Владимир Дрыжак

                         ЭЛЕКТОРАТ

   Электоратом Кузькин стал  на  другой  день  после  штурма
Белого дома. Сам он, правда, об этом еще не подозревал.
   Нет,  Белый дом Кузькин не штурмовал и в рядах защитников
не стоял по той простой причине,  что жил  он  отнюдь  не  в
Москве и даже не в Санкт-Петербурге.  В том городе,  где жил
Кузькин, были всякие дома: купеческие, дом политпросвящения,
крайком и прочие.  Дома были красные  с  разводами,    цвета
речной волны после аварийного сброса,  цвета хаки  и  других
неброских оттенков спектра радуги.  Но Белого  дома  в  этом
городе исторически не сложилось ни одного.
   Разумеется, если бы в тот день Кузькин выпил больше,  его
можно было бы уболтать на штурм,  скажем,  Капитолия.   А  с
трехсот грамм на штурм не тянуло.  В трезвом же виде меньше,
чем на Зимний Кузькин был не согласен.    Из  принципиальных
соображений.
   У некоторых может возникнуть  ложное  впечатление,    что
Кузькин - алкаш. Нет.  И никогда им не был.  И отец Кузькина
не был алкоголиком,  и дед не был.  Выпить любили - а кто не
любит? А чем еще заполнить трудовой досуг?
   Наш Кузькин венчал собою  целую  плеяду  Кузькиных  и  им
подобных,  на плечах которых с незапамятных времен держалась
мать Россия.    С  утра  понедельника  и  по  вечер  пятницы
включительно он пахал,  как трактор,  на  своем  бульдозере.
Случались, конечно, проколы гусениц, разные, там,  нештатные
ситуации и тому подобные самовольные  отлучки.    Но  чтобы,
извините,  нажравшись как свинья,  сесть за рычаги и утюжить
окружающие заборы и садовые участки - этого не было. Кузькин
твердо знал: работа - это работа.  Она тяжкий крест,  святая
обязанность,    долг  каждого  гражданина  перед    Партией,
Правительством и лично Ильичом.  И что с того,   что  партия
превратилась в  какую-то  унылую  аббревиатуру,    а  Ильичи
кончились? Я не буду работать, ты не будешь работать,  он не
будет, а кто будет? Папа Карла Маркса?
   А вот с вечера пятницы и до утра понедельника -  вы  меня
извините! На то она и Конституция...
   Семейная жизнь Кузькина складывалась нормально.  Конечно,
когда он "под газом"  вваливался  в  свою  квартиру,    жена
кричала,  рыдала и угрожала,    обзываясь  всякими  словами.
Кузькин терпел. А что,  она должна кидаться ему на шею,  что
ли? Если же супруга хваталась за скалку или, паче чаяния, за
утюг,  Кузькин с боем прорывался в туалет,  запирался там и,
сидя на унитазе, читал газету. Вернее, ее отдельные части. А
еще точнее, отдельные части разных газет.
   Писали разное. Но самое  удивительное  -  и  Кузькин  это
отметил - именно в  такие  сорбные  моменты  ему  становился
понятным  весь  политический  расклад  в  верхних  эшелонах.
Очевидно было,  к чему клонят демократы,    чего  добиваются
коммунисты,  кто завел страну в тупик,  а  кто,    наоборот,
выводя ее из этого тупика,  толкает в пропасть.  И где корни
коррупции было ясно, как дважды два. Более того,  становился
очевидным источник  организованной  преступности  и  главный
резерв мафии.
   Но, однако же, проспавшись,  Кузькин с изумлением отмечал
свою полную  несостоятельность  как  аналитика  всякий  раз,
когда жена включала телевизор.  Кто там прав,  кто  виноват,
кто за кого и во что горазд?  Вот ведь выступает  нормальный
мужик и говорит все правильно  и  ругает  всех  чуть  ли  не
матом,  а через пять минут другой мужик говорит то же самое,
но жена говорит, что он с тем,  первым подрался где-то там в
Думе...
   После  другой  истории  со  штурмом,    когда  Кузькин  с
изумлением увидел собственными  глазами,    как  наши  танки
вместо Рейхстага палят в наш же Белый дом,  он понял  только
одно: если так и дальше пойдет,  кончится плохо.  До сих пор
они там,  наверху обходились без него,  Кузькина,  а теперь,
видать,  уже не могут.  Все орут: простой  народ,    простой
народ. Пусть, мол, скажет свое слово.  А кто народ?  Вот он,
Кузькин, и народ. И должен сказать свое веское слово.  А что
тут скажешь? Спросили бы про бульдозер
- он бы им все сказал, что думает. А тут - хрен разберешь...
   С другой стороны,  если и дальше сидеть,   они  ведь  там
поубивают друг друга к чертовой матери.  Оно бы,  может,   и
ничего,  но ведь на этом дело не кончится.  Это Кузькин знал
точно. Ему бабка в детстве рассказывала,  что пока был царь,
шумели,но не убивали друг друга насмерть,   а  уж  как  царя
скинули - началось.  Бабке Кузькин верил  -  она  всю  жизнь
прожила  в  деревне  и  из  всех    этих    коллективизаций,
индустриализаций и электрификаций запомнила  только  одно  -
голодухи.  Жизнь для нее делилась на  такие  периоды:  "жить
можно" и "голодуха".  Что  было  до  революции,    бабка  не
помнила,  но по рассказам своей матери дореволюционную жизнь
относила к периоду "жить было можно,кабы не война".  Имелась
ввиду Первая мировая.
   Таким образом,  политические  аспекты  жизни  в  сознании
Кузькина  имели  два  источника  и  две  составные    части:
телевизор  и  бабкины  рассказы.    И  по   мере    развития
политической жизни в стране бабкины рассказы все чаще и чаще
выходили с задворков подсознания на первый план.
   Первые  после  штурма  выборы   несознательный    Кузькин
проспал.  Не в переносном ,  а в самом прямом смысле.  Они с
мужиками перед этим  крепко  отметили  всплеск  политической
активности,  так,  что голосом Кузькина распорядилась  жена.
Пока Кузькин спал, она приняла новый основной закон и отдала
свой и Кузькина голос демократам.  Кузькин с  похмелья  тоже
решил пробиться к урне,  но жена заявила,  что никуда его не
выпустит, пока он не продерет зенки, и не починит стиральную
машину. И добавила, что с его рожей надо стоять возле другой
урны.  Действительно,  в ванной Кузькин обнаружил,  что  его
лицо утратило былую симметрию - правая скула опухла.   Драки
не было - это он помнил точно,  но  факты  -  вещь  упрямая.
Пришлось заняться домашними делами.  Так  что  страна  взяла
новый курс не имея на то никакого  согласия  народа  в  лице
Кузькина.
   С тех пор прошло два года,  и как-то незаметно подкрались
новые выборы, причем, что удивительно,  обошлось без всякого
штурма.  Вот разве что чеченцев немного побомбили,   но  это
совсем другое дело.  Кузькину  было  все  равно,    чеченцы,
вьетнамцы или афганцы. Лишь бы не у нас.  Говорили,  правда,
что Чечня  -  это  тоже  Россия,    но  сами-то  чеченцы  не
согласились,   а  тогда  надо  разбираться.    Вот  пусть  и
разбираются...
   Россия,  с точки зрения Кузькина,  была  там,    где  все
согласны,  что это Россия.  Вон хохлы против - и пожалуйста.
Разберетесь -  милости  просим.    А  нет  -  черт  с  вами,
разбирайтесь дальше.
   У Кузькина был приятель - татарин по фамилии Гарифуллин -
и с ним были разногласия, но только по пьянке. Он утверждал,
что в России есть суверенный Татарстан.  "И что с  того?"  -
вопрошал Кузькин. "А ничего,  - отвечал Гарифулин,  - есть и
все".  "Мало ли чего есть в России,  - парировал Кузькин.  -
Твой этот Татарстан в России, не в Китае?" "Ну, в России,  -
бурчал недовольный Гарифуллин.  "Ну и все,  - подводил  итог
Кузькин,  - давай за него".  Остальные  участники  дискуссии
дружно присоединялись  и  суверенитет  Татарстана  в  рамках
Федерации оставался неколебим.
   За два  года  жизнь  претерпела  значительные  изменения.
Когда-то были талоны, но в магазинах того, что было написано
на талонах не было. Те времена канули в Лету. Три года назад
в магазинах появилось все - откуда что взялось! Но цены были
такие,что  никакой  зарплаты  не  хватало.     Потому    что
продавалось,  в основном,  все импортное.  Народ  взревел  и
потребовал увеличения зарплат. И их, против ожиданий, начали
увеличивать.
   Кузькин нутром понимал: что-то здесь не то.  Ведь за  так
буржуи нам все это не притащат. Значит,  кто-то должен будет
за все расплатиться.  Кто?  И  чем  заплатит?    Красные  на
митингах орут,  мол Родину распродаем.   Кузькин  в  это  не
верил.  Наша Родина буржуям не нужна - у них своих  полно...
Ну, допустим,- рассуждал Кузькин,  - Родину продали,  купили
всякого барахла,  какое сами делать не научились.  Все равно
концы не сходятся. Ведь если в магазинах все есть и деньги у
народа есть,  то "жить можно".  А тогда почему  не  жили  до
того?    Зачем  были  нужны   талоны?        И    вся    эта
перестройка-переделка - зачем?  Не-ет,   что-то  у  них  там
наверху опять не сварилось.   Не  может  быть  так,    чтобы
одновременно и  деньги  у  народа  в  кармане  и  товары  на
прилавках,  если никто эти самые товары не делает.  То есть,
может, конечно, какое-то время, а потом-то,  потом?..  Народ
учен,  он все выметет махом,  пока деньги не отобрали назад.
Значит, те - наверху - должны еще что-то придумать. Но что?
   Кузькин не ошибся - выход оказался простым как два рубля.
Зарплаты аккуратно начисляли,  но их перестали платит.   Вот
это да-а! Коммунисты до этого не додумались. Если было надо,
они заставляли работать  без  всякой  зарплаты.    А  эти  -
молодцы. С этих будет толк!
   Пока Кузькин восхищался,  обнаружилось,  что жена за  два
года изменила свои политические убеждения на сто  восемдесят
градусов. Однажды придя из магазина,  она заявила,  что все,
баста,  будут  выборы,    она  проголосует  за  коммунистов.
Кузькин,  в общем-то и  не  возражал,    но  удивился  такой
непоследовательности.  "С чего это вдруг?" - поинтересовался
он.  "А с того,  - сказала жена.  - Те хоть  обещают,    что
зарплату выплатят и цены сбавят,  а эти обнаглели  совсем  -
даже обещать не хотят!.. Вы там у себя что думаете, с твоими
архаровцами? Шахтеры вон бастуют, им и дают."
   "Баба - что с нее взять..,  - подумал Кузькин,  - Если бы
каждый раз,  как обещают,  женились,  я бы уже пять раз  был
женат и ни разу бы ни овдовел!  С другой стороны,  черт  его
знает..."
   Кузькин начал замечать,  что и  на  работе  мужики  стали
заводить всякие разговоры.  Но ничего  конкретного  из  этих
разговоров не вытекало. Ругали всех,  от прорабов до арабов,
и сходились на том, что жизнь, конечно, дерьмовая, будет еще
дерьмовей, но в субботу надо ехать на рыбалку.  Окунь прет в
прорубь.
   Рыбалка  Кузькина  не  трогала.    Он  больше  грибочками
интересовался, да ягодками под смородиновку.  Но зимой какие
ягодки...  И выходил у него зимой сплошной телевизор.  А там
все тоже самое - прокладки.
   От нечего делать Кузькин стал думать.  В самом деле,  что
за ерунда такая. Вот показывают Швейцарию - Германию.  Живут
как люди.  В Швеции,  говорят,    то  же  самое  -  развитой
социализм.  А у нас - полная труба...  Вот он на  бульдозере
ездит грунт кантует. Работа? Работа. Так плати! Или в Швеции
тоже за грунт не платят - так кто же в это поверит.  И какой
шведский дурак за так на бульдозере поедет.  Сразу,  небось,
всем по шее дадут, кому надо! Ладно...
   Может я мало кантую - скажи,  буду больше.   Или  не  то?
Скажи что надо - буду то...
   А может все не то кантуют и никто не зает, что надо!  Так
вы сядьте, подумайте, что надо и куда!  В Швеции уже ездили,
как там и что,  видели - может уже  пора  думать  начинать!?
Одно из двух: либо у  нас  точно  страна  дураков  -  думать
некому,  прокормить себя не можем,   либо  все  наработанное
куда-то улетучивается.  Так сядьте,  подумайте,    чтобы  не
улетучивалось...
   И ясно,  что не он,  Кузькин,  думать должен  -  кто  его
слушать будет!?  А кто?  Так Дума же и должна,  на то она  и
Дума.  Раньше,  понятно,  были Советы.  Советы  любой  дурак
давать может - их и собирали.  Потому все и шло наперекосяк.
Но теперь-то - Дума. И пожалуйста, иди выбирай.  Выбрать тех
кто думать умеет, если еще остались, и вперед!  Мы потерпим,
нам не впервой, но уж и вы...
   Кузькин  стал  слушать    выступления    по    телевизору
внимательнее, но скоро понял, что толку в этом нет никакого.
По ящику умного от дурака не отличишь.
   А, между тем, выборы накатывались, как девятый вал.
   В пятницу вечером Кузькин вернулся домой  как  стеклышко.
Мужики сидели полдня в будке и чесали языки о выборы. Партий
оказалось чуть ли не полсотни,  и  как  за  них  голосовать,
никто не знал.  Каждый долдонил свое,   а  общий  вывод  был
таков: "На хрена нам такие выборы,  но сходить надо,   а  то
хрен их знает..."

                           ---

   С утра субботы настроение у Кузькина было дрянное,   жена
тоже помалкивала,  а хуже всего то,  что делать было нечего.
То есть все старое он уже переделал,  даже утюг починил,   а
новое и начинать не хотелось. Кузькин помыкался по квартире,
от нечего делать почистил картошку,   дал  сыну  по  шее  за
двойку, лег - не лежится, встал - не стоится. Ну, все,  туши
свет!..  Кончилось тем,  что Кузькин опять уперся в  тот  же
телевизор. А ближе к вечеру...
   Нет, ничего особенного не случилось.
   Просто  на  кухне  перестала  закрываться  горячая  вода.
Кузькин закрыл вентиль  под  раковиной,    вывернул  кран  и
констатировал,  что тот  приказал  долго  жить  -  сорвалась
резьба.
   Двумя этажами ниже жил знакомый  -  дядя  Коля,    он  же
Петрович, он же заведующий мастерской при ЖЭКе, он же токарь
-  универсал,    он  же  слесарь  и  консультант  по   любым
коммунально-водопроводным аспектам  бытия.    Кузькин  решил
сходить к нему.
   Дверь открыл сам Петрович.    Это  был  жилистый  пожилой
мужчина,  несколько,  правда,  лысоватый,  но в полной силе.
Весьма, впрочем, добродушный и всегда готовый помочь в любой
беде, будь то хоть засорение стояка,  хоть протечка батареи.
Если,конечно, и человек хороший.
   - Вот, Петрович, кран у меня накрылся,  - сказал Кузькин,
пожимая лопатообразную ладонь и протягивая деталь.
   - А,  - буркнул тот,  - резьба слезла.  Латунь - чего  ты
хочешь... Вы как сговорились. Еле успел поужинать,  а ты уже
второй.
   "Первый" оказался мужчиной из соседнего подъезда. Кузькин
с ним сталкивался, но лично знаком не был.  Сложения тот был
хлипкого, лицо бледное, очки - явно не пролетарий.  Кузькин,
впрочем,  априори ничего против интеллигенции не имел.   Его
родной брат,  оставаясь нормальным человеком,   имел  высшее
образование  и  работал  аж  главным  инженером    какого-то
замысловатого предприятия в другом городе.    Последний  раз
Кузькин встречался с ним пять лет назад и  имел  разногласия
из-за перестройки с ускорением.  Где сейчас та перестройка и
где те разногласия...
   Он пожал вялую ладонь "первого",    который  представился
Константином.  Петрович удалился в лоджию и долго гремел там
какими-то железками,  матерясь при  этом  без  использования
собственно матерных слов.  Супруга его - полная  добродушная
женщина - выглянула на минутку из кухни,  улыбнулась и опять
загремела плошками.
   Кузькин с Константином топтались в прихожей,  стараясь не
глядеть друг на друга.  У каждого была своя беда,  а  разные
беды не сближают.
   Петрович,  наконец,  покинул лоджию и явился просителям с
разведенными руками.
   - Нету,  мужики,  - сказал он.  -  Все  раздал.    Завтра
приходите, с работы припру.
   Константин горестно вздохнул:
   - А до завтра что делать? Может тряпкой заткнуть?
   - Нет,  ты лучше полиэтиленовый мешок на колено надень  и
резинкой стяни, - посоветовал Петрович.
   - Отец,  - послышалось из кухни,  - а мне ты  когда  воду
сделаешь?
   - Во!  - Петрович хлопнул себя  по  карманам.    -  Опять
прокладки забыл. Сапожник без сапог.
   Кузькин понял,  что пора  уходить,    но  Петрович  вдруг
схватил с вешалки свой кожан и сказал безапелляционным тоном:
   - Пошли.
   - Куда? - хором спросили Кузькин и Константин.
   - В слесарку. Пошарим там, все ценное растащим. Завтра-то
выборы, стало быть,  гуляем.  А после выборов неизвестно что
будет.  Может и  тащить  запретят,    -  Петрович  подмигнул
Кузькину.
   Тот пожал плечами.  На его памяти  такого  не  было  и  в
перспективе не маячило.  Ташили,  тащат и тащить будут.  Что
охраняли на том и стоим!

                            ---

   На улице уже стемнело и было прохладно - градусов  десять
мороза.  Кузькин не оделся и,  вспомнив испытанный армейский
способ, трусил "гусем",  то есть выгнув спину и отведя назад
плечи, чтобы между спиной и курткой сохранялась спасительная
воздушная прослойка.  Именно так шагали строем в столовую по
морозцу.  Причем,  задние старались нежно погладить передних
по спине,  а передние - лягнуть задних в колено.  Это  вседа
забавляло  личный  состав,    потому  что  наиболее   ловкие
умудрялись попасть гораздо выше...
   В слесарке было тепло,  а потом стало и светло.   Кузькин
здесь бывал не однажды.  Он с удовлетворением отметил,   что
бардак за время его отсутствия нисколько не уменьшился,    и
даже наоборот.  В левом углу возвышался замасленный токарный
станок,  заваленный стружкой,  напротив двери  -  верстак  с
тисами,  затоваренный разным хламом,  справа  наковальня  на
пне, трубогнувка и сварочная бижутерия.  Имел место стеллаж,
затаренный железками,  трубами и бог весть чем еще,  но  это
были жалкие проценты.  Основная масса металла лежала на полу
там и сям,  оптом и в розницу.   Что  же  касается  обычного
мусора и пустых  бутылок,    все  это  имелось  в  умеренном
избытке,  то есть не  препятствовало  движению,    но  и  не
позволяло взору упереться во что-либо иное.
   Выяснилось,   что  у  Константина  лопнуло  пластмассовое
колено под раковиной и замена нашлась быстро. Деталь крана с
приемлемой резьбой искали дольше,    перерыли  два  ящика  и
некоторое подобие таки нашли.  А вот прокладок не  оказалось
ни одной. Занялись поисками подходящей резины, вырубкой, но,
в общем, тоже справились.
   Покончив с этим,  Петрович уселся на  одну  из  имевшихся
табуреток и предложил перекурить.  Кузькин  согласился,    а
Константин,  как выяснилось,  Юрьевич не  курил,    но  тоже
присел. Помявшись немного, он сунул руку за отворот пальто и
вытащил бутылку. Повертев эту бутылку в руках он протянул ее
Петровичу. Петрович, однако бутылку не взял, но ухмыльнулся,
крепко затянулся папиросой и выпустил клуб дыма в потолок.
   - Спряч обратно, - коротко приказал он.
   - Да нет, - Константин Юрьевич стушевался, - я так...  Не
в том смысле, что...
   - Понятно,  что не в том,  а в этом,    -  строго  сказал
Петрович. - Я тебе,  Константин Юрьевич,  не барыга.  У меня
водка отдельно, а человек отдельно. Мы с тобой знакомцы, что
же ты мне ее припер?
   Константин Юрьевич поежился и пожал плечами.
   - Черт его знает... Должником не хочу быть, так не деньги
же тебе совать... Полгода стоит в серванте, ну я и...
   "Интеллигенция, - подумал Кузькин,    -  бутылка  у  него
полгода стоит без дела..."
   - Ясно,  - сказал Петрович.  - А вот представь,   у  меня
телевизор сломался. Мне что, бутылку тебе тащить?  Выборы на
носу, за кого голосовать - не знаю, иду к тебе. А?
   Константин Юрьевич развел руками, мол, ну,  что сделаешь,
ну, дурак, извини.
   - Ну так оно и то-то, - констатировал Петрович.
   Кузькин вдруг развеселился.
   - А ты,  Петрович,  за сына  юриста  тогда  голосни,    -
посоветовал он. - За него и без ящика можно.
   - Это почему же?
   - Ну как... Обещает красиво. А нынче голосуют за тех, кто
обещает. У меня жена теперь за коммунистов встала.
   - А сам-то ты за кого? - Петрович сощурился.
   - Я-то?  А хрен его знает!  Их там в списке сорок штук  -
поди, разберись.
   - Балбес ты, Генка, - неодобрительно произнес Петрович. -
Под сорок уже, а умом вроде как и не затарился.
   - Ну так ты научи,  - ощерился Кузькин,  поскольку Генкой
звали именно его.  - Я всю жизнь был беспартийный дурак,   а
ты,  дядя Коля,  мне мозги прочисть.  Я,    глядишь,    и  в
президенты сунусь.
   - Нет, не пойдет. Каши мало ел.  - Петрович смял окурок о
ногу табуретки и не глядя  бросил  в  угол.    -  Раньше  не
спрашивали, чего тебе надо - сами знали. Теперь спросили,  а
ты и не знаешь, что крякнуть.
   - Мне вон кран надо.
   - Врешь,  тебе не кран надо - кран мы нашли.  Тебе  охота
передо мной выпендриться, а самому себе доказать,  что ты не
шпынек в государстве,  а деталь,  - серьезно и сурово сказал
Петрович.  - Все хиханьки да хаханьки.  А того не понимаешь,
что за всю историю еще ни разу нас не спрашивали,   кого  мы
желаем над собой поставить.
   - А народ никогда и не знает,  кого надо ставить  у  руля
государства,  - встрял в разговор Константин Юрьевич.  - Вся
эта демократия никому не нужна.
   - Это - как посмотреть,  - не  согласился  Петрович.    -
По-твоему,  Константин Юрьевич,  демократия,   когда  каждый
орет,  что ему вздумается.  А по-моему,   демократия  -  это
другое.
   - Что же именно, позвольте осведомиться?
   - Я так думаю,  что  это  способ  отставлять  дураков  от
власти. Тут можно, конечно,  и без народа обойтись,  если он
не народ,  а так,  население.  Но толковый народ  это  умеет
лучше всяких КПССов и профсоюзов.  Но это - толковый.    Вот
если сумеем теперь - мы народ. А нет, придется опять идти по
ленинскому пути.
   Константин Юрьевич с интересом  уставился  на  Петровича,
потом взглянул на бутылку и прочитал:
   - "Коньячный напиток"...
   - Что - напиток?
   - Молдавский. Может все-таки...  Вот именно,  отставлять!
Когда ставят,  еще неизвестно,  что получится.  А потом надо
отставить,  а как?  Он уже при власти!..  Эта  мысль  мне  в
голову как-то не...
   - Хочешь сказать, надо обмыть?
   - Разбавить,  - подсказал Кузькин.  - Крутая очень,   без
поллитры не полезет.
   - Не нести же мне ее обратно..,  - сконфузился Константин
Юрьевич.
   - Давай,  Петрович,  по маленькой,   за  знакомство,    -
поддержал Кузькин потирая руки.
   Петрович вздохнул и поднялся.
   - Не хотел я сегодня,- сказал он,  - да видно теперь  уже
деваться некуда. Боюсь, как бы Константин Юрьевич ее под эту
мысль один не выдул.  А мысль заспиртованная есть ложь - еще
греки говорили.
   Он без суеты добыл откуда-то три стакана,  Кузькин оказал
Константину Юрьевичу  первую  помощь  в  откупоривании  -  с
разливанием тот справился сам.
   Выпили. Помолчали.  В желудке стало  тепло.    И  Кузькин
почувствовал,  что переходит в активную фазу.    Так  всегда
случалось.  Первые  сто  грамм  его  организм  перерабатывал
исключительно в адреналин.  Наличие же  адреналина  в  крови
Кузькина приводило  к  тому,    что  он  немедленно  занимал
активную жизненную позицию и затевал разговоры на актуальные
темы. В данном случае тема валялась под ногами:
   - Раз так,  Петрович,  тогда говори за  кого  голосовать,
чтоб мы с тобой стали народом.
   - Отвянь...
   - Нет,  ты скажи,  кого надо  отставить  -  мы  его  враз
отставим! Кто дураки? В алфавитном порядке.
   - Все, дураки.
   - А за кого тогда голосовать?
   - За марсиан.
   - За кого? - изумился Кузькин.
   - Ты глухой?    За  марсиан,    говорю,    -  невозмутимо
ответствовал Петрович и продул папиросу.
   Кузькин немного подумал и сказал:
   - Х-ха!  А разве они тоже..,    -  он  поискал  в  голове
подходящее слово, и слово вдруг нашлось: - Баллотируются?
   - А как же.  По федеральному округу,   -  важно  произнес
Петрович, аккуратно сбивая пепел себе на штаны.
   - Иди ты!.. А какая у них партия?
   - Какая, какая... Ясно, какая. Партия марсиан.
   Петрович говорил совершенно серьезно.   Лицо  Константина
Юрьевича вытянулось.
   - Марсиан..,- пробормотал он. - Каких марсиан?
   - Неважно каких,- Кузькин стукнул кулаком по колену.   Он
понял,  что это,  видно,  шутка и решил ее  поддержать.    -
Обыкновенных. Надо это дело обмыть. Наливай.
   Константин  Юрьевич  настолько  ошалел,    что  воспринял
указание буквально.
   "И немедленно выпил",-  констатировал  Кузькин  содеянное
известной цитатой.  После чего вытер губы и поставил  стакан
на верстак.
   - А какая у них программа? - поинтересовался он.
   - У марсиан-то?  - Петрович поднял взор  к  потолку.    -
Известно какая - марсианская.
   - Ясно. Чтобы и у нас все было,  как на  Марсе.    Песок,
пустыня и беломорканал посередке.
   - Нет,  - Петрович хотя и захмелел,    но  голос  его  не
утратил твердости. - Это я так,  образно выражаюсь.  Никакие
они не марсиане - просто пришельцы.
   - Откуда пришельцы?
   - Из глубин космоса,  - по лицу Петровича все еще  нельзя
было сказать, что он шутит.
   - Вы  ш-шутите!    -  вдруг  догадался   уже    порядочно
захмелевший Константин Юрьевич.  - Никаких пришельцев нет  и
быть не может. До ближайшей звезды четыре световых года.
   - Ну так они загодя вылетели,  -  объяснил  Кузькин.    -
Аккурат к выборам и поспели.
   - "Поспели..." - пробурчал Петрович.  - Не знаешь,  так и
молчи. - "Аккурат..." Балабон!
   - Так, если они здесь, стало быть поспели.
   - Они уже давно здесь. Из космоса наблюдают.  Пока мы еще
туда-сюда,  они и не высовывались.  А теперь видят - вразнос
пошли. Вот и решили вмешаться.
   В  душе  у  Кузькина  шевельнулись  сомнения,    и    под
воздействием паров спирта немедленно  перешли  в  устойчивое
состояние.  Черт его знает,  Петровича...  Он,  конечно,   и
соврет - недорого возьмет...  Но,  с другой стороны,  ведь и
сорок партий - бред,  а вот поди же ты...   Лет  семь  назад
расскажи про такое - обхохотались бы!..
   В руке Кузькина неожиданно оказался  наполненный  стакан,
он машинально выпил и перешел во вторую  фазу.    Во  второй
своей фазе Кузькин становился липким, как жвачка.
   - Ладно, сказал он, - допустим,  они прилетели.  А что им
надо, этим пришельцам?
   - Откуда же мне знать, - Петрович пожал плечами.  - Вон у
меня зять путевку в Анталию купил. Между прочим, за доллары.
А на кой черт ему эта Анталия?
   - Нет, Петрович, ты не крути, - наседал Кузькин. - Откуда
ты знаешь про пришельцев?  Выкладывай,    что  за  пришельцы
такие? Ты сам-то их видел?
   - Видеть - не видел, врать не буду. А вот слышать кое-что
пришлось.
   - Где?
   - Да вот прямо здесь.
   Кузькин от изумления чуть не слетел со стула.
   - Здесь? Вот прямо тут!?
   - Ну.
   Константин Юрьевич осоловело  таращился  на  Петровича  и
порывался что-то сказать,  но у него не получалось.  Удалось
ему только поднять руку и погрозить Петровичу пальцем.
   - Сдается мне, что это не коньяк, произнес тот задумчиво,
- Со ста пятидесяти так не развезет.
   - А сколько там градусов? - живо поинтересовался Кузькин.
   - Сколько есть - все наши... Холера, в голову не бьет,  а
ноги,как ватные...
   Кузькин тоже ощущал некоторую  потерю  координации,    но
голова работала, как часы,  и ему страсть хотелось разложить
всех этих пришельцев по полочкам.
   - Что  выпито,    то  выпито,    назад  не  сольешь,    -
констатировал он.  - И что там с пришельцами?    Прямо  сюда
явились?
   - Нет, не явились.  Это черти являются...  Неделю-полторы
назад сижу я здесь вечером...  Не сказать,   что  трезвый...
Так,  кое-какие дела были - шабашка,  одним словом.  Заходят
двое.
   - Зеленые?
   - Почему, нормальные, трезвые.
   - А по чему видно, что они пришельцы?
   - Ты слушай,  не перебивай!..  Заходят,  значит,    двое.
Обыкновенные мужики,  вроде нас с тобой.  Зырк по  сторонам,
как, мол, жизнь, как здоровье,  то да се.  Я,  значит,  мол,
слава богу,  не скучаем.  Слово за слово,  а один и говорит:
как расцениваете ситуацию? Расцениваю, говорю, как хреновую,
а что? Да вот,  толкует,  мы тут ходим,  выясняем мнения.  И
какие, спрашиваю, мнения? Разные,  говорит.  Вы на выборы-то
как, собираетесь? Вообще-то да, говорю,  надо сходить.  И за
кого будете голосовать,  интересуется.  Точно пока не скажу,
отвечаю, на месте разберемся.  Так,  говорит,  а какое крыло
политического спектра поддерживаете?  Ну,  говорю,  как  вам
сказать, то,что потолковей.  А какое вам кажется потолковей,
правое или левое, - не унимается он.  Мне,  говорю,  кажется
середина потолковей, вот я и думаю, как бы ее найти.
   - Ну а они что? - встрял заинтригованный Кузькин.
   - Они помялись немного, переглянулись, и тот, который все
время помалкивал,    говорит.    Мы,    говорит,    являемся
представителями  внеземной  цивилизации.    Я,      конечно,
удивляюсь, но виду не подаю.  "Рэкетиры,  думаю,  так что им
меня рэкетировать? Или гэбешники - так на хрен я им сдался?"
Ладно,  говорю,  внеземной,  и что?  Он: как вы отнесетесь к
тому,  чтобы на выборах поддержать нашу партию?  Так прямо и
шарахнул между глаз.
   - Ну и ну-у!  - Кузькин восхищенно помотал головой.  -  А
ты, Петрович, врешь складно!
   - Если вру,  тогда айда по домам,  -  решительно  вставая
произнес обиженный Петрович, - Только мне и делов тебе мозги
пудрить.
   - Погоди, погоди, Петрович!  Ты сядь.  Ну,  допустим,  не
врешь. Дальше то что?
   - Дальше, - Петрович сел на табурет и выдержал паузу. - Я
вот тоже,  как ты,  конечно,  не верю ни одному слову.    Но
помалкиваю. Ну, хорошо, говорю, я, скажем, готов поддержать.
А какая программа у вашей партии? Если вы от пришельцев, так
у них там, во своясях, уже давно коммунизм построили.  Стало
быть они и у нас строить будут?  Эти двое переглянулись и  ,
вроде как усмехнулись.  Нет,  говорят,  коммунизм строить не
будут.  А тогда что,  капитализм с человеческим лицом?   Они
опять переглянулись: нет, говорят и его не будут. Что же вы,
говорю, строить собираетесь?  Строить ничего,  отвечают,  не
будут, но план, конечно, имеется. Изложить его в деталях они
не берутся, но план такой, что все будут жить по-человечески.
   - По-человечески  -  это  как,    интересно?    -  ехидно
поинтересовался Кузькин.
   - Вот и я у них спросил то же самое,  -  Петрович  искоса
глянул  на  Константина  Юрьевича  и  с  сомнением   покачал
головой. - Давай-ка его, что ли, к верстаку прислоним,  а то
упадет.
   Совместными усилиями рабочий класс  переместил  прослойку
на новое  место.    Константин  Юрьевич  пробормотал  что-то
невнятное,  то ли про световые годы,  то ли про молодые,  но
тоже быстротечные, после чего уронил голову на руки и затих.
Кузькин же взбодрился и теперь  непременно  желал  выяснить,
как живут по-человечески.
   - Так вот,  - продолжил Петрович,  - а один из этих  двух
мне отвечает,  мол,  по-человечески,  значит нормально.  Это
сложно,  дескать,  объяснить,  но во главу угла надо ставить
личность,  чтобы она там..,  ну,  и так далее.  Потому  как,
коллектив - дело хорошее,    но  если  он  состряпан  не  из
личностей, дело - труба.
   - Это уж как водится!  - поддакнул Кузькин,  изображая на
лице полное понимание.
   - Да, а у вас, мол, всех гребут под одну гребенку, оттого
и общество так  себе.    Зашло  в  тупик  и  остановилось  в
развитии. Ну, а,  мол,  у пришельцев ученые,  всякие теории,
компьютеры,  так что они учтут баланс интересов всех подряд,
и мы дунем вперед. Но им, пришельцам то-есть,  важно,  чтобы
мы на это дело пошли добровольно, иначе, мол начнутся всякие
разговоры..,  и все такое.   И  другого  пути,    кроме  как
выставить свою кадидатуру на выборах, они не видят.  В конце
концов,  говорит,  эти наши партии тоже  предлагают  кота  в
мешке,  только помалкивают о том,  что там они  нарешали  на
своих пленумах. Вон большевики что в семнадцатом обещали,  а
что получилось?
   - Так те хоть наши были,- перебил Кузькин, - а эти вообще
неизвестно, кто такие.
   - "Наши","ваши".., - пробурчал Петрович,  - Наши алкаши -
чудо хороши,  а ваши алкаши - сплюнь и не дыши!  Это тебе не
хоккей - жизнь... В общем они много чего еще мне наговорили.
И про демократию и про партократию... Я просил: а что,  мол,
вы только нас на буксир берете, или американцев тоже? Ну,  и
других всех, в мировом масштабе? Про других, говорят,  - где
как  пожелают.    А  у  американцев  вмешательство  пока  не
требуется.
   - Так может это масоны? - вдруг осенило Кузькина.
   - Какие такие масоны?  - Петрович пожал плечами.  - Ты  о
чем?
   - Ну, эти... Про которых все долдонят.
   - Кто долдонит?
   - Ну-у... Все. Заговор, и все такое.
   - Не знаю,  у них на лбу не написано.  И насчет  заговора
разговору не было. Сказано - пришельцы.  А привязались они к
нам,  потому что боятся,  как бы мы под эти дела не устроили
хорошую драчку и не угробили цивилизацию. Понятно?
   - Да, - Кузькин сплюнул. - Это мы можем. Везде лезем.  То
Ангола,  то Хренландия...   В  Афгане  нам  рыло  начистили,
утерлись,  давай чеченов бомбить.  Бей своих,   пусть  чужие
боятся!.. Теперь вот, говорят,  сапоги надо мыть в Индийском
океане... И боеголовки, говорят, воруют,  а их напекли,  как
картошки...
   - Вот-вот, нам масонов не надо,  мы тут сами себе масоны,
- поддержал Петрович. - Да... Покалякакали мы, значит, они и
говорят, вы, мол, подумайте. Что ж, говорю,  я подумаю,  а в
случае чего,  какой номер в беллютене?  И тут они мне задали
задачку. Номер, говорят, мы пока не знаем, знаем только, что
в момент голосования вы и сами поймете, за какой голосовать.
Если, конечно, решите, что стоит. А на нет, мол,  и суда нет
- голосуйте, как хотите. И тихо, так, спокойно вышли.
   - А ты?
   - А я остался,  где сидел.  Думать начал и сейчас еще  не
кончил. С тобой вот решил посовещаться.
   Кузькин обнаружил, что клюет носом.  И почувствовал,  что
его  здорово  разобрало.    В  голове  все  перепуталось   и
нестерпимо хотелось спать.
   - Мне что у них понравилось,  - Петрович  тронул  его  за
плечо, - Слышишь?
   - Ну.
   - Вот эта мысль про дураков, демократию и власть. Хорошая
мысль.
   - Какая мысль? - Кузькин с трудом поднял голову.
   - Э-э, брат, да ты совсем окосел.  И Юрьевич тоже...  Что
мне с вами теперь делать?
   Наступала третья стадия. В этой стадии опъянения сознание
Кузькина отключалось,  но  не  насовсем.    Периодически  он
приходил в себя,  как бы выскакивая из небытия,    но  через
минуту-другую снова погружался в мутную жидкость, похожую на
клей,  и барахтался там до следующего раза.    Если  попойка
происходила с переменой места и обстоятельств,    то,    как
выяснялось позже, Кузькин предпринимал разного рода активные
действия, хотя и находился в бессознательном состоянии. Если
же пили стационарно и его не задевали,  он либо спал,   либо
таращился  по  сторонам,    вставляя  реплики  и  выкрикивая
лозунги, но не причиняя иных беспокойств окружающим.
   В нашем случае он успел только возразить,  что отнюдь  не
пьян и готов идти,  но  куда  именно,    вспомнить  не  мог,
запутался в междометиях и, уронив голову на грудь,  временно
покинул реальную действительность.

                             ----

   Очнулся Кузькин в  полной  темноте  и  сделал  логический
вывод,  что темнота как-то связана с его закрытыми  глазами,
поэтому их следует открыть. Но как он ни старался,  глаза не
открывались. Точнее говоря, они, быть может,  и открывались,
но темнота не исчезала. Кузькин попытался встать, но тут его
ударили сбоку чем-то твердым,  после чего и сесть не удалось
- пришлось падать.  Последнее удалось лучше,  но снизу лежал
кто-то твердый,  он,  вероятно,  обиделся и двинул  Кузькина
кулаком под дых.  Кузькин озверел и  начал  лупить  нижнего,
целясь в то место,  где,   по  его  рассчетам,    у  негодяя
располагался подбородок.  Должно быть,    он  таки  попал  -
противник улез куда-то в сторону. Кузькин решил передохнуть,
а потом найти мерзавца и установить  его  личность.    Но  в
процессе отдыха выяснилось, что у него исчезло тело. То есть
совсем, ибо Кузькин перестал его ощущать.
   "Новое дело!" - подумал он и погрузился во мглу.
   Спас его Петрович.  Что он сделал,  Кузькин не понял,  но
глаза вдруг открылись, и стало видно.
   - Да,  Генка,  - Петрович сокрушенно помотал головой,   -
такого я от тебя не ожидал. Вон Юрьевич,  даром что инженер,
а до дому дошел почти самостоятельно.  А  тебя  даже  боязно
тащить - вся морда разбита.  Ты что,   о  табуретку  головой
колотился?
   - А где мужик? - спросил Кузькин, таращась по сторонам.
   - Какой мужик?  Я тебя одного тут запер,   пока  Юрьевича
перемещал. И обесточил помещение на всякий случай.
   - Пойдем его найдем и набъем морду,  - предложил Кузькин.
- Сволочь! Под дых ударил, паскуда...
   - Угу,  - буркнул Петрович,  - мы его завтра найдем.    А
сейчас давай ложись вон на фуфайки и спи.
   - А мужик где?
   - Исчез. Удрал с поля боя... Ты меня уважаешь?
   - Об чем речь,  Петрович!  -  Кузькин  хитро,    как  ему
показалось,  ухмыльнулся и погрозил пальцем.  - Кореш,   да?
Спрятал, да? Он кто, пришелец?
   - Ну, - Петрович начал злиться. - Был пришелец,  а теперь
ушелец. Домой пойдешь? К жене?
   При слове "жена" сознание Кузькина несколько прояснилось.
Он огляделся по сторонам и озадаченно спросил:
   - Где это мы?
   - Да тут, неподалеку.
   - А щас какого?
   Этот тонкий вопрос доконал Петровича.    "Вот  козел!"  -
пробормотал он и рыкнул:
   - А ну ложись,  засранец,  на фуфайки!  В жизни  с  тобой
больше пить не буду!
   - Ты чего, Петрович, - обиженно произнес Кузькин.  - Я же
не хотел. Он сам полез.
   - Не ляжешь - жену позову!  Пусть  поглядит,    какой  ты
красавец. Вызову ментовку, скажу: избил пришельца, кандидата
в депутаты. Завтра выборы, а он срывает кампанию...  Совесть
у тебя есть!
   Разумеется,  совесть у Кузькина была.  Но  он  ничего  не
понял,  понял только,  что делает что-то нехорошее,  и самое
лучшее теперь - выполнить указания Петровича,  которого  он,
видимо, сильно обидел.  Петрович помог ему переместиться,  и
Кузькин послушно лег на  расстеленные  фуфайки.    Петрович,
дополнительно,    сунул  Кузькину  под  голову  еще  одну  и
заботливо прикрыл другой.
   - Давай, отключайся. И чтобы до утра ни с места, понял!
   - Яволь, герр обер лейтнант!  - рявкнул Кузькин,  пытаясь
имитировать голос капрала из позавчерашнего фильма.  -  Нихт
ферштейн! Русский свинья! Дранг на хвостен!
   И тут же попытался встать.
   Петрович воспрепятствовал.   Тогда  Кузькин,    оставаясь
лежать, впал в меланхолию.
   - Дерьмо у нас страна, Петрович,  - пожаловался он.  - Не
страна, а какое-то дерьмо!
   Петрович понял,  что надо ждать.  Взяв табуретку,  он сел
рядом и возразил:
   - Ничуть не хуже других. Вон завтра Думу выберем,  к лету
- президента. И заживем.
   - А давай завтра  на-пару  пойдем  и  ка-ак  голоснем  за
пришельцев! - неожиданно переменил тему Кузькин.
   - Так ведь тут надо крепко подумать,  - осторожно заметил
Петрович,  пытаясь,  очевидно,  сбить  Кузькина  с  толку  и
заставить уснуть. - Выбрать-то мы их выберем, а обратно как?
Сядут там в Думе и давай языки чесать.  Кто их знает,   этих
пришельцев, что у них на уме.  Разведут канитель,  думать не
захотят,  а захотят командовать и советы давать.  Или,  того
хуже, конституцию затеют править...
   Кузькин,  однако,  решительно отказался от услуг Морфея и
перешел к философскому осмыслению бытия:
   - Хуже не станет,  - отрезал он.  - Наши-то все -  дубье!
Сколько возятся,  а ни хрена сделать не могут.  Японцы  вон,
даром, что желтомазые,  а смотри что творят.  А наши: ля-ля,
ля-ля...
   - Так ведь и мы тоже хороши,  -  возразил  Петрович.    -
Что-нибудь урвать на халяву,  а как работать - в кусты.   То
раствор бар,  кирпич йок - сижу куру,  то наоборот  -  опять
куру.  Так и вертим всю жизнь правую резьбу на  левую.    И,
главное, пьем не переставая.
   - Точно! - поддержал Кузькин. - Чукчей, говорят, уже всех
споили. У них прямо с рождения алкоголики рождаются.  Да что
там чукчи!...
   Но Петрович не дал ему развить мысль про народы  Крайнего
Севера,  понимая,  что на этом пути Кузькин не  остановится,
пока не достигнет Северного Полюса.
   - Я вот читал,  - сказал он значительно,  - что теперь  у
многих  алкоголь  прямо  в  крови  вырабатывается.    Дурная
наследственность - прямо ходячие самогонные аппараты!   -  и
добавил шепотом: - Говорят,   мы  тут  в  России  все  косые
непрерывно.
   - Как это?! - опешил Кузькин и слегка протрезвел.
   - А так. Слыхал выражение: "пьян от восторга"? Или,  там:
"пьян от любви". Теперь,  говорят,  академики выяснили,  что
так оно и есть.  Некоторые даже от лозунгов дуреют.   Увидит
такой лозунг,  скажем: "Вперед к победе коммунизма" -  сразу
из подкорки команда: "откры-вай!",   через  спинной  мозг  в
нервные  клетки:  "нали-вай!".    И  пожалуйста,      вместо
желудочного  сока  -  чистый  спирт-ректификат.     Рефлекс,
понимаешь?
   - Да ты что?! - не поверил Кузькин. - У всех?
   - У многих. Ты вот,  например,  почему от ста  пятидесяти
выключился?  Ясно,    что  внутри  еще  грамм  двести-триста
наработал. А это,  считай,  поллитра,  потому как внутренний
спирт - он чистый. Как там насчет сивухи, я не знаю - должно
быть, зависит от того, что бродит в животе.
   Будь Кузькин потрезвее, он бы, конечно, уразумел, что его
разыгрывают.   Но  воздействие  летучих  фракций  коньячного
напитка на логические центры оказалось столь  мощным,    что
затронуло  области,    ответственные  за  бдительность,    и
основательно ее притупило.  Он испугался.  И даже,    стыдно
признаться,  похолодел.  Сочетание же страха и  алкогольного
отравления легкой степени  породили  в  его  мозгу  какую-то
несусветную кашу из догадок и соображений.
   - Петрович, - сказал он,  поднимаясь на локте,  - так они
из-за этого баллотируются!
   - Кто?    -  изумился  Петрович  ошарашенный  неожиданным
продуктом извилин Кузькина.
   - Пришельцы. Если мы все время под газом,  мы туда  таких
же и выберем.    Представляешь,    каких  они  постановлений
напекут? А если мы спьяну все их выполним?!
   "Смотри,  что творит!" - пробормотал потрясенный анализом
Петрович, в полном изумлении уставясь на Кузькина.
   Глаза Кузькина вдруг расширились:
   - Во!  - произнес он.  - А мы еще и президента такого  же
выберем, представляешь, что будет? У него же ядерный чемодан
с боеголовками. Нажмет по пьяне, и все,  хана!  Вот чего они
испугались,  я тебе точно  говорю!..    А  войну  с  немцами
проспали - почему?  Да бухие были в доску - ясно,  как день.
Зимой, по морозу только и протрезвели, сволочи...  "Пьянящий
воздух революции..." - ты понял?! В семнадцатом году окосели
все и до сих пор не просыхают...  До этого царь был - он-то,
поди, водяру не пил. А эти-то, эти!..  "Светлые идеалы" - ты
понял?!
   Кузькин сел и уставился прямо перед собой.    Волосы  его
были всклокочены,  на лбу выступила испарина.  Именно в этом
положении его настигло прозрение:
   - А  ведь  были  голодухи  -  мне  бабка    рассказывала.
Представляешь,  внутри спирт,  а закусить нечем...  Вот ведь
гады! Хуже фашистов!
   Тут, наконец, Петрович очнулся:
   - Ты что!  - заорал он.  - Совсем сбрендил?  Исторические
выводы решил делать?  Сначала  проспись,    а  потом  делай,
сопляк! Тоже мне, историк выискался...
   Кузькин похлопал глазами, улегся на свои фуфайки,  поджал
колени к подбородку и затих. По его щекам ползли слезы.
   В этом положении он и уснул.  Петрович же  еще  некоторое
время контролировал процесс отключения,    и  только  потом,
тщательно обесточив помещение,  покинул  его,    обуреваемый
сомнениями. Основания для этого были. Кузькин мог проснуться
и начать куролесить. Но сидеть возле него Петрович больше не
мог под угрозой санкций со стороны супруги.

                           ---

   Кузькин оказался в сложной позиции. Он все время падал. И
никак не мог понять,  во сне он падает или наяву.    Падение
казалось реальным,  ощущался встречный поток,    наблюдалось
мельтешение окружающей среды,    но  почему-то  отсутствовал
свист в ушах.  А Кузькин точно знал,  что без свиста падение
как бы недействительно.  Положение усугублялось  тем,    что
несколько раз он просыпался,  но падение  не  заканчивалось.
Наконец Кузькин,    выбрав  удачное  направление  по  ветру,
плюнул, и решил больше не делать попыток определить, спит он
или уже проснулся, Оставалось лететь и ждать приземления.
   И оно состоялось.
   Кузькин очутился все в той же слесарке, но странное дело,
обстановка  этого    помещения    претерпела    удивительную
трансформацию.  Во-первых,  пол был  паркетный,    обитый  в
необходимых местах медной жестью.  Токарный  станок  лишился
потеков масла,  суппорт блестел вороненой сталью,  стружка в
салазках отсутствовала начисто,  а,  наоборот,    эбонитовые
шарики на ручках присутствовали все до единого.   Наковальня
покоилась на дубовом пне и блестела  так,    что  рука  сама
тянулась к серпу и молоту. Совершенно то же самое можно было
отнести к тискам и кислородному баллону,  причем,    надпись
"кислород,  маслоопасно!" на боку последнего  сама  по  себе
являлась образцом прикладного искуства.    Что  же  касается
верстака, то он (Господи, спаси и помилуй!) был полированным
и на нем покоилась плоская бутылка с иностранной этикеткой.
   Сам Кузькин возлежал посередине всего этого великолепия в
позе римского патриция на каком-то весьма  удобном  коврике,
совмещавшем три таких замечательных свойства  как  мягкость,
ворсистость и полную гигиеничность.  Прямо перед Кузькиным в
низком вращающемся кресле с удобными подлокотниками  вытянув
ноги дремал некто,  чем-то отдаленно напоминавший вчерашнего
знакомца Константина Юрьевича. Этот, правда,  казался моложе
и стройнее.  И цвет лица у него был гораздо здоровее,  хотя,
судя по залысинам  и  некоторой  утомленности  под  глазами,
забот у него было не меньше.
   Заметив,    что  Кузькин  проснулся,    этот   индивидуум
выпрямился в кресле и, тряхнул головой.
   - Так, - сказал он, - я вижу,  вы уже готовы - может быть
тогда начнем.
   Кузькин похлопал глазами и сел,  озираясь по  сторонам  и
дивясь переменам.  Голова слегка кружилась,  но,   в  целом,
состояние было удовлетворительное. Можно было начинать, если
бы было известно, что именно.
   - А что начнем-то? - поинтересовался он.
   - Ну..., видите ли...,  как бы нам обозначить...  Это как
бы встреча с избирателями.
   - А кто избиратели?
   - Вы, разумеется.
   - А другие где?
   - Другие? Вероятно,  э-э-э...  в других местах.  Сейчас я
Вам все объясню.  Я - доверенное лицо,  а вы  -  избиратель,
представитель,    так  сказать,    нашего  электората.    Мы
заинтересованы в том,  чтобы вы отдали свой голос за нас.  У
Вас, естественно, возникают вопросы,  а я уполномочен на них
ответить. Работу свою мы ведем индивидуально, поэтому...
   - А-а, Вы - агитатор! - догадался Кузькин.
   - Если угодно - да.  Хотя...    Сегодня  день  выборов  и
агитация запрешена. Я просто отвечу на Ваши вопросы. Прошу.
   Вопросы у Кузькина были. Например,  откуда взялся паркет.
И тому подобные. Но задавать их было неудобно. Тем не менее,
надо  было  хотя    бы    понять,        в    какой    точке
пространственно-временного континуума он находится.    И  он
выдавил:
   - А мы, вообще, где?
   - В каком смысле? Ах, да, понимаю. Все там же, в слесарке
Николая Петровича Зуева.
   - Что-то непохоже. Тут все было завалено барахлом и...
   - Действительно, здесь был, с позволения сказать, бедлам.
Но я счел необходимым устроить все так,   как  ему  надлежит
быть,  то-есть  привести  помещение  в  соответствие  с  его
предназначением. С учетом, разумеется, эстетики,  психологии
трудового процесса и иных факторов, влияющих на результат.
   - А паркет-то зачем?
   - Ну а как же! Конечно,  можно было бы сделать иначе,  но
ведь я не знаю ваших вкусов и предпочтений.
   - Так он ведь от сварки загорится.
   - Во-первых,  этот несгораемый.  А во-вторых,    кто  вас
заставляет варить на  паркете?    Вон  там,    в  углу  есть
специально подготовленное место...
   Кузькин пожал плечами.   Он  этого  не  понимал.    Какая
разница, паркет - не паркет? Да и, вообще, о чем разговор...
   Этот в кресле, кажется, понял в чем закавыка.
   - Мы исходим из того, что политика вытекает из экономики,
- начал он.  - Экономика  же  складывается  из  элементарных
трудовых отношений.  Труд  должен  быть  выгодным  тому  кто
трудится. Ему должно быть понятно,  почему работать для него
лучше,  нежели чем не работать.  Но этого мало.  Труд должен
быть приятен.  Когда кругом чистота,  инструмент  на  месте,
скомплектован,  ничто не мешает и не  отвлекает,    тогда  и
работать приятно, а,  главное,  труд производительнее.  Ведь
так?
   - Ну,  так,  - угрюмо подтвердил Кузькин,  вспоминая свой
бульдозер и вечные мытарства с пускачем.
   - Вот мы и отталкиваемся от этого.  Исходить надо  не  из
светлых идеалов и всяких там идей национального возрождения,
а из того,  как понудить каждого  работающего  сделать  свой
труд привлекательным. Все будут работать с полной отдачей, а
уже тогда...
   - Ясно,  - сказал Кузькин.  - И что,  вот за это  и  надо
голосовать?
   - Ну, если вы сочтете возможным...
   - Так это же сколько надо вкалывать, чтобы каждому паркет!
   - Но ведь в быту каждый  желает  иметь  унитаз,    а  не,
извините, нужник во дворе. И постепенно к этому идет. Почему
же на работе не пытаться...
   - Да потому что унитаз - он мой.  А где не мой,  там  его
никто и не моет.
   - А если бы бульдозер, на котором вы работаете,  был ваш,
вы бы его содержали в порядке?
   "Хрен его знает, - подумал Кузькин.  - Наверно бы держал.
Да кто же мне его даст?"
   - Ну, держал бы, - буркнул он. - Так кто же мне его даст?
Пришельцы?
   - Мы хотим сделать так, чтобы любой бульдозер принадлежал
тому, кто на нем работает. И никому больше.
   - А насчет этого дела как? - Кузькин провел ребром ладони
по шее.  - Другому дай хоть бульдозер,  хоть что,    он  все
пропьет.
   - Но бульдозер-то не исчезнет,    он  окажется  в  других
руках, и, рано или поздно, попадет к тому, кто его не станет
пропивать,  а будет работать.  Вот ведь свои квартиры и дачи
редко кто пропивает. Пропивают,  в основном,  зарплату,  так
сказать, прибыль.  Почему?  Потому что до сих пор бульдозеры
не продавались,  да и сейчас стоят столько,  что  всю  жизнь
копить надо. Но ведь на "Жигули" многие копили.  По двадцать
лет.  И накапливали.  Охотно платят за удовольствия,  а если
работа станет удовольствием, будут покупать и бульдозеры. Вы
не согласны?
   Кузькин пожал плечами.
   - Кстати,  об удовольствиях,  - продолжил индивидуум,   -
Какие-то они у нас однообразные,  и новые не появляются.   В
Европе фристайл, винтсерфинг, летом в Альпы ездят,  чтобы на
лыжах покататься.  А у нас всего два: выпивка да закуска,  -
он ехидно улыбнулся.
   - Ну,  хорошо,  - Кузькин вздохнул,    -  а,    допустим,
какой-нибудь завод,  или,  там,  Днепрогэс одному человеку -
это как? Его ведь на всех не распилишь.
   - Существуют разные подходы,  но вопрос решаем,  - твердо
сказал индивидуум.
   - Точно?
   - Уверяю вас. Есть прецеденты.
   Что такое "прецеденты",   Кузькин  не  знал,    но  самая
уверенность, с какой был дан ответ, его убедила.
   - Ладно,  - сказал он,  - можете считать,  что я у вас  в
кармане. Когда бульдозер принимать?
   Индивидуум хмыкнул.
   - Я вам изложил принципиальные положения.   Что  касается
сроков реализации - это зависит от многих факторов.    Нужно
переориентировать общественное сознание...
   - Валяйте,  - разрешил Кузькин.  - Я поддерживаю.    Кого
выбирать?
   - Значит,  договорились.  Тогда так: завтра с утра плотно
завтракаете и идете на избирательный  участок,    никуда  не
сворачивая.  Принципы вам известны - выбирайте тех,  кто  им
отвечает.
   - Откуда же мне знать, кто там за что отвечает!
   - Думаю,  справитесь,  - твердо  сказал  индивидуум.    -
Уверен,  что сделаете правильный выбор.  Ну а чтобы утром не
ошибиться, давайте сейчас по чуть-чуть...
   С этими словами он извлек откуда-то сзади  два  крошечных
металлических бокальчика,  взял с верстака бутылку,    очень
ловко разлил - буквально,  по двадцать пять граммов на брата
- и повернулся к Кузькину.
   - За успех избирательной кампании!
   Кузькин выпил. Стало хорошо.  А потом  стало  еще  лучше.
Кузькин представил,  до какого идеального состояния  доведет
он свой персональный бульдозер...  Даже  коврик  постелит...
Капот - на замок,  чтобы  пацаны...    Вал  отбора  мощности
закроет сеткой, покрасит... И вообще!..
   Сияющий  всеми  красками  радуги  бульдозер  наехал    на
Кузькина, и он уснул, блаженно улыбаясь...

                            ---

   С  этой  же  счастливой  улыбкой  на  устах  Кузькин    и
проснулся. Разбудил его Петрович.
   - Вставай, орел! - рявкнул он.- Утро!
   Кузькин продрал глаза  и  огляделся.    Никакого  паркета
кругом,  естественно,  не было.  Там  и  сям  валялся  мусор
вперемешку с железками.  Ржавая наковальня  возвышалась  как
Бастилия в центре Парижа,  но брать ее не хотелось  даже  во
имя всеобщего равенства и братства.    Все  было  как  вчера
вечером. И верстак никто не полировал от рождения.
   - Ну, как самочувствие?
   - Нормально,  - сказал Кузькин,  поднимаясь  с  фуфаек  и
отряхиваясь.  -  Ночью  было  худо.    Представляешь,    мне
приснилось,  что в этой биндюге пол паркетный.  Причем,  так
натурально... и мужик агитировал.
   - Да?  - Петрович подозрительно на  него  уставился.    -
Паркетный, говоришь? - Он сделал паузу. - А наковальня?
   - Надраена до блеска!
   - Ну-ну..,  - Петрович растерянно огляделся по  сторонам,
увидел  табуретку  приблизился  к  ней  и  сел   с    такими
предосторожностями, будто табуретка эта могла в любой момент
из-под него улетучиться.  После этого  он  впал  в  глубокую
задумчивость.
   - Да ты что,    Петрович,    мало  ли  что  спьяну  может
привидиться! - воскликнул Кузькин,  видя,    что  компаньону
очень не понравились его видения.
   Петрович вздохнул и как-то жалобно произнес:
   - Я тебе не говорил,  но те двое как-то умудрились...   В
общем пол сделался паркетным. И наковальня - тоже...
   - Паркетная?
   - Ты дурочку-то не ломай!  Это  сколько  ж  надо  выпить,
чтобы паркетная наковальня примерещилась.
   - А может тебе тоже... Ты тогда много выпил?
   - Да нет. Сто пятьдесят - отсилы, двести.
   - И уснул?
   Петрович с сомнением покачал  головой  и  выпятил  нижнюю
губу.
   - Вроде бы и нет, - сказал он. - Я, помню, еще,  штуцер с
резьбой искал, а потом... Нет, точно не скажу...  Да и какая
разница?  С каких это щей нам с тобой одинаковые сны сниться
начали?.. Что там у тебя было кроме пола и наковальни?
   - Мужик был в кресле. Уговаривал меня идти на выборы. Мол
каждому по бульдозеру... А кто он сам, я так и не понял.
   - Ну-ка, давай, вываливай подробности, - велел Петрович.
   Кузькин сочными мазками набросал картину ночного визита.
   - Та-к, - сказал Петрович, обозрев полотно,  и добавил: -
Так-так-так... В смысле: вот так так!
   - Интересно,  а кто они на самом деле?  - Кузькин поскреб
затылок и вопросительно уставился на собеседника.
   - Сны,  - коротко ответил тот.  - А пол,  значит,  у тебя
паркетный. И у меня паркетный. Много ты паркетов видел?  Так
что, Генка, все это неспроста.
   И тут у Кузькина возникла догадка.
   - Слушай, Петрович,  а может они оттуда,  - он показал на
потолок, - нам на мозги действуют.
   - Как?
   - Да как... Никак! Радиоволнами.
   - А кто они?
   - Ну, пришельцы же!
   - А может ангелы Господни?
   - Да кто их знает..., - Кузькин сник. - Я бы понял,  если
бы сказали,  мол,  мы такие-то,  наш  номер  двадцать  пять,
голосуйте за нас, мужики. А тут темнят..,  - он махнул рукой
и тут его взор упал на бутылку,  стоявшую на верстаке.   Она
была та же самая,  что и в  ночном  собрании  избирателей  -
плоская и иностранная.  - Слушай,  Петрович,  а что  это  мы
вчера пили?
   - Что не знаю, а из чего - вон стоит.
   Кузькин взял бутылку, повертел в руках - фирма! Кое-какие
латинские буквы он помнил - на  этикетке  значилось:  коньяк
"Наполеон".
   - Ну и дрянь же,  - сказал он с отвращением.  - Всю  ночь
мерещилась какая-то дрянь!
   - Зато утром - как огурчик, - возразил Петрович. - Они за
бугром знают,  что делают.  С вечера - в стельку,  а утром -
полный хоккей.
   Кузькин уставился на бутылку и в его голове  зашевелились
смутные воспоминания.  Он вспомнил,  что у вечерней  бутылки
была полиэтиленовая пробка, которую Константин Юрьевич никак
не мог извлечь. Он же,  Кузькин,  вырвал ее махом.  А у этой
бутылки  горлышко  было  с  резьбой,    значит,       пробка
завинчивалась...
   - А ведь мы не из нее пили, Петрович!
   - Верно, пили из стаканов.
   - Да нет же, - у Кузькина даже под мышками вспотело. - Та
была круглая,  молдавская какая-то...  А из этой  тот  мужик
наливал мне во сне!
   - Как же она оказалась тут наяву?
   - Не знаю.., - Кузькин растерялся. - А не ты принес?
   - Я такую бутылку вообще первый раз вижу.
   - А я - второй... Так значит не приснилось?
   - Не знаю. Надо разбираться. - Петрович помолчал, а потом
сказал. - Придется идти.
   - Куда?
   - Ну, на выборы.
   - А! - догадался Кузькин. - Проверим, какие там пришельцы.
   - Разберемся, кого проверять. Так что, идем?
   - Пошли,  чего сидеть..,  - Кузькин немедленно наполнился
энтузиазмом, но, глянув на свои домашние штаны,  понял,  что
просто так пойти не удастся.  Надо  сначала  сходить  домой,
переодеться, морду сполоснуть... Да и позавтракать не мешало
бы... И все бы ничего, но ведь дома-то жена!
   - Петрович, а Петрович, - жалобно сказал он,  - Не могу я
так идти, как босяк. А дома меня жена арестует сразу. Шипеть
начнет...
   - Бери выше!  - заметил Петрович значительно.  -  Ты  где
шлялся всю ночь, с кем путался? Алкаш,  чистый алкаш!..  Да,
дело серьезное.
   - А твоя как? - обреченно поинтересовался Кузькин.
   - Тоже досталось. Еле прокладками отмахнулся.  Подвел нас
Константин Юрьевич,  крепко подвел!  Теперь нет нам никакого
доверия.
   Упоминание  о  прокладках  невольно  вызвало  у  Кузькина
воспоминание о кране на кухне.  Ясно,  что именно  из  этого
крана вытекла последняя капля,  переполнившая чашу  терпения
жены. Явись он домой сейчас, не то, что о выборах,  даже и о
телевизоре на месяц забыть придется.  Все вспомнит:  как  он
плитку в ванной уже три года переклеивает, а в лоджии бардак
невыразимый... Нет, домой идти было нельзя.
   Спектр  выражений,    промелькнувший  на  лице  Кузькина,
произвел впечатление на Петровича. Он взял инициативу в свои
руки.
   - Так,- сказал он,  - сиди здесь тихо,  я сейчас  сбегаю,
принесу  пожевать.    Потом  одеваемся  в  рабочее,    берем
инструмент и идем по вызову.  По дороге заходим и  голосуем.
Не знаю,  что там и как,  но проверить надо,    а  то  опять
выберут без нас кого попало... Вопросов есть? Вопросы нет!
   План Петровича был  выполнен  на  сто  десять  процентов.
Кузькин съел пару бутербродов - один с колбасой,   другой  -
комплесный,  запил все это чаем из  принесенного  термоса  и
почувствовал  себя  значительно  увереннее.    Из  какого-то
закутка Петровичем была извлечена замасленная роба,  фуфайки
имелись. Не нашлось, правда, шапки, пришлось удовлетвориться
кепкой.
   - Нормально,  -  заявил  Петрович,    критическим  взором
оглядев Кузькина.  Тебе еще фингал под глазом -  ну  вылитый
Кондрашов!
   - А кто такой Кондрашов?
   - Есть у нас такой.  Прозвище у него: Гематома.    Редкий
случай.  Без фингала под глазом я его ни  разу  не  видел...
Идем?
   И они двинулись.
   Избирательный участок располагался,  как и положено,    в
местной школе. Петрович шествовал впереди,  брякая ключами в
замызганной  хромовой  офицерской  сумке.    Кузькин  слегка
отставал и прятал взор. Он боялся встретить знакомых.
   В фойе школы было людно, одни приходили,  другие уходили.
Стрелки  указывали  верное  направление.    Одеты  все  были
прилично, вели себя чинно, говорили сдержанно. Молодежи было
мало, детей - больше.
   - Слышь,  Петрович,   -  прошипел  Кузькин,    -  а  где,
интересно, буфет?
   - Какой буфет?
   - Народу много, должно быть что-то выбросили.
   - Ты когда последний раз на выборы ходил?  Теперь буфетов
нет - демократия. Все задаром голосуют. В деревнях, говорят,
водкой торгуют, а в городах - все по закону.
   - Неужели сами по себе столько пришли?!
   - Прижало - вот и пришли.  Одни коммунистов опять  хотят,
другие - наоборот... Ты рот-то закрой, а то смотрят на нас.
   Петрович вдруг схватил Кузькина  за  рукав  и  поволок  к
вешалке. Там в стеклянной будке сидела бабка.
   - Здорово живешь,    мать,    -  нарочито  громко  сказал
Петрович. - Кто аварийку вызывал?
   - Кто вызывал? - забеспокоилась бабка.
   - Я тебя спрашиваю: аварийку вызывали?
   - Откуда ж мне знать?
   - Тьфу! Где течет?
   - А в подвале, где ж еще? Неделю уже текет.
   Петрович и Кузькин переглянулись.
   - А комендант где? Ключи где?
   - У меня ключи, где ж еще... Вам какие?
   - От подвала должно быть. Оттуда, короче, где течет.
   - Так откуда ж мне знать, где оно там текет.  Вам,  поди,
видней.
   - Ну вот что,  мать,  - вмешался Кузькин,    перехватывая
инициативу,  ибо  владел  особым  подходом  к  разного  рода
часовым бабкам - раз течет,  надо бороться.   Давай,    зови
кого-нибудь.  Занарядили,  а  мы  тоже  голосовать  обязаны.
Сейчас провозимся, потом домой, пока переоденемся, то да се,
уже и выборы закончатся.
   Подход Кузькина заключался в  разумном  сочетании  удалой
нахрапистости и уважительного отношения к  старшим.    Бабка
отреагировала в нужном ключе:
   - Небось успеете - без вас выберут кого надо.
   - Без нас, мать, кого нам надо не выберут, - веско сказал
Кузькин.  - Мы - пролетарьят,  стало быть,    авангард,    а
авангард - он завсегда  впереди  и  на  белом  коне.    Если
протечка  трубы - затыкаем  дыру,    утечка  избирателей   -
ликвидируем и восполняем потери. Сейчас идем в участок, а ты
вызови своего начальника подвала,    пусть  ключи  подберет.
Через  час  будем  опять.    И  чтобы  никаких  задержек   и
проволочек.  Иначе штрафанем всех подряд.    Неделю  у  них,
понимаешь, подвал заливает, а они ни мычат, ни телятся!
   - Ишь, бойкий какой, - сказала бабка. - Иди,  голосуй,  а
там видно будет.
   Кузькин подмигнул Петровичу,  мол,  все,  дело  в  шляпе,
конспирация  полная.        Петрович    в    ответ    сделал
многозначительное лицо, мол,  ловок,  нечего сказать,  и они
чинно двинулись по стрелкам.
   В зале для голосований клубился  народ.    Возле  столов,
расставленных буквой "Г" скопились очереди.
   - Петрович, - восхищенно прошептал Кузькин, - глянь,  что
делается!  За колбасой так раньше не стояли,  как сейчас  за
бюллетенями.
   - Заткнись!  - рыкнул Петрович.  Вон баба  стоит  на  нас
смотрит. Она тут дежурит поди.
   - Сделаем,  Петрович!  - весело ответил Кузькин и  бодрым
шагом подскочил к указанной строгой даме.  - Девушка,    нам
срочно. Тут в подвале трубу пробило, возни до вечера. Нам бы
проголосовать пока коменданта ищут.
   - А вы к какому участку приписаны? - осведомилась дама.
   - Да к этому, к этому.
   - Так попросите, вас пропустят. Адрес какой?
   Кузькин назвал.
   - Вон тот стол, второй слева.
   - Второй... Ага! Петрович, второй стол от угла. Занимай.
   К столу выстроилась очередь человек двадцать.    Петрович
встал в конец.  Кузькин же решил,    что  этого  мало.    Он
подобрался поближе и внушительно произнес:
   - Граждане!  У нас срочный вызов - трубу прорвало.    Нам
надо поскорей отголосоваться. Можно войти в положение?
   Очередь всколыхнулась.
   - А где прорвало? - поинтересовался какой-то дед, стоящий
ближе к концу.
   - Тебе-то что за разница!  - одернула его  стоящая  рядом
пожилая женщина,  то ли жена,  то ли сестра.    -  Без  тебя
разберуся.
   - Может у нас и прорвало...
   - Проходите, - предложил мужчина, стоявший первым.
   Кузькин и Петрович протиснулись к столу.   Фамилии  обоих
быстро нашлись.  Но вслед за этим было предложено предъявить
паспорта, и тут Кузькин понял, что его жертвы были напрасны,
ибо паспорт остался дома.
   - Да кто ж его знал, что нужен паспорт!  - возмутился он.
- Я на дежурстве был.
   - Конечно,   -  отозвалась  усталая  женщина,    -  можно
подумать,  что вы первый раз голосуете.  Мне ваш паспорт  не
нужен, мне нужны серия и номер.
    Кузькин понял, что качать права бесполезно.  У Петровича
же паспорт оказался в наличии и  бюллютень  ему  был  выдан.
Причем, даже не один, а целых два.
   - Ну что, - сказал он,  выбравшись из очереди,  - выходит
зря старались. А ведь когда свой паспорт брал, в голове даже
не тренькнуло!
   - Да черт с ним,  - горячо зашептал Кузькин,   -  нам  бы
только разобраться  с  пришельцами.    А  я  потом  еще  раз
подскочу. Айда в кабину!
    В кабине было тесно.  Петрович сел на стул,  отставил  в
сторону бюллютень со списком кандидатов, развернул партийный
и даже крякнул.
   - Да-а,  - выдавил он,  - тут что  твоя  газета,    поди,
разберись.
   - Ничего, разберемся. Давай по порядку.
   - Та-ак,    где  тут...    Номер  первый:   "Христианские
демократы". Что за гуси?
   - Да я про таких отродясь не слыхал!
   - На пришельцев не тянут?
   - Уж больно заковыристо...  Христианские..,    -  Кузькин
поскреб затылок. - Нет, не похоже.
   - Ладно, что тут дальше? "Власть народу" годится?
   - Нет,  этих я знаю.  Там Рыжков  опять  и  еще  какие-то
старперы...
   - "Держава" - Руцкой?
   - Нет, Руцкой - он вроде теперь коммунист... Или кто?
   - Вот и я спрашиваю - кто?
   - Ну уж во всяком  случае  не  пришелец,    -  запальчиво
воскликнул Кузькин. - Сроду он в Москве болтался.
   - Ну и бог с ним,  - Петрович сделал примиряющий  жест  и
уткнулся в бюллютень.  - Тут целых три  "России"  с  разными
довесками, - сообщил он.
   - Не берем,  - отрубил Кузькин,  - каждый день  по  ящику
мелькают.
   - Почему, я бы за Гайдара проголосовал, - сказал Петрович.
   - Так он же цены отпустил. Ну ты,  Петрович,  и даешь!  У
нас все мужики его кроют почем зря.
   - Твоим мужикам волю дай,  они бы цену на  водку  сделали
ниже  нуля.    Чтобы  пить  и  еще  бы  государство  за  это
приплачивало...  А я думаю,  Гайдар мужик толковый,   только
рано высунулся. Ему бы годков пять подождать.
   - Все равно,  за Гайдара голосовать не буду,    -  упрямо
заявил Кузькин.
   - Покамест ты тут ноль без палочки,  в  этом  месте,    -
Петрович недобро сверкнул глазами,   -  иди  вон  бери  свой
бюллетень и голосуй за своих мужиков, понял!
   Кузькин тотчас сник.
   - Ладно уж, сиди, - пробурчал Петрович, заметив,  что его
напарник утратил боевой  пыл.    -  Мы  сюда  приперлись  за
гайдаров агитировать? Чего ты взъерепенился?
   - Да нет, я так...
   - Тебя про пришельцев спрашивают, а он свое долдонит: "Не
хочу, не буду!.." Капереэф - это которые?
   - Какие  капереф?    -  Кузькин  попытался  заглянуть   в
бюллетень.
   - Которые рэсэфесер. Или эсэсер?.. Ну,  коммунисты эти,..
их же теперь тоже целая обойма.  Одни за союз,    другие  за
суверинетет,  а третьи просто от злости собрались.  Может из
них кто?
   - Да ты что, Петрович!  Коммунисты - не-ет!  Они же наши,
всегда тут сидели.  Кто им мешал без всяких выборов...  Нет,
не они.
   - Так раньше-то  все  были  коммунистами,    может  наших
затерли,  затюкали...    Нет?    Ну,    смотри,    под  твою
ответственность. Значит вычеркиваем... А тогда кто?
   Кузькина вдруг осенило:
   - Давай их ситом ловить.  Сначала вычеркнем  тех,    кого
знаем. Потом будем остальных вычислять.
   - Дельно... Так,  кто тут...  А,  вот,   элдепеер.    Это
Жириновский?
   - Он. Я позавчера как раз слушал.
   - Может это он пришелец? Уж больно шустрый.
   - Вряд ли,.. - Кузькин в задумчивости поскреб подбородок,
- сам посуди, какой резон пришельцам выпячиваться? Наоборот,
они должны втихаря работать.  Иначе народ возмутится,   мол,
приперлись  откуда-то  и  устраивают  балаган...        Нет,
вычеркивай. Держим про запас, а пока - вычеркивай.
   - Яблоки-груши?  Явлинский?  Давно  мелькает,    еще  при
Горбачеве проклюнулся. В президенты метит.
   - Кудрявый-то? Активист - не пойдет.
   - Тебе кого ни сунь - все не годится!
   - А сам-то как считаешь?
   - В общем и целом - не годится.
   - Вот то-то же! Какие еще кандидатуры на выброс?
   - Любители пива. Не нравятся мне эти любители...
   - Ты что же,  Петрович,    пива  не  любишь?    -  ехидно
поинтересовался Кузькин.
   - Пиво я люблю, а вот любителей - нет. Этим дай волю, они
накинутся всей партией,    да  все  пиво  выдуют  -  нам  не
оставят...
   - Может они, наоборот, все капвложения в пиво влупят. Вот
тогда и заживем!
   - Этого и боюсь,  - Петрович задумчиво пожевал губами.  -
Они будут пить пиво,  а к пиву,  Генка,   обязательно  нужна
канализация.  Вот ты ее и будешь делать.  Тот же  коммунизм.
Сначала орали, что всем всего навалом будет,  а потом видят,
всем не хватает,  и давай себе коммунизм делать  в  отдельно
взятых помещениях. Нет, таких пришельцев нам не надо.  Давай
других искать.
   Петрович снова углубился в бюллетень.
   - Аграрии, - сказал он. - Знаю я этих аграриев. У каждого
рожа, что твой унитаз. Вот халявщики!
   - Это кто, председатели колхоза?
   - Отстань... Председатели...  Начальнички,  агроснабсбыт,
мать их!.. Страну чуть по миру не пустили, а туда же, лезут.
   - Не думал я, Петрович, что ты такой политизированный,  -
как бы вскользь заметил Кузькин.
   - Я-то, - Петрович поднял голову.  - Ты в деревне жил?  В
колхозе работал?  Нет?  А я с  шести  лет  колоски  собирал.
Только не те,  про которые в книжках для пионеров пишут,   а
другие.  Что убрали,  все вывезут подчистую,  на трудодни  -
шиш. Весной, когда жрать нечего, мать плачет,  а мы пойдем и
шарим в скирдах, вдруг какой колосок попадется... Сейчас эти
орут: "Не было ничего,  все жили счастливо!" Ну,   тебе  они
могут мозги запудрить, а мне - не-ет!..  Я бы этих аграриев,
мать иху..,  - он  пригнулся  и  оставшиеся  заветные  слова
спровадил куда-то под столешницу, - своими бы руками удавил!
   - Ну так ты за них и не голосуй - на то она и демократия.
   - Демократия... Вот, - Петрович ткнул пальцем в бюллетень,
- написано тут снизу,   мол,    ставьте  птичку,    за  кого
голосуете. Не знаю,  за кого я тут проголосую.  Они бы лучше
спросили,  против кого.  Я бы этим аграриям такую птичку  на
каждую их  толстую  задницу  поставил!..    Это  теперь  они
аграрии...
   - Чего ты на них наехал? Партия говорила: "давай",  они и
давали.
   - Отвянь, не мешай... Гляди: конституционные демократы! А
сокращенно - кадеты. Не всех, значит, в семнадцатом году...
   - Новая формация, - многозначительно произнес Кузькин.  -
Опять будут Зимний брать.
   - Дурак. - Петрович махнул рукой.  - На митинги ходи -  с
руками оторвут... "Новая региональная политика"...  "Женщины
России"...
   - Написали бы лучше: "Бабы России", я бы проголосовал.
   - Птички твоей на всех не хватит,  - отрезал Петрович.  -
Кто тут еще из таких... Конгресс какой-то... Дурачье...  Это
у них, за бугром, конгресс, а у нас на конгресс не клюнут...
   - Лебедь, - подсказал Кузькин,  демонстрируя политический
кругозор.
   - Это генерал,  что ли?.. И сидел бы себе в своем штабе -
чего в Думу-то лезет...    Промышленники  и  профсоюзы.    У
америкашек между ними классовая борьба, а у нас,  вишь,  как
ладно объединились... Так, а это что?.. "Кедр"...
   - Что, и в самом деле кедр?
   - Ну. Вот читай. Экологическое движение.
   - А дуба там нет?
   - Нет. Дуб они тебе оставили.
   - Обижаешь, Петрович!
   Кузькин устал стоять, заглядывая сверху в бюллетень,  как
в газету, и присел на корточки.
   - Обижаешь.., - бубнил Петрович водя пальцем по партиям и
блокам.  - Так тебя не обидь,  ты ведь сам обидишь...  Вот и
приходится в целях профилактики... Нет, Генка, это же дурдом
какой-то. Тут даже вкладчики есть!
   - Это которые?
   - Обиженные.
   - Богом?
   - Не знаю... Наверное... Или МММ...  Все же,  до чего наш
народ к халяве привык.  Вот ведь обещали  тысячу  процентов,
спрашивается, ну где возьмут, откуда? Нет,  верили.  И несли
свои кровные.
   - А причем тут халява? Прибыль!
   - Да откуда ж ей взяться? Прибыль, это,  по-моему,  когда
сделал - продал.  Но чтобы продать,  надо же сделать,    что
купят.  А что мы умеем,    кроме  танков  да  ракет  средней
дальности?  Да и то,  делали,  скорее всего,  на большую,  а
получилась так себе, средняя...
   - Ладно бурчать!  Изучай список.  Сколько там вышло после
вычеркивания?
   - Штук двадцать пять.
   - Многовато...   Может  там  какие  особенные  есть,    с
подковыркой?
   - Всякие есть. Вот ПРЕС. Какой ПРЕС, куда ПРЕС?
   - ПРЕС - это Шахрай.
   - А чего ему надо,  тому Шахраю?  Он кто,  демократ,  или
патриот?
   - Демократический патриот.
   - А КРО?
   - Обратно, патриотический демократ.
   - Чертово вымя! Ни хрена ведь понять невозможно...  Самое
внятное из всего этого - вот, последняя графа,  - Петрович в
сердцах ткнул пальцем.
   - А там что?
   - Да ничего. Против всех объединений.
   Кузькин медленно поднял голову и уставился на компаньона.
   - Петрович, а Петрович... Слышишь?
   - Ну. - Петрович опустил бюллетень.
   - Так может это и есть они?!
   - Пришельцы? - Петрович пожал плечами. - Что-то я тебя не
пойму.
   - Соображай!  - Кузькин возбудился и горячо зашептал.   -
Если все проголосуют против, значит никого не выберут.  Думы
не будет, законы принимать некому - все, труба!
   - Ну, почему... Сколько-то уже приняли - этими обойдемся,
- рассудительно возразил Петрович.
   - А договоры всякие кто будет утверждать.  А  бюджет  кто
примет?
   - Это - ты не волнуйся. Найдутся. Что бы путное, а деньги
промежь собой делить мы умеем.    Что  там  надо  утвердить?
Давай,  я тебе утвер..,   -  Петрович  запнулся  и  завершил
напропалую: - ...жду. Или жу?  Короче,  подмахну.  В крайнем
случае, Боря грех на душу возьмет - ему не привыкать.
   - Так они на это и рассчитывают.   Думы  нет,    потом  и
президента не выберем - все,  полный развал  государственной
машины. А тут они являютя, так,  мол,  и так.  Глупый народ,
больная нация. Государство себе выбрать не можете. Значит, и
нечего тут балаган из цирка с выборами устраивать, будем вас
воспитывать.
   - А-а, - Петрович махнул рукой. - Этих пришельцев я знаю.
Зовут их, Генка, большевиками.  Они ждут,  когда можно будет
опять советы давать. Их точно выбирать не надо - сами сядут,
если других не посадим...
   - Ну, тогда я не знаю.., - Кузькин сник, потом воскликнул
в сердцах: - Да ну их всех к черту!  Айда  лучше  в  подвал,
воду заткнем.
   - Чего ты орешь, как белуга?! - повысил голос Петрович.
   - А чего они как эти!..
   Судя по всему,    возникшие  политические  разногласия  и
амбиции    привлекли    внимание    строгой    женщины     -
наблюдательницы,  поскольку занавеска,  отделявшая кабину от
остального мира колыхнулась и послышался строгий голос:
   - Тише! Мешаете! Вы здесь не одни...
   - Кому это мы помешали? - озлобился Кузькин.
   - Можно ведь и потише,  - примирительно сказала  женщина,
заглядывая в кабину. Пол-часа уже гудите, пора бы и выбрать.
   - Мы бы выбрали,  да никак свою партию не найдем.   Номер
забыли, - нахально заявил Кузькин.
   - А какая партия вас интересует?
   И тут Кузькин возьми и брякни:
   - Партия пришельцев, какая же еще.
   Он тут же пожалел об этом.  Потому что было  ясно,    как
дважды два,  что женщина возмутится,   позовет  милиционера,
начнется разбирательство...  Так уже было не раз и  не  два.
Кузькин  не  отличался  буйным  нравом,    но  в    казенных
учереждениях ему будто шлея под хвост попадала. Хоть в ЖЭКе,
хоть в горсовете. Сидят какие-то бабы, треплятся,  а очередь
ждет. Система!..
   Но женщина не обиделась.
   - Не партия, а избирательное объединение,  - сказала она.
За пришельцев отдельный бюллетень.  Если хотите,  получите -
первый стол.
   У Кузькина отпала челюсть.  Как всегда,    в  критические
моменты, он забыл все сказуемые:
   - Какой отдельный?.. Они что?.. А куда они?..
   - Вы что, с Луны свалились?  С позавчерашнего дня об этом
тростят по всем  телевизорам,    а  они  словно  только  что
проснулись. Электорат, называется...
   Петрович был ошарашен не меньше Кузькина.  Оба они  вышли
из кабины и сомнамбулическим  шегом  двинулись  в  указанном
направлении.  Там действительно стоял стол  с  табличкой  на
тонкой ножке: "Изб.  бл.  "Пришельцы".  Все адреса".   Возле
стола стояли три человека. Они молча получили какие-то синие
карточки и отошли.
   Кузькин стоял совершенно потерянный.
   - Так вы будете голосовать,  или нет,  - поинтересовалась
женщина за столом.
   - Б-буду... - Кузькин засуетился. - Вот только паспорт...
   - Паспорт не нужен.
   - Как не нужен? А я еще раз приду.
   - Придете - отправим.   Вон  аппарат  в  углу,    он  вас
зарегистрировал.
   Действительно,  в углу стоял ящик с  экраном  и  каким-то
перископом.
   "Сплю!" - подумал Кузькин, машинально принимая карточку.
   Однако, никаких достоверных признаков сна не наблюдалось.
Кругом суетились люди,  кого-то не находили в списках  и  он
язвительно выговаривал растерявшейся регистраторше,  что вот
при коммунистах, между прочим, в списках были все кроме тех,
кого там не было и быть не могло.  На что последняя отвечала
раздраженно, что при коммунистах, между прочим,  выборы были
раз в четыре года и  кого  выберут  было  известно  заранее,
поэтому никто и не лез со своими претензиями.    И,    между
прочим,  бюллетени были с промокашку.  А эти  они  все  утро
перетаскивали - руки отваливаются!
   Да и что это за сон такой,  с выборами?  Нет,  такой  сон
ему, Кузькину, снится не может!
   Петрович топтался рядом и думал аналогично.
   - Петрович,  а Петрович...  Может у нас с  тобой  того?..
Крыша поехала?
   - Может у тебя и поехала,  а у меня-то  с  чего?    Ну-ка
покажи свою карточку.
   Карточки  были  одинаковыми.    На    обеих    значилось:
"Избирательный  блок  "Пришельцы"  и  две  кнопки:  "за"   и
"против".
   - И весь тебе  сказ,    -  Петрович  беспомощно  завертел
головой. - Девушка, а девушка!.. Будте добры!
   Подошла все та же строгая женщина.
   - Слушаю вас.
   - Мы тут с товарищем..,  - Петрович смутился и перешел на
шепот. - Мы вот тут... В общем, как ими голосовать?
   - Если - за,  приложите палец к графе  "за",    против  -
"против", - индеферентно произнесла женщина.
   - А куда совать? То есть опускать? Где урна?
   - Урны нет. Сдаете обратно. Ваш голос учитывается.
   - Так поставили бы одну на всех кнопку, мы бы и надавили.
   - Не знаю. Голосование тайное.  Наверное,  чтобы никто не
увидел, что вы давите.
   - А-а, ясно...
   Теперь уже и Кузькин очнулся и вступил в разговор.
   - Девушка,  - произнес он как можно задушевнее.  -  Я  не
могу понять... Откуда они взялись, эти пришельцы?  И вообще,
кто они такие?
   - Вы что, телевизор не смотрите, радио не слушаете?
   - Нет, только книжки читаю.
   - А газеты? - женщина улыбнулась.
   - Да я вообще читать не умею. Пока еще неграмотный, буквы
только учу. Ничего не знаю! Вы мне подскажите.
   - Я бы с удовольствием, но не могу.  Агитация запрещена.,
а я еще и лицо официальное.  Другие избиратели могут заявить
протест.
   "Другие  избиратели"  уже  начали  обращать  внимание  на
живописную группу сантехников в центре зала.
   Петрович дернул Кузькина за рукав и потянул в сторону.
   - Спасибо девушка, - поблагодарил Кузькин, - без вас бы я
совсем...
   Сформулировать свою немочь ему не удалось,  ибо  Петрович
стремительно утащил его в закуток возле кабин.
   - Ну, Генка, попались мы с тобой,.. - он отер пот со лба.
- В штанах этих,  с ключами...   Люди  кругом,    а  мы  как
придурки... Вот положение!
   - Давай понаблюдаем за тем столом.  А  потом  расспросим,
что и как, - предложил Кузькин.
   - Да мы и так тут уже час торчим.
   - Ничего, еще поторчим...
   К столу подходили.  Не густо,  но  было.    И  контингент
разный.  Кузькин попытался кого-нибудь перехватить на выходе
и допросить, но все та же женщина его поползновения пресекла.
   - Гражданин!  - сказала  она  внушительно,    -  Вы  сами
нарушаете порядок голосования и других провоцируете.  Вызову
милицию и попрошу удалить из зала.
   Кузькин хотел было огрызнуться,  но  удержался.    В  его
теперешнем  положении  сантехника-нелегала  связываться    с
милицией было бы просто нелепо.  Дойдет до  жены...    И  он
вернулся к Петровичу.
   - Ну что?
   - Что ну?  - в тон ответил тот.  - Деваться некуда - надо
решать. Куда давим?
   - А если не давить? Отдадим и все. Интересно, что тогда?
   - Думаю, ничего. Решат,  что воздержались.  Мы что,  сюда
воздерживаться рвались? Никто, между прочим, не тащил силком.
   - Так давай голосуем "за" и дело с концом!
   - За что "за"? За пьяные видения?
   - Тогда давай "против".
   - Против чего?
   - Да против всего!
   - Если бы тут было написано "все" - можно.  Но тут не это
написано. Написано про пришельцев. А все остальное останется
вместе с государством и бардаком в нем.
   - Блин... Хоть бы одним  глазком  на  них  глянуть,    на
пришельцев этих,  - Кузькин хотел сплюнуть,  но и  это  было
нельзя. - Вот достали, так достали!
   И вдруг он увидел,  как от стола  с  пришельцами  отходит
мужчина...
   - Петрович! Гляди - тот самый!  - Кузькин аж затрясся.  -
Вон,  смотри,  тот самый мужик,  который ночью...   Ну,    с
паркетом!
   - Где?
   - Да вон же, уходит!
   - Вон тот?.. Где-то я его видел...
   - Все, Петрович, я "за" и бегу за ним.
   Кузькин метнулся к столу,    давя  на  ходу  графу  "за".
Петрович хотел его поймать за рукав, но не успел. Даванул на
свою графу и кинулся следом.
   "Мужика" они настигли в фойе. Он оглянулся и вроде бы как
узнал Кузькина. Во всяком случае улыбнулся и кивнул. И пошел
к дверям.    Но  из  будки,    где  сидела  дежурная  бабка,
послышалось: "Варелий Евгенич,  Варелий Евгенич!.."  Мужчина
подошел, склонился к окошечку и заговорил с бабкой.  Кузькин
перевел дух.  О  чем  шел  разговор  слышно  не  было  и  он
переместился поближе:
   - ... А вон он, во-он! - произнесла бабка, тыча пальцем в
сторону Петровича. - А вот он и второй!
   Мужчина оглянулся:
   - Вы сантехник?
   - Д-да, - выдавил Петрович.
   - Вчера ведь еще вызвали,  - мужчина укоризненно  покачал
головой, - а вы сегодня явились.  В самый разгар выборов.  И
что теперь? Будете смотреть?
   - Ну, если что, мы можем...
   - Надо бы глянуть,   -  озабоченно  сказал  мужчина.    -
Пойдем?.. Давай ключи, Матвеевна.
   - Это которые?
   - Пятнадцатый номер. Там на бирке.
   В подвал проникли через  дверь  под  лестницей.    Стояла
тропическая жара.  Парило,  как в бане.  Шарахаясь  в  узких
проходах, натыкаясь на какие-то столы,  тумбочки и отдельные
части  школьного  оборудования,    Кузькин  шел  следом   за
мужчиной. Сзади пыхтел Петрович. Кузькин чертыхался - он все
время натыкался на кронштейны, на которых лежали кабели.
   Наконец,  искомый проем был найден.  Внутри шумела вода и
оттуда валил пар. Петрович оттеснил всех и вошел в помещение.
   - А вы кто будете? - поинтересовался Кузькин у мужчины.
   - В каком смысле?.. А-а,  я - завуч.  Завхоз наш заболел,
директор уехал.  Так что,  если вам нужно официальное лицо -
это я.
   - Генка,  - послышалось из парилки,  тут  труба  лопнула,
горячая, - Петрович вывалился из тумана.  - Уже по щиколотку
набралось.  Надо воду отключать,  заваривать,  а это  только
завтра.  Пока заткнем.  Будем бандаж делать.  Кусок резины и
проволока найдется?  И тряпку небольшую.  Наложим,   резиной
закроем и стянем...  Надо  же!    Школу  четыре  года  назад
сдавали,  варили как попало,..  - он махнул рукой.   -  Нет,
чтобы сразу сделать хорошо,  гоним туфту,   а  потом  чиним,
чиним... И вы, небось, так же учите...
   Мужчина усмехнулся.
   - Стараемся.
   - Плохо стараетесь. Вот он и электорат получается, как та
труба.  В мозгах напополам коммунизм с демократией намешали,
прилепили-пришпандорили...    Как  у  китайцев:  десять  лет
упорного труда и тыща лет блаженства.  Про труд потом  никто
не вспоминает,  а блаженство - вынь да положь...  Халтура!..
Так,  найдем резину и проволоку?  Вас Валерием  Евгеньевичем
величают?
   - Ну, какой я вам Валерий Евгеньевич!
   - Давай, Валера,  ищи.  Иначе,  к утру,  будет по колено.
Можно коврик или камеру от машины.    И  проволоку.    Лучше
алюминиевую, но толстую.
   - Шина от кабеля пойдет?
   - Давай, - Петрович махнул рукой.
   С трубой провозились часа  полтора.    Сначала  вспотели,
потом вымокли.  Про ноги и говорить нечего.  Кузькин  еще  и
обжегся,  поскольку суетился без толку и путался под ногами.
В момент затягивания проволоки бандаж повело и Кузькин,  как
истинно советский человек, бросился грудью на амбразуру,  то
есть попытался остановить процесс сползания  голыми  руками.
Но жертвы не были напрасны!  Пока он шипел и тряс  ладонями,
Петрович  успел  осмыслить  ситуацию  и  возвратил  коварный
бандаж на исходную путем воздействия  на  него  сапога,    а
точнее, каблука от этого сапога.
   - Все,  - наконец заключил Петрович,  пряча плоскогубцы в
сумку.  - Дело - труба.  Струю усмирили,  а капает - где ж у
нас не капает!
   - Вам надо просушиться,  - озабоченно сказал  завуч.    -
Пойдемте, у нас там нагреватель есть. Мороз на улице,  сразу
прихватит.
   - Да мы здесь недалеко  -  добежим,    -  Петрович  вдруг
смутился.
- Протряхнем только, чтобы пар стравить.
   - Ну,  пойдемте тогда в дежурку.    Чайку  хлебнете.    У
Матвеевны всегда есть.
   Чаек действительно имелся. И, притом,  свежий.  Под такое
дело Матвеевна выдала каждому по паре карамелек.
   Кузькин маленькими глотками прихлебывал чай и думал.  Его
так и подмывало спросить про пришельцев,  но было  неудобно.
Спросишь, а он глаза вылупит...
   Петровича, судя по всему одолевали те же мысли.
   - Значит, выборы.., - он сделал изрядный глоток,  покатал
во рту карамельку и поинтересовался: - как думаете,  выберут
тех пришельцев?
   - Каких пришельцев? - не понял завуч.
   - Ну, тех в углу, с кнопками.
   - А какая разница? - завуч пожал плечами.
   - Разница...  Есть разница.  Пришельцы все ж  таки,    не
какие-нибудь там большевики. Из космоса - это не шутка.
   - Погодите,  погодите,  - завуч даже отпрянул и  чуть  не
вылил на себя стакан, - вы что же, всерьез это приняли?
   - А как еще принимать? Выборы, люди... Какие тут шутки!
   - Но ведь объявляли, неужели не слышали?
   - Слышал что-то.  Но,  может,  чего не понял?  - Петрович
хлопнул себя по лбу. - А в чем там дело? Пришельцев нет, что
ли?
   - Конечно  же  нет.    Просто  опробовали  новую  систему
голосования.  Эксперимент.  Без паспортов и бюллетеней.   На
двух участках. Предупреждали ведь... Было разъяснение...
   Кузькину кровь ударила в голову, и в этой голове осталась
только одна мысль:
   "Вот тебе и бульдозер!"
   - Вот оно что,  - Петрович аккуратно поставил свой стакан
на стол. - Значит, система,.. - теперь стало заметно,  что у
него дрожат руки.   -  Поня-атно.    А  пришельцев-то  зачем
приплели?
   - Честно говоря,  я тоже не понимаю.   Может  избирателей
хотели привлечь,  или,  чтобы каждому было понятно,  что это
заведомо неофициальное голосование. Трудно сказать, я ведь к
этому не имею никакого отношения.  А вы..,  -  голос  завуча
дрогнул,  он тоже почему-то разволновался,  - вы,   если  не
секрет, как голосовали?
   - Мы, - Кузькин вскинул голову. - Мы-то голосовали "за".
   - Почему?  Вы...  считаете,  что самостоятельно мы уже не
сможем... То есть народ разуверился, а политическая элита не
способна из своих рядов выдвинуть национального лидера?
   - Нет,  мы так глубоко не копаем.  Мы прикинули: за  всех
голосовали, а за этих нет. Ну и подумали: хуже не станет.
   - Думаете?
   - А тут и думать нечего. Куда хуже-то?
   - Ну,- вмешался Петрович,    -  насчет  этого  можешь  не
беспокоиться. Резервы имеются.  А уж если большевики за дело
возьмутся - полная гарантия, как в сберкассе.
   - Не любите вы большевиков, - констатировал завуч.
   - Нет, не люблю.
   - Интересно,  а почему?  У  них  ведь  и  программа  и...
моральный кодекс.
   - Вот за это и не люблю.  За моральный  кодекс  то  есть.
Если бы они его для себя писали, так ведь нет, для народа. А
для себя у них другие кодексы были написаны.
   Завуч пожал плечами, дескать,  ну,  вам видней.  Разговор
явно не клеился и Кузькин почувствовал, что они с Петровичем
здесь совершенно не к месту.  Да и  вообще,    какие  теперь
разговоры.  Домой надо идти,   принять  заслуженную  кару  и
чинить кран.
   Завуч,  видя,  что  пауза  затянулась,    решил  нарушить
молчание.
   - Интересная жизнь теперь,    неделю,    как  из  Франции
вернулся,  а тут сверху - выборы,  а снизу  -  труба  течет.
Контрасты!
   - Опыт перенимали? - вяло поинтересовался Петрович.
   - Не то,  чтобы опыт,  а так...  Смотрел,  как они  своих
балбесов учат.
   - И как, у них балбесов много?
   - Да, примерно, столько же.
   - А трубы тоже текут?  - ни с того,  ни  с  сего  спросил
Кузькин.
   - Я их не проверял, но, думаю, текут,  - завуч улыбнулся.
- Трубы - они везде текут... Вот, кстати, привез сувенир.  -
Он достал из нагрудного кармана плоскую бутылочку.  - Коньяк
"Наполеон"!  Знаменитая марка.  Выдержка  -  пятьдесят  лет.
Представляете - пятьдесят лет.  Сколько за это время  разных
политических катаклизмов случилось.  А он себе лежал и лежал
в подвале.
   - Это что же,  его еще при Сталине..,  - Кузькин  поискал
нужное слово, не нашел и брякнул: - заквасили?
   - Выходит так.
   - И никто  за  это  время  не  выпил,    -  констатировал
Петрович.  - У нас бы уже давно выпили,  а у них,    видишь,
отлежал положенное.
   - У них каждый год, как вы говорите, заквашивают новый, а
старый,  пятидесятилетней выдержки,  разливают и  пускают  в
продажу. Тех людей, которые его готовили, уже нет,  а мы вот
имеем возможность оценить плоды их труда.    Преемственность
поколений...
   - То-то и оно, что преемственность, - сказал Петрович.  -
А у нас редко кто помнит,  как дедов звали,  не то,  что там
плоды их трудов понюхать может.
   Возможно,  завуч воспринял слова Петровича как намек,  но
он вдруг достал из кармана плоскую коробочку,  извлек из нее
три маленьких - чуть больше наперстка - плошечки и, поставив
на стол, начал разливать из бутылки.
   - Прошу!  - сказал он закончив процедуру  -  Я  тут  всех
коллег в школе угостил,  ну а мы с  вами  сейчас  тоже,    в
известном смысле, коллеги. Так что прошу!
   Петрович стушевался:
   - Неудобно как-то,  школа все же,   -  он  взял  сумку  с
ключами и встал.
   - Ну,  мы с вами  и  не  поллитру  распиваем,    а  будем
оценивать плоды трудов.  И потом,   доза  ведь  французская.
Давайте - за успех выборной компании,    а  заодно  и  трубу
обмоем.
   Кузькин  вслед  за  Петровичем  приблизился  к  столу   и
машинально приняв свою плошечку, опрокинул содержимое в рот.
Взгляд его остановился на бутылке,  уже на две трети пустой.
Это была точно такая же бутылка - двойник той, что стояла на
верстаке прошлой ночью.
   - А у них там во французских школах полы  паркетные?    -
услышал он голос Петровича.
   - Ну,  вы знаете,  школы у них вообще оснащены просто  на
зависть,  - откликнулся завуч.  - На полы я даже внимания не
обращал...

                            ---

   Обратно шли молча.  Молча же  переоделись  в  домашнее  и
молча двинулись к своему подъезду. Перед тем,  как позвонить
в свою дверь, Петрович остановился и спросил:
   - Кран-то свой ты не забыл?
   - Какой кран? - Кузькин вышел из состояния задумчивости.
   - Какой кран...  Мы с тобой за каким  рожном  в  слесарку
ходили?
   - Блин... Забыл!
   - На, - Петрович протянул Кузькину железку,  завернутую в
тряпку. - Тоже мне, деятель...
   - Петрович! А бутылка-то точно такая же, как у пришельца.
И наперстки такие же!  - вдруг ни с того,  ни с сего выпалил
Кузькин.
   - Мало ли,..  - Петрович пожал плечами,  -  ты,    Генка,
особенно-то об этих пришельцах не  распространяйся,    -  он
усмехнулся,  - а то ведь и тебя обхохочут  и  меня  на  смех
поднимут.  Допились,  скажут до чертиков,  марсиане им везде
мерещатся. Эти выборы мы с тобой профукали, теперь следующих
ждать надо. Я так думаю,  что до следующих они не проявятся,
пришельцы. Вишь, как мы с тобой старались, а никакого толку.
Не можем мы правильный выбор  сделать  -  тямы  не  хватает.
Потому как, дураки.  А с дураками им связываться нет резону.
Вот поумнеем, они и явятся. Ну, бывай здоров, электорат!
   И Петрович нажал на кнопку звонка.

                              ---

   Через  пару  дней  Кузькин  после  работы   завернул    к
Петровичу.  То,  что он увидел в слесарке,  поразило его  до
крайности.   Во-первых,    токарный  станок  блестел,    как
новенький. Во-вторых,  помещение было прибрано,  а слесарный
инструмент аккуратно разложен на  верстаке.    Фуфайки  были
развешены на вешалке и  она  (с  ума  сойти!)  была  закрыта
ширмой.  Мусор в помещении отсутствовал.   Сам  же  Петрович
оседлал наковальню и остервенело драил ее наждачкой.    Один
бок уже блестел, другой тоже подавал надежды.
   - Привет,  Петрович,  что это ты тут устроил?  Не иначе к
прилету марсиан готовишься? - выдавил из себя Кузькин.
   - Не угадал,  -  с  достоинством  ответствовал  Петрович,
продолжая манипуляции наждачкой. - Здравствуй,  если пришел,
а если критиковать будешь, то прощай... Будешь?
   - Нет.
   - То-то же. Садись...
   Табуретка была свежепокрашеннаяии  Кузькин  покосился  на
нее с опаской.
   - Не боись,  садись.  К следующему разу кресло притащу  -
есть на примете.
   - Ну-ну, - робко произнес Кузькин и присел на краешек.
   - Кран починил? Не течет?
   - Капает.
   - И куда капает.
   - Куда-куда - в кастрюлю, куда же еще...
   - Как в кастрюлю? А чего ты тут расселся? Вон краска, вон
пакля, иди, делай.
   - Так стояк надо отключать,   а  сейчас  народ  с  работы
явится.
   - Ладно,  до субботы ждем,  а в субботу чтобы  не  текло,
ясно?
   - Строг ты, Петрович, стал,  просто хоть беги,  - заметил
Кузькин осторожно.
   - А с нашим братом-электоратом иначе никак.
   - Может домой пойдем? Завтра свою наковальню дошкеришь.
   - Нет,  Генка,  она у меня по плану сегодня.  А на завтра
другие планы.
   - Ну, тогда я пойду.
   - Будь здоров. Жене - привет. Как она?
   - Третий день пилит.
   - Видать у твоей бабы завод долгий.
   - Да уж , - Кузькин вздохнул и поднялся. - Слушай.., - он
вдруг осекся,   потому  что  его  взгляд  упал  на  бутылку,
стоявшую в дальнем углу на столе.
   Это была бутылка точь-в-точь как та, что была у завуча, и
совершенно такая же, какая стояла на верстаке в предвыборное
утро. Но эта бутылка была полная... Наваждение!
   - Петрович, смотри, что это у тебя там?!
   - Где!?
   - Да вон, на столе. Бутылка!
   - А-а,  - Петрович хмыкнул.  -  Это  я  одного  ларечника
попросил достать.  На  взаимовыгодных  условиях.    Дорогой,
зараза,  пришлось целых три заначки аннулировать.    Он  мне
обещал и наперстки из столицы припереть.  Так что как-нибудь
откроем к случаю.
   - Угу... Понятно, - буркнул Кузькин и неожиданно для себя
самого ядовито поинтересовался: - Так может ты, дядя Коля, и
паркет тут сделаешь? Чтобы уж заодно?
   Петрович не спеша приблизился и присел на другой табурет.
потом не спеша вытер руки тряпкой,    посмотрел  Кузькину  в
глаза и сказал серьезно:
   - Сделаю. Дома не буду, а тут - сделаю. Ты как знаещь,  а
мне электоратом быть надоело.
   Кузькин молча встал и пошел к двери.    На  душе  у  него
сделалось гнусно и захотелось напиться до  свинячего  визга.
Пропади они пропадом все эти депутаты, кандидаты,  ушельцы и
пришельцы! Ведь живут же люди... И не в том дело, что жратвы
нет, выпить нечего или, там, жить негде. На самом деле,  все
есть...  А чего нет?  Но чего-то ведь нет,  иначе почему так
тоскливо жить?..  Все у него есть: и жена и пацан  растет  и
квартира не сарай. Даже японский телевизор есть, а надо, так
он и на видеомагнитофон наскребет...    Да  что  там  видик,
только скажите, что надо, он...
   "А может мне как раз  уже  ничего  не  надо,    оттого  и
хреново?  Хотеть не научили,  я все перехотел,  что смог,  и
теперь...  Что?  Помирать?..  Ну,  допустим,  уболтаю Зинку,
накопим  деньжат  и  махнем  куда-нибудь...    Куда?..     В
Гренландию, к примеру... Зачем?.. Ну, допустим, съезжу в эту
Гренландию, а потом что? Опять на бульдозер, землю туда-сюда
елозить?  И если бы знать,  что хоть для дела.   А  то  ведь
сегодня туда, завтра - обратно... да и вообще..."
   Кузькин вдруг понял,  что его мысли вертятся по  тому  же
кругу,  по которому они обычно гуляют у мужиков на работе во
время перекуров.  И перекуры эти становятся все длиннее,   а
мысли-то,  мысли все одни и те же!  "На хрена  нам  все  это
нужно!" То не нужно,  это не нужно...  А что вам нужно-то!..
Вот как бы оно должно быть все устроено, чтобы он,  Кузькин,
сказал: годится?.. И что спрашивается,  нужно делать,  чтобы
оно так устроилось?  Надо же что-то делать,  иначе  родился,
крестился, женился,  да так недовольным и помрет.  И никаких
следов.  Как будто бы его,  Генки Кузькина,   и  не  было  в
природе.
   Кузькин знал,  что этот проклятый вопрос  -  зачем  живет
человек - мучает человечество еще со времен древних  греков.
Но никогда доселе не примерял его на  себя.    Теперь  стало
ясно,  что вопросик этот ему пока великоват.  Разве  что  на
вырост...
                          ---

   Вечером по местному  каналу  объявили  официальные  итоги
выборов.  Победили,  как всегда,  коммунисты.    Дикторша  -
молоденькая смазливая девчонка - объявила результаты строгим
голосом, потом замешкалась хихикнула и произнесла:
   "Опробование  новой  системы  голосования  показало    ее
эффективность.   По  результатам  будет  принято  решение  о
возможности использования..."
   "Замучаетесь! Кнопок не хватит на ваших карточках." - зло
подумал Кузькин.
   "Из  принявших  участие  в  опробывании  новой    системы
голосования "за" - дикторша опять хихикнула -  проголосовало
девяносто девять и девять десятых процента."
   "Смотри-ка ты... Стало быть, из числа принявших на каждую
сотню девяносто девять с копейками дураков, а из непринявших
- тоже порядочное количество.  Если бы не демократия,  никто
бы и не подумал..,  - констатировал Кузькин.  - Теперь будем
знать!"
   И уже лежа в кровати он принял важное  решение  с  далеко
идущими последствиями:
   "Покрашу!.. И пусть хохочут...  Все голубым,  а  капот  -
розовым!..  День похохочут,  другой,  а я к тому времени еще
чего-нибудь придумаю...  Посмотрим,  кто кого перехохочет!..
Надо будет Петровича тряхнуть насчет нитрокраски.  У  них  в
ЖЭКе бабы-маляры... Что-нибудь они там в розовое красят?.."

                                              Железноярск-26
                                                 1996-1997