Далия Трускиновская

                            МОНАХ И КОШКА
                               (Кайдан)

                             Часть первая

    Темным зимним вечером накануне  последнего  дня  двенадцатой  луны
направлялась по извилистой и  почти  неразличимой  в  сугробах  дороге
вверх, к горному монастырю, небольшая процессия - слишком скромная для
знатного паломника, но при  том  достаточно  нарядная.  Да  и  кто  бы
собрался в такую скверную погоду навещать столь отдаленный от  столицы
монастырь?

    Впереди ехали на сытых лошадях вооруженные и тепло  одетые  кэраи,
за ними носильщики, скользя и  оступаясь,  тащили  небольшие  носилки.
Замыкали это шествие двое всадников - один  совсем  еще  юный,  другой
раза в два постарше. Первый был молодой  господин,  Минамото  Юкинари,
второй - старший  кэрай,  возглавлявший  его  свиту,  любимец  старого
господина - Кэнске.

    Холодный ветер задувал в широкие рукава одежд,  и  хотя  были  они
подбиты ватой, как положено в  это  время  года,  но  тело  пронизывал
нестерпимый холод.

    Однако юноша и старший кэрай, как видно, больше  заботились  не  о
себе, а о  тех,  кто  ехал  в  носилках.  Всякий  раз,  как  носильщик
спотыкался, молодой господин в  испуге  порывался  сам  ухватиться  за
украшенные резьбой ручки, но Кэнске  деликатно  отстранял  его  и  сам
поддерживал сверху раскачивавшийся кузов.

    - Скоро он будет, этот монастырь? - сердито спросил юноша.  -  Уже
ночь наступила, а мы все взбираемся вверх да  вверх!  Что  же  он,  на
облаке построен, твой монастырь?

    - Я узнаю кривую сосну на повороте, - ответил кэрай. - Теперь  уже
совсем близко. Не больше половины ри. Берегитесь, господин!

    Но Минамото Юкинари не уберегся - огромный ком  снега  свалился  с
ветки  прямо  за  воротник  его   роскошного   наряда.   Юношу   прямо
передернуло, а испуганный конь под ним метнулся в сторону от тропы.

    Ежась и поводя плечами,  между  которыми  протекла  струйка  талой
воды, Юкинари сладил с конем и подъехал к самым носилкам.

    - Ведь ничего не случится, если  я  чуть  приоткрою  занавеску?  -
спросил он у Кэнске. -  Вряд  ли  в  маленькую  щелку  так  уж  сильно
надует...

    - Не стоит так волноваться, молодой господин, - усмехнулся  кэрай.
- Здоровью вашего сокровища ровно ничего не угрожает.

    Минамото Юкинари заглянул в носилки.

    Там, закутанная по  уши  в  тяжелые  многослойные  одежды,  сидела
девушка лет четырнадцати. Подол верхнего платья она накинула на голову
и видны были только губы и самый кончик носа.

    - Как ты там, Норико? - грубовато спросил юноша. - Не замерзла?

    - Не стоит молодому господину обо мне беспокоиться,  -  выглядывая
из-под края платья,ответила девочка. - Я же выросла на побережье и  не
боюсь холодного ветра!

    - А как себя чувствует госпожа кошка?

    - Госпожа кошка пригрелась  и  спит.  Я  держу  ее  под  складками
рукавов... показать молодому господину?

    - Не надо, Норико, не смей! Если госпожу кошку прохватит  холодным
ветром и она заболеет, мне лучше домой  не  возвращаться,  да  и  тебе
достанется.

    - Я знаю, - сказала девушка. И покрепче прижала к себе зверька.

    Минамото Юкинари опустил край занавески.

    - Как медленно мы  движемся,  -  пожаловался  он.  -  Если  бы  не
носилки, мы два дня назад были бы в Хэйане! Мы уже пропустили праздник
изгнания злых духов, пропустим Поклонение четырем  сторонам,  и  будет
чудом, если мы успеем к первому дню Крысы!

    - С носилками или без них, но снегопад все равно задержал бы  нас,
- возразил кэрай. - Даже не  представляю,  как  в  такую  погоду  люди
выйдут в день Крысы на луга  собирать  семь  первых  весенних  трав...
Однако вот и монастырские ворота!

    - Я не вижу.

    - Зато  я  вижу!  Эй,  там,  впереди!  Стойте!  Пропустите  вперед
молодого господина!

    Минамото Юкинари с трудом объехал  носилки  и  оказался  во  главе
своего маленького отряда. Кэрай Кэнске  последовал  за  ним  и  ударил
кулаком в ворота.

    - Открывайте! - зычно завопил он.

    - Кто  это  пожаловал  в  такое  неподходящее  время?  -  ворчливо
осведомился привратник. - Вот  уж  воистину  неподходящая  погода  для
паломничества!

    - Подходящая или  неподходящая,  а  отворяй  ворота!  Не  то  тебе
объяснит про погоду и про паломников сам отец настоятель! -  пригрозил
Кэнске. - Вот тоже придумал - заставлять окоченевших людей  ждать  под
воротами!

    - А настоятелю что сказать?

    - Что пожаловал молодой господин Минамото Юкинари,  сын  господина
Минамото Такаеси, и если это имя тебе ничего не говорит, то ты дурак и
невежа!

    -  Минамото  Такаеси?  Да  не  наместник   ли   это   провинции...
провинции...

    - Он самый! - рявкнул Кэнске. - Ты  хочешь,  чтобы  сын  господина
наместника превратился возле твоих ворот в сосульку?!

    Привратник долго  и  бестолково  отворял  монастырские  ворота,  а
Кэнске  костерил  его  на  все  лады.  Минамото  Юкинари   слушал   их
перебранку, но она не  раздражала  его  -  юноша  смертельно  устал  и
замерз, так что от одной мысли, что сейчас его накормят теплым  ужином
и уложат на мягких дзабутонах, уже на душе становилось радостно.

    Ворота  открылись  ровно  настолько,  чтобы  всадники  по   одному
протиснулись в монастырский двор, а уж носильщикам  и  вовсе  пришлось
туго.

    Когда ворота опять затворились, Юкинари  подъехал  к  носилкам  и,
поскольку место было заветреное, смело откинул занавеску.

    - Мы приехали, Норико, - сказал он. - Сейчас тебе  дадут  горячего
рисового отвара и ты согреешься. И  смело  требуй  для  госпожи  кошки
всего,  что  ей  необходимо!  Ты  помнишь,  Норико,  что  обещал  тебе
господин? Если ты благополучно доставишь госпожу кошку моей сестре, то
останешься служить в ее свите, будешь жить  в  государевом  дворце  и,
может быть, даже увидишь самого государя императора! А если с госпожой
кошкой хоть что-нибудь случится...

    Юкинари сдвинул  густые  брови  и  смерил  девушку  самым  суровым
взглядом, какой только мог перенять у своего властного отца.

    - Отец настоятель и  его  почтенный  гость  ожидают  вас,  молодой
господин, - обратился к Минамото Юкинари вышедший из внутренних покоев
монах.

    - Я бы охотно  обошелся  без  этих  бесед  с  почтенными  гостями,
Кэнске, - сказал Юкинари кэраю. - Жаровня  с  горячими  углями  -  вот
единственный собеседник, в котором я нуждаюсь. Там наверняка говорят о
божественном и читают сутры... Какой будет позор, если меня от горячей
пищи потянет в сон! Кстати, проследи, чтобы всех  моих  кэраев  хорошо
устроили.  И  пусть  поочередно  охраняют  девчонку  Норико!  Святость
святостью, а бывали случаи, когда монахи пробирались в кельи к молодым
паломницам. Мне только этой неприятности недоставало!

    - Да я сам лягу возле ее порога, - пообещал Кэнске. -  Девчонка-то
хорошая, как она о госпоже кошке заботится! Иная мать так о ребенке не
печется, как она о госпоже кошке. А может,  молодому  господину  будет
угодно?.. Я вам говорю - девчонка хорошая, нетронутая  еще,  и  личико
приятное, и волосы, как у знатной девицы,  ниже  коленок.  Да  и  сама
Норико, сдается мне, была бы рада...

    Молодой господин презрительно хмыкнул.  Но  монах,  которому  было
велено сопроводить нового знатного гостя к настоятелю, смотрел на него
во все глаза, ожидая, и Юкинари, сойдя с  коня,  направился  вслед  за
ним. После целого дня, проведенного в седле, ноги у него были  как  не
свои.

    * * *

    В  келье  у  старенького  настоятеля  было  тепло  и   уютно.   На
лакированном  столике  уже  стояло  блюдо  с  новогодним  угощением  -
колобками-моти из лучшего риса, а поверх колобков лежали кусочки  рыбы
и овощей.

    - Добро  пожаловать,  -  негромко  сказал  настоятель.  -  Что  за
скверная метель преградила вам путь! Я боюсь, что от такого внезапного
ветра замерзнут вишни в государевых садах. Садитесь ближе  к  жаровне,
согрейте руки.

    Гость настоятеля,  раскручивавший  длинный  свиток  с  картинками,
поднял голову.

    - Минамото  Юкинари!  -  воскликнул  он,  всплеснув  многослойными
рукавами. - А мы как раз говорили о твоем отце и о тебе! Вовремя же ты
явился, Юкинари-сама!

    - Фуздивара Нарихира! - с неменьшим  удивлением  отвечал  Юкинари,
торопливо подсаживаясь к круглой жаровне из  ароматного  дерева  чэнь,
покрытой темным лаком в золотую крапинку. - Ты-то что  здесь  делаешь?
Почему ты не в Хэйане? Весь двор готовится к новогодним  празднествам,
а ты сидишь в горном монастыре? Что же это такое творится?

    -  Должно  быть,  обидел  я  здешнего  тэнгу,  -  смеясь,  отвечал
Нарихира. - Вообрази, Юкинари-сама, отправляюсь я в паломничество, как
подобает, в экипаже, со слугами, в замечательном наряде - на мне  было
охотничье платье цвета ярко-желтой керрии  и  шесть  нижних  одежд  из
палевого шелка-сырца. А густо-лиловые  шаровары,  естественно,  сплошь
затканы узором из виноградных листьев, а края шаровар подобраны кверху
и подвязаны шнурами  изящнейшим  образом!  Это  новая  мода,  я  научу
тебя... Когда я  ехал,  все  оборачивались!  И  бредет  мне  навстречу
скверный гадальщик! Мне бы проехать мимо, потому что гадальщиков и при
дворе раз в десять  больше,  чем  нужно  бы.  Так  нет  же  -  я  велю
остановить быка, гадальщик бросается к  моей  повозке  и,  разумеется,
устраивает мне целое представление.

    - Уж  не  тот  ли  тебе  попался  негодяй-гадальщик,  что  и  мне,
Нарихира-сама? - спросил Юкинари, двумя  пальцами  взяв  аппетитнейший
моти.-  Ведь  он  в  конце  концов  настоятельно   присоветовал   тебе
переменить направление пути!

    - Как ты угадал? - изумился придворный. - Вот  удивительное  дело!
Ну, как меняют направление пути, ты знаешь и сам...

    - Тише, Нарихира-сама,- сказал Юкинари. - Гляди,  отец  настоятель
задремал.

    Нарихира покосился на старенького монаха. Тот действительно закрыл
глаза и прислонился к стенке.

    - В его годы и следует по ночам спать, а не  гостей  принимать,  -
буркнул Нарихира. - Мы ведь с ним до твоего  прихода  как  уселись  за
стол в час Петуха, так и не вставали... а сейчас уже час  Крысы,  надо
полагать?

    - По-моему, еще час Свиньи. Ну так заехали  вы,  чтобы  переменить
направление пути, в первую же попавшуюся усадьбу, переждали  там  часа
два-три, и что же дальше? Двинулись к монастырю?

    - Этот проклятый гадальщик попался мне  уже  вечером,  так  что  я
заночевал со всей своей свитой на мерзком  постоялом  дворе,  где  мне
подсосывали каких-то неумытых девиц, Юкинари-сама! Вообрази - знатному
человеку,  которому  достаточно  написать   письмо   самой   известной
придворной даме, чтобы она ответила взаимностью! Но это еще полбеды. Я
рассчитывал, что проведу в монастыре не более суток и сразу же вернусь
в Хэйан. А прибыл туда с опозданием на сутки, во-первых, а  во-вторых,
как я уже догадался, разозлил одного из здешних тэнгу.  Очевидно,  они
не любят охотничьих кафтанов цвета  керрии...  Вдруг  поднялся  ветер,
началась метель, повалил  мокрый  снег  -  словом,  кафтан  мой  погиб
безвозвратно!

    - Ты же сидел в повозке!

    - Ты не представляешь, Юкинари-сама, какое это  жалкое  зрелище  -
опрокинутая повозка! Естественно, в такую метель  ничего  иного  и  не
могло случиться. Хорошо еще, что повозка с быком удержались на  тропе,
а не покатились по крутому склону. И вот я прибыл  в  монастырь  -  не
лучше нищего оборванца или того же мерзкого бродячего гадальщика. А  в
вершинах сосен как будто даже хохот слышался! Не иначе, на ветке сидел
тэнгу, хлопал крыльями и издевался надо мной...

    - И  ты  пережидаешь  здесь  плохую  погоду?  -  спросил  Минамото
Юкинари.

    -  Да,  и  молюсь  о  том,  чтобы  боги  покарали  этого  гнусного
гадальщика... погоди, а ты? Что вышло с гадальщиком у тебя?

    Юкинари усмехнулся.

    - Возможно, я тоже буду молиться о гадальщике, - сказал он.  -  Но
только для того, чтобы боги вознаградили его и в будущем воплощении он
стал бы, ну, хоть дворцовым слугой!

    - Тише, а то разбудишь отца настоятеля,  -  предупредил  Фудзивара
Нарихира.

    - Дело в том, что я не собирался ехать в Хэйан так рано,  -  начал
Юкинари. - Я хотел прибыть к твоему родовому празднику - дню святилища
Касуга.

    - Да это же первый день Обезьяны, и до него еще  по  меньшей  мере
две луны! - воскликнул Нарихира.

    - Но случилось совершенно неожиданное и неслыханное  происшествие.
Ты знаешь, что живем мы у самого побережья и часто  наблюдаем  морские
осенние бури.

    - Когда-нибудь я приеду к тебе полюбоваться морем и мы там  сложим
по две-три танка в честь волн и красивых рыбачек, - пообещал Нарихира.
- И непременно чтобы был дымок от солеварен.

    - Насчет  красавиц  рыбачек  ничего  тебе  не  скажу,  иногда  мне
кажется, что их придумал какой-нибудь древний поэт,  а  может,  двести
лет назад они еще и водились. Дымок от солеварен будет  непременно,  -
усмехнулся Юкинари. -  Но  соблаговоли,  Нарихира-сама,  дослушать  до
конца. Мы любовались кипящим морем и увидели попавшее в бурю корейское
судно. Должно быть, оно сбилось с пути и два дня  пыталось  подойти  к
берегу, но наконец стало тонуть. Отец приказал рыбакам выйти на лодках
в море, чтобы спасти хоть кого-нибудь, но все, кто был на этом  судне,
утонули. Очевидно, плохо молились богу Фунадама-сама. Рыбаки  вытащили
из воды - угадай, кого!

    - Если все  люди  утонули...  -  нерешительно  начал  Нарихира.  -
Животное какое-нибудь? Собаку?

    - Кошку!

    - Кошку?!

    - Кошку! Да еще какую! Нарихира-сама, клянусь тебе, что  у  самого
императора нет такой красавицы!

    - Можно подумать, что у него так уж их много! Да придворных кошек,
мне кажется, можно на пальцах пересчитать. Правда,  их  могло  быть  и
больше, но он уже роздал самым знатным придворным несколько  маленьких
котят.

    - Когда госпожу кошку обсушили и  согрели,  отец  приласкал  ее  и
велел надеть ей красивый ошейник. А потом позвал меня и сказал -  сын,
собирайся в дорогу, я знаю, что ты давно хотел ехать в Хэйан ко  двору
государя, и вот замечательный случай! Видишь ли,  Нарихира-сама,  отец
сразу все придумал и рассчитал.  Моя  сестра  Йоко  служит  у  госпожи
Кокидэн...

    - Можешь не продолжать! - воскликнул Нарихира. -  Государь  совсем
недавно женился на  этой  красавице,  окружил  ее  новыми  придворными
дамами и поселил ее во дворце Кокидэн! Он часто  бывает  там,  и  если
твоя сестра  вовремя  вынесет  на  руках  красивую  кошку,  судьба  ее
обеспечена! Возможно даже, что государь действительно обратит  на  нее
внимание и приблизит ее к себе. Это было  бы  неслыханной  удачей  для
всей вашей семьи!

    - Ты прав, именно это и сказал мне отец. Он также велел обращаться
с госпожой кошкой почтительно, потому что она предназначена развлекать
самого государя. Вот почему мы посадили в носилки дочку нашего  повара
Норико, а ей за пазуху поместили госпожу кошку. Вот почему мы в  такое
неподходящее время двинулись в путь.

    - Жаль только, что ты можешь опоздать к восьмому дню Нового  года,
- заметил Нарихира.

    - Почему, Нарихира-сама?

    - Потому что именно в этот  день  государь  присваивает  фрейлинам
более высокие звания! Вот было бы кстати... Впрочем,  и  так  все  это
замечательно, и ты обязательно прикажешь своей Норико принести госпожу
кошку, но что же было с гадальщиком?

    - С гадальщиком? Гадальщик,  можно  сказать,  кинулся  под  копыта
моему коню, чтобы заставить меня переменить направление пути!  Но  это
было утром, мы свернули  с  дороги  и  вскоре  оказались  в  небольшой
усадьбе. Отродясь я не видывал такой жуткой  развалины!  А  какая  там
была вонь!

    Фудзивара Нарихира удивленно приподнял красивые брови,  и  Юкинари
опомнился. Такое восклицание было не к лицу  молодому  придворному,  и
юноша принялся исправлять ошибку.

    - Была особенная прелесть в сломанных воротах, от которых  уцелели
только столбы, в одряхлевших ступеньках, в утративших  блеск  полах  и
перильцах, - как можно более мечтательно и задумчиво сказал он. -  Все
заросло высокой полынью. Обвалилась ограда,  водяные  травы  заглушили
пруд. И мне показалось, что с  этой  старой  усадьбой  связана  чья-то
печальная судьба. Там могла жить в одиночестве  дама,  которую  бросил
возлюбленный...

    Юкинари замолчал, исподлобья глянув на собеседника -  одобряет  ли
тот его поэтическую речь? Нарихира одобрительно кивал.

    - Хозяев и слуг там не было уже  много  лет,  один  только  старый
привратник... по-моему, не в своем уме, потому что поздравлял нас всех
подряд с праздником Звезд, а был, как на смех, первый  день  Свиньи...
Старый привратник отвел нас в один  из  павильонов,  где  еще  уцелела
крыша, - переждать положенное время. Пока мои кэраи играли в  сугороку
и в го, я отправился побродить по усадьбе. И погляди, что я нашел!

    Юкинари вынул из-за пазухи сверток, размотал бледно-зеленый шелк и
достал лист бумаги. Нарихира взял этот лист,  прочитал  написанные  на
нем строки и с подозрением взглянул на Юкинари.

    - Странная же  попалась  тебе  находка!  -  сказал  он.  -  Бумага
замечательная,  такую  розовую  бумагу  делают  в  Митиноку  из   коры
бересклета. Почерк... знаешь, как называют такой почерк в Китае?

    - Знаю! "Поющая кисть и танцующая тушь"!

    - Если судить по замечательному почерку, это  натура  незаурядная.
Жаль только, что она,  как  и  все  женщины,  обречена  писать  только
японскими  знаками.  А  подлинное  совершенство   почерка   и   натуры
проявляется только в китайских  иероглифах.  Возможно,  она  и  рисует
неплохо. Хотел бы я посмотреть на женщину, которая написала эти знаки!

    - А я - так лишь об этом и мечтаю! - пылко  признался  Юкинари.  -
Жаль, что танка без последних строчек...

    - Скажи лучше - только две первых!

    - Да, но ты вслушайся в эти строчки!
          "Приди - на твою любовь
           отвечу такой любовью,
           что звезды..."

    - Кстати, это, возможно, особая хитрость -  оставить  такие  стихи
как бы недописанными, - заметил Нарихира. - Очень утонченный ход! Надо
будет попробовать в переписке с моей новой подругой - знаешь, кто это?
Дама из свиты самой государыни! Она уже дважды приглашала меня в  свои
покои! Ей это наверняка очень понравится.  "...отвечу  такой  любовью,
что  звезды..."  Слушай,  в  самом  деле  -   это   очень   изысканно!
Представляю, как она будет показывать мое письмо подругам!.. Возможно,
даже самой государыне!.. Знаешь, Юкинари-сама, если эта  блистательная
мысль принесет такие плоды, то я уж  о  тебе  позабочусь!  Скоро  день
Весеннего назначения - если ты хочешь  получить  хорошую  должность  в
провинции, считай, что она - твоя!

    - Да я только что из провинции! Дай мне хоть год пожить при дворе!
- воскликнул  Юкинари.  -  А  если  я  действительно  удостоюсь  твоей
благодарности, то помоги мне в другом!

    - Отец настоятель зашевелился! - предупредил Нарихира.

    Молодые люди замерли.

    Настоятель, очевидно, и впрямь заснул.  Он  сполз  вдоль  стены  и
свернулся клубочком за полированным столиком.  Нарихира  подвинулся  к
нему поближе и вгляделся в морщинистое загорелое лицо.

    - В такую погоду горячий обильный  ужин  и  подогретое  вино  кого
угодно уложат спать, - объяснил он.  -  Да  мы  еще  обсуждали  всякие
заковыристые вопросы. После такой беседы я  буду  при  дворе  блистать
знаниями! Ну, какой же помощи ты ждешь от меня?

    - Помоги мне найти эту женщину! - и Юкинари указал глазами на лист
розовой бумаги из Митиноку.

    Нарихира уставился на него как на безумца.

    - Где же, по-твоему, я буду ее искать? - изумленно спросил  он.  -
Мы же ничего не знаем о ней! Скажи мне хоть, из какого она дома!

    - Если бы я знал!.. Но я должен найти ее, Нарихира-сама. Она самой
судьбой предназначена именно мне! То, что я нашел ее стихи, знак нашей
связи. И я уверен, что в Хэйане обязательно встречу ее.

    - Логика в  твоих  словах  есть,  -  подумав,  решил  Нарихира.  -
Государь собирает при своем дворе самых талантливых поэтесс. В свите у
каждой из его супруг или наложниц  есть  одаренные  дамы,  с  которыми
приятно  переписываться.  Но,  Юкинари-сама,  подумай  -   что,   если
написавшая эти стихи дама дурна собой, как бог Кацураги? А  ты  будешь
страстно добиваться встречи в ней и, пожалуй, добьешься! Вообрази себе
только, что ночью за створками ситоми тебя встречает косоглазое чудище
с набеленным лицом, шершавой кожей и порыжевшими накладными  волосами!
И не смотри на меня так - можно подумать, ты не знал, что  у  половины
наших  придворных  дам  волосы  накладные!  Юкинари-сама,  уж   мы-то,
придворные,  сколько  раз  на  этом  обжигались!  Узнаешь  -  привезли
новенькую, все только и говорят про ее талант, про ее вкус!  Посылаешь
ей письмо, она отвечает.  Еще  письмо  -  еще  ответ.  Понемногу  дело
близится  к  свиданию.  А  ведь  ты  до  решающей  минуты  не   имеешь
возможности посмотреть ей в лицо. Ты  можешь  разве  что  понюхать  ее
рукава, когда они высунутся из-за церемониального занавеса, и  оценить
ее вкус по части ароматов!

    -  Погоди,  погоди,  Нарихира-сама!  -   еле   остановил   Юкинари
разбушевавшегося приятеля. - Знаешь, что сказал один  мудрый  человек?
Пусть  у  дамы  будут  косые  глаза,  брови  шириной  во  весь  лоб  и
приплюснутый нос - лишь бы ротик был приятный, подбородок - круглый, и
голос ушей не оскорблял! Но шутки шутками, а ты ведь не понял  в  этих
стихах главного.  Так  что  написала  их  -  действительно  редкостная
красавица.

    - С чего ты взял? - недовольно спросил Нарихира.

    - Да ведь только женщина, уверенная в  своей  красоте,  будет  так
звать возлюбленного!

    - Значит, по-твоему...

    - У нее длинные черные волосы, сверкающая челка до  самых  бровей,
белая без всяких притираний и нежная, как лепесток, кожа!

    - И округлый подбородок?

    - И округлый подбородок!

    - О три сокровища святого Будды! Интересные вещи вычитал ты в этих
неоконченных  стихах!  -  сердито  сказал  не  привыкший,  чтобы   ему
перечили,  Нарихира.  Его  замечательные  черные  брови  сошлись   над
переносицей.

    Минамото Юкинари тоже недовольно сдвинул брови.

    - Я буду искать и найду эту  женщину  даже  без  твоей  помощи!  -
отрубил  он.  -  Она  зовет  возлюбленного  -  ну  так  я  и  буду  ее
возлюбленным! Я готов ответить на ее призыв!  Когда  я  встречу  ее  в
Хэйане и покажу ей эти стихи, мы вместе посмеемся  над  теми,  кто  не
сумел их понять.

    - Впервые слышу  такое  нелепое  объяснение  в  любви,  -  съязвил
Нарихира. - Ладно бы еще в стихах! Стихи и не то стерпят.  К  тому  же
если танка получится удачной, ее можно записать и  прочитать  потом  в
приличном обществе.

    - Вот ты и  пиши  стихи  для  приличного  общества!  -  воскликнул
выведенный из себя Юкинари.

    Старенький настоятель зашевелился и  забормотал  что-то  себе  под
нос. Оба молодых человека, мгновенно присмирев,  склонились  над  ним,
пытаясь понять, спит он еще или они ненароком его разбудили.

    - Мужчина не должен отдавать женщине свою силу...  -  с  закрытыми
глазами сообщил им настоятель. - Он должен взять ее силу... и  с  этой
целью иметь как можно больше женщин... не менее десяти...

    Юкинари и Нарихира озадаченно переглянулись.

    - Услышал сквозь сон твои крики и признания, - укоризненно  сказал
Нарихира.

    - Может быть, ему снится женщина? - предположил Юкинари.

    Нарихира пожал плечами и встал.

    - Отец настоятель, если вдуматься, прав, - сказал он. - Этому даже
наставники мальчиков учат. В сношении с женщиной считай  себя  золотым
слитком, а ее - глиняным черепком, возьми ее силу, но не делись с  ней
своей! Ты слишком много сейчас пообещал этой невероятной женщине.

    - Я готов сдержать свое слово.

    - А если ты не встретишь ее? Твои мысли будут заняты только ею,  и
кончится тем, что к тебе привяжется какая-нибудь нечисть! Вот  увидишь
- примет она вид твоей возлюбленной и  вступит  с  тобой  в  связь!  И
помутишься ты рассудком.

    - Пусть так...

    Очевидно, Фудзивара Нарихира  уже  сталкивался  с  упрямым  нравом
своего приятеля. Будучи на несколько  лет  старше  его,  он  почел  за
лучшее не продолжать этого глупого спора, чтобы Юкинари не договорился
до совершенной ерунды. Поэтому Нарихира откинул дверную  занавеску.  У
входа в келью настоятеля он обнаружил задремавшего монаха.

    Нарихира осторожно растолкал его и попросил отвести и его  самого,
и Минамото Юкинари в предназначенные им  кельи,  поскольку  давно  уже
наступил час Быка. Равным образом он велел монаху позаботиться об отце
настоятеле. Юкинари тоже вышел и осторожно задвинул занавеску.

    - Хотелось бы, чтобы к утру метель угомонилась, -  сказал  ему  на
прощание Нарихира. - Тогда бы мы вместе двинулись  в  путь.  Я  должен
поскорее оказаться в Хэйане!

    Но когда монах, проводив их, вернулся к настоятелю, чтобы потеплее
укрыть его, обнаружилось, что тот давно не спит. И более того - вид  у
старика был весьма удрученный. Очевидно, он думал о вещах неприятных.

    - Позови сюда монаха Бэнкея, - внезапно,  словно  приняв  нелегкое
решение, приказал настоятель.

    Вскоре монах  Бэнкей  явился  на  зов  и  молча  встал  у  дверей.
Настоятель без единого слова привета посмотрел на него и чуть  заметно
кивнул. И в широких  его  плечах,  и  в  обнаженных,  не  по-монашески
жилистых и мускулистых руках, и в неподвижном, грубоватой лепки  лице,
и в  осанке  высокого,  статного  Бэнкея  чувствовалось  непоколебимое
спокойствие. Взгляд настоятеля  немного  прояснился  -  видимо,  он  в
последний раз взвесил обстоятельства и одобрил свой выбор.

    - Я позвал тебя, Бэнкей, выполняя  наш  давний  уговор,  -  сказал
настоятель. - В монастыре гости - молодой человек из рода Фудзивара  и
молодой человек из рода Минамото. К утру метель уляжется и наши  гости
двинутся в дорогу. Ты пойдешь за ними следом  и  будешь  их  охранять.
Один из них, насколько я понимаю, накликал на  себя  сегодня  страшную
опасность. Ты дождешься того мига, когда эта опасность станет явной, и
спасешь его. А потом ты вернешься обратно в монастырь.

    * * *

    Не  окончилась  еще  последняя  четверть   часа   Дракона,   когда
монастырские  ворота  отворились,  выпуская  красивую  ,  похожую   на
маленький храм повозку, в которой ехал Фудзивара Нарихира,  затем  его
свиту, Минамото Юкинари вместе с кэраями его отца, а также  носилки  с
Норико и госпожой кошкой.

    А незадолго до того  через  потайную  калитку  незаметно  выбрался
Бэнкей.

    - Вот видишь, я  же  говорил,  что  к  утру  метель  окончится!  -
радостно восклицал  Нарихира,  высовываясь  из  повозки.  -  Это  была
последняя зимняя метель, и теперь-то  можно  считать,  что  весна  уже
наступила!

    - Если учесть, что мы спускаемся в долину, защищенную  от  ветров,
где скоро соберутся цвести вишни, то для господина Фудзивара  Нарихира
через день настанет и лето, - шепнул Кэнске своему молодому господину.

    - Как охраняли  ночью  Норико?  -  строго  спросил  Юкинари.  -  И
довольны ли мои кэраи?

    - Кэраи сыты и готовы вам служить, - понимая, как юному  господину
хочется блеснуть повадкой опытного хозяина  перед  старшим  приятелем,
отвечал Кэнске. - Что касается Норико - я обещал  молодому  господину,
что сам лягу на пороге, и действительно там спал, хотя и здорово дуло.
А потом госпожу кошку и Норико как следует накормили утром и  посадили
в повозку вместе. Не угодно ли взглянуть на госпожу кошку? Ветра  нет,
потеплело, можно спокойно поднять занавеску - никакая простуда  ей  не
угрожает.

    В доказательство Кэнске подъехал к носилкам и заглянул в них.

    - Спит! - воскликнул он. - Норико  опять  заснула!  Но  и  во  сне
прижимает к себе госпожу кошку. Видна только белая лапка.

    -  Ну,  разбудить  девчонку  несложно,  -   отвечал   Юкинари.   -
Нарихира-сан, не угодно ли взглянуть на госпожу  кошку?  Клянусь,  при
дворе таких нет.  Отец  утверждает,  что  никогда  в  жизни  не  видел
трехцветной кошки.

    После  ночного  спора  приятели  обращались  друг  к  другу   суше
обычного,  причем  Нарихира  чувствовал  себя  как  бы  обиженным   и,
обращаясь к  Юкинари,  всячески  подчеркивал,  что  он,  представитель
знатнейшего в Японии рода, да еще его северной ветви,  которая  решает
судьбы государей, сам, добровольно, делает первые шаги к примирению. А
Юкинари,  вспоминая  размолвку,  чувствовал   себя   крайне   неловко.
Созерцание предназначенной для увеселения государя кошки  могло  опять
подружить его с Нарихира.

    - Госпожа кошка, которая служит в покоях госпожи Сигейся, черная с
белой грудкой, и я  прекрасно  знаю  ее,  Юкинари-сан,  -  похвастался
молодой придворный завидным  знакомством  в  свите  одной  из  младших
государынь. - Более того, недавно мы  во  дворце  Сигейся  весь  вечер
сочиняли  стихи,  посвященные  именно  этой  госпоже  кошке.  Особенно
отличилась сама госпожа Сигейся. Когда приедем в  Хэйан,  я  дам  тебе
почитать стихи, сочиненные тем вечером. Госпожа Сигейся  велела  своим
дамам переписать их для всех гостей на хорошей бумаге.  А  одну  копию
подарила государю. Знаешь ли ты,  что  государь  после  этого  изволил
завтракать в покоях госпожи Сигейся, держа  ее  кошку  за  пазухой?  И
присвоил ей титул "мебу" -  представляешь,  кошке  теперь  оказывается
такой же почет, как придворной даме пятого или даже четвертого ранга!

    - До нас почти не доходят придворные новости, - с явным огорчением
сказал Юкинари. - Я понимаю, что нашей  кошке  далеко  до  влиятельной
госпожи мебу-но омото из дворца Сигейся, и стихов о ней никто  еще  не
сочинял, но не угодно ли тебе, Нарихира-сан все же взглянуть на нее?

    - Для этого придется вылезать из повозки. Посмотри, какой снег!

    Повозка уже выбралась на открытое место и хотя с  трудом,  но  без
риска для жизни молодого придворного, катила по прямой  и  заснеженной
дороге.

    - Вовсе не обязательно. Я прикажу Норико выйти из носилок и подать
кошку к тебе в повозку. Полагаю, ей это не повредит, -  имея  в  виду,
конечно же, кошку, отвечал Юкинари.

    Беседуя  таким  образом,  они  отдалялись  от  горного  склона   и
неторопливо двигались красивой равниной.  А  сверху,  сквозь  покрытые
снегом кусты бересклета, за ними внимательно следил Бэнкей.

    * * *

    Монах легко пробирался между  низко  нависшими  ветвями.  Каким-то
чутьем он знал, где под тонким снежным  покровом  прячется  валун  или
крепкий корень сосны, чтобы ступить самому или упереться  посохом.  Ни
разу его обутые в сандалии ноги не провалились в сугроб. И более  того
- ловкий монах наладился шагать довольно споро.

    - Тэнгу, тэнгу, восемь тенгу, а со мною - девять тэнгу! - запел он
негромко. - Если дождик не пойдет, будем до утра плясать!

    Наверху захлопали мощные крылья. Бэнкей задрал голову.

    На самой верхушке старой сосны никак не могла умоститься  огромная
черная птица, похожая на ворона. Но странный это был ворон - с  издали
заметным красным клювом.

    - Спускайся, Остронос! - позвал монах. - У  меня  с  собой  рис  и
соленые овощи! Есть и вино! Правда, немного.

    Ворон распахнул широкие разлапистые крылья, свел их над головой  и
прыгнул. Ногами вперед он понесся сквозь ветки,  и  Бэнкей  еле  успел
посторониться.

    Остронос  так  стремительно  приземлился,  что  даже   присел   на
корточки. Взмахом крыльев он снова поднял  себя  в  воздух  и  наконец
встал перед Бэнкеем как полагается - лицом к лицу.

    Были они примерно  одного  роста,  тэнгу  и  монах,  оба  крепкие,
плечистые, да и взгляд у них был похожий - полный  живейшего  интереса
ко всему, что творилось кругом.  Только  над  черными  глазами  Бэнкея
росли мохнатые сходящиеся брови, а у тэнгу  прямо  со  лба  и  со  щек
начинались плотные перья, шапочкой  облегавшие  голову.  Лицо  лесного
жителя было красным, как из кипятка, и красным же был  длинный  острый
нос, за что тэнгу, очевидно, и получил прозвище. Если бы не золотистые
ободки круглых глаз - совсем  бы  он  походил  на  человека  в  черном
небогатом одеянии, с веерами из серых перьев в опущенных руках.

    - Соленые овощи я люблю, - сказал Остронос. - Самому  удивительно,
до чего же я неравнодушен к вашей человеческой пище.  Ну,  здравствуй,
старый разбойник!

    Монах нахмурился и строго посмотрел на тэнгу.

    - Ах да, простите, я и забыл, что мы теперь  исполнены  подлинного
благочестия! - воскликнул лукавый  тэнгу.  -  Мы  раскаялись  в  былых
грехах и принесли обеты. Очевидно, как раз обет послушания и гонит нас
сегодня босиком через сугробы.

    - Во-первых, я обул варадзи, - Бэнкей  показал  на  свои  плетеные
сандалии. - А во-вторых, ты знаешь, что холода я не боюсь.

    Его руки, как и в монастырских покоях, были обнажены по плечи.

    - В-третьих, это не совсем обет послушания... - Бэнкей  задумался.
- Это не послушание  как  таковое,  Остронос.  Просто  отец-настоятель
обещал найти для меня Путь. Если он куда-то посылает  меня  -  значит,
это в первую очередь  нужно  мне  самому.  Как  по-твоему,  успеем  мы
перекусить, пока молодые господа со своей свитой не скроются из виду?

    - Ты имеешь в виду  ту  компанию,  что  ночевала  в  монастыре?  -
спросил Остронос. - А даже если они и скроются из виду, тебе-то что? Я
подниму тебя на сосну, и ты вволю ими налюбуешься. Или тебя послали за
ними вдогонку?

    - Меня послали их охранять.

    - И от кого же? Не от нас ли, вольных тэнгу? Или от горной ведьмы?
Такие приятные и утонченные молодые  господа  -  прямо  лакомство  для
нашей старушки!  -  развеселился  тэнгу  и  даже  рассмеялся,  сверкая
мелкими острыми зубами.

    - Сам бы я хотел знать, -  сказал  Бэнкей.  -  Отец-настоятель  за
версту чует нечисть. Что-то такое к ним привязалось, а он учуял. А что
бы это могло быть - не сказал.

    - Господа совсем еще  молоденькие.  Наверно,  понравились  здешним
лисам,  -  тэнгу  покачал  головой.  -  Знал  бы  ты,  Бэнкей,  какими
красавицами перекидываются наши лисы! Но  особой  опасности  тут  нет.
Лиса сперва поживет с молодым господином в девичьем  облике,  а  потом
вспомнит про свои лисьи  дела  -  и  хвост  трубой.  Чтобы  до  смерти
залюбить - такого наши лисички не вытворяют.

    - Недавно померла  старшая  дочка  здешнего  наместника,  -  хмуро
напомнил Бэнкей. - Уж не ее ли это штучки?

    - Призрак для молодого человека, конечно, куда опаснее  лисицы,  -
согласился Остронос. - Всю жизнь высосет и выпьет.  Ну,  что,  поднять
тебя на сосну?  Убедись,  что  там  у  них  все  в  порядке,  и  сядем
перекусим. Я тоже не с пустыми руками. Еще с осени мы запасли  сушеную
хурму.

    Тэнгу ударил крыльями по воздуху и вспорхнул на ветку.

    - Ого! - вдруг сказал он. - Бэнкей, никакой закуски не  получится!
Там у них страшная суматоха!

    - Ну-ка,  помоги,  -  спокойно  попросил  Бэнкей,  протянув  вверх
мускулистую руку. С ветки свесилась покрытая серой чешуей нога - почти
человечья,  но  с  длинными  когтистыми  пальцами.  Бэнкей   поудобнее
захватил эту ногу, чтобы когти  сомкнулись  на  его  запястье,  и  это
встречнее движение было для обоих, монаха и тэнгу, привычным.

    Несколько раз хлопнув крыльями, тэнгу  снялся  с  нижней  ветки  и
перебрался повыше. Бенкея он усадил в развилку,  не  размыкая  когтей,
пока тот не устроился вполне безопасно.

    - Однако и растолстел же ты,  благочестивый  наставник!  -  ехидно
заметил Остронос. - А я-то  думаю,  с  чего  монахов  в  народе  зовут
жирными бездельниками... Ну, любуйся!

    С высокой сосны действительно была  видна  странная  суета  вокруг
повозки и носилок.

    Кэраи спешились и окружили брошенные  в  снегу  носилки,  выставив
перед собой обнаженные мечи и прицеливаясь в носилки из луков. Судя по
движениям, они ударяли о мечи  лезвиями  своих  ножей,  хотя  звон  до
сосны, понятное дело, не долетал. Кое-кто просто  дергал  тетиву,  что
обычно помогает против  нечисти.  Нарядная  свита  Фудзивара  Нарихира
улепетывала в одну сторону, носильщики Норико - в другую.  Юкинари  не
мог сладить  с  перепуганным  конем.  А  из  покинутой  всеми  повозки
выглядывал Нарихира и что-то  кричал,  только  ветер  не  доносил  его
криков до ушей монаха и тэнгу.

    - Что бы это значило? - спросил Бэнкей. -  Они  так  перепугались,
будто там, в носилках, по меньшей мере стая тэнгу!

    - Стая не поместится, - возразил Остронос, - да и никто из наших в
носилки не полезет. Потому что незачем. Гляди, гляди, отступают!

    Очевидно,  Нарихира  взял  власть  в  свои  руки.  Кэраи,  пятясь,
отходили к его повозке. Туда же  подъехал  Юкинари  и  прямо  с  седла
соскочил в повозку. Не пряча меча в ножны, подошел Кэнске и, повинуясь
жесту хозяина, присел на самый край, туда,  где  свешивалась  нарядная
циновка. Молодые господа и  старый  слуга,  почти  сталкиваясь  лбами,
что-то взволнованно обсуждали.

    - А дело-то серьезное, - заметил Остронос. -  Смотри,  и  старшего
кэрая усадили! Я его знаю, он вояка опытный, не беспокойся -  во  всем
разберется!

    Но опытный вояка только тряс головой.

    Нарихира кликнул одного из кэраев и послал его вдогонку  за  своей
перепуганной свитой.

    - Уж не залез ли туда ноппэрапон? - вдруг  сообразил  монах.  -  С
этой нечистью я знаком! И управлюсь запросто!  Они,  чудаки,  надеются
его звоном мечей отогнать! Спусти-ка меня поскорее вниз!

    - Ноппэрапон безобразничает по ночам, - напомнил тэнгу. - Днем его
от человека не отличить. Лиловый гладкий шар вместо рожи и сотня  глаз
на икрах у него только в темноте появляются. Его действительно  звоном
мечей и тетивы от лука не проймешь. И каппе  в  носилках  делать  тоже
нечего. Во-первых, все ручьи льдом затянуты, ему из воды  попросту  не
выбраться. Во-вторых, каппа далеко от берега ни за что не отойдет.  Да
что же там, в носилках, за нечисть такая?!.

    Другого кэрая Нарихира послал за носильщиками.  Кэнске  самолично,
поскольку  погонщик   быка   сбежал   вместе   с   прочими,   хлестнул
красавца-быка и направил его прочь от носилок.

    Бэнкей и тэнгу следили с сосны, как перепуганные  люди  собираются
вокруг нарядной повозки, остановившейся по меньшей мере в пяти  сотнях
шагов от брошенных носилок, в которых угнездилась загадочная нечисть.

    - Постой! - вдруг воскликнул Остронос. - Ведь с ними была девушка!
Ее-то и везли в носилках! А в толпе я ее не вижу!

    - Я тоже не вижу никакой девушки, - сказал  Бэнкей.  -  Похоже,  с
ней-то и стряслась беда. А вовсе не с молодыми господами. Не думал  я,
что отец-настоятель так жестоко ошибется. Стареет, видно.

    - С девушкой ничего не случилось, - вдруг заявил тэнгу. -  Девушка
жива и невредима.

    - Откуда ты знаешь?

    - Посмотри на носилки - и ты узнаешь то же самое!

    Бэнкей отвел взгляд от перепуганной толпы, перед которой  Нарихира
держал беззвучную речь, и увидел Норико.

    Она с трудом выбралась из носилок и, увязая  в  снегу,  путаясь  в
тяжелых многослойных одеяниях, брела прочь - к лесу. Споткнувшись, она
опустилась на колено и поднялась с большим трудом, но без помощи рук.

    - Она что-то несет за пазухой, - сказал тэнгу. -  Что-то  тяжелое.
Обе руки заняты.

    - Оно тяжелое и шевелится, - вглядевшись, добавил Бэнкей. - Что же
там у них стряслось?

    * * *

    А в это время Фудзивара Нарихира и Минамото Юкинари, забравшись  в
повозку, уже сердито спорили.

    - Пропади она пропадом,  твоя  госпожа  кошка!  -  яростно  шептал
Нарихира. - Ты понимаешь, что  случится,  если  мы  привезем  в  Хэйан
оборотня?! Оборотня - в  государев  дворец?!.  Спаси  и  помилуй  нас,
Дзидзо-сама!

    - Погоди, не кричи, Нарихира-сама! - уговаривал  его  Юкинари,  не
меньше приятеля испуганный такой жуткой возможностью. - Мы  доедем  до
ближайшего храма или монастыря, а там ученые монахи пусть разбираются,
кто из двух кошек - госпожа кошка, а  кто  -  мерзкий  оборотень!  Над
оборотнем прочтут заклинания - ну, ты же знаешь, как они это умеют...

    - Знаю! - отрубил Нарихира. - Читал один такой заклинания над моей
бабушкой, когда она разогнуться не могла!

    - Ну и как? Выпрямилась?

    - Выпрямилась! Теперь согнуться не может! Что за дуру  взял  ты  с
собой, Юкинари-сама? Она что, не чувствует, когда  у  нее  за  пазухой
одна кошка, а когда - целых две?

    - Девчонка - просто  дочка  нашего  повара.  Никто  и  никогда  не
требовал от нее ума, - высокомерно, невзирая  на  обстановку,  отвечал
Юкинари. - Может, ты еще захочешь, чтобы она стихи сочиняла? Оборотень
появился в носилках,  когда  она  спала,  и  забрался  ей  за  пазуху.
Естественно, она этого не почувствовала, раз оборотень ее заморочил.

    - Я только не пойму, зачем оборотню понадобилось принимать кошачий
облик! Ведь сразу же  понятно  -  когда  мы  увидим  в  носилках  двух
совершенно одинаковых кошек, то сразу поймем, что дело нечисто!

    - Может быть, этот оборотень сошел с ума? - предположил Юкинари. -
Ты что-нибудь слыхал о сумасшедших оборотнях?

    - Нет! - отрубил Нарихира. - И я не повезу в  Хэйан  эту  нечисть.
Надо оставить обеих кошек в лесу - и настоящую, и поддельную.

    - Отец убьет меня, - уверенно сказал Юкинари, - если я не доставлю
ко двору госпожу кошку. Это - надежда всей нашей семьи. Ты же  знаешь,
мы из небогатых... И отец  с  таким  трудом  получил  пост  наместника
провинции...

    - Если все дело только в этом, то не беспокойся, -  приосанившись,
отвечал Нарихира. - Мы пойдем к моему  дяде,  расскажем  ему,  чем  ты
пожертвовал  ради  благополучия  государя...   ты   же   только   ради
благополучия государя отказался везти в Хэйан обеих  кошек,  понял?  И
зеленый наряд куродо тебе обеспечен! Более того - дядя подскажет тебе,
на ком лучше жениться. Тебе ведь уже есть четырнадцать лет?

    - Когда зацветут павлонии, исполнится пятнадцать.

    - Значит, скоро. Я в твои годы уже  не  только  был  женат,  но  и
порадовал младшей супругой свою  госпожу  из  северных  покоев,  -  со
скромной гордостью сообщил восемнадцатилетний Нарихира.

    - А сколько у тебя теперь жен?

    - Три, и этого мужчине вполне должно хватать. Я навещаю каждую  по
меньшей мере шесть раз в месяц. Значит, решено - никаких  кошек  мы  с
собой в столицу не берем. Они и в лесу  не  пропадут.  Позови  Кэнске,
скажи, что мы двигаемся в путь.

    Юкинари высунулся из повозки и открыл было рот, но  старший  кэрай
уже стоял рядом, держа под уздцы своего коня.

    - Не позволит ли  мне  господин  догнать  Норико?  -  нерешительно
спросил он. - Я боюсь, что девочка пропадет в лесу. А ее отец  так  уж
просил меня присмотреть за ней!

    - Ты что, оборотней не боишься? - удивился Юкинари.

    - Боюсь! - честно  признался  Кэнске.  -  Так  перед  девчонкой-то
стыдно! Она-то их, я вижу, вовсе  не  боится!  Положила  за  пазуху  и
госпожу кошку,  и  поганого  оборотня!  Наверно,  решила  в  монастырь
возвратиться.

    - Действительно! - воскликнул Юкинари. - Когда я увидел, что у нее
из-за пазухи высунулись две кошачьи морды, и... и...

    Нарихира прекрасно знал, что при виде двух  совершенно  одинаковых
кошек там, где полагалось быть одной, Юкинари от ужаса просто-напросто
заорал. Но вопить, пусть даже испугавшись  оборотня,  было  совершенно
неприлично. Молодой придворный умел себя  вести  и  даже  выучился  не
обращать внимания на досадные огрехи.

    - Она тоже перепугалась и отбросила кошек, - продолжал Юкинари.  -
Но, судя по всему, какая-то из них у нее за пазухой.

    - Может быть, она сумела отличить госпожу  кошку  от  оборотня?  -
предположил Кэнске.

    - Тогда бы она двинулась к нам. А сейчас она от нас  удаляется,  -
резонно заметил Нарихира.

    - Где мой конь? - Юкинари решительно вылез из  повозки.  -  Я  сам
догоню ее. И спрошу. Кэнске...

    - Я поеду с вами, господин, - все  поняв,  немедленно  откликнулся
Кэнске. Он видел, как хочется юноше загладить неприятное  впечатление,
произведенное на старшего приятеля - такого выдающегося  царедворца  и
аристократа, да еще женатого  на  трех  женщинах.  И  чувствовал,  что
молодой господин в одиночку не решится подъехать к Норико.

    Они сели на коней. Кэнске положил поперек седла обнаженный меч.

    - Да поможет нам Дзидзо-сама, - прошептал он. -  Выкарабкаемся  из
этой неприятности - пожертвую в монастырь.... Слышишь,  Дзидзо-сама?..
Ширмы - вот что пожертвую. Дорогие ширмы для  северо-восточных  покоев
со всякими страшными рожами, чтобы отгонять демонов...

    - Наложите стрелы на тетивы луков,  -  приказал  Нарихира  кэраям,
когда  Юкинари  и  Кэнске  отъехали.  -  Как  только  увижу   что-нибо
подозрительное - приказываю стрелять!

    Он сел на краю повозки в красивой  позе,  свесив  ногу  в  широкой
штанине, а вторую - согнув в колене и уперев в борт кузова. И подумал,
что придворные дамы наверняка  оценили  бы  изящество,  с  которым  он
командует суровыми кэраями.

    * * *

    - Эта обезьяна будет нашей, - показывая  на  молодого  придворного
крылом,  сквозь  жесткие  перья   которого   были   видны   совершенно
человеческие пальцы с серым веером,  усмехнулся  Тэнгу.  -  Все  злюки
будут нашими!

    - Не верю я, что злой человек после  смерти  становится  тэнгу,  -
возразил Бэнкей. - Зря ты  меня  морочишь,  Остронос.  Выходит,  и  ты
раньше был злюкой?

    - Нет, конечно. Уж и поморочить нельзя... - даже огорчился  тэнгу.
- Им там, внизу, полезно думать, какая карма им назначена за злость. А
вот если бы ты захотел податься в нашу стаю...

    - У вас только и заботы, что путников пугать и с дороги сбивать, -
возразил Бэнкей.

    - А у тебя одна забота - Путь искать! Да и то - не  у  тебя,  а  у
отца-настоятеля. Почем ты знаешь - может, твой путь как  раз  ведет  в
нашу стаю?

    - Мы  уже  об  этом  говорили,  -  напомнил  Бэнкей.  -  Ну,  как,
чувствуешь ты опасность?

    - Никакой опасности для них я, представь себе, пока не чувствую, -
удивленно сообщил тэнгу. - Не пойму, из-за чего они подняли переполох,
но все они - живы, целы, невредимы. Вот только та обезьяна,  возможно,
охрипнет, кричавши.

    - Я спущусь и выясню, в чем дело.

    - Незачем. Если там что-то серьезное, я отнесу тебя туда  быстрее,
чем ты добежал бы. Доставай лучше свои припасы, а я достану свои.

    - Нет, Остронос, мы можем опоздать! - воскликнул Бэнкей. -  Гляди,
молодой господин и старший кэрай скачут по  снегу  к  девушке,  а  меч
кэрая обнажен! Не причинили бы они ей вреда!

    - Непохоже, но  чтобы  ты  не  беспокоился  понапрасну,  я  сейчас
доставлю тебя туда, - сказал тэнгу. - Иначе ты не  дашь  мне  покоя  и
испортишь все удовольствие от вина и закуски.

    Он встал на ветку, балансируя крыльями, и дал  Бэнкею  возможность
ухватить себя за ногу.

    * * *

    Норико  тем  временем  добралась  до  того  места,  где  начинался
поросший кустами склон. Зимой мало кто ездил в горный  монастырь,  так
что широкая тропа, ведущая вверх, была видна лишь благодаря следам  от
повозки Фудзивара Нарихира и конских копыт. И все же такая тропа  была
лучше нетронутой целины.

    Юкинари и Кэнске догнали  девушку,  когда  она  уже  приступила  к
подъему.

    - Куда это ты собралась? - сердито крикнул Юкинари.

    - В монастырь, господин, - тихо отвечала девушка. -  Куда  же  мне
еще идти, раз все меня бросили?

    - В монастырь - с оборотнем? - спросил Кэнске. - Ведь  у  тебя  за
пазухой оборотень, Норико, неужели ты этого не понимаешь?

    - Они у меня за пазухой оба,  и  оборотень,  и  госпожа  кошка,  -
сказала Норико. - Не сидеть же мне  в  носилках,  ожидая,  пока  мы  с
госпожой кошкой замерзнем!

    - Выходит, ты  у  нас  не  боишься  оборотней?  -  Кэнске  натянул
поводья, заставляя коня немного  отступить.  -  Тогда  тебя,  дурочка,
нужно нарядить мужчиной,  дать  тебе  оружие  и  отправить  воевать  с
северными варварами!

    - Боюсь, - призналась девушка, - еще как боюсь! Если бы  я  знала,
кто из них оборотень - неужели бы я хоть пальцем к нему прикоснулась?

    - Ты могла оставить в носилках их обоих - и оборотня, и  кошку,  -
сказал Юкинари.

    - Не могла.

    -  Почему?  -  удивленный  непоколебимым  упорством  в  ее  обычно
звонком, а теперь странно тихом голоске, спросил Юкинари.

    - Господин приказал мне заботиться о госпоже кошке. Как  бы  я  ее
бросила? Разве я могла ослушаться господина?

    -  Отец  не  мог  предусмотреть  такого  случая...  -  пробормотал
Юкинари. - Я отменяю его приказание.

    - Кто приказывал, тот и должен отменять, - опустив глаза,  сказала
Норико.

    - Но это же невозможно, дурочка  ты!  -  вмешался  Кэнске.  -  Где
старый господин и где мы? Послушайся  молодого  господина!  Брось  эту
нечисть!

    - Старый господин мне честь оказал, дядюшка! - воскликнула Норико,
потому что со старшим кэраем могла говорить попроще, чем с Юкинари.  -
Он меня в свои покои позвал! Он сказал мне - ты, Норико, отвечаешь  за
госпожу кошку! Все будущее нашего рода - в этой кошке. Если  мы  через
нее достигнем славы и почестей - я тебя так хорошо  выдам  замуж,  что
все девицы в окрестностях твоей судьбе позавидуют! Господин мне  такие
добрые слова сказал - а я его приказание нарушу?

    -  Значит,  ты  понесешь  госпожу  кошку  и  оборотня  обратно   в
монастырь, чтобы монахи разобрались, что к чему?

    - Понесу.

    - Ты же не доберешься! Упадешь в снегу и замерзнешь!

    - Доберусь!

    - Нужно посадить обеих кошек в какой-нибудь мешок и послать с ними
в монастырь кэрая, хотя бы Коске, - сказал Юкинари.

    - Коске скорее умрет, чем прикоснется к такому мешку,  -  возразил
старший кэрай. - И все остальные тоже.

    - А ты сам?

    Кэнске только вздохнул и опустил голову.

    - Хороши у меня слуги! Давай сюда кошек, Норико, я сам их  отвезу!
- воскликнул Юкинари, протянул руку, но, как только девушка полезла  к
себе за пазуху, немедленно протянутую руку убрал.

    Подбитое ватой зимнее платье Норико так топорщилось на груди,  что
смотреть на  нее  было  неловко.  Кэнске  знал,  что  девушка  хоть  и
полновата,  но   стройна,   и   грудки   у   нее   маленькие,   вполне
соответствующие канонам красоты. Незнакомый же человек,  посмотрев  на
нее сейчас, изумился бы невероятной величине грудей и пожалел бедняжку
за такое уродство.

    Кэнске покосился на юного господина. Тот явно ждал поддержки.

    - Я обещал, что доставлю господина Юкинари в  Хэйан  в  целости  и
сохранности, Норико, - строго сказал он. - А ну, отойди прочь со всеми
своими оборотнями! А то еще господин, чего доброго, и  впрямь  возьмет
оборотня в руки!

    Чтобы добавить  весу  своим  словам,  Кэнске  даже  замахнулся  на
девушку.

    И тут со склона, ломая кусты, прямо к копытам  его  коня  скатился
человек.

    Этот человек немедленно вскочил на ноги, отряхнулся, и по простому
платью, по оплечью-кэса, сшитому из клочьев холста, по  бритой  голове
все сразу узнали в нем монаха.

    - О три сокровища святого Будды! -  воскликнул  старший  кэрай.  -
Ты-то нам и нужен! Откуда ты взялся? Не с неба же свалился?!

    Кэнске был недалек от истины...

    Бэнкей первым делом встал между всадниками и девушкой.

    - Всегда рад помочь тем, кто нуждается в помощи, - сказал он.

    - Ты знаешь заклинания против злых духов, почтенный  наставник?  -
спросил Юкинари.

    - Не вижу здесь злого духа, - отвечал Бэнкей.

    - А это, по-твоему,  что  такое?!  -  изумился  Кэнске,  показывая
пальцем на грудь Норико.

    - Ты бы сперва думал, а потом говорил, старший  кэрай,  -  одернул
его Бэнкей. - Как же я посмотрю на женщину?  Я  не  хочу  из-за  твоей
дурости нарушать свои  священные  обеты  и  запреты.  Что  тут  у  вас
стряслось? Я спускался в долину, увидел, как вы гонитесь за  женщиной,
поспешил и поскользнулся.

    - Стряслось! Вот именно, что стряслось,  благочестивый  наставник!
Если господин позволит, я расскажу, - Кэнске взглянул  на  Юкинари,  и
тот кивнул. - Везли мы в носилках вот эту девицу и кошку. Когда  утром
посадили их в носилки, кошка  была  одна.  Этих  зверей  на  все  наше
государство и полутора десятков не наберется, так мне старый  господин
сказал. А сейчас заглянули - и увидели двух кошек! Выходит,  вторая  -
оборотень!

    - Покажи мне кошек, - не глядя, обратился Бэнкей к Норико.

    - Тебе придется повернуться ко мне.  Я  не  стану  вытаскивать  их
из-за пазухи, - заявила упрямая Норико. - Старый господин приказал мне
беречь госпожу кошку.

    - Но оборотня-то старый господин  не  приказывал  тебе  беречь!  -
заорал Кэнске. - Прошу меня простить, господин... Я не думал, что  она
выросла такой упрямицей. Не донесешь ты их до монастыря! Свалишься  по
дороге! Ты ведь много ходить не привыкла!

    - Она выполняет приказание, - вступился за девушку Юкинари. -  Что
же делать? Вы можете нам помочь, почтенный наставник?

    - Насколько я понимаю, одно из животных у нее за пазухой справа, а
другое - слева, - вмешался монах. - Встань  лицом  к  девице,  старший
кэрай. Протяни к ней руки.

    Кэнске соскочил с коня и выполнил распоряжение.

    - Твоя правая рука сейчас почти касается  одного  из  животных,  а
левая -  другого?  -  старательно  отворачиваясь  от  Норико,  уточнил
Бэнкей.

    - Именно так, - ответил за  слугу  Юкинари.  Сейчас,  когда  монах
всерьез взялся за дело, ему уже не было страшно.

    Бэнкей  достал  дорогие  хрустальные  четки,   тренькнул   ими   и
забормотал заклинание - правда, не от злых  духов,  а  всего  лишь  от
наваждения. Он ждал  сигнала  от  Остроноса,  который  укрылся  совсем
рядом, в ветвях вечнозеленого дуба. Кое-какую нечисть Бэнкей  научился
разгадывать и сам, но тут знакомые ощущение не возникали.

    И он дождался сигнала - обычного сигнала тэнгу, который много  что
мог рассказать знающему человеку.

    - Кр-ра-а! - пронеслось над равниной. - Кр-ра-а!

    Никто не обратил внимания на ворона, торчащего  где-то  высоко  на
сосне, и только монах расслышал в непомерно громком карканье "справа!"

    Он немедленно прервал заклинание.

    - Поступим иначе, - твердо сказал Бэнкей. - Я понял, что оборотень
находится у девицы за пазухой справа. Пусть его достанут и  опустят  у
моих ног. Я сам отнесу его в монастырь. Это безобидный  оборотень,  он
бы вам вреда не принес. Мы прочитаем над  ним  заклинания  и  отпустим
его.

    - Доставай, Норико, оборотня, раз уж  ты  такая  смелая,  -  велел
Юкинари.

    Девушка опустилась на  корточки  и  выпустила  на  снег  небольшую
молодую кошку счастливой  трехцветной  масти.  После  чего,  повинуясь
жесту Юкинари, сразу же отошла в сторону.

    На ее круглом личике с челкой до самых бровей сразу же  отразилось
огромное облегчение.

    Бэнкей склонился над кошкой, подхватил ее  пятерней  под  брюхо  и
спрятал  у  себя  на  груди.  Теплое,  пушистое,  заспанное   существо
прижалось к нему, ткнулось нежным носиком под мышку. Бэнкей, сам  того
не желая, улыбнулся.

    - Возвращаюсь в монастырь, - сказал он. - За меня не бойтесь,  мне
оборотень вреда не причинит. Ступайте, да хранит вас  святой  Будда  и
оберегает Дзидзо-сама. Увидите на дороге его статую - помолитесь.

    - Покровителю  путников  всегда  молимся,  -  отвечал  Юкинари.  -
Хорошо, что помог нам,  благочестивый  наставник.  Как  только  смогу,
привезу ценное пожертвование в твой  монастырь.  Ты  ведь  из  здешней
горной обители?

    - Можно сказать и так, - уклонился от  точного  ответа  Бэнкей.  -
Пойду я. Пока еще доберусь до обители... Под гору-то  легче  катиться,
чем карабкаться в гору.

    И он, повернувшись, зашагал  вверх  по  тропинке,  уверенно  ставя
крепкие ноги в конские следы.

    - Иди сюда, Норико, - Кэнске показал ей на коня. - Довезу  тебя  с
госпожой кошкой до носилок. Как только увижу старого господина  -  все
ему расскажу.

    И он вопросительно посмотрел на Юкинари.

    Минамото Юкинари и сам понимал -  вот  эта  невысокая  круглолицая
девушка, дочка повара, только что своим упрямством спасла все  надежды
его семьи на почет и благополучие. Но ему,  будущему  придворному,  не
подобало пускаться в изъяснения благодарности перед дочкой повара.

    - Усади ее в носилка, Кэнске, и присмотри, чтобы она  как  следует
укутала госпожу кошку, - велел он.  -  Потом,  как  приедем  в  Хэйан,
напомнишь мне - дам тебе денег, чтобы ты купил ей  подходящее  платье.
Она его заслужила.

    Не дожидаясь, пока Кэнске посадит на коня Норико, не выпустив  при
этом на волю госпожу кошку, он поскакал к  повозке,  чтобы  порадовать
Фудзивара Нарихира. Свалившийся прямым путем с неба монах  взял  да  и
унес с собой оборотня. Все разрешилось как нельзя лучше.

    * * *

    - А я-то удивлялся! -  воскликнул  Бэнкей.  -  Почему,  думаю,  от
нечисти обычное тепло исходит и никакой дрожи я внутри не чую?

    - Не сердись, - сказал тэнгу. - Если бы оборотень представлял  для
молодых господ и девушки настоящую опасность, я бы так не поступил. Но
ты им правильно сказал - это совершенно безобидный оборотень.

    - Выходит, я по твоей милости отнес бы в монастырь обычную  кошку,
и вся  братия  дружно  бы  читала  над  ней  заклинания?  А  оборотень
преспокойно ехал бы себе в Хэйан? - возмутился Бэнкей.

    Тэнгу  просто-напросто  подшутил  над   своим   приятелем-монахом.
Возможно, из склонности к баловству, которая  крайне  осложняет  жизнь
всем, кто водится с тэнгу. А может, он говорил правду, утверждая,  что
оборотень в кошачьей шубке по сути своей добр и безвреден.

    Бэнкей заподозрил неладное, когда поднимался в гору.  Правда,  ему
не доводилось таскать за пазухой кошек, но он возился со  щенятами,  и
ощущение было то же самое - звериного тепла, и не более того.

    - Правильно говорил отец-настоятель, - проворчал он. -  Человек  и
тэнгу из разного тесте слеплены, и тэнгу человека всегда вокруг пальца
обведет. Я-то тебе поверил!

    Очевидно, для Остроноса вся эта история была обычным развлечением.
И он очень удивился, когда Бэнкей без лишних слов зашагал прочь - вниз
по тропинке.

    - Постой! - воскликнул тэнгу. - Постой,  монах!  Что  ты  собрался
делать?

    - Вернуть им кошку, а себе взять оборотня! -  отвечал  Бэнкей,  не
оборачиваясь.

    - Да постой же ты!  -  тэнгу  вспорхнул,  перелетел  через  голову
монаха и шлепнулся перед ним на тропу. - Зачем  тебе  этот  оборотень?
Оставь его в покое!

    - Ты знаешь, кто это? - строго спросил монах.

    - Положим, знаю.

    - Так кто же?

    - Всего-навсего женщина. Ты же не станешь прикасаться к женщине?

    - Будь она неладна!

    - Между прочим, и кошка - самочка.

    Остронос весело скалил мелкие острые зубы.

    - Я по воздуху летать не умею, - мрачно сказал Бэнкей, -  так  что
будь добр и пропусти.

    - Конечно, я пропущу тебя, Бэнкей, хотя уж больно ты  грозен.  Мы,
тэнгу, таких свирепых не любим. Но дай-ка ты мне лучше эту кошку...

    - Зачем тебе она?

    Тэнгу пожал плечами.

    - Мне-то  она  ни  к  чему.  Я  хочу  отнести  ее  в  монастырь  к
отцу-настоятелю.

    Бэнкей помолчал, соображая.  Остронос  знал  про  оборотня  что-то
важное, а что - не хотел признаваться.

    - Ты не хочешь, чтобы я догнал молодых господ и обменял  кошку  на
оборотня? - прямо спросил монах.

    - Это ни к чему. Сдается мне,  что  от  этого  оборотня  им  будет
больше пользы, чем от обычной кошки, пусть даже трехцветной.

    Бэнкей задумался.

    -  Не  хочешь  ли  ты  сказать,  что  отец-настоятель,  говоря  об
опасности, имел в виду вовсе не кошку?

    - Трудно сказать, монах. Он почуял дыхание иного мира, вот  что...
Но от оборотня не исходит зла. Стало быть, зло их ждет впереди,  -  на
редкость серьезно для тэнгу сказал  Остронос.  -  Поэтому  давай  сюда
кошку. Ты вот сердишься на меня, а я знаю, что, обманув  тебя,  сделал
доброе дело. Ступай следом за молодыми господами. А я понесу  кошку  в
монастырь. Когда-нибудь отец-настоятель подарит ее знатному  паломнику
или паломнице, и ответный дар пойдет на пользу монастырю. Видишь,  как
все хорошо складывается?

    - Кто поручится, что ты и сейчас меня не  обманываешь?  -  спросил
Бэнкей, хотя и сам видел - поручиться некому.

    - Да никто, - усмехнулся тэнгу. - Но ты поразмысли - что случится,
если я сейчас над тобой подшутил, в носилках - обычная  кошка,  а  это
существо - оборотень? Случится лишь то, что ты несколько  дней  будешь
идти следом за молодыми господами, проявляя всяческую бдительность,  а
потом исхитришься и выкрадешь у них ни в чем не повинную  зверюшку!  И
будешь читать над ней все известные тебе заклинания без всякого проку!

    Тэнгу расхохотался - и громовому хохоту вторили треском деревья.

    - Хорошо, - сказал Бэнкей. - Я допускаю, что  ты  в  конце  концов
сказал мне правду. Неси  кошку  в  монастырь,  а  я  пойду  следом  за
молодыми господами. Если это все - обычная шутка тэнгу, ты не дашь  ей
зайти чересчур далеко.

    Он отодвинул заступившего ему путь Остроноса и двинулся  по  тропе
вниз.

    -  Берегись,  -  негромко  сказал   вслед   Остронос.   -   Я   не
отец-настоятель, но опасность чую. Ты еще скажешь мне спасибо  за  то,
что я оставил молодым господам оборотня.

    - Возможно, - отвечал, не оборачиваясь, Бэнкей. Все-таки он был  в
обиде на тэнгу.

    * * *

    Пока монах и тэнгу пререкались, повозка  успела  укатить  довольно
далеко, да и носильщики, которых хорошо покормили в  монастыре,  бодро
тащили по притоптанному снегу маленькие носилки с  Норико  и  госпожой
кошкой. Снова спустившись в узкую долину, Бэнкей увидел лишь следы  от
обутых в такие же, как у него, варадзи ног, колес и копыт.

    Ходить он умел быстро, пожалуй, даже побыстрее хорошего  погонщика
быков. И не сомневался, что  запросто  догонит  молодых  господ  с  их
свитой. Но монаху после того, как он вмешался в историю  с  оборотнем,
вовсе не хотелось попадаться им на глаза. Чего  доброго,  оба  молодых
господина и опытный старший кэрай решили бы, что и он,  монах,  как-то
связан с нечистью.  Поскольку  бывали  случаи,  когда  старый  барсук,
перекинувшись монахом, морочил добрым  людям  голову.  Бэнкей  понимал
толк в хорошей драке, но слишком уж много кэраев сопровождало Минамото
Юкинари, и это были бойцы из северных провинций, где  не  прекращались
схватки с варварами, а не изнеженная столичной жизнью свита  Фудзивара
Нарихира. Ту Бэнкей вообще в расчет не принимал.

    Он решил следить за путешественниками  издали  в  течение  дня,  а
ночью  подобраться  к  ним  поближе,  поскольку  силы  всякой  нечисти
ограничены часами темноты.

    В дороге Бэнкей не скучал - он повторял сутры,  которые  заучил  с
таким трудом, с полным основанием считая, что  в  его  годы  это  было
равносильно воинскому подвигу. Не умея читать,  он  мог  запомнить  их
лишь с чужого голоса и должен был постоянно освежать в памяти, дабы не
опозориться перед  более  или  менее  сведущим  в  священных  писаниях
человеком.

    Это благочестивое занятие  помогло  ему  скоротать  короткий  день
пути. А ближе к вечеру он повстречал бродячего гадальщика.

    Собственно говоря, Бэнкей не столкнулся с ним на дороге,  как  оно
обычно бывает, а за шиворот вытащил из-за толстого дерева.  И  устроил
ему строжайший допрос.

    - Приветствую тебя,  почтеннейший!  -  сказал  Бэнкей  скрюченному
старикашке. - Я-то сто ри прошел в поисках  гадальщика,  а  гадальшик,
едва меня завидев, прячется за самым толстенным  дубом,  какой  только
есть в округе!

    - Отпусти меня, благочестивый монах! - взмолился старикашка. - Что
тебе с меня взять? Денег у  меня  при  себе  немного,  едой  я  и  так
поделюсь!

    - Да ты, никак, за разбойника меня принял! - обрадовался Бэнкей. -
Ну, а я принял за разбойника тебя.

    И это было правдой.

    Бэнкей заприметил гадальщика издали, сквозь ветки,  приближаясь  к
повороту дороги, и даже подумал - а не встать ли за деревом самому? Он
знал повадки этой братии - привязываться к всякому  прохожему,  обещая
ему сундуки с золотом и покровительство самого государя, если прохожий
его, гадальщика, послушается. Денег Бэнкей с собой не  имел  вовсе,  а
слушать всякую чушь совершенно не желал.

    В какую-то минуту он понял, что и гадальщик  его  заметил.  Делать
нечего - Бэнкей со вздохом дошел до поворота.  И  тут  обнаружил,  что
никакого гадальщика нет, зато следы соломенных сандалий, сворачивая  с
тропы, уводят за толстое дерево.

    Бэнкей огляделся.

    Других свежих следов на снегу поблизости не было. Но  недавно  тут
проехали молодые господа - и не настигли ли их, вместо ночной нечисти,
вполне обыкновенные дорожные грабители? Тот, кто спрятался за деревом,
вполне мог из-за этого дерева напасть.

    Бэнкей остановился, как бы задумался, почесал в затылке, воткнул в
снег посох, положил рядом суму из холстины  и  уверенно  направился  в
кусты - как направляются туда по нужде. Сделав круг,  он  оказался  за
дубом, откуда и извлек гадальщика.

    - Какой из меня разбойник? - прошамкал старикашка. - Ты погляди на
меня - у меня и брови уж от старости пожелтели.

    - Брови у тебя пожелтели, это правда, - согласился Бэнкей, - и  на
вид тебе столько лет, как будто ты гадал еще самому Ямато Такэру.  Что
же ты в такие преклонные  годы  бродишь  по  дорогам,  да  еще  зимой?
Неужели нет у тебя внуков, чтобы кормили тебя и ухаживали за тобой?

    - Может, и есть, - подмигнул старикашка, - кто ж это может  знать?
Отпусти меня, монах, я пойду своей дорогой, а ты - своей!

    -  Деньгами  не  поделишься?  -  из  любопытства  спросил  Бэнкей,
шиворота, впрочем, из руки не выпуская. Ему все в этом  гадальщике  не
нравилось - и довольно новая, теплая одежда, явно с  чужого  плеча,  и
старательное шамканье, не говоря уж о дурацкой попытке  спрятаться  за
деревом.

    - Поделюсь, поделюсь!  -  решив,  что  все  дело  только  в  этом,
обрадовался старикашка. - Да отпусти же ты меня, благочестивый  монах,
чтобы я мог достать деньги!

    - Твои руки свободны, - возразил Бэнкей, таща за собой  гадальщика
к тому месту, где оставил суму и посох. - А что касается денег,  то  я
могу взять в виде пожертвования лишь деньги, заработанные честно. Если
же они попали к тебе неположенным путем - оставь их себе, и пусть  они
отягощают твою карму. Я дурных денег в свой монастырь не понесу.

    - Деньги я заработал честно - мне их заплатили молодые господа  за
хорошее гадание, - заявил  старикашка.  -  Я  посоветовал  им  сменить
направление пути. Так что возьми немного и ступай своим путем!

    - Это были двое молодых господ  в  красивой  повозке,  запряженной
рыжим быком с белыми  ногами?  -  уточнил  Бэнкей.  -  И  за  повозкой
следовали носилки?

    - Да, и  кэраи  вели  в  поводу  прекрасного  коня  цвета  метелок
тростника. Я поделюсь с тобой  этими  честно  заработанными  деньгами,
если ты меня отпустишь, - пообещал гадальщик.

    - Почему же ты спрятался от меня?

    - Я не хотел тебе гадать, - признался старик. - Если  вы,  монахи,
привяжетесь, то уж не отвертеться. А платить мне за гадание ты не стал
бы. Видишь ли, я тороплюсь  -  хочу  до  темноты  попасть  в  селение.
Неохота в такой холод ночевать в кумирне на перекрестке.

    - Раз так, то ступай, - позволил Бэнкей, отпуская шиворот.

    Старикашка с неожиданной прытью отскочил от монаха.

    И тут только Бэнкей ощутил неладное.

    Сперва легкой судорогой  свело  пальцы  рук  и  ног.  Потом  мелко
задрожало что-то в животе и сам собой подтянулся зад.

    А старикашка оскалил  крепкие  желтые  зубы,  издал  что-то  вроде
скрипучего "Х-хе! Хе-хе!.." и стал медленно пятиться.

    Бэнкей метнул в него посох. Острый конец того  монашеского  посоха
при нужде мог бы пробить и ворота,  особенно  если  не  новые,  а  уже
малость подгнившие. Старикашка увернулся.

    И тут на снег легли синие тени. Внезапно подкрался вечер.

    Фальшивый гадальщик сложил пальцы в хитроумную корзинку, набрал  в
грудь воздуха и резко выдохнул.

    Эти  приемы  Бэнкей  тоже  знал.  Перед  тем,  как  поселиться   в
монастыре,  он  обучался  у  горных  отшельников  -  ямабуси,  где   и
познакомился с тэнгу Остроносом.

    Нечисть собиралась с силой, а день уступал место ночи.

    - Фудо-ме... - прошептал Бэнкей, призывая на помощь Пылающий  меч.
Он соединил перед грудью руки. Это уже были не руки, а  пребывающий  в
ножнах меч карающего божества.

    - Фудо-ме! - позвал Бэнкей, призывая меч к действию. - Фудо-ме!

    Желтобровая нечисть,  стоявшая  напротив,  отшатнулась.  Тот,  кто
принял облик  старого  бродячего  гадальщика,  сбился  с  дыхания.  Но
наступающая тьма давала ему силу.

    Бэнкей внезапно сделал выпад вперед. И рассек правой рукой  воздух
слева направо. Следующим резким взмахом  он  прочертил  воздух  сверху
вниз. И увидел, как вспыхнули две серебристые полосы.

    Пока они не погасли, Бэнкей нанес по воздуху  новый  стремительный
удар слева  направо,  и  еще  один  сверху  вниз.  Линии,  не  угасая,
образовали первый квадрат решетки Кудзи-кири.

    - Фудо-ме! - ощущая свою  напряженную  ладонь  лезвием  священного
Пылающего меча, воскликнул Бэнкей. Главное было -  верить  и  наносить
столь быстрые удары, чтобы удержать свечение, пока не будет  выстроена
вся решетка из девяти полос, пяти продольных и четырех поперечных.

    Казалось, и мгновения не прошло - а  спасительная  и  дающая  силу
решетка Кудзи-кири уже висела в воздухе между монахом и нечистью.

    - Кудзи-госин-хо! - разрывая ее руками, крикнул Бэнкей. Теперь  он
был готов к схватке.

    Вот только сражаться было не  с  кем.  Пока  он  видел  серебряные
полосы решетки, и только их, фальшивый гадальщик бесследно исчез.

    Бэнкей молча соединил руки  перед  грудью,  пряча  в  воображаемые
ножны Пылающий меч Фудо-ме.

    Он еще мог разглядеть следы на снегу.  Пока  совсем  не  стемнело,
следовало разобраться, куда скрылась желтобровая нечисть.

    Бэнкей прищурился - следы растоптанных варадзи и днем-то не всегда
правильно указывали направление, а сейчас, в полумраке, и вовсе трудно
было  догадаться,  где  пятка,  а  где  носок.  Однако  Бэнкей,   таща
старикашку за шиворот, убедился, что нечисть весит немало. Вряд ли она
унеслась по воздуху, хотя ночью  всякое  могло  случиться.  Скорее  уж
кинулась прочь - туда, откуда взялась. Или засела в  кустах,  наблюдая
за оставшимся без противника монахом.

    Решетка Кудзи-кири служила ему,  как  и  всякому  начертавшему  ее
воину, надежной защитой. Но Бэнкей редко испытывал действие решетки  и
не знал, долго ли она будет его охранять. Поразмыслив, он взял суму  и
посох, сплюнул и зашагал прочь.  Пусть  желтобровая  нечисть  видит  -
монах не хочет с ней связываться и уходит  восвояси.  Тем  более,  что
где-то там, куда он уходит, есть небольшое селение, а  ночевать  лучше
под крышей, чем под кустом.

    Отойдя довольно далеко, Бэнкей остановился и прислушался.

    Решетка Кудзи-кири, давая силу, обостряла  впридачу  все  чувства.
Если нечисть кралась следом - Бэнкей увидел бы ее на  фоне  снега  или
услышал шаги. Ведь нечисть эта была из плоти, и никуда от  собственной
плоти деться не могла.

    Очевидно, фальшивый гадальщик  решил,  что  монах  не  станет  его
преследовать. Они схлестнулись, померялись силами - и  оба  отступили.
Монах пошел своей дорогой...

    Откуда  желтобровой  нечисти  было  знать,  что  Бэнкей  оберегает
путников? Сообщить ей это никто не мог. Припугнув его  настолько,  что
он пустил в ход девятиполосную решетку,  и  поглядев,  как  он  уходит
прочь, нечисть могла и успокоиться...

    Бэнкей, ступая по собственным следам, неторопливо пошел назад.

    Если фальшивый гадальщик посоветовал Фудзивара Нарихира и Минамото
Юкинари  изменить  направление  пути  -  значит,  он,  скорее   всего,
заманивал их в ловушку. Нужно было пойти по колесному следу туда,  где
путники собирались переждать несколько часов. Это был невинный  способ
обмануть судьбу - временно отказаться от опасного направления, заехать
куда-нибудь в тихое место, отдохнуть  и  потом  преспокойно  двигаться
туда,  куда  и  собирались.  Если  молодые   господа   встретились   с
гадальщиком уже под вечер - то они, очевидно, заночуют в  какой-нибудь
горной хижине, попросив пристанища у лесорубов.

    Зачем фальшивому гадальщику понадобилось заманивать столько  людей
в горы, Бэнкей, естественно, не знал. И очень пожалел, что рядом с ним
нет тэнгу.  Тот  в  свое  время  много  ему  рассказывал  про  повадки
людоедов-йикининки. Но те живут поодиночке и не делают себе запасов на
полгода вперед! Кем бы мог быть желтобровый старикашка?

    Он нашел место, где повозка свернула с дороги и покатила вверх  по
горной тропе. Нашел он и другое место - где она чуть не  опрокинулась.
Снег там был истоптан, как будто в нем возились драконы.  И,  наконец,
Бэнкей выбрался к небольшой усадьбе.

    Кэраи Минамото Юкинари  уже  хозяйничали  там  -  развели  костер,
кормили и поили лошадей. Воду они приносили откуда-то  из-за  усадьбы.
Бэнкей решил обойти ее, чтобы убедиться, что  никакая  нечисть  ее  не
окружила, да и заглянуть в окна не мешало бы.

    Он обнаружил небольшой бассейн, куда стекала по бамбуковым  трубам
вода из  ближнего  источника.  Бэнкей  удивился  -  лесорубы  вряд  ли
устроили себе такую роскошь. Усадьбу ставил для себя человек толковый,
очевидно, просто любитель уединенной жизни.

    Монах подкрался, разулся, бесшумно залез на помост крытой галереи,
окружавшей усадьбу, и заглянул в щели ситоми.

    Молодые господа сидели в главном  помещении  вокруг  жаровни.  Она
была вмурована  в  пол  комнаты  и  слабо  светилась.  Очевидно,  была
заполнена остывающим  древесным  углем.  В  углу  пристроился  старший
кэрай. За спиной  Нарихира  чинно  сидели  мужчины  из  его  свиты.  А
напротив молодых  господ  разглагольствовал,  улыбаясь,  благообразный
старик. Его Бэнкей видел впервые.

    Старик был в богатой, подбитой ватой одежде зимнего цвета -  цвета
алой вишни. Сидел он с большим достоинством  -  не  подоткнув  широкие
полы одеяния под колени, а раскинув их вокруг себя красивыми  волнами,
как принято в хорошем обществе. Бэнкей подвинулся -  и  увидел  ширму,
из-под которой  выбивалась  узорная  ткань.  Там,  за  ширмой,  сидела
женщина, и это была не Норико. Если бы Норико надела  такое  роскошное
платье с узорами, девушка была бы жестоко  наказана.  Даже  придворные
дамы невысокого ранга - и те не имели права на тканый узор.

    Вошел красивый юноша в шапке из прозрачного накрахмаленного шелка,
по виду - настоящий придворный. Он поклонился гостям, и старик  указал
ему, где сесть. Юноша грациозно опустился на узорную циновку и  достал
из-за пазухи маленькую благозвучную флейту-се.

    Нарихира и Юкинари улыбались  -  очевидно,  были  рады  приличному
обществу. Юкинари поглядывал в сторону  ширмы.  Нарихира,  как  зрелый
муж, обремененный тремя законными  женами  и  бесчисленными  подругами
среди придворных дам, не обращал внимание  на  края  узорных  рукавов,
выпущенных из-под ширмы с явным кокетством.

    Монах перебежал к другому ситоми, верхняя  створка  которого  была
суточку приоткрыта.

    Теперь он видел силуэт женщины за ширмой. Надо  признаться,  ворох
зимних одежд, наброшенных на плечи дамы, не делал ее  стройнее.  Подол
верхнего одеяния она накинула себе на голову, а сверху  надела  еще  и
широкополую шляпу, какие носят путешественницы и паломницы. Но волосы,
чтобы не спутались, она  перекинула  на  грудь,  и  они  черной  рекой
стекали на пол.

    Легкая судорога пальцев опять напомнила - ночная нечисть рядом!

    Бэнкей обошел усадьбу по галерее,  соскочил  наземь  и  обул  свои
соломенные варадзи. Возможно, где-то  поблизости  притаился  фальшивый
гадальщик.

    Кэраи  негромко  переговаривались,  устраиваясь  под  навесом   на
ночлег.

    Наступила ночь.

    * * *

    Бэнкей сидел на помосте, свесив ноги, и слушал  флейту.  Очевидно,
хозяин усадьбы знал, как принимать  знатных  гостей.  Флейта  умолкла,
стихли и голоса. Усадьба погрузилась в сон.

    Бэнкей внимательно  слушал  ночные  скрипы  и  шорохи.  Он  уловил
тяжелые шаги в глубине усадьбы. Затем послышались легкие шаги - кто-то
пробежал по скрипучим доскам. Монах ждал.

    Створка окна колыхнулась.  Кто-то  дергал  ее,  пытаясь  выбраться
наружу.

    Бэнкей прижался к помосту. Сейчас в  окне  мог  появиться  враг  -
желтобровая нечисть,  или  йикининки,  или  обыкновенный  призрак,  не
нашедший в могиле покоя. Но уж больно долго тот, кто собирался вылезть
из усадьбы, не мог управиться с окном.

    Прочитав короткое заклинание против злых духов,  Бэнкей  осторожно
отвел рукой створку окна.

    И на помост выскочила трехцветная кошка.

    Бэнкей охнул -  про  оборотня-то  он  и  забыл!  А  оборотень  сам
напомнил о себе, да еще и доверчиво подошел к монаху. Бэнкей  протянул
к зверьку мощную руку. Зверек потерся об нее мордочкой. И  тут  Бэнкей
понял, что имел в виду тэнгу, утверждая, что этот оборотень не таит  в
себе зла.

    В прикосновении была нежность, и только.

    Оборотень посмотрел Бэнкею в глаза и тихо мурлыкнул.

    - Ты чего-то хочешь от меня? - шепотом  спросил  Бэнкей.  -  Разве
тебя не покормили?

    Тогда  оборотень  соскочил  наземь,  пробежал   несколько   шагов,
обернулся и снова посмотрел монаху в глаза. Он звал за собой!

    - Никуда не пойду, - отвечал монах. - Мало ли  что  ты  затеваешь?
Мне и глядеть-то на тебя не положено.

    Трехцветная кошка вернулась, прыгнула на помост и, встав на задние
лапки, положила передние на плечо монаху. Он услышал тихий-тихий стон.
Оборотень предупреждал... но о чем?

    - Пошли, - сказал Бэнкей, беря посох. - Хоть ты и нечистый дух,  а
попробую-ка я тебя послушаться. Но гляди у меня!

    Кошка побежала перед ним, не оборачиваясь,  уверенная,  что  монах
идет  следом.  Она  завернула  за  угол  усадьбы,  обогнула  водоем  и
углубилась  в  заросли  кустарника  хаги,  давно  не   видевшие   ножа
садовника. Понемногу ее походка  изменилась,  зверек  уже  не  шел,  а
крался, приникая к земле, метя снег пушистым хвостом. Бэнкей пробрался
следом за оборотнем на полянку и не сумел сдержать крика.

    Посреди крошечной поляны лежали пять обезглавленных тел.

    В лунных лучах он явственно их видел.

    Это были четверо мужчин и женщина.

    Троих он опознал по одежде  -  благообразного  старика,  красивого
юношу и фальшивого гадальщика. Четвертый мужчина был огромен ростом  и
желтой короткой одеждой напоминал погонщика быков. Женщина,  очевидно,
была та, что сидела за ширмой.

    Странное дело - пятеро обезглавленных  тел  лежали  на  поляне,  а
головы куда-то подевались, да и крови,  которая  должна  была  обильно
окрасить снег,  Бэнкей  не  видел.  И  если  неведомый  убийца  казнил
пятерых, собрав их в одном месте, то  почему  все  это  совершилось  в
полнейшей тишине?

    Кошка уверенно подошла к гадальщику, которого сейчас странно  было
бы называть желтобровой  нечистью,  брови  вместе  с  головой  пропали
неведомо куда. Она остановилась у обрубка шеи, как бы приглашая Бэнкея
опуститься на корточки и насладиться жутким зрелищем.

    Бэнкей был не из пугливых.

    Он присел - и озадаченно поскреб в затылке.

    Бэнкей знал, как выглядит шея, с которой только что  снесли  мечом
голову. Она не должна представлять собой  ровный  срез,  сверкающий  в
лунном свете, словно отполированный. А если срез похож на  драгоценное
блюдо, то, выходит, перед Бэнкеем - Рокуро-Куби!

    - Рокуро-Куби?! - прошептал он изумленно и посмотрел на  пушистого
оборотня.

    Кошка между тем обошла поляну и,  присев  на  задние  лапки,  чуть
приподняв передние, нюхала воздух.

    Бэнкей пожалел, что  рядом  нет  насмешника-тэнгу.  Сейчас  он  бы
шутить не стал. Однако ямабуси, у которых учился  Бэнкей  в  священных
горах Митакэ и Кумано, рассказывали ему и про эту нечисть.

    Рокуро-Куби посылает ночью свою голову  на  поиски  пропитания,  а
пищей ему служит  все,  что  угодно,  если  только  нет  человеческого
мяса...

    - Ты знаешь, куда они полетели? - спросил Бэнкей у оборотня.

    Трехцветная кошка повернула острую  мордочку  к  усадьбе.  Другого
ответа не требовалось.

    - Ты сиди здесь, - сказал Бэнкей. - Ты сиди, а я пойду взгляну...

    И сам удивился своим словам -  он  проявил  заботу  о  драгоценном
здоровье оборотня!

    Если бы все пять Рокуро-Куби уже залетели в дом, Бэнкей  наверняка
бы услышал шум. А может, и нет. Кэраи  спали  под  навесом,  а  господ
вполне могли опоить сонным зельем.

    Приближаясь к лесенке, ведущей  на  галерею,  Бэнкей  почувствовал
возле своей левой ноги тепло.

    Рядом беззвучно шла трехцветная кошка.

    Она первой вскочила на помост и опять заглянула в глаза монаху.

    - Здесь никого нет,  -  прислушавшись,  ответил  он  на  ее  немой
вопрос, хотя кошка обладала  куда  более  острым  слухом.  -  Чего  ты
хочешь?

    Кошка села у дверей - даже не села, а собралась в комок, подобрала
белые лапки, и всем видом своим показала, что в любое мгновение готова
к прыжку.

    -  Ты  будешь  охранять  усадьбу?  -  понял  Бэнкей.   -   Значит,
Рокуро-Куби туда еще не залетели?

    Кошка, понятное дело, словами  ничего  не  ответила.  Но  пушистый
оборотень чуть прижмурил глаза, и Бэнкей понял - это означало "да".

    - Я пойду в сад, туда, за павильон, - сказал кошке Бэнкей. -  Если
услышишь шум драки, постарайся разбудить кэраев.

    Кошка отвернулась. Бэнкей мог бы поклясться,  что  услышал  вздох.
Стало быть, разбудить кэраев она не могла. И он  оказался  прав  -  не
обошлось без сонного зелья.

    - Основательное же зло припас мне для сражения  отец-настоятель...
- проворчал Бэнкей. - Я не знаю, кто ты и чего ищешь среди  людей,  но
ты должна мне помочь. Охраняй двери, не выпускай людей из усадьбы! А я
попробую уничтожить  это  зло.  Помолись  за  меня,  кошка.  Больше  и
попросить-то некого...

    В саду он крался от дерева к дереву,  пока  не  услышал  негромкие
голоса и не заметил четыре больших шара, парящих над  старой  яблоней.
Пятый  устроился  на  ветке,  свесив  до  заснеженной  земли   длинные
распущенные  волосы,  и  в  лунном  свете  лицо  женщины-людоеда  было
сказочно прекрасным. Но Бэнкей не имел права глазеть на женщин. Он  не
так давно принес монашеский обет, чтобы из-за всякой  ерунды  нарушать
его.

    - А я бы выманил девчонку, - сказала голова фальшивого гадальщика.
- Девчонку никто долго искать не станет.

    - Выманить нужно ее и кого-то из кэраев, - возразил юноша.

    - Да, это разумно, - согласилась с ним женщина. - Что  может  быть
естественнее - девчонка, сбежавшая с красивым кэраем? Спрятать же мясо
мы можем под павильоном.

    - Двух тел нам хватит  надолго,  но  что  это  за  тела?  Девчонка
выросла на простой пище, да и кэрай окажется  жестким,  как  кожа  для
щита, - заявил старик. - Нет,  я  бы  рискнул  и  выманил  кого-то  из
молодых господ. Можно подвести его к обрыву...

    - Молодым господам досталось больше сонного  зелья,  чем  свите  и
кэраям, господин, - почтительно напомнил тот  из  людоедов,  чье  тело
было одето погонщиком быков. Его большая голова была охвачена  грязной
повязкой, над которой торчали вверх жесткие черные космы, да и носик у
этого красавца явно не раз бывал переломан, и ротик был до ушей.

    - Да и не далековато ли обрыв? - спросила  красавица.  -  Мужчина,
выйдя по малой нужде, не поплетется среди ночи неведомо куда!

    - Если вы не хотите выманивать девчонку, то соберемся с  силами  и
выманим младшего из господ, а мясо спрячем под павильоном, -  вмешался
желтоглазый гадальщик. - Он едет с севера, а  там  наместники  и  сами
хорошо кормятся, и детишек выкармливают на славу.

    - А следы? - спросил юноша. - Если бы не снег! Кэраи пойдут искать
его. И спросят о нем нас! Если они что-то заподозрят...

    - Когда ты наконец поймешь, что нам ничего от них не  угрожает?  -
рассердился старик. - Их оружие против нас бессильно. Мы всегда сумеем
их заморочить. Смерть нам, Рокуро-Куби, может принести только одно. Но
уж никак не этой ночью! Все, кто  могли  бы  нас  погубить,  спят  как
убитые!

    Бэнкей чуть не хлопнул себя по лбу. Он вспомнил!

    Если летающая голова не найдет на рассвете своего тела, ей  конец.
Трижды ударившись оземь, она высоко  подпрыгнет,  взвоет  и  сразу  же
умрет.

    Теперь Бэнкей знал, как справиться с Рокуро-Куби.  Но  что  проку,
если до рассвета они могли погубить ни  в  чем  не  повинных  людей  -
Норико, кэрая, Минамото Юкинари...

    Вся беда была в том, что в мире нечисти Рокуро-Куби  происхождения
были  самого  низкого  -  человеческого.  Бэнкей  знал  тайные  знаки,
которыми мог успокоить и расположить к себе пугливого каппу.  Остронос
научил его песенкам тэнгу. И всякая природная нечисть знала и почитала
власть заклинаний. Поняв, что противник - воспитанник ямабуси, нечисть
чаще всего отступала без боя.

    Рокуро-Куби, будучи не в состоянии прочувствовать тонкости этикета
в отношениях между горными отшельниками и нечистью, знали только  одно
- голод. Фальшивый гадальщик отступил  перед  девятиполосной  решеткой
Кудзи-Кири не потому, что знал ее подлинную силу, а  потому,  что  был
один. Сейчас их было пятеро - значит, они без размышлений кинулись  бы
на того, кто встал между ними и желанной пищей.

    Бэнкей, пятясь, вышел из сада и поспешил к поляне.

    Первым следовало убрать  фальшивого  гадальщика  -  он  знал,  что
Бэнкей шел по следу молодых господ, и мог в дальнейшем крепко помешать
монаху.

    Преодолевая отвращение, Бэнкей взял  безголовое  тело  за  ледяные
ноги и поволок в сторону, за  кусты,  где  надеялся  найти  подходящий
откос. Главное теперь было - не свалиться  вниз  самому  в  обнимку  с
Рокуро-Куби.

    Следующим он хотел уничтожить красивого  юношу,  невзирая  на  его
искусство в обращении с флейтой.  Юноша  хотел  погубить  Норико  -  а
монаху она понравилась своим упрямством в выполнении долга. Что  такое
долг - он знал не по рассказам.

    Бэнкей дал обет не прикасаться к женщине и  даже  не  смотреть  на
женское лицо, и потому расправу с красавицей, тоже предлагавшей  убить
Норико, отложил напоследок.

    Ему пришлось тащить гадальщика довольно далеко - вернее, днем  ему
это расстояние показалось бы пустяковым, но  была  ночь,  дающая  силу
нечисти, а монах торопился. Он не обращал  внимания  на  острые  шипы,
царапавшие ему голые ноги. Наконец он скинул тело вниз  -  может,  это
был откос, а может, и просто большая яма. Оно погрузилось в сугроб.

    Бэнкей  поспешил  за  другим  телом,  прекрасно  понимая,  что  до
рассвета еще далеко - и, значит, ему придется выдержать ночной  бой  с
Рокуро-Куби.

    Тело юноши лежало в середине, а  с  краю  -  тело  простолюдина  в
желтом платье погонщика быков. Бэнкей вздохнул и ухватился за  грязные
ноги верзилы. Он был куда тяжелее фальшивогно гадальщика, вдобавок  от
него гнусно пахло. Бэнкей проволок  его  на  расстояние  в  пять-шесть
сяку, споткнулся и сел в снег.

    Взгляд его невольно вознесся к небесам - и на фоне темного неба он
увидел черный шар. Это была одна из пяти летающих  голов  Рокуро-Куби,
очевидно, посланная высматривать сверху, не появится ли кто на  крытой
галерее, окружающей усадьбу.

    Значит,  остальные  Рокуро-Куби  начали  в  четыре  голоса  читать
заклинания, выманивающие кого-то из спящих на свежий воздух.

    Бэнкей вскочил на ноги.

    Конечно, ему  всеми  силами  помогла  бы  загадочная  кошка.  Этот
оборотень покровительствовал людям. Но что  могла  кошка?  В  кошачьем
облике, во всяком случае, она могла  немного.  Остановить,  задержать,
заставить  заняться  собой.  Увидев   госпожу   кошку   блуждающей   в
одиночестве, всякий схватит ее в охапку и понесет  к  Норико,  да  еще
устроит девушке нагоняй  за  то,  что  заснула  и  упустила  сокровище
семейства Минамото.

    Но если Рокуро-Куби выманят подряд двоих, троих, четверых?

    Бэнкей с недостойной монаха ненавистью посмотрел  на  черный  шар,
уже собираясь бежать  за  надежным  посохом.  И  тут  он  почувствовал
взгляд, исполненный куда более яростной, тупой и зверской ненависти.

    Глаза монаха и Рокуро-Куби встретились!

    Теперь все решали мгновения.

    Огромными прыжками Бэнкей бросился к усадьбе. Там у помоста торчал
из снега его посох с заостренным концом,  который  не  только  помогал
пробираться по горным тропинкам, но еще и служил оружием.

    Голова, испустив пронзительный свист, понеслась наперерез.

    Она летела как хищная птица, которая нацелила когти на бегущую  по
земле добычу. Она летела так, чтобы ударить монаха под колени, сбить с
ног и вцепиться в горло. Бэнкей понял это - и, когда  страшная  голова
погонщика быков, взъерошенная и с разинутым ртом,  оказалась  у  самой
земли, резко  подскочил,  поджав  колени  чуть  ли  не  к  подбородку.
Одновременно он соединил на груди руки.

    Священный Пылающий меч Фудо-ме рождался в  груди  Бэнкея,  обретая
рукоять, клинок и боевое пламя.

    Голова врезалась в снег  и  пропахала  его,  вздымая  веера  белых
брызгов.

    Когда она, рыча и отплевываясь, взмыла  ввысь,  Бэнкей  уже  делал
выпад вперед и рассекал правой рукой воздух слева  направо.  Следующим
резким взмахом он прочертил воздух сверху вниз.

    Серебристые  полосы  мгновенно  образовали  спасительную   решетку
Кудзи-Кири. Она повисла в воздухе между монахом и  Рокуро-Куби,  такая
невесомая, что казалось сплетенной из тончайших паутинок.

    - Фудо-ме! - воскликнул  Бэнкей.  Его  ладонь  налилась  пламенем.
Священный меч был готов к бою.

    Но на свирепой образине Рокуро-Куби не отразилось ни удивления, ни
страха. Тупое чудовище  попросту  не  видело  Кудзи-Кири.  И  пока  не
ощущало силы решетки.

    - Кудзи-госин-хо! - разорвав ее руками,  крикнул  Бэнкей.  Он  был
готов к бешеной схватке. Оставалось только добраться до посоха.

    Чудовище ответило пронзительным свистом.

    Очевидно, это был у Рокуро-Куби сигнал тревоги. Еще четыре  черных
шара  повисли  над  головой  Бэнкея.  И,  уразумев,  что   происходит,
одновременно кинулись на монаха.

    Они не знали, что бросаться ему в ноги не стоит.  И  не  видели  в
воздухе серебристых тающих паутинок - остатков спасительной решетки.

    На сей раз Бэнкей вытянул правую руку вперед и прыгнул,  пропуская
под собой  четыре  разъяренные  головы.  Он  перевернулся  в  воздухе,
перекатился боком через правое плечо  и  оказался  в  неожиданном  для
Рокуро-Куби месте.  Вскочив  на  ноги  и  не  дожидаясь,  пока  головы
опомнятся, Бэнкей помчался за посохом.

    Пять голов собрались вместе, перебросились словами  и  выстроились
для новой атаки. Бэнкей, которому девятиполосная решетка обострила все
чувства, услышал эти слова.

    - Справа... слева... в горло... - донеслось до него.

    Но посох уже вращался в крепких  пальцах  монаха,  готовый  отбить
нападение.

    Четыре головы понеслись с четырех сторон. Пятая,  женская,  взмыла
вверх. Длинные, черные, прямые волосы, распушившись на концах, неслись
за ней, как шлейф.

    Бэнкей легко отбил первыю и вторую атаку, но  тут  черная  пелена,
упав сверху, закрыла его лицо.  Отвратительно  скользкие  волосы  сами
лезли в рот. Он рванулся в сторону, сбился с четкого ритма движений  и
ощутил боль в левой руке. Голова красавца-юноши впилась в нее зубами.

    Бэнкей, ничего не видя, смаху ударил эту голову о свое колено. Она
с воем отскочила.

    Тогда Бэнкей изловчился и захватил чуть ли не все волосы в  кулак.
Отбивая  нападение  взъерошенной  головы  верзилы  посохом,  он  начал
раскручивать женскую голову, полагая, что и она может послужить в  бою
оружием.

    Раздался  тонкий  пронзительный  визг.  Бэнкей,   избавившись   от
застилавшей глаза черной пелены, быстро оглянулся.

    В  усадьбе,  кажется,  никто  не  проснулся.  Но   эти   проклятые
Рокуро-Куби поднимали столько шума, что лучше было бы убраться с  ними
подальше.

    Летающие головы хотя и одурели от ярости, но чувствовали -  Бэнкей
сильный противник, и сила эта не обычного  происхожения.  Будучи  лишь
совращенными с пути  и  добровольно  наложившими  на  себя  злые  чары
людьми, они не понимали природы  этой  силы.  Но  если  бы  поблизости
сейчас оказался обычный человек, а не владеющий  тайными  заклинаниями
ямабуси монах, они от злости вполне могли загрызть его.

    Бэнкей видывал среди  людей  и  такое  -  обнаружив,  что  сильный
противник не по зубам, в слепой ярости уничтожить слабого противника и
испытать при этом удовлетворение.

    Пятясь, монах отступал к саду и только  отбивался,  хотя  Пылающий
меч Фудо-ме дал бы ему силы и для атаки. Но впереди была еще вся ночь.
Бэнкей не знал, как ему продержаться до рассвета. И не хотел рисковать
людьми, которые спали в усадьбе.

    Он решил, что всегда успеет позвать  на  помощь  кэраев.  В  конце
концов, у них есть мечи, луки и стрелы.  Конечно,  в  темноте  обычное
оружие бессильно против нечисти. Но хоть удержать ее на расстоянии оно
сможет. А еще кэраи зажгут факелы. Как  знать  -  не  справится  ли  с
чудовищами обычный огонь?

    И тут Бэнкея осенило.

    - Эй, вы, злюки! - позвал он. - А ну, летите за мной! Я покажу вам
кое-что занятное!

    Ему нужно было привести Рокуро-Куби на полянку, где лежали  в  ряд
их тела. Одного тела уже не было -  и  когда  они  поймут,  что  монах
способен, сражаясь, отпихнуть ногой  и  укатить  невесть  куда  другое
тело, каждая из голов призадумается - а не пострадает ли именно она?

    Размахивая  посохом  и  визжащей  головой  красавицы,   он   повел
Рокуро-Куби туда, где они так неосмотрительно оставили вблизи  усадьбы
свои тела.

    Разъяренные головы все же оказались способны сосчитать до пяти.

    - Мое тело! - взвыл фальшивый гадальщик. - Пропало мое тело!

    - Мое на месте, - отвечал ему старик, - а это главное.

    - Он трогал мое тело! - зарычал погонщик быков.

    - Посмотрите, пожалуйста, что с моим, я ничего не вижу!  -  крайне
любезно попросила голова женщины. Она  описывала  стремительные  круги
над  головой  Бэнкея  -  неудивительно,  что  не   смогла   разглядеть
собственного тела.

    - Я не смогу  соединиться  с  моим  телом!  Я  должен  умереть!  -
причитал между тем гадальщик.

    - Мое не тронуто! - крикнул юноша. - Да  замолчи  же  ты  наконец!
Главное - что гнусный монах пощадил тело нашего господина!

    Это уже относилось к фальшивому гадальщику.

    Бэнкей, продолжая раскручивать голову и посох, переводил дух.

    - Но я еще жив, и я доберусь до него! -  с  этими  словами  голова
гадальщика внезапно кинулась  вперед  и  схлопотала  посохом  по  лбу.
Шлепнувшись в снег, она завертелась у ног монаха  волчком,  выкрикивая
угрозы и проклятия. Монах двинул ее ногой - и голова с воем улетела  в
заснеженный куст.

    - Мы должны его убить во что бы то ни стало, - сказал старик.

    - Выходит, я начну с твоего тела,  -  отвечал  Бэнкей.  -  Я  буду
катить его ногами, пока не докачу до той ямы, где валяется  тело  этой
желтоглазой нечисти.

    - Не трогай тело господина! - Голова  красавца-юноши  зависла  над
телом погонщика быков. - Раз уж тебе хочется убить еще кого-то из нас,
так вот - бери! Этот простолюдин за свою жизнь съел куда больше людей,
чем все мы!

    - Прочь от моего тела!  -  заревел  погонщик  быков  не  хуже  той
скотины, с которой днем имел дело.

    И четыре головы стали гнусно пререкаться, причем каждый  предлагал
Бэнкею начать  с  чужого  тела.  Женщина  сопровождала  их  перебранку
визгом.

    Фальшивый  гадальщик  между   тем   выжидал.   И   когда   Бэнкей,
подзадоривавший  Рокуро-Куби  язвительными  словечками,  на  мгновение
утратил бдительность, голова резко взмыла вверх, целясь прямо в  горло
монаху.

    Он хорошо выбрал время. Спасительная девятиполосная решетка  стала
терять свою силу. Но теряла силу и ночь.

    - Фудо-ме! - услышал Бэнкей собственный голос, но прозвучал  голос
из его уст, или же лишь в сознании, он так и не понял.

    - Фудо-ме! - не столько услышал, сколько ощутил изнутри  кожей  он
ответный огненный клич спасающего Пламенного меча.

    И больше уже не ощущал ничего...

    * * *

    - Я отрублю ему голову!  -  услышал  Бэнкей  приятный,  мелодичный
голос красавца-юноши.

    - Я бы не стал этого делать! - возразил незнакомый монаху,  но  не
менее благозвучный молодой  голос.  -  Это  недостойно,  да  и  просто
неприлично! В конце концов, для такой  надобности  в  Хэйане  имееются
особые люди.

    Зашуршали тяжелые шелковые  одежды,  затоптались  ноги  в  дорогих
кожаных башмаках.

    - Оставь его  в  покое!  -  прозвучал  голос  почтенного  старика,
очевидно, удержавшего юношу. -  Ты  имеешь  полное  право  лишить  его
жизни, и все же пусть его судят по законам в Хэйане. У нас государство
мира и спокойствия, а не северная  провинция,  где  хозяйничает  шайка
разбойников.

    - Вы правы, господин Отомо, - ответил голос Минамото Юкинари. - Мы
отвезем этого негодяя в Хэйан, хотя и  неприятно  будет  находиться  в
одной с ним повозке.

    - Я же сказал, что сяду на коня!  -  это  был  тот  же  незнакомый
голос, принадлежавший молодому мужчине. - До столицы всего день  пути,
если не тратить время зря.

    - День и ночь, господин, - напомнил голос старшего  кэрая  Кэнске,
прозвучавший чуть ли не в самом ухе у Бэнкея.

    - Ночью-то  я  сплю,  а  не  сижу  на  коне,  -  сердито  возразил
незнакомый голос.

    Бэнкей захотел шевельнуться - и  не  смог.  Ощущение  было  такое,
будто его голова, как у Рокуро-Куби, сама по себе, а тело  -  само  по
себе и находится где-то очень далеко.

    Тогда Бэнкей открыл глаза.

    Над ним собрались оба молодых господина  -  Фудзивара  Нарихира  и
Минамото Юкинари, хозяева усадьбы - старик и юноша,  Кэнске  сидел  на
корточках возле  Бэнкея  и  разглаживал  складки  повязки,  охватившей
голову монаха. Удивительно было, что возле самого уха журчала вода.

    Бэнкей обвел глазами местность - и обнаружил,  что  лежит  на  дне
водоема. Накануне зимы воду отсюда  спустили,  и  та,  что  лилась  из
бамбуковых труб, тоже утекала неизвестно куда. Судя по всему, Бэнкей в
последней схватке с Рокуро-Куби отступал до тех пор, пока не  свалился
в водоем, крепко ударившись спиной и затылком о выложенное камнем дно.

    Как это случилось - Бэнкей не помнил.

    Он сосредоточился на своих ощущениях - и, пока Фудзивара  Нарихира
клятвенно обещал Минамото Юкинари провести день  в  седле  без  жалоб,
стал понемногу возвращать себе свое тело.

    Прежде всего, выяснилось, что монах связан. Затем  -  на  груди  у
него лежало что-то тяжелое и неприятное.  И,  наконец,  многочисленные
царапины и укус на руке дали-таки о себе знать.

    - Да и никакой он на самом деле не монах! -  рассуждал  между  тем
старик.  -  У  него  и  разрешения   проповедовать-то   нет!   Обычный
самозванец, каких в горах великое множество. Ходят, народ  морочат.  А
свои хрустальные четки он украл у такого же  несчастного,  как  бедный
гадальщик.

    - Я тоже подумал было, что это - сюгэндзя,  -  сказал  Юкинари.  -
Свалился с горы, да еще...

    Юноша замолчал - сообразил, что незачем посторонним  знать,  монах
решал недоразумение с оборотнем, принявшим облик госпожи  кошки.  Этот
приятный старый господин Отомо Мунэюки с  внуком  и  внучкой  приехали
сюда из Хэйана провести дни удаления,  потому  что  трудно  найти  для
очистительного затворничества более  подходящее  место.  И  ничуть  не
огорчился, когда в последний день уединения целая компания попросилась
на ночлег. История с оборотнем  ему  вряд  ли  понравилась  бы.  Да  и
неизвестно, кому он мог бы по секрету рассказать ее в Хэйане.

    Юкинари уже успел обменяться с внучкой господина Отомо стихами - и
стихи внушали надежду на более близкое знакомство.

    - Вполне может статься, что этот монах  -  сюгендзя,  господин,  -
поняв, почему замолчал Юкинари, вставил Кэнске. - Полюбуйтесь, как  он
расхаживает - с голыми руками! Не иначе, горные отшельники научили его
стоять под ледяным водопадом! Встречал я таких...

    - Скажи лучше - охотился  ты  за  такими,  -  усмехнулся  господин
Отомо. - Ты ведь старый воин - и вполне может оказаться, что ты был  в
тех  отрядах,  которые  охотились  за  ямабуси.  Ведь  и  они,  и   их
разлюбезные ученики сюгэндзя - вне закона, было бы вам  это  известно,
молодые люди. Время от времени  государственный  совет  вспоминает  об
этом. Но вам лучше знать, как сейчас настроены во дворце по  отношению
к горным отшельникам, господин Фудзивара, поскольку вы - придворный...

    - Я ничего плохого не скажу о Спящих-в-горах, - отвечал  Нарихира,
- хотя бы потому, что мой предок,  Фудзивара  Накаморо,  вынужден  был
скрываться со своими людьми как раз в скитах горных  отшельников...  И
было бы непристойно с моей стороны проявлять неблагодарность.

    -  Примите  мои  извинения,  господин  Фудзивара,  -  сухо  сказал
господин  Отомо.  Действительно   -   нехорошо   было   напоминать   о
высокородном мятежнике.

    Бэнкей тем временем мысленно взывал к отцу-настоятелю.

    Очевидно,  старенький  настоятель,  которого   посещали   странные
озарения, в эту минуту мирно дремал - что случалось с ним  среди  бела
дня все чаще и чаще. И не мог подтвердить  Бэнкею,  что  это  странное
приключение - действительно один из шагов на том самом  Пути,  который
он пообещал монаху.

    Старший кэрай неодобрительно взглянул на господина Отомо.  Молодой
приятель Минамото Юкинари старшему кэраю нравился,  а  этот  старик  -
нет.

    - И давно прошли те времена, когда можно было послать  вооруженный
отряд и выловить всех сюгэндзя в окрестностях, господин,  -  обратился
он к Отомо Мунэюки, не вставая с корточек. -  Они  живут  общинами,  а
командуют ими старые и опытные ямабуси. Спящие-в-горах знают  и  умеют
такое, что нам и не снилось. И еще старики говорят, что их учат  своим
хитрым штучкам тэнгу.

    - Перестань, Кэнске, - одернул его  Юкинари,  довольный,  впрочем,
что кэрай  возразил  господину  Отомо.  Тот  был  всего-навсего  дедом
хорошенькой внучки, а Нарихира - давним приятелем, обещавшем к тому же
позаботиться о карьере Юкинари. - Послушать деревенских стариков - так
все ямабуси на самом деле люди-вороны.

    - Простите, господин, мою глупую болтовню, - отвечал Кэнске.  -  А
все-таки тэнгу с горными отшельниками заодно.

    Молодой человек, внук  господина  Отомо,  лишь  молча  смотрел  на
Бэнкея. Меча при нем не было, да и сомневался  монах,  что  изнеженный
горожанин сможет нанести хороший удар.

    - Плесни ему в лицо водой, Кэнске, - приказал Фудзивара  Нарихира.
- Мы так все утро простоим, охраняя этого негодного монаха.

    - Фальшивого монаха! - поправил  господин  Отомо.  -  Не  понимаю,
зачем эти нежности с гнусным убийцей!

    - По-моему, он уже пришел в себя, господа! - воскликнул Кэнске.  -
Его ресницы и веки вздрагивают!

    - Так помоги ему подняться на ноги, - велел Нарихира. - Пусть  сам
идет к повозке!

    Кэнске махнул рукой одному из кэраев,  что  почтительно  стояли  в
стороне, и вдвоем они подняли Бэнкея.

    Едва оказавшись на ногах, он чуть было не  полетел  носом  вперед.
Тогда Бэнкей наконец посмотрел, что за тяжесть  болтается  у  него  на
груди.

    И монаху чуть не сделалось дурно.

    На него смотрели злобные глаза желтобрового гадальщика.

    Прошло страшное мгновение, прежде  чем  Бэнкей  сообразил,  в  чем
дело.

    Голова Рокуро-Куби вцепилась зубами в монашеское оплечье  -  кэса.
То ли гадальщик целил в горло, да промахнулся,  то  ли  это  случилось
как-то иначе - Бэнкей вспомнить не мог. Страшная голова,  чьи  челюсти
сомкнулись намертво, повисла на холщовом  кэса,  как  тяжелый  камень,
прихватив сквозь холст еще и рясу.

    Как ни странно, эта встряска многое прояснила.

    Бэнкей понял: его обвинили в убийстве гадальщика - с точки  зрения
молодых  господ,  вполне  безобидного  старого  бродячего  гадальшика,
благодаря которому они провели ночь в такой приятной усадьбе.

    Кто-то из кэраев мог, обнаружив  утром,  что  снег  поблизости  от
усадьбы  истоптан  и  окровавлен,  обойти  окрестности  дозором  -   и
обнаружить обезглавленный труп в  яме.  А  потом  нашли  лежащего  без
чувств и памяти монаха, на кэса у которого повисла мертвая голова. Что
еще могли предположить эти люди? Да только то, что монах с гадальщиком
чего-то не поделили, и монах, как более сильный и  ловкий,  исхитрился
снести гадальщику голову с плеч. Или  же  гадальщик  знал  про  монаха
что-то скверное и пообещал рассказать это молодым господам...

    Конечно, разумный человек  сразу  же  задаст  вопрос:  а  где  тот
клинок, которым монах отсек голову гадальщику? И ему ответят -  трудно
ли забросить клинок в сугробы? Не раскапывать же теперь  весь  снег  в
окрестностях!

    Вопрос же о том, как отрубленная голова оказалась висящей на кэса,
никто и задавать бы не стал. Всем известно -  если  человек,  погибая,
всю свою вылетающую из тела душу вложит в  одно-единственное  желание,
то оно и сбудется.  Если  гадальщик  перед  смертью  яростно  возжелал
мести, а монах, совершив убийство, скажем,  нагнулся  над  трупом,  то
голова могла последним предсмертным  усилием  подпрыгнуть  и  сомкнуть
зубы на кэса. Такие случаи бывали, и ничего чудесного в этом никто  не
видел.

    - Кто ты  такой,  монах?  Откуда  ты  взялся?  -  властно  спросил
Фудзивара Нарихира.

    Бэнкей ничего не ответил.

    Он мог бы сослаться на  отца-настоятеля  -  и  Нарихира  с  полным
основанием назвал бы  его  лжецом.  Пробыв  какое-то  время  в  горном
монастыре, он ни разу не встретился там с  Бэнкеем.  И  как  объяснить
молодому человеку, что накануне наступления Нового  года  монах  вдруг
покидает свой монастырь, тайно идет по следу  путешественников,  ночью
подкрадывается к расположенной в стороне от дороги усадьбе?

    Умнее всего было сейчас просто молчать.

    Бэнкею приходилось убегать из плена. Он знал, как нужно  напрягать
мышцы, чтобы они стали больше в  тот  миг,  когда  на  них  затягивают
веревки. Он знал, как увеличивать подвижность рук и  ног  в  суставах.
Старший  кэрай  был  прав  -  ямабуси  многому  его  научили.   И   он
действительно стоял под ледяным водопадом.

    Он не сомневался, что при необходимости найдет способ удрать.

    Но сделать этого он никак не мог.

    Бэнкей не знал, что произошло с того мгновения, как в нем внезапно
проснулась спасительная  сила  Пламенного  меча  Фудо-ме,  до  другого
мгновения - когда его, уже при свете наступившего  дня,  обнаружили  в
пустом  водоеме.  Он  не  понимал,  почему  кровожадные   Рокуро-Кубо,
очевидно, столкнувшие его в водоем, не  кинулись  туда  за  ним  и  не
загрызли его. Конечно, это было бы с их стороны невероятной глупостью,
но разъяренные чудовища теряли способность рассуждать разумно, это  он
видел своими глазами.

    Первое, что пришло в голову Бэнкею, - Рокуро-Кубо кто-то  спугнул.
Но, в таком случае, жизнь этого  человека  под  угрозой.  Людоедам  не
удалось сразу, как только головы воссоединились с телами, расправиться
с Бэнкеем - за него вступились Фудзивара Нарихира и Минамото  Юкинари.
Но насчет Бэнкея  людоеды  спокойны:  во-первых,  еще  сутки-другие  в
дороге - и они сдадут его властям в Хэйане, а во-вторых, даже если  он
попытается сейчас рассказать про ночное побоище с Рокуро-Кубо, кто ему
поверит? Скажут, что  он  пытается  уйти  от  грозящего  наказания  за
убийство гадальщика, и только.

    Все эти печальные вещи монах обдумывал, как бы не  слыша  вопросов
Фудзивара Нарихира. Он молчал - и только. Наконец молодому придворному
надоел этот нелепый допрос, и он  велел  кэраям  запихнуть  связанного
монаха в повозку.

    Краем глаза Бэнкей увидел, как садится в маленькие носилки Норико,
прижимая к груди трехцветную кошку. На голову она,  как  полагается  в
пути, накинула подол верхнего платья, совершенно скрыв лицо.

    Господин Отамо и его  сердитый  внучек  покосились  на  девушку  с
кошкой и как-то странно переглянулись.

    Кошка!

    Вот кто мог что-то знать про ночные события.

    Бэнкею не приходилось иметь дела с оборотнями - ни  добрыми  и  ни
злыми. Он не понимал, кому и зачем потребовалось перекидываться редким
и дорогостоящим зверьком. Но кошка навела его на след Рокуро-Куби.

    Уж не она ли захотела подвести монаха под серьезные неприятности?

    Но  зачем  кошке-оборотню  губить  монаха,  которого  она  увидела
впервые в жизни?... Впервые ли?..

    * * *

    Бэнкей ехал в повозке, как придворный  аристократ,  с  той  только
разницей, что его связали по рукам и ногам. Кэнске, забинтовавший  ему
рассеченную  при  падении  голову,  покормил  его  с   рук.   И   даже
осведомился, не доставить ли монаха в кусты для удовлетворения  нужды.
Так что путешествие было по-своему комфортабельным. Если бы только  не
тяжелая мертвая голова, которую не смогли отцепить от кэса  и  уложили
Бэнкею  на  грудь.  Голова-то  и  была  главным  доказательством   его
преступления.

    На ночь путешественники остановились на постоялом дворе, а  Бэнкея
оставили в повозке, укрыв его потеплее. До Хэйана было  уже  недалеко.
Прекрасная столица была выстроена в окруженной горами долине -  и  там
уже начиналась весна. Так что здоровью Бэнкея ничего не угрожало.

    Он лежал в темноте и читал про себя священные сутры, когда услышал
странный шум на крыше повозки.

    Монах прикинул - час Крысы, пожалуй, уже кончился и наступает  час
Быка, прескверный час, весьма подходящий для всякой нечисти.

    Нечего было долго гадать, что это такое - Рокуро-Куби, дождавшись,
пока все заснут, прислали сюда свои кусачие головы. У них  хватило  бы
злобной глупости загрызть связанного человека, лежащего без движения в
повозке. А о том, как объяснить это жуткое происшествие  утром,  никто
из них, скорее всего, и не задумается.

    На крыше повозки шла какая-то  странная  возня.  Возможно,  четыре
летающие  головы  проводили  последнее  совещание.  А  может,   кто-то
пробегал поблизости, мог их ненароком заметить, и они затаились.

    Бэнкей вспомнил, как тот из Рокуро-Куби, что был погонщиком быков,
уговаривал свиту Фудзивара Нарихира поставить обе повозки вместе  и  -
подальше от жилого дома. Уголок он, видите  ли,  усмотрел  там  вполне
безопасный - ворам, если они задумают поживиться  богатыми  циновками,
будет не добраться до повозок, чем-то таким тяжелым загороженных.  Чем
- монах - не видел и не понял.

    Слушая шорох, он усмехнулся - проникнуть в повозку, не  имея  рук,
им было трудновато, вот разве что боднуть с разлета  тяжелые  циновки,
которыми  настоящий,  служивший  Фудзивара  Нарихира  погонщик   быков
тщательно занавесил вход.

    Монах поерзал, устраиваясь удобнее, и подтянул колени к животу. Он
мог сейчас встретить  первую  пробившуюся  в  повозку  летучую  голову
резким ударом обеих ног. И заорать во всю глотку.

    Если Рокуро-Куби, будучи хозяевами уединенной усадьбы, исхитрились
попотчевать сонным зельем своих гостей, то на постоялом дворе  доступа
к горшкам и мискам никто из них не имел.  Возможно,  они,  готовясь  к
ночному вылету, добавили чего-то этакого в пищу своим сотрапезникам  -
Фудзивара  Нарихира  и  Минамото  Юкинари.  Но  усыпить  всех   прочих
постояльцев они не могли - разве что знали какие-то  особенно  сильные
заклинания. Так что на вопль монаха  вполне  мог  сбежаться  народ.  И
найти  сбитую  голову  кого-то  из   Рокуро-Куби!   В   дополнение   к
отвратительной желтобровой роже фальшивого гадальщика...

    Разумеется, голова быстро очухается от удара, но если  разбить  ее
злобное лицо в кровь, если нанести  еще  один  удар  -  возможно,  она
утратит зрение и, подскочив, начнет метаться по тесной повозке, тычась
в стены. Это было бы неплохо - лишь бы не  ткнулась  сослепу  в  живое
тело. Хотя Кэнске  старательно,  со  знанием  дела  забинтовал  монаху
укушенную руку, на зубах Рокуро-Куби, очевидно, был какой-то особый яд
- рука подозрительно горела.

    Циновка с одного края приподнялась. Монах удивился - не зубами  же
вцепились в край три головы, чтобы пропустить  вовнутрь  четвертую.  И
перекатился на бок - потому, что, лежа на спине, мог  нанести  удар  в
середину циновки, а никак не в нижний угол.

    Он не столько увидел, сколько  почувствовал  проникшую  в  повозку
голову. Казалось бы, он услышал лишь  шорох,  ощутил  лишь  прохладный
воздух - и все же он знал, что находится в повозке не один.

    Голова молчала, не дыша. Молчал и Бэнкей, ожидая.

    И тут циновка опять зашуршала.

    Вся компания Рокуро-Куби была тут сейчас Бэнкею ни к  чему.  Помог
бы  Дзидзо-сама   справиться   связанному   монаху   не   оберегаемому
девятиполосной решеткой, хоть с одной головой!

    Не дожидаясь, пока к нему пожалуют другие  летучие  гости,  Бэнкей
резко распрямился - и с такой силой, что подпрыгнул на дне  повозки  и
пролетел чуть ли не целый сяку ногами вперед.

    - Ты что  же  это  брыкаешься,  старый  разбойник?  -  услышал  он
знакомый, исполненный веселой обиды голос. - Этак и без носа  остаться
недолго! Кто же меня без носа в стаю пустит?

    Бэнкей усмехнулся.

    - Развяжи-ка меня, - попросил он. - И никакой я тебе не разбойник.

    - Твое благочестие вне  сомнений,  -  сказал  тэнгу,  окончательно
забравшись в повозку. -  Только  вот  как  сражался  ты  с  красавицей
Рокуро-Куби? Ты же вынужден был смотреть ей в лицо! Не дергайся, а  то
порежу... Ого, вот это украшение! На память, что ли, подарили?

    Щелкнув по носу мертвую голову, откуда-то из перьев он достал  нож
и осторожно перепилил мохнатый узел между запястьями монаха.

    - Где кошка? - первым делом спросил Бэнкей.

    -  Из-за  кошки-то  я  и  задержался,  -   буркнул   Остронос.   -
Отец-настоятель был так занят всякими церемониями, что я просто не мог
до него добраться. Пришлось мне  ее  кормить-поить,  пока  не  выдался
случай застать его одного в келье. Тогда я и поскребся в окошко.

    - Что велел передать  мне  отец-настоятель?  -  сразу  же  оставив
всякое беспокойство о кошке, поинтересовался монах.

    -  Отец-настоятель-то  и  сказал  мне,  что   ты   схлестнулся   с
Рокуро-Куби... - и тут тэнгу призадумался. - Передать  он  тебе  велел
три слова, но сказал их так, что поди разбери!

    -  А  повторить  ты  их  можешь?  -  растирая  запястья,   спросил
наполовину освобожденный монах.

    - Я попробую сказать их так, как сказал он сам, - тэнгу помолчал и
действительно  произнес   три   слова,   отделяя   одно   от   другого
выразительными паузами: - Отступить - нельзя - преследовать.

    - Это очень любопытно... - пробормотал монах. - А ну-ка,  вспомни,
может, отец настоятель высказался чуточку иначе?

    И  монах  изменил  паузы  между  словами,  так   что   получилось:
"Отступить нельзя - преследовать".

    - Нет, - твердо возразил тэнгу, возясь с веревкой на ногах Бэнкея.
- Этого смысла он в слова не вкладывал.

    - Может быть, "Отступить - нельзя преследовать"? - монах попытался
в темноте поймать взгляд тэнгу, но круглые черные глаза  в  золотистых
птичьих ободках как бы растворились во мраке.

    Тогда Бэнкей задумался.

    Он попросился в монастырь к  старенькому  настоятелю  потому,  что
тот, как говорили, мог каждого человека направить по его Пути. Он  дал
обет повиновения. Но, позвольте, чему же тут повиноваться?

    - Ну что, Бэнкей, собираешься ты вылезать из повозки, или тебе тут
жить полюбилось? - осведомился тэнгу. - Я весь день  крался  за  тобой
следом и проклинал этих быков! Медленнее только улитка ползает.

    Бэнкей ощупал свои ноги.

    - Похоже,  что  меня  усердно  обдирали  чьи-то  острые  когти,  -
удивленно сказал он. - Что бы это такое могло быть?

    - Я побывал там, где ты воевал с Рокуро-Куби. Это просто  колючки,
- успокоил его Остронос. - Ты ослаб?

    В голосе насмешника-тэнгу было неожиданное сочувствие.

    - Нет, - мрачно возразил Бэнкей. - Погоди.  Сейчас  я  соберусь  с
духом. Где там у нас восток?

    - Вот, - и тэнгу безошибочно указал крылом направление.

    Бэнкей сел лицом к востоку и соединил перед собой руки  -  большие
пальцы вместе, мизинцы вместе, а остальные - в сложном переплетении.

    Остронос помолчал, ожидая, пока пальцы  напрягутся  и  расслабятся
нужное количество раз.

    - Одного меня тебе, как видно, мало, - заметил  он,  когда  Бэнкей
опустил руки на колени. - Ты  хочешь  создать  еще  одного  крошечного
тэнгу. Разве ты не знал? Они возникают  у  ямабуси  и  сюгендзя  между
сложенными пальцами!

    И Остронос негромко рассмеялся.

    Иногда Бэнкею сразу не  удавалось  понять,  говорит  тэнгу  что-то
дельное, или  пересказывает  забавные  глупости,  которых  набрался  в
темном народе.

    - На сей раз не возник, - отшутился Бэнкей. - Ну-ка,  посторонись,
а то мне тут не выбраться.

    Монах был крупного сложения,  на  привередливый  взгляд  городских
щеголей даже полноват. Но это был не жир, которым действительно  легко
обрасти за годы безмятежной монастырской жизни,  а  мощные  и  гладкие
мышцы, объемные от рождения, а не от хорошей пищи.

    Бэнкей и Остронос выбрались  из  разукрашенной  повозки  Фудзивара
Нарихира. Монах прихватил с собой и обрывки веревок - чтобы  ввергнуть
путешественников в пущее недоумение.

    Оказалось, что повозка стоит в самом углу двора, и чтобы  вытащить
ее, придется просить хозяев других повозок, чтобы они велели  оттащить
свои экипажи в сторонку. На  постоялом  дворе  оказалось  и  несколько
столичных жителей, путешествовавших не менее роскошно,  чем  Фудзивара
Нарихира.

    - Не хочешь ли ты избавиться от этого сокровища? - поинтересовался
Остронос. - Если ты думаешь, что окрестные жители  придут  в  восторг,
увидев монаха с такой штукой на кэса, то ошибаешься. Первым  делом  на
тебя донесут властям.

    - От него можно избавиться только вместе с кэса, - буркнул Бэнкей.
- Давай-ка сперва отсюда выберемся.

    - Перенести тебя через изгородь? - спросил  тэнгу.  Далеко  унести
Бэнкея он не мог, да это и не требовалось.

    - Тихо! - шепнул Бэнкей. - Сюда кто-то спешит. Ну-ка...

    Они затаились, присев на корточки, за повозкой.

    -  Почтенный  наставник!  -  послышался  взволнованный  шепот.   -
Отзовитесь, благочестивый наставник! Я не знаю, в каком вы экипаже!

    - Девичий голос, и весьма, весьма благозвучный, -  ехидно  заметил
тэнгу. - Что же ответит глубокоуважаемый и праведный наставник?

    - По-моему, это Норико...  -  Бэнкей  осторожно  выглянул,  но  не
увидел решительно никого. - Надо убедиться...

    - Я должна сказать вам  нечто  важное,  отзовитесь!..  -  требовал
девичий шепот.

    - Отзовись, раз уж тебя так просят, - подтолкнул его тэнгу.

    - А если это - Рокуро-Куби?

    Все трое помолчали, вслушиваясь в ночную тишину.

    -  Благочестивый  наставник,  вы  спите?  -  растерянно   спросила
девушка. - Что же делать-то?

    - Я не чувствую близости нечисти, -  сообщил  Остронос,  -  а  ты,
монах?

    - Я тоже. Но, может быть, она еще слишком далеко, чтобы я ощутил?

    - Да нет же, совсем близко. И это наверняка Норико.

    Бэнкей выпрямился, собираясь выйти к девушке из-за повозки. Но тут
раздался еще один голос.

    - Норико! Куда это  ты  направилась?  -  сердито  спросил  старший
кэрай. - Если тебе по твоей надобности, то ты заблудилась! И ступай-ка
сюда, я что-то важное тебе скажу.

    Тут только Бэнкей и тэнгу увидели девушку.  Закутанная  в  тяжелое
зимнее одеяние, она нерешительно шла навстречу Кэнске.

    - Не сердитесь на меня, дядюшка, госпожа кошка  поела  и  спит,  -
торопливо сказала она, оказавшись прямо перед старшим кэраем.

    - Зачем мне сердиться на тебя, дурочка? Присядем-ка мы на оглоблю,
и я тебе кое-что расскажу, от чего твое сердечко обрадуется, -  Кэнске
добродушно приобнял девушку, усаживая ее, и  устроился  рядом  сам.  -
Слушай  внимательно.  Перед  тем,   как   ложиться   спать,   господин
Фудзивара-но Нарихира изволил подозвать меня. И говорит - ты,  старший
кэрай, кажется, родственник этой девушки, которая смотрит за  госпожой
кошкой? Я, конечно, отвечаю - не то, чтобы  родственник,  но  с  малых
годков знаю. Это,  говорит  господин  Фудзивара,  одно  и  то  же.  И,
говорит, вот у меня для девушки  сверток  дорогого  шелка.  Она  будет
служить при дворе, так пусть сошьет себе красивое платье.Тут два куска
шелка, пусть она сошьет себе платье цвета вишни.

    - Цвет вишни  -  это  белое  на  розовом  исподе?  -  обрадовалась
девушка. - Как кстати, это же весенний цвет!

    - Не перебивай пожилого человека, - одернул ее Кэнске. -  Это  еще
не все. Господин Фудзивара  сказал  еще  -  ему  понравилось,  как  ты
заботишься о госпоже кошке. И еще - он уверен, что  ты  будешь  хорошо
прислуживать госпоже Йоко. И еще - он заметил, какие у тебя длинные  и
блестящие волосы, когда ты с госпожой кошкой выходила из носилок.

    - Уж не хочешь лы ты сказать, дядюшка, что я полюбилась  господину
Фудзивара? - удивилась Норико.

    - И это было бы для тебя большой удачей. Ты послушай, -  и  Кэнске
устроился на оглобле поудобнее. - Во-первых, он знатный вельможа, и он
сделает тебе дорогие подарки. У тебя будет много платьев всех  цветов.
Во-вторых, когда ему  не  захочется  больше  оказывать  тебе  любовное
внимание, ты будешь носить его послания госпоже Йоко и обратно, будешь
устраивать им свидания...

    - С чего ты так уверен,  дядюшка,  что  господин  Фудзивара  будет
объясняться в любви моей будущей госпоже?

    - Ну, это и  малому  ребенку  понятно!  Если  у  нее  будет  такая
замечательная кошка, то государь станет  часто  появляться  во  дворце
Кокидэн, он же без ума от этих вонючих... ох, нет, от этих благовонных
зверьков. И он, может статься, приблизит к себе госпожу  Йоко!  А  это
значит, что она замолвит словечко за господина Фудзивара! Видишь,  как
все просто! А тебе останется только получать от всех дорогие  подарки.
А потом понравится тебе достойный молодой человек - ты только  шепнешь
своей госпоже, и он станет твоим мужем.

    - Господин Фудзивара Нарихира сам -  очень  красивый  и  достойный
молодой человек... - вздохнула девушка.

    - Если он тебе нравится - то тем лучше! -  обрадовался  Кэнске.  -
Значит, я побегу и сообщу господину, что ты готова его принять!

    - Как? Сейчас? - испугалась девушка. - Я не могу,  дядюшка,  никак
не могу...

    - Стыд и срам! - отвечал на это Кэнске. - Ты уже взрослая  девица!
Господин тебе честь  оказывает,  а  ты  перепугалась,  как  маленькая.
Пойдем, пойдем, Норико, приведешь себя в порядок, волосы расчешешь как
следует... Ты же  знаешь,  эти  знатные  господа  прежде  всего  хотят
убедиться, что у девушки волосы мягкие, тяжелые,  черные,  без  всяких
там порыжевших накладных и не вьются!

    - У меня даже платья подходящего нет, чтобы постелить! - строптиво
заявила Норико. - Ты  думаешь,  дядюшка,  молодому  господину  приятно
будет ложиться на мою заношенную ветошь?

    - Вот тут ты, пожалуй, права, - согласился старший кэрай. - Что же
я скажу господину Фудзивара? Может быть, пусть  он  сразу  же  подарит
тебе нарядное платье?

    - Нет, так тоже не годится, - разумно рассудила Норико. - А  скажи
ты ему, дядюшка, вот что. Что за подарок я низко кланяюсь, но  принять
господина никак не могу. Скажи, что сама очень  об  этом  сожалею,  но
господину ко мне сегодня приближаться не стоит. А когда мы  приедем  в
Хэйан и я поступлю на службу к госпоже, то там пускай ко мне приходит.
Это же - всего два дня потерпеть, дядюшка.

    - Хитришь ты, Норико,  -  сердито  сказал  Кэнске.  -  Совсем  еще
девчонка, откуда только в тебе эта бабья хитрость? Смотри  только,  не
подведи меня. Прими в Хэйане молодого господина, как  подобает,  чтобы
остался доволен. А теперь идем. Негоже тебе тут в темноте слоняться.

    - Ты иди, дядюшка, я догоню, - пообещала Норико, но старший  кэрай
сурово ухватил ее за руку.

    - Я сказал - идем! Я теперь за  тебя  перед  господином  Фудзивара
отвечаю. Неровен час,  налетит  тут  на  тебя  дурной  человек  -  чем
господина порадуешь? Ну, не упирайся, пошли...

    Когда Кэнске уволок недовольную Норико, Бэнкей  и  Остронос  вышли
из-за повозки.

    - Что же она хотела мне сказать? - растерянно спросил монах.  -  Я
уверен, что очень важную вещь. Может быть, она знает, каким образом  я
попал на дно водоема?

    - Ты полагаешь, она видела твое сражение с Рокуро-Куби? -  в  свою
очередь, спросил  тэнгу.  -  Тогда  она  в  большой  опасности.  Твоих
оправданий никто слушать не станет - потому что все считают, будто  ты
убил гадальщика. И сколько ты ни толкуй городской страже и судьям, что
почтенные господин Отомо и все его семейство  -  гнусные  Рокуро-Куби,
никто тебе не поверит. А если юная девушка скажет это  -  возможно,  к
ней и прислушаются.

    - Что же она сразу не сказала? И вспомнить бы мне, чем закончилась
эта драка... - с тоской пробормотал монах. - И понять  бы  мне,  какую
роль играет во всем этом оборотень!

    - Что ты предпримешь? - поинтересовался тэнгу.  -  Отец-настоятель
передал тебе приказ. Как ты решил прочитать этот приказ?

    Монах присел на ту самую оглоблю от повозки, где только что сидели
Кэнске и Норико.

    Тэнгу ждал ответа долго, но так и не дождался.

    - А если тебе не хочется в Хэйан - шел бы к нам, вольным тэнгу,  -
предложил он. - У нас не соскучишься. Мы тебя многому  научим.  Заодно
всей стаей и голову  отцепим!  Я  не  знаю,  чего  ты  ищешь  и  какое
состояние души называешь "Путь", но,  возможно,  твой  путь  пролегает
через наши тайные гнезда...

    - Я родился человеком, - возразил монах, - и не сбивай ты  меня  с
толку. Уж не хочешь ли ты сказать, что на  вот  этой  голове  вырастут
перья?

    Он похлопал широкой ладонью по своей бритой макушке.

    - А что же! - развеселился тэнгу. - Воображаю, до чего ты  станешь
хорош! Но знаешь ли, старый разбойник,  с  перьями  тоже  не  все  так
просто...

    Остронос, все еще улыбаясь, провел серым  веером  из  перьев,  что
держал в руке, по лицу сверху вниз.

    И лицо на мгновение стало совсем иным  -  только  улыбка  осталась
прежней.

    Веером словно смело и красноту, и длинный острый нос. Монах увидел
очень даже приятную физиономию в  надвинутой  по  самые  брови  черной
облегающей шапочке-шлеме, с боков закрывающей щеки, а снизу -  и  весь
подбородок. Серый же веер, замерший у  самого  лица,  оказался  не  из
перьев, а из тонких и острых металлических  пластин.  Это  был  боевой
сигнальный веер, какие монаху доводилось уже видеть в Китае.

    Тэнгу взмахнул веером снизу вверх - и опять перед  глазами  монаха
явились красный длинный нос-клюв, а также перья чуть ли  не  от  самых
глаз.

    - Когда ты наконец перестанешь меня морочить? - с досадой  спросил
Бэнкей.

    - Когда ты наконец  поймешь,  что  ищешь  то,  чего  на  свете  не
существует? - и Остронос сердито отвернулся.

    Оба приятеля, монах и тэнгу, помолчали некоторое  время,  сидя  на
оглобле.

    - Тэнгу, тэнгу,  восемь  тэнгу,  а  со  мною  -  девять  тэнгу!  -
неожиданно пропел монах. -  Если  дождик  не  пойдет,  будем  до  утра
плясать!

    - Тэнгу, тэнгу, девять тэнгу, а  со  мною  -  десять  тэнгу!  -  с
готовностью подхватил Остронос. - Если тигр не придет, будем  до  утра
плясать!

    И хлопнул монаха веером по плечу.

    - Ну так как же? - и Остронос,  подражая  старенькому  настоятелю,
покашлял и скрипуче произнес три загадочных слова.

    - - Отступить нельзя, - твердо сказал Бэнкей. - Возможно,  девочка
в опасности. Да и за укус  я  хотел  бы  рассчитаться,  хотя  месть  -
недостойное монаха чувство. Опять же - оборотень... С ним бы  беды  не
случилось...  Так  что,  раз  отец  настоятель  приказал,  то  и  буду
преследовать!

                             Часть вторая

    Норико притаилась за плетеной ширмой.  Ее  молодая  госпожа  Йоко,
которую здесь звали  совсем  иначе  -  Гэн-но-тюро,  вместе  с  другой
придворной дамой, носившей имя  Акико,  но  имевшей  еще  и  прозвище,
которого  Норико  не  могла   выговорить,   укладывались   спать,   но
укладывались как-то странно. Похоже, они  собирались  принять  ночного
гостя.

    Ничего удивительного в этом не было - Норико в самом начале  своей
придворной карьеры уже шарахнулась как-то утром от висевших в  женских
покоях на церемониальном занавесе пурпурных мужских  штанов.  Служанки
ее втихомолку подняли на смех, а госпожа потом объяснила, что  главное
- утонченные отношения между мужчиной и женщиной.

    Ведь когда придворная дама обменивается с  кем-то  стихами  -  это
только отрадно и для нее, и для ее  подруг.  Полученные  стихи  дружно
обсуждаются, идет поиск скрытого в них смысла,  потом  пишется  ответ,
переписывается на дорогой бумаге, бумага сворачивается особым  образом
и, обратившись в  толстую  длинную  полоску,  завязывается  узлом  или
скручивается по краям. Затем послание прикрепляется к ветви дерева или
стеблю цветка, а ожидающий снаружи слуга  получает  награду  и  уносит
письмо своему господину. Все это - очаровательно и вызывает волнение в
сердце, и если дама  в  конце  концов  позволяет  избраннику  какие-то
вольности - кому какое дело? Вот уж  это  касается  только  мужчины  и
женщины, и никого больше!

    Норико сперва удивилась - если бы у  нее  дома  кто-то  в  усадьбе
позволил себе такие изысканные утонченности, старый господин  живо  бы
навел  порядок.  А  через  день  или  два  после  сделанного  госпожой
Гэн-но-тюро  внушения  ее  отыскал  посланец  Фудзивара   Нарихира   с
очередным свертком шелка, очень красивого, чтобы  сшить  платье  цвета
глицинии, бледно-лилового с зеленым исподом.

    Норико честно расхвалила господина Фудзивара Нарихира перед  своей
госпожой, хотя пришлось и приврать - вовсе он не заботился в дороге  о
госпоже кошке.

    Все сложилось великолепно - отдохнувший после  дороги  зверек  был
представлен госпоже Кокидэн, вызвал огромный восторг,  и  теперь  ждал
лишь той минуты,  когда  на  него  упадет  благосклонный  взор  самого
государя. Но у юной госпожи Кокидэн как раз начались Дни  удаления  от
скверны, она прикрепила к прическе листок  алой  бумаги  с  китайскими
иероглифами и не покидала внутренних покоев.

    Девушке не нравилось лишь одно  -  Кэнске  сказал  ей  ночью,  что
господин Фудзивара желал бы навестить ее,  но  уже  который  день  она
проживает во дворце Кокидэн, а  от  него  только  исправно  передаются
свертки шелка!

    Кэнске был прав - молодого господина больше интересовала красавица
Йоко. А еще больше - благоволение государя. Все зависело от того,  как
придворная  дама  его  новой  супруги  расскажет   историю   кошачьего
путешествия - начиная с потонувшего судна и  кончая  явлением  госпожи
кошки во дворце Кокидэн.

    И все же Норико было очень досадно.

    Она ругала себя за то, что в ту ночь  испугалась,  как  маленькая,
наговорила глупостей Кэнске, а нужно было все  сделать  наоборот  -  и
тогда  она  не  высматривала  бы  теперь  Фудзивара   Нарихира   из-за
бамбуковых штор.

    Дворец  Щедрых  Наград  -  Кокидэн,  где  государь  поселил  новую
супругу, стоял рядышком с Дворцом  Чистой  Прохлады  -  Сэйредэн,  его
личной резиденцией. И Норико могда, изловчившись,  не  только  слышать
вечернюю перекличку во дворце, но и увидеть  кое-кого  из  придворных,
кто наряжен в эту ночь на дежурство при  особе  государя.  Правда,  ее
сердила беготня стражников - они каждый  вечер  суетились  так,  будто
дворец осаждали злые духи, и так грохотали сапогами, что дрожали  полы
и колыхались занавеси.

    Норико выросла на севере - она знала, как бесшумны бывают огромные
мужчины, готовясь встретить лицом к лицу настоящую опасность.

    Минамото Юкинари собирался стать куродо шестого,  а  то  и  пятого
ранга, а между тем заново подружился с молодыми  придворными,  которых
не видел целый год - с того  самого  дня,  как  его  отец,  получив  в
пятнадцатый день первой луны  пост  наместника  отдаленной  провинции,
быстро собрал свое небольшое семейство, написал дочке прощальную танка
и отправился исполнять государеву службу.

    Он заказал себе новые наряды самых  модных  оттенков,  брал  уроки
танцев, верховой езды, борьбы и стрельбы из  лука,  записался  даже  в
школу чиновников, но главным его  наставником  сделался,  естественно,
Фудзивара Нарихира. Тому приятно было иметь такого преданного ученика,
и он таскал за собой Юкинари, куда бы ни направлялся.

    На сей раз Норико не повезло - оба молодых господина были,  видно,
на другом конце огромного императорского дворца.

    Собственно, большим дворцом неимоверной величины и высоты, как  по
наивности полагала раньше Норико, он не  оказался.  Это  было  великое
множество довольно крупных одноэтажных построек из хорошего дерева,  с
прекрасными резными столбами и балками-огэси,  соединенных  галереями,
разделенных двориками и обнесенных одной  общей  оградой.  Норико  уже
знала, что  за  дворцом  Сэйредэн,  если  смотреть  с  галереи  дворца
Кокидэн, был дворец Кеседэн - Архивный дворец. Слева находился  дворец
Дзекэден - Дворец, Одаривающий Ароматами.  Там  проводили  поэтические
состязания, пировали и слушали музыку.

    Больше она узнать и  увидеть  не  успела  -  мужчины  не  очень-то
любили, когда женщины расхаживали между дворцами. Женщинами полагалось
сидеть за ширмами и занавесами, старательно пряча лица.

    Прождав после переклички  довольно  долго,  огорченная  Норико  на
коленях заскользила обратно - к госпоже. Уже давно стемнело, а госпожа
кошка еще не сходила на двор  по  своей  кошачьей  надобности.  Зверек
оказался чистоплотным и не давал покоя, пока не выпускали наружу. Это,
естественно, было обязанностью Норико.

    Но госпожа кошка, очевидно, где-то спряталась и заснула, а госпожа
Акико с невразумительным прозвищем осторожно постучала  металлическими
палочками, которыми размешивают угли в жаровне. Это был принятый среди
дворцовых женщин знак - приглашение войти.

    Норико удивилась - не рановато ли для гостя? И к кому он?  Если  к
госпоже Акико - это еще полбеды. Она почтенная придворная дама, вдова,
любимица госпожи Кокидэн - к ней и гость пожалует такой же  достойный.
Но если избранника ждет госпожа Йоко? Это может быть только  Фудзивара
Нарихира! Значит, он своими посланиями то на голубой,  то  на  розовой
бумаге добился-таки свидания...

    Обе  дамы,  Акико  и  Йоко,   сидели   лицом   к   лицу,   длинная
четырехугольная жаровня была между ними, и они тихо  переговаривались.
Перед  свиданием  полагалось  бы  расчесывать   волосы   и   умащаться
благовониями. Да и разложить постель не мешало бы. И достать  подбитую
ватой ночную одежду. Однако они всего-навсего положили перед  жаровней
узорчатую круглую подушку.

    Дамы так низко склонялись друг  к  дружке,  что  Норико  не  могла
разобрать ни слова.  Ярко  пылавший  в  жаровне  огонь  бросал  на  их
набеленные  лица  блики  света.  Поблескивали  кисти   церемониального
занавеса высотой в три сяку, отодвинутого поближе  к  ситоми,  огоньки
вспыхивали даже на крюках для бамбуковых штор.

    Госпожа Кокидэн занимала во  дворце  внутренние,  северные  покои.
Помещения  для  ее  дам  располагались  между  внутренними  покоями  и
наружной террасой.  Они  делились  на  небольшие  каморки  скользящими
перегородками.  Если  из-за  перегородки  слышался  обычный  шум,  без
которого  немыслимо  любовное  свидание,  никто  не   придавал   этому
значения.  Но  когда  две  придворные  дамы   переговариваются   таким
взволнованным шепотом - значит, речь они ведут никак не о  любви.  Что
же такое затеяли юная госпожа Гэн-но-тюро и почтенная госпожа Акико?

    Раздалось покашливание. Но не снаружи,  а  из  внутренних  покоев.
Акико ответила таким же покашливанием. Занавес отклонился -  появилась
госпожа Кокидэн.

    До сих пор Норико ее не видела - она не  показывалась  из  глубины
своих покоев. Когда она хотела видеть госпожу кошку, ту носила  к  ней
хозяйка - госпожа Гэн-но-тюро.

    Госпожа   Кокидэн   оказалась   подлинной   красавицей,    чарующе
прелестной, хрупкой и грациозной, лицо ее поражало нежной белизной,  а
волосы, подобранные по бокам и завязанные сзади позолоченным  шнурком,
скользили за ней по полу - красавица вползла в каморку  своих  дам  на
коленях.

    - Пожалуйте сюда! Устраивайтесь  поудобнее!  Ближе  к  жаровне!  -
шепотом засуетились дамы вокруг повелительницы,  помогая  ей  сесть  и
красиво раскладывая вокруг ее колен полы шести белых нижних платьев  и
двух верхних  из  глянцевитого  ярко-алого  шелка  и  широкие  длинные
рукава, удобные для того, чтобы греть в них озябшие руки.

    - Вам принесли?.. -  тихо  спросила  очень  взволнованная  госпожа
Кокидэн.

    - Разумеется, разумеется! - с этими словами госпожа Акико потянула
к себе спальное изголовье и из его выдвижного  ящичка  достала  пухлую
книгу. - Принесли сегодня утром в корзине с нижними платьями...

    - Ты все тут поймешь? - открыв первую  страницу,  поинтересовалась
госпожа Кокидэн. - Я узнаю тут лишь некоторые знаки...

    - Постараюсь, госпожа. Я ведь училась вместе с братом.

    - Удивительно, что отец позволил  тебе  учиться  этой  грамоте,  -
заметила госпожа Кокидэн. - Разве тогда это не считалось неприличным?

    - Сперва отца это забавляло, - объяснила госпожа Акико. - Потом  я
опередила брата - и брат старался меня догнать. А уж потом  оказалось,
что я знаю не меньше, чем он, и запрещать мне читать  китайские  книги
было уже поздно.

    Норико удивилась -  все  дамы  были  обучены  чтению,  а  девушки,
которых готовили для государя, - и подавно. Почти все они писали стихи
- слагали танка и низали рэнга, радуя этим  на  состязаниях  государя.
Более того - многие знали наизусть все двадцать томов  "Кокинсю"  -  а
сколько танка в этой огромной антологии, Норико и вообразить не могла.

    Правда, при ней одна пожилая  служанка  неодобрительно  сказала  о
другой даме, не госпоже Акико, что излишнее знание женщине только беду
приносит, особенно знание китайских иероглифов, и в лучшем случае  она
лишится любимого мужчины, а в худшем - накличет вражду злых духов.

    - Только тише, тише, - озираясь, шептала госпожа Йоко.  -  Услышат
другие дамы - стыда не оберемся...

    - В моих покоях все легли спать,  -  сказала  госпожа  Кокидэн.  -
Правда, у старших дам сон чуткий, но ведь не услышат же они оттуда...

    Три красивые головки склонились над книгой.

    - Там и картинки есть! - обрадовалась Йоко. - Ох...

    И покраснев так, что даже под белилами это стало  заметно,  быстро
перевернула страницу.

    - Тише,  тише...  -  одернула  ее  Акико.  -  Что  в  этом  такого
удивительного? Неужели ты в свои годы не знаешь этих вещей? Подвинь-ка
лучше лампу. Ничего не разобрать... Неужели  у  всех  врачей  -  такой
отвратительный почерк?

    Удивлению Норико не было предела -  обычно  дамы  читали  сборники
стихов и увлекательные романы, но разве врачам положено писать стихи и
романы? Она подобралась поближе, стараясь заглянуть в книгу.

    - "Пэнь-цзу сказал: если мужчина и впрямь хочет извлечь  для  себя
большую пользу, то лучше всего иметь дело с женщиной, невежественной в
любовном искусстве", - прочитала Акико, сразу переводя с китайского на
японский. - Продолжать?

    - Продолжай, - неуверенно отвечала юная супруга государя. - Пока в
этом нет ничего зазорного...

    - "Следует сближаться с девушками, цветом лица подобными  ребенку.
Если    девушка    старше     четырнадцати-пятнадцати     и     моложе
восемнадцати-девятнадцати лет, то она вся отдается мужчине  с  великой
для него пользой. Возраст женщины не должен  превышать  тридцати  лет.
Если же ей еще нет тридцати, но она уже рожала,  то  пользы  от  такой
женщины быть не может", - и Акико негромко рассмеялась.

    - Хорошо, что наши  мужчины  не  читают  таких  книг,  -  заметила
госпожа Кокидэн. - Если вдуматься, они и "Кокинсю" с "Манъесю" не  все
до конца дочитали...

    Акико перевернула несколько страниц.

    - Обычные мужские глупости, - объяснила она в ответ на  удивленный
взгляд Йоко. - Про то,  что  мужчине  нужно  иметь  как  можно  больше
женщин, и тогда он достигнет долголетия. Особенно забавно, когда этими
глупостями забивает себе голову мужчина,  которому  и  с  одной-то  не
управиться.

    Госпожа Кокидэн смутилась, а Йоко одобрительно закивала.

    - Ага,  вот  тут  уже  более  занятно!  -  обрадовалась  Акико.  -
"Укрепить можно не только мужскую силу ян, то же относится и к женской
силе инь. Си-ван-му обрела путь достижения  бессмертия,  укрепив  свою
силу инь. Каждый раз, когда она соединялась с мужчиной, тот немедленно
заболевал, но ее лицо оставалось гладким и лоснящимся и не нуждалось в
припудривании".

    - Что же она делала с ними? - удивилась Йоко.

    Акико глазами пробежала ряды иероглифов  и  с  огромном  удивлении
пожала плечами.

    - Или я не поняла чего-то важного, или этот  Тамба  Ясуери,  когда
переписывал китайские трактаты, понаделал ошибок! - воскликнула она, и
сразу же на нее зашикали. - Вот что делала Си-ван-му:  "Она  регулярно
питалась молоком и играла на пятиструнной цитре"!

    Воцарилось потрясенное молчание.

    - Выходит, мне нужно поить своих дам только молоком  и  заставлять
их играть на цитре? - неуверенно спросила госпожа Кокидэн. - Да кто он
такой, этот Тамба Ясуери, чтобы мне слушаться таких странных советов?

    - Он был знаменитым врачом, к тому же родом из Китая, -  объяснила
Акико. - Он собрал старинные китайские трактаты об  искусстве  брачных
покоев и свел их воедино. Ничего более достойного  об  этом  в  Хэйане
просто нет...

    - Ну и очень плохо...  -  прошептала  Йоко.  -  Нет  ли  там  чего
поумнее, чем молоко и пятиструнная цитра?

    - Есть кое-что странное, - просмотрев страницу, сообщила Акико.  -
Он пишет, что женщина должна, соединяясь с мужчиной, иметь спокойствие
в сердце и твердость в мыслях. И не расточать преждевременно свое семя
инь. Если же ее семя инь  иссякнет,  то  она  будет  чувствовать  себя
истощенной, а это способствует простуде...

    Женщины  переглянулись.  Положительно,  даосская  премудрость   не
укладывалась у нах в рассудке.

    Норико слушала и ушам не верила.  Один  голос  Фудзивара  Нарихира
бросал ее в дрожь, а Тамба Ясуери еще  проповедовал  о  спокойствии  и
твердости в самые  долгожданные  мгновения!  Стоило  тайком  проносить
подобные глупости во дворец  Кокидэн,  да  еще  в  корзине  с  нижними
платьями...

    * * *

    Как раз в это время Фудзивара Нарихира,  Минамото  Юкинари  и  еще
несколько молодых придворных уже миновали дворец Рэйкэйдэн и шли вдоль
галереи дворца Дзенэйдэн, рассуждая, чем бы еще себя развлечь.

    - Говорят, во  дворце  Кокидэн  появилась  новая  дама,  -  сказал
То-дзидзю,  он  же  -  Фудзивара-но  Каминобу,   дальний   родственник
Нарихира, такой же молодой, но уже достигший солидного  положения  при
дворе. - Надо бы послать ей стихи. Посмотрим, как ответит!

    - Уж не она ли, Нарихира-сама? - шепнул Юкинари старшему другу.

    - О три сокровища святого Будды! - воскликнул Нарихира. -  Если  я
преждевременно покину этот суетный мир, то лишь по твоей  милости!  Мы
уже написали письма всем дамам из дворца Гекася, из дворца Коредэн, из
дворца Токадэн и даже из дворца Сигэйся! Скоро мы начнем писать письма
служанкам, ткачихам из государевых мастерских и кухонным девчонкам!  Я
от всей души желаю тебе, чтобы ты нашел  свою  красавицу  в  ведомстве
дворцовых уборок с метлой в руке!

    - Но мы в двух шагах от дворца Кокидэн,  -  заметил  То-дзидзю.  -
Можно послать стихи кому-то из  знакомых  дам,  вызвать  их  на  обмен
посланиями и таким образом узнать про новенькую.

    - У них дни удаления, видишь,  и  ситоми  опущены...  -  Фудзивара
Нарихира пригляделся. - Однако  дамы,  уложив  госпожу  Кокидэн,  сами
спать не торопятся. Можно даже подслушать,  о  чем  они  там  толкуют.
Представляешь, как они смутятся, когда мы им завтра на это намекнем!

    - Тише! - и То-Дзидзю увлек приятелей за угол. - Что-то у них  там
случилось.

    А случилось то, что госпожа Акико обнаружила за  ширмой  Норико  и
рассердилась. Если бы хоть Норико догадалась притвориться  спящей!  Но
всеми сразу стало  ясно  -  она  слушала,  о  чем  беседуют  дамы  над
крамольной книгой. И за это была выставлена на галерею.

    - Раз уж ты все равно не спишь, то последи, чтобы никто из молодых
бездельников нас не побеспокоил, - велела Акико.

    Норико и уселась на холодном полу, подоткнув под себя полы  зимних
платьев и приготовившись к бессонной ночи.

    -  Служаночка!  -  обрадовался  самый   юный,   четырнадцатилетний
Минамото Митидзане, дальний родственник Юкинари. - И прехорошенькая!

    - Это же девчонка Норико, - презрительно заявил Юкинари.

    - Вот и замечательно. Сейчас она передаст дамам наше  послание,  -
сказал Нарихира. - Юкинари-сама, ты еще не раздумал?

    - Нет, конечно!

    Молодые  господа  подозвали  слугу,  который  нес  их   письменные
принадлежности и светильник.

    Минамото  Юкинари,  еще   не   очень   привычный   к   поэтическим
перестрелкам, посмотрел первым делом на Фудзивара Нарихира.

    - Не знаешь, с чего начать? - понял тот. - Погляди вокруг.  Видишь
- снежная гора еще не растаяла, того гляди, опять пойдет  снег.  Разве
это не печально?

    - Начинать переписку с печали? - усомнился То-дзидзю.  -  Прилично
ли?

    - Попробую так... - Юкинари,  щеголяя  красивым  почерком,  быстро
вывел  пять  строк,  похожих  на  свисающие  весенние  ветви,  еще  не
раскрывшие почек:

    Летящий пеной белый снег, О, нынче ты не падай, умоляю,  Ведь  нет
здесь никого, Кто рукава мои из белой ткани Сумел бы осушить.

    - Даже переписывать не надо! - обрадовался маленький Митидзане.

    - Отдай девушке, что сидит на галерее. Скажи - господин  Фудзивара
Нарихира и господин Минамото Юкинари  шлют  дамам,  которые  не  могут
заснуть в такую ночь, - приказал Нарихира слуге.

    Тот приказание исполнил.

    Норико растерялась.  Госпожа  приказала  ей  и  близко  никого  не
подпускать к покоям придворных  дам.  Но  Фудзивара  Нарихира  подарил
столько шелка изумительных весенних цветов! Да и могла ли она отказать
этому человеку? Человеку, измучившему ее ожиданием?

    Норико на коленях вползла в помещение.

    - Интимная близость на рассвете полезна для тела и удобна, - очень
тихо  читала  Акико.  -  В  это  время  семя  светлое,  а  польза   от
совокупления  продолжительна.  Если  будет  зачат  ребенок,  он  будет
богатым и знатным, проживет долгую жизнь.

    - Если мне удастся родить государю сына,  мой  отец  так  наградит
тебя, что все дамы умрут от зависти, - прошептала госпожа Кокидэн.

    - Постойте, постойте, - прервала ее Йоко, заметив служанку. -  Что
еще случилось?

    - Молодые господа  посылают...  -  прошептала  Норико,  протягивая
послание.

    - Этого еще не хватало!.. воскликнула Акико и  сразу  зажала  себе
рот.

    Больше всех испугалась юная супруга государя.

    - Какой ужас! Если они нас подслушали, я не переживу этого...

    - Успокойтесь, успокойтесь... - Акико повернулась  к  служанке.  -
Немедленно скажи этим  господам,  что  дамы  уже  легли  спать,  забыв
потушить лампу. И никакого ответа не будет. А то  они,  чего  доброго,
действительно  заглянут  сюда  и  увидят  госпожу  Кокидэн!  Если  это
случится... ох, лучше и не думать... Ступай!

    Норико выскользнула наружу.

    Зимой в императорских дворцах было лишь немногим  теплее,  чем  на
дворе, так что особого холода она не ощутила.

    - Дамы уже спят, ответа на письмо не будет, - сказала она слуге  и
вернула послание.

    - Вот уж это неправда! - рассердился Нарихира, когда ему  передали
ответ. - Не спят они вовсе, а чем-то занимаются.

    - Если  там  новенькая,  то  все  из-за  нее.  Скорее  всего,  она
растерялась, застеснялась, а остальные ради  нее  решили  притвориться
спящими, - сказал То-Дзидзю. - Нужно послать  письмо  еще  раз.  Пусть
служанка подождет!

    Услышав его слова, Норико замерла. Это был приказ.

    - То же самое письмо? - спросил Юкинари.  -  И  упрямо  добиваться
ответа?

    - Нет, пожалуй, - подумав, решил Нарихира. - Тебе не дали  ответа,
а это уже повод для жалоб. Женщины любят,  когда  мы  жалуется  на  их
жестокость. Тогда они сами себе кажутся невесть какими красавицами.

    Минамото Митидзане посмотрел на него с большим недоверием.

    - Как же  прикажешь  жаловаться?  -  Юкинари  взялся  за  кисть  и
вздохнул. - Никогда еще в жизни не жаловался!

    - Ну, во всяком случае, намекни на  то,  что  дамы  все-таки  тебе
ответят.

    - Давайте-ка, я напишу, а Юкинари-сан  перепишет  своей  рукой,  -
предложил То-дзидзю, довольно опытный по части очаровательных жалоб.

    И действительно написал:

    - Ведь правду говорят -  Как  горько  ожиданье  У  запертых  ворот
Зимою, ночью бесконечной, Пока откроют их тебе.

    - Замечательно! - одобрил Нарихира. - Вроде и жалоба,  однако  тон
уверенный... Перепиши-ка, Юкинари-сама.

    - Нет, - вдруг возразил Юкинари, - не то! Я скажу иначе!

    Он взял кисть и вывел строки:

    - Наверно, радость Мне принесет в сновиденье Встреча с  тобой!  Но
будет еще грустнее Тебя вспоминать наяву.

    - Это уж вовсе  некстати,  -  поморщился  Нарихира.  -  Так  пишут
женщине, которая уже была твоей возлюбленной.

    - Или женщине, о которой мечтаешь, - заметил То-Дзидзю. - Впрочем,
стихи все равно не годятся. Мы пишем дамам, а не одной даме.

    - Я пишу одной, - и Юкинари сделал знак  слуге.  -  Отнеси  и  без
ответа не возвращайся.

    - Кончится тем, что о твоем безумии  донесут  государю,  -  сказал
Нарихира. - Слыханное ли дело - искать по  всем  дворцам,  среди  всех
дам, женщину, о которой знаешь лишь то, что она не дописывает до конца
свои стихи! Учти, безумцу никто не даст даже шестого ранга, а в лучшем
случае его свяжут и наймут ему заклинателя злых духов.

    Получив второе послание, Норико совсем растерялась. Издали на  нее
смотрел Фудзивара Нарихира - ей пришлось опять вернуться в  помещение,
где госпожа Кокидэн и две ее  дамы  читали  тайком  книгу  знаменитого
врача Тамба Ясуери "Брачные покои".

    Если бы кто-то из старших дам  узнал,  что  юная  госпожа  Кокидэн
пытается разбирать китайские иероглифы, ей бы вежливо, но  непреклонно
сделали строгое внушение. Женское дело - японское  письмо  "хирагана",
которым пишут любовные послания и стихи.  Можно,  конечно,  выучить  и
сотню иероглифов - чтобы отличиться в игре, когда по  правой  половине
иероглифа угадывают левую. Нужно знать иероглифы "гэн", "то", "сэй"  и
еще несколько.  С  них  начинаются,  если  писать  по-китайски,  такие
знаменитые фамилии, как  Минамото,  Фудзивара,  Киевара...  Если  член
такой семьи имеет придворную должность, его более не по имени зовут, а
по звучанию иероглифа и должности. Так принято - эти иероглифы и  дамы
знают. Но не более того. Китайский язык - мужское дело.

    Бывали случаи,  когда  придворные  дамы  тайком  читали  китайских
поэтов - обидно, когда мужчины вовсю цитируют несравненного Бо Цзюй-и,
делать вид, будто понимаешь все тонкие  намеки.  Бывали...  Но  их  по
пальцам сосчитать можно было.

    Вот почему три заговорщицы так перепугались.

    В  ту  минуту,  когда  Норико  появилась  в  помещении,  они   уже
сговаривались продолжить чтение следующей  ночью  и  прятали  книгу  в
изголовье.

    - Вернула послание? - строго спросила Йоко.

    Норико молча поклонилась. Это злополучное письмо лежало у  нее  за
пазухой. А снаружи ждали ответа  молодые  господа  -  в  том  числе  и
Фудзивара Нарихира.

    -  Раскладывай  постель,   -   приказала   госпожа,   пока   Акико
сопровождала свою повелительницу в северные покои.

    Йоко прислушалась - лишь шорох одежд, никто  не  проснулся,  никто
никого не окликнул, хотя вокруг  ложа  госпожи,  огороженного  с  трех
сторон великолепными плотными ширмами, лежит дюжина дам,  а  по  углам
спят еще служанки.

    Тут появилась и госпожа кошка. Она подошла к огорченной  Норико  и
по старой дружбе потерлась мордочкой о  ее  руку.  Девушка  приласкала
милого зверька. Когда Акико вернулась и  обе  придворные  дамы  быстро
улеглись, Норико так и осталась сидеть у догорающей лампы с кошкой  на
руках. Нужно было что-то предпринять.

    Фудзивара Нарихира так надеялся на ее помощь!

    Но помочь не удалось - и теперь приходилось выкручиваться.

    Поразмыслив, Норика решила вскрыть письмо, как если  бы  дамы  его
читали, и повторить молодым господам прежний ответ - все уже засыпают,
никто ничего написать не захотел.

    Она развернула приятно шершавую  бумагу,  посмотрела  на  подобные
свисающим ветвям строки. Кошка тоже потянулась к письму.

    - Ну, посмотри, посмотри, - позволила ей Норико. - Может, хоть  ты
что-то поймешь?

    Кошка  повернула  изящную  пордрчку  и  посмотрела  мерцающими  от
жаровни бездонными глазами прямо в глаза Норико.

    И тут девушке показалось, будто она летит вниз с огромной  высоты,
так что в ушах стоит свист. Это было страшно  и  все  же  изумительно.
Дыхание захватило, кровь ударила в щеки и  в  губы.  Норико  в  испуге
зажмурилась.

    Это уже было с ней однажды - перед самым рассветом. То же  падение
в пропасть, постепенно угасающее и перерастающее в полет, тот же огонь
в лице и отсутствие иных телесных  ощущений.  И  страх,  граничащий  с
восторгом.

    Очевидно, в  этом  диковинном  состоянии  она  поднялась  тогда  с
постели и  вышла  на  свежий  воздух.  Норико  потом  никак  не  могла
вспомнить, зачем  ее  понесло  в  обход  уединенной  усадьбы,  по  еле
намеченной тропинке к пустому водоему.

    Ею владела тревога... Да, непонятная  и  сильная  тревога.  И  она
ощущала свою силу. Сила требовала какого-то  действия.  И  совершилось
что-то, чего она не могла понять. Как будто  внутри  зажегся  яростный
свет...

    Когда Норико опомнилась, уже светало. Девушка посмотрела вниз -  и
увидела на дне водоема окровавленнога  монаха,  того  самого,  который
отличил госпожу кошку от оборотня. Он лежал, раскинув руки и ноги, все
еще  сжимая  посох,  а  на  груди  у  него  вцепилась  зубами  в  кэса
отрубленная голова...

    Кэнске говорил потом, что ее визг было слышно в самом Хэйане.

    Девушка хотела рассказать все это монаху - человек, который  знает
толк в оборотнях, мог бы ей объяснить и странное утреннее событие.  Но
связанный монах мало  того,  что,  придя  в  себя,  молчал,  как  гора
Татияма, - он ночью и вовсе исчез вместе с веревками.

    Ощущение повторилось - и Норико обнаружила себя на  галерее  возле
закрытых ситоми. Она не знала, сколько времени прошло - небо было  все
еще темным.  Судя  по  тому,  что  молодые  господа  не  ушли,  Норико
отсутствовала не так уж долго.

    Она должна была отдать им ответ на письмо Минамото Юкинари...

    Слуга подошел к ней.

    - Ну, как? - спросил он. - Написали хоть  словечко?  Или  нам  всю
ночь тут мерзнуть?

    - Велели передать, что легли, - сказала Норико, - и пусть  господа
больше сегодня им не пишут. А ответ - вот...

    И она достала из-за пазухи послание Юкинари.

    - Иди спать и ты, - посоветовал ей слуга.

    Решительно не понимая,  зачем  она  вернула  Юкинари  его  письмо,
Норико вернулась в помещение придворных дам, за свою ширму, где обычно
спала.

    Там сидела госпожа кошка. Ее глаза светились в темноте холодным  и
опасным  желто-зеленым  светом.  Но,  когда  Норико  легла  и  получше
завернулась в  свои  зимние  платья,  кошка  прижалась  к  ее  щеке  и
промурлыкала что-то очень ласковое и приятное.

    А тем временем Юкинари развернул бумагу  и  обнаружил  на  обороте
своего письма танка, написанную изысканным стремительным почерком:

    Однажды во сне Любимого я увидала, И вот с той поры В  сновиденьях
непрочных опору Стала в жизни себе искать.

    - Это новенькая! -  воскликнул  Фудзивара  Нарихира,  через  плечо
заглянув в послание. - Никто из женщин во дворце Кокидэн так не пишет!

    - По-моему, это - она... -  прошептал  Юкинари.  -  Нарихира-сама,
кажется, я нашел ее...

    * * *

    Пока Минамото Юкинари  искал  по  всем  государевым  дворцам  свою
загадочную возлюбленную, Бэнкей и тэнгу тоже зря  времени  не  теряли.
Обогнав молодых господ на несколько часов, они прибыли в Хэйан, где  и
расстались, уговорившись о дальнейших действиях.

    - Вот что скверно, - объяснил монах положение дел  легкомысленному
тэнгу. - Этот проклятый господин Отомо живет в Хэйане со своим  жутким
семейством, и мы не знаем, где именно! Насколько я могу судить,  Хэйан
огромен. И если Рокуро-Куби вылетят на добычу,  оставив  тела  у  себя
дома, то они неуязвимы.

    - Тут ты прав, старый разбойник, - согласился  Остронос.  -  Разве
что выследить их и сидеть в засаде, пока в одну прекрасную ночь они не
полетят охотиться. А тогда повытаскивать  их  отвратительные  тела  во
двор и спровадить в выгребную яму. Но кто этим станет заниматься?

    - Заниматься этим некому, о чем я тебе и толкую, - сказал  Бэнкей.
- Но нет ли другого способа сладить с Рокуро-Куби?

    - Когда они в обычном человеческом облике, с ними,  скорее  всего,
можно  управиться  любым  оружием,  если  не  заморочат  тебе  голову.
Неуявимы они только в ночное время, когда мрак дает силу  нечисти.  Но
днем они, я полагаю, не  станут  крутиться  вокруг  дворца  Кокидэн  и
разыскивать  Норико.  Если  она  их  видела  -   значит,   пугать   ее
преждевременно им не следует. Они появятся ночью...

    - Я и сам знаю, что охранять  девушку  надо  ночью,  -  согласился
Бэнкей. - Я у тебя спрашиваю  -  нет  ли  другого  способа  уничтожить
Рокуро-Куби?

    - А вот с этим вопросом обращайся к отцу-настоятелю, - посоветовал
ехидный тэнгу. - Он тебя послал по этому Пути - он пусть и  просвещает
тебя! Может, ты все-таки неверно понял его распоряжение? Что, если над
девушкой  тяготеет  карма,  и  ей  непременно  нужно  быть   съеденной
Рокуро-Куби?

    - Отступить - нельзя - преследовать... - задумчиво произнес монах.
- Знаешь что? Давай сперва будем преследовать, а  отступить  я  всегда
успею.

    - В стае тебе бы цены не было, - серьезно заметил тэнгу. - Есть  у
меня одна мысль. Я полечу в горы к старому  ямабуси,  которого  раньше
звали Белый Тигр, а как зовут сейчас - понятия не имею. Говорили  мне,
что есть у него одна вещица... Ты же знаешь, Спящие-в-горах много чего
хранят в своих дырявых хижинах...

    На прощание Остронос переправил Бэнкея через ограду императорского
дворца.

    Смолоду  привычный  к  тяжелому  труду  монах  стал  искать   себе
приятелей в дворцовой прислуге - и, разумеется, нашел.

    Как раз тогда  сперва  стала  подтаивать  огромная  снежная  гора,
которую выстроили во дворе для развлечения  государя,  а  потом  выпал
последний, очевидно, за ту зиму снег. Было объявлено - все, кто придет
наращивать любимую государеву гору, получат жалование за  три  дня.  А
кто не придет - с того будет высчитано, как за три дня...

    Разумеется, работа закипела. И к часу Петуха, когда стало темнеть,
а гора приобрела почти что прежний вид, к ее подножию  были  опростаны
большие мешки со свертками шелка. Взял свою плату  и  Бэнкей  -  чтобы
угостить новоявленных приятелей. Денег-то у монаха почти не  водилось,
единственной ценной вещью в его хозяйстве были хрустальные четки, да и
те отнял Кэнске, когда обыскивал связанного Бэнкея.

    Никого не удивило появление во дворце неведомого  монаха,  как  не
удивляли монашки, бродячие заклинатели духов, нищие всякого возраста и
пола, гадальщики, уродцы  и  прочий  пестрый  народ,  приспособившийся
кормиться при молодых господах и дамах. Не смутил  челядь  и  странный
интерес монаха к молоденьким служаночкам.

    Бэнкей искал Норико.

    Когда он лежал связанный в повозке,  то  услышал  кое-что  нужное.
Монах знал, что Норико должна жить во дворце Кокидэн,  что  она  будет
служить госпоже Гэн-но-тюро, что  ее  главная  забота  -  присмотр  за
госпожой кошкой. Но дворцовых нравов он не знал.  Норико  и  без  того
растерялась, попав в такое окружение, да ей еще было  положено  сперва
соблюдать величайшую скромность и сидеть за ширмой.  Она  выходила  из
дворца только когда это требовалось госпоже кошке.

    Бэнкей как-то незаметно прижился во дворце. Невзирая на  обет,  он
вынужден был вглядываться во все хорошенькие круглые личики с длинными
челками. А глядеть приходилось издали. Да еще  осторожничать.  Молодые
господа, Фудзивара Нарихира и Минамото Юкинари,  считали  ниже  своего
достоинства разглядывать дворцовую челядь, но если бы  Юкинари  нос  к
носу столкнулся с Бэнкеем - он узнал бы подозрительного монаха.

    Норико хотела  сказать  ночью  что-то  важное.  И  ради  беседы  с
девушкой  монах  околачивался  вокруг  дворцов  довольно   долго.   Он
надеялся, что Норико хоть что-то расскажет ему про ту ночь,  когда  он
дрался с Рокуро-Куби.

    Но когда Бэнкей выследил-таки девушку, она  ему  доставила  немало
хлопот.

    Норико вынесла на прогулку госпожу кошку. Поскольку зверек не знал
придворных порядков, то и лез на колени к госпоже  Кокидэн,  нисколько
не задумываясь, сухие у него лапки или мокрые  от  растаявшего  снега.
Именно поэтому Норико, выходя из  дворца  с  госпожой  кошкой,  искала
островки подсохшей земли, где уже пробивалась молодая трава.

    Увидев Бэнкея, она отступали на несколько  шагов,  вглядываясь,  а
потом зажала себе рот рукой. Норико уже поняла, что шуметь  во  дворце
запрещается, даже если из-за угла появился странный монах,  отрубивший
голову безвинному старику  гадальщику,  а  потом  похищенный  местными
тэнгу прямо с веревками.

    - Тихо, тихо... -  зашептал  Бэнкей,  приближаясь  к  девушке,  но
стараясь при этом не глядеть ей в лицо. - Только не кричи! И не бойся!
Я тебе ничего плохого не сделаю...

    Норико в отчаянии озиралась. Поздно вечером  вокруг  дворцов,  где
жили дамы, слонялось немало придворной молодежи, не  знающей,  чем  бы
еще себя  развлечь,  и  господ  сопровождали  слуги.  Если  бы  сейчас
показалась хоть одна такая компания, Норико позвала бы на  помощь!  Но
все знали, что госпожа Кокидэн соблюдает  последние  Дни  удаления  от
скверны, и ее дамы - с ней вместе. И молодые господа бродили у  других
дворцов - тех, где жили дамы, всегда готовые ответить на стихи, а то и
принять ночного гостя.

    - Мне нужно узнать от тебя нечто  важное,  Норико,  -  и,  потупив
глаза, монах приблизился к  девушке.  Норико  же  подхватила  с  земли
кошку, собираясь, очевидно, при малейшей  опасности,  запустить  ее  в
лицо монаху.

    - Что  ты  хотела  рассказать  мне  тогда  ночью,  когда  я  лежал
связанный в повозке господина Фудзивара?

    Норико ничего не ответила.

    Бэнкей отступил.

    - Ты боишься меня, - хмуро сказал он. -  А  я  тебе  желаю  только
добра. Может быть, ты в опасности. Может быть, ты видела что-то такое,
что грозит тебе большими неприятностями. И не тебе одной, но  и  всем,
кто был в ту ночь в заброшенной усадьбе.

    Норико отвернулась и по-прежнему молчала, прижимая к груди госпожу
кошку.

    Бэнкей сообразил, в чем тут дело. Даже если  сперва  Норико  и  не
поверила, что он убил гадальщика, то потом, когда он  так  непостижимо
исчез из повозки, почти не оставив следов на снегу,  она  поняла,  что
ошиблась... Ведь ночью, разыскивая монаха, она его называла  почтенным
и благочестивым наставником. А сейчас, того гляди, завопит от ужаса.

    Но на руках у нее удобно  устроился,  обняв  ее  лапками  за  шею,
странный оборотень. И смотрел в лицо монаху круглыми глазами,  слишком
большими для изящной мордочки.

    - Норико, ты знаешь что-то важное. Ты же искала  меня!  -  твердил
монах. - И не думай, пожалуйста, что я убил гадальщика. Зачем мне  его
убивать? Гадальщик погиб потому, что он связался с нечистью и сам стал
зловредным чудовищем. Не я его убил...

    Тут монах замялся. Если вдуматься, то ведь именно он оттащил  тело
Рокуро-Куби к яме и сбросил туда.

    Очевидно, старенький настоятель знал точно, было ли это убийством,
да и можно ли считать убийством уничтожение  ночной  нечисти.  Бэнкей,
откровенно говоря, засомневался в своей правоте.

    Видя, что монах замолчал, девушка попыталась  ускользнуть.  Бэнкей
стремительно заступил ей дорогу.

    - Да не бойся же! - воскликнул он. - Как я могу тебя  обидеть?  Ты
же мне в дочки годишься!

    - У монахов нет дочек, - тихо, но очень упрямо возразила Норико. -
И вообще никакой ты не монах!

    - Это верно, дочки у  меня  нет,  -  согласился  Бэнкей,  -  но  я
действительно монах. Ты разве не знаешь, что во многих монастырях есть
отряды монахов-воинов? Вот я как  раз  такой  монах.  Поэтому  я  умею
выпутываться из веревок,  ходить  по  речному  дну,  даже  ползать  по
потолку.

    - Ты? Такой толстый? - Норико настолько изумилась, что  заговорила
нормальным своим голосом, а голосок у нее был громковатый.

    - Нас называют жирными бездельниками,  это  правда,  -  усмехнулся
Бэнкей. - Но вот ты, такая легонькая, не проползешь по  потолку,  а  я
проползу. Потому что я умею упираться руками  и  ногами  в  потолочные
балки. И пальцы у меня очень цепкие.

    Девушка посмотрела на Бэнкея с интересом.

    - А ходить по воде ты тоже умеешь? - спросила она. И  видно  было,
что девушка ждет утвердительного ответа.

    - Нет, мои учителя меня этому не выучили, - с огорчением признался
монах. - А я знаю, что  есть  такие  умельцы.  Но  их  учат  мастерить
какую-то особенную обувь, вроде варадзи, только вот такого размера.

    Он развел руки чуть ли не на три сяку.

    - Куда же ты подевался той ночью? - Норико все не могла обратиться
к  Бэнкею  с  тем  почтением,  которого  требовал  его   сан,   да   и
неудивительно - одет он был уже не в  рясу,  а  просто  в  потрепанное
платье слуги, да и руки прикрыл рукавами, чтобы его привычка к  холоду
не так бросалась в глаза.

    - За мной друг пришел, - объяснил Бэнкей. -  Повозка-то  стояла  у
ограды. Я выпутался, а он меня там уже ждал...

    Подробностей Бэнкей растолковывать не стал - решил, что девушке  и
такого объяснения хватит.

    - Но если не ты убил гадальщика,  то  кто  же?  -  вполне  резонно
спросила Норико. И Бэнкей  понял,  что  пока  не  убедит  ее  в  своей
невиновности, она не расскажет, что такое видела ночью.

    - Гадальщика убила его собственная злоба, - туманно ответил монах.
- Больше я тебе сказать не могу, пока не  узнаю,  что  ты  мне  хотела
сообщить. Я не хочу зря тебя пугать.

    - Ну и не надо, - обиделась Норико. - Ну-ка, пропусти!  Как  бы  я
госпожу кошку тут не застудила!

    - Ничего твоей госпоже кошке не угрожает, - стараясь не  выглядеть
сердитым, сказал Бэнкей. - Я их навидался в Китае. Это у нас  кошка  -
редкий и невиданный зверь, а там их предостаточно.

    - Ты можешь мне сказать, кто убил гадальщика? -  в  упор  спросила
Норико.

    - Могу. Но ты подумаешь, что я лгу, - честно объявил Бэнкей.

    - По-моему, ты будешь лгать независимо от того, что я  подумаю,  -
заметила девушка. - А я тебя еще почтенным наставником называла...

    -  Постой,  Норико!  -  воскликнул  монах,  когда  девушка   резко
повернулась и мелкими шажками, как прилично служанке из хорошего дома,
заспешила прочь. - Постой!

    И, забежав вперед девушки, остановил ее силой.

    - Как тебе не стыдно!  -  укорила  его  Норико.  -  Ты  же  должен
соблюдать свои десять запретов! А раз ты ко мне прикоснулся - выходит,
ты вовсе не монах?

    - Монах, - глядя в землю и опустив руки, сказал  Бэнкей.  -  Но  я
должен знать, что случилось тогда утром, перед тем, как меня  нашли  в
пустом водоеме с головой гадальщика на груди. Если это ты нашла меня -
то, возможно, ты видела,  кто  сбросил  меня  туда,  и  тебе  угрожает
огромная опасность. А я не хочу тебе зла.

    - Выходит, ты  пробрался  сюда  и  слоняешься  между  государевыми
дворцами, чтобы спасти меня от какого-то зла? - в голосе  Норико  было
явственное недоверие.

    - Я не знаю, как объяснить тебе это...

    Бэнкей, с одной стороны, знал, что незачем  рассказывать  женщинам
про такие вещи, как поиск Пути. А с другой стороны - чем-то он  должен
был сейчас завоевать доверие Норико.

    И тут он встретил взгляд кошки-оборотня.

    Зверек глядел прямо ему в глаза, и Бэнкей мог бы поклясться  -  на
миниатюрной мордочке играла неуловимая улыбка.

    - Ты-то хоть на моей стороне? - взглядом спросил Бэнкей.

    - Ты говори, говори, я тебя слушаю, - отвечал взгляд  оборотня.  -
Мне нравится тебя слушать. А если ты скажешь то, чему я поверю, то  я,
возможно, помогу тебе...

    - Чему же ты поверишь, любезная барышня? - едва заметно усмехнулся
монах. - Что же это такое должно быть, чтобы поверила  кошка,  да  еще
кошка-оборотень? Хотя странный ты оборотень - я же  пальцами  чувствую
нечисть, а ты не вызываешь во мне той дрожи  и  того  холода...  И  ты
привела меня тогда к Рокуро-Куби,  чтобы  я  защитил  от  них  молодых
господ...

    - Ты говори, говори, - молча попросила кошка, - а я  буду  слушать
и, надеюсь, услышу то, что мне надо...

    - Слушай, Норико, я попробую рассказать тебе, почему я желаю  тебе
только добра и готов защищать тебя от  всей  нечисти,  сколько  ее  ни
летает по ночам, - сказал Бэнкей вслух. - Я, видишь ли, не всегда  был
монахом. Когда-то я  был  в  свите  знатного  человека,  и  мы  вместе
побывали в Китае. А потом он стал  наместником  в  одной  из  северных
провинций, и я поехал с ним вместе...

    - Ты тоже жил на севере? - заинтересовалась Норико.

    - Прожил несколько лет. Я водил отряд, мы воевали с варварами.  Ты
же сама с севера и знаешь, что это такое. Я расставлял в горах караулы
и набрел на крошечное селение. Там жила община, которой правили старые
ямабуси - раз уж ты северянка, то нет нужды объяснять тебе, кто  такие
Спящие-в-горах. Господин знал про эту общину и не преследовал ее, хотя
ближе к югу им не дают спокойной жизни.  Господин  был  очень  мудр  и
много в жизни повидал...  Кроме  сюгэндзя,  которые  обучались  тайным
искусствам и охраняли селение, там жило несколько крестьянских  семей.
Уж не знаю, как получилось,  что  все  они  жили  вместе  и  прекрасно
ладили... И в одном дворе я увидел девушку. Ей было четырнадцать  лет.
Я часто смотрел сверху на этот двор и видел, как она готовит еду,  как
нянчит младших братишек, видел даже как-то ее за утренним умыванием...

    - И не стыдно тебе было подглядывать? - возмутилась Норико, но  не
повернулась, не ушла, а присела на помост галереи.

    - Я хотел на ней жениться, - объяснил Бэнкей. - Я только боялся...
боялся ей не понравиться... Знаешь, она была похожа на тебя - росточка
невысокого, волосы чуть ли не до пяток, щечки  кругленькие,  блестящая
челка... Конечно, ей было далеко до дворцовых красавиц. Я и тогда  это
понимал. Я ждал, чтобы она немного подросла и повзрослела.

    - А ты говорил с ее нянькой? - осведомилась Норико. -  Была  же  в
том доме какая-то старая женщина, которая  передала  бы  девушке  твое
предложение?

    - Была, да только я никак не мог решиться... А если решился  бы  -
то не ходил бы сейчас с бритой головой, - признался монах. - Все  было
бы  по-другому.  Я  уже  попросил  у  господина  разрешения  жениться.
Господин жил с семьей в хорошей усадьбе, он был  настолько  добр,  что
пообещал взять мою жену в дом, ты же знаешь, в  усадьбах  должно  быть
много женской прислуги. Госпожа и старшие дамы обучили  бы  ее  всему,
что нужно...

    - Меня тоже сама  госпожа  обучала,  пока  была  жива,  -  сказала
Норико. - А потом, что было потом?

    - Потом настал день, когда я занимался с молодыми воинами во дворе
усадьбы, и вдруг прискакал гонец.  Два  отряда  варваров  вторглись  в
провинцию с гор. Мы сели на коней, разделились, господин сам возглавил
один отряд, я  повел  второй,  десяток  мужчин  на  всякий  случай  мы
оставили охранять усадьбу. Сколько можно было, мой отряд ехал  верхом,
потом мы оставили лошадей и пошли в горы пешком.  Мы  оказались  возле
того селения. Сюгэндзя защищали его изо всех сил. Мы  сверху  увидели,
где они и где варвары. Сюгэндзя отступили к западной околице  селения.
Мы решили зайти с запада и юга, расстрелять варваров сверху  из  наших
луков, а кто останется в живых - взять  в  плен.  И  мы  действительно
прикрыли отступивших сюгэгдзя своими стрелами.

    - А девушка, что же было с девушкой?

    - Ее захватили в плен. Когда я  увидел,  как  отступающие  варвары
ведут с собой несколько девушек, в том  числе  и  ее,  я  велел  самым
метким стрелкам пустить стрелы  в  горло  похитителям  так,  чтобы  не
поранить девушек. И тут я совершил ошибку...

    - Ты промахнулся? - взволнованно спросила Норико.

    - Другое... Я не должен был сам стрелять в того варвара. Почему-то
я решил, что обязан сам освободить девушку! - воскликнул монах, потряс
сжатыми  кулаками  и  бессильно  уронил  мощные  руки.  -   Рука   моя
дрогнула... Одной стрелой я убил их обоих.

    - И девушку? - не поверила ушам Норико.

    - Она истекла кровью прежде, чем мы спустились в  селение.  Ей  не
было и пятнадцати...

    Монах надолго замолчал.

    - Твой господин должен был найти тебе другую жену, - рассудительно
сказала Норико. - Он должен был дать тебе кого-нибудь  из  служанок  в
усадьбе.

    - Он предложил любую. Я отказался.

    - А напрасно, - совершенно по-взрослому заметила  Норико.  -  Тебе
нужно было просто поскорее получить другую женщину.  А  ты  растравлял
свои раны, пока не додумался пойти в монахи.

    - Клянусь тремя сокровищами святого  Будды,  так  оно  и  было,  -
пробормотал Бэнкей. - Сперва ямабуси и сюгэндзя не считали меня своим,
хотя я никогда не  обижал  их  и  даже  защищал  селение.  Потом  было
нападение... А после него старый ямабуси Одинокий Утес нашел  меня  на
том дворе. Оказалось, я сидел под стеной хижины и смотрел на песок,  а
ее хозяин, отец девушки, боялся подойти ко мне. И никому про  меня  не
сказал. Когда Одинокий Утес сообщил мне, сколько дней меня разыскивают
в горах, я ему не поверил. Я полагал, что совсем недавно присел там  и
задумался. Голода-то я и не почувствовал...

    - И влетело же тебе от господина... - прошептала Норико.

    - Нет, - спокойно ответил Бэнкей. -  Он  же  все  знал.  А  теперь
посуди сама - могу ли я желать тебе зла, когда ты  так  похожа  на  ту
девушку?

    - Не можешь, - уверенно сказала Норико. - А  ты  написал  об  этом
стихи?

    Монах уставился на девушку, как на привидение.

    - Какие еще стихи? - изумился он.

    - Знаешь, почтенный  наставник,  оказывается,  по  всякому  случаю
нужно писать стихи, - сообщила Норико и вздохнула. - Я сама это только
здесь, во дворце, узнала. Ведь если так делает государь  -  значит,  и
нам тоже надо?

    - Может, и надо, да только я за всю жизнь двух строчек не  сложил,
- признался Бэнкей. - Не мужское это дело.

    И, вспомнив,  что  монаху  не  положено  смотреть  на  женщин,  он
решительно отвернулся.

    - А они тут пишут, пишут, сколько бумаги изводят!  -  пожаловалась
Норико. - Только и знай - подавай им тушечницу, растирай  тушь,  бегай
за веткой, чтобы привязать к ней послание! А  сколько  одежд  они  тут
посланцам дарят! Принесет такой бездельник даме письмо от поклонника -
а она ему на радостях дарит красивое женское платье! Ну,  зачем  этому
бездельнику женское платье? Чтобы пропить в  городском  кабаке?  А  он
перекидывает платье через плечо и уходит довольный!

    - Это от безделья, - уверенно сказал монах. - Ну так как же, узнаю
я, что ты хотела мне сообщить ночью на постоялом дворе?

    - Сперва скажи, кто убил гадальщика, - потребовала девушка.

    Она, пока Бэнкей рассказывал свою историю, придвигалась к нему все
ближе. Теперь девушка вскочила с настила и стояла вплотную у  него  за
спиной. По взволнованному голосу Бэнкей понял - теперь девушка поверит
той страшной правде, которую он сообщит.

    - Гадальщик был нечистью, которая называется Рокуро-Куби, - мрачно
ответил Бэнкей. - Погиб он потому, что на нем лежало  такое  заклятие.
Если тело Рокуро-Куби сдвинуть с места,  пока  голова  летает  и  жрет
человечину, то  с  рассветом  это  чудище  погибает.  Если  признаться
честно, то я сдвинул его поганое тело. Но плохо другое  -  их  там,  в
заброшенной усадьбе было пятеро. Пятеро людоедов, Норико!  С  одним  я
справился. Четверо  приехали  в  Хэйан  вместе  с  молодыми  господами
Фудзивара и Минамото.

    - Тот старик, которого я видела из носилок? - удивилась девушка.

    - Старик, молодой человек и женщина. Может быть, ты видела женщину
и можешь узнать ее в лицо?

    - Нет, благочестивый наставник, - девушка опять  легко  пустила  в
ход привычное обращение. - Видимо, она села в свою повозку  уже  после
того, как меня усадили в носилки с госпожой  кошкой.  Однако  как  это
печально...

    - Еще бы не печально... - проворчал монах. - Эта  нечисть  орудует
теперь в Хэйане, и не добралась бы  она  до  государева  дворца!  Ведь
голове ничего не стоит перелететь через ограду!

    - Я о другом... Как печально, что ты не женился на той девушке,  -
сказала Норико. - Ты ведь так любил ту девушку...

    - При чем тут она?.. Это все было давно, и больше  я  ни  о  каких
женщинах не помышлял...

    - Больше ты ни о каких женщинах не помышлял... - повторил  певучий
голос.

    Что-то в нем показалось Бэнкею странным.

    Монах резко обернулся - и не узнал Норико.

    Вроде бы только что перед  ним  стояла  звонкоголосая  круглолицая
девушка в простом и опрятном, как положено дворцовой служанке, платье.
Но лицо налилось испускающей свет белизной, черты  его  стали  тоньше,
нежные губы приоткрылись и тянулись к монаху. Это была Норико - и  все
же уже не Норико.

    Юность  этой  женщины  давно  кончилась,  ушла  вместе  с  наивной
прелестью полудетского лица. Она была  сейчас  такова,  какой  мечтает
увидеть себя в зеркале любая из  женщин,  и  в  тринадцать  лет,  и  в
шестьдесят.

    И не лунный же свет набросил на плечи красавицы несколько  одеяний
из прозрачного шелка едва уловимого весеннего цвета - цвета ивы, и  не
игра же теней вывела на китайской накидке, небрежно спущенной с  плеч,
легчайший узор!

    Поверх невесомого  шелка  струились  черные,  как  смоль,  волосы,
ниспадая до земли. С боков они были подобраны, открывая нежные щеки.

    Главное же - на руках у красавицы не было более госпожи  кошки!  И
нигде поблизости ее тоже не было.

    - Норико? - изумленно спросил монах.

    - Ах, как ты любил эту девушку, как ты  ее  любил...  -  повторяла
красавица, протягивая к нему изумительной красоты руки.

    И вдруг ее глаза широко распахнулись.

    Бэнкей, проследив взгляд, резко повернулся  -  и  увидел  на  краю
крыши дворца Токадэн, возле укрнашающей угол кровли лепной рожи демона
с разинутой пастью, черный шар.

    Два злобных  глаза  сверкали  из-под  грязной  повязки.  Давно  не
стриженые волосы, которые повязка обжала на висках, торчали вверх, как
метла. Рот растянулся до ушей, и Бэнкей явственно увидел, как  блестят
острые зубы...

    Первым делом он прикрыл собой красавицу, особо не  размышляя,  кто
это - Норико или оборотень. Посох его был далеко.

    Страшная голова Рокуро-Куби не приближалась. Она  только  смотрела
издали, очевидно, изучая обстановку.

    Бэнкей соединил на груди руки. Нельзя было закрывать глаза - а ему
так нужна была беспросветная тьма, чтобы  в  ней  засветился  и  обдал
жаром Пылающий меч Фудо-ме! Вдруг Бэнкей ощутил  идущий  сзади  легкий
холодок. Как будто две осторожные руки легли ему на плечи - и в плечах
проснулась сила. Призрачные руки соскользнули до локтей.

    Он понял - это поделился с ним своей жизненной силой оборотень.

    Рокуро-Куби не двигался  с  места.  Потом  он  медленно  поднялся,
проплыл над дорогой зеленой черепицей и перевалил за гребень крыши.

    - Он следил за нами, - негромко сказал Бэнкей. - Он просто следил.
Но теперь это чудовище знает, что мы встретились, и понимает,  что  мы
говорили о Рокуро-Куби. И оно  видело  твое  лицо...  Если  мы  вдвоем
обратимся к любому из чиновников государственного  совета,  вплоть  до
самого Левого министра, и расскажем о ночлеге в  заброшенной  усадьбе,
нам поверят! Рокуро-Куби постараются уничтожить нас. Тебе  ни  в  коем
случае нельзя оставаться наедине.  Постоянно  будь  среди  людей!  Как
можно меньше выходи из дворца!

    - О чем ты  говоришь?  -  раздался  за  спиной  у  монаха  звонкий
голосок. - Почему я должна быть среди людей?

    Бэнкей обернулся.

    Перед ним стояла прежняя Норико, в простом платье,  и  держала  на
руках госпожу кошку.

    - Ты ничего не видела? - резко спросил монах.

    - Со мной творятся странные вещи,  -  призналась  девушка.  -  Вот
точно так же я вдруг ослепла  и  оглохла  два  дня  назад,  когда  мне
приказали отнести письмо. Мне показалось, что я сперва падаю, а  потом
лечу. Наверно, я больна. Может быть, ты разбираешься в болезнях?

    - Немного, - сказал Бэнкей. - А тогда, когда  меня  нашли  на  дне
водоема? Было с тобой что-либо подобное?

    - Было, - призналась Норико. - Тогда было еще хуже. Оказалось, что
я в таком состоянии вышла из усадьбы и дошла до водоема... Что же  мне
делать? Пригласить заклинателя злых духов?

    - Пока не делай ничего, - велел Бэнкей, не пускаясь в  объяснения,
чтобы понапрасну не пугать девушку. - В твоем возрасте  это  случается
порой. Ступай скорее во дворец и ложись спать. Все  это  происходит  с
девушками, когда они остаются наедине. Постарайся вегда быть на людях,
а я посоветуюсь с мудрыми людьми и,  возможно,  принесу  тебе  амулет.
Ступай, ступай, Норико...

    - Разве ты ни о чем не хотел меня спросить? - удивилась она.

    - Ты же мне сама только что сказала, что не видела и не слышала  в
заброшенной усадьбе ничего подозрительного.  Ты  просто  ранним  утром
вышла на свежий воздух, дошла до водоема и увидела меня.

    - Так оно и было, - согласилась девушка. - А знал  бы  ты,  как  я
перепугалась! Я никогда еще не видела, чтобы  взрослый  мужчина  лежал
без сознания! И монаха без сознания я тоже не видела...

    Бэнкей, почти не слушая ее, смотрел в глаза оборотня.

    Госпожа кошка тоже глядела на монаха.

    И он не столько увидел, сколько почувствовал -  зверек  тянется  к
нему всем своим пушистым горячим тельцем.

    * * *

    В четвертой четверти часа Собаки в дамских покоях  дворца  Кокидэн
шла удивительная беседа - настолько странная, что  собеседники  сперва
убедились, не подслушивают ли их слуги и  служанки.  Ибо  речь  шла  о
загадочных, более того - очень подозрительных событиях.

    - Я решительно ничего не понимаю, - сказала госпожа Акико.  -  Да,
недавно к нам привезли  новую  даму,  но  она  еще  до  такой  степени
смущается, что появляется  в  покоях  госпожи  Кокидэн  только  поздно
вечером или даже ночью. Ни с кем в переписку она еще не вступала. Да и
неудивительно! Мы ей дали переписать несколько страниц нового романа -
и почерком она вовсе нас не обрадовала. Впрочем, она еще  молоденькая.
Если  будет  старательно  копировать   чей-либо   хороший   почерк   -
чего-нибудь в жизни добьется.

    - Та  дама,  с  которой  переписывается  Минамото  Юкинари,  имеет
красивый почерк, я бы даже сказал - почерк утонченный. Я нарочно  взял
с собой ее послания, чтобы вы посмотрели и сказал, кто их писал,  -  с
этими словами Фудзивара Нарихира просунул стопку листков, завернутую в
бледно-лиловый   шелк   и   перевязанную   нарядным    шнурком,    под
церемониальный занавес, а госпожа Акико там ее приняла.

    Некоторое время молодой придворный ждал ответа.

    - Не знаю... - прошептала госпожа Акико. - Что касается почерка  -
вы правы, он прелестен. Но ни одна  дама  во  дворце  Кокидэн  так  не
пишет. И еще могу вам сказать - я читала много писем,  и  любовных,  и
прочих иных, я ведь уже десять лет при дворе. Но ничего  подобного  не
видела, а память на почерки у меня хорошая.

    - С кем же переписывается Юкинари? - в изумлении спросил Нарихира.
- Ведь он в кого-то влюблен, он просит о тайном свидании, если  судить
по стихам - то свидание скоро  состоится!  А  теперь  выясняется,  что
такой дамы во дворце Кокидэн нет!

    - Похоже, во дворце завелась лисица, - пошутила госпожа Акико, - и
она  морочит  господину  Юкинари  голову.  Но  если  без  шуток  -   я
действительно не знаю, кто бы мог написать эти письма.

    - Лисица? - и  тут  Фудзивара  Нарихира  вспомнил  всю  историю  с
госпожой кошкой. - Да, боюсь, что вы угадали - тут  дело  нечисто.  До
сих пор я только читал про оборотней,  в  которых  влюбляются  молодые
люди. Неужели к Юкинари прицепилось такое несчастье?

    - Погодите, погодите, - прервала  его  госпожа  Акико.  -  Давайте
разберемся как следует.  Юкинари  находит  в  каких-то  очаровательных
развалинах обрывок стихотворения. По двум строчкам он воображает себе,
какая неслыханная красавица их сочинила.

    - По двум с половиной, - буркнул удрученный Нарихира. - Говорил же
я ему, что такие страсти к добру не приводят!

    - И вот он находит эту красавицу во дворце Кокидэн. Более  того  -
она  пылает  к  нему  теми  же  чувствами,  что  и  он  к  ней.  А  вы
почувствовали опасность для своего друга и хотите  узнать,  как  зовут
даму и хорошего ли она рода.

    - Если только про оборотня можно сказать, что он хорошего рода!  -
сердито воскликнул Нарихира.

    - Вот вы опять упоминаете нечисть. Вы действительно считаете,  что
Юкинари заморочила лисица, или привидение, или я уж не знаю что?

    - Вы будете смеяться, но  я  сейчас  действительно  именно  это  и
думаю.

    - Тогда сделаем вот что, - решила госпожа Акико. -  Я  внимательно
прочитаю все стихи. Допустим, кто-то  из  наших  дам  хочет  сохранить
тайну и дает стихи переписать кому-то совсем постороннему. Может быть,
своей служанке...

    - Ни за что не поверю, что у служанки может быть такой  почерк,  -
возразил Нарихира. - Даже если она выучится женскому письму,  никакого
изящества в почерке не будет.

    - Не перебивайте меня! - возмутилась госпожа Акико. - Я  допускаю,
что стихи переписывает некая  сказочно  одаренная  служанка.  Проверим
сперва все обычные возможности, а потом уж перейдем к  необычным.  Так
вот, я попробую понять, кто из наших  дам  вообще  мог  сложить  такие
стихи, не думая при этом о почерке.

    -  Попробуйте.  Я-то  этого  знать  не  могу,  в  вашем  дворце  я
переписывался только с Гэн-но-тюро. И кое-что мне показывали...

    Он  замялся,  не  желая  называть  молодых   придворных,   которые
хвастались любовными письмами.

    - Подождите. Я должна  читать  очень  внимательно,  не  отвлекайте
меня, пожалуйста, - попросила госпожа Акико.

    Фудзивара Нарихира довольно долго  просидел  перед  церемониальным
занавесом. Он в подробностях изучил узор на рукавах китайской  накидки
и платьев госпожи Акико, проскользнувших под край занавеса.  Это  были
крупные ветки глициний на  шелке  цвета  спелого  винограда.  Нарихира
оценил вкус придворной даме и в подборе  оттенков  верхнего  и  нижних
платьев - пурпурного, двух белых и трех бледно-лиловых. Потом он долго
разглядывал собственный веер, думая, какой рисунок  заказать  мастеру.
От этих мыслей его отвлекло созерцание циновки, на которой он сидел  -
великолепной, плотно сплетенной  зеленой  циновки  с  широкой  узорной
каймой, какие постилают только для самых  знатных  персон.  А  госпожа
Акико все читала письма.

    - Господин Нарихира! - вдруг позвала она. - Мне кажется, я поняла,
в чем дело. Никакой придворной дамы, которая влюбилась в вашего друга,
попросту нет! А пишет ему одна из служанок.

    - Какая странная мысль! - воскликнул Нарихира. - Уж не  хотите  ли
вы сказать, что служанка сочиняет такие прекрасные стихи?

    - Нет, конечно! - и госпожа Акико негромко рассмеялась. -  Я  хочу
сказать другое - это  довольно  начитанная  служанка,  что  во  дворце
совершенно неудивительно. Она не сочиняет стихов - она довольно удачно
применяет к случаю стихи  одной  замечательной  дамы,  которая  умерла
много лет назад. Во всяком случае, больше ста лет...

    - И кто же эта выдающаяся поэтесса? - осведомился Нарихира.

    - Оно-но Комати! - с торжеством объявила Акико. - Я не виню вас за
то, что вы не  узнали  ее  стихов.  Теперь  молодые  люди  хуже  знают
литературу, чем даже десять лет назад. Но вы оценили их по достоинству
- и это тоже замечательно. Послушайте, какие великолепные строки!

    И она прочитала:

    - Все говорят, что очень долги ночи Порой осенней. Это лишь слова.
Нам стоит встретиться - И сна не знают очи, И не заметим,  как  придет
рассвет.

    - Стихи действительно замечательные... - пробормотал  Нарихира.  -
Как это я мог их не узнать!

    -  А  прочитайте   другие!   -   госпожа   Акико   подсунула   под
церемониальный  занавес  листок  белой  с  легким  узором  бумаги,  по
которому стремительными ручейками неслись вниз причудливые строки:

    - Предела нет моей любви и думам, И даже ночью я к тебе иду.  Ведь
на тропинках сна Меня не видят люди, Никто меня не станет укорять!

    - Неудивительно, что юный Юкинари  поддался  этому  очарованию,  -
сказала она, дав Фудзивара Нарихира время оценить  стихи.  -  Ответьте
мне лишь на один вопрос...

    - Охотно отвечу.

    - Была ли между ними...  -  госпожа  Акико  замялась,  но  все  же
спросила вполне открыто: - ... любовная близость?..

    - Я полагаю, что нет. И теперь никакой близости уже  не  будет,  -
твердо отвечал Нарихира. - Я еще допускаю случайную связь  с  женщиной
низкого происхождения  где-нибудь  в  дороге,  на  постоялом  дворе...
такова  мужская  натура...  Но  в  государевом  дворце,  где   столько
родовитых красавиц? Это было бы уж вовсе нелепо!

    - Жаль мне бедную девушку, - госпожа Акико вздохнула. - Она  очень
находчиво заморочила голову вашему другу. И некоторые  стихи  из  тех,
что вы принесли, мне незнакомы. Может ли такое быть,  чтобы  дворцовая
служанка выучилась стихосложению?

    - Вы слишком высокого мнения об  этой  служанке.  Мало  того,  что
почерк у нее превосходный, так  она  еще  и  стихи  начала  писать?  -
искренне удивился Нарихира. - Признайтесь, вы ведь немало лет  провели
во дворце, прежде чем ваш поэтический дар проявился полностью?

    - Немало, - согласилась придворная дама, -  и  много  значило  то,
здесь есть  у  кого  поучиться.  Я  бывала  в  обществе  замечательных
поэтесс. Хотя, знаете ли, я поняла одну  вещь  -  чтобы  по-настоящему
прославиться, нужно написать роман. Стихи  помнят  два-три  дня,  даже
если сам государь удостоит их вниманием. А романы читают долго.

    - Наши дамы только этим и занимаются,  -  согласился  Нарихира.  -
Сами пишут, сами читают. Однако вернемся к служанке, хотя  я  и  прошу
прощения,  что  занимаю  вас  таким  низменным  предметом.  Вы  можете
выяснить, кто эта девушка?

    - Если вы поможете мне. Через кого  ведется  переписка?  Кому  ваш
друг передает свои послания и от кого получает ответы?

    - Ну, эта особа вне всяких подозрений! - рассмеялся Нарихира. - Не
помню, как ее зовут, и не обременять же память  такими  именами...  Ее
привезли вместе с кошкой...

    Тут Нарихира опять вспомнил странную историю с оборотнем.

    - Девушка, которая смотрит за кошкой? - уточнила госпожа Акико.

    - Ну да, она же передает и мои письма госпоже Гэн-но-тюро.

    Фудзивара Нарихира понимал, что если не рассказать  госпоже  Акико
про оборотня, она воспримет любовное  приключение  Юкинари  как  нечто
крайне забавное, и не более того. А если  рассказать  -  первым  делом
дойдет до госпожи Кокидэн, или, что еще хуже, до  ее  отца,  господина
министра.  В  конце  концов,  Нарихира  и  Юкинари  выбрали  из   двух
одинаковых зверьков госпожу кошку  и  привезли  ее  в  Хэйан  лишь  на
основании  слов  какого-то  бродячего  жирного  бездельника.  И   хотя
Нарихира собирался показать ее в столице какому-нибудь  заклинателю  с
безупречной репутацией, да так и не собрался.

    Сперва был день Крысы, когда все выезжали в луга собирать  молодые
травы и молиться о долголетии, а потом придворных ждал пир  во  дворце
Дзидзюдэн. Почти сразу же за ним следовал пятый  день  первой  луны  -
день повышения в ранге высших чиновников, что  тоже  влекло  за  собой
пиры и увеселения. А седьмой  день  первой  луны  -  и  вовсе  великое
празднество Белых Коней, которых положено торжественно проводить  мимо
государя со всевозможными церемониями. Не  успеет  молодой  придворный
прийти в себя после этого  события  -  его  окружает  толпа  стариков,
желающих,  чтобы  за  них  накануне  одиннадцатого  дня  первой   луны
замолвили словечко.  Старикам  хочется  получить  во  время  Весеннего
назначения хорошую должность в провинции, и они готовы  лебезить  даже
перед самыми юными придворными  дамами.  И  сколько  же  это  вызывает
смеха!

    А когда  и  это  развлечение  само  собой  иссякает,  то  извольте
готовиться к песенным шествиям, сперва мужскому, а потом и женскому...
И при всем  этом  молодому  человеку  приходится  находить  время  для
занятий с наставником  стрельбой  из  лука,  потому  что  сразу  после
шествия - целых три дня состязаний.

    Если же учесть, что  нужно  ежедневно  менять  наряды,  заказывать
новые, получать письма и отвечать на  них  -  то  сразу  понятно,  что
господину Фудзивара Нарихира было вовсе не до оборотней.

    Поэтому он промолчал.

    - Мы поступим так, - сказала госпожа Акико. - Насколько я  поняла,
господин Юкинари сегодня опять придет  к  нашему  дворцу  с  очередным
письмом. Сопровождайте его  и  будьте  неподалеку.  А  я  прослежу  за
Норико. В конце концов, у госпожи Кокидэн еще длятся Дни  удаления,  и
вовсе незачем, чтобы в это  время  кто-то  из  ее  окружения  принимал
любовника... Если произойдет что-то неожиданное, я позову вас.

    - Я возьму с собой слуг, - пообещал Нарихира. И в  первую  очередь
подумал  о  старшем  кэрае  Кэнске.  Его   собственная   свита   столь
блистательно опозорилась, когда в носилках обнаружились две кошки, что
он уже подумывал нанять других слуг, да все времени не хватало.

    Старший кэрай состоял при Юкинари,  так  что  найти  его  было  бы
несложно.

    - Думаю, незачем, - возразила госпожа Акико. - Только  лишний  шум
поднимется.

    Нарихира вздохнул - она  и  не  догадывалась,  что  во  всей  этой
истории может быть замешан оборотень...

    * * *

    Расставшись с Фудзивара Нарихира, госпожа Акико занялась  обычными
делами. Кроме всего прочего, дамы решили использовать дни вынужденного
уединения, чтобы заняться составлением  ароматов.  Близилась  весна  -
дамы не могли обойтись без ароматов "цветок сливы", а  потом  и  "лист
лотоса". Госпожа Акико убедилась, что из хранилищ принесли  пестики  и
ступки,  шкатулки  с  китайскими  благовониями,   душистыми   смолами,
мускусом, сандалом, ониксом, гвоздикой... Распоряжаясь служанками, она
то и дело поглядывала на Норико.

    А Норико прислушивалась - не зазвучит ли на дворе голос  Фудзивара
Нарихира? Обычно он приходил вместе с Юкинари.

    На сей раз Нарихира отговорился какими-то придворными хлопотами, и
Юкинари  отправился  ко  дворцу  Кокидэн  с  очередным  посланием  без
приятеля. Его сопровождали только двое слуг,  потому  что  в  одиночку
молодому господину ходить непристойно. Хотел он взять с собой Кэнске -
да тот сгинул бесследно.

    Очевидно, госпожа Акико уж  слишком  увлеклась  благовониями.  Она
заметила  отсутствие  девушки  лишь  когда  та,  опасливо  озираясь  и
придерживая рукой письмо, лежавшее  за  пазухой,  уже  возвращалась  с
галереи. Лицо у нее было отрешенным, как будто она пыталась  вспомнить
что-то  очень  важное.  И  если  бы   госпожа   Акико   повнимательнее
пригляделась,  то  увидела  бы  -  странная   служанка   подозрительно
похорошела...

    Место Норико обычно было за ширмой. Там  ей  полагалось  сидеть  с
госпожой кошкой, когда  другие  служанки  занимались  важными  делами.
Конечно, и ее учили уму-разуму, но не так уж часто.

    Когда Норико  спряталась,  госпожа  Акико  подобралась  поближе  к
ширме.

    Поскольку в государевых дворцах прочны были только резные столбы и
балки, а  стены  сдвигались  и  раздвигались  по  желанию  обитателей,
госпожа Акико разумно предположила, что Норико может просунуть  письмо
в щелку женщине, занимающей соседние покои.

    Придворной даме не сразу удалось незаметно оказаться возле  ширмы.
Когда же она заглянула - то окаменела.

    Сидя к ней спиной, Норико быстро писала ответ на оборотной стороне
письма Юкинари,  писала  уверенно,  стремительно,  и  не  было  слышно
голоса, шепотом диктовавшего ей стихи!

    Самое же любопытное - госпожа Акико не увидела кошки, хотя в таком
тесном закутке даже маленькому зверьку трудно было бы спрятаться.

    Норико замерла,  подняв  голову  и  держа  на  весу  кисть.  Потом
решительно вывела последнюю строку. Как если бы это строка только  что
пришла ей в голову.

    Потом она ловко свернула письмо и красиво закрутила его на концах.

    Госпожа Акико смотрела на нее в изумлении. Должно быть, уж  больно
придворная  дама  загляделась  на  затылок  служанки.   Когда   Норико
пошевелилась, госпожа Акико отвела взгляд - и увидела, что трехцветная
кошка лежит на самом видном месте, на подоле синего платья девушки.

    Тут придворную даму окликнули, и она скользнула прочь от ширмы.

    Отдавая приказания служанкам, объясняя одновременно  госпоже  Йоко
некоторые тайны составления "цветка сливы", Акико  опять  упустила  из
виду юную служанку. Если та и выбегала отдать послание, то сделала это
очень  быстро.  Вроде  бы  Норико  непонятно  откуда  появилась  среди
девушек, вроде бы даже сидела в углу со ступкой и пестиком, и довольно
долго притом... А потом оказалось, что в том  углу  сидит  уже  другая
служанка.

    Госпожа Акико заглянула за ширму. Не было там ни Норико, ни кошки.

    Очевидно, девушка отправилась-таки на тайное свидание!

    Подождав немного, придворная дама решила действовать.

    Во дворце Кокидэн имелись и пустые покои. Норико могла  пригласить
Юкинари именно туда - и им было бы совершенно безразлично, что  в  тех
покоях нет ни жаровни, ни даже циновок.

    Акико поманила к себе Йоко.

    - Присмотри-ка за ними, а я схожу  в  северные  покои,  спрошу,  в
какие шкатулки госпоже угодно складывать шарики с ароматами.  И  кроме
того, должен же кто-то сказать, какой  парчой  и  с  какими  рисунками
накрывать шкатулки. Сама я этого решать не могу.

    И госпожа Акико удалилась в направлении северных покоев,  хотя  на
самом  деле  зашла  не  за  ту  ширму,  отодвинула  не  ту   занавесь,
перешагнула не тот нижний нагэси - и в конце концов оказалась в пустых
покоях.

    К ее удивлению, там действительно было пусто. Не  шуршали  одежды,
не доносился зимний "черный аромат куробо".

    Тогда госпожа Акико отодвинула ситоми и вышла на крытую галерею.

    Где-то поблизости должен был скрываться  Фудзивара  Нарихира.  Она
негромко позвала его - и отозвался кэрай Кэнске.

    - Господин велел подождать, не выйдете ли  вы,  -  опустившись  на
колени, как подобает  приличному  слуге  при  разговоре  с  придворной
дамой, доложил он. - Из  дворца  выскользнула  женщина  и  направилась
во-он туда...

    Он махнул рукой в сторону дворца Дзидзюдэн.

    - Не так уж это и глупо... - пробормотала госпожа  Акико,  кутаясь
поплотнее в свое теплое платье. - Сейчас дворец  совершенно  пуст.  До
пира еще далеко, если туда и приходят слуги, чтобы приготовить зал, то
делают это днем, но  никак  не  ночью.  Вот  хитрая  девчонка...  Чего
доброго, и кошку прихватила...

    - Никакой девчонки она с собой не  взяла,  -  возразил  удивленный
Кэнске, глядя снизу вверх. Не  так  уж  часто  доводилось  ему  видеть
вблизи придворную даму такого ранга. - Она вошла во дворец одна.

    - Кто вошел? - в свою очередь удивилась Акико.

    - Дама, с вашего позволения, -  сказал  Кэнске.  -  Молодая  дама,
очень нарядная и красивая.

    - А Норико?

    - Норико с ней не было. Да разве бы девочка посмела  ночью  бегать
между дворцами? И к тому же Норико приставлена служить  нашей  молодой
госпоже... - Кэнске задумался, вспоминая, какой ранг  придворной  дамы
присвоен дочке его хозяина и  с  какого  китайского  знака  начинается
фамилия Минамото, и закончил не очень уверенно: -  ...  Гэн-но-тюро...
Разве может она сопровождать ночью какую-то другую даму?

    - И та дама была совершенно непохожа на Норико? - спросила госпожа
Акико. Оставалось предположить, что девчонка  стянула  где-то  дорогой
наряд.

    - Она куда старше Норико,  ей,  пожалуй,  лет  двадцать  будет,  -
подумав, сообщил Кэнске. - А то и все двадцать два.

    - Но кто же это? - изумилась Акико. -  Погоди...  Не  может  быть,
чтобы ты не видел Норико!

    - Очень даже может быть! - отрапортовал старший кэрай. - Если  она
вышла не через южный вход,  как  полагается,  то  ее  видел  не  я,  а
господин Фудзивара Нарихира.

    - Кстати, а  где  он,  господин  Нарихира?  -  наконец  догадалась
спросить Акико.

    - Да он, я полагаю, во дворце  Дзидзюдэн,  там  же,  куда  изволил
проследовать и господин Юкинари. Сперва туда  мой  господин  вошел,  а
двое слуг у входа остались, потом, насколько я  понимаю,  та  дама,  а
потом уж - и господин Фудзивара Нарихира.

    - Они попросту не найдут друг друга  в  этом  огромном  дворце,  -
заметила Акико. - Как бы то ни было, я тоже должна пойти туда.  Будешь
меня сопровождать. Должна же я найти эту скверную девчонку!

    - Может быть, не стоит вам в  темноте  там  бродить?  -  осмелился
возразить Кэнске. - Я сам ее найду и приведу.

    - А если она тебя  не  послушает?  Девчонка,  очевидно,  уродилась
скрытной и лживой! - в сердцах воскликнула госпожа Акико.  -  Если  ее
поймают на чем-то недозволенном, отвечать за нее придется ее  хозяйке,
Гэн-но-тюро... госпоже Йоко, твоей молодой хозяйке, ты это понимаешь?

    - С позволения госпожи, я буду сопровождать... - проворчал Кэнске.
- Только я бы на вашем месте не ходил. Нечисто там...

    - Разумеется, во дворце грязно, - согласилась Акико. -  И  я  могу
испачкать  платья.  Воображаю,  что  там  делается...  Но  платья  мне
выстирают, пусть это тебя не беспокоит.

    - Я о другом.  Там,  видно,  нечистая  сила  завелась,  -  сообщил
Кэнске, вставая с колен. -  Недаром  же  господин  Фудзивара  Нарихира
пригласил с собой заклинателя злых духов!

    - Кого?.. Уж не сошел ли он с ума?..

    - И амулеты себе на шею повесил, - сердито добавил Кэнске.

    - Тем более нужно пойти! -  даже  обрадовалась  госпожа  Акико.  -
Такое забавное событие нельзя пропускать!  Воображаю,  как  это  будет
смешно...

    Но по физиономии Кэнске было видно, что он, старший кэрай,  ничего
смешного в заклинании злых духов не находит.

    Однако ослушаться приказания он не мог.

    В жизни придворных  дам  обыкновенная  прогулка  в  сад  уже  была
событием, а путешествие до караульни Левой или Правой гвардии - делом,
о котором могли и государю доложить.  Хотя  принять  ночного  гостя  и
выпустить его на  рассвете  дама  могла  почти  безнаказанно,  все  ее
похождения строго ограничивались стенами дворца, где она состояла  при
ком-то из государевых супруг. Госпожа Акико  оглянулась  по  сторонам,
убедилась, что возле дворца Кокидэн никто не бродит, распевая японские
или китайские стихи, никто  не  спешит  на  любовное  свидание,  а  до
прохода Человека-Петуха, громко обьявляющего сперва свое имя, а  потом
час и четверть часа, время еще есть.

    И она, подхватив свои многочисленные подолы,  перебежала  открытое
место легко,  как  молоденькая  девушка.  Кэнске  последовал  за  ней,
поражаясь ее смелости.

    На  самой  лестнице  дворца  Дзидзюдэн  придворная  дама   малость
оробела.

    - Ты иди вперед, - велела она кэраю. - Вряд ли та дама и  господин
Юкинари  беседуют  в  большом  зале.  Обычно   там   так   расставляют
перегородки,  чтобы  было  где  разместить  и  слуг,  и  танцоров,   и
музыкантов... Они наверняка нашли себе уютный закуток. Какой  знак  ты
должен подать господину Нарихара?

    Кэнске оглянулся по сторонам - не видит ли их кто на этой  широкой
лестнице? И два раза негромко каркнул.

    - Кра-а-а! Кр-ра-а! Простите, так уж мы уговаривались...

    - Ты считаешь, что вороны кричат по ночам? -  зажимая  рот  рукой,
чтобы  не  рассмеяться,  спросила  госпожа  Акико.  Отняв  руку,   она
уставилась на ладонь и сразу же отвернулась от Кэрая.

    Наложенные с утра белила, потревоженные рукой, стали осыпаться - и
она знала, что на лице останутся некрасивые пятна.

    - Вот именно потому, что ворон, если он в своем уме,  ночью  орать
не станет... - объяснил Кэнске. - И это тайный знак тэнгу.  Даже  если
кто-то услышит - подумает на них.

    А услышал это наивное карканье не кто-нибудь,  а  Бэнкей,  который
выбрал для засады неожиданное, но весьма удобное  место  -  знаменитую
снежную гору перед государевой  резиденцией  -  дворцом  Сэйредэн.  Ее
утыкали сверху сосновыми ветками, так что было где спрятаться.  Сверху
Бэнкей прекрасно видел дворец Кокидэн, а когда переполз чуточку  левее
- то и дворец  Дзидзюден,  куда  этой  ночью  все,  как  сговорившись,
затеяли какое-то подозрительное паломничество.

    - Очень все это любопытно, - сказал  сам  себе  Бэнкей.  -  Сперва
молодой  господин  Минамото  Юкинари,  потом  закутанная  дама,  потом
господин Фудзивара Нарихира с целой свитой, а теперь еще и эти двое...
Уж не пир ли они там затеяли?

    Вдруг он закусил губу.

    - Пир... - повторил он. - А вот и гости прилетели...

    На краю черепичной крыши маячил черный шар. Он легко приподнялся в
воздух - и стало видно, что за ним тянется черный шлейф...

    Бэнкей схватил посох и кубарем скатился с горы.

    * * *

    - Наконец-то я  нашел  тебя,  -  сказал  Юкинари.  -  Я  по  всему
государеву дворцу искал тебя и нашел. Наконец-то я слышу твой голос...

    -  И  я  слышу  твой  голос...  -  повторила  стоявшая  перед  ним
красавица. Китайская накидка стекала с ее плеч, мерцая голубым  узором
по белому полю, а из-под накидки виднелись нарядные платья, и все  это
было нежным, светящимся, полупрозрачным, а в середине угадывался синий
силуэт.

    Они стояли у открытой створки ситоми, для приличия любуясь  луной,
потому что утонченные любовники начинают беседу с вещей изысканных.

    - Какие у тебя прекрасные волосы... но я думал, что у тебя  густая
блестящая  челка,  а  ты  убираешь  их  со  лба...  и   лоб...   какая
поразительная белизна...

    Честно говоря, Юкинари не знал, что нужно  говорить  даме  в  ночь
первого свидания, хотя что нужно делать - он знал прекрасно. Толстушка
в красном переднике много чему научила его на постоялом дворе.  И  без
всяких поэтических сравнений...

    - Ты тоже  красивый,  -  тонкие  пальцы  красавицы  коснулись  его
округлых щек. - Но я не за красоту тебя полюбила. Я полюбила  тебя  за
твою любовь ко мне...

    - Я ее ничем еще не доказал, - скромно сказал  Юкинари.  Хочешь  -
докажу? Я бы приходил сто ночей подряд к твоим  воротам,  если  бы  ты
только приказала!..

    - Нет! - воскликнула она. - Только  не  это,  не  это...  Это  уже
было...

    - Сто лет назад, - согласился Юкинари, удивленный  ее  испугом.  -
Была такая женщина, Оно-но Комати, она  тоже  писала  стихи  и  велела
кому-то из придворных приходить к ней сто ночей подряд. Только  он  не
дождался - на сотую ночь умер. Говорят, прямо под ее воротами...

    - На самом деле все было не так... - прошептала красавица. - И  не
говори мне больше об этом. Оно-но Комати была безумна, когда придумала
это испытание, а я вовсе не хочу тебя испытывать. Я просто хочу быть с
тобой счастлива. Я просто хочу любить тебя!

    Но воскликнула она это так, что более опытный мужчина услышал бы в
голосе отчаяние.

    - И я хочу любить тебя, - немедленно отвечал Юкинари. -  И  я  рад
был бы терпеть ради тебя те девяносто девять  бессонных  ночей...  Так
давай же постелим на пол нашу одежду...

    Он протянул руки и коснулся узких плеч красавицы.

    - Постой, постой... - прошептала та. - Дай насмотреться на тебя...

    А сама  уже  грациозно  опускалась  на  колени,  и  вместе  с  нею
опустился юноша.

    - Приди - на твою любовь отвечу такой  любовью,  что  звезды...  -
произнес Юкинари. - А дальше? Что же дальше?

    - Не знаю, - ответила  красавица.  -  я  не  успела  дописать  эти
стихи... я начала их так давно... Но они нашли тебя - вот что главное!
Осторожно... не сомни свою шапку... давай ее сюда...

    Юкинари было страшно.

    Стоявшая перед ним на коленях, глаза в глаза, женщина  сгорала  от
любви. Каждое прикосновение ее легких рук и даже  каждый  взгляд  были
поцелуями. Он знал, что любовь между мужчиной и женщиной  должна  быть
прекрасна и возвышенна,  но  не  думал,  что  она  живет  на  кончиках
пальцев. Если бы красавица попросту бросилась ему на  шею  -  было  бы
понятнее.

    Но  он  и  сам  боялся  прикоснуться   грубыми   руками   к   этой
полупрозрачной красоте.

    Ему недолго  пришлось  ждать  ее  в  темноте  большого  зала.  Она
скользнула, почти не открывая дверей, стремительная и легкая  в  своих
сверкающих светлых шелках. Она взяла его за руку и  повела,  отодвигая
одни перегородки, обходя другие, как будто ей не  впервой  было  вести
мужчину по ночному дворцу, отыскивая удобное и тихое местечко.

    Она привела его в покои под самым скатом крыши. Уж там-то их никто
и никогда не нашел бы. Возможно, что даже в дни государевых пиров сюда
не забирались слуги.

    И она хотела его любви!

    - Я постелю свой кафтан, -  сказал  Юкинари.  -  Я  нарочно  надел
"охотничью одежду", она подбита толстым слоем ваты, и нам будет мягко.

    - Нам будет хорошо, - улыбнулась она. - Закрой  глаза,  а  я  буду
тебя целовать в веки...

    - А я буду целовать тебя... - повторил он.

    И тут в окне появилось лицо - злобное лицо с оскаленными зубами.

    Яростные глаза смотрели в лицо красавицы.

    - Это ты видела нас... - прошипели черные губы. - Ты умрешь!

    Красавица, вскочив на ноги, метнулась в  сторону.  Юкинари  громко
ахнул.

    Тут только страшная голова заметила его.

    - И ты умрешь!

    - Господин Отамо Мунэюки! - воскликнул  Юкинари.  -  Как  вы  сюда
забрались? Вы же упадете!

    Он решил, что скромный пожилой чиновник, угощавший молодых  господ
в заброшенной усадьбе, попросту спятил.

    - Наконец-то мы нашли тебя, и ты одна! - сказало чудовище. - Здесь
нет монаха, чтобы за тебя вступиться! Ты думала,  что  обманула  всех,
когда улизнула сюда, но Рокуро-Куби не обманешь!

    Голова вплыла в комнату, и у Юкинари захватило дыхание.  Это  была
голова без туловища... как та голова гадальщика, которая прицепилась к
кэса странного монаха... а в окне теснились еще  три  головы,  как  бы
споря за честь вцепиться в горло красавицы.

    Тут  у  молодого  господина  Минамото  Юкинари   произошло   некое
помутнение рассудка.

    От природы он был несколько пуглив, но за широкой  спиной  отца  и
старшего кэрая ему как-то не выпадало случая столкнуться нос к носу  с
этой своей особенностью. И вот случай выпал - а старшего кэрая, как на
грех, рядом не случилось.

    И Юкинари опомнился, когда с разгону налетел на столб.  Чего-чего,
а столбов в государевых дворцах было предостаточно.

    Возможно, он на бегу сшиб или продавил легкие перегородки и ширмы.
Что-то гремело и грохалось у него за спиной, а он несся, спотыкаясь  о
собственные длинные штаны, не разбирая  дороги,  пока  не  оказался  в
пустом и темном зале.

    Мебель, ширмы и украшения, послужившие  на  прошлом  пиру,  отсюда
вынесли, а других еще не притащили. Величины же  зал  был  такой,  что
здесь устраивали состязания по игре в мяч, не говоря уж о схватках  по
борьбе сумо.

    Юкинари совершенно не понимал,  где  здесь  выход,  хотя  выходов,
разумеется, кроме главного, южного, было несколько.

    Вдруг он услышал женский сдавленный крик.

    И вспомнил - в покоях,  откуда  он  так  стремительно  унес  ноги,
осталась женщина!

    Юкинари ухватился за столб.

    Ночная нечисть пришла за женщиной, за женщиной... он  тут  ни  при
чем, ни при чем... если не лезть самому - то и не тронут...

    В эту минуту он вовсе не думал о том, что ему угрожает точно такая
же опасность, ведь он узнал господина Отомо, а тот узнал его.

    И тут он услышал шаги!

    Юкинари, не дыша, прижался к резному столбу.

    - Они где-то здесь, почтеннейший, -  услышал  он  голос  Фудзивара
Нарихира. - Можете ли вы прочитать заклинания  для  призрака,  который
сидит за перегородкой, или вам непременно нужно его видеть?

    - Заклинания у меня сильные, - отвечал незнакомый Юкинари голос, -
и они сквозь каменную стену подействуют...

    Тут раздался топот легких  ног  и,  откуда  не  возьмись,  в  зале
появилась красавица в светлых шелках. Длинные волосы тучей неслись  за
ней следом.

    - Нарихира-сама! - не своим голосом заорал Юкинари. - Беги отсюда!
И меня выведи! Тут нечисть!

    Он сообразил,  что  вслед  за  красавицей  сюда  прилетят  ужасные
головы.

    А умирать ему вовсе не хотелось.

    - Какая же это нечисть? - удивился Нарихира. -  Почтеннейший,  что
скажете?

    Но заклинатель, которому было заплачено вперед, сразу  понял,  кто
бежит к нему. А несколько человек свиты, которых  Нарихира  так  и  не
удосужился сменить, все поняли по лицу заклинателя.

    - Это привидение! - крикнул он. - Спасайтесь, бегите! Вставшее  из
могилы!.. Бегите, я вам говорю!

    Слуги дружно, как один, кинулись к выходу,  и  первый  же  из  них
столкнулся с Бэнкеем. Монах, не разобравшись, крепко огрел его по  шее
левой рукой. В правой он держал посох. А перед  глазами  еще  сверкали
серебряные паутинки девятиполосной решетки Кудзи-Кири.

    И тут из дальнего угла зала  раздался  женский  визг.  Бэнкей,  не
раздумывая, прыжками понесся туда.

    Ему навстречу бежала госпожа Акико, ее сопровождал Кэнске. Старший
кэрай был безоружен,  но  ему  посчастливилось  найти  перекладину  от
занавеса, и ею он отбивался от налетающей головы.

    Голова была одна - и принадлежала она погонщику быков.

    Видя, что Кэнске неплохо орудует перекладиной, Бэнкей повернулся к
молодым господам и свите.

    - Ставьте светильники на пол и убирайтесь! - рявкнул он. - Вас мне
тут еще не хватало!

    Тут он увидел остальных трех Рокуро-Куби.

    Прямо на него  неслась  оскаленная  женская  голова.  Монах  ловко
отклонился - и она, пролетев, вцепилась в прекрасную  шапку  Фудзивара
Нарихира из прозрачного накрахмаленного шелка. С шапкой  в  зубах  она
взмыла под самый потолок и сердито выплюнула ее.

    Нарихира почувствовал, что ноги ему  отказывают,  и  опустился  на
корточки. Юкинари подбежал к нему, споткнулся и наконец-то упал.

    Бэнкей бросил на приятелей презрительный взгляд.

    - Следите, чтобы светильники не гасли! Хоть это  вы  можете?  -  и
закричал, обратив  лицо  вверх.  -  Эй,  вы,  Рокуро-Куби,  все  сюда!
Давненько мы не встречались!

    Кэнске, прикрывая собой госпожу  Акико,  лупил  направо  и  налево
перекладиной. Бэнкей кинулся было к нему на подмогу, но  женский  крик
остановил его.

    Красавица в призрачных шелках, сбитая  с  ног  метким  ударом  под
коленки, лежала на  полу,  а  над  ее  нежным  горлом  зависла  голова
красавца-юноши.

    Бэнкей запустил в нее посохом, словно копьем, и сам прыгнул посоху
вслед.

    Рокуро-Куби хотели погубить ту, что встала на краю водоема,  когда
они собирались  слететь  вниз  и  прикончить  монаха.  Они  изумились,
растерялись - и упустили последние мгновения тьмы. Да к  тому  же  они
были уверены, что женщина запомнила их лица. Пока Бэнкей делал  второй
прыжок, из мрака появилась и вторая голова.  И  острые  ядовитые  зубы
почти коснулись белой шеи...

    Бэнкей схватил обе головы за волосы и  отступил  от  распростертой
женщины. Очевидно, она лежала без сознания. Головы рвались  из  рук  в
разные стороны и вверх, а в это время третья, женская, изготовилась  к
атаке.

    Монах упал на колени. Отпустить добычу он не мог,  Кэнске  хватало
забот с головой погонщика быков. Оставалось перекатиться  на  спину  и
бить в свирепое лицо ногами.

    И тут он краем глаза увидел, что лежит-то на полу уже не красавица
в роскошных шелках, а Норико в своем простом синем платье. И на  груди
у нее - трехцветная кошка!

    Пушистый оборотень прыгнул - и вцепился передними лапками в волосы
надо лбом Рокуро-Куби, задними что есть сил когтя лицо. Кровь полетела
во все стороны.

    - Держись, кошка! - радостно завопил Бэнкей. Собрав все  силы,  он
треснул головы, что держал в руках, оземь, а сам отскочил и  подхватил
свой посох.

    Кошка и голова женщины клубком покатились по полу. Клубок распался
- и Бэнкей с ужасом увидел, что у Рокуро-Куби вместо глаз  -  кровавые
пятна...

    Ослепшее чудовище с криком взмыло ввысь,  ударилось  о  потолочную
балку, опять понеслось вниз, и длинные волосы летели следом.

    - Лети над полом! - прорычал  господин  Отомо.  -  Сбей  и  погаси
светильники!

    - Берегите огонь! - крикнул и Бэнкей,  но  от  молодых  придворных
было мало проку. Они остались вдвоем, потому что слуги, легче и  проще
одетые, успели выметнуться, заклинатель уже  давно  исчез,  а  молодые
господа с перепугу не могли выпутаться из своих роскошных  одеяний,  к
тому же Фудзивара Нарихира прицепил к  поясу  длинный  шлейф,  который
окончательно их стреножил.

    Слепая окровавленная голова пронеслась над  самым  полом  и  смела
волосами один из светильников. Юкинари смог только  сжаться  в  комок,
чтобы увернуться от оскаленного рта.

    -  Если  мы  останемся  в  темноте,  мы  пропадем!  Пробивайся   к
светильникам, старший кэрай! - приказал Бэнкей.

    - Я не могу бросить женщину! - отвечал Кэнске. Он  прижал  госпожу
Акико спиной к стене и отбивался, как мог, от головы погонщика быков.

    - Кошка!.. Хоть ты!.. - взмолился Бэнкей.  Он  не  мог  отойти  от
распростертой на  полу  Норико.  Он  мог  только  отбиваться  от  двух
налетающих голов, господина Отомо и его красавца-внука, пока  ослепшая
внучка с визгом носилась над самым полом.

    Кошка поняла - она погналась за слепой головой, прыгнула -  и,  не
рассчитав, вцепилась в длинные, метущие по полу волосы. Запутавшись  в
них, она поехала по полу, как если бы запрягла Рокуро-Куби в  открытую
повозку.

    И тут Норико открыла глаза.

    Несколько секунд она смотрела на побоище, приоткрыв  рот.  Девушка
перестала осознавать себя в уютных дамских покоях дворца Кокидэн  -  а
оказалась вдруг в каком-то бескрайнем зале,  где  летали  человеческие
головы и лилась кровь!

    Норико резко села, а потом и вскочила на ноги.

    - Стой! - крикнул  Бэнкей,  опасаясь,  чтобы  она  с  перепуга  не
кинулась, куда глаза глядят, как раз на ядовитые зубы  Рокуро-Куби.  -
Стой!

    - Ко мне, Норико! - позвал Кэнске. - Монах, если ты прикроешь нас,
я выведу женщин отсюда!

    - А эти две обезьяны?! - Бэнкей мотнул головой в  сторону  молодых
господ и треснул посохом по лбу господина Отоми. Обычная  человеческая
голова от такого удара могла и расколоться надвое, но  у  Рокуро-Куби,
очевидно, кости делались крепче камня. Старик только  взвыл,  грянулся
оземь и, взлетая вверх, чуть не вцепился зубами в подбородок Бэнкею.

    Надо  отдать  должное  Норико  -  выросшая  на   севере   девушка,
повидавшая и осаду усадьбы дикими варварами, и  перестрелки  в  горах,
сразу нашла себе в бою место. Она кинулась к светильникам -  и  успела
как  раз  вовремя,чтобы   наподдать   ногой   голову   красавца-юноши,
попытавшегося сбить и загасить огоньки. Но еще  один  из  светильников
потух.

    Юноша налетел еще раз - и Норико отбила ногой нацеленный  в  горло
Нарихира удар.

    - Факел! - вдруг сообразил Бэнкей. - Делайте факелы!

    Госпожа Акико стала  срывать  с  себя  богатое  одеяние,  подбитое
ватой, и сматывать его в ком. Норико тем временем бесстрашно погналась
за слепой головой.

    - Ты с ума сошла, девчонка! - завопил Кэнске. - Тебя укусят!

    - Не укусят! - отвечала Норико, схватив  кошку  и  отодрав  ее  от
Рокуро-Куби вместе с клочьями волос. - Мне господин велел смотреть  за
госпожой кошкой! Я и смотрю!

    Вдруг раздался резкий свист,  такой  пронзительный,  что  у  людей
заложило уши. Это был сигнал - все четыре Рокуро-Куби взмыли  вверх  и
зависли чуть ниже потолочных балок, образовав круг, лицами наружу.

    - Вы нас видели, вы должны  умереть,  вы  нас  видели,  вы  должны
умереть! - прорычал господин Отомо - и принялся повторять нараспев:  -
Вы нас видели, вы должны умереть!..

    Круг колыхнулся и завертелся наподобие  колеса,  сперва  медленно,
затем все быстрее, и совершенно невозможно стало  понять,  что  бубнят
себе под нос мчащиеся Рокуро-Куби.

    Бэнкей напряг слух  -  он  единственный  мог  разобрать,  что  там
твердят чудовища, потому что лишь ему дала силы  и  обострила  чувства
решетка Кудзи-Кири. Кэнске же, не особо вникая в  тайный  смысл  этого
жуткого хоровода, взял  у  госпожи  Акико  свернутое  в  ком  одеяние,
насадил его на перекладину и поджег от светильника.

    - Держите, - не глядя, сунул он факел  придворной  даме.  -  А  вы
вставайте, молодые господа. Неровен час, опять тут свалка  начнется...
Попробуем прорваться.

    Госпожа Акико взяла факел одной рукой, а другой притянула  к  себе
Норико. Девушка двумя руками еле удерживала разъяренную кошку.

    - Бегите! - вдруг не своим  голосом  закричал  Бэнкей.  Он  первым
понял, что творят там, под высоким потолком, эти обезумевшие от  тупой
злости Рокуро-Куби.

    Они  читали  опасные,  умножающие  во  много  раз  их  возможности
заклинания, которые  могли  подействовать  с  необычайной  силой  -  и
уложить самих заклинателей в долгий, столетний, ежели  не  более  сон.
Очевидно, господин Отомо рассчитывал справиться с людьми и  успеть  со
своим семейством домой, чтобы наутро их  всех  приняли  за  умерших  и
похоронили.

    Бэнкей  не  знал,  каким  образом  люди  становятся   Рокуро-Куби,
получают они определенный запас колдовской силы на  весь  срок  жизни,
или же всякий раз могут пополнять ее. Но заклинания такого  рода  были
ему известны.

    Четыре головы разлетелись  во  все  стороны  из  своего  безумного
хоровода и зависли в четырех углах зала. А затем с визгом кинулись  на
людей. Бэнкей только  успел  заметить,  что  их  зубы  превратились  в
тигриные клыки, а лица налились ужасающей синевой.

    Кэнске, не успев поднять молодых господ, отбил факелом две  головы
подряд, Бэнкей сразу же разбросал посохом две  другие  головы,  и  тут
стало ясно - чудовища вовсе не хотели на сей  раз  кусать  людей,  они
налетели, чтобы задуть огонь.

    Никогда еще Бэнкей не видел, чтобы из  человеческого  рта  исходил
ледяной ветер. Изящные дворцовые  светильники  погасли,  сделанный  на
скорую руку и не пропитанный ничем горючим факел - тоже. Люди остались
в темноте.

    Монаху давала остроту зрения девятиполосная решетка. Кошка  видела
в темноте, потому что она кошка.

    А  остальные  перестали   понимать,   куда   подевались   свирепые
Рокуро-Куби.

    Бэнкей увидел, что сражаться может только он  один.  Чудовища  уже
знали, что низко летать не  стоит  -  кошка  может  выцарапать  глаза.
Значит, они будут нападать только сверху.

    - Крути перекладину над головой, - приказал Бэнкей старшему кэраю.
- Пусть женщины прижмутся к тебе.

    Сам он уже высмотрел, где под самым потолком едва заметно светятся
четыре голубоватые точки.

    Раздался свист. Заклинания дали Рокуро-Куби неслыханную  скорость.
Вскрикнула госпожа Акико - неизвестно чья голова,  налетев,  вцепилась
ей в плечо.

    Но на даме было несколько плотных платьев,  складки  ткани  забили
Рокуро-Кубо зубастую пасть, да и Норико догадалась - отпустила  кошку,
и  та  располосовала  когтями  правую  половину  лица  чудовища.   Оно
выплюнуло ткань и взмыло под самый потолок, а кошка прыгнула  на  пол,
чтобы не улететь вместе с Рокуро-Куби.

    - Долго мы так не продержимся, - сказал Бэнкей. -  Хорошенький  же
Путь придумал мне отец-настоятель! Нужно  разбегаться  всем  в  разные
стороны - может, хоть кто-то успеет выскочить.

    - Никто ничего не успеет, - возразил Кэнске. - И  ничего  хорошего
из этого не выйдет, кроме клыков в затылке...

    Рокуро-Куби, тихо посовещавшись вверху,  изобрели  новую  тактику.
Они опять завели хоровод, опять ускорили его зо предела,  так,  что  в
четном мраке возникло светящееся кольцо, и это кольцо спустилось вниз,
окружив Бэнкея, Кэнске, Норико, Акико, молодых господ и кошку.

    - Они сожмут кольцо и вцепятся  в  нас  одновременно!  -  разгадав
замысел, крикнул Бэнкей. - Прорываемся! Хоть кто-нибудь спасется!

    Рокуро-Куби уже неслись вплотную к людям, волосы слепого  чудовища
задевали человеческие лица.

    И тут снаружи раздалось хлопанье огромных крыльев.

    Верхняя створка ситоми с треском оторвалась и в зал, как всегда  -
ногами вперед, влетел Остронос.

    На поясе, скрытом под жесткими  перьями,  у  него  висела  круглая
корзина.

    Не ожидавшие такого гостя Рокуро-Куби разлетелись кто куда.

    - Сюда, Бэнкей! - заорал тэнгу. - Вот то, что тебе нужно! Зеркало!

    - Направь сам! - сразу поняв, что такое приволок в корзине  тэнгу,
крикнул Бэнкей. - Я не могу...

    - И я не могу!.. - отцепляя привязанную к корзине крышку,  отвечал
Остронос. - Оно жжется... А пошел ты!..

    Это уже относилось к голове красавца-юноши, спикировавшей на Тэнгу
из-под самых потолочных балок. Остронос рубанул голову крылом  поперек
лица и, судя по крику, перебил ей нос.

    - Тряпки!.. - завопил Бэнкей. - Здесь же полно тряпок!

    И тут Фудзивара Нарихира  пережил  величайшее  в  жизни  унижение.
Тэнгу без всякого почтения сорвал с него тщательно уложенный красивыми
складками, а теперь скомканный шлейф, выдернул ткань из-под Юкинари и,
замотав себе то ли руку, а то ли крыло, выхватил из корзины  небольшой
сверкающий диск.

    Нарядная ткань задымилась.

    Подняв диск над головой, Остронос нацелил его  на  красавца-юношу.
Тот как раз набирал скорость для новой атаки -  и,  налетев  на  поток
яростного света, исходящий от полированной поверхности, рухнул на пол,
заскакал огромным полыхающим мячом, воя и плюясь, пока не шлепнулся  в
последний раз и застыл, как каменный, выпучив глаза  и  вывалив  синий
язык. Нежные огоньки вспыхивали на его лице и гасли,  оставляя  черный
уголь.

    - Сюда! - махнул рукой Бэнкей. - Старик!

    Зеркало в руке тэнгу полыхнуло, голова старика покатилась по полу,
как от сильного удара,  и  пока  он  вопил,  сгорая  от  прикосновения
волшебного  луча,  Остронос  завертел  головой  в  поисках  следующего
Рокуро-Куби...

    - Нет! Не сюда! - закричал Бэнкей, прикрывая собой кошку.

    - Я нечаянно! - с и этими словами  Остронос  поймал  лучом  слепую
красавицу. Огненным помелом она  понеслась  по  залу  -  и,  влетев  в
случайно забытые ширмы, подожгла их.

    Дольше всех уворачивался погонщик быков, он пытался скрыться среди
потолочных балок, но тэнгу  взлетел  повыше  -  и  страшная  голова  с
громким  стуком  рухнула  на  пол.   Еще   мгновение   -   она   стала
угольно-черным шаром.

    Все было кончено - четыре Рокуро-Куби лежали на полу  бездыханные,
обуглившиеся. Оставалось только позвать слуг,  чтобы  они  вымели  эту
мерзость и окурили оскверненный зал благовониями.

    Но вместо слуг дворец окружали совсем уж ненужные  сейчас  люди  -
дворцовая   стража,   привлеченная   странным   шумом   и   взвизгами,
доносящимися  из,  казалось  бы,  безлюдного  строения.  А  когда   за
решетчатыми ситоми заиграли огненные сполохи, стража поняла, что  пора
вмешаться. И Кэнске первым услышал выкрикиваемые команды.

    - Удирать надо, - совсем по-простому обратился он к госпоже Акико,
во все глаза смотревшей на Остроноса. Но хитрый тэнгу движением  крыла
сверху вниз уже свел  с  лица  багрянец,  убрал  здоровенный  клюв.  И
придворная дама не могла понять, что ей померещилось с перепугу, а что
было на самом деле.

    - Господин Нарихира! - воскликнула наконец она. - Вставайте скорее
и выведите нас отсюда, пока не ворвались люди  с  водой!  Вовсе  ни  к
чему, чтобы нас тут обнаружили!

    - Сгореть заживо нам тоже ни к чему,  -  с  этими  словами  Бэнкей
подошел к молодым господам, примерился - и, взяв  за  шиворот  того  и
другого, резко  поднял  обоих  на  ноги.  -  Пошли.  Ведите,  господин
Фудзивара. Вы этот дворец лучше знаете.

    Аристократ яростно глянул на монаха - но выбирать не приходилось.

    -  За  мной,  -  скомандовал  Фудзивара  Нарихира,   высвободился,
подхватил длинные, метущие по полу штанины и  побежал  в  темноту  так
резво, как и положено бегать в восемнадцать лет.

    На Норико он даже не оглянулся.

    Юкинари последовал за ним.

    - Давай руку! - приказал Кэнске девушке. - И  вы,  госпожа,  тоже.
Как бы вам не споткнуться.

    - Я сперва госпожу кошку поймаю! - заявила девушка, увернулась  от
цепкой руки Кэнске и выбежала на середину зала, освещенного  пылающими
ширмами.

    - Да нет нигде твоей госпожи кошки! - воскликнул Кэнске. -  Сейчас
вот отлуплю!.. Как мать не лупила!..

    - Госпожа кошка давно в безопасности, - сказал Бэнкей. -  Если  бы
ей что-то угрожало - думаешь, я бы ушел отсюда?

    И Норико, скрепя сердце, позволила Кэнске взять  себя  за  руку  и
увести.

    - Я найду  тебя,  -  пообещал  Остронос,  взяв  замотанным  крылом
зеркало  и  уложив  его  обратно  в  корзину.  -  Уноси  ноги,  старый
разбойник! И скажи спасибо,  что  Белый  Тигр  не  изменил  имя  и  не
отправился погулять куда-нибудь на Окинаву! А то бы  я  его  до-о-олго
искал!

    С тем тэнгу и покинул зал через окно.

    Последним из дворца Дзидзюдэн уходил Бэнкей.

    * * *

    Живущие во дворце Кокидэн  дамы  не  придали  значения  осторожным
шагам  на  галерее.  Госпожа  Акико  и  Норико  через   пустые   покои
проскользнули в свои помещения. Но спать им в эту ночь не пришлось.

    Норико устроилась в своем  закутке  за  ширмой,  а  госпожу  Акико
позвал сквозь ситоми  знакомый  голос.  Раньше  Норико  бы  замерла  и
вслушивалась в каждое слово, а теперь, теперь...  Обиду  она  ощутила,
услышав этот голос, запоздалую обиду - и ничего больше.

    Госпожа Акико выбралась на галерею и  некоторое  время  совещалась
там с Фудзивара Нарихира.

    Молодой аристократ был обеспокоен  -  не  пошли  бы  слухи  о  его
участии в ночном переполохе. Да и Акико такая слава была бы ни к чему.

    Конечно, Юкинари первым делом приказал старшему кэраю молчать.  Но
одно дело - слуга, другое  -  служанка.  И  к  тому  же,  единственный
мужчина, чьего приказа Норико действительно бы послушалась, был старый
господин Минамото. И решено было подействовать на юную служанку добрым
словом.

    - Я хотела обратиться к тебе  с  просьбой,  -  несколько  смущенно
сказала госпожа Акико, пробравшись за  ширму  к  девушке.  -  Если  ты
выполнишь эту просьбу, то есть, если ты ее  честно  выполнишь...  Тебе
сделают богатые подарки.

    Девушка молчала. Ей сейчас было не до подарков.

    -  Никому  не  говори  о  том,  что  произошло  ночью  во   дворце
Дзидзюдэн... - прошептала придворная дама. - Об  этом  просит  тебя  и
твой молодой господин Минамото Юкинари. И господин Фудзивара  Нарихира
тоже об этом просит.

    Норико вздохнула. Ей казалось, что господин Нарихира мог бы как-то
иначе выразить свою признательность.  Но  если  он  вспомнил  о  своей
спасительнице  лишь  для  того,  чтобы  попросить  ее  о  молчании  да
предложить подарки...

    - Отпустите меня домой, - прошептала Норико. Хотя с такой просьбой
ей бы следовало обращаться к госпоже Гэн-но-тюро.

    - Тебе не нравится в государевом дворце?  -  удивилась  придворная
дама. - Разве тут скучно живется?

    Девушка промолчала.

    - Ты неудачно приехала, у госпожи Кокидэн  были  Дни  удаления  от
скверны. Но подожди немного - тут начнется веселая жизнь! -  пообещала
госпожа Акико. - И ты тоже заживешь неплохо. Если только  дашь  слово,
что будешь обо всем молчать.

    Девушка лишь ниже опустила голову, так  что  густая  челка  совсем
завесила ее лицо.

    Придворной даме стало любопытно - чем это  деревенской  девушке  с
дикого севера не полюбился  государев  дворец.  Конечно,  для  простой
служанки он не так притягателен, как для девицы из хорошей семьи, да и
чем дальше Норико от Хэйана - тем  больше  надежды,  что  тайна  будет
соблюдена.  И  все  же  Акико  решила  довести  соблазн  до  конца   и
посмотреть, что из этого получится.

    - Я могу удочерить тебя, - подумав, сказала она. - Это  совсем  не
так уж плохо - стать моей приемной дочерью. Ты попадешь в хороший род.
Будешь уже не просто дворцовой служанкой, а дамой! Дамам очень  весело
живется. Была ли ты когда-нибудь на  поэтическом  турнире,  в  котором
участвуют лучшие из лучших? Знала ли ты, как содрогается  душа,  когда
звучат стихи, а сам  государь  сравнивает  их  и  называет  победившее
стихотворение? Видела ли ты состязания наших стрелков из лука? Слышала
ли ты настоящую музыку - когда флейту берет в руки сам  государь?  Или
его учитель - военный министр Такадо?

    Норико  помотала  головой,  и  видно  было,  что  музыка,  даже  в
государевом исполнении, ее не прельщает.

    - А можешь  ты  вообразить  зал  во  дворце  Дзекедэн,  когда  там
проводят состязания цикад и  сверчков?  -  спросила  госпожа  Акико  и
искренне обрадовалась, увидев интерес в черных глазах девушки. -  Ряды
прелестных столиков, а на них маленькие бамбуковые клетки,  в  которых
стрекочут эти милые создания? Или же состязания редких вееров? Молодые
придворные привозят неведомо откуда  старинные  планочки  для  вееров,
заказывают мастерам новую роспись, а то еще  и  добывают  из  бабкиных
шкатулок подлинные сокровища!

    Но такие утонченные радости тоже оказались чужды сердцу Норико.

    - Если ты не привыкла целыми днями находиться в  помещении,  то  и
это не беда! - госпоже Акико показалось, что она поняла,  чем  девушке
не полюбился дворец. - Летом под черепичной крышей становится жарко, и
мы целые дни проводим на вольном воздухе. Мы даже ночью спим  в  саду!
Представляешь, как это забавно?  Нас  там  свободно  навещают  молодые
люди... без всяких бамбуковых штор и церемониальных занавесов...

    Норико только вздохнула.

    - Если ты будешь моей приемной дочерью,  то  сможешь  тогда  стать
женой любого из наших молодых господ! - сообразив наконец,  чем  могут
быть  заняты  мысли  четырнадцатилетней  девушки,  предложила  госпожа
Акико. - Конечно, не  госпожой  из  северных  покоев,  но  все-таки...
Бывали случаи, когда  дочь  простолюдина  рожала  наследника  знатному
сановнику, а тогда...

    Но и это заманчивое предложение только опечалило девушку.  Госпожа
Акико попросту не знала, что еще несколько дней  назад  та  мечтала  о
молодом господине...

    - Я хочу домой, - прошептала Норико.

    - На север?

    - Да, госпожа.

    - И почему  же  ты  так  хочешь  жить  на  этом  диком,  холодном,
варварском севере, когда у тебя есть возможность остаться в прекрасном
Хэйане? - удивилась придворная дама. -  Там  что  ни  день  -  варвары
нападают на усадьбы. Мне госпожа Йоко такое рассказывала...

    - Я хочу выйти замуж, - твердо отвечала Норико.

    - За кого? - удивилась Акико.

    - За мужчину...

    И девушка с  тоской  посмотрела  в  окно  -  там  над  прекрасными
кровлями государевых дворцов уже светлело небо.

    Придворная дама была далеко не глупа. Больше вопросов она задавать
не стала.

    * * *

    Медленно  катилась  небогато  убранная   повозка,   сопровождаемая
четырьмя кэраями, Кэнске и Бэнкеем. В повозке  ехала  Норико  и  везла
свое неожиданное  богатство  -  свертки  шелка,  изумительной  красоты
циновки и посуду, ларчики с нарядными расписными гребнями  и  золотыми
шпильками для волос. Все это  ей  подарили  госпожа  Акико,  Фудзивара
Нарихира и Минамото Юкинари.

    Норико возвращалась домой, на север.

    Уезжая, она очень беспокоилась о госпоже кошке - и монах  объяснил
ей наконец,  что  именно  благодаря  трехцветному  пушистому  оборотню
Рокуро-Куби чуть не погубили саму Норико.  Девушка  изумилась,  но  не
испугалась. Во всяком случае,  теперь  она  понимала,  что  за  чудеса
творились с ней в заброшенной усадьбе и во дворце Кокидэн. Она  только
спросила - не пойдет ли вмешательство оборотня во вред здоровью. Монах
посоветовал ей, добравшись до дома,  показаться  хорошему  заклинателю
злых духов, и она вроде бы успокоилась.

    Бэнкей шагал рядом с невысоким коньком, на котором ехал Кэнске,  и
вел с кэраем очень приятный для обоих разговор о засадах и нападениях,
отступлениях и долгих ночных переходах, о колчанах из вишневого дерева
и тисовых луках, о стрелах из бамбука  и  стоячих  щитах...  Монаху  и
старшему кэраю было что вспомнить.

    Но о побоище во дворце Дзидзюдэн они молчали.

    Только один раз оба одновременно вспомнили о нем  -  да  и  то  не
сказали ни слова. Это было, когда проезжали поворот дороги, ведущий  к
заброшенной навеки усадьбе Рокуро-Куби.

    Бэнкей и Кэнске переглянулись - и продолжали судачить  о  воинских
доблестях, причем  старшего  кэрая  очень  интересовало,  как  обучают
отряды монахов-воинов, и делается ли  это  так,  как  в  прославленных
китайских монастырях.

    Потом дорога повела их в горы, все выше и выше, но они знали,  что
не успеют затемно добраться до монастыря, и расположились на ночлег  у
хижины лесорубов.

    Было уже довольно тепло, снег сошел, и кэраи  охотно  предоставили
хижину в распоряжение Норико, а сами легли  у  костра.  Кэнске  строго
предупредил молодых кэраев, что  если  кто-то  полезет  с  утонченными
нежностями к девушке, то он, старший кэрай, приласкает  такого  жениха
на свой лад.

    - Славная девушка, - сказал он Бэнкею. - Я еще  повеселюсь  на  ее
свадьбе. Другая бы там, во дворце, обузой нам была - а  Норико  спасла
молодого  гоподина  Фудзивара.  Послушай,  благочестивый  наставник...
Утром-то все равно расстанемся и больше не свидимся... Что  это  такое
притащил в корзине твой приятель?

    - Бронзовое зеркало, - объяснил Бэнкей. -  Когда-то  давным-давно,
когда и Китая еще не было, а была  какая-то  другая  страна,  государь
Хуан-Ди велел отлить пятнадцать таких  зеркал.  На  них  выбиты  такие
знаки, каких ни в одной книге не увидишь.  Шлифовали  их,  разумеется,
монахи. А что с ними сделали, чтобы они стали нечисть сжигать, этого я
не знаю, врать не стану...

    - Раздобыть бы такое зеркало... - вздохнул Кэнске.

    - И на что оно тебе? Сам, что ли, пойдешь на нечисть охотиться?  -
проворчал Бэнкей, и Кэнске понял, что лучше  поговорить  о  чем-нибудь
попроще.

    Понемногу  все  угомонились  и  задремали.  Один  Бэнкей  сидел  у
прогоревшего костра, перебирая возвращенные старшим кэраем хрустальные
четки, - и было ему тоскливо, куда тоскливее, чем в те часы, когда он,
хоронясь среди государевых дворцов, выслеживал Рокуро-Куби.

    Тогда он шел пусть  коротким,  но  -  Путем.  Сейчас  он  сидел  в
ожидании неизвестно чего. Разумеется,  он  сделает  то,  что  собрался
сделать, - вернется в монастырь и спросит  отца-настоятеля,  правильно
лы выполнен приказ, а если да - то каким  образом  следует  продолжать
столь необычный для монаха путь.

    Он не впервые  ощущал  эту  тоску  после  боя.  Но  теперь  к  ней
примешалось еще что-то - давнее,  щемящее,  больное.  Если  бы  Бэнкей
писал стихи, то наверняка в них к печали путника прилепился бы  аромат
разлуки. Но Бэнкей, простая душа, тосковал без всяких тонкостей.

    Вдруг он ощутил взгляд из  темноты  и,  шаря  рукой  посох,  резко
поднял голову.

    К нему шла трехцветная кошка.

    И надо же - монах отлично знал, что из ночного леса вышел на  свет
костра оборотень, пусть и прелестный в своей пушистой  шубке,  изящный
большеглазый оборотень. А тем не менее обрадовался, протянул руки -  и
через мгновение прижал к груди милого зверька.

    - Где ж ты пропадала, кошка? - ласково спросил он, почесывая белую
шейку.

    Кошта ткнулась ему  в  щеку  возле  самого  рта  мягкой  бархатной
мордочкой и громко замурлыкала. Потом, извернувшись, соскочила  наземь
и повела его за собой к дверям хижины.

    Уже догадываясь, что сейчас произойдет, Бэнкей  не  нашел  в  себе
силы отказаться, отвернуться, остаться у костра. Кошка проскользнула в
дверь,  приоткрывшуюся,  казалось,  по  приказу   ее   требовательного
взгляда, и Бэнкей вошел следом.

    Кошки не было - но лежавшая в углу на куче  зимних  одежд  женщина
медленно садилась, в упор глядя на монаха. И это уже была  не  Норико.
Прозрачные узорные одеяния возникали прямо на глазах  у  монаха,  лицо
еще менялось, но  уже  обрело  ту  поразительную  белизну  и  красоту,
которые он уже видел и запомнил.

    Бэнкей уставился в пол - но не вышел.

    Повеяло от призрачных шелков и струящихся  до  самого  пола  волос
тонким ароматом.

    - Наверно, ты уже понял, кто я, - поднявшись, сказала женщина.  И,
не дождавшись утвердительного кивка, добавила: - Я - Оно-но Комати.

    Бэнкей и тут ничего не ответил.

    - Я поэтесса Оно-но Комати,  -  поняв,  в  чем  дело,  усмехнулась
красавица. - Я умерла сто лет назад, или даже больше, наверно...

    - Напрасно ты это сказала, - буркнул монах. - Теперь я  знаю,  что
ты - призрак, и должен прочесть над тобой заклинания.  А  твое  имя  я
действительно однажды слышал, о тебе рассказывали целую историю...

    - Ты и раньше знал, что я - призрак, нечисть, гостья из могилы,  -
возразила она. - И все же я не дождалась от тебя ни одного заклинания.

    - Не люблю я их читать, - признался монах. - Ямабуси -  те,  когда
читают, чувствуют, как на каждое  слово  что-то  отзывается.  А  я  не
чувствую. Я вижу,  что  получилось,  и  сам  удивляюсь  -  откуда  это
взялось? Мне бы чего попроще делать.

    - С Рокуро-Куби воевать? - усмехнулась красавица.

    - Насчет Рокуро-Куби ты бы уж молчала!  Зачем  ты  их  на  девочку
навела? - строго спросил Бэнкей. - Тебе-то что - а ее бы загрызли... И
меня с ними стравила, между прочим.

    - Выслушай меня, - сказала красавица. - Да, в этом  я  была  перед
тобой неправа. Я заставила тебя сражаться с Рокуро-Куби, потому что не
видела другого способа спасти Юкинари! А девочке ничего не угрожало. Я
бы при опасности вышла из ее тела - и Рокуро-Куби  отступились  бы  от
нее. Они же мое лицо запомнили!

    - Отступятся эти звери, как же!

    - Прости меня, если можешь, - жалобно попросила она. - Конечно же,
я действовала, не подумав! Но я сейчас все тебе объясню!

    - Простил... - проворчал Бэнкей.

    - Знаешь ли ты, кто я?  Почему  я  вернулась  в  мир  людей?  Чего
искала? О чем тосковала?

    - Ты призрак Оно-но Комати, сама сказала, - стараясь не глядеть  в
сверкающее  нездешней  белизной  лицо,  отвечал  монах.  -  Над  тобой
заклинания читать надо... И шла бы ты оттуда, откуда появилась...

    - Я уйду... - печально пообещала Комати. - Только выслушай! И если
ты, услышав мою историю, прогонишь меня прочь, - я уйду.  Без  единого
слова...

    - Говори, - позволил Бэнкей и отвернулся.

    - Я была прославленной красавицей, - начала она, - и  мне  даже  в
голову не приходило, что я могу утратить красоту. Я  писала  стихи,  и
даже предположить не могла, что настанет день - и я не  смогу  сложить
танка... Но все это случилось.

    - К тебе пришла старость, - понимающе сказал монах. - Она ко  всем
приходит.

    - Но  не  все  так  оплакивают  свою  красоту  и  свой  талант!  -
воскликнула Комати. - Если бы знал, каково  это  -  владеть  красотой,
покоряющей страны, и талантом, равным которому  нет  в  столице!  И  в
отчаянии чувствовать, как они понемногу покидают тебя...  А  как  меня
любили, как меня желали! Ливень сердечных посланий и  любовных  просьб
обрушивался на мою глупую голову - и вся моя модлодость  была  чередой
летних яростных ливней. Но теперь я вижу - мое сердце не ведало  тогда
приливов искренности, ни капли правды не было в моих ответных письмах.
Нужно было дожить до самой убогой и отвратительной старости...

    - Умные женщины, еще не утратив красоты окончательно, постригаются
в монахини. Лучше отказаться от чего-то добровольно и с  достоинством,
чем смотреть, как тают последние крохи... - и Бэнкей вздохнул,  потому
что и среди  монахинь  он  не  видел  должного  отрешения  от  мирских
страстей.

    - Я не могла... - прошептала красавица. - Я не могла... Бэнкей, ты
не поверишь мне, но больше всего я сожалела о том, что в моей жизни не
было любви... что  моя  красота  и,  возможно,  талант,  помешали  мне
изведать истинную любовь...

    - Тебе? - забыв от изумления все  свои  обеты  и  запреты,  Бэнкей
резко повернулся к Комати. - Ты?..

    - Я была слаба и искала того, что ищут слабые  души  -  полутонов,
оттенков, отзвуков, сновидений... Когда в мою жизнь вошел тот мужчина,
я не поверила ни ему, ни себе. Я сказала - сто ночей подряд  проведешь
ты у моих ворот! И он повиновался. Он приходил и ждал - и я за  своими
прекрасными бамбуковыми шторами сидела,  затаившись,  наслаждаясь  его
ожиданием... Знаешь ли ты, как это опьяняет душу?

    - Нет, не знаю, - мрачно сказал монах.

    - Разве тебе не знакомо это просветленное и томительное ожидание?

    - Нет!

    Оба они знали, что Бэнкей солгал.

    - Пусть так... - прошептала Комати. - Девяносто  девять  ночей  он
приезжал к моим запертым  воротам.  Настала  сотая  ночь  -  и  он  не
появился.

    - Эту историю знаю даже я, ничтожный монах, - видя,  что  поэтесса
не может найти нужных слов, помог ей Бэнкей. - Он заболел и умер. Люди
говорили, что его сгубила ночная сырость. Перед рассветом она особенно
чувствуется и влияе на сердце...

    - Да, он умер, - на удивление спокойно согласилась Комати. -  А  я
продолжала жить и писать стихи. Только вот о любви  мне  говорили  все
реже. Настал день - и я удивилась тому,  что  давно  уже  не  получала
любовных писем и не отвечала на них. Тогда я поглядела в зеркало очень
внимательно... И прожила еще пятьдесят лет, Бэнкей! Пятьдесят лет...

    - Очевидно, у тебя было крепкое здоровье, - заметил монах. - И  ты
бы не побоялась утренней сырости.

    - Здоровье у меня было крепкое, а вот красота - непрочная. В конце
концов я удалилась в горы, где никто бы меня не увидел. Я думала - еще
не  все  потеряно,  ведь  многие  придворные  дамы,  утратив  красоту,
продолжают  сочинять  и  танка,  и  рэнга,  и  даже  длинные   романы.
Оказалось, ошиблась...

    - Для кого бы ты сочиняла романы  в  горах?  -  искренне  удивился
Бэнкей. - Это там вовсе ни к чему. Уж лучше ты бы твердила сутры,  все
же польза для души. Тебе ничего не говорили о свете Трех Благодатей?

    - Это мудрость, освобождение от земных страданий  и  воплощение  в
будду, - немедленно и четко ответила образованная поэтесса.  -  Буддой
мне в прежнем рождении стать было невозможно, потому что я женщина.  А
Три Земные Горести я познала сполна - суетные страсти, власть кармы  и
боль... Но  ты  не  понимаешь,  для  чего  я  затеяла  этот  разговор.
Слушай...

    Она помолчала, глядя в крошечное окошко.

    - Точно такой же была луна... И я лежала на старых циновках. И мне
было холодно. Я знала, что утра не будет. Я вспоминала все,  что  было
пятьдесят лет назад... Ни одной строки за пятьдесят  лет,  Бэнкей,  ни
одной строки!.. И я безумно желала  написать  хоть  несколько  слов...
Рядом были такая же старуха, как  и  я  сама,  моя  служанка,  которую
прислали родственники. На столике стояла  наготове  тушечница,  лежали
кисти и  бумага,  прекрасная  бумага.  Я  все  яснее  понимала  -  все
кончилось для меня в тот день,  когда  он  умер,  и  пятьдесят  лет  я
расплачивалась за его смерть.

    - Такова твоя карма, - сказал Бэнкей. - Если ты действительно  так
страдала, как  говоришь,  то  в  будущем  рождении  тебя  ждет  немало
счастья.

    - Да, я  утешала  себя  этим.  И  мысли  мои  стали  причудливы  и
замысловаты, как ава...

    - Как что? - не понял монах.

    - Лакомство такое, - усмехнулась Комати. - Вообрази себе  жгут  из
сладкого теста длиной  в  два  сяку,  закрученный  множеством  петель.
Когда-то я это очень любила... Я думала одновременно  о  самых  разных
вещах и вдруг поняла, чего я хочу. Я хотела, чтобы он опять  пришел  к
моим воротам! И я бы отворила их в  первую  же  ночь!  Только  теперь,
когда мысли путались и петляли, я  поняла,  с  какой  силой  могла  бы
ответить любовью на любовь!.. И тут же вспомнила о  звездах  Пастух  и
Ткачиха, которые раз в семь лет встречаются  на  Сорочьем  мосту...  Я
подумала - сколько бы страсти они ни вложили в свое любовное свидание,
я вложу в свое больше...  Странные  мысли  приходят  на  ум  умирающей
старухе, верно? И стихи тогда вернутся ко мне.

    - Кажется, я понял, что произошло, -  медленно  сказал  Бэнкей.  -
Умирая, ты была захвачена одной мыслью, одним желанием. А если человек
умирает с таким страстным желанием, оно непременно сбудется.

    - Я попробовала написать танка - и не  смогла...  Не  дописала.  Я
думала, что у меня есть еще несколько часов, чтобы дописать,  положила
кисть и задремала. Сквозь лишенный видений сон я вдруг услышала голос.
Это был голос совсем еще молодого человека. Он читал мои  строки,  мои
недописанные строки. "Я буду искать и найду эту женщину! -  воскликнул
он. - Она зовет возлюбленного - ну так  я  и  буду  ее  возлюбленным!"
Перед моим внутренним взором  появилось  юное  и  прекрасное  лицо.  Я
поняла - он пришел! И пора отвечать любовью на любовь!

    - Но твоя плоть давно исчезла.

    - Да, если бы у меня оставалось хоть немного плоти,  все  было  бы
иначе. Того, что было, хватило лишь на воплощение маленького существа,
которым были тогда полны мысли этого юноши. Я  плохо  осознавала,  что
делаю. Когда я поняла, кем стала, то сама удивилась. Я  только  хотела
быть рядом с ним, чувствовать его нежность... я вылепила  из  себя  то
милое  и  красивое  существо,  за  которое  он  так  беспокоился...  а
настоящее тело я бы нашла потом... мало ли красивых девичьих тел...

    - Ступай, Комати, я отпускаю тебя, - вдруг  заявил  Бэнкей.  -  Не
стану я загонять  тебя  заклинаниями  в  могилу.  Ступай  и  попытайся
сделать еще что-нибудь!

    - Ты посылаешь меня к Минамото Юкинари? - удивилась красавица.

    - Если это - тот, кто нашел твои стихи и  так  неосторожно  вызвал
тебя из могилы, то, выходит, к нему.

    - А зачем он теперь мне? Он же не может ответить  любовью  на  мою
любовь. Он совершенно искренне позвал меня - но и он ошибся, и я,  как
ты понимаешь, тоже...

    - Ну, тогда я уж и не знаю, кто тебе нужен, - проворчал  монах.  -
Женщина и в гробу останется всего лишь бестолковой женщиной.

    - Да ты мне и нужен! - с досадой воскликнула Комати.  -  Из  всех,
кого я встретила, только ты и способен ответить...

    - Опомнись, я же дал обеты! - крикнул Бэнкей.

    - И все же только ты... - она вздохнула. - Только  ты,  понимаешь?
Когда я слушала, как ты рассказывал Норико про свою невесту...

    - Это все было давно, - перебил он, - и с того  времени  я  немало
продвинулся по своему Пути.

    - Ты ничего не понимаешь! -  рассердилась  красавица.  -  Когда  я
воплотилась в  трехцветную  кошку,  то  сама  немало  тому  удивилась.
Оболочка для души значит больше, чем кажется. И я  мыслила  просто,  я
ощущала просто. Юкинари прикасался ко мне -  и  я  была  рада.  Норико
заботилась обо мне - я принимала  заботу  и  благодарила,  как  умела.
Потом я почувствовала, что Юкинари грозит опасность - и позвала  тебя.
Когда ты дрался с Рокуро-Куби, я охраняла усадьбу,  как  ты  велел!  А
когда тебе пришлось перед рассветом  совсем  тяжко,  я  воплотилась  в
Норико! И побежала к тебе на помощь! Но я еще не  была  женщиной...  Я
все еще была кошкой.

    - Кошкой бы и оставалась, - проворчал монах, -  и  не  смущала  бы
людей... не сбивала бы с Пути...

    Комати насторожилась.

    - Я была кошкой, даже когда воплотилась в Норико  во  второй  раз.
Помнишь, я не могла тогда связать несколько слов?  Моя  былая  красота
вернулась раньше, чем мой разум и талант! Это меня чуть не погубило  -
я отвечала на письма Юкинари своими старыми стихами. Их узнали,  и  за
Норико стали следить. Но я знала - еще немного, и поэзия  вернется  ко
мне!

    - Ступай куда знаешь! - рассвирепел монах. - И  не  попадайся  мне
больше на дороге! Уходи, пока я не начал читать заклинания!

    - Ты знаешь все - и прогоняешь меня? - печально спросила она.

    - Да.

    - Так посмотри хоть мне на прощание в глаза!

    - Не могу. Я дал обеты.

    Молчание продлилось довольно долго.

    - Иначе и быть не могло... -  прошептала  Комати.  -  Я  встретила
любовь, равную моей любви, и она, разумеется,  оказалась  недосягаема.
Но раз уж мы не можем быть вместе, то хоть умрем вместе.  Это  я  тебе
обещаю.

    - Пусть будет так, - сказал Бэнкей. - Тогда мне уже  будет  не  до
обетов...

    - И ты улыбнешься мне... - мечтательно произнесла Комати.

    - Этого еще недоставало, - буркнул монах. - Да уйдешь ты наконец?

    - Твоя любовь равна моей любви, и ты сам знаешь  это,  -  серьезно
сказала она. - А теперь прощай. Я люблю тебя и ухожу.

    Монах,  набычившись,  уставился  в  стену.  Его  соединенные  руки
сжались и напряглись с такой силой, как будто он хотел причинить  себе
боль. Вдруг он отчаянно замотал бритой головой и замер, как изваяние.

    В хижине стояла мертвая тишина.

    Монах осторожно повернулся и покосился в угол.

    Та, что лежала на ворохе зимних одежд, уже не  была  Комати.  Лицо
округлилось, лоб прикрывала густеющая на глазах жесткая  челка.  Таяли
сверкающие одеяния, достойные государыни, и лишь  серебряными  точками
светились в воздухе обрывки узоров призрачной парчи.

    Норико сцепила на  груди  руки,  как  будто  стараясь  удержать  и
прижать к себе нечто ускользающее.

    Бэнкей обвел взором хижину.  Он  хотел  еще  раз  увидеть  госпожу
кошку.

    Но кошки уже не было.

    Тогда он вышел из хижины и притворил за собой дверь.

    Рядом как-то сразу оказался Остронос. Бэнкей отвернулся от  тэнгу,
не желая  слушать  его  шуточек.  А  подшутить  тут  было  над  чем  -
отягощенный обетом целомудрия монах  проводит  чуть  ли  не  всю  ночь
наедине с женщиной...

    Но Остронос молчал. Он только время от  времени  пожимал  широкими
плечами и  чуть  разводил  руки-крылья  с  веерами  из  серых  перьев.
Очевидно, тэнгу прекрасно понимал, что такое - плохо.

    Бэнкей мрачно покосился на него. И побрел прочь.

    Тэнгу бесшумно шагал рядом. Плечи их были вровень,  кисти  рук  на
ходу соприкасались.

    Бэнкей  остановился.  Он  еще  мог   вернуться.   Мог   позвать...
Остановился и тэнгу. Он молча стоял рядом, чуть наклонив голову набок,
с легкой и совершенно не обидной для монаха полуулыбкой. Бэнкей поднял
голову  -  вокруг  на  ветвях  расселись  большие   черные   вороны...
люди-вороны?.. Чего-то ему  было  невыносимо  жаль  -  возможно,  даже
самого себя, хотя Бэнкей вовеки никому бы в этом не признался.

    - Тэнгу, тэнгу, восемь тэнгу, а со мною - девять тэнгу... -  вдруг
негромко пропел  Остронос.  Похоже,  он  ждал,  что  Бэнкей  подхватит
немудреную песенку.

    Монах остолбенел. Такого странного утешения он не ждал.

    - Тэнгу, тэнгу, восемь тэнгу, а со мною - девять тэнгу,  -  снова,
уже чуточку громче, упрямо пропел Остронос. - Если дождик  не  пойдет,
будем до утра плясать!

    И, хотя его мощные крылья были опущены, Бэнкею  почудилось,  будто
крепкая рука легла на плечо.

    Бэнкей выпрямился. Что, в самом деле, за нытье он тут устроил!

    - Тэнгу, тэнгу, девять тэнгу, а со мною - десять тэнгу! -  так  же
тихо, но вполне уверенно пропел монах. - Если тигр не придет, будем до
утра плясать!

    - Если тигр не придет, будем до утра плясать! - подхватил Остронос
и действительно сорвался в пляс. Он подпрыгивал, хлопая  себя  концами
крыльев по коленям, поворачиваясь с поклонами  вправо  и  влево,  пока
Бэнкей не усмехнулся.

    Так  они  и  пошли  вместе:  один,  в  драной  рясе,   клочковатом
оплечье-кэса  и  стоптанных  варадзи,  -  широким  размеренным   шагом
опытного  ходока;  другой,  в  длинном  черном   одеянии   из   плотно
прилегающих перьев, вприпрыжку, разлаписто шлепая  по  коленям  серыми
веерами.

    Так они и ушли, а вороны снялись с веток и полетели следом.

    * * *

    Когда  Бэнкей  умирал,  вокруг  собрались  молодые   монахи.   Они
разбирались в искусстве боя  и  врачевания,  но  никто  не  знал,  как
извлечь из широкой груди обломанную стрелу.

    Старенький настоятель горного  монастыря  тоже  был  рядом  -  его
принесли на руках два юных послушника. Он все больше дремал, но  когда
просыпался - поражал всех внезапной и пронзительной мудростью. Сколько
ему было лет - никто уже не помнил.

    Настоятеля усадили рядом с Бэнкеем, но он, похоже, смутно понимал,
что за человек лежит на окровавленной циновке.

    Когда стало ясно, что жить Бэнкею осталось считаные  мгновения,  в
помещении  вдруг  появилась  небольшая  кошка  счастливой  трехцветной
масти. Она проскользнула  между  монахами  и  прыгнула  умирающему  на
грудь.

    Кто-то из молодых монахов взмахнул рукой,  отгоняя  ее,  но  кошка
сразу же легла, прижалась всем тельцем к Бэнкею,  и  в  полной  тишине
раздалось мерное мурлыканье.

    Бэнкей приоткрыл глаза и еле заметно улыбнулся.

    - Убрать ее? - спросил тот, кто стоял ближе к изголовью.

    - Не надо, - вдруг вполне ясным голосом отвечал настоятель.  -  Не
трогайте их. Пусть умрут вместе.

    Так и случилось.

    Рига
    1996