Вилл ТРЕТЬЯКОВ

                             УВИДЕТЬ ДРАКОНА...

     Я убил его  с  неестественной  легкостью.  Я  увидел  его  издали,  с
пригорка, на пологом склоне с кустами можжевельника среди  редкой  жесткой
травы. Вверх да вниз плыла дорога, и я плыл, покачиваясь в седле, и  копье
мерно ходило вверх-вниз,  упертое  древком  в  гнездо  стремени.  Погожий,
пригожий день  расцветал,  канун  яблочного  Спаса,  и  ветер,  налетавший
спереди и сбоку, был чист и свеж. А говорили о дремучем  драконьем  смраде
на милю в окружности. Говорили. В коллеже Ордена  я  был  обучен  трудному
военному ремеслу и всем подлым уловкам обитаемого мира. Нам передавали  те
крохи знаний о чудесном, которые сохранялись в памяти  и  древних  свитках
спустя века после встречи с ним. Миниатюры - дракон, пожирающий пустынника
Никомеда и деву Олеонору, дракон в небе над башнями астрологов.  Дракон  в
ярости. Спящий дракон. Мертвое знание, бесплотные сотни слов страшной речи
чудовищ. Кто из наших магистров видел в натуре хоть изумрудную  чешуйку  с
хвоста? Опыт дракоборцев старых  лет  выродился  в  изощренный  ритуал,  и
немногие всерьез верили в сказки  о  крылатых  ящерах.  И  вот  я  рискнул
отправиться вслед баснословному Этерику Магнусу. До половины его путь  был
хорошо известен. До гор Желания, до перевала семи троп. Но перевала  более
не существовало, охотники ходили по одной тропе. Да  и  та  обрывалась  на
непостижимой  высоте,  приводя  к  разлому  без  дна,  всегда   затянутого
клубящимся туманом.
     Эхо дробило и множило звуки. Белый пар окутывал ноздри наших коней, в
сумерках скалы чернели, и снег становился лунным, синим.  Каменная  мелочь
ссыпалась из-под переступающих подкованных ног.
     - Сюда приходили они все, - мой проводник Элайя повел  над  пропастью
рукою в рукавице толстой вязки. - Доблесть во взоре, и  крепость  тела,  и
твердыня духа. Они бы бросили вызов самому дьяволу, они верили в себя,  но
биться лбом в глухую стену... Ведь такая  стена  надежнее  прочих,  мастер
Вилл, согласись.
     Темнело быстро, и холод сковал сочленения моего панциря. Я с  усилием
кивнул, говорить не хотелось. Эх, мальчишка, ты решил преуспеть  там,  где
отступали поколения отважных.
     - У всех у них, - внезапно громче заговорил Элайя,  -  были  чересчур
трезвые головы. Конь не птица, и облако не пух. И магией они  не  владели.
Они поворачивали вспять, убедившись в справедливости старой легенды. И  до
сих пор тень доброго Этерика напрасно ищет покоя в диких горах. Но  пришел
заветный день. Ты явился. Да ты и не мог иначе.
     Я еле различал, как шевелятся заросли его усов в ледяной корке. Я  бы
хотел посмотреть ему в глаза.
     - Какого же лешего ты молчал всю дорогу? Я ведь сказал тебе, что хочу
только взглянуть на это гиблое место. Не больше. Я же еще...  Я  же  щенок
для такого дела.
     - Тебя ведет твоя судьба, ее же не обманешь.  Каждый  твой  следующий
шаг уже предречен, теперь тебя будут направлять все встречные.  А  я  лишь
первый в их цепи. Здесь мясо, хлеб и ячмень на три дня.
     Он вдруг заторопился. Я чуть было не  упустил  горловину  объемистого
тюка.
     - Быстрей. Доверься мне. Небо почти черно. Сказано: "На грани  черной
ночи избавитель пройдет сквозь стену из ветра и туч и, проблуждав три дня,
к исходу третьего увидит костры в долинах злосчастной страны Мо."
     - И это я убью дракона?
     - Ты одолеешь его, да, да, если только сейчас решишься на  безумство.
Вперед, мастер Вилл, вперед...
     Не знаю, уж чем он кольнул Семле - ножом, шилом ли, - мы обрушились в
пропасть, и мой предсмертный вопль заглушил крик полоумного старика:
     - Тюк держи, тюк!
     Какое-то время мы летели одним целым, потом медленно разъединились, я
с перехваченным судорогой горлом, с тюком в обеих руках, и слепо дергающий
тонкими ногами Семле. Сердце затрепетало и остановилось, зашлось в древнем
ужасе падения. Я ничего  не  видел  больше,  только  свистело  в  ушах,  и
безуспешно  силился  вздохнуть...  Потом   что-то   упругое,   подающееся,
остановило меня. Я проваливался сквозь мокрый легкий пух, и слой за  слоем
он гасил скорость моего полета, это был не снег... Это был  туман  на  дне
ущелья! Стена из ветра и туч. Сильный удар по плечу вывел мое  дыхание  из
спазмы. Железом по железу. Подкова  Семле.  Краем  сознания  я  взмолился,
чтобы не оказаться на земле раньше него и под ним. Дышать было еще трудно,
но меня захватила  бурная  радость  и  понесла,  взмывая  с  каждым  новым
облаком. Только в снах я  парил  так  над  землей,  сознавая  свою  полную
безопасность, хочешь опуститься  -  прижми  коленки  к  груди,  и  камнем,
бесплотным камнем вниз. К камням я все-таки приложился основательно.
     Туман подо мною засветился, все ближе передавали меня  его  воздушные
пелены-перины, и вот я выскользнул из последней и с высоты увидел  ад.  Из
скалы вязко вытекала бурая лава в  оранжево-багровых  ярких  пятнах.  Было
светло, свет играл на вонючих дымах над лавой, на камнях в липкой  горячей
грязи, на множестве луж черной жижи,  радужных  пузырях.  Временами  скала
выпускала густые стаи шипящих искр, как с точильного колеса.  Я  стукнулся
правым боком и заработал обширный синяк на руке. Семле опалил шкуру,  и  я
битый час тянул его с места. А потом сам не мог взобраться в  седло,  меня
трясла частая дрожь, и мы потащились вдоль лавового потока. Кирасу  я  без
сожалений бросил у истока огненной реки,  оставил  только  меч  в  кожаных
ножнах, поднял кверху наушники глубокой шапки волчьего  меха  и  распахнул
полы полушубка. Ветер и холод бесились поверху. Я не знал куда идти,  лишь
бы вперед и прочь отсюда. Лава пугала меня, но она давала свет и тепло.  И
направление. Недолго мы прошли, но достаточно, чтобы  привыкнуть  к  этому
окружению. И наконец я просто отвел Семле в сторонку, под  плиту  розового
гранита в блескучих зернах, навесом выдававшуюся из ровной скалы.  У  меня
еще достало воли подвесить ему на шею торбу с ячменем  и  самому  покусать
холодный каравай. А потом я заполз, стеная и содрогаясь, в тесный спальник
и отрубился до утра под свист, и рев, и шип, и вой волков, и хрип грифонов
в удаленных пещерах, и рокот обвалов. Я был заговорен ото всех опасностей,
и тень доброго Этерика хранила меня.
     С ним я встретился на второй день блужданий. Старые кости не испугали
меня, мальчишкой пережившего пятилетнюю резню за веру в наших  краях.  Его
герб я узнал сразу. Этерик Магнус - небесный  патрон  нашего  ордена,  его
житие входит в Большой Канон. А теперь я видел его въявь, и тяжелые  глыбы
попирали его прах. Тут ли он погиб под ними, то ли они  нагромоздились  за
последующие столетия. Шкуры и ткань истлели, а  доспехи  были  непоправимо
погнуты и зияли красными ржавыми ранами. Стальные щит  и  шлем  магической
закалки уцелели. Спасли бы они его от каменного шквала? Но в любом  случае
только ненормальные странствуют в горах с грузом сильного мула  на  шее  и
левой руке. В Каноне сказано, что Этерик дошел до страны  Мо,  и  тамошний
дракон извел его хитростью, пустив большой пал по  лесу  навстречу  герою.
Однако по всему он так и не выбрался из скального лабиринта. Встреча с ним
одарила меня немногим. Шлем был велик и массивен, щит вовсе неподъемен.  А
легкое и длинное копье белого камня пошло мне впрок, то  самое,  которое
"...сгибалось в кольцо и  разгибалось  без  изъяна,  било  без  промаху  и
сразило  пять  десятков  монстров,  не   горело   в   пламени   земном   и
подземном...". И в воде не горело, и в огне не тонуло - как издевались мы,
желторотые школяры-зубрилы. Вот оно  в  моей  руке,  прохладная  ребристая
кость на  ощупь,  легче  тисовой  жерди,  с  которой  мы  работали  месяцы
напролет. Но я даже не попытался его согнуть, я вырос из того возраста,  а
хмурые мужчины знают себе цену и не  верят  в  чудеса.  По  крайней  мере,
чудеса невольные. На чаше гарды изнутри были неровно процарапаны  крестики
и притерты чем-то черным, вроде сажи,  чтоб  заметней  стали.  Я  насчитал
четырнадцать таких значков и послал мысленный привет  моему  каноноучителю
отцу Адальберту  и  кафедрам  каноноучения  вообще  всех  коллежей  Ордена
Дракоборцев.  Какая  каша  заварится!  На  всех  изображениях,   витражах,
покровах нимб св.Этерика состоит  из  пятидесяти  звездочек,  это  еще  из
вопросника младшей ступени.
     Я был весел и горд, и едва различимая  тропа  несла  меня  под  яркой
белизной вечного тумана вниз, все более резко кренясь под уклон, и ошую от
меня теперь журчал ручей с соленой  на  вкус  водой.  Она  щипала  язык  и
терзала зубы холодом. По ночам я мечтал о костре  и  горячем  хлебове.  На
исходе третьего дня сплошная скала внезапно  разомкнулась,  и,  вровень  с
полетом птицы, я увидел страну Мо в сиреневой дымке, в синих тенях гор,  и
сотни костров на холмах. Три долины лучами расходились у меня  из-под  ног
за пределы зрения, в сиреневое и лиловое ничто. Если и были звезды в небе,
то я их не видел. Только в романах и праздных сочинениях трубадуров звезды
сияют будто факелы ночного патруля. Любовник различает улыбку милой  в  их
услужливом освещении, а кинжалы злодеев так прямо и  сверкают.  Не  терплю
сказок.  Давно,  примерно  с  прошлой   осени.   Злосчастная   страна   Мо
расстилалась подо мной, и  где-то  в  своем  логове  беспокойно  ворочался
дракон, мучаясь давним, полузабытым кошмаром.
     - Избавитель явился. Радуйтесь, люди! - пробормотал я  и  чихнул.  Из
носу текло безостановочно, текло и свербило, видно, чары подлого  чудовища
не миновали и меня на границе его домена. Дальнейший путь был очевиден, но
следовало ждать до утра. Гигантский язык осыпи стремился круто вниз.
     Безмерно одиноким казался я себе перед самым отплытием в  сон,  когда
снизу донесся отдаленный стон трубы, протяжный, тонкий.  Он  встревожил  и
Семле, и тот пропрыгнул раз несколько, неловко вскидывая спутанные на ночь
ноги. Моя последняя ниточка к дому родному. В лучших традициях мне к шести
годам отдали во владение голенастого жеребенка. Поднимай его каждое  утро,
будешь расти вместе с ним, будет расти и сила. Потом  господь  прогневался
на наш край, а разум людей свихнулся, и окончательно эта буря занесла меня
и Семле в холодные дормиторий и конюшню коллежа. Судьба  влекла  меня,  не
спрашивая, насколько она мне по нраву. Теперь я взрослый, я редко плачу во
сне. Но я проснулся с мокрыми щеками и заснул снова. Мне привиделось,  как
моя душа - яркая белая звездочка - воспаряет над миром. И  снизу  посылают
ей белые лучи другие души. Послушники-дракоборцы моего потока, тьютор отец
Олорий, матушка (а в большом зале проломлена крыша, ветер наметает снежные
кучи, и крысы пробегают мимо этих куч, звеня осколками цветного стекла  на
полу), мой старший брат, с некоторым  недоумением  осваивающий  презренное
ремесло хлебопашца, и та девица со смелыми  глазами,  которую  я  видел  в
октябре на переправе через Майн, и нищие на широких ступенях кафедрального
собора, они временами уходили погреться у костра, разведенного за углом на
площади, а ливень все крепче бил  их  по  мешковине  и  грязным  костлявым
рукам. Я опять проснулся.  Сердце  тараном  колотилось,  потрясая  грудную
клетку, отдаваясь в висках и кончиках пальцев.  Я  скрючился  в  клубок  и
натянул полость на голову. Было еще темно. Третий сон показал мне Элайю на
ледяной блистающей вершине. Мы с  ним,  и  этот  одинокий  пик,  и  чистая
голубизна ветреного неба, в котором теряется основание  нашей  Вавилонской
башни. Я не спрашиваю, как мы с ним очутились здесь.  Наверняка  очередное
безумство. Лицо его бесстрастно, но голос печален.
     - Мальчик, я солгал тебе. Ты не убьешь дракона.
     - Ведь у меня копье Этерика.
     Молчание.
     - Он меня в западню заманит?
     Элайя коротко мотает головой.
     - Магия? Колдовство?
     Нет. Нет.
     - Что меня ждет, Элайя, не ври мне!
     - Знаешь ли ты себя, мастер Вилл?  Веришь  себе?  Всегда  согласен  с
собою?
     - Ты пугаешь меня непонятными словами!
     Сон уходит, а Элайя озабоченно повторяет:
     - Веришь себе? Знаешь себя?
     Яснее ясного - все пройдет гладко, только ежели я себе сам  ножку  не
подставлю. Беспроигрышный прием гадалок. Я тяну спину, как струну арбалета
и повожу, напрягаю до хруста плечи. День обещает быть добрым, хотя  солнце
еще слабо для тепла.
     Вскоре мы начинаем спуск. Я ужасно трушу, и пот копится на бровях,  и
капли скользят к глазам и по крыльям носа. Солнце светит наотмашь, режет и
жжет, и камни опасно колеблются, как одна  живая  масса.  Да  простят  мне
богобоязненные пустомели - копьем я орудую, как простым, очень  длинным  и
неудобным посохом, и чертова реликвия при этом гнется куда попало на манер
ивовой лозы. Приходится следить за зверем, доверяющим мне, и за  поклажей,
и за завалами валунов впереди-внизу-вокруг. В  тесный  круг  забрали  меня
немногие звуки - напряженные дыхания, и голоса камней из-под ног, а дальше
- безветрие, пустота, тишина. Солнце жжет, и из  носу  льет  -  радуйтесь,
люди, грядет герой, каких не бывало. Я жмурюсь, промаргиваю едкий  пот,  и
по редким фрагментам, доступным зрению, пытаюсь направить  наше  движение.
Время остановилось, а солнце карабкается в зенит,  но  вот  я  очутился  в
холодной тени и вмиг ослеп. Под ногами тот же щебень, осыпь ползет  дальше
и заворачивает  за  грузно  осевшую  на  пути  громадную  гору.  Она  одна
особняком торчит под могучими скалами, откуда  -  с  высокого  верху  -  и
срывается из пролома застывший камнепад. Экая крутизна, как одолел  я  ее,
едва ли  не  полдня  спускался  без  передышки,  не  позволяя  подломиться
неверным ногам. Потом все было проще.  Гора  закрывала  первый  из  холмов
страны Мо, они уступами вели меня ниже, ниже, в  тепло  и  зелень,  и  дух
диких яблонь на солнцепеке, в густую сладкую траву нашей первой ночевки.
     Ночью опять звала труба, и сполохи от костров взметало на юге,  будто
гроза бесшумно ходила по дальним склонам. Перед  рассветом  явился  дождь,
короткий дождик, торопливо  и  яростно  побил  нас  увесистыми  каплями  и
побежал дальше, шумно шлепая по мокрой траве. Насморк мой  улетучился  тем
же чудесным образом... Я, злой  и  веселый,  скалился  на  тонкую  полоску
света, обозначавшую зубцы гор. Я навалил поклажу на  Семле,  не  затягивая
его в сырую кожу  ремней.  Мы  захлюпали  по  грязи.  Много  позже  солнце
высушило нас до пара, а проселок - до пыли, и  встречный  ветер  уносил  и
пыль, и пар прочь. Он надул мне зверский голод, который  лишь  раздразнили
придорожные яблоки-зеленушки. Когда  я  увидал  на  другом  берегу  оврага
широкую гарь, позади кто-то прохрипел с перерывами,  задыхаясь  словно  от
долгого бега, прохрипел по-драконьему. Пару слов я не разобрал,  остальные
же - "Стой, рыцарь, стой!" - и впрямь остановили меня. Так  резко,  что  я
зацепил ногой за корневище, укромное в пыли, и полетел наземь, не выпуская
повод. Семле заржал, почуяв чужого, и протащил  меня  немного  на  животе,
покуда я не догадался разжать пальцы. Дракон все что-то бормотал и  хрипло
дышал. Мной завладели страх и досада. Копье Этерика! Я  вскочил  навстречу
черноволосому парню в крестьянской одежде, который бросился ко  мне  же  -
отряхивать, что ли. Долго не раздумывая, я увернулся  и  ухватил  копье  с
обочины. Потом до меня дошло, что драконами поблизости не пахнет  ("Смрад!
Драконий смрад, дети мои..."), а парень, разведя  руки  и  приоткрыв  рот,
таращится на меня, точно на ожившее пугало.
     - Ты напал на меня? - спросил я и попытался жестом  выразить  забытое
мною слово "почему". В жесте участвовало и копье.
     Парень рухнул  на  колени  и  быстро  заговорил  на  скрежещущем  это
наречии, глядя жалобно и покорно. Он  был  убежден,  что  я  сильномогучий
Атарикус, что старики ждут меня с ранней весны,  и  что  по  моей  милости
драконьи дозоры короля рыщут в тени великих гор. По его тону я понял,  что
встречаться с дозорами не стоит. Мой новый водитель был моложе меня,  ниже
ростом и тащил за спиной тушки зайцев и  маленькой  росомахи,  вынутых  из
силков на заре. Я спросил его, знает  ли  он  кого-нибудь,  кто  бы  видел
дракона, и он отвечал мне долгим взглядом, недоуменным в  высшей  степени.
Больше с дурачком толковать было не о чем. Я не слишком ловко взобрался  в
седло, потеснив изрядно похудевший кожаный тюк, и осведомился напоследок о
дороге в деревню. Он опять недоверчиво воззрился на меня и  так  же  молча
указал вперед. На этот раз маху дал я. Дорога-то была одна, и  она  лежала
под  нашими  ногами,  а  потом  поплыла,  увлекая  назад   несостоявшегося
попутчика, корявые дикие яблони, склоны и пригорки, вверх да вниз. А ветер
чист и свеж был.
     Покамест я не увидел его, и вспыхивавшую  траву  под  выдохами  огня,
мгновенно обращавшуюся в черный ломкий пепел. Я смотрел на него сбоку,  на
исполина,  от  хвоста  шла  волна  новой,  нежно-зеленой  чешуи  на  смену
грязно-бурой, закаменевшей, и были чешуйки с мою ладонь, и с  мою  голову.
Он парил над землею в двух-трех футах, лениво помавая плавниками-крыльями,
толстый хвост волоча по выгоревшей черной траве, кроша ее в прах. Двигался
он словно тяжелый медлительный сом в стеклянном ящике с  водой  на  потеху
толпе, однако самомалейший толчок крыльев гнал его подобно туче в ветреный
день.  Перед  ним  мелкой  рысью,  изредка  оборачиваясь  и  что-то  крича
чудовищу, бежал еще один обитатель страны Мо, такой  же  придурок,  как  и
первый. Дразнил ли он воплощенную свою погибель? Заманивал, жертвуя собою,
в некую волчью яму? "А ведь еще пацан совсем, - мелькнула мудрая  мысль  в
моей внезапно повзрослевшей голове. - Ишь как чешет босиком!" Я не успел в
одно мгновенье обозреть всю мою жизнь. Копье Этерика задрожало, уставилось
в цель и властно потянуло меня. Руки точно прилипли к нему, теперь заметно
горячему. Я ударил коленями Семле, он устремился с места по целине,  копье
рвалось из рук, и вот... мы мчимся... прямо  в  застилающую  небо  махину.
Дракон плавно и бесшумно повернулся к нам и отвел пасть от  земли.  Смрад,
драконий смрад. Где он?
     - Эээ-оооо-аааа!
     Неужто это я кричу? Мамочка! Как все быстро, что  несет  меня  вверх?
Белесый зоб монстра в какой-то миг раздулся, разгладил морщины  на  шее  и
посветлел. Дракон слегка  подпрыгнул  в  воздухе  и  утвердился  над  моею
безумной головой. Все!
     И тогда ярое копье с поистине нечеловеческой (и  уж  не  моей)  силою
пробило нежную кожу зоба и, легко пройдя эту полость, хрустко врезалось то
ли в кость, то ли в хрящ. Меня спасла  сила  взрыва.  Она  отшвырнула  нас
легче летучего тополиного  пуха.  Опять  я  лечу,  вдобавок  оглушенный  и
ошпаренный, и  разрываю  рот  в  беззвучном  вопле.  Я  зажмурил  глаза  и
впечатался в землю. Сознание ненадолго возвращалось ко мне, я полузапомнил
эти краткие вспышки, плывущие бесшумные картинки. Склонившиеся  надо  мной
чумазые рожи спасенных мною придурков. Младший просто таращится, а  другой
постукивает пальцем по лбу жестом, старым как горы.
     Еще - поздний вечер, но на низкой лежанке в углу хижины тепло, сухо и
покойно, и сквозь стену из неплотно пригнанных округлых членистых  стволов
мелькают лики огня, большой костер снаружи, а вокруг - фигуры, тени. Дверь
откинулась, и открылся путь свету, и кто-то вошел и  загородил  свет.  Мне
чудится - то женщина в белом одеянии,  с  чашей  воды  из  горного  ручья,
студеной, колкой. Я мучительно вспоминаю, как сказать  "пить",  но  мутный
мрак обволакивает меня.
     Та же лежанка, и теперь солнце протянуло свои лучи  из  каждой  щели,
расстелив длинные полосы на земляном полу. Слух не отказывает служить мне,
но контузия еще сказывается в каждом движении, я сажусь, и пью,  и  ем,  и
только потом за спинами женщин, ухаживающих за мной, замечаю  внимательный
взгляд человека в сером бархатном полукафтанье и с тусклой желтой цепью на
груди. Я, верно, явственно меняюсь в лице, ибо он жестом, старым как горы,
прикладывает палец к губам и исчезает. И лишь дверь проскрипела и стукнула
негромко. Боже правый! Патрули короля! Меня засекли. Я порываюсь  вскочить
на ноги и бежать, покуда сил достанет, но  их  маленькие  руки  укладывают
меня. К губам подносят горячую кружку, испускающую сладкий пар, я  отпиваю
глоток, еще и легко засыпаю.
     И вот я поправился, но кроме меня  никто  об  этом  не  знает.  Опять
вечер, за стеной - не далее протянутой руки - сидят,  дышат,  шевелятся  с
десяток подростков. Они слушают, слушаю и я, затаясь в темноте, нарушаемой
дыханием пламени. А старческий голос, сиплый и слабый, скупо роняет слова,
продолжая повесть, застигнутую мною на полпути, на  середине.  Странно,  я
понимаю почти все, или догадываюсь, или считаю, что догадался.
     - ...всех его учеников. И бросали зверям... А  он  остался...  И  ему
сказали... Иди, говори свои... слова... но не будет тебе  пристанища...  И
всякий, кто... хлеб, и воду, и крышу от ненастья... А  наутро  ты  пойдешь
дальше... всех их убьют... огонь... развеют по ветру...  Но  он  сказал...
истина и свет... жить не стоит... И он шел так, годы и годы... и вслед  за
ним всегда... жестокие рыцари,  конные,  оружные...  Люди  пускали  его...
грех... Он нес им слово и знал... смерть... за ним  вслед...  Всех  в  том
доме, от мала до велика...  и  они  знали...  Не  было  горше  муки...  Он
взывал... но молитвы... небо молчит... и новый день... Его вера иссякла...
дьявольский план... но слухи... все больше людей... с  радостью  встречали
его... жертва искупительная... Настал день... были сухи, сердце  болело...
Он не посмел... Всадники поодаль, на виду... Вышли к нему... во  имя  Бога
твоего... мы готовы... девы и малые дети... простирали руки... он бросился
бежать... оглянулся... большой пожар... вся деревня та... и  тени  конных,
выше высоких деревьев... А утром... вынули из петли...
     Вдруг сверху взвыла труба, и пронеслась тень без шума. Выше невысоких
здешних деревьев. Быстрый вихрь пригнул костер. Я закаменел.  Сервы  возле
хижины  молча  глядели  в  пламя.  Продолжения  варварского  апокрифа   не
последовало. Они разошлись, так и не узнав о моем присутствии.
     В ту же ночь всех обитателей деревни согнали к моей хижине.  Явно  не
по доброй воле они воздавали мне царские почести, а староста  и  еще  трое
неизвестных явились каждый с веревкой на  шее.  Они  довольно  убедительно
просили покарать их за то, что разделали Семле  и  разделили  между  собой
нехитрые мои пожитки. Им бы сошла с рук и разделка моей туши,  если  б  не
чудесное копье. Оно не  умело  менять  хозяина,  раз  его  признав,  и  не
давалось в руки. Тогда  старики  сочли  возможным,  что  Атарикус  все  же
воплотился в юном недотепе, и решили вернуть меня к жизни. Чего ради - бог
весть, однако и провидение вмешалось в виде какого-то местного наушника  и
драконьего королевского дозора.
     Оба крыла толпы, невнятно шумевшей в постоянном нестройном шевелении,
уподоблялись черной  реке  под  городским  мостом,  полным  огней,  словно
отражая их в колебавшейся ряби. Чадящие  разномастные  факелы  меркли  при
каждом выдохе чудовища. Облако пламени озаряло толпу с резкостью  и  силой
взрыва. А я убил драконыша-сосунка. Он тихо брел себе по  лугу,  насыщаясь
ароматным дымом трав. И напугал мальчишку, пасшего скотину. И  взбаламутил
мирных поселян.
     Я был камнем,  низринутым  с  высоты  спятившим  проводником.  Я  был
тряпичным паяцем-куклой, подброшенным разрывом дракона. Но никогда еще - и
вряд ли снова  окажусь  в  этой  жизни  -  облаком,  с  плавной  быстротой
катившимся  над  тощими  пажитями  страны  Мо,  мельницами,  дорогами.  Не
какая-то пушинка  одуванчика,  которая  послушно  следует  прихотям  сотни
капризных ветерков. Я целый день плыл  наравне  с  птицами  в  коробе  под
брюхом  у  тучи-дракона,  и  в  нем   изредка   действительно   урчало   и
погромыхивало. И на пажитях, и в  колесах  мельниц  и  подъемников  копей,
мехов и молотов  кузен,  и  на  холмистых  лугах  лениво,  могуче,  плавно
двигались такие же тучи, и сверху гигантские,  смахивавшие  на  чудовищных
черепах. Сумерки озарялись вспышками  выдохов,  черные  стены  отдалились,
расплылись в лиловой мгле, рисуя на бледном еще небе неровную  иззубренную
линию, ниже которой сплошная чернота, а мгла ползет все  выше.  Впереди  -
тесное скопление огней.
     Город прирастал камнем с  давнего  времени.  Город  топился  угольным
камнем, и каменными были двери и ворота, умно прилаженные  на  шипах  так,
чтобы поворачиваться от легкого нажима, если бы не железные засовы.  Улицы
стремились  вверх  под  неимоверным  наклоном,  только  в  кошмаре   могли
привидеться такие мостовые - то ли дорога крутая, то ли  стена  кривая,  и
карабкайся, ломая пальцы о зазоры  между  булыжниками.  В  этом  лабиринте
совершалось  некое  беспорядочное  движение.  Огни   торопливо   метались,
обозначая сплетения переулков. Взлетела сияющая звезда, пронеслась, фырча,
к высоким сферам неба и распалась на яркие искры. Они  падали,  разносимые
ветром, будто щепки на беспокойных волнах.
     - Это дракон-фест, -  объяснил  мне  новый  вожатый.  -  Сегодня  все
веселятся вместе, вперемешку, подлые сословия и знатное отродье.
     Я с веселым изумлением покосился на него.
     -  Они...  мы  празднуем  скорое  избавление  от  грозного  чудовища.
Всемилостивый король позаботился  о  даровом  угощении,  а  гильдии  -  об
увеселениях и фейерверке.
     Дракон опускался, обводя плавный полукруг. Я больше  прислушивался  к
разговору у соседнего окна. Двое из свиты толковали о своем:
     - ...в последний фест... четверых на куски, и... сестра вопит, а  что
поделаешь... чертов дракон... кому надо, чтоб его убивали каждый год...
     - И нас, - и потом второй вполголоса что-то произнес,  как  выплюнул,
коротко и с силой. Мой собеседник даже вздрогнул и пристально посмотрел  в
их сторону.
     Видимо, то была непристойность, неизвестная моим учителям. Но  я  уже
свободно обходился без их науки. Чем ближе к логову Дракона, тем  проще  я
изъяснялся на этом языке, тем полнее понимали меня. Я более не задумывался
над происхождением чудес, я вольно использовал их плоды.
     Над домами неслись мы, выхваченными багровым  прерывистым  светом,  а
сверху ребристую чешую  и  свинцовые  листы  крыш  луна  заливала  мертвым
голубоватым  холодом.  Над  обрывками  пьяных  песен,  криков   и   регота
проносились мы, и жутким и  святотатственным  казалось  мне  их  надрывное
веселье в сердце страны Мо, под самой лапой Дракона. Взметнулась еще  одна
звезда и завертелась в стороне, прямо перед глазами, пылающим колесом  без
обода, с остро выгнутыми спицами. Свитский на самом деле плюнул и отошел в
глубь летучей каморы, к  длинному,  во  всю  стену,  рундуку  под  толстым
войлоком.
     Дракон принес нас в темный сад за оградой из дикого камня. Ноги мягко
встретил побитый и выжженный порошок, а ближе  к  ограде  жался  невысокий
можжевельник. Крупный приземистый дом задом приник к скале -  здесь  город
соприкасался с горным отрогом, здесь слышным казалось тяжкое дыхание земли
под грузом наросшего на нее камня, под напором глубинного пламени.  Только
одно  окно  да  полуоткрытая  дверь  выпускали  яркие  клинья  света   нам
навстречу. Со мной вышли трое. Дракон сильными толчками крыльев  оторвался
в воздух и унесся, и на смену его грузному телу  устремился,  закручиваясь
пыльными вихрями, поток ветра. Пустынно стало в саду и тихо, но захрустели
кусты, и вдоль ограды проследовал человек с двумя хищного  виды  овчарками
на сворке. Собаки обе потянулись ко мне, он  рванул  им  шеи  до  хрипа  и
продолжил свой путь, даже не обернувшись. Я замедлил шаг  и  кто-то  мягко
подтолкнул меня под локоть. Я резко вскинул руку и быстро  ударил  наугад,
назад. В другой же миг в прыжке сбил еще двоих, метнулся к ограде,  ломая,
продираясь сквозь густые цепкие ветки. Злые псы захлебнулись лаем и рыком,
но я уже перебросил ноги на ту сторону и упал на камни.  Болью  отозвались
полузажившие раны. Собаки бесновались за стеною  и  по-дурному  бились  об
нее. Я побежал к освещенным улицам, экономя дыхание. Я не  знал,  что  это
вдруг на меня нашло. Впрочем, мой кафтан был здешней работы  и  покроя,  в
кошеле звякали монеты - меня учили играть в крепс целый день  напролет,  и
удача новичка обеспечила честный выигрыш.
     Ночь я провел в пьяной толпе. Я надеялся подслушать ответы на десятки
вопросов, но напрасно. Тупые сервы и подмастерья знали  и  слышали  только
свой собственный бессмысленный рев да похабные  песни.  "Дракон"  возникал
через  два  слова  на  третье,  будто  "чрево  господне"  у  какого-нибудь
магдебургского ландскнехта, и в столь противоестественных сочетаниях,  что
у меня глаза на лоб лезли. Мой невольный пиетет к  таинственному  могучему
существу таял и приземлялся. Приливы и отливы толп метали меня по  улицам,
временами я казался себе кубиком, ребра которого от тысяч бросков оббились
и сгладились. Вон над полем голов, рывками  передвигая  ноги  на  ходулях,
показались ряженые, а за ними на длинных шестах  несут  большое  драконово
чучело из тряпок на каркасе. Оно потешно разевает пасть и  крутит  мордой.
Огни, огни, вспышки и треск шутих и рядом, и высоко вверху, и только пепел
опадает. Огни, давка у столов и бочек, драки  в  сверкании  ножей,  глухие
запертые двери и ставни на окнах, вплоть до  третьего  этажа.  Но  мимо...
Мимо относит жаркий костер, пачкающий копотью стены и глухие ставни, перед
ним бесстыжие девки-плясуньи кривляются под лязг тамбуринов, то  наступают
на плотные ряды, то пятятся, и так полукруг движется вперед  и  назад,  не
размыкаясь. Людское толчище несло меня, и сам я дополнял его коловращение,
приставал к одной, другой ватаге,  следовал  за  нею,  а  встречный  поток
увлекал обратно, вбок, прижимая к каменным берегам. Потом темный закоулок,
его тесное русло само, скатываясь из-под  ног,  прямиком  привело  меня  в
подвальный погребок, известный немногим завсегдатаям. И там я долго сидел,
до рассвета, тщетно пытаясь горьким пивом прополоскать шелуху  впечатлений
в голове. Я нехотя и дремуче хмелел. Какие-то угрюмые  типы  подсаживались
ко мне, их сменяли другие, бред тянулся нескончаемо.
     Я  обнаружил  напротив  человека  невидного,  незаметного.  Он  сидел
неудобно, боком, и сбоку же поглядывал на меня.
     - Ты кто?
     - Я чудесный целитель. Я продлеваю жизнь.
     - А камни вообще бессмертны. Ты в камень преврати меня.
     - Купи талисман. Ты позабудешь про сон, и будешь жить и  ночью.  Срок
жизни твоей удвоится.
     - Нет. Продай мне лучше сон. Такой, чтобы фея Моргана рассказала мне,
почему у вас каждый год убивают дракона, одного из тысяч, а народ пляшет и
веселится, как на Пасху.
     Он деловито теперь кивнул и позвал в полумрак за спиной.
     - Э-эй, Оснаф, он здесь.
     Четверо вошли, пригибаясь под косяком,  их  оружие  глухо  звякало  о
каменные стены и дерево столов. Метнулась фигура, и вот новые гости  сидят
рядком передо  мною  и  цедят  горькое  пиво  из  кружек.  Пока  они  мной
любовались, хмель слетел.
     - Ну, ведите, куда хотите! - сказал я наконец, вытряхивая  деньги  на
стол. - Эй, хозяин...
     Я поднялся и посмотрел на них, сидевших, почти в глаза. Ждал неведомо
чего.
     - Мы вас сопровождать будем, господин, -  смиренно  отвечал  продавец
снов. - Вы хотели увидеть мистерию?
     Он все еще сидел в той же неудобной позе, не смеялся  надо  мной,  он
был деловит и точен, как меч старого палача.
     - Так дракона убьют?
     Тогда он встал, и разом разогнули колени его товарищи.
     - Надо поспешить, не то толпа заполонит все проходы.
     Толпа двигалась  монолитом,  плотно  и  неторопливо,  враскачку.  Мой
конвой искусно меня провел по краю  большой  площади,  устеленной  ровными
плитами  белого  камня.  В  центре   ее,   посреди   сумятицы   голов,   в
предрассветной зыбкой и серой мгле, в окружении столбов, на  которых  ночь
напролет горела смола в каменных ступах, высился помост в два человеческих
роста из камня же. Помост был пуст, толпа гудела, я, поминутно  выдираемый
из живых колеблющихся тисков, добрался до лучших мест  -  приподнятой  над
площадью террасы. Вход на нее охраняли латники с арбалетами -  сатанинским
оружием, проклятым наместником божьим в Риме. Но далее, к шелковым навесам
и резным  скамьям  нас  не  допустили.  Чисто  одетые  молчаливые  люди  -
чиновники магистрата, решил я, мастера, купцы и прочий низкорожденный,  но
сметливый народ - не сговариваясь  расступались  перед  нами  и  оставляли
свободными два-три шага. Видимо, моих спутников знали  и  остерегались  их
повадки. Продавец снов кивнул мне, и мы с ним оперлись локтями друг  рядом
с другом на жесткую балюстраду. Смола в ступах чадила и гасла, слабела, но
разливался рассвет, светлело небо над крышами до яркой белизны, до  первой
точки, слепящей доли солнца. Внезапный толчок ветра разбил мерный гул  над
площадью, понес сорванные шапки и мелкий  сор  и  завертелся  в  окружении
высоких зданий, тряся ставни, сгоняя любопытных,  осевших  открытые  окна.
Быстрая туча заслонила солнце и  пронеслась  над  нами,  гоня  ветер.  Это
кружил гигантский дракон над городом, еще  больший,  чем  все,  которых  я
видел тут.
     - Кто же надеется его убить? - прокричал я сквозь адский свист и  вой
и напор воздуха.
     - Его  убьет  пресветлый  король,  -  орал  в  ответ  продавец  снов,
прикрывая, как и я, глаза ладонью.
     Прямо под нами толпа медлительно раздавалась,  пропуская  всадника  в
диковинном сплошном панцире. Свет застилала туша-туча монстра, но я в один
момент увидел вдруг молодое потное лицо неведомого дракоборца в  отверстии
странного шлема, над которым еще и решетка нависала,  и  белые  наконечник
копья и щит его.
     - Ваш король очень юн!
     - Юн?
     Я показал вниз.
     - Нет, это не король, - кричал он, и подобие улыбки изломало его злой
рот. -  Он  кузнец  с  Выпасных  Пустошей...  Нищий  мальчишка...  Надумал
жениться... Запродал себя... Гильдии снарядили... И  пятьдесят  золотых  в
придачу...
     Дракон заложил дальний круг, и стало тише.
     - Сопляк хочет нажиться  на  своей  же  смерти.  Но  ему  не  на  что
надеяться.
     Ураган приближался снова.
     - Уж лучше искать гремучее золото в горах, - торопливо досказал он  и
отвернулся.
     Я закрылся локтем от острых песчинок, с силой  бросаемых  ветром.  На
помосте двигались какие-то фигуры в ярких нарядах, мистерия  началась,  но
смысл ее оставался темен. Прочие же зрители, казалось, были в состоянии не
то, что дышать, но и видеть и внимать. Оживились наши  молчаливые  соседи.
Продавец снов вложил мне в руку нечто вроде ремня.
     - Наденьте, добрый сэр рыцарь. Защита от пыли.
     Повязка мягкой кожи, сзади  тесемки,  а  спереди  прорези  для  глаз,
которые смыкались при особо сильном ветре. Не проще ли зажмуриться? Но моя
глупая голова не отворачивалась, и глаза смотрели, и я не то чтобы  дышал,
а сдерживал губами ветер, плотный как масло.
     Наконец я различил мелькание тени и солнца на  доспехах  кузнеца.  На
помосте никого более не осталось, а он суетился,  треножник  составляя  из
копья, и щита, и длинного меча, прилаживал, и сцеплял, и скручивал, но ему
мешал  щит,  который  парусил  и  рвался  из  рук.  Кузнец,  было   видно,
поднатаскался в этой механике, но не учел такой очевидной  малости  -  его
заветную конструкцию, способную, дескать,  выдержать  тяжесть  колокольни,
собирать придется не на заднем дворе, залитом солнцем и дремой, небось еще
под смех и щебет подружки,  а  вот  здесь,  в  десяти  шагах  под  летучей
колокольней, под свистящим ужасом, в тугих вихрях, секущих по латам. Вот в
несчастный миг воля его отказала, и сердце  затопил  только  гнев  на  все
сущее, он воздел кулаки к небу - к брюху воющей своей смерти, тотчас дикий
порыв смахнул на головы щит, за ним, вильнув в обе стороны,  последовал  в
связке прочий лом, но до лома ли было... Дракон ударил.
     Хвост размазал людей, точно худые бурдюки с кровью, и  вознесся  выше
башенных шпилей и ударил накрест. Он произвел оба удара с лету,  вполсилы,
и снова ушел круто ввысь, и, проносясь над трибуной, оросил  нас  горячими
каплями, они срывались с его бритвенной чешуи подобно грибному дождику при
ярком солнце и свежем  ветре.  Я  потерял  всякую  способность  рассуждать
здраво, мозг сдавило и потемнело в глазах. Я схватился за голову,  как  бы
запоздало защищаясь от вихря, и сразу оторвал руки  от  нее  -  они  стали
липкие и мокрые. Кровь окрасила весь  мир,  я  не  смел  свести  пальцы  и
трясся, как босиком на мерзлой земле, эта лихорадка завладела  моим  телом
помимо меня. Но страшнее и свиста,  и  клекота,  и  перепончатых  грозовых
крыльев оказались такие же немощные людишки, как я,  под  хвостом  дракона
они бесновались и вопили, и размахивали окровавленными руками. Мои  соседи
по трибуне, сдержанные солидные горожане...
     - Оле, оле!  -  вскипал  рев  над  площадью  мертвых,  и  снизу  эхом
откликались живые еще,  зажатые  в  кровавом  месиве,  охваченные  тем  же
мерзостным ликованием. - Оле! - и я с  облегчением  провалился  в  тишину,
уходя в обморок с последней смутной мыслью  -  где-то  я  видел  подобное,
гораздо раньше.
     Очнулся я в ту же секунду, омытый и переодетый  в  сухое,  в  большой
комнате без окон и с глубокой аркой, уходившей в свет, вместо  двери.  Пол
густо покрывали луговые травы, кошенные на заре, еще полные сладкого сока.
Пахло божественно.  Я  усомнился  в  правдоподобии  драконьей  мистерии  и
попутно вспомнил, что подобного я не видел,  а  слышал  о  нем.  Рамон  из
Толидо рассказывал приятелям, адептам одного с ним выпуска, какие потешные
поединки с быками устраивают у них селяне, и посетовал, что не может одним
словом перевести название этого зрелища, нет  -  единоборства,  да  нет  -
боя... Тут в беседу старших нагло ввязался я и предложил  "гон  быков",  и
получив  заслуженную  затрещину,  собрался  было  скромно  удалиться,   не
благодаря за науку, но успел расслышать удивленное восклицание Рамона:  "А
щенок-то прав!", после чего удалился окончательно. И вот во мне  зреет  то
же чувство - нечаянной, незримой победы при наличии явного подзатыльника.
     За мной следили незаметно, и не повернулся я еще на бок, как бесшумно
вошел продавец снов по  пахучему  ковру,  сдержанно  улыбаясь,  приветливо
кивая.
     - Как вам понравилась мистерия?
     Он не останавливался ни на миг, настойчиво тянул  меня  за  рукав,  и
даже когда я уж встал, он увлекал меня дальше, под арку, в открытую  ветру
и солнцу галерею. Мы быстро шли, скользя по мраморным плитам,  а  снег  на
вершинах блестел беспощадно, и облака стояли под  нами  снежными  клубами.
Когда холодный  ветер  слабел,  становилось  жарко.  Редкие  часовые  вяло
вскидывали руку при нашем приближении и вновь замирали, засыпали  наяву  с
открытыми глазами.
     - Кому понадобилась такая бойня?
     - Она необходима. Дракон действует как орудие  промысла  божьего.  На
дракон-фесте город  избавляется  от  злодеев,  которые  отягощены  тайными
грехами, которые недоступны для суда людского. Каждый  обязан  пройти  сие
испытание. А если уклоняется - что ж... Велика ли разница - от хвоста  ли,
от руки... Сюда, прошу вас.
     Теперь мы начали спускаться, ступени так же скользили под ногами, и я
отслеживал свой путь ладонью по штукатуренной стене. Каждый полный  оборот
лестницы отмечался  площадкой  и  узкой  бойницей.  В  бойницах  трепетала
голубизна и сияли снега. Он торопил, я нарочито медлил.
     - Господь сам оборонит невинных, так?
     - Истинно. Вы ухватили самую суть.
     - У нас эту самую суть ухватили задолго до моего рождения. Неужто  вы
верите, что злобное чудище, кровожадное...
     - Да они как котята под опытным драководом! Вспомните, он ни разу  не
выдохнул на площадь. Цела и трибуна, и дома.
     Бойницы остались выше, свет дня померк,  но  необычайно  ярко  горело
прозрачное масло в опаловых полукруглых плошках, без дыма, без запаха.
     - Его люди вели?
     - Ну да, а как же иначе? Кто-то должен  ведь  отвечать  за  то,  чтоб
пресветлый король убил его на излете, а потом  вывести  зверя  за  пределы
города, прямехонько в Бренный Колодец.
     Вскорости выяснилось, что  король  в  выверенное  время  рубил  канат
гигантской баллисты, и полуживая скотина пикировала в бездонный провал  за
городом. Драководы умело ловили свой шанс  и  ухитрялись  уцелеть  в  пяти
случаях из семи. Спертая духота вызвала мысль о пламени подземном.
     - Сколько ж можно спускаться?
     -  О  -  видно,  что  вы  не  испытали  пешего  восхождения.  Обитель
пресветлого короля чудесное чудо, я бы...
     - Когда я встречусь с ним?
     Он вздрогнул и застонал, как от святотатства.
     - Молчите, молчите... В Книге Судеб указано все до мелочей.  Да,  да,
он и сам жаждет беседы с вами, но только после... Вы понимаете?  Мы  ждали
триста лет, подождать еще денек... Минуту...
     Коридор оборвался литой медной дверью, гладкой, будто лед  на  пруду.
Продавец снов запустил руку в узкую нишу и нащупывал  сокровенные  запоры.
Неожиданно для такой тяжести, дверь тихо вползла в стену.
     Открылась обширная палата, обильно освещенная, из нескольких  покоев.
Доспех на распялке, еда и питье на столе, журчание  воды,  крутой  пар  из
большого деревянного чана... Молча склонились прислужники  в  однообразной
серой одежде.
     - Довольно. Не сдвинусь с места. Хватит мною играть. Гори огнем  ваша
злосчастная страна Мо, и Книга Судеб, и все ваши долбаные секреты.
     Он остолбенел, как бы втянутый в стену.
     - Что, негоже меня силком на подвиг гнать?
     Прислужники как один вдруг очутились  на  коленях  и  немо  замычали.
Продавец снов отлепил от гортани непослушный язык.
     - Вы мне можете не верить, добрый мастер Атарикус.
     - Ни единому слову, предатель.
     - ...и я никого  не  предам,  ежели  скажу,  что  и  этот  ваш  порыв
предопределен. В книге Судеб он наречен Последними Сомнениями  на  Пороге,
они раскрывают новые  грани  благородной  души  вашей,  вы  ведь  все-таки
человек, смертный, и тем величественнее...
     И все же заплел он мне уши паутиной пустых льстивых слов,  и,  взывая
то к судьбе, то к совести, то к славе, он вел меня как куклу, как дракона,
дергая поочередно за эти призрачные ниточки...
     - А затем рыцарь свершил омовение по большому чину...
     И я покорно полоскался попеременно и в  бадье,  и  в  бассейне  талой
воды.
     - А  затем  рыцарь  вкусил  плодов  земли  Мо,  и  возрадовалось  его
сердце...
     Естественно, ведь я предвкушал окончание дурацкой церемонии. А то  бы
мне радоваться с одной перемены жесткой  козлятины,  пастушьей  лепешки  с
сыром, да кислого напитка, который по недоразумению считал себя вином.  О,
скудная фантазия пророков!
     - ...Поднесли ему доспехи дивной красоты и  крепости  несказанной,  и
добрый Атарикус оборотился из агнца во льва, и  задышал  столь  неодолимой
угрозой, что не смели смотреть на него...
     "...без смеха" - мысленно поправил я, подозревая затаенную издевку  в
размеренном речитативе продавца снов. Но лица, обращенные ко мне, отражали
только постное  благоговение,  приличествовавшее  совершаемому  обряду.  В
книгу Судеб за все века никто так и не  удосужился  внести  мои  мерки.  Я
болтался между броневыми пластинами словно гнилое ядро в  скорлупе  ореха,
они гнули меня долу  и  резали  щиколотки  и  ключицы  острыми  краями.  Я
покраснел от натуги и злости на старый текст.  Проплыло,  пересылаемое  из
рук в руки, мое - наше с Этериком - копье, и я вознамерился было насечь на
нем новый крестик. Но в клетке насаженной на меня брони было  трудно  даже
просто дышать, а тем более - неодолимой угрозой. Наконец меня повлекли  на
подвиг, за вытянутую руку, как слепца.
     В самом устье нового  темного  коридора  я  воспользовался  случайной
заминкой (копье уперлось в шов между плитами и застряло поперек прохода) и
набрался сил шепнуть главному предателю:
     - А кто обещал мне талисман ото сна?
     - Неужели вы поверили этой байке?  -  возмутился  тот  шепотом  же  и
продолжал  бубнить:  -  ...и  долго,  восхищенные,  вглядывались   они   в
непроницаемый мрак, поглотивший исполинскую фигуру  героя.  Но  лишь  звон
шагов доносило эхо... Эхо-оо.
     Недолгое время меня сопровождали его назойливые завывания  и  неясное
шевеление теней на близко сведенных стенах туннеля. Потом  нагнал  гул  от
захлопнутой двери.
     Я бездумно и слепо побрел вперед, каждым шагом  насилуя  себя,  копье
волочилось и скребло по каменной крошке. В сплошной  черноте  я  поминутно
спотыкался  об  округлые  переходы  пола  в  своды,  и  сам  казался  себе
затерянным в лазе гигантского червя, проевшего путь  сквозь  камень.  Один
крутой  поворот  привел  меня  в  бессильное  бешенство.  Ломая  ногти,  я
освободился от латных рукавиц и долго и бестолково рвал с шеи дребезжавший
шлем. Но запор держал его сзади. Уж и привалиться к стене нельзя  было,  я
бы соскользнул на пол и вряд ли  встал  снова.  Отдышавшись,  я  сообразил
предварять дорогу копьем, отстукивая пустоту  между  стенами.  Не  хватало
только колокольчика... Чувство времени  напрочь  отпало,  и  годы  и  годы
неровно я ковылял и все реже водил копьем из стороны в сторону. И не сразу
понял, что вес доспехов сходит с меня,  а  впереди  колышется  красноватое
пятно.
     Что меня окружил рой случайных звуков, вобрал в себя, и они рождались
одновременно, как бы в сферу заключая  мой  слух.  Ближе,  ближе  багряные
блики. Я незаметно возбудился до дрожи и поймал себя  на  том,  что  брови
напряглись и распахнули глаза до предела. Пологий правый обвод  стены  был
отрезан  цельным  едва  выпуклым  зеркалом,  в  его   пурпурном   свечении
отзывалось расплывавшимися образами каждое мое движение. В  нем  шествовал
мой двойник, в сочетании багровых и черных оттенков,  и  копье  у  него  в
руках колебалось серой струной.
     Дракон подумал, и его мысли вспыхнули в моей голове, как человеческая
речь, разносимая ветром.
     - Привет тебе, добрый Этерикус, Этерикус Магнус! Ты  пришел  отлучить
меня от жизни?
     - Мы с тобой обречены, мастер Дракон. И я,  и  ты  отныне  существуем
неразделимо. Так написано в книге Судеб.
     - Я пишу ее. Эту книгу. Ты ее сейчас увидишь. Не бойся.
     Я был уже не в состоянии  бояться.  Мягкий  поток  приподнял  меня  и
повлек вдоль  переливавшегося  зеркального  зарева.  Он  молчал,  и  я  не
трепыхался в его бесплотной длани. Коридор  струился,  и  раздваивался,  и
снова кружил. Неуловимо быстро пол сменился  чисто  рубленными  ступенями.
Мои кованые подошвы проносились над выемками, истертыми в них  посередине.
Лестница привела в пещеру, очевидно освоенную людьми. На  пюпитре  черного
дерева покоилась стопка больших медных пластин,  подобранных  по  формату,
как грузные листы библии. На твердь меня опустили со  всей  осторожностью,
однако с  размаху,  и  колени  невольно  подогнулись.  Медь  рдела,  будто
расплавленная неощутимым жаром драконова бока. Магии его света недоставало
на все глухие уголки пещеры. В них таился мрак, обманывал глаза.
     - Нет, твои глаза хороши, добрый рыцарь.
     Тотчас от светоносной стены протянулись тонкие лучи и сошлись  в  том
углу, на подобии закутанного в плащ человека, как мне  почудилось  сперва.
Каменный узкогорлый сосуд, покрытый грубой резьбой, был наполнен водой  до
края. Из него крестом торчала простая рукоятка меча с золоченой шишкой  на
конце. Без пятнышка ржавого на ясном широком лезвии, уходившем в воду, меч
казался велик, но не чрезмерно. Три моих ладони охватили бы рукоять всю.
     - Вот и твой меч, меч Этерика, - насмешливо обронил Дракон.
     - Это не вода?
     - Нет.  И  не  масло.  Это  горный  уксус.  Его  выжимают  по  каплям
базальтовые пласты, медленно сминая друг друга. Глупые люди  верят  в  его
губительность для заклятых предметов. Твое копье - оно не дергается больше
в виду зловонного монстра?
     - О дьявол!
     Я только сейчас осознал правоту его слов.
     - Так! Но чары, закалившие этот вот меч, не  так  легко  смыть.  Даже
вымочить. Даже за пять веков.
     - Триста лет, мастер Дракон.
     - Не перечь мне, дитя. Ведь это я перевел тебя  через  горы,  вызвал,
создал нового Этерикуса. Здесь, в тесной норе,  жрецы  царапают  стилосами
мягкую медь. Мной вдохновенные, они ведут погодные записи  на  тысячу  лет
вперед.
     - Ты тоже играешь мной.
     - Я говорю только правду. Увы, столь страшна моя подъемная сила,  что
в моем несчастном погребении она переродилась в дар предвидения и магии.
     Отчего все взбунтовалось во мне?
     - Ты возомнил о себе, дракон! И ты смертен, хоть и велик.  И  я  знаю
все о твоей подъемной силе. Ты надуваешься горючим паром легче воздуха,  и
он возносит тебя, как на болоте выбрасывает пузыри  из  жижи.  Уменьшается
тяжесть на каждую долю твоего тела. Это высшая механика, но  она  доступна
человеческому разуму!
     - И уж  конечно,  ежели  я  тебя  по  косточкам  разберу,  о  человек
разумный, и по долям крови и мяса, а потом соберу вновь, не погрешив ни на
волос, ты восстанешь из мертвых? Нет? А уловлю ли я твою бессмертную  душу
в реторту, и сумею ли после вдохнуть ее в тебя, бездыханного?  Все  ли  вы
знаете о мире, в котором ты живешь, мастер Этерик?
     - Я не тот, кем ты меня называешь. Я живу и умру  под  своим  честным
именем, пускай не таким громким. - Он помедлил и спросил, запинаясь  через
слово: - Ты отрекаешься от своего имени, рыцарь Этерик?
     - Меня зовут мастер Вилл из Бэнтам-Хиллс.
     - Ты забыл о пророчестве? Ты отрекаешься от своего имени?
     - Я сказал.
     - И в третий раз спрашиваю тебя, мастер, каково имя твое?
     - Я не Этерик, хоть и пришел, чтобы убить тебя, мастер Дракон!
     - Он пришел! - протянул он на  длинном  выдохе,  и  почва  и  камень,
облекавшие  его  плоть,  вступили  в  волнообразное  движение,  долго   не
затухавшее. Я не удержался на  ногах,  и  лишь  на  четвереньках  выдержал
попеременные толчки с разных сторон, спиною  чувствуя,  как  расшатываются
надо мной глыбы величиной с добрый колокол.
     Но бьюсь об заклад, ему тоже  пришлось  несладко.  Если  б  водоворот
мыслей смятенного чудовища, охвативший меня, был так же реален, как  любой
шепот  или  крик,  звон  или  грохот,  для  возникновения  коих   потребно
физическое усилие, то, думаю, камни бы уж точно посыпались,  а  достойного
мастера Вилла убило бы еще раньше, словно ворону  над  людным  ристалищем.
Потом стало тише, чем в снежной яме.
     - Эу! - робко позвал я, не поднимаясь с земли. - Я готов.
     Пауза.
     - Да, теперь я  должен  тебя  научить,  как  покончить  со  мною  же.
Проклятая жизнь.  Слушай,  мальчик...  Да  встань  ты  с  колен.  Противно
предаваться такому растяпе. Вставай, вставай.
     Я встал, копье так и осталось подле, ненужное и мертвое.
     - За тысячу лет моего заточения  три  рыцаря,  принимавшие  прозвание
Этерикус Добрый, пытались избавить злосчастную страну Мо от моего ига. Они
были  бесхитростные  дракоборцы.  Испытав  удачу  в  родных  местах,   они
уверовали в старое  предание  и  следовали  ему  во  всем.  Ты  мог  стать
четвертым. Пора было кое-кому напомнить,  что  сфера  моего  дара  намного
шире, чем бредни их давнишнего пророка.
     - Ну и как ты притянул меня из-за гор? Симпатическая магия? Из  такой
дали?
     - Я редко применяю эту мою силу. Пресветлый король и так делает  все,
чтобы мои предсказания совершались.
     - Не понял.
     - Ну, мало ли у него шпионов во внешнем мире? И если б только их.  Но
это неважно. Как-то в праздную минуту я решил сам определить знамение моей
гибели. Разумеется, это знание я переписчикам не  передал.  Меня  умертвит
Этерикус, который трижды отречется от своего имени.
     - Да ведь это просто совпадение. И ты так сразу сдаешься, из-за такой
малости?
     - Я достаточно послужил року, чтоб склониться, едва он обозначит свое
явление. Я весь в твоей власти, мастер Вилл с Петушиной Горы, или как  там
твое настоящее прозвище.
     Я невольно рассмеялся.
     - Ну сейчас я тебя задавлю голыми  руками.  А  потом  года  два  буду
скитаться по темным штольням, пока не найду твою голову и не  взберусь  на
нее в знак преславной победы.
     - Это просто. Ты возьмешь меч Этерика  в  том  углу  и  крест-накрест
взмахнешь им в воздухе. Потом скажешь "Мертв", и я окаменею.
     - Освободишься от долгого рабства.
     - Шиш цена такой свободе! Я хочу вечно лежать здесь и прозревать  мир
вокруг, его прошлые и будущие картины. Я хочу ощущать мое тело, мой хвост,
недвижный, но живой, мой. В молодости я упивался силой, когда я парил  над
мирным морем, в нем вздымались высокие волны и  тянулись  ко  мне  языками
пены. Одна моя лапа накроет целый приход, мое  огненное  дыхание  способно
испепелить маленькие горы, которые ты видел...
     - Кто заточил тебя, мастер Дракон?
     - Я не смею сказать... Кончай со мной, скорее, не то я буду малодушно
умолять тебя о пощаде. Не тяни, будь ты проклят, мелкий клоп.
     - Видно я проклят как раз, если тут надо мной  все  издеваются,  даже
ты, моя предреченная жертва. Сколько же мне брести еще от выбора к выбору,
где силы взять и веру?
     Он со стоном вздохнул.
     - О господи! Теперь он будет философствовать до утра!
     - Уже ночь?
     - Глубокая.
     - Ты видишь все отсюда, все сразу?
     - Могу, но не все и не сразу, конечно.
     - Что будет, если я тебя не убью?
     - Вздор.
     - А если я взмахну крест-накрест и крикну "Жечь его огнем"?
     Я при этом потаенно смерил взглядом размеры необычных ножен.
     - Злобный муравей. Ты думаешь,  я  единожды  проникал  в  тайну  моей
смерти? Будь покоен, ошибки нет.
     - Попробуй еще раз, но с другого боку. Вдруг я  сам  не  захочу  тебя
убивать? Уйду восвояси, по-тихому, и никто никогда не узнает про  Этерика,
который отрекался от своего имени?
     Дракон ни мысли не проронил в ответ. В пещере стало  темнеть.  Только
отдельные красные сполохи пробегали все реже по чернеющему  фону.  Тяжесть
доспехов наваливалась  на  меня.  Я  принял  целиком  голод  и  усталость,
копившиеся незаметно. Мне не хватало воздуха, спертого  толщей  времени  и
камня, к ногам прильнул холод и последовал выше. В полной темноте  я  упал
наземь и закричал через смертельную  слабость:  "Драко-оон!"  Он  вернулся
очень вовремя, приподнял меня мягким теплым невидимым крылом и  озабоченно
подумал:
     - Вот новости. Что бы я делал теперь с твоим трупом?
     Я блаженствовал.
     - Что будет, ты узнал?
     - Я не могу понять. Я  бессилен.  Там  какой-то  страшный  барьер,  и
большой. Это мне не по зубам. Никогда так не бывало. Я  не  хочу.  Что  ты
наделал. Мне страшно. Я не знаю, что будет. Прошу тебя, исполни свой долг.
Не нарушай цепь Судьбы. Тогда хаос, распадется все.
     - И смерти ты более не боишься? А что же цепь Судьбы, что станется  с
нею, когда исчерпаются твои записи на тысячу лет вперед?
     - Это уже не наше дело. Ты верно сказал, мастер, мы с тобой, ты и  я,
лишь рабы провидения, их у него довольно и без нас. Так или иначе,  будет,
как решат Вершители Судьбы, и никто им не помеха.
     - Никто, кроме жалкого клопа, вроде меня, если я  откажусь  выполнить
мой долг перед ними. А моя воля свободна, и я не знаю  других  вершителей,
кроме господа бога моего, и только он меня осудит по делам моим. Ни  люди,
ни драконы, ни судьбы страны Мо.
     - Вот, вот что пугает.  От  каких  малостей  зависит  исход  событий.
Сколько усилий потом надо извести, чтоб повернуть их  по-прежнему.  Годами
исправлять одну оплошность.
     - Ты хочешь уверить меня, будто способен вмешаться в  течение  жизни,
повернуть ее так, как тебе вздумается?
     - Как я предсказал.
     - Вот бред. Пускай ты маг, но ты не вездесущ.  Поди  сотри  круги  от
камня, который в воду упал. Но ты ведь говоришь не о луже, о царствах, да,
о внешнем мире?
     - Чаще всего маг не действует, а  советует.  А  исполнителей  найдут.
Вольных или невольных, купят на золото, на красивые слова, на  страх.  Как
мне опустошить некий край? Наверное, нашлю  орду  язычников,  или  полчища
саранчи, или опрокину на него с ясного неба пылающее море  серы  и  смолы?
Или же слуги пресветлого короля  на  быстрых  драконах  в  безлунную  ночь
пронесутся над городами и селами и сбросят на радость нищему  люду  вороха
старого, но крепкого еще платья? А потом черная зараза охватит  ту  землю,
от края и до края, и сын не подаст руки больной матери, и жених - невесте.
А то еще неведомо откуда прибредут бойкие проповедники и  посулят  рай  на
земле, поругают чужеземных святош, и  готово.  Шайки  головорезов  грабят,
жгут и оскверняют - и все во имя божье, союзника и соучастника каждого  из
них. Все это назовут  войной  за  веру,  великой,  очистительной,  истинно
народной, и только немногие мудрые из жреческого сословия страны Мо  будут
знать правду, а многие подданные пресветлого короля - ее крупинки, и я...
     - Да веруют ли они во Христа?
     - Веруешь ли ты во Христа, мастер Вилл?
     Тотчас с губ моих  сорвалось,  будто  отдельно  от  меня:  "Credo  in
domine...", но он продолжал:
     - Ты, обученный убивать мирных летучих тварей, одаренных - пускай  не
в полной мере - речью и разумом,  как  и  твои  соплеменники,  которых  Он
завещал тебе любить паче себя самого!
     - Что ты мелешь?
     - Ты бы уничтожил их всех - гордых детьми матерей, и самих детенышей,
и любящих отцов - всех до единого, ради почестей и богатства,  ради  славы
среди твоего лживого, трусливого народа. А  когда  соперник  не  по  силам
тебе, та взываешь к  своему  богу  или  обращаешься  к  козням,  достойным
сатаны.
     - Скольких безвинных загубили твои любящие отцы, пожгли, и  подавили,
и растерзали!
     Я, не раздумывая долее, подбежал к каменному кувшину и протянул руки.
Только протянул. Меч  сам  взвился  и,  резко  перевернувшись  в  воздухе,
опустился и приник к моей  ладони.  Горный  уксус  брызгами  разлетелся  с
лезвия. Его капли с шипением растворялись в белый пар. Я не чувствовал  ни
малейшего веса, тело исчезло, меч засветился, обретая ореол голубых лучей,
который разгорался ярко.
     - Почему же никто не удосужился рассказать тебе, что все  эти  чудища
безраздельно повиновались людям - жестоким, глупым, честным,  точно  таким
же, как ты? Почему ты не знаешь, что и ваши светские и духовные владыки  с
ранних лет моего заточения и по сию пору ищут дружбы и службы  пресветлого
короля страны Мо, сиречь моей, вон сколько  их  сменилось,  пресветлых,  -
ищут, а не полагаются на свою совесть, или разумение, и уж не  на  милость
божью.
     Я хотел что-то крикнуть. Но судорога овладела моим горлом, я  не  мог
развести челюсти, они дрожали, и зубы лязгали с громким стуком.
     - Да по своей ли воле ты сам очутился в этом гиблом  месте?  Кто  был
твой проводник в горах? Почему отец Олорий с такой  легкостью  благословил
тебя на невозможный подвиг, да еще в конце триместра?
     - Изыди, Сатана. Отче наш, иже еси на...
     - Мы звенья одной цепи, мастер Вилл. И  то,  что  ты  меня  принужден
убить - случайность, неожиданная, невероятная, но и  она  согласна  с  тем
законом, которому я служу. И ты  послужишь.  Да.  Я  вижу,  я  сумел  тебя
уязвить. Кончай со мной, ну. Не думай. Я тоже  устал  от  рассуждений.  Не
медли. Чего ты медлишь?
     Я покачал мечом.
     - Не знаю почему, но я верю тебе, Дракон.
     - Потолкуй потом с пресветлым королем. Ты ему понравишься.  Отчего-то
мое существование стало тяготить страну Мо, хоть  я  не  ем,  не  пью,  не
испражняюсь, и не испускаю вонючий дым, как сотни их печей на угле.
     - Элайя был прав. Не знаю,  какому  промыслу  суждено  править  нашим
миром, но в любом случае это бремя невыносимое. Дракон, Дракон, придет  ли
царство божие на землю?
     - Я никогда его не провидел. Но вы еще пуще  расплодитесь,  научитесь
лучше убивать и отречетесь ото всякой веры.
     - Ну да, верно, чего еще могут желать Дракон и Хозяин его?
     - Он и твой Хозяин! Имя его неизреченно!
     - Нет! Отныне я сам себе господин! Будь Он Дьяволом, будь Он  Христом
или Магометом, но ежели это по Его воле куется драконами и  людьми  вечная
цепь над миром, то я проклинаю Его власть! И я - малое дитя  человеческое,
жалкий раб, открытый всем Его угрозам, - я сумею,  слышишь,  отринуть  Его
закон, Его порядок! Вот посмотрим, как ужасен хаос,  которым  меня  пугает
Его прислужник.
     - Что ты бормочешь такое? Приди в себя! Ты кощунствуешь, мастер Вилл!
Мальчик, не губи себя, я забыл сказать, что...
     - А вот теперь ты станешь врать! А соврешь ты себе, Дракон?
     - Что?
     Я провел мечом крест-накрест, и голубой ореол расширился и  сомкнулся
вокруг меня. Сияние в глазах моих, и его рукоять в моей руке!
     - Свободен.
     Наверное, меч распался чуть погодя, не то бы не быть мне живу. Меня в
моем голубом коконе мгновенно выбросило до облаков и  выше,  и  вмяло  при
этом, распластало, будто изнутри в скорлупу большого яйца.  Словно  сквозь
редкую завесу бело-голубых  искр  я  озирал  страну  Мо  всю,  как  рисуют
торговые пути на пергамене - линии дорог и пятнышки селений, горы  вокруг,
блестящая полоса Внутреннего Моря. Дракон не сумел соврать себе, иначе  бы
он попытался спалить себя сам с хвоста и  брюха,  лишь  бы  не  нарушилась
цепь, о целости которой он так беспокоился. Мили и мили земли поднялись  и
опали, когда он вознесся из своей  темницы,  и  точно  пирамидой  фараонов
вспахало  шумный  каменный  город  и  нависшее  над  ним   плоскогорье   с
королевским замком. Одна громадная борозда поглотила  все,  долго  еще  не
прекращалось движение вывороченных и разломанных скал,  и  долго  вскипали
тучи песка и праха. Он  пролетел  дважды  из  конца  в  конец  страны  Мо,
разминаясь, низко над землею, влача смертоносный хвост, убивая  без  счету
коварных трусливых людишек и своих же нежно любимых  сородичей.  Я  плавно
приближался к заснеженным клыкам, черным пастям,  бирюзовым  ледникам,  но
все следил за ним, резвившимся в тесном кольце гор. Потом Дракон  поднялся
выше (я падал, падал, ветер загудел в ушах, голубые огоньки еле  мерцали),
перемахнул через дальний горный заслон и пропал над морем.
     А  я  вновь  припал  к  жесткой  груди  земли.  Последнее  волшебство
сохранило меня от увечий. Козы прыснули во все стороны, когда  я  свалился
прямо посреди кучи их. Я лежал, как  упал,  навзничь,  захватывал  большие
пучки травы и рвал ее, а она  резала  мне  руки.  Я  боялся  увидеть  хоть
частичку пустыни, которая  осталась  после  Дракона.  Я  не  хотел  видеть
ничего. Но овчарка не  дала  мне  пролежать  бездумно.  Ее  лай  временами
заглушал грома, рокотавшие в низинах.  Быстро  густели  багровые  сумерки.
Маленький тусклый диск  солнца  в  них  казался  ощипанным.  По  лаю  меня
разыскали пастухи, накануне перегнавшие коз на высокогорное  пастбище.  По
всему, они не потеряли присутствия духа в самый разгар светопреставления.
     До месяца мгла держалась над миром, было страшно холодно, мы  берегли
топливо и ходили за стадом. Простые, равнодушные люди,  они  не  утруждали
себя пространными разговорами, и я не желал лучшего.  Я  истязался  новыми
сомнениями. Есть детская сказка.
     - Делай со мною, что захочешь, мастер  Лис,  но  только,  ради  всего
святого, не бросай в колючий куст терновника!
     - Ага, мастер Кролик, ты сам назвал свою участь!
     Почем я знаю, не лицемерил ли Дракон, настойчиво требуя, чтоб  я  его
прикончил? И тайно стремясь к свободе, которой  я,  ослепленный  гордыней,
его и одарил. Но  постепенно  бедная  монотонная  жизнь  пригасила  всякую
душевную боль. Я даже стал думать о будущем.  Не  тысячелетнем,  насущном.
Вот протянем как-нибудь зиму, накоплю припасов  и  отправлюсь  разведывать
дорогу обратно. А куда мне идти? Если вообще цел внешний мир. В коллеж? На
мою далекую родину? Я чувствую себя  не  повзрослевшим  в  этой  сумрачной
стране, а постаревшим, но понимаю, что и это пройдет. Натура возьмет  свое
с течением времени, ведь главный смысл и оправдание жизни  человеческой  в
том, чтоб жить как можно дольше, несмотря ни на что, наперекор всему.
     Пыльная пелена в небе истощается, и по ночам  я  выхожу  смотреть  на
звезды. Глаза привыкают, я начинаю различать знакомые сочетания и наблюдаю
за тем, как стройно и торжественно  мироздание  кружится  вокруг  меня.  Я
стараюсь ни о чем не думать и ничего не вспоминать, и вот ко мне  нисходит
музыка небесных сфер, она звучит в голове, минуя слух, будто мысли Дракона
снова оживают во мне. А иногда холод гонит меня с места, как я ни  кутаюсь
в старую овчину, и я встаю и иду к козам. Все одно заснуть не смогу. Я  не
сплю с той поры, как согнал Дракона. Похоже, что я  действительно  проживу
на треть против положенного срока, а вот стану ли счастливее хоть на йоту?
     Кто ответит мне?