Ант СКАЛАНДИС

                              ВТОРАЯ ПОПЫТКА

                            ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

     Так уж вышло, что я поздно познакомился с творчеством  Стругацких.  Я
был уже в десятом классе, когда мне  впервые  попала  в  руки  книга  этих
авторов - "Полдень. XXII век" и "Малыш" под одной обложкой. А может  быть,
и не поздно, может быть, в самый раз?
     "Малыш" оказался не совсем понятной,  но  завораживающей,  потрясающе
красивой,  поэтичной  сказкой,  в  которую  я  влюбился  раз  и  навсегда.
Несколько лет спустя, не в силах  расстаться  с  этой  повестью,  я  решил
выучить ее наизусть, уезжая на два месяца  в  стройотряд.  Времени  и  сил
хватило на первые  три  главы,  но  думаю,  что  и  сегодня  я  могу,  что
называется, с похмелья и спросонья выдать наизусть  начало  этой  книги  -
страницы две, как минимум.
     А вот "Полдень" стал для меня сразу законченным  образом  того  мира,
который хотелось строить и в которой хотелось жить. Я, как и многие тогда,
еще верил в коммунизм (шел 1976 год), и как прекрасно,  что  у  меня  была
возможность верить в коммунизм по Стругацким. Честно говоря, я в  него  до
сих пор верю, несмотря на  все  перестройки  и  путчи,  и,  скажу  вам  по
секрету,  не  вижу  никакой  разницы  между   коммунизмом   Стругацких   и
"коммунизмом" Азимова, Кларка или  Саймака.  Просто  они  этого  одиозного
слова не употребляют - вот и вся разница.
     Ну  а  потом  был  седьмой  том  "БСФ"  -  "Трудно  быть   богом"   -
поразительный взлет героической романтики и  сатиры,  философии  и  тонкой
лирики; и  "Понедельник"  -  абсолютно  новый  для  меня  жанр,  открывший
одновременно окошко в  прошлое  -  в  ностальгически  идеализируемые  мною
шестидесятые годы; и - окошко  в  будущее  -  в  конкретное,  мое,  личное
будущее, в весьма счастливый период работы в двух "совковых" НИИ, а  также
в  абстрактное  счастливое  будущее  абстрактного  человека,  у   которого
понедельник начинается в субботу.
     Ну а потом, как говорится, началось. Началась охота за  всеми  вещами
Стругацких, и жадное многократное чтение,  и  перепечатка  на  машинке,  и
снятие фотокопий, и ксерокс, и покупка книг на  Кузнецком  за  сумасшедшие
деньги.  В  нашем  институте  фактически  существовал  неофициальный  клуб
поклонников  Стругацких,  так  же  как  и  я  сходивших  с  ума  по  всему
написанному ими. Да, мы были не слишком оригинальны, но мы  же  ничего  не
знали тогда об уже  зарождавшихся  фэн-клубах  и  будущих  конвенциях.  Мы
просто читали Стругацких.
     Выделю еще лишь  три  повести,  вошедшие  в  мою  жизнь  в  те  годы:
"Пикник", вдруг  перевернувший,  поставивший  с  ног  на  голову  все  мое
пижонское, диалектически парадоксальное, почти манихейское  мировоззрение,
заставивший враз поверить в счастье для всех  и  _д_а_р_о_м_,  "Миллиард",
потрясший своей чисто  литературной  силищей,  глобальностью  философского
замаха и - тогда еще не дошедшей, но  воспринятой  на  уровне  ощущения  -
жгучей актуальностью; "Жук" - по-настоящему испугавший, повергший в  тоску
и метафизический ужас перед силами,  зла  и  жестокими  законами  реальной
жизни.
     А потом наконец свершилось.

     Первый раз повесть "Гадкие лебеди" я прочел в 1980 году.  Кажется,  к
тому моменту я познакомился уже со всеми вышедшими  вещами  Стругацких.  А
"Лебеди"  были   самой   запрещенной,   самой   труднодоставаемой,   самой
скандальной книгой. О ней ходило  много  всяких  слухов.  О  публикации  в
"Звезде Востока" и перечислении гонорара  пострадавшему  от  землетрясения
Ташкенту, об изъятом тираже этого журнала, о  несогласованной  с  авторами
переправке  через  границу  рукописи  и  бесчисленных  изданиях  во   всех
"Посевах" и "Чехов паблишерз", о том, как Аркадия Натановича  вызывали  на
Лубянку (или Бориса Натановича в Большой дом) и спрашивали: "Ну,  как  там
ваши птички?" А на черном рынке зарубежное  издание  "Гадких  лебедей"  на
русском языке стоило 250 (!) рублей. Переведите в современные цены - какая
книга сегодня может стоить два с половиной миллиона?
     В общем, когда в перерыве между лекциями я сел в скверике на Миусской
и открыл наконец-то попавших мне в руки "Лебедей", ожидания были велики. И
это оказался тот случай, когда книга не обманула ожидании. Я  до  сих  пор
считаю ее лучшей у Стругацких. А  тогда...  Ни  на  какие  лекции  я  уже,
конечно, не попал, потому что просто не смог  подняться  со  скамейки,  не
перелистнув  последнюю  страницу.  А  страница  была  большая.  Из   почти
папиросной бумаги. Пятый экземпляр на машинке, перепечатанный хорошо  если
не в десятый раз. Можно  себе  представить,  сколько  там  было  опечаток,
ошибок и даже пропусков.
     А позднее - это было уже  в  82-м  -  мне  дали  на  неделю  какой-то
четвертый ксерокс с  парижского,  как  уверяли,  издания  (титульный  лист
отсутствовал). Многие места читались по этому тексту с трудом, но все-таки
это было издание, вычитанное профессиональным редактором и корректором.  В
общем, я взялся  править  свой  экземпляр.  Это  была  долгая,  трудная  и
приятная работа. Я воссоздавал любимую книгу, как реставратор. Я  открывал
для себя новые, ранее не читанные слова, фразы, а иногда  целые  абзацы  и
даже страницы. А в некоторых местах провалы ксерокса трагически  совпадали
с пропусками перепечатки,  и  тогда  мне  что-то  приходилось  додумывать,
достраивать, дописывать самому. Так что к концу работы  мне  уже  начинало
казаться, что я сам написал эту книгу, - этакая мания величия.
     И конечно, сколько раз я ни перечитывал эту повесть, мне всегда ее не
хватало: хотелось еще, хотелось дальше, дальше, дальше... Кто бы  написал?
Самому, что ли, написать? Смешно...
     Мог ли я подумать тогда, что тринадцать лет спустя действительно буду
сочинять продолжение "Гадких лебедей" -  не  просто  сочинять  -  серьезно
работать для публикации в этой (!) стране, да еще по заказу? Дурдом!
     И, знаете, мне было очень легко работать над этой вещью. Ведь мое (да
не  только  мое  -  целого  поколения!)  творчество  выросло   на   книгах
Стругацких, и с  самого  начала  профессиональной  литературной  работы  я
старательно, последовательно и не без труда (ох, не без  труда!)  давил  в
себе естественное стремление  подражать  стилю  Стругацких.  Господи!  Как
приятно было расслабиться на этот раз!
     Вот почему я не мог не написать эту повесть. Вот почему,  собственно,
я написал _и_м_е_н_н_о_ эту.
     И как же жаль, что нет уже Аркадия Натановича. И как же  хорошо,  что
по-прежнему с нами Борис Натанович.

                                    1

     Вдоль потрескавшегося, запорошенного  пылью  бордюрного  камня  четко
виднелась вереница  маленьких  следов  на  размякшем  асфальте  -  круглые
дырочки от каблучков-шпилек примерно через каждые полметра  и  практически
на одной линии. Дырочки были неглубокие.
     "Удивительно  красивая  походка,  -  подумал  Виктор.  -  Так   ходят
канатоходцы и манекенщицы. Идет как пишет. - И тут же вспомнилось  лишнее.
Из классики: - А пишет как Лева. А Лева..."
     Виктор отогнал эту ассоциацию и представил себе, как шла по улице эта
легкая, изящная, нездешней красоты девушка. Белое, да, обязательно  белое,
очень короткое и совершенно воздушное платье, сильные загорелые ноги, руки
тонкие, невесомые, как крылья, высокая девичья  грудь,  черные  локоны  по
плечам,  брови  вразлет  и  огромные  синие  глаза.  Она   шла   улыбаясь,
победительно глядя перед собой и поверх этой улицы, поверх чахлых деревьев
и  кособоких  выцветших  ларьков,  поверх   всех   мужчин,   против   воли
оглядывающихся на нее, и их жен, грубо отворачивающих ладонями лица  своих
благоверных со словами:  "И  ты  туда  же,  старый  козел,  -  на  девочек
потянуло!"
     Виктор автоматически, не думая, пошел вдоль цепочки чарующих следов и
свернул с проспекта Свободы в переулок, где уже  не  было  ни  полусдохших
лип, ни  пыльных  киосков,  а  сквозь  асфальт  тротуара  нагло  пролезала
настоящая верблюжья колючка. Здесь было совсем тихо. Молчаливые двухэтажки
и пустая выжженная солнцем дорога, насколько хватал  глаз.  Лишь  в  самом
далеке, где этот переулок с издевательским  названием  "улица  Прохладная"
сбегал вниз, к бывшей набережной, что-то шевелилось, но было не разобрать,
люди это, машина или лошадь, а может быть,  просто  колышется  раскаленное
марево.
     Народу на  улицах  в  такой  час  вообще  попадалось  не  много.  Три
пополудни. Сиеста.
     Господи, подумал Виктор, кто в этом городе вообще слышал такое  слово
- сиеста! - в те времена, когда  перед  самой  войной  он  проходил  здесь
службу. В самоволку они бегали с ребятами купаться  на  реку,  переплывали
без малого полкилометра и подкарауливали на том берегу деревенских  девок,
купавшихся без одежды, таскали с грядок огурцы, яблоки из  садов  -  садов
было полно прямо в городе; мерзли  холодными  августовскими  ночами,  если
случалось оказаться в  карауле.  Их  часть  стояла  неподалеку  от  Лагеря
бедуинов на высоком берегу реки. Бедуины мерзли еще  сильнее,  кутались  в
свои синие балахоны, жгли костры. Поговаривали, что никакие они  на  самом
деле не бедуины. Ну помилуйте,  какие  в  нашей  средней  полосе  бедуины?
Говорили,  что  это  просто  цыгане,  только  мусульманской  веры.  Другие
утверждали,  что  это   депортированные   чеченцы.   Были   еще   какие-то
предположения относительно национальности  беженцев,  но  весь  город  все
равно называл их бедуинами. А  потом  грянула  война.  Часть,  где  служил
Виктор, бросили на фронт, и никогда больше он не попадала этот город, да и
что в нем было делать? А вот теперь занесло.
     -  Здравствуйте,  господин  Банев,  -  отвлек  его  от   воспоминаний
незнакомый вежливый голос.
     Виктор поднял глаза от дырочек на асфальте и увидел идущего навстречу
бедуина, заросшего до глаз  черной  бородой  и  угрюмо  смотрящего  из-под
синего своего капюшона.
     - Здравствуйте, - так же вежливо ответил Виктор, недоумевая,  с  чего
это незнакомый человек решил здороваться.
     Давно прошли те времена, когда его  узнавали  на  улице  как  модного
писателя, часто мелькавшего на телевидении.
     Ох, не к добру это все, мелькнуло в голове, ох, не к добру.  И  стало
как-то по-особенному жарко и душно, хотя, казалось бы, уже пора привыкнуть
к тридцати двум в тени и неподвижному воздуху.
     Именно здесь, на Прохладной, находился ресторанчик "У Тэдди".  Виктор
не планировал заходить туда так рано, но теперь понял, что  настало  время
пропустить хоть один стаканчик сухого "мартини" со льдом и лимонным  соком
или... А как же следы? Ну что за мальчишество, право? И  все-таки  сначала
стаканчик, потом дальше по следам.
     Он представил себе полумрак ресторанной залы (да, именно _з_а_л_ы_, а
не зала), приглушенную музыку, вентиляторы над столами (или  уже  починили
кондиционеры?) и высокий, узкий, запотевший бокал с мутноватой чуть желтой
жидкостью, в которой плавают хрустально блестящие  кубики.  Он  даже  чуть
было не ускорил шаг, забыв, что от этого сразу лоб покрывается  испариной,
а рубашка прилипает к спине.
     Волшебные следы на асфальте свернули точно к дверям ресторана. Виктор
пригляделся. Второго, обратного ряда ямочек нигде видно не было.  Едва  ли
она ушла босиком. Вот это сюрприз!
     -    Жарко    сегодня,    -    традиционно    полуспросил-полусообщил
старик-швейцар, словно за последние два года здесь хоть один день было  не
жарко.
     А когда глаза привыкли к полутьме,  он  сразу  увидел  ее.  У  тонких
каблучков чистых как снег босоножек кончики были  выпачканы  асфальтом,  а
вместо белого платья она надела  линялые  джинсовые  шорты  с  бахромой  и
лимонно-желтую яркую рубашку, кажется мужскую, завязанную узлом на животе.
В остальном Виктор все угадал. Девушка, лет семнадцати от роду, была  само
совершенство. Она сидела на  высоком  табурете,  чуть  покачивая  сильными
загорелыми ногами, и, изящно отбросив со лба черную прядь тонкими пальцами
пианистки, с любопытством уставила на вошедшего Виктора  свои  огромные  -
нет, не синие (еще одна ошибка!) - зеленые, ярко-зеленые  глаза,  зеленее,
чем замороженный "дайкири" в высоком бокале перед ней.
     И  вдруг  пропали  все  звуки  ресторана,  а  тяжелый   сумрак   стал
растворяться в розовато-золотистом  тумане,  как  это  бывает  в  лесу  на
восходе, и тишина наполнилась нежным шелестом деревьев, птичьими  трелями,
тихими звуками падающих капель росы, и среди этой  зелени  и  свежести  не
было никого, только она, и губы ее шептали, и было не слышно что, но  было
же ясно, ясно... И Виктор пошел ей навстречу, как лунатик, и зацепился  за
чье-то кресло и чуть не упал. Мир вернулся в свое обычное состояние.
     По какому-то наитию, быть может  с  подачи  только  что  встреченного
бедуина,  он  кивнул  девушке  как  давней  хорошей   знакомой,   и   она,
обворожительно улыбнувшись, сказала:
     - Здравствуйте.
     И, к счастью, не добавила "господин Банев" - это  бы  его  сейчас  не
порадовало.
     - Привет, Виктор, - сказал Тэдди. - Тебе как всегда?
     - Привет, Тэдди. И, пожалуйста, тарелочку свекольника. Можно тоже  со
льдом.
     - Разумеется!
     Кажется, Тэдди теперь уже ничего  не  подавал  безо  льда.  Появились
какие-то немыслимые блюда типа замороженного плова и яичницы под снегом, а
также сугубо сухопутный  напиток  -  ледяной  грог,  то  бишь  охлажденный
разбавленный ром с сахаром.
     Виктор зажмурился, не  в  силах  просто  отвернуться  от  девушки,  и
наконец посмотрела зал. За обычным столиком уже сидела обычная компания. И
увидев Рема Квадригу, доктора гонорис кауза в белой рубашке и ярко-красном
шейном платке,  он  вдруг  понял,  почему  сегодня  все  собрались  тут  в
несусветную рань. Праздник же. День Независимости. Но у  нас  не  Америка,
где Четвертое июля не заметить никак нельзя, у нас про этот новый праздник
мало кто помнит, особенно среди такой публики: одни  совсем  не  работают,
другие работают странно, в общем, понятие выходного  дня  для  всех  стало
относительным.
     В кресле у окна грузно расплылся Голем со  стаканом  пива.  Слева  от
него Квадрига пялился уже мутными глазами  в  полупустую,  но  еще  потную
бутылку рома. Заказывать ром  бутылками  было  глупо,  он  слишком  быстро
нагревался даже здесь, но доктор не мог изменить своим  привычкам.  А  вот
справа от Голема сидел подтянутый нестарый человек с военной выправкой, но
одетый в спортивные брюки и тенниску. Молодой генерал на отдыхе. Ну, может
быть, не генерал, но уж полковник точно.
     -  Познакомьтесь,  Виктор,  это   губернский   инспектор   по   делам
национальностей господин Думбель.
     - Антон, - представился Думбель, чуть подавшись вперед в кресле.
     - А что, Антон, - поинтересовался Виктор, глядя  на  два  принесенных
ему стаканчика и выбирая между  ледяным  финским  "минтту"  и  итальянским
сухим "мартини", - какие-то национальности  в  нашей  стране  уже  требуют
инспектирования?
     - Удивительная неосведомленность для писателя!  -  хмыкнул  Антон.  -
Национальный вопрос всегда был у нас самым важным, я  бы  сказал,  больным
вопросом, а сегодня, когда все так накалилось...  Вы  что,  в  самом  деле
газет не читаете?
     - Я же вам объяснял, Антон,  -  сказал  Голем,  -  писатели  -  народ
удивительно необразованный и ничем не  интересующийся,  кроме  собственной
персоны.
     - Ну, уж это вы слишком, - обиделся Виктор.
     - Кстати, о писателях,  -  сказал  Думбель.  -  Дайте  почитать  вашу
последнюю книгу.
     - Какую именно? - Виктор решил проверить новоявленного поклонника.
     - "Черный рассвет", разумеется.
     - О! А что, остальные мои книги вы уже все прочли?
     - Практически все, - ответил Думбель серьезно.
     - Но у меня нет с собой  "Черного  рассвета",  -  немного  растерялся
Виктор. - Я попрошу, чтобы мне прислали для вас.
     - Саксаулы, - проворчал Квадрига. - Вараны. И раскаленный песок.
     - Вот что, Голем, - Виктор повернулся  вполоборота  в  кресле,  чтобы
видеть зеленоглазую девушку, - вы же все и всех  знаете.  Расскажите  мне,
кто эта прекрасная юная леди за стойкой бара. Лучше бы, в  самом  деле,  с
ней  меня  познакомили,  чем  с  каким-то   инспектором   по   делам   лиц
юго-восточной национальности.
     - Экий вы, право, неприветливый! - буркнул Антон и тоже  поглядел  на
девушку.
     А к юной леди в этот момент подошел юный  джентльмен  в  форме  цвета
сафари с кобурой на боку, и они начали мило чирикать.
     - Так это же Селена, - сообщил Голем, - дочка нового губернатора. А с
нею рядом Фарим - председатель СВПВ, Совета ветеранов Последней войны.
     - Того, кто с нею рядом, я предпочел бы не видеть, - заметил Виктор.
     - Вот видите, какой вы! - подначил Голем. - Это же нетерпимость. А не
хотите признавать национальных проблем.
     - Не хочу. Национальные проблемы  специально  придумывают  для  того,
чтобы потом списать на них  все:  от  стихийных  бедствий  и  венерических
болезней до бездарности правительства. И потом, кто вам сказал, что  я  не
люблю  этого  молодого  человека  за  его  национальность   или   за   его
принадлежность к Совету ветеранов. Я просто не люблю всех  молодых  людей,
стоящих рядом с такими милыми девушками.
     - Седина в бороду - бес в ребро, - прокомментировал Антон.
     - Так точно, господин...
     - Капитан, - подсказал Думбель.
     "Неужели?" - подумал Виктор. А впрочем, в известных  ведомствах  быть
капитаном - немалая  честь,  да  и  зарплата  там  у  капитана,  думается,
приличная. А  ведь  ты  похож  на  человека  _о_т_т_у_д_а_,  похож,  Антон
Думбель.
     Потом он подумал о другом. "Седина в бороду..." Он давно уже перестал
понимать, сколько ему лет. На здоровье не жаловался, и любовницы  на  него
не жаловались, он был в отличной форме,  но...  совершенно  взрослая,  уже
слишком взрослая Ирма, и двое внуков, и столько всего позади... Однако это
прошлое было теперь словно в дымке, словно и не с ним это было, просто  он
все сочинил, а сегодня начал с нуля,  сел  к  столу  перед  чистым  листом
бумаги и начал...
     Потягивая холодный "мартини", он непроизвольно расправил плечи,  как,
бывало, много лет назад в этом же городе, стоя на плацу, много лет  назад,
когда на стрельбах  было  еще  интересно  и  романтично  держать  в  руках
автоматическую винтовку, потому что тогда еще никого не надо было из  этой
винтовки убивать... И он вдруг почувствовал себя ужасным стариком - старше
согбенного Квадриги и располневшего, тучного Голема.
     Лихой юноша Фарим неожиданно  распрощался  с  дочкой  губернатора,  и
Голем окликнул ее:
     - Селена! Идите к нам. Или вы предпочитаете компанию Тэдди?
     Тэдди, довольный, улыбнулся, а Селена приняла приглашение  и,  забрав
свой бокал с тростинкой, подсела к столу прямо напротив Виктора.
     Квадрига галантно поцеловал ей ручку и немедленно представился:
     - Доктор гонорис кауза Рем Квадрига. Вы согласитесь  позировать  мне,
мисс?
     - Я подумаю, - ответила Селена очень просто и мило.
     - Вы бы для начала поинтересовались, в одежде или без, - с  армейской
прямотой посоветовал Антон.
     - Это неважно, - так же просто и небрежно откликнулась девушка.
     - Вам заказать еще "дайкири"? - предложил Виктор.
     - Да, - сказала она ему, словно они уже час сидели тут  вместе.  -  И
учтите: сегодня я пью только "дайкири". Я вообще, _к_а_к  _п_р_а_в_и_л_о_,
пью только замороженный "дайкири".
     - Это  прекрасно,  Селена,  просто  замечательно!  -  заявил  Виктор,
чувствуя, как начинает пьянеть, и радуясь этому. - "Дайкири" для юной леди
и двойную ментоловой для меня. А вот скажите, Селена, мы тут с  господином
инспектором несколько по-разному смотрим на национальный  вопрос.  Как  вы
относитесь к этой проблеме?
     - Что именно вам хотелось бы узнать? - улыбнулась Селена.
     - Голем, объясните, у вас это лучше получается.
     - Отчего же лучше?
     - Оттого, что вы - коммунист, а коммунисты давно решили  национальный
вопрос, создав новую общность людей - советский народ.
     -  Вы  забываете,  Виктуар,  что  я  не  просто  коммунист,  -  решил
откреститься Голем от советского народа. - Я -  коммунист  с  человеческим
лицом.
     - Зюгановец, что ли? - робко поинтересовался Антон, но не был услышан
и задал другой вопрос: - А бывает фашизм с человеческим лицом?
     - Думаю, что нет, - серьезно ответила Селена.  И  вдруг  добавила:  -
Зато бывает фашизм с лицом бедуина.
     За столиком стало невероятно тихо. Не хватало только мухи, которой  в
таких случаях полагается пролететь.
     Потом Квадрига сказал:
     - Барханы. Суховей. Пробковые шлемы. И кипяток в кожухе пулемета.
     Сделалось еще тише. Антон  едва  заметно  повернул  голову  и  быстро
поводил глазами из стороны в сторону.
     За столик в углу усаживались двое - постоянные  посетители  ресторана
"У Тэдди", - долговязый, которого Виктор окрестил  профессионалом,  и  его
спутник - молодой человек в сильных очках и с неизменным портфелем.
     - Ты абсолютно уверена в этом? -  спросил  Голем  незнакомым  Виктору
вкрадчивым голосом. И глаза у  него  при  этом  стали  какие-то  странные,
мутные, словно он вдруг начал засыпать.
     - Да! - с вызовом ответила Селена.
     Она была ужасно красивой  в  этот  момент,  и  Виктор  совершенно  не
представлял себе, как ему надо реагировать.
     - Уволю, - прошипел Голем.
     - Ну и ладно, пойду к папаше в департамент, - отпарировала Селена.
     - Не пойдешь, - сказал Голем. - Ты там помрешь от скуки.
     - И то верно, - миролюбиво согласилась Селена.
     Инцидент, кажется, был исчерпан.
     И вдруг Квадрига вопросил совершенно трезвым голосом:
     - А разрешите поинтересоваться, господа, почему это  Лагерь  бедуинов
охраняют подразделения президентской гвардии?
     Снова над столиком повисла тишина, а потом всезнающий Голем сообщил:
     - Потому что национальный вопрос в  нашей  стране  всегда  был  самым
важным.
     - Для справки, - доверительно шепнул  Думбель  Виктору,  нарочито  не
реагируя на реплику Голема, - Лагерь бедуинов  охраняют  не  подразделения
президентской гвардии, а спецподразделения самообороны бедуинов.
     - Правда? - Виктор удивленно поднял брови и налил себе почему-то рому
из  бутылки  доктора  гонорис  кауза.  -  У  них  уже  есть  подразделения
самообороны?
     - О, дорогой мой необразованный писатель, у них еще, много чего есть,
о чем мы с вами и не догадываемся.
     Виктор вдруг вспомнил:  бедуины  всегда  считались  выдумщиками.  Они
точно  предсказывали  погоду,  на  территории  Лагеря  выращивали   всякие
странные овощи и грецкий орех (кто бы поверил, но на городском рынке орехи
были дешевле, чем в южных провинциях), показывали  удивительные  карточные
фокусы, а игрой на флейте усыпляли  крыс,  после  чего  мальчишки  таскали
животных  за  голые  хвосты  и  бросали  в  реку.  Может  быть,  крысы   и
просыпались, но уже под водой. Ходили слухи, что они и с людьми могут  так
же. Бедуинов побаивались. Но ненависти к ним никогда раньше не было. А вот
теперь ненависть налицо. И у этого лощеного подозрительного  Антона,  и  у
очаровательной Селены. Виктор просто отказывался понимать, что происходит.
Он выпил еще рюмку ментоловой и спросил:
     - А что, Голем, бедуины действительно больные люди?
     - Физически - нет, конечно.
     - Бросьте, Голем, вы же психиатр, и я не о  физических  болезнях  вас
спрашиваю.
     Голем  опрокинул  рюмку  коньяку,  несмотря  на  изрядное  количество
выпитого до этого пива, и сказал:
     - Видите ли, Виктуар,  о  том,  что  такое  психическое  заболевание,
современная  наука  имеет  очень  слабое  представление.   Совершенно   не
исключено, что это мы все больны, а бедуины абсолютно здоровы.
     - Простите, доктор, но это же старо как мир, -  отмахнулся  Антон,  -
мне просто скучно вас слушать.
     - А мне скучно слушать вас всех,  -  вдруг  жарко  зашептала  на  ухо
Виктору Селена. - Пойдемте отсюда, а!
     - Куда? - также шепотом поинтересовался Виктор.
     - Какая разница - куда. Я давно хотела с вами поговорить.
     - Хорошо, милая. Сейчас пойдем. Подождете минутку?
     "Вот это да, - думал Виктор, вставая и подходя к стойке,  -  вот  это
да!"
     - Тэдди, сделай мне "мартини"  со  льдом  в  термосе.  И  джину  -  в
маленьком плоском. Ладно? Я возьму с собой.
     - Господин Банев, у меня для вас всегда готово заранее. Возьмите.
     Он попрощался со всеми кивком, демонстративно взял Селену под руку и,
выходя из ресторана, еще услышал, как Квадрига вещал за столиком:
     - Скорпионы. Кактусы. "Стингер" на плече. И песчаные бури.

                                    2

     Было такое ощущение, что на  улице  стало  еще  жарче.  Селена  взяла
невероятно высокий темп, и Виктор мгновенно взмок.
     - Мы куда-то торопимся? - поинтересовался он.
     - Да, - откровенно призналась девушка. - На самом  деле  я  бы  очень
хотела быть на центральной площади ровно в пять.
     - А-а-а, - протянул Виктор.
     Очень  мило,  если  эта  хитрая  девчонка  назначила  на  пять  часов
свидание, а меня решила использовать в  качестве  провожатого  (в  сиесту,
говорят, небезопасно ходить по городу одной) или, того веселее,  если  она
станет давить на психику своего хахаля: "Видал, какие люди со мной  ходят.
Сам писатель Банев! Не читал, что ли, темнота?!"
     На  углу  проспекта  Свободы  и  улицы   Новых   гуманистов   (бывшей
Патриотической) стоял огромный туравтобус, и в  него  грузились  загорелые
мордовороты из  прославленной  команды  ватерполистов  "Речные  волки".  В
городе поговаривали, что бассейна спортивном  комплексе  переоборудован  в
обычную площадку и "Волки" готовятся  теперь  к  чемпионату  по  гандболу,
вспоминали даже анекдот про психов, которым обещали налить воду в бассейн,
если будут хорошо себя вести. А несчастным спортсменам, похоже, и того  не
обещали: лица у них были понурые и блестящие от пота.
     "Господи, куда же она так  несется?  -  еще  раз  подумал  Виктор.  -
Действительно, опаздывает на свидание".
     Но когда перед ними открылась  площадь,  он  оставил  эти  мысли.  На
площади было что-то не в порядке. Слишком много народу  было  на  площади.
День Независимости, понятно. Но как-то совсем не празднично гулял  сегодня
городской люд: все кучнились  небольшими  группками  -  старики  отдельно,
женщины отдельно, военные - отдельно. Большим  красным  пятном  выделялись
коммунисты. И серыми  крысами  шныряли  президентские  гвардейцы.  Длинные
черные фигуры полицейских маячили в специально отведенных для них  местах,
усиленно пытаясь убедить себя и окружающих, что все в порядке, все хорошо,
пока они стоят на  страже  закона,  хотя  давно  уже  стало  общеизвестно:
сторожить в этом городе и нечего, и некому.
     И вдруг Виктор понял, что было самым странным на центральной площади.
Здесь совсем  не  было  случайных  людей:  одиноких  старушек,  мамочек  с
колясками, веселых пьяниц,  распевающих  патриотические  песни,  деловитых
бизнесменов с дипломатами, работающих даже по выходным,  зевак,  пришедших
поглазеть на демонстрацию и митинг, бедуинов,  молчаливо  бредущих  сквозь
толпу, праздношатающейся молодежи, и совсем, совсем не было детей  -  этих
вездесущих мальчишек и девчонок, удравших  из  дома  несмотря  на  запреты
родителей.
     Виктор мог бы счесть себя единственным случайно пришедшим  человеком,
но это тоже было не так - ведь его привела Селена, спешащая точно  к  пяти
часам.
     Было  уже  без  двух,  когда   со   стороны   набережной   послышался
приглушенный неясный шум, а  затем  в  облаке  пыли  на  площадь  вступила
колонна демонстрантов. Демонстрантов ли?
     Все в одинаковой песочной форме цвета сафари, в  панамах,  в  высоких
легких ботинках на пробковой подошве и с голыми руками. Оружие было только
у лидеров,  вышагивающих  впереди,  -  пистолеты  в  кобурах  и  несколько
автоматов. Они шли молча, без музыки, без флагов  и  транспарантов,  не  в
ногу, но очень, очень стройными рядами.
     Полицейские даже не шелохнулись. А собравшиеся  на  площади  уступили
колонне   дорогу.   Все,   даже   краснознаменные   коммунисты,   опасливо
сместившиеся в угол. Гвардейцы же двигались вдоль колонны с обеих  сторон,
явно сопровождая ее, непонятно было только, охраняют  ли  они  колонну  от
толпы или, наоборот, всех остальных людей - от демонстрантов.
     Демонстранты... Это были  дети.  Ну,  может  быть,  не  совсем  дети,
правильней было бы сказать, тинейджеры, но среди них точно не было  никого
старше двадцати, и Виктор готов был поклясться, что пареньку  и  девчушке,
шагавшим с автоматами в руках по обе стороны от уже знакомого ему Фарима в
первом ряду, не исполнилось еще и пятнадцати. На загорелых, свежих, совсем
не потеющих в эту жару лицах была радость и уверенность в  себе,  они  шли
как победители, как хозяева этого города. Младшие ни в чем не отставали от
старших, девчонки - от ребят.  Дети-солдаты,  нет  -  дети-офицеры,  дети,
облеченные знанием и властью.
     Зрелище было ошарашивающе  непривычным,  диковатым  даже,  но  -  вот
удивительно! -  не  страшным.  Вспоминался  почему-то  не  гитлерюгенд,  а
скаутский лагерь и массовые спортивные праздники времен его детства.
     Виктор посмотрел на Селену. Она улыбалась. Губами -  лишь  чуть-чуть,
едва заметно, а в глазах ее зеленым костром пылал настоящий восторг.
     - Почему ты не с ними? - спросил Виктор, очень естественно перейдя на
"ты". В тот момент он говорил ей "ты"  не  как  женщине,  а  как  ребенку,
восторженному ребенку, любующемуся красивым праздничным шествием.
     - Не знаю,  -  ответила  она  рассеянно,  не  оборачиваясь,  а  потом
сверкнула глазами в его сторону и добавила: -  У  нас  нет  обязаловки.  А
сегодня я просто хотела посмотреть на наших со стороны. Иногда это  бывает
очень важно.
     Колонна уже целиком  заполнила  площадь  и  вдруг  по  едва  слышному
приказу с невероятной  быстротой  перестроилась  в  гигантское  кольцо,  в
центре которого начала стремительно вырастать  живая  пирамида.  Гвардейцы
тоже быстро перестраивались в линию по кругу.
     - Правда, здорово?! - выдохнула Селена, оглянувшись на Виктора  всего
на какое-то мгновение.
     - Не знаю, - раздумчиво произнес Виктор в тон ее предыдущему  ответу.
- Ты можешь мне, в конце концов, объяснить, что здесь происходит?
     - Не сейчас, - почему-то шепотом ответила Селена.
     Тысячи детских фигур цвета сафари застыли, словно окаменевшие, и  все
остальные на площади тоже настороженно замерли. Только раскаленный  воздух
дрожал над толпой, над домами, над  высохшими  деревьями.  И  если  бы  не
струйки пота, противно стекающие по вискам и по спине Виктора, можно  было
бы решить, что это само время остановило свой бег.
     На самой верхушке пирамиды в середине  живого  кольца  Фарим  вскинул
вверх левую руку со сжатыми в кулак пальцами, и этот жест  над  абсолютной
неподвижностью тысяч окаменевших тел показался криком в тишине. Все  взоры
на площади были сейчас прикованы к его поднятой руке. Стало как будто  еще
тише, если только это было возможно. И тогда Фарим закричал:
     - Бедуины!!! Вы слышите меня, бедуины!
     Никаких бедуинов вокруг не  было,  и  Виктор  подумал,  что,  видимо,
кто-то из них сошел с ума: либо он сам, либо этот предводитель  игрушечных
солдатиков.
     - Бедуины! - кричал  юный  вождь.  -  Ваше  время  кончилось!  Теперь
наступает наше время! Вам конец, бедуины!  Наступает  время  новых  людей!
Время свободы и независимости!
     И Виктор уже приготовился заскучать от привычного до оскомины  потока
фраз, с  неизбежностью  завершаемого  здравицами  типа  "Слава  свободному
народу!" или "Слава господину президенту!", когда Фарим неожиданно оборвал
свое помпезное выступление, выкрикнув напоследок совсем иные слова:
     - Смерть бедуинам!
     - Смерть бедуинам!!! -  громовым  эхом  отозвался  весь  строй  цвета
сафари.
     И в тот же миг пирамида рассыпалась, а кольцо, окружавшее  ее,  стало
стремительно шириться, шириться, не теряя при этом своей идеально  круглой
формы. И в этой невозможной, немыслимой слаженности движений  было  что-то
дьявольское, они действовали как машины - не как люди, и они уже не шли по
площади, а бежали, рассекая толпу, пронзая оцепление,  легко  перепрыгивая
через железные ограждения,  изящно  огибая  углы  домов  и  припаркованные
автомобили, прошивая насквозь дворы, переулки, сады с  чахлыми  деревьями,
они бежали лучами, от центра к окраинам города, но не панически,  спасаясь
от кого-то (от кого им было спасаться?) и не стремясь успеть куда-то (куда
им было спешить?) - нет, они бежали грациозно, как  чемпионы,  совершающие
круг почета, и яростно, как солдаты, поднявшиеся в  атаку  и  уверенные  в
своей победе.
     Очень скоро площадь опустела. И вот тогда Виктор увидел бедуинов.  Он
бы не поручился, что их там не было раньше, но увидел он их только теперь.
Бедуины стояли на крышах всех домов вокруг площади, очень близко к  краям,
через равные, метра в три, промежутки друг от  друга,  стояли  молчаливые,
темно-синие и безоружные. Как всегда. Стояли и смотрели вниз  на  суетливо
мельтешащие красные  флаги,  на  испуганно  вжавшихся  в  стены  женщин  и
стариков, на неподвижных, невозмутимых,  словно  неживых  полицейских,  на
гвардейцев, привычно вскинувших карабины, отступающих поближе  к  домам  и
глупо водящих стволами из стороны в сторону.
     - Отсюда надо уходить, Виктор, - сказала Селена все тем  же  шепотом,
то ли испуганным то ли восторженным. - Пора. Пойдемте!
     - Куда? - поинтересовался он, впрочем совершенно с нею согласный, что
отсюда в любом случае пора уходить.
     - Ко мне на дачу, - шепнула Селена. - Я же хотела с вами поговорить.
     И  в  этот  момент  раздался  первый  выстрел.  Очевидно,  кто-то  из
гвардейцев все же не выдержал. Не дожидаясь  второго  выстрела  и  натиска
очумевшей толпы, они кинулись вверх по переулку  петляющим  шагом.  Виктор
только еще успел оглянуться и заметить, что над крышами стало пусто, -  ни
одного бедуина, ни одного, только белое, выцветшее небо.

                                    3

     - Тебе не жарко? -  спросил  Виктор,  когда  они  уже  миновали  пару
кварталов и шли по совсем пустой улице в сторону вокзала. Сам он был очень
мокрый и тяжело дышал.
     - Жарко, - сказала Селена, - просто я тренированная, вот и не потею.
     "Просто ты молодая", - подумал Виктор, но не сказал этого.
     Зачем подчеркивать разницу в возрасте, тем более после всего, что они
видели на площади? Он как-то совсем  не  хотел  комментировать  увиденное,
заранее чувствуя, что у них будет слишком разное отношение к этим ребятам.
И к бедуинам. И даже к коммунистам. Может быть, только к серым  гвардейцам
они относятся одинаково нежно. Но это уже не спасает дела. А ему  хотелось
сегодня чувствовать себя молодым и влюбленным, да он и был  таким,  и  эта
девчонка ему чертовски нравилась независимо от ее политических взглядов.
     - Может быть, нам следует что-то купить по дороге? -  поинтересовался
Виктор. - Мороженого или фруктов. А "мартини" у меня с собой, в термосе.
     - Но я же сказала, что пью сегодня только замороженный "дайкири".
     - А ты его делаешь прямо у себя дома?
     - Да. Имеется шейкер и все необходимое. Мороженое и фрукты тоже есть.
     - Ладно, - смирился Виктор (он как-то не  подумал,  на  какую  именно
дачу  его  пригласили),  -  тогда  я  тоже  согласен  пить   исключительно
"дайкири". А мы что, поедем на поезде?
     Они пересекали вокзальную площадь, посреди которой  торчал  бэтээр  в
маскировочной пустынной раскраске и два измученных жарою десантника лениво
опирались на автоматы рядом с броней.
     - На электричке, - поправила Селена.  -  Три  остановки.  Просто  мой
"ситроен" остался в гараже, потому что меня привезли в город. А обратно  я
вас подброшу.
     - Давненько я не ездил на электричках, - сообщил Виктор. - А что, они
еще функционируют?
     - Не знаю, я тоже очень редко на них езжу. Заодно и посмотрим.
     Электрички функционировали. Впрочем,  из  четырех  выжженных  солнцем
перронов лишь один проявлял признаки жизни: вдоль  него  к  шестивагонному
составчику, объявленному к отправлению через восемь  минут,  подтягивались
немногочисленные пассажиры.
     Вагон, в который вошли Селена и Виктор, был практически пуст,  только
с одной стороны, прислонившись к стеклу, сидел бедуин. Кисти рук его  были
спрятаны в  рукава,  ступней  не  было  видно  под  сиденьем,  а  капюшон,
надвинутый на глаза, практически закрывал лицо. Из синего бурнуса  торчала
лишь курчавая черная борода.
     Селена ничего не сказала, и  Виктор  решил  промолчать,  лишь  слегка
покосился в сторону девушки. А бедуин как бы и не заметил их, может  быть,
действительно дремал.
     С трудом найдя скамейку с  непорезанным  сиденьем,  Виктор  пропустил
Селену к окну и сел сам, выбирая тему для светской железнодорожной беседы.
Ситуация была для него несколько нестандартной, но в следующую секунду она
стала еще нестандартней.
     В вагон с решительностью  линейного  патруля  вошли  шесть  или  семь
мальчишек в сафари, очевидно только что вернувшихся  с  площади,  и  сразу
обступили бедуина. Бедуин поднял глаза черные, как маслины, и, выбрав,  по
своему разумению, старшего среди  юнцов,  принялся  его  изучать  усталым,
спокойным взором.
     Заговорил другой, причем заговорил громко, как Фарим на митинге:
     - Уважаемый господин, вы  должны  покинуть  муниципальный  транспорт!
Немедленно!
     Виктор уже почувствовал, как у него зачесались кулаки, но  на  всякий
случай полюбопытствовал, наклонившись к ушку Селены:
     - Мы с тобой что,  сели  в  вагон  "только  для  белых"?  У  нас  уже
появились такие?
     - Да нет, - слегка раздраженно и быстро принялась объяснять Селена, -
у нас муниципальный транспорт бесплатный, городские власти  еще  с  начала
прошлого года установили специальный транспортный налог,  а  бедуины,  как
известно, никаких налогов не  платят,  ну,  поэтому  им  и  не  полагается
пользоваться трамваями, автобусами и электричками.
     - Вот  как?  А  еще  кому?  Детям,  инвалидам,  многодетным  матерям,
рэкетирам, торговцам, работающим "в черную"? Кто там у нас еще  не  платит
налогов? Может быть, писателям, издающимся за границей?
     - Успокойтесь, Виктор! Я же не сказала, что сама считаю точно так же.
     - Ну уж нет! -  Виктор  поднялся.  -  Пусть  лучше  эти  твои  друзья
успокоятся.
     А друзья совсем не собирались успокаиваться. Поскольку бедуин  упрямо
и в общем-то вызывающе молчал (Виктору даже показалось, что он разглядел в
густой черной бороде легкую, едва заметную  улыбку),  молодежь  заводилась
все сильнее.
     Первый уже кричал:
     - Нет, вы покинете этот вагон! Я сказал! Вам  остается  одна  минута,
уважаемый, чтобы добровольно выйти отсюда!
     (Слово  "уважаемый"   произносилось,   конечно,   с   недвусмысленной
интонацией.)
     Двое других не слишком внятно за  криками  первого  бормотали  что-то
вроде: "Убирайтесь в свой Лагерь!  Ишь,  расходились  по  городу,  как  по
пустыне! Мы вас, душманов, научим, как себя вести!"
     В общем было ясно, что осталась действительно минута. И  даже  минуты
уже не  осталось,  потому  что  один  из  мальцов  придвинулся  к  бедуину
вплотную.
     - Не надо, не вмешивайся, -  шептала  Селена,  от  испуга,  наверное,
перейдя на "ты", - с ними так нельзя, ты же просто не понимаешь!
     Но он не слышал ее.
     "Подонки, - думал Виктор. -  Шестеро  на  одного  больного  человека.
Подонки".
     Они его не замечали, и он подошел совсем близко и  громким  командным
окриком перекрыл их ломающиеся от полового созревания голоса:
     - Смирна-а-а!
     И уже чуть тише, но так же твердо:
     - Оставьте в покое этого человека.
     Обычной  в  подобных  случаях  реакции   -   бега   врассыпную,   или
нагловато-трусливого отступления с оскорбительными выкриками, с  попытками
сделать хорошую мину при плохой игре, или, наконец, делегирования  одного,
самого крепкого и смелого для решающего поединка  с  незнакомым  врагом  -
ничего этого  Виктору  наблюдать  не  пришлось.  Реакция  была  совершенно
неожиданной.
     Двое молниеносно схватили его за руки жестким хватом профессиональных
полицейских, а остальные мгновенно, похоже  просто  инстинктивно,  приняли
боевые стойки, обменялись молчаливыми сигналами и  приготовились  к  любым
неожиданностям.
     Это  были  не  дети.  Это  были  настоящие   коммандос,   вышколенные
где-нибудь в Лэнгли или в "Мидраше" под Тель-Авивом.
     Трудно сказать, что могло бы произойти дальше. Виктор так и не  узнал
этого. Из-за спины раздался звонкий голос Селены:
     - Ребята, спокойно! Это писатель Банев,  он  со  мной.  Простите,  мы
просто немного выпили. Я задремала, а господин  Банев...  чуточку  излишне
понервничал.
     Хватка ослабла,  и  Виктор  позволил  себе  обернуться.  Селена  была
по-военному подтянута, несмотря на  свой  легкомысленный  наряд,  смотрела
строго, как начальница, что, кстати, совершенно не портило ее, а  в  левой
руке держала развернутую желтую книжечку.
     Ах, какими же всесильными были у нас  всегда  эти  книжечки!  Были  и
остаются. И на этих малолетних янычаров тоже  подействовали  не  волшебные
чары Селены, а ее желтая книжечка. Аусвайс.
     Они уже не держали Виктора. А бедуин  вновь  спокойно  прислонился  к
окну.
     - Этот тоже с вами?  -  как  бы  не  совсем  всерьез  поинтересовался
старший в группе.
     - Да, - решительно ответила Селена. - Мы его сопровождаем.
     - Тогда и сидите рядом, - буркнул старший из младших.
     - А уж это, ребята, я сделаю так, как сочту нужным. Договорились?
     Старший понимающе улыбнулся и скомандовал своей банде на  выход.  Они
едва  успели  выскочить,  когда  двери  с  шипением  закрылись  и   старый
раздолбанный состав, скрипя и пошатываясь, тронулся вон из города.

     - Что ты им показала? - спросил Виктор спустя минут пять,  когда  дар
речи наконец вернулся к нему. - Удостоверение дочери губернатора?
     - Нет. - Она не приняла шутки. - Я - член Президиума Совета ветеранов
Последней войны.
     - Так ты что же, воевала?
     Слова  вырвались   непроизвольно,   и   Виктор   сразу   почувствовал
искусственность этого почти риторического вопроса.
     - Да, - ответила Селена.
     И они еще минут пять молчали.
     Боже, думал Виктор, что же происходит  в  этом  безумном  мире?  Дети
воюют, взрослые пьют и  развлекаются,  солдаты  охраняют  город  в  мирное
время,  полиция  не  замечает  происходящего  вокруг,  а  тайная  полиция,
одевшись в форму, выходит на улицы с откровенностью паяцев  и  музыкантов.
Очевидно, мир сошел с ума.
     - Сколько тебе лет? - спросил Виктор.
     - Двадцать, - сказала она, но он был не уверен, что услышал правду.
     - Мы действительно сопровождаем этого бедуина?
     - Нет.
     - Тогда почему ты вступилась за него?
     - Я думала, тебе это будет приятно. Ничего, что я так  сразу  перешла
на "ты"?
     - Нормально.
     - Просто, когда говоришь "вы", возникает какая-то дурацкая дистанция,
словно общаешься с  командиром  части.  А  я  всем,  вплоть  до  комбатов,
привыкла говорить "ты".
     - Тогда со мной можешь чувствовать себя спокойно, - сказал Виктор.  -
Я был всего лишь командиром отделения.
     Через десять минут они сошли на пустую полурассыпавшуюся платформу и,
дойдя до разрыва в покосившемся ржавом  заборчике  возле  единственной  на
весь  полустанок  запыленной  надписи  "ПЕРЕПЕЛКИН   ЛЕС",   свернули   по
деревянным сходням в  колючие  придорожные  заросли  боярышника.  За  ними
начиналась знаменитая, некогда красивая и тенистая дубовая роща.
     Теперь деревья уже не справлялись с  затянувшейся  засухой.  Подлесок
практически вымер, трава стала бледно-желтой и мертвой, какой  она  бывала
раньше разве что в ноябре да в середине марта. Нижние ветки даже  у  самых
могучих дубов, вязов и елей постепенно отсыхали  и  падали.  Странно  было
вспомнить, что когда-то в лес ходили за грибами  и  ягодами.  В  этот  лес
можно было ходить только за дровами. А кое-где дрова начинали  гореть,  не
дожидаясь перемещения в печку. Черные  пятна  выжженной  пожарищами  земли
попадались по пути несколько раз. Впрочем, по размеру  пятен  было  видно,
что на тушение лесных пожаров в эти места выезжают  оперативно.  Ближайшие
пригороды вроде поселка Перепелкин Лес входили в так называемую санитарную
зону вокруг губернского центра, но дело было, конечно,  не  в  этом,  а  в
расположенных здесь дачах, точнее сказать виллах ответственных работников,
в том числе и из столицы.
     Значимость этих затаившихся в лесной чаще "объектов" никто в общем-то
и не скрывал: так, на пути к губернаторской даче Селена и Виктор  миновали
три поста охраны. Сначала - полицейскую будочку с козырьком, затем -  двух
гвардейцев в штатском и, наконец, - уже знакомых по площади  и  электричке
суровых малолеток в сафари.
     На входе в поселок Селену окликнул старик, возившийся в огороде:
     - Здравствуй, Леночка! Давно не видел тебя. Скажи,  у  тебя  помидоры
растут в этом году?
     - Здравствуйте, дядя Фил! Вы забыли, я не сажаю помидоров.
     - А что же ты сажаешь, ласточка моя?
     - Только цветы, дядя Фил.
     - Цветы - дело хорошее, но пустое. То ли, скажем, огурцы. Вот славный
овощ. Но они у меня уже второй год какие-то черные  и  совсем  горькие.  А
помидоры просто посохли. Тяжело стало, Леночка, воду носить. Старею. Думаю
вот арбузы посадить.
     - Арбузы?! - удивилась Селена. - А разве им мало воды нужно?
     - Да мне друг Паладин с  Северной  окраины  обещал  специальный  сорт
принести, говорит, вызревают практически без полива, на одной росе. А  вот
посмотрите, ты тоже посмотри, мил человек, - обратился он к Виктору, держа
в руках клубок ярко-желтых корней,  похожих  на  сплетенные  пальцы.  Один
округлый корешок нахально вытарчивался в сторону,  отчего  весь  корнеплод
напоминал кулак, сложенный в форме кукиша. - Посмотри, как вот  эта  дрянь
лезет.  Поливай  не  поливай  ее  -  лезет,  окаянная,  я  уж   притомился
выпалывать.
     - Зачем же ее выпалывать, дядя Фил, это же ручная репа.
     - А ну ее к бесам, эту репу. Ручные бывают гранаты и животные. А репы
у нас такой отродясь не было. Дурная она.
     - Да нет, дядя Фил, - не согласилась Селена, - она вкусная.
     - Ну ее к аллаху, дурная она, ей-Богу дурная...
     Они уже пошли дальше, а старик все продолжал ворчать.
     Виктор вспомнил ручную репу. Ее выращивали бедуины  еще  в  те  годы,
когда он здесь служил. Тогда считалось, что диковинку завезли из Африки. А
уже много лет спустя кто-то рассказал ему, что ни в  Африке,  ни  в  какой
другой части света ничего  подобного  не  встречается.  Ручная  репа  была
местным эндемиком и, очевидно, мутантом. От одного стебля уходило в  почву
несколько длинных желтых корней - этакая помесь хрена с морковкой. А когда
овощ выдергивали по осени, полагалось  сжимать  его  рукою  посередине,  и
корни прямо на глазах,  словно  живые,  причудливо  скручивались,  образуя
каждый раз новую фантастическую фигуру.  Конечно,  в  ручную  репу  любили
играть дети. Правда, особо крупные экземпляры  корнеплодов  иногда  больно
сдавливали пальцы, и по городу даже ходили слухи о гигантской ручной репе,
задушившей двухлетнего мальчика.  Слухам  Виктор  не  верил.  Но  ворчание
добродушного симпатичного дяди Фила оставило в душе неприятный осадок.

     А  дача  губернатора  оказалась  каменным  особняком  явно  довоенной
постройки,  принадлежавшим  тогда  какому-нибудь   министру   или   автору
бессмертных эпопей о трудовом народе. Участок  был  огромный,  с  соснами,
орешником и жасмином, в меру заросший, в  меру  солнечный,  масса  цветов,
дорожки,  посыпанные  желтым  песком,  чуть   в   сторону   от   дома   за
фантастическим буйством тропической зелени посверкивало зеркало пруда или,
может быть, бассейна, а перед парадным крыльцом нагло  бил  мощной  струей
настоящий фонтан. Город давно забыло таком изобилии жидкости, и в какой-то
момент Виктор почувствовал  себя  героем  Сент-Экзюпери  -  бедуином  (или
мавром, но это, кажется, одно и то же), доставленным из Сахары во Францию,
который, простояв  уже  добрый  час  у  водопада  в  Альпах,  отказывается
уходить, пока не кончится эта вода.
     "Бедуином, - повторил он невольно. -  Почувствовать  себя  бедуином".
Да, в этом городе такие слова звучали совершенно особенно.
     - Селена, - спросил он уже на ступеньках перед входом, -  за  что  вы
так не любите бедуинов?
     - А вот об этом я и хотела поговорить, - охотно откликнулась  Селена.
- Проходи, пожалуйста.
     - Папа дома? - осторожно поинтересовался Виктор на всякий случай.
     - Папа живет не здесь. В пяти километрах к юго-востоку у них с  мамой
свой новый дом, а это - моя  дача.  Мы  будем  здесь  совершенно  одни,  -
добавила  она  заговорщицким  тоном.  -  И  никто-никто  не  помешает  мне
рассказать, за что я так не люблю бедуинов.

                                    4

     Но разговор начался совсем с другого.
     Ослепительно белая комната на втором этаже была словно вырубленная во
льду пещера. Удивительный  материал  пушистых  мягких  кресел  походил  на
январский рассыпчатый снег, кондиционер  накачивал  в  помещение  студеный
воздух  с  отчетливым  запахом  моря,  фрукты,  вынутые  из  холодильника,
покрылись бусинками росы, а пенистый  "дайкири"  цвета  карибского  прибоя
ничем не уступал  приготовленному  Тэдди.  И  звучала  тихая  ненавязчивая
музыка,  будившая  сладковато-грустные  воспоминания  о  юности,  мечты  о
далеких странах и о несбыточном. Захотелось  выпить  просто  джину.  Можно
даже неохлажденного. Но они  договорились  пить  только  "дайкири".  И  он
потягивал через соломинку зеленоватый коктейль, курил и смотрел на Селену.
Селена была красива. Волшебно красива.
     - Ты не куришь? - спросил он. - У меня настоящие, американские.
     -  Нет,  я  никакие  не  курю.  Я  же  все-таки   спортсменка.   Надо
поддерживать форму.
     - А как же "дайкири"?
     - Это другое дело. Алкоголь при  достаточно  интенсивных  тренировках
полностью выводится из организма, если,  конечно,  пить  не  каждый  день.
Никотин - нет. Он накапливается, как все самые гнусные яды. А  к  тому  же
необратимое загрязнение легких смолами, не говоря уже о канцерогенах.
     Виктор,    несколько    растерявшийся     от     этой     неожиданной
санпросветагитации, чуть было не загасил сигарету, но потом решил, что это
будет дешевое позерство, и предпочел  отделаться  банальной  и  уже  давно
несмешной шуткой:
     - Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.
     - Я больше люблю другое  высказывание  по  поводу  вредных  привычек:
"Жить вообще вредно. От этого умирают".
     - Ну, это уже философия...
     Они помолчали, смакуя коктейль и ощущение мягкой прохлады.
     - Вот что, Виктор, мне говорили, то есть я знаю, что вы  -  известный
писатель.
     Она сделала паузу, споткнувшись об это "вы".
     - Прости, я иногда еще буду сбиваться на такое  обращение.  И  потом,
по-моему, в этом контексте лучше звучит "вы".
     -  Сейчас  нет  известных  писателей,  -  возразил  Виктор.  -   Есть
получившие признание раньше, и есть  те,  которых  читают  сегодня.  Я  не
отношусь ни к первым, ни ко вторым. Правда, в прежние  годы  меня  считали
модным романистом.
     - Ну, это вы скромничаете, - улыбнулась Селена. -  Вы  все-таки  были
по-настоящему известным, у  вас  было  признание,  вас  и  сегодня  многие
помнят, и в некоторых кругах ваше имя, я думаю, будет  звучать  достаточно
сильно.
     - В некоторых кругах,  -  подхватил  Виктор,  -  точнее  в  некоторых
ведомствах, мое имя действительно до сих пор действует как красная  тряпка
на отдельные виды животных. Вот только меня это совсем не радует. Да, было
время, было, когда мы, сами того не осознавая, писали для _н_и_х_, не  для
читателей, а именно для _н_и_х_, заранее представляя себе и  смакуя  такую
картину: вот цензор прочел мою  фразу,  вот  рожа  его  перекосилась,  вот
сжался кулак...  Теперь  нет  цензоров.  Теперь  _о_н_и_  борются  с  нами
по-другому. Экономически. И вот одна половина пишущей  братии  искренне  и
благородно творит по заявкам трудящихся  увлекательную  чушь,  за  которую
трудящиеся охотно платят свои  честно  заработанные  деньга,  а  другая  -
безумцы вроде меня - сочиняет ни для кого,  зато  нечто  очень  умное,  но
денег за это, разумеется, никто не платит.  Я  не  утомил  тебя,  девочка,
столь долгим пассажем?
     - Ты считаешь меня ребенком? - резко спросила она.
     - Господь с тобой, Селена! Во-первых, ты мне нравишься...
     Он помолчал, прислушиваясь к участившимся ударам сердца, и добавил:
     - Как женщина. А во-вторых, я не считаю для себя возможным учить тебя
жизни, объяснять, что такое хорошо и что такое  плохо.  Я  в  этом  и  сам
порядком запутался, а к тому же чувствую: вы  живете  по  каким-то  своим,
совсем новым законам. И скорее мне хочется просто понять их,  может  быть,
даже чему-то поучиться. Упаси меня Бог навязывать молодым свою мораль! Так
что отношения "ребенок - взрослый" между нами полностью исключены.
     - Ну слава Богу, -  сказала  Селена,  расслабляясь.  -  Мне  еще  нет
двадцати, мне только будет двадцать. Но я командовала взводом  спецназа  и
лично убила трех моджахедов, у меня орден  Доблести  второй  степени,  два
легких ранения, знание четырех языков - на уровне общения,  конечно,  и...
Впрочем, я сейчас не об этом. Я хочу, чтобы  ты  написал  про  нас  и  про
моджа... то есть про бедуинов. Я, правда, боюсь, что ты не поймешь  зачем,
но я очень хочу, чтобы ты написал.
     - Что написал? - не понял Банев. - Книгу?
     - Да нет, - задумалась Селена,  -  наверное,  не  книгу.  Ты  же  сам
говоришь, что умные книги теперь никто не читает.
     - Ну почему никто, случается, читают некоторые. Вот Голем,  например,
читает. Или этот, Антон, всего лишь капитан, а интересовался моим романом.
     - При чем здесь Антон? -  вздрогнула  Селена.  -  Не  сбивайте  меня,
пожалуйста. Я  хочу,  чтобы  вы...  чтобы  ты  написал  большую  статью  в
центральную газету, потом, возможно,  выступил  на  телевидении,  я  хочу,
чтобы вся страна, весь мир узнали, что у нас здесь творится. Банев  -  это
все-таки имя. Люди будут читать, будут слушать...
     - Стоп, стоп, стоп! - прервал ее  Виктор.  -  Во-первых,  спасибо  за
высокую оценку. Во-вторых, налей мне  еще  "дайкири".  Видишь,  я  сижу  с
пустым бокалом. В-третьих, я действительно плохо разбираюсь в том,  что  у
в_а_с_ здесь творится. И, наконец, как я понял,  меня  ангажируют.  А  это
очень серьезно, девочка. Я ведь должен понять прежде всего, кто,  зачем  и
сколько  будут  платить.  Писатели  -  ужасные  циники,  девочка.  Главный
заказчик кто, папа?
     - При чем тут папа?! - вспыхнула Селена. - Ты  действительно  ничего,
ничего не понимаешь.
     Она вскочила, выпила залпом остаток "дайкири" и,  впившись  зубами  в
персик, принялась ходить по комнате.
     - Папа - замечательный человек. У него много денег и  большие  связи.
Но здесь, в городе, да и во всем округе, он не имеет реальной власти.
     - Понятно, - сказал Виктор,  -  реальная  власть  принадлежит  Особой
гвардии президента.
     - Принадлежала, - поправила Селена, - пока она была Федеральным  Бюро
и не развалилась на восемь различных спецслужб. А теперь реальная власть в
руках у бедуинов.
     - У кого?! - Виктор чуть не выронил пустой стакан. - Нет, вот  теперь
ты точно должна мне сделать новую порцию, иначе я просто сойду с ума.
     - Я же говорила, не поймешь, - пробормотала Селена.
     В представлении Банева бедуины были некой своеобразной общиной, некой
диаспорой чеченско-цыганской загадочной национальности,  неким  масштабным
явлением этнографического и научно-медицинского порядка, возможно, в  силу
всего этого они представляли собой  и  некую  разменную  карту  в  большой
политике и, безусловно, оказывали определенное влияние на жизнь  города  и
окрестностей, но бедуины у власти - это был абсурд.
     - Я не шучу, - продолжала Селена, наконец остановившись и  принимаясь
за коктейли.  -  Нам  уже  давно  не  до  шуток.  Ты  должен  понять,  что
происходит. Власти элементарно прохлопали тихую экспансию  бедуинов.  Пока
президент и парламент выясняли между собой, кто больше украл, пока  особые
гвардейцы, контрразведка, департамент безопасности и все прочие спецслужбы
делили кабинеты и обязанности, пока  мы  сами  воевали  с  мусульманами  в
других странах, бедуины здесь взяли под контроль все. И что  теперь  может
сделать папина  губернская  полиция  даже  с  приданными  ей  федеральными
войсками? Ничего. Они  уже  проиграли  три  войны  моджахедам.  Они  хотят
проиграть четвертую. Потому что бедуины - это те же моджахеды, это  просто
пятая колонна мусульман в нашем  христианском  мире.  Президент  со  всеми
своими танками и со всеми  своими  ищейками  уже  проиграл  бедуинам.  Вот
только _м_ы_ не хотим сдаваться. И отныне _м_ы_ будем решать, кому  стоять
у власти. Мы, ветераны Последней войны, заменим собой все эти окончательно
разложившиеся и развалившиеся спецслужбы, армию и полицию. Они думают, что
мы еще дети, что мы играем, а мы уже давно не дети, с того самого момента,
как нас бросили на фронт, в самое пекло. Мы умеем выживать там,  где  даже
верблюжья колючка загибается от жары и ядовитого дыма, и мы умеем убивать.
И мы будем убивать, пока это будет необходимо. И мы спасем этот  очумевший
мир  от  мусульманской  угрозы,  мы  победим  бедуинов  и  наведем   здесь
порядок...
     От слова "порядок" Виктор ощутил жгучую боль в  затылке,  и  к  горлу
даже подкатила тошнота.
     - Новый порядок? - тихо спросил он, глядя в стол.
     Селена не услышала. Она увлеклась своим  яростным  монологом  и  была
ужасно красивой в этот момент. Слушать ее  больше  не  хотелось.  Хотелось
только смотреть на нее. А еще - хотелось стянуть с нее джинсовые  шорты  с
бахромой и отшлепать негодницу по круглой аппетитной попке, а потом...  Ну
известно, что бывает потом, после того как отшлепаешь красивую девчонку по
упругим ягодицам.
     Виктору  сделалось  вдруг  невыносимо  жарко,  словно   он   пил   не
замороженный "дайкири", а горячую водку  с  перцем.  Еще  минута  -  и  он
действительно  кинулся  бы  стаскивать  шорты   с   этой   разбушевавшейся
медсестрички. Но ведь нельзя же забывать, что она еще  и  командир  взвода
спецназа,  а  стало   быть,   незадачливого   насильника-романиста   может
постигнуть участь тех трех моджахедов.
     - Дорогая моя, извини ради Бога, - молвил Банев, -  можно  мне  пойти
душ принять?
     - Что? - ошарашенно замолчала Селена. - Душ? Какой  душ?  -  Ей  было
очень трудно переключиться с высоких материй на прозу быта. - У меня  есть
бассейн. Ты не хочешь искупаться в бассейне?
     - Боже! Я и забыл про такую роскошь, - воскликнул Банев.  -  Конечно,
хочу!

     Он висел у самой поверхности чистейшей  голубой  воды,  разбросав  по
сторонам руки и ноги, и наслаждался забытым ощущением прохлады.  За  такое
купание в этом безумном иссушенном городе можно было  отдать  многое.  Да,
Селена покупала его с размахом.  И  со  вкусом.  В  этом  ей  трудно  было
отказать. Но вообще-то Виктор хорошо  знал,  что  купить  его  практически
невозможно,  знал  по  опыту.  При   всех   режимах   его   малодушные   и
самоотверженные попытки грубо продаться тем или иным властям заканчивались
плачевно. Система  менялась,  трансформировалась,  становилась  с  ног  на
голову, а он снова и снова оказывался в оппозиции к ней, снова и снова шел
врукопашную на танки и с  отчаянной  смелостью  доставал  носовой  платок,
когда из державных уст летели в него разъяренные брызги. И если теперь  он
станет что-то писать по просьбе Селены, то не за прохладный бассейн и,  уж
конечно, не за деньги, на которые, как известно,  можно  ящиками  покупать
джин "Бифитер" и бочками - маринованных миног. Если он и будет писать,  то
лишь  по  одной  причине:  он  влюбился  в   эту   юную   предводительницу
христианских боевиков, влюбился как мальчишка и готов верить  ей  (кому-то
же надо верить!) и помогать. Верить и помогать.
     - Виктор! - раздался ее звонкий голосок с веранды.  -  Я  страшно  не
люблю залезать в воду в купальнике. Тебя не будет шокировать моя нагота?
     Да, ее приемы обольщения были по-армейски прямолинейны, но  вместе  с
тем было в этом вопросе и что-то наивное,  детское,  трогательное.  Виктор
хотел объяснить, какое именно воздействие окажет на  него  ее  нагота,  но
передумал и сказал другое:
     - Нет, девочка, шокировать точно не будет. За свою жизнь я уже  видел
пару, раз обнаженных женщин. Я,  правда,  уверен,  что  они  не  были  так
красивы, как ты.
     Селена сбежала по ступенькам и на мгновение замерла  у  края  воды  в
восхитительно  естественной  позе.  Нет,  не  танцовщица  на   сцене,   не
фотомодель перед камерой -  скорее  дикая  лань,  выбежавшая  из  лесу  на
водопой. Так грациозны были ее движения, так скульптурно точны линии тела.
Селена улыбалась. Улыбалась и  закатному  солнцу,  и  прохладной  воде,  и
Виктору улыбалась тоже, и она, конечно же, сознавала  свою  красоту,  свое
совершенство.
     Радостный крик, всплеск, веер радужных брызг, и вот уже стремительное
сильное русалочье тело пронеслось под ним и, вновь появившись  над  водой,
оказалось совсем, совсем близко...
     Да, она была диковатой: полное отсутствие  стыдливости  и  каких-либо
комплексов. Виктору доводилось встречать таких женщин, но у тех  это  было
от опыта, иногда профессионального, у Селены - просто от природы.
     "Никому не отдам эту потрясающую девчонку! - подумал вдруг Виктор.  -
Ни красным, ни коричневым, ни зеленым, ни черным,  ни  бедуинам,  ни  этим
юным спецназовцам в сафари - никому не отдам, потому  что  уже  люблю  ее,
потому что она лучше их всех, вместе взятых,  потому  что  из  нее  просто
необходимо вылепить настоящего человека...  Или  просто  нельзя  пить  так
много замороженного "дайкири", особенно после финской ментоловой?.."
     - Слушай, мы что, тюлени? - шепнул он ей в пылу необычной,  но  очень
приятной возни под водой. - Пошли наверх, я хочу тебя  там,  в  той  белой
комнате...
     - Я тоже, - выдохнула в ответ Селена. - Поплыли...

                                    5

     Их разбудил стук в окно. Кто-то бросил камешек, а может быть,  шишку.
Стекло, во всяком случае, уцелело. Потом раздался голос:
     - Танки в городе!
     Селена выскочила из постели с проворством и бесшумностью  кошки.  Уже
через какое-то мгновение она стояла у окна, держа в руках коротенький,  но
очень серьезный на вид пистолет-автомат. (Под подушкой она  его,  что  ли,
держит?) Открыла стволом форточку и крикнула в предрассветный сумрак:
     - Эй! Что?!
     Никто не ответил. Может быть, в первый раз и не ей кричали.
     Селена постояла секунд пять, показавшихся Виктору безумно долгими, не
шевелясь и  напряженно  вслушиваясь  в  тишину  на  улице.  Потом  сказала
негромко:
     - Началось.
     И, положив автомат на кресло, принялась быстро одеваться.
     - Что началось?! - ошарашенно спросил Виктор. - Я спать хочу.
     - Собирайся, - очень жестко и коротко сказала Селена.
     Это был приказ, и объяснений в ближайшее время ждать не приходилось.
     Селена пощелкала выключателем: свет  не  зажегся.  Обычное  дело  для
дачи, подумал Виктор. Впрочем, не для такой же...
     - А вот это уже совсем плохо. -  Девушка  держала  в  руках  молчащую
трубку радиотелефона с грустно мигающим зеленым огоньком.
     - Но не могли же они все отключить! - прошипела она с  необыкновенной
злостью и пошла в другую комнату.
     "Господи, да кто? Кто они?" - хотел спросить Виктор, но сдержался.
     В соседней комнате Селена, победоносно улыбаясь, стояла в наушниках и
наговаривала в  микрофон  портативной  радиостанции  какую-то  абракадабру
позывных, условных сигналов и цифр.
     - Едем, - сообщила она наконец.
     - Едем, - покорно согласился Виктор. - Закурить можно?
     -  Разумеется,  хотя  и  не  стоило  бы  натощак.  А  чуть  позже  мы
позавтракаем.
     Но  еще  сильнее  ему  хотелось  выпить.  Натощак.  Именно   натощак.
Холодного, ничем  не  разбавленного  джину.  Он  только  боялся,  что  Эта
очаровательная  некурящая  спортсменка,  пьющая,   как   правило,   только
замороженный "дайкири", вряд  ли  позволяет  себе  спиртное  до  сиесты  и
наверняка осудит его. Смешно, но ему было стыдно перед девушкой.
     Только уже в гараже настойчивое желание организма одержало победу над
интеллигентским смущением,  и  он  предложил  Селене,  достав  из  кармана
любимый маленький плоский термос:
     - Глотнешь?
     - Что это? - спросила она рассеянно.
     - "Гордонс". Из холодильника. Я больше люблю "бифитер",  но  на  этот
раз у Тэдди не было.
     - Давай, - сказала Селена. - Капельку. А то  даже  за  руль  садиться
тошно.

     Было уже совсем светло, когда они свернули  с  асфальта  на  насыпную
грейдерную дорогу. Становилось ощутимо теплее, и  только  что  еще  совсем
прозрачный утренний воздух начинала  заволакивать  уже  привычная  знойная
дымка.
     - Куда мы едем? - поинтересовался наконец Виктор, нарочито зевнув.
     - В город. Просто я хочу проехать по шоссе, идущему от Лагеря.
     - А на работу тебе туда не надо?
     Виктор вдруг вспомнил, что она еще и  медсестра  у  Голема  в  Лагере
бедуинов. Об этом они почему-то не поговорили накануне.
     - На работу мне сегодня именно в город.
     - А доктор Голем с утра в Лагере?
     - Должен быть. А почему ты  спрашиваешь?  -  В  голосе  ее  появились
агрессивные нотки.
     - Хотелось поболтать с ним, - сказал Виктор.
     - Зачем? - пожала плечами Селена. - Голем очень много  знает,  больше
нас всех. Но очень мало говорит. Он и  тебе  ничего  не  скажет.  Если  ты
хочешь узнать о бедуинах.
     - Не только... Но почему ты ненавидишь бедуинов, а  Голем  любит  их?
Ведь он же их лечит.
     - Это он тебе сказал? Лечит! Чего их лечить? Они не болеют.
     - Н-ну... - замялся Виктор. - Так многие говорят.
     - Голем их просто изучает, - сформулировала Селена. - А любит  ли  он
их? Не знаю. Физики из лос-аламосской лаборатории  любили  атомную  бомбу?
Наверно, любили...
     - Милое сравнение, - заметил Виктор.
     - А так и получается, - сказала Селена.
     - Да... но...
     Он не успел ничего сказать, потому что  за  резким  поворотом  дороги
открылся вид на шоссе, Селена  резко  затормозила,  одновременно  открывая
дверцу и высовываясь из машины, чтобы лучше видеть происходящее, и неясный
далекий гул, появившийся с минуту назад и сильно приглушенный  лесополосой
и хорошей звукоизоляцией "ситроена", мгновенно превратился в оглушительный
рев, навалившийся словно со всех сторон сразу.
     По шоссе в раскаленном мареве, в черном дыму выхлопов и грязно-желтых
клубах придорожной пыли шли  танки.  Удушливый  запах  горелой  солярки  и
нагретой брони ударил в нос  резким  контрастом  после  кондиционированной
внутрисалонной  атмосферы  с  тонкой  примесью  дорогих  духов  и  аромата
хорошего джина.
     Селена вышла, не глуша мотора, и какое-то время почтительно созерцала
движение  циклопических  механизмов.  Потом  забралась  назад  и  хлопнула
дверцей.
     - Поедем вдоль колонны,  -  сообщила  она,  не  слишком  советуясь  с
Виктором.
     Тот хотел было сказать, что  движение  по  шоссе  вместе  с  колонной
бронетехники - занятие малоприятное, да  и  небезопасное,  но  машина  уже
тронулась. Селена глядела вперед решительно и явно была не  расположена  к
дискуссиям.
     В месте пересечения грейдерной дороги и  главной  трассы  было  нечто
вроде пандуса, на который в свое время не пожалели асфальта,  но  покрытие
было старым, растрескавшимся,  и  безусловно,  тут  полагалось  сбрасывать
скорость практически до нуля. Но Селена, торопясь выскочить  на  дорогу  в
случайно образовавшийся большой промежуток между танками, гнала машину  по
колдобинам, как автогонщик, давя одновременно на газ и на тормоз.  Все  ее
внимание было  сосредоточено  на  приближавшемся  слева  по  шоссе  танке,
поэтому,  когда  из  плотной  пылевой  завесы  справа   выскочил   бэтээр,
двигавшийся по обочине навстречу колонне, заметил его первым Виктор.
     - Эй! - закричал он. - Справа!
     И, не слишком надеясь на быстроту ее реакции, одной рукой надавил  на
ее левое колено, пытаясь таким  образом  выжать  тормоз,  а  другой  резко
крутанул руль влево. Селена в ужасе смотрела мимо него и  чуть  назад.  На
газ она уже не давила, но и на тормоз, кажется, тоже.
     Удар пришелся в правый задний угол и оказался достаточно сильным  для
того, чтобы Селена вылетела из  машины  через  незахлопнутую  водительскую
дверцу, а Виктор упал грудью на  руль  и  пребольно  стукнулся  головой  о
переднюю стойку.
     Селена,  профессионально  перекувырнувшись,  вскочила   на   ноги   с
проворностью ничуть не пострадавшего человека, и Виктор, потирая мгновенно
вздувшуюся шишку на лбу, подумал: "Ф-фу. Кажется, обошлось.  Без  крови  и
переломов".  Дверца  рядом  с  ним  не   открывалась.   Он   вылез   через
водительскую.
     Да, им  повезло.  Машина  могла  и  перевернуться.  А  еще  он  очень
своевременно вывернул руль. Иначе не задняя, а  передняя  дверца  была  бы
сейчас похожа на смятую серебристую бумажку от конфеты. Не хотелось думать
о возможной судьбе пассажира, который сидел за этой  тонкой  металлической
оболочкой.
     Бэтээр  нависал  над  ними  пятнистой  пыльной  громадиной.   Наконец
распахнулся люк, и в дрожащем над  броней  раскаленном  воздухе  появилась
красная рожа в офицерской фуражке.
     - Какая сволочь! Ну, сейчас он у меня получит, - пыхтела Селена,  уже
державшая в руках автомат,  словно  на  нее  совершили  настоящее  военное
нападение.
     Виктор даже испугался и попытался увещевать:
     - За что получит? Ты же сама виновата.
     Селена не слышала. Она  размахивала  автоматом  и  буквально  вопила,
пытаясь перекричать шум колонны. Когда мимо грохотало  очередное  железное
чудовище, становилось совсем ничего не слышно, затем прорывались отдельные
слова: "Ну ты, козел, ослеп... Дура размалеванная... Президентский холуй!"
Потом снова все тонуло в адском реве,  а  выныривали  из  него  все  более
непристойные выкрики: "Выблядок бедуинский... Помолчи,  проститутка...  Ты
хоть знаешь, с кем говоришь... А мне насрать, сука драная..."
     Краснорожий офицер старался не отставать, и Виктор почувствовал,  что
пора вмешаться. Причем на стороне Селены. Конечно, девушка была изначально
не права, но он терпеть не  мог  хамов,  чью  грубость  не  смягчала  даже
женская красота. Правда, в армии служил с ним один такой - редкостный хам,
но отличный товарищ по кличке Боб, и ему он прощал самую ужасную ругань  в
присутствии женщин. Даже вот таких красивых, как Селена...  даже  с  брони
бэтээра, возле шоссе,  по  которому  идут  танки,  у  разбитой  машины,  в
сплошной пылевой завесе, сквозь которую с  трудом  различалось  не  только
лицо офицера, но даже его майорские погоны. И все-таки Виктор  узнал  его.
По голосу. И по характерным выражениям.
     - Боб! - крикнул Виктор.
     - Банев! - удивился Боб.
     Сцена братания плавно перешла в сцену знакомства  боевого  офицера  и
прекрасной девушки и сделалась особенно  трогательной,  когда  выяснилось,
что прекрасная девушка - тоже боевой офицер.  Вспоминая  Последнюю  войну,
где они  оба  оттрубили  по  полному  году,  Боб  и  Селена,  конечно  же,
обнаружили нескольких общих  знакомых,  не  говоря  уже  о  ставших  почти
родными местах сражений. Для Виктора же от этих названий  на  чужом  языке
веяло не столько романтикой, сколько  непонятной  апокалиптической  жутью:
"зеленка" под Юртанабадом, авиабаза Аглы-Пури, перевал Чатланг...
     В общем, малоподвижный после удара "ситроен" оттащили к краю дороги и
даже выделили солдатика для охраны вплоть до прибытия вызванной Селеной по
радио техпомощи, а пассажиров майор по старой дружбе взял к себе в бэтээр.
Правда, ехал он не в город, а в Лагерь. Но Селена, связавшись с кем-то  по
ВЧ, быстро поменяла  свои  планы,  а  Виктору,  сделавшему  еще  несколько
глотков для снятия стресса после аварии,  стало  все  равно,  куда  ехать.
Появилась этакая веселая бесшабашность. А еще появилась надежда проникнуть
внутрь  Лагеря  за  компанию  с  этой  всемогущей  предводительницей  юных
параноиков.
     Виктор всю жизнь терпеть не мог железных дверей, колючей проволоки  и
пропускной системы, поэтому проникновение туда, куда  обычно  не  пускали,
доставляло ему ни с чем не  сравнимое  наслаждение.  А  тут  еще  вдобавок
страшно хотелось понять, что же происходит в  городе  и  кто  такие,  черт
возьми, эти бедуины, что все вокруг них носятся как ошпаренные.
     В разговор ветеранов Виктору удалось вклиниться  раза  два,  много  -
три, и выяснил он лишь то, что Боб и сам не знает, зачем  столько  танков.
Просто он имеет приказ  -  сопровождать  вверенный  ему  батальон  особого
назначения и по прибытии, согласно общей задаче, поставленной  перед  всем
корпусом, организовать оцепление объекта по схеме номер три.  Для  Виктора
это был, разумеется, пустой звук, а Селена от слов "схема номер три"  чуть
не подпрыгнула, а потом прошептала ошарашенно:
     - Да они там что, обалдели?!
     Снова у ветеранов началось обсуждение военно-технических вопросов,  и
Виктор ничего не успел узнать по существу дела.
     А дело было, похоже, серьезное. Такого количества  танков  Виктор  не
видел еще никогда в жизни. Причем подъехавшая техника была выстроена цепью
вдоль всего периметра тройного ограждения, насколько хватал глаз. В желтом
горячем тумане за поворотом изломанных линий  колючей  проволоки  терялись
размытые очертания дальних машин, а по ближним было отчетливо  видно,  что
стоят они до дикости странно - в шахматном порядке: один ствол нацелен  на
Лагерь, другой - в противоположную сторону, следующий - снова на Лагерь  и
так далее. На броне ближайшего танка, свесив ноги в открытый люк и закинув
автоматы за спину, двое солдат мирно ели арбуз.
     Комбатовский бэтээр, в котором ехали Селена и Виктор,  без  остановки
проскочил первую линию оцепления, образованную простыми  десантниками.  На
второй линии их остановили, и Боб, высунувшись  из  люка,  какое-то  время
объяснялся с высоким и мрачным президентским гвардейцем. На третьей  линии
потребовались документы, причем  на  всех  находившихся  в  машине.  Здесь
охрану осуществляли совместно уже хорошо знакомые Виктору юноши в сафари и
угрюмые бородатые мужики в камуфляжной форме  без  знаков  различия  -  ну
вылитые моджахеды или душманы, как их там, никогда Виктор не разбирался  в
этих названиях. Боб по ту сторону кордона не пошел - ему не надо  было,  а
Виктора каким-то чудом пустили вместе с Селеной. Но рано он радовался.  На
входе в первый же ближайший к КПП корпус, куда направилась  Селена,  стоял
бедуин,  абсолютно  безоружный,  как  все  бедуины,  но  очень  строгий  и
непреклонный.
     - Ему нельзя, - сказал он, даже не заглядывая в документы,  и  Поднял
на Виктора глаза, полные сочувствия и жалости.
     - Это писатель Банев, - просительно залопотала  Селена,  -  он  будет
рассказывать о нас в газетах и на телевидении.
     - Ему нельзя, - спокойно и неумолимо повторил бедуин.
     Селена внезапно перешла на  незнакомый  язык,  гортанный,  визгливый,
жутко непривычный.  Казалось,  чужеземные  слова,  как  теннисные  мячики,
скачут между голыми бетонными стенами узкого тамбура. Бедуин вяло  отвечал
на том же наречии. Потом Селена повернулась к Виктору и тихо произнесла:
     - Тебе сюда, нельзя. Сегодня...
     И так она добавила это "сегодня", что Виктор понял: ему в  это  место
будет нельзя _н_и_к_о_г_д_а_.
     Бедуин смотрел на Виктора печально и виновато.  Селена  при  всех  ее
бойцовских качествах и теперешнем возбужденном состоянии, казалось, готова
была расплакаться от обиды.
     В другой ситуации, когда палят в воздух из автоматов для острастки  и
перегораживают путь гигантской тушей  часового  с  противотанковым  ружьем
наперевес, Виктор, наверное, вспомнил  бы  молодость  и  рванул  напролом,
опрокидывая стулья и круша стекла, но сейчас это было абсолютно неуместно,
это было все равно что качать права в храме.  И  он  просто  повернулся  и
пошел, бросив через плечо:
     - Селена, я жду тебя в своем номере в  "Национале".  Четвертый  этаж,
пятая комната.
     - Погоди! - крикнула Селена. - А как ты поедешь назад?
     Вопрос отрезвил  Виктора.  Действительно,  как?  Он  представил  себе
дорогу пешком - девять километров  по  выжженной  долине,  вдоль  разбитой
дороги, сквозь клубы пыли и  грохот  танков,  идущих  навстречу.  Приятная
перспектива. Он остановился и обернулся.
     - Я вызову для тебя машину, - сказала Селена. - Джип с шофером  будет
ждать у внешнего ограждения.
     И вдруг снова заговорил бедуин:
     - Господин Банев, я  бы  очень  хотел  побеседовать  с  вами.  Вы  не
согласитесь подойти завтра в здание мэрии?
     - Во сколько? - агрессивно поинтересовался Виктор.
     - В семь часов пополудни.
     И  пока  Банев  размышлял  над   ответом,   Селена   воскликнула,   с
провинциальной непосредственностью всплеснув руками:
     - Ой, да я же вас не познакомила! Виктор, это - Абэ Бон-Хафиис.
     Вот  те  нате,  хрен  в  томате!  Хафиис  был  известным   бедуинским
писателем, собственно единственным писателем-бедуином, известным  на  весь
мир. Виктор даже читал несколько его вещей в переводе. Какого же черта  он
здесь делает, на проходной  главного  корпуса  Лагеря?  Или  не  главного?
Господи, какая разница?! При чем здесь Хафиис?
     - Я приду, - сказал Виктор.
     Селена уже держала в руках плоскую трубочку сотовой связи.
     - Иди, тебя  ждут.  Джип  с  водителем,  -  повторила  она,  закончив
разговор по телефону опять же на каком-то собачьем языке.
     "Неужели и водитель будет  бедуин?"  -  раздраженно  подумал  Виктор,
одновременно с отвращением поймав себя на этой этнической нетерпимости. Да
нет же! Никогда он этим  не  страдал.  И  бедуины  раздражали  его  не  по
национальному признаку - у этого раздражения была совсем  другая  природа:
что-то среднее между  психологической  несовместимостью  и...  -  как  это
называлось в  годы  его  юности?  -  _к_л_а_с_с_о_в_о_й_  ненавистью.  Да,
бедуины были людьми другого класса, точнее, даже другого мира,  и  Виктора
раздражала закрытость этого мира, как раздражала всегда, с самого детства,
любая  закрытость:  монастыря,  секретного   института,   лепрозория   или
департамента тайной полиции. Люди  по  ту  сторону  любого  кордона  знали
что-то, чего не знал он, - это было несправедливо, они ограничивали его  в
праве  на  знание,  в  праве,  которое  Виктор   почитал   священным   для
биологического вида Homo sapiens.  Однако  с  годами  закрытой  информации
становилось  почему-то  все  больше,  и  люди,  владеющие   исключительным
знанием, отдалялись все сильнее от людей обычных,  таких,  как  Виктор,  и
смотрели на них с высокомерием и снисходительной  жалостью.  И  порою  это
становилось просто невыносимо, особенно если не  выпить  вовремя  хорошего
джину...
     В бедуинах причастность к высшему знанию  ощущалась  особенно  остро.
Вот почему Виктор тоже не любил этих мрачных бородачей в синих балахонах и
их женщин с лицами, вечно закрытыми паранджой, и их детей... Стоп.  У  них
же никогда  не  было  детей.  Виктор  вдруг  только  сейчас  задался  этим
вопросом. Как же так? И вспомнился  Шопенгауэр,  сказавший  однажды,  что,
если бы люди жили вечно, им стало бы ни к чему  рожать  детей.  Бедуины  -
раса  бессмертных.  Любопытная  гипотеза.  Не  забыть  бы   поделиться   с
Големом...
     Мимо Виктора гордо прошествовали пятеро  юнцов  в  сафари  -  четверо
ребят и одна девушка, всем на вид  лет  по  шестнадцать,  все  удивительно
чистенькие, свеженькие, румяные и дышащие  прохладой,  словно  только  что
пришли с мороза. Селена приветствовала их вертикально поднятой левой рукой
со сжатым кулаком, они ответили тем же, а  Хафиис  выпрямился,  расправляя
плечи и слегка откидывая назад  голову,  и  сквозь  его  прищуренные  веки
полыхала черная ненависть. И это был такой мощный эмоциональный луч, поток
лучей, что Виктор физически ощутил  его  обжигающую  силу,  отраженную  от
бодрых детишек-штурмовиков. И сделалось страшно. Такую ненависть в  глазах
он видел только на войне, а таких подростков он вообще никогда в жизни  не
видел. И он не знал теперь, кто для него более чужой: бедуины, не  имеющие
детей, или дети, отказавшиеся от родителей. А ведь в том немыслимом  строю
на площади маршировал и его собственный внук Август - сын Ирмы.
     Безумно  захотелось  выпить,  но  он  оставил   фляжку   в   разбитом
"ситроене". Значит, придется терпеть до города.
     Водитель   оказался   не   бедуином,   однако    был    патологически
неразговорчив, и, получив от него пару-другую ответов типа  "да,  нет,  не
знаю", Виктор задремал.  Колонна  танков  уже  прошла,  и  над  опустевшей
дорогой в знойном мареве повисла зловещая тишина.

                                    6

     Тяжелый липкий дневной сон был прерван душераздирающим воплем. Виктор
резко поднялся, роняя на пол уже совершенно  высохшую,  горячую  простыню,
пару секунд посидел на кровати, выжидая,  пока  пройдет  головокружение  и
рассеется желтая муть перед глазами, вытер ладонью пот с лица  и,  наконец
поднявшись, приблизился к окну.
     Во дворе отеля дрались коты. Точнее, готовились к драке. Два  матерых
сиамца, выгнув спины и чудовищно распушив черные хвосты, попеременно орали
друг на друга низкими, противными, почти человеческими голосами. Один  был
нечистокровный сиамец: белые пятна на лапках и  сизоватая  морда  выдавали
примесь плебейской крови.  Второй  -  образцовый  представитель  породы  -
выглядел совершенно как домашний кот, а может  быть,  и  был  домашним,  и
Виктор мысленно поставил на него. Однако поединок не состоялся.  В  центре
двора появился третий кот,  тоже  вроде  бы  сиамский,  но  почти  черный,
крупноголовый и вообще огромный, - те двое рядом с ним казались котятами.
     - М-м-м-а-а-о, - с достоинством произнес он, и драчуны мигом прыснули
в разные стороны.
     "Сюрная сцена, - подумал Виктор. - И откуда вдруг  повылезло  столько
этого таиландского зверья?"
     Он вспомнил, как много лет назад в этом же городе  бедуин  прогуливал
по улице сиамского котенка на  шлейке  и  собралась  толпа  зевак.  Такого
местные жители еще не видели, а одна девочка даже спросила:
     - Ой, это у вас что, обезьянка?
     Теперь дворовые сиамские коты  стали  достопримечательностью  города.
Они жили по всем подвалам, по всем помойкам вместе с рыжими,  черно-белыми
и полосатыми,  но  голубоглазых  экзотических  красавцев  было  несравнимо
больше. Размножались они, что ли, быстрее? Или признаки их породы  были  -
как это учили  в  школе  -  доминантными?  Кошек  вообще  в  городе  стало
видимо-невидимо. Мышей они слопали всех до единой, даже  крыс  практически
полностью  передушили,  оставив  доедать   собакам,   а   еще   в   народе
поговаривали, что скоро исчезнут воробьи, - сиамцы необычайно лихо за ними
охотились.
     Виктор достал из холодильника тоник в  большой  пластиковой  бутылке,
плеснул себе в стакан и поглядел на часы. Сиеста кончилась. Пора к  Тэдди.
Кстати, ужасно хочется есть. Несмотря на жару. Кажется, он сегодня  так  и
не позавтракал.
     "Закажу ледяную  окрошку,  -  подумал  Виктор,  мечтательно  закрывая
глаза, - и маринованных миног, и грибы, и мясо по-гватемальски..."

     За привычным столиком сидели еще  вполне  трезвый  Квадрига  и  Антон
Думбель в шикарных белых брюках и белой рубашке с  короткими  рукавами,  с
карманчиками и погончиками. Он был теперь  похож  на  губернатора  острова
Борнео, и к его мускулистым загорелым рукам  сильно  не  хватало  тяжелого
маузера, завершающего образ. А также хорошо бы смотрелись рядом с  ним  по
обе стороны рослые негры с автоматами. Однако  губернатор  острова  Борнео
был   настроен   миролюбиво,   потягивал   из   высокого   бокала   что-то
газированно-прохладительное и задумчиво глядел на запотевшую рюмку  то  ли
коньяка, то ли виски.
     - Здравствуйте, Антон. - Виктор решил подколоть его. - А почему же вы
не на месте событий?
     - Каких событий? - невинно поинтересовался Антон.
     - Ну как же, около Лагеря большое скопление боевой техники...
     - А-а, - протянул Антон, - ну, это не по моей части.
     - Как же так? Разве инспектор  по  делам  национальностей  не  должен
присутствовать там, где национальный конфликт перерастает в военный?
     Антон  посмотрел  на  Виктора  пристально,  опрокинул  рюмку,   шумно
выдохнул (судя по запаху, это был все-таки коньяк) и спросил:
     - Вы знаете, почему мы проиграли Последнюю войну?
     - Наверно, потому, что она была не последней, - быстро сказал Виктор,
словно это был единственно возможный и заранее заготовленный ответ по ходу
викторины.
     - Оригинальная мысль, - оценил Антон.
     И тут неожиданно вклинился Квадрига:
     - А почему, собственно, вы считаете, что мы там проиграли?
     Антон даже растерялся на мгновение.
     - Н-ну... потому что это общепринятое мнение.
     - А я вот так не считаю, - сказал Квадрига. И добавил: -  Терпеть  не
могу общепринятое мнение.
     Антон промолчал, Виктор на всякий случай тоже. Квадрига не унимался:
     - На Последней войне я писал батальные сцены. С натуры. Мне почему-то
знакомо ваше лицо, господин Думбель. Я не мог  встречать  вас  на  фронте?
Нет?
     - Нет, - отрезал Антон. - Меня там не было.
     - Я пью за победителей  Последней  войны!  -  многозначительно  изрек
Квадрига и поднял свой стаканчик с охлажденным ромом.
     - Так вы все-таки хотите услышать, Виктор, почему мы проиграли в  той
войне?
     - Разумеется. Я вас слушаю.
     - Потому что мы не знали, с кем воюем и для чего воюем, потому что  у
нас не было _и_д_е_и_, а у них, у наших врагов, - была. Они  точно  знали,
что идут на бой за Аллаха, а у нас одни выполняли интернациональный  долг,
другие сводили личные счеты, третьи зарабатывали деньги,  а  в  итоге  все
дружно признали, что это была интервенция, постыдная захватническая  война
и вообще ошибка.
     - Простите, - прервал его Виктор, - но ведь это же все  общее  место.
Не позорьтесь, Антон, вам не пристало пересказывать такие банальности.
     - Вы не дослушали меня, - жестко  сказал  Антон.  -  Это  всего  лишь
необходимая преамбула. Извините, если  напомнил  вам  общеизвестные  вещи.
Официант! Двойной коньяк. Мне и господину Баневу. Вы не возражаете?
     - Пока - нет, - сказал Виктор.
     - Так вот, суть моей мысли заключается в том, что мы  вели  на  самом
деле не захватническую, а чисто  оборонительную  войну,  мы,  как  всегда,
раньше других почувствовали главную мировую угрозу и приняли удар на себя.
Мы вступили в священную войну, не поняв ее смысла, и потому вынуждены были
прекратить  ее.  Но  теперь-то  уже  всем  ясен  зловещий  смысл  великого
противостояния  Север  -  Юг,  заменившего   собою   ушедшее   в   историю
противостояние Востока и Запада. Хотим мы этого или  нет,  шутили  вы  или
говорили серьезно, но Последняя война была не  последней,  вы  правы,  нам
снова придется воевать.  И  уж  теперь-то  мы  победим,  должны  победить,
иначе...
     - Простите, - снова перебил его Виктор. - Но что-то на этот раз я  не
до конца вас понимаю. Кто он, этот враг  с  Юга,  которому  вы  объявляете
священную войну?
     -  О  Господи!  Правильно  говорил  Голем,  что  писатели   -   народ
необразованный. Вы Салмана Рушди читали?
     - "Сатанинские стихи"? Наслышан.
     - Он написал не только "Сатанинские стихи", он много чего  написал  о
мусульманах.  И  это  он  сказал,  что  главной  угрозой  для  современной
цивилизации является мусульманский мир. Мне  неважно,  арабы  они,  турки,
пуштуны или боснийцы, они - мусульмане, и значит, враги. Я знаю, что такое
ислам, уж вы мне поверьте. Да, я инспектор по  делам  национальностей,  но
это  не  значит,  что   я   националист,   как   твердят   эти   оголтелые
правозащитники. Я вовсе не отдаю предпочтения каким-то отдельным нациям, я
отдаю предпочтение более гуманной религии и более высокой культуре. Вот  и
все.
     Виктор  даже  есть  перестал.  Он  смотрел  на  Антона  и   удивлялся
произошедшей  в  нем  перемене,   из   респектабельного,   уравновешенного
чиновника  с  так  называемыми  погонами  в  кармане  он   превратился   в
митингующего, почти  истеричного  политика  или  в  боевого  командира,  с
отчаянной  смелостью  поднимающего  свою   роту   против   неприятельского
батальона.
     Антон продолжал, увлекаясь все больше:
     - Надо же наконец, надо же рано или поздно делать свой выбор, если мы
действительно не хотим погубить  цивилизацию.  Нашу  цивилизацию.  Сколько
можно кричать о равенстве перед законом  и  перед  Богом  (каким  Богом?),
сколько можно кричать о свободе  и  справедливости,  когда  в  ответ  тебе
кричат "Джихад!" или "Газават!", а других слов просто не знают и не  хотят
слышать. С ними же не о чем договариваться. С ними нельзя  договариваться.
Их надо просто уничтожать.
     -  Помилуйте,  батенька,  что  вы  говорите  такое?  Ваше  начальство
разрешило вам произносить вслух такие слова?
     - А  чего  я  такого  сказал?  -  почтя  как  нашкодивший  мальчишка,
вскинулся Антон. Вторую,  самую  ядовитую  часть  вопроса  он  практически
пропустил мимо ушей. - Бросьте вы  эти  ваши  интеллигентские  штучки:  не
убий, не укради, гуманизм-онанизм. Вы начинаете стрелять, когда вашу  жену
уже отправили в концлагерь или когда на ваших детей уже  падают  бомбы,  а
стрелять надо начинать раньше,  чтобы  ничего  этого  не  произошло.  Надо
наносить упреждающие удары. Для этого только необходимо правильно  выбрать
цель. Сегодня мы выбрали ее. Но времени осталось предельно мало.  Ислам  -
это не религия,  ислам  -  это  болезнь,  эпидемия,  распространяющаяся  с
чудовищной скоростью. Здесь не дискуссии нужны, а дезинфекция.  Вы  хотите
весь остаток жизни молиться Аллаху или вы все-таки предпочтете нашу веру?
     - Вы верующий? - быстро спросил Виктор, подняв брови.
     - Нет, я употребил слово "вера" в самом широком смысле.
     - Ну а в самом широком смысле, мне, честно говоря,  все  равно,  кому
молиться. И если меня будут заставлять каждый день  ходить  в  костел,  я,
пожалуй, тоже закричу "Джихад!". Антон, не бросайтесь такими словами,  как
"вера".  Лучше  объясните  мне,  кто  же  будет  выбирать  кандидатов   на
уничтожение: лично господин президент или начальник его охраны? И по каким
признакам будут отличать мусульман? По отсутствию крайней плоти? Ну, тогда
я вам расскажу, что будет:  в  первую  очередь,  как  всегда,  расстреляют
евреев, потом не успеют  остановиться  и  по  какому-нибудь  недоразумению
вырежут всех армян, при этом,  разумеется,  пострадают  чеченцы,  калмыки,
сербы, афганцы и крымские татары, в меньшей степени,  но  тоже  достанется
тамилам, баскам, абхазам, корейцам и эскимосам. Ну а совершенно  под  ноль
вырежут без различия национальности столь ненавистных вам правозащитников,
то есть в основном ученых, священников и писателей. Меня,  соответственно,
тоже убьют, за что я вам заранее говорю "большое спасибо".
     - Шутите? - несколько оторопел Антон от такой контратаки.
     - Нисколько. К сожалению. И если  я  вас  правильно  понял,  вы  тоже
говорили вполне серьезно.
     - В общем, да.
     - Тогда, _с _в_а_ш_е_г_о _п_о_з_в_о_л_е_н_и_я_, я лучше выпью  джину,
- медленно проговорил Виктор и, поднявшись, пошел к  стойке,  чтобы  лично
заказать у Тэдди порцию любимого напитка со льдом.
     Когда он вернулся, Антон сидел как ни в чем не бывало, все  такой  же
белый,  отутюженный  и  довольный  собой.  На  гладко  выбритом  лице   не
отразилось  и  тени  сомнения  в  только  что  высказанных  идеях.   А   в
серо-стальных глазах полыхало адское пламя превосходства и причастности  к
страшной тайне. Виктор представил себе вдруг, как капитан  Думбель  вот  в
этих самых белоснежных брюках идет вдоль ряда лежащих на  асфальте  тел  и
методично производит контрольные выстрелы в голову. Картинка  нарисовалась
настолько яркая, что его даже замутило слегка.
     Банев сел, выпил джину и зачем-то  спросил,  хотя  уже  не  собирался
возвращаться к разговору:
     - А детей мусульманских вы тоже предполагаете уничтожать?
     - Я так и чувствовал, что вы не  поймете  главного.  Я  же  сказал  -
упреждающий удар. Но относительно возраста, начиная  с  которого  человека
следует  считать  опасным,  конечно,  потребуется   отдельное,   тщательно
продуманное решение, лично я не могу взять на себя такую  ответственность,
никто ведь не может...
     "Господи, - думал Виктор, - в какое странное  время  мы  живем!  Всем
разрешили говорить все: государственным служащим, занимающим важные посты,
журналистам с экрана, рядовым гражданам на улицей в магазине  -  разрешили
говорить абсолютно все: от нецензурной брани в адрес господина  президента
до  открытых  призывов  к  свержению  строя  и   массовым   убийствам   по
Национальному  или  религиозному  признаку.  Разрешили  говорить  все,  но
говорят почему-то одни только гадости, во всяком случае  те,  кто  говорит
громко. А сделать ничего нельзя, потому что делать пока еще не  разрешили,
то есть разрешили, но не дают. Странное время".
     В ресторане появилась извечная пара - молодой человек в сильных очках
и его долговязый спутник.
     "Интересно, - подумал Виктор, - а эти тоже ненавидят бедуинов или они
как раз, наоборот, представляют бедуинскую секьюрити сервис? Бороды сбрили
и косят под европейцев".
     Виктор еще раз взглянул на выразительную парочку за угловым столиком,
и какое-то неясное мучительное воспоминание промелькнуло у него в  голове.
Какие они, к черту, бедуины! Он же их знает, хорошо знает, вот только...
     - Вы меня не слушаете, Банев, - сказал Антон.
     - Что вы, что вы, я вас  очень  внимательно  слушаю,  вы  только  что
говорили о паломничестве в Мекку.
     - Действительно, - удивился Думбель, - как раз об этом я  и  говорил.
Но у вас было совершенно отсутствующее лицо.
     - Не обращайте внимания. Как говорит один мой приятель,  у  меня  все
друзья - шизоиды.
     - Ну зачем же вы так о себе, господин Банев, шизоиды у нас за колючей
проволокой.
     Виктор допил джин и пристально посмотрел на Антона:
     - Что это вас сегодня так разбирает, господин капитан?
     Вопрос был риторический в общем-то, и Думбель не ответил.
     - А скажите, -  поинтересовался  Виктор,  -  эта  ваша  инспекция  по
национальным вопросам - военизированная организация?
     - Нет  никакой  инспекции,  -  сказал  Антон.  -  Есть  администрация
губернатора, и я занимаю в ней одну из ответственных должностей. Капитаном
я был, когда работал в Министерстве внутренних дел.
     - А-а-а, - протянул Виктор, мысленно стряхивая лапшу с ушей.
     И тут проснулся Квадрига.
     -  Анаша,  -  произнес  он.  -  Кальян.  Душная  ночь.  И  гигантские
тарантулы.
     - Гигантских тарантулов не надо, - попросил Виктор.
     - Хорошо,  -  сразу  согласился  Квадрига  и  поинтересовался:  -  Мы
знакомы? Доктор гонорис кауза Рем Квадрига...
     У столика неожиданно появилась Селена.
     - Виктор, ты еще не слишком пьян?
     - Я в норме. А что?
     - Ты мне нужен. Пошли. Быстро.

                                    7

     Было еще очень жарко,  а  Селена  торопилась,  и  Виктор  раздраженно
осведомился:
     - Куда ты меня опять тащишь?
     - Помолчи, - сказала Селена, но как-то удивительно ласково, грех было
обижаться на такое "помолчи". - Мне нужен крепкий мужик, а больше я никому
здесь не могу довериться. Скоро появятся мои ребята, и ты будешь свободен.
     - Да нет, я в общем-то никуда не спешу.
     Виктор оттаял. Охваченный внезапным приступом нежности к  Селене,  он
уже не хотел с ней расставаться и готов был делать по ее просьбе  все  что
угодно.
     - У меня на сегодня уже никаких дел, - сообщил он.  -  Завтра  что-то
было...
     - Завтра у тебя встреча с Хафиисом, - напомнила Селена. - Будь с  ним
поосторожней.
     - В каком смысле?
     - Ну, он человек очень умный...
     - Знаю, - сказал Виктор.
     - А это опасно, потому что он наш враг.
     - Не знаю, - сказал Виктор.
     - Чего ты не знаешь?
     - Я не привык считать врагами не знакомых мне людей.
     - А на войне? - спросила Селена.
     - Но мы же не на войне.
     - Это с какой стороны посмотреть, - возразила Селена. - Кстати,  надо
послушать вечерние новости. Возможно, уже  ввели  чрезвычайное  положение.
Или военное. Не знаю, какой вариант они выберут.
     - Весело, - сказал Виктор.
     И тут они пришли. За углом, где кончалась улица и начинались пустыри,
у края разбитой пыльной дороги, лежал ничком человек в темно-синем бурнусе
и с косматой бородой - бедуин. Кто-то проломил ему  голову,  как  пишут  в
протоколах, тяжелым тупым предметом, и зрелище было не  из  приятных.  Шея
лежащего неестественно вывернулась, капюшон сбился  на  сторону,  открывая
вид на то, что было лбом, а теперь представляло собой жуткую  мешанину  из
раздробленных костей черепа,  курчавых  волос,  темных  сгустков  крови  и
желтовато-серой мозговой ткани.
     По дороге, пару раз оглянувшись, торопливо уходил паренек  в  сафари.
Селена даже не попыталась его остановить, и Виктор, хоть  и  был  озадачен
такой странностью, счел за лучшее промолчать по этому поводу.
     - Кто ж это его так? - тихо проговорил он. - Ваши?
     - Наши не занимаются такими глупостями, - обиженно ответила Селена.
     - Размозжить  человеку  голову  теперь  считается  просто  глупостью.
Интересный подход.
     Селена промолчала. Ей было явно  не  до  разговоров.  Она  все  время
озиралась  по  сторонам  и  пристальнее  всего  вглядывалась  в  скопление
покосившихся ржавых гаражей, сарайчиков и ангаров за пустырем.
     - Может, вызвать полицию? - Виктор продолжал говорить как  бы  сам  с
собой.
     - Ты что, с ума сошел?! - вздрогнула Селена.
     - Почему?
     - Слушай, ты можешь помолчать сейчас? А? Пожалуйста.
     Виктор пожал плечами.
     - Помоги-ка вот лучше. - Селена  наклонилась  над  трупом  и,  достав
платок, попросила: - Переверни его.
     Отчаянно борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, Виктор ухватился за
плечи мертвого бедуина.
     - Нет, одной рукой возьмись за капюшон, - распорядилась Селена.
     Виктор расправил смятый капюшон бурнуса и резко перевернул неожиданно
тяжелое (даже для мертвого) тело, а Селена с профессиональной сноровкой  и
аккуратностью, не запачкав ладоней, вложила разбитую голову в капюшон.
     - Подержи так, - продолжала командовать она и, быстро поискав глазами
вокруг, зачем-то подложила кирпич под затылок бедуину.
     - Черт! Ну где же они? - прошипела Селена,  выпрямившись  и  еще  раз
оглядевшись. - Постой здесь минутку. Ладно?
     Виктор даже не успел ответить, а она уже шагала в сторону домов. Роль
охранника при свежем трупе неизвестного происхождения все меньше и  меньше
нравилась писателю Баневу, но он все-таки поборол в себе желание закричать
вслед.  И  правильно.  Селена  не  ушла  из  зоны  прямой  видимости,  она
поравнялась  со  старым,  обшарпанным,   видавшим   виды   микроавтобусом,
притулившимся у забора, и скрылась внутри него. Секунды на три, не больше.
     - Ты умеешь заводить машину без ключа? - спросила она, вернувшись.
     - Когда-то умел. Давай попробую.
     Дело  оказалось  несложным:  внутри  у  драного  "форда"  практически
отсутствовала обшивка, и все, что только может  торчать,  торчало  наружу.
Провода зажигания болтались  на  самом  виду,  словно  приглашая  угонщика
покататься. Никто, конечно, не  мог  сказать,  насколько  хватит  бензина,
потому что о такой роскоши, как датчик расхода топлива, в  этой  машине  и
вспоминать не приходилось, но ехать на ней было все-таки можно.
     Виктор подогнал "форд" задом к ногам бедуина, но,  когда  они  вдвоем
подняли тело, Селена вдруг попросила:
     - Заноси голову вначале. Так удобнее.
     - Но... - замялся Виктор, - как-то вроде не принято...
     - Заноси, я говорю,  ядрит  твою!  -  буквально  зарычала  Селена.  -
Держать же тяжело!
     Виктор захлопнул заднюю дверцу и закурил.
     - В Лагерь? - спросил он.
     - Ага. Но я теперь сама отвезу. Чего тебе мотаться? Ты  уже  был  там
сегодня.
     - Ты что? - испугался Виктор.  -  Нельзя  в  одиночку  в  такую  даль
мертвеца везти. А если с машиной что случится? Ты  только  глянь  на  этот
рыдван.
     - Ничего не случится, я эту машину знаю. Правда. Спасибо, Виктор, иди
отдыхай.
     Так они и препирались, стоя у довольно громко  урчащего  на  холостых
оборотах "форда", и даже не услышали, как подъехал  джип.  Виктор  заметил
его, когда из открывшихся одновременно четырех дверей уже  высыпала  целая
команда. Перехватив тревожный взгляд  Виктора,  Селена  резко  обернулась,
одновременно опуская руку в карман и принимая позу, одинаково удобную  для
прыжка и падения. Но ничего не понадобилось делать. Это были свои.
     Трое мальчиков в сафари подошли вплотную, и один из них еще  на  ходу
бросил:
     - Где он?
     - В машине, - сказала Селена.
     - Сам идти сможет?
     - Вряд ли.
     "Господи! - подумал Виктор. - Про кого это они? Или я схожу с  ума?..
Головой вперед... Они что же, считают его живым?"
     - Спасибо тебе, Виктор, - повернулась к нему  Селена.  -  Пожалуйста,
иди отдыхай.
     - Я _д_о_л_ж_е_н_ уйти? - решил уточнить Виктор.
     - Виктор, пожалуйста, иди, - повторила она, не отвечая на вопрос.
     Мальчики споро подхватили бедуина втроем, но не как  убитого,  а  как
раненого, и в своем джипе они его _п_о_с_а_д_и_л_и_.
     - Да, заглуши мотор у этого тарантаса, - вспомнила  Селена.  -  А  мы
поехали.
     Но Виктор все  стоял  и  смотрел  завороженно  на  сидящего  в  джипе
бедуина, который медленно поднял руку и поправил слишком низко упавший ему
на лицо капюшон.  Виктор  зажмурился  изо  всех  сил,  помотал  головой  и
взглянул еще раз. Бедуин сидел неподвижно.
     - Ты зайдешь ко мне в номер вечером? -  Собственный  голос  показался
Виктору чужим. - Ты обещала.
     - Не знаю, если вернусь в город - обязательно.
     Она уже бежала к открытой передней дверце джипа, полностью готового к
отправке.
     Виктор поставил на место так и не угнанный "форд", закурил  и  побрел
обратно к Тэдди. Чего-то он там, кажется, не доел, а уж не допил - так это
точно.

     Вот только ни доесть, ни допить  на  этот  раз  не  получилось.  Едва
Виктор свернул в  проулок,  в  сторону  Прохладной,  как  увидел  бегущего
странным петляющим шагом бедуина.
     Так, так. Похоже, в городе начинается самая интересная в мире охота -
охота на людей. За бедуином бежали двое в спортивных костюмах и  в  масках
типа "чулок". У Виктора не было  с  собой  оружия,  но  он  прикинул,  что
ближайшего преследователя,  если  удачно  поставить  ему  подножку,  можно
нейтрализовать сразу,  а  уж  с  другим-то  один  на  один  он  как-нибудь
справится. Виктор сделал шаг к стене, как бы маскируясь, и приготовился  к
выпаду. Но ситуация на улице  мгновенно  переменилась:  позади  взвизгнули
тормоза и чей-то ужасно знакомый голос крикнул:
     - Всем встать лицом к стене! Руки над головой, ноги в стороны!
     Бандиты в масках с удивительной, словно отрепетированной быстротой  и
четкостью выполнили требование командного голоса, а вот  бедуин  продолжал
бежать, будто ничего не случилось. И Виктор  еще  не  успел  ни  встать  к
стене, ни оглянуться на того, кто кричит, ни даже  выбрать  один  из  двух
вариантов, как раздался выстрел и бедуин упал, опрокинувшись навзничь.
     Виктор поворачивал голову медленно-медленно, или ему просто казалось,
что он это делает медленно. Бандиты вжались в стену и замерли, бедуин тоже
лежал очень тихо.
     Возле машины, перегородившей проезд, стоял Антон Думбель с  дымящимся
пистолетом в руках. Скорее всего,  дым  из  пистолетного  дула  дорисовало
воображение Виктора, разыгравшееся после всех бурных событий дня,  но  то,
что стрелял в бедуина именно Антон, было несомненно.
     - Какого черта вы здесь делаете, Банев? - проворчал Антон.
     - Гуляю, - безмятежно откликнулся Виктор.
     - Очень жаль, что вы гуляете именно здесь. Очень жаль, - повторил  он
глубокомысленно и начал неторопливо приближаться то ли к бедуину, лежащему
посреди улицы, то ли к Виктору, стоящему совсем рядом.
     И в какой-то момент Виктора охватила паника: сейчас его просто уберут
как нежелательного свидетеля. Уберут. Слово-то какое!
     А Думбель подошел вплотную к бедуину, рука его  с  пистолетом  то  ли
случайно, то ли не совсем, оказалась аккурат над головой лежащего, и снова
мрачно проговорил:
     - Очень жаль, Банев, что вам все это приходится видеть. Очень жаль.
     И тут Виктор понял, что произойдет  в  следующую  секунду.  Всего  за
какой-нибудь час до этого он нафантазировал себе такую  точно  картину,  и
вот, будто в кошмаре, она сейчас материализовывалась. Антон  приставлял  к
голове бедуина длинный  вороненый  ствол,  собираясь  сделать  контрольный
выстрел. Виктор не мог потом вспомнить, подумал ли он  в  то  мгновение  о
своей жизни  (уж  после  такого-то  всех  свидетелей  определенно  убирать
надо!), но одно он помнил наверняка: ему тоже было очень, очень жаль,  что
он смотрит на это.
     И он решил не смотреть.
     Резким ударом ноги Виктор выбил пистолет  из  рук  Антона,  и  черная
железяка, громко брякнув о стену дома напротив, упала на землю недалеко от
людей в масках. Думбель потерял равновесие и сел на асфальт. Несколько раз
он открывал и закрывал рот, но слова у него никак не получались,  даже  со
звуками было трудновато. Бедуин меж  тем  вскочил  с  невероятной  прытью,
словно  и  не  был   ранен,   и   рванулся   в   ближайший   двор.   Мигом
сориентировавшиеся бандиты отлипли от стены и кинулись  следом.  Ситуация,
как в пьесе абсурда, вернулась к изначальному эпизоду.
     - Идиот!!! - взревел Антон, вставая и надвигаясь  на  Виктора.  -  Вы
идиот, Банев! Вы хоть знаете, в чьи руки вы отдали этого несчастного?
     - Вначале  я  хотел  им  помешать.  Вначале...  -  принялся  сбивчиво
объяснять Виктор. - Но  вы  собирались  его  убить,  я  не  мог  допустить
такого...
     - Идиот!!! - с новою силой заревел Антон. - Вы  хоть  понимаете,  что
здесь вообще происходит?!
     - Н-ну... - Виктор замялся.
     - Баранки гну! А не понимаете, так и не лезьте!!!
     С этими словами Антон не выдержал и  ударил  Виктора  по  лицу.  Удар
наносился,  конечно,  сгоряча,  но  был  тем  не   менее   профессионально
продуманным. Антон не имел целью  сломать  противнику  шею  или  проломить
череп - просто поставить фингал под глазом, ну  и,  может  быть,  устроить
легкое сотрясение мозга. Виктор упал, не теряя, впрочем, сознания и удачна
подставив руку. Сквозь тошнотворное мерцание перед глазами он  видел,  как
Антон  подобрал  свою  пушку  и  пошел  к  машине.  Наконец  Виктор  сумел
подняться.
     - Только не вздумайте мне отвечать, - сказал  Антон  свирепо,  прежде
чем сесть в машину. - Я сейчас очень, очень зол. Считайте, что  вы  дешево
отделались. Если мы встретимся с вами еще раз при сходных обстоятельствах,
единственное, что  я  могу  обещать  вам,  -  так  это  подпись  господина
президента под вашим некрологом. Я лично позабочусь.
     Он не оставил Виктору возможности ответить - не только кулаками, но и
словами, - хлопнул дверцей и, лихо развернувшись, умчался.

     Тэдди посмотрел на Виктора укоризненно. Потом предложил:
     - Хотите? У меня есть замечательная мазь от ушибов.
     -  Спасибо,  Тэдди,  давай  попробуем.  Только  сначала  плесни  мне,
пожалуйста, очищенной.
     - В городе  неспокойно  сегодня,  господин  Банев,  -  сказал  Тэдди,
наливая в стакан на два пальца, - шли бы вы лучше к себе в отель.
     - Ты прав, Тэдди, - согласился  Виктор,  с  наслаждением  опрокидывая
порцию очищенной и забирая мазь, - запиши на меня все, что полагается.
     Квадрига сидел за столиком совсем  один  и,  кажется,  спал.  Бутылка
перед ним была уже практически  пуста.  Когда  Виктор  проходил  мимо,  он
неожиданно вскинулся и отчетливо произнес:
     - Почему я должен сидеть за одним столом с убийцами?

                                    8

     - Входите, Голем, - сказал Виктор, открывая  дверь  своего  номера  в
отеле на вежливый стук. - Я как раз собирался выпить.
     - Только чего-нибудь холодненького, - жалобно попросил Голем, грузный
и потный, опускаясь в кресло.
     - Ну, если вы считаете меня садистом, я сейчас сварю вам  глинтвейна,
а если нет - тогда, пожалуйста, - джину  с  апельсиновым  соком.  И  то  и
другое из холодильника.
     Виктор смешал простенький коктейль и протянул  Голему  высокий,  враз
запотевший стакан.
     - Ба! - воскликнул Голем. - Что же это с вашим лицом? Ах  да,  вы  же
попали сегодня  в  аварию.  Сочувствую.  Селена  очень  неаккуратно  водит
автомобиль.
     - Да нет, Селена тут ни при чем, - решил объяснить Виктор. - Это  наш
общий друг постарался. С которым вы меня вчера знакомили.
     - Да что вы говорите! Неужели Антон Думбель?
     - Он самый.  Мы  немного  не  сошлись  во  мнениях  по  национальному
вопросу.
     Голем грустно покачал головой:
     -  Я  забыл  вас  предупредить.  Антон  -  человек   горячий,   порою
несдержанный, с ним надо поосторожнее в выборе выражений.
     - Бросьте, Голем, не надо изображать Думбеля совсем уж психопатом. За
выражения он по лицу не бьет. Просто уже после нашей  дискуссии  он  решил
убить бедуина, а я бедуина спас, за что и поплатился  слегка  подпорченной
внешностью.
     - Вы это серьезно? - спросил Голем.
     - Абсолютно серьезно.
     - Ай да инспектор по делам национальностей!
     - Да никакой он не инспектор. Типичный агент спецслужбы.  Вот  только
какой? Вы не знаете, Голем?
     - А вам это важно?
     - Теперь - да. Он угрожал мне. Я должен как-то  защищаться  и  прежде
всего хочу знать от кого.
     - Что ж, наверняка не поручусь, но смею полагать, что он представляет
департамент безопасности. Кстати, зря вы говорите, что  он  не  инспектор.
Одно другому не мешает. Знаете, что такое наше сегодняшнее Министерство по
делам национальностей? Это одно из управлений  бывшего  Федерального  Бюро
охраны и контрразведки. Расскажите, Виктор, как все это было.
     Виктор рассказал.
     - А те двое, как вы их описали,  никакие,  конечно  же,  не  бандиты,
скорее всего они представляли иностранную разведку.
     - Иностранную? - переспросил Виктор. - Какую же именно?
     - А вот этого я уже совсем не знаю. Но чему вы удивляетесь? Сегодня в
нашем замечательном городе можно встретить спецслужбы  всех  мастей,  всех
стран и народов. Я вот, например, лично общался в Лагере  с  господами  из
"Моссада" и из "Фараха". Не в один день, конечно.
     - "Фарах" - это какие-то арабы?
     - Палестинцы, - уточнил Голем. - А "Моссад" - это Израиль.
     - Знаю. А те двое,  которые  постоянно  сидят  с  нами  в  ресторане,
молчаливые такие, ну, помните, один долговязый, а другой...
     - А, эти! Помню, конечно...
     - Они тоже из какого-нибудь "Фараха"?
     - Нет, эти - наши, только уже не из  департамента  безопасности.  Так
мне кажется.
     - А им можно пожаловаться на Антона?
     - Пожаловаться можно, но я вам не советую.  Не  путайтесь  вы  в  эти
игры. У вас же совсем другие козыри. Ваше дело  писать.  Изучать  жизнь  и
писать. И не бойтесь выходить на улицу. Никто вам ничего не сделает. Если,
конечно, мешать не будете.
     - К чему вы меня призываете, Голем?
     - Я вас ни к чему не призываю. Просто советую заниматься своим делом.
Я это всем советую.
     - И шизоидам?
     - Шизоидам в особенности. Кстати, о шизоидах. Селена говорила с  вами
о заказной работе?
     - Как, вы тоже в курсе? - удивился Виктор.
     - А я всегда в курсе, - солидно заявил Голем. - Так вот,  писать  вам
ничего не надо будет. Только выступить по телевидению.
     - И что же я должен буду говорить?
     - Да что хотите, -  улыбнулся  Голем.  -  Нет,  правда,  я  не  шучу.
Главное, чтобы вы говорили о нашем городе, о наших проблемах, о  бедуинах,
если угодно. Ну, приблизительный текст вам, конечно, подготовят.
     - Кто подготовит? - быстро спросил Виктор.
     - А вот когда подготовят, тогда и узнаете кто.
     - Послушайте, Голем, с вами очень трудно разговаривать...
     - Зато интересно.
     - Постойте, я не закончил мысль. С вами  очень  трудно  разговаривать
без соответствующей дозы хорошего джина.
     - А вот это как раз поправимо. Виктуар, вы нальете?
     Они выпили еще по стакану, и возникла пауза,  вполне  нормальная  для
двух немолодых людей, уставших до отупения к концу  невыносимо  жаркого  и
невероятно бурного дня. В окно было видно, как над холмами садится солнце,
воспаленное, злое, почти вишневое в  пыльном  мятном  воздухе.  Прохладнее
станет только еще часа через два, но дышать будет все равно нечем. К этому
уже привыкли.
     - А вот скажите, Голем, это правда, что бедуины совсем не пьют?
     - Спиртного? Безусловно. Им религия запрещает.
     - Да нет же. Они _с_о_в_с_е_м_ не пьют. То есть не пьют воды.
     Голем посмотрел на него сочувственно.
     - Виктор, у вас в школе был такой предмет  -  анатомия  и  физиология
человека? Ну так что же вы задаете глупые вопросы?
     - Не знаю, так говорят. В этом городе скоро смогут  выжить  лишь  те,
кому совсем не надо будет пить. Воду  здесь  включают  все  реже  и  реже.
Естественные водоемы все  пересохли,  а  напитки,  сами  знаете,  дорожают
чудовищно с каждым днем. На огородах давно ничего не  растет,  яблони  все
пересохли, собаки дохнут одна за другой,  коты  эти  бедуинские,  то  бишь
сиамские, расплодились. Это же не может продолжаться вечно.  Очевидно,  мы
все уйдем отсюда, а останутся лишь те, кому не нужна вода.
     - Возможно, - неожиданно согласился Голем,  -  только  вы  ошибаетесь
относительно бедуинов. Это не они останутся.
     - А кто же? - удивился Виктор.
     - Другие люди, - неопределенно сказал Голем  и  одним  глотком  допил
содержимое своего стакана.
     - Дети? - быстро спросил Виктор.
     - Да, - согласился Голем. - Только они не дети. Они очень  похожи  на
детей, они кажутся нам детьми, но они не дети.
     - Пожалуй, - проговорил Виктор, наливая себе неразбавленного джину, -
однако по возрасту...
     - Возраст - понятие относительное, - возразил  Голем.  -  Взросление,
созревание, старение может протекать  в  самые  различные  сроки.  Природа
предусмотрела здесь очень широкий диапазон. А само понятие  "дети"  скорее
социальное. Любой старик может  считаться  ребенком,  если  признает  себя
сыном своих родителей. Наши - не признают. Как бабочка не считает гусеницу
своей матерью. Гусеницу, по странной и нелепой случайности оставшуюся жить
после рождения летающей красавицы.
     - А как же они собираются жить дальше? -  поинтересовался  Виктор.  -
Ведь они же, по определению,  должны  нарожать  новых  гусениц.  Или  сами
должны стать гусеницами? Честно говоря, плохо помню, что там происходит  у
насекомых, но у людей-то по этой части, кажется, ничего не изменилось. Или
я не прав, Голем? Ответьте мне как врач.
     - Отвечаю вам  как  врач:  рожать  они  намерены  бабочек,  и  только
бабочек. А умирать намерены молодыми.
     - Постойте, Голем, но это же кошмар,  -  сказал  Виктор,  не  ощущая,
впрочем, страха. Ему вдруг странным образом сделалось весело от того,  что
он  начинает  понимать  происходящее.  Выпитое  за  день  не  лишило   его
способности рассуждать логически, а только помогало не впадать в отчаяние.
Уродливая, искаженная картина "нового  прекрасного  мира"  не  представала
теперь перед ним в одном лишь черном свете.
     - Кошмар, - спокойно повторил Голем. - С нашей с вами точки зрения.
     Виктор выпил еще и сказал:
     - Ну а при чем здесь бедуины?
     - Бедуины? -  рассеянно  переспросил  Голем.  Он  поднял  свой  вновь
наполненный коктейлем бокал и поглядел через него  на  бордовый  закат  за
окном.   Желто-оранжевый   напиток   в   этом   зловещем   свете   казался
кроваво-красным, как гранатовый сок.
     - Бедуины, - повторил он еще раз. - С одной стороны, они  тут  вообще
ни при чем. А с другой стороны, именно в  них-то  все  и  дело.  Я  только
боюсь, что вы этого не поймете, Виктор. Помните такую формулу: Бог  -  это
любовь? Ну конечно, помните. Формула по сути своей правильная.  Да  только
тот Бог либо отвернулся от нас, либо мы сами про него забыли. Либо  вообще
не было этого Бога никогда, не существовало в природе, а была  лишь  идея,
что, впрочем, несущественно, потому что Бог и идея Бога - суть одно  и  то
же. А сегодня возник Новый Бог, и имя ему Ненависть. И новые люди  молятся
Новому Богу. И они понимают толк в ненависти.  Они  знают,  что  ненависть
бывает  разная.  Ненависть  бывает   двух   основных   видов:   пассивная,
порождающая  равнодушие,   презрение,   жалость,   снисхождение   и   даже
благотворительность; и активная, порождающая агрессию, насилие,  убийства,
геноцид. В принципе, они молятся первой ненависти, но на  пути  к  ней  им
приходится проходить и через вторую. Большинство из них уже  прошло  через
нее. На Последней воине, как они ее называют. И теперь они  убеждены,  что
активная ненависть плавно перетечет в пассивную, а потом и вовсе  исчезнет
навсегда. Бедуины, кстати, говорят еще и о Ненависти Созидающей.  Впрочем,
бедуины - люди нездоровые, и наверно, нельзя относиться  всерьез  к  тому,
что они говорят, тем более...
     - Голем, зачем вы мне лжете? - перебил его Виктор.
     - Я вам?
     - Конечно. Вы же не считаете их больными. Вы мне сами  говорили,  что
их лечить совершенно ни к чему.
     - А психотические отклонения  вообще  не  лечат,  Виктор.  Психотиков
просто оберегают от воздействия внешнего мира. А внешний мир оберегают  от
них.
     - Неужели для этого обязательно нужны тяжелые танки? -  саркастически
поинтересовался Виктор и допил последнюю дозу.
     - Иногда, - философски заметил Голем.
     - Да! Но у меня еще вопрос. А почему туда пускают детей?
     - Откуда вы знаете, что туда пускают детей?
     - В городе говорят. И вообще, я сам сегодня видел этих, в сафари...
     - В городе, - назидательно проговорил Голем, -  говорят  очень  много
всего интересного. Например, мой приятель Вернон, медик, между прочим,  по
образованию, знаете что мне поведал? Что скоро мы все мочиться перестанем,
потому что жидкость будет уходить исключительно  через  поры  кожи.  А  вы
говорите, дети... Те,  кого  вы  видели  в  сафари,  -  это  члены  Совета
ветеранов Последней войны, СВПВ. Только они и имеют доступ  на  территорию
Лагеря. Они ведут мирные переговоры с бедуинами.
     - О, как  это  по-нашему!  -  воскликнул  Виктор,  хохоча.  -  Мирные
переговоры  под  дулами  танков  за  колючей  проволокой  между  детьми  и
бородатыми моджахедами, причем и те и другие поголовно вооружены до зубов,
и ни слова в прессе о том,  что  там  происходит!  Как  это  современно  и
демократично!
     - Переговоры, между прочим, проходят весьма серьезные... ненависть  -
это вам не фунт изюму... Хотите, расскажу?..  Религиозные  предрассудки...
пресловутый фундаментализм... новейшая  военная  доктрина...  прагматичный
подход к массовым психозам... новый виток  все  той  же  спирали,  но  уже
совсем в другом измерении... - Голем бубнил  все  это  тихо,  монотонно  и
как-то невнятно, отрывочно. Голос его все больше и больше заглушался ревом
могучего двигателя, и Виктор вдруг обнаружил, что  видный  психиатр  сидит
верхом на стволе танкового орудия, у  самого  его  основания,  и  большими
кусками лопает сочный арбуз;  холодный  розовый  сок  стекает  у  него  по
подбородку, а косточками Голем плюется, как  мальчишка,  во  все  стороны.
Одна из косточек попадает Виктору в щеку, и он возмущенно спрашивает:
     - Что вы делаете, Голем?!
     - На вам муха, - отвечает Голем.
     - Не на вам, а на вас, - поправляет Виктор.
     - Нет, на вам, - упорно повторяет Голем, - на мне нету.
     А потом вдруг становится совсем темно. И тихо. И только слышно в этой
тишине, как с кончика ствола падают в  раскаленный  песок  тяжелые  липкие
капли арбузного сока.

                                    9

     Ирма открыла ему дверь и вяло предложила:
     - Проходи, па.
     И он тут же забыл, зачем пришел. Голова была тяжелая, хотелось спать,
а еще хотелось искупаться. Бредовая, конечно, идея,  и  вообще  для  этого
пришлось бы ехать к Селене на дачу, а это было сейчас никак невозможно.
     Идя к дочери, он специально не стал пить с утра - только самую  каплю
- большой стакан лимонного  сока  и  в  него  маленькую-маленькую  рюмочку
коньяку, просто, как писал Веничка Ерофеев, чтобы не так тошнило. А  потом
полложки соды в виде порошка  и  запить  водой.  И  тогда  сразу  проходит
изжога. Вот только голова... голова оставалась тяжелой.
     Он прошел в комнату, сел на старый протертый  диван  и  посмотрел  на
Ирму. Ирма стояла, опершись на спинку  кресла,  и  в  своем  скромном,  но
изящном домашнем платьице была очень  даже  хороша.  Она  становилась  все
больше похожа на Лолу, но была, безусловно, красивее ее.
     - Господи, что у тебя с глазом?
     - В аварию попал. Ерунда. Пройдет.
     - Ну а как ты вообще, папка?
     - Да ничего, вот получил  крупный  гонорар  за  сценарий  сериала  на
телевидении, приехал сюда отдохнуть,  поболтать  со  старыми  друзьями.  А
здесь видишь что делается: танки какие-то, бедуины, стрельба на улицах.  И
такая жара!.. Знал бы, не поехал. Слушай, ты же  всегда  дождь  любила.  И
Бол-Кунац - тоже. Зачем вы сюда-то переехали?
     - Мы никуда не переезжали, папа.
     - То есть как? Не понимаю. Это  же  совсем  другой  город.  Город,  в
котором я служил. А то был город, где я родился.
     - Правильно, - согласилась Ирма. - Это совсем другой  город.  А  того
города  просто  уже  нет.  Не  существует  он  больше.  Но  мы  никуда  не
переезжали.
     - Понятно... - пробормотал Виктор.
     Ничего  ему  было  не  понятно,  и  тяжесть   в   голове   постепенно
превратилась в боль. Очевидно, это как-то отразилось  на  его  лице.  Ирма
спросила:
     - Па, кофе хочешь?
     - Не уверен, - ответил он.
     Вошел Бол-Кунац. Жутко сутулый, совершенно седой, с пожелтевшей кожей
и трубкой в углу рта. Виктор едва узнал его.
     - Здравствуйте, господин Банев!
     Вот голос почти не изменился. Удивительно.
     - Ты называл меня так, когда был мальчишкой.
     - Точно. Я как раз и вспомнил те времена. Хотите пива?
     - С удовольствием, если можно. А ты тоже будешь?
     - Ну разумеется.
     Бол-Кунац сел в кресло и запалил свою  трубку.  Ирма  принесла  шесть
баночек пива из холодильника и ушла варить себе кофе.
     - У вас с деньгами нормально? - спросил Виктор.
     - Нормально,  -  сказал  Бол-Кунац.  -  Правда,  нормально.  Спасибо,
господин Банев.
     - А вам не кажется, что отсюда надо уезжать?
     - Одно время казалось, но сейчас уже поздно.
     - В каком смысле?
     - Да во всех смыслах, - сказал  Бол-Кунац.  -  Возраст,  дети  -  они
никуда не поедут - и... мы просто не успеем уехать. Опять же - куда?
     - Да куда угодно! Разве  сейчас  с  этим  есть  проблемы?  -  спросил
Виктор. - И что значит - не успеете уехать?
     - Нет, юридических проблем, конечно, нет  никаких,  и  даже  денег  я
нашел бы хоть на Америку. Но я же говорю -  дети.  Август  -  член  Совета
ветеранов ПВ, Чика - студентка университета, будущий социопсихолог. Они же
будут участниками событий. А события  предстоят  жаркие,  и  очень  скоро,
неужели вы еще не поняли? События будут такие, что не только уехать - уйти
пешком будет трудновато в эти дни.
     - Вот об этом как раз я и хотел с тобой поговорить. Без  Ирмы.  Может
быть, вам куда-то уехать хотя бы на время: в  столицу,  или,  наоборот,  -
куда-нибудь в глушь, у меня же есть дом в деревне.
     - Спасибо, господин Банев, мы останемся здесь.
     Бол-Кунац открыл вторую баночку пива и погрузился в  синеватые  клубы
дыма.
     - Послушай, Бол, - сказал Виктор, он снова перестал  понимать,  зачем
пришел сюда, - но ты-то  хоть  можешь  объяснить,  почему  мир  так  круто
переменился?
     - Наверно, потому, что мы проиграли. Тогда. Нам дали шанс. У нас была
огромная сила в руках. А  мы  превратили  ее  в  красоту.  В  божественную
красоту. Вот только наши розы - лучшие в мире розы - вырастали всегда  без
шипов. Помните Экзюпери? Розы должны быть  с  шипами.  Красоте  необходима
служба безопасности. Мы не подумали об этом. Мы решили, что  в  мире  есть
только пары противоположностей: красота и уродство,  добро  и  зло,  ум  и
глупость, а все остальное умещается в  непрерывный  спектр  между  каждыми
двумя полюсами. Нет, мы не упрощали мир, мы просто исказили его  так,  как
нам было удобно, так, как нам подсказали, и искаженный мир понравился нам,
страшно понравился. Но за  его  пределами  жил  мир  реальный,  в  котором
признавали десять разных видов красоты и  столько  же  -  уродства,  сотню
принципиально разных взглядов на ум и столько же - на глупость,  и  десять
тысяч  непохожих  представлений  о  добре  и  зле.  Наш  мир  существовал,
выдерживая давление реальности, пока не кончилась  энергия,  подпитывавшая
его, а потом аккумулятор сел, а генератор, собственный генератор  энергии,
так и не  заработал.  И  наш  мир  развалился.  Рассыпался.  Нам  пришлось
вернуться в старый. Собственно, нам даже не  надо  было  никуда  идти.  Мы
просто оказались опять в знакомом старом мире.
     Бол-Кунац помолчал, выбил трубку  в  большую  пепельницу  и  принялся
набивать ее по новой. Тихо вошла в комнату Ирма и встала у окна. Бол-Кунац
продолжил:
     - Помните, вы сказали тогда: "Не забыть  бы  мне  вернуться".  Вы  не
забыли и вернулись раньше других. Вы просто не догадались,  что  вернуться
придется всем. Обязательно. Очевидно,  _о_н_и_  допускали  такой  вариант.
О_н_и_ долго терпеливо наблюдали за нами,  не  вмешиваясь,  но  сегодня  -
неужели вы еще не поняли? - _о_н_и_ предпринимают вторую  попытку.  И  мне
хочется верить, что наши  дети  все-таки  сумеют  найти  свой  собственный
источник энергии. Сколько же можно жить на халяву? Ведь  наши  дети  стали
совсем другими, не похожими на нас, еще меньше похожими, чем мы на вас. Да
и _о_н_и_ тоже стали другими. И это нормально...
     - Они - это мокрецы? - вспомнил  вдруг  Виктор  это  странное,  давно
забытое слово - слово не просто из прошлого, слово как бы из другого мира,
из другой реальности.
     - Сами вы мокрецы! - сказала вдруг Ирма обиженно  и  громко.  -  Боги
спускаются  на  Землю,  а  вы  называете  их  то  мокрецами   и   считаете
прокаженными, то бедуинами и зачисляете  в  психопаты.  Странная  традиция
складывается в этом мире.
     - Погоди, Ирма, - ошарашенно прервал ее Виктор, -  ты  считаешь,  что
бедуины - это все те же мокрецы?
     - Не знаю, но я так чувствую, я не могу этого объяснить.
     - Ирма, - сказал Бол-Кунац, - принеси еще пива, пожалуйста.
     Потом  затянулся  сиреневым  ароматным  дымом  и   снова   пристально
посмотрел на Виктора.
     - Я же говорю, это вторая попытка. Они пришли теперь уже  не  к  нам.
Они пришли к нашим детям.
     - Так почему же ваши дети их ненавидят?!
     - Вот! - воскликнул Бол-Кунац. - Здесь-то собака и зарыта. В этом вся
суть. Но только вы ее, наверно, не поймете.
     Виктор тоже пил уже четвертую баночку пива,  голова  у  него  прошла,
сигареты курились одна за одной с большим удовольствием, и  он  был  полон
решимости понять _в_с_е_ в это утро.
     - Но почему, почему все говорят мне, что я чего-то не пойму?  Я  что,
похож на идиота? - вопросил Виктор. - Или я стал уже ходячим анахронизмом?
     - Второе ближе к истине, господин Банев, но  тоже  не  совсем  верно.
Можно, я начну издалека?
     - Начинай.
     - Помните, у Достоевского? Кажется,  в  "Идиоте".  (Заметьте,  как  я
изящно цитирую классику, - это к вопросу об идиотах.)  Помните  там  такое
рассуждение, что есть у нас самые разные  замечательные  мастера  во  всех
областях и во все времена такие были, вот только не хватало  всегда  ЛЮДЕЙ
ПРАКТИЧЕСКИХ. Сегодня их тоже не хватает, господин Банев.
     А особенно остро ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ не хватало нам в нашем  изысканно
искаженном, прекрасном, придуманном мире.  Их  не  хватает  постоянно,  но
сегодня они должны найтись, сегодня ставка делается на них, наконец-то  на
них. Боги отдают власть ЧЕЛОВЕКУ ПРАКТИЧЕСКОМУ, но ЧЕЛОВЕК ПРАКТИЧЕСКИЙ  в
богов не верит, не любит он богов, и  за  навязчивость  начинает  их  даже
ненавидеть. А богам  только  того  и  нужно.  Культивируя  ненависть,  они
аккумулируют  энергию  ЛЮДЕЙ  ПРАКТИЧЕСКИХ  и  взращивают  их  для   новой
самостоятельной жизни. Понятно?
     - Более-менее, - проговорил Виктор, из последних сил пытаясь  поспеть
за парадоксальным ходом мысли собеседника.
     - Я называю их богами с подачи Ирмы, -  продолжал  Бол-Кунац.  -  Это
удобнее, потому что короче и яснее. На самом деле я их богами  не  считаю.
Они, конечно же, люди. Они в большей степени люди, чем мы с вами.  Но  они
люди иного уровня. Поэтому они и эмоции вызывают более  высокого  порядка.
Ненависть к ним - это вам не ненависть к соседу по квартире или  к  жулику
продавцу на рынке. Она настолько сильна, что переходит в  новое  качество.
Она становится Ненавистью Созидающей.
     "Стоп, - подумал  Виктор,  -  кто-то  уже  говорил  мне  о  Ненависти
Созидающей. Селена? Голем? Антон? Нет, только не Антон..."
     - А вот скажи, Бол, ведь  бедуинов  ненавидят  не  только  ваши  юные
супермены, но и еще много-много людей разных  поколений,  да  и  социально
разных. Это имеет какое-то отношение к сути?
     - К сути? Практически никакого, но давайте  разберемся  поконкретнее,
кого вы имеете в виду?
     - Ну, например, господина Антона Думбеля.
     - Кто таков?
     - Сотрудник департамента  безопасности.  Здесь,  в  городе,  работает
инкогнито. Бедуинов ненавидит  люто,  призывает  физически  уничтожить,  а
заодно с ними и остальных мусульман.
     - Клинический случай, - улыбнулся Бол-Кунац. - И потом ведь бедуины -
не мусульмане. Наши местные бедуины.
     - Ой ли?
     - Ну конечно. Вот вы, например, христианин?
     - Я крещен в костеле.
     - Блестящий ответ! Вот именно - вас окрестили в костеле - и все. А им
сделали обрезание в мечети  -  и  тоже  все.  На  том  уровне  социального
сознания, который занимаете вы и который  занимают  бедуины,  это  уже  не
имеет ровным счетом никакого значения. Когда мы  пытались  создавать  свой
мир, мы очень хорошо понимали это, мы только недоучли, что не все люди  на
планете такие умные и интеллектуально зрелые, как, например, Виктор Банев.
Есть очень, очень  много  вполне  приличных,  вполне  добрых  и  по-своему
неглупых людей, которые не со зла, а просто в силу своего уровня  сознания
не способны понять - ну, не способны! - как это могут быть равны  во  всем
негры и белые, евреи и арабы, японцы и корейцы. Они ведь не  то  чтобы  не
хотят - они _н_е _м_о_г_у_т_ такого понять. И это необходимо учитывать. Мы
не учли. - Он помолчал. - И еще кое-чего не учли тоже. Мы умели творить  и
строить, мы слушали музыку и слушали дождь, мы читали  стихии  философские
трактаты, мы почти научились читать мысли друг друга,  но  зато  полностью
утратили способность уничтожать. А мир  устроен  таким  образом,  что  без
этого не проживешь. Даже элементарные отходы, обыкновенные фекалии  нельзя
просто откладывать в сторону - они тогда заполонят все на  свете.  А  есть
еще болезни. Представьте себе хирурга, который боится  тронуть  скальпелем
опухоль и вместо этого вступает с ней в переговоры.
     - Лично у меня, - сказал Виктор, - такой хирург вызывает восхищение.
     - У меня тоже, - согласился Бол-Кунац, - но по жизни  таких  хирургов
практически не бывает. И функцию уничтожения все равно кому-то  приходится
выполнять. Вы - интеллигент, я интеллигент  -  мы  отказываемся.  И  зовем
варягов, словно электрика - починить пылесос. Но это ведь  не  починить  -
это, наоборот, уничтожить. И тут уместнее другое сравнение: позвали добрые
люди мужика  -  поросенка  зарезать,  а  он  так  увлекся,  что  вместе  с
поросенком и добрых людей  зарезал.  Так  примерно  и  получается.  Никому
нельзя в этом мире  передоверять  функцию  уничтожения.  Ею  лично  должен
владеть созидатель,  строитель,  творец.  Я  знаю,  что  вам  не  нравятся
тренированные мальчики, кричащие на площади "Смерть бедуинам!", вы даже не
хотите встречаться с собственным внуком.  Но  поверьте  мне,  лозунгами  и
угрозами они переболеют, а главное, здоровое и рациональное  зерно  в  них
сохранится. Поверьте, они подготовлены  к  тому,  чтобы  держать  в  руках
скальпель хирурга, а не топор палача.
     - А тебе не кажется, Бол, что в социальном аспекте - это  одно  и  то
же?
     - Мне-то кажется, но я вам излагаю их точку зрения, чтобы вы поняли.
     - Ах вот как.
     -  Да,  господин  Банев.  А  от  себя  я  добавлю  еще  только  одно.
Мальчики-супермены, которые идут сегодня к власти (подчеркиваю -  идут,  а
не рвутся, как до сих пор все  рвались),  не  просто  умеют  убивать.  Они
прошли войну и знают цену смерти. Именно поэтому, придя к власти,  они  не
станут прежде всего составлять расстрельные списки, как это делали во  все
времена  разнообразные   философы-полиглоты   типа   Ленина   и   народные
поэты-гуманисты типа Нур Мухаммеда Тараки.
     - А ты уверен, что действительно не станут? - спросил Виктор.
     - Да ни в чем я не уверен! - разозлился Бол-Кунац и принялся  яростно
выбивать очередную трубку. - Просто я неисправимый оптимист.
     И он закашлялся на слове "оптимист".
     Виктор поднялся:
     - Мне пора. Я еще зайду к вам. Мы очень хорошо поговорили. Спасибо за
пиво.
     Провожая его до дверей, Ирма сказала:
     - Отец, я слышала, тебе предлагают выступить на телевидении. Было  бы
очень хорошо, если бы ты согласился. Ты  можешь  сказать  им  всем  что-то
важное. Я знаю.
     Виктор улыбнулся. Ему было приятно.
     - И ты туда же! - только и сказал он.

     Посреди совершенно опустевшей улицы он глянул на часы и  присвистнул.
Ничего себе утро! Было уже пять пополудни. Сиеста кончалась. До встречи  в
мэрии можно  было  разве  что  успеть  пообедать  и  пропустить  стаканчик
ментоловой у Тэдди.

                                    10

     А у Тэдди было совсем пусто. Даже Квадрига еще не подошел. Только  за
угловым столиком обедали, как всегда, молодой человек в  сильных  очках  и
его длинный спутник, да в другом углу шушукалась какая-то молодая парочка.
Сам Тэдди стоял за стойкой и вдумчиво протирал стаканы.
     - Привет, - сказал Виктор, - сделай мне ментоловой, пожалуйста.
     - Опять не спали в сиесту, - укорил Тэдди.
     - Да не привык я. А к тому же тебе не кажется, что сейчас страшновато
стало ложиться спать. Лучше быть все время начеку.
     Тэдди  оценивающе  посмотрел  на  огромный  синяк  под  левым  глазом
Виктора, припухший и фиолетово-желтый теперь, и вынужден был согласиться.
     - Должно быть,  вы  правы,  господин  Банев.  Слышали,  мэр  подал  в
отставку?
     - Нет. А что, это важно?
     - Само по себе, наверно, нет. А про комендантский час слыхали?
     - Так уже объявили? - удивился Виктор.
     - Ну конечно, и причем с двадцати  двух  ноль-ноль.  Кажется,  у  нас
опять революция.
     - Не революция, Тэдди. Революции раньше были. Теперь  это  называется
путчем.
     - А, - Тэдди махнул рукой, - какая  разница!  Опять  окна  поколотят,
электричество вырубят, грязь разведут и выпьют у меня  все,  ни  гроша  не
заплатив. Каждый раз одно и то же. Надоело все.
     Он вздохнул.
     - Сейчас по-другому будет, - сказал Виктор.
     - Вы так думаете? Или знаете? - поинтересовался Тэдди.
     - Предполагаю, - ответил Виктор. - Что я могу знать? Знает у нас  все
только доктор Голем.
     - Где он, кстати? Второй день его не вижу.
     - Очевидно, дела.
     - Революционные заботы? - усмехнулся Тэдди.
     - Путчистские, друг мой, путчистские, - поправил Виктор  и  опрокинул
наконец рюмку, наслаждаясь разливающимся по гортани ментоловым морозцем.
     Боковым зрением он отметил, что двое контрразведчиков,  или  кто  они
там, поднялись из-за углового столика и пошли к выходу. Мгновенно  созрела
идея, и Виктор сказал:
     - Спасибо, Тэдди. Мне пора. Вечером зайду еще.
     Он нагнал их уже почти на улице, в тамбуре между стеклянными дверями.
Сюда круглосуточно нагнетался  довольно  шумными  кондиционерами  холодный
воздух. Завсегдатаи называли этот  закуток  аквариумом,  и  для  короткого
конспиративного разговора, какой задумал Виктор, место можно было  считать
идеальным. Если они не захотят общаться, он тут же уйдет своей дорогой,  а
возможный сторонний  наблюдатель  сочтет,  что  Виктор  просто  сказал  им
"разрешите пройти" или что-нибудь в этом роде.
     - Господа, - произнес он четко и достаточно громко, - у  меня  к  вам
разговор.
     Долговязый профессионально ощупал Виктора взглядом с головы до  ноги,
даже не прикасаясь руками, уверенно определил: безоружен.
     - Проходите в машину, -  сказал  он.  -  Черный  "шевроле"  за  углом
направо. Водителю скажите: "Вариант Б-15".
     Они вышли из ресторана первыми. Долговязый безмятежно закурил,  вертя
головой как бы в поисках такси, а молодой человек со своим  портфельчиком,
который держал двумя руками, встал рядом и хмуро смотрел себе под ноги.
     Окошко со стороны водителя в черном "шевроле" было приоткрыто,  лысый
бугай за рулем исправно среагировал на пароль, и, как только Виктор сел на
заднее сиденье, машина тронулась. Все это было похоже на дурной  шпионский
детектив, каких сам он отродясь не писал, да и не читал в общем-то. А  еще
ситуация мучительно напоминала ему какой-то эпизод из его, прошлой  жизни,
но только сейчас не об этом надо было думать, не об этом...
     "Шевроле" поворачивал два или три раза и  наконец  подъехал  к  месту
встречи. Долговязый сел рядом с Виктором, а молодой человек вполоборота на
переднем сиденье. Водитель безо всякого приказа поднялся и вышел погулять.
     - Ну-с, - сказал молодой человек.
     - Мне стало известно, что господин Думбель - не просто  инспектор  по
делам национальностей.
     - Мы это  знаем,  -  спокойно  ответил  долговязый.  -  Ситуация  под
контролем.
     - Но господин Думбель хотел убить бедуина, и только мое вмешательство
спасло ему жизнь.
     - Когда это было? - заинтересовался долговязый.
     - Вчера, около семи вечера.
     - Похвально, - произнес молодой человеке непонятным выражением.
     - А вот скажите,  Антон  Думбель  пытался  убить  бедуина  с  помощью
огнестрельного оружия?
     - Да, - сказал Виктор, пытаясь  сообразить,  какое  это  может  иметь
значение.
     - Господи! - не выдержал молодой человек. - Почему же у них все такие
тупые?
     - А еще, - непонятно зачем, Виктор решил продолжить.  -  За  бедуином
гнались двое в масках...
     - И в спортивных костюмах, - подхватил долговязый.
     - Это вы тоже знаете, - разочарованно сказал Виктор.
     - Работаем. - Долговязый как-то даже  виновато  развел  руками.  -  А
вы-то, собственно, чего от нас хотите?
     - Защиты, - честно признался Виктор. - Думбель мне угрожал.
     - Не бойтесь, - успокоил долговязый  совсем  по-отечески.  -  Думбель
всем угрожает. Он просто трепло.
     - Не просто. - Виктор грустно  ухмыльнулся  и  повертел  левой  рукой
около лица.
     - Ах, это он вас так разукрасил! Сочувствую, - сказал долговязый.
     Виктору сделалось совсем противно, он уже не чаял, когда же  вырвется
из этой машины, и жалобно спросил:
     - Я пойду?
     - Идите, конечно, - разрешил молодой человек.
     Он снял свои сильные, чуть затемненные очки, чтобы  протереть  их,  и
Виктор  впервые  увидел  его  глаза.  Глаза  были  маленькие,   совершенно
бесцветные  и  пустые,  как  погасшие  индикаторные  лампочки  на  сложном
приборе.
     - Идите, - повторил он. - И мой вам совет, Банев. Не лезьте  куда  не
следует. У нас своя работа, у вас  -  своя.  Вам  сейчас  предстоит  очень
важная работа. Куплетистом вы  были,  романистом  были,  сценаристом  даже
были. Побудьте теперь глашатаем. Или, как это  точнее,  рупором,  что  ли?
Желаю успеха.
     Виктор вылез из машины не прощаясь и хлопнул дверцей.  А  собственно,
зачем прощаться, если вначале не здоровался?
     Зачем он вообще с ними разговаривал? Для  чего?  Извечное  стремление
все понять, во всем разобраться? Или просто хотел  отомстить  Антону?  Или
это действительно страх?
     На улице, казалось, стало еще жарче, если такое вообще было возможно.
Сколько это - пятьдесят, шестьдесят по  Цельсию?  На  термометр  последнее
время предпочитали не смотреть, чтобы не сойти с ума. Но пекло уже не  как
в Сахаре, пекло как в Долине Смерти, а может быть, и того хлеще  -  как  в
финской бане.
     "Кстати, о финской бане, - подумал Виктор. -  Хорошо  бы  сейчас  еще
рюмочку финской ментоловой, а вечером к Селене на дачу и искупаться".

     Возле мэрии он поначалу растерялся. Вход охраняли, как это теперь уже
было принято повсюду, полицейские совместно с  ветеранами.  Юнцы  из  СВПВ
очень любили для краткости называть себя ветеранами, и  конечно,  особенно
любили это те, которые и пороха-то не нюхали.  У  входа  в  мэрию  стояли,
похоже, именно такие. И Виктор понял: эти ни за что не пропустят.
     Было уже без двух пять, и он бы, пожалуй, опять наделал глупостей, но
тут  подъехал   роскошный   ультрасовременный   японский   джип,   кажется
"тойота-раннер",  и  в  сопровождении  двух   телохранителей   вышел   Абэ
Бон-Хафиис. Виктор даже не сразу  узнал  его:  шикарный  светский  костюм,
белая рубашка  с  галстуком,  заколка,  очевидно,  с  бриллиантом.  Только
косматая борода и напоминала о бедуинском происхождении.
     - Здравствуйте, господин Банев. Вы меня ждете? Пойдемте наверх.
     Они поднялись в пустующий кабинет самого  мэра,  и  Хафиис,  отпустив
охрану, уверенно занял кресло градоначальника.
     - Теперь вы будете у нас мэром? - осторожно поинтересовался Виктор.
     - Да ну что вы! Просто кресло удобное. Я  не  занимаюсь  политикой  в
таких конкретных формах. И потом, неужели вы  не  понимаете,  что  уровень
мэра - это для меня слишком мелко?
     - А я, господин Хафиис, вообще ничего не понимаю.
     - Не прибедняйтесь. Чего тут понимать? Мэром будет, возможно, Селена.
     - Селена? - переспросил Виктор. - А Фарим?
     - Фарим! - улыбнулся Хафиис. - Фарим будет президентом.
     - Правда? - Виктор тоже вежливо улыбнулся.
     - Шучу. Хотя в каждой шутке... ну, вы понимаете. Собственно, я же  не
для этого вас сюда  пригласил.  А  для  того,  чтобы  поговорить  о  вашем
выступлении на ТВ.
     - Это с такой-то рожей?
     - Неважно, - махнул рукой Хафиис. - В телецентре хорошие гримеры.  Ну
а потом, в конце концов, так и объясните зрителям, что пострадали в борьбе
с реакционными силами.
     - А орден Доблести мне за это не дадут?
     - Это смотря по тому, как вы выступите в  эфире,  -  ядовито  ответил
Хафиис.
     - Простите, а то, что я буду выступать, решено уже окончательно?
     - У вас есть возражения?
     - У меня ясности нет.
     - А ясность мы сейчас внесем, - уверенно пообещал бедуинский идеолог.
- Вам хочется знать, разумеется, _ч_т_о _и_м_е_н_н_о_ вы должны  говорить.
- Хафиис встал и заходил по кабинету. - А ничего не должны. Говорите  все,
что вам заблагорассудится, все, что вы на самом  деле  думаете,  все,  что
сумели понять, и о том, чего понять не сумели, - тоже  говорите.  Главное,
держитесь в рамках выбранной темы. Ну  и  регламент,  конечно,  не  больше
пятнадцати  минут.  А  тема  -  наше   будущее.   Национальные   проблемы.
Религиозные проблемы.  Военное  противостояние.  Власть  и  свобода.  Роль
спецслужб во всем этом. Вот примерно так.
     - А почему именно я?
     - Результат социологического опроса.
     - Не может быть!
     -  Правда,  правда,  -  заверил  Хафиис.  -  Конечно,  это   был   не
единственный критерий.  Опрос  дал  много  фамилий,  но  у  нас  еще  были
эксперты.
     - У _в_а_с_?
     - Послушайте, Банев, мне  бы  не  хотелось  сейчас  открытым  текстом
называть, кто такие _м_ы_. Это преждевременно. Вы окажетесь не  готовы.  -
Он помолчал. - Вы Голему верите?
     - Да.
     - А Селене?
     - Знаете, почему-то тоже.
     - Вот и прекрасно. Они оба с  нами.  Может  быть,  этого  будет  пока
достаточно?
     - Пока достаточно, - повторил  Виктор,  как  эхо.  -  И  все-таки  не
понимаю, почему именно я?
     - А помните, - сказал Хафиис, -  когда  у  нас  поменялся  президент,
новогоднее поздравление народу делала рок-звезда?
     - Но я же не рок-звезда, - улыбнулся Виктор, - и вроде не  Новый  год
сейчас.
     - Вы почти рок-звезда, Банев. А Новый год настанет так скоро, как  вы
и представить себе не можете.
     - Сегодня, что ли?
     - Ну нет, это уж слишком. Ваше выступление планируется  в  завтрашнем
вечернем эфире, перед информационной программой.
     - Значит, завтра... Да, господин Хафиис,  вот  еще  что!  Почему  это
всякая сволочь из охранки считает своим долгом пожелать мне успеха в  этом
выступлении?
     - А вот на это вы не обращайте внимания. Когда в  прежние  годы  ваши
хорошие,  честные  книги  хвалил  какой-нибудь  мерзавец   из   придворных
критиков, вы придавали этому значение?
     - Придавал, - ответил Виктор коротко.
     - А зря, батенька, зря. Здоровье свое надо щадить. Я вот  научился  в
свое время не замечать ни собачьего лая, ни льстивого мурлыканья.
     - У вас книги другие, - заметил Виктор.
     - Да, у меня книги другие, - согласился Хафиис и снова помолчал. -  А
что это вы совсем не спрашиваете об оплате?
     - Да просто у меня сейчас с деньгами все в порядке.  И  потом,  после
переворота, как  я  понимаю,  мне  будет  предложен  пост...  ну,  скажем,
министра культуры в новом правительстве. Или я не прав?
     - Вряд ли, - серьезно сказал Хафиис. - А вы хотите?
     - Нет.
     - Ну вот и славно. Мы просто намерены дать вам возможность писать.  И
издаваться. А главное - будет кому вас читать.
     - Откуда же они возьмутся, эти читатели? Из космоса, что ли?
     - Да нет. Они есть тут, их много. И вы это прекрасно  знаете.  Просто
сегодня им решительно некогда читать. И незачем. А будет так, что у  людей
снова появятся и время, и желание читать ваши книги.
     - Да вы, я смотрю, оптимист! Прямо как мой зять.
     - Ну нет. Ваш зять оптимист абстрактный. А я -  конкретный  оптимист.
Хотите  выпить  за  конкретный   оптимизм?   Есть   замечательный   коньяк
"Давидофф".
     - А вы тоже будете?
     - Конечно!
     - Так вы же мусульманин.
     - Ну уж не до такой степени, - сказал Хафиис.

     Виктор уходил из мэрии, и его не покидало ощущение, что все  это  уже
было, было однажды. Как-то немножко по-другому, но было.  Впрочем,  больше
всего ему хотелось сейчас видеть Селену.
     Он позвонил ей на дачу прямо от Тэдди:
     - Селена, больше всего на свете я хочу сейчас искупаться. Ты слышишь?
     - Приезжай, я встречу тебя на КПП. Во сколько ты будешь?
     - Сейчас половина девятого. Я  приеду  в  половине...  нет,  давай  к
десяти, чтобы тебе не пришлось ждать.
     - О'кей, Виктор.
     Он вдруг почувствовал себя молодым и сильным. Он был нужен Селене,  и
этим ее чумным мальчишкам, и бедуинам он был  нужен,  и  даже  спецслужбам
(это, разумеется, не в новинку). Но главное - все-таки главное! -  он  был
нужен Селене. Было очень здорово ощущать себя нужным ей.
     Все еще улыбаясь, он подошел к привычному столику. Голем рассматривал
маленькую рюмку коньяка, которую держал в руке. Подняв глаза  на  Виктора,
он спросил:
     - Обо всем договорились?
     - С кем, с Селеной?
     - Да нет, в мэрии.
     - А, с этим... Там все в порядке.
     - Ну и слава Богу. Садитесь, выпейте  с  нами,  Виктор,  а  то  мы  с
Квадригой совсем заскучали.
     - Нет, нет, только одну рюмку ментоловой,  и  я  полетел.  Меня  ждет
женщина. Кстати, Голем. Вы не дадите мне машину?
     - К сожалению, Виктор. У меня все  машины  в  разъездах.  Можно  ведь
доехать и на электричке.
     - А вы знаете, куда я еду?
     - Конечно, знаю. Разве вы еще не привыкли к этому, Виктор?
     - Кажется, туже привык. За вашу проницательность, Голем!
     Виктор поднял рюмку. Они чокнулись.
     Квадрига пробормотал:
     - Особая рота спецназа. В приграничном районе. Уничтожена полностью.
     - Мрачные у него нынче  фантазии,  -  заметил  Голем.  -  Передавайте
привет Селене. Я ее не видел сегодня.
     - Обязательно, - сказал Виктор. - Можно задать вам один вопрос?
     - Задать можно.
     - Бедуины имеют что-нибудь против нас?
     - Это смотря кого вы имеете в виду под словом "нас".
     - Н-ну, - замялся Виктор, - против всех нас,  против  жителей  города
вообще.
     - Конечно, нет, - уверенно сказал Голем. - Бедуины и  сами  -  жители
города.
     - А против СВПВ?
     - Тоже нет.
     - Странно. Ну а против тайной полиции?
     - Знаете, Виктор, скажу вам как врач: тайную полицию  они  не  любят,
только не надо делать из этого политических выводов. Ладно?
     - Я постараюсь. А чрезвычайное положение бедуины ввели?
     - Чрезвычайное положение  у  нас  по  конституции  вводит  президент.
Виктуар, вы и так разбили свой один вопрос на три части. Я ответил. А  это
уже совсем новая тема. Вас же Селена ждет.
     - Вы, как всегда, необычайно любезны, Голем, -  проворчал  Виктор.  -
Счастливо!
     - Постойте, я только хотел объяснить. По поводу ЧП  и  прочей  ерунды
вам лучше меня расскажет Селена. Но вот что важно. Вы, я вижу,  готовитесь
к своей речи. Так поймите же:  никакая  новая  информация  вам  теперь  не
поможет. Не нужна она больше. Поверьте.
     - Счастливо, - повторил Виктор после паузы.
     Голем, конечно же, мудр.  Мудр,  как  библейский  пророк.  Но  иногда
совершенно не хочется ему верить. А впрочем, пророкам, как правило,  никто
и не верит.

     Виктор не поехал на электричке,  он  свернул  на  знакомые  задворки,
завел, в точности как накануне, старенький разбитый микроавтобус "форд" и,
с радостью обнаружив, что одна фара у него все-таки светит,  поехал  через
весь город на  Западное  шоссе  и  дальше,  в  Перепелкин  Лес.  Было  уже
совершенно не важно, чья это машина. В канун приближающихся событий Виктор
не побрезговал бы угнать и бэтээр.

                                    11

     Фары встречной машины были расставлены слишком широко  -  грейдер  не
грейдер, но уж какой-то грузовик - это точно, в крайнем случае "хаммер". В
последнее время в городе появилось несколько этих супервездеходов,  причем
с частными номерами, - супервездеходов, продаваемых в Америке  (где  их  и
делают) только с разрешения Конгресса.
     Виктор притормозил и  опасливо  вертанул  руль  вправо,  одновременно
нащупывая в кармане пистолет. Что здесь  может  быть  нужно  за  несколько
минут до комендантского часа какому-то грузовику или пижонскому "хаммеру"?
Ох, не к добру это!
     Но машина оказалась  не  "хаммером"  и  даже  не  бэтээром.  Это  был
огромный  автобус  "мерседес",  и  единственная  фара  Викторова   "форда"
высветила яркую надпись по борту: "РЕЧНЫЕ ВОЛКИ", а еще - одинаковые  лица
у окон, дружно повернувшиеся в его сторону.
     "Господи, куда же они едут, несчастные?" -  подумал  Виктор,  но  уже
через несколько секунд напрочь забыл о спортсменах: в конусе света  возник
полосатый  шлагбаум,  будка,  полицейский.  Сцепление,  тормоз,  ручку   в
нейтраль.
     Подъехавший  с  той  стороны   "кадиллак"   был   покруче   давешнего
"ситроена". Виктор вышел из машины, Селена тоже.
     - Бросай свою колымагу здесь и садись ко мне, - сказала она.
     Они не отъехали еще и ста метров от КПП, когда Селена бросила руль  и
накинулась на Виктора, как дикая кошка. Оба  передних  сиденья,  повинуясь
какой-то кнопке, стали медленно раскладываться,  превращаясь  в  настоящую
двуспальную кровать.
     - Я люблю тебя, Вик, - шептала Селена.
     - Погоди,  -  смеялся  он,  -  я  же  больше  всего  на  свете  хотел
искупаться. Я хотел искупаться _д_о_.
     - Это чудесно, - шептала Селена. - Все  будет  как  ты  хотел.  Но  я
дополняю от себя: сделаю так, что ты искупаешься и до, и после. Ладно?

     Она не стала одеваться, садясь  обратно  за  руль,  только  теннисные
туфли натянула вместе с гетрами - все-таки  босиком  неприятно  давить  на
педали. "Кадиллак" рванул с места, как дикий мустанг, все  пять  поворотов
до дачи они прошли на скорости не меньше пятидесяти миль в час,  с  визгом
тормозов и пулеметной дробью гальки по  чужим  заборам,  ветер  свистел  в
открытых со всех сторон окошках и верхнем люке, мотор  ревел  как  раненый
зверь,  и  обнаженная  Селена  была  похожа   на   амазонку,   объезжающую
непокорного жеребца. Отправляясь встречать гостя,  она  оставила  открытым
въезд на участок, а теперь вышла закрыть, и Виктор  любовался  ее  изящной
фарфоровой  фигуркой  в  свете  луны  на  фоне  тяжелых   мрачных   ворот,
проскрипевших в ночи тревожно и тоскливо.
     Прочь тревогу, прочь тоску!
     Они нырнули в бассейн, взметая веером сверкающие  серебряные  брызги.
Они резвились в воде, как два молодых дельфина, и вода вскипала, и шальной
прибой  лупил  в  искусственные  кафельные  стены,  а  большая   луна   на
черно-бордовом небосводе сделалась совсем  красной  то  ли  от  чудовищной
жары, то ли просто от стыда за то, что ей приходилось видеть...
     - Селена, - сказал Виктор, все еще тяжело дыша, когда они поднялись в
верхнюю комнату и окунулись в ее  нежную  прохладу  и  белизну.  -  Скажи,
Селена, что будет завтра?
     - Завтра? Может быть, ничего не будет. А может быть, будет бой.
     - С бедуинами?
     - Ага, с ними.
     - А они воевать-то умеют? - серьезно спросил Виктор.
     - Они все умеют. К сожалению, - проговорила Селена, глядя  куда-то  в
сторону.
     - Ну а убить-то их можно? - спросил Виктор еще серьезнее.
     Селена повернулась и долго смотрела на Виктора молча.
     - А ты много знаешь, - произнесла она наконец.
     -  Не  очень.  Просто  я  наблюдательный  человек.  Нам,   писателям,
инженерам человеческих душ, это совершенно необходимо.
     - А-а-а, - протянула Селена, - наблюдательный.  -  И  добавила  после
паузы: - Можно их убить, можно. Не  совсем  так,  как  обычных  людей,  но
можно. Их уже убивали.
     - Кто же это? - поинтересовался Виктор.
     - Не мы, - коротко ответила Селена.
     Они помолчали. Потом девушка поднялась  и  достала  из  бара  бутылку
коньяка и два классических фужера "тюльпан", а из холодильника  -  бутылку
шампанского.
     - Шампанского я не пью, - сказал Виктор. - Практически  никогда.  Или
это по поводу Нового года?
     Селена вздрогнула:
     - Почему ты говоришь о Новом годе?
     -  Потому  что  господин  Хафиис  велел  мне  подготовить  новогоднее
приветствие нашему Народу.
     - Велел? - переспросила Селена.
     - Шучу. Ничего он мне не велел. Просто объяснил свою точку зрения.  И
я вроде все понял. Давай выпьем  по  такому  поводу.  Со  мной  это  редко
бывает, чтобы я все понимал.
     Селена выпила шампанского, а Виктор все-таки коньяку.
     - Слушай, - сказал  он  через  полминуты,  неторопливо  прочувствовав
тонкий букет коллекционного "Наполеона", - давненько я не пробовал  такого
божественного напитка! - И тут же без перехода: - Ну неужели вы не  можете
с ними договориться?! Неужели опять надо заливать  кровью  полгорода?  Или
полстраны? А может быть, полмира?
     - Может быть, -  сказала  Селена  тихо.  -  Мы  пытались  и  пытаемся
договориться. Среди нас нет  сумасшедших,  и  мы  не  хотим  убивать  ради
убийства и умирать ради смерти. Но с бедуинами невозможно договориться. Мы
просто не можем найти конструктивной базы для переговоров.  У  нас  к  ним
очень много требований. У них к нам  -  никаких.  Им  от  нас  ничего,  ну
абсолютно ничего не нужно. У них уже все есть. Они всего достигли. Они, по
их собственному мнению, уже победили. Они  живут  своей,  ни  от  кого  не
зависящей жизнью и не хотят подчиняться нашим законам.
     - Да и Бог с ними. Пусть живут как хотят.
     - Только не на нашей территории, - процедила Селена сквозь зубы.
     Она даже побледнела от  ярости  и  была  как-то  по-новому,  необычно
хороша.
     - Тоже мне территория! - не унимался Виктор.
     Было так интересно злить эту девчонку! В конце концов, он  просто  не
видел другого способа вытянуть из нее хоть что-нибудь, молчит ведь  обычно
как партизан, как доктор Голем молчит, и только  улыбается  хитро,  а  тут
вдруг такие откровения пошли!
     - Какая это наша территория? - рассуждал Виктор. - Их же  за  колючей
проволокой держат. А теперь еще эти танки...
     - Вот именно, что теперь, - откликнулась Селена. - И может быть,  уже
поздно. А колючая проволока... Они за  нее  сами  спрятались.  Они  же  по
городу ходят как по своим баракам, они уже по всему миру ездят, это же  не
единственный такой Лагерь, и бедуинов с каждым днем становится все  больше
и больше! Это же тихая агрессия, это страшная тихая экспансия!..
     - Погоди, как же их может становиться больше, если  у  них  детей  не
бывает?
     - Да ты что?! - Селена округлила глаза и даже рот  приоткрыла.  -  Ты
разве не знаешь? Бедуинами не рождаются - бедуинами становятся. Бедуины  -
это же не нация, это...
     Она вдруг ошарашенно замолчала, поняв что-то, и затем выпалила:
     - Так ты решил, что мы ненавидим их по национальному, по  этническому
признаку?! Господи, да ты нас за фашистов посчитал! А это они, бедуины,  и
есть фашисты. Это  они  назвались  высшей  расой,  высокомерные  элитарные
существа, они не хотят идти ни на какие уступки, они издеваются над  нами,
презирают нас - это ли не фашизм?
     - Прости, но доктор Голем, кажется, не считает их фашистами?
     - Доктор Голем? - вскинулась Селена. - Хороший старикан,  но  у  него
уже крыша едет. Шутка ли - столько лет с психами работать.
     - И Бон-Хафиис очень мало на фашиста похож, - гнул Виктор свое.
     - Ну, этого ты просто плохо знаешь. Хитрющая лиса, идеолог,  мозговой
центр, геббельс мусульманский...
     Виктор загадочно улыбнулся.
     - Ну все, - сказал он, - хватит. Успокойся. Еще по маленькой коньячку
- и спать! Я уже понял самое главное.
     - Что ты понял? - не столько спросила, сколько возмутилась Селена.
     - То, что я сейчас понял,  -  медленно  проговорил  Виктор,  -  тебе,
девочка, пока еще будет недоступно.
     - Ах ты, скотина! - беззлобно закричала Селена, вскакивая и  принимая
боевую стойку. - Вот я тебе сейчас покажу "недоступно"!
     И  тут  началось  такое!..  Виктор  тоже  когда-то  немножко   учился
восточным боевым искусствам. Но вместо кимоно на них были сейчас купальные
халаты, и, глядя со стороны, никто не сказал бы однозначно,  чего  в  этих
псевдояпонских танцах больше, - каратэ или  эротики.  Чтоб  разобраться  в
этом, пришлось действительно выпить еще по чуть-чуть. И  они  разобрались,
отлично во всем разобрались. Так хорошо, что наутро Виктор даже не услышал
будильника. А может, просто забыл его поставить.

     Услышал он громкий сигнал автомобиля  с  подъездной  дорожки.  Селена
тоже услышала. Глянула на часы и, зевнув, попросила:
     - Вик, глянь, кто там.
     С трудом попадая в рукава халата, он подошел к окну. Из  темно-синего
приземистого "понтиака" вышел юный лидер ветеранов. Один, без охраны.
     - Это Фарим, - сообщил Виктор. - Ты ждала его?
     - Да.
     Селена нашарила какой-то пультик и открыла внизу дверь  гостю.  Фарим
мгновенно взлетел на второй этаж.
     - Вставай, сонная зверушка!  -  объявил  он  с  порога,  бесцеремонно
открывая  дверь.  Потом  увидел   Виктора   и   невозмутимо   добавил:   -
Здравствуйте, господин Банев.
     Селена еще раз длинно зевнула и потянулась,  не  слишком  задумываясь
при этом, какие части тела остались прикрыты простыней, а какие - нет.
     - Прю-вет, - сказала она. -  Фаримка,  завари  кофе,  не  сачкуй.  Мы
сейчас.
     Фарим тут же вышел, Виктор даже не успел ответить на приветствие.  Но
это было и не важно. Важнее было понять смысл этой сцены. И он сразу  взял
быка за рога:
     - Послушай, девочка, у тебя с этим Фаримом что-то было?
     - Ага. - Селена снова зевнула. Она все никак не могла проснуться.
     - А теперь?
     - Не знаю. Он хорошо ко мне относится. И мне его обижать незачем.
     -  Здорово,  -  прокомментировал  Виктор,  быть  может   переоценивая
двусмысленность последней фразы.
     - Вик, поменьше думай, обо  всякой  ерунде,  -  широко  и  по-доброму
улыбнулась переставшая наконец зевать Селена. - Ладно? И все действительно
будет здорово. Пошли кофе пить.
     "Старый дурак, - подумал Виктор. - Действительно, о чем  ты?  Сколько
тебе лет и сколько ей? Она же еще почти ребенок!"

                                    12

     За завтраком Селена и Фарим начали обсуждать детали военной  операции
под кодовым названием "Штурм бастиона". Виктор быстро  заскучал  и,  допив
свой кофе, удалился в кабинет -  писать  текст  выступления.  Нет,  он  не
собирался потом заучивать этот текст наизусть, но и  совсем  с  экспромтом
вылезать тоже не хотелось.
     После двух часов  работы  он  перечитал  написанное  и  с  удивлением
обнаружил этакий  бодрый  манифест  на  полчаса  непрерывного  чтения,  по
торжественности и изяществу слога не сильно уступающий тому классическому,
что сотворили некогда господа Энгельс и Маркс.
     - Да, - произнес Виктор вслух, - эта штука будет  посильнее  "Фауста"
Гете.
     И, весело скомкав листы, забросил их  в  корзину.  Ох,  нельзя  такие
современные вещи писать по старинке, царапая  стилом  по  бумаге.  Вот  же
стоит рядом на столе нормальный компьютер - на нем и работай.
     Еще через час родился второй - электронный вариант. Нарочито разбитый
на несколько файлов, чеканно-тезисный,  с  фрагментами  живого  текста,  с
иронией, с любовью  к  людям  и  с  ненавистью  к  нелюдям.  Этот  вариант
понравился автору гораздо больше. Он откинулся в кресле и закурил.

     - Ну и когда мы отправляемся?
     - Скоро, - сказала Селена, колдуя над картой, разложенной  в  большой
гостиной на обеденном столе. - Выпить хочешь?
     - Сейчас - нет.
     - Батюшки! С чего это?
     - Хочу иметь полную ясность мозгов в этот вечер. Как мы поедем?
     - За нами пришлют вертушку. Фарим вызвал.
     - Что за нами пришлют? - не понял Виктор.
     - Вертолет. Слушай, одну минутку еще можешь не мешать мне?
     Виктор немного понаблюдал,  как  Селена  возит  по  карте  линейку  и
записывает что-то в блокнот. Потом вышел на балкон и снова закурил. В саду
пели птицы. "Какая, к черту, война, - подумал он, - зачем?"

     Для боевого  вертолета  последней  модели  столица  оказалась  совсем
близким местом. И этой гигантской песочно-бурой стрекозе  в  знак  особого
уважения   нашли   место   прямо   на   автостоянке   перед   телецентром.
Беспрепятственно миновав десантников в бронежилетах, они втроем  поднялись
на шестой этаж, где Селена с Фаримом оставили Виктора в гримерной, а  сами
удалились по делам. Знакомая  мирная  суета  телецентра  странным  образом
контрастировала с событиями последних дней, и мысли  в  голове  у  Виктора
начали путаться. Вдруг ужасно захотелось выпить, а он даже не взял с собой
вопреки  обыкновению,  вспомнился  Тэдди,  его  уютный  ресторанный   зал,
Квадрига и Голем в глубоких креслах, подумалось вдруг, что было бы гораздо
лучше  устроить  его  выступление   там,   в   непринужденной   привычной,
обстановке, хотя, конечно, не была бы она непринужденной: софиты,  камеры,
журналисты, гримеры, а Квадрига бы  всем  представился,  и,  пожалуй,  его
короткие мистические высказывания произвели бы на  публику  более  сильное
впечатление, чем литературные умствования романиста Банева, а  вот  Голема
бы точно вообще никто слушать не стал...
     - Тишина в студии! -  Строгий  голос  ассистента  вырвал  Виктора  из
тягучего потока сознания, возвращая к реальности.
     Вспыхнул полный свет, ведущий - очень  молоденький  журналист,  но  с
улыбкой, уже знакомой всему миру, - повернулся к Виктору:
     - Господин Банев, мы пригласили вас не только потому, что  вы  живете
сейчас  в  _т_о_м  _с_а_м_о_м  _г_о_р_о_д_е_.  На  ваших  книгах   выросло
поколение наших отцов, а в каком-то смысле и  наше  поколение  тоже.  Ваше
мнение никогда не было безразлично людям. Что вы думаете сегодня о  Лагере
бедуинов?
     - Пусть будут бедуины, - сказал Виктор. - Но пусть не будет Лагеря. Я
вообще не люблю слова "лагерь". Не только концентрационный, но и скаутский
лагерь представляется мне тем, что должно уйти в прошлое. Я против войны и
всего военного, даже игр...
     Начав говорить, он страшно боялся сказать что-то  лишнее,  потом  это
прошло, и чем ближе к концу, тем сильнее становилось другое чувство: он не
успеет, не успеет сказать главного.
     - Помните, Эрнест Хемингуэй мечтал когда-то просто поставить к стенке
всех тех, кто хочет войны, потому что таких на самом деле очень мало и  от
них один вред. Но гении тоже ошибаются. И я хочу сказать вам, что никого и
никогда нельзя ставить к стенке. Мы это уже проходили. Не раз и не два.  И
мы знаем,  что  у  расстрелянных  всегда  остаются  жены,  дети,  ученики,
последователи, друзья. И даже если (предположим невозможное) не было у них
ни тех, ни других, ни третьих, ни пятых - никого или всех, кто был, вывели
начисто,  под  ноль  (как  научились  это  делать   некоторые   выдающиеся
организации  нашего  века)  -  все  равно  у  них   появятся   ученики   и
последователи. И даже дети. Просто потому, что они  расстрелянные.  Они  -
мученики, и значит,  почти  герои.  А  за  героями  пойдет  народ.  И  все
повторится: Перевороты, кровь, войны,  расстрелы.  Обязательно  расстрелы.
Око за око, зуб за зуб, расстрел за расстрел.
     Кто-то должен остановиться.
     Вот почему я намерен подправить старину Хэма. Я мечтаю о  том,  чтобы
все, кто хочет войны, просто ушли. Давайте сделаем так,  чтобы  они  ушли,
чтобы им стало неинтересно воевать и даже готовиться к войне.
     Было бы слишком тривиально утверждать, что мы стоим сегодня на пороге
новой войны. Мы стоим на этом пороге столько, сколько себя помним.  Просто
сейчас настало время отойти от порога. Потому что это уже не порог  -  это
пропасть. Она, конечно, манит, затягивает, но закройте глаза на  мгновение
и подумайте, как это естественно и просто - отойти от края пропасти.
     Я обращаюсь к тем, кто никогда не  воевал  и  воевать  не  умеет.  Не
совершайте рокового  шага,  не  берите  в  руки  оружие.  Вам  не  на  что
рассчитывать, против вас будут профессионалы. Их много. И вас ждет впереди
только смерть.
     Я  обращаюсь  к  профессионалам,  к  вам,  испытавшим  огонь  и  ужас
Последней войны. Неужели вы для того прошли через нее и  остались  живыми,
чтобы начать теперь следующую, неужели  она  была  последней  лишь  в  том
смысле, в каком бывают последними новости в газетах? Да, может  быть,  вам
снова повезет, и крепкой рукою по локоть в крови  вы  поднимете  очередной
бокал за очередную победу в очередной Последней  войне.  А  может  быть...
Подумайте.
     Я обращаюсь ко всем сепаратистам, националистам, фундаменталистам, ко
всем непримиримым, "ястребам" и "тиграм", если, конечно, они слушают меня.
Неужели, наивные братья мои по планете, вы всерьез  считаете,  что  оружие
приносит  что-то  еще,  кроме  смерти.  Вы  же  так  любите  ссылаться  на
исторические корни и  исторические  традиции!  Так  загляните  в  историю,
загляните. На это понадобится совсем немного  времени.  Самое  главное  вы
успеете прочесть прямо сидя в блиндаже между двумя артобстрелами. И  может
быть, вам все-таки расхочется отдавать очередной  приказ  о  бессмысленных
убийствах?
     Я обращаюсь к вам, женщины: матери, жены,  сестры,  девчонки-ветераны
Последней войны! Неужели стрельба из  снайперской  винтовки  и  рукопашный
бой, кромсание плоти в полевом госпитале и закапывание друзей  в  братские
могилы, письма на фронт и ожидание похоронок - неужели это то,  ради  чего
вы родились на свет и ради чего собираетесь рожать новых детей? Или вы уже
не собираетесь?
     Мы действительно стоим у края  пропасти.  Опомнитесь,  друзья  мои  и
братья! Давайте сделаем шаг назад и вытрем со  лба  испарину,  как  утром,
когда очнешься от кошмара и вдруг поймешь, что мир вокруг все-таки еще  не
безнадежен.
     Давайте сделаем этот шаг и улыбнемся друг другу.
     Вот, наверно, и все, что я хотел сказать вам сегодня.

     Прошло уже не меньше минуты, как у Виктора возникло необъяснимое,  но
сильное ощущение на каком-то сверхчувственном уровне: его не слушают,  его
перестали слушать.  Несколько  человек  в  студни:  охранники,  операторы,
звукооператоры, режиссеры, ведущий были по-прежнему  внимательны,  но  это
была их работа, и не к ним же, в конце концов,  обращался  Виктор.  А  вот
где-то  там  далекие  и  близкие  миллионы  зрителей  перед   телеэкранами
перестали слушать,  исчезла  обратная  связь,  только  что  ощущавшаяся  с
удивительной вдохновляющей силой.
     Неужели прервали трансляцию? Или что-то  случилось  такое,  что  люди
отошли от телевизоров и кинулись к окнам? Или...
     - Спасибо,  господин  Банев,  -  сказал  ведущий  и,  повернувшись  к
камерам, завершил: - А  мы  прощаемся  с  вами.  До  встречи  в  следующую
пятницу!
     В эфир  пошла  заставка  программы,  все  поднялись,  расслабились  и
зашумели. Подошел режиссер, дружески приобнял за плечо, пожал руку:
     - Все очень здорово получилось, вы молодец, Банев.
     Какая-то девчонка в наушниках смотрела на него восторженными глазами,
слева и справа  двое  охранников  в  сафари  тревожно  переговаривались  с
кем-то, прижимая к щекам плоские трубочки и совсем неслышно шевеля губами.
Только теперь он понял, что это его персональная охрана.
     - Где Селена? - спросил Виктор.
     Спросил то ли у этих мальчиков, то ли у ведущего,  а  может  быть,  у
режиссера. Ему было не важно, кто ответит. Но ответить не успел никто.
     Дверь в студию распахнулась, и Селена влетела  собственной  персоной.
Успевшая переодеться в сафари, полностью экипированная  к  бою,  она  была
возбуждена, изящно растрепана (да, да, именно так - изящно растрепана!)  и
стволом  вниз  держала  легкий  десантный  автомат  со  вторым  магазином,
прикрученным изолентой к первому по старой военной привычке.
     - Всем оставаться на местах! - приказала она. -  Виктор!  Быстро,  за
мной!
     За дверью их ждал Фарим, тоже с автоматом. Ребят, вышедших  вместе  с
Виктором, он тут же направил вниз для усиления входного контроля, а Баневу
бросил  совсем  коротко  "Пойдемте"  не  допускающим  возражений  тоном  и
торопливо зашагал по коридору. Замыкала  это  шествие  Селена,  и  Виктор,
оглянувшись, спросил:
     - Что случилось?
     - Президент сложил полномочия.
     - Когда?
     - Только что.
     - До моего выступления или после?
     - Во время.
     - Весело, - сказал Виктор.
     И в этот момент в длинном студийном коридоре погас свет.  Похоже,  он
погас во всем телецентре. Потому что уже  в  следующую  секунду  раздались
крики, много криков, а затем началась стрельба.
     - Идите только по левой  стенке,  -  свистящим  шепотом  распорядился
Фарим. - Сворачиваем в первый же проем.
     Очередь трассирующих пуль на мгновение  осветила  коридор,  и  Виктор
увидел тот боковой проход, куда они бежали, цепляясь за стену. Они  успели
повернуть, промчаться до двери на запасную  железную  лестницу  и,  ощупью
находя перила, взлететь на целый пролет, когда где-то под ними, кажется  в
том самом коридорчике,  оглушительно  жахнуло  и  тут  же  потянуло  едким
противным дымом.
     Задыхаясь и  кашляя,  они  скоро  выбрались  на  пустующую  смотровую
площадку. Здесь стояла тишина. За огромными окнами  расстилалась  вечерняя
столица, окутанная в эти часы мягкой золотистой  дымкой.  Улицы  выглядели
удивительно мирно.
     Фарим огляделся и  достал  из  переднего  кармана  свое  переговорное
устройство.
     - Ну вот, - сказал Виктор, - все было зря.
     - Что было зря? - не поняла Селена.
     - Зря я распинался. Проповеди читал с экрана... А вы опять стреляете.
     - И все-таки ты ничего, ничего не понимаешь, - улыбнулась Селена.
     - Пошли, - сказал Фарим, - вертушка ждет нас.

                                    13

     Они поднялись на самую крышу телецентра и по  застекленному  переходу
побежали  к  вертолетной  площадке.  Очень   хорошо,   что   переход   был
застекленным. Невероятно усилившийся ветер гнул могучие антенны  на  углах
здания, срывал с деревьев сухие листья вместе  с  ветками,  а  с  прохожих
шляпы и кепочки, ветер буквально вырывал из рук  у  людей  сумки,  пакеты,
коробки, и все это кубарем, вперемешку летело  по  тротуарам  и  мостовым.
Начиналась паника.
     Их бы всех троих, конечно,  снесло  с  крыши,  не  будь  здесь  этого
застекленного перехода. Пилот уже отчаянно ругался. Это было видно по  его
лицу в целом и по яростной артикуляции в частности. Не слышно было  ровным
счетом ничего: к жуткому вою  ветра  добавлялся  еще  и  шум  вертолетного
движка.
     - Машина бронированная? - проорал Виктор на  ухо  пилоту,  когда  они
сели.
     - Да, - ответил тот.
     - Это хорошо! - еще громче закричал Виктор.
     - Я тоже так думаю, - в последний раз надорвал глотку пилот  и  выдал
всем наушники.
     Теперь они могли общаться нормально. Но говорить почему-то совсем  не
хотелось. Никто просто не понимал, о чем можно говорить в такие минуты.
     Пилот сразу взял курс на  север,  и  они  пролетели  практически  над
центром столицы. Кто-то постоянно запрашивал их по радио, и пилот  отвечал
стандартными позывными, иногда добавляя отрывочные слова паролей и кодовые
номера. Стрельбы нигде видно не было, но по отдельным  улицам  уже  ползли
танки, на других выстраивались в цепи полицейские и спецвойска, безоружные
люди поспешно разбегались по  домам,  озверевший  ветер  гнал  целые  реки
мусора, из  которых  на  площадях  образовывались  маленькие  смерчики.  А
президентский  дворец  горел.  Тихо,  торжественно,  красиво,   отбрасывая
карминные отсветы на погружающийся в сумерки город. Раненых, обгоревших  и
задохнувшихся из огня не выносили. Не было там, похоже, никого. И никто не
спешил тушить этот гигантский пожар. Просто  вокруг  стояло  оцепление  из
гвардейцев, строгих  и  неподвижных,  как  почетный  караул.  "Не  хватает
траурных повязок на рукавах", - подумал Виктор.
     - Ну, это они зря, - проворчал Фарим.
     - Почему зря? - возразила Селена. - По-моему, очень красиво.
     - Сколько раз уже горела эта хибарка? - спросил пилот.
     - Два, - сказал Виктор, - сегодня - третий.
     - Ну вот, значит, последний, - заключил пилот.
     - Правильно! - подхватила Селена. - Три раза в сказке бывает.
     - Мы рождены, чтоб сказку сделать  былью!  -  провозгласил  Фарим.  -
Режьте меня, не буду отстраивать заново президентский дворец!
     А пилот, услышав фразу из старой доброй песни былых военных  соколов,
оживился и начал насвистывать бравурную мелодию.
     - И вместо сердца - пламенный мотор! - весело подпел Виктор  в  конце
музыкальной фразы. - Господи, какую же чушь мы пели когда-то!
     Потом увидел в бардачке у пилота фляжку и спросил, что там.
     - Виски, - сказал пилот. - Угощайтесь, господин Банев.
     Виктор хлебнул и предложил ребятам.
     - Нет, я - пас, - жестко сказал Фарим.
     А Селена сделала глоток, и весьма ощутимый. Ей, наверно, было тяжелее
других в этот момент. Они все четверо дурачились и шутили, как дурачатся и
шутят солдаты перед атакой, добиваясь  максимального  расслабления,  чтобы
потом, когда раздастся приказ, вмиг отбросить все лишнее и превратиться  в
один стальной сжатый кулак, готовый к бою. А Селена слишком много знала  и
слишком тонко чувствовала, она уже не могла теперь быть  просто  солдатом,
просто бойцом.
     Столица осталась позади. Пилот поднял машину  выше,  подкорректировал
курс, и они пошли на  форсаже,  выжимая  шестьсот  километров  в  час  или
сколько он там мог, этот последний шедевр военной науки.
     Главный город страны  остался  позади,  потому  что  в  надвигающемся
катаклизме он был не главным, он  стал  какой-то  дремучей  периферией,  а
центр мира сместился туда, на север, к выжженному сошедшим с ума  климатом
губернскому городку, к таинственному Лагерю душевнобольных бедуинов.
     Фарим сжимал в руках свой коротенький десантный автомат. Селена тоже.
Виктор  еще  со  вчера  запасся  пистолетом.  Он,  конечно,  не  собирался
принимать участие в бою, он даже слабо верил,  что  бой  вообще  будет,  -
просто  знал  по  опыту:  когда  начинается   заваруха,   спокойнее   быть
вооруженным, просто потому, что, как говорится, дураков на  свете  больше,
чем людей.

     Они правильно сделали, что прилетели сюда на вертолете. Во-первых,  с
воздуха все было лучше видно, а во-вторых, на  машине  они  бы  просто  не
проехали. Сколько нагнали войска в район  Лагеря?  Дивизию?  Две?  Корпус?
Может быть, армию? И плюс все те, кто прибыл сюда два дня  назад.  И  плюс
вся губернская полиция. И плюс  огромная  ударная  бригада  СВПВ.  Зеваки,
демонстранты,  тайные  агенты  -  словом,  мирные  жители  стояли  толпами
вдалеке, в основном на некогда  травянистых,  а  сейчас  абсолютно  голых,
высохших склонах холмов  вокруг.  Все  посты  на  территории  Лагеря  были
оставлены солдатами. Бараки бедуинов притихли, затаились,  ни  одна  живая
душа не появлялась оттуда, и даже свет в окнах не горел.  Смеркалось.  Все
чего-то  выжидали.  Приказа  штурмовать?  Активных  действий  со   стороны
противника? Или просто у моря погоды?
     Дождались, кажется, последнего. Между тремя рядами колючей  проволоки
и темными зданиями обозначилось какое-то шевеление. Ветер  гнал  по  земле
пыль и колючки, закручивая их, взвихривая, поднимая все выше в воздух, все
выше, выше, все более толстыми столбами - не только пыли, но  и  песка,  и
камней. Это  были  уже  настоящие  смерчи,  десятка  два  высоких  могучих
спиралей, жутких крутящихся  веретен,  танцующих  вдоль  всего  периметра.
Наконец один смерч, разрывая проволоку, вышел за ограждение,  подкрался  к
танку, окутал его, словно  гусеницу,  коконом,  приподнял  и  поставил  на
место. Будто живое разумное существо, он вернулся в Лагерь (только что  не
стал  забор  ремонтировать!),  и  монотонное  кружение  всех  смерчей   по
периметру продолжилось.
     Это была демонстрация силы. Внушительная демонстрация. Но и после нее
ничего не произошло.
     Виктор вдруг заметил, что Фарим  переговаривается  по  рации.  Слышно
было отвратительно, Фарим ругался все громче и наконец рявкнул:
     - Где самолеты?!!
     И в тот же миг  раздался  оглушительный  рев  над  их  головами.  Три
тяжелых бомбардировщика, летящие клином,  заходили  в  пике  над  Лагерем.
Виктор закрыл глаза. И в ту же секунду открыл их  снова,  потому  что  рев
внезапно смолк. Нет, это была не глухота, остальные звуки остались: голоса
в кабине вертолета, скрип сидений, писк в  наушниках.  Это  было  примерно
так, как если бы кто-то нажал на пультике телевизора кнопку  "MUTE":  мол,
дурацкое кино, слишком шумное, разговаривать мешает, а  посмотреть  можно.
Посмотреть было на что: бомбардировщики зависли в  воздухе,  гордо  задрав
острые   носы   к   небу,   как   памятники   самим   себе.   Экипажи   их
катапультировались, и шесть оранжевых парашютов расцвели над лагерем,  как
шесть заходящих солнц. Они опускались медленно-медленно, и  ветер  относил
их вон от Лагеря - за  колючую  проволоку,  за  вторую,  за  третью  линию
оцепления.
     Очевидно, не только  они  четверо  из  своего  вертолета,  но  и  все
остальные завороженно следили за  этим  медленным  падением.  Потому  что,
когда наконец все шесть  летчиков  одновременно  коснулись  ногами  земли,
кто-то все-таки дал команду на штурм.
     Грянула чудовищная канонада.
     - На землю! Быстро! - скомандовал Фарим.
     - Конечно, на землю, - согласился пилот, - у  меня  все  равно  через
минуту топливо кончится.
     И  тут  Виктор  обнаружил,  что   вертолет,   так   же   как   и   те
бомбардировщики, висит в воздухе просто  на  честном  слове,  а  двигатель
заглох, потому что топлива давно  уже  нет.  Однако  лопасти  вращались  с
прежней скоростью, и вертолет послушно опустился.
     Фарим, совершенно как безумный, вылетел наружу и  принялся  палить  в
белый свет, как в копеечку. Селена вышла спокойно, даже слишком  спокойно,
потухшая какая-то, безразличная ко всему,  подошла  к  колючей  проволоке,
приладила поудобнее автомат и выпустила всю обойму прицельно  по  гласному
корпусу. По тому, что называлось когда-то  главным  корпусом.  Теперь  это
были просто дымящиеся руины.
     Снаряды, бомбы, гранаты, пули уже почти стерли в пыль  весь  комплекс
зданий на территории бывшего Лагеря, когда расстрелянная,  пышущая  жаром,
похожая  на  только  что  застывшую  лаву  земля  треснула  и   из   этого
циклопического разлома полезло  что-то  огромное,  круглое  и  светящееся.
О_н_о_ выплыло наружу и оказалось просто голубой сияющей сферой  -  этакая
шаровая молния, метров пятидесяти в диаметре.
     Голубой шар медленно поднимался, а люди уже не могли  остановиться  и
стреляли теперь по нему изо всех видов оружия, хотя уж это-то  была  явная
бессмыслица.
     Виктор пригляделся и понял: все эти люди просто не могут не стрелять.
Некоторые переставали жать на гашетку, и тогда пули вырывались из  стволов
самопроизвольно,  а  голубой  шар  пожирал  их  -   он,   видимо,   просто
подзаряжался таким образом. Оружие, переставшее  стрелять  или  брошенное,
тут же устремлялось по воздуху в сторону шара и исчезало в  его  мерцающей
глубине.
     Виктор достал свой  пистолет,  поднял  руку  и  раскрыл  ладонь.  Так
выпускают на волю птиц, подумал он. Пистолет вспорхнул и умчался в голубую
высь. Как это было здорово!
     А шар уже поднялся слишком высоко, чтобы в него можно было попасть из
какого-нибудь оружия, он уже съел все танки  и  самолеты,  все  зенитки  и
гаубицы. И полыхал теперь еще ярче, и вокруг сделалось светло как днем.  А
Селена плакала, она уже все поняла, но не хотела отпускать свой автомат, у
нее еще остался последний патрон в патроннике. И Виктор сказал ей:
     - Ну выстрели, выстрели в него!
     И она выстрелила, и бросила вверх свое оружие -  ему,  победителю,  в
подарок, и зарыдала  совсем  громко,  как  обиженный  ребенок,  свалившись
Виктору на грудь.
     А шар поднялся совсем высоко, превратился  в  точку,  потом  в  яркую
молнию, и грянул гром - настоящий, нормальный, земной гром. А небо к этому
моменту уже все заволокло тучами, никто и не заметил, когда это произошло.
Но теперь хлынул ливень. Хлынул на землю, не знавшую его больше двух  лет.
Бурные потоки воды бежали по растрескавшейся земле,  наполняли  канавки  и
ямы, впитывались в истомившуюся почву.  И  люди  совершенно  обезумели  от
радости. Они принялись раздеваться, прыгать и плясать под дождем,  и  петь
песни. А некоторые, раздевшись полностью, даже стали заниматься любовью. И
это было не безобразно, нет, -  это  было  символично  и  красиво,  как  в
каком-то старом забытом американском фильме на тему "Make love, not war!".

     Виктор не помнил, как он добрался до города, кажется его подвезли  на
бэтээре, плохо помнил он и то, как оказался у Тэдди, с кем, что и в  каком
количестве пил там. Он только помнил, что дождь шел  непрерывно,  что  был
какой-то митинг у мэрии, и был митинг на  площади,  и  снова  ресторан,  а
спать совершенно не хотелось, он даже не смотрел на часы, и на  небо  тоже
не смотрел - темно там  или  светло,  было  ему  не  важно.  Но  потом  он
почувствовал вдруг, что ужасно устал. И  тогда  повернулся  к  компании  и
сказал всем:
     - Пока, ребята.
     И пошел к себе в отель под дождем.
     "...и пошел к себе в отель под  дождем",  -  какой-то  великий  роман
завершался такими словами. Ах да! - вспомнил  он.  -  Хемингуэй,  "Прощай,
оружие!".
     И Виктор повторил еще раз. Уже без кавычек и вслух:
     - Прощай, оружие.

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј