Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

                       СКАЗКА О КАМЕННОМ ТАЛИСМАНЕ

     Дошло до меня, о счастливый царь, что  был  среди  островов  Индии  и
Китая некий остров, и назывался он Шед. И правил некогда тем островом царь
по имени Нур-ад-Дин, и был у него брат по  имени  Бедр-ад-Дин,  от  одного
отца, но от  другой  матери.  И  был  этот  Бедр-ад-Дин  скуп,  коварен  и
завистлив, а Нур-ад-Дин был щедр, благороден и  справедлив.  И  он  правил
своим островом, и люди благодарили Аллаха за то, что он  послал  им  этого
царя.
     А у  Бедр-ад-Дина  был  советник,  злой  и  лукавый,  плешивый  урод,
подобный пятнистой змее. Звали этого советника аш-Шаббан, и он  знался  со
звездочетами, и магами, и колдунами, и ворожеями.
     Как-то раз призвал к себе аш-Шаббан звездочетов и  магов,  чтобы  они
совершили гадание, и дал им кошельки, набитые динарами, и тюки  тканей,  и
коней, и невольников. И звездочеты и маги смотрели  на  звезды,  и  читали
гадательные книги, и  раскидывали  гадательные  кости,  а  потом  объявили
аш-Шаббану:
     -  Твоему  повелителю,  брату  царя  Бедр-ад-Дину,   Аллах   посылает
единственную в его жизни ночь, чтобы он  мог  стать  властелином  острова.
Звезды с заката и до рассвета будут  благоприятствовать  его  замыслам.  И
если хочет он низвергнуть брата и занять его место, то нет для этого ночи,
кроме завтрашней!
     А аш-Шаббан, с ведома Бедр-ад-Дина,  заранее  подкупил  стражу  левой
стороны и стражу правой стороны, и начальника над  рабами,  и  визирей,  и
городских кади, и взял с собой отряд воинов,  и  пришел  ночью  в  царский
дворец, чтобы пленить царя Нур-ад-Дина и бросить его в  темницу,  а  потом
ослепить и оставить там до скончания его дней.
     Но Нур-ад-Дин с верными ему воинами заперся в башне, а когда наступил
рассвет и власть этой ночи над его судьбой иссякла, он сумел  скрыться  из
башни, и убежал в горы, и поселился в пещерах на восточном берегу острова,
и жил там, и ездил на охоту, и привозил добычу,  а  бывшие  с  ним  и  его
воинами женщины собирали плоды.
     А у  царя  были  две  жены,  Умм-абд-Аллах  и  Кутт-аль-Кулуб.  И  от
Умм-абд-Аллах у него был сын, царевич Джаншах, а от Кутт-аль-Кулуб - дочь,
царевна Бади-аль-Джемаль. И жены царя разделили с ним  изгнание,  и  взяли
детей с собой, и поселились с ними в  пещерах.  И  дети  росли  вместе,  и
любили  друг  друга,  и  царь  брал  их  обоих  с  собой   на   охоту.   А
Бади-аль-Джемаль была маленьким ребенком, и ей еще не  закрывали  лица.  И
царь Нур-ад-Дин сажал девочку перед собой на седло, и  учил  ее  различать
следы диких животных, и держать лук, и владеть ножом.  И  царевна  в  годы
изгнания была его утешением и утешением всех, кто жил с царем в пещерах.
     Прошло немало лет, и царевна выросла, и научилась владеть оружием,  и
скакать на конях, и погружаться в море ночного  боя.  А  когда  ей  минуло
четырнадцать лет, Нур-ад-Дин дал ей воинов, и поставил ее во главе отряда,
и она вместе со старшим братом совершала набеги и привозила добычу.
     А потом царь умер, и сын его Джаншах  послал  гонца  к  родственникам
своей  матери  и  осведомил  их  об  этом  деле  и  о  своем  изгнании.  А
Умм-абд-Аллах была из царского рода, и ее братья, узнав о  ее  бедственном
положении, поклялись, что окажут ей помощь. Они собрали войско, и посадили
его на корабли, и прибыли на остров Шед, чтобы захватить  его,  и  сделать
Джаншаха его повелителем, а брата царя, Бедр-ад-Дина, заключить в  темницу
и ослепить.
     Но когда войско, во главе которого ехали царевич  Джаншах  и  царевна
Бади-аль-Джемаль, вошло в город, Бедр-ад-Дин вышел им навстречу  в  одежде
покаяния, и он плакал, и стенал, и молил, и каялся,  проливая  крокодиловы
слезы. Так что Джаншах помиловал его и лишь приказал ему жить в отдалении,
не показываясь ни в городе, ни в царском дворце.
     И Джаншах стал царем вместо своего отца, и правил достойно, и женился
на царевнах из знатных родов. А сестра его, Бади-аль-Джемаль, жила  вместе
с ним, и он любил ее сильной любовью, и исполнял каждое ее желание, а  она
сопровождала его, когда он ездил на  охоту.  И  Джаншах  дал  клятву,  что
отдаст ее в жены лишь тому, кто придется ей по нраву. Но царевне  были  по
нраву лишь арабские кони, и дамасские  клинки,  и  кольчуги,  тонкие,  как
сетчатая александрийская рубашечка танцовщицы,  и  скачки  по  пустыне,  и
метание дротиков. И когда она  выезжала  со  своими  воинами,  в  парчовом
кафтане, с открытым лицом, гибкостью заставлявшая устыдиться ветвь ивы,  -
она была как отрок четырнадцати лет, о котором сказано:

                О, как строен он! От волос его и чела его
                Свет и мрак на людей нисходят.
                Не хулите же точку родинки на щеке его -
                Анемоны все точка черная отмечает.

     И к ней сватались цари разных стран, но она не хотела расставаться  с
братом.

     Когда Джаншах слетал с коня  и  погружал  нож  в  горло  затравленной
антилопе, а я оттаскивала за ошейник мордастого  разъяренного  пса,  то  я
встречала мгновенный торжествующий взгляд брата, взгляд  победителя,  и  в
душе повторяла клятву, которой мы поклялись друг  другу  в  ночь  накануне
похода. Мы поклялись умереть друг за друга, и  тогда  же  он  подарил  мне
саблю отца - дамасский клинок с рукоятью, украшенной шестью  бадахшанскими
рубинами, с узором виноградных листьев  по  стали  и  с  ножнами,  которые
завершала собой золотая виноградная кисть.
     Когда мы ночью вступали в город, наши кони шли рядом  и  наши  колени
соприкасались. Мне хотелось лишь одного - чтобы вовеки  не  кончалась  эта
ночь, чтобы мы всю жизнь ехали ночным городом, не обращая внимания на  шум
коротких схваток и пляску бешеных факелов. Ведь  мы  возвращались  в  этот
город с победой! И только тогда, в седле, и было у меня подлинное ощущение
победы. А потом, когда у конских  копыт  раздирал  свои  покаянные  одежды
дядюшка Бедр-ад-Дин,  и  когда  являлись  во  дворец  шествия  горожан,  и
ремесленников, и купцов, и даже метельщиков городского базара, с дарами  и
подношениями, все было уже скучно и нелепо...
     Очевидно, мне следовало родиться мальчиком,  и  быть  любимым  братом
своего сурового брата, а не любимой сестрой. И никто не укорял бы  его  за
то, что он позволяет мне появляться на людях в мужском платье.
     Но он не обращал на это внимание, и я - тоже.
     Вот такой сестрой наделил Джаншаха Аллах, и, как оказалось  потом,  в
этом была немалая мудрость. Ибо дальнейшие события показали, что и царским
дочерям не грех владеть саблей. А уж этому мастерству  я  была  обучена  с
детства! И тайная моя мечта стать мужчиной  едва  не  осуществилась  самым
неожиданным и прискорбным образом.

     Так  жил  царь  Джаншах,  и  люди  благословляли   Аллаха   под   его
владычеством, но все его жены и наложницы  не  родили  ему  детей,  и  это
омрачало его дни и угнетало его.
     Но вот однажды ночью царь почувствовал стеснение в груди и  встал,  и
велел слугам позвать к себе начальника удальцов правой стороны  Садреддина
ибн Яхью, и преданного ему евнуха Мамеда, и послал  Мамеда  в  гарем,  где
вместе с женами жила и царевна Бади-аль-Джемаль, и там  ей  были  отведены
лучшие покои, и назначены невольницы и слуги. И Бади-аль-Джемаль пришла на
зов старшего брата, и он велел  ей  облачиться  в  мужской  наряд,  и  все
четверо вышли из дворца и отправились на прогулку.
     И они пришли в предместье за рекой, - а там жили купцы, - и пошли  по
улице, на которой стояли дома купцов, пошли мимо стен их домов и оград  их
садов, и вдруг видят - ворота одного сада  приоткрыты.  И  оттуда  до  них
донесся голос, произносивший такие стихи:

              Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,
              Как лань, что поймала львят, расставивши сети.
              Ее осенила ночь в прекрасных кудрях ее
              Палаткою из волос, без кольев стоящей.
              Когда бы красавицы времен ее видели,
              То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"

     И услышав этот голос, царь Джаншах заглянул за ворота, и  увидел  сад
прекраснейший из садов, в  глубине  которого  была  занавеска  из  красной
парчи, окаймленной жемчугом, а за занавеской - четыре невольницы, и  между
ними девушка, подобная светлой луне, и у нее были черные  глаза,  и  груди
подобные двум гранатам, и она покоряла сердца стройным станом  и  тяжелыми
бедрами. И Джаншах вошел в сад, следом за ним вошли  Садреддин  ибн  Яхья,
Мамед и Бади-аль-Джемаль.
     А девушка, увидела их  и  положила  лютню,  что  держала  в  руке,  и
обратилась к ним с такими словами:
     -  О  человек,  что  дало  тебе  смелость  войти  в  дом,   тебе   не
принадлежащий, и к девушкам, не  принадлежащим  тебе,  без  разрешения  их
обладателей?
     - О госпожа, - почтительно ответил Джаншах, - я увидел  этот  сад,  и
мне понравилась красота его зелени, благоухание его  цветов  и  пение  его
птиц. И я вошел в него, чтобы в нем погулять с часок,  а  потом  я  и  мои
спутники уйдем своей дорогой.
     - С любовью  и  охотой!  -  сказала  на  это  девушка,  и  дала  знак
невольницам, и они принесли столик, уставленный  всевозможными  кушаньями:
перепелками, птенцами голубей и мясом баранов.
     И Джаншах с девушкой сели к столику, и ели,  и  пришла  невольница  с
кувшинами, и стала поить их вином, и Садреддин опьянел, и стал петь песни,
а евнух Мамед взял  у  невольниц  бубен  и  стал  бить  в  него.  А  потом
невольницы приготовили красивую  комнату,  и  Джаншах  пошел  туда  с  той
девушкой, и было между ними то, что было.
     Наутро же они простились, и царь со  своими  спутниками  вернулся  во
дворец, и послал той девушке дары, и навестил ее потом еще  раза  два  или
три. И прошло три месяца, и она убедилась, что понесла дитя,  и  известила
об этом Джаншаха, и он обрадовался великой радостью, и послал той  девушке
дары, и Бади-аль-Джемаль тоже обо всем узнала, и  тоже  обрадовалась,  ибо
она горевала из-за отсутствия детей у брата. И решено  было  скрывать  это
дело в тайне.
     Но Бедр-ад-Дин, дядя царя, и его советник аш-Шаббан, которые  жили  в
отдалении от города,  призвали  магов  и  звездочетов,  и  те,  глядели  в
гадательные книги, и сверялись со звездами, и гадали  по  бобам  и  печени
убитых птиц, и по песку. И  они  узнали,  что  в  скором  времени  у  царя
Джаншаха родится сын. И один из них, наиболее умудренный опытом, высчитал,
каково будет расположение звезд в час рождения ребенка. И тут оказалось  -
жизнь этого ребенка и жизнь Бедр-ад-Дина связаны между собой, и если будет
жить ребенок, то умрет Бедр-ад-Дин, а  если  будет  жить  Бедр-ад-Дин,  то
неминуема смерть ребенка. И оказалось еще, что жизнь дитяти  может  спасти
лишь каменный талисман, ранее принадлежавший царице  Балкис,  и  если  при
рождении сына царя Джаншаха этот талисман не будет его охранять, то  жизнь
младенца повиснет на волоске.
     И услышав обо всем этом, Бедр-ад-Дин задумался, а советник  аш-Шаббан
сказал ему так:
     - Да просветлится твой омраченный дух,  да  обрадует  тебя  Аллах,  о
Бедр-ад-Дин! Разве не для того узнали мы об этом деле, чтобы  вмешаться  и
обратить все себе во благо? Встань, собери своих слуг, открой свои сундуки
с сокровищами! Мы непременно должны нанять на эти деньги отряд  воинов,  и
ворваться ночью во дворец Джаншаха, и войти в его гарем, и отрубить головы
всем его женам и наложницам! Таким образом твоя жизнь будет спасена, и  ты
станешь царем этого острова, о Бедр-ад-Дин, а я стану твоим визирем, и  мы
будем править по милости Аллаха долго и счастливо!
     И Бедр-ад-Дин, подумав, признал, что это  -  единственный  способ  не
допустить рождения сына Джаншаха. И они пошли в  сокровищницу,  и  открыли
сундуки, и дали слугам кошельки  с  динарами,  и  послали  надежных  людей
собирать отряд, и вот что с ними было.
     А Джаншах ни о чем не подозревал и радовался тому, что у него наконец
появится сын.

     Эту девушку в  саду  звали  Зумруд,  и,  конечно,  была  она  уже  не
девушкой, а купеческой женой, которая из-за отсутствия  мужа  заскучала  и
решила развлечься. Если ночью ворота сада  в  предместье  открыты,  и  нет
никого на страже, и оттуда слышны женские голоса, и музыка, и смех, то это
- словно надпись над входом: "Вошедшему все дозволено!"
     В ту ночь я даже не разглядела как  следует  эту  Зумруд,  мне  после
долгой прогулки безумно хотелось спать и я заснула на ковре в саду,  когда
она усадила брата играть в шахматы. По-моему, партия в шахматы  при  луне,
когда уже недалеко до рассвета, -  полнейшее  безумие,  но,  говорят,  это
обычная уловка женщин, желающих благовидным образом взять плату за вход  в
свой сад. Разумеется, играют на определенный заклад, и  мужчина  поддается
из любезности. Очевидно, так оно и было, - ведь я  уже  спала,  когда  они
закончили партию, а утром меня разбудил Мамед. Вдвоем мы насилу растолкали
Садреддина ибн Яхью, привольно раскинувшегося между двумя невольницами,  и
вызвали из дома моего брата,  Джаншаха,  который  вышел  бодрый  и  весьма
довольный.
     Могла ли я подумать, что в одну из страшнейших ночей моей жизни  буду
скакать на коне по улицам предместья, разыскивая ворота этого сада  и  дом
этой женщины!
     Весь день мы с братом провели на охоте, и он поехал в  город  раньше,
потому что его ждали дела, а я осталась, чтобы присмотреть, как соберут  и
погрузят на мулов добычу. А потом, отправив добычу во дворец,  я  оставила
при себе только двух воинов своей свиты и отправилась  домой  неторопливо,
потому что выдался чудесный вечер, и  с  нами  была  корзина  султанийских
персиков и миндальных абрикосов, и вообще  мне  хотелось  побыть  одной  в
тишине. Потому я ехала впереди, держа перед собой  корзину,  а  мои  воины
ехали сзади и  шепотом  рассказывали  друг  другу  какие-то  занимательные
истории.
     Уже давно стемнело, когда мы приблизились ко  дворцу.  И  еще  издали
поняли, что там творится что-то неладное. На площади перед  ним  собралась
толпа, вдоль стен носились всадники, в окнах мелькали огни,  словом,  было
очень похоже на ту ночь, когда мы спасались отсюда бегством.
     - О Маруф! - обратилась я к одному  из  своих  воинов.  -  Поезжай  и
разузнай, что там такое творится!
     Сама же я укрылась в одном из переулков и стала ждать своего гонца.
     Вернулся он очень скоро, пешком и в разодранной одежде.
     - Спасайся, о госпожа! - крикнул он, хватаясь за сбрую моего  коня  и
разворачивая его в переулке. - Да поможет тебе Аллах, твой  брат  убит,  и
весь его гарем  убит,  и  воины  подлого  пса,  твоего  дяди  Бедр-ад-Дина
гоняются за наложницами твоего брата и отрубают им головы!
     - О Аллах, при чем тут наложницы моего брата? - воскликнула я. -  Что
это за безумие? Откуда ты успел узнать все, о Маруф? Ты же еще не  был  во
дворце!
     - Я был у самых ворот! - сказал маруф. - Все дело в  ребенке!  Я  Бей
этих развратниц! Теперь  уже  у  этого  нечестивого  пса,  царя  Джаншаха,
никогда не родится сын!"
     - Послушайся Маруфа, о госпожа! - вмешался тот из  моих  воинов,  что
ждал вместе со мной в переулке. - Он не станет тебе лгать. Во имя  Аллаха,
беги! И дай мне свой плащ, а сама возьми мой. Ведь если Бедр-ад-Дин и этот
шелудивый пес, аш-Шаббан, истребляют весь твой род, то они ищут и тебя!
     Я позволила ему накинуть мне на плечи белый плащ  и,  плохо  понимая,
где нахожусь и что со мной происходит, подтолкнула коня пятками.
     Но Маруф удержал меня.
     - Скачи к развалинам мечети, что у источника, о госпожа, - сказал  он
мне, - и жди нас там, а мы попытаемся узнать, почему погиб твой брат, царь
Джаншах, и что значит казнь его жен и наложниц!
     - Но если нас не будет до рассвета, скрывайся, как знаешь, о госпожа,
- добавил второй, а звали его Данияль. - Это значит, что  по  воле  Аллаха
нас больше нет среди живых.
     И тогда Маруф отпустил моего коня, а Данияль хлестнул его плетью.
     Я поскакала по переулку, и он окончился, и  я  поскакала  по  другому
переулку, и конь нес меня по ночному городу, а по моим щекам текли  слезы,
ибо я лишилась всего на свете -  брата,  которого  любила  больше  отца  и
матери, и дома, и царских богатств, всего, всего...
     У мечети я соскочила с коня, бросилась наземь  и  зарыдала  так,  как
никогда еще в жизни не рыдала. И я знала, что  если  Аллах  будет  ко  мне
милостив, и я останусь в живых, это - мои последние в жизни слезы.  Потому
я не жалела их, оплакивая брата, и  женщин,  с  которыми  жила  под  одним
кровом, и наше былое могущество.
     Когда к мечети подъехал всадник, я вскочила на ноги и  положила  руку
на рукоятку сабли. Все, что у меня  оставалось  -  эта  сабля,  подаренная
братом, да те немногие украшения, что были на мне,  когда  я  выезжала  на
охоту.
     - Это я, Данияль, о госпожа, - с этими словами раненый всадник  сполз
с коня.
     - Я перевяжу тебе рану, о Данияль, - сказала я, опускаясь рядом с ним
на колени, - а ты расскажи, что тебе удалось узнать. И не думай, что слезы
и волнение помешают мне слушать тебя. Я дочь царей и сестра царя!
     - Тогда слушай меня, о госпожа. Я не ждал от тебя иного  ответа...  -
прошептал Данияль. - Все дело в предсказании. Бедр-ад-Дину, да не помилует
его Аллах, было предсказано, что он умрет в тот день, когда у твоего брата
родится сын! И ему стало известно, что вскоре это случится! Вот почему  он
ворвался во дворец, и убил царя Джаншаха, и расправился с его гаремом!
     Тут мы услышали стук копыт.
     - Это за мной, - сказал Данияль.  -  Мне  удалось  опередить  их,  но
ненамного. Они узнали, что я из твоей стражи, о госпожа! Беги, беги, Аллах
да будет твоим покровом!
     Я стала поднимать Данияля на ноги.
     - Я не оставлю тебя этим собакам! - сказала я ему. - И если ты  не  в
силах держаться в седле, я перекину тебя через конскую спину и увезу!
     - Я непременно умру возле этой мечети,  ибо  такова  воля  Аллаха!  -
отвечал Данияль. И не успела я опомниться, как он достал кинжал и приложил
его к груди. - Беги, о госпожа! Даже если эти предатели и не  станут  меня
убивать, я все равно умру от раны. Беги, скрывайся!
     И он вонзил в себя кинжал.
     Так я осталась совсем одна. И из всего прежнего величия остались  при
мне только отцовская сабля, конь Абджар и еще мужской наряд, который стоил
немалых денег.
     Поправив лук и колчан со стрелами за спиной, я вскочила  на  коня,  и
вовремя - те, кто гнался за  Даниялем,  были  уже  совсем  близко,  я  уже
слышала их голоса.
     Спрятавшись за развалинами мечети, я видела, как  они  окружили  тело
Данияля, осветили его факелом, посовещались и поехали прочь.
     А я поскакала в предместье за рекой - туда, где жила Зумруд,  будущая
мать моего племянника.
     Поскольку все это время муж Зумруд был в отъезде,  мой  брат  не  мог
заставить его дать Зумруд развод и  забрать  ее  в  свой  гарем.  И  таким
образом обо всем этом деле знали только я, да евнух  Мамед,  да  Садреддин
ибн Яхья, да сама Зумруд, да ее невольницы.
     И вот теперь, разыскивая впотьмах дом Зумруд, где я и  была-то  всего
только раз, я думала - проведает ли изменник  и  предатель  Бедр-ад-Дин  о
Зумруд и ее будущем ребенке, скажет ли ему об этом Мамед, купит ли он  эту
тайну у Садреддина ибн Яхьи, а,  может,  какая-либо  из  невольниц  Зумруд
захочет получить свободу и приобретет ее столь недорогой ценой?
     И Мамед, и Садреддин ибн Яхья при жизни моего брата Джаншаха были ему
преданы, но я уже  знала,  что  значит  преданность  придворных,  мне  уже
приходилось однажды спасаться бегством. И я знала,  что  в  таких  случаях
следует рассчитывать только на себя.
     Если бы брат, умирая, мог увидеть меня, он  сказал  бы  мне:  "Спасай
моего сына, а Бади-аль-Джемаль!". И даже если бы ребенок  Зумруд  не  имел
никакого отношения к моему брату, довольно было бы того, что его  рождение
означает смерть предателя Бедр-ад-Дина!
     Двери,  конечно,  были  заперты,  Зумруд  уже  не  расставляла   сети
полночным гулякам. Я с трудом разбудила раба-привратника. Он долго не  мог
понять, что перед ним посланец сестры царя, Бади-аль-Джемаль. Дом стоял  в
предместье за рекой - здесь  еще  спали  спокойно,  не  зная,  что  дворец
захвачен и что до дворе рубят головы царским женам, одна из которых  может
случайно оказаться будущей матерью царевича!
     Устав тратить время на уговоры, я сократила пустые  речи  и  обнажила
кинжал. Это подействовало. Раб поднял переполох, вышли  другие  рабы  и  в
конце концов шум разбудил хозяйку, а я этого и добивалась.
     Возмущенная Зумруд вышла на шум.
     - Кто это врывается в дома правоверных? - сердито воскликнула она.  -
О соседи, на помощь!
     - Молчи, о Зумруд, - сказала я, -  и  взгляни  на  меня  внимательно!
Помнишь ли ту  ночь,  когда  двери  твоего  сада  были  открыты  для  царя
Джаншаха? И помнишь ли ты мальчика, который уснул на ковре в саду под звон
твоей лютни?
     - Да, я узнаю тебя, - ответила Зумруд, - но почему  ты  врываешься  в
мой дом среди ночи, и угрожаешь моим рабам, и пугаешь моих невольниц?
     -  Потому  что  я  -  сестра  царя  Джаншаха,   Бади-аль-Джемаль!   -
воскликнула я. - И царь убит, и во дворце хозяйничают враги и предатели, а
я примчалась сюда, чтобы спасти тебя, о Зумруд,  и  то  дитя,  которое  ты
носишь во чреве! Ибо всем нам угрожает смертельная опасность!
     Тут начался переполох. Крика и воплей было - как будто ветром сорвало
крышу с женской бани...
     Наконец, завернутую в изар Зумруд посадили на круп моего коня, и дали
ей узелок с вещами, и еще узелок с едой.
     - Я отвезу вашу госпожу в надежное место и  вернусь,  -  пообещала  я
домочадцам Зумруд. - И если из дворца придут искать ее, а  кто-то  из  вас
осведомит погоню о событиях этой ночи, - я узнаю, кто это, и  проживет  он
не больше времени, чем нужно сабле для замаха и удара!

     И в одну из ночей Бедр-ад-Дин приказал своим воинам, и они  ворвались
во  дворец,  и  убили  царя  Джаншаха,  и  отрубили  головы  его  женам  и
наложницам. А царевны Бади-аль-Джемаль в это время не было  во  дворце,  и
она узнала о смерти брата, и о предсказании  мудрецов,  и  села  на  спину
коня, и поехала в предместье, где жила Зумруд, и взяла ее, и увезла  прочь
от города.
     И они ехали до рассвета,  и  приехали  на  берег  моря.  А  там  была
пристань, и чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть перевал в горах,
и Бади-аль-Джемаль въехала на перевал, а Зумруд сидела у нее за спиной,  и
они увидели, что с одной стороны у них -  море,  и  пристань,  у  пристани
стоят корабли, и на одни из них носят груз, а другие освобождают от груза.
А со второй  стороны  перевала  были  горы,  и  равнина,  по  которой  они
прискакали сюда, и по равнине мчался отряд всадников в белых плащах,  и  в
руках у них были дротики и  копья.  И  Бади-аль-Джемаль  поняла,  что  это
Бедр-ад-Дин выслал погоню за ней и за Зумруд. И она ударила  коня  пятками
по бокам, и конь спустился с перевала, и Бади-аль-Джемаль привезла  Зумруд
на спине своего коня к пристани, и вдруг они видят, что один  корабль  уже
готов к отплытию. И тогда царевна подъехала к нему, и  спросила  капитана,
не возьмет ли он еще двух путников, но  капитан  отвечал,  что  свободного
места на судне больше нет, и  что  он  ждет  лишь  купца,  который  должен
привести и ввести на корабль своих невольниц, а как только  это  случится,
якорь будет поднят и паруса наполнятся ветром.
     Когда же оказалось, что корабль этот - единственный, готовый в  путь,
а другие собираются отплыть кто -  завтра,  а  кто  через  неделю,  Зумруд
увидела, что положение ее безнадежно, и стала плакать,  и  рвать  на  себе
волосы, и царапать себе щеки, потому что погоня, посланная  за  ней  и  за
царевной Бади-аль-Джемаль была уже близка, и воины поднимались к перевалу,
и их кони были еще свежи и полны сил, а конь царевны устал, так как он нес
двойную ношу.
     И вдруг царевна и Зумруд видят - к кораблю идет купец,  и  невольники
несут тюки с его имуществом, а за невольниками  идут  закутанные  в  изары
невольницы, сорок без одной.
     - Утри свои слезы, - сказала тогда царевна, обращаясь к Зумруд.  -  Я
непременно устрою хитрость с этим купцом и с этим капитаном, чтобы  спасти
тебя!
     И Бади-аль-Джемаль сошла с коня, и подошла к купцу, и  приветствовала
его. А он видел, что она в мужском платье, и что на поясе у нее  сабля,  а
за спиной лук и колчан, и лицо ее открыто, и подумал, что это - юноша, сын
четырнадцати лет.
     -  Послушай,  что  я  скажу  тебе,  о  купец,  -  обратилась  к  нему
Бади-аль-Джемаль, - и пусть это станет основой твоего благополучия! Я  сын
кади из столичного города, и у  него  не  было  другой  жены,  кроме  моей
матери, и они жили двадцать лет в любви и согласии. А  потом  мой  отец  в
один из дней проходил по базару, и увидел, что посредник предлагает купить
красивую невольницу, о посмотрел на нее, и страсть к невольнице  запала  в
его душу. И он купил ее, и она  вошла  в  наш  дом,  и  в  короткое  время
овладела его чувствами, так что он целыми днями сидит у нее  в  комнате  и
выходит лишь к молитве. И моя мать расстроилась, и  заболела,  и  лицо  ее
пожелтело. И она призвала меня к себе и сказала: "О  Хасан,  нет  для  нас
иного пути, кроме хитрости. Возьми эту проклятую, отведи на базар и продай
с тем условием, чтобы ее увезли с нашего острова. И  чем  дальше  купивший
увезет ее, тем ниже пусть будет цена! А твоему отцу  мы  скажем,  что  она
убежала с рабом из соседских рабов". И вот  я  привез  невольницу,  и  нет
здесь никого, кроме тебя, кому бы я мог предложить ее.
     - Сам Аллах поставил меня на твоем пути, о юноша! - отвечал купец.  -
Я везу невольниц так далеко, что один путь займет четыре месяца. Я везу их
в Багдад, где  надеюсь  продать  за  хорошую  цену  во  дворец  повелителя
правоверных. И если ты уступишь мне эту  невольницу  по  малой  цене,  она
окажется так далеко отсюда, что твоему отцу невозможно будет найти  ее,  и
не останется у них пути к сближению, о юноша!
     И Бади-аль-Джемаль открыла перед купцом лицо Зумруд, и купец  остался
доволен, и они условились о цене, и Бади-аль-Джемаль продала Зумруд  этому
купцу, и он взял ее за  руку  и  повел  на  корабль.  Но  Бади-аль-Джемаль
попросила у него разрешения сказать несколько слов Зумруд, и отвела  ее  в
сторону, и дала ей с собой немного денег, потому что у царевны было их при
себе мало. А потом Бади-аль-Джемаль сняла с  руки  запястье,  и  было  оно
украшено камнями и серебряными листьями тонкой работы, и тот,  кто  раз  в
жизни видел это запястье, узнал бы его среди  тысячи.  И  Бади-аль-Джемаль
разломила его на две половины, и одну дала Зумруд, а  другую  взяла  себе,
чтобы половинки запястья служили им тайным знаком в превратностях  времен.
И тут капитан корабля закричал, что  судно  готово  к  отплытию,  и  купец
заторопился, и взял Зумруд, и повел ее на  корабль,  и  другие  невольницы
пошли следом.
     А погоня, посланная Бедр-ад-Дином за Бади-аль-Джемаль, уже преодолела
перевал, и воины видели, как Бади-аль-Джемаль ведет беседу с купцом, и они
подтолкнули пятками коней, чтобы успеть к пристани до того, как невольницы
поднимутся на корабль.
     И Бади-аль-Джемаль взяла деньги, полученные от  купца  за  невольницу
Зумруд, и задержала одну из его невольниц, которая шла последней, и отдала
ей кошелек, чтобы та передала его Зумруд, потому что  Бади-аль-Джемаль  не
хотела, чтобы мать ее племянника терпела в чем-либо нужду. И та невольница
взяла кошель,  и  вдруг  налетели  всадники,  и  один  поразил  копьем  ту
невольницу, и она упала к ногам Бади-аль-Джемаль.
     А Бади-аль-Джемаль знала, что погоня приближается, и она была  готова
нападать и защищаться, и она вынула саблю из ножен, и  ударила  того,  кто
убил невольницу, и поразила его в плечо. И налетел на царевну другой воин,
и она ударила его саблей по руке, и он выронил копье. А  купец  и  капитан
корабля увидели этот бой, и испугались,  что  воины  задержат  корабль,  и
капитан приказал вытаскивать якорь, и корабль отплыл от берега.
     Тогда Бади-аль-Джемаль, увидев, что Зумруд в  безопасности,  вскочила
на своего коня Абджара и поскакала вдоль берега моря, а  погоня  помчалась
за ней. И царевна призвала на помощь Аллаха,  потому  что  раньше  она  не
бывала в этих краях и не знала дороги. И она  оборачивалась  на  скаку,  и
стреляла из лука, и поражала воинов стрелами. А когда они стреляли в  нее,
она пригибалась к седлу, и сползала то на левый бок коня, то на его правый
бок, и быстро двигалась, и уворачивалась от стрел.
     И вдруг из-за камня появилась большая черная  собака,  из  охотничьих
собак, и посмотрела на Бади-аль-Джемаль, как будто хотела сказать: "Иди за
мной!", и побежала по дороге так быстро, как ни одна собака  на  свете,  а
царевна поскакала за ней.
     И когда дорога раздвоилась, собака обернулась и поглядела на царевну,
и  потом  она  повернула  вправо  и  побежала,  оборачиваясь,  а   царевна
последовала за собакой. И всякий раз, когда приходилось  выбирать  дорогу,
это делала собака, а царевна ей повиновалась.
     Так они скакали сперва по берегу моря, а потом между горами, и  вдруг
царевна видит - они в ущелье, и проход  между  скалами  узок,  и  с  обеих
сторон нависают огромные камни,  которые  едва  держатся  на  вершинах.  И
царевна испугалась, но собака посмотрела на нее и побежала по этому ущелью
дальше. А у царевны не было выбора, она могла лишь  следовать  за  собакой
или поворачивать назад, потому что  справа  и  слева  были  скалы.  И  она
поскакала следом за собакой, и вдруг она смотрит - собаки нет.  И  царевна
остановила коня, не понимая, куда делать собака, и стала звать ее так, как
зовут охотничьих собак. А у входа в то ущелье появились  всадники,  и  они
поскакали следом за царевной, и  она  взяла  лук,  и  положила  стрелу  на
тетиву, приготовившись стрелять.
     Но тут с грохотом стали рушиться с вершин  камни,  и  иные  упали  на
воинов Бедр-ад-Дина и убили их, а иные перегородила ущелье  и  тропу,  что
шла по нему, так что оставшимся в живых всадникам не было  больше  пути  к
Бади-аль-Джемаль. И они повернули назад и поехали прочь,  оплакивая  своих
товарищей. А царевна поехала дальше ущельем, высматривая, где  же  собака,
но та пропала без следа.
     И царевна выбралась из горной местности на  равнину  и  поехала  куда
глядят глаза, потому что вернуться на пристань она не могла из-за  обвала,
а другого пути к той пристани она не знала. И она ехала таким  образом  до
вечера, а вечером увидела на вершине горы полуразрушенную башню и  решила,
что может там переночевать.
     А в той башне жил старый мудрец, маг  и  звездочет,  и  она  казалась
разрушенной лишь с виду, и всякий, кто входил в его  жилище,  был  поражен
росписью  стен,  и  коврами,  и  одеждами  рабов,  черных   и   белых.   И
Бади-аль-Джемаль была крайне удивлена, когда ввела туда за повод  коня,  и
вдруг ей навстречу выходят слуги, и забирают коня, и ведут  ее  в  светлую
комнату, и навстречу ей выходит почтенный старец и приветствует ее!
     И Бади-аль-Джемаль тоже приветствовала старца,  и  на  его  расспросы
ответила, что была на охоте, и заблудилась в  горах,  и  не  знает  дороги
домой.
     Но старец понял, что перед ним не юноша, а девушка, ибо  был  умудрен
годами, и он усадил Бади-аль-Джемаль, и велел принести столик с ужином,  и
накормил ее, и напоил, а потом велел слугам принести доску и песок.  И  он
раскинул песок,  и  вышло,  что  перед  ним  сидит  царевна,  сестра  царя
Джаншаха. И мудрец осведомил царевну, что ему  известна  ее  тайна.  Тогда
Бади-аль-Джемаль рассказала ему, что  произошло  во  дворце  и  каковы  ее
обстоятельства.
     Мудрец велел принести свои гадательные книги, и долго смотрел в  них,
и рисовал на песке линии, прямые и изогнутые, и знаки, и буквы. А потом он
сказал Бади-аль-Джемаль так:
     - Судьба Бедр-ад-Дина воистину связана с судьбой сына  твоего  брата,
но недостаточно спасти мать ребенка. Если в час его появления на свет  его
не будет охранять могущественный талисман царицы Балкис, все твои старания
будут напрасны, о  царевна.  Талисман  этот  находится  у  мага  по  имени
аль-Мавасиф, и он живет далеко отсюда в Облачных горах. И я могу послать к
нему гонца из подвластных мне духов, и этот гонец принесет талисман, а  ты
тем временем живи у меня, но только никуда не выходи из башни, особенно по
ночам, ибо здесь живет  немало  джиннов,  подданных  синего  царя,  и  это
племена правоверных джиннов, и они поклоняются Аллаху великому,  могучему.
Но все же я советую тебе проявить осторожность.
     Но начертал калам - как судил Аллах!  Три  дня  и  три  ночи  провела
царевна в башне, и рабы мудреца служили ей, и она ждала возвращения гонца.
А к концу четвертого дня грудь царевны стеснилась, и она бродила по башне,
пока не вышла наружу, и прошла немного, и села на землю. А там рос куст  с
ягодами, и царевна сорвала несколько ягод, и съела их,  и  ее  потянуло  в
сон, и она легла на землю и заснула.
     И когда она внезапно проснулась, то не ощутила  под  собой  земли,  и
открыла глаза, и вдруг видит - ее несет по  небу  в  объятиях  джинния,  и
земля далеко внизу, а звезды близко.
     И царевна подумала, что это  -  пучки  пестрых  сновидений,  и  опять
закрыла глаза.
     А эту джиннию звали Азиза, и у нее была двоюродная  сестра  по  имени
Марджана, а в обычае джинний из этого рода было искать  себе  возлюбленных
среди людей. И марджана  полюбила  одного  купца,  по  имени  Ильдерим,  и
показала его Азизе, и Азиза  стала  искать  юношу,  который  превзошел  бы
красотой Ильдерима. И она под  видом  шейха  проходила  мимо  пристани,  и
увидела Бади-аль-Джемаль, и пленилась ее лицом и  станом,  и  родинкой  на
щеке. Но Азиза не знала, что это - девушка, потому что видела ее на  коне,
и с саблей в руке, и Бади-аль-Джемаль наносила удары и  отражала  их,  как
один из тех бойцов, которых цари приберегают на случай опасности.
     И азиза полюбила Бади-аль-Джемаль, и известила об  этом  свою  сестру
Марджану, и вышел у них спор о том, чей  возлюбленный  лучше,  и  Марджана
предложила принести Бади-аль-Джемаль  и  Ильдерима  в  назначенное  место,
чтобы сравнить их.
     И это Азиза спасла Бади-аль-Джемаль  от  погони,  обернувшись  черной
собакой и сбросив камни на  воинов  Бедр-ад-Дина,  а  потом  она  три  дня
кружила вокруг башни мудреца, но начертанные на стенах и над дверью  знаки
не позволяли ей проникнуть внутрь. Но когда Бади-аль-Джемаль отведала ягод
и заснула, джинния Азиза взяла ее в объятия и полетела.

     Я увидела внизу землю и поняла, что мне снится удивительный сон.  То,
что во сне можно летать, я знала давно, но никогда еще этот полет  не  был
таким стремительным и высоким.
     Тело мое было расслаблено, я  ощущала,  что  меня  держит  в  воздухе
какая-то сила. Но тут я стала опускаться,  приблизилась  к  земле  и  меня
осторожно положили на мягкую траву. Я сквозь ресницы посмотрела,  кто  это
выпустил меня из объятий, и убедилась, что сплю и грежу. Это была девушка,
красивая и прелестная, со стройным  станом  и  лицом,  подобным  луне,  но
только в два человеческих роста высотой. И на вид она была совсем юной.
     Одновременно  опустилась  рядом  и  другая  джинния,  постарше,  и  с
перепончатыми крыльями, а моя  была  с  оперенными.  Та  тоже  принесла  в
объятиях человека и уложила его рядом со мной.
     - Крепко ли оба спят, о Азиза? - спросила вторая джинния.
     - Пока мы не разбудим их, они не проснутся, о  Марджана,  -  отвечала
Азиза. - Ну вот, они лежат рядом и мы можем наконец сравнить их и сказать,
чьи качества  превосходнее.  Взгляни,  мой  возлюбленный  подобен  обрезку
месяца, и это про него сказал поэт:

               Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,
               Нежной гибкостью и стрелою взоров клянусь его,
               Белизной чела, чернотой волос поклянусь его
               И бровями, что прогоняют сон от очей моих.

     - Стихи поэтов - это стихи поэтов,  и  не  более  того!  -  возразила
Марджана.  -  Если  нам  они  понадобятся,  мой  возлюбленный  не   станет
припоминать то, что было до него,  а  сам  сочинит  их  сколько  надо.  Он
истинный лев пустыни, копье пророка, непобедимый боец. Он не дитя, которое
проснувшись, плачет от страха и просится к матери. Он - мужчина, наилучшее
создание Аллаха, о Азиза. Возможно, через несколько  лет  и  этот  мальчик
милостью Аллаха тоже станет мужчиной.
     - Ты ошибаешься, о злоречивая! - воскликнула тут Азиза.  -  Я  своими
глазами  видела,  как  этот  мальчик,  совершенный   по   утонченности   и
изнеженности, поражал суровых воинов и саблей, и стрелами своего  лука!  Я
не стану называть его львом пустыни, но давай дадим им обоим сейчас боевых
коней, и кольчуги, и оружие, и выпустим их на ристалище, и тогда поглядим,
твой победит или мой!
     - И не жаль тебе этого ребенка? -  ехидно  осведомилась  Марджана.  -
Ведь мой возлюбленный поразит его одним ударом и меч выйдет,  блистая,  из
его спины!
     Они еще какое-то время ссорились и пререкались,  а  я  из  природного
любопытства повернула голову и незаметно поглядела, что это за лев пустыни
и образец доблестей лежит со мной рядом.
     И я увидела лицо из тех лиц, что поражают женщин и  девушек,  подобно
копью  пророка,  и  обладатель  этого  лица  был  воистину  лев   пустыни,
покоряющий доблестных и уничтожающий соперников.  И  у  него  были  брови,
подобные изогнутому луку, и зубы, подобные жемчугу, и он был заметнее, чем
знамя над воинами, и глаза у него были черные, и  мускусом  веяло  от  его
дыхания. И он тоже искоса смотрел на меня.
     - О Аллах, за что ты  посылаешь  мне  такие  сны?  -  прошептал  этот
человек так, чтобы я могла услышать. - Ведь мне опять придется  натягивать
кольчугу, и садиться на спину коня, и догонять, и поражать, и нет спасения
от этого бедствия!
     - Кто ты, о человек, принесенный джиннией? -  спросила  я.  -  И  что
значат твои слова о снах, конях и кольчугах?
     - Я купец из купцов Басры, о юноша, - отвечал он мне.  -  И  имя  мне
Ильдерим. И Аллах покарал меня любовью джиннии, и  она  насылает  на  меня
диковинные сны, и приходит ко  мне  под  видом  прекрасных  девушек,  и  я
наслаждаюсь ею, а потом вдруг просыпаюсь в своей постели,  и  оказывается,
что все это - пучки сновидений. Но эта безумица,  джинния  Азиза,  еще  не
приносила мне такого юного и прекрасного лицом соперника.
     - Мне тоже показалось, что это сон, о Ильдерим, - сказала я ему. -  А
мое имя Хасан, и я сын кади, и  моя  история  достойна  того,  чтобы  быть
записанной иглами в уголках глаз в назидание поучающимся!
     - А знаешь ли ты, о Хасан, что эти две  развратницы  сейчас  разведут
нас по разным концам ристалища, и дадут нам конец, и мечи, и копья, и  нам
придется сражаться ради того, чтобы Марджана одержала верх в соперничестве
с Азизой? - спросил меня Ильдерим.
     - Клянусь Аллахом, я не подниму против тебя меча, - ответила я ему. -
Аллах покарает меня, если я лишу жизни обладателя таких совершенств.
     - И я тоже  не  подниму  против  тебя  меча,  о  Хасан,  -  прошептал
Ильдерим.  -  Ибо  впервые   я   вижу   юношу,   чья   красота   затмевает
четырнадцатидневную луну! А судя по разговору, ты из благородных,  и  твоя
жизнь теперь для меня драгоценна.
     Но тут обе джиннии прекратили свой спор и  воистину,  как  предсказал
Ильдерим, взяли нас в объятия и разнесли по разным концам непонятно откуда
взявшегося ристалища.
     Но поскольку в снах все берется непонятно откуда, я уже не удивилась.
И лишь загляделась на остатки сидений, и колонны, и развалины храма вдали,
на холме, ибо все  это,  посеребренное  лунным  светом,  видела  я  вокруг
ристалища. И это было место, выбранное древними  царями,  где  тысячи  лет
назад состязались воины колесниц, место овальное по форме, в тысячу локтей
длиной.
     А на другом конце ристалища Ильдерим уже стоял возле коня,  и  поверх
кольчуги на нем был белый плащ, и кольчуга сияла из-под него как солнце, и
в руке Ильдерима было копье, и сам он был стройнее самхарского копья.
     - Торопись, о Хасан! - протягивая мне  кольчугу,  говорила  Азиза.  -
Торопись, ибо скоро взойдет солнце, а мы, джинны, даже из рода правоверных
джиннов, не можем летать при дневном свете, ибо ангелы Аллаха имеют власть
поражать нас днем огненными  стрелами.  Порази  этого  нечестивого,  и  ты
получишь столько сокровищ, сколько не унесут сто верблюдов, и  ты  станешь
моим возлюбленным, и я поселю тебя во дворце из чистого золота!
     Я натянула кольчугу, и она облегла меня  так,  что  стали  видны  все
округлости и выпуклости моего тела, но джинния Азиза была слишком увлечена
приготовлениями к поединку, и вывела из мрака коня, и достала из-за  своей
спины копье, и протянула мне копье и поводья.  А  я  уже  успела  накинуть
белый плащ, такой же, как у  Ильдерима,  и  мы  стояли  на  разных  концах
ристалища, сжимая копья, и глядели друг на друга.  И  я  тогда  дала  себе
клятву, что не отобью его копья, даже если оно будет нацелено прямо мне  в
грудь, чтобы не  причинять  вреда  обладателю  черных  глаз  и  сходящихся
бровей. И тем легче было мне давать клятвы, что я знала - еще  немного,  и
наступит миг пробуждения, и я встану, и  пойду  в  башню,  где  ждет  меня
старый  маг,  и  узнаю,  не  принесен  ли  талисман   царицы   Балкис   от
аль-Мавасифа.
     - Сейчас ты сядешь на  коня,  и  мы  подадим  сигнал,  и  вы  начнете
съезжаться, - сказала Азиза.
     И я положила руку на холку коня, желая сесть в седло, и точно так  же
коснулся своего коня Ильдерим, так что  мы  были  как  бы  отражения  друг
друга, совсем одинаковые в этих белых плащах, в  ослепительных  кольчугах,
только он был выше ростом и лицо его было обрамлено черной бородкой, какие
носят молодые купцы. Но кони у нас были похожи как родные  братья,  и  это
были боевые кони с сильными ногами, и о них сказал поэт:

                Вот кровный конь, со взором он гоняется,
                Как будто бы судьбу догнать стремится он.
                Своим он ржаньем всех волнует слышащих,
                Как гром оно гремит в разгаре бури.

     Мы сели на коней  и  начали  по  приказу  съезжаться.  Но  когда  уже
следовало метнуть копья и обнажить мечи, Ильдерим остановил своего коня  и
коснулся копьем песка. Я, не зная, что он задумал, поступила так же.
     А задумал он состязание в стихах, которое могло продлиться до  самого
рассвета, и обе джиннии были бы бессильны ему помешать, ибо обмен  стихами
- достоинство беседы благородных, и даже смертельные враги могут в  беседе
излить друг другу свою ярость стихами  древних  поэтов,  и  это  будет  ко
всеобщему одобрению.
     И тогда Ильдерим произнес стихи, которых я никогда прежде не слыхала:

             Сказал я ему, когда он меч подвязал:
             "Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч".
             Он молвил: "Клинки мечей влюбленным назначены,
             А меч предназначен тем, кто счастья в любви не знал!"

     Очевидно, он только что сочинил эти  стихи,  и  я  обрадовалась,  что
среди его достоинств и совершенств есть дар поэта. Но ответить я ему могла
лишь чужими стихами:

                   Прекрасны кудри длинные лишь тогда,
                   Когда их пряди падают в битвы день
                   На плечи юных с копьями у бедра,
                   Что длинноусых кровью напоены!

     - Превосходно, о Хасан! - воскликнула Азиза.  -  Прибавь  еще,  и  да
воздаст тебе Аллах!
     Ильдерим прочел два новых бейта, а я, к стыду  своему,  ответила  ему
бейтами древних поэтов. И так мы перекликались, стоя в сотне  локтей  друг
от друга, а джиннии хлопали от радости в  ладоши  и  требовали  все  новых
стихов. Только и звучало: "Прибавь, о Ильдерим! Прибавь, о Хасан!"
     Но вдруг Азиза, что стояла  лицом  к  востоку,  увидела,  как  начало
светлеть небо.
     - А как же поединок, о храбрецы, о неустрашимые?! - воскликнула  она.
- Довольно с нас стихов, они нас утомили! Вам непременно нужно  померяться
силами и поразить друг друга!
     Ильдерим ударил коня пятками по бокам,  я  -  тоже.  И  мы  мгновенно
оказались рядом, и скрестили сабли,  и  эти  два  клинка,  занесенные  над
нашими головами замерли, словно спаянные навеки, ибо мы  глядели  в  глаза
друг другу.
     И вдруг оба клинка разлетелись в разные стороны, ибо мы  одновременно
выпустили их из рук, и они упали на песок ристалища.
     - Торопитесь, о бойцы! - приказала Марджана.  -  У  нас  совсем  мало
времени до восхода!
     - Проснуться бы поскорее, о Ильдерим! - сказала я.
     - А мне этот сон начинает нравиться, о Хасан, - усмехнулся  Ильдерим.
- И я обязательно одержу в нем победу,  но  не  над  тобой,  а  над  этими
упрямыми джинниями, покарай их Аллах!
     Он отъехал, нагнулся с седла и поднял саблю.  И  я  тоже  отъехала  и
подняла клинок, но это был не подарок  моего  брата  Джаншаха,  а  изделие
индийских мастеров. Я хотела было предложить Ильдериму обменяться оружием,
но то, что сказал он, привело меня в ярость.
     - Послушайте меня, о джиннии!  -  обратился  Ильдерим  к  Азизе  и  к
Марджане. - Мы, я и этот юноша, волей Аллаха -  сильные  бойцы,  мы  хотим
сразиться и на копьях, и на мечах, и в борьбе с подножками, и  в  стрельбе
из лука. Сейчас мы  померялись  силами  в  поэзии,  и  победа  мне  далась
нелегко, ведь Хасан начитан в древних поэтах, но последнее слово  осталось
за мной. И пусть это служит тебе утешением, о Марджана, а ты, Азиза,  будь
уверена, что Хасан наверняка победил бы меня в поединке на мечах и...
     - Да оторвет шайтан твой гнусный язык! - воскликнула я,  обращаясь  к
Ильдериму. - И да засунет он его тебе  в...  живот!  Как  это  ты  одержал
победу и последнее слово осталось за тобой? Последними  стихами  были  мои
стихи!
     - Ты ошибаешься, о Хасан! - отвечал Ильдерим. - Последний бейт  перед
нашей схваткой на саблях прочитал я! Так  что  последнее  слово  и  победа
остались за мной!
     - Аллах видит, что последнее слово было за мной,  ибо  мой  последний
бейт был бейтом несравненного Антара! - возразила я. - И тебе нечего  было
сказать в ответ, о Ильдерим!
     Вот такую склоку завела я сгоряча, ибо я все же была дочерью царей  и
сестрой царя, и я не привыкла, что  в  моем  присутствии  последнее  слово
оставалось за кем-то другим. Возможно,  меня  избаловали  наши  придворные
поэты и мудрецы - Аллах лучше знает... Но важно то, что я не могла вынести
слов Ильдерима. И в самом деле, почему это купец из Басры должен побеждать
в состязаниях царских дочерей? Это был явный непорядок.
     - Аллах наделил тебя красотой, но покарал лишением разума, о Хасан! -
сердито рявкнул Ильдерим. И тут только мне стало ясно, что он пустил в ход
ловкость и чуть было не  помирил  двух  джинний,  а  я  со  своей  царской
гордостью все испортила.
     - И все же последний бейт был моим, -  негромко,  так,  чтобы  он  не
расслышал, пробормотала я.
     Но он расслышал.
     - Ты не только красив, как женщина, ты еще и упрям,  как  женщина,  о
Хасан! - начал перечислять мои  грехи  Ильдерим.  -  Ты  и  бестолков  как
женщина! Ты и сообразительности лишен,  как  женщина!  Ты  только  помнишь
наизусть свитки стихов, как женщина, и ты не  в  состоянии  сочинить  хоть
один бейт, как мужчина!
     Я онемела.
     С помощью наших придворных поэтов я составляла бейты не хуже,  чем  у
них. Были у брата невольницы, писавшие стихи, но это были женские стихи, о
разлуке с возлюбленным. Ильдерим же явственно  требовал  от  меня  мужских
стихов - о божественном, или о конях, или о сечах между воинами. Но  я  не
могла...
     - Вот видишь! - подождав моего ответа  и  не  дождавшись,  воскликнул
этот безумный поэт. - Немало  воды  утечет,  прежде  чем  мальчики  станут
мужчинами и освоят мужское ремесло! А теперь прощая,  о  побежденный  мною
Хасан, ибо уже утро!
     - Мы еще встретимся, о Ильдерим!  -  грозно  пообещала  я.  -  И  как
сегодня последнее слово на самом деле осталось за мной, так  и  в  будущий
раз последний удар саблей останется за мной!
     И мне отчаянно захотелось проснуться, чтобы он не ответил  мне  и  не
продолжил нашей свары.
     - Это превосходно, клянусь Аллахом! - воскликнула Марджана.  -  И  вы
оба  непременно  встретитесь  следующей   ночью!   А   теперь   пора   нам
расставаться. Бери Хасана, о Азиза, а я возьму Ильдерима.  Ведь  солнечный
свет уже заливает всю землю, и мы сильно рискуем.
     Пропал куда-то конь, пропало копье, а я оказалась в объятиях Азизы, и
она понесла меня по воздуху прочь, и я образовалась, что этот нелепый  сон
вот-вот кончится.
     Но Азиза сделала  круг  над  ристалищем,  и  я  увидела  сверху,  что
Марджана поставила среди развалин разноцветный шатер, и невольницы несут к
нему кувшины с вином и столики с едой, а самой Марджаны уже и в помине  не
было, зато из шатра  выглядывала  женщина  вполне  человеческого  роста  и
сказочной красоты, и ее распущенные волосы были чернее ночи, и от ее  чела
исходил свет, и на ней была  только  зеленая  рубашка  и  еще  драгоценные
ожерелья и запястья.
     А Ильдерим, тоже лишившийся коня и копья, шел к шатру,  но  при  этом
отчаянно тер кулаком глаза. Очевидно, тоже хотел поскорее проснуться.  Или
проверял - а не проснется ли не вовремя?
     И Азиза понесла меня с неслыханной скоростью, и я закрыла  глаза,  и,
кажется, провалилась в сон, но когда я их опять открыла,  то  поняла,  что
сон и не кончался.
     Мы были в подземелья - я и она. Только подземелье  это  оказалось  не
меньше того ристалища. Мраморные колонны поддерживали потолок, расписанный
цветами и птицами. У  самых  моих  ног  начинались  ступеньки,  ведущие  в
огромный бассейн, и вода в нем переливалась радужным блеском, и в  золотых
сосудах  лежали  пальмовые  листья  и  бобовая  мука,  чтобы  как  следует
вымыться, и стояли  сосуды  с  благовониями,  и  лежала  одежда,  расшитая
золотом и драгоценными камнями. А джинния Азиза,  с  трудом  умещаясь  под
этим потолком, сидела по ту сторону бассейна и глядела на меня.
     Откуда шел свет, я не понимала. Но здесь было  светло,  как  если  бы
горела тысяча светильников.
     - Привет, простор и уют тебе, о Хасан! - сказала Азиза. -  Ты  можешь
освежиться после этой ночи, сменить одежду, а потом  нам  принесут  еду  и
питье. Смелее, о возлюбленный, о услада моей души! Все  здесь  принадлежит
тебе!
     - Что это за подземелье, о Азиза? И зачем мы здесь? - спросила я.
     - Это мой подземный дворец. А принесла я тебя сюда для того, чтобы ты
стал  моим  мужем.  Когда  мы  поедим  и  попьем,  сюда  придет  кади   со
свидетелями, чтобы составить нашу брачную  запись!  -  решительно  сказала
Азиза. - А если ты вздумаешь мне возражать, то узнаешь,  какие  у  джинний
когти!

     И джинния Азиза прилетела с Бади-аль-Джемаль туда,  где  у  нее  была
назначена встреча с джиннией Марджаной, и они положили на  землю  купца  и
царевну и стали спорить, кто из них  превосходит  друг  друга  красотой  и
прелестью. А Бади-аль-Джемаль и Ильдерим открыли  глаза,  и  увидели  друг
друга, и почувствовали дружбу и приязнь. Но они  думали,  что  все  это  -
пучки сновидений. А потом джиннии дали им коней и оружие, и вывели  их  на
ристалище, чтобы они сразились.
     Но Бади-аль-Джемаль и  Ильдерим  не  захотели  причинять  друг  другу
вреда.  И  Ильдерим  изобрел  против   джинний   хитрость,   и   предложил
Бади-аль-Джемаль  состязаться  в  знании  стихов  древних  поэтов.  И  они
состязались, пока не настало утро, не причиняя друг другу вреда,  а  потом
джинния Азиза унесла Бади-аль-Джемаль в один из своих подземных дворцов, а
Марджана приняла облик красивой девушки, и на ристалище поставили для  нее
шатер, и она вошла туда с Ильдеримом, и было между ними то, что  было.  Но
только он считал, будто спит.  И,  несмотря  на  красоту  девушки,  в  нем
возникло желание покончить с этими сновидениями и обратиться к какому-либо
из магов за помощью в этом деле.
     А Бади-аль-Джемаль оказалась в  подземном  дворце  джиннии  Азизы,  и
Азиза известила ее, что хочет вступить с ней в брак, и что она уже послала
за кади. И царевна пришла в недоумение, потому что стать мужем джиннии она
не могла, а открыть ей правду о себе она боялась. И она  стала  развлекать
Азизу рассказами и преданиями из преданий древних народов,  и  они  сидели
рядом, и невольницы подавали им  кушанья  и  поили  их  вином,  но  только
царевна выливала вино в бассейн. И она  ждала  подходящего  случая,  чтобы
признаться Азизе в том, что она - тоже девушка.
     И вдруг сверху послышался шум, и грохот,  и  треск,  и  скрежет,  как
будто  сразились  два  войска  шайтанов.  И  Азиза  вскочила  на  ноги,  и
невольницы всполошились и забегали  взад  и  вперед,  и  было  смятение  и
растерянность.
     И Бади-аль-Джемаль спросила Азизу,  в  чем  причина  этого.  И  Азиза
отвечала ей:
     - О Хасан, я - джинния из рода правоверных джиннов, подданных  Синего
царя, почитающих Аллаха великого, могучего. И у меня есть двоюродный брат,
сын моего дяди, с которым меня в детстве обручили, и в этом году он должен
был стать моим мужем. Но вид его мне мерзок и противен, и близость его для
меня скверна и отвратительна, и я дала клятву, что  никогда  не  буду  его
женой, и он не войдет ко мне,  и  не  сокрушит  мою  девственность.  А  он
настаивает, и преследует, и домогается, и подкупает слуг, и  проникает  во
все щели! И вот каковы мои обстоятельства. Поэтому, о Хасан, тебе придется
сейчас спрятаться, пока я буду беседовать с этим  несчастным,  и  нет  для
тебя ничего лучше этого сундука!
     И Бади-аль-Джемаль влезла в сундук, взяв с собой  саблю  Ильдерима  и
иные вещи, и сундук накрыли крышкой, и  сразу  же  в  подземелье  появился
джинн. И он имел вид красивого юноши, такого же  роста,  как  и  Азиза,  и
джинн с джиннией стали спорить и пререкаться.
     А царевна сказала себе: "Нет мне пути к спасению кроме  помощи  этого
джинна!"
     И она приподняла крышку, и  стала  смотреть,  и  вдруг  она  видит  -
невольники вносят сундуки, и раскрывают их,  и  показывают  джиннии  Азизе
дорогие ткани, и жемчуг,  и  сосуды,  золотые  и  серебряные,  и  ковры  и
украшения. А все это были  подарки  ее  жениха,  но  Азиза  отказалась  их
принимать, и спор между джинном и джиннией  продолжился.  И  невольники  с
невольницами попрятались по углам и скрылись из виду, потому что  Азиза  и
ее жених уже разъярились до последней степени, и  Азиза  подняла  руки,  и
метнула в своего жениха огненные стрелы, и опалила ему бороду. А  он  тоже
поднял руки, и ответил ей огненной стрелой, и спалил ее  покрывало.  И  от
искр загорелись ковры на полу, и повалил дым от  тканей,  но  Азиза  и  ее
жених не замечали  этого.  И  тогда  царевна  поняла,  что  настало  время
действовать.
     Она осторожно покинула сундук,  куда  Азиза  спрятала  ее  от  своего
жениха, и вошла в другой сундук, откуда невольники вынимали ковры и ткани.
И она закрыла за собой крышку и стала ждать, что будет дальше.
     И Азиза приказала своему жениху уходить, и он повиновался,  и  позвал
рабов, и они забрали все принесенные сундуки и унесли их.  А  в  одном  из
сундуков была царевна Бади-аль-Джемаль,  и  она  не  боялась,  потому  что
думала, будто все эти события - пучки бессвязных сновидений.
     И жених  Азизы  покинул  подземелье  и  полетел  по  воздуху,  а  его
невольники, которые были маридами, тоже полетели по воздуху и  понесли  за
собой сундуки с подарками. И  вдруг  один  из  ангелов  Аллаха  увидел  их
сверху. А Бади-аль-Джемаль непрестанно молила Аллаха о  помощи  и  о  том,
чтобы наконец проснуться, потому что этот долгий сон уже стал ее утомлять.
И ангел Аллаха услышал эту мольбу, и кинул огненные стрелы, и они поразили
маридов, и сожгли некоторых  из  них,  и  тот  марид,  что  нес  сундук  с
царевной, опустился на землю, и поставил его между камней, и сам  скрылся,
чтобы не стать  мишенью  для  стрел  ангела.  И  вся  свита  жениха  Азизы
рассеялась.
     Тогда царевна Бади-аль-Джемаль вышла из сундука, и пошла по тропинке,
и тропинка вывела ее к селению, и люди этого селения не понимали языка, на
котором говорила царевна, а она не понимала их языка.  И  царевна  решила,
что пора наконец покончить с этим сном. И она вышла из  селения,  и  легла
среди придорожных кустов, и завернулась в свой плащ, и  положила  руку  на
саблю, и закрыла глаза в надежде, что когда она их  откроет,  то  окажется
там, где заснула накануне -  возле  башни  старого  мага,  который  обещал
доставить ей каменный талисман царицы Балкис.

     Открыв глаза, я сперва не поняла, где я, и обрадовалась,  решив,  что
сейчас поверну голову - и увижу башню мага. Но  тут  взгляд  мой  упал  на
саблю, которую я сжимала и во сне.
     Это был клинок Ильдерима.
     Он тоже был неплох, работы индийских  мастеров,  но  не  чета  моему,
алмазу из сокровищницы царей. Я  смотрела  на  его  рукоять  и  все  яснее
понимала, что не было сном ни состязание на ристалище, ни  подземелье,  ни
бегство в сундуке, на которое я наяву вряд ли  осмелилась  бы.  Словом,  я
находилась непонятно где, не знала языка здешних жителей и даже не могла у
них спросить, в какую сторону мне ехать, чтобы вернуться на  свой  остров.
Пусть там правит пятнистая змея Бедр-ад-Дин, пусть там охотятся за мной  -
но ведь именно туда посланцы мага должны принести талисман. А с талисманом
я уже отправлюсь в Багдад - разыскивать Зумруд.
     Делать нечего - я вернулась в селение, и  сняла  с  себя  кое-что  из
украшений, и выменяла на них коня, который, как и сабля Ильдерима, был  не
чета моему Абджару. Но Абджар остался у мага в башне, и  у  меня  не  было
пути к нему.
     Верхом я через несколько дней выбралась на большую дорогу, где  то  и
дело проносились  всадники,  и  по  ней  тянулись  повозки,  и  невольники
проносили носилки, и спешили пешие странники.
     Тут я и  остановилась  ждать  -  не  проедут  ли  купцы,  похожие  на
путешественников издалека, знающие языки, побывавшие в различных  странах,
чтобы они поняли меня, а я - их.
     И Аллах послал мне таких купцов, от которых я узнала, что нахожусь на
дороге, ведущей в Багдад. Воистину, это была  злая  шутка  судьбы  -  ведь
дорога от моего острова до Багдада занимала четыре месяца, и Зумруд еще не
привезли сюда, а я уже явилась, хотя и без талисмана.
     В огромной растерянности поехала я к городу,  не  зная,  что  же  мне
теперь предпринять. Ведь у  меня  не  было  денег,  и  украшений  осталось
немного, и я не знала, как теперь раздобыть талисман.
     Но Аллах послал мне помощь с той стороны, откуда я  меньше  всего  ее
ожидала.  Хотя  эта  помощь  иногда  казалась  мне   чреватой   серьезными
бедствиями и даже моей погибелью.
     Как оказалось, джинния Азиза не сразу заметила пропажу. И она решила,
что невольники ее жениха прихватили по ошибке  не  тот  сундук.  Это  меня
спасло - иначе, отыскав меня, она  бы  сперва  разодрала  меня  на  клочки
своими когтями, а у джиннов и джинний они весьма  острые  и  внушительные,
только очень ловко спрятаны, - а потом уже стала бы докапываться до причин
и следствий моих поступков.
     Она выслала своих слуг в погоню за женихом.  Они  вернулись,  доложив
про разгром его свиты и про  раскиданные  остатки  его  подарков  невесте.
Азиза послала невольников по окрестным селениям  искать  мой  труп.  Трупа
они, разумеется, не нашли, и тогда она поняла, что я  жива  и  нахожусь  в
бедственных обстоятельствах.
     Словом,  ничего  удивительного  не  было   в   том,   что   когда   я
присоединилась к каравану, идущему в багдад, - а ведь что-то же  мне  надо
было делать, я не могла сидеть на дороге  и  лить  слезы,  оплакивая  свое
былое могущество! - так вот, когда я вместе  с  купцами  располагалась  на
ночлег и отошла от костра по вполне естественной  нужде,  меня  подхватили
незримые объятия и понесли прочь от каравана и от костра.
     Слава Аллаху, сабля была при мне,  хотя  никакого  сравнения  с  моим
утраченным клинком и быть не могло.
     - О повелитель красавцев! - обратилась ко мне Азиза, поставив меня на
ноги в странном помещении, наподобие пещеры, потолок  которой  терялся  во
мраке, а грубые стены были словно наспех покрыты коврами. - О моя  отрада,
простишь ли ты свою рабыню, допустившую это бедствие и несчастье?
     И она опустилась передо мной на колени, причем ее  голова  продолжала
возвышаться над моей головой.
     После стычки с  Ильдеримом,  кое-чему  меня  научившей,  я  не  стала
возражать Азизе, догадываясь, что ее странные речи объяснятся сами  собой.
И верно, мое молчание подвигло ее на другие речи,  покорные  и  униженные.
Таким образом мне стало ясно ее заблуждение, и я  возблагодарила  за  него
Аллаха.
     - Целую неделю мы были разлучены с тобой,  о  господин,  -  причитала
Азиза. - Ты не смог встретиться на ристалище с избранником этой распутницы
Марджаны! Ты был лишен крова и пищи, и все это из-за меня, неразумной!
     И, как следовало ожидать, она решила вознаградить  меня  за  все  мои
лишения законным браком. Кади и свидетели были припасены заранее  и  ждали
где-то поблизости!
     Ее удрученное состояние показалось мне  более  подходящим  для  моего
признания, чем та отвага и решительность, с  коими  она  допекала  меня  в
подземелье.
     - Погоди, о Азиза, выслушай меня, ради Аллаха! - обратилась я к  ней.
- Брак между нами невозможен. Так судил Аллах великий, могучий, и  не  нам
менять его установления.
     - Если у тебя уже есть жена, или даже  несколько  жен,  о  повелитель
красавцев, пусть тебя это не смущает, - отвечала она.  -  Я  готова  стать
твоей невольницей. Ибо твоя красота уязвила меня, и нет мне утешения кроме
близости с тобой! И ты должен сокрушить  мою  девственность  и  насытиться
моей юностью!
     - О Азиза! - воскликнула  я.  -  Даже  если  бы  мне  было  дозволено
жениться на тебе, то как мы  с  тобой  поладим,  если  ты  высотой  в  два
человеческих роста?
     -  Каких  женщин  ты  предпочитаешь,  о  мой  господин?  -  вкрадчиво
осведомилась Азиза. - Выше или ниже четырех пядей? А может быть, ты хочешь
женщину в пять пядей ростом?  И  нравятся  ли  тебе  толстые  или  тонкие?
Смуглые или белокожие? Какие груди ты предпочитаешь - похожие  на  яблоки,
гранаты или  лимоны?  Какие  бедра  желал  бы  ты  раздвигать  -  подобные
подушкам? Подобные двум кучам песка? Подобные двум  мраморным  столбам?  А
что касается той вещи, что между бедер, то каков  твой  вкус  относительно
нее? Какую разновидность ты предпочитаешь?
     - Разве ты способна превратиться в женщину по моему вкусу? - спросила
я. - И ты готова изменить облик, данный тебе Аллахом?..
     - Ну разумеется! - обнадежила  меня  Азиза.  -  Ведь  делает  же  это
Марджана, когда встречается с Ильдеримом, и каждый раз она иная,  так  что
Ильдерим как бы обладатель гарема.
     - Выслушай меня, о Азиза, -  приступила  я  к  главной  части  своего
объяснения. - Ты ошиблась в выборе.  Тебе  бы  следовало  поискать  юношу,
который способен стать мужем женщине...
     - А ты разве не способен, о Хасан? - изумилась она.
     Я развела руками.
     - Да не омрачает твое чело  эта  забота!  -  развеселилась  Азиза.  -
Старухи,  воспитавшие  меня,  знают  разные  снадобья,  и  мне  сейчас  их
принесут, и ты их отведаешь, и взволнуется то, что оставил тебе твой отец!
     - У меня нет того,  что  оставляют  мужчинам  их  отцы,  о  Азиза!  -
воскликнула я. - Вот в чем вся беда!
     - Ты разве евнух, о Хасан? - насторожилась Азиза.
     Я испугалась, что против этой хвори у нее тоже найдется  снадобье,  и
решила сказать наконец правду.
     - О повелительница красавиц, я хуже, чем евнух, я женщина! - ответила
я ей, на всякий случай потянув саблю из ножен  и  в  душе  огорчаясь,  что
сабля эта - не чета моей, оставшейся у Ильдерима.
     - Ты женщина, о повелитель? Ради Аллаха, если тебе угодно  шутить  со
своей невольницей, шути на здоровье! -  развеселилась  Азиза.  -  Женщина,
которая стреляет  из  лука,  словно  каирские  удальцы  с  больших  дорог!
Женщина,  которая  рубится  на  саблях,  как  наемник  дейлемит!  Женщина,
сжимающая ногами бока коня так, что конь едва не задыхается!
     - Аллах оставил мне один лишь довод, который может  убедить  тебя,  о
Азиза, - кротко сказала я. - Пустить ли мне в ход этот последний довод?
     - Если будет на то воля Аллаха, попытайся! - все еще смеясь, отвечала
Азиза. - И мы возразим тебе так же, как возражали до сих пор! Начинай же!
     Я распахнула плащ и предстала перед ней в кольчуге, охватившей  меня,
словно собственная кожа.
     -  В  этой  пещере  недостаточно  света,  и  тень  придает  предметам
несвойственные им очертания, - утратив свою веселость,  сказала  Азиза.  -
Действительно, ты похож на юную девушку, о Хасан...
     Я через голову стянула кольчугу и распахнула на  груди  свой  кафтан.
Тут уж возразить было нечего. Она увидела ту самую грудь, как два  яблока,
о которой только что мне толковала.
     Молчание затянулось.
     - О распутница! - завопила вдруг Азиза. - О развратница! Как  это  ты
ездишь по дорогам в мужском платье и вводишь людей в  заблуждение?!  И  ты
еще призываешь Аллаха, о скверная, О мерзкая!
     И долго еще она честила меня на разные лады, но когти в ход  пока  не
пускала, а я ждала, пока этот водопад иссякнет. И хотя я,  дочь  и  сестра
царей, не привыкла к таким славословиям, но перечить разъяренной  джиннии,
которую лишили любимой игрушки, я не осмеливалась.
     Наконец красноречие джиннии иссякло.
     -  За  что  покарал  меня  Аллах  страстью  к  этой  низкой,  к  этой
презренной? - вздохнула она, и мне показалось, что час избавления  близок.
Но Азиза пристально на меня уставилась и забормотала, причем слова ее были
об одном, а мысли в эту минуту были, как оказалось, о другом:
     - Но тем не менее свет исходит от ее  чела,  и  родинка  на  ее  щеке
подобна точке мускуса, и ее дыхание сладостно, и ее  щеки  овальны,  и  ее
зубы как жемчуг, и она стройна, и нет ей равных, когда  доходит  до  спора
белых клинков и серых копий...
     Мне бы следовало, пока она углублена в свои размышления, отступить  в
дальний угол пещеры, ибо, как мне  показалось,  там-то  и  был  расположен
вход. Но я не  сделала  этого,  да  и  куда  скроешься  от  разъяренной  и
влюбленной джиннии?
     - Послушай, о девушка! - обратилась она ко мне совсем уж  миролюбиво.
- Аллах послал мне отличную мысль, да будет он славен вечно! Знаешь ли ты,
что в Облачных горах  есть  источник,  и  вода  его  слаще  воды  райского
источника Каусара, и она имеет чудесное свойство - если ее выпьет женщина,
то сразу становится мужчиной, так что источник  этот  называют  источником
Мужчин и вода высоко ценится? Знаешь ли ты все это? Так вот, о девушка, мы
полетим с тобой к этому источнику немедленно, и ты выпьешь воды, и станешь
мужчиной, и кади составит, наконец нашу брачную запись!
     В  глазах  у  меня  помутилось.  Воистину,  после  всех  несчастий  и
горестей, постигших меня, недоставало только сделаться мужчиной! Возможно,
неделю назад это был бы неплохой выход из  моего  бедственного  положения,
ибо мужчине все же легче в странствиях, а  мне  предстояло  возвращение  к
магу, и путешествие с талисманом в Багдад, и  охрана  жизни  Зумруд  и  ее
младенца, сына моего брата, и я охотно отказалась  бы  ради  этих  дел  от
своего женского естества  и  облика.  Но  неделю  назад  случилось  нечто,
заставившее меня понять, как сладко,  должно  быть,  быть  женщиной,  и  я
пожелала сохранить себя, хотя встреча с тем дерзким купцом и казалась  мне
совершенно невозможной. Но поскольку между  нами  осталось  несогласие,  я
должна была с ним встретиться еще  раз,  чтобы  последнее  слово  все-таки
осталось за мной. И я верила, что Аллах пошлет мне эту  встречу,  ибо  раз
Аллах создал царей и царских дочерей, он  должен  позаботиться  и  о  том,
чтобы их достоинство ни в коем случае не страдало!
     - Я не полечу с тобой к  источнику  Мужчин,  о  Азиза,  -  как  можно
спокойнее сказала я. - И у тебя нет власти мне приказывать. Ты до сих  пор
не спросила меня, о Азиза, какого я рода и каково мое звание и достоинство
среди людей. А я - дочь царя Нур-ад-Дина, о Азиза, и сестра царя Джаншаха,
и у меня есть слуги и подданные! И мое звание выше твоего звания!
     - Но как же звать тебя, о царевна? - осведомилась Азиза. -  И  каковы
твои обстоятельства, раз уж ты странствуешь в мужском наряде и  сражаешься
с воинами?
     - Мое имя Бади-аль-Джемаль, - гордо сообщила я.  -  И  обстоятельства
мои трудны, но переменчивы. И ты можешь узнать обо  мне  у  всех  магов  и
звездочетов, потому что судьбы  нашего  рода  записаны  в  их  гадательных
книгах. И я не думаю, чтобы там было записано, будто я должна жениться  на
джиннии!
     - Ты все больше нравишься мне, о Бади-аль-Джемаль! - сообщила  Азиза.
- Что ты скажешь о том, чтобы из царевны стать царевичем, уничтожить  всех
своих соперников и взойти на престол своего царства, о Бади-аль-Джемаль?
     И тут стало ясно, что от своей затеи она не отступится.
     - О Аллах! - воскликнула я. -  За  какие  грехи  послал  ты  мне  это
бедствие из бедствий, эту джиннию Азизу?!
     И еще долго взывала я к Аллаху, но ответа не дождалась.
     Азиза слушала мои гневные слова и решения своего не меняла.  Наоборот
- видя мою ярость, эта дочь греха заранее радовалась  тому,  какие  бурные
страсти я способна испытывать.
     - О Бади-аль-Джемаль!  -  обратилась  она  ко  мне,  когда  я  совсем
охрипла. - Успокой свое сердце и прохлади свои глаза! Начертал калам - как
судил Аллах! Если тебе суждено стать мужчиной и написать со  мной  брачный
договор, это неизбежно. Сегодня же ночью мы полетим к источнику Мужчин, ты
выпьешь чашу воды, а потом останется только найти кади, чтобы  он  поженил
нас.
     - Не полечу я ни к какому источнику, о Азиза, - твердо сказала я. - А
если ты возьмешь  меня  насильно  и  понесешь,  я  буду  во  время  полета
призывать имя Аллаха великого милосердного, и он услышит  меня,  и  пошлет
ангела, и ангел метнет огненную стрелу, и ты сгоришь в воздухе!
     - Мы сгорим вместе, о Бади-аль-Джемаль! - даже  с  какой-то  радостью
предупредила она.
     - Лучше мне сгореть, чем стать твоим мужем, о развратница! - вот  что
ответила я ей, и, клянусь Каабой, в тот миг  я  именно  так  и  думала.  -
По-твоему, я не знаю, что ты постоянно меняешь возлюбленных,  и  приносишь
их на  ристалище,  и  заставляешь  состязаться  с  возлюбленным  Марджаны,
Ильдеримом? И он настигает их, и  побеждает,  и  Марджана  одерживает  над
тобой верх!
     - Наконец-то Аллах сжалился надо мной, и он послал мне возлюбленного,
перед которым бессилен этот проклятый Ильдерим!  -  воскликнула  Азиза.  -
Воистину, только ты, и никто другой, будешь моим мужем!
     - Чума на твою  голову...  -  проворчала  я.  -  Даже  если  я  стану
мужчиной, недостойно меня будет войти к женщине, познавшей такое множество
никуда не годных мужчин!
     - Разве я не говорила тебе, что я еще девственная? - удивилась Азиза.
- Всех, кого я находила  и  приносила  на  ристалище,  побеждал  этот  сын
скверны Ильдерим, и мне не оставалось иного пути, как  искать  замену!  Но
вот я ее нашла, и  перед  тобой  Ильдерим  бессилен,  и  теперь  мы  можем
написать наш брачный договор, ибо никого лучше тебя  я,  наверно,  в  этом
мире уже не найду!
     И долго мы  еще  ссорились  и  пререкались  с  упрямой  джиннией,  не
привыкшей  отказываться  от  желаемого.  Но  я  справедливо  полагаю,  что
избалованная  дочь  царей  и  сестра  царя  по  своенравию   и   своеволию
несравненно выше любой, даже самой высокородной  джиннии,  а  Аллах  лучше
знает.

     А когда настала ночь, джинния Азиза взяла царевну Бади-аль-Джемаль, и
поднялась с ней в воздух, и полетела к источнику Мужчин, чтобы напоить  из
него царевну и сделать ее своим мужем. И они  летели  почти  всю  ночь,  и
перед рассветом они уже приблизились к источнику,  но  тут  джинния  Азиза
увидела, что по небу летят двенадцать ифритов, страшных видом, огромных  и
безобразных. И она испугалась, так как они принадлежали к войску  Красного
царя, а она была из подданных Синего  царя,  и  она  опустилась  вместе  с
царевной и укрылась с ней под скалой, так как боялась для себя  ущерба  от
этих ифритов.
     А источник этот был в Облачных горах, и он находился на землях одного
из владык Индии, и цена его воды была велика,  и  этот  источник  охраняли
вооруженные воины. И они пускали к  нему  только  тех,  кто  платил  мешок
динаров за путь туда и два мешка динаров за путь обратно, и  отдавали  эти
деньги своему царю, а он присылал им пищу и питье, и поставил там для  них
шатры, и они были преданы своему царю и никогда не нарушали его  приказов,
и подкупить этих стражей было невозможно.
     Источник же находился в углублении, наподобие чаши, и чаша  эта  была
как бы на вершине горы, и трехсот локтей в поперечнике, и  вокруг  нее  на
расстоянии десяти локтей стояли кругом воины, и они сменяли друг друга,  и
чаша не оставалась без присмотра.
     И тот царь, которому принадлежал источник, поместил возле него в трех
шатрах мудрецов и  заклинателей,  чтобы  они  при  необходимости  отгоняли
джиннов, маридов и ифритов, посягнувших на источник.
     И джинния Азиза решила подождать утра,  и  принять  образ  почтенного
шейха, и  привести  царевну  Бади-аль-Джемаль  к  источнику,  и  заплатить
стражам, и напоить царевну, и сделать ее мужчиной. А подлететь к  нему  во
мраке и похитить воду она боялась из-за тех ифритов.
     И царевна сказала джиннии, что она голодна, и попросила у нее  поесть
и попить, и еще сказала, что она  изнемогает  от  усталости,  и  глаза  ее
смыкаются, и сон одолевает ее. И азиза обрадовалась, ибо это облегчало  ей
задачу, и произнесла заклинание - и вдруг перед ними появился столик, а на
нем были мясо, и рыбные кушанья, и плоды, свежие и сушеные,  и  кувшины  с
вином и шербетом, и рис в молоке, и  перепелки,  и  много  таких  кушаний,
которые  Бади-аль-Джемаль  видела  впервые.   И   они   поели,   а   потом
Бади-аль-Джемаль легла, и закрыла глаза, и притворилась  спящей,  а  Азиза
окликнула ее раз, и другой, и убедилась, что она спит.
     А джинния летела с царевной всю ночь, и утомилась, и ей еще предстоял
обратный полет, и она сказала себе: "Не будет беды  в  том,  если  я  тоже
закрою глаза, и посплю, и отдохну!". И она легла рядом с царевной  и  тоже
заснула.
     Тогда Бади-аль-Джемаль встала, призвала  на  помощь  Аллаха  и  стала
спускаться по горной тропе к источнику, надеясь скрыться от джиннии,  пока
та не проснулась. И она надеялась встретить воинов, охранявших источник, и
попросить убежища в их шатрах, возле мудрецов и заклинателей, заплатив  им
за это своим драгоценным  поясом,  и  кольцами,  и  прочими  безделушками,
которые она имела с собой, из числа тех, что мало весят и дорого  ценятся.
Ибо джинния  рассказала  царевне,  что  источник  имеет  защиту  и  против
джиннов, и царевна полагала, что Азиза не осмелится тронуть ее, когда  она
будет под защитой заклинателей.
     Но Аллах решил иначе.
     Когда царевна приблизилась к источнику настолько, что стояла  как  бы
на краю той чаши, в середине которой бил из камней источник, она  услышала
звон сабель, и крики, и прочий шум боя,  и  на  всякий  случай  она  стала
прятаться за скалами, и подкралась к такому месту, откуда ей был бы  виден
источник, и поглядела вниз. И вдруг она видит - стража источника сражается
с человеком, и этот человек сражается один против всех, и левой  рукой  он
прижимает к себе кувшин, а правой держит меч, и  клинок  меча  блещет  как
молния. И он ударил одного стража, и  рассек  его,  и  ударил  другого,  и
отделил его голову от шеи, и ударил третьего, и отсек ему руку. И так этот
человек отбивался от стражей источника, отступая в горы, на  узкую  тропу,
где ему пришлось бы иметь  дело  только  с  одним  противником,  а  прочие
теснились бы у того за спиной, размахивали оружием и мешали друг другу.
     И  Бади-аль-Джемаль  стала  восхищаться  отвагой  того  человека,   и
следовала за ним туда, куда направлялся он, только она шла поверху,  и  ее
никто не видел. И вдруг она оказалась на небольшой площадке и видит -  там
к вонзенному в камни копью привязаны два коня, и оттуда  одна  тропа  идет
вниз к источнику, а другая - тоже вниз, но по склону горы, и она петляет и
извивается, и на приученном к горным тропам коне по ней можно спуститься в
долину. И царевна  поняла,  что  это  кони  того  человека,  и  он  сейчас
поднимется сюда, и сядет на коня, и привяжет кувшин к седлу второго  коня,
и спустится по ту сторону горы.
     Тогда царевна отвязала коней, и села в седло, и поглядела  вниз  -  и
вдруг оказалось, что на  помощь  стражам,  вооруженным  мечами,  поспешили
стражи вооруженные копьями, и они мечут издали  свои  копья  в  похитителя
воды, а он уворачивается, и нет ему больше пути наверх, ибо  чем  выше  он
поднимается, тем более заметен.
     И царевна Бади-аль-Джемаль  взяла  свой  лук,  и  вынула  из  колчана
стрелу, и наложила ее на тетиву, и прицелилась, и выстрелила,  и  поразила
одного из стражей. А потом она  выстрелила  еще  раз  и  поразила  другого
стража. И она выстрелила в третий раз, и третий страж упал на камни. А тот
человек с кувшином, прикрываемый ее стрелами, поднялся по тропе и  скрылся
между большими камнями.
     А царевна закинула свой лук за плечо, и достала  из  ножен  саблю,  и
положила ее перед собой, и положила одно из  своих  драгоценных  запястий,
потому что она взяла у этого человека коня и не  знала,  как  он  к  этому
отнесется. И она  думала,  что  предпочтет  похититель  волшебной  воды  в
качестве платы за коня - запястье или удар саблей. Ибо вряд ли он стал  бы
выслушивать ее объяснения о том,  что  она  спасла  ему  жизнь,  поскольку
стражи источника гнались за ним и не оставили  царевне  и  этому  человеку
времени на беседы.
     И человек с кувшином вдруг появился на площадке и видит  -  на  спине
одного из его коней сидит юноша, прекрасный видом, отрок четырнадцати лет,
подобный обрезку месяца.
     И этот человек, ничего не спрашивая, дал царевне  тяжелый  кувшин,  и
она взяла его, а этот человек сел на  другого  коня,  и  направил  его  по
тропе, чтобы спуститься в долину, а царевна поехала за ним следом,  потому
что он знал дорогу, а она не знала.
     И они долго спускались с горы, и когда рядом с ними посыпались стрелы
стражей источника, Бади-аль-Джемаль, не говоря ни слова, отдала похитителю
его кувшин, а сама взяла лук, и натянула тетиву, и стала поражать  стражей
источника. А похититель воды, у которого не  было  при  себе  лука,  стал,
нагибаясь с седла, подбирать стрелы и  подавать  их  Бади-аль-Джемаль,  не
роняя при этом своего кувшина, и она поразилась его ловкости,  гибкости  и
умению управлять конем.
     И они ушли таким образом  от  погони,  и  спустились,  и  выехали  на
плодородную равнину, а это была небольшая равнина, зажатая  между  горными
отрогами. И лишь тогда человек  с  кувшином  отвел  от  лица  край  чалмы,
закрывавший ему рот  и  подбородок,  и  внимательно  посмотрел  на  своего
нечаянного спутника.

     Это был он -  лев  пустыни,  безумный  поэт  и  возлюбленный  джиннии
Марджаны!
     Я чуть с коня не упала.
     Увидев мое изумление, он понял,  что  я  его  знаю,  и  стал  ко  мне
приглядываться.
     - Я узнал тебя, о Хасан! - воскликнул он.  -  Ведь  это  с  тобой  мы
должны были сразиться ночью на ристалище!
     - И я узнала тебя, о Ильдерим, - отвечала я. - Но ради Аллаха, как ты
попал сюда и зачем тебе понадобилась вода из источника Мужчин?
     - Точно так же и я могу спросить тебя, о  Хасан,  зачем  ты  оказался
здесь? - сказал Ильдерим. Если тебе самому нужна  эта  вода,  то  бери,  в
кувшине ее много.
     - Попал я сюда по  недосмотру  Аллаха  великого,  могучего,  -  гордо
объяснила я, чтобы он не  подумал,  будто  я  и  впрямь  нуждаюсь  в  этой
скверной воде. -  Эти  бешеные  джиннии,  ты  знаешь,  о  Ильдерим,  и  ты
понимаешь меня...
     - Воистину, знаю, - согласился Ильдерим и усмехнулся.
     - Меня принесла сюда Азиза, - продолжала я, - и у меня  в  мыслях  не
было прикасаться к воде этого источника, клянусь Аллахом! Но  тебе-то  она
зачем понадобилась, о Ильдерим? Ведь это не я, а ты тащишь кувшин с водой,
и на нем еще видны следы крови стражей источника!
     - Все очень просто, о Хасан, - сказал Ильдерим.  -  Я  спущусь  вниз,
доеду до ближайшего города и продам  эту  воду.  Вот  и  все,  что  с  ней
связано.
     - Ты шел за  этой  водой  только  ради  того,  чтобы  продать  ее?  -
изумилась я.
     - Разумеется, о Хасан, я же купец!  -  гордо  заявил  Ильдерим.  -  Я
продам эту воду, и мне дадут за нее хорошие деньги,  и  я  поеду  с  этими
деньгами к магу аль-Мавасифу, и заплачу ему за  свой  волшебный  перстень.
Вот и все, о  Хасан.  Денег  этот  старый  мошенник  требует  немалых,  но
перстень мне необходим, и достать деньги иначе я тоже не мог.
     Я не поверила своим ушам - Ильдерим собирался к аль-Мавасифу. И сразу
я вспомнила  все  свои  печальные  обстоятельства  -  и  гибель  брата,  и
похищение Зумруд, и мою нужду в каменном талисмане.
     Судьба смеялась надо мной - она то забрасывала меня к Багдаду,  когда
Зумруд была в четырех месяцах пути от него, то закидывала в Облачные  горы
к аль-Мавасифу, когда у того уже не было талисмана. Талисман ждал  меня  в
башне старого мага, но кто бы указал мне хоть, в какой стороне света стоит
эта самая башня?
     - А хочешь ли ты, о Хасан, узнать, зачем мне понадобился перстень?  -
лукаво спросил Ильдерим.
     - Хочу, о Ильдерим, - задумавшись о своих бедах, отвечала я.
     - Помнишь ли ты, о Хасан, обстоятельства нашей встречи,  которая  нам
обоим показалась сном? - полюбопытствовал Ильдерим.
     - Еще бы мне их не помнить! - воскликнула я.
     - А знаешь ли ты, о Хасан, что я проснулся у себя дома, как обычно, и
решил, что все бывшее с нами - пучки  сновидений,  и  позвал  невольников,
чтобы они дали мне умыться,  и  велел  принести  себе  столик  с  едой,  и
помолился, как положено?..
     - Все это я знаю,  ибо  именно  так  и  пробуждаются  правоверные,  -
сказала я. - Продолжай, о Ильдерим.
     - И вот, когда я надел свой кафтан и  фарджию,  и  протянул  руку  за
своей саблей, в руке моей оказался вот этот клинок...
     Тут только я заметила, что на боку у него сабля моего отца.
     - И я вспомнил, как мы нечаянно обменялись саблями, и понял, что  это
был не сон! -  воскликнул  Ильдерим.  -  И  возмущение  охватило  меня.  Я
позволил распоряжаться собой  гнусной  джиннии,  распутнице  и  порождению
греха! И я вышел из хана, и мне подали коня...
     - Ты же сказал, что она вернула тебя домой, о Ильдерим!  -  напомнила
я.
     - Мой дом - хан, где ночуют странствующие  купцы,  -  отвечал  он.  -
Конечно, в Басре у меня есть настоящий дом, и когда я состарюсь, я вернусь
туда, и куплю ковры, и заведу невольников, и каждый  вечер  у  меня  будут
собираться  сотрапезники  для  пира,  и  мы  будем  приглашать   певиц   и
лютнисток... Но на все это нужны деньги, о Хасан, а у меня их пока  нет  -
по крайней мере в таком количестве. Поэтому я странствую по дорогам и вожу
товары из одного города в другой. Так вот, я вышел из хана, сел на коня, и
поехал в горы, туда, где, как мне сказали, должен быть источник Мужчин.  А
по дороге к источнику я заехал к аль-Мавасифу, и долго разговаривал с ним,
и в конце концов он дал мне перстень, и прочитал над ним заклинания,  и  я
теперь свободен от власти марджаны! И более того - она повинуется тому,  в
чьих руках находится этот перстень. И достаточно  потереть  его  -  и  она
явится на зов и выполнит все желания.  А  чтобы  она  исчезла,  достаточно
просто нажать на камень. Вот что изготовил  мне  аль-Мавасиф,  но  получил
этот перстень я в долг, и если я не верну ему в срок денег,  он  прочитает
другие заклинания и перстень потеряет свою силу.
     - Но ведь ты мог поступить куда проще, о Ильдерим! - сообразила я.  -
ты мог потереть перстень,  вызвать  Марджану  и  велеть  принести  столько
денег, сколько от тебя потребует маг аль-Мавасиф!
     - Я никогда не  стану  ее  вызывать,  о  Хасан,  -  серьезно  отвечал
Ильдерим, - ибо было между нами из близости то, что было, и ради  этого  я
не стану унижать ее. Ведь  она,  хотя  и  скверная,  хотя  и  джинния,  но
все-таки женщина, и она любила меня любовью женщины.  Лучше  уж  я  продам
воду из источника Мужчин и выкуплю свой перстень.
     - Пожалуй, стоит и мне обратиться к аль-Мавасифу за  таким  перстнем,
сказала я. - Ибо любовь джинний поистине утомительна.
     -  Мы  вместе  доедем  до  города,  продадим  воду  и  отправимся   к
аль-Мавасифу, - пообещал Ильдерим. - И я замолвлю за тебя словечко. Но чем
ты собираешься расплачиваться, о Хасан?
     - У аль-Мавасифа есть гадательные книги, о Ильдерим, - объяснила я. -
В них он наверняка вычитает о судьбе моего рода. А когда он поймет, кто я,
и узнает о моих обстоятельствах, он тоже  даст  мне  перстень  в  долг,  о
Ильдерим.
     - Если бы ты знал это порождение скверны, аль-Мавасифа, ты не говорил
бы так, о Хасан, - заметил Ильдерим. - С меня семь потов сошло, прежде чем
я убедил его дать мне перстень в долг!
     - Боюсь, что ты не  записан  в  гадательных  книгах,  о  Ильдерим,  -
сказала на это я.  -  Что  же  касается  моего  рода  и  меня,  можешь  не
сомневаться!
     - Ты же назвался сыном кади, о Хасан! - напомнил Ильдерим.
     - Дай мне увидеться с этим магом, о Ильдерим, - сказала я. - И  тогда
посмотрим!
     Поскольку открыть правду о себе я не могла, а с магом  увидеться  для
меня было крайне важно, а Ильдерим не желал мириться с моими намеками, наш
спор затянулся, и мы пререкались всю дорогу, до самого города, где  первым
делом отправились на рынок.
     Уже вышли на рыночную площадь  метельщики,  а  последние  запоздавшие
купцы собирались запирать лавки, когда мы подъехали к  крытым  галереям  и
сошли с коней.
     - О правоверные, о купцы! -  возгласил  Ильдерим,  и  я  отшатнулась,
такой у него  оказался  зычный  и  пронзительный  голос.  -  Вот  вода  из
источника Мужчин! Всего капля этой воды - и евнух становится  мужем!  Одна
капля - один динар - о правоверные!
     Я так и не поняла, откуда  вдруг  взялась  толпа,  окружившая  нас  и
взывающая о воде. Но то, что  большинство  составляли  евнухи  из  гаремов
местной знати, я поняла сразу.
     - Послушай, о Ильдерим! - стала я дергать его за полу  кафтана,  пока
он торговался, отливая воду и получая деньги. - Послушай моего совета! Нам
немедленно надо убираться отсюда, о Ильдерим!
     - Ради Аллаха, что за глупость пришла  тебе  в  голову,  о  Хасан?  -
недовольно спросил Ильдерим. - Мы сейчас распродадим всю воду, и пойдем  в
хан,  и  нам  принесут  еду  и  вино,  и  наши  покупатели  станут  нашими
сотрапезниками, и мы  устроим  пир,  а  рано  утром  выедем  в  дорогу,  к
аль-Мавасифу!
     - Мы не доживем до утра, о  Ильдерим.  Разве  ты  не  понимаешь,  что
сейчас произойдет?
     - А что такого может произойти, о Хасан? - даже  не  глядя  на  меня,
ответил Ильдерим. Он уже распродал почти весь кувшин и  как  раз  наклонял
его, чтобы досталось и последним покупателям.
     -  О,  если  бы  ты  видел  дальше  собственного  носа,  Ильдерим!  -
воскликнула я. - Хорошо, продолжай торговать, а я лучше отойду в сторонку,
ибо сейчас тут начнется побоище!
     И я отошла и сняла с плеча лук, и отвязала наших коней, поскольку нам
предстояло вскоре спасаться бегством.
     Так и вышло. С шумом и воплями  на  рынок  ворвался  странный  отряд.
Составляли  его  почтенные  старцы  на  мулах  и  их  черные   невольники,
вооруженные до зубов.
     - Где этот нечестивый купец?! - галдели они. - Мы снимем с него кожу!
Его немедленно надо распять на городских воротах! Где этот сын разврата?!
     Ильдерим  не  предвидел,  что  его  покупатели  первым  делом  выпьют
волшебную воду, а затем поспешат пустить в дело вновь обретенное отцовское
наследство, вызвав тем самым возмущение  и  переполох  во  всех  окрестных
гаремах.
     Увидав эту буйную толпу, Ильдерим сперва раскрыл от изумления рот,  а
затем выхватил из ножен саблю - между  прочим,  саблю  моего  отца.  Но  я
подскакала к нему, ведя в поводу второго коня, и он прыгнул в седло, и  мы
умчались, причем я еще успела послать назад несколько стрел -  просто  для
острастки.
     Когда же мы оторвались  от  этих  преследователей,  я  посмотрела  на
Ильдерим и ахнула - он все еще прижимал к груди почти пустой кувшин.
     - Тебе следовало бросить его и  не  утруждать  себя,  о  Ильдерим,  -
сказала я.
     - Там, на дне, еще осталось воды по меньшей мере на сотню динаров,  -
возразил он.
     - Ну так перелей ее в какой-нибудь другой сосуд, -  предложила  я.  -
Разве ты собираешься всю жизнь путешествовать в обнимку  с  этим  скверным
кувшином, о Ильдерим? Разве тебе больше некого сжимать в объятиях, что  ты
так крепко схватился за этот гнусный кувшин? Давай я куплю его у  тебя  за
четыре дирхема, чтобы душа твоя успокоилась, о Ильдерим!
     - Погоди, о Хасан, - ответил мне Ильдерим. - Надо сперва найти другой
сосуд. А у меня ничего нет, кроме  вот  этой  чернильницы  на  поясе.  Как
по-твоему, не потеряет ли вода своих волшебных свойств от  соприкосновения
с высохшими чернилами?
     - Аллах ее знает, о Ильдерим, - задумчиво сказала я. - Вот разве  что
те, кто от  этой  воды  станет  мужчинами,  удивятся  цвету  своего  вновь
обретенного достоинства...
     - Возможно, ты прав, о  Хасан,  -  согласился  Ильдерим.  -  В  таком
случае, придется продать остаток воды  евнуху-негру,  который  не  заметит
такого надувательства.
     Мы осторожно перелили воду в чернильницу и опять подвесили ее к поясу
Ильдерима.
     - Если мы немедленно тронемся в путь, то еще до полуночи будем у мага
аль-Мавасифа, - сказал Ильдерим.
     - Ну так едем, о Ильдерим! - воскликнула я.
     И мы поехали.
     Я сильно опасалась, что вот сейчас из-за какой-нибудь  тучи  появится
джинния Азиза со  своей  неуемной  любовью.  Но  Аллах  уберег  нас  -  мы
благополучно добрались до жилища мага, и я, не избалованная  за  последние
две недели благополучием, даже удивилась такой неожиданной милости Аллаха.
     Маг и огнепоклонник  вышел  к  нам,  держась  прямо,  словно  молодой
кипарис, и было это не потому, что аль-Мавасиф был юн годами или же  полон
царственного достоинства. Совсем наоборот -  ничего  подобного  в  нем  не
было. А просто он носил тюрбан изумительной величины и, пожалуй,  немалого
веса. Если бы он в этом великолепном тюрбане хоть немного  покачнулся,  то
тюрбан бы перевесил и маг полетел вверх тормашками.
     По воле Аллаха, все его  величие  заключалось  в  этом  тюрбане.  Ибо
дальнейшие события о величии не свидетельствовали. И  если  бы  не  помощь
Ильдерима, все кончилось бы неудачей. Впрочем, помощь эта привела  меня  в
ярость...
     Сперва   аль-Мавасиф   приветствовал   Ильдерима,   а   Ильдерим    -
аль-Мавасифа, и было это  длительно  и  витиевато.  Затем  Ильдерим  долго
вручал магу те деньги, которые заработал на воде из  источника  Мужчин.  И
это сопровождалось изъявлениями всяческой дружбы и преданности, как  будто
не купец возвращал долг  магу,  а  два  государя  заключали  дружественный
договор. И, наконец, дошло и до меня.
     - Вот этот юноша, о аль-Мавасиф, тоже нуждается в перстне, ибо и  его
преследует своей любовью джинния, - сказал Ильдерим, выводя меня вперед. -
Но это дитя, подобное обрезку месяца, тоже хотело бы получить  перстень  в
долг.
     - О Аллах, каких  гостей  ты  мне  посылаешь!  -  запричитал  маг.  -
Воистину, наступил год долгов и должников, и никто не хочет платить  сразу
и без рассуждений! А ведь мой труд таков, что измерить  его  в  динарах  и
дирхемах  вообще  невозможно!  Порой  для  простенького   заклинания   мне
требуются  драгоценные  благовония,  одна  горсть  которых  стоит   горсти
бадахшанских рубинов! До чего же  оскудели  правоверные,  о  Аллах!  И  не
только простые смертные, вроде тебя, о Ильдерим, - недавно даже мой собрат
по магическому искусству пытался получить у меня один талисман совсем  без
платы, утверждая, что талисман нужен ему для торжества  справедливости!  И
он прислал  ко  мне  гонцами  подвластных  ему  духов,  и  я  назвал  цену
талисмана, и оказалось, что он столько не может дать, и  мы  поторговались
немного, и его гонцы улетели, а  я  остался  оплакивать  былое  могущество
магов - ибо когда же раньше магу недоставало денег для покупки талисмана?!
     - Каменного талисмана царицы Балкис?! - выпалила  я,  не  подумав  ни
секунды.
     - Каменного талисмана царицы Балкис, о юноша, - подтвердил маг.  -  А
откуда ты, ради Аллаха, знаешь о нем?
     Не зная, что ответить, я с мольбой посмотрела на Ильдерима.
     - Воистину, ты поторопился, о Хасан, - сказал Ильдерим. - О  каменном
талисмане мы хотели повести речь завтра, достигнув договоренности в деле о
перстне. Но, может быть, лучше нам и о перстне поговорить завтра? А сейчас
время совершить молитву и лечь спать.
     - Ты прав, о Ильдерим, - согласилась я, - но только в безопасности ли
мы здесь от происков Азизы?
     - Оставь тревогу, о юноша! - с  гордостью  сказал  маг.  -  Ты  здесь
находишься под защитой могущественных талисманов, и над каждым  порогом  я
прочту заклинания, а плату за них мы прибавим к плате за перстень.
     - Никаких заклинаний этот старый скупердяй читать не станет, а деньги
с нас сдерет! - сердито воскликнул Ильдерим,  когда  нас  после  скромного
ужина и молитвы отвели в предназначенное нам помещение. - Эта  его  лачуга
хранит в себе столько всякого колдовского добра, что заклинания уже  ни  к
чему. Его талисманы все ифриты за версту облетают. И  надо  же  было  тому
случиться, чтобы  он  унаследовал  всю  сокровищницу  своего  учителя,  не
унаследовав его благородного нрава и прочих достоинств! Наложить  заклятие
на перстень аль-Мавасиф еще может, и сладить с загулявшим маридом тоже, но
сам он никогда не составит настоящего талисмана.
     - Ты разве знаешь магию, о Ильдерим? -  спросила  я,  укладываясь  на
ковер. - Ты же простой купец.
     - Если уж талисманами торгуют, то я должен знать их цены и  свойства,
- объяснил Ильдерим. -  Все,  что  становится  товаром,  бывает  для  меня
интересно, и я стараюсь узнать о товаре побольше.  Как  знать,  может,  по
милости Аллаха я  на  старости  лет  буду  торговать  именно  талисманами?
Однако, скажи мне, о Хасан, что это за каменный талисман царицы  Балкис  и
зачем он тебе вдруг понадобился? Имей в виду, что даже если старый грешник
согласится изготовить тебе  перстень  в  долг,  то  с  талисманом  это  не
получится. И подумай хорошенько, что для тебя важнее.
     - Важнее всего на свете для меня каменный  талисман,  о  Ильдерим,  -
сказала я, - и я готов выкупить его своей кровью. Так  что  придется  мне,
видно, избавляться от Азизы с ее любовью  каким-то  иным  путем,  лишь  бы
только заполучить талисман.
     - Для чего он нужен? - спросил Ильдерим, ложась со мной рядом.
     - Этот талисман должен спасти жизнь ребенка, о Ильдерим. А ребенок  -
сын моего брата, - честно ответила я. - И если в миг появления ребенка  на
свет  рядом  не  будет  этого  талисмана,  то  ребенок  погибнет,  а   это
единственное дитя брата.
     - Почему же у него не может быть других детей?
     - Его убили, о Ильдерим. И я должен спасти его кровь...
     - Клянусь Аллахом, о Хасан, я помогу тебе в этом деле!  -  воскликнул
Ильдерим и хлопнул меня по плечу. - Если ты таков юношей, то каков  же  ты
будешь, когда станешь мужчиной и у тебя вырастет  борода?!  Подобных  тебе
цари приберегают на случай опасности! Вот только упрям  ты  не  в  меру  и
норовишь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой.
     - Но если именно я сказал последние стихи? - вспыхнула я. - И  именно
я предупредил тебя, что разъяренные мужья  прибегут  на  базар  бить  того
купца, что сделал их евнухов мужчинами? Я говорил тебе об этом,  но  ты  и
слушать не желал! А  когда  выясняется,  что  я  был  прав,  ты  сразу  же
придумываешь какое-то мое упрямство и упрекаешь меня в собственных грехах!
     - Во первых, о Хасан, последние стихи там, на  ристалище,  сказал  не
ты, а я. Во-вторых,  о  Хасан,  незачем  было  меня  предупреждать  насчет
нашествия  мужей,  в  чьих  гаремах  произошел  переполох.  Я  бы  и   без
предупреждения с ними справился! А теперь  ты  до  скончания  века  будешь
попрекать меня и твердить, как попугай: "Вот видишь, я был прав!"
     - Но если я и в самом деле был  прав?  -  возмутилась  я.  -  И  если
последние стихи были моими? И  это  ты  приписываешь  мне  свои  грехи,  о
Ильдерим, потому что именно ты норовишь, чтобы последнее слово осталось за
тобой!
     - Еще одно слово, о Хасан, и придется нам сразиться на  саблях  прямо
здесь, в жилище аль-Мавасифа! -  предупредил  Ильдерим.  -  Мы  же  хотели
сразиться на ристалище, но так там больше и не встретились, а жаль!
     - Мы можем выйти и обнажить клинки под ночным небом! - предложила я.
     - Не устаю поражаться твоей мудрости, о Хасан! - усмехнулся Ильдерим.
- Там под ночным небом, немедленно налетит Азиза и спасет тебя  от  ударов
моей сабли! Так что лучше уж нам решить наконец все наши споры здесь.
     - Ты упрекаешь меня в трусости, о Ильдерим? - я чуть  не  задохнулась
от ярости. - Ты хочешь сказать, о шелудивый пес, что я собираюсь выйти под
ночное небо ради того, чтобы джинния  похитила  меня  и  спасла  этим  мою
жизнь?!
     - Постой, о Хасан, не хватайся за мою  саблю,  здесь  для  настоящего
поединка все равно мало места, - сказал Ильдерим. - И  обменяемся  наконец
клинками. Твой для меня все-таки легковат. Давай лучше  дождемся  утра,  и
сразимся при дневном свете, когда джиннии не летают, и пусть поможет  тебе
Аллах, о дитя! Держи свою саблю и отдай мне мою.
     Я протянула ему его саблю и хотела было взять свою, но он удержал ее.
     - Откуда у сына кади клинок,  достойный  царей  и  царских  детей?  -
спросил он.
     - Этот клинок подарил мне брат, а он получил его от  нашего  отца,  а
где взял его отец, знает только Аллах великий, могучий, -  ответила  я,  и
это было чистейшей правдой. А говорить о том, что отец был  царем  и  брат
тоже был царем, я не стала, поскольку об этом он меня не спрашивал.
     - Закрой глаза и засыпай, о Хасан, - сказал Ильдерим.  -  Завтра  мне
предстоят два сражения - с тобой и с аль-Мавасифом. И начну-ка я  лучше  с
аль-Мавасифа,  чтобы  в  случае  моей  смерти  ты  все-таки  получил  свой
талисман, а в случае твоей смерти я, так и быть, отвезу  его  жене  твоего
покойного брата, чтобы он охранял рождение ребенка.
     Мне захотелось попросить у него прощения за свои грубые  слова,  ведь
он вел себя не как купец, а как благородный вельможа, средоточие  доблести
и достоинств. Но  нас,  царских  дочерей,  учат  обычно  наступать,  а  не
отступать, настаивать на своем, а не просить прощения. Да и кто он  такой,
этот купец из басры, чтобы царская дочь унизилась перед ним? Словом, я  не
сумела побороть в себе царскую дочь, да и не слишком старалась. Ибо если в
моих бедствиях  у  меня  отнимется  еще  и  гордость,  что  же  мне  тогда
останется?
     Наутро мы, позавтракав, стали разбираться с талисманом.
     - Если вы, высокочтимые, думаете,  что  талисман  можно  положить  за
пазуху и унести, то вы ошибаетесь, - сказал  аль-Мавасиф.  -  Его  следует
установить должным образом, и все необходимое для этого у меня есть. Более
того, думая, что посланцы того мага дадут за талисман  настоящую  цену,  я
подготовил эти необходимые предметы и  прочитал  над  ними  заклинания,  и
окурил их благовониями, и начертил на них знаки.  Но  за  каждый  из  этих
четырех предметов придется заплатить особо, а  без  них  сам  талисман  не
имеет смысла.
     Мы с Ильдеримом переглянулись, и в  его  взгляде  я  прочитала  такие
слова: "Не поручусь, что спутников для талисмана  он  не  придумал  только
что, а уж заклинаний над ними и подавно не читано!"
     Но вслух Ильдерим сказал, что мы хотели бы увидеть  все  вместе  -  и
талисман, и то, что ему сопутствует.
     Аль-Мавасиф провел нас в  круглую  комнату  с  единственным  окном  в
куполе потолка, хранилище его  свитков,  таблиц  и  совершенно  непонятных
вещей. Там он достал мешочек из тонкой кожи и выложил из  него  на  столик
пять камней разной формы и цвета. На камнях были зарубки и знаки.
     - И это - знаменитый талисман царицы Балкис?  -  недоверчиво  спросил
Ильдерим. - Поистине, я наберу тебе,  о  аль-Мавасиф,  таких  камушков  на
любой дороге, и это не будет стоить мне ни динара.
     - Иди и собирай камушки, о Ильдерим, - миролюбиво сказал  маг.  -  От
того, что не стоит и динара, проку тоже  будет  в  лучшем  случае  на  два
дирхема, о купец.
     - Аллах тебе судья, о мудрец, - ответил на это Ильдерим. - И  сколько
же хочешь ты за эти камни, во всем подобные  придорожным?  Я  надеюсь,  ты
уступишь их за сотню динаров?
     Маг даже отшатнулся от него.
     - Знаешь какова цена этого талисмана? - зловеще спросил он. - Я  хочу
за него сто невольниц белых и сто невольниц черных, и  пусть  цена  каждой
белой невольницы будет десять тысяч динаров, а цена каждой черной  -  пять
тысяч динаров! И каждую невольницу должен сопровождать  черный  невольник,
ценой в три тысячи динаров, и в  ухе  у  невольника  должна  быть  золотая
серьга с жемчужиной, а цена каждой жемчужины должны быть пятнадцать  тысяч
динаров! И на каждой невольнице должно быть одежд и  украшений  не  меньше
чем на десять тысяч динаров! И еще мне нужно сто мешочков мускуса,  и  сто
шкатулок с нардом, и другие благовония - по твоей щедрости, о купец!
     - Ты  помрешь,  о  аль-Мавасиф,  не  дождавшись  покупателя,  который
приведет  тебе  этих  невольниц  и  невольников  с  золотыми  серьгами!  -
воскликнул Ильдерим. - Убавь, о мудрец!
     - Для этого талисмана будет оскорбительно, если я продам его за малую
цену, - сказал маг. - Впрочем, о Ильдерим, я  могу  немного  уступить,  но
тогда вырастет цена за спутников талисмана. Как  ты  на  это  смотришь,  о
купец?
     - Я преклоняюсь перед твоей мудростью, о мудрец!  -  отвечал  на  это
Ильдерим, и в глазах у него вспыхнул огонек.
     Огонек  этот  вспыхнул  ранним  утром,  и  горел  он  весь  день  без
передышки, а окончательно это дело решилось около полуночи, и страшно было
подумать, что оно могло затянуться еще на несколько минут.
     - Когда вы, о покупатели талисмана принесете его в помещение, где  он
будет  охранять  младенца,  то  сперва  вы  составите  камни  определенным
образом, а потом в северном углу помещения вы положите это зеркало...
     Зеркало, что он достал, было времен царя Сулеймана, и  только  потому
могло стоить немалых денег, но вот, кроме древности, других  достоинств  у
него не было и отражать мое лицо оно по  скверности  характера  вообще  не
пожелало.
     - В южном углу пусть стоит этот флаг...
     Пестрый флажок величиной с мою ладонь на длинном  заостренном  древке
торчал из вазы. Маг вынул его и положил рядом с зеркалом.
     - В восточном углу следует поставить шкатулку...
     Шкатулке красная цена была два или три дирхема.
     - А в восточном... Эй, Али, сын греха, принеси  своего  разноцветного
господина!
     Черный раб принес плетеную из тонких  прутьев  клетку.  В  ней  сидел
огромный попугай с хохлом и крючковатым клювом с мой кулак величиной.
     -  О  р-р-распутники,  согр-р-решившие  вчер-р-ра  с   обезьяной!   -
приветствовало нас это бедствие из бедствий. - Ср-р-рам!
     - И ты настаиваешь, о аль-Мавасиф, что  этого  сквернословца  следует
посадить в восточном углу комнаты? - осведомился Ильдерим.  -  Хорошим  же
вещам научит он младенца!
     - Это неизбежно, - сурово заявил аль-Мавасиф. - В углах  должны  быть
флаг, зеркало, шкатулка и попугай,  причем  над  каждым  из  них  я  читал
заклинания, и они обладают силой, и талисман без них - не больше чем кучка
камней.
     Попугай раскачался на своем кольце, подвешенном к потолку  клетки,  и
уставился на меня левым глазом.
     - Меж бедер-р-р твоих - пр-р-рестол халифата! - заорал он и подмигнул
мне.
     - Уж не вселился ли шайтан в твоего попугая, о аль-Мавасиф? - спросил
Ильдерим. - Воистину, эта птица своей руганью разрушит все чары талисмана!
     - В тебя самого вселился шайтан, о Ильдерим!  -  рассердился  маг.  -
Этот попугай долгие годы прожил в гареме знатного вельможи, и я купил  его
за большие деньги!
     - Вот там в него и вселился шайтан! - отрубил Ильдерим. - Не найдется
ли у тебя, о мудрец, другого попугая, не столь образованного? Этот слишком
много знает! Не так ли, о Хасан?
     Я молча кивнула, поглядывая  на  попугая.  Откровенно  говоря,  птица
начала мне нравиться. Он выговаривал слова  очень  чисто  и  внятно,  даже
сохраняя человеческую интонацию.
     - Меж бедер твоих вселился шайтан! - заорал мне  прямо  в  лицо  этот
скверный попугай. Ильдерим расхохотался и накрыл клетку своим плащом.
     - Вот перед вами весь талисман, о покупающие! - провозгласил  маг.  -
Цену камней вы знаете. За зеркало я прошу у вас сотню динаров, за  флаг  -
две сотни, шкатулку я ценю в четыре дирхема, и  попугай  обойдется  вам  в
пятьсот динаров. Причем после того, как талисман  сыграет  свою  роль,  вы
можете пользоваться и зеркалом, и шкатулкой по их  прямому  назначению.  А
попугая вы можете выгодно  продать,  потому  что  на  такую  птицу  всегда
найдется любитель. И таким образом вы выручите обратно часть денег.
     - Начнем со шкатулки, о маг, - приступил к торгу Ильдерим. - Ее  цена
нас с Хасаном полностью устраивает. Вот тебе четыре дирхема,  аль-Мавасиф,
и давай сюда шкатулку.
     - Я продал тебе шкатулку за четыре дирхема, о Ильдерим, - и  с  этими
словами аль-Мавасиф взял монеты. -  Но  не  понимаю,  откуда  ты  возьмешь
двести невольниц и сто невольников, которые понадобятся тебе немедленно? Я
допускаю, что мускус и нард у вас с собой, о  купцы,  в  седельных  сумках
ваших коней, но где же все остальное?
     -  Терпение,  о  аль-Мавасиф!  -   воскликнул   Ильдерим.   -   Давай
поторгуемся! Ты требуешь  в  уплату  за  талисман  двести  невольниц,  сто
невольников и еще много всякой мелочи. Убавь, о мудрец! Что ты  скажешь  о
том, чтобы получить пятьдесят невольников, но зато не черных, а белых,  из
аль-Кустантиди?
     Я  хотела  было  напомнить  Ильдериму,  что  нет   у   меня   никаких
невольников, ни черных, ни белых,  ни  с  серьгами,  ни  в  ожерельях!  Но
однажды я уже вмешалась в его игру, и ничего хорошего из этого не вышло.
     - Прекрасно, о Ильдерим! - согласился маг. - Я  готов  уступить  тебе
пятьдесят невольников, но пусть цена зеркала при этом увеличится!  Я  хочу
за  зеркало  тысячу  динаров  и  десять  верблюдов,  груженых  тканями,  и
баальбекскими  одеждами,  и   багдадскими   воротниками,   и   магрибскими
бурнусами, и индийскими  шалями,  и  это  должны  быть  красные  верблюды,
лучшие, какие только бывают!
     - Убавь, о аль-Мавасиф! - потребовал Ильдерим - Где же я возьму  тебе
в этих горах багдадские воротники?  Пусть  в  тюках  не  будет  багдадских
воротников, и тогда ты получишь  за  зеркало  восемь  верблюдов,  груженых
тканями, и пятьсот динаров!
     - Прибавь, о купец! - возмутился аль-Мавасиф. - Когда это мы говорили
о пятистах динарах? Речь шла о тысяче!
     -  Убавь,  о  мудрец!  Вспомни,  что  начальная  цена  зеркала   была
всего-навсего сто  динаров,  и  я  согласился  прибавить,  потому  что  ты
согласился взять вместо пятидесяти  черных  невольников  двадцать,  и  без
золотых серег с жемчужинами! - заявил Ильдерим, и глаза  его  сверкали,  и
тут я поняла, что он - воистину лев пустыни.
     - Кто из нас двоих бесноватый, ты или я? - в ужасе воздел руки к небу
аль-Мавасиф. - Ради Аллаха, образумься!
     - Вряд ли такой великий мудрец стал бы торговаться  с  бесноватым,  о
аль-Мавасиф, - ехидно отвечал  Ильдерим.  -  И  не  мне,  а  тебе  следует
образумиться. Ведь ты сам, своими устами, назначил цену и талисману, и его
спутникам. И я точно помню, что попугая, например,  ты  оценил  в  пятьсот
динаров. Ведь именно пятьсот динаров ты хотел получить за него, о маг?
     - Да, это ты сказал правильно, о Ильдерим.
     - И я согласен дать тебе за эту  скверную  раскормленную  птицу  даже
шестьсот динаров! - заявил Ильдерим. - Хотя на Багдадском базаре  я  куплю
тебе  за  десять  динаров  попугая  вдвое   пестрее,   и   он   не   будет
сквернословить, словно метельщик или рыбак, у которого порвалась сеть, или
обманутый муж, или наказанный плеткой за курение  гашиша  евнух,  или  две
поругавшиеся старухи!
     - Р-р-распутник! - сказал ему на это попугай.
     - О сын греха! - добавил аль-Мавасиф. - Я же говорил тебе, что это не
простой попугай, что я трое суток читал над ним заклинания, что  без  него
талисман бессилен!
     - Да, о мудрец, все это ты говорил мне, и потому я согласен  уплатить
за попугая не пятьсот, а даже шестьсот динаров. Видишь, как высоко я  ценю
твои заклинания?
     - Я продал тебе попугая за шестьсот динаров! - торопливо сообщил маг.
     - Возьми клетку, о Хасан, - обратился ко мне Ильдерим. -  И  дай  мне
свою саблю. Мы расплатимся за попугая саблей.
     - Саблю моего отца и брата?!
     Я даже задохнулась от ярости. Этот шелудивый пес, этот  шайтан  среди
купцов посягнул на царскую саблю!
     - Ты удивительно щедр для купца, о Ильдерим, -  благосклонно  заметил
маг. - Сабля наверняка дороже шестисот динаров.
     - Разумеется, дороже... - И Ильдерим, видя, что я уже пришла в себя и
собираюсь сказать что-то скверное о нем и о  его  замысле  продать  саблю,
толкнул меня локтем в бок.  -  Ты  не  знаешь  всей  цены  этой  сабли,  о
мудрейший. Во-первых, это царская сабля, которая много столетий  переходит
из рода в род. Во-вторых, на нее  наложены  заклятия,  и  древние  мудрецы
читали над ней заклинания, и тот, кто  владеет  ею,  получает  власть  над
некоторыми джиннами и ифритами, и они ему во всем  повинуются,  но  только
обладатель сабли должен достичь преклонных лет, и иметь  седую  бороду,  и
отказаться от мирской суеты, а иначе это просто красиво отделанная  сабля,
и ничего больше. Мой друг Хасан унаследовал ее от своего отца, но  он  еще
молод, и у него не скоро вырастет настоящая борода, как видишь, даже пушок
на его щеках - и то не вырос. А пока еще она  поседеет!  Мне  самому  тоже
далеко  до  седины,  о  аль-Мавасиф.  И  справедливо  будет,   если   пока
обладателем этой сабли станешь  ты.  А  потом,  когда  у  Хасана  поседеет
борода, он приедет и выкупит у тебя эту саблю.
     - И над какими же джиннами  и  ифритами  дает  власть  эта  сабля?  -
полюбопытствовал маг.
     - Над некоторыми из подданных Синего царя, если тебе знакомо это имя!
- отрубил Ильдерим, который наверняка знал о делах джиннов от своей бывшей
возлюбленной Марджаны.
     - Мне знакомо это имя, о купец, - сказал аль-Мавасиф.
     - Ну так продолжим наш  торг,  о  мудрец,  -  предложил  Ильдерим.  -
Остаются флаг, зеркало и сам талисман. Если ты согласен принять вместо ста
невольниц  пятьдесят  белых  и  пятьдесят  черных,  но  зато  прибавить  к
стоимости зеркала цену тех мешочков мускуса и шкатулок с нардом, о которых
ты говорил, то цена флага будет уже не две сотни, а куда  больше,  ибо  ты
получишь саблю за попугая и флаг, и это будет справедливо!
     - Какие пятьдесят белых и пятьдесят черных невольниц? Разве я говорил
о пятидесяти невольницах?! - возопил маг. - Прибавь, о Ильдерим!
     - На что тебе сто невольниц, о  аль-Мавасиф?  -  вопросом  на  вопрос
ответил Ильдерим. - И разве этот талисман  стоит  целой  сотни  невольниц?
Убавь, о мудрец! Ведь если тебя вовремя не  остановить,  ты  потребуешь  в
уплату саму хозяйку талисмана царицу Балкис, мир ее праху! И что  же,  мне
сделаться разорителем могил? Убавь, ради Аллаха!
     - Ты хочешь разорить меня, о Ильдерим? - возмутился  мудрец.  -  Цена
талисмана такова, как я сказал! Сто невольниц...
     - Сто невольниц белых и черных! - подхватил Ильдерим.
     - И сто невольников...
     - Шестьдесят, о мудрец!
     - Прибавь, о Ильдерим!
     - Убавь, о аль-Мавасиф!
     Вот какой диковинный торг над талисманом устроили эти два нечестивца.
Они торговались самозабвенно и яростно, я  бы  даже  сказала  -  радостно,
забыв о пище и питье. Перед заходом солнца они чуть было не вцепились друг
другу в бороды, потому  что  маг  назвал  Ильдерима  порождением  вонючего
ифрита и верблюдицы, а Ильдерим возвел родословную мага к козлам, ишакам и
городским непотребным девкам.  Словом,  было  мне  что  послушать  и  чему
подивиться.
     Сперва я слушала эти препирательства в изумлении - никогда  купцы  на
базарах не торговались со мной или с воинами моей свиты. Позволивший  себе
прекословить царской сестре недолго  после  этого  засиделся  бы  в  своей
лавке! И я впервые в жизни видела настоящий торг, да еще такой бурный.
     Первые два часа он меня развлекал.
     Потом я перестала понимать, о каких арабских конях, золотых слитках и
слоновой кости идет речь. И я проголодалась, и вышла в другое помещение, и
невольники принесли мне еду. А когда я вернулась, они торговались уже не о
конях и слоновой кости, а о изумрудах и крупном жемчуге, двести  невольниц
же оказались забыты, и сто невольников - с ними вместе.
     Незадолго до полуночи изнеможенные  аль-Мавасиф  и  Ильдерим  уже  не
сидели, а лежали на коврах. И умирающим голосом аль-Мавасиф  объявил,  что
он продал Ильдериму и мне талисман со спутниками за шесть тысяч динаров  и
большой изумруд из пряжки моего  тюрбана.  Причем  в  стоимость  талисмана
вошла и моя сабля, которую оценили в четыре тысячи динаров, оставив на мое
усмотрение - отдать магу саблю или же вручить динары.
     -  Где  мы  возьмем  такие  деньги,  о  несчастный?  -  прошептала  я
Ильдериму.
     - Терпение, о Хасан! - хриплым голосом отвечал он. - Мы  оставим  ему
коней, кольца и запястья, сосуд  с  водой  из  источника  Мужчин,  а  сами
спустимся отсюда и придем в город...
     - Где нас ждут разъяренные обладатели оскверненных гаремов!
     - ...обратимся к моим знакомым купцам, возьмем у них в  долг  деньги,
вернемся к аль-Мавасифу, выкупим наше имущество и твою саблю, о  Хасан,  и
ты отправишься к вдове своего брата принимать роды, а я продам те из  моих
товаров, что еще остались в этом городе  и  последую  за  тобой,  куда  ты
укажешь, и там  ты  вернешь  мне  свой  долг.  Видишь,  как  ловко  я  все
рассчитал?
     Он действительно ловко рассчитал, и мне самой вовеки бы не справиться
со старым скупердяем аль-Мавасифом, но, увы, последнее слово  на  сей  раз
осталось за ним, а это было для меня нестерпимо.
     - О Ильдерим, по-моему, мы из-за твоих расчетов запутаемся в  долгах!
-  возразила  я.  -  Подумай  сам,  мы  будем  должны  аль-Мавасифу,   ибо
оставленные вещи - это не плата, а заклад. Мы будем должны купцам. Я  буду
должен тебе, о Ильдерим, и не прибавятся ли ко всему  этому  еще  и  новые
долги?
     - Разумеется, прибавятся! - согласился  Ильдерим.  -  Я  уже  кое-что
должен здешним купцам, и я округлю  долг,  но  с  частью  его  рассчитаюсь
товарами, и займу еще денег, и куплю съестные припасы,  и  погружу  их  на
корабли, и договорюсь с капитанами, что у них есть доля  прибыли  от  этих
товаров, и мы определим их долю и мою долю, и они  отдадут  мне  мою  долю
перед тем, как выйти в море, и я рассчитаюсь с частью долга,  а  потом  на
оставшиеся деньги куплю здешних тканей  по  двадцать  динаров  за  тюк,  и
достану из своей поклажи вышитые басрийские платки, и найму вышивальщиц, и
они вышьют мне такие же платки, и  я  продам  их  и  из  полученных  денег
расплачусь с вышивальщицами, а тем временем вернутся корабли...
     - Смилуйся, о Ильдерим! - воскликнула я. - Не объясняй мне этих  дел,
Аллах не дал мне достаточно рассудка, чтобы в них разобраться!
     - И не пытайся, о Хасан, - сказал Ильдерим. - Тебе нужно понять  одно
- что завтра же ты с талисманом сядешь на корабль и отправишься туда,  где
живет вдова твоего брата, и устроишь там свои дела, а я приеду следом и мы
рассчитаемся.
     - Ты благороден благородством царей, о Ильдерим, -  сказала  я.  -  Я
больше не буду вызывать тебя на поединки, ибо  ты  спасаешь  мою  жизнь  и
жизнь сына моего брата...
     - Ты тоже спас мою жизнь, о Хасан, когда я похитил воду из  источника
Мужчин, - ответил Ильдерим. - А поединок между нами будет не  раньше,  чем
ты вернешь мне долг. Ибо какой же я купец, если заколю  в  схватке  своего
должника? Да на меня все правоверные пальцами показывать станут!
     - Хорошо, - ледяным от ярости голосом произнесла я. -  Как  только  я
верну  тебе  долг,  мы  отправимся  на  ристалище,  но  ты  предварительно
составишь завещание, ибо негоже, чтобы твои наследники делили эти деньги с
помощью кади! Я не хочу, чтобы львиная доля этих денег осела в суде!
     - Разумно, о Хасан! - похвалил меня Ильдерим. - Пожалуй, из тебя  еще
может получиться купец.
     - Когда у меня вырастет длинная  седая  борода  и  моя  сабля  станет
повелевать джиннами! - отрубила я, и на сей раз последнее  слово  воистину
осталось за мной!
     А потом мы взяли талисман, и зеркало, и шкатулку, и флаг, и клетку  с
попугаем, и пошли в то помещение, где уже один  раз  ночевали.  Встать  мы
собирались очень рано, потому что должны были добираться до города пешком,
и  слава  Аллаху  великому,  милосердному,  что  спутники  талисмана  были
сравнительно невелики и их можно было нести без  хлопот.  Старый  негодник
аль-Мавасиф вполне  мог  подсунуть  нам  вместо  попугая  горного  орла  с
человека ростом, а вместо шкатулки за два дирхема - сундук вроде  того,  в
каком я скрылась от Азизы.
     - Скряга, конечно, пожалел  для  нас  ковров  и  подушек,  -  сказал,
укладываясь, Ильдерим, - но хорошо хоть то, что мы можем утром уйти отсюда
незаметно и не будить весь дом.
     - И сквер-р-рное это обиталище! - сообщил попугай.
     -  Смотри-ка,  Хасан!  -  развеселился   Ильдерим.   -   Эта   птица,
оказывается, знакома с Кораном! На твоем месте  я  не  стал  бы  ее  потом
никому продавать.
     - С чего бы вдруг попугаю сравнивать обитель мага с геенной огненной?
- поинтересовалась я. - Может, его тут морили голодом?
     - Да, аль-Мавасиф вполне мог  выгадать  лишний  грош  на  попугае,  -
заметил Ильдерим. - Немудрено, что бедная пташка вообразила себя в аду.
     Я хотела было сказать, что незачем на ночь беседовать об аде, как  бы
шайтаны нас не подслушали и не наслали  каких-нибудь  скверных  и  мерзких
снов. Но дело было сделано - ад пожаловал к нам самолично и не во  сне,  а
наяву!
     Шум, треск, свист и вой не дали  мне  сказать  ни  слова.  По  нашему
помещению словно ветер пронесся.
     - Ради Аллаха, что там происходит? - заорал Ильдерим.
     Испугавшись, что дом вот-вот рухнет, мы выскочили  наружу,  очевидно,
на задний двор, и увидели,  что  в  ночном  небе  кружат,  опускаясь,  два
ифрита, и несут они огромный  сундук.  Рожи  у  них  были  таковы,  что  я
зажмурилась. И понявший причину моей окаменелости Ильдерим за руку  втянул
меня обратно.
     - А маг еще говорил, что ни один джинн,  марид  или  ифрит  не  может
войти в этот дом! - воскликнула я.
     Шум стал стихать. Ильдерим выглянул.
     - Очевидно, так и есть, - сообщил он. - Эти отродья шайтана  взлетели
повыше в горы и сели на краю обрыва,  болтая  своими  страшными  косматыми
лапами, о Хасан, но сундука с ними уже нет.  Они  оставили  его  здесь,  а
сидят на обрыве потому что чего-то ждут... Уж не принесли ли они в сундуке
какого-либо гостя? Как ты полагаешь, о Хасан?
     - Я полагаю, что ты прав, о Ильдерим, - сказала я, - и что ты скажешь
о том, чтобы пойти и посмотреть, чем занят аль-Мавасиф? Сдается  мне,  что
это было бы очень кстати.
     - На голове и на глазах,  о  Хасан!  -  с  удовольствием  откликнулся
Ильдерим, и я поняла, что на самом деле он никакой не купец, а один из тех
удальцов, что нанимаются в охрану  царей,  и  в  жизни  его  волнует  лишь
опасность, и цену для него имеет лишь  поединок  с  врагом,  а  купцом  он
просто зачем-то переде мной притворяется.
     - Я проскользну в тот двор, где вы торговались, -  сказала  я,  а  ты
обойди те помещения, где  хранится  вся  колдовская  утварь.  Если  маг  и
принимает гостя, то только там! И сразу же возвращаемся обратно.
     - На голове и на глазах! - сказал Ильдерим и мы бесшумно разошлись.
     Милостью Аллаха, повезло  мне,  а  не  ему.  Во  дворе  я  обнаружила
аль-Мавасифа со светильником. Он помогал вылезть из  сундука  -  и  тут  я
схватилась за косяк, чтобы не упасть! - плешивому  уроду,  хуже  пятнистой
змеи, визирю аш-Шаббану.
     Если бы моя сабля не пошла в уплату за талисман, я бы обнажила  ее  и
снесла мерзавцу голову. Но сабли не было, и первый мой порыв не удался,  а
потом я подумала, что раз уж ифриты принесли  сюда  этого  нечестивца,  то
нужно быть поосторожнее - как бы они за него не вступились.
     И я притаилась за дверью.
     - Привет, простор и  уют  тебе,  о  аш-Шаббан!  -  приветствовал  маг
визиря. - Я не ждал тебя этой ночью.
     - Помнишь ли ты, о шейх, как я прилетел к тебе ровно месяц  назад,  и
узнавал о каменном талисмане царицы Балкис, и ты сказал,  что  он  у  тебя
есть, и назначил цену, и мы  говорили  о  многих  других  вещах,  а  потом
оказалось, что близится утро, и я вошел в сундук и меня унесли подвластные
мне ифриты?
     - Все это помню, о визирь! - сказал аль-Мавасиф. -  И  я  рад  видеть
тебя в своем доме. Сейчас я кликну рабов, и они принесут еду и питье, и мы
проведем изумительную ночь, подобную той, - в беседе о  свойствах  камней,
перстней и иных талисманов...
     - В другой раз, в другой раз, о аль-Мавасиф! - прервал его аш-Шаббан.
- Я прибыл сообщить тебе, что мы приготовили сто  белых  невольниц  и  сто
черных невольниц, и цена каждой невольницы - десять тысяч динаров, а  цена
каждой  черной  невольницы  -  пять  тысяч  динаров.  И  каждую   из   них
сопровождает черный невольник ценой в  три  тысячи  динаров,  и  в  ухе  у
каждого невольника золотая серьга с жемчужиной, и цена каждой жемчужины  -
пятнадцать тысяч динаров. И под мышкой у каждого невольника -  шкатулки  с
нардом, мешочки мускуса и прочие благовония.  Твои  условия  выполнены,  о
аль-Мавасиф, подавай же сюда талисман!
     Меня словно ветром отнесло от двери и я сама не знаю, как оказалась в
комнате, где уже ждал меня Ильдерим.
     - Ради Аллаха, о Ильдерим! - воскликнула я. -  Бери  скорее  всю  эту
кучу талисманов и клетку и беги отсюда в горы! Прибыл новый покупатель,  и
он обещает за талисман все эти  сотни  невольников  и  тысячи  динаров,  о
которых толковал старый скупердяй!
     - Так я и знал! - отвечал Ильдерим, сгребая шкатулку, зеркало, флаг и
камни. - Разве могут ифриты принести что-то хорошее? Я постараюсь укрыться
между большими камнями и осторожно  спуститься  вниз.  А  тебе,  о  Хасан,
придется остаться  здесь  и  спрятаться  хорошенько,  ибо  если  ты  ночью
появишься  под  открытым  небом  неподалеку  от  источника  Мужчин,   тебя
непременно учует эта скверная Азиза, не дай Аллах ей удачи!
     - С рассветом я выйду отсюда и отправлюсь в город, - сказала я. -  Мы
встретимся у хана, где лежат твои товары. А теперь беги, о Ильдерим!  Ведь
тебя эта дочь греха не тронет!
     Он завернул в плащ  клетку  с  попугаем  и  прочие  части  талисмана,
хлопнул меня по плечу и исчез во мраке.
     Я же прокралась туда, где должен был произойти интереснейший разговор
между пятнистой змеей и старым скупердяем.
     Аль-Мавасиф  понял,  что  проворонил  великое  богатство.  Он  сперва
онемел, потом стал испускать  вопли,  потом  же  принялся  рвать  на  себе
бороду. В тот миг, когда я исподтишка заглянула во внутренний двор, клочья
уже летели во все стороны.
     - О я несчастный! - провозглашал маг. - О я  преследуемый  шайтанами!
Сколь велика моя скорбь, о аш-Шаббан!
     - Я тебя  еще  раз  спрашиваю,  где  талисман?  -  наливаясь  яростью
вопрошал гнусный визирь.
     - Я  продал  этот  талисман  двум  заезжим  купцам,  о  аш-Шаббан!  -
признался наконец аль-Мавасиф.  -  И  они  заплатили  мне  чудодейственной
саблей!
     - Разве есть на свете сабля ценой в двести невольниц, сто невольников
и еще груду всяких побрякушек? - справедливо усомнился аш-Шаббан.
     - Вот она, эта сабля, повелевающая джиннами и ждавшая лишь обладателя
с длинной седой бородой! - возопил маг и показал аш-Шаббану мою саблю.
     - Дай ее мне, ради Аллаха! - И аш-Шаббан вырвал у него из рук царский
клинок. - Говоришь, два проезжих купца?
     - Два купца, прекрасные юноши, подобные луне в четырнадцатую ночь,  о
аш-Шаббан!
     - Откуда же взялся второй? - пробормотал аш-Шаббан. - О  аль-Мавасиф,
не джиннами повелевает эта сабля,  а  глупцами.  Это  всего-навсего  сабля
царевны Бади-аль-Джемаль! Вот, кто купил у тебя талисман! И вот кто провел
тебя как младенца!
     - О Аллах всемогущий! - растерялся маг, но тут  же  опомнился.  -  Но
если так, о визирь, нет мне больше нужды в этой сабле, и  я  могу  сказать
тебя, что эти два купца все еще здесь и спят в дальней комнате, и талисман
при них! Они только утром собирались...
     - Единственное создание Аллаха, кому не должен  был  попасть  в  руки
этот талисман, - царевна Бади-аль-Джемаль! -  воскликнул  аш-Шаббан.  -  И
надо же было случиться, что она оказалась здесь, как будто у нее на службе
джинны и ифриты! Ладно, о маг, сейчас мы пойдем  в  ту  комнату,  умертвим
царевну и разобьем на мелкие куски талисман.
     - Ты хочешь  уничтожить  талисман?..  -  аль-Мавасиф,  кажется,  даже
побледнел.
     - Именно для этого я его и покупаю.
     - Но послушай, о аш-Шаббан... Разве для того я рассказывал  тебе  про
древнейший в мире талисман, и показывал, как его составляют, и толковал  о
его удивительных свойствах, чтобы ты уничтожил  его?  -  с  этими  словами
старый маг рухнул на колени. - Пощади талисман, о владыка! Тебе  не  будет
от него вреда! Делай что хочешь со своей царевной, только пощади талисман!
Другого такого нет во всем мире!
     - Перестань шуметь  и  бесноваться,  о  маг,  -  сказал  ему  на  это
аш-Шаббан. - С царевной я разберусь сам,  но  и  талисману  настал  конец.
Вдруг кто-то еще, кроме царевны, пожелает пустить его в  дело?  Вдруг  она
кому-то доверила тайну этого талисмана?
     - Тогда я буду шуметь и вопить, чтобы купившие талисман проснулись  и
защитили свое имущество! - объявил маг. -  Мне  все  равно,  что  будет  с
твоими царевнами и с царевичами, но  талисман  должен  остаться  цел!  Это
сокровище, которому нет равных!
     - Да ведь царевна обманула тебя,  о  глупейший  из  магов!  -  заорал
аш-Шаббан. - Она подсунула тебе обыкновенную саблю, а ты собрался  спасать
ей жизнь!
     И с этими словами аш-Шаббан выхватил мою саблю из ножен.
     - В какой комнате они спят? - грозно спросил он.
     - Ступай коридором, и когда отсчитаешь с правой стороны две двери, то
за третьей...
     Сабля свистнула. Маг, стоявший на коленях, повалился на  бок.  Голова
еще с мгновение держалась на плечах, так остер был  клинок  и  стремителен
удар. Затем она покатилась в сторону.
     А подлый аш-Шаббан большими шагами, припадая на хромую ногу, пошел по
коридору, отсчитывая двери.
     Он ворвался в комнату - никого там не увидел.
     - Покарай тебя шайтан, старый болтун... - проворчал  он,  решив,  что
маг перепутал двери.
     Но и по соседству было пусто.
     А заглянуть в третью дверь он не успел. Я сняла с каменной  подставки
фарфоровую вазу и сзади ударила эту пятнистую змею по  затылку.  Аш-Шаббан
рухнул.  Я  выхватила  из  его  руки  обагренную  кровью  мага   саблю   и
замахнулась, чтобы снести ему голову, но задумалась.
     Снаружи его на обрыве ждали ифриты.  Кто  знает,  как  им  понравится
отсечение головы у повелителя. Если это просто рабы кольца,  или  кувшина,
или еще чего-нибудь, тогда полбеды. Я могла бы, обшарив  тело,  найти  это
самое кольцо и перенять власть над ифритами.
     Но если его снабдил этими уродами кто-то из тех верноподданных мелких
магов, что высчитали ему нужную для убийства моего брата ночь, и  поведали
тайну талисмана,  и  получили  от  него  подачки?  Тогда  ифриты  на  него
вступятся, и нет у меня против них защиты.
     Поэтому я оставила жизнь аш-Шаббану, поклявшись, что  от  этой  самой
сабли он и умрет, и вышла из  дома,  и  скрылась  между  камнями  и  пошла
наугад.
     Я знала, что где-то поблизости носится эта  безумная  джинния  Азиза,
чтобы поймать меня и выйти за меня замуж.
     И мне очень не хотелось с нею встречаться.
     Но по милости Аллаха великого, справедливого, встретилась я сперва не
с ней, а с Ильдеримом.
     - Осторожней, о Хасан! - прошептал  он  мне,  когда  я,  хватаясь  за
колючие кусты, сползала по склону вниз.  -  Здесь  нет  тропы  вниз,  одни
камни, и впотьмах по ним лучше не лазить. Я нашел небольшую  площадку,  на
которой мы можем дождаться рассвета. Но что это у тебя в руке? Твоя сабля?
     Действительно, луна выглянула из-за облаков, и он увидел мою саблю, а
я - что вниз в самом деле нет пути.
     - Случилось несчастье, о Ильдерим, - прошептала  я.  -  Ночной  гость
снес голову аль-Мавасифу. Теперь нам неоткуда узнать, как складывают  этот
талисман!
     А почему сабля у тебя, о Хасан? - поинтересовался Ильдерим. - Что  ты
сделал с этим ночным гостем? И кто он такой?
     - Ничего страшного, уложил его  полежать  на  коврах  и  помечтать  о
божественном... - туманно ответила  я.  -  А  кто  он  таков,  тебе  лучше
спросить кон у тех ифритов на обрыве.
     - А придет ли он в себя до  рассвета,  о  Хасан?  -  здраво  рассудил
Ильдерим. - Ведь если ифриты  не  дождутся  его,  они  могут  полететь  на
поиски. А я не знаю, держатся ли заклинания против джиннов и ифритов после
смерти мага, или же теряют силу. Вообрази, что будет, если  они  в  ярости
начнут охотиться за тобой!
     - Я надеюсь, что он придет в себя и,  держась  за  шишку  на  голове,
залезет в свой сундук, в котором ему так удобно путешествовать, -  сказала
я. - Что еще ему остается? Маг мертв, талисман исчез.
     Но проклятый аш-Шаббан не  желал  сдаваться  на  милость  судьбы  так
просто. Вдруг мы услышали его вопль.
     Плешивый урод удивительно быстро очухался. Он вылез на плоскую  крышу
и оттуда, воздев руки, призывал своих ифритов на неизвестном языке.
     - Он пошлет их в погоню за тобой, можешь не сомневаться, о  Хасан!  -
воскликнул Ильдерим. - И знаешь, в чем твое единственное спасение?
     - Не знаю, о Ильдерим, - перебирая все  возможности,  отвечала  я.  -
Скажи мне, ради Аллаха!
     - Нет у тебя иного пути к спасению, кроме объятий Азизы! -  сообразил
этот проклятый купец!
     Воистину, лучше было мне опять попасть в плен, чем погибнуть в когтях
и зубах ифритов.
     - Сейчас мы позовем ее! -  радовался  Ильдерим.  -  И  тебе  придется
некоторое время сжимать ее в объятиях, и целовать, и щекотать, и  садиться
ей на грудь, и забивать заряд, и поджигать фитиль!
     А я подумала, что лучше бы Аллах избавил меня от всех этих  действий.
И, хотя мне грозила немедленная смерть, я еще подумала  -  когда  же  этот
неразумный Ильдерим поймет, что именно меня нужно сжимать  в  объятиях,  и
кусать мне щеки, и сосать мои губы, и снимать с меня одежды...
     - Зови ее по имени, о Хасан! - перебил мои  предсмертные  размышления
Ильдерим. - Мы можем даже закричать вместе: "Приди, о Азиза!"
     Я помедлила, потому что уж очень мне этого не хотелось.
     - Взгляни, о Хасан! Взгляни, что делают эти нечестивые! -  воскликнул
Ильдерим.
     Ифриты налились алым светом и поплыли, с  двух  сторон  огибая  гору,
низко-низко, вглядываясь в камни и  держа  наготове  растопыренные  когти.
Зрелище было отвратительное.
     Сами себе фонари, о Хасан! - восхищался Ильдерим. - Не бойся,  сейчас
твоя безумная возлюбленная спасет нас! Сюда, о Азиза! -  закричал  он  так
пронзительно, как на базаре, где переполошил  всех  городских  евнухов.  -
Сюда, о возлюбленная! Поторопись, о Азиза!
     - Прекрати эти вопли! - в ужасе потребовала я. - Ты орешь хуже нашего
попугая, о Ильдерим!
     - Должна же она услышать твой призыв, - отвечал  он  и  закричал  еще
яростнее: - Заклинаю тебя нашей любовью, о Азиза! Кончились дни разлуки  и
наступили часы свидания!
     - Только безумная придет на такой призыв, - сказала я ему, дергая его
за рукав. - Всякая разумная женщина побежит прочь от такого призыва!
     - Так она же - безумная! - обрадовался Ильдерим. - Сюда, о  Азиза,  к
Хасану!
     - Неизвестно, услышит ли  нас  Азиза,  а  вот  проклятые  ифриты  уже
услышали! - глядя на тяжеловесные перемещения ифритов в небе, заметила  я.
- Пожалуй, пора браться за оружие, о Ильдерим. Вряд ли мы сладим  с  этими
отродьями шайтана, но умирать без боя я тоже не собираюсь!
     Ильдерим выглянул из-за камня и несколько мгновений следил за тем  из
ифритов, который был ближе к нам.
     Тот летел медленно, растопырив лохматые уши и внимательно вглядываясь
в щели между камнями.
     - Если Азиза и услышала нас, то она побоится  прийти  нам  на  помощь
из-за этих вонючих ифритов, - сказал он наконец. - Впрочем,  я  позову  ее
еще раз, ради Аллаха великого, могучего!
     - Прекрати свои вопли! - послышался голос прямо из-под наших  подошв.
- Прекрати, или, клянусь Каабой, я пущу в дело страшнейшие  заклинания,  о
Ильдерим, и ты обратишься в таракана, и останешься  тараканом  до  Судного
дня, и принесешь свои грехи к престолу Аллаха в тараканьем виде!
     Это был не человеческий голос, а писк, вроде мышиного, но  внятный  и
отчетливый, а кроме того, это был именно голос  Азизы,  и  спутать  его  с
каким-то другим было невозможно.
     - Где ты, о Азиза? - шепотом спросила я. - Почему мы не видим тебя?
     - Потому что я прячусь от этих гнусных ифритов, покарай их  Аллах!  -
сварливо отвечала Азиза. - Ведь каждый из  них  справится  со  мной  одним
когтем! Приготовьтесь, сейчас я прочту одно  древнее  заклинание  и  спасу
вас!
     И Азиза появилась у наших ног. Точнее,  появилась  большая  хвостатая
крыса, и если бы мы не знали, что это - джинния, то пришибли бы ее ножнами
от сабли.
     - Ради Аллаха, какой путь к спасению ты нам  предлагаешь?  -  спросил
Ильдерим.
     - Вы превратитесь в таких же крыс и уйдете  со  мной  через  крысиные
норы, и я выведу вас в долину, а там вы превратитесь в людей,  и  Ильдерим
пойдет своей дорогой, а мы с Хасаном направимся  в  город,  и  найдем  там
кади, и свидетелей,  и  он  составит  наш  брачный  договор,  и  свидетели
подпишут его, и мы наконец станем мужем  и  женой!  -  радостно  пропищала
Азиза.
     - Что ты скажешь об этом, о  Хасан?  -  Ильдериму  явно  не  хотелось
превращаться в крысу. - Устраивает ли тебя такое спасение?
     - Ни в коей мере! - возмутилась я. - Ведь мы же не сможем протащить в
нору клетку с попугаем! И шкатулку, между прочим, тоже. И зеркало. А  если
все это попадет в руки тому шелудивому псу, аш-Шаббану,  то  напрасны  все
наши дела, и мне остается лишь сразу перерезать себе жилы кинжалом, потому
что я не выполню своего предназначения и погублю сына своего брата!
     - Слышишь, о Азиза? -  спросил  Ильдерим.  -  Мы  не  можем  оставить
талисман без присмотра. Если он пропадет, мы не простим себе этого.
     И тут над нами  нависла  огромная  лохматая  тень.  Мы  с  Ильдеримом
сжались за камнем, обнявшись и моля Аллаха о спасении.
     Клетка с попугаем, закутанная в плащ, стояла по ту  сторону  камня  и
привлекла внимание ифрита.
     Он с любопытством пошевелил ее лапой.
     - О р-р-распутник! О р-р-развра-р-ратник! - раздалось из клетки.
     - Во имя Аллаха, я, кажется,  поймал  тебя!  -  обрадовался  ифрит  и
сдернул с клетки плащ.
     - Пр-р-ривет, пр-р-ростор и уют тебе! - приветствовал его попугай.
     Ифрит озадаченно уставился на клетку.
     - Ты говоришь вполне разумно, - глубокомысленно сказал он попугаю,  -
но нам было приказано найти и разорвать юношу, подобного сбежавшей из  рая
гурии, а не говорящую птицу. Поэтому я оставляю тебе жизнь.  Можешь  звать
дальше свою Азизу, о птица.
     - Меж бедер-р-р твоих - пр-р-рестол халифата! - очевидно обращаясь  к
Азизе, заверещал попугай.
     - А ты знаешь толк  в  женщинах,  -  одобрил  его  ифрит.  -  Впервые
встречаю столь мудрую птицу. Оставайся,  и  да  будет  над  тобой  милость
Аллаха!
     Ифрит медленно полетел  дальше  вместе  со  своим  алым  сиянием.  Мы
перевели дух.
     - Когда они обшарят все окрестности, и никого не найдут, и вернутся к
аш-Шаббану, и расскажут ему про говорящего попугая, он сразу  поймет,  что
мы были от него поблизости, и пошлет ифритов в погоню, - сказала я. - Надо
вместе с талисманом спускаться вниз!
     - Так вы оба отказываетесь от моей помощи?  -  возмутилась  Азиза.  -
Придется мне, видно, спасать вас обоих насильно!
     - Но талисман... - начала было я, но тут крыса у моих ног  встала  на
задние лапки и выкрикнула некое  слово,  понять  которое  было  совершенно
невозможно.
     - Ильдерим, она не спасет нас, а погубит! -  воскликнула  я.  -  Надо
прекратить это колдовство, о Ильдерим!
     Он поступил, как всегда,  решительно  и  неожиданно.  Сняв  с  головы
тюрбан, Ильдерим нахлобучил его на крысу,  и  она  закопошилась  внутри  с
яростным писком.
     - Бежим! - приказал мне Ильдерим. -  Бери  клетку,  а  я  возьму  все
остальное!
     Один Аллах знает, как мы скользили по камням, съезжали по  склонам  и
катились с откосов! Одежда наша превратилась в лохмотья. Попугай -  и  тот
от ужаса онемел. Мы должны были уйти как можно дальше от места, где  ифрит
обнаружил клетку с говорящей птицей. И нам это удалось!
     Мы, к великому нашему счастью, угодили в узкую расщелину. По  ее  дну
можно было быстро идти, не будучи замеченным  снаружи,  хотя  и  с  риском
ободрать бока о камни. Но нашу одежду уже нечего было жалеть.
     Пока мы  удалялись  от  того  места,  Азиза  скинула  с  себя  тюрбан
Ильдерима. Гнев ее был настолько велик и жажда мщения настолько  пламенна,
что она совершенно забыла об опасности и вернула себе свой  прежний  облик
грозной джиннии. А  делать  этого  не  следовало.  Тот  самый  ифрит,  что
беседовал с нашим попугаем, первым увидел ее.
     - А вот и Азиза, меж бедер которой - престол халифата! - зарычал  он.
- Ты спешишь к своему пернатому возлюбленному, о владычица красавиц?
     Азиза в неописуемой ярости послала ему заклинание, от которого борода
ифрита вспыхнула и исчезла, а в алом сиянии  явилась  страшнейшая  в  мире
рожа.
     Возмущенный ифрит потряс мохнатыми лапами, с  них  сорвались  молнии,
пробежали по одеждам джиннии и они хлопьями осыпались вниз, обнажив  стан,
подобный пальме, и груди,  как  плоды  граната,  и  бедра,  как  мраморные
столбы, и прочие выдающиеся достоинства джиннии.
     Разъяренная этим позором Азиза ответила такими же молниями - и сожгла
на ифрите всю шерсть.
     - Пойдем, ради  Аллаха!  -  заторопил  меня  Ильдерим.  -  Пусть  они
заканчивают свое побоище без нас! Чем скорее мы спустимся вниз, тем больше
надежды, что твое  дело  закончится  успешно,  о  Хасан,  и  ты  привезешь
талисман к колыбели твоего племянника! Торопись, о Хасан!
     - Перестань донимать меня поучениями! - сердито отвечала я. - Клянусь
Аллахом, ты нашел для них подходящее время, и  воистину  эта  ночь  словно
создана для поучений!
     - Но если я не потороплю тебя, ты так и останешься  до  утра  в  этой
расщелине, созерцая  обнаженных  джинний  и  лишенных  шерсти  ифритов,  -
строптиво заметил Ильдерим.
     Это продолжался наш бесконечный спор  о  том,  за  кем  же  останется
последнее слово. Разумеется, я не пожелала уступать, и мы  пререкались  до
самого рассвета.
     Когда же первые солнечные лучи озарили нас,  и  мы  увидели,  во  что
превратилась наша одежда, и как перемазаны наши руки и лица, мы прекратили
свой спор на полуслове,  ибо  принялись  смеяться,  и  так  смеяться,  что
переполошили всех певчих птиц в колючих кустах.
     Но я знала, что при ближайшем удобном  случае  мы  вспомним,  что  не
установили хозяина последнего слова, и все начнется сначала.
     И царевна спасла  от  стражей  источника  похитителя  воды,  и  вдруг
оказалось, что это - купец Ильдерим из Басры, и что он хочет продать воду,
а полученными деньгами рассчитаться с  магом  аль-Мавасифом  за  перстень,
дающий ему власть над джиннией Марджаной. А царевна беспокоилась о  судьбе
талисмана, и она отправилась к магу вместе с Ильдеримом,  и  обнаружилось,
что талисман все еще у него. И Ильдерим  купил  для  царевны  талисман,  а
после этого к магу явился ночью  принесенный  ифритами  аш-Шаббан,  и  маг
хотел продать ему талисман за высокую цену, но не смог,  и  маг  рассказал
аш-Шаббану, что талисман куплен двумя купцами, и  они  ночуют  в  соседнем
помещении, и аш-Шаббан захотел убить  купцов  и  уничтожить  талисман.  Но
царевна подслушала из разговор, и взяла талисман с его спутниками, и купца
Ильдерима, и они убежали из дома мага, и скрылись  в  горах.  А  аш-Шаббан
послал за ними в погоню ифритов, а  царевна  и  купец  позвали  на  помощь
джиннию Азизу, которая летала поблизости, разыскивая царевну, чтобы  выйти
за нее замуж. И пока ифриты сражались с джиннией, царевна Бади-аль-Джемаль
и купец Ильдерим убежали.
     И они спустились в долину, и вошли в город, и пришли  к  пристани.  И
купец посадил царевну на корабль. Все это время он думал, что имеет дело с
красивым юношей. И на корабль внесли талисман, и капитан приказал  поднять
паруса, и корабль поплыл по морю.
     А царевна уговорилась с Ильдеримом, что он завершит свои дела в  этом
городе и последует за  ней  в  Багдад,  чтобы  получить  с  нее  долг.  Но
поскольку царевна не надеялась получить от кого-либо в Багдаде деньги, она
хотела сперва спасти  сына  своего  брата,  а  потом  признаться  во  всем
Ильдериму, и взять его с собой на остров, принадлежащий сыну ее  брата,  и
привезти туда ребенка, и сделать его царем, и созвать верных прежнему царю
эмиров, и приказать им собрать  войско,  и  войти  в  столицу  царства,  и
посадить  ребенка  на  престол,  а  уж  потом   открыть   сокровищницы   и
вознаградить купца. Ибо царевна знала, что  в  миг  рождения  ребенка  или
останется в живых ребенок и погибнет гнусный  предатель  Бедр-ад-Дин,  или
погибнет ребенок, а  Бедр-ад-Дин  останется  в  живых.  Но  она  надеялась
защитить ребенка талисманом, хотя и не знала его секрета.
     И вот после многомесячного пути царевна Бади-аль-Джемаль оказалась  в
Багдаде.  Те  деньги,  которыми  снабдил  ее  на  дорогу  Ильдерим,  почти
кончились, и  царевна  не  знала,  где  ей  взять  другие  деньги.  И  она
поселилась в хане для небогатых купцов, и оставила там свои вещи, и клетку
с попугаем, и талисман, а сама пошла на рынок, потому  что  настало  время
искать Зумруд, будущую мать ее племянника.
     И царевна стала расспрашивать купцов  на  рынке  невольников,  и  они
вспомнили того купца, который привез в Багдад Зумруд, и сообщили  царевне,
что он продал своих невольниц во дворец повелителя правоверных,  и  больше
они ничего об этом деле не знали.
     А Бади-аль-Джемаль, когда ее брат был  жив,  жила  у  него,  и  знала
хитрости и проказы царских жен и невольниц, и знала, как  они  посылают  в
город старух, и как старухи беспрепятственно входят в гаремы и выходят  из
них. И царевна стала искать старуху. И она обошла  весь  базар  и  наконец
нашла ту, что искала.
     Это была почтенная женщина, и одежда ее была из дорогих тканей, и  на
шее у нее в десять рядов висели четки,  и  она  имела  вид  добронравия  и
благочестия. Но царевна знала, что именно такие старухи улаживают все дела
невольниц из гаремов вельмож, и что  одна  такая  старуха  может  провести
отряд удальцов левой стороны, и отряд  удальцов  правой  стороны,  и  всех
городских  кади,   и   вали,   и   весь   диван   повелителя   правоверных
Харун-ар-Рашида впридачу. И только любимую жену повелителя,  Ситт-Зубейду,
не сможет провести такая старуха, ибо та и сама уже - женщина в  годах,  и
многое повидала, и знает все хитрости и тонкости старух.
     И царевна обратилась  к  этой  женщине,  и  назвала  ее  матушкой,  и
попросила ее о помощи во имя Аллаха милосердного, и пообещала ей денег,  а
это подействовало на жадную старуху лучше всякой мольбы и призывания имени
Аллаха. И старуха обещала царевне выполнить любую ее просьбу, а она, как и
все, принимала царевну за красивого юношу.
     И царевна сказала ей:
     - О матушка, я сын кади из далекого города, и зовут меня Хасан,  и  у
меня есть сестра, с которой я вырос, и она была  старшей  и  заменила  мне
мать. А недавно на наш город напали враги, и мужчины сражались на  стенах,
а полководец врагов приказал своим воинам напасть с той стороны, откуда их
никто не ждал. И они сделали пролом в городской стене, и вошли в город,  и
взяли в плен много женщин и детей, и отступили с  добычей.  А  среди  этих
женщин была моя сестра Зумруд. И когда мы отогнали врага из города,  и  от
городских стен, и из пределов нашего государства,  я  опоясался  саблей  и
поехал искать сестру. И следы привели меня в Багдад, и стало мне известно,
что она продана во дворец повелителя правоверных. А мы  с  сестрой,  когда
началась война, предвидели, что может наступить разлука, и  взяли  дорогое
запястье, принадлежавшее нашей матери, и разломили его  на  две  части,  и
одну взяла она, а другую взял я. И вот моя половина запястья,  о  матушка.
Возьми же ее, и пойди с ней в гарем повелителя правоверных,  и  покажи  ее
невольницам. И если кто-то из них признает браслет и покажет  тебе  вторую
половину, скажи, что Хасан пришел за  своей  сестрой,  и  пусть  она  сама
укажет путь к встрече и сближению.
     И старуха ответила царевне:
     - На голове и на глазах, о сынок! Я непременно  отнесу  эту  половину
запястья во дворец, и  пусть  Аллах  через  меня  соединит  тебя  с  твоей
сестрой!
     И царевна условилась встретиться со старухой в некотором месте, и они
назначили час, и старуха ушла во дворец повелителя правоверных, а  царевна
отправилась в хан дожидаться возвращения старухи.
     И этот час настал, и Бади-аль-Джемаль пошла на встречу, и  вдруг  она
видит - старухи нет. И Аллах умудрил царевну, и она забеспокоилась, что за
старухой могут следить евнухи из  гарема  повелителя  правоверных,  и  что
лучше не показываться им на глаза. И поэтому царевна не  выходила  к  тому
месту, где должна была ждать ее старуха,  а  следила  из-за  угла.  И  она
прождала до ночи, но старуха не пришла.
     И царевна подумала, что важная причина задержала старуху во дворце, и
что она обязательно появится на следующий день. И царевна опять явилась  к
назначенному месту и  опять  следила  из-за  угла,  но  старуха  опять  не
появилась. И на третий день было то же самое.
     И Царевна поняла, что эта старуха -  гнусная  обманщица,  и,  подумав
немного,  царевна  догадалась   и   насчет   причины   ее   обмана.   Ведь
Бади-аль-Джемаль была дочерью царей и  сестрой  царя,  и  она  никогда  не
задумывалась о стоимости камней, украшавших запястье. А стоимость их  была
велика, ибо это были редкие и  крупные  камни.  И  старуха  могла  отнести
запястье не в гарем повелителя  правоверных,  а  на  рынок  ювелиров,  где
ювелиры и купцы сказали бы ей истинную стоимость этих камней, и предложили
бы за них деньги, и один говорил бы:  "Я  даю  тебе  тысячу  динаров!",  а
другой немедленно добавлял: "А я даю тебе полторы тысячи!". И  старуха  бы
не удержалась от соблазна и сказала тому, кто предложил  больше  всех:  "Я
продала тебя половину запястья!" Ведь царевна обещала ей за  помощь  всего
пятьдесят динаров, а цена запястья была в тысячу раз больше.
     И царевна едва  не  заплакала  от  отчаяния,  ибо  половина  запястья
пропала, и виной  тому  было  скорее  всего,  корыстолюбие  старухи,  и  у
Бади-аль-Джемаль не было больше дороги к Зумруд.  А  Зумруд  боялась,  что
Бедр-ад-Дин и аш-Шаббан найдут ее  и  во  дворце  повелителя  правоверных,
чтобы убить, и не доверилась бы никому, кроме  посланца  Бади-аль-Джемаль,
показавшего ей половину запястья.
     А царевна была решительна, и быстра в действиях, и остра  разумом.  И
она поняла, что нет ей иного пути, кроме проникновения в гарем  повелителя
правоверных в женском виде. И она пошла на рынок и купила женскую  одежду,
и переоделась, и потом пошла на рынок невольников, и нашла там посредника,
и обратилась к нему с такими словами:
     - О дядюшка, я невольница из невольниц одного из индийских купцов.  И
мой господин собрал караван, и нагрузил верблюдов  тюками  с  товарами,  и
взял с собой вооруженных невольников, и мы отправились  в  Багдад.  Но  по
дороге на караван напали разбойники, и перебили  стражу,  и  ранили  моего
господина, и похитили товары. И вот  я  привезла  его  в  хан,  и  позвала
лекарей, и они стали его лечить, но его болезнь усилилась,  а  мои  деньги
кончились. И я хочу, чтобы ты объявил обо  мне  на  рынке  невольников,  и
продал меня, а полученные деньги я отдам лекарям, чтобы они выходили моего
господина, ибо он лежит без чувства и  не  отличает  белое  от  черного  и
кислое от горького.
     Посредник посмотрел на нее, и увидел, что она  красива  и  прелестна,
стройна  и  соразмерна.   И   он   согласился   покричать   на   рынке   о
Бади-аль-Джемаль.
     Но уговорившись о плате за посредничество, царевна сказала ему так:
     - Ты не продашь меня никому, о посредник, кроме  того,  кто  придется
мне по душе, и пусть продажа будет по моему желанию.
     - А кто тебе по душе, о невольница, и каково твое желание? -  спросил
посредник.
     И царевна ответила:
     - Я хочу, чтобы ты продал меня в гарем повелителя  правоверных,  и  я
согласна скорее быть рабыней у  младшей  из  его  наложниц,  чем  занимать
почетное место в доме купца, кади или вали.
     И посредник обещал Бади-аль-Джемаль, что  он  продаст  ее  во  дворец
повелителя правоверных, но только для этого нужно, чтобы ее увидел  ювелир
по имени Ибн аль-Кирнас, ибо  это  -  приятель  и  сотрапезник  повелителя
правоверных, и Харун-ар-Рашид доверяет ему выбор невольников, и невольниц,
и драгоценностей, и редкостей. А  также  посредник  сообщил  царевне,  что
невольниц во дворец часто покупает один из черных евнухов халифа, по имени
Сандаль, и его приход на рынок - благо для нее.
     - Делай как знаешь! - сказала царевна. - Ты можешь  отвести  меня  на
рынок сегодня же, и открыть мое лицо, чтобы слух о моей красоте прошел  по
рынку и Ибн аль-Кирнас с Сандалем услыхали обо мне и явились сами?
     - На голове и на глазах! - сказал ей посредник, и повел ее на  рынок,
и принес скамеечку из черного дерева, украшенную белой слоновой костью,  и
поставил скамеечку на землю, и возвел на нее царевну, и поднял с  ее  лица
изар, и открыл ее перед купцами.
     И купцы заторопились, и стали набавлять цену за царевну, и  посредник
извещал о ее достоинствах, говоря:  "Эта  невольница  искусна  в  игре  на
музыкальных инструментах, и осведомлена во всех  науках  и  искусствах,  и
нанизывает стихи, и сведуща в ремеслах!"
     И на рынок пришел евнух халифа Сандаль, и посредник  указал  на  него
царевне, и царевна велела посреднику  подвести  ее  к  Сандалю,  чтобы  он
разглядел ее. И евнух  посмотрел  ей  в  лицо,  и  понял,  что  повелитель
правоверных будет рад этой невольнице, и назначил  ей  цену  десять  тысяч
динаров. И царевна обрадовалась, но тут из купцов вышел один,  одетый  как
чужестранец, и его стан скрывал магрибский бурнус, и лицо было закрыто,  и
даже кончика бороды не виднелось из-под края чалмы. И он прибавил  цену  и
сказал: "Эта невольница моя за тысячу и сто динаров!". Тогда прибавил цену
Сандаль, и незнакомец, услышав ее, прибавил опять, и так они  состязались,
пока цена не достигла двадцати тысяч динаров.  И  сандаль  испугался,  что
повелитель правоверных не  одобрит  этой  траты,  и  отступил.  И  царевна
сказала посреднику:
     - Удержи его, о посредник, ибо я желаю, чтобы ты  продал  меня  этому
евнуху!
     И посредник обратился к евнуху, уговаривая  его  подождать  и  купить
царевну, ибо ее желание - быть проданной во дворец повелителя правоверных.
     И тогда незнакомец сказал посреднику:
     - О Посредник, я купец из Сирии, и я приехал в Багдад, и  хочу  войти
во дворец  повелителя  правоверных  с  дарами  и  подношениями,  чтобы  он
позволил мне здесь торговать и был моим  покровом  и  моей  защитой.  И  я
приготовил для него редкости и драгоценные камни, и знающие  люди  сказали
мне, что лучше всего будет  поднести  ему  в  дар  прекрасную  невольницу,
высокогрудую деву с тонким станом и тяжелыми бедрами. И я пошел  на  рынок
невольников  искать  девушку  для  подарка  халифу,  и  увидел   вот   эту
невольницу, и сердце мое обрадовалось, ибо красота  ее  несравненна.  И  я
заплачу за  нее  столько,  сколько  будет  нужно,  ибо  она  доставит  мне
благосклонность повелителя правоверных.
     И посредник посмотрел на царевну Бади-аль-Джемаль, и она сделала  ему
знак глазами, и он сказал:
     - Я продал тебе эту невольницу за двадцать тысяч динаров, о купец!
     И все купцы, видевшие это, были свидетелями сделки.
     И  чужестранец  взял  Бади-аль-Джемаль  за  руку,  и  его  невольники
окружили их, и опустили изар на лицо Бади-аль-Джемаль, и повели их к дому,
который снял в Багдаде этот купец.
     А  посредник  успел  незаметно  передать   Бади-аль-Джемаль   деньги,
полученные за ее продажу, и это был маленький кожаный кошелек, ибо  в  нем
были только золотые монеты и драгоценное ожерелье, которое ювелиры оценили
в пятнадцать тысяч динаров. И  посредник  взял  из  кошелька  сколько  ему
полагалось за хлопоты, а остальное получила Бади-аль-Джемаль.
     И тогда чужеземец велел своим  невольникам  проложить  дорогу  сквозь
толпу, и вывел  Бади-аль-Джемаль  с  рынка,  и  невольники  с  обнаженными
саблями окружили ее, и купец повел ее по улице, и  вдруг  Бади-аль-Джемаль
увидела, что он хромает!

     Я сразу же попыталась вырваться, но  плешивый  урод,  хуже  пятнистой
змеи, визирь аш-Шаббан крепко вцепился в мою руку.
     И мне стало ясно, что я попалась в расставленные сети.
     О том, что я отправилась по следам Зумруд в Багдад,  он  мог  узнать,
прислав ловкого человека на пристань, чтобы тот разведал, куда купец  увез
проданную мною невольницу. О том, что Зумруд вообще существует  на  свете,
ему мог рассказать тот же Садреддин ибн Яхья. Одним словом, не нужно  было
обладать пророческим даром, чтобы догадаться -  проклятый  аш-Шаббан  тоже
явится в Багдад.
     Снятый  им  дом  был  неподалеку  от   базара.   Меня   сжали   между
невольниками, и заломили мне руки за спину, и силой ввели в этот дом.
     А затем аш-Шаббан велел невольникам оставить меня наедине  с  ним,  и
запер двери, и сел на возвышении, а я стояла перед ним, и больше  всего  я
жалела о том, что сабля, подаренная братом, осталась вместе с моим мужским
нарядом в хане.
     -  Привет,  простор  и  уют  тебе,  о  Бади-аль-Джемаль!  -   сказал,
издеваясь, этот гнусный визирь, этот шелудивый пес.
     Я ничего ему не ответила.
     - Дошло до нас,  о  Бади-аль-Джемаль,  что  ты  прибыла  в  багдад  с
каменным талисманом царицы Балкис, - не смущаясь, продолжал аш-Шаббан. - И
мы хотим получить от тебя этот талисман, о царевна. Поэтому мы искали тебя
по всему Багдаду, и вдруг видим - ты стоишь с открытым лицом на  скамеечке
посреди рынка невольников! Должно быть, горестны были твои обстоятельства,
раз ты продавалась на рынке при помощи посредника, о Бади-аль-Джемаль!
     Я продолжала молчать.
     - Я прекрасно понимаю,  что  заставило  тебя  избрать  этот  путь,  о
царевна, - сказал аш-Шаббан. - Ведь ты утратила свою половину запястья!
     Я изумилась.
     - Что ты, о скверный, о сын  шайтана,  можешь  знать  о  запястье?  -
высокомерно спросила я его.
     - Только то, о царевна, что не следует доверять драгоценности  жадным
и глупым старухам, - криво усмехнулся он. - Вообрази, о царевна,  что  эта
подобная ифриту старуха крайне удивилась, разглядывая  половину  запястья,
ибо никогда раньше не видела таких крупных камней. И она отнесла  запястье
к ювелиру, чтобы узнать его цену. А мы знали, что ты прибудешь в Багдад, о
царевна, без денег, потому что ты бежала из дворца, ничего не  захватив  с
собой, а то немногое, что ты имела при себе, истратила по дороге.  И  наши
невольники сидели у лавок ювелиров, ибо  ты  могла  появиться  там,  чтобы
продать какую-нибудь из своих драгоценностей,  или  подослать  кого-нибудь
другого. И они увидели старуху,  которая  принесла  половину  запястья,  и
ювелир удивился, ибо он никогда раньше не видел таких крупных камне, и  он
долго разглядывал половину запястья, и наконец сказал старухе, что по  его
мнению, такие вещи выделывают на острове Шед, и  цена  их  велика,  но  он
может купить только камни, чтобы вставить их в другие ожерелья и запястья.
И мои невольники поняли,  что  это  украшение  -  из  твоих  украшений,  о
Бади-аль-Джемаль, и побежали за мной, и  я  приехал  на  муле,  и  старуха
поклонилась мне, и поцеловала землю между  моих  рук,  и  рассказала,  что
должна показать эту половину запястья в гареме повелителя правоверных. И я
купил у нее половину запястья, и заплатил  ей  за  сведения,  и  она  ушла
довольная, призывая на мою голову милость Аллаха. А я  понял,  что  это  -
тайный знак между тобой и Зумруд, и что ты ищешь ее, о царевна, и что роды
ее близятся, и что ты хочешь охранять ее, и пронести во дворец  повелителя
правоверных талисман, и спасти ее ребенка. И я узнал  таким  образом,  как
найти Зумруд и сделать так, чтобы она поверила посланцу и доверилась  ему.
И знак, по которому она признает твоего посланца, у меня в руках, так  что
твоя игра проиграна, о  царевна.  И  все  твои  подвиги  и  старания  были
напрасны.
     Он был прав. Он приобрел власть над жизнью и смертью  Зумруд.  И  ему
достаточно было продержать меня взаперти две  недели  или  немногим  более
того, пока срок родов приблизится. Или же просто послать другую старуху  к
Зумруд, и заманить ее в ловушку, и погубить.  Но  в  таком  случае,  зачем
этому хитрецу, поймавшему  за  хвост  шайтана,  понадобилась  я?  Ведь  со
смертью Зумруд я перестаю быть опасна и для него, и  для  его  повелителя,
вонючего ифрита Бедр-ад-Дина! Так в чем же тут причина?
     Возможно раньше я набросилась бы на него с проклятиями,  и  вцепилась
ему в бороду, и  невольники  навалились  бы  на  меня,  и  связали  бы,  и
кончилось бы все это мрачным подземельем с крысами и мышами. Но сейчас  я,
очевидно, поумнела за время странствий, и я поклялась не давать воли гневу
прежде, чем не разгадаю этой загадки. Ибо в разгадке, возможно,  была  моя
жизнь, и жизнь Зумруд, и жизнь младенца.
     - Ты шелудивый пес, о аш-Шаббан, - сказала я ему, потому что если  бы
я не сказала этого, он  бы  решил,  что  я  от  поразивших  меня  бедствий
лишилась рассудка, а вместе с ним и норова царской дочери.  -  Ты  гнуснее
гиен и крокодилов! Ты позволил своим грязным  невольникам  прикоснуться  к
дочери царей и сестре царя! Ты оскорбил мое достоинство,  о  аш-Шаббан,  и
Аллах тебя за это покарает!
     Аш-Шаббан долго смотрел на меня.
     - Ты умна, о царевна, и мне  хотелось  бы  договориться  с  тобой  по
доброму. Прости моих невольников за то, что они прикасались к тебе, а если
хочешь, я прикажу их казнить, всех до одного, - предложил аш-Шаббан.
     Он затевал какую-то странную игру. Я могла спорить на  любой  заклад,
что каким бы ни был мой ответ, невольники не пострадают. Поэтому я приняла
гордый и независимый вид и сказала:
     - Ты должен был сам додуматься до этого, о аш-Шаббан, а не ждать моих
приказаний. Осквернение достоинства царей  и  царских  детей  должно  быть
наказано.
     - Это все, что ты желаешь от меня, о царевна? - спросил он.
     - Еще я желаю, чтобы ты немедленно отпустил меня, - потребовала я.
     - Я готов отпустить тебя когда тебе будет угодно, о Бади-аль-Джемаль,
- отвечал он, и это тоже, очевидно, было ложью. - Но куда ты пойдешь и как
ты станешь жить? Ведь ты больше не царская сестра, и ты  не  возведешь  на
трон своего племянника, и все твои сокровища остались на  острове  Шед.  Я
хотел бы проявить заботу о дочери брата моего повелителя.
     Я поняла,  что  сперва  он  предложит  мне  богатства,  и  дворец,  и
невольниц, и что-нибудь еще, а потом окажется,  что  расплатиться  за  это
будет выше моих сил.
     И я почувствовала, что нужно увести его помыслы  с  верного  пути  на
ложный, и не было к этому иного средства, кроме того, которое пришло мне в
голову.
     - Я сама позабочусь о себе, о аш-Шаббан, -  сказала  я.  -  Если  мой
племянник все равно что погиб, и дорога на остров Шед для меня закрыта, то
единственный путь для меня - вновь обрести  мое  царское  достоинство  или
умереть. Я  опять  пойду  к  посреднику,  и  он  продаст  меня  во  дворец
повелителя правоверных, и я подкуплю евнухов,  и  они  расскажут  обо  мне
Харуну  ар-Рашиду,  восхваляя  мою  красоту  и  прелесть,  и  он  пожелает
немедленно приблизить меня, и я понравлюсь ему, и он полюбит меня  великой
любовью. А поскольку Ситт-Зубейда уже немолода, я могу стать любимой женой
повелителя правоверных, и царское достоинство вернется ко мне.
     Аш-Шаббан, кажется, онемел.
     В голове его происходила борьба между старым и новым мнением обо мне.
Он не думал, что причиной моих поступков  может  быть  корысть.  Воистину,
ведь если бы сын моего брата взошел  на  престол,  я  заняла  бы  в  нашем
царстве одно из самых высоких мест. И он лишил меня этого. Сама  я  раньше
как-то не думала о том, что, если я привезу Зумруд с ребенком на остров, и
соберу оставшихся верными моему брату Джаншаху эмиров, и возведу  дитя  на
престол, мне еще долгое время придется заниматься государственными делами.
Так  далеко  я  не  заглядывала.  Я  просто  не  могла  допустить,   чтобы
единственный сын брата погиб.
     Наконец плешивый урод усмехнулся.
     - Я понимаю тебя, о царевна. Ты хочешь вновь достичь подобающего тебе
положения. Ты поступаешь так,  как  поступают  мудрейшие  -  не  собираешь
пролитую воду в разбитый кувшин! Если бы я знал, чем ты  руководствуешься,
- клянусь Аллахом, не  было  бы  нужды  в  твоих  странствиях!  Я  мог  бы
предложить тебе кое-что получше места во дворце повелителя правоверных, но
скажи сперва - окончательно ли ты  отказалась  от  замысла  спасти  своего
племянника талисманом?
     Я чуть было не воскликнула сгоряча, что отказалась от этого  замысла,
но вдруг поняла, что это насторожит его, ибо аш-Шаббан знал мое  упрямство
и легкая победа ему показалась бы сомнительной.
     И  я  вспомнила,  как  Ильдерим  торговал  у  аль-Мавасифа   каменный
талисман...
     - О аш-Шаббан, а что бы ты предложил мне взамен утраченного  величия?
- спросила я.
     - Ради Аллаха, зачем мне предлагать тебе что-то,  когда  я  не  знаю,
похоронила ли ты свои замыслы! - отвечал аш-Шаббан.
     - О шелудивый пес, почему ты не хочешь, чтобы я заняла подобающее мне
место  во  дворце   повелителя   правоверных?   -   как   можно   ласковее
полюбопытствовала я. - И что ты в состоянии  предложить  мне  такого,  что
перевесило бы достоинство жены повелителя правоверных?
     - То, что я хочу предложить тебе, воистину обрадует тебя куда больше,
чем близость с повелителем правоверных, - загадочно  заявил  аш-Шаббан.  -
Ведь халиф уже немолод, и маленького  роста,  и  у  него  широкое  лицо  и
маленькие  толстые  губы.  И  близость  с  ним  будет  тебе  неприятна,  о
Бади-аль-Джемаль. Разве ты не предвидела этого бедствия?
     - Всегда ли близость царей приятна их женам? - ответила я вопросом на
вопрос. -  И,  однако,  нет  у  царей  недостатка  ни  в  невестах,  ни  в
наложницах. И женщины гордятся своим  местом  в  царском  дворце  и  своим
достоинством в глазах царя.
     - О Бади-аль-Джемаль! -  обратился  ко  мне  аш-Шаббан,  окончательно
убедившись в моих честолюбивых замыслах. - Ты оплакивала своего  брата,  и
хотела отомстить за него, а ведь он не был для  тебя  воистину  заботливым
братом и покровителем. И сейчас я объясню тебе, почему. Все то время,  что
он был царем и сидел на царском престоле,  он  знал,  что  мой  повелитель
Бедр-ад-Дин представляет для него опасность. Но  он  не  искал  встречи  с
Бедр-ад-Дином, и был горд и заносчив. А также он не  подумал  о  том,  что
надо вовремя выдать выдать тебя замуж, и не искал тебе достойного мужа,  и
тебе самой известно, чем все это кончилось. А между тем  он  знал,  что  у
вашего дяди, Бедр-ад-Дина, вырос сын, и он ровно на  год  старше  тебя,  о
Бади-аль-Джемаль, и стан его заставляет устыдиться ветку ивы, а  лицом  он
прекрасен, и нравом мягок, и у него блестящий лоб, и румяные щеки, и  шея,
точно мрамор, и зубы как жемчуга, и слюна его слаще сахара. И если бы царь
Джаншах выдал тебя замуж за сына твоего дяди, как это делают  все  цари  и
достойные люди, то не было бы ничего из того, что было, и  Бедр-ад-Дин  не
стал бы ему вредить. И я прошу тебя, о царевна, позабыть былую  вражду,  и
стать женой сына своего дяди, и покончить этим со всеми  разногласиями.  А
когда  Бедр-ад-Дина  призовет  к  себе  Аллах,  царем  станет   его   сын,
Захр-ад-Дин, и ты вместе с ним взойдешь на престол, и  будешь  править,  и
все благословят тебя за то, что ты принесла на остров мир  и  спокойствие.
Что ты скажешь об этом, о Бади-аль-Джемаль?
     Я задумалась.
     Возможно,  у  Бедр-ад-Дина  действительно  был  юный  сын,   которого
скрывали от людей. Для низвергнутого предателя такой страх за свое дитя  -
вещь  вполне  объяснимая.  Но  еще  возможнее  было  то,  что   наследника
Бедр-ад-Дина аш-Шаббан придумал только что, сию минуту, и тогда  это  была
ловушка для меня. Оставалось понять, ради чего он заманивает  меня  в  эту
ловушку.
     - Я впервые слышу о том, что у меня двоюродный брат, о  аш-Шаббан,  -
сказала я. - И хотя  царевны  часто  выходят  замуж  за  своих  двоюродных
братьев, мне это и в голову не приходило, потому что я ничего не  знала  о
Захр-ад-Дине. Но если ты хочешь, чтобы я согласилась стать его  женой,  ты
должен показать мне его портрет, чтобы я полюбила его по портрету. Неужели
не найдется у Бедр-ад-Дина одаренной талантами невольницы, которая  вышила
бы образ его сына цветным шелком на платке? И когда я увижу его,  я  решу,
выходить ли мне за него замуж. Разве к царским  дочерям  сватаются  иначе?
Разве являются без подарков и портрета, о аш-Шаббан?
     Этими словами я дала понять аш-Шаббану, что настаиваю  на  соблюдении
порядка сватовства. И он откровенно обрадовался.
     - Ради Аллаха, откуда же я знал, что сегодня у нас день сватовства, о
царевна?! - воскликнул он. - Бедр-ад-Дин и его  сын  Захр-ад-Дин  даже  не
могли и мечтать о такой удаче! Но если  ты  подождешь  немного,  я  соберу
подарки, и  найду  в  своих  вещах  портрет  юноши,  и  пошлю  известие  о
сватовстве Бедр-ад-Дину. Что ты скажешь о том, чтобы  получить  подарки  с
портретом и дать ответ на сватовство этим же вечером?
     - Если я получу достойные царевны подарки, о аш-Шаббан, и если  образ
царевича западет мне в сердце...
     Аш-Шаббан прямо расцвел от радости и  стал  еще  сквернее  и  гнуснее
видом, чем раньше. Голос его был вкрадчив, и если бы  я  своими  ушами  не
слышала, как он приказывал бестолковым ифритам найти меня и  разодрать  на
кусочки, я, может быть, и поверила бы ему. Да и трудно было  предположить,
что он простил мне удар каменной подставкой по затылку, пусть даже  тюрбан
и смягчил этот удар.
     - Как отрадно приходить к соглашению,  о  царевна,  -  пропел  он.  -
Воистину,  ты  наделена  неженским  умом.  Скажи,  о   царевна,   где   ты
остановилась и в каком хане стоят твои вещи. Мы пошлем невольников,  чтобы
они все принесли сюда.
     - Вещей у меня немного. Как ты знаешь, о аш-Шаббан, за время дороги я
все  продала,  и  сделала  долги,  и  плата  за  меня,  которую  ты  отдал
посреднику, предназначена для выкупа из заклада сабли моего  брата  и  для
возмещения долгов. Так что посылать за молитвенным ковриком  ценой  в  два
дирхема и стоптанными сапогами, право же, не стоит, о аш-Шаббан!
     - А талисман, о царевна? - спросил он. - Ты забыла про талисман!
     - А разве есть в нем теперь какая-то нужда? - удивилась я. - Ведь  мы
с тобой пришли к соглашению.
     -  Я  поклялся  моему  повелителю  Бедр-ад-Дину,  что  уничтожу  этот
талисман, - сказал аш-Шаббан.  -  Причем  поклялся  и  Каабой,  и  бородой
пророка, и  разводом.  Словом,  нет  мне  иного  пути,  кроме  уничтожения
талисмана. Ведь  неизвестно,  какие  еще  заклятья  и  пророчества  с  ним
связаны.
     Вот  это  уже  было  правдой!  Уничтожить  талисман  -  такова   была
изначальная цель аш-Шаббана. Убить Зумруд и уничтожить талисман, чтобы  уж
ни с какой стороны не ждать бедствий и неприятностей!
     Я вспомнила, что именно поэтому он снес голову глупому  старому  магу
аль-Мавасифу.
     - Но ведь талисман не будет охранять Зумруд в час родов,  -  ответила
я. - Зачем же его уничтожать?
     - Я поклялся Каабой, и талисман должен быть уничтожен, о  царевна,  -
вполне миролюбиво, однако твердо заявил он. - И таково желание твоего дяди
и отца твоего жениха, Бедр-ад-Дина.
     Я опять задумалась.
     И он начал подозревать истину.
     - Ты не хочешь пожертвовать  пятью  камушками  ради  своего  будущего
величия? - тихо спросил он.
     - Я не вижу в этом смысла, - строптиво отвечала я.  -  Надо  показать
этот талисман другим магам, и  пусть  они  откроют  нам,  на  что  он  еще
способен!
     - О Бади-аль-Джемаль... - голос старого хитреца стал зловещим. - Если
ты не скажешь нам, где талисман,  то  сегодня  же  посланец  с  половинкой
запястья найдет Зумруд и заманит ее в ловушку, и она погибнет! А  если  ты
отдашь нам талисман, она останется жива и лишь утратит  ребенка.  И  перед
престолом  Аллаха  вы  будете  стоять  вместе,  и  она  станет  взывать  о
справедливости, и Аллах будет судить вас, о Бади-аль-Джемаль!  Ибо  ты,  и
никто другой, станешь причиной ее гибели!
     - О шелудивый пес! -  снова  воскликнула  я  в  величайшем  гневе.  -
Подумал ли ты, кому угрожаешь, о презренный? В день моей свадьбы, когда  я
выйду замуж за сына моего дяди, он  войдет  ко  мне,  и  обнимет  меня,  и
захочет сокрушить мою девственность, но я не буду принадлежать ему раньше,
чем он даст клятву казнить тебя! Ты угрожаешь мне,  о  нечестивый,  о  сын
греха, о гиена? Благодари Аллаха, что со мной нет сабли моего брата!
     - Это  не  угроза,  а  предупреждение,  о  царевна!  -  но  в  голосе
аш-Шаббана не было смущения. Он был уверен в своей победе.
     - А знаешь ли ты, о аш-Шаббан, во сколько мне обошелся этот талисман?
- пытаясь сделать свой голос таким же зловещим, как и у него, спросила я.
     - Я знаю его изначальную цену, о царевна, и я готов был заплатить ее,
лишь бы завладеть талисманом и уничтожить его.
     Я  поняла,  что  торг,  наподобие  того,  что   затеял   Ильдерим   с
аль-Мавасифом, тут не получится.
     - И ты готов возместить мне все затраты?
     - Разумеется, о царевна. Прикажешь ли принести сундуки с  сокровищами
и редкостями? Или кошельки с деньгами?
     - И то и другое - сказала я, еще не зная, как же теперь  выпутываться
и выкручиваться. Ведь если он каким-то обманом вынудит  меня  сказать  ему
установленные законом слова:  "Я  продала  тебе  талисман"  в  присутствии
свидетелей, то напрасны все мои странствия, и не сдержаны  клятвы,  и  нет
мне прощения и пощады.
     Невольники внесли сундуки и раскрыли их.
     - И если я продам тебе талисман, то могу взять плату за него, и выйти
из твоего дома вместе с твоими невольниками, и пойти в хан, где я живу, за
талисманом? - спросила я. - Ведь я спрятала его, и никто  не  найдет  его,
кроме меня.
     - Разумеется, о царевна! - отвечал  аш-Шаббан.  -  Взгляни,  вот  тут
изделия индийцев, а тут изделия франков. А в  этом  горшке  -  драгоценная
благовонная смола, такой ты еще не видела. У нас  на  острове  такой  нет.
Смотри, как ее много! А вот золотые пояса, и худший  из  них  может  стать
праздничным для дочери повелителя правоверных в день ее свадьбы. Во что ты
ценишь эти пять кусков грубого камня? А вот венец, который пригодится тебе
в день твоей собственной свадьбы.
     Насчет собственной я сильно сомневалась. Ничто не мешало  аш-Шаббану,
получив талисман, расправиться с невестой несуществующего царевича. Однако
опасная игра со старым хитрецом продолжалась.
     - Что за  обноски  предлагаешь  ты  мне,  о  аш-Шаббан?  -  брезгливо
спросила я. - Это пояса для невольниц мясников и пекарей! А в таком  венце
пусть выходят замуж дочери носильщиков и рыбаков с  берегов  Тигра!  Разве
нет у тебя сокровищ, достойных царских дочерей,  что  ты  предлагаешь  нам
побрякушки?
     - Я могу приказать невольникам, и они принесут  другие  вещи,  а  эти
унесут, - предложил аш-Шаббан.
     - Нет, о собака! - им я ухватилась за крышку  сундука.  -  Пусть  мне
покажут все, что у тебя есть, и тогда посмотрим!
     Я вознамерилась затеять торг  вроде  того,  которым  Ильдерим  совсем
заморочил и сбил с толку аль-Мавасифа. Возможно, мне это и удалось  бы.  Я
так скучала без Ильдерима, что  вспоминала  все  его  слова,  движения  и,
конечно, стихи. За время долгого плавания  я  столько  раз  думала  о  том
торге, что могла бы, кажется, и сама справиться с любым старым скупердяем.
     Но Аллаху, видно, надоело сегодняшнее вранье аш-Шаббана, и  чаша  его
терпения переполнилась.
     Четверо невольников побежали  за  другими  сундуками,  оставив  дверь
раскрытой нараспашку. Я схватила большой горшок с ароматической  смолой  и
без лишних слов надела его на голову аш-Шаббану. Смола залепила  ему  уши,
нос и  рот.  Я  не  стала  долго  слушать  его  хрип  и,  предоставив  ему
наслаждаться благовонием, стремительно выбежала из помещения.
     Как я проскочила мимо стражи у ворот - объяснить не  берусь.  Они  не
ожидали моего появления и позволили мне выбежать на улицу  и  скрыться  за
углом.
     Благословляя Аллаха, пославшего мне этот горшок, я замешалась в толпу
женщин на перекрестке у колодца.
     На  груди  у  меня  все  еще  был  спрятан  кошелек,  полученный   от
посредника. Я потянула за изар одну из женщин,  по  походке  -  молодую  и
изящную.
     - Не хочешь ли ты уступить мне за золотой динар свой изар и кувшин, о
сестрица? - спросила я. - А ты получишь мой изар, чтобы пристойно дойти до
дома!
     - Золотой динар?  -  удивилась  она.  -  Ради  Аллаха,  откуда  такая
щедрость?
     - Я вышла из дома моего мужа, - сказала я, и пошла по своим делам, но
его невольник, желтый раб, идет за мной  следом,  и  я  непременно  должна
обмануть его и устроить над ним хитрость! Ради блага своих  детей,  помоги
мне, сестрица, а Аллах поможет тебе!
     Мы забежали за угол и быстро обменялись изарами. Я поставила на плечо
пустой кувшин и чинно пошла навстречу погоне.
     Она проскочила мимо меня, тогда я ускорила шаг  и  резко  свернула  в
ближайший переулок. А там не то пошла, не то побежала, поскольку не  могла
знать, что произойдет у фонтана.
     То, что сказал мне аш-Шаббан, было  скверно  и  отвратительно.  Жизнь
Зумруд внезапно оказалась в страшной опасности, и виной тому была  я.  Но,
если посмотреть на это дело с другой стороны, не могла же я везти сюда  из
своего царства более или  менее  надежную  старуху!  Искать  ее  следовало
здесь, и в этих поисках мне с равной вероятностью могло и  повезти,  и  не
повезти. Аллах решил, что должно не повезти. Такова его воля, и следует не
размышлять о собирании воды в разбитый кувшин,  как  сказал  аш-Шаббан,  а
придумывать что-то новое.
     И я поспешила на рынок.
     Я  могла  еще  найти  Ибн  аль-Кирнаса,  о  котором  обмолвился   тот
посредник, и открыть перед ним лицо, и даже заплатить ему  из  тех  денег,
что отвесил за меня сын греха аш-Шаббан, лишь бы он согласился ввести меня
во дворец халифа. Ибо, по моим подсчетам,  срок  родов  был  уже  до  того
близок, что несколько дней решали дело.
     И я вернулась на рынок, и нашла ряды  ювелиров,  и  пошла  мимо  них,
покачиваясь и играя боками, потому что именно так, а не иначе, ходили мимо
лавок все здешние женщины.
     И я спросила у одной насчет лавки Ибн аль-Кирнаса, и она указала  мне
эту лавку, но Аллах, как видно, послал ангела, чтобы задержать меня  и  не
пустить туда.
     Этот незримый ангел потянул меня сзади за край изара. Я ускорила шаг,
но и ангел поспешил следом.  Вовсе  мне  было  ни  к  чему,  чтобы  кто-то
врывался за мной в лавку к ювелиру, с которым я собиралась обсудить  такое
важное дело. Оставалось только оторваться от этого незнакомца и замешаться
в толпе.
     Я ускорила шаг, и миновала рынок ковровщиков, и рынок медников, и еще
какие-т  о  ряды,  и  кидалась  в  проходы   между   тюками   товаров,   и
проскальзывала между людьми там, где оставалась  ничтожная  щель,  и  даже
подлезала под брюхо верблюда.
     Словом, мне удалось отцепиться от преследователя и  вернуться  к  Ибн
аль-Кирнасу. Но в лавку к нему я не вошла по весомой причине - я  увидела,
что туда входят двое невольников из тех, что таскали сундуки с диковинками
в доме, который снял аш-Шаббан!
     Воистину, тот, кто пристал ко мне в толпе, сделал благое дело!  Иначе
эти порождения  скверны  схватили  бы  меня  в  лавке,  а  старый  хитрюга
аш-Шаббан уж наверно научил их,  что  говорить  сбежавшимся  на  мой  крик
правоверным! И я могла спорить на любой заклад, что кроме этих невольников
за мной пришло их не меньше десяти, и вооруженных,  но  только  они  ждали
поблизости от лавки.
     Я прокляла свою глупость. Ведь аш-Шаббан наверняка не хуже меня знал,
что невольниц для повелителя правоверных покупает Ибн аль-Кирнас! Это весь
Багдад знал! И он понимал, что не осталось мне иного пути к Зумруд,  кроме
как через гарем халифа.
     И я повернулась и пошла обратно, и в голове  моей  была  сумятица,  а
бедра продолжали мерно колыхаться, как если бы стан  мой  был  тростинкой,
колеблемой ветром, и тайну этой походки даже в гареме  моего  брата  знали
немногие, а уж на багдадском базаре она и вовсе была  диковиной,  подобной
разе среди верблюжьих колючек.
     И та же рука, что удержала меня от посещения лавки  Ибн  аль-Кирнаса,
снова потянула за изар. И точно так же я  ускорила  шаг,  и  прошла  через
ряды, и вышла с рынка, и вошла в переулок, совсем не подумав, что народу в
нем немного, а чем дальше я отойду  от  рынка,  тем  меньше  прохожих  мне
попадется.
     Тот, кто шел за моей спиной, тоже прибавил шаг,  так  что  я  ощутила
близость его тела сквозь все свои покрывала, и он протянул руку, и положил
ее мне на спину, чуть пониже поясницы.
     Мне показалось, будто проклятая джинния Азиза взяла меня в объятия  и
молниеносно взлетела, и разомкнула руки, и кинула меня  вниз,  и  я  лечу,
переворачиваясь! И когда я ощутила под ногами землю,  то  удивилась  тому,
что цела и невредима.
     А рука тем временем протянулась и коснулась моего бедра, и я  поняла,
что мое тело уже принадлежит этой руке, и что сейчас  она  крепко  прижмет
меня. Но даже будь со мной сабля, подаренная мне братом, я не  ударила  бы
по этой руке, потому что мной овладело поразительное бессилие, и даже хуже
того - глаза мои едва не закрылись сами собой.
     И было в этом нечто странное, но неизбежное, как будто  я  уже  целую
вечность ждала прикосновения именно этой руки, и потому оно не вызвало  во
мне возмущения, тем более, что обладатель  сильных  и  вкрадчивых  пальцев
принес с собой и облако мускуса, совсем меня одурманившее.
     И тут я словно с небес рухнула на камни, ибо притягивавший  меня  все
ближе и ближе незнакомец прошептал мне прямо в ухо:
     - Меж бедер твоих - престол халифата!
     Мне показалось, будто меня преследует мой безумный попугай!
     И две мысли столкнулись в моей бедной голове, словно  два  гиссарских
барана лбами. Первая из них была - о том, что в этот миг  меж  бедер  моих
действительно престол халифата. А вторая - Аллах всемогущий,  только  один
человек в мире мог научиться от попугая этим дерзким  словам,  и  это  его
голос!
     Я резко повернулась к ученику попугая - и точно,  передо  мной  стоял
безумный поэт и лев пустыни, возлюбленный джиннии Марджаны!
     - О нечестивый,  о  предатель,  мало  тебе  Марджаны,  ты  еще  готов
преследовать всех женщин багдадского базара  и  донимать  их  попугайскими
нежностями! - воскликнула я в великом возмущении. - Да не  облегчит  Аллах
твою ношу, о развратник, о сластолюбец, о  похотливая  обезьяна,  о  ишак,
готовый вскочить на любую ослицу!
     Лев пустыни попятился, раскрыв рот. А  затем,  поскольку  переулок  в
этот миг был пуст, без размышлений сорвал с моего лица изар.
     - Ах, это ты, маленький Хасан, возлюбленный джиннии Азизы! - и тут он
расхохотался. - Как же это я опозорился, приняв тебя за женщину? И что  ты
делаешь на багдадском базаре в женской одежде и в изаре?
     Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать  этому  несостоявшемуся
прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня  от  опасности.  Но,
видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я - в мужчинах.
     - Во имя Аллаха могучего  справедливого!  -  воскликнул  Ильдерим.  -
Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на
ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь  сверкание  кольчуги,  и
ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!
     - А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать  во
мне прежнего Хасана? - сердито осведомилась я.
     - Твои бедра, - ответил этот распутник.
     - Сократи свои речи, о Ильдерим! - сурово сказала я.  -  Превратности
времен заставили меня надеть женское платье.
     - А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в  мужской
наряд? - спросил он.
     - Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, - ответила я. -  Пойдем,
и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты
не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!
     - Пойдем, - согласился Ильдерим и огляделся. В переулке  все  еще  не
было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.
     Я хотела сказать ему, что он - бесноватый, не отличающий дня от ночи,
сладкого от горького  и  женщины  от  мужчины.  Но  вместо  этого  я  лишь
взмолилась:
     - Не здесь, ради Аллаха!
     - Хорошо, - сказал он, положил свою ладонь мне на затылок,  приблизил
мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт,  когда
сотворил такие бейты:

              Вот юноша, чья слюна походит на сладкий мед,
              А взоры его острей, чем Индии острый меч.
              Когда по земле пройдет, летит аромат его,
              Как ветер, что средь долин и гор овевает нас.

     - Пусти меня, о Ильдерим! - прошептала я. - Пусти, или  нас  застанут
здесь правоверные!
     - Идем, - приказал он. - Я не знаю, как тебя зовут, но  красота  твоя
совершенна, и в любви не будет тебе равных!
     - Нет! - я даже отшатнулась от него. -  Ради  Аллаха,  не  веди  меня
никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что
мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и  он  расставил  своих  соглядатаев  у
лавок ювелиров, и он  выследил  старуху,  которая  принесла  мою  половину
запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из
корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину  запястья,  и
теперь для него открыт путь к Зумруд, а она  доверится  только  тому,  кто
покажет ей эту половину, и тогда...
     - Я ничего не понял, - ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за
ним, а он ведет меня за руку. - Какое запястье? Почему у тебя  только  его
половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и
подробно? Или  вместе  с  женским  платьем  к  тебе  вернулась  и  женская
бестолковость?
     - Как только я верну себе саблю,  о  Ильдерим,  -  сказала  я,  -  мы
побеседуем о  женской  и  мужской  бестолковости!  А  теперь  слушай  меня
внимательно, если только ты на это способен. При расставании  я  разломила
свое запястье на две половины и  одну  дала  Зумруд.  Я  думала,  что  это
поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного
аш-Шаббана, и теперь  он  может  в  любую  минуту  послать  ее  во  дворец
повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и
они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец -  а  ведь  она
будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И  все  наши
труды окажутся напрасны!
     - Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан  пошлет  кого-нибудь
во дворец, - уверенно заявил Ильдерим.
     - Я знаю это точно, как то, что сейчас - день, а после него  наступит
ночь! - воскликнула я.  -  Видишь  ли,  я  побывала  сегодня  в  гостях  у
аш-Шаббана.
     - Как ты попала туда? - изумился Ильдерим.
     - Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать  тысяч  динаров!  -
гордо сказала я,  потому  что  за  такие  деньги  можно  купить  несколько
красивых и образованных невольниц.
     - Я  бы  не  дал  и  сотни...  -  проворчал  Ильдерим.  -  Надо  быть
бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею  и  землетрясение!
Такая жена  или  невольница,  как  ты,  для  правоверного  -  бедствие  из
бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже  халифа,  в  отряде  удальцов
левой или правой стороны.
     - Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема,
- как можно спокойнее отвечала я. - И думается мне, что гарем ему уже ни к
чему. Он купил меня для того, чтобы с  моей  помощью  найти  и  уничтожить
талисман. А что до отряда удальцов,  то,  клянусь  Аллахом,  это  неплохая
мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и  спасти
Зумруд с ребенком, и позаботиться об их  будущем,  я  пойду  к  халифу,  и
поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо,  и  расскажу  ему  о
своих похождениях, и он прикажет взять  меня  в  свою  охрану.  И  я  буду
выезжать вместе с удальцами правой или  левой  стороны  перед  халифом,  и
разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!
     - Сократи свои речи, о женщина! - приказал Ильдерим.
     -  Это  -  все,  что  ты   можешь   мне   возразить,   о   купец?   -
полюбопытствовала я. - Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши
уши жаждут меда твоей мудрости!
     - Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, - сказал на  это
Ильдерим. - А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж
в этом  теле  обитает  душа  бешеного  бедуина,  из  тех,  которые  грабят
караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!
     И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.
     - Если я выпью воды и стану мужчиной, - ответила я, -  то  ты  будешь
ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства.  Но  я  не
стану мужчиной,  и  ты  будешь  постоянно  терпеть  поражение  в  споре  с
женщиной, о Ильдерим! Одно  дело  -  когда  последнее  слово  остается  за
мальчиком Хасаном, а другое - за девушкой по  имени  Бади-аль-Джемаль,  не
так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою  чернильницу!  Я  не  доставлю  тебе
такого удовольствия!
     Дальше мы шли молча.
     - Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? - наконец спросила я.
     - Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, - сказал он. -  Но
теперь сам не знаю, что с тобой делать!
     - Ничего со мной не надо  делать!  -  гордо  отстранилась  я.  -  Вот
кошелек, его содержимое - двадцать тысяч динаров. Эти деньги  заплатил  за
меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а  хочешь  -  возьми
все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и
удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь  нужно  попасть
во дворец халифа,  и  найти  Зумруд,  пока  к  ней  никого  не  прислал  с
половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить  так,  чтобы  во  время
родов рядом с ней был талисман.
     -  Ты  все  время  твердишь   о   какой-то   половине   запястья,   о
Бади-аль-Джемаль, - остановил меня Ильдерим. -  Что  это  за  удивительное
запястье? Как оно выглядит?
     - Как переплетенные серебряные листья, и между ними  вделаны  большие
камни, и еще...
     - Так это над этим запястьем  потешается  весь  багдадский  базар?  -
перебил меня Ильдерим. - Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты  увидишь
поразительное зрелище!
     И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто  не
видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.
     Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и  близко  не
подходила, потому что знала толк  в  драгоценностях,  собралась  небольшая
толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека. Ильдерим врезался в  эту
толпу и потащил меня следом. Таким  образом  мы  пробились  в  середину  и
увидели маленького черного раба, одетого как наследник  самого  халифа.  В
руке этот раб держал мою половинку запястья!
     - Прибавьте, во имя Аллаха! -  требовал  мальчишка.  -  Прибавьте,  о
знающие! Если бы это запястье было целым, цена его дошла  бы  до  тридцати
тысяч динаров! Половину я уступлю за десять тысяч динаров, о правоверные!
     - Убавь, о продавец! - отвечал ему всхлипывающий от смеха голос. -  Я
куплю у тебя эту безделушку за девять тысяч динаров!
     - Я не убавлю и буду ждать того, кто знает толк в подобных  вещах!  -
строптиво отвечал продавец. -  А  вы,  о  купцы,  о  прохожие,  расскажите
повсюду, что на багдадском базаре  продается  запястье  такой  неслыханной
красоты, что половина его стоит десять тысяч динаров!
     - Непременно расскажем! - пообещала ему толпа. - Но ты простоишь  тут
до Судного дня и не дождешься бесноватого, который купил бы  у  тебя  твой
обломок за такую цену! И  ты  явишься  с  этой  вещью  пред  ликом  Аллаха
великого!
     - Мальчишка, похоже, евнух из гарема какого-то вельможи, - шепнул мне
Ильдерим. - И он уже несколько раз приходил сюда. Как только Аллах  уберег
его от аш-Шаббана?
     - Аш-Шаббан узнал о существовании запястья лишь несколько дней назад,
когда я отдала его лживой старухе, чтобы снести  в  гарем  халифа,  а  она
понесла его продавать! - отвечала я.
     - Если мальчишка из  евнухов  халифа...  -  пробормотал  Ильдерим.  -
Погоди, о Бади-аль-Джемаль, этот мальчишка ради нас горы сдвинет с места!
     Он дернул маленького евнуха за полу его разноцветного кафтана.
     - Ступай-ка ты к воротам медресе, - негромко сказал он, -  и  подожди
меня там. Я найду покупателя на твой товар.
     И сразу же выскользнул из толпы, таща меня за собой.
     У ворот  медресе  мы  немного  подождали,  и  вот  мальчишка  явился,
запыхавшись.
     - Пойдем куда-нибудь, о господин, - сказал он Ильдериму. -  Здесь  не
место сличать половины.
     - У меня нет второй половины, - ответил ему Ильдерим, -  и  я  должен
предупредить тебя, о мальчик, что она в руках у плохого человека.  И  если
кто-то покажет тебе вторую половину, беги от него без  оглядки,  иначе  он
погубит ту, что дала тебе этот обломок.
     - Почему я должен верить  тебе,  о  господин?  -  беспокойно  спросил
мальчишка. - Мне приказано дождаться человека, который  приложит  к  этому
запястью вторую половину. Больше мне ничего не приказано!
     - Как зовут твою госпожу?  -  и  Ильдерим  повернулся  ко  мне.  -  О
Бади-аль-Джемаль, сейчас ты расскажешь все,  что  знаешь  о  той  женщине,
чтобы мальчик тебе поверил.
     - Мою госпожу зовут...
     - Зумруд, - сказала я.
     - Верно, ее зовут Зумруд, - согласился  мальчишка.  -  Но  во  дворце
повелителя правоверных не меньше сотни невольниц с таким  именем!  Что  ты
еще скажешь о ней, о госпожа?
     - Она моего роста, - подумав ответила я. - У нее белые руки, и  лицо,
как луна в ночь полнолуния, и черные волосы, и зубы как жемчуг...
     - Избавь нас от этого, о госпожа - перебил  меня  мальчишка  с  таким
комичным высокомерием, что Ильдерим фыркнул. -  Придворные  поэты  надоели
нам с этими славословиями, неужели и на базаре не будет от них спасения?!
     - Ну, Бади-аль-Джемаль, вспоминай! -  приказал  Ильдерим.  -  Неужели
больше нет приметы?
     - Она ждет рождения ребенка... - немного смутившись, сказала я.  -  И
ждать осталось совсем немного.
     - Да, это так, - согласился маленький хитрец. - Но не думаешь  ли  ты
госпожа, что из всех женщин по имени Зумруд, она -  единственная,  которой
это угрожает?
     - Да не помилует тебя Аллах! - не выдержала я и замахнулась. Ильдерим
удержал мою руку.
     - Мальчик прав, - сказал он. - Дело слишком  серьезно.  Он  прекрасно
знает, чем рискует Зумруд. И он не знает, кто мы  с  тобой.  Вспоминай,  о
Бади-аль-Джемаль! Наверняка есть хоть одна важная примета! Во имя Аллаха!
     - Она хорошо играет в шахматы... - безнадежно добавила я.
     - Слава  Аллаху,  великому,  мудрому!  -  провозгласил  мальчишка.  -
Воистину, она настолько хорошо играет в шахматы, что Ситт-Зубейда  за  это
приблизила ее к себе, и оказывает ей уважение, и не желает ее продавать ни
за какие деньги!
     - Еще бы! - не выдержала я.  -  Если  вспомнить,  что  свое  нынешнее
положение она, если вдуматься, выиграла в шахматы!..  Впрочем,  погоди,  о
мальчик. Разве Зумруд кто-то хочет купить?
     - Да, о госпожа, - сказал он. - Один купец прибыл из дальних стран, и
явился к Ситт-Зубейде с подарками, и ей понравились некоторые  редкости  и
диковинки, но он примет за них в уплату только Зумруд.  И  он  нагромоздил
ложь на обманы, доказывая, что Зумруд - его племянница, и что она отравила
его  сына,  за  которым  была  замужем,  и  убежала,   и   была   похищена
разбойниками, и продана купцам... А все это  не  так!  И  Ситт-Зубейда  то
верит купцу, который, как он говорит, пришел в Багдад по следам Зумруд,  а
то не верит. Но продавать ее все же не хочет, потому что только с ней  она
может играть в шахматы по-настоящему.
     - А тот купец - плешивый урод, хромой и подобный  пятнистой  змее?  -
спросила я. - Не так ли, о мальчик?
     - Именно так, о госпожа, - ответил он.
     - Слава Аллаху, все разъяснилось, -  сказал  Ильдерим.  -  Теперь,  о
мальчик, скажи нам, как тебя зовут, и мы все вместе придумаем, как быть.
     - Зовут меня Ахмед, - приосанившись, ответил мальчишка. - Я евнух  их
евнухов повелителя правоверных. И я  служу  госпоже  Ситт-Зубейде,  а  она
приказала мне быть при госпоже Зумруд. Вот таковы мои обстоятельства.
     Ильдерим запустил руку под тюрбан и почесал в затылке.
     - Ты нравишься нам, о Ахмед, - сказал он. - И хотя ты еще  не  оказал
нам никакой услуги, мы хотим сделать тебе подарок, равного которому ты  не
получал за всю свою жизнь.
     Он снял с пояса чернильницу.
     - Хватит ли ее содержимого? - спросила я.
     -  Хватит  на  троих  по  меньшей  мере,  -  и   Ильдерим   встряхнул
чернильницу. - О Ахмед, сделай отсюда маленький глоток и ничего не  бойся.
Но не пей слишком много, иначе то, что тебе достанется, будет мешать  тебе
ходить!
     - А это не отрава, о господин?  -  насторожился  мальчишка.  -  Выпей
сперва сам, ради Аллаха!
     - Как ты считаешь, о Бади-аль-Джемаль? - повернулся ко мне  Ильдерим.
- Если ты не возражаешь, я отхлебну малость?
     - При чем тут мои возражения? - удивилась я.
     - Но ведь тебе придется после этого иметь со мной дело, -  безмятежно
объяснил он. - Я не хочу, чтобы ты бегала от меня по комнатам, а я гонялся
за тобой наподобие возбужденного ишака! Если ты не возражаешь, я  попробую
этой водички. Но если ты хочешь обладать мною в моем природном виде, то  я
воздержусь.
     - Пусть Марджана тобой обладает! - рассвирепела я. - И в любом  виде!
Вот за ней гоняйся, как ишак, или верблюд, или как  косматый  ифрит!  А  я
поберегу себя для кого-нибудь более разумного!
     - Таковы женщины, о Ахмед! - обратился Ильдерим к мальчишке. -  Я  на
все ради нее готов, а она сравнивает меня с косматым ифритом. Выпей  и  не
бойся. Но всего один глоток.
     Ахмед набрался храбрости и отхлебнул.
     Несколько секунд он стоял, как ошалелый. Затем  вдруг  отвернулся  от
нас к стене старого медресе, торопливо распуская застежки своей одежды. И,
наконец, издал вопль восторга и торжества.
     - О господин, о госпожа! - воскликнул он, повернувшись  к  нам.  -  Я
буду служить вам всю жизнь как раб! Я тысячу раз умру  ради  вас,  я  буду
сопровождать вас, куда бы вы ни направились, ради вас я вступлю в  схватку
с джиннами и маридами!
     - Все это ты когда-нибудь сделаешь, - мирно  заметил  Ильдерим.  -  А
пока запахни одежду, о Ахмед, и не  смущай  госпожу,  ибо  этого  она  еще
никогда не видела.
     Если бы на поясе у меня висела сабля,  то  в  Басре  стало  бы  одним
купцом меньше. Но сабля осталась в хане. Это и спасло жизнь Ильдериму.
     Что же касается того, на что намекал Ильдерим,  то,  живя  в  пещерах
среди  одичавших  воинов,  трудно  уберечь  свой  взор  от  всякой  дряни.
Объяснять это Ильдериму посреди улицы я не хотела, и потому решила выбрать
подходящий момент, чтобы вывалить на его бедную голову решительно все свои
похождения, которые начались, когда меня, шестилетнюю, ночью  в  спешке  и
суматохе вынесли из отцовского дворца.
     Но сейчас время для откровенностей еще не настало. И кто знает - если
Ильдерим поймет, что все это  время  ссорился  и  мирился  с  царевной  из
древнего рода, дочерью царей и сестрой  царя,  не  изменит  ли  он  своего
отношения ко мне? Прибавить к его речам  капельку  почтения,  конечно,  не
помешало бы, но свести все наши дела к одному почтению я тоже не хотела.
     Ахмед  запахнул  одежду  и  уставился  на  Ильдерима  взором,  полным
обожания.
     - Приказывай, о господин! - потребовал он. - Должен ли  я  вывести  к
тебе нашу невольницу Зумруд, или ты хочешь, чтобы я провел  тебя  в  гарем
повелителя правоверных, или есть еще и третий способ встречи для вас?
     - А ты можешь провести нас в гарем? - изумленно спросила я.
     - Клянусь Аллахом, это - самое простое и легкое из всего, что я  могу
и готов для  вас  сделать!  -  был  ответ.  -  Мы,  евнухи,  принадлежащие
Ситт-Зубейде,  можем  входить  и  выходить,  и  ее  невольницы  -  это  ее
невольницы, и сам халиф не имеет в  них  доли,  и  мы  подчиняемся  только
Ситт-Зубейде и ее старшим невольницам, и если какая-то из них хочет, чтобы
к ней в комнату привели красивого юношу, мы его приводим и получаем за это
плату!
     - Вот, оказывается, как все просто, о Бади-аль-Джемаль! - обрадовался
Ильдерим. - Ну, решай, хочешь ли ты, чтобы вдова твоего брата  разрешилась
от бремени в хане, или же  во  дворце  халифа?  Потому  что  далеко  везти
женщину на сносях опасно и нелепо, клянусь Аллахом!
     - Еще опаснее выпускать ее из дворца, - подумав сказала я. - Там  она
под защитой и охраной Ситт-Зубейды, а в Багдаде ходят по улицам невольники
аш-Шаббана, и они могут выследить меня, и затаиться, и дождаться появления
Зумруд, и покончить со всеми нами разом! И лучше ей рожать во дворце,  где
за ней присмотрят опытные женщины, чем  в  хане,  где  единственным  нашим
советчиком будет попугай!
     - Клянусь Аллахом, ты права, о женщина, - ответил Ильдерим. -  Сейчас
мы поступим таким образом. Мы найдем носильщика, и дадим ему два  дирхема,
и объясним, куда он должен пойти, чтобы принести клетку с попугаем. А если
он благополучно вернется,  мы  войдем  в  твое  помещение  и  заберем  все
остальные части талисмана. Давно не беседовал я с этим пернатым болтуном и
буду очень рад встрече!
     - Он тоже, - проворчала я. - Пока я плыла на кораблях, клетка  стояла
на палубе  и  он  научился  таким  вещам,  что  слушать  его  нет  никакой
возможности! И он будет рад научить тебя своим  новым  изречениям,  потому
что ты хороший ученик и быстро все усваиваешь.
     Ильдерим задумался на мгновение и все понял.
     - Он так часто говорил  тебе  эти  слова!  -  прошептал  мне  на  ухо
дурманящим голосом этот безумец. - Неужели мне не будет дозволено  сказать
тебе хоть раз, что меж бедер твоих - престол халифата, и блаженство  тому,
кого ты изберешь халифом, и допустишь к престолу, и сама скажешь ему,  что
он должен занять там свое место?
     - Это уж получается второй раз, - так же, шепотом, ответила  я.  -  И
сократи свои речи, о Ильдерим, иначе...
     Тут я замолчала.
     Но он, кажется, понял, что я имела в виду.
     - Хорошо, о Бади-аль-Джемаль, - сказал он. - Мы  возведем  халифа  на
престол при более подходящих обстоятельствах. Если таково наше желание,  и
если ты не переменишься... А сейчас займемся  делом.  Ведь  нам  предстоит
сегодня проникнуть во дворец.
     - Ради Аллаха, при чем тут ты?  -  изумилась  я.  -  Давай  не  будем
придумывать себе лишних опасностей! Я и одна могу пронести туда  клетку  с
попугаем. А если меня в чем-то заподозрят, я притворюсь одной из невольниц
Ситт-Зубейды, и открою лицо, которое будет  нежным  лицом  женщины,  а  не
бородатой рожей купца из Басры!
     - Всякий халиф обязан проявлять заботу о своем  престоле,  -  туманно
отвечал Ильдерим. - Я не отпущу тебя одну. Иначе с тобой наверняка  что-то
случится. Ибо, хотя ты и владеешь  саблей,  как  бедуинский  разбойник,  а
стреляешь, как на состязаниях лучников, ты - женщина, и в любой миг  может
вылезти на поверхность твоя бестолковость. Так что не спорь  со  мной,  не
раздражай меня и не пытайся от меня отделаться, ибо я - твой повелитель, и
ты сама прекрасно знаешь это!

     И когда аш-Шаббан купил царевну Бади-аль-Джемаль, он отвел ее в  свой
дом, и попытался склонить на свою сторону, чтобы она отдала  ему  каменный
талисман. Но царевна поняла его козни, и узнала, что он поклялся разводом,
и Каабой, и бородой пророка,  что  уничтожит  талисман.  И  она  придумала
хитрость против аш-Шаббана, и надела ему на голову горшок с  ароматической
смолой, и убежала.
     И она хотела найти ювелира Ибн аль-Кирнаса, приятеля халифа, чтобы он
отвел ее во дворец, и показал повелителю правоверных, и  продал  в  гарем,
ибо она не видела иного пути к Зумруд. И она пришла к его лавке,  и  вдруг
видит, что туда входят невольники аш-Шаббана. А царевна  знала,  насколько
настойчив в достижении своей цели этот гнусный визирь. И она  поняла,  что
путь во дворец через посредство Ибн аль-Кирнаса для нее закрыт.
     А когда царевна в растерянности пошла по улицам и переулкам, ее бедер
коснулась мужская рука, и она обернулась, и  узнала  Ильдерима,  купца  из
Басры. И она обрадовалась великой радостью.
     А Ильдерим открыл ей лицо, и тоже узнал  ее,  и  понял,  что  это  не
мальчик, а  женщина,  и  тоже  обрадовался  великой  радостью.  И  царевна
рассказала ему о своих обстоятельствах, и осведомила обо всем, что связано
с половинкой запястья. И Ильдерим вспомнил, что на багдадский базар  часто
приходит маленький евнух, и  продает  половину  запястья,  но  запрашивает
такую  цену,  что  все  смеются,  и  запястье  остается   непроданным.   И
Бади-аль-Джемаль поняла, что это Зумруд ищет ее и подает ей знак.
     И они пошли, и  нашли  маленького  евнуха,  и  поговорили  с  ним,  и
Ильдерим дал ему выпить воды из источника Мужчин,  и  мальчик  обрадовался
великой радостью, так как перестал быть евнухом. И он обещал,  что  введет
Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в гарем повелителя правоверных.
     А этот мальчик по имени Ахмед знал всех во дворце,  и  его  тоже  все
знали, и он сказал Ильдериму, кому для подкупа достаточно горсти дирхемов,
а кому - кошелька динаров. И царевна с  купцом,  неся  с  собой  талисман,
тайно вошли в гарем повелителя правоверных, в помещение его любимой  жены,
Ситт-Зубейды. И она  нашли  там  Зумруд,  и  Зумруд  обрадовалась  великой
радостью, ибо срок ее родов приблизился, и она боялась,  что  дитя  умрет,
если его не будет охранять талисман. И она позвала  двух  женщин,  которых
приставила к ней Ситт-Зубейда, их звали: одну Хубуб, а другую -  Ясмин.  И
Бади-аль-Джемаль дала этим невольницам денег, и велела им быть при  Зумруд
неотлучно. А они  были  женщины  опытные,  умеющие  помогать  роженице,  и
принимать младенца, и утишать боль разными снадобьями.
     И когда Зумруд пошла  в  комнату,  и  Бади-аль-Джемаль  с  Ильдеримом
приготовили талисман, и невольницы принесли чистые  материи  и  кувшины  с
охлажденной водой, и снадобья, и все  было  готово  к  появлению  на  свет
ребенка, прибежал Ахмед и сообщил, что обстоятельства изменились.
     А дело в том, что мерзкий аш-Шаббан понял, что  царевна  найдет  себе
путь во дворец, и что настало время действовать решительно.  И  он  достал
самые изысканные редкости и диковины из своих сундуков, и среди  них  были
камни,  отшлифованные  и  необработанные,  в  оправе  и  без   оправы,   и
чернильница, выдолбленная из цельного  рубина  и  завернутая  в  хлопковую
вату, и амбра такой стойкости,  что  если  смочить  ею  платок,  то  можно
стирать его в воде столько раз, что он весь истреплется, и останутся  лишь
нити утка и основы и запах амбры. И он велел своим невольникам  взять  все
это, и повел их во дворец, и Ситт-Зубейду известили о его  приходе.  А  он
был льстивый царедворец, и она охотно беседовала с ним из-за занавески.
     И аш-Шаббан принес ей подарки, и  она  обрадовалась,  и  когда  он  в
очередной раз попросил себе невольницу Зумруд, она не могла ему  отказать.
И аш-Шаббан попросил Ситт-Зубейду отдать ему Зумруд немедленно, чтобы  она
родила ребенка не во дворце халифа, а  у  него  дома.  А  он  лгал,  будто
ребенок - его внук, дитя его сына, якобы убитого Зумруд, и будто Зумруд  -
дочь его брата.
     И Ситт-Зубейда поверила ему, и  взяла  подарки,  и  приказала  Ахмеду
привести Зумруд,  и  он  прибежал  в  ее  комнату  и  рассказал  обо  всем
Бади-аль-Джемаль и Ильдериму.
     И царевна растерялась, а купец задумался, и призвал на помощь  Аллаха
великого, могучего, и спросил Ахмеда, не может ли тот вывести их  всех  из
дворца, ибо здесь они попали в ловушку. И Ахмед отвечал  ему,  что  сейчас
это опасно, ибо, если он не приведет сейчас Зумруд, все начнут ее  искать,
и поднимется суматоха, и перекроют им все пути к бегству.  Но  тут  же  он
добавил, что излазил весь дворец, и нашел ход в подземелье, но  никому  не
говорил о нем, и что он не знает, куда в конце концов приведет  этот  ход,
но иного пути к спасению для них для всех не видит.
     И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом,  посовещавшись,  решили,  что  нужно
уйти в подземелье,  иначе  за  Зумруд  явятся  вооруженные  невольники,  и
обнаружат в  ее  комнате  незнакомого  мужчину,  и  во  дворце  повелителя
правоверных начнется такая суматоха и заваруха, что весь Багдад  сойдет  с
ума.
     И они приказали невольницам взять Зумруд,  а  сами  взяли  материи  и
кувшины с охлажденной водой, и Бади-аль-Джемаль понесла клетку с попугаем,
а Ахмед понес впереди всех факел, и они нашли дверь, ведущую в подземелье,
и вошли в нее, и закрыли ее за собой.
     А Ситт-Зубейда и аш-Шаббан ждали, пока приведут Зумруд, и их терпение
иссякло, и они послали за ней другого евнуха, и он вернулся  с  известием,
что Зумруд, Хубуб и Ясмин пропали. И аш-Шаббан понял,  что  это  дело  рук
царевны Бади-аль-Джемаль.
     Он покинул Ситт-Зубейду, а та была в ярости,  потому  что  во  дворце
происходят непонятные вещи, и вышел из дворца, и пришел к себе  в  дом,  и
там уединился, и вызвал двух подвластных ему ифритов,  тех,  что  упустили
Бади-аль-Джемаль в горах. И он  хотел  послать  их  во  дворец  повелителя
правоверных,   чтобы   они   разрушили   дворец   и   уничтожили   Зумруд,
Бади-аль-Джемаль и талисман. Но ифриты не могли проникнуть во дворец,  ибо
входы охранялись знаками и заклинаниями. Тогда аш-Шаббан велел им в образе
мышей и крыс обойти вокруг дворца, чтобы узнать, нет ли тайного  хода,  не
охраняемого заклинаниями. И они пустились в путь, и через некоторое  время
появились и сказали, что нашли такой ход,  и  ему  больше  тысячи  лет,  и
никаких знаков над ним они не обнаружили. И аш-Шаббан понял,  что  настало
время рискнуть всем, что  он  имеет,  ибо  если  погибнет  его  повелитель
Бедр-ад-Дин, то и его самого ждет  смерть.  И  он  взял  самых  сильных  и
крепких из своих невольников, и дал им мечи и дротики, и сам пошел  вместе
с ними, и пришел ко входу, указанному ифритами, и вошел в него.
     А царевна Бади-аль-Джемаль, Ильдерим, Зумруд, Ахмед,  Хубуб  и  Ясмин
спускались по лестницам, и шли  узкими  ходами,  и  поднимались,  и  опять
спускались, и поворачивали то вправо, то налево. И они  продвигались  так,
пока не оказались в большом помещении под  сводом,  и  его  стены  и  углы
тонули во мраке, и не видно было другого выхода из него.

     - Воистину, ничего мрачнее этого подземелья  не  создано  Аллахом!  -
воскликнула я. - Кроме разве что преисподней...
     -  И  скверное  это  обиталище...  -  проворчал   попугай,   которому
путешествие тоже не  очень  нравилось,  настолько  не  нравилось,  что  он
принялся бурчать на вовсе незнакомом языке, и, судя по звукам и выражению,
это были гнуснейшие ругательства того языка.
     - Зато нас здесь никто не найдет, о госпожа! - обнадежил Ахмед.
     И мы вошли в подземный зал, и  осветили  его  факелом,  и  обнаружили
следы разрухи и запустения.
     - Судя по всему, здесь были конюшни... - задумчиво сказал Ильдерим. -
Или царь Сулейман держал тут пленных  ифритов,  вот  откуда  этот  гнусный
запах. Но нам придется остаться здесь. Пусть Хубуб и Ясмин уложат  наконец
Зумруд, потому что иначе она разрешится от бремени стоя.
     Зумруд стоном подтвердила, что так оно и будет.
     - Надо обойти помещение, о Ильдерим, - сказала я. - Нет ли здесь  еще
какого-нибудь выхода? Клянусь Аллахом, лучше бы нам выйти отсюда вовсе!
     - Нам нужна комната с четырьмя углами, чтобы разместить  талисман.  И
ведь не заставишь ты бедную женщину рожать под открытым небом?  -  спросил
Ильдерим и двинулся в обход помещения.
     А я присоединилась к невольницам, чтобы  помочь  им  удобно  устроить
Зумруд, и Ахмед светил нам факелом.
     - Сколько хлопот я доставила тебе, о царевна... - прошептала Зумруд.
     - Молчи! - приказала я ей. - Не будешь в другой раз играть по ночам в
шахматы с первым встречным! И не зови меня царевной,  слышишь?  Не  настал
еще час звать меня царевной, а  твоего  сына  -  царевичем  и  наследником
престола.
     - Ты воистину права, о Бади-аль-Джемаль! - раздался из дальнего  угла
голос Ильдерима. - Здесь есть дверь, но ее не открывали уже добрую  тысячу
лет. Я даже думаю, что она приросла к стене.
     - Жаль, - сказала я. - Ну что же, займемся  талисманом,  о  Ильдерим.
Время не ждет.
     - Поспешите, - вмешалась невольница Хубуб. - Госпожа моя взволнована,
и это не первые ее роды, так что все, по милости Аллаха,  может  случиться
очень быстро.
     - Давай сюда клетку,  о  Бади-аль-Джемаль,  -  велел  Ильдерим.  -  И
расставляй по углам зеркало и шкатулку.
     - И куда же ты собираешься вешать клетку, о Ильдерим? - спросила я. -
Где здесь север, где юг? И как ты, ради Аллаха, собираешься это узнать?
     Ильдерим так и застыл с клеткой в руках.
     - Воистину, мы попали в ловушку! - воскликнул он.
     - И сквер-р-рное это обиталище! - с  непонятной  радостью  подтвердил
попугай.
     - Придется нам, о Бади-аль-Джемаль,  старательно  помолиться  Аллаху,
чтобы он просветил нас и послал спасение, - неуверенно сказал Ильдерим.  -
Если ты знаешь другое средство, не скрывай его.
     - А есть ли молитва о сторонах света? - спросила я.  -  И  где  здесь
восток, к которому следует поворачиваться во время молитвы?  Кажется,  все
наши труды были напрасны, о Ильдерим, и напрасно я взяла тебя  с  собой  и
принесла тебе погибель...
     - Ты так считаешь?! - у него от ярости вздернулась верхняя губа  и  я
поняла - он ни за что не согласится со  мной.  И  он  будет  сражаться  до
последнего именно потому, что я готова отступить.
     И Ильдерим начал молиться.
     Он сорвал с себя пояс вместе  с  саблей,  чернильницей  и  кошельком,
скинул кафтан и фарджию, устроил из них нечто вроде молитвенного коврика и
рухнул на колени. Не знаю, заклинал ли кто когда Аллаха с таким бешенством
и такой настойчивостью - разве что ифрит, запертый в запечатанном кувшине!
И забота Аллаха вполне соответствовала бурной молитве Ильдерима.
     Мимо его головы пролетел дротик,  вонзился  между  двух  невольниц  и
пригвоздил к убогому ложу одежду Зумруд.
     - К оружию! - крикнула я, как кричала воинам в час набега  и  ночного
боя, а затем выхватила из ножен саблю и  кинулась  к  той  самой  заросшей
двери, откуда вылетел дротик. Но Ильдерим, не  вставая  с  колен,  все  же
опередил меня. Он схватил камень с пола и могучей рукой  запустил  его  во
мрак, прямо в открытую дверь. И этот камень успел вовремя - второй дротик,
вылетевший оттуда, в самом начале полета был сбит с верного пути и  только
снес тюрбан с головы малыша Ахмеда.
     Ильдерим метнул еще один камень и вскочил на ноги. А  пока  он  кидал
эти камни, я уже добралась до двери, и Ахмед с факелом - за мной следом. И
третий дротик остался в руках своего обладателя, ибо я ворвалась в  дверь,
рубя саблей направо и налево,  ничего  не  видя  перед  собой  -  и  из-за
темноты, и от ярости. На шестом или седьмом ударе я споткнулась о мягкое и
покатилась в обнимку с кем-то. Ахмед перепрыгнул через меня, тыча  факелом
вперед, в чье-то лицо, и  я  услышала  вой  обожженного.  А  в  двери  уже
появился Ильдерим с дротиком и запустил  его  наугад  вглубь  коридора,  и
кто-то там закричал предсмертным криком.
     А затем мы услышали топот убегающих ног.
     Когда мы вернулись в подземелье, таща за собой бездыханное,  но  явно
живое и невредимое тело, и  осветили  это  тело  факелом,  я  поняла,  что
молитва Ильдерима дошла до слуха Аллаха и милость его к  нам  безгранична.
Ибо это был хромой  визирь  аш-Шаббан,  и  он,  к  счастью,  лишь  потерял
сознание.
     Под причитания женщин, шуточки Ахмед, дикие  крики  попугая  и  стоны
Зумруд мы стали приводить его в  чувство.  И  я  потребовала  у  невольниц
какого-нибудь снадобья, а Ильдерим твердо сказал, что двух  оплеух  вполне
хватит. И он оказался прав.
     Хромой  визирь,  плешивый  урод,  хуже  пятнистой  змеи,  со  стонами
возвращался в суетный мир. Он кряхтел, охал и  чуть  ли  не  скрипел,  как
прогнившее дерево. Уж не знаю, камень ли в него попал, или он, спасаясь от
камней, налетел лбом на стену, но только за голову он схватился так, будто
эта  голова  уже  раскололась,  и  лишь  руками  можно   удержать   вместе
разваливающиеся куски.
     - Да покарает тебя Аллах, о несчастный! - обратился к нему  Ильдерим.
- Ты что же, думал, о глупец и  сын  глупца,  что  можешь  со  всем  своим
воинством помешать купцу, занятому выгодной  сделкой?  Ты  хотел  войти  в
гарем потайным ходом и убить  Зумруд,  от  спасения  которой  зависит  моя
прибыль? Но Аллах не допустил такого безобразия, и более  того  -  ты  нам
сейчас поможешь спасти ребенка. Отвечай немедленно, о гиена, как ты  вошел
в подземелье! Где этот вход? Сколько ты сделал поворотов? И  не  испытывай
долготерпение Аллах!
     Визирь промычал что-то, чего никто не понял.
     - Ты видишь эту саблю, о сын шайтана и обезьяны? - спросила я.  -  Ты
узнаешь ее?
     Как и следовало ожидать, старый  хитрец  притворился,  будто  у  него
совсем и окончательно отшибло память. Я поднесла острие к самой  его  шее.
Ильдерим же, завладев саблей аш-Шаббана, кольнул его с другой стороны.
     Под стоны роженицы, путаясь и  сбиваясь,  в  круге  света  от  факела
рисовал аш-Шаббан пальцем на грязном полу расположение потайного  входа  у
берега Тигра. И  с  великим  трудом,  считая  повороты,  установили  мы  с
Ильдеримом примерное расположение сторон света.
     Наконец, разобравшись, что где находится, мы приказали Ахмеду  тащить
и расставлять по углам клетку, шкатулку, флаг и зеркало.
     Попугай проникся ответственностью своей миссии и  бормотал  себе  под
нос что-то невинное.
     - Осталось главное, - мрачно сказал Ильдерим. -  Правильно  разложить
камни талисмана.
     То, что мы оставляли напоследок, надеясь,  что  все  как-нибудь  само
собой решится и образуется, встало перед нами  во  весь  рост  и  во  всей
красе. Мы понятия не имели, что делать с этими пятью камнями, после  того,
как собрали в одном помещении флаг, попугая, шкатулку, зеркало и  рожавшую
Зумруд.
     Я выложила их в ряд, начиная с самого большого.
     Мы с Ильдеримом переглянулись. Зумруд заохала.
     Ильдерим поменял местами два камня. Мы опять переглянулись. И стало у
нас на душе очень скверно, так скверно, как в  поговорке,  усвоенной  мною
еще в пещерах: "Будто ифрит нагадил".
     Аш-Шаббан, которого мы временно оставили в покое, лежал, опираясь  на
локоть, и с интересом  следил  за  нами.  Вдруг  он  негромко  и  противно
рассмеялся.
     - Какой же я глупец! - сказал он. -  Воистину,  я  бесноватый  и  сын
бесноватого! Как я не догадался,  что  эти  несчастные  не  знают  секрета
талисмана!  О-хо-хо...  А  ведь  этого  следовало  ожидать,  зная  старого
путаника и скупердяя аль-Мавасифа! Он просто обязан был  что-то  совершить
не так в этом деле с  талисманом!  Вы  никогда  не  догадаетесь,  как  это
делается,  о  порождения  греха!  Вы  можете  раскладывать  эти  камни  до
скончания веков и прийти на суд к Аллаху с ними  в  руках!  А  если  вы  и
догадаетесь, как складывать талисман, вам это окажется не под силу! Ибо вы
не взяли с собой главного!.. Этот ребенок обречен, о  Бади-аль-Джемаль,  и
его кровь на твоей совести!
     - Отрублю голову,  -  не  оборачиваясь  к  нему,  сказал  Ильдерим  и
построил камни клином.
     - Ты можешь отрубить мне что угодно,  о  низкий  родом,  -  продолжая
скрипуче смеяться, отвечал аш-Шаббан. - Где сказано, что  именно  от  моей
руки должен погибнуть младенец? Я просто буду  лежать  здесь  на  полу,  и
ждать, что случится. А если талисман не спасет его, может  случиться  все,
что угодно Аллаху! Из щели в стене выползет змея! Дитя задохнется в  чреве
матери! Рухнет потолок!..
     - Р-р-рухнет потолок! Р-р-рухнет потолок! - заорал попугай,  которому
пришлась по душе эта  угроза.  Он  помолчал  мгновение  и  глубокомысленно
завершил: - Меж бедер твоих р-р-рухнет потолок!
     - Это невозможно, о глупая птица, - сказал ему Ильдерим. - Те своды и
потолки, что находятся между бедрами, не имеют такого  обыкновения...  Ну,
Бади-аль-Джемаль, неужели мы ничего не придумаем? Аллах не допустит смерти
ребенка!
     - И еще  как  допустит,  -  вмешался  аш-Шаббан.  Я  знал,  что  этим
кончится. Оказывается, не  было  мне  нужды  пускаться  в  путешествия,  и
связываться с ифритами, и раздаривать халифским женам сокровища!  Как  это
вы связались с талисманом, и рисковали ради него жизнью,  и  терпели  ради
него бедствия, не зная его тайны? Воистину, таковы дела глупцов! А я  знаю
эту тайну, я видел как выглядит талисман, когда он  составлен,  но  вы  ни
слова от меня не добьетесь! А если и добьетесь, составить его  вам  не  по
силам! Вы глупцы, вы гиены, вы вонючие ифриты! И вы проиграли, а я...
     Тут аш-Шаббан рухнул лицом на пол. За его спиной стоял  Ахмед,  и  он
саданул его по затылку древком дротика, и по черным щекам текли слезы.
     - Пусть он не говорит так! - воскликнул Ахмед. -  О  госпожа,  и  ты,
купец, придумайте же что-нибудь!
     - Ахмед, скорее принеси воды из большого кувшина! - приказала  Хубуб.
- А ты, Ясмин, влей ей в рот  настоя  из  каменного  пузырька,  иначе  она
умрет, не приходя в себя!
     Ильдерим стукнул кулаком по каменному полу, зашипел  и  поморщился  -
бил он, что хватило силы, и причинил себе боль. Затем  он  разложил  камни
кругом. Мы обменялись взглядами, я мысленно попросила прощения у Аллаха  и
составила из них крест.
     - О госпожа, Зумруд уже одной ногой в могиле, и душа  ее  повисла  на
ниточке, и вместе с ней погибает ребенок! - крикнула Ясмин.
     - Старый ишак был прав,  -  сказал  тогда  Ильдерим.  -  Камни  нужно
сложить необычным, более того - невозможным образом.  И  это  все  слишком
просто. В чем тут загадка? Не в тяжести же этих камней?
     - Меж бедер-р-р твоих - минар-р-рет Хар-р-рун ар-р-р-Р-рашида! - ни с
того ни с сего заорал попугай.
     - Что-то новенькое, - заметил Ильдерим. -  И  до  чего  же  озабочена
проклятая птица твоими бедрами! Чего она только туда  не  помещала!  Хотя,
воистину, то, что разомкнет твои бедра, о Бади-аль-Джемаль, с виду  весьма
похоже на минарет!
     - О Ильдерим, наш попугай впервые сказал мудрое слово! -  воскликнула
я. - Он единственный, кто понял, о чем говорил мерзкий аш-Шаббан! Минарет,
о Ильдерим! Мы должны сложить из камней минарет!  Причем  самый  маленький
камень должен быть внизу, а самый большой - наверху! Вот разгадка!
     - Но это же невозможно, о Бади-аль-Джемаль! - отвечал мне Ильдерим.
     - А что сказал нам аш-Шаббан? Вот именно потому, что невозможно, мы и
должны попытаться!
     - Поторопись, о госпожа! - в один голос крикнули мне обе  невольницы.
- Еще мгновение - и все старания будут напрасны.
     - Если бы у нас была липкая смола  или  что-нибудь  в  этом  роде!  -
Ильдерим  покачал  головой.  -  Наверняка   старый   скупердяй,   объясняя
аш-Шаббану,  как  складывать  талисман,  предупреждал  его  о  смоле.  Ну,
попробуй, о Бади-аль-Джемаль, во имя Аллаха справедливого, милосердного...
Твои руки для этого дела подходят лучше моих.
     Я села поудобнее и взяла самый маленький камень.
     Минарет из двух камней держался крепко. С шестой попытки я установила
третий камень. С двадцать седьмой - четвертый.
     - Торопись, о госпожа! - закричала Хубуб, и все рухнуло.
     Ахмед подскочил к ней и закатил здоровую  оплеуху.  Она  дала  сдачи,
Ильдерим вскочил на ноги и замахнулся на обоих.
     - Тише, ради Аллаха! - приказала я. - Иначе все это плохо кончится!
     И все замолчали, словно только теперь  поняли,  что  жизнь  Зумруд  и
ребенка действительно зависит от талисмана.
     Я опять взяла нижний камень. Но я уже знала, как совмещать неровности
и зарубки на камнях. И ощупывая верхний, самый большой, я в  уме  сочетала
его выступы и углубления со знаками на четвертом камне. Конечно, со смолой
было бы легче. Но смолы не было.
     Времени тоже не было.
     Я опустила руку точным, единственно возможным  движением  и  положила
камень. Медленно,  невыносимо  медленно,  не  дыша,  я  отвела  руку.  Все
замерли.
     Минарет держался!
     И тут раздался сперва стон ожившей Зумруд, а через мгновение - первый
крик ребенка, подхваченного ловкими руками Хубуб.
     Сын джаншаха был спасен.
     - Слава Аллаху великому, могучему!  -  воскликнул  Ильдерим.  -  Дело
сделано, о Бади-аль-Джемаль! Сейчас для нас главное  -  выбраться  отсюда.
Что будем делать с флагом, шкатулкой, зеркалом и попугаем?  Ведь  они  нам
больше не нужны, а, Бади-аль-Джемаль?
     - Мы продадим вещи на рынке, - сказала я, - а деньги раздадим нищим -
за здоровье сына моего брата. А попугая мы отпустим на свободу! Хватит ему
сидеть в клетке и говорить глупости. Ты  свободна,  бестолковая  птица,  и
можешь лететь куда тебе только вздумается. Понимаешь, о попугай?
     - О госпожа, взгляни же наконец на ребенка! -  потребовала  Хубуб.  -
Это мальчик, и на лице его видны знаки благополучия!
     - Я знаю, - сказала я. - У моего брата мог  родиться  только  сын.  И
если Аллах даст мне детей, это будут только сыновья.
     - Уж я постараюсь, - скромно добавил Ильдерим.
     - Ты еще не достиг престола халифата, - одернула я его, и тут в одном
из углов раздался короткий странный вскрик  и  послышалась  подозрительная
возня.
     Мы одновременно обернулись, хватаясь за сабли, ибо здесь,  во  дворце
повелителя правоверных, можно было ждать любой мерзости.
     В том углу, где должен был находиться попугай творилось  несусветное.
Там стоял человек, на котором была надета клетка из разноцветных  прутьев,
и она трещала, и прутья выскакивали из гнезд, а он  выпутывался  из  этого
хитросплетения, и дергался, и бормотал нечто невразумительное.
     - Ради Аллаха, что это с тобой происходит, о попугай?! - обратился  к
нему Ильдерим.
     - Меж бедер твоих вселился шайтан! - поклонившись,  отвечал  ему  тот
человек. Ильдерим замахал на него обеими руками.
     - Да это же  всего  навсего  заколдованный!  -  поняв,  в  чем  дело,
воскликнула я. - Оказывается, у нас была власть отпустить его на  свободу!
Только откуда он взялся, такой диковинный?
     Он действительно выглядел, как чужестранец из очень дальних краев. На
голове у него была круглая, словно  блюдо,  шапка,  которая  держалась  на
самой макушке и была привязана шнурочками,  по  спине  спускалась  толстая
черная коса, глаза были раскосые, а в ушах были какие-то нелепые закладки,
с них свисали ленточки, а на лентах были самоцветы. Меч на его поясе  тоже
поражал своим причудливым видом. Но все же уродом этого  заколдованного  я
бы не назвала.
     - Во имя Аллаха можешь ты нам сказать  что-нибудь  по-человечески?  -
обратился к нему Ильдерим.
     Тот ответил целой длинной и щебечущей песней  на  неизвестном  языке,
причем кланялся самым потешным образом. А потом он  повернулся  ко  мне  и
запел снова, прижав руку к сердцу, и я, не понимая ни  слова,  догадалась,
что речь на сей раз идет о моих прекрасных глазах, и агатовых ресницах,  и
шее, и бровях, и прочих достоинствах. И я увидела, что этот  заколдованный
молод, и статен, и во взгляде его - пламя любовной страсти.
     - Уж лучше бы тебе оставаться попугаем! - с досадой сказал  Ильдерим.
- Тогда тебя хоть можно было понять!
     - Я прекрасно все поняла, - возразила  я.  -  Он  благодарит  нас  за
освобождение и восхищается моей красотой. Для этого  не  нужен  толмач,  о
Ильдерим!
     - Даже лучшая из женщин будет в каждом слове слышать восхищение своей
красотой... - пробурчал Ильдерим.  -  О  Аллах,  все  они  неисправимы!  И
виновата твоя привычка ходить с открытым лицом! Вот  уже  и  заколдованные
объясняются тебе в любви! Недостает только джиннии Азизы и того  косматого
ифрита, который беседовал с попугаем!
     Я оставила эти слова без внимания,  чтобы  они  повисли  в  тишине  и
пустоте. Мало приятного, когда последнее  слово  остается  за  тобой  лишь
из-за  пренебрежения  собеседника.  Ильдерим   откровенно   и   неприкрыто
ревновал. В сущности, я не возражала против ревности, мне  даже  нравилась
его ревность, но пусть бы он лучше сочинял о ней стихи,  которые  так  ему
удаются, а не говорил глупостей.
     И тут мы услышали надвигающийся шум.
     - Сюда кто-то идет, о госпожа! - воскликнул Ахмед. -  Идет  по  моему
потайному ходу! Бежим скорее! Я потушу факел, и мы скроемся в темноте!
     - О бесноватый, с нами женщина, которая  только  что  родила,  и  она
слаба, и ее надо нести на руках! - набросилась на  него  Ясмин.  -  Мы  не
пронесем ее через эту щель!
     - Не пронесете! - раздался голос аш-Шаббана, о котором мы на радостях
совершенно забыли.
     Он отполз к двери, через которую его  внесли  полумертвого,  и  встал
там, и стоял, держась за косяк.
     - Мой повелитель  погиб  из-за  вас  страшной  смертью,  -  продолжал
аш-Шаббан. - И шайтаны спорили за право унести его душу в преисподнюю.  Но
и вы не уцелеете! Сейчас сюда ворвутся слуги Харуна ар-Рашида, и они убьют
вас всех за осквернение его гарема, и уцелеет лишь ребенок!  Горе  вам,  о
неразумные! Не принес вам счастья этот проклятый талисман!
     Ахмед метнул в него дротик и попал прямо в грудь. Аш-Шаббан рухнул на
спину и оказался в том лазе, откуда его невольники метали в  нас  дротики.
Но, падая, он успел что-то повернуть, и дверь закрылась, и он был по ту ее
сторону, а мы - по эту. И шум бегущих ног все приближался.
     - Надо защищаться, о Бади-аль-Джемаль, - сказал Ильдерим.  -  Пока  я
жив, они до тебя не доберутся.
     - Если я и переживу тебя, то ненадолго, о Ильдерим, - ответила я.
     - Ты красивая женщина, тебя помилуют. - И он вынул саблю из ножен.
     - Нет мне дела до их помилования! - И я тоже вынула саблю.
     Наш расколдованный попугай сказал что-то на  своем  певучем  языке  и
обнажил меч.
     И мы, окружили ложе, где лежала Зумруд, и невольниц  с  младенцем,  и
готового метать дротики Ахмеда, собираясь  дорого  продать  наши  жизни  и
жизнь ребенка.
     В помещение ворвались черные рабы с факелами, но отступили, видя, что
мы тоже вооружены.
     Один из них приблизился к нам,  держа  в  руке  обнаженную  саблю,  и
обернулся и сделал знак прочим подойти поближе.
     Тогда  вперед  вышел  наш  попугай.  Он  поглядел  на  черного   раба
пристальным взором, усмехнулся и, Аллах мне  свидетель,  медленно  спрятал
саблю в ножны. Он стоял рядом с огромным негром, невысокий даже хрупкий, в
длиннополом  парчовом  халате,  и   вдруг   вскрикнув,   подпрыгнул   выше
собственного роста, и мы перестали понимать, что здесь происходит.
     Когда же это прекратилось,  он  стоял  посреди  помещения  и  скромно
улыбался. А на полу лежало  восемь  негров,  и  всех  их  он  поразил,  не
прикасаясь к мечу, а только ногами!
     Но количество невольников с факелами росло, их  собралась  уже  целая
толпа у дверей, и хотя они не рисковали, однако,  приблизиться  к  бывшему
попугаю, он понял, что дело не ладно, и все-таки вытащил меч из ножен.
     Но тут, повинуясь неслышимому для нас приказу, негры  расступились  и
склонились  в  поклоне.  Вошло  несколько  почтенных  старцев  в  огромных
тюрбанах и с длинными седыми бородами. Они несли свитки рукописей.  Старцы
тоже расступились и склонили тюрбаны, но не так низко. Затем вошли  бодрые
молодцы, и сразу стало видно, что это - удальцы  правой  стороны  и  левой
стороны из охраны халифа.
     И  наконец,  появились  трое  мужчин  -  невысокий   широколицый,   с
маленькими пухлыми  губами,  и  второй  -  стройный  красавец  с  седеющей
бородой,  и  третий,  огромный  ростом  и  угрюмый.  По  тому,   как   все
преклонились перед ними, я поняла, что это - сам  повелитель  правоверных,
Харун ар-Рашид, и его главный визирь  Джафар  Бармакид,  и  неразлучный  с
этими двумя палач мести Масрур.
     Повелитель правоверных неторопливой походкой подошел ко мне, коснулся
пальцем моей сабли и улыбнулся.
     - Спрячь это, о Бади-аль-Джемаль! - ласково сказал  он.  -  Нет  тебе
нужны защищаться от нас. Клянусь Аллахом, мои дармоеды были  правы,  когда
вычитали в своих  гадательных  книгах,  что  мой  дворец  посетит  царевна
изумительной красоты и совершенной прелести! Этой ночью, когда  я  мучился
бессонницей и не знал, чем себя развлечь,  ко  мне  ворвалась  толпа  моих
придворных звездочетов, и они показывали пальцами на небо, и  называли  по
именам звезды, в которых я ровным счетом ничего  не  смыслю,  и  потрясали
гадательными книгами, и объявили, что в подземелье моего  дворца  появился
на свет сын царя Джаншаха, которого  охраняет  сестра  его  отца,  царевна
Бади-аль-Джемаль,  и  что  с  ними  -  китайский  царевич,   который   был
заколдован, и превращен в попугая, но колдовство  кончилось,  и  он  снова
стал человеком.  А  теперь  покажи  мне,  о  Бади-аль-Джемаль,  маленького
царевича, жизнь которого ты спасла!
     Я позволила ему подойти к ребенку.  Халиф  склонился  над  малышом  и
опять улыбнулся.
     - В гадательных книгах моих дармоедов этот царевич уже назван  именем
Тадж-ад-Дин, - сообщил халиф. - Поди сюда, о Джафар,  полюбуйся  на  этого
ребенка  и  прикажи  выдать  придворным  звездочетам,  мудрецам,  магам  и
гадальщикам все, что им причитается за такое удачное предсказание! А ты, о
царевна Бади-аль-Джемаль, закрой  поскорее  лицо,  чтобы  даже  я  не  мог
оскорбить твоей царской крови лицезрением твоей красоты!
     - Так, значит, ты - царевна, о Бади-аль-Джемаль? - растерянно спросил
Ильдерим.
     - А это что за воин? - осведомился халиф. - В гадательных книгах  про
него, кажется, ничего сказано не было!
     - Я всего лишь купец, о  повелитель  правоверных!  -  с  достоинством
отвечал Ильдерим. - Путешествуя из Басры в Багдад, я повстречал царевну  и
оказал ей услуги, и теперь мне время возвращаться домой в Басру.
     - О повелитель правоверных! - воскликнула я. - Если бы не этот купец,
сын моего брата погиб бы не родившись, а в  его  царстве  остался  править
злобный предатель Бедр-ад-Дин!
     - Мы наградим  купца,  -  милостиво  кивнул  халиф  и  отвернулся  от
Ильдерима. -  Теперь  приведите  толмачей,  чтобы  китайский  царевич  мог
поблагодарить свою спасительницу и вступить в беседу с  нами.  Нам  же  не
терпится узнать, как и почему он был превращен в попугая! Это скрасит  нам
нашу бессонную ночь. И приведите также невольниц царской крови, которых  я
подарю Бади-аль-Джемаль, и приготовьте ей достойные  покои,  и  немедленно
найдите нянек и кормилиц для маленького царевича!
     Тут началась суматоха, забегали рабыни с ворохом  царских  одежд  для
меня и Зумруд, засуетились евнухи, черные рабы начали по  одному  выходить
из подземелья, а им навстречу спешили толмачи, и няньки,  и  кормилицы,  и
ничего невозможно было понять в этом человеческом коловращении. А когда  я
растолкала всех этих людей, Ильдерима уже не было. Только  лежал  на  полу
затоптанный пояс с ножнами от сабли, чернильницей и кошельком...

     И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом привели Зумруд в подземелье, и  время
ее настало, и роды начались. И Бади-аль-Джемаль не  знала  как  складывать
камни талисмана, и  не  узнала  бы  вовеки,  но  через  потайную  дверь  в
подземелье явился гнусный визирь аш-Шаббан, сопровождаемый невольниками, и
он хотел проникнуть во  дворец  и  убить  Зумруд.  Но  Бади-аль-Джемаль  и
Ильдерим прогнали невольников, и пленили аш-Шаббана, и стали расспрашивать
его о тайне талисмана. И он,  сам  того  не  желая,  намекнул  им,  в  чем
разгадка  загадки,  и  Бади-аль-Джемаль   составила   талисман,   и   дитя
благополучно появилось на свет.
     А повелитель правоверных, Харун  ар-Рашид  в  ту  ночь,  как  обычно,
мучился бессонницей. И он призвал Джафара Бармакида и Масрура,  чтобы  они
развлекли его, и вдруг прибегают придворные звездочеты, которые только что
наблюдали на башнях звезды и составляли гороскопы. И они  увидели,  что  в
эту ночь  совершилось  действие  знаменитого  каменного  талисмана  царицы
Балкис, и появился на свет младенец царской крови, наследник  престола,  и
что произошло это в подземелье халифского дворца! И халиф  приказал  найти
людей, знающих входы в подземелья, и отвести себя туда. И  он  увидел  там
новорожденного младенца, и охраняющих  его  с  обнаженными  мечами  купца,
китайского царевича и девушку, чью красоту бессилен описать язык.
     И повелитель правоверных Харун  ар-Рашид  на  следующий  день  собрал
диван, и богато наградил купца Ильдерима, и дал  ему  тюки  с  тканями,  и
золотые и серебряные  блюда  и  кувшины,  и  сто  кошелей  с  динарами,  и
невольников, и невольниц,  и  лошадей,  и  верблюдов,  и  мулов.  А  купец
поблагодарил его и отправился своей дорогой.
     А потом Харун ар-Рашид беседовал с китайским царевичем, и узнал,  что
тот хочет жениться на Бади-аль-Джемаль, и повелитель правоверных  посватал
царевну за китайского царевича, и устроил им  пышную  свадьбу.  И  царевну
семь дней открывали перед женихом в разных нарядах, а на восьмой он  вошел
к ней, и сокрушил ее девственность, и они стали жить в мире и любви.
     Когда же ребенку исполнился год, Харун ар-Рашид снарядил  караван,  и
дал маленькому царевичу  свиту  и  войско,  и  во  главе  войска  поставил
опытного военачальника, и Тадж-ад-Дин отправился в царство своего отца.  А
вместе с ним поехали его тетка,  Бади-аль-Джемаль,  и  ее  муж,  китайский
царевич. И они привезли мальчика на  остров  Шед,  и  там  его  растили  и
обучали всему, что должен знать царь, пока он не вырос и не возмужал, и не
взошел на престол.
     А Бади-аль-Джемаль и ее муж отправились в Китай, и там их встретили с
великим почетом, и родители царевича сыграли для них еще одну  свадьбу,  и
они жили  прекраснейшей  и  приятнейшей  жизнью,  пока  не  пришла  к  ним
Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний.

     Ты можешь рассказать все это именно так своему повелителю,  о  сестра
моя, ибо такое завершение будет ему понятно и приятно.
     На самом же деле получилось совсем наоборот. И если ты, о Шехерезада,
поклянешься всеми именами Аллаха, что тайна эта умрет с тобой,  я  поведаю
тебе, чем же окончились эти неслыханные события.
     Китайский царевич действительно пожелал жениться на мне, но при одной
мысли о том, что мы и на ложе не сможем обойтись без толмача, я рычала  от
ярости, как  Ильдерим  при  виде  черной  стражи.  Я  бы,  пожалуй,  могла
привыкнуть к свисающей до пояса косе и самоцветам в ушах, но  обречь  себя
на вечную немоту я не могла.
     И кроме того, я желала принадлежать другому.
     Но другой скрылся, даже не сделав попытки меня увидеть. Он  отступил,
он уступил меня бывшему попугаю, довольный, что ему  выдали  из  халифских
кладовых сколько-то там тюков с  тряпками  и  ржавых  кувшинов!  Это  было
невыносимо.
     Я не могла пожаловаться на свою судьбу даже попугаю, как привыкла  за
месяцы странствий, - ведь этот попугай собирался на мне жениться!
     Должно быть, халиф решал со мной это дело, когда я из-за исчезновения
Ильдерима была во временном помутнении рассудка. Иначе  трудно  объяснить,
откуда вдруг взялось мое согласие, и началась подготовка к свадьбе, и меня
стали охранять от внешнего мира  строже,  чем  дочерей  самого  халифа.  Я
хотела все же направить весточку Ильдериму, и написала ее,  и  сложила,  и
отдала Ахмеду, но проныру Ахмеда не выпустили из  дворца,  потому  что  он
принадлежал к моей свите, а меня берегли от сглаза, от злоумышленников, от
охотников лицезреть мою красоту и вообще от всего на  свете.  Все  попытки
Ахмеда кончились тем, что его взяли под наблюдение.
     И вот истекли три дня, полные  суматохи,  и  сборов  приданного,  без
которого халиф не желал отдавать  меня  китайскому  царевичу,  и  бесед  с
бывшим попугаем из-за занавески в присутствии двух  толмачей,  потому  что
знатока его наречия во дворце не нашлось и призвали тех, кто хоть  немного
смыслил в этом щебете  и  чириканье.  Они  на  пару  переводили  признания
царевича, причем слово говорил один, затем два слова - другой, и так далее
в том же духе. Сперва это меня забавляло. Сперва - забавляло...
     Последней ночью я прокралась в помещение для слуг и разбудила Ахмеда.
     - У людей особенно крепок сон перед рассветом, - сказала я. - Пойдем,
о Ахмед, попытаем счастья! Может быть, нам удастся выйти из  дворца.  Если
ты поможешь мне, я по-царски награжу тебя.
     - Я уже  получил  свою  награду,  о  царевна...  -  задумчиво  сказал
мальчишка. - А что, правда ли ты  так  любишь  этого  бродягу  купца,  что
готова ради него сбежать от жениха?
     - Клянусь Аллахом, о Ахмед, -  ответила  я,  -  я  не  такова,  чтобы
покинуть его из-за случайностей времени и  обмана  дней.  Ему  принадлежит
старая дружба, которой не забыть, и любовь, которая не износится...
     Я помолчала, вспоминая его  лицо,  и  голос,  от  которого  взлетала,
словно в объятиях джиннии, и руки, и губы, а потом сказала стихи, которых,
кажется, раньше никогда не знала:

              Когда удалился ты, смотрел на других мой глаз,
              Но образ твой перед ним покачивался всегда.
              Когда же смежался он, являлся ты мне во сне,
              Как будто меж веками и глазом живешь ты, друг.

     - Как все это удивительно, - ответил Ахмед. - По  свету  путешествуют
царевны,  и  простой  купец  может   заслужить   их   любовь!   Скажи,   о
Бади-аль-Джемаль, нет ли у тебя младшей сестры, и  не  собирается  ли  она
путешествовать?
     - На всех безумцев не хватит в  мире  царевен!  -  усмехнулась  я.  -
Впрочем, рассчитывай на помощь Аллаха, и уж кого-нибудь  он  тебе  в  жены
пошлет. И лучше, чтобы это была не царевна, с ними слишком  много  хлопот.
Взгляни на Ильдерима - ведь тяжко ему со мной приходилось?
     - Лучше терпеть от царевны, чем распоряжаться невольницей,  -  здраво
рассудил мальчишка. - Ибо чем сердитее царевна  днем,  тем  слаще  радость
победы  ночью.  А   какая   победа   может   быть   над   невольницей,   о
Бади-аль-Джемаль?
     - Скажи все это Ильдериму, о Ахмед, -  посоветовала  я.  -  Возможно,
тогда он хоть что-то поймет!
     И  мы  собрали  кое-какие  вещи,  и  бесшумно  пошли  по   коридорам,
переступая через спящих стражей, и действительно вышли из дворца на кануне
рассвета,  но  сразу  же  за  его  порогом   нас   подстерегала   досадная
неожиданность.
     Большая  крыса,  о  которой  мы  думали,  что  она  просто  собралась
перебежать нам дорогу, вдруг остановилась, запищала, стала расти и выросла
до высоты в два человеческих роста!
     - Спаси и помилуй нас, Аллах, от сатаны, побитого камнями! - в  ужасе
воскликнул Ахмед.
     - Перестань вопить, о несчастный, это не сатана, а всего лишь джинния
Азиза, да не облегчит Аллах ее ношу! - прикрикнула я на мальчишку.
     - Да, о Бади-аль-Джемаль, это  я,  и  наконец-то  мы  встретились,  -
сказала  Азиза,  понемногу  превращаясь  из  огромной  туманной  крысы   в
совершенную по прелести девушку с когтями на пальцах, которые я разглядела
очень даже явственно. - Я обшарила все страны, все моря и острова, пока не
узнала, что ты направилась в Багдад. А поскольку дворец халифа защищен  от
джиннов знаками над дверьми и  сильными  заклинаниями,  я  стала  блуждать
вдоль его стен, зная, что ты рано или поздно выйдешь наружу. Ты  попалась,
как птица в  клетку,  о  Бади-аль-Джемаль.  И  никто  не  спасет  тебя  от
китайского царевича, кроме меня.
     - Я знаю, какую плату ты потребуешь, и не нуждаюсь в твоей помощи,  о
Азиза, - ответила я. - И улетай поскорее,  а  то  настанет  утро  и  ангел
Аллаха поразит тебя огненной стрелой. Я же здесь в безопасности  от  тебя,
ибо я еще на пороге дворца, и меня защищают знаки и заклинания!
     - Но как только ты выйдешь отсюда, они перестанут быть тебе  защитой!
- зарычала джинния. - Каждую ночь я буду обходить дворец дозором!  А  если
ты выйдешь днем, тебя увидят мои  соглядатаи  и  расскажут  мне,  куда  ты
направилась! И горе тем, кто осмелится тебе помочь! Так что я  буду  ждать
твоего мудрого решения, о Бади-аль-Джемаль. И надеюсь, что ты  предпочтешь
меня китайцу.
     - Да не облегчит Аллах твоего положения в Судный день! -  воскликнула
я. - Да покроешься ты паршой, да истерзает тебя чесотка!
     - На все воля Аллаха, - кротко ответила Азиза и неторопливо растаяла.
     - Постой, о Азиза! - крикнула я ей вслед. - А если мне все же удастся
выйти из дворца незамеченной? Ты же знаешь, на  что  я  способна!  Если  я
окажусь в этом деле сильнее тебя?
     - Если тебе удастся выйти из халифского дворца так, что  я  не  увижу
тебя и ничего об этом не узнаю, клянусь Аллахом, я оставлю тебя в покое  и
не буду требовать, чтобы ты выпила воды из источника Мужчин!  -  прогудело
из  мрака.  -  Но  я  могу  спокойно  дать  еще  тысячу  таких  клятв,   о
Бади-аль-Джемаль, ибо ты покинешь  дворец  либо  моим  возлюбленным,  либо
женой китайского царевича! А третьего решения у этой задачи нет!
     - Аллах лучше знает! - возразила я, чтобы  последнее  слово  все-таки
осталось за мной.
     - Нам придется вернуться, о госпожа? - спросил Ахмед.
     - Да, нам обоим лучше вернуться, - ответила я. -  Не  подстерегла  бы
тебя за углом эта дочь скверны, эта распутница, разорви Аллах ее покров!
     И мы, ступая на цыпочках и перешагивая  через  спящую  стражу,  пошли
обратно.
     А утром началась предсвадебная суета.
     Пришли невольницы,  и  вымыли  меня  в  бане,  и  стали  наряжать,  и
перевивать мои кудри жемчугом, и выпускать локоны на лоб и на  щеки.  А  я
сидела, как тот истукан, что  вырезают  из  дерева  франкские  мастера,  и
невольницы сурьмили мне глаза, и румянили щеки, и подводили брови, так что
я стала сама на себя не похожа и даже подумала, что могу  беспрепятственно
выйти из дворца - в таком виде Азиза меня не узнает.
     Ахмед вертелся поблизости, и  мы  обменивались  взглядами.  Вдруг  он
исчез и появился тогда, когда я была уже совсем убрана и вошли лютнистки и
женщины  с  бубнами,  чтобы  сопровождать  меня  на  свадьбу,   и   певицы
прокашлялись перед долгим пением.
     - Пожелай мне счастья, ради Аллаха, о Ахмед, - попросила я.
     - Я не стану  желать  тебе  счастья,  о  госпожа,  -  сурово  отвечал
мальчишка, - потому что и без меня найдется, кому это сделать. И  ты  сама
знаешь, о царевна, что даже  тысяча  пожеланий  счастья  не  сделает  тебя
сегодня счастливой!
     - Что это ты держишь в руках? - спросила я.
     - Пояс, который Ильдерим забыл в подземелье, -  протягивая  мне  этот
пояс, сказал Ахмед. - Я отнял его сегодня утром у  маленьких  невольников,
но ты сперва была в бане, потом тебя  причесывали,  и  я  не  мог  к  тебе
попасть. Возьми же в приданное  пояс  бродяги  купца,  который  ради  тебя
рисковал жизнью, и когда ты будешь китайской царицей, доставай  иногда  из
сундука, и смотри на него, и вспоминай нас обоих!
     - К чему эти упреки, о Ахмед? -  спросила  я.  -  Ты  же  знаешь  мои
обстоятельства, и видел Азизу, и понимаешь, что Ильдерим  испугался  моего
царского величия и бросил меня!
     - Такова любовь царевен, - заметил Ахмед. -  Возьми  же  пояс,  а  то
старшие евнухи сейчас поведут всех в зал для  пиршества  и  прогонят  меня
прочь.
     - Дай его сюда! - И я взяла этот кусок тисненой кожи, и прижала его к
груди, вызвав изумление своих невольниц, и  поцеловала  его,  и  погладила
ножны от сабли, и улыбнулась чернильнице,  в  которой  булькала  волшебная
вода, только ее осталось совсем мало. И я взяла кожаный кошелек, и открыла
его, но он был пуст  и  на  ладонь  мне  вывалился  всего  лишь  старинный
перстень.
     Я задумалась, что это за перстень, который носят в кошельке, а не  на
пальце. И я стала его разглядывать, и увидела на нем вырезанные  знаки,  и
вдруг поняла, что это такое!  Это  был  тот  перстень,  который  Ильдериму
продал аль-Мавасиф, чтобы он приобрел власть над джиннией Марджаной!
     Конечно  же,   двери   халифского   дворца   охранялись   знаками   и
заклинаниями, так что джинны, ифриты и мариды не могли попасть в него. Но,
возможно, речь шла о том, что они не могли попасть по своей  воле  или  по
воле пославших их людей. Что, если, находясь во дворце,  я  все  же  смогу
вызвать Марджану?
     Я призвала на помощь Аллаха и потерла перстень!
     Комната наполнилась дымом, невольницы, лютнистки и  певицы  с  визгом
бросились от меня прочь, а под высоким потолком повисла красавица джинния.
     - А где же мой повелитель? - растерянно спросила она. - Ради  него  я
нарушила запреты, и об этом узнают наложившие  заклятия  маги  и  покарают
меня!
     - Я теперь твоя повелительница! - сказала я. - Магов я беру на  себя,
я знаю средство, как  их  уговаривать,  а  ты  возьми  меня  в  объятия  и
немедленно неси отсюда прочь! Пока эти несчастные не выдали меня замуж  за
китайца!
     - Ты не повелительница, ты всего лишь случайная  хозяйка  перстня,  -
ответила мне джинния. - И я должна тебе  подчиниться.  Но  мой  повелитель
задерет у тебя перстень, и я вернусь к нему.
     - А ты знаешь, где он, о Марджана? - спросила я.
     - Да, знаю. Но я не могу к нему приблизиться, ибо он не зовет меня.
     - Ну так неси меня к Ильдериму!
     - Хорошо, о женщина! -  и  Марджана  посмотрела  на  меня  с  великим
подозрением. - Я отнесу тебя к Ильдериму, но если ты бросишь на него  хоть
один взгляд, или откроешь перед ним лицо,  или  даже  покажешь  ему  кисть
руки, я убью тебя. Слышишь, о царевна?
     Что такое бурные страсти джиннов, я знала благодаря Азизе. По милости
Аллаха великого, могучего, Марджана не признала  во  мне  насурьмленной  и
нарумяненной,  того  мальчика,  который  должен  был  сразиться  ночью   с
Ильдеримом на заброшенном ристалище. А если бы узнала, ей достаточно  было
бы призвать свою бешеную сестрицу, и все ее  заботы  разрешились  бы  сами
собой.
     - Я слышу и все понимаю, о Марджана, - ответила я. - И если будет  на
то воля Аллаха, я вырвусь на свободу из этого дворца, а  ведь  больше  мне
ничего не надо, лишь свобода. И пусть нас ждут на дороге  за  городом  два
хороших оседланных коня, потому что мы с тобой поедем,  как  два  путника.
Это мое приказание, о рабыня перстня! Повинуйся!
     - Я повинуюсь перстню, но не тебе, - сказала она. - На  голове  и  на
глазах! А тебя, если ты помышляешь об Ильдериме, ждет смерть.
     Разумеется, я могла одним нажатием камня отправить  ее  туда,  откуда
она явилась со своей дикой ревностью. И позволить, чтобы  меня  семь  дней
открывали  перед  китайским   царевичем,   и   чтобы   он   сокрушил   мою
девственность!
     Я была достаточно сердита на Ильдерима, чтобы сделать такую глупость.
Но мне после этого пришлось бы зарубить  Ахмеда  саблей,  ибо  совесть  не
позволила бы мне встретить его взгляд.
     - О рабыня перстня, есть еще одно дело! - вспомнила я. - Ты  понесешь
меня в сокровищницу халифа, где лежит мое приданое, и мы возьмем  там  мою
саблю, в рукояти которой бадахшанские  рубины,  и  лезвие  покрыто  узором
виноградных листьев,  и  ножны  которой  с  золотым  наконечником  в  виде
виноградной кисти!
     - Слушаю и повинуюсь, хотя эта сабля не спасет тебя, о царевна!  -  С
такими словами Марджана взяла меня в объятия, и  потолок  раскрылся  и  мы
вылетели и понеслись.
     Мы взяли саблю, и еще  кое-что  из  оружия,  и  я  опоясалась  поясом
Ильдерима, и вложила мою саблю в его ножны.
     И Марджана быстрее молнии вынесла меня за городские стены.
     К оливковому дереву были  привязаны  два  прекрасных  коня,  подобных
моему Абджару. Марджана, едва коснувшись земли, превратилась в  почтенного
шейха.
     - Караван Ильдерима двинулся в путь на рассвете, - сообщила она, -  и
идет вон той дорогой. Его красные верблюды сильны, но  медлительны,  и  мы
легко догоним их. Но берегись, о царевна!
     И мы поскакали.
     Когда же вдали показались замыкающие караван всадники,  я  придержала
коня и обратилась к Марджане.
     - Ты напрасно собираешься убивать меня, о джинния, - сказала я ей.  -
То, что я хочу сообщить Ильдериму,  касается  наших  незавершенных  дел  и
обязательств, которые остались между нами, и это  вовсе  не  слова  любви.
Подумай сама, могут ли быть слова любви между наследницей царей  и  купцом
из Басры? Я платила ему за услуги, а он служил мне. А когда мы покончим  с
делами, я отдам ему перстень и мы расстанемся навсегда. Так что с тобой  я
тоже больше не увижусь, о Марджана. Поэтому давай в  последний  раз  сядем
рядом, и я поблагодарю тебя за то, что ты сегодня для  меня  совершила,  и
выпьем шербета, и закусим плодами, и я пожелаю тебе счастья и  Ильдеримом,
и ты пожелаешь мне счастья с тем, кого назначит мне в мужья Аллах.
     Шейх покосился на меня из-под седых бровей. Но я смотрела  открыто  и
немного печально,  как  положено  одинокой  царевне,  не  имеющей  в  мире
покровителя и защиты, кроме своей сабли. Каждый сражается  за  любовь  как
может.  У  меня  не  было  острых  перепончатых  крыльев,  которыми  можно
разрубить дамасскую сталь, и когтей у меня тоже не  было.  Но  моя  любовь
была сильнее ее любви!
     Потому, и лишь потому я выдержала взгляд Марджаны.
     - Будь по-твоему, о  царевна,  -  решила  она  и  из-за  своей  спины
извлекла поднос с фруктами и кувшин с шербетом.
     Мы спустились с коней и сели в тени дерева.
     Остальное было совсем просто - когда она, достав из воздуха две  чаши
и разлив в  них  шербет,  потянулась  куда-то  в  гущу  веток  за  жареным
цыпленком, я плеснула ей в чашу из  чернильницы  Ильдерима,  и  выплеснула
около половины того, что там осталось.
     Язык смертного бессилен описать то, что из этого получилось!
     Марджана осушила  чашу,  поднесла  ко  рту  ножку  цыпленка  и  вдруг
застыла, прислушиваясь к тем чудесам, что творились в ее теле. Затем стала
странно ерзать на ковре, запустила руку к себе под одежду  и  вскочила  на
ноги. Голову ее вдруг окружили языки синего и зеленого пламени,  наподобие
львиной гривы, и сменились языками алого и желтого пламени, и  из  ушей  и
ноздрей пошел черный дым, и она стала топать ногами, и земля задрожала под
ней.
     - Я победила, о Марджана! - сказала я, не  вставая  с  ковра  и  лишь
положив руку на рукоять моей любимой  сабли.  -  Теперь  тебе  ни  к  чему
Ильдерим! Теперь тебе нужны молодые и красивые невольницы, а львов пустыни
оставь уж нам, слабым женщинам! И к тому же ты в  безопасности  от  магов,
охраняющих дворец халифа своими заклинаниями, ибо джиннии Марджаны  больше
нет на свете, и им некого вызвать к себе, чтобы наказать за вторжение! Они
не знают, что ты из джиннии превратилась в джинна!
     - Вода из источника Мужчин! - поняла Марджана,  продолжая  топать,  и
расшвыривать ногами песок и камни, и размахивать руками, когти на  которых
выросли и стали длиной в локоть.
     Вырвав с корнем дерево, под которым мы сидели, и размахивая  им,  как
помелом, она взмыла в небеса и с диким криком кинулась оттуда на  меня.  Я
увернулась и ударила ее саблей по руке. Раны, нанесенные людьми, у джиннов
заживают мгновенно, на глазах затянулась и эта рана. Но Марджану  поразила
не столько боль, сколько мое сопротивление.
     - Постой, о Марджана, и дай мне сказать тебе одну вещь!  -  закричала
я, видя, что она опять собралась взлетать. - Знаешь  ли  ты,  что  я  могу
нажать камень перстня, и ты от этого исчезнешь? Видишь,  я  знаю  даже  ту
тайну перстня, которую не знала ты сама. Вот откуда моя смелость!  А  если
Ильдерим рассказал мне о всех свойствах  перстня,  которым  можно  вызвать
тебя, то как по-твоему, кто из нас ему дороже?
     Марджана, или как там теперь следовало ее звать, выронила дерево. И я
испугалась, как бы ее гнев не обратился на Ильдерима.
     - Почему же ты не подумала об этом раньше? - спросила она.  -  Ты  бы
могла отправить меня прочь, едва увидев след его каравана, и не превращать
в мужчину!
     - Начертал калам - как судил  Аллах,  -  отвечала  я.  -  А  если  бы
обстоятельства изменились и ты опять сделалась свободна от чар перстня,  о
Марджана? Нет, я хочу владеть моим любимым без лишних тревог и волнений!
     Я нажала на камень, и она со стоном исчезла.
     А я стала крутить рукоять моей сабли, и открутила  верхний  виток,  и
сняла его, и положила перстень в то малое  пространство,  которое  оставил
оружейник нарочно для таких случаев. И я  закрыла  рукоять,  и  дала  себе
слово никогда больше ее не раскручивать, и поскакала вслед за караваном, и
нагнала его, и увидела среди ведущих его всадников Ильдерима, который  был
богато одет, и сидел на великолепном коне, и все  ему  повиновались.  И  я
подъехала поближе, и приветствовала Ильдерима,  и  долго  ждала  ответного
приветствия, ибо он онемел, и молчал столько времени, что  хватило  бы  на
молитву в два раката.
     Я смотрела ему в глаза и думала, что одержала победу. Но лучше бы мне
было встретиться еще с одной разъяренной джиннией - ту я хоть без зазрения
совести могла бы обмануть.
     - Закрой лицо, о царевна,  -  сказал  Ильдерим.  -  На  тебя  смотрят
незнакомые мужчины. И я тоже на тебя смотрю.
     - Ну так опусти глаза, о Ильдерим! - посоветовала я.
     Он отвернулся.
     - Неужели нам  больше  нечего  сказать  друг  другу,  о  Ильдерим?  -
спросила я. -  Неужели  это  не  мы  сражались  со  стражей  источника,  и
прятались от ифритов, и спасли сына  моего  брата?  Неужели  это  не  наша
верность друг другу все преодолела? И теперь ты не хочешь взглянуть мне  в
глаза?
     - Я был верен, чтобы не сказали: "Умерла  верность  среди  людей!"  -
пробурчал он.
     - Да не облегчит Аллах твоей ноши, о Ильдерим! - начала сердиться  я.
- Ты же видишь, что я  покинула  собственную  свадьбу,  и  убежала  из-под
присмотра халифа, которому не терпелось увидеть меня китайской  царицей  и
который лучше меня знал, что мне нужно для счастья! И я  обманула  джиннию
Азизу, которая неосмотрительно дала клятву, что отступится от меня, если я
сумею незаметно для нее выбраться из халифского дворца! И я избавилась  от
джиннии Марджаны, превратив ее в  джинна!  И  вот  я  поскакала  за  твоим
караваном, и догнала тебя, и стою перед тобой с открытым лицом, так  какие
же еще нужны между нами слова и объяснения?
     - Не надо никаких слов, о царевна, - согласился он.  -  Я  благодарен
тебе и повелителю правоверных за эти сокровища, и невольников, и коней,  и
верблюдов. Вы щедро наградили ничтожного купца  за  его  скромные  услуги!
Ведь я - всего лишь купец из Басры, я уезжаю и приезжаю, покупаю и продаю,
и это дело, сперва казавшиеся безнадежным, стало для меня прибыльным.
     - Воистину прибыльным, о сын греха! - отвечала я. - Ты получил  целый
караван, и невольников, и невольниц, и верблюдов, и мулов, и коней, и тюки
тканей, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и еще царевну  в  придачу!
Кто из купцов мог бы этим похвастаться, о Ильдерим?
     - Благодарение  Аллаху,  мы  не  нуждаемся  в  царевнах!  -  вдруг  с
гордостью объявил он. - Я купец, и я женюсь на дочерях купцов, и мои  дети
и внуки будут купцами. А царевнам надлежит выходить  замуж  за  царевичей,
что бы их дети и внуки были царями!
     - Гордость погубит тебя, о Ильдерим! - воскликнула я. - Ты горд,  как
целое войско шайтанов!
     - А ты - как два войска шайтанов, о  царевна!  -  он  тоже  вышел  из
терпения. - Ты уверена, что стоит тебе сделать знак - и все будут  ползать
во прахе у твоих ног,  потому  что  ты  сестра  царя,  Джаншаха,  и  тетка
будущего царя Тадж-ад-Дина! Ты настолько в этом уверена,  что  предлагаешь
себя мужчине и даже подумать не можешь об отказе!
     - А ты настолько горд, что не можешь даже принять  дара  от  женщины,
которая тебя любит!
     - А ты настолько горда, что говоришь об этом с гордостью, как если бы
ты говорила с человеком настолько ниже себя по происхождению и  положению,
что его мнение для тебя не имеет никакого значения!
     - Распутай узлы своего красноречия, о Ильдерим! - взмолилась я,  хотя
отлично поняла, что он имел в виду. - И забудь наконец, что я царевна, как
я сама об этом забыла!
     - Видишь, сколь велика твоя гордость, о царевна? -  ухватился  он  за
возможность сопротивляться. - Ты можешь  даже  позволить  себе  забыть  на
минутку о своем царском достоинстве и величии, прекрасно зная, что они  от
тебя никуда не денутся!
     Воистину, легче мне было  сражаться  с  разъяренными  джинниями,  чем
растолковывать этому безумцу, что я люблю его!
     - Перед лицом Аллаха могучего, справедливого, отрекаюсь я  от  своего
царского звания! - воззвала я к небесам. - И пусть Аллах сделает меня если
не женой, то хоть невольницей вот этого безумного купца! Вот все,  чего  я
хочу в жизни!
     - Далеко же заводит тебя твоя гордость!  И  ты  будешь  накрывать  на
стол, за которым усядутся четыре мои законные жены, и донашивать  за  ними
старые шальвары? - ехидно осведомился он.
     - У тебя не будет четырех жен,  о  несчастный,  -  как  можно  строже
отвечала я. - Или ты женишься на мне, или я убью тебя собственными руками.
Ты знаешь, как я владею оружием!
     Сперва я хотела вынудить его к  поединку.  А  во  время  сражения,  и
обмена ударами, и обмена острыми словами, он забыл бы обо всех сегодняшних
глупостях,  и  снова  стал  самим  собой,  и  мы  до  чего-нибудь  путного
договорились бы.
     - Мы отъедем на расстояние пущенной стрелы, и станем биться, пока  не
погибнет один из нас. Мы давно уже собирались завершить поединок,  начатый
на том ристалище, между колонн из белого  мрамора,  и  не  будет  для  нас
случая удобнее, чем этот! Едем, о Ильдерим, не заставляй меня ждать!
     - Ты славно бьешься, о царевна, но вспомни,  что  халиф  подарил  мне
сотню невольников, способных охранять в пути караваны и отбивать нападения
разбойников! И все они бросятся на тебя, и ты  успеешь  убить  десять  или
двадцать, но остальные свяжут тебя по рукам  и  ногам,  а  я  буду  издали
приказывать им, чтобы они, упаси Аллах, не  повредили  твоей  нежной  кожи
веревками! - насмешливо сказал Ильдерим. - К тому же  твоя  сила  -  всего
лишь сила женщины.
     Но вдруг мне в голову пришло совсем иное!
     Я отъехала немного, сняла с пояса  чернильницу,  открутила  крышку  и
поднесла к губам.
     - Что это у тебя, о царевна?  -  забеспокоился  Ильдерим.  -  Клянусь
Аллахом, это же чернильница с волшебной водой!
     - Надеюсь, того, что осталось, хватит, чтобы сделать меня мужчиной, -
отъезжая еще дальше, отвечала я. - Погоди, о Ильдерим,  я  выпью  воду,  и
силы мои прибавятся, и в поединке  я  буду  гораздо  сильнее  тебя,  и  мы
сразимся, и мой меч выйдет, блистая, из твоей спины, и...
     Я запрокинула голову, собираясь сделать глоток.
     - Не смей, о  царевна!  -  воскликнул  он.  -  Брось  немедленно  эту
проклятую чернильницу!
     Но я, не выпуская ее из рук, ударила пятками коня и  поскакала  прочь
по дороге, а он - за мной.
     - Хорошо, прекрасно, о Ильдерим! - закричала я обернувшись. - Отъедем
подальше, сразимся, и ты увидишь, кто из нас сильнее!
     - Брось чернильницу, о женщина! - завопил он, потому что я придержала
коня и опять поднесла ее к губам. - Во имя Аллаха! Я тебе приказываю!
     Влага уже коснулась моих плотно сжатых губ, когда он налетел,  вырвал
из моих рук чернильницу и отшвырнул в сухие придорожные кусты.
     Но прежде, чем он бросил чернильницу, я попыталась ее  отнять,  и  он
обхватил меня, чтобы прижать мои  руки,  а  потом  он  не  стал  размыкать
объятия, и мы молча смотрели, как песок всасывает струйку волшебной  воды,
темнеет и опять светлеет.
     - Так ты  воистину  хочешь,  чтобы  я  оставалась  женщиной?  -  тихо
спросила я, слушая биение его сердца.
     - Да, - ответил Ильдерим. - Клянусь Аллахом, я хочу  в  жизни  только
этого и ничего больше!
     И на сей раз последнее слово осталось за ним.