Владимир ШИНКАРЕВ
МИТЬКИ
Папуас из Гондураса
ДОМАШНИЙ ЕЖ
МАКСИМ  И  ФЕДОР, вещь в трех частях

                            Владимир ШИНКАРЕВ

                                  МИТЬКИ

                                    1

     Ниже приводятся начала  лексикона  и  правила  поведения  для  нового
массового молодежного движения вроде хиппи или панков. Участников движения
предлагаю называть митьками по имени основателя и классического образца  -
Дмитрия Шагина  (однако  образ  последнего  не  исчерпывается  содержанием
движения).
     Движение митьков обещает быть более органичным, нежели предшествующие
названные движения: под митька почти невозможно  подделаться,  не  являясь
им.  Митьки  одеваются  во  что  попало,  лучше  всего  в  стиле  битников
пятидесятых годов, но ни в коем случае не попсово.
     На лице митька  чередуются  два  аффектированно  поданных  выражения:
граничащая с идиотизмом  ласковость  и  сентиментальное  уныние.  Все  его
движения и интонации хоть и очень ласковы,  но  энергичны,  поэтому  митек
всегда кажется навеселе.
     Вообще всякое жизненное проявление митька максимально  выражено,  так
что   употребляемое   им   слово   или   выражение   может   звучать   как
нечленораздельный рев, при этом лицо его остается таким же умильным.
     Теоретически митек  -  высокоморальная  личность,  мировоззрение  его
тяготеет к формуле: "православие,  самодержавие,  народность".  Однако  на
практике он настолько легкомыслен, что может  показаться  лишенным  многих
моральных  устоев.  Однако  митек  никогда  не  прибегает  к  насилию,  не
причиняет людям сознательного зла и абсолютно неагрессивен.
     Митек  никогда  не  выразит  в   глаза   обидчику   негодования   или
неудовольствия по поводу причиненного  ему  зла.  Скорее  он  ласково,  но
горестно скажет: "Как же ты, братушка?...", однако за глаза он  по  поводу
каждого высказанного ему упрека будет чуть ли не со слезами говорить,  что
его "сВели с говном".
     Наиболее употребляемые слова и выражения (на основе словарного запаса
Дмитрия Шагина): ДЫК - слово, могущее заменить  практически  все  слова  и
выражения. "Дык" с восклицательной интонацией заменяет слова "как", "что",
"почему", "за что" и другие, но чаще служит обозначением упрека: мол,  как
же так?  Почему  же  так  обошлись  с  митьком?  "Дык"  с  восклицательной
интонацией   -   чаще   горделивая   самоуверенность,    может    выражать
предостережение или согласие со словами собеседника. "Дык" с многоточием -
извинение,  признание  в  совершенной  ошибке,  подлости  и   так   далее.
ЕЛКИ-ПАЛКИ (чаще "ну елки-палки", еще чаще  "ну  елы-палы")  -  второе  по
употребимости выражение. Выражает обиду,  сожаление,  восторг,  извинение,
страх,  радость,  гнев  и  другое.  Характерно  многократное   повторение.
Например, если митек ищет затерявшуюся вещь, он на всем протяжении поисков
чрезвычайно выразительно кричит: "Ну елы-палы! Ну елы-палы!"  Очень  часто
употребляется в комплексе с "дык". Двое митьков могут сколь угодно  долгое
время переговариваться:
     - Дык!
     - Ну елы-палы...
     - Дык!
     - Ну елы-палы...
     Такой разговор может означать многое. Например,  он  может  означать,
что  первый  митек  осведомляется  у  второго:  сколько  времени?   Второй
отвечает, что уже больше восьми и в магазин бежать поздно, на  что  первый
предлагает бежать в ресторан, а второй сетует на  нехватку  денег.  Однако
чаще такой разговор не выражает  ничего,  а  просто  является  заполнением
времени и самоутверждением митьков.
     С'ЕСТЬ  С  ГОВНОМ   (кого-либо)   -   обидеть,   упрекнуть.   Видимо,
сконцентрировано из выражений "смешать с говном" и "сВесть с кашей".
     ОТТЯГИВАТЬСЯ - заниматься чем-либо приятным, чтобы позабыть о тяготах
жизни митька; чаще всего означает "напиться".
     ОТТЯЖНИК - кто-либо, привлекший  внимание  митька,  например,  высоко
прыгнувший кот. Кстати, митьки чрезвычайно внимательны к животному миру  и
выражают свое внимание очень бурно.
     В ПОЛНЫЙ РОСТ - очень сильно. Например, оттянуться в  полный  рост  -
очень сильно напиться.
     УЛЕТ, УБОЙ, ОБСАД, КРУТНЯК - похвала, одобрение какого-либо  явления,
почти всегда употребляется с прилагательным "полный", например: "Портвяшок
- полный убой (улет, обсад, крутняк)!"
     ДУРИЛКА КАРТОННАЯ - ласковое обращение к собеседнику.
     МОЖНО ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ СПОКОЙНО? - предложение сделать  что-либо  или
негодование по поводу помехи сделать что-либо. Например: "Можно хоть раз в
жизни спокойно выпить (покурить, поссать, зашнуровать ботинки)?"
     ЗАПАДЛО -  ругательство,  чаще  обида  на  недостаточно  внимательное
обращение с митьком. Например: "Ты меня западло держишь".
     ЗАПОДЛИЦО - излишне тщательно (искусствоведческий термин).
     А-А-А-А-А! - часто  употребляемый  звук.  С  ласковой  или  горестной
интонацией - выражение небольшого упрека, с резкой, срывающейся на визг  и
крик - выражение одобрения.
     А ВОТ ТАК! - то же, что и восклицание "дык", но более торжествующее.
     При  дележе  чего-либо,  например,  при  разливании   бутылки   вина,
употребляются три выражения, соответствующие трем типам распределения вина
между митьком и его собутыльниками:
     РАЗДЕЛИТЬ ПОРОВНУ - вино разливается поровну.
     РАЗДЕЛИТЬ ПО-БРАТСКИ - митек выпивает большую часть.
     РАЗДЕЛИТЬ ПО-ХРИСТИАНСКИ - митек все выпивает сам.
     Высшее одобрение митек выражает так: рука  прикладывается  к  животу,
паху или бедру и митек, сжав кулак, мерно покачивает руку вверх и вниз; на
лице его в это время сияет неописуемый восторг. Митек  решается  на  такой
жест  только  в  крайних  случаях,  например,  при  прослушивании  записей
"Аквариума".
     Для митька характерно использование длинных  цитат  из  многосерийных
кинофильмов;  предпочитаются  цитаты,  имеющие  жалостливый  или  ласковый
характер, например: "Ваш благородие! А, ваш благородие! При мальчонке! При
мальчонке-то!  Ваш  благородие!"  Если  собеседник   митька   не   смотрел
цитируемый телефильм, он вряд ли поймет, какую мысль митек хотел выразить,
тем более что употребление цитаты редко бывает связано с  ранее  ведущимся
разговором. Особенно глубокое  переживание  митек  выражает  употреблением
цитаты: "Митька... Брат... Помирает... Ухи просит..."
     Если митек не  ведет  разговор  сам,  он  сопровождает  каждую  фразу
собеседника заливистым смехом, ударами по коленям или ляжкам и  выкриками:
"улет! Обсад!" или же, напротив, горестными  восклицаниями  "дык!  Как  же
так?...",  причем  выбор  одной  из  этих  двух  реакций  не   мотивирован
услышанным митьком.
     Обращение  митька   с   любым   встречным   характерно   чрезвычайной
доброжелательностью, он всех  называет  ласкательными  именами:  братками,
сестренками и так далее. Иногда это затрудняет собеседнику понимание того,
о  ком  идет  речь,  так  как  С.  Курехина  митек   обязательно   назовет
"корешком-курешком", а Б. Гребенщикова - "гребешочечком".
     При  встрече  даже  с  малознакомыми  людьми  обязателен  трехкратный
поцелуй, а при прощании митек сжимает человека в обВятия,  склоняется  ему
на плечо и долго стоит так с закрытыми глазами, как бы впав в медитацию.
     Круг  интересов  митька  довольно  разнообразен,  однако   обсуждение
интересующего предмета,  например,  произведения  живописи,  почти  всегда
ограничивается употреблением  выражений  "обсад",  "круто"  и  так  далее.
Высшую похвалу призведению живописи митек выражает восклицанием "А-а-а-а!"
и при этом делает руками такой жест, будто швыряет в стену комок грязи.
     К таким сенсационным явлениям в культурной жизни нашего  города,  как
выставки  Тутанхамона  или  Тиссен-Борнемиса,   митек   относится   строго
наплевательски.
     Митек любит самоутверждать себя в общении с людьми, не участвующими в
движении митьков.  Вот,  например,  обычный  телефонный  разговор  Дмитрия
Шагина и Александра Флоренского.
     ФЛОРЕНСКИЙ (снимая трубку): Слушаю.
     ШАГИН (после долгой паузы  и  нечленораздельного  хрипа,  горестно  и
неуверенно): ...Шурка?... Шурочек...
     ФЛОРЕНСКИЙ: Здравствуй, Митя.
     ШАГИН  (ласково):  Шуреночек...  Шурка...  А-аа...  (после  паузы,  с
тревогой) Как ты?! Ну как ты там?!
     ФЛОРЕНСКИЙ: Ничего, вот Кузя ко мне зашел.
     ШАГИН (с неизВяснимой нежностью  к  малознакомому  ему  Кузе):  Кузя!
Кузюнчик... Кузярушка у тебя там сидит... (пауза) С Кузенькой сидите?
     ФЛОРЕНСКИЙ (с раздражением): Да.
     ШАГИН: А-а-а-а... Оттягиваетесь, значит,  с  Кузенькой,  да?  (пауза)
(неожиданно с надрывом) А сестренка?! Сестренка-то где моя?!
     ФЛОРЕНСКИЙ (с некоторой неприязнью, догадываясь, что имеется  в  виду
его жена Ольга Флоренская): Какая сестренка?
     ШАГИН: Одна сестренка у меня - Оленька...
     ФЛОРЕНСКИЙ: Оля на работе.
     ШАГИН: Оленька... (глубоко серьезно, как бы  открывая  важную  тайну)
Ведь она сестренка мне...
     ФЛОРЕНСКИЙ: Митя, ты чего звонишь-то?
     ШАГИН: Дык! Елы-палы! Дык! Елы-палы... Дык! Елы-палы...
     ФЛОРЕНСКИЙ (с раздражением): Митя, ну хватит тебе!
     ШАГИН (ласково, укоризненно): Шуренок, елки-палки... Дурилка ты...
     ФЛОРЕНСКИЙ (с нескрываемым раздражением): Хватит!
     ШАГИН (с надрывом): Шурка! Браток! Ведь ты браток мне! Братушка!  Как
же ты так?... С братком своим!...
     Флоренский  в  сердцах  брякает   трубку.   Дмитрий   Шагин   глубоко
удовлетворен разговором.
     Как и всякий правофланговый активист массового молодежного  движения,
Дмитрий Шагин терпит конфликт с обществом.  Вообще  любой  митек,  как  ни
странно, редко бывает доволен  обстоятельствами  своей  жизни.  Про  любой
положительный факт в жизни других людей он ласково, но с  большой  горечью
говорит: "А одним судьба -  карамелька,  а  другим  -  сплошные  муки...",
естественно, разумея мучеником себя.
     Действительно, нельзя не предупредить, что участие в движении митьков
причиняет подвижнику некоторые неудобства.
     Рассудите сами: какой же выдержкой должна обладать жена митька, чтобы
не пилить и не попрекать последнего в нежелании делать  что-либо,  точнее,
самое неприятное заключается в том, что митек  с  готовностью  берется  за
любые поручения, но обязательно саботирует их. На все упреки в свой  адрес
митек  ангельски  улыбается,  слабо  шепча  жене: "Сестренка! Сестренка ты
моя!...  Дык!  Елки-палки!  Дык!"  В  ответ на самые сильные обвинения  он
резонно возражает:  "Где же ты найдешь такое золото,  как я,  да еще чтобы
что-нибудь делал?"
     Иной раз митек берет на себя явно авантюрные обязательства, например,
самому произвести ремонт квартиры. В этом случае он зовет себе  на  помощь
нескольких других митьков, и они устраивают в комнате, предназначенной для
ремонта, запой, дабы оттянуться от  судьбы,  полной  одними  муками.  Если
настойчивые усилия многих людей действительно вынудят митька приступить  к
ремонту, комната в самом скором времени приобретает вид мрачного застенка:
последующие усилия митька оказывают на  комнату  воздействие,  аналогичное
взрыву там снаряда крупного калибра.
     Дмитрий Шагин, прослушав этот очерк, был скорее обижен, чем  польщен,
и заявил, что хватит есть его с говном, елки-палки - не пора ли что-нибудь
хорошее сказать, например, упомянуть про отличную живопись Дмитрия Шагина.
Что ж, так и напишем: у Дмитрия Шагина отличная живопись (что, собственно,
не имеет никакого отношения к движению митьков), но и  все  вышеизложенное
рисует глубоко положительного героя, вставшего во главе движения отнюдь не
бессознательно.
     Движение митьков развивает и углубляет тип "симпатичного шалопая",  а
это, может быть, самый наш обаятельный национальный тип, -  кроме,  разве,
святого.

                                    2

     Нет, я не все сказал: мне что-то не по себе:  боюсь,  меня  превратно
поняли. Читают этот рассказ со смехом, хлопают себя по коленям и ляжкам  -
и все?
     В рассказе нет никакой насмешки, а если есть усмешка, то добрая.
     Но действительно, местами меня можно заподозрить в  намерении  сВесть
митьков с говном.
     А теперь вот что я вам скажу:  единственное,  в  чем  можно  обвинить
митьков, так это в том, что они  слишком  щедро  используют  выразительные
средства. Да в одном митьковском "елы-палы" размах, градация -  от  легкой
романтической грусти до душераздирающего бешенства -  куда  круче,  чем  в
сборнике стихотворений любого из этих серьезных мерзавцев!
     Недоброжелатели движения скажут, что все это наиграно.
     Даже если это так - а это не так - то и в этом  случае  не  столь  уж
виноват митек, художник поведения в мире, где  все  -  только  разводы  на
покрывале Майи...
     Движение митьков глубоко гуманистично. Вот, например, одно из любимых
выражений Дмитрия Шагина:
     СТОЯТЬ!  (имеется  в  виду  -  стоять   насмерть)   -   произносится,
естественно, очень экспрессивно и несколько зловеще -  как  правило,  это,
конечно, призыв поддержать митька в его начинаниях; но  и  сам  Митька  не
знает, сколько раз мне помогало это зловещее "стоять!"
     Да много раз бывало, что  митек  оказывается  единственным,  от  кого
добьешься сочувствия: оказываешься хоть на минуту оберегаемым  ласковостью
и энергией митька.
     Лексикон, или, если так можно выразиться, сленг  митьков  изумительно
красноречив и  понятен  каждому  без  предварительной  подготовки.  Взять,
например, внешне маловразумительное слово:
     ОППАНЬКИ! - описание поразившего митька действия.  Само  действие  не
называется прямо, но слушатель без труда угадывает, если он уж  не  совсем
тупой, что именно имеется в виду, например: "Наливаю я себе полный  стакан
"Земфиры", а Флореныч, гад - оппаньки его!"
     К слову пришлось:  вот  поучительный  пример  стоически-эпикурейского
восприятия действительности митьками. Обычно митек по  недостатку  средств
употребляет  самую  отвратительную  бормотуху,  вроде  той  же  "Земфиры".
Тщательно ознакомившись с  этикеткой  и  с  удовлетворением  отметив,  что
бормотуха,  конечно  же,  выработана  из  лучших   сортов   винограда   по
оригинальной технологии, он залпом  выпивает  стакан  этого  тошнотворного
напитка и с радостным изумлением констатирует: "Вот это вино!"
     Не следует думать, что митек не замечает  настоящего  качества  этого
вина: нет, но уж коли от него не уйдешь, надо не хаять, а радоваться  ему.
Сделайте комплимент самой некрасивой женщине -  и  она  уже  всегда  будет
привлекательнее.
     Нет,  это  даже  не  стоически-эпикурейское  восприятие,  это   Макар
Иванович Долгорукий и старец Зосима!
     И еще, добавил  Генри  Дэвид  Торо:  "Мудрецы  всегда  жили  проще  и
скуднее,   чем   бедняки.   Нельзя   быть   беспристрастным   наблюдателем
человеческой  жизни  иначе,  как  с  позиций,  которые   мы   назвали   бы
добровольной бедностью. Живя в роскоши, ничего не создашь, кроме предметов
роскоши, будь то в сельском хозяйстве, литературе или искусстве!"
     Читатель! Пусть тебе не импонирует движение митьков - но тут  уже  не
шутки, прислушайся к этим золотым словам!
     Митькам этого доказывать не надо. Митек, конечно же,  зарабатывает  в
месяц не более 70 рублей в своей котельной  (сутки  через  семь),  где  он
пальцем о палец не ударяет, ибо неприхотлив: он, например, может  месяцами
питаться только плавлеными сырками, считая этот продукт вкусным,  полезным
и экономичным, не говоря уже о том,  что  его  потребление  не  связано  с
затратой времени на приготовление.
     Правда, я слышал об одном  митьке,  который  затрачивал  сравнительно
долгое время на приготовление пищи, зато делал это впрок, на месяц вперед.
Этот митек покупал 3 килограмма зельца (копеек  по  30  за  килограмм),  4
буханки хлеба, две пачки маргарина для сытости, тщательно перемешивая  эти
продукты в тазу, варил и закатывал в десятилитровую бутыль. Таким образом,
питание на месяц обходилось примерно в три  рубля  плюс  большая  экономия
времени.
     Полагаю, что за одно только решение продовольственной  проблемы  этот
митек должен занять достойное место в антологии кинизма.
     Впрочем, признаюсь, что на халяву митек лопает, как Гаргантюа.
     Одно только может выбить митька из седла: измена делу митьков, и даже
не измена, а отказ кого-либо от почетного звания участника этого движения.
     Мне хочется описать один такой драматический эпизод.
     Как-то раз  я,  Дмитрий  Шагин  и  Андрей  Филиппов  (Фил)  сидели  и
обсуждали вопросы художественной фотографии.
     - А хорошо бы,  -  задушевно  сказал  Митька,  -  собрать  всех  нас,
митьков, одеть в тельняшки (я так  и  не  понял,  почему  в  тельняшки)  и
сфотографироваться. Чтобы все были - я; ты, Володька; ты, Фил...
     - Но ведь я же не митек, - необдуманно заметил Фил.
     Митька выронил стакан, как громом пораженный:
     - Как не митек?!!
     Он не мог опомниться; так на любящего супруга действует  известие  об
измене жены.
     - Я браток тебе, браток,  -  попытался  оправдаться  Фил,  видя,  что
натворил. Какое же это было слабое утешение! - любящего супруга больше  не
утешили слова жены, что они "могут остаться друзьями".
     - Так что же... Я только один митек, и вс е... Дык... Убил  ты  меня,
Фил, убил! - вскричал Митька, рванув рубаху на груди.
     - Нет, я наверное, митек, - бледнея, прошептал Фил.
     Митька, не слушая оправданий, сполз с дивана  на  пол  и,  неподвижно
глядя в одну точку, проговорил:
     - А ведь это... Ты, Мирон... Павла убил!
     Фил в недоумении смотрел на Митьку. Тот продолжал:
     - Откуда ты?... Да с чего ты взяла? А... Ты  фитилек-то...  Прикрути!
Коптит! Вот такая вот чертовина. Сам я Павла не видал. Но ты, Оксана... Не
надейся. Казак один... Зарубал его! Шашкой, напополам!
     Фил в глубоком раскаянии повернулся ко мне и взмолился:
     - Ну Володька, Володька! Скажи ему, что я митек!
     Митька невидящим взглядом скользнул по нам и заявил:
     - Володенька! Володенька, отзовись! А,  дурилка  картонная,  баба-то,
она сердцем видит...
     - Митька, брось! - вмешался в разговор я. - Давай я тебе налью.
     - Митька... Брат... Помирает... - ответил Митька, - ухи... Просит...
     Затем  Митька  посмотрел  на  нас  на  миг  прояснившимся  взором   и
решительно рявкнул:
     - Граждане бандиты! Вы окружены, выходи по одному и бросай оружие  на
снег! Кто это там гавкает? С тобой,  свинья,  говорит  капитан  Жеглов!  А
мусорка вашего мне на сВедение отдашь? Дырку от бублика ты получишь, а  не
Шарапова!
     Нет сил продолжать описание этой душераздирающей сцены.
     Относительно  Фила  следует  признать,  что  впоследствии  он  вполне
исправил  свою,  чтобы  не  выразиться  хуже,  оплошность,  и  даже   внес
значительный вклад в общую теорию движения митьков. Так, он  разработал  и
мастерски исполняет сложный ритуал приветствия митьков.
     Вот краткое описание ритуала.
     Один митек звонит по телефону другому и договаривается о  немедленной
встрече (митек с трудом может планировать свое время на  более  длительный
срок). В назначенный час  он  входит  в  дом  другого  митька  и  начинает
исполнение ритуала: вбежав и найдя глазами  этого  другого  митька,  он  в
невыразимом волнении широко разевает рот, прислоняется к стене и  медленно
оседает на пол. Другой митек в это время хлопает себя по коленям, вздымает
и бессильно опускает руки, отворачивается и бьет себя по голове, будто  бы
пытаясь отрезвиться от невероятного потрясения.
     После этого первый митек срывающимся голосом кричит:
     - Браток! Митька! - и кидается в обВятия другого  митька,  однако  по
пути как бы теряет ориентировку и, бесцельно хватая  руками  пространство,
роняет расположенную в доме  мебель.  Другой  митек  закатывает  глаза  и,
обхватив голову руками, трясет ее с намерением избавиться от наваждения.
     Хорошо, если при ритуале приветствия присутствуют  статисты,  которые
должны хватать митьков за руки, не давая им обняться слишком быстро или не
совершить над собой грех смертоубийства.
     Если статистов нет, первый  митек  продолжает  шарить  по  комнате  в
поисках стоящего перед ним в столбняке второго митька (как  ведьма  вокруг
Хомы Брута) до тех пор, пока не зацепится о труднопередвигаемый предмет  и
не рухнет на пол.
     Эта часть ритуала выглядит особенно торжественно.  В  падении  должен
быть отчетливый оттенок отречения от встречи; митек этим  падением  должен
выразить,  что  его  нервная  система   не   выдерживает   перегрузки   от
волнительности встречи и отказывает.
     Отмечу, что Фил мастерски и не без самопожертвования  исполняет  этот
финал ритуала - он падает с оглушительным грохотом (как говорят спортсмены
- не "группируясь") и без видимого усилия может  непоправимо  сломать  всю
мебель, оказавшуюся в поле его действия.
     Продолжая тему вклада Фила в движение митьков, опишу  такой  типичный
случай.
     Рано утром после четырехдневного запоя в мастерской  Флоренского  Фил
выходит в булочную за четвертушкой хлеба. Изнемогший от  запоя  Флоренский
берет с него нерушимую клятву не приносить с  собой  ни  капли  спиртного;
впрочем, денег у Фила нет и на маленькую кружку пива, не  говоря  уже  про
ранний час, так что это предупреждение звучит чисто умозрительно.
     Через пятнадцать минут Фил звонится обратно. Открыв  дверь  и  увидев
характерное оживление  на  лице  Фила,  Флоренский  чувствует  неладное  и
устраивает последнему тщательный  обыск.  Фил  охотно  подчиняется  этому,
поднимает руки  и  поворачивается  вокруг  оси,  предоставляя  возможность
проверить содержимое всех запазух, карманов и голенищ.  Найдя  четвертушку
хлеба и убедившись в отсутствии бутылки, Флоренский  облегченно  вздыхает,
впускает Фила в мастерскую и идет на кухню ставить чайник.
     Вернувшись, он застает  Фила  перед  несколькими  фугасами  "Агдама",
причем один из них уже откупорен и почат.  На  лице  Фила  сияет  ласковая
укоризна: ну что ж ты сердишься, братушка? Сам видишь - теперь уже  ничего
не поделаешь...
     Отмечу, что способ приятно провести время  в  доме,  где  не  выносят
употребления спиртных напитков, был  изобретен  Дмитрием  Шагиным.  Способ
прост и изящен.
     Подойдя  к  двери  этой  ("образцовой  культуры  быта")  квартиры   и
позвонившись, Дмитрий Шагин выхватывает бутылку бормотухи  и  стремительно
вливает ее в себя "винтом" за то время, пока хозяин идет открывать  дверь.
Входящий Митька еще абсолютно трезв. Видя это,  хозяин  радушно  встречает
его, усаживает за стол и потчует чаем.
     Однако,  не  успев  размешать  сахар,  Митька  явственно  косеет.  На
изумление хозяина он с гордостью отвечает:
     - А вот так! Элементарно, Ватсон, дурилка картонная!
     На упреки  в  свой  адрес  он  отвечает  ласковым  смехом,  а  угрозы
игнорирует.
     Естественно, что этот изящный способ  требует  некоторой  сноровки  и
силы духа.
     Этот случай - типичный пример того, как митек достает людей.
     ДОСТАТЬ (кого-либо) - довести человека  до  раздражения,  негодования
или белого каления (вышеприведенный телефонный разговор  Д.  Шагина  и  А.
Флоренского - классический пример доставания). Как мы  видим,  доставанием
митек преподносит человеку поучительный и  запоминающийся  урок  выдержки,
терпения и христианского смирения.
     Впрочем, я только что допустил  неточность  -  в  отличии  от  других
митьков Дмитрий Шагин никогда не употребляет цитаты "Элементарно, Ватсон!"
     Этот факт очень важен, так как  явственно  доказывает,  что  движение
митьков  вовсе  не  предполагает  обезлички  и  унификации   выразительных
средств: будучи митьком,  ты  вовсе  не  должен  мимикрировать  к  Дмитрию
Шагину.
     Справедливости ради все же отмечу единственный замеченный мной случай
стремления Митьки  к  внешней  атрибутике  и  унификации.  Дмитрий  Шагин,
естественно, носит бороду. Ласковые,  но  настойчивые  уговоры  Митьки  не
заставили некоторых его знакомых митьков (особенно тех, у кого  борода  не
растет) последовать его примеру. Не помогли и ссылки  на  то,  что  бороду
носили  такие  высокочтимые  митьками  люди,  как  Пушкин,   Лермонтов   и
Достоевский, а вот такой гад, как Альфред де Мюссэ -  так  тот,  наоборот,
бороды не носил.
     Тогда  Дмитрий  Шагин  после   длительных   изысканий   обнаружил   и
распропагандировал следующее постановление из "Деяний  стоглавого  собора"
1500 года:
     "Творящий брадобритие ненавидим от Бога,  создавшего  нас  по  Образу
Своему. Аще кто бороду бреет и преставится тако - не достоит над ним пети,
ни просфоры, ни свечи по нем  в  церковь  не  приносити,  с  неверными  да
причтется".
     Однако мне не хочется  верить,  что  этот  единичный  пример  тактики
запугивания свидетельствует о проявлении  деспотических  черт  в  личности
лидера движения.
     К  высоким  достоинствам  митьков  следует  отнести   и   беззаветную
преданность движению. Митек, не задумываясь, будет поступать в ущерб себе,
лишь бы не изменить своему кредо.
     Например, представьте себе такую  печальную  умозрительную  ситуацию:
митек заводит себе любовницу и впервые ложится с ней в постель (прошу жену
Дмитрия Шагина учесть, что я имею в виду абстрактного митька).
     Допустим, что застенчивый от природы митек просит любовницу  потушить
свет. Нет ни малейшего сомнения, что свою просьбу он сформулирует так:
     - Ты... Фитилек-то... Прикрути! Коптит!
     Эту  фразу  он  сопроводит  характерными   ужимками   отвратительного
персонажа телефильма "Адьютант его превосходительства".
     Нетрудно понять, что это  высказывание  вряд  ли  произведет  на  его
любовницу благоприятное впечатление, если, конечно, она сама  не  является
участницей движения митьков. В этом случае она мгновенно откликнется:
     - А ведь это... Ты, Мирон...  Павла  убил!  -  и  далее  по  сценарию
телефильма.
     Вот так-то. Опять повторю -  если  ты  не  митек,  то  фиг  под  него
подделаешься. Да и себе дороже.

                          3. МИТЬКИ И КУЛЬТУРА

                                                Явишася некто, их же никто
                                           добре ясно не весть, кто суть и
                                      отколе идут и что язык их и котораго
                                           племени суть и что вера их."
                                               (Новгородская летопись XIII
                                                   века о татаро-монголах)

     Слова, вынесенные в  эпиграф,  точно  передают  печальное  положение,
сопутствующее  движению   митьков.   Общество   впитывает   отрывочные   и
недостоверные сведения о  движении  так  жадно,  как  раскаленная  пустыня
впитывает струйку воды, но все, конечно, не может насытиться.
     Вот в последнее время много говорят о митьковской культуре, дык а как
вкусить ее плодов?
     Поток лишней информации обволакивает мир, а золотая струя митьковской
культуры еле мерцает. (Немудрено, что стиснув зубы, за перо берутся  такие
далекие от литературы лица, как А.Флоренский и Фил - лишь  бы  не  иссякла
эта струя!)
     Дмитрий Шагин, который после опубликования первых сведений о  митьках
ходил именинником и даже обещал ставить мне каждый день по бутылке, теперь
приуныл: митьковская культура, виляя справа налево, оторвалась  от  своего
лидера и блуждает  в  потемках...  Появились  молодые  митьки,  уже  и  не
слышавшие про зачинателя движения.
     Однажды, теплой  белой  ночью,  мимо  Дмитрия  Шагина  прошла  группа
молодых людей, размахивая цитатниками (!) и скандирующая: "Мы  митьки!  Мы
митьки!" Как же полна была чаша горечи,  которую  пришлось  испить  лидеру
движения, когда он увидел в ушах этих, так называемых, митьков  "плейеры",
а на ногах - кроссовки!
     Не  каждый  новообращенный  может  отказаться  от  попсового  шмотья,
нажитого в домитьковские времена, появилась даже формула,  митьковская  по
букве, но не по духу: кто носит "Адидас", тому любая лялька даст!
     Но это все же не важно, настоящий митек и  амуницию  в  стиле  Дэвида
Бауи  сможет  носить  как  рваный   ватник.   Нужно,   пожалуй,   изменить
формулировку: митек одевается во что  попало,  но  ни  в  коем  случае  не
производит впечатление попсово одетого человека.
     Однако, вернемся к наболевшему вопросу о культуре.
     Нижеприведенные  очерки  не  дадут  конкретного  описания  вкусов   и
привязанностей митьков - это сделано в работе А.Флоренского (см. Реферат в
IV части). Я попытаюсь только дать общие понятия о митьковской культуре  и
указать направление дальнейших исследований.

                           МИТЬКОВСКИЕ ЦИТАТНИКИ

     Я с удовлетворением воспринял известие о  появлении  первых,  видимо,
рукописных, митьковских цитатников.
     Время требует от нас призадуматься об общих принципах  издания  таких
цитатников.
     Чтобы выполнить свою важную функцию -  быть  предметом,  удобным  для
размахивания - цитатник должен издаваться в приятном оформлении, небольшом
формате, обВем его не должен превышать одной-двух тысяч  страниц,  поэтому
целесообразно печатать его мелким шрифтом на рисовой бумаге.
     Цитатник,  как  это  видно  из   наименования,   является   собранием
употребляемых митьками цитат из телефильмов, кинофильмов, романов,  газет,
эстрадных представлений, опер, балетов и т.д.
     Классификация цитат может быть различной:
     - по алфавиту (Например, буква А: "А мусорка вашего мне  на  сВедение
отдашь?")
     - по первоисточнику (Например, названия  разделов:  телефильм  "Место
встречи  изменить  нельзя",  опера   "Повесть   о   настоящем   человеке",
стихотворение "Бедный Икарушка" и т.п.)
     - по эмоции, выражаемой  цитатой  (Например,  раздел  "решительность"
"Надо вынимать Фокса с кича, - иначе всем нам кранты!", или,  из  того  же
раздела: "Это я  убил  тогда  старуху-процентщицу  и  сестру  ее  Лизавету
топором и ограбил!")
     ОбВем издания вынуждает к  краткости.  Вот  как  я  представляю  себе
статью из цитатника по первоисточнику:  например,  раздел  "Место  встречи
изменить нельзя". КТО ЭТО ТАМ ГАВКАЕТ? - С ТОБОЙ, СВИНЬЯ, ГОВОРИТ  КАПИТАН
ЖЕГЛОВ. - Цитата произносится одним лицом, не выражает отчетливой  эмоции,
служит для самоутверждения и заполнения времени.
     От некоторых  митьков,  особенно  зарубежных,  не  знакомых  с  нашей
отечественной  телеклассикой,   можно   услышать   сетования   по   поводу
непонятности  цитат,  например,  вышеприведенной,  даже   для   участников
движения.
     Встает вопрос: не стоит ли в цитатнике кратко указывать ситуацию, при
которой  произносится  цитата?  Ответ:   во-первых,   митьковские   цитаты
достаточно выразительны и без комментариев, так как употребляются не  ради
назидательности, а из чистого искусства; а во-вторых, место  для  подобных
обВяснений, конечно, не в маленьких цитатниках, а  в  Большой  Митьковской
Энциклопедии.
     Вот как я  представляю  себе  статью  о  вышеприведенной  цитате  там
(разумеется, в сокращении):
     КТО ЭТО ТАМ ГАВКАЕТ?
     - С ТОБОЙ, СВИНЬЯ, ГОВОРИТ КАПИТАН ЖЕГЛОВ.
     Цитата  составная,  состоит  из  двух  реплик.   Назначение   цитаты:
доставание (см.  Статью  "христианское  смирение")  Происхождение  цитаты:
пятая серия телефильма "Место встречи изменить нельзя" (см. Статью  "Место
встречи   изменить   нельзя").   Экспозиция    произнесения    цитаты    в
первоисточнике:
     Жеглов  (см.  Статью  "Жеглов")   заловил   Горбатого   (см.   Статью
"Горбатый") в подвале и говорит в рупор (см. Статью "Матюгальник"),  чтобы
тот выходил.
     ГОРБАТЫЙ (из подвала): Кто это там гавкает?
     ЖЕГЛОВ (в рупор): С тобой, свинья, говорит капитан Жеглов!
     Область применения цитаты: цитата не имеет  выраженной  эмоциональной
окраски, но убедительно звучит в  телефонном  разговоре.  Например:  митек
звонит абоненту,
     АБОНЕНТ: Алло?
     МИТЕК: Кто это там гавкает?
     АБОНЕНТ (обиженно): А кто это звонит?
     МИТЕК (победно): С тобой, свинья, говорит капитан Жеглов!
     С достоинством произнесенная цитата в большинстве случаев  произведет
на абонента желаемый эффект.
     Цитата уместна  в  разговоре  с  соседом  по  коммунальной  квартире,
украсит она и праздничный стол.
     Митьку-абитуриенту  можно  посоветовать  произнести   ее   во   время
собеседования с преподавательским составом (по тому же типу, например:
     ПРОФЕССОР: Здравствуйте, молодой человек!
     МИТЕК: Кто это там гавкает?
     ПРОФЕССОР: Что вы себе позволяете, молодой человек!
     МИТЕК: С тобой, свинья, говорит капитан Жеглов!)
     Митек-студент, имея зычный голос, оживит этой цитатой скучную лекцию,
митек-служащий с ее помощью сделает более  непринужденными,  как  правило,
натянутые отношения с начальством.

                       НОВОЕ В КУЛЬТУРЕ РЕЧИ МИТЬКОВ

     О новых направлениях в лексике митьков можно  сказать  немногое,  ибо
она развивается столь стремительно, что мудрено предугадать.
     Как мы знаем, для речи митьков характерно  употребление  ласкательных
окончаний и мощный драматизм. Первый фактор помогает  избежать  сухости  и
суровости, второй - ханжеского, елейного  оттенка  речи  в  стиле  Иудушки
Головлева.
     Не   так   давно   ласкательные   окончания   употреблялись    только
применительно к существительным и прилагательным, например:
     - Где оттягивался вчера?
     - В паркушке Победушки.
     Или, поскольку речь идет о культуре:
     - Какой фестивальный фильм убойнее?
     - "Гибелюшечка боженек" Висконтьюшки (Здесь  восхищает  смелая  ломка
общего угрожающего смысла названия фильма).
     Однако, язык митьков, как и было сказано, не стоит на месте. Недавно,
на вопрос, какой фестивальный  фильм  самый  улетный  (читатель,  полагаю,
догадывается о тонком различии между "улетом", "обсадом" и т.д.),  Дмитрий
Шагин дал ответ: "А кораблюшечка-то, плыветушки".  (Попутно  отметим,  как
приятен  здесь  "кораблюшечка"  вместо   набившего   оскомину   банального
"кораблика").
     Итак, ласкательные окончания появились также  у  глаголов,  причем  у
всех глаголов (из предистории  митьковской  лексики:  А  не  пора  ли  нам
спатеньки? Другого примера уже, пожалуй, и нет)
     Можно смело предсказать, что вскоре ласкательные  окончания  появятся
также у местоимений, деепричастий и герундиев.
     Мощный  драматизм  речи  митьков  достигается  перманентно  надрывной
интонацией, частым употреблением абстрактно-жалостливых баек  (см.  Раздел
"О трагическом у митьков") и  специфическим  понятием  о  долге  -  скорее
трансцендентном, чем реальном.
     Митек не  выполняет  взятых  на  себя  обязательств,  чего  от  него,
впрочем, уже и не ждут, но считает важным исполнение невысказанных желаний
(ведь так и надо в любви - а митьки всех любят). Так как окружающим трудно
не только выполнить, но  и  догадаться  об  этих  желаниях,  обида  митька
накапливается и драматизм речи возрастает.
     Например: митек просыпается с похмелья один.  Ему  жарко  и  муторно,
хочется, чтобы кто-нибудь зашел в  гости  и  рзвлек  его  -  но  никто  не
приходит,  не  приносит  ему  пивка.  Потерявший  терпение  митек   звонит
приятелю, кандидатуру которого  он  считает  подходящей  для  сегодняшнего
гостя:
     - За что?! За что ты меня так?!
     - А что? - пугается приятель.
     - А что... - горько усмехается митек, - да ладно... Нет, все  ж  таки
скажи, только одно скажи - за что ты со мной так?!  Пусть,  пусть  я  гад,
западло - но так! Так-то за что меня! Я что - убил кого-нибудь? Ограбил?
     - Митя? Да что случилось?!
     - А ты не знаешь, что случилось?
     - Не знаю...
     - Почему же ты не мог один - один только разочек в жизни! -  спокойно
придти в гости?!

                          О ТРАГИЧЕСКОМ У МИТЬКОВ

     Есть такие старые, навсегда  закрывшиеся  пивные  ларьки.  Наметанный
глаз еще различит вокруг них следы недавнего оживления: слежавшиеся пласты
окурков, там-сям  пятна  металлических  и  пластмассовых  пробок,  осколки
зеленого стекла. Но сквозь  плотно  утрамбованную  почву  уже  пробивается
трава, черная пыль лежит на прилавке ларька, стекла разбиты, оттуда  разит
мочой.
     И часто можно увидеть, как утром к этой могилке ларька по одному,  по
двое или по трое приходят некрасиво, неряшливо одетые люди и  долго  стоят
здесь. Это в основном пожилые люди. ("Брали Берлин! - со  слезами  говорит
митек-рассказчик, - А такой как Дэвид Бауи - нет! Он не  придет  к  такому
ларьку!").
     -  Или  нет!  -  с  ходу  перестраивает  повествование   Д.Шагин   (а
рассказывает именно он), - это бы еще полбеды! Ларечки-то... Еще  открыты!
Только в них теперь... Квас, а не пиво!
     И вот приходят так... Постоят...  Один  к  ларьку  подойдет,  возьмет
кружечку... Кваса! Со вздохом посмотрит на нее (Митька,  изображая  все  в
лицах, смотрит на воображаемую кружку как очень грустный  баран  на  новые
ворота), отопьет от нее...  Поставит  обратно...  Вздохнет...  Подойдет  к
своим товарищам...
     - А чего они стоят? Курят?
     - Просто стоят! Ну, подойдет так...
     - Чего они собираются-то? Разговаривают?
     - Да нет! Молча! Молча стоят! Один только подойдет к ларечку, возьмет
кваса, посмотрит так...

                       ОБ ЭПИЧЕСКОМ У МИТЬКОВ

                                            Митьки уже потому победят, что
                                           они никого не хотят победить...
                                           Они  всегда  будут в говнище, в
                                           проигрыше...  (шепотом). И этим
                                           они завоюют мир."
                                                (Из разговора с Д.Шагиным)

     Гете и Жан-Поль высказывали мнение, что  эпическое  -  противоположно
комическому. Устное творчество митьков не только опровергает  это  мнение,
но и доказывает обратное. Как  высокий  образец  эпического  у  митьков  я
приведу анекдот.
     Каждое слово, интонация, пауза и жест в этом шедевре  отшлифовано  на
общих собраниях и сВездах митьков, где этот анекдот повторялся  бессчетно,
неизменно вызывал восторг, переходящий в сдавленные рыдания и клятвы  быть
верным делу митьков по гроб.
     Итак: плывет океанский лайнер. Вдруг капитан с  капитанского  мостика
кричит в матюгальник:
     - Женщина за бортом! Кто спасет женщину?
     Молчание. На палубу выходит американец. Белые шорты,  белая  майка  с
надписью "Майами бич".
     - Я спасу женщину!
     Одним взмахом, пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и  майку,
остается в плавках стального цвета.
     Корабль затаив дыхание, смотрит.
     Американец, поигрывая бронзовым телом, подходит к  борту,  грациозно,
не касаясь перил, перелетает их и входит в воду без брызг, без  шума,  без
всплеска!
     Международным брассом мощно рассекает волны, плывет спасать  женщину,
но!... Не доплыв десяти метров... Тонет!
     Капитан в матюгальник:
     - Женщина за бортом! Кто спасет женщину?
     Молчание. На палубу выходит француз. Голубые шорты, голубая  майка  с
надписью "Лямур-тужур".
     - Я спасу женщину!
     Одним взмахом пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и майку  и
остается в плавках с попугайчиками.
     Корабль, затаив дыхание, смотрит.
     Француз подходит к борту, как птица, перелетает перила, входит в воду
прыжком три с половиной оборота без единого всплеска!
     Международным баттерфляем плывет спасать женщину,  но!...  Не  доплыв
пяти метров... Тонет!
     Капитан в матюгальник срывающимся голосом:
     - Женщина за бортом! Кто спасет женщину?
     Молчание. Вдруг дверь каптерки открывается, на  палубу,  сморкаясь  и
харкая, вылезает русский. В рваном, промасленом ватничке, штаны на коленях
пузырем.
     - Где тут? Какая баба?
     Расстегивает  единственную  пуговицу  на  ширинке,  штаны  падают  на
палубу. Снимает ватник и  тельняшку,  кепочку  аккуратно  положил  сверху,
остается в одних семейных трусах до колен.
     Поеживаясь, хватается за перила, переваливается за борт,  смотрит  на
воду: и с хаканьем, с шумом, с брызгами солдатиком прыгает  в  воду,  и...
Сразу тонет.
     Таков полный  канонический  текст  этого  анекдота.  Рассказывая  его
непосвященным, митек вынужден слегка комментировать, так,  описывая  выход
американца и француза, митек, не скрывая своего восхищения, прибавляет: "В
общем, Дэвид Бауи! Гад такой!", а  когда  на  палубе  появляется  русский,
митек заговорщически прибавляет: "Митек!"
     Кстати, этот анекдот вполне может служить  эпиграфом  к  капитальному
труду "Митьки и Дэвид Бауи".

                  О НЕКОТОРЫХ ПРОТИВНИКАХ МИТЬКОВСКОЙ КУЛЬТУРЫ

                                            Митьки уже потому победят, что
                                           они никого не хотят победить...
                                           Они  всегда  будут в говнище, в
                                           проигрыше...  (шепотом). И этим
                                           они завоюют мир."
                                                (Из разговора с Д.Шагиным)

     Будем глядеть правде в лицо: культура митьков  имела  и  будет  иметь
противников. Я имею ввиду не  противников  по  невежеству  или  недостатку
гуманизма, и не тех торопыг, что не могут вынести доставучесть  митька.  Я
имею в виду злого и умного врага, культурного противника.
     Вот книга (которую я  давно,  как  и  подобает,  пропил)  Константина
Леонтьева - "О стиле романов графа Толстого".
     Есть в ней мысли и о стиле романов, и о Толстом, но главная тема этой
книги - беспощадная, не на  жизнь,  а  на  смерть,  борьба  с  митьковской
культурой.
     Я не  имею  возможности  прямо  цитировать  эту  книгу,  но  страх  и
растерянность  известного  реакционера  XIX  века   перед   пробуждающейся
митьковской культурой, хорошо запомнились мне.
     Есть в русской литературе, писал он, какая-то  тенденция  к  осмеянию
своего героя. Если в англоязычной литературе все говорится  как  есть,  во
французской - преувеличенно, то в русской - грубо и принижено.
     Если английскому автору нужно описать, например, страх  в  герое,  он
так прямо и напишет: "Джон испугался  и  пошел  домой".  Француз  напишет:
"Альфред затрепетал. Смертельная бледность покрыла его прекрасное лицо"  и
т.д. А русский автор скажет: "Ваня сдрейфил (лучше даже - приссал) и попер
домой".
     Реакционному философу нельзя отказать в наблюдательности, расстановка
сил для него  ясна:  на  палубу  выходит  американец,  на  палубу  выходит
француз, из каптерки вылезает русский. Но отнестись к ним философски он не
в силах: одобряя сухую пустоту англичанина, он  смеется  над  французом  и
презирает русского.
     Митек же, приводя свой куда более отточенный и  изящный  анекдот,  не
скрывает своего восхищения  и  американцем,  и  французом,  и  хоть  самим
К.Леонтьевым, которому явно не хватает гуманизма и христианского смирения.
     Далее, язвительный философ  через  столетие  прямо  протягивает  руку
присяжным критикам "Литературной  газеты",  угрюмо  жалуясь  на  неизящных
персонажей русской литературы, которые  постоянно  "подходят  к  буфету  и
хлопают рюмку очищенной, а если (вот знаменательное признание) герой после
этого ласково осклабится, то доверие читателя обеспечено".
     Горький сарказм ядовитого мыслителя здесь неуместен и просто жалок  -
он недоволен,  что  читатель  сделал  свой  выбор  и  его  доверие  отдано
достойнейшему - митькам, а не К.Леонтьеву!
     Не злись, К.Леонтьев, - ты победил - ведь митьки-то никого  не  хотят
победить, они всегда будут в говнище, в проигрыше...

               ПОЧЕМУ МИТЬКОВСКАЯ КУЛЬТУРА ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПОКА
                         НЕ ИДЕТ СЕМИМИЛЬНЫМИ ШАГАМИ

     А потому что некогда...  На  общих  собраниях  и  сВездах  у  митьков
остается очень мало времени для разработки своей культуры.
     Митьки - очень добрые,  им  не  жалко  друг  для  друга  и  последней
рубашки, но одно непреодолимое  антагонистическое  противоречие  раздирает
их: им жалко друг для друга алкогольных напитков.
     Каждый митек настолько уверен в своем  праве  выпить  гораздо  больше
своих собутыльников, что даже  не  замечает  и  отрицает  эту  митьковскую
черту. (Примечательно, что формула, описывающая это явление, была  найдена
не в среде митьков, а зарубежным обозревателем движения: "Митек  не  любит
пить в одиночестве, но митек любит пить один при многих свидетелях".)
     Представим себе собрание трех митьков: А, В и С.
     (Эти имена и события вымышлены и всякое сходство с  действительностью
является чистой случайностью).
     Все эти трое митьков принесли по бутылке  бормотухи,  каждый  достоин
равной доли - но каждый расчитывает  на  большее.  Исходя  из  этого,  они
единодушны в решении пить не  из  стаканов,  а  из  горла  -  ведь  каждый
надеется, что его глоток - больше. Митьки  садятся  за  стол,  готовясь  к
длительному и вдумчивому разговору, должному  двинуть  вперед  митьковскую
культуру.
     А (открывая бутылку): Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина.  (пьет
из бутылки).
     В: Стой! Ты что, обалдел?
     С: Вот гад!
     А: Чего, чего? Тут мало и было! (отмечает пальцем,  сколько,  по  его
мнению, было в непочатой бутылке).
     С: Что ж нам, полбутылки продавали?
     В: (берет у А бутылку и пьет).
     С: Куда? А я?
     В: (с обиженным видом отдает бутылку.
     С горько смотрит на В и бутылку).
     А: Вон сколько выжрал! А я только приложился!
     С: (пьет. А молча хватает бутылку и, выламывая  у  С  зубы,  рвет  на
себя).
     С: Ну что за дела?! Я только глоточек и сделал!
     В: Он,  гад  так  пасть  разработал,  что  за  глоточек  всю  бутылку
выжирает!
     А: Гад! Мы только попробовали, а ты... Ну, я тогда уж допиваю (пьет).
     В: Елы-палы! За что, за что так? Ты же два раза пил, а мы по одному?!
     А: (довольно утираясь) И я один раз пил, и гораздо меньше вас выпил.
     В: Ты же начинал!
     А: Не фига. С начинал.
     В: Гады вы! Ну уж следующую бутылку я один пью (открывает  бутылку  и
пьет).
     С: Куда?! Да что вы, совсем уже оборзели? Я больше всех вина принес и
еще ни разу почти не выпил?
     В: (передавая ему бутылку): На, пей. Первую бутылку один почти выпил,
так пей и вторую! У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а  С  -
жирует!
     А: (в слезах): Так мне что - уходить?! Одни, без меня управитесь?!
     С: (отдавая ему бутылку): На, пей, если Бога не боишься. Бог-то есть!
Он-то знает, как ты нас обжираешь!
     В: (наблюдая за тем, как А пьет): Нет, я вижу, не верит он в Бога! Но
ничего, отплачутся ему наши слезки!
     И так далее до конца собрания.
     Пример, разумеется, абстрактен и показывает только тему борьбы  -  на
самом деле ни один из моих знакомых митьков не бывает так топорен и груб в
достижении своей цели - каждый из митьков  имеет  свой  комплекс  методов,
которые  в  ходе  соперничества  шлифуются  и  совершенствуются.  Из  трех
настоящих митьков - сумевший выпить больше добился  заслуженной  победы  в
честной и равной борьбе.
     И методы этой борьбы - органичная часть митьковской культуры.

            4. РЕФЕРАТ ПО СТАТЬЕ А.ФЛОРЕНСКОГО МИТЬКИ И КУЛЬТУРА"

     Работа А.Флоренского, как и другие известные  мне  труды  о  митьках,
начинается с безудержного восхваления движения.
     Кратко перечислив ряд  социалистических  и  капиталистических  стран,
вовлеченных в движение митьков, автор подробно останавливается на вкладе в
дело  митьков  И.А.Кирилловой  (то  один,   то   два   рубля   на   пропой
А.Флоренскому). После этого вступления, которое можно считать посвящением,
автор переходит к теме своей работы.
     Первый раздел - митьки и  живопись.  Поставив  этот  сложный  вопрос,
Флоренский сразу отделяет  "митьковскую  живопись"  от  живописи  "любимой
митьками", очевидно, следует понимать  индивидуальные  и  групповые  вкусы
отдельных митьков. Один из самых любимых  художников  всех  известных  мне
митьков - Сезанн. Является ли он митьковым художником в том же смысле, что
и бесспорно митьковый, но не любимый митьками Перов? Вопрос этот сложен  и
относится к культуре в целом).
     Флоренский  перечисляет   ряд   кристально-митьковских   произведений
отечественной  живописи,  митьковость  которых  бесспорна  уже  исходя  из
названий: "Бобыль-гитарист",  "Рыболов  или  охота  пуще  неволи",  "Всюду
жизнь", "Чаепитие в  Мытищах",  "Приезд  гувернанток  в  купеческий  дом",
"Последний кабак у заставы" и т.д. (Ценнейшей частью работы  А.Флоренского
являются факсимильные копии с наиболее митьковских произведений живописи.)
     Покончив с  бесспорным  вкладом  передвижников  в  культуру  митьков,
Флоренский оказывается в некоторой растерянности - о чем же еще сказать?
     Живописная чистоплотность мешает ему приступить к  восхвалению  таких
произведений, как, например, "Опять двойка", поэтому напрашивается  вывод,
что кроме чисто митьковых данных, митьковая живопись  должна  быть  еще  и
хорошей.
     Автор переходит к разбору западноевропейской жвописи, который у  него
занимает несколько строк:
     "В западноевропейском искусстве митьковых  картин  так  немного,  что
можно было бы считать, что их там нет вообще..."
     (Западноевропейские митьки рискуют оказаться лишенными всяких корней,
но Флоренский великодушен):
     "...если бы самая митьковская картина в мире  не  принадлежала  кисти
западноевропейского художника - Питера Брейгеля Старшего. Да,  да,  именно
"Падение Икара".
     Далее А.Флоренский предоставляет слово Д.Шагину:
     "Шурка! Вот, значит,  как...  Солнышко  светит,  всякая  тварь  живая
оттягивается. (Митька рассказывает так, будто говорит о событии,  которому
5 минут назад был очевидцем, - Ну, и? - спросил я, - ты  к  чему  это?)  -
Дык...  Шуренок...   Птички,   звери...   Пахарь   со   своей   лошадушкой
оттягивается, а у Икарушки-то... У Икарушки одни только ножки торчат!"
     Митька вскоре  даже  написал  стихотворение  об  этом  несправедливом
событии. Конец его я привожу по памяти:
               ... И одни только голые ножки
               торчат из холодной зеленой воды".
     Точности ради должен сказать, что Митька написал не стихотворение,  а
поэму (по его определению) "Бедный  Икарушка".  Вот  полный  текст  поэмы,
который Флоренскому, без сомнения, следовало привести полностью:

                        БЕДНЫЙ ИКАРУШКА

                     У Икарушки бедного
                     Только бледные ножки торчат
                     Из холодной зеленой воды.

     Это  замечательное  хокку   теперь   является   наиболее   цитируемым
митьковским произведением. Так, на вопрос: "Как  дела?",  следует  типовой
ответ: "Только ножки торчат".  Желая  побольше  уязвить  выпившего  больше
собутыльника, Д.Шагин говорит: "У Икарушки бедного только ножки торчат,  а
Флореныч, гад, - жирует!"
     (Эта  фраза  примечательна  тем,  что  составлена  из   двух   цитат,
занимающих два первых  места  в  хит-параде  цитат,  полный  текст  второй
цитаты: "У Васи Векшина две сестренки  маленькие  остались,  а  бандиты  -
жируют!" ("Место встречи изменить нельзя").
     Второй раздел труда А.Флоренского - митьки и  музыка.  Здесь  позиция
автора почти бесспорна, и уместно передать слово ему:
     "Митьки любят музыку,  вернее,  песни,  преимущественно  жалостливые,
причем собственно музыкальная часть не играет  роли.  Идеалом  митьковской
песни навсегда остается:

               У кошки четыре ноги.
               Позади у нее длинный хвост.
               Но ты трогать ее не моги
               За ее малый рост, малый рост.

     Качество всех прочих песен определяется, пожалуй, близостью  к  этому
эталону.
     Митьки охотно слушают передачи "Песня-85", близки им и  такие  песни,
как "Окурочек" и "По шпалам, бля, по шпалам!"  в  исполнении  Дины  Верни;
важным компонентом митьковских песен является возможность хорового  пения,
поэтому такие произведения известного митьковского  музыканта  В.Цоя,  как
"Еще только без десяти девять часов!" неизменно  вызывают  восторг  митька
(точнее,  восторг  вызывает  то  место  песни,  где  митек,   опережая   и
перекрикивая солиста, имеет возможность орать припев).
     При всем уважении к эстрадной музыке, даже первосортные вещи  "Битлз"
митек не предпочитает таким песням, как "Жил в Одессе парень-паренек", или
той песне без названия, где повествуется, как преуспевающий герой

               Пьяный и в своей машине
               Со своей красоткой Зиной
               Навернулся с Крымского моста.

     Для многих митьков еще большую ценность представляют советские  песни
военных лет, например "На поле танки грохотали", не  является  исключением
любовь и к песням с малороссийским уклоном:

               Дождичком умытый,
               Я лежу убытый.

     Конечно, трудно перечислить все направления любимой митьками  музыки,
но странно, что А.Флоренский не счел обязательным упомянуть музыку  группы
"Аквариум", представляющую митьку, например, Д.Шагину, лучшую (как это  ни
кажется  странным)  возможность  для  хорового   пения   и   жестикуляции,
граничащей с эпилепсическим припадком. Впрочем, Д.Шагин предпочитает  даже
не хоровое, а сольное исполнение песен Б.Гребенщикова  (сольное  в  смысле
исполнения самим Д.Шагиным, что является для окружающих отличным тренингом
христианского смирения).
     Митьки любят и джаз, и классическую музыку.  Любовь  (впрочем,  чисто
теоретическая) Д.Шагина к Моцарту  заслуживает  почтения.  Однажды  я  был
свидетелем таких слов, сказанных Митькой начинающему  зарубежному  митьку:
"Ничего, у вас, немцев, тоже были  хорошие  композиторы.  Бах  был,  потом
этот... Бетховен, Моцарт... Хотя, нет, Моцарт был русским". Даже произнося
покровительственно-утешительную  речь,  Митька  пожалел   отдать   Моцарта
немцам!
     Впрочем, во многих из этих случаев речь идет не только о "митьковской
музыке", но и о "музыке, любимой митьками". Этот нюанс учтен  в  следующем
разделе труда А.Флоренского  -  митьки  и  литература.  Не  касаясь  круга
литературных интересов отдельных митьков, ибо он очень разнообразен, автор
указывает на  вершины  собственно  митьковской  литературы.  Это  Зощенко,
прежде всего - "Рассказы о Ленине", поваренная книга  Е.Молоховец  (раздел
"Водки разные"), рассказы Н.Лескова, винные этикетки и т. д.
     Флоренский ограничивается перечислением, не вдаваясь  в  рассмотрение
истоков и направлений митьковской  литературы,  видимо,  предоставляя  эту
благодарную задачу последующим исследователям. Так же поступлю и я, указав
лишь  на  книгу,  должную  стать   настольной   для   каждого   митька   -
"Антон-горемыка".
     На   литературе   Флоренский   обрывает   свое   повествование,    не
соблазнившись даже замечательной  темой  "Митьки  и  кино",  зато  отметив
весомый вклад митьков в развитие отечественного плавания.

             РЕФЕРАТ ПО СТАТЬЕ А.ФИЛИППОВА "МИТЬКИ И СЕСТРЕНКИ"

     После нескольких абзацев безудержного восхваления движения митьков А.
Филиппов берет быка за рога и выдвигает свой главный тезис:
     "Относительно такого важного общечеловеческого вопроса, как отношение
мужчин и женщин, хочется сказать сразу:  кроме  физиологического  различия
полов у митьков нет ничего  общего  с  общечеловеческим  пониманием  этого
вопроса".
     Будучи  несколько   обескуражен   этой   фразой,   я   обратился   за
разВяснениями к А.Филиппову, но после разВяснения так и не  понял,  откуда
же в таком случае у митьков берутся дети, и где же, в таком случае, сам А.
Филиппов шатается по ночам.
     "Как только митек скатывается  на  общечеловеческое  понимание  этого
вопроса, он перестает  быть  митьком,  бывший  митек  начинает  есть  всех
братков с говном и пропадает неизвестно где, - где, без сомнения, жирует".
     После этого предупреждения в  стиле  Саваноролы  Фил  оставляет  свой
грозный тон и начинает задушевное повествование о близких ему вещах.
     "Женщины (это  слово  в  лексиконе  митьков  отсутствует)  делятся  в
понимании митьков на две категории: девки и сестренки".
     (Замечу, что слово  "женщина"  действительно  напрочь  отсутствует  в
лексиконе Фила, он пишет это незнакомое ему слово так: "Женьщина").
     Первый раздел - девки.
     "Под девками, - сразу оговаривается автор,  -  отнюдь  не  понимается
известный образ поведения, ничего обидного в этом определении нет".
     Метко   приведенное,   видимо,   фольклорное   четверостишие,   сразу
определяет и отношение митьков к девкам, и обычный круг забот и  интересов
митька, и идеальный способ его существования:

               "Выйду за деревню,
                Гляну на село:
                Девки гуляют,
                И мне весело!"

     Далее следует строгое определение девок:
     "К девкам относятся лица женского пола от 10 до  50  лет,  привлекшие
внимание митька и доставившие ему поверхностное удовольствие своим внешним
видом или поведением (в этом смысле девки подобны коту-оттяжнику в I части
"Митьков"). В единственном числе слово "девки" почти не употребляется, как
в силу стадного поведения обВектов, так и в силу того, что митек в связи с
дефицитом времени предпочитает общаться с несколькими девками сразу".
     Последующие рассуждения А.Филиппова показывают, что под "доставлением
поверхностного удовольствия" он понимает только одно: процесс  совместного
алкогольного  опьянения.  Основательное  знание   темы   помогает   автору
нарисовать (не без цели саморекламы) поистине за душу хватающую картину.
     С каким-то разбойничьим восторгом автор постоянно поминает  "бисерные
кошелечки" девок, опустошаемые А.Филипповым во имя движения.  Разухабистые
сцены распития  "дамского  вина".  ("Дамским  вином,  -  поясняет  Фил,  -
является любое вино, выпиваемое вместе  с  девками  за  их  счет")  уводят
автора все дальше от надрывной ноты, открывшей  его  труд.  Митьки  в  его
описании начинают походить на веселых, бесшабашных  ребят,  вроде  панков,
любителей выпить и погулять.
     Я пишу эти строки поздним вечером на троллейбусной остановке, а рядом
веселится такая вот компания.  Они  агрессивно  хохочут,  плюются  во  все
стороны, пьют из горла, обижают прохожих... Не  митьки  это,  нет!  Митьки
стояли бы тихонько, плевали себе  под  ноги,  переговаривались  печальными
голосами, только изредка повышая их при передаче друг другу бутылки, и это
митьков бы обижали прохожие.
     Впрочем, я невольно перегибаю палку в другую  сторону  -  лик  митька
разнообразен: это Гамлет, Антон-горемыка и Фальстаф в одном лице.
     А.Филиппов раздел "Митьки и девки" посвящает одной, более близкой ему
ипостаси митька - оттяжке, но последняя фраза раздела показывает и  другую
сторону медали:
     "Митек, что ни оттягивается, то  мучается,  а  что  ни  мучается,  то
оттягивается. Чтобы спастись от мук, он прибегает к оттяжкам, принимая  во
имя их еще большие муки, а следовательно, стараясь унять их  еще  большими
оттяжками и т.д."
     Второй раздел труда - сестренки.
     "В отличие от девок, сестренка - это подруга митька,  делящая  с  ним
многие муки и оттяжки (но далеко не все).  Кроме  этого  сестренка  должна
разделять  взгляды  митька,  таким  образом,  она   является   уже   почти
полноправной участницей движения.
     Существует единственный путь обращения девок в сестренки  -  оттяжка.
Девки (чаще всего обращение  происходит  скопом)  должны  устроить  митьку
достойную оттяжку, да не одну. Затем девчоночки  сдают  экзамен,  то  есть
очередную оттяжку митька устраивают  в  присутствии  других,  необращенных
девок, прославляя при этом движение митьков.
     Если у сторонних девок пробудился живой  интерес  к  митькам,  и  они
своими бисерными кошелечками примут активное участие  в  оттяжке,  экзамен
можно считать сданным".
     В этом определении сестренок (которое вряд ли  получит  признание  со
стороны эмансипированных сестренок) переходную стадию от девки к сестренке
Фил обозначает как "девчоночку". Однако, это вряд ли правомерно.  Наиболее
меткое определение "девчоночки" принадлежит самому Филиппову:
     "Девчоночка - промежуточное название  девки,  употребляемое  лишь  во
время стояния с ней в очереди (самостоятельного значения не имеет)".
     Приведу-ка я весь оставшийся текст  раздела  целиком,  уже  не  много
осталось:
     "Сестренки в награду, как знак  принадлежности  к  высшей  категории,
получают любовь и уважение митька, а иногда и почетные титулы: "одна ты  у
меня сестренка", "любимая"  или  "единственная"  сестренка  (  эти  титулы
употребляются по отношению  к  трем  разным  сестренкам).  По  неизвестным
причинам - самое распространенное имя для  сестренок  -  Оленька.  Феномен
этот необВясним, но почти у каждого митька есть сестренка Оленька, имеющая
один из трех титулов".
     Спорным моментом  этого  в  целом  содержательного  раздела  является
антифеминистский настрой,  помешавший  автору  заметить  такой  любопытный
нюанс: высшим сестреночным титулом после "одной ты у  меня",  "любимой"  и
"единственной" является...  "братушка"!,  что,  казалось  бы  подтверждает
подчиненное по  отношению  к  митьку  положение  остальных  сестренок.  Но
любопытно, что сестренка называет митька (удостоившего ее высшим  титулом)
..."сестренкой"!
     Вряд ли можно так безоговорочно принять суеверный тезис о  сестренках
Оленьках, хотя их действительно  навалом,  и  среди  них  есть  даже  жены
митьков (жены митьков тоже могут добиться титула "сестренка", но  им  это,
конечно, труднее...)
     Последний раздел работы Фила имеет интригующее, обеспечивающее  успех
у читательской массы, название: "Митьки и секс".
     Раздел краток. Вот он:
     "Митьки не сексуальны".
     После  этих  справедливых  слов  А.Филиппов,   видимо,   устыдившись,
откладывает перо, даже не поставив точки.
     Попробую расшифровать эту фразу, связанную с тезисом,  обВявленным  в
начале труда.
     Многие люди,  но  особенно  митьки,  стремятся  к  экстремальности  в
отношениях друг с другом. Экстремальные же  отношения  мужчины  и  женщины
почти  неизбежно  проходят  сексуальную  фазу  и  тем  самым  оканчиваются
женитьбами, трагедиями и т.п. Если бы митек относился к  своим  сестренкам
как к сексуальным обВектам, то это неизбежно похоронило  бы  все  движение
митьков лавиной женитьб, трагедий, мордобоев и т.д.
     Поэтому-то  экстремальность  в  отношениях  с  "любимой"   сестренкой
ознаменуется тем, что  митек  обВявляет  ее  "братушкой",  а  свое  либидо
переносит на что-нибудь другое - хотя бы на "бисерные кошелечки".

                           5. ЭТИКА МИТЬКОВ

                                                 Тебе теперь весело только
                                              с твоими митьками погаными!"
                                                    (из разговора с женой)

     Вон как оно  получается!  Массовое!  Молодежное  движение,  и  вдруг:
"Митьки не  сексуальны".  Да  на  хрена,  спрашивается,  нужно  нам  такое
массовое молодежное движение, кто в него пойдет?
     Прошлой зимой по телевидению с закономерным успехом  демонстрировался
телефильм "Милый друг" по Мопассану, фильм абсолютно митьковский, ни одной
цитаты из него не выжать и даже в пример неловко приводить.
     Мне довелось (или лучше  сказать,  посчастливилось)  смотреть  его  с
Дмитрием  Шагиным.  Не  буду  скрывать:  Митька  смотрел   телефильм   без
напускного равнодушия, не  хулил  его  за  полное  отсутствие  митьковских
данных  и  проявлял,  скорее,  восторженность   и   радостное   изумление.
Комментарии его  были  даже  оживленнее,  чем  при  просмотре  митьковской
классики.
     - Во! Еще одна лялька! Сейчас  он  ее  покроет!  Гляди,  гляди...  Ты
гляди. Гляди... Ну, точно! Покрыл!
     Это   веселье   резко   контрастировало   с   холодностью   и   плохо
замаскированной завистью остальной аудитории, которая не могла отнестись к
персонажам  столь  отстраненно.  Митька  воспринимал  любовные  похождения
героев телефильма как забавное поведение экзотических зверюшек (характерно
в связи с этим использование животноводческого термина "покрыл").
     ПОКРЫТЬ (кого-либо) - Оплодотворить (о животных; спец.)
     С таким же любопытством и восторгом Митька наблюдал бы, например,  за
необыкновенной  способностью  слона  сВесть  за  раз  несколько  центнеров
капусты.
     - Во! Еще один качан берет! Сейчас он его сВест! Ты  гляди,  гляди...
Ну точно! СВел!
     Да и у кого  эта  способность  слона-оттяжника  не  вызовет  веселого
интереса! Но и при большой любви к капусте я лично зависти к  этому  слону
не испытываю. Не станет человек от хорошей жизни сосредотачивать все  свои
помыслы ни на капусте, ни на бабах. Тут, собственно, и этика не при чем.
     - Да, лихо это у "милого друга" выходит. А жалко его... Бедный какой!
Скучно ему, ничего-то ему не интересно...
     Митек делается свободен от греха не истерическим отворачиванием, не с
пеной тоски - а со смехом и жалостью.
     И пусть это отпугнет колеблющихся неофитов движения, но недаром глава
Фила "Митьки и секс" так кратка:  "Митьки  не  сексуальны"  -  без  всяких
проклятий, а просто есть вещи поинтереснее.
     - Это что же поинтереснее?  Пить  бормотуху,  вырывая  друг  у  друга
бутылку?
     Да, читатель, конечно, я раскрыл митька для самой жестокой критики  -
на, ешь его с говном! - и это одна из  самых  обаятельных  черт  движения:
грех митька - нараспашку!
     Где-то я слышал замечательное рассуждение об этике советских  панков:
есть мораль, а есть нравственность. Мораль -  это  не  ругаться  матом,  а
нравственность -  не  предавать  друзей.  У  панков  нет  морали,  а  есть
нравственность. Если  бы  это  было  действительно  так  -  митьки  готовы
брататься  с  панками  (хотя  если  принимать  это  положение   буквально,
получится, что митьки обладают не только нравственностью, но и  моралью  -
они  никогда  не  ругаются  матом.  Зачем?  При  таком   мощном   арсенале
выразительных средств - мат бледен и убог).
     Мораль - это нечто искусственное, это шлагбаум, который предупреждает
о некоторых возможных неприятностях. Но карлики легко  проскальзывают  под
ним, а великаны перешагивают, не замечая; да и нужен  ли  такой  шлагбаум,
который всегда закрыт? Мораль нужна тем, для кого все должно быть тип-топ,
шито-крыто, чистые глаза, приятные разговоры и каждый день - нож в спину.
     Нет, у митька грех - нараспашку. Не отдал белье в  прачечную,  пропил
два рубля, поздно пришел домой; но зато: это и все его грехи, видные всему
миру, все ругают митька, и первый ругает себя сам митек.
     Пошел-бы ты, читатель, с митьком в разведку? Он не предаст  тебя,  он
явится в эту разведку с ласковой поддатой улыбкой, вот беда. Ну не всем же
ходить в разведчиках, разведка - это совсем не в духе митька
     - Знаем, знаем, в духе митька - вырывать у друга бутылку бормотухи!
     Да, читатель, у друга иной раз можно вырвать бутылку бормотухи,  иной
раз это даже обязательно  нужно  сделать.  Да  что  говорить!  Разведка  -
разведкой, бутылка бутылкой, но если мне  придется  обороняться  от  всего
света, я хотел бы прислониться спиной к грязной тельняшке митька...
     Да,  митьковская  культура  пока  не  идет  семимильными  шагами,  но
страшный образ бутылки, вырванной у друга - не исчерпывает  сложный  образ
митька.
     Есть такой праздник - День Митьковского Равноденствия (это непонятное
название сложилось исторически). Праздник не  отмечается  по  определенным
датам, он может отмечаться и раз в месяц, и раз в неделю, и  каждый  день.
Часто он совпадает  с  показом  по  телевидению  митьковской  телеклассики
(правда, на эти дни есть свои, отдельные  праздники,  например,  "АдВютант
его превосходительства сухой"  -  просмотр  телефильма  без  выпивки,  или
"АдВютант его превосходительства мокрый" - с выпивкой).
     Представим  себе  сВезд  троих  известных  нам  митьков  А,  В  и  С,
собравшихся, чтобы отметить День Митьковского Равноденствия.
     А: Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина.
     В: Подожди, дорогой. Ведь сегодня  День  Митьковского  Равноденствия.
Давайте я сначала сбегаю в магазин. У меня и деньги есть.
     С: Что ты! Ты каждый раз больше всех приносишь! Давайте я сбегаю.
     А: Нет! Хоть на куски меня режьте - не могу  я  больше  за  ваш  счет
пить! Я пойду!
     (А  убегает  в  магазин.  В  и  С  в  это  время  украшают  помещение
транспарантами и плакатами с лозунгами  типа:  "МИТЬКИ  НИКОГДА  НЕ  ХОТЯТ
ПОБЕДИТЬ", "МИТЬКИ ВСЕГДА БУДУТ В ГОВНИЩЕ" и "МИТЬКИ ЗАВОЮЮТ МИР".
     А возвращается и ставит бутылки на стол. Обычно тут следует  короткая
разминка, во время которой митьки  ходят  вокруг  стола,  как  кот  вокруг
сметаны.)
     А: Дядя Захар, а бывает она, настоящая-то любовь?
     В: Бывает, Натаха... Лучше уж я в клифту лагерном на лесосеке, чем  в
костюмчике у Фокса на пере. А что это, Абдулла, твои люди  подпалить  чего
хотят!
     С: Да вот забрался тут один приятель и не выходит! Как быть-то,  Иван
Петрович? Сам в КГБ позвонишь, или мне звонить?
     А: Складно звонишь, но одного не учел: не стала бы  Аня  на  Петровке
колоться!
     В: Не стала бы, говоришь? Со мной и не  такие  бобры  сидели,  а  все
кололись! Джабдед убил моего отца, меня хотел закопать!
     С: Встань, хряк! Володя! Открывай, волчина позорный!
     (Разминка закончена, митьки открывают бутылки и садятся за стол).
     А: Ну, сейчас для начала я почитаю вам Пушкина!
     В: Нет, дорогой, для начала выпей.
     А: Выпей ты первый.
     В: Нет, братки, дорогие! Хватит мне вас обжирать! Пейте  спокойно,  с
душой - а я посмотрю на вас и порадуюсь.
     С: Ну зачем ты так? За что ты так? Ты всегда  меньше  всех  пьешь,  и
сейчас не хочешь? Не обижай, выпей!
     В: А вы от души мне предлагаете?
     А и С хором: Пей, пей, дорогой!
     В (со слезами умиления пьет).
     А и С: Еще, еще пей!
     В (протягивая бутылку С): Сердце у меня  рвется  глядеть,  как  ты  и
глоточка как следует сделать не можешь! Допивай всю бутылку до конца!
     С: (чуть глотнув, поспешно протягивает бутылку А): Пей,  браток,  ты!
Образ Божий я в себе чуть не затоптал, вас обжираючи! Пей, сколько есть  в
тебе силы!
     А (кланяясь во все четыре стороны и делая движение поцеловать землю):
Отопью я глоточек самый маленький, чтобы вас не обидеть, и прошу у неба  и
земли, и у братков своих прощение за всю прорву, что  за  ваш  счет  вылил
себе в пасть, яко в бездну бездонную, и никогда уж больше...
     С (прерывающимся от волнения голосом): Всегда! Всегда  теперь  будешь
пить, сколько тебе полагается, хватит мы тебя обижали!
     А (кобенясь и давясь от умиления, пьет).
     В и С хором: Пей до дна! Пей до дна!
     И так далее до конца собрания.
     Вот какие митьки хорошие, добрые! А сколько про  них  ходит  нелепых,
злых слухов - и в основном потому,  что  не  могут  отделить  исторической
реальности от митьковской мифологической символики.
     Поговаривают даже о сексуальной распущенности митьков, что  уж  ни  в
какие ворота не лезет. Митьки,  как  известно,  не  сексуальны  настолько,
чтобы кичатся этим - Д.Шагин, например, тщеславно утверждает, что ни  разу
в жизни не знал женщин. От этих разговоров ему делается гордо и горько; он
гладит по головам своих троих дочерей и жалостливо закусывает губу. И  так
это все высоко и благородно, что язык не повернется спросить - откуда  три
дочери-то? Я однажды  решился  спросить:  под  давлением  фактов,  Д.Шагин
признался,  что  все-таки  да,  три  раза  в   жизни   он   знал   женщину
(показательно,  что  назло  своему  свободолюбию,  митьки  плодовиты,  как
кролики).
     Итак, вопрос:  откуда  в  общественном  мнении  появляются  порочащие
нравственный облик митьков  сведения?  Ответ:  из  митьковской  мифологии.
Сознание неразвитого слушателя выхватывает из мифа не суггестивные слои, и
даже не мораль, а то, что это  неразвитое  сознание  принимает  за  факты.
Проследим  это  и  опровергнем  на  примере  двух  мифов,  сложившихся   в
митьковской среде примерно в одно и то же время.

                          НЕВЕСТА. РАССКАЗ ФИЛА

     Однажды Фил решился показать свою невесту (Оленькой  звать,  конечно)
Флоренычу - смотрины устроить.
     Долго с ней мотался по улицам,  не  решался,  все  сомнение  брало  -
понравится ли Флоренычу невеста; замерз, как собака, бедный,  больной,  не
жрамши с утра. Наконец купил бутылочку винца - приходит к Флоренычу.
     Сидит Флореныч. Пьяный  в  жопу,  рожа  красная,  уминает  яичницу  с
ветчиной.
     Фил сел напротив на табуретку,  поставил  на  стол  винца  бутылочку,
волнуется, ждет, что Флореныч скажет.
     Флореныч умял яичницу с ветчиной, все вино, что Фил  принес,  выжрал,
потом пододвигается к невесте и начинает ее  мацать:  сиськи  гладит,  под
платье лезет. Видно, собирается использовать право  первой  брачной  ночи.
ИСПОЛЬЗОВАТЬ ПРАВО ПЕРВОЙ БРАЧНОЙ НОЧИ (мифологич.) - манера А.Флоренского
держать себя с подругами своих знакомых.
     У Фила в глазах потемнело; опустил голову, сжал челюсти, одни  только
ножки торчат.
     Да сердце не каменное - схватил со стола нож и бросил  во  Флореныча.
Но или Фил так дрожал, или Флореныча шатало  -  а  только  нож  в  невесту
попал, чуть-чуть по щеке проехал - так и остался шрамик. Маленький, белый,
под глазом.

                         НЕВЕСТА. РАССКАЗ ФЛОРЕНЫЧА

     Сидит однажды Флореныч - бедный, больной совсем,  холодно.  Пришел  с
работы не жрамши, устал как  собака,  спину  ломит,  башка  разламывается;
сидит на табуретке, одни только ножки торчат.
     Сделал себе яишенки с ветчинкой -  дай,  думает,  хоть  раз  в  жизни
покушаю спокойно.
     Приходит Фил. Пьяный в жопу, рожа красная,  двух  лялек  под  мышками
держит. Причем одну ляльку для смеха невестой называет, Оленькой.
     Сел Фил за стол, яичницу с ветчиной умял: винца бутылочка у Флореныча
была припасена - выжрал. Поставил стакан, вилку положил и начинает одну из
лялек (не невесту, а другую) мацать. Сиськи гладит, под платье лезет.
     Флореныч бедный, напротив сидит на табуретке, смотрит - а  у  невесты
Филовой одни только ножки торчат. Голову  опустила,  плечики  вздрагивают,
носом захлюпала. Флореныч думает, может, правда  невеста?  Пододвинулся  к
ней: не плачь, мол, это он нажрамшись такой, - и по спине погладил.
     Вдруг Фил вскакивает, рожа пьяная, красная, схватил со  стола  нож  и
бросил во Флореныча. Не попал, конечно, а невесту-то задело, чуть-чуть нож
по щеке проехал - так и остался шрамик. Маленький, белый. Под глазом.
     Любопытно, что обе эти истории  от  первого  до  последнего  слова  -
фантазия,  точнее  -  митьковский  миф  с   характерными   мифологическими
штампами. Оба рассказчика, например, не сговариваясь, употребляют в  мифах
светлый образ "яичницы с ветчиной", которой, как понятно каждому, не было,
не будет, и быть не может в мастерской А.Флоренского.
     Основой  мифов  послужило  то  обстоятельство,  что  Флореныч  и  Фил
действительно пили (как и каждый день) в мастерской с сестренкой Оленькой,
у которой под глазом есть маленький  белый  шрамик  от  того,  что  она  в
детстве упала с горки.
     Зачем-же понадобилось Филу и Флоренычу так чернить друг друга? Затем,
что они на пользу движению  создают  митьковскую  мифологию,  невзирая  на
лица. Оба рассказа несут в себе одну и ту же нехитрую мораль: одни  только
ножки торчат - хорошо, судьба карамелька - плохо. Отрицательный персонаж -
сытый, пьяный, довольный, пользующийся успехом;  положительный  -  бедный,
больной, голодный.
     Так что же, митек - это обязательно бедный, больной,  голодный?  Нет,
это справедливо только для данного мифа.
     Что такое митек - сформулировать трудно. И вообще, я больше  не  могу
сказать, что такое митек.
     Дело вот в чем: первые  части  "Митьков"  написаны  отстраненно,  это
взгляд  на  движение  извне.  Но  каждый,  кто  хоть  на  короткое   время
остановился поглазеть на победное шествие митьков  -  сам,  как  магнитом,
втягивается в их ряды.
     Любое   определение   движения,   сделанное   самими    митьками    -
очаровательно, но не полно (Например, один из пионеров движения, А.Горяев,
в своей работе "Митьки и живопись" выдвинул такое  определение:  "Митек  -
это человек, который тонко чувствует прекрасное").
     Так что я больше не могу быть бесстрастным и обВективным наблюдателем
движения и вынужден отложить перо - я уже не думаю о том, что такое митек.
     Как не может человек,  живущий  полной  жизнью,  ответить:  зачем  ты
живешь? И художник: зачем писать картины? И не стал  Гребенщиков  отвечать
на вопрос телезрителей: почему ты поешь?
     Что такое митек? Сколько звезд на небе? Зачем растут цветы?

   Шинкарев
   ДОМАШНИЙ ЕЖ
   Сказка

   Ежи, как известно, лесные животные. Есть,  конечно,  и  пустынные,  и
степные, и какие-то ушастые ежи, но я их не знаю. Во всяком случае,  ежи
- не домашние животные. Если ежа привезти из леса домой и оставить пере-
зимовать, то летом его уже нельзя отвозить обратно в лес, он  становится
домашним животным и отвыкает от дикой жизни, полной опасностей.
   Один домашний ежик заболел, и хозяева отвезли его в больницу. Он  бо-
лел там долго, целый год; и когда выздоровел, то оказалось, что его  не-
куда выписывать: хозяева переехали в другую  квартиру  и  совсем  забыли
ежа, не навещали и не приносили передач. В лес он уже больше не мог вер-
нуться, после такой долгой болезни разве можно жить в лесу?
   Ему ничего не оставалось делать, как и дальше жить  в  больнице.  Все
врачи и нянечки были даже рады тому, что он остался у них, - еж был доб-
рый, много умел, украшал больницу картинками, которые сам рисовал, и вы-
резал из цветной бумаги гирлянды.
   Некоторые товарищи по больнице жалели ежа за то, что ему негде  жить,
но еж совсем не чувствовал себя несчастным. Он помогал  нянечкам,  возил
больных на колясках, а в тумбочке у него всегда были краски, кисточки  и
бумага для рисования. Все любили ежа, поэтому никто не  удивился,  когда
одна кошка попросила его поселиться у нее в доме.
   Кошки - домашние животные, у них всегда есть свой дом. Бывают и дикие
кошки - кошки, которые гуляют сами по себе, но это, честно  говоря,  до-
вольно злые и неумные животные.
   Домашняя кошка - красивый и умный зверь, любит свой дом, а если  оди-
чает и начнет гулять сама по себе, то делается хуже дикой - помоечной.
   Еж тоже очень полюбил кошку, никто не был так ласков к нему, так кра-
сиво не мурлыкал. Волосы у кошки были мягкие и теплые, не то что  ежиные
колючки. От кошки вкусно пахло молоком, которое ежи любят не меньше  ко-
шек.
   Кошка и еж стали жить вместе и были счастливы - кошке нравилось  даже
то, что у ежа были такие колючие волосы и их приходилось целый час разг-
лаживать, и то, что он громко шуршит по ночам (у ежей есть  одна  плохая
привычка: не ложиться спать вовремя, а колобродить везде).
   Кошка купила ежу пальто и валенки, утром они ходили гулять в парк или
в кино.
   Днем кошка убиралась в доме и готовила обед, а ежик собирал  картошку
или украшал дом картинками. Кошка так любила эти картинки,  что  жалела,
если ежик относил одну-две картинки старым товарищам по больнице.
   Вечером они рассказывали друг другу про все, что с  ними  было  днем,
играли в шашки или просто бегали по дому и пели песню: "Как у нашего ежа
очень кошка хороша!"
   Потом кошка ложилась спать, а еж некоторое  время  колобродил.  Кошка
лежала и слушала, как ежик на кухне ест картошку или рисует, ей делалось
хорошо и спокойно, она прижимала уши и засыпала.
   Летом они ездили на электричке за город, смотрели лес, в котором ежик
жил, пока был диким. Кошка фыркала, она не понимала, как  можно  жить  в
лесу. Еж смеялся, но ему было немного грустно.
   Они жили так долго и думали, что будут счастливы до старости, что  еж
станет старичком, а кошка - старушкой, и они будут  гулять  с  палочками
такие же дружные.
   Но однажды было очень душное,  жаркое  лето,  потом  сырая,  холодная
осень, и кошка закапризничала. Она совсем избаловалась,  ей  показалось,
что ежик слишком колючий и не похожий на кошку, а надо было  дружить  со
зверем, похожим на кошку, - красивым, пушистым, игривым. И она  познако-
милась с таким зверем.
   А зимой кошка вот что сделала: она сказала ежу, что уезжает в  коман-
дировку, надела на ежа валенки и пальто и отвела обратно в больницу.
   Ежик сперва не понял, что его оставляют в больнице снова, и  спокойно
ждал кошку. Кошка первые дни звонила в больницу по телефону и спрашивала
- хорошо ли ежу, появились ли у него новые товарищи, сыт ли он.
   Одна нянечка сказала ему, что кошка, наверное, отдала его в  больницу
навсегда и не будет с ним жить, а сама подружилась с хорьком -  смешным,
пушистым, игривым.
   Еж думал, что нянечка шутит и подсмеивается над ним,  сам  смеялся  и
говорил, что кошка скоро вернется из командировки, заберет  его,  и  они
снова станут жить хорошо и дружно - кошка будет заниматься уборкой и го-
товить обед, а еж - собирать картошку и украшать дом. Нянечке стало жал-
ко ежа, и она не говорила ему о том, что кошка его бросила.  Но  еж  уже
сам понял, что это так и есть.
   * * *
   Одна собака часто приходила в больницу к своему больному сыну, гуляла
с ним по двору, читала ему книжки. Собака была соседкой кошки по дому  и
хорошо знала ежа и всю его историю, угощала ежа апельсинами и  яблоками,
принесла краски и кисточку, чтобы еж снова украшал больницу своими  кар-
тинками и гирляндами.
   Но еж уже не рисовал. Обычно он сидел на своей постели и молчал.  Ко-
нечно, он благодарил собаку за фрукты, но почти не ел их.
   Однажды собака сказала ему, что это кошка передает ему апельсины. Со-
бака хотела обрадовать ежа, но он совсем не взял апельсинов и даже  поп-
росил отнести обратно кошке пальто и валенки.
   Собака очень расстраивалась и не знала, что ей делать.  Она  помнила,
какой веселый был еж раньше, сколько у него было товарищей, как все  его
любили.
   Теперь у ежа не было новых товарищей в больнице, ведь он сидел и мол-
чал, не играл ни с кем.
   Пока ему было хорошо, его все любили; а когда ему  стало  плохо,  его
перестали любить.
   Но и кошке не было хорошо, и ее уже никто не любил. Она стала скучать
по ежу, по их разговорам, песням; она смотрела на оставшиеся  после  ежа
картинки и плакала. Хорек злился на нее и разбросал  все  картинки.  Сам
хорек умел только хохотать и хвастаться.
   Скоро они съели всю картошку, которую собрал еж, хорек походил по до-
му, позевал да и убежал от кошки разбойничать. Ведь хорек был  разбойни-
ком - он подкарауливал на дороге кур, по-настоящему убивал их и  съедал.
Кошка осталась жить одна. Каждый вечер она ходила в  гости  к  собаке  и
расспрашивала про ежа, но собака могла рассказать только то, что еж  си-
дит и молчит.
   Кошка возвращалась домой и ложилась спать, но долго не могла  уснуть,
вспоминала, как она засыпала раньше, когда ежик на кухне ел  картошку  и
шуршал кисточками, и все было мирно и счастливо, а утром они просыпались
и шли гулять в парк.
   Кошка приходила к больнице во время прогулок и смотрела, как еж гуля-
ет по двору в больничном пальто и валенках. Кошке хотелось поговорить  с
ежом и попросить у него прощения, чтобы он вернулся обратно, но ей  было
стыдно. Она видела, что еж ее замечает, но не подходит к ней. А потом он
совсем перестал выходить на прогулку. Тогда кошка не выдержала, она бро-
силась к ежу в больницу и сказала:
   - Дорогой ежик, прости меня, пожалуйста! Возвращайся ко мне жить!  Ты
хороший, а хорек - плохой!
   Ежик спросил:
   - А если бы хорек оказался лучше, ты бы и не вспомнила обо мне?
   - Ежик, ты для меня самый хороший из всех!
   Еж подумал и сказал:
   - Как же я снова буду жить у тебя? Разве мы  сможем  так  радоваться,
бегать и петь песни? Я теперь буду бояться: а вдруг ты встретишь хороше-
го зверя и снова отдашь меня в больницу?..
   Тут в больнице прозвенели отбой, и нянечки стали прогонять всех посе-
тителей. Ушла собака от своего больного сына, но кошку не прогоняли.
   Но еж молчал, потом попрощался и ушел к себе в палату. В коридоре по-
гасили свет, кошка пошла домой. Она очень грустила и плакала, но все та-
ки верила, что еж подумает, простит и вернется к ней.
   На следующий день она встала рано, чисто убралась в доме, приготовила
самый вкусный обед и стала ждать ежа. Прости ее, ежик, мы все очень тебя
просим!
   - - - ЛИНИЯ ОТРЫВА ОТ ДЕТЕЙ - - -
   Второй вариант окончания, как это делает Лев Толстой:
   ...чисто убралась в доме, приготовила  самый  вкусный  обед  и  стала
ждать ежа.
   Но еж не пришел ни сегодня, ни завтра. Ежик спился и подох под  забо-
ром.
   А кошка стала жить с каким-то толпыгой уссурийским (Hyppophtalmichtys
molitrix ussuriensis).

   1987

В.Шинкарев
М А К С И М И Ф Е Д О Р вещь в трех частях

   Ленинград 1980

   Как и все, что я делаю,
   ПОСВЯЩАЕТСЯ
   Игорю Константинову.

   "Все казалось ему странным в этом мире, созданном как будто для быст-
рой насмешливой игры. Но эта нарочитая игра затянулась надолго, на  веч-
ность, и смеяться уже никто не хочет, не может... Внутри бедных  существ
есть чувство их другого, счастливого назначения, необходимого  и  непре-
менного, - зачем же они так тяготятся и ждут чего-то?"

 А.Платонов

   Часть первая

   М А К С И М И Ф Е Д О Р

   М Ы С Л И
   афоризмы, максимы, федоры

   Один Максим отрицал величие философии марксизма.  Однако,  когда  его
вызвали куда надо, отрицал там свое отрицание, убедившись  тем  самым  в
справедливости закона отрицания отрицания.
   -----
   Максим презирал безграмотность и  невысокие  интеллектуальные  данные
своего друга Федора и любил подчеркнуть, что они друг с другом -  полная
противоположность. Нередко на этой почве между ними разворачивалась  ру-
гань и даже драка. Как-то раз, крепко вломив Федору, Максим с  удоволет-
ворением отметил, что овладел законом единства и борьбы противоположнос-
тей.
   -----
   Знакомый Максима Петр (о нем подробнее речь впереди) с детства  испы-
тывал неодолимую тягу к самоубийству. Идя по мосту, он нередко не выдер-
живал искушения покончить счеты с жизнью - и бросался вниз...  Остальную
часть пути одумывающийся Петр преодолевал вплавь.
   Суицидальные настроения, обуревающие впечатлительного юношу,  помогли
ему приобрести отличную закалку и данные спортсмена-разрядника.
   Максим, комментируя это дело, с благодарностью отозвался о законе пе-
рехода количества в качество, которым не стоит брезговать.
   -----
   Вскоре Максим с такой силой овладел философией марксизма, что мог без
труда изобретать новые непреложные законы развития человеческого общест-
ва. Так, глядя на своего друга Федора, да и просто так,  допивая  вторую
бутылку портвейна,  Максим  часто  говорил:  "Одинаковое  одинаковому  -
рознь!"
   -----
   У Максима было много сильных мыслей, даже трудно специально выделить.
Так, например, его часто посещала необыкновенной силы мысль: "Где занять
четвертной?"
   -----
   Случалось, что и Федор мог кое-чему  научить  Максима.  Так,  однажды
Максим дал Федору почитать одну книгу (из тех, о которых лучше не разго-
варивать с малознакомыми людьми). Федор пришел на бульвар почитать,  од-
нако замечтался, попил пивка, да и не заметил, как посеял книгу.
   - А где книга? - осведомился Максим вечером.
   - Посеял, - отвечал Федор.
   Максим осыпал Федора бранью, однако последний, не сплошав, спросил:
   - А что, книга была хороша?
   Максим в ответ лишь заскрежетал зубами. Тогда  Федор  продекламировал
строки Некрасова:
 Сейте разумное, доброе, вечное!
 Сейте - спасибо вам скажет сердечное
 Русский народ!
   Максим, не зная, как возразить, лишь скрежетал зубами.
   -----
   На алтарь мысли Максим мог положить все, даже предметы первой необхо-
димости.
   Однажды он сказал:

   - Когда я думаю, что пиво состоит из атомов, мне не хочется его пить.
   -----
   Знакомый Максима Петр любил рассуждать в том смысле, что человеку все
доступно и прочее.
   Максим хмуро прослушав эти  рассуждения,  подобно  баснописцу  Эзопу,
молвил: "Тогда выпей из дуршлага!" - и, хлопнув дверью, вышел.
   -----
   Заметив, что Максим пьет, не закусывая, Федор осведомился, не  обВяс-
няется ли это тем, что Максим вспомнил о  молекулярно-атомной  структуре
закуски.
   Максим гордо помотал головой и сказал: "Кто не работает, тот не ест!"
   -----
   Вот какая реплика приписывается Максиму, хотя это недостоверно.
   Федор с похмелья начинал нескончаемый рассказ про  исчезнувших  собу-
тыльников, или про то время, когда он учился в школе, или  про  какие-то
деревни. Федор рассказывал бессвязно, надолго замолкая, иногда минут  на
пять ограничиваясь одними междометиями или жестами.
   Петр, если не выходил сразу, то мучился, скучал, слонялся по комнате,
перебивая Федора своими эскапистскими романтическими байками.
   Максим, заметив неприязнь Петра к рассказам Федора, сказал:  "Даже  о
литературном произведении нельзя судить по содержащимся в нем словам!"

   С А Д К А М Н Е Й
   хокку, танки, бронетранспортеры

 ---

   Идет Максим по тропке между круч.
   Но, поравнявшись с сакурой,
   Застыл, глотая слезы. ---

   Проснулся Федор с сильного похмелья -
   лежит в саду японском под сакурой,
   и плачет, сам не зная, как сюда попал. ---

   К станции электрички,
   шатаясь, Федор походит.
   Головою тряся,
   на расписание смотрит:

   Микасе, Касуга, Киото,
   Авадза, Инамидзума,
   и дальняя бухта Таго.
   Что ж? С таким же отчаяньем
   смотрел он и раньше и видел:
   Рябово, Ржевка, Грива,
   Пискаревка, Всеволжск
   и дальняя Петрокрепость.

   Ледяные, злые перроны. ---

   Подбитым лебедем упал под куст сакуры Федор,
   Когда Максим ему вломил промеж ушей. ---

   Максим по тропке шел.
   Навстречу - Федор.
   Максим его столкнул.
   - Ты что толкаешься?! - вскричал с обидой Федор.
   - А что ты прешь, как танк? - ему Максим в ответ спокойно.
 ---

   Феномен чоканья желая изучить,
   Максим и Федор взяли жбан сакэ.
   И день, и ночь работали упорно.
   Наутро встали -
   В голове как бронетранспортер. ---

   В саду камней сидел часами Федор,
   Максима ожидая -
   Максим по лавкам бегал за сакэ.

 ---

   Максим стоял с поднятым пальцем.
   Федор ржал.
   Так оба овладели дзен-буддизмом. ---

   Японский друг принес кувшин сакэ.
   Максиму с Федором с учтивою улыбкой
   для закуси велел сакуры принести.
   А те, японским языком владея не изрядно,
   ему несут не сакуру, но куру. ---

   Японский быт вполне освоил Федор,
   И, если раньше на кровати спал,
   то после трапезы с японскими друзьями
   валился прямо на циновку, не в силах
   до кровати доползти. ---

   В тень сакуры присел, мечтая, Федор
   и, том Рансэцу пред собой раскрыв,
   достал махры и вырвал лист на самокрутку.
   Картинок не найдя, отбросил том
   и погрузился в самосозерцанье. ---

   Склон Фудзи выползает из тумана.
   Максим и Федор по нему идут,
   Обнявшись, головы клонят друг к другу...
   Эх, Хокусая б счас сюда!... ---

   Как брызги пены над ручьем - вишневый цвет.
   На тонком мостике сидят Максим и Федор,
   И изумрудной яшмою меж ними блещет
   Бутылка в фокусе стуящихся лучей.
   Счастливая весенняя прохлада... ---

   Максим ученика Петра работой мучил:
   Уборку делать заставлял, сдавать посуду.
   Нередко делать харакири заставлял. ---

   Максим Петра как мальчика мог бить
   Наследьем классиков.
   Ударил в рыло Хокусаем;
   Двухтомником Акутагавы
   по хребтине дал. ---

   ЯПОНСКАЯ ПЛЯСОВАЯ:Солнце вышло из-за Фудзи, По  реке  поплыли  гуси.
Молвил Федору Максим: - Ну-ка, сбегай в магазин!

 ---

   К бутылке Федор жадно приложился -
   и враз пустая стала.
   Максим не знал - смеяться или плакать. ---

   В глубоком самосозерцаньи Федора застав,
   Максим, тревожить друга не желая,
   один все выпил перед сном, что было в доме.
   Проснувшись, он с раскаяньем заметил:
   от слез у Федора все рукава мокры. ---

   Ночь скрыла все.
   Прибой шипит во тьме.
   Максим, дрожа, на кухне воду пьет.

   Т У Д А - О Б Р А Т Н О
   дзен-буддистские притчи и коаны

   Как-то утром Максим, будучи в сильном похмелье, сидел, обхватив голо-
ву руками и раскачиваясь из стороны в сторону. К нему  подошел  Федор  и
обратился с вопросом:
   - В чем смысл буддизма?
   - Да иди ты в жопу со своим буддизмом! - слабо закричал Максим.
   Федор, пораженный, отошел.
   - - -
   Один юноша - Петр, - наслышавшись о философских достижениях тогда еще
не знакомого ему Максима, пришел к нему домой и обратился к Федору,  ко-
торого он по ошибке принял за Максима, с вопросом:
   - В чем смысл прихода боддисаттвы с юга?
   Подумав немного, Федор спокойно ответил:
   - Не знаю.
   В это время в разговор вмешался Максим и сказал:
   - А пошел ты в жопу со своим боддисаттвой!
   Пораженный Петр, славя Максима и Федора, ушел.
   - - -
   Другой юноша, Василий, услышав от Петра о случившемся, пришел к  Мак-
симу и Федору и обратился к последнему с вопросом, не посоветует ли  ему
тот поступить в монастырь. Федор, разминая папиросу, безмолвствовал.
   В разговор вмешался Максим и сказал:
   - Да иди ты хоть в жопу!
   Просветленный Василий не знал, чей ответ лучше.
   - - -
   Ученик Василий подарил Федору книгу Дайсэцу Судзуки "Жизнь по дзену".
Федор спросил у Максима, как бы ему поступить с подарком.
   - А хоть в сортир вешай, - отвечал Максим.
   Просветленный Федор так и поступил.
   - - -
   Однажды Федор осведомился у Максима:
   - В чем смысл дзен-буддизма?
   Тот исподлобья глянул на Федора и звезданул его по больному уху.
   Федор, не утерпев, ответил ударом  в  поддыхло.  Максим,  превозмогая
боль, продолжил урок - дал Федору в глаз, сделал ему шмазь и напоследок,
когда Федор уже повернулся, чтобы уйти, дал ему поджопник. Федор вышел.
   - - -

   Как-то ночью, проснувшись с сильного похмелья,  Федор  очень  захотел
пить. Не зажигая света, он вышел на кухню, нащупал на полке бутыль и на-
чал пить. Сделав первый глоток, он понял, что ошибся, и в бутыли не  во-
да, как он предполагал, а керосин.
   Однако Федор с такой силой овладел дзен-буддизмом, что нашел  в  себе
мужество не исправлять ошибки и спокойно допил бутыль до конца.
   - - -
   Федор, когда бывал пьян, любил поиграть с котом. Однажды утром, прос-
нувшись с сильного похмелья, он обнаружил, что вчера,  играючи,  засунул
кота в бутылку, откуда извлечь последнего нет никакой возможности.  Раз-
бивать же бутылку конечно жалко.
   Однако, уроки дзен-буддизма не прошли даром - Федор, не  задумываясь,
нашел правильное решение и сдал на приемный пункт бутылку вместе  с  ко-
том.
   - - -
   Федор, когда испытывал просветление, сильно радовался и кричал. Сосе-
ди часто упрекали его за эти крики, а однажды написали заявление в  жил-
контору. Из жилконторы пришла повестка с приглашением в нарсуд...
   Федор осведомился у Максима, что делать с повесткой.
   - Хоть задницу вытирай, - был ответ Максима.
   Федор так и сделал.
   - - -
   При входе в дом Максима и Федора лежала деревянная  калабаха.  Федор,
проходя мимо, всякий раз говорил:
   - Во, калабаха!
   Петр, ученик Максима, однажды вскричал:
   - Да что ты каждый раз говоришь? Я давно знаю, что это калабаха!
   Шедший рядом Максим поднес кулак к носу Петра и сказал:
   - А это ты видел?
   Пораженный Петр все понял и отчалил.
   - - -
   Петр заметил, что у Федора есть странная  привычка:  отстояв  длинную
очередь у пивного ларька, тот в последний момент не брал пиво,  а  отхо-
дил, правда, с заметным услилием. Петр заинтересовался, зачем Федор  это
делает, если через пять минут он все равно возвращается в очередь. Федор
твердо ответил:
   - Чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить его до конца.
   Петр хлопнул себя по лбу и удалился.
   - - -

   Вот случай крайне недостоверный, но не стоит брезговать и такими све-
дениями о Максиме и Федоре.
   Один раз Максим спросил: в чем, по мнению  Петра,  заключается  смысл
дзена?
   - Дзен, - сказал Петр, любивший сравнения изящные,  но  недалекие,  -
это умение разлить два полных стакана водки из одной четвертинки.
   - Из пустой, - добавил Василий.
   Максим перевел взгляд на Федора.
   - И водку не выпить, - молвил Федор.
   Максим удовлетворенно кивнул головой, сказав:
   - И в стаканы не разливать.

   М А К С И М М О Н О Г А Т А Р И

   Жил-да-был один Максим. Один раз он, как говорят, сказал даме,  кото-
рая работала продавщицей в магазине "Водка - Крепкие напитки":
 Бодрящий блеск
 Зеленой и красивой травы
 Соком забвения стал...
 Гадом буду -
 Еще за одной приду!
   А продавщица в ответ ничего не сказала, только бутылку "Зверобоя"  из
ящика достала и одной рукой ему подала.

   *

   Жил-был Максим. Вот как он однажды сказал даме, работающей  продавщи-
цей в магазине "Водка - Крепкие напитки":
 Когда бы Клеопатра сама
 Моей возлюбленной была,
 Навряд ли столько огненного жару
 Я получал из рук ее,
 Сколь ты небрежным взмахом мне даешь...
   А продавщица в ответ бутылку обтерла и  перед  Максимом  на  прилавок
поставила, но ничего не сказала, может, не поняла или плохо  расслышала,
не знаю.

   *

   Жил-был кавалер по имени Максим. Случилось однажды  ему  так  сказать
продавщице в винном отделе гастронома:
 Потрясающе стремительные,
 Бегут дни нашей жизни,
 Подобно току в электропроводах.
 Не ты ли, красавица, столб,
 Кой тот провод над землей вздымает?
   Может, и ответила бы ему что-нибудь та дама, но не  случилось  этого,
потому что другой кавалер, по имени Петр, оказавшийся тут, так  поспешил
молвить, наверняка на то основание имея:
 Это верно ты сказал
 Про потрясающе стремительные дни,
 Подбные току в проводах,
 Которые опору вот в таких столбах имеют.
 Без опоры и провод порвется!
   Так, славя и воспевая ту даму, оба кавалера, однако, ту даму  остави-
ли, не дождавшись от нее ответа, и из магазина быстро пошли домой.

   *

   Жили три кавалера. Первый кавалер носил имя  Максим.  Второй  кавалер
носил имя Федор. Третий кавалер носил имя Петр. Один  раз  кавалер  Петр
вскочил из-за стола, за которым все трое сидели, обмотал шарф вокруг шеи
и груди, быстро пошел в гастроном, чтобы увидеться, видимо, с дамой, ко-
торая работала продавщицей в винном отделе.  И,  увидев,  что  гастроном
открыт и дама та за прилавком стоит, задышал сильно и  так  сказал  (вот
как умели сказать молодые люди в те времена!):
 Да, не зря Максим сказал
 Про потрясающие дни нашей жизни,
 Про столбы и гудящие провода,
 Вторящие гулу земли,
 И еще выше звенят облака...
   Дама ничего не ответила, видно, не почувствовала, что Петр хотел  об-
Вяснить про счастливую возможность держать жизнь в кулаке.

   *

   Жили-поживали не так давно Максим и Петр. Случилось так, что оба  эти
кавалера стояли в очереди у пивного ларька, и  один  из  них,  а  именно
Петр, о жизни непутевой заскорбел, что ли, не знаю, или слишком не  пон-
равился ему тот двор, где ларек стоял, а только молвил он так:
 Через пролив на утлом челноке
 Бесстрашный некто плывет,
 Отважный, с пламенем в груди,
 И брызги пены на ботфортах.
 А тут пивная пена, грязь...
   А Максим ему в ответ: А тут пивная пена, грязь, Но если сквозь  туман
научишься смотреть, Увидишь, как с отвагой на челе Через пролив свирепый
мы плывем И клочья пены на ботфортах!
   Петр, услышав это, затопал ногами и заплакал от восторга, да  и  мало
кто из стоявших в очереди смог удержаться от слез, некоторые даже  упали
и лежали в грязи, распевая песни, и только дама, продававшая пиво, ниче-
го не сказала - от волнения, что ли. Или, может, плохо расслышала.

   *

   Вот как однажды сказал один кавалер по  имени  Максим  даме,  которая
продавала разливное пиво в ларьке:
 Как может берег с волною расстаться?
 Или гора Фудзи со снегом?
 Видела меня вчера -
 Увидишь сегодня и завтра.
 Как может солнце с лучами расстаться?
   Услышав это, все, кто был у ларька, заплакали, и так хороши были  эти
стихи, что других стихов в очереди уже не читали.
   * *
   * * * * *
   * *

   З А Н А Р О Д Н О Е Д Е Л О
   немой и нецветной киносценарий

   З а т е м н е н и е.
   Т и т р ы.
   З а т е м н е н и е.
   Панорама Ленинграда.  Петропавловская  крепость  в  лучах  заходящего
солнца. Небо в тучах. При музыкальном сопровождении  -  звучит  отважная
музыка.
   З а т е м н е н и е.
   Т и т р: ПЕТРОГРАД. НАЧАЛО ВЕКА.
   З а т е м н е н и е.
   Комната. Утро. Посредине комнаты - круглый матерый стол с полусдерну-
той скатертью. На столе и под столом стоят  и  лежат  бутылки,  стаканы,
грязные тарелки, окурки.
   Панорама комнаты. Сундук, шкаф, олеография "Бурлаков"  Репина,  отто-
манка. На оттоманке под ватником и тряпьем спят два человека.
   Т и т р: УТРО ЗАСТАЛО МАКСИМА И ФЕДОРА В ГОСТЯХ.
   Камера наплывает на оттоманку. Федор, сбросив с себя ватник,  встает,
тревожно оглядывается, подходит к столу, тычет в тарелки пальцами, отхо-
дит. Совершает несколько бесцельных кругов по комнате, часто  останавли-
ваясь и прислушиваясь к чему-то. По движениям и  выражению  лица  Федора
заметно, что он очень хочет в туалет, но стесняется искать его в  незна-
комой квартире. Подходит к двери, осторожно приоткрывает ее. Через неко-
торое время так же осторожно закрывает. Подходит  к  оттоманке,  садится
рядом со спящим Максимом, закуривает. Камера долгое время  сосредоточена
на курящем Федоре и лежащем под тряпьем Максиме. Дым стелется по  комна-
те. За окном туман. (Своей  унылостью  кадр  напоминает  тот  эпизод  из
фильма Карне "Утро начинается", когда в комнату героя забрасывают грана-
ту со слезоточивым газом.) Федор встает, подходит к столу, тычет пальца-
ми в тарелку. Идет к окну, но останавливается посередине комнаты. Камера
находится за его спиной: видна согбенная фигура Федора и часть комнаты.
   Неожиданно крышка подпола, до сих пор незаметная, открывается,  взме-
тая пыль. Спина Федора вздрагивает, из его штанины вытекает струйка мочи
и ползет по полу. Из подпола динамично  выходят  человек  двадцать  под-
польщиков, у них сосредоточенные твердые лица.
   Не обращая внимания на окаменевшего Федора, подпольщики быстро идут к
двери. Они идут такой плотной, слитой массой,  что,  кажется,  будто  от
подпола к двери вылезает большое животное вроде тюленя.  Некоторые  под-
польщики очень большого роста, а некоторые такие маленькие, что  семенят
под полою у остальных.
   После того, как подпольщики выходят, Федор минуты три стоит неподвиж-
но, затем бросается к  окну,  приподнимает  кружевную  занавеску,  жадно
смотрит.
   Вид из окна: группа подпольщиков, сметая прохожих, удаляется по  ули-
це.
   Федор бросается к оттоманке, толкает и трясет спящего Максима.  Круп-
ным планом необычайно взволнованное лицо Федора, что-то кричащего.
   Т и т р: МАКСИМ! МАКСИМ! ПРОСНИСЬ! ПРОСНИСЬ! РАДИ БОГА! Я ВИДЕЛ  ПОД-
ПОЛЬЩИКОВ! ОНИ БОРОЛИСЬ ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО!
   Максим поворачивается, у него нехорошее злое лицо. Чуть

подняв голову, он что-то говорит и снова ложится, натягивая
ватник себе на затылок.
   Т и т р: ДА ПОШЕЛ ТЫ В ЖОПУ СО СВОИМИ ПОДПОЛЬЩИКАМИ!
   З а т е м н е н и е.
   Т и т р: КОНЕЦ ФИЛЬМА.
   ............................

   П Е С Н Ь О М О Е М М А К С И М Е
   эпос в двадцати четырех тирадах

   I
   В то утро Федор встал пораньше,
   Пошел на кухню.
   Там стояло
   штук пять бутылок с "Жигулевским",
   пять с "Мартовским",
   а пять с "Адмиралтейским"
   и прочих всяких пив немало.

   II
   Уже светало.
   Высветлялся на столе
   изящный контур этих всех этих бутылок.
   Их силуэт будил сознанье, тешил глаз,
   творенье Гауди скрытым ужасом напоминал.

   III
   Не ведая ни страха, ни упрека,
   Федор
   схватил бутылку с "Жигулевским" пивом
   и шаркнул ею, как мечом, о край стола.
   Взметнулась пробка, пиво полилось,
   и кот, лежащий под столом,
   то пиво стал лакать с протяжным стоном.

   IV
   Все неподвижно стало.
   Федор как горнист стоял.
   Кадык катался вверх и вниз по мощной шее.

   V
   Допив бутылку,
   взял другую
   Федор
   И пробку лихо сковырнул ногтем.
   Плеснуло пиво сильно, как фонтан.
   Ловил его губами трепетными Федор,
   Махал руками и смеялся, как дитя.

   VI
   Но, не допив, остановился
   И долго молча так стоял,
   Прислушиваясь в внутреннему чувству.
   В окно глядел
   Орлиным
   Цепким взором.

   VII
   Там воспаленный обруч плыл
   Над бледным городом.
   Сквозь гниль и новостроек скуку
   Туман струился,
   Словно силясь смыть
   Убогий труд царей природы.

   VIII
   Туман на диво был силен.
   И Федор,
   как ни напрягался,
   Не разглядел, чего хотел увидеть -
   Ларька пивного не увидел он.

   IX
   Пытлив умом был Федор,
   но не мудр.
   Не разгадав явления природы,
   Решил он,
   что ларек снесли за ночь.

   X
   Однако
   скорбь с чела согнав,
   Бутылку в длань взял крепко
   Федор
   И выпил.
   И еще открыл, и пил.
   И выпил много всяких пив,
   как вдруг послышалось: ПАФ! ПИФ!
   Упал в испуге Федор,
   хотя и был неробкого десятка.

   XI
   А что случилось?
   То Максим,
   рукою твердою бутылку открывая,
   не рассчитал усилья с похмелюги,
   бутылку уронил и сам упал,
   и звук, подобный выстрелу, раздался.

   XII
   Порубанному витязю подобен,
   Максим лежал, раскинув гордо руки.
   Как павший славной, но безвинной смертью,
   был Федор, возлежавший рядом с ним.
   Поодаль кот стоял с зловещим видом,
   подобно ворону на поле брани.

   XIII
   Но Федор встал и,
   хмуря брови,
   случившееся силился постичь.
   Максим поднялся,
   Федора ругая
   и местью лютою
   ему грозя за что-то.

   XIV
   Вину свою не понимая, Федор
   взял "Мартовское" и пластичным жестом
   зубами пробку сковырнул,
   но пить не стал -
   Максиму предложил галантно пиво.
   Максим надменно дар отверг.
   Взял сам бутылку
   и вскрыл ее ножом столовым,
   всего себя изрезав, правда,
   и пиво все почти пролив.

   XV
   Допив, что осталось, Максим взял пачку "Беломора"
   и тюкнул ее в донышко.
   Так пушкинский Балда мог тюкнуть мужика!
   И папироса, вылетев,
   упала в лужу пива на полу и вымокла.

   XVI
   Максим вторично тюкнул,
   вынул папиросу
   и дунул сильно в ейное нутро.
   Могучий муж не поскупился на усилье
   и выдул весь табак из ейного нутра.

   XVII
   Тут Федор, мастерски размяв по папиросе,
   Максиму дал с приятною улыбкой прикурить.

   XVIII
   Паленым потянуло.
   С мерзким криком кот
   метнулся в лужу пива
   и по ней катался:
   Попал в кота, бросая спичку, Федор.

   XIX
   Друзья тому изрядно посмеялись.
   В знак примиренья Федор
   взял пару "Мартовского",
   их сцепил и дернул.
   Открылись обе.
   Столь был муж искусен!

   XX
   А между тем туман рассеялся.
   Багровое светило
   дугой скользнуло так,
   как будто обходило стороной убогий край.

   XXI
   Друзья, допив,
   поставили бутылки
   и взяли новые,
   С "Адмиралтейским" пивом.
   Но, не допив,
   Максим ушел мочиться.

   XXII
   Вернувшись,
   он бутылку вскинул
   и к непокорным приложил устам.
   Но тотчас, фыркнув,
   взад ее поставил.

   XXIII
   Оказывается,
   что пока Максим мочился,
   Долил бутылку водкой Федор.
   Максим весьма отменной шутке посмеялся,
   Признав, что Федор
   в чем-то поумнел.
   И в знак приязни
   С ершом бутылку допил без боязни
   До конца.

   XXIV
   И много что потом произошло.
   Но эпос свой на том закончу, право,
   Причину написанья исчерпав:
   С утра хотел я сильно выпить пива,
   Но в творчестве желание изжил.

   !!!!!!! !!!!!!! !!!!!!! !!!!!!!
   !!!!!!! !!!!!!! !!!!!!!

   Ф И Н И Т А Л Я Т Р А Г Е Д И Я
   трагедия

   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
   Поднимается  тяжелый  желто-зеленый  занавес.  На  сцене  -   комната
М_а_к_с_и_м_а  и  Ф_е_д_о_р_а.  На  низко  просевшей  раскладушке   спит
М_а_к_с_и_м. У него нехорошее недоброе лицо.
   Над раскладушкой висят репродукции и фотографии, вырезанные из журна-
лов "Пробуждение" и "Солнце России". Посредине сцены - стол. На столе  и
под столом - грязные тарелки, пустые и  ополовиненные  бутылки,  окурки,
несколько стаканов. За столом сидит крепко  задумавшийся  Ф_е_д_о_р.  По
сцене бегает кот.
   Ф_е_д_о_р наливает себе стакан вина, залпом выпивает. Опускает голову
на грудь, не двигается - видимо, засыпает. Вся сцена представляет  собой
тяжелое,  пасмурное  зрелище.  Неприятна   неинтеллигентность   движений
Ф_е_д_о_р_а, его манера тянуться к бутылке, роняя стоящую на пути  посу-
ду.
   Все с начала и дальше, до самого конца, начинает казаться ужасной му-
рой.
   Между тем на сцене ровно ничего не происходит в течении  сорока  пяти
минут, после чего занавес опускается.

   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
   Занавес поднимается, на сцене все то же. Проходит сорок  пять  минут.
Зрители начинают думать, что попали на авангардистский спектакль,  и  до
самого конца будут показывать спящих Максима и Федора; но тут неожиданно
освещается второй план сцены, на котором  происходят  столь  напряженные
события, что публика не успевшая покинуть театр, должна бы почувствовать
себя вознагражденной.
   Это надо видеть.
   На втором плане сцены действует множество персонажей, в том  числе  и
неизвестно как сюда попавших.
   Это:Дух МАКСИМА, Дух ФЕДОРА, Дух ПЕТРА, Дух ВАСИЛИЯ,  Духи  ЯПОНСКИХ
ДРУЗЕЙ, Духи различных ИЗЯЩНЫХ ДАМ,

   в том числе: Дух ПРОДАВЩИЦЫ В ВИННОМ ОТДЕЛЕ и Дух ПРОДАВЩИЦЫ В ПИВНОМ
ЛАРЬКЕ

   (а как вы думали? Что они, хуже?)

 Духи СОСЕДЕЙ ПО КВАРТИРЕ,
 Духи ПОДПОЛЬЩИКОВ,
 Духи ПРОХОЖИХ НА УЛИЦЕ,
 Дух И.КОНСТАНТИНОВА,
 Дух ХОКУСАЯ,
 Дух РАНСЭЦУ,
 Дух Д.СУДЗУКИ,
 Дух А.ГАУДИ,
 Дух А.С.ПУШКИНА
   А также множество других ДУХОВ, вплоть до ДУХОВ ЗРИТЕ-

ЛЕЙ В ТЕАТРЕ.
   Причудливую картину отношений всех этих духов трудно описать.
   Некоторые духи видят всех или почти всех остальных духов, некоторые -
только часть, некоторые  -  только  себя,  а  есть  духи,  которые  и  в
собственном существовании не уверены. Забавно, что иные из духов видят у
себя, да и у остальных, пожалуй, только отдельные части тела,  например,
кулак, которым и лупцуют по чему ни попадя. Столь же неприятны духи, ко-
торые вообще ничего не видят - они бодро разгуливают по сцене, пребольно
толкая остальных.
   Несмотря на сумятицу и гвалт, видно, что в центре внимания многих ду-
хов находятся спящие М_а_к_с_и_м и Ф_е_д_о_р. Кто смотрит на них с през-
рением, кто - с негодованием, кто - с жалостью, кто - со смехом, кто - с
пониманием, кто - с любопытством, ну и по-всякому. Д_у_х М_а_к_с_и_м_а и
Д_у_х Ф_е_д_о_р_а смотрят с неопределеным выражением.
   Второй план сцены начинает постепенно погружаться в темноту. Духи  по
одному исчезают, шум стихает. Последними исчезают Д_у_х_и  М_а_к_с_и_м_а
и Ф_е_д_о_р_а. В наступившей тишине  слышны  их  последние  малопонятные
реплики:
   Д_у_х М_а_к_с_и_м_а: Он просыпается...
   Д_у_х Ф_е_д_о_р_а: Но нем...
   Второй план в темноте. Федор поднимает голову.  Желтозеленый  занавес
опускается,  однако  прежде  чем  он  совсем  скрыл  сцену,  видно,  как
Ф_е_д_о_р тянет руку к бутылке.

   # # # # # #
   # # # # # #
   # # # # # #
   # # #

   Часть вторая

   В О З В Р А Щ Е Н И Е

   И З

   Я П О Н И И

   B L O W U P

   Илья Давидович Кобот с одной стороны не любил соседей - Максима и Фе-
дора, даже писал на них заявления, что Федор по ночам кричит, что  водят
собутыльников, писают в коридоре и на кухне. Но с другой стороны,  гово-
рят, что бывают соседи и похуже этих... Федор, такой горемычный, не  на-
хамит, а Максим, хоть и строгий будто командир, да все спит больше.
   Как-то вечером Кобот сидел у них в гостях, пил чай - надо  же  иногда
посмотреть, как люди живут. Да вот тоже выбрал, на кого смотреть! С  са-
мого начала лучше было уйти, с самого начала ругань у  них  пошла  -  то
Максим Федора изругал, зачем вермута купил, когда  в  магазине  портвейн
есть, потом опять изругал, зачем Федор с  пивом  балуется  -  у  бутылки
крышку открывает и снова пришпандоривает.
   Еще в тот вечер Федор во все фразы вставлял какое-то  мерзкое  слово,
которому его научил ученик Василий, -  слово  "пантеизм";  ну  например:
"Что, нальем еще пантеизму?" - про вермут, или: "Пантейшно я нынче пивка
купил!" Кобот специально вышел посмотреть - в энциклопедическом  словаре
этого слова - нету!
   Вот так посидели, молчали в основном, и вдруг дверь открывается  -  и
на пороге стоит милиционер.
   Причем кто ему дверь открыл входную? Илья Давидович  очень,  конечно,
напугался, но все-таки ясно, что не за ним же пришли, за Федором  вернее
всего. Максим и так был злой, а тут аж черный весь стал - тоже на Федора
подумал: "Ну, жопа, доорался по ночам!" Сам Федор как-то не  сориентиро-
вался: "Это чего, чего он тута?..."
   Милиционер обвел всех мрачным взглядом, особо задержался на Федоре  и
спросил:
   - Который тут Кобот?
   Сердце у Ильи Давидовича больно застучало, а всего  мучительнее  было
стеснение перед Максимом и Федором, которые,  пьянь  политурная,  еще  и
смотрят с сочувствием.
   - Я... Кобот...
   - Ну, здраствуй, Кобот, - после паузы сказал милиционер,  снимая  фу-
ражку.
   - Здрасьте...
   Илья встал и вытянул руки по швам. Максим взял со стола пару  бутылок
вермута и поставил на пол. Милиционер перевел испытывающий взгляд с  Ко-
бота на Максима:
   - А вы тоже здесь проживаете?
   - Здеся, - спокойно ответил Федор. - Пантейшно.
   - Ну, здравствуйте и вы. Сосед я вам новый  буду.  Пужатый  Александр
Степанович.
   От внезапности этой сцены и проклятого бушующего сердца с Кобота  лил
пот, ноги дрожали. Он дугой пошел к двери, не замечая удивленного взгля-
да милиционера.
   - Что он, больной, что ли? - спросил Пужатый.
   - Жопа, - не сразу ответил Максим и выпил полстакана вермута.

   Новый жилец быстро почувствовал себя в квартире по-свойски, точнее, в
первый же день. На утро, когда Кобот ставил чайник, в коридоре послышал-
ся задорный свист, и на кухню в одной майке вышел Пужатый.

   - Здорово! - громко сказал он.
   - Доброе утро, - ответил Илья Давидович. Эту фразу он заранее  приго-
товил, чтобы сказать милиционеру - знал, что очень растерялся после вче-
рашнего, не сразу сообразит, что сказать.
   - Ты чего вчера отвалил-то? Испугался, что ли?
   Кобот покраснел, не зная, как ответить.
   - Чего ты все время мнешься?
   Илья молча мыкался с газом, но зажечь никак  не  получалось.  Пужатый
зажег газ на своей конфорке, поставил чайник и,  сев  на  табурет,  стал
следить за Коботом.
   - Ты где работаешь?
   - В Механобре работаю... - подумав, ответил Илья.
   - Как, как? Что такое?
   - Так называется...
   Последовала тягостная пауза. Кобот, с такой натугой  включивший  газ,
выключил его и пошел к себе в комнату. Войдя, он, так же  как  и  вчера,
долго и быстро ходил туда-сюда, ни о чем не думая.

   Вечером, возвращаясь с работы и уже подойдя к  дому,  Илья  Давидович
увидел в дверях Пужатого, безотчетно, неосознанно повернулся и,  сВежив-
шись, прошел мимо дома.
   - Эй, Кобот! - окликнул его Пужатый.
   Кобот, пометавшись на месте, подошел.
   - Ты чего это от меня шарахаешься?
   - Да нет, я... Мне надо было...
   - Темнишь все? Я же видел - ты к дверям шел.
   Было уже темно, и это придавало сцене зловещий оттенок.
   - Ну, шел, да вот в магазин решил зайти, - с надрывом сказал Кобот.
   Пужатый молчал. Лицо его было в  тени.  На  пуговицах  обмундирования
светились колючие звезды. Илья немного помолчал за компанию и отошел  за
дом, где и промыкался с полчаса для отвода глаз.

   Вечером перед сном Илья Давидович, чуть заглянув на кухню, отшатнулся
и замер за дверью. Красный распаренный Пужатый со стаканом в руке шептал
Федору:
   - Этот Кобот, я смотрю, тот еще корефан. Еще утром  заметил:  что  за
ядрен батон морду воротит! Боится чего-то. Сейчас вот в магазин за  вер-
мутом иду, гляжу мать честная! Кобот! Увидел меня - и  шмыг  в  сторону,
воротником прикрывается. Ну ладно, думаю, видать, за тобой  водится.  Да
еще и спрашиваю: "Ты где работаешь-то?" А он мне говорит: "В  Хренобре"!
Ну ладно, думаю, гусь ты хорош...
   - В Механобре! В Механобре я работаю! - забывшись, пролепетал Илья за
дверью.
   Это был сильный и неожиданный эффект. Даже Федор с испугом глянул  на
дверь, а Пужатый вскочил и, выбежав с кухни, наткнулся на  вытаращившего
глаза Илью Давидовича. Они некоторое время стояли молча, почти вплотную,
блестя глазами и взволнованно дыша.
   - Ага... - сказал Пужатый, поправляя майку. Илья, шатаясь, побежал  к
себе в комнату.
   - Идиоты! Что за идиотизм! - бормотал он. - Фу! Как все... Фу!  Идио-
тизм абсолютный! - он подошел к зеркалу и

напряженно глянул в него. Зеркало мудро и матово светилось
вокруг искаженного отчаянием лица. Илья, не в силах чем-либо
заняться, долго стоял у зеркала, то так, то сяк выворачивая
голову и скаля зубы. Это бессмысленное занятие давало ка-
кой-то выход напряженности, невесть за что свалившейся.
   Сухо и зловеще тикал будильник.
   Дверь без стука отворилась, и в комнату вошел Пужатый, уже в форме  и
в сапогах. Не спрашивая разрешения, он сел за стол,  вынул  папиросу  и,
разминая ее, стал оглядывать скромную, но благообразную  комнатку.  Илья
Давидович, как пойманный за руку вор, понурившись, стоял у зеркала.
   - Кобот, что вы, собственно, скрываете? - медленно произнес Пужатый.
   - Я, Степ... Александр Степанович, совершенно не могу понять,  что...
За что вы меня... Вот так спрашиваете...
   - Ах, так значит, я виноват, да? Я вас преследую? Это я, выходит, ви-
новат? Ведь так у вас получается?
   - Нет... Но вы там Федору говорили... Ну, там...
   - Ну, ну, я вас слушаю.
   Илья Давидович молчал.
   - Ну, я слушаю вас.
   - Вы говорили, что я воротником прикрывался...
   - Хватит ерунду пороть! Кстати, если уж вы хотите обсудить именно тот
случай: после нашей встречи я был в магазине. Вы и сейчас будете утверж-
дать, что направились именно туда?
   Илья молчал.
   - Вы, Кобот, видимо, обеспокоены моим вселением в  квартиру,  да?  Да
или нет?
   В буфете тонко пискнули фужеры. Страшно тикали часы.
   - Может, хватит в мочанку играть?! - закричал Пужатый, с силой всажи-
вая папиросу в стол.
   Илья Давидович дернулся, как от электрического удара, и отбежал к ок-
ну. Пужатый, откинув стул, поднялся и вышел из комнаты.
   Кобот, широко открыв глаза, смотрел в пространство. Очнувшись, он оп-
рометью кинулся в коридор, надел пальто и выбежал на улицу.

   На улице все казалось кошмаром, дул долгий ветер из  всех  переулков,
прохожие, как солдаты, ходили от одной остановки автобуса к другой,  фо-
нари, машины... Спрятаться было негде.
   Домой Илья решил вернуться только вечером.
   Не раздеваясь, на цыпочках он прошел в свою комнату, разделся там  и,
совершив несколько кругов по комнате, высунул голову в коридор. На кухне
ожесточенно стукались стаканы и гремел голос Пужатого:
   - Да ведь враг он! Враг! Вражина натуральный! Что ты будешь делать? Я
вижу, что враг, а прищучить не могу... Но погоди - увидишь ты Александра
Пужатого! Он у меня не уйдет, не уйдет, сам себя выдаст!...

   На следующий день Илья Давидович смалодушничал, не пошел  домой  сов-
сем. Впервые за долгое время он ночевал не дома. Попросился к  приятелю,
то есть к сослуживцу. Там было вроде и хорошо, поиграли в карты, погово-
рили о работе, а все

равно тяжело на непривычном месте, да и неудобно. Потом
вместе поехали на работу, там как-то забываешься, очищаешь-
ся, все нерабочее время кажется коротким и малозначительным.
После работы для окончательной разрядки Илья еще сходил в
кино на "Версию полковника Зорина" и совсем спокойный отпра-
вился домой. Сколько можно, в конце-то концов, пугаться это-
го идиота милиционера! Нужно спокойно и насмешливо дать ему
понять, какого дурака он валяет, еще лучше осадить бы его
как следует, поставить на место... Нет, ну его к черту, не
стоит.
   Кобот вошел в квартиру, разделся (даже почистил  пальто  щеткой),  не
таясь, прошел к себе в комнату, где хладнокровно сел за  стол  с  книгой
"Заметки по истории современности". Почти тотчас же в комнату вошел  Пу-
жатый и расположился напротив Ильи. Илья Давидович оторвал глаза от кни-
ги, холодно посмотрел на Пужатого и снова погрузился в чтение.  Милицио-
нер забарабанил пальцами по столу, едко глядя на читающего Кобота.
   - Книжечку читаем?
   Илья продолжал смотреть в книгу.
   - А ну положить книгу! Смотреть на меня! - как никогда страшно закри-
чал Пужатый, с силой хлопнув ладонью по столу. Все затрещало, книга упа-
ла на пол.
   Коботу уже некуда было смотреть, и он со страданием взглянул на Пужа-
того. Тот сидел весь красный и тяжело дышал.
   - Александр Степанович, я думаю, пора, наконец... - начал Илья.
   - Кобот, что вы делали сегодня ночью? - перебил его Пужатый.
   - Я... Что?... Спал... Ночевал...
   - Где? Адрес?
   - Да причем тут... На работе... То есть у сослуживца...
   - Интересная у вас работа, я замечаю... Адрес, я спрашиваю!
   Илья Давидович понял, что лучше не выламываться, а спокойно  отвечать
на вопросы, чтобы Пужатый перебесился, понял, что неправ и отстал. Одна-
ко адреса сослуживца действительно невозможно было вспомнить  теперь,  в
таком лихорадочном состоянии.
   - Не помню точно сейчас. Я завтра могу показать,  я  завтра  спросить
могу.
   - Значит, где были ночью, не помним? Или, может быть, не хотим вспом-
нить?
   Жилы на шее Пужатого надулись и мерцали.  Он  встал,  окинул  комнату
внимательным взглядом и, хлопнув дверью, вышел. Илья застонал,  вскочил,
стал метаться, подбежал к двери - однако не совсем, чтобы не было  вида,
что он подслушивает, - замер. Через некоторое время  раздался  звонок  -
пришел Василий, принес вермуту, плясал, напевал что-то восточное.  Федор
внушительно выговаривал ему, что портвейн пантейшнее вермута. Неожиданно
раздался властный голос Пужатого:
   - Ну шуметь! Передвигаться осторожно! В квартире - Кобот!

   Поздно вечером, когда все уже утихли, Илья на цыпочках пошел по кори-
дору в туалет, с опаской прислушиваясь на каждом шагу. Нащупав дверь, он
медленно, чтобы не скрипела, от-

крыл ее, вошел и стал тихо-тихо закрывать. Раздался грохот,
в коридоре вспыхнул свет. Пужатый схватил уже почти закрытую
дверь и рванул на себя с пронзительным криком:
   - Стой, гад! Теперь не уйдешь!
   Илья до крови вцепился в ручку, однако дверь  неотвратимо  распахива-
лась. Кобот затравленно вскрикнул и закрыл голову руками.
   Пужатый с полминуты постоял в дверях, грозный, как памятник, и, ниче-
го не сказав, быстро прошел в свою комнату, оставив после  себя  тяжелый
запах винного перегара.

   Часа через три, когда Кобот уже стал задремывать на диване,  куда  он
прилег, не раздеваясь, в коридоре послышался резкий не приглушенный стук
сапог. Прямо в ушах заскрипело страшное шуршание и потом голос из  гром-
коговорителя:
   - Внимание, Кобот! Вы окружены! Всякое сопротивление бесполезно!  Вы-
ходите и сдавайтесь!
   Илья до боли вытаращил глаза и вцепился зубами в руку, больно  укусив
ее.
   - Повторяю, Кобот! Всякое сопротивление бесполезно! Выходите  и  сда-
вайтесь!
   Снова напряженное, выжидающее шуршание. Хлопнула дверь, и потом голос
Максима:
   - А вот ты поори у меня, говно! Хватит, один засранец по ночам  орет,
еще второй нашелся!
   - Всем оставаться в помещениях! - ответил Пужатый в громкоговоритель.
   - Я тебе, жопа, покажу помещение!
   В коридоре некоторое время ходили, зажигали и тушили свет - Кобот был
почти в беспамятстве. Он рванул на груди рубаху и откинулся  на  спинку,
тяжело дыша.

   Под утро Илья Давидович забылся тяжелым неспокойным сном. Часто  про-
сыпаясь, он тут  же  забывал  кошмарные  сновидения,  так  как  действи-
тельность казалась еще хуже, гаже и непонятнее. От малейшего  шороха  он
просыпался, и, вытягивая шею, сонно таращился во все стороны.
   Когда в комнате стало светать,  когда  невнятные  кубы  мебели  стали
оформляться, хотя непонятно во что, дверь резко разпахнулась, и из прое-
ма послышался голос Пужатого:
   - Ни с места! При малейшем движении стреляю! Руки вверх!
   Черная фигура вынырнула из темноты и метнулась к  выключателю.  Кобот
пружиной распрямился, одним движением снял предохранитель и нажал курок.
   Бахнул выстрел, и черная фигура шлепнулась на пол.

   Забегали в коридоре. Максим включил свет. Перевернули на спину  Пужа-
того. Прямо против сердца на синей  форме  расплывалось  страшное  пятно
крови. Кобот забился в угол дивана, поминутно разглядывая  руки  и  шаря
под собой.
   Все, как обалделые, смотрели на грузный нелепый труп.
   ЭПИЛОГ
   Непостижимая гибель Пужатого поразила всех обитателей квартиры. Кобот
целыми днями приставал к Максиму и Федору, верят ли они, что это  не  он
убил Пужатого. Хотелось верить,

хотя вроде больше некому. Но не мог же убить Кобот, сроду не
державший в руках никакого оружия, да и вообще...
   Илью не забрали. Почему - неизвестно. Не забрали - и все... Замяли.
   Петр, ученик Максими, совсем, кажется, решил, что его разыгрывают. Он
назвал Илью Давидовича "наш Ринальдо  Ринальдини"  и  сочинил  про  него
стишки:
   Кобот бренчит кандалами -
   Ведут по этапу его.
   Он утром, не мывшись, в пижаме
   Соседа убил своего.
   Про вольную жизнь вспоминая,
   Идет он, судьбину кляня.
   Идет он в слезах и хромает.
   Идет, кандалами звеня.
   Недолго Петр так веселился - прослушав стишок, Максим всадил ему зат-
рещину и сказал:
   - И ты доиграться хочешь, жопа?

   Г О С Т И
   (разговор)

   (Комната Петра, ученика Максима. Большой стол, шкаф, наполненный кни-
гами - ничего книги, но отвратительно затрепаны, а многие с библиотечны-
ми штампами. Полуразобранный магнитофон. Всякие вещи. Под кроватью вмес-
то одной из ножек лежит стопка журналов и книг, а ножка валяется тут же,
рядом. В комнате отностительно чисто, на столе стоят три  бутылки  порт-
вейна, хлеб - видно, что Петр ждет гостей.
   Петр с книгой сидит за столом. Смотрит на часы, затем берет со  стола
бутылку, открывает, наливает полстакана, медленно пьет. Слышен звонок.
   Петр быстро допивает налитое, наливает еще столько же и тоже  выпива-
ет, очевидно, для храбрости. Слышно, что в коридоре открывается  входная
дверь.) ПЕТР (поперхнувшись, кричит): Это ко мне!
   (Убегает, возвращается с гостями. Это Василий, ученик Федора; Алексей
Житой, крепкий парень; Мотин, непризанный художник; Вовик, весь  слабый,
только челюсти крепкие от частого стыдливого сжимания; Самойлов). ЖИТОЙ:
Смотри, он уже начал! Мужики, давай, давай по штрафной! (Достает из сво-
его портфеля две бутылки портвейна, более дешевого,  нежели  стоящий  на
столе.) ВАСИЛИЙ: Погоди, дай закусь какую-нибудь сделаем. Я  не  жрал  с
утра. ЖИТОЙ: Ой, вот до чего я это не люблю, когда начинают  тудасюда...
Вовик, колбаса у тебя есть? (Вовик достает из сумки  с  надписью  "Демис
Руссос" колбасу и две  бутылки  вермута,  разумеется  не  итальянского.)
ПЕТР: А какого ты ляда вермут покупаешь, когда в магазине портвейн есть?
ВОВИК: Не хватило на два портвейна. ПЕТР: Я этой травиловкой себе  желу-
док испортил. (Петр раскладывает колбасу, хлеб, приносит с кухни вареную
картошку. Василий достает из шкафа стопари. Все садятся,  один  Самойлов
стоит, засунув руки в карманы и с ироническим  видом  смотрит  на  центр
стола. Житой разливает портвейн. Все со словами "ну, ладно", "ну, давай"
выпивают и закусывают; Самойлов вертит в руках стопарь, несмешливо разг-
лядывает его). ВАСИЛИЙ: Садись, что ты стоишь, как Медный Всадник.  (Са-
мойлов садится, снисходительно улыбаясь). ЖИТОЙ: Давайте сразу,  еще  по
одной, чтобы почувствовать. (Разливает. Почти все выпивают. Василий пьет
залпом, как это обычно делает Федор, Петр же, напротив, отопьет,  поста-
вит и снова отопьет, как Максим). ВАСИЛИЙ (Мотину): Чего ты?  Не  напря-
гайся, расслабься. МОТИН: Да ну на фиг... Я после работы этой вообще ни-
чего делать не могу. А удивляются, что мы пьем... Мало еще пьем!  ЖИТОЙ:
Верно! (Разливает еще по одной). ВАСИЛИЙ: То, что мы пьем - есть выраже-
ние философского бешенства. САМОЙЛОВ: Потому и пьем, что пока  пьяные  -
похмелье не так мучает. МОТИН: Я после этой работы  вымотан  совершенно,
куда там еще

картины писать - уже год не могу. Возьму кисть в руку, а
краски выдавливать неохота, такая тоска берет - что я за
час, измотанный нарисую?
ВОВИК: А в воскресенье?
МОТИН (в сильном раздражении): А восстанавливать рабочую си-
лу надо в воскресенье? Впереди неделю пахать, как Карло! А в
квартире убраться? А с сыном погулять - надо? В магазин -
надо?
ПЕТР: Каждый живет так, как того за...
МОТИН (перебивает): Вон Андрей Белый пишет, что мол, Блок,
хотя и не был с ним в приятельских отношениях, прислал тыся-
чу рублей, и он мог полгода без нужды заниматься антропосо-
фией. Антропософией, а? Вот, гады, жили! (Залпом выпивает).
Да избавьте меня на полгода от этой каторги, я вам такую ан-
тропософию покажу!...
ЖИТОЙ: А вон эти ваши, как их... Максим с Федором - вроде не
работают, а, Петр?
ПЕТР: Не работают.
МОТИН (зло): Как так?
ПЕТР: Да вот так... Как-то.
ВОВИК: Давно?
ПЕТР: Не знаю даже... Василий, ты не знаешь?
(Василий мотает головой).
САМОЙЛОВ: А чем они занимаются?
МОТИН: Да ничем! Пьют! Какого лешего вы с ними возитесь - не
понимаю. Алкаши натуральные.
ЖИТОЙ: Это все ладно, а вот давайте выпьем!
(Разливает).
МОТИН: Это что за колбаса?
ВОВИК: Докторская.
ВАСИЛИЙ: Нет, с Максимом и Федором не так просто...
МОТИН (перебивает): Да ладно... Видел я ваших Максима и Фе-
дора, хватит. Алканавты натуральные.
ЖИТОЙ: Слушайте, а что там, я слышал, убили кого-то?
(В это время Самойлов включает магнитофон. Слышен плохо за-
писанный "Караван" Эллингтона.)
МОТИН: Выруби.
САМОЙЛОВ: А может, поставим чего-нибудь? Петр, у тебя битлы
есть?
ПЕТР: Нет, сейчас нет. Пусть это будет, убавь звук.
САМОЙЛОВ: А что это?
ЖИТОЙ (Вовику): Ты будешь допивать или нет? Видишь, все тебя
ждем!
ПЕТР: Эллингтон.
ЖИТОЙ: Ну, я вермут открываю. Вы как?
ВАСИЛИЙ: Давай.
САМОЙЛОВ: Нет, не надо Эллингтона.
ВАСИЛИЙ: Оставь Эллингтона, говорю!
(Житой разливает).
ВОВИК: Так кого убили-то?
ПЕТР (взглянув на Василия): Сосед там у них был, у Максима с
Федором, милиционер. Его и убили.
ЖИТОЙ: Кто?
ПЕТР: Неизвестно.
ЖИТОЙ: Как? Не нашли? Его где убили?
ПЕТР (с неохотой): Да там убили, дома.
ЖИТОЙ: Во дали! А кто там еще живет в квартире?
ПЕТР: Да один там... Кобот.
ЖИТОЙ: Может, он и убил? Где там этого милиционера убили?

Чем?
ПЕТР: Застрелили... В комнате этого самого Кобота.
ЖИТОЙ: А Кобота забрали?
ПЕТР: Нет.
ЖИТОЙ: Тут надо выпить.
(Разливает).
ВАСИЛИЙ: Да нет, так просто не рассказать. Мы с Петром этого
милиционера и не знали, я так видал пару раз на кухне. Ну
ясно, что это такой человек, считающий себя вправе судить
другого. Такие как раз приманка для дьявола - не он убьет,
так его убьют. Просто рано или поздно нужно быть заранее го-
товым... Как стихийное бедствие. То есть не в том дело, что
он просто подвернулся...
САМОЙЛОВ: Да, кто убил-то?
ВАСИЛИЙ: В том-то и дело, что вроде, Кобот, а вроде и нет.
Просто Кобот на какое-то время полностью подчинился от стра-
ха силам зла, стал их совершенным проводником.
ЖИТОЙ: Не понял.
ВАСИЛИЙ: Ну, так было, что милиционер в чем-то подозревал
Кобота - допытывал, допытывал...
ЖИТОЙ: И Кобот его, значит...
ВАСИЛИЙ: Нет. Как бы это обВяснить... Ну вот знаешь, если
человеку каждый день говорить, что он свинья, то он действи-
тельно станет свиньей. Просто сам в это поверит. Есть такой
догмат в ламаизме, что мир - не реальность, а совокупность
представлений о мире, то есть если все люди закроют глаза и
представять себе небо не голубым, а, например, красным, -
оно действительно станет красным.
(Самойлов иронически всех оглядывает, подняв одну бровь выше
другой. Житой мается.)
МОТИН: Слушайте, а может быть хватит, а?
ВАСИЛИЙ: Сейчас. Так вот Пужатый был до того уверен, что Ко-
бот - преступник, так его замотал, что Кобот совсем запутал-
ся и поверил.
ЖИТОЙ: И кокнул?
ВАСИЛИЙ: Да нет же! Не совсем... Просто Пужатый выдумал,
создал беса, который его же и убил.
САМОЙЛОВ: У попа была собака,
   Поп ее любил.
   Она сВела кусок мяса,
   Поп ее убил. (Василий с тоской дергает плечами. Пьет)  ВОВИК:  А  это
тоже Эллингтон? (Петр кивает). ВАСИЛИЙ: Кобот не убивал! Он, может,  во-
обще спал в это время; но каждая злая мысль - это бес,  который...  ПЕТР
(перебивает): Не в том дело, Василий. Я сначала совсем не  поверил,  что
Пужатого убили, тем более, что Кобот убил,  написал  стишок...  ВАСИЛИЙ:
Ну? ПЕТР: А Максим мне сказал - я точно запомнил - "И ты доиграться  хо-
чешь?" ЖИТОЙ: А пока выпьем! (разливает). ПЕТР: Понимаешь, что  он  этим
хотел сказать? Что такой человек, как Кобот, именно простой, без всякого
отличия человек, мещанин - к такому-то как раз лучше  не  подступать,  с
таким шутки плохи, у такого неведомые ресурсы. Именно такие,  незаметные
и определяют твою судьбу - не ты ли, Мотин, жаловался?

МОТИН: Слушай, хватит...
ПЕТР: Максим так и сказал - мол, оставь его, доиграешься.
САМОЙЛОВ: Я не понимаю, что это ты так ссылаешься на этого
Максима, будто на учителя?
МОТИН: Как дети малые - что Петр, что Василий! Носятся, как
с писаной торбой, с этими алкашами, носятся...
ПЕТР: Но они действительно нам что-то... Кое-чему научили...
САМОЙЛОВ: Чему?
ПЕТР: Так конкретно трудно сказать. Ну, ты читал о дзене?
МОТИН: Знаю, я ж тебе "Введение в дзен-буддизм" давал!
ПЕТР: А ты находишь, что Максим и Федор часто себя ведут как
бы...
МОТИН: По дзену?
(Все, даже не слыхавшие о дзен-буддизме, смеются. Василий
улыбается).
ПЕТР: А что?
ЖИТОЙ: А то, что нам пора выпить!
(Разливает).
МОТИН: (Самойлову): Сделай погромче. Или это тоже Эллингтон?
ПЕТР: Да. Нет, не делай громче, погоди. Я такой случай расс-
кажу. У дома, где Максим с Федором живут, лежит пень, такой
круглый, и Федор, проходя мимо, каждый раз говорил: - Во!
Калабаха! Я однажды ему - Что ты всякий раз это говоришь? Я
давно знаю, что это калабаха. И тогда Максим - он с нами
шел, показывает мне кулак и говорит: - А это видел?
(Все смеются).
МОТИН: Все?
ПЕТР: Да, все.
(Всеобщий смех).
МОТИН: (разводит руками с уважительной гримасой): Да, это не
для слабонервных...
ПЕТР: А чего ржать?
(Смех, было утихший, усиливается).
ПЕТР: Эх!...
ЖИТОЙ: Ну, я так скажу; год не пей, а тут сам Бог велел!
(разливает).
ПЕТР: Так что по-вашему хотел сказать Максим этой фразой?
Перестаньте ржать, дослушайте! Он хотел сказать, что хотя я
много раз, к примеру, видел кулак Максима, он может явиться
совсем в другом качестве, да каждый раз и является. Так и
каждый предмет в мире, каждое явление, сколь бы ни было оно
привычно, должно приковывать наше внимание неослабно; ведь
все может измениться, все меняется - а мы в плену догматиз-
ма. Это внимание ко всему и выражал Федор, так неотвязчиво
на первый взгляд обращающий внимание на калабаху. Он вновь и
вновь постигал ее.
(Пауза).
САМОЙЛОВ: Это, что называется, высосано из пальца.
ВОВИК: Нет, это все, конечно, интересно, но вряд ли Максим
это имел ввиду, когда показывал кулак.
ВАСИЛИЙ: Каждому свое. То есть, каждый понимает, как ему да-
но.
МОТИН (зло): Ой! Ой! Ой!
ПЕТР: Да, но не в этом дело. Что значит, не имел в виду?
Максим и Федор, конечно, все делают интуитивно...
МОТИН: Прошу, хватит!
ВОВИК: Нет, дай досказать-то!
ПЕТР: ...но они тоже все-таки понимают, что делают. Вот дру-
гой случай. Я заметил, однажды, что Федор, отстояв очередь у

ларька, пиво не берет, а отходит.
ЖИТОЙ (пораженный): Зачем?
ПЕТР: Вот я и спросил: зачем? Тем более, что потом Федор
снова встает в очередь. И тогда Федор мне ответил: "Чтобы
творение осталось в вечности, не нужно доводить его до кон-
ца."
(Ухмылки).
САМОЙЛОВ: Ну, это вообще идиотизм.
ЖИТОЙ: Я что-то не врубился. Давайте выпьем! (разливает).
ПЕТР: Ну, эту фразу - чтобы творение осталось в вечности, не
нужно доводить до конца - я ему сам когда-то говорил. Извес-
тный принцип, восточный. В Китае, например, когда, строили
даже императорский дворец, один угол оставляли не достроен-
ным. Так и здесь. Федор, прямо говоря, человек не очень ум-
ный, не слишком большой - где ему исполнить этот принцип?
Только так, на таком уровне. Он дает понять, что и в мелочах
необходимы высокие принципы. Это самое трудное... Конечно,
здесь оно выглядит юмористически, но этим тем более очевид-
но. Можно сказать, что он совсем неправильно этот принцип
применил - одно дело не довести творение до конца, прервать
где-то вблизи совершенства, а другое дело вообще его не на-
чать, остановиться на подготовительном этапе, - стоянии в
очереди. Этим он просто иронизирует надо мной, говорит, что
не за всякий принцип и не всегда следует хвататься.
   А еще это было сделано затем, чтобы посмотреть, как на это будут реа-
гировать такие ослы, как вы, которые только ржать и умеют! САМОЙЛОВ: Ну,
брось, брось, чего ты разозлился... МОТИН:  А  какого  хрена  выколпачи-
ваться-то весь вечер? Может, хватит? ВОВИК: Да что вы... Ладно... ЖИТОЙ:
Ребята, бросьте! Вовик, ты допьешь когда-нибудь?! ВАСИЛИЙ:  Вовик,  тебе
уже хватит, по-моему. МОТИН: Эй, Самойлов! Пленка кончилась давно! Ставь
на другую сторону. САМОЙЛОВ: А что там?  ПЕТР:  Эллингтон.  САМОЙЛОВ:  А
другое что-нибудь есть? ВАСИЛИЙ: Да оставь Эллингтона, фиг с ним! (Моти-
ну). Ну, как у тебя с работой? МОТИН: Пошел ты в задницу со своей  рабо-
той. ВОВИК: Нет, а интересно это Федор... ЖИТОЙ: Петр!  Ты  куда  стопку
дел? А, дай-ка, вон она у магнитофона. (Самойлов ставит пленку на другую
сторону и увеличивает громкость. Все вынуждены говорить повышенными  го-
лосами). ПЕТР (как бы про себя): Вы не понимаете простой вещи. Как  Шес-
тов отлично сказал про это: человечество помешалось  на  идее  разумного
понимания. Вот Максим и Федор... Ну, между нами,  люди  глупые...  МОТИН
(саркастически): Да, не может быть! ПЕТР: ...и ничуть не более необыкно-
венные, чем мы. Но как ни странно они выбрались из этого мира  невыноси-
мой обыденщины... Как бы с черного хода.  И  вот...  ВАСИЛИЙ:  Петр,  ты
заткнись, пока не поздно. САМОЙЛОВ: Вовик, передай там колбасу, если ос-
талась. ЖИТОЙ: Ну и колбаса сегодня. Я прямо не знаю, что такое.  Ел  бы
да ел! ВАСИЛИЙ: Сам ты, Петр, хоть и лотофаг, помешался на идее ра-

зумного понимания. Хреновый дзен-буддизм получается, его так
размусолить можно.
ПЕТР: А ты попробуй обВясни про Максима!
ВАСИЛИЙ: Ты, видно, просто пьян. А Максим и Федор - неизвес-
тные герои, необВяснимые.
ЖИТОЙ: Мать честная! Да мы же еще портвейн не допили!!! Ва-
силий, у тебя еще бутылка оставалась!
ВАСИЛИЙ: Точно! Возьми там, в полиэтиленовом мешке.
САМОЙЛОВ: Петр, куда бы Вовика девать?
ПЕТР: Вон у меня под кроватью спальный мешок. Положи его у
окна.
МОТИН: Еще бы тут не отрубиться, когда весь вечер тебе мозги
дрочат про этих Максима и Федора. Я удивляюсь, как это мы
все не отрубились. Если бы хоть путем рассказать мог, а то
танки какие-то, коаны. А что такое "Моногатари"?
ЖИТОЙ: Эх, ребята! Давайте выпьем, наконец, спокойно! (раз-
ливает).
САМОЙЛОВ: Во, тихо! Это Маккартни?
ПЕТР: Да, вроде.
САМОЙЛОВ: Тихо! Давай послушаем.
(Прослушивают пленку до конца, притоптывая ногами. Самойлов
подпевает).
МОТИН: Давай еще чего-нибудь... Таня Иванова у тебя есть?
ПЕТР: Нет.
ЖИТОЙ: Эх, жаль! Вот под нее пить, я вам скажу...
ВАСИЛИЙ: Под нее только водку.
ЖИТОЙ: Так, сейчас сколько? Эх, зараза - десятый час! Ладно.
Все равно портвейн кончился - надо сложиться и в ресторан!
(Все кроме спящего Вовика и Самойлова, выгребают последние
деньги, Житой бежит в ресторан. Мотин ставит на магнитофон
новую пленку наобум).
МОТИН: Это что такое?
ПЕТР: Эллингтон.
МОТИН: Ты что его маринуешь, что ли?
(Пауза. Некоторое время в ожидании Житого приходится слушать
Эллингтона. У всех добрый, расслабленный вид).
ВАСИЛИЙ (Мотину): Ну, нарисовал что-нибудь?
МОТИН: Да так... Времени нет...
ВАСИЛИЙ: А у кого оно есть? Все равно ждать нечего. Тысячи
от Блока не будет.
МОТИН (серьезно): Я жду, когда вырастет сын.
ВАСИЛИЙ: А... Сколько ему сейчас?
МОТИН: Года два.
ВАСИЛИЙ: Года два! Ты что, не знаешь точно?
МОТИН: Два года! Ничего я не жду!
ВАСИЛИЙ: Невозможно, чтобы атеист ничего не ждал. Все мы
ждем, когда кончится это проклятое настоящее и начнется но-
вое. Были в школе - ждали когда кончим. В институте тоже
ждали, мечтали, как бы поскорее отучиться. Теперь ждем, ког-
да сын вырастет, а и того пуще - когда на пенсию выйдем. И
самые счастливые - все торопят будущее. Не ужасно ли? Ско-
рее, скорее пережить это, а потом другое, а потом - потом
ведь смерть по-вашему?
   Будто пловец изо всех сил плывет, плывет как можно быстрее, не  обра-
щая ни на что внимания, плывет к цели. А плывет он - что  сам  прекрасно
знает - к водовороту. И этому пловцу предлагается быть оптимистом. ПЕТР:
Но спасительное недумание о смерти. ВАСИЛИЙ: От чего  спасительное?  Еще
спасительнее тогда сума-

шествие. Чего мы опять из пустого в порожнее переливать бу-
дем? Слышал я - "жизнь - самоцель", "лучше и умнее жизни ни-
чего не придумаешь!" Чего же вы все ждете?
ПЕТР: Чего это Житого долго нет?
МОТИН: Господи! Как мне все надоело!
(Пауза. Мотин задремывает).
ПЕТР: Го Си писал: в те дни, когда мой отец брался за кисть,
он непременно садился у светлого окна за чистый стол, зажи-
гал благовония, брал лучшую кисть и превосходную тушь, мыл
руки, чистил тушечницу. Словно встречал большого гостя. Дух
его был чист, мысли сосредоточены. Потом начинал работать.
   Или художник Возрождения - он два дня постился,  потом  только  после
долгой молитвы, прогнав всех из дома, подождав, когда пыль осядет, брал-
ся за кисть.
   Вот Мотину хочется только так. Между прочим про Го Си  мне  рассказал
Максим. Ну, знаешь, в какой обстановке: в их засранной комнате,  в  руке
никогда не мытый стакан с такой же травиловкой, которую мы сейчас пьем.
   Для чего нужна была эта древняя чистота? Чтобы внешне не отвлекало. А
мы, может, достигли сосредоточенности? Что и внешне не важно? У  Ахмато-
вой вспомнил что-то такое: "Когда б вы знали, из  какой-же  грязи  стихи
растут, не ведая стыда..." (Василий не выдержав, смеется). ПЕТР: Ты  че-
го? ВАСИЛИЙ: Достиг он! (смеется). ПЕТР: А чего? ВАСИЛИЙ: Ничего. Ты все
верно говоришь, Петр, дай я тебя поцелую. Ты фаустовский человек,  Петр,
фаустовский. Что-то я про Фауста хотел... Да! Это Максим тебе  рассказал
про Го Си? ПЕТР: Ну? ВАСИЛИЙ: А откуда он знает? Откуда ему знать? ПЕТР:
Знает и все тут. (Пауза). САМОЙЛОВ: Петр, я полежу на кровати до Житого?
ПЕТР: Давай. ВАСИЛИЙ (неожиданно пьяно): Хочешь, Петр, я тебе скажу, кто
Пужатого убил. ПЕТР: Не ты ли уж? ВАСИЛИЙ: Я? Да нет, не я. Максим убил.
ПЕТР (смеясь): А ты, брат Карамазов, научил убить? ВАСИЛИЙ:  Вот  почему
Кобота не забрали? Ведь очевидно, что надо забрать. Почему? ПЕТР: Ну по-
чему? ВАСИЛИЙ: А ты что, не замечал за Максимом ничего странного? Я  еще
в самом начале заметил, когда Кобот только вселился. Помню,  заходит  он
раз, про уборку что-то говорит, что давайте графики вывешивать, кто ког-
да пол моет, а потом спрашивает Максима: "А ты где  работаешь?"  Максим,
вижу, рассердился, говорит ему: "А ты где работаешь?" "В МЕХАНОБРЕ". "Ну
так и сиди в своем МЕХАНОБРЕ". ПЕТР: Ну и  правильно  ответил.  ВАСИЛИЙ:
Все правильно, дзен дзеном, а я думаю - действительно, где  это  он  так
работает, что деньги есть каждый день пить? ПЕТР: Ой, да  сколько  можно
про это? При чем здесь Кобот? ВАСИЛИЙ: Кобот ни при чем,  а  вот  откуда
они с Федором могли в Японию поехать? Или вот такую вещь возьми: сколько
лет Федору? Лет сорок от силы. Ну, положим, родился он до войны, да хоть
в двадцатых годах. Так как же он мог быть связан с

подпольщиками еще до революции?!!!
ПЕТР: Василий, ты что? Ты все так прямо, оказывается, и по-
нимаешь?
ВАСИЛИЙ: Ладно, положим - это ладно... Но в Японии они точно
были. Ну не перебивай меня, мне самому разобраться надо.
   Короче я вскоре... Ну не вскоре, а сейчас  вот...  Догадался,  что  с
Максимом в явной форме произошло то, что со многими  из  нас  происходит
незаметно. Максим уступил свою душу дьяволу.
   Не знаю, когда и почему, скорее всего быстро и необдуманно,  как  все
важное в нашей жизни - бац! Бац! - посмотрим, что получится?  Как  вчера
пил, так и сегодня пьет. ПЕТР: Да откуда, почему... ВАСИЛИЙ: По  кочану!
Не перебивай, посил. А может он вообще не понял, что получает, а что от-
дает? Проснулся на утро, дьявол  ждет  приказаний:  "Что  тебе,  Максим,
угодно?" - "Да вроде ничего не угодно. А нет, закурить хочу." - "На, по-
жалуйста, закури. Может, пивку?" - "А что и пивку  можешь  достать?  Ну,
сбегай." Вот, так может, за папиросу и кружку пива  Максим  отдал  душу.
Впрочем, бывает, что и очень умные люди отдают ее, ради красного словца.
   Ну, конечно, дьявола так не устраивает, получается, что и сделки  ни-
какой не было. Ведь зло и потеря души - когда дьявол  может  действовать
через человека. Понятно? Сам факт договора ерунда, главное - дела, свер-
шенные человеком, вследствие этого договора, понял? Дьявол готов  и  без
договора помогать, лишь бы помогать - человек и так потерял душу.  ПЕТР:
Зло есть наказание самого себя. МОТИН (приподнимая голову со стола): Все
в мире грязь, дерьмо и блевотина, только живопись вечна. (Опускает голо-
ву на стол). ВАСИЛИЙ: А? Да. Так вот, задача дьявола - дать Максиму  по-
нятие о пути зла. ПЕТР: Это все хорошо, но откуда, почему? ЖИТОЙ  (появ-
ляясь в дверях, поет): А потому что водочка... Как трудно пьются  первые
сто грамм! (Петр и Василий с криками приветствия вскакивают. Самойлов  с
теплой улыбкой поднимается с кровати). САМОЙЛОВ (с чувством): Эх,  ребя-
та! ПЕТР: Ты одну купил? ЖИТОЙ: Одну и еще одну вермута! (Петр,  Василий
и Житой берутся за руки и пляшут, возбужденно вскрикивая и мыча. По маг-
нитофону в это время звучит фортепьянная вещь  Эллингтона  "Через  стек-
ло"). ЖИТОЙ: Эй, Мотин, хватит кемарить, вставай! МОТИН (не поднимая го-
ловы): Я ничего... Хорошо, сейчас, токо пусть  голова  полежит...  ЖИТОЙ
(хорошим, благославляющим голосом): Ну, ребята, ладно, я разливаю. (Раз-
ливает). Уплочено! Налито! (Все кроме Мотина, выпивают со словами "хоро-
шо пошла", "нормально", "воды дай"). САМОЙЛОВ: Петр, а почему у тебя баб
нет? ПЕТР: Где нет? САМОЙЛОВ: Ну вот пьем сейчас и раньше, а все баб  ни
одной нет. ПЕТР (заунывно и скорбно): Хватит потому что... ЖИТОЙ: Зря. С
бабами веселее. А, хрен, с ними,  нам  больше  достанется.  (Разливает).
Нет, все-таки Эллингтон ничего. САМОЙЛОВ: А гитара есть?

ПЕТР: Нет, нету!
САМОЙЛОВ: Жаль... А у соседей есть?
ПЕТР: Нет.
ЖИТОЙ: Ну, ребята, нормально выпили сегодня. Еще бы по фуфы-
рю - и не стыдно людям в глаза будет взглянуть.
САМОЙЛОВ: Сходим за гитарой?
ЖИТОЙ: Куда?
САМОЙЛОВ: У меня парнишка знакомый рядом, может, у него
есть.
ЖИТОЙ: Ты чего? Мы пойдем, а они тут все допьют?
ВАСИЛИЙ: Зачем тебе гитара?
САМОЙЛОВ: Лешка, давай сбегаем тут рядом.
ЖИТОЙ: А! Хрен с тобой! Давай-ка на дорожку! (Пьет). Смотри-
те, без нас не очень!
ПЕТР: Хорошо Самойлов ведет себя сегодня, без выпендрона.
ВАСИЛИЙ: Да, это надо зарубку сделать.
ПЕТР: Слушай, а чего ты там плел насчет Максима? Что он душу
дьяволу продал? Притчу какую-нибудь хотел рассказать или так
с пьяну?
ВАСИЛИЙ: Почему с пьяну? А, так вот я остановился, что зада-
ча дьявола - дать Максиму понятие о зле. Это и нетрудно, мир
во зле лежит, а у Максима еще и дьявол в помощниках.
ПЕТР: Он у всех в помощниках.
ВАСИЛИЙ: Ну, вот дьявол Максима и подначивает - чего не
пользуешься? Давай, развивайся; хочешь, знание книг всех в
тебя вложу, хочешь, поедем путешествовать - по опыту все уз-
наешь. Ведь бесу для начала нужно, чтобы Максим поумнел,
чтобы было чем искушать; а во-вторых, как митрополит Антоний
говорит: зверям закона не дано, да он с них и не спрашивает.
А вот со знающих, вот с них по знанию и спросится. Незнание
закона освобождает от ответственности.
ПЕТР: Ну не думаю. Колесо санс...
ВАСИЛИЙ: Прошу, не перебивай. Сыт я твоим колесом сансары.
Конечно, не совсем так. Но где ж ты увидишь, чтобы человек
за кружку пива от Бога ушел? А Максиму, собственно, ничего
не надо, - не подкопаться - ни сокровищ, ни власти, ни сук-
кубов там обольстительных. Чист, как киник, и знает, что ни-
чего не знает, а то что пьет - чего там... Что ж, говорит,
можно и путешествовать. Отправились Максим с бесом в путе-
шествие. Поехали аж на другой конец света, видели там... Ви-
дели там индейцев настоящих: круглый год в туристских палат-
ках живут и не работают. Были в Майнце, где Майн впадает в
Рейн, видели пожар и как человек из окна на простыню прыгал.
Были в Голштинии, были в Паннонии, ничего особенного не ви-
дели. Были в Ирландии, видели мужика с бородой и грудями до
пупа. А в Амстердаме видели магазин, где бутылочного пива
одного 80 сортов, не считая баночного. Были в Саваттхи и
Джеттаване, видели как электростанция разрушилась. Были на
Сандвичевых островах, видели такую рыбу зеленую, что как
посмотришь, так и блеванешь. Были в Орехово-Зуево, там у
ларька длинная очередь. Один мужик, чтобы очередь не пропус-
тить, прямо в очереди мочился несколько раз. Из всего путе-
шествия этот мужик Максиму больше всего понравился, решил
взять его с собой. Это Федор.
ПЕТР: А! А я думал ты кончишь тем, что Федор - это Мефисто-
фель и есть.
ВАСИЛИЙ: Были потом в Приене ионическом, видели памятник Би-
анту с надписью: "В славных полях Прионской земли рожденный,
почиет здесь, под этой плитой; светоч ионян - Биант". Над-

пись была, правда, на древнегреческом, и Максим не смог ее
прочитать. Тут он впервые пожалел, что не умный. Были в Фи-
вах, видели мудрого мужа, который на вопрос, чему научила
его философия, отвечал: "Жевать бобы и не знавать забот".
Максим не понял, ну и снова захотел стать умным.
   И говорит дьяволу: хочу стать умным. А дьяволу того и надо. Раз  -  и
стал Максим умным, как... Как два Платона. Долго сидел Максим такой  ум-
ный и ничего не говорил. Открывал было рот,  чтобы  сказать  что-то,  но
снова его закрывал. (Петр разливает с нетерпением). ВАСИЛИЙ: И  был  его
ум так велик, что сам мог понять свою ущербность. Ведь один ум -  что  с
него? Разве философом делаться, или математиком, или вождем народным. Ну
и что? ПЕТР: Как, ну и что? ВАСИЛИЙ: Ты же сам говорил -  помешались  на
самоочевидности разума? ПЕТР (раздраженно): Видел я, куда ты  клонишь...
Если бы ты, западник, не был пьян, вспомнил бы, что  Фауста  Мефистофель
этим и искушал:
   Лишь презирай свой ум да знанья луч,
   Все высшее, чем человек могуч...
   Тогда ты мой без дальних слов! ВАСИЛИЙ: Вот расскажу тебе такой  слу-
чай. Был я на конференции по Достоевскому - хорошо, здорово, все доклад-
чики - ученики Лотмана да Бахтина. Кончилась конференция,  начались  об-
суждения... Выходит старичок какой-то, аж трясется от волнения. Он вовсе
не готовился выступать, он вообще говорить не умеет "как  по  написанно-
му"; просто очень любит Достоевского. Этот старичок очень рад и взволно-
ван, что услышал столько мудрых речей, ну  и  хочет  поблагодарить,  как
умеет, этих мудрецов, да все не складно говорит, волнуется очень. И  вот
эти мудрые люди, наизусть Достоевского знающие (ты учти - именно  Досто-
евского!), начинают над ним ржать! Куда, мол, со свиным рылом в калашный
ряд! А? Вот тебе и ум. Что бы тут сказал Федор Михайлович? (Петр  разли-
вает). ВАСИЛИЙ: Эти докладчики очень умные, прямо страх, какие умные! Да
не ущербен ли ум один?
   Ну ладно, вот и Максим почувствовал Это. Слушай,  ты  мне  вермута  в
водку налил! А что Максиму делать? Что еще попросить? Пискнул было в от-
чаяньи, что чего там мелочиться, - раз путь Бога теперь недоступен - де-
лай меня антихристом. Бес ему: нечего, нечего, много таких желающих, - а
сам-то рад, думает - дело в шляпе.
   Тут Максим очнулся, головой встряхнул, опомнился, да  не  совсем.  Ну
тогда, говорит, хочу благодати Божьей.
   Бес на него только  шары  выкатил.  Опомнился  Максим,  засовестился,
улыбнулся горько. Как ему с  бесом  бороться?  Бог-то  простит...  ЖИТОЙ
(входя): Да они уже вермут открыли! Самойлов, давайка! (Житой разливает,
Самойлов с мудрым видом настраивает гитару). ПЕТР: Ты нам-то налей.  ЖИ-
ТОЙ: Да налью, не ссы! (разливает). Мотин, ты так до  утра  и  проспишь?
ВАСИЛИЙ: Пусть спит, у него действительно работа хреновая.  ПЕТР  (Васи-
лию): И чем дело кончилось? ВАСИЛИЙ (после паузы): Да ладно... Как-то не
знаю уже. Ну

победил Максим, остался, правда, без ума, да и из Японии
своим ходом добирались.
ЖИТОЙ: Кого победил?
ВАСИЛИЙ: Да нет, я так...
ПЕТР (строго): При чем здесь Кобот? И работа?
ВАСИЛИЙ: Непричем, успокойся.
ПЕТР: А помнишь, как Максим: и ты доиграться хочешь? И с
дьяволом со своим этим вечно... Такую байку меньше всего к
Максиму можно отнести. Да ты уж пьян, вижу!
ЖИТОЙ: Нормально выпили!
(Самойлов с сосредоточенным видом играет отрывки разных ме-
лодий. Он играет очень быстро и чуть трясется.)
САМОЙЛОВ (хлопнув себя по колену): Эх, Лешка, наливай, пое-
хали!
ЖИТОЙ: А! Чего там! Давай! (разливает).
САМОЙЛОВ: Ну, начинайте, что хотите, а я продолжу. Любую
песню.
(Небольшая пауза).
ВАСИЛИЙ:
   Гул затих, я вышел на подмостки.
   Прислонясь к дверному косяку.
   Я ловлю в далеком отголоске,
   Что случится на моем веку. САМОЙЛОВ (подхватывает):
   А в это время -
   На столе стояли три графина.
   Один - с карболовой водой.
   Другой - с настоем гуталина.
   А третий - и вовсе был пустой!
   (замешательство, смех). ЖИТОЙ:
   Из-за острова на стрежень,
   На простор речной волны
   Выплывают расписные
   Стеньки Разина челны. САМОЙЛОВ и ЖИТОЙ (хором):
   А на столе стояли три графина.
   Один - с карболовой водой.
   Другой - с настоем гуталина.
   А третий - и вовсе был пустой!
   (общий смех). ПЕТР (с поганой ухмылкой):
   Земную жизнь пройдя до половины,
   Я очутился в сумрачном лесу,
   Утратив правый путь во тьме долины. ВСЕ (хором, с ликованьем):
   А на столе стояли три графина.
   Один - с карболовой водой.
   Другой - с настоем гуталина.
   А третий - и вовсе был пустой!

 * * *

   ПОЕДЕМ В ЦАРСКОЕ СЕЛО?

   Как-то вечером Василий со стаканом пива в руке говорил:
   - В Пушкине, сколько раз приезжал, каждый раз в пивбаре раки бывали.
   - Почем? - спросил Петр.
   - По одинадцать копеек штучка.
   - Крупные?
   - Да нет, мелкие вообще-то... Не в этом дело, ты когда-нибудь  видел,
чтобы в пивбаре раков давали?
   - Видел, - из гонора ответил Петр.
   - А где это - Пушкин? - спросил Федор, сворачивая ногтем пробку.
   - Как где? Ты что, не был? Под Ленинградом,  на  электричке  двадцать
минут.
   - Так чего, поехали? - осведомился Федор в сторону Максима, развалив-
шегося на кресле, как Меньшиков на картине Сурикова. Максим безмолвство-
вал.
   - Когда, сейчас что-ли? - спросил Петр.
   - А когда?
   - Надо ж с утра, в выходной; там в парк сходить можно.
   - Поехали в выходной.
   - Идите вы в жопу со своим Пушкиным, - прервал разговор Максим, - па-
цаны, раков они не видели.
   Он встал, уже стоя допил пиво, подошел к раскладушке и, сняв ботинки,
лег. Раздался звук, как если бы, скажем, два отряда гусар  скрестили  бы
шпаги.
   - А чего не сВездить? - сказал Федор.
   - Какого ляда туда тащиться... - после долгой паузы, когда никто уж и
не ждал ответа, обВяснил Максим.
   Да, конечно, трудно и представить Максима и Федора вне дома  или  его
окрестностей, хотя поди ж ты - были в Японии...
   - А чего, поехали в субботу? - не унимался Федор.
   - Вали хоть в жопу, темноед, - проговорил Максим.
   - Почему темноед? - удивился Петр.
   - Потому что ночью встанешь поссать, а он сидит на  кухне  в  темноте
голый и жрет чего-нибудь из кастрюли.
   Все засмеялись. Федор особенно умиленно.
   - С похмелья! С похмелья-то оно конечно! А у Кобота всегда в кастрюле
суп есть!
   Налили по пиву.
   - Петр, дай-ка бутылочку, - лежа головой к стене крикнул Максим.
   Петр подал бутылку пива; Максим, как  больной,  кряхтя  повернулся  и
стал пить.
   - Ладно, - сказал он, утирая пену с губ,  -  сегодня  понедельник?  В
субботу поедем, только теперь уже точно.
   - Ну, а я про что говорил? Я же говорил! - развел руками Федор,  мно-
гообещающе улыбаясь.

   . .
   На следующий день ученики прямо с работы приехали к Максиму и Федору,
чтобы все подробно обговорить, приготовиться, точно все наметить.
   У Петра в эту субботу оказался рабочий день, но он договорился об от-
гуле, хотя ему и не полагалось. Пришлось выклянчивать,  обещать  всякое.
Особенно трудно обВяснить, зачем

понадобился отгул. Не сказать же прямо - договорился в Пуш-
кин поехать - не пустят! В воскресенье, скажут, поезжай. У
Василия все вроде было нормально, хотя сама работа ненадеж-
ная - в любой день могли отправить в командировку - правда,
всего на один день.
   Сидели часа три и почти не пили - считали, сколько денег надо, да  во
сколько выехать, что брать с собой. Федор неожиданно для всех очень бес-
покоился, приговаривал: "Пальтишко взять не забыть, ватничек захватить",
- хотел, чтобы все было тщательно распланировано,  суетился.  Обычно  он
совершенно ни о чем не заботился - есть ли деньги, заплачено ли за квар-
тиру, есть ли в доме еда - все ему до лампочки, в чем спал  (а  спал  он
обычно одетый), в том и гулял везде. Тут же его будто подменили. Поездка
в Пушкин казалась ему совершенно необыкновенным, чудесным делом, которое
ни в коем случае нельзя пустить на самотек. Максим тоже вел себя необыч-
но - никаких высказываний типа "да ну в жопу", ко всему внимателен, даже
разрешил Федору взять ватник. Видно было, что они с Федором и до прихода
учеников долго говорили.
   В конце концов решили: вино и продукты купить  на  следующий  день  в
среду, чтобы уж не дергаться, деньги на это достанет Петр  -  продаст  в
обеденный перерыв свои книги по искусству, деньги передаст тут же Макси-
му, который сам вызвался все купить. На том и разВехались.

   . .
   Еще не скучно? С продажей книг не повезло -  взяли  только  половину,
денег явно мало. Вдобавок утром Петру позвонил  Василий  и  сказал,  что
его-таки посылают на буровые, в командировку - сегодня, на день, вернет-
ся в четверг вечером, в крайнем случае в пятницу утром.
   Максима новости прямо покосили, хотя и ясно было, что страшного ниче-
го нет - Василий в пятницу приедет, а деньги Петр завтра достанет.
   - Да не в этом дело, - безнадежно махал рукой Максим, - Федор развол-
нуется, да и вообще... Нервы трепать.
   После перерыва опять позвонил Василий, сказал, что никуда он лучше не
поедет, а упросит приятеля поехать. Вечером Петр, конечно, пошел к  Мак-
симу, успокоить.
   Там оказалась довольно дерганая обстановка. Единственное,  что  могло
радовать душу, ватник и пальто Федора, аккуратно сложенные в углу.  Мак-
сим, сколько ни ходил по магазинам портвейна не купил, с непривычки  ра-
зозлился, купил пока две бутылки водки, одну из которых  они  с  Федором
для успокоения и уговорили. Корить их не стоило - видно, что Максим  сам
больше всех мучается.
   Петр предложил плюнуть и забыть, то есть не в смысле, что  совсем  не
ехать в Пушкин, об этом никто не мог и помыслить, а в смысле плюнуть  на
неудачи сегодняшнего дня и завтра начать все по новой и наверняка:  Петр
понесет те книги, которые точно возьмут, Максим будет искать  до  упора,
пока не найдет - не так это трудно, сегодня случайно не повезло.
   Твердо так решив, успокоились, на радостях распив вторую бутылку вод-
ки.

   . .
   Опять с утра позвонил Василий и сказал обиженно, что приятеля, подле-
ца, не уговорить, и он немедленно выезжает, а в пятницу утром будет, как
штык. Ну, это в общем не страшно.
   Хуже было со сдачей книг. "Букинист" в этот день оказался  закрыт  на
переучет.
   - Ядрена вошь! - кричал Максим, - ты, обалдуй, целыми  днями  в  этом
магазине околачиваешься, неужели не запомнить, когда он работает?
   Что ему обВяснишь? Петр позвонил на работу, сказав, что  срочно  надо
поменять паспорт, и поехал с Максимом в другой магазин.
   Народу было - тьма. Максим томился в жарком помещении, надсадно взды-
хал, ходил туда-сюда, поссорился в подворотне со спекулянтами. И все был
чем-то недоволен.
   "Я же свои книги, позарез мне нужные, продаю - а  он  все  недоволен;
вчера пропил все - а теперь он недоволен! Не угодил! -  думал  Петр,  и,
чтобы окончательно растравить душу,  перебирал  книги,  принесенные  для
продажи.
   Наконец продали, вышли на жаркую улицу.
   - Что там Федор собирается с ватником делать? - спросил Петр.
   - Хрен с ним, пусть с ватником таскается, лишь бы пальто оставил.
   - Как же, оставит он, удавится скорее. Слушай, Максим, давай  догово-
римся. Я сегодня вечером не приду...
   - Это почему?
   - Да потому, что работа у меня, служба! Я уже на  два  часа  с  обеда
опоздал, вечером отрабатывать надо!
   - Не ори, как припадочный!
   - Ну... В общем, завтра, в пятницу, после работы сразу приезжаю,  Ва-
силий тоже, а в субботу, значит, прямо утром...
   - Ну, смотри! - с угрозой сказал Максим, круто повернулся и,  хромая,
пошел прочь.

   . .
   В пятницу утром Петру по междугороднему телефону позвонил  Василий  и
обВяснил, что он тут мотается, как говно в проруби, подгоняет  всех,  но
никто ни хрена делать не хочет, короче,  приедет  он  только  в  пятницу
поздно вечером или в крайнем случае ночью. Петр  прямо  при  сослуживцах
стал материться, настолько у него за день наросло тревоги и за  Василия,
и за Максима, неизвестно, купившего ли хоть что-нибудь.
   Договорившись на том, что Василий вечером выезжает кровь из  носа,  а
если не успеет там доделать, пусть бросает все к чертовой бабушке, пусть
хоть с работы выгоняют.
   Василий пробовал было заикнуться о том, что в Пушкин можно поехать  и
в воскресенье, но Петр прямо завыл и пообещал теперь-то уж в любом  слу-
чае набить Василию морду.
   Василий, не слушая, орал, что Петр на его месте руки бы не себя нало-
жил, что он тут на последнем дыхании все делает, чтобы вовремя вернуться
в Ленинград, а говно всякое сидит себе там... Петр положил трубку.
   Не успел на Петре и пот обсохнуть, раздался  звонок.  Позвонила  жена
Василия (да, ведь Василий женат - не странно  ли?),  Леночка,  спросила,
где Вася?
   - Как где? На этих, буровых!
   - А? Ну ладно. Ты извини, я тороплюсь. В общем, если

ты увидишь его раньше меня, передай, чтобы он немедленно,
понял? - немедленно ехал ко мне.
   Короткие гудки.
   Петр вскочил, побежал в кассу взаимопомощи и занял десятку, чтобы ус-
мирить панику, и хоть что-то сделать для общего дела, как  дурак,  купил
три бутылки сухого (портвейна не было).

   . .
   Вечером все было хорошо. Петр, Максим и Федор сидели за столом,  рас-
пивая как благородныя одну бутылку сухого вина.
   Сумка с портвейном, двумя сухого и колбасой,  тщательно  застегнутая,
стояла у двери.

   . .
   Но, Боже, что это было за утро! И, конечно,  дождливое.  Петр  каждую
минуту порывался бежать во двор встречать Василия, но Максим силой сажал
его на стул:
   - Чтобы и ты потерялся?!!
   Федор, видно вообще не спавший ночью, сидел у окна будто  в  ожидании
ареста - сгорбленный, вздрагивающий при каждом шорохе. Максим,  скрестив
руки на груди, вперился в циферблат часов, специально вчера одолженных у
Кобота.
   Часы люто, нечеловечески стучали.
   Звонок все-таки раздался, но казалось - ему не искупить  предшествую-
щую муку.
   Василий ворвался в квартиру, будто спасаясь от погони.
   - Все! Поехали! - сразу закричал Максим.
   Все забегали туда-сюда по комнате. Федор, как солдат по подВему, бро-
сился одевать ватник.
   - Стойте! Посидим перед дорогой, - опомнился Петр.
   Все сели, кто куда. Василий, блаженно улыбаясь, вытирал пот. Не  под-
лец ли?
   - Ну пошли.
   Чинно спустились по лестнице, прошли двор, помахав руками  очереди  у
пивного ларька (нужно ли говорить, что вся очередь со вторника  знала  о
поездке в Пушкин).
   Как-то без нетерпения дождались автобуса. Автобус резко тронулся, все
повалились друг на друга со счастливым смехом; Петр,  однако,  осторожно
прижимал к груди сумку.
   - Стой! - страшно закричал и позади - кто-то падая и плача бежал вда-
леке. Это Федор не успел сесть.

   . .
   Нет, есть все-таки люди, умеющие не дрогнуть под ударами судьбы,  как
каменный мост во время ледохода.
   Наверное Максим все-таки такой - хоть и пытался драться с шофером ав-
тобуса так, что тот из злости не открыл дверь даже на следующей останов-
ке, заодно попало и Василию, настаивавшему на диком  предположении,  что
Федор догадается ехать следом и стало быть нужно ждать следующего  авто-
буса.
   Но кто бы смог так остановить первое же такси; не имея  в  этом  деле
никакого опыта? Только Максим. Так Геракл остановил у пропасти колесницу
какой-то царевны.
   А кто бы смог найти Федора, с искусностью подпольщика (проворонил Фе-
дор свое призвание) захоронившегося, пропавше-

го в промежутке между автобусной остановкой и домом?
   Нет, Максим - это супер.

   . .
   Часа через два они уже шагали под сводами Витебского вокзала. Плотной
группой, держась за плечи и руки друг друга, поминутно оглядываясь и пе-
ресчитываясь, они вошли в электричку. Сразу обмякнув, как мешки с карто-
фелем, опустились на скамейку. Говорить не хотелось.
   Электричка застрекотала, тронулась, и Федор придался лицом к  стеклу,
более чем по-детски водя глазами туда и обратно. Все  улыбались  и  тоже
смотрели в окно.
   - Ну что же, может сухонького по этому поводу? - спросил Петр.
   - Давай, - суть помедлив, сказал Максим. - Можно и сухонького раз та-
кие дела. Не думал я, что выйдет у нас. Повезло, здорово повезло.
   - Что не выйдет? - осведомился Петр.
   - В Пушкин поехать.
   - Почему не выйдет? Странно, что еще такая канитель получилась.
   - Отрясина ты полупелагианская. Много ли у тебя чего выходило?
   Достали бутылку сухого, вот только ножа ни у кого  не  нашлось.  Нас-
только непривычно было пить сухое, что никто, даже Федор, не имел особо-
го опыта открывания таких бутылок - с пробкой.
   - Эй, приятель, у тебя штопора нет? - обратился Василий  к  человеку,
сидящему невдалеке. Тот мотнул головой.
   - А ножа какого-нибудь?
   Гражданин, чуть помедлив, достал узкий, похожий на шило, нож.
   Василий приладился и стал продавливать и терзать пробку, но никак  не
получалось.
   - Мне выходить на следующей, - сказал гражданин.
   - Не ссы, выйдешь, - беззлобно отрыкнулся Максим, несмешливо и  мудро
хлюпнув носом. Видно было, что он расслабился и пришел в себя.
   Василий заторопился и стал тыкать ножом так, как толкут  картошку  на
пюре. При очередном ударе он промахнулся и всадил нож себе  в  запястье.
Струйка крови ударила в пыльный пол.
   - В вену, - печально констатировал Василий.
   Сидящие невдалеке граждане всполошились, стали глядеть с отвращением,
некоторые пересели.
   - Немедленно идите в травмпункт! - вскричал мужик, который дал нож. -
Пойдемте, что вы сидите?
   Действительно, электричка стояла на остановке. Стояла и стояла,  пока
не обВявили:
   - Товарищи, просим освободить вагоны. Электропоезд дальше не пойдет.

   . .
   Когда они вылезли в Пушкине, кровь уже  не  покрывала  платок  новыми
пятнами.
   Небо было сплошь в хмурых тучах, накрапывал дождь.
   - Да, не зря ты, Федор, ватник взял! - засмеялся Петр.
   - А мы пойдем в парк? - оглядываясь, спросил Федор.
   - Конечно, - ответил Максим.
   Все улыбались.

   * *

   П О Х М Е Л Ь Е

   Петр раскрыл глаза с таким ощущением, будто открывалась чуть зажившая
рана.
   - Пойдешь на работу? - повторил Максим.
   - Нет, - ответил Петр и накинул пальто себе на голову.
   Под пальто душно, уютно, пахнет махоркой, что-то кружится. В  кулаке,
кажется, сидят маленькие существа и проползают  туда  и  обратно.  Быст-
ро-быстро ползут, а то и большой кто-то пролезет,  со  свинью.  Странно,
отчего так не уравновешенно, что во рту так жжет и сохнет, а ногам  нао-
борот очень холодно? Оттого, что голова главнее? Или короче? Или...
   - Пиво будешь? - спросил Максим.
   - Нет.
   Человечки проползли в кулак по несколько сразу. Нет, ни на какую  ра-
боту. Или... И, это он про пиво, буду ли пиво, ну-ка!
   Рывком сбросил пальто и сел.
   - Я тебе налил, - сказал Максим, - давай, чтоб не маячило.
   Утро дымное; но не в том смысле, что накурено, нет. Ранние косые лучи
играют на бутылках, как в аквариуме, и все белое кажется  перламутровым,
дымным. Ну не прекрасно ли - бывает еще и утро. Перламутра  перла  муть.
Не пива, а кофе надо побольше и ходить, удивляться.
   Петр встал, поднял с пола ватник и, не зная, куда положить его, не  в
силах думать над этим вопросом, бросил.
   Взял стакан, поклацал по нему зубами.
   В каждый момент случалось очень многое,  слишком  неуместно  отточены
сделались чувства. Взявшись за ватник, Петр начал более гнуть Бог  знает
как далеко идущую линию поведения - не выдержал, изнемог, бросил.  И  за
пиво взялся так же - вложив все свои чаянья со стоном глянул в  глубокую
муть, поднес к губам, приник поцелуем.
   Пиво казалось очень густым и даже как будто не  жидким,  сразу  устал
пить.
   - Вон вода в банке, - сказал Максим.
   Петр пошатался туда-сюда, выпил воду.
   - Слышь, Максим, мне вроде в военкомат надо; свидетельство  мобилиза-
ции приписное... Предписательство...
   - Вали, вали.
   Петр тотчас же повернулся и вывалил на улицу.

   . .
   Пройдя метров двести, он остановился и внимательно оглядел  небо.  Не
вышла, видно, жизнь. Поломатая. Все насмарку. Псу под хвост. Петр засме-
ялся - непонятно, почему это с таким удовольствием, этак игриво, да  от-
куда такая мысль сейчас?
   Грустно и легко. Не выпить ли кофе? Нет, здесь только из  бака  пойло
по двадцати двум копейкам. Надо пожрать, кстати. Или домой? Домой.

   . .
   Как счастливы первые полчаса дома - сидишь,  ешь  один,  читаешь  ка-
кое-нибудь чтиво, хоть "Литературную газету". Ничего не случается, ниче-
го не воспринимаешь. Плата за отсутствие получаса жизни - всего  ерунда,
не больше рубля - худо ли?
   Петр накрыл грязную посуду тряпкой, что подвернулась под руку, лег на
диван. Оглядел книги, покурил. Встал, послонялся. Включил магнитофон,  и
хоть тотчас же выключил, нервный Эллингтон успел все испоганить.
   Петр очнулся второй раз за утро, того и гляди снова человечки в кулак
полезут. Нужно начинать день сначала. Или ложиться спать.
   Нудное, суетливое беспокойство за судьбу дня! - что-то надо ведь сде-
лать, хоть кофе нажраться, хоть что.
   Нужно остановить эту расслабленность и для начала спокойно, не  торо-
пясь, прочитать наконец "Плавание" Бодлера - ни разу в жизни,  ей  Богу,
не нашлось для этого свободного времени. И если не сейчас, то никогда не
найдется из-за этой же расслабленности.
   "Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
   За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
   Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
   Ах, в памяти очах - как бесконечно мал.
   В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
   Не вынеся тягот под скрежет якорей...
   С первых же строк Петр почувствовал, что это то, что  эти  строки  он
будет знать наизусть - и они будут спасать его и в автобусных трясках, и
под жуткими лампами дневного света на работе, однако, не  дочитав  и  до
половины, заложил спичкой и сунул в портфель - не то! Стихи  прекрасные,
но быстрее же, быстрее, некогда тратить время на стихи. Что же сделать?
   Пыль медленно клубилась на фоне окна. Казалось, что смотришь в  окно,
на голубей, на заборы как на волшебное долгожданное кино.
   В Эрмитаж? В Эрмитаж...
   Петр в оцепенении усмехнулся - давно ль был в Эрмитаже, давно ль слу-
шал спор восторга со скукой перед любимым портретом? Портретом Иоремиаса
Деккера. Скука говорила: "О! Как обрыдло! Одни переработанные  отходы  -
сколько же их просеивать?"
   Восторг говорил своей супруге: "Оставь меня, хоть на час. Не  навязы-
вай свое проклятое новое, я все еще жив!"
   Нет, Эрмитаж требует согласия с самим собой.  А  все  остальное?  Как
нудно предчувствовать лучшую участь! Ну неужели для этой  жизни  родится
человек, где хочется быть серьезным и торжественным, а никогда, ни в од-
ну минуту не достичь этого, хоть дразнит, маячит где-то рядом!
   Или это я один такой? Или я не могу никого полюбить?

   . .
   Петр, как и давеча, именно вывалился на улицу,  в  ностальгическое  и
бесплодное забытье. Присев на скамейку, он сунул руку в карман и  погру-
зил в крошево табака, скопившегося там. Казалось, что погружаешь руку  в
теплый песок, нет в теплую морскую воду, когда еще чуть пьян от купания.
   А песок? Мокрый песок, медленно застывающий в башни, в страшные  баш-
ни, как у Антонио Гауди. Далеко-далеко. И такое

же уменьшающееся солнце.
   Петр зачерпнул горстку табаку и взмахнул рукой. Веер коричневой пыли,
как тогда из окна.
   Голуби поднялись в воздух, но тут же опустились, думая, что им кинули
что-то поесть. Кыш, голуби, кыш!
   Хотя, почему кыш? Какое слово - кыш... А! Кыш-кыш -  так  говорила...
Эта... Когда он лез к ней целоваться.
   Кстати, вот что надо сделать! Позвонить хотя бы, скажем,  Лизавете  и
закатиться с ней в пивбар! Почему нет? Грустно и легко. Но к сожалению я
не пью. Никогда.
   Да и Лизавета, милая...
   Верно сказал Василий: дьявол умеет сделать  воспоминания  о  минутах,
когда мы делаем зло, приятными. Грустными и легкими. Это  верно,  верно;
лучше один буду маяться, чем... А что за зло такое? Что  за  грех?  Ведь
правильно говорил Вивекананда, что грех в том и состоит, чтобы думать  о
себе или о другом ком, как о совершающем грех. Что бы на это сказал  Ва-
силий, этот дуалист? Да нет, он прав... И тот прав, и этот. И остальные.
Все попробовал? Хватит, хватит! Пусть лучше стошнит, чем превратиться  в
дегустатора!

   . .
   Петр шел все быстрее и быстрее, тревожно поглядывая на афиши  киноте-
атров. Не дай Бог, туда понесет!
   Правда, за полтора часа забвения от жизни - сорок копеек. Дешево.  Но
похмелье сильнее от дешевого.
   Как выгодно отличается кино от жизни! Там все быстро, хоть и  неинте-
ресно бывает, и главное, сопровождается музыкой.
   Какая музыка, что? Куда это я иду? Не все ли равно, чем сопровождает-
ся? Музыкой, свободой, покоем. Хоть в тюрьме. "Не надобно мне  миллиона,
мне бы мысль разрешить". Да как ее  разрешишь,  если  ее  в  руку-то  не
возьмешь, хоть и поймал - как скользкая пойманная рыба; раз - и опять  в
реке.
   - Эй, парень, постой! - окликнул Петра оборванный человек.
   - Что?
   - Ты не торопись. В военкомат идешь?
   - Нет, - ответил пораженный Петр, которому действительно надо было  в
военкомат, хотя и не этого района.
   - А, ну ладно. Я думал - в военкомат. Дай  одиннадцать  копеек,  хоть
маленькую возьму.
   Петр отдал деньги и все быстрее пошел дальше, уже зная, куда.

   . .
   Близился вечер. Люди уже вышли с работы и стояли по очередям - кто  в
магазине, а кто прямо в уличной толчее.
   Петр, сгорбившись стоял у уличного ларька и наблюдал за быстрым и не-
человеческим движением селедок на прилавке, людей и машин. Все, даже се-
ледки, имело такой сосредоточенный вид, будто только что  оторвалось  от
подлинного настоящего дела, ради короткой перебежки к другому настоящему
делу.
   Петру хотелось взять кого-нибудь из этих людей за лацканы  пиджака  и
что есть силы крикнуть: Весть! Весть дай!
   Вроде похожая фраза есть у Воннегута? Никогда не обходится  без  реф-
лексии: рельсы бездорожья.

   Жизнь кажется просто невозможной - поди ж ты - она  продолжается.  Мы
продолжаем жить. Вот уже солнце между домами; последние, косые достоевс-
кие лучи.
   Чем мне больнее, тем лучше. Почему? Почему совесть, которой  у  меня,
может, и нет, должна мучить меня незнамо за что?
   Или - прав Василий! - это чувство первородного греха и  успокойся  на
этом? Или это просто грехи замучили?
   Василий хоть грехи может замолить, хотя, как это - замолить? Их можно
только исправить; чего, правда, тоже сделать нельзя.
   Можно купить в гастрономе индульгенцию. За два сорок две. Или за  че-
тыре двенадцать.
   Видно нет мне благодати, нет ее. А без нее не жизнь - одно  название.
Вот как в кино - занавесь, окошечко, откуда луч, и на экране уже  ничего
нет, одни разговоры. Одни разговоры. Только в луче Бога получится  жить.
Чтобы жить вне этого луча - какое напряжение нужно. Да ну... Как  бы  ни
напрягалась фигура на экране при занавешенном окошечке - вряд  ли  выжи-
вет.
   А вдруг все-таки сможет? А все-таки, Господи?
   Ох, и зануда же я! Что делать, что делать... Кем быть, да  кто  вино-
ват. Да вон старичок идет через дорогу, ему же трудно! Что же ты ему  не
поможешь?
   Петр дико махнул рукой, сплюнул и энергично перебежал улицу. Даже  не
замедлив шага он толкнул дверь бара. Она не поддалась. Швейцар  смотрел,
как рыба.
   - Пусти, говорю! - крикнул Петр.

   . .
   - Ты смотри, - сказал Максим, открыв дверь. - Федор заболел.
   - Как заболел? Чем? - удивился Петр.
   - Кто его знает... Никогда вроде не болел.
   - Да что у него, температура? Болит что-нибудь?
   - Температура, Кобот сказал. Не говорит ничего, в карты играть стали,
а он, вижу, не может, как дохлый.
   Петр быстро прошел в комнату, как бы извиняясь, присел на пол рядом с
раскладушкой Федора.
   - Что, Федор?
   - Мутит чего-то. Портвею бы надо, да денег, сказал, нету.
   - И у меня нет... - Петр виновато  обшарил  заведомо  пустые  карманы
брюк. - Ты аспирин-то принимал?
   - Кобот дал чего-то.
   - Ну, ты спи главное. Спал сегодня?
   - Весь день спал.
   - Ну вот и ладно, завтра и выздоровеешь. Или врача вызовем.
   - Нет, не надо. Завтра лучше выздоровлю.
   - Ну уж в жопу, врача, - сказал Максим, входя. - Я как-то вызвал вра-
ча, так потом хлопот не оберешься, а толку никакого. Кобот понимает,  он
таблеток дал.
   - Каких, покажи.
   - Вон, на полу лежат.
   На полу лежали пачки аспирина и барбамила.
   - Я завтра еще принесу, других, - сказал Максим, - и  вообще,  кончай
ты... Может он и не болеет вовсе, а так, рыбы

обВелся.
   Петр потыкал рукой таблетки на полу, журналы, взял тетрадку, в  кото-
рой Федор время от времени записывал, что придется -  или  сам  сочинит,
или услышит.
   Посмотрел последние записи:
   Если человек есть в темноте, хоть и называется темноедом, это ничего.
   Одинаковое одинаковому рознь.
   Нужно твердо отдавать себе отчет, зачем не пить.
   Хоть и умные бывают, а все равно.
   Разливное и дешевле, и бутылки сдавать не надо.
   Надо верить жизни, она умнее. Вплоть до того, что - как выйдет, так и
ладно.
   Ты надеешься, что как выйдет, так и ладно? Значит выбор за тебя  сде-
лает дьявол.
  НА СМЕРТЬ ДРУГА.
 Шла машина грузовая.
 Эх! Да задавила Николая!
   - Ишь ты. Это ты когда написал? - спросил Петр.
   - Это он сегодня, - гордо ответил Максим.
   - И стихотворение сегодня?
   - И стихотворение.
   Петр хлопнул по лбу, достал из портфеля книгу:
   - Сейчас послушайте внимательно, не перебивайте.
   Федор сел и спустил босые ноги на пол, Максим  чуть  нахмурился.  Оба
закурили.
   "Для отрока, в ночи глядящего эстампы..."

   ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ

   Максим и Федор, опершись друг о друга, сидели  на  небольшой  поляне,
покрытой густым слоем аллюминиевых пробок; пробки покрывали это  волшеб-
ное место слоем толщиной в несколько сантиметров и  драгоценно  сверкали
золотым и серебряным светом.
   На опушке поляны застыли брызги и волны разноцветных  осколков.  Жаль
уходить, да скоро поезд.
   Федор давно перестал ориентироваться - куда ехать, в  какую  сторону,
зачем, но Максим все-таки настаивал на возвращении. Впрочем, можно  было
и не думать о нем, о возвращении - оно медленно совершалось само  собой;
то удавалось подВехать на попутной машине,  то  спьяну  засыпали  в  ка-
ком-нибудь товарном поезде - и он неизменно подвозил в нужную сторону, в
сторону Европы.
   Возвращение неторопливое и бессознательное - как если бы Максим и Фе-
дор стояли, прислонившись к какой-то преграде, и преграда медленно, пре-
одолевая инерцию покоя, отодвигалась.

   . .
   - Максим, ты говорил поезд какой-то? - спросил Федор.
   Максим чуть приподнял голову и снова уронил ее.
   Федор не нуждался в поезде; он не испытывал ни отчаянья, ни  нетерпе-
ния, не предугадывал будущего и не боялся его. Но раз Максим говорил про
поезд...
   - Эй, парень, как тебя, помоги Максима до поезда довести, - обратился
Федор к парню, лежащему напротив - случайному собутыльнику.
   Тот поднял мутные, невидящие глаза и без всякого выражения  посмотрел
на Федора:
   - Ты чего рылом щелкаешь?
   - Да вот Максима надо довести.
   - Куда?
   - В поезд.
   - Билет надо. Билет у тебя есть?
   - Максим говорил - у тебя билет, ты покупал. Помнишь?
   Парень вывернул карманы: - Какой билет, балда? Где билет?
   Из кармана, однако, выпало два билета.
   Федор подобрал билеты, засунул Максиму в  карман,  поднял  последнего
под мышки и поволок к длинному перону, просвечивающему сквозь кусты.
   Парень побрел следом, но, пройдя несколько шагов, опустился на колени
и замер.
   Федор, задыхаясь, и почти теряя сознание, выбрался на рельсы, чудом -
видно кто-нибудь помог - запихнул Максима в тамбур, и упал рядом, словно
боец, переползший с раненым товарищем через бруствер в безопасный окоп.
   Кто-то его тормошил,  что-то  спрашивал  и  предлагал  -  Федор  без-
молвствовал и не двигался.

   . .
   Когда он проснулся, Максима рядом не было.
   Поезд шел быстро, двери тамбура хлопали и трещали.
   Федор встал. С ужасом глядя в черноту за окном, он несмело  прошел  в
вагон. Оттуда пахнуло безнадежным удушьем. Максима там не  было,  вообще
там никого не было, кроме женщины в сальном халате и страшных  блестящих
чулках. Она с ненавистью и любопытством рассматривала Федора.
   Федор захлопнул дверь. Постоял в нетерпении,  морщась  от  сквозняка;
затем открыл входную дверь и выпрыгнул из поезда.
   Его тело упруго оттолкнулось от насыпи и отлетело в кусты ольхи.

   . .
   Оклемавшись, когда шум поезда уже затих, Федор встал и неловко  пошел
по каменистой насыпи к мокрым бликам шпал и фонарю.
   Уже светало, но щелкающие под ботинками камни  были  не  видны,  ноги
разВезжались и тонули в скользком крошеве.
   Пройдя метров сто, Федор сошел с насыпи и,  раздвигая  руками  мокрые
кусты, чуть не плача, побрел в  направлении,  перпендикулярном  железной
дороге.
   Лес сочился предрассветной тяжестью; тихо.
   Могло даже показаться, что все кончится плохо.

   . .

   Часть третья

   АПОКРИФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ

   О

   МАКСИМЕ И ФЕДОРЕ

   ЮНОСТЬ МАКСИМА
   (материалы к биографии)

   Когда Максиму исполнилось 20 лет, он уже вовсю писал пьесы;  к  этому
времени он уже написал и с выражением начитал  на  магнитофон  следующие
пьесы: "Три коньяка", "Бакунин", "Заблудившийся Икар", "Преследователь",
"Поездка за город", "Андрей  Андреевич",  "Пиво  для  монаха",  "Голем",
"Васькин шелеброн" и другие.
   Знакомые Максима вспоминают, что пьесы были вроде ничего, но никто не
помнит про что.
   Федор, знавший Максима в ту пору, утверждает, что пьесы гениальны; но
про содержание сказал мало определенного; можно  предположить,  что  это
были повествования о каких-то деревнях, исчезнувших собутыльниках и  про
Федора во время обучения в школе.
   Бывшая жена Максима также подтвердила гениальность пьес, сообщив, что
пьеса "Заблудившийся Икар" была про Икара, пьеса "Бакунин" - про Бакуни-
на. Ее свидетельству, видимо, можно доверять, так как именно у нее  хра-
нятся пленки с записями пьес. (К сожалению, на  эти  пленки  были  впос-
ледствии записаны ансамбли "АББА" и "Бони М").
   Бывшая жена Максима с теплотой вспоминает  о  вечерах,  когда  друзья
Максима прослушивали пьесы. Обстановка была веселая, непринужденная, по-
купалось вино - всем хотелось отдохнуть и повеселиться, часто употребля-
лось шутливое выражение ставшее крылатым: "Максим, да иди ты в  жопу  со
своими пьесами!"
   Несмотря на то, что писание пьес отнимало у  Максима  много  времени,
он, видимо, с целью сбора материала для литературной  обработки,  служил
младшим бухгалтером в канцелярии.
   Учитывая, что Максим в свободное время занимался домашним хозяйством,
а также то, что он часто упоминал  о  своем  желании  уйти  в  дворники,
нельзя не вспомнить слова Маркса и Энгельса из работы "Немецкая  идеоло-
гия":
   "... В коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь
исключительным кругом деятельности, каждый  может  совершенствоваться  в
любой отрасли... Делать сегодня одно, а  завтра  -  другое,  утром  охо-
титься, после полудня ловить  рыбу,  вечером  заниматься  скотоводством,
после ужина предаваться критике, - как моей душе угодно".
   Максим в полном смысле этого слова не был ограничен каким-нибудь иск-
лючительным кругом деятельности. Так, в 23 года он неожиданно для друзей
оставил и литературную и канцелярскую деятельности, в течении 2 лет  со-
вершенствуясь исключительно в военной области, причем не  по-дилетански,
а в рядах вооруженных сил.
   Вот то немногое, что известно о юности Максима до развода с  женой  -
остальные сведения крайне отрывочны и противоречивы;  так,  бывшая  жена
утверждает, что с годами он становился все тоскливее и тревожнее, не но-
чевал дома и избегал друзей, а Федор утверждает,  что  напротив,  Максим
"наплевал и успокоился".
   В этих противоречивых суждениях даже не понять, о чем идет речь.
   Сам Максим никогда не рассказывал о своей юности  и  на  вопрос,  как
сформировался его характер, только с грустью смотрит в окно.

   ТАК ГОВОРИЛ МАКСИМ

   Глубокой ночью встал Максим, чтобы напиться воды из-под крана и,  на-
пившись, сел за стол, переводя дух.
   И уже крякнув, перед тем, как встать, заметил на столе коробку с над-
писью: "Максиму от Петра".
   Когда же он раскрыл коробку, там оказались коричневые ботинки фабрики
"Скороход". Бледно усмехнулся Максим и задумался, не пойти ли ему  спать
или еще воды попить.
   И сказал:
   "Что же ты, Петр, единственный, кто помнит о моем дне рождения, ждешь
от меня? Благодарности? Самую искреннюю из моих благодарностей  ты  зна-
ешь: иди ты в жопу со своими ботинками.
   Но не получишь такой благодарности, не бойся. Ибо и в этом мире  над-
лежит каждому воздавать по помыслам его; и вот тебе моя награда.
   Поистине, лучше бы тебе было думать, что я говорю это на автопилоте!

   Да, ты угадал - я и нежен, и ностальгичен - это  ли  хотел  разбудить
снова? Замечал ли ты, что перед Новым Годом не могу ходить по  улицам  и
посылаю в магазин Федора - нет мочи видеть мое задушенное детство в  ты-
сячах мерцающих елочек.
   Знаешь, что такое твой подарок? Цветок на пути бегуна -  и  о  цветок
можно подскользнуться; а что толку от него? Что толку  выпившему  цикуты
Сократу от таблетки аспирина?"
   Так говорил Максим.

   "Воистину в яд превратил я кровь свою - и даю вам: вот, пейте,  а  ты
хочешь дать мне таблетку аспирина?
   Я тот, кто приуготовляет путь Жнецу. Умирать  учу  тебя,  и  удобрить
почву для пришедших после Жнеца - а не умереть, как слякоть всякая,  под
серпом.
   Отравленное вино лакали твои отец и мать под грохот маршей - и первый
твой крик, когда ты вышел из чрева матери - был криком похмельного чело-
века.
   Вот ты ропщешь на Господа - зачем Он не отодвинет крышку гроба, в ко-
тором ты живешь?
   Но не горше ли тебе станет - ведь ты и тогда  не  сможешь  подняться,
похмельный.
   Ты добр и задумчив - ибо немощен и пьян. О, хоть добродетелью не  на-
зываешь этого!
   Знаешь, что делают с деревом, не приносящем плодов? До семижды  семи-
десяти раз окопает его Добрый Садовник.
   Но что, скажи, делать с сухим деревом?
   Обойдет ли Жнец вас? Движение жизни для вас - верчение одного и  того
же круга:
   БЛЕВОТИНА РАСКАЯНИЯ ОТ ВИНА БЛУДОДЕЯНИЯ.

   И что вино блудодеяния! - любой яд уже пища для вас; боюсь, что опоз-
дал со своим чистым ядом за вашей эволюцией.
   И вы еще лучшие из этой слякоти!
   Закат окраски лучшее в тебе - но тяжесть заката не  оправдание  -  ни
Вальсингам, ни Боничках с проколотым горлом - не канючат отсрочки у Жне-
ца!"

   П Е Р Е П И С К А
   МАКСИМА И ФЕДОРА

   . .
   Здравствуй, дорогой Максим!
   Приехал в деревню я хорошо. Брат очень рад, он очень хороший  и  доб-
рый. Высказываю такое соображение: ты все мои  письма  не  выкидывая,  а
ложь в шкап, а я твои не буду выкидывать.
   Тогда у меня будет не  только  записная  книжка,  а  и  "Переписка  с
друзьями", а еще потом буду вести дневник.
   Больше писать нечего.
   До свидания. Федор.
   . .
   Здравствуй, дорогой Максим!
   Забыл тебе вот чего написать: приехал я когда, на следующий день  го-
ворю брату - пойдем в магазин. А он мне выразил такую мысль: магазина  в
их деревне нет, и в следующей нет, а есть только в Ожогином  Волочке,  а
самогону нет.
   Я спросил: как же вы тут живете? Он мне ответил, что  собираются  все
мужики и идут в Ожогин Волочек весь день, а если там ничего нет, то идут
до самой ночи дальше, вместе с мужиками из других деревень.
   Тогда я говорю: ну, пошли. Пошли мы в  Ожогин  Волочек  с  заплечными
мешками, какие тут специально у всех мужиков есть.
   Больше писать нечего.
   До свидания. Федор.
   . .
   Здравствуй, Федор.
   А,... Иди в жопу.
   . .
   Здравствуй, дорогой Максим.
   Я все удивляюсь многозначительному факту, что в нашей деревне нет ма-
газина. От этого многие мужики на утро умирают или  убивают  сами  себя.
Потому что не могут идти далеко.
   И на могиле написано: умер от похмелья.
   Все это происходит на фоне того, что тут нет вытрезвителя. Поэтому на
улице можно ходить, сколько хочешь.
   Получил твое письмо. Пиши еще.
   Больше писать не о чем.
   Очень по тебе соскучился: трижды кланяюсь тебе в ноги до  самой  мать
сырой земли.
   До свидания. Федор.
   . .
   Здравствуй, Федор.
   Не могу писать, похмелье ужасное. Вот поправился, получше.
   . .
   Здравствуй, дорогой Максим.
   Все тут меня полюбили за то, что я городской. Многим мужикам я на па-
мять написал свое стихотворение "На смерть друга".
   Если ты его не помнишь, я напоминаю:
   НА СМЕРТЬ ДРУГА
   Шла машина грузовая.
   Эх! Да задавила Николая.
   Мужики тут все хорошие, добрые. Читал им твои письма,

понравилось. "Ишь, говорят, конечно, оно похмелье... А поп-
равился, так и хорошо ему, Максиму-то!" Но мои письма, гово-
рят, складнее.
   Я их тут так научил делать: не идти из Ожогина Волочка обратно домой,
а прямо там все выпивать. Жжем там по ночам костры, я учу  их  дзен-буд-
дизму, поем песни. А наутро - пожалуйста, магазин!
   Больше писать не о чем.
   Бью тебе челом прямо в ноги.
   До свидания. Федор.
   . .
   Здравствуй, Федор!
   Мне сейчас тяжело писать, Василий за меня пишет.
   Здравствуй, Федор.
   С интересом читал твои письма - и вспомнилось из Андрея Белого:
   "Вчера завернул он в харчевню,
   Свой месячный пропил расчет;
   А ныне в родную деревню,
   Пространствами согнут идет..."
   И дальше:
   "Ждет холод да голод - ужотко!
   Тюрьма да сума впереди.
   Свирепая крепкая водка,
   Огнем разливайся в груди!"
   Но Боже, сейчас-то положение хуже! И, оказывается, везде!
   Ведь вся страна - да что страна, нет никакой страны - что весь  народ
начнет вот-вот вырождаться!
   Пьяные слезы закапали все прямые стязи и вот-вот превратятся в  боло-
та.
   "Приуготовьте пути Господу, сделайте их прямыми!" - как  же!  "Все  в
блевотине и всем тяжко, гуди во все колокола - никто и головы не  подни-
мет..." - писал классик.
   Да не хуже ли? Все в блевотине и всем ХОРОШО, все в умилении и пьяной
надежде, радужное искусственное небо развесили над адом.
   Ну ладно... До свидания. Василий.
   . .
   Здравствуй, дорогой Максим.
   Получил твое письмо и Василия. Спасибо, Василий, пиши почаще.
   Я живу хорошо. Сделали себе в лесу около  Ожогина  Волочка  землянку.
Некоторые мужики из Ожогина Волочка живут в этой землянке с нами  хорошо
и дружно.
   Я написал стихотворение, которое они читают  всяким  женщинам,  когда
женщины приходят к нашей землянке. Вот это стихотворение:
   НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ

   Отойди!
   Взад иди!
   Есть второй вариант:
   НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ

   Отойди!
   В зад иди!
   Но второй вариант я никому из мужиков не говорил, а то неудобно.

   Больше писать не о чем.
   До свидания. Федор.
   . .
   Здравствуй, дорогой Максим.
   Как ты напишешь, так и будет; сам давно не знаю, что делать. Вот  все
тебе расскажу, как было.
   Приходим мы с мужиками утром в магазин, один мужик, Николай  (хороший
мужик, добрый), говорит: "Тетя Маша! Дай нам десять бутылочек косорылов-
ки".
   И вдруг продавщица говорит: "Хватит! Авчарася приходили председатель,
говорит: сенокос начался. Не давай им больше ничего! И  завозить  больше
ничего не будут, пока сенокос не кончится".
   Николай говорит: "Сенокос - сенокосом, а косорыловку-то дай".
   Она ему: "Хватит!"
   Николай тогда так оформил свою мысль: "Так  лучше  бы  тебе,  стерва,
председатель сказал: расстреляй их всех, а то сенокос начался!"
   А она ему: "Уйди, Николай, креста на тебе нет!"
   Тут все мужики стали меня подталкивать - скажи, мол, ты городской.
   И только я собрался высказать ей свои соображения,  она  говорит:  "А
городского вашего видеть не могу! Он вас подбил, это  вы  через  него  в
землянке жить стали!"
   Максим! Максим! Мне стало так плохо и стыдно, я даже закрыл лицо  ру-
ками, вышел из магазина и сел на крыльцо.
   Тут все мужики тоже вышли и мы пошли по дороге, куда глаза глядят.
   Напиши мне телеграмму, Максим.
   Больше писать не о чем.
   Трижды бью тебе челом в ноги.
   До свидания. Федор.
   . .
   ФЕДОР, ХВАТИТ ТЕБЕ ТАМ ОКОЛАЧИВАТЬСЯ, ПРИЕЗЖАЙ ОБРАТНО! МАКСИМ.
   . .
   Здравствуй, дорогой Максим.
   Я получил твою телеграмму, спасибо.
   Знаешь, Максим, я подумал и вижу, что не могу же я взять всех мужиков
с собой, потому что поселить всех в нашей комнате мы, наверное, не  смо-
жем, не поместимся (а может, как нибудь поместимся?); а вырыть  в  намем
дворе землянку - там будет холодно зимой.
   Поэтому я сейчас приехать еще не могу, я останусь и буду думать,  что
делать.
   До свидания. Федор.

   ДНЕВНИК ФЕДОРА

1 марта.
   Сегодня у нас 1 марта. Решил кроме записных книжек вести еще и  днев-
ник. Вспрыснули это дело. 2 марта.
   Ничего даже не помню, что было. А жалко, хотел все  подробно  записы-
вать. 3 марта.
   Сегодня захожу я в туалет, а там на стене написано: Здесь был Агапов.
Я спрашиваю у Максима: Максим, а кто это Агапов у нас  был?  Максим  мне
говорит, что был у нас вчера в гостях Агапов, рассказывал про войну, а я
все записывал и даже плакал. Тут я смотрю - действительно, у меня в  за-
писной книжке записано:
   "Служил я в Германии, в части, что  еще  при  немцах  построена.  Вот
как-то раз дежурю в столовой; первая смена уже пообедала, мы для  второй
все ставим, посуду убираем. Вдруг прибегает немец один  из  хутора,  что
рядом с частью стоит. "Мне, говорит, нужен только командир части! Зовите
мне командира части!"
   Ну, подумали, позвали ему командира части. И вот этот немец рассказы-
вает, что у него на хуторе сохранился немецкий архив, а  в  архиве  есть
документ, в котором написано, что вот эта столовая заминирована и должна
взорваться как раз сегодня во время обеда. Ты представляешь? Вот эту са-
мую столовую, где мы сейчас находимся, немцы заминировали  двадцать  лет
назад, и ведь специально, гады, рассчитали, чтобы во время обеда взорва-
лось!
   Ну, командир части подумал - и велел всем выйти зи столовой. И только
все мы вышли - как грохнет! От столовой - а ведь столовая здоровая, пол-
километра - ничего не осталось, даже вот с эту пробку камешка не  нашли.
Только воронка метров сто.
   Ну, воронку заровняли, все расчистили - и построили на этом месте но-
вую столовую.
   Что ж ты думаешь? Прошло полгода - и снова взорвалась столовая к чер-
товой бабушке! Вот гады немцы, как минировали, когда отступали!"
   Вот какой случай рассказал мне, оказывается Агапов. Я, как  прочитал,
сразу побежал в магазин. 4 марта.
   Сегодня суббота. Отметили это дело. 5 марта.
   С утра чего-то захотелось выпить.
   Сказано - сделано, выпили с отдачей. (Приписка Василия: Федор,  зачем
ты переписываешь из записной книжки такие длинные истории?  Кроме  того:
пиши понятнее; например, вместо выражения "выпили с отдачей" можно напи-
сать "показал закуску" или "блеванул". 6 марта.
   Поспорил с Василием: можно ли сухим вином Морло нажраться до  автопи-
лота? Он говорит, что нет, но я выиграл очень быстро. 7 марта.
   Завтра 8 марта. Отметили это дело. 8 марта.
   Отмечали 8 марта.

9 марта.
   Отмечали 9 марта. 10 марта.
   Василий принес бормотуху, а Петр - косорыловку. Делали коктейли. При-
лично вышло. 11 марта.
   Купили сегодня 6 бутылок косорыловки. Все и уговорили. 12 марта.
   Уже середина марта, а холодно. Для сугреву пили одну косорыловку.  13
марта.
   Сегодня воскресенье. Еле достали косорыловку. 14 марта.
   Утром Максим слабым-слабым голосом зовет: "Федор! Фее-едор!" Я  подо-
шел, говорю: "Что, Максимушка?" А он мне: "Давай-ка,  жахнем  косорылов-
ки!" Я не стал отказываться. 15 марта.
   Приходит Василий, а я ему прямо с порога говорю:
   - Basille! Kosoryilovka ou la mort?
   Он побледнел, говорит:
   - Kosoryilovka...
   А я ему:
   - Вот то-то! 16 марта.
   Нынче утром Василий встал, чтобы идти на работу, зашатался и упал.  Я
побежал, звоню Петру: "Петр! - говорю, - Петр! Приезжай скорее,  Василию
плохо!"
   Петр испугался, спрашивает: "А что брать - портвейн или косорыловку?"
   Я говорю: "Бери косорыловку!" Бросил трубку и побежал. 17 марта.
   Сегодня я говорю Максиму: "Максим, если мы и сегодня будем пить косо-
рыловку, то заболеем." -------------------------------- Kosoryilovka  ou
la mort? - (франц.) - Косорыловка  или  смерть?  -  Kosoryilovka  ...  -
(франц.) - Косорыловка...
   Он согласился. Пили портвейн. 18 марта.
   Утром я сказал Максиму: "Максим, ты как хочешь, а я, что греха таить,
сегодня решил надраться!"
   Максим хлопнул меня по плечу и говорит: "Я тоже!" 19 марта.
   Ничего не помню, что было. 20 марта.
   Ничего не помню. 21 марта.
   Максим, конечно, добрый, но сегодня очень обижал меня.
   Я ему рассказал наконец о том, что хочу стать космонавтом, а он  стал
обижать меня. Я очень с горя напился. 22 марта.
   Сегодня Максим опять злой. Так ругался, что Петр ему говорит:
   - Максим, не нервничай так, нервные клетки не восстанавливаются.
   А Максим оглянулся и дико закричал:
   - Говна не жалко!
   Потом схватил бутылку 33 портвейна и зафигачил ее винтом из горла. Мы
еще на автопилоте не были, а он уже отру-

бился.
23 марта.
   Нынче Максим проснулся и в окно смотрит. Я тоже в окно стал  смотреть
- а там солнце, тепло как в деревне или как, когда я в школе учился, бы-
вало так тепло.
   Я Максиму говорю:
   - Максим, видишь, как тепло, хорошо! Все птицы и звери радуются,  по-
ют, что зиму пережили, что зима прошла. Какие сегодня деревья, видишь? И
вот тебе мой сказ, Максим, год не пей, два не пей, а уж  сегодня  выпить
сам Бог велел!
   А Максим все в окно смотрит и говорит:
   - Не будем мы сегодня пить.
   - Как, Максим, совсем ничего не будем?
   - Совсем, Федор.
   - И завтра?

   * *

   С О Д Е Р Ж А Н И Е

часть первая. МАКСИМ И ФЕДОР.

Мысли
Сад камней
Туда-обратно
Максим моногатари
За народное дело
Песнь о моем Максиме
Финита ля трагедия

часть вторая. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ

Blow up
Гости
Поедем в Царское Село?
Похмелье
Возвращение из Японии

часть третья. АПОКРИФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ
О МАКСИМЕ И ФЕДОРЕ

Юность Максима
Так говорил Максим
Переписка Максима и Федора

                         В. Шинкарев

                     Папуас из Гондураса

                     [бред в двух частях]

                        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

                         Француз X (с ожесточением, вроде:  Я тебе
                        покажу кузькину мать!): Я научу вас любить
                        жизнь!
                                               (из какого-то кино)

                         "Бывают дни, когда одна дурь в голове."
                                                         Р. Музиль

                    Мне лишнего эпиграфа не жалко:

                         "Великие люди не напрасно писали трактаты
                        о больших носах."
                                                          Л. Стерн

                        ГЛАВА ПЕРВАЯ.

                        Островитянин.

        .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Заточник  Валера  Марус,  придя  домой с производства, даже не успев
поесть и отдохнуть, зачастую включает в работу прибор... нет, не прибор и
не  аппарат...  включает в работу машину, представляющую собой обьемистую
коробку с экраном.  Назначение коробки - воспроизводить на экране тяжелый
и неинтересный бред.  Эта всем знакомая машина называется телевизором, ее
можно увидеть в самом неимущем доме.
     В  описываемый  период  времени Валера каждый день приходит с работы
чуть  поддатый  и  смотрит многосерийный телефильм.  Иногда он пропускает
целую серию,  иногда застает только конец, иногда, осоловелый, вскидывает
глаза  на  телевизор  только  при  звуках  выстрелов  и  громких  криках.
Случается,  вероятно,  что  происходящее  домысливается  им  в полудреме.
Бывает, что он по ошибке смотрит другую программу.
     Вот Валера включает телевизор и тяжело плюхается на раскладушку.
     На  экране  - толпа людей в тельняшках и ватниках, с плакатами "STOP
THE NEUTRON BOMB"  (митьки всегда будут в говнище, англ.).  Голос диктора
за кадром: "Мощная волна манифестаций против бесчеловечности..."  Валера,
выматерившись,  встает  с  раскладушки  и переключает телевизор на другую
программу.

Юрий Сенкевич:  "И  в  заключение нашей передачи интересный видеосюжет из
        Франции.  Хочу  предварить его любопытными данными опроса общест-
        венного  мнения,  которые  приводит влиятельный буржуазный ежене-
        дельник  "Монд".  В середине восьмидесятых годов на вопрос, хотят
        ли  они на кого-нибудь походить, отвечали отрицательно 70 процен-
        тов сознательного мужского населения Франции, 30 процентов хотели
        бы  походить  на  широкий  спектр  популярных  киноактеров и рок-
        музыкантов,  причем  больше  всего голосов получили Дейвид Боуи и
        Сильвестр  Сталлоне.  Сейчас  картина  резко изменилась. Только 9
        процентов  французов  довольны  своей  внешностью,  а  Сильвестра
        Сталлоне  и иже с ним идеалом мужской красоты считает только один
        процент.  90 процентов населения Франции мечтают быть похожими на
        Дмитрия  Шагина.  Желая вернуть себе утраченную популярность, Луи
        Барро  и  Жан-Поль  Бельмондо  отрастили бороду лопатой и подолгу
        лежат  неподвижно,  часто  употребляя  жирную  пищу  и  пиво. Наш
        корреспондент  на  днях  попросил  прокомментировать  это явление
        известного  публициста,  философа, писателя и драматурга Жан-Поль
        Сартра.

Корреспондент: (говорит  в  микрофон,  стоя  спиной  к  Жан-Поль  Сартру,
        сидящему  на  раскладушке  в  углу  роскошно  обставленной  залы.
        Жан-Поль Сартр  слушает  по  кассетному  магнитофону  "Матросскую
        тишину", притоптывая валенком и помахивая кулаком):    Новая мода
        стремительно  захватила  Париж.  Лучшие  аристократические  клубы
        открывают  двери  своим  членам  только в том случае, если на них
        одеты  тельняшки  и ватники, да и в любой ресторан первого класса
        вас  теперь  вряд ли пустят без ватных штанов.  (Поворачивается к
        Сартру)  Мсье Сартр, разрешите задать вам несколько вопросов о...
Сартр:  (ласково рычит)  А ты к интервьюшечке-то хорошо подготовился?
Корр.:  О, да!  Я внимательно прочел  ваш  труд  "Из экзистенциализма - в
        говнище"  и хотел бы...
Сартр:  (с некоторой тревогой)  Дык я тебя спрашиваю, ты к интервьюшечке-
        то хорошо подготовился?
Корр.:  (недоуменно молчит)
Сартр:  (с сильной тревогой)  Как, совсем не подготовился?
Корр.:  (внезапно  все  поняв,  достает бутылку молдавского вина и учтиво
        подает ее Жан-Поль Сартру)
Сартр:  (с  криком  "От настоящий браток!"   вытаскивает  зубами  пробку,
        отмечает  на  бутылке  ногтем  какую-то  черточку  и,  запрокинув
        голову, пьет)
Корр.:  Мсье Сартр, разрешите задать...
Сартр:  (ласково кладя руку на корреспондента)  А  за  что ж  ты  так-то?
        Будешь потом говорить, что Сартрушка тебя обожрал...
Корр.:  (берет бутылку и делает глоток)
Сартр:  (с криком "Стой, гад!" отбирает бутылку)
Корр.:  Мсье Сартр, разрешите...
Сартр:  (горько)  Пришел в жопу пьяный, все выжрал... (протягивая бутылку
        обратно корреспонденту)  На!  Пол-бутылки выжрал - так допивай уж
        всю до дна, коли так!
Юрий Сенкевич:  На этом разрешите попрощаться, дорогие товарищи!
        И  т.д. и т.п.

     Разумеется,  я  шучу.  Ничего такого на самом деле не показывают. На
самом  деле  на  экране  хорошо  упитаный мужчина на фоне группы рабочих.
Упитаный мужчина объясняет корреспонденту: - ...будут выполнены.
Голоса рабочих:   Верно! Выполним!
Упитаный мужчина: Но  главное  для  нас  на  производстве - помнить,  что
     каждый человек - это лишность.
Рабочие (повесив головушки):  Верно, лишность...

     Совершенно очевидно, что рабочие, как, вероятно, и упитаный мужчина,
производят слово "личность" от слова "лишний".
     Валера переключает телевизор на третью программу.

        Не оставляйте надежды, маэстро,
        Не убирайте ладоней со лба!

     Допев, Окуджава молча сидит, улыбаясь.
     - У меня вопрос! - звучит голос в зале;  Окуджава,  щурясь,  ищет по
залу говорящего.
     - Да здесь,  здесь!  - раздраженно говорит  женский голос,  - сектор
пять!
     Окуджава не может отыскать даже сектор пять и публика начинает хихи-
кать над его непонятливостью. Наконец находит.
     - Булат Шалвович,  - говорит девица штурмового вида  лет пятнадцати,
одетая тысячи на три, как почти все в зале, - я хочу Вас спросить: почему
Вы не поете острых песен?
     Окуджава искренне веселится:
     - Это каких же - острых?
     - Ну, таких, как например... у Боярского.
     - Я не знал, что Боярский пишет... острые песни.
     - Спасибо. Булат Шалвович, а почему Вы не пишете про любовь?
     - Вы знаете, я уже стар... но я пишу только про любовь!
     Ведущий смеется, приглашая этим посмеяться и всю молодежь.
     - У меня вопрос, сектор восемнадцать!
     Снова канитель с поисками спрашивающего. Им оказывается юноша весь в
цепях, в браслетах с шипами, парик из конских волос перехвачен ошейником:
     - Булат, скажи, как ты отнсисьшя к "металлическим" группам?
     - Ну, мне приходилось видеть пару видеофильмов об английских "метал-
лических" группах, но...
     - Это совсем не то!  - радостно кричит металлист,  торопясь предста-
вить себя, -  Я  говорю  про  советское движение "металлистов",  мы носим
цепи потому, что в нашей стране много металла, потому что мы рабочие,  мы
начали играть металлический рок раньше всех в мире!
     - Нет,  мне не приходилось  слышать отечественного  "металлического"
рока.
     Юноша надменно садится.
     Ведущий,  широко улыбаясь,  благодарит Булата Шалвовича Окуджаву  за
выступление и тот под жидкие аплодисменты уходит.  Ведущий сгоняет с лица
улыбку и серьезно говорит:
     - Дорогие друзья!  Я вижу, вы все любите музыку, ходите в дискотеку.
Вы хотите современно одеваться, ведь так?
     Из зала вразнобой: "Так!"
     - Но посмотрите, как это иногда печально кончается.
     Зал недоуменно хихикает.  На большом экране  залу показывают допрос,
или скорее разговор с девушкой пятнадцати лет,  учащейся ПТУ, домушницей.
     - Маша,  скажи, зачем тебе нужно было столько денег?  Ведь только за
последнюю неделю ты ограбила двенадцать квартир.
     Маша сидит сгорбившись,  спрятав лицо.
     - Мне нужны были деньги...  Я хотела хорошо одеваться.
     - Но почему ты ограбила столько квартир?   Почему ты  не пошла рабо-
тать,  не заработала деньги честно?
     - Столько заработать нельзя... Если бы я пошла работать, меня бы все
обсмеяли на дискотеке...
     - Но разве можно грабить квартиры,  добывать деньги так нечестно?
     - Нельзя...  Я даже хотела работать,  но меня еще не брали... А если
плохо одеваться,  с тобой никто и разговаривать не будет (Маша плачет).
     Экран гаснет, ведущий обращается к залу:
     - У нас в гостях Олег,  знакомый Маши по дискотеке.  Встань, Олег!
     Поднимается штурмовик лет пятнадцати.
     - Скажи, Олег, ты ведь знал Машу?
     - Да, встречались на дискотеке.
     - Она хорошо одевалась?
     - Да, современно одевалась.
     - А ты хорошо одеваешься?
     - Ну, я стараюсь современно одеваться.
(Валере не кажется,  что Олег хорошо одет,  ему кажется,  что эти надутые
ватники, страшные брюки и сапоги должны стоить дешево, а последним криком
моды Валера считает джинсы.)
     - Олег,  а ты где достаешь деньги,  чтобы хорошо одеваться?  Ты ведь
еще не работаешь.
     - Ну, где достают...  стараюсь экономить...
     - Ты оправдываешь Машу?
     - Нет. Зачем? Грабить квартиры нельзя...  конечно,  нужно современно
одеваться...  но квартиры нельзя грабить.
     - А тебе нравилась Маша ?
     - Нет.  Хоть и стала современно одеваться,  она мне не нравилась.  У
меня выше интеллектуальный уровень.
     Ведущий, обрадованно:
     - Вот!  - внезапно подносит микрофон  радом сидящей девушке лет сем-
надцати, - а как вы считаете,  что важнее:  интеллектуальный уровень  или
возможность хорошо одеваться?
     Девушка, застигнутая врасплох:
     - Ну... конечно, одеваться надо современно...
(Валере делается  невтерпеж смотреть на всех этих сексапилльных девочек,
он переключает молодежную передачу и вот тут-то и все начинается.)
     Дикторша:  Дорогие товарищи! Сегодня мы начинаем показ нового много-
серийного фильма "Папуас из Гондураса", созданного кинематографистами го-
рода на Неве.
     Сказав это, дикторша долго молчит, победно улыбаясь,  будто она сама
создала этот фильм.  Потом долго показывают невыразительный титр  "много-
серийный телевизионный фильм".
     Валера встает и ищет по комнате штопор. Вдруг из телевизора урезыва-
ется такая разбойная музыка, что Валера опрометью подбегает и жадно смот-
рит на экран.
     Титр:  "По заказу государственного комитета  по телевидению и радио-
вещанию СССР".
     Валерия не интересуют титры,  он продолжает  искать  штопор.  Найдя,
он делает свое дело и, утирая губы, садится на раскладушку.

                                  * * *

                              Первая серия

                              Островитянин

                       " Столько лет на острове и ни минуты покоя!
                       Нет, все-таки зря его не сожрали дикари..."
                                                         Ю.Нагибин

     Стояла  обычная  для этих мест пасмурная погода. Ледяной ветер катил
валы  свинцового  Средиземного  моря  на  мрачный Лазурный берег. Моросил
пронизывающий дождь.
     Лорд  Храм  Хронь,  расставив  ноги,  грузно стоял на террасе своего
неприютного  палаццо  и,  насупив  брови,  напряженно глядел на море. Как
всегда  он  считал  волны.  (  К сожалению, почти любому телезрителю ясна
причина  этого  несколько  парадоксального  начала - сьемки проводятся на
берегу  Финского  залива.  Лорд  Хронь  смотрит  прямо  на  темный силуэт
Кронштадта.  Проплывают  последние  в сезоне теплоходы. Чайки, как черная
бумага,  клочьями  носятся  в  воздухе.  Но Валерий не замечает этого, не
будем же и мы придираться. )
     Лорд  Хронь,  насчитавшись  досыта,  надвинул  поглубже  треуголку и
пошагал по лужам домой.
     ( Камера  скользит  по  белесым камням террасы,  изьеденным какой-то
ржавчиной и мазутом. Звучит жуткая, настороженная музыка. )

                                  * * *

     Роскошно обставленная столовая в палаццо лорда Хроня.
     За  большим  столом  лорд Хронь аппетитно хлебал суп-жульен в сопро-
вождении  своей  дочери,  леди  Елизабет Хронь, невзрачной провинциальной
девицы  тридцати  лет, приживалки фрау Маргарет Моргенштерн, лютой особы,
старого друга Питера Счахла.
     Бедняга  Питер,  весь  белый, субтильный, давно переступил последнюю
стадию злокачественного развития чахотки. При попытке что-нибудь сказать,
он  заходится в припадке мучительного кашля - топает ногами, рвет кружева
на груди так, что золото сыплется с кружев, смахивает со стола дельфтский
фаянс.  Поэтому  за его спиной стоял негр, который сжимал беднягу в своих
стальных обьятьях, не давая и пикнуть.  Вообще негров в столовой довольно
много  -  они  попарно стояли у каждой двери, голые по пояс, в сафьяновых
шароварах,  с какими-то  идиотскими  тюрбанами  на  головах.  У некоторых
были опахала.
     ( Валера Марус  откинулся  на раскладушку и захохотал. Он представил
себе,  что  и  в  его комнате день и ночь слоняется парочка голых по пояс
негров - раскрывает перед ним двери в туалет и на кухню, отгоняют комаров
своими  опахалами,  ночью блестят  выпуклыми глазами, похожими на яичницу
глазунья. )
     Лорд  Хронь,  вычерпав  ложкой  весь  суп-жульен,  отодвинул от себя
тарелку,  утер  лоснящийся  рот,  вмазал  локтем  крупные  брызги  супа в
скатерть.
     Лакей  в  буклях  принял  тарелку,  вопросительно заглядывая лорду в
глаза,  тот  в  знак  утверждения громко хлопнул в ладошки (у лорда ручки
маленькие).  Тотчас  несколько  негров,  голых  по пояс, внесли несколько
бутылок портвейна и стаканы.
     Питер   Счахл,   несколько  оживившись,  попытался  сказать  что-то,
указывая  на бутылки дрожащим перстом, но зашелся в приступе мучительного
кашля. Он едва успел прижать к губам тонкий батистовый платочек, как негр
схватил его и сжал в своих маслянистых обьятьях.
     - Дай ты парню выпить спокойно, - пробормотал лорд Хронь, раскупори-
вая бутылку.
     Освободившись,  бедняга Питер  посмотрел  на платок  и  с горестным,
укоризненным  видом  показал  сотрапезникам:  на  платке  выделялись алые
пятнышки крови.
     Леди  Елизабет, славная девушка, посмотрела на платок с неподдельным
волнением.
     Фрау Маргарет Моргенштерн посмотрела как вурдалак.
     Лакеи и негры зажгли свечи.
     - Вон оно, шут его дери, - задумчиво сказал лорд Хронь.
     ( Делается заметно,  что лорд Хронь не является глубоко образованным
и вообще интеллигентным человеком; авторы желают придать фильму социально
нравственный оттенок. Ну, сакажем прямо: образование лорд Хронь получил в
церковно-приходской  школе, да и кончил-то три класса, четвертый коридор.
В  обществе он, однако, умел это скрыть, отчасти по своей  малокоммуника-
бельности.  Лорд придавал  не слишком много значения тому, что не входило
входило в круг его интересов, весьма, впрочем, неширокий. )
     - Позволю себе напомнить,  что наша трапеза прервала отчет капитана,
- произнесла фрау Маргарет  в  наступившей  тишине.  Фрау Маргарет, когда
говорит, покачивает челюстями, как акула.
     Во вновь наступившей тищине слышно, как лорд Хронь отхлебывает вино.
Лакеи и негры с почтеним взирают на него.
     - Вбанги,  позвать капитана! -  мрачно изрекла фрау Маргарет Морген-
штайн.
     -  Я,  фрау,  -  кланяясь, ответил голый по пояс Вбанги, и подойдя к
двери, зычно крикнул.
     Веселый  капитан с почтительным полупоклоном вошел в столовую; машет
шляпой,  улыбается.  Даже  фрау  Маргарет  чуть  заметно  улыбнулась ему,
обнажив два мощных клыка, а у леди Елизабет рот открылся до ушей. Бедняга
Счахл улыбается прекрасной предсмертной улыбкой: играйте, дети, вам жить,
а мне помирать.  Лорд Хронь не обратил на вошедшего особого внимания:  он
держал бутылку над стаканом, экономно выжимая из нее последние капли.
     Лакей  в  буклях  принял  у капитана шляпу и степенно отошел к толпе
полуголых чернокожих.
     (  Валера  сильно зевнул и переключил телевизор на другую программу.
Ему скучно,  неинтересно.  По другой программе медведи в юбочках медленно
играют  в хоккей  с  полуодетой красоткой.  Валера некоторое время лениво
смотрел  на  этот  чудовищный  кошмар,  но оператор фокусирует камеру  на
несчастных животных, а не красотке, и Валера, грязно выматерившись, снова
переключает  телевизор на  "Папуаса из Гондураса",  решив смотреть его до
конца.  Вообще  говоря,  механический  зрительный  корм, предлагаемый нам
телевидением,  как  правило,  представляет  собой разлагающий душу, но не
интересный бред,  а значит,  таковым же  надлежит быть  моему повествова-
нию... ну, ладно, посмотрим. )
     -  Как только судно приблизилось к неотмеченному на карте острову, -
оживленно  рассказывает веселый капитан (на экране показывают куски моря,
суши и многое из того о чем идет речь), - впечатление о его необитаемости
резко  рассеялось.  Там  и  сям виднелись следы разумной, или я бы скорее
сказал  -  рукотворной  деятельности.  В разных направлениях остров пере-
гораживали   изгороди,  заборы  и  частоколы,  сооруженные  без  видимого
назначения.  На  берегу,  так  же  окруженное  забором,  стояло небольшое
деревянное  сооружение, напоминающее, миль пардон, леди, туалет - каковым
он  впоследствии  и  оказался.  что  все  это  означало?  Зачем? Я достал
подзорную  трубу  и  тщательно осмотрел остров в поисках дыма от костра -
известно,  что  обитатели  необитаемых  островов  постоянно утомляют себя
разведением  костров  в  надежде  на  то,  что  проплывающие мимо корабли
обратят  на  них  какое - нибудь особенное внимание. Однако ни костра, ни
дыма  видно  не  было;  то есть дым был, но это был дым огнедышащей горы,
возвышаящейся  среди  острова.  Подзорная  труба  сильно  увеличила дикое
впечатление от острова. Бесконечные, ненужные изгороди пугали воображение
-  развлечение  сумашедших,  а,  может  быть,  кто-нибудь  проделал  этот
каторжный труд,  чтобы  убить  время?  Когда  я был готов принять рещение
поворачивать  оглобли подобру-поздорову от греха подальше, ко мне подошел
суперкарго  и  молча  указал  на  лежащий в небольшом углублении странный
предмет, напоминающий ящик, а скорее гроб... и благодарите бога, сэр, что
я  все  же  решился  подойти  к этому безумному острову! - победно эаявил
сияющий капитан.
     Лорд  Хронь  с  обычным для него выражением спокойной глупости молча
смотрел на капитана.
     -  К  делу, капитан, к делу короче! - металлическим утробным голосом
произнесла фрау Маргарет.
     -  Извольте,  сударыня,  извольте!  Это  предположение  блистательно
подтвердилось - то был в самом деле гроб, в котором-то и лежал единствен-
ный обитатель острова.
     - Дохлый? - осведомился лорд Хронь.
     - Самое гнетущее и торжественное  в мрачной обстановке этого острова
заключалось в том, что нет!
     - Что "что нет"? - с нетерпением спросила фрау Маргарет.
     - Бедняга лежал в гробу заживо.
     - Однако,  вы  мне  изрядно надоели, капитан, - устало обьявила фрау
Маргарет, - Почему нельзя рассказать коротко,  конкретно, без эмоций и по
порядку?
     - Я тогда вообще ничего рассказывать не буду.
     - И без истерик. Ну подошли вы к гробу...
     - Я велел спустить на воду  две отлично просмоленные шлюпки,  в одну
из них, нагруженную выше планшира, сел сам...
     - Подошли вы к гробу! Дальше!
     - Бедняга  лежал  в  гробу.  Кто  он  такой?  Зачем  лежит здесь?  Я
заговорил  с ним по-английски, но он, казалось, не владел им. Он сурово и
с  горечью смотрел на меня, не шевелясь. Тогда суперкарго заговорил с ним
и  по-испански,  и  по-французски,  и  по-блатному  -  все было напрасно.
Бедняга  разучился  говорить.  Он  молча, хмуро и выжидательно смотрел на
команду  судна,  скрючившись  в  своем гробу. К вечеру он обпился красным
вином и умер, так и не проронив ни слова - вот как немилосердна оказалась
к  несчастному  судьба. Я как представлю себе, что он долгих двадцать лет
мыкается  по  острову  между  своих  изгородей, выходит на сине оранжевый
берег, вытягивая шею ищет глазами корабли...
     - Откуда вы взяли, что именно двадцать лет?
     - Из дневника,  любезная фрау Моргенштайн, из дневника - вот откуда!
Несчастный  вел  дневник! К сожалению, он так изьеден плесенью, что я мог
понять  только  часть, но и этого было достаточно. Да, да, господа! Видит
бог - вполне, вполне достаточно!
     - Боже,  действительно,  достаточно.  С меня вполне достаточно вашей
болтовни!
     Капитан, приосанившись раздул ноздри.
     Нежиданно лорд Хронь издал удовлетворенный возглас:
     - Да, худо-бедно, а нажористый портвейн!
     Некоторое время все смотрели на него выжидательно, но оказалось, что
это и все, что он хотел сообщить.
     -  А  мне, фрау Маргарет, так интересно показалось... - нерешительно
сказала леди Елизабет.
     -  А  показалось,  так  перeкрестись! - вновь вступил в разговор лорд
Хронь. Он сделался оживлен и добродушен.
     Питер  Счахл  с  горечью  посмотрел  на  него  и  зашелся в приступе
мучительного  кашля.  Откашлявшись  в платок, он посмтрел на него и молча
укоризненно   продемонстрировал  всем  присутствующим:  на  платке  алели
пятнышки крови.
     -  Продолжайте,  капитан, - сказала фрау Маргарет, несколько облаго-
роженная этим зрелищем, - не будем горячиться, но и переливать из пустого
в  порожнее  не  будем,  ведь у всех у нас есть свои дела - у вас свои, у
меня - свои, у лорда Хроня - свои...
     Лорд Хронь молча занялся своим делом, и капитан продолжал:
     -  Много  лет  назад  буря  выбросила на берег одинокого отшельника,
время  не  пощадило  беднягу,  однако  сохранило  часть его  трагического
наследия,  изьеденного,  как я уже говорил, к несчастью плесенью. Не буду
говорить  о мытарствах и невзгодах, (связанных с непослушанием родителям)
испытанных беднягой с момента рождения до роковой случайности, оборвавшей
цивилизованный  период  жизни  горемыки. Да,  собственно,  и про жизнь на
острове что говорить долго? Двадцать лет шлындал он по острову, то впадая
в  свойственное  меланхоликам нетерпение, то принимаясь неторопливо нала-
живать   быт.  Почти  каждая  фраза  в  его  дневнике  начинается  фразой
"тщательно   все   обдумав".  Это  постоянное  "тщательно  все  обдумав",
касающееся  вещей  очевидных  могло  бы  вызвать  улыбку, но осторожность
бедняги,  так  наказанного  судьбой, понятна, простительна и трогательна.
Уже  устраненная  опастность  неизменно  вызывала  у  него  ужас  - после
единственного  землетрясения несчастный так и не решился залезть в пещеру
за  своими  нехитрыми  пожитками.  Искупаться  в море он боялся из страха
перед  бурями,  отливами и морскими чудовищами. Лодкой, имеющейся у него,
он  не  пользовлся  ни  разу.  На  огнедышащую  гору бедняга и посмотреть
боялся,  и уж, конечно, ни разу к ней не подходил. Вот, например, одна из
записей: "С утра грянул сильный гром. Упав в испуге, пролежал два дня без
движения."
     - А почему вы нашли его лежащим в гробу?
     - В  последние,  наиболее тягостные годы одиночества, несчастный все
чаще  сетовал  на  то,  что, мол, "некому, меня, несчастного, схоронить".
Полгода  напряженного  труда  ушло на постройку гроба, после чего бедняга
задался  вопросом:  кто  же  его  туда положит после смерти? Единственный
выход  заключался  в  том,  чтобы  подолгу  лежать  в гробу ждать смерти.
дневник  последних лет пестрит записями типа: "6 октября. Весь день лежал
в гробу, но смерть нейдет."  Несчастный сосредоточился на похоронной теме
настолько,  что  некоторые  записи  я  склонен приписать его растроенному
воображению. Например:  "У меня на острове родилось три сына..."
     - Как? - вскричал Питер Счахл, мучительно закашлявшись.
     Капитан строго взглянул на Питера и продолжил:
     "...три сына, три здоровых молодца. Первого я назвал - Не кит а кот,
второго  - Не кот а кит, третьего - И кит и кот. Но рано я радовался, все
равно  некому  будет  меня  хоронить:  всех  троих  кау-кау  антропофаги-
антропософы."
     - Что такое "кау-кау"?
     - "Кау-кау" по туземному - сожрали.
     - Судя по именам, это были сыновья от туземки?
     - Фрау,  в  дневнике нет больше ни слова,  проливающего свет на этих
странных  сыновей,  нет  ничего  и про антопофагов-антропософов. Конечно,
несчасный  очень  боялся  туземцев  и, защищаясь от них, перегородил весь
остров,  но  ни  разу  он  не  упоминает о том, что кого нибудь видел, за
исключением  странной  записи:  "26 мая. Боже, как мне надоела эта пьяная
матросня!"  Судя  по  этим  словам, можно предположить, что остров все же
посетило  оп  крайней  мере  хотя  бы  одно цивилизованое судно, но вы же
знаете  нравы  матросов нашего торгового флота: высадившись на берег, все
страшно  перепиваются  и общение с островитянами, в том числе обитателями
необитаемых  островов,  сводится  к  выяснению  вопроса о том где достать
бражки  или самогона. К мольбам о помощи они совершенно глухи и более чем
вероятно,  что  на  просьбы несчастного представить его капитану, матросы
отвечали  пьяным гоготом и пожеланиями "сидеть, где сидишь","не рыпаться"
и т.п.  Следующая запись поражает своей безысходностью: "27 мая. Господи!
Опять  никого,  никого!  Хоть  бы инопланетяне какие-нибудь пожаловали! Я
настолько  одичал  и  опустился, что сегодня, выйдя из дома, не застегнул
штаны  (при  этих  словах  фрау  Маргареу бросает выразительный взгляд на
лорда Хроня. Однако лорд, убаюканный речью капитана, уже давно поджал уши
и  спокойно  уснул.)  Так  я  дойду  до  того , что буду купаться голым и
мочиться под кусты!"
     Надо  сказать,  что  туалет  был  первой постройкой островитянина по
прибытии  на  остров. Тогда он был полон сил, замыслов, записи отличались
краткостью. Вот одна из первых записей:
     "Январь-июль.  Отстроил  надежный  туалет.  Тщательно  все  обдумав,
сделал пока только одно очко."
     - Все  это  бесконечно  поучительно,  капитан,  но неужели  весь ваш
доклад будет иметь только общеобразовательный характер?  Надеюсь, вы себе
отдаете  отчет  в  том,  что  лорд  Хронь не может, просто не имеет права
отдавать столько времени выслушиванию бесплодных побасенок?
     -  Сейчас  вы  убедитесь,  фрау,  что мой доклад имеет исключительно
прикладное значение. Перехожу к главному. Много лет назад буря разбила об
остров  несчастного  осровитянина  еще  один  корабль  -  то есть корабль
оказался  совершенно  цел  и  был  скромным  подарком судьбы злополучному
отшельнику, но весь его экипаж, до единого человека, розбился или утонул.
Цитирую дневник:
     "Тщательно все обдумав, я вошел в каюту, которая, по всем признакам,
принадлежала   капитану  -  об  этом  свидетельствовало  ее  убранство  и
богатство  отделки.  На  стенах висело несколько картин в богатых золотых
рамах,  одна  из  них, кисти Феофана Грека, изображала обнаженную нимфу и
сатиров.  Судя  по  всему, картины стоили дорого, но я с горечью подумал,
что  в моем положении, их все равно никому не продать, а, стало быть, они
являются  для  меня  бесполезным  хламом.  На  шифоньере красного дерева,
который  я  впоследствии  перетащил  в  пещеру,  стояло несколько книг на
незнакомом  языке, по видимому на португальском. Тщательно все обдумав, я
прихватил  и их, надеясь со временем изучить язык (забегая вперед, должен
признаться,  что сколько бы раз впоследствии я не брался за книги, понять
языка  так  и  не  смог. Таким образом, единственной книгой на английском
языке  у меня была библия, но читать ее было недосуг). Открыв шифоньер, я
прежде  всего  увидел  полудюжину  рубах  тонкого  голландского  полотна,
которые  впоследствии мне очень пригодились, и поставец с дюжиной бутылок
хорошего  портвейна,  который  мне немедленно пригодился. Еще в шифоньере
лежал большой мешок с золотыми монетами - соверенами, дублонами, дукатами
и  реалами.  "Бесполезный  хлам! - с горечью подумалось мне, - я отдал бы
тебя  весь  за  бутылку."  Однако, тщательно все обдумав, я прихватил эти
деньги с собой."
     - Любопытно бы узнать,  где они? - быстро спросила фрау Моргенштерн.
     - Терпение, фрау, терпение! Терпение, терпение, терпение, терпение и
еще  раз  -  терпение!  "В глубине шифоньера стоял небольой ящик, взломав
который,  я  на  минуту  лишился  дара речи: в нем лежал знаменитый алмаз
"Карбонадо"!
     -  Где  же  он?  -  обретя  дар речи, вскрикнула фрау Маргарет. Лорд
Хронь,  вздрогнув,  вырывается  из  обьятий морфея и испуганно смотрит на
присутствующих.  У  леди  Елиэабет  нижняя  челюсть отвисает до ключиц, а
бедняга  Питер  Счахл  заходится  в  приступе  мучительного, нестерпимого
кашля.
     Через  минуту  восстанавливается  почтительная тишина и капитан тор-
жественно продолжил:
     "Да!  Мои  глаза  не  обманывали  меня: передо мной лежал знаменитый
алмаз  "Карбонадо"!  Алмаз ослепил меня своей величиной и блеском, я едва
мог  удержать  его  в  одной  руке. "Боже мой! - с горечью подумал я, - и
подумать   только,   что   этот   алмаз,  поисками  которого  занят  весь
цивилизованный  мир,  достался  мне;  мне, для которого он является всего
лишь  бесполезным  хламом!"  "Карбонадо"! Алмаз, оцененный в свое время в
пятьсот золотых мараведи, лежал в моей руке!"
     - Чего, чего? Что за... мандула - осведомился лорд Хронь.
     - Мараведи. Такая большая денежная еденица.
     - Это сколько ж будет рублей?
     -  Сколько, сколько... Пятьсот! Золотых! Мараведи... - страстно про-
шептала фрау Моргенштерн.
     "Тщательно  все  обдумав,  -  продолжал  читать  капитан,  - я решил
прихватить   алмаз   с  собой  и  закопать  в  надежном  месте  вместе  с
деньгами..."
     - Так где же он сейчас? - тревожно спросила фрау Маргарет.
     - Закопан в надежном месте, фрау, - спокойно ответил капитан, отведя
глаза от рукописи.
     - И вы не вы не выкопали его из надежного места?
     -  Бедняга  испустил  дух  не  открыв нам тайны. Целый месяц команда
судна  вскапывала и перелопачивала остров, но все поиски остались тщетны,
никакого  надежного  места  мы  не обнаружили. Понадобятся усилия большой
группы людей - на мой взгляд было бы целесообразно привлечь к такому делу
негров. Итак, я продолжаю:
     "Ящик,  в котором  хранился  алмаз, заключал в себе еще и обьемистую
рукопись, представляющую собой, так сказать,  биографию алмаза, начиная с
его появления на рынке, что случилось во Флоренции в XVI веке..."
     Звучит жуткая,  тревожная, итальянская лютневая музыка и застывший
в значительной позе  капитан заслоняется титром: "Конец первой серии".

                                  * * *

                             ГЛАВА  ВТОРАЯ.

                          Высокое возрождение.

                         "Люди, пришедшие  на смену  великой эпохи
                        средневековья,  были настолько низки,  что
                        отказали ей в названии культуры."
                                                     Г.К.Честертон

                         "Возрожденческое мирочувствование,  поме-
                        щая человека в онтологическую пустоту, тем
                        самым  обрекает  его  на пассивность,  и в
                        этой пассивности - образ мира, равно как и
                        сам человек,  рассыпается  на взаимоисклю-
                        чающие точки - мгновения."
                                                     П. Флоренский

     На  следующий  день  совершенно  трезвый и злой Валера Марус, сделав
коммунальную уборку,  включил телевизор аккурат перед началом "Папуаса из
Гондураса".

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     На  экране  прекрасная  Италия в конце периода Великого Возрождения.
Кубы  золотых  на  закате  крепостей виднеются на отдельных холмах. Между
желтых хлебов по дороге скачут два всадника в черном.
     -  Чем  более жажду я покоя, тем дольше он бежит от меня. Вот и ныне
предпринял  я  путь  во  Флоренцию  в  надежде отдохнуть от скотства всех
скотов  и  хуже,  чем  скотов,  обивающих пороги моего повелителя, а пуще
всего  этой старой неграмотной скотины Буонаротти, непрестанно клянчащего
у  пресветлого моего покровителя деньги за свои корявые поделки - так что
мне  иной  раз не перепадало и десятка скудо! Также должен был я на время
скрыться  из  Рима  из-за  одного  поганого  ярыги,  рыскающего за мной с
компанией таких же, как он, бандитов - за то, что я очистил Рим от одного
шалопая, братца вышеупомянутого поганого ярыги.
     И  вот  я,  распеленав  шпагу,  с деньгами при себе, выехал ночью во
Флоренцию со своим отличным другом Джулиано, добрым и очень набожным, как
и  я,  малым, только весьма охочим до чужих женушек и страшным забиякой -
так,  что случалось ему за день ухлопать двоих, а то и пятерых - и все по
разным поводам!
     Имея  спутником такого хорошего малого, я и не заметил, как скоротал
дорогу  до  Флоренции за веселыми рассказами моего слуги, лучше которых и
свет не знал.
     По  приезде  я  не  мешкая  отправился  к  великому  герцогу Козимо,
покровительствующего  всем  художникам,  и  если уж такой проходимец, как
Челлини, при его дворе катается как сыр в масле, сколь же больше почестей
должно полагаться мне?
     Обратившись  к  герцогу с этой и ей подобными речами, я весьма его к
себе  склонил, и он попросил немедля показать образцы моего искусства. Я,
недовольный,  возразил,  что  их  у  меня  покуда  нет,  но  как тоько он
предоставит  мне  деньги, мастерские и место, где приложить силы, как то,
например,  расписать  что-нибудь,  то я немедля явлю ему все свое немалое
мастерство.
     Пока  обескураженный  герцог  размышлял,  я  не переставая хулил его
прихлебателей  Челлини  и  Бандинелли,  за  здорово  живешь получающих до
двухсот и более скудо жалованья, не считая выклянченного сверх того.
     - Удивляюсь только, - в завершении произнес я, - почему один из этих
двух отирал не ухлопал до сего дня другого, или "не замочил", как публика
такого  рода  изьясняется.  Вот  уж, воистину, получилось бы по писаному:
один  гад  пожрал другую гадину. Ведь Бенвенуто за свою поножовщину давно
заслужил веревку на шею.
     Герцог  взял тогда в руки чашу работы названного Бенвенуто Челлини и
сказал:  "Да, у Челлини было много неприятностей и в Риме, и в Милане, да
и  во  Флоренции.  Но  неужели твой вкус так высок, что эту чашу ты уж не
назовешь работой мастера?
     Снисходительно взглянув на чашу, я, кланяясь, так ответил: "Государь
мой,  Бенвенуто,  бесспорно,  мастер  первостатейный,  но только в одном:
деньги выклянчивать."
     Дивясь моим справедливым словам, герцог Медичи отвел мне и помещение
и сто скудо в задаток работы.
     Я  между  тем  уже  и придумал, как прославить свое имя в этой, надо
сказать,  скотской  Флоренции. В капелле Барди стены расписаны живописцем
Джотто  Бондоне,  чему  уж больше двух веков. Работа эта, в свое время по
причине  тупости  нравов  славная, ныне смеха даже недостойна: фигуры как
чурбаны, мрачные, как скоты, тухлые цветом.
     Так  вот  задумал  я эти фрески заново переписать, неизмеримо лучшим
манером.  Для того,  наняв  натурщицу,  приступил я к рисованию картонов,
чтобы,  показав их герцогу,  склонить его к переписанию названной капеллы
по моему, в чем виден резон каждому скоту.
     На  первом картоне я стал изображать святую Терезу, и так, чтобы моя
работа  ни  в  чем  не  походила на работу этой скотины Джотто. Я рисовал
святую  Терезу  с  моей весьма недурной собой натурщицы - дамой стройной,
цветущей,  с  блестящими глазами, распущенными волосами, в полупрозрачных
одеждах, едва прикрывающих младые перси.
     Работа  у  меня  пошла было медленно, так как я здоров и очень хорош
собой,  и  природа  моя  все  время  требует  своего. Понятно, что я стал
принуждать  натурщицу  удовлетворять мою природную надобность, но, вместо
того,  чтобы  принять  это  за великую честь для себя, мерзавка так стала
орать  и  сопротивляться,  что  я  склонил ее к плотским утехам с большим
трудом. От этого скотского сопротивления я делался взлохмачен и бессилен,
и  работа  пошла через пень колоду, так что герцог уж устал справляться о
картонах через своего мерзавца мажордома.
     На  беду пропал мой слуга Джулиано, прежде посильно помогавший мне и
в  работе,  и в обуздании строптивой натурщицы. Наверное, славного малого
пырнул  ножом  какой-нибудь  рогоносец-муж,  потому что в честном бою мой
слуга легко мог проткнуть любого увальня обывателя.
     Приключилась  со  мной  и  другая  беда.  Как-то  вечером,  когда  я
возвращался от герцога, у которого просил денег на продолжение работы, ко
мне  подошел  какой-то  старикашка,  и спросил, не я ли тот прославленный
живописец,  что прибыл из Рима в эту богом забытую Флоренцию. Приосанясь,
я  подтвердил  это,  как  вдруг  этот  засранец  начал  что-то  брехать и
балаболить  комариным  голосом,  из чего я понял только, что он отец моей
натурщицы.  Я  велел ему проваливать своей дорогой, но старикашка, совсем
зайдясь или думая меня подлым образом разжалобить, стал брызгать слюной и
плакать крокодиловым плачем. Я, посмеявшись, даже потрепал его по плечу и
предложил  ему  пару скудо,но негодяй взьярился и стал грозить "праведным
отмщением".
     Я  было  рассмеялся,  представив  себе,  как  этот  старикан  своими
паучьими  ручками  бьется  со  мной  на шпагах, но затем сообразил, что у
этого  негодяя  хватит  злости нанять какого-нибудь бандита или подсыпать
мне толченые алмазы через свою мерзавку-дочь.
     Поэтому,  так  как  улица  была  совершенно  пуста,  мне  ничего  не
оставалось  делать,  как  выхватить  кинжал  и  ударить  старого пройдоху
два-три  раза.  Он захрипел и свалился в канаву, а я, закутавшись в плащ,
побежал домой, горько скорбя, что негдяй-старикашка вынудил все-таки меня
взять грех на душу своими угрозами.
     Однако,  как  не  трудно  мне было, картон подвигался, святая Тереза
была  уже  как  живая, хотя мерзавка натурщица вовсе не могла уже принять
тот  лукавый  и  прелестный  вид,  в котором я изображал святую Терезу, а
напротив,  голосила  и обливалась слезами; ублажать с ней свою плоть было
иной раз просто неприятно.
     В  тот день, когда я закончил картон и с облегчением выгнал мерзавку
прочь, герцог в нетерпении сам заявился в мастерскую, и когда увидел этот
мой  законченный  картон,  тотчас развеселился донельзя. Я, чувствуя, что
железо горячо, стал справедливо поносными словами говорить о прихлебателе
Бенвенуто-содомите,  сравнивая  его  убогие поделки со своим картоном - а
ведь на стене фреска получится в пятьдесят раз лучше!
     Герцог  принужден  был  согласиться со мной, сказав, что моя работа,
действительно,  выше  всяких  похвал,  и  он никогда не помышлял ни о чем
подобном. Затем он в моем присутствии приказал мажордому завтра же начать
работу по грунтовке стен в капелле Барди.
     Я,  весьма  довольный,  остался размышлять об искусстве, велел слуге
принести  мне  вина  и  еды,  но  не  успел я окончить трапезу, как слуга
доложил,  что меня хочет видеть капеллан названной капеллы Барди. Понимая
естесственное   желание   поскорее   увидеть   картон,   который  вскоре,
переписанный на стену, будет украшать капеллу, я велел впустить его.
     Капеллан вошел, едва пролепетал приветствие и сразу впился глазами в
картон.  Я, будучи в отличном расположении духа, на живом примере пояснил
ему  различие  между  мазней  средневекового  богомаза  и ярким, истинным
искусством нового времени. Тогда этот скотина ответил мне, что не все то,
что ярко - лучше, и что моя святая Тереза вызывает только соблазнительные
мысли,  а  фрески  Джотто  переполняют  скорбной  твердостью  и  вызывают
очистительный полет духа.
     К  сожалению,  вместо  того,  чтобы  приказать  вытолкать взашей эту
безграмотную  и  невежественную  скотину, убедившись, что разговаривать с
ним больше не о чем, я снизошел до разговора.
     Я  сказал,  что, видно, он ни ухом, ни рылом не смыслит в искусстве,
раз  не  знает  цену  дедовским  приемчикам  своего  мазилки,  который  и
перспективы-то  не  понимал.  Даже  Вазари  в  своих,  впрочем,  довольно
скотских  жизнеописаниях  художников  прошлого  ничего  не  мoг  о Джотто
сообщить интереснее, чем то, что однажды, выйдя на прогулку, этот мазилка
был сбит с ног свиньей, что всех весьма развеселило.
     Но  капеллан,  меня  и не слушал вовсе, все спрашивал, ужели правда,
что  герцог  разрешил закрасить фрески Джотто. Поняв, что это так и есть,
этот  окончательно  оскотинившийся  скот  стал умолять меня отказаться от
замысла, стал хватать меня за одежду и яриться.
     Я  раз и другой пригрозил ему расквасить рожу и дал хорошего тумака,
а  этот  скот,  тупой,  как  мужик  из Прато, сам вздумал толкать меня, и
бросился  к  картону,  как  бы  желая  попортить. Я опередил его, с силой
толкнув  оземь.  Но,  видно  верно  говорят: бьешь не по уговору. Я хотел
только  оттолкнуть этого говнюка, но он хлопнулся башкой прямо о каменный
пол, и, сколько я его не пинал, больше не шевелился.
     Я  плюнул  и  скорее  поскакал  к герцогу, чтобы не быть опереженным
какими-нибудь отиралами, так и рыщущими, чтобы оклеветать меня.
     Нечего  скрывать:  к  герцогу  я  вошел  запыхавшись,  весь  в пыли,
нетерпение так и билось во мне.
     Герцог  спросил,  чем  обьясняется мой столь поспешный визит - уж не
пришел ли я вновь просить денег?
     Я  горячо  подтвердил  это  предположение  и  замолчал, не зная, как
приступить к описанию нелепого происшествия, приключившегося со мной.
     Герцог  рассеяно вертел в руках алмаз такого громадного размера, что
его можно было скорее принять за большой обломок льда.
     - Взгляни,  кстати,  - промолвил он,  любуясь алмазом, - видел ли ты
что-нибудь подобное?  "Карбонадо" - вот как я решил назвать его.
     - Имя  пристало  иметь  бриллианту,  но  не алмазу.  Чтобы полностью
проявилось  достоинство  камня, его, прежде чем как-нибудь назвать, нужно
обработать.
     - Да, разумеется, Бенвенуто завтра же займется им.
     Я помолчал, с невыразимой горечью глядя на герцога.
     Он посмотрел на меня и, видимо, понял.
     - Но  ведь,  насколько  я  знаю  о  тебе,  ты не прославлен огранкой
камней, а Бенвенуто признанный мастер.
     - Мастер?  - в справедливом гневе вскричал я, - как, как вы сказали?
Мастер?  О,  сколько выиграло б искусство и весь род людской, если б этот
мастер  ничем,  кроме  поножовщины,  не  занимался!  Легко же нынче стало
называться мастером, если уж и Челлини так величают! Но бывают моменты, -
серьезно  и  нахмурив  лоб  продолжал я, - когда следует проявить высокий
вкус и вспомнить, что искусство долговечно, а жизнь коротка!  Вспомните и
ужаснитесь,  что  этот  "Карбонадо",  как вы его назвали, чуть не попал в
руки Бенвенуто!
     Я  ощущуал  себя  бесконечно  правым,  и  речь моя лилась свободно и
убедительно.  Глаза герцога увлажнились: не говоря и слова, он поймал мою
руку и вложил в нее алмаз.
     - Сколько времени тебе понадобится на работу?
     - Три дня, мой государь.
     - Иди  же  и  не мешкай.  В инструментах у тебя, полагаю, недостатка
нет, а деньги ты получишь сполна по окончании работы.
     Несколько раздосадованный последней фразой герцога, я вышел в глубо-
кой задумчивости.
     Вот  так  и  получается,  что  чем больше жажду покоя, тем дальше он
бежит от меня.
     События  жизни  замесились  так  круто,  заплелись в такой узел, что
распутать  их  можно  только одним способом, уже не раз испытанным мною -
рубануть и все разорвать.
     Речь моя перед герцогом была вполне искренна - уж что что, а то, что
алмаз  я  смогу  обработать лучше Челлини, было бесспорно, а, стало быть,
искусство  во всяком случае не осталось внакладе, что главное, ибо: жизнь
коротка, а искусство долговечно.
     В  выигрыше, можно считать, будет и герцог - ведь ему достанется мой
картон  с  изображением  святой  Терезы,  вероятно,  не менее ценный, чем
карбонадо.
     (  Звучит  лютневая  музыка и фигура в плаще исчезает в черноте улиц
Флоренции. Титр: "Конец второй серии". )

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Любопытно,  что  Валера Марус связан с алмазами покрепче, чем персо-
нажи  телефильма, он ведь умрет из-за алмазов. Поэтому даже ничтожных ис-
торических   познаний   Валеры   хватило,   чтобы  уловить  анахронизм  в
изображаемых   событиях.   Слыхом   не  слыхивая  о  знаменитых  ювелирах
Ренессанса,  он  тем не менее знает, что само слово "бриллиант" появилось
только  в  конце  XVII века, а до этого обрабатывать алмазы не умели, что
Валера   Марус   узнал,  когда  ходил  на  курсы  повышения  квалификации
заточников,  желая  сдать  на  пятый разряд. Это был один из периодов его
жизни,  когда  он  начинал  новую жизнь: купил брюки, тетрадку, шариковую
ручку  и  записал  все,  что  успел,  из  вводной  лекции  - вот именно о
бриллиантах.  Потом он записывал все меньше, и потом ничего не записывал,
да  так  и  перестал  ходить, поняв, что на пятый разряд сдавать лучше не
пробовать, а то и четвертого лишат.
     А  теперь  уже  поздно,  да  и  что сдавать на пятый разряд теперь ?
Валере  уже  скоро  сорок лет, а до пенсии дожить не надеется, потому что
такая вредная специальность - алмазный заточник. На работе вроде хорошо и
чисто  -  занавесочки,  цветочки; а на самом деле невидимая алмазная пыль
копится в легких, и они каменеют.
     Недавно Валере делали операцию на легких, и хирург потом долго ругал
его за то, что об его легкие все скальпели зазубрились.
     Алмазному  заточнику  полагается  работать  сорок  минут,  потом  на
двадцать минут покидать помещение, а куда идти?  На улице стоять?  Валера
остается на месте - курит или кемарит, а иногда идет в котельную к своему
приятелю  Ивану,  но  в  котельной всегда так пахнет газом, что Валера за
двадцать минут начинает задыхаться.
     Валера  достал  из  платяного шкафа сохранившуюся  от  курсов  повы-
шения квалификации тетрадку и стал разглядывать грубые прилежные строки.
     Ему  сделалось  очень  тяжело,  кажется,  лучше и не жить больше. Он
резко  выключает  телевизор, бубняший про нефтепроводы, подходит к окну -
там  снег,  темно,  идти  некуда.  Валера понимает, что брага, которую он
поставил,  будет готова дня через три, но, конечно, в ней уже сейчас есть
кое-какие градусы.
     И ему делается легче.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

                              ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

                    Смерть незнакомого джентельмена.

     На  экране  все та же столовая в палаццо лорда Хроня (хоть спектакль
ставь по этому авантюрному фильму).
     В  столовой все те жe, и двое новых, видимо, представленных зрителям
в  предыдущей  серии  ( только веселого капитана нет - может его ликвиди-
ровали за осведомленность? ).
     Персонаж  Джон  Виторган,  поверенный  лорда Хроня в делах, с лицом,
резким, как топор, с трудом подавляет раздражение:
     - Видит  Бог,  лорд,  я не понимаю, зачем нам нужно посвящать в цель
экспедиции хоть кого-нибудь?
     - Черт меня побери! - взорвался, весь красный, Мак-Дункель, напыжив-
шись  в  своем  отделаном  бранденбурами  костюме, - Тысяча чертей! Он не
понимает!  Он не понимает, что без вождя шотландец не воин! ( Мак-Дункель
слегка картавит и у него чертыхаться выходит как-то не страшно: чоут меня
побеи ).
     - Видит  Бог,  функции  лидера  вполне может  взять на себя сам лорд
Хронь, - со спокойным,  благородным раздражением ответил Виторган, двигая
желваками на скулах.
     - Лорд Хронь будет неформальным лидером экспедиции, - устало сказала
фрау Маргарет Моргенштерн, - но необходим и формальный.
     - А,  чтоб тебя черти побрали!  Тысяча чертей! Тысячи диких баранов!
Какой  ещe, к чертям  собачьим,  неформальный лидер? - С лютым бешенством
закричал на фрау Маргарет Мак-Дункель.
     - Ну ты и ярыга, видит бог, - спокойно сказал ему Виторган, - что ты
орешь на всех? Ты-то чего хочешь?
     - Я ?  Я,  черт  меня  побери?  Тысяча  чертей!  Тысяча залпов мне в
задницу!   Я  хочу,  чтобы  вы  все  ,  черти  вас  разорви,  заткнулись,
заткнулись, заткнули свои пасти и слушали меня!
     - Ну, говори, мы тебя слушаем, видит Бог.
     Мак-Дункель,  еще  немного  порычав  и  похрипев, стукнул кулаком по
столу и сказал:
     -  Нам нужно, черти нас чтоб всех разорвали... То-есть, черт возьми,
я  говорю,  чтоб,  тысяча  чертей, тысяча залпов вам в задницу... Черт! -
сбившись с мысли, он грохнул кулаком по столу.
     - Если бы Вы, сэр, поменьше чертыхались, Вам удалось бы более связно
изложить свои соображения. - заметила фрау Моргенштерн.
     -  А?  Черт!  Учить  меня,  куроцапка, вздумала? "Если бы, да кабы"?
Накося,  выкуси,  чтоб  у тебя повылазило! Морген фри - нос утри! Молчать
пока  зубы  торчать!  Слушать всем! Нам нужно Мак-Драммондов... Да, черт!
Нам  нужно  пустить  гонцов  по  всей  Горной  Шотландии  и  созвать всех
Мак-Дроммондов,  и  чтоб  собрались  все  О'Брайены, О'Паньки, распустили
знамена  и с грозными песнями спустились с гор, чтобы за ними ехали поэты
вроде  О'Хапкина  и  воспевали  их,  чтоб,  черт побери, они шли, свирепо
печатая  шаг, по равнине, выжигая каленым железом гнезда Вигамуров, чтоб,
черт  подери...  -  В восторге вдохновения Мак-Дункель стукнул кулаком по
столу  с  такой  силой, что у лорда Хроня из тарелки выплеснулся весь суп
жульен.
     - Все это очень поучительно, сэр,  - горько сказала фрау Маргарет, -
но  намеченая  Вами  резня  в  кланах  Горной  Шотландии не поможет нам в
поисках алмаза.
     - Да,  вернемся  к  обсуждению  вопроса  об  экспедиции к острову, -
по-деловому начал Виторган.
     - Давайте  пригласим главным Джакоба Кулакина.  - неожиданно сказала
славная, но молчаливая и некрасивая леди Елизабет Хронь.
     Все  недоуменно  оглянулись  на  нее, прикидывая свои соображения. В
наступившей  тишине  слышно  только,  как лорд Хронь, с аппетитом чавкая,
хлебает суп жульен.
     - Влюбилась? - уточнила фрау Моргенштейн, сузив глаза.
     Славная девушка зарделась, как маков цвет.
     - Это что ж за Кулакин такой, черт чтоб его взял и разорвал?  Это не
из  Нью-Гейтских  ли  Кулакиных,  чтоб их всех приподняло да и шлепнуло ?
     - Это он, он тут околачивается, - произнес Виторган, двигая желвака-
ми, - знаю этого, видит бог, малого. Из хорошей семьи, но глуп, как папу-
ас.
     - Джакоб очень умный! - горячо сказала славная девушка. Изнывая, она
искала нужных доводов, - Скромный... он настоящий аргонавт!
     -  Что, здорово зашибает? - сочувственно спросил лорд Хронь прерывая
трапезу.
     - Сэр, - с раздражением процедил Виторган,  - термин  "аргонавт"  не
имеет  настолько  прямого  отношения  к  термину "алкоголик", как это вам
представляется.
     - Ты дело говори, а не учи ученого!
     - Батюшка, да он в рот не берет! - вступилась леди Елизабет.
     Лорд Хронь розочарованно пошамкал губами.
     - Э-э-э...  Вздор!  Какой  там  Кулакин? - спохватилась фрау Морген-
штерн,  -  поговорим серьезно и закончим это дело. У меня есть на примете
подходящий человек - Монтахью Мак-Кормик.
     - Лысый Монтахью?  Да ведь это настоящий разбойник, - спокойно отве-
тил Виторган.
     - Зато...  замечательные внешние данные,  - как то странно возразила
фрау Маргарет.
     - Причем  тут  внешние данные?  И какие такие у него внешние данные?
Рожа рябая, лысый.
     - С лица не воду пить, - быстро парирует фрау Маргарет.
     - Ну, видит Бог, это единственный довод. Этот Монтахью такого пошиба
молодец, что его не то что за алмазами - за бутылкой послать нельзя.
     - Что ж, тогда я предлагаю кандидатуру Джона Глебба.
     - Стой,  черт  подрал! Джон Глебб?  Разве он из Шотландии? Что-то не
помню такого, сто залпов ему в задницу!
     - Очевидно,  бандит  с  большой  дороги, - двигая желваками,  желчно
сказал  Виторган,  -  никакой  он  не  шотландец, а американец. И даже не
американец, а немец. Точнее грузин.
     Фрау  Маргарет  фон  Моргенштерн  гневно  сверкает глазами. Виторган
продолжает  что-то раздраженно бубнить, а камера телеоператора неожиданно
переносится  на  чердак  палаццо лорда Хроня, где на полу, приложив ухо к
щели,  лежит Лысый Монтахью. Поскольку зритель с ним не знаком, на экране
так и написано: Лысый Монтахью Мак-Кормик.
     Щель  в потолке столовой, и, соответственно, полу чердака, - мала, и
Монтахью  плохо  слышно  и  почти  ничего не видно. Он достал нож и начал
расширять  щель яростными ударами. С потолка отвалился пласт штукатурки и
упал прямо в тарелку лорда Хроня.
     В  соответствии  с  лучшими  традициями  комедийного  жанра весь суп
жульен брызнул в лицо и без того постоянно взбешенного Мак-Дункеля.
     Мак-Дункель  сидит  совершенно неподвижно, плотно сжав зубы и закрыв
глаза. Что с ним сейчас происходит? Я знаю.
     Ну,  ладно.  Лорд  Хронь рукой вытащил из тарелки кусок штукатурки и
положил на скатерть. Подумав, взял его и бросил на пол.
     - Как там бишь, алконавта твоего? - обратился он к дочери.
     - Кулакин, батюшка, Джакоб Кулакин!
     Фрау  Маргарет,  высморкавшись,  встала  и вышла из столовой, взяв у
полуголого негра факел.
     Под  жуткую  музыку  идет  по лестнице - навстречу ей блестят желтые
зубы, нож и лысина Монтахью.
     - Тебе  там  не холодно на чердаке? - заботливо спросила фрау Марга-
рет, ежась от ветра, дующего вниз по черной, сырой лестнице.
     - Ах ты... - забывшись, в полный голос закричал Лысый Монтахью и она
торопливо прижала руку к ощерившейся пасти.
     Он стал что-то торопливо шептать ей, выразительно сжимая кулаки; она
слушала его, клацая зубами и покачивая челюстями, как акула.
     Через  некоторое  время  фрау  Моргенштерн  стала  прислушиваться  к
чему-то внизу и затем, приподняв подол, сбежала по лестнице, громко стуча
каблуками.
     Внезапно  сверху  послышались другие шаги, и перед Монтахью предстал
пожилой  -  лет  сорока  восьми - мужчина среднего роста, неброско, но со
вкусом  одетый в темно-синий камзол с длинными манжетами, высокие морские
сапоги с опущенными изящьными отворотами, черно-серый плащ, гармонирующий
с  камзолом. Приглушенной белизны парик венчал чело незнакомца (треуголь-
ную  шляпу  он  держал  в  руке).  Незнакомый  джентельмен имел несколько
грузное,  но умное лицо, проницательные грустные глаза, но скорбно сжатый
рот.
     Лысый Монтахью выхватил из широкого накладного кармана револьвер и в
упор  выстрелил  - незнакомый джентельмен, не проронив ни звука, замертво
упал  и  покатился  по  лестнице,  так  и  не  успев сделаться персонажем
телефильма.
     Да,  сэр,  да!  таковы  жестокие  законы  реализма  - в каком-нибудь
поверхностном  авантюрном  повествовании  с  героем  ничего, ничегошеньки
смертельного  до  самого  конца  не  случиться. А я вынужден расстаться с
этим,  может  быть самым любимым и тщательно продуманным персонажем сразу
(хотя бы все дальше пошло через пень-колоду).
     Да,  правильно  сказано: телефильм - это прямое отражение окружающей
нас действительности в высокохудожественных образах.
     Нет,   даже:   телефильм  -  это  прямое  отражение  окружающей  нас
действительности в высокохудожественных образах.
     И даже гораздо круче.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

                              ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

                         "Вера  в  Индии языческая. Индусы верят в
                        солнце, месяц, звезды, в коров, в болванов
                        и во всякую гадину."
                             ( Российского унтер-офицера Ефремова,
                             ныне коллежского ассесора, странство-
                             вания и приключения.)

                         "До них наконец дошло, что путешествие их
                        опаснее,  чем  они воображали, и даже если
                        они преодолеют все трудности, в конце пути
                        их ждет дракон."
                                                        Д.Р.Толкин

                        "- Что это, Бэрримор?
                         - Это дабб, с-с-сэр..."
                                                   Б.Б.Гребенщиков

                              ГЛАВА ПЕРВАЯ.

                           Это дабб, с-с-сэр...

                        "Ровным ветром дышит океан.
                         А за ним диковинные страны.
                         И никто не видел этих стран..."
                                                       А.Макаревич

                         "Я,  как вы успели заметить, люблю, чтобы
                        страницы  моих  книг были до отказа запол-
                        нены  событиями, и за ваши деньги выдаю их
                        вам не скупясь."
                                                        У.Теккерей

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Тут  ударил  страшный  мороз.  Газеты с вполне идиотским энтузиазмом
информировали  что  "Январь  разгулялся!"  " Вот так морозец!" - радостно
сообщал  синоптик,  -  давно  Европейская  часть  СССР  не  видала такого
морозца!"
     Видимо, воодушевление  обьяснялось тем, что надеялись на рекорд - на
самую холодную зиму за столько-то лет. И рекорды местами случались."Самая
низкая  температура,  абсолютный  минимум  для данныйх мест зафиксированн
сегодня  в  Курске,  Орле,  Воронеже",-  говорил  по всем трем программам
синоптик, надменный от сознания значительности своей профессии.
     Люди  ошалели от холода, особенно выигрышного от того, что транспорт
наполовину  встал  и  до  работы  нужно  было  добираться  часами.  Чтобы
население не грелось от электрических печей и нагревателей, злектричество
в нерабочие часы  отключали  -  пять  минут  свет  и на пол-часа , на час
отключат.
     Валера  Марус,  как  и весь рабочий люд, восстанавливал свою рабочую
силу во тьме и холоде, не жрамши, пробавляясь пяитиминуиными телепередачь
и недодержанной от холода брагой.
     Он  лежал  на  раскладушке, одетый как на улице, только без ботинок,
накрывшись  одеялом.  Одеяло  уже было сплошь покрыто розовыми пятнами от
браги,  которую  Валера  делал  из  томатной  пасты,  -  трудно  пить  из
трехлитровой  банки  ледяную  жидкость  лежа,  дрожа от холода, при свете
новогодней свечки.
     Иногда  в  комнате вспыхивал  свет,  всхрапывал  холодильник, и, как
внезапный   взрыв  хорошей,  настоящей  жизни,  оживали  звуки  и  образы
чудо- машины телевизора:
     ...проезжая   мимо   домиков,   Джакоб  Кулакин  тихонько  приподнял
занавеску  и  выглянул из кэба. Мрамалад стоял у калитки, подпирая забор.
Это было знаком того, что пока все обстоит благополучно.
     ( титр на экране: "Мрамалад арап, друг степей и пустынь." )
     Джакоб  осторожно  приотворил  дверцу,  выскочил из кэба и опрометью
перебежал  улицу,  не  обращая  внимания  на  свист  бича  и гневный крик
кэбмена. Сбив с ног опешившего прохожего, Кулакин перемахнул через забор.
     Мрамалад  внимательно  оглядел  улицу,  подождал, пока чертыхающийся
прохожий отправится восвояси, и вошел через калитку во двор.
     Джакоб стоял в саду и смотрел в щель забора.
     - Никого? - задыхаясь спросил он у Мрамалада.
     Арап, друг степей и пустынь, могучей рукой поскреб затылок.
     - Да кому ж там быть, сэр? Нет никого.
     - Молчи, дурак! - громким шепотом вскрикнул Джакоб и испуганно впил-
ся глазами в щель.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Но  тут свет гаснет, телевизор издает стон и последнюю брызгу света.
Спокойно  стоит холодильник, который, впрочем, по такой погоде можно было
и  не  включать. Из достижений цивилизации, с такими жертвами рожденной и
поддерживаемой,  Валере  остается  только  первобытный и странный на вкус
напиток.
     И  так  каждый  вечер  из кромешной, холодной мглы выныривал сияющий
полнокровной жизнью кусок.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     - Бедняга! Морской воздух окончательно погубит его... -  тихо сказал
Джакоб леди Елизабет.
     Славная  девушка  полными  слез глазами посмотрела на заходящегося в
лютом,  нестерпимом  кашле  Питера  Счахла. Он кашлял в тонкий батистовый
платок,  смотрел  в него, расправлял и дрожащей рукой махал оставшимся на
берегу.
     Те голосили и заламывали руки.
     - Он умрет  на  чужбине...  его зароют  где-нибудь  под пальмой... -
продолжал Джакоб замогильным голосом.
     - Боже!  Как  ты  умеешь  быть жесток!  - прокричала леди Елизабет и
стремглав сбежала со шкафута.
     Mатросы еще быстрее завертели кабестаны, и клюзы с чавканьем втянули
якоря.
     Провожающие махали руками и выкрикивали благие пожелания.
     - Сэр, - обратился Кулакин к стоявшему рядом Мак-Дункелю, - отчего я
не вижу на полубе лорд Хроня? Не знаете ли Вы, где он?
     - А? Чтоб я был проклят!- В кормовой рубке, тысяча чертей!
     - Но что он там делает?
     - Ах  ты... черт!  Пятьсот залпов тебе в задницу! Что можно делать в
кормовой рубке?  Его там кормят!
     Шхуна медленно отвалила от причала.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Джакоб   вышел   на   палубу,  сжимая  в  потном  кулаке  бумажку  с
координатами острова
     Свежий  ветер  дунул  ему в лицо: синее море, надутые бугры парусов,
нежаркое солнце, просвечивающее сквозь них.
     Леди  Елизабет,  улыбаясь,  подошла к Джакобу. Свежий морской воздух
был ей явно на пользу: глаза светились, рожа масляна.
     Матросы   весело  перебрасывались  солеными  словечками,  напрерывно
брасопили реи и уваливались на румб-другой.
     - Вот  лихие  ребята!  -  вскричала леди Елизабет, хлопая матросам в
ладоши, - настоящие морские волы!
     - Да, - гордо сказал Джакоб, -  молодцы один к одному, как стадо ба-
ранов!
     Kулакин  обвел  сияющим взглядом безбрежную гладь океана с торчащими
там-сям  буревесиниками, глотнул полной грудью крепкого морского воздуха.
Его душу обуревала жажда приключений. И точно: вот они, на его жопу.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Сражение  становилось  все  ожесточеннее  и ожесточеннее. Глухой гул
канонады изредка нарушался перезвоном корабельных склянок.
     Бриг  подошел  на  милю(+),  походил  там,  затем  подошел  на  пять
кабельтовых(++),  развернулся  в  мертвый курсовой угол и дал залп бранд-
скугелями из всех боковых канонад; казалось, все кончено, но нет, пронес-
ло.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Вдруг на палубу упала чугунная бомба, начиненная порохом. Она шипела
и бешено вращалась. Все бросились врссыпную, кроме друга степей и пустынь
Мрамалада,  который спокойно  положил бомбу на одну ладонь  и другой при-
хлопнул.
     Бомба брякнула и сломалась.
     Дружный вздох облегчения вырвался из всех грудей.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Джакоб с отчаяньем взглянул на барометр, барометр показывал двадцать
восемь целых и восемьдесят две сотых.
     -  Отдай  снасти и трави! - бешенно закричал Кулакин, - больше ждать
нельзя! Где лорд Хронь, наконец. Опять в кормовой рубке?
     С  шлюпбалок  на  полубаке  осторожно  спустили шлюпку, но она вошла
носом в волну и, растеряв все банки и полбанки, утонула.
     Мокрые как мыши матросы работали молча.
     С  траверза  набежала волна, перевалила через фальшборт и Кулакина с
силой  хлопнуло  о шкафут. Джакоб сжал зубы и, перепрыгивая через обломки
такелажа, побежал в кормовую рубку.
     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .
_________________________________________
(+)   миля(морская) - десять кабельтовых.     1609 мемтров
(++)  кабельтов     - десятая часть мили.

     - Ваше здоровье! - прервал Джакоба лорд Хронь, поднимая стакан.
     - Его заменили, поймите наконец! Заменили!
     - У нас незаменимых нет, - ответствовал лорд Храм Хронь, отправляя в
рот плавленный сырок.
     - Лорд, у нас считанные минуты!
     Лорд Хронь не стал особенно напрягать свой ум.
     - Все сказал? - мрачно спросил он.
     Кулакин утер пот со лба, отчаявшись что-нибудь обьяснить.
     -  Ну,  а  теперь  я  скажу,-  продолжал лорд в медленно разбуженном
гневе, - хочешь выпить - вот тебе стакан, а нет - так вот тебе Бог, а вот
порог! Могу я, наконец, хоть раз в жизни выпить спокойно!
     В  ярости он так сильно плюнул, что, попав в стакан,  разбил его. На
палубе послышался угрожающий рык.
     Кулакин,  заламывая  руки, выскочил и задрал голову: на фоне дымного
неба ослепительно пылали трюмсели. От них занялись стаксели и крюйсели.
     Джакоб, раскрыв рот, следил за пожаром, но тут его трахнуло по башке
крюйс-стеньгой,  он  ссыпался с лестницы на полуют и больше уже ничего не
помнил и ни о чем не волновался.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Матросы,  как стадо баранов, с безразличным видом ждали, когда можно
будет отвязывать шлюпку, в которой уже сидел Мрамалад, всклокоченный Мак-
Дункель и двигающий желваками Виторган. Они молча, напряженно ждали конца
переговоров. Шлюпку здорово мотало и било о борт шхуны.
     - Однако вы авантюристка, фрау Маргарет! - горько сказал Джакоб.
     - Станешь тут авантюристкой.
     Джакоб  в  бессильном  гневе  оглянулся вокруг, хотя перебинтованная
голова сильно стесняла движения - кроме прижавшейся к нему леди Елизабет,
его окружали сплошь жестокие, непроницаемые лица.
     - А ну вас всех в задницу, гады! Сволочи! - вскрикнул Джакоб Кулакин
с великой обидой.
     - А ты нас не сволочи! - хмуро отозвался Лысый Монтахью.
     - Гады, гады вы все!
     Mонтахью посопел, не зная что сказать, и, махнув рукой, поковылял на
шкафут.
     - Бог терпел и нам велел! - неожиданно брякнул лорд Хронь, покачива-
ясь.
     -  Вы  отменно  любезны,  мой  дивный  гений! - с несвойственной ему
иронией сказал Джакоб и резко повернувшись, стал спускаться в шлюпку.
     -  Чахоточного  не  забудь!  -  крикнул  с  шкафута  Лысый Монтахью,
указывая  на  барахтающегося  в ледяной воде Питера Счахла - никто до сих
пор не обратил внимания, что при абордаже он свалился в воду и барахтался
там  уже  час.  Бедняга  был  так  плох,  что  казалось,  его  не стоит и
вытаскивать - гуманнее тюкнуть легонько веслышком по голове.
     Но жалостливый и верный друг степей и пустынь Мрамалад могучей рукой
поднял  беднягу  за  шиворот, как следует встряхнул и усадил на скамейку.
Жестоко  кашляющий  Питер,  дрожа,  достал из кармана платок и уткнулся в
него.
     -  Садись, Джакоб... - тихо, сочувственно сказал Виторган спустивше-
муся Кулакину.
     -  Кому  Джакоб,  а кому мистер Кулакин! - скрипя зубами, не в силах
победить  раздражение,  вскричал  Джакоб  с  такой силой, что Мак-Дункель
испуганно вздрогнул.
     Mатросы вверху осклабились в дурацких ухмылках.
     - И это говоришь мне ты! Ты, товарищ по несчастью!
     - Тамбовский  волк  тебе товарищ!  - заорал Кулакин и, сплюнув, стал
грозить кулаком работающим на палубе матросам.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Mрамалад прыгнул в воду и втянул шлюпку на берег.
     Они осторожно вышли на сушу и оглянулись. Мрачные скалы громоздились
над  их головами. Леди Елизабет сжала губы, чтобы не расплакаться, и при-
жалась к Джакобу.  Питер Счахл, на котором еще не вполне просохла одежда,
изо всех сил кашлянул и зашарил зашарил по карманам.
     Мак-Дункель свирепо оглядел его и сказал:
     - Ну, черт меня совсем подери! Чтоб черт...
     В  этот  момент  от  нависшей  над  ними  скалы  отделилась верхушка
(вероятно,  от  кашля  бедняги  Питера),  бесшумно  брякнулась  на песок,
прокатилась по Мак-Дункелю и с плеском остановилась в море.
     Доктор  бросился на помощь, подбежал к мокрому месту, оставшемуся от
бедняги  (в  данном случае Мак-Дункеля), осмотрел его и был вынужден при-
знать, что медицина в данном случае бессильна.
     Все застыли на месте от неожиданности.
     - Боже! - прошептала леди Елизабет, -  не зря он был так раздражите-
лен в последнее время. Бедный, бедный Мак-Дункель, чуял свою гибель!
     Виторган снял шапку и молча задвигал желваками.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Негры со счастливыми лицами стучали в тамтамы и непрерывно плясали.
     Бандиты, выжидая, стояли за кучами скорлупы и семечек, громоздящими-
ся вокруг убогой деревни.
     Выждав, бандиты с зловещими криками бросились на веселившихся черно-
кожих.  Те, охваченные ужасом, повалились наземь и уткнулись лицами в ко-
журу и скорлупу.
     В  несколько  минут  операция  по захвату негров была закончена - их
грубо поднимали с земли и по одному заталкивали в загон для скота.
     Только  там несчастные чернокожие начинали понимать, что их постигла
беда. Но, увы, было слишком поздно.
     - В путь! - вскричал Лысый Монтахью, шелкая бичем, - Не будь я Лысый
Монтахью, если через неделю мы не выйдем к устью реки!
     Джон Глэбб, широко осклабясь, щелкнул зажигалкой.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Негров  грубо  согнали  к  роднику,  где  им  дали  выпить по глотку
отврвтительной  тухлой  воды  и  съесть по пол-пол-плошки отвратительного
жмыхового суррогата.
     В  кустах  защелкали  выстрелы  - это Джон Глэбб добивал злополучных
чернокожих, искусанных тиграми и изнасилованных осьминогими семихуями.
     Монтахью,  морщась,  разглядывал серые, изможденные лица несчастных,
оставшихся в живых - в живых осталось не более половины.
     - Ладно,  -  сказал, наконец,  Монтахью,  постукивая  себя стеком, -
хватит и этих...

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     ...Наконец  чистые  простыни! Джакоб некоторое время лежал спокойно,
но  затем, плотски возжелав, чертыхаясь поднялся и наощупь разыскал дверь
в комнату леди Елизабет.
     Нащупав  постель,  он  полез под одеяло и замер, отпрянув - простыня
была совершенно мокра от слез!
     Напрасно  леди  Елизабет  отговаривалась  тем,  что она, мол, только
высморкалась - Кулакин понял, что его возлюбленная плакала.
     - Что ты? - нетерпеливо спросил он.
     Леди  Елизабет обвила его шею руками, ее мокрое лицо уткнулось ему в
плечо.
     - Отец... как он мог?
     - Ну... ладно... потом... догоним...  -   торопливо  сказал  Джакоб,
поглощенный  более  проходящем  в  нем сперматогенезом, нежели несчастьем
подруги.
     -  Отец,  -  рыдая  говорила  леди Елизабет, - он был такой хороший,
добрый! Как он мог так поступить с нами!
     За  стенкой, со стоном отхаркиваясь, надрывно закащлял бедняга Питер
Счахл.
     -  Эх...мне бы твои заботы! - Джакоб раздраженно отпрянул от липкого
лица подруги.
     -  Джакоб!  -  послышался  в  темноте  коридора  встревоженный голос
Виторгана и шум опрокидывающихся стульев, - Джакоб, где ты? Иди сюда! Что
случилось? Кто это там кашляет?
     Кулакин, горько  усмехнувшись,  провел рукой по вздрагивающим плечам
возлюбленной и, встав, со всего маху налетел на несгораемый шкаф.
     - Черт! - вскричал он.
     - Что случилось? - испуганно прошептала леди Елизабет.
     - Да ничего... Об шкаф треснулся...

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     ...Но  больше  всего  адская тропическая жара досаждала самому лорду
Хроню. Он сидел под деревом совершенно опухший от пива, и невразумительно
лопотал.
     Лысый Монтахью, подтянутый и невозмутимый, в ослепительно начищенных
кожаных крагах, расхаживал по разработкам, постукивая себя стеком.
     Негры  ритмично  поднимали  в  воздух блестящие на солнце мотыги и с
уханьем вонзали в землю.
     Подойдя  к  раскидистой  папайе  у  самой  горы, Монтахью пристально
вгляделся в синюю тень и визгливо крикнул:
     - Нгава!
     Потное, сонное лицо чернокожего высунулось на солнце.
     - Нгава! Почему не работай черная скотина?
     Негр встал, пряча масляные глаза и почесываясь.
     - Моя пуза гуляй, масса. Нажралась вшивая пойла.
     Монтахью, постукивая себя стеком, жестко сказал:
     - Твой врет,  черномазый!  Вас  кормят отлично! Запомни, Нгава: если
негр  работай  много-много  -  хорошо,  я давай ему сытная жратва, сытная
пойла,  жри  папайю  до отвала. Если мала-мала - плохо, убивай черномазая
скотина вымбовкой. Поняла моя?
     - Да, масса Мандахуй...

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     ...Где Хронь? Где этот несчастный хрыч?

        Он под деревом сидит,
        По турецки говорит...

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     ...Однако бедняга не успел отдышаться, как снова забахали выстрелы.
     Зажав  платком  простреленную  грудь,  Питер Счахл, отчаянно кашляя,
быстро побежал в гору.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Дверь  раскрылась  и  связанного Джакоба ввели в кубрик. Сидящий там
человек поднял голову и долго вглядывался в Кулакина, злорадно ухмыляясь.
     - Знаешь кто я? - наконец спросил он.
     - Нет, не имею чести, - ответил пленник.
     - Я Окаянный Джильберт!
     После  многозначительной паузы Окаянный Джильберт хлопнул кулаком по
столу:
     - Слыхал про Окаянного Джильберта?!!
     Джакоб спокойно молчал.
     - Смекнул с кем дело имеешь?!! С Окаянным Джильбертом!
     Окаянный Джильберт, видимо, высоко ценил свое прозвище.
     - Сэр Окаянный Джильберт, не сочтите за труд выслушать...
     - Стой! Ты как меня назвал?!!
     - Сэр, вы представились мне, и я позволил себе...
     - Стой! Запомни: здесь говорю и спрашиваю я! Понял? Я...
     - Окаянный Джильберт... - невольно добавил пленник.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Андрей  Миронов в костюме католического священника, воздев очи долу,
подпрыгивает и поет:

                  Обрати внимание
                  На мои страдания!
                  Умерь мою страсть,
                  Окажи милость!
                  То-ло-ли-ло-ли-ло-ло!

     (  Это,  видимо,  Валера включил не "Папуаса из Гондураса", а другой
исторический телефильм - из парижской жизни. )

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     -  ...Надо  спасать  беднягу,  а  то скальп снимут! - шепотом сказал
Джакоб.
     Виторган поднял голову и посмотрел на него.
     - Ну, чего смотришь? Встал и пошел!
     - Убьют ведь...
     - А  что, лучше если меня убьют? Или, может Лизавета пойдет?  Иди, я
прикрою.
     Виторган  подвигал желваками, плюнул, энергично встал и пошел. Дойдя
до  середины луга он остановился и как-то жалостно, беспомощьно оглянулся
на Джакоба. В эту же секунду послышался тягучий звон.
     Как  неловко,  в  затмении  умирает человек, пронзенный стрелой! Она
вошла  в  него  сзади,  зазубренная,  геральдически-отрешенная и не убила
насмерть, а непоправимо ранила.
     Вся  жизнь  позади, человек ощущает себя лишь продолженим тягостного
пения стрелы. Он, не смея упасть даже на колени, страшится дотронуться до
красного клюва стрелы, слабыми руками расстегивая камзол.
     Последним напряжением он удерживает равновесие, стоя посреди потного
зеленого луга.
     Стрела указывает на его дрожащее тело и спереди и сзади.
     Виторган  упал навзничь и почувствовал стрелой строгое подталкивание
земли, и уже чуть различимый красный клюв ринулся на небо...
     ( Валере  делается  не  по  себе  -  как-то  эта  сцена выпадает из
телефильма; или во время сьемок по-настоящему ухлопали Виторгана? )

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     -  Кто  это?  -  вскричала леди Елизабет, на скаку хватая Джакоба за
руку.
     Джакоб  вгляделся  в  пыль.  Там на обочине дороги, неподвижно сидел
человек, одетый во все белое.
     - А! - сказал Джакоб, - знаю этого. Бхалтда.
     - Индеец, что ли?
     - Индиец.
     - Откуда здесь индийцы? Здесь индейцы живут.
     - А кто их разберет. Чучмеки тут живут...
     Бхалтда, приветствуя путников, прижал руки к груди и встал, наклонив
умотанную в белое тряпье голову.
     -  Бхалтда! - закричал  Джакоб,  поравнявщись  с  индийцем,  - видел
Монтахью? Говори!
     -  Видел,  сагиб.  Езжай  другой дорогой - Монтахью подпилил сегодня
мост через Большой Каньон.
     - Ты сам это видел? - спросила леди Елизабет, порывисто дыша.
     - Да, Мэм-сагиб.
     - И что... здорово подпилил? - озадаченно осведомился Джакоб.
     - Пеший воин не проложит по этому мосту тропу.
     Джакоб удрученно взглянул в сторону удаляющейся кареты, нахмурившись
стегнул  скакуна  и  помчался  сквозь  пыль. Леди Елизабет, строя индийцу
глазки, помчалась за Джакобом.
     - Ну, если соврал!... - скрипя зубами, прокричал ей Кулакин, - шкуру
спущу с индуса пархатого!
     - Но как же мы проедем, Джакоб?
     Джакоб  Кулакин хмуро молчал, напряженно вглядываясь в даль. Там уже
разворачивалась грандиозная панорама Большого каньона.
     Питер  Счахл  высунулся из окна кареты и, кашляя, восторженно указал
всадникам  на  отвесные рыжие скалы, мерцающие в дымном мареве. Показался
мост.
     - Но, милый, пора сворачивать!
     - Не так страшен черт, как его малюют, - процедил Джакоб.
     - Джакоб!
     - Ну, что? Что "Джакоб"? Я уже тридцать лет Джакоб! Молчи, Лизабета!
     Ветер свистел в ушах. Леди Елизабета, крича, тщилась нагнать Джакоба
Кулакина, бесстрашно пришпоривающего скакуна.
     Карета с грохотом въехала на мост, и он тотчас развалился.
     Джакоб  поднял  коня  на  дыбы  перед  раскрывшейся  бездной.  Кони,
попятясь, смотрели красными, косыми глазами на медленное падение обломков
маста и кареты вниз, к переливающейся на солнце нитке Колорадо.
     Там   и   сям  на  поверхности  реки  показались сверкающие  розочки
всплесков.
     Только  когда  грохот затих, совершенно белая от ужаса леди Елизабет
прошептала:
     - О боже... Бедный Питер...
     -  Черт побери! - вскричал красный как пион Джакоб, - индус оказался
прав! Так я и думал!
     - О боже... Джакоб, но почему ты решился ехать по этому мосту?
     - Черт побери! Каррамба! Все, как-то думал, обойдется...
     - О, как ты непредусмотрителен!
     - Молчи, Лизабета! Не трави душу...
     Путники спешились. Скакуны принялись щипать чаппораль, леди Елизабет
стала собирать цветы и грибы. Джакоб сел на пень и наморщил лоб.
     -  Итак,  - сказал он, подумав,- мы остались без кареты, без бедняги
Питера,  что  еще  хуже... впрочем, на всех карет не напасешся, а бедняга
все-равно  долго  не  протянул бы. Одна ты у меня осталась, Лизабета... И
черт меня побери, если я знаю, что теперь делать! - он в ярости вскочил.
     - Лизабета!
     Леди Елизабет грустно посмотрела на Джакоба Кулакина.
     - Лизабета! Вперед!

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Мрамалад остановился как вкопанный: ноги на ширине плеч, чуть согну-
ты, руки будто держат перед грудью стекло.
     Громадная толпа индейцев, гикая, свистя и улюлюкая, опрометью бежала
на него со всех сторон.
     Мрамалад  встречал их короткими ударами по морде. Индейцы валились с
ног и начинали ползать по траве, как младенцы.
     Для Мрамалада особенно удобны были набегающие на него сзади, этих он
не  оглядываясь  хватал  и  перебрасывал через себя вперед, сшибая заодно
троих-четверых   набегающих   спереди.   Таким   образом  без  особенного
напряжения  Мрамалад  действует  минут десять, никого, однако, не зашибая
насмерть.
     Наконец  очередь  доходит  до  самого  главного  индейца,  такого же
сильного  и  отважного  как  Мрамалад.  Индеец Мрамаладу стукнул в морду,
Мрамалад  стукнул  индейцу  в  морду. Индеец Мрамалада три раза стукнул в
морду, и Мрамалад три раза индейца.
     Через  десять  минут  вконец замордованный главный индеец предлагает
мир.
     Mрамалад,  видя,  что  нейтрализовал дурное влияние Лысого Монтахью,
братается с главным индейцем; но тут один самый подлый индеец со зверской
мордой поднимается из травы и метко бросает в Мрамалада нож.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Часто  останавливаясь  от  рыданий, Джакоб большими красными буквами
написал  на  перекладине  креста:  "Леди Елизабет Джамбаттиста Хронь. Спи
спокойно, дорогая подруга. Клянусь тебе..." - но больше на перекладине не
было  места. Некоторое время Кулакин стоял молча, утирая слезы и ежась от
ледяного ветра, дующего с Атлантики.
     Неожиданно  за  его  спиной  послышался надрывный кашель. В страшном
ужасе Джакоб оглянулся и окаменел: действительно, перед ним стоял бедняга
Питер Счахл, живой и невредимый.
     Джакоб  протянул  руку  и потрогал беднягу. Тот разразился приступом
жесточайшего кашля.
     - А... разве ты... не упал тогда с каретой?
     - Упал...- еле смог сказать Питер сквозь приступ надрывного кашля.
     - Так, понятно... Ну, и?
     - И ничего. Отлежался...
     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Княгиня  некоторое время молча ходила взад-вперед, искоса поглядывая
на него.
     Свет  свечей колыхался от сквозняка и ркрашивал в желтый цвет белые,
сплошь покрытые инеем, окна.
     - Вы не похожи на русского, - задумчиво сказала княгиня.
     - Вы правы, княгиня. Я папуас.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

                              ГЛАВА ВТОРАЯ.

        Глава ужасов о том, как масоны чуть не погубили кочегара.

                       "Чудеса в наше время случаются только поганые"
                                                  А. и Б. Стругацкие

     Трудно, конечно, смотреть телевизор такими неравноценными кусочками,
но в общем все понятно.  Тем более,  что когда Валера приезжал на работу,
он  расспрашивал  о  содержании  пропущенных  кусков  телефильма у своего
приятеля Ивана, кочегара.
     Иван  парень  грамотный, и как многие кочегары - начитанный, но тоже
не  дослужился  до  пятого  разряда,  потому как он такой раздраженный на
судьбу, что его все, где могут, затирают и втаптывают в говнище.
     Иван  глубоко  презирал  телефильм,  но из злости смотрел, ничего не
пропуская.  Телефильм  "создан", как он с невыразимой ненавистью говорит,
по мотивам "Наследника из Калькутты".
     (  Это  подозревают  многие  телезрители,  поэтому кратко расскажу о
знаменитом  романе  Штильмарка  и Василевского "Наследник из Калькаутты".
Книга  написана  тяжелым,  липким  языком и повествует о непрекращающейся
погоне героев времен героического капитализма друг за другом - по Европе,
Азии,  Африке,  Америке,  по  разным  океанам  и  т.  д.  ( особенный шик
заключается  в  том, что одно из немногих мест, где герои не появляются -
это  Калькутта).  Цель этой нудной погони очень невнятна, непонятно и то,
почему  героев  мотает  то  на  один,  то  на  другой конец земного шара.
Описание погони прерывается не относящимися к сюжету экскурсами в далекое
прошлое.  Лейтмотивом  книги  является  описание  какого-то  острова,  на
который  все  персонажи  по необьяснимой причине регулярно наведываются и
околачиваются там, пока не наступит время пускаться в погоню. Насколько я
помню,  к концу книги все герои, даже разных национальностей, оказываются
друг  другу  кузенами,  братьями  или  детьми и вчистую истребляются друг
другом,  пограничниками,  пиратами,  разбойниками,  алькальдами, таможен-
никами,   работорговцами,  неграми,  индейцами,  обитателями  необитаемых
островов  и регулярными войсками. Книга приятно оформлена, оценивается на
рынке  в  60  -  70  рублей  и  предназначена,  видимо,  для  слабоумных.
Почитатели книги говорят, что она учит их мужеству и находчивости, а один
книжный маклак заявил мне, что она "учит его любить жизнь"! Словом, книга
является  одной  из  лучших  в  этом  роде,  но  слабо  напоминает  четко
мотивированного  и  пронизанного причинно-следственными связями  "Папуаса
из Гондураса". )
     Но   Иван  интеллигент,  пишет  авангардные  стихи,  и поэтому  люто
ненавидит  и валит в одну кучу и "Наследника из Калькутты", и "Папуаса из
Гондураса",  которые, по его определению, являются "масонскими штучками".
К  масонству Иван особенно нетерпим и считает это страшное гипотетическое
явление  источником  всех  общественных  и  своих  личных невзгод. Валеру
Маруса он, в целом, масоном не считал и поэтому был к нему снисходителен,
разрешал целыми днями греться у себя в котельной.
     Я потому про этого Ивана так подробно говорю: дело в том, что Валера
рассказал  ему  нехитрый рецепт изготовления браги из томатной пасты, и в
воскресенье, когда мороз как раз ослаб, Иван заехал к Валере попробовать,
что за брага получается.
     У  Валеры  совсем поспела пятилитровая банка, они сели и сразу стали
пробовать. Иван некоторое время чувствовал себя неловко, уж больно убогая
оказалась обстановка, он даже не ожидал.
     Валера,  наоборот, был приятно взволнован и оживлен, потому что надо
же молодец какой - такую брагу хорошую сделал.
     - Ну что, Иван, хорошая бражка?
     - Да ничего, только страшная какая: красная.
     - Ну и что, что красная?
     - А вот осадок какой красный.
     - Ну, не хочешь, так можно через марлю процедить.  А я прямо с осад-
ком пью. А забирает зато здорово, как-то по особенному.
     - Я что-то не чувствую.
     - Погоди, скоро почувствуешь. Я ее еще маленькой укрепил.
     - Ну  не  дурак ли ты, Валера?  Я к нему специально еду брагу пробо-
вать, а он туда водку влил! Водку-то лучше бы отдельно выпили!
     - Нет, Иван, так гораздо лучше, и ты так делай. Я вино, брaгу больше
люблю. Водку выпил и хлоп, все. А тут сидишь, пьешь.
     - Чего ты говорил - у тебя электричества нет?
     - Так  сегодня потеплело, электричество больше не отключают.  Жалко,
сегодня как раз "Папуаса из Гондураса" не показывают - воскресенье.
     -  Да  ну  его  в жопу, я его вообще больше смотреть не буду.  Такое
говно телефильм! Мне только один момент понравился.
     - Это про что?
     - Про мушкетеров смотрел серию?  Ну, история этого алмаза дурацкого?
     - Нет, Иван, не видел я.  В гости я ходил. Ты расскажи. Я только про
Высокое Возрождение видел, а следующую не смотрел. Что там было?
     - Ну и правильно, что не видел - такая блевота, хоть плачь.  Ну, про
д"Артаньяна и Блеза Паскаля. Ты хоть слышал про Паскаля?
     - Слышал чего-то.
     - Эх,  Валера, тростник ты мыслящий.  Ну там короче, д"Артаньян ради
карьеры у Паскаля невесту увел, потом его шпагой проткнул и веселую песню
спел.  Тьфу  ты,"Что за рыцарь без удачи!" Но один момент хороший, ничего
не скажешь. Там кардинал спрашивает у этого мужика:
            - Он один?
     Тот ему: Нет, ваше преосвященство.
            - Двое?
            - Нет, ваше преосвященство.
            - Трое?
            - Нет, ваше преосвященство.
            - Четверо?
            - Нет, ваше преосвященство.
            - Пятеро?
            - Нет, ваше преосвященство.
            - Шестеро?
            - Нет, ваше преосвященство.
            - Сколько же?
            - Семеро, ваше преосвященство.

     ( Я  могу обьяснить, почему Ивану  понравился этот диалог: он сильно
напоминает собственные авангардные стихотворения Ивана.

     Вот парочка для образца:

                      Все пройдет

                         "О, как мало осталось!.."
                         Девять.
                         Восемь.
                         Семь.
                         Шесть.
                         Пять.
                         Четыре.
                         Три.
                         Два.
                         Рубль.

                 Возрождение ценой утраты

                         Воодин.
                         Водва.
                         Вотри.
                         Вочетыре.
                         Вопять.
                         Вошесть.
                         Восемь.
                         Девять.
                         Десять.

     Вот  такие стихи пишет Иван, только я чего боюсь: если уж чего назы-
вать масонским явлением, то не такие ли стихотворения в первую очередь? )

     - Хочешь, телевизор включим? - предложил Валера.
     - Да ну его в жопу!
     - А чувствуешь, забирает бражка?
     - Подумать только, - сказал Иван, вдруг задумавшись,  - мы так давно
смотрим  телевидение,  что  уже  отвыкли  от  нормальных, не порченых им,
людей...
     - Да, а тебя разве не забрало?
     - Это тебя на старые дрожжи забирает.
     - Слушай, я как раз анекдот вспомнил.
     - Только, ради бога, не похабный!
     - Да  нет, я как раз не похабный вспомнил. Это, значит, мужик один -
пошел  на улицу. Вышел, значит, идет, идет, на руку смотрит. (пауза) Нет!
Вспомнил.  Мужик,  значит,  утром  проснулся... (пауза) Да! А у него жена
была. Ну вот жена утром встает и выходит на улицу... Идет, идет...(пауза)
Ну,  ушла на работу, значит совсем. А мужик утром встает, (Валера говорит
таинственно,  с  отчаянной  жестикуляцией ) смотрит  в одну комнату - нет
жены,  смотрит в другую - нет жены, смотрит в третью - нет жены...(пауза)
смотрит на кухню - нет жены, смотрит в ванную - нет жены...(пауза)
     - Смотрит в туалет - нет жены, - дополнил рассказ Иван.
     - Ну  пошел, идет,  и  раз:  на  руку  посмотрел!  Нет...(пауза) Да!
Вспомнил!  Ну,  мужик  в  холодильник.  Достает колбасу, сыр, там, хлеб и
бутылку!  ( Торжественно )  Поллитра!  Водку,  значит,  выпил! И пошел на
улицу.  Идет  и  на  руку смотрит... (пауза)  ... Навстречу парень идет и
закурить  спрашивает...  Нет!  Во!  Вспомнил! Мужик часы-то дома забыл! А
навстречу  парень  идет!  А часов-то нет! Парень спрашивает закурить и на
часы  смотрит,  и спрашивает: сколько времени? А мужик на руку посмотрел,
смотрит  -  нет  часов!  А  парень-то все понял и убежал. А мужик за ним,
значит...  (пауза)  Да!  И  часы-то  отоброл  и  пошел домой. А уже ночь,
значит,  темно! Прищел домой, жена спрашивает: Где часы? А мужик говорит:
Вот они. А жена тогда и говорит: Эх ты, вот часы-то на столе лежат.
     - Ты свои масонские анекдотики брось! - хмуро заметил Иван.
     - Нет я просто забыл немного. И еще один вспомнил!
     - Нет уж, хватит! Включай свой телевизор лучше.
     Валера включил свой телевизор.
     - Какую программу?
     - Откуда я знаю, какую программу? Включай, посмотрим.

     "Дорогие  товарищи!  Сегодня в нашей программе вечер одноактных пьес
из  античной  жизни, по мотивам произведений Жана Расина, Освальда Шпенг-
лера и других."
     Титр:
                           Ипполит
              ( По мотивам произведений Ж.Расина )

     (  На  сцене  сидит  убеленный  сединами  старец,  листает  какие-то
пергаменты.  Вбегает  юноша  с совершенно перекошенной мордой и скрежещет
зубами. )

     Старец ( грустно и вальяжно ):  Ты кто, о отрок?
     Юноша ( с пеной у рта ):        Я - дикий Ипполит!

     ( Юноша разрывает на себе хламиду и убегает. Занавес.)

     Иван и Валера задумчиво смотрят на экран.
     - Не понял! - наконец говорит Иван.
     Валера поскреб затылок и вздохнул.
     - Это типа юмор, что ли? - спросил Иван.
     - Из античной  жизни, - равнодушно пояснил Валера, не нашедший драму
чем-либо необычной. На экране телевизора новый титр:

                       Закат Европы
             ( По мотивам произведений О.Шпенглера. )

     (  На  сцене  две  колонны, два фикуса, две двери. Из одной двери, в
ванную,   опрометью,  босой,  и  вообще,  только  кое-как  изящно  задра-
пированный, выбегает Архимед. )
     Архимед  (свежо, молодо, как типичный представитель начала цивилиза-
ции, очень вдохновенно):
     - Эврика!
     (  Из  другой  двери  выходит Андрей Филиппов, грязный, постаревший,
хоть  и  моложе  Архимеда  лет  на  двадцать,  сгорбившись, в обтруханных
штанах, с сеткой пустых бутылок - видно, шел сдавать, да заплутал. )
     Андрей Филиппов (с мудрой горечью представителя заката цивилизации):
     - Хуеврика!
     Все  происходит  мгновенно,  вся драма занимает пять секунд, то есть
лучше описать так:
     Архимед:         Эврика!
     Андрей Филиппов: Хуеврика!

                      (Занавес)

     Иван вскочил, как ошпаренный:
     - Ты слыхал!
     - Чего?
     Иван подумал и дико рассмеялся:
     - Ты знаешь, мне как показалось он сказал?
     - Как?
     - "Хуеврика!"
     - Дык он так и сказал, - спокойно ответил Валера.
     - Ты что, чокнулся, что ли?
     - А теперь часто по телевизору такое показывают, Иван, перестройка.
     - Какое "такое"?
     - Вот на днях семихуев показывали.
     - Кого?
     - В Африке зверь такой - осьминогий семихуй.
     - Да ты совсем охуел от своей браги!  Окончательно с резьбы свинтил-
ся! Давай переключай, хватит нам эту мудотень масонскую смотреть!
     Валера  переключил  телевизор  на  другую программу и стал разливать
брагу.

                     Александр Жегулев

                         "Так  было  и  с  Сашей Погодиным, юношей
                        красивым  и  чистым;  избрала его жизнь на
                        утоление страстей и мук своих... Печальный
                        и  нежный, любимый всеми, был испит до дна
                        души своей, и был он похоронен со злодеями
                        и убийцами."
                                                         Л.Андреев

     ...но  когда стемнело, Саше стало совсем невмоготу смотреть на дале-
кое зарево городских огней.
     Глаза  его  слезились от фар редко проезжавших машин, и еще от того,
что  прошло  только несколько часов как он поцеловал - может, в последний
раз! - юную жену и чистого, безмятежного младенца...
     "Нет, - в который раз он до крови стиснул зубы, - так надо!"
     "А  зачем?"  - снова обволакивала его паутина неуверенности, неодно-
значности и, самое главное, сильной поганости избранной им судьбы.
     "А почему?" - снова поднимал он прекрасное лицо к небу и звезды мер-
цали ему: доля такая.
     "Какая доля? Бедовая доля?"
     "Нет. Просто: доля такая."
     Машины  уже  совсем  перестали проезжать. Саша выбролся из канавы на
шоссе и, терeбя потными руками перочинный нож, двинулся во тьму.
     Со  стороны  города  послышалось  ритмичное  повизгивание и замерцал
огонек: приближался почтальон на велосипеде. Это была удача.
     -  Стой,  почтальон,  -  изнемогающим  голосом  сказал Саша, доживая
последние секунды до перелома, - остановись, пора...
     Александр почувствовал, что нож, руки и язык отказывают ему.
     -  Чего?  -  отозвался  ошалелый  почтальон,  ставя ногу с педали на
землю. В тот же миг Саша выпростал из под пиджака руку с ножом и несколь-
ко  раз,  как  мог  глубоко,  ударил  его. Почтальон побарахтался в своем
велосипеде и с грохотом свлился на асфальт.
     "Кровушка  невинная  пролилась..."  - с горечью подумал Саша, свола-
кивая бездыханное тело под откос.
     (  Иван  недоуменно  взглянул  на  Валеру  Маруса,  но  тот спокойно
созерцал демонстрируемое. )
     Письма,  найденные  у  почтальона в сумке, Александр какие изорвал и
раскидал  по  шоссе,  а  какие  втоптал каблуками в землю. Завернувшись в
ворох  реквезированных  газет, Саша долго шумно шелестел, как еж, и воро-
чался в сырых кустах, не в силах заснуть.

     "Ну  вот  и  началось...-  думал  он  и дрожал, - Тварь ли дрожащая,
или..."
     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Дело  пошло  быстро  и  хорошо. К Саше примкнули многие, видно время
назрело  -  его отряд рос, как снежный ком, не по дням, а по часам. После
удачного  налета  на  пост  ГАИ достали оружие, боеприпасы, что позволяло
значительно расширить объем боевых операций. Не пренебрегали и мелочами.
     И  народ  любил  Сашу, любил и понимал. Понимал и тогда, когда отряд
взрывал  водонаорные башни и рушил мосты, и тогда, когда Александр, плача
от жалости, расстрелял десяток баб, собирающих на поле картошку.
     "Землю  собой  украсил, как цветами" - говорили об Александре по де-
ревням,  носили  ему  молоко, творог - все знали, что взяв с боем сельпо,
Саша  не  реквезировал пищевых продуктов, а без жалости сжигал. Если кого
заставал  на  экспроприации  -  расстреливал  лично.  И дисциплина была в
отряде   жесткая  -  никаких  разговорчиков,  песен.  Бойцы,  сжав  зубы,
вытерпели  даже  объявленный  Сашей сухой закон. Все было подчинено одной
цели, одной программе:

     1. Убей
     2. Лучше всего неповинного
     3. Мучайся потом
     4. Земля содрогнется
     5. Совесть народная проснется
     7. Еще неизвестно, но что-то будет

     И девиз был в отряде прост: "Сегодня ты живой, а завтра тебя нету."
     Троих самых отчаянных бойцов: Сеню Грибного Колотырника, Пантюху Мо-
крого  и  Томилина  Саша  назначил взводными и доверил совершать самосто-
ятельные рейды по области.
     Сеня   Грибной   Колотырник,   жестоко   страдающий   без  спиртного
хронический  алкаголик,  делал  все,  чтобы оправдать высокое доверие. По
призванию  Сеня  был  народным мстителем экстракласса, такого класса, что
затряслись  бы от него в ужасе Тарас Бульба и Малахия Уолд, и шарахнулись
куда  глаза  глядят,  и  спрятали бы голову под мышку. Такого калибра был
Сеня  мститель,  что всему человечеству мог, не сморгнув, плюнуть в рожу,
положить  (  как  Мрамалад  бомбу  )  Земной  шар на одну ладонь и другой
прихлопнуть.
     Грибным  Колотырником ласково называли его бойцы за то, что он часто
срывал  дурное  настроение  на  грибниках.  Порыщет,  порыщет  в  лесу, и
наткнется на грибника:
     - Ну-ка, ну-ка, подойди сюда, грибничек!
     - А что вам, собственно, нужно, товарищ?
     - Ты не ершись, а отвечай: собирал грибы?
     - Да, собирал.
     - А ты их сеял, сажал?
     - Позвольте пройти, товарищ!
     - Вот то-то грибничек: собираешь то, что не сажал, и жнешь то, что не
сеял, и потому не позволю я тебе больше никуда пройти.
     И застучит грибнику Сеня морду до смерти. Сегодня ты живой, а завтра
тебя нету.
     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     - Слушай, это  что  такое  показывают? - с тревогой спросил Иван у
Валеры.
     - Как чего? Про партизан. А может, про революцию.
     - Какие партизаны, балда?  Ты видел как они жигуленки взрывают, ика-
русы?
     - Да ты что, Иван, обычный фильм про войну. А может, про партизан.
     -  Ну,  дурак  ты,  Валера! Совсем у тебя чердак съехал от браги! Не
могут  такого  показывать, понял? Не могут! Может, правда, научная фанта-
стика? Да нет, не похоже...
     Валера равнодушно смотрел на экран. Иван вскочил и в тревоге заходил
по комнате, не отрывая глаз от телевизора.
     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .
     Пантюха  Мокрый  уже  третий час лежал в лопухах и вел наблюдение за
большим селом Жосицкое. Иногда он вскидывал руку, будто желая ударить рой
синих,  жирных  мух,  летающих вокруг, ползающих по траве, по лопухам, по
потному  лицу  Пантюхи.  Солнце  перевалило  за  полдень, жара усилилась.
Пантюха утирал налипшую на лицо травяную труху и мошек, зорко вглядываясь
в малоподвижное от зноя село.
     Прямо  перед  глазами  Пантюхи желтые одуванчики на фоне черной тени
сарая  гордо клонились в теплоте, как прекрасные женщины Вермеера; дальше
несколько  баб  пололи серое болотище. В самом селе электрик влезал то на
один, то на другой столб и трогал электричество.
     Пантюха  несколько раз поднимал было обрез, чтобы снять электрика со
столба,  но обрез был враль - с трех выстрелов только одного и забирал, а
обнаруживать себя, раньше времени и даром, Пантюха не хотел.
     Оцепенение  нашло  на него, веки смыкались. Незаметно из овратитель-
ного  звона мух выделился разноголосый, рокочущий рев. Пантюха вздрогнул,
приподнялся  из  лопухов  и взглянул на залитую солнцем дорогу: из леса к
селу ползла разноцветная лента какой-то толпы.
     Это  была  банда некогда известного художника, а ныне бандита Витьки
Тихомирова.
     Дюжие, вполпьяна для куражу молодцы сшибали шашками репейник, гарцуя
на  лоснящихся  конях;  в  дрожащем  от зноя воздухе колыхались знамена и
хоругви  кисти  Витьки Тихомирова, изображающие самого Витьку Тихомирова,
насупленного  Нестора Махно, Бакунина, князя Кропоткина с топором в руке,
Че  Гевару,  Джека  Потрошителя,  Бонни и Клайда и многих других - только
Саши Жегулева не было на этих хоругвях, о чем уже и раньше знал Пантюха.
     Бойцы  у  Витьки  были  самых разных мастей - больше всего, конечно,
было  усатых,  румяных,  с  пьяными красными рожами, поющих "Ударили Ваню
кастетом". Но была, например, группа молодчиков в черных рубашках, горла-
нящих  "Джовеньезу" ( а кое-кто из них осторожно мычал "Хорста Весселя"),
поодаль ехали с усталыми, грустными лицами ребята в конфедератках, поющие
"Красные   маки   под   Монте-Кассино";   с  ненавистью  глядели  они  на
чернорубашечников,  а  на  них  самих свирепо поглядывали самоварные рожи
бандитов с самодельными Георгиевскими крестами.
     Не было у Витьки в отряде только толстовцев, ментов не было, шпионов
всяких.  Но  особенно  Витька не любил буддистов. Три раза брал Тихомиров
приступом  город  Нирваново-Вознесенск,  гнездо  и  рассадник буддистской
заразы, и вырезал всех буддитстов вчистую, и три раза город отстраивался,
наезжали на ласковых баб-ткачих мужики (буддитсты, как утверждал Витька),
и   снова   вел  Тихомиров  свой  отряд  раскулачивать  город  Нирваново-
Вознесенск, третий раз за одно лето.
     За  бойцами  ехало  пропасть накрашенного бабья на телегах и десятки
подвод  обоза  - с семенным зерном, бочковой свининой, ящики с самогоном,
шампанским  и  водкой "Золотое кольцо", штуки тканей и югославских обоев,
запчасти автомобилей, мебель, посуда, стереоаппаратура.
     Особенно  держалась  подвода  менее  ширпотребных товаров, предметов
обихода лично Тихомирова: краски,гипсовые статуи, портрет батьки Махно на
велосипеде,  реквизированная  в  краеведческом  музее  картина "А ля рюс"
американского,  видимо,  художника  Э.Кэбпэкоба  ( подписанная латинскими
буквами: A. CABPACOB ).
     Банда  подъехала  к  селу.  Витька  махнул  рукой.  Отдельные голоса
замолкли  и после нескольких секунд молчания гнусный голос запевалы заныл
где-то посередине колонны:
            Нинка как картинка с фраером гребет.
            Дай мне, Кенарь, финку, я пойду вперед,
            поинтересуюся, а шо это за кент...
     И  сытые,  распираемые удалью бандиты брызнули, как гнилой апельсин,
не дожидаясь конца куплета припев ( впрочем совсем из другой песни ):
            А водки сьем бутылочку,
            взграмаздюсь на милочку,
            а потом в парилочку,
            т-т-ттваю мать!
     Банда  въехала  в  село.  Девки  высыпали  на площадь перед почтой и
раззявя рот любовались на сытые морды бойцов. Какой-то старик на костылях
притащил каравай хлеба с полотенцем и, утирая слезы, подал Тихомирову.
     И  Пантюхе  Мокрому  так  обидно  было  глядеть  на  эту  зажиточную
вольницу, что он матерясь растолкал баб, и вплотную подошел к Тихомирову.
     - Харю разворочу! - задыхаясь, крикнул он.
     Все замолкло. Старик с караваем престал плакать и попятился за баб.
     Витька важно поправил попаху и, кашлянув, разгладил усы.
     - Трись ты своими папахами!  - крикнул Пантюха, - Банты еще нархист-
ские нацепил, бандит!
     Витька  Тихомиров  склонил  голову назад и поднял одну бровь гораздо
выше  другой. Тотчас к нему, спешившись, подбежал бледный, гнилой юноша в
ленноновских очках.
     - Пантюха Мокрый, из жегулевских, - шепнул юноша Витьке.
     Витька  кашлянул,  поправил  пулеметные  ленты на груди и важно, как
ласковый барин холопу, сказал:
     - Что же ты меня ругаешь, дружок? Чем же я хуже твоего Сашки?
     Пантюха заскрипел зубами и сжал кулаки:
     - Сашка светлый, свету дете! Сашка положительное имя стало, мы с ним
совесть  народную  упромыслим,  а  ты за нами вылез, как вошь на гребень!
Ишь, "Чем я хуже"!  Ты бандит и вор, вон ряху-то наел на грабленных сель-
по, а мы в отряде по три дня не жрамши!
     - Как же нам не экспроприировать? - вмешался в разговор бледный юно-
ша-анархист,  - ведь мы, также как Жегулев, выступаем с прикладной иници-
ативой ультрапарадоксальной фазы тотального отказа!
    - А?! "Астрал-ментал", с-сука! - с лютой злобой сказал Пантюха, гля-
дя на анархиста, - Эх, вот на кого патрон бы стратить! Слыхал я про тебя,
гнида, да руки не доходили.
     - Скажите, Пантелей, у вас есть определенная политическая программа?
- спросил юноша, ко многому привычный.
     - Сколько ни есть, вся наша
     - Но вы могли бы сформулировать?
     -  Коли  я  кому  сформулирую,  дык  он не встанет, а программа наша
проста: сегодня ты живой, а завтрб тебя нет.
     - Ты, дурак, думаешь мы крамольничаем?  - продолжал Пантюха, обраща-
ясь  к  Витьке,  - мы не крамольничаем, мы горюшко народное невосплакучее
слезами  омываем,  для народа радеем! А ты уркаган, тебя в тюрьму надоть!
Водку пьешь! - с обидой вскричал Пантюха напоследок.
     Все помолчали.
     - Уймись ты, дурачина, сейчас тебе Витька "Встань, хряк"  устроит! -
крикнула из толпы какая-то баба в мухояровой душегрейке.
     Пантюха,  усмехнувшись,  сплюнул; даже не сплюнул, а как-то особенно
презрительно уронил слюну с языка.
     Все снова, восторгнувшись, промолчали.
     - Сашка-то твой небось побольше моего народу перекокошил! - произнес
Витька, подумав.
     -  Сашка  наш  кокнет  одного,  дык потом целый час мучается. Десять
кокнет  -  десять  часов  мучится,  плачет! А ты... шпионов все ловишь! В
Ожогином  Волочке  и  было-то  всего  сорок  дворов, а ты там сто шпионов
настрелял! Хоть Машка из сельпо продавщица - какая она тебе шпионка, если
и по выходным нам косорыловку давала!
     Все  враз затаили дыхание. Витька, чуть улыбаясь, туманно смотрел на
Пантюху.  Кровушкой запахло на солнечной площади села. Явная обидка вышла
атаману  - ведь дело в том, что женщин-то Витька принципиально никогда не
кокал  -  жалел;  и  убогих  жалел, и фригидных, и тех, которые совсем не
давали  - все равно жалел. Тетю Машу из сельпо покрошили двое подгулявших
чернорубашечников,  за  что  Витька  их потом собственоручно шлепнул, а с
ними заодно еще пяток аковцев; ведь скор был Тихомиров в таких случаях, и
девиз его был еще проще, чем у Саши: Сначала действуй, а потом разберись.
     Пантюха  мигом  сообразил  всe  это,  когда ласковая рука Витькиного
ординарца  Пароконного  вынула у него из-под пиджака обрез, а другая рука
нежно взялась за плечо. Пантюха понял, что сегодня он живой, а завтра его
не будет.
     Бабы  заранее заголосили, ведь всех сашиных бойцов жалели, а Пантюху
любили как родного.
     Витька  поднял  руку,  переждал,  когда  все  замолкнут,  и негромко
осведомился:
     - Буддист?
     Бабы  снова  заголосили,  услышав такой жуткий вопрос, однако ошибка
была слишком очевидна - на буддиста Пантюха явно не тянул.
     - Шпион, толстовец, мент, Девид Бауи? - выдал Тихомиров сразу обойму
предположений, от каждого из которых разило могилой.
     - На  толстовца  похож... -  услужливо закивал головой гнойный анар-
хист, зная, что одного из роковых предположений Пантюхе не миновать.
     - Ну,  а  раз  толстовец,  так  и рубай его, хлопчики!  - не повышая
голоса, бросил Витька Тихомиров через плечо и тронул коня.
     Заулюлюкали,  засвистели,  блеснули  в пыльном воздухе веселые шашки,
глянцевитые  лошадиные  крупы  и  жирные  загривки  бойцов  заслонили  от
стонущих баб хрипло матерящегося Пантюху Мокрого.
     Да. Сегодня ты живой - а завтра тебя нету.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Одновременно с Пантюхой Мокрым не стало и Сени Грибного Колотырника,
причем  обидно,  нелепо:  Сеня,  не  в  силах обойтись без алкаголя, стал
понемногу  есть  понемногу  ядовитые  грибы,  и вскоре так и не приходя в
сознание, умер.
     Узнав  о  гибели  Пантюхи,  Саша  весь отряд бросил в жестокий бой с
Витькой  Тихомировым,  и  почти  победил  разжиревших  на  краденом  сале
бандитов  (  которых  теперь в народе прямо уже считали за бандитов ), но
пешим жегулевцам не взять было Витьку в кольцо, и он ушел зализывать раны
под  Новгород.  Но  и Саша недосчитался многих лучших бойцов, а некоторые
предали  народное  дело  и  ушли  за  Тихомировым, к его бабам и дармовой
выпивке.
     Мало осталось верных, но железным строем сплотились они.
     Близилась осень; Саша понимал, что зиму в лесу перенести не удастся,
придется  возвращаться  в  город, к семье, к постылой работе в конторе, и
поэтому   отряд   торопливо   боролся   день   и  ночь:  вчистую  вырезал
геологическую  партию и зарыл скважины, которые геологи успели пробурить,
взорвали  все  рейсовые  автобусы  в  области,  пустили под откос десяток
поездов  дальнего  следования.  Удалось даже сбить несколько низколетящих
самолетов-кукурузников, опыляющих поля.
     Однажды  зябкой  сентябрьской  ночью  Саша  и Томилин бесшумно сняли
сторожа  детсадовской  дачи,  тихо  подперли  двери  колышком и принялись
осторожно  забивать  окна:  Саша придерживал доску, а Томилин обернутым в
вату молотком прихватывал ее гвоздочком
     Только  к  утру,  когда  небо  посветлело,  были заколочены все окна
большого деревянного строения.
     Tомилин приник к щели и долго слушал: все было тихо, все спали.
     - Давай, Сашок, - шепнул он и стал отвинчивать крышку канистры с ке-
росином.
     Саша  взял в руки канистру, чуть наклонил ее, но вдруг задумался и с
тоской  поглядел  на  небо.  Слезы  замерцали  в  его  глазах  под светом
тускнеющих  под  небосводом звезд. Он сел на крыльцо и крепко сжал голову
руками.
     Томилин осторожно, бережно положил ему руку на плечо:
     - Тяжело тебе, Сашок?
     Саша, не отвечая, сглотнул слезы и кивнул.
     - Тяжело, Саша,  ох тяжело... - с тяжким вздохом сказал Томилин. - И
мне  тяжело. А кому сейчас легко-то? Подлецу одному легко! Ничего, Сашок,
все  упромыслим... Без изъяну поворот не сделаешь такой крутой и гораздый
в  совести  людской!  Наше  время  -  это молотьба чего-то такого... мути
какой-то. Должен ведь кто-то ее перелопатить?
     Саша сдавленно застонал.
     - Саша, Сашок, - зарыдал Томилин, - тебе бы у грамоты сидеть, умиль-
ный ты да светлый!
     Голос  Томилина  звенел  -  и сколько неисплаканной силушки народной
было в нем!
     - Да,  Томилин,  да... Ох, тошно мне!  - задушенно сказал Александр,
рванув воротник, - Но зачем, зачем, зачем, Томилин?
     - Зачем? - вскричал Томилин, - Зачем! А затем, что упадет кровушка в
мать  сыру  землю  и  вырастут  цветы  совести  народной! Саша, Сашок! Ты
знаешь... кто? Ты, говорю , знаешь для меня кто? Ты для меня все горюшко,
болюшко  и  силушка  людская, вот кто! Саша, не молчи! Хочешь, землю есть
буду?! - И Томилин, припав к мокрой от росы земле, стал хватать дрожащими
губами землю.
     Алексанер  задумчиво  ухватил  тонкими  пальцами  комок  затоптанной
черной земли и поглядел на нее заплаканными глазами.
     - Вот она... Землица...- дрогнувшим голосом сказал он.
     Томилин, шмыгая носом и всхлипывая, взял в руки канистру с керосином
и ...
     ( Иван, выйдя из оцепенения, дернулся и прохрипел:
     - Переключай...
     Валера удивленно посмотрел на него:
     - Тебе что, не нравится? Зашибанское кино.
     - Переключай, быстро... - не двигаясь, мучительно скривился Иван.)
     Минуты  две  по  экрану  ползет  секундноя  стрелка. Иван подавленно
смотрит,  не  шевелясь. Затем на экране появляется лихой молодой человек,
как  и Иван, напряженно глядящий кудо-то вбок. Иван вздрагивает и молодой
человек, будто заметив это, счастливо улыбается и объявляет:
     - Дорoгие товарищи!  Сегодня  в нашей программе художественный фильм
"Спорт любит сильных". По центральному телевидению фильм демонстрируется
впервые.

                        Спорт любит сильных

     Под оглушительный рев трибун Алексей вышел на помост и несколько раз
подпрыгнул, разминаясь.
     - На помосте Алексей Степанов, Советский Союз! - проревел динамик и,
вторя  ему, залопотали на разных языках голоса в других частях громадногo
зала.
     ( Иван облегченно вздыхает, откидывается назад:
     - Слава, тебе, господи... Что-то наконец нормальное!  А я уж думал -
белая горячка у нас!
     Валера равнодушно глядит на экран, хлопая коротким ресницами.)
     Степанов   привеуственно   поднял   руки,   чувствуя,   как  волнами
поднимается в нем хорошая спортивная злость.
     - Его противник - Рихард Грюшенгауэр, Федеративная Республика Герма-
нии, выступает под псевдонимом Гамбургское Страшилище.
     Алексей  быстро  оглянулся  - важно было не пропустить момент выхода
немца  на  помост. Даже по тому, как он пролезает под канатом, можно было
довольно точно определить его состояние и степень подготовленности к бою.
Гамбургское   Страшилище,   сильный  и  техничный  игрок,  лез  намеренно
небрежно,  опираясь  на  пол  руками  и  сплевывая. Выходя, он так сильно
зашатался, что вынужден был схватится за стол.
     Рихард  Грюшенгауэр  был  ветераном перепоя и на последней олимпиаде
занял видное место. Уже несколько лет назад Алексей Степанов видел его на
показательных  выступлениях  лучших  перепойщиков в Большом Драматическом
Театре Москвы. На его стороне был опыт, на стороне Алексея - молодость.
     Секунданты  забегали  по  помосту с ведрами, полотенцами и тряпками.
Грюшенгауэр,  покачиваясь, смотрел за ними мутным, непонимающим взглядом,
лицо  его,  опухшее от тренировок,  клонилось к земле,  руки беспорядочно
дергались  в  поиске  опоры.  Это  могло быть, и, вероятнее всего, и было
блефом  -  таким  поведением он рассчитывал усыпить бдительность соперни-
ка, представить поединок легким и малозначительным.
     Одет  он  был  в рваный рабочий комбинезон и ватник - непонятно, что
натолкнуло его на мысль о том, что такая, столь знакомая Степанову форма,
может пробить брешь в психологической защите советского спортсмена.
     - Только  не  расслабляйся, Алеша, только не расслабляйся,  - твердо
сказал  Степанову тренер советской команды, ас и видный теоретик перепоя,
много  сделавший  для  развития нового вида спорта: в частности, его перу
принадлежали книги "Перепой: спорт или искусство?" и "Нести людям радость
(летопись перепоя)".
     Раздался   предупреждающий   свисток   судьи   и   все,  кроме  двух
секундантов, в обязанности которых входило по мере надобности открывать и
разливать бутылки, покинули ринг.
     Послышался второй свисток, и соперники сели напротив друг друга.
     Рихард  Грюшенгауэр  неловким  движением  освободился  от  ватника и
швырнул  его  на  пол.  От внимательного взгляда советского спортсмена не
укрылось,  что  комбинезон  соперника  выкрашен  в соответствии с псевдо-
научной   теорией  Гете-Кандинского  о  психофизиологическом  воздействии
цвета, и хотя советская наука о перепое отвергала, например, произвольное
утверждение   Кандинского  о  рвотном  рефлексе  на  сочетание  синего  и
грязно-желтого,  Степанов  невольно  отвел глаза от отвратительных пятен,
покрывавших Гамбургское Страшилище, как жирафа.
     Гул зала постепенно стихал. Секундант Алексея  ловко открыл бутылку
"Молдавского" портвейна и налил стакан.
     -  Полнее  наливай,  - негромко сказал Алексей, трепещущими ноздрями
уловив  знакомый  запах. Степанов уже давно специализировался по "Молдав-
скому" портвейну, хотя и тренировался по комплексному методу.  Спектр его
спортинвентаря был широк, от Шато д"Икема и Крем де Виолетта до тормозной
жидкости  и  неочищенной политуры, но предпочтение он отдавал портвейнам,
что  и  было  характерной  чертой  прославленной советской школы перепоя.
Преимуществом  " Молдавского " красного портвейна над другими был высокий
коэффициент бормотушности. Его противник боролся мятным ликером, не столь
бормотушным, но специфичным и нажористым.
     Таким образом, технические параметры спортинвентаря соперников урав-
нивались. Победа достанется сильнейшему.

     .    .    .    .    .    .    .    .

     Прозвучао гонг и состязание началось.
     Немецкий  спортсмен  расправил  плечи и впервые взглянул на Алексея,
разом  отряхнув  с  себя  напускную  апатию.  Высокие  волевые качества и
мужество  светилось  в  его  глазах,  компенсируя немалый для перепойщика
возраст.
     -  Сзукин  сынь,  а  ну, гляди, яко я сканишшэ вышру, тфаю мать!!! -
свирепо закричал Гамбургское Страшилище, вращая выкатившимися глазами. Он
схватил  стакан  и разом опрокинул мятный ликер в громадную пасть, затем,
даже  не  сделав  глотательного движения, откусил кусок стакана и, звонко
проскрежетав  зубами,  проглотил.  Рихард Грюшенгауэр принадлежал к тому,
впрочем,  довольно  многочисленному  разряду  спортсменов,  которым мешал
запрет на все виды закусок, кроме неорганических соединений.
     Алексей  чуть  заметно  усмехнулся.  Он  понял,  что соперник делает
ставку  на устрашение.  Но такая демонстрация силы могла встревожить кого
угодно,  но  не  советских спортсменов.  Недаром остальные члены немецкой
сборной предпочитали другую тактику борьбы - изысканный, галантный стиль,
пронизанный тонкой иронией и пренебрежением к противнику.
     Алексей  медленно,  неуверенными  глотками  отпил  четверть стакана,
страшно сморщился и, брезгливо понюхав остаток, отставил стакан.
     Степанов,  конечно,  понимал,  что  даже  в  пылу борьбы соперник не
сочтет  этот блеф за чистую монету,  но переходом от пассивности к резкой
атаке  можно  добиться  психологического  преимущества  у самого опытного
противника.
     Гамбургское  Страшилище  швырнул  полусъеденный  стакан  за спину и,
рыгнув, продолжил:
     - А ну, сзукин сынь, смотри, яко я фторой стакан вышру, тфаю мать!
     Степанов  встревожился.  За  столь  грубой  игрой  мог стоять тонкий
подвох.  Дважды  повторяя  такой  избитый  прием, Рихард Грюшенгауэр явно
пытался  усыпить бдительность противника в самом начале игры, не дать ему
почувствовать  степень  своей  подготовленности.  Неясным  был и странный
акцент - ведь  русский язык  издавна стал международным языком по перепою,
и Грюшенгауэр хорошо знал его уже тогда,  когда перепой только перешагнул
границы  Советского  Союза  и  начал  победоносно шествовать по странам и
континентам, вытесняя другие виды спорта и искусства.
     Алексей  взглянул  за  канаты  на  совершенно  заплывшее лицо своего
тренера, сидевшего с бутылкой "Стрелецкой" за судейским столиком.
     -  Еще  спокойнее,  Леша, спокойнее, - шепнул опытный тренер, только
утром перенесший зверский припадок белой горячки, и Степанов понял его по
движению губ.
     Под  жуткий  скрежет  второго съедаемого Страшилищем стакана Алексей
спокойно допил свою первую дозу.
     - Наливай по два стакана, - тихо сказал он секунданту.
     Прошла уже почти половина первого раунда, а Страшилище набрал в пять
раз   больше  очков  -  приходилось  дать  себе  отчет,  что  тактика  на
устрашение, точнее, на замешательство, сработала.
     Алексей  плавным жестом поднес свой второй стакан и сильно, уверенно
выпил;  в  тот момент, когда его правая рука ставила пустой стакан, таким
же  плавным  жестом  -  левая  уже  подносила другой ко рту, когда и этот
стакан  был  выпит,  правая  уже  подносила наполненый секундантом третий
стакан.
     В  таком  темпе  он работал минут десять, пока голос комментатора не
заставил Алексея прислушаться.
     -  Русский  перпойщик, - быстро говорил комментатор, - демонстрирует
великолепное  владение  стилем  "Загребальная  машина",  хотя  нельзя  не
отметить,  что он исполняет стакан в три с половиной выхлеба,  а немецкий
перепойщик - в один, что сильно скажется на оценках, вынесенных судейской
коллегией.  К тому же Степанов явно пренебрегает психологической стороной
борьбы  с  противником.  Создается  впечатление,  что  он  его  просто не
замечает,  что тоже является своего рода стилем, отвергнутым, однако, еще
на  заре  развития перепоя. Такой стиль более угнетает и подавляет самого
спортсмена,  нежели  его противника, кроме того, я думаю, все телезрители
скажут вместе со мной: Такой перепой нам не нужен! Это уже не искусство!
     -  А ну, гатина поканая, гляти, яко я тевятый стаканишше вышру, мать
тфаю!!! - кричал Гамбургское Страшилище.
     Алексей  понимал,  что  явно  проигрывает  в  артистизме,  но не мог
изменить  тактику до конца раунда,  так как в перерыве противник успел бы
перестроиться.
     Атаку,  и  решительную  атаку,  нужно было начинать в начале второго
раунда.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Прозвенел  гонг,  и секунданты бросились на ринг, чтобы утереть лица
спортсменов и стол.
     Тренер положил руку на плечо Степанову:
     -  Нормально,  Леша,  нормально.  Походи  по  рингу. Запомни: Левой,
больше работай левой! Аглавное не дай себя запугать. Ты ведь злее. Я тебя
пацаном помню, ты литр самогону осилить не мог, а уже злой был.
     Глядя  на  расплывшиеся  черты  дорогого  лица, Степанов вспомнил их
вчерашний разговор с тренером.
     - Значит "Молдавский" красный? - строго спрошивал тренер.
     - Красный. Только красный, - твердо отвечал Алексей.
     - Конечно,  Леша,  конечно... А может,  все-таки белый?  Или хотя бы
розовый?  Недоберешь  коэффициентом бормотушности - возьмешь количеством.
Вспомни, Алексей, ведь у тебя на прошлой неделе...
     Да,  Алексей помнил,  хотя и нетвердо, что на прошлой неделе перенес
прободение язвы желудка. Да, "Молдавский" красный, "Молдавский" красный..
Разящий меч советских перепойщиков - ты не любишь слабых!
     -  Нет,  Иваныч,  нет.  Красный - и только красный. Ведь спорт любит
сильных.
     Тренер  опустил плешивую голову и не скоро поднял ее, смахнув щедрую
слезу старого перепойщика.
     - Другого  ответа  я  и  не  ждал, Алексей.  Пора и за тренировку! -
Иваныч   стал   выставлять   на  тренировочный  стенд  до  боли  знакомый
спортинвентарь  -  темно-зеленые  бутылки  в опилках, с желтыми жестяными
пробками без язычков.
     -  Создается  впечатление, - диссонансом врезался в сознание Алексея
голос  комментатора,  -  что  немецкому  мастеру  удалось  подавить  волю
советского спортсмена к победе. Однако посмотрим, что скажут судьи.
     На гигантском  табло  зажглись судейские оценки.  Алексей еще твердо
различал  эти  неутешительные  для  него  цифры,  после второго раунда их
обычно сообщал ему тренер.
     Рихард  Грюшенгауэр получил за артистизм исполнения почти в два раза
больше  баллов  и  чуть-чуть  вырывался  вперед  по количеству абсолютных
алкогольных  единиц  -  хотя  немецкий  спортсмен к концу раунда и снизил
темп, но крепость и коэффициент сахарности его напитка были больше.
     Гамбургское  Страшилище  не  вставал  со  своего  стула  -  он сидел
вразвлку, блаженно раскрыв громадный рот, и двое секундантов изо всех сил
махали  перед  ним  полотенцем,  вгоняя в его пылающую мятой пасть свежий
воздух. Двое других сеундантов массировали ему руки.
     - Зачем  это?   -  мрачно  подумал  Степанов,   -  будто  бить  меня
собирается...
     Международная   федерация   перепоя   уже  давно  ставила  вопрос  о
допустимости   физического   контакта  соперников,  однако  окончательное
решение по этому вопросу еще не было выработано.
     Иваныч  тем временем втолковывал Алексею тонкости возможного поведе-
ния  соперника  во  втором  раунде.  Степанов,  наморщив лоб, слушал его,
растроганно думая о завидной памяти старого перепойщика.
     Иваныч помнил даже восьмидесятые годы XX века, или, как их называли,
"лютые восьмидесятые". Алексей с трудом верил в жестокие рассказы об этом
времени.
     Например,  Иваныч  рассказывал,  что  по  воскресеньям  в  магазинах
совершенно ничего не продавали. Можно ли в это верить? Ведь человек тогда
уже шагнул в космос,  бурно развивалась электроника, машиностроение - и в
воскресенье человек ничего не мог выпить.
     Если кто делал и продавал самогон - давали срок до пяти лет.
     - Это  как  же  -  за самогон посадить могли?  - недоверчиво смеялся
Алексей.
     - Могли припаять свободно,  - поучительно говорил тренер, - за само-
гоноварение до пяти лет.
     - А вот если я суп сварил, тоже посадить могли?
     - Нет, за суп не сажали.
     - А если я чаю заварил?
     - Вроде  нет... не помню.  Эх, Лешка, много чего было... такого... -
Иваныч  поглаживал  стакан,  мучительно  вспоминая что-нибудь, - на улицу
страшно  было  выйти.  Бандиты везде... Нет, это в Америке сплошь бандиты
были,  а  у нас  -  менты!  Менты  у  нас были.  Вот сейчас милиционер на
соревновании тебя охраняет, цветы тебе дарит, ты с ним поговорить можешь,
как  с  человеком.  А тогда милиционеры вроде бандитов были.  Неохота ему
работать,  а  охота  ему  кобяниться и залупаться, вот он и идет в менты.
Идешь  ты  мимо  него,  трезвый  даже, а он ручкой тебе вежливо - и давай
залупаться:  ваши  документы,  ваш  рабочий пропуск, а что у вас в сумке,
пойдемте, разберемся.
     - Как же вы такие пришибленные были? Что же вы не боролись?
     - Ага, мы боролись, это точно ты сказал, в очередях особенно страшно
боролись.  Соберутся,  бывало, менты толпой у магазина, и смотрят, как ты
борешься,  потом  оцепят магазин - кого хотят, того пустят, не покажешься
им  -  увезут  к  себе  в  КПЗ и натешатся вдоволь - борются с тобой... -
Иваныч  зябко  повел  плечами  и  тяжко  вздохнул,  - за гласность велели
бороться   тоже.   Чтобы   одну  правду  говорили.  Раскроешь,  например,
центральную  газету,  а  там на первой полосе так прямо и написано: "Наше
правительство опять здорово лопухнулось".  Или войдешь в столовую,  а там
на стене лозунг: "Кормим долго, дорого, грязно и невкусно".  Да дорого...
дорого  все стало. Получку за три дня и пропьешь, если дурак - у тех, кто
поглупей и лозунг такой был: Заработал? Пропей!
     -  Нет,  Иваныч,  заврался  ты  совсем.  Это  ты мне про Америку все
рассказываешь  -  там  и бандиты, и посадить могли, и гласность, и дорого
все.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Ударили  в гонг и секунданты, спотыкаясь о пустые бутылки, выскочили
с ринга.
     Гамбургское  Страшилище  взял  в  руку  десятый стакан и, почесывая,
живот, начал:
     - Мать тфаю, клянь-ка, как...
     -  А  ну, мать твою, молчать у меня, харчемет - соплей перешибу!!! -
что  было  сил  зарычал  Алексей  и,  быстро  повернувшись  к секунданту,
продолжал:
     - А ты что возишься? Дай сюда!
     Алексей   выхватил   из   рук   секунданта   неоткупоренную  бутылку
"Молдавского" красного, откусил горлышко, харкнул им в сторону соперника,
и  влил  содержимое  в  свою  брюшную  полость  хлебком  полтора  выхлеба
прогнувшись.
     -  ...как  я  тесятый стаканишшэ вышру! - не потеряв духа, продолжал
кричать Гамбургское Страшилище.
     Жутко  захохотав,  Степанов  выхватил  из рук секунданта вторую, уже
откупоренную  бутылку  портвейна  и,  глубоко  выдохнув,  вскинул  ее над
головой.
     -  Вот  какой  перепой нам нужен! - закричал коментатор, - Советский
спортсмен   проводит   исключительной   красоты   прием   под   названием
"вакуум-насос":  вино втягивается одним глотком так, что пузырьки воздуха
не проходят в надвинное пространство,  и,  таким образом,  сильная работа
ротовых  мышц  создает  там абсолютный вакуум! Да! Спорт не любит слабых!
Спорт любит сильных!
     В  этот  момент  опустевшая  с очаровательным звоном брызнула во все
стороны,  не  выдержав  давления  столба  окружающего  воздуха. Вся морда
Алексея оказалась изрезанной осколками.
     Волны  оваций  гремели  по залу, да и во всем мире, наверное, многие
телезрителм в изумлении уронили стаканы.
     -  Интерес  к  состязаниям  огромен! - с радостным напором, захлебы-
ваясь,  кричал  комментатор,  -  Многие  информационные  и  телевизионные
агенства  в  связи  с состязанием отложили сообщения о ходе сто девяносто
восьмого  раунда  переговоров  на  высшем  уровне  между товарищем Иваном
Абрамовичем  Натансоном  и  господином  Натаном  Завулоном  по  вопросу о
сокращении ракет средней дальности в Европе!
     Не теряя ни секунды, Алексей продолжил столь блестяще начатую атаку.
Достигнув  прочного  успеха, он снова перешел на игру в своем излюбленном
стиле "загребальная машина", дополняя ее красивым матом.
     Сильно  деморализованный  кровавым видом Алексея Гамбургское Страши-
лище, что-то бормоча, грыз свой десятый стакан. Секундант держал наготове
одиннадцатый.  Немец  схватил  его,  открыл  рот, но, ни говоря ни слова,
начал пить.
     Алексей  увидел, как его соперник закашлялся, закурлыкал и, схватив-
шись за рот, нагнулся под стол.
     Зал ревел, как прибой, все накатывал и откатывал от Алексея, качаясь
справа налево.
     -  Замечательнбя победа советского спортсмена! - еле звенело в ушах,
и Степанов не понимал: как? разве уже все кончилось?
     Глава судейской коллегии, не дожидаясь, когда вспыхнет табло, пролез
под канатами, схватил руку Алексея и высоко поднял ее.
     Голос из динамика гордо загремел над колышашимися трибунами:
     - В  связи с проблевом на месте,  допущенным Рихардом Грюшенгауэром,
победа присуждается Алексею Степанову, Советский Союз!

                            КОНЕЦ ФИЛЬМА
                                               Фильм снят на пленке Шост-
                                               кинского комбината "Свема"
     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Иван медленно встает. В его глазах невыразимый ужас. Не сводя глаз с
телевизора, он на цыпочках крадется к двери. Валера Марус чмокает и пере-
ворачивается на другой бок.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

                              ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

                  Начал за здравие - кончил за упокой.

     Наутро  Валера  вскочил,  как  полоумный,  не выключив телевизора, и
бросился  на  работу,  потому как знал, что если он еще и на работу будет
опаздывать,  его  точно  отправят  принудительно  лечиться  на Балтийский
завод.
     Потому,  когда  он  пришел вечером с работы - телевизор еще работал.
Валера  некоторое время тупо смотрел на телевизор, не понимая, почему это
он работает.
     -  Сегодня,  дорогие  товарищи, мы начинаем чтение автобиографии из-
вестного  музыканта  В.Шинкарева "Говно в проруби". Часть первая - "Везде
хорошо!" и часть вторая - "Там, где нас нет!"
     Валера  все равно ничего этого не понимает и выключает телевизор, со
злостью думая, сколько же электричества он сожрал за ночь и целый день.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Этот  бред  так  насыщен  разными  эпитетами,  что  невольно хочется
извиниться  (но,  кстати,  это  вовсе не бред, а сопротивление ежеминутно
нарождающейся  всеобщей бессмыслице): а сейчас я наворочу еще больше эпи-
графов.  Хорошая  книга  может состоять из одних только, с умом подобран-
ных, эпиграфов, так точно они выражают первоначальные намерения автора.

                         "Санкт-Петербург,  новый  город, выросший
                        по воле царя, прекраснейшим образом демон-
                        стрирует  почти  чудовищные арихитектурные
                        аномалии  и неуравновешенность таких боль-
                        ших городов."
                                                         Ф.Бродель

                         "Единственным  светилом  в  дуггуре,  его
                        солнцем, служит луна."
                                                         В.Андреев

                         "...за  Невой, в полусветной, зеленой там
                        дали,   повозстали   призраки  островов  и
                        домов,  обольщая тщетной надеждой, что тот
                        край  есть действительность, и что он - не
                        воющая  бескрайность,  которая выгоняет на
                        петербургскую улицу бледный дым облаков."
                                                           А.Белый

                         "Никифоров  знал магическую силу писания,
                        которое  притягивает  к  себе жизнь. То, о
                        чем  писалось,  было  полнейшим вымыслом -
                        поднялось  из твоего мрака, из твоих ила и
                        водорослей, - внезапно воплощается в яви и
                        поражает тебя, иногда смертельно."
                                                        Ю.Трифонов

                         "Нет   исхода  на  юг,  и  погибнуть  мне
                        весело."
                                                            А.Блок

     Но так сидеть скучно - Валера посмотрел всю коллецию открыток с изо-
бражениями  артистов,  которую  он  собирал  недeли две, допил брагу и на
какой-то  момент искра неумной, веселой надежды заслонила от него комнату
с  черным  окном: нет, все правильно! Живет он дай бог всякому, жены нет,
работа нормальная, с аванса будет тахта, а не раскладушка, а там еще жен-
щина какая-нибудь полюбит Валеру!
     Валера включил телевизор.
     " ...таким образом можно с уверенностью сказать, -  уверенно говорит
человек  в  белом  халате, похлопывая по ЭВМ, - в основных чертах будущее
прогнозировать  можно! Зная, конечно, основные законы развития человечес-
кого общества.
     -  А вот телезрители спрашивают нас, - кокетливо говорит дикторша, -
можно ли прогнозировать индивидуальное человеческое будущее?
     - Какое челевеческое? - растерянно говорит  челеовек в белом халате.
     - Может  ли  сам человек прогнозировть - в общих, конечно, чертах  -
свое личное будущее?
     -  Нет!  -  отвечает  ученый, подумав, - этого делать... нельзя! Вот
пример:  знал  ли  мой однокурсник Борис, бренькая в армейском туалете на
гитаре,  что  в  недалеком будущем он будет совещаться с Йоко Оно о путях
развития  рок-музыки?  Нет,  он этого не знал. Другой разительный пример.
Вот,  кстати, у меня для этого фотография... (находит в кармане и показы-
вает  телезрителям  какую-то древнюю неразборчивую фотографию). Вот фото-
графия  маленького Мити. Вопрос: знал ли маленький Митя, что в будущем он
станет  знаменитым Дмитрием Ивановичем Менделеевым, автором периодической
системы элементов Д.И.Менделеева? Нет, он этого не знал.
     ( Валере делается  почему-то жутко. Он тоже ставит себе какие-то не-
внятные  вопросы:  знал  ли Валера Марус, что... мог ли кто-нибудь помыс-
лить, что Валера Марус... А что?
     Валера  подходит  к  окну  и  с  тоской смотрит: черный снег, ветер.
Бурный сумрак. Громадного калибра черная луна пролетела по черной проруби
в облаках.
     Валере делается привычно одиноко; это бесконечное молчание, молчание
или телевизор.
     Он  возвращается  к  телевизору  и, переключив, с удивлением видит в
пелене  снега знакомое лицо Джакоба Кулакина: ведь телефильм-то еще идет!
Ну, слава богу, это последняя серия. )
     Джакоб удивленно рассматривал веселых гренадеров и штатских, машуших
какими-то  флажочками и прославляющих свою царицу. Его схватил за плечо и
развернул  на себя совершенно пьяный свирепый мещанин. Сквозь снег и тем-
ноту  он принял  серебряные пуговицы на камзоле Джакоба за часть какой-то
униформы, сорвал шляпу и полушутливо кланяясь, заорал:
     -  Молодцы! Братцы! Покрошили, наконец, ферфлюхтеров, дай вам бог, и
матушка наша Елизавета... Ура, мать вашу!
     -  Ура! - грянули вразнобой в мелькающих фонарях, - гром победы раз-
давайся, веселися, храбрый Фосс!
     Как  влюбленный  ошибается пускаясь вдогонку за незнакомой женщиной,
которую  его ищущий взгляд принимает за возлюбленную, так Джакоб бросился
за  многими  прохожими.  Но  казалось, на этой улице, где со времен Петра
звучат  десять  языков и толкается сотни темных шкиперов - Джакоб единст-
венный  иностранец.  А Монтахью нет нигде; мы с ним остались вдвоем, если
он лежит на дне маркизовой лужи - и мне не уйти далеко.
     Господи,  смилуйся  над  всеми, кто в море сейчас, этой ночью. Вихри
черного  снега, ветер, бурный сумрак - вот ткань жизни этого города, а им
все  нипочем!  Беснуются,  плачут, машут флажочками, все наполнено удиви-
тельно ледяной страстью.
     Птербург: у-уу! Ожесточенный город.
     В данном случае горожане радовались тому, что Фридрих, изнывавший за
свой  Берлин, как птица за гнездо, утратил все, и из короля Пруссии прев-
ратился в рядового бранденбургского курфюрста.
     Внезапно  Джакоб  почувствовал  словно удар в сердце: он был уверен,
что  это  Монтахью проскакал сам - третий с двумя рослыми гренадерами - и
были они молчаливы, не похожи на остальных.
     Здешним  жителям  известно,  что  при полной луне мертвецы скачут на
север.
     Застонав,  Джакоб  отшатнулся  в  темный проулок или проходной двор.
Заехавший отдышаться или покемарить возница зашевелился в розвальнях:
     - Что, барин, нагулялся?
     - Который час?
     - Эк его! Да заполночь.
     - Возница! Продай мне водки, прошу тебя... Или поезжай, достань где-
нибудь...
     - Да ты не из неметчины ли?
     - Нет, я шотландец... Ну, я англичанин.
     - Сейчас где достанешь, я продать могу, пятнадцать целковых.
     - Ты что, ошалел? Десять!
     - Эх, боярин... Десять когда было? До указа...
     Джакоб заскрипел зубами, роясь в карманах.
     - Возница! Бери ты все: эту шляпу, серебряные пуговицы Алана Брека..
Вот десять целковых... Дай горячей водки!
     Возница  взял деньги, шляпу, пуговицы, пощупал сукно плаща, вздохнул
и, протянул Джакобу заткнутую тряпицей бутыль.
     Ватага  веселых молодцов, горланя своего "Храброго Фосса", ворвалась
во двор.
     - Вот ты где!  - с недобрым удивлением гаркнул один из них, - давай,
батя, водку живее!
     - На! Ищи, сукин сын, свою водку: нету у меня больше ничего!
     - Ты как с бойцами разговариваешь, шпак?  Мы тебя от куроцапов защи-
тили!
     - Вот последнюю бутылку господину продал!
     Гренадеры как по команде повернулись на Джакоба и стали примеривать-
ся к нему жадными взглядами.
     - А и вправду господин!  Да ты не куроцап ли, не ферфлюхтер?
     - Как есть ферфлюхтер!
     - Пусть он скажет!
     - А что разговаривать  - национализировать излишки!  А добром не от-
даст - надобно будет наказать за противность!
     Джакоб удовлетворенно улыбнулся.
     - Давай, давай, - брезгливо бросил он гренадерам, - Ну-ка, топай от-
сюда!  Веселися храбрый макрорус!
     Гренадеры этого, честно,  не ожидали никак.  Некоторые даже действи-
тельно сделаи движение уйти.
     Джакоб до крови сжал зубы, лицо его дрожало от радостной ярости,  но
рука, выхватившая шпагу, была тверда.

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Усталый прохожий, идет он по окраине города, где цепочка фонарей об-
рывается в белесую черноту.  Вот уже скоро рассвет, а ему все не легче.
     Буря прошла,  но тротуар и рельсы  совершенно  засыпал  почти теплый
снег, который, как манная каша из доброй шотландской сказки, -  все валит
и валит, налипая на кружево развалин и мясо кирпичей сломанных домов.
     Усталый  прохожий  представляет  себе какую-нибудь встречу - вряд ли
здесь  встретишь  женщину... Ну, старичок, толстый дедушка с волосами как
пух, пьяный... Нет, старый хрыч, ты и днем надоел.
     Все  же женщина, изящная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем
ее  копытец.  Фонари нерезким светом освещают снизу ее лицо сквозь вуаль,
или нет? - паутина проводов это, а не вуаль.
     Какая странная, совсем не детская улыбка!
     Она наклоняет голову, от смущения ее лицо...
     - Конечно, но не говорите так громко при них...
     Пьяный  старик  с  волосами  как пух, блестит щелочками глаз - уж не
смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?
     Синюшный  заспанный  юноша, закатив глаза, передвигается вперед, как
механическая кукла.
     -  Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте быть провожа-
тым?
     Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.
     Эй,  прочь  с  дороги!  Но  так и есть - юноша задевает окаменевшего
старика  и  боком  валится  в  снег, продолжая равномерно елозить ногами.
Сонная слюна течет ему на жабо.
     Дорогая, пусть их! Что нам за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя
шутовская гвардия, задрав вниз руки, как пугала!
     Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной по соседним улицам,
мелькая в просветах проходных дворов.
     Вот  он  погружает  город на свое темное дно, мнет и корежит шпили -
кресты и кораблики, на которых давно вспыли.
     Как  засверкала  зеленым  перламутром  чешуя птиц, поющих рассветную
песнь для моей возлюбленной!
     Обними меня другой рукой; обверни поверхность тела, будто плащом.
     Колючий, как опасная сияющая стекловата -  белый сок любви, извиваю-
щийся в нас.
     Ты  мой  плод,  чуть шевеля кольцами, искрящимся клубком дремлешь во
мне...

     .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

     Господи, помилуй!
     Ну хватит, как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть,
уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непрестанного
хриплого мурлыканья.
     Это  конец,  хватит  писать. ( Все померли, а нет, так недолго оста-
лось.  И про что вся эта пьяная музыка? )
     Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, увижу твою добрую
меланхоличную улыбку?
     А не вышло, так и хрен с ним.