу, а вы начнете взрывать!
- Тысячеглавый Дракон живет на соседней улице, - сказал Протозавр и
сделал многозначительную паузу.
Было слышно, как шуршит в штукатурке перепуганный зеленый дракончик.
Мордоворот на него шикнул:
- Тише ты!
- Где бы мы ни находились, он будет проживать на соседней улице, в
соседнем доме, в соседней комнате, - продолжал Протозавр. - Тысячеглавый
Дракон всегда рядом. Он расселил свои головы по всей столице и накрыл их
государственными учреждениями.
Горыныч сдержал смех, но смешливая Средняя голова чувствовала, что
протянет недолго.
- Его головы прячутся на бирже, в отелях, офисах, в мелких лавках, в
инкубаторе, даже в римской бане... - да, да, да, не смейтесь! - в любом
здании с вывеской может скрываться голова Тысячеглавого Дракона. Он видит
и слышит все, что происходит в столице. Начинается рабочий день, драконы
приходят на службу, - а он уже там, а он никуда не уходил. Кончается
работа, все расходятся по логовам и думают, что остались одни, - а он уже
здесь, за стеной какого-нибудь угольного сарая. Поэтому мы, проливая кровь
ради счастливого будущего драконьей цивилизации... это вы уже знаете...
методично взрываем, и, когда будет взорвано последнее имперское
учреждение, Тысячеглавый Дракон погибнет. Только так! Пусть под обломками
зданий погибнут сотни ни в чем не повинных! Пусть! Инкубатор восполнит.
Только вы один можете остановить это кровопролитие, если женитесь на его
дочери. Тогда, возможно, Тысячеглавый Дракон опомнится и займется
спасением родной цивилизации. Надо поставить санитарный кордон, запастись
продовольствием...
- Сдается мне, что вы все тут немного сумасшедшие, - грустно сказал
Горыныч. - Много голов не на пользу. С вашей кривой логикой можно доказать
все, что угодно. Что я квадратный, что вы произошли от пустой бочки, а
вашего телохранителя сняли с грядки. К примеру... я сейчас закрою глаза,
плюну на пол и докажу, что Тысячеглавый дракон находится там и только
там...
Средняя голова с удовольствием плюнула на пол:
- Теперь начнем рассуждать. Представьте себе, что...
Горыныч не договорил. В том месте, куда угодил плевок, вспучились
обшарпанные доски и с треском разломились. Из дыры высунулась безобразная
бородавчатая голова и сказала, раскачиваясь на морщинистой шее:
- Ну, я Тысячеглавый Дракон! Не ждали? Крылья на брюхо, становись к
стене!
Протозавр и Дракон Нездорового Цвета в ужасе сиганули к отверстию в
потолке и, царапая друг друга, выскочили на поверхность. Там послышались
крики, будто за ними кто-то погнался. Вскоре какая-то морда заглянула в
отверстие и почтительно сообщила:
- Удрали, ваше превосходительство!
- Упустили, а не удрали! - разозлилась голова Тысячеглавого Дракона.
- Немедленно опубликовать высочайший вердикт о поголовном подрезании
крыльев! Хватать всех, кто не подрежет!
И голова повернулась к Горынычу.
Голова была огромна и похожа на толстый гречневый блин с коричневыми
разводами. От старости с ее бородавок сползала кожа. Она криво
ухмыльнулась и показала прокуренные обломки четырех клыков. От этой улыбки
Горыныч не ожидал для себя ничего хорошего.
- Теперь слушай меня, - сказала голова Тысячеглавого Дракона. - Эти
мерзавцы все хорошо тебе объяснили, но они не знают самого главного. Они
не знают, что драконий род давно завершил свою эволюцию и весь вымер.
- Вы, наверно, ошиблись... - пугливо возразил Горыныч. - Дракополь
переполнен драконами, плюнуть некуда. Взять хотя бы нас с вами...
- Это не драконы, - поморщилась Голова. - Это злая карикатура на
благородных вымерших драконов. Род вымер, а в живых остались только трое -
я, моя дочь, и вот ты, к счастью, объявился. Возможно, в джунглях Амазонки
еще обитают трое-четверо, но это уже несущественно. Все остальные -
инкубаторские. Я вижу, ты ничего не знаешь про инкубатор. О, это
уникальное заведение! В свое время наши дальновидные предки приняли меры
для спасения рода. Они оставили в южном леднике склад яиц и завещали его
нам, своим потомкам - последней драконьей популяции, говоря по-научному.
Мы вымирали не быстро и не медленно... но неотвратимо. Кто-то улетал на
охоту и не возвращался, кто-то уходил в гости к друзьям и не приходил к
ним, кто-то ложился спать в своем логове и засыпал навсегда. Стариков
становилось все меньше, а новых не прибавлялось. До старости мало кто
доживал. Когда в обществе мало стариков - плохой признак для общества.
Лично я склоняюсь к мысли, что мы стали жертвой очередного эксперимента,
проводимого неумолимой природой. Я думаю, что разумный дракон был всего
лишь пробным испытанием на нашей планете. Слишком много голов. Одной
достаточно. Мы мерли, вот и все. Никто в этом не виноват. Не мы будущие
хозяева планеты. Наши предки надеялись, что инкубаторные драконы вдохнут в
род новую искру, но все они оказались примороженными. В этом тоже есть
своя великая тайна. Вылупившись из яйца, они развиваются крайне
стремительно и через два года становятся глубокими старцами - где уж тут
до продолжения рода! Все они глупы, жестоки, слабосильны, паскудны и
мелочны. Они боятся незнакомых, в каждом слабаке подозревают сильного и
лебезят перед ним, а сильных не узнают и насмехаются над ними - за что
часто получают по морде; мнимые обиды помнят всю свою недолгую жизнь, зато
смертельные оскорбления сразу же забывают - если им, конечно, что-нибудь
пообещать... маковую плантацию, например. Страсть как боятся заболеть, и
потому у одних вся жизнь проходит в заботах о своем драгоценном здоровье,
зато другие по той же причине гробят свое здоровье, кувыркаясь в маке.
Есть, правда, особи поумнее - эти, как видно, хранились в центре
инкубаторного склада и не так сильно приморозили свой белок-желток - за
счет тепла других, разумеется. О, эти умники еще страшнее! Они очень
деятельны и о чем-то догадываются. Они собираются вести античеловеческую
войну, болваны! Они хотят уничтожить меня и мою дочь! Если они узнают, что
настоящие драконы давно вымерли, то с невиданной жестокостью раздраконят
всю разумную жизнь на Земле. А это они видели?
Тут Тысячеглавый Дракон как-то хитро выгнул шею, а голову просунул в
кольцо - вышло очень похоже на фигуру из пальцев, которую иногда в пылу
жаркого спора показывал Горынычу философ-дровосек.
- Вот и все, - сказала Голова. - Наконец-то появился настоящий
дракон, и я теперь спокоен за свою дочь. Она у меня не подарок... ты еще
попляшешь под ее дудку и посочиняешь стихи на заданную тему. Эта истеричка
собралась спасать драконий род - похвальное желание! - возможно, даже
родит с твоей помощью наследника, но вот вопрос: где для него невесту
найти? Как бы там ни было, я спокоен. Вот тебе, зятек, координаты
маленького островка... Лети, не оглядывайся, представься ей и скажи, что
меня уже нет на свете. А сейчас я взорву инкубатор.
- Не делайте этого! - воскликнул Горыныч. - Это жестоко...
бессмысленно!
- Мы мешаем, мы не нужны, - ответила Голова и вздрогнула. Потолок
затрясся. - Вот и все... Инкубатора больше нет. Я держал в нем одну из
лучших своих голов. Лети, не оглядывайся! Это будет тяжелое зрелище, не
для твоего мягкого сердца. Обещай мне не оглядываться!
Пришлось дать обещание.
Голова подтолкнула Горыныча к отверстию в потолке, высунулась на
поверхность и грустно глядела ему вслед.
Горыныч взмыл в небо.
- Не оглядывайся! - услышал он голос из овощного склада.
Горыныч не понимал того, что задумал Тысячеглавый Дракон и потому
решил схитрить - не оглянулся, но сделал круг над Дракополем.
Над городом опять сгущались облака. Пьяные добровольные женихи
сбегались после соревнования к дымящимся развалинам инкубатора и кричали:
- Вот смеху-то! Инкубатор взорвали!
По всему Дракополю сверкали вспышки, гремели выстрелы, горели живые
костры - это добровольные команды расправлялись с теми, кто не подрезал
крылья. Сотни дожей уже полегли, но к стенке ставились все новые и новые.
В тумане разносился стук топоров и треск заборов, - заборы выламывались на
дрова для огромного костра на площади Вымерших Динозавров - там поймали
самого Протозавра.
Когда Горыныч пошел на второй круг, Дракополь вздрогнул. Зашатались
логова, отстрельнулись крышки канализационных люков, треснули мостовые.
Это начал подниматься из-под земли Тысячеглавый Дракон.
Дым, пыль и туман заволокли центр столицы, клубы наползали на
окраины. Тысячеглавый Дракон поднимался из складов, ангаров, канцелярий и
всевозможных заведений; он напрягал все силы, слишком много тяжести
понастроили над его головами. Тысяча его окровавленных голов, извиваясь,
пробивали крыши, стены, фундаменты и, с перерезанными оконным стеклом
горлами, стремились перед смертью сделать еще одно движение, развалить еще
одну канцелярию, придавить еще одного инкубаторного дожа.
А дожи подрезали крылья, никто не мог взлететь!
Горыныч бросился вниз в надежде спасти хоть кого-нибудь. Он сел на
окраине, где меньше горело. Где-то совсем рядом поднималась очередная
голова Тысячеглавого Дракона. Земля так и ходила под ногами. Вот рухнула
какая-то контора, и Очередная Голова с проломленным черепом взвилась над
развалинами.
- Уходи! - взревела Очередная Голова, обнаружив Горыныча.
- Оставь их в покое! - крикнул Горыныч. - Они сами вымрут через два
года!
- Ты мне мешаешь! - простонала Очередная Голова. - Они опасны, их
надо уничтожить!
Очередная Голова забилась в предсмертной агонии и скончалась в грудах
битого кирпича.
Горыныч помчался по улице Имени Всех Рептилий. Улица раскачивалась,
Горыныча швыряло к падающим стенам. На разваленном перекрестке он вдруг
налетел на дрожащий выводок инкубаторных драконов и ужаснулся - они
подрезали друг другу крылья!
- Что вы делаете, безголовые!? - вскричал Горыныч. - Улетайте! Город
рушится!
- Гляди, крылья не подрезал... - тупо удивился один из безголовых.
- Заходи справа! - крикнул второй.
Безголовая свора бросилась на Горыныча, но в булыжной мостовой со
скрежетом распахнулась огромная трещина и проглотила их.
- Улетай! - послышался глухой голос из недр Дракополя.
Горыныч взлетел и пошел к океану.
Тысячеглавый Дракон одобрительно вздохнул и поднялся во весь рост.
Столица рухнула.
Невеста Горыныча оказалась точь-в-точь как на портрете. Они полюбили
друг друга, и не только потому, что выбора не было. Улетели в свой
дремучий лес на Горынь-реку, жили долго и счастливо, родили наследника,
рассказывали ему сказки - но жены тому уже не нашлось.
Борис ШТЕРН
РЕКВИЕМ ПО САЛЬЕРИ
Детективное либретто для исторического балета
в 2-х действиях с увертюрой и апофеозом
Действующие лица:
Все названные по ходу либретто
действующие лица и исторические личности
должны нам что-нибудь станцевать
УВЕРТЮРА
История - Великий Балетмейстер.
Не странно ли: исторические личности на сцене Истории
всегда танцуют парами - назовешь одного,
сразу же является второй.
Возьмем кого-нибудь наугад, например:
Кирилл и Мефодий,
Чернышевский и Добролюбов,
Гдлян и Иванов,
Тристан и Изольда,
Данте и Алигьери,
Робинзон Крузо и Пятница,
Карл Маркс и Фридрих Энгельс,
Каменев и Зиновьев,
Роберт Рождественский и Евгений Евтушенко
и многие-многие другие -
этот список можно продолжать до бесчувствия.
Получается какая-то дурная закономерность:
ЕСЛИ НЕТ ПАРЫ, ЗНАЧИТ, ЛИЧНОСТЬ НЕ ИСТОРИЧЕСКАЯ
Получается так...
Объяснение этой парной закономерности простое:
у любого нормального человека всегда найдется
друг (например, Огарев), враг (Троцкий),
любовница (Клеопатра), сын (Дюма-младший),
брат (Райт, Гонкур или Вайнер), сват,
кум, сосед и так далее -
поэтому, как только человек становится
исторической личностью,
он автоматически тащит с собой
на сцену Истории того,
кто первым подвернулся за кулисами.
Впрочем, для закона парности существует и другое
простейшее объяснение: конечно же, в реальной жизни
исторические личности бродят не только парами,
но и триумвиратами, и дюжинами,
и даже волчьими стаями, -
но, к сожалению, господам Геродотам
(Флавиям, Карамзиным) лень или недосуг
описывать Историю во всем ее многообразии,
и они толкуют ее _к_о_н_ц_е_п_т_у_а_л_ь_н_о_,
по заданной схеме "один плюс один", например:
"Поссорились как-то Михал Сергеич с Борис Николаичем
и развалили Советский Союз..."
Так получается...
Но что это мы все о политике да о политике -
криминальная История гораздо интересней,
тем более, что
криминалистика тоже подчинена закону парности.
Ежу понятно: если есть труп, значит, есть и убийца.
Вызовешь на бис одного - выходят вдвоем, например:
Давид и Голиаф,
Брут и Цезарь,
Иоан Грозный и его сын,
Борис Годунов и царевич Димитрий,
Стенька Разин и княжна,
Джугашвили и жена...
Но мы кажется опять ударились в политику...
Возьмем лучше какую-нибудь криминальную пару
из мира искусства - пусть танцует,
а мы на ее примере рассмотрим процесс
раздвоения и деградации творческой личности
в наше нелегкое время.
Возьмем хотя бы всем известных Моцарта и Сальери -
чем не классическая криминальная пара?
Хорошо.
Берем Моцарта и Сальери.
Оркестр заканчивает увертюру.
Занавес медленно-медленно поднимается.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. СМЕРТЬ САЛЬЕРИ
1
Печка в Центральном Доме Композиторов -
все действующие лица должны от нее танцевать.
На стене висит портрет Петра Ильича Чайковского.
Под портретом - ружье Чайковского, двустволка.
В центре сцены - Мягкое Потертое Кресло
и шикарный черный рояль типа "Стейнвей Д"
На рояле дымит медный тульский самовар.
Вначале, по старшинству, на сцене появляется Сальери и, кряхтя,
усаживается в Потертое Кресло. Сальери старше Моцарта лет на сорок - когда
он у гроба Сталина в почетном карауле стоял, Моцарт еще под стол пешком не
ходил.
Итак, живет в Москве (можно и в Питере или в Новосибирске, но жить в
Москве все-таки ближе к делу) такой весь из себя Сальери Антонин Иванович,
композитор (можно и художник или писатель, но пусть уж по традиции Сальери
будет композитором), русский (итальянского происхождения), 1912 года
рождения, заслуженный, Гертруда и проч. Усаживается в Потертое Кресло и
начинает пить утренний чай из тульского самовара.
Как вдруг выскакивает на сцену его любимый ученик - Моцарт Валерьян
Амадеевич, а попросту "Валера", - молодой, глупый, гениальный, тоже
русский (но неизвестно какого происхождения, хотя в фамилии присутствует
подозрительный корень "моца"...) и начинает выделывать всякие антраша и
кренделя в три с половиной оборота и ни в грош не ставить Сальери -
дескать, "старый веник, плохо метет, загородил молодым дорогу, ни пройти,
ни проехать".
И все это происходит не в каком-то там занюханном 197...
определяющем, решающем или завершающем году какой-то очередной пятилетки
качества из количества, а на самом что ни на есть историческом переломе -
предположим, в году 1991-м.
Возникает вопрос: что должен делать Сальери в этой пиковой ситуации?
Самое простое и умное - сидеть, пить чай.
Но самое простое не всегда получается, а на самое умное чаю не
хватит. На "старого веника" можно бы и не обижаться - сойдет, как
признание заслуг; но Валера Моцарт в кулуарах совсем уже распоясался: и
композитор из Сальери хренниковый, и музЫчка у него соцреалистическая, с
мелодией, и Гимн Удыгейской автономной области не Сальери написал, а
Ференц Лист, а Антонин Иваныч свою подпись поставил и получил Ленинскую
премию; и дачу себе Сальери за казенный счет отгрохал, и служебную машину
почем зря на базар гоняет - в общем, все как положено, полный
джентльменский набор обвинений.
Нельзя же так.
Что посоветовать Антонину Иванычу, которому Моцарт всю оставшуюся
жизнь отравил?
"Ответить тем же! - подумает иной нетерпеливый балетоман. - Отравить
Моцарта! Пригласить этого Валеру-Швалеру в ресторан Центрального Дома
Композиторов - мол, посидим, выпьем, поговорим, - подсыпать ему яду в
стакан с водкой, и с концами."
Ничего себе!
2
Все тот же Дом Композиторов.
Справа - гардероб, слева - ресторан,
посередине - женский и мужской туалеты.
План отравления Моцарта не проходит - и вот по каким причинам:
Во-первых, что ни говорите, а так порядочные люди не поступают. Прав
поэт: гений и уголовщина в наше время несовместимы. Представьте на минуту
такую сцену:
Юрий Бондарев в ЦДЛитераторов подсыпал яду в стакан своему тезке Юрию
Нагибину...
Нонсенс!
Или наоборот: Василий Аксенов в том же доме взял да отравил
грибочками Валентина Распутина...
Нет, это невозможно! Нет, нет и нет!.. Дичь какая-то! Эти люди не то
что пить вместе не станут, но и газетку читать рядом не сядут.
"Не верю!" - как сказали бы хором Станиславский и Немирович-Данченко.
В самом крайнем случае могут сжечь чучело врага, но отравить не
отравят, внутренний гений не позволит, а гений внутри Сальери конечно
присутствует - хоть и потрепанный, злой и скособоченный, но тоже не лыком
шит. Ведь учениками Сальери, кроме Моцарта, являются такие гении
музыкального искусства, как Людвиг ван Бетховен, Ференц Лист и Франц
Шуберт. Чем же гений учителя хуже гениев ученических? Сальери этим
вурдала... вундеркиндам носы утирал, на "Стейнвейе Д" учил играть,
концерты в фининспекц... в филармонии пробивал - предположим, что ученики
обогнали учителя в области музыкального совершенства, но не до такой же
степени, чтобы травить всех подряд?
Это во-первых.
Во-вторых: криминалистика сегодня поставлена на такую научную основу,
что мимо криминалистов мышь не пробежит и мышьяк не проскочит. Представьте
такую сцену:
Ресторан ЦДКомпозиторов, затравленный Сальери подсыпает яду в стакан
Моцарту, извиняется за свой старческий мочевой пузырь, отправляется в
туалет, а потом хватает в гардеробе пальто, и с концами; а Моцарт ждет,
ждет, не выдерживает, хлопает стакан водки и... брык на пол!
Естественно, весь кордебалет в панике мечется по сцене и заламывает
руки:
"Что это с Валерой случилось?!.. Из-за одного стакана водки - с
копыт! Не бывало такого!"
Естественно, администрация ЦДК вызывает "скорую помощь", труп Моцарта
увозят на вскрытие, обнаруживают в крови мышьяк (а лучше цианистый калий)
и глубокомысленно произносят:
"Ага!"
3
И пошло-поехало: милиция, уголовный розыск, судмедэкспертиза, допросы
свидетелей. Следователь УГРО - демонического вида человек, в черной
тройке, с красными глазами - сразу решает танцевать от печки и задает
немой вопрос (это они умеют) шеф-повару ЦДК:
"Не знаете ли, любезный, кто подсыпал цианистого калия Моцарту в
голубцы?"
Шеф-повар - тоже брык на пол и лежит на авансцене без сознания.
Тогда довольный следователь танцует от печки к роялю, сверкая в луче
театрального прожектора красными глазами. Он поглаживает крутой бок
тульского самовара и в пол-оборота спрашивает у метрдотеля:
"А почему у вас ружье на печке висит? Предъявите разрешение на
хранение огнестрельного оружия."
"Так оно же музейное! - пугается метрдотель. - Оно не заряженное и,
вообще, никогда не стреляло! Прикладом этой двустволки повар Петра Ильича
Чайковского бил свиные отбивные барину на обед!"
"А подать сюда повара Петра Ильича!" - требует этот черный человек с
красными глазами, подбирая пальцем на рояле Чайковского "Собачий вальс".
"Так он же умер от горя в прошлом веке, не пережив смерти барина!" -
объясняет метрдотель языком танца.
"Вот так раз!.. Ладно, Бог с ним, с поваром, а вот не помните ли, кто
последним сидел за столиком с Моцартом до того как?.."
Метрдотель сразу в кусты:
"Не помню, спросите официанта."
Появляется белый официант, с бутылкой коньяка, с фужером, с салатиком
для черного следователя, и жестами показывает:
"Сальери!"
"Ага!.. А где тот граненый стакан, из которого Моцарт водку пил?"
Официант исполняет танец граненого стакана:
"Помыли, разбили и выбросили!"
"Ладно, обойдемся без стакана", - решает следователь, выпивает из
фужера коньяк, закусывает салатиком и обращается к старенькому
гардеробщику, показывая пальцем на Доску Почета Композиторов, где первой
висит фотография Сальери:
"Этого человека знаете? Что он делал такого-то числа приблизительно
около четырех?"
"Театр начинается с вешалки, - приплясывает издалека гардеробщик. -
Кто же не знает Антонина Ивановича Сальери?.. Такого-то числа
приблизительно около четырех этот маразматик как всегда вышел из женского
туалета с расстегнутой ширинкой, дрожащими руками схватил чужое пальто и
убежал - даже рубля на чай не оставил, скотина!.. Стоп! Да неужто Антонин
Иваныч... это..." - хватается за голову гардеробщик.
"Что "это"? Говорите!"
"Быть того не может! А Валера, бедняга, не успел свой "Реквием"
написать! Бывало придет сюда в гардероб, выпьет шкалик и жалуется:
Михалыч, говорит, - это я Михалыч, - хочу вот "Реквием" написать... Да
неужто Антонин Иваныч отравил Валерку Моцарта?!"
"Отравил, отравил, - успокаивает Михалыча следователь. - Но об этом
пока никому ни слова!"
4
Так что травить Моцарта нет никакого резона - во-первых, собственный
гений не позволит, во-вторых, все сразу раскроется.
Что же все же делать Антонину Иванычу? На дуель Моцарта не вызовешь -
какие уж там дуели, прости Господи.
В морду, что ли, Моцарту дать?..
В принципе, можно и в морду... Но ведь морда - понятие растяжимое и
относительное. Сальери, хотя и представительный мужчина, но больной и
старый, а Моцарт - наоборот, молодой и здоровый, под два метра ростом,
кулачищи - во! Когда Моцарт выпимши садится за "Стейнвей-Д" и начинает
кулаками по клавишам молотить - гром небесный!
Ну, можно конечно влепить пощечину, можно. Ну, оближется Моцарт и
ничем не ответит, постесняется учителю отвечать - значит, пощечина не
выход, а всего лишь небольшая психологическая разрядка.
Здесь требуется нечто этакое...
Что же посоветовать старику?
Опытный балетоман уже заметил, что Моцарт моложе Сальери лет на сорок
- по сцене передвигается легко, прыгает высоко и далеко, балерин вертит и
ставит во все позиции, как хочет. Все, вроде бы у него хорошо и даже
отлично, но чувствуется в Моцарте некоторая... задумчивость, что ли?..
Некоторый автоматизм в танце - вертит балерину и так и эдак, а думает о
чем-то своем. Это конечно не дефект, когда человек думает, но специалист
понимает - это вроде как заниматься в постели любовью с Прекрасной Дамой,
а думать черт-те о чем, будто на работу пришел.
"Вкалывает Моцарт... - с грустью замечает опытный балетоман. -
Работает... А гений и работа - несовместимы. Сколько же это Моцарту лет
получается, если при Сталине он еще под стол пешком не ходил?.. Да не
такой он уже и молодой, Валера - Пушкина пережил. Ему уже 39 лет, за ним
во-он сколько молодых в очередюге стоит!"
А Сальери, надо учесть, мужик умный и дошлый, хотя и композитор. Он
все видит. Он прекрасно понимает, что его светлые застойные времена
безвозвратно прошли, и пора, пора сходить с этой балетной сцены, пока не
растоптали статисты. Антонин Иванович прикидывает: с деньгами у него хотя
и не худо, но надвигающаяся Галопирующая Инфляция все сожрет, с этой
Примой-балериной шутки плохи, она любого балетмейстера раскрутит и
поставит в непристойную позицию, никакие накопления не спасут; зато дача,
квартира, автомобиль и прочая твердая недвижимость у Сальери имеется, а уж
музыки на слова советских поэтов он столько насочинял, что хватит и детям,
и внукам, а правнукам останется.
И это хорошо.
"Жизнь прожита и прожита не зря, - размышляет Антонин Иванович. -
Всякое бывало... Даже больно бывало, но не мучительно. Утром по гудку не
вставал, на фронте бывал только с концертами, от Архипелага Семен Буденный
уберег, от звонка до звонка не вкалывал, а пахал и сеял разумное, доброе,
вечное исключительно на ниве музыкального искусства. И слава Богу! Пора,
пора уходить. Мне 80 лет. Здоровье ни к Черту, но еще держусь. Ох, как
хочется еще поработать в свое удовольствие - написать, например, давно
задуманную симфонию ми-бемоль мажор... Или концерт для фортепиано и
скрипки с оркестром..."
И вот хитрый Сальери решает уйти без боя. Добровольно освободить
Моцарту Потертое Кресло Главного Композитора Всея Страны. Подает заявление
по форме:
"ПРОШУ УВОЛИТЬ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ В СВЯЗИ... и т.д."
Моцарт приятно удивлен и не чувствует подвоха. Прощальный банкет, все
как положено. Моцарт от всей души произносит заздравную речь в честь
нашего дорогого юбиляра и пьет за его здоровье полный фужер хорошего
неотравленного коньяка. Антонину Ивановичу вручаются памятные адреса и
дорогостоящие подарки. Исполняются популярные песни Сальери на слова
советских поэтов: "Катись колбаской", "Машинистка бронепоезда", "Кабул нам
только снится" и другие. Начинаются половецкие пляски. К ночи все -
вдрабадан. На следующий день - похмелье. А утром третьего дня Антонин
Иванович попивает чай из тульского самовара, не спеша собирает вещички,
целуется с Моцартом, которому уже невтерпеж усесться в Кресло, отдает ему
ключи от пустого сейфа, крестится на портрет Чайковского и уходит,
оставляя Моцарту отравленную приманку.
Пост сдал - пост принял; Король умер - да здравствует Король!
Ты этого хотел, Валера?
5
И Валерьян Амадеевич, представьте, на эту отравленную приманку клюет!
Да еще пританцовывает и потирает руки - здесь, за печкой, у него
будет малое предприятие с ограниченной ответственностью "МИНОТАВР", в
гардеробе разместится кооператив "КАБЫСДОХ", в подвале -
совместно-австрийский концерн с неограниченными правами "ВЕНЕЦИАНСКИЙ
КУПЕЦ"; на чердаке, если вышвырнуть старую виолончель, - японская
шоу-фирма "КАРМАН-СЮИТА", а на крыше под облаками совсем уже эфемерный
международный "ФОНД ПОМОЩИ ПЬЮЩИМ И НЕЗАКУСЫВАЮЩИМ МУЗЫКАНТАМ"; но не это
главное - главное разместится на втором этаже: музыкально-акционерное
общество "РЕКВИЕМ" для обслуживания похорон крупных и выдающихся деятелей,
- а то и здесь у нас полный беспорядок, собственных теневых экономистов
похоронить толком не умеем, как сказал бы старенький гардеробщик Михалыч.
И все это конечно в рамках Закона и портрета Чайковского; иначе -
Боже упаси! - за кого вы Моцарта принимаете?
В общем, Антонин Иваныч со своими соцнакоплениями и неподвижностью
просто-напросто младенец перед Валерьяном Амадеевичем! А с госпожой
Галопирующей Инфляцией у Моцарта будет разговор особый - ее бурное
появление и бешеные скачки на балетной сцене Моцарта не пугают. Захочет
Валера - и уедет в Веймар по приглашению самого Иогана Баха, пересидит,
переждет, сыграет у него на органе прелюдию из какой-нибудь фуги 1-го тома
"Хорошо темперированного клавира"; захочет - пригласит в Москву
белоэмигранта Рахманинова, попьет с ним водки из тульского самовара, а
потом махнут с рок-концертами по российским городам и весям, никакая
Инфляция не угонится.
Кто бы не клюнул на месте Моцарта?
Еще бы! Хоть Валера у нас и постмодернист, и соцартист, и митек, и
витек, и в сторожах, и в котельных, и в диссидентах кантовался, - но вот
освободилось Потертое Кресло у рояля Чайковского, и он, Моцарт, наконец-то
оказался при Деле. А главное Дело для Моцарта - какое?.. Конечно же,
Музыка - Святая Музыка! Пусть ты хоть демократ, либерал или, допустим,
патриот, пусть даже бывший коммуняка или, еще хуже, человек любой
национальности, но здесь, в этом Кресле, ты должен пахать и сеять на ниве
Музыкальной Культуры - культурку надо поднимать, ядрена вошь, а то здесь у
нас полная целина, в балет приходят с семечками и с мороженым, сволочи! -
как сказал бы старенький Михалыч.
И Моцарт начинает пахать и сеять, Моцарт наступает на горло
собственным кантатам и ораториям, сонатам и симфониям, операм "Дон Жуану"
и "Волшебной флейте"; Моцарт готовит презентацию похоронно-акционерного
общества "Реквием" и лишь иногда вздыхает и жалуется друзьям - Людвигу
Бетховену, Францу Шуберту и Ференцу Листу, когда те боязливо заглядывают
на самовар в ЦДКомпозиторов:
"Ну нету, нету у меня времени для "Свадьбы Фигаро"! - жалуется
Валера, наливая старым друзьям из самовара и бренча пальцем по одинокой
клавише. - Все дела, дела, дела... Не знаете ли, ребята, где достать
приличный труп для образцово-показательных похорон?.. Думайте, думайте -
для вас же стараюсь - больных и пьющих! Поверите ли, братцы - начинаю
раздваиваться! Фигаро - тут, Фигаро - там! Застрелиться, что ли?.."
И недвусмысленно поглядывает на двустволку Петра Ильича Чайковского.
"Что говоришь, Валера?.. - переспрашивает Людвиг Бетховен, приставляя
ладонь к уху. - Извини, не расслышал... Повтори последнее слово."
Бетховен почти совсем оглох (кто сказал, что гений и уголовщина
несовместимы - уже в перестроечные времена Бетховену в пересыльной тюряге
уголовники барабанную перепонку перебили), но зато он в той же пересылке
написал свою знаменитую 6-ю симфонию и сейчас взялся за 7-ю. А Шуберт с
Листом - первый в подвале, второй на чердаке - все пишут, пишут, пишут и
пишут нотные закорючки на разлинованной бумаге, и нотной бумаги им не
хватает! Слышите, спонсоры:
ШУБЕРТУ И ЛИСТУ НЕ ХВАТАЕТ НОТНОЙ БУМАГИ!
А нотная бумага (для тех, кто забыл или никогда не видел) выглядит
так:
________________________________________________________
________________________________________________________
__&_____________________________________________________
________________________________________________________
________________________________________________________
Шуберт уже написал 600 (шестьсот, ШЕСТЬСОТ!) романсов на стихи Гете и
Шиллера, и сейчас взялся за "Прекрасную мельничиху"; а Лист - тот вообще
создает новое направление в пианизме: придает фортепиано оркестровое
звучание, превращая его (фортепиано) из салонно-камерного инструмента в
инструмент для массовой аудитории, применяя при этом принцип МОНОТЕМАТИЗМА
- слышите, спонсоры?.. где вы еще такое слово услышите, - как сказал бы
старенький гардеробщик:
МО-НО-ТЕ-МА-ТИЗ-МА!
Так что зря Валера ребят спаивает, их даже на чистом спирте "Рояль"
не проведешь - проспятся, выйдут из запоя и опять начнут писать Музыку с
Большой Буквы и жалеть Моцарта (почему бы и не пожалеть?):
"Ну нету, нету у Валеры времени для "Свадьбы Фигаро"! Для нас же
старается! Раньше мы водку где пили? По чердакам да котельным, а сейчас? В
Доме Композиторов из тульского самовара Чайковского!"
Но и Моцарт жалуется и вздыхает с некоторой долей лицемерия - Дела-то
у него идут неплохо; и на двустволку посматривает, отлично зная, что она
не стреляет. Ну нету, нету у него времени для "Дон Жуана", занят он
презентацией похоронного общества, для вас же старается, раздваивается,
наступил на горло собственным Донжуану и Фигаро, жалуется, не понимает,
что он - _М_о_ц_а_р_т_, а не хрен с бугра!
МОЦАРТ!
Что он - _г_е_н_и_й_, что МОЦАРТ должен быть выше всего этого, а
получается все наоборот - ВСЕ ЭТО выше его, Моцарта. Не понимает Моцарт,
что он собственными руками убивает в себе _М_о_ц_а_р_т_а_ - уже убил! Что
все это Сальери нарочно подстроил, чтобы отомстить ему: на, бери, садись в
это хренниковое Кресло - это же не кресло, а электрический стул,
друг-Моцарт. Здесь ты сам себя и убьешь, Валера. Сам на собственном горле
замкнешь провода и не напишешь ни первой, ни второй, ни какой симфоний, а
сгинешь, как сука, на этом потертом месте, и не будет Моцарта, будто и не
было. Найдутся добрые люди и спросят:
"А кто он такой - Моцарт? Бетховена знаем, Шуберта, Листа знаем, а
Моцарта - нет."
А Людвиг ван Бетховен приставит ладонь к уху и переспросит:
"Что вы спросили?.. Не расслышал, извините."
"Моцарт, спрашиваем, кто такой? - обозлятся добрые люди. - За что
деньги плочены? Что этот пресловутый Моцарт такого сделал?"
А Франц Шуберт пожмет плечами:
"Не помним... Не знаем... Нету такого... И никогда не было."
И тогда Ференц Лист вздохнет и поправит:
"Был Моцарт, да весь вышел."
Вот до чего додумался хитрый Сальери - убить Моцарта медленной и
мучительной смертью его же собственными руками, безо всякого цианистого
калия.
И вот однажды Антонин Иванович, наблюдая из своего прекрасного далека
за раздвоением и смертью Моцарта, которую сам же подстроил, очень
развеселился и решил отметить это событие, помянуть Моцарта добрым словом,
все же Моцарты умирают не каждый день. Купил бутылку относительно дешевого
китайского спирта, включил телевизор и сел за старенький клавесин своей
юности, что на его даче в Перестройкино. Смотрит себе футбол "Спартак" -
"Тмутаракань", наливает рюмашку, наигрывает "Чижика-пыжика" и душевно
отдыхает - что старику еще надо?
Выпил рюмку, выпил две...
Чувствует: закружилось в голове, а в животе что-то не тово... Спирт
какой-то плохой попался... То ли древесный, то ли метиловый (что-то
китайцы не в себе в этом деле, авторучки не в пример лучше делают).
Короче, выпил Сальери на всякий случай третью рюмку, не досмотрел первый
тайм и... как говаривал его великий тезка, Антон Павлович Чехов:
"Лег на диван и... помер"
Занавес медленно-медленно опускается
Антракт
Зрители бегут в пустой буфет,
где, кроме китайского спирта, ничего не наливают.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. ПОХОРОНЫ САЛЬЕРИ
Во 2-м действии партию умершего Моцарта
исполняют два других танцора:
Экс-Моцарт
и
Лже-Моцарт
1
Дача Сальери в Перестройкино.
Диван, клавесин, телевизор.
На диване лежит Сальери.
По телевизору идет программа "Время".
Не помер Сальери, не помер! Живой! Это Моцарт умер, как и положено, а
Сальери - живой!
Спирт конечно был дрянь, Сальери плохо себя почувствовал, испугался и
прилег на диван, примерился...
Но все как-то обошлось. Проспал весь второй тайм вместе с программой
"Время" и очнулся сразу после спортивных новостей ("Спартак" все-таки
сумел выиграть у "Тмутаракани" один-ноль - браво, маэстро!), как раз в тот
момент, когда какой-то странный человек в черном костюме с красными
глазами брал интервью у Моцарта о состоянии музыкальных дел в стране.
Смотрит Сальери и не понимает: в глазах, что ли, двоится?.. Печка -
одна, двустволка - одна, рояль, самовар, черный человек - одни, а Моцартов
- двое!..
Вроде, Моцарты, и... вроде, не Моцарты. Похожи на Моцарта и... не
похожи на Моцарта... Один, Лже-Моцарт - обрюзгший, с животом и вторым
подбородком; другой, Экс-Моцарт - облысевший дистрофик с кривыми ногами.
"О чем интервью-то?" - пытается сообразить Сальери.
"Ну-с, расскажите, что там у нас с музыкой происходит?" - спрашивает
обоих Моцартов этот черный человек с мэфистофэльской ухмылкой.
"Сплошная разруха, как и везде", - отвечают братья-близнецы и
начинают жаловаться на свою жизнь: что им и ТО мешает, и ЭТО...
"А я слышал, завтра у вас презентация музыкально-акционерного
общества "Реквием"?.. - перебивает черный человек, думая о чем-то своем.
"Ну да", - отвечают Псевдо-Моцарты.
"Похоронное, что ли, общество?"
"Ну да... Хоронить-то надо с музыкой", - вроде бы оправдываются
близнецы.
"А с прибылью - что намерены делать?"
"Прибыль пойдет в "Фонд помощи пьющим и незакусывающим музыкантам".
И так далее: прибыль, акции, дивиденды.
Не интервью, а допрос какой-то...
И ни слова о Сальери!
Эти преступные господа, убившие в себе Моцарта, так заработались на
посту Сальери, что про самого Антонина Иваныча намертво забыли. Раньше у
Сальери брали интервью и этот... как его - с акцентом и с сигареткой, и
тот... который с наушниками, и даже тот самый - с именным подарочным
револьвером, а сейчас Сальери уже нуль без палочки, и какой-то странный
человек, похожий на следователя ОБХСС, берет интервью у этих плохих
танцоров, которым, как известно, и ТО, и ЭТО, и ВСЕ мешает.
"Вот так: умрешь, и никто по тебе даже "Реквиема" не сочинит! -
злится Сальери, сползая с дивана. - Ну, погодите! Я уважать себя заставлю!
Будет вам первый труп, будут вам образцово-показательные похороны!"
То ли от старости, то ли от дрянного спирта, но Антонин Иваныч
задумал шутку совсем уж бородатую и дурного тона - отправился поздним
вечером по перестройкинскому бездорожью на телеграф и послал срочную
телеграмму, воспользовавшись сонной и неопытной телеграфисткой (а сколько
раз ее предупреждали: "Анюта, не спи на работе!"):
ТЕЛЕГРАММА
БЕТХОВЕНАМ, ШУБЕРТАМ, ЛИСТАМ, ВСЕМ СОВЕТСКИМ КОМПОЗИТОРАМ
ТОЛЬКО ЧТО СКОРОПОСТИЖНО СКОНЧАЛСЯ САЛЬЕРИ
ПОХОРОНЫ ЗА ВАШ СЧЕТ
САЛЬЕРИ
И ни слова о Моцарте.
2
К прежней обстановке ЦДКомпозиторов добавляются:
японский телевизор,
небольшой складик ксероксов и компьютеров,
коллекция пустых причудливых бутылок
с иностранными наклейками,
пустые коробки из-под гуманитарной помощи
и прочие приметы нашего времени.
Так конечно порядочные люди не поступают. Хочешь, чтобы тебя уважали,
- умирай честно и не будоражь общественное мнение. Но, что дозволено
Юпитеру, то затравленному старику простительно. Тем более, Антонин Иваныч
под телеграммой честно подписался: "СА-ЛЬЕ-РИ". Дураку понятно. Даже умный
подумает-подумает и поймет: шутка.
Но случилось непостижимое: телеграмму доставляют в ЦДК заполночь, а
там вовсю идет генеральная репетиция завтрашней презентации
похоронно-акционерного общества "Реквием". Шампанского для отмыва грязных
денег заготовлено рекой, голых девочек - толпой, весь кордебалет
задействован; кто спит, кто просто лежит, как вдруг телеграмма:
"СКОРОПОСТИЖНО..." И все принимают эту телеграмму за чистую монету и
хватаются за головы - завтра презентация, а тут Сальери такое учудил! И
никто не знает - горевать или радоваться. Смерть - она всегда не во время,
но тут, вроде бы, в самый раз... И никто не замечает, что под смертью
Сальери стоит подпись "САЛЬЕРИ", к тому же не заверенная участковым
врачом.
А Псевдо-Моцарты хватаются за головы первыми: им же первым и
докладывают:
"Сальери Антонин Иваныч померли только что под Москвой, хорошо, что
не под забором; причина смерти неизвестна, но все равно, хоронить надо."
"А может, не надо?.. - трусливо думает Экс-Моцарт. - Может, он
как-нибудь сам... без нас?.."
"Дурак! - отвечает Лже-Моцарт, подставляя граненый стакан под
тульский самовар. - Похороны Антонина Иваныча нам никак нельзя выпускать
из рук. Когда мы еще такой труп найдем? Похороны Сальери будут почище
любой презентации. Давай, вспоминай, кого мы хоронили за счет Союза
Композиторов?"
"Дай бог памяти... В тридцатых годах хоронили Берлиоза Михаила
Александровича. В восьмидесятых - Скрябина Вячеслава Михайловича... Вот и
все, пожалуй."
"Вот видишь! Какие композиторы были! Одна партитура оратории
Скрябина-Риббентропа чего стоит! Будешь хоронить. С помпой! Денег не
жалей! Найди Людвига, Франца и Ференца, пусть гроб несут. Вообще, займись
тут..."
"А ты?" - уныло спрашивает Экс-Моцарт.
"А мне вызови такси в Шереметьево-два прямо к трапу самолета в
Веймар."
"Опять бросаешь меня одного?.. Обещал с понедельника засесть за
"Реквием"!
"Фигаро тут..." - многозначительно произносит Лже-Моцарт.
"Фигаро там..." - печально вздыхает Экс-Моцарт и подставляет под
самовар второй стакан.
3
Значит так.
Лже-Моцарт будто что-то почувствовал - бросил Экс-Моцарта на произвол
судьбы и умчался на такси в Шереметьево-два, а оттуда последним самолетом
в Веймар к Иогану Баху отмывать грязные миллионы, которые давно уже вышли
за рамки портрета Чайковского, но наивный Иоган Себастьянович о том ничего
не знает.
Наступает ночь. Над Москвой пролетает последний самолет на Веймар.
Экс-Моцарт сидит один-одинешенек за роялем Петра Ильича и вместо
"Реквиема" сочиняет список похоронной комиссии под своим
председательством. Бетховена и Шуберта с Листом нигде не могут найти, а
пока в комиссию входят: композитор Шнурке, альтист Данилов,
вокально-инструментальный ансамбль "Человек-невидимка", писатель
Таракан-Камчадальский, художник Афонарелов, член ПЕН-клуба Кнут
Пряниксонн, ткачиха Кондрюкова, повариха Белозубкина, бывший Первый
секретарь обкома профсоюзов Медылов, эстонец Эдваард Коммиссаар, и многие
другие нужные люди.
"Надо бы кого-нибудь из ЦК КПСС и правительства пригласить, -
размышляет Экс-Моцарт. - Например, Шарфика Фуршанова, он хорошо плов
готовит... Но все сейчас в отпусках, ладно уж, обойдемся."
У Экс-Моцарта забот полон рот - надо некролог сочинять от группы
товарищей, пристраивать его в "Правду", заказывать Оркестр Большого Театра
или "Виртуозов Москвы" (захотят ли виртуозы хоронить Сальери - это еще
вопрос), воинский салют (Сальери у нас был генерал-капельмейстером), место
на каком-нибудь Престижном кладбище и все прочее, связанное с мероприятием
похорон крупного общественного деятеля.
"А поминки?" - спросит иной нетерпеливый балетоман.
И поминки, а как же! С этим малоприятным мероприятием дела обстоят
полегче: река шампанского, заготовленная для презентации пойдет на
поминки, а голые девочки ради этого дела перекрасятся в траурный черный
цвет.
Но где же Бетховен, Шуберт, Лист? Неужто забыли своего первого
учителя?
Не в том дело. Бетховену как всегда не везет - он сейчас лежит в
клинике Федорова, недавно омоновцы случайно выбили ему глаз при разгоне
демонстрации половых меньшинств, куда Бетховен по рассеянности затесался,
переходя Цветной бульвар в неположенном месте и отыгрывая в уме концовку
своей 7-й симфонии: "трам-пам-па-пам, турам-тарам-тара-ра-рам-рам-пам,
па-рам-та-ри-ра-ри-ра-та-рам..."
И получил в глаз.
А Шуберт с Листом подрядились на Казанском вокзале разгружать вагон с
рулонами нотной бумаги, которую Лже-Моцарт уже успел пригнать из Веймара
по накладной под видом гуманитарной помощи от Иогана Баха, чтобы загнать
ее (нотную бумагу) как обои на черном рынке, о чем Иоган Себастьянович,
понятно, ни сном, ни духом.
Короче, ночь.
Но уже близится утро. Наступает долгожданная предрассветная тишина.
Покинутый Лже-Моцартом Экс-Моцарт сидит за роялем Чайковского и думает о
своем: цены, зарплата, жизнь коротка, а он чем занимается?.. Пишет буквами
на нотной бумаге некролог Сальери: "смерть вырвала из наших рядов..."
"Нотами надо! Нотами надо некролог писать!" - вдруг осеняет
Экс-Моцарта.
Листок с некрологом летит на пол. Экс-Моцарт открывает "Стейнвей Д" и
неуверенно берет первый аккорд "Реквиема": трам-таа-та-та-там-па-ра-рам...
Потом второй: пам-пам-тари-та-там-три-та-там... Третий:
трум-турум-туру-ру-рум...
Рука Экс-Моцарта крепчает. Экс-Моцарт постепенно опять превращается в
Моцарта. Он подбирает лист нотной бумаги и лихорадочно записывает ноты
поперек линеек... Самонастраивающийся рояль "Стейнвей Д" самозабвенно
продолжает исполнять моцартовский "Реквием". Из зрительного зала на сцену
лезет с цветами какой-то прибалдевший меломан, но гардеробщик Михалыч
вызывает милицию и его выводят.
Звучит "Реквием".
"РЕКВИЕМ" ЗВУЧИТ!
Звучит "Реквием", заглушаемый каким-то немузыкальным рокотом и
какофонией лязгающих звуков...
Из-за правых кулис под звуки "Реквиема" появляется первый, головной
танк, проезжает в глубине сцены за роялем и исчезает за левыми кулисами.
"Стейнвей-Д" сердито замолкает и захлопывает крышку - когда танки
идут, "Стейнвей" молчит.
Моцарт отупело смотрит за кулисы вослед танку, включает телевизор,
подходит к окну...
По телевизору крутят любимый балет Моцарта - "Лебединое озеро", а из
головного танка на сцену вламывается группа "Альфа" в костюмах "листопад"
во главе с черным полковником КГБ, в котором Моцарт узнает черного
следователя УГРО с красными глазами.
"Вы - Моцарт Валерьян Амадеевич?" - спрашивает черный полковник,
заглядывая в какой-то список.
"Ну, предположим..."
"Одевайтесь!"
"Я одет!"
"Вы задержаны!.. Спросите "за что?"
"За что?!"
"За валютные операции с нотной бумагой в особо крупных размерах!"
"У вас есть ордер на арест?"
"Вы не арестованы, а задержаны."
"Не вижу разницы!"
"Арест и задержание - разные вещи. Задерживать можно без ордера,
многократно, до бесконечности - задержал-отпустил, отпустил-задержал. Вот
список, заверенный старшим государственным нотариусом. Гордитесь, Ваша
фамилия стоит сразу после Гдляна и Иванова."
"Но я сейчас не могу! Отложим до понедельника... У меня завтра
похороны Сальери - август, жара, труп ждать не может!"
"Неужто Антонин Иваныч померли?! - хватается за сердце черный
полковник. - Какая потеря! Уж не отравлен ли своими учениками?.. Ничего,
похороним без вас, с воинскими почестями, тем более, что всякие похороны в
Москве отменены в связи с введением чрезвычайного положения."
"Это произвол! Я требую нотную бумагу и карандаш!"
"На предмет?.."
"На предмет написания "Реквиема" по Сальери!"
"Справедливое требование! Давно бы так! Все необходимое для создания
"Реквиема" Вам будет предоставлено в казарме эн-ской воинской части."
"Разве в казарме эн-ской воинской части есть рояль?"
"А как же! В любой Ленинской комнате любой воинской части стоит
рояль. А вы как думали? Вы где служили? Кстати, почему вы не пишете
военную музыку? Ах, Моцарт, Моцарт! Брали бы пример со своего учителя. С
вашим талантом - написали бы по заказу Министерства Обороны "Марш
Краснознаменной Чапаевской дивизии имени Дзержинского" или "Подожду два
года и вернусь"... Нет?.. Ну - "Реквием" так "Реквием"! Хорошая похоронная
музыка армии во-от так нужна! Увести задержанного!"
Моцарта уводят, а историческое утро 19 августа продолжается. Вчера
умер Сальери. Солнце уже взошло. Звучит и крепчает тема Чрезвычайного
Положения - в глубине сцены с вонючим ревом проходит бесконечная колонна
танков - идут танки, танки, танки, танки, танки, бронетранспортеры, танки,
танки, танки, самоходная подстанция, танки, танки, между танками какой-то
очумевший гражданский "жигуль", последней идет полевая кухня, за ней, как
гусь отбившийся от стаи, еще один танк - танковый марш на Москву
продолжается по кругу: танки, танки, танки, а в ЦДКомпозиторов происходит
обыск. Автоматчики в "листопадах" кружат по сцене, ищут валюту и
драгоценности - шуруют в печке, курочат портрет Чайковского, заглядывают в
самовар, потрошат концертный рояль "Стейнвей Д". В глубине сцены
образуется танковый затор, но черный полковник продолжает сидеть в
Потертом Кресле, озабоченно сверяясь со списком и расставляя в нем красные
галочки.
Обыск что-то не вытанцовывается. На сцену между танками пробирается
возмущенный обнаженный кордебалет в черном. Шуберт с Листом, ошеломленные
смертью Сальери, бросили разгрузку вагона и прибежали с Казанского
вокзала, Бетховен удрал из клиники Федорова, из Нью-Йорка на путч уже
прилетел Мстислав Ростропович - вот где достойная фигура для Потертого
Кресла! - но о смерти Сальери Ростропович еще ничего не знает и потому
пока кантуется с автоматом и виолончелью на защите Белого Дома, вместо
того чтобы освобождать Дом Композиторов от черного полковника.
По одному появляются члены похоронной комиссии - фон Шнурке,
Афонарелов, Таракан-Камчадальский и другие, - видят в глубине сцены
танковую армаду, в первую секунду ничего не понимают, а потом понимают все
- если Горбачев в отпуске, значит по телевизору "Лебединое озеро".
"Я уважаю Петра Ильича Чайковского, но меня от "Лебединого озера" уже
мутит! - жестикулирует Шуберт. - Эй, кто-нибудь!.. Эй, вы!.. Я вам говорю!
Выключите телевизор!"
"Это вы МНЕ говорите?" - с превеликим изумлением переспрашивает
черный полковник.
Лист в смятении дергает Шуберта за полу пиджака.
"Да, вам, ...! Кто вы такой, ...? Расселись, понимаешь! Что вы
делаете здесь, в кабинете Чайковского?"
Черный полковник не удостаивает Шуберта ответом.
Спрашивается: что делать в этих чрезвычайных условиях похоронной
комиссии?
"Как - "что"?! - спросит офонаревший любитель балета. - Тем, кто за
Ельцина - бежать к Белому Дому; тем, кто за ГКЧП - бежать в Кремль!"
Резонно.
А кто будет хоронить Сальери?
Не оставлять же труп до окончания путча, этот путч хрен знает сколько
может продлиться - это сейчас, задним числом, мы знаем что он длился
всего-ничего, а в первое утро никто ничего не знал.
И вот, к чести похоронной комиссии, она (комиссия) решает похоронить
Сальери во что бы то ни стало! Она садится на сцене и объявляет сидячую
забастовку: или ГКЧП в лице черного полковника освободит председателя
комиссии Моцарта и разрешит похоронить Сальери или сами они с этой сцены
не уйдут, а их унесут вперед ногами.
Пусть полковник прикинет: похороны одного Сальери, или всей
похоронной комиссии?
Пока полковник прикидывает, из головного танка появляется озабоченный
танкистик и, держась пониже живота, жалобно вопрошает:
"Извините, товарищи, где тут у вас уборная?.."
"В театре "уборная" и "сортир" - не одно и то же", - наставительно
объясняет Шуберт.
Не дождавшись вразумительного ответа, солдатик исчезает за дверью
женского сортира.
Полевых походных сортиров еще не изобрели, и где справить нужду целой
танковой армаде никто в похоронной комиссии не знает. Комиссию уже не
спрашивают. Из танков выскакивают танкисты и расстегиваясь на ходу без
строя бегут в сортиры Центрального Дома Композиторов. По театру разносится
дух солдатских портянок и отработанного танкового масла, публика затыкает
носы.
Проносится слух, что Моцарт уже расстрелян. Весь в слезах появляется
обнаженный кордебалет... Девки влезают на танки, втыкают в дула черные
тюльпаны и гвоздики, приготовленные для похорон Сальери.
На танках начинаются сексуальные пляски. В танках полным ходом идет
разложение войска.
"Потерять Москву или потерять армию?! - кричит черный полковник, видя
такое дело. - Моцарта отпускаю! Похороны разрешаю! Но где, где, где труп
вашего Сальери?!"
Члены похоронной комиссии в недоумении: в самом деле, где, где, где
труп Антонина Иваныча?
Раскуроченный "Стейнвей Д" вдруг оживает: он откидывает крышку и
начинает играть "Реквием".
Из левых кулис появляется труп - т.е., на сцену нетвердо входит
приехавший в Москву первой же электричкой живой и невредимый, хотя и с
сильного похмелья, Антонин Иванович Сальери с бутылкой китайского спирта;
из правых кулис появляется живой и нерастрелянный Моцарт с нотным рулоном
"Реквиема", написанного в казарменной Ленинской комнате.
"Реквием" звучит...
ЗВУЧИТ ВЕЛИКИЙ МОЦАРТОВСКИЙ "РЕКВИЕМ"!
Нервные удаляются из зала. "Учитель! Этот "Реквием" я посвящаю Вам!"
- шепчет Моцарт, делает шаг навстречу Сальери и падает замертво от
инфаркта.
"Умри, Моцарт! Лучше не напишешь!" - отвечает Сальери и умирает рядом
с Моцартом от инсульта.
ЗВУЧИТ УМОПОМРАЧИТЕЛЬНАЯ МУЗЫКА МОЦАРТОВСКОГО "РЕКВИЕМА"
Занавес медленно-медленно опускается
АПОФЕОЗ
Девочки из кордебалета срывают театральный занавес,
заворачивают в него тела Моцарта и Сальери
и укладывают за неимением гроба
в раскуроченный рояль "Стейнвей Д".
Появляется гардеробщик Михалыч
и забивает гвозди в крышку рояля.
Черный полковник смахивает слезу и уходит за кулисы.
За ним из Москвы уходят танки.
За танками на лафете везут рояль "Стейнвей Д"
с телами Моцарта и Сальери.
За лафетом под звуки "Реквиема"
идут Бетховен, Шуберт, Лист,
а также все вышеназванные действующие лица
и исторические личности.
За кулисами раздается залп.
Это застрелилась из двустволки Чайковского
последняя жертва режима - черный полковник.
Начинаются Новые Времена.
На пустую сцену врывается Галопирующая Инфляция.
Исполняется гаплык.
Зрители в ужасе бегут из театра.
Борис ШТЕРН
КАЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ - ПОЭТ БЕСОВ
Кащей Бессмертный, как известно, был самым бесталанным существом в
древнем бесталанном подпространстве. В юности он испытал сильное
потрясение, обнаружив у себя отсутствие всяких талантов - если отсутствие
вообще можно обнаружить. Он вечно лежал на раскладушке в своей комнатушке
и рифмовал названия окружавших его предметов:
"комнатушки-кружки-раскладушки-девушки"... Рифма "девушки" в этом ряду
была очень сомнительна, - но с девушками Кащею так не везло, что уж эту
погрешность можно ему простить.
Стихи он писал каллиграфическим почерком, заглавные буквы украшал
вензелями и подшивал в канцелярскую папку. Так потихоньку создавался
поэтический цикл под общим названием "Подпространство". В самом названии
был подтекст. Лирические строки сменялись там горькой иронией, философские
размышления сочетались с бытописательством, а внешняя занимательность
сюжета прикрывала глубину второго плана.
Все как у людей.
Попробовал поступать в Литературную Штудию и с душевным волнением
представил на конкурс канцелярскую папку... Ответ Специалистов был
единодушным: ритм соблюден, концы зарифмованы (хотя почему
"раскладушки-девушки"?!), содержание присутствует, таланта не наблюдается.
Кащею было рекомендовано искать и проявлять способности в каком-нибудь
другом деле.
Кащей не сдавался. Нужно было срочно Подавать Надежды, иначе из
Подающих Надежды ему грозила высылка в Бесталанные Кварталы. Он веером
рассылал стихи по редакциям, но они или пропадали, или же возвращались с
краткими рецензиями: "Не то", "Не пойдет", "Нуждается в доработке" или
совсем уже загадочное: "Я очень устал, ухожу в отпуск".
Кащей ничего не понимал... Ему не с кем было поговорить,
посоветоваться...
Однажды канцелярская папка случайно попала к одной старой ученой
ведьме. Старушка была специалистом в Героическом Эпосе Первых Талантов и,
значит, разбиралась в поэзии. За свою долгую жизнь она прочитала столько
всякого текста, что у нее выработалась привычка читать между строк, и
поэтому ей все время что-то мерещилось. Она одна сжалилась над Кащеем и
назначила ему аудиенцию. Наверно, ей тоже не с кем было поговорить.
- Зачем вы пишете? - сходу спросила она.
Кащей не был искушен в ответах на подобного рода вопросы. Он еще не
знал, что эти вопросы задаются только для того, чтобы самому на них
отвечать.
- Хорошо, поставлю вопрос иначе, - обрадовалась Ученая Ведьма. - Чего
вы вообще хотите достичь? (Вопрос все из той же оперы).
- В жизни? - уточнил Кащей.
- Да, конечно.
Кащей задумался, но кроме "девушек", опять не нашел достойного
ответа.
- Значит, вы не знаете, чего хотите! - с восторгом заключила
старушка. - Отвечу за Вас. Вы, как и все, хотите стать бессмертным, но с
таким отношением к делу у вас ничего в жизни не получится. Поживете и
исчезнете! Искусство должно быть здоровым и светлым, а у вас жизнь
напоминает помойную яму. Конечно, так оно и есть, но все об этом и без вас
знают. У вас извращенный вкус, а вы извратите вкус у читающей публики. Вы
вульгарны настолько, что не стесняетесь даже таких выражений... Вот, я
отметила на пятой странице, цитирую: "Поцелуйте в задницу ту, которая
скачет на белом коне, Богиню Целомудрия..." - Ученая Ведьма с
торжествующей гадливостью уставилась на Кащея.
Тот был ошеломлен. Где бабушка обнаружила эту штуковину?! Неужто в
текст вкралась такая грубая очепятка?!.. Он открыл папку на пятой странице
и отыскал цитируемую строку. Прочитал и вздохнул с облегчением.
- Мадам, - сказал Кащей, - зачем вы рассуждаете о светлом будущем и о
вульгарных поэтах, когда задницы мерещатся вам даже там, где их нет и быть
не может! Здесь ясно написано: "Поцелуйте всадницу, ту, которая скачет на
белом коне, Богиню Целомудрия..." Вам почудилось! Убедитесь сами,
"задница" ни в какой контекст не лезет, - строфой ниже героиня подставляет
своему возлюбленному для поцелуя свою щечку, никак не...
Старая карга в синих чулках влепила Кащею пощечину, схватила за ухо и
потащила к двери. Кащей не сопротивлялся. Он понял, что все редакторы не
равнодушны и не завистливы, о нет! Просто, они читают между строк, а там,
как известно, ничего не написано. (Уже потом, через много лет, Кащей
Бессмертный научился отвечать на подобные вопросы. Когда его спрашивали
"зачем?", "почему?" да "как?", он отсылал всех на пятую страницу "целовать
всадницу").
После посещения Литературной Ведьмы Кащей бросил писать стихи, а
канцелярскую папку сжег, сильно надымив в комнате. Совсем опустился,
перестал выходить на улицу. Соседи тут же нанесли на него, они не могли
терпеть в своем доме бесталанного (а попросту, "беса"), от него могли
заразиться. Все признаки налицо... Чем он занимается? Какие-то концы
рифмует... А недавно из окна дым валил...
Вызвали ишаков ("Интеллектуальный Шмон"), и те увели Кащея на
переосвидетельствование.
Пе-ре-о-сви-де-тель-ство-ва-ни-е... Такое длинное и неприятное слово,
как и сама процедура. Снимание одежд. Саморазоблачение. Снимайте,
снимайте, стесняться некого. Измерение головы колючим кривым циркулем.
Измерение остальных параметров. Потом беседа с добродушным
квартальным-ишаком...
- Как думаете жить дальше? - спрашивал Добрый Ишак. - Еще не все в
жизни потеряно, вы такой молодой. Предлагаю вам почетный выход. Лотерейный
Центр собирается осуществить широкую программу помощи бесталанным, но для
этого нужно знать, как живут, чем дышат... Ну, вы меня понимаете? В вашем
положении это кое-что...
- Вы предлагаете мне стать стукачом? - уточнил Кащей.
- Зачем так грубо?.. Сотрудником.
Но Кащей уже потерял всякую фантазию. Он не хотел "кое-чего", он не
хотел быть сотрудником. Он уже вообще ничего не хотел. Так из Подающих
Надежды он угодил в бесы. Ему сделали бронебойные прививки и под охраной
двух ишаков отправили в Подпространство, в бесталанный квартал. Его новое
жилье не шло ни в какое сравнение с прежней комнатушкой - это был чулан
без окон, похожий на консервную банку из-под сардин; а его соседом
оказался глухонемой бес с остановившимся каменным взглядом сфинкса и с
длинным самодельным ножом на пружине (чик - лезвие вылетает; чик -
исчезает). Что еще?.. Один стул, две раскладушки и тусклая лампа в
металлической клетке - в неволе эти лампы быстро перегорают, и приходится
торчать в темноте, пока в конце декады не отоварят талон на бытовые
приборы.
Кащей пожил там, и вскоре, чтобы всю жизнь не сводить концы с
концами, решил свести счеты с жизнью. Ему надоела эта тоскливая особа. Что
за жизнь в консервной банке?.. Тогда он еще не был Бессмертным и мог
позволить себе такую роскошь - свести счеты. Хотелось, чтобы все произошло
быстро и без мучений. Лежал на раскладушке, разглядывал лампу. Из коридора
несло засорившимся клозетом. Глухонемой сосед сидел на стуле, тоже молчал,
но многозначительно поигрывал ножом: чик, чик, чик... Кащей взглянул на
себя со стороны взглядом застывшего сфинкса - вполне созревший труп.
Можно было не сомневаться: Кащея зарежут раньше, чем он покончит с
собой.
Кащей смирился. Даже сумел сочинить стишок и вывесил его в коридоре:
На свете нет преступней акции,
Чем засорение канализации.
"Прежде чем зарежут, пусть хотя бы не воняют", - решил Кащей.
Глухой сосед удивился, когда узнал, что Кащей умеет рифмовать концы.
"Еще!" - жестом потребовал он.
Кащей напрягся, припомнил свои былые стихотворные подвиги и
нацарапал:
К лепесточку лепесток,
Получается цветок.
Хочешь мни,
А хочешь рви,
Не увидишь ты крови.
Им не больно, не обидно,
Запах есть,
А слез не видно.
Сосед был приятно поражен. Он так подобрел к Кащею, что спрятал
нож... "Чик-чик" - прекратилось, и Кащей решил привыкать жить. Разве можно
жить в консервной банке? Можно. Организмы везде живут. Каждое утро они с
соседом отправлялись на Биржу Бесталанных в длинную очередь, где получали
талоны на скудное питание и глупые зрелища. Пространства, где проживали
счастливые обладатели удостоверенных талантов, бесам запрещалось посещать.
Вскоре у Кащея в очереди завелись знакомые, такие же серые и обиженные
богом личности. Он стал здесь вполне своим. Ему объяснили по секрету, что
его сосед уже прирезал нескольких стукачей, и что самые отпетые бесы
уважительно называют его за глаза Глухим Чертом, и что этот Черт еще
покажет всему пространству глухонемыми своими знаками что-то одному ему
известное.
Однажды Кащея разбудил скрип двери. Он сел на раскладушке. Свет из
коридора проник в консервную банку. Наверное, приближалось утро, потому
что Глухой Черт, не разбудив Кащея, уже отправился занимать очередь на
Биржу. В консервную банку вошел незнакомец с толстым портфелем.
- Перепись, - сказал незнакомец, уселся без приглашения на стул,
примял висевший на спинке Кащеев пиджачок и вытащил из портфеля анкету.
Потом добавил: - Населения.
Кащей стал думать о том, чем эта перепись может ему угрожать?..
- Нет, не был, не состоял, - отвечал Кащей.
"Почему никто никогда не спрашивает: а жил ли?.. Не жил."
Утро наступало. Хотелось жрать. Вопросы, наконец, закончились.
"Безобидная анкетка, - решил Кащей. - Значит, не за этим явился."
Пауза затянулась. Кащей догадывался, кто перед ним. Служители
Интеллектуального Шмона (но, понятно, не уличные ишаки) носят в левой руке
толстые портфели и потому всегда скособочены на левый бок... Молчание
становилось неприличным. Чего ему надо?
- Я бы на вашем месте в такой квартире не жил, - наконец нарушил
тишину Переписчик Населения.
- Выбора нет.
- Почему же? Вам предлагался выбор. Мы сожалеем, что такой молодой и
подававший надежды организм попал в компанию к бесам. Мы хотим вам помочь.
В том случае, конечно, если вы поможете нам. Помнится, вы рассылали свои
стихотворения по редакциям. Мы их читали. Там были неплохие. Вот,
например... Впрочем, забыл. А не ваше ли это сочинение в коридоре: "На
свете нет преступней акции, чем засорение канализации"?
- Мое, - признался Кащей.
- Вот видите! - обрадовался мнимый Переписчик Населения, почувствовав
слабинку. - Дайте-ка мне свои рукописи, они будут опубликованы.
Переписчик с готовностью раскрыл пасть портфеля.
- Я их сжег.
- Сожгли?!.. Это поступок! А вы говорите, что у вас нет талантов... А
пепла, случайно, не осталось?
- Какого пепла?
- От сожженных стихов.
- Зачем вам стихотворный пепел? - удивился Кащей.
- Затем, что в нашей организации можно по пеплу восстановить текст.
- Плохих поэтов, как собак нерезаных, - ухмыльнулся Кащей. - И
незачем по пеплу восстанавливать. А вот если вам нужен стукач, то я могу
посоветоваться в бесталанном квартале и бесы выдвинут свою кандидатуру.
Есть подходящий бес - глухой и немой одновременно. Как живут, чем дышат -
послушает и доложит.
Стало ясно, что разговаривать больше не о чем...
Мнимый Переписчик Населения извинился за примятый пиджачок.
Раскланялись...
Кащей принес из коридора кружку с кипятком. Половину кипяточку выпил,
другой - побрился и принялся надевать помятый пиджачок. Вполне еще
приличный пиджачок, хотя и бывший до Кащея в употреблении. Проверить: нет
ли чего в карманах?.. Вчера было пусто... Сегодня... Тоже ничего не
появилось.
Вдруг в боковом кармане Кащей нащупал дыру - если дыру вообще можно
нащупать. Он вспомнил, что недавно потерял (или украли?) талоны. Той ночью
от голода он не мог заснуть. Не в эту ли дыру провалились талоны?.. Если
они там, то Кащея ожидает сегодня двойные удовольствия - двойная кормежка,
а может быть, даже целый час в гостях у казенной дамы, у которой он
состоит на обслуживании. Она, шельма, всегда норовит побыстрее... Кащей
надорвал карман и по локоть влез за подкладку...
Роясь в утробе пиджака, молодой Кащей Бессмертный, конечно, не
предполагал, что этому пиджаку уготовано войти в Историю. Не было у него
ни озарения, ни предчувствия, когда он лез за подкладку. Лишь было одно
скромное желание найти старые талоны.
О, радость!.. Пальцы нащупали скомканную бумажку... Так и есть,
талон!.. Если нашелся один, могут найтись и остальные...
Но за подкладкой ничего больше не было - кроме одинокой пуговицы...
Что ж, и пуговица в хозяйстве пригодится.
Кащей зажал талон в кулаке и заспешил в очередь к Бесталанной Бирже.
Очередь закручивалась по трем длинным кварталам. Стой себе в свое
удовольствие, спешить все равно некуда. Очередь каких много. Анекдоты,
сплетни, новости, скоротечные драки, вдумчивая рукопашная игра под
названием "охламончик". Глухой Черт где-то здесь занял очередь и ожидает
Кащея. Конечно, Глухой Черт мог бы взять талоны безо всякой очереди, но
это уже моветон... У Глухого Черта железные принципы: стукачей - резать,
без очереди - не лезть.
- Эй, поэт, иди сюда! Тут твой дружок!
Глухой Черт стоял особняком, никому не мешал и читал вчерашнюю
газетку "вверх ногами" - ему так было удобнее.
"Найти талон - большая удача, - жестом объяснил Глухой Черт, глянув
на счастливую рожу Кащея. - Талон на что?"
- Еще не знаю, - ответил Кащей и объяснил в рифму, чтобы сделать
другу приятное:
Растягиваю удовольствие
В предвкушении продовольствия.
Каменное лицо Глухого Черта медленно улыбнулось. Бесы в очереди
насторожились - кажется, наклевывалось развлечение. Какой-то разговорчивый
Старый Бес тут же вспомнил, как он нашел когда-то целый библиотечный
талон. Правда, он плохо умеет читать, зато целую неделю провел в "тепле и
светле". Случайно вылетевшая из старика рифма привела очередь в
чрезвычайное оживление: кругом поэты! Куда ни плюнь - попадешь в поэта!
Все разом заговорили, и ничего нельзя было разобрать. Каждый вспоминал,
как он когда-то...
Чудесно день начинался.
- Что бы там могло быть? - тянул время Кащей, не разжимая кулак.
"А что бы ты хотел заиметь?" - молча спросил Глухой Черт.
Это был вопрос из разряда "поцелуйте всадницу", но Кащей еще не был
Бессмертным и еще не умел на них отвечать.
- А я бы - до бабы! - отвечал за Кащея еще один рифмач из очереди.
- Не томи, показывай!
Кащей разжал кулак. На ладони лежала смятая зеленая бумажка. Талон
развернули.
Это был не талон, а лотерейный билет.
Всего лишь старый лотерейный билет. Прошлогодний лотерейный билет,
зеленый. В этом году они розовые. Лотерейный билет - всего лишь.
Просроченный прошлогодний билет.
- Нет, еще не просроченный! - суетился кто-то. - Гляди, что написано:
"Выдача выигрышей производится до 15-го линюля Очередного Года. Сегодня -
пятнадцатое. А год какой? Какой год, кто помнит?.. Позапрошлый был
Последующий, прошлый - Текущий, а сейчас какой?.. Очередной! Значит,
сегодня истекает последний день!
Так чудесно день начинался и так плохо продолжается. Уже истекает...
На физиономию Кащея пытались не смотреть. Физиономия была такая, что никто
не смел зубоскалить, - тем более, рядом приглядывался Глухой Черт: не
обижает ли кто дружка?.. Воротили сочувственные рыла. Всем известно: бесы
в лотерею не выигрывают. Ну, возможно, иногда сойдется серия, и бес
выиграет талон на обед в ресторации. Ну, выиграет, но какой же бес станет
мотаться за этим обедом в ресторацию к Ядру Системы? Тем более, сегодня
истекает последний день. Лишь Глухой Черт не терял надежды. Он свернул
газетку и вытащил нож. Его знаки означали:
"Сейчас проверим. Иди за мной."
Кащей с неохотой поплелся за своим опасным другом. За ними увязались
старый бес-библиотекарь и прочие сочувствующие. Глухой Черт, нарушая все
свои железные принципы, полез к окошку Биржи без очереди. Никто не
осмелился возражать, а самые отпетые бесы восприняли как должное.
В биржевом окошке сидел очкастый организм с талантом младшего
экономиста - кассир, то есть. Это удостоверял медный значок на лацкане.
Видел-то он хорошо, а очки с простыми стекляшками носил для форса и пущей
важности протирал их перед бесами.
- Почему без очереди-шмочереди? - строго спросил кассир (он виртуозно
говорил в рифму). - Да сколько вас ТУТ, мать вашу ТРУТ?
Ему объяснили: надо проверить лотерейный билет.
- Лотерея-блатерея... - забормотал кассир и швырнул друзьям пачку
прошлогодних лотерейных таблиц. - Следующий-заведующий!
Глухой Черт повел пальцем по строкам. Ему мешали, толкали в спину. Он
защелкнул лезвие ножа и опять потащил палец от серии с номером к столбцу
выигрышей:
Серия, номер...................................выигрыш
У Кащея появилось предчувствие. Он на себя прикрикнул. Глухой Черт в
третий раз провел пальцем и замычал. На его языке это означало высшую
степень потрясения.
- Ты что-то выиграл! - объяснили Кащею.
За Глухого Черта стали читать другие:
- Серия... Серия... Сошлась серия... Считай, обед в ресторации
выигран! Номер... Номер... Сошелся номер!.. - дрожащий палец метнулся к
столбцу выигрышей. - Талант штаханиста-профессионала!.. Нет, мимо...
- Не умеешь! Дай я... Серия номер... Талант коми... комирсанта...
Мимо.
Очередь напирала. Кащей глотал слюну. Глухой Черт в глубокой
задумчивости чистил ногти ножом. Кто-то разглядывал билет на просвет.
Кассир сдвинул очки на лоб и высунулся:
- Что, фальшивый? - с надеждой спросил он.
- Сам ты...
- Дай сюда! - потребовал кассир.
Ему с неохотой отдали таблицу. Он повел пальцем по строке. Он не
поверил своему пальцу и строго на него посмотрел. Указательный палец -
инструмент кассира. Как напильник для слесаря. Инструмент подводить не
должен. На него поплевывают, им считают, пересчитывают, подписывают
ведомости, ковыряют в носу. Иногда указательным пальцем показывают на
непонравившегося беса, и того уводит патрульный ишак. Кассир провел
пальцем еще раз. Затем сверил дату на таблице и на лотерейном билете.
- Идентично... - пробормотал кассир. Он начал протирать стекла очков.
Его глаза выражали обычную зависть. Простенькая, несложное чувство, но
кассир не сумел его спрятать, - а на бесах зависть лучше не показывать.
- Да в чем дело?! - орали бесы.
- Надо же... - кассир уже забыл рифмовать слова и заговорил
нормальным языком. - Тут с таким трудом развиваешь способности, а этому
все сразу привалило...
Он отшвырнул таблицы. Старец-грамотей поймал их и с воодушевлением
принялся читать:
- Серия такая-то!.. Номер такой-то!.. Выигрыш...
Голос его дрогнул:
- ТАЛАНТ ПОЭТА!
Над Биржей Бесталанных пролетал тихий ангел.
Кащея бросило в жар и тут же в холод. От подобного перепада
температур даже камни дают трещину. В глазах поплыли большие серые пузыри
- будто в душе вздохнула большая серая рыба. Кащей начал заваливаться на
бок и чуть не разбил голову о чугунную решетку Биржи, но его поддержали
друзья. Сразу множество друзей. Каждому хотелось поучаствовать в судьбе
Кащея, прикоснуться к нему. Такой, как все, и один из нас! Немудрено и
умереть от радости! Постелили на заплеванную паперть (до Эпохи Талантов на
Бирже Бесталанных размещался обыкновенный Храм Божий) чью-то сердобольную
курточку, уложили на нее Кащея...
Не пожалели, значит, курточку.
- Что, умер? - с надеждой высунулся кассир. Но ответа не дождался. -
Умер-шмумер, лишь бы был здоров!
А кто-то в очереди уже строил далеко идущие планы... Поэт-лауреат из
нашего Бесталанного Квартала! Он привлечет внимание Лотерейного Центра к
существующему положению вещей.
- Кому там не нравится существующее положение вещей? - пресек крамолу
кассир. - Тебе, лохматый?
- Да он же глухонемой! - оправдали бесы Глухого черта, который опять
от всего отрешился.
- Тем более! Гляди мне! Обр-радовались!.. Внимание, читаю:
"Лотерейный билет с крупным выигрышем должен быть доставлен лично
владельцем по адресу: "Ядро Системы, третья планета, Лотерейный Центр".
Хотел бы я посмотреть на того, кто за полдня сумеет смотаться к ядру!
- Не понял...
- Понял - не дурак, а дурак - не понял.
- Не может такого быть! Наверно, можно отправить почтой... Заказным
ценным письмом!
- Кто умеет читать?
- Я умею читать.
- На, читай: "До-ста-вить лич-но вла-дель-цем". Точка. Где здесь
слово "почта"? - Кассир протер очки. - Никаких ценных писем! Тут этого не
написано, но подразумевается. Осталось полдня. Для полета к Ядру
необходимы: спецразрешение-шмецразрешение, паспорт-шмаспорт, два
поручительства-шморучительства, прививки-шмививки... Волокита-шмолокита
ровно на две недели. Хотел бы я посмотреть на того, кто сможет за полдня
добраться к Ядру! Да и кто его повезет без таланта?.. Сегодня какой день?
Пятница? Читаю стихи, сам сочинил: "Пусть в ПЯТНИЦУ приклеит билет на
ЗАДНИЦУ". Га-гага-га... Лотерейные билеты нужно проверять вовремя.
Впрочем, выход есть...
- Какой?
- Я могу рискнуть. Вместо него.
Бесы не поняли.
- Кассиром будет! Всю жизнь при талонах! Ну, какой из него поэт? Где
ему такой талант выдержать? Очухался, что ли? Знаешь, какой поэтический
ген зловредный? От одного укола на тот свет отправишься!
Хорошо, что Кащей зашевелился и подал голос. Могли и без него решить.
- От укола еще никто не умирал, - прохрипел он. - Поэтический ген
никому не противопоказан.
Бесы опять туго задумались.
- Эй, очкастый! Выдай ему талоны на декаду вперед! Он проедет за них
до Ядра Системы, - придумал кто-то.
Но кричавший сам понял свою глупость. За декадные талоны прокатишься
разве что в подземке по кругу.
- Вот что, ребята! Пусть каждый отдаст Кащею свои талоны за всю
декаду. Ничего, поголодаем, зато у нас будет свой поэт! А если зазнается -
голову свернем! Понял?.. Нет, ты скажи: понял?
- Понял, - отвечал Кащей.
- Стройся в очередь, получай талоны!
Бесы плохо и медленно соображают. Проявить солидарность с собратом -
это была новая и сильная мысль, но бесам требовалось время, чтобы ее
переварить. Они могли бы думать еще полдня, но кассир сам неосторожно
ускорил дело.
- А это видели? - спросил он и показал неприличный жест.
Бесы угрожающе притихли. Язык жестов - куда понятней. Все бесталанные
очереди имеют с кассирами свои счеты. Кассиров не очень-то любят... То
уйдет куда-то, стоишь битый час под форточкой, ожидаешь. То обжулит,
срежет четверть талона и жизненных благ, соответственно получаешь меньше
на четверть. То всучит вместо талонов никому не нужный лотерейный билет...
Впрочем, уже не знаешь, что лучше...
Кассир почувствовал эту всеобщую любовь к себе. Он успел захлопнуть
свою железную форточку, но с улицы прилетел здоровенный булыжник (как и
везде во Вселенной - оружие угнетенных) и вышиб форточку вместе с рамой
вглубь Бесталанной Биржи.
"В чем тут дело, почему бунты время от времени вспыхивают, несмотря
на то, что ишаки круглосуточно патрулируют? - меланхолично размышлял
кассир, когда с него срывали значок экономиста и выворачивали карманы в
поисках удостоверения. - В чем тут дело? Невозможно понять этих темных и
генетически бесперспективных бесов. От бесталанных одни болезни, безволие
и слабость ума. Нельзя держать это бездельное стадо в узких кварталах
Подпространства. Запомнить глухонемого подстрекателя, вести себя так,
чтобы не стать жертвой."
Кащея в это время снаряжали в дорогу. К пиджаку прикрепили значок
кассира, в карман засунули удостоверение кассира. Часы кассира. Вручили
громадный портфель кассира, набитый талонами. Кащей сразу окривел на левый
бок и сделался подозрительно похожим на ишака. Бесы даже засомневались -
получит талант, и с концами... Но выбора не было. Грамотный старец
размахивал руками перед носом Кащея, - благословлял, что ли?
- Дуй, на тебя одна надежда!
Кассира и взятых в плен биржевых ишаков повязали и усадили на
паперти. Глухой Черт отвлекся от чтения газетки, показал пальцем на
пленных и провел ребром ладони по горлу:
"Их следует прирезать. Бунт так бунт!"
Но его к счастью не слушали. Да, конечно, эти обладатели мелких
способностей куда опаснее тех, кто по-настоящему талантлив. Но чем резать,
лучше оставить их заложниками, а Бесталанную Биржу подпалить... И зрелище,
и погреемся - сразу два удовольствия.
- Ты еще здесь?! Он еще здесь! Давай, дуй!
- Куда дуть-то? - не понимал Кащей.
- Хватай такси до подземки, подземкой в аэропорт, оттуда вертолетом -
на космодром, а там на "Вечерний экспресс" к Ядру Системы!
- Такси! Стой!
"Еще чего, бесов возить!" - подумал организм с талантом водителя
такси и решил высокомерно проехать мимо.
Но такси схватили, остановили, водителя вытряхнули.
- Кто умеет водить тачку?
Никто из бесов не умел водить... Бесы ничего не умеют. Время шло, а
Кащей еще ни на шаг не приблизился к Ядру Системы. Полный безысход.
"Ну, я умею водить", - всем на удивление показал жестом Глухой Черт,
свернул газетку и сел за руль.
Все, что происходило с Кащеем Бессмертным в тот исторический день,
давно описано и общеизвестно. Каждый школьник знает, что этим днем
заканчивался "последний век Эпохи Талантов", и что "хотя Кащей Бессмертный
поэтом так и не стал, но в корне изменились представления" и так далее.
Что с того, что Кащей так и не стал поэтом? Удивительна не его судьба -
удивительны нравы дикарской эпохи разделения разумных организмов на
талантливых и бесталанных, эры спекуляции на человеческих способностях.
Все ли помнят иллюстрации в школьном учебнике истории? Первый бунт,
сожжение Бесталанной Биржи, первых повязанных ишаков, Глухого Черта за
рулем тачки... такси. Некоторые двоечники полагают, что наша Счастливая
Эпоха в чем-то даже обязана случайному таксисту, вздумавшему проехать
после полудня 15-го линюля Очередного Года по Бесталанному Кварталу. Это
не так. Такси вообще не понадобилось. То есть тачка понадобилась только
для того, чтобы завернуть за угол, выехать из оцепления сбегавшихся со
всех сторон вооруженных ишаков и немного попетлять по кварталам, сбивая с
толку возможную погоню.
Уже гремели выстрелы, орали матюгальники, крушились витрины - короче,
доносились звуки, сопутствующие восстановлению порядка. Вонюче горела
Бесталанная Биржа с анкетами бесов. Глухой Черт остановил такси у какой-то
загаженной мусором подворотни, вытащил за шиворот ничего не понимающего
Кащея, а тачку на полной скорости отправил вдоль квартала на произвол
судьбы - пусть преследуют.
В подворотне Глухой Черт знаками объяснил: "Снимай кассирский
значок."
- Зачем? - удивился Кащей.
Глухой Черт содрал с него значок, а портфель кассира, набитый
талонами, швырнул в мусорник и присыпал хламом. В подворотню на бегу,
придерживая фуражку, заглянул патрульный ишак. Но тихие бесы у мусорного
бака его не заинтересовали. Он помчался туда, где гремели главные события.
Глухой Черт тут же подпалил своей газеткой мусорный бак с портфелем и
потащил Кащея в глубину двора, к черному ходу на чердак.
- Мне нужно в подземку, - напомнил Кащей, жестикулируя. - В аэропорт!
На космодром!
"Посмотри на себя! Тебя на первой же станции загребут, - объяснил
Глухой Черт. - Кассира сейчас освободят, он нас запомнил и сразу выдаст.
Патрульный ишак тоже нас засек. Сейчас сбегутся... А теперь - гляди!"
Глухой Черт разгреб мусор в углу чердака... и Кащей впервые в жизни
увидел в натуре два штурмовых космических скафандра! О такой вещи может
мечтать далеко не каждый ишак, а только высокопоставленный!
- Да ты не такой глухой, каким прикидываешься! - удивился Кащей.
"Надевай! - ухмыльнулся Глухой Черт. - Натягивай!"
Затем гудением "У-у-у!" и вертикальным движением руки Глухой Черт
изобразил старт с чердака в космическое Подпространство.
- А там что делать?
"Перехватим "Вечерний экспресс". Он выйдет по расписанию и подберет
нас. Везде свои дьяволы... - подмигнул Глухой Черт, привычно влезая в
скафандр. - Шевелись! Застегнись! С управлением разберешься, тут просто:
включил - выключил. Выбираемся на крышу через слуховое окно. И сразу в
облака. Не отставай."
Глухой Черт осторожно выглянул. Внизу, во дворе уже крутился
подозрительный ишак.
Стартовали с крыши сразу на второй подкосмической скорости; Кащею с
непривычки чуть ноги не оторвало. Наверное, из бесрайона этот старт никто
не заметил - иначе тут же вызвали бы ишаков-перехватчиков в таких же
штурмовках. Через несколько секунд вошли в облака. Нет, их не заметили...
А впрочем... Нет, никому в голову не могло прийти, что бесы разгуливают в
подкосмосе в штурмовых скафандрах. А впрочем...
Вышли на орбиту, затаились в тени ржавого заброшенного
ретрансляционного спутника и стали дожидаться "Вечернего экспресса".
Глухой Черт потребовал особого внимания и принялся объяснять какие-то
совсем уж абстрактные вещи: он ткнул пальцем в Кащея, принял вдохновенную
позу задумчивости (рука на челе, глаза прикрыты), потом похлопал себя по
карманам и почесал большой и указательный пальцы. Кащей поднатужился и
сообразил:
"Когда получишь талант поэта, придется отдавать долги."
- Кому и сколько я должен?
"Долги обществу, балда! Пуф-пуф! Бах-ба-бах! Оружие! С оружием в
руках!"
- Стрелять не умею.
"Врешь! - беззвучно кричал Глухой Черт. - Я за тобой давно наблюдаю!
Чуть тебя не прирезал, подумал, что ты стукач. А ты концы рифмуешь! Нам
такие нужны! За свободу бесов с оружием в руках!"
- Я к политике никакого отношения, - выпутывался Кащей из новой
халепы (стукачом он не стал, но и быть патриотом не хотелось; вообще, не
хотелось ни во что ввязываться).
"Ладно, будешь действовать словом, - великодушно порешил Глухой Черт.
- Ля-ля!.. За свободное Подпространство! Нам такие даже больше нужны."
Приближался "Вечерний экспресс". Глухой Черт мигнул красным
фонариком. Далеко в стороне промчался патрульный катер... Нет, не за ними.
За ними, кажется, никто не гонится. Космодром, конечно, уже оцеплен, а их
приметы разосланы, но никому не приходит в голову искать их здесь, на
орбите. Шмонают там, внизу на дорогах такси, автобусы и подземку...
Кто он, этот Глухой Черт? Кто он такой, если хранит на чердаке в
бесквартале штурмовые ишачьи скафандры и запросто останавливает "Вечерний
экспресс", идущий к Ядру Системы?
"Вечерний экспресс" (немытая коробка, доживающая свои дни на силовых
ухабах этой бесталанной провинции) притормозил, и Кащей с Глухим Чертом
вскочили в заранее приоткрытый шлюз. Их встретила смазливая стюардесса в
элегантном дамском скафандре и провела в служебный салон вне видимости
пассажиров. Там она прибрала их доспехи и сняла скафандрик, оставшись в
одном кружевном белье (в таком виде и разгуливала по салонам). Кащей тут
же по уши влюбился в нее, а Глухой Черт подмигнул и ободряюще воспроизвел
тот неприличный жест, из-за которого пострадал сегодня биржевой кассир.
- Руки держим при себе, договорились? - сказала Матильда (это имя
было вышито на карманчике скафандра). - Это вы в лотерею талант выиграли?
Значит, будете всю жизнь рифмовать?.. Скука... Но тоже занятие. Сейчас нас
поздравит командир. Экипаж знает, что вы мой жених. Да, да, жених, у тебя
плохой слух? Раз в сезон каждый член экипажа имеет право провезти в
"Экспрессе" одного родственника. Жених - это что-то вроде родственника,
верно? Наш командир, хотя и не питает любви к бесам, но без предрассудков.
Сочувствует. Он направляется к нам. Улыбайся. Не вздумай волочиться за
мной по-настоящему... Я сама скажу, когда захочу...
Командир поздравил жениха и невесту. Кащею даже говорить не пришлось.
Он, командир, счастлив познакомиться с поэтом, или, во всяком случае, с
бесом, собирающимся поэтом стать. Система оскудела поэтами, вы не
находите? Нет, рифмуют, конечно... "Грозы-стервозы..." Да что толку?
Немудрено, с тех пор как началась эта гонка за бессмертием, все как будто
оглохли и онемели. Живого слова не услышишь, кроме мата. Он, командир,
сделает все, от него зависящее... А это кто с вами? Брачный свидетель?
Один из тех, кто оглох и онемел?..
Когда словоохотливый командир удалился, Матильда принесла жениху и
свидетелю скромный звездолетный ужин - чай с пирожками. Они ели сегодня
впервые.
- Теперь ты - наш! - объяснила Матильда, поправляя опавшую бретельку
лифчика. - А ты ничего, скромный. Не сердись. Я б тебе отдалась, но сейчас
не время. Потом, ладно? Твой спутник - командир боевой подпольной
организации бесов. Законсервирован, законспирирован и замаскирован, но
сегодня решил раскрыться и стать твоим личным телохранителем. Его
настоящего имени никто не знает, даже я. Большого ума бес. Отличный
организатор, агитатор и пропагандист.
- Кто агитатор-пропагандист?! - поразился Кащей. - Он же говорить не
умеет - не то что двух слов связать!
- Но он тебе все здорово объяснил... Слова - пустой звук. Голая мысль
в чистом виде - вот его идеал. Он умеет донести голую мысль в чистом
виде... Телепатия, спрашиваешь? Не знаю. Он все слышит и умеет говорить,
но дал обет молчания до полного освобождения бесов! Это - мужик! Ему б я
тоже отдалась!
Кащей, жуя пирожок, с уважением поглядел на Глухого Черта.
"Не знаю, о чем вы там говорите, но женщина не права, - всем своим
видом отвечал Глухой Черт. - В начале было Слово, и слово будет в конце.
Потому-то я и молчу - о чем говорить в промежутке, зачем городить слова?
Пусть говорят поэты; поэзия бессмертна - она спасет мир. Ты во что бы то
ни стало должен добыть талант поэта, и тогда мы освободим бесов. Я доведу
тебя до Лотерейного Центра. Не беспокойся, стрелять тебе не понадобится.
Стрелять и резать буду я, а тебе достаточно ядерной гранаты... - Глухой
Черт утер рукавом губы, допил чай и протянул Кащею сверток. - На, держи...
Видишь проволочку? Дернешь за проволочку - выскочит иголочка. Подорвешь
себя в Лотерейном Центре в случае необходимости. Смерть - моментальная и
без мучений. Ты ведь об этом мечтал?"
Кащей чуть не подавился пирожком.
(Кащей, напоминаем, еще не умел отвечать на подобные вопросы.)
- Вы заблуждаетесь на мой счет, - зашептал он. - Я не умею стрелять и
швырять гранаты. Я также не умею орудовать словом в целях агитации и
пропаганды. Назначение поэта в обществе совсем в другом...
"В чем?"
- Совсем в другом!
"В чем, конкретно?"
- Вот в этом самом, в другом!
"Понял, - был ответ. - В другом - так в другом. Граната на крайний
случай. Живым не давайся. Запомни: дернуть за проволочку, выскочит
иголочка..."
Кащей с опаской спрятал гранату в дырявый карман пиджака. До полуночи
оставался вечер, а до Ядра Системы они еще ни на шаг не продвинулись.
Но вот, командир включил мигалку и стал разгонять "Вечерний экспресс"
по силовому коридору. Пронеслись мимо будки дежурного ишака-стрелочника.
Тот хлопнул рюмку, выглянул, узнал "вечерник" и включил наводящий
прожектор-рельс. Пошли по зеленому лучу. Мелькали ремонтные службы
нульпространственного коридора, недостроенная гостиница, футбольное поле
на ржавом планетном якоре, три буксира в галактическом рукаве, таскающие
звезды туда-сюда...
Наконец "Вечерний экспресс" сорвался с луча и, с выхлопом свернув
пространственно-временную субстанцию в зеленую плеть, проткнул
Подпространство и вынырнул у внешнего края Ядра Системы.
- Поторопитесь, - сказала Матильда. - Под нами третья планета.
Командир согласился ожидать вас до полуночи, а потом - возвращаемся.
До полуночи оставался один час...
На третьей планете было уже темно, поэтому решили садиться точно по
координатам, указанным в лотерейном билете - прямо в клумбу перед зданием
Лотерейного Центра.
Сели и осмотрелись...
Если это был Лотерейный Центр, то тщательно законспирированный и
замаскированный под обычное жилое здание. Ишаков нигде не было видно -
засада, значит, в самом Лотерейном Центре.
Вошли... Лифт был открыт, но не работал. Оставили в нем скафандры и
бегом отправились на девятый этаж. Глухой Черт скакал впереди по
ступенькам, с беспокойством разглядывая лестничные площадки. Крашеные
двери и двери в коже, глазки, звонки, половые коврики, медные таблички...
"Перспективный бакалавр-биоэнергетик Такой-то", "Доктор органовведения
Растакой-то", "Инженер-вахмистр Этакий"... Кащей уже чувствовал, что
сейчас произойдет одно из тех недоразумений, которые так не вовремя
украшают жизнь...
На девятом этаже решили позвонить в дверь с табличкой "Пенсионер
особого назначения Разэдакий". Им открыл заспанный, еще не старый
пенсионер в трусах.
- Кто такие?
Глухой Черт отодвинул пенсионера и вошел в квартиру.
- Чего надо?! - заорал тот.
Кащей протянул ему лотерейный билет.
- Ты что, билеты распространяешь?
- Тут указан ваш адрес...
- Действительно... - удивился пенсионер. - Действительно, адрес
мой... Впрочем, гляди, лопух! Планета третья, но с какого края? С внешнего
или внутреннего?
Глухой Черт вышел из комнаты, отобрал у пенсионера билет, перечитал
адрес. Ударил себя кулаком по лбу и, нарушив многолетний обет молчания,
многоэтажно выругался.
Кащей взглянул на часы кассира... До средней галактической полночи
оставалось совсем ничего. Он принес извинения пенсионеру особого
назначения и заспешил вниз. Но глупый пенсионер не пожелал принимать
извинений и схватил Глухого Черта за руку:
- А талант у тебя есть, чтоб шляться здесь по ночам?
О судьбе этого пенсионера история умалчивает. Надеемся, он остался в
живых, потому что резать его ножом не было никакого времени. Глухой Черт
свалил его одним ударом и захлопнул дверь.
...Опять одевание скафандров в темноте лифта...
Взлетели уже не таясь, с грохотом, на третьей космической скорости,
разбудив всех окрестных ишаков. "Вечерний экспресс" болтался без дела на
орбите. Радировали: "Планета третья, но не с того края! Ввели, понимаешь,
нумерацию планет, будто в языке мало слов!"
Матильда уже открывала шлюз. Экипаж поможет начинающему поэту, даже
если придется сойти с курса. Протесты пассажиров побоку. Скафандры можно
не снимать, сейчас будем на месте. Садитесь прямо на крышу Лотерейного
Центра - здание внизу, конечно, оцеплено...
За пять минут до полуночи Глухой Черт увлек за собой целую стаю
дежурных патрульных ишаков, а Кащей в гордом одиночестве произвел посадку
на крышу Лотерейного Центра - на этот раз без ошибки. Последние минуты
ушли на то, чтобы сбросить скафандр и спуститься на девятый этаж к двери с
надписью:
"Регистрация лотерейных билетов".
Часы за дверью стали бить галактическую полночь...
Кащей распахнул дверь ногой.
В кабинете сидел очередной удивленный ишак с талантом мелкого клерка.
- Зачем же ногами? - пожурил он.
- Зарегистрируй билет! - потребовал Кащей. - Сегодня еще пятнадцатое
число, и я прибыл лично, как указано на обороте!
- Верно! - согласился клерк, прислушиваясь к бою часов. - За вами
кто-то гонится?
- Регистрируй! - заорал Кащей.
Клерк повертел лотерейный билет и шлепнул на него лиловую печать.
- Издалека? - спросил он с сочувствием.
- Из Подпространства, - Кащей повалился на стул. - Вы будете
проводить экспертизу или как?
- А что вы выиграли? Талант поэта?! Ого! Но вы не волнуйтесь, никакой
экспертизы проводить не будем. Не нужна экспертиза. На вашем билете
написано: "Явиться лично." На настоящих билетах указывается: "или
переслать почтой". Так что я вам сочувствую. Ваш билет фальшивый. Кто-то
над вами подшутил. Всякое бывает...
- Врешь, каналья! Так не бывает! - Кащей схватил стул и бросился на
клерка.
Тот прикрылся портфелем и быстро сказал:
- Ладно, ладно... Пройдите в следующую дверь, там вас давно ожидают.
Кащей сгреб со стола лотерейный билет.
- Кто тут меня ожидает? - заорал он, вламываясь в следующую дверь.
В кабинете, куда ворвался Кащей, сидели двое с кофейником и бутылкой.
Лицо одного из них было "непроницаемым" - значит, или идиот, или большой
начальник. Второй показался Кащею знакомым, но вспоминать не было времени.
- Что за сброд? Кому я тут нужен? - спросил Кащей.
- Знаешь ли ты, с кем разговариваешь?! - опешили те.
- Сейчас узнаю! - Кащей сбросил пиджачок и засучил рукава. Подавать
себя к этому полуночному ужину следовало именно так: агрессивно. Для
начала он собирался снести со стола бутылку с кофейником, но потом
вспомнил и вытащил сверток с проволочкой.
- Ого! - удивилось второе лицо. - Какой ураган! И всего лишь за
полдня! Где вы гранату раздобыли?
Кащей, наконец, узнал утреннего Переписчика Населения.
- Опять вы? Перепись населения, реставрация стихов из пепла?
Гранату Кащей все же опустил, но начальники поняли, что на испуг его
не возьмешь. Они протянули свои визитные карточки. Кащей прочитал на
первой: "Галактический министр по делам бесталанных", на второй "Товарищ
галактического министра по делам бесталанных".
- Вы-то мне и нужны, начальники! Что это вы развели - за талонами в
очередях стоять!
- Вот народ, сразу права качает! - сокрушился бесталанный министр. -
Давайте лучше поговорим о вашем лотерейном билете. Мы с утра поджидаем
вас. Прошу, рюмку...
Ладно, просят... Кащей налил рюмку.
- Видите ли, ваше столь опасное путешествие было результатом нашего
дружеского спора и одновременно социальным экспериментом на выживание. Мы
с товарищем редкостные спорщики. Я утверждал, что любой бес, даже самый
талантливый, даже если очень захочет - а очень захотеть ему поможет
подброшенный фальшивый лотерейный билет - все равно не сумеет проделать
такой путь за столь короткое время. Как видите, я проиграл. С чем вас и
поздравляю. Для вас уже заготовлены значок и удостоверение старшего
интенданта Центральных Правительственных Складов. Ваши усилия счастливо
завершились.
- Плевал я на твои Правительственные Склады, - потряс свертком Кащей.
- Талант поэта, или вы отсюда никогда не выйдете.
- Неуживчивый тип, - поморщился министр бесталанных. - Где ты такого
нашел?
- Талант поэта - или грохоту на всю Систему! - продолжал Кащей.
- Вы, как видно, не понимаете, - начал уговаривать товарищ министра.
- Зачем вам поэтический талант? О чем вы толкуете?.. Поэзия... Ведь это
фу-фу... Облака, ветерок, пустой звук... Подумайте сами: это не
ве-щест-вен-но! Если вам так нравятся таланты на букву "П", то... вот
список, выбирайте! Таланты переплетчика, повара, парикмахера, пиротехника,
пожарника, продавца, паромщика... чем плохо на пароме, а?.. парашютиста,
писаря, почтальона и так далее! Хотите сразу несколько талантов -
пожалуйста! Застрахуетесь, заживете... Миллионы бесов мечтают о небольших
способностях, а вам все сразу! Вы думаете, стоит там сделать какой-то
укол, и бесталанный станет талантливым? Ерунда! Мифология бескварталов.
Талант - это Бог знает что, никто не знает. Конечно, я могу выдать вам
значок поэта, но очень многим рискуете. Вас ожидают большие разочарования.
Товарищ министра в припадке откровенности сболтнул лишнее, министр
строго на него посмотрел. Мифология бесталанных кварталов была совсем уже
ни к чему. Перед Кащеем будто сдернули покрывало с памятника, а памятника
не оказалось - кто-то ночью спер.
- Если без укола - еще лучше! - отвечал Кащей. - Меня устроит значок
и удостоверение. И побыстрей! Если не хотите познакомиться с моим
телохранителем...
А Глухой Черт уже рвался в кабинет, таща за собой полдюжины
вцепившихся в него ишаков.
Кащей поднял сверток на вытянутой руке и натянул проволочку.
- Не двигаться! - заорал на ишаков товарищ министра.
Последовала процедура открывания сейфа и доставания из него голубой
атласной коробочки. На свет наконец появился золотой значок - стило и
загнутый лист бумаги были изображены на нем.
- Удостоверений! - потребовал Кащей. - И заодно значок и
удостоверение старшего интенданта Правительственных Складов!
- Для друга? - уточнил товарищ министра.
Глухой Черт отбивался от ишаков из последних сил.
- Нет, для себя, - ответил Кащей.
Он бросил значок и удостоверение интенданта себе за подкладку,
подошел к Глухому Черту и навесил ему на пиджак значок поэта.
Глухой Черт окончательно онемел.
- Вот он-то и есть настоящий поэт из всех присутствующих, - с пафосом
объявил Кащей. - Он точно знает, что должен делать поэт в загаженном, как
подворотня, обществе! Вы его еще услышите!
- Браво! - сказал министр бесталанных.
Ишаки топтались в дверях и не знали, что предпринять.
- Чего вам? - спросил товарищ министра.
- Этих бесов обвиняют в подделке лотерейного билета, а также в
подстрекательстве к бунту сегодня утром.
- Можете возвращаться, сержант. Передайте по линии, что операция
прекращена. Бесталанные граждане были настигнуты уже в качестве
талантливых, о чем подтверждают значки и удостоверения. Лотерейный билет
погашен, выигрыш выдан, талант оприходован.
- Но... Нельзя ли забрать?
- Это как?
- Ну... Конфисковать.
- Я вас не понимаю, сержант! Как вам должно быть известно, талант
является личным достоянием и внутренним качеством индивидуума. Любой
талант - врожденный или благоприобретенный - охраняется законом и
конфискации не подлежит.
Кащей с Глухим Чертом, преглупо блиставшим золотым значком,
отправились на крышу Лотерейного Центра, а оттуда "Вечерним экспрессом" в
своей бесталанное Подпространство, которое следовало развалить и собрать
заново. Кащею опять не повезло - Матильда, благосклонно глянув на него,
бросилась на пиджак Глухого Черта. Это был пиджак поэта. К такому пиджаку
хотелось прильнуть. Таким пиджаком можно было размахивать, как флагом.
Носить его впереди толпы, чтобы значок сверкал на солнце. Женщины всех
цивилизаций на такие дела падки.
А что было дальше - все знают: резня, переворот, опять резня, опять
переворот - и еще много-много раз повторение цикла; и наконец - Очередное
Счастливое Будущее, в котором мы с вами живем. Кащей же Бессмертный в
глубокой старости, глядя на эти циклы, сделался скверным крючконосым
существом со вздорным характером; и все никак не мог помереть - до тех
пор, пока не сказал свое последнее Слово: подорвал себя в своем Замке той
самой гранатой, дернув за проволочку и выдернув иголочку.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Ненаписанные, а также возрожденные
из пепла стихи Кащея Бессмертного
Перевод с карданвальского Игоря Кручика
Я не поэт. Но нет, не потому,
Что не верчу богемой и толпой,
Что чувства подначальственны уму,
Что не владею словом и собой.
Какой бы ни случился мне билет -
Я просто слабый рифмователь. Ведь
За звание дебильное - "Поэт"
Страдать не соглашусь. И - умереть.
Что же такое душа?
Слышим об оной мы сплошь.
Может, она - анаша,
Дурь, от которой балдеж???
Ну-ка, в словарь посмотреть!
"Хлеб... - возглашает словарь, -
...с четким стремленьем черстветь,
Окаменяясь в сухарь."
Мне говорил шмонающий ишак:
"Живи! Но усеки и не отчайся:
Вселенная похожа на пиджак,
И пламенный утюг - ее начальство.
Ну, а подкладка малость расползлась,
И там, в Заподлицовье, в масть порядку
Рукав по локоть засучивши, власть
Невидимая - штопает подкладку.
Как в нуль-пространстве протыкают путь
(сквозь лацкан - до подкладки) звездолеты,
Так нужно шилом вовремя проткнуть
Пиджак для бляхи, явствующей, кто ты."
Цистерну надобно ума,
Дабы постичь цитаты эти:
"Познай, где свет - поймешь, где тьма",
"Прохавал жизнь - просек бессмертье".
Одну под вечер бытия
Ученый выдал (Шэкон?.. Бартли?);
Другую, скажем прямо, - я!
И совершил открытье вряд ли.
Ведь нечто новое ища,
Ты не отыщешь даже мизер.
Давно все есть: роддом, праща,
Соната, средство от прыща,
Бог, лотерея, телевизор!
Виноват Гдемокрит,
Фрезерфорд ли виновен
В том, что мир состоит
Из мельчайших хреновин?
Я загнусь, как любой...
Но ведь может случиться:
Прах развеянный мой
Соберут по крупице.
Опосля монтажа
Встану - ярый, как водка.
Где ж возьмется душа?
В каждом атоме. Вот как.
Я тебя люблю
Пять, наверно, лет.
Будешь ты в раю.
Я, наверно, нет.
Пью и предаю.
В ад мне взят билет!
Будешь ты в раю -
Вспоминай. Привет.
Борис ШТЕРН
ИВАН-ДУРАК или ПОСЛЕДНИЙ ИЗ КГБ
1
В свои неполные 16 лет этрусская княжна Василиса Прекрасная была
похищена из родительского дома атлантообразным циклопом без имени, роду и
племени и унесена за тридевять земель на Канальские острова, что
прикрывали в те времена путь к Атлантиде. Циклоп с вожделением разорвал на
пленнице джинсовый сарафан, швырнул ее на золотую кровать с пуховой
периной и приступил к делу.
Запомним: Земля тогда была помельче, Атлантического океана еще не
было, Понт Эвксинский напоминал большую гоголевскую лужу, а Босфорско
-Дарданельская канава соединяла эту лужу со Средиземным ставком.
Но сперва покончим с циклопом.
2
Циклоп оказался побочным продуктом какой-то очередной вонючей АЭС,
хотя работал под натурального атланта: носил фетровую шляпу с павлиньим
пером, сморкался в носовой платок и говорил на разных языках. Не сразу
распознали его псевдоатлантическую суть - атланты таких техногенных
двойников отлавливают и используют в качестве дефицитной добавки к
ракетному топливу.
Поначалу, как и подобает солидному жениху, техноген выказывал самые
серьезные намерения: засылал в Этруссию сватов, обещал княжне небо в
алмазах и райскую жизнь у молочных рек с кисельными берегами где-то на
Кольцах Урана, но так и не добился взаимности. Получив вместо рушников
гарбуз, циклоп озверел и показал себя во всей красе - ради своей похоти
разорил пол-царства-государства, пожег три княжества и угробил уйму
народу. Поставил ультиматум ребром: пока не приведут княжну, подавай ему
каждую ночь в постель нецеловану красну девицу.
Смешного мало...
Подавали...
А что было делать - ни меч-кладенец не брал одноглазого, ни
пуля-дура, ни штык-молодец. Вообще, нашествия техногенных циклопов,
драконов и гигантских слизистых чудищ-юдищ из нашего светлого будущего
были в те времена обычным делом - ползет такое жирное, безголовое, и жрет
чернозем с глиной, оставляя за собой глубокий пустой овраг; ну и жизнь
человеческая недорого стоила: за один фунт изюму наемные соловьи
разбойники могли насмерть убить, а за понюх табаку - на всю жизнь
покалечить.
Такие цены.
Циклоп оказался диким, глупым, толстокожим, необразованным и,
вдобавок к букету, неспособным на ЭТО дело... Велит девице раздеться и всю
ночь напролет таращит на нее единственный глаз, пускает слюни, возится да
елозит, а что дальше делать - не знает. А может и знает, но не может. Куда
ему, техногенному! Спасибо, хоть отпускает живьем домой. А дома - никто
замуж не берет, и пальцами показывают. Девицы поначалу хихикают, а потом в
слезы:
- Невинные мы, непорченные, непорочные!
Но поздно: сопливые отроки уже вымазали ворота дегтем, а пуще всех
старается богатыренок Ивашка-дурашка - несется, сломя голову, во главе
малолетней оравы с ведром и квачем, как с флагом.
Хоть бы за дело, а то обидно, и срам один. И никому ничего не
докажешь, циклоп справок не дает. А Ивашке-дурашке девицы обещали отрезать
оный отросток, когда подрастет.
Смешного мало...
Ничего смешного тут нет...
Не знали этрусские богатыри, как отделаться от этой напасти. Послали
в Атлантиду гонца-скорохода жаловаться на произвол: "снизойдите, заберите
супостата на топливо"; но гонец где-то по дороге запил и сгинул. Послали
второго - запросил в Царь-Граде политического убежища. Третий, олимпийский
чемпион в марафоне, был почти у цели, даже наблюдал в бинокль атлантские
Воздушные Замки и одноглазых атлантов, держащих небо...
Но приплыла из гольфстримского пролива бутылка из-под шампанского, а
в ней записка:
"Тону иду ко дну сообщите в КГБ"
И все...
А что именно сообщить в Кагэбэ? Давненько что-то к ним в Этруссию
никто из племени Кагэбэ не наведывался...
Надеялись современники Василисы, что младая княжна сама сообразит что
к чему... Намекали даже:
- Чего тебе стоит, а?
Но та - ни в какую!
- Девичья честь, - говорит, - дороже!
"Ишь ты, какая! - молча сокрушались богатыри. - Небось не убудет,
если заради спасения этрусской нации даст разок одноглазому."
Хотели, значит, сразу убить двух зайцев: и девичьей честью, как
щитом, оборониться, и собственное алиби в глазах потомков соблюсти.
- Хрен с ней - сколько той чести? Отправьте меня! - вызывалась Дунька
Шалая Дура. - Уж я циклопа вокруг пальца обведу, уж я ему это дело оторву,
уж я нацию спасу!
- Уж, - отвечали богатыри. - Не, ты не годишься. Тут нужна непорочная
Жанна д'Арк.
Обижалась Дунька-шалая: мол, это еще с гинекологом глянуть надо,
какая-такая княжна непорочная; и никто не ведал, что первой тайной
девичьей любовью влюбилась Василиса Прекрасная в Ивана-дурака. То ЭТАК
глянет в глаза при встрече (у ней глаза синие-синие, и у него тоже), то
случайно к руке прикоснется... Однажды так осмелела, что бицепс пощупала:
- Ух ты, какой!
Хотелось ей любви и защиты, да не созрел еще Ванька для этого дела -
для настоящей любви, то есть. О чем-то, конечно, он смутно догадывался,
что-то предчувствовал; мимоходом нескольких девок успел попортить - да все
не то; зато к Василисе питал нежное уважение за ее беззащитность и
строгость нрава - за то, что семечки не лузгает где ни попадя, подол в
насмешку, как Дунька-шалая не задирает, к циклопу на поругание не идет.
Ему присесть бы на пеньке, разобраться в себе да заманить княжну на
сеновал (она бы сама пошла), да ласково привести в исполнение (чему быть,
того не миновать, - тут и сказке конец), да где ему, дураку, в его-то
годы, разбираться в темных лабиринтах психоанализа. Чужая душа - потемки,
а своя - ночь беспросветная.
Все от княжны отвернулись, некому стало ее защитить. Ее отец,
светлейший князь Василий Ардалионович Рюрикс (из латышских
стрелков-варягов) погиб в битве с драконом Реактором Четвертым; а матушка
княгиня Розалинда Силантьевна Хазарская (из тех, "неразумных хазаров"),
скончалась от тоски по мужу и от радиационных последствий этой же битвы,
когда Василисе едва исполнилось пять лет. Так что этрусские богатыри
втихаря порадовались такому исходу - похищение Василисы Васильевны
произошло не без их молчаливого попустительства (можно так промолчать, что
яснее слов будет) - и, засучив рукава, в который раз принялись за
восстановление порушенного народного хозяйства.
Откуда им было знать, что обнаженные красоты Василисы Прекрасной так
прельстили видавшего виды техногена, что тот совсем оплошал, потерял
голову вместе с фетровой шляпой и под утро уснул у нее на груди, закрыв
единственный, никогда не закрывавшийся глаз и позабыв в кармане камзола
лазерное зеркальце в титановой оправе. Василиса лежала под ним ни жива, ни
мертва. Из сопла циклопа выдувались искры, от храпа содрогался Воздушный
Замок, храп был слышен в самой Атлантиде. Ощущение такое, будто угодила
под паровоз, но главная девичья драгоценность оставалась при ней в полной
целости и сохранности, а рыдать по разорванному пакистанскому сарафану не
было никакого времени. Василиса выдралась из-под зловонного чудовища,
овладела его могущественным оружием, едва дождалась восхода солнца и
первым же солнечным зайчиком сожгла циклопа к чертовой матери вместе с
периной и золотой кроватью.
Осталась от кровати застывшая золотая лужа, а от циклопа: фетровая
шляпа, волшебное зеркальце и сожженное, но не сгоревшее "Дело о Четвертом
Реакторе" в архивах племени Кагэбэ на Лубянке - дела Кагэбэ не горят, как
известно.
3
Откроем "Дело"...
Прав, безусловно прав старший оперуполномоченный Кагэбэ Всеволод
Чердаков в том, что именно в память о подвиге Василисы Васильевны Рюрикс
(она же Прекрасная, она же премудрая) древние египтяне установили в
Нубийской пустыне нержавеющую стелу из химически чистого железа, а древние
римляне переиначили Василису в Европу, а техногенного циклопа - в
божественного аписа. Эллинская легенда о похищении Елены Прекрасной - из
той же оперы.
Бесконечно прав старший опер Всеволод Чердаков - в основе всех
позднейших сюжетов о любовных хищениях с международными осложнениями лежит
история этрусской Василисы Прекрасной ("этрусски", по теории Чердакова,
разговорное сокращение от "это русские").
Прав кагэбист, создавший свою лингвистическую теорию не в тиши
мягкого кабинета, а в полевых условиях пространственно-временной дыры от
провалившегося в века Саркофага. Кстати, Киеву опять повезло: в результате
знаменитого Карпатского землетрясения 199... года, Четвертый Реактор
заодно с Саркофагом хитроумно рванули на волю сквозь земной разлом в
обратном направлении пространства-времени, прободав сквозную дыру аж до
самых шумеров. Ищи-свищи! А из той дыры, как из рваной торбы, в Этруссию
посыпались оборванцы-богатыри всех времен и народов на любой причудливый
женский вкус.
Прав, прав Всеволод Чердаков! Таких бы спецов нам побольше - горя бы
не знали.
Закроем "Дело".
4
Что происходило в дальнейшем на родине Василисы Васильевны - тоже
доподлинно известно.
Кое-как отстроившись с братской помощью племени Кагэбэ через пять лет
за четыре года, узнали богатыри от проезжих гишпанских купцов-близнецов,
перегонявших велосипеды в Армению, о погибели супостата и о воцарении
Василисы Прекрасной над Канальскими островами.
Сказывали купцы-близнецы, слезая с верблюдов и развязывая кушаки:
- Обижена ваша Василиса Васильевна на весь белый свет. Даров не
принимает, дипломатических сношений ни с кем не устанавливает, зато по
дешевке поставляет в Атлантиду девиц легкого поведения, сбивая цены на
мировом рынке.
И еще сказывали купцы-близнецы, не закусывая после первой чарки:
- Двинулась ваша Василиса Васильевна на сексуальной почве почище того
циклопа. Наложила на Гишпанию непристойную дань - подавай ей каждую ночь
нового жениха в раскладную койку. Не любит, вишь, в золотых кроватях
разнеживаться. "И чтоб был, - кричит, - как огурчик!" Губа не дура! А с
первым лучом солнца, коль не угодил жених, того служанки-амазонки - со
скалы да в море с камнем на шее. Никто еще не угодил, сказывают.
- Урезоньте ее! - слезно просят гишпанские купцы-близнецы братья Изюм
и Шолом Фордмазоны, закусывая после второй чарки кошерным бройлерным
куренком. - Это ж поголовное выбивание гишпанского семенного фонда! На вас
одна надежда!
Почесали богатыри в затылках. Вспомнили, как обидели сироту... Вот и
комплексует она.
- Нехорошо получается, - задумался Иван-дурак, вымахавший к тому
времени в первостатейного племенного быка-производителя - лишь железного
кольца в ноздрю не хватает. - Не пассаран получается.
А братья Изюм и Шолом развязали языки и сказывают после третьей
чарки, закусывая хлебом-солью и шматом сала:
- Слух идет по Древневековью: запаслись атланты достаточным топливом
и навострили лыжи на свои Кольца Урана. Надоело атлантам чужое небо
держать, надоело торчать затычкой в чужой озоновой дыре. "С озоном у вас,
- говорят, - порядок. С временем у вас, - говорят, - непорядок. Временная
дыра у вас". Время наше им, вишь, не нравится. Бросают нас на произвол
судьбы, черт с вами, вот вам дорога к непочатому континенту.
- Налей, Дунька, фармазонам на коня... На верблюда, то-бишь, - велит
Иван-дурак. - Авось чего еще вспомнят.
Выпили купцы на верблюда, похлопали Дуньку-шалую пониже спины:
- Хороша Дуняша, жаль, что не наша! - и сказывают Ивану на ухо:
- Пойди туда (не слышно "куда"), зайди к тому (не слышно "к кому"),
скажи, что после исходов атлантов разверзнется новый океан, и случится
потоп не хуже библейского. Там знают, что делать. На, закури "Кэмел".
5
Закурил Иван заморское зелье, призадумался.
Поздно понял Иван свою ошибку: промашка вышла, не ему досталась
Василиса Прекрасная... Больно стало Ивану, загрустил Иван; а гишпанские
верблюды напились днепровской воды, отбились от Полкана и Шарика, ушел
караван к горе Арарат, где братья Фордмазоны угодили в плен к янычарам,
пришлись ко двору, возвысились до тайных советников Осман-паши, сказывали
ему сказки, жили припеваючи и положили начало двум многочисленным
племенам: известным затурканным евреям - родоначальник Изюм, и знаменитым
франкмасонам, от которых все беды в мире - отец-основатель Шолом.
Тем временем взглянули богатыри свежим взглядом на свои шлакоблочные
хоромы-хрущебы Второго татаро-монгольского домостроительного комбината
"Имени шахтера Мамая", на терема, покрытые картонным шифером, на мазанки
под гнилой соломкой... Заскучали богатыри. Стало им себя жаль.
Чувствуют, чего-то им не хватает в этой жизни, а чего - не понятно.
- Слышь, атланты уходят... - говорит Емельян, который однажды
говорящую щуку из колодца времени вытащил, а потом на радостях спьяну на
печи по Этруссии ездил.
- Слышу, не глухой, - отвечает Демьян, который ту волшебную щуку в
уху запустил и богатырей той ухой так угощал, что все потравились.
- Кому ж, интересно, достанется атлантическое наследство?
- Василиске нашей, Прекрасной, кому ж еще? - бередит богатырям душу
боцман Себастьян, известный авантюрист, сбежавший из экспедиции Христофора
Колумба и затаивший зуб на самого адмирала. - У нее ж волшебное зеркальце
- забыли? Это ж тебе не автомат Калашникова!
Вот чего не хватает богатырям - лазерного зеркальца в титановой
оправе.
- С таким оружьем - да на ведмедя! - размечтался Роман (генетический
корень будущей царской династии).
- С таким оружьем - да на циклопа! - витает в облаках Ульян (находка
для Института марксизма-ленинизма - пращур семьи Ульяновых).
- С таким оружьем - да на атланта! - строит воздушные замки Ян
(Яшкина фамилия вообще была дьявольской, произносилась с оглядкой и
сплевывалась через левое плечо: Бронштейн!) А красные девицы тыквенные
семечки лузгают и над ними смеются:
- Тю, дурни! Развоевались!
- Раздел Атлантиды - это им не щук потрошить и не Дуньку делить!
Иван же дурак притушил окурок и молвил так:
- Делать нечего, придется нам, братья, спасать гишпанский семенной
фонд. Надобно построить морскую флотилию, отправиться на Канальские
острова, бухнуться головой в ножки матушке Василисе Васильевне, признаться
ей во всенародной любви и умолить ее вернуться в Этруссию...
Прикинули богатыри: а что, умно! Фонд - фондом, не в гишпанском
семенном фонде дело... Иван не совсем дурак - родимые морские царицы с
волшебными зеркальцами на дорогах не валяются...
- Ну, решили? - торопит Иван.
- Не нукай, не запрягал. А кто будет головой об пол в ножки бухаться?
Боязно богатырям. Подумать надо.
А вдруг, не дай Боже, глянет на них Василиса Васильевна и вспомнит,
как пять лет назад всем народом подбивали ее отдаться одноглазому?.. А
помнит ведь, не забыла... Страшно подумать! Как сверкнет синими-синими
очами, как вытащит из шикарной своей запазухи волшебное зеркальце...
- Головой об пол бухаться - это я на себя беру, отвечает Иван-дурак.
- Будет вам половой акт.
Понятно богатырям: у Ивана-дурака свой дурацкий интерес. Не нужно
Ивану волшебное зеркальце, а нужен Ивану половой акт. Охота Ивану-дураку
отведать настоящей любви с Василисой Прекрасной в Воздушном Замке на
походной койке.
- Да перед Ванькой ни одна баба не устоит, любая даст - хоть
Дунька-шалая, хоть царица морская! - убеждает богатырей Христофоров
боцман. - Скажем ей: гляди, чем плох? Во, вымахал! Хоть в зубы гляди, хоть
куда... Возьми, не бойся, пощупай. Попробуй на вкус, на цвет. Испытай!
Если Ванька не подойдет - другие найдутся. Выбирай мужа-регента при
царской своей особе, володей нами! А не то - не глянем, что царица
морская, а всей командой устроим тебе всенародную любовь. Тоже мне,
гишпанская королева! Гляди, все как на подбор: Баян-стихоплет,
Емельян-балбес, Кирсан-истукан, Колян-жлоб, Лукодьян-вахлак,
Прохан-придурок, Роман-буян, Саливан-бревно, Ульян-жиган, Харлам-кулак,
Яшка Бронштейн - тьфу, тьфу, тьфу - и множество других женихов, яко грязи.
Всех со скалы не перебросаешь, кого-нибудь да оставишь на развод, новых
богатырей народим.
Себастьян-боцман - известный хам. Ему легко говорить - народим.
Боцман не жених, а пропойца.
- А коль на развод не оставит?
- Тогда подадим в Кагэбэ заявку на быков-производителей из Рязанского
военно-политического училища, - отвечает Иван-дурак.
- А где флот возьмем, если строить лень?
- Я вам достану.
У Ивана-дурака на все есть ответ.
Ладно, в могиле прохладно. Любовь любовью, а надо бы Ивана женить,
чтоб девок поменьше портил, да заодно сообщить в Кагэбэ: библейский потоп
на носу, там знают что делать. Пусть спасают Этруссию от наводнения.
Сочинили челобитное заявление: "Нижайше просим воспомоществовать
нашей скудности...", снарядили Ивана победнее - телогрейка, лапти, сума
переметная; ушел Иван-дурак в дыру времени: туда - не знает куда, за тем
не знает за чем.
Взялся - ходи. Как в шахматах.
Быстро сказка сказывается...
6
Ушел, значит, Иван-дурак в столицу нашей родины Москву и сгинул. Нету
его месяц, второй...
Загрустили красны девицы по Ивану, вспоминают ненаглядного. Всем
Ванятка хорош - на спор лбом расшибет дубовый стол, добрый конь под ним
прогибается, а более ведра горилки Иван не пьет, во всем меру знает, да не
в постели - в постели он словно буйный тур, нет ему равных в Этруссии:
бьет копытом, бодает рогом, куда там Зевесову апису! Приговор свой девицы
помнят, да кто ж возьмет такой грех на душу?..
(Было дело: наточили вострый ножик, подослали ему Дуньку Дуру Шалую;
вернулась Дунька по утру чуть жива, упала на пороге, ножик обронила,
проспала весь день до вечера, а проснувшись, сказала, дрожа в коленках:
"Красота, - сказала Дунька, - спасет мир. Не могу таку красоту по живому
резать".)
Нет Ивана. Третий месяц пьют богатыри горькую, третью Луну пропивают.
Луна заглядывает в колодец времени - ау, Иван! Не видно Ивана. Всю горькую
из цистерны выпили, что в прошлую навигацию им из Кагэбэ доставили. Зима
на носу, белы мухи кружляют, а тут девки младые взяли за моду из дому
тикать.
Одна удрала, вторая...
- Куды?!
Отвечают Глаша-холера и Даша-фанера:
- На кудыкину гору рвать помидору. К матушке Василисе Васильевне
Рюрикс на Канальские острова в услужанки-амазонки. Имеем приглашение,
да-с! Она и приголубит, и замуж за атланта выдаст с неслабым приданным. От
вас дождешься!.. Не хотим в этой временной даре прозябать. Хотим носить
французские бюстгальтеры, видеть небо в алмазах, купаться в молочных
реках, пить шампанское "Мадам Помпадур" и закусывать кисельными берегами.
- Дуры-от! Амазонки-лесбиянки! Киселя вам лаптем хлебать не
перехлебать, в французских бюстгальтерах воду носить не переносить!
- От таких слышим! Прощайте! А Ивану-дураку, кобелю, передайте: все
одно ему это дело отрежем!
- От, дешевки!
- Жмоты!
Последнее слово всегда за ними.
Пятая удрала, шестая - Танька-пустая и Сонька-толстая.
Совсем обеспокоились богатыри. Кричат в колодец времени:
- Эй, Иван! Чтой-то стало холодать! Поспешить надобно! Давай
флотилию, слышь?
А из колодца шепелявое эхо:
- Шиш-шиш-шиш-шиш-шиш-шиш-шиш-шиш-шиш-шиш-шиш...
Видать, долго дело делается... Родить можно! Богатырям хуже нет, чем
ждать, рожать и догонять. Богатырям уже невтерпеж.
Весна пришла, лютики-цветочки, самое время для половых актов и
атлантических походов. Девиц на цепи держат, чтоб не бегали. Куда там! По
утру просыпаются - десятая удрала, одиннадцатая - Роза-заноза и
Муза-стервоза. Кричат богатыри в колодец времени (большой такой колодец,
квадратный, из него разрушенный саркофаг до сих пор торчит):
- Чаво так долго, Иван?
А эхо им отвечает:
- Путч у нас здесь, распад империи, переворот говна в природе. Пришла
на Лубянку какая-то хунта, ревизует оперативные планы, сворачивает
стратегические программы - ужас что! "Баобабы! - кричит, - бабоебы!
Комитет Государственных Безработных!" Слова-то какие знает!.. И уходят
андроповские еще кадры в отставку, двух слов связать не могут, окромя:
"Што делаеца, што делаеца!.." Жгут архивы, пепел летит, в Москве из-за
пепла затмение солнца. Но ваше дело правое! Скажите "спасибо" оперу
Чердакову - уходя в отставку, хватило ему последних сил подписать
челобитную и дать той бумаге ход. Так что хунту пока обошли на повороте,
крутанули колесо истории по спирали в нашу пользу. Погодьте малость еще.
- А кто это говорит?
- Много знать будете. Лучше запишите в "Повесть Временных Лет" - жил,
мол, в вашем светлом будущем добрый человек Всеволод Иванович Чердаков,
куратор ваш, Миклухо-Маклай, который вам к 7-му Ноября цистерну спирта
пожаловал. Мух не обижал, в подвалах Энкавэдэ никого не расстреливал, а
расставлял слова на бумаге, искал общие корни: Этруссия, Пруссия, Руссия,
Грузия... и делал из тех корней далеко идущие фальси... квалификации.
Выражаем ему в веках свою благодарность.
Поковыряли богатыри в носах. Эху легко говорить - "погодьте малость
еще". А тут пятнадцатая удрала, шестнадцатая - Лида-обида и Люба-либидо. А
Файка-наводчица и Нинка-уборщица ждут не дождутся вызова от матушки
Василисы Васильевны - как только, так сразу! Беспокоятся богатыри - это ж
прямое нарушение демографического равновесия! Вроде, как у гишпанцев, но
наоборот - у тех семенной фонд сеять некому, а у нас - не во что!
7
Как вдруг в одну безлунную ночь поднимается из колодца времени
башенный кран и некий незнакомец в десантном костюме "листопад" с
новеньким орденом "Дружба народов" передает этрусским богатырям в качестве
безвозмездного дара в порядке помощи слаборазвитым странам три подержанных
парохода Днепровской речной флотилии - "Новиков-Прибой", "Всеволод
Вишневский" и "Александр Корнейчук", а впридачу бездонный рюкзак "адидас"
с бутылочным жигулевским пивом.
- На, похмелись пока.
Принюхались богатыри - этрусским духом пахнет...
Пригляделись...
- Иван? Дурак!
- На себя не похож! - голосит Дунька-шалая.
И заводит Иван-дурак чужими словами да не свои речи:
- Канальские острова - это вам не Крыжополь, Атлантида - не
Мотовиловка, непочатый мериканский континент - не кукурузный початок. Есть
стратегический план... Ходи, Дунь, отсель стелить постель, не твоего ума
это дело... План, говорю, такой: прорваться с боем на Канальские острова,
напомнить Василисе Васильевне об ее коренном этрусском происхождении и
подписать договор о дружбе и сотрудничестве на вечные времена с
последующим продлением. Одним таковым государственным актом сразу решаем
кучу проблем, а именно: создаем военно-морскую геополитическую ось
"Этруссия - Эсэсэсэр - Атлантида", устанавливаем контроль над проливами, а
в перспективе над Суэцким и Панамским каналами, и, вообще, двигаем
этрусскую экспансию на Запад, в культурные страны - Рим там, Франция, вид
на Мадрид, - а не в сторону вероломного Востока, как это политически
безграмотно начнет происходить в Московии при царе Иоанне Грозном. Зачем
нам остров Сахалин на Востоке, когда открыть его можно с Запада?
Сомневаются богатыри:
- Ты ли это, Иван?
- Я.
- Откуда ты такой умный?
- От верблюда.
- Да есть ли во всем этом резон?
- Есть. Земля-то круглая.
Все-то он знает, Иван-дурак. Да и не дурак он уже, а полномочный
благодетель Кагэбэ в Этруссии, заместо ушедшего на покой Всеволода
Чердакова, который только фольклор записывал, снабжал их спиртом, шифером
и сарафанами, девок не замечал - тихий был человек, светлое ему будущее!
Выражаем ему в летописи свою благодарность.
- Воевать-перемать пора! - опять надрывается Себастьян-боцман. -
Обставим самого адмирала! Подплывет Христофор Колумб к своей Вест-Индии, а
я уже там, в белом костюме, и знать ничего не знаю: нету такой на карте!
Плыви, адмирал, мать твою драл, обратно! Возвращается он в Гишпанию, а я
уже там, в белом костюме, спасаю гишпанский семенной фонд. Да его на месте
Кондрашка хватит! Где Кондратий?
- Кондратий в хате. Его хата с краю.
- Ну? - торопит Иван-дурак.
- Гну, - отвечают богатыри.
Боязно богатырям. Девиц вызволять - святое дело; а проливы, ось,
экспансия на Запад - это уже политика, но другими средствами. И хочется, и
колется, и мамка не велит. Воевать - не мать-перемать, как думает боцман.
Подумать надо... Глянет на них Василиса Васильевна пламенным взглядом,
вспомнит как склоняли ее к половому акту с циклопом... Страшно подумать!
Как вытащит из крутого декольте волшебное зеркальце, как поймает
солнечного зайчика...
Будет им Цусима, погибель эскадры и оптимистическая трагедия вместе
взятые.
- Значит не желаем помогать грядущим поколениям? - прокурорским тоном
спрашивает Иван-дурак и вытаскивает из рюкзака автомат Калашникова. - Это
как получается? Получается, ОНИ, ваши потомки, от себя последнее отрывают,
ВАС, пращуров своих, одевают-обувают, поят-кормят, лечат-строят, а ВЫ,
значит, собрались жить долго и счастливо за ИХНИЙ счет? Когда будем
правнукам долги отдавать?
Такая постановка вопроса. Если так - то, конечно. Иван теперь не
дурак, а Иван-атаман. Приказ есть приказ. Совесть надо иметь. Грядущим
поколениям, внучатам нашим, долги отдавать надо.
Под матом боцмана и дулом автомата перебрали судовые машины,
проконопатили, перекрасили, сдали пивные бутылки, переспал Иван с
Дунькой-шалой, и, с богом отдали концы.
8
Плывут.
Плавно плывут себе вниз по Славутичу из варяг в греки, а у
Днепропетровских порогов опять призадумались... С Богом ли плывут? Ох,
осерчает матушка Василиса Васильевна, ох, осерчает! Как нахмурит брови
черные, как вытащит из французского бюстгальтера колдовское зеркальце... И
никого на развод не оставит. Гишпанцев, конечно, жаль, а себя еще жальчее.
Переволокли корабли за пороги да так и плывут - с Богом ли, без Бога,
- плывут и не знают, что не успеют выплыть в Эвксинский Понт, как капитан
Богдыхан сладкими речами соблазнит команду и темной ночью уведет
"Новикова-Прибоя" в Колхиду за золотым руном. Руна они там не найдут
(сказки все это про золотых баранов), зато Никодим-рвань, Трофим-пьянь и
Максим Хрен С Ним уважительно переименуются в Никодим-хана, Трофим-хана и
Максима Хусима, перемногоженятся, разведут виноград "Изабелла", будут пить
долго и счастливо и поплатятся за этакое вероломство собственными
потомками лишь в бериевские времена, до которых еще дожить надо.
Так оно и случилось, по вышенаписанному: ночь прошла, а
"Новикова-Прибоя" и след на воде простыл.
Пуще прежнего закручинились мореплаватели. Опять за свое:
- Ох, осерчает матушка Василиса Васильевна!
Но Иван-дурак снял автомат с предохранителя:
- Не трусь, этруссичи! Вперед, на Царь-Град! Даю три дня на
экспроприацию города!
Делать нечего, пошли на Царь-Град.
А что делать?
Взяли по привычке Константинополь - византийцы сами открыли ворота,
чтобы не лезли через забор; три дня грабили награбленное - хозяева радушно
выставили залежалый товар лицом, а все ценное надежно попрятали;
снасильничали всей флотилией трех гетер - те сами подставились с
превеликим удовольствием; прибили на вратах еще один щит и уснули
богатырским сном; а капитану Абраму только того и надобно - он мудрыми
словами убедил команду, переименовал "Александра Корнейчука" в "Шолом
Алейхема" и увел его к пляжам Тель-Авива, где запросил политического
убежища. Команда с воем и плачем дала исполнить над собой обряд обрезания,
переженилась на дщерях израилевых, занялась коммерцией, жила ничего себе и
дала начало мировому космополитству, чтоб ему пусто было.
Остался один "Всеволод Вишневский".
На палубе - оставшийся цвет нации, полный корабль дураков; а на
капитанском мостике - контр-адмирал - Иван-дурак. Стоит, в трубу глядит,
командует:
- Лево руля, право руля! Держи права, болван!
А сам крупными буквами в неведомом алфавитном порядке, старательно
огибая национальный вопрос, записывает в судовой журнал всех случайно
оставшихся - для представления к высокой правительственной награде, не
иначе.
Откроем судовой журнал "Всеволода Вишневского"...
9
СПИСОК НАЛИЧЕСТВУЮЩЕГО СОСТАВА
1. Иван-атаман
2. Адам-первач
3. Андриян-партач
4. Абдурахман-стукач
5. Аверьян-оберпалач
6. Боян-стихоплет
7. Богдан-сексот
8. Вагран-банкомет
9. Варлаам - нисколько не пьет
10. Севастьян-лоцман
11. Себастьян-боцман
12. Степан-колодник
13. Демьян-подводник
14. Душан-сводник
15. Джан - блядский угодник
16. Емельян-балбес
17. Епифан - с дуба слез
18. Фарман-летчик
19. Гурам-наводчик
20. Герман-графоман
21. Григорьян-молдаван
22. Гурьян-цыган
23. Гасан-наркоман
24. Гаолян-китаец
25. Гуан-засранец
26. Христиан - крещеный маланец
27. Аврам-хитрован
28. Адриан-болван
29. Абрахам-хам
30. Аллан-грубиян
31. Арам - Хачатурян
32. д"Артаньян-донжуан
33. Агдам - в рог дам
34. Бертран-тапер
35. Бенциан-старпер
36. Баклан-масон
37. Буридан-осел
38. Валаам-баран
39. Вардан-профан
40. Вильям-шарлатан
41. Ван - пьян в драбадан
42. Валерьян - в ж... пьян
43. Джонатан-шарманщик
44. Еруслан-карманщик
45. Жак-Жан-обманщик
46. Зурман-банщик
47. Иоанн - отставной козы барабанщик
48. Исфахан-обормот
49. Иоган-живоглот
50. Исраэлян - Пол Пот
51. Индиан - за падло сойдет
52. Калям - корабельный кот
53. Кирьян-мурло
54. Киприан-фуфло
55. Касьян-смутьян
56. Кирсан-хулиган
57. Кристиан-корефан
58. Ксан-братан
59. Кориолан-истукан
60. Конан-куклуксклан
61. Куросава-сан - японский пахан
62. Колян-жлоб
63. Корвалан-русофоб
64. Куприан-толоконный лоб
65. Курбан-чурка
66. Лукьян-урка
67. Лукодьян-вахлак
68. Максимильян-вурдалак
69. по Мартьяну плачет ГУЛАГ
70. Марьян-трус
71. Мари-Хуан - гишпанский хранцуз
72. Митрофан-баптист
73. Нурсултан-сатанист
74. Натан-троцкист
75. Октавиан-морфинист
76. Онан-онанист
77. Оман-коллаборационист
78. Осман-турок
79. Прохан-придурок
80. Пехлеван-грек
81. Полуян-абрек
82. Приян-говновоз
83. Полкан - корабельный пес
84. Роман-буян
85. Рахман-душман
86. Руслан-мент
87. Рустам - тайный агент
88. Ромэн-нацмен
89. Роллан-супермен
90. Салам-бревно
91. Саливан-дерьмо
92. Селифан - болотное чмо
93. Салтан-дуэлянт
94. Султан-пасквилянт
95. Стефан-дровосек
96. Северьян-генсек
97. Саддам-гомосек
98. Темиркан-шайтан
99. Толян-магадан
100. Тристан - влюбленный болван
101. Тигран - Петросян
102. Тельман - Гдлян
103. Ульян-жиган
104. Феофан - держи карман
105. Фатьян-пьянь
106. Фанфан-рвань
107. Фернан-дрянь
108. Харлам-кулак
109. Хуан-батрак
110. Хасан-ишак
111. Шалам - половой маньяк
112. Штефан-дебил
113. Юлиан-некрофил
114. Юстиниан-славянофил
115. Юран-мудозвон
116. Ян - сам не знает кто он.
117. Да еще Ерема - не все дома. Этот в
трюме кочегаром, тихий человек; он не в
счет.
118. Да еще Кондратий - остался в хате.
Его хата с краю; не забыть подпалить,
хорошо сгорить.
Подпись:
Батька их морской - Иван-атаман.
10
Иван список пишет, а богатыри на Ивана волками смотрят - того и
гляди, набросятся! Ворчат:
- Куда ни кинь - всюду клин. Налево пойдем - направо придем. Земля,
вишь, круглая... Выходит - порочный круг. Прямо пойдем - костей не
соберем. А наверху - Иван-дурак с автоматом. Богдыхан - удрал, Абрам -
слинял, а мы, дураки, не успели - Царь-Град грабили!..
- Но вы же коренные этруссичи! - взывает к патриотизму Иван-дурак. -
А те кто? Иноверцы, инородцы и проходимцы. Иноходцы, от! Вы должны
правильно понимать всемирногишторический момент. Дыра во времени дается
нам в непосредственных ощущениях с вероятностью один раз в десять
миллиардов лет. Прикиньте сами, болваны: вселенные рождаются, живут и
коллапсируют, а такой пространственно-временной дырищи, как наша, никто
никогда не видывал. Значит что?
- Ну, что? Не знаем.
- Значит, нужно в полной мере использовать эту дыру в интересах
Мировой Революции Всех Времен и Народов от неандертальцев до наших дней!
- Да на кой ляд тебе, Ванятка, всемирно-гишторическая революция? -
урезонивают его. - Поплыли лучше домой, мы тебе гарну дивку знайдем, с
похмелюги девка хорошо помогает. Чем Дунька-шалая тебе плоха?
- А девиц-дочерей ваших кто вызволять будет? - играет Иван на
отцовских чувствах.
- Наших-то? Наши дуньки в молоке не утонут, киселем не подавятся,
нигде не пропадут, сами домой придут!
- А Василису Прекрасную вам не жаль? - давит на жалость Иван.
- Ну, это еще глянуть надо, какая она такая распрекрасная. Пять лет -
не ближний свет. Жаль-то ее, может и жаль, да всех баб не пережалишь, а
эту голыми руками не возьмешь. У нее ж волшебное зеркальце, забыл? Ни
меч-кладенец, ни пуля-дура, ни штык-молодец...
- Заладили - пули-фули, штык-огурец... - играет автоматом Иван-дурак.
- Сильно умные! Всех умников первыми запущу к Василисе в койку, а потомков
ваших до сорокового колена сотру в порошок! У меня в Кагэбэ на всех
потомков досье заведены.
- Много досьев-то?
- Кругом-бегом, ровным счетом - тридцать миллионов папок с тесемками
на всех Демьяновых, Емельяновых, Романовых, Ульяновых и Бронштейнов во
всех веках и поколениях, не считая близких и дальних родственников - на
тех отдельно.
- Ого-го!
- То-то! Гляди у меня! Полный вперед, болваны!
11
Из тридцати миллионов папок с тесемками откроем одну - досье на
самого Ивана-дурака.
С фотографии глядит субъект с оселедцем на бритой голове, с завитой в
колечки бородой и с прижмуренными от фотовспышки глазами.
Узнаем, что рост Ивана Ивановича Иванова - 2 м 11 см, размер лаптей -
49-й. Особые приметы: "глаза сине-синие, косая сажень в плечах, а
специфическая мужская деталь в состоянии эрекции - длиной, примерно, по
собственный локоть". (Воспроизведен стиль кагэбистского документа.)
Задержан сотрудниками милиции на Киевском вокзале г. Москвы "в разорванной
телогрейке, в лаптях и в крайне возбужденном состоянии от игры в
наперстки. Двумя пальцами подцепил за шиворот трех шулеров, вытряхивал из
них свои карбованцы и угрожал нанизать всю троицу, как баранов, на свой
возбужденный вертел." (Воспроизведен стиль милицейского документа.)
После длительных уговоров препровожден в привокзальное отделение
милиции, где сходу потребовал встречи с представителем КГБ. На ответ, что
сие племя недавно прекратило существование, с досады разломил головой
казенный письменный стол (акт о списании прилагается).
Освидетельствован дежурным врачом и направлен в "психоневрологический
диспансер". Введена лошадиная доза транквилизаторов, давшая обратный
результат: гонялся за санитарами, кулаком выбил железобетонную панель в
основании диспансера и, как был босиком и в больничном халате, ушел на
Лубянскую площадь и с постамента бывшего памятника Дзержинскому потребовал
приема в КГБ по личным вопросам.
Кричал: "Я люблю ее!"
Собрал вокруг постамента развеселую толпу. По оселедцю и бороде был
опознан из окна здания на Лубянке старшим оперуполномоченным Всеволодом
Чердаковым, сдававшим в тот день бывшие "дела" свои.
И далее: Иван Иванович Иванов насчет "любви" вполне успокоен. "Прошел
усиленные сокращенные курсы бывшей спецшколы КГБ, истории и бывшего СССР и
так называемого "марксизма - ленинизма". Обучен грамоте. В совершенстве
владеет кулачными боями и четырьмя арифметическими действиями."
Усидчив (если не в возбужденном состоянии). Неубежденный атеист: гром
не грянет - не перекрестится.
Принял присягу на верность: (чему? кому? - прочерк).
Присвоено внеочередное звание старшего лейтенанта бывшего КГБ.
Заблаговременно награжден орденом бывшей "Дружбы народов".
Оперативные позывные (агентурная кличка): "ВАНЕК".
Задание: заброшен в Древневековье "с целью подготовки благоприятных
исторических факторов для дальнейшего полноценного развития нашего
Отечества." (Весьма туманно. Читай: проливы, каналы, вид на Мадрид и,
главное, геополитическая ось "Этруссия - СССР - Атлантида" - без оси ни
одна телега не сдвинется.)
Закроем папку с тесемками.
12
Что еще происходило в то раннее Древневековое утро - доподлинно
известно.
"Всеволод Вишневский" пробирался к Геркулесовым Столпам по мелкой
луже тогдашнего Средиземного моря, пугая экономическое сообщество древних
греков, персов, римляней, египтян, ассирийцев, финикийцев, мидян,
андромедян, иудеев, гипербореев, ганнибалов, каннибалов, шумеров,
шмумеров, алеутов и обериутов - появление этого чудища было последним
предзнаменованием давно обещанного всемирного наводнения; все обитатели
Древневековья готовились к встрече: укрепляли берега, запасались водой и
продовольствием, угоняли в горы скотину, рабов и женщин; одни лишь
этрусские богатыри, будто проклятые всеми богами, уныло шли под дулом
автомата навстречу потопу, твердо веруя лишь в свою оптимистическую
коммунальную утопию - ту самую, при которой все как один утопают и, с
песнями, скопом идут ко дну.
Весело помирать за компанию!..
Весело, хотя и ничего смешного: народу вокруг полно, а не у кого даже
спросить дорогу - все рыла воротят.
Тем лучше. Обойдется Иван-дурак своим умом.
А Ванек уже предчувствовал себя полным адмиралом флота, почетным
членом Академии Наук и дважды Героем (Труда и Союза) с вручением ему
бронзового бюста на родине героя в поселке городского типа Ивано-дурацке.
Вокруг "Всеволода Вишневского" резвилось последнее стадо вымирающих
плезиозавров, на Италийском сапоге торжественно дымил Везувий, готовый
разразиться от переполнявших его чувств перед библейским наводнением;
солнышко было еще молодое, девственное, незапятнанное; оно подрумянивало
снизу сдобные облака, а те с ветром исполняли для Ивана-дурака в
синих-синих, как глаза Василисы, древневековых небесах произвольную
программу фигурного катания - то пухлую Дуньку-шалую изобразят в
откровенной позиции, то скачущий силуэт папиросного джигита
Казбека-чебурека, а то и грандиозные, на все небо, атлантские замки,
похожие на московские высотки или на башни Кремля, но с вопросительными
знаками на шпилях заместо пятиконечных звезд - кто успел те звезды
увидеть, тот помнит.
Будто спрашивали облака:
- Куда плывем, Иван?
Будто предупреждали облака:
- Возвращайся к Дуньке, Иван! Тикай отсюдова! Не ходи туда - не знаю
куда, а то угодишь в гишторию!
Но Иван не внимал вышним предупреждениям. Обойдется Иван-дурак без
ценных вказивок.
А кто из нас внял бы - на месте Ивана? Кто из нас не захотел бы
угодить в Гишторию? Какой патриот - а мы ли не патриоты? - не заложил бы в
Кагэбэ последнюю душу, чтобы, как Иван-дурак, с высоты капитанского
мостика нашего светлого будущего поучить уму-разуму своих неразумных
прапращуров? Взять и бросить им вниз на палубу:
- Все у вас, прадеды, через задний проход! ТО - НЕ ТО, а ЭТО - НЕ
ТАК!
- А как? - спросили бы прадеды, задрав головы и приставив ладони к
ухам. - Просвети нас, темных, Ванек! Тебе сверху видней. Куда ж нам плыть?
Отвечай уверенно:
- Туда рули! - и, как Ленин с балкона Кшесинской, указывает рукой
направление. - А делать надо вот как: вот ТАК. Понятно? Слушай сюда,
объясняю сначала: ТАК, ТАК и ТАК. Ясно?.. Экие вы дурные!.. Сначала делаем
ТАК-ТО, потом ЭДАК-ТО и в результате получаем ТО-ТО. Ну?.. Ну, народ! Беда
мне с таким народом. Объясняю на примерах. Например: князю Игорю на
половцев запретить ходить, а Баяну - песни петь, и слова не давать! Киев
перенести в Москву еще до Батыева нашествия. Купим у деловаров-ирокезов
Манхэттен и назовем его не Нью-Йорком, а Ново-Городом. Совершим первое
кругосветное мореплавание, бесовскую энергию Ионы Грозного используем в
мирных целях на строительстве Ленинграда, Петровский флот откроет у нас
Австралию, а самолет Можайского взлетит еще до рождения братьев Райт.
Усекли? Изменим детерминизм Гиштории! В результате, кругом на земле будет
процветать Государственная Безопасность, и нынешнее поколение наконец-то
будет жить в светлом будущем. Чего молчите?
Любой патриот заложил бы душу за такой монолог, но взойти на
капитанский мостик Гиштории сподобился только Иван-дурак. Дуракам везет -
ушел и вошел в Гишторию. Вот это уход - всем уходам УХОД, затмивший даже
уход самого Великого Старца, дошедшего аж до Астапово - а до этой станции,
между прочим, путь не близкий. Пусть патриоты помирают от зависти к
Ваньке-дураку, последнему представителю племени Кагэбэ - великому племени,
не уступавшему когда-то по численности и занимаемой территории тем же
ирокезам-деловарам, орде Чингизхана и наполеоновской Франции вместе
взятым, а по численности и могуществу военно-промышленного комплекса -
никакого сравнения ни в какие ворота.
Но что же Ванек услышал ответ?
Безмолвствуют богатыри.
"Не хотим Киева в Москве, - думают про себя. - Не хотим менять
детерминизм Гиштории, зачем нам это? Нам бы только горько пить, да сладко
есть, да громко петь, да тихо срать, да мягко спать. И достаточно."
Ну, народ!
А что с них возьмешь, если даже отпетые корсиканские пираты, не
убоявшиеся дымящего чудища и решившие взять юдище абордажем, поспешно
ретировались в ближайшую гавань, разглядев на капитанском мостике
"Всеволода Вишневского" косую сажень Ивана-дурака с орденом "Дружба
народов". Появление этого дурака, этой дружбы народов и этого "Всеволода
Вишневского" народы Древневековья предчувствовали и опасались еще тогда...
Тогда еще!
Неглупые были люди - кому во Вселенной охота связываться с племенем
Кагэбэ? Плыви, плыви, Иван...
Так что бедного Ивана-дурака пожалеть бы надо, не на тот
Гишторический пароход он сел, не туда плывет пароход.
Пожалеть бы его надо, да некому.
Кроме Дуньки-шалой.
Да еще, пожалуй, пожалела бы его Василиса Васильевна Рюрикс, если б
встретила. Со скалы да в море с камнем на шее.
Плывут богатыри. Все ближе и ближе к Геркулесовым Столпам подплывают.
Вдруг сверху крик вперед смотрящего:
- Маяк! - кричит. - Земля!
Смотрят богатыри: торчит из воды на горизонте маяк не маяк, обелиск
не обелиск, а плотницкая стамеска...
Торчит стамеска, небеса подпирает.
Что-то еще атланты выдумали?
13
Какой древневековый патриот не возжелал бы попасть из своего темного
прошлого в наше светлое будущее и поучить нас, своих правнуков:
- Что ж это вы, внучата? Об этом ли мы мечтали? Это ли вам завещали?
Что ж это вы с почвой сделали, с корнями? Кто страну разорил, кто страну
развалил, падлюки? В Москве грязь по ухи, Киев - мать городов захолустных,
в Питере хлеб по карточкам. Ни шила, ни мыла, редьки не стало с хреном! Мы
за вас кровь проливали, мы вам Казань брали - а вы? Где Казань? Эх, вы!..
Снять бы штаны, да выпороть!
Пусть завидуют патриоты: развяжем тесемки, откроем самое секретное
досье - после него история племени Кагэбэ завершилась - досье на:
"В.В.РЮРИКС-ПРЕКРАСНУЮ"
С фотографии пристально глядит какая-то размалеванная фря, без бровей
на средневековый манер, во хранцузской короткой стрижке "под бобика",
нисколько не похожая на юную княжну Василису.
Она ли это? Где толстая коса, где синие-синие глаза, где девичья
краса?
Она, Василиса... Что жизнь с бабой сделала - и всего-то за одну
пятилетку!.. Выцвели глаза, срезана коса...
Особые приметы: "глаза - жовто-блакытни. Правый глаз - цвета пожухлой
слоновьей кости с желтыми искрами, левый - блекло-голубой". (Воспроизведен
стиль кагэбистского документа.) Биография, родственники, был(а) ли за
границей: читай сказку сначала.
Тайный агент Атлантиды.
Агентурная кличка: "ВАСЬ-ВАСЬ."
Задание: заброшена в Эсэсэсэр и "внедрена в высший эшелон" племени
Кагэбэ (эшелон какой-то... Как видно правительственный бронепоезд) "с
целью полного разврата и окончательного развала вышеперечисленных
структур" (?), а также родственного им племени Капээсэс.
Что и совершила с превеликим хладнокровием при равнодушном
непротивлении высшего бронепоезда.
За этот подвиг по освобождении человечества от КГБ, КПСС и СССР
Василисе Васильевне Рюрикс-Прекрасной было присвоено высшее атлантское
звание "Хунта" ("Царица"), а задание на Лубянке взамен Смольного (со
Смольным еще решают - то ли открытый бассейн сделать, то ли овощной склад)
передано под Институт благородных девиц древневекового происхождения:
Любушке-голубушке, Дашеньке-зазнобушке, Палашке-милашке, Дуняше-птичке,
Глаше-сестричке, Ниночке-картиночке, Полюше-лапуше, Маняше-простокваше и
так далее.
Это о ней, о Василисе Васильевне, кричало эхо в колодец времени:
"Пришла на Лубянку какая-то хунта, всех трясет, ругается некультурно, ужас
что!"
Это слова Вась-Вась наутро после короткой агонии и кончины КПСС вошли
в Гишторию:
"НЕТУ ТАКОЙ ПАРТИИ!"
Это она возглавляла выездную парламентскую комиссию по проверке и
приему всех дел племени Кагэбэ:
- Кто это выдумал? - благожелательно спрашивала она, листая досье на
Ивана-дурака.
- Я, - застенчиво отвечал старший оперуполномоченный Всеволод
Чердаков.
- Молодец какой! А кто закрутил Колесо Гиштории? - спрашивала
Василиса Васильевна, разыскивая что-то в бывшем бериевском письменном
столе.
- Тоже я! - уже храбро отвечал старший опер и мысленно подставлял
грудь под орден "Дружбы народов" как минимум. - Это я закрутил Колесо
Гиштории по спирали!
- Почему именно по спирали? - удивлялась Вась-Вась. - Куда же я его
подевала?.. Не могу найти.
- Потому что она по спирали движется, - пояснил опер. Ему уже
чудилось появление из шухляды бериевского стола Ордена Ленина.
- Кто движется?
- Что? Не понял...
- Через плечо! Кто движется по спирали, спрашиваю? - хотела нахмурить
брови, да бровей нет, хмурить нечего.
- История.
- Куда ж это она движется? Нашла, наконец-то!
- Ну... Вперед и вверх. В светлое будущее.
Тут Василиса Васильевна вытащила из замусоренного всяким пыточным
инструментом бериевского стола лошадиный кнут, да как заорет - аж на улице
было слышно:
- Да ты что, сам Господь Бог, что ли?!.. Дур-рак ты! Ой, дур-рак! Это
тебе не Конституцию нарушать, а Древневековую формацию!.. Хватит держать
Гишторию за дешевку! По спирали только пьяные движутся, а Гиштория
движется по обстоятельствам! Понял? По камням да по ямам, а не по спирали.
И движется она не вверх, не вниз и не вперед, а как Бог на душу положит и
как обстоятельства позволят! А спираль не для того дела предназначена,
спираль вставляют в другое место... Показать куда? В утюг! Утюг ты глупый!
Эй, люди!
Вбежали люди.
- Выпороть его на конюшне! Как это "нету конюшни"?.. Тогда в гараже!
А что делать? Приказ! Люди думали - хуже будет: возьмут опера под
белы руки да выбросят из окна на лубянский асфальт, будто сам выпрыгнул. А
так - что ж, дело нехитрое: отвели историка в гараж и всыпали кнутом раза
два, галифе с него не снимая, чтобы не оскорблять человеческое
достоинство. Не сильно, но поделом - впредь будет знать, как гонять
Гишторию по спирали! Привели обратно, сидеть все же не мог, стоял на
ногах. И опять вопросы, вопросы:
- А кто? А что? А почему? А кто надоумил? А подать мне сюда
Ивана-дурака! Из-под земли достать!
А люди думают: "Што делаеца, што делаеца!.. Зачем временной
председательше высокой парламентской комиссии понадобился Иван-дурак? Мало
что ли дураков на свете - а этого из-под земли вынь да положь. Не иначе,
привести в исполнение стародавний приговор, без применения срока
древности. С нее станет - возьмет и отрежет Ивану это дело прямо в
бериевском кабинете. А законны ли подобные методы? А что скажет
конституционная комиссия? Выбрасывать подследственного из окна - одно
дело, а отрезать ему жизненный орган - совсем другое... Да и как ей подашь
Ивана? Иван - эвон где... Уже у Геркулесовых Столпов. Иван уже приплыл."
14
Приплыли богатыри.
Смотрят.
Видят: на горизонте торчит дворец не дворец, а Воздушный атлантский
Замок; промеж Геркулесовых Столпов стоит лестница не лестница, а
стремянка; и на ту стремянку взгромоздился атлант не атлант, а Атлантище!
Такого не видывали, о таком не слыхивали! Думали - атланты помельче; а
этот - страшное дело! Ни проплыть, ни проехать, ни извини-подвинься - весь
Гибралтарский пролив перегородил, на европейский Столп ящик с инструментом
поставил, на африканский - узелок с обедом, что жена завернула. Внешний
вид: рыболовецкие сапоги, замусоленная роба да старая шляпа - задрожали
богатыри, узнали ту фетровую шляпу от погибшего циклопа-техногена. Во рту
Атлантища торчат три шурупа, в глазу - параболический монокль. Облака
поочередно к нему подплывают, что-то он там в облаках отверткой крутит,
отвинчивает... Видать, электрик. Или сантехник. А может, и плотник: из
инструментального ящика стамеска в небо вонзилась, которую за маяк
приняли, - в Мадриде, небось, видна.
"С кем воевать-то? - дрожат богатыри. - С этим?..."
- Смываться надо, - шепчет Христофоров боцман.
Но поздно.
Чуткий Атлантище шепот услышал, обернулся, взглянул на "Всеволода
Вишневского" сверху вниз, сверкнул на солнце моноклем - этот прожектор
посильней волшебного зеркальца будет - слез со стремянки, три шурупа в
пролив выплюнул. Поднялась от трех шурупов волна морская по самые трубы,
бросила "Всеволода Вишневского" на Гибралтар-скалу. Богатыри в крик:
- СОС! - кричат. - СОС!
Тут и сказке бы конец, но Атлантище пальцем корабль на плаву
придержал, пока вода не схлынула и всех обериутов с острова Обериос не
смыла. Не стало обериутов, сгинули аки обры. Развязал Атлантище узелок с
обедом, что жена приготовила. Разложил на скале пять жареных быков,
поставил тыщеведерную бутылищу "Атлантического портвейна красного" да
любимую атлантскую закусь - банку малохольных мексиканских кактусов, вроде
наших бешеных огурцов, но ядреней. Портвейну из горла отхлебнул, кактусом
похрустел, быка обглодал, кости в Гольфстрим забросил на радость жадным
акулам. Поднялась от тех костей волна океанская выше крыши, но Атлантище
"Всеволода Вишневского" от цунами ногой отгородил, прошла мимо волна, всех
гипербореев с Борейского полуострова смыла. Не стало гипербореев, сгинули,
аки обериуты. Сожрал Атлантище второго быка, червячка заморил, и уже не
спеша взялся за третьего.
- Кто тут у вас капитан Иван-дурак будет? - лениво спрашивает, глодая
бычью ногу.
- Ну, я! - с гонором отвечает Иван-дурак.
- Ты?! Да ну?! Да не может быть! "Гэ" ты, а не капитан. Это знать
надо: "гэ" у цивилизованных атлантов самое страшное ругательство.
- Зачем пожаловал, Иван-дурак?
Молчит Иван. Что отвечать Ивану? Приплыл, дескать, двигать Гишторию
по шпирали? Накручивать ее на ось "Этруссия - Эсэсэсэр - Атлантида"?
Доел Атлантище четвертого быка, так и не дождался ответа. Икнул -
будто гром отдаленный пророкотал в поднебесье. Успокоил икоту глотком
портвейна. Последнего быка есть не стал, возложил бычью тушу на корму
корабля. От такого перегруза "Всеволод Вишневский" нос к облакам задрал, а
корму опустил в пучину морскую.
Хороший знак: провиантом делится. Наелся, значит. Сытый - не злой; а
все равно страшно.
Уравновесили богатыри быка на палубе, ждут - чего дальше будет?
А Атлантище поковырял в зубах заостренным бревном и стал учить
Ивана-дурака уму-разуму:
- Чего дрожишь, Иван? Не дрожи, не трону. Хочешь, значит, Ванюша,
угодить в Гишторию? Похвальное дело, но Гиштория, Ванек, - это неизвестно
как все было. ЧТО-ТО, конечно, БЫЛО, но неизвестно КАК. Запомни, Ванятка:
главное в жизни не "ЧТО", а "КАК". Главное, Ванюха, не содержание, а
форма. Все на свете "гэ", а интерес для Гиштории представляет только то,
КАК это "гэ" видоизменяется. Что было, то было; что будет, то будет;
может, вообще ничего не было и ничего не будет. И так бывает. Смирись, не
думай об этом, не бери в голову. Делай чего-нибудь руками, чтоб голова не
болела. Всяких дел много, а что именно делать - тоже не имеет значения,
там видно будет. Вот я - на обе руки мастер. Могу и плотником, и
сантехником, и электриком. Могу дифференциальное уравнение до ума довести,
могу твой корабль на орбиту забросить вместо спутника. Не бойсь, не
заброшу. Могу и за бутылкой сходить, и озонову дыру заштопать. Мною любую
дыру затыкают. За три тысячи верст киселя хлебать - всегда пожалуйста,
хоть жена не довольна. А я ей - молчи, дура!.. И ты, Иван, не будь
дураком. Умей чего-нибудь. Не хочешь на конвейере, или тачку катать - чини
чего-нибудь. Или на бензоколонке. Они там... - Атлантище ткнул пальцем в
небо, - они там любят, когда Иван при деле. Так им спокойней. Вот я -
чиню-починяю, все умею... Все ушли, меня оставили потолок держать.
Последним кого оставляют? Ивана. А как же! На Иване Земля держится. А не
хочешь робить - отдохни. Ляж, полежи, они из своего будущего не видят. А
увидят - скажи: отдыхаю, обедаю, наблюдаю, как оно есть в природе. Они
поймут - наблюдатель. Тоже нужно. А часов не наблюдай, на время не смотри
- опасно. Да и время всегда одно - без пяти минут чего-то. Ладно, мне
пора. Бывай, Иван, больше не свидимся. Там, наверху... - Атлантище опять
ткнул пальцем в небо и попал в подплывавшую черную тучку.
Сверкнула из тучки молния, попала в стамеску, Атлантище только плечо
отдернул.
- Там, наверху, так решили: барахтайтесь тут сами, хватит мне торчать
затычкой в чужой дыре. Сейчас побарахтаетесь... Бывай, Иван, здоров!
Допил Атлантище весь портвейн, ни капли богатырям не оставил (а в
тайне надеялись на ту каплю!). Инструментальный ящик на плечо водрузил, на
стремянку влез, дернул что-то там за черной тучкой, будто цепочку в
ватерклозете. Заурчала, забулькала черная тучка, расползлась, загремела,
зарокотала...
Поднялась из нее вода занебесная - дождь в ручьи превратился, ручьи -
в речные потоки. Уселся Атлантище поскорей верхом на стремянку, сказал
волшебное слово: "Ну!" и полетел по воздуху, махая створками, на
Канальские острова, благо рядом. Вошел там в Воздушный Замок, включил
зажигание. Взревели, загрохотали сорок тысяч техногенных циклопов, вышибли
из планеты Воздушный Замок, как пробку из шампанской бутылки. Поднялась
Вода до самого Неба; сошлись, закипели две Большие Воды - и не выдержала
небесная механика, подвела вселенская сантехника - прорвало во всевышнем
ватерклозете стяжку Пространства, вышибло клапан Времени, - распечатались
две Мировые Бездны, сразились две Сотворящие Силы: одна,
Сила-силенная-обалденная, потащила "Всеволода Вишневского" в Дыру
Пространства; вторая, Сила-силища-офигенная, напротив, поволокла его в
Колодец Времени.
Кто перетянет - Время или Пространство?
Чувствуют богатыри - конец подкрался. Закрутило их, завертело в
штопор между Временем и Пространством; не выбраться им из штопора! Плывет
мимо них во Мраке и Хаосе хищная рыба-белиберда, шагают сапоги всмятку,
летит дичь-перелетная, скачет сивая кобыла, катятся турусы на колесах, а
впереди зияет дыра от бублика.
Нету богатырям спасения.
Как видит Иван-дурак: плывет в этом Мраке корабельный пес Полкан,
держит в зубах последнюю их надежду - ту самую стяжку-черточку,
соединявшую Пространство со Временем, а Время с Пространством...
Не долго думая, ухватился Иван за хвост Полкана, ухватил Аверьян
Ивана за ноги, Богдан ухватил Аверьяна за плечи, Демьян ухватил Богдана,
Степан - Демьяна, Касьян - Степана... Кондрашка из хаты выскочил -
хватать-помогать! Иван кричит:
- Полный назад, Ерема!
Ерема - не все дома - в трюме кочегарит: полный назад!
Удержали Полкана с соломинкой...
А там и Девятый Вал Времени подоспел - подхватил ту соломинку и
поволок из гишпанцев в турки, из турок в греки, а из греков уже в варяги:
изменил Днепр-Славутич свое течение, докатил богатырей до Этруссии, влился
в колодец времени как в воронку и выбросил "Всеволода Вишневского в
Москва-реку на Речной вокзал.
15
Тут и сказке конец.
Набежали москвичи:
- Провиант доставили!
А тот жареный атлантский бык - как здание Моссовета!
Ели того быка всей Москвой три дня с утра до вечера. Всем хватило. А
гостям столицы - накося-выкуси! Ели так: за ушами трещало, в рот не
попадало. Так ели, что не заметили, как штатские дюжи молодцы похватали
богатырей под белы руки, покидали в черны вороны, повезли на Лубянку к
Василисе Васильевне.
Выходила царица морская на площадь Дзержинского.
Дураки ей в ножки головой об асфальт поклонялися. А она, богиня
японская, на них не смотрит, нос воротит, молвит сквозь зубы своим людям:
- Зла на них не держу, что с дураков возьмешь? Им закон не писан.
Посему - отправить их всех...
"По этапу", - думают люди.
- Кого на пенсию, кого на пособие по безработице. Ну, а этого... -
указала пальцем на Ивана-дурака, - этого ко мне в кабинет.
Поник Иван головой.
"Отвоевал Иван", - думают люди.
Завели его в кабинет, усадили на диван кожаный, оставили вдвоем без
свидетелей.
Подошла к дивану Василиса Васильевна, бросилась Ивану на грудь и
заплакала:
- Ох, устала я, Вань! Ох, устала я с циклопами воевать и корчить из
себя блядь прожженную! Я ведь, Вань, до сей поры не трогана, не
целована...
И так далее...
16
Много ли, мало ли лет прошло.
Колодец времени затянуло болотом.
"Всеволода Вишневского" переименовали во "Владимира Высоцкого".
Корабельный пес Полкан дожил до глубокой собачьей старости и сдох. С
почестями захоронен у ограды Цветного бульвара под развесистой липой.
Боцман Себастьянов, говорят, бросил пить-сквернословить, женился на
Авдотье Шалаевой; жили они в московской коммуналке прямо напротив
испанского посольства, хозяйством не обзаводились, то и дело в окно
выглядывали, все ждали вызова из Испании, и как только, так сразу уехали.
Дунька, говорят, довольна жизнью с гишпанцами.
Богатыри разбрелись по стране кто куда.
Емельянов лютыми зимами в Санкт-Петербурхе халтурит - печи кладет,
буржуйки ставит; а летом по украинской визе уезжает на Днепр-Славутич
ловить говорящую щуку в болоте времени. Демьянов устроился в
"Макдональде". Жарит-варит, деньги делает, друзей ухой угощает.
Романова украли памятники из общества "Память". Поят его, кормят,
спать укладывают и на руках носят как генетическую хоругвь конституционной
монархии.
Ульянова долго не принимали нигде на работу, и он ушел в подпольный
ЦК ВКПб, расположенный в подвале на Ленинском проспекте номер 33. Когда
цэкисты-вэкапэбисты выходят на демонстрацию, они поднимают Ульянова вместо
запрещенного красного знамени.
Теперь о Яшке Бронштейне.
Живет он в Одессе у самого синего-синего моря. В политику не лезет, в
Израиль не собирается, работает простым электриком - выкручивает где-надо
лишние лампочки, торгует лампочками на Привозе. Ранней весной промышляет
на берегу монетками, что летом дикари бросают в море, чтобы когда-нибудь
вернуться, - к весне те монетки волна выбрасывает. Попадаются даже центы,
иены и пфенниги - а это уже кое что, на водку хватает. Однажды выбросила
волна на берег в Лузановке древний металлический рубль с позеленевшим
лысеньким профилем Ульянова. Долго Янкель смотрел-разглядывал, никак не
мог вспомнить, где видел этого человека... Хотел было вернуть бесполезный
рубль синему морю, но передумал и спрятал зачем-то в карман.
Остальные - кто где. Живут себе, поживают. Никто не хочет попадать в
Историю.
"Ну, а Иван-дурак и Василиса Прекрасная? - может спросить иной
терпеливый читатель. - Когда же этой сказке конец наступит?"
И будет прав.
ЖИЛИ ОНИ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО - ПОКА НЕ ПОМЕРЛИ.
Василиса Васильевна работала директором Лубянского института
"БЛАГДЕВДРЕВПРО" (Благородных Девиц Древневекового Происхождения). Невесты
из института шли на расхват - Даша, Глаша, Любаша, Маняша, Наташа и даже
Параша. Иван плавал капитаном на "Владимире Высоцком", бороздил Понт
Эвксинский в каботажных рейсах, ходил в Стамбул и в Испанию, а вот в
Америку не хотел почему-то.
Расписались они, сыграли свадьбу, но виделись редко. Зато каждый год
под Рождество уезжали под Киев в Древнюю Русь, снимали селянскую хату и
все зимние каникулы без роздыху предавались НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ.
Чего и вам желаю!
Тут и сказке конец.
Сомерсет Моэм
(Перевод Бориса ШТЕРНА)
ВТОРОЕ ИЮЛЯ ЧЕТВЕРТОГО ГОДА
(Новейшие материалы к биографии Чехова)
К 50-летию со дня смерти
Антона Павловича Чехова
Пособие для англичан, изучающих русский язык,
и для русских, не изучавших русскую литературу.
1
Первая подробная и хорошо документированная биография Чехова на
английском языке написана Дэвидом Магаршаком и широко известна в Англии.
Она была оригинально переработана прекрасным английским писателем Уильямом
С.Моэмом, которого в России почему-то называют Сомерсетом Моэмом
(Сомерсетом звали его отца) для своего литературного эссе "Искусство
рассказа" и впервые издается в изложении на русском языке с необходимыми
дополнениями в свете ранее не известных и абсолютно неожиданных
документов. Цитаты из книги Моэма в дальнейшем не оговариваются.
Эта биография является хроникой блистательных чеховских побед -
вопреки бедности, обременительным обязанностям, мрачной среде и слабому
здоровью. Из этой интересной книги читатель должен знать следующие факты.
Антон Павлович Чехов родился 16 января 1860 года. Его дед Егор Михайлович
был крепостным, он скопил денег и выкупил себя и троих сыновей. Один из
них, Павел Егорович, со временем открыл бакалейную лавку в городе
Таганроге на берегу Азовского моря, женился на Евгении Яковлевне Морозовой
и произвел на свет пятерых сыновей и одну дочь.
Антон был его третьим сыном. Павел Егорович, человек необразованный и
глупый, был эгоистичен, тщеславен, жесток и глубоко религиозен.
[Необъективная, поверхностная оценка Моэма, другие биографы Чехова не
столь категоричны]. Много лет спустя Чехов вспоминал, что в пятилетнем
возрасте отец приступил к его обучению - каждый день бил, сек, драл за
уши, награждал подзатыльниками. Ребенок просыпался по утрам с мыслью:
будут ли его и сегодня бить? Игры и забавы запрещались. Полагалось ходить
в церковь два раза в день на заутреню и вечерню, целовать руки монахам,
дома читать псалмы. С восьми лет Антон должен был служить в отцовской
лавке с вывеской:
"ЧАЙ, САХАРЪ, КОФЕ, МЫЛО, КОЛБАСА
И ДРУГИЕ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ"
Под этим полуграмотным названием лавка и вошла в русскую литературу в
одном из рассказов Чехова. Она открывалась в пять утра, даже зимой. Антон
работал мальчиком на побегушках в холодной лавке, здоровье его страдало. А
позже, когда он поступил в гимназию, заниматься приходилось только до
обеда, а потом до позднего вечера он был обязан сидеть в лавке.
Неудивительно, что в младших классах Антон учился плохо и дважды оставался
на второй год. Своим одноклассникам он не очень запомнился. Так о нем и
писали: никакими особенными добродетелями или способностями не отличался.
По-русски это называется "ни то, ни се".
Когда Антону исполнилось шестнадцать лет, его неудачливый отец
обанкротился и, опасаясь ареста и долговой тюрьмы, бежал от кредиторов в
Москву, где два его старших сына, Александр и Николай, уже учились в
университете. Антона оставили одного на три года в Таганроге - кончать
гимназию. Он вздохнул свободно и "вдруг" обнаружил такое прилежание по
всем предметам, что стал получать пятерки по бесконечно ненавистному ему
греческому языку и даже давать уроки отстающим ученикам, чтобы содержать
себя.
А.П.Чехов: "Разница между временем, когда меня драли, и временем,
когда перестали драть, была страшная".
Через три года, получив аттестат зрелости и ежемесячную стипендию в
двадцать пять рублей, Антон перебирается к родителям в Москву. Решив стать
врачом, поступает на медицинский факультет. В это время Чехов - долговязый
юноша чуть ли не двух метров ростом, у него круглое лицо,
светло-каштановые волосы, карие глаза и полные, твердо очерченные губы.
Неприятным сюрпризом для Антона явилось то, что он, оказывается, говорил
на "суржике" [южнорусский диалект с сильным влиянием мягкого украинского
языка]: "стуло", "ложить", "пхнуть", "Таханрох"; а в прошении о зачислении
в университет слово "медицинский" написал через "ы" - "медицЫнский".
[Англичанам сразу следует запомнить, что слова "ложить" в русском языке не
существует. Только "класть".]
Семья Чеховых жила в полуподвальном помещении в трущобном квартале,
где располагались московские публичные дома [что-то вроде нашего
лондонского Ист-Энда прошлого века]. Отец нигде не работал - хотел, но не
мог устроиться, старшие братья учились, перебивались случайными
заработками и любили "покутить" в дешевых московских кабаках. Антону
пришлось взвалить на себя обязанности главы семьи. Он привел двух знакомых
студентов - они должны были жить и кормиться у его родителей. Студенты
давали семье 40 рублей в месяц, еще двадцать платил третий жилец. Весь
доход семьи вместе с таганрожской стипендией Антона составлял восемьдесят
пять рублей и уходил на прокорм девяти человек и на квартирную плату.
Вскоре переехали на другую квартиру, попросторней, но на той же грязной
улице. Студенты обитали в одной комнате, жильцу выделили отдельную
комнатку поменьше. Третью комнату занимал Антон с младшими братьями Иваном
и Михаилом, четвертую - мать с сестрой Марией, а пятая служила столовой,
гостиной, а также спальней братьям Александру и Николаю. Павел Егорович
наконец-то устроился работать приказчиком на продуктовом складе [в амбаре]
за тридцать рублей в месяц, обязан был там ночевать и приходил домой
только по воскресеньям и праздникам, так что на какое-то время семья
избавилась от этого деспотичного и неумного человека, с которым так трудно
было жить.
Антон любил и умел рассказывать смешные истории. Слушатели всегда
покатывались со смеху. Он решает попробовать писать небольшие
юмористические рассказы, чтобы облегчить тяжелое положение семьи - он
слышал, что журналы неплохо платят. Написал свой первый рассказ ["Письмо к
ученому соседу"] и отослал в петербургский журнал "Стрекоза". Однажды
вечером, возвращаясь из университета, купил очередной номер и увидел, что
рассказ напечатали. Гонорар за него причитался в пять копеек за строчку.
Строчек было 150, и гонорар составил 7 рублей 45 копеек. Первый успех
обнадежил. Чехов стал слать в "Стрекозу" по рассказу ли чуть не каждую
неделю, некоторые принимались, но другие возвращались с оскорбительными
комментариями, например: "Не начав писать, уже исписались". Литературные
нравы в те времена были не лучше современных. Чехов не очень-то обижался,
а отвергнутые рассказы пристраивал в московские газеты, хотя там платили
еще меньше, кассы редакций пустовали, и авторы должны были дожидаться в
коридоре, пока мальчишки-газетчики принесут с улицы копеечную выручку.
Первым, кто хоть как-то помог Чехову войти в литературу, был
петербургский издатель с легкомысленной фамилией Лейкин. Николай Лейкин и
сам писал юморески, за свою долгую жизнь написал их тысячи, ни одна не
осталась в литературе. Через много лет в конце жизни Лейкин, накачиваясь
водкой в литературных салонах, бил себя кулаком в грудь и гордо кричал:
- Это Я сделал Чехова!
Над ним посмеивались, но понимали, что в чем-то старик прав. Ранние
рассказы Чехова мало чем отличались от юморесок его литературных
собратьев, но в них чувствовался "свежак", как говорил Лейкин. Он подрядил
Чехова поставлять в свой журнал "Осколки" еженедельно по рассказу в сто
строк, положив ему солидный гонорар по восьми копеек за строчку, и строго
следил, чтобы не было ни одной лишней строки. Получилась жесткая, но
полезная школа для молодого писателя, потому что волей-неволей приходилось
вкладывать необходимое содержание в небольшой объем, т.е., писать кратко.
- Краткость - сестра таланта, - правильно говорил Лейкин молодому
автору, хотя эта фраза по традиции приписывается Чехову.
"Осколки" были юмористическим журналом; когда Чехов присылал что-то
мало-мальски серьезное, Лейкин сетовал, что автор не оправдывает ожидания
публики, но все-таки публиковал их. На чеховские рассказы обратили
внимание, он уже приобрел некоторую известность, однако навязанные рамки
размеров и жанра начали его тяготить, и тогда Лейкин, человек,
по-видимому, добрый и разумный, устроил Чехову договор с "Петербургской
газетой" - туда он должен был каждую неделю писать рассказы более длинные
и серьезные за те же восемь копеек строка. С 1880 по 1885 год Чехов
написал триста рассказов!
Они писались для заработка. Такая работа в искусстве презрительно
именуется халтурой. Но это слово надлежит выкинуть из лексикона
литераторов. (Кстати, в русском языке слово "халтура" имеет два значения:
а). "плохая работа" и б). "побочная работа"; к Чехову, конечно, это слово,
если и применимо, то только во втором смысле.) По себе знаю [Моэм], что
начинающий автор, открывший в себе страсть к писательству (а откуда она
берется - загадка, столь же неразрешимая, как загадка пола), если о чем и
мечтает, то о славе, но, уж во всяком случае, не о богатстве (хотя слава и
деньги часто гуляют рядом), и он прав, потому что первые шаги обычно
автору доходов не приносят. Но, становясь профессиональным писателем, то
есть таким, кто писательством зарабатывает на жизнь, он не может не
заботиться о деньгах, которые получает за свое искусство. Эти его заботы
читателя совершенно не касаются.
Чехов писал свои бессчетные рассказы и одновременно учился на
медицинском факультете. Писать он мог только по вечерам, после целого дня
учебы и работы в больнице. Условия для литературных трудов были
малоподходящие. От жильцов, правда, избавились. Семья переехала в квартиру
получше, но, как писал Чехов Лейкину:
"Я зарабатываю неплохо, а нет ни денег, ни порядочных
харчей, ни угла, где бы я мог работать. Денег у меня ни
гроша. С замиранием сердца жду первого числа, когда получу
из Питера рублей шестьдесят. В соседней комнате кричит
детеныш приехавшего погостить родича, в другой комнате
отец читает матери "Запечатленного ангела", кто-то завел
музыкальную шкатулку, и я слышу "Елену Прекрасную".
Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и
дело подходит ко мне и заводит разговоры то о медицине, то
о литературе. А как же, в медицине и в литературе все
разбираются! Ревет детеныш! Даю себе слово никогда не
иметь детей. Французы имеют мало детей, вероятно, потому,
что они рассказы пишут. Новорожденных же надо воспитывать
так: обмыть, накормить и выпороть, приговаривая: "Не пиши,
не пиши, не пиши!"
В 1884 году у Чехова открылось кровохарканье. В семье был туберкулез,
как видно, наследственный, и Чехов не мог, конечно, не знать этих
симптомов, но из страха, что опасения оправдаются, не соглашался
показываться специалисту, - такая мнительность для будущего врача
непростительна. Чтобы успокоить мать, он заявил, что кровотечение вызвано
лопнувшим сосудом в горле и никак не связано с чахоткой. В конце того же
года он сдал экзамены и стал дипломированным врачом. Несколько месяцев
спустя он наскреб немного денег и отправился в первый раз в Петербург,
куда его давно и настоятельно приглашал владелец "Петербургской газеты"
богатый издатель Суворин, но Чехов в шутку отговаривался, что у него нет
новых брюк. В каждой шутке есть доля правды, а в этой ее было все сто
процентов - Антон всегда донашивал брюки старших братьев.
До сих пор Чехов не придавал особого значения своим рассказам - он
писал их для денег и, по его же собственным словам, больше одного дня на
сочинение рассказа никогда не тратил, - однажды он на спор "на бутылку",
сидя на подоконнике, потому что негде было сидеть, написал за пол-часа
рассказ о пепельнице. Но, приехав в Петербург, Чехов, к удивлению своему,
обнаружил, что он - знаменитость. Казалось, его рассказы были так
несерьезны, однако тонкие ценители в Петербурге, бывшем тогда столицей и
центром культурной жизни России, разглядели в них свежесть, живость,
оригинальность. Чехову был оказан радушный прием. Он увидел, что к нему
относятся как к одному из талантливейших писателей современности. Издатели
журналов наперебой приглашали его сотрудничать и предлагали гонорары
гораздо выше тех, что он получал до сих пор. Современники описывают
следующий случай в редакции Суворина:
"Познакомив Чехова с сотрудниками своего
издательства, Суворин строго сказал им:
- То, что пришлет нам этот молодой человек,
немедленно ставить в номер, не редактируя!
- И не читая, - добавил Чехов и, выйдя из суворинской
бухгалтерии, отправился в хороший магазин и впервые купил
себе новые брюки."
Один старый и уважаемый русский писатель [Дмитрий Григорович] написал
Чехову восторженное письмо, призвал уважать собственный талант, оставить
легкомысленные рассказы, какие он писал до сих пор, и взяться за сочинение
серьезных произведений. Тот же писатель попросил тогдашних острых на язык
журналистов "не обижать Чехова", на что услышал в ответ:
- Да кто же Чехова обижает, дура?"
[В русском языке женское "дура" по отношению к мужчине звучит не
оскорбительно, а ласково-покровительственно.]
На Чехова все это произвело сильное впечатление, однако становиться
профессиональным писателем он не решался. Он говорил, что медицина - его
законная жена, а литература - всего лишь любовница. Чехов лукавил,
все-таки он был двоеженцем. Фраза "Лучший врач среди писателей, лучший
писатель среди врачей" - это о нем. В Москву он вернулся с намерением
зарабатывать на жизнь врачебной деятельностью, но о том, чтобы обзавестись
выгодной практикой, особенно не заботился. Многочисленные знакомые Чехова
присылали ему своих знакомых-пациентов, но Чехову "неудобно" было брать с
них деньги, и эти пациенты редко платили за визиты. Так он и жил - веселый
и обаятельный молодой человек с заразительным смехом. Он всегда был
дорогим гостем в богемном кругу своих приятелей. Он много пил - точнее, он
любил выпить, - еще точнее, он умел пить, - но, кроме как на свадьбах,
именинах и по праздникам, никогда не употреблял лишнего. Женщины к нему
льнули, у него было несколько романов, впрочем несерьезных. Чехов не хотел
жениться, боялся изменить сложившуюся жизнь [однажды, говорят, удрал чуть
ли не из-под венца, совсем как литературный персонаж Гоголя], и на этом
основании недоброжелатели распускали слухи о какой-то будто бы его
неполноценности. Чтобы покончить с деликатной темой чеховских "любовей",
откроем известные всей тогдашней Москве тайны: в разное время у него
гостили певица Эберле, художница Дроздова, писательница Авилова, артистка
Щепкина, бывшая невеста Эфрос, и, конечно, Лидия Мизинова, - к судьбе этой
женщины мы еще вернемся. [Известны и другие чеховские подруги, некоторые
из этих дам были замужем.]
Свидетельства современников о внешности Чехова удивляют,
воспринимаются как не вполне достоверные. Все кажется, что Чехов - это
невысокий хрупкий человек, со слабой грудью, с негромким, хрипловатым от
тяжелой легочной болезни голосом. Но вот художник Коровин вспоминал:
"Он был красавец. Вся его высокая фигура, открытое
лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие. У
него был низкий бас с густым металлом; дикция настоящая
русская, с оттенком чисто великорусского наречия;
интонации гибкие, даже переливающиеся в какой-то легкий
распев, однако без малейшей сентиментальности и, уж
конечно, без тени искусственности".
"Таханрох" и "ложить пинжак на стуло" остались в далеком прошлом.
Один чеховский биограф очень верно заметил, что люди жившие рядом с
Чеховым словно бы не в силах были увидеть его во весь рост. Когда
вчитываешься в мемуары, возникает впечатление, "что Чеховых было много",
каждый писал о каком-то своем Антоне Павловиче Чехове. Даже внешне Чехова
воспринимали по-разному: "мнительность, тихий голос" и "бас с густым
металлом" как-то не вяжутся. Для одних он был стеснительным, болезненным
интеллигентом в пенсне и в шляпе, для других - веселым, "своим парнем",
для третьих, завистников, - подзаборным пьяницей, литературным
халтурщиком, "певцом сумерек". У меня [Моэма] тоже, наверно, получается
какой-то свой Чехов - такой, которого я здесь описываю. Это очень важное
наблюдение: ЧЕХОВЫХ БЫЛО МНОГО. Я еще вернусь к этой теме.
Шло время, Чехов неоднократно ездил в Петербург, путешествовал по
России. Каждую весну, бросая немногочисленных пациентов, он вывозил все
свое семейство за город и жил там до глубокой осени. Как только в
окрестностях, становилось известно, что Чехов - врач, его начинали
осаждать больные, и, разумеется, при этом ничего не платили.
Для заработка он продолжал писать рассказы. Они пользовались все
большим успехом и оплачивались все лучше и лучше. Бывало, что в одном
номере "Осколков" выходило сразу несколько чеховских рассказов, зарисовок,
сценок, фельетонов, заметок, репортажей, и, чтобы не создавалось
впечатления, что журнал держится на одном авторе [а так оно и было],
приходилось брать псевдонимы. Не откажем себе в удовольствии привести
здесь далеко не полный список чеховских подписей: Антоша, Анче, Че,
Чехонте, Макар Балдастов, Брат моего брата, Врач без пациентов,
Вспыльчивый человек, Гайка N_5, Гайка N_0, 006, Грач, Дон Антонио,
Дяденька, Кисляев, Ковров, Крапива, Лаэрт, Нте, Прозаический поэт,
Пурселепетанов, Рувер, Рувер и Ревур, Улисс, Человек без селезенки, Хонте,
Шампанский, Юный старец, ...въ, Зет, Архип Индейкин, Василий Спиридонов
Сволачев, Известный, Захарьева, Петухов, Смирнова и так далее.
Однако жить по средствам у Чехова не получалось. В одном из писем
Лейкину он писал:
"Вы спрашиваете, куда я деньги деваю... Не кучу, не
франчу, долгов нет, я не трачусь даже на содержание
любовницы (любовь мне достается даром), и при всем при том
у меня из трехсот рублей, полученных от Вас и от Суворина
перед Пасхой, осталось только сорок, из коих ровно сорок я
должен отдать завтра. Черт знает, куда они деваются!".
Чехов опять переезжает на новую квартиру, теперь у него есть
наконец-то отдельная комната, но чтобы платить за все, он вынужден
вымаливать у Лейкина авансы.
В 1886 году у него опять кровохарканье. Он понимает, что надо ехать в
Крым, куда в те годы ездили ради теплого климата русские туберкулезные
больные, как в Западной Европе ездили на французскую Ривьеру и в
Португалию, и мерли и там, и там, как мухи. Но у Чехова нет ни рубля на
поездку. В 1889 году умер от туберкулеза его брат Николай, очень
талантливый художник. Для Чехова это - горе и предостережение, но вместо
того, чтобы подумать о своем здоровье, уехать в Крым, подлечиться, он,
получив Пушкинскую премию, высшую литературную награду России,
отправляется через всю Сибирь на край земли, на каторжный остров Сахалин,
бывший тогда [впрочем, как и сейчас] для России чем-то вроде нашей
Австралии 17-го века. На вопрос друзей "зачем?!", Чехов отшучивался:
"Хочется вычеркнуть из жизни год или полтора". К этому решению,
безусловно, привела сложная взаимосвязь разных причин - смерть брата,
несчастливая любовь к Лиде Мизиновой ("здоровье я прозевал так же как и
вас") и, конечно, нормальная писательская неудовлетворенность собой. Но
никто его так и не понял. Суворин: "Нелепая затея. Сахалин никому не нужен
и ни для кого не интересен". Буренин написал по этому поводу глуповатую
несмешную эпиграмму:
Талантливый писатель Чехов,
На остров Сахалин уехав,
Бродя меж скал,
Там вдохновения искал.
Простая басни сей мораль -
Для вдохновения не нужно ездить в даль.
Путешествие через Сибирь на Сахалин, пребывание на острове и
возвращение через Индийский океан в Одессу заняло 8 месяцев. Результатом
поездки явилась социологическая книга "Остров Сахалин", но ничего
художественного на сахалинском материале Чехов не написал. [Моэм не
обратил внимание на рассказ "Гусев", а современники не могли знать, что
"Островом Сахалином" началась в русской литературе "островная тема",
завершившаяся "Архипелагом ГУЛАГом" и развалом Советского Союза].
К 1892 году его собственное здоровье оказалось в таком плохом
состоянии, что провести еще одну зиму в Москве было самоубийственно. На
одолженные деньги Чехов покупает небольшое имение в деревне Мелихово под
Москвой и переезжает туда, как обычно, всем семейством - папаша с его
невыносимым характером, мамаша, сестра Мария и брат Михаил. У него подолгу
живет спившийся брат Александр с семьей. В деревню Чехов привез целую
телегу лекарств, и его опять начинают осаждать толпы больных. Он лечит
всех, как может, и не берет ни копейки в уплату. Крестьяне считают его
непрактичным человеком и то и дело пытаются "обдурить" [обмануть] -
подменяют кобылу на мерина той же масти, авось не заметит, темнят при
определении "межи" [земельных границ], но все постепенно улаживается.
2
Свои ранние рассказы Чехов писал очень легко, писал, по его
собственным словам, как птица поет. И, кажется, не придавал им особого
значения. Только после первой поездки в Петербург, когда оказалось, что в
нем видят многообещающего талантливого автора, он стал относиться к себе
серьезнее. И тогда он занялся совершенствованием своего ремесла. Кто-то из
близких застал его однажды за переписыванием рассказа Льва Толстого и
спросил, что это он делает. Чехов ответил: "Правлю". Собеседник был
поражен таким свободным обращением с текстом великого писателя, но Чехов
объяснил, что он просто упражняется. У него возникла мысль (и, по Моэму,
вполне дельная), что таким способом он проникнет в тайны письма почитаемых
им писателей и выработает свою собственную манеру. Кстати, Толстой часто
встречался с Чеховым, очень ценил его и даже написал к рассказу "Душечка"
похвальное предисловие объемом едва ли не большим самого чеховского
шедевра. Знакомство с Толстым являлось большой честью, великого старца
боялись и почитали, но Чехову не пришлось искать встречи с ним, автор
"Войны и мира", однажды зимним вечером прогуливаясь по Москве в валенках и
в зипуне [простая крестьянская одежда] и разузнав, что в этом доме живут
Чеховы, сам постучался к нему. У Чехова происходила очередная
артистическая вечеринка, пьянка-гулянка, дым столбом. Двери случайно
открыл сам хозяин, в подпитии, и онемел при виде знакомой по фотографиям
бороды и густых бровей.
- Вы - Антон Чехов? - спросил Толстой.
Чехов не мог произнести ни слова. Сверху доносились веселые женские
визги и песни.
- Ах, так у вас там девочки?!.. - потирая руки, воскликнул граф и,
отодвинув хозяина, взбежал, как молодой, на второй этаж. Вечеринка была
свернута, все занялись Толстым, а Чехов очень краснел и стеснялся.
"Хороший, милый человек, - говорил Толстой. - Когда я матерюсь, он
краснеет, словно барышня".
Чехова называли подражателем Толстого. Лев Николаевич сам с
удовольствием отвечал на эти обвинения:
"Вот в чем фокус: Чехов начинает свой рассказ, будто
цепляет свой вагон к моему паровозу, идущему из Петербурга
в Москву, едет зайцем до первой станции и, когда
возмущенный кондуктор уже собирается его оштрафовать,
Чехов пожимает плечами, предъявляет билет, и изумленный
кондуктор видит, что он, кондуктор, вошел не в тот поезд,
что поезд идет не в Москву, а в Таганрог, и тянет его
паровоз не толстовский, а чеховский. "Хоть ты и Иванов
7-й, а дурак".
Труд Чехова не остался бесплодным, он научился мастерски строить
рассказы. Небольшая трагическая повесть "Мужики", например, сделана так же
элегантно, как флоберовская "Госпожа Бовари". Чехов стремился писать
просто, ясно и емко, и, говорят, стиль, которым он писал, прекрасен. Мы,
читающие его в переводе, вынуждены принимать это на веру, потому что даже
при самом точном переводе из текста уходит живой аромат, авторское чувство
и гармония слов.
Чехова очень занимала технология короткого рассказа, ему принадлежат
несколько весьма ценных замечаний по этому поводу. Он считал, что в
рассказе не должно быть ничего лишнего.
"Все, что не имеет прямого отношения к теме, следует беспощадно
выбрасывать, - писал он. - Если в первой главе у Вас на стене висит ружье,
в последней оно непременно должно выстрелить".
Это замечание кажется вполне справедливым, как и требование, чтобы
описания природы и персонажей были краткими и по существу. Сам он владел
искусством с помощью двух-трех слов дать читателю представление, скажем, о
летней ночи, когда надрываются в кустах соловьи, или о холодном мерцании
бескрайней степи, укутанной зимними снегами.
Это был бесценный дар. Его возражения против антропоморфизма меня
[Моэма] убеждают меньше.
"Море смеялось, - читаем мы в одном из писем Чехова [о рассказе его
молодого друга Алексея Пешкова-Горького]. - Вы, конечно, в восторге. А
ведь это - дешевка, лубок... Море не смеется, не плачет, оно шумит,
плещется, сверкает... Посмотрите у Толстого: солнце всходит, солнце
заходит, птички поют... Никто не рыдает и не смеется. А ведь это и есть
самое главное - простота".
Так-то оно так, но ведь мы со дня творения персонифицируем природу и
для нас это настолько естественно, что нужно делать неестественные усилия,
чтобы этого избежать. Чехов и сам иногда пользовался такими выражениями,
например, в повести "Дуэль" читаем: "...выглянула одна звезда и робко
заморгала своим одним глазом". По-моему [по Моэму] в этом нет ничего
предосудительного, наоборот, мне нравится. Своему брату Александру, тоже
писателю, но слабому, Чехов говорил, что ни в коем случае не следует
описывать чувства, которые сам не испытывал. Это уж слишком. Едва ли нужно
самому совершить убийство для того, чтобы убедительно описать чувства
убийцы. В конце концов, существует такая удобная вещь, как воображение,
хороший писатель умеет "влезть в шкуру" своего персонажа и пережить его
ощущения. Но самое решительное требование Чехова к авторам рассказов
состоит в том, чтобы отбрасывать начала и концы. Он и сам так поступал, и
близкие даже говорили, что у него надо отнимать рукопись, прежде, чем он
возьмется ее обкарнывать, - иначе только и останется, что герои были
молоды, полюбили друг друга, женились и были несчастливы. Когда Чехову это
передали, он пожал плечами и ответил:
- Но ведь так оно и бывает в действительности.
Чехов считал для себя образцом рассказы Мопассана. Если бы не то, что
он сам так говорил, я [Моэм] никогда бы этому не поверил, на мой взгляд, и
цели, и методы у Чехова и Мопассана совершенно различны. Мопассан
стремился драматизировать повествование и ради этой цели готов был
пожертвовать правдоподобием. [Моэм разбирает некоторые рассказы Мопассана
и находит у них мало общего с чеховскими]. У меня создалось впечатление,
что Чехов нарочито избегал всякого драматизма. Он описывал обыкновенных
людей, ведущих заурядное существование.
"Люди не ездят на Северный полюс и не падают там с айсбергов, - писал
он в одном из писем. - Они ездят на службу, бранятся с женами и едят щи
[русское национальное блюдо из кислой капусты]".
На это с полным основанием можно возразить, что люди на Северный
полюс все-таки ездят, и если не падают с айсбергов, то подвергаются многим
не менее страшным опасностям, и нет никаких причин, почему бы не писать об
этом хорошие рассказы. Что люди ездят на службу и едят щи, - этого явно
недостаточно для искусства, и Чехов, как кажется Моэму, вовсе не то имел в
виду. Для рассказа надо, чтобы они на службе прикарманивали мелочь из
кассы или брали взятки, чтобы били или обманывали жен и чтобы ели щи со
смыслом - то есть, чтобы это был символ семейного счастья или же,
наоборот, тоски по загубленной жизни.
Многие чеховские фразы сразу сделались знаменитыми, а потом вошли в
обиход русского языка, и многие уже не знают, кто первым их произнес:
"Этого не может быть, потому что этого не может быть
никогда" - полная профанация доказательности.
"Волга впадает в Каспийское море" - глубокомысленное
изречение общеизвестных истин.
"На деревню дедушке" - письмо без адреса.
"Лошадиная фамилия" - неожиданное отпадение памяти,
невозможность вспомнить обычное слово.
"В Москву, в Москву, в Москву!" - крайнее нетерпение.
"Мы еще увидим небо в алмазах" -
иронически-недоверчивое отношение к будущему.
"Человек в футляре" - нудный, боязливый,
закомплексованный человек.
"Дама с собачкой" - одинокая интеллигентная женщина.
"Унтер Пришибеев" - тупой фараон.
"В Греции все есть" - смысл этого выражения понятен
только русским.
"По капле выдавливать из себя раба" и любимая фраза большевистских
унтер-пришибеевых: "В человеке все должно быть прекрасно!" - тоже
чеховские. Самые обыкновенные слова "хамелеон", "злоумышленник",
"попрыгунья", "хирургия", "налим", "чайка", "крыжовник", пройдя через
чеховские рассказы, приобрели в русском языке как бы дополнительный,
"чеховский" смысл. Таких слов очень много.
Врачебная практика, пусть и урывочная, сводила Чехова с людьми самых
разных мастей - с крестьянами и фабричными рабочими, с владельцами фабрик
и купцами, и со всякими крупными и мелкими чиновниками, игравшими в жизни
народа столь разорительную роль, и с помещиками, скатившимися после отмены
крепостного права к полной деградации. С аристократами и революционерами
он, насколько можно судить, в те времена не знался, Моэм помнит только
один рассказ под заглавием "Княгиня", в котором Чехов говорит об
аристократии, и небольшую повесть "Рассказ неизвестного человека", где
речь идет о народовольце, которому до чертиков "обрыдло" [надоело]
заниматься террором. Он с беспощадной откровенностью описывал пассивность
и никчемность помещиков, мерзость запустения в их хозяйствах; рисовал
горькую судьбу фабричных рабочих, живущих впроголодь и работающих по
двенадцать часов в сутки, для того чтобы хозяева могли покупать себе новые
имения; изображал вульгарность и корыстолюбие купеческого сословия, грязь,
пьянство, скотство, темноту и лень обираемых, вечно голодных крестьян и их
зловонные, зараженные паразитами жилища.
Чехов умел придать тому, что описывал, удивительную живость. Ему
веришь безоговорочно, как правдивому свидетелю событий. Но Чехов, конечно,
не просто излагал события, он наблюдал, отбирал, домысливал, комбинировал.
Кто-то из литературных критиков того времени [Розанов] удачно сказал о
методе Чехова: "Неслучайный подбор случайностей". В своей удивительной
объективности стоя выше частных горестей и радостей, он все знал и видел.
Он мог быть добрым и щедрым, не любя, ласковым и участливым без
привязанности, благодетелем, не рассчитывая на благодарность.
Старый писатель не был "дурой", он знал о чем говорил, такая
бесстрастность возмущала многих современных ему авторов, вызывала резкие
нападки, а некоторые попросту завидовали его славе - "никогда большим
писателем не был и не будет" [Михайловский], "средний писатель, временщик"
[Скабичевский], "возвеличивание Чехова до Пушкина и Гоголя - низкий обман
публики" [Ежов]. Но больнее всего Чехов переживал отношение к себе друзей
и знакомых. Он вырос в "обыкновенной" среде, был своим, обыкновенным
человеком, как все. Когда близкие наконец-то начали догадываться, "кто он
такой", многие не поверили, отвернулись от него. Некоторые узнавали себя в
чеховских персонажах и обижались. Конечно, Чехов брал своих героев из
жизни - где же их еще брать? - но это узнавание было слишком буквальным.
Его друг, прекрасный художник Левитан узнал себя в неудачливом художнике в
одном из рассказов и чуть не вызвал Чехова на дуэль. Его хорошо
воспринимали как домашнего врача, интересного собеседника, публикатора
смешных рассказов - это было понятно, это нравилось. Юморист, беллетрист -
да. Писатель? Великий русский писатель? Кто, Чехов?! Гордость русской
литературы?! Не смешите! Обывателю казалось, что человек, живущий по
соседству, покупающий хлеб в той же булочной, участвующий в совместных
кутежах - никак не может быть писателем. Писатели - это Пушкин, Гоголь,
Толстой или, на худой конец, Боборыкин с его нескончаемыми романами, или
даже Лейкин, живущий где-то далеко... пусть даже в Москве или в
Петербурге. Кто видел Пушкина или Гоголя? Кто знаком с Боборыкиным или с
Лейкиным? Никто. Писатель невидим, писатель недоступен, а Антошка Чехов -
какой же он писатель?
"Таханрох" постоянно напоминал о себе. Чехов все прекрасно понимал и
тяжело переносил глупые знаки внимания посторонних, зависть знакомых,
охлаждение друзей. Иногда даже становился похожим на своего знаменитого
Ионыча. Его изводили непрошенные визитеры.
"Мне мешают! - сердился он. - Только сяду за письменный стол - лезут
всякие рыла!"
У кого-то на именинах первый тост подняли "за присутствующего среди
нас классика русской литературы! Я не знал куда деться от стыда". В
ресторане "Славянский базар" какой-то купец узнал Чехова, поперхнулся
водкой и обрызгал свою даму. "Расстегай не дадут съесть спокойно!"
Беллетрист Ежов: "Чехову платят по 40 копеек за строку! За что?!"
Чехова обвиняли в равнодушии к событиям и общественным интересам того
времени. Один из тогдашних, а ныне забытых, литературных критиков
[Скабичевский] сказал, что "от своей беспринципности господин Чехов умрет
пьяным под забором". Чехов, кажется, обиделся, а фраза стала литературной,
исторической. Русская интеллигенция требовала от писателей, чтобы они
вплотную занимались социальными вопросами. Чехов же в ответ говорил: дело
писателя - показывать факты, а читатели пусть сами оценивают и решают, как
тут быть. Он считал, что от художника нельзя требовать рецептов разрешения
социальных вопросов. Для этого есть специалисты, писал он, вот пусть они и
судят общество, предсказывают судьбы капитализма, дают рецепты от
пьянства. Пусть каждый занимается своим делом. Это кажется справедливым.
"ЛИТЕРАТУРА ЕСТЬ ОПИСЫВАНИЕ ЛЮДЕЙ, А НЕ ИДЕЙ", - эта фраза приписывается
Чехову, хотя и не подтверждена документально. При всем том, что Чехов
старается быть предельно объективным и описывать жизнь как можно
правдивее, невозможно, читая его рассказы, не чувствовать, что жестокость
и бескультурье, о которых он пишет, коррупция, нищета бедных и равнодушие
богатых неизбежно приведут в конце концов к кровавой революции.
С перерывами, уезжая и возвращаясь, Чехов прожил в Мелихове пять лет,
и в целом это были счастливые годы. Он написал там лучшие свои рассказы,
за которые ему уже платили по очень высокой ставке - 40 копеек за строчку,
то есть почти шиллинг. Он принимал участие в местных делах, хлопотал о
строительстве новой дороги, на свои деньги построил для крестьянских детей
три школы. У него подолгу жил брат Александр, запойный пьяница, вместе с
женой и детьми, приезжали знакомые, гостили, случалось, по нескольку дней;
Чехов, правда, жаловался, что они мешают работать, но на самом деле уже не
мог без всего этого жить.
- Русские писатели любят, чтобы им мешали писать, - шутил он.
Несмотря на постоянное плохое самочувствие, он был всегда бодр,
дружелюбен, любил проказы и шутки. Иногда он уезжал "проветриться" в
Москву или Петербург, где не обходилось без возлияний. Во время одной из
таких увеселительных поездок, в 1897 году, у Чехова открылось сильнейшее
горловое кровотечение, и его пришлось поместить в клинику. Несколько дней
он висел между жизнью и смертью. До сих пор он отказывался верить, что
болен туберкулезом, но теперь врачи сообщили ему, что у него поражены
верхушки обоих легких и, если он не хочет умереть в самом ближайшем
будущем, надо изменить образ жизни. Чехов вернулся в Мелихово, хотя и
понимал, что оставаться там на зиму нельзя. Приходилось отказаться от
врачебной деятельности. Он уехал в Европу - в Биарриц, потом в Ниццу, а
оттуда перебрался в Ялту, в Крым. Доктора рекомендовали поселиться там
постоянно, (с врачами ему не повезло, этот совет был крайне рискован, зимы
в Ялте оказались похуже, чем в Москве), и на аванс, полученный от своего
друга и издателя Суворина, Чехов строит себе в Крыму дачу. Он по-прежнему
находится в самых стесненных финансовых обстоятельствах.
Невозможность заниматься лечебной практикой явилась для Чехова
большим ударом. Что он был за врач, я не знаю [Моэм сам был врачом]. После
окончания университетского курса Чехов проработал в клинике не более трех
месяцев, и методы лечения применял не особенно тонкие. Однако, как человек
со здравым смыслом и даром сочувствия, он, предоставляя свободу природе
больного, полагает Моэм, приносил не меньше пользы, чем иные
высокообразованные медики. Он консультировал Толстого, хотя тот
недолюбливал врачей; Пешкова-Горького, Левитана. Богатый опыт давал свои
плоды. Есть основания думать, что медицинская школа вообще идет писателям
на пользу. Приобретается бесценное знание человеческой природы. Медик
знает о человеке все самое худшее и самое лучшее. Когда человек болен и
испуган, он сбрасывает маску, которую привык носить здоровый. И врач видит
людей такими, как они есть на самом деле - эгоистичными, жестокими,
жадными, малодушными; но в то же время - храбрыми, самоотверженными,
добрыми и благородными. И, преклоняясь перед их достоинствами, он прощает
им недостатки.
В Ялте Чехов скучал, однако здоровье его поначалу пошло на поправку.
У меня [Моэма] не было до сих пор случая упомянуть, что помимо огромного
количества рассказов Чехов написал к этому времени две или три пьесы,
правда, не имевшие особенного успеха. Льву Толстому они не понравились, и
при встрече с Чеховым он жарко зашептал ему на ухо:
- Вам одному скажу, не обижайтесь: вы пишете пьесы даже хуже, чем
Шекспир.
Я бы затруднился придумать лучшую похвалу.
На репетициях этих пьес Чехов познакомился с красивой молодой
актрисой, которую звали Ольга Леонардовна Книппер. Он полюбил ее и в 1901
году, к неудовольствию женской половины своего семейства, которое он все
это время содержал, женился. [Моэм несправедлив - Мария Чехова не была
содержанкой, она добровольно посвятила свою жизнь брату, не вышла замуж за
полюбившего ее Левитана, вела хозяйство, исполняла обязанности секретаря.
Отношения с Ольгой у нее поначалу не сложились.] Ольга была творческой
натурой; условились, что она по-прежнему будет играть в театре, и супруги
бывали вместе, только когда Чехов приезжал в Москву, чтобы повидаться с
ней, или же когда она бывала свободна от спектаклей и ненадолго ездила к
нему в Ялту. Нормальную семейную жизнь наладить не удавалось. Даже в
редкие периоды пребывания Чехова в Москве Ольга не могла уделить ему
достаточно времени.
Бунин вспоминал:
"Часа в четыре, а иногда и совсем под утро
возвращалась Ольга Леонардовна, пахнущая вином и духами:
- Что же ты не спишь, дуся?.. Тебе вредно. А вы тут
еще, Букишончик? Ну конечно, он с вами не скучал.
Я быстро вставал и прощался".
Сохранились письма Чехова к ней, нежные и трогательные.
"Здравствуйте, последняя страница мой жизни!"
Улучшение здоровья Чехова продолжалось недолго, вскоре ему стало
совсем плохо. Он сильно кашлял, не мог спать. К то му же к его большому
огорчению, у Ольги случился выкидыш. Настроение было паршивое. Ольга давно
склоняла Чехова написать легкую комедию, этого, по ее мнению, требовала
публика, и он в конце концов, главным образом, видимо, чтобы выполнить
просьбу жены, приступил к работе над новой пьесой. Придумал название:
"Вишневый сад" и обещал Ольге, что напишет для нее выигрышную роль.
"Пишу только по четыре строки в день, - жаловался он, - но и от этого
страдаю невыносимо".
Пьесу он все же окончил, и она была поставлена в Москве в начале 1904
года. А в июне Чехов по совету лечащего врача отправляется в Германию на
курорт Баденвейлер. Один молодой русский литератор так описывал свою
встречу с Чеховым накануне его отъезда:
"На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не
то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто
маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным
лицом - до того был худ, изнурен и неузнаваем Чехов.
Никогда не поверил бы, что можно так измениться.
А он протягивает слабую восковую руку, на которую
страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не
улыбающимися глазами и говорит:
- Завтра уезжаю. Прощайте. Еду умирать.
Он сказал другое, не это слово, более жесткое, чем
"умирать", которое не хотелось бы сейчас повторить.
- Умирать еду, - настоятельно говорил он. -
Поклонитесь от меня товарищам вашим... Скажите им, что я
их помню и некоторых очень люблю... Пожелайте им от меня
счастья и успехов. Больше мы уже не встретимся".
Чехову было уже сорок четыре года. В Баденвейлере ему сделалось хуже.
Вечером 1 июля, укладываясь в постель, он настоял на том, чтобы Ольга,
весь день просидевшая с ним, пошла прогуляться в парк. Когда она
вернулась, Чехов попросил ее спуститься в ресторан поужинать. Но она
объяснила ему, что гонг еще не прозвонил. И тогда, чтобы скоротать время
ожидания, он стал рассказывать жене смешную историю, описывая необычайно
модный курорт, где много толстых банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть
англичан и американцев. В один прекрасный вечер в городок прибывает вагон
с устрицами, и все они собираются в ресторане, предвкушая утонченный ужин,
- а повар, оказывается, сбежал в этом самом вагоне, и никакого ужина не
будет. Чехов описывал, какой удар, какое разочарование в жизни испытали
эти избалованные люди. Один из них ушел к себе и застрелился. Рассказ
получился очень смешной, и Ольга от души смеялась. После ужина она опять
поднялась к нему - он спокойно спал.
Но потом ему вдруг стало совсем плохо. Был вызван врач-немец, он
делал что мог, безрезультатно, Чехов умирал. Он бредил, вспоминал о
каком-то японском матросе, которого видел на Сахалине. Говорил с ним о
железнодорожном вагоне с замороженными устрицами. Чехов не хотел, чтобы
его тело перевозили в Москву в вагоне с устрицами, но матрос настаивал.
Потом он очнулся и сказал этому матросу:
- Я умираю.
Но японский матрос оказался немцем. Врач-немец ничего не понял, хотя
что уж тут понимать; пришлось перевести:
- Ich sterbe.
Потом Чехов попросил бокал шампанского, чтобы забыться, облегчить
страдания. Шампанского не нашлось, немец, ни на что уже не надеясь,
разрешил выпить водки, такой опасной для туберкулезников, - попросту,
разрешил выпить отравы. Водки тоже не было, но у хозяина отеля нашлось
немного чистого медицинского спирта. Ольга заплакала и налила мужу полную
рюмку. Спирт неожиданно хорошо подействовал, пульс восстановился, японский
матрос исчез, Чехов уснул. Случилось чудо, в ночь с 1 на 2 июля 1904 года
произошел переломный момент в смертельной болезни. Утром дела пошли на
поправку, врач-немец удивленно развел руками - этих русских не поймешь, а
Чехов, очнувшись, слабо пошутил:
- Что для русского здорово, для немца - смерть.
Что же случилось в эту ночь? Чудесное исцеление или природное, но
редчайшее совпадение множества случайных обстоятельств - целебный воздух
Баденвейлера, рюмка чистого спирта, бестолковый врач-немец, видение
японского матроса? Вот что еще поразительно: в эту же ночь на второе июля
четвертого года в Москве умер от туберкулеза друг Чехова, молодой, но уже
очень известный русский писатель Алексей Пешков-Горький, "bourevestnik
revouluthii" [предвестник революции], как оценивали его современники. У
них осталось впечатление, что КТО-ТО в ту ночь стоял перед трудным
выбором, разменивал, сомневался - кого оставить, кого забрать, кто здесь
нужнее: предвестник революции или земский врач?.. Мистика или
совпадение?.. Алексей Пешков так и остался в истории русской литературы
молодым романтическим писателем, преждевременно сошедшим в могилу на самом
взлете, а Чехов остался жить.
Вообще, чем вызвано столь трепетное отношение интеллигенции к
личности Чехова? Безусловно, высочайшим писательским мастерством, - но не
только. Я внимательно разглядывал его фотографии. В самом деле, "Чеховых
было много". Вот сонный студент с одутловатым лицом, вот простой
деревенский парень с голубыми глазами, вот хитрый богатырь, похожий на
васнецовского Алешу Поповича, а вот замордованный пациентами земский врач.
Поражает, что некоторые портреты молодого Чехова удивительно похожи на
Иисуса Христа - худощавый молодой человек с высоким лбом, усами и
бородкой, длинными волосами. В Чехове мы ощущаем какую-то высшую тайну, о
его миссии в истории человечества ничего не говорилось, - наверное,
потому, что слово "миссия" к Чехову мало подходит. Верил ли Чехов в Бога,
в потусторонний мир? Кажется, нет. Не верил. Веру в Бога ему в детстве
отбил религиозный отец. Но иногда сомневался. Иван Бунин вспоминал, что
Чехов "много раз старательно, твердо говорил, что бессмертие, жизнь после
смерти в какой бы то ни было форме - сущий вздор. Но в другом настроении
еще тверже говорил противоположное:
"Ни в коем случае не можем мы исчезнуть после смерти. Бессмертие -
факт".
Смерть, жизнь, бессмертие... Чехов вроде бы допускал возможность двух
противоположных решений.
День второго июля четвертого года навсегда остался в памяти Чехова.
Им уже был написан "сюрреалистический" [Чехов посмеивался над
литературоведческими терминами] рассказ "Черный монах", в котором главного
героя преследует видение какого-то монаха, предвестника смерти. Подобным
видением для самого Чехова стал японский матрос, маленький узкоглазый
человек в тельняшке и в набедренной повязке, как у борцов "сумо",
появлявшийся в дни обострения болезни, мучавший, пугавший его до конца
жизни.
3
Кризис миновал. Осенью супруги смогли уехать в Италию, и Чехов почти
безвыездно прожил на острове Капри десять лет, пока окончательно не
выздоровел. Впрочем, от туберкулеза он никогда не излечился, но болезнь
уже протекала в медленной, вялой форме.
- Живем дальше, - вздохнул Чехов.
Он в то время почти не писал ничего художественного - "устал,
осточертело!" - [незаконченная пьеса без названия осталась в черновиках,
чеховеды между собой называют ее "Платонов"], но вел дневник и
впоследствии написал мемуарную книгу "Остров Капри" (явно перекликаясь с
"Островом Сахалином") о российских эмигрантах, которые после русской
революции 1905 года устремились зарубеж от преследования царских властей.
Ольга Леонардовна не могла жить без театра, она опять вернулась в Москву
на сцену, но Чехов, кажется уже не так сильно скучал, потому что на Капри
в отсутствие Книппер появилась Лидия Мизинова. Любовник ее бросил, она
окончательно разочаровалась в жизни, помышляла о самоубийстве, Чехов ее
утешал как мог. Все-таки, эту деликатную тему нам не обойти и здесь,
кажется, самое время кратко рассказать о его семейных отношениях.
Лидия Мизинова была сокурсницей и ближайшей подругой Маши Чеховой по
учительским курсам, Антон познакомился с ней еще в молодости. Возникла
любовь. Что между ними было - было или не было - не наше собачье дело, как
говорят русские. Лидия, красивая молодая женщина, хотела стать то ли
актрисой, то ли учительницей, то ли революционеркой - т.е., она сама не
знала, что хотела. Серьезный роман с Чеховым в молодости не удался, Лидия
(Лика) требовала к себе постоянного внимания, но Чехов всегда был поглощен
работой. "Здоровье я прозевал так же, как и вас", - сказал Чехов. Она
узнала себя в легкомысленной героине рассказа "Попрыгунья" [в этой же
героине себя узнали сразу несколько подруг Чехова], обиделась и уехала с
новым любовником в Париж. Ольга Леонардовна, наоборот, прекрасно знала,
что хотела, - она проводила время в Москве, на сцене. Она не умела вести
хозяйство, не умела готовить. Некоторые советские биографы осуждают Ольгу
Книппер за то, что она не сумела создать для Чехова нормального семейного
счастья, но, повторяю, давать оценки в таких делах не наше собачье дело.
Чехов сидел на Капри один, как когда-то в Ялте, питался отвратительно.
Мария Павловна жила в Мелихово, изредка приезжая хозяйничать к брату.
Кстати, Мария систематически уничтожала все письма, в которых бросалась
хоть малейшая тень на семью. Правильно делала, молодец! В ее короткие
наезды на Капри жизнь Чехова менялась к лучшему, он полнел, веселел, опять
принимался за надоевшую пьесу. Но Маша уезжала, и на Капри появлялась
потрепанная жизнью старая любовь - Лидия Мизинова. Ольга Книппер все
знала, ревновала, но не подавала на развод. Так и жили, не выясняя
отношений, три женщины в жизни Чехова: сестра, жена и любовница.
К Чехову в гости постоянно приезжал цвет русской интеллигенции того
времени: писатели Александр Куприн, Иван Бунин, Леонид Андреев, Викентий
Вересаев; артисты Шаляпин и Комиссаржевская, политические деятели,
нелегальные революционеры. Здесь Чехов однажды познакомился с Владимиром
Ульяновым (Лениным), другом умершего Пешкова-Горького, и внес свой
достойный вклад в ленинскую тему - в "лениниану", как называют этот род
литературы в Советском Союзе. Нелестная запись в дневнике о личности
Ленина, грядущего кровавого российского диктатора, о его горячности и
нетерпимости к чужому мнению, явилась причиной того, что "Остров Капри" до
сих пор не издан в Советском Союзе. Приводим эту важную запись полностью:
"Был у меня Шаляпин с очень странным маленьким
человечком по фамилии Ульянов (с рекомендацией ко мне еще
от живого Горького). Жутковато было читать эту
рекомендательную записку, похожую на послание с того
света. Покойник нахваливает Ульянова. Этот Ульянов,
оказывается, младший брат известного казненного
народовольца, продолжает дело брата и создал свою
марксистскую партию. Я пошутил, что "я тоже марксист,
потому что тоже запродался Марксу" [Чехов в то время
издавал свое собрание сочинений у скопидомного издателя
Адольфа Маркса]. Он [Ульянов] умеет говорить только о
политике, то и дело хочет что-то доказать, перебивает,
подпрыгивает, размахивает руками, чуть не дули под нос
тычет, переходит на крик... К тому же он очень маленького
роста и картавит. К тому же почти лысый, а где не лысый,
там рыжий. Голова его так огромна, что перевешивает,
раскачивает, тянет вниз все остальное тело, - так и
кажется, что он сейчас упадет и ударится головой о землю.
При разговоре с ним (если это можно назвать разговором)
мне приходилось нагибаться и смотреть под ноги на его
лысину, а Ульянов задирал голову и становился на цыпочки.
Я так и не понял, что он от меня хотел? Им всем [то есть,
революционерам] нужны деньги на революцию, и они
обхаживают тех прекраснодушных богатеев, вроде Шаляпина
или Саввы Морозова, которые склонны поиграть в эти игры.
Ульянов от Шаляпина не отходит, Шаляпин ему "деньги дает
на партию". Покойный Пешков возил для Ульянова через
границу прокламации в чемодане с двойным дном. Черт-те
что! Чем он их так охмурил? Зовет босяков к власти? Всех
людей он делит на "классы", как в гимназии, и уверен, что
управлять другими должен "рабочий класс". Я сам босяк, у
меня денег нет, но я все равно на это дело не дал бы ни
гроша. Странно, фабрикант Морозов дает деньги на то, чтобы
у него отобрали собственную фабрику, а разбогатевший босяк
Шаляпин поет пролетариям "Марзельезы". Экстравагантность?
Нет, глупость. Они же его и ограбят. О литературе Ульянов
имеет какие-то странные понятия. Льва Толстого называет
"зеркалом русской революции". Какое-то зеркало... Что-то
отражает... Лужа тоже отражает. Медный чайник тоже
отражает... Лев Толстой - чайник? Нет уж, господин
Ульянов, но на чайник больше похожи вы!"
Чехов и Ленин друг другу не понравились. Это имело свои отдаленные
последствия. Мемуарную главу об Ульянове Чехов назвал "Чайник кипит!", а в
конце жизни, вернулся к этой теме, написал и передал через Илью Эренбурга
[который был ликвидирован за это органами НКВД] в Париж известнейшую [на
Западе] повесть "Семья Гурьяновых", где в главном герое легко угадывается
Ленин. Это была последняя художественная вещь Чехова, повесть о
профессиональных революционерах, тема, к которой он в молодости не знал
как подступиться или просто не имел никакого желания копаться в темных
душах фанатиков. "В революцию уходят по-разному", - уклончиво говорил он.
Антон Павлович писал повесть очень тяжело, повторяя манеру "Рассказа
неизвестного человека"; в ней описывается крушение талантливой
интеллигентной семьи, которая, после неожиданной смерти отца, директора
провинциальной гимназии, как видно, "человека в футляре", державшего семью
в руках, ушла в революцию. Покушение на царя, казнь старшего брата,
отчуждение друзей и знакомых, бытовая неустроенность, скитания на чужбине,
аресты, тюрьмы, ссылки - вот содержание этой повести. Чехов часто
заканчивал свои рассказы "ничем", то есть, в его концовках не происходило
никакого завершающего события; в "Семье Гурьяновых" главное событие
все-таки произошло, цель жизни маленького человека была достигнута, он
совершил босяцкую революцию во имя счастливого будущего всего человечества
ценой гражданской войны, ценой жизни 15 [пятнадцати] миллионов тех же
босяков, крестьян, мещан, рабочих, купцов, буржуа, интеллигентов,
аристократов, и, наконец, самой царской семьи; для кого же он ее совершал?
Этого маленького человека теперь называют большим, великим, гениальным
человеком, а он, полупарализованный двумя инсультами, сидит в
кресле-качалке, таращит глаза, пускает слюни и мочится под себя.
Александр Куприн в своих воспоминаниях пишет:
"Думается, Чехов никому не раскрывал своего сердца
вполне. Но ко всем относился благодушно, безразлично в
смысле дружбы и в то же время с большим, может быть,
бессознательным интересом".
И это удивительно глубокое замечание. Оно говорит о Чехове больше,
чем все те факты его долгой биографии, которые я [Моэм] излагаю.
В 1910 году умер Лев Толстой. Как говорится, "The King is dead, long
live the King!" ["Король умер, да здравствует король!"] Чехова никто не
короновал, не назначал и не выбирал, но этого и не требовалось, он
естественным образом, по праву "наследного принца" возглавил русскую
литературу. Авторитет Чехова был беспрекословен. "Как хорошо, что в
русской литературе есть Лев Толстой! - говорил Чехов в молодости. - При
нем никакая литературная шваль не смеет поднять голову". Теперь
обязанности Льва Толстого перешли на Чехова, и по авторитету и по
старшинству в свои пятьдесят лет Чехов был первым. Генетическая
наследственная связь Чехова с Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым, Достоевским,
Толстым ни у кого не вызывала сомнений, но Чехова почти не знали на
Западе. Дело в том, что в начале века его издательские дела крайне
запутались, Чехов потерял права на свои произведения, попал в литературную
кабалу.
Мы уже упоминали об Адольфе Марксе. "Ничего себе сочетание имени и
фамилии!" - подумает современный читатель. Да, для нас это сочетание
кажется странным, с изрядной долей черного юмора, но следует помнить, что
в начале века о Марксе знали мало, а имя Адольф еще не было
скомпрометированно, было просто именем и не выглядело зловещим. Адольф
Маркс, обрусевший немец, был известным российским издателем. Еще в 1901
году он выгодно для себя купил на корню все произведения Чехова и уселся
на них, как собака на сене. Таким образом Чехов неожиданно попал в
литературную крепостную зависимость, в марксистскую кабалу. Маркс волен
был распоряжаться всем, что написал и напишет Чехов. Чехову советовали
плюнуть и разорвать договор. Но ему было "неудобно", все-таки Маркс
заплатил ему неплохие деньги, которые через два года были съедены
инфляцией. Начался бойкот интеллигенцией марксова издательства даже без
согласия Чехова. Маркс поздно почувствовал опасность и, хотя и отпустил
раба на волю, но от банкротства это его уже не спасло. Чехова наконец-то
толком перевели и прочитали на Западе. Эффект был потрясающим. Бернард Шоу
написал "в русском стиле" пьесу "Дом, где разбиваются сердца", Кэтрин
Мэнсфилд, почти неизвестная в России, находилась под сильнейшим влиянием
Чехова, если бы не Чехов, ее рассказы оказались бы иными; я [Моэм]
откровенно делал свои юношеские рассказы и пьесы "под Чехова". Моэм
говорит, что Чехов открыл для него Россию лучше, чем Достоевский, и
описывает, как в молодости с пылом взялся за изучение русского языка,
чтобы читать Чехова в оригинале, но его усердия ненадолго хватило.
Отношение друзей и знакомых тоже изменилось, они наконец признали
его. Антон жил где-то далеко, на острове Капри - вполне подходящее место
для великого русского писателя. Великий писатель не может бегать в
соседнюю лавку за чаем, сахаром, колбасой и бутылкой водки.
Моэм описывает, с каким интересом он читал сборник рассказов под
названием "Писатели, современники Чехова" и не мог поначалу сообразить,
чем же этот сборник интересен. Наконец понял. Удивительно: нельзя сказать,
что рассказы Боборыкина, Лейкина, Щеглова, Потапенко и многих других
написаны "хуже" чеховских. Все они были профессиональными писателями,
использовали одни и те же слова русского языка. Они писали о той же
российской действительности, брали те же сюжеты, описывали тех же
персонажей - купцов, телеграфистов, учителей, крестьян, актеров,
проституток, студентов, генералов, врачей. Почему же именно Чехов стал
"Чеховым"? Моэм понял: все дело в "чуть-чуть". Чехов заканчивал рассказ
там, где другие авторы писали еще одну фразу, еще один абзац, еще одну
страницу. Они начинали рассказ с вводящей подготовительной фразы, пролога,
вступления - Чехов вычеркивал. Это "чуть-чуть", говорит Моэм, и есть та
самая решающая мера таланта, неподдающаяся анализу литературной критики.
В 1913 году, за год до войны, Чехов получил Нобелевскую премию по
литературе. Он не отказался от премии, как Лев Толстой, небольшую часть
оставил себе, а 80 тысяч долларов решил пустить на строительство начальных
школ в подмосковных деревнях. Чехов прекрасно понимал, что "львиную долю
этой суммы растащат, разграбят чиновники, но хоть что-то останется!" До
этого он уже построил три школы на свои деньги, имел опыт. Его женщины
(Мария, Ольга и Лидия) были очень недовольны.
Хотя Чехов имел постоянные и разнообразные связи с Россией, но
экзотический Капри осточертел так, что он решил рискнуть здоровьем,
вернуться. Вообще, русских трудно понять с их тоской по туберкулезной
российской слякоти. В Петербург Антон Павлович приехал летом 1914 года,
перед самой войной. Его встречали как национального героя. Хуже -
национального идола. Студенты несли его на руках к автомобилю, барышни
бросали цветы ему и его женщинам - Ольге, Марии и Лике, не понимая кто из
них кто для Чехова.
Вскоре началась война с Германией. Деньги лежали в швейцарском банке,
и это спасло их. Теперь было не до школ. Чехов принял абсолютно
неожиданное решение: основал "Фонд Чехова" и пустил деньги... на партию!
Это было весьма разумно, а неожиданность состояла в том, что Чехов никогда
не был практичным человеком [если не считать первый московский год, когда
он привел в дом жильцов по двадцать рублей с носа], он был простой
тягловой лошадью, а уж просчитать такой хитроумный финансово-политический
ход вряд ли смог самостоятельно. Интересно, кто это ему присоветовал?
Распорядителем "Фонда Чехова" стал его племянник Михаил Чехов,
единственный в семье практичный человек, который в молодости мечтал стать
артистом, но после получения дядей Антоном Нобелевской премии пошел по
финансовой части, уехал в Париж, потом в Швейцарию и через каких-то десять
лет артистически преумножил капитал в десятки раз, сделав дядю
мультимиллионером. Большевики пытались добраться до основных капиталов
"Фонда" - но "...уюшки!" - ответил им Михаил Чехов.
Итак, Чехов не успел вложить нобелевскую премию в школы, но ОТДАЛ ЕЕ
НА ПАРТИЮ. Остров Сахалин и остров Капри не прошли для него даром. Чтобы
спасти всех от обездоленных, надо было помочь самим обездоленным.
Поразительно предвидение этого непрактичного человека: он начал скопом
скупать крайних ультра-революционеров - в 1915 году в разгар войны он
выделил 100 тысяч долларов - большие деньги по тем временам - на побег
заграницу группы видных ссыльных-большевиков, среди которых были Свердлов,
Розенфельд [Каменев], Джугашвили [Сталин] с условием прекращения ими
политической деятельности. Они подписали это обязательство и вышли из
игры, - кто удрал заграницу, кто растворился в российских просторах.
Вмешательство в политику этого мягкого, деликатного, больного человека
ничем не объяснимо. Или он к тому времени уже изменился? Программа помощи
ссыльным и каторжным принесла успех, многие большевики и левые эсеры были
куплены на корню, но повлияла ли эта акция на конкретное развитие
политических событий? В 1915 году большевики ни на что уже не надеялись,
сам Ленин безнадежно говорил, что "до революции мы уже не доживем, ее
сделают наши правнуки лет через сто". Следует ли признать прямое
воздействие Чехова на историю? Или его вмешательство в политику
ограничилось простой заменой, равной нулю - "шило на мыло", ушли одни,
пришли другие? Что было бы, если бы? Не в пример поверхностному Аверченко
и злому Бунину, Чехов так мудро объяснил и высмеял Ленина, что авторитет
"Ильича" был подорван даже в самой партии. Сразу же после Кронштадского
восстания Ленина тихо отстранили от власти, а сильный человек Лейба
Бронштейн [Троцкий], подмяв под себя более слабых соратников - Бухарина,
Зиновьева и других, еще мельче - Радека, Скрябина [Молотова], оказался
калифом на час - наверно, не вышел ростом, нужен был совсем-совсем
маленький. Таким диктатором оказался Сергей Костриков [Киров], а рядом с
ним и под ним маленькие и пузатенькие Хрущев, Жданов, Маленков... Но мы
сильно забежали вперед.
Чехов вернулся в Крым в свою резиденцию, где и пребывал до конца
жизни почти безвыездно..
Моэм с удовольствием вспоминает, как, будучи в сентябре 1917 года в
Петрограде в качестве тайного агента "Интеледжинс Сервис", по долгу службы
встретился с Александром Керенским, временным правителем России, склоняя
его от имени стран Антанты держать фронт и не выходить из войны с
Германией, а потом по неудержимому велению души нелегально съездил в
Москву в одном вагоне с какими-то пьяными дезертирами, которые на полном
ходу чуть не выбросили его из вагона, и искал встречи с Чеховым, который
ненадолго приехал туда из Ялты, но не получилось, Антону Павловичу не
захотелось встречаться с английским шпионом, а в октябре Моэму спешно
пришлось удирать от большевиков.
В 1920-м году при неудержимом наступлении красных на Крым, французы
по просьбе Врангеля [царский генерал, не путать с джинсами "Wrangler"]
подвели к Ялте военный корабль, и черный барон в домике Чехова упал на
колени и умолял нобелевского лауреата эвакуироваться во Францию. Чехов
отказался, но попросил Врангеля забрать с собой восьмилетнего украинского
хлопчика, родители которого, махновцы, погибли от рук большевиков.
Врангель смахнул слезу, перекрестил Чехова, поцеловал ему руку, взял за
руку хлопчика и взошел на корабль. Хлопчика звали Панас Вишневой. На
корабле он попал под покровительство французского шкипера, эфиопского
негра, а его необыкновенная судьба и судьба его правнука Сашка Вишневого
описана Моэмом в романе "Эфиоп".
4
Чехов и советская власть - тема неисчерпаемая.
"- Да тут ад! - сказал он однажды своим гостям о
советской действительности.
- А ведь вы сочинили палиндром, Антон Павлович, -
заметили Ильф с Петровым.
- Не помню - что значит "палиндром"?
- Это когда фраза одинаково читается справа налево и
слева направо.
Чехов удивился и повторил:
- Да тут ад..."
Антон Павлович почти 25 лет жил под советской властью, ни разу не
выезжая за границу и почти не покидая Ялты - один раз посетил в Коктебеле
Максимильяна Волошина, иногда общался в Феодоссии с Александром Грином,
когда тот был трезв, и предпринял несколько поездок в Симферополь за
какими-то совсем уже мелкими покупками - за "чаем, сахаром, мылом,
спичками, колбасой, керосином и другими колониальными товарами". Хлеб и
колбаса в СССР в начале 30-х годов в самом деле казались колониальными
товарами. В Ялту на дачу к Чехову валом валил самый разнообразный люд,
совсем как в Ясную Поляну при жизни Льва Толстого, но не все попадали к
нему - на Перекопе большевики проверяли паспорта и выясняли причины
приезда в Крым - не к Чехову ли? - то же повторялось в Симферополе, а в
Ялте у дачи писателя торчал милицейский пост. Летом день Чехова обычно
начинался в 6 утра. Он выпивал чашку кофе и до 10-ти писал "одну
страницу". Это было святое время. После завтрака начиналась "совслужба" -
прием посетителей, разбор жалоб, ответы на письма, звонки в Москву, в
Кремль. [Моэм описывает один день из жизни Чехова - что ел, что делал, кто
приходил]. Зимними вечерами читал при "лампочке Ильича". [Как видно,
какое-то русское электротехническое изобретение. Из писем Чехова: "От
большевиков в русской культуре останутся лампочка Ильича, папиросы
"Беломор" и женский День 8 Марта, все остальное пойдет прахом"]. Чехов
вполне осознал безответственный стиль советских департаментов, мог, когда
надо, повысить голос или ударить кулаком по столу. Русская эмиграция,
ненавидевшая всех, кто якшался с большевиками, не имела к Чехову никаких
претензий, хотя с большевиками и с большевистскими лидерами он общался
часто и разнообразно. Известный придворный художник Налбандян даже написал
соцреалистическую картину "Киров и Чехов на ловле бычков", но даже
белоэмигранты восприняли ее как откровенную липу.
[Моэм и эмигранты ошибаются... и не ошибаются. Киров приезжал на
велосипеде к Чехову из соседней Ливадии, и они не раз выходили в море на
рыбалку (не на такой ли вот рыбалке Чехов заступился перед Кировым за того
самого Сталина, которого он спас из туруханской ссылки в 1915 году? Этого
старого большевика, нажившего в Туруханске чахотку, преследовали в
Евпатории энкаведисты, и Киров, кажется, что-то сделал для несчастного),
но этот реальный факт совместной рыбалки с Кировым художественно выглядит
фальшиво - этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда.
Чехов очень хорошо чувствовал ложь правдивого факта. Когда Ольга
Леонардовна предложила ему прочитать неплохие стихи лирического поэта
Гусочкина, он отказался:
- Что это за фамилия для лирического поэта - Гусочкин?! Не буду его
читать.
- Ты, несправедлив, Антоша. Был спортсмен Уточкин, был поэт
Курочкин... Что же делать, если у него такая фамилия?
- Уточкин не из этой оперы, Курочкин был юмористическим поэтом, а
Гусочкину псевдоним надо брать!
Так и не прочитал.]
Иван Бунин в начале века:
"Я спрашивал Евгению Яковлевну (мать Чехова) и Марью
Павловну (сестру):
- Скажите, Антон Павлович плакал когда-нибудь?
- Никогда в жизни, - твердо ответили обе.
Замечательно".
Не знаю, не знаю, что тут такого замечательного или не
замечательного. В детстве Льва Толстого дразнили "Лева-рева" за то, что он
то и дело плакал. Я думаю, у Бунина, как и у многих мемуаристов, произошел
"перебор" профессиональной наблюдательности, когда каждому малозначащему
факту придается глубокомысленное значение. Тот же Иван Бунин, автор
"Окаянных дней", люто ненавидевший большевиков, обзывавший Ленина
"косоглазым сифилитиком" и ревновавший Чехова к Нобелевской премии,
прекрасно сказал в 1933 году в Стокгольме, переадресовав давнюю фразу
Антона Павловича о Толстом ему же самому:
- Как хорошо, что жив Чехов! При нем никакая советская шваль не смеет
называться русским писателем.
"Замечательно!" - скажу я [Моэм].
А швали было очень много. Большевики пытались поставить литературу на
конвейер, даже называли писателей "инженерами человеческих душ", и в эти
инженеры шли духовные босяки, лакеи и карьеристы вне зависимости от
происхождения, вроде графа Алексея Толстого. Они в художественных образах
прославляли доктрины большевизма, оболванивали полуграмотное население,
грызлись между собой. Были и другие, вроде модерниста Владимира Сорокина,
автора препохабнейших рассказов. Чехов его дух на версту не переносил, вот
неизвестная цитата из письма Корнею Чуковскому:
"Литература - это область человеческой деятельности,
которую можно представить чем-то вроде большого старого
надежного стола. На этом столе можно делать ВСЕ: обедать,
читать, строгать, пилить, делать уроки, писать жалобы,
кляузы и предложения, играть в карты, пировать во время
чумы, вкручивать лампочку Ильича, за этим столом могут
сидеть и царь, и сапожник, и нищий - он и монархичен, и
демократичен, и аполитичен, и анархичен одновременно; этот
стол вытерпит все: на нем можно танцевать голыми, под ним
(и на нем) можно спать - если спать негде. По нему можно
стучать кулаком. На нем даже можно заниматься любовью,
если сильно приспичило. Если какой-то школяр вырежет на
ножке стола неприличное слово, он поймет и простит этого
мальчишку - скажет: "Нехорошо, мальчик!" Он все стерпит. С
ним нельзя делать только одного: на этот стол нельзя
<...>. А Владимир Сорокин на него <...>. Какой из него
писатель, да еще модернист? Обыкновенный <...>".
[Чехов употребил слова "срать" и "говнюк". Как видим, Антон Павлович,
когда было надо, не краснел и не стеснялся в выражениях, советские
публикаторы эти слова стыдливо кавычат и многоточат].
Но в литературе дела обстояли не так уж плохо. Чехов любил известных
советских авторов Ильфа и Петрова. Они, конечно, каждый в отдельности не
тянули на Чехова, но дополняя друг друга, вдвоем - именно вдвоем! - как-то
странно напоминали молодого Антошу Чехонте - туберкулезный, очкастый,
задумчивый Ильф, веселый, долговязый, хлебосольный Петров. Наверно, Чехов,
глядя на них из под пенсне, вспоминал себя в молодости. Чехов ценил их
юмористику в советских газетах и журналах того времени и подарил им сюжет
для "Двенадцати стульев", как Пушкин Гоголю сюжет "Мертвых душ", -
впрочем, это уже похоже на литературную мифологию. Рассказы Зощенко и
Аверченко ему не нравились.
Важнейшим из искусств для большевиков являлось кино, самое
действенное зрелище для оболванивания масс, но они понимали, что в основе
всех искусств, даже любимого ими "кина", конечно же лежит литература. В
работе со словом у них был большой опыт, они инстинктивно понимали цену и
опасность талантливо расставленных слов на бумаге. Большевикам для
наведения порядка в советской литературе нужен был "литературный нарком"
[народный комиссар в кожаном "пинжаке" с наганом], требовался свой живой
классик, авторитет, представительская фигура - и Чехов был единственным
"типичным представителем" классической русской литературы, но он не был
своим, босяком. Похоже, им не хватало фигуры bourevestnika Алексея
Пешкова-Горького, вот когда сказался выбор второго июля четвертого года. А
Чехов... ну какой же из Чехова bourevestnik?
Вот чрезвычайно важное и парадоксальное наблюдение детского писателя
Корнея Чуковского:
"Снился мне до полной осязательности Чехов. Он живет
в гостинице, страшно худой, с ним какая-то пошлая женщина,
знающая, что он через две-три недели умрет. Он показал мне
черновик рассказа:
- Вот видите, я пишу сначала без "атмосферы", но в
нижней части листка выписываю все детали, которые нужно
сказать мимоходом в придаточных предложениях, чтобы
создалась атмосфера.
А та пошлячка, которая состоит при нем, говорит:
- Ты бы, Антоша, купил "кадиляк".
И я думаю во сне: какая стерва! Ведь знает, что он
умрет и машина останется ей.
Проснулся с ощущением, что мне приснилось что-то
важное, но не мог вспомнить. В следующую ночь мне опять
приснился этот же сон. Вот что я понял: Пешков-Горький был
слабохарактерен, легко поддавался чужим влияниям, плакал
на каждом пиджаке. У Чехова был железный характер,
несокрушимая воля. Не потому ли Горький воспевал сильных,
волевых, могучих людей, а Чехов - слабовольных,
беспомощных?"
Тут опять возникает казалось бы праздный вопрос: "что было бы, если
бы?" Как развивались бы события в России, если бы Чехов умер в критический
день второго июля четвертого года? Без него у большевиков были бы
развязаны руки? Был ли он для них сдерживающим моментом? Было ли им
НЕУДОБНО ПРИ НЕМ творить свои злодеяния? Но куда уж дальше звереть?
Властям он не то чтобы не помогал, он им мешал. Почему он их не боялся,
что говорил ему японский матрос, похожий на Ленина? В 30-х годах за чтение
и распространение новых произведений Чехова людей ссылали, сажали,
расстреливали. Мы уже упоминали об Илье Эренбурге, которому повезло - он
был застрелен в парижском кафе сотрудниками НКВД, и шуму было на весь мир.
Но другие (Клюев, Бабель, Пильняк, Леонов, Катаев, Фадеев, Шолохов - всех
не счесть) исчезали в полной безвестности в сибирских лагерях.
Что было бы, если бы? Что было бы, если бы старший брат Ульянова не
был повешен, а младший - жестокость вызывает в ответ только жестокость -
не ожесточился бы и не подался бы в Ленины? Из него получился бы отличный
министр юстиции, генеральный прокурор или даже премьер-министр вместо
Керенского. Что было бы, если бы второго июля четвертого года умер Чехов,
а Пешков остался жить? Праздные ли это вопросы? Для атеистического
человека ход истории предопределен законами, для человека религиозного -
история в руках божьих. И тот и тот согласны, что влияние человека на
историю возможно: верующий - по воле божьей, атеист - в некоторых
конкретных пределах; вот вопрос и тому и тому: может ли человек влиять на
Бога? может ли человек изменять законы природы? Что было бы, если бы
человек сделал то, а не это, если бы случилось то, а не это? Русская
присказка "Если бы да кабы..." сама по себе хороша, но любомудрием не
отличается.
Большевики ненавидели Чехова, но ничего не могли с ним поделать. В
20-30-х годах Чехов был очень богатым человеком, самым высокооплачиваемым
писателем в мире - его книги пользовались громадным успехом у западной
интеллигенции, его почитали как святого, ему платили огромные гонорары.
"Фонд Чехова" составлял пол-миллиарда долларов. Он давал большевикам
деньги на индустриализацию, электрификацию, здравоохранение, а завещание
было составлено так, что в случае смерти Чехова, большевики не могли
претендовать на эти деньги, теряли все. "Во второй раз Маркс меня не
проведет".
Теперь под ногами у Чехова вертелся маленький улыбчивый Киров. После
Троцкого он не спеша прибрал власть к рукам и сделался диктатором покруче
Ульянова. Известно юмористическое наблюдение Антона Павловича о пришедших
к власти маленьких людях:
"Среди большевиков почти нет людей высокого роста -
наверно, они эволюционировали так потому, что в целях
конспирации им приходилось прятаться в чемоданах с двойным
дном. И это после двухметровых Романовых! Петр, Николай
1-й и все Александры были великанами - вот только Николай
Последний подвел".
За подобные разговоры (да что там разговоры - мысли! - однажды в
"Правде" появилась статья, призывавшая людей "соблюдать умеренность в
мыслях"!) - за подобные разговоры людей расстреливали, а Чехова не могли
даже посадить на пароход и выслать заграницу, как это сделали с самим
Троцким. (Конечно, случались недоразумения - какой-то ГПУшный ялтинский
дурак однажды утром арестовал Лику Мизинову за политические разговоры в
хлебной очереди, но к вечеру, не дожидаясь звонка Кирова из Москвы,
приказал ее отпустить, а сам застрелился.) В чем тут дело? Боялись
международного скандала? Большевики никогда ничего не боялись, тем более,
они могли убрать Чехова всяких скандалов, например, медленно и успешно
залечить самыми обычными лекарствами - впрочем, Чехов уже не давался
врачам. В чем же дело? Прямого ответа нет. Останавливало ли их то, что
Чехов до революции "давал деньги на партию", а после гражданской войны
чеховский фонд субсидировал их сумасбродные программы? Вряд ли, тех же
Шаляпина и Савву Морозова большевики преспокойно ограбили [насчет Саввы
Морозова Моэм ошибается, он покончил с собой задолго до октябрьского
переворота], а без субсидий фонда большевики могли бы и обойтись, ограбив
взамен несколько дополнительных миллионов тех же колхозниц, студентов и
сталеваров. Может быть, просто: Бог хранил?.. Может быть Тот, Кто Выбрал
Чехова второго июля четвертого года, теперь чувствовал свою
ответственность за него?.. Чехова пытались ублажить, предлагали
руководящие посты. Представляю: Чехов - первый секретарь Союза Писателей
СССР! Помимо пионеров с барабанами, делегаций рабочих и колхозниц, они
подсылали в Ялту Ролана, Уэллса, Фейхвангера, Барбюса, других западных
визитеров. "Дурачки", - коротко сказал о них Чехов. Признаю, что западные
писатели, к которым я [Моэм] имею честь принадлежать (в Россию я уже не
рвался, большевики могли меня арестовать как английского шпиона, с них
станет), хотя и не были в прямом клиническом смысле дураками, но в своих
играх с большевиками вполне заслужили эту нелестную оценку. Мы не понимали
что происходит, нас легко было обмануть. Значит, и правда - дурачки.
[В русском языке слово "дурачок" звучит не прямо-оскорбительно, а с
ласково-сочувствующим оттенком].
Ялтинская киностудия была построена специально для обмана Чехова, как
потемкинская деревня для Екатерины Великой. "Чтобы снимать тут дам с
собачками", - прокомментировал он. [Непереводимый каламбур, слово
"снимать" в русском языке многозначно - "снимать [создавать] кинофильм" и
"снимать (подцепить) женщину"]. О художнике Налбандяне , о делегациях
пионеров, сталеваров и западных писателей мы уже говорили. Ялту вздумали
переименовать в Чеховск. Антон Павлович не согласился, потребовал назвать
город Антоново-Чеховском, наподобие Иваново-Франковска. Большевики
почесали в затылках и дали согласие. Но Чехов опять передумал и потребовал
назвать Ялту Красночеховском. Большевики заподозрили, что писатель над
ними издевается, но согласились и на Красночеховск. Тогда Чехов пригрозил
им грандиозным скандалом, и от переименования города отказались.
[Телеграммы с этими переговорами хранятся в чеховском фонде].
К концу жизни Чехов все больше стал напоминать своего знаменитого
персонажа Ионыча. Характер здорово испортился - еще бы. Если что-то не
нравилось, мог сорваться на крик, сердито стучал тростью. Когда Ольга
напомнила ему о рассказе "Ионыч", Чехов заинтересовался, нашел в собрании
сочинений и перечитал его. Он забыл об этом рассказе. Персонаж был очень
похож на постаревшего Чехова.
- Неплохо написано, - сказал он.
Усмехнулся. Опять его поняли буквально. То есть, совсем не поняли.
Сходство с Ионычем было, но не более того. На Ионыча скорее походил биолог
Иван Павлов, второй русский нобелевский лауреат. Чехову и Павлову
большевики позволяли многое - впрочем, они их и не спрашивали, а ругали в
хвост и в гриву.
В 1940 году отмечалось 80-летие Чехова. Он уже был глубоким стариком,
прикованным к креслу. Его старушки жили при нем, не ссорились и уже не
выясняли, кто из них "сделал Чехова". Приплыло, приехало, прилетело много
гостей, большевики объявили амнистию тем, за кого ходатайствовал Чехов -
громадный список.
В 1941 году при захвате немцами Крыма его не решились эвакуировать из
Ялты, а Черчилль, Рузвельт и Киров предупредили немецкое командование, что
они собственноручно расстреляют того, кто позволит себе хоть словом
обидеть Чехова. Немецкие солдаты и офицеры боялись появляться в районе
чеховской дачи. Теперь вместо милиции дачу охранял пост полевой
жандармерии, и это была нелегкая служба: "Как бы чего не вышло!", говоря
по-чеховски. Генрих Белль, будущий знаменитый писатель, в то время
молоденький солдат вермахта, такой же дурачок, как и я [Моэм] в
семнадцатом году, решил навестить Чехова, поклониться своему идолу, даже
перелез через забор, но был изгнан с территории дачи разгневаными
старушками Ольгой, Марией и Лидией, которые так берегли покой Чехова, что
тот прикрепил у входа объявление: "Осторожно, злые старушки!". После войны
советская пропаганда попыталась сделать из Чехова чуть ли не командира
подпольной организации, спасавшей крымских партизан и евреев, но Киров
поморщился, это был сильный перебор - ведь "Фонд Чехова" спас жизнь пяти
миллионам советских военнопленных, исправляя преступную политику
правительства, не подписавшего конвенцию о "Красном Кресте".
Антон Павлович скончался в Ялте именно в ТОТ день - второго июля, но
сорок четвертого года, вскоре после открытия второго фронта. Он до конца
был в ясном житейском сознании, но вряд ли уже отчетливо понимал, что
происходит в стране и в мире. И слава Богу! У постели умирающего на этот
раз дежурил не глухонемой немец, а перепуганный консилиум из пяти
академиков. Перед смертью опять появился прищуренный японский матрос,
похожий на Ленина. Опять они спорили о железнодорожном вагоне с устрицами.
Чехов после смерти хотел улететь в Москву на самолете - "никогда не
летал". Матрос возражал:
"Где я вам самолет возьму?"
Выбирали гроб - свинцовый или цинковый. Академики записали:
"Больной бредит, летает во сне".
За эти "полеты" их запросто могли сослать лет на десять на
строительство тоннеля с острова Сахалин в Азию под Татарским проливом.
Все было ясно.
Чехова временно похоронили в Ялте. Через пол-года, в феврале сорок
пятого, Рузвельт, Черчилль и Киров перед тем как решать на Ялтинской
конференции судьбу послевоенного мира, пришли с цветами, постояли у его
могилы и проводили на аэродром в последний путь - тело Чехова доставили в
Москву на самолете в свинцовом гробу и перезахоронили на кладбище
Новодевичьего монастыря. Еще через три дня был подписан исторический
Ялтинский меморандум. Все было ясно. Миссия Чехова была выполнена. Фашизм
был раздавлен, а коммунизм решили тихо свернуть.
"Из Истории видно, что в древности
жили дураки, ослы и мерзавцы".
А.П.Чехов.
Список литературы:
Письма Чехова
Антон Павлович Чехов, "Собрание сочинений"
Уильям Сомерсет Моэм, "Искусство рассказа"
Дэвид Магаршак, "Биография Чехова"
Лев Толстой, "Дневник"
Александр Куприн, "О Чехове"
Иван Бунин, "Чехов"
Алексей Пешков-Горький, письма
Корней Чуковский, "Дневник"
Сборник "Чехов в воспоминаниях современников"
Сборник "Писатели-современники Чехова"
Даниил Клугер, "Палиндромы"
Александр Чудаков, "Мир Чехова"
Михаил Громов, "Книга о Чехове"
Евгений Меве, "Медицина в творчестве Чехова"
Григорий Бялый, "Чехов и русский реализм"
(с) Борис Штерн, "Чехов и реалистическая фантастика"
Борис ШТЕРН
ШЕСТАЯ ГЛАВА "ДОН КИХОТА"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
"Бойся длинных описа-
И не лезь героям в ду-,
Ибо там всегда потем-,
А в потемках ногу сло-.
Избегай играть слова-:
Острякам дают по шап-,
Но, усилий не жале-,
Добивайся доброй сла-,
Ибо сочинитель глу-
Есть предмет насмешек веч-"
Мигель де Сервантес Сааведра.
Пролог к "Дон Кихоту"
История повторяется: в некоем отдаленном райцентре Одесской области
(бывшей Мамонтовке) жил да был один из тех отставных майоров, которым
после двадцатипятилетней безупречной службы в тайге или на Крайнем Севере
разрешено прописываться везде, где душа пожелает (кроме, разумеется,
столиц и курортов - те для генералов), и чье имущество, образно говоря,
состоит из облезлого чемодана, испорченного черно-белого телевизора
"Рекорд", двубортного костюма и "Командирских" часов с фосфоресцирующим
циферблатом.
Фамилия этого отставного майора неизвестно почему складывалась из
двух очень простых русских фамилий - то ли Прохоров-Лукин, то ли
Титов-Афанасьев. Из-за этой-то простоты ее трудно было запомнить.
- Как его?.. Ну, этот, чокнутый... Ну... Петров-Водкин, что-ли? -
вспоминали в райвоенкомате перед государственными праздниками. Зато
имя-отчество помнили и печатали на поздравительной открытке:
"Уважаемый Федор Федорович! Разрешите от имени и по поручению...
поздравить Вас с Днем Конституции".
Или что-нибудь в этом роде.
Федор Федорович был человеком относительно не бедным, но всю свою не
хилую военную пенсию и трудовые сбережения тратил на покупку так
называемой научно-фантастической литературы...
Сколько у него было книг?.. Грузовик с прицепом.
Жил он в бело-кафельной хрущевской пятиэтажке, заселенной районным
начальством, - потому, наверно, и называли этот дом "Домом на набережной".
Его однокомнатная квартира на пятом этаже под крышей, где до Федора
Федоровича обитал верующий художник-диссидент, была заставлена и завалена
книгами и напоминала даже не библиотеку, а книжный склад в каком-то
своеобразном божьем храме: этот выдворенный на Запад диссидент, как видно,
верил во всех богов сразу - он живописно расписал все двери квартиры с
обеих сторон скифскими истуканами, а также ликами Шивы, Будды, Конфуция,
Христа и (даже!) никогда не позировавшего Магомета.
Федору Федоровичу боги не мешали, он их не закрасил. Пусть живут.
Что он ел - неизвестно. Дома Федор Федорович не готовил, в кухне тоже
построил книжные стеллажи, а оставшуюся от художника-диссидента новую
белую электрическую плиту обменял на синее "огоньковское" собрание
сочинений Герберта Уэллса. Целыми днями он пожирал научную фантастику под
мудрое молчание испорченного телевизора. Наверно, все же, кроме
фантастики, Федор Федорович чем-то питался, потому что иногда натягивал
резиновые сапоги и переходил вброд через дорогу в столовую под непонятным
для него названием "IДАЛЬНЯ", откуда доносился запах жареных пирожков с
яблочным повидлом. А потом опять читал, сидя в удобном кресле, которое
ночью фантастическим образом превращалось в кровать. Во всяком случае, так
ему мерещилось. Обычное раскладное кресло типа "кресло-кровать".
Бедный, бедный старик! Не было у него ни Росинанта, ни Санчо Пансы,
ни приличной кровати, и не бросался он с дрыном на железобетонный элеватор
вызволять награбленное крестьянское зерно у этого вечно голодного
внеземного чудовища, и местную колючую химзону на окраине райцентра
обходил темными переулками, справедливо принимая вышку с охранником за
боевой марсианский треножник, - в общем, Федор Федорович не был
буйнопомешанным, но в основном история повторилась: он свихнулся на
современной научной фантастике и откалывал фокусы не менее странные, чем
его знаменитый предшественник четыреста лет тому назад.
Каждую весну, например, Федор Федорович начинал маяться, собирался в
дорогу и улетал из Одессы в Зауральск на день рождения небезызвестной
Аэлиты Толстовской. Туда съезжались несколько десятков его молодых друзей,
таких же странноватых любителей фантастики. Число их с каждым годом
увеличивалось раза в два, совсем как межпланетные расстояния по правилу
Тициуса-Боде. Некоторые их этих странников уверяли Федора Федоровича, что
прибывают в Зауральск посредством "нуль-транспортировки через
подпространство", а он так искренне верил этим насмешникам, что в конце
концов собственный перелет в обыкновенном самолете стал воспринимать за
эту самую "нуль-транспортировку".
А новую Аэлиту каждый год выбирали на конкурсе в Зауральске всеобщим
открытым голосованием. Попадались там такие прехорошенькие любительницы
научной фантастики, что казались на сцене Дворца Культуры
Железнодорожников еще более обнаженными, чем были на самом деле. (Сколько
там на ней того купальника!..) Они воображали себя наследницами знаменитой
марсианки только из-за того, что их инопланетные ноги росли, казалось, из
самой шеи. В первую же избранницу Федор Федорович влюбился до потери
сознания и преподнес ей купленную в зауральском универсаме дорогостоящую
малахитовую шкатулку с гравировкой:
"Аэлите-82" с любовью от Ф.Ф.Лосева-Гусева"
В ответ она своими ногами сделала книксен, поцеловала его в лоб и
поблагодарила:
- Спасибочки, папочка!
Хотя, Федор Федорович годился ей в дедушки.
Фэны его любили, считали своим, но нещадно обманывали, подсовывая
самые дрянные книжонки по сходной несусветной цене. Впрочем, Федору
Федоровичу все годилось, он все с жадным восторгом глотал, даже сборники
научной фантастики издательства "Молодая гвардия". Везде ему чудились
летающие тарелки с иллюминаторами, снились страхолюдные членистоногие
пришельцы, а сидя на унитазе, он представлял себе какое-то Великое Кольцо
и восседающих на нем Братьев по Разуму.
Дальше - хуже.
Однажды, возвращаясь из Зауральска через Москву, Федор Федорович
удостоился аудиенции у самого Аристарха Кузанского! Того самого - автора
знаменитой "Полыхающей пустоты". Федор Федорович с трепетным чувством
впервые смотрел на живого писателя-фантаста... Оказалось, что они с ним -
два сапога пара! Аристарх Кузанский тоже верил в пришельцев, показывал в
доказательство цветные заграничные фотоальбомы о жизни и деятельности на
Земле внеземных цивилизаций и подарил Федору Федоровичу первое издание
своей "Полыхающей пустоты" (раритет 1937 года) с дарственной надписью:
"Дорогому соратнику и единомышленнику Ф.Ф.Белову-Маркову от автора."
Подпись: "Ар.Куз."
Это уже было слишком для нарушенного рассудка Федора Федоровича.
Вернувшись домой, Федор Федорович решил установить тесные контакты с
писателями и любителями научной фантастики всего земного шара на предмет
объединения в это самое Кольцо. Если марсиане существуют, - а кто
сомневается? - то, скорее всего, их следует искать именно в этом
ограниченном контингенте человечества...
Где же еще?
Первым делом, он написал письмо Рею Бредбери: поздравил того с
очередным круглым юбилеем, объявил о создании Великого Кольца и попросил
приобрести там, в Соединенных Штатах, и выслать сюда, в бывшую Мамонтовку,
наложенным платежом красочные фотоальбомы, отражающие тему межпланетных
палеоконтактов, каких бы денег они не стоили.
Заклеил конверт, подумал и надписал адрес:
"Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Рею Бредбери".
"Дойдет", - подумал он.
И стал Федор Федорович писать письма.
С советскими адресами сложностей не было: "Москва, журнал "Знание -
сила", братьям Стругацким", "Сибирь, Тайга, Геннадию Прашкевичу", "Киев,
"Радянський письменник", Владимиру Савченко".
С иностранными - тоже: "Польша, Варшава, Станиславу Лему", "Япония,
Токио, Саке Комацу", "Франция, Париж, Пьеру Булю".
И так далее.
"Марсианины всех стран, объединяйтесь!" - призывал Федор Федорович.
Так разбежался, что написал даже письмо Герберту Уэллсу:
"Великобритания, Лондон, Герберту Джозефовичу Уэллсу", опустил конверт в
почтовый ящик и даже не вспомнил о том, что великий изобретатель машины
времени давно умер.
Написал он также в Зауральск Аэлите-82, напомнил о своей отцовской
любви, призвал объединяться с марсианинами. Очень хотел пригласить в
гости, но не посмел, испугался... Саму Аэлиту Толстовскую!
Не прошло и полгода, как Федора Федоровича вызвали в мамонтовское
почтовое отделение и, с подозрением проверив паспорт, выдали кем-то уже
читанную корреспонденцию из Нью-Йорка - спасибо, танцевать не заставили.
На именной голубой бумаге с изображением собственного двухэтажного
особнячка Рей Бредбери сообщал свои характерным американским почерком о
том, что...
А о чем - можно только догадываться.
Федор Федорович засуетился. Мало того, что за двадцать пять лет
службы на Крайнем Севере не удосужился выучить английский язык, так еще и
почерк неразборчивый!
Еле дождался вечера, надел резиновые сапоги, взял весло для замера
глубины грязи и, обойдя мусорник, нахально расположившийся у дома с
неолитических времен ледникового периода, погреб в Клуб культуры
"Водоканализации" на платные курсы иностранных языков. Как уже говорилось:
вечерело. Райцентр находился в глубоком русле усохшей реки, впадавшей
некогда в Эвксинский Понт. (Значит, дом в самом деле стоял на бывшей
набережной - вот откуда название!). Здесь не продували ветра, не сквозило,
зато было прохладно и сыро от стекавших с древних обрывов грунтовых вод, и
стояли какие-то вечные сумерки из-за того, что Солнце заглядывало сюда
всего лишь один раз в день пополудни - встанет ближайшая к нам звезда над
обрывом, осторожно, чтобы не упасть, постоит над этой дырой, посмотрит,
плюнет и отойдет со вздохом.
Кто тут жил? Население.
Работало оно на сахарном заводе, производило сахар из свеклы, ходило
зачем-то в облупленный пустой универмаг, ело, пило, закусывало. Всякое
здесь бывало, мало кто чему удивлялся... Это мы знаем. Это - уже видели. А
это - кушали. Ничем их не проймешь. На платных курсах иностранных языков,
кроме английского, никаким другим языкам не обучали. Да и желающих
выкладывать свои кровные за это сомнительное удовольствие нашлось в
Райцентре раз-два и обчелся: два украинца и один гражданин еврейской
национальности. Учились они в этом кружке неизвестно зачем. Украинцы
собирались уехать пахать в Канаду, а еврей еще точно не знал куда - откуда
пришлют вызов, туда и уедет... Туда, где Дневное Светило исправно восходит
и заходит утром и вечером. Всем было скучно, всем надоел этот "паст
индефинит тенз". Английский язык - он и в Греции английский, его даже в
Африке можно выучить. Так что учились они в клубе "Водоканализации" скорее
из ритуала или для собственного самообмана, не более того.
Зато письмо от Рея Бредбери их приятно развлекло. Все вчетвером
прервали занятия (четвертой была преподавательница английского языка
Людмила Петровна, которой тоже осточертело готовить кадры для заграницы) и
принялись переводить. Перевод приблизительно получился такой:
"Дорогой май френд господин Ванька Жукофф! - отвечал Рей Бредбери. -
Лично у меня все о'кей, чего и тебе желаю! С радостью узнал, что мои дела
в далекой России тоже идут (обстоят?) распрекрасно. Оказывается, даже в
скифских степях обитают мои почитатели, хотя ваш ВААП не платит мне
гонораров до 1973 года. Это великолепно! Они хорошо устроились! Как ты
поживаешь? Надеюсь, вери гуд? Будешь в Нью-Йорке - стучи в рельсу! Привет
супруге, детишкам. Гуд бай!
Дата. Подпись: "Твой Р.Бр."
Два украинца, один еврей и Людмила Петровна горячо поздравили Федора
Федоровича. Подумать только - получить вызов из Соединенных Штатов от
самого Рея Бредбери! Хитры американцы, перекачивают лучшие умы за океан.
Пусть Федор Федорович завтра же утром отправляется автобусом в одесский
ОВИР и начинает оформлять документы на выезд.
Кто такой ОВИР, Федор Федорович не знал. ОВИР был для него набором
заглавных букв. Что ОВИР, что ВААП - этими загадочными богатырями он не
интересовался. Другое дело - проблемы SETI или НЛО! Короче, два украинца,
один еврей и Федор Федорович купили в "Продмаге" у Варвары Степановны
бутылку водки и уже в полной темноте распили ее в цветущих кустах сирени
за здоровье прогрессивного американского писателя-фантаста.
Федор Федорович возвращался домой в духовном и физическом опьянении в
кромешной тьме с букетом сирени под мышкой. Лишь "Командирские" часы
светились и указывали дорогу. Один раз он провалился в грязь по колено.
Второй раз поскользнулся и сел в лужу. На него молча прыгнула холодная
лягушка. Ей тоже хотелось тепла. Над обрывом, поколебавшись, взошла Луна,
чтобы понюхать сирень. Луна уже не была такая самоуверенная - с тех пор
как американцы, науськанные Реем Бредбери, походили по ней ногами. Урожай
сирени в этом году уродился как никогда, хоть вези на элеватор. Запах
стоял такой, будто Райцентр взбрызнули сиреневым одеколоном от комаров.
Федор Федорович сидел в луже под нерешительной Луной с букетом сирени и с
ручной лягушкой на плече и думал о Рее Бредбери... Об инопланетных
фотоальбомах американец не сказал ни слова. О Великом Кольце - и того
меньше...
"Не хочет объединяться, - проницательно соображал Федор Федорович. -
Некогда им там, в Нью-Йорках, бродить по черному рынку и разыскивать у
книжных жучков цветные фотоальбомы для Федора Федоровича. Но, главное,
ответил. Человеком оказался, а не марсианином... Человек все-таки ближе".
Лягушка квакнула, Луна вздрогнула, Федор Федорович очнулся, согнал
лягушку и пошел домой.
Дома его ожидал еще один сюрприз! Пока он курсировал по Райцентру, к
нему в гости заявилась Аэлита-82, открыла ногтем мизинца дверной замок и
уже успела расположиться в квартире: губной помадой пририсовала Магомету
красные буденовские усы и раскидала везде свои марсианские вещи:
малахитовую шкатулку, баскетбольную сумку и французские духи "Ночная
магия". Их тонкий аромат Федор Федорович сразу оценил - это вам не
сиреневый одеколон!
- Здравствуй, папочка! Ой, это мне сирень? Откуда ты такой грязный?
Она стянула с онемевшего Федора Федоровича резиновые сапоги и вымыла
их под краном. В совмещенном санузле уже висели ее трусики, лифчики и
знаменитый, но давно полинявший, купальник, умещавшийся в малахитовой
шкатулке. Этот купальник Аэлита еще возила с собой, хотя войти в него уже
не могла, как не могла войти в усохшие марсианские каналы или в ту же
реку, некогда впадавшую в Эвксинский Понт. Все ушло в прошлое без всякой
машины времени. Куда подевались ее "юношеская тонкость" и
"бело-голубоватость", так восхищавшие графа Алексея Толстого? "Приподнятый
нос" и "слегка удлиненный рот" не были уже "по-детски нежны", а в
"огромных зрачках пепельных глаз" не светились "взволнованные искорки". С
каждым годом Аэлита-82 толстела по астрономическому правилу Тициуса-Боде.
Письмо от Федора Федоровича ей переслали из Зауральска в
Петропавловск-на-Камчатке, оттуда - в Ташкент, из Ташкента - еще куда-то,
потому что Аэлита не сидела на месте, а носилась по стране то с фэнами, то
с рокерами, то с рок-группами, то даже с примитивными футбольными фанатами
носилась она...
"Спа-ар-так" - чемпион!"
Попала на Землю и загуляла. Загастролировала. Невидимый миру лиловый
синяк на бедре, припудренный фонарь под глазом, охрипший голос ("Аэлита
заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента, - так чудесен
был ее голос"), любовь к "шипучему игристому типа шампанского", множество
других любовей ничему хорошему не способствовали. Опять же - свалилась с
Луны или прилетела с Марса, а жить где без постоянной прописки? На чужих
квартирах? Или углы снимать? Где? В Зауральске или в нижневартовских
общагах? На острове Врангеля? Работать где? Кем? Марсианские канавы рыть
на газопроводе Уренгой-Тмутаракань, трубоукладчицей?
Тут ничего смешного нет: надо же марсианской Аэлите как-то жить на
Земле? Надо же ей куда-нибудь лечь, как той подбитой подводной лодке?
Везде до горизонта крейсеры, линкоры и бронепоезды... Так и норовят!
Федор Федорович все это дело выслушал, накормил, напоил, отпустил
грехи, по головке погладил, и стала Аэлита жить у него на раскладном
кресле в комнате, а он - на стеганом одеяле в кухне. Никогда еще Федор
Федорович не был так счастлив! Все его сокровенные желания исполнялись:
Аэлита приехала, Рей Бредбери называл его своим дорогим френдом, Великое
Кольцо начинало функционировать. Отправился он в облупленный пустой
универмаг, что за неолитическим мусорником, и купил себе пружинистую
раскладушку с матрасом, а Аэлите - пустой крокодилообразный кошелек для
денег. Вообще, ходил именинником и всем, всем, всем показывал письмо Рея
Бредбери - Варваре Степановне из "Продмага", начальствующим соседям,
подавальщице в "Iдальне", паспортистке в милиции, куда он пришел хлопотать
о постоянной прописке для Аэлиты на своей жилплощади. Так осмелел, что
однажды с беззаботным видом прогулялся мимо химзоны и показал фигу
охраннику в марсианском треножнике.
Какие-то таинственные и не совсем трезвые незнакомцы останавливали
его и спрашивали:
- Батя, как там с жизнью на Марсе?
Федор Федорович степенно объяснял, что американские "Викинги" таковую
не обнаружили, но это еще ни о чем не говорит.
Миновало три дня. На почту больше не вызывали и писем не приносили.
Никто пока не отвечал - ни Лем, ни Буль, ни братья Стругацкие. Молчали
также Азимов, Шекли и Гарри Гаррисон. Значит, пишут...
Федор Федорович умел ждать. Он немного подуспокоился и опять принялся
штудировать свои книги, стремясь по ходу вовлечь Аэлиту в сферу интересов
Великого Кольца. Почему бы Аэлите, например, не стать его секретаршей?
Но Аэлита лишь зевала и точила когти в ожидании паспортного штампа о
прописке и исчезновения фонаря под глазом. Похоже, она в жизни вообще
ничего не читала, кроме, разве что, "Колобка", хотя имела солидную
репутацию любительницы фантастики. Она больше любила рисовать. Магомет с
помощью богохульной помады постепенно превращался в Семена Буденного,
Христос - в доброго старосту Калинина, Конфуций - в заурядного пьяницу. К
скифским идолам и японским богам Аэлита пока приглядывалась, оставляя их
на потом.
Наконец фонарь под глазом сошел, хотя с пропиской дело не двигалось -
свое свидетельство о рождении, без которого прописка ну никак невозможна,
Аэлита давным-давно потеряла где-то на Марсе. Нужно было восстанавливать
метрику по месту рождения, писать запрос тамошним бюрократам, ожидать
ответа... Аэлита вздохнула, вынула из малахитовой шкатулки синюю помаду,
примерилась и пририсовала скифским истуканам доблестные натуралистические
мужские достоинства. Потом покрасила когти зеленым лаком и сказала:
- Пойду. Скучно. Надо починить телевизор.
Вернулась она на следующее утро с тяжелопохмельным телемастером,
похожим на Ален Делона, и с новым фонарем, но уже под другим глазом.
Мастер дрожащей рукой совал отвертку в нутро телевизора и напевал с
одеколонной отрыжкой, едва ворочая языком:
Пьяная, помятая
Пионервожатая -
С кем гуляешь ты теперь,
Шлюха конопатая?
Телевизор в отместку из последних сил ударил телемастера током, а сам
сгорел. Валил дым, приезжали пожарные со "скорой помощью"...
- Ален Делон не пьет одеколон, - намекнул Аэлите врач "скорой
помощи", увозя телемастера в больницу.
- И говорит по-французски, - согласилась Аэлита.
Все на этот раз обошлось, хотя Федор Федорович заплатил пожарникам
штраф и очень испугался за книги:
- Один пожар, и все сгорит!
Отправился он на сахарный завод в отдел кадров договариваться об
устройстве Аэлиты на работу в режимный цех по переработке сахара в сладкий
спирт, а заодно обменял у тамошнего противопожарного дружинника свой
запасной экземпляр "Полыхающей пустоты" на такой же пустой красивый
красный огнетушитель. Дружинник, которому красный спирт давно поперек
горла стоял, обещал заправить огнетушитель потом, а "Полыхающую пустоту"
после ухода Федора Федоровича обменял в свою очередь в "Продмаге" у
Варвары Степановны за бутылку нормальной государственной водки, которую, с
предвкушением раскупорив в обеденный перерыв, с проклятьями разбил о
стену, потому что в бутылке оказалась обыкновенная водопроводная вода...
И такое бывает. И Варвара Степановна не виновата... И некому
жаловаться... И никто не виноват. И справедливость соблюдена: полыхающая
пустота взамен на пустой огнетушитель и на пустую бутылку. Так на так.
И насчет Аэлитиной работы в качестве кладовщицы в режимном цехе пока
ничего не получилось - в сахарном отделе кадров с нее тоже потребовали
постоянную прописку. А метрика, как уже говорилось, на Марсе. А туда - как
пешком до Крайнего Севера.
Вот. Зато в отделе кадров предложили работу самому Федору Федоровичу
из уважения к его майорскому прошлому - начальником штаба гражданской
обороны сахарного завода.
- Отбиваться от НЛО, что ли? - вполне серьезно спросил Федор
Федорович.
В отделе кадров обиделись и сняли вопрос с повестки дня.
Вскоре по Райцентру поползли зловещие слухи о том, что Федор
Федорович получает письма от какого-то "евРея Бредбери" и, похоже,
собирается в скором будущем сваливать за бугор. И все, все, все стали
писать на него жалобы и доносы: и какую-то приблудную шлюху по имени
стирального порошка приютил, и огнетушитель зачем-то приволок, и газом в
квартире пахнет - того и гляди, Дом на набережной взорвет. Даже Варвара
Степановна в "Продмаге" ворчала:
- Старый черт, из-за него вся водка скисла!
И даже молоденькие охранники из химзоны подали по начальству рапорт:
мол, бродит тут какой-то старый козел и дули показывает. Ну, прямо
человек-невидимка! Не провокатор ли?
Понятно, дошли эти слухи и жалобы до "куда нужно". Начали его
посещать представители разных организаций. Раньше они на Федора Федоровича
плевать хотели с расстояния пушечного выстрела, а сейчас пошли косяком...
"Гражданин Попов-Кулибин? Эф-Эф? Великий русский изобретатель?
Водоканализация... Что тут у вас с Кольцом? Трубы не текут? Один живете?
На здоровье не жалуетесь? И слава Богу. Распишитесь, что озверели в
получении инструкции... То есть, ознакомлены в получении... Или как-то не
так, ч-черт... Распишитесь напротив галочки".
Проверяли паспортную дисциплину, гоняли на флюорографию, заглядывали
в унитаз, интересовались газовой плитой, хотя никогда еще в своей древней
истории Мамонтовка не была газифицирована, газом тут и не пахло, потому
что главная труба из Тюменской области огибала город без ответвления
прямиком в Румынию, где своего газа девать некуда.
- Чертовщина и фантасмагория!.. - удивлялся Федор Федорович, который
газовую плиту отродясь не видывал.
И так каждый день - то водоканализация, то санэпидемстанция, то
повестка из военкомата...
В военкомате при уточнении служебной анкеты как бы между прочим
спросили: не собирается ли Федор Федорович уезжать куда-нибудь в дальние
края?
- В ближайшем будущем? - задумался он.
- Ну, пусть в ближайшем.
- В мае собираюсь на слет в Зауральск, - вспомнил Федор Федорович.
- Зачем в такую даль?
Федору Федоровичу только того и надобно! Он вскочил в седло на
подставленную лошадь и погнал аллюром свои бредни о нуль-транспортировке,
о Великом Кольце и об Рее Бредбери...
- Стоп, стоп, стоп, стоп, стоп!.. А это еще кто такой? -
насторожились в военкомате.
Федор Федорович вошел в галоп:
- Да как же так!?.. Бескультурье!.. Да это же!.. Прогрессивный!..
Выдающийся писатель-фантаст!.. Американский!.. Бывшие наши союзники!
В общем, не знали как от него отделаться. Вручили очередную юбилейную
открытку об освобождении Кенигсберга и даже забыли поинтересоваться, не
собирается ли Федор Федорович уезжать куда-нибудь в отдаленном будущем?
И еще одна встреча...
Но это между нами...
Она проходила в строжайшей тайне ("никому ни слова"), в отсутствие
Аэлиты, которая в это время вышивала с врачом на "скорой помощи". Позвонил
в дверь представитель "Откуда Надо" и, не переврав фамилии, спросил, имеет
ли он дело с товарищем, скажем, Борисовым-Завгородовым?
Ответ был утвердительным.
Тогда, предъявив удостоверение... (Все-таки придется открыть секрет:
это было удостоверение бурильщика из конторы глубоководного бурения
нефтяных скважин.) Предъявив этот солидный документ, представитель конторы
пригляделся к красноусому Магомету и сказал с похвалой:
- Славный был рубака в наших краях!
- Да, немало порубал своих соотечественников! - согласился Федор
Федорович.
К портрету всесоюзного старосты представитель тоже отнесся
благосклонно. С недоумением осмотрел огнетушитель, спросил:
- В доме никого нет?
- Кроме нас с вами.
- А где эта... ваша...
- Ушла в библиотеку, надолго.
Федор Федорович остался очень доволен тем, что его фамилию впервые в
этом городе не переврали. Он показал гостю кухню, похвастался библиотекой,
усадил в почетной раскладное кресло, сам уселся на пачку книг.
Представитель глубоководной конторы почему-то медлил, помалкивал и
заглядывался на посиневшие от холода достоинства скифских идолов.
- Так вот и живу, - начал разговор Федор Федорович. - Один... Пока
один. Хочу дочь прописать.
- Значит, она вам дочь?
- Приемная.
Весь разговор долго описывать...
Сурьезный был разговор, представитель конторы в самом деле глубоко
бурил, сразу видно, что не из военкомата. С Аэлитой все прояснилось, с
этим стиральным порошком вопрос снимается. О Рее Бредбери почти не
вспоминали, потому что кто же не знает Рея Бредбери!? Рей Бредбери
действительно выдающийся и прогрессивный человек, о нем только в
"Водоканализации" могут не знать. А "451 градус по Фаренгейту", о том, как
книги жгут, даже в пожарной части читали и с похвалой отозвались о работе
американских коллег. Так что насчет письма Рея Бредбери к Федору
Федоровичу у глубоководной конторы нет никаких претензий. Мосты, понтоны и
переправы на подручных средствах с американцами можно и нужно наводить.
Как на Эльбе. Только не удирать туда через нуль-пространство, а
культурненько... Зато с Гербертом Уэллсом вопрос спорный, неясный...
- Так ведь Герберт Уэллс тоже прогрессивный! - тут же ввязался в спор
Федор Федорович. - Прогрессивный великобританский писатель-фантаст!
- И выдающийся, - напомнил гость.
- Он Ленина видел!
- Кто спорит? Но дело в том, что этот прогрессивный писатель-фантаст
давно умер.
- Как это "умер"? - вкрадчиво спросил Федор Федорович. - Где? Когда?
Вы присутствовали на похоронах? Докажите!
- 13 августа 1946 года. Я специально уточнял.
- Он бессмертен! - с тихим пафосом произнес Федор Федорович.
- В каком смысле "бессмертен"? - тоже шепотом спросил бурильщик. - В
морально-литературном? В этом никто не сомневается.
- И в биологическом смысле тоже.
- Вы это серьезно?
- Герберт Уэллс живой. Как мы с вами.
Представитель конторы беспомощно посмотрел в глаза пьяного Конфуция,
ища поддержки у великого философа древности. Тот ему подмигнул: держись,
мол!
Представитель перевел взгляд на многорукого Шиву. Одной из множества
своих рук тот крутил пальцем у лба, другой - показывал на Федора
Федоровича: мол, крыша поехала!
"Сумасшедший..." - догадался бурильщик. - "Или баптист-адвентист
седьмого дня..." - тоскливо предположил он.
- Вы, наверно, верующий? В загробную жизнь?
- Бога нет! - с ходу отверг эту версию Федор Федорович. - Но жизнь
после смерти существует на научных основаниях. Это доказано.
- Кем? Конкретно! Когда? Факты! - прорвало бурильщика, но он тут же
взял себя в руки. - Извините, погорячился. Ну, хорошо... Может быть...
Пусть жизнь существует в любых видах. Пусть после смерти. Пусть после
жизни. Но вы написали в письме к Герберту Уэллсу... Цитирую по памяти:
"Приезжайте к нам через десять лет... Наш Райцентр вы не узнаете. Он
станет столицей Великого Кольца. Все будут жить в современных квартирах,
решится продовольственная проблема..." Это вы написали?
- Нехорошо читать чужие письма, молодой человек, - погрозил пальцем
Федор Федорович.
- Работа такая, - развел руками представитель конторы. - Но вы не
ответили.
- Да, это я написал. А что, собственно? Почему бы Герберту Уэллсу к
нам не приехать? В Мамонтовке многие бывали, даже Исаак Бабель бывал. А
вот Ильф с Петровым, к сожалению, не удосужились...
- Наверно, вы правы, - задумался бурильщик. - Если предположить, что
Герберт Уэллс живой, почему бы ему не приехать к нам? Я это упустил из
виду.
- Вот именно. Кстати, вынужден вам сказать, что ваша организация с
Бабелем очень погорячилась. Очень! - бесстрашно заявил Федор Федорович.
- Меня тогда еще в живых не было, но я все равно приношу вам
извинения за Бабеля. Если хотите, можете и его пригласить в гости, -
продолжал идти на уступки представитель конторы. - Давайте все-таки
вернемся к Герберту Уэллсу... Вы уверены, что продовольственная проблема к
приезду Уэллса будет решена?
- Абсолютно.
- И жилищная?
- Каждому по квартире!
"Безумец..." - поставил окончательный диагноз представитель.
Они еще долго беседовали. Глубоководный бурильщик особенно
интересовался Великим Кольцом:
- Это что за Кольцо такое? Кооператив? Нет? Такая организация
писателей и любителей рыцарских романов?.. То бишь, научной фантастики?
Неформальная? Ах, всемирная! Всемирная и неформальная? Очень интересно! И
каковы ее цели, задачи, намерения? Структура? Финансы? Фонды? Членские
взносы?
Интересовался, а думал о другом... Надо что-то делать с Федором
Федоровичем, надо как-то помочь отставному майору. Райцентр бурлит,
отвлекается от насущных проблем и не варит сахар из свеклы, тогда как в
стране сахара не хватает - весь изводят на самогон. Мужик он, видать,
безобидный, хороший, жить с ним в Райцентре стало веселее; но, если даже
испанский административный аппарат в 17-м веке не смог выдерживать
безумные выходки своего Дон Кихота, то тем более в наше время - кому это
понравится?..
Прощаясь, представитель конторы обратил свой взор за советом на
Буденного и Калинина.
"Надо человека спасать", - кивнул командарм Первой Конной.
"Надо спасать человека", - согласился с ним Всесоюзный Староста.
"Так и сделаем", - решил представитель.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Если к тем, кто мыслит здра-,
Адресуешься ты, кни-,
Не грозят тебе упре-
В том, что чепуху ты ме-;
Если же неосторож-
Дашься в руки дурале-,
То от них немало вздо-
О самой себе услы-,
Хоть они из кожи ле-,
Чтоб учеными казать-.
Мигель Сервантес.
Пролог к "Дон Кихоту"
В апреле, когда Федор Федорович по обыкновению начал маяться и
отлучился на день в Одессу по поводу закупки нового чемодана для очередной
нуль-транспортировки в Зауральск, прямо в его квартире был созван тайный
консилиум из всех заинтересованных граждан и организаций.
Позвонили. Открыла дверь Аэлита. Кто такие?
На нее не обратили внимания, прошли, поморщились - книгами воняет.
Расселись на книгах и стали думать.
Надо что-то делать, надо человека спасать. Оставлять в таком виде
опасно. Жаль, человек хороший. Доверчивый. А тут всякие шляются... Из
химзоны иногда уголовники бегают... Или, чего доброго, утонет в луже...
Ничто не ново под Луной. План спасения Федора Федоровича всем был
виден издалека. Он, этот план, лежал на поверхности, как полуживой кит,
потерявший ориентацию. Дело в том, что в этом городе не один такой Дон
Кихот был...
Был, был до Федора Федоровича прецедент в лице сумасшедшего краеведа.
Всю свою сознательную жизнь Райцентр назывался Мамонтовкой, а
переименовали его после гражданской войны по подозрению в родственных
отношениях с известным деникинским генералом, которого расколошматил
Буденный где-то в этих краях. Так вот, после разоблачения культа
генералиссимуса, которому Буденный приходился ближайшим дружком и
соратником, краевед стал писать письма во все инстанции: мол, Мамонтовка с
тем диким генералом никак не связана, а несет свое честное имя из глубины
веков от вымершего лохматого слона, водившегося в изобилии в этих краях.
Подтверждение тому - отдельные кости, осколок бивня и даже кусок рыжей
шкуры, найденные здесь в прошлом веке Пржевальским (или не Пржевальским,
не в том дело). Местная легенда также гласит, сообщал безумный краевед,
что в древние времена мамонтов у нас консервировали в смоле каким-то
особенным способом, - а это уже научное открытие, не уступающее открытию
колеса. Поэтому поиски копченых мамонтов следует продолжить, найти хотя бы
одного и тем самым доказать, что местное русско-украинско-еврейское
население произошло не от русскоязычных кроманьонцев из пещеры во Франции,
как предполагает писатель-фантаст Владлен Чердаков, а еще глубже: напрямую
от неандертальцев из Мамонтовки, которые, понятно, говорили на суржике. По
ходу дела наша страна утвердит свой приоритет в открытии мясокопчения, а
незаслуженно переименованная Мамонтовка опять займет место на картах
земного шара.
Такие вот письма писал безумный краевед. Дошел даже до Верховного
Совета. Письма, естественно, переправлялись в мамонтовский райисполком.
Краеведа вызывали. Проводили с ним беседы, говорили по-хорошему.
Спрашивали:
- А был ли мамонт?
Безумный краевед стоял на своем: Буденный, Пржевальский,
неандертальцы, Владлен Чердаков и так далее.
- Мамонты где-то здесь! - стоял на своем краевед.
Пока стоял, его не трогали. Но вот краевед начал копать. Утром
выходил с двумя лопатами - штыковой и совковой, и до вечера ковырял
Райцентр в разных запрещенных местах. Насмешливые доброжелатели советовали
ему:
- Ты мусорник копни. Там с ледникового периода - ого-го!
Кому это понравится?
Районное начальство созвало консилиум и отправило краеведа в
сумасшедший дом (времена еще позволяли), где через год краевед тихо
скончался с мамонтами на устах. Даже на Западе никто не узнал про
безумного краеведа и не поднял там антисоветский гвалт.
В общем, опыт имелся, но кто-то должен был произнести первую фразу...
На всякий случай еще раз проверили Аэлиту. Старший лейтенант милиции
строго спросил: кто такая? Что общего имеет с отставным майором? Не
собирается ли зацапать эту квартиру в Доме на набережной?
- Очень нужно! - фыркнула Аэлита. - Жить в этой вашей дыре при
сахарном заводе? Кладовщицей? Пусть без меня клады ищут! Я тут временно.
Лежу на дне. А вы все его мизинца не стоите!
Это она молодец, хорошо отрезала!
Махнула хвостом и, чтобы не участвовать в неприличном консилиуме,
ушла в клуб "Водоканализации" смотреть "Маленькую Веру".
На ее счет окончательно успокоились. Но что же все же делать с
Федором Федоровичем?
- Надо бы полечить... - неуверенно произнес кто-то сакраментальную
фразу.
Наконец-то! Правильно! Выписать Федору Федоровичу направление в
одесский психоневрологический диспансер, что на улице Свердлова, бывшей
Канатной. Поступить с ним, как с покойным безумным краеведом, земля ему
пухом. Великое дело - прецедент! С краеведом все гладко прошло, ООН не
вякало. Тут и думать нечего. Взять Федора Федоровича под белы руки и
доставить на улицу Свердлова-Канатную на райисполкомовском "рафике" под
видом будто бы нуль-транспортировки на Магелланово Облако. Он ничего и не
поймет, зато сразу познакомится со всеми своими братьями по разуму - и с
марсианами, и с альдебаранами.
Конечно, тут же возникли разного рода юридические сомнения насчет
прав человека в правовом государстве. Нашлись и тут люди нервные и
слабохарактерные.
- Сейчас другие времена, и живого человека в дурдом так запросто не
засадишь, - сказал врач "скорой помощи" и незаметно слинял вслед за
Аэлитой, потому что два билета на "Маленькую Веру" находились у него в
боковом кармане.
Даже тугоумный старший лейтенант милиции резонно засомневался:
- А что, если Рей Бредбери возьмет да напишет запрос в ЮНЕСКО - куда,
мол, Федор Федорович подевался? Был и нету, на письма не отвечает... Что
тогда?
- Но, товарищи! Вы не поняли! - принялась разъяснять первый
заместитель председателя райисполкома, которую все запросто называли
Мамой. - Никто не собирается отправлять Федора Федоровича в сумасшедший
дом. Мы отвезем его в психдиспансер на ОБСЛЕДОВАНИЕ. Все уже договорено.
Отдохнет он там две-три недельки, попьет снотворного, успокоится и
вернется домой здоровым человеком. Никто его там не будет насильно
задерживать, потому что у них палаты от своих сумасшедших ломятся, зачем
им новые? Никаких нарушений Женевской конвенции не произойдет - я вам
гарантирую. В эта его Лолита... Пусть пока живет без прописки. За
квартирой присмотрит. Прописка тоже реликт и пережиток крепостного права.
Более того...
Далее Мама, к изумлению присутствующих, вдруг повела такие
безумно-демократические речи, что впору было ее саму завязать в
смирительную рубашку и отправить в "рафике" на улицу Свердлова-Канатную:
- Более того! Пока Федор Федорович будет отдыхать, мы с вами тряхнем
стариной, вспомним Тимура с его командой. Выйдем на ленинский субботник и
благоустроим Федору Федоровичу теплое гнездышко! Почистим тут, помоем,
побелим, покрасим... Я думаю, это все наши женщины на себя возьмут. Где
наша англичанка Людмила Петровна? А Варвара Степановна где? И подавальщицу
из "Iдальнi" тоже привлечь. Кухню обложим кафелем, поставим новую
электроплиту, сменим сантехнику. Это на совести "Водоканализации". От
военкомата: цветной телевизор нашему ветерану! Потянет военкомат? Не
слышу... Двери эти замазанные сменить, но не выбрасывать, еще пригодятся.
Сделать новую столярку... Паркет тоже. На это в зоне есть мастера.
Холодильником обеспечит райпотребсоюз. Нужен "Минск". Так? Решили.
Мебельный югославский гарнитур... В рассрочку. Первый взнос оплатит
райисполком, а там я подумаю. Что еще?.. Люстра, портьеры, обои... Где там
два украинца и один еврей, что ждут разрешения на выезд? Пусть достают
финские обои! А иначе нехай не надеются!
Оглядев слегка обалдевший консилиум, Мама усмехнулась. Неужто они в
самом деле подумали, что райисполком вознамерился за просто так делать
шикарные ремонты квартир отечественным Дон Кихотам? Да ни в коем разе! К
чему же весь этот сыр-бор и шурум-бурум?
Наконец Мама раскрыла карты, бросила на стол (стоп, у Федора
Федоровича стола не было, чай он пил у подоконника) своего козырного туза:
- Дело в том, что к нам едет диссидент!
Знаменитой немой сцены не последовало, - впрочем, Мама и не
надеялась. Все сразу все поняли. Ничем их не удивишь, даже родными,
возвращающимися из-за бугра диссидентами. Разве что слегка обалдеют и
поскребут в затылках. Только спросили:
- Какой из них?
- Ну, тот, Кеша... Который голубого Леонида Ильича нарисовал в
разобранном состоянии, - пояснила Мама.
- Сюрреалистический портрет в стиле Пабло Пикассо голубого периода, -
уточнила всезнающая Людмила Петровна.
- Точно! - подтвердил старший лейтенант милиции. - За что и был
выдворен из страны в двадцать четыре часа без права переписки. Дружок мой,
Кеша...
- Знаем. Помним, как вы тут вышивали...
- Бывший дружок, - уточнил он.
- Что ему здесь нужно, твоему бывшему дружку? - недовольно спросил
другой старший лейтенант - из военкомата. Этот, наверно, был недогадливый
или не в курсе дела.
Мама объяснила, что Кеша-диссидент неожиданно оказался "малым не
промах" и сделал в своем Сан-Франциско или где там блистательную карьеру
художника-миллионера. Печет мировые шедевры, как наша "Iдальня" пирожки с
повидлом, хорошо себя чувствует и даже не испытывает головокружения от
успехов. Вроде этого... Иосифа Бродского. Не загордился, не скурвился.
Говорят, подстригся, помолодел, даже не узнаешь. Но не в том дело. Дело в
том, что недавно написал он письмо в Верховный Совет, в котором очень
беспокоится за свои размалеванные двери...
- Чуть что - сразу в Верховный Совет, - опять выразил недовольство
старший лейтенант из военкомата. - У Верховного Совета своих дел выше
крыши!
- Оказывается, тут в квартире не "чуть что", а целое миллионное
состояние, - продолжала Мама. - Кеша хочет убедиться в сохранности дверей,
приехать и забрать их с собой, потому что испанский музей "Прадо",
взглянув на нелегально вывезенные Кешей дверные фотографии, собирается эти
двери купить... Да, да, эти самые. С Буденным, с Калининым и с этой...
порнографией.
- Пусть будет с "эротикой", если Людмиле Петровне так желательно, -
уступила Мама. - Будут эти двери висеть в "Прадо" рядом с Гойей, Мурилльо
и с Веласкесом. Не знаю, не знаю... Истуканы эти для их нравов еще
туда-сюда, а вот зачем Испании Буденный? Не знаю... Как попу гармонь. Но
это не наше дело. А наше дело - не ударить в грязь лицом, отремонтировать
квартиру и достойно встретить заморского земляка. Разрешение на вывоз
дверей через таможню он уже получил. Пусть посетит свой прежний дом,
заберет двери, походит, повспоминает, каких чертей ему тут давали,
ностальгия, то-се... Может, немного долларов подкинет на нужды родного
Райцентра, - подмигнула Мама.
- Да-а, времена пошли! - все-таки удивился старший лейтенант из
военкомата, защищавший Верховный Совет. И предложил: а не продать ли в
Испанию стенд "Морального кодекса строителя коммунизма", созданный лет
двадцать назад рукой еще молодого и никому тогда неизвестного Кеши,
который (стенд) до сих пор висит в ленинской комнате военкомата?
Посмеялись. И вспомнили о Федоре Федоровиче:
- А его, пока диссидент Кеша будет здесь предаваться своей
ностальгии, - на обследование!
Так и вышло - как задумал консилиум.
После майских праздников Федор Федорович зарядил новый чемодан
бельишком и свежими пирожками с повидлом, поцеловал Аэлиту (а та ничего не
знала о готовящемся вторжении пришельцев и собиралась в отсутствие Федора
Федоровича использовать квартиру для собственного удовольствия), заглянул
в почтовый ящик, вынул поздравительную открытку из военкомата, еще раз
убедился в том, что Кир Булычев, Еремей Парнов и Владимир Савченко
продолжают хранить таинственное молчание, вздохнул и подался к автобусной
остановке.
Там его уже поджидали "рафик", сестра милосердия с направлением в
психдиспансер и старший лейтенант милиции.
- Садитесь, Федор Федорович, подвезем! Нуль-транспортируем куда вам
надобно. В Одессу? Ах, в Зауральск! Бензина полный бак - хоть на Большую
Медведицу!
Все чинно, благородно...
Легковерный Федор Федорович залез в "рафик" и через час на полной
скорости был доставлен в сумасшедший дом, сдан с рук на руки белым врачам,
переодет в стиранную синюю пижаму и помещен в палату к членистоногим
инопланетянам, у которых на лице располагалось по три рта сразу - один рот
для еды, второй - для питья, третий - для разговоров. Удобно!
Какая-то полная туманность Андромеды расплылась в голове у Федора
Федоровича. Больничную палату он принял за отсек межгалактического
звездолета, а врачей - бог весть за кого. Он уселся на персональную койку
и принялся рассказывать пришельцам историю жизни Головы Профессора Доуэля,
но те пили, ели, говорили каждый о своем и его не слышали.
Пока Федор Федорович оглядывался и вертел головой в космическом
корабле, в Доме на набережной начался субботник. (Аэлита как раз уехала с
врачом на "скорой помощи" отдыхать в Дофиновку, прихватив с собой
толстовскую "Аэлиту", - "Надо что-нибудь почитать на пляже, а то с этими
тральщиками все буквы забудешь - так и норовят затралить!") Собрались в
девять часок утра: два столяра-уголовника, присланные из химзоны для
замены дверей и настила паркета, Варвара Степановна с подавальщицей из
"Iдальнi" (Людмилу Петровну как представителя английской интеллигенции
избавили от мытья полов - "Во я им буду полы мыть!"), пришли неразлучные
два украинца и один еврей с финскими обоями, да еще электрик из
райпотребсоюза. Открыли двери ногтем. Потом, попозже заглянул слесарь из
"Водоканализации", постоял в глубоком раздумье на пороге и нетвердо ушел,
решив перенести порученную ему работу на завтра. Но завтра было
воскресенье, и потому он начал менять трубы только в четверг. Пил,
бедняга, пять дней подряд и задержал тем самым продвижение ремонта на
кухне и в совмещенном санузле.
Командование субботником взяла на себя Варвара Степановна, потому что
начальства нигде не было видно. Столяры-уголовники оказались тихими
культурными людьми, сидевшими в зоне за взятки по хозяйственной части. Их
было жалко. Два украинца, один еврей и примкнувший к ним электрик
пошептались, скинулись, а сердобольная подавальщица с молчаливого согласия
Варвары Степановны сбегала и вернулась с двумя дешевыми бутылками сладкого
спирта и с пирожками с яблочным повидлом.
Застелили газеткой пачку книг, расселись на книгах же, выпили,
закусили, поговорили о том о сем: у хозяина квартиры чердак явно не в
порядке, совсем фантастикой зачитался; да и Кеша-диссидент был с приветом
- это ж надо так двери загадить!
Помолчали.
- Ну, с Богом?.. - вопросительно сказал электрик, которому надо было
работать на высоте с люстрой.
Но работать никому не хотелось, даже Варваре Степановне...
Денек такой теплый выдался...
Значит, солнышко бродит где-то недалеко...
- А что с этим делать? - несмело спросила подавальщица, указывая на
книги.
Вот и добрались до самого главного: а книги?
Вот вопрос вопросов: с книгами что делать? Какой там ремонт, если
квартира завалена книгами! Какие там финские обои клеить, какие-такие
паркеты стелить, если из-за книг пройти нельзя!.. Про книги забыли,
граждане! Даже предусмотрительная Мама не дала никаких руководящих
указаний на этот счет...
А что скажет Варвара Степановна?
- Спалить! - вдруг хищно и решительно ответила Варвара Степановна.
Все немного опешили:
- Как-так - спалить?
- А так! Сжечь! Из-за этой фантастики человек с ума сошел, - пояснила
Варвара Степановна.
- Может быть, сдать в макулатуру? - робко предложили рассудительные
уголовники. - Как-то оно не того...
- В макулатуру? Там дети бегают. Растащат заразу, не дай Бог, еще
кто-нибудь с ума сойдет! - очень убедительно доказала Варвара Степановна.
Уголовники больше возражать не посмели - они люди подневольные. "Тут
книг тысяч на пять..." - подумал один уголовник. "Умножай на десять" -
телепатировал второй.
Два украинца и один еврей не высказали никакого мнения. Лучше
промолчать, а то еще, чего доброго, не дадут разрешения на выезд.
Электрику было все равно, что жечь, что палить - лишь бы не работать
с люстрой на потолке. А жечь книги - не работа, а развлечение. Или что-то
другое, но точно, не работа.
- Так! - решительно раскомандовалась Варвара Степановна. - Таисия!
(Это подавальщица.) Иди вниз, мы будем в окно выбрасывать, а ты
раскладывай костер у мусорника. Да, позови Анюту (это дворничиха), пусть
бензин принесет и тебе помогает.
- Спички у меня есть, - встрял электрик.
- Так, хорошо, спички есть, - одобрила Варвара Степановна. - Ага, вот
огнетушитель. Ты, Вова, (это электрик), спичками запалишь и будешь рядом
стоять, наготове с огнетушителем, чтобы все по технике безопасности.
- Пусть еще спирта принесет, - попросил Вова-электрик.
- Таисия, принеси. Так. Открывай окно! Тут сто лет не открывалось!
Два украинца и один еврей открыли, чуть не оторвали раму.
Варвара Степановна подала личный пример: первая пачка книг полетела
на набережную.
- Эй, граждане! - раздался снизу веселый голос. - Эдак и убить можно!
Это вернулись из Одессы старший лейтенант милиции с медсестрой.
- Что делаем, граждане? - спросил старший лейтенант, входя с
медсестрой в квартиру. У них было хорошее настроение, потому что дело
сделали.
- Книжки жжем, - ответил Вова-электрик, встряхивая огнетушитель и
прислушиваясь ему в пузо.
- Как так? - не очень удивился старший лейтенант, закуривая. - А
хозяин что скажет, когда вернется?
- А мы ему ответим, что прилетали пришельцы и увезли все книги на
своей летающей тарелке. Сгребли в тарелку и улетели! - сообразила Варвара
Степановна.
Вторая пачка книг полетела в огонь.
- Он поверит, - согласился старший лейтенант, перелистывая какую-то
книгу. - Это что за книжка? Кто у нас в фантастике разбирается?
- Это "Заповедник гоблинов" Клиффорда Саймака, - робко подсказал один
из уголовников. - Когда я работал директором вагон-ресторана - Тархунов
моя фамилия - мне иногда приносили дефицитные книжки. Клиффорд Саймак
очень ценился.
- Тогда я возьму почитать сынишке. И сам почитаю, - решил старший
лейтенант.
Варвара Степановна швырнула в окно третью охапку.
- Можно мы возьмем в зону немного книг? - несмело попросил второй
уголовник. - Там у нас в библиотеке фантастики нету.
- Какая уж в зоне фантастика, - согласился старший лейтенант.
- Берите! Сколько утащите! - великодушно разрешила Варвара
Степановна.
Уголовники оживленно взялись за дело - стали вязать книги для зоны.
- Берите и вы, - предложила Варвара Степановна двум украинцам и
одному еврею.
- Нам не нужно, мы скоро уезжаем.
- Как знаете.
А книги все летели и летели... Вернее, падали с пятого этажа. Летать
они не умели.
- Это что за книги? Кто знает? Три полки, и все в белых обложках...
- Где? - переспросил бывший директор вагон-ресторана. - Это научная
фантастика издательства "Молодая гвардия". Дрянь несусветная.
- Как? Все дрянь?
- Все до единой.
- Хрен знает что... Зачем же издавать?
- В огонь!
Три полки книг в белых обложках тоже улетели в окно к мусорнику.
- Эту книгу отдайте мне! - вдруг сладострастно вскрикнула медсестра.
- "Трудно быть богом" очень хорошая книга! Я братьев Стругацких с детства
люблю... Ой! Тут еще "Обитаемый остров" и "Пикник на обочине"! -
воскликнула она. - Очень я их люблю!
Так были спасены медсестрой милосердия от сожжения братья
Стругацкие...
Снизу поступали донесения от Таисии и Анюты:
- Бензин принесли!
- Кидайте потише, не успеваем оттаскивать!
- А вот "Час Быка" Ивана Ефремова, - объяснял всезнающий бывший
директор вагон-ресторана. - "Час Быка" подвергался гонениям в годы застоя
за то, что под видом утопии вскрывал крупные недостатки нашего общества.
Ефремова в огонь не следует, он еще послужит. Мы его тоже в зону возьмем.
- Интересно... Я хотел бы почитать, - высказал пожелание старший
лейтенант.
- Берите, тут их два экземпляра. Один вам, другой в огонь.
- Не желаете ли сто капель? - подобострастно предложил Вова-электрик
старшему лейтенанту. - Можно. Субботник все же...
- Не откажусь.
- Вот гляжу я и думаю, - начал философствовать Вова, выпив с
милиционером разбавленного спирта и разломив надвое пирожок с повидлом. -
Это ж как надо сойти с ума, чтобы прочитать такую гору фантастики! Эти ж
книги действуют, как религиозный туман, потому что в них происходит то,
чего никогда не было и не будет ни в коем разе. Я таких книг вообще не
читаю... Вру, пробовал однажды. Забыл, как его... Шекли-шмекли... Точно! О
том, как чужие тела на базаре менялись разумами. Ни черта не понял! Другое
дело, прочитал я недавно "Аэлиту"... Стоп, вру... "Лолиту"! Вы читали
"Лолиту"?
- Нет. Но слышал.
- Я вам достану почитать. Порнуха, я вам скажу! - Вова опять потряс
огнетушителем и прислушался. - Пустой он, что ли?.. Так вот, "Лолита"...
Давайте еще по сто, а потом я вам перескажу содержание. Как он там ее и
туда, и сюда, а она ему и так, и эдак...
Выпили еще, и Вова-электрик, уведя старшего лейтенанта на кухню,
чтобы женщины не краснели, принялся рассказывать и показывать руками
содержание "Лолиты".
А книги все падали и падали...
Внизу около мусорника уже образовалась средней величины книжная
пирамида Хеопса.
- Кухню забыли! - вдруг вспомнила Варвара Степановна.
А на кухне книг!
Прогнали старшего лейтенанта с Вовой развращаться в прихожую...
А в прихожей книг!
- Господи, куда ему столько!
- Все не выбрасывайте, оставьте немного, - попросили два украинца и
один еврей.
- Зачем вам? Вы же уезжаете?
- Мы их разорвем и заместо газет под обои поклеим.
- Верно! Правильно! И журналы у него тут тоже с фантастикой.
- Под обои журналы!
- Варвара Степановна, не выбрасывайте Герберта Уэллса, мы его тоже в
зону заберем. И Александра Беляева собрание сочинений давайте сюда.
- Куда вам столько? Не утащите!
- А мы завтра вернемся паркет стелить, и еще возьмем.
- Ребята, тут случайно Бабеля нету? - спросил один еврей у двух
украинцев. - Давно хотел почитать. Все-таки человек моей национальности.
- Так он же вроде как не фантаст.
- А... Что же он тут делал, в Райцентре?
- Так, приезжал. Наверно, у него тут баба была. Или охотился. На
мамонтов.
- А это что? "Полыхающая пустота" какая-то... С дарственной надписью.
- Вот пусть и полыхает ярким огнем! Из-за нее человек с ума сошел.
Жги все! Некогда разбираться.
- И эти двери загаженные - в окно! В зоне уже новые делают.
Сняли с петель бесценные Кешины двери, собрались и двери сжечь.
Подтащили к окну, начали проталкивать, но, спасибо, кто-то надоумил, что
сжигать лики Буденного и Калинина - это уже политическое дело; и двери
уволокли на кухню. Политика, мало ли что... Скифских идолов и японских
богов тоже пощадили, проявили терпимость к религиям разных стран и
народов. Политика - да, религия - может быть, фантастику - в огонь!
К полудню на книжную египетскую пирамиду у мусорника полетели
разломанные полки и стеллажи. Туда же приволокли безответный, однажды уже
горевший, черно-белый телевизор. Спустились вниз, полили пирамиду
бензином, Вова-электрик занял позицию с пустым огнетушителем. Поджигать
поручили директору вагон-ресторана, но тот вдруг заартачился: увольте,
граждане начальники, но жечь чужие книги он не имеет никакого морального
права. Ему за такое дело могут еще срок накинуть.
- Дай сюда спички, - вконец обозлилась Варвара Степановна. - Пои вас,
корми... Не будет мне никакого сроку!
Добыла огонь, поднесла спичку к знаменитому роману "451 градус по
Фаренгейту". И подожгла. Подожгла ровно в полдень, когда солнце взошло.
Старший лейтенант в последний раз затянулся и отщелкнул окурок в
египетскую пирамиду.
Отвернись, любитель фантастики!..
Впрочем, наберись мужества и смотри.
Известно - книги прекрасный горючий материал, хорошо горят. Топить
ими печь или сидеть у книжного костра - одно удовольствие: тепло, хорошо,
картошка в мундире. Слов нет, Рей Бредбери красиво и точно описал костры
из книг своим характерным американским почерком. Причем, все книги горят
одинаково хорошо - и плохие и хорошие книги горят лучше некуда. Горели
там, в бывшей Мамонтовке у мусорника, и Жюль Верн с Аристархом Кузанским,
и лютые англо-американские графоманы вкупе с коллегами из отечественной
"Молодой гвардии". Братались Абэ Кобо с Т.Упицыным, корчились в языках
пламени и превращались в золу Артур Кларк и Владлен Чердаков, М.Ведьмедев
и Айзек Азимов.
Никаких трений, никакой литературной групповщины, никто не толкался,
спеша к костру. Все были равны перед лицом огня. Гори-гори ясно!
Сгорела знаменитая двадцатипятитомная подписка "Современной
фантастики" шестидесятых годов. Сгорели отдельные тома и полные собрания
сочинений. Региональная фантастика превратилась в золу - ни сибирской, ни
прибалтийской, ни юго-западной фантастики уже не существовало. Сгорела
"новая волна" и "малеевское направление" (читателю эти названия ничего не
говорят - и не надо). Сгорели "Румбы фантастики". Сгорели все поколения
советских фантастов: первое, второе, третье и четвертое. Все критики и
литературоведы сгорели. Взорвался и окончательно сгорел черно-белый
телевизор, который иногда показывал Федору Федоровичу фантастические
кинофильмы. Сгорела англо-американская, польская, французская, японская -
вся мировая фантастика. Все сборники издательства "Мир" сгорели,
писатели-фантасты всех национальностей были равны в этом костре. Лауреаты
зауральских "Аэлит" - все сгорели. Лауреаты американских "Хьюго" -
полыхали не хуже рядовых фантастов.
Какие еще слова найти, как описать?
Сгорели известные ведьмы Урсула ле Гуин и Ольга Ларионова, которые
так и не ответили Федору Федоровичу на его поздравление с 8-м Марта. Да,
женщин тоже жгли, никому не было пощады!
Научной фантастики больше не существовало!
Впрочем, как уже говорилось, кое-кому повезло, кое-кто спасся от
этого аутодафе - братьев Стругацких приютила влюбленная в них по уши
сестра милосердия, Клиффорд Саймак нашел прибежище в квартире старшего
лейтенанта милиции, а повязанные уголовниками Александр Беляев, Иван
Ефремов и Герберт Уэллс были препровождены в зону за колючую проволоку,
где через год их до дыр зачитали осужденные взяточники, домушники и
рэкетиры - да-то Бог, чтобы на пользу!
Вот и не верь в судьбу! Вот и не верь в жизнь после смерти.
Да еще чудом спаслась толстовская "Аэлита", случайно эвакуированная
на пляж в "скорой помощи".
А гиперболоид инженера Гарина сгорел вместе с инженером.
Хорошо снаружи костра смотреть на огонь...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Не забудь, что, квартиру-
В доме со стеклянной кры-,
Неразумно брать булыж-
И швыряться им в сосе-;
Что достойный литера-,
Осмотрителен и сдер-,
И что только тот, кто пор-
Безответную бума-,
Чтобы потешать куха-,
Пишет через пень-коло-.
Мигель Сервантес,
Пролог к "Дон Кихоту"
Федор Федорович в момент гибели книг как-будто что-то почувствовал...
В его звездный отсек как раз доставили стандартный космический обед - суп
с какими-то желтыми перьями, бледную рыбу с теплой слипшейся лапшой,
кисель на клею. Его попутчики, потирая членистоножками, с аппетитом
набросились на еду, а Федору Федоровичу кусок лапши в горло не лез. Он
подошел к иллюминатору и стал разглядывать зеленую зону межгалактического
корабля, направлявшегося, как ему сказали, к туманности Андромеды.
Подсвечивало солнышко, похожее на настоящее, цвели белыми свечками
искусственные каштаны, а свободные от трудовых космических вахт члены
экипажа отдыхали в нумерованных синих робах на нумерованных садовых
скамейках или прогуливались по дорожкам с помощью личных роботов в белых
халатах. А двое в синем, обнявшись, никак не могли справиться с
невесомостью - их швыряло от дорожки к ограде и обратно...
Все как на Земле.
Федор Федорович успокоился и принялся за обед. Все хорошо, вот только
жаль ему было пирожков с яблочным повидлом, которые вместе с чемоданом и
двубортным костюмом были сданы перед стартом в камеру хранения
межгалактического звездолета.
Тем временем пожар еще не завершился - хуже того, он разгорался в
непредусмотренную Варварой Степановной сторону. Неизвестно, откуда взялся
в этой местности ветерок - наверно, случайно залетел, бездельник,
поглазеть на огонь. Прилетел и дунул в сторону мусорника. Тот в ответ
немедленно возгорелся позапрошлогодними листьями, разломанной тарой и
всяким другим хламом, который всегда сопутствует приличному ледниковому
мусорнику.
- Вова, туши его! - замахала руками Варвара Степановна. - Гаси!
Вова-электрик стукнул огнетушителем по твердой земле, но из пустого
огнетушителя ничего не пролилось. Вова дал ему по голове кулаком, но
огнетушитель лишь тихо-тихо зашипел, как потревоженная гадюка.
Зато мусорник подозрительно быстро сгорел... Или огонь ушел в глубь
мусорника?
Ну, сгорел так сгорел. Сгорел и без помощи огнетушителя. Что и
требовалось доказать. Это был мудрый мусорник, он все глотал.
Ничто не предвещало беды - книги догорали, мусорник слегка дымился,
и, казалось, уже можно либо допивать третью бутылку спирта, либо
расходиться по домам, либо сделать и то и другое. Но не зря тревожилась
душа Варвары Степановны. Сгореть-то мусорник сгорел, но внутри него что-то
такое явственно забулькало...
"Бульк-бульк-бульк..." - как в еще бездействующем, но уже готовом к
извержению вулкане.
Опять подул ветерок...
Как вдруг из мусорника клубами повалил такой черный дым, "что аж
синий!", как говорила впоследствии Варвара Степановна.
- И такой вонючий, что господи помилуй! - докладывала она
авторитетной комиссии на следующий день после экологической катастрофы. -
И чем дальше, тем страшнее: бульк-бульк-бульк!... У меня аж сердце
оборвалось! Как в смоляном котле у чертей в пекле!
Ветерок сначала поиграл этим чертовым дымом, погонял его по
Райцентру, а потом скрутил дым в лохматый собачий хвост и направил его
прямо в морду Дома на набережной - на фасад, то есть. И стал водить черным
хвостом по фасаду, как маляр-художник кистью: туда-сюда, сюда-туда...
Все, кто наблюдал пожар на бывшей набережной, разбежались, затыкая
носы от вони; остальные, наоборот, бежали на запашок со всех концов
райцентра. Их обгоняли пожарные, но вонища не позволяла приблизиться к
эпицентру извержения. Подвезли противогазы. Натянув их, пожарники
направили струю на мусорник, но этим только спровоцировали его подземные
силы на новую пакость: мусорник тут же выдал такую черную дымовую завесу,
что Дом на набережной погрузился "во мглу", как сказал бы Герберт Уэллс.
- А двери?! - раздался вопль явившейся на пожар Мамы. - Двери
сгорели?!
- Кому они нужны, эти двери, - успокоили ее. - Двери - на кухне.
Солнце плюнуло и скрылось в черном дыму. Какое там солнце? Зачем оно?
Наступило затмение. У пожарников от бессилия опустились шланги.
Райцентр был отдан во власть подземной стихии, весь мир заволокло. Солнце
напоминало черную раскаленную сковородку без ручки и жарило ровно час, -
именно столько времени понадобилось подземному дыму, чтобы перекрасить Дом
на набережной из бело-кафельного в иссиня-черный цвет и, вообще, все белое
в Мамонтовке превратить в черное: сахар - в уголь, потолки - в асфальт, а
население - в негров. Повезло лишь брюнетам, они так и остались черными.
Красные (пожарная машина) и зеленые (канадские елки перед райкомом партии)
тоже не спаслись. Флаг над исполкомом был очернен. Этот час потребовался
также для того, чтобы под мусорником полностью выгорела запеченная в
древней смоле туша мамонта - так определила причину черного дыма
авторитетная комиссия во главе с Мамой. Наверно, ничто никогда в мире так
не дымилоне воняло и не очерняло действительность, как подпортившийся
консервированный мамонт из ледникового периода!
И все ахнули.
На следующий день все население Райцентра, взглянув на себя в
зеркало, наконец-то ахнуло и удивилось, поняв причины и следствия
постигшей их экологической катастрофы:
- Значит, все-таки был мамонт! Вот он где, мамонт, прятался! Под
мусорником! Древняя палеонтологическая стоянка! (Правильно:
"палеолитическая".) А мы и не знали! Не там копал краевед! Эх, не там! А
ему советовали! Мог бы сам догадаться - где стоянка, там и мусорник!
А про сожженные книги - как о первопричине черного дыма, закоптившего
Дом на набережной таким жирным слоем въедливой копоти, что и зубами не
отодрать, - про книги не вспомнили. Ни полсловом. Таинственным
исчезновением Федора Федоровича не заинтересовались. Жил-был человек - и
не стало. Будто никогда не было.
- Кто же все же виноват? - пыталось выяснить вернувшееся с пляжа
высокое районное начальство, разглядывая свои закопченные потолки. - Ну,
люди отмоются... Ну, сахар завезем с Кубы... А с домом что делать?
Мама, отвлекая внимание начальства от сожженной библиотеки, заметала
следы, сваливала всю вину на неандертальцев и запоздало восхваляла
безумного краеведа:
- Нет пророка в своем отечестве! Зря прежние застойные начальники
упрятали нашего краеведа в желтый дом! Ох, зря! А неандертальцы, хоть и
славные ребята, но что-то они из глубины веков не продумали. Проявили
нашенскую бесхозяйственную расхлябанность - мамонта шлепнули, закоптили,
палеонтологическую стоянку бросили и ушли во Францию в диссиденты... Тьфу,
совсем обалдела!... В кроманьонцы!
Но мамино высокое начальство не очень-то Маме верило... Оно ее хорошо
знало.
- Ладно, неандертальцы. Ладно, мамонты. С краеведом тоже все понятно.
Повесим ему мемориальную доску, если того заслужил после смерти. Все
понятно. Непонятно, кто поджег мусорник?
Нет ответа.
- Кто вообще у нас отвечает за мусорник? - допытывалось начальство.
Вообще - никому неизвестно.
- А лично кто отвечает?
Дворничиха Анюта!
Ура, нашли стрелочника! Но что с Анюты возьмешь? Кожа да кости,
ущипнуть не за что. Ножки тоненькие, а жить тоже хочется. Она же про
мамонтов вообще ничего не знала - это ее прямая производственная
обязанность - палить позапрошлогодние листья.
Так до книжного костра мамино начальство и не докопалось, про Федора
Федоровича не вспомнило. Зато стихийные силы из ледникового периода хоть
немного отомстили за сожженную библиотеку.
Федор же Федорович в это время пребывал в анабиозе. Оказалось, что
Главный Штурман на минутку перепутал туманности: направил звездолет к
Андромеде, а следовало - к Крабовидной. Так объяснил ему белый робот. При
осуществлении маневра на сто восемьдесят градусов все обитатели
межгалактического корабля должны лечь в анабиоз.
Федор Федорович лег. Он всегда был дисциплинированным человеком.
В бывшей Мамонтовке после пожара наступили смутные времена.
Безвременье. Население ожидало хоть каких-то перемен после того, как оно
взглянуло на себя и ахнуло. Раздавались тревожные голоса:
- Что с нами происходит? Надо что-то менять! Дальше так жить нельзя!
Начались гражданские смуты.
- Это что же получается? - возмущался Вова-электрик, забивая крюк в
потолок, чтобы повесить люстру. - Значит, все-таки, был мамонт?! Так в чем
же дело? Есть такой город Буденовск, а мы чем хуже? Выходит, Буденовск -
можно, а Мамонтовка - нельзя?!
- Пишем письмо в Верховный Совет, как запорожцы султану, - поддержал
Вову сантехник, гремя ржавыми трубами в совмещенном санузле. - Дальше
некуда. Надо что-то менять. Начнем с названия.
Два украинца и один еврей клеили обои и помалкивали по известной
причине, хотя уже начинали понимать, что никуда от судьбы не уедут, а
будут, как и прежде, пить водку в кустах сирени.
Мама опять созвала субботник. Попытались своими силами отскоблить Дом
на набережной, но лишь насмешили козу. Хотели перекрасить в первобытное
состояние - опять же, где взять товарный состав цинковых белил, чтобы
перекрасить копоть в белый цвет? Есть, правда, на складе две бочки ржавой
охры, но это же курам на смех!
Так и стоял черный дом на мрачной набережной бывшей реки, зато ремонт
в квартире Федора Федоровича продвигался успешно. Варвара Степановна с
Таисией и Анютой замазывали свою вину. Обои уже наклеили, люстру повесили,
входили и уходили молчаливые уголовники с топорами и рубанками. Дошла
наконец очередь до цветного телевизора, холодильника и югославского
гарнитура.
Начальству давно уже не нравился этот ремонт за казенный счет для
диссидента... Ну и что с того, что он диссидент? - спрашивало начальство.
Может быть Мама собирается отдать ему на откуп весь Райцентр для
экспериментального художественного оформления? Голубой, розовый и
фиолетовый период в разобранном состоянии? В стиле Сальвадора Дали? Не
бывать сему, пока живо начальство! У самих потолки копченые, а тут...
Мама, кажется, сошла с ума на почве иностранной валюты и загаженных
дверей. Ей надо помочь... Съесть ее! Съесть и отправить в стрелочники!
Начальство угрюмо взирало на Маму, с нарастающим волнением ожидала
прибытия диссидента Кеши. Спасти ее от зубов начальства мог только
богатенький Кеша со своими художественными долларами для ремонта родного
Дома на набережной. Иначе - в стрелочники! Рельсы там, шпалы, железная
дорога... Маме не хотелось ремонтировать насыпь... Но как содрать с Кеши
тысяч десять валюты на нужды райисполкома? Отдать ему на откуп Райцентр?
Это, конечно, нонсенс.
Мама вот что задумала: пришла к Аэлите в гости и имела с ней
продолжительную трехчасовую беседу. Аэлита после пожарного пикника
потеряла аппетит, перестала вышивать по Райцентру, возлежала прямо посреди
ремонта в раскладном кресле, читала спасенного Алексея Толстого. Процесс
чтения проходил с трудом - буквы она еще не забыла, но из букв туго
складывались слова. Вот что писал Алексей Толстой:
"Слова - сначала только звуки, затем сквозящие, как из тумана,
понятия - понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось произносил
имя - Аэлита, оно волновало его двойным чувством: печалью первого слова
АЭ, что означало по-марсиански - "видимый в последний раз", и ощущением
серебристого света - ЛИТА, что означало "свет звезды". Так язык нового
мира тончайшей материей вливался в сознание".
Ничего не понять!
Когда старое кресло наконец выбросили, улеглась на новой югославской
софе, решив - кровь из носу! - дочитать "Аэлиту" до конца.
А вот это уже понятней:
"Рожать, растить существа для смерти, хоронить... Ненужное, слепое
продление жизни"... Так раздумывала Аэлита, и мысли были мудрыми, но
тревога не проходила. Тогда она вылезла из постели, надела плетенные
туфли, накинула на голые плечи халатик и пошла в ванную, разделась,
закрутила волосы узлом и стала спускаться по мраморной лесенке в бассейн".
Аэлита подумала, слезла с югославской софы, сунула ноги в плетенные
шлепанцы и в чем мать родила пошла в современный санузел и приняла ледяной
душ - горячей воды в Мамонтовке отродясь не бывало. Потом опять улеглась
на софу и продолжила чтение.
А это совсем понятно:
"Ихошка села невдалеке от Сына Неба и принялась чистить овощи. Густые
ресницы ее помаргивали. По всему было видно, что - веселая девушка.
- Почему у вас на Марсии бабы какие-то синие? - сказал ей Гусев
по-русски. - Дура ты, Ихошка, жизни настоящей не понимаешь".
В перерывах этого тяжкого труда Аэлита жалела Федора Федоровича, а
также себя, чувствуя, что такая шикарная обстановка в квартире не к добру
- скоро ее отсюда выгонят".
Вот и Мама пришла... Сейчас начнется.
Но Мама, назвав Аэлиту по имени-отчеству, неожиданно спросила:
- Не собирается ли Аэлита Алексеевна в недалеком будущем посетить
Сан-Франциско? НЕ все же здесь на сове лежать?
Две гонимые судьбой женщины поняли друг друга с полуслова. Да и как
не понять: одна была стрелочницей, другая - подбитой подводной лодкой.
Долго не рассуждали - Аэлита твердо решила воспользоваться маминым
предложением и выйти замуж за диссидента Кешу и разом решить все вопросы с
пропиской на этой Земле; а продолжительная трехчасовая беседа заключалась
в просмотре нового цветного телевизора, где в тот вечер показывали
пятьдесят восьмую и пятьдесят девятую серии "Рабыни Изауры".
Всплакнули над судьбой бразильской рабыни и составили такой план: в
день приезда диссидент Кеша входит в квартиру и обнаруживает возлежащую на
софе Аэлиту. На второй день он ведет Аэлиту в ЗАГС, где Мама
собственноручно венчает их безо всякой трехмесячной проверки чувств. На
третий день Аэлита с диссидентом забирают свои двери и уезжают в Москву, в
Москву, в Москву - а там и до Сан-Франциско рукой подать. Правда, во
второй день может возникнуть небольшое осложнение: поведет ли Кеша Аэлиту
в ЗАГС?
- В таком случае поступим наоборот - ты сама его поведешь, - решила
Мама.
Договорились: Аэлите достанутся диссидент Кеша и Сан-Франциско, Маме
- десять тысяч инвалютных рублей для ремонта Дома на набережной.
- Сто! - отвечала Аэлита. - Я с него для вас сто тысяч слуплю!
На том и порешили.
Аэлита отложила в сторону книгу, в который раз постирала купальник и
стала каждое утро поднимать ржавые трубы, отплясывать аэробику, принимать
ледяной душ, а также не обедать и не ужинать, чтобы в этот купальник
влезть. Решила так: отсюда без нее диссидент Кеша живым никуда не уедет.
Женат он там или холост, а в Сан-Франциско Аэлита еще не была. На Марсе
была, в Нижневартовске была, а в Сан-Франциско - нет. Пусть этот диссидент
хоть старый, хоть женатый, хоть горбатый, но в Сан-Франциско он ее
нуль-транспортирует под руку или, на крайний случай, в чемодане с двойным
дном.
Приближалась развязка. Спешили. Вот уже из министерства иностранных
дел пришла телефонограмма о том, что диссидент прибывает завтра утром в
черном "форде", встречайте. Бросили уголовников на Райцентр, они подмели и
облизали бывшую Мамонтовку, заасфальтировали мусорник, выкрасили все
заборы двумя бочками ржавой охры - ничего, сойдет после дождя; но черный
дом портил весь вид на Мадрид - он торчал во все стороны, как обелиск на
кладбище.
- Это кому у вас мемориал? - спрашивали шоферы, вывозившие с
сахарного завода сахарный уголь.
Из-за этого черного обелиска районное начальство мандражировало и
кидалось на Маму, как цепной пес. Начальство панически боялось обвинений в
очернении действительности.
Мама храбрилась, успокаивала:
- А по-моему, ничего... Смотрится... Почему черный "форд" - можно, а
черный дом - нельзя?
Перед самым приездом диссидента начальство не выдержало и позорно
удрало в Одессу на консультацию в психоневрологический диспансер, чтобы
снять нервный мандраж и не принимать участие в торжественной встрече. Там
в это время в каюте Командира межгалактического звездолета решалась судьба
Федора Федоровича.
- Как его?.. Ну, этот, который... гиперболоид инженера Гарина, -
расхаживая по каюте, говорил Командир Звездолета своему Главному Штурману.
- Зачем мы его держим? По-моему, пора выбрасывать в открытый космос.
Старик нормальный, на здоровье не жалуется. Не буйный, не бонапартист.
Тихий. Вообще никуда не жалуется. Вестибулярный аппарат - в норме. Реакции
- адекватны. Ну, есть бредовый психозик, есть, - поморщился Командир
Звездолета. - Ну, с заскоками, с кем не бывает. Фантазирует. Ну, начитался
фантастики... Кто не без греха?
- Он вчера сменял у соседа свои "Командирские" часы на сломанный
будильник, - сообщил Главный Штурман, вращаясь в кресле. - Сосед сказал
ему, что это не будильник, а вечный двигатель.
- Вот видишь! Синдром Дон Кихота. Все тихо, благородно. Ему еще жить
да жить, а здесь сгорит в два месяца. Не вертись... В глазах мельтешит...
В этой Мамонтовке все начальство с ума посходило - едут и едут, и едут...
У меня вон и то руки дрожат. Так что будем делать с гиперболоидом имени
Гарина?
- Я не против, - ответил Главный Штурман, грызя ногти. - Я - за.
- Тогда пиши... Как его?.. Гарин-Михайловский, бывший военный
инженер-строитель. Практически здоров. Написал? Завтра же гони его в шею.
- "Командирские" ему вернуть?
- Э, нет! Сменял так сменял. Пусть впредь дураком не будет. Кто там у
нас еще?
До выхода Федора Федоровича в открытый космос оставались сутки.
Днем Вова-электрик с сантехником еще устанавливали голубой унитаз для
приезда диссидента и обсуждали письмо запорожцев в Верховный Совет.
Вечером к Аэлите в последний раз пришла Мама. Они уже не могли друг
без дружки жить. Уточняли последние детали, смотрели шестьдесят пятую и
шестьдесят шестую серии "Рабыни". Глядя на эту плантаторскую жизнь, Аэлита
расплакалась и спела Маме песенку:
- Мама, мама, я пропала,
Я даю кому попало...
Мама утерла Аэлите слезы. Не боись, девочка! Мама Хорошо знает
диссидента Кешу по прошлой действительности. Дурак дураком! Вечно чудит,
бузит, сумасшедший, неуправляемый, зависит от собственного настроения. На
этом мы его и подловим - на этой самой любви с первого взгляда.
Но в жизни, как всегда, получилось не так, как планировали, а намного
быстрее. Ночью пришла еще одна телефонограмма из МИДа: диссидент приезжает
всего лишь на один день, просит ускорить формальности с дверями, принять к
исполнению. Эта телефонограмма ломала все матримониальные планы - за один
день окрутить трудно...
- Но можно. Нужна еще одна ночь, как минимум, - сокрушенно
высчитывала Мама. - Ладно, попробуем. Ускоримся. Эх, где наша не
пропадала!
- Везде пропадала, - опять заплакала Аэлита.
Глубокой ночью под ее окнами ошивались сантехник с Вовой-электриком и
вышедший из больницы ударенный током телемастер с баяном. Ален Делон был
обижен на Аэлиту, а Вова с сантехником - на все население Мамонтовки,
которое не поддержало письмо запорожцев в Верховный Совет. Они устроили
ночную демонстрацию и орали частушки на слова известного поэта. Ален Делон
играл на баяне и запевал:
Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются у блядей.
Почему ж они не вьются
У порядочных людей?
Сантехник с электриком подхватывали:
А потому что у блядей
Деньги есть на бигудей,
А порядочные люди
Тратят деньги на блядей!
Никто не спал. Ночь прошла. Утром к черному Дому на набережной
подкатил подержанный черный "форд" - была там одна такая асфальтовая
дорога, по которой, если сухо, можно проехать. Диссидент вышел из "форда",
как к себе домой. Аэлита подглядывала из-за портьеры. Увиденное ей
неожиданно понравилось... Сын Неба, похожий немного на Бельмондо. Вся
Мамонтовка подглядывала: Кеша вернулся! Тот самый, который... Который
Леонида Ильича... Которого никак не могли найти и выдворить из страны,
потому что он три дня отсыпался в мусорнике под открытым небом. Богема!
Пятнадцать лет прошло, а как помолодел! И бороду сбрил... Что деньги с
человеком из обезьяны делают!
Первым делом Кеша увидел черный дом.
- Мама мия! - непроизвольно вырвалось у него по-итальянски. - Вот так
дизайн у вас!
- Мать моя, - с готовностью перевела Людмила Петровна, которую
пригласили в свиту встречающих на тот случай, если вдруг диссидент
подзабыл русский язык. - Говорит, что у нас очень красиво.
Диссидент Кеша подбежал к Дому на набережной и поковырял пальцем в
фасаде.
- Бляха-муха, не отдирается! - восхитился он. - Полный конец! Что за
краска, блин? Это ж гроб с музыкой - черный дом! Это ж надо! Кто придумал?
Так... Перенимаю опыт. Я в Сан-Франциско небоскреб в черный покрашу!.. Ну,
чего вылупились, бляхи-мухи? Не шучу! Пуркуа-нет? Краска как называется?
Чье производство? Вроде, не "Сажа газовая" и не "Персиковая черная"... На
"Кость жженую" не похоже... Что за блин, спрашиваю?
Все молчали в ответ.
- У меня с русским языком что-то? - обеспокоился Кеша. - Или акцент
подцепил? Или меня уже не понимают на Родине, ядрена вошь?
Все вопросительно глядели на Людмилу Петровну.
- Нет, у вас хорошее произношение, - неуверенно похвалила она.
- Так что за краска, япона мать?
Теперь все глядели на Маму.
- "Копченая мамонтовская", - ответила Мама дрожащим голосом.
Сын Неба задумался. Все знали по горькому опыту: когда Кеша начинает
думать - не к добру.
- Ну, как там в Сан-Франциско, Кеша? - спросил старший лейтенант
милиции, чтобы отвлечь диссидента от тяжких раздумий о черной краске.
- Как тебе сказать, Витек... Трясет там, блин, сильно...
Землетрясения и гульня всякая.
Диссидента уже тащили в квартиру. Все райцентровские козы и куры
смеялись, а Кеша никак не мог решить - издеваются над ним или нет?
- Вот я не понимаю... Вас же выдворили? - полуспрашивал Кешу старший
лейтенант из военкомата, подталкивая диссидента на третий этаж.
- Откуда? Из Сан-Франциско? - тупо заинтересовался диссидент.
- Нет, от нас.
- Ну?..
- Что?..
- Чего же ты хочешь, блин?
- Чувствовали там ностальгию?
- А как же! Скучал без тебя, трахнутый комар!
В своей бывшей квартире Кеша даже не успел бросить первый взгляд на
Аэлиту, возлежавшую в купальнике с книгой на югославской софе.
- Двери где?! - пришибленно спросил он, обнаружив новые.
Его успокоили и отвели на кухню. Двери там расставили как музее
"Прадо" - входи, блин, и любуйся!
- Майн готт!.. - только и смог произнести диссидент, увидев
Буденного, Калинина и эти штуки у скифских идолов.
- Мой бог!.. - перевела с немецкого Людмила Петровна.
- Кто это сделал?! Кому в морду дать?! - взревел Кеша медвежьим ревом
Михаила Ивановича, который, как известно, вернувшись домой из Кремля,
обнаружил, что кто-то ел из его миски и все сожрал, а жену забрали к Берии
на Лубянку.
Занавес опускается.
О дальнейших событиях в квартире свидетельских показаний не
сохранилось. Зная Кешу, все очевидцы удрали, даже старшие лейтенанты
силовых министерств ретировались. Правда, Мама осталась - ее от страха
ноги не несли. Но, как по одной незначительной косточке опытный
палеонтолог может восстановить целого мамонта, так и, наоборот, по целому
мамонту можно добраться до его мелких подробностей. Результат (мамонт)
известен - через двадцать минут Мама и Аэлита вывели усмиренного Кешу из
Дома на набережной и поехали в черном "форде" в мамонтовский ЗАГС.
Остается применить "принцип наоборота" и восстановить события по конечному
результату.
Маму от страха ноги не несли, а вот Аэлита не убежала из-за того, что
ей эти сумасшедшие броненосцы вот как надоели! Конечно, она побаивалась,
что Сын Земного Шара поставит ей очередной фонарь под глазом, но смело
вышла на кухню и сказала:
- Ну, я это сделала! Чего орешь, клепаный ты коз-зел?!
То ли этот "коз-зел", то ли пресловутая "любовь с первого взгляда"
подействовали - но Кеша вдруг успокоился. Аэлита, надо сказать, была в
прекрасной форме, лучше чем в 1982 году. Сын Неба "глядел умиленный и
взволнованный... Какие бы муки он вынес сейчас, чтобы никогда не
омрачилось это дивное лицо, чтобы остановить гибель прелести, юности,
невинного дыхания, - она дышала, и прядь пепельных волос, лежавшая на
щеке, поднималась и опускалась".
- А не нравится - бери тряпку и сам смывай, мур-рильо! - выступала
прекрасная в своем гневе Аэлита. - И вообще, ты, блин морской, умеешь
говорить по-людски? Или совсем буквы забыл?
- Красивая, - с удивлением сказал Кеша, разглядывая Аэлиту.
Он с трудом отвел глаза, в которых пожаром загорелась эта самая
"любовь с первого взгляда" и ни с того ни с сего спросил Маму:
- Как краска-то называется?
- "Копченая мамонтовская", - опять соврала дрожащая Мама. Сейчас, вот
сейчас решалась ее судьба-стрелочница.
- Вас понято, - ухмыльнулся Кеша. - Тебе на оздоровление Мамонтовки
сколько долларов нужно?
- Де-десять... - пролепетала Мама.
- ...тысяч, - закончил за нее Кеша. - Всем доллары нужны. Все хотят
меня облапошить. А я за просто так баксами не разбрасываюсь. Я зла не
помню, но не за просто так. Давай так решим: я тебе десять тысяч, ты мне -
рецепт "Копченой мамонтовской". Мне небоскреб нужно красить. Идет?
- Да, - прошептала Мама.
Где краевед? Ну где краевед?! Нужно немедленно найти еще одного
мамонта!
- Но краски сейчас нету, - прошептала Мама. - Всю рас... раскрасили.
- Мне не краска нужна, а рецепт. Ты мне рецепт на стол, я тебе -
динары на бочку, - Кеша вытащил блокнот и приготовился записывать рецепт
"Копченой мамонтовской".
- Рецепт... - сказала Мама, продолжая дрожать. - Ох... Ах, рецепт...
Записывайте. Берется один мамонт...
Кеша с любопытством взглянул на Маму.
- Потом берется одна бочка смолы... - произнесла Мама, чуть не плача.
Кеша закрыл блокнот:
- Это я уже слышал. Мамонт коптится на костре, вываливается в
янтарной смоле и помещается в ледниковый период. Верно?
Мама наконец заплакала.
- Дай ей сто тысяч, - вдруг спокойно приказала Аэлита.
- Дам, если выйдешь за меня замуж, красивая, - так же спокойно
ответил Сын Неба.
Мама перестала плакать.
- Почему бы и не выйти? Выйду, - согласилась Аэлита.
- Когда? - спросил Кеша.
- А хоть сейчас, - встряла Мама.
- Одевайся.
- Двери помыть? - спросила Аэлита.
- Не надо. Мне так больше нравится. Буденный с Калининым - ноу хау, я
их продам дороже.
Дальнейшее известно: по дороге в ЗАГС остановились у мамонтовского
райисполкома, быстренько составили официальный договор на сто тысяч
долларов о посредничестве Мамы в сделке между Кешей и музеем "Прадо".
Потом прокатились в ЗАГС, расписались и вернулись в дом на набережной.
Шампанского в "Продмаге" не оказалось, а водку покупать у Варвары
Степановны не рискнули, - к тому же Кеша за рулем не пьет, а им еще всю
ночь гнать до границы. Зато вместо шампанского их в прихожей встречал
пустой огнетушитель: по возвращению молодых забытый огнетушитель вдруг дал
залп и залил всех пеной. Значит, не только пустые ружья, но и пустые
огнетушители раз в сто лет стреляют от изумления.
Безалкогольную свадьбу праздновали втроем. Правда, Мама все-таки
сбегала к Таисии и принесла бутылку сладкого спирта. Обмыли это дело,
благо не за рулем. Было горько. Кеша, опьянев, отметил, что его бывшая
квартирка, извините за выражение, хреново выглядит. Стилевой разнобой,
блин, разных стран и народов. Провинция, старое мышление. Сразу видно,
тащили все, что под руку подвернулось. Чешский унитаз, финские обои и
югославский гарнитур рядом не фурычат. Не фунциклируют, извините за
выражение.
Вечером смотрели шестьдесят седьмую и шестьдесят восьмую серии
"Рабыни Изауры" и посмеивались над сопливыми рабовладельцами. Нам бы их
заботы!.. Потом тащили двери вниз и привязывали к багажнику черного
"форда"...
Ну, поехали!
Навсегда попрощались с Мамой и, разминувшись с автобусом, которым
Федор Федорович возвращался из межгалактического путешествия, покатили
через обе Европы (Восточную и Западную - Кешу везде знали, было где
ночевать) в мадридский музей "Прадо", а там и через Гибралтар в
Рио-де-Жанейро, где Кеша уже договорился выкрасить в черный цвет новый
небоскреб Бразильской федерации футбола, - из Сан-Франциско, честно
говоря, Кешу недавно выдворили за то, что он... ну, это длинная,
бляха-муха, история. О Сан-Франциско Аэлита пока ничего не знала, но ведь
и в Рио-де-Жанейро она еще не была. Все на этой Земле надо посмотреть: и
музей "Прадо", и Ламанчу, и Бразильскую футбольную Федерацию. Правда,
сейчас ее больше волновало то, что на таможне потребуют визу и заграничный
паспорт, но, когда подъехали к пограничному столбу, Сын Неба
неопределенным жестом показал на "форд", Аэлиту, двери и небрежно бросил:
- Это со мной.
И таможенники, предупрежденные МИДом насчет новой Кешиной жены,
решили не связываться с этим всемирно известным психом:
- Открывай ворота! Пусть катится! Дуракам везет - такую жену оторвал!
И подержанный "форд" гордо переехал границу, обдав грязью какого-то
ехавшего к нам деловара-буржуя в шикарном "мерседесе-бенце".
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Раз не столь умен твой ав-,
Как Хуан Латино слав-,
Негр, ученостью извест-,
Щеголять не смей латынь-.
Раз где тонко, там и рвет-,
Древних всуе не цити-,
А не то иной чита-
Разберется в чем тут де-,
И подумает с улыб-:
"Что же ты меня моро-?
Мигель Сервантес,
Пролог к "Дон Кихоту".
Пожалуй, менее всех сошел с ума в этой истории именно тот, кого
заперли в сумасшедший дом. Федор Федорович с утра сидел на прикрученной к
полу койке (чтобы не плавала в невесомости) и председательствовал в ученой
дискуссии о происхождении Тунгусского метеорита, когда белый робот принес
долгожданное сообщение о выходе Федора Федоровича в космическое
пространство.
Инопланетяне принялись поздравлять его, но выход в открытый космос
затянулся на целый день - то Главный Штурман еще не вернулся из разведки с
Летящей звезды Бернарда и некому подписать пропуск в переходную шлюзовую
камеру, то Младший Хранитель Ключей ключи потерял и некому выдать чемодан
с пирожками. ТО, наоборот, некому принять синюю робу. То то, то это. То
обедать пора, то ужинать. Куда же в космос, не поужинавши?
Как в дурдом - так сразу, а как выйти - надо всю жизнь ждать.
Поэтому тунгусский спор продолжался с утра до ужина. Говорили все
разом, и остается только догадываться, какие фразы принадлежат именно
Федору Федоровичу:
- А по-моему, Тунгусский метеорит удобнее всего искать на реке
Тунгуске в Тунгусии - там, где он потерялся.
- Там уже искали и не нашли. Искать его надо в 1906 году, когда он
упал.
- Ничего-ничего, когда-нибудь все-равно обязательно найдут.
- Зачем так категорично - "обязательно найдут"? А если и найдут, то
почему именно "обязательно"? Что они, умнее нас? География - она
большая... Попробуй побегай, не зная за чем.
- Всему виной расширение континентов. Там, где раньше была Тунгуска,
теперь что? Полюс сместился! Вот и приходится искать Тунгусский метеорит
где?
- Ну, где?
- Друзья мои, выслушайте меня!..
- Значит, Тунгусский метеорит находится в другом месте?
- А вот за такие слова повезут тебя с Черного моря в Тунгусию комаров
кормить!
- Ну, ты! Пролетаешь - так пролетай и не каркай!
- Друзья мои...
- Я часовщик. Вот что говорит наука о Тунгусском метеорите: летел он,
понимаете, не как все нормальные метеориты, а задом-наперед.
- Вверх ногами?!
- Нет. Он летел против течения времени. Из будущего в прошлое через
настоящее. И упал в 1906 году. Значит, в 1905 году его уже можно искать,
он уже там существует.
- Оригинально! А если он летел не вдоль, а поперек оси времени?
Получается, что он все время летит поперек минутных стрелок и каждый день
упадает в районе Тунгуски!
- Я вас понял! Его нужно искать, когда кому в голову взбредет, в
любом месте земного шара - хоть до нашей эры! Но кто будет финансировать
экспедицию?
- О чем я и толковал.
- А я слышал, что Тунгусский метеорит состоит из антивещества.
- Это уже пройденный этап.
- Газ взорвался, нефть пошла. Метеорит тут ни при чем.
- Это ма-аленькая-ма-аленькая комета!
- Ой, я газовую плиту потушил, когда меня забирали?!
- Мура это все. Тунгусского метеорита никогда в жизни не
существовало.
- Как вы сказали?
- Как сказал, так и сказал. Не было его.
- Оригинально! А очевидцы?
- Друзья мои...
- Не было очевидцев.
- Ор-ригинально! А поваленные деревья в тайге?
- Не было деревьев. Я не видел.
- Ор-ригинальная гипотеза!.. А фотографии, а научные экспедиции?
- Всего этого не было. НЕ БЫ-ЛО.
- А экспедиция Кулика!?
- Кулик ходил по болоту.
- А Аристарх Кузанский?!
- Ой, не могу!
- Ор-ригинально... Вы ищите Тунгусский метеорит, чтобы доказать, что
его не было...
- Я его не ищу. Что вы заладили - ор-ригинально, ор-ригинально...
- А что вы все - небылонебылонебылонебылонебылонебылонебылонебыло...
- Друзья мои, перестаньте ссориться! - в который раз призвал Федор
Федорович.
И так до самого ужина.
Наконец все было при нем: справка о выходе в космическое
пространство, двубортный костюм, чемодан и сломанный вечный двигатель.
Федор Федорович раздал своим членистоногим друзьям окаменевшие пирожки с
повидлом и пожелал им счастливого пути и мягкой посадки в Крабовидной
туманности.
Он спешил домой, но вернулся слишком уж поздним вечером, когда у Дома
на набережной еще не рассеялись запах духов "Черная магия" и дымок от
черного "форда". Федор Федорович насторожился, но не поверил запахам. Во
тьме наощупь поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру... Потом
постучал, но стука не услышал. Зажег спичку. Дверь почему-то превратилась
в черный дермантиновый пуфик, оббитый серебристыми гвоздиками, - при
желании эту дверь можно было бы сравнить со звездной панорамой в
планетарии. Но Федор Федорович испугался. Он пнул эту странную дверь
ногой, хотел открыть ключом - но замок тоже сменили.
Все изменилось, хотя номер квартиры остался прежним.
Федор Федорович разогнался, вышиб плечом звездную дверь и ворвался в
квартиру.
Это была и его и не его квартира. Он не мог сообразить, что здесь
изменилось... Шлепанцы в прихожей были его, и огнетушитель - тоже; но все
остальное изменилось. В комнате на крюке висела граненая, как стакан,
люстра... Стол стоял, полированный... Вместо книжных стеллажей какие-то
полированные и стеклянные то ли шкафы, то ли буфеты, в которых многократно
отражался Федор Федорович. Скользкий пол какой-то...
Вошел на кухню - там черт знает что. Вся в белом кафеле, как мужской
туалет в психдиспансере. Опять кто-то газовую плиту притащил...
Заглянул в совместный санузел - знакомый рыжий таракан бежал по
голубому унитазу.
Федор Федорович на коньках подъехал к окну и выглянул. На улице тоже
что-то не так... Луна, думая, что ее не видят, нюхала духи "Черная
магия"... Вечный мусорник куда-то исчез...
Все, все изменилось!
"Книги!" - вспомнил Федор Федорович.
Книги он обнаружил в югославском буфете - целую полку блистающих
макулатурных книг, которые Мама с Людмилой Петровной рекомендовали ему
читать взамен сожженных. Федор Федорович с жадностью стал разглядывать
корешки... Тут были "Анжелика", "Проклятые короли" и прочие пирожки с
повидлом.
Федор Федорович беспомощно заскользил по паркету.
Ага, вот, кроме шлепанцев, еще что-то знакомое... Все-таки это его
квартира!
Он схватил лежащую на софе "Аэлиту".
"Дорогому папочке, - прочитал он, - от любящей доченьки. Вышла замуж
за Сына Неба. Не обижайся. Ждем тебя в Сан-Франциско. Кеша пришлет вызов.
Твоя Аэлита".
Федор Федорович постоял, подумал и пробормотал:
- А я остаюся с тобою... Не нужен мне берег турецкий...
Кажется, он по-настоящему начал сходить с ума. Всю ночь он ходил по
паркету и пел эту старинную песенку: "А я остаюся с тобою, родная навек
сторона..." Иногда замолкал, останавливался, открывал наудачу "Аэлиту" и
вслух прочитывал несколько фраз.
"Вот отчего текли слезы по морщинистым щекам Лося, - читал Федор
Федорович. - Птица пела о той, что осталась за звездами, и о седом
морщинистом, старом мечтателе, облетевшем небеса".
От этого чтения, пения и топота проснулось районное начальство. Свет
оно не включало и заходить в квартиру боялось. Так всю ночь и слушало: "Не
нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна".
Утром Федор Федорович под дождем без пиджака и без зонтика отправился
в "Продмаг". Поковырял пальцем черном фасад Дома на набережной. Специально
пересек асфальтированный мусорник и топнул по нему ногой. Там, под
асфальтом, что-то забулькало.
Федор Федорович утвердился в своем намерении. В "Продмаге" он
попросил продать черную бельевую веревку. Варвара Степановна испугалась и
ответила, что у нее в "Продмаге" никакой веревки нету, вот вам крест,
Федор Федорович. Выпейте водички, вы насквозь промокли.
Но Федор Федорович и в лучшие времена не пил, разве что бутылку на
четверых в кустах сирени. Он отправился в облупленный пустой универмаг, но
Варвара Степановна успела предупредить:
- Черную веревку не продавать! Никакую не продавать!
К его приходу все веревки попрятали, универмаг вообще опустел. Но
Федор Федорович и тут не настаивал и жалобных книг не требовал. Вообще, не
собирался превращаться из дон кихота в бонапарта, чтобы мстить за
поруганные книги и крушить районное начальство. Он просто ходил по пустому
универмагу и приглядывался к мужским галстукам. Ему понравились самые
длинные, цвета хаки. Примерил к шее, купил три штуки и вернулся домой.
Звездная дверь в потусторонний мир осталась открытой, но в нее никто носа
не сунул.
Федор Федорович связал два галстука морским узлом и опять примерил.
Третий галстук не понадобился. Он залез грязными ботинками на полированный
стол и принялся снимать люстру. Потолок был невысок, удобно. Аккуратно
отсоединил провода, снял люстру, подвис на крюке. Крюк держался мертво -
Вова-электрик, наверно, впервые в жизни не схалтурил.
Все правильно. В самом деле, что оставалось делать Федору Федоровичу?
Айзек Азимов не ответил, Рей Бредбери прислал отписку... Превращаться в
Бонапарта, уезжать в Сан-Франциско или идти начальником штаба гражданской
обороны сахарного завода?
Все правильно.
Федор Федорович начал вязать петлю, хотя мешал узел на галстуках. Но
узел - не беда.
"Кажется, все", - подумал Федор Федорович.
Он опять взгромоздился на стол и привязал галстуки к крюку - тоже
морским узлом.
Да, забыл, нужно написать предсмертное послание Дон Кихота скифским
запорожцам и сказать им все, что он о них думает.
Для этого дела нужны карандаш и бумага, соображал Федор Федорович, но
как их найти в этом потустороннем мире?
Пока Федор Федорович искал карандаш, на подоконнике трагически
зазвонил испорченный вечный двигатель... Как он туда попал? Возможно,
Федор Федорович поставил его туда? Может быть. Реальной представляется
другая версия - будильник САМ очутился на подоконнике. Все простые вещи
любили Федора Федоровича - и огнетушитель любил, и погибший в костре
черно-белый телевизор любил, и выброшенное на свалку самораскладное кресло
любило, а теперь вот испорченный вечный двигатель забрался на подоконник,
вопил благим матом и мешал умирать Федору Федоровичу. (А карандаш попросту
спрятался на софе под Аэлитиной подушкой и тянул время, чтобы Федор
Федорович одумался.)
Федор Федорович не собирался бить будильник по голове. Он ожидал,
когда тот охрипнет и замолчит. Но испорченный будильник завелся и не хотел
останавливаться: вопил, и вопил, и вопил... Нельзя же, в самом деле,
вешаться под этот вечный звон в ушах...
Федор Федорович подошел к окну и, как собаку, погладил испорченный
будильник по голове. Тот захлебнулся, закашлялся...
"Дождь вроде затих..." - глянул в окно Федор Федорович. И еще он
увидел в окне: на новую асфальтовую площадку, которая потихоньку опять
превращалась в мусорник, въезжал огромный грязный автомобиль.
"Мерседес-бенц", - подумал Федор Федорович, успокаивая будильник.
Из грязного "Мерседес-бенца" выбрался невысокий, толстоватый,
буржуазного вида пожилой человек с тяжелой тростью. Его встречала целая
свита из районного начальства. Мама раскрыла над этим буржуем черный зонт.
Людмила Петровна переводила, начальство внимало, а к подъезду Федора
Федоровича мчалась по лужам толстопятая Варвара Степановна с телеграммой
из Министерства иностранных дел.
- Мистер Герберт Уэллс спрашивает... - переводила Людмила Петровна, -
...какого черта вы тут делаете во мгле семьдесят пять лет?
- Переведите, что мы ему покажем сахарный завод, - отвечало
начальство.
Варвара Степановна вбежала в квартиру и отчаянно закричала:
- Федор Федорович! К вам Герберт Уэллс приехали!
Борис ШТЕРН
ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ
или
КРАТКИЙ КУРС СОЦРЕАЛИЗМА
"Где выражение зла, которого должно избегать? Где
выражение добра, которому должно подражать в этой повести?
Все хороши и все дурны.
Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами
души, которого старался воспроизвести во всей красоте его
и который всегда был, есть и будет прекрасен, - ВРАНЬЕ."
Экономист Н.Ильин,
"Граф Толстой, как зеркало партийной
организации и партийной литературы"
1. РАЗВИТИЕ РЕВОЛЮЦИОННОЙ СИТУАЦИИ ВО ВСЕЯ-РУСИ
1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ СОЦРЕАЛИЗМА
В некотором ханстве, в некотором подпространстве, в ненашенские
времена жил да был во Всея-Руси богатырь с чуднЫм именем-отчеством
Соцреализм Максимильянович.
Как, спрашиваете, жить с таким именем?
Так вот и жить, пока не сгноят в лагерях или не прирежут цензурой -
не бросаться же под поезд, если ты не Илья Муромец, а какой-нибудь хрен с
бугра? Назвали - и назвали. Живи пока...
С папой и мамой богатырю Соцреализму повезло. Он родился под знаком
Буревестника на острове Капри в результате внебрачного романа популярного
пролетарского писателя Максимильяна Горькина с красивейшей цыганской
актрисой того ненашенского времени Ариадной Мариновой из Малого театра
МХАТ имени Немировского и Станиславича-Данченко одновременно.
2. ЧЕМОДАНЧИК С ДВОЙНЫМ ДНОМ
- Очень своевгеменный гоман! Пгекгасный получился гебенок! - слегка
картавя, воскликнул по сему случаю тогда еще мало кому известный
богатырь-экономист Н.Ильин (сказать по правде, его вообще никто не знал) и
буквально в одну ночь, не задумываясь, накатал молочными чернилами
эпохальную статью "Граф Толстой, как зеркало партийной организации и
партийной литературы", в которой ударил в Царь-Колокол и призвал Всея-Русь
к топору против Чудища Облого, Стозевого и Лаяйющего под лозунгом:
"ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВМЕСТНАЯ ВЛАСТЬ!"
Под утро перечитал написанное, схватился за рано облысевшую
сократовскую голову, прижмурил глаза, с наслаждением вытянулся в кресле и
воскликнул:
- Ай, да, Пушкин, ай, да, сукин сын! Какая глыба, а? Какой матерый
человечище!.. До этого графа подлинного мужика в литературе не было!
Допил молочные чернила, скушал хлебную чернильницу и, очень довольный
собою, пошел спать.
К обеду экономист Н.Ильин проснулся, упаковал "Зеркало партийной
организации и литературы" в кожаный чемоданчик с двойным дном, вызвал
колокольчиком своего личного шофера Гулько Макара Егорьевича и отправил
его на коньках по вечному льду Чудского озера в редакцию газеты "Правда".
И хотя на линии границы жандармские псы-сатрапы, обнюхав чемоданчик и
ничего не найдя, с досады стукнули Макара Егорьевича револьвером по
голове, и тот чуть коньки не отбросил, но всеж-таки доставил второе дно по
назначению, и утром в День Печати газета "Правда" вышла в свет, как и
подобает.
Вот только у Макара Егорьевича с тех пор что-то с головой не в
порядке.
3. В ТО ЖЕ ЛЕТО ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА
В то же лето по старому стилю, пока богатырь Соцреализм в люльке
лежал и соску сосал, прочитала Всея-Русь в газете "Правда" про зеркало
Льва Толстого, наточила топор и поднялась на Чудище Облое, Стозевое и
Лаяйющее. Надоело народу жить и работать на дядю - равно и за того парня.
Плевали в Стозевого, били, крыли, подначивали, клеили прямо на хари
предосудительные прокламации и, вообще, пушкинский безмолвный народ уже не
молчал в тряпочку, а применял против Чудища Лаяйющего всякие глаголы
великого межнационального языка, не известные даже живому словарю
Владимира Даля, лучшего друга Пушкина - уж кто-кто, а друзья разбирались в
глаголах.
Двенадцать лет как день пролетели...
Хоть бы хны!
Бывало, одну Голову срубят, тут же две другие отрастают по
генетическим законам Менделя.
Ходили отважные робеспьеры к дедушке Мичурину за советом, тот
отвечал:
- Не знаю, как так получается, - честно признавался старик. - Все это
вейсманизм-морганизм и томление духа, а я не теоретик, но практик. Надо бы
на дрозофилах попробовать.
Таким вот Макаром.
4. ЧУДИЩЕ ОБЛО, СТОЗЕВО И ЛАЯЙЮЩЕ
В ответ на глаголы Чудище подлое лишь лениво отгавкивалось, щеря
зубы, а самых надоедливых якобинцев, как мух дрозофил, ссылало за Полярный
Круг в Туруханское ханство на разведку нефтяных месторождений, откуда те
тут же возвращались на попутках или собственным ходом. Их - туда, они -
оттуда.
В сущности, Чудище Лаяйющее давно отжило свой век и уже не содержало
в себе ценной генетической информации. Ему бы добровольно уйти с
политической арены цирка - снять шаляпинским жестом мономахову
шапку-ушанку, сдать ее под расписку в Музей Этнографии, Антропологии и
Народов Мира и красиво удалиться, прикрыв за собой дверь, - да все как-то
лень, обломовщина... Валялось Чудище на диване, все тянуло с отставкой,
откладывало - то крестьянская реформа подоспела, то всенародный
референдум, а то и столетний юбилей со дня смерти поэта Пушкина. А
столетняя война в Персидском заливе? А очередной перераздел Польши? А
разрушение Берлинской стены? То - то, то - это...
И еще такое соображение:
- Как это, мол, без НАС, Обла, Стозева и Лаяйюща, наш безмолвный
народ проживет? Не протянет ли ноги от голода кормилец наш?
- Всенепременно протянет, Ваше Стозевое Величество! - подгавкивали
придворные псы-сатрапы и виляли хвостами во главе с фон Бункер-Бундом. -
Ни Мичурин с грушами не поможет, ни квадратно-гнездовой способ Лысенко.
За народ, значит, беспокоилось Чудище. До всего ему было дело...
Но если совсем откровенно - за власть цеплялось.
А зачем ему власть? Что ему в той власти?
5. ДРУГИМ ПУТЕМ
- Куда же вы, сударь, прете? - с досадой спрашивало Чудище, когда ему
под Старый Новый Год старший брат экономиста Н.Ильина прямо под диван
подложил адский механизм с дистанционным управлением, но придворные
псы-сатрапы вовремя унюхали и обезвредили.
- Зачем все это? - допытывалось оно. - Перед вами же ж стена!
- Стена, да берлинская! Пни, и развалится! - смело отвечал за братана
экономист Н.Ильин.
- А что потом? - удивлялось Чудище.
"А потом
мы пойдем
другим
путем"
...ответил стихами экономист Н.Ильин.
- Каким-каким? - не расслышало Чудище.
- ДГУГИМ! - с французским прононсом повторил экономист Н.Ильин, и по
дну Финского залива ушел со своим шофером Макаром Егорьевичем, у которого
крыша поехала, от преследования псов-сатрапов в соседнюю страну
Хренландию.
6. ЧУДЕСНЫЙ НАЦМЕН
В той соседней стране экономист Н.Ильин познакомился с одним из
представителей восточного национального меньшинства, только что сосланного
в Туруханское ханство за особо дерзкие ограбления почтовых дилижансов и
уже успевшего удрать оттуда сюда, и от вынужденного революционного
безделья развлекавшегося тем, что ставил на стол ребром национальный
вопрос, а тот стоял и не падал.
- Какой чудесный нацмен! Не помните ли его фамилию? - хвалил
туруханца экономист Н.Ильин в письмах издалека своей ненаглядной подружке
Нессе Армаггедон. - Представляете, какой богатырь - национальный вопрос на
ребро поставил, а тот стоит и не падает! Вообще, погода здесь в Цюрихе
хорошая, все у нас идет другим путем. Передайте нашим: единичный
индивидуальный террор ничего не даст. Одного шлепнем, придет другой. Их
надо всех сразу, скопом! Шаг вперед, два шага назад - и к стенке!
7. ПЯТЕРО ПОВЕШЕННЫХ
Принесли псы-сатрапы перлюстрированное письмо Чудищу Лаяйющему на
диван. Прочитало Чудище, совсем озверело:
- Что за черт, какой-такой другой путь?!
Не хотелось ему применять террор и насилие, но делать нечего -
приказало Чудище своим сатрапам отыскать палача и повесить старшего брата
экономиста Н.Ильина плюс еще четверых маратов на Кронверкском валу
Петропавловской крепости. Предупреждало ведь!
- Разве предупреждали, Ваше-ство? - переспрашивает фон Бункер-Бунд. -
Очень уж талантливый этот старший брат. Реактивное движение с
дистанционным управлением изобрел. Академия Наук за него ходатайствует...
- Пр-редупреждали! Брата - повесить, а академикам выдать заграничные
паспорта, посадить на пароход - и в шею!
Что и было в точности исполнено.
Вот только палача не нашли, запил палач на острове Капри в гостях у
своего кума Максимильяна Горькина.
- Не могу! - кричал палач Леонард Андреев, крестный отец внебрачного
Соцреализма-богатыря. - Не могу вешать на веревке живых людей! Так не
договаривались! Повешенные потом три дня снятся. Вешать не могу, а вот
расстрелять - пожалуй.
Отказался палач Леонард Андреев. Пришлось вешать самому фон
Бункер-Бунду.
Висят пятеро вольтерьянцев, ногами качают, а национальный вопрос на
ребре стоит.
8. ТАЙНОЕ СВИДАНИЕ НА БЕРЛИНСКОМ ВОКЗАЛЕ
Ну тут вообще началось! Прям-таки Французская буржуазная революция!
Народ высыпал вдоль по Питерской. Взяли Его Стозевое Величество в
штыки, в топоры, в дреколье. Богатыря Герцена разбудили, и тот газетой
"Правда" Ему по мордасам, по мордасам!.. Радищева Ему вспомнили,
Кюхельбеккера, все дуэли Пушкина и Лермонтова. Искандер с Огарьковым Ему
Царем-Колоколом хвост прищемили. Чернолюбов с Доброшевским зарядили дробью
Царь-Пушку, поднесли фитиль и шарахнули, но промахнулись и попали по
воробьям. Сопливый еще богатырь Соцреализм стекла бил из рогатки в Зимнем
Логове: дзынь-вдрызь, дзынь-вдрызь!..
А в это время экономист Н.Ильин поспешно переехал в опечатанном
бронепоезде из соседней Хренландии в еще более соседнюю Херманию, где имел
на берлинском перроне у пивного кооперативного ларька историческую встречу
с известнейшим херманским профессором утопического материализма Карлом
Фридриксонном, в точности знавшим тот самый - ДРУГОЙ - путь (пойдешь
направо, свернешь налево и так далее).
Уже смертельно больной профессор Карл Фридриксонн шепнул на ушко
экономисту Н.Ильину три тайных слова, пожал на прощанье руку (мол,
встретимся на баррикадах) и незаметно для кишащих на перроне филеров
передал в наследство три секретные карты, в точности указующие тот самый
путь; а сам выпил кружку пива и потихоньку-полегоньку под присмотром
шофера Гулько Макара Егорьевича пошкандыбал вдоль Берлинской стены
помирать к себе домой на Фридрихштрассе, волоча за собой хвост о двух
филерах, один из которых являлся будущим ерманским рельсканцлером
Гнидлером.
9. ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ!
Экономист же Н.Ильин тоже выпил баварского пива на берлинском
перроне, незаметно спрятал три заветные карты в новый кожаный чемодан с
двойным дном, вернулся в опечатанный бронепоезд с кучей беспризорников на
крыше и, ведомый личным шофером Гулько Макаром Егорьевичем, который
когда-то служил в железнодорожном депо машинистом, прибыл на Казанский
вокзал, где его встречали народные представители с хлебом-солью и с
жигулевским пивом.
Там он открыл окно и бросил в толпу свежий номер "Правды" с новейшим
лозунгом:
"ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ!"
Народ вначале не понял:
- Какая-какая? - переспросил народ.
- ТАКАЯ! - хитро прищурился экономист Н.Ильин, посолил ломоть хлеба и
съел.
И запил пивом.
- Ага! Вот оно что! Ура! Хитер, экономист! - обрадовался народ.
- Качать экономиста! - заорали беспризорники и гроздьями повалили с
крыши бронепоезда.
Всем дело нашлось - кто "ура" кричит, кто новый лозунг несет, кто
каравай доедает, кто пиво допивает, кто на вокзале экономиста Н.Ильина
подбрасывает.
Где пальто, где кепка, где что...
А беспризорники во главе с богатырем Соцреализмом носятся толпой по
городу и буржуазию козой пугают:
- У-у-у, забодаем!
Шуткуют пока.
Пока указаний не было буржуев резать.
Пусть живут пока.
10. НАКИПЕЛО!
Наконец нашли экономисту Н.Ильину кепку, отнесли его на носилках на
балкон Кшесинской, что в Доме на Набережной, и сразу взялись за дело: из
дома жильцов выселили, назвали дом Штабом Восстания, подтянули броневики и
эсминцы, развели мосты и костры, выпустили из бастилий всех уголовников,
политических и политических уголовников, захватили Главпочтамт и
Центральную Сберкассу, все газеты, кроме "Правды" прикрыли, обложили
Зимнее логово флажками и назначили на завтра низвержение ниагарского
водопада, везувий народного негодования и последний день помпей, - все по
плану программы-максимум, как у настоящих гарибальдийцев.
- Вчера еще было рано, сегодня - уже поздно, а завтра - в самый раз!
- гадал по звездам экономист Н.Ильин, выходя с чайником кипятку на балкон
бывшей благородной девицы.
- Гляди, лобастый, чайник кипит! - кричат ему снизу вооруженные до
зубов рабоче-крестьянско-солдатские депутаты. - Накипело! Хлеба давай!
Чаю! Масла! Мяса! Яйцев! Куда все подевалось?
- Завтра все сами возьмете в свои руки у буржуйской теневой
экономики, - твердо обещает экономист Н.Ильин. - Ничего чужого нам не
надобно, все и так наше. А кипяток-с, товарищи, за углом в буфете.
- Ура-а!
Настала последняя ночь старого мира.
11. ШТАБ НА НАБЕРЕЖНОЙ
Ночь. В Доме на Набережной электричество жгут, бывшая благородная
девица Кшесинская разносит крепкий чай с клюквенным повидлом. Пива -
ни-ни! Не спят богатыри Такой партии, думу думают:
- Что еще подзабыли? Чем еще Облой Чудище досадить?
Шепчутся по углам:
- Оторвать ей собачьи головы! - кипятится Зализный Феникс.
- Не поможет, новые отрастут, - протирает пенсне военмор Бронштейн. -
Слышал, что Мичурин сказал? Он, говорит, не в курсе генетической
рекомбинации.
- Тогда фитиль ей под хвост! - кипятится Овсей Антоненко,
замкомпоморде (заместитель командира по морским делам).
- Вот вы и займитесь.
- А где тот чудесный нацмен? - вдруг вспоминает экономист Н.Ильин. -
Что-то с памятью моей стало - опять фамилию забыл.
- В Разливе шампанских вин, - злорадно отвечает военмор Бронштейн,
лучший враг Нацмена.
- А что он там делает в такое ответственное время?
- Пишет "Краткий курс истории Такой партии".
- Нашел время! А послать за ним связного!
Сказано - сделано. Посылают мальчика, Соцреализма-богатыря, тот
плывет под разведенными мостами вне подозрений у псов-сатрапов - что с
босяка возьмешь? - приплывает ночью в Разлив, находит наощупь шалаш,
расталкивает Чудесного Нацмена и доставляет того, полусонного, в Дом на
Набережной.
- Вот он! - говорит Соцреализм.
12. ПЛАН ВОССТАНИЯ
- Спасибо, мальчик, возьми конфетку, - обрадовался экономист Н.Ильин,
отвел Нацмена в уголок и тихо сказал, чтоб никто не слышал: - Никто ни
хрена не умеет, никто ни за что не отвечает. Говорим много, а дела - с
гулькин хрен. Вас-то, батенька, нам и не хватает.
- А что, собствэнно, нужно дэлать? - зевая, спрашивает Чудесный
Нацмен со своим знаменитым восточным акцентом. - Извините, не выспался,
всю ночь камни ворочал, ставил вопросы ребром.
- Вот! Вот, вот, вот! Главная, архиважнейшая сегодня работа: ставить
вопросы ребром! Да вы спите, спите... А работу делайте на ходу. Скипидару
Чудищу под хвост - как вы думаете?
- Уже заготовлено десять бочек скипидару. Будет нужно - еще достанем.
- Спасибо, голубчик! Смолы бы ему горячей в глотку - как по-вашему?
- Вагон смолы на подходе.
- Пять с плюсом! А вы, дурочка, боялись - не выспался, говорит, не
справлюсь!
- Но это еще не все, - отвечает Чудесный Нацмен и подходит с красным
карандашом к земному глобусу. - Вот Парадный Подъезд... А вот Черный
Ход... Надо бросить на штурм Зимнего логова батальон беспризорников. Вот
тут... и тут...
- Стратег! Суворов! - восклицает экономист Н.Ильин и обращается к
притихшим богатырям: - Вот кому карты профессора Фридриксонна в руки!
Хитро прищурился и уточнил:
- После моей смерти, конечно.
13. ОТРЕЧЕНИЕ
И не выдержали нервы у Чудища Лаяйющего. Услышало (да недослышало)
оно про "мильен беспризорников", потеряло ориентацию, начались у него
нервный тик и дрожь в коленках. Выползло Чудище из своей Могилевской
ставки и сказало сквозь зубы во множественном числе о самом себе:
- МЫ, - говорит, - ОТРЕКАЕМСЯ. Даруем народу земли, фабрики и
свободу. Нате вам, подавитесь. Берите - сколько возьмете и унесете.
Смотрите только, не протяните ноги.
Слова не совсем исторические, но смысл подлинный, близкий к тексту.
И пока народ ликовал, ловил псов-сатрапов, хватал дарованное и
растаскивал по домам несъедобные землю, свободу и фабрики, Чудище Стозевое
притворилось шлангом, бросилось со шпиля Морского Пароходства на булыжную
мостовую и, как в сказке, преобразилось в многочисленных чудищ-юдищ число
не менее полу-роты лейб-гвардии Преображенского полка. Под покровом ночи
эти пресловутые лейб-гвардейцы сбрили усы, повязались белыми косынками с
красными крестами международных сестер милосердия, загрузили всея-русский
хлеб, чай, масло, мясо и яйца в грузовики "руссо-балт", и огородами,
огородами бежали из Санкт-Питербурха в Таврию, а оттуда пароходами,
пароходами эмигрировали в заморские страны: каждой Лаяйющей Голове - по
пароходу, на каждом пароходе - по Зеваяйющей Голове.
Занялись они в тех странах коммерцией и писанием мемуаров, такси
водили, в цирке выступали, груши околачивали, все пропили-проели,
переженились на француженках и ассимилировались там навсегда.
14. СВЕРШИЛОСЬ!
Радости было!
Первым делом батальон беспризорных рабочих, крестьянских и солдатских
депутатов перелез через чугунные Царь-Ворота Парадного Подъезда и ворвался
в Зимнее Логово. Дали сторожу в ухо, отобрали берданку, повязали
псов-сатрапов, нагадили в античные вазы, подтерлись персидскими коврами и
принялись палить из берданки в хрустальные люстры и в китайский
фарфор-фаянс.
Народ же на улицах опять кричал "Ура!", выбрасывал собственные шапки
вверх, плясал гопака и "яблочко" и с воинскими почестями хоронил пятерых
повешенных, развешивая вместо них на фонарях псов-сатрапов.
Палача же Леонарда Андреева опять нигде не нашли - он сидел в
шаляпинской уборной во МХАТе и жаловался первому народному артисту
республики:
- Не могу уснуть, - жаловался мертвецки пьяный Леонард Андреев. -
Только усну - являются!
- Кто является? - спрашивал первый народный артист, прочищая перед
спектаклем горло добрым глотком горилки.
- Пятеро повешенных. Стоят и в глазах двоятся. Что там за шум на
майдане коло бани?
- Революция идет. Ты б еще водки выпил, да повешенным налил, да стул
бы им предложил. Глядишь, посидят, посидят и уйдут, - советовал народный
артист и напевал, входя в роль царя Бориса:
"И мальчики
кровавые
в глазах..."
Значит, висят псы-сатрапы на Кронверкском валу, ботинками качают, а
посередке - сам фон Бункер-Бунд, личный кредитор Саши Пушкина, одолживший
однажды поэту 60 тысяч рублей серебром, а тот возьми и подстрелись на
дуэли.
Свершилось, короче, то, о необходимости чего так долго говорил
экономист Н.Ильин:
- Свегшилось, когоче!
15. И НА ОБЛОМКАХ САМОВЛАСТЬЯ
Что дальше было: триумфальное шествие Совместной Власти, бразильская
фиеста и всенародный загул.
Все сразу надели красные ботинки и бантики. Шутки-прибаутки, смех и
веселье. Запрудили улицы, пили разливанное море шампанского из подвалов
Зимнего Логова.
А чем запивали? Спиртом из разгромленных складов Преображенского
полка.
А чем закусывали? Кто чем - кто сухарем, кто килькой в томате, а кто
и рукавом от бушлата; а вот первый народный артист республики - тот
закусывал горилку красной икрой и молочным поросеночком с хреном, вытирал
губы, выходил к рампе и пел: "Что день грядущий мне готовит?", тогда как
голодные бояре пили за царским столом пустую воду и грызли бутафорию - им
на сцене икра не положена.
Другие же в этот судьбоносный час отмечались на сцене Историй
аршинными буквами - на обломках самовластья писали собственные имена:
"ЗДЕСЬ БЫЛИ ДЖОН РИД С СУПРУГОЙ"
"МАТРОС ЖЕРЕБЕНКО + ШУРОЧКА КОЛЛОН-ТАЛЬ = Л."
"Я - КОТОВСКИЙ!"
"МЫ - ИЗ КРОНШТАДТА!"
А шофер Гулько Макар Егорьевич, у которого, как известно, не все
дома, подумал, подумал, окунул малярную кисть в свинцовые белила и
написал:
"ТАКИМ ВОТ МАКАРОМ"
16. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ
Всякое было в ту ночь.
Толпа беспризорников поймала зазевавшегося распузатого буржуя и в
научных целях в назидание потомкам заспиртовала этот превосходный
экземпляр эксплуататора вместе с цилиндром и енотовой шубой в громадном
стеклянном чане из-под квашенной капусты.
Потом: "Айда, братва, купаться в Разлив!"
Рванули в Петродворец, наполнили шампанским и спиртом петергофские
фонтаны и прыгали со статуи Самсона, раздирающего пасть льву, сначала в
шампанское, потом в спирт, из спирта - опять в шампанское. И Самсону
налили, и льву... Бедный лев, бедный Самсон... Плескались, плавали на
перегонки, ныряли - кто глубже. Приблизительно (---) тысяч граждан разных
сословий нырнуло (статистика закрыта в железном сейфе Энкавэдэ), из них
(---) тысяч не вынырнуло - только красные бантики всплыли клюквой в
шампанском, как сказал бы гений Север Игорянин, лютый враг Соцреализма.
Потом - салют с фейерверком. Знатный получился салют - палили с
броненосца "Потемкина" по Санкт-Питербурху изо всех бортовых орудий.
В результате:
в Северной Пальмире с пригородами погибло где-то (---) тысяч вонючих
мещан и вшивой интеллигенции, как сказал бы экономист Н.Ильин.
Дальнобойной морской артиллерией достали:
до Москвы - погибло около (---) тысяч представителей
махрово-реакционного духовенства;
до Киева - погибло (---) тысяч с лишним людишек мелко-буржуазной
психологии и продажного чиновничества;
до Одессы - погибло порядка (---) тысяч воров и обывателей;
до Новороссийска - погибло более (---) тысяч белого офицерья;
а один малохольный шальной снаряд залетел аж во Владивосток, где
разорвал на куски взвод японских интервентов - погибло 33 японца во главе
с офицером-самураем.
Других жертв и разрушений не отмечено. За государственную границу ни
один снаряд не перелетел, дипломатических нот и протестов ни от кого не
последовало - даже японский император из врожденной вежливости промолчал.
ИТОГО (кругом-бегом, без учета утонувших в спирту, не считая
повешенных псов-сатрапов, 33-х японских интервентов и одного
заспиртованного пузатого буржуя) ПОГИБЛА всего одна десятая часть
населения - плюс-минус, больше-меньше, туда-сюда - 0,1 (ноль целых, одна
десятая).
Не жалко.
Так что триумфальное шествие Совместной Власти прошло под сводный
духовой оркестр относительно бескровно и без посторонних эксцессов.
Наконец уснули.
А утром, проснувшись с похмелья, обнаружили на стене Дома на
Набережной первый декрет Совместной Власти об антиалкогольной перестройке:
все, как один, бросим пить, виноградники вырубить, спирт пустить на
протирку орудий средств производства для средств производства, а взамен
увеличить выпуск фруктовых соков по рецептам дедушки Мичурина.
Тут бы и сказке конец, да не тут-то было...
2. ЕГО УНИВЕРСИТЕТЫ
17. ВСЕ ВПЕРЕДИ ИЛИ ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИКЕ
Тем же утром Максимильян Горькин взглянул на свой барометр, изменился
в лице, заплакал, выпил натощак четвертушку водки и, нажимая на свое
замечательное волжское "О", сказал сынишке Соцреализму, который уже
пописывал в Пролеткульте стишки:
- Гляди, сынОк, стрелку сОвсем зашкалилО, - сказал Буревестник. -
Буря, скоро грянет буря! Больно мне за нашу творческую интеллигенцию... А
ты уж совсем большой, экой вымахал! Иди-ка ты, парень, в люди. Чую,
недолго мне жить осталось - либо сам помру, либо врачи отравят, либо еще
как-нибудь... Кто за меня напишет новую "Войну и мир" - ума не приложу.
Оставляю тебе в наследство чистую амбарную книгу в десять тысяч страниц,
ничего у меня больше нет, окромя единственного костюма и вышиванной
тюбетейки. Вот тебе социальный заказ - напиши-ка ты в этой книге
нашенскую, пролетарскую "Войну и мир". Попробуй. Чтоб, понимаешь, война -
так уж настоящая, классовая война, а когда, понимаешь, мир - то чтоб
настоящий мир, а не Брестский, похабный. Живи по "Правде", понял? Пиши
правду, правду и только в "Правду". Компрене ву?
Предсказав, значит, плохую погоду и стихийные бедствия и оставив
внебрачному сыну в наследство пустую амбарную книгу и литературные советы,
популярный пролетарский писатель опять заплакал горькими слезами (очень уж
любил плакать), выпил еще шкалик водки, разбил барометр и по настоянию
своего лучшего друга экономиста Н.Ильина ("Говно эта ваша творческая
интеллигенция, - сказал ему экономист Н.Ильин, слушая "Аппосионату". -
Разбитое кривое зеркало революции, выброшенное на свалку Истории.
Езжайте-ка, батенька, к себе на Капри, не плачьте и не путайтесь под
ногами со своими несвоевременными мыслями - иначе я за себя не ручаюсь."),
так вот, по настоянию экономиста Н.Ильина Максимилиан Горькин, как тот
жирный пИнгвин, уехал в тихую гавань на остров Капри прятаться от
революционных цунами, лить слезы по говяной интеллигенции и лечиться от
алкогольного туберкулеза.
18. В ЛЮДЯХ
Делать нечего. Спрятал Соцреализм Максимильяныч на груди амбарную
книгу в красном сафьяновом переплете, заточил чернильный карандаш и
отправился в люди.
Идет, бредет, шагает по Москве. Не ворует. Перебивается с хлеба на
воду. Скучно. Люди всякие вокруг снуют, футуристы, диссиденты, попутчики.
Знакомые беспризорники, с кеми Соцреализм Зимнее Логово брал. Соцреализм
их в глаза не замечает. Делает вид, что гуляет по Москве, а сам изучает
жизнь, как она есть, ищет ответы на больные вопросы.
А люди вокруг не знают что делать. Землю, фабрики и свободу
расхватали, а что с этим добром делать - не знают.
"В самом деле: что делать? - размышляет Соцреализм. - Ну, по
винтикам, по кирпичикам разнесли макаронную фабрику по домам,
приватизировали. Ну и?.. Где макароны?.. Ну, принес ты домой мешок земли,
лучшего чернозема. Ну, два мешка, ну, телегу... Макароны же из земли не
вырастут. Ну, взял ты дарованную свободу, а свобода такой предмет: хочешь
- гуляй, гуляй - не хочу. Оно же ж все несъедобное - земля, фабрики и
свобода! Где обещанные хлеб? чай? масло? мясо? молоко?.. Экономист Н.Ильин
обещал: "Завтра все возьмете в свои руки". Где ж это ВСЕ? Где это ВСЕ
взять и куда ОНО к черту подевалось?"
Как вдруг навстречу Соцреализму катится крученый Давид Бурлюк в
стетсоне и в тапочках на босу ногу.
19. ДЫР, БУЛ, ЩУР
- Привет птенцу Буревестника! - машет стетсоном Давид Бурлюк. - Где
пропадаешь, дыр, бул, щур?
Не отвечает Соцреализм-богатырь, нос воротит.
- Поехали к Репину спаржу жрать. И самогон у старика найдется, бул,
щир, дыр!
Вот и ответ: где взять, где взять?.. У Ильи Ефимыча Репина, щил, был,
дыр.
Молчит богатырь Соцреализм, воротит нос в противоположную сторону.
- Что у тебя с клювом случилось, - удивляется Бурлюк. - Ты чего клюв
задрал, жир, дыл, был?
Надо отвечать - не отцепится.
- Хожу тут, матерьял собираю, - цедит сквозь зубы Соцреализм. -
Собрался "Войну и мир" писать.
Давид Бурлюк так изумился, что плюнул на мостовую и уехал по
израильской визе в Северо-Американские Штаты и неплохо провел там время,
предназначенное ему судьбой - жил, был, пил.
20. РАЗМЫШЛЕНИЯ СОЦРЕАЛИЗМА В ТОЛПЕ НАРОДА
"Всегда так было: лица сомнительного происхождения приезжают и
уезжают, а русский человек остается с задранным носом, - подумал богатырь
Соцреализм, неодобрительно глядя вслед тапочкам Бурлюка. - Но о чем это
я?.. Все о том же: что делать? Где взять масло, хлеб, молоко - все эти
съедобные предметы? Каждый в отдельности точно знает, что нужно делать
СВОЕ ДЕЛО - пахать да сеять, точить да сверлить, торговать да писать свою
"Войну и мир" - хотя последнее не съедобно, но допустим, - а потом уже
смело гулять да плясать. То есть, по профессору Карлу Фридриксонну:
требуется создавать то, чего еще нету - продукт; и проедать прибавочную
стоимость. До чего просто! А что на деле? А на деле продуктов нет. Каждый
знает, что каждый должен делать свое дело, только не он сам. Каждый сам за
себя, и всем скопом - никак! Ну, никак! Если всех людей вместе сложить,
арифметическая сумма не получается. А получаются - штабеля."
21. НЕ ЖАЛЕЮ, НЕ ЗОВУ, НЕ ПЛАЧУ
Вдруг, откуда ни возьмись, ползет навстречу пьяненький с утра Серега,
еле шевелит языком, приглашает в трактир, червонцы есть, он угощает.
Не видит богатырь Соцреализм старого дружка, в упор не замечает,
переходит на другую сторону улицы. Серега хоть и коренного происхождения,
но Соцреализму с пьяным имажинистом не по пути. А хоть бы и с трезвым.
- Мы идем ДРУГИМ путем, - кричит он Сереге с того берега улицы.
Серега так обозлился, что немного протрезвел, кое-как доплелся до
своего знаменитого "Англеттера", выхлестал на пару с Аськой Дункан полный
чайник водки, после чего по-пьянке решили оригинально расстаться с жизнью,
повесившись обнаженными в одной петле, совершая при этом последний акт
любви, что и немедленно сделали.
Но веревка, по счастью, оборвалась, и половой акт пришлось продолжать
там, где ему и положено быть - на полу.
Там же и уснули, обнявшись.
22. НАРОД - ГОЛОВА ДВА УХА
И вот что еще непонятно Соцреализму-богатырю: народ - он, вроде,
один. Голова два уха, как у Сереги. А никак между собой договориться не
может.
Вопрос: почему?
Ответ: потому что.
Потому что народ состоит из разных индивидуев. Каждый в отдельности
со своей головой и ушами. Как их всех привести к общему знаменателю, если
один на печи лежит, второй - бывший жандармский офицер, третий загулял,
четвертый в больнице фельдшером, пятый о чем-то сильно задумался, у
шестого - непроизносимая фамилия, седьмому давно в дурдом пора, а восьмой
водку хлещет в буфете, как чеховский телеграфист, оплакивая безвременную
кончину первой кинозвезды Венеры Горячей. И прочие. И всех таковых прочих
- миллионы, яко грязи. Нас тьмы и тьмы, и тьмы...
А вот, например, бывший товарищ министра переходного временного
кабинета - тот вообще затаил лютую злобу на Совместную власть и на ее
народных совместителей. Ну, с этим полегче, этого сразу к стенке. А вот,
например, что за курчавая личность у костра греется? Кто таков?
23. ЗДРАВСТВУЙТЕ, АЛЕКСАНДР БЛОК!
Пригляделся Соцреализм: да это же знаменитый попутчик Александр Блок!
С ним конечно тоже не по пути, но проходить мимо как-то неудобно.
Все-таки, Блок. "Скифы", все-таки:
"Мильены
нас.
Нас
тьмы
и тьмы,
и тьмы..."
- Здравствуйте, дорогой Соцреализм Максимильянович, - вежливо, как
это только он один умеет, здоровается Александр Блок, потирая над костром
озябшие руки. - Слыхали, у меня мужички в деревне библиотеку сожгли вместе
с усадьбой. Вот, смотрю на огонь и думаю: хорошо это или плохо - когда
книги жгут? Как по вашему?
Тоже вопросик: что такое хорошо и что такое плохо?
Молчит Соцреализм. Что тут скажешь?.. Как для кого... У мужичков
классовое чутье на блоков, на библиотеки и на усадьбы, да как объяснишь
это Александру Блоку?
- Как здоровье вашего многоуважаемого батюшки Максимильяна Горькина?
- не унимается от вежливости Александр Блок.
А сам, между прочим, очень болезненно выглядит. Видать, не жилец на
этом свете, лучше бы о собственном здоровье позаботился, а Максимильяна
Горькина врачи как-нибудь сами ухайдокают.
- Почему не видно вашего батюшки во "Всемирной литературе"? Нам там
селедку недавно выдали, по мешку селедки. Мне, Кюхельбеккеру и Крылову
Ивану Андреичу. Ничего, можно жить - хорошая селедка.
"Заговаривается Блок, - соображает Соцреализм-богатырь. - Далась ему
эта селедка. Надо бы поздороваться, неудобно молчать. Блок, как-никак..
Блок не Бурлюк, надо бы с Блоком посоветоваться насчет "Войны и мира"..."
Вдруг взял да и рявкнул:
- Здравствуйте, Александр Блок!
Аж проходившая мимо костлявая лошадь со страху в костер упала.
А Блок так испугался, что схватил свой мешок с селедкой, вернулся
домой, прилег на диван и... помер.
Было ровно двенадцать.
24. РАЗМЫШЛЕНИЯ СОЦРЕАЛИЗМА В ТОЛПЕ НАРОДА (окончание)
"Кроме того, что народ состоит из разных отдельных индивидуальностей,
- продолжает размышлять Соцреализм, - кроме этого, все они, черти, разных
национальностей со своими межнациональными особенностями. Одни в субботу
отдыхают, другие яйца красят, третьи по канату ходят, четвертые на
тальянке играют, и никто работать не спешит. И всех на сегодняшний день
триста миллионов, за всеми глаз да глаз нужен. А ворья, жулья и хулиганья
- в два раза больше. Ворье с жульем - тоже люди тоже народ. Народ - он
хоть и один, но разный. Народ друг друга понять не может, где уж тут враг
врага... Одним словом: татаро-монголы. Европа-азия. И все поголовно до
зубов вооружены еще со времен наполеоновского нашествия. Совсем народишко
озверел, так и зыркает по сторонам - кому бы в рыло дать?"
25. ГРАЖДАНКА БЕЗ ПРИЗНАКОВ ПОЛА
И только-только Соцреализм-богатырь закончил последнее размышление,
как снизу, с Подола, выкатывается на Красную площадь пулеметная тачанка с
какой-то расфуфыренной девкой...
Девкой - не девкой, теткой - не теткой... Соцреализму издалека не
разобрать...
- Гля!.. Гражданка!.. - шепчутся те, кто постарше.
Узнали!..
Те, кто постарше, сразу эту ведьму узнали - по памятной революции
905-го года, развязанной сыцилистами и скубентами при великой княгине
Ольге - сразу ее признали, но всяк на свой вкус и лад и с собственной
точки зрения. Гражданка была в модной во все времена комиссарской кожанке,
с маузером в одной руке и с оливковой веткой в другой (не в знак мира, а
для отмахиванья от мух), на боку - казачья нагайка, на правой ноге -
кирзовый прохудившийся сапог, левая же ножка затянута в фильдеперсовый
чулок с красно-революционной подвязкой. Шляпка у нее была от Диора,
украденная на дешевой распродаже барахла из Зимнего Логова, конские патлы
- от нигилистов и диссидентов вместе взятых, а лицо имело выражение то ли
фараоновой мумии, то ли святых киево-печерских мощей без признаков пола.
Соцреализму привиделась даже точеная девичья грудь, стыдливо выглянувшая
из-под римской тоги, но он глаза отвел, видение отогнал и в амбарную книгу
не зарисовал, чтобы не быть обвиненным в натурализме в очередной речи
какого-нибудь нежданова товарища. Другие ценители женской красоты обратили
внимание на рубенсовские формы Гражданки, напомнившие им, особенно снизу,
чуть ли не фигуру Катерины-императрицы; третьи, наоборот, наблюдали
макаронную курсистку, с зажженной цыгаркой оседлавшую бензовоз; четвертые,
пятые и шестые вообще двух слов связать не могли и восторгались так:
- Гля!..
- Фря!..
- Тля!..
- Бля!..
В общем, все воспринимали Гражданку по разному, и каждый по своему.
А чеховскому телеграфисту даже примерещилась восставшая из небытия
Венера Горячая, промелькнувшая однажды перед ним в освещенном окне
вечернего транссибирского экспресса "Москва-Воронеж" на маленькой станции
Борщаговка, и от избытка переполнивших его чувств, телеграфист застрелился
прямо в толпе из дуэльного пушкинского пистолета. (Кстати, именно этот
выстрел из украденного с дешевой распродажи неудачливого пистолета положил
начало гражданской войне, а не холостяцкий залп с броненосца "Потемкина",
как это безответственно утверждает "Краткий курс ТАКОЙ партии".)
26. НАБЛЮДЕНИЯ ОТ ЦАРЯ-ФОНАРЯ
Услыхав выстрел и унюхав запах крови, тут же взялись друг друга
угощать - брат пошел на брата, сват - на свата, товарищи - на товарищей. И
понеслось полноводьем народное течение. Ты ему:
- Товарищ!
Он тебе:
- Какой я тебе товарищ?
И в рыло.
Таким вот Макаром.
Видя такое дело, Соцреализм залез на фонарь (литой, чугунный такой
Царь-Фонарь с канделябрами и завитушками торчал у входа в ЦУМ со времен
Иоана Грозного - его потом перенесли на дачу Нацмена у озера Рица перед
исторической встречей с ерманским рельсканцлером Гнидлером; фонарь, о
котором Искандер с Огаревым однажды крылато произнесли: "В нашем
царстве-государстве есть три реликвии: Царь-Пушка, которая никогда не
стреляла, Царь-Колокол, который никогда не звонил, и Царь-Фонарь, который
никогда не светил.") - так вот, залез богатырь-Соцреализм на Царь-Фонарь и
с высоты наблюдает: кто чего делает, что говорит и о чем думает.
Видит: пока он лез на Фонарь, пропустил гранд-стриптиз: Гражданка
разбросала свою одежду в толпу, обнаженная пляшет с факелом на бензовозе и
кричит:
- Не замай! - кричит. - А то взорву!
А кругом, между прочим, исторические ценности: Янтарная комната,
библиотека Ярослава Мудрого, гражданин Минин и князь Пожарский о чем-то
тихо беседуют.
- Опять пошли смутные времена, - поводит рукой гражданин Минин.
- Пора уходить на Дон, к Каледину, - отвечает князь Пожарский.
Декаденты им снизу кричат:
"Подумаешь,
они
спасли
Расею!
А может,
лучше
было
не спасать?"
А тут еще не во время Блока хоронят. Оказывается, умер Александр
Блок. Принес домой мешок с селедкой, лег на диван и... помер. Ну, сожгли у
него мужички библиотеку с усадьбой. Ну, сожгли. Хорошо это или плохо?..
Жалко, конечно, библиотеку, но нельзя же так расстраиваться!
Гайдар шагает впереди гроба, за ним - вся редакция "Мировой
литературы" с бумажными венками и с мешками с селедкой, позади футуристы с
водосточными трубами, играют ноктюрны. Серега с Аськой Дункан поотстали,
хлещут водку из чайника, а Владим Владимыч в желтой кофте с черной
бабочкой громоподобно читает свое новое стихотворение, написанное своей
знаменитой лесенкой, что по рублю за строчку:
"Вы
ушли,
как
говорится,
в мир
иной..."
- Какой-какой? - спрашивает его Серега.
- ИНОЙ, - отвечает Владим Владимыч.
Совсем как экономист Н.Ильин.
27. НАД СВАЛКОЙ
Похороны похоронами, а голая Гражданка вовсе не шутит. Какой-то
бывший жандармский офицер держится за сердце и по старорежимной привычке
уговаривает гражданку:
- Христом-Богом прошу, уймитесь, Гражданка! Слезьте с факелом с люка
бензовоза! Кругом исторические ценности, не считая людей!
Куда там! Гражданке-то что, она психованная. Она все повзрывает и
дальше поскачет.
Передние, которые чистенькие и живут в центре, прут от бензовоза
подальше, во внутреннюю эмиграцию, а задние, с городских слободок и
спальных массивов, напирают наоборот, вперед, к историческим ценностям.
Типичная ситуация любой гражданской войны по экономисту Н.Ильину:
"Эти уже не хотят, а те еще не могут."
Свалка. Давка. Круговорот людей в природе.
Фельдшер кричит:
- Вся Власть Учредительному Собранию!
Ворье орет:
- Держи вора!
А само по карманам шмонает.
Депутаты объявили перерыв до вечернего заседания и бьют друг друга на
Лобном месте.
Любо, братцы!
Морская пехота перекрыла бэтээрами все входы и выходы, обнажила
саперные лопаты, никого с площади не выпускает и свое требует:
- Даешь этакую мать порядка!
А человек, пожелавший остаться неизвестным, вот что обо всем этом
думает:
"Что-то я не расслышал - какую-какую мать? - думает этот достойный
человек. - Зачемъ я сюда пришелъ, дуракъ набитый? Сиделъ бы дома на
диване, а еще лучше - совсемъ не появлялся на светъ. Да пошли они все къ
этой самой матери со своей Гражданкой, Совместной Властью и Учредительнымъ
Собраниемъ! Я, - думаетъ этотъ индивидуумъ, - я свободная личность во
всехъ пяти измеренияхъ: въ длину, въ ширину, въ высоту, во времени и,
главное, въ душе. Въ ихней дурацкой свалке я никакого участия не принимаю.
Я - НАДЪ сВалкой! И "еръ" я буду ставить, где захочу, какъ завещалъ Левъ
Толстой. А букву "Е" - съ двумя точечками наверху, по Солженицыну. И никто
меня не заставитъ! Я - НАДЪ СВАЛКОЙ! Захочу сейчасъ - и взлечу. Улягусь
вонъ на томъ облаке, какъ на своемъ диване, подопру рукой подбородокъ,
буду глядеть свысока на эту свалку и обдумывать больные вопросы
современности, перечень которыхъ у меня всегда съ собой въ правомъ
кармане."
Перечень больных вопросов любой современности - это уже много. Но как
только этот достойнейший обладатель перечня взлетел, чтобы улечься на
облачке и сверху подумать над ответами, как только он оторвался от Земли и
не спеша стал подниматься над свалкой, как снизу его грубо схватили за
ноги и заорали:
- Стой! Куда?!
- Ты кто?! Документы!
За левую ногу его держал красный, как помидор, сотрудник Энкавэдэ, за
правую - белый, как мел, офицер деникинской контрразведки. Гражданин
рвался в небо, но его поставили на булыжную мостовую и задали
самый-самый-самый больной вопрос современности:
- Ты за кого?
Летающий гражданин хотел было спокойно объяснить, что он собрался
произвести первый в мире полет человека по воздуху без летательного
аппарата, что он свободен во всех пяти измерениях, что ОНЪ - НАДЪ СВАЛКОЙ,
что полет - это его естественное состояние... Но неожиданно для себя он
вдруг затрепыхался, замахал, как птица, руками и закричал:
- Да пошли вы все к этакой матери!
И его с двух сторон за такой ответ как держали за ноги, так и
разорвали на две части, как вареного цыпленка.
Но вопросы остались.
28. ПЕРЕЧЕНЬ СОРОКА ДВУХЪ БОЛЬНЫХЪ ВОПРОСОВЪ
СОВРЕМЕННОСТИ, ОБНАРУЖЕННЫЙ ВЪ ПРАВОМЪ
КАРМАНЕ НЕИЗВЕСТНАГО ЛЕТАЮЩАГО ЧЕЛОВЕКА
1. КТО ПРАВЪ?
2. КТО ВИНОВАТЪ?
3. ДОКОЛЕ? Вариантъ: ДО КАКИХЪ ПОРЪ?
4. ЧЕГО ТЕБЕ НАДО? (Въ ответъ сразу проси чего-нибудь. Примечания
Летающаго Человека.)
5. КАМО ГРЯДЕШИ?
6. ШТО ДЕЛАТЬ?
7. ЧТО ЖЪ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ, ГРАЖДАНЕ? (Этотъ вопросъ задается съ
вытаращенными глазами и разведенными пошире руками. Не путать съ вопросомъ
"Што делать?")
8. КТО ТАМЪ? (Возможные ответы: "Полиция!", "Дворникъ!", "Энкавэдэ!")
9. ОЙ, А КТО КЪ НАМЪ ПРИШЕЛЪ? (Не путать съ вопросомъ "Кто тамъ?)
10. ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ? (На то и напоролись, понятно.)
11. КАКЪ ДАЛЬШЕ ЖИТЬ?
12. ЧТО ЗАВТРА КУШАТЬ БУДЕМЪ?
13. ВЕРУЕШЬ?
14. КУДА ПРЕШЬ?
15. ТРЕТЬИМЪ БУДЕШЬ? (Хороший, добрый вопросъ. Отвечать надобно
уважительно: "Я бъ съ удовольствиемъ, но...")
16. ЧТО СЪ НАМИ ПРОИСХОДИТЪ?
17. КТО КРАЙНИЙ? Вариантъ: КТО ПОСЛЕДНИЙ? (Дождавшись ответа, надобно
сказать: "Я за вами".)
18. А ТЫ ЗАПИСАЛСЯ ДОБРОВОЛЬЦЕМЪ?
19. ТЫ ЗА КОГО? (Очень больной вопросъ.)
20. ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛА ЗЕМЛЯ РУССКАЯ?
21. КУДА ЖЪ НАМЪ ПЛЫТЬ?
22. НЕТЪ ЛИ РОДСТВЕННИКОВЪ ЗА ГРАНИЦЕЙ?
23. СТОЙ, КТО ИДЕТЪ? (Быстро говори пароль - если знаешь.)
24. А НЕ ЕВРЕЙ ЛИ ВЫ? (Вспомнить тамъ же: "Почему нетъ въ продаже
подсолнечного масла?")
25. ЗАЧЕМЪ ПРИШЛИ МЫ ВЪ ЭТОТЪ МИРЪ?
26. ЗА ЧТО?
27. ТЫ КТО ТАКОЙ? (На этотъ вопросъ отвечаютъ этимъ же вопросомъ: "А
ТЫ КТО ТАКОЙ?")
28. КОМУ ЭТО ВЫГОДНО?
29. ПОЧЕМЪ ПУДЪ СОЛИ? Вариант: ПОЧЕМЪ ФУНТЪ ЛИХА?
30. КАКЪ НАМЪ РЕОРГАНИЗОВАТЬ РАБКРИНЪ?
31. БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
32. СЪ КЕМЪ ВЫ, МАСТЕРА КУЛЬТУРЫ?
33. КТО ВЫ, ДОКТОРЪ ЗОРГЕ?
34. И КУДА ВСЕ ПОДЕВАЛОСЬ? (Сравни: "Что жъ это делается, граждане?")
35. КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО?
36. КОМУ ЭТО ВЫГОДНО?
37. КТО НАПИСАЛЪ РОМАНЪ "ТИХИЙ ДОНЪ"?
38. ПОЧЕМУ ВЫМЕРЛИ ДИНОЗАВРЫ?
39. КТО СОЧИНЯЕТЪ АНЕКДОТЫ?
40. КАКЪ НАМЪ ОБУСТРОИТЬ РОССИЮ?
41. НУ, И ЧТО ДАЛЬШЕ?
42. Самый придурковатый вопросъ:
А ЧТО ХОТЕЛЪ СКАЗАТЬ АВТОРЪ ЭТИМЪ СВОИМЪ ПРОИЗВЕДЕНИЕМЪ?
29. ОДИН ОТВЕТ НА ВСЕ БОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
Столько больных вопросов, что даже Лев Николаевич на пару с
Александром Исаичем не разгребут. Где уж этой психованной Гражданке.
Ответов много, а ответ на все вопросы подавай один, чтобы все понимали.
Кто этот ответ ответит, тот и козырный туз. Но никто отвечать не хочет,
все только спрашивают, а бывшие псы-сатрапы таинственно молчат и ботинками
качают.
Тогда за дело берется Гражданка. Вместо ответа она из пулемета
"Максим" начинает приводить всех к общему знаменателю и складывать в
штабеля, но толпа все прибывает и прибывает, и девятый вал толпы еще даже
не наступил, всех не сразу перестреляешь - народу у нас завсегда много
водится, плюс приезжие, плюс иностранцы, плюс лица неопределенной
национальности. И все, конечно, сразу бегут к ЦУМу, к ГУМу, к "Детскому
миру" и спрашивают:
- Что дают?
Вот и еще один больной вопрос, не учтенный в перечне Летающего
Человека: ЧТО ДАЮТЪ?
А вот и ответ: ПУЛЮ ВЪ ЛОБЪ.
30. ПРИЕЗЖАЙТЕ К НАМ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Кровавая жатва продолжается полным ходом, похоронных комбайнов не
хватает. Беспризорники ночуют в котлах, генералы на белых конях рубят
толпу в капусту. Национальный вопрос стоит на ребре и не падает - стреляют
всех, кто под руку подвернулся: полян и древлян, чудь и мерь, мордву и
чухонцев, негров и китайцев из Интернациональной бригады, цыган и армян,
татаров и монголов, но прежде всего, конечно, лиц неопределенной
национальности, хотя тех уже и не видно - уехали? попрятались?
ассимилировались?
Вопросы, вопросы...
Но некогда разбирать - бей всех, кто от Агдама и Евы! Кровь всех
цветов и оттенков течет вдоль кремлевской стены и по трубопроводу уходит в
Каспийское море. Прилетает на "Фармане" герр Уэллс, садит свою этажерку
прямо на Красной площади и пробирается между трупами на прием к
кремлевскому мечтателю, брезгливо хлюпая ботинками в лужах крови. Что же
он видит? Кругом разруха, на запасном пути обглоданный скелет бронепоезда,
фабрики разворованы, земля утрамбована, продовольственные склады
разграблены, дрова не подвезены, кругом стрельба, обыватель хмур.
У дверей с табличкой "Кремлевский мечтатель" стоит с саблей наголо
шофер Гулько Макар Егорьевич - тот самый, стукнутый псами-сатрапами
наганом по голове, с тех пор он что-то не в себе.
- Ты кто? - спрашивает Макар Егорьевич, награжденный за тот давнишний
подвиг позолоченной именной саблей, и слышит в ответ:
- Герр Уэллс, основоположник научной фантастики.
- Ага. Есть такой. Пропуск выписано, заходите, - салютует саблей
шофер Гулько.
Заходит.
Встречает герра Уэллса очень простой человек - галстучек, пиджачок,
ботиночки, пальтецо, зато на громаднейшей голове - кепка 68-го размера, с
громаднейшей пуговицей.
- Что скажете? - спрашивает его кремлевский мечтатель, он же
экономист Н.Ильин.
- Россия, - по-английски говорит герр Уэллс, снимая буржуйский
котелок, - во мгле! А Максимильян Горькин на острове Капри, как последний
босяк, ходит в одном костюме и в тюбетейке и плачет. И люди у вас какие-то
хмурые! Хоть бы один улыбнулся.
- Это очень плохо, - по-английски же отвечает кремлевский мечтатель
(он все языки знал!) - Ну, ничего, ничего! Приезжайте к нам через десять
лет, непременно приезжайте! И тогда сами все увидите!
Вот у кого на все есть ответ:
- Приезжайте к нам через десять лет! А лучше всего - через двадцать!
- отвечает экономист Н.Ильин, но секретные карты профессора Карла
Фридриксонна пока не раскрывает. - Нет, вы точно скажите: приедете или
нет? Я вам новый пропуск выпишу, буду ждать!
- Хорошо, приеду, посмотрю.
А кремлевский мечтатель провожает писателя-фантаста до дверей и
думает так:
"Через двадцать лет или ишак сдохнет или герр Уэллс помрет."
31. СВОЙ ЗАКОНЧИЛИ ПОХОД
В общем, царевала эта Гражданка три дня, три месяца и три года, и
народу от ее красного маникюра полегло столько, что никакому Чудищу
Лаяйющему в кошмарном сне не приснится. А если считать и неродившихся - то
умножай на два.
Устал, измучился народ.
- Кончать, - говорит, - надо эту Гражданку. А то живого народа вообще
не останется. Серпом по молоту! И штык в землю!
Поумнел, значит, народ.
Видя такое всеобщее к себе уважение, Гражданка без боя перешла бывшую
государственную границу и поскакала в Ерманию к рельсканцлеру Гнидлеру за
подмогой, но тот как раз занимался аншлюссом с Австрией, поэтому:
"извините, мадам, как-нибудь в другой раз".
Тогда Гражданка приклеила усы-колечком, надела соломенное сомбреро и
отправилась пароходом в Мексику экспортировать революцию и наводить
порядок среди тамошних кактусов. С тех пор носит эту бессмертную гражданку
по белу свету до сего дня. Верная примета - там, где свои начинают бить
своих, там, значит, объявилась Гражданка в одном кирзовом сапоге и с
оливковой веткой в руке.
А народ - штык в землю и разбежался по хатам, подвалам, да по
коммунальным квартирам. Раненого Соцреализма, упавшего с Царя-Фонаря,
отнесли в кремлевскую больничку, как внебрачного сына самого Максимильяна
Горькина, - отнесли и разбежались. Устал народ. Надоело народу вопросы
спрашивать - что да почем. Так устал народ, что надоело без работы
болтаться. Занялся народ своим делом - сеет да пашет, точит да сверлит,
торгует да лечит, а кто ничего не умеет, тот так живет, бизнес делает. В
перерывах же от трудов пляшут и пьют вонючую буряковку в нарушение декрета
о самогоноварении.
32. ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ или СКОЛЬКО ЖЕ ВСЕ ЖЕ ПОЛЕГЛО НАРОДУ?
В официально-национальной последовательности:
РУССКИХ: около (статистика закрыта) миллионов человек
УКРАИНЦЕВ: приблизительно (-) миллионов человек
БЕЛОРУСОВ: порядка (-) миллионов человек
УЗБЕКОВ: более (-) миллионов человек
КАЗАХОВ: примерно (-) миллионов человек
ГРУЗИН: почти (-) миллионов человек
АЗЕРБАЙДЖАНЦЕВ: с лишним по (-) миллионов человек
ЛИТОВЦЕВ: ориентировочно (-) миллионов человек
МОЛДАВАН: по непроверенным данным (-) миллионов человек
ЛАТЫШЕЙ: круглым счетом (-) миллионов человек
КИРГИЗОВ: что-то (-) миллионов человек
ТАДЖИКОВ: где-то (-) миллионов человек
АРМЯН: в общем (-) миллионов человек
ТУРКМЕН: не менее (-) миллионов человек
ЭСТОНЦЕВ: этак (-) миллионов человек
РАЗНЫХ МАЛЫХ НАРОДНОСТЕЙ (с лицами неопределенной национальности): в
общем и целом погибло столько, что не поддается исчислению.
ИТОГО: погибла плюс-минус ПОЛОВИНА НАСЕЛЕНИЯ (или около этого).
Народу осталось: ЕЩЕ ДОСТАТОЧНО.
3. ВСЕРЬЕЗ И НАДОЛГО или ОЧЕРЕДНЫЕ ЗАДАЧИ СОВМЕСТНОЙ ВЛАСТИ
33. ГВОЗДИ БЫ ДЕЛАТЬ ИЗ ЭТИХ ЛЮДЕЙ
С тех пор твердо воцарилась на Всея-Руси Совместная Власть. Трон
продали в Херманию за валюту, мономахову шапку-ушанку тоже хотели было
продать в Хренландию, но передумали и водрузили ее вместо кепки на голову
экономиста Н.Ильина, а кепку шоферу Гулько отдали, Макару Егорьевичу.
Уселся, значит, экономист Н.Ильин на простом гнутом стуле в кремлевских
палатах вместо Чудища Обла, сидит с красным бантом в петлице и с самыми
лучшими побуждениями - чтобы всем было хорошо через десять лет.
В крайнем случае, через двадцать, когда герр Уэллс пожалует с
повторной ревизией. Нынешнее поколение совместных людей будет жить лучше
всех - приезжайте к нам, все сами увидите.
Сидит. Мечтает. Поставил под стул кожаный двойной чемодан с тремя
секретными картами профессора Карла Фридриксонна, никому не показывает.
Вокруг Кремлевского Мечтателя за круглым столом сидят Народные
Совместители в составе двенадцати человек, а за ними еще двенадцать стоят
с совещательными голосами.
"Если б
не было
в мире
гвоздей,
гвозди
бы
делать
из
этих
людей", -
сказал бы о них Владим Владимыч, лучший поэт Совместной Эпохи, если
бы написал эти строки.
- Не знаю, как там насчет поэзии, а насчет политики это совершенно
правильно! - ответил бы ему экономист Н.Ильин на страницах "Правды", если
бы прочитал эту лесенку.
34. ОБОГАЩАЙТЕСЬ!
Сидят.
Заседают.
Котелки варят.
Государственную думу думают.
Решают повестку дня:
"ЧТО ДЕЛАТЬ С НАРОДОМ?"
Докладывает академик Крыж-Ановский:
- Попрятался народ по хатам, подвалам да по коммунальным квартирам, в
себя ушел. Сидит народ в темноте, при лучине, все под себя гребет,
веселится и ликует, на Совместную Власть кладет с прибором. На нас с вами,
значит, - докладывает академик, которого еще Чудище в шею гнало, да не
догнало. - В гробу народ видел Совместную Власть и ее Народных
Совместителей. Взгляните на товарища Степашка, совместителя
здравоохранения - от голода то и дело в обморок падает... Вот, опять упал!
Совместитель просвящения товарищ Луначальский так исхудал, что пенсне с
носа спадает. Комендант Кремля Понч-Пруевич с хлеба на кипяток
перебивается. Как дальше жить? Дальше так жить нельзя. Свое здоровье надо
беречь.
- Что вы конкретно предлагаете насчет здоровья Народных
Совместителей? - с кавказским акцентом спрашивает Чудесный Нацмен,
замещающий экономиста Н.Ильина, когда тот гриппует.
- Повысить совместные пайки. Даешь хлеб, чай, сахар, масло, молоко,
мясо, рыбу, овощи, фрукты и яйца!
- Принято! Теперь ставлю вопрос ребром: ЧТО БУДЕМ ДЕЛАТЬ С НАРОДОМ?
- Как? Не расслышал...
- С народом, спрашиваю, что делать? Не слушается!
- В Чека его! - предлагает Железный Феникс.
- На Соловки его! - волнуются совместители.
Одни советуют так, другие - этак. Третьи одно предлагают, четвертые -
другое. А тут еще Рыгов с Бухаевым заладили, как попугаи:
- Обогащайтесь, обогащайтесь, обогащайтесь!
- Это зачем? - удивляется военмор Бронштейн.
- Пускай народ обогатится, а потом мы его грабанем! - объясняют Рыгов
с Бухаевым.
- Нет! Ни в коем случае! - возражает Чудесный Нацмен. - Сначала мы
его грабанем, а потом пускай обогащается. А потом мы его опять грабанем.
Распри, дискуссии...
Кто прав - непонятно. Власть-то Совместная. Концов не найдешь.
Таким вот Макаром.
А экономист Н.Ильин хитро на всех посматривает, но карты Карла
Фридриксонна пока не раскрывает.
35. ПЛЮС ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ
Приплывает на "Челюскине" лауреат Шнобелевской премии Фриц Нонсенс,
известнейший хренландский полярник (вроде нашего Папанова, но не такой
толстый) и говорит:
- Да у вас же тут голодающие Поволжья! - хватается за голову этот
разный и прочий швед. - Как же так?!
- Неурожай у нас, - скорбно объясняет экономист Н.Ильин. - Зона
рискованного земледелия. Идемте в буфет... Вот, извольте посмотреть, сами
перебиваемся с черного хлеба на морковный кофе. Совок Степашка в обморок
падает - вот, лежит. У Горькина осталась одна тюбетейка. Угощайтесь, чем
богаты - кружка пива, грибки соленые... Не бойтесь, не отравленные. Нам
нужны хлеб, чай, сахар, масло, молоко, мясо, рыба, овощи, фрукты и яйца.
Вот список. Деликатесов нам не надо, не время сейчас для деликатесов.
Омаров и устриц будем при коммунизме есть.
- Значит, нужно вводить новую экономическую политику! - горячится
Фриц Нонсенс, пряча список в портфель.
- Плюс электрификацию всей страны! - добавляет экономист Н.Ильин. -
Приезжайте к нам через двадцать лет... А лучше через тридцать. Сами
увидите - нынешнее поколение совместных людей будет жить при
электрификации.
Уплыл удрученный Фриц Нонсенс на ледоколе "Челюскине", попал во льды
и затонул, но продовольствие по списку прислать успел.
Только народ это продовольствие и видел.
36. ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ, А ТАМ ХОТЬ ТРАВА НЕ РАСТИ
Никак не могут найти Народные Совместители всеобщий всенародный
знаменатель. Не до народа им, международное положение не тово,
рельсканцлер Гнидлер воду каламутит - гляди в оба, чтобы самим не слететь.
А народ все хуже живет и хуже. Хужее даже, чем при Чудище Лаяйющем.
- При Чудище еще ничего жилось, - вспоминает народ. - Хорошо
жилось-то при Чудище! Кур держали, коров, калачи по воскресеньям кушали.
Уговор был такой: ты эту Чудищу пои-корми, и она к тебе с пониманием.
Спору нет, на шее народной она сидела - на то она и Чудища Лаяйющая, чтобы
на шее сидеть. И девицами не гнушалась. Бывало, завалится на ночь в
деревню, а утром в Зимнем Логове императрица посуду бьет: явились не
запылились, Ваше Кобелиное Величество! Ска-андал! Оно конешно: и
псов-сатрапов пои-корми, и лошадям ихним овса давай... Зато имели к народу
культурное обхождение. Приедут, всех облаяйют, девиц попортят, заберут не
более того, что им надобно, мужикам всыплют розги по первое число, и живи
себе до очередного первого числа. Культурно все. И девицы совсем не
против.
Совсем устал народ. Историю свою забывать стал - как жилось-то хорошо
при Царе-Горохе. Тогда хоть горох был, а тут - Царь-Голод!
- Ладно, - смекает народ. - Мы люди простые, не гордые. Надо идти
кланяться. Лишь бы не было войны. А то опять Гражданка пожалует.
37. ХОДОКИ
Избрал народ депутатов - у кого спина гнучая, тому поклоны бить.
Выпал тяжкий жребий Ивану, Петру да Сидору Аверьянычу, старосте села
Грязные Лужи. Приодели ходоков победнее - лапти-шмапти, онучи-вонючи,
рваные зипуны да треухи, пришли через всю страну в субботу утром к
Спасской башне Кремля, глядят и видят: на макушке заместо двуглавого орла
звезда о пяти рогах красным огнем горит. Слышат: куранты "Интернационал"
бьют: "Вставай, мол, проклятый! Подъем! На субботник пора!" Кремлевские
курсанты, как заводные куклы, по площади маршируют с винтовками со
штыками, ноги выше крыши задирают, как при Николае Палкине (крутой был
царюга, а вишь, допомогал Пушкину стихи писать: "Бориса Годунова", -
говорит, - ты мне, Пушкин, подправь к понедельнику. Вот тут и тут... И
концовку переделай. Что это у тебя "веселится и ликует весь народ"? С чего
бы это ему веселиться? Народ пусть безмолвствует. Понял, да?"
А тут еще бабы с тряпками, задрав подолы, кровь человеческую с
мостовой отмывают после гражданской войны. Субботник полным ходом идет...
В общем, записались ходоки у шофера Гулько Макара Егорьевича, который на
часах стоял в столь ранний час, на прием к экономисту Н.Ильину.
Видят: отказа нет. Не орет на них личный шофер экономиста: "Куда
прешь, дурак?"
Хороший признак. Переглянулись ходоки. Перекрестились на рубиновую
звезду.
Вошли.
38. ЧАЙНИК СО СВИСТКОМ
Не успели еще ходоки в ножки бухнуться, а экономист Н.Ильин выбегает
из-за письменного стола, где диктует Нессе Армаггедон "Очередные задачи
Совместной Власти", и очень любезно спрашивает:
- Зачем пожаловали, мужички? Присаживайтесь. Сейчас кипяточку
принесут, будем чай пить.
Очень уж экономист Н.Ильин чай любил, не мог уже без чифира жить.
Если едет куда-нибудь на фронт - за ним чайник везут в бронепоезде.
Уселись Иван, Петро да Сидор Аверьяныч, староста Грязных Луж, в
мягкие кресла с крахмальными наволочками. Придворный кремлевский художник
Бродский уже тут как тут со своей палитрой - краски размешивает, полотно
на подрамник натягивает. А Неська Армаггедон, подружка экономиста
Н.Ильина, вносит чайник с кипятком, а чайник не простой - со свистком.
Чайник кипит - свисток свистит!
От такого благородного обхождения совсем распарились ходоки. Так бы
всю жизнь и сидели в креслах. Опять переглядываются: чудно, за людей их
здесь принимают, что ли? Да еще расспрашивают:
- А что вы, мужички, думаете о Брестском похабном миру? А о Карибском
непечатном кризисе каково ваше мнение? Говорите правду, не бойтесь.
Каково?!..
И бабенка у кремлевского мечтателя ничево, вот только фамилия
страшненькая. Чай в блюдцах разносит, с баранками, в мужской разговор не
встреет, свое место знает. Потеряли ходоки бдительность, стали резать
правду-матку в глаза:
- Оно-то, конешно, так... - режет Иван на столе шмат сала. - И не
иначе.
- А как? - интересуется экономист Н.Ильин. - Как вы оцениваете
очередной виток спирали гонки вооружений?
- Ежели так, то пожалуйста, - ломает Петро белый хлеб ломтями.
- А как именно? - уточняет экономист Н.Ильин.
- Стоп, мужики, - достает Сидор Аверьяныч зеленый штоф с буряковкой.
- Дайте я скажу.
- А мы вас внимательно выслушаем, - принюхивается к штофу экономист
Н.Ильин.
39. ХИЖИНЫ - ДВОРЦАМ, ДВОРЦЫ - ХИЖИНАМ
- Надоело! - говорит Сидор Аверьяныч, староста Грязных Луж. - Устал
народ хужее, чем при Чудище Лаяйющем. Спасу нет от твоего чудесного
Нацмена. Ух и грозный Нацмен, хуже Демона Революции! Всех достал!
Продразверсткой заел, в колхозы загнал, пятилеткой в четыре года забодал.
Национальный вопрос на ребро поставил и укатал, как асфальтный каток.
Совсем ухайдокал христианское население. А ты, видать, добрый и ничево о
том не знаешь. И бабенка твоя ничево, с библейской фамилией. Не еврейка
ли, случайно?.. Ну да ничево. А ты сам, случайно, не тово... А хоть бы и
так - ничаво. Ты - экономист, она - экономка. Естество требует. Ничаво.
Шведы нами володели, да не выволодели. Татары правили, да не выправили.
Поляки руководили, да не выруководили. Немцы царевали, да не выцаревали.
Властвуй над нами, лобастый. Твоя взяла, твой черед пришел. Будешь у нас
за Стеньку Разина, вождем мирового пролетариата и беднейшего христианства.
Как же без Стеньки?.. Но так, чтобы без дураков! Чтоб земля - христианам,
фабрики - рабочим, а дворцы - хижинам, как обещал. И чтоб лампочка Ильича
в каждой хате, чтоб ночью "Правду" читать. А за это будут тебе от нас
всякие льготы. Мы тебя поить и кормить будем, и экономку твою, и шофера
твоего, и всех твоих совместителей поить и кормить будем. Хлеб, масло,
мясо и яйца - предоставим по списку. А уж чай - сам покупай в Китае.
Договорились?
- Пожалуй, договорились, - раздумчиво отвечает экономист Н.Ильин.
- И девиц нетронутых, коль надо, будем поставлять в твой Совместный
Комитет в разумной потребности, - совсем расщедринились ходоки. - По
рукам?
- По рукам!
И как экономист Н.Ильин не отказывался - мол, "не пью, ни-ни, врачи
запретили!" - распили с ним ходоки по стакану вонючей буряковки, заели
хлебом с салом, и художника Бродского угостили, и Нессю Армаггедон по
спине похлопали. Проводила она ходоков до порога, фыркнула им в след, как
кобыла, а опьяневший Кремлевский Мечтатель вызвал на ковер Чудесного
Нацмена, чтобы задать ему перцу.
40. ТЕМ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ХУЖЕ ДЛЯ ЭТОЙ ПУБЛИКИ
Входит Чудесный Нацмен.
- Жалуются на вас ходоки из Грязных Луж! - строго говорит экономист
Н.Ильин.
- Ишь ты, какие! - удивляется Нацмен.
- Сделаем так... - строжайше приказывает экономист Н.Ильин. - Грязные
Лужи переименуем в Красные. А штатному палачу передайте: ходоков этих, не
медля ни минутки, привести в общему знаменателю и захоронить в кремлевской
стене за нарушение запрещения самогоноварения. Все имущество -
экспроприировать. Никакие они не ходоки, а мироеды-кровососы. Чем больше
мы расстреляем этой публики, тем лучше для этой публики. А я пойду на
субботник бревна таскать.
Что и было незамедлительно исполнено: не успели Иван, Петро и Сидор
Аверьяныч, староста Красных Луж, выйти из Боровицких ворот, как были
приведены кремлевскими курсантами к общему знаменателю у кремлевской стены
вместе с подвернувшимся под руку штатным палачом Леонардом Андреевым.
Родного дядюшку Соцреализма шлепнули за то, что тот опять напился и
распустил сопли:
- Не могу! - кричал Леонард Андреев на Лобном месте. - Не могу
расстреливать живых людей, душа не позволяет! Даешь электрический стул!
Душа требует гуманизации смертной казни!
- Требует? - переспросил кремлевский латышский стрелок, плохо
понимавший язык межнационального общения. - Если требует, значит, получай.
Сам напросился.
41. С ВЕЩАМИ НА ВЫХОД!
На следующий день стало экономисту Н.Ильину очень плохо - то ли от
ходоковской вонючей буряковки, то ли от тягания бревна на всесоюзном
субботнике, то ли еще от чего. Рвота, понос, конечности отнимаются, даже
чифир не помогает. Шофер Гулько Макар Егорьевич с ног сбился гонять в
автомобиле в аптеку за лекарствами.
Неважнецкие, прямо скажем, дела, не бережем мы свое здоровье.
Хорошо. Взял экономист Н.Ильин очередной профсоюзный отпуск и
отправился с личным шофером Гулько Макаром Егорьевичем в автомобиле на
остров Капри к Максимильяну Горькину подлечиться на этом средиземноморском
курорте. Приплыл он, значит, на Капри и начал вроде бы выздоравливать, но
черт его дернул сыграть партию в шахматы с другом Горькина, французским
гуманистом Ролен Романом. Зевнул экономист детский мат в три хода, и стало
ему совсем нехорошо, хотя в шахматы он играл неплохо. Пришла, значит,
пора, и медицина умыла руки. Собрался экономист Н.Ильин помирать. С
вещами, значит, на выход.
Стал он в последний раз собирать в дальнюю дорогу свой знаменитый
кожаный чемоданчик с двойным дном, тайну которого псы-сатрапы так и не
раскрыли. Да и как раскроешь: сверху там бельишко, электробритва, мыло и
бутерброды, - а под ними чего только нет! Все музейные экспонаты: и первый
пожелтевший нумер газеты "Правда", и любимая книга "Что делать?", и
групповая фотография юных революционеров из кружка "За освобождение
рабочего класса от люмпен-пролетариата", и множество всякого личного
милого хлама, который таскаешь за собой всю жизнь - и съесть нельзя, и
выбросить жалко. Но главная тайна - в самом низу на втором дне: три
секретные карты профессора Карла Фридриксонна.
42. ДВОЕ ВО ФРЕНЧАХ НА ДРУЖЕСКОЙ ФОТОГРАФИИ
- А где же тот Чудесный Нацмен? Совсем с памятью плохо стало, опять
позабыл фамилию, - жалуется экономист Н.Ильин своему шоферу Гулько Макару
Егорьевичу, которого после безвременной кончины Несси Армаггедон назначили
по совместительству сестрой милосердия для Кремлевского Мечтателя. - Пусть
приедет на Капри попрощаться и пусть привезет яду хорошего, чтоб мне не
мучиться. А я ему за это по секрету три слова скажу.
Хорошо. Последнее желание покойного - закон для подчиненных. Шофер
Гулько, которого звали Макар Егорьевич, смахнул скупую мужскую слезу и
отправился с докладом к Максимильяну Горькину. Тот сразу же начал плакать
и звонить по вертушке в Москву, в орготдел ТАКОЙ партии. В Кремле - полный
переполох. Остров Капри - это не в Ялту съездить. Задачка!.. Не вдаваясь в
подробности: Чудесному Нацмену выписывается партийная зарубежная
командировка, выдается фальшивый паспорт на имя швейцарского
социал-демократа Мануэля Диас Рамиреса, и он разными потайными ходами и
конспиративными путями отправляется через охваченную пламенем мировой
войны Европу на остров Капри с двухсотграммовой баночкой цианистого калия.
Кое-как добрался.
Кругом пальмы, маслины, кипармы... В последний раз сфотографировались
верные друзья под старой оливой на историческую фотографию - Чудесный
Нацмен в белом френче, Кремлевский Мечтатель во френче цвета хаки - и
передал экономист Н.Ильин из рук в руки свое знаменитое завещание в виде
тайного письма к ТАКОМУ-ТО съезду ТАКОЙ партии.
43. ТРИ ЦИТАТЫ ИЗ ПИСЬМА К СЪЕЗДУ
Начало 1-ой цитаты:
"Нас мало, - пишет экономист Н.Ильин, - но мы в тельняшках. Мы
составляем очень тонкий слой среди громаднейшего населения этой страны.
Плохо дело. Даже не знаю, куда мы влезли, что будет дальше, и как нам
расхлебать эту кашу. Нам нужно в корне изменить нашу точку зрения на
социализм. Наденьте очки, товарищи! В ТАКУЮ партию пролазят всякие
посторонние людишки. Откуда они взялись?! Так и лезут, пролазы! Ненавижу!
Гнилая вшивая интеллигенция лезет, либеральная буржуазия, мелкие кустари,
бывшие дворяне, холопы, лакеи, проститутки, ворье, жулье и хулиганье,
люмпен-пролетариат и всякие мещанские рыла так и прут! К нашей правящей
ТАКОЙ партии примазываются серые обыватели, дремучие аборигены-землепашцы
с мелко-буржуазной психологией и прочая публика. Где они раньше были?.. В
905-м году при княгине Ольге их в ТАКУЮ партию на аркане не могли
затащить, а сейчас так и прут на готовенькое! Предвижу времена, когда в
ТАКУЮ партию запишется все население этой страны, и наша партия из ТАКОЙ
превратится в РАСТАКУЮ, как невинная девица в раздолбанную шлюху".
Конец 1-ой цитаты.
Начало 2-ой цитаты:
"В чем наше спасение? - спрашивает умирающий на Капри экономист
Н.Ильин. И сам же отвечает: - В новом арифметическом мышлении. Нам надо
немедленно научиться приводить всех к общему знаменателю. Всех, не взирая
на лица! Чем больше народу будет приведено к общему знаменателю, тем лучше
они запомнят. Это с одной стороны, - пишет экономист Н.Ильин. - С другой
стороны: не очень-то мне нравятся исторически-сложившиеся дружеские
отношения в нашем Совместном Комитете. Пусть товарищи на меня не
обижаются, но эти отношения находятся на уровне прежней лакейской или
нынешней коммунальной кухни, где любая смазливая кухарка поверила, что
может управлять государством. Драть ее надо, дуру! А вы чем занимаетесь,
товарищи?.. Вчера Чудесный Нацмен плюнул в борщ Демону Революции, а
сегодня Демон Революции подбросил под дверь Чудесного Нацмена дохлую
крысу.
Все это конечно мелочи по сравнению с мировой революцией, но это
такие мелочи, которые в будущем могут иметь решающее значение. Далее.
Товарищ Бухаев, являясь всеобщим любимцем ТАКОЙ партии и просто порядочным
человеком (а порядочный человек сегодня - атавизм и релик), не вполне
обучен грамоте. В слове "эмпириокритицизм" он делает сразу 7 (семь!)
орфографических ошибок: "империякрецытисм"!.. Каково?!.. Не знаю даже,
закончил ли он гимназию, - а безграмотный человек, как известно, стоит вне
политики.
Теперь о Знаменеве с Киновьевым. Эта неразлучная парочка не случайный
эпизод устроила в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое. Я все
помню! Нам надо в три... нет, в пять, в десять раз увеличить Совместный
Комитет за счет рабочих от станка. Спрашиваете, а кто же будет стоять у
станка? За станки поставить беднейших крестьян от сохи. А кто будет землю
пахать? А интеллигентская прослойка у нас на что? Вот тогда мы и будем
застрахованы от всяких случайностей".
Конец 2-й цитаты.
Начало 3-й цитаты, самой важной и самой загадочной из рукописного
наследия экономиста Н.Ильина:
"ВАЖНЕЙШИМ ИЗ ВСЕХ ИСКУССТВ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТСЯ КИНО,
ПОЭТОМУ НАМ НУЖЕН СТРОЙ ЦИВИЛИЗОВАННЫХ КИНООПЕРАТОРОВ".
Конец 3-й цитаты.
44. АЛГЕБРА РЕВОЛЮЦИИ
- Это понятно, это арифметика, - немного разочарованно сказал
Чудесный Нацмен. - Хотелось бы заглянуть в козырные карты профессора
Фридриксонна.
- Правильно, голубчик! - усмехнулся экономист Н.Ильин. - Сейчас мы
займемся алгеброй революции. Достаньте из-под кровати двойной чемоданчик.
Откройте первую козырную карту... Какая первая карта?
- Трефовая дама.
- Запомните слово: ВРАТЬ. Вторая?
- Трефовый король.
- ВРАТЬ В КВАДРАТЕ. Третья?
- Трефовый туз.
- ВРАТЬ В КУБЕ. Теперь запомните алгебраическую формулу: "ВРАТЬ плюс
ВРАТЬ В КВАДРАТЕ плюс ВРАТЬ В КУБЕ настоящим образом и в высшей степени".
Повторите!
- "ВРАТЬ плюс ВРАТЬ В КВАДРАТЕ плюс ВРАТЬ В КУБЕ", - клятвенно
повторил Чудесный Нацмен у постели умирающего Кремлевского Мечтателя, но
вид у Нацмена остался немного разочарованным.
- Ну и, конечно, приводить всех к общему знаменателю, - успокоил
наследника экономист Н.Ильин и улыбнулся как-то по-детски. - Учитесь
говорить то, что должно быть, а не то, что есть. Любую чепуху. Например:
"Жить стало лучше, жить стало веселее". А тех, кто не поверит - сокращать.
Если невеселый и хмурый идет по улице - значит, не верит. Такого сокращать
на месте.
- Это хорошо, это правильно! - горячо согласился Чудесный Нацмен. -
Вот только...
- Что? Не стесняйтесь, спрашивайте.
- Всех не пересокращаешь.
- Всех и не требуется. Но к этому надо стремиться. Чем больше народа
мы сократим, тем больше будет хлеба, чая, масла, мяса и молока на душу
населения. Логично? Представляете, какая наступит распрекрасная жизнь? Мы
увидим небо в алмазах!.. Вообще, хочется милые глупости говорить и гладить
по головкам людей, а сегодня гладить по головкам никого нельзя - руку
откусят. Надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале,
против всякого насилия над людьми. Гм-гм, - должность адски трудная!
Сейчас всех нужно приводить к общему знаменателю и сокращать дробью.
- Дробью? - переспросил Чудесный Нацмен.
- Ну, технологию сокращения я точно не знаю. Чем там у вас сокращают
в подвалах Энкаведе? Пулями? А еще лучше - пелеметами! Так и передайте по
цепи.
45. ЕСЛИ ДРУГ НЕ СДАЕТСЯ
С этими словами экономист Н.Ильин попросил цианистого калия, разбавил
его в чифире, мысленно перекрестился, выпил и безболезненно скончался на
руках у Чудесного Нацмена, фамилию которого так и не вспомнил, а, может
быть, никогда и не знал. Нацмен закрыл ему глаза двумя пятаками, намотал
себе на ус алгебраическую формулу, спрятал в рукав три козырные карты и
секретно приказал медицинским светилам залечить до смерти пролетарского
писателя Максимильяна Горькина, который, обливаясь слезами, случайно
подслушал из-за портьеры тайну последней исповеди.
Что и было безукоризненно исполнено по всем гиппократовым правилам
врачебной этики.
- Если друг не сдается... - вздохнул Чудесный Нацмен.
Говорят, что в момент смерти Кремлевского Мечтателя со Спасской башни
Кремля упала рубиновая звезда и раскололась на 12000 осколков, что над
Туруханским Ханством взорвался тунгусский метеорит и сдвинул на
пол-градуса в сторону земную ось, что все киты-толстолобики из Атлантики
вошли в Средиземное море и три дня подряд пускали фонтаны у острова Капри
и что один престарелый негр из Северо-Американских Штатов вдруг ни с того
ни с сего заговорил по-русски - всем этим слухам не очень-то нужно верить.
46. КАК МЫ ЗДЕСЬ БЕЗ ВАС? КАК ВЫ ТАМ БЕЗ НАС?
Осиротела страна - не стало Кремлевского Мечтателя.
Горе-то, горе какое! Слезы, рыданья, вселенский плач пронеслись по
Всея-Руси. И опять вопросы, вопросы:
- КАК МЫ ЗДЕСЬ БЕЗ ВАС?
- КАК ВЫ ТАМ БЕЗ НАС?
На острове Капри итальянские рыбаки забальзамировали тело экономиста
Н.Ильина благовониями, положили в стеклянный гроб и отправили на
броненосце "Потемкине" в Одессу. Зима выдалась такой лютой, что ледокол
"Имени ТАКОГО-ТО съезда", ведомый шофером Гулько Макаром Егорьевичем,
тревожными гудками прокладывал "Потемкину" путь по Черному морю, боясь
налететь в тумане на айсберг, а тела турецких перебежчиков, спешивших на
похороны из Стамбула в Одессу, вмерзали в лед. Даже Черное море промерзло
до дна, но народные массы выстроились через всю европейскую часть страны
от Одессы до самого Мурманска, откуда на похороны не выпускали английские
интервенты под командованием похожего на бульдога лорда Чертчилля,
злейшего врага Совместной Власти, дай ему Бог здоровья! Он еще побывает во
Всея-Руси, посмотрит еще в глаза караулу!
Тем временем в Одесской опере тело Кремлевского Мечтателя отпевали
прыщавые тенора Лемешко, Козлов и Собинович, зато первый народный артист
республики уплыл в европы за длинным рублем на эскадре из трех ледоколов -
на первом ледоколе уплыли ученые и философы, на втором - юристы и медики,
на третьем - художники и поэты. ВСЕГО: 98765 килограммов отборных мозгов.
Оттуда никто уже не вернулся, все подверглись укусу ядовитейшей крапчатой
ностальгии, долго там мучились, лечились запоями на свои скудные
Шнобелевские премии и в конце концов окончательно вымерли, исчезли с лица
Земли, как юрские динозавры; а сегодня скелеты бердяевых, буниных и
сикорских собирают по косточкам и выставляют в палеонтологических музеях.
47. ХОРОНИЛИ ДА НЕДОПОХОРОНИЛИ
Простоял стеклянный гроб в одесской Опера всю зиму с ноября по
апрель. Тенора пели, караул устал, Владим Владимыч себя под Н.Ильиным
чистил. 10 миллионов человек в этой лютой очередюге замерзли насмерть,
15-ти миллионами произвели ампутацию обмороженных конечностей (и пошли по
стране безногие, безрукие, безголовые), а 20-ть миллионов благополучно
вернувшихся с похорон обнаружили свои квартиры конфискованными и начисто
опустошенными ворьем и жульем.
Пришлось Совместной Власти переселять потерпевших в Туруханское
ханство, а их квартиры отдавать ворью, жулью и совместителям ТАКОЙ партии.
Зато по весне, когда солнышко пригрело, ледники отступили, а тело
вспотело, назначили новую контрибуцию: опять построилось население в живой
конвейер от Мурманска до Одессы и по колено в грязи, передавая над
головами стеклянный гроб, перенесли его зачем-то на балкон девицы
Кшесинской, где он до сих пор стоит в холодильнике, невзирая на просьбы
родственников о предании тела экономиста Н.Ильина земле - на родине, в
столице Астраханского ханства, рядом с предками рыбарями и бахчеводами.
Хоронили, хоронили, да недопохоронили.
Вот и все.
4. ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ГОДА ЗДЕСЬ БУДЕТ ГОРОД-САД
48. СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА
Все да не все.
Со смертью Кремлевского Мечтателя жизнь на Земле почему-то не сразу
кончилась... (Впрочем, когда экономиста Н.Ильина еще на свете не было -
люди как-то жили; когда экономиста не стало - тоже ведь жить хочется?..)
Отшумело празднование похоронных торжеств, отгремели салюты, отлились
слезы, отгудели фабрики и бронепоезды, начались трудовые будни.
А где же богатырь Соцреализм, упавший с Царя-Фонаря в самом начале
гражданской войны и доставленный в 4-е отделение кремлевской больницы по
праву внебрачного сына пролетарского писателя Горькина?
Отлежался. Вылечили его врачи-вредители. Обитает Соцреализм в сыром
подвале в центре Москвы, на улице имени своего отца, с продувными
удобствами во дворе. Не отступился, пишет в уме пролетарскую "Войну и
мир", но что-то ему не пишется - образы всякие, концепции и главные герои
в амбарную книгу никак не лезут. Чиста и девственна пробитая пулей
амбарная книга в десять тысяч страниц. Не тронули ее при обысках ни белые,
ни красные, ни ультрафиолетовые, и даже черный арап Врангель приказал
своей контрразведке:
- Отдайте этому придурку книгу, пусть выполняет социальный заказ.
Авось...
Как вдруг постучалась три раза в дверь Соцреализма новая Эпоха:
- Тук-тук-тук!
Пришла пора выходить на арену цирка. Ваш выход! Пожалуйте на манеж!
49. НОВАЯ ЭПОХА или ХМУРОЕ УТРО
Заспешил Соцреализм-богатырь открывать дверь, надеясь, что пришла к
нему наконец-то в гости одинокая соседка Эпоха Кузьминична, недавно
поселившаяся над ним в трехкомнатной квартире, первая шлюха 4-го отделения
кремлевской больницы, где он лечился. Стукачка, каких мало - заложила
недавно в Энкаведе группу врачей-вредителей, залечивших до смерти
Горькина, Фрундзе, Врожуникидзе и, конечно, дедушку Мичурина, за что и
получила ордер на жилплощадь и орден "Экономиста Н.Ильина" на свою
пшеничную грудь молочно-восковой спелости (давно Соцреализм хотел к ней
прильнуть).
А Эпоха уже бьет в дверь сапогами...
Торопливо открыл дверь, смотрит - не она. Видит - телефонисты стоят.
У одного телефонный провод в руках, у другого в руках телефонный
аппарат-вертушка. Ясно: энкаведисты под телефонистов маскируются.
- Такой-то? - спрашивает тот, кто с проводом.
- Ну.
- Не нукай, не запрягал. Кто еще, кроме тебя, проживает в квартире? -
интересуется другой, с телефонным аппаратом.
- Разве это квартира? - удивляется Соцреализм. - Это бывший овощной
склад. Здесь при бывшем режиме бывший купец Рудольф Германович Гесс
капусту мочил. И яблоки.
- Какие еще яблоки?
- Не знаю точно. Мичуринские. И антоновские.
- Атамана Антонова яблочки? Белогвардейские яблочки, значит? Все ты
знаешь! А о купце Гессе мы с тобой в другом месте поговорим. И кто замочил
дедушку Мичурина - тоже выложишь, будь спок!
50. ТРИ ДНЯ И ТРИ НОЧИ или КТО СОЧИНЯЕТ ПОЛИТИЧЕСКИЕ АНЕКДОТЫ?
Заглянули телефонисты за печку, под раскладушку, никого не
обнаружили. Протянули они в подвал телефонный провод, установили вертушку,
посадили богатыря-Соцреализма под домашний арест, назначили его подсадной
уткой и приказали не спать, со стула не вставать и никуда не ходить, даже
во двор в продувную уборную.
Можно только изредка крякать. Тут у них засада. Ждут они из Ермании
бывшего купца Гесса, сброшенного сегодня ночью с парашютом для покушения
на жизнь самого Генерального Совместителиусса. Рудольф Германович
непременно должен сюда наведаться, посетить родные пенаты. Это как дважды
два четыре - тоска, ностальгия, родная уборная во дворе, а в Москве, как
известно, даже отлить негде.
- Тут мы его в уборной и цап-царап!
Ладно. Сидят в засаде. Крякают.
Проходит первый день.
Нету парашютиста Гесса с его ностальгией, не спешит посетить родную
уборную.
- Ты кто такой? - от нечего делать интересуются
телефонисты-энкаведисты.
- В каком смысле? - уточняет Соцреализм.
- По-русски не понимаешь? Ты. Кто. Такой.
- Человек я. Продукт переходной эпохи. Ее типичный представитель.
- Ты, продукт, человеком не прикидывайся! Почему ты, представитель,
дома сидишь и на работу не ходишь?
- Потому, что нахожусь под домашним арестом.
- Ты кто, спрашиваем? Кого представляешь? В каком профсоюзе состоишь?
- злятся телефонисты.
- Литератор я, - с достоинством отвечает Соцреализм. - Из династии
пролетарских писателей.
- Мать твою дивизию... Сочинитель, значит?
- Ну.
Второй день тянется, а ерманского парашютиста Гесса все нет и нет.
- Скучно что-то, - зевают телефонисты. - Что бы такое придумать, чтоб
время зря не терять?.. Сейчас мы на тебя компромат соберем. Давай,
выкладывай имена и фамилии.
- Не знаю я никаких имен и фамилий.
- Вот и врешь! Серегу знаешь? А Блока? А Бурлюка? Скажешь "нет"?
- Ну.
- Гну. Давай, выкладывай! Если сам сочиняешь - значит, что-то знаешь.
Анекдоты знаешь?
- Этого добра выше крыши.
- Давай, рассказывай.
- "Уехал муж в командировку..."
- Не то! Давай политические анекдоты. А мы их в эту книгу дырявую
записывать будем. Потом издашь, как собственное сочинение.
- Про Чапаева подойдут? - спрашивает Соцреализм, впервые польщенный
читательским вниманием.
- Про Василия Иваныча? Именно то, что нужно! Сочинение и
распространение контрреволюционной пропаганды! - радуются
телефонисты-энкаведисты. - Пока не расскажешь десять тысяч политических
анекдотов, со стула не встанешь.
Таким вот Макаром.
Третий день настал. На отрывном календаре уже 21-е июня. На подсадную
утку никто не бросается - ни Блок, ни Бурлюк, ни парашютист Гесс, ни
соседка Эпоха Кузьминична (она же, наверно, на всех настучала) - на
явочную квартиру никто не является, лишь со двора доносится унылый голос
наемного странствующего палача с переносной гильотинкой:
- Кому руки, ноги, головы рубить?.. Кому руки, ноги, головы рубить?..
Сидит Соцреализм на стуле и, как заведенный, травит политические
анекдоты... 674-й... 793-й... 836-й... Амбарная книга уже полна и на вышку
тянет. А что Соцреализму терять? Кроме сырого подвала, разве что продувное
удобство во дворе.
Сидит. Так сидит, что к стулу приклеился, мочевой пузырь живот
раздул, кран-гидрант вот-вот сорвется с резьбы и затопит подвал, а пытка
анекдотами продолжается. Десять тысяч политических анекдотов - не комар
наплакал. Энкаведистам же все ни почем - один на раскладушке развалился,
другой записывает показания в амбарную книгу. И наоборот - один протокол
ведет, другой отдыхает.
Как вдруг раздается телефонный звонок.
51. ПРОДУКТ ЭПОХИ или РАЗГОВОР ПО КРЕМЛЕВСКОМУ ТЕЛЕФОНУ
- Бери трубку, продукт эпохи! - метушатся телефонисты-энкаведисты. -
Приглашай его сюда на свидание! Быстро! Говори подлиннее - надо засечь
этого фрукта на телефонной станции!
- Продукт эпохи у аппарата, - еле ворочает языком бедный
Соцреализм-богатырь, из последних сил сжимая между ногами свой
кран-гидрант, чтоб, не дай Бог, не прорвало и не затопило подвал.
- Где это вы пропадаете, типичный представитель? Почему в гости не
заходите? - спрашивает в трубке очень знакомый голос с приятным восточным
акцентом.
- Совсем пропадаю, товарищ Генеральный Совместителиусс! - хрипит
Соцреализм.
- А в чем, собственно, дело? Объясните спокойно. Чем смогу - помогу.
- Сил моих нет! Ваши телефонисты три дня и три ночи до ветру не
пускают!
- А что они у вас делают? - Ждут из Ермании какого-то Гесса,
сброшенного с парашютом!
- Успокойтесь. И успокойте товарищей. Передайте им, что Рудольф Гесс
благополучно приземлился в Лондоне. Парашют - отдельно, Гесс - отдельно.
Сходите во двор по своей нужде - это дело государственной важности. А я
пока подожду у телефона.
52. ДЕЛО ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ
Обернулся Соцреализм-богатырь, хотел порадовать своих
друзей-телефонистов хорошей новостью из Кремля, передать им привет от
Чудесного Нацмена, но тех как ветром сдуло. И след простыл. Были, и нету,
лишь амбарная книга шуршит политическими анекдотами на раскладушке.
Пора и о себе подумать. Вылетел Соцреализм-богатырь во двор,
вытаскивая на ходу свой опухший пожарный кран-гидрант. Во дворе тоже
никого не видно, кроме подслеповатого странствующего палача с переносной
гильотинкой, да чувствуется еще едва уловимый запах от наложенных с
великого страху штанов промчавшихся по двору телефонистов. Понял
Соцреализм, что до продувной уборной ему не добежать, и принялся справлять
дело государственной важности прямо под дворовым средневековым забором,
чудом спасшимся от наполеоновского пожара.
Стоит, значит, задумался. Справляет нужду богатырскую. Ручей журчит в
подворотню, из подворотни потоком выносится на улицу и, сметая все на
своем пути, впадает в Москва-реку. Чудесный Нацмен у телефона ждет. Эпоха
Кузьминична из-за шторы изумленно глядит на диво-дивное. А забор уже
плывет, поплыл, за ним плывет допетровская уборная, пережившая все
гражданские смуты и вражеские нашествия - чуть что, все к ней бегут!
Странствующий палач из уборной благим матом вопит:
- Тону! Спасите!
Большому кораблю - большое плаванье!
Уже географы рассуждают именем какого народного совместителя новую
речушку назвать, а Соцреализм-богатырь все думу думает: "Новая Эпоха - она
сегодня не в дверь стучит, а звонит по кремлевскому телефону".
53. РАЗГОВОР ПО КРЕМЛЕВСКОМУ ТЕЛЕФОНУ (продолжение)
Может час прошел, может - два. Отлил, застегнул штаны, вернулся в
подвал и продолжил телефонный разговор:
- На душе полегчало, товарищ Генеральный Совместителиусс!
- Какие у вас еще проблемы? - ласково спрашивает Чудесный Нацмен.
раскуривая телефонную трубку. - Не стесняйтесь, облегчайте душу до дна.
Можете по большой нужде сходить, я подожду... Нет?.. Ну, тогда просите у
меня что хотите и режьте мне правду-матку в глаза, а то скучно что-то.
- В сыром подвале живу! - пользуется случаем Соцреализм-богатырь. -
Все в людях да в людях, как завещал отец. А ордер во дворец мне ваши
телефонисты не выдают, как внебрачному сыну пролетарского писателя! Не
положено, говорят, внебрачному!
- Ну, ордер во дворец - это не ордер на арест. Что-нибудь придумаем.
А вот слух до меня дошел, что обижены вы на Совместную Власть, собираетесь
эмигрировать на остров Капри... Нет?.. На "нет" и суда нет. А как вы
относитесь к Пастернаку?.. То же "нет"?.. Не кушали никогда?.. Хорошо.
Выходите на угол Горькина и Тверской-Ямской, там в проходном дворе вас
ожидает черный автомобиль типа "ЗИС". Смело открывайте дверь и садитесь,
вас знают в лицо.
И положил в Кремле трубку.
54. ЭПОХА МОНУМЕНТАЛЬНОЙ ПРОПАГАНДЫ
Восстал Соцреализм-богатырь из сырого подвала, как из гроба. Повел
плечами, как Илья Муромец в тридцать три года: в жизни всегда есть место
подвигу - только не зевай! Надел ботинки "прощай молодость", окропил
подвал керосином из примуса, разжег простреленную амбарную книгу с
политическими анекдотами, бросил книгу на пол, закрыл дверь на ключ, вышел
во двор и утопил ключ в богатырском ручье.
Прощай детство, в людях и его университеты!
Вышел Соцреализм на улицу имени Горькина, конспиративно огляделся по
сторонам, слежки и хвостов не обнаружил. Зато видит - со всех углов
смотрят на него с портретов Народные Совместители из Совместного Комитета:
с усами, в пенсне, с бородками-козликом, в картузах и в фуражках или
попросту лысые. Не поймешь где-кто - одних снимают, других вешают. Так
сплотились вокруг себя, что все на одно лицо, вроде Чудища Лаяйющего, -
наверно, чтобы народ узнавал: кому хлеб отдавать, молоко, масло, мясо и
далее по списку.
На каждом же перекрестке какие-то гранитные макары стоят с острова
Пасхи: профессор Карл Фридриксонн с полным гранитным собранием сочинений,
экономист Н.Ильин дорогу вперед перстом указует, Чудесный Нацмен с
телефонной трубкой, шинель снял, жарко; еще дальше - Максимильян Горькин в
тюбетейке и в единственном пиджаке.
Куда ни плюнь - попадешь в портрет, куда ни кинь - торчит какое-то
многопудье. Лафа художникам и скульпторам в Эру Художественного Оформления
и в Эпоху Монументальной Пропаганды!
55. ЛОШАДЬ УПАЛА!
Смотрит Соцреализм дальше: улица корчится безъязыкая, мерной поступью
идут по улице трудовые будни. Черны вороны разъездились, везут добычу из
Бутырок в Кресты, из Матросской тишины на Лукьяновку. Счастливая дворняга
крадется вдоль стен с человечьей берцовой костью в зубах, под стеной
валяется чье-то мертвое тело в фуфайке - черт его разберет, то ли тело
спьяну померло, то ли с голодухи, то ли на месте приведено к общему
знаменателю за появление на улице в хмуром виде.
Костлявая лошадь, что и при Блоке, опять упала посреди трамвайных
путей, а здоровенный Владим Владимыч, лучший поэт-лауреат Совместной
Эпохи, склонился над ней и причитает своей знаменитой лесенкой, что по
рублю за строчку:
"Лошадь
упала!
Упала
лошадь!
Лошадь,
не надо.
Лошадь,
слушайте...
Простите,
товарищ
лошадь!"
"Вот и одиннадцать рублей заработано", - прикидывает из-за угла
фининспектор.
Веселый народ в промасленных спецовках с работы на работу спешит,
старательно обходит хмурое тело в фуфайке, сам себе улыбается, в глаза
друг другу не смотрит. У памятника Кремлевскому Мечтателю под грязною
телегою рабочие лежат, и лозунг на телеге гласит:
"ЧЕРЕЗ
ЧЕТЫРЕ
ГОДА
ЗДЕСЬ
БУДЕТ
ГОРОД-
САД!"
"Вот и еще семь рубликов привалило!" - радуется фининспектор.
Ну и жуткая очередина загибается в Елисеевский магазин. Слышны
гармошка, шутки, смех. Заходит народ с карточками за хлебом, выходит народ
без хлеба с карточками.
- Карточки на хлеб потерялись! - хохочет кто-то.
Похоже, спятил.
А в проходном дворе на Горькина и Тверской-Ямской притаился в
подворотне черный бронированный "ЗИС" во главе с шофером Гулько Макаром
Егорьевичем - тем самым, который экономиста Н.Ильина по дорогам жизни
возил.
56. НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА
Садится Соцреализм-богатырь на заднее сиденье "ЗИСа" как к себе домой
и говорит:
- Давай, космонавт, потихонечку трогай! - говорит он шоферу Гулько
Макару Егорьевичу, который однажды экономиста Н.Ильина в Беловежскую пущу
на охоту возил, на зубра, а тот зубра пожалел - всех зубров! Добрый был
человек - люблю, говорит, зубров, не могу по живым зубрам стрелять!
- И песню в пути не забудь! - говорит Соцреализм, развалясь на заднем
сиденьи.
Тронулись.
Врубил шофер Гулько, который экономиста Н.Ильина из чайной ложечки
кормил, когда тот грипповал, гимн зеков "Будь проклята ты, Колыма", едут.
Недоволен Макар Егорьевич, в гробу он видал таких богатырей.
Заворачивают за угол, а там... Съезд и столпотворение пожарных машин!
Пожарники рукавами соцреализмовый подвал тушат, но тщетно - горит подвал
синим пламенем! Эпоха Кузьминична, соседка сверху, на которую огонь снизу
набросился, мечется, как икра, пожарников за рукава хватает,
кричит-надрывается:
- Я материально ответственное лицо! У меня там полная чаша казенного
имущества! А главное - пишущая машинка "Ундервуд"! Иначе я под трамвай
брошусь, и мне голову отрежет!
Не иначе, нелегального Булгакова читала. Видать, у нее там тайная
нехорошая телефонизированная квартира.
"Так ей и надо! - злорадно размышляет Соцреализм-богатырь. - Больше
на людей стучать не будет. А орден "Экономиста Н.Ильина" на грудь нацепить
не забыла, зараза!"
- Далеко ли едем, товарищ? - интересуется Соцреализм у шофера Гулько,
который работу экономиста Н.Ильина "Как нам геогганизовать габкгин?" на
машинке перепечатывал и в "Правду" относил, но в машинке буквы "р" не
было, и никто ничего в той работе не понял.
57. КАМО ГРЯДЕШИ?
Не отвечает шофер Гулько, которому экономист Н.Ильин со своего плеча
старое пальто с дыркой от пули Фаи Каплан подарил. И кепку со своей
сократовой головы - да велика оказалась кепка шоферу.
- Вечером ко мне гости придут, надо бы обернуться к вечеру, - заводит
разговоры Соцреализм.
Молчит Гулько Макар Егорьевич, который экономиста Н.Ильина в детстве
на коленях нянчил и козой пугал. Молчит, глядит на дорогу.
- Гости придут, а меня дома нет, - вздыхает Соцреализм.
- Дама сердца, что ли придет? - догадался вечно молчащий шофер
Гулько, у которого после революции с женщинами стало совсем туго -
двадцать пять часов в сутки работает, забыл, бедняга, как койка выглядит.
Иногда, правда, поспит на заднем сиденье "ЗИСа" с открытыми глазами, и
опять за баранку.
- Соседка сверху, - охотно отвечает Соцреализм. - Эпоха Кузьминична.
Первая шлюха 4-го отделения.
- Слыхал об такой, - подтверждает шофер Гулько, который однажды
экономиста Н.Ильина под Брестом из-под ерманского обстрела вывез.
И опять молчит.
- Куда едем-то? - допытывается Соцреализм.
- В Абхазию, - неохотно отвечает Макар Егорьевич, которого экономист
Н.Ильин за молчанье и личную преданность наградил именным браунингом и
позолоченной саблей.
- Куда-куда?!
- В Абхазию. На озеро Рица.
- Врешь!
- Запомни - я всегда говорю правду, - угрюмо отвечает Макар
Егорьевич, бывший личный шофер Кремлевского Мечтателя, а ныне персональный
водитель Чудесного Нацмена.
Молча едут в Абхазию.
А известная лошадь, видя такое дело, заржала, поднялась с трамвайных
путей и пошла, пошла, заскакала, как жеребенок. Тоже, видать, стукачка.
5. ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ
58. ГДЕ ДЕМОН РЕВОЛЮЦИИ или КУДА ВСЕ ПОДЕВАЛИСЬ?
Долго ли, коротко ли, но где-то через час молча проехали по пустому
шоссе сквозь строй телефонистов в Абхазию.
Там за колючим забором двухэтажная дачка стоит. Скромная. Чугунные
царские ворота из Зимнего Логова. Царь-Фонарь, с которого богатырь
Соцреализм на Гражданку упал. Под Царем-Фонарем встречает его Чудесный
Нацмен в галифе, в сапогах и в своем знаменитом белом френче, а за его
спиной - Совместный Комитет в полном составе: здесь и дедушка Калининьш
без бабушки, тут и меткий стрелок маршал Ворошилин, который доброго коня
на железный танк не сменял, и 1-й машинист метростроя Моисей Калганович, и
Мыкита-шахтер, шахту которого археологи до сих пор не могут раскопать, -
этих Соцреализм по совместному портрету знает.
А где другие?
Рыгов с Бухаевым, любимчиком ТАКОЙ партии, - где?
Где сержант Врожуникидзе, совместитель тяжеленной промышленности,
который однажды дал в рожу меньшевику Дану Берлибману, за что его
экономист Н.Ильин чуть было не попер из ТАКОЙ партии, но в последний
момент пожалел и погрозил пальцем:
- Не хорошо драться, Сережа!
Неразлучных Знаменева с Киновьевым, которые не случайный эпизод
устроили в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое, тоже нигде не
видно...
Где Демон Революции военмор Бронштейн?
Куда запропастился замкомпоморде Овсей Антоненко, который в Зимнем
Логове арестовал сторожа?
Вместо них - другие, новенькие... А за другими - толпа кандидатов с
совещательными голосами. Ни сосчитать, ни запомнить...
59. ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ ПАРТИЙНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ И ПАРТИЙНОЙ НОМЕНКЛАТУРЫ
- Вот он, последний живой герой штурма Зимнего Логова! - восклицает
Чудесный Нацмен и взасос целует Соцреализма-богатыря. - Читали его
фундаментальный труд "Как ренегат Каутский воюет против врагов народа"?..
Читали, спрашиваю, или нет? Говорите правду, а то хуже будет!
- Читали... - недружно отвечают Народные Совместители.
- Не обманывайте! Если читали - перескажите содержание. О чем там
написано? Всем смотреть мне в глаза!
Молчат. Глаза таращат.
- Вот возьмите и прочитайте! А я проверю! - грозит Чудесный Нацмен. -
Знаю я вас, иудушек. Все вы меня обманываете. А вот он никогда не врет. У
него метод такой - резать правду в глаза. Мне сегодня по телефону говорит
- пойду, говорит, схожу по малой нужде] Безо всякой там дипломатии -
пойду, говорит, схожу, а вы подождите у телефона... - Чудесный Нацмен
заплакал от смеха и утер слезы рукавом френча, откуда выпала трефовая
дама. - Накинь-ка, Макар Егорьевич, на меня шинель, что стало холодать...
Вот он какой, Соцреализм-богатырь! Весь в отца! Я ему жизнью обязан, он
меня из Разлива спас, когда сионист Юдения на Питер пер. Потом он полком
командовал против хана Колчака, комиссарил в Краснознаменной Чапаевской
дивизии имени Залезного Феникса, лично порубил шашкой десять... нет,
двадцать тысяч белогвардейского офицерья, узкоколейку БАМ в вечной
мерзлоте прорубил. Анкету его читали? Говорите правду - читали или нет? Не
слышу!
- Ознакомились, - пугливо высунулся чей-то голос.
- Ознакомились... - передразнил Чудесный Нацмен. - Сейчас я проверю.
Если вы ознакомились с анкетой, скажите мне: что он делал после
узкоколейки?.. А? В анкете написано.
Молчат Народные Совместители.
- А потом он в сыром подвале "Как раскололся стул" писал! - не на
шутку разозлился Чудесный Нацмен. - Сними-ка, Макар Егорьевич, с меня
шинель, что-то в пот бросило. Кто сказал это слово?
Молчат Совместители. Не знают: какое именно слово? В межнациональном
языке слов много...
- Кто сказал "ознакомились"? - настаивает Нацмен. - Пусть выйдет тот,
кто сказал это слово. Ему за это ничего не будет, я только на него
погляжу.
Молчат.
- Найди и шлепни. Чтобы впредь не обманывал, - приказывает Чудесный
Нацмен шоферу Гулько Макару Егорьевичу, который на заре века возил через
границу любовные записочки от экономиста Н.Ильина к Нессе Армаггедон.
Славное было времячко - пьянка, банка, охранка...
60. ВО ВЕСЬ СОВЕЩАТЕЛЬНЫЙ ГОЛОС
"Вот врет так врет! - премного удивляется Соцреализм-богатырь,
наблюдая, как шофер Гулько Макар Егорьевич, у которого рука на муху не
поднималась, тащит за шиворот к забору толстенького и усатенького
народного совместителя с совещательным голосом. - Знатно врет! Не рубал я
шашкой Юденича, не командовал чапаевской дивизией, с Колчаком водку не
пил!"
А Чудесный Нацмен будто мысли читает:
- Ничего, привыкай. Здесь у меня все врут в меру своих способностей.
Пусть, пускай врут. Минус на минус дает плюс, вранье на вранье - правду.
Правда всегда вылезет. Идем, Серафимович ты мой дорогой, купаться на озеро
Рица. Есть ТАКОЕ озеро. Надо с тобой о том о сем потолковать. А этих
козлов мы по дороге потеряем. Надоели. Может, расстрелять их всех к
чертовой матери? И новых набрать - от сохи и станка? Как ты думаешь?
- Не надо, пусть живут, - пугается Соцреализм.
- А ты добрый... Ну, как знаешь. Ладно, живите пока. И скажите ему
"спасибо".
- Спасибо! - во весь голос благодарят Народные Совместители.
Идут, значит, на озеро Рица, беседуют.
А шофер Гулько Макар Егорьевич, который экономиста Н.Ильина на заводе
Михельзона от файкиной отравленной пули прикрыл, заводит мотор черного
"ЗИСа" на полные обороты и не без удовольствия шлепает под забором
толстенького усатенького беднягу с совещательным голосом.
И правильно, поделом ему: не обманывай.
Нехорошо это.
Впредь не будешь обманывать.
61. НА ОЗЕРЕ РИЦА - ВАЖНЫЕ ЛИЦА
Пришли на озеро Рица по взлетной полосе для тяжелых бомбардировщиков,
замаскированной под обычное шоссе.
Суббота, 21 июня. За Полярным кругом в Туруханском ханстве еще зима,
а тут кусточки, пальмы, тропики - не хуже чем на острове Капри. Личный
пляж Чудесного Нацмена с искусственным подогревом обвит колючей
проволокой, за каждым кустом - охрана, на каждой пальме - по телефонисту,
и все прикидываются финиками. Ни души не видно на личном пляже Нацмена,
зато вокруг на берегу тьма народа, и народ непростой...
Слева лежит рать несметная - Народные Совместители от сохи и станка с
решающими голосами. Кроме уже названных дедушки Калининьша, маршала
Воромылова, машиниста Кагановера и Мыкиты-шахтера, ожидают здесь своей
участи богатыри без определенных занятий: Серб Молотов с чугунной
задницей, Мико Анастасов с зонтиком, бровеносный Ильин-второй, Андрей
Сусло, Антон Горемыко, примкнувший к ним Устин-кучер (номенклатурный
список можно продолжать до бесконечности) - несут свой крест, загорают,
ждут, куда пошлют.
Это свои. Они слева.
Справа отдыхают пламенные зарубежные совместители: Ультер Вальбрихт,
Янош Гуска, Гиря Кадар, Жорж Удеж, Теодор Живчик, Круиз Корвалол, Иржи
Хронникер, Николаша Кондуктореску, Штанислав Гомункул, Гротто Вротеволь,
Жан-Жак Дюпло, Ким Ирис Кин, де'Цибел и так далее - имя им "легион".
На женском пляже принимают воздушные ванны: Шура Коллон-Таль,
Вероника Фигвам, Анжелика Девиц, Васса Железнова, Крала Цепки, Жоржетта
Маршель (француженка), Пальмира Тольятти (италианка), Роза Лихтенштейн из
одноименного княжества и еще ровно 366 прехорошеньких подружек недавно
расстрелянного (шофером Гулько Макаром Егорьевичем, который, как известно,
мухи не обидит, но тут особый случай) полового маньяка Лаврика-Павлика,
собравшего этот гарем в расчете на каждый день високосного года - совсем
рехнулся, бедняга, на половой почве.
Ну и, конечно, творческий пляж для нудистов-писателей: дядя Степа
там, тетя Вера, Акын Бабаев, Расол с'Утраев, Левон Хвейхтхвангерр, Анри
Барбаросс, Пабло Нерыжий, Штефан Цвях, Теодор Цвайзер - строчат на пляже
собственные "Войны и миры" о триумфальном шествии Совместной Власти и ее
Чудесного Нацмена. Вот только жаль, что герр Уэллс померли и не приехали
через двадцать лет на открытие "Братской ГЭС".
62. "ПРИБЫЛ ИЗ ХЕРМАНИИ ПОСОЛ, СУКА, ПАДЛА,
ТРАХНУТЫЙ КОЗЕЛ" (Народная песня)
Но главные исторические события разворачиваются на том берегу озера
Рица - там уже третий день нудится от безделья дружественная ерманская
делегация родственной ТАКОЙ-ТО партии, и все ее члены почему-то начинаются
на "Г": Гнидлер, Гренинг, Греббельс и Гимлерд. А только что прибывший
посол Грыббентроп вот что докладывает:
- Что делать, партайгеноссе? Не идет Чертчилль на мирные переговоры с
Гессом.
- А какое сегодня число? - меланхолично спрашивает рельсканцлер
Гнидлер.
- 21 июня, суббота, - отвечает увешанный орденами пес-рыцарь Герман
Гренинг, рожу которого Пабло Пикассо разрисовал шпагой на студенческой
дуэли.
- Сегодня день переходит в ночь, - подсказывает агитатор и
пропагандист ТАКОЙ-ТО партии Греббельс. - К тому же у них Всесоюзный
субботник...
- А завтра - воскресенье, выходной день. В самый раз... -
подталкивает рельсканцлера в бок шеф Попопопо (Полиция по поддержанию
порядка - нечто вроде нашего Энкаведе) Генрих Гимлерд (некто вроде нашего
Лаврика-Павлика).
"Значит,
завтра
война,
значит,
завтра
в поход!"
- принимает историческое решение рельсканцлер Гнидлер.
Хорошо устроились, псы-рыцари - костерок, шашлычок, рыбалка. Шнапс
пьют, козла забивают, ожидают прибытия транспортного бомбардировщика
"юнкерса", чтобы смыться на Фридрихштрассе и совершить внезапное нападение
на дружелюбного и доверчивого Чудесного Нацмена. У них за Берлинской
стеной уже все подготовлено: гауляйтер Фонбок идет на Москву, гунн де'Риан
- на Питер, а фельдмаршал Раймонд Паулюс - на Киев. Все три
соловья-разбойника встречаются за Уралом в Нижнем Тагиле и - капут
Всея-Руси!
Таким вот Макаром.
Но погода пока, слава Богу, нелетная.
63. ЧЕГО ЖЕ ТЫ ХОЧЕШЬ, БЛИН?
- Красивые здесь места, люблю, - тем временем говорит Чудесный Нацмен
Соцреализму-богатырю. - Смотри: природа! Средняя полоса Всея-Руси. Родина.
Родился я здесь. Незаконно родился, как и ты. Детства не было, сразу
началась конспирация. В твоих глазах вопрос вижу: отец мой незаконный кто,
спрашиваешь?.. Помоги мне, Макар Егорьевич, шнурки завязать на плавках...
и ступай, ступай, нам поговорить надо... Тебе одному скажу по секрету:
Пржевальский мой отец. Великий путешественник, генерал-лейтенант
Пржевальский. Не веришь? Смотри - фас... Смотри - профиль... Похож? Похож!
Смотри, на том берегу - костерок, рыбалка... Живут же люди, и никакой тебе
политики. Уху едят. Запах какой, а?.. В этом озере чудовище водится -
лохнесский плезиозавр. Взят под государственную охрану. Снежный человек
здесь по ночам бродит, следы оставляет на пляже, сам видел. А кто он -
снежный человек? Наш непосредственный предок, неандерталец. Боюсь, как бы
телефонисты его не расстреляли. Люблю животный мир и наших
непосредственных предков. Свою родословную надо знать, мы не Иваны,
непомнящие родства... А до революции здесь тунгусский метеорит упал, прямо
в озеро. На дне лежит, а водолазы найти не могут. Хороший край. Идиллия,
утопия и аркадия. Рай земной. Но портят этот пейзаж турки с месхетинцами,
чечены с ингушами, ханты с мансами и татары с монголами. Поволжские немцы
с евреями все тут заполонили. Собрать бы их всех в теплушки да отправить в
Туруханское ханство, да вот руки до всего не доходят, габота у меня адски
тгудная, хочется людей гладить по головкам, а их надо бить, бить в могду
безжалостно! - вдруг заговорил Чудесный Нацмен голосом Кремлевского
Мечтателя.
Потом как-то по-детски беспомощно улыбнулся и повторил:
- Адски тгудная у меня габота.
"Опять брешет... - тоскливо удивляется Соцреализм - Спятил он, что
ли?.. Какая-такая средняя полоса?.. Неандертальцы?.. Метеориты?..
Пржевальский?.. Где тут плезиозавры?.. Где? Разве что телефонисты
подводную лодку в озеро Рица запустили..."
- Не веришь? - читает мысли Чудесный Нацмен. - Мне не веришь?
Неправильно делаешь. И я прежде никому не верил, ни единому слову, а потом
понял: неправильно делаю, нехорошо. Пусть люди врут, а им верить надо.
Верить! Доверять! И все тогда будет правдой, как учил меня экономист
Н.Ильин. Ты почему не раздеваешься? Смотри, день какой! 21-е июня, самый
длинный день в году. Последний нонешний денечек. Заболел, что ли?
- Плавки не захватил.
- Здесь можно и без плавок, никто не смотрит. А хочешь, Макар
Егорьевич твои плавки из Москвы самолетом доставит?
- Нету уже тех плавок. Сгорели.
- Что значит "нету"? Для ТАКОЙ партии "нету" не бывает. Если нужно -
все есть. Смотри...
Чудесный Нацмен щелкнул пальцами, и на пляже опять возник шофер Макар
Егорьевич, который экономисту Н.Ильину доставил в шушенскую ссылку целую
телегу книг профессора Карла Фридриксонна, - возник с плавками в одной
руке и с простреленной и обгоревшей амбарной книгой - в другой.
64. ЕЩЕ ОДИН ЗЛОБОДНЕВНЫЙ ВОПРОС: КТО НАПИСАЛ "ТИХИЙ ДОН"?
- Вот его плавки, - недовольно бурчит шофер Гулько Макар Егорьевич,
который для экономиста Н.Ильина после гражданской войны чайник водки на
пустой чайник со свистком у Сереги обменял, и показывает Чудесному Нацмену
самопальные плавки с серпом и молотом на левой ягодице и со
звездно-полосатым флагом - на правой.
- Это что? - удивляется плавкам Нацмен. - А, знаю! Встреча на Эльбе.
А это что? - спрашивает он, показывая на обгоревшую амбарную книгу. - Тоже
знаю. Это вещественное доказательство. Сжечь хотел, но не вышло - анекдоты
не горят. Значит, ты коллекционируешь антисовместные анекдоты? Нет?.. Как
"нет"?!.. Я же тебе объяснил - не люблю, когда обманывают! Нехорошо
обманывать!
Отступать некуда, надо врать.
- Я анекдоты не коллекционирую, - отвечает богатырь Соцреализм. - Я
их сам сочиняю.
Чудесный Нацмен перевернулся на спинку на подогретом песочке и стал
высматривать в небесах - не пролетит ли транспортный "юнкерс" за
дружественной ерманской делегацией? Но погода оставалась нелетной.
- Значит, это ты про меня анекдоты сочиняешь? - спросил он и дунул на
шофера Гулько Макара Егорьевича, который после освобождения крепостных
крестьян работал истопником в Симбирской гимназии при Керенском-старшем.
И Макар Егорьич опять исчез.
- А я ищу, ищу - кто это такой смелый про меня анекдоты сочиняет? И
никак не могу найти. Думал - фольклор, народное творчество... Вот он где,
сочинитель!
- Я не только анекдоты, - расхрабрился врать Соцреализм. - Я много
всего сочиняю.
- Ну, перечисли. Может быть, я читал. Я люблю буквы читать.
- Все сразу не вспомнить. "Чугунный поток" - я написал. А еще -
"Раствор". И "Краснодон" - тоже.
- Ты ври, да не завирайся, - погрозил пальцем Чудесный Нацмен. -
"Краснодон" написал Фадей Александров, Первый Совместитель Союза
Литераторов. Жаль, плохо врать умел. Врет и оглядывается. Я ему объясняю:
"Не умеешь, не берись!" А он себе пулю в лоб.
- Я за него батальные сцены писал, - настаивает Соцреализм.
- А "Хождение по кругу" кто написал?
- Я.
- Молодец - уверенно отвечаешь. А "Тихий Дон" кто написал? - спросил
Чудесный Нацмен, зловеще сверкнув янтарными глазами.
- В соавторстве с Шороховым. Я ему объяснил, как надо - мол, так и
так, а сам уехал в Одессу снимать кинофильм "Броненосец Потемкин".
- Ты у нас еще и кинорежиссер?!
- Я.
65. ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА
Чудесный Нацмен беспомощно огляделся по сторонам, разыскивая на пляже
шофера Гулько Макара Егорьевича, который на следующий день после
вооруженного восстания экономисту Н.Ильину вычистил ботинки до зеркального
блеска, а тот заглянул в них, обиделся и сказал: "Запомните, Макар
Егорьевич: мы - не рабы, рабы - не мы!", ботинки в тот день не надел и
пошел в Совместный Комитет в одних носках.
Шофер Гулько сразу и возник с махровым полотенцем в руках.
- Накинь-ка, Макар Егорьевич, на меня шинель - погода что-то
нелетная.
И шинель возникла.
- Шлепнул? - спрашивает Чудесный Нацмен, кутаясь в шинель.
- Ну, - с большим трудом отвечает молчаливый шофер Гулько, из
которого лишнего слова под пыткой не вытянуть, хоть режь.
- А ты расскажи, расскажи, Макар Егорьевич, как именно ты его
шлепнул? С подробностями. Мне все интересно.
- Ну... Завел мотор и шлепнул.
- А мотор зачем?
- Ну... Чтобы выстрела не было слышно.
- Постой, постой... - удивляется Чудесный Нацмен. - При чем тут
выстрел?.. Ничего не понимаю... Какой выстрел?.. Зачем выстрел?..
- Вы приказали, - отвечает шофер Гулько Макар Егорьевич, который свой
именной браунинг каждый день часовым маслом смазывал, как куранты, на
всякий случай.
- Что я тебе приказал?!
- Найти и шлепнуть.
- А ты что сделал?!
- Это самое.
- Ты что, межнациональный язык не понимаеш-шь?! - зашипел Чудесный
Нацмен, опять оглядываясь по сторонам и призывая Бога в свидетели. - Я
тебе приказал "шлепнуть", а ты что сделал?! Уголовник! Человека ни за что
убил! Что люди о нас подумают? Под суд пойдешь! Единственную жизнь у
человека отнял! Ты хоть знаешь фамилию кого застрелил?
- Жданова.
- Полюбуйтесь - Жданова застрелил! Кто теперь вместо Жданова будет
врать мне о журналах "Нева" и "Новый мир"? А если завтра - война? А? -
спросил Чудесный Нацмен, заглядывая в невинно-голубые глаза Соцреализма. -
А?
66. НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ
- Ты меня "Броненосцем "Потемкиным" наповал убил! - продолжал
Чудесный Нацмен, не дождавшись ответа на свое "а?". - Вот кто мне будет
врать вместо Жданова на идеологическом фронте - ты! Служебный "ЗИС",
кремлевский паек, персональный оклад. Говори "да", соглашайся. Раньше я
экономиста Н.Ильина не до конца понимал, а сейчас до конца понял. "Есть
ТАКАЯ партия!" - сказал экономист Н.Ильин. Помнишь?.. Зачем он это сказал?
А ЗАТЕМ. Что-то нужно было сказать, промолчать нельзя, а в голову после
пива ничего не лезет. Вот и сказанул. И что?.. А ничего. Сошло за первый
сорт. Непредсказуемость - вот смысл. Бог кидает кости. Немотивированность
поступков. Мотивированность непоступков. Сегодня мне кто-нибудь пакость
сделает - а я его награжу. Завтра мне кто-нибудь услугу окажет - а я его
на цугундер... Понял основополагающий метод ответов на больные вопросы
современности? Партия у нас какая? ТАКАЯ. Зачем? ЗАТЕМ. Куда? ВПЕРЕД.
Когда? ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ. Таким вот Макаром. Хочешь, сейчас этот метод на
Макаре Егорьевиче испробуем?
- Скажи мне, Макар Егорьевич, - продолжал Чудесный Нацмен, - нужен ли
нам строй цивилизованных кинооператоров? Нужен или не нужен? Не вороти
рыло... Попробуй, соври разок. Молчишь ты, Макар Егорьевич. Не умеешь
врать, не умеешь ставить вопросы ребром. Сколько раз я тебе объяснял, а ты
врать не научился. Неграмотный ты человек. Экономист Н.Ильин так сказал:
"Неграмотный человек - не человек". Вот потому ты за мной шинель таскаешь,
а не я за тобой. Ну, Бог с тобой!.. Сегодня какое июня? Двадцать первое?
Что за Черт - все двадцать первое и двадцать первое. Иди, Макар Егорьевич,
подготовься к тому, о чем нас Рикард Сорго вовремя предупредил. Почисть
мне назавтра хромовые сапоги и мундир, завтра великий день. Полотенце
оставь, я искупаюсь.
Чудесный Нацмен пошлепал себя по ляжкам, вбежал с разбегу в озеро
Рица, нырнул-вынырнул, пустил фонтан из моржовых усов и саженками поплыл
на середину озера.
67. СВЕРШИЛОСЬ!
Вот и сбылась судьба Соцреализма-богатыря...
"Свершилось! - как любил говаривать экономист Н.Ильин. - Чего еще
надо?"
- Довольны, Ваше Превосходительство? - спрашивает его шофер Гулько
Макар Егорьевич, который в историческую ночь с двадцать четвертого на
двадцать пятое отнес на почту срочную телеграмму экономиста Н.Ильина:
"ПРИЕЗЖАЕМ ЛЕНИНГРАД БРОНЕПОЕЗДОМ N12-22
ТАКОГО-ТО ВО СТОЛЬКО-ТО ТЧК
ПРОМЕДЛЕНИЕ СМЕРТИ ПОДОБНО ТЧК
ЦЕЛУЮ ТЧК ДУСЯ ТЧК"
Доволен ли?
- Нет ли у тебя, дядя, чего-нибудь перекусить? - отвечает
Соцреализм-богатырь. - Не завалялся ли у тебя какой-нибудь бутерброд с
ливерной колбасой?
- Бутерброд? - задумчиво переспрашивает шофер Гулько, который каждое
утро покупал экономисту Н.Ильину в киоске за свои денежки свежую газету
"Правда", а тот как всегда должок забывал отдать.
Переспросив это, Макар Егорьевич начинает перетряхивать одежду
Чудесного Нацмена - заглядывает в сапоги, выворачивает карманы галифе,
вытряхивает из рукава френча три потертые козырные карты профессора Карла
Фридриксонна и прячет себе в карман.
- Все, кажись... - озабоченно бормочет шофер Гулько, который
стеклянный гроб с телом экономиста Н.Ильина на собственном горбу тащил на
балкон Кшесинской (на шестой-то этаж!). - Что ты спросил? Повтори, у меня
с дореволюции с головой не в порядке.
- Пожрать, спрашиваю... - повторяет Соцреализм, ошарашенный таким
бесцеремонным обыском личных вещей Чудесного Нацмена.
- В машине сухарь с огурцом завалялся. Поесть некогда, - отвечает
Макар Егорьевич, который в шушенской ссылке выиграл у экономиста Н.Ильина
партию в стоклеточные шашки и всю жизнь с приятствием вспоминал об этом
событии.
С этими словами шофер Гулько, которого Лаврик-Павлик лично допрашивал
("Куда ты, Макар, телят гонял?" - но Макар никого не выдал), наставляет на
богатыря Соцреализма именной браунинг, тащит за шиворот к автомобилю,
бросает его на заднее сиденье "ЗИСа" и заводит кривой железякой мотор, под
звуки которого он сегодня не без удовольствия Жданова шлепнул.
68. Я - СЫН ТРУДОВОГО НАРОДА
- Теперь держись! Пора отсюдова когти рвать, здесь сейчас ТАКОЕ
начнется! - говорит шофер Гулько, под которого сам-друг Лаврик-Павлик
глубокую яму копал, да недовыкопал - не сделана еще Царь-Лопата, чтоб
Макару Егорьевичу яму выкопать. - Ключ на старт! От винта! Поехали!
Что-то у него с головой не в порядке.
Рванули с места на третьей скорости, прорвали "ЗИСом" колючую
проволоку и понеслись по взлетной полосе для тяжелых бомбардировщиков,
плавно переходящей в правительственное шоссе. За каждым кустом телефонисты
им честь отдают - думают, что сам Чудесный Нацмен на фронт собрался.
Ушли от погони, вроде.
Впрочем, никто и не гнался.
- Слухай, хлопец, сюда, - говорит Макар Егорьевич, которого заплечных
дел мастера в белых халатах однажды отправили в дурдом, но он с этапа
сбежал. - Слухай и запоминай. Если со мной что случится - передашь нашим
во 2-й таксопарк. Я - сын трудового народа. Ты - сын пролетарского
писателя. Значит, мы с тобой рабочий класс. А он - сын Пржевальского. Нам
с тобой нечего терять, кроме своих жизней, а сейчас жизнь у нас такая:
тикать как можно дальше от эпицентра. Ты жуй сухарь и огурцом закусывай...
Думаешь, Пржевальский куда поплыл? Купаться поплыл, думаешь? Не угадал. Он
вчера ерманцам в преферанс Расею продул, даже шулерские карты профессора
Карла Фридриксонна не помогли. Играть, дурак, не умеет. Не умеешь - не
садись! Ишь, гребет... Поплыл договариваться - к какому числу Москву
сдавать, где за Уралом провести демаркационную линию. Ну, ничего! Сейчас
МЫ их всех накроем, голубчиков!
Что-то с головой у него не того.
69. МЫ
- Кто это "МЫ", спрашиваешь? Отвечаю: мы, таксисты, передовой отряд
рабочего класса. Удивлен? Сам посуди: шахтеры - они под землей,
фабрично-заводские - те по цехам толкутся, а мы, таксисты - везде, вольный
народ, его наиболее свободные представители. Мы всех возим, на нас все
ездят - выходит, мы и есть та самая диктатура пролетариата, о
необходимости которой говорил экономист Н.Ильин. У нас в гараже сам
Стаканов работает, до пенсии дорабатывает, - зачинатель стакановского
движения. Значит, нам и карты в руки.
Теперь слушай дальше: в прошлом году везу я домой из Политбюро
пьяненького академика Йоффе, как вдруг он по-трезвому мне говорит:
"Макар Егорьевич, - говорит, - дело спешное. Передайте нашему
дорогому и чудесному Нацмену, что Ермания ни с того ни с сего засекретила
свой атомный проект, а моя тайная связь с фон Гондольвельзенбергером
прервалась. Передайте ему, он поймет."
Опять притворился пьяным, вошел в лифт, и с тех пор я академика Йоффе
не видел, а только слышал, что нашли его в ту ночь мертвым в шахте лифта.
А я прямиком поехал в гараж, вызвал в курилку Андрея Митрича
Сахаркова-Цукермана, слесаря, и Альберта Германовича Драйнштейна,
механика. Ребята, скажу тебе!.. Кулибины! Богатыри не мы! Придумали вдвоем
частную теорию относительности - Вселенная, говорят, расширяется, как
мыльный пузырь, братья-близнецы в разных системах отсчета времени никогда
не встретятся, а поезд движется по отношению к Земле точно так же, как
Земля по отношению к поезду! А?.. Проверили свою теорию в лучах Меркурия -
все сходится: Е = МЦквадрат! Стаканов, зачинатель стакановского движения,
им стакан поднес. Отправили эту формулу в патентное бюро, ждут... И
дождались: является в гараж майор-телефонист, собирает общее собрание 2-го
таксомоторного парка и заявляет: мол завелись тут среди вас
фундаменталисты-теоретики, враги всенародной собственности и Совместной
власти: говорят, что все относительно - отнес, унес, вынес... Каково?
Обсудить! Осудить!
Осудили Андрюху и Алика товарищеским судом на год принудительных
работ с перечислением зарплаты в фонд патентного бюро - спасибо, что не в
ГУЛАГ. Так вот, закуривают они "Беломорканал", а я говорю все как есть:
"Ермания засекретила свой атомный проект, академик Еффе найден
мертвым в собственной шахте лифта, а связь с фон Гондольвельзенбергером
прервана. Что будем делать?"
"А ты не знаешь? Писать письмо Президенту Северо-Американских
Штатов", - ответил Алик Драйнштейн. Плюнул, и окурок растер.
"Я - "за"!" - поддержал его Андрюша Сахарков-Цукерман.
Пошли в бытовку, уселись писать письмо:
"Дорогой Президент! Ермания засекретила свой атомный проект, как в
свое время братья Черепановы засекретили паровую машину. Имеющий уши - да
слышит. Умный - да поймет..."
Передали письмо с Чкаловым через Северный полюс, ждем ответа.
Приезжает Бернард Шоу, привозит ответ: Президент ни в какую - нет, мол,
средств: нужно строить заводы, делить уран-235, обогащать уран-237 и так
далее.
Хорошо. Уговорили Бернарда Шоу подождать, собрали с таксистов по
штуке, у Стаканова не было - за него дали, подкупили Президента рублем,
наняли лучших ядерщиков, все просчитали, провели испытания изделия, все
чин-чинарем - как вдруг Президент опять передумал: собрался сбрасывать
наше изделие на Японские острова!
Мы в крик, Стаканов громче всех: почему на японцев?! МЫ деньги
платили, мы для СЕБЯ заказывали, чтоб ИХ ВСЕХ одним махом накрыть на озере
Рица! Вчера - рано, завтра - поздно, значит - сегодня!.. А закончилось вот
чем... Гляди - летит! Летит!!! Получилось!!!..
...Высоко-высоко в безоблачном небе над озером Рица летела такая
долгожданная президентская "летающая крепость "Б-29" с изделием на
борту...
- Вспышка справа! Ложись головой к эпицентру! - заорал шофер Гулько,
когда в небе сверкнуло второе солнце...
70. КТО ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ ЭТОЙ ПОВЕСТИ?
Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра,
которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой ее? Все
хороши и все дурны.
Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого
старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и
будет прекрасен, - шофер Гулько Макар Егорьевич, председатель профсоюза
2-го таксомоторного парка, который 21-го июня Расею от войны спас.
НЕ БЫЛО ВОЙНЫ. ВСЕ СЧАСТЛИВО ЗАВЕРШИЛОСЬ.
С тех пор зажил народ под диктатурой таксистов.
Правят Расейю таксисты. Сидят, рулят. Куда хотят - туда и везут. И
никто им не указ. Хочу - везу, хочу - не везу. Хочешь - едь, хочешь - иди
пешком.
Чем плохо?
Хорошо!
А народ?
А что - "народ"?.. Народ - как народ. Народ, как всегда: голова два
уха. Народ таксистам на чай дает, а хлеб, молоко, масло, мясо и яйца
таксисты у народа покупают - так деньги и обращаются вокруг своей оси.
Ничего, жить можно.
ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ.
А через много-много лет отважные археологи, искавшие шахту
Мыкиты-шахтера, раскопали кратер озера Рица и нашли там Царь-Фонарь,
светившийся от радиации, чайник со свистком да простреленную амбарную
книгу с десятью тысячами политических анекдотов, оставшимися от
Соцреализма вместо "Войны и мира" на потеху всем временам и народам,
которые придут после нас.
Таким вот Макаром.
Репино - Комарово - Дубулты -
Малеевка - Переделкино - Ирпень -
Дурмень - Коктебель - Ялта -
Пицунда - озеро Рица.
21 июня, 23 ч. 59 м.
|
|