Нестор (Онуфриевич) Бегемотов
                                Федя Секер
                             Стил Стар Хоррис

                                Ф Р О Н Т Ы

                          Хроника Смутных Времен
                                   Роман
                         в трех частях и 66 главах

                        ОТ АВТОРОВ О КНИГЕ "ФРОНТЫ"

   Со-Авторы этого романа - литераторы и основатели СПИП (Союза Поэтов и
Прозаиков) г.Москвы. С 1985 года они выпускали рукописный альманах
"Сталкер", потом издавали альманах "Пан Бэ", а затем искали Издателя.
   Авторы СПИП написали поистинне нескончаемое число удивительно
талантливых и занимательных произведений, к сожалению, или к счастью, кроме
романа П.Асса и Н.Бегемотова "Как размножаются ежики" не представленных в
отечественной литературе.
   Роман "Фронты" считается одной из самых ярких жемчужин в наследии СПИП,
он был признан лучшей книгой 1990 года из тех, что авторам довелось в этом
году прочитать.
   Три части "Фронтов" - "Третий фронт" (1990), "Рулетка" (1988) и "Дивизия
Секера" (1986) впервые были переработаны в 1992 году, утратив при этом все
слова, которые офицеры обычно не произносят, и благодаря издательству "МиК"
издаются в авторской редакции и под твердой обложкой одной книги - она
перед вами.
   В семидесяти пяти словах о самом романе.
   Каждую из частей можно считать самодостаточной повестью. Все они связаны
только одним местом действия - Империей, одними и теми же неуловимыми
глубинными идеями, и общими героями - поручиком Адамсоном, корнетом Блюевым
и отчасти ротмистром Яйцевым. Именно их, и проводят авторы по своему
фантасмагорическому миру, описывая существование офицеров Ставки на
протяжении почти пяти лет.
   Время действия - непознаваемо. Продвигаясь по фантастической плоскости
Империи, не ставьте опознавательных знаков, не ищите аллегорий и не
проводите параллели, которые, как известно, нигде непересекаются. Нам бы не
хотелось, чтобы читатель это делал, и с еще большим огорченичем мы
наблюдаем как сегодняшний день начинает походить на написанные нами строки.

   Чтобы лучше представить себе место событий, прилежный читатель соизволит
нарисовать полевые карты боевых действий, а для лучшего ознакомления с
героями этого эпоса, представит в своем воображении групповые портреты
действующих лиц. Их немного и не все они являются офицерами Ставки. Это -
поручик Бегемотов, барон фон Хоррис, поручик Слонов, полковник Секер и
пилот Румбель. Со своей стороны, авторы сделали все, что вы сможете по
достоинству оценить и их Глупость, и их Величие.

   Если книга Вам не понравится, не отчаивайтесь. По статистике, собранной
Дирекцией СПИП, нам известны по крайней мере четрые человека которым она не
пришлась по вкусу. Полный список этих читателей будет приведен при
переиздании. Для этого направьте свою фамилию, имя, отчество, год рождение
и семейное положение на адрес редакции.
   Напротив, свои хвалебные отзывы Читатель направит по адресу - Москва,
ул. парашютиста Бормашинова, 16, "Дом Литератора Союза Поэтов и Прозаиков",
или по любому из адресов, какие сможет придумать.

                                   * * *

   В смутных водах ушедшего мы находим черты своих лиц. В видениях дней
грядущих можно разглядеть очертания и этого дня. Но Никто не скажет, когда
это было и когда это будет. И Никто не пройдет след в след этот путь снова.

                                  Со-Авторы Н.Бегемотов, Ф.Секер, С.Хоррис
                                      Москва, кофейня, 23 апреля 1993 года

                               Часть Первая
                               ТРЕТИЙ ФРОНТ

   (*) Судя по архивным записям имперской Канцелярии, которые Со-авторы
использовали в данном труде, действие этой повести происходит задолго до
Отсосовских событий, описанных в повести "Рулетка" и много ранее
возобновленных боев, иллюстрированных в "Дивизии Секера". К сожалению,
Со-Авторам так и не удалось установить название Столицы Империи, возможно
что это, так называемый, Тоже-Париж.

                                    1.

   Над шестым Столичным Пехотным юнкерским корпусом безмятежно палило
солнце, освещая длинными желтыми лучами пыльные казармы, штаб, в котором за
дубовым столом дремал начальник заведения - доблестный майор Секер, и плац
для строевой подготовки.
   В центре плаца стояла почти развалившаяся дощатая трибуна, построенная в
незапамятные времена по случаю так и не состоявшегося приезда в корпус
государя Императора. Как раз в те дни государь Император сбежал за границу,
а развалины трибуны безуспешно пытались заслонить четыре фанерных щита, на
которых в парадном шаге застыли юнкера с лицами недельных удавленников.
   Сейчас на плацу был выстроен взвод юнкеров первого курса, только что
отшагавший строевым шагом двадцать периметров вокруг трибуны.
   Юнкер Блюев стоял в середине строя, пряча глаза от взводного и мечтая
затянуться папиросой. А перед строем вышагивал поручик Слонов, пьяный так,
что его шатало из стороны в сторону. Видимо, он хотел бы остановиться и
распустить строй юнкеров по казармам, но просто не мог это сделать, чтобы
не упасть. Юнкера провожали его своим по обыкновению тупым и ничего не
выражающим взглядом.
   Поручик Слонов был небольшого роста, что на плацу, впрочем, было не
заметно, с прорастающим сквозь китель животом и приятной пропитой
физиономией. С поручика можно было бы ваять или писать маслом офицера.
   В душе Слонов был чрезвычайно добр и отзывчив на ласку, правда, пока не
выпадало подходящего случая это показать. Он мог бы заплакать над убиенной
собакой, но со скорой руки, и при наличие патронов, пристрелил бы и
инвалида.
   Наконец взводный остановился, широко раскорячив ноги, прямо перед вмиг
осиротевшим юнкером Блюевым.
   - Н-н-ну? - свирепо рявкнул поручик, да так, что Блюев отпрянул во
вторую шеренгу, которой, кстати, не было.
   Сам не ожидая от себя такого рыка, Слонов задумался и потерял над собой
контроль... Его рвало на плац необычайно долго (на самом деле, минут
восемь), после чего, Слонов вытер рукавом мундира шершавый рот и промолвил:
"Блюев!.."
   - И-я! - взвизгнул названный юнкер, инстинктивно вылетая на несколько
шагов вперед.
   - Убрать! - скомандовал Слонов ткнул перстом себе под ноги.
   Блюев замялся, но опасаясь получить по лицу, сбегал в казарму за шваброй
и приступил к уборке в опасной близости от командира взвода.
   - Наблевал тут, скотина, убирай теперь! - сказал непоследовательный
Слонов, после чего отвернулся от юнкера к безмолвному строю и стал
мочиться, очевидно, забыв расстегнуть штаны.
   - Эй, малец! Ты меня своей мокрой тряпкой не цепляй! - сказал он через
минуту. - Все штаны замочил, гад!
   Шокированный Блюев не отвечал. Изумившись, Слонов обошел Блюева вокруг и
зловеще хмыкнул.
   - Юнкер! Кругом! - приказал он, и когда Блюев повернулся, дал ему еще и
ногой под зад, да так, что бедный Блюев отчетливо приуныл.
   - Ты должен помнить, скотина, что казарма - это есть святая святых, и
при гажении возле нее, через силу потом нюхать надо!.. То есть, не гадить,
- потому что запахом неприятно! И, к тому же, пропадает сама идея!..
   Было известно, что Слонов мог поучать юнкера хоть до отбоя, но тут на
плац пожаловал майор Секер, начальник учебного корпуса.
   - Ну, как успешно проходят занятия, поручик? - спросил тот с прононсом,
невозмутимо забрав поручика Слонова под руку.
   - Скоты эти юнкера. Раньше-то лучше были, - хрипло выдавил из себя
Слонов. - Ни манер, ни образования. Только и норовят что гадить...
   - Гадить? - расстроенно переспросил Секер.
   - Ну да! Они вскорости в императорской комнате гадить будут! В карцер бы
их посадить!.. - мечтательно сказал Слонов.
   Взвод безмолвно стоял по стойке "смирно", пожирая глазами своего
любимого командира. Майоре Секер был для юнкеров идеалом. В нем они
находили для себя пример для подражания. Любой из юнкеров души в нем не
чаял, и при случае мог бы погоны отдать, чтобы спасти своего майора.
   - Ну зачем же в карцер? - удивился Секер, почувствовав всеобщее
обожание. - Пусть лучше в оперу, так будет даже лучше... У вас там знакомая
актриска есть, поручик?
   - Есть, - прохрипел Слонов. - Будет им опера и актриска...
   - Ну что ж, - загадочно пробормотал Секер и удалился.
   Не успел он вернуться к себе в штаб, как Слонов подал новую команду.
   - Подрав-няйсь! - возопил он, распугивая подступающие глюки. Юнкера
испуганно подравнялись.
   - Итак, господа, - Слонов выдержал драматическую паузу, видимо, подавляя
очередной приступ рвоты. - Завтра будет марш- бросок. Тридцать верст!
   Ряды юнкеров исторгли безмолвный стон.
   - Ничего себе начал, - скептически подумал юнкер Адамсон.
   - Тридцать верст туда, - продолжал взводный, - и сорок обратно. С полной
выкладкой! А теперь - раз-зойдись!..
   Юнкера, валясь с ног от усталости и валя при этом друг друга, побрели в
казарму. Возмущенные порядками взводного, все пытались как-то оскорбить
въедливого Слонова, а юнкер Адамсон, дернув за рукав Блюева, значительным
тоном, но шепотом, резюмировал:
   - Этому гаду надо темную сделать...
   - Как это? - переспросил, расстроенный строевой подготовкой, юнкер
Блюев.
   - Темную - это значит на плацу нагадить, а на него свалить, - доложил
Адамсон, а затем уточнил. - Или вломить как следует...
   Озадаченный Блюев испуганно оглянулся и подумал, что в общем-то, это
было бы неплохо, но чтоб Блюев при этом не участвовал...

                                    2.

   Тросточка из черного дерева, которой обычно вооружался майор Секер,
всегда внушала романтическую зависть юнкера Блюева. С еще большим почтением
последний отнесся к появлению в казарме самого Секера.
   В этот момент Блюев стоял на тумбочке, без сапог, но в фуражке, отдавая
честь электрическому чудо-выключателю.
   - Вот и еще один день прошел, - сказал Блюев, когда проем двери
обнаружил майора Секера. Блюев смешался.
   - Юнкер Блюев, если не ошибаюсь? - приветливо произнес Секер, показывая
на него своей тросточкой и разя ароматом одеколона из Тоже-Парижа.
   - Так точно, господин майор!
   - Слезайте, что ли.
   Блюев соскочил с тумбочки, поправляя дыхание и уставные синие трусы.
Весь взвод, только что с необычайным интересом следивший за манипуляциями
Блюева, сделал вид, что спит тяжелым сном, ворочаясь и разнообразя в
казарме воздух.
   Невозмутимый майор Секер, между тем, продолжал:
   - Я хотел бы, господин юнкер, чтобы вы взялись за постоянный выпуск
ведомостей училища. Неудобно как-то, приедет когда-нибудь к нам чиновник из
Столицы, а здесь как в хлеву у быдло, один кирзач -
   и никакого изыскуства... Между тем искусство - это, знаете ли, десерт,
или даже аля-фуршет. Поверьте мне, в некотором известном смысле, и шерше ла
фам.
   Секер величаво вздохнул, как бы переживая сказанное.
   - Юнкер Блюев, - доложил юнкер Блюев.
   - Я назвал бы эти ведомости "На посту" или "У ружья", в общем, как-то
аристократично и в то же самое время - по боевому. С одной стороны, чтоб
сразу бросалось в глаза, и во-вторых, чтобы каждый мог видеть это
немедля... Вот такая задумка, милостивый сударь...
   - Юнкер Блюев, - доложил юнкер Блюев.
   - Завтра вы можете не ходить на плац, а заняться исключительно
ведомостями. И обязательно в том смысле, в котором я только что пояснил.
   Загадочно пожелав "приятных снов" и чему-то мечтательно улыбаясь, майор
Секер удалился. Исчез он так медленно, что трудно было уловить тот момент,
как он, собственно говоря, покинул казарму.
   Блюев помотал головой и снова полез на тумбочку, чтобы закончить ритуал
ушедшего дня. Отсюда, через окно, ему было отчетливо видно, как на плацу
при свете луны вышагивает, тренируясь, худосочный юнкер Хабибулин. Юнкер
старательно размахивал руками и высоко задирал ноги, показывая, что из его
сапог торчит половина несвежей портянки.
   - Ать-два! - говорил сам себе Хабибулин, двигаясь в обход плаца и
исчезая из видимости Блюева. - Плохой дела! Буду плохо ходить, Слон
накажет. Два наряд вне очередь!.. Ать-два!.. Ать-два!..

                                    3.

   Утро окружало весь пехотный корпус ароматом кирзача, потом старательного
юнкера Хабибулина, перегаром взводного и вестями со столовой.
   Пока юнкера вышагивали на плацу, выполняя указания Слонова, юнкер Блюев,
примостившись на курительной лавочке, устроил на коленях планшет. В
качестве раздумий он слюнявил карандаш.
   На бумаге уже отразилось его героическое настроение, проистекавшее от
того, что Блюев не маршировал с остальными. Пока это была исключительно
ритмика будущих строк, позднее Блюев намеревался подобрать хорошие и по
делу слова.
   "Пуля дура - штык молодец,
   Всем самураям настанет гнездец!
   Полковник с трибуны крикнул - "Ура!"
   И с перепугу себя обосфал!
   Третие сутки идет наш парад,
   Сидра достал я - и этому рад.
   Смело мы ринемся в бой на врагов,
   Еду в обозе. Вперед! Бей жидов!"
   Неспешно обходя с наветренной стороны строй юнкеров, к Блюеву
приблизился майор Секер. Юнкер, осеняемый вдохновением, записывал в этот
момент следующее вечное двустишие:
   "Ринемся в бой мы с призывом "Ура!"
   Тот, кто не с нами, тот - самурай!"
   Блюев упоенно взмахнул рукой и жирная капля чернил влепилась прямо в
парадный китель майора.
   - Поберегите силы для битв, господин юнкер, - мягко заметил Секер, по
обыкновению не злобясь.
   Блюев в ужасе обмер и вскочил на вытяжку, рассыпая листки по земле.
Поднимая их по одному, майор с явным и аристократическим любопытством стал
изучать вирши воспитанника.
   - Ну что же, господин юнкер, - сказал он, возвращая листы Блюеву. -
Похвально, что вы отозвались на мою просьбу. И это достойно всяческого
одобрения. Вот только в поэме вашей чувствуется присутствие... э... слов
неблагородных. Вы же, кажется, дворянин?.. Постойте, вы что же, и с
женщинами так общаетесь?
   - Никак нет, господин майор, - смешался Блюев, - то есть, так точно... Я
хотел сказать, что я с ними не общаюсь...
   Юнкер кротко понурил голову, исподлобья осматривая майора.
   - И весьма напрасно, батенька... Женщины это - статус кво, скажем так,
же ву зем... Да, вы и сами догадываетесь... А что касается ведомостей, то
так писать рифмы не годится, господин юнкер! - посуровел Секер. - Офицер
должен отдавать себе отчет - офицер он или быдло. Придется мне все-таки
заняться вашим воспитанием... Вольно, юнкер!
   Задумавшись, Секер отчего-то пожал Блюеву руку и заторопился, ибо
принесло ветер с плаца, где дышал пьяный по случаю Слонов, продолжая любить
своих воспитанников.
   Блюев же отметил, что Секер все же бывает не в себе, хотя и
аристократичен до мозга костей.

                                    4.

   На вечерней поверке поручик Слонов долго расхаживал перед строем, блестя
сапогами, начищенными юнкером Хабибулиным, а потом приказал явиться на
культурное мероприятие, организованное майором Секером.
   - Господа! Говорят, вы совершенно не умеете обращаться с женщинами!
Господин майор лично поведет вас в дворянское собрание, - сказал поручик,
щурясь от пьянки.
   Юнкерам было дано десять минут, чтобы переодеться в парадное платье и
вообще привести себя в пристойный аристократичный вид. Весь взвод сломя
голову бросился в казарму.
   Блюев и Адамсон столкнулись возле своих коек.
   - Блюев, простите радушно... Вы, кстати, не гомосексуалист? - осторожно
спросил Адамсон.
   - Нет, - удивился, извиняющийся Блюев.
   - Дайте честное слово, - попросил Адамсон.
   - Честное слово будущего офицера и потомственного дворянина, - сказал
гробовым голосом Блюев.
   - Не верю, - буркнул про себя Адамсон, но с чувством пожал Блюеву руку.
   Тотчас после этого, Адамсон быстренько скинул рейтузы и облачился в
такие же, но заметно более чистые.
   Наконец строй юнкеров вывалил за ворота. Впереди, сверкая орденами, с
обнаженной саблей, мерно выступал майор Секер. Взводного Слонова во
избежании паники среди населения, везли в майорской двуколке. Слонов вовсю
развалился на заднем сидении и смотрел благодушно, но все равно походил на
арестанта.
   Столица уже сверкала вечерними огнями. Повсюду шумело беззаботное людное
гуляние. На тротуарах продавались дымящиеся пирожки, вызывая своим запахом
аппетитную икоту. А по мостовым проносились раззолоченные экипажи.
   Майор Секер уже второй час водил строй юнкеров по Столице, чтобы "дать
пообвыкнуться к гражданской жизни" (или хоть что- нибудь о ней вспомнить).
В действительности, он запамятовал где находится гнездо дворян - "Клуб
Столичных Аристократов" и теперь был в поисках затерявшихся, одному ему
ведомых, примет.
   - Кажется, это здесь, - наконец обрадовался он, останавливаясь у
большого двухэтажного особняка с колоннами. Газовые фонари у подъезда ярко
освещали подъезжавшие и отъезжавшие экипажи с наглухо зашторенными окнами.
   - Господа юнкера! Правое плечо вперед, левый рукав назад, шагом марш! -
негромко скомандовал Секер и приоткрыл дверь.
   Чеканя шаг и не решаясь нарушить строй, первая шеренга юнкеров вперлась
в гнездо дворян. Блюев был отброшен в сторону и намертво зацепился ножнами
сабли за дверную ручку. На крыльце образовалась свалка, из которой сразу же
почему-то явственно запахло самыми чистыми рейтузами Адамсона. Майор Секер,
вошедший в дворянское собрание первым, с отчаянием вознес взор к потолку,
где и обнаружил непристойную фреску. Майор в смущении отвел глаза и потому
успел заметить и отскочить в зал от втолкнутого под напором толпы Блюева.
   - Господа, это какое-то дерьмо! - представился присутствующим юнкер,
врезаясь головой в мраморную колонну.
   - Господа юнкера! Нам не здесь надо! - косноязычно подтвердил майор
Секер, пытаясь пробиться обратно на улицу, однако, хорошо ему знакомая
Мадам Снасилкина-Шестью уже спускалась к юнкерам со второго этажа.
   - Чего желают благородные господа-с? - игриво спросила она, наслаждаясь
дымом своей длинной черной сигареты.
   Из безликой толпы юнкеров сразу же выскочил легко опознаваемый в своем
волнении поручик Слонов.
   - Все-ех! - захрипел он и, опрокидывая толпу, минуя Мадам Снасилкину,
бросился на второй этаж.
   Майор Секер, предвидя в силу своей образованности дальнейшее, спешно
ретировался, оставляя своих воспитанников в стане врага. С верхнего этажа с
содомовскими криками посыпались девицы.
   - Юнкер! Какая милашка! Этот - мне! - визжали они, обвешивая собою
молодых дворян и желая с ними попрелюбодействовать.
   Блюеву не досталась смуглая красавица - куртизанка, раздетого вида,
впившись губами в его рот, повлекла его в комнату и только там дала
вдохнуть воздуха. Правда, не надолго.
   Юнкер Блюев, стушевавшийся и робкий, сразу же отодвинулся от куртизанки
и подошел к зеркалу. Блюев признал, что выглядит он блестяще, вот только
сабля вызывала у него некоторое беспокойство.
   "Надо бы почистить саблю. Блестит плохо", - сосредоточенно подумал он.
   Куртизанка тем временем уже открыла бутылку "Салюта" и наполнила себе
бокал, в то время как Блюев наконец почувствовал близкое присутствие
женщины и ее неуловимые глазу очертания. Он припомнил, что в пору мужания
уже любил одну барышню с соседской улицы. Без интима, но все же тайно.
Блюев приосанился и, вместе с тем, почему-то представил сцену еженедельной
выдачи портянок.
   - А ты красивый, мальчик, - подыгрывала ему корыстная куртизанка. - Иди
ко мне, что ли...
   Блюев отчего-то засомневался и теперь тупо смотрел как девица
раздевается, обнажая любвиобильные места и обвислые груди.
   "Неужели придется фрахтаться?" - с ужасом от неизвестности спрашивал он
себя. Девица искусительно подпрыгнула на диване и сказала:
   - Деньги вперед.
   Видимо, это должно было возбудить Блюева. Может быть, даже более. Это
его возбудило.
   - Какие деньги?
   - Сто рублей, конечно... И ванну из сидра...
   - Ты что, девка, с дуба рухнула? - изумился Блюев.
   Лесбиянка обиделась:
   - Обслуживай вас тут, вшивых.
   - А тебе что, бесплатно - жалко, да? Тебе значит, офицеру не угодить?
   От мысли, что он когда-нибудь будет поручиком, а с женщинами за
бесплатно до сих пор сложности, Блюев пришел в раздражение.
   Выхватив парадную саблю наголо, он стал гонять наглую самолюбивую девицу
по комнате, пока не выставил ее кончиком сабли в коридор. Здесь он заметил,
что оказался не одинок - в пансионате Мадам Снасилкиной-шестью стоял гам от
женских взвизгиваний и рокота бескомпромиссных юнкеров, воспитанных
Слоновым.
   Охота на лесбиянок продолжалась с переменным успехом до прихода толстого
жандарма, который арестовал одну невыдержанную девицу, успевшую дать пяти
юнкерам, и сумевшую, впрочем, не получить при этом никакого удовольствия.
   Дождавшись третьего свистка жандарма, все разбежались. Оставшись в
одиночестве с куртизанкой, полицейский углубился в изучение возбуждающих
картинок, нарисованных на стенах. В этот критический момент наверху
открылась еще одна дверь и с криком - "А ты, гнедик, сюда больше не
приходи!" - были выброшены два сапога, начищенных накануне юнкером
Хабибулиным. Вслед за ними вылетел сам поручик Слонов. Так и не получивший
желаемого, он, не разобрав, накинулся на жандарма.
   Тот именем закона, ударяя при этом по голове дубинкой, успокоил
возбудившегося Слонова и отправил его вместе с девицей- лесбиянкой ночевать
в участок. В участке уже расположились почти все юнкера его взвода и ряд
городских девиц, задержанных за самоволку имперским патрулем.

                                    5.

   Конечно же, больше всех о знакомстве своих воспитанников с девицами из
"дворянского собрания", переживал сам майор Секер. Особенно он
разволновался, когда получил анонимное донесение Слонова о том, что
некоторые из юнкеров заразились в "гнезде дворян" и тяжело перенесли СПИД.
   Секер поручил ветеринару Мерзивляну старательно осмотреть срамные места
воспитанников и выявить заболевших, на что Мерзивлян решительно отказался.
Дело вовсе не в том, что он опасался заразиться, хотя и это, само по себе,
немаловажно, просто никаких лекарств у Мерзивляна сроду не было. Вместо
того, чтобы выполнить указ майора, ветеринар подкупил адьютанта Секера,
Палыча, двумя литрами чистого, как слеза младенцы, сидра и попросил его
отправить всех юнкеров на Маневры. Уже после выпитого литра Палыч согласно
закивал головой, обещая обо всем договориться с Секером, и Мерзивлян вконец
ему доверился и успокоился.
   А Блюеву накануне выхода на Маневры снился эротический сон.
   Идет Блюев в штатском по городу, и удивляется всему, чего бы не
встретил. Причем, встречает он вещи престранные: плакат прибитый к стене -
"Размножение на улице запрещено", другой плакат - "Гадить и плеваться на
улицах - запрещено", третий плакат - "Кто гадит в лифтах - тот ублюдок", но
мало этого, и еще один - "Называть городового быдлом - Сибирь."
   И представьте себе, ни одной липкой путанки, ни одного брошенного
пьяного или окурка. На Блюеве скотноподобное штатское платье, в котором
чувствуешь себя иностранцем. Люди вокруг - тоже какие-то вроде не родные,
не русские, а трезвые, на вид милые и опрятные.
   Ткнулся было к одному из них Блюев с претензией - "Мужик, курить не
будет?", так тот отвечает изумленно - "Здесь, сударь любезнейший, не курят,
сам вообще не курю - и вам не советую."
   Блюев с досады от сказанного чуть было не впялил мужику, но растерялся.
"Куда же я попал? - задумался он. - На Же не похоже, да и на Отсосовк,
поди, тоже...
   Идет дальше и щипает себя за зад, чувствует будто все со вчерашнего
перепоя ему мерещится. Похмелиться надо бы, а тут напротив вывеска во всю
стену - "Купец Членпродамсвоев. Закусочная. Охраняется Гильдией Купцов."
   Удивился Блюев: такие заведения с детства за три версты нюхом чуял, а
тут не заметил. "Может, во сне сидр чем другим пахнет?" - думает он,
открывая тяжелую дверь.
   За дверью явилась юнкеру длинная зала, ковром застланная, посередине -
стол, заставленный явствами, а у дальней стены - стойка с бородатым
буфетчиком.
   - Эй, любезнейший! - кричит Блюев и чувствует, что кричать-то он кричит,
только слова совсем не те получаются. Что-то вроде "бисм-илла иль-рахман
ар-рахим, кильды-бульды сыкозик".
   Крикнул снова - все хуже и невразумительнее вышло. И тут Блюева осенило
- А ведь здесь нет сидра-то! А что есть - неизвестно.
   "Я ведь сам мечтал о таком вот мире, где нет сидра и быдло вокруг не
видно", - думает так Блюев, и снова рот разинул от удивления.
   "Вот оно - все иначе, и я, вроде, другой уже стал, здесь как-то
непривычно, так и хочется буфетчику в репу и не объяснять ему ничего."
   Думает так себе Блюев, а сам идет к стойке, и вдруг все смешалось у него
в глазах, и он ощущает себя совершенно голым, и к тому же не мужчиной, и
даже не девушкой, а толстой женщиной. "Ай!" - думает Блюев, и тут
выпрыгивает откуда-то из кустов поручик Слонов, накидывается на него и
начинает как любезницу насиловать. Что говорить, даже неприятно стало
Блюеву. Придумал он кричать и кусаться, и вот - неожиданно оказывается, что
нет никакого Слонова, а он Блюев сам кого-то насилует (кажется, государя
Императора). И насилует до последней степени, так, что во сне рычит и
просыпается обсдавшись...

                                    6.

   - Хорошо бы стать генералом, - мечтал Блюев, привалившись спиной к стене
окопа.
   У юнкера Блюева уже был один знакомый генерал. Блюев видел его однажды
во время проведения смотра солдатской пляски. Фамилия у генерала была
Мюллер и был он весь расшит лампасами и галунами, в общем, смотрелся
неотразимо.
   - Сначала я стану полковником, - думал Блюев, решив, что генерал - это
все же слишком. - Полковником стать легко... Надо совершить какой нибудь
подвиг. Спасти в бою, к примеру, государя Императора...
   Был полдень. Между тем, какая-то нахальная птица, пролетая мимо,
обгадила мундир Блюева. Юнкер отряхнулся, стараясь не отпускать столь
радостные сердцу мысли.
   - Чтобы выбиться в полковники, - думал он, - надо просто оставаться в
живых после каждой битвы, а остальные чтобы помирали налево и направо.
Тогда тебя будут поднимать по служебной лестнице. Оставаться в живых в этом
пекле, может только хороший солдат, а для этого главное - быть примерным
юнкером.
   - Если я буду хорошим юнкером, - внушал себе Блюев, - быть мне в
скорости неплохим полковником. Или даже прапорщиком...
   Что почетнее - полковник или прапорщик, Блюев, да и никто из его
товарищей, не знали. Эти данные хранились в канцелярии корпуса в строжащей
тайне от юнкеров.
   В редутах Слонова, по благородному решению начальства, находился только
один взвод, куда входили сам Блюев и его приятель - Адамсон. Имена
остальных юнкеров, не ставших нашими знакомыми, теперь позабыты, а вскоре и
вообще станут маловажны.
   Старшекурсники Шестого пехотного под предводительством капитана
Малокайфова разбрелись по городу с названием Же в поисках сидра и женщин, а
два других взвода юнкеров первого курса, в том числе старательный юнкер
Хабибулин, были переданы под командование уверенного обер-лейтенанта Каца и
направлены для постройки загородного домика и Шлагбаума для майора Секера.
   В милях двух прямо напротив одинокого взвода поручика Слонова и,
собственно говоря, окопа юнкера Блюева, размещалась передовая линия
обороны, сплошь укопанная старыми равелинами, батальона юнкеров столичного
Пехотного корпуса графа Менструраннего. Там, по всей видимости, готовилась
атака на редуты Слонова, и потому изредка взвизгивала нерешительная труба,
стучал барабан и доносилось ржание лошадей.
   Ко всему прочему, было заметно, что к вражеским юнкерам прибыла
имперская кухня. Блюев с тоской подумал о том, что завтрака им не видать,
да и обеда с консервами, пожалуй, тоже. Поручик Слонов то и дело хотел
приблизить Учения как можно ближе к боевым, чтобы нерасходованные продукты
утаить и обменять в штабе на сидр. Сам он пил где- то неподалеку в лесу со
спивающимся ветеринаром Мерзивляном. Пили они, впрочем, вовсе не сидр, а
спирт медицинский, отчего не получали должного удовольствия.
   Вскоре Блюев оставил мысли о карьере и теперь с нарастающим страхом стал
думать о предстоящей атаке противника. С минуты на минуту ему предстояло
держать себя в руках и не обложиться под возможным обстрелом аркебузы. По
правде говоря, о том, что так бывает, юнкер знал только со слов денщика
Палыча, который иногда умел и приврать.
   Волнение Блюева неуклонно нарастало и принял решение, что лучше справить
свои дела сейчас, до атаки противника. Юнкер деловито вылез из окопа и
устроился на пригорке, дабы иметь обзор и не пропустить решительного
момента атаки. Момент, однако же, подступил как раз с другой стороны.
   Чаща леса, на опушке которого были вырыты окопы юнкеров, внезапно
раздалась, пропустив санитарную повозку. На ней ехал пожилой офицер с
изможденным похмельем лицом. Это был ротмистр Николай Яйцев, офицер Ставки,
на которого была возложена роль посредника при Маневрах. Яйцев был занят
тем, что развозил по батальонам вводные и приказы командования. Положенную
ему по штату лошадь отдали на пропитание юнкерам, строившим домик майору
Секеру, и похмельный офицер ездил с санитарами, чего очень стыдился.
   - Господа! - прокричал в жестяной рупор посредник. - Объявляется атака
противника, предваряемая артподготовкой. Внимание! Прячься кто как может!
   Тут взор ротмистра Яйцева упал на впавшего в размышления юнкера Блюева.
   - Эй, юнкер, там, на пригорке! - злорадостно возопил ротмистр. - Я подам
на вас рапорт! Вас накрыло артподготовкой!
   При последних словах посредника из повозки выскочили дюжие санитары.
Блюев, вращая от натуги глазами, тоже услышал столь странные слова, и
повернул голову. В тот же миг санитары подхватили Блюева под руки и
поволокли к повозке.
   - Да отпустите, черти! Куда вы меня тащите? У меня задание! - настаивал
возмущенный Блюев.
   - Молчите, вашебродь! - сурово прохрипел левый санитар, очевидно,
пьяный. - Вам нельзя волноваться - вы потеряли много крови.
   - Вас следует в полевой госпиталь, на перевязку, вашбродь, - заметил
доброжелательный санитар справа.
   - Да, на подтирку ему надо! - снова уточнил левый санитар.
   - Эй, юнкер! Ваша фамилия! - перебивая их, нетерпеливо вопросил суровый
ротмистр Яйцев.
   - Блюев, господин посредник, - доложил Блюев, поддерживаемый за руки и
пытающийся удержать спадающие штаны.
   - С артобстрелом, дружок, не шутят! На войне вам живо бы снесло голову!
Марш в госпиталь, нерадивый солдат! - продолжал возмущаться Яйцев, входя во
вкус своей роли посредника.
   Упирающегося Блюева потащили к повозке, а он кричал уже не переставая:
   - Не хочу в госпиталь! Хочу в атаку! Хочу грудь положить за государя
Императора!
   От повозки, куда погрузили Блюева, стало неприлично смердить.
   - Прекратите препираться по незначительным вопросам, господин юнкер! Тем
более, что вы обосфались! - теряя терпение, прокричал ротмистр Яйцев.
   Приняв начальственный гнев за указание, левый санитар, которого к тому
же во время схватки слегка обсдало, размахнулся и съездил Блюеву по уху.
   - Что это?! - жалобно воскликнул юнкер.
   - Контузия, вашебродь, гранатой, - ехидно отозвался правый санитар,
отвешивая здоровенную затрещину по другому уху. Слова посредника начинали
казаться Блюеву весьма недалекими от истины.
   В итоге от оплеухи по затылку Юлюев повалился в сено повозки, почти
бездыханный, но с радостной и злорадной мыслью в левом полушарии: "Хрен, я
вам крикну - За империю!", потому что в сене он наткнулся на припрятанную
бутыль сидра.
   Посредник, к тому времени изрядно утомившись с Блюевым, стал приказывать
пьяному Слонову поднимать взвод в атаку, что удалось сделать только с
четвертой попытки, поскольку выяснилось, что поручик невменяем. Измученный
посредник начал как можно грубее разъяснять ему боевую задачу: "В атаку,
понимаешь, козье рыло!"
   Наконец Слонов густо рыгнул, что обычно означало у него "так точно" или
"слушаюсь" и двинулся вдоль окопов.
   - Взвод! В атаку! - сумел прохрипеть он, наклоняясь к юнкерам, причем,
на втором окопе от тошноты его передернуло и прямо на дембельскую фуражку
Адамсона.
   - За Импера-а-а!.. - завизжал, не помнящий себя, выведенный из
равновесия и серьезно обгаженный Адамсон.
   Стремглав выскочив из окопа, Адамсон неохотно зашагал прямо в поле. За
ним понеслись с деревянными ружьями наперевес все остальные.

                                    7.

   Начальник авиадесантных частей армии Швецкого Союзника барон фон Хоррис
де Секс-Мерин летать не умел.
   Однако, в день описываемых событий он все же не удержался и поднялся в
воздух. Поводом для того было настоятельное приказание из Ставки фельдегеря
авиации и главы Ставки адмирала Нахимовича.
   Увешанный вымпелами и бомбами, как бы для парада, командирский дирижабль
Хорриса величаво парил над крышами города с названием Же. На подернутых
дымкой заливных лугах, простиравшихся еще немного и на восток, громозко
разворачивались Маневры. Барону, впрочем, было не до маневров. Он сидел,
судорожно вцепившись в поручни, и пытался вывинтить ближайший иллюминатор.
Ощущение от попадания аппарата в воздушные ямы напоминало ему случайную
встречу в одном из приморских ресторанов с поручиком Слоновым.
   - Прикажете повернуть поближе, вашбродь? - спросил барона опытный пилот,
и к тому же гомосексуалист, Румбель.
   - В степь, - кротко бросил барон.
   Несколько лет назад барон отказался от своих обширных поместий в пользу
своей любовницы, и потому со временем стал забывать свои хорошие манеры.
   Несколько позднее он уже держал в руках томик Горацио-Когана, погружаясь
в сладостное звучание семитских умиротворяющих строк.
   Пилот Румбель, продолжая попытки угодить барону и справиться с
дирижаблем посредством приводных ремней и веревок, разворачивал воздушный
корабль прочь от города Же.
   На южных окраинах города, где проходили маневры двух юнкерских корпусов,
учения достигали небывалого размаха, чуть ли не своего апогея. Две колонны
юнкеров, голов в триста с обеих сторон, неслись по степи навстречу друг
другу, сверкая саблями и оглашая просторы Империи разноплановыми (подчас
неблагородными) выкриками.
   Дирижабль барона Хорриса повис над предполагаемым центром столкновения,
как бы курируя кульминационный момент сражения. Однако, спокойно повисеть
над Маневрами дирижаблю не удалось: на горизонте появился Аэроплан
Союзника, блистая на солнце ярко окрашенными фанерными крыльями. Вылетев
стремительно и неожиданно, он дребезжал ржавыми подвешенными снарядами.
   Это кавалерист Стремов, управляющий только что полученной машиной, хотел
похвастать перед бароном Хоррисом своей выучкой (недавно Стремов закончил
фельдшерские курсы). Поэтому-то он и выруливал как только мог прямо перед
глазами своего начальника барона Хорриса и пилота Румбеля.
   Над Маневрами повисло гнетущее ожидание больших неприятностей.
   Не справившись с управлением, аэроплан, работающий на керогазе, гулко
ударился о корпус дирижабля, на что притихший было барон Хоррис смачно
икнул и вывалился из кресла. Пенсне барона сверкнуло обрадованными
осколками.
   - Эскьюз ми, - только и успел пробормотать кавалерист Стремов, вылетая
(в свою очередь) из кабины в окружающее аэроплан пространство. Аппарат юзом
устремился к земле, уже не урча иноземными швецкими моторами. Синие кресты
минорно переливались в лучах света...
   Вместе с аэропланом к поверхности падали различные конструкции и обшивка
дирижабля. Барон фон Хоррис так же неожиданно обнаружил себя летящим в
ярком керогазном дыме прямо на позиции. Сверху было особенно хорошо видно,
как в гуще юнкеров рвались бомбы, снаряды и запасные кислородные баллоны от
дирижабля. Только у самой земли, когда сквозь завесу дыма перестали
различаться многие детали, Хоррис отвлекся и к счастью вспомнил, что пора
бы раскрывать парашют.
   Спасительный парашют не раскрывался, но когда барон уже влетал в
орешник, его осенило - тот был забыт в уборной дирижабля.
   "Как я мог его оставить?" - промелькнуло в голове барона и он ударился
ею о крону высокого кленового дерева...

                                    8.

   В двое суток поседевший от увиденного ротмистр Яйцев и бравые санитары
разбирали завалы трупов, обгоревшей амуниции и деревянных винтовок. В одном
из нижних культурных слоев был обнаружен живой и почти невредимый, если не
посчитать некоторых синяков и разложившихся язв на породистом лице, юнкер
Адамсон.
   Посредник отнесся к очнувшемуся Адамсону, как к родному. Отпаивал его
коньяком и кофе, брал за руку, словно глазам своим не верил, и наконец,
предложил представить его к какой-нибудь из раздаваемых в деревне медалям.
   - Я в общем-то, не возражаю, - вздохнул Адамсон, в промежутке между
затяжными глотками сидра.
   - Повезло вам, юнкер. Как в рубашке родились. Один-то и остались из
всего батальона, - всхлипывал ротмистр.
   - Да, повезло мне, - отвечал Адамсон.
   Адамсон уже понял, что поступил правильно, когда пробежал несколько
метров в атаку, а потом по-пластунски вернулся обратно в окопы. Об этом,
конечно, никто уже не знал.
   А потом, после крушения дирижабля, Адамсон испугался, что его привлекут
за дезертирство и под покровом дыма и вони приполз на место побоища,
окопался среди трупов и замер.
   "Мертвым уже все равно, - думал философски Адамсон. - Мне же еще жить,
прости господи."
   Численность сгинувших точно установить было невозможно, поскольку даже
после прибытия Шестого санитарного батальона, отозванного с самурайских
позиций, удалось вытащить только семь целых трупов, среди которых аккуратно
лежал хорошо проспиртованный (благодаря сидру) труп поручика Слонова.
Списки же юнкеров, как и можно было предположить, оказались утеряны лютыми
от пьянки писарями штабной канцелярии.

                                    9.

   Два взвода юнкеров, прибывавших на постройку Шлагбаума, были признаны
безвременно погибшими и списаны с довольствия. Штабные писаря две недели
строчили похоронки типа "отважно погибшему во славу Империи...", находя в
этот определенное удовольствие.
   Тем не менее, в документах пятилетнего плана Ставки значились успешные
работы по воздвижению Шлагбаума Европейского Образца.
   Его установкой занимался лично обер-лейтенант Кац. Он же был главным
организатором безобразной деревенской гулянки, закончившейся повальным
запоем большинства юнкеров и пышногрудых сифозных девок.
   Среди тех, кто продолжал строить и обслуживать Шлагбаум были в основном
безработные деревенские крестьяне да девки. Последние попадали сюда в
поисках кавалера и из-за любопытства перед чужестранным и весьма
эротическим словом "Шлагбаум".
   Спустя два дня работ, когда воздвижение Шлагбаума было завершено, юнкера
с продолжительного бодуна и уже мужицкими рожами вместе с девками
направились в Штаб корпуса. Этой акцией, кстати, снова руководил лично
мертвецки пьяный контр-обер-лейтенант Епифан Кац. Его при хотьбе по лесу за
ноги переставляли самые преданные юнкера и опирался он, в основном, на
щуплые плечи юнкера Хабибулина. Все остальные юнкера, не питавшие приязни к
Кацу, и деревенские девки тряслись на ссохшихся когда-то просмоленных
повозках.
   К вечеру, у въезда в расположение Штаба их остановил имперский патруль.
   - Порядки слыхивали?
   - Да, поди, знаем, - ответили за обер-лейтенанта девки.
   Они улыбались и пользуясь моментом, осматривали капрала, который
проводил взглядом девок и преданных юнкеров, сгорбленных под тяжелой ношей
Каца, в Штаб корпуса.

                                    10.

   В штабной палатке не было никого, кроме трех офицеров. Среди троих были
- барон фон Хоррис, майор Секер и раненый на Фронтах в пах штабс-ротмистр
Яйцев. Ранение паха ротмистр Яйцев переживал, так как получил его при
весьма примечательных обстоятельствах, на биллиарде.
   Биллиард был как-то отбит у самураев и господа офицеры, не удержавшись,
сразились под шампанское в "американку". Играли они без особых правил, как
в тавернах, что особо можно было заметить, когда кавалерист Стремов
повредил кием ротмистра Яйцева.
   С тех пор Яйцев играл исключительно в преферанс или в похожие игры. Вот
и сейчас господа офицеры сидели за дубовым столом и расписывали пулю,
возводя друг другу зловещие горы. Гора у играющих помещалась на трех листах
сводки, переданной телеграфом из Ставки главнокомандующего.
   - Слыхали, господа, - заговорил ротмистр Яйцев, осыпая пулю пеплом своей
черной швейцарской сигары. - Говорят на Маневрах толпу юнкеров порешили. До
сих пор считают - сколько.
   - Да ничего страшного, господин ротмистр, - лязгнул выставной челюстью
барон Хоррис. - Солдат должен знать: тяжело в учении - легко умирать в
бою!.. Ваше здоровье, господа! А вам, Секер, позвольте выразить мое
сожаление по поводу гибели ваших воспитанников. Я лично был свидетелем их
неизбывного героизма!
   Заметим, что Секер ничего не слышал. Он был отвлечен размышлениями о
предстоящем разливе по кружкам сидра. Все же постепенно слова барона
просочились в его сознание.
   - Кто погиб?! - возопил майор.
   - Да две роты юнкеров на Маневрах.
   - И сколько?!
   - Все до последнего человека, некоего Адамсона, - с дрожью в голосе
ответил барон Хоррис. - Сражались, как заморские львы!
   - Врешь ты все, заморская собака! - грубо окрысился Секер.
   - Честное слово офицера! - не унимался уязвленный фон Хоррис.
   - А дворянина?! - с подозрением уточнил Секер.
   - Ну это же шамо шобой! - воскликнул барон с таким жаром, что лишился
своих вставных зубов.
   - Да нет, правда, - вступил в разговор ротмистр Яйцев. - Я был
посредником и тоже все видел...
   - Пас, - задумчиво ответил Секер.
   Он понял, подсмотрев прикуп, что едва ли возьмет одиннадцать козырных
взяток.

                                    11.

   Торжественное построение войск, входящих в корпус Резерва Самурайского
фронта, по случаю окончания Маневров, было назначено на пятницу в полдень.
   На левом фланге разместились два взвода юнкеров с мозолитыми от
строительства коммуникационного Шлагбаума ладонями. Предварял этот строй
обер-лейтенант Кац. Юнкера, строившие домик майору Секеру, стояли на правом
фланге. И на самом краю разместились Блюев и Адамсон, вдоль и поперек
перемотанные бинтами и потому похожие, как близнецы.
   Майор Секер принял парад и тут же отдал его барону фон Хоррису. Барон
продолжал стоять, хотя целую неделю имел вполне приличный стул. Он не
совсем понял, что от него хочет майор Секер, и потому парад принимать
отказался.
   - Господа! Поздравляю вас с окончанием Маневров! - так и не придумав
ничего другого, возгласил майор Секер после продолжительной паузы.
   Все закричали "Ура!" и кричали до тех пор, пока Секер не приказал
некоторым шизанутым заткнуться.
   - Позвольте мне в сей высокоторжественный день огласить список особо
отличившихся в пьянке... простите, на Маневрах! - продолжал Секер свою
речь. - Орденом Имперского Креста с подвязкой награждается барон фон Хоррис
за геройские действия и поддержку войск с воздуха во время маневров...
дирижабля! Барон также награждается почетным позолоченным оружием с
инкрустациями за проявленную выдержку! В геройском порыве он почти что спас
дирижабль...
   Загремели крики "Ура!" - "Да здравствует!" - "Хоррис - козел!", полковой
оркестр и артиллерийский салют. Орудия были направлены в сторону Самурайи,
чтобы не переводить зря снаряды. Впрочем, опытный адьютант Палыч
сомневался, что до Самурайи (да и хотя бы до Швеции) они долетают.
   - Поздравляю вас, господин барон! - сказал Секер безучастному Хоррису,
вручая награды. - Еще немного, и вы бы спасли дирижабль!
   От волнения рука Секера дрогнула и барон получил сильнейший удар в
поддых. К счастью, это вывело его из оцепенения и он судорожно зашарил по
карманам кителя, в поисках заготовленной речи. Все смолкли и с любопытством
уставились на Хорриса.
   - Майор Секер награждается голубым орденом Имперского креста с Большой
голубой подвязкой! - посинев от напряжения, возвестил барон. - За мужество
и героизм, проявленные при постройке голубого Коммуникационного Шлагбаума!
И в воспитании солдат, которые даже мертвыми не выползают с поля боя!
   По некоторым отличительным признакам, собравшие отметили, что текст для
барона подготовил гомосексуально настроенный пилот Румбель.
   После вручения обоюдных наград майор Секер и фон Хоррис троекратно
расцеловались. При последнем поцелуе барон потерял-таки свои вставные
челюсти во рту Секера. Этого, впрочем, почти никто не заметил.
   Майор Секер откашлялся и кашлял минут пять. После продолжительной паузы,
последовавшей вслед за этим, Секер возвестил:
   - Господа! От себя лично и в том числе от барона Хорриса,
представляющего здесь нашего Союзника, я категорическим образом поздравляю
вас с успешным окончанием Маневров. Условный враг - юнкера Седьмого
Пехотного корпуса, ведомые графом Менструранним, - разбит наголо. Я в силах
позволить себе отметить проявленное усердие и мужество юнкера Адамсона и
юнкера Блюева.
   Адамсон икнул и пихнул локтем Блюева. Тот только шикнул, весь
поглощенный речью майора.
   - От Ставки главнокомандующего я вручаю этим доблестным юнкерам два
ордена "Доблестный солдат"... - Секер задумался. - Я вручаю им все-таки по
одному ордену на каждого, - поправил он себя.
   Секер приблизился к строю юнкеров и нацепил на Блюева и Адамсона две
бляхи, оформленные в виде Шлагбаума. Как выяснилось, это было только
начало.
   Далее Секер произвел юнкеров Блюева и Адамсона в звания "поручика" и
объявил, что в счет их выдающихся заслуг - и в виде поощрения - они
направляются на Фронты, минуя даже Фельдшерские курсы.
   Тут же, прямо на плацу, с их мундиров были оторваны юнкерские погоны, а
появившийся из-за спин командиров изможденный сидром ротмистр Яйцев, с
улыбкой вручил Блюеву и Адамсону новые погоны и специальную нитку для
зашивания уставных рейтузов.
   Видя, что вокруг хлопают аплодисменты и все пытаются говорить только
хвалебные речи, майор Секер призадумался, почему бы ему не вручить барону
Хоррису еще один орден.
   В приступе эйфории он подскочил к барону Хоррису под несмолкаемым громом
мортир и матерщину юнкеров, которые стали надеяться, что на радостях им
выдадут сидр, выудил из-за пазухи еще один орден и ловко пришпилил его на
обшлаг рукава Хорриса. Расстроганный барон, не заметив, что Секер зажилил
себе орденскую подвязку и теперь в ожидании ему подмигивает, достал из
кармана изъятый во время допросов у пойманного лазутчика самурайский
девятиконечный орденок, и в свою очередь произвел награждение Секера.
Орденок был весь в плесени и в достаточной мере изгажен, но все равно
нацепить его было приятно...
   К сожалению, время подошло к обеду и вскоре, еще немного побазарив, все
отправились на пьянку.

                                    12.

   Новоиспеченный поручик Адамсон обошел юнкерские палатки Шестого
пехотного корпуса и устремился к интендантским складам.
   В очереди за новой формой, кроме чисто выбритой солдатни, Адамсон
обнаружил и расфуфыренную девицу из ближней деревни.
   - За чем стоишь?
   - Панталоны нужны... - взмолилась девушка.
   - Ладно стой, что я тебе - мешаю, что ли.
   Прапорщик, заправлявший на складе в спешке рассовывал по рукам теплые,
но очень рваные армейские рейтузы.
   - Кому рейтузы?! - вскрикивал он время от времени.
   - Размер какой?! - вторил ему подошедший вплотную Адамсон, саблей
оттолкнув девку в сторону штаба. - Вали отсюда... Когда надо не
дозовешься...
   - Господин офицер, вы же обещали! - разрыдалась девица. - Мне коров
гонять не в чем - светится все.
   Но Адамсон уже был занят другим делом. Он штопором ворвался в самую
сердцевину очереди и теперь превращал ее в беспорядочную толпу.
   - Пусти, жаба! - кричал он, распихивая локтями солдат. - Стоят тут, как
будто быдло! Только и знают, что в штаны гадить, да очереди образовывать!..

   Наконец Адамсон прорвался к складу и выхватил из рук прапорщика первые
попавшиеся рейтузы.
   - За державу обидно, - завыл новоявленный поручик, - во что превратились
имперские рейтузы! Базановцы и те лучше, подштанники носят.
   - Да ты самурай! - обиделся за честь мундира прапорщик, имени которого
мы так и не узнали. - Чего ты мне своих базановцев тычешь?! Они же все
сплошь быдло! - сказал он, желая поразить Адамсона своим аргументом.
   В свою очередь обиженный Адамсон смахнул саблей с прилавка остальные
рейтузы и с треском запер дверь склада.
   - Все, отваливай! Рейтуз не будет!
   - Не берите в голову, поручик, - обнял Адамсона за талию невесть откуда
взявшийся ротмистр Яйцев, у которого изо рта и из внутреннего кармана
кителя ощутимо разило сидром. - Позвольте лучше вас обрадовать. Вчера вышел
чрезвычайный Манифест. Швеция открыла второй Фронт за нас и, кажется,
против самурайцев!
   Адамсон недоверчиво посмотрел на Яйцева одним глазом.
   - Что бы Швеция, и второй Фронт?!
   В ответ Яйцев глубокомысленно икнул.
   - Отправят на Фронты, так даже в чистых штанах подохнуть не дадут! -
опять про свое воскликнул Адамсон.
   Безымянный прапорщик снова открывал двери склада. Ротмистр Яйцев и
поручик Адамсон развернулись и пошли сквозь толпу солдатни. Адамсон волочил
по земле имперские рейтузы.

                                    13.

   В понедельник Адамсону и Блюеву, как офицерам, выдали казенного и от
того еще более прокисшего сидра. Блюев такой сидр пить не особо-то хотел,
но отказать себе не имел возможности.
   Заботливый ротмистр интендантской службы Яйцев вызвался доставить Блюева
и Адамсона на Фронты, видимо, заодно задумав подлечить на Фронтах болевший
пах.
   Прошло уже две недели, как отгрохотали бурные Маневры. Пропив выданное
Блюеву обмундирование, приятели без сожаления отправились на вокзал и стали
ждать имперского экспресс-паровоза.
   Поручик Блюев сидел прямо на рельсе и ковырял насыпь ножнами сабли.
Предположительно, по последним сводкам из Ставки, именно эти рельсы должны
были доставить солдат и офицеров прямо к Фронтам. Блюев вздохнул,
предвкушая свой героизм на поле брани.
   Поручику Блюеву не трудно было заметить, как из-за поворота выехала
ручная дрезина. Пожилой капрал в засаленном мундире железнодорожных войск
остервенело работал ногами.
   - Позвольте проехать, вашбродь, - сказал он, когда дрезина остановилась
в опасной близости от раскинутых ног поручика.
   - Не позволю, - пошутил поручик Блюев.
   - Чего везешь-то? - напротив, доброжелательно спросил поручик Адамсон,
осматривая нечто, лежащее позади капрала. Нечто было накрыто брезентом и
неуловимо напоминало кучу навоза.
   - Слона, вашбродь, - простецки ответил капрал.
   - Дурак ты, братец! - страдальчески воскликнул Блюев, понимая что встать
ему все-таки придется. - Слон - это большой такой, с ушами. Я сам в одной
книжке видел.
   Неожиданно брезент зашевелился и из-под него высунулась невообразимо
опухшая и порезанная физия взводного Слонова. Мутным заспанным взглядом она
обозрела окрестности и стала блевать.
   Задрожав, Блюев отшатнулся. Тут, слава богам, подъехал ржавый экспресс с
тремя вагонами и офицеры, расталкивая солдатские ранцы, полезли занимать
места.

                                    14.

   Первый год боев за видные рубежи деревни Отсосовки должен был
ознаменоваться приездом в части поручика Блюева и его товарища, поручика
Адамсона. После зачисления в офицеры они с разноцветными значками на
мундирах сели в вагон экспресса и познакомились в купе с компанейским
подпоручком Бегемотовым, прибывшим с Фельдшерских курсов. Таким образом,
эти и штабс-ротмистр Яйцев попали в действующее звено армии, которое
двигалось на позиции, где находилось самое пекло.
   А между тем, прежде чем произвести первый выстрел из выданного мушкета,
поручику Адамсону приходилось вот уже третий день тащиться в поезде,
направляющегося к линии Фронтов. Нетерпение его достигало иногда такого
предела, что сидящие с ним в купе офицеры замечали это и всякий раз
помогали ему подниматься с пола.
   Хотя вагон пятого класса, где они находились, был не иначе самым грязным
и заблеванным, все же, экспресс медленно, но непреклонно держал путь к
Отсосовскому рубежу.
   В руках офицеров, сидящих в купе, находилась подробная сводка боевых
действий, которую они рассматривали и глубокомысленно обсуждали. При этом
ничто не скрывало их искренней радости.
   - Ништяк, господа! - особенно ликовал ротмистр Яйцев, у которого все же
продолжал болеть пах. - Швеция тоже, в понедельник, выступила за нас!
   - Не может быть! - воскликнул поручик Блюев. - Повторите, ротмистр!
   - Швеция за нас, - заговорчески прошептал Яйцев.
   В этот момент в купе принесли сидра, что всех разрядило, но уничтожило
энтузиазм.
   После такой нервной встряски офицеры отложили сводки в сторону и
дернулись к столу за остатками вчерашней водки. Успел раньше всех Адамсон,
он и держал, не выпуская, кружку с горькой и тепловатой, после чего стал
заливать ее, размешивая, сидром. Блюев отвернулся, слегка улыбаясь - он
хорошо знал, чем это кончается.
   Но все-же не завидовал Адамсону только подпоручик Бегемотов, который до
сих пор спал, так и не справившись с утренним похмельем...
   В купе было сильно накурено, вокруг синело от едкого дыма, не смотря на
открытое окно. Дверь же в коридор нельзя было открыть, так как
солдаты-пехотинцы густо стояли в проходе и даже ломились в дверь.
   Офицеры несколько побаивались солдат и старались лишний раз им на глаза
не попадаться. Особенно дичился солдат поручик Адамсон, которому еще в
училище досталось от молодого артиллериста. Ротмистр Яйцев также старался
не отходить далеко от Штаба - при встрече с солдатом он иногда успевал
укрыться в штабной уборной.
   - Сейчас, господа, подъедем к большой станции, - крикнул в дверную щель
обер-кондуктор.
   - Слыхали? - зевнул подпоручик Бегемотов, смущенный тем, что во сне
обгадил сапогами мундир Блюева. - Повеселимся.
   - Ничего, как-нибудь вытерплю, - тщетно отряхивался смирившийся Блюев.
   - Да нет, я не про мундир, я по поводу каких-нибудь девок из деревни, -
не унимался подпоручик, пока Адамсон не очнулся от оцепенения:
   - В самом деле, господа, извольте познакомиться с молодыми бабами!
   - Да, да, дело хорошее, - важно поддержал его ротмистр.
   За окном, по всей видимости, везде и всюду, куда не повернись, лежали
Фронты, оттого офицеры собирались развратничать напропалую.
   Офицеры затихли, раздумывая как миновать в коридоре толпы пехотинцев.
   Поручик Адамсон, человек слабо запоминающейся внешности и мягких манер,
после одной из остановок носил погоны с плотно замазанными глиной знаками
отличия, дабы сохранить инкогнито. Чуть приоткрыв дверь, он высунул голову
в коридор и кликнул обер-кондуктора сходить за девками.
   Спустя четверть часа проводник затащил в купе беременную бабу и
гомосексуалиста дряхлого вида. За это проводник был избит уже возбужденным
и утомленным ожиданием подпоручиком Бегемотовым, и выдворен в коридор
вместе с усталыми на посевной крестьянами. Адамсон же, в качестве платы,
вылил обер-кондуктору на голову полную кружку сидра с водкой. Он сделал это
потому, что был скотиной.
   Между тем, поезд, минуя станцию, уже давно тронулся...
   В окне до самого горизонта лежала зеленая долина и небольшой лиственный
лес. Солнце светило ярко, воздух был свеж. Сразу за лесом, взору офицеров
предстала Ставка Главнокомандующего войсками. Им был временно стареющий
адмирал Нахимович.
   Офицеры в купе встали и приветствовали вид Ставки громкими возгласами
"Ура!" в открытое окно. В ответ, однако, послышались отдельные слова и
обрывки неблагозвучной тирады. Типа: "Главнокомандующий на вас клал!.." или
что-то еще, очень похожее на это. Стало ясно, что речь не идет о сепаратном
мире, о судьбе Отсосовки и территории вдоль русла реки Течки.
   Обидевшись, ехавшие в купе, договорились при первой возможности
немедленно сдаться в самурайский плен...

                                    15.

   Майор Секер очень гордился построенным кирпичным с облицовкой
Коммуникационным Шлагбаумом. Он ежедневно совершал вокруг него многократный
обход.
   "Самурайцев мы били и сейчас разобьем! - говорил Секер. - Сейчас наша
основная задача - научиться делать Шлагбаумы, как это принято за границей!"

   Секер гордился шлагбаумом до тех пор, пока барон Хоррис не вытерпел и не
заявил, что Шлагбаум, собственно говоря, дерьмо, и в Швеции их делают
совсем не так и много лучше.
   Секеру наверное было обидно слушать такой отзыв, но факт оставался
фактом - до Швецких Шлагбаумов в Империи было еще далеко.
   Отчаявшись выйти из затруднительного положения (кончался сидр), Секер
устроил разнос оставленным в его распоряжении юнкерам-старшекурсникам,
указывая им на безграмотность проведенных работ, после чего отрядил их в
Швецию. Адьютант Секера, Палыч, сопроводил юнкеров святым письмом, которое
нужно было переписать и разослать каждому по 250 раз.
   На этот раз юнкерам пришлось обойтись без любимого ими
контр-обер-лейтенанта Каца, поскольку Секер послал его вскоре за сидром.
Случилось это вот как.
   Майор Секер по высокородной привычке просыпался поздно. Это помогало ему
справиться с утренним похмельем. Но однажды утром Секер понял, что без
сидра ему уже не обойтись. Терзаемый однозначно жутким похмельем, он
кликнул Палыча, вспомнив единственное, уцелевшее в его памяти после
вчерашнего, имя.
   - А что, Палыч, не осталось ли где-нибудь сидра? - простонал Секер,
когда его адьютант появился.
   - Нет, господин майор, не осталось. Все господа офицеры выжрали, -
развел руками Палыч.
   - И это сейчас! Когда вражеский сапог попирает священные земли Империи!
- разойдясь, майор вскочил с кровати, выставив на обозрение грязно-зеленые
подштанники. - И это в страшные дни, когда народ рвет на себе жилы,
находятся такие офицеры, которые допивают сидр!.. Будто им вчерашнего
мало!..
   - Точно так, говорите. Ваша правда... - вздохнул Палыч.
   - А мог бы ты достать где-нибудь сидра, Палыч? - спрашивал уже более
практично майор Секер.
   - У самурайцев он только и остался.
   - А смог бы ты жизнь положить за государя Императора?
   - Да я... да не умереть!.. Да я даже... - воскликнул, смутившийся Палыч,
прикидывая - неужели именно его отправят в столь опасную экспедицию?
   - Отлично! Вот что значит быть постоянно возле своего бравого офицера и
во всем брать с него пример! Ты слушаешь, Палыч? Я даю тебе весьма важное
поручение. Надо проникнуть в лагерь желтозадых самурайцев и отбить у них
обозы с сидром. Надеюсь, не мне говорить о том, что майор Секер с
нетерпением будет ждать удачи. Если вернешься - будешь повышен в звании. Ты
будешь тогда не адьютант майора, а адьютант полковника!
   - Так что же, я один обоз отобью?!
   - Да, один не отобьешь, - заверил его Секер, почесывая в голове дланью.
- А мы пошлем с тобой отбивать обер-лейтенанта Каца! Шлагбаумы-то он строит
плохо, может хоть сидра отобьет!
   Не дав сказать Палычу больше ни слова, майор выставил его за дверь и
стал сливать из пустых бутылок остатки спиртного.
   "Отобьет или нет?" - думал он с растущей тревогой.

                                    16.

   Кони, выданные обер-лейтенанту Кацу и адьютанту Палычу, отличались
кобылистым нравом и сразу же резво устремились по покрытой цветами степи.
   - На самурайском фронте хорошо, - развивал мысль обер-лейтенант Кац. -
Там мы запросто отобьем обоз с сидром... Или достанем сидра, пользуясь
перебежками.
   Сделав многозначительную паузу, он добавил.
   - Перебежим с тобой к самурайцам, получим новую форму, а потом ее можно
менять на сидр!..
   Палыч не слушал Каца, потому что был пессимистом.
   "Опять желтопузых стрелять, - думал Палыч. - Интересно, чем же все-таки
досадили нам эти самурайцы?"
   Побоища с пресловутыми самурайцами были нескончаемы и такие садисткие,
жестокие, что всех окончательно уже достали. Они переходили из поколения в
поколение и приобретали оттенки некой межнациональной неприязни.
   Между тем, вся окрестность города Же экологически бедствовала, была
выжжена многочисленными схватками дотла, за исключением юго-западного
направления, в котором до сих пор продолжалась перманентная забастовка
сражающихся и по которому теперь двигались два лазутчика.
   - Совсем адмирал Нахимович ониспедел, - молвил наконец обер-лейтенант
Кац, растегнув китель и поправляя волосы на груди специальной гребенкой,
которую достал из рейтузов.
   Палыч мрачно покосился на гребенку, осмотрел Каца с ног до головы и
вздохнул.
   - Вы как все же намереваетесь предположить действовать в связи с
выполнением? - спросил он.
   Обер-лейтенанта ажник передернуло.
   - Я, тля, как думаю? Пора бы уже и к девкам в какую- нето деревню
направиться. Отсидеться там, а потом и к этому адмиралу на подкорм
заявиться... В Ставку...
   - Чего? - не совсем понял Палыч.
   Неожиданно они оказались на опушке у лесоповала. За порубанными
деревьями виднелась заросшая травой железнодорожная вешка. Вдалеке задымила
труба и послышался характерный шум приближающихся колес.
   - Паровоз или тепловоз? - схоластично недоумевал адьютант.
   - Паровоз, поди... Тепловозы еще только по Швециям ходят, - уже
спешившись, пояснил Кац. - Похоже, сюда едет...
   Из-за сосняка показался профиль имперского локомотива. Паровоз пыхтел,
чихал, но было видно что замедляет ход. В воздух и прямо на опушку с шумом
низвергались клубы тормозного пара.
   На Палыча смотрело мужицкое лицо машиниста.
   - Только посфать - и сразу назад, - крикнул он вываливающимся из второго
вагона офицерам. - Посфать и назад!
   На траву выпал, судя по замазанным глиной погонам, поручик.
   - Убийца ты, а не машинист! - процедил он сквозь зубы.
   Машинист злобливо сплюнул, чуть было не поразив поручика. Последний,
которого все знали по первым главам, как Адамсона, заговорнически обратился
к контр-обер-лейтенанту Кацу.
   - Этот машинист ставленник жидо-массонов. Кстати, если я здесь буду
мочиться, это ничего? - спросил он у пожилого адьютанта.
   - Писайте, поручик, - зевнул Палыч.
   Из вагона вывалились также ротмистр Яйцев в сменных рейтузах, поручик
Блюев и непосредственно подпоручик Бегемотов.
   Вагон дышал солдатским смрадом. Это объяснялось тем, что солдаты не
выгуливались и справляли потребности прямо в вагонах.
   От четверых офицеров разило спиртным, но более всего сидром.
   - Блин, м-м, - не выдержал обер-лейтенант Кац, принюхиваясь. - Господа,
вы, кажется, урюхались сидром?
   На что офицеры углубились в лес, где справили свои нужды и как-то
незаметно для себя стали спорить о политическом положении Империи.
   Ротмистр Яйцев постоянно ссылался на пресловутую Швецию, всуе используя
это слово, как ругательство.
   Палыч высокомерно поджимал губы и докладывал, что Швеция, мол, это
фуйня, а полный занабись, - это, братцы, Союзники, особливо барон фон
Хоррис, которого лично он, Палыч, лицезрел у своего майора.
   Машинист, замотавшись гудеть в трубу, пустил состав дальше, к боевым
позициям, хотя в действительности, дальше находился тупик - все рельсы и
шпалы верст на двадцать были разобраны для постройки Шлагбаума.
   Когда в лесу стало ощутимо темнеть, обер-лейтенант Кац окончательно
достался тупостью аргументов ротмистра и Палыча, и решил бросить
экспедиционеров в лесу, с целью чего и отправился, нещадно объедаемый злыми
комарами, назад, к своей лошади.
   Между тем, четверо офицеров и адьютант Палыч несколько протрезвев от
принятой накануне сидровой клизмы, а также порядком оголодав, стали скулить
о петербуржской жизни, вынимая фотографии знакомых барышень и просто
неосторожных натурщиц.
   Помаявшись на опушке, они поместили весь запас папирос в чемодан
ротмистра Яйцева, который понес Блюев. Потом их увлекла тропинка,
тянувшаяся вдоль ручья в сторону бескрайних отсосовских полей и огородов. В
эту пору колосилась рожь и силуэты офицеров едва виднелись выше пояса,
бросая косую закатную тень на налитые, колыхающиеся на ветру, колосья.
   Миновав несколько полубатрацких хуторов, господа вышли к лежащему
недалеко от Отсосовки селу Клозетово. Возле первого же колодца офицеры
помылись и с настроением победителей вступили в село. Поручик Адамсон
крепко держал уже заряженный и сальный от нетерпения мушкет.
   В крайнюю хату господа решили не заходить, так как там, у поленницы, с
невинными, правда, намерениями подло нагадил поручик Блюев. Зато в соседний
дом, самый большой в Клозетове, офицеры заходили с мыслями ни за что до
рассвета не выходить.
   В хлеву мычал скот, пахло парным часовым молоком и из горницы несло
сметаной, в которую, по-видимому, опускали галушки и кормили ими гончих
кобелей.
   - Нам сюда, - возвал в горнице подпоручик Бегемотов, угрожая молодой
хозяйке базановской шашкой. Пугая клинком, он нечаянно ее порезал, да так
неудачно, что чуть не убил.
   - Здесь галушки на закусь, - констатировал, вошедший в избу Николай
Яйцев. Ударом сапога он сразил самого наглого кобеля, а хозяйку прижал к
стене и залапал ее, начиная с грудей и кончая полными ногами выше колен.
   На шум из соседней горницы вышли остальные обитатели дома, в числе
восьми малолетних детей и хромоногого деда.
   - А что, болезный, где тут какие Фронты? - обратился к деду поручик
Адамсон. - Мы тут как раз собираемся в наступление идти, значит, вот решили
напоследок разведку сделать.
   Яйцев, набивая рот отнятыми у кобелей галушками, промычал в знак
согласия с товарищем.
   Дед приосанился, поправил на голове ветхий картуз, из которого при этом
что-то посыпалось, и рассказал господам офицерам, что ближайшие Фронты
располагаются совсем недалеко, как раз за оврагом.
   - Только то плохие Хронты, - доверительно продолжал дед. - Тама у их
кони уси лядащие та бесхвостые. Ежли вашей милости угодно будет, можем
зараз доставить вас до хороших Хронтов, тильки туды дне ночи скакать надо.
   Адамсон вежливо, но непреклонно поблагодарил деда, обещая справить ему
какой-нибудь простенький орденок.
   - А воевать там можно? - все-таки переспросил подпоручик Бегемотов,
выпячивая грудь.
   - Да поди по утрам воюют... Мушкет-то, хлопцы, у вас есть? Стрелять что
бы.
   - Ха-ха, - ухмыльнулся Адамсон, высокомерно поглядывая на спрятанный под
столом, ствол. Дед не понял его и махнул в сторону ближних Фронтов:
   - Да там и без мушкета можно.
   - Хорошо знать регонсцинировку, да перебежки ползти, одолеем самурайцев!
- как ни странно, поддержал его строгий штабс-ротмистр Яйцев.
   В это время поручик Блюев отдыхал уже на печи и мечтательно глядел в
открытое окно горницы:
   - Приеду в Же - накуплю презервативов.
   Шашкой он ковырял дубовые бревна избы. Видя это, к нему подошла молодая
хозяйка и стала заботливо снимать с него хромовый сапог.
   - Накуплю сначала в планшет, а потом, если мало будет, вернусь в
цирюльню и прикуплю еще...
   Хозяйка принялась за второй сапог, когда, сидящий за столом и вдоволь
наговорившись про рекогнасцировку, Яйцев скомандовал "взять в ружье" и
маршировать к Фронтам.
   Все вскочили и бросились за единственным мушкетом.
   Особенно порадовала шутка подпоручика Бегемотова, который глядя за
возней с печи, вскоре уснул.

                                    17.

   В уже знакомой нам горнице большого Клозетовского дома с натопленной
печкой вторые сутки писалась могучая пуля. За длинным занозным столом
сидели: поручик Блюев, подпоручик Бегемотов и ротмистр Яйцев, у которого
опять, весьма сильно, разболелся пах. Геройски превозмогая боль, Яйцев вел
записи. При особо сильных приступах он писал себе за страдания в пулю.
   Здесь хотелось бы вспомнить, что Николай Яйцев - штабс-ротмистр
интендантского ведомства, являлся ПО-СУЩЕСТВУ родным братом юнкера и ныне
поручика Блюева. Однако, они имели все же совершенно разных родителей и
может быть поэтому внутренняя сила не сближала и не влекла их друг к другу.
Впрочем, тайну их родства никто в Армии не знал, кроме самых высших
офицеров Ставки и судьи Узкозадова, имеющего бронь из-за неширокого таза, и
находящегося в Отсосовске, глубоко в тылу.
   Адьютант Палыч, с рождения не любивший азартных игр, да и все, что
требовало волнений, сидел на печке, свесив ноги, и, сдружившись, доедал с
кобелями подгоревшую овсянку из закопченного чугунка.
   Штаб-ротмистр Яйцев предложил остальным офицерам вступить в созданный
Яйцевым 17 Ударный корпус. Все согласились вступить, но только если Яйцев
заплатит за выпитый сидр и незамедлительно поведет корпус к театру боевых
действий. Ротмистр Яйцев, соглашаясь, величаво кивнул плешивой головой.
   - Командующим похода На Фронты, я назначаю доблестного поручика
Адамсона. Господа, нам надо держаться Адамсона - у него есть мушкет...
   После ночной оргии офицеры вышли на Марш, и сгоряча решили подпалить
деревню со всех сторон, в ознаменование своего решительного и
торжественного выступления.
   Спас дело староста, посланный ленивыми мужиками и бабами, который стал
просить штаб-ротмистра не палить избы, иначе жить им будет совсем негде.
   - Скажи еще спасибо, - высокомерно процедил Яйцев, - что мы вас самих не
порешили, да бабу с мельницы не попортили...
   - А вот за это, господин офицер, наше большое мужицкое спасибо.
   Яйцев задумался и в самый последний момент приказал наступать на Марши,
а деревню бросить на произвол неприятеля, добиваясь того, чтобы ничего не
досталось врагу.
   На Марше впереди с мушкетом наперевес вышагивал Адамсон, за ним,
построившись в каре, Блюев с чемоданом Яйцева, сам штаб- ротмистр,
подпоручик Бегемотов с шашкой и сидром, и адьютант Палыч, оторванный от
своего офицера и от этого заметно страдавший.
   К счастью, под палящими лучами солнца сидр стал нагреваться и его было
приказано выпить. Подпоручик Бегемотов, освобожденный от поклажи и успевший
выпить большую часть сидра, теперь весело свистел через прокуренные зубы,
подражая самурайским маршам.
   - Ты мне не подражай, - оборвал его штаб-ротмистр, в молодости тоже
любивший свистеть.
   Широко шагая, они миновали ближние "плохие" Фронты, пристально наблюдая
за явно не привлекательным их театром и захиревшими позициями. Судя по
почти не тронутым кустарникам и валежнику, здесь почти не делали перебежек,
а тем более - рекогнасцировку.
   Адамсон весело помахивал мушкетом под завистливыми взглядами
марширующих. Позади, насколько хватало сил смотреть, шел сформированный
Яйцевым корпус, к которому постоянно примыкали бестолковые окрестные
жители, отставные и просто приблудившие солдаты. Среди них добрая половина
была из санитарных повозок, но более всего преобладали плененные Адамсоном
самурайцы.
   Все ждали сидра и блистали на солнце медными касками.
   Солнце уже клонилось к закату со стороны дальних Фронтов, когда к
марширующим вышел находящийся в дозоре подпоручик Бегемотов с плененным им
обер-лейтенантом Кацем, а также с тремя бывшими самурайцами, взятыми в
плен, в свою очередь, Кацем.
   - Ну, что сударь, в плен попали, - ехидно спросил у него поручик
Адамсон. Обращаясь к Бегемотову, он приказал развязать обер- лейтенанту
руки. - Вы что, милейший, это же имперский офицер!
   - Да по мне хоть папа Швейцарский, - отмахнулся подпоручик, что-то
высматривая на рукаве мундира.
   - Какими судьбами, Епифан? - обнял Каца поручик. - Как там на дальних
Фронтах, воевать можно?
   - Да я тут с обозом! Отбил вот у самурайцев. Палками отбил... И руки...
   - Обоз - это хорошо, - воскликнул протиснувшийся вперед довольный
поручик Блюев. - Где обоз-то?
   - Погоди, - отстранил его в сторону штаб-ротмистр, - Вы посмотрели что в
повозках, обер-лейтенант? Может быть там сидр? Вот, к примеру, есть ли в
обозе какие-нибудь бочки или самурайские бурдюки?
   - Да сидр там, сидр! - не выдержал и прокричал наклонившийся к его уху,
чтобы не слышали остальные, Кац.
   По строю прокатились, словно волны, душераздирающие крики: "СИДР!",
"СИДРА ОТБИЛИ!".
   Вскоре из леса прямо к марширующему 17 Ударному корпусу выкатили повозки
с четырнадцатью бочками и двумя дюжинами бурдюков. Из бочки последней
повозки беспризорно хлестал свежий самурайский сидр.
   Адамсон, не будучи большим знатоком сидра, подошел к ней, попробовал и
удивился, что в Самурайе могут делать такую гадость.
   - И чего мы с ними воюем?
   Спустя три дня разведка уже передавала в Ставку слухи о том, что в
войсках Самурайи бытуют упаднические настроения в связи с утратой обоза с
сидром, из чего предполагалось, что вскоре за этим начнется повальная сдача
самурайцев в плен.

                                    18.

   Впрочем, ситуация на Фронтах складывалась не совсем так, хотя и
драматически для противника. Части Второй самурайской Армии, выступающей в
направлении деревни Отсосовки, изможденные и потрепанные от непрерывных
боев, второй месяц упорно окапывались на рубежах реки Течки и Сучьей
канавы. Видимо, самурайское командование не теряло надежды восполнить
потери.
   В результате ожесточенных схваток лейб-гвардия самурайцев отхватила себе
единственный участок сухого берега. Вся остальная территория оказалась
болотом. Место это пользовалось испокон веку дурной славой - настолько
дурной, что этот берег был вторым в округе местом, где никогда не мочились
деревенские пастухи.
   Лейб-гвардия беспробудно хлестала остатки сидра, а если кто-нибудь от
недовольствия делал себе харакири, то норма выдачи спиртного и хачапури
остальным увеличивалась.
   По ночам самурайцы тайком уходили в поля и братались там с местными
крестьянками. Самурайская лейб-гвардия, как и остальные части обеих Армий,
в предвкушении ближайшей резни, разлагалась и в разврате хоронила себя
прямо на глазах.
   Напротив, в Ставке Верховного главнокомандующего войсками Империи
адмирала Нахимовича проистекал прямо противоположный процесс - Ставка, да и
все приближенные адмирала, возрождались с завидным увлечением. Захваченный
обоз с сидром, не только поднимал боевое настроение, но и позволял неплохо
расслабиться.
   Сверкающий Нахимович в пышном, но местами замызганном мундире,
представил офицеров Каца, Адамсона, Блюева и Бегемотова перед очи госпожи
Императрицы. Это было особенно лестно, поскольку поговаривали, что
императрица достаточно близко схожа с адмиралом Нахимовичем.
   Сам государь Император на встрече, понятно, не присутствовал, поскольку
уехал не только за границу, но и за пределы Карты Мира, которая хранилась у
адмирала Нахимовича. Посему последний не мог послать ему даже пылкой
телеграммы.
   Пока разгружали обоз с сидром, адмирал слал курьера за курьером в город
Же с требованием прислать вагон девиц-гимназисток в опломбированных
вагонах. Эшелон задерживался в пути, но мадам Снасилкина- шестью, к этому
времени уже содержавшая в Отсосовске игорный дом, уже приперлась в Ставку и
стращала окружающих своим патриотическим бюстом.
   Подпоручик Бегемотов, издержавшийся в дороге без барышень, обошел своим
вниманием госпожу Снасилкину и строил глазки княжне Марии-Терезе.
   - Кто же это отбил обоз-то, с сидрушкой-то? - ласково поинтересовался
Нахимович у своих любимых офицеров.
   - Стыдно сказать, - заявил Блюев. - Но это был я. Я отбил его у
обер-лейтенанта Каца.
   - Ох, что творят сионисты, - вздохнул Нахимович. - Если будет желание, я
когда-нибудь лично произведу вас в генералы.
   Блюев зарделся и, кивая головой, стал пить сидр со шведским эмиссаром
господином Злюгером, укрепляя тем самым дружбу между Фронтами. Оба как-то
сразу назюзюкались и почему-то заговорили о политике.
   Блюев стал выкладывать свои идеи об утренних артподготовках, чем увлекся
и совершенно перестал понимать, зачем он столько пьет.
   - Это что, - сообщил шведский эмиссар, что-то вспомнив, - то ли дело у
нас в Швеции... Какая большая снежная страна! А какие у нас
Коммуникационные Шлагбаумы!
   - Швеция - это фуйня, - обиженно рыгнул Блюев.
   - Как вы сказали? - возмутился эмиссар Злюгер.
   Блюев повторил, по-прежнему рыгая, на что Злюгер заявил, что это
политическое оскорбление, и потребовал от Блюева, чтобы тот далеко не
заходил. Блюев, напротив, как раз хотел отлучиться и столкнулся с адмиралом
Нахимовичем. Адмирал Нахимович был мрачен, а все от того, что выпил
чрезмерно мало и выпил "Салюта".
   - Послушайте, Блюев, я не позволю обижать друзей, я имею в виду,
господина Хрюгера... пардон, Зюнгера... так сказать, нашего Зюзю, -
высокопарно доложил Нахимович, путая имя посланника. - Если вы будете себя
плохо вести, я вас немедленно разжалую в корнеты!
   - Но ведь совершенно очевидно, что Швеция - это фуйня, - упорстовал
поручик Блюев.
   Тут как раз подкатили два бочонка со свежим сидром, и Блюев
почувствовал, что сейчас он как следует напьется...

                                   * * *

   На следующий день в Ставке узнали о том, что Швеция закрыла второй Фронт
и открыла третий, но уже против Империи.
   Зато поручика Блюева разжаловали в корнеты.

                               Часть Вторая
                                  РУЛЕТКА

   (*) Действие этой повести разворачивается через два-три года после
событий, описанных в повести "Третий Фронт". Глава Ставки адмирал Нахимович
уже отставлен, и его место занимает абсолютно не легендарный генерал
Мюллер. Офицеры Ставки приданы сформированным штрафным ротам и гнездятся в
уездном городе Отсосовске, либо в Козлодоеве, может быть даже в
Запредельске, который находится почти за Пределами Империи, возле самой
границы. Со-Авторы лишены более точной информации. Прилежный Читатель может
поискать этот город на карте, которую сам и нарисует.
   Не акцентируя на этом свое внимание, Со-Авторы благодарят литератора
Данилу Горыныча Слонова за участие в работе над рукописью "Рулетки".

   В сапогах, как на белом в горошек коне,
   Блюев с бутылью идет в неглиже
   Солнце на бляхе, луна - на ремне
   Он движется строем к городу Же.
   Блюев с бутылью, как дворянин,
   Не знает сомнений или измены
   Он пьет что угодно, он полный кретин
   Это венец нашей нервной системы.

                                    19.

   Над городом Отсосовском вставало толстое, багровое солнце, в игорном
доме госпожи Снасилкиной, в котором был основан офицерский клуб, светало.
Поручик Адамсон накрывал свечи медной крышкой, одетой на длинный стержень.
Он любил быть в центре внимания.
   В зале уже не бросались азартно картами, а клали их на столик даже
как-то неохотно, словно в полусне. Только пилот Румбель бодрствовал -
поднимал с пола погнутые карты и, украдкой помечая их мелом, запускал в
игру.
   В зале незаконно незакрытого казино было почти что пусто, но вовсе не
потому, что находиться здесь было опасно - офицерам это даже поощрялось,
просто большинство гусар уже проигрались подчистую и никто не собирался
верить им на слово. Солдатню же сюда, по непонятным причинам,
предусмотрительно не пускали - карт они не знали, а вели себя, как быдло.
Не было видно среди офицеров и корнета Блюева, проводившего Котрудар на
Фронтах с Самурайей. Больше всех скучал по Блюеву поручик Адамсон, который
привык видеть его возле себя, особенно в те минуты, когда поручику не шла
карта.
   Хозяйка игорного дома госпожа Снасилкина-Шестью ходила между столиками,
разносила шампанское и шепеляво напевала цыганские романсы. Время от
времени она предлагала некоторым гусарам целоваться - в общем, полностью
мешала сосредоточиться и играть не только в бридж или винт, но даже в такую
бездарную игру, как очко.
   Так бы все и продолжалось часов до шести утра, если бы в казино не
заглянул, просунув голову в дверь, полутрезвый барон фон Хоррис де
Секс-Мерин. Когда-то барон прибыл в имперскую Ставку на своем дирижабле из
заснеженной Швеции, представляя Армию Союзника, но потом Швеция стала
воевать Империю, потерпела, кажется, поражение, а барон так и остался с
полюбившимися ему офицерами.
   Все знали, что барон Хоррис порядком оСПИДенел, да и не стеснялись порой
бросить ему это в пьяной драке или поножовщине, однако, когда Секс-Мерин
еще не был пьян, даже заслуженный адмирал Нахимович, бывший одно время
Верховным главнокомандующим Ставки, не смел помянуть о странностях фон
Хорриса. Адмирал Нахимович был низложен и его офицеры приданы
сформированным штрафным ротам только из-за того, что швецкие захватчики
потерпели свое поражение крайне неубедительно и теперь теснили в кровавых
схватках Армии Империи от своих Пределов. После утраты боевого знамени 17
Ударного корпуса в Ставке верховодил назначенный фаворит генерал Мюллер, не
покидавший Столицу ни при каких обстоятельствах и лично охранявший покой
Империатрицы. Читателю уже известно, что сам Император однажды не удержался
и сбежал за пределы Карты Мира, хранившейся в Ставке, от него не приходило
никаких вестей, он совсем не писал писем в свою Империю, возможно что
основал другую.
   Вошедший барон фон Хоррис мутным взором оглядел залу, а затем,
неуверенно покачиваясь на плохо гнущихся ногах, приблизился к столу
игроков.
   - Эй, человек! - крикнул барон Хоррис, прислонившись к спине упившегося
и теперь спящего подпоручика Хабибулина.
   На зов барона появился опухший от сидра местный половой Иван в грязной
поддевке, надетой прямо на тело полового.
   - Чего-с желаете-с? - спросил он, поклонившись, на что барон только
молча сверлил его глазами, проникновенно глядя сквозь тушу полового.
   - Чего-с желаете-с? - механически повторила туша.
   - Ты! Деревенщина! Скотина лесная!.. Ты хоть понимаешь, с кем ты
разговариваешь?!! - неожиданно прошипел барон. - Да я... я... Срок мотал,
понимаешь?! Пошел вон, урод... - и, оттолкнув удивленного Ивана, Хоррис, к
раздражению игроков, подсел за столик, достал из кармана пачку измятых
банкнот и бросил их на банк.
   - Двадцать восемь! - сказал он и, чтобы войти в азарт, матерно
выругался.
   - Чего - "двадцать восемь"? - вежливо спросил пилот Румбель.
   - Двадцать восемь, - заорал барон, - это значит "28"! 28 всегда было
28!.. Верти рулет!
   Бросив эти обидные для игроков слова, барон Хоррис отхлебнул от бокала
поручика Адамсона.
   Последнее невероятно расстроило Адамсона, который досадливо поморщился,
так как барон был скуп на выпивку. Надо заметить, что сидр на свои деньги
не шел ему впрок, поэтому барон стремился пить исключительно на "халяву", а
когда это не получалось, прикидывался пьяным, начинал буйствовать и бить
посуду, при этом старательно выбирая самую дорогую. На крайний
(экстремальный) случай барон всегда носил в кармане сюртука пузырек с
отвратительным можжевеловым самогоном, закупленным у частного пристава
Хрюкова.
   - Двадцать восемь! - снова сорвавшимся голосом подтвердил барон Хоррис.
- Давай, крути рулет!..
   - Господин барон, здесь не рулетка, но покер! - позволил себе возразил
поручик Адамсон, еще раз пожалев, что рядом нет разговорчивого корнета
Блюева, который мог бы отвлечь барона каким-нибудь самурайским анекдотом.
   - К-как покер? - удивился барон. - Покер? Да ты кто такой?
   - В самом деле, с вами я в таверне не пил! - почему- то обиделся
Адамсон, убежденный, что здесь идет игра именно в покер. - Я офицер Его
Имперского Величества, поручик штрафного полка Адамсон и не позволю вам,
господин барон, говорить со мной в тоне пренебрежительном! Я вам не быдло!
   - А-а, так ты еше поручик? - протянул задумчиво барон Хоррис. - Слушай,
как там тебя, Адамсон!.. Не старайся быть большей сволочью, чем ты есть на
самом деле!
   - В таком случае... Я... Я вызову вас на дуэль! - замявшись, подтвердил
Адамсон.
   - Да ты не только сволочь, но еще и быдло после этого! - злорадно
пояснил барон Хоррис, которому давно уже хотелось поскандалить.
   Даже пьяным фон Хоррис помнил, что Адамсон болезненно пуглив, всегда
отказывается следовать на Фронты и даже во время учебных Маневров
предпочитает отсиживаться в обозе. Посему барон уже предвкушал позор и
всеобщее презрение, в которое окунется стушевавшийся поручик.
   Адамсон, между тем, действительно испугался, как-то протрезвел, но
отступать было уже поздно и некуда - молодые гусары, побросав игру, с
интересом столпились вокруг Адамсона и барона Хорриса. Среди них особенно
переживал младший брат Машеньки (княжны Марии-Терезы де Деде де Лизаньки),
которую вторую неделю соблазнял за портьерами поручик, но без итога.
Воспоминание о Марии-Терезе подействовало на него освежающе, как стакан
свежего сидра.
   Адамсон откашлялся и торжественно произнес в ясные, но наглые глаза
барона:
   - Милостивый государь! Только что вы меня оскорбили - я смею требовать
удовлетворения! - после чего поручик, неожиданно для самого себя, выхватил
карты у пилота Румбеля и стал хлестать ими барона по месту, которое тот до
обеда считал физиономией.
   Остолбенев, барон Хоррис не защищался пару минут, пока гусары выбирали
секундантов. При этом они чуть было не поссорились и не устроили групповуху
(групповую дуэль). Наконец Адамсон окончательно метнул карты в лицо барона
и опустился, обессиленный, на игровой стол. Карты рассыпались, и тут же все
увидели пять тузов, три из которых были однозначно трефовой масти.
   - Шулер! - закричали офицеры, указывая на пилота Румбеля.
   Пилот решительно вскочил. Лицо его было бледно.
   - Да-с! Милостивый государь! - высоким неприятным голосом воскликнул,
протолкавшись к Румбелю, склочный адмирал Нахимович. - Вы, молодой человек,
шулер!..
   Спустя секунду бдительный адмирал схватился за тяжелый бронзовый
канделябр.

                                    20.

   Так неприметно заканчивался почти каждый субботний вечер в этом
офицерском казино, где нравы соблюдались строго, но довольно своеобразно.
Экзотику вносила в первую очередь сама причудливая хозяйка игорного дома,
госпожа Снасилкина-Шестью. Она позволяла, например, адмиралу Нахимовичу
грязно ругаться и развратничать за портьерами, пока при входе гости снимали
сапоги и переодевались в туфли, поскольку полового Ивана педантично
заставляли натирать паркет. Ночью, впрочем, об этом все забывали,
принимались бросать на пол несвежие платки, папиросы, дамы же плевались и
исподтишка вытряхивали подштанники.
   Залы для игры, размещенные на втором и третьем этажах, тем не менее,
служили пристанищем Высшего света города Отсосовска. Обслуживал офицеров и
их дам все тот же половой Иван, который находил в этом загадочное
удовольствие, и только когда совсем не было гостей, уходил на кухню пить
прохладное пиво.
   Первое время по прибытии в Отсосовск офицеры увлекались игрой в рулетку,
что стояла на третьем этаже, но вскоре она им почему-то опротивела, к тому
же у многих складывалось впечатление, что крупье жухает. Да и обрыдла им
эта грязная публика, переодетая гусарами солдатня и постоянные крики за
рулеткой, когда все следят за движением шара. Тогда общество спустилось на
второй этаж к карточным столам.
   Ко всему прочему, в карточном зале частенько появлялся любитель покера и
сальной прибаутки - импозатный судья Узкозадов. Он был абсолютно лыс и, так
как боялся, что голова его от этого сильно отсвечивает, садился в самый
темный конец зала, освещенный всего лишь одним недорогим канделябром. Здесь
же устраивались и его партнеры - мужественный пилот Румбель и ленивый, но
злопамятный, пристав Хрюков. Здесь, у канделябра, они и играли без
четвертого партнера, а также пили сидр и обсуждали наряды знакомых дам. Их
знакомые дамы, пожалуй, только и ходили еще к рулетке, при этом оттуда
раздавались особенно громкие визги, стоны и матерщина. В таких случаях,
собрав со стола проверенные Хрюковым портмоне, друзья размеренно
поднимались на этаж выше и там в окружении дам просаживали деньги
окончательным образом, еще больше убеждаясь в том, что нанятый крупье
жухает.
   Вот таким был Отсосовский игорный дом госпожи Снасилкиной-Шестью, когда
в город Отсосовск приехал известный столичный авангардист, финансовый
интриган, авантюрист и сердцеед Израиль Алексеевич Блин.
   С его приездом и началась эта занимательная история, о которую мы вам
расскажем. История эта, впрочем, при своей занимательности ничем не
примечательна, могла бы приключиться в любом из городов монархической
Империи или даже Швеции. К тому же, Израиль Алексеевич Блин, как это ни
странно, никак не повлиял на ее ход.

                                    21.

   Во вторник частный пристав Хрюков проснулся от острой боли в боку. Едва
разлепив веки, он сразу же понял, что чувствует себя преотвратно. Голова
раскалывалась на составляющие детали, в левом ухе застряло что-то съестное,
а в животе есть какой-то зародыш. К этому пристав осознал, что лежит он не
в выгребной яме, как подумал сначала, а у себя на потертом персидском
диване, одет Хрюков в мундир с именной саблей на боку. Она-то и вызывала
острую боль в теле, причем, ножен на ней Хрюков не обнаружил. Отцепив
саблю, он снял сапоги, сбросив их на пол возле дивана, и приподнял над
подушкой опухшую голову:
   - Мария Феоктистовна! Будьте любезны, рассолу! Если вас не затруднит,
естеств-венно!..
   На зов вошла горничная, француженка из Тоже-Парижа, тощая, как вяленая
вобла. Поставив на стол кружку с рассолом, она стремительно вышла,
неодобрительно шурша юбками и не дожидаясь, когда Хрюкову вздумается ее
облапить.
   После рассола сознание Хрюкова стало проясняться. Но тут-то в комнату
снова вошла горничная.
   - Вам письмо.
   - Открой его и прочти, - сказал на это Хрюков.
   - Никак нельзя-с. Оно секретное, - фыркнула горничная и вышла, оставив
на столе пакет, весь заставленный сургучными печатями.
   Хрюков уселся, сосредоточенный, на табурет и стал разглядывать письмо.
   - Мю-лл-ер, - наконец прочитал он.
   Хмель мигом слетел с пропитого лица пристава и вылетел в окно. Хрюков в
миг осознал, что письмо из тайной Канцелярии при Ставке не предвещает
ничего хорошего. Торопливо сломав печати, Хрюков вытащил и развернул лист
голубой бумаги с водяными знаками.
   Письмо гласило:
   "От Императорской Тайной Канцелярии, в лице оной от тайного советника
генерала Мюллера, частному приставу Запредельского уезда, города
Отсосовска, Хрюкову.
   По получении сей депеши, вам вменяется в обязанность незамедлительно
установить негласный надзор над обитателем вверенного вам Отсосовской
губернии Запредельского уезда города Отсосовска швецким вырожденцем,
бароном Хоррисом де Секс-Мерином, каковой заподозрен в неблагонадежности,
онанизме, марксизме-ленинизме и прочих противоправовых, антиимперских и
запрещенных Высочайшими Указами деяниях, о чем и надлежит извещать
Императорскую Тайную Канцелярию неукоснительно в тот же день по
обнаружению.
   На подлинном подпись свою с завитушками поставил и круглую печать
приложил - генерал Мюллер."
   - Ну что они там, покороче писать не могут! - проворчал Хрюков, с трудом
продираясь сквозь сон и дебри письма. - Писали бы просто и ясно, ну там,
"повесить", запороть", а то развезли тут пантолон благородных девиц... -
пристав поморщился и сплюнул в кружку рассола.
   Впрочем, ни "вешать", ни "пороть" барона фон Хорриса пристав Хрюков не
собирался. Поистинне, Хоррис был единственным покупателем мерзостного
хрюковского самогона, пить который не мог даже сам пристав. Правда, больше
двух-трех рублей за бутыль барон никогда не давал.
   "Ну, жлоб швецкий, - радостно заерзал на табурете пристав, - погоди у
меня... Вот соберу я дельце обо всех твоих художествах, да суну его тебе в
рыльце, ты у меня и по червонцу стакан будешь брать, да еще спасибо
скажешь!"
   Хрюков немедленно погрузился в сладостные размышления, представив барона
валяющегося в мундире у его ног, в параше.
   - А я его, значит, сапогом по морде! - произнес он с довольной улыбкой.
   Грезы схлынули и пристава вдруг обуял страх - а что если Мюллер пожелает
проверить, как выполняются его указания? И уже подослал человека для слежки
за самим приставом? Вон ведь, приехал какой- то, как бишь его фамилия...
какая-то вкусная... Пельмень, что ли? Или Блин?
   Хрюков вскочил с табурета и забегал по комнате, спотыкаясь о
разбросанные на полу бутылки из-под сидра. Ему уже начинало казаться, что
люди Мюллера сидят на окрестных деревьях и следят за выполнением приказа.
   - А я - благонадежен? - в ужасе спросил себя Хрюков и оцепенел.
   Потом, плотно затворив ставни, заперев дверь и люк в подпол, он снова
нацепил саблю, сел на кровать, охватил голову руками и задумался.

                                    22.

   "Итак, дуэль", - снова и снова повторял поручик Адамсон.
   Накануне, приняв участие в избиении пилота Румбеля, поручик не на шутку
разволновался и всю ночь отходил в обществе одной известной курсистки,
обаяние которой, правда, позволило заснуть только под утро. Кое-как
одевшись, он выпил из горла самурайского сидра и прилег на диван,
мучительно дожидаясь прихода секундантов.
   В это время в своем доме на окраине Отсосовска харчевался барон Хоррис.
Съев два стакана сметаны, он ополоснул лицо и стал искать шпагу, ее он
расколол вчера о компас пилота Румбеля, да позабыл.
   Продолжая тщетные поиски, барон пришел в себя настолько, чтобы кое-что
вспомнить:
   - Да у меня же сегодня дуэль, с этим... Адамсоном!
   Барон мертвецки усмехнулся, вышел на веранду своего дома и присел,
высматривая секундантов от Адамсона. Пристав Хрюков уже во все глаза следил
за ним из огорода, сделав лежбище среди гряды брюссельской капусты.
   Прикуривая от бычка третью с утра папиросу, барон Хоррис посетовал, что
секунданты, видимо, еще спят, а может быть и позабыли об этой дуэли.
Прождав еще, барон недовольно крякнул и в замешательстве направился в
ресторан "Либидо", выпить густого сидра. Там мы его пока и бросим, так же
как и оскорбленного им поручика Адамсона. Этот был близок к истерике и
думая о предстоящей дуэли, издергался настолько, что не мог даже почесать
себе нос, постоянно попадая ладонями в ухо.

                                    23.

   Поручик 147-го штрафного пехотного полка Бегемотов сидел возле казармы и
чистил загаженный эполет, вспоминая об одной из своих молодых невест.
Бегемотову было тоскливо - полк уже месяц стоял в глухой местности
Запредельского уезда, в трех верстах от Отсосовска, и вдруг, как только
наметилось нечто интересное - дуэль между Адамсоном и фон Хоррисом, штабные
писаря разнесли весть, что сегодня в три часа пополудни 147-ой полк снова
переводится к Самурайскому театру боевых действий.
   "К чертовой матери, господа!" - выразился поручик Бегемотов перед строем
новобранцев, призванных на службу из плененных самурайцев.
   День назад Бегемотов сам бы с радостью отправился на Фронты, но не
сегодня. Поручик был удручен, в этом случае он упускал зрелище должно быть
преувлекательной дуэли.
   Нацепив эпилет, Бегемотов пошел договориться с писарями о переносе дня
выхода на Марш, но те были настроены агрессивно, стояли на своем и
отказались даже поделиться с ним ханкой.
   С расстройства Бегемотов полетел в "Либидо", где и обнаружил, к своему
удивлению, одного из дерзких бретеров - барона Хорриса. Барон находился в
состоянии тяжелого опьянения, к тому же на столе недалеко от Хорриса стояла
бутыль сидра емкостью 2, 5 литра, то есть попросту "четверть". Перед ней
барон прочно обосновался, размышляя о том, что ему жутко страшновато, и о
том, что эта скотина Адамсон стреляет, поди, лучше его, барона. Если
попадет в барона пулей, боль будет - адская. Тут Хоррис уже собирался
пустить очередную слезу, но заметил Бегемотова.
   - Эй, поручик, подойдите сюда, если не затруднит!
   - Что угодно, господин барон? - ответствовал Бегемотов.
   В этот момент благодаря сидру в голове барона возник грандиозный и
сокрушительный план, казавшийся легко выполнимым. Барон сразу поделился
планом с поручиком Бегемотовым.
   Через полчаса из дома Хорриса вышли двое: сам Хоррис, одетый в форму
поручика штрафного полка, Бегемотова, чисто выбритый и загримированный в
усы, а также загримированный, но уже под Хорриса, Бегемотов.
   - Через пару дней возьму отпуск и приеду из твоей части в Отсосовск, -
говорил барон. - За выслугу не беспокойся, проявлю себя во всей красе. А
потом мы снова поменяемся.
   - Ну. Ты скажи в полку, что заболел, вот и опух, а главное, больше
ругайся матом, тогда и подозрений никаких не возникнет. Потому, как я
начинаю ругаться, все опускают глаза, - напутствовал его Бегемотов.
   Заговорщики пожали друг другу руки и разошлись. Только тогда из-за куста
можжевельника вылез совершенно обалдевший Хрюков. Он узнал переодетого
барона, но и поручика Бегемотова тоже принял за Хорриса.
   "Был один, стало два! Был один, стало два! Агент- двойник! -
бессмысленно бормотал Хрюков. - Ну, что теперь делать?"
   В замешательстве пристав сел на скамейку и завертел головой в разные
стороны, пытаясь все-таки решить - за кем же ему теперь вести "хвост".

                                    24.

   Гимназистка лицея княжка Мария-Тереза де Лизаньки шла по улице и от
страха целомудренно опускала глаза, когда из-за угла навстречу ей выкатил
экипаж с тремя превеселыми офицерами. Это были поручик Адамсон и его
секунданты.
   - Ого, какая телуха! - заметил один из секундантов. - Лошадь, стой,
раз-два! Тпру!..
   - Да это же Машенька! - признал обрадованный Адамсон.
   - Господа! Мы здесь не за этим! Мы едем на дуэль! - попытался напомнить
ему второй секундант, убеленный сединами ротмистр Яйцев.
   Но экипаж уже остановился. Адамсон спрыгнул первым и стремительно
бросился перед Марией-Терезой на колени.
   - Лишь один поцелуй, мадемуазель! Наградите бедного гусара перед гибелью
такой пустяковой милостью! О, птица моя, ты же знаешь, как я тебя люблю! Во
имя тебя я буду биться сегодня! - распинался предприимчивый Адамсон.
   Мария-Тереза не знала, куда деваться от надоедливого поручика. Редкие
прохожие осуждающе качали головами, но с гусарами связываться, похоже, не
собирались. Тут, во спасение Марии-Терезы, из-за угла величавой походкой
вышел Израиль Алексеевич Блин.
   - Господа гусары! Как вам не стыдно! Прекратите приставать к честной
девушке, даже если она симпатична! - сказал он подойдя ближе, ровным и
внушительным голосом.
   Адамсон сначала вскипел, но потом узнал Блина и как- то обмяк. Гусары
молча погрузились в экипаж и вспомнили, что пора бы поехать и поучаствовать
в дуэли.
   - Все же, мадемуазель, я провожу вас, - сказал Блин Марии-Терезе, когда
неприятность миновала. - Вы сами видите, как опасно ходить одной по улицам,
где столько невоспитанных проходимцев.
   Он забрал ее под руку и, загадочно улыбаясь, увел с этой шумной улицы
Отсосовска.

                                    25.

   На задворках офицерского клуба госпожи Снасилкиной-Шестью, посреди
громадной и утоптанной мусорной кучи кроме дуэлянтов находилась еще целая
группа злых и пьяных офицеров, а также гусаров и поклонниц барона фон
Хорриса.
   Переодетому Хоррисом поручику Бегемотову страшно хотелось закурить, но у
него была только солдатская махорка, а он опасался, что барон курит
исключительно турецкий табак, да и к тому же об этом все знают. Можно было
стрельнуть пару голландских сигар у Адамсона, но подойти ближе и
поздороваться с ним поручик тоже не решался - неприятный голос барона был
хорошо известен не только в Отсосовске, но и в Ставке Главнокомандующего.
Бегемотов опасался разоблачения.
   С досады он подошел к разваливающимся стенам клуба и стал мочиться...
   В девять вечера судья Узкозадов наконец-то приступил к раздаче оружия.
Поручик Адамсон получил ржавую шпагу без эфеса, которую тут же приступил
чистить, втыкая ее по рукоять в навозную кучу. Бегемотову же достался
шестиствольный дуэльный пистолет без ударника, но зато с полупудовой
рукояткой.
   По свистку судьи дуэлянты стали стремительно орудовать выданными
инструментами, причем Бегемотов использовал свой пистолет в качестве
кувалды. Он махал им столь активно, что повредил (в который раз) пах
неосторожно стоявшего рядом ротмистра Яйцева. Адамсон едва успевал
уворачиваться и вскоре оказался у самой стены клуба.
   В критический момент дуэлянты одновременно замахнулись своими страшными
орудиями. При этом Адамсон ударил шпагой и расколол бутылку сидра, которую
тянул из горла наблюдавший за схваткой адмирал Нахимович. Бегемотов же,
потеряв от своего размаха равновесие, упал в навозную кучу, хотя и начал
делать судорожные попытки выбраться. Здесь его мог изловить Адамсон, но
старенький адмирал, обидевшись на последнего, крикнул что-то грозное и
засадил поручику Адамсону по глазнице. Так началась всеобщая драка.
   Озверевший от обилия запаха Бегемотов выбрался на свободу и врезался в
толпу, размахивая во все стороны своим страшным пистолетом. Из клуба пыли и
навозных брызг бежали, стараясь не опоздать к мордобитию, гусары имперского
штрафного полка, на бегу отстегивая портупеи и наматывая на руку ремни.
   На крыше Отсосовской водонапорной башни неспешно появился местный
художник-баталист Массонов-Кольцман. Расставив пошире ноги и мольберт, он
углубился в создание нового полотна.
   Битва продолжалась целую вечность. Массонов уже оканчивал одиннадцатый
эскиз, когда и этой вечности наметился конец - на бульваре появился Израиль
Алексеевич Блин под руку с княжной Марией- Терезой.
   - Блин идет! - послышался шорох среди офицеров. Все обмерли и, оцепенев,
стали искать глазами столичную знаменитость.
   - Где?!
   - По бульвару! - закричал вдруг толстый в тазу Узкозадов и метнулся
вслед за сердцеедом Блином.

                                    26.

   Между тем Израиль вел Марию-Терезу ужинать. Он уже договорился с ней,
что гораздо менее опасно сидеть в ресторане с ним, чем скитаться, как
газель, по улицам Отсосовска. По привычке он поперся было в кабак купца
третьей гильдии Хиппатого, но вовремя опомнился и повернул к единственному
в городе приличному ресторану со звучным названием "Либидо". Это было
проверенное место для спаивания не бывавших на Фронтах гусаров, совращения
молоденьких лицеисток и вечеринок с шумными потасовками. Какой намек был в
названии ресторана, никто в городе толком не знал. Некоторые считали, что
"Либидо" - столица какой-нибудь экзотической страны к югу от Самурайи,
однако большинство придерживалось точки зрения самого образованного
человека в округе - судьи Узкозадова, этот считал, что ресторан был назван
так в честь центральной площади Тоже- Парижа.
   "Либидо" приветливо распахнул свои жаркие объятия перед сердцеедом
Блином и его добычей.
   - Особенно хорошо жить в Париже, Машенька, - заметил Блин, открывая
перед княжной двери людного места. - Хотите в Париж?
   - Хочу, - простодушно ответила Машенька, на что Блин тонко улыбнулся.
   Не успели они сесть за столик и пригубить из большого бокала
газированного сидра, как в ресторан ворвалось все офицерье, еще не успевшее
остыть от грандиозного побоища на месте дуэли Адамсона и "барона Хорриса".
   Вошедшие живо расселись вокруг столика Блина, впрочем, в некотором
отдалении, и терпеливо уставили свои идиотские лица и физиономии в его
сторону. Это не обошло внимания Блина, но он ничуть не смущаясь, продолжал
целовать Машеньке руку, сокровенно шепча ей на ухо.
   - Машенька, вы были когда-нибудь влюблены? - поинтересовался он.
   - О да, сударь, - еле слышно сказала гимназистка и огляделась по
сторонам. Ее пожирали восхищенные взгляды. Мария-Тереза вдохновилась. -
Знаете, я была так влюблена, так влюблена!
   Газированный сидр, как ни странно, ничуть не отрезвлял.
   - Он, знаете ли, был такой молодой, красивый и в белых штанах, -
   на этих словах Машенька споткнулась и покраснела.
   Среди тишины послышалось сопение помятого толпой Узкозадова,
понимающего, что речь идет о полковнике Легоньком, бывшем в Отсосовске с
Инспекцией. Поручик Бегемотов равнодушно закурил папироску, сплевывая меж
своих расставленных ног. Остальные гусары, казалось, так и не переводили
дыхания.
   - А могли бы вы полюбить немножечко и меня? - задушевно озадачил девушку
Блин.
   - Ах, - покраснела Машенька.
   - Ну да, мне так не везло в жизни!
   - Полноте!
   - Меня покинули все друзья и поклонницы, - Израиль Алексеевич зажмурился
и печально закачал головой.
   Машенька, между тем, снова огляделась и слегка отодвинулась от Блина, а
спустя мгновение придвинулась снова, не зная, кого здесь следует опасаться
больше.
   - Я не смогу полюбить вас никогда!
   - Позвольте... - смешался Блин, никак этого не ожидавший. - Неужели я
такой некрасивый, или, может быть, я недостаточно храбр?.. Хотите,
Машенька, я проколю саблей зад вон тому моряку? - взмолился Блин, кивая на
адмирала Нахимовича.
   Спустя мгновение он вскочил и, не взирая на испуг Машеньки, схватился за
шпагу... Шпаги на интригане почему-то не оказалось.
   - Боже, - прошептал Блин, медленно сползая на стул. Пальцы его стали
нервно теребить вилку.
   - Ну что же, сударь? - недовольно спросила, ожидавшая развлечений,
княжна Мария-Тереза.
   Блин с отчаянным выражением лица взмахнул вилкой и вонзил ее в гору
салата. В образовавшейся тишине раздался хруст и чавканье. Запив салат
стаканом газированного сидра, Блин окончательно пришел в себя после утраты
своей шпаги и неожиданно привлек Машеньку к себе.
   Офицеры повскакивали с мест, опрокинув поручика Бегемотова - все
стремительно бросились к Блину и княжне Машеньке. Одни для того, чтобы
предотватить разврат (а все знали, что Блин в этом отношении весьма скор на
руку), другие же - чтобы самим участвовать в оном.
   Как и следовало предполагать, началась обычная в Отсосовске попытка
потасовки, которая переростала в заурядный мордобой.
   Были биты лица и посуда, выставлены на бульвар все окна и двери, только
три стены из семи остались нетронуты. Не скоро еще горожане смогли посетить
свой любимый и единственно приличный ресторан "Либидо". Приезд Блина в
Отсосовск явно не пошло одноименному городу на пользу.

                                    27.

   Грязная запыленная фура, крытая дырявым брезентом, тащилась по разбитой
дороге, то и дело опасно накреняясь. На облучке сидел долговязый солдат,
погоняя хромую кобылу, а в повозке лежал загримированный под поручика
Бегемотова барон Хоррис, тоскливо взирая на утопающие в клубах пыли заросли
гаоляна. Еще более тоскливо выглядели лежавшие по обочинам и раздетые трупы
самурайцев, сделавших себе харакири во время последней схватки. На солнце
ясно виднелись оголенные желтые пятки. Вдалеке за погостом слышался шум
приближающегося боя.
   Наконец повозка подъехала к воротам части.
   - Тпру! - закричал солдат, натягивая поводья. Кобыла всхрапнула и
рухнула наземь.
   - Ну, что там? - спросил Хоррис.
   - Приехали, ваш-выс-бродь, сдохла, - доложил солдат.
   - Ах твою так! А где же моя часть?
   - Да где стреляют, ваш-выс-бродь, больше быть негде.
   Барон со стоном вывалился из повозки и побрел к воротам. Часовой взял
ружье наизготовку.
   - Стой, козел! Ты куда идешь? - не совсем по Уставу спросил он.
   Барон Хоррис стал вспоминать, что в таких случаях советует отвечать
Устав, и вспомнил, что в жизни не читал никаких Уставов. Не читал ничего,
кроме порнографии. Тогда барон сунул ему оплеуху, часовой вытянулся в
струнку.
   - Виноват, ваш-выс-бродь, не признал!
   - То-то! - молвич добродушно барон и вступил в расположение своего
полка, без сомнения овеянного славой. Войдя в одинокие ворота, барон
обратил внимание, что сараи более напоминают самурайские свинарники, чем
казармы регулярной и победоносной Армии. Барон, впрочем, тут же оставил
свои изыскания, и направился к здоровенному детине, стоявшему возле
переносного дивизионного сортира. Когда Хоррис подошел ближе, то признал в
нем ротмистра Яйцева, почему-то изрядно пьяного.
   Появление на Фронтах Яйцева было поистинне фантастическим событием. Он
прибыл на Фронты ненадолго, исключительно подлечить поврежденный во время
дуэли пах. По тому, что Яйцев оказался здесь даже раньше переодетого фон
Хорриса, можно было допустить, что ротмистр воспользовался подходящим
Аэропланом.
   Ротмистр прибыл на Фронты ненадолго, но уже успел как следует отведать
сидра, и теперь стоял перед переодетым бароном, расставив ноги на ширину
плеч.
   - Ну наконец-то, Бегемотов! А мы-то вас заждались. Некому стало умирать
за Императора и его Империю! - ротмистр изучающе осмотрел "Бегемотова" и
икнул.
   - Немедленно берите в казармах две роты гвардейцев и нанесите
молниеносный удар по противнику. Используйте для этого правый фланг его
позиций, - посоветовал ротмистр и сочно щелкнул подтяжками.
   - Есть! - вылетело у Хорриса. Он с отменной выправкой повернулся вокруг
брошенного окурка и побежал к сараям, которые Яйцев считал казармами.
   - Рота! В ружье! Вперед! - раздались вопли проснувшихся дневальных.
   Солдаты действительно выскочили из казарм, но тут же окопались и
залегли. Барон на всякий случай тоже прилег на землю и стал сползать в
сторону ближайшей рытвины. Ротмистр Яйцев, бесстрашный как никогда, метался
между ротами при обнаженном оружии и громко оглашал какое- то непотребное
сообщение.
   - Вашу, твою, чтоб!..
   Время от времени он также злобно испепелял барона взором, заставляя
поднять с земли личный состав. Хоррис, наконец, собрался с силами и, встав
на четвереньки, с криком "За мной!" зашагал к Фронтам. Солдаты тоже,
местами даже обогняя барона, скрылись в зарослях гаоляна.
   Все еще ползком барон добрался до одинокой сосны, торчащей штырем над
кустарниками, на которую взобрался. Уцепив ногами сучья дерева, Хоррис
достал бегемотовскую трофейную биноклю и начал сквозь нее озирать позиции:
передний край был окутан дымом, в котором едва угадывались контуры
неприятельских окопов и пушек, а в ближних зарослях еле заметно две роты
гвардейцев и пять рот самурайцев вели самое кровавое побоище, какое
когда-либо видел барон.
   Хоррис понял, что самурайцы тоже нанести фланговый удар, и даже не один,
показав этим незаурядную тактическую подготовку.
   - Вперед! Вперед! - завопил с дерева расстроенный барон, размахивая
биноклею. При этом он врезал ею по сосне и зачем-то разбил.
   Очевидно, звон линз и возня барона привлекла внимание самурайцев, - в
сторону сосны стали прилетать пули и ядра. От одного из попаданий в дерево
Хоррис свалился головою вниз и довольно сильно ударил ее о занозистый пень.

   "О, дьявол! - простонал барон. - Что-то мне не слишком повезло!"
   Пальба, между тем, постепенно затихла и остатки двух рот, ранее ведомых
бароном Хоррисом, стали отходить к дивизиону. Навоевавшегося барона
подхватили за ноги и поволокли к медсанбату. Герой грязно ругался и плевал
в спины тащивших его солдат до тех пор, пока они не промокли, а он не
потерял сознание.
   Солдаты свалили его возле штабной палатки ротмистра Николая Яйцева и
разбрелись, переутомившиеся в бою, по сараям. Ротмистр не сразу вышел из
палатки с бутылью японского сидра и соленым огурцом.
   - Ого-го, поручик! Поздравляю вас с ярчайшим боем! Пойдемте, выпьем за
нашу безоговорочную победу!
   В ответ Хоррис смог только простонать.
   - Да вы никак ранены?! Отлично! Это повод, чтобы вас отметить! Вы будете
представлены к награде! - Яйцев скрылся за медалью и стал хлебать сидр в
палатке, а барон так и остался лежать под открытым небом, в тиши "полевого"
медсанбата. Внезапно он понял, что прекрасно приспособлен к военной службе,
к тому же, часа через три пришли санитары и понесли Хорриса в полковой
госпиталь.
   Еще через два часа ветеринар Мерзивлян, главный консультант полковых
докторов и к тому же самурайский еврей, сделал диагноз:
   - Ну что же, стул нормальный... Пахнет хорошо. Но жить не будет. Снесите
его в шестнадцатую палату, ту, что за мертвецкой.
   - Вот тебе, матушка, и Варфаламеева ночь, - простонал барон Хоррис и в
очередной раз сознание изменило ему с забытьем.

                                    28.

   Солнце блистало сквозь прозрачные окна, как медный задник, а в госпитале
царил зловонный смрад, к которому привыкли даже молоденькие медсестры,
почти все уже бывшие на седьмом месяце беременности. Человек двести
контуженных и обезображенных осколками солдат сидело у стены на параше.
Оправление своих нужд превозносилось в Рядах за церемониал, но от
постоянного недоедания почти всех героев мучил запор.
   Вокруг койки спящего Хорриса столпились все остальные, те, кто не
осаждал парашу.
   - Гляди-ка, какой у него шишак на голове, небось буйствовать будет, -
заметил седой капрал без подштанников. Время от времени он нюхал
жевательный табак из спичечного коробка и пронзительно чихал. Любой из
чихов капрала напоминал сигнал к боевой тревоге.
   - Лишь бы он не храпел по ночам, - заявил некто важный в тельняшке. -
Будет храпеть - удавлю, как кенгуру!
   Корнет Блюев, уже зарастивший свои раны, засунул руки в карманы и молча
смотрел на барона. Во время проведения Контрудара Блюеву изрядно досталось,
но расположения духа он не терял. Изучив раненого и не признав в нем
поручика Бегемотова, корнет Блюев сплюнул и рассудительно сказал:
   - Зачем же сразу - давить?
   Он склонился над бароном и зажал его нос своими волосатыми пальцами.
Барон начал задыхаться, взбрыкнул, стал нервно хватать воздух. Одобрительно
хмыкнув, корнет дернул барона за ус. Ус отвалился, барон от испуга пришел в
себя, вскочил на кровати и утратил весь свой грим.
   - Смотрите - шпион! - возопил безымянный капрал.
   - Ба! Да это же Хоррис! - вскричал Блюев.
   - Ба! Да это же Блюев! - вскричал Хоррис. - Какими судьбами, дружок?!
   Они разговорились. Как выяснилось для окружающих, Хоррис и Блюев прошли
не одни Маневры, лично пили в Ставке Главнокомандующего, и чуть ли не
оканчивали один юнкерский корпус. Хоррис, правда, в Швеции и раньше.
   - Я здесь из-за самострела, - вздохнул Блюев. - Как- то, помню, надоело
мне резать самурайцев, я и пальнул себе в ногу... Промахнулся, попал,
понимаешь, выше.
   - И что?!
   - Мерзивлян уверяет, что еще не оба потеряны.
   - Подумаешь! - вскричал неожиданно парень в тельнике, видимо, моряк. - Я
тут знавал одного, так у него не только обеих не хватало, так и ног не
было, а потом он к тому же помер...
   - Заткнись, пожалуйста, - вежливо попросил Блюев, поморщившись от
грубости. - И не смей, засранец, открывать рта, пока дворяне светскую
беседу ведут!
   А Хоррис, не разобравшись в интонациях Блюева, еще и влепил парню в
тельняшке по шее.
   Тут, само собой, началась драка, в которой больше всех старался старый
пехотинец с перебитой и потому загипсованной ногой. Одним ударом он сшиб
барона с койки и стал добивать его костылями. Хоррис взревел подобно
раненному бегемоту.
   Словно бы на его зов, но в порядке профилактики, в палату вбежали дюжие
санитары с дубинками и кастетами наперевес...
   В тот же вечер Хоррис, вдоль и поперек залепленный пластырем, был
выписан. Вместе с ним в Ставку Главнокомандующего возвращался и корнет
Блюев, так и не получивший повышения. Когда-то Блюев был уже поручиком, но
повел себя недипломатично, вследствии чего был безжалостно разжалован.
   Приятели умудрились протащить в отходящий поезд четыре ящика
самурайского сидра, споили весь вагон, вышибли в купе проводника стекла и
соблазнили на верхней полке спящую медсестру. В общем, прилично провели
время.
   Через три дня, когда эшелон остановился на перроне города Отсосовск,
Блюев с бароном выставили свои опухшие лица на свежий воздух.
   - Похоже, что Отсосовск, - предположил барон. - Узнаю нашу водокачку.
   - Сумасшедших везут... в "Белые Столбы"... - в тоже время зашептали
стоящие возле вагона старушки.
   Хоррис напомнил им кое-что по матери и пару раз плюнул, стараясь попасть
в самую толстую. Из-за азарта он вывалился через окно на перрон, а вслед за
ним (по ошибке и очень невежливо) выбросили из того же окна корнета Блюева.

                                    29.

   Через пять дней мучительных размышлений, вызванных раздвоением личности
барона Хорриса, частного пристава Хрюкова посетила идея. В это время он как
раз сидел в деревенском сортире, и благодаря ей на радостях провалился в
известное отверстие. Вызванная пожарная команда сумела вытащить пристава из
выгребной ямы и минут двадцать отмачивала водой из шланга. Сменив мундир,
Хрюков пришел в себя и, схватив бутыль своего можжевелевого самогона,
понесся, словно ведомый самим Аполлоном, к жилищу Израиль Алексеевича
Блина, как мы уже упоминали, столичного афериста и интригана.
   "Значит, так, - размышлял он на бегу. - Блина надо задобрить, он,
видать, важная шишка. Хорриса же я арестую к чертовой матери! Но их же
два!.. Да! А что делать со вторым-то!
   Хрюков резко остановился, так что бежавшая за ним и пытавшаяся его
укусить собачка проскочила еще метров десять и только потом обернулась на
пристава и стала весьма неблагонадежно брехать.
   - Ну и черт с ним, со вторым, - решил Хрюков. - Не иначе как убьют его
самурайцы, нечего его и в голову брать.
   Решив таким образом, пристав продолжил свой весенний бег.
   Израиль Алексеевич сидел на завалинке и, как ни странно, вспоминал
пьяное побоище в ресторане "Либидо". Может быть, читателю это покажется
менее странным, если он узнает, что после этого эпизода Блин увез Машеньку
к себе домой и, несмотря на неоднократные стенания девушки, несколько раз
терпеливо поизнасиловал. С тех пор родственники Марии-Терезы, князь и жена
его - княгиня, буквально преследовали Блина по пятам, отчасти уговаривали,
а отчасти угрожали, требуя, чтобы он, как честный человек, на ней женился.
   "Да, здесь тебе не Столица, здесь зловонная провинциальная дыра!" - в
который раз возмутился на себя Блин. Тут его благочестивые мысли расстроил
некий подозрительный шорох.
   - Разрешите доложить, ваша светлость, - послышался вслед за шорохом
твердый официальный голос. - Пристав Хрюков, собственной персоной. Прибыл
засвидетельствовать Вашему превосходительству свое глубочайшее и
неизгладимое почтение, - пристав приблизился к печальному Блину.
   - Апхчи! - чихнул Блин, доставая платок.
   - Прошу извинить, Ваше сиятельство. Сие вызвано тем, что нахожусь при
исполнении! Льщу себя надеждою на протекцию Вашего преосвященства! -
зачастил Хрюков.
   - Оставьте меня, я в печали! - простонал Блин, зажимая руками голову.
   - Слушаюсь, Ваше преподобие! Приношу заверения в беспредельной
преданности! Рад стараться, ваш-выс-бродь! Не извольте беспокоиться, Ваше
первостепенство! - пристав, казалось, не уставал.
   Не выдержав такой настойчивости, Блин откланялся и ретировался в
кабинет.
   - Письмо пошел составлять... высочайшим особам... - прошептал пристав
Хрюков и, загоревшись служебным рвением, помчался к дому Хорриса. В память
о своем посещении он оставил на крылечке Блина бутыль можжевелевого
самогона.
   Через час по главной улице Отсосовска проследовал в одних подштаниках и
при двух унтерах загримированный под барона поручик Бегемотов. За ними с
саблей наголо вышагивал пристав Хрюков. Сдав вольнодумного "барона" в
жандармерию, что стояла на берегу речки Течки, пристав забежал домой за
парадным мундиром и, нигде более не задерживаясь, в тот же день выехал в
Столицу. Час спустя город Отсосовск покинул и Бегемотов. Но этот - пешком,
под конвоем и в сторону острова Св. Елены.
   А на следующий день в своем доме был найден отравившийся хрюковским
самогоном мертвый И. А. Блин, весь скрюченный и уже прохладный.
Родственники Марии-Терезы и сама честная девушка два дня были безутешны.

                                    30.

   Когда барон проснулся, было утро, но не пиво. Не было в доме так же и
жратвы, чтобы хоть как-то начать новый день. Поэтому Хоррис вышел за
околицу и отправился в "Либидо", где он решил по своему обыкновению как
следует закусить, а потом напиться с кем-нибудь, но на халяву.
   Однако, когда он уже подходил к дверям, то сильно подскользнулся посреди
грязной лужи и припечатал мостовую своим благородным лицом. Лязгнули
выставные челюсти барона, заболело тело, ко всему прочему, со второго этажа
его окатили помоями.
   - Ах, ты фопа! - воскликнул Хоррис от досады и почувствовал, что встать
не в силах.
   Он долго лежал, разгребая волны грязи, и со стороны могло показаться,
что барон нежится в имперском бассейне.
   - Вставайте, барин, - послышалось будто бы из приоткрытой двери дома, но
при повороте барона она тут же захлопнулась, и на утренней улице снова
стало тихо. В своей луже Хоррис был одинок и печален.
   Потом на помощь барону явился ангел по имени корнет Блюев, уже пьяный,
но с тяжелой банкой сидра под мышкой.
   - Вставайте, барон, а то вы здесь лежите, как свинья, прости господи.
Пора бы и ханку пить...
   - Ну, свинья, значит, свинья, - философски обронил барон. - Вон, поручик
Адамсон, так тот еще большая свинья. И ничего. Не будет и говорить, значит,
об этом...
   Тут барон вспомнил, что еще не встретился с поручиком Бегемотовым.
Ведомый этой мыслью, а также придерживаемый корнетом, он наконец-то
выбрался из ловушки, к большому удовольствю анонима из прикрытой двери.
   - Корнет! - просипел барон.
   Блюев по привычке отдал честь бутылкой пива, которую достал из кармана,
при этом ловким движением открывая ее об околышек фуражки. Один запах пива
привел барона в норму.
   - Дайте хлебнуть, корнет, что-то я после Фронтов себя плохо чувствую...
Я это или не я?
   Блюев протянул ему бутылку, а потом затащил барона в пролетку. Ехали
они, как догадался барон, к госпоже Снасилкиной-шестью, поэтому он не
ожидая напоминаний тщательно, насколько это было возможно, почистил свой
костюм.
   - Из дерьма да прямо на бал, - сказал он задумчиво и обнял корнета. -
Блюев ты мой родной! С матушкой тебя познакомлю, вот только долги раздам и
сразу же - в Тоже-Же!
   - Приободритесь, барон, вас ждут покер и женщины.
   - Вот именно, все женщины и женщины...
   У госпожи Снасилкиной-Шестью гудела стая народа, очевидно, еще не
ушедшая спать после ночи. Повсюду били посуду, а в летней гостиной, где
застольем руководил ветеринар Мерзивлян, недавно прибывший с Фронтов,
открывали шампанское, отбивая шпагою горлышки у высоких бутылок.
   За столиком невдалеке, как обычно, сидели поручик Адамсон, адмирал
Нахимович, ротмистр Яйцев и их временный партнер подпоручик Хабибулин.
   Подпоручика часто вызывали в мэрию, где довольно долго выпытывали, не
является ли он самурайским шпионом, почему тогда он так на него похож и
откуда у него такая фамилия. Положение Хабибулина было весьма шатким, его
могли забрать в любую минуту. Ждали только выборов нового мэра, потому что
старый помер года два назад.
   В Отсосовске подпоручик был знаменит, потому что местный
художник-баталист Массонов-Кольцман лично написал полотно под названием
"Подпоручик Хабибулин вылетает в трубу из игорного дома". Полотно висело в
офицерском клубе, и кто не знал Хабибулина, сразу же с ним заочно
знакомился.
   - Малый шлем, - объявил поручик Адамсон, сделал паузу и пояснил, - в
пиках...
   Адамсон сидел неподвижно, озираясь в полумраке. Неожиданно среди
множества лиц он увидел ненавистную, и в данный момент чрезвычайно грязную,
физию вошедшего барона.
   - Малый шлем, - совсем неуверенно повторил он, уже не зная, сможет ли он
взять двенадцать взяток.
   Поручик совсем уже почувствовал себя крайне неуверенно, когда при новом
взгляде на барона его вырвало прямо на зеленый стол. Сильно смущаясь, он
извинился перед партнерами и ретировался, показывая барону спину.
   - Дави гада! - завопил Хоррис и пустил в поручика стоящей рядом дамой,
приглашенной судьей Узкозадовым. - Бей рыло!
   Однако никто не обратил на призыв барона должного внимания, сегодня
публика уже устроила потасовку и мордобой братца княжны Машеньки, который
при своей неопытности пытался развратничать за портьерой. Видя всеобщую
пассивность, барон догнал поручика и пожал ему руку.
   - Приношу свои глубочайшие извинения, поручик! Вы сами знаете, как здесь
не любят, если господ офицеров тошнит прямо на партнеров.
   - Я понимаю, - ответил вежливо поручик. - Признаться, я погорячился.
   При этих словах внутри поручика что-то пронзительно щелкнуло, и он
разразился новым приступом рвоты, на этот раз уже на самого судью
Узкозадова.
   - Вот и хорошо, что вы примирились, - похвалил их судья Узкозадов.
   Офицеры протянули Хоррису и Адамсону руки, поздравляя с успешным
разрешением ссоры, несмотря на то, что Адамсона продолжало рвать, а мундир
барона смердил зловонием выгребной лужи, в которой он незадолго до этого
возлежал.
   Приглашенная Узкозадовым дама, выбравшись из-за столиков, куда она была
заброшена могучей рукой Хорриса, поцеловала обоих в губы.
   Затем все повалили в банкетный зал, где стали пить вишневый ликер и
кавказское белое вино. Больше всех ликовал ротмистр Яйцев, доход которого
(в связи с приездом барона и Блюева) обещал умножиться. Разыгравшись, он
принялся носить на руках молоденькую девушку, неуловимо похожую на княжну
Машеньку, кормить ее икрой и шпротами. Подпоручик Хабибулин тоже пил очень
много ликера (пока его еще окончательно не забрали) и рассказывал каким-то
дамам разные истории. Хорошим слушателем показал себя среди дам всеобщий
любимец - автономно пьяный адмирал Нахимович.
   В шесть вечера двери залы со стуком распахнулись и вошел половой Иван.
Громко, чтобы было слышно всем, он прошептал:
   - Поручик Адамсон произведен начальником Отсосовского гарнизона. Всем
встать!
   За Иваном вошла сама развратная госпожа Снасилкина- Шестью. Она охала,
ахала, потом перешла на икоту и в конце концов рухнула на пол, содрогаясь в
истерике. В зале вскричали:
   "У нас новый командир! Ура-ура!", и послышались весьма специфичные
звуки, свидетельствующие о том, что Адамсона снова безудержно рвало.

                                    31.

   Княжна Машенька, о которой мы уже достаточно много упоминали, была
блядью простодушной, но дворянского профиля и происхождения. Сама
Мария-Тереза об этом не догадывалась, она умела любить очень хорошо. Во
время оной любви Машенька позволяла своему кавалеру любые позиции, сама
была на многое увлечена и отдавалась с такой простотой и старанием, что ее
просто невозможно было заподозрить в легком или, более того, недостойном
поведении.
   Княжна Машенька любила любить, но не всех. Она выбирала самых выдающихся
офицеров, которые пользовались определенным успехом, уважением или громкой
славой. При этом, ее претендент обязательно должен был быть офицером Ставки
- Машенька была чистоплотна.
   В свое время избранниками Машеньки являлись: пилот Румбель, однажды
нагадивший во время смотра гарнизона прямо у своего Аэроплана; адмирал
Нахимович, умевший хвастать своими подвигами у женщин настолько, что
появились даже своего рода присказки: "А вот адмирал Нахимович ее бы
сделал..." или "то ли дело вставил бы адмирал Нахимович..." - и подобное.
На поверку адмирал оказался, справедливости ради, импотентом. Выяснив это,
княжна разочаровалась в сплетнях и не верила уже ничьим поручительствам,
даже Снасилкиной-Шестью.
   Самым последним кавалером, в которого была влюблена Машенька, был
полковник Легонький. Будучи в Отсосовске проездом, он оставил княжну в
слезах. "У него не только легонький, но и весьма маленький", - печально
заметила она и надолго перестала интересоваться мужчинами, обходясь
обществом одной увлекающей горничной.
   В описываемый момент уже увядающей княжной интересовались двое - поручик
Адамсон и подпоручик Хабибулин. Последний, в отличие от своего соперника,
был просто близорук.
   Когда поручика Адамсона по очевидной ошибке произвели в начальники
гарнизона, он стал держать себя большим франтом: на улицах обзывал горожан
быдлом, а худых солдат - педерастами. Даже с офицерами держался весьма
заносчиво, и при случае бил по лицу.
   Теперь Адамсону, понимал и сам Адамсон, для утверждения авторитета
просто необходим роман с какой-нибудь влюбленной барышней. Тут выяснилось,
что от природы поручик ленив и совершенно не способен оказывать знаки
внимания даже такой доступной даме, как княжна Машенька. Лишь иногда,
встречая ее где-нибудь в обществе, он предлагал ей ночь страсти, на что
Машенька смущалась, не понимая какую конкретно ночь имеет в виду уже
обожаемый ею поручик.
   Поведение Адамсона вызывало возмущение подпоручика Хабибулина. Прекрасно
сознавая, что должность начальника гарнизона декларативна, ибо город
никогда не имел до этого ни начальника, ни самого гарнизона, подпоручик все
же жутко завидовал Адамсону. Если присовокупить к этому, что Хабибулин
ухаживал за Машенькой шестьдесят пять дней, нет ничего удивительного, что
ему не нравилось, когда поручик матерится в обществе, в том числе и при
самой княжне. Утонченная душа Хабибулина обливалась кровью и потом. Он
мечтал вызвать поручика на дуэль, но, как мы уже упоминали, был близорук и
не видел дальше своих гинеталий.
   Очков подпоручик не носил из стеснения, предвидя издевательства
офицеров. Он стал нервным, бросил пить сидр, курить, дал себе слово не
выражаться нецензурно и купил после выдачи жалованья толстенный толковый
словарь. В нем-то он нашел, что "либидо" есть половое влечение, и ударение
при этом надлежит ставить именно на втором слоге.
   Заявить об этом открыто судье Узкозадову или показать словарь офицерам
Хабибулин не решался. Страдая, подпоручик теперь часто уходил на берег реки
Течки, где и сидел с удочкой, вперив растроенный взгляд на плывущие
фрагменты навоза по мутной воде. В эти минуты Хабибулин вспоминал какие-то
сентиментальные рассказы, читанные им в детстве, про женщин, упорных и не
всегда дающих сразу. Подпоручик как-то целую неделю вполне пристойно
приставал к Машеньке, но ничего не добился. Он стал сомневаться даже в том,
что в речке водится рыба. В этом он был недалек от истины. Никакой рыбы в
Течке не было. Почему? - авторам неприятно говорить об этом...
   С каждым днем злоключения подпоручика Хабибулина нарастали. Как-то он
сошелся и завел дружбу с капитаном Малокайфовым, купил у него три пчелиных
(бесплодных) улья и поставил их в саду своего дома. Озверевшие без матки
пчелы разлетелись по всему городу и однажды укусили в зад, находящегося в
сортире, судью Узкозадова. Этим подпоручик нажил себе злейшего, опасного и
высокопоставленного врага, чему очень удивлялся - он так хотел жить
по-новому, по-хорошему.
   Между тем, если Хабибулин все больше и больше отдалялся от Высшего света
Отсосовска, то Адамсона все чаще стали сравнивать по наглости с Хоррисом и
по пошлости с поручиком Бегемотовым.
   Бегемотов, кстати, исчез дней десять тому назад, по городу поползли
слухи, что он был отправлен с Секретным заданием к самому Императору, и
многие (замужние и одинокие) дамы уже перестали предохраняться, находя в
этом угрозу для замужних и одиноких в Отсосовске.

                                    32.

   Необязательный барон Хоррис так и не вспомнил о своем приятеле
Бегемотове. Более того, вернувшись с Фронтов и переночевав с Блюевым у
одного знакомого офицера, он даже не удосужился зайти к себе домой. Он так
и не узнал, что дом его опечатан, а все имущество по приказу куда-то
выбывшего частного пристава Хрюкова описали и растащили пьяные и
преимущественно бородатые дворники.
   Здесь следует сказать, что со дня посещения бароном игорного дома
госпожи Снасилкиной-Шестью, он ни разу не покинул этих гостеприимных стен,
ночуя и постоянно напиваясь в офицерском клубе. Барон ходил по этим этажам
вечно непроспавшимся, небритым и немытым в ванне. Он стал доподлинным
образом напоминать полового Ивана, их стали путать, и были случаи, когда от
него просто воняло. В такие дни Хоррис устраивал в офицерском клубе пьяный
дебош или мордобой. Свалившись на Фронтах с дерева, барон кажется
повредился в уме, поскольку забыл, где он живет, есть ли у него имущество,
друзья. Он забыл все, кроме своего имени, мужского пола и места, где прятал
недопитый сидр.
   Изредка барона Хорриса все же посещали видения драки в госпитале после
ранения и переодетого подпоручика Бегемотова, но и это быстро исчезало
после очередного запора.

                                    33.

   Избитый за жульничество в начале второй части пилот Румбель уже давно
находился в госпитале, снимавшем помещение в подвале солдатского борделя.
Недели две он провалялся в белой горячке, оглашая палату громкими
стенаниями, зато потом он принимался бредить и, между прочим, разболтал
сценарий соблазнения княжны Машеньки во всех позициях, а также все
известные ему системы крапления карт.
   Санитары, ругавшие последними словами невменяемого пилота, при этих
откровениях брались за карандаши и бумагу. Только из-за этих минут они не
удавили Румбеля.
   Когда пилот Румбель оправился, госпиталь посетила благотворительная
делегация от благородного офицерства. По этому случаю Блюев, жутко опасаясь
за свою жизнь, протащил в палату ящик с сидром. Ящик оказалася лишним -
спиртного было сколько угодно, хотя это и трудно себе представить.
   В составе делегации присутствовал адмирал Нахимович. Он подарил пилоту
на память тот самый бронзовый канделябр с одним сломанным подсвечником.
Поручик Адамсон нагло проник в кабинет главного врача, выволок оттуда
письменный стол, и друзья сели писать пулю в палате Румбеля, по временам
свертывая толстые цигарки из лежавшей на столе истории болезни пилота.
Офицеры поднимали полные "горы" и бокалы.
   В тот день игра затянулась за полночь - шли глухие распасы, хотя в
палату уже заглянула луна и стали слышны трели болезненных соловьев,
которым тоже почему-то не спалось. Соловьям вторил чей-то плаксивый голос.
Это голосил под окнами княжны Машеньки поющий серенады и пока еще не
арестованный подпоручик Хабибулин, отбивая при этом такт ногой по забору.
Машенька накануне снова согласилась отдаться поручику Адамсону и теперь
тщательно помылась, уложила волосы и начинала уже отдаваться одна,
поскольку поручик Адамсон непростительно задерживался.
   Княжна сморилась только к рассвету, подумала "ну вот, зря помылась", и
уснула калачиком в кресле. Но не надолго.
   Разбудил ее жуткий вопль из госпиталя со стороны реки. Это был
предсмертный крик пилота Румбеля. Вбежавшие в палату Румбеля санитары
обнаружили его однозначно и абсолютно мертвым, с подаренным подсвечником,
торчащим из головы. Адмирал Нахимович сидел рядом с покойным на кровати,
держа в руках остатки канделябра.
   - А вы что, не знали? Он же шулер! - устранял недоумение санитаров
адмирал. - Он и сегодня не удержался!
   - Не удержался и рука его дрогнула, - пробормотал один из санитаров.
   - Упокой, господи, - перекрестился другой, зажег свечку и сунул ее в
торчащий из головы поверженного Румбеля канделябр.
   Все обнажили головы. Блюев, Адамсон и адмирал Нахимович ушли, не
дожидаясь выноса тела. Адмирал Нахимович потом вернулся и, дождавшись
подходящей минуты, унес полюбившийся ему канделябр.
   - А мне, господа, пришла такая фишка! - вздохнул он на воздухе.
   Выкурив под луною по сигаре и обсудив все несыгранные мизера и не взятые
лапы, офицеры разошлись по домам.
   Только теперь поручик Адамсон вспомнил, что обещал зайти к Машеньке на
чашку турецкого чая, и ему стало прегрустно. Конечно, они неплохо
разрядились сегодня ночью, но лучше бы он провел некоторое время и у
княжны. Да что говорить! - везде хорошо, где нас нет...
   В этой предутренней тишине многие услышали раскаты грохота и чей-то
сдавленный стон. Это стонал раненый поручик Хабибулин, на которого рухнул
расшатавшийся железный забор. Последними перед ранением словами Хабибулина
были: "О, Машенька, я вас так любил...", на что она могла бы вполне
справедливо заметить, что он не любил ее в отличие от некоторых ни разу.
   На следующий день адмирал Нахимович только сплюнул сквозь зубы возле
неподвижного тела Хабибулина и процедил:
   - Ну, что значит - "офицер бросил пить"?! Я вас спрашиваю?!
   На что окружающие понимающе пожали плечами.

                                    34.

   Теперь пора вернуться к оставленному нами в кандалах бедному поручику
Бегемотову и полному злодейства частному приставу Хрюкову.
   Хрюков на рысях прибыл в Столицу и немедля записался на аудиенцию в
Ставку главнокомандующего - к генералу Мюллеру. Всю ночь пристав провел без
сна, поэтому наутро, когла генерал вышел на прием в залу, сверкая
заграничными подтяжками и лоснящейся от изысканных блюд физиономией,
изрядно оробел.
   "Ого! - подумалось Хрюкову, - Хорошо, наверное, быть генералом!" Это
мысль ("Ого!") настолько поразила его, что пристав постарался изобразить на
своем лице еще большую преданность и благолепие, опасаясь, дабы его
крамольные мысли не стали известны проницательному Мюллеру. Ведь в глубине
души Хрюкову самому мечталось тоже стать генералом Мюллером, или даже
адмиралом.
   - Что угодно? - лениво спросил в сотый раз онемевшего было Хрюкова
Мюллер, почесывая волосатой дланью ногу.
   - Осмелюсь доложить, ваш-выс-бродь, что вверенный мне в наблюдение барон
Хоррис де Секс-Мерин мною лично задержан и отправлен в Сибирь! Рад
стараться, ваш-выс-бродь!!!
   - Какой еще секс? - недовольно поморщился Мюллер.
   - Это который Мерин, ваш-выс-бродь! - браво отвечал пристав, стоя по
стойке смирно и от испуга непроизвольно делая отмашку правой рукой, опасно
доставая пах генерала.
   - А-а, барон Хоррис, как же, что-то такое припоминаю, кажется, швецкий
шпион, - пробормотал генерал, делая вид, что что-то рыщется в своей памяти.
- Зайдите-ка, болезный, через два дня, пожалуй...
   Гроза Ставки и генерал тайной полиции Мюллер на деле был самым известным
пофигистом в Империи.
   - Слушаюсь! - возопил пристав и, сметая все на своем пути, включая
чайный сервиз генерала, строевым шагом вышел вон.
   "Награда мне обеспечена, - подумал Хрюков уже на улице. - Как он ласково
со мной разговаривал - "голубчик", "зайдите денька через два..."
   После того, как Хрюков напивался на протяжении двух дней в одно
известное место, в его голове сложился совершенно нереальный диалог с
генералом, после которого и до адмирала было уже недалеко. Об этом теперь
знали почти во всех пивных местах возле дворца Ставки. Народ готовился в
связи с этим к новым волнениям в народе.
   Следующий разговор с генералом был короче, поскольку говорил теперь в
основном один Мюллер и очень быстро.
   - Ослы! У меня в полиции служат одни ослы!!! Ублюдки! И дети ослов! Чего
уставился, свиное рыло! Дерьмо! Как звать?! - не делая никаких пауз,
прокричал генерал.
   - Частный пристав Хрюков! - отчеканил не разбирающийся в ситуации и
будучи с радужного похмелья частный пристав Хрюков.
   - Хрюков?! Господи, какой же ты кретин! Тебе надлежало собрать факты
преступлений барона, собрать на него досье! Ты знаешь, скотина, что такое
"досье"?! Надо выяснить, с кем из агентов иностранных держав он водит
связь, какую и через кого! Что замышляет против Империи! Сколько у него
людей в городе! Не надо ли увеличить численность гарнизона! Почистить как
следует улицы, вдруг приедет государь Император!.. Вот что надо было
делать! А на Св. Елену может каждый дурак отправить! Вот я, например,
возьму и отправлю тебя на Св. Елену! Лес валить! Так ты ж его весь свалишь!
Куда потом людей посылать?! Сила государства заключается не в количестве
тюрем! Эх, был бы ты один такой, Хрюков, с каким удовольствием я отправил
бы тебя на остров Св. Елены! Дегенерат!
   Генерал Мюллер был первым человеком в Империи в те минуты, когда он не
был первым пофигистом.
   Хрюков пулей вылетел из Столицы, решив, что никогда туда больше не
поедет. Вручение ему награды несколько откладывается, но можно еще все
поправить, пришлют на дом с нарочатым...
   "Что же такое дегенерат?" - думал он всю дорогу обратно в Отсосовск и
наконец решил, что Мюллер, хотя и криклив, все же неплохого мнения о
приставе. Мюллер верит в него, пристава Хрюкова. Мюллер на него надеется.

                                    35.

   Поручик Бегемотов стойко переносил все лишения. Он жил в небольшом
деревянном домике без окон и местами без крыши, вследствие чего по ночам
часто топили печь. Для растопки шла вся мебель, в том числе стулья, шкаф,
где хранился сидр, ножки кроватей, деревянный, опять же, пол, а также такие
домашние мелочи, как топорище и разрозненные шахматные фигуры.
   У неискушенного читателя сложится неправильная картина, если он будет
думать, что домик этот находится где-нибудь в суровой тайге острова Св.
Елены. Нет, должны мы вам сказать, вовсе нет.
   Домик этот был полицейским участком города Же, что находится в десяти
верстах от полюбившегося нам Отсосовска. Жандармы, которым надлежало
доставить Бегемотова в поселения на остров, остановились в городе Же
сделать привал. Заночевав в упомянутом участке, все имущество которого, в
том числе окна и часть крыши, местные жандармы уже реализовали в сидр, -
они обнаружили у бородатого городового Задникова большой запас ликера,
ужрались и сели писать пулю.
   Бегемотов, с которого на время игры сняли кандалы, все же находился в
расстроенных чувствах, он каждый раз ошибался в подсчете мастей и ему
постоянно писали в гору. Восьмой несыгранный мизер полностью добил
поручика, и он отказался идти дальше на остров, пока не отыграется. Фишка,
однако, не шла. Бегемотов надолго засел в городе Же, проиграв, наконец,
последние подштанники. Хорошо, что у городового нашлась в долг старая
обожженная шинель, которую продать Задников просто не смог. В этой шинели,
потея в лютую жару, Бегемотов и шатался целыми днями по городу, приставал к
мирным жителям, бесплатно напивался в кабаках и знакомился с женщинами,
часто - для себя и для городового. В участок он возвращался за полночь и
вновь садился за мятые карты в надежде отыграться.

                                    36.

   Как-то раз с бароном Хоррисом случилось вот что: постоянно пребывая в
игорном доме госпожи Снасилкиной-Шестью, он о чем-то задумался, а потом
заперся в туалете. Барон проспал там двое суток кряду, а выйдя оттуда, не
стал сразу пить сидр, и потому сумел осмотреться - что же делается в
окружающем его пространстве. Произошло это, понятно, случайно.
   Так Хоррис узнал о смерти Блина, отъезде Хрюкова, гибели Румбеля и о
триумфе поручика Адамсона. Это последнее обстоятельство возмутило барона до
глубины души. Прекрасно понимая, что бороться ему теперь с поручиком не по
силам, что момент упущен, Хоррис решил покинуть негостеприимный Отсосовск.
Горожане и сами были рады избавиться от опустившегося барона Хорриса, и
если бы штрафной пехотный полк не ушел к театру боевых действий, то, скорее
всего, барон получил бы назначение именно туда. Теперь же после недолгих
формальностей судья Узкозадов торжественно вручил Хоррису бумагу с печатью
- назначение в город Же на должность начальника извозного промысла.
   Проводы барона продолжались три дня без сна и передышек. В городе был
устроен фейерверк. Бесплатно раздавались напитки и бублики.
   В последнюю ночь Хоррис, пьяный до последенго дребезана, выехал в город
Же. Сразу же за околицей он свернул с дороги и погнал лошадей прямо через
кукурузные поля и торфяные болота. Вскоре, однако, карета развалилась, и
барон продолжил свой путь пешком. Звериное чутье не подвело барона: на
рассвете он вышел к реке и по ней добрался до города Же.
   Город был застроен старыми покосившимися домами и залит грязью вплоть до
невозможности. Сказывалась его отдаленность от Парижа и других фортпостов
Империи. "Где же здесь городская управа?" - думал барон, обходя огромные
лужи. На одной из них он столкнулся с каким-то господином с тросточкой и в
белом цилиндре. Тот выгуливал меж лужами собачонку, перевязанную двумя
бантами, зрелище которой несказанно рассмешило барона. С трудом переборов
приступы смеха, он осведомился у этого господина о дороге к управе, на что
получил полный изысканности ответ на чистом французском.
   Барон воспринял это как личное оскорбление. Лицо его помрачнело.
   - Ты что, свинья, не можешь на языке Империи разговаривать! - возмутился
он.
   - Извините, господин, э-э-э, - засмущался субъект с тросточкой, - вы мне
не представились. А я между тем мэр этого города Сидоров-Микстуров.
   - Управа где?! - взревел барон, потом спихнул мэра в лужу, пнул за ним
собачонку и пошел прочь.
   - Вот ведь урод! - бормотал он, - Ну ничего, я наведу здесь порядок.
Надо же! Каждый паршивый мэр будет мне указывать: мэр он, видите ли, или
нет!
   Завернув за угол, Хоррис увидел впереди спину городового.
   - Эй, служивый! Где здесь управа! - крикнул барон.
   Городовой повернулся, и Хоррис тут же узнал поручика Бегемотова.
   - Ба! Поручик! - вскричал он и с присущей ему страстностью бросился в
объятия Бегемотова, как к помирающему кредитору.
   - Ну, брат, я такого натерпелся на войне с самурайцами! Как только жив
остался! - пожаловался барон. - Получил контузию в голову, и теперь то и
дело провалы памяти. Тебе заслужил орденок за отвагу, за что здоровьем
поплатился... Веришь ли, не помню ни одной своей женщины. Хотя, может, я
еще и гомосексуалист?..
   - Это дело поправимо, - ухмыльнулся поручик. От него значительно несло
рвотой, и выглядел он крайне запущенно. - Я как раз отправляюсь в бардак.
Надеюсь, откуда дети берутся, ты еще не забыл?
   - Ха! Ну ты остряк! Как здесь-то ты оказался?
   - Да этот скотина Хрюков зачем-то взял меня в кандалы и отправил сюда -
на остров Св. Елены. Никогда не думал, что здесь так тепло и медведи по
улицам не ходят...
   - Так это же не остров! Это город Же! Представляю, до какой степени ты
был в дребезан!
   - Остров? То-то я и думаю, с чего бы это на острове так тепло, -
задумчиво пробормотал Бегемотов, которого, видимо, мало удивило, что он
находится в городе Же, в десяти верстах от Отсосовска. - Что же делать, Же,
значит Же. И телухи здесь тоже ничего.
   Барон и поручик свернули во двор. Едва за ними закрылись ворота, как по
улице, рассыпая урны и помойную жижу, бешено пронеслась почтовая пролетка.
Пристав Хрюков, размахивая бутылкой, орал из пролетки что-то неразборчивое
и остервенело тыкал сапогом в спину ямщика.
   Шарахнув гравием из-под копыт по стеклам вторых этажей, пролетка
вылетела из города, и только донесло ветром:
   - Пошел быстрей! Я тебя! Меня сам Мюллер в дегенераты произвел!
   Промчав десять верст меньше чем за час, пристав достиг Отсосовска еще до
полудня. Ворвавшись в свой дом, Хрюков вышиб саблей дверь шкафа, выволок
оттуда аршинной длины папку, купленную по случаю, поискал перо, плюнул,
обмакнул в чернильницу палец и вывел кривыми буквами на одном из листов:
"ДА-С, Е!" Подумав, приписал снизу "НУМЕР АДИН", затем сунул чернильницу в
карман, изрядно облив при этом штаны, подхватил досье на спину, вылетел из
дома и залег в лопухах на другой стороне улицы.
   Хрюков не покидал своего поста, пока не начал опухать от голода, а
выскочив слегка перекусить, пристав наткнулся рыло к рылу на Узкозадова, от
которого узнал, что Хоррис здесь больше не жилец и с неделю как находится в
городе Же.
   - Печонку слона ему в задницу! - простонал Хрюков.
   Желудок пристава между тем призывно урчал, подкашливал и ритмично ерзал,
напоминая часовой механизм. Шатаясь, Хрюков побрел в "Либидо", где предался
заслуженному обжорству.

                                    37.

   "Какие же организованные животные навозные жуки, - думал пристав Хрюков,
осматривая большую навозную кучу, - как же они трудолюбивы, осмотрительны,
вот с кого надо брать пример нашим мужикам."
   Хрюков устроил привал в небольшом лесочке, в трех верстах от города Же.
Потребив кулек жареной в мундире картошки с хлебом и луком, пристав запил
все это рябиновым сидром и открыл нам уже знакомое досье.
   "Отправленный мною на остров Св. Елены барон Хоррис моим отсутствием
воспользовался и сначала из-под стражи, а потом с острова сбежал. Теперь
подозреваемый находится в городе Же, коварным образом получив должность
начальника извозной службы."
   На этом Хрюков почесал затылок, завязал тесемки, а затем, взяв прутик,
покопался в куче, чему-то странно улыбаясь, и пошел в город Же, который был
уже недалеку.
   Затруднительно нам идти вместе с приставом, потому что стоит жаркий день
- и нам захочется пива, а достать его не просто. К тому же, на дороге много
пыли - за это надо сказать спасибо начальнику городского гарнизона поручику
Адамсону, который, страдая от безделья, приказал свозить пыль со всех
окрестностей на дороги - "дабы придавить коровий помет".
   А потому перенесемся сразу к барону Хоррису и поручику Бегемотову, тем
более, что действия переносят нас именно к ним.
   Отходя от происшедшего накануне, приятели еще спали - в обнимку, под
одним забором, - и им уже начал сниться странный сон.
   Хоррису снилось, что он переоделся платьем с государем Императором и
теперь организует гарем для надобностей Ставки. На смотр явилось почти все
женское население Империи, Швеции и Самурайи. Женщины простирались от
горизонта до горизонта, тянули к Хоррису руки и становились в самые
обольстительные позиции. Барон, удивляясь собственной щепетильности,
распихивал умоляющих, но казавшихся неподходящими, женщин. Душа его
требовала чего-то высокого. Неожиданно, когда совсем было отчаялся, он
нашел то, к чему стремился. Она была стройна и красива и Хоррис решился
подозвать ее. "Вот вы, барышня, подойдите-ка сюда" - начал барон и
проснулся. На него глядело опухшее рыло поручика Бегемотова.
   - Эх, мать его, ну и сон мне приснился, - в свою очередь прохрипел
поручик, обдавая барона вчерашним сидром. - Будто стал я женщиной и меня
собирается сзади сам государь амператор... тьфу, гадость!
   Если судить по этим снам, благородные господа провели ночь совсем
неплохо, а если судить по выпитому, то и достойно.
   Хоррис так и не нашел в себе сил расстаться с Бегемотовым, - уж больно
тот ловко и быстро снимал для барона женщин - "Мы тут с другом шли, знаете
ли, мимо. Так что нам ничего не остается, как воспользоваться вашим
обществом..." Со своей стороны Хоррис подкармливал Бегемотова, теперь он,
благодаря своей должности, стал иметь большие деньги: барон брал взятки.
Когда же градоначальник и мэр города Же Сидоров- Понтельский пытался
пожурить за неумеренность барона при каждом удобном случае, то барон просто
не понимал о чем идет речь и показывал мэру дулю. По его представлениям,
"должность" на то и существует, чтобы прокормить. Бесспорно, так оно и
есть. Здесь и мы с Хоррисом совершенно правы.
   В то утро барон Хоррис находился в благодушном настроении, потому что
накануне подал мэру проект, в котором отметил, насколько будет выгодно для
города Же прорыть стратегический канал до Тоже- Парижа. По каналу можно
было бы перевозить контрабанду, презервативы и соль.
   Рассказами об этом проекте барон весьма достал не только мэра, но и
Бегемотова. Понимая это, Хоррис чувствовал себя перед ним в долгу.
   - Эх, Бегемотец, братец ты мой! - заговорил барон, подставляя
исцарапанную физиономию ласковым лучам солнышка. - Как же ты натерпелся,
бедняга! А все из-за меня, скота такого!..
   - Почему же из-за тебя?
   - Так ведь ты был под меня загримирован. Значит, Хрюков хотел арестовать
меня. Но не на того Хряк напал!
   - Это еще что? Да я из-за тебя оказывается целую кучу денег в долг
просадил! - Бегемотов неожиданно не на шутку разволновался. - Спасибо
дорогой! - язвительно сказал он и влепил барону звонкую оплеуху.
   Барон автоматически ответил тем же. Завязалась потасовка, вокруг
приятелей собралась приличная толпа народу. Какой-то господин бросился было
прекратить мордобитие, однако барон залепил и этому субъекту здоровенную
затычину. Господин упал, опрокинув незнакомую старушку, хотя никто, кроме
этой старушки, этого не заметил.
   Видел эту сцену и городовой Задников. Он возвращался с ночного дежурства
домой и не признал в нарушителях спокойствия ни Бегемотова, ни барона.
   "Эх, - думал Задников, - если бы уже не кончилась моя смена, ох и
отдубасил бы я вас сейчас, за милую душу!" Успокоившись этим, блюститель
порядка спокойно пошел к себе домой, и вскоре драка утихла.
   Приятели помирились, барон тщательно заверил Бегемотова, что сам отдаст
его карточные долги, но после того, как наберет со службы денег и уплатит
своим кредиторам. Это вполне удовлетворило Бегемотова.
   Они отряхнулись, разогнали криками толпу зевак, и поручик сказал:
   - Ну что, пошли в участок?
   - Как - в участок?!
   - Да ты не волнуйся, там тихо, сидра много.
   - А, ну тогда пошли, - согласился барон и тут внезапно понял, что
переделка с поручиком отняла его последние силы.
   Всю дорогу до участка Бегемотов тащил барона на себе. Хоррис симулировал
бессилие, а параллельно их движению по дну канавы полз пристав Хрюков.
Минутами спустя он писал: "Означенный барон по прибытии в город Же
завербовал поручика Бегемотова, который вернулся с театра боевых действий,
с целью выпытать у означенного поручика секретные сведения выведать
относительно... - пристав почесал затылок, - относительно безопасности
границ Империи. Пристав Хрюков продолжает доблестное наблюдение."
   Хрюков захлопнул досье, как бы произвел выстрел, вылез из крапивы и
заглянул в окно жандармского участка.
   В участке неутомимый Бегемотов уже тасовал за столом карты, а городовой
Задников спал в ходе дежурства в углу на соломе. Двое жандармов спали стоя,
вцепивший в одну винтовку, потому что соломы на всех и на лошадей не
хватало. Вторая винтовка была пропита - от нее остался только штык,
воткнутый в стол. С него свисали устаревшие женские подштанники.
   Барон снимал сапоги, сидя на табурете.
   Пристав в ужасе отшатнулся от окна, но, пересилив себя, снова просунул
голову в раму, рискуя порезаться торчащими осколками стекла.
   Тут Хоррис поднял голову и тупо уставился на Хрюкова.
   - Брысь! - прохрипел он и запустил в пристава сапогом. Не удержавшись,
пристав с грохотом упал в крапиву. Там он ощупал свежий и здоровенный синяк
под левым глазом и начал новую запись - о террористических акциях барона
против государственных лиц, находящихся при исполнении.

                                    38.

   Через несколько дней досье было заполнено до последней страницы, и
поэтому Хрюков составил второе, потом третье, а затем и четвертое досье.
Барон был изобличен полностью. На шестом томе фантазия Хрюкова стала
иссякать, а барон заделался не только врагом Императора (заявляя его
скрытым самурайским евреем), но и противником Императрицы, ее родственников
и всех офицеров Ставки. Если говорить о распутствах барона, то он сделался
уже неоригинален.
   Прикончив барона, пристав завел досье на Задникова, Бегемотова и обоих
не полюбившихся ему жандармов. В сети Хрюкова по собственной неосторожности
попались еще тридцать пять завсегдатаев "Либидо" и четыре неблагонадежных
собаки кормящиеся при Жандармерии.
   Сделав и это, Хрюков достал в лавке уголовный кодекс и переписал его
полностью применительно к барону Хоррису. Количество досье увеличилось до
трех дюжин - теперь можно было появляться перед генералом Мюллером.
   Между тем наступила осень, и канава, где обосновался Хрюков для
конспирации, была залита отходами из Жандармерии, смывшими, кстати,
несколько бесценных записей. Пристав, однако, не прекращал своего
неустанного труда. Лишь в конце декабря, отморозив несколько важных
органов, Хрюков во избежание решил приостановить наблюдение.
   Для перевозки составленных материалов пришлось нанимать четыре повозки,
поэтому пристав был вынужден продать свой дом в Отсосовске и все
накопленное имущество.
   Отправив повозки в Ставку, Хрюков на последние деньги арендовал для себя
угол в хлеву, где жил и дрессировал навозных жуков, специально выписанных
для этой цели из враждебной Самурайи.

                                    39.

   Между тем жизнь в городе Отсосовске шла своим чередом. Есть у нас
новости и о поручике Адамсоне. Княжна Мария- Тереза наконец-то имела
возможность ему отдаться и после этого значительно собой похорошела. На
Адамсоне это событие сказалось несколько иначе: он заразился странной
болезнью, которую ветеринар Мирзоян называл "конским триппером". Болезнь, к
несчастью Адамсона, протекала с паталогическими осложнениями - поручик стал
несдержан "по-малому" в самые непредсказуемые места и время. Между
офицерами ходили слухи, что где-то за кукурузными полями осталось место,
где Адамсон еще не мочился. Разумеется, в своей новой болезни поручик
виноват не был, также как и Машенька - она все-таки не более, чем женщина.
Полковник Легонький, заезжавший на Инспекцию - вот кто явился источником
этой болезни в городе Отсосовске.
   Ветеринар Мерзивлян пробовал лечить Адамсона, предлагая ему все
разновидности касторки. Однажды он впопыхах налил ему конского возбудителя
- болезнь на послеобеденное время отпустила бедного начальника гарнизона.
   Потом с Мерзивляном произошел один известный случай и лечить Адамсона
стало некому. Случай был вот какой.
   Кажется в один из вторников, адмирал Нахимович, судья Узкозадов и
ротмистр Яйцев поехали по своему обыкновению в игорный дом. На коленях
Узкозадова и Яйцева сидели две веселые барышни, которые ничему не
противились.
   Это вызывало жуткие приступы зависти, сидящего рядом, адмирала
Нахимовича из-за того, что он был импотентом. Особенно Нахимович завидовал
ротмистру, увидев его оба однажды в бане, и с тех пор это видение неотвязно
преследовало его. Штаны на некоторых местах Яйцева, действтельно,
топырились необычайно.
   Нельзя сказать, что Нахимовичу не везло. В молодые годы он дал бы Яйцеву
два раза вперед, но сейчас, после разоблачения Машенькой он стыдился себя
на балах и попойках, многие на него показывали пальцем.
   В таком вот настроении они и прибыли в игорный дом госпожи
Снасилкиной-Шестью, т. е. Яйцев и Узкозадов - занимаясь прекрасным полом, а
Нахимович - смущаясь этого. Здесь трое друзей заняли сервированный столик и
пригласили к себе ветеринара Мерзивляна. Мерзивлян был в сафьяновой
косоворотке совсем по-отсосовски и новехоньких галифе. Сегодня он
чувствовал себя неожиданно молодым и покрасил шведской хной свою редкую
шевелюру. Это подтвердило тайное подозрение судьи Узкозадова в том, что
Мерзивлян был гомосексуалистом.
   - Ты что, голубой, что ли? - спросил его судья. Однако в зале было
шумно, и Мерзивлян вполне мог сделать вид, что не расслышал. Это он и
сделал.
   Тогда Узкозадов залюбопытствовал еще больше и в перерыве перед очередным
вальсом переспросил его снова.
   Интерес судьи Узкозадова к сексуальным наклонностям Мерзвлян мог бы
показаться странным, но объяснимым. Дело в том, что сам служитель закона в
течение многих лет скрывал свои пассивные наклонности, прикидываясь
нормальным, активным гомосексуалистом.
   Таким образом, судья Узкозадов и ветеринар Мерзивлян условились и через
сорок минут оказались на третьем этаже возле меблированной комнаты. Войдя
внутрь комнаты и проверив засовы, они погасили все свечи...
   На втором этаже продолжалось веселье, когда Узкозадов неожиданно
ссыпался по лестнице и вбежал в зал к офицерам, и только там озноб отпустил
его. Судья трясущимимся руками закурил турецкую сигарету с фильтра.
   "Чуть не провалился, - подумал он. - Совсем забыл о конспирации..."
Немного успокоившись, и еле сдерживая отвращение, он пошел к столикам
развлекать женщин.
   Так уж получилось, дорогой наш читатель, но Узкозадов никогда и не был
гомосексуалистом - его притягивало все недозволенное, но он так этого
боялся, что так и не стал "голубым". К слову сказать, и знал он об этом
совсем мало.
   У ветеринара Мерзивляна были болeе точные сведения о гомосексуализме. Он
слышал, говорят, даже про СПИД не по наслышке.
   "Все пропало, - подумал оставленный в комнате Мерзивлян, - этот подлый
Узкозадов меня спровоцировал... Теперь меня посадят, в камеру к мужикам!"
Чтобы избежать преследования жандармерии за свои убеждения и наклонности,
Мерзивлян повесился на куске простыни, и стал похож на вежливого армянина.
Сняли его из петли через две недели, обнаружив Мерзивляна по запаху. В эти
комнаты поднимались за ненадобностью очень редко - развратом господа
офицеры занимались прямо в банкетных и игральных залах.
   Образ ветеринара буквально преследовал судью, но потом он решил
выбросить его из головы. Всех поприветствовав, Узкозадов вильнул к креслу,
где сидела Машенька, и стремительно увлек ее за портьеру. Такую ошибку мог
допустить только судья Узкозадов, который не верил в заразные заболевания,
считая их чуть ли не легендой. Например, жалобы Адамсона он объяснял просто
чрезмерной дозой пива.
   Княжна Машенька в радостном полузабытьи между тем обняла и поцеловала
судью в губы, начав, хоть и не торопясь, раздеваться. Глядя на нее, судья
стал открывать бутылку шампанского, которое забродило до такой степени, что
пробка, вылетев из бутылки, сбила одну из тяжелых люстр. Люстра упала,
повергнув на пол судью, судья задом обвалил портьеру. Все увидели Машеньку
немного, по пояс, обнаженную, и помятого люстрой Узкозадова, умирающего, но
полного достоинства. Радуясь, что никто так и не узнал, что он был
гомосексуалистом, судья гордо и мощно пел "Врагу не сдается наш гордый
"Варяг", а также "Боже, царя храни" на тот же мотив.
   Заслышав песню, ротмистр Яйцев вскочил на стол и выхватил саблю. С
криком "Даешь!" он махал ею в разные стороны, сбивая при этом дюжину
хрустальных подвесок с другой люстры. Одна из подвесок угодила ротмистру
прямо в голову, но он не помер, как Узкозадов, хотя все надеялись именно на
это. Голова ротмистра Яйцева была прочна, сродни мраморному стульчику.
   Между тем судья Узкозадов допел с Яйцевым государственный гимн и
скончался под оглушительные рыдания княжны Марии- Терезы.
   В этот скорбный момент двери залы распахнулись настежь и всем предстал
пьяный в апокалиптический дребезан поручик Адамсон. Штаны его были
запачканы на ветру, также как и мундир, застегнутый на спине.
   Ведомый слухами, что в игорном доме объявился покойный авангардист Блин,
Адамсон тщательно осмотрел залу и вынужден был признать, что Блин оказался
все же покойным.
   Ничуть от этого не растерявшись, опрокидывая столики, Адамсон нашел
ротмистра Яйцева и стал вдалбливать в его голову анекдот о двух евреях,
придуманный третим евреем (возможно, самим Адамсоном).
   Яйцев все еще стоял на столе и отпихивал Адамсона ногами и ощупывал свою
распухшую, как жестяная консерва, голову, переживая таким образом почти
смертельный удар.
   - Ну вот, а тут приходит жена... - настойчиво продолжал Адамсон, не
замечая невнимания ротмистра и явно что-то перепутав.
   - Дурак вы, ваше благородие! При чем тут жена? - встрял вездесущный
адмирал Нахимович.
   - Не мешай, скотина! - прикрикнул на отставного поручик Адамсон. - Иди
лучше смотри в Устав! Импотент!
   Адмирал обиделся и пересел за дальний столик. Оттуда ему было все равно
хорошо видно, как из зала выносят труп судьи Узкозадова.
   Зрелище это надолго задержало внимание обидчивого адмирала. Вскоре,
забыв о своем сексуальном недомогании, Нахимович стал грязно домогаться к
веселым барышням, называя их для пикантности "господами гусарами". После
предложений выпить с ним на брудершафт адмиралу захотелось в извинительное
место. Поручик Адамсон (в свою очередь), совсем уж разгулявшись, прокрался
вслед за адмиралом и, совсем уж неизвестно почему, запер его кабинку
снаружи.
   Веселье продолжалось, об адмирале, как и о многих других морских
офицерах, вскоре все забыли, даже неблагодарные веселые барышни. А когда
под утро игорный дом опустел, офицеры и их дамы понеслись в пролетках кто
домой, а кто в нумера. Один лишь адмирал Нахимович никуда не уехал, зовя на
помощь в туалетную комнату игорного дома. Кабинка к тому же оказалась для
дамского пользования, из-за чего от мух не было никакого покоя.
   В это же время на окраине Отсосовска свет горел только в одном здании -
публичном доме для господ офицеров Ставки. Оттуда и звучали звуки рояля и
крики сонного швейцара:
   - Чего тебе тутова, быдло, надо! Станки уже устали!
   Так он прогонял стучавшегося в дом возбужденного и грозного ротмистра
Яйцева, офицером Ставки, кстати, уже давно не являвшегося.
   В своем упорстве ротмистр был страшен. Он ничего уже не соображал, а
только мычал и пытался достать швейцара саблей, вымазанной в жире кабанчика
и в красном соусе. Швейцар уворачивался и прикрывался дверью, словно
обнаженная женщина.
   Проходившие мимо гусары, будучи сами основательно на взводе, не узнали
ротмистра, и даже более того - приняли его за самурайского шпиона. Не успел
Яйцев осмыслить, что происходит, как был тут же изрублен в капусту.
   Швейцар, являвшийся, кстати, тайным агентом Швеции, признал того, кто
стучался в его заведение, и воскликнул:
   - Так это вы, господин ротмистр! - (было уже, как вы сами понимаете,
слишком поздновато).
   Гусары же, возбужденные одержанной победой, повалили в ресторан
"Либидо", выломали дверь и опустошили сидровые погреба. Веселье
продолжалось весь день, а к вечеру разбушевавшихся гусар вывело из
ресторана собранное народное ополчение.
   Примерно в это же время, то есть, еще до приезда основных гостей в
игорный дом, в его туалете был найден труп адмирала Нахимовича, замеревшего
на коленях. Голова же его (на это многие обратили внимание) находилась в
"очке". В руке адмирала был зажат орден святого Евлампия с подтяжкой Первой
степени за безупречную многолетнюю службу и клочок клозетной бумаги:
   "Ухожу из жизни с честью и доблестью. Прошу считать меня героем. Адмирал
Нахимович."
   - Вот истинно офицерская смерть! - заметил внимательный капитан
Малокайфов и решительно застрелился.
   Его примеру последовали еще шесть офицеров, но позднее и проходивший
мимо с визитом мэр города Же Сидоров-Микстуров. Впрочем, поговаривают, что
это было не самоубийство.

                                    40.

   Между тем во всех имперских газетах появились сообщения о напряженной
обстановке на самурайской границе, а в "Отсосовских ведомостях" и в
"Курьезе Отсосовска" на первых двух страницах рассказывалось о пограничном
конфликте неподалеку от деревни Отсосовки и села Санотряпкино.
   Во время этого инцидента семеро самурайцев под прикрытием ночного мрака
и артобстрела пересекли границу, проникли в Санотряпкино и изнасиловали
деревенскую девушку утерянной фамилии. События развивались галопирующе, и
вскоре число изнасилованных по обе стороны границы достигло 28 человек, в
том числе и особ женского пола.
   Информация об этом повергала в ужас все гражданское население, и теперь
первый стакан сидра поднимался всеми за здоровье отсосовского гарнизона.
   Начальник же гарнизона, поручик Адамсон с приближенным ему офицерским
составом пребывал в полнейшем спокойствии, убежденно веря в силу своего
гарнизона.
   Через день в доме госпожи Снасилкиной-Шестью устраивались увеселительные
вечера с холодным шампанским, казино и любительским театром, организованным
княжной Машенька в благотворительных целях. Все роли в этом театре игрались
барышнями исключительно в черном нижнем белье, и вскоре театр должен был
поехать на гастроли в Ставку.
   Офицеры кутили, развлекались с дамами, но в основном пили сидр с Иваном,
отлучаясь вроде бы невзначай на кухню.
   Трехсотенный гарнизон, расквартированный в Отсосовске, служил надежной
защитой городу, и потому господа превозносили поручика, славили его
внешность и барышень, которые ему нравились и с которыми он уединялся в
спальне.
   А обстановка на самурайской границе все накалялась и продолжала
накаляться до тех пор, пока Адамсон не вышел все-таки из равновесия и
потерял всякую уверенность.
   Он стал так переживать и терзаться, что уже через неделю у поручика
оставалась только одна надежда - на пятитысячный казачий полк генерала
Базанова, который ко всему прочему обладал самой обольстительной
куртизанкой в державе. По рассказам очевидцев, она имела очень узкое и в то
же время чрезвычайно глубокое обольстительное место.
   Поручик вспоминал о своей встрече с Базановым в одном из салонов Столицы
и убеждал себя всякий раз, что на такого человека надеяться можно. И теперь
на всех вечерах он произносил имя Базанова с такой уверенностью в голосе,
что даже гражданские лица уверовали в прочность отсосовской обороны.
   Между тем сам генерал Базанов не торопился двигаться в Отсосовск,
брезгуя низким званием Адамсона и не желая становиться под его начало.
Удерживало его также нежелание вывозить туда даму своего сердца, которую он
необычайно берег от отсосовских соблазнителей. Он был наслышан не только о
Нахимовиче и поручике Бегемотове, но и о Блюеве, ротмистре Яйцеве и
Хоррисе. Генерал был вполне осмотрительным человеком.
   Дама же его сердца, напротив, была покорена отсосовскими офицерами,
несмотря на то, что вблизи не видела из них ни одного. Более всего Софья
была увлечена поручиком Бегемотовым, о котором слышала, что он может любить
чуть ли не семь раз подряд (на самом деле всего - шесть). Это свойство в
силу известных наклонностей волновало Софью чрезмерно. По утрам она
особенно яростно расталкивала генерала в его постели, требуя немедленно
выехать в Отсосовск, и уверяла, что этого требуют интересы Империи и
оперативная обстановка. Базанов же отбрехивался как только мог и объяснял,
что на границе-де все идет нормально и самурайцы потеряли всякий интерес к
имперскому уездному городишке.
   Длилось это недолго, и уже в октябре, в один из ясных дней, Базановский
казачий полк вышел на Марш в Отсосовск.

                                    41.

   Поручик Адамсон сидел на крыше Отсосовской уездной управы и смотрел
сквозь стекло на восток. Обстановка на самурайском фронте складывалась все
хуже и хуже, на дороге в любой момент мог показаться неприятель.
   "Наши доблестные войска в срочном порядке отступают на заранее
заготовленные позиции..." - бормотал поручик, сплевывая вниз, на улицу.
   - Эй, начальник, что видно? - крикнул снизу корнет Блюев.
   - Да вроде все тихо, - ответил Адамсон и в тот же момент увидел на
востоке облако пыли. - Японцы! К бою! - заорал чуть поздже поручик и нырнул
в чердачное отверстие.
   - Равняйсь! Смир-рно! - завопил он из окна второго этажа.
   - Заряжай! Пли! - из окна первого.
   - Ура! В атаку! - из прихожей.
   Только выскочив на улицу, ошалевший поручик понял, что кричал он
напрасно. Площадь была пуста, если не считать нескольких коров и поддатого
корнета Блюева в кальсонах.
   Приказав Блюеву взять на себя правый фланг и матерно ругаясь, Адамсон
бросился к казармам.
   Не прошло и часа, как все было готово к бою. Дорогу преграждала
баррикада из телег, фонарных столбов и поломанной мебели, за которой
залегли солдаты. В небольшом отдалении стояли четыре пушки. Неприятель
приближался.
   У Адамсона пересохло во рту, и неожиданно снова началась его сортирная
болезнь, да не одна, а в придачу с поносом.
   - Корнет Блюев! Приказываю временно принять командование! - крикнул
Адамсон и осторожно побежал за угол. Секундой позже он появился снова, и по
галифе стало ясно, что он не успел.
   Корнет Блюев деликатно отвернулся в сторону дороги. На горизонте как раз
появились передовые порядки казачьего полка генерала Базанова. Узнав своих,
Блюев радостно взмахнул руками и закричал:
   - Не стрелять! Ведь это наши, базановцы!
   После чего корнет вскочил на одну из лошадей, по случайности приблудшей
на площадь к бесплодным коровам, и погнал ее навстречу казакам.

                                    42.

   В развернутом строю, с бунчуками и знаменами, вступал в Отсосовск
казачий полк генерала Базанова. Радостные жители высыпали из домов, чтобы
приветствовать героев, многие бросали им охапки цветов, бутыли с сидром,
барышни подсаживались к казакам.
   - Салют победителям косорылых! - скомандовал поручик Адамсон и взмахнул
рукой.
   Ударили пушки, отчего первый ряд базановцев был положен картечью. Казаки
сразу бросились в атаку. На площади осталось около тридцати трупов мирных
жителей, остальные снова попрятались.
   - Скоты! Быдло! Почему стволы у пушек не подняли! - возопил поручик
Адамсон на пьяных оружейных. Слава богу, все обошлось благополучно (только
семь казаков погибло смертью храбрых) и вскоре кровавая мясорубка
остановилась. Командование отсосовского гарнизона и генерал Базанов в
согласии и со свитой отправились в "Либидо".
   Перед входом в ресторацию состоялся торжественный церемониал встречи
казацкого полка хлебом-солью.
   Из небольшой белой беседки выступал корнет Блюев, а всю аудиторию
разместили на почтительном расстоянии - чтобы от Блюева не разило сверх
нормы перегаром. После десятиминутной речи Блюева, которая началась и
кончилась словами "Едрена вошь, господа, простите меня, но я пьян", генерал
Базанов построил полк и доложил невменяемому, прислоненному к стене
Адамсону, что полк прибыл. Это было видно и так, а вот где поручик успел
нажраться - было абсолютно неизвестно. Грянул полковой оркестр, в поручика
полетели цветы, конфеты и ярко окрашенный серпантин. Это же дерьмо летело и
в генерала, но тот взял невозмутимый вид и стоял по стойке "смирно".
   - Ничего, ничего, генерал, пойдемте-ка в "Либидо", - выдавил из себя
Адамсон и затушил папиросу о китель Базанова.
   Под церемонию отвели громадный зал, куда собрался весь цвет Отсосовска и
окрестных сел и деревень. Семеро батрацких семей села Санотряпкино
разместились на почетных местах - они особенно пострадали от самурайцев.
   Неуютно чувствовал себя генерал, посаженный между уже косыми Блюевым и
Адамсоном, разлученный с Софьей. А впрочем, все вылилось, ко всеобщей
досаде, в очередную попойку.
   Нет смысла описывать все безобразия происшедшие в этот вечер, поскольку
к сюжету повести они не имеют ни малейшего отношения. Скажем только, что
дурные предчувствия не обманули Базанова, так как Софья изменила ему прямо
на глазах приглашенных, флиртуя на все стороны и даже под столом.
   Не способный этого стерпеть, Базанов обложив последними словами подлых
обольстителей Блюева и Адамсона, и в расстроенных чувствах покинул
"Либидо", пытался поднять свой полк в ружье, но на месте никого не нашел -
казаки тоже гуляли. В расположении оказалось только тридцать ветеранов и
тяжело больных, которые ничего уже не могли, да и не хотели - Базанов возил
их в обозе для поддержания численности полка.
   Тогда Базанов позорно бежал из Отсосовска и по истечении трех суток
оказался на самурайской границе, где сдался в плен первому же самурайцу.
Тот оказался на редкость бестолковым, только через неделю скитаний по
кабакам Базанову удалось встретиться с большим самурайским сановником,
который признал его по давним гулянкам и вечеринкам, когда Империя и
Самурайя были еще наипервейшие друзья-Союзники. К этому времени до Базанова
дошла уже телеграмма из Ставки о его разжаловании в прапоршики за
предательство по отношению к Империи. Это только озлобило его еще больше.
   Знакомый сановник помог Базанову получить батальон бывших имперских
людей, бежавших за границу в поисках лучшей жизни. Хорошей жизни они
почему-то там не нашли, голодали, бедствовали и мечтали только напасть на
Империю, чтобы отыграться на землях государя Императора за свои лишения и
невзгоды. Этих людей, числом около десяти тысяч, правда уже ставших
желтозадыми и косоглазыми, и вручили генералу Базанову. Он добросовестно
стал обучать свой батальон военному делу при помощи Устава, в чем как
всегда преуспел. Кроме этого изменнику-генералу положили большое жалование
и право на трехдневное разграбление небольшого самурайского городка.
   Теперь Базанов жаждал только одного - побыстрее добраться до Отсосовска
и примерно наказать подлых отсосовцев. Под его рукой находился озлобленный
десятитысячный батальон, а отсосовцы пристрастились к запою и страдали от
ожирения, нанести им поражение - дело двух дней и сопутствующей Базанову
воинской Удачи.

                                    43.

   Слезы скорби мешают нам расписать более подробно то, что было дальше.
Тем более, что копаясь а Архивах Канцелярии, Со-авторы стали слепнуть, к
тому же за это время изрядно подорожало пиво. Но краткое изложение -
извольте.
   Когда вести об измене генерала Базанова достигли Отсосовска, а затем и
Столицы, поднялся большой переполох. Начисто исчезли сахар, соль и спички,
пропал херес. Все ждали вторжения озверевшего от ревности Базанова на
Пределы Империи. Софья, пофлиртовав в "Либидо", была покинута корнетом
Блюевым где-то в солдатском борделе и судьба ее на несколько строк
затерялась.
   Из Столицы в Отсосовск был направлен пехотный Уставной полк, ведомый
полковником Секером, воякой пожилым, но заслуженным. Полковник лично
пережил 17 кровавых сражения в бронированном вагончике и на его груди уже
не хватало места для орденов. В самом городе формировалось народное
ополчение. Его гарнизон и остатки разбежавшегося полка казаков Базанова
было решено придать для усиления полку Секера, и именовать этот полк отныне
"Дивизией".
   В городе Же, сугубо штатском и лишенном привлекательности подтянутых
офицеров, тоже произошел ряд волнений. Отмечался бунт в женском монастыре
благородных девиц и демонстрация педерастов среди гимназистов. Все - из-за
отсутствия сидра, остатки которого намертво допивали заезжавшие в Же
гусары.
   Пристав Хрюков так и не дождался ответа на свое досье, в Столице были
заняты проблемами воскресных обедов и приемов в Ставке. Пристав настолько
пристрастился к литературной деятельности, что не смог оставить потуги на
этом поприще и стал посылать во все журналы детективы, написанные на основе
досье, подписываясь псевдонимом "Майор Пронин". Вскоре после случайной
сокращенной публикации одного из них его забрили и сослали на остров Св.
Елены - "за присвоение себе внеочередного звания".
   Барон Хоррис воспользовался тяжелой обстановкой на границе Империи и
стал вывозить в Швецию все материальные и культурные ценности города Же,
намереваясь обменять их там на сидр. Разумеется, нарвался на авангард
самурайцев и в муках погиб от штыковой раны в зад.
   Бегемотов, узнав от своего денщика, что Софья находится в солдатском
борделе, заехал за ней на пролетке и и на ворованные деньги решает увезти
ее в местечко Париж. По дороге они, разумеется, нарываются на арьергард
самураев, Софью по злобе душевной убивают, а поручика Бегемотова
пристреливают из ружья. Его геройская погибель надолго запала в души
самурайцам, окончательно посрамив их боевой дух.
   Дивизия Секера выступила к театру военных действий, где столкнулась с
батальоном теперь уже прапорщика Базанова. Левым и правым флангами
командовали корнет Блюев и поручик Адамсон, кроме них в Дивизии нашлись и
другие видные офицеры, любимцы Секера, посему дивизия Секера была два раза
наголову разбита.
   В последнем сражении полковник Секер получает и раздает тяжелые раны.
Исполненная боевым духом дивизия отходит на заранее подготовленные позиции
- к деревне Отсосовке, сдавая неприятелю Же и прикрывая собой город
Отсосовск.
   Прапорщик Базанов преследует дивизию по пятам. Не смотря на это, Блюев и
Адамсон пьют в обозе самурайский сидр. Где-то еще продолжает раскручиваться
Рулетка, господа офицеры рискуют, поклоняются дамам и делают ставки. И сама
жизнь в любом случае продолжается.

                               Часть третья
                              ДИВИЗИЯ СЕКЕРА

                                             Вперед, сквозь ад идут полки,
                                                       Стреляя всех подряд
                                                      И злые, как волки...
                                                Дан.Слонов, литератор СПИП

   (*) Действие этой повести происходит через годы после вторжения
прапорщика Базанова, описанного в "Рулетке", и вплотную иллюстрирует
кровавую мясорубку сражений возле видных рубежей у деревни Отососовки. К
дивизии Секера приписан поручик Слонов, но связь со Ставкой
главнокомандующего Мюллера утрачена. Из архивов имперской Канцелярии
совершенно очевидно, что к этому моменту в Империи уже есть несколько
Ставок главнокомандующего, одна из них генерала Мюллера, другая -
полковника Секера. Заметно, что оба относятся друг к другу крайне
неблагожелательно и обвиняют друг друга в узурпировании власти. К этому,
Со-авторы информируют Читателя, что "Дивизия Секера" закрывает книгу
"Фронты".

                                    44.

   Дивизия полковника Секера шла по бескрайней степи уже битых три часа, а
неприятеля вокруг было видимо- невидимо, но пока не было видно.
   Впереди на лихом коне, помыкая лошадь обломанным стеком, неспешно ехал
поручик Слонов. Слонов был выписан срочным письмом из Ставки генерала
Мюллера полковником Секером, чтобы перепоручить ему дивизию под временное
командование, пока сам Секер не оправится от полученных ран. Ни один офицер
Дивизии, в том числе поручик Адамсон, не могли командовать дивизией,
постоянно братались с солдатами и вели себя с ними за панибрата, так что
потом их приказов никто не слушался и посылали за сидром.
   Слонов был не таков. Всю свою жизнь он провел потребляя сидр и муштруя
юнкеров, к тому же Секер соблазнил его возможностью сделать на Фронтах
карьеру и когда-нибудь стать генералом.
   Прибыв в дивизию, Слонов принес и последние новости из Ставки. Эти
новости так и остались последними, ибо больше от нее вестей не доходило.
   Секеровцы уже давно потеряли связь со Ставкой главнокомандующего Мюллера
и вступали в бой по своей прихоти. Были сведения, что на Восточных Пределах
до сих пор открыт Фронт против вероломной Швеции, а на Западе ведутся бои
против враждебно настроенной Самурайи. Только между Тоже-Же и Тульскими
Лесами лежало относительно спокойное пространство, именно здесь полковник
Секер давал сражения легионерам преследующего его Базанова и всем, кто
подвернется под руку, когда офицеры или сам Секер были не в духе. Последний
лежал сейчас в одной из тачанок и призывал возницу именовать именовать ее
Ставкой главнокомандующего Секера. Так же назывались теперь палатки, в
которых располагался смертельно раненный комдив, или захваченные избы.
   В саженях пятнадцати от поручика Слонова гарцевал также вверенный ему
поручик Адамсон с перепаханным шрамами лицом. Он пел и всячески надоедал
всему эскадрону, а когда собирались на постой, то и всей дивизии. Кроме
этого, Адамсону нестройно подпевал корнет Блюев.
   - Эй, корнет! - прикрикнул сквозь дрему поручик Слонов. - Приказываю
немедленно заткнуться!
   Некогда поручик Слонов был взводным юнкеров Адамсона и Блюева, но теперь
ни разу не упоминал об этом. Так собаки относятся к своим щенкам, которые
выросли, не признавая их своими близкими. Что же касается Блюева, то ему
вспоминать об этом было просто неприятно. Тем более, что недавная контузия
отбросила его на десять лет назад в умственном развитии.
   Между тем, разведка, которая пила сидр в обозе, донесла, что вдали
виднеется деревенька, с виду самым доподлинным образом напоминающая
Отсосовку. Ранее, года четыре назад, она была брошена на произвол
неприятеля - разжалованного генерала, ныне прапорщика, Базанова, и вот
теперь дивизия снова вышла на эти видные рубежи. За все это время прапорщик
Базанов так и не сумел настигнуть неуловимую дивизию Секера, которая
скиталась теперь по Пределам Империи, вступая в жаркие схватки с
прорастающими вокруг врагами.
   Поручик Слонов продрал глаза, долго отвинчивал фляжку, а потом пил,
далеко запрокинув лысеющую голову. Самой лысины из-за фуражки видно не
было, мы упоминаем о ней из любви к важной исторической детали.
   Наконец Слонов хмыкнул и неприлично выругался, что делал всякий раз,
прежде чем отдать какое-нибудь распоряжение.
   - Дивизия! Слушай мою команду! Я, тля, дважды повторять не буду!
Сто-ой!!! Ать-Дэва!
   По степи пронесся лязг тел и оружия. Казалось, огромный железный воин
споткнулся и упал замертво. Поручик Слонов обернулся на своих солдат, лицо
его было надменно и сурово, и теперь было отчетливо видно, что взводный
изрядно постарел.

                                    45.

   Затоптав огороды вокруг деревни Отсосовки и конфисковав все запасы
сидра, дивизия расползлась на постой по дворам. Не обошлось без некоторых
эксцессов, однако, мародерство было подавлено в зародыше, а недовольные
гусары посажены под арест в передвижной дивизионный сортир.
   Дивизия Секера ожидала смертельного боя с превосходящими силами
противника и терпеливо ожидала его в Отсосовке с минуты на минуту. Посему
контр-обер-лейтенант Кац и поручик Забибуллин были направлены с сотней
пехотинцев в дозор к старым окопам, получив при этом самые суровые наказы
поручика Слонова - при появлении неприятеля стрелять.
   В хате деревенского старосты, где поселился поручик Адамсон, к вечеру
собралась вся олигархия в лице поручика Слонова, адъютанта Секера -
услужливого, но хитрого Палыча и молодого конвоира Сережи из-под
Санотряпкино, охранявшего бочки с дивизионным сидром. Корнета Блюева сюда
не позвали. Недавняя контузия отбросила его умственное развитие лет на
десять назад, и он стал заметно не в себе. Потому офицеры старались с ним
не водиться.
   Расположившись за длинным и широким дубовым столом, занимавшим почти всю
горницу, они хлестали отбитый у самурайцев сидр, щедро разбавляя его
водкой.
   Палыч, адъютант полковника Секера, был красен лицом и уши его пылали от
постоянного желания выпить. Изредка уважаемый всеми за смекалку Палыч
смахивал даже на денщика - куда только девалась штабная выправка и
срисованные с Секера аристократические манеры! Правда, все знали, как
досталось Палычу, как много пережил он в Южной Швеции, многих пережил
Палыч.
   Сам предводитель и кумир офицеров - полковник Секер лежал серьезно
раненый и в то же время при смерти в небольшом сарае, стоявшем неподалеку.
Он бредил, а сидевшая рядом бабка-повитуха по имени Анжелика вытирала с его
губ выступавшую пену. По всем признакам было заметно, что полковник плох.
   Тем не менее у поручика Адамсона пили без перерыва. После шестой бутылки
разговор зашел, как обычно, о женщинах.
   - Помню как-то раз, это еще при адмирале Нахимовиче было, - заговорил
поручик Адамсон, лениво развалясь на скамейке и закинув босые ноги на стол,
- встречает меня как-то Софья, невеста прапорщика Базанова... Это когда он
еще был генералом и хотел на ней жениться...
   - Императрица?! - смекнул встрепенувшийся конвоир Сережа, недослышав.
Был он вспыльчив и наивен как дитя - запросто мог дать по лицу и без
всякого повода.
   - Это я, знаешь ли, так, - вежливо ответил поручик и нахмурился. Сережу
он боялся. - Я ей, значит, говорю: "Мое почтение, Софья!", а она мне: "Да
виделись давеча, поручик. Базанов куда-то поехал, пойдемте, что ли, на
сеновал..." - Ну и понеслось... Я ей, значит...
   - Врешь, - сказал Палыч, зевая.
   - Вру, - поручик послушно мотнул головой. - Все не так было, я вспомнил.
Она мне: "Здравствуйте, поручик Адамсон!" А я ей - "Пойдем на сеновал,
порезвимся, что-ли"... Ну, мы пошли, значит - и как понеслось!..
   - Да врешь ведь, врешь, - настаивал невозмутимый Палыч.
   - Вру, - согласился поручик и заплакал. - Не любят меня женщины, разве
найдешь их где!..
   - Да за что тебя любить? - тут же вскричал Сережа, задетый, как
казалось, за живое. - Тебя же бить надо! По роже! Ногами!
   Адъютант Палыч снисходительно улыбнулся, наблюдая за их трепотней. Он
стащил с себя изящные, расшитые узорами, портянки и завалился на пуховой
диван, доставшийся ему от толстой жены здешнего сторосты.
   - Ядрена вошь! - устало промолвил он.
   Потрепавшись, все снова стали пить и были уже изрядно хмельные, когда в
хату влетел бывший в дозоре гусар, это был кавалерист Стремов.
   - Тревога! Базановцы! По коням! - закричал он в волнении.
   - Не обращайте внимания, - лениво предложил на это поручик Адамсон. -
Это же кавалерист Стремов! Он как напьется, так у него всегда "тревога",
или пожар начинается, и всегда "по коням"... Я по себе знаю...
   - Я сказал - по коня-я-ям!! - снова заорал возбужденный Стремов. Изо рта
его пошла густая желтая пена.
   Конвоир Сережа поднялся, перебирая руками по печке, нашарил валенок и
хотел запустить им в гусара, но не удержал.
   - Господа, тише, ради бога! Комдива потревожим! - жалобным голосом
воскликнул адъютант Палыч, прислушивась к тяжелому дыханию своего
обожаемого командира. Никакого дыхания он, разумеется, не услышал, но
спустя минуту вздохнул с облегчением. Гусар со стоном обиды вывалился
обратно.
   Проводив его задумчивым взглядом, Адамсон решил пройтись и поискать
девок, авось еще кто остался, а остальные стали играть в карты, но никак не
могли вспомнить никаких правил, а Палыч все время жухал.
   Вскоре конвоир Сережа набил лицо поручику Слонову, которого, кстати, все
не любили, а Палыч с оглушительным зевом повалился на свой пуховой диван и
сразу же захрапел. После этому всем остальным окончательно обрыдло пустое
времяпровождение. Этим дело, кстати, и кончилось. Только в соседнем сарае
бабка-повитуха по имени Анжелика тихонько причитала:
   - Господи, боже ты мой... Придай силы господину полковнику... На кого же
он нас оставит, господи боже...

                                    46.

   На рассвете корнет Блюев сидел в кустах и подсматривал за личной жизнью
поручика Адамсона. В одной из баталий корнета здорово тряхнуло гранатой и с
тех пор все любовные увлечения своих приятелей он воспринимал слишком
близко к сердцу. Блюев завел в обыкновение шастать за офицерами и
подсматривать за их маневрами. Какая была в том надобность, никто не знал,
но сам корнет обходил одиноких женщин за версту, зато всякий раз
устремлялся за каждой, уже шедшей под руку с каким-нибудь офицером. Вот и
сейчас Блюев ерзал, сплевывал, дымил от волнения местами обломанными
папиросами и смахивал пепел в муравейник.
   Поручику Адамсону еще вчера показалось, что он видел в деревне какую-то
девицу. Четко это выяснив, он не поленился и приударил за этой девицей
(однажды уже изнасилованной варварскими самурайцами). Звали ее все так же
Наташей, но чаще ее не звали, а просто тащили к себе, кто в хату, кто в
сарай, а кто - прямо в кусты. Ей только того и надо было.
   На этот раз Наташа стояла возле кустов, а поручик ходил перед ней
высокомерный, как страус, и пытался ухватить девушку за талию, желая
приласкать. Наташа, отвыкшая от офицеров, кокетничала:
   - Вы-то, небось, со столичными барышнями не так общалися!
   Поручик сроду не общался со столичными барышнями, но отвечал уверенно:
   - Ну, полно, Натка, а вдруг завтра - в бой, не увидишь меня более...
   - Подумаешь! - набивала себе цену девушка.
   - Эх, нету любви! Как пить дать, нету! - со вздохом доложил поручик,
вызывая в девушке прилив жалости.
   Пораженная в самое сердце, Наташа тут же отдалась ему в порывистом и
страстном поцелуе.
   "Точно нету", - подумал Адамсон, уже валясь навзничь и не успевая больше
ни о чем подумать.
   При виде разыгравшейся перед его глазами сцены Блюев быстро представил
себя на месте Адамсона, зашелся в экстазе и угодил в муравейник. Схватку
корнета с мстительными и злобными насекомыми смог прервать только
разорвавшийся над лесом снаряд. На Блюева посыпались сучья, ветки и осколки
фугаса.
   - Началось! - заорал корнет и выскочил из кустов с саблей наголо. -
Порубаем сволочей как свинину! За мной, Адамсон!
   Блюев пронесся мимо в сторону деревни, на ходу поддерживая спадающие
рейтузы.
   - Ур-р-ра!!!
   Поручик, лежа на земле, проводил его сочувственным взглядом.
   - Чего это он? - удивилась Наташа.
   Адамсон непонимающе усмехнулся и, когда следующий снаряд упал почти что
рядом, перекатился от Наташи в сторону и прикрыл голову руками. Оклемавшись
от воздушной волны, он с немалой выдержкой пополз между кустами к
Отсосовке. Впереди него шла Наташа, указывая безопасный от снарядов путь.
   Первым в Отсосовке испытал тревогу вездесущий адъютант Палыч. Услышав
знакомый грохот артподготовки, он, размахивая заржавленной саблей,
стремглав выскочил из хаты.
   - Бей их! Руби! Орлы, молодцы! - заорал он, подражая комдиву и хватанул
саблей о столб. Сабля разлетелась на куски, а в руке Палыча остался только
голый эфес.
   - Вперед за Императора, мать его! - с этими словами Палыч снова махнул
саблей. Если бы он не сломал ее до этого, то поручик Слонов вряд ли бы смог
остаться в живых и настолько бездарно руководить операцией.

                                    47.

   Среди этой, наполненной событиями, жизни деревни Отсосовки и
увлекательными приключениями наших героев, начиналось мрачное утро. Солнце
медленно поднималось над горизонтом и освещало длинными желтыми лучами
местный ландшафт. Накрапывал еле заметный дождь.
   Пока в Отсосовке собирались ряды добровольцев, далеко на окраине уже
вступили в бой пулеметчики контр-обер-лейтенанта Епифана Каца.
   Накануне он послал кавалериста Стремова объявить всеобщую тревогу, но
базановцы, которых они заметили в степи, так и не приблизились, развели
сотни костров и встали на ночлег.
   Епифан Кац сидел на поваленном телеграфном столбе, неизвестно по каким
причинам здесь оказавшемся, видимо, с древних времен. Рядом с ним
пристроился кавалерист Стремов, боготворивший Каца и слушавший его открыв
рот. Еще бы! - именно Кац построил первый в Империи Коммуникационный
Шлагбаум, какие раньше строили разве что в Швеции.
   Обер-лейтенант Кац с добродушным видом чистил старыми портянками
пулемет, кормильца, а кавалерист Стремов протирал влажной тряпочкой
гранату, только что выданную ему поручиком Забибуллиным на утреннем
построении.
   Кавалерист Стремов был человеком поистинне удивительной судьбы. Ему
довелось пройти не один десяток Фронтов, падать на Аэроплане, уносить из
ресторана раненных, чистить на кухне картошку, ходить в разведку за сидром,
когда-то действительно быть кавалеристом, и теперь в основном ездить на
тачанках с Кацем и подносить ему патроны. К этому кавалерист Стремов был
одним из немногих, кто еще сохранил детскую наивность и несобранность. У
него вечно все валилось из рук, и другой на месте Каца поостерегся бы,
обнаружив в руках зевающего Стремова гранату. Однако, глядя как Стремов
вовсю трясет головой в стороны, стараясь окончательно проснуться,
контр-обер-лейтенант Кац только иносказательно приговаривал:
   - Не вертись, Стремов, а то не поймаешь...
   - А чо не поймаешь, господин обер-лейтенант? - не выдерживает вскоре
кавалерист Стремов.
   - Да свои органы, Стремов! - всхрапнул обер-лейтенант и начал ржать,
долго и болезенно, чревато заходясь в кашле. Кавалерист Стремов
отстраняется, насупленный.
   - Ладно, не серчай, - успокоил его обер-лейтенант. - Я ж тебя строевому
порядку обучаю. Рванет эта зараза - так мозгов не соберешь, если они у тебя
есть...
   - Я чо верчусь-то, - стал оправдываться Стремов. - Я атаки неприятеля
опасаюсь, вот его и высматриваю.
   - Когда будет атака - тебе над ухом поручик Забибуллин в свисток
свистнет и закричит, как свинья недорезанная: "Внимание! Атака!", -
   назидательно бросил обер-лейтенант Кац.
   - Ага, теперь понял, - успокоился Стремов. - Слушай, Кац, ты давно уже
на Фронтах...
   - Ну! Видел бы ты мой Коммуникационный Шлагбаум, это нечто!
   - А как можно неприятеля от приятеля отличить? Есть ли какое-нето
захудалое различие?
   - Хороший вопрос ты задаешь, Стремов, - похвалил кавалериста Кац и
острожно похлопал его по плечу. - И хорошо, что ты именно сейчас об этом
выпрашаешь. Значит, смотри сюда. Враги - это парни в синем обмундировании,
а наши парни - те в зеленом, в грязном, которое на тебе и на мне. И побегут
эти собаки недорезанные, базановцы, во-он с той стороны, а наши с заду, в
обозе сидят. Вот такие, стало быть, отличия. Уловил?
   Переживающий Стремов хотел было покивать головой в знак того, что все,
мол, понял, но тут прибежал, пригибаясь, поручик Забибуллин и пронзительно
засвистел что было сил в свисток, после чего закричал испуганно-истошно:
   - Атака-а!
   - Ну вот, видишь? - заухмылялся обер-лейтенант. - Я давно уже за этим
Забибуллиным наблюдаю. Он же карьерист, каких свет не видывал. У него все
по часам и линейке... Сейчас мы этим косорылым базановцам дадим жару!
   - Попробуем, - притих тут же Стремов, сползая с поваленного столба в
грязь окопа.
   Легионеры Базанова в синем обмундировании уже шли беспорядочной толпой
прямо на пулеметчиков Секера. Обер-лейтенант Кац устроился поудобнее в
окопе и стал сандалить из пулемета затяжными очередями, стараясь при этом
не высовываться наружу.
   Кавалерист Стремов сначала забоялся, но потом пообвык и стал даже
помышлять о ратном героизме. Наконец, Стремов приподнялся, чтобы далеко и
метко - в самое сердце Атаки легионеров - метнуть свою блестящую гранату.
   - Молодец, Стремов, только кольцо в следующий раз выдерни! - всхрапнул
обер-лейтенант, не отрывая взгляда от отлетавших гильз. Фуражка Епифана так
и прыгала от выстрелов.
   Через минуту атака базановцев захлебнулась от выделения слюны, и они
стали спешно отступать к походной кухне, время от времени крестясь
по-самурайски на что-то трудноразличимое, маячевшее на фоне кровавого
горизонта.
   Обер-лейтенант Кац повернулся к Стремову и заулыбался:
   - А вот у базановцев нет ни одного пулемета! Это я их нашел!.. Слушай,
Стремов, сбегаешь за патронами? Я тебе и свою гранату отдам!
   - Ладно, - согласился Стремов и заулыбался тоже.
   Никто из них не знал, что эта атака была отвлекающим Маневром штрафных
рот прапорщика Базанова, набранных из тех легионеров, что плохо знали Устав
и потерять которых было не так жалко. А основной массив не знавших страха
базановцев уже вышагивал стройными рядами в обход пулеметному заграждению.

                                    48.

   Прошло еще полчаса прежде чем поручику Слонову удалось построить
эскадрон добровольцев, в рядах которого не было ни одного трезвого или
пацифиста.
   - Равнясь! - злобно гаркнул Слонов, глядя на равнявшихся по нему бойцов.

   В этот момент из сарая показалась коляска, в которой перемещался еще
живой комдив. Эскадрон вытянулся как струна, и даже Адамсон поджал в себя
неохватное брюхо.
   Ожидая пока бабка Анжелика докатит коляску с комдивом, поручик Слонов
прошелся вдоль строя и еще раз напомнил о тревоге, объявленной вчера
ворвавшимся в хату старосты гусаром Стремовым.
   - Тревога!!! - словно гром раздался над деревней голос Слонова.
   После недолгого пятиминутного раздумья, он оседлал своего скакуна и,
опустив веки, сказал уверенно, но поминутно срываясь на визг:
   - По коням! Ждут нас братья наши на поле боя! Поручик Забибуллин и
контр-обер-лейтенант Кац уже вступили в кровавую схватку с неприятелем.
Вперед же, гусары! За Императора животы положим!
   Приподнявшийся Секер сумел только приподнять руку, очевидно, чтобы
указать направление основного удара, после чего икнул и опустился в
забытье.
   Все остальные: Адамсон, Палыч, конвоир Сережа, возбужденнный Наташей и
муравьями Блюев и еще около сотни гусар поскакали во главе с поручиком
Слоновым в сторону долины, простиравшейся вдоль речки Течки.

                                    49.

   Когда эскадрон, растянувшийся по степи, оказался вдруг на поле боя,
поручик Слонов понял, что сражение проиграно.
   Наемники прапорщика Базанова прорвали Фронт по всему азимуту и уже
приступили к надругательству столь дорогой поручику Слонову Империи.
   Он приподнялся на стременах и стал бестолково махать саблей. Вдали
показался конный массив неприятеля, который на всех парах мчался на
одинокий эскадрон Слонова.
   - Подтянись! К бою! Я вижу неприятеля! - заорал Слонов, чувствуя как
седло его наполняется испражнениями. Поручик Слонов первый раз был в
натуральном бою.
   Все же сбоку на неприятеля покатили наши тачанки без пулеметов, но с
отчаянными пьяными хлопцами, оттягивая на себя часть сил противника.
Началом побоища послужил случайный взрыв снаряда, попавшего в самую гущу
эскадрона. Отпрянув от несущего смерть огня, Блюев и Адамсон продрались
грудью сквозь разросшийся кустарник и залегли в старом поросшем окопе.
Поручик убрал со лба спутанные волосы и тут его поглотил ужас и смертельный
страх перед его величеством Концом. Адамсон и судорожно сжал за запястье
руку Блюева. Рука оказалась неожиданно мясистой и волосатой от самых
пальцев. Заметив это, Адамсон брезгливо отстранился и закричал словно в
последний раз:
   - Конец нам, братцы! Помирать здесь будем!
   Базановцы надвигались так решительно, что от этого зрелища даже
захватывало дух. Поручик подивился столь небывалой отваге противника, а
потом в метрах десяти увидел совсем еще молодого конвоира Сережу,
перепачканного кровью, болотной жижей и без рейтуз. Он совсем уже обезумел
от схватки, и, не дожидаясь приближения неприятеля, свирепо размахивал
ржавой саблей. Сережа вел бой со своей тенью.
   Казалось, что все уже кончено, но тут, к незабываемой удаче секеровцев,
откуда-то сбоку, со стороны поднимающегося солнца, двинулись неисчислимые
силуэты гвардейцев Нейтральной Бригады, кочующей в Швецко-Тульских лесах и
под старым Тоже-Парижем.
   Адамсон еще не знал на чьей стороне они будут ходить строем, так как о
гвардейцах ходили упорно противоречивые слухи, но кровь от них все же
застывала в венах. Например, именно они разграбили и выжгли дотла город
Отсосовск, находившейся ранее неподалеку. Несколько раз Отсосовск на
протяжении одной недели переходил с рук на руки, и теперь там было только
выжженное пепелище.
   Тем не менее поручик верил, что он сумеет спасти свою жизнь в грядущей
неразберихе. Кажется, о том же думал, потирающий волосатые руки, корнет
Блюев. А конвоир Сережа настолько уже ничего не понимал и отчаялся, что не
подумывал даже подтянуть свои гусарские рейтузы.
   - Ура-а-а-ать! - закричали гвардейцы Нейтральной Бригады как один.
Теперь уже было видно, что на этот раз нейтральщики собираются нанести удар
по легиону Базанова, видимо намереваясь отбить у него артиллерию и обоз.
Две толпы сшиблись лоб в лоб, и за поднявшейся пылью ничего не было видно.
Там - в этом страшном месиве шла битва, оттуда неслись крики, стрельба, из
этой кровавой мясорубки не уносили раненых.
   Внезапно поручик Адамсон заметил как из свалки вылетела чья-то черная
лошадь. Он тут же вскочил, намереваясь ею воспользоваться для своего
спасения. Но корнет Блюев опередил его. Тот вскочил еще раньше и не
разбирая дороги, долго бежал за лошадью, опережая Адамсона на два корпуса.
Догнать лошадь они не смогли и от жалости к себе оба заплакали навзрыд.
   Рядом базановцы и нейтральщики рубцевали друг друга саблями и вопили
друг другу что-то совершенно непонятное, видимо, на старом самурайском. Это
было слишком жестокое зрелище для корнета Блюева, ставшего нервным и
впечатлительным после контузии.
   - Господа, господа, вы же все были вскормлены молоком матери! - бормотал
он отупляюще.
   Корнет сбился, упал на землю и застонал, давая всем понять, что он
ранен. Тут он обнаружил под рукой окровавленное синее знамя базановцев.
Блюев схватил древко и высоко поднял полотнище над головой. Роскошно
блеснул на солнце вышитый пятиконечный крест, знамя распустилось над
головой корнета.
   - Вперед!! - заорал Блюев неожиданно для самого себя.
   Знамя, казалось, ожило в его руках, заколыхалось, задрожало на бешеном
ветру. Корнет, сам того не осознавая, побежал вперед, чтобы удержаться на
ногах.
   - Вперед!
   За ним двинулись сотни людских и лошадиных тел. Вокруг свистели пули и
осколки, трое базановцев, геройски заслонившие Блюева от ударов штыка,
повалились бездыханными.
   - За мной! - продолжал Блюев и бежал из последних сил. Повинуясь
внутреннему голосу, он вел базановцев на скрытые в старых окопах пулеметы
поручика Забибуллина.
   У самого окопа Блюев неожиданно присел и устроился на корточках. Во
время сражения у него схватило живот и сейчас это было вполне кстати, тем
более что ему не оставалось ничего иного. Увлеченные им базановцы около
минуты были в нерешительности, глядя на изменившиеся планы Блюева, а затем
бросились в атаку, невежливо угодив корнета прямо туда, куда он ни за что
не хотел садиться.
   В тот же момент затихшую было битву подхватили очереди пулеметов,
накануне снятых с тачанок для охраны подступов к Отсосовке.
   Пулеметчиками руководил хитрый контр-обер-лейтенант Кац, а за одним из
хорошо смазанным смертоносным механизмом находился сам полковник Секер. На
этом огневом рубеже полегло несметное количество расстреливаемых в упор
базановцев. Многие наемники сдавались и очень не хотели умирать, но
полковник Секер все жал и жал на гашетки, усиливая повальный огонь.
   - Дави их!
   - Эх, чтоб вас!
   - Огонь!! Огонь! Воды! - неслось над головами и выстрелами.
   Скоро наемники стали отходить в степь, и вовремя, потому что у Секера
кончились патроны.
   - Вот так держать, - сказал он, оставив пулемет в покое, и обессиленно
опустился на дно окопа. Бабка Анжелика вовремя подхватила полковника и
стала делать перевязку, (это, кстати, было ее любимым занятием), потому что
у комдива опять открылись раны.
   Пулеметчики закурили и тут обер-лейтенант Кац приметил среди тел корнета
Блюева. Героя стащили с бруствера и осмотрели. Выянислось, что корнет снова
получил контузию, ничего не слышал и казался почти что мертвым.
   Солнце стояло уже высоко в зените. На Севере, на правом фланге,
продолжался страшный бой.
   Поручик Адамсон старательно углубил штыком свой окоп и теперь следил в
биноклю за ходом битвы. Время от времени над ним проносились лошади разных
мастей, но высокая трава, к счастью, полностью скрывала наличие Адамсона.
   Теперь было уже видно, что гвардейцы нейтрального войска не знают
никакой меры. Они стремились к полному перевесу, теснили наемников Базанова
по всем направлениям Карты и поголовно кололи их длинными пиками. Базановцы
вяло отстреливались. Сам прапорщик Базанов находился на плечах двух
ординарцев с мужицкими лицами и воинственно махал именованным наганом. В
биноклю было хорошо заметно, что ему до коликов хочется есть.
   Порыв ветра, совпавший с порывом Блюева, благодаря которому базановцы
вышли даже на огневой рубеж полковника Секера, заметно ослаб, и теперь
Базанов все чаще подумывал о сытном обеде.
   Когда гвардейцы взяли остатки легиона наемников в кольцо, те построились
в каре и под звуки труб строевым маршем ушли на второй план.
   Сражение сходило на нет. Все заметно вымотались и озлобились, что
казалось вполне естественно. Окровавленные трупы покрыли большую часть
долины. Адамсону было некстати плохо. От вида крови его тошнило прямо под
ноги, на казенные сапоги. Когда на поле брани и ругани все стихло, он
огляделся, вытер рукавом рот и матерясь стал вылезать из окопа. В тот день
Адамсон дал зарок никогда больше не вызываться добровольцем, а податься к
контр-обер-лейтенанту Кацу, на тачанки, к пулеметам.

                                    51.

   - У-у-у! - простуженно выли шакалы, а замолкая что-то с чавканьем ели.
   Конвоир Сережа открыл глаза. Прямо перед ним висело черное небо в
крупных звездах. Иногда они мигали, да и сам небосвод немного покачивался -
это уже от того, что по Сереже проехала одна из тачанок.
   Он выбрался из-под поваленных на него тел и побрел к реке, чтобы хоть
немного отмыться. Где находилась река, а тем более Ставка
главнокомандующего Секера, Сережа не знал.
   Весь он был чем-то измазан, и в темноте не мог понять чем именно. Запах
исходивший от собственной одежды и тела внушал Сереже некоторые
гигиенические опасения.
   - Что же это такое, а? Бросили одного на поле боя, как сучью собаку! И
выбирайся теперь, как знаешь. Еще товарищи называются. Падла!
   Сережа набрал в легкие воздуха:
   - Не буду я с ними больше сидру пить! - зарекся он и, как впоследствии
оказалось, был нескончаемо прав.
   Так он шел с полчаса. Небо оставалось черным.
   Сережа не вышел к реке или к Ставке. Его занесло на какое-то стойбище,
окруженное кострами.
   - Стой! Кто идет? - окликнул его часовой. Сережа узнал в нем гвардейца.
   - Я это, я! Сережа из-под Санотряпкино!..
   - Стой! Стрелять буду! - не растерялся часовой и выстрелил.
   Перепуганного Сережу схватили сбежавшиеся люди, многие из которых были
уже в исподнем. Долго били, не говоря за что, а потом куда-то повели между
костров.
   Здесь следует сказать, что верховодил в Нейтральной Бригаде анархист
Задников. Когда-то он был городовым города Же, но потом его отправили с
женским батальоном Смерти на Самурайские Фронты. Задников спешно
дезертировал и основал колонию анархистов, утверждая, что Император уже
никогда не вернется в свою Империю и умирать за нее более, чем глупо. Этой
нехитрой идеей он сманивал многих пехотинцев и ряды анархистов постоянно
пополнялись. Были, правда, и потери, поскольку из-за отсутствия Союзников
приходилось воевать со всеми подряд.
   Впрочем, Ставка главнокомандующего Мюллера расценивала формирование
Задникова как Восьмую регулярную армию, а дивизию полковника Секера
наоборот, как наиболее вероятного противника. Это уже от того, что Секер
вероломно присвоил себе звание главнокомандующего Ставкой.
   В отличие от Секера Задников получал время от времени указания из Ставки
Мюллера - с кем ему открывать и закрывать Фронты. Задников всякий раз
действовал наперекор им. Никакой над собой власти он не признавал, посему
нейтральщики слушались его беспрекословно.
   Частенько на сытый желудок Задников вспоминал свой женский батальон,
который по мере выбывания из строя пополнял из гимназисток институтов
благородных девиц. Ветераны слушали эти рассказы с некоторым недоверием, но
вслух всегда ставили гимназисток в пример молодым рекрутам.
   По своему внешнему облику был Задников тучен телом и дубоват по своему
умственному развитию, что было особо характерно для многих гвардейцев, а
лично Задникова предрасполагало к обильному принятию жирной пищи. Не
исключено что по этому, он возил в обозе гражданскую жену Лизавету, которая
иногда готовила ему и стирала, а в остальное время путалась с кем попало из
Бригады в повозке.
   Анархист Задников покачивался в гамаке, подвешенном на столбах над
нарами, и изредка тихо поскуливал от безделья и вопиющей собственной лени,
когда в его палатку привели Сережу.
   - Вот, Хозяин, поймали около огородов...
   - Кто таков? - живо спросил Задников.
   - Да Сережа я с-под Санотряпкино, бить-то не н-надо бы... М-мне б-бы
молочка испить - для сугрева, замерз я в степи...
   - Воевал?
   - Так точно! Неоднократно.
   - Что-то я тебя не припомню во время побоища, - присмотрелся Задников.
Сам он по причине разыгравшейся печени был в обозе.
   - Да я сначала в Резерве был, потом вызвался добровольцем, а снаряд
ка-а-ак швыдарахнет!.. Я - без сознания, а остальные ушли, куда - не
ведаю...
   - Подлый дезертир значит? - нахмурился Задников.
   - Да может он просто шпийон вовсе? - возразил сквозь зевок толстый
часовой и переступил с ноги на ногу.
   - Да ну? Так его же не ко мне! Его же в Расход надо!
   Сережа стал упираться, чувствуя недоброе, но анархисты были куда более
многочисленнее. Что хотели, то и воротили.
   - Не-е! Не хочу я в Расход! - кричал Сережа, да так, что Задников даже
прослезился - до того ему стало жалко губить молодую жизнь...
   - Делайте с ним что хотите, - отмахнулся он и, когда солдаты вышли,
снова закачался в гамаке.
   Возле палатки Задникова собралась уже изрядная толпа анархистов. Все
рассуждали, что теперь делать со шпионом. Решили наконец посадить его на
кол, шутки ради, а потом отпустить. Но тут пробегал мимо есаул Бодакин,
рифмоплет и законченная скотина, да и пристрелил сдуру паренька.
   - Как же так! - воскликнул Сережа и повалился на сырую землю. Понял он,
что помирает...
   - Прости ты нас, божья душа, мы ведь шуткануть хотели, - соврал кто-то
из анархистов.
   - Как же так! - повторил Сережа свою лебединую песню. - Хлопцы, вы
того... Мамане весточку с оказией пошлите... Мол, так и так, чтоб не ждала
меня на неделе...
   Гвардейцы записали на портянках затерявшуюся деревеньку Санотряпкино,
сняли шапки-ушанки, постояли минуту-другую в молчании и разошлись по
кострам.
   Патроны в этом году были недорогие. Здешние мужики обнаружили чьи-то
заброшенные склады с боеприпасами и теперь с удовольствием меняли один к
одному - ведро сидра на ведро патронов.

                                    52.

   Блюев с новым орденом "Падшего ангела" на груди сутулился на краю фланга
и сжимал в кулаке подобранную потухшую папиросину. Остатки дивизии Секера
стояли плечом к плечу на плацдарме деревни Отсосовки по стойке "смирно" вот
уже второй часа.
   Курицы в недоумении проходили мимо и подозрительно осматривали строй,
желая очевидно выяснить, нет ли им со стороны строя какой-либо скрытой
угрозы или совсем наоборот.
   Комдив полковник Секер стоял в повозке и благодарил своих орлов за
службу. Палыч с благоговением поддерживал его за ноги и смотрел преданным
взглядом снизу вверх. По его небритым щекам катились слезы.
   - ... Мы достигнем мирового господства и выйдем ко всем Пределам! Что
есть жизнь? Жизнь - это постоянный путь к высокой победе. Это путь к
героической смерти. Быть солдатом - значит постоянно за что-то умирать.
Умирать во имя других!.. Спасибо, орлы! Я горжусь вами! Да здравствует
Император!
   Секер слез с повозки и, поддерживаемый адъютантом, подошел к строю.
   "Спасибо", - говорил он, обнимая каждого без разбора офицера или
солдата. Через несколько шагов у него снова открылись раны, так что до
Блюева комдив так и не дошел.
   Корнет несколько раз недовольно сплюнул, размышляя что все вокруг дерьмо
и несправедливо. Как бы там ни было, а орден все же приятно отягощал
мундир.
   - Отдаю вам захваченную деревню на разграбление, - сказал напоследок
Секер и его отнесли в сарай, где хранился сидр - на перевязку.
   - Вольно! Раз-ойдись! - скомандовал поручик Слонов и первым побежал за
коляской в сарай.
   Солдаты с трудом покидали строй, многих пришлось разгонять плетьми и
даже дубинками.
   - Тебе же сказали - разойдись, быдло! - слышался чей- то охрипший голос,
видимо, грубого поручика Забибуллина.
   Поручик Адамсон с брезгливым выражением лица упорно всматривался в улицу
Отсосовки, что-то выискивая языком в зубах. Шрамы на его лице багровели от
напряжения.
   Наконец, чья-то лошадь сорвалась с привязи, люди стали хватать ее под
уздцы, послышался крик, заплутавшее эхо, в общем, нормальное проявление
того, что есть еще чем мародерствовать.
   Корнет Блюев, выставляя вперед грудь, пошел в хату, тихо радуясь жизни,
а из домов Отсосовки, между тем, послышались крики и кудахтанье кур. Во имя
жизни жизнь оставшихся в живых катила дальше.

                                    53.

   В хате старосты было людно как перед боем, ругань переполняла речи
сгрудившихся здесь офицеров Ставки. Во главе общества, вакханально сидя на
столе, находился поручик Слонов. Речи его были самыми длинными и громкими,
а матерные глаголы слетали с его уст так легко, что маленькая дочурка
старосты дивилась его образованности.
   На дубовом, порезанном ножами, столе лежала карта местности с деревней
Отсосовкой в центре, но настолько затертая и запачканная гороховой кашей,
что всем сразу надоело на нее смотреть. Разве что поручик для
убедительности своей грозной речи использовал ее, чтобы стучать перстом по
самым замазанным и изорванным местам.
   Кроме Адамсона, Блюева, контр-обер-лейтенанта Каца, поручика Забибуллина
и адъютанта Палыча среди слушателей Слонова были староста с неохватной
женой и малой дочерью. Трое последних были на задах - прятались в страхе за
тряпками. Их Слонов подчеркнуто не замечал, сосредоточив все внимание на
результатах плачевного для дивизии боя, а о том, что сражение кончилось
неудачно, все догадывались и так. Хотя бы по внешнему виду самого поручика
- мундира на нем не было, а остатки его были обмотаны вокруг шеи и торчали
из сапог. Тело Слонова прикрывали входившая в моду тельняга и шерстяные
галифе с прожженными кучно дырками. Грязные сапоги отчего-то пахли гнилой
зайчатиной.
   Окончив про сражение, Слонов брезгливо передернулся, глядя на карту, и
увлек в соседнюю комнату Адамсона.
   - Натерпелись вы лиха, а поручик? - поинтересовался он, не ожидая
ответа.
   - Столкновение было страшным, - задумчиво промолвил Адамсон и пустился в
воспоминания. - Такое бывает, кажется, не часто.
   Слонов внимательно посмотрел на Адамсона.
   - Да, ладно вам, будьте проще - я вам советую.
   Поручик открыл окно и справил с подоконника свою нужду. Распространилась
вонь...
   - Среди сражений и лиха, не надо распускать нюни, поручик! Тут вам не
столичная опера!
   Поручик, не собиравшийся распускать нюни, после этих слов неожиданно
разрыдался, да так, что прибежала добродетельная жена старосты и просунула
к ним рябую голову.
   - Поди прочь, - заметил поручик и начал заниматься ногтями.
   Удрученный происшествием дня, морально опустошенный Адамсон упорно не
приходил в себя. Он глядел на закопченные иконы и его боевой дух грозил
окончательно упасть. Поручик Слонов это тут же заметил и послал хозяйку за
сидром.
   - Жаль шампанского нет, - прошептал Адамсон.
   - Да ну его в фопу! - неодобрительно отозвался о нем поручик. - Забудьте
юнкерские годы, Столицу, первых смазливых девушек. Мы теперь все в дерьме и
долго еще из него не вылезем! Так что, лучше успокоиться.
   Поручик Слонов густо рыгнул. Адамсон нервно уставился на него, глупо
улыбнулся, отрицая что-то помотал головой, и рыгнул тоже. Через минуту,
проделав эту несложную операцию еще по одному разу, они с пришедшим Блюевым
стали пить.
   Сидра принесли много, кружки, которые они держали, казались огромными...
В хате старосты с горечью оплакивали неудачный исход Отсосовского сражения
и дальнейшие события, происходившие потом, нам ясны без их изложения, ввиду
сходности с тем, о чем уже неоднократно рассказывалось в наших Хрониках.

                                    54.

   Пора бы любезному читателю заглянуть и в другую хату - хату бочкаря
Алехи, что стояла на отшибе, обнесенная плотной изгородью и окруженная
раскуроченными пнями. Именно в ней находилась на постое неоднократно
упоминаемая девица Наташа, внучка старого еврея- золотопромышленника, ныне,
впрочем, покойного.
   Проживая здесь без особой цели, без сгинувшего бочкаря Алехи, она
пребывала за чтением революционных брошюр, сваленных на чердаке, и
аристократическими беседами с подругами. Так она повзрослела и, несмотря на
внешнюю красоту, становилась женщиной, теряющей легкость и юношескую
привлекательность.
   После сражения на равнине, сюда, как и в другие избы, ломились звереющие
от испытанного ужаса гусары. Следуя приказу о разграблении, часть из них
добросовестно протрясла этот дом, оставив в целости только стены и
вымощенный пол.
   Наташу никто не посмел тронуть, поскольку сюда же завалился поручик
Забибуллин. Отогнав саблей солдат, он увел Наташу в леса. Подруги,
пришедшие ее навестить, вскоре поплатились тем же - Забибуллин был как
всегда ненасытен.
   Пока Забибуллин ходил по лесам, хата досталась в распоряжение эскадрона
контр-обер-офицера Каца, построившего не только первый в Империи Шлагбаум,
но и еще в молодости прошедшего инструктором все корейско-израильские
Фронты.
   Епифан Кац был одним из немногих, кто пережил Отсосовский Запой. В
безвременье остались ротмистр Яйцев, судья Узкозадов и адмирал Нахимович и
другие пылкие и доблестные офицеры. Он больше всех, пожалуй, переживал об
утраченном офицерском клубе госпожи Снасилкиной- Шестью.
   Наверное поэтому Епифан Кац пустил слух о том, что в его хате
открывается гусарская рулетка в духе лучших времен. Желающих поиграть
оказалось не так уж много и все они пребывали в лице лучшего друга Каца,
прибывшего из лесов поручика Забибулина.
   Забибуллин стал отстаивать свое право на эту хату, к тому же они не
поделили славу победителя над одним из самых свирепых базановцев, -
мужланом в синем драпированном кителе. В результате офицеры не на шутку
повздорили и, в самом деле, дело кончилось дуэлью. А точнее, именно
гусарской рулеткой.
   Пощекотав нервы всего эскадрона обер-офицер Кац крутанул барабан
пистолета и разнес свою курчавую голову, оставляя Забибулина в зените
славы, как покорителя мужлана-базановца в синем кителе.
   После этого Забибулин без особого зазнайства принял эскадрон и в
описываемый нами день снова решил уединился со своей девицей. На этот раз
Забибулин затащил Наташу в завоеванную им хату бочкаря Алехи, нисколько не
подозревая, что на чердаке сидел и прятался злой дезертир- базановец.
Присутствие здесь последнего было тайной молоденькой девушки. Вот уже
полгода прошло с тех пор, как она, скучающая, отвела его на чердак,
накормила и по неосторожности отнесла горшок с сидром, который базановец
тут же выпил. С тех пор базановец находился на чердаке, хоронясь от чужого
глаза, в ожидании Наташи и сидра (иногда только сидра), для чего на
лестницу он выставлял трехлитровый пустой горшок.
   В общем, в тот день постелив свою бурку прямо на пол, Забибуллин
беседовал с Наташей и пребывал в превосходном настроении. Внешне Забибуллин
был точной копией подпоручика Хабибулина, но отличался от него во всем
остальном. Когда они, казалось, уже достигли цели своего разговора, сверху,
с лестницы ведущей на чердак, прямо на голову Забибуллина упал глиняный
горшок. От удара горшок для сидра разбился, попутно расколов поручику
голову.
   Неправдоподобность создавшейся ситуации усугубил спустившийся сверху
наемный базановец. Довольным взглядом он осмотрел хату, тщательно
познакомившись с ситуацией. В минуту, когда девица была на последнем
дыхании от ужаса и отвращения, ибо вид базановца был поистине ужасен, в
хату ворвался запыхавшийся корнет Блюев, очевидно по своему обыкновению
следивший за действиями Забибуллиным.
   - Что здесь такое? - вопросил он.
   Грозно и решительно корнет приблизился к наемнику и обнажил клинок. В
ответ базановец только испуганно поежился и нахмурил брови. Поединок длился
недолго - корнет несколько раз проткнул своего врага и на этом успокоился.
На пожелание девушки отблагодарить избавителя, тут же, немедля, корнет
согласно кивнул головой. Настало время сказать, что сценарии общения с
девицами начисто выпали из головы корнета во время контузии при Отсосовском
сражении, но теперь-то, благодаря покойному Забибуллину, провал в памяти
Блюева был востановлен и он прекрасно знал что ему предстоит сделать, и
поэтому-то так довольно улыбался.

                                    55.

   Солнце закатывалось большим красным камнем прямо за деревню Отсосовку.
По темнеющей дороге уходили на Запад жалкие остатки дивизии Секера, солдат
оставалось совсем немного. Почти четверть всего войска осталась в
Отсосовке, расправляясь с полученным, но еще недопитым сидром. Не было
среди уходящих и корнета Блюева.
   Вся колонна секеровцев, состоящая из тяжелых скрипящих повозок,
нескольких верховых и полусотни пеших бойцов, передвигалась чрезвычайно
медленно, увязая в дорожной пыли.
   Шедшие сзади незаметно бросали на дорогу оружие, снаряжение и патроны.
Бородатый ополченец, имени и происхождения которого никто не знал, замыкал
строй дивизии. С перепоя он полз на четвереньках, умоляя взять его на
повозку и дать сидра опохмельнуться.
   Поручик Слонов, утомленный бурной ночью, незаметно для себя, но привычно
для окружающих, задремал. Покачиваясь в седле, он видел замечательный
сон...
   Снилось поручику, что сидит он в своем загородном домике (у него есть
домик) на печке в зипуне и валенках. На лавке копошатся четверо его
ребятишек в одних рубашонках, а в сенях хлопочет его жена Софья, первая
леди Империи (ее он прибьет после, спасая от вражины Базанова).
   Открывается дверь и входит вежливый полковник Секер.
   - Здрав-желам, ваш-выс-бродь! - гаркает он, вытянувшись в струну.
   - Как стоишь, собака?! Мать твою! - поручик Слонов стаскивает с ноги
валенок и запускает им в жалкого полковника Секера.
   - Вам высочайшее донесение, господин поручик! - шепчет полковник Секер
разбитыми губами и подмигивает.
   - Же-на! Письмо сюды! - орет поручик и запускает в жену еще одним
валенком.
   Он откусывает угол протянутого конверта и вытаскивает грязный листок, на
котором крупными печатными буквами, чтобы прочитать поручику, написано:
   "Его Имперское величество дарует своим высочайшим повелением вам чин
Наполеона Бонапарта. К сему свою подпись приложил собственноручно фаворит
Империатрицы, генерал Ставки главнокомандующего - С. Д. Мюллер."
   - Вот это славно! - кричит поручик Слонов и падает с печки. С криком "Да
здравствует!" он целует полковника Секера и прямо в зад.
   - Спасибо тебе, браток! Жалую тебя рейтузами со своего плеча! - поручик
снимает свои фронтовые, трофейные подштаники и натягивает их на голову
удивленному полковнику.
   - А теперь, пшел вон отсюда, аристократичная собака...
   Прослезившись от умиления, Слонов выталкивает полковника Секера вместе с
подошедшим полком гусаров за дверь.
   - Софья, в постель! Тракатца будем! Вспомнили о моих заслугах пред
Империей, сам генерал Мюллер обо мне вспомнил! - с этими словами поручик
закрылся с бывшей базановской невестой в чулане - и продолжал смотреть свой
небывалый сон.

                                    56.

   Корнет Блюев очнулся в хате бочкаря Алехи утром от нечеловеческих
криков. Он отодвинул от себя теплую Наташу, с которой смог добиться этой
ночью райского блаженства, и выглянул наружу. Вся деревня Отсосовка горела
ясным пламенем, отовсюду слышалась стрельба. Прислушавшись, Блюев понял,
что раздудившие его крики ужасны, но все же человеческие.
   Это по улицам бегали озверевшие базановские легионеры, расстреливая в
упор деревенских мужиков и девок. Возле домов просматривались очертания
виселиц со свежими повешенными - базановцы расправлялись с населением как
обычно на скотобойне.
   Корнет Блюев в ужасе бросился во двор и вскочил на своего молодого коня.
Пихая его босыми пятками, корнет, давя огурцы и помидоры, уходить
огородами. По нему стреляли, но все как-то без успеха.
   Выскочив из деревни, корнет устремился в Тульские Леса, намереваясь
держаться направления Ставки Секера. Обезумев от испытанного ужаса, он
скакал, пока лошадь не устала и не сбросила наездника оземь. Блюев
выматерился и побрел дальше пешком, а потом, усталый от Натальи, уснул под
одиноким деревом...
   В это время в штабе базановцев происходило важное военное совещание.
Речь шла о том, считать ли минувшее сражение победой или поражением. Мнения
разделились. Солдаты, почему-то присутствующие на совещании, начали шумно
разглагольствовать и прапорщик Базанов вынужден был выгнать их с конгресса
взашей, как быдло.
   Матерно ругаясь, солдаты побрели в лес, надеясь там встретить
какую-нибудь местную девушку, с которой можно было бы повзводно
познакомиться. Несмотря на все усилия, удалось встретить лишь спавшего под
деревом человека без рейтуз, в изодранном кителе без погон и с лицом,
перемазанным глиной.
   - Вставай, ваше благородие, - бросили они ему, - хватит давить ухо-то...

   Корнет Блюев, а это был именно он, открыл глаза, и увидев сброд,
мешавший ему смотреть чудесный сон с незабываемой Наташей, строго
предупредил:
   - Пошли отсюда, мужики, пока я добрый!
   Не послушавшись, базановцы связали зарвавшегося корнета, забросили его в
заросли крапивы и побрели дальше. Отсутствие штанов корнет Блюев ощутил
сразу, и ощущал еще долго, пока его не вытащил оттуда чудом оказавшийся
рядом странник Селампий, который ходил по Пределам Империи и вот уже
шестьдесят лет предсказывал конец света.
   - Ненавижу! - прохрипел корнет, исходя пеной. - Этих базановцев всех
порешу, падла!
   Странник устало смотрел на беснующегося перед ним корнета - слишком стар
он был, чтобы воспринять такой эмоциональный всплеск. Нагнулся Селампий,
подобрал свою котомку с сухарями и флягой неразбавленного сидра и побрел
прочь.
   Блюев же полез на большое, но давно срубленное дерево, стараясь как
следует осмотреться.

                                    57.

   Поручик Слонов трясся в седле, как марионетка на нитях, каждый раз
опасливо съезжая на бок. От одного из толчков он проснулся и не поверил
своим глазам. Степь без конца и края осталась далеко за холмами и речкой
Течкой, а Ставка главнокомандующего (повозка с полковником) начисто исчезла
из виду. Слонов обернулся и обомлел - за ним строем шли тысячи наемников
прапорщика Базанова. Хвост огромной людской колонны исчезал в клубящейся
пыли.
   "Что это за черт?! - появилась в голове Слонова мысль. - Что я здесь
делаю? Как я здесь оказался?"
   Впрочем, думать было некогда и непривычно - в любую минуту поручика
могли опознать по портянкам, изготовленных в Империи. Поручик быстро стащил
с себя мундир, портянки, затолкал все под седло и оказался в грязной майке
со странными желто-зелеными пятнами, оставленными видимо сидром, если
позабыть о цвете, и также яркой надписью "адидас".
   "Уф! Кажется не заметили какие на мне погоны", - подумал он и,
приободрившись, скомандовал:
   - Легион! Слушай мою команду! Я, тля, дважды повторять не буду! Стой!
Ать-дэва!
   Легионеры Базанова встала как вкопанные. Вперед выехал сам прапорщик
Базанов - толстый, сытый, с жидовским выражением брезгливого лица. Слонов
знал это выражение, но лицо ему было незнакомо.
   - Эт-то еще что такое?! А ну-ка встать в строй! - заорал Слонов.
   Базанов несколько опешил. Челюсть его отвисла на два дюйма и стала
угрожающе покачиваться.
   - Молчать! Дадашка! - не дал ему ничего ответить поручик.
   От этого рыка лошадь прапорщика Базанова сама повернулась кругом и
понеслась вдоль колонны. Поручик Слонов проводил ее взглядом и стал хаять
наемников за нерадивость и халатное отношение к службе.
   - А ну достать Уставы!
   Все легионеры достали из вещмешков Уставы и, мусоля их пальцами, стали
листать любимые страницы поручика, которые он по памяти называл. Эти
страницы были также любимы и Базановым, который в этот момент отчаявшись
остановить обезумевшую лошадь, переместил зад на край седла и свалился в
грязную лужу. Поднявшись, он бросился к Слонову и, подбежав к нему
достаточно близко, побагровел до корней волос:
   - Что?!..
   - Ма-а-алчать! Как стоишь перед поручиком, скотина! - не теряясь,
возмутился в ответ Слонов. - На губу! Под трибунал! Шкуру спущу! Сгною под
ружьем! Ах ты, блять служивая!
   Прапорщик Базанов, вытянувшись в струну, не мигая смотрел в глаза
надрывающегося Слонова. У Базанова не было слов.
   - Взять его и в обоз! - скомандовал наконец Слонов.
   Четверо дюжих базановцев, откровенно ничего не понимая, схватили своего
командира и связав затолкали в запыленный фургон.
   Тут только поручик Слонов понял, что он натворил и что с ним будет в
случае разоблачения. Его прошиб холодный пот, но отступать было уже поздно
- позади стояло болото.
   Разделив все базановское войско поровну, он выставил одну половину
напротив другой.
   - В ружье! - заревел он.
   Недоумевающие базановцы послушно вскинули ружья на изготовку.
   - Огонь! - скомандовал Слонов и с прискорбием снял фуражку.

                                    58.

   Оставшиеся пока невредимыми офицеры дивизии Секера - адъютант Палыч и
поручик Адамсон собирали у занявшихся костров немногочисленные группы
уцелевших солдат, кавалеристов и разжалованных генералов филиала Ставки.
Убогие и подавленные лица бойцов наводили на Палыча тоску. Приятные
воспоминания о службе в денщиках все чаще захватывали его.
   Опушка леса неотвратимо погружалась в сияние полной луны. В палатке, где
размещался полковник Секер вместе с адъютантом и Адамсоном, дополнительно
зажгли несколько свеч. При свете командование могло составить список
личного состава, с честью прошедшего Отсосовскую мясорубку.
   В живых значились: Секер - полковник; Адамсон - поручик, дворянин; Палыч
- адъютант господина Секера; Волгин - солдат, знает самурайский; Стремов -
кавалерист, и еще десятка два солдат и генералов без рода и племени, но с
задатками фронтового некрофилизма.
   Остальных принято было считать погибшими, пропавшими без вести или
подлыми дезертирами. И особенно - корнета Блюева и поручика Слонова.
   Когда список был наконец составлен, Палыч дрожащими руками поднес его к
освещенному свечами и сидром лицу Секера. Комдив бегло ознакомился с
документом и грудь его пронзил одинокий клич.
   - Ништяк! - только и смог подытожить полковник Секер.
   Палыч и поручик Адамсон переглянулись. Один из них плеснул кружкой воды
в лицо предводителя.
   - Позовите сюда этих людей! Всех! - сказал полковник, отплевавшись.
   В палатку набились малочисленные остатки дивизии. Шинели и мундиры
бойцов были в глине, навозе, местами прожженными. Во время последнего
перехода сидр унес чуть ли не треть состава. Еще треть состава унесло
отсутствие сидра. Солдаты ежились от холода наступающей на пятки зимы.
   - Солдаты! Братья! - начал Секер внушительно. - Три года назад я прибыл
в Отсосовск и повел вас через бои, сражения и битвы ради высокой цели. И
теперь эта цель близка... За этим Тульско-Швецким лесом, по которому надо
идти несколько дней, прежде чем он кончится, в ветхом сарае находится
триста тридцать три бочки самурайского выдержанного сидра. Это самая
большая тайна, которую я узнал от писарей Канцелярии Ставки... Там-то вы и
обретете покой и внутреннюю свободу!
   Секер закашлялся, все затаили дыхание.
   - Сам хотел выпить, - молвил Секер, - но видно не суждено... Если я умру
раньше (прежде чем обнаружу сидр) - похороните меня как это было принято в
древние времена... Быть может вместе со всеми вами...
   Недовольные бойцы от страха сунулись носами в рукава обмундирования.
Лица некоторых все же сияли надеждой на то, что они во что бы то ни стало
дойдут до желанного сидра.
   - Братья! Сейчас, когда близка наша цель, враг снова не дремлет! Я уже
слышу его зловещие шаги, его тяжелую поступь!..
   Секеровцы, находившиеся в палатке, испуганно стали прислушиваться и
действительно уловили звук приближающихся шагов.
   Кавалерист Стремов даже успел выхватить чью-то саблю. Тут в палатку
ввалились корнет Блюев и поручик Слонов - обнявшись как родные и
напившиеся, словно быдло, до состояния дребезана.

                                    59.

   Наконец в облезлом фургоне, брошенном в большой луже от прошедшего
дождя, очнулся контуженный прикладом по голове прапорщик Базанов. С большим
трудом, морщась от боли, он подполз к краю фургона и вывалился наружу, в
холодную, сдобренную навозом воду. Помогая себе локтями, прапорщик сумел
выбраться на сухое место и осмотреться вокруг.
   Степь была густо завалена трупами его солдат - гвардейских
солдат-базановцев! Прапорщик Базанов зарыдал навзрыд, вспомнив наглого
офицера, который так безжалостно сгубил его лучших наемников- легионеров.
Ощущение опустошенности в его груди сменилось ощущением обреченности, дикой
злобой и ничем не скрываемой ненавистью.
   Наглые Отсосовцы уже увели однажды у него невесту, самую красивую девицу
в Империи, за что он разгромил их два десятка раз, но каждый раз наиболее
наглые ускользали. И вот теперь он остался без своего Легиона, совсем один
в царстве мертвых солдат.
   Вскочив на ноги, Базанов бросился бежать на Восток. Он бежал, падая и
вновь поднимаясь, и леденящие кровь звуки слетали с его губ.
   Оставленный без своей армии Базанов бежал на Восток от Отсосовска, где,
по его мнению, должна находиться Ставка главнокомандующего Секера.

                                    60.

   Между тем, Блюев пришел в себя от чувства непроходимого похмелья. В
голове строились на плацу и рапортовали роты блюевцев, а в ушах - из одного
уха в другое - проносились эскадроны конной дивизии неизвестной
принадлежности. От всего этого корнета преотвратно мутило.
   - Что же это такое, а? За что, спрашивается, боролись?
   Он осмотрелся, приподнявшись с холодной земли, но на его риторический
вопрос никто не ответил, впрочем, никто на риторические вопросы и не
отвечает.
   Повсюду виднелись следы ночной оргии, в результате которой (как уже
говорилось) земля для Блюева перестала казаться пухом. Невдалеке стояла
единственная палатка с сидром, принадлежащая комдиву Секеру. Возле потухших
костров, завернувшись в шинели, вповалку лежали спящие солдаты.
   Корнет переполз поближе к костровищу, чиркнул спичкой и попробовал
поджечь поленья. Промаявшись так минут десять, он сердечно отчаялся,
хлебнул из стоявшей на земле кружки сидру и достал планшет. Блюеву не
терпелось каким-нибудь образом выместить свое скотское состояние.
   На грязном, мятом листе газеты двадцативосьмилетней давности он стал
писать обломанным карандашом.

                        "Комдиву полковнику Секеру
                    От доблестного офицера его дивизии.

                                   РАПОРТ.

   Спешу уведомить вас, что поручик Адамсон вчера нажрался, как самурайский
пехотинец. Как всегда подло, за глаза, он вел предубедительные разговоры,
понося милую мне Империю и самого Императора, называя его с намеком
самурайским евреем. У Адамсона исключительно скотская, самурайская натура и
к тому же своим существованием он порочит мундир доблестного имперского
офицера.
   Сообщаю также, что он сменял из обоза два седла на самогонный сидр у
мужиков, промышлявших на хуторе, оный и хлещет тайком по ночам.
   Поручика Адамсона следует решительно разжаловать в мичманы, а корнета
Блюева назначить на его место, а по возможности повысить сразу на три
звания за прилежность и отвагу в Отсосовском сражении. Ведь именно он вывел
роты базановцев на наши пулеметы!"

   Блюеву стало несказанно лучше. Какой сейчас идет год никто уже не
помнил, поэтому даты он ставить не стал и вместо этого зевнул.
   "Черт возьми, купить бы загородный домик возле Шлагбаума, да нарожать с
Наташей с десяток ребятишек... А-то совсем уж дети у нас не родятся..." -
подумалось ему.
   Внезапно из палатки комдива послышались сумбурные крики, а потом из нее
показался в одном исподнем легкий на помине поручик Адамсон.
   - Бойцы! Комдив в Ставку к Императору отправляется!..
   Корнет тут же вскочил на ноги.
   "Как же так? - пронеслось ракетой у него в голове. - Кому же теперь
отдавать Рапорт?! Не иначе как Адамсону!"
   Блюев схватился руками за голову и побежал наперегонки с солдатней к
умирающему полковнику Секеру.

                                    61.

   Накануне, на четвертый час ночных оргий, поручик Слонов, будучи уже в
дребезан, попытался понять, из-за чего, собственно говоря, все пьют,
ругаются и дерутся.
   Когда поручик Блюев в очередной раз потребовал всеобщего внимания и
объявил, что желает пойти в дабл, поручик Слонов поймал себя на том, что
сам он сидит за столом и пишет с Адамсоном и отошедшим Блюевым пулю.
Милолетный взгляд на свою гору поверг его в ужас. Гора была раза в четыре
больше, чем у других, а пуля была чиста как хорошо выдержанный сидр.
Дальнейшее Слонову подсказал инстинкт.
   - Сволочи вы все! - закричал он гнусавым голосом. - Я тут напился, а вы
мне в гору садите!
   Бросив эти обидные слова в лицо пораженного Адамсона, поручик Слонов
схватил со стола пулю и разорвал ее в клочья.
   - Подсвечники-то в этой дыре есть? - прозвучал в повисшей тишине голос
возмущенного Адамсона.
   Слонов обвел глазами лица офицеров и понял, что спасения нет. Он
стремительно вскочил и бросился прочь из палатки. Под ночным небом поручик
окончательно потерял всякое ощущение времени и окружающего пространства.
Несколько раз он попадал сапогами в костры, но дождь тушил загоравшуюся на
нем одежду.
   Часовой, сидящий на дырявом барабане у ворот лагеря, увидел его неясную
шатающуюся фигуру, и призадумался.
   "Стой! Кто идет?" - подумал часовой. Он открыл было рот, но тут же
пожалел об этом, посольку дело кончилось рвотой. Часовой забыл, что
рекомендует в данном случае Устав караульной службы, и счел за лучшее
промолчать. Прошедший же мимо него поручик нашел поставленные ворота,
открыл их лбом оказавшегося рядом солдата, затоптав при этом в грязь его
фуражку, и вышел в поле.
   Слонов мучительно не знал куда и зачем он идет, не имел даже
представление, идет ли он или стоит. Более того, в голове поручика не
укладывалось - он это вообще или кто другой.
   Забылся Слонов над обрывом реки Течки, и очнулся лишь от ощущения, что
его бьют чем не попадя. Силясь понять куда и чем его долбят, он принял еще
несколько ударов, затем кто-то рывком поднял его с земли и поставил на
ноги.
   Один из тычков в нос помог Слонову открыть глаза. Перед собой он увидел
перекошенное злобой лицо прапорщика Базанова. В ту же секунду Базанов
навалился на поручика, они сцепились как две собаки и рухнули в грязь.
   Из дальнейшего в памяти Слонова отложились только бессвязные обрывки. Он
помнил тяжелое гнилостное дыхание на своем лице и ощущал корявые пальцы,
вцепившееся в горло. За это поручик со злобой вцепился оставшимися зубами в
мокрую и холодную ткань Базановской плащ- палатки. Потом уже Слонов, рот
которого был забит волосами прапорщика, выкручивал руки Базанову. Противник
вырвался и началась рубка на саблях. Чем она кончилась? Было черное ночное
небо, с которого непрерывно лил дождь, смывая не успевавшую остановиться на
лице кровь, то размягшую и почему-то теплую землю, которая набивалась ему в
рот, глаза и уши.
   Слонов попытался открыть глаза и наконец понял, что в живых остался
именно он. Сквозь кровавую пелену он увидел туманное расцветное небо... У
его ног лежала какая-то бесформенная туша, покрытая изорванной тканью.
Слонов понял, что это изуродованный до последнего предела труп прапорщика
Базанова.
   Прошло немало времени, прежде чем Слонов нашел в себе силы встать. и
подползти к прапорщику. Поручик пристально осмотрел его на коленях и закрыл
глаза своему бывшему врагу. Ибо все в этом мире бывает бывшим.
   Слонов все время чувствовал, что что-то изменилось, то ли в окружающем
мире, то ли в нем самом. Наконец, он осознал, что у него нет правой руки.
Кое-как перетянув обрубок, из которого вовсю сочилась кровь, он встал и
пошатываясь, пошел в сторону дивизионного лагеря.

                                    62.

   Когда Блюев подбежал к палатке, вокруг нее уже столпилась вся дивизия.
Солдаты пришли попрощаться со своим комдивом и посмотреть, как Секер
мечется на обструганных досках, как изо рта его идет кровавая пена.
   - Ну вот, теперь, кажется, все, - сказал поручик Адамсон, снимая мятую
фуражку.
   Все разрыдались. Никто и не заметил, как к одру протиснулся поручик
Слонов, весь в грязи и покрытый многочисленными скверными ранами. Лицо
Слонова отталкивающе пугало свежими царапинами, к тому же у поручика не
было правой руки по самый локоть. Он бережно прижимал обрубок к груди. На
намотанной гимнастерке проступала бледная кровь.
   - Да что же это! - закричал неожиданно зычно Слонов. - Комдив, отец ты
наш!.. Никак помер?
   Секер лежал неподвижно, откинув изможденную голову. Бледность мертвеца
стала покрывать его умное аристократическое лицо. Слонов безумными глазами
посмотрел по сторонам.
   - Какими были последние слова отца нашего, комдива?
   - Он снова сказал, чтобы мы шли через лес, и там есть сарай один... А
еще он сказал, чтоб мы похоронили его, - тихим гробовым голосом ответил
мрачный Адамсон.
   Слонов со стоном опустился рядом с Секером. Минуту он пристально смотрел
на его лицо, а потом закрыл ему глаза, двумя имперскими пятаками. как
недавно закрыл глаза прапорщику Базанову.
   - Надо бы снять с него посмерную маску, - тихо сказал корнет Блюев. -
Одну тебе и одну мне.
   Адамсон невозмутимо посмотрел на него и улыбнулся:
   - Эх, Блюев! Блюев ты и есть, потому что вечно Блюешь, как Слонов...
   Блюев фыркнул и отвернулся.

                                    63.

   Уже вторую неделю, повинуясь завещенному приказу Секера, дивизия
пробивалась через чащу Тульского леса. Тяжелые пулеметы, повозки и лошадей
пришлось бросить уже на втором привале. Впереди, чередуясь, шли поручик
Адамсон и корнет Блюев с топорами и прорубали просеку в вековом еловом
лесу, плотно переплетенном кустарником.
   След в след за ними двигались цепочкой около сорока гусаров и
пехотинцев. Поручика Слонова, ослабевшего от потери крови, несли на
носилках два солдата. Всей дивизии уже было известно о его подвиге, потому
что только об этом он и рассказывал все последнее время. Наконец он стал
как бы воплощением боевого духа полковника Секера, и его слушали почти что
с благоговением.
   Глядя на это, поручик начинал нудно капризничать и требовать сидра, на
что Блюев постоянно матерился, оскорблял его и заматерел уже окончательным
образом. Сидра не было и корнет Блюев жестоко страдал. Только ожесточенная
рубка деревьев доставляла ему некоторое облегчение, позволяя ему забывать о
ежеминутной жажде. Когда дивизия снова встала на ночлег, он прилег возле
разведенного костра и проклял свою долю.
   Этой же ночью, когда все уснули от усталости и голода, корнет Блюев тихо
ступая на мысках, поднялся, собрал провизию в вещмешок и подло
дезертировал. Он пошел обратной дорогой, но очень скоро сбился с пути и
стал угадывать части света по каким-то запутанным признакам.
   Он шел очень долго, но из леса так и не вышел. И никто из дивизии Секера
не вышел из этого страшного леса.
   По крайней мере, авторы не нашли никаких документов в архивах Империи,
которые бы опровергали это заключение.

                                   * * *

                        "ДИВИЗИЯ СЕКЕРА В БУНКЕРЕ"

               Неутвержденный Со-Авторами вариант окончания
              хроники "Дивизия Секера" и самой книги "Фронты"

       (*) В этой части Со-Авторы знакомят читателя с новыми данными,
                   обнаруженными в имперской Канцелярии.

                                    64.

   Когда взошло солнце, Блюев вышел из страшного Тульского леса. Лес, таким
образом, кончился, и корнет Блюев уставился на странное сооружение,
сиротливо громоздящееся посреди бескрайней, заросшей высокой травой, степи.
Это был огромный почти квадратный дом, обнесенный забором из колючей
проволоки и непонятного назначения. Чем-то это было похоже на океанский
лайнер, но корнет никогда не был у моря и не видел кораблей.
   Путываясь ногами в высокой траве, Блюев осторожно приблизился к забору.
Стояла тишина. От колючей проволоки исходил чуть уловимый и необычный
запах. Корнет провел ладонью по столбу и обнаружил, что дерево оказалось
неожиданно мягким - от его прикосновения столб рассыпался в труху. Блюев
отскочил и, не удержав равновесия, упал. Трава поглотила кольца колючей
проволоки. Блюев опасливо перешагнул через них и сделал несколько шагов к
загадочному зданию.
   Он ждал чего-то страшного, может быть пулеметной очереди, может быть
грубой матерщины. Но вокруг ничего не изменилось. Так же стрекотали
кузнечики, и этот непривычный для корнета звук подействовал на него
умиротворяюще.
   - Может быть это загородный домик какого-нибудь генерала? - прикинул
корнет Блюев и уже ничего не опасаясь, пошел напрямик, спотыкаясь о
разбросанные в траве обломки кирпичей и досок, покрытые странным белесым
налетом.
   Осмотрев здание вплотную, Блюев так и не смог обнаружить как в него было
бы можно войти. Вместо дверей перед ним возвышалась серая бетонная стена,
вся в крупных дырах и трещинанах. Слышно было как посвистывает ветер в
разбитых стеклах на третьем этаже. Ниже окон не было.
   Начисто забыв о своей дивизии, Блюев сел, облокотился поудобнее на стену
и через минуту уснул, потому что всю ночь прошагал по черному лесу.

                                    65.

   Дивизия Секера двигалась к странному сооружению по-пластунски. Руководил
операцией лично поручик Слонов. В настоящий момент он лежал на спине и
отталкиваясь ногами подползал головой вперед к поваленному забору.
   Все старались соблюдать тишину, изредко только чертыхались и лязгали от
нетерпения оружием. Наконец-то секеровцы имели возможность
помародерствовать! Вскоре нервы достигли такого напряжения, что поручик
Адамсон вскочил с воплем на ноги и, выхватив саблю, ринулся вперед - на
врага.
   - За мной!..
   Он сделал в изгороди пролом, в который бросились все остальные. Слонов
поднялся на ноги и теперь плелся сзади что-то озлобленно командуя.
   Это был страшный миг для проснувшегося Блюева. Ни с того, ни с сего
прямо на него неслись три десятка вооруженных головорезов с угадываемым
желанием чем-нибудь поживиться.
   - Стойте! Стойте! - крикнул Блюев. - Здесь свои! Не стреляйте!..
   Секеровцы, конечно, постреляли, не без этого, но по странной
превратности судьбы и законов нашей повести, никого не поубивали и даже
корнет Блюев остался в списках живых.
   Недовольно озираясь, он поднялся на ноги и взволнованно засопел. От
недавнего иделлистически тихого и заброшенного мирка не осталось даже
запаха. Трава вокруг была сразу же вытоптана, забор повален по всему
периметру, а на уцелевших угловых столбах, сделанных из бетона, уже
сушились чьи-то грязные подштанники. Секеровцы разбрелось, оглашая
окрестности непристойными криками, особенно омерзительными для уха корнета
после стрекотни кузнечиков.
   - Эй, Блюев, что там внутри? - окликнул его Адамсон. - Нет ли там сидра?

   Блюев встрепенулся. Он как-то решил, что триста тридцать три бочки с
сидром были бредом полковника Секера. Но вдруг они как раз здесь?
   - Если там есть сидр, мы его найдем! - деловито ответил Блюев.
   Прошло мгновение и они с Адамсоном уже забрасывал крючья в разбитое окна
бетонной глыбы, и не прошло получаса, как вся дивизия перебралась по
веревкам внутрь здания.
   Оборванные, в рваной обуви с размотанными онучами, заросшие и давно не
мытые солдаты стояли на пластиковом полу огромного, сверкающего белизной и
чистотой зала. С потолка свешивались тросы и крюк подъемного крана, повсюду
стояли странные стальные машины.
   Солдат Волгин, в совершенстве знающий самурайский, бросился к одной из
них, чтобы пощупать, но оступился и сгинул в каком-то люке. Осторожно
подошедший Адамсон стал звать его, но из черной дыры уже никто не
отзывался, Волгин пропал без вести, а лезть за ним никому не хотелось.
   - Господа! Здесь надо быть предельно осторожными! - возвестил
поучительно Адамсон. - Пока мы доберемся до сидра, не исключена возможность
несчастного случая.
   К запыленным стальным машинам уже никому не хотелось идти, все
столпились возле смертоносного люка. Недовольный тем, что все происходит
без его руководства, поручик Слонов протиснулся сквозь толпу вперед.
   - Дивизия! Всем следовать за мной, я нашел дверь! - скомандовал он
ослабевшим голосом и первым заковылял к лестнице, ведущей вниз.
   Солдаты послушно поплелись за Слоновым, наблюдая с какой гордостью он
показывает найденную им железную дверь. Когда попытки Слонова отворить ее
левой рукой не увенчались успехом, на нее налег на всю ширину своих плеч
поручик Адамсон. Наконец дверь со скрежетом отворилась, и бойцы увидели
длинный, плохо освещенный коридор, уходящий наклонно вниз.
   - Всем за мной! И не отставать! - снова вышел вперед завистливый поручик
Слонов. Адамсон с грустью заметил, что сил ругаться у него уже не осталось.

   Слонов шмыгнул носом и первым шагнул за порог.

                                    66.

   Здание-монстр казалось просто огромным, но еще больше было его
подземелье. Через час Слонов окончательно заблудился в лабиринте сырых и
низких подземных коридоров и переходов, силы оставили его и он снова стал
проситься на носилки.
   Погрузив командира на карабины, дивизия двинулась дальше, ведомая уже
Адамсоном. Поручик Адамсон, обладающий нюхом гончей собаки, быстро вывел
дивизию из казематов в довольно приличное помещение.
   После побеленных сырых стен нескончаемых коридоров и низкого потолка с
ввинченными в него оголенными лампочками, глаз приятно отдыхал на пластике,
украшавшего три стены комнаты. Четвертую стену занимал большой пульт, перед
которым стояло несколько мягких, вертящихся кресел.
   Кавалерист Стремов, издавая радостный визг, сразу же плюхнулся в одно из
них и начал быстро вертеться. Когда же ему это надоело, он приступил к
ковырянию саблей обшивки соседнего кресла.
   Адамсон, воздержавшись от этой забавы, обнаружил в шкафу, вмонтированном
в стену, съестные консервированные припасы, почти швецкие, и спиртные
напитки. Тут же пришедший в себя Слонов издал странный гортанный звук и
полез через головы подчиненных.
   - Я за вас с Базановым дрался! Молчать! Кругом! Смирно!.. - надрывался
он, но теперь его уже никто не слушал.
   В запаснике нашлось не только водка в длинных бутылках, но и легендарный
"Наполеон", о котором в Ставке ходило столько слухов. Все найденное
досталось по наследству от более древних времен, это было заметно по
толстому слою серой пыли.
   После недоедания и многодневного воздержания от сидра секеровцы с гиками
открывали большие банки саблями, а об эфесы откалывали горлышки бутылок.
Слонов, которому тоже дали пузатую бутыль бальзама, перестал буйствовать и
только тихо постанывал:
   - Отец наш, Секер! Видел бы ты детей своих счастливых!..
   Все расположились на полу и в креслах, подкатив к себе тележки с
бутылями. Поручик Адамсон вскоре по своему обыкновению стал искать туалет и
наткнулся на подсобку. Отодвинув дверь в сторону, он обнаружил три скелета
в креслах, обетых в истлевшие мундиры мышинного цвета. На одном из черепов
еще держался околышек от фуражки.
   - Вольно, корнет! - заметил непроизвольно Адамсон и справил в углу малую
нужду. Скелеты смотрели на него пустыми глазницами.
   - А вот еще один шкаф! - донеслось из главной комнаты.
   Предприимчивый Адамсон тут же бросился на зов и уставился на указанные
антрессоли.
   - Высоко, однако, - задумчиво пробормотал кавалерист Стремов, на что
Адамсон усмехнулся и кивнул на лестницу.
   Приставив ее к стене он полез к шкафу и, открыв его, обнаружил ящики с
бутылочным сидром.
   - Господа! Да здесь же сидр! - возвестил он.
   Под ним тут же оказался поручик Слонов, большой любитель бутылочного
сидра. Он стал принимать от Адамсона бутыли и передавать их солдатам. Лица
всех светились от радости. Но тут прогнившее днище не выдержало и
обрушилось прямо на голову, стоявшего на приставной лестнице, поручику
Адамсону.
   Две бутыли Адамсон успел поймать на лету, но еще с десяток сбили его с
лестницы и проломили голову, Адамсон упал бездыханным. Досталось и поручику
Слонову, стоявшему непосредственно под антрессолью. От удара литровой
бутыли голова его раскололась как кокосовый орех, Слонов умер.
   Это была поистинне символическая смерть двух офицеров Ставки - Адамсон
продолжал держать две бутылки в рука, а на поручика Слонова падали бутылки,
он весь просто купался в сидре, хотя в большинстве своем бутыли не
разбивались о его тело, тем самым давая гусарам возможность впоследствии
использовать их для употребления.
   Но сейчас все секеровцы как-то отчетливо приуныли, и когда бутыли
перестали падать, в зале повисла могильная тишина.
   - Адамсон, - позвал поручика корнет Блюев. - Спи теперь спокойно, тебя
некому потревожить...
   Когда нарастающий шок достиг предела и все-таки прошел, Адамсона и
Слонова вынесли в коридор, чтобы похоронить на утро, а затем решили
отметить поминки.
   Разгул продолжался до глубокой ночи. Когда все уже валялись по разным
помещениям, сладко посапывая от выпитого, и кавалерист Стремов хрипло
ругался во сне, корнету Блюеву не спалось. Его снова мутило, потому как был
он невоздержан. В подсобке, обнаруженной ранее вездесущим Адамсоном, Блюева
стошнило, но легче, как это обычно бывает, почему-то не стало.
   Тогда Блюев вывалил останки с одного из кресел на пол и минуту посидел в
нем. Легче все равно не становилось. Корнет походил из угла в угол,
размахивая кровожадно саблей, но старательно обходя те места, где уже
отметились его соратники.
   Наконец, помаявшись, Блюев вышел из подсобки, прошел по большому залу и
заинтресовался ПУЛЬТОМ. Никогда он еще не видел так искусно подобранных
кнопочек и стеклянных пластинок. Заинтересовавшись, Блюев стал нажимать все
разноцветные кнопки подряд, тупо замечая, как зажигаются индикаторы и
оживают стеклянные пластины.
   На одной из них он увидел изображение - лес, из которого они вышли, и
падающий снег - необъяснимый для этого времени года.
   На другой - какие-то тупорылые огромные снаряды, медленно поднимаюшиеся
из земли на хвосте огня из ранее не замеченных ангаров. Снаряды, извергая
пламя, быстро взмывали в блестящее от снега небо, а потом исчезали в его
предрассветности.
   Никогда еще Блюев не видел такого удивительного зрелища. Он истерично
засмеялся, потирая свои волосатые руки. Голова его неожиданно стала
проясняться, Блюеву захотелось выйти из этого грязного, пыльного и
проржавленного здания прямо под белый, блестящий снег и радоваться жизни.
Но с минуту поглядев на снег, он только зябко поежился, сплюнул на ПУЛЬТ и
поднял воротник своей оборванной шинели...
   Никто уже не знал, что грядет Рождество девятьсот восемьдесят шестого
года после Последней Мировой войны.

                                  АНКЕТА,
                распространяемая среди авторов и читателей
                                 "ФРОНТОВ"

1. Купил бы изданную книгу "Фронты"
     за 1000 рублей и менее - 3 очка
     за 500 рублей - 2 очка
     за 250 рублей - 1 очко
     не стал бы покупать ни за какие деньги - 0 очков

2. Считаю авторов "Фронтов"
     гениальными литераторами - 3 очка
     талантливыми писателями - 2 очка
     веселыми ребятами - 1 очко
     отпетыми дебилами - 0 очков

3. Употребляю
     самурайский сидр - 3 очка
     газированный сидр - 2 очка
     бенедектин - 1 очко
     водку (самогон, пиво) - 0 очков

4. Хотел бы поближе познакомиться
     с княжной Марией-Терезой - 3 очка
     с упоминаемой в романе Наташей - 2 очка
     с упоминаемой в романе Маней - 1 очко
     с госпожой Снасилкиной-Шестью - 0 очков

5. Являетесь ли вы представителем сексуальных меньшинств?
     да, активным - 3 очка
     да, пассивным - 2 очка
     не помню - 1 очко
     нет - 0 очков
     нет, но знаю, кто таковым является - 1 очко

   Итак,
   Если набрали более 10 очков, Вы можете получить бесплатный экземпляр
книги "Фронты" с авторскими автографами.
   Если набрали более 8 очков вы становитесь членом общества любителей
авторов "Фронтов", Вам по требованию дается членский билет, а также
информационный буклет о других издающихся книгах авторов "Фронтов".
   Если набрали менее 7, 6 или 5 очков, имеет смысл прочитать "Фронты" с
самого начала.

                                   ЦИТАТЫ
                            из хроники "ФРОНТЫ"
                       для самоутверждения читателей

   Инструкция.
   Возьмите чистый лист бумаги и по памяти проставьте на нем номера глав,
из которых, по вашему мнению, приводятся нижеследующие строки и напишите
имя персонажа, из уст которого прозвучала данная цитата. Заверьте
полученные данные у своего адвоката, затем отправьте их по любому из
адресов представительств Союза Поэтов и Прозаиков. В случае правильности
ответов вам будет направлена поздравительная телеграмма.

   1. "Ты должен помнить, скотина, что казарма - это есть святая святых, и
при гажении возле нее через силу потом нюхать надо!.. То есть, не гадить, -
потому что запахом неприятно! И, к тому же, пропадает сама идея!.."

   2. "Двадцать восемь, - заорал (имя персонажа), - это значит "28"! 28
всегда было 28!.. Верти рулет!"

   3. "Среди сражений и лиха, не надо распускать нюни, поручик! Тут вам не
столичная опера!"

   Подсказка.
   Внимательно перечитайте Хроники "Фронты", уже зная об этом задании.