Е.ВОЙСКУНСКИЙ
                               И.ЛУКОДЬЯНОВ

                               ЧЕРНЫЙ СТОЛБ

                                Что такое в нас тяжесть? Разве  тело  наше
                           тянет? Тело наше, милый человек, на весу ничего
                           не значит: сила наша, сила тянет, не тело!
                                                               Н.С.Лесков.

                                 ПРОЛОГ

     Не об имени, а о человеке, потому что он вовсе не был героем. Он  был
самым обыкновенным парнем. Просто на него можно было во всем положиться.
     Газеты  того  времени  печатались  на  бумаге  -  непрочном,   быстро
портящемся пластике из древесно-целлюлозной массы. Но есть  снятые  с  них
микро.  К  счастью,  сохранился  прекрасный  очерк   о   Кравцове   (микро
N_кммА2рк2681438974), написанный Оловянниковым.
     Рассказывать об этом нелегко. Дело в том,  что  на  фоне  гигантского
события всепланетного масштаба - а Великое  Замыкание  было  именно  таким
событием - любая попытка рассказать об индивидуальной человеческой  судьбе
выглядит несколько претенциозной. Вольно  или  невольно  приходится  вести
речь не о человеке, а о человечестве, ибо одному ему - человечеству -  под
силу укрощение мировых катастроф.
     А  человечество  в  то  время  было  разделено  на   два   лагеря   -
социалистический и капиталистический. И капиталистический лагерь тогда был
еще очень силен, собственнические, расовые, религиозные  и  тому  подобные
интересы в нем ставились выше  элементарных  требований  здравого  смысла,
выше интересов человечества.
     Поэтому объединение сил в борьбе с Черным  Столбом  было  трудным  не
только с точки зрения техники...
     И все же мы попытались, насколько  это  возможно,  проследить  личную
удивительную судьбу Александра Кравцова - активного участника  описываемых
событий.
     Словом, судите сами.

     Вы, наверное, видели портрет Александра  Кравцова:  его  помещают  во
всех учебниках геофизики, в том разделе, где идет речь о Кольце  Кравцова.
А когда-то этот портрет из номера в номер печатали все газеты мира.
     С портрета смотрит  молодой  парень  в  распахнутой  на  груди  белой
одежде, какую тогда называли "тенниска". В глазах его, прищуренных, должно
быть, от яркого солнца, есть что-то детское и в то же время  непреклонное.
Портрет, в общем-то, не из блестящих: чувствуется, что  он  получен  путем
воздействия сфокусированного светового пучка  на  бромистое  серебро,  как
было принято во второй половине XX века. Такие аппараты  можно  увидеть  в
Центральном музее истории техники.
     Этот снимок сделал на борту "Фукуока-мару"  корреспондент  "Известий"
Оловянников, и, конечно, он никак не мог предположить, что запечатлел лицо
человека, имени которого было суждено остаться в веках.
     Но, как это часто бывает, имя заслонило человека.
     Спросите первого  попавшегося  школьника,  знает  ли  он,  кто  такой
Александр Кравцов.
     - Кравцов? Ну как же! - ответит мальчишка. - Кольцо Кравцова!
     - Я спрашиваю тебя не о Кольце, а о самом Кравцове.
     Он наморщит лоб и скажет:
     - Ну, это было очень давно. Он сделал  что-то  героическое  во  время
Великого Замыкания.
     "Сделал что-то героическое..."
     Так вот. Нужно рассказать этому всезнающему школьнику нашего  времени
о самом Кравцове.

                                    1

     Странное состояние - пробуждение от сна! Древние считали, что спящего
нельзя неожиданно будить: на время сна душа покидает тело, и пока  она  не
вернется  сама,  спящий   мертв.   Но   древние   ничего   не   знали   об
электро-физико-химической  деятельности  клеток  мозга   и   о   свойствах
нуклеиновых кислот.
     За несколько мгновений проснувшийся человек вспоминает  все:  кто  он
такой, где находится, что ушло в прошлое и что предстоит...
     Еще не открывая глаз, Кравцов представил себе, что над ним  привычный
с детства беленый потолок с лепной розеткой в середине. Потом, все еще  не
открывая глаз,  он  понял,  что  розетка  находится  за  двенадцать  тысяч
километров отсюда, а здесь над ним - узкие доски, крашенные белой  эмалью,
а по ним бродят, переливаются отблески океанской зыби. Он вспомнил все и с
неудовольствием открыл глаза.
     Будет жаркий день с неподвижным воздухом. Будут споры с  Уиллом.  Да,
сегодня у них русский день: они будут разговаривать только по-русски.  Он,
Кравцов, будет готовить еду по своему усмотрению. Чем бы  отплатить  Уиллу
за вчерашний омлет, политый кислым вареньем из крыжовника?
     Он надел защитные очки, вышел на  палубу,  взглянул  на  полуоткрытую
дверь каюты Уилла. Оттуда доносилось жужжание электробритвы: старый педант
скорее отдаст себя на  завтрак  акулам,  чем  появится  утром  с  небритой
физиономией. Что до Кравцова, то он уже второй месяц ходит  небритый.  Все
равно на триста миль окрест ни одной живой души. Но дело даже не  в  этом.
Кравцов знал, что его реденькая коричневая бородка раздражает Уилла, а это
доставляло ему не то что радость, а... ну, развлекало его, что ли.
     - Доброе утро, Уилл, - сказал Кравцов. - Чтобы вы хотели на завтрак?
     - Доброе утро, - раздался за  дверью  ворчливый  голос.  -  Вы  очень
внимательны, благодарю вас:
     Кравцов  хмыкнул  и  пошел  на  камбуз.  В  раздумье  постоял   перед
холодильником, затем решительно направился к  полкам  и  взял  жестянку  с
гречневой крупой. Гречневая каша на  завтрак  -  как  раз  то,  чего  Уилл
терпеть не мог.
     Пока поспевала каша, Кравцов  обошел  плот.  Это  заняло  с  полчаса:
круглый плот имел пятьсот метров в диаметре. Он был неподвижен, хотя и  не
стоял на  якорях:  здесь,  над  глубочайшей  океанской  впадиной,  якорная
стоянка была невозможна.
     Шесть мощных гребных винтов удерживали плот на  месте:  три  винта  -
правого вращения, три -  левого.  Спущенные  за  борт  датчики  непрерывно
сообщали электронно-вычислительной машине все, что надо, о ветре, волне  и
течении. Машина непрерывно обрабатывала эти сведения и давала  команду  на
приводы винтов.
     Винты второй группы - тоже шесть - стояли вертикально под плотом. Они
противодействовали крену и качке. Как бы ни бесновался океан -  Кравцов  и
Уилл дважды убеждались в этом -  плот  оставался  почти  неподвижным;  его
дрейф не превышал ста метров, и колонна труб, проходившая сквозь  плот  до
дна океанской впадины,  отклонялась  от  вертикали  меньше,  чем  на  один
градус.
     Самые  высокие  волны  не  достигали   края   палубы,   поднятой   на
тридцатиметровую высоту. Только ветер изредка швырял на нее  клочья  пены,
сорванной с гребней штормовых волн.
     Сегодня, как всегда, все было в порядке. Атомный котел исправно  грел
воду, опресненную ионообменными агрегатами,  пар  исправно  вращал  роторы
турбин. Генераторы электростанции работали на минимальном  режиме,  потому
что океан был тихим, оправдывая свое старинное название.  Излишки  энергии
шли на побочное дело - электролиз серебра, содержащегося в океанской воде,
что  в  какой-то  степени  оправдывало  немалые   расходы   Международного
геофизического центра.
     Автоматика работала безотказно,  не  требовала  вмешательства  людей.
Кравцов поглядел на синюю океанскую  равнину,  мягко  освещенную  утренним
солнцем. Первое время  у  него  дух  захватывало  от  этой  величественной
картины. Теперь океан вызывал у него только скуку, больше ничего.
     "Двадцать семь дней до конца вахты", - подумал он и  поскреб  бородку
под левым ухом - новая, благоприобретенная привычка.
     Кравцов прошел к центру плота, где возвышалась  стопятидесятиметровая
буровая вышка, посмотрел на ленту в  окошке  самописца.  Взгляд  его  стал
внимательным: за минувший день  слабина  талевого  каната  увеличилась  на
пятнадцать миллиметров.  Еще  вчера  они  с  Уиллом  заметили,  что  канат
чуть-чуть свободнее обычного, но не придали этому значения. Но  пятнадцать
миллиметров за сутки?..
     Уилл плескался в "бассейне" - небольшом участке  океана,  огороженном
противоакульей сеткой. Ровно в четверть  восьмого  он  вылезет  из  лифта,
отфыркается и скажет: "Сегодня очень теплая вода". В сухопаром теле  Уилла
сидела точная часовая пружина, заведенная раз навсегда.
     Кравцов положил в кашу масло, посолил ее,  заварил  чай  и  вышел  из
камбуза в тот самый момент, когда Уилл поднялся на  палубу.  Кравцов  вяло
отсалютовал ему рукой,  Уилл  кивнул,  стянул  с  головы  белую  резиновую
шапочку, согнал ладонями воду с загорелого тела и сказал:
     - Сегодня очень теплая вода.
     - Кто бы мог подумать, - буркнул Кравцов.
     Они завтракали под навесом. Уилл словно бы  и  не  заметил  гречневой
каши. Он надрезал булку, зарядил ее толстым ломтем ветчины и налил себе  в
стакан чаю и рома.
     - Напрасно вы не едите кашу, - сказал Кравцов.
     - Спасибо. В другой раз, - спокойно ответил Уилл. - Как вы спали?
     - Плохо. Меня мучили кошмары.
     - Не читайте на ночь журналов на испанском.
     - Лучше заниматься испанским, чем лепить из пластилина отвратительных
гномов.
     - Да, - сказал Уилл, отхлебывая чай с ромом. - Мне  пока  не  удается
вылепить вас. Может быть, потому, что я не совсем  ясно  представляю  себе
вашу духовную сущность.
     - Духовная сущность? - Кравцов, ухмыльнувшись, посмотрел на  короткий
седоватый ежик Уилла. - Хотите, расскажу сказку?  Заяц  спросил  у  оленя:
"Зачем ты носишь на голове такую тяжесть?" - "Как зачем? - отвечает олень.
- Для красоты, конечно. Терпеть не могу тех, кто ходит с пустой  головой".
Заяц обиделся и говорит: "Зато у меня богатый внутренний мир".
     - Теперь я расскажу, - сказал Уилл, окутываясь дымом. - Один ирландец
попал в лапы к медведю. "Вы хотите меня съесть?"  -  спросил  он.  Медведь
сказал: "Да, я вас съем". Ирландец говорит: "Но как вы  будете  есть  меня
без вилки?" Медведь был очень  самолюбив,  не  хотел  признаться,  что  не
знает, что такое вилка. Думал, думал и говорит: "Да, вы правы". И отпустил
ирландца.
     - Это все?
     - Да, это все.
     Кравцов хмыкнул.
     - Слабина каната - пятнадцать миллиметров, - сказал он, помолчав.
     Уилл выколотил пепел из трубки и сплюнул в ящик с песком.
     - Полезем вниз, парень. - С этими  словами  он  встал  и  неторопливо
направился к вышке.
     Кравцов поплелся за ним,  глядя  на  его  крепкие  волосатые  ноги  и
аккуратную складку на светло-зеленых шортах.
     Они отвалили тяжелую крышку  люка  в  палубе  и  спустились  под  пол
буровой вышки. Здесь было темно и душно. Кравцов включил свет.
     Перед ними был верхний  край  обсадной  колонны,  увенчанный  набором
превентеров  [мощная  задвижка  для  герметизации  всякой   скважины   или
кольцевого пространства между бурильными и  обсадными  трубами  на  случай
выброса подземных газов], сквозь которые уходила вверх бурильная труба.
     Уилл постоял в раздумье,  потом  залез  на  верхний  фланец,  вытащил
линейку и замерил расстояние до подроторных брусьев.
     - Ну, что вы обнаружили? - спросил Кравцов.
     Уилл спрыгнул вниз, снова осмотрел превентеры,  забормотал  себе  под
нос:

                       На питерхедском берегу
                       В засаде Мак-Дугал.
                       Шесть дюймов стали в грудь врагу
                       Отмерит мой кинжал...

     - Ну и что? - Кравцов начал терять терпение.
     - А то, что я сам устанавливал эти превентеры шесть лет назад. И будь
я проклят, если обсадная колонна не поднялась на добрых шесть дюймов!
     - Вы твердо помните, как было, Уилл?
     Уилл промолчал. Он не отвечал на такие вопросы.

                                    2

     Шесть  лет  назад  по  решению  очередного   МГГ   -   Международного
геофизического года - здесь, в  океанской  впадине,  было  начато  бурение
сверхглубокой скважины для изучения состава  Земли.  Все  страны-участницы
внесли  свой  вклад  в  сооружение  плавучего  основания.  Четыре  бригады
бурильщиков, отобранных международной комиссией,  обосновались  на  плоту.
Все они были опытными морскими нефтяниками, но бурить на глубину пятьдесят
километров приходилось впервые. Правда, океанская впадина экономила  свыше
десяти километров, но и сорок километров - не шутка.
     Буровому инструменту впервые предстояло войти в подкорковую  оболочку
Земли - загадочную мантию. Здесь, под океанским дном, слой Мохоровичича  -
зона изменения свойств - ближе всего подходил к поверхности планеты.
     Для проходки скважины  были  применены  новейшие  достижения  мировой
техники.  Металлические  обсадные  трубы  из  особо  прочного  сплава   не
опускались  до  забоя;  они  проходили  сквозь  толщу  океанской  воды   и
углублялись в донный грунт всего на несколько  километров.  Дальше  стенки
скважины  не  укреплялись  металлом:   термоплазменный   способ   бурения,
сжигавший породу до газообразного состояния, одновременно оплавлял  стенки
и делал их  прочными,  герметичными,  предохраняя  от  обвалов  и  наглухо
перекрывая встречные водоносные пласты.
     Сквозь этот колодец уходили в неизведанную глубину  бурильные  трубы.
Они  не  соединялись,  как  обычно,  резьбовыми  замками.  Высокочастотный
сварочный автомат сваривал их между собой почти мгновенно во время  спуска
колонны.  А  при  подъеме  трубы  разрезались  на  стыках   автоматическим
плазменным резаком.
     Если бы вся скважина бурилась термоплазменным способом,  то  проходка
была бы закончена сравнительно быстро, "с одного захода". Но целью было не
само  бурение,  а  последовательное  взятие  образцов   породы   из   всех
встреченных пластов. Поэтому приходилось то и дело переходить на старинное
вращательное бурение с промывкой забоя  утяжеленным  глинистым  раствором:
только медлительное колонковое долото могло выгрызть алмазными зубами керн
- образец породы в неискаженном природном  состоянии,  с  ясно  различимым
углом падения пласта, с сохранением естественной пористости,  насыщения  и
множеством других важных для геологов показателей.
     Подчас приходилось прибегать не только к электробурам  и  турбобурам,
но и к роторному бурению, вращая всю огромную колонну  труб.  Пользоваться
ротором на таких глубинах удавалось только  потому,  что  бурильные  трубы
были изготовлены из нового, специально разработанного легкого  и  прочного
сплава.
     Святилищем плота был "керносклад" - помещение,  где  на  нумерованных
стеллажах, в полукруглых лотках  лежали  керны  -  длинные  цилиндрические
столбики породы, выбуренные колонковым долотом. Хранилище занимало  добрую
половину  средней  палубы  плота.  Там  же  помещалась   лаборатория   для
исследования образцов: некоторые сведения надо было  получать  немедленно,
сразу после подъема керна на поверхность. Потом  образцы  консервировались
до   дальнейших    исследований    -    заливались    раствором,    быстро
полимеризовавшимся в прозрачную пластмассу.
     Много раз подымалась бурильная колонна, и геологи медленно  читали  -
буква за буквой -  удивительную  повесть  недр  и  ломали  головы  над  ее
загадками.
     На сорок втором километре бурение внезапно застопорилось. Там, внизу,
стотысячеградусная плазма - электронно-ядерный газ -  бушевала,  билась  о
забой. Стрелки  приборов  ушли  вправо  до  упоров,  ничего  не  помогало:
плазменная бурильная головка, не знавшая до сих пор преград, встретила  на
своем пути неодолимое препятствие.
     Решили поднять трубы и осмотреть головку, но  трубы  не  поддавались:
что-то непонятное держало их в скважине.
     Именно тогда один из буровых  мастеров,  бакинец  Али-Овсад  Рагимов,
сказал фразу, ставшую впоследствии знаменитой:
     - Ни туда, ни сюда не хочет, совсем как карабахский ишак.
     Несколько недель бились  бурильщики,  пытаясь  сломить  сопротивление
породы или поднять гигантскую колонну труб. Лучшие геологи мира спорили  в
кают-компании плавучего острова о непонятном  явлении.  Тщетно.  Скважина,
уходившая в немыслимую глубь, не собиралась выдавать людям свою тайну.
     И тогда президиум МГГ решил прекратить работы. Круглый плот  опустел.
Стих разноязычный говор, не приставали к причалу транспорты  с  гематитом,
глиной  и  поверхностно-активными  веществами  для  бурильного   раствора.
Улетели ученые. Опустел керносклад -  образцы  вывезли  для  окончательных
исследований.
     Геологическая комиссия  МГГ  держала  на  плоту  трехмесячные  вахты.
Вначале вахта состояла из двух  буровых  бригад.  Но  шли  годы,  и  вахта
постепенно сократилась до двух человек - инженеров по бурению.
     Так продолжалось почти шесть  лет.  Каждое  утро  вахтенные  инженеры
запускали лебедку, пытаясь поднять трубы. Каждое утро проверяли  натяжение
талевых канатов. И неизменно в вахтенном журнале появлялась  запись  -  на
всех языках она всегда означала одно: "Трубы не идут".
     "Карабахский ишак" продолжал упорствовать.
     Саша Кравцов был еще студентом, когда началось бурение  сверхглубокой
скважины. Его чубатая голова была набита уймой сведений об этом  небывалом
бурении, вычитанных из специальных журналов  и  услышанных  от  очевидцев.
Кравцов мечтал попасть на круглый плот в океане, но вместо этого,  окончив
институт, получил назначение на Нефтяные Камни - морской нефтепромысел  на
Каспии. Там он проработал несколько лет. И вдруг, когда все уже  и  думать
позабыли о заброшенной скважине,  Кравцов  был  назначен  на  трехмесячную
вахту в океане.
     Он обрадовался, узнав, что его напарником будет Уилл Макферсон - один
из ветеранов скважины. Первое время и впрямь  было  интересно:  шотландец,
попыхивая трубкой, смешивая английские  и  русские  слова,  рассказывал  о
"сверхкипящей"   воде   двенадцатого   километра   и   о   черных   песках
восемнадцатого - песках, которые не поддавались колонковому буру и за  два
часа  "съедали"  алмазную  головку.  Посмеиваясь,  Уилл   вспоминал,   как
темпераментный геолог чилиец Брамулья бесновался, требуя во что бы  то  ни
стало добыть с забоя не менее восьми тонн черного песка, и  даже  молился,
испрашивая у бога немедленной помощи...
     И еще рассказывал Уилл о страшной вибрации и чудовищных давлениях,  о
странных бактериях, населявших богатые метаном  пласты  тридцать  седьмого
километра, о грозных газовых выбросах, о пожаре, который был задушен ценой
отчаянных усилий...
     Шотландец  не  любил  повторяться,  и  когда  его  рассказы  иссякли,
Кравцову стало скучно. Выяснилось, что во всем, кроме морского бурения, их
взгляды были диаметрально противоположны. Это значительно усложняло жизнь.
Они вежливо спорили о всякой всячине - от  способов  определения  вязкости
глинистого раствора до сравнительного психоанализа  русской  и  английской
души.
     - Ни черта вы не понимаете в англичанах, - спокойно говорил  Уилл.  -
Для вас англичанин - смесь из Семюэля Пиквика, полковника Лоуренса и Сомса
Форсайта.
     - Неправда! - восклицал Кравцов. - Это вы не понимаете русских. Мы  в
вашем представлении - нечто среднее между братьями Карамазовыми и мастером
Али-Овсадом.
     Кравцов бесился, когда Уилл рассуждал  о  вычитанных  у  Достоевского
свойствах загадочной русской  души,  где  добро  и  зло  якобы  чередуются
параллельными пластами, как глина и песок в  нефтеносных  свитах.  Кравцов
усмехался, когда Уилл вспоминал  мастера  Али-Овсада  с  его  изумительным
чутьем земных недр. Однажды шотландец рассказал, как  на  двадцать  втором
километре произошел необъясненный  до  сих  пор  обрыв  труб.  В  скважину
опустили фотокамеру, чтобы по снимкам определить характер  излома.  Пленка
оказалась засвеченной, несмотря  на  сильную  защиту  от  радиоактивности.
Тогда мастер Али-Овсад тряхнул стариной. Он спустил в скважину  на  трубах
"печать" - свинцовую болванку, осторожно подвел  ее  к  оборванному  концу
бурильной колонны и прижал "печать" к излому. Когда печать подняли  и  она
повисла над  устьем  скважины,  Али-Овсад,  задрав  голову,  долго  изучал
вмятины на свинце.  Потом,  руководствуясь  оттиском,  он  собственноручно
отковал "счастливый крючок" замысловатой формы, отвел этим  крючком  трубу
от стенки скважины к центру  и,  наконец,  поймал  ее  мощным  захватом  -
глубинным овершотом.
     - Ваш Али-Овсад - истинный ойлдриллер [нефтяник-бурильщик (англ.)], -
говорил Уилл. -  Он  хорошо  видит  под  землей.  Лучшего  специалиста  по
ликвидации аварий я не встречал.
     Шотландец неплохо говорил по-русски, но с азербайджанским акцентом  -
следствие близкого знакомства с Али-Овсадом.  Он  вставлял  в  речь  фразы
вроде: "отдыхай-мотдыхай  -  такое  слово  не  знаю,  иди  буровой  работа
работай". Он вспоминал русское, по его мнению, национальное блюдо, которое
Али-Овсад по выходным дням собственноручно готовил  из  бараньих  кишок  и
которое называлось "джыз-быз".
     Кравцов  знал  Али-Овсада  по  Нефтяным  Камням,   и   формулы   типа
"отдыхай-мотдыхай - такое  слово  не  знаю"  были  ему  достаточно  хорошо
известны.
     Любовь к морскому бурению  и  уважение  к  мастеру  Али-Овсаду  были,
пожалуй, единственными пунктами, объединявшими Кравцова и Уилла.

                                    3

     Прошли еще  сутки.  Индикаторы  показали,  что  обе  колонны  труб  -
бурильная и обсадная  -  поднялись  вверх  еще  на  двадцать  миллиметров.
Поднять бурильную колонну с помощью лебедки не удавалось по-прежнему. Было
похоже,  что  земля  потихоньку  выталкивает  трубы  из  своих  недр,   но
произвести эту работу человеку не позволяет.
     Уилл заметно оживился. Напевая шотландские песенки, он часами  торчал
под полом буровой вышки, у превентеров, возился  с  магнитографом,  что-то
записывал.
     - Послушайте, Уилл, - сказал Кравцов  за  ужином.  -  По-моему,  надо
радировать в центр.
     - Понимаю, парень, - откликнулся Уилл, подливая  рому  в  чай.  -  Вы
хотите заказать свежие журналы на испанском.
     - Бросьте шутить.
     -  Бросьте  шутить,  -  медленно  повторил  шотландец.   -   Странное
выражение, по-английски так не скажешь.
     - Повторяю по-английски, - подавляя  закипающее  раздражение,  сказал
Кравцов. - Надо радировать в центр. В скважине что-то происходит.
     Утром они запросили внеочередной сеанс связи и доложили Геологической
комиссии МГГ о странном самоподъеме труб.
     - Продолжайте наблюдать, - ответил  далекий  голос  вице-председателя
комиссии. - Ведь вам не требуется срочной помощи, Уилл?
     - Пока не требуется.
     - Вот и хорошо. У нас, видите ли, серьезные затруднения на перуанском
побережье. Новая военная хунта препятствует бурению.
     - Советую вам свергнуть ее поскорее.
     - Ценю ваш юмор, Уилл. Привет Кравцову. Всего хорошего, Уилл.
     Инженеры вышли из радиорубки, и духота полудня схватила  их  влажными
липкими лапами. Кравцов поскреб бородку, сказал:
     - Черт бы побрал военные хунты.
     - Не все ли равно? - Уилл вытер платком шею. - Лишь бы они не  мешали
работать ученым и инженерам.
     - Мир состоит не только из ученых и инженеров.
     - Это меня не касается. Я не интересуюсь  политикой.  Смешно  на  вас
смотреть, когда вы со всех ног кидаетесь  к  приемнику  слушать  последние
известия.
     - А вы не смотрите, - посоветовал Кравцов. - Я же не смотрю  на  вас,
когда вы лепите женские фигуры и плотоядно улыбаетесь при этом.
     - Гм... Мои улыбки вас не касаются.
     - Безусловно. Так же, как и вас мои броски к приемнику.
     - Вы проверили канат?
     -  Да,  я  выбрал  слабину.  Послушайте,  Уилл,  какого  дьявола   вы
согласились на вахту здесь? Вы, с вашим опытом, могли бы бурить сейчас...
     - Здесь хорошо платят, - отрезал шотландец и полез в люк.

                                    4

     А трубы продолжали ползти вверх. Утром шестого дня Кравцов заглянул в
окошко самописца - и глазам своим не поверил: полтора метра за сутки!
     - Если так пойдет, - сказал он, - то обсадная колонна скоро упрется в
ротор.
     - Очень возможно. - Уилл, свежевыбритый, в синих  плавках,  вышел  из
своей каюты.
     - Вы будете купаться? - хмуро спросил Кравцов.
     - Да, обязательно. -  Уилл  натянул  на  голову  шапочку  и  пошел  к
бортовому лифту.
     Кравцов спустился в люк. Превентеры  лезли  вверх  прямо  на  глазах.
"Придется вынуть вкладыши из ротора, чтобы превентеры могли пройти  сквозь
него",  -  подумал,  он  и  принялся  отсоединять  трубы   гидравлического
управления.
     Тут заявился Уилл, от него пахнуло морской свежестью.
     - Сегодня очень теплая вода, - сказал он. - Ну, что вы  тут  делаете,
парень?
     Они освободили превентеры от подводки, сняли с  них  все  выступающие
части и поднялись наверх.
     - Ничего не  понимаю,  -  сказал  Кравцов.  -  Ну  ладно,  самоподъем
бурильных труб. Невероятно, но факт. Но ведь низ обсадной колонны сидит  в
грунте намертво. А она тоже лезет вверх. Дьявольщина какая-то. Не  сегодня
- завтра верх обсадки с превентерами пожалует сюда.
     - Придется срезать верхние бурильные трубы, - сказал Уилл.
     Кравцов задрал бороденку и, щуря глаза за стеклами  очков,  посмотрел
на талевый блок. В последние дни они много раз выбирали слабину канатов, и
теперь талевый блок оказался вздернутым чуть  ли  не  до  самого  "фонаря"
вышки. Подойдя к пульту, Кравцов взглянул на стрелку указателя.
     - Только девять метров запаса, - сказал он. - Да, придется резать.
     Уилл встал у клавиатуры пульта. Взвыл  на  пуске  главный  двигатель,
мягко загудели  шестерни  редукторов  мощной  лебедки:  Уилл  дал  натяжку
бурильным трубам. Затем он тронул  пальцами  одну  и  другую  клавиши.  Из
станины автомата выдвинулся  длинный  кронштейн  с  плазменным  резаком  и
приник к трубе. За синим  бронестеклом  из  вольфрамового  наконечника  со
свистом вырвалось тонкое  жало  струи  электронно-ядерного  газа.  Автомат
быстро обернул резак  вокруг  бурильной  трубы,  пламя  погасло  с  легким
хлопком, и кронштейн ушел назад.
     Отрезанная  восьмидесятиметровая  "свеча"   бурильных   труб   плавно
качнулась на крюке, автомат-верховой отвел  ее  в  сторону  и  опустил  на
"подсвечник" - будто пробирку в штатив поставил.
     Освободившийся крюк с автоматическим захватом-спайдером, быстро пошел
вниз. Там, наверху, он казался немногим больше рыболовного крючка,  теперь
же, спустившись, занял чуть ли не все  пространство  между  металлическими
ногами вышки.
     Спайдер сомкнул  стальные  челюсти  вокруг  оставшегося  внизу  конца
бурильной колонны. Уилл включил  подъем,  "подергал"  трубу  -  на  всякий
случай. Нет, скважина не отпускала колонну, трубы не  поддавались,  как  и
прежде.
     Больше делать было нечего. Кравцов уселся в  шезлонг  под  навесом  и
уткнулся в журнал на испанском. Ветерок приятно  обвевал  его  тело.  Уилл
снял ленту с магнитографа и, насвистывая, рассматривал запись.
     Кравцов поднял голову.
     - Что это может быть, Уилл? Скважина будто взбесилась...
     - А что мы вообще знаем о земных  недрах?  -  голос  Уилла  прозвучал
необычно резко. - Мы знаем, да и то прескверно, лишь тонкий  слой  бумаги,
наклеенный на глобус.
     "Неплохо сказано", - подумал Кравцов.
     -  Если  бы  человечество  не  тратило  столько  сил  и  средств   на
вооружение...
     - Что вы сказали?
     - Это я гак, про себя, - устало проговорил Кравцов. -  Мы  бы  сумели
многое сделать, если бы сообща, всем миром...
     - Никогда этого не будет, - перебил его Уилл.
     - Будет. Обязательно будет.
     - Человечество, о котором  вы  любите  рассуждать,  более  склонно  к
драке, чем к научным изысканиям.
     - Не человечество, Уилл, а отдельные...
     - Знаю,  знаю.  Вы  мне  уже  объясняли:  монополисты.  Меня  это  не
касается, будь оно проклято.
     Впервые Кравцов видел шотландца таким возбужденным.
     - Ладно, оставим это, - сказал он, вытягивая длинные загорелые  ноги.
-  Но  почему  трубы  прут  вверх?  Может  быть,  подъем   морского   дна?
Какие-нибудь подводные толчки...
     Уилл отбросил ленту и что-то отметил в блокноте.
     - Вы мне лучше скажите, почему намагничиваются трубы, - проворчал он.
     - Намагничиваются? - Кравцов недоуменно вздернул брови. - Вы уверены?
     Уилл не ответил.
     - Но этот сплав не может намагничиваться...
     - Знаю. Но факт есть факт. Вот вам график ежедневных замеров  за  два
месяца. - Он протянул Кравцову раскрытый блокнот.
     Кравцов считал возню шотландца с магнитографом причудой.  Но  теперь,
посмотрев на аккуратный график, он поразился. Намагниченность труб,  ничем
себя не обнаруживавшая  прежде,  внезапно  возникла  две  недели  назад  и
заметно увеличивалась с каждым днем. В целом она была очень слабенькая, но
ведь ей не полагалось быть вовсе...
     - Вы хотите сказать, Уилл...
     - Я хочу сказать, что надо идти обедать.

                                    5

     Кравцов проснулся от завывания ветра. Было еще  очень  рано,  рассвет
только начинал  подсвечивать  густой  мрак  ночи.  Ветер  врывался  сквозь
распахнутые иллюминаторы в каюту, раскачивал шторки,  шелестел  страницами
журналов на столе. Он был прохладный и влажный, пахнул далекой  московской
осенью, и Кравцову стало тревожно и сладко.
     "Скоро  конец  вахты",  -  подумал  он  и  вдруг  вспомнил  то,   что
происходило в последние  дни  на  плоту.  Дремотная  размягченность  мигом
слетела с Кравцова.
     Он оделся и вышел из каюты. Буровая была  освещена.  Что  там  делает
Уилл  в  такую  рань?  Кравцов  быстро  пошел  к  вышке.  Он  слышал,  как
посвистывает ветер в ее  металлических  переплетах,  слышал,  как  рокочет
океан, разбуженный начинающимся штормом. В темном небе не  видно  было  ни
луны, ни звезд.
     Кравцов взбежал на мостки буровой. Там, возле устья  скважины,  стоял
шотландец.
     - Что случилось, Уилл?
     Но  он  уже  и  сам  увидел,  что  случилось.   Превентеры   медленно
поднимались  сквозь  восьмиугольное  отверстие  ротора,  освобожденное  от
вкладышей. Они лезли вверх прямо на глазах, выносимые обсадной колонной, -
дикое, непонятное, небывалое зрелище...
     - Придется снять превентеры, - сказал Уилл.
     - Не опасно, Уилл? А вдруг газовый выброс...
     - Надо их снять, пока они здесь.  Когда  их  унесет  наверх,  снимать
будет трудней.
     Они  принялись  орудовать  электрическими  гайковертами,   освободили
массивный фланец и сняли превентер, подцепив его к  крюку  вспомогательной
лебедки. Так же отсоединили они второй  и  третий  превентеры.  Когда  они
возились с последним,  он  был  уже  на  уровне  груди:  обсадная  колонна
продолжала лезть вверх, выталкиваемая таинственной силой.
     Правда, она лезла не так быстро, как  бурильная  колонна,  -  та  уже
здорово поднялась, метров на сорок над устьем, но что  будет  дальше?  Что
будет, когда она вылезет еще и закроет собой бурильные трубы?  Резать?  Но
автомат плазменного резака рассчитан только  на  восьмидюймовую  бурильную
трубу, он не сможет обернуться вокруг двадцатидюймовой обсадной. Да и кому
могло  прийти  в  голову,  что  обсадная  колонна  вздумает  вылезать   из
скважины?..
     Кравцов поскреб бородку, сказал:
     - Что сделал бы на нашем месте Али-Овсад?
     - То же, что сделаем мы, - ответил Уилл.
     Они взглянули друг другу в глаза.
     - Спустить в бурильную колонну труборезку? - спросил Кравцов.
     - Не успеем. Скорость все время возрастает. Да и не справимся вдвоем.
Будем рвать бурильные трубы.
     Такие решения Принимают лишь в самых крайних случаях. Но  тут  и  был
самый крайний случай. Им не справиться с обеими колоннами  труб,  ведь  их
скорость все время прибывает. Да, только это и остается: тянуть  бурильную
колонну, пока она не порвется где-нибудь в  глубине,  а  затем  как  можно
быстрее вытягивать  и  резать  автоматом  оборванную  плеть.  После  этого
останется только борьба с обсадной колонной.
     Снова  легли  пальцы  Уилла  на  клавиатуру  пульта.  Взвыл   главный
двигатель, загудели шестерни  редукторов.  Поскрипывали,  вытягиваясь  под
страшной нагрузкой, талевые  канаты,  -  жутковато  становилось  от  этого
скрипа.  Ветер,  налетая  порывами,  путался  в  туго  натянутых  канатах,
высвистывая пиратскую песню. Стрелка индикатора нагрузки, дрожа, подползла
к красной черте. Молча смотрели инженеры на стрелку - и вдруг они услышали
слабый щелчок. Звук донесся из глубины по длинному телу  колонны.  Стрелка
резко качнулась влево: теперь на крюке висело только десять  тысяч  триста
метров труб.
     - Порвали! - радостно воскликнул Кравцов. - Включайте резак.
     Крюк продолжал вытягивать  из  скважины  оторванную  плеть  бурильных
труб. Уилл уравнял скорость  резака  со  скоростью  подъема,  и  кронштейн
пополз вверх по штанге рядом с  трубой,  и  синее  пламя  плазмы  опоясало
трубу. Пока автомат-верховой отводил отрезанную свечу, резак съехал вниз и
снова приник к трубе, и так они отрезали свечу за свечой,  и  резак  ходил
вверх-вниз, вверх-вниз.
     Уже давно рассвело, припустил и перестал дождь, и  ветер  гнал  низко
над океаном стада бурых туч.
     Потом  обсадная  колонна  вылезла  настолько,   что   мешала   резать
бурильную.  Пришлось  заняться  ею.  Кравцов  снял  плазменный   резак   с
кронштейна автомата и, держа его  в  руках,  принялся  кромсать  шершавое,
облепленное морскими раковинами тело обсадной трубы, пока  не  срезал  его
"под корень". И снова заходил вверх-вниз автомат.
     Незаметно текли часы, наступил вечер.
     Наконец они закончили эту дьявольскую работу:  вся  оборванная  плеть
бурильных труб была вытянута и порезана и расставлена на подсвечнике.
     Кравцов поплелся варить кофе. Когда он вышел из камбуза с подносом  в
руках, Уилл корчился в шезлонге, держась за сердце.
     - Нитроглицерин, - прохрипел он. - В стенном шкафу, верхняя  полка...
Слева...
     Кравцов кинулся в каюту  Уилла,  схватил  стеклянную  трубочку.  Уилл
положил под язык две белые горошины.
     - Ну, лучше вам? - встревоженно спросил Кравцов.
     Уилл кивнул.
     Кравцов  напоил  его  кофе  и  поспешил  в   радиорубку.   Только   в
одиннадцатом часу вечера ему удалось связаться с центром.
     - Да, да! Срочно! - кричал он. - Не менее  двух  бригад!  И  врача!..
Что? Да, врача, у Макферсона приступ...
     Уилл выхватил у него микрофон.
     - Не надо врача, - сказал  он  ровным  голосом.  -  Четыре  аварийные
бригады - полный круг - поскорее.

                                    6

     Моросил дождь, и океан был неспокоен.
     Кравцов ничего не замечал. Всю ночь он  резал  обсадные  трубы  и  не
заметил, как наступило серое утро. Лишь два раза он позволил себе  сделать
передышку, чтобы проведать Уилла. Шотландец лежал у себя в каюте без сна.
     - Какая скорость? - чуть слышно спрашивал он.
     - Четыре метра в минуту, - отвечал Кравцов, беспокойно глядя на него.
- Как вы тут? Не лучше?
     - Резак, - шептал Уилл. - Резак исправен?
     - Исправен. -  Кравцов  пожал  плечами.  -  Ну,  ладно,  постарайтесь
поспать, Уилл. Пойду.
     Плазменный резак работал  исправно,  только  вот  руки  ныли  от  его
тяжести. Трубы лезли из скважины все быстрее. Кравцов еле успевал  цеплять
обрезки труб на крюк вспомогательного подъемника.
     Кончился аргон, и ему пришлось бежать на склад,  грузить  на  тележку
новые баллоны. Он провозился там  с  полчаса,  и,  когда  он  подъехал  на
тележке по рельсовому пути к буровой,  обсадная  колонна  подбиралась  уже
чуть ли не к самому кронблоку.
     Кравцов переключил управление с главного  пульта  на  пульт  лифта  и
поднялся наверх. С трудом ему удалось сменить  восьмидюймовый  спайдер  на
двадцатидюймовый. Затем, когда спайдер двинулся вниз, навстречу трубе,  и,
лязгнув, обхватил мертвой хваткой ее верхний край,  Кравцов  отрегулировал
скорость подъема, спустился вниз и включил резак.
     Он перерезал трубу - рез  пошел  косо  -  и  оттянул  вспомогательным
подъемником ее конец, подвел под него тележку.
     Несколько осторожных манипуляций - и стодвадцатиметровая плеть  легла
на мостки по ту сторону вышки.
     Теперь над устьем скважины возвышался, как пень  срубленного  дерева,
трехметровый обрезок. Пока он дойдет до верха, есть немного времени.
     Надо напоить Уилла чаем.
     Сутулясь и едва передвигая ноги, Кравцов побрел к каюте шотландца.
     Он стянул рукавицы и вытер ими лицо, мокрое от пота и  дождя.  Голова
слегка кружилась от усталости, а может быть, оттого, что он,  в  сущности,
целые сутки ничего не ел.
     Уилла в каюте не было.
     Дверь камбуза была распахнута. Кравцов  побежал  туда.  Ну,  конечно,
торчит у плиты, помешивает ложкой в кастрюле...
     - Какого дьявола вы возитесь тут? - заорал Кравцов, не помня себя  от
ярости. - Сейчас же ложитесь!
     - Гречневая каша, - тихо сказал Уилл. - Я не  представлял  себе,  что
она так медленно разваривается.
     Кравцов помолчал, глядя на синие круги под глазами шотландца.
     - Ложитесь, - повторил он. - Я сам доварю ее.
     - Вам следовало стать тюремным надзирателем, а не горным инженером, -
проворчал Уилл и вышел на веранду.
     Кравцов снял с плиты чайник и налил  чаю  Уиллу  и  себе.  Он  сделал
несколько глотков - и поставил кружку на стол.  Отсюда,  с  веранды,  было
видно, как ползла внутри  вышки  обсадная  колонна,  скорость  се  заметно
возросла.
     Кравцов побежал к вышке. Но, когда он включил резак,  вместо  острого
синего  жала  высокотемпературной  плазмы  вспыхнуло   широкое,   ленивое,
коптящее пламя.
     Кравцов выругался и отошел с резаком  назад  под  яркий  свет  лампы,
чтобы посмотреть, в чем дело. Но едва он сделал пять шагов,  как  резак  в
его руках исправно выбросил плазму.
     Что еще за новости?..
     Он поспешил к трубе, наставил резак, но плазма опять  превратилась  в
простой огонь. Кравцов нервно крутил ручки вентилей, дергал шланги - ничто
не помогало.
     - Я ожидал этого, - раздался голос за его спиной.
     - Послушайте, Уилл, если вы сейчас же не ляжете...
     - Потушите резак, он не будет работать.
     - Почему?
     - Самоподъем ускоряется, и магнитное поле колонны возросло. Ионизатор
резака вблизи скважины отказывает. Нейтрализация, понимаете?
     - Что же делать? - Кравцов выключил резак и швырнул его на палубу.
     - На складе есть газовые горелки.
     - Старье, - пробормотал Кравцов.
     - Другого выхода нет. Надо резать.
     Они взобрались на тележку  и  поехали  в  склад.  Баллоны,  с  газами
пришлось вытаскивать из дальнего, заставленного  разным  инвентарем  угла.
Уилл вдруг глухо застонал, сел на ящик. Кравцов оставил баллон, подбежал к
шотландцу.
     - Ничего... Сейчас...  -  Уилл  трясущейся  рукой  вынул  из  кармана
стеклянную трубочку, положил под язык белые горошины.  -  Сейчас  пройдет.
Поезжайте...
     Кравцов погнал нагруженную тележку к буровой. Лихорадочно,  до  крови
сбивая суставы пальцев, он вталкивал баллоны в  гнезда  рампы,  навертывал
соединительные гайки.
     Газовая резка шла  куда  медленнее.  Нескончаемо  тянулось  время,  и
нескончаемо тянулись из устья скважины новые и новые метры трубы.
     Семь метров в минуту!
     Он кромсал трубу как попало и уже  не  оттаскивал  отрезанные  куски,
только отскакивал, когда они с грохотом рушились  на  мостки.  Гудело,  не
переставая, голубое пламя, и горелка дрожала  в  его  руках,  и  резы  шли
вкривь и вкось.

     Час прошел? Или сутки? Время остановилось. Гудящее пламя -  и  грохот
отваливающихся кусков труб. Больше ничего.  И  еще  только  одна  мысль  в
отупевшем мозгу: "Сам ее добью... Сам..."
     Он не  видел,  как  приплелся  Уилл  и  стал  следить  за  давлением,
переключая рампу с пустых баллонов на полные.
     Он не слышал рокота воздушных моторов. Не видел, как возле плота  сел
на неспокойную воду белый гидросамолет и как  надувные  красные  шлюпки  с
людьми в брезентовых плащах направились, прыгая на волнах, к причалу.
     Чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо.
     - Убирайтесь! - рявкнул он из последних сил и дернулся.
     Рука отпустила  плечо,  но  не  исчезла.  Она  выхватила  у  Кравцова
горелку, а другая рука мягко отстранила его.
     Кравцов поднял голову и тупо уставился на жесткое, в морщинах, лицо с
черными усиками над губой.
     - Али-Овсад?.. - проговорил он, с трудом ворочая языком.

                                    7

     В те дни во  многих  газетах  мира  появились  сообщения  собственных
корреспондентов  из  Манилы,  Джакарты   и   Токио,   подхваченные   затем
провинциальными газетами.
     "Вести с  Тихого  океана:  ожила  стодвадцатитысячефутовая  скважина,
заброшенная еще во время прошлого МГГ".
                                              ("Нью-Йорк герольд трибюн").
     "Загадочное явление природы. Недра  выталкивают  бурильные  трубы  из
сверхглубокой скважины".
                                                                ("Таймс").
     "Подвиг советского инженера. Сутки  напряженной  борьбы  на  плавучем
острове в Тихом океане".
                                                             ("Известия").
     "Мастер Али-Овсад приходит на помощь".
                                                    ("Бакинский рабочий").
      "Схватка русского и шотландца с морским дьяволом".
                                                  ("Стокгольм тиднинген").
     "Кара господня за дерзкое проникновение в глубь Земли".
                                                   ("Оссерваторе Романа").
      "Мы встревожены: это опять около нас".
                                                         ("Ниппон таймс").
      "Настало время вешать ученых и цветных".
                                                   ("Джорджия он сандей").

                                    8

     Кравцов посмотрел на индикатор и, сморщившись, поскреб шею под  левым
ухом. Бороду он сбрил сегодня утром, но привычка осталась. Десять метров в
минуту... Скоро вся обсадная колонна выползет наружу...
     Четыре бригады, сменяясь, резали и резали трубы,  еле  справлялись  с
бешеным  темпом  подъема.  Плот  был  завален   кусками   труб;   автокран
беспрерывно грузил их в самосвалы, а у причала трубы перегружались в трюмы
транспортного судна под  голландским  флагом.  Это  судно  было  по  радио
зафрахтовано президиумом МГГ в Маниле. Туда же, в Манилу, срочно прилетели
два представителя Геологической комиссии МГГ, и судно, приняв их на  борт,
форсированным ходом направилось к плоту. Сразу по  его  прибытии  началась
погрузка.
     К Кравцову вразвалочку подошел мастер Али-Овсад.  Жесткая,  дубленная
ветрами и зноем кожа его лица лоснилась от пота.
     - Жалко, - сказал он.
     - Да, жарко, - рассеянно отозвался Кравцов.
     - Я говорю: жалко. Такой хороший труба -  очень  жалко.  -  Али-Овсад
поцокал языком. - Джим! -  крикнул  он  белобрысому  долговязому  парню  в
кожаных шортах. - Давай сюда!
     Джим Паркинсон спрыгнул с  мостков  и  пошел  по  трубам,  размахивая
длинными руками. Несмотря на свою молодость,  Джим  был  одним  из  лучших
монтажников техасских нефтяных промыслов. Он  остановился,  балансируя  на
трубе, и с улыбкой посмотрел на Али-Овсада. Тень от зеленого целлулоидного
козырька падала на его узкое лицо, челюсть ритмично двигалась, пережевывая
резинку.
     Али-Овсад указал ему на крюк вспомогательного подъемника.
     -   Люльку   подвешивай,   билирсен?   [Понимаешь?   (азерб.)]   Свои
ребята-автогенщик в люльку  сажай,  поднимай  рядом  с  трубой.  Такая  же
скорость, как труба лезет, да? - Али-Овсад показал руками, как поднимается
колонна труб, а рядом с ней люлька. - Лифт! Ап! Билирсен?
     Кравцов хотел было перевести это на  английский,  но  оказалось,  что
Джим прекрасно понял Али-Овсада. Он выплюнул резиновый комок, удачно попав
между своими ботинками и ботинками Али-Овсада, и сказал:
     - О'кей!
     Затем он нагнулся, дружелюбно хлопнул бакинца по плечу и добавил:
     - Али-Офсайт - карашо!
     И, хохотнув, пошел отдавать распоряжения своим парням.
     Через четверть часа люлька, подхваченная крюком подъемника,  поползла
вверх рядом с обсадной колонной. Здоровенный черный  румын  из  подсменной
бригады оглушительно свистнул и заорал:
     - Давай, давай!
     Техасец-газорезчик выглянул  из  люльки  и,  осклабившись,  оттопырил
вверх большой палец. Затем он выставил, как ружье, горелку и впился  огнем
в серое тело трубы.

                                    9

     Около семи часов вечера представитель Геологической  комиссии  чилиец
Брамулья созвал в кают-компании совещание.
     - Сеньоры, прошу высказываться. - Он залпом осушил  стакан  холодного
лимонада и откинул жирный торс на спинку  плетеного  кресла.  -  Уилл,  не
угодно ли вам?
     Уилл, несколько оправившийся после приступа, сидел рядом с  Кравцовым
и листал свой блокнот.
     - Пусть вначале мой  коллега  Кравцов  сообщит  результаты  последних
замеров, - сказал он негромко.
     - Да, пожалуйста, сеньор Кравцов.
     - Скорость самоподъема  -  одиннадцать  метров  в  минуту,  -  сказал
Кравцов. - По моим подсчетам, при наблюдаемом нарастании скорости обсадная
колонна примерно через четыре часа будет полностью вытолкнута  из  грунта.
Ее нижний край повиснет над дном океана...
     - Позвольте, молодой человек, - перебил его сухонький австриец Штамм,
единственный из всех обитателей плота при галстуке, в пиджаке и брюках.  -
Вы употребили выражение "вытолкнута". Если так, то низ  колонны  никак  не
может "повиснуть",  как  вы  изволили  выразиться.  Его,  очевидно,  будет
подпирать то, что вытолкнуло его, не так ли?
     - Пожалуй... - Кравцов слегка опешил. - Просто я не так  выразился...
Теперь о бурильной колонне. Вы знаете, что мы оборвали ее на  глубине,  но
она, несомненно, тоже ползет вверх. По моим  подсчетам,  ее  верхний  край
находится  сейчас  на  глубине  около  семи  тысяч  метров,  то  есть   он
поднимается внутри обсадной Колонны, в той ее части, которая  находится  в
толще воды. - Кравцов говорил медленно,  тщательно  подбирая  слова.  -  К
шести часам утра можно ожидать  появления  бурильной  колонны  над  устьем
скважины. Я предлагаю...
     - Позвольте, -  раздался  дребезжащий  голос  Штамма.  -  Прежде  чем
перейти к предложениям, следует кое-что уточнить. Считаете ли вы, господин
Кравцов, что вместе с  обсадной  колонной  выталкивается  и  искусственная
обсадка, иначе говоря, оплавленная порода стенок скважины, которая  служит
как бы продолжением обсадной колонны?
     - Не знаю, - неуверенно произнес  Кравцов.  Он  немного  робел  перед
Штаммом, чем-то австриец напоминал ему школьного учителя географии.  -  Я,
строго говоря, не геолог, а всего лишь бурильщик...
     - Вы не знаете, - констатировал Штамм. - Пожалуйста, продолжайте.
     - Наши газорезчики... - Кравцов прокашлялся. - Газорезчики уже сейчас
с трудом управляются.  Что  же  будет,  когда  трубы  попрут...  извините,
полезут еще быстрее? Я предлагаю срочно радировать в центр, чтобы на  плот
доставили фотоквантовый нож. У нас в Москве есть  прекрасная  установка  -
ФКН-6А. Она мгновенно режет материал какой угодно прочности.
     - ФКН-6А, - повторил Брамулья и покивал головой. - Да, это  мысль.  -
Он влил в свою глотку еще стакан лимонада. - Почему вы замолчали?
     - У меня все, - сказал Кравцов.
     - Сеньор Макферсон?
     - Да, - отозвался Уилл.  -  Мое  мнение  таково.  Скважина  прошла  в
какую-то трещину мантии. Неизвестное вещество, сжатое  огромным  давлением
до пластичного состояния, нашло выход и выталкивает колонну...
     -  Позвольте,  -  вмешался   Штамм.   -   Господа,   нужна   какая-то
последовательность. Я возвращаюсь  к  вопросу  об  искусственной  обсадке.
Считаете ли вы...
     - Не думаю, мистер Штамм, что стенки скважины могут быть столь сильно
разрушены, - сдержанно сказал Уилл.
     - Вы не думаете, - резюмировал  австриец.  -  А  я  думаю,  что  надо
немедленно спустить телекамеру и посмотреть,  что  происходит  с  грунтом.
Телекамера на плоту имеется,  не  так  ли?  Пока  мы  будем  се  опускать,
обсадная  колонна  выйдет  из  грунта,  и  мы  увидим,  как   ведет   себя
искусственная  обсадка.  Я  удивлен,  господин  Макферсон,   что   вы   не
предприняли  спуска  телекамеры  с  самого  начала  явления.  Прошу   вас,
продолжайте.
     - Да, насчет камеры - моя оплошность,  согласен,  -  сказал  Уилл.  -
Вещество, которое выдавливает трубы,  обладает  магнитными  свойствами.  Я
проводил  измерения  с  начала  вахты  и  убедился:   трубы   намагничены.
Минуточку, - повысил он голос, видя, что австриец открыл рот. - Я предвижу
ваш вопрос. Да, трубы сделаны из немагнитного сплава, но тем не менее  это
факт:  они  намагничены.  Их   магнитное   поле   нейтрализует   ионизатор
плазменного  резака.  Прошу  ознакомиться   со   сводным   графиком   моих
наблюдений.
     Штамм поспешно нацепил очки и склонился над графиком. Брамулья, шумно
отдуваясь и оттопыривая толстые губы, смотрел через его  плечо.  Али-Овсад
подставил Кравцову волосатое ухо, и  тот,  понизив  голос,  переводил  ему
слова Уилла. Выслушав до конца, Али-Овсад задумчиво поковырял  мизинцем  в
ухе. Старый мастер, на своем веку основательно издырявивший землю буровыми
скважинами, был озадачен.
     - Хотите что-нибудь сказать, сеньор Али-Овсад? - спросил Брамулья,  и
Кравцов перевел мастеру его вопрос.
     - Что сказать? Бурение-мурение - это я, конечно, немножко понимаю,  -
нараспев ответил Али-Овсад. - А такую породу, честное  слово,  никогда  не
встречал. Давай подождем, это вещество наверх пойдет - тогда посмотрим.
     Штамм поднял голову от графика.
     - Ждать нельзя ни в коем случае. Неизвестно, что произошло в  недрах.
Извержение обсадки может вызвать сильные толчки. После  спуска  телекамеры
предлагаю эвакуировать всех на голландский транспорт.
     - Ну уж нет! - вскричал Кравцов.  -  Простите,  мистер  Штамм,  но  я
поддерживаю Али-Овсада:  надо  подождать,  посмотреть,  что  последует  за
выбросом труб. Надо получить информацию!
     - Согласен, - кивнул Уилл. - Приборы здесь, уходить нельзя.
     Теперь все посмотрели на  Брамулью  -  за  ним  оставалось  последнее
слово. Толстяк-чилиец размышлял, поглаживая себя по лысой голове.
     - Сеньоры, - сказал он наконец. - Вопрос, насколько я понимаю,  стоит
так: есть ли прямая опасность?  Ответить  трудно,  сеньоры,  поскольку  мы
столкнулись с непонятным природным  явлением.  Но  я  привык  подходить  к
подобным вопросам  как  сейсмолог.  Мне  кажется,  коллега  Штамм,  что  с
сейсмической точки зрения непосредственной  опасности  нет...  Карамба!  -
воскликнул он вдруг, посмотрев в окно. - Что это такое?
     Из устья скважины ползла вверх серая  обсадная  колонна,  а  на  ней,
обхватив ее  руками  и  ногами,  висел  человек  в  синей  кепке  и  синем
комбинезоне. Монтажники, стоявшие внизу, свистели и орали  ему  вслед.  Из
люльки, поднимавшейся рядом с колонной, свесился газорезчик и тоже  что-то
кричал в совершенном восторге.
     - Это ваш парень, Джим? - встревоженно спросил Брамулья.
     Паркинсон, хладнокровно жевавший резинку, мотнул головой.
     - Это  мой  бурильщик  Чулков-Мулков  немножко  хулиганит,  -  сказал
Али-Овсад и, выйдя из каюты, вразвалку пошел по обрезкам труб к вышке.
     Все последовали за ним.
     - Чулков-Мулков? - переспросил Брамулья.
     - Да нет, просто Чулков, - усмехнулся Кравцов.
     Али-Овсад прокричал что-то  вверх.  Автогенщик  в  люльке,  повинуясь
команде мастера, перерезал колонну метрах в двух  ниже  висящего  Чулкова.
Обрезок трубы с Чулковым медленно опустился на крюке.
     - Прыгай! - крикнул Али-Овсад.
     Чулков рывком  оторвался  от  трубы,  упал  на  четвереньки  и  сразу
поднялся, потирая коленки. Его круглое,  мальчишеское  лицо  было  бледно,
светлые глаза смотрели ошалело.
     - Зачем хулиганишь? - грозно сказал Али-Овсад.
     - С ребятами поспорил, - пробормотал Чулков, озираясь и ища  взглядом
кепку, слетевшую при прыжке.
     Из толпы бурильщиков  выдвинулся  коренастый  американец  с  головой,
повязанной пестрой косынкой. Ухмыляясь, он протянул  Чулкову  зажигалку  с
замысловатыми цветными вензелями.
     - Не надо, - сказал Чулков и отвел его руку.
     Брамулья  обратился  к  бурильщикам  с  краткой  речью,  и   бригады,
посмеиваясь, вернулись к работе. Инцидент был исчерпан.
     И только Кравцов заметил, что у Чулкова дрожали руки.
     - Что это у вас с руками? - тихо спросил он парня.
     - Ничего, - ответил Чулков. И вдруг, подняв на  инженера  растерянный
взгляд, сказал: - Труба притягивает, Александр Витальич...
     - То есть как?
     - Притягивает, - повторил Чулков. - Не очень сильно, правда...  Будто
она магнит, а я железный...
     Кравцов поспешил в кают-компанию, где Брамулья заканчивал совещание.
     - Эвакуировать плот  пока  не  будем,  -  говорил  чилиец.  Он  вдруг
засмеялся и добавил: - С такими отчаянными парнями нам ничего не страшно.
     Штамм пригладил жесткой щеткой льняные волосы и направился к  лебедке
телекамеры, бормоча под нос что-то о русской и чилийской беспечности.
     Под навесом Кравцов отозвал Уилла в сторонку и сообщил ему о том, что
услышал от Чулкова.
     - Вот как? - сказал Уилл.

                                    10

     Уже четвертый час шел  спуск  телекамеры.  Кабель-трос  сматывался  с
огромного  барабана  глубоководной  лебедки  и,  огибая  блок   на   конце
решетчатой стрелы, уходил в черную воду. Полуголый  монтажник  из  бригады
Али-Овсада дымил у  борта  сигаретой,  изредка  посматривая  на  указатель
глубины спуска.
     Подошел Али-Овсад.
     - Папиросу курят, когда гулять идут, - сказал он строго.  -  Рука  на
тормозе держи.
     - Ничего не случится, мастер,  -  добродушно  отозвался  монтажник  и
щелчком отправил сигарету за борт. - Кругом автоматика.
     - Автоматика сама по себе, ты сам по себе.
     Для порядка старый мастер обошел лебедку, пощупал ладонью, не греются
ли подшипники.
     - Интересно, в Баку  сейчас  сколько  времени,  -  сказал  он  и,  не
дожидаясь ответа, направился в каюту телеприемника.
     Там у мерцающего экрана сидели Штамм, Брамулья и Кравцов.
     - Ну, как? - Кравцов сонно помигал на вошедшего.
     - Очень глубокое море, - печально сказал  Али-Овсад.  -  Еще  полчаса
надо ждать. Или час, - добавил он, подумав.
     В дверь просунулась голова вахтенного радиста.
     - Кравцов здесь? Вызывает Москва. Быстро!
     Кравцов выскочил на веранду.
     Плот был  ярко  освещен  прожекторами,  лязгали  труби  у  автокрана,
слышался разноязычный говор. Кравцов помчался в радиорубку.
     - Алло!
     Сквозь шорохи и потрескивания - далекий, родной, взволнованный голос:
     - Саша, здравствуй! Ты слышишь, Саша?
     - Маринка? Привет! Да, да, слышу! Как ты дозвони...
     - Саш, что у вас там случилось? О тебе  пишут  в  газетах,  я  очень,
очень тревожусь...
     - У нас все в порядке, не тревожься, родная!.. Черт,  что  за  музыка
мешает... Маринка,  как  ты  поживаешь,  как  Вовка,  как  мама?  Маринка,
слышишь?
     - Да, да, мешает музыка... У нас все хорошо! Саша, ты здоров?  Правду
говори...
     - Абсолютно! Как Вовка там?
     - Вовка уже ходит, бегает даже. Ой, он до смешного похож на тебя!
     - Уже бегает? - Кравцов счастливо засмеялся. - Ай да  Вовка.  Ты  его
поцелуй за меня, ладно?
     - Ладно! Тут пришли твои журналы на испанском, переслать тебе?
     - Пока не надо! Много очень работы, пока не посылай.
     - Саша, а что все-таки случилось? Почему трубы выползают?
     - А шут их знает!
     - Что? Кто знает?
     - Никто пока не знает. Как у тебя в школе?
     - Ой, ты знаешь, очень трудные десятые классы.  А  вообще  -  хорошо!
Сашенька, меня тут торопят...
     Монотонный голос на английском языке произнес:
     - Плот МГГ. Плот МГГ. Вызывает Лондон.
     - Марина! Марина! - закричал Кравцов. - Марина!
     Радист тронул его за плечо. Кравцов положил трубку на стол и вышел.
     Белый свет  прожекторов.  Гудящее,  осыпающее  искры  пламя  горелок.
Палуба, заваленная обрезками труб. И вокруг - черный океан  воды  и  неба.
Душная, влажная ночь вокруг...
     Кравцов, прыгая с трубы на трубу, пошел  к  вышке.  Работала  бригада
Джима Паркинсона.
     - Как дела, Джим?
     - Неважно. - Джим отпрянул в сторону: со звоном упал отрезанный кусок
трубы. Он откатил его и посмотрел на Кравцова. - Как бы вышку не разнесло.
Прислушайтесь, сэр.
     Кравцов уже и сам слышал смутный гул и ощущал под ногами вибрацию.
     - Вода  стала  горячей,  -  продолжал  Паркинсон.  -  Ребята  полезли
купаться и сразу выскочили. Сорок градусов на поверхности - не меньше.
     У Кравцова еще звучал в ушах высокий голос Марины. "О  тебе  пишут  в
газетах..." Интересно, что там понаписали? "Я очень тревожусь..." Я и  сам
тревожусь. Приближается что-то непонятное, грозное...
     В каюте Уилла горел свет. Кравцов  постучал  в  приоткрытую  дверь  и
услышал ворчливый голос:
     - Войдите.
     Уилл, в расстегнутой белой рубашке и  шортах,  сидел  за  столом  над
своими графиками. Он указал на кресло, придвинул к Кравцову сигареты.
     - Как телекамера? - спросил он.
     - Скоро. Уилл, я разговаривал с Москвой.
     - Жена?
     - Жена. Оказывается, о нас пишут в газетах.
     Шотландец презрительно хмыкнул.
     - А у вас, Уилл, есть семья? Вы никогда не говорили.
     - У меня есть сын, - ответил Уилл после долгой паузы.
     Кравцов взял со стола фигурку, вылепленную  из  зеленого  пластилина.
Это был олень с большими ветвистыми рогами.
     - Я был с вами немного невежлив, -  сказав  Кравцов,  вертя  оленя  в
руках. - Помните, я накричал на вас...
     Уилл сделал рукой короткий жест.
     - Хотите, расскажу вам short story? [короткая история (англ.)]  -  Он
повернул к Кравцову утомленное лицо, провел ладонью  по  седоватому  ежику
волос. - В Ирландии, в горах, есть ущелье, оно называется  Педди  Блек.  В
этом ущелье самое вежливое эхо в мире. Если там крикнуть: "Как  поживаете,
Педди Блек?", то эхо немедленно отзовется: "Очень хорошо,  благодарю  вас,
сэр".
     - К чему вы это?
     - Просто так. Вспомнилось. - Уилл повернул голову к открытой двери. -
В чем дело? Почему все стихло у вышки?

                                    11

     Бригада Паркинсона толпилась на краю мостков буровой.
     - Почему не режете, Джим? - осведомился Уилл.
     - Посмотрите сами.
     Обсадная колонна была неподвижна.
     - Вот так штука! - изумился Кравцов. - Неужели кончился самоподъем?..
     Тут труба дрогнула и вдруг подскочила вверх и сразу упала до прежнего
положения, даже ниже. Плот основательно  тряхнуло:  автоматический  привод
гребных винтов не успел среагировать.
     Опять дернулась обсадная колонна - вверх, вниз, и еще рывок,  и  еще,
без определенного ритма. Палуба заходила под ногами,  по  ней  с  грохотом
перекатывались обрезки труб.
     - Берегите ноги! - крикнул Кравцов. - Крепите все, что можно!
     Из жилых помещений выбегали  монтажники  отдыхавших  бригад.  Уилл  и
Кравцов бросились в каюту телеприемника. Там Брамулья сидел,  чуть  ли  не
уперев нос в экран, а рядом стояли Штамм и Али-Овсад.
     - Обсадная труба скачет! - выпалил Кравцов, переводя дух.
     - Я предупреждал,  -  ответил  Штамм.  -  Смотрите,  что  делается  с
грунтом.
     На  экране  телеприемника  передвигалось  и  сыпалось  что-то  серое.
Изображение исчезло,  потом  возникла  мрачноватая  картина  пустынного  и
неровного океанского дна - и снова  все  задвигалось  на  экране.  Видимо,
телекамера медленно крутилась там, в глубине.
     Теперь Кравцов разглядел: над грунтом  высилась  гора  обломков,  она
шевелилась, росла и опадала, по ее склонам скатывались камни - не  быстро,
как на суше, а плавно, как бы нехотя.
     Штамм слегка повернул рукоятку. Экран замутился, а потом вдруг  резко
проступила в левом верхнем углу труба...
     - Tubo de entubaction! [обсадная труба (исп.)] - воскликнул Брамулья.
     Труба  на  экране  выглядела  соломинкой.  Она  качнулась,  под   ней
вспучилась груда обломков, опять все замутилось, и тут  же  плот  тряхнуло
так, что Брамулья упал со стула.
     Кравцов помог ему подняться.
     - Мадонна... Сант-Яго... - пробормотал чилиец, отдуваясь.
     - Я предупреждал, - раздался голос Штамма.  -  Искусственная  обсадка
выбрасывается из скважины вместе с породой, нижний конец обсадной  колонны
танцует на горе  обломков.  Неизвестно,  что  будет  дальше.  Надо  срочно
эвакуировать плот.
     - Нет, - сказал Уилл. - Надо поднимать обсадную колонну на крюке. Как
можно быстрее.
     - Правильно, - поддержал Кравцов. - Тогда она перестанет плясать.
     - Это опасно! - запротестовал Штамм. - Я не могу дать согласия...
     - Опасно, когда человек неосторожный, - сказал  Али-Овсад.  -  Я  сам
смотреть буду.
     Все взглянули на Брамулью.
     - Поднимайте колонну, - сказал чилиец. - Поднимайте и режьте.  Только
поскорее, ради всех святых...
     Плот трясло, как в лихорадке.
     Али-Овсад встал  у  пульта  главного  двигателя,  крюк  пошел  вверх,
вытягивая обсадную колонну. Поскрипывали тросы, гудело голубое пламя.
     - Давай, давай! - покрикивал Али-Овсад, зорко следя  за  подъемом.  -
Мало осталось!
     Отрезанные куски трубы рушились на мостки. И  вскоре,  когда  колонна
была достаточно высоко поднята над грунтом, тряска на плоту прекратилась.
     А потом - над океаном уже сияло синее  утро  -  из  скважины  полезли
бурильные трубы,  выталкиваемые  загадочной  силой.  Плазменный  резак  не
действовал, как и прежде, газовый резал медленно.  Но  теперь  можно  было
установить горелку на автомат круговой резки. Автомат полз вверх на  одной
скорости с трубой, режущая головка шла по  кольцевой  направляющей  вокруг
трубы. Закончив рез, автомат съезжал вниз и снова полз рядом с трубой...
     Но скорость самоподъема росла и росла, автомат уже не поспевал,  резы
получались косые, по винтовой линии. Пришлось остановить автомат и  резать
вручную, сидя в люльке, подвешенной к крюку вспомогательного подъемника.
     Газорезчики часто сменялись, их изматывал бешеный темп работы,  да  и
дни стояли жаркие. Транспорт с трюмами, набитыми трубами, ушел, но  палуба
вокруг буровой уже снова была завалена обрезками труб.
     На всю жизнь  запомнились  людям  эти  дни,  заполненные  раскаленным
солнцем, сумасшедшей работой, влажными испарениями океана, и  эти  ночи  в
свете прожекторов, в голубых вспышках газового пламени.
     На всю жизнь запомнился хриплый голос Али-Овсада - боевой клич:
     - Давай, давай, мало осталось!

                                    12

     Гидросамолет прилетел на рассвете. С немалым  трудом  переправили  на
плот ящики с фотоквантовой установкой ФКН-6А.
     Кравцов полистал инструкцию. Да,  установка  была  ему  знакома,  она
проста в употреблении, но, кажется, пускать ее в ход уже поздно...
     Двести метров бурильных труб осталось в скважине. Сто пятьдесят...
     Али-Овсад велел снять люльку:  опасно  висеть  наверху,  когда  лезут
последние трубы.
     Сто двадцать... Восемьдесят...
     Восток полыхал красным рассветным огнем, но никто не  замечал  этого,
плот по-прежнему был залит резким белым светом прожекторов.  Рабочие  всех
четырех  бригад  заканчивали  расчистку  прохода  от  обрезков  труб.  Это
Брамулья так распорядился: возле буровой дежурил открытый "газик",  чтобы,
в случае опасности, вахтенные газорезчики могли  быстро  отъехать  к  краю
плота.
     Теперь у  скважины  остались  четверо:  два  газорезчика,  Кравцов  и
Али-Овсад.
     Шестьдесят метров...
     Плот вздрогнул. Будто снизу поддели его плечом и встряхнули.
     - Тушить резаки! В машину! - скомандовал Кравцов.
     Он повел машину по проходу к краю плота и затормозил возле навеса,  и
тут тряхнуло снова. Кравцов и остальные выпрыгнули из машины, лица у  всех
были серые. В середине плота загрохотало, заскрежетало.  Последние  трубы,
поднявшись почти до кронблока, рухнули, в общем грохоте казалось, что  они
падали бесшумно.
     Что-то кричал Брамулья, схватив Уилла за руку, а Штамм стоял рядом  в
своем пиджаке, неподвижный, как памятник.
     Грохот немного стих. Несколько мгновений напряженного  ожидания  -  и
все увидели, как ротор, сорванный с фундаментной рамы, приподнялся и сполз
вбок.  Треск!  Толстенная  стальная  рама  лопнула,  рваные  концы   балок
отогнулись кверху. Вспучилась палуба  под  вышкой.  Повалил  пар,  повеяло
жаром.
     В разодранном устье скважины показалось нечто  черное,  закругленное.
Черный купол рос, взламывая настил. Вырос  в  полусферу...  Еще  несколько
минут - и стало ясно, что внутри вышки поднимается толстый  цилиндрический
столб, закругленный сверху.
     Кравцов смотрел на него остановившимся взглядом. Время шло незаметно.
Черный столб уперся верхушкой в  кронблок  вышки.  Со  звоном  лопнули  ее
длинные ноги у основания.
     Али-Овсад вдруг сорвался с места, пошел к вышке. Кравцов  кинулся  за
ним, схватил за плечи, потянул назад.
     - Вышку сорвало! - заорал Али-Овсад. И вдруг,  поняв  бессмысленность
своего невольного движения, горестно махнул рукой.
     Черный столб полз и полз вверх, унося на себе, как  детскую  игрушку,
стопятидесятиметровую вышку.

                                    13

     Теперь плот был пронзен насквозь  гигантским  столбом.  Вытолкнув  из
скважины  трубы  и  пройдя  толщу  океанской  воды,  столб  черной  свечой
вздымался к небу, рос неудержимо.
     Люди на плоту оправились после первого потрясения.  Толстяк  Брамулья
быстро  прошествовал  в  радиорубку.  Кравцов  подошел  к  Уиллу,  спросил
отрывисто:
     - Попробуем резать?
     Уилл, прислонясь спиной к бортовому ограждению, смотрел  на  столб  в
сильный бинокль.
     - Будь я проклят, - сказал он, -  будь  я  проклят,  если  его  можно
перерезать. - Он протянул бинокль Кравцову.
     Столб имел в  диаметре  метров  пятнадцать.  Его  черная  поверхность
матово поблескивала в свете прожекторов. Из  каких  глубин  вымахнул  этот
столб, покрытый  стекловидной  коркой  оплавленных  минералов?  Из  какого
вещества он состоит?
     - Надо что-то делать, - сказал Кравцов. - Если он  будет  так  быстро
расти, он не выдержит своей тяжести, обломится, и наш плот...
     - Наш плот! - проворчал Уилл. - Не валяйте дурака,  парень.  Брамулья
связался с президиумом МГГ, международные  бухгалтеры  уже  списывают  наш
плот к чертовой матери.
     - Почему это я валяю дурака? - Кравцов насупился.
     - Не знаю, почему. Вы  что,  не  понимаете?  Плот  -  чепуха.  Грозит
опасность побольше.
     - Что вы имеете в виду?
     Уилл не ответил. Он повернулся и пошел в радиорубку.
     - Я могу вообще с вами не разговаривать! - запальчиво крикнул Кравцов
ему вслед.
     Дохнуло жаром. Кравцов расстегнул мокрую рубашку.  Изумленно  смотрел
он на бегущую тускло-черную поверхность. "Ну и пусть! - думал он. -  Пусть
они что хотят, то  и  делают.  В  конце  концов,  это  не  мое  дело.  Моя
специальность - бурение скважин. Черт, он уже до неба достает. Не выдержит
собственной тяжести, рухнет же... Ну и пусть... Мне-то что... Я не ученый,
я инженер, мое дело бурить, а не..."
     Али-Овсад, стоявший рядом, взял бинокль у него из рук и посмотрел  на
столб.
     - Наверно, он железный,  -  сказал  Али-Овсад.  -  Надо  его  резать.
Наверно,  хорошая  сталь  -  зачем  пропадает?  Резать  надо.  Иди  спроси
Брамульяна.
     - Кого, кого?
     - Ты что, Брамульяна не знаешь?
     Из радиорубки вышли Штамм  и  Брамулья.  Австрийский  геолог  вытирал
платком лицо и шею, он позволил себе расстегнуть пиджак на одну  пуговицу.
Уилл говорил ему что-то, австриец упрямо мотал головой, не соглашался.
     Кравцов подошел к ним и, прервав разговор, сказал  самым  официальным
тоном, на какой только был способен:
     - Господин Брамулья, я считаю необходимым  немедленно  начать  резать
столб.
     Чилиец повернул к нему потное рыхлое лицо, глаза у него были, как две
черные сливы.
     - Чем? - выкрикнул он. - Чем, я спрашиваю,  вы  будете  резать?  Если
плазменный резак не берет даже трубы...
     - ФКН срежет его как бритвой, - сказал Кравцов. - Я готов  немедленно
приступить к...
     - Он готов приступить! Вы слышали. Штамм?  Он  готов  полезть  в  это
дьявольское пекло! Я не разрешаю приближаться к столбу!
     - Господин Кравцов, - ровным голосом сказал Штамм, -  пока  не  будет
выяснена природа явления, мы не имеем права рисковать...
     - Но для  выяснения  природы  явления  надо  хотя  бы  иметь  образец
вещества, не так ли?
     Зной  становился  нестерпимым,  палуба  вибрировала  под  ногами,   у
Брамульи дрожал тройной подбородок.  Бурильщики  из  всех  четырех  бригад
жались к бортовому ограждению, не  слышно  было  обычных  шуток  и  смеха,
многие прислушивались к разговору геологов и инженеров.
     - У меня раскалывается голова! Я не  могу  держать  людей  здесь,  на
плоту. Я не знаю, что будет дальше! - Брамулья  говорил  беспрерывно,  так
ему было немного легче. - Мадонна, где "Фукуока-мару"? Почему  эти  японцы
вечно запаздывают? Почему все  должно  было  свалиться  на  голову  Мигеля
Брамульи!
     - Он свалится, - резко сказал Кравцов. - Он обязательно  свалится  на
вашу голову, сеньор Брамулья, если вы будете причитать вместо того,  чтобы
действовать.
     - Что вы от меня хотите? -  закричал  Брамулья,  выкатывая  глаза  из
орбит.
     - У нас есть жаростойкие костюмы. Разрешите мне...
     - Не разрешаю!
     Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
     Тут подошел долговязый Джим Паркинсон, голый по пояс. Он  притронулся
кончиком пальца к целлулоидному козырьку.
     - Сэр, - сказал он Кравцову, - я хотел,  чтобы  вы  знали.  Если  вам
разрешат резать эту чертову свечку, то я к вашим услугам.
     Рослый румын выдвинулся из-за плеча Джима, гулко кашлянул и сказал на
ломаном русском, что и он готов и его ребята тоже.
     - Они все посходили с ума! -  вскричал  Брамулья.  -  Штамм,  что  вы
скажете им в ответ?
     - Я скажу, что элементарные правила  безопасности  требуют  соблюдать
крайнюю осторожность. - Штамм отстегнул еще одну пуговицу.
     - А вы, Макферсон? Почему вы молчите, ради всех святых?!
     - Можно попробовать, - сказал Уилл, глядя в сторону.  -  Может  быть,
удастся отхватить кусочек для анализа.
     - А кто будет отвечать, если...
     - Насколько я понимаю, вы их не посылаете,  Брамулья.  Они  вызвались
добровольно.
     И Брамулья сдался.
     - Попробуйте, сеньор Кравцов, -  сказал  он,  страдальчески  вздернув
брови. - Попробуйте. Только, умоляю вас, будьте осторожны.
     - Я буду крайне осторожен. - Кравцов, повеселев, зашагал к складу.
     За ним увязался Али-Овсад.
     - Ай балам [сыночек (азерб.)], куда бежишь?
     - Буду резать столб!
     - Я с тобой.
     Мастер  смотрел,  как  Кравцов  расшвыривает  на   стеллажах   склада
спецодежду и инструмент, и приговаривал нараспев:
     - Ты еще молодо-ой. Мама-папа  здесь  не-ет.  Профсоюз  здесь  не-ет.
Кроме Али-Овсад за тобой смотреть - не-ет...

                                    14

     Пятеро в жароупорных скафандрах медленно шли к середине плота. Грубая
стеклоткань топорщилась и гремела, как жесть. Они шли, толкая перед  собой
тележку с фотоквантовой установкой, тележка  мирно  катилась  по  рельсам.
Кравцов сквозь стекло герметичного шлема в упор смотрел па  приближающийся
столб.
     "Пускай у него температура триста градусов, -  размышлял  он.  -  Ну,
пятьсот. Больше - вряд  ли,  его  здорово  охлаждает  толща  воды,  сквозь
которую он прет... Конечно, фотоквантовый луч  должен  взять.  Обязательно
возьмет... Перерезать бы... Нет, нельзя: неизвестно, как он  упадет...  Но
кусочек мы от него отхватим".
     Вблизи столба рваные стальные листы  палубы  корежились,  ходили  под
ногами. Кравцов  жестом  велел  товарищам  остановиться.  Завороженно  они
смотрели  на  бегущую  тускло-черную  оплавленную  поверхность.  Столб  то
суживался, и тогда вокруг него образовывался промежуток, куда свободно мог
провалиться человек, то вдруг разбухал, подхватывал рваные края настила и,
скрежеща, отгибал их кверху.
     - Устанавливайте, - сказал Кравцов, и ларингофон, прижатый  к  горлу,
донес его голос в шлемофоны товарищей.
     Чулков, Джим Паркинсон и рослый румын по имени Георги сняли с тележки
моток проводов,  размотали  водяные  шланги  охлаждения  и  подвели  их  к
палубному стояку. Затем они осторожно  приблизились  метров  на  десять  к
столбу, закрепили направляющую штангу на треноге и подключили провода.
     Кравцов встал у пульта рубинового концентратора.
     - Внимание - включаю! - крикнул он.
     Прибор показал, что  излучатель  выбросил  невидимую  тончайшую  нить
света страшной, концентрированной силы.
     Но столб по-прежнему бежал вверх, его черная оплавленная  поверхность
была неуязвима, только клочья пара заклубились еще сильнее.
     Кравцов  подскочил  к  монтажникам  и  сам   схватился   за   рукоять
излучателя.  Он  повел  луч  наискось  по  столбу.  Черное   вещество   не
поддавалось. Было похоже, что луч тонул в нем или... или искривлялся.
     - Попробуем ближе, сэр, - сказал Джим.
     Кравцов выключил установку. Он был зол, очень зол.
     - Придвигайте! - крикнул он. - На метр.
     - Очень близко не надо, - сказал Али-Овсад.
     Монтажники подтащили треногу поближе к столбу,  палуба  шевелилась  у
них под ногами, и вдруг Чулков, стоявший впереди,  вскрикнул  и,  раскинув
руки, пошел к рваному краю скважины. Он шел заплетающимися шагами прямо на
столб. Джим кинулся за ним, обхватил обеими  руками.  Несколько  мгновений
они странно барахтались, будто балансируя на канате, тут подоспел  Георги,
он схватился за Джима, а Кравцов - за Георги, а за Кравцова  -  Али-Овсад.
Точь-в-точь как в детской игре... Пятясь, они оттащили Чулкова,  и  Чулков
повалился на палубу - сел, подогнув под себя ноги, ноги его не держали...
     Все молча смотрели на Чулкова. Раздался голос Али-Овсада:
     - Разве можно! Технику безопасности забыл - я так тебя учил? Зачем на
столб полез?
     - Я не полез, - сказал Чулков хрипло. - Притянуло меня.
     - Иди отдыхай, - сказал старый мастер. И повернулся к Кравцову:  -  С
этим столбом шутку шутить нельзя.
     Он принялся убеждать Кравцова прекратить работу и  вернуться  к  краю
плота, но  Кравцов  не  согласился.  Монтажники  оттащили  установку  чуть
дальше, и снова невидимая шпага полоснула столб - и утонула в нем.
     Ох, как не  хотелось  Кравцову  отступать.  Но  делать  было  нечего.
Пришлось погрузить установку на тележку и вернуться.  У  Чулкова  все  еще
дрожали ноги, и Кравцов велел ему сесть на тележку.
     - Не берет? - спросил Уилл, когда Кравцов  выпростался  из  гремящего
скафандра.
     Кравцов покачал головой.

                                    15

     Верхушка Черного столба уже терялась  в  облаках,  была  неразличима.
Подножие  столба  окуталось  паром,  над  плотом  повисла  шапка   влажных
испарений - нечем было дышать. Люди изнывали от жары и духоты.
     Мастер Али-Овсад лучше других переносил адский микроклимат, но  и  он
признал, что даже в Персидском заливе было не так жарко.
     - Верно говорю, инглиз? - обратился он  к  Уиллу,  вместе  с  которым
много лет назад бурил там морские скважины.
     - Верно, - подтвердил Уилл.
     - Чай пить не хочешь? От жары хорошо чай пить.
     - Не хочу.
     - Очень быстро идет. - Али-Овсад поцокал  языком,  глядя  на  бегущий
Черный столб. - Пластовое давление очень  большое.  Железо  выжимает,  как
зубная паста из тюбика.
     - Зубная паста? - переспросил Уилл. - А! Очень точное сравнение.
     Из радиорубки вышел, шумно отдуваясь, полуголый  Брамулья.  Голова  у
него была обвязана мокрым полотенцем, толстое брюхо колыхалось.  Вслед  за
ним вышел Штамм, он был без пиджака и  явно  стеснялся  своего  необычного
вида.
     - Ну что? - спросил Уилл. - Где "Фукуока"?
     - Идет! Вечером будет здесь!  Мы  все  испаримся  до  вечера!  Штамм,
имейте в виду, вы испаритесь раньше, чем я.  Ваша  масса  меньше  моей.  Я
только начну испаряться, а вы уже превратитесь в облако.
     - Облако в штанах, - проворчал Кравцов. Он лежал в шезлонге у  дверей
радиорубки.
     - На "Фукуока" к нам  идет  председатель  МГГ  академик  Токунага,  -
сообщил Брамулья. -  И  академик  Морозов.  И  должен  прилететь  академик
Бернстайн из Штатов. Но пока они все  заявятся,  мы  испаримся!  Небывалый
случай в моей практике! Я наблюдал  столько  извержений  вулканов,  Штамм,
сколько вам и не снилось, но я вам говорю: в такую дьявольскую переделку я
попадаю в первый раз!
     - Все мы попали в первый раз, - уточнил Штамм.
     - Брамульян, - сказал Али-Овсад. - Пойдем чай  пить.  От  жары  очень
хорошо чай.
     - Что? Что он говорит?
     Уилл перевел предложение мастера.
     - Сеньоры, я никогда не пил чая! - закричал  Брамулья.  -  Как  можно
брать в рот горячий чай - это кошмар! А что, он действительно помогает?
     - Пойдем, сам посмотришь. - Али-Овсад повел чилийца в свою  каюту,  и
Штамм неодобрительно посмотрел им вслед.
     Уилл тяжело опустился в  шезлонг  рядом  с  Кравцовым  и  навел  -  в
тысячный раз - бинокль на Черный столб.
     - По-моему, он искривляется, - сказал Уилл. - Он изгибается к  западу
от вращения Земли. Взгляните, парень.
     Кравцов взял бинокль и  долго  смотрел  на  столб.  "Чудовищная,  уму
непостижимая прочность, - думал он. - Что же это за вещество?  Ах,  добыть
бы кусочек..."
     - Кумулятивный снаряд [снаряд для направленного взрыва], - сказал он.
- Как думаете, Уилл, возьмет его кумулятивный снаряд?
     Уилл покачал головой.
     - Думаю, только атомная бомба...
     - Ну, знаете ли...
     Не было сил даже разговаривать. Они  лежали  в  шезлонгах,  тяжело  и
часто дыша, и пот ручьями катился с них, и до вечера было еще далеко.
     На веранде кают-компании сидели  полуголые  монтажники,  разноязычный
говор  то  вскипал,  то  умолкал.  Чулков   в   десятый   раз   принимался
рассказывать, как его притянул столб и что  бы  с  ним  было,  если  б  не
подоспел Джим. А Джим, сидя на ступеньке веранды,  меланхолично  пощипывал
банджо и хрипловато напевал:

                    Oh Susanna, oh don't cry for me,
                    For I came from old Savanna
                    With my banjo on my knee.
                              [О, Сюзанна, не плачь по мне,
                              Ведь я пришел из старой саванны
                              С моим банджо на колене (англ.)]

     - Это что ж такое? - раздавался быстрый говорок Чулкова. -  Вроде,  я
не намагниченный, а он, подлец,  меня  тянет.  Притягивает  -  спасу  нет.
Сейчас, думаю, упаду на него - и крышка.
     - Крышка. - Американцы и румыны понимающе кивали. - Магнетто.
     - То-то и оно! - Чулков растопырил руки, показывая,  как  он  шел  на
столб. - Тянет, понимаешь, собака. Хорошо, Джим меня обхватил и держит.  А
то бы тю-тю!
     - Тью-тью, - кивали монтажники.
     - Oh Susanna, - вздыхало банджо.
     - Джим дыржалу Чулков, - пояснял Георги.  -  Я  дыржалу  Джим.  О!  -
Георги показал, как он держал Джима. - Инженер Кравцов дыржалу моя...
     - В общем, дедка за репку, бабка за дедку...
     - Потом держалу Али-Овсад.
     - Али-Офсайт, - уважительно повторяли монтажники.
     - Это же он скоро до луны достанет, - говорил Чулков. - Ну и ну! Чего
инженеры ждут? Дотянется до луны - хлопот не оберешься...
     Коренастый техасец  с  головой,  повязанной  пестрой  косынкой,  стал
рассказывать, как он восемь лет назад, когда еще был мальчишкой  и  плавал
на китобойном судне, своими глазами видел морского змея длиной в полмили.
     Пошли страшные рассказы. Монтажники - удивительное  дело!  -  отлично
понимали друг друга.
     Над океаном сгустился вечер. Он не принес  прохлады.  Пожалуй,  стало
еще жарче. В белом  свете  прожекторов  столб,  окутанный  паром,  казался
фантастическим смерчем, вымахнувшим из воды и  бесконечно  бегущим  вверх,
вверх...
     Люди были  бессильны  остановить  этот  бег.  Люди  жались  к  бортам
плавучего  острова,  глотая  тугой  раскаленный  воздух.   Глубоко   внизу
плескалась океанская волна, но и она была горячая - не освежишься...
     Брамулья лежал в шезлонге и смотрел на  сине-черную  равнину  океана.
Губы его слегка шевелились. "Мадонна... мадонна..." - выдыхал  он.  Рядом,
неподвижный, как памятник, стоял  Штамм.  Он  стоял  в  одних  трусах,  со
свистом дыша и стесняясь своих тонких белых ног.

                                    16

     Дизель-электроход "Фукуока-мару" - дежурное судно МГГ - пришел  около
полуночи. Он лег в дрейф в одной миле к северо-западу от плота,  его  огни
обещали скорое избавление от кошмарной жары.
     Грузовой и пассажирский лифты перенесли людей с верхней палубы  плота
вниз, на площадку причала. Странно выглядела на  ярко  освещенном  причале
толпа полуголых  мужчин  с  рюкзаками,  чемоданами,  саквояжами.  Стальной
настил вибрировал под ногами. Блестели мокрые спины и  плечи,  распаренные
небритые лица. Кто-то спустился по трапу, тронул  босой  ногой  воду  и  с
проклятиями полез обратно.
     Наконец пришел белый  катер  с  "Фукуока-мару".  Расторопные  матросы
перебросили трап, и тотчас по нему взбежала на причал худощавая  блондинка
в светлых брюках и  голубом  свитере.  Те,  кто  стоял  на  краю  причала,
шарахнулись в сторону, - чего-чего, а этого они никак не ожидали.
     - О, не стесняйтесь! - сказала по-английски женщина, снимая  с  плеча
кинокамеру. - Силы небесные, какая жара! Кто из вас доктор Брамулья?
     Брамулья, в необъятных синих трусах, смущенно кашлянул.
     - Сеньора, тысячу извинений...
     - О, пустяки! - женщина нацелилась кинокамерой, аппарат застрекотал.
     Чилиец замахал руками, попятился. Штамм, юркнув в толпу,  лихорадочно
распаковывал свой чемодан, извлекал брюки, сорочку.
     - Кто это? - удивленно спросил Кравцов Уилла. - Корреспондентка,  что
ли?
     Уилл не ответил. Он смотрел на блондинку, в прищуре его голубых  глаз
было нечто враждебное. Да и то сказать, какого дьявола  нужно  здесь  этой
женщине! Кравцов повернулся спиной к объективу кинокамеры.
     Женщина протянула Брамулье руку.
     - Норма Хемптон, "Дейли телеграф", - сказала она.  -  Какая  страшная
жара! Не могли бы вы, доктор Брамулья, рассказать...
     - Нет, сеньора, нет! Прошу  вас,  когда  угодно,  только  не  сейчас!
Извините, сеньора!  -  Брамулья  повернулся  к  молодому  японцу  в  белой
форменной одежде, который поднялся на причал вслед  за  Нормой  Хемптон  и
терпеливо ждал своей очереди: - Вы капитан "Фукуока-мару"?
     - Помощник капитана, сэр. - Японец притронулся  кончиками  пальцев  к
козырьку фуражки.
     - Сколько человек вмещает ваш катер?
     - Двадцать человек, сэр.
     - Нас тут пятьдесят три. Сумеете вы перевезти всех за два рейса?
     - Да, сэр. Конечно, без багажа. За багажом мы сделаем третий рейс...
     Кравцов ушел со вторым рейсом. Стоя на корме катера,  он  смотрел  на
удаляющуюся громаду плавучего острова. Огни наверху  погасли,  теперь  был
освещен только опустевший причал.
     Вот как  окончилась  океанская  вахта...  Фактически  ему,  Кравцову,
больше здесь делать нечего. Он может с первой же оказией  возвратиться  на
родину. Ох, черт, какое счастье - увидеть Марину, Вовку, маму.  Вовка  уже
бегает, надо же, ведь ему только-только год исполнился, вот постреленок!..
Пройтись по Москве, окунуться в столичную сутолоку... В Москве уже  осень,
дожди - ух, прохладный дождичек, до чего хорошо!
     Пусть тут расхлебывают ученые, а с него, Кравцова, хватит.
     Он  видел,  как  белесый  пар  клубился  вокруг  столба,  потом  тьма
поглотила плот, и уже  ничего  не  было  видно,  кроме  освещенного  пятна
причала.
     Он слышал надтреснутый голос белокурой корреспондентки:
     -  На  борту,  доктор   Брамулья,   вас   ожидает   мировая   пресса,
приготовьтесь к их атаке. Мои коллеги хотели пойти на катере,  но  капитан
судна не разрешил, он сделал исключение только для меня. Японцы  не  менее
галантны, чем французы. Почему все-таки не ломается этот столб?
     - Сеньора, я же говорил вам:  мы  ничего  еще  не  знаем  о  веществе
мантии. Видите ли, огромное давление и высокие температуры преображают...
     - Да, вы говорили, я помню. Но наших читателей интересует,  может  ли
столб подниматься до бесконечности.
     - Сеньора, - терпеливо отбивался Брамулья, -  поверьте,  я  бы  очень
желал сам знать...
     Белый корпус электрохода сверкал огнями. Катер подбежал к  спущенному
трапу, "островитяне" гуськом потянулись наверх.  Они  ступили  на  верхнюю
палубу "Фукуоки" и были  ослеплены  вспышками  фоторепортерских  "блицев".
Мировая пресса ринулась в наступление...
     - Господа журналисты, - раздался высокий голос. - Я  призываю  вас  к
выдержке. Эти люди  нуждаются  в  отдыхе.  Завтра  в  шесть  вечера  будет
пресс-конференция. Покойной ночи, господа.
     Кравцов, окруженный несколькими репортерами, благодарно  взглянул  на
говорившего - пожилого морщинистого японца в сером костюме.
     Вежливый стюард провел Кравцова  в  отведенную  для  него  каюту,  на
плохом английском языке объяснил, что ванная в конце коридора.
     - О'кей, - сказал Кравцов и бросился на узкую койку,  с  наслаждением
потянулся. - Послушайте! - окликнул он стюарда. - Не знаете, в какой каюте
разместился инженер Макферсон?
     - Да, сэр. - Стюард вытащил из кармана листок  бумаги,  посмотрел.  -
Двадцать седьмая каюта. На этом же борту, сэр. Через две каюты от вас.
     Кравцов полежал немного, глаза стали слипаться.
     Осторожный стук в дверь разбудил  его.  Тот  же  стюард  скользнул  в
каюту, поставил в углу чемодан Кравцова, погасил  верхний  свет,  неслышно
притворил за собой дверь.
     Нет, так нельзя. Так и  опуститься  недолго.  Кравцов  заставил  себя
встать. Его качнуло, пришлось упереться руками в письменный  стол.  Качка,
что ли, началась. А может, просто его качает от усталости... "К чертям,  -
подумал он. - Хватит. Завтра же подаю это... Тьфу,  уже  слова  из  головы
выскакивают... Ну, как его... Рапорт".
     Он собрал белье и вышел в длинный, устланный  серым  ковром  коридор.
Навстречу, в сопровождении  Брамульи  и  Штамма,  шел  высокий  человек  в
светло-зеленом костюме, у него  была  могучая  седая  шевелюра  и  веселые
зоркие  глаза.  Кравцов  посторонился,  пробормотал  приветствие.  Высокий
человек кивнул, Брамулья сказал ему:
     - Это инженер Кравцов.
     - А! - воскликнул незнакомец и протянул Кравцову руку. - Рад  с  вами
познакомиться. Морозов.
     Кравцов, придерживая под мышкой сверток  с  бельем,  пожал  академику
руку.
     - Мы в Москве высоко оценили вашу работу на плоту, товарищ Кравцов, -
сказал Морозов. - Вы вели себя достойно.
     - Спасибо...
     Сверток шлепнулся на ковер. Кравцов нагнулся за ним, и тут его  опять
качнуло, он упал на четвереньки.
     - Ложитесь-ка спать, -  услышал  он  голос  Морозова.  -  Еще  успеем
поговорить.
     Кравцов поднялся и посмотрел вслед академику.
     - Мерзавец, - сквозь зубы сказал он самому себе. - Не можешь на ногах
держаться, идиотина...
     В ванной он с отвращением  взглянул  на  свое  отражение  в  зеркале.
Хорош!  Волосы  всклокочены,  морда  небрита,  в  пятнах  каких-то,  глаза
провалившиеся. Охотник за черепами, да и только.
     Кравцов принял ванну, потом долго стоял  под  прохладным  душем.  Душ
освежил его и вернул интерес к жизни.
     В коридоре было тихо, безлюдно, плафоны лили мягкий свет. Возле каюты
N_27 Кравцов остановился. Спит Уилл или нет? Дверь была чуть  приотворена,
Кравцов  подошел  и  согнул  палец,  чтобы  постучать,  и  вдруг   услышал
надтреснутый женский голос:
     - ...Это не имеет значения. Только не  думай,  что  я  приехала  ради
тебя.
     - Прекрасно, - ответил голос Уилла. - А теперь лучшее, что ты  можешь
сделать, это уехать.
     - Ну нет. - Женщина засмеялась. - Так скоро я не уеду, милый...
     Кравцов поспешно отошел от двери. "Норма Хемптон - и Уилл! -  подумал
он изумленно. - Что может быть общего  между  ними?..  Не  мое  это  дело,
впрочем..."
     Он вошел в свою каюту. А каютка - ничего. Маленькое, но уютное  жилье
для мужчины. Он поскреб реденькую бородку. Побриться сейчас или утром?..
     Кравцов щелкнул выключателем - и увидел на столе пачку писем.

                                    17

     Он проснулся с ощущением радости. Что это  могло  быть?  Ах,  ну  да,
письма от Марины! Он читал их и перечитывал до трех часов ночи...  Сколько
же времени сейчас? Ого, без двадцати десять!
     Кравцов вскочил, отдернул шторки  и  распахнул  иллюминатор.  Голубое
утро ворвалось в каюту. Он увидел синюю  равнину  океана,  небо  в  легких
клочьях облаков, а на самом горизонте - коробочку  плота,  накрытую  белой
шапкой пара. Солнце слепило глаза, и Кравцов  не  сразу  разглядел  тонкую
черную нитку, вытягивающуюся из клубов пара и теряющуюся в облаках. Отсюда
загадочный столб казался даже не ниткой, а ничтожным  волоском  на  мощной
груди Земли. Так, пустячок, не заслуживающий и  сотой  доли  сенсационного
шума, который он произвел в мире.
     Взгляд Кравцова упал на листок бумаги, лежавший поверх  пачки  писем.
Улыбаясь, Кравцов поднес листок к глазам, снова прочел  слова,  написанные
кривыми печатными буквами: "Папа,  приезжай  скорее,  я  соскучился".  Это
Марина водила Вовкиной рукой. Внизу был нарисован дом, тоже кривой, из его
трубы шел дым завитушками. Ай да Вовка, уже карандаш в лапе держит!
     Ну ладно, надо идти завтракать, а потом разыскать Морозова. Если  он,
Кравцов, здесь не нужен, то с первой же оказией...
     Он вздрогнул от неожиданности: зазвонил телефон.
     - Александр? Вы уже  позавтракали?  -  услышал  он  глуховатый  голос
Уилла.
     - Нет.
     - Ну, тогда вы не успеете.
     - А что такое, Уилл?
     - В десять отходит катер. Вы не успеете. Идите завтракайте.
     - Я успею! - сказал Кравцов, но Уилл уже дал отбой.
     Кравцов торопливо оделся и выбежал в коридор. В просторном холле  его
перехватил какой-то журналист, но Кравцов, пробормотав  "Sorry"  [извините
(англ.)], побежал дальше. Он попал в узенький  коридор,  в  котором  ревел
вентилятор,  и  понял,  что  заблудился.  Назад!  Расспросив  дорогу,   он
выскочил,  наконец,  на  спардек  и  сразу  увидел  глубоко  внизу  катер,
приплясывающий на  волнах  у  борта  "Фукуоки".  Прыгая  через  ступеньки,
Кравцов сбежал по трапу на верхнюю палубу. Возле группы людей остановился,
переводя дыхание, и тут его окликнул Али-Овсад:
     - Зачем пришел? Я сказал, тебя не будить,  пусть  спит.  Тебе  инглиз
сказал?
     - Да. Где он?
     Али-Овсад ткнул пальцем в катер:
     - Там. Ты не ходи, отдыхай.
     - Отдыхай-мотдыхай... - Кравцов с досадой отмахнулся и бочком  пролез
сквозь тесное кольцо журналистов к Брамулье и Штамму. Они разговаривали  с
давешним пожилым японцем возле трапа, спущенного к катеру.
     Кравцову было стыдно за свою сонливость. Он стесненно поздоровался, и
Брамулья, схватив его за руку, подтащил к японцу:
     - Это инженер Кравцов.
     Морщины на лице японца раздвинулись в улыбке. Он втянул в себя воздух
и сказал высоким голосом:
     - Масао Токунага. - И добавил на довольно  чистом  русском  языке:  -
Удалось ли вам отдохнуть?
     - Да, вполне...
     Так вот он, знаменитый академик! Когда-то,  двадцать  пять  лет  тому
назад, он с первой группой японских ученых обследовал пепелище Хиросимы  и
выступил с гневным заявлением против атомного оружия.  Ходили  слухи,  что
Токунага поражен лучевой болезнью. Вид у него и в самом деле неважный...
     - Господин Токунага, - сказал  Кравцов.  -  Разрешите  мне  пойти  на
катере.
     - А вы знаете, зачем отправляется катер?
     - Нет...
     Токунага тихонько засмеялся.
     - Но я хорошо знаю плот,  -  сказал  Кравцов,  чувствуя,  как  краска
заливает лицо, - и... смогу быть полезен...
     Тут подошел академик Морозов.
     - Последние известия, Токунага-сан, - весело сообщил  он.  -  Локатор
показывает  высоту  столба  около  тридцати  километров.  Он  движется  со
скоростью восьмисот метров в час, но это надо еще проверить.
     - Тридцать километров! - ахнул кто-то из журналистов.
     - Так. Ну, все готово? - Морозов ступил на  трап.  -  Кравцов,  вы  с
нами?
     - Да!
     - Поехали.
     Они спустились  в  катер,  и  тотчас  матрос  оттолкнулся  от  нижней
площадки трапа, и катер побежал  вдоль  белого  борта  "Фукуоки".  Морозов
помахал рукой, Токунага грустно закивал в ответ.
     Кравцов поздоровался с Уиллом, Джимом Паркинсоном и Чулковым.
     - Вы тут как тут, - сказал он Чулкову.
     - А как же! - ухмыльнулся тот. - Куда вы, туда и я.
     - Без завтрака? - спросил Уилл.
     - Ерунда, - сказал Кравцов.
     Уилл задумчиво посмотрел на него, попыхивая трубкой.  Кроме  них,  на
катере был не знакомый Кравцову белобрысый  парень  в  пестрой  рубашке  с
изображением   горы   Фудзияма.   Он   возился   с   приборами,   негромко
переговаривался с Морозовым. Приборов было пять или шесть,  самый  большой
из них напоминал газовый баллон, самый маленький, в деревянном футлярчике,
парень держал в руках.
     По мере приближения к плоту разговоры на катере затухали. Все взгляды
были прикованы к Черному столбу, подымающемуся из облака пара.  Теперь  он
уже не казался Кравцову безобидным волоском - в нем было что-то  жуткое  и
грозное.
     - Н-да, - сказал Морозов после долгого молчания. - Неплохим хвостиком
обзавелась матушка-Земля.
     Вода возле плота была неспокойна. Катер подошел к причалу, и  Морозов
прежде всего велел спустить в воду контейнер с термометром-самописцем  для
долговременных замеров температуры.  Затем  перетащили  приборы  в  кабину
грузового лифта и сами поднялись на верхнюю палубу плота.
     Ух, как на раскаленной сковородке... Кравцов с беспокойством взглянул
на Морозова: все же пожилой человек, как он  перенесет  такую  дьявольскую
жарищу?  Морозов,  мокрый  от  пота,  натягивал  на   себя   скафандр   из
стеклоткани, и все поспешили сделать то же самое.
     - Все слышат меня? - раздался в шлемофоне Кравцова голос  Морозова  -
по-русски и по-английски. - Отлично. Итак, начинаем  первичные  измерения.
Замеры будем делать через каждые двадцать пять  метров.  Юра,  у  вас  все
готово?
     - Да, Виктор Константинович, - ответил  белобрысый  парень.  Он  был,
оказывается, техником-прибористом.
     - Ну, начали.
     Джим Паркинсон пошел  вдоль  рельсов  к  середине  плота,  разматывая
рулетку. Отмерив двадцать пять  метров  от  борта,  он  обмакнул  кисть  в
ведерко с суриком  и  сделал  красную  отметку.  Морозов  нажал  кнопку  и
прильнул к зрительной трубке, которая торчала из контейнера,  похожего  на
газовый баллон. Он смотрел долго, его глаз освещался  вспышками  света  из
трубки. Затем Морозов вытащил записную книжку, снял с правой руки рукавицу
и принялся писать.
     Юра тем временем снимал показания с  двух  других  приборов,  а  Уилл
возился  со  своим  магнитографом.   Кравцову   Морозов   поручил   замеры
радиоактивности.
     Юра и Чулков перетащили приборы к отметке, сделанной Джимом  -  здесь
было 225 метров от Черного столба, - и замеры были повторены. Джим ушел  с
рулеткой  вперед,  отмеряя  очередные  двадцать  пять  метров,  и  Кравцов
поглядывал на него с беспокойством. Конечно, до столба еще далеко, но  кто
его знает, на каком расстоянии он сегодня начнет притягивать...
     - Товарищ Кравцов, - раздался голос Морозова. - На  каком  расстоянии
потянуло вчера вашего Чулкова к столбу?
     - Примерно десять метров.
     - Десяти не было, - сказал Чулков. - Метров восемь.
     - Ну нет, - возразил  Кравцов  и,  окликнув  Джима,  повторил  вопрос
по-английски.
     - Ровно двенадцать ярдов, - заявил Джим, - ни дюйма больше.
     Морозов коротко рассмеялся.
     - Исследователи, -  сказал  он.  -  Вот  что:  поставьте  приборы  на
тележку. Паркинсон, вернитесь. Будем продвигаться вместе.
     Палуба вдруг заходила ходуном под ногами.  Долговязый  Джим  упал  на
ведерко с краской. Юра повалился на  спину,  прижимая  к  груди  ящичек  с
кварцевым гравиметром.  Уилла  кинуло  на  Морозова.  У  основания  столба
яростно и торопливо заклубился пар, плот заволокло белой пеленой.
     Понемногу толчки  затихли  и  прекратились  вовсе.  Ветер  разматывал
полотнище пара,  гнал  его  кверху.  Пятеро  в  серо-голубых  костюмах  из
стеклоткани стояли тесной кучкой - бессильные  перед  грозным  могуществом
природы.
     - Кажется, скорость столба возросла, - проговорил Уилл, задрав голову
и щуря глаза за прозрачным щитком.
     - Это покажут  локационные  измерения,  -  сказал  Морозов.  -  Ну-с,
продвигаемся вперед.
     И упрямые люди шаг за шагом приближались к столбу, толкая перед собой
тележку с приборами и разматывая рулетку.
     Замер на отметке 200 продолжался полтора часа: пришлось  ждать,  пока
маятниковый  гравиметр,  взбудораженный  толчками,  придет  в   нормальное
положение.
     На отметке 125 Морозов велел всем обвязаться канатом.
     На  отметке  100  Джим  обнаружил,  что  краска  в  ведерке  кипит  и
испаряется; Юра протянул ему кусок мела.
     На отметке 75 Уилл сел, скрючившись, на тележку и коротко простонал.
     - Что с вами, Макферсон? - обеспокоенно прозвучал голос Морозова?
     Уилл не ответил.
     - Я отведу его на катер, - сказал Кравцов. - Это сердечный приступ.
     - Нет, - раздался слабый голос Уилла. - Сейчас пройдет.
     - Немедленно на катер, - распорядился Морозов.
     Кравцов взял Уилла под мышки, поднял  и  повел  к  борту.  Он  слышал
тяжелое дыхание Уилла и все повторял:
     - Ничего, старина, ничего...
     В кабине лифта ему показалось, что  Уилл  потерял  сознание.  Кравцов
страшно испугался, принялся тормошить Уилла, снял с  его  головы  шлем,  и
свой тоже. Лифт остановился. Кравцов распахнул дверцу и заорал:
     - На катере!
     Двое проворных японских матросов  взбежали  на  причал.  Они  помогли
Кравцову стянуть с Уилла скафандр. Слабым движением руки шотландец  указал
на кармашек под поясом своих шортов. Кравцов понял. Он вытащил из кармашка
стеклянную трубочку и сунул Уиллу в рот белую горошину.
     - Еще, - прохрипел Уилл.
     Его отнесли на катер, положили на узкое  кормовое  сидение.  Один  из
матросов подоткнул ему под голову пробковый спасательный жилет.
     -  Срочно  доставьте  его  на  судно,  -  сказал   Кравцов   старшине
по-английски. - Вы понимаете меня?
     - Да, сэр.
     - Сдайте мистера Макферсона врачу и возвращайтесь сюда.
     - Да, сэр.
     Катер отвалил от причала. Кравцов постоял немного, глядя  ему  вслед.
"Уилл, дружище, - думал он с тревогой. - Я очень к вам привык. Уилл, вы не
должны... Вы же крепкий парень..."
     Только теперь он заметил, что солнце уже клонилось к западу.  Сколько
же часов провели они на плоту?.. По небу ползли облака,  густые,  плотные,
они наползали на солнце, зажигались оранжевым огнем.
     Духота мертвой хваткой брала за горло. Кравцов надвинул шлем и  вошел
в кабину лифта. Потом,  медленно  идя  в  шуршащем  скафандре  по  верхней
палубе, окутанной паром, он испытал  странное  чувство  -  будто  все  это
происходит не на Земле, а на какой-то чужой планете, и сам обругал себя за
нелепые мысли.
     Он подошел к серо-голубым фигурам - они  все  еще  делали  замеры  на
отметке 75 - и услышал обращенный к нему вопрос Морозова, и  ответил,  что
отправил Макферсона на судно.
     Морозов был чем-то озабочен. Он сам проверил показания всех приборов.
     - Резкий скачок, - пробормотал он. - Поехали дальше.  Держаться  всем
вместе.
     Они двинулись, локоть к локтю, толкая перед собой тележку, на которой
стоял контейнер с  маятниковым  гравиметром.  Остальные  приборы  несли  в
руках. Джим разматывал рулетку.
     Они не прошли и пятнадцати метров, как вдруг тележка сама  покатилась
по рельсам к столбу.
     - Назад! - ударил в уши голос Морозова.
     Люди попятились. Тележка с контейнером катилась все быстрее, влекомая
загадочной силой. Облако пара поглотило ее, потом она  снова  вынырнула  в
просвете. Там, где кончались рельсы, она взлетела, будто  оттолкнулась  от
трамплина, мелькнула серым пятном и исчезла в клубах пара.
     - Вот она! - крикнул Чулков, тыча рукавицей.
     На высоте метров в двадцать между рваными  клочьями  пара  был  виден
столб,  бегущий  вверх.  Он  уносил  контейнер,  а  чуть  пониже  к   нему
прилепилась тележка... Вот они скрылись в облаках...
     Люди оторопело смотрели, задрав головы.
     - Тю-тю, - сказал Чулков. - Теперь ищи добро на Луне...
     Джим бормотал проклятия.
     А Кравцов чувствовал страшную усталость. Каменной  тяжестью  налились
ноги. Скафандр весил десять тонн. В висках стучали медленные молотки.
     - На сегодня хватит, - услышал он голос Морозова. - Пошли на катер.

                                    18

     - Хочешь чаю? - спросила женщина.
     - Нет, - ответил Уилл.
     Он лежал в своей каюте, сухие  руки  с  набухшими  венами  вытянулись
поверх голубого одеяла, - руки, сжатые в кулаки. Лицо его  -  загорелое  и
бледное одновременно, - было неподвижно, как лицо сфинкса. Нижняя челюсть,
обросшая седой щетиной, странно выпятилась.
     Норма  Хемптон  сидела  возле  койки  Уилла  и  вглядывалась  в   его
неподвижное лицо.
     - Я бы хотела что-нибудь сделать для тебя.
     - Набей мне трубку.
     - Нет, Уилл, только не это. Курить нельзя.
     Он промолчал.
     - Теперь тебе не так больно?
     - Теперь не так.
     - Три года назад ты никогда не жаловался на сердце. Ты изнуряешь себя
работой. Ты забираешься в самые гиблые  места.  За  три  года  ты  и  трех
месяцев не провел в Англии.
     Уилл молчал.
     - Почему ты не спросишь, как я очутилась в Японии?
     - Как ты очутилась в Японии? - спросил он бесстрастно.
     - О, Уилл!.. - Она прерывисто  вздохнула  и  подалась  вперед.  -  Не
думай, пожалуйста, что мне хорошо жилось эти три года. Он оказался...  Ну,
в общем, в июне,  когда  освободилось  место  корреспондента  в  Токио,  я
попросилась туда. Я ушла от него.
     - Ты всегда уходишь, - сказал Уилл ровным голосом.
     - Да. - Она невесело засмеялась. - Такая у меня манера... Но вот  что
я скажу тебе, Уилл: мне очень хочется вернуться.
     Он долго молчал. Потом скосил глаза, посмотрел на нее.
     - Ушам не больно? - спросил он.
     - Ушам?
     - Да. Слишком тяжелые подвески.
     Норма невольно тронула пальцами серьги - большие зеленые треугольники
с узором.
     - Я узнала из газет, что ты здесь, на плоту, и поняла,  что  это  мой
последний шанс. Я телеграфировала в редакцию и отплыла на "Фукуоке".
     - Уйди, - сказал он. - Я хочу спать.
     - Ты не хочешь спать. Мы уже не молоды, Уилл. - Голос женщины  звучал
надтреснуто. - Я бы набивала  тебе  трубку  и  сажала  розы  и  петунии  в
цветнике перед домом. Хватит нам бродить по свету. Мы бы проводили  вместе
все вечера. Все вечера, Уилл... Все оставшиеся вечера...
     - Послушай, Норма...
     - Да, милый.
     - Говард пишет тебе?
     - Редко. Когда ему нужны деньги. Он уже не очень-то нуждается в нас.
     - Во мне - во всяком случае.
     - Все-таки, он наш сын. И ты бы мог, Уилл...
     - Нет, - сказал он. - Довольно. Довольно, черт побери.
     - Хорошо. - Она провела ладонью по одеялу - погладила его ногу. -  Ты
только не волнуйся. Может, налить тебе чаю?
     В дверь постучали.
     - Войдите, - сказал Уилл.
     Вошел Кравцов, всклокоченный, в широко  распахнутой  на  груди  белой
тенниске и помятых брюках.
     - Ну, как вы тут? - начал он  с  порога  и  осекся.  -  Простите,  не
помешал?
     - Нет. Норма, это инженер  Кравцов  из  России.  Кравцов,  это  Норма
Хемптон, корреспондентка.
     Норма тряхнула золотистой  гривой  и,  улыбаясь,  протянула  Кравцову
руку.
     - Очень рада. О вас писали во всем  мире,  мистер  Кравцов.  Читатели
"Дейли телеграф" будут рады прочесть несколько слов, которые вы  пожелаете
для них...
     - Подожди, Норма, это потом, - сказал Уилл. - Вы  давно  вернулись  с
плота?
     - Только что. Как вы себя чувствуете?
     - Врач, кажется, уложил меня надолго. Ну, рассказывайте.
     Кравцов, торопясь и волнуясь,  рассказал  о  том,  как  Черный  столб
притянул и унес тележку с контейнером.
     - Вот как! Что же это - магнитное явление или, может, гравитационное?
     - Не знаю, Уилл. Странная аномалия.
     - А Морозов что говорит?
     -  Морозов  помалкивает.  Сказал  только,  что  горизонтальная   сила
притяжения растет по мере приближения к столбу не прямо пропорционально, а
в возрастающей степени.
     - Что же будет дальше?
     - Дальше? Новые  измерения.  Ведь  сегодня  были  грубые,  первичные.
Теперь на плоту установят дистанционные приборы постоянного действия.  Они
будут передавать все данные оттуда на "Фукуока-мару". Ну, Уилл, я рад, что
вам лучше. Пойду.
     - Мистер Кравцов, - сказала Норма Хемптон. - Вы должны рассказать мне
подробнее о столбе.
     Кравцов посмотрел на нее.
     "Сколько ей лет? - подумал он. - Лицо молодое, и фигура... А  руки  -
старые. Тридцать? Пятьдесят?"
     - Вы что-нибудь ели сегодня? - спросил Уилл.
     - Нет.
     - Вы сумасшедший. Сейчас же идите. Норма, оставь мистера  Кравцова  в
покое.
     - В восемь часов будет пресс-конференция, миссис  Хемптон,  -  сказал
Кравцов.
     - Почему в восемь? Назначена на шесть.
     - Перенесли на восемь.
     Кравцов кивнул и пошел к двери. Он распахнул  дверь  и  столкнулся  с
Али-Овсадом.
     - Осторожно, эй! - сказал старый мастер; он держал в  руках  заварной
чайник в розовых цветочках. - Я так и знал, что ты здесь.  Иди,  кушай,  -
проговорил он строго. - Голодный ходишь-бродишь, совсем кушать забыл.
     - Иду, иду. - Кравцов, улыбаясь, зашагал по коридору. От  голода  его
слегка поташнивало.
     Али-Овсад вошел в каюту  Уилла,  искоса  глянул  на  Норму,  поставил
чайник на стол.
     - Пей чай, инглиз, -  сказал  он.  -  Я  сам  заварил,  хороший  чай,
азербайджанский. Такого нигде нет.

                                    19

     Косматая шапка туч накрыла океан. Свежел  ветер,  сгущалась  вечерняя
синь. На "Фукуока-мару" зажглись якорные огни. Покачивало.
     У входа в салон, в котором должна была состояться  пресс-конференция,
Кравцова придержал за локоть румяный молодой человек.
     - Товарищ Кравцов, - сказал он, дружелюбно  глядя  серыми  улыбчивыми
глазами.  -   Неуловимый   товарищ   Кравцов,   разрешите   представиться:
Оловянников, спецкор "Известий".
     - Очень рад. - Кравцов пожал ему руку.
     - Вчера не хотел беспокоить, а сегодня утром пытался поймать  вас  за
фалды, но вы бежали со страшной силой. Будучи вежливым человеком,  вы  мне
кинули английское извинение...
     - Это были вы? - Кравцов усмехнулся. - Извините, товарищ Оловянников.
На сей раз - по-русски.
     - Охотно, Александр Витальевич. Возможно,  вам  небезынтересно  будет
узнать, что перед отлетом из Москвы я звонил вашей жене...
     - Вы звонили Марине?!
     - Я звонил Марине и заключил из ее слов,  что  она  прекрасно  к  вам
относится.
     - Что еще  она  говорила?  -  вскричал  Кравцов,  проникаясь  горячей
симпатией к улыбчивому спецкору.
     - Говорила, что очень вас ждет. Что дома все в порядке, что ваш Вовка
- разбойник и все больше напоминает характером своего папку...
     Кравцов засмеялся и принялся трясти руку Оловянникова.
     - Как вас зовут? - спросил он.
     - Лев  Григорьевич.  Если  хотите,  можно  без  отчества.  Мама  ваша
здорова, она тоже просила передать привет и что ждет. С Вовкой  поговорить
не удалось - он спал младенческим сном. Марина просила захватить  для  вас
журналы на испанском, но я, к сожалению, спешил в аэропорт...
     - Большущее вам спасибо. Лев Григорьевич!
     - Не за что.
     Они вошли в салон и сели рядом на диванчике возле стены.
     В ожидании начала  мировая  пресса  шумно  переговаривалась,  курила,
смеялась. Норма Хемптон загнала в угол Штамма и, потрясая львиной гривой и
блокнотом,  извлекала   из   австрийца   какие-то   сведения.   Али-Овсад,
принарядившийся, в синем костюме с орденами,  подошел  к  Кравцову  и  сел
рядом,  заставив  потесниться  его  соседей.  Кравцов  познакомил  его   с
Оловянниковым, и Али-Овсад  сразу  начал  рассказывать  спецкору  о  своих
давних и сложных отношениях с прессой.
     - Про меня очень много писали, - степенно текла его  речь.  -  Всегда
писали: мастер Али-Овсад стоит на буровой вышке.  Я  читал,  думал:  разве
Али-Овсад всегда стоит на буровой вышке? У  Али-Овсада  семья  есть,  брат
есть - агроном, виноград очень хорошо знает,  сыновья  есть.  Почему  надо
всегда писать, что мастер Али-Овсад стоит на буровой-муровой?
     - Вы правы, Али-Овсад, - посмеиваясь,  сказал  Оловянников.  -  Узнаю
нашу газетную братию. Мастера превращать человека в памятник...
     - Ай, молодец, правильно сказал! - Али-Овсад поднял узловатый  палец.
- Человека - в памятник. Зачем такие слова писать? Других слов - нету?
     - Есть, Али-Овсад. Это самое трудное - найти другие, настоящие слова.
В спешке не всегда удается...
     - А ты не спеши. Если каждый  будет  свою  работу  спешить  -  работа
плакать будет.
     В салон вошли Токунага, Морозов, Брамулья и два  незнакомых  Кравцову
человека. Они прошли за председательский стол, сели.  Разговоры  в  салоне
стихли.
     Поднялся Токунага. Замигали  вспышки  "блицев".  В  притихшем  салоне
раздался высокий голос японца:
     - Господа журналисты, от имени президиума МГГ я  имею  честь  открыть
пресс-конференцию. Оговорюсь сразу, что пока мы можем сообщить вам  только
самые первоначальные сведения и  некоторые  предположения,  которые,  -  я
подчеркиваю это, господа, - ни в какой мере не  претендуют  на  абсолютную
истинность и нуждаются в многократной проверке.
     Два переводчика переводили гладкую, несколько церемонную речь  японца
на русский и английский языки.
     - Итак, что произошло? - продолжал Токунага. -  Шесть  лет  назад  на
глубине сорока  двух  километров  от  уровня  океана  было  приостановлено
бурение сверхглубокой скважины. Долото перестало дробить породу, а  подъем
труб оказался невозможным по необъяснимой причине.  Вы  помните,  господа,
споры и гипотезы того времени? Мы тогда  установили  международный  график
дежурств у скважины - и не напрасно. Теперь,  на  шестом  году,  произошло
новое, более  серьезное  событие.  Предварительно  напомню,  что  скважина
бурилась в дне глубоководного  желоба  -  там,  где,  по  нашим  расчетам,
толщина земной коры значительно меньше.  Вышла  ли  скважина  в  глубинную
трещину, растревожило ли плазменное бурение нижележащие слои - неизвестно.
Можно предположить, что Черный столб  -  это  вещество  глубочайших  недр,
находившееся в пластичном состоянии под действием огромного давления;  оно
нашло где-то слабое место  и  поднялось  вверх,  ближе  к  границам  коры.
Встретив на своем пути скважину, оно начало медленно, а  потом  быстрее  и
быстрее  подниматься  наружу.  Кто-то  довольно  удачно  сравнил   это   с
выдавливанием зубной пасты из тюбика. Вещество, как вы знаете, выдавило из
скважины колонну труб и, значительно расширив скважину, продолжает столбом
подниматься вверх, несколько отклоняясь  к  западу.  Химический  состав  и
физическая структура столба пока неизвестны. Видите  ли,  господа,  многие
ученые считают, что таблица Менделеева верна только для обычных давлений и
температур. А на больших глубинах, где  действуют  чудовищные  давления  и
высочайшие температуры, строение электронных оболочек атомов изменяется: в
них как бы  вдавливаются  орбиты  электронов.  А  еще  глубже  электронные
оболочки атомов смешиваются. Там все элементы приобретают совершенно новые
свойства. Там нет железа, нет фосфора, нет урана, нет  йода,  нет  никаких
элементов, а только некое универсальное вещество металлического характера.
Так мы полагаем.  Вы,  вероятно,  знаете,  что  храбрая  попытка  получить
образец вещества столба, к сожалению,  не  удалась.  Бесспорно  одно:  это
вещество обладает особыми свойствами...

                                    20

     Было уже за полночь, когда  Кравцов  вышел  из  прокуренного  салона.
Болела голова, поламывало спину. Зайти бы к врачу,  какую-нибудь  таблетку
проглотить. Да разве разыщешь в этом плавучем городе санчасть?..
     Али-Овсад и Оловянников потерялись где-то  в  толпе  корреспондентов,
ринувшихся после окончания пресс-конференции к радиорубке.
     Кравцов не совсем представлял себе, в каком  коридоре  находится  его
каюта. Он спустился по первому попавшемуся трапу.  Опять  пустой  коридор,
устланный джутовой дорожкой. Двери, двери. А номера кают  -  четные.  Надо
перейти на другой борт. Вообще надо  разобраться  на  "Фукуока-мару",  где
что. Кажется, не день и не два придется здесь прожить.
     Еле передвигая ноги от усталости, он брел по  коридору,  и  в  голове
вертелся навязчивый мотивчик: "Позарастали стежки-дорожки... где проходили
милого ножки..."
     Где-то впереди прозвучал  обрывок  разговора  по-английски,  раздался
взрыв смеха. Потом послышались меланхолические звуки банджо.  Распахнулась
дверь одной из кают, в коридор вышли коренастый техасец (его  голова  была
повязана пестрой косынкой) и еще двое - монтажники из бригады  Паркинсона.
Они были сильно навеселе.
     - А, инженер!  -  воскликнул  малый  в  косынке.  -  Ну  что  вы  там
навыдумывали с учеными джентльменами?
     - Пока ничего не придумали, - устало ответил Кравцов.
     - Выходит, зря денежки вам платят!
     Кравцов посмотрел на  красное,  возбужденное  лицо  техасца  и  молча
двинулся дальше, но тут один из монтажников остановил его.
     - Минуточку, сэр. Вот Флетчер, - он  мотнул  головой  на  техасца,  -
интересуется, не упадет ли этот проклятый столб на Америку. У  него,  сэр,
полно родственников в Америке, и он беспокоится...
     - Пусть он напишет им, чтобы они поставили  над  домами  подпорки,  -
сказал Кравцов.
     Монтажники покатились со  смеху.  Из  соседней  каюты  выглянул  Джим
Паркинсон со своим банджо. Он кивнул Кравцову и сказал:
     - Иди-ка спать, Флетчер.
     - Я бы пошел, - ухмыльнулся техасец, - да вот беда:  боюсь  пожелтеть
во сне...
     Снова взрыв хохота.
     Кравцов, морщась от головной боли, поплелся по коридору дальше.
     "Позарастали стежки-дорожки... Где проходили... дикие кошки..."
     Он свернул в поперечный коридор и чуть не носом к носу  столкнулся  с
Али-Овсадом.
     - Ай балам, ты куда идешь? Я  там  был,  там  не  наша  улица.  Такой
большой пароход - надо на углу милиционера ставить.
     - Действительно... А куда этот трап ведет?
     Они поднялись по трапу и оказались  на  верхней  палубе.  Здесь  было
понятнее. Они прошли на спардек и уселись, вернее улеглись, в шезлонгах.
     Судно покачивалось, поскрипывало. В свете топовых огней  было  видно,
как низко-низко плыли смутные облака.
     - Дождь будет, - сказал Али-Овсад.
     Кравцов, глубоко вдыхая ночную прохладу, смотрел на тучи, беспрерывно
бегущие над судном.
     "Что за чепуху нес этот Флетчер? - подумал он. - Боюсь  пожелтеть  во
сне - что это значит?"
     - Саша, - сказал Али-Овсад. - Помнишь, толстый журналист что спросил?
Бог обиделся на бурильщиков и послал Черный столб.
     Кравцов улыбнулся, вспомнив вопрос корреспондента "Крисчен сенчури" -
не является ли столб божьим знамением? - и ответ Току наги,  попросившего,
ввиду   отсутствия   серьезных   доказательств   существования   богов   и
ограниченности времени, задавать вопросы по существу.
     - Такой хорошо одетый, на министра похож, а не знает, что бога нет. -
Али-Овсад поцокал языком. - А я думал, он культурный.
     - Разные люди бывают, Али-Овсад. Вот ваш  друг  Брамулья  тоже  имеет
привычку обращаться к господу-богу.
     - Э! Просто так, привык. Саша, я не  совсем  понял,  зачем  япон  про
Хиросиму вспомнил?
     - Про Хиросиму? Ну, этот, в  пестрой  рубашке,  из  "Нью-Йорк  пост",
кажется, спросил, откуда вообще  берется  энергия.  Что-то  в  этом  роде.
Токунага и ответил, что, по Эйнштейну, энергия равна произведению массы на
квадрат скорости света в пустоте и, значит, в одном грамме любого вещества
дремлет скрытая энергия - кажется, двадцать с лишним  триллионов  калорий.
Она может проявиться как  угодно.  И  тут  он  добавил,  что  с  частичным
проявлением этой энергии они, японцы, познакомились в Хиросиме...
     Кравцов умолк. Странная фраза Флетчера - "боюсь  пожелтеть"  -  снова
вспомнилась ему, и вдруг он понял ее смысл. Понял и помрачнел.
     Звякнула дверная ручка. Слева возник освещенный овал.  Из  внутренних
помещений вышли на спардек несколько человек; они громко переговаривались,
смеялись, чиркали зажигалками. Один из них подошел к шезлонгам Кравцова  и
Али-Овсада.
     - Вот вы где, - сказал он. Это был Оловянников. - Недурно устроились.
- Он тоже бросился в шезлонг и потянулся. - Черт его знает, что в редакцию
передавать, - пожаловался он. - Смутно, смутно все... С трудом пробился  к
Морозову, просил написать хоть  несколько  слов  для  "Известий",  -  нет,
отказался. Преждевременно... Александр Витальевич, вы что-нибудь знаете  о
теории единого поля?
     - Знаю только, что ее еще нет. К чему это вы?
     -  Морозов  вскользь  упоминал;  у  него  какие-то  свои   взгляды...
Представляю  себе  магнетизм.  Могу  с  некоторым  умственным  напряжением
представить гравитационное поле. Но что за поле  возникло  вокруг  Черного
столба? Что за горизонтально действующее притяжение?
     - Все это связано, - сказал Кравцов. - Нужна теория, объединяющая все
теории полей. Вот, как раньше была теория эфира, - и все, и ведь  казалась
незыблемой... Верю, что скоро появится теория единого поля.
     - Я тоже, - откликнулся Оловянников.  -  А  то  разнобой  страшный...
Знаете, что очень тревожит Морозова?
     - Что?
     - Ионосфера. Скоро, он говорит,  столб  достигнет  ионосферы,  и  еще
что-то хотел сказать, но переглянулся с Токунагой и  замолчал.  Что  может
быть, по-вашему?
     Кравцов пожал плечами.
     - Удивительное дело, - сказал он. - В некоторых космических проблемах
мы разбираемся лучше, чем в недрах собственной планеты.  Наша  скважина  -
меньше одного процента пути к центру Земли,  а  уже  напоролись  на  такое
явление... Не знаем, ни черта не знаем, что  у  нас  под  ногами...  -  Он
помолчал и добавил, поднимаясь: - Но мы все равно узнаем. Наша скважина  -
это только начало.

                                    21

     Кравцова  разбудил   гулкий   пушечный   выстрел.   Он   бросился   к
иллюминатору. Темное небо было сплошь в грозовых тучах. Сверкнула  молния,
снова загрохотал протяжный громовой раскат. Стакан на полочке умывальника,
медные колечки портьер отозвались тоненьким дребезжанием.
     Кравцов поспешно оделся и побежал на спардек. У борта, обращенного  к
плоту, толпились люди. Они тревожно переговаривались, и раскаты грома то и
дело покрывали их слова.
     Обычно в это время над океаном сияло голубое  утро,  но  теперь  было
похоже, что стоит глухая полночь.  Казалось,  все  тучи  мира  тянулись  к
Черному столбу. Пучки молний вырывались из туч, били  в  столб,  только  в
столб, и небо раскалывалось от нараставшего грохота.
     Фантастическое зрелище! Вспышки молний освещали неспокойный океан,  и
он казался светлее низкого сумрачного неба, и на  горизонте  белые  клинки
вели дьявольскую дуэль у столба, окутанного паром.
     Хлынул ливень.
     Кравцов увидел Брамулью, протолкался к нему. Толстяк вцепился  руками
в фальшборт, губы его шевелились.
     -  О,  Сант-Яго  ди  Баррамеда,  -  бормотал  он.  -  Черная  мадонна
монтесерратская...
     Штамм, безмолвно и неподвижно стоявший  рядом,  повернул  к  Кравцову
бледное лицо, кивнул.
     - Ну и гроза! - крикнул Кравцов. - Никогда такой не видел...
     - Никто такой грозы не видел, - ответил Штамм.  Удар  грома  заглушил
его слова.
     "Фукуоку" изрядно клало с борта на борт. Цепляясь за поручни, Кравцов
пошел к трапу, спустился в коридор, постучал в  каюту  Уилла.  Откликнулся
незнакомый голос. Кравцов приоткрыл дверь, тут  судно  накренилось,  и  он
влетел в каюту, чуть было не сбив с ног японца в белом халате.
     - Простите, - прошептал он и посмотрел на Уилла.
     Уилл лежал на спине, выставив костистый подбородок,  глаза  его  были
закрыты. Врач тронул  Кравцова  за  руку,  сказал  что-то  непонятное,  но
Кравцов и так понял: надо уйти, не мешать. Он кивнул  и  вышел,  притворив
дверь. За дверью звякнуло металлическое.
     По коридору быстро шла Норма Хемптон. Волосы у нее были как-то наспех
заколоты, на губах ни следа помады.
     - Не входите, - сказал ей Кравцов. - Там врач.
     Она не ответила, не остановилась. Без стука вошла в каюту Уилла.
     Кравцов постоял немного, прислушиваясь. Глухо ревела гроза, из  каюты
не доносилось ни звука. "Надо что-то делать, - билась тревожная  мысль.  -
Надо что-то делать..."
     Он сорвался с места, побежал. В  ярко  освещенном  салоне  завтракали
несколько японцев из судовой команды. Морозова  здесь  не  было.  Токунаги
тоже.
     - Где академик Морозов? - спросил Кравцов, и один из моряков  сказал,
что Морозов, возможно, в локационной рубке.
     Кравцов по крутому трапу поднялся на мостик. Дождь колотил по  спине,
обтянутой курткой, по непокрытой голове. На мгновение Кравцов остановился.
Отсюда, сверху, картина грозы представилась ему  еще  фантастичней.  Внизу
бесновался океан, буро-лиловое небо полосовали изломанные молнии, рябило в
глазах от пляски света и тьмы. Пахло озоном. Мостик уходил из-под ног.
     По стеклу локационной рубки струились  потоки  воды.  Кравцов  рванул
дверь, вошел.
     Здесь, зажатые серыми панелями  приборов,  работали  двое  японцев  в
морской форме, давешний техник-приборист  Юра  и  Морозов.  Мерцал  зыбким
серебром экран локатора, по нему ползла светящаяся точка. Морозов  вскинул
на Кравцова пронзительный взгляд:
     - А, товарищ Кравцов! Что скажете?
     - Виктор Константинович, - сказал Кравцов, смахивая ладонью  дождевые
капли со лба, - Макферсону плохо. Эта гроза и качка...
     - Насколько я знаю, у него дежурит врач.
     - Да, это так, но...  Нельзя  ли  отвести  судно  подальше?  Из  зоны
грозы...
     Морозов кинул карандаш на столик, поднялся. С минуту  он  смотрел  на
развертку локатора.
     - Воздух буквально насыщен электричеством, - сказал Кравцов.
     - Вы что - медик? - резко спросил Морозов.
     - Нет, конечно, но посудите сами...
     Морозов почесал кончиками пальцев  щеку.  Потом  выдернул  из  гнезда
телефонную трубку, набрал номер.
     - Это... миссис Хемптон?  Говорит  Морозов.  Врач  у  вас?  Попросите
его... Ну так спросите, каково состояние  Макферсона.  -  Некоторое  время
Морозов слушал, хмурясь и подергивая щекой. - Благодарю вас.
     Щелкнул зажим, приняв трубку на место.
     - Ладно, Кравцов, - сказал Морозов, берясь за карандаш. - Кажется, вы
правы. Мы примем меры, не надо волноваться.

                                    22

     "Фукуока-мару",  отведенный  подальше,  снова  лег  в  дрейф.   Гроза
продолжала реветь над океаном. Молнии взяли Черный  столб  в  кольцо,  они
непрерывно били в него со всех  сторон.  Кто-то  заметил  шаровую  молнию:
огненный сгусток энергии, разбрызгивая искры, плыл над  волнами,  повторяя
их очертания.
     В десятом часу утра от  "Фукуоки"  к  плоту  отплыл  катер  -  в  нем
отправилась группа добровольцев, среди них был и Чулков. Возглавлял группу
Юра - он получил от Морозова подробные инструкции:  где  и  какие  приборы
ставить.
     - Опасно, - сказал Али-Овсад. - Разве нельзя  подождать,  пока  гроза
кончится?
     Но всеведущий Оловянников объяснил,  что  ждать  бессмысленно:  гроза
пройдет не скоро, может быть, через много дней.
     Добровольцы в  защитных  костюмах  поднялись  на  плот  и  установили
стационарные  приборы,  снабженные   автоматическими   радиопередатчиками.
Теперь в локационной рубке  "Фукуока-мару"  треугольные  перья  самописцев
выписывали  на  графленых  лентах  дрожащие  цветные  линии.   Вычислители
обрабатывали поступающую информацию. Ученые непрерывно совещались.
     Журналистов в приборную рубку не пускали. Они чуяли: происходит нечто
грандиозное, надвигается небывалая сенсация.  Иные  из  них  пытались  уже
отправить в свои газеты описание грозы, сдобренное собственными домыслами,
но радиорубка не принимала информаций без  визы  Штамма,  а  австриец  был
неумолим. Он безжалостно вычеркивал все, что так или  иначе  относилось  к
научным предположениям,  и  в  результате  от  корреспонденций  оставались
жалкие огрызки.
     Несколько раз Токунага и Морозов вели радиопереговоры с Международным
геофизическим центром. Юркий Лагранж, корреспондент "Пари-суар", подстерег
однажды академиков, возвращавшихся из радиорубки. Он тихонько прокрался за
ними по коридору, включив портативный магнитофон, и успел записать обрывок
разговора.
     Нечего было и думать передать  бесценную  запись  в  редакцию:  Штамм
просто отобрал бы  магнитную  ленту.  Долго  крепился  Лагранж,  не  желая
выпускать из рук добытую  сенсацию,  и  не  выдержал  наконец.  Он  собрал
журналистскую  братию  в  салон  прессы,  потребовал  тишины  и   запустил
магнитофон.
     Раздался  характерный  шорох,  а  затем  приглушенный   разговор   на
английском языке:
     - ...Скорость возрастает.
     - Да, он обгоняет нас и не оставляет нам времени. Вы  слышали  доклад
штурмана корабля? Магнитный компас вышел из меридиана.
     - Очень сложная картина. И все же ваше предположение о магнитах...
     -  Я  хотел  бы  ошибиться,  поверьте.  Но  при   такой   перестройке
структуры... Простите, Масао-сан. Вам что нужно, господин корреспондент?
     - Мне? - раздался быстрый говорок Лагранжа. - О, cher maitre [дорогой
учитель (франц.)], решительно ничего. Я просто...
     -  Ну,  дальше  неинтересно.  -  Лагранж  под  общий  хохот  выключил
магнитофон.
     - Продайте мне этот текст, Лагранж, -  попросил  дюжий  американец  в
гавайской рубашке.
     - Зачем вам, Джекобс? Не думаете ли  вы,  что  ваше  обаяние  смягчит
сердце австрийского цербера?
     - Моя газета не поскупится на расходы.
     - Ну, так вы ошибаетесь, Джекобс, - закричал Лагранж и  хлопнул  себя
по бедрам. - Штамм неподкупнее Робеспьера! Я ничего не смыслю в науке,  но
уж в людях я разбираюсь, будьте  покойны!  Этого  Штамма  можно  распилить
тупой пилой - и все равно...
     Кто-то дернул Лагранжа за рукав.
     В дверях салона стойл Штамм, прямой в бесстрастный.
     - Мне очень лестно, господа, - проговорил он дребезжащим  голосом,  -
что вы не подвергаете сомнению мою профессиональную добросовестность.
     Штамм прошествовал к  столу,  положил  перед  собой  папку  и  строго
оглядел журналистов.
     -  Господа,  -  сказал  он,  выждав  тишины  и  поправив  очки.  -  Я
уполномочен  сделать  вам  экстренное  сообщение.   Ввиду   чрезвычайности
положения решено, чтобы  вы  немедленно  информировали  свои  газеты.  Вам
раздадут печатный текст сообщения президиума МГГ. Просим без  искажений  и
добавлений передать его в свои редакции. Аналогичный текст  уже  отправлен
по радио в ООН и некоторые другие международные организации.
     - Что произошло? - раздались голоса.
     - Прокомментируйте сообщение!
     - За тем я сюда и пришел, - сказал  Штамм.  И  начал  комментировать,
тщательно взвешивая каждое слово: - Локационные измерения показывают,  что
скорость  Черного  столба  быстро   возрастает.   Его   вершина   достигла
восьмидесяти с лишним километров над уровнем океана и отклоняется на запад
- следствие вращения Земли. У поверхности  Земли,  вы  это  должны  знать,
воздух почти не проводит электрического тока, но  на  высоте  восьмидесяти
километров проводимость воздуха резко увеличивается и  равна  проводимости
морской воды.  Вот  почему,  достигнув  указанной  высоты.  Черный  столб,
который, очевидно,  обладает  высочайшей  электропроводностью,  близкой  к
сверхпроводимости, - вот почему столб вызвал небывалую, невиданную  грозу,
то есть мощные разряды атмосферного электричества.
     Штамм  чуть  передохнул  после  длинной  фразы.  Слышно  было  глухое
ворчание грозы.
     - Теперь о главном, - продолжал Штамм. -  К  вечеру  столб  достигнет
ионизированных слоев атмосферы.  Ионосфера,  это  вы  тоже  должны  знать,
электрически  заряжена,  ее  потенциал  относительно   поверхности   Земли
колоссален. Наблюдения показывают, что в столбе возникли токи проводимости
и уже появилось собственное, весьма специфичное  поле  столба.  Оно  резко
усилится, когда столб войдет в ионосферу и вступит с  ней  в  своеобразное
взаимодействие. Земля будет накоротко замкнута со своей ионосферой.
     Журналисты, напряженно ожидавшие  сенсации,  разочарованно  вздыхали,
переглядывались: опять малопонятные рассуждения о полях...
     - При этом Земля не потеряет своего заряда, - продолжал Штамм, -  ибо
Zustrom - постоянный приток заряженных частиц из космоса, - разумеется, не
прекратится. Магнитное поле Земли -  огромная  ловушка  этих  частиц,  так
считают многие ученые. Но вследствие прямого замыкания свойства  магнитной
ловушки значительно изменятся. У нас возникли серьезные опасения, господа,
что весь этот комплекс явлений, и прежде всего необъяснимая пока специфика
поля столба, повлечет за собой существенное изменение структуры магнитного
поля планеты. По некоторым признакам, это может... Мы опасаемся,  что  это
вызовет размагничивание всех постоянных магнитов.
     Штамм умолк.
     - Почему же они размагнитятся? - раздался спокойный голос Джекобса.
     -  Магнит  размагничивается  при  нагреве  или  ударе.  -  воскликнул
Оловянников. - Но ведь тут ни того, ни другого...
     - Да, господа, - сказал Штамм, он как будто немного разволновался.  -
При ударе  и  нагреве  выше  точки  Кюри.  Перестройка  структуры  земного
магнитного поля, по некоторым данным, вызывает в магните примерно такой же
эффект, как и сильный удар или нагрев. Точнее, как то  из  комплекса  этих
явлений, что влияет на магнитное  состояние  тела...  Впрочем,  я  немного
отвлекся от цели своего сообщения. - Штамм откашлялся,  поправил  очки.  -
Итак, если наши опасения справедливы, размагнитятся магниты -  все,  какие
есть на  планете.  Надеюсь,  вы  понимаете,  господа:  это  означает,  что
электрического тока не будет. Его не даст ни один генератор.
     Некоторое время в салоне стояла  мертвая  тишина.  Затем  ошеломление
взорвалось выкриками.
     - Как мы будем жить без электричества?
     - Когда вы, ученые, прекратите ваши дьявольские опыты?
     - Неужели вы не можете остановить этот чертов столб?
     Штамм терпеливо переждал бурю. Когда  страсти  немного  улеглись,  он
сказал:
     - Господа, ученые всего мира ищут  способ  остановить  столб,  но  он
обогнал нас. Необходимо  тщательно  изучить  явление.  Это  мы  и  делаем.
Безусловно, ученые найдут выход из положения. Как скоро? Не могу  сказать.
Может быть, месяц, а может и больше, придется пожить без  электромагнитной
техники. Разумеется, придется широко  пользоваться  паровыми  двигателями.
Повторяю: временно. Заверяю вас, что ученые ликвидируют короткое замыкание
и восстановят статус-кво. Мы просим соблюдать  спокойствие  и  призвать  к
этому ваших читателей.
     Журналисты ринулись к столу, и каждый получил  листок  с  официальным
сообщением.

                                    23

     Вечером гроза усилилась. Лил дождь. Несколько раз над  "Фукуока-мару"
проплывали шаровые молнии, они словно приглядывались к кораблю и  уплывали
дальше, к Черному столбу.
     От  бесконечной  пляски  молний,  от  неприкаянности,   от   близости
непонятных и грозных событий у Кравцова было  смутно  на  душе.  Али-Овсад
затащил его  к  себе,  стал  поить  чаем  и  расспрашивать  об  ионосфере.
Оловянников сидел с ними, приглядывался к обоим.
     - Слушай, - говорил Али-Овсад, держа блюдце на  кончиках  пальцев,  -
бензиновый мотор будет работать? Ему ток не нужен...
     - А зажигание? - отвечал Кравцов. - Как без электрической искры?
     Али-Овсад задумчиво отхлебывал чай, откусывал сахар.
     - Надо мне в Баку ехать, - объявил он вдруг. - Если  тока  не  будет,
надо много керосина  делать.  -  Он  встал  щелкнул  выключателем,  плафон
послушно зажегся. - Горит,  -  сказал  Али-Овсад.  -  Это,  наверно,  япон
придумал, что электричества не будет. Зачем Морозов его слушает?
     - Морозов зря не станет пугать.
     - Ай балам, ошибаться каждый человек может.
     Али-Овсад, прихлебывая чай из блюдца, стал  неторопливо  рассказывать
про  геолога  Новрузова,  который  никогда  не  ошибался.  Однако  в  один
прекрасный день скважина, пробуренная в выбранном самим Новрузовым месте и
доведенная уже до двух тысяч метров глубины, внезапно ушла под землю.
     - Когда это  было?  -  спросил  Оловянников,  вытаскивая  из  кармана
блокнот.
     - Давно, в сорок девятом. Не пиши, уже наша газета "Вышка"  писала  -
мастер Али-Овсад стоит на буровой вышке, спасает  ротор,  лебедку,  насос.
Ротор и лебедку спас, это правда, а насос не успел. Совсем новый насос был
- завода "Красный молот". Потом мы все бежали - сама вышка в  землю  ушла.
Теперь там вода - озеро.
     - А что говорили геологи?
     - Каждый свое говорил. Пласты, структура... Земля, а под  землей  что
есть, мы не знаем.
     Кравцов  слушал  рассеянно,  про   нашумевший   когда-то   случай   в
Ширваннефти он прекрасно знал. Чай уже не лез в горло.
     - Пойду письма писать, - сказал он и побрел к себе.
     Перед каютой Уилла он постоял в раздумье, потом тихонько постучал,  и
сразу дверь отворилась. Норма Хемптон стояла у порога, она приложила палец
к губам и покачала головой.
     - Кто там? - раздался слабый голос Уилла.
     - Ты не спишь? - сказала Норма. - Ладно, заходите, мистер Кравцов.
     - Ну, Уилл, как вы тут? - Кравцов сел, беспокойно вглядываясь в  лицо
шотландца. В каюте был полумрак, горела лишь настольная  лампа,  прикрытая
газетой.
     - Ничего, лучше. Зажгите свет.
     Вспыхнул плафон. В его  желтом  свете  сухое  лицо  Уилла  показалось
Кравцову незнакомым. Может, потому, что щеки обросли седой  щетиной.  И  в
глазах появилось что-то новое, не было уже иронической усмешечки. Движимый
внезапным  приливом  нежности,  Кравцов  осторожно  коснулся  руки   Уилла
ладонью.
     - Выкладывайте новости, парень, - сказал Уилл.
     - Новости? Да, новости есть, и не очень-то веселые... -  Он  принялся
рассказывать.
     - Не будет электрического тока?  -  изумилась  Норма  Хемптон.  -  Вы
правильно поняли Штамма?
     Кравцов усмехнулся.
     - Я передаю вам  то,  что  слышал,  слово  в  слово.  Кстати,  миссис
Хемптон, вы не получили текста... Эх, не  догадался  взять  для  вас!..  В
пресс-центре, должно быть, еще есть...
     - Бог с ним, с текстом, - сказала Норма.
     "А ведь она совсем, совсем не молода", - подумал  Кравцов,  глядя  на
усталое лицо женщины.
     - Пойди, - сказал Уилл. - Это твоя обязанность.
     - И отдохните заодно, - добавил Кравцов. - Я посижу с Уиллом.
     - Ну что ж, -  Норма  нерешительно  поднялась,  -  если  вы  побудете
здесь... Вот флакон, мистер Кравцов. Ровна  в  девять  накапайте  из  него
двадцать капель и дайте ему выпить.
     Она вышла.
     - Короткое замыкание, - сказал Уилл после паузы. - Вот как.
     - Да. Колоссальный пробой ионосфера - Земля. Трудно представить.
     - Я был уверен, что здесь просто магнитная аномалия, - сказал Уилл. -
Потому и напросился на вахту, что хотел проверить свое предположение.  Да,
собственно, не мое. Его еще тогда, шесть  лет  назад,  высказывали  Гилар,
Нуаре...
     - И Комарницкий, - вставил Кравцов.
     В дверь постучали. Стюард-японец скользнул в каюту, вежливо  пошипел,
поставил на столик свечу на черном блюдечке.
     - Это зачем? - сказал Кравцов.
     - Распоряжение капитана, сэр.
     Стюард неслышно притворил за собой дверь.
     -  Свечи...  Керосиновые  лампы...  -  Кравцов  покачал  головой.   -
Дожили...
     - Парень, пойдите и скажите им: атомная бомба. Только  атомная  бомба
возьмет столб.
     - Да перестаньте, Уилл.
     - Я не шучу. Другого выхода нет.
     Они помолчали. Кравцов взглянул на часы, накапал  в  стакан  с  водой
двадцать капель из флакона, дал шотландцу выпить.
     - У вас есть родители? - спросил вдруг Уилл.
     - У меня мама. Отца я не помню, он погиб в сорок восьмом,  когда  мне
было три года. Он был летчик-испытатель.
     - Он разбился?
     - Да. Реактивный истребитель.
     Уилл помолчал, а потом задал новый вопрос, и опять неожиданный:
     - Зачем вы изучаете испанский?
     - Ну, просто интересно. - Кравцов  улыбнулся.  -  По-моему,  было  бы
неплохо, если б все люди изучали иностранные языки. Легче общаться.
     - А вы обязательно хотите общаться?
     - Не знаю, что вам сказать, Уилл. Общение людей - что в этом дурного?
     - А я не говорю, что дурно. Бесполезно просто.
     - Не хочу сейчас спорить с вами. Поправляйтесь, тогда поспорим.
     - Что-то в вас раздражает меня.
     Кравцов внимательно посмотрел Уиллу в глаза. Решил перевести в шутку:
     - Это, должно быть, оттого, что я злоупотреблял  гречневой  кашей  на
завтрак...
     Плафон стал тускнеть, тускнеть  -  и  погас.  Настольная  лампа  тоже
погасла.
     - Началось, - сказал Кравцов, нашаривая спички в кармане.  -  Прощай,
электричество.
     Он чиркнул спичкой, зажег свечу.

                                    24

     Это случилось не сразу на всей планете. Вначале зона  размагничивания
захватила район Черного столба, потом она медленно  и  неравномерно  стала
растекаться по земному шару.
     Дольше всего электромагнетизм задержался на  крошечном  клочке  суши,
затерянном в просторах Атлантики, - на острове Вознесения,  являющемся  по
своему географическому положению почти антиподом  района  Черного  столба.
Там электрические огни погасли на одиннадцать дней позже.
     Казалось, что жизнь на планете гигантским скачком вернулась на  целое
столетие назад.
     Напрасно воды  Волги,  Нила  и  Колорадо-ривер,  падая  с  гигантских
плотин, вращали колеса  гидроэлектростанций;  соединенные  с  ними  роторы
электрических генераторов крутились вхолостую: их  обмотки  не  пересекали
магнитных силовых линий и в них не наводилась электродвижущая сила.
     Напрасно атомные котлы грели воду - пар так  же  бессмысленно  вращал
роторы генераторов.
     Напрасно линии электропередач густой сетью оплели  планету,  напрасно
тянулись провода в заводские цехи, в городские квартиры и дома крестьян  -
по ним не бежал живительный поток электронов, неся  людям  свет,  тепло  и
энергию.
     Конечно, электрический ток не  исчез  вовсе.  Его  давали  химические
элементы  -  батарейки  карманных  фонариков.  Его  давали  аккумуляторные
батареи - пока не разрядились, а зарядить их было нечем. Его  вырабатывали
электростатические машины трения, термоэлектрические и солнечные  батареи.
Их пробовали присоединять  к  обмоткам  возбуждения  генераторов,  но  ток
протекал по катушкам зря, не возбуждая искусственного магнитного поля.
     Остановилась   могучая   земная   индустрия,    энергетика    которой
базировалась на электромагнетизме.  Погрузились  во  мрак  вечерние  улицы
городов.  Замерли  троллейбусы,  токарные  станки,  лифты  в  многоэтажных
зданиях,  стиральные  машины,  магнитофоны  и  мостовые  краны.  Двигатели
внутреннего сгорания лишились зажигания. Умолкло радио. Телефонные станции
онемели.
     Люди оказались разобщены, как столетие назад.
     Усложнилась  навигация:  картушки   магнитных   компасов   бестолково
крутились под стеклом, не указывая штурманам истинного курса.
     Не только люди страдали от неожиданного бедствия. Рыбы потеряли  свои
таинственные  дорожки  в   электрических   токах   океанских   течений   и
нерестились, где попало.
     Перелетные птицы не могли найти привычных дорог...
     Полярные сияния двинулись к экватору и остановились над ним,  опоясав
планету мерцающим, переливающимся кольцом.
     Поползли грозные слухи об увеличении потока  первичного  космического
излучения в нижних  слоях  атмосферы,  защитные  свойства  которой  начали
заметно изменяться. Жители горных районов покидали свои жилища, спускались
в долины. Из уст в уста передавали  страшную  весть  о  гибели  на  Памире
персонала высокогорной обсерватории.
     Перед  катастрофой  Генеральная  ассамблея  Объединенных  Наций  была
занята разрешением запутанного вопроса  о  некоем  княжестве,  где  девять
принцев крови одновременно претендовали на престол. Высокородным отпрыскам
велели образовать  коалицию.  Не  до  них  теперь  было.  При  Генеральной
ассамблее создали  Комитет  Черного  столба,  составленный  из  крупнейших
ученых мира. А пока этот комитет напряженно  изыскивал  способ  ликвидации
Черного столба, миру предстояло приспособиться к жизни в новых условиях.
     Но мир этот не был един.
     В социалистических странах плановая система  позволила  организованно
осуществить переселение  жителей  горных  районов,  временную  консервацию
электропромышленности и перевод предприятий с электрической энергетики  на
паровую. Работники электропромышленности спешно осваивали новые, временные
виды производства,  где  теперь,  без  электричества,  требовалось  больше
людей.
     А капиталистический мир  лихорадило.  Вспыхнула  ожесточенная  борьба
монополий за правительственные заказы. Угольные и нефтяные акции  взлетели
до небес, акции электрических и алюминиевых компаний обесценились. Те, кто
верил в ликвидацию замыкания, скупали их. На биржах царила паника.  Рыцари
наживы быстрее всех приспособились  к  условиям  катастрофы.  Колоссальные
спекуляции   охватили   капиталистический   мир.   Цены   росли,    налога
увеличивались...
     Газеты подогревали панику аршинными  заголовками  о  "последних  днях
человечества", но и за  этими  заголовками  нередко  скрывались  корыстные
интересы монополий.  Трансатлантическая  транспортная  компания  заключила
сделку с газетным концерном, и по Америке прокатился слух,  будто  антипод
Черного столба,  остров  Вознесения,  будет  поражен  космическими  лучами
гораздо  позже  остальных  районов  земного   шара.   Состоятельные   люди
устремились на этот крохотный, жаркий, почти лишенный воды конус, торчащий
из глубин Атлантического океана. В Джорджтаун  -  единственный  населенный
пункт на острове, в котором жило сотни две человек, обслуживающих порт,  -
ежедневно   прибывали   богатые   эмигранты.   Они   привозили   с   собой
продовольствие, строительные материалы, воду. Платили  бешеные  деньги  за
проезд, за каждый квадратный метр каменистой почвы у подножья горы.  Очень
скоро здесь не осталось  ни  одного  свободного  участка,  пригодного  для
жилья.  Цены  взвинчивались  до  астрономических  масштабов.  На   острове
вспыхивали кровавые столкновения.
     Британское правительство,  которому  принадлежал  остров  Вознесения,
направило правительству Соединенных Штатов решительный протест.  Вашингтон
его отклонил, указав в  ответной  ноте,  что  остров  Вознесения  захвачен
частными лицами, за действия которых американское правительство  не  несет
ответственности.
     К острову Вознесения  и  к  близлежащему  острову  Святой  Елены,  на
который тоже устремился потея эмигрантов, были посланы английские  военные
корабли.
     Темные  силы  невежества,  плохо  скрытые  благопристойным   покровом
религии и капитала, всплыли наружу.
     - Конец света! Ждите всадников Апокалипсиса! -  кричали  на  площадях
перед соборами небритые люди, отвыкшие от неэлектрических средств бритья.
     - Вот до чего довели нас ученые! Бей ученых! - надрывались лавочники,
готовые к погромам.
     В Принстон, штат Нью-Джерси, на лошадях, покрытых пылью южных  дорог,
приехала целая рота  вооруженных  молодых  людей.  Рассыпавшись  цепью  по
аккуратным газонам, они пошли в атаку на главное  университетское  здание.
Студентов и преподавателей, встречавшихся на  пути,  зверски  избивали,  а
двоих, оказавших яростное сопротивление, пристрелили на месте.  Погромщики
врывались в лаборатории и старательно  били  посуду,  опрокидывали  столы,
разрушали приборы.
     - Где тут работал бандит Эйнштейн? - орали они. - Покончим с евреями!
Вешать профессоров! Пора оздоровить нацию!
     Улюлюкая,  они  кинулись  громить   профессорские   коттеджи.   Кучка
студентов и преподавателей забаррикадировалась  в  одном  из  коттеджей  и
отбросила  погромщиков  револьверным  огнем.  До  поздней   ночи   гремели
выстрелы, и коттедж отбивал атаку за атакой, пока не кончились патроны. Но
и тогда храбрецы не сдались, вступили с бандитами в  рукопашную  и  падали
один за другим, изрешеченные пулями. Когда прибыла полиция, коттедж  пылал
жарким факелом,  выстреливая  в  сумрачное  ноябрьское  небо  снопы  искр.
Бандиты открыли огонь по полиции, к обеим сторонам прибывали подкрепления,
и федеральное правительство  послало  в  Принстон  войска.  Шесть  дней  в
Принстоне шла настоящая воина. Шесть кровавых дней.

                                    25

     Мир поневоле приспосабливался к новым условиям. Транспорт вернулся  к
паровому котлу:  паровозы  потянули  составы,  освещенные  керосиновыми  и
ацетиленовыми  фонарями;  из   гаваней   отплывали   пароходы.   Появились
переговорные трубы и пневматическая почта. Количество  почтовых  отделений
пришлось увеличить во много раз. Открытки заменили телефон.
     По асфальту городов зацокали копыта лошадей, запряженных в грузовые и
легковые автомобили. Появились странные  гибриды:  дизельные  двигатели  с
паровыми пускателями.
     А через две недели  весь  мир  облетели  имена  студентов-дипломантов
Московского высшего технического училища имени Баумана - Леонида Мослакова
и Юрия Крамера, которые  придумали  устройство,  заменившее  электрическое
зажигание двигателей внутреннего  сгорания.  Изобретение  было  просто  до
гениальности. Хитроумные студенты смонтировали  в  корпусе  свечи  огневое
колесцо с зубчиками и длинный пирофорный стержень с механизмом  постоянной
микроподачи. Толкатель распределительного валика  дергал  пружину,  колесо
чиркало о  стержень  и  высекало  искру.  Словом,  это  была  обыкновенная
зажигалка - зажигалка  Мослакова-Крамера,  и  именно  благодаря  ей  ожили
великие полчища автомашин, и улицы городов снова приняли привычный вид.
     Срочно увеличивалась добыча угля и нефти.  Форсированно  налаживалось
производство керосиновых ламп и свечей.
     Что до газет, то они  продолжали  выходить  исправно,  без  перерыва,
только печатались они теперь при свете керосиновых или  ацетиленовых  ламп
на ротациях с приводом от паровых машин.  И  редко,  когда  первую  полосу
газет не украшало фото загадочного, окутанного паром, вставшего из  океана
Черного столба...
      "Академик Морозов сообщил, что,  по  мнению  Международного  комитета
ученых, короткое  замыкание  будет  ликвидировано  не  позже  конца  года.
Поэтому  необходимо,  не  снижая  внимания  к  нуждам  временной   паровой
энергетики, начать подготовку к переходу  на  электроэнергию.  Сегодня  мы
публикуем для общего обсуждения проект плана..."
                                                             ("Известия").
     "Угольные акции никогда еще не стояли так высоко".
                                                   ("Уолл-стрит джорнел").
      "На острове Святой Елены идет крупное строительство. По слухам, склеп
Наполеона  снесен  и  на   его   месте   сооружается   вилла   для   семьи
Рокфеллера-самого-младшего. Лондон готовит новую ноту  Вашингтону.  Третий
британский флот направлен для охраны островов Тристан да Кунья".
                                                       ("Дейли телеграф").
     "Слово  нефтепереработчиков:  перевыполнить  план  по   осветительным
сортам керосина".
                                                    ("Бакинский рабочий").
     "Национализированные угольные копи  должны  быть  возвращены  в  руки
законных владельцев - только это спасет Великобританию".
                                                                ("Таймс").
     "Красные вручили желтолицему судьбы мира.  Теперь  гибель  неизбежна,
если мы не примем меры".
                                                   ("Джорджия он сандей").
     "Фашизм не пройдет! Принстон не повторится!"
                                                               ("Уоркер").
      "Наибольшая мировая сенсация с тех пор, как в 1949 году фирма "Сенсон
Хоуджери Миллз"  выпустила  женские  чулки  с  черной  пяткой  по  патенту
художников из Филадельфии Блея и Спарджена. Покупайте  чулки  новой  марки
"Черный столб"!
                                                     ("Филадельфия ньюз").
     "В эту зиму жителей Парижа будет согревать их неистощимый оптимизм".
                                                               ("Фигаро").

     "Домохозяйки требуют: дайте нам электричество!"
                                                          ("Фор ю уимен").
      "Повышение цен на свечи не  должно  снизить  религиозного  энтузиазма
верующих".
                                                   ("Оссерваторе Романа").
     "Этой осенью не состоялось ни одной экспедиции в  Гималаи  на  поиски
снежного  человека.   Ассоциация   шерпов-носильщиков   встревожена.   Его
величество король Непала лично изучает вопрос".
                                                       ("Катманду уикли").
     "В связи с дороговизной топлива в этом сезоне, к сожалению, ожидается
переход на длинные закрытые платья. Наш обозреватель надеется, что удастся
создать  модели  со  стекловатными   утепляющими   подкладками,   могущими
подчеркнуть специфику женской фигуры. В отношении дамского  нижнего  белья
ожидается..."
                                                       ("Ля ви паризьен").

                                    26

     - Шаровая молния! -  крикнул  в  мегафон  наблюдатель.  -  Все  вниз!
Шаровая молния!
     Верхняя палуба  "Фукуока-мару"  опустела,  только  аварийная  команда
осталась наверху.
     Таков был строжайший  приказ  Штаба  ученых:  при  появлении  шаровой
молнии укрываться во внутренних помещениях, задраивать  все  иллюминаторы,
люки и горловины. Приказ пришлось издать после того, как однажды  огненный
шар вполз в открытый люк судовой  мастерской  и  вызвал  пожар,  с  трудом
потушенный японскими матросами.
     Повинуясь приказу, Кравцов спустился вниз. Он заглянул в  холл  перед
салоном, надеясь  увидеть  там  Оловянникова,  но  увидел  только  группку
незнакомых людей за стойкой бара.
     Каждый день прилетали на реактивных гидросамолетах незнакомые люди  -
ученые, ооновские чиновники, инженеры, журналисты. Одни прилетали,  другие
улетали.  Совещались,  спорили,  продымили  "Фукуоку"  насквозь   табаком,
опустошили огромный судовой склад вин.
     А Черный столб между тем лез все выше за пределы земной атмосферы  и,
пройдя добрую треть расстояния до Луны,  загибался  вокруг  Земли,  словно
собираясь опоясать планету тоненьким ремешком. Он по-прежнему  был  окутан
мраком бесчисленных туч, и пучки молний били в Столб, и,  казалось,  грозе
не будет конца.
     Дистанционные приборы там, на плоту,  давно  не  работали.  "Фукуока"
ходил вокруг плота, то приближаясь к нему,  то  удаляясь.  Где-то  застрял
транспорт с горючим, а топливо на "Фукуоке" было на исходе.
     Тревожно текла жизнь на судне.  Но  больше  всего  Кравцова  угнетало
вынужденное безделье. Он понимал, что ученым нелегко - поди-ка,  разберись
в таинственном поле,  окружающем  Черный  столб!  Но  все  же  слишком  уж
затянулись их совещания. Кравцова так  и  подмывало  пойти  к  Морозову  и
спросить его напрямик: когда же вы решитесь, наконец, побороться с  Черным
столбом, сколько, черт возьми, можно ждать?.. Но он сдерживал себя.  Знал,
как безмерно много работает Морозов.
     Брамулья же, с которым Кравцов изредка сталкивался в каюте Али-Овсада
за чаепитием, не отвечал  на  вопросы,  отшучивался,  рассказывал  соленые
чилийские анекдоты.
     Кравцов  в  тоскливом  раздумье  стоял  в  тускло  освещенном  холле,
поглядывал на дверь салона, за которой совещались ученые.
     - Хелло, - услышал он и обернулся.
     - А, Джим! Добрый вечер. Что это вы не играете на бильярде?
     - Надоело! - Джим Паркинсон невесело усмехнулся.  -  Сорок  партий  в
день -  можно  взвыть  по-собачьи.  Говорят,  завтра  придет  транспорт  с
горючим, не слышали?
     - Да, говорят.
     - Не хотите ли выпить, сэр?
     Кравцов махнул рукой.
     - Ладно.
     Они уселись на табуреты  перед  стойкой,  бармен-японец  быстро  сбил
коктейль и поставил  перед  ними  стаканы.  Они  молча  начали  потягивать
холодный, пряно пахнущий напиток.
     - Будет у нас работа или нет? - спросил Джим.
     - Надеюсь, что будет.
     - Платят здесь неплохо, некоторым ребятам нравится  получать  денежки
за спанье и бильярд. Но мне порядком надоело, сэр. Целый месяц  без  кино,
без девочек. Радио - и то не послушаешь.
     - Понимаю, Джим. Мне, признаться, тоже надоело.
     - Сколько можно держать нас на этой  японской  коробке?  Если  ученые
ничего не могут придумать, пусть прямо скажут и отпустят нас по  домам.  Я
проживу как-нибудь без электричества, будь оно проклято.
     От пряного напитка у Кравцова по телу разлилось тепло.
     - Без электричества нельзя, Джим.
     - Можно! - Паркинсон  со  стуком  поставил  стакан.  -  Плевал  я  на
магнитное поле и прочую чушь.
     - Вам наплевать, а другие...
     - Что мне до других? Я вам говорю: обойдусь! Бурить всегда где-нибудь
нужно. Пусть не электричество, а паровая машина крутит  долото  на  забое,
что из того?
     "Ну вот, - подумал Кравцов, -  уже  и  этот  флегматик  взбесился  от
безделья".
     - Послушайте, Джим...
     - Мало этой грозы, так еще шаровые молнии появились,  летают  стаями.
Наверх не выйти, японцы с карабинами на  всех  трапах...  К  чертям,  сэр!
Ученым здесь интересно, так пусть ковыряются, а мы все не хотим!
     - Перестаньте орать, - хмуро сказал Кравцов. - Кто это "мы все"?  Ну,
отвечайте!
     Узкое лицо Паркинсона потемнело. Не глядя на Кравцова,  он  кинул  на
прилавок бумажку и пошел прочь.
     Кравцов допил коктейль и слез с табурета.  Пойти,  что  ли,  к  себе,
завалиться спать...
     Возле двери его каюты стоял, привалившись спиной  к  стене  коридора,
Чулков.
     - Я вас жду, Александр Витальич... - Чулков сбил  кепку  на  затылок,
его круглое мальчишеское лицо выражало тревогу.
     - Заходите, Игорь.  -  Кравцов  пропустил  Чулкова  в  каюту.  -  Что
случилось?
     - Александр Витальич, - понизив голос,  быстро  заговорил  Чулков,  -
нехорошее дело получается. Они давно уж нас сторонятся, ребята из  бригады
Паркинсона, собираются в своей кают-компании, шушукаются...  А  с  полчаса
назад я случайно услышал один разговор... Это, извините, в  гальюне  было,
они  меня  не  видели  -  Флетчер  и  еще  один,  который,  знаете,  вечно
заливается, будто его щекочут, -  они  его  Лафинг  Билл  [Смеющийся  Билл
(англ.)] называют.
     - Да, припоминаю, - сказал Кравцов.
     - Ну вот. Я, конечно, в английском не очень-то, здесь только  малость
нахватался. В общем, как я понимаю, удирать они собираются. Завтра  придет
транспорт с горючим, закончат перекачку, тут они сомнут охрану,  прорвутся
на транспорт, и тю-тю к себе в Америку...
     - Вы правильно поняли, Игорь?
     - Аттак зы транспорт - чего ж тут не понять?
     - Ну, так пошли. - Кравцов выскочил из каюты и побежал по коридору.
     -  Александр  Витальич,  так  нельзя,  -  торопливо  говорил  Чулков,
поспешая за ним. - Их там много...
     Кравцов не слушал его. Прыгая через ступеньки, он сбежал в палубу "Д"
и рванул дверь кают-компании, из-за которой доносились голоса и смех.
     Сразу стало тихо. Сквозь сизую завесу  табачного  дыма  десятки  глаз
уставились на Кравцова.  Флетчер  сидел  на  спинке  кресла,  поставив  на
сиденье ноги в высоких черных ботинках. Он выпятил  нижнюю  губу  и  шумно
выпустил струю дыма.
     - А, инженер, - сказал  он,  щуря  глаза.  -  Как  поживаете,  мистер
инженер?
     - Хочу поговорить с вами, ребята, - сказал Кравцов,  обводя  взглядом
монтажников. - Я знаю, что вы задумали бежать с "Фукуока-мару".
     Флетчер соскочил с кресла.
     - Откуда вы знаете, сэр? - осведомился он с недоброй ухмылкой.
     - Вы собираетесь завтра прорваться на транспорт, -  сдержанно  сказал
Кравцов. - Это у вас не получится, ребята.
     - Не получится?
     - Нет. Честно предупреждаю.
     - А я предупреждаю вас,  сэр:  мы  тут  вместе  с  вами  подыхать  не
собираемся.
     - С чего вы это взяли, Флетчер? - Кравцов старался говорить спокойно.
     - А с чего это нам платят тройной оклад за безделье? Верно я  говорю,
мальчики?
     - Верно! - зашумели монтажники. -  Даром  такие  денежки  платить  не
будут, знают, что подохнем!
     - Атом так и прет из Черного столба!
     - Шаровые молнии по каютам летают!
     - Макферсон помирает уже от космических лучей, скоро и мы загнемся!
     Кравцов опешил. На него наступала орущая толпа, а он был один: Чулков
исчез куда-то.  Он  видел:  в  углу  на  диване  сидел  Джим  Паркинсон  и
безучастно перелистывал пестрый  журнал  с  блондинкой  в  купальнике,  на
глянцевой обложке.
     - Неправда! -  выкрикнул  Кравцов.  -  Вас  ввели  в  заблуждение!  У
Макферсона инфаркт, космические лучи тут ни при чем.  Ученые  думают,  как
справиться с Черным столбом, и мы должны быть наготове...
     - К черту ученых! - рявкнул Флетчер.
     - От них все несчастья!
     - Ученые всех загубят, дай им только волю!
     - Завтра придет транспорт, и никто нас не удержит! Расшвыряем япошек!
     Монтажники сомкнулись вокруг Кравцова. Он видел возбужденные,  орущие
рты, ненавидящие глаза...
     - Мы не позволим вам дезертировать! - пытался он перекричать толпу.
     Флетчер с искаженным от бешенства лицом шагнул к нему.  Кравцов  весь
напрягся...
     Паркинсон отшвырнул журнал и встал.
     Тут с шумом распахнулась дверь, в кают-компанию ввалились  монтажники
из бригад Али-Овсада и Георги. Запыхавшийся Чулков  проворно  встал  между
Кравцовым и Флетчером.
     - Но-но, не чуди, - сказал он техасцу. - Осади назад.
     - Та-ак,  -  протянул  Флетчер.  -  Своего  защищать...  Ребята,  бей
красных! - заорал он вдруг, отпрыгнув  назад  и  запустив  руку  в  задний
карман.
     - Стоп! - Джим Паркинсон схватил Флетчера за руку.
     Тот рванулся, пытаясь высвободить руку, но Джим держал  крепко.  Лицо
Флетчера налилось кровью.
     - Ладно, пусти, - прохрипел он.
     - Вот так-то лучше, -  сказал  Паркинсон  обычным  вялым  голосом.  -
Расходитесь, ребята. Моя бригада остается, мистер  Кравцов.  Будем  ждать,
пока нам не дадут работу.
     В кают-компанию быстрым шагом вошел Али-Овсад.
     - Зачем меня не позвал? - сказал он Кравцову, шумно отдуваясь. -  Кто
здесь драку хочет?
     - Карашо, Али-Овсад, - сказал Джим. - Карашо. Порьядок.
     - Этот? - Али-Овсад ткнул пальцем в  сторону  Флетчера,  который  все
потирал руку. - Эшшек баласы, кюль башына! [Ослиный  сын,  пепел  тебе  на
голову (азерб.)] - принялся он ругаться. - Ты человек или кто ты такой?

                                    27

     Они ужинали  втроем  за  одним  столиком  -  Кравцов,  Оловянников  и
Али-Овсад. Старый мастер жевал ростбиф и  рассказывал  длинную  историю  о
том, как его брат-агроном победил бюрократов Азервинтреста и резко улучшил
качество двух сортов винограда. Кравцов слушал  вполуха,  потягивал  пиво,
посматривал по сторонам.
     - На днях, - сказал Оловянников, когда  Али-Овсад  умолк,  -  я  стал
невольным свидетелем такой сцены. Токунага стоял у борта  -  видно,  вышел
подышать свежим воздухом. Мне захотелось его незаметно сфотографировать, и
я принялся менять объектив. Вдруг вижу: японец снял  с  запястья  какой-то
браслет, посмотрел на него и бросил за борт. Тут как раз  Морозов  к  нему
подошел. "Что это  вы  кинули  в  море,  Масао-сан?  -  спрашивает.  -  Не
Поликратов  ли  перстень?"  Токунага  улыбается  своей  грустной  улыбкой,
отвечает:  "К  сожалению,  нет  у  меня  перстня.  Я  выбросил   магнитный
браслет..." Ну, знаете эти японские  браслеты,  их  носят  многие  пожилые
люди, особенно гипертоники...
     - Слышал, - сказал Кравцов.
     - Да, вот так, - продолжал Оловянников. - Морозов стал серьезным. "Не
понимаю, - говорит, - вашего хода мыслей, Масао-сан. Вы что же, полагаете,
что нам не удается..." "Нет, нет, -  отвечает  Токунага.  -  Мы,  конечно,
вернем магнитам их свойства, но не знаю, дождусь ли я этого..." "Ну  зачем
вы так..." Морозов кладет ему руку  на  плечо,  а  тот  ему  говорит:  "Не
обращайте внимания, Морозов-сан. Мы, японцы, немножко фаталисты".
     - А дальше что? - спросил Кравцов.
     - Они ушли. Он, видимо, и вправду неизлечимо болен, Токунага...
     - Да, - сказал Кравцов. - Не очень-то веселая история.
     Некоторое время они молча ели.
     - Что это за пигалица с седыми усами? - вполголоса  спросил  Кравцов,
указав движением брови на маленького человечка, который ужинал за столиком
Морозова.
     - Эта пигалица - профессор Бернстайн, - ответил Оловянников.
     - Вон что! - Кравцову стало неприятно из-за "пигалицы".  -  Никак  не
думал, что он...
     - Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя
в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее
мощное электрическое  поле.  Он  получал  энергию  от  электростатического
генератора, который вращался ветродвигателем.  Бандитов  затрясло,  как  в
пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел
в лаборатории с двумя сотрудниками, на одной воде. Вот он какой.
     - Все-то вы знаете, - сказал Кравцов.
     - Профессия такая.
     -  Между  прочим,  Чулков  рассказывал,  что  вы  извлекали  из  него
различные сведения обо мне. Зачем это?
     - Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.
     - Ну уж - "мятеж", - усмехнулся Кравцов.
     - Он про тебя писать хочет, - вмешался Али-Овсад. - Он  хочет  писать
так: Кравцов стоял возле Черный столб...
     Оловянников со смехом  протянул  мастеру  руку,  и  тот  благосклонно
коснулся пальцами его ладони.
     - Целый месяц крутимся вокруг Столба, - сказал Кравцов. -  Наблюдаем,
измеряем... Осторожничаем...  Надоело.  -  Он  допил  пиво  и  вытер  губы
бумажной  салфеткой.  -  Действительно,  трахнуть  его,  дьявола,  атомной
бомбой...
     Морозов оглянулся, мельком  взглянул  на  Кравцова.  Услышал,  должно
быть. В тускловатом свете керосиновых ламп седина его отливала медью.
     Кельнер-японец неслышно подошел,  вежливо  втянул  воздух,  предложил
мороженое с фруктами.
     - Благодарю, не хочется,  -  Кравцов  поднялся.  -  Пойду  Макферсона
проведаю.
     Али-Овсад посмотрел на часы.
     - Через час Брамульян придет ко мне чай пить, - сказал он. - Один час
времени есть.
     -  Приохотили  вы  его,  однако,  к  чаю,  Али-Овсад,   -   засмеялся
Оловянников.
     - Мы с Брамульяном в воскресенье будем  джыз-быз  делать.  Мне  повар
обещал кишки-мишки от барана.
     - Вы идете к Макферсону? - спросил Оловянников. - Разрешите,  я  тоже
пойду.

                                    28

     Несколько  дней  назад  врач  разрешил   Уиллу   двигать   руками   и
поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и
нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хемптон в ужасе бежала за
врачом.
     Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.
     Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда  лепить  надоедало,  просил
Норму почитать  газеты  или  излюбленные  "Записки  Перигрина  Пикля".  Он
слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не  всегда
могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.
     - Как только ты поправишься, - сказала она однажды, - я увезу тебя  в
Англию.
     Уилл промолчал.
     - Как бы ты отнесся к мысли поселиться  в  Чешире,  среди  вересковых
полей? - спросила она в другой раз.
     Надо было отвечать, и он ответил:
     - Я предпочитаю Камберленд.
     - Очень  хорошо,  -  сразу  согласилась  она.  И  вдруг  просияла:  -
Камберленд. Ну,  конечно,  мы  провели  там  медовый  месяц.  Боже,  почти
двадцать пять лет назад... Я очень рада, милый, что ты вспомнил.
     - Напрасно ты думаешь, что я  вспоминаю  медовый  месяц.  Просто  там
скалы и море, - сказал он спокойно. - Почитай-ка мне  лучше  эту  дурацкую
историю о черепахах.
     И Норма принялась читать  роман  "Властелины  недр",  печатавшийся  с
продолжением в "Дейли телеграф", - нескончаемый бойкий  роман  о  полчищах
неких огненных черепах, которые вылезли из  земных  недр  и  двинулись  по
планете, сжигая и губя все живое,  пока  их  предводитель  не  влюбился  в
прекрасную Мод, жену торговца керосином.
     Страсть огнедышащего предводителя как раз  достигла  высшего  накала,
когда в дверь постучали и вошли Али-Овсад, Кравцов и Оловянников.
     - Кажется, вы правы, Уилл, - сказал  Кравцов,  подсаживаясь  к  койке
шотландца. - Надо перерезать Столб атомной бомбой.
     - Да, - ответил Уилл. - Атомная бомба направленного действия.  Так  я
думал раньше.
     - А теперь?
     - Теперь я думаю так: мы перережем Столб атомным взрывом, и магнитное
поле придет в норму. Но Столб все равно  будет  лезть  и  снова  достигнет
ионосферы. Снова короткое замыкание.
     - Верно, - сказал Кравцов. - Как же, черт возьми, его остановить?
     - Наверно, он  сам  остановится,  -  сказал  Али-Овсад.  -  Пластовое
давление выжмет всю породу - и остановится.
     - На это, Али-Овсад, не стоит рассчитывать.
     - Позавчера, - сказал Оловянников,  -  журналисты  поймали  Штамма  в
салоне, зажали его в углу и потребовали новостей. Конечно, ничего выведать
не удалось, - просто  железобетонный  человек,  -  но  зато  он  стал  нам
излагать свою любимую  теорию.  Вы  слышали  что-нибудь,  Саша,  о  теории
расширяющейся Земли?
     - Кое-что слышал - еще в институте были у нас споры.
     - Очень странные вещи говорил Штамм. Будто Земля во времена  палеозоя
была чуть ли не втрое меньше в поперечнике, чем теперь. Это что - серьезно
или дядя Штамм шутит?
     Кравцов усмехнулся.
     - Не говорите глупостей. Лев. Штамм скорее...  ну,  не  знаю,  укусит
вас, чем станет шутить. Есть такая гипотеза -  одна  из  многих.  Дескать,
внутреннее ядро Земли - остаток  очень  плотного  звездного  вещества,  из
которого  некогда  образовалась   Земля.   Ядро   будто   бы   все   время
разуплотняется, его частицы постепенно переходят в вышележащие  слои  и...
ну, в общем расширяют их. Все это, конечно, страшно медленно.
     - Вот и Штамм говорил,  что  внутри  Земли  возникают  новые  тяжелые
частицы - протоны и нейтроны, кажется, -  и  наращивают  массу  Земли.  Но
откуда берутся новые частицы?
     - В том-то и вся сложность вопроса, - сказал Кравцов. - Я  сейчас  уж
не очень помню, а тогда мы бешено спорили об этой  гипотезе;  у  нас  одно
время преподавал ученик ее автора  -  Кириллова...  Откуда  берутся  новые
частицы?.. Помню разговор о взаимном переходе поля и вещества, качественно
разных форм материи, этот переход и создает впечатление... как бы рождения
вещества.   В   общем,   тут    совместное    действие    гравитационного,
электромагнитного  и  каких-то  других,  пока  неизвестных  полей...   Что
говорить, только единая теория поля открыла бы нам глаза.
     - Уж не хотите ли вы сказать, мистер Кравцов, - раздался  насмешливый
голос шотландца, -  что  наш  дорогой  Столб  состоит  из  протонного  или
нейтронного вещества?
     - Нет,  мистер  Макферсон.  Я  просто  припоминаю  гипотезу,  которую
исповедует наш дорогой Штамм.
     - А вы что исповедуете?
     - Гречневую кашу, Уилл, вы же знаете.  -  Кравцов  взял  со  стола  и
повертел в руках пластилиновый самолетик. - Я смотрю, в  вашем  творчестве
появилась новая тематика.
     - Дайте-ка сюда. - Макферсон отобрал у  него  фигурку  и  смял  ее  в
комок.
     - Все-таки хорошо,  Уилл,  что  вы  стали  буровым  инженером,  а  не
скульптором, - заметил Кравцов.
     - Вы всегда знаете, что  хорошо,  а  что  плохо.  Всезнающий  молодой
человек.
     - Вот не думал, что вы обидитесь, - удивился Кравцов.
     - Чепуха, - сказал шотландец. - Я не обижаюсь, парень. Мне только  не
нравится, когда вы лезете в драку с американцами.
     - Вовсе я не лез, Уилл. Не такой уж я драчливый.
     Помолчали немного. Мигало пламя в керосиновой лампе, по каюте  ходили
тени.
     - Я много спать теперь хочу, - сказал вдруг Али-Овсад. - Раньше  мало
спал. Теперь много хочу. Наверно, потому, что магнитное поле неправильное.
     - Теперь все можно валить на магнитное поле, - улыбнулся  Кравцов.  -
Или на гравитационное.
     - Гравитация, - продолжал Али-Овсад. - Все говорят  -  гравитация.  Я
это слово раньше не знал, теперь - сплю и вижу: гравитация. Что такое?
     - Я же объяснял, Али-Овсад...
     - Ай, балам, плохо объяснял. Ты мне прямо скажи: тяжесть или сила?  Я
землю много бурил, я знаю: земля большую силу внутри имеет.
     - Кто же спорит? - сказал Кравцов.
     - Недаром в русских сказках ее  почтительно  называют  "мать  -  сыра
земля",  -  заметил  Оловянников.  -  Помните,  Саша,  былину   о   Микуле
Селяниновиче?
     - Былина? Расскажите, пожалуйста, - попросил Уилл.
     "До чего любит сказки, - подумал Кравцов. - Хлебом его не корми..."
     - Ну что ж, - со вкусом начал Оловянников. -  Жил-был  пахарь,  звали
его Микула Селянинович. Пахал он однажды возле дороги, а  сумочку  свою  с
харчами положил на землю. Пашет, на солнышко поглядывает - успеть бы.  Тут
едет мимо на могучем коне Вольга-богатырь. Едет и скучает: дескать, некуда
мне свою силу богатырскую  приложить,  все-де  для  меня  легко  и  слабо.
Услыхал Микула Селянинович,  как  богатырь  похваляется,  и  говорит  ему:
попробуй, подыми мою сумочку. Ну,  экая  важность  -  сумочка.  Нагибается
Вольга, не слезая с коня, берет одной рукой за сумочку  -  не  получается.
Пришлось спешиться и взяться двумя руками. Все  равно  не  может  поднять.
Осерчал Вольга-богатырь, да как рванет сумочку - и не поднял ее, а сам  по
колени в землю ушел. А Микула Селянинович толкует ему: мол, тяга в сумочке
от сырой земли.
     - Хорошая сказка, - одобрил шотландец.
     - С острым социальным смыслом, - заметил Кравцов.
     - Микула олицетворяет мирный труд, а Вольга - богатырь.
     - Может  быть,  и  так.  А  может  быть,  просто  ваши  умные  предки
почувствовали непреоборимость земного  тяготения.  Вон  где  берут  начало
фантастические предположения нашего времени... Микула - как вы говорите?
     - Микула Селянинович, - сказал Оловянников.
     - Да. Его сумочка - и уэллсовский кейворит. А, джентльмены?
     - Теперь я скажу, - заявил Али-Овсад, тронув пальцем черное  пятнышко
усов в углублении над губой.  -  Совсем  давно  был  такой  Рустем-бахадур
[богатырь  (азерб.)].  Он  когда  ходил,  его   ноги   глубоко   в   землю
проваливались.
     - Такой тяжелый был? - спросил Оловянников.
     - Зачем тяжелый? Я разве сказал - тяжелый?  Просто  чересчур  сильный
был. Такой сильный, что хочет тихо наступить,  а  нога  полметра  в  землю
идет. Тогда пошел Рустем к один  шайтан,  говорит:  возьми  половину  моей
силы, спрячь, а когда я старый буду, приду - возьму...
     Кравцов  встал,  заходил  по  каюте,  тени  на  стенах  заколыхались,
запрыгали.
     - Как бы сделать, - проговорил он, остановившись перед койкой  Уилла,
- как бы сделать, чтобы сила Столба заставила его самого войти в  землю?..
Только его собственная сила справится с ним.
     - Хочешь перевернуть Черный  столб?  -  засмеялся  Али-Овсад.  -  Ай,
молодец!

                                    29

     Кравцов томился у входа в салон. Там шло очередное совещание  ученых.
Гул голосов за дверью то усиливался, то стихал. По матовому  стеклу  двери
равномерно проплывала тень: кто-то из ученых расхаживал по салону  взад  и
вперед.
     "Какого дьявола я торчу здесь, - думал Кравцов.  -  Им  не  до  меня.
Лучшие геофизики мира собрались здесь,  мозговики,  лауреаты  всех,  какие
только есть, премий. А я полезу со  своей  корявой  идеей?..  Использовать
силу самого Столба - тоже мне идея..."
     В глубине души Кравцов, разумеется, знал, что ему нужен только  повод
для разговора с Морозовым. Невтерпеж уже это ожидание и неизвестность. Да,
он наберется дерзости и спросит напрямик у Морозова: сколько еще ждать?
     Стюард с подносом,  заставленным  бутылками  и  сифонами,  шмыгнул  в
салон. В приоткрывшуюся дверь Кравцов  увидел  чью-то  обширную  лысину  и
чьи-то руки, держащие лист  ватмана;  услышал  обрывок  фразы  на  ломаном
русском: "...не разместите такую установку..."
     Установка! Ага, речь у них идет уже о какой-то установке...
     Кравцов то валился в кресло, то снова принимался вышагивать по тускло
освещенному холлу. Томительно текло время, подползая к двум часам ночи.
     Наконец,  отворилась  дверь,  из  салона,   переговариваясь,   начали
выходить ученые. Токунага с утомленным лицом слушал Штамма, который что-то
ему доказывал. Промокая платком  лысину,  прошествовал  толстяк  Брамулья.
Маленький седоусый человечек - профессор Бернстайн  -  прошел,  окруженный
несколькими незнакомыми учеными; один из них был в  индийском  тюрбане.  А
вот из клубов табачного дыма выплыла  высокая  прямая  фигура  Морозова  с
огромной папкой под мышкой.
     Зоркими своими глазами Морозов приметил Кравцова, скромно стоявшего в
уголке, кивнул ему, бросил на ходу с усмешечкой:
     - Значит, атомной бомбой, а?
     Кравцов шагнул к нему:
     - Виктор Константинович, можно с вами поговорить?
     - Некогда, голубчик. Сам давно собираюсь  поговорить  с  вами,  но  -
некогда. Впрочем... - Он обнял Кравцова за плечи и повел  по  коридору.  -
Если разговор небольшой, то выкладывайте.
     - Понимаете, - волнуясь, сказал Кравцов, - у  нас  возникла  мысль...
Нельзя ли использовать силу самого столба... Вернее, изменить  направление
его поля...
     - Понимаю, понимаю, - Морозов засмеялся. - Расскажите-ка  лучше,  как
вы воевали с техасцами.
     - Да что говорить. Поскандалили немножко  -  и  помирились...  Виктор
Константинович, вы простите, что  я  к  вам  привязался.  Я  просто  хотел
спросить: сколько нам еще ждать?
     - Надеюсь, немного,  голубчик.  Нам  надо  очень,  очень  торопиться,
потому что...  Словом,  надо  опередить  всякие  неприятности.  Проект,  в
сущности, готов, остались проверочные расчеты.
     Кравцов повеселел.
     - Значит, скоро?
     - Значит, скоро. - Морозов остановился у двери своей каюты. - Атомной
бомбой хотите перерезать столб? - спросил он снова.
     - Это Макферсон придумал, - сказал Кравцов. - Но ведь столб все равно
будет расти и снова войдет в ионо...
     - Зайдите-ка, - прервал Морозов и пропустил его в  просторную  каюту,
вернее в рабочий кабинет со столами, заваленными чертежами. - Садитесь,  -
сказал он и сам присел на один из столов. - Скажите-ка,  товарищ  Кравцов,
вы хорошо знаете плот, его помещения и переходы?
     - Знаю.
     - Взгляните на эту схему. Узнаете?
     - Средняя палуба плота, - сказал Кравцов.
     - Верно. В какой срок вы считали бы возможным пробить здесь кольцевой
коридор? - Морозов обвел карандашом окружность плота.
     - Кольцевой коридор? - переспросил Кравцов, сдвинув брови и почесывая
пальцем под ухом.
     -  Вот  что.  Возьмите  схему  и  подумайте  как  следует.  Кольцевой
замкнутый коридор шириной шесть  метров  и  высотой  не  менее  четырех  с
половиной.
     - Я подумаю, Виктор Константинович.
     - Прекрасно. Завтра вечером, попозже, приходите с ответом.

                                    30

     "Моя дорогая Маринка!
     Позавчера воздушная оказия доставила два твоих письма, и очень хорошо
сделала, а то  я  уж  волноваться  начал.  Ты  спрашиваешь,  почему  я  не
приезжаю, если тут делать нечего. Сам не знаю,  честное  слово,  почему  я
целый месяц сидел тут без всякой работы. Все  ждал,  ждал,  думал:  может,
сегодня, может, завтра... Ну, вот и дождался наконец. Проект  составлен  и
утвержден международной комиссией. Он называется "Операция Черный  столб".
Ты, наверное, из газет узнаешь раньше, чем из моего  письма,  в  чем  суть
операции. Коротко:  создан  проект  установки,  которая  остановит  Черный
столб. Тебе,  как  школьной  физичке,  конечно,  интересно  узнать  детали
проекта. Честно скажу тебе: это настолько сложно, что я  не  все  понимаю.
Ученые, вроде бы, раскусили таинственное поле столба, и установка  наложит
на него определенную комбинацию мощных силовых полей. Предполагается,  что
их взаимодействие с полем столба остановит его движение вверх.
     Конечно, прежде  всего  придется  разрезать  столб,  чтобы  устранить
"короткое замыкание", восстановить нормальную структуру магнитного поля  и
дать ток, тогда установка начнет работать.
     Сама установка будет размещена на плоту, для этого  мы  прорубаем  во
внутренних помещениях кольцевой коридор. Именно этим  я  и  занят  сейчас.
Жарковато на плоту, надо сказать, но ничего. К грозе мы давно уже привыкли
и к молниям тоже. Ты не беспокойся: ведь столб служит как бы громоотводом.
     Сколько времени займет операция? Не  знаю,  родная.  Сама  понимаешь,
хочется поскорее все закончить и приехать к вам с Вовкой. Любимые вы  мои,
соскучился я здорово. Ты мне  пиши  почаще,  ладно?  И  Вовка  пусть  лапу
прикладывает. А я буду писать при любой возможности.
     Да, ты спросишь, как собираемся мы перерезать столб. А вот как..."
     Кравцов не закончил письма. В дверь каюты постучали. Чулков  просунул
голову, сказал:
     - Александр Витальевич, третья смена уходит.
     Кравцов сунул недописанное письмо в ящик стола и побежал на катер.

                                    31

     Итак, операция "Черный столб" началась.
     Целая флотилия судов расположилась вокруг плота. Здесь был  авианосец
"Фьюриес" со своей гигантской посадочной площадкой, плавучая  механическая
база "Иван Кулибин", самоходные баржи и плавучие  краны.  Крупные  паровые
катера, попыхивая  угольным  дымком,  непрерывно  бегали  между  плотом  и
судами. Штаб операции по-прежнему находился на "Фукуока-мару".
     На заводах Советского Союза,  Соединенных  Штатов,  Японии  и  многих
других стран срочно изготовлялись  узлы  и  детали  кольцевого  сердечника
невиданных размеров. В трюмах пароходов под голубым флагом ООН, в гондолах
грузовых дирижаблей с паровыми турбинами плыли к плоту металлоконструкции,
блоки высокочастотных  панелей,  наборы  колоссальных  изоляторов,  пакеты
шинных   сборок.   Прибывали   танкеры,    лесовозы,    суда,    груженные
продовольствием,    лайнеры    с    рабочими-монтажниками,     инженерами,
правительственными комиссиями.
     Люди,  одетые  в  защитные  комбинезоны,  работали  днем   и   ночью,
беспрерывно: надо было очень торопиться, потому что - это знали  ученые  -
губительный поток космических лучей проникал  все  глубже  в  нижние  слои
атмосферы.
     А Черный столб, окруженный кольцом молний,  окутанный  белой  пеленой
пара, бежал и бежал сквозь тучи вверх, загибаясь и завершая в  околоземном
пространстве виток вокруг планеты.

                                    32

     В  девять  вечера  смена  инженера  Кравцова  поднялась  по  зигзагам
металлического трапа на среднюю палубу плота.  Здесь  были  монтажники  из
знакомых нам бригад Али-Овсада, Паркинсона, румына Георги.
     Кравцов принял участок от начальника смены,  отработавшей  свои  пять
часов.
     - Ну  и  распотрошили  вы  отсек,  Чезаре,  -  сказал  он,  оглядывая
срезанные балки и узенькие мостки, под которыми зияла черная пустота.
     - Тут уровень был выше, пришлось  порезать  весь  настил,  -  ответил
инженер-итальянец,  вытирая  полотенцем  смуглое  лицо.  -  Взгляните   на
отметку.
     Он протянул Кравцову эскиз.
     - Знаю, - сказал Кравцов. - Но тут под нами атомная станция...
     - Которая не работает.
     - Но которая будет работать. А вы обрушили настил на ее перекрытие. -
Кравцов посветил фонариком вниз.
     - Что вы от меня хотите, Алессандро?
     - Придется поднимать настил. Над реактором  не  должно  быть  ничего,
кроме перекрытия.
     Монтажники из обеих  смен  прислушивались.  Ацетиленовые  лампы  лили
голубоватый свет на их обнаженные плечи и спины, лоснящиеся от пота.
     - Мы прошли сегодня на семь метров больше нормы, - сказал  итальянец.
- Главное - скорее закончить  коридор,  а  если  под  ним  будет  немножко
мусору...
     - Только не здесь, - прервал его Кравцов. -  Ладно,  Чезаре,  уводите
смену, - добавил он, переходя на английский. - Придется нам поставить тали
и малость порасчистить ваш мусор.
     -  Это  что  же?  -  раздался  вдруг  хриплый  голос.   -   Итальяшки
напакостили, а нам за ними подбирать?
     - Кто это сказал? - Кравцов резко обернулся.
     Несколько секунд в отсеке было тихо,  только  привычно  погромыхивала
наверху гроза. Оловянников -  он  тоже  был  здесь  -  перевел  Али-Овсаду
прозвучавшую фразу.  "Ай-яй-яй",  -  Али-Овсад  покачал  головой,  поцокал
языком.
     - Кто сказал? - повторил Кравцов. - Джим, это кто-то из ваших.
     Джим  Паркинсон,  держась  длинной   рукой   за   двутавровую   балку
перекрытия, понуро молчал.
     Тут из толпы выдвинулся  коренастый  техасец  с  головой,  повязанной
пестрой косынкой.
     - Ну, я сказал, - буркнул он, глядя исподлобья на Кравцова. - А в чем
дело? Я за других работать не собираюсь.
     - Так я и думал. Знакомый голосок... Сейчас  же  принесите  извинения
итальянской смене, Флетчер.
     - Еще чего! - Флетчер вскинул голову. - Пусть они извиняются.
     - В таком случае я вас отстраняю от  работы.  Спускайтесь  вниз  и  с
первым катером отправляйтесь на "Фукуоку". Утром получите расчет.
     - Ну и плевал я на вашу работу! - заорал Флетчер. - Пропади  оно  все
пропадом, а я и сам не желаю больше вкалывать в этой чертовой жарище!
     Он сплюнул и, прыгая с мостков на мостки, пошел к  проходу,  ведущему
на площадку трапа.
     Монтажники заговорили все сразу, отсек наполнился гулом голосов.
     - Тихо! - крикнул Кравцов. - Ребята, мы тут работаем  сообща,  потому
что только сообща можно сделать такое огромное дело. Мы можем спорить и не
соглашаться с кем-нибудь, но  давайте  уважать  друг  друга!  Правильно  я
говорю?
     - Правильно! - раздались выкрики.
     - Ну его к дьяволу, давайте начинать работу!
     - Не имеете права выгонять!
     - Правильно, инженер!
     - Тихо! - Кравцов выбросил вверх обе руки. - Говорю вам прямо: пока я
руковожу этой сменой, никто здесь безнаказанно не оскорбит человека другой
национальности. Всем понятно, что я сказал? Ну и все. Надевайте скафандры!
     Чезаре подошел к Кравцову и, широко улыбаясь, похлопал его по  плечу.
Итальянцы, усталые и мокрые от пота,  гуськом  потянулись  к  выходу,  они
переговаривались на ходу, оживленно жестикулировали.
     Кравцов велел ставить тали.
     - Кто полезет вниз стропить листы настила? - спросил он.
     - Давайте я полезу, - сразу отозвался Чулков.
     Из полутьмы соседнего отсека вдруг снова возникла фигура итальянского
инженера, за ним шли несколько монтажников.
     - Алессандро, - сказал он, прыгнув на мостки к Кравцову. - Мои ребята
решили еще немножко поработать. Мы расчистим там, внизу.

                                    33

     В адской духоте и сырости внутренних помещений плота  -  долгие  пять
часов. Гудящее пламя  резаков,  стук  паровой  лебедки,  скрежет  стальных
листов, шипение сварки... Метр за метром  -  вперед!  Уже  немного  метров
осталось.  Скоро  замкнется  кольцевой  коридор,  опояшет   средний   этаж
плавучего острова  по  периметру.  Облицовщики,  идущие  за  монтажниками,
покрывают стены и потолок коридора  белым  жаростойким  пластиком,  и  уже
электрики устанавливают блоки гигантского кольцевого сердечника...
     Вперед, вперед, монтажники!
     Под утро смена Кравцова возвращается на "Фукуока-мару".  Сил  хватает
только на то, чтобы добраться до теплого дождика душа.
     Теперь спать, спать. Но, видно, слишком велика усталость, а  Кравцов,
когда переутомится, долго не может уснуть. Он ворочается на  узкой  койке,
пробует считать до ста, но сон нейдет. Перед глазами - жмурь  не  жмурь  -
торчат переплеты балок, в ушах гудит, поет пламя горелок. Ну что ты будешь
делать!..
     Он тянется к спичкам, зажигает керосиновую лампу. Почитать  газеты?..
Ага, вот что он сделает: допишет письмо!
     "...Вчера не успел, заканчиваю сегодня.  Ну  и  жизнь  у  нас  пошла.
Маринка! Причесаться - и то некогда. Уж больно надоело без  электричества,
вот мы и жмем что есть сил. Скоро уже, скоро!
     Понимаешь, как только столб будет  перерезай,  магниты  снова  станут
магнитами  и  турбогенераторы  атомной  станции  дадут   ток   в   обмотки
возбудителей кольцевого сердечника. Комбинация наложенных полей  мгновенно
вступит во взаимодействие с полем столба, и он остановится.
     Столб обладает чудовищной прочностью, но, по расчетам, его  перережет
направленный взрыв  атомной  бомбы.  Помнишь,  я  тебе  писал,  как  столб
притянул и унес контейнер с прибором? Так вот..."
     Осторожный стук в дверь. Просовывается голова Джима Паркинсона:
     - Извините, сэр, но я увидел, что у вас горит свет...
     - Заходите, Джим. Почему не спите?
     - Да не спится после душа. И потом Флетчер не дает покоя.
     - Флетчер? Что ему надо?
     - Он просит не увольнять его, сэр. Все-таки нигде так не платят.
     - Послушайте, Джим, я многое могу простить, но это...
     - Понимаю. Вы за равенство и так далее.  Он  готов  извиниться  перед
итальянским инженером.
     - Хорошо, - устало говорит Кравцов, наконец-то ему захотелось  спать,
глаза просто слипаются. - Пусть завтра извинится  перед  всей  итальянской
сменой. В присутствии наших ребят.
     - Я передам ему, - с некоторым сомнением в голосе  отвечает  Джим.  -
Ну, покойной ночи. - Он уходит.
     Авторучка валится у Кравцова из руки. Он заставляет себя добраться до
койки и засыпает мертвым сном.

                                    34

     Паровой кран снял с широкой палубы "Ивана  Кулибина"  последний  блок
кольцевого сердечника и, подержав  его  в  воздухе,  медленно  опустил  на
баржу. Паровой катер поволок баржу к плоту.
     Монтажники отдыхали, развалясь, где  попало,  на  палубе  "Кулибина",
покуривали, говорили о своих делах. Как  будто  это  был  обычный  день  в
длинной череде подобных ему.
     А день был необычный. Ведь сегодня будет закончен  монтаж  кольцевого
сердечника. Он  опояшет  электромагнитным  поясом  плот,  его  возбудители
нацелятся на столб, готовые к штурму...
     Вот и  Морозов  вышел  из  внутренних  помещений  на  верхнюю  палубу
"Кулибина". С ним маленький Бернстайн, Брамулья  в  необъятном  дождевике,
несколько инженеров-электриков. Остановились на правом борту, ждут катера,
чтобы идти на плот.
     Кравцов бросил за борт окурок, подошел к Морозову.
     - Виктор  Константинович,  я  слышал,  что  завтра  должны  доставить
"светлячка"?
     "Светлячок"  -  так  кто-то  прозвал  атомную   бомбу   направленного
действия, которая перережет столб, и кличка прилипла к ней.
     - Везут, - ответил Морозов. - Чуть  ли  не  весь  Совет  Безопасности
сопровождает ее, сердешную.
     - Посмотреть бы на нее. Никогда не видал атомных бомб.
     - И не увидите. Не ваше это дело.
     - Конечно... Мое дело скважины бурить.
     Морозов прищурил на Кравцова глаз.
     - Вы что хотите от меня, Александр Витальевич?
     - Ничего... - Кравцов отвел взгляд в  сторону.  -  Чего  мне  хотеть?
Поскорей бы закончить все - и домой...
     - Э, нет. Вижу по вашему хитрому носу, что вы задумали нечто.
     - Да нет же, Виктор Константинович...
     - Так вот, голубчик, заранее  говорю:  не  просите  и  не  пытайтесь.
Многие уже просились. Пуск будет поручен специалистам. Атомщикам. Понятно?
     - Там специалистам и делать нечего. Включил часовой механизм и ступай
себе, не торопясь, на катер...
     - Все равно. Напрасно просите.
     - А я не прошу... Только, по-моему, право на пуск имеют прежде  всего
те, кто нес на плоту последнюю вахту...
     - Значит, право первооткрывателей?
     - Допустим, так.
     - Макферсон болен,  остается  Кравцов.  Ловко  придумали.  -  Морозов
засмеялся, взглянул на часы. - Что это катер не идет?
     Рядышком Али-Овсад беседовал с Брамульей, и на сей  раз  разговор  их
крутился не вокруг чая и  блюда  из  бараньих  кишок,  а  касался  высокой
материи. Чилиец мало что понимал из объяснений  старого  мастера,  но  для
порядка кивал, поддакивал, пускал изо рта и носа клубы сигарного дыма.
     - Чем вы озабочены, Али-Овсад? - спросил Морозов.
     - Я спрашиваю, товарищ Морозов, этот кольцевой сердечник кто  крутить
будет?
     - Никто не будет его крутить.
     - Колесо есть, а крутиться -  нет?  -  Али-Овсад  недоуменно  поцокал
языком. - Значит, работать не будет.
     - Почему это не будет?
     - Машина крутиться должна, - убежденно  сказал  мастер.  -  Работает,
когда крутится, - все знают.
     - Не всегда, Али-Овсад, не  всегда,  -  усмехнулся  Морозов.  -  Вот,
например, радиоприемник - он же не крутится.
     - Как не крутится? Там ручки-мручки есть. - Али-Овсад стоял на  своем
непоколебимо. - А электрический ток? Протон-электрон - все крутится.
     Морозов хотел было объяснить старику, как  будет  работать  кольцевой
сердечник, но тут пришел катер. Ученые отплыли к плоту.
     Стоя на корме катера, Морозов щурился от встречного ветра,  задумчиво
смотрел на приближающийся  плот.  "Машина  крутиться  должна..."  А  ведь,
пожалуй,  верно:  если  в  момент  разрезания  столба  плот  с   кольцевым
сердечником вращать вокруг него, то можно будет  обойтись  без  громоздких
преобразователей, которые, кстати, будут готовы в последнюю очередь. Столб
-  статор,  плот  с  сердечником  -   ротор...   Надо   будет   прикинуть,
рассчитать... Массу времени  сэкономили  бы...  Можно  причалить  к  плоту
пароход, запустить машину...
     Он обернулся к Бернстайну:
     - Коллега, что вы скажете по поводу  одной  незрелой,  но  любопытной
мысли...

                                    35

     "...Что за нескончаемое письмо я тебе пишу! Я как будто  разговариваю
с тобой, моя родная, и мне это приятно, только вот отрывают все время.
     У нас тут - дым коромыслом. Дело в том, что  привезли  атомную  бомбу
(мы ее называем "светлячок") и понаехало столько дипломатов и военных, что
ткни пальцем и наверняка попадешь. Сама знаешь, после запрещения испытаний
ядерного оружия это  первый  случай,  когда  потребовалось  взорвать  одну
штуку, естественно, что Совет Безопасности всполошился и нагнал сюда своих
представителей. На "Фукуоке" народу сейчас, как  летом  в  воскресенье  на
пляже в Кунцеве. Помнишь, как мы ездили на моторке?  Это  было  еще  в  те
счастливые времена, когда шарик земной имел при себе нормальную  магнитную
шубу.
     Установку со "светлячком" поставим на платформу и погоним  к  столбу.
Она прилипнет к столбу и...
     Ну вот, опять оторвали. Позвонил Морозов, просит зайти к нему. А ведь
уже заполночь. Покойной ночи. Маринка!.."

                                    36

     Уилл сидел в кресле и лепил. Его длинные  пальцы  мяли  желтый  комок
пластилина. Норма Хемптон - она сидела с  шитьем  у  стола  -  потянулась,
прикрутила коптящий язычок огня в лампе.
     - Как же быть с Говардом, милый? - спросила она.
     - Как хочешь, - ответил Уилл. - Он обращается к тебе.
     - Если бы он попросил, как раньше, двадцать-тридцать фунтов, я  бы  и
не стала спрашивать тебя. Послала бы, и все. Но тут мальчик просит...
     - Мальчику двадцать четыре года, - прервал ее Уилл. - В его  возрасте
я не клянчил у родителей.
     - Уилл, он пишет, что если у него не окажется этой суммы, он  упустит
решающий шанс в жизни. Он с двумя  молодыми  людьми  из  очень  порядочных
семей хочет основать "скрач-клуб" - это сейчас входит в моду, нечто  вроде
рыцарских турниров, в доспехах и с копьями, только не  на  лошадях,  а  на
мотороллерах...
     - А я-то думал - на лошадях. Ну, раз на мотороллерах,  ты  непременно
пошли ему чек.
     - Прошу тебя, не смейся. Если я пошлю такую сумму, у меня  ничего  не
останется. Отнесись серьезно, Уилл. Ведь он наш сын...
     - Наш сын! Он стыдится, что его отец был когда-то  простым  дриллером
на промысле...
     - Уилл, прошу тебя...
     - Я упрям и скуп,  как  все  хайлендеры  [так  называют  в  Шотландии
жителей гор]. Ни одного пенса - слышишь? - ни единого  пенса  от  меня  не
получит этот бездельник!
     - Хорошо, милый, только не волнуйся. Не волнуйся.
     - Пусть подождет, - тихо сказал Уилл после долгого молчания. - В моем
завещании есть его имя. Пусть подождет, а потом основывает клуб, будь  оно
проклято.
     Норма со вздохом тряхнула золотой гривой и снова  взялась  за  шитье.
Пластилин под пальцами Уилла превращался в голову с узким лицом  и  сильно
выступающей нижней челюстью. Уилл взял перочинный нож  и  прорезал  глаза,
ноздри и рот.
     В дверь каюты постучали. Вошел Кравцов. Вид у него был такой,  словно
он только что выиграл сто тысяч. Куртка распахнута,  коричневая  шевелюра,
что кустарник в лесу...
     - Добрый вечер! - гаркнул он с порога. И, с трудом сдерживая в голосе
радостный звон: - Уилл, поздравьте меня! Миссис Хемптон, поздравьте!
     - Что случилось, парень? - спросил шотландец.
     - Пуск поручили  мне!  -  Кравцов  счастливо  засмеялся.  -  Здорово?
Уговорил-таки старика! Мне и Джиму Паркинсону. Советский Союз  и  Америка!
Здорово, а, Уилл?
     - Поздравляю, - проворчал Уилл, - хотя не  понимаю,  почему  вас  это
радует.
     - А я понимаю,  -  улыбнулась  Норма,  протягивая  Кравцову  руку.  -
Поздравляю, мистер  Кравцов.  Конечно  же,  это  большая  честь.  Я  пошлю
информацию в газету. А когда будет пуск?
     - Через два дня.
     "Вас не узнать, миссис Хемптон,  -  подумал  Кравцов.  -  Какая  была
напористая, раньше всех узнавала новости. А теперь ничего  вам  не  нужно,
только бы сидеть здесь..."
     - О, через два дня! - Норма отложила шитье, выпрямилась.  -  Пожалуй,
мне надо написать... Впрочем,  Рейтер  послал,  должно  быть,  официальное
сообщение в Англию...
     Поскольку радиосвязи  с  миром  не  было,  крупнейшие  информационные
агентства взяли на себя распространение новостей на собственных реактивных
самолетах.
     Кравцов подтвердил, что самолет агентства Рейтер, как  всегда,  утром
стартовал с палубы "Фьюриес", и Норма снова взялась за шитье.
     - Еще два дня будут испытывать, -  оживленно  говорил  Кравцов,  -  а
потом, леди и  джентльмены,  потом  мы  подымем  "светлячка"  в  воздух  и
расколошматим столб...
     - Какого черта вы суетесь в это дело? - сказал Уилл. - Пусть атомщики
сами делают.
     - Они и делают. Все будет подготовлено, а часовой механизм включим мы
с Джимом. Еле уломал Морозова. Токунага не возражал, а Совет  Безопасности
утвердил...
     - Ну-ну,  валяйте.  Постарайтесь  для  газет.  Перед  пуском  скажите
что-нибудь такое, крылатое.
     - Уилл, вы в самом деле так думаете? -  Кравцов  немного  растерялся,
радость его погасла. - Неужели вы думаете, что я ради...
     Он замолчал. Уилл не ответил, его пальцы  с  силой  разминали  желтый
комок пластилина.
     - Ну ладно, - сказал Кравцов. - Покойной ночи.

                                    37

     Свежее утро, ветер и флаги.
     Полощутся пестрые флаги расцвечивания на всех кораблях флотилии. Реют
на ветру в блеске молний красные, и звездно-полосатые, и белые  с  красным
кругом, и многие другие, и, конечно, голубые флаги ООН.
     Ревет гроза над океаном, клубятся тучи. Давно не  видели  здесь  люди
солнечного света.
     Но теперь уже скоро, скоро!
     Возле  белого  борта  "Фукуока-мару"  приплясывает  на   зыби   катер
стремительных очертаний. Скоро в него спустятся Александр Кравцов  и  Джим
Паркинсон. А пока они на борту флагманского  судна  выслушивают  последние
наставления.
     - Вы все хорошо запомнили? - говорит старший из инженеров-атомщиков.
     -  Господа,  желаю  вам  успеха,  -  торжественно  говорит  осанистый
представитель Совета Безопасности.
     - Жалко, меня не пустили с тобой пойти, - говорит Али-Овсад.
     - Не задерживайтесь, голубчики. Как только включите, - немедленно  на
катер и домой, - говорит Морозов.
     - В добрый час, - тихо говорит Токунага.
     В гремящих серо-голубых скафандрах они спускаются в катер - Кравцов и
Паркинсон. И вот уже катер бежит прочь, волоча за собой длинные усы,  и  с
борта "Фукуоки" люди кричат и машут руками, и на  верхних  палубах  других
судов черным-черно от  народу,  там  тоже  приветственно  кричат  и  машут
руками, а на борту "Фьюриес" громыхает медью военный оркестр, а  с  "Ивана
Кулибина" несется могучее раскатистое "Ура-а-а!".
     - Джим,  вам  приходилось  когда-нибудь  раньше  принимать  парад?  -
Кравцов пытается спрятать за шутливой фразой радостное свое волнение.
     - Да, сэр. - Джим, как всегда, непроницаем и как бы небрежен. - Когда
я был мальчишкой, я работал ковбоем  у  одного  сумасшедшего  фермера.  Он
устраивал у себя на ранчо парады коров.
     Из-за выпуклости океана поднимается плот. Сначала виден  его  верхний
край, потом вылезает весь корпус, давно уже потерявший нарядный белый вид.
Закопченный, изрезанный автогеном, в бурых подтеках.  И  вот  уже  высокий
борт плота заслонил море и небо. Плот медленно  вращается  вокруг  Черного
столба, для этого к нему причален пароход с закрепленным в повороте рулем.
Команда эвакуирована, топки питает стокер - автокочегар.
     Катер останавливается у причала. Старшина, ловко ухватившись отпорным
крюком за стойку ограждения, говорит на плохом английском:
     - Сегодня есть великий день.
     Он почтительно улыбается.
     Кравцов и Паркинсон поднимаются на причал. Они идут к трапу, шуршит и
скрежещет при каждом шаге  стеклоткань  их  скафандров.  Сквозь  смотровые
щитки гермошлемов все окружающее кажется окрашенным в желтый цвет.
     Вверх по зигзагам трапа.  Трудновато  без  лифта:  все-таки  тридцать
метров. Стальные узкие ступеньки вибрируют под ногами. Двое  лезут  вверх.
Все чаще останавливаются на  площадках  трапа,  чтобы  перевести  дыхание.
Белый катер на серой воде отсюда, с высоты, кажется детской  пластмассовой
игрушкой.
     Наконец-то верхняя палуба.
     Они медленно идут вдоль безлюдной веранды кают-компании,  вдоль  ряда
кают с распахнутыми дверями, мимо беспорядочных нагромождений деревянных и
металлических помостов, теперь уже ненужных. Паровой кран, склонив длинную
шею, будто приветствует их. Только не надо смотреть на  океан  -  кружится
голова, потому что кружится горизонт...
     Рябит в глазах от бесконечных вспышек молний - они прямо над  головой
с треском долбят Черный столб.
     "Кажется, расширилось еще больше", - думает Кравцов о загадочном поле
Черного столба. Он нарочно делает несколько шагов к центру плота, а  потом
обратно, к краю. Обратно явно труднее.
     Да, расширилось. Контрольный прибор, установленный на столбике  возле
платформы, подтверждает это.
     Ну вот и платформа. Громадный контейнер, укрепленный на ней, похож на
торпеду. Так и не увидел Кравцов своими глазами атомной бомбы: "светлячок"
был доставлен на плот в  специальном  контейнере  с  устройством,  которое
должно направить взрыв в горизонтальной плоскости. Снаружи  только  рыльца
приборов, забранные  медными  сетками.  Глазок  предохранителя  приветливо
горит зеленым светом так же, как вчера вечером, после долгого  и  трудного
дня испытаний, настроек, проверок.
     Под рамой  платформы  -  труба,  наполненная  прессованными  кольцами
твердого ракетного топлива. Простейший из возможных реактивных двигателей.
Вчера такая же платформа, только не с бомбой,  а  со  стальной  болванкой,
разогнанная таким же двигателем, покатилась по рельсам к центру плота, все
быстрее, быстрее, столб тянул ее к себе, и, врезавшись в его  черный  бок,
она унеслась вместе с ним ввысь со скоростью пассажирского самолета.
     Жутковатое было зрелище...
     Они  включают  батарейные  рации.  В  шлемофонах  возникает   обычный
скребущий шорох.
     - Слышите меня? - спрашивает Кравцов.
     - Да. Начнем?
     - Начнем!
     Прежде  всего   вытащить   предохранительные   колодки.   Ого,   это,
оказывается, нелегко: платформа навалилась  на  них  колесами.  Приходится
взяться за ломы и подать платформу немного назад.
     Колодки сброшены с рельсов.
     Так. Затем Кравцов старательно  переводит  стрелки  первого  часового
механизма, соединенного с запалом реактивного двигателя.  Он  делает  знак
Джиму, и тот нажимает пусковую кнопку.
     Гаснет зеленый глазок. Вспыхивает красный.
     Вот и все. Ровно через четыре  часа  сработает  часовой  механизм,  и
реактивный двигатель, включившись, погонит платформу к Черному столбу. При
ударе о столб включится второй механизм, связанный с  взрывателем  атомной
бомбы. Она установит взрыватель на семиминутную выдержку.  За  семь  минут
Черный столб унесет контейнер с бомбой на шестидесятикилометровую  высоту,
и тогда сработает  взрыватель,  и  "светлячок"  ахнет  по  всем  правилам.
Направленный взрыв разорвет столб, разомкнется короткое замыкание, и сразу
включатся автоматы. Мощные силовые поля, излученные установкой, вступят  в
рассчитанное  взаимодействие  с  полем  столба  и  заставят  его  изменить
направление. Столб  остановится.  Ну,  а  верхняя,  отрезанная  его  часть
останется в пространстве, она ведь уже сделала больше полного витка вокруг
Земли, никому она не мешает.
     И нынче вечером  по  всей  планете  вспыхнет  в  городах  праздничная
иллюминация... Эх, в Москву бы перенестись вечерком!..
     Дело сделано, можно уходить. За четыре часа можно не только дойти  на
катере до "Фукуока-мару", но и чайку попить у Али-Овсада.
     Кравцов медлит. Он поднимает щиток  гермошлема,  чтобы  проверить  на
слух, работает ли часовой механизм. Джим тоже  откидывает  щиток.  Горячий
воздух жжет им лица.
     Тик, тик, тик...
     Четко, деловито отсчитывает секунды часовой механизм на краю огромной
безлюдной палубы.
     - Ладно, пошли, Джим.
     И вдруг в тиканье часового механизма вторгается новый звук. Это  тоже
тиканье, но оно  не  совпадает  с  первым...  Потише,  быстрее,  с  легким
музыкальным звоном...
     Никто никогда не узнал, почему сам собой включился таймер  взрывателя
атомной бомбы. Он должен был  включиться  через  четыре  часа,  при  ударе
платформы о Черный столб. Но сейчас...
     Кравцов оторопело смотрит на Паркинсона. Тот пятится тихонько, губы у
него прыгают, в глазах ужас...
     Семь минут! Только семь минут -  яростная  вспышка  энергии  разнесет
плот, а вместе с ним установку...
     А Черный столб, в двухстах пятидесяти метрах отсюда, быть может, даже
не пострадает. Взрыв не возьмет его: бомба должна быть вплотную к нему!
     Данн - данн - данн...
     Тиканье таймера впивается в мозг.
     Разобрать механизм, остановить?.. За семь минут? Чепуха...
     Бежать, броситься вниз, к катеру?  Не  успеем  отойти  на  безопасное
расстояние...
     Нет спасения. Нет спасения.
     Что будут делать люди потом, без нас, без плота? Строить новый  плот,
новую установку... Но космические лучи не станут ждать...
     Нет!
     Н-е-т!
     Сколько уже прошло? Полминуты?
     Данн - данн...
     Кравцов  срывается  с  места.  Он  упирается  руками  в  задний  борт
платформы.
     - А ну, Джим, быстро!
     Руки Джима рядом. Они пытаются сдвинуть  тяжелую  платформу,  она  не
поддается, еще, еще...
     - Взяли... - хрипит Кравцов. - Взяли!
     Пошла!
     Сдвинулась платформа, и пошла по  рельсам,  пошла  все  быстрее.  Они
бегут, упираясь в нее руками. Быстрее!
     Нечем дышать.  Воздух  режет  горло  Огнем,  они  не  успели  поднять
щитки...
     Платформа разогналась, ее уже притягивает столб, еще немного,  и  она
побежит сама, и столб подхватит ее и понесет вверх, вверх... Почти  девять
километров в минуту... Перед глазами Кравцова циферблат таймера.  Потеряно
только две минуты... Она успеет. Она рванет на высоте! Пусть не шестьдесят
километров, пусть на сорокакилометровой...  Ни  черта  с  нами  не  будет,
закроем лица, ничком на палубу...  Взрыв  горизонтально  направленный,  на
большой высоте...
     Радиация? У нас герметичные скафандры, и у людей на катере тоже.
     Ни черта! Разогнать ее только... А ну, еще!
     Не хочу умирать...
     Сдавленный голос Джима:
     - Хватит... Сама пойдет...
     - Еще немного! Взяли!
     Безумный бег! Джим спотыкается о торчащую  головку  болта,  падает  с
размаху, в руке острая боль.
     - Стоп! - орет он, задыхаясь.
     Но Кравцов бежит и бежит...
     - Александр! Остановись!
     Что с ним?.. Почему он...
     Страшная мысль пронизывает Джима.
     - А-а-а-а...
     Он  исступленно   колотит   здоровой   рукой   по   рельсу,   ползет,
остановившимися глазами смотрит на удаляющийся скафандр Кравцова.
     Кравцов уже не бежит за платформой. Платформа притянула его  к  себе,
он не  может  оторваться,  отскочить,  ноги  его  бессильно  волочатся  по
палубе...
     Горизонтальное падение... Все равно, что летишь в пропасть...
     - Алекса-а-а-а...
     Спазма сжимает горло Джима.
     Платформа в облаке пара  у  подножия  столба.  Мелькнул  серо-голубой
скафандр. Глухой удар.
     Джим закрывает обожженные глаза.
     Вдруг - мысль о людях. О тех, что на катере. Джим вскакивает и бежит,
задыхаясь, к краю плота.
     Перегнувшись через поручни, он беззвучно открывает и  закрывает  рот,
крика не получается, не отдышаться.
     Японцы-матросы на катере замечают его. Смотрят, задрав головы.
     - Все вниз! - вырывается, наконец, у Джима. -  Под  палубу!  Задраить
люк! Закрыть шлемы! Лицом вниз!
     Забегали там, внизу.
     Джим  рывком   отваливает   крышку   палубного   люка.   Замычав   от
пронзительной боли в руке, прыгает в люк. Тьма и духота.
     Он захлопывает крышку.
     И тут  плот  содрогнулся.  Протяжный-протяжный,  басовитый,  далекий,
доносится гул взрыва.

                                    38

     Приспущены флаги на судах флотилии.
     Салон  "Фукуока-мару"  залит  ярким   электрическим   светом.   Здесь
собрались все знакомые нам герои этого повествования.
     Нет только Уилла и Нормы Хемптон. Должно  быть,  они  сидят  в  своей
каюте.
     Нет Джима Паркинсона. Когда полыхнуло в небе и прогрохотал  взрыв,  к
плоту направилось  посыльное  судно  с  инженерами-атомщиками  и  командой
добровольцев на борту. Они нашли в крохотной каютке катера трех испуганных
японских матросов, которые  знали  лишь  то,  что  перед  взрывом  наверху
появился  человек  в  скафандре  и  крикнул  им   слова   предостережения.
Добровольцы в защитных костюмах поднялись наверх  и  обшарили  всю  палубу
плота. Счетчики Гейгера, подвешенные к их скафандрам, показывали не  такой
уж сильный уровень радиации. Они искали несколько часов  и  уже  отчаялись
найти Кравцова и Паркинсона, как вдруг доброволец Чулков,  откинув  крышку
одного  из  палубных  люков  и  посветив  фонариком,  увидел  человека   в
скафандре. Паркинсон лежал в глубоком обмороке.  Он  очнулся  на  обратном
пути, в каюте посыльного судна, но не сказал ни слова, и  глаза  его  были
безумны. Только в лазарете на "Фукуока-мару"  Джим  немного  оправился  от
потрясения и припомнил,  что  произошло.  И  тогда  поиски  Кравцова  были
прекращены. Переломленную руку Джима уложили в гипс.
     Нет Александра Кравцова...
     Тихо  в  салоне.  Время  от  времени  стюард   приносит   на   черном
лакированном подносе кипы радиограмм и кладет их на стол перед Морозовым и
Токунагой. Поздравления сыплются со всех  континентов.  Поздравления  -  и
соболезнования. Морозов просматривает  радиограммы,  некоторые  вполголоса
читает. Японский академик  сидит  неподвижно  в  кресле,  прикрыв  ладонью
глаза. Сегодня у него особенно болезненный вид.
     Дверь распахивается со звоном.  На  пороге  стоит  Уильям  Макферсон.
Сорочка у него расстегнута на груди, пиджак  небрежно  накинут  на  плечи.
Нижняя челюсть упрямо и вызывающе выдвинута.
     - Хелло, - говорит он, обведя  салон  недобрым  взглядом,  голос  его
звучит громче, чем следует. - Добрый вечер, господа!
     Он направляется к столу, за которым сидят руководители  операции.  Он
упирается руками в стол и говорит Токунаге, обдавая его запахом рома:
     - Как поживаете, сэр?
     Японец   медленно   поднимает   голову.   Лицо   у   него    усталое,
изжелта-бледное, в густой сетке морщин.
     - Что вам угодно? - голос у Токунаги тоже больной.
     -  Мне  угодно...  Мне  угодно  спросить  вас...  Какого  дьявола  вы
отправили на смерть этого юношу?!
     Мгновение мертвой тишины.
     - Как вы смеете, господин Макферсон! - Морозов гневно выпрямляется  в
кресле. - Как смеете вы...
     - Молчите! - рычит Уилл. Взмахом руки он сбрасывает со  стола  бланки
радиограмм. Запереть его, на ключ запереть надо было...
     - Успокойтесь, Макферсон! Возьмите себя в руки и немедленно попросите
извинения у академика Токунаги...
     Токунага трогает Морозова за рукав.
     - Не надо, - говорит он высоким голосом. - Господин Макферсон прав. Я
не должен был соглашаться. Я должен был пойти сам,  потому  что...  Потому
что мне все равно...
     Голос его никнет. Он снова закрывает глаза ладонью.
     В салон врывается Норма Хемптон.
     - Уилл! Боже мой, что с тобой делается... - Она отдирает  руки  Уилла
от стола и ведет его к двери. - Ты просто сошел с ума.  Ты  просто  хочешь
себя погубить... -
     У двери Уилл припадает к косяку, от звериного стона  содрогается  его
спина. Норма растерянно стоит рядом, гладит его по плечу.
     Али-Овсад подходит к Уиллу.
     - Не надо плакать, инглиз, - произносит он с силой. - Ты не  девочка,
ты мужчина. Кравцов был мне друг. Нам всем был друг.
     Он и Норма берут Уилла под руки и уводят. И снова тихо в салоне.
     От резкого телефонного зуммера Токунага нервно  вздрагивает.  Морозов
берет трубку, слушает.
     - Связь с Москвой, - говорит он, поднимаясь.
     Токунага тоже встает и  выходит  вместе  с  Морозовым  из  салона.  В
радиорубке их встречает Оловянников.
     - Она у нас, в редакции "Известий", -  тихо  говорит  он  и  передает
Морозову трубку.
     - Марина  Сергеевна?  Говорит  Морозов.  Вы  слышите  меня?..  Марина
Сергеевна, я знаю, что слова  утешения  бессмысленны,  но  позвольте  мне,
старику, сказать вам, что я горжусь вашим мужем...

     Вот и все.
     Вам, наверное, покажется странным, что для перерезания Черного столба
люди использовали такое опасное старинное чудище, как атомная бомба. Но не
забывайте, что тогда не  было  еще  гравиквантовых  излучателей.  Да  и  о
сущности единого поля люди в то время, время разобщенного мира, только еще
начинали догадываться...
     Что было дальше? Если вы забыли, то включите учебную звукозапись  для
четвертого класса. Она напомнит вам, как космонавты Мышляев и Эррера вышли
на орбиту, эквидистантную отрезанному витку  Черного  столба,  получившему
название "Кольца  Кравцова";  они  уравняли  скорость  своего  корабля  со
скоростью витка, вылезли в скафандрах наружу, в Пространство,  и  укрепили
на разомкнутых концах кольца  первые  датчики  автоматических  станций.  А
теперь на Кольце Кравцова  смонтированы  внеземные  станции  для  ракетных
поездов, посты космической связи и многое другое; вы прекрасно знаете это.
     Быть может, иные из вас побывали с экскурсиями  на  Большом  Плоту  -
теперь  он,  конечно,  совсем  другой  -  и  видели,  как  по  специальным
радиосигналам автоматы включают установку и дают черному веществу  немного
выдавиться вверх, совсем как зубной пасте из тюбика,  а  затем  отрезанный
кусок грузится в трюм стратоплана и  отправляется  по  назначению  -  чаще
всего на какой-нибудь из заводов космического кораблестроения.
     Теперь, когда  вы  познакомились  с  Александром  Кравцовым  поближе,
всмотритесь снова в его портрет - он помещен в учебнике геофизики,  в  том
разделе, где идет речь о Кольце Кравцова. Парень как парень, не правда ли?
Он вовсе не собирался стать героем.
     Просто он легко забывал о себе, когда думал о других.

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј