Антон Бутанаев 
Рассказы 

   О РАБОТЕ, О СЕМЬЕ, О ВЕСНЕ... О РАЗНОМ ( антиромантика )

   Понедельник, как известно, день тяжелый. Особенно, если это не  поне-
дельник, а воскресенье, на которое перенесли рабочий день. Сознание того
факта, что понедельник будет лишь завтра, а работать нужно уже  сегодня,
точит и гнетет душу. Особенно тяжело это в мае, если почки набухли, если
до импотенции далеко, как до Берлина  пешком,  и  если  посмотрел  вчера
фильм с голыми женщинами, и если работа особенно и безнадежно надоела. И
вот сидит он, 100% мужчина, на стуле, на кресле, либо на скамейке. Может
быть, стоит. За компьютером ли, за станком, держит ли  в  руках  циркуль
или лекало, без разницы, но кровь приливает, сердце стучит,  а  телефон,
изредка звоня, заставляет нервно дергаться в память  о  некогда  любимой
женщине, вышедшей теперь замуж за менеджера по продажам чего-то.  Кажет-
ся, что жизнь летит к чертям собачим ( псу под хвост ) и уверенность  от
того, что мучительная боль от ее прожития поджидает  на  смертном  одре,
крепнет и сильнеет в молодом  орагнизме.  Хочется  туда,  на  улицу,  за
пыльное стекло, на волю, на тротуары, в метро, на такси, к женщинам. Хо-
чется женщину. Хочется любить и быть любимым. По настоящему, как пишут в
книжках, как бывает только раз в жизни; и на всю жизнь.
   И вот, некий  представитель  рода  человеческого,  особенно  чувстви-
тельный к недельному циклу ( а иными словами говоря, к  отрицанию  пого-
ворки "понедельник день тяжелый" ), разбил-таки  злополучное  стекло.  И
вовсе не в том дело, что отрицание слов "понедельник день тяжелый" вовсе
не означает, что "воскресенье - день легкий", оно  может  означать  либо
"воскресенье - день еще более тяжелый, чем  понедельник"  либо  "воскре-
сенье - ночь темная, хоть глаз выколи" либо еще что-нибудь с равной  до-
лей вероятности; и не в том дело, что стекло, откровенно говоря,  разби-
лось само, посредством порыва ветра и града, творившегося в  сей  момент
за стенами учреждения, приютившего нашего героя, а в том, что  аэродина-
мическим приложением сил высосало нашего милого человека из здания, бро-
сило на улицу, и спало ему жизнь  провидение,  подвернув  под  ноги  ему
прекрасную незнакомку. ( В скобках стоит упомянуть, что философское кре-
до ее ( незнакомки ) совпадало несколько с кредо нашего героя, а зарпла-
та отличалось в меньшую сторону раза этак в полтора ). И была ночь  люб-
ви, и обещания жениться звучали клятвенно ( а так же и не менее клятвен-
но выйти замуж с женской стороны ), и еще множество чего случилось  тог-
да; и настал понедельник.
   А понедельник, как известно, день тяжелый. И жена, как объект  бытия,
в такой день ( особенно жена с параллельным философским кредо ) не  осо-
бенно катит, если к тому же не умеет приготовить  как  следует  кофе;  и
размер лифчика ее оказался недостаточно обширен. "Что же теперь ?  Весна
кончилась ?" - спросите Вы. Отнюдь. Календарная весна в самом разгаре, и
никакой понедельник не сможет этого  факта  умалить.  Весна  исчерпалась
вместе с гормональной бурей в теле нашего героя, и в  мозгу  его;  и  он
посчитал за счастье броситься назад, на работу, на волю, как ни парадок-
сально это звучит; выдумав в оправдание перед совестью  кучу  гениальных
алгоритмов, которые возведут его впоследствии на ранг выше по  служебной
лестнице. Только ( зато ) героиня вышла из этого  весеннего  сумашествия
вроде бы победительницей, пройдя через ЗАГС и роддом, через  обязанности
жены, она все же смогла не вернуться на работу тем понедельничным утром,
нарушив, таким образом, замкнутый серый круг будней, точивший нашего ге-
роя шесть дней в неделю, кроме воскресенья. Но если призадуматься, то  и
воскресенье тоже...

БАБУШКА 

   Шагает Федотка по проселку с сумкой через плечо. Пылит  проселок,  по
небу тучи расплываются, пахнет чебрецом. Тихо и нет никого  вокруг.  Фе-
дотка не смотрит по сторонам, и вверх не смотрит - не  приучен.  Федотка
под ноги глядит, выполняя волю отца, чтобы не спотыкаться.  А  кругом  -
безветренный июль, пруды с русалками, полынь да конопля.  Кругом  поезда
на восток и на запад, молодые красивые девушки, которые... хотя нет,  об
этом чуть позже. Но все равно, даже без молодых  и  красивых,  даже  без
просто молодых, даже без просто девушек романтики  кругом  вдовлоь.  Вот
она, на железнодорожной насыпи, там, где проедет через час поезд "Влади-
восток-Москва", и другой, "МоскваВладивосток", только в другую  сторону.
Романтика волновала и будоражила Федотку, и, честно говоря,  мешала  ему
жить, мешала шагать по проселку с сумкой через плечо.
   Родители Федотки были людьми веселыми. Момент его, Федотки,  зачатия,
пришелся у них как раз на какой-то шумный праздник с принятием различно-
го горячительного. Пахло винными парами, как в раю, если бы он был  соз-
дан Богом-алкоголиком. Было весело и приятно, и к тому же все разошлись.
А на следущее утро Федотка уже существовал, клетки его делились и  разм-
ножались. Еще через некоторое время он родился и повзрослел,  с  бельмом
на глазу и с трудом подбирая слова. Волосы, как солома, торчащие в  раз-
ные стороны, взгляд под ноги, чтобы не спотыкаться, и несколько десятков
слов, чтобы скрасить и упростить себе существование,  чтобы  не  считали
немым. Вот и весь портрет.
   В трех разных направлениях от Федотки, на разных  расстояниях  стояли
три здания, три дворца, три королевства: монастырь, зона и банк. В кило-
метре к югу от Федотки - монастырь, в пяти на северо-восток  -  зона,  а
делеко назад, километров с тридцать к северу, в городе - банк.  Во  всех
этих местах бывал человек по имени Иван Петрович, тот, кто  был  Федотке
приставлен сверху. Федотка знал уже, что у всех есть или должен быть та-
кой приставленный сверху человек, и считал, что это в порядке  вещей.  У
всех, КОМУ приставляют. А  другие,  КОТОРЫХ  приставляют,  имели,  соот-
ветственно каждый своего Федотку. И когда Федотка резво ковылял по горо-
ду за Иваном Петровичем, имея возможность не смотреть себе под  ноги,  а
смотреть на Ивана Петровича спину, он успевал замечать разных людей вок-
руг. Какие-то были похожи на него и Ивана Петровича, это были,  как  за-
помнил Федотка, "мужчины". В таких случаях Федотка  пытался  определить,
приставляют ли их к кому-нибудь или приставляют к ним. Но никогда не ус-
певал - быстро менялись картины в городе, даже когда стоишь на месте,  а
если еще и за Иваном Петровичем надо поспевать, то  и  вовсе  ничего  не
разберешь. Но попадались еще и люди другого сорта -  этих  Федотка  знал
как "женщин", "девушек", так его учили. В них Федотка вообще  ничего  не
мог понять. То они казались ему все разными, то наоборот,  как  будто  у
них у всех одно лицо. И это каким-то странным образом зависело от  пого-
ды, и от Ивана Петровича. Вернее, что от чего зависело, Федотка не знал.
Но тем не менее чем солнечнее было на улице, тем  больше  разных  женщин
видел Федотка. И чем менее страшен был Иван Петрович, тем сильнее разни-
лись женщины в Федоткиных глазах. А Иван Петрович временами бывал  очень
страшен. "Ну и правильно, его же приставляют", - думал Федотка спокойно.
   Сейчас Федотка шел в монастырь. Монастырь  был  женский,  но  Федотка
этого не знал, как не знал и того, что монастырям принято различаться на
женские и мужские. Не знал так же Федотка и о том, что и зоны различают-
ся по половому признаку, и что та зона, где бывал он с  Иваном  Петрови-
чем, тоже была женской. А если мимоходом вспомнить про банк, то  следует
признать, что и там женщин имелось некое достаточное количество.  Честно
говоря, Федотка вообще плохо отличал зону от монастыря - и там и там его
провожали на кухню и кормили кашей, иногда с маслом. Зона даже нравилась
Федотке больше - тамошняя повариха, обширная женщина со шрамом на  щеке,
время от времени гладила Федотку по голове, называла его  "морячком",  и
изредка просила его принести угля для печки. А после того, как уголь Фе-
дотка приносил, говорила ему, что он "мужик", и давала добавки. В монас-
тыре было похуже - там Федотку садили одного за стол, и смотрели на него
то с жалостью, что Федотка просто ненавидел, то просто никак, как  будто
Федотки здесь вообще не было. Казалось, можно было и заорать, и  разбить
вдребезги тарелку с кашей - ничего не помогало от монастыря. Как-то  раз
Федотка проверил - и правда, ничего не изменилось, только  потом,  вече-
ром, Иван Петрович дал Федотке подзатыльник. Так, не сильный,  профилак-
тический.
   Ну а хуже всего был банк. С этими его мерзкими окошечками, с отврати-
тельным запахом женских тел, причем чем ярче  и  красивее  женщина,  тем
отвратнее. И что поразило однажды Федотку, так это то, что запах оказал-
ся ненатуральным - прямо при нем одна из "женщин", или "девушек", Федот-
ка не разобрал точно, кто именно, достала из  сумочки  флакон  с  чем-то
желтым и намазала себе шею этим паскудством. Федотка не смог там  больше
оставаться, он выскочил тогда на улицу и с ужасом ждал Ивана  Петровича,
страшного, как грозовая туча.
   Федотка никак не мог понять, зачем нужны  все  эти  королевства,  эти
банки, монастыри и зоны. Зачем  и  кому  понадобилось  собирать  столько
"женщин" и "девушек" в одном месте ? Ведь чувствовалось,  что  абсолютно
все в этих королевствах прокисло и мерзко воняет, причем хуже всего было
в банке. В монастыре было тоже нестерпимо плохо, и серо  до  безобразия,
но все же получше. Там у Федотки всегда начинала болеть, просто раскалы-
ваться, голова, но хотя бы не тошнило. Боль сразу проходила за  воротами
мрачного здания, безнадежно пропахшего плесенью. Зона была еще  туда-сю-
да, особенно кухня; но когда Федотка видел колонны "женщин" и "девушек",
проходящих из одной части королевсва в другую, пусть от них и не воняло,
как в банке, но все же впечатление оставалось тягостное. Федотка не  по-
нимал, как может Иван Петрович заговаривать с этими "женщинами". А может
он заговаривал только с "девушками" ? Федотка никак не мог научиться  их
различать.
   И все же зачем их так много в одном месте ? Вот, например,  в  парке,
на скамейках, там, где концентрация женщин-девушек в общей массе не пре-
вышала двух третей, Федотке противно не было. Даже наоборот, особенно  в
те часы, когда женщины-девушки разнилсь, Федотке становилось как-то луч-
ше. "Приятно," - вспоминал он тогда подходящее слово. И Иван Петрович  в
подобные минуты уже не так становился страшен.  И  можно  было  оторвать
свой взгляд от своих ног и при этом не спотыкаться.
   Лишь одна женщина-девушка не вызывала у Федотки раздражения  никогда.
Про нее Иван Петрович сказал Федотке, что она ему  приходится  бабушкой.
Она иногда приезжала к Федотке, в дом, где он жил не один, а с  многими,
многими товарищами: с Ванькой, с Васькой, с Лысым и еще с  "сорока  лба-
ми", как выражался Иван Петрович. Федотка так и  не  понял,  почему  эта
женщина-девушка, его бабушка, не вызывала у него раздражения. Может  от-
того, что от нее ничем не пахло, может оттого, что она почти  ничего  не
говорила Федотке, не заставляя его в ответ мучительно вспоминать  подхо-
дящие слова. Может оттого, что она была ему "родня",  как  тоже  говорил
Иван Петрович. Можно сказать, что она даже Федотке нравилась. Он  считал
ее самой лучшей девушкой из всех тех "женщин" и "девушек",  которых  ему
приходилось встречать в банке, зоне и монастыре, а так же на  сумашедших
улицах быстрого-быстрого города.

БАЛКОН 

   Вид с моего балкона шикарный. Урбанистический такой. Машины  носятся,
пешеходы ходят, да и улица, слава Богу, довольно центральная  -  женщины
здесь красивые перемещаются, глаз не оторвешь. Сижу. Смотрю вниз. Курить
неохота.
   - Странный вы какой-то, дяденька, - слышу голос сверху.
   Определяю, что ребенок говорит, и голову задираю. Да, девочка,  цветы
поливает и на макушку мне при этом так бессовестно капает.
   - Это почему еще ? - интересуюсь я, уворачиваясь от подленьких холод-
неньких струек.
   - Ой, извините пожалуйста, я нечаянно, - смущается девочка  и  прячет
лейку, смачно попав мне напоследок за шиворот, и поясняет:
   - Лицо у вас странное.
   - Что значит странное ? - удивляюсь я.
   - Смотрите вы как-то по волчьи, - поясняет она, глядя на меня больши-
ми глазами сверху вниз и улыбаясь.
   - Ну прости, - пытаюсь отшутиться я, и получаю за  это  еще  каплю  в
ухо, остаточную какую-то. - Да ты не бойся, - продолжаю я уже панибратс-
ким тоном, - я тебя есть не буду.
   - А я и не боюсь, - отвечает девочка, и, взмахнув на прощание длинны-
ми светлыми волосами, скрывается с поля зрения. Под самым балконом шага-
ют тем временем две стройные дамы, с умопомрачительно  длинными  ногами,
которых мне приходится долго провожать тоскливым, и как доплнительно вы-
яснилось, еще и волчьим взглядом.
   Иду затем вглубь дома, в квартиру мою, достаю из  холодильника  пиво.
Бутылочку ноль пять. И снова появляюсь на балконе. Красота  !  Погода  -
класс, прохожие - прелесть. А те красотки, которых я взглядом  провожал,
на пляж скорее всего направляются. На пляже сейчас хорошо, вода  теплая,
девочки красивые, мальчики... Прокат водных лыж,  наверно,  работает.  И
тут бутылочка ноль пять подло заканчивается. Заканчивается и хорошая по-
года вместе с ней, красотки успешно ловят мотор и стремительно скрывают-
ся в направлении коммунального моста,  оставляя  меня  в  совершеннейшем
одиночестве.
   - Эй, сосед, дай пива попить, - слышу я  голос  справа,  с  соседнего
балкона. Округлое маловолосатое существо смотрит на меня просящим взгля-
дом, находясь при этом в небритом состоянии.
   - Так нету больше, - грешу я против истины, - да и потом как  я  тебе
передам ? - спрашиваю соседа.
   - Как ? Я вон доску протяну, - с готовностью изобретает сосед на  хо-
ду, и уже даже отыскивает ее где-то на дне балкона своего. - А ?
   - Так нету больше, - грешу я вторично, без каких-либо  угрызений  со-
вести.
   - Жаль, - расстраивается сосед, прилаживая доску обратно,  пыхтя  при
этом и демонстрируя мощный зад, с дыркой на тренировочных штанах.
   - Пойду телевизор смотреть. Футбол. Наши там играют.
   И снова я в одиночестве.
   Но тем не менее птички чирикают, машины носятся, друг друга  обгоняя,
парочки целуются, а в окне напротив некто разгуливает в голом виде,  де-
монстративно меня не стесняясь и щеголяя довольно симпатичным  бюстиком,
в моем вкусе. Портит идиллию эту переодически появляющееся мужское тело,
в высшей степени антихудожественное, волосатое, насколько можно  разгля-
деть с такого расстояния, и чем-то напоминающее слова "кавказ"  и  "шаш-
лык".
   Плюю вниз, как первоклассник на перемене. Плевок летит долго, по  от-
весной траектории, до урны не долетает метров с десяток, но и на скамей-
ку, слава Аллаху, тоже не попадает, мирно приземляясь на прямой,  соеди-
няющей песочницу и какую-то милую старушку, в точке, разделяющей  прямую
в пропорции одна третья к двум третьим, если  отсчитывать  от  старушки.
Кратковременая акция плевания, таким образом, успешно  заканчивается,  и
снова становится скучновато.
   Солнце тем временем прячется за тучку-овечку, к остановке подваливает
чумазый троллейбус, извергая из чрева своего так называемых  пассажиров,
много-много разных людишек, спешащих по своим делам и просто прогуливаю-
щихся. Улица на некоторое время становится сильно людной, пестрой, весе-
лой; радостное такое зрелище, которое странным образом наводит  меня  на
мысли о работе, о службе моей в одной конторе, в обществе многих  прият-
ных дам, и дам, приятных, как говорится, во всех отнощениях. Есть там  и
мужчины, и много денег. Последних там так много, что даже голова  иногда
от этого кружится, приходится кофе в таких случаях  у  Леночки-буфетчицы
заказывать, черный, с двойным сахаром. Помогает.
   Тучка-овечка превратилась  тем  временем  в  тучку-зайку,  и  в  туч-
ку-кильку после, солнышко выплюнула, расстроилась конфузу такому и  рас-
таяла. А я темные очки надел, отсутствие небритого соседа своего на  со-
седнем балконе проверил, и еще за пивом в холодильник сгонял,  теперь  и
правда за последним. Пить его из-за соседа  пришлось  быстро,  чтобы  не
уличил негодяй этот поступок мой бессовестный, да  и  уважать  ненароком
меня из-за этого не перестал. Уважения ведь в наше время  вещь  о  какая
необходимая, куда нам без него, даже вода горячая в квартире неуважаемо-
го человека и то не по всем дням бывает.
   В общем, зубы ныли от холодного пива, но темные очки компенсировали -
приятно глаз расслабить в такой солнечный день. Занавески в окне  напро-
тив задернули, мелькнув напоследок симпатичным бюстиком, голуби над  до-
рогой пролетели, и сирена милицейская провыла стремительно, слева напра-
во, в напралении коммунального моста. Скучно и грустно. Отпуск.
   Теперь я девушку внизу наблюдаю. Довольно приятную, и к будке телефо-
на-автомата спешащюю. Заскочила она в него, и тут же, секунд через  нес-
колько, телефон в квартире радостно зазвонил - бегу поднимать трубку.
   - Алло ! - и быстрее, быстрее, на балкон выбираюсь, с телефонным  ап-
паратом, шнуром, как плеткой манипулирую, чтобы за мебель разную не цеп-
лялся.
   - Игорь ?
   - Я, конечно я. Что-то я тебя не узнал сразу.  Тебе  этот  сарафанчик
очень даже идет, милая моя. - вкрадчивым голосом вещаю, безмерно радуясь
при этом такому достижению прогресса, как телефон, и восхваляя в уме его
изобретателя.
   - Ах, этот сарафан... Но откуда ты знаешь ? - удивляется она.
   - А я ясновидец, - поясняю, - не хрен какой-нибудь. Надо было  знать,
с кем связываешься, - шучу. И усугубляю:
   - А вот под сарафаном у тебя... А ну трубку к  груди  приложи  !  Она
прикладывает. Но не к груди. Я неожиданно краснею, кажется.  Уши  слегка
горят.
   - Я же к груди просил, вредная, противная девчонка. В телефонной буд-
ке хихикают, там легкая истерика:
   - Ну хватит дурить меня. Ты что, видишь меня, что ли ?
   - Чувствую, - отвечаю я. - У меня с тобой тонкая непостижимая беспро-
волочная связь.
   - Ага, - саркастически изрекает трубка, - с сарафаном моим. Только не
говори мне, что это любовь.
   - Молчу, молчу, о мой повелитель. - отвечаю я и замолкаю покорно.
   - Ну ладно, ясновидец, адрес-то давай, я  к  тебе  и  подлечу  момен-
тально. Я тут из автомата у киоска звоню. Я сообщаю набор слов  и  цифр,
местоприбывание мое идентифицирующих, и добавляю:
   - А ну-ка повернись на двести семдесят градусов по часовой ! И  умная
девочка, с университетским дипломом, с золотой медалью за окончание шко-
лы, и с глубокими-глубокими, нежными-нежными, серыми-серыми глазами, по-
ворачивается на девяносто против, демонстрируя скрытый сарафаном  бюстик
чуть получше, чем в окне напротив.
   - Второй балкон слева на пятом этаже, - сообщаю я, снимаю темные  оч-
ки, и ору уже что есть мочи:
   - На-таш-ка ! Я здесь !
   И машу что есть у меня размаху руками,  распугивая  при  этом  разных
пернатых; и трусливых сограждан тоже.
   Она замечает меня, машет в ответ, но молча, и убегает искать подъезд.
Я улыбаюсь, и поднимаюсь с намерением пройти ко входной  двери  квартиры
моей, и предвкушаю поцелуй с любимой девушкой; и тут появляется  на  со-
седнем балконе небритый сосед, безумно радуя меня своим заявлением с ис-
пользованием ненормативной лексики, что наши опять продули, редиски, лю-
ди нехорошие, что и ноги у них растут не оттуда, и вратарь у них  дебил,
и детки его тоже, по всей видимости, дебилы.
   - Да тьфу на них ! - резюмирует сосед, отворачивается от меня и  про-
должает ворчать, но что именно, разобрать уже совершенно  невозможно.  И
мне безумно жаль, что не дал я ему пива, ведь Наташка мне нагоняй сдела-
ет, что напился, а соседу что, ему нагоняй делать  некому,  холостяк  на
пенсии, пиво для него - святое. Дзинь-блям - входной звонок подал  приз-
наки жизни. Мчусь открывать. И вот она - Наталия - передо мной  во  всей
своей красе, с пакетом в руке, а в пакете какие-то книжки.  Поцеловались
мы, конечно, и нагоняй, естественно, я сразу и получил:
   - Ах ты опять напился ! А еще экстрасенс. Мне тоже дай.
   - Больше нет. - мне стыдно, - Я не знал, что ты сегодня будешь.  -  А
почему экстрасенс ?
   - Ну а кто мое нижнее белье угадывал ? Да, между прочим, угадал ?
   - Наташка смеется, - А пива ты мне зря не оставил. Тут я  жестом  фо-
кусника извлекаю из-за спины цветок неизвестной породы, взращиваемый  на
балконе моими родственниками, в надежде хоть как-то загладить позор  от-
сутствия пива. И презентую его даме сердца.
   - Ой, как мило ! - радуется Наташка.
   Угадал нижнее белье я парой минут позже. В разных книжках мне доводи-
лось читать, что в любви быват так называемые будни, которые надо  уметь
успешно преодолевать. Так вот сегодня имели место быть явно не они,  се-
годня, сейчас, у любви скорее всего имел место быть праздник.
   Освободив даму сердца от верхней одежды, я увидел, что  нижнее  белье
присутствовало на ней лишь в виде трусиков черного цвета, вполне, на мой
взгляд, симпатичных, под которыми находилась моя женщина, не  работающая
моделью по непонятным мне причинам. Потом события развивались  следующим
образом: мы приняли позу, в котрой джентельмен хорошо видит  потолок,  а
леди предоставляется прекрасный вид из окна, котрорым она, честно  гово-
ря, в этот момент интересовалась мало, а интересовалась она как раз  бо-
лее всего джентельменом, медленно покрывающимся испариной и  пребывающим
в уверенности, что все происходящее кругом - дьявольски приятная и весе-
лая штука. И вот как раз в тот момент, когда интерес этот уже подбирался
к максимуму, раздался телефонный звонок.
   К чести моего телефона следует сказать, что событие это для наших ле-
ди и джентельмена не явилось большой помехой. При чем здесь телефон ? Да
при том, что звонок его интеллегентен и ненавязчив, и в  высшей  степени
вежлив и тактичен. Будь это телефон из моей конторы, мне  ничего  бы  не
оставалось, как умереть от апоплексического удара, или выпрыгнуть из ок-
на в лучшем случае.
   Быстро закончив, Наташка, тяжело дыша, наклонилась,  подхватила  шнур
от аппарата и аккуратно потянула к себе. Телефон ехал по  паркету,  про-
должая звенеть и все приближаясь к нам.
   - Это муж, - удивила меня Наташка, - как всегда не вовремя.
   - Алло ? - спросила она.
   На том конце провода действительно оказался муж. Процент  нежности  в
разговоре Наталии со своим супругом имел значение около семидясети - се-
мидясети пяти.
   - Привет, милый. Да, у подруги. Нет, у нее не получается. Да не  могу
я ее позвать - в туалете она.
   Наташка засмеялась.
   - Не знаю, не знаю... По большому, наверное, судя по  звукам...  Нет.
Да. Нет, не волнуйся, все в порядке. Ага. Угу. Да  нет...  Сейчас  буду,
через полчаса. Машину поймаю. Пока. Да-да... Ну пока.  Наташка  положила
трубку. Вид у нее сразу стал какой-то деловой.
   - Ехать надо, - сказала она, медленно поднимаясь.
   - И что у тебя за муж ? - поинтересовался я.
   - О, муж у меня - душка. Большой и толстый, с баритоном,  и  приятным
запахом. И бреется каждый день.
   - И пиджак у него красный ? - спросил я.
   - Ну почему же... - задумчиво произнесла Наташка. - Он у меня на кон-
дитерской фабрике работает. Менеджером там каким-то. Сладкий человек,  -
Наташка рассмеялась, - мы с ним на презентации  познакомились.  Он  меня
конфетой угостил, трюфелем. Потом на своей машине до редакции подвез.  А
на следующий день предложение сделал. Во время этих слов Наташка быстро,
как солдат, одевалась, красилась, причесывалась, приводила себя в состо-
яние полной боевой готовности.
   - Вот только нетерпеливый он у меня, Гогочка мой любимый, - посетова-
ла Наташка. - Ну ладно, я побежала. Проводи меня.
   - Я поднялся, накинул любимый халат и проводил даму сердца до двери.
   - Пока !
   - Пока !
   И застучали по лестнице каблучки.  Щелкнул  английский  замок.  Сразу
стало как-то грустновато. Пива больше не было. Я вышел на балкон, весь в
слюнях и всклокоченный, основательно наводящий созерцающих меня особ  на
разные подозрения. Занавески в окне напротив были раздвинуты, но  движе-
ния там не наблюдалось. Сосед, нацепив на себя какую-то гнусную кепчонку
с целлулоидным козырьком, сидел на балконе и читал спортивную прессу.  В
руке у него имелась початая бутылка пива. "В ларек успел сгонять, старая
сволочь," - подумал я. И обозрел свои владения. Люди по прежнему ходили,
машины ездили направо и налево. На часах - четырнадцать  пятьдесят  три.
Скучно и грустно. Отпуск.

   ПЯТНАДЦАТЬ - ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

   1. ЗАГУБЛЕННОЕ ЛЕТО
   Сергей Петрович лежал на кровати животом вверх и мрачно  размышлял  о
том, что лето напрочь загублено. Сергею Петровичу был 21 год от роду. И,
несморя на то, что день его размышления являлся всего лишь 12м сентября,
Сергей Петрович уже сейчас начинал беспокоиться о том, с кем ему  встре-
чать Новый Год. Дело в том, что друзья Сергея  Петровича  вдруг  куда-то
поразъехались, оставив его в совершенном одиночестве. Ход  мрачных  раз-
мышлений был неожиданно прерван мухой,  усевшейся  Сергею  Петровичу  на
нос, которую тот согнал, мотнув головой.

   2. ЗУБЫ
   Лаврентий Антоныч снимал с Маргариты Львовны одежду. Все это происхо-
дило на разложенном большом и очень скрипучем диване, под светом  лампы,
прикрытой дырчатым абажуром. Первой  упала  на  стул  рубашка  Маргариты
Львовны, затем настала очередь юбочки. По случаю теплой погоды больше на
Маргарите Львовне кроме трусиков ничего не оставалось. Лаврентий Антоныч
наклонил голову, прищурился, и стал стягивать их зубами. Если бы вы  по-
лучше знали Лаврентия Антоныча, то поняли бы, что ничего в  этом  ориги-
нального для Лаврентия Антоныча нет - он всегда проделывал эту процедуру
именно таким образом.

   3. ХОРОШИЕ МАНЕРЫ
   Анна Владимировна, разменявшая прошлым летом третий десяток и  сделав
себе по этому поводу короткую прическу, сильно жалела об этом  и  теперь
заново отращивала волосы. Она сидела в гостях у Ивана Сергеича,  который
в данный момент находился в туалете. Зная, что сейчас ее никто не  видит
( шторы были плотно закрыты ) Анна Владимировна ковыряла в носу (  одной
рукой ) и почесывала живот ( другой ). Выражение ее лица было  неопреде-
ленным, поза свободная. Но вот в туалете зашумела вода и оттуда появился
улыбающийся и свежий, как огурчик Иван Сергеич, заставший  свою  подругу
такой же, какой и оставлял - умной и красивой девочкой с хорошими  мане-
рами.

   4. ЖИВОТ
   Игорь Степаныч шел с работы и думал о том, что живот у него стал  все
больше выпирать наружу. А ведь в его 23 года ему позарез нужна была  хо-
рошая фигура, а) для того, чтобы ходить на танцы б) чтобы его не  разлю-
била Людмила Ивановна, которая терпеть не могла пузатых мужчин. Вспомнив
о том, что вчера она ему об этом опять намекнула и что вес его  за  пос-
ледние два месяца увеличился на 7 килограммов, Игорь Степаныч помрачнел.
Он решил ограничить себя в пиве и макаронах, и, озабоченный своими проб-
лемами, стал переходить улицу на красный свет, чем вызвал  недовольство,
крики и ругань из проезжающих мимо машин.

   5. НЕОЖИДАННАЯ ЛЮБОВЬ
   Аллочка Викторовна только что вышла из горячего душа и  любовалась  в
зеркале своей грудью. Грудь у нее была большая и упругая, предмет завис-
ти всех ее школьных подруг. Аллочка Викторовна думала о том, что на сле-
дующее занятие по английскому она снова пойдет без лифчика и в  облегаю-
щей кофточке, и что Тимофей Иваныч, ее сосед по парте,  неуклюжий  очка-
рик-отличник и ее неожиданная для нее самой любовь, снова у доски  будет
заикаться и забывать известные даже ей обороты английского языка.

   6. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
   Владимир Иваныч и Владимир Семеныч шли в гастроном за  водкой,  чтобы
отметить день рождения своей общей знакомой. Ей исполнялось 18 лет.  Они
обсуждали достоинства и недостатки фигуры Елены Станиславовны, так звали
их подругу. Владимир Иваныч склонялся к мнению, что ноги Елены Станисла-
вовны вполне и вполне ничего, а Владимир Семеныч считал, что лучше бы им
быть немного потоньше. Водки в ближайшем гастрономе не оказалось  и  они
направились в следующий. Владимир Иваныч был девственником,  а  Влалимир
Семеныч потерял девственность два месяца назад, когда ездил в родной го-
род на каникулы.

   7. КИНО
   Лев Михалыч, панк, наркоман, отъявленный хулиган и негодяй по прозви-
щу "гавно", которого по имени-отчеству не называли ни в одном  обществе,
сидел в кино на скучнейшем из фильмов про  любовь,  в  весьма  нетрезвом
состоянии и очень хотел в туалет. В зале, кроме него, было еще не  более
десятка зрителей, которые зевали, жевали поп-корн, спали  и  целовались.
Но Льва Михалыча с некоторого момента они  совершенно  не  интересовали,
как впрочем и сюжет картины, до того ему хотелось в туалет.  Он  уже  не
раз пожалел о том, что судьба пересекла его сегодняшнюю прогулку с кино-
театром и дал себе зарок в следующий раз обходить подобные заведения по-
дальше стороной.

   8. О ЛЮБВИ К ДЕТЯМ
   Ирина Сергеевна лежала на кровати и думала о том, как бы хорошо  было
иметь ребенка, лучше, конечно, девочку, чем мальчика. Рядом  лежал  Петр
Андреич и смотрел на Ирину Сергеевну, смотрящюю в потолок. На полу лежа-
ла раскрытая пачка с презервативами, тихо играла музыка.

   9. ШКОЛА
   В школе с углубленным изучением русского языка и литературы закончил-
ся урок. Ирина Михаловна, ученица выпускного класса, побежала  к  своему
приятелю, Антону Владимировичу, предвкушая, как тот  будет  смотреть  на
нее, целовать ей ручку и склонять к интимным отношениям. Ольга Петровна,
молоденькая учительница Ирины Михаловны, направилась на метро  к  Макару
Ильичу, поэту и художнику, ее старому другу и любовнику.

   10. ПОДРУГИ
   Галина Петровна была девушкой полной и  почти  уже  совсем  отчаялась
найти себе друга среди мальчишек. Не помогало ни одно средство - ни  за-
нятия танцами, ни фотокружок, ни физзарядка по утрам. А по вечерам к ней
приходила Ольга Семеновна, ее одноклассница и соседка по парте, такая же
полная, как и Галина Петровна. И вместе они обсуждали, какие же их  зна-
комые ребята дураки и воображалы. Девочкам было по 15.

   11. ЗАГАР ( ЗАГУБЛЕННОЕ ЛЕТО-2 )
   Сергей Петрович лежал на кровати животом вниз и размышлял о том,  что
лето прошло совершенно бездарно. Сергею Петровичу так и не удалось близ-
ко познакомиться ни с одной красивой девушкой, сколько он  не  ездил  на
центральный пляж загорать. Плодами этих поездок стал лишь  обильный  за-
гар, который очень приятно контрастировал с белой рубашкой Сергея Петро-
вича. В своих мрачных мыслях Сергей Петрович склонялся к тому, что Новый
Год ( хотя он наступит еще только через 3 месяца ) ему  придется  прово-
дить в сугубо мужской компании и в весьма нетрезвом состоянии.

   12. ПЯТНИЦА
   Приближался вечер пятницы. И, чтобы провести его как следует,  требо-
валось: а) найти женщину б) или поехать к друзьям-растафаристам  в)  или
просто попить водки. Так рассуждал Дмитрий Петрович, человек без пропис-
ки и денег, и, вследствие, как он считал, этого, и без совести.
   Начинал Дмитрий Петрович всегда с первого  пункта,  а  так  как  имел
внешность очень и очень проходную, почти всегда останавливался  на  нем.
Тем более что денег для этого первого пункта у Дмитрия Петровича тратить
было принято меньше всего. Но иногда женщины Дмитрию Петровичу  надоеда-
ли, и тогда он отправлялся к друзьям-растафаристам, исповедующим  долгие
беседы в дыму марихуаны. Иногда надоедали и друзья, и тут выручал спаси-
тельный третий пункт, требующий, правда, некоторого финансового напряже-
ния.
   Итак, Дмитрий Петрович снял телефонную трубку и стал набирать номер.

   13. ЖЕНСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
   Анна Ивановна сегодня как никогда ждала телефонного  звонка.  Дело  в
том, что ее жизнь ( имеется в виду ее срез в отношениях полов )  послед-
нее время совершенно запуталась и стала приносить недопустимо мало удов-
летворения. У Анны Ивановны были в друзьях и любовниках трое - будем для
краткости называть их по номерам. Один из них - Первый - не удовлетворял
Анну Ивановну потому, что ей его было слишком мало. Второй  был  в  этом
смысле получше, но отличался скупостью и запахом от ног. А Третьего было
слишком много. Размышления Анны Ивановны прервал долгожданный звонок.

   14. НОЧЬ
   АТС соединила Анну Ивановну и Дмитрия Петровича. Суть их  телефонного
разговора сводилась к тому, чтобы провести сегодняшнюю ночь вместе. Пос-
ле краткого обсуждения места и времени начала этого мероприятия было ре-
шено встретиться у Дмитрия Петровича в десять.
   Расставаясь с платьем на диване в квартире  Дмитрия  Петровича,  Анна
Ивановна проследила, чтобы оно Дмитрием Петровичем было положено ровно и
не смялось. Дмитрий Петрович в это время думал, есть ли у нее кто-нибудь
еще, и склонялся к мысли, что на 75% - да, а на 25% - нет. Анна Ивановна
ничего не думала.
   Утром на следующий день, Анна Ивановна,  чистя  зубы  щеткой  Дмитрия
Петровича, решила расстаться с Первым и познакомиться с кем-нибудь  еще.
Дмитрий Петрович в это время лежал на диване и размышлял о том,  что  до
Анны Ивановны у него было  5  женщин  и  он  захотел,  чтобы  она  стала
седьмой. В результате она стала одиннадцатой,  о  чем  Дмитрий  Петрович
нисколько не жалел, так как полгода назад сбился со счета и теперь  было
все равно.

   15. О ВРЕДЕ ТЕЛЕВИДЕНИЯ
   Телевидение, а если быть более точным, постоянное просматривание  му-
зыкальных программ MTV, сыграло с Львом Михалычем злую  шутку.  Вот  уже
три года с тех пор, как это самое просматривание вошло в  привычку  Льва
Михалыча, он не мог полюбить ни одну девушку из тех, с кем ему представ-
лялся случай познакомиться. Дело в том, что ни изящества форм, ни грации
в движениях, ни красоты, такой, к которой привык посредством телевидения
Лев Михалыч, в реальной его жизни у девушек не наблюдалось. Из-за  этого
Лев Михалыч пристрастился к наклеиванию на стену у кровати всевозможней-
ших красоток и рассматриванию их до поздней ночи вместо требуемого в это
время организмом здорового сна. Все это и плюс к тому частое  употребле-
ние пива сделало с цветом лица Льва Михалыча преремену не к  лучшему,  а
так же ссутулило фигуру, что, естественно, давало еще меньше шансов Льву
Михалычу воссоединиться со своим идеалом и толкало его снова и  снова  к
злополучному телевизору и увешанной красотками стене у кровати. Как  ви-
дите, Лев Михалыч оказался в замкнутом кругу, во все  сужающемся  цикле,
будучи уверен тем не менее, что занят поисками своего идеала.

   16. МЕСТЬ
   Ольга Олеговна сегодня снова была не в настроении - ведь  ее  любимый
однокурсник - Илья Викторыч, снова ей не позвонил.  Вероятнее  всего  он
опять сразу же после занятий отправился к своим  грязным  и  распущенным
друзьям-панкам, и, пренебрегая ее красотой и  любовью  к  нему,  шляется
где-нибудь по городу в пьяном виде. Это присходило уже не в первый  раз,
и поэтому Ольга Олеговна решила наказать своего  любимого,  а  заодно  и
развеяться. Она позвонила другому своему однокурснику, Сергею Кириллови-
чу, и они долго гуляли по ночным улицам и любовались полной луной. Расс-
тавшись у дверей своего дома с Сергеем  Кирилловичем  и  почистив  зубы,
Ольга Олеговна улеглась спать с чувством удовлетворения и подумала перед
тем, как заснуть, что теперь справедливость восторжествовала.

   17. НЕКРАСИВАЯ ДЕВОЧКА
   Анне Викторовне не нравилось в своей фигуре абсолютно все  -  начиная
от цвета волос и заканчивая длиной пальцев на ногах. Когда  она  смотре-
лась в зеркало, то морщилась от отвращения, думая, что она  слишком  ху-
дая, слишком высокая, с недостаточно узкой талией, недостаточно  гладкой
кожей и некрасивым лицом. И она излагала все это каждому новому парню, с
которым ложилась в постель. А перней в свои 19 лет она повидала множест-
во, и ни один из них не задержался в ее жизни более двух недель.

   18. ТЕМА ДЛЯ РАЗГОВОРОВ
   Любимой темой разговоров Андрея Харитоновича после близости со  своей
подругой Юлией Львовной было обсуждение способов предохранения от  неже-
лательной беременности, а так же поведения женщины в  том  случае,  если
эта нежелательная беременность все же наступила. Для своих 17 лет Андрей
Харитонович проявлял в этом вопросе  недюжинные  способности,  прекрасно
ориентировался в анатомии женского организма и  мог  похвастать  знанием
множества способов, что делать до и после. Юлия  Львовна  эти  разговоры
недолюбливала, но терпела, так как Андрей Харитонович в  их  классе  был
самым симпатичным парнем. После того, как он уехал поступать в медицинс-
кий институт, Юлия Львовна познакомилась с Иваном  Сергеичем,  25-летним
водителем троллейбуса, от которого сразу же "залетела" и  в  последствии
родила симпатичную девчонку.

   ГЕНОКОД ДЛЯ БАРОНА

   1. НАЧАЛО

   Из всего транспорта, что двигался в направлении Москвы по той трассе,
красный междугородний Икарус ничем особенным не выделялся. Был солнечный
денек только-только начинавшей просыпаться весны - шестое  марта.  Шофер
знал свое дело: по ровной трассе - сто десять, под уклон - сто двадцать,
а в гору - насколько хватало движка. Пассажиров в автобусе было немного.
На втором ряду, на креслах справа сидели парень и девушка. Они  к  этому
моменту уже целый час беспрерывно целовались, и, по видимому,  устав  от
этого занятия, теперь просто сидели приобнявшись и смотрели в окна.  Мо-
лодые люди ехали в столицу заниматься любовью.
   Дорога поворачивала. Солнышко, выглянув из-за леса, сверкнуло в  гла-
за; из-за леса моментами показывалась часть какого-то здания,  вроде  бы
даже красивого, насколько можно было судить  по  замысловато  отделанной
крыше. Парень и девушка засмотрелись на это зрелище.  Но  здание  быстро
скрылось за деревьями.
   Дорога тем временем все поворачивала. Шофер сбывил  скрость.  Поворот
был все круче. Девушка повалилась на парня  под  действием  центробежной
силы. И тут автобус неожиданно выкатился из леса и выскочил на мост  че-
рез хилую речушку. После мостика опять оказался подъем и скорость  авто-
буса еще уменьшилась.
   Взгляду открылась небольшая деревушка. Трасса перерезала ее, как  но-
жом. Дома стояли совсем рядом с дорожной  насыпью.  Автобус  подкатил  к
единственному перекрестку. С правой стороны на нем находилась группа лю-
дей. При ближнем рассмотрении оказалось, что это  похоронная  процессия.
На телеге, запряженной невзрачной лошадью, в соломе лежал гроб с  покой-
ником, как видно, молодым мужчиной, и за ним шло несколько человек. Про-
цессия была небольшой: обязательные при этом пара-тройка старушек в чер-
ном, какой-то старичок и двое подвипывших мужичков с лопатами, вероятно,
могильщиками. Все довольно обычно. И лишь одна участница процесии прико-
вывала к себе внимание. Это была молодая женщина, в пальто и черной  ко-
сынке, и даже сквозь этот траур чувствовалось,  что  она  была  красива,
очень красива. Парень даже перегнулся через свою подружку, чтобы получше
рассмотреть женщину. Он вдруг понял, что тот выключатель, который  вклю-
чается у человека только раз в жизни, да и то не у каждого, у нее сейчас
был включен. Он прямо-таки прилип к ней взглядом. На  его  подружку  это
зрелище повлияло обратным образом: она нахмурилась и даже слегка оттолк-
нула своего друга от окна. Но тут дорога вновь пошла под уклон  и  шофер
надавил на педальку. Парень отодвинулся от окна, автобус  покатил  быст-
рее; покойник и молодая женщина быстро остались позади.  Вскоре  впереди
появилась синяя новенькая табличка,  перечеркнутая  красной  линией.  То
слово, которе на ней было написано, еще невозможно было с такого рассто-
яния разобрать. Но скоро автобус подъедет ближе, и...
   Хотя давайте послушаем все с начала.

   2. НАТАША

   Год тысяча восемьсот тринадцатый. Поручик гусарского  полка,  Баранов
Алескей Иванович, двадцати пяти лет, возвращался домой со службы на  по-
бывку. Возвращался с войны. Там он ходил на француза под картечью,  сра-
жался под Бородино, и по морозу гнал Наполеона до самого Ватерлоо. Честь
дворянскую поручик не уронил, и славу русского мундира приумножил.  Была
весна, май. Цвела сирень, в воздухе пахло  цветами.  Дома,  в  фамильном
имении, поручика ждала невеста, родители, семейный очаг. Нужно  сказать,
что род Барановых в те времена являлся вполне богатым  и  благополучным.
Владели они какими-то фабриками, какими-то  сахарнами  заводами,  некоей
недвижимостью в Санкт-Перербурге и Москве. Были и деньги в достатке.  Да
и крестьяне в их деревне, в Бараново, жили,  в  общем-то,  по  тогдашним
меркам, более менее благополучно. Были у Барановых  в  роду  и  действи-
тельные тайные советники, и доктора наук, и полковники.  Короче  говоря,
вполне благополучный и уважаемый род.

   Алескей Иванович по приезду домой собирался жениться, прожить медовый
месяц ( а может и два, чем четр не шутит ! ) с молодой женой и с родите-
лями в родном имении, да и потом снова отправляться на службу.  Настрое-
ние у него было прекрасным. Здоровье отменное, ощущение првильно  прожи-
той жизни, победы над врагом отечества владело поручиком, взгляд  горел,
улыбка светилась на его лице. Сам из себя Алескей Иванович  мужчина  был
видный и красивый. Черный курчавый волос, карие глаза, вэ-образная,  как
сейчас говорят, атлетически сложенная фигура, приятный голос. Высокий, с
тонкими музыкальными пальцами. Неудивительно, что у женщин он, как гово-
рили тогда, пользовался некоторой благосклонностью. Но тем не менее  по-
ручик был джентельменом, жил по  божьим  законам,  "правильно",  за  что
иногда по дружески, любя, был поддразниваем своими товарищами по  полку.
Поручик был помолвлен с одной девушкой на родине своей еще  четырнадцати
лет от роду, и хранил верность своей невесте.

   И тем более странным и невозможным кажется то, что произошло с  нашим
поручиком в одном провинциальном N-ском городке средней  полосы  россии,
по пути домой. В придорожном трактире, куда поручик заехал перекусить  и
дать отдых коню, за широким столом у окна он неожиданно заметил одинокую
девушку в черном платье. Она, по всей видимости, как и поручик,  была  в
дороге - башмаки ее были в пыли, и на стуле рядом лежала  небольшая  до-
рожная сумка. Поручик остановился, как вкопанный. Девушка подняла не не-
го глаза. Поручик посмотрел не нее в ответ. И все. На  этом  правильная,
"божеская" жизнь для поручика безвозвратно закончилась.

   Девушка была необыкновенно, хотя и не  по  русски,  красива.  Черные,
глянцевые, волосы, но тем не менее почти белая кожа и темно-зеленые гла-
за. Грудь, которая будь хоть чуточку поболее, уже портила бы ее, в  меру
тонкая талия, и ноги, красоту которых не могла скрыть даже длинная  чер-
ная юбка. Божественные руки. И завораживающий голос.

   О чем они говорили в тракитре, да и говорили ли  о  чем-либо  вообще,
история уже не может нам поведать. История сохранила для  нас  лишь  тот
факт, что поручик остался на ночь в том самом N-ском трактире, под пони-
мающие взгляды дородной хозяйки сняв номер на двоих. На  следующий  день
Алексей и Наташа, так звали восемнадцатилетнюю темноволосую девушку, об-
венчавшись в N-ской церкви, покинули N-ск, и ехали теперь вместе,  домой
к поручику. Из вещей у Наташи было лишь  чуть-чуть  одежды  да  странной
формы кривой кинжал, очень острый и совершенно не тупящийся. На  вид  он
был невзрачен, недорог. Наташа отдала его мужу, и  поручик,  стругая  им
как-то раз какую-то палочку, вдруг понял, из  какой  стали  сделан  этот
клинок. Но сейчас кинжал лежал в ножнах в сумке, Наташа и  Алексей,  об-
нявшись, ехали домой. Что делать с ждущей его там невестой, Алексей Ива-
нович Баранов не имел ни малейшего понятия.

   Когда Алеша появился в имении, домочадцы ахнули  дважды:  вначале  от
вида девушки, которую он привез с собой, невольно; потом  узнав  о  том,
кем эта девушка приходится Алеше. Отец поговорил с Алексеем. "Люблю,"  -
только и смог сказать Алексей отцу. Делать было нечего.  Невесту,  прож-
давшюю поручика Баранова девять лет, написавшую ему много-много писем  в
стихах и получив столько же в ответ, назавтра увезли к родителям  в  со-
седнюю деревню, там она проплакала неделю, потом ее отправили к  дальним
родственникам, и уж более ничего о ней слышно не было. У семьи Барановых
с родителями невесты началась серьезная вражда. Но это было делом  отца,
Алексей же, нечеловечески влюбленный в свою жену, прожил  с  ней  год  в
счастливом, головокружительном любовном дурмане. Казалось, он ничего  не
замечал вокруг. То же происходило и с Наташей.

   Казалось, само счастье поселилось в доме  Барановых,  но  чувствовали
старики, что счастье это не может быть долгим, уж очень велико и безгра-
нично было оно. Но старики молчали, боясь  его  спугнуть.  И  из  Москвы
пригласили художника, чтобы он нарисовал портрет Алексея с Наташей.  Ху-
дожник приехал, но Наташа оказалась в то время больна. Алексей предложил
художнику подождать и погостить в имении пару-тройку дней,  пока  ей  не
станет лучше, но Наташа вдруг наотрез отказалась позировать,  и  просила
Алексея, чтобы с нее портрет не рисовали. Странная просьба женщины  была
исполнена. Нарисовали лишь Алексея. Портрет получился неплохим, красивым
и очень похожим; его повесили в холле.

   Через полгода, к великой радости родителей и мужа, Наташа заберемене-
ла, и через девять месяцев умерла от родов. Случилось это в первых  чис-
лах декабря. Тогда еще никто в русской глубинке этого не знал, но у  На-
таши оказался отрицательный резус-фактор. Ребенок же, сын, остался  жив;
Алексей, убитый горем, как-то его назвал, затосковал, запил. И с тех пор
несчастия прочно поселились в семье Барановых. Все  вдруг  свалилось  на
них: судебные тяжбы, финансовые неудачи, неурожаи. Капитал быстро  таял.
Умер от неизлечимой болезни отец, за ним мать. Поручик Баранов, постоян-
но находившийся то в полупьяном, то в сильно пьяном состоянии,  в  делах
семьи не совершенно не участвовал. Все рушилось  и  катилось  под  гору.
Приказчики безбожно воровали. Лишь сын Алексея Борис рос здоровым и  ве-
селым мальчиком, как будто вне всех невзгод, свалившихся  на  Барановых.
По крайней мере пока. Его отдали в военное училище,  отец  проводил  его
пьяными слезами и вскоре скончался от удара.

   Толку из Бориса не вышло. Он был зарублен на дуэли из-за женщины.  Но
все-таки успел оставить ей сына. Сын оказался  нежеланным,  его  куда-то
приткнули, потом он в наследство  получил  имение.  На  ком-то  женился,
как-то жил. Короче, к тысяча девятьсот шестому году от некогда богатой и
многочисленной семьи Барановых остался лишь один молодой человек неопре-
деленного рода занятий, заложенное хилое имение с хитроглазым дворецким,
женой да ее шестилетним пацаном, и опустевшая после  отмены  крепостного
права деревенька Бараново. В России тогда было  неспокойно.  Проигранная
японская война, стачки. Революционеры. Убийства. Смута.

   Имеласть у Баранова беременная в то время  жена,  и  огромные  долги,
из-за которых ему пришлось оставить на время, как он рассчитывал, жену и
бежать от кредиторов на третьесортном параходе, в эконом-классе в Амери-
ку. Оттуда он намеревался потом забрать жену и ребенка. Жена  безуспешно
прождала его год. Она не знала, что муж ее, даже не достигнув Атлантики,
по русски сильно пьяный, перегнувшись  через  борт  парахода,  чтобы  не
стошнило на палубу, в сильную качку не рассчитал движений и свалился  за
борт. А загадочную пропажу одного русского пассажира обнаружили  лишь  в
Нью-Йорке.

   Она же, с безграничной ненавистью на давно  мертвого  мужа,  которого
когда-то любила все-таки, назвала родившегося ребенка Никитой  и  решила
отдать его на государственное попечение. Копаясь в мужниных вещах, чтобы
хоть чем-то компенсировать себе обиду, обнаружила  кинжал.  Покрутила  в
руках, не оценила. Дешовка. Как и все у мужа. Вынула из ножен.  Попробо-
вала лезвие. И порезалась так, что пришлось звать доктора  останавливать
кровь. Со злобой запихнула она кинжал в вещи ребенка, отвезла его в при-
ют и больше его не видела. День его роджения  -  тринадцатое  декабря  -
усилием воли стерла она из памяти.

   3. БАРОН

   И вот прогремел год одна тысяча девятьсот семнадцатый. Революция. Од-
на, потом другая. Долгожданная, сладкая свобода. Никита рос в приюте, не
зная ничего ни о своих родителях, ни о том, что он потомственный  дворя-
нин. Правда, знание это ему вряд-ли тогда бы чем-то помогло. Скорее  по-
мешало бы. Имение было конфисковано, в бывшем родительском доме на верх-
нем этаже заседали колхозники, а в холле устраивали танцы и крестьянские
пьянки.

   Забегая вперед, скажем, что здания подобной архитектуры плохо перено-
сят революции и другие подобные социальные катаклизмы.  Через  пять  лет
подобной эксплуатации оно пришло в совершенейший упадок, и было  приспо-
облено под склад. Ему еще очень повезло, что оно не сгорело  и  не  было
разрушено за две мировых и одну гражданскую войны. Так оно  и  простояло
семдесят пять лет почти без ремонта, и лишь в тысяча деявятьсот девянос-
то втором году, да и то по счастливой случайности только,  было  куплено
очень богатым человеком, отремонтировано, отделано и стало еще красивее,
чем сто лет назад.

   Никите было в тысяча девятьсот семнадцатом одиннадцать лет. Он полной
грудью вдыхал воздух революции, быстро взрослел. В четырнадцать  он  уже
был совершенно взрослым человеком. Политики он не  касался.  Никита,  не
чувствующий симпатий ни к кому из новых русских движений, решил  строить
свою жизнь по своему. Красных он ненавидел и считал их мужичьем. Вероят-
но, дворянские гены играли свою роль. Белым тоже не сочувствовал,  пред-
видя их скорую кончину. Никита любил деньги, а так как самой прочной ва-
лютой тогда были золото и драгоценности, ему пришлось стать  грабителем.
Правда, первого человека убил он ранее,  еще  в  двенадцать,  защищаясь.
Убил легко, лишь чуть полоснув тем самым невзрачным кинжалом. Вторая бы-
ла девушка. Это было уже в четырнадцать. Пьяный, он затащил ее в  кусты,
с намерением посмотреть, что же у нее под юбкой. Но она вдруг стала  ку-
саться, и подбираться к глазам. Рука с кинжалом сработала  машинально  -
девушка даже не пикнула. Никита выбрался из кустов, озадаченный и немно-
го запачканный кровью, так и оставшийся девствеником. Огляделся -  нико-
го. И пошел в кабак выпить для успокоения водки.

   С тех пор у него все пошло на лад. Он убил многих на своем пути. Сна-
чала орудовал кинжалом, потом купил наган. Но кинжал  все  равно  всегда
носил при себе. Примерно к тому времени отностится и  событие  смены  им
фамилии. Еще в приюте кое-кто дразнил его бараном, но жестоко поплатился
за это. Давали знать дворянские гены. Больше его не дразнили.  Потом,  в
шайке, где Никита был самым младшим по возрасту, но по положению вторым,
у них однажды не выгорело дело. И главарь тоже в сердцах назвал его  ба-
раном. Пришлось его убить, хотя человек он был неплохой по мнению  Ники-
ты. Но называть его бараном не имел права никто. Главарь упал в московс-
кую канаву с тоненькой кровоточащей ранкой в животе в двадцать три  три-
надцать, а умер лишь в пять пятьдесят шесь, за полчаса до того, как  был
обнаружен сердобольной старушкой, спешащей на рынок. После этого  Никита
решил, что замена одной буквы в фамилии гораздо гуманнее, чем  орудовать
кривым острым ножом, меньше хлопот да и звучит благозвучнее. Так Баранов
стал Бароновым, совместив при этом приятное с полезным.

   Его прозвали Бароном. Наступила новая  экономическая  политика.  НЭП.
Барон, естественно, разбогател, и в двадцать пятом  женился  на  барышне
дворянского происхождения. Она была его первой женщиной, если не считать
ту, что машинально зарезал он в кустах. И, как оказалось, последней. Она
вышла за него из-за денег, так как не мыслила себе иной брак с простолю-
дином. Она не знала, да и Барон тоже, что род его был гораздо более зна-
тен некогда, чем род его жены.

   Но семья недолго оставалась полной. Через год после свадьбы с Бароном
случилась неприятность: его застрелили конкуренты. Весь капитал достался
жене. Сын его рос как сыр в масле, в смысле благосостояния. Он  так  ни-
когда и не увидел отца, даже на фото - Барон принципиально не фотографи-
ровался. Мать сына за что-то невзлюбила. Может за то, что был он как две
капли воды похож на отца своего и внешне, и внутренне, с его  грубостью,
матершиной и крутым нравом. Может за уродливость ( а  Барон  был  не  из
красавцев ), может еще из-за чего. Но воспитание и образование  она  ему
дала. В общем жили они более менее нормально, друг другу стараясь не ме-
шать. До тридцать седьмого, когда мать его пошла в расход как враг наро-
да. Он, таким образом, остался круглым сиротой.

   Родственники от него все дружно отказались. В двенадцать лет человека
еще можно перековать, не убивая, и Михаила, так звали сына Барона,  отп-
равили в сталинский исправительный интернат. Из вещей он взял лишь сапо-
ги со спрятанным туда кинжалом, да телогрейку.

   Там он жил, озлобленный, жестокий, одинокий. Если  что,  бил  сильно,
без предупреждения, рвал зубами, мог схватить камень и ударить по  голо-
ве. Друзей у него не было. Работы было много. Жизнь однообразная,  моно-
тонная. Из всех выражений лица у него были в запасе лишь два: мрачное  и
весьма мрачное. Слов он почти не говорил, хотя был одним из самых  обра-
зованных в интернате. И лишь каким-то загадочным образом  он  никого  не
убил до двадцать второго июня сорок первого, до того дня, после которого
убивать не только было можно, а убивать стало должно.

   4. ВОЛК

   С первых дней войны Михаил пошел в аримю добровольцем. Приписал  себе
лишних лет. Война началась для него довольно скверно, но все же он  пока
оставался жив. Оглушенный, безоружный, попал он в плен. И лишь  каким-то
чудом при нем остался тот самый кривой  невзрачный  кинжал,  который  он
тщательно прятал в интернате, и который теперь носил в сапоге. Он шел  в
миллионной колонне, состоявшей из бывших бойцов Красной армии. Лишь нем-
ногие здесь не превратились теперь в скот. Люди брели, как бараны, туда,
куда гнали их конвоиры, а куда их гнали, никто не знал.  Михаил  брел  в
толпе вместе со всеми, злобно проклинал и материл коммунистов и  Сталина
в их главе, изредка сплевывая под ноги. Ненависть к  коммунистам  в  нем
окончательно созрела. Но ненависть к фашистам уже просто душила его.

   Михаил подыскал кругом еще пару человек с таким же мрачным выражением
лица, как у него. И вот побег - первый из  множества  человек,  которого
убил Михаил, оказался немецким придурковатым мужиком в расцвете  сил,  с
толстыми губами, взглядом олигофрена и шмайсером на плече. Михаил легким
движением руки с кинжалом срезал ему полшеи, подхватил падающий  автомат
и отстреливаясь, с товарищами, побежал к лесу. Место оказалось удачным -
они сразу скрылись из виду и даже не были ранены.

   Потом партизанский отряд. Михаил сначала делал зарубки  на  прикладе,
соответсвующие каждому убитому немцу или полицаю. Но однажды  он  сбился
со счета, плюнул, отдал изрезанную винтовку в обоз, и, поборов  брезгли-
вось, вооружился шмайсером. Чем более он убивал немцев, тем более зол он
становился. Он жестоко пытал перед расстрелом пленных языков - в землян-
ке на окраине отряда он резал их своим кинжалом вдоль и поперек, вырезал
им свастики на спинах, отрезал носы и уши. В изощренности пыток ножом он
превосходил даже местное гестапо. Потом подбрасывал некоторые  изувечен-
ные трупы на дорогу. В отряде о нем пошла дурная слава.  Немцы  прозвали
его Волком и назначили за его голову вознагражднгие. Но он был  хитер  и
не попадался. Тогда они стали проводить карательные операции среди  мир-
ных селян. В ответ на это Волк стал выкалывать пленым глаза и  отпускать
живьем.  Но  тут  начальство  отряда  запретило  Волку  пытать  пленных,
чувствуя, что такое озлобление лишь приведет к  новым  и  новым  жертвам
среди мирного населения.

   Волк сначала был ошеломлен. Но ничего в ответ не сказал. Той же ночью
он ушел из лагеря. Никому не известно, что он затеял, видимо от ненавис-
ти он совсем потерял голову, стал неосторожен, и  нарвался  на  немецкий
патруль. Попал под пулеметный огонь, бежал  с  перебитой  ногой.  Но,  к
счастью для него, наверно, это было первое в его жизни  настоящее  везе-
ние, он остался жив. Его нашли, подобрали тяжело раненного.  Принесли  в
отряд и тут ему еще раз повезло - он как раз успел на самолет,  отлетаю-
щий в тыл. Его отправили на Большую Землю. Так он попал в  госпиталь,  в
Новосибирск.

   Там было тихо, как в могиле. Ни бомбежек, ни  канонады.  Заживало  на
нем все быстро, как на волке. Он аккуратно выполнял режим,  на  операции
по удалению пуль ни звуком, ни движением не выдал боли от скальпеля. Со-
седи по палате кто выздоравливал, кто умирал. Волк томился от скуки.  За
окном февраль сдавал свои позиции, а март заявлял свои  права.  Чирикали
воробьи, нагло светило солнце. Окна выходили на запад, и в один из таких
солнечных вечеров, когда палата была залита вечерним ветренным солнечным
светом, как будто красным вином, Волк, которому  до  выписки  оставалась
всего неделя, лежал на кровати и стругал своим кривым мрачным невзрачным
кинжалом палочку. Сосед по кровати рассматривал  кинжал,  кивая  головой
вслед за рукой Волка. Он видел однажды, как  Волк  демонстрировал  сталь
кинжала - после того, как он открыл им банку американской  тушенки,  тут
же, без подточки, на лету разрубил им бинт. Соседи по палате были  пора-
жены. Сейчас же кинжал напоминал лишь перочинный ножик.

   И тут появилась медсестра. Новенькая.

   - Это что еще за свинство ? - начала она повышенным тоном, - Вы поче-
му здесь свинячите ?

   Лет ей было от силы пятьнадцать-шестнадцать. Но держала она себя, как
совершенно взрослая. На войне можно было удивиться хоть чему, только  не
возрасту.

   Волк поднял на нее глаза. Она посмотрела на него. Волк встал, спрятал
кинжал в ножны, потом присел на корточки, собрал в ладошки все  стружки,
которые он раскидал у кровати, рывком открыл заклееную еще на зиму  фор-
точку, разрывая бумагу и вату, и выбросил мусор в окно. В палате  громко
раздалось чириканье воробьев и пахнуло холодным весенним  воздухом.  Она
ничего не сказала. Она повернулась и ушла. Соседи по палате  присвистну-
ли.

   - Ничего себе, - сказал тот, что наблюдал за кинжалом.

   У него не было обеих ног.

   В ту же ночь она тайно увела Волка из  госпиталя,  через  весь  город
протащила его, еще слегка прихрамывающего, в комнату общежития, где жила
с тремя подругами - тоже медсестрами. Сейчас их не было - кто ночевал  у
чей-то троюродной тетки, кто в комнате напротив, на полу. Она завела его
внутрь, усадила на кровать. И хотя, несмотря на возраст,  была  она  уже
женщиной опытной в таких делах, как-то вдруг ни с того ни с сего  расте-
рялась. Волк молчал и смотрел не нее.

   - Что будем делать ? - произнесла она вдруг дурацкую фразу,  дурацким
голосом, и еще более по-дурацки усугубила, - А ?

   Волк молчал. Она ненавидела себя за свою вульгарность. Она уже  поду-
мала было, что зря привела его. И почти смирилась с этим.

   - Хочешь спирта ? - спрсила она.

   - Нет.

   - Может, чаю ?

   - Чаю можно. - Волк впервые говорил так мягко, без злобы в голосе.  -
Чаю можно конечно.

   Она посадила его за стол, наклонилась, чтобы достать чайник и  поста-
вить его на огонь. Волк унюхал запах ее волос. И как-то мягко, по детски
обнял ее. Ему ведь было только семнадцать...

   А наутро он впервые в жизни улыбнулся.

   Когда через неделю он забирал документы из госпиталя, соседи по пала-
те не узнали его, настолько он изменился. Хотя вроде бы все та же  одеж-
да, то же лицо. Он вдруг понял, что жизнь началась для него только  сей-
час. Его отправляли на фронт. Она провожала его, плакала, но все понима-
ла. Бежала за вагоном. Да Волк и сам чуть не заплакал.

   За те десять дней, что он добирался до передовой, он написал ей  три-
надцать писем. Первые тринадцать писем в своей жизни. Самым коротким бы-
ло тринадцатое, последнее: "Ты у меня одна на свете. Больше у меня нико-
го нет". Он не знал, что под письмами надо подписываться.

   И в первый же день на передовой,  когда  он  пошел  проверять  посты,
шальная беззвучная пуля залетела ему в ухо.

   Так получилось, что ее тоже направили на фронт. Вначале в одно место,
потом в другое. Потом выяснилось, что она беременная, и ее  отправили  в
тыл рожать. Письма от Волка почта ей аккуратно пересылала. Те тринадцать
писем, которые он написал ей за десять дней, шли к ней  десять  месяцев.
Последнее пришло вместе с похоронкой. Через два дня пришла небольшая по-
сылка - кривой кинжал. Она почти не плакала. Она знала, что так и должно
было быть. А через месяц, когда она бежала за хлебом, ее на улице заста-
ла бомбежка. Ребенок был дома. Ребенок остался жить.

   5. БЕЗ ИМЕНИ

   Назвали его Иваном. И он тоже угодил в детдом. Не потому, что у  под-
ружки Волка не было родственников. Их просто не смогли  найти.  Записали
его как Ивана Михайловича Баронова, положили на детдомовский склад  кри-
вой кинжал, и стали по коммунистически воспитывать. Генсеки сменяли друг
друга, а Иван взрослел. После Сталина был Хрущев, после Хрущева -  Бреж-
нев, после Брежнева - Андропов, после Андропова -  Черненко,  и  наконец
венец творения - Горбачев. "Горби". Коммунист, разрушивший коммунизм.  А
может быть, он разрушился сам. Кто знает...

   Итак, генсеки. Все, как один, коммунисты до мозга костей. Волк не вы-
нес бы этого. Значит, ему опять повезло. Вовремя умер. А  то  сидеть  бы
ему в лагере, да и то в лучшем случае, и не один десяток годков...

   И каждый генсек все норовил сделать по своему.  Может  и  от  чистого
сердца, кто знает. И "жить стало лучше, жить стало веселее"; и "кукуруза
- царица полей"; и "...гм...гм...миру...мир..."; и многого другого  нас-
лушался Иван по радио и телевидению после. Сталина Иван почти не помнил,
Хрущева помнил, и даже как-то любил, а при Брежневе зажил взрослой  соз-
нательной жизнью. Коммунизм все никак не строился на родине Ивана, а все
больше свинство распростанялось среди сограждан. Каджый греб  под  себя.
Чем больше, тем лучше. Как будто завтра грести  уже  будет  нечего.  Как
будто если сосед нагребет больше, то это позор на всю жизнь.  Как  будто
после нас хоть потоп. Хоть трава не расти. Какой-то мерзостью  веяло  от
того времени. Все гребли под себя. И мужчины, и женщины. А  те,  кто  не
мог, надрывались от криков в очередях за государственным, по дешовке.  А
те, кто не надрывался, либо ходили в джинсе, как американские хиппии, но
с деньгами и наглыми глазами, либо питались кефиром, портвейном; наряжа-
лись в дырявые, как у Арлекино, трико, писали стишки, гнусненько антисо-
ветничали в прокуренных кухоньках, наживали гастрит и язву желудка, мас-
турбировали под водочку.

   В детстве недоедая, к зрелости Иван растолстел. В детстве он был  ок-
тябреноком, потом пионером, и именно к тому  времени  относится  событие
первого рассматривания им своего кривого кинжала. Он лежал в его  вещах,
старательно отчищенный четырнадцать лет тому назад добрыми людьми от бу-
рого налета. Иван вытащил его из ножен. Удивился, как это  легко.  Расс-
мотрел. Некрасивый. Острый. Иван попробовал лезвие на  листке  бумаги  -
прошло как свозь воздух. "Интересно, убивали им  человека  ?  -  подумал
Иван, - Интересно, лекго ли это ?"

   Но все же он отнесся к нему с должным уважением. Дворянские гены дали
себя знать. Не стал резать им хлеб,  открывать  консервные  банки,  хва-
литься перед друзьями и возить  на  пикники.  Все  же  память  об  отце,
во-первых. Да и уж остр очень, во-вторых. Иван спрятал  его  подальше  в
свои вещи.

   Постепенно он дорос до комсомола, до партии, до партийной работы. То-
же стал воровать, как все. Попал в волчью стаю, вой, как  говорится,  по
волчьи. Растолстел еще сильнее. Много пил. Но что-то не давало ему  нас-
лаждаться подобной жизнью в полной мере - не шло ему в пользу ворованное
- машины он часто бил, деньги тратил на женщин и на вино, тратить прихо-
дилось много - был он и как Барон, и как Волк  безобразен,  но  без  той
мужской красоты, которая все же отличала и Барона, и Волка. К слову ска-
зать, Бароном Ивана никогда не называли. Барином - было дело, но Бароном
- никогда.

   Женщин у него было много, но детей не было, жены - тоже. И ни  одного
человека в жизни своей Иван так и не убил. Насильственной смертью, разу-
меется. Но все же кинжал он раз каким-то образом таки применил, испробо-
вал. Как-то по пьянке, не поделив красивой шлюхи с  приятелем,  выхватил
он с апломбом кинжал из шкафа, с намерением попугать только. Как-то нем-
ного все-же задел по неловкости лицо соперника. Залил весь ковер  крови-
щей. Потом раскошеливался на очень дорогую тогда  пластическую  операцию
для него, чтобы клоки кожи не свисали со щеки. Слава богу, что шрам пос-
ле операции получился более-менее благородного вида - приятель  им  даже
втайне гордился, не рассказывая, конечно, его истинного происхождения.

   Примерно к тому же времени отностится его пьяная поездка в Ялту. Вещи
собирала его очередная банная подруга, он безразлично ждал ее в  машине.
Потом самолет, денежная река из его  карманов,  заставляющая  окружающих
цепенеть, семизвездочный отель, номера  с  девочками,  спецобслуживание.
Хмельные дни полетели быстро-быстро. Прогулки  по  морю,  тир  с  живыми
обезьянами, бани, женщины, авто, авто, авто... Лакеи-капитаны, лакеи-ми-
лиционеры, лакеи-метр'д'отели, рабы-женщины. Лакеи-сограждани. Лакейская
Ялта.

   И лишь временным помутнением рассудка, или пьяной блажью,  или  крат-
ковременным действием дворянских ген можно было бы объяснить поход Ивана
Михалыча Баронова душным июльским вечером одна тысяча девятьсот шестьде-
сят девятого года по Ялтинским улицам. По тем, где бродили простолюдины,
где "дикари"-путешественники спали на тротуарах и газонах  на  картонных
каробках, где грязные хиппи пили портвейн и тут же  занимались  любовью,
где как-то существовал и и по-своему развлекался простой  советский  на-
род, которому, как говорится, слава.

   Внимание Ивана Михалыча привлекла, приковала к себе красивая  прости-
тутка. В том, что она являлась таковой, Иван не сомневался. Глаз у  него
был наметан, как у видавшего виды сутенера. Он подозвал ее.

   - Веди к себе, - приказал он.

   - Не могу ! - запротестовала девушка, - у меня мать, сестра...

   - Веди ! - властно повторил Иван.

   Она увидела у него депутатский значок. И  еще  какой-то.  Что  делать
бедной женщине ? Пришлось вести. Мать, конечно, была шокирована. Убежала
с сестрой  на  кухню,  закрылась  там.  Девушка  провела  его  в  "зал",
единственное помещение кроме кухни. Там был диван, на окне - герани,  на
стенах - какие-то невнятные фотографии. "Мещанство," -  брезгиво  оценил
Иван. Он пользовал девушку по пьяному долго, все никак не  мог  кончить.
Наконец, совсем уж потный, кончил, отвалился от нее. Но  остаться  здесь
она ему все же не дала - выгнала на улицу. Странно,  но  бывший  недавно
грозным и грубым, Иван сейчас вдруг стал очень сговоричив, и покорно по-
кинул жилплощадь. Предварительно она выгребла все деньги из его  пиджака
и брюк, но не тронула ни одну из книжек, хотя и раскрыла одну:  "Баронов
Иван Михайлович, член КПСС с такого-то года. Личная подпись".

   Как только он ушел, мать набросилась  на  нее  с  матом,  мол  тварь,
блядь, да как ты могла, здесь, да еще с таким уродом !... Но она показа-
ла ей деньги; мало помалу мать успокоилась. Жизнь в квартирке  вернулась
в прежнее русло. И лишь через неделю под диваном нашли невзрачный кривой
и очень острый кинжал.

   Вот, пожалуй, и все про Ивана.  Он  не  только  никого  не  убил  на-
сильственной смертью, но и его тоже не убили. Он и сейчас жив,  наверно.
Страдает, вероятно, от простатита, может и от одиночества.  Может  нашел
все же жену, и возит ее в потрепанной черной двадцатьчетверке  на  дачу.
Живет в трехкомнатной приватизированной квартире. Пьет горькую. А  может
быть, председатель банка, и все так же водит шлюх. Но это вряд-ли, после
того ялтинского вечера у него на половой почве начались проблемы. Сперва
малые, потом побольше... Да черт с ним, с этим барином-похабником...

   6. БАРОН-2

   И снова странности произошли в странной семье Барановых. Как так выш-
ло, что девушка забеременела - никто не мог понять. Ни она, ни мать, ни,
как это и не смешно, ее младшая сестра. Мало того, как  так  вышло,  что
девушка не сделала аборт, зная, какой у ребенка был папа - тоже не  уме-
щается ни в какие рамки. Еще более фантастично, как от  пьяного  отца  и
пьяной бляди родился нормальный и вполне симпатичный ребенок - тоже  для
всех осталось загадкой. Но это было так.

   И ему пришлось пожить в детприемнике. Так получилось, что  мать  его,
уйдя однажды на плановую работу, не вернулась домой. Всякое может  прои-
зойти с ялтинской проституткой - может лежит на дне  морском,  может  на
пляже в Майами - кто будет гарантировать ? Мать ее, конечно, тут же Але-
шу, так назвали ребенка, в детдом спихнула, вместе с кинжалом  от  греха
подальше. Неудобен больно в быту - кривой. Ну и черт с ним. Да и  с  ре-
бенком дочери непутевой тоже - самой бы пристроиться. Год с небольшим от
роду Алексей Иваныч Баронов покинул Ялту и более туда не возвращался.

   Счастливое детство пролетело незаметно, как пылинка  в  глазу,  школа
при интернате, ПТУ, завод. Перестройка. Надоело работать. Тем более, что
возможности открылись широкие. Тем более, что деньги теперь  можно  было
не прятать. Тем более, что звали его Бароном, что внешность у него  была
очень и очень проходная, что смекалка дай бог, а его знаменитый  кинжал,
да еще в его руках виртуоза порезал немало кожаных  курток  бритой  мос-
ковской шпаны, миллиметры не доставая до кожи. А если надо  было,  то  и
доставая. И не разу не попав к шакалам. К ментам. Хитер, как Волк,  жес-
ток, как Барон-1. От отца ему, казалось, не перешло ничего. Но к счастью
своему, или к несчастью, Алеша не знал ни деда своего,  ни  прадеда.  Он
завоевывал аворитет кулаками и ножом, каратэ и самбо, и, что самое глав-
ное, мозгами и хитростью. Был тогда год тысяча девятьсот  девяностый.  А
через три года вы бы его уже совсем не узнали. Белая девятка, спокойный,
уверенный в себе взгляд темно-зеленых глаз, черные вьющиеся волосы,  ко-
торые он коротко не стриг. Вполне интеллигентный выговор, повадки  джен-
тельмена. Подружка - невеста - дочь академика. Профессия - крупный  кри-
минальный авторитет. Для своих - надежный, но дорогой киллер.

   Попросили его однажды, в начале марта, съездить за город. В один кра-
сивый старинный дом на берегу речки. По делу, конечно. Пообещали  долла-
ры.

   Поехал. Работа...

   7. ДЕЛО

   Добрался он быстро. Приехал утром. Увидел с дороги  дом.  "Да,  денег
много вложено", - про себя оценил Барон здание и обстановку вокруг.  Ас-
фальт на отвороте к дому выглядел куда лучше, чем на трассе. "С дорожно-
го налога, наверно, списали," - подумал Барон. Он не  стал  поворачивать
туда и светиться. Он проехал еще метров с двести,  за  поворот,  оставил
машину на обочине, как можно сильнее съехав с дороги, и,  натянув  брюки
на сапоги, чтобы в них не попадал снег, по сосняку  стал  пробираться  к
дому, который был пока еще не виден сквозь лес.

   Через пять минут Барон, слегка вспотев, выбрался к  опушке  и  увидел
дом. Он стоял фасадом к изгибу речушки. Трасса, таким образом, проходила
позади него. Старая, еще царская дорога, Барон знал это, была по  другую
сторону речки, но теперь давно заросла. Метров на пятьдесят вокруг  дома
все кусты и деревья были вырублены, под снегом  виднелось  что-то  вроде
клумб. Дом был не сложен в архитектуре - гэ-образное двухэтажное здание,
с небольшими окнами, с балкончиками и колоннами. От дома к речке спуска-
лась тропинка, и в ее конце виднелась белая красивая беседка. Барон  за-
любовался ей, представив, как, наверно, было бы приятно  когда-нибудь  в
мае утром выйти из такого дома с женой, пройти в чем-нибудь легком,  до-
машнем в беседку и выпить там чашечку кофе, любуясь бликами на  журчащей
воде. Но мечтал он недолго: работа. Барон отвернулся  от  беседки,  стал
оценивать обстановку.

   Способов сделать дело он видел три. Либо внахалку, подъехать к  дому,
представиться каким-нибудь старым другом или новым клиентом, и потом не-
ожиданно выхватить пистолет. Но в таком случае будет уж очень сложно уй-
ти. Здесь не город - догонят... Втрой и третий подразумевали винтовку  с
глушителем и оптикой. Либо из-за  тех  вон  приземистых  строений,  либо
из-за сторожки. Приземистые строения были поближе, да и стояли  почти  в
лесу - бежать будет легко. Но ведь там рядом обязательно окажется кто-то
из холуев. Будет мешать, действовать на нервы. Это плохо. А сторожка бы-
ла далековато. И какая-то подозрительная. Неясно, жил в ней  кто-нибудь,
или нет. Проводов к ней вроде не шло. Света там не должно  быть.  Может,
это всего лишь какой-нибудь сарайчик для лыж ? И все же далековато. Мож-
но было промахнуться. Но с другой стороны, и отрыв в  побеге  будет  по-
больше. "А если собаки ?" - подумал Барон. Но на этот случай была специ-
альная жидкость, чтобы смазать сапоги, был кривой кинжал и ни  разу  еще
не подводившая сноровка.

   Барон еще раз обдумал все три варианта. Остановился  на  сторожке.  К
тому же, по его рассчетам, солнце вечером будет светить как раз от  сто-
рожки к крыльцу, таким образом, можно будет все сделать по высшему  раз-
ряду, a la Барон, в левый глаз. Приняв решение, он пошел к трассе, но не
прежним путем, а новым, прикидывая путь отхода после дела.

   До вечера Барон решил переждать в машине. Он, немного  поколебавшись,
все-таки поехал в близлежащюю деревеньку, которую проскочил утром  прямо
перед отворотом. Решил посмотреть, есть  ли  там  магазин.  Барон  перед
отъездом по холостяцки забыл взять с собой поесть. А делать  такие  дела
натощак, как и сдавать экзамены - дело, как он знал, скверное. Он  свер-
нул на перекресток. "Засветка, конечно" - подумал он. Но милицию к  делу
подключать точно не будут. А машина ничего не скажет - ему дали ее  спе-
циально для дела. "Черт с ней, с засветкой, уж больно есть хочется. Шля-
пу надеть придется, очки" - решил Барон.

   Магазин он нашел быстро. Деревенька была всего из одной улицы.  Барон
вышел из машины в темных очках и шляпе, хотя какого-то особенного солнца
в данный момент не было. Выглядел здесь он в  своем  наряде,  как  самый
настоящий Джеймс Бонд. В магазине на него посмотрели, как  на  заморскую
диковинку. Из еды там почти ничего не было. Барон купил какие-то древние
рыбные консервы, булочку, газировки "Дюшес". Повернулся, чтобы выйти.  И
тут в магазин вошла девушка. Барон мельком взглянул на нее. И  почему-то
вдруг снял очки.

   "Девушка была необыкновенно, хотя и не по  русски,  красива.  Черные,
глянцевые, волосы, но тем не менее почти белая кожа и темно-зеленые гла-
за. Грудь, которая будь хоть чуточку поболее, уже портила бы ее, в  меру
тонкая талия, и ноги, красоту которых не могла скрыть даже длинная  чер-
ная юбка. Божественные руки. И завораживающий голос."

   Хотя голоса он еще слышал. Долгую секунду они смотрели друг на друга.
Потом Барон уступил девушке проход. Она прошла. Оглянулась на него,  за-
мешкалась. И направилась к прилавку. Барон, движимый  какой-то  странной
силой, окликнул ее:

   - Девушка !

   Она повернулась к нему. Он хотел ей что-нибудь  сказать,  но  не  мог
придумать, что сейчас было бы более подходящим.

   - Вы здешняя ?

   - Нет, - просто ответила она. - Приехала на праздники к дедушке. Хотя
он мне на самом деле прадедушка, - девушка улыбнулась, - ему  уже  девя-
носто три.

   Барон подумал, есть ли у него листок бумаги. Достал какую-то  среднюю
купюру из портмоне, написал на ней цифры и слово.

   - Держи, - протянул он ей, - мой московский телефон.

   Девушка подошла, протянула руку, взяла. Барон  собрался  уходить,  но
опять замешкался на долгую секунду.

   - Постой, - сказала ему вдруг девушка вполголоса, - Сегодня. В  один-
надцать. Избушка на окраине.

   И сразу отвернулась. И даже чуть-чуть толкнула Барона  к  выходу.  Он
покорно вылетел и первым делом надел очки. Сел в машину и  очень  плавно
сначала, а потом все быстрее поехал. Поехал на дело.

   Он чувствовал, что с ним творится что-то странное. Впервые в его жиз-
ни он не испытывал от сознания предстоявшей ему  сегодня  работы  трепет
ожидания. Как будто что-то более важное ждало его впереди. Но что ?  Ба-
рон бывал с женщинами, он знал, как это происходит, что  чувствуешь  при
этом до и после. Еще он  знал,  что  так  бывает,  когда  пора  заняться
чем-нибудь более сложным. Он подумал, что может  быть  он  перерос  свое
амплуа ? Может пора менять вид деятельности ? Но все же он никак не  мог
увязать отход сегодняшнего дела на второй  план  с  девчонкой,  случайно
встреченной им в магазине. Он пережевывал булочку с рыбными  консервами,
запивал газировкой "Дюшес" и наблюдал за трассой. Ждал  бардовый  мерсе-
дес.

   К вечеру он появился. Барон, сам даже не заметив этого, слегка провел
себе ладошкой по щеке, потом пощупал, на месте ли кинжал. Подхватил вин-
товку, снаряжение, и быстрыми шагами, полубегом направлися  к  сторожке.
Подоспел вовремя. На десять секунд раньше мерседеса. Как раз, чтобы  пе-
ревести дыхание. Вот и клиент вышел на крыльцо. "Итак, где у нас тут ле-
вый глазик ?" - подумал про себя барон, ловя в перекрестие голову клиен-
та. Клиент на мгновение замешкался. Палец  Барона  плавно  повел  спуск.
Хлопок. Голова клиента дернулась. Дернулась так, как надо. "Есть, -  по-
нял Барон, - теперь отход."

   И тут, словно призрак, перед Бароном  появился  древний,  сгорбленный
старик. Может быть он вышел из  холодной  сторожки,  может  вырос  прямо
из-под земли. Барону некогда было об этом размышлять. "А вот это настоя-
щяя засветка," - мелькнуло в голове Барона. Молниеносное движение руки с
железом, которое мы уже знаем по побегу Волка из колонны военнопленных -
и старик повалился на снег. Барон к тому времени был уже в  десяти  мет-
рах. Старик хрипел.

   - Алексей Иванович... Алексей Иванович...

   Он вспомнил красивый, большой портрет, висевший некогда в холле барс-
кого дома...

   В одиннадцать, когда было уже так темно, что хоть глаз выколи,  Барон
появился в избушке на окраине. Внутри было низко, тесно. Из всей  мебели
присутсвовали лишь кровать, стол, стул, да  печка.  Печка  горела.  Было
тепло. Пахло березовыми вениками. Девушка была в черном вечернем платье,
она уже сказала Барону, что зовут ее Наташей. Больше она пока не сказала
ему ничего. Барон вдруг понял, что такое с ней случается впервые. И  все
его старые холостяцкие приемы вдруг показались ему пошлыми и  неподходя-
щими. Можно сказать, что он даже слегка растерялся.  Они  некорое  время
молча сидели под светом тусклой электрической лампочки,  и  Барон  вдруг
испугался, что именно сейчас все может разрушиться, пропасть. Что именно
может пропасть и разрушиться, он не понимал. Но вдруг заволновался.  Вы-
ручила его Наташа.

   - Может, шампанского ? - спрсила она.

   - Нет, я за рулем, - ответил Барон и тут же понял, что ответил по ду-
рацки, и с дурацким двойным смыслом. Но исправлять было поздно.

   - Тогда может чаю ? - Наташа второго смысла, казалось, не уловила.

   - Чаю можно, - мягко согласился Барон.

   Наташа наклонилась, чтобы вынуть из-под  стола  чайник.  Вечернее  ее
платье, как и положено всякому хорошему вечернему платью, слегка показа-
ло ее грудь. И вдруг Барон мякго, по отцовски обнял Наташу. Она поверну-
ла голову, взлянула на него, и перевернулась в его объятиях.

   Кровать оказалась ужасно продавленной. Но это ничего не испортило.  А
под утро, часа в четыре, в окно постучали. Барон,  спящий  всегда  очень
чутко, сразу тихо спросил:

   - Кто ?

   - Свои, Барон, свои. Выйди. Мы тебе деньги привезли.

   - Какие деньги ? Мы ведь договаривались в  городе,  -  с  подозрением
сказал Барон.

   - Выходи, выходи... Договаривались в городе, а привезли сюда. Да  вы-
ходи ты, успеешь еше на..., - говоривший снаружи оборвал себя на  полус-
лове.

   Проснулась Наташа.

   - Я сейчас, - сказал ей Барон, накинул одежду и вышел из избушки.

   Наташа прислушалась. Было тихо, только иногда с улицы доносились  об-
рывки каких-то фраз. Потом раздался негромкий звук уезжающей машины. На-
таша улыбнулась, готовясь принять мужчину. Прошло десять  секунд.  Барон
не заходил. Наташа заволновалась. "Уехал..." - мелькнуло у нее в голове.
Она вскочила, накинула на голое тело шубу, надела на голые  ноги  дедовы
валенки. Выскочила. Превое, что она увидела, была Бароновская,  выданная
ему на дело машина. Она сделала еще пару шагов и увидела его.  Он  лежал
на спине с открытыми глазами. Вышедшая на минуту из-за туч луна  немного
отражалась в них. На лице  осталось  приветливое,  дружеское  выражение.
Крови нигде видно не было. Как будто он говорил Наташе: "Подожди, сейчас
полежу немного и поедем. Секундочку." И тут Наташа не выдержала. Ее дол-
гий, дикий крик разбудил сонную, хилую деревню.

   8. КОНЕЦ

   ... дорога вновь пошла под уклон и шофер надавил на педальку.  Парень
отодвинулся от окна, автобус покатил быстрее; покойник и молодая женщина
быстро остались позади. Вскоре впереди появилась синяя новенькая таблич-
ка, перечеркнутая красной линией. То слово, которе на ней было написано,
еще невозможно было с такого  расстояния  разобрать.  Но  скоро  автобус
подъедет ближе, и... И тогда парень с девушкой прочитают название  дере-
вушки: "Бараново". А водитель даже и не обратит на нее внимания -  он-то
рулит здесь уже раз в двадцатый...

   4 июня 1996

   МИЛЛИАРД

   1.

   - Да, старая дружба не ржавеет, - негромко сказал  Сидоров,  доставая
из ящика для почты изрядно заклееное марками письмо. Фамилия отправителя
читалась внизу четко. Это была фамилия его старинного,  еще  с  детского
сада друга, путешественника и доморощенного философа, длинноволосого и с
вечным рюкзачком за спиной, как говорят,  немного  "с  приветом"  парня.
Петров. Пока Сидоров поднимался в свою квартиру, он еще  подизучил  кон-
верт и определил, что в момент отправки письма Петров находился в городе
Самарканде. "Во куда занесло," - то-ли с завистью, то-ли с противополож-
ным чувством подумал Сидоров. Он лично уже никуда не выезжал  из  города
года этак с два.
   Попав в свое холостяцкое обиталище, Сидоров распечатал и стал  читать
письмо. Читал чуть-ли не через силу. То-ли  зависть  ему  мешала,  то-ли
противоположное чувство. Петров писал, что уже месяц  они  без  копейки,
что живут теперь бесплатно, и что это им с успехом удается. На этом мес-
те Сидоров поморщился. Далее в письме шли какие-то философские рассужде-
ния, предложений примерно на десяток, которые Сидоров пропустил. А потом
Петров писал, что в их тусовке произошел раскол,  и  теперь  он  остался
вдвоем с некоей Таней, которую Сидоров даже должен знать по прошлому Но-
вому Году.
   Да, Сидоров припоминал. Таня там была. Сидоров вспомнил  все  оконча-
тельно и тут же расстроился. У них в компании всегда происходило так: то
женщина никому не нужна, но стоит только Сидорову обратить на нее внима-
ние, как сразу все набрасываются на нее  с  приветами,  комплиментами  и
прочими ухаживаниями. Сидоров вспомнил, что он тогда по морозу бегал для
этой Тани за цветами, а Петров напился и загружал компанию смутными рас-
суждениями. И вот теперь она в Самарканде с Петровым, без  денег,  гряз-
ная, наверно, и счастливая.
   Сидоров стал читать дальше. О сексе с Таней в письме ничего не  было,
из чего Сидоров сделал вывод, что либо такового у  Петрова  с  Таней  не
происходит, либо у них случилась любовь и Петров по  своему  обыкновению
скрывает это вместе с сексом. Так или иначе, про секс в письме  не  было
ни слова. Оно быстро заканчивалось. Сидоров узнал, что через  месяц  они
будут в городе, прочитал пожелание ему, Сидорову, счастья и здоровья,  и
письмо завершилось. Исследовав штемпель, Сидоров понял,  что  письмо  не
слишком обогнало Петрова и Таню, и, по-видимому, они будут здесь уже че-
рез пару недель.
   Сидоров отложил письмо, переоделся в домашнее, и, размышляя  о  своей
судьбе в сравнении с Петровым и другими людьми, стал готовить себе ужин.

   2.

   Утром Сидоров отправился на работу. Несмотря на девять часов утра, на
улице уже сейчас ярко светило солнце и было жарко. Сидоров уже здесь, на
проспекте, начал потеть. А на работе у него не было не только  кондицио-
нера, не было даже вентилятора. Начальник Сидорова человеком был  южным,
жара для него была как манна небесная, и поэтому Сидорову ничего не  ос-
тавалось, как злиться, потеть и киснуть. Но все же работа для него нача-
ласть приятным в некотором роде событием. К нему подбежала девочка, сос-
тоявшая по случаю жары почти сплошь из стройных голых ног, и  прощебета-
ла, что его дискету, на которой он, Сидоров, передавал им в филиал  дан-
ные, они благополучно утратили, а вместо нее отдают другую, почти новую,
по крайней мере уж точно новее той, Сидоровской, дискету. Приятное было,
конечно, не в девочке, от наличия которых Сидоров давно уже впал в  глу-
бокую фрустрацию. Сидоров никак не мог понять, как можно было  работать,
когда вокруг носятся и снуют молодые женщины, весьма озабоченные в  дан-
ный момент дебетами и кредитами, и при этом мелькая то ногами, то  голой
спиной, а то и отсутсвием лифчика под не слишком плотной блузкой.  И  на
любой вопрос не по теме к таким существам можно  было  услышать  от  них
лишь подобное:
   - А? Что вы сказали? Какой счет?
   Так что находясь, как уже говорилось, в глубокой фрустрации,  усугуб-
ленной еще и тем, что начальник категорически запретил  мужчинам  прихо-
дить на работу не только, боже упаси, в шортах, а и вообще в чем  бы  то
ни было, кроме делового костюма, Сидоров, конечно, радовался лишь  возв-
ращению блудной дискеты в родную коробку. Тем более она и вправду оказа-
лась лучше потерянной.
   Заодно Сидоров решил устроить чистку в своем архиве дискет и  удалить
разные накопившиеся и ставшие теперь не нужными файлы. Закончив это бла-
городное дело, он пошел в буфет выпить чашечку кофе.
   Примерно на середине чашки он понял, что в полном соответствии с тео-
рией Фрейда, он удалил один нужный для работы файл. Выругавшись про себя
и помянув недобрым словом засилье женщин в его родном банке, Сидоров по-
бежал пытаться восстанавливать злополучный файл. Нашел дискету и  запус-
тил восстанавливающюю программу. После ее работы Сидоров увидел на экра-
не такое, что чуть не свалился со стула. Сидоров был человеком  неглупым
и сразу догадался, что за файл он восстановил. Это была электронная под-
пись их филиала. Сидоров по ошибке вставил в компьютер  принесенную  де-
вочкой из филиала пустую дискету. Случившееся казалось тем более порази-
тельным, что такие дискеты надлежало хранить в сейфе, опечатывать и  во-
обще соблюдать все меры предосторожности.
   Сначала Сидоров поразмышлял немного, что же ему  сейчас  следует  де-
лать. Дискету он от греха подальше положил  в  карман.  Можно,  конечно,
пойти и показать ее шефу, выслушать ругань его по поводу женской безала-
берности, похвалу в свой адрес, и стать  косвенной  причиной  увольнения
длинных голых ног. Тут же ему пришла в голову еще мысль,  подленькая,  о
том, что фрустрацию можно немного подлечить, объяснив девочке из  филиа-
ла, ЧТО за дискету она ему принесла. Но  мысль  действительно  оказалась
подленькой, тем более что девочка может и знать ничего не  знает  о  ка-
ких-то там электронных подписях.
   Ну а главной мыслью была, конечно, та, что теперь он, Сидоров,  обла-
дая этой дискетой, может подготовить и провести какой-нибудь  финансовый
документ. Это было очень заманчиво. Тем более для Сидорова, которого лю-
била одна очень красивая женщина, но из-за отсутствия у Сидорова  доста-
точного для ее содержания дохода, жила с каким-то маменькиным ( а,  вер-
нее, папенькиным ) сыночком, ругая его на чем свет стоит, когда  Сидоров
звонил к ней домой поболтать.
   Сидоров призадумался. И через пять минут он уже искал на улице  теле-
фон-автомат, чтобы позвонить другому старинному другу еще с детского са-
да, который сейчас в какой-то подозрительной фирме занимался  финансами,
ездил на огромном джипе и вообще выглядел на все сто.
   - Ну и сколько тебе надо обналичить? - недоверчиво вопросила трубка.
   - Миллионов двадцать, - Сидоров говорил  вполголоса,  оглядываясь  по
сторонам.
   - А откуда они у тебя? Хотя постой, это не по телефону, - трубка  за-
молчала ненадолго, - ты знаешь, где я сейчас?
   Сидоров знал.
   - Подъезжай сегодня к семи, у меня все обсудим. Лады?
   - Хорошо.
   Итак, Сидоров решил встать на шаткий и  опасный,  но  такой  завлека-
тельный преступный путь.

   3.
   В семь часов Сидоров был у своего друга, Иванова. Иванов сказал,  что
лучше поговорить на улице, по дороге. Они зашли на проспекте в бар,  вы-
пили водки, и Иванов спросил:
   - Ну так откуда?
   Сидоров уже понял, что ему ничего не остается, как рассказать правду.
Он все объяснил.
   - А почему именно двадцать? - поинтересовался Иванов.
   Сидоров пожал плечами.
   - Ну не знаю... Можно, наверно, больше... - неуверенно ответил он.
   - Никаких двадцати! - отрубил тогда Иванов. - Берем  все  и  пополам.
Идет? - спросил он, и, не дожидаясь ответа Сидорова, добавил:
   - Сколько там у них на счету?
   - Можно посмотреть, - промямлил Сидоров.
   - Ну так идет? - Иванов посмотрел Сидорову прямо в глаза.
   - Идет... - вяло согласился Сидоров.
   Вечером следующего дня Сидоров, основательно проштудировав документа-
цию по соответствующей программе  и  воспользовавшись  дискетой,  провел
крупную ( аж руки задрожали ) сумму денег в указанный Ивановым  банк.  А
на следующе утро началось. Такой беготни и таких выражений  лиц  Сидоров
до этого никогда не видел. Он сидел злой и потный, и только одному  Богу
известно, как он боялся. Он только сейчас понял, что скажи девочка с го-
лыми ногами из филиала, что она накануне передала Сидорову КАКУЮ-ТО дис-
кету, ему бы тут же настал конец. Но видимо там, в  филиале,  мало  чего
понимали и сильно перепугались. Сидорова не трогали. Получилось примерно
как в преферансе: заказываешь мизер, смотришь карты соперников, пока они
совещаются, и видишь, что восемь взяток твои. И вдруг  кто-то  советует:
"А давайте зайдем в черви, проверим!" Соперники, как под  гипнозом,  хо-
дят. И все! Взяток нет. Довольно нервная ситуация.
   Через неделю страсти поутихли и все свалили на технику. Подали на ка-
кую-то фирму иск в суд, понабежала куча экспертов. А той девочки с голы-
ми ногами Сидоров больше не встречал. Радовались, что  денег  в  филиале
оказалось сравнительно мало.
   А еще через неделю Иванов вручил Сидорову его  долю  -  чемоданчик  с
пачками аккуратно упакованных  купюр.  Что-то  около  миллиарда  рублей.
"Двести штук баков", - усмехнулся про себя Сидоров, забирая  чемодан.  И
прямо с ним понесся к Аллочке, к той очень красивой женщине, которая его
любила.

   4.
   Он так набоялся за эти последние две недели, что просто не  представ-
лял себе, что он будет делать один в квартире с такими деньгами. Правда,
закралась было в голову подлая мысль о  всяких  капиталистических  изли-
шествах, о заказе женщин по телефону и прочее подобное,  но  все  равно,
впревой, да еще и с такими деньжищами было как-то боязно.
   Уже стемнело и вокруг фонарей тучами летала мошкара. Сидоров стремил-
ся в дом номер пять, к Аллочке. Ног он под собой не чувствовал.
   Окрыл ему ее мужчина. Такое улыбастое создание, с ровной кожей, румя-
ной лысиной и очками, дать которому какое-то определенное количество лет
делом было абсолютно немыслимым. Оно изобразило вопросительное выражение
на лице, типа: "Чем могу?" Но тут на заднем плане  показалась  соблазни-
тельная Аллочка в пеньюаре и бесцеремонно пригласила Сидорова:
   - О! Сидоров! Дорогой! Заходи, заходи...
   Она чуть-ли не оттолкнула у входа своего сожителя, и,  взяв  Сидорова
за указательный палец свободной руки ( фирменный жест! ) повлекла  гостя
вглубь квартиры. Сожитель сразу где-то растворился.
   Если женщина оглядывает мужчину с головы до ног, и потом - с  ног  до
головы - значит, она к нему неравнодушна. То и  случилось  с  Сидоровым.
Его задерганное тело примостилось на табурете, чемодан же он из руки  не
выпускал, как в фильмах про шпионов.
   - Сколько мы с тобой не виделись? - вопросила Аллочка, - Ну,  расска-
зывай!
   Сидоров оглянулся на дверь ( сожитель не подглядывает?  )  и  раскрыл
чемодан. Там зажелтели пачки стоысячных купюр. Аллочка заглянула туда  с
таким выражением лица, как будто там были нечистоты.
   - Откуда это? - спросила она.
   - Заработал, - с оттенком гордости и тревоги одновременно поведал Си-
доров.
   - То есть? Ты что? - Аллочка перешла на истеричный шопот,  -  Ты  где
это взял ? Ты что?!
   Она прямо терялась, что и сказать.
   - Все чисто, - самоуверенно, но тоже шоптом уверил ее Сидоров. Выдох-
нул и продолжил:
   - Алла! Пойдем ко мне! Прямо сейчас.
   Аллочка посмотрела на Сидорова, как на сумашедшего.
   - Ты с ума сошел? - она все продолжала говорить громким шопотом, -  а
как же Андрей?
   ( Сожителя звали, оказывается, Андреем ).
   - Да и потом как я так сразу? - она неуверенно бросила взгляд на  че-
модан, - А это куда девать?
   Видно было, что все, находившееся при Сидорове, она в  какой-то  мере
считала так же и своим.
   - Куда, куда... Да это же деньги! - вполголоса воскликнул Сидоров. Он
чувствовал, что Аллочка не врубается.
   - Ты что? Не врубаешься? - спросил он.
   - Да что тут врубаться? - ответила она все тем  же  громким  шопотом,
как будто врубаясь, - Закрой. Да где ты столько взял?
   - Потом расскажу. Пошли!
   - Да не могу я сейчас, - залепетала, ломаясь, Аллочка,
   У Сидорова вдруг кончилось и так уже изрядно поистраченное за послед-
нее время терпенье.
   - Ну ладно. Не можешь, так не можешь. Я тогда  пошел.  -  И  Сидоров,
поднявшись с табурета, направился в прихожую.
   - Подожди! Не уходи! - Аллочка выкрикнула это уже в полный голос.
   - Ладно, я пойду. Я позвоню тебе, - как бы не слыша ее последних слов
сказал Сидоров. "Чертовы быбы," - подумалось ему.
   Сидоров чуть-ли не выскочил из квартиры, заметив на  кухне  сожителя,
кушавшего столовой ложкой  варенье  из  трехлитровой  банки.  Аллочка  в
пеньюаре выбежала за Сидоровым на лестничную площадку, крикнула ему вдо-
гонку нежное "Пока!", подождала пару секунд и хлопнула дверью.
   Сидоров, злой и неудовлетворенный шагал по  вечернему  городу.  Поче-
му-то он решил позвонить себе домой, чтобы  убедиться,  что  там  никого
нет. Бросая жетон в телефон-автомат, он подумал, до чего же он издергал-
ся и оглупел, делая сейчас такое. Но все же набрал номер. Каково же было
его удивление, когда трубку подняли и нагловатый голос спросил:
   - Алло?
   Сидоров прямо сел. Что же делать? Может, он ошибся номером? Но прове-
рять еще раз сил не хватало. Вычислили? И кто? Руки Сидорова мелко  зад-
рожали. Он стал перебирать возможные варианты своих действий  в  случив-
шейся ситуации. Думалось неважно. Девяносто процентов вариантов он  отб-
росил как бред, девять  -  как  глупость.  Все  остальные  заканчивались
весьма скверно. И что самое ужасное, Сидорова, как магнитом, тянуло  до-
мой. Так он и пошел туда, прямо как был, с чемоданом и дрожащими  члена-
ми.
   Он решил посмотреть издалека на окна. В  них  было  темно.  Потом  во
двор. Вроде тихо, спокойно. Сознавая, что он делает что-то абсолютно бе-
зумное, Сидоров направился к подъезду. И вдруг...
   - Сидоров! Сидоров!
   Он застыл на месте. И тут же отлегло. Говорил его сосед  по  плошадке
из окна дома:
   - У тебя квартиру только-что обчистили. Пиши срочно заявление в  мен-
товку. Вот поганцы! - сказал он в седцах, неизвестно к кому обращаясь, -
совсем оборзели!

   5.

   В квартире все было затоптано грязной обувью, стало несколько  меньше
вещей ( ушел телевизор, вся электрника и кассеты  ),  по  полу  валялись
окурки и слабо пахло перегаром. Сидоров заглянул в туалет. Так и есть  -
нагадили. Это Сидорова расстроило больше всего. Замок на дверях был  ак-
куратно сломан, поэтому Сидоров закрыл дверь на цепочку и стал  наводить
порядок. Примерно в середине этого занятия  он  достал  свой  старенький
рюкзачок, пересыпал туда деньги из чемодана, кинул  рюкзак  на  вешалку.
"Чем проще, тем сложнее", - подумалось ему.
   Выяснилось, что ушли так же и документы, кроме  пропуска  на  работу,
который был у Сидорова с собой. И его серебрянная  медаль  за  школу,  и
значок об окончании университета. Это расстроило  Сидорова  еще  больше,
чем загаженный унитаз, который Сидоров уже вычистил.  Настроение  совсем
испортилось и Сидоров решил выпить водки.
   Из холодильника водку  тоже  увели,  что  Сидорова  теперь  почти  не
расстроило. Он бросил через плечо рюкзачок с миллиардом (  не  оставлять
же его в открытой квартире ) и пошел в ларек за  водкой.  На  лестничной
клетке он встретил Петрова и Таню.
   - О! - только и смог сказать он.
   - О! - только и смог ему ответить Петров.
   А Таня вообще только улыбнулась.
   Сидоров все же сгонял за  водкой  и  теперь  вполуха  слушал  разгла-
гольствования Петрова о путешествиях и пустынях, Азии и философии. Разг-
ром в квартире он объяснил, лишь махнув рукой:
   - А-а-а-а...
   Петров говорил, а Сидоров смотрел на Таню. Красотой ( красотой тела )
она, безусловно, уступала Аллочке, тут никто спорить бы не стал. Но ведь
Сидоров по морозу за цветами бегал для Тани, а не для  Аллочки,  которая
тоже была на том Новом Году. Как-то не мог себе Сидоров представить Таню
на месте Аллочки, живущей с "папенькиным сыночком", и постоянно  болтаю-
щей по телефону с Сидоровым. Правда, она "папенькиному сыночку" не изме-
няла - такие у Аллочки были принципы. Не мог так же Сидоров  представить
Таню рассуждающей о финансовых проблемах в семье, о бюджете,  о  покупке
сегодня того, завтра этого, а после завтра - еще чего-нибудь.  О  креди-
тах, о процентах и зарплатах, и далее в том же духе. Как-то с Таней  это
не вязалось. Не вязалась с ней и роль первой дамы на празднествах. Сидо-
ров вспомнил, что в бытность свою Аллочкиным  неофициальным  мужем  имел
тогда место случиться некоторый скандал по поводу "мне нечего надеть  на
день рождения". "Ты и так будешь самая красивая", - сказал ей тогда  Си-
доров без капли лести, но Аллочку такой ответ не устроил. Она заняла де-
нег и Сидорову потом пришлось долго отдавать, неполноценно питаясь.
   Вот под такие сравнительные мысли Сидоров и отрубился. Утром,  в  по-
лусне, он попрощался с уезжающими Петровым и Таней, и благополучно прос-
пал до обеда.
   А ближе к вечеру позвонила Аллочка. Она говорила, что Андрей сволочь,
что он ее не любит, что денег на нее жалеет, не заботится о ней, что  ей
все приходится делать самой, что он только живет у нее, что  каждую  ко-
пейку у него надо выбивать...
   Все это Сидоров слышал уже не раз. Но тон сегодня был  Сидорову  вно-
винку. Аллочка говорила, что устала, что ей одиноко, и Сидоров пригласил
ее в гости.
   Она приехала, как всегда, красивая,  накрашенная,  ухоженная.  Узнав,
что Сидорова обокрали, тревожно спросила: "А деньги?", и, узнав дополни-
тельно, что деньги тут, махнула рукой:
   - А-а-а-а...
   Сидоров направился за рюкзаком, чтобы сделать красивый жест: высыпать
пачки денег к ногам Аллочки. Каково же было его удивление, когда из рюк-
зака выпали: мыло с зубной щеткой, банка тушенки, банка  кильки,  второй
том Карлоса Кастанеды, и пара упаковок презервативов. Потом, как бы  не-
хотя, вывалилось грязное заношенное женское белье.
   Сидоров так и сел. А с Аллочкой, естественно, тут же произошла  исте-
рика. Ей стало дурно, и она пока пошла домой, отдохнуть. Сидоров, прово-
див ее, вяло размышлял, что же делать. Самое ужасное было то, что  марш-
рут и конечный путь назначения путешественников, прихвативших с собой  в
старом рюкзачке один миллиард рублей, не были вполне ясны даже им самим.
Оставалось только ждать.
   А через полторы недели Сидоров получил большую телеграмму из Якутска,
длинную и со всеми предлогами, которая гласила:
   "Сидоров, так забавно вышло, что мы перепутали рюкзаки. Где ты достал
столько бабок? Мы будем на востоке еще долго, посему деньги тебе высыла-
ем почтой. Немного потратили на палатку и резиновую лодку.  Приеду,  от-
дам. Петров."
   И телеграфный перевод на один миллиард рублей. За вычетом десяти про-
центов за пересылку. Сидоров умножил в уме - получилось сто миллионов.
   - Он что? Шизанутый? - поинтересовалась по телефону Аллочка.
   Сидоров не нашел, что ответить. К тому же денег на почте не было.

   6.

- Какой-то странный перевод пришел сегодня в сто второе отделение, - 
сказал однофамилец Сидорова лейтенант милиции Сидоров капитану милиции 
Долгопрудному. - Смешно даже. На миллиард. 
   - На сколько?! - удивленно переспросил, прищурившись, капитан Долгоп-
рудный.
   - На один миллиард рублей. - уточнил лейтенант. - Вот  копия  квитан-
ции.
   - Однако... - почесал затылок капитан, - И от кого?
   - От некоего Петрова, - ответил лейтенант, - его уже взяли в Якутске.
   - Он что, сумашедший?
   - Да есть немного, наверное... Наркоман. С ним там девчонка  была,  у
нее нашли какую-то химию.... Э-э-э... Забыл название.
   - И кому?
   Лейтенант улыбнулся.
   - Сидорову.
   - Сидорову? Тебе, что ли? - капитан тоже чуть заметно улыбнулся.
   - Как же, мне... Парню одному, из того банка, в котором  недавно  два
миллиарда увели. Надо брать, товарищ капитан.
   - Надо, - согласился капитан Долгопрудный.
   Он откусил бутерброд с колбасой, запил чаем, разжевал. Задумался.
   - Идиотизм какой-то, - весомо добавил он.

   29 июля 1996

   МЕНТ И МУЗЫКАНТ

   Жили были на одной лестничной площадке два соседа. Два парня - мент и
музыкант. Квартиры были у них напротив, интересы -  вдоль,  а  дорога  -
между. Между их квартирами была лестница на крышу, и в теплые лунные ве-
чера друзья ( а они, несомненно, таковыми являлись ) поднимались в  свое
чистилище и делали музыку, аккомпанируя друг другу гитарой (  мент  )  и
саксом ( музыкант ). А в свободное от очищения  время  они  пачкались  о
жизнь. Каждый по своему: мент служил в дозорах против хулиганов  и  про-
чих, а музыкант играл в каком-то средней руки кабачке. Больше дел у  них
не бывало, и часто их можно было наблюдать из окна дома напротив, на фо-
не заходящего солнца; плотного парня с короткой стрижкой,  склонивнегося
к гитаре, и высокого тонкого длинноволосого, наоборот, задиравшего голо-
ву с саксом к начинающему затемняться небу. Винные бутылки, их  постоян-
ные спутницы, будучи использоваными, навечно ложились спать в  картонную
коробку, стоявшую там же, близко к небу. И долго еще можно было  слышать
при уже звездном небе их странную музыку - то  веселую  и  задорную,  то
мягкую, поющюю, а то грустную и тоскливую. Только слов нельзя было  дож-
даться от этой пары - слов они на крыше не произносили.
   И вот однажды их стало трое. На крыше стала появляться прекрасная де-
вушка, участвовавшая в их концертах. И вскоре вышла она замуж за  мента,
хотя любил ее музыкант. Год прошел для жителей квартала в  тишине  -  не
стало лунной музыки.
   Прошел еще год. Жена разрушила семью - уехала из города, оставив  за-
писку с одним словом: "прощай". Нелегко быть женой мента.
   И снова заиграла музыка на крыше, но стала она как-будто немного  пе-
чальнее.
   И вот однажды их опять стало трое. На крышу стала восходить  восхити-
тельная девушка, ставшая верной зрительницой ночному ансаблю.  И  вскоре
после этого она перехала в квартиру  музыканта,  хотя  ухаживал  за  ней
мент. Снова на год затихла музыка, и жители квартала подумали было,  что
уж наверное, навсегда.
   И еще год прошел. Музыкант остался один. Подруга ушла к другому - не-
легко быть подругой музыканта.
   И вот встретились как-то на лестничной площадке мент и музыкант. Пос-
мотрели друг на друга, улыбнулись. "Ну что теперь?" - тихо спросил ни  у
кого мент. "А-а-а..." - махнул рукой музыкант. И разъехались  друзья  по
разным городам.
   Прошло много лет. Многое произошло за это время. Были свадьбы,  похо-
роны. Была работа, были праздники. У мента родились две дочки, а у музы-
канта дочь и сын. И вот дороги друзей снова случайно, проездом  пересек-
лись в родном городе. Посмотрели они друг на друга и  рассмеялись.  Стал
мент музыкантом, а музыкант - ментом.

   22 августа 1996