Виктор ПОТАПОВ
ГАДЕНЫШ
Главное - укрыться одеялом под самый подбородок и подоткнуть его
плотно к предплечью. Тогда никто не доберется до горла и не задушит. Для
большей уверенности - ведь одеяло может сползти во время сна, и шея
обнажится - нужно сосчитать раз, а лучше четыре до 12. Только во время
бессонницы или в смутные ночи, когда меняется погода, я окружаю себя
восемью, а то и двенадцатью дюжинами. Четыре дюжины - это маленькая стена,
восемь - это бастион, двенадцать - магический круг. Проникнуть в него не в
силах никакая нечисть. Важно не ошибиться. ОНИ всегда стараются сбить со
счета, заставить пропустить цифру, чтобы иметь лазейку в КРУГ. Пропустишь
цифру и нет дюжины, а нет дюжины - вместо магических четных сумм выходят
нечетные, охранная сила которых слаба. Хуже всего, когда присчитаешь
лишнюю дюжину к 12, тогда Магический круг обратится в свою
противоположность. И если есть сомнение, то лучше отказаться от
насчитанного и начать строить КРУГ сначала.
В ДОМЕ я редко считаю, только в бессонные и смутные ночи.
Во время них перегородка между нашим и потусторонним мирами так
истончается, что чувствуешь, когда ТЕ кружат подле тебя или проплывают
мимо.
СТРАШНО!
Никого нет, но кто-то смотрит в спину, из-за угла, сквозь двери, из
темноты. Шевелит ледяным дуновением волосы. Чувствуешь: здесь! Рядом! А
кто?! Что?! И чем чувствуешь?... Страхом! Только им.
Кто они, узнаю, когда умру. Свезут в тот дореволюционный кирпичный
домик с крестообразными узорами на высоких дверях, который я видел
однажды. Там морг. Видел, еще ДО ТОГО. Когда хоронил бабушку.
Асфальтированная аллея вниз, под горку, тихий уголок. Мокрые желтые
листья под ногами. Все помню, словно это было вчера.
А может я и не увижу кирпичного домика? Может выйду из ДОМА
когда-нибудь...
Вряд ли.
На мне ведь два убийства (детей!) и сошедшая с ума женщина - их мать.
Она тоже здесь в ДОМЕ, но она в счастливом неведении. Ее разум блуждает
где-то в приятных местах, а я помню все. Абсолютно все!
Лия была первой женщиной, с которой я не мог расстаться уже полтора
года. Нет, это была не любовь, а ненасытное безумие. Покойная бабушка
говорила мне: это половой подбор, то, что в сказках называют второй
половиной яблока. Самое, самое. Не оторвешься.
Лия, наверное, на самом деле была для меня этим половым подбором. Я
одурел от нее, сильнее чем от водки.
Как пламенный латиноамериканец хотел ее в любое время дня и ночи. И
это несмотря на то, что ей было уже за 30, и она имела двух детей от
разных мужей. Последнее, я имею в виду детей, на Лии почти не отразилось.
Как с ней было хорошо... И как стало страшно в конце.
В тот памятный день я сидел за письменным столом и вымучивал абзац за
абзацем очередной кусок своей научной поденщины. Стояло лето, за окном
мальчишки играли в футбол. Павлик с Вадимом - Лиины сыновья - ушли
купаться на пляж. Лия жила на Ленинградском шоссе, возле метро "Водный
стадион". Сидел я мучился, писал рывками какие-то фразы, а настоящие мысли
были далеко-о. То вздохну, то о чем-то задумаюсь, а о чем, бог его знает.
Очнусь, оказывается гляжу на диван и перед глазами мелькает еще, тая, ее
тело. Хлопнет дверь лифта, прислушиваюсь. Томлюсь...
Наконец она пришла. Услышав, как поворачивается ключ в замке, я
кинулся к двери. Подхватил ее на руки и понес на диван. Она смеялась. Но
не долго. Я успел лишь расстегнуть блузку, как в дверь затрезвонили,
заколотили так, что сразу стало ясно - случилась беда.
Я отворил дверь: за ней стоял усатый парень в желтой майке и держал
на руках Вадима - младшего Лииного сына. Вадим обвис на его руках. Как
мокрая тряпка, запрокинув мертвенно белое лицо.
Лия вскрикнула, зажала рукой рот, ее качнуло к стене.
Парень шагнул через порог и сказал тихо:
- Мальчик ваш утонул. Качали ему искусственное, ничего не помогает...
Мужики хотели бежать - скорую вызывать, да брат говорит: тут рядом...
звоните.
И понес Вадима в комнату.
Это уже было странно: почему не вызвали скорую на место?
Парень положил Вадима на пол. Рядом Павлик скулит. Они очень разные
были: Павлик - черноволосый, плечистый, а Вадим - светлый, щуплый.
Все перед глазами стоит, словно сейчас только случилось.
Павлик всхлипывает:
- Дяденька, дяденька, сделайте ему еще. Он оживет.
А Вадим лежит мертвый, в серой майке почему-то, рот разинул.
Парень зыркнул на меня, на Лию - она кинулась к телефону, трясется
вся, пальцем в дырки не попадает.
Парень ни слова не возразил, опустился на колени и начал делать
Вадиму искусственное дыхание. Только что толку - видно - мертвее не
бывает.
А Лия ни как не может дозвониться - на грани истерики. Я ее
оттолкнул, сам начал набирать - занято!
Павлик на колени стал возле брата, бормочет что-то сквозь слезы, не
разобрать ничего. Слышу краем уха только:
- Миленький, миленький оживи...
Миленький взял да ожил. Глаза открыл, рот захлопнул, смотрит в
потолок.
И настала тишина, как в немом кино.
Меня холодной волной с макушки до пяток окатило. Мертвые не оживают!
Да и глаза у него были не живые, хоть и глядели.
Так мне стало жутко, что имей я силы, убежал бы, сломя голову. Но
меня словно гвоздями к месту прибили. Стою и повторяю про себя: "Быть не
может, быть не может..." И так это необычно и страшно: как собака, чую
мертвеца, а разум поверить отказывается.
Лия с Павликом бросились Вадима обнимать, А я не смог себя
пересилить. Слава богу, они обо мне и не вспомнили.
Зато он вспомнил: глянул на меня своими тусклыми стекляшками, словно
кобра, и отвернулся.
Лия увела Вадима в детскую, я проводил парня и сел за стол. Взял
ручку, чиркнул какую-то загогулину и застыл над листом. Сидел, разбирался
в своих ощущениях. Ну вот, как собака чую! Но господи, разве можно разумом
поверить в такое. При нашей жизни, имея 5 лет института за плечами. Бред!
Бред! Поверить в это, значит признать, что мне пора идти сдаваться в
"кащенко".
"Бежать отсюда надо" - подумал я, и в этот миг вошла Лия.
- Спят, - шепнула она и прижалась ко мне.
Я дернулся.
- Ты что?!
- Перенервничал, - я покосился на ее руки и мне померещился на
ладонях неосязаемый, мне одному заметный след мертвечины.
Лия опустилась в кресло, бессильно откинула голову.
- Господи! Господи! - Зашептала она. - За что мне такие муки, ну что,
мне его теперь всю жизнь за руку водить. Ведь он теперь уйдет куда-нибудь
а я с ума буду сходить...
- Тебе надо выпить, - сказал я, быстро вставая. - А то начнется
истерика. Травмировать детей после такого ни к чему.
Я достал из бара бутылку коньяку и налил полфужера Лии и целый себе.
И с этого дня началась у нас какая-то призрачная жизнь.
За день накопится и совсем уже было решусь - уйду завтра, соберу
манатки и тихо смоюсь. А за ночь в лииных объятьях вся решимость растает.
Не могу! Не могу-у!
И остаться не могу. Ночью сквозь закрытые двери, в самый безумный
момент страсти, чувствую его змеиный взгляд. И что ужасно: под взглядом
мертвеца наслаждение мое возрастало! Я вонзался в Лиино тело, насиловал
яростно, душил ее в объятьях и все время при этом думал: она мать этого
мертвеца, оборотня. А-а! А-а-а! А-А-А!!!...
А чего он выжидает, стал думать я. Я один знаю о нем, значит
выжидание его касается меня. Раз ждет и следит, значит у меня есть
какая-то сила, которую ему пока не одолеть. ПОКА. Потому что уж больно
спокоен. Словно знает, стервец, что и когда я сделаю, как подпаду под его
власть.
Надо бежать! Бежать! Надо бежать!
НЕ МОГУ!..
Прошли дни, неделя. И впечатался навечно в память его образ с тех
последних дней - мертвенно бледного, с тусклыми глазами, всегда в серой
майке, в которой его принесли, словно она приросла к телу. А что под ней?
Как только я задал себе этот вопрос, так стал замечать: его фигура
меняется. День ото дня, но замечаю это лишь я один. Плоть стекала с плеч,
со спины к пояснице, собираясь в жирную рыхлую складку. Дрожала при
ходьбе, как студень. Это при его-то худобе! Казалось... нет! Так и было на
самом деле - он разлагается заживо. Позвоночник его проступал сквозь
майку, как обглоданный хребет падали. Но никто не замечал этого, кроме
меня.
По ночам я обнюхивал Лию, прежде чем взять ее. Но она пахла обычно -
духами, телом.
Как же мне узнать? Как же мне узнать точно?! Если я буду знать точно,
я разорву эти сети.
И тогда мне пришла в голову мысль: если Вадим мертвец, значит он не
должен дышать! Нужно только подкрасться к нему ночью и послушать.
Паркет тихо поскрипывал под босыми ногами, сердце колотилось в горле,
пот струйками тек по бокам от страха, но не было сил более жить в
неизвестности. Не убьет же он меня в конце концов. При брате, при матери.
Кругом люди, тысячи людей, тысячи квартир. Крикни - сбегутся сразу.
Вадим лежал на левом боку лицом к стене. Луна освещала его тощее
плечо, руку, лежавшую поверх одеяла.
Я остановился в двух шагах от постели, прислушался. Не слышно! Очень
уж громко сопит Павлик. Еще шаг, ноги отказываются идти.
Склоняюсь над ним. Затаиваю дыхание...
И вдруг его руки капканом сжимаются на моем затылке. Рот оскаливается
страшно - зубы, ослепительно белые в лунном свете, неестественно большие
растут на глазах, вытягиваясь кривыми клыками.
Я дико закричал. Вырвался. Одним безумным прыжком проскочил комнату и
через мгновенье уже сидел на постели.
Лия, часто моргая спросонок спросила испуганно:
- Что случилось?
- Кошмар, - говорю, - приснился. - А сам слышу тихий злорадный смешок
в спину. И соображаю: это он смеялся мне в спину, когда я вырвался из его
рук. ГАДЕНЫШ! И тотчас мерзкий смрад бьет мне в лицо. Спазм перехватывает
горло.
Запах лезет в ноздри, забивает легкие, и я бегу в туалет. Меня рвет.
Умывшись и прополоскав рот, возвращаюсь и без сил падаю на постель.
Павлик заглядывает к нам. В первый миг я напрягаюсь, думая, гаденыш
пришел насладиться эффектом. Но нет, у того, что стоит в дверях волосы
темные. Лия встает, машет на сына рукой:
- Иди, иди. Ничего интересного. Спать надо. А то завтра вас в школу
не добудишься.
Захлопывает дверь и ластится ко мне. Я лежу безучастно, с
похолодевшими руками и ногами, только тело дрожит не переставая.
Впервые я не ответил на ее ласки, впервые не захотел. И наконец
решился: завтра же уйду.
Но с утра уйти не удалось. Утром ребята не пошли в школу. Павлик
закашлял, зачихал у него поднялась температура. Померил и Вадим, у него
оказалась повышенная.
Помню: отдает матери градусник, а сам краем рта скалится на меня.
- 37,5, - говорит Лия.
Это у трупа-то недельной давности! Но этим меня уже было не пронять.
В уме я уже разработал план. Лию отправляю в аптеку, а сам за это время
вещички соберу и дам деру. Мальчишки в одной комнате, я в другой -
несложно. Крикну от двери:
- Я не на долго! На работу вызывают.
И все.
Но не тут то было. Лия не пошла в аптеку, а вызвала врача. Сидит,
ждет. Врач не идет. Я говорю ей: ступай, я один здесь прекрасно управлюсь.
Она ни в какую: как же я уйду, а вдруг врач. Он скажет все мне, отвечаю. А
она: на вас мужчин полагаться, и машет рукой. Я тоже махнул. Жду. А врач
все не идет и не идет.
Мальчишки притащили спальный мешок в нашу комнату и разлеглись на
полу - дурачились. Лия сидела, читала, покрикивала на сыновей изредка,
чтобы не слишком бесились, а то мол еще температуру нагонят.
И тут гаденыш отмочил шутку. Подошел и стал передо мной, гнусно
ухмыляясь.
- Иди, иди! - замахал я на него, а он еще ближе. Я инстинктивно
выставил вперед руки, а он повернулся спиной и прижался ею к моей ладоням.
Как раз той жирной складкой над поясницей. И я ощутил, что тело у него под
майкой мягкое, как плохо застывший студень. В глазах у меня помутилось.
Пришел в себя: они опять возятся на мешке.
Сижу совершенно очумелый. Тогда все и случилось.
Вадим подмял под себя Павлика и, впившись ему в горло зубами, рванул
по-волчьи вбок. Кровь хлестнула фонтаном из перерезанного горла. Лицо
трупа почернело: только глаза белели на нем и зубы розово блестели от
крови. Ногти вытянулись желтыми когтями, и гаденыш с воем стал раздирать
ими грудь брата. Больше ничего не помню. Дальше все с чужих слов.
Оказывается через секунды в дверь позвонил врач. Он услышал
нечеловеческий вой, дикие истошные вскрики, и побежал за милицией.
Дверь взломали и нашли в квартире два трупа подростков. Один еще не
успел остыть, другой был давний, порядка двух недель. Возле дивана был
найден я в бессознательном состоянии, весь перепачканный кровью. Главное -
кровь была у меня и на губах. А в кресле сидела и выла, раскачиваясь из
стороны в сторону, как маятник, сумасшедшая женщина.
Времени у меня много, и я часто задумываюсь над двумя неразрешимыми
загадками: откуда у меня на губах кровь Павлика - это раз; как Вадим стал
упырем, ведь для этого надо, чтобы ему прокусил горло и выпил кровь другой
упырь. Так просто это ведь не передается, не грипп - это два.
Может быть я когда-нибудь выйду отсюда, а может нет. А вдруг я теперь
тоже упырь и только затаился и жду, когда меня выпустят? Зачем кусать
идиотов? Они и так хороши: шепчутся, знаки какие-то чертят в воздухе,
оглядываются. Привязанные уже к незримому миру, видят его полуслепо, он
мучит их уже теперь.
А я - кто я? Затаившаяся тварь?..
Говорят, я совсем седой. Не знаю - правда ли. Зеркала у меня нет.
Руки трясутся - да - это я вижу. Шепчу иногда вслух, строю рожи,
оглядываюсь, а когда припоминаю все, скулю от страха. Тогда приходят и
успокаивают меня уколом. И я сплю, блаженный. Единственное время, когда я
человек.