В. ПОКРОВСКИЙ
Рассказы
ЛЮДИ СНА
КВАЗИКЛАССИЧЕСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
В. ПОКРОВСКИЙ
ЛЮДИ СНА
Ампер плыл вдоль тротуара и думал о Зене. Длинные кисти его
худощавых, аскетических рук жили как бы отдельно от туловища - все тело
было спокойно, а они то нервно перебирали коралловые четки, то, напрягаясь
страшно, пиками втыкались в пролетающих птиц, черных, косматых и каких-то
расплывчатых. Эти птицы принадлежали к клану вещей и существ, к которым
нельзя приглядеться внимательно - они тут же стремительно удалялись,
защищаясь броней мертвой тишины.
Ампер плыл в бесконечно протянутом времени, и когда, наконец,
бесконечность кончилась, появился дом Зены, бревенчатая двенадцатиэтажная
башня с лоджиями и единственным окном наверху. Первый этаж пустовал - там
жил сон старика, серый потолок с пятном сырости в центре. Через каждые
восемь секунд от пятна отрывалась мутная капля и гулко падала в жестяной
таз.
Он вошел в лифт, захлопнул дверь и очутился в квартире Зены. Посреди
огромной прихожей стоял пес и, злобно ощетинившись, смотрел на Ампера.
- Здесь грибы собирать нельзя. Убирайся - сказал пес.
Ампер как можно приветливее улыбнулся ему и ответил:
- А я не по грибы. Я к тебе телевизор смотреть.
- Убирайся, - сказал пес, припадая к земле, - телевизора нет.
- Как нет? - это было полной неожиданностью.
- Так. Лопнул телевизор, - пес гадко захохотал. - Смотри.
Ампер быстро вбежал в гостиную. Посреди обеденного стола стоял
телевизор, а в телевизоре была Зена. То есть, Ампер знал, что там была
Зена, а на самом деле кто-то, стараясь не дышать, прятался за диванной
подушкой.
Ампер подошел к телевизору и включил его. Телевизор начал пухнуть. Он
надувался как воздушный шар и Ампер едва успел закрыть глаза, как
телевизор лопнул, осыпая его осколками стекла и зелеными кусочками
сопротивлений.
- Ну, - мрачно сказал пес. - Что я говорил.
- Ты говорил, что он лопнул, а он лопнул только сейчас.
- Я сказал, что он лопнул, и он лопнул.
- Но ты должен был сказать не "он лопнул", а "он лопнет".
- Но он же больше не лопнет, он уже лопнул, а я так и сказал, что он
лопнул.
- Я не знаю, может он еще раз лопнет, - Ампер с сомненьем посмотрел
на телевизор, - но тогда он еще не лопнул.
- Когда "тогда"? - спросил пес.
"На редкость глупый пес", - подумал Ампер, а вслух ответил:
- "Тогда" - это в то время, когда я пришел.
- А что такое "то время"?
- А что такое время вообще? - Ампер сел в кресло и глубоко задумался.
- Время - это "сейчас", - необычно гулко сказал пес и Ампер подумал:
"Как это мудро!"
Кто-то высунулся из-за диванной подушки и раздраженно зашептал псу:
- Кончай!
- Сейчас, - сказал пес, виляя хвостом. - Я только его зациклю. А? Как
ты думаешь?
- Кончай, я тебе говорю!
Пес бросился на Ампера и прокусил ему горло. Ампер убил пса и
встревоженно потрогал кадык - тот висел на одной коже. Придерживая кадык,
Ампер спросил:
- А где Зена?
Кто-то из-за диванной подушки ответил:
- Зены дома нету. Вы куда звоните?
Ампер не поверил и решил схитрить.
- Скажите, что Ампер заходил. До свидания.
- Его тоже дома нету. Это учреждение.
- До свидания.
- Ничего, - нетерпеливо сказал кто-то из-за диванной подушки и
положил трубку.
Ампер притаился в кресле.
- Ушел? - осторожно спросил голос из-за диванной подушки.
- Не знаю, - сказал пес. - Меня убили. Я, наверное, скоро умру.
- Скажите пожалуйста, он умрет? - спросила Зена, которая конечно же
была здесь, только в соседней комнате. - Смотрите на него все. Ему себя
жалко!
На пса действительно было жалко смотреть. Он положил морду на
вытянутые лапы и плакал, дрожа всем телом.
- Как не стыдно! - сказала Зена.
Пес всхлипнул и отвернулся.
Ампер сделал глубокий вздох и сказал:
- Зена!
Зена повернулась к нему, удивленно вскинув брови, спросила:
- А ты как здесь оказался?
- Я к тебе пришел.
- Я ему говорил-говорил, - сказал кто-то из-за диванной подушки, а он
все не слушает. Спрятался вот. Шарика нашего кокнул.
Ампер потрогал кадык. Тот совсем не держался, и чтобы он вовсе не
потерялся, Ампер просто оторвал его с порядочным куском кожи, которая
полосой потянулась за кадыком и еще неизвестно, сколько бы она так
тянулась, если бы Ампер не придержал бы ее пальцем на груди и не дернул бы
посильнее. Он намотал кожу на кадык и спрятал его в пустую пачку из-под
сигарет.
- Я к тебе, Зена, - сказал просительно Ампер. - Все по тому же
вопросу.
- Тогда пошли. - Зена взяла его за руку и потянула из кресла.
- Нет, Зена, ты меня не поняла. Я...
- Пошли, пошли...
- И ничего тут... - сказал голос из-за диванной подушки.
Они очутились на улице, которая теперь представляла собой спуск к
морю. Вдоль берега по песчаному пляжу проходила телефонная линия. На
проводах, сколько хватало глаз, сушилось белье - простыни, полотенца,
ночные рубашки, комбинации. Ветер яростно их трепал, но это был какой-то
чужой ветер, так как воздух был неподвижен. Огромный бюстгальтер, размером
со штору, вдруг оторвался и быстро уменьшаясь, помчался к горизонту. Они
подошли к самой воде и ступили на мост, очень похожий на Крымский, только
несоизмеримо длиннее - Ампер знал, что он тянется почти до
противоположного берега.
Они долго шли одни, не разговаривая и не глядя друг на друга, а потом
их стали обгонять люди. Люди встревоженно переговаривались и вдруг Ампер
услышал крик:
- Кто-то украл министерский бюстгальтер!
Люди стали переговариваться громче, но совершенно нечленораздельно,
они жестикулировали отчаянно и страстно. Ампер подумал: "Как итальянцы" -
и сразу понял, что да, это действительно итальянцы.
- Куэль джорно, - услышал он, - ла мья рагадза эс партитура! -
подумал Ампер, как все остановились и посмотрели на него. Как всегда,
когда он становился центром внимания, он вдруг почувствовал, что кроме
пижамной куртки на нем ничего нет, и ощутил некоторую неловкость.
- Какая ерунда! - сказала вдруг Зена. - Пошли дальше. Он, видите ли,
голый, вот чепуха какая!
- Но подумай, Зена! - сказал Ампер. - Это ведь неудобно. На меня все
смотрят.
- Смотрят на него, - зло прошипела Зена. - тоже мне, цац!
- Смотрите, смотрите! - раздались крики. - Это он украл министерский
бюстгальтер!
Ампер хотел сказать, что бюстгальтер унесло ветром, что он здесь не
при чем, но не мог выговорить не слова. Он хотел бежать, но Зена крепко
его держала и тащила за собой, хотя на самом деле они находились на одном
месте.
- Он и голый к тому же. Какая наглость!
- Сейчас тебя убьют, - шепнул ему на ухо внезапно появившийся пес, -
это я их привел.
Ампер потрогал карманы куртки и с ужасом понял, что кадыка нет.
- Зена! - крикнул он, но вместо Зены уже кто-то другой тащил его за
руку, упрямо отворачивая лицо.
- Эй, - сказал Ампер, - что же ты? Меня же убьют сейчас!
- Угу-м, - сказал кто его держал голосом из-за диванной подушки.
- А где Зена?
- Нету Зены. Я же говорил - проснулась она.
Толпа надвигалась на Ампера, а он подумал: "как жаль, что Зена
проснулась, каждый раз, когда она просыпается, у меня возникает чувство,
будто я теряю ее навсегда, и мы никогда не сможем с ней сделать то, что
давно уже решили сделать. Но каждый раз она, как чудо, появляется снова, и
вместе с ней появляется надежда."
Николай Сергеич вышел из толпы, подошел к Амперу и постучал его
согнутым пальцем по груди.
- Ампер, так значит это вы украли министерский бюстгальтер? - спросил
он на чистом итальянском языке, но Ампер его прекрасно понял.
- Нет, Николай Сергеич, - сказал Ампер, удивляясь про себя, что он
делает (хорошо хоть Зена проснулась). - Представляете, ветер взял и унес.
- Шутки шутим? - спросил Николай Сергеич, и внезапно приблизил свое
лицо к Амперу так, что оно заполнило все его поле зрения, хотя казалось,
что оно далеко-далеко, что оно просто такое огромное.
- Пошли скорее, - потянул его кто-то с голосом из-за диванной
подушки. - Опоздаем.
- Знаете, Ампер, что за такие штучки бывает, - дышал ему в лицо
страшный Николай Сергеич. - Лучше сразу отдайте.
Мост качался, как веревочный, итальянцы кричали и требовали
министерский бюстгальтер. У Ампера отнялись от страха ноги, потом он вдруг
понял, что никакой это не Николай Сергеич, откуда ему здесь взяться, что
это просто пес, которого он убил.
Ампер схватил пса за лацканы и зарычал, пытаясь перекричать шум
толпы:
- Отдай кадык, сволочь!
- Но-но! - сказал пес. - Только без рук! Ишь ты, кадык ему подавай.
Верни бюстгальтер, убийца!
При этом слове толпа замолчала и подалась назад.
- Люди добрые! - надсадно заорал пес. - Что это делается? Убийца,
политический преступник, секс-маньяк, можно сказать, ходит тут, понимаете,
среди нас и хоть бы хны! Судить его!
- Судить! Судить его! - заворочалось в толпе. Ампера схватили и
понесли. Он еще хотел что-то объяснить, оправдаться, но его не слушали и
скоро он замолчал. Небо было синим до боли, до восторга, а посредине
медленно плыла маленькая черная точка.
Наконец, толпа остановилась, Ампера грубо бросили на землю и едва он
успел взглянуть на окружающее его нескончаемое поле, как его втащили в
маленький сарай.
Ампер сидел в сарае и ждал смерти. Кроме того, в сарае находилось еще
человек десять и их тоже должны были сейчас расстрелять.
- Кто последний? - спросил Ампер.
- Я, - ответил высокий человек с конической лысиной и пушистой
эспаньолкой.
- Я за вами.
Минут пять все молчали. Одни нервно прохаживались, другие сидели на
полу, покрытым соломой из-за которой проглядывал паркет, а один человек
стоял, согнувшись у двери и покачивался, закрывая лицо острыми локтями.
Потом дверь открылась и в сарай заглянул человек в эсэсовской форме.
- Следующий! - резко сказал он.
Человек, стоявший у двери, вздрогнул и быстро вышел. Эсэсовец
просунул голову в сарай, внимательно оглядел всех и, увидев Ампера,
понимающе улыбнулся. Дверь захлопнулась с земляным стуком. Через минуту до
них донеслась отрывистая немецкая речь, а потом голос из-за диванной
подушки крикнул:
- Именем короля! Пли!
Раздался винтовочный залп.
- Почему "короля"? Почему "короля"? - засуетился Ампер.
- Ах, да не все ли теперь равно? - поморщился человек с эспаньолкой.
- Э, нет, позвольте, - прицепился к нему маленький толстячок с
испуганными глазами. - Как это все равно? Нет, отнюдь не все равно. Здесь
заключается такая, я бы сказал, методологическая оплошность, здесь
попахивает экзистенциалистической пропагандой, а это уже подсудно. Я сам
бывший адвокат, я этого так не оставлю. Они у меня попляшут.
Снова открылась дверь и эсэсовец, глядя на толстячка в упор, сказал:
- Следующий!
Толстячок помертвел, оглянулся на эсэсовца и прошептал:
- Я сейчас. Сейчас. Минуточку. Это, знаете ли, уголовно наказуемое
дело, - продолжал он с истерическим азартом. - Сколько их горело из-за
таких вот словечек...
- Ну? - поторопил эсэсовец.
- Ах, да погодите же вы! - заторопился толстячок. - Не видите, я
занят. Так я говорю, что таких случаев...
- Пошивеливайся, жирьрест! - в голосе немца послышалась угроза. -
Прром-со-сиська!
И уже на бегу толстячок обернулся, махнул Амперу рукой и крикнул:
- Я писать буду! Прокурору!
И опять все смолкло, и опять послышалась немецкая речь и опять голос
из-за диванной подушки крикнул:
- Именем короля!
- Я буду жа... - всхлипнул было толстячок в паузу и тут раздалось:
"Пли!" и залп заглушил его крики.
- Следующий!
Еще кто-то покорно вышел в распахнутую дверь.
- Следующий!
Человек, сидевший рядом с Ампером, вздрогнул, жалобно взглянул на
эсэсовца и рванулся к выходу, как к избавлению.
По мере того, как подходила его очередь, Ампера все больше и больше
охватывал ужас. "Даже здесь никто за мной не занимает, вот досада какая" -
и в этот момент увели лысого с эспаньолкой. Оставшись один, Ампер побежал
к двери и сквозь широкую щель попытался увидеть процедуру расстрела. Но
ничего не было видно, кроме куска желтого поля.
Вот и все. И никого передо мной. И никто не загораживает меня от
смерти. И не убежишь, и не пожалуешься, и не выпросишь ничего.
Кончилась речь. Голос из-за диванной подушки устало прогудел:
- Именем короля! Давай, в общем...
Лысый истошно закричал, раздался одиночный выстрел и все стихло.
- Теперь меня. Господи! - сказал вслух Ампер. - И прятаться некуда.
Господи! Сейчас же меня убивать будут!!!
Дверь отворилась. Эсэсовец посмотрел на него и спросил:
- Все? Больше никого?
- Тут передо мною занимал один гражданин в зеленом плаще. Он куда-то
вышел. Обещал подойти, - залебезил Ампер.
- А, - протянул эсэсовец, - ну, значит, подойдет.
- Так я подожду? - с истерической надеждой спросил Ампер.
Эсэсовец хитро прищурился:
- Не придуривайся, парень. Давай, давай, шнелле!
Они вышли в поле. Ампера поставили перед шеренгой немецких солдат, он
еще успел заметить, что ни одного трупа вокруг не видно, а потом эсэсовец
начал речь, которую Ампер знал наизусть, но не понимал.
"Я потому знаю эту речь, что много раз слышал ее раньше, - думал он,
- ничего страшного, новое - это старое".
Но речь, к отчаянию Ампера, тоже кончилась. Кто-то, стоявший рядом с
ним, набрал в грудь воздуху и все пропало.
- Надо же, - сказал эсэсовец, - проснулся!
- Жалко, - протянул Эльменгенайло. - Я все равно до него доберусь. Он
пса нашего кокнул. И чего это Зена с ним миндальничает?
- Чего? А это видел? - сказала Зена. - Брысь под подушку!
- У них любовь. - сказал пес.
- Молчи, скот, она только меня любит, правда, Зена? Ладно, ладно, и
пошутить нельзя, - сказал Эльменгенайло, прячась под подушку. Немного
погодя, он снова оттуда вылез. - Сыро здесь. И клопы.
- Сам ты клоп, - сказала Зена. - Я пошла. Сидите здесь и никуда не
выходите.
- А вдруг еще кто-нибудь придет и меня убьет! - захныкал пес. - Я
этого не переживу.
- Не сахарный, не растаешь. - Зена хлопнула дверью, села в трамвай и
поехала на работу. В трамвае была давка и минуты через две к ней прижался
какой-то носатый парень. Он жадно ее обшарил и запустил руку под блузку.
- Ну-ка! - Сказала Зена.
- А чего такое? - парень торопливо отстегивал бюстгальтер.
- Говорят тебе, отстань!
- Не могу, - сказал парень, сжимая ей левую грудь. - Людей много.
Давка.
Рука была потная и противная. Зена схватила ее и дернула вниз, но
рука тут же возвратилась на место.
- Пойдем, - шепнул парень.
- Ну, черт с тобой! Только быстро.
- Я мигом, - обрадовался он и потащил ее на сиденье. Несмотря на
давку, сиденье пустовало.
- Отвернись! - сказала Зена, и когда парень послушно отвернулся,
сняла блузку и легла на сиденье, которое оказалось широким и длинным, как
двухспальная кровать.
- Можно! - парень с трудом держался на месте, его настойчиво
отталкивали к передней двери и ругали со всех сторон, что он загораживает
проход.
- Что стоишь как пень! Давно уже можно.
Парень медленно повернулся, и когда увидел грудь Зены, то лицо его
расплылось в предельно идиотскую гримасу блаженства. Он осторожно протянул
к ней руку.
- Ну, чего ты тянешь?! Мне сходить скоро! - Зена начала злиться.
- Сейчас, сейчас, - парень целомудренно зажмурился и указательным
пальцем коснулся ее соска. По всему его телу прошла судорога, глаза широко
раскрылись, и... он проснулся.
- Вот идиот, - сказала Зена, пододвигаясь и давая место толстой
женщине с сумками. - В самый такой момент взял и проснулся.
- Только что здесь стоял человек! - сказал старик на весь вагон. На
рукаве у старика чернела повязка. - Я сам лично видел его, и все его
видели.
Никто не ответил. Старик взбудораженно повертелся на месте.
- Товарищ, - дернул он за рукав соседа, длинного нескладного человека
лет сорока, углубившегося в газету. - То-ва-рищ! Я к вам обращаюсь.
Человек дернул плечом, но ничего не ответил.
- Да что ж это такое! - занервничал старик. - Товарищ! Товарищ! Вы
меня слышите или вы меня не слышите?!
- Ну что пристал к человеку, - сказала женщина с сумками. - Видишь,
читает. Может, он деньги выиграл.
- А может быть, он шпион? А? - наклонившись к ней, быстро зашептал
старик. - Может быть, он по-русски не понимает Вот здесь юноша только что
стоял. Тоже иностранец. Еврей, наверное. Стоял, стоял, а потом пропал.
Неспроста все это. Я здесь с утра стою, а он все газету читает, и все на
одной странице. Неспроста, ох, неспроста это, милая девушка.
- Да какая я тебе девушка, охальник! - заблажила женщина. - Я уже
второго мужа схоронила. Девушка! Я тебе ряху-то умою за слова за такие!
Старик плюнул в сердцах и отвернулся к человеку с газетой.
- Да ты чего плюешься-то, ты чего рожей-то своей паскудной плюешься!
Я тебе не урна, чтоб на меня плеваться. Слышь ты, с газетой, ты ему скажи,
дружку своему, что в трамваях нельзя плеваться, а то я ему так плюну,
забудет, где сидеть! Моду взял плеваться!
Человек сложил газету, сунул ее в карман и сказал:
- Билетики попрошу, граждане!
В трамвае сразу стало пусто.
Женщина с сумками ойкнула и замерла с выпученными глазами. После
минуты томительной тишины, она как-то опала, скривилась и проскрипела:
- Говорили шпион, а он "билетики".
- Билетик ваш попрошу, гражданка. - Контролер вытянул длинную шею и
повис над женщиной с сумками.
- Ты понимаешь, что он говорит? - обратилась та к Зене.
Зена вдруг вспомнила, что она тоже не взяла билета, и полезла в
сумочку за рублем. Но там было пусто.
- Гражданка! - терпеливо повторил контролер. - Люди ждут.
- А я вот сейчас милицию позову, - взорвалась тетка. - Я всем
расскажу какой ты есть контролер и что это ты за газеты в трамваях читаешь
и к девушкам чего пристаешь. Глядите все, - заорала она, - он женщину
оскорбляет! Он у нее блузку снял и под лифчиком билеты свои ищет! Фулиган!
Контролер коротко размахнулся и ударил тетку в висок.
- Эп! - сказала она, падая на пол.
- Так! Теперь у вас попрошу билетик.
У контролера было страшное синее лицо, напоминающее маску Фантомаса.
- У меня нет билетика, - сказала Зена.
- Чудесненько. Придется рубль...
- Рубля тоже нет.
Тогда пройдемте. Сюда, пожалуйста, - он уступил Зене дорогу и пошел
за ней, волоча тетку за ногу.
Трамвай был на удивление длинным. Они прошли мимо буфета, повернули
за угол, миновали парикмахерскую с зеркальными окнами и остановились перед
огромным парадным входом с колоннами, на которых висел длинный красный
транспарант "Милиция".
- Сюда проходите, - сказал страшный контролер, вытирая пот с лица. -
Уф, какая тетя тяжелая.
Внезапно Зена прыгнула в сторону и побежала.
- Сто-о-ой! - закричал контролер. - Стой, тебе говорят!
А Зена бежала, не останавливаясь. В ушах свистел ветер, мелькали
рекламы, люди, магазины, кровати... Она выбежала на сонную набережную и
только тут обернулась. Метрах в трехстах позади, гулко топая, бежал
контролер. От напряжения он увеличился в размере, стал просто огромным. Он
бежал гигантскими шагами, и, конечно, уже давно бы нагнал Зену, если бы не
тетка, которую он тащил за ногу. Тетка визжала и рукой, свободной от
сумок, хваталась за столбы.
Зена заметалась по набережной и вдруг услышала призывно-свистящее:
- Сюда!
"Ампер!" - мелькнуло у нее.
Но это был не Ампер. Это старик с повязкой на рукаве выглядывал из
небольшой дверцы в красной кирпичной стене и манил ее длинным узловатым
пальцем. Над дверцей горела синяя лампочка и освещала надпись "Запасный
выход".
Зена кинулась к двери, и они на полном ходу выскочили из трамвая. Но
и здесь была точно такая же набережная, и точно так же на нее бежал
контролер, держа за ногу женщину с сумками.
- В воду! Скорее! - крикнул старик, и они бросились в воду.
- Ныряй за мной! - приказал старик и, зажав пальцами нос, глаза и
уши, погрузился в воду. Зена нырнула за ним. В каменной кладке берега она
увидела расплывчатую черную дыру, в которую медленно втягивались ноги ее
спутника. Зена вплыла в эту трубу, и сразу стало абсолютно темно.
Натыкаясь на каменные стены, она поняла, что попала в длинный коридор, и
поплыла по нему. Потом вода стала светлеть, и Зена смогла разглядеть, куда
попала. То, что она считала прямым коридором, оказалось запутанным
лабиринтом со множеством ответвлений. "Надо плыть по правилу правой руки"
- подумала Зена, и тут же почувствовала, что задыхается. Тогда она
рванулась в первую попавшуюся дыру, и, отталкиваясь от стенок, быстро
поплыла вперед. В глазах темнело, страшно хотелось глотнуть воздуха,
сильно и тревожно колотилось сердце. А когда она поняла, что сейчас
захлебнется, вдруг увидела руку, свисавшую сверху. Зена вцепилась в нее м
в следующую секунду уже лежала на земле и никак не могла надышаться. Она
лежала в маленькой комнате без дверей и окон, а около нее на корточках
сидел старик с черной повязкой на рукаве.
- Ну вот, - говорил он, - ну вот. Вот и все, милая. Вот и все,
дорогуша. Теперь поговорим.
И тон его был чрезвычайно зловещим.
Ампер плыл вдоль тротуара и думал о Зене. Длинные кисти его
худощавых, аскетических рук жили как бы отдельно от туловища - все тело
было спокойно, а они то нервно перебирали коралловые четки, то, напрягаясь
страшно, пиками втыкались в пролетающих птиц, черных, косматых и каких-то
расплывчатых. Эти птицы принадлежали к клану вещей и существ, боящихся
пристального взгляда.
Как только Ампер подумал, что пора бы уже появиться и дому Зены, как
тут же он появился на повороте, покосившийся особняк, обросший тиной и
ракушками.
Ампер взлетел на крыльцо и позвонил. Дверь открыл пес.
- Слушай, ты не знаешь, где Зена? - спросил пес жалобным тоном.
- Нет, сказал Ампер, - я просто пришел телевизор починить.
- Телевизор, телевизор, - проворчал пес. - Тут Зена пропала, а он
"телевизор".
- Но ты же сам говорил, что у вас телевизор лопнул...
- Не твоего ума дело, - сказал пес понуро. - У нас Зена куда-то
пропала.
- Так он лопнул или не лопнул? - теряя терпение, спросил Ампер.
- А ну, тебя к черту! Нет у нас никакого телевизора.
- А ну-ка, пусти!
Ампер отодвинул пса в сторону и прошел в гостиную.
Посреди обеденного стола стоял телевизор.
- И не стыдно, - сказал Ампер, - как только разговор о телевизоре,
так ты сразу начинаешь врать. Вот же он!
Пес посмотрел на телевизор.
- Телевизор здесь, а Зены нет, - устало проговорил он.
- Нету Зены, - грустно сказал Эльменгенайло, ворочаясь под диванной
подушкой, - и не звонила и не заходила...
- Погоди, - сказал Ампер, - сначала телевизор.
Он подошел и нажал на кнопку включения. Телевизор дернулся, погудел и
затих.
- Не заводится он, - сказал Эльменгенайло. - У нас теперь света тоже
нету. Выключили.
- Та-ак. Ну-ну. - Ампер выразительно завел глаза. - Порядочки! Что
делать дальше будем?
- Пошли искать, - безнадежно сказал пес.
- Ничего не знаю, - сказал Эльменгенайло. - Мне за подушкой сидеть
приказано.
- Ну и сиди, клоп тараканный! - рявкнул пес. - А мы пойдем. Правда,
Ампер Лександрыч?
- Пошли. - Ампер с грустью взглянул на свое любимое кресло и
направился к двери.
Они спустились к морю, только теперь моря не было, а была река, и
куда-то пропали телеграфные столбы. Между двух хилых березок была натянута
веревка и на ней уныло полоскались два полотенца.
Покричали Зену, но никто не ответил.
Повернули обратно. Прошли мимо пивной.
- Зайдем? - предложил пес. - Я угощаю. Может быть Зену встретим.
Они вошли в пивную и первое, что увидел Ампер, была Зена. Она стояла
за прилавком в белой шапочке и протирала граненные стаканы.
- Смотри, - сказал Ампер псу. - Зена.
- Это не та Зена.
- Ну как же не та? - растерялся Ампер. - Да не может этого быть. Что
я Зену не знаю, что ли?
Он подошел к прилавку.
- Зена, здравствуй!
- Привет! - сказала Зена.
- Это ты?
- А кто? Тетя из Маршанска? - заворчала Зена. - Спрашивает еще?
Собаку привел. Что надо?
- Я ж тебе говорил, - сказал пес, - это Зена от первого мужа.
- Зена, ты меня помнишь? - спросил Ампер.
- Брать что будете или как? Некогда мне вас всех тут помнить7
- Два пива.
- Мелочь давайте, - сказала Зена, - у меня сдачи нет.
Они отошли к столику и торопливо выпили пресную теплую жидкость.
Когда они уже собирались выходить, какой-то мужчина взял Ампера за плечо.
- Ты чего тут? - задышал он перегаром.
Ампер посмотрел на мужчину.
- Не понял.
- Я говорю, чего к моей жене пристаешь?
- Ты дай ему, дай как следует, - закричала Зена через весь зал.
- Вот что парень, - сказал мужчина, - вали-ка ты отсюда, и чтоб я
тебя здесь больше не видел.
- Интер-ресно, - сказал пес, оттирая Ампера, - дядя ты собак боишься?
- Пса убери, я тебя сейчас бить буду, - сказал мужчина Амперу.
- И бешеных собак тоже не боишься? - спросил пес.
Шерсть на загривке у него стала дыбом, в глазах появилось багровое
пламя, с морды капали клочья пены.
- Убери пса, гад! - заорал мужчина, отскакивая.
Пес встал на задние лапы и сгорбился. В передней лапе у него появился
нож с голубым лезвием.
- Может ты еще ментов позовешь, фраер? - мужчина прилип к стене,
завороженно глядя на нож.
Пес наступал, мелко пританцовывая.
- И как же, дядя, я люблю эти мелкие удовольствия, - смачно
приговаривал он. - Прям, как выпью кружку, как залудят чего-нибудь
покрепче, нет мне в жизни большего счастья, как перышком щекотать. Хищник
я.
- Друг мой, - умильно сказал мужчина дрожащим голосом, - уберите вашу
собачку.
- Во как мы заговорили, - сказал пес, - не любим острых ощущений.
Хлипкие мы.
- Слушай, - сказал Ампер псу, - как тебя там? Хватит. Пошли уже. Ну
его.
- Эй, вы там! - крикнула Зена. - Давайте отсюда. Мне еще здесь драк
не хватало.
- Погоди, - сказал пес Амперу. - Я его сейчас. - Он уже подошел
вплотную к мужчине. - Ну-ка, ты, рубашку на пузе расстегни. Попорчу.
- Не на... Не надо! Ну, я вас прошу, - бормотал мужчина, вжимаясь в
стену, - я все скажу. Только не надо!
- Скажешь? - пес расстегнул пуговицу на рубашке мужчины и приставил
нож острием к пупку.
- В-в-все скажу, - заторопился тот.
- Где Зена?
- Ка-ка-кая Зена?
- Ах, не знаешь...
- Знаю! - взвизгнул мужчина.
- Ну?
- Она на территории.
Пес недоверчиво хмыкнул, но нож опустил.
- Точно?
- Ну, я же вам говорю, - забожился мужчина. - Там она. Там!
- А если врешь?
- Так вы с ней сами поговорить можете. По телевизору.
- Ну, гляди, фраер, - сказал пес, - если врешь...
- Ой, ну да что вы! - сказал мужчина. - Чтоб я вам...
- Ладно, - оборвал его пес и повернулся к Амперу, - пошли домой.
Телевизор смотреть.
Зена вышла из-за прилавка, вытерла руки о передник, подошла к мужчине
и звонко хлопнула его по щеке.
- Зеночка, я тебе все объясню...
Ампер и пес вышли на улицу. Там царило всеобщее оживление. Какие-то
люди, одетые на манер средневековых принцев таскали огромные камни и
укладывали их поперек мостовой.
- Что творим, мужики? - спросил Ампер.
- Баррикаду строим, не видишь. - Сказал запыхавшийся принц, похожий
на Юрку Зверева из типографии.
- А зачем? Революция что-ли какая?
- "Ре-во-лю-ция", - протянул принц, - Тут важное дело. Видал, как
Время бежит?
- Видал, - сказал пес.
- А ты не встревай. Тебе вообще тут не положено, - сказал принц,
похожий на Юрку, - псы до шестнадцати лет не допускаются. Ты лучше не
гавкай.
Пес обиделся, но из любопытства решил сдержаться.
- Я говорю, - продолжал принц, - Время бежит. А вот мы хотим, чтобы
оно постояло. Пусть отдохнет, правда?
- Интересно, - сказал Ампер, - а мне можно?
- А чего ж? Давай!
- Эй, товарищ, - сказал пес, - вы тут Зену случайно не видели? Не
пробегала?
- Нет, это точно, как говорящий пес, так болтун. Это что ж закон
такой? - сказал принц, похожий на Юрку, поправил пыльное жабо и побежал за
новым камнем.
Баррикада получилась добротная, высотой в человеческий рост и
толщиной в метр.
- Все. Шабаш, ребята, - сказал другой принц, на Юрку совсем не
похожий, а похожий на Александру Петровну из первого отдела. - Теперь
будем сидеть и ждать когда придет Время.
Время не заставило себя ждать. Сначала раздалось отдаленное
громыхание, потом из-за угла появилась клешня, потом еще, и, наконец, они
увидели все Время. Целиком. Зрелище было не столько страшное, сколько
противное.
- То-овсь! - раздалась команда.
Ампер пошарил глазами в поисках оружия, но ничего не нашел и схватил
булыжник. Пес возбужденно отирался возле него и спрашивал, дергая за
рукав:
- Это Время такое, да?
- Пли!!!
Ампер оттолкнул пса и бросил булыжник в морду приближающегося
чудовища. Время, осыпанное градом стрел, остановилось, мотая безглазой
мордой.
- Пли!!!
- Именем короля! - добавил Эльменгенайло, появляясь откуда-то сзади.
Качая впившимися стрелами, Время медленно поползло вперед.
- Нет, ребята, так не пойдет, - сказал пес, и перепрыгнув через
баррикаду бросился на чудовище.
Пес вцепился в горло Времени и после первого же укуса из раны
чудовища хлынула черная жидкость и Время остановилось и закричало. Из-за
баррикады снова полетели стрелы. Одна из них попала в пса, он кувыркаясь
полетел на мостовую и сдох.
- Ну, как ты? - спросил Ампер, наклоняясь к нему.
- Я так и знал, так и знал! - сказал пес. - В общем, все. я умер.
Увидишь Зену, передай ей привет. Скажи... - глаза его остекленели, он
вытянулся и сдох еще раз.
Один из принцев радостно хлопнул Ампера по спине:
- Нет, ты понял? Уже двадцать минут, а оно не с места.
- Двадцать минут, - сказал Ампер. - Целых двадцать минут! Значит,
Время все-таки идет. А чего же мы тогда остановили?
Чудовище стояло, покачиваясь на кончиках клешней, потом тело его
подогнулось и со страшным грохотом оно рухнуло на мостовую. Затем подняло
вверх окровавленное рыло и прошептало:
- Нас много. Всех не переостанавливаешь...
Ампер оглянулся. По парку, по соседним улицам, по площадям, медленно
колыхались, брели сотни чудовищ. Принцы замерли в растерянности, а потом,
тот, что был похож на Александру Петровну, сказал:
- Ребята, чье же это мы Время убили?
- Н-да, - сказал Эльменгенайло. - И песика загубили. Жалко собачку.
Ну, я пошел.
И когда они подошли к тому углу, из-за которого вышло Время, сзади
послышался голос пса:
- Меня подождите.
Пес брел за ними понуро и все время вздыхал.
- Эль! - сказал он. - Слыхал новость?
- Нет, а что такое?
- Меня снова убили. Я же им помог, а меня же и убили. А какой я был
молодой и красивый! Можно бы жить да жить.
- Сквозь годы мчась... - сказал Эльменгенайло.
- Шутишь, - спросил пес. - Поглядел бы я на тебя когда бы тебя убили.
- Ну и что, подумаешь, делов-то! - бросил Эльменгенайло.
- Я бы на тебя бы посмотрел, как бы ты тогда шутил, - ныл пес.
Они вошли в дом. Эльменгенайло долго возился с ключами, открыл,
наконец дверь и пропустил Ампера вперед.
- Ну, я включаю, - сказал Ампер.
- Гляди не лопни его, - простонал пес, укладываясь в кресло.
- Не каркай. - Ампер зажмурился и решительным жестом нажал на кнопку
включения.
Телевизор мягко включился. На экране средневековые принцы строили
баррикаду.
- Эй, вы, что тут делаете? - спросил Ампер.
Принц, очень похожий неизвестно на кого, положив камень на мостовую,
вытер пот со лба и повернулся к Амперу.
- Время хотим остановить. Чем спрашивать, помог бы. Сейчас оно
придет.
- Вы что-то перепутали, - сказал Ампер. - Это уже было.
- Брось, - сказал принц, - давай к нам. Сейчас начнется.
- Вот что, парни, - сказал Эльменгенайло, - шли бы вы куда-нибудь в
другой телевизор. Нам с Зеной поговорить нужно.
- Выключи! Выключи его сейчас же! - заорал пес с кресла. - Сейчас
меня опять убивать будут!
- Как хотите. - принц махнул рукой и отвернулся.
- Идет, идет! - закричали все.
И действительно, Ампер услышал уже знакомый грохот приближающегося
Времени.
- Хоть звук уберите! - взвизгнул пес. - Как людей прошу!
Ампер выключил звук и наступила мертвая тишина, но в этой тишине еще
громче, еще отчетливее слышалось громыхание приближающегося Времени. Пес
разевал рот в крике, Эльменгенайло что-то доказывал, но ничего не было
слышно, кроме этого громыхания.
Принцы замерли, припав к баррикаде. Грохот стих, и из-за угла
осторожно выглянула Зена.
- Вот оно, настоящее Время, - сказал кто-то из принцев.
- Зена! - закричал Ампер, но звук был выключен и никто не услышал
крика. Он снова включил громкость.
- Зена! Стой! Не ходи! Эй, вы там не стреляйте! Это не Время!
- Много ты понимаешь! - сказал принц, похожий непонятно на кого. -
То-овсь!
Пес молнией влетел в телевизор и вцепился в шею принца. Тот закричал
тонким голосом и началась свалка. В это время из-за угла вышла Зена. За
ней, нагнувшись в полупоклоне, семенил старичок с черной повязкой на
рукаве.
Брезгливо приподняв юбку кончиками пальцев, Зена вскочила на
баррикаду, спрыгнула вниз, и не обращая внимания на своего спутника,
который замешкался по другую сторону, приблизилась к Амперу.
- Где ты шлялся? - спросила она.
- Это я-то шлялся. - Обиделся Ампер. - Мы тебя искали-искали, а ты
тут хаханьки с посторонними мужчинами.
- Это он про меня, - с удовольствием вставил старик с черной повязкой
на рукаве. Он уже вскарабкался на баррикаду и теперь пытался с нее слезть.
- Это он меня посторонним мужчиной называет. Хамло.
- Помолчите, пожалуйста, я не с вами разговариваю, - сказал Ампер. -
Зена, как ты могла? Мы все тебя ищем-ищем...
- Ты тоже искал? - строго спросила Зена Эльменгенайло.
- Что ты, что ты? - испугался тот. - Я под подушкой сидел.
- Врешь.
- Ну совсем немножко, - сказал Эльменгенайло. - Всем можно, а мне
нельзя, да?
- И он искал, все мы искали, а ты... - Ампер укоризненно вздохнул. -
Меня даже убили один раз.
- Кого это убили? - вскрикнул пес, выбираясь из свалки (принцы
молчаливо и ожесточенно мутузили друг друга) - Кого это убили? Что же ты
врешь? Его убили! Ха-ха! Это меня убили, я тебе еще привет передавал,
Зеночка.
- Ну, какая разница, - сказал Ампер.
- Ничего себе "какая разница"!
- Все правильно, - сказал Ампер, - ты - это я, и Эльменгенайло - тоже
я. Значит, меня тоже убили.
- Это все, конечно, так, - с язвительной миной сказал пес, - только
убили все-таки меня, а не кого другого. Эль, ты помнишь как тебя убивали?
- Вообще-то нет. - Честно признался Эльменгенайло, - Но раз он
говорит...
- Он тебе наговорит, а ты слушай, - сказала Зена. - Ты зачем меня
искал? Выкладывай, да поскорее, у меня времени нет.
Ампер замялся.
- Да, я... Если ты помнишь, нам с тобой один вопросик надо решить.
- Помню я твой вопросик, - сказала Зена, - ладно, пошли7
- Э, нет, так дела не пойдут, - сказал старик с черной повязкой на
рукаве, подходя к Зене. - А как же я?
- А ты с ними вот разбирайся, - сказала зена, кивнув на дерущихся
принцев.
- Вот как? - сказал старик. - Ну, уж нет. Вы, товарищ, - обратился он
к Амперу, решайте свои вопросики в другом месте и с другой Зеной, а мы
пошли. До свидания. - Он высунул руку из экрана и выключил телевизор.
Телевизор стал пухнуть.
- Сейчас лопнет! - закричал Эльменгенайло. - Спасайся, кто может!
Но телевизор не лопнул. Он надулся до размеров автомобиля и стал
медленно подниматься к потолку. Потолок треснул, в проломе показалось
небо. Ампер схватил за сетевой шнур и его потянуло вверх.
- Выключи его! Выключи! - надрывался Эльменгенайло где-то далеко
внизу.
Телевизор летел теперь на большой высоте, шнур раскачивался, и Ампер
никак не мог подобраться к кнопке выключения. Он лез по шнуру уже
бесконечно долгое время, и за это время с ним произошло такое множество
самых разнообразных событий, что он уже не помнил ни этих событий, ни
того, зачем он так упорно взбирается наверх. Однако, все кончается.
Кончилась и бесконечность, а когда она кончилась, Ампер все-таки добрался
до кнопки и нажал на нее. Тут же открылась дверь и из нее с криком ужаса
вылетела Зена. Ампер едва успел втащить ее в гондолу.
Они летели на высоте семь тысяч метро и температура за бортом
равнялась минус двадцати пяти градусов по Цельсию, но этого не
чувствовалось.
Зена обнимала Ампера и что-то ему рассказывала. Она нежно целовала
его в лицо и говорила, что всегда любит только его, и Ампер с радостью
чувствовал, что это так и есть, а Зена жаловалась, жалела его, потом снова
принималась что-то рассказывать.
Они летели над морем. Море было синим до боли, до восторга, а поперек
моря протянулась длинная-длинная ниточка моста. По мосту медленно плыла
маленькая белая точка.
Владимир ПОКРОВСКИЙ
КВАЗИКЛАССИЧЕСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Пройдет время, и мы привыкнем к такому такому полезному, такому
волшебному, такому удивительному изобретению, как копир. Вот чего я боюсь.
Разве могу я в чем-то винить ребят, когда они хлопотали вокруг моего
тела, разможженного почти до пояса пятисоттонным контейнером? Разве можно
хоть в чем-то винить врачей, которые над этим телом колдовали битых три
часа, стараясь спасти ту кроху жизни, которая в нем еще шевелилась? А
когда я умер, и прошли все сроки, во время которых смерть называется
клинической, а врачи все еще не сдавались, все еще на что-то надеялись и в
конце концов победили, ну, может ли быть тут хоть толика преступления?
Конечно они знали, что я на прямой связи с копиром, что, как только я
умру, появится другой, всего на несколько дней моложе, а во всем остальном
точно такой же, как я, они всех нас прекрасно знали, только не думали об
этом, иначе пришлось бы стоять вот так просто и наблюдать, как умирает
тот, которому ты можешь еще помочь. Что же, разве они меня убить должны
были, когда увидели, что копир сработал и появилась на свет точная копия
пострадавшего? Так в чем же, разобъясните мне, пожалуйста, виноваты все
эти люди?
Объективности от меня не ждите. Очень может быть, что все на свете
хорошо, а я просто полчеловека с изуродованным восприятием, ворчу на все,
жалуюсь, ищу, на ком бы свою ущербность сорвать, что кругом виноват только
я сам и никто больше. Но если я виноват, пусть даже и так, ТО В ЧЕМ
ИМЕННО?
Еще ничего не понимая, на интуиции, он вошел в операционную, где люди
и машины с упорством, достойным лучшего применения, бились за мою никому
не нужную жизнь, рядом с ним, за его плечом, убивались ребята; их,
конечно, никого не пускали в стерильную зону, им ничего не было видно,
только спины врачей и глыбы приборов, они кляли себя последними словами,
потели и утирались рукавами рабочих курток, мои ребята, друзья мои, раньше
мои, а теперь "и мои тоже".
Борис, двойник мой, мучился вместе со мной. Наша идентичность привела
к резонансу психополей, возникла сильнейшая телепатия: он переживал все
боли, накачивал меня силами, которых мне не хватало, управлял за меня
остатками моего организма... Слег потом на неделю. А зачем?
Мне спасли жизнь и половину тела, да и в ту половину насовали целую
кучу искусственных органов - мочевой пузырь, почки, селезенку, кишечник.
Соорудили биопротез. Бегать в нем сложновато, но я хотя бы ходить смог и
на человека похож стал. О разведке, само собой, и думать запретили, какая
там разведка?
Все трубят - первопроходчики, пионеры... Модная профессия, романтика,
риск, предельное самовыражение. Все так, только слова какие-то... Для нас
это больше. Уход из разведки - как смерть, уж я-то знаю. То, что
происходит вокруг, кажется ничтожным, вся память - там. А хуже всего во
сне: во сне становишься беззащитным, одно и то же снится из ночи в ночь,
причем самая обычная ситуация. Фатомский космопорт и почему-то земное
утро, с облаками, травой, горбиком солнца; идет обычная колготня,
загрузки, заправки, продувки, кто-то космос клянет над поломанным
хордуаром, кто-то стартует, кому-то неправильно выписали путевку, и вот он
бежит к управлению через все поле, а вдогонку ему несутся наши стандартные
шуточки, плоские, но до чего же родные, а мы стоим особо, разведчики,
элита, племя! И я на своем протезе с ними стою. Джафар... Бойл...
Прыгунов... Сашка... Мне нужно поменять скафандр, мой обносился, но каптер
наш, толстяк, тиран и самодур, любимый наш Фокин, ерепенится - говорит, не
дам, слишком часто меняешь, походишь в этом. Да мне плевать, я могу и в
этом, я отлично выспался, рядом - друзья, и так мне хорошо с ними!
А что, говорю, ребята, хорошо бы нам сейчас огоньком погромыхать,
чтоб куда-нибудь вместе.
- Почему нет, - отвечает невозмутимый Джафар, - "Виздом" твой
заправленный, на восьмой площадке соплами притоптывает, путевка есть беги,
пока медкомиссия не хватилась. А мы за тобой.
И я стартую.
После чего просыпаюсь и чуть не плачу. Все люди рано или поздно
взрослеют, одни разведчики остаются детьми. Хотя на их долю приходится
куда больше всяческих неприятностей.
Память играет со мной странные шутки: не помню, кому первому пришла в
голову страшная идея насчет Бориса, то есть, я почти наверняка помню, что
заговорила об этом Зофья, хотя, с другой стороны, такое мог придумать
только я, уж ни в коем случае не она. Мне просто очень хочется иметь к
этому делу как можно меньше отношения. Сны и фантазии - ах, как они
помогают.
Мне надо во всем разобраться.
Один из наших, Сашка, через год погиб на Земле Пещер. Я тогда уже
перебрался на Куулу. Погиб потому, что после случая со мной перестал
пользоваться копиром - это ведь добровольно. Погиб глупо, его сплющило в
вертикальной пещере, есть там такие, как сопливого новичка. Погиб потому,
что привык к копиру, дурак, ему нечего было там делать, вертикали
обследуются автоматами, кто же этого не знает?
А я живу на Куулу, в этой заброшенной дыре, за сотни мегапарсеков от
ближайшего маяка. Но, по крайней мере, здесь нет старых знакомцев. Планета
земного типа, задумана была как общегалактический заповедник, но вот уже
лет пятьдесят он не пополняется. Когда-то здесь произошел генетический
взрыв, и все привезенное зверье погибло, родилась своя фауна, причем
настолько противоестественная и кошмарная, что никто не захотел иметь с
ней дело, даже патобиологи, а уж им-то, казалось бы, дневать тут и
ночевать - нет, не годится им, мы, говорят, и не такое можем. Так что мы
ограничиваемся косвенными наблюдениями и ждем, когда эти твари, наконец,
съедят друг друга и позволят начать серьезную колонизацию планеты.
Зофья молчала, она говорила, что всем довольна, но я-то видел!
Место, где мы живем, пожалуй, единственное на планете, которое
свободно от этой мерзости, но иногда они пробираются в поселок, поэтому
без стоп-ружья у нас выходить не принято. В поселке - единственная
больница, настолько необорудованная, что пересадка аорты здесь уже
проблема.
Она моя жена, вот что странно. Я, безнадежный калека, отхватил себе
такую красавицу, какую и на курортных планетах не сыщешь. Она умница. Она
чудо. Она сказала однажды:
- Ты забиваешь себе голову всякими глупостями. Со мной все в порядке.
Откуда такие мысли?
За мной нужен уход. Одному мне совсем плохо. Она делала все. Правда,
заставляла за это терпеть кой-какие свои недостатки, а у кого их нет? У
нее удивительная способность безмерно страдать по пустякам. С ней никогда
не знаешь, что она в следующий момент выкинет. Потом она все помнит
наоборот, иногда просто обидно. С ней очень непросто, конечно.
Пять лет вместе. Пять лет молчаний и разговоров и целомудренных ласк.
То она, словно девчонка, носилась по дому (у нее был халат с широкими
рукавами. Цветастый. Вечно она этими рукавами за все цеплялась), то
сломается вдруг, сядет, уставится в стол, какую-нибудь мелочь бесцельно
передвигает - не дозовешься. Подражает кому-то, что ли? Я ее ревновал, я и
не подозревал раньше, как может сломать человека ревность. Я бы, честное
слово, простил, если б что-нибудь обнаружил. Но отпускать одну - просто
мука была, даже на полчаса. У нас в поселке почти сплошь мужчины.
Я ничего поделать с собой не мог: таскался за ней в экспедиции,
заново учился управлять вертолетом, снова вспомнил свои таланты стрелка.
Здесь это очень ценится. Ни на шаг от нее не отходил.
И еще. Я всегда чувствовал Бориса-Второго, где бы он ни находился.
Она хотела ребенка. Она не говорила мне, но я и так видел. Да и
прорывалось у нее. В том, как ухаживала за мной, как хотела быть главной -
кого из них к материнству не тянет? А я тоже мечтал о ребенке, неважно -
девочка или мальчик. Сам толком не знаю, почему. С одной стороны...
конечно, конечно!.. Привязать ее хотел, отвлечь от нее мужчин, которые
наседали на нее роями. С другой стороны, просто от нее ребенка хотел, и
для себя тоже хотел, даже неважно от кого. Еще, может, потому, что она
хотела. А самое главное - из-за того, что... ну, какой от меня ребенок? А
искусственный, нам казалось, не то. Вот именно что не из-за ребенка нам
ребенок был нужен.
Мы оба хотели невозможного.
Кому первому это пришло в голову, убейте, не вспомню. Да и не пришло
в голову, не придумалось, не вспомнилось - видно мысль такая сидела
всегда, и в конце концов кто-то сказал слово. Кто, кто...
Я позвал его, и он тут же откликнулся.
- В чем дело? - спросил он по дальней связи.
Я сказал, - приезжай, - а он ответил, - хорошо, - и ни о чем не
спросил.
Я все обдумал. У нас был четкий план. Я разбросал вокруг поселка
жвалы прыщенога, натертые мускусом, с таким расчетом, чтобы, когда вечером
задует в сторону Синих Холмов, запах донесся до гнезд ипритовых пауков.
Составляя план, мы с Зофьей спорили, поправляли друг друга. Говорили
дельные вещи и вещи пустые, мы все время смотрели в стороны, потому что в
тот день взглядом можно было обжечься.
В конце концов наши глаза все-таки встретились, и я сказал:
- Это не может быть серьезно, все, что мы придумали.
Она промолчала, сжавшись.
- Это просто гадко. Она болезненно скривилась чисто мужской гримасой.
Такой я никогда не видел ее, в ней вскрылось на миг настолько чуждое мне,
настолько отвергающее меня, что стало страшно. Потом она прослезилась,
вздохнула с облегчением, горько и радостно головой замотала.
- И правда, давай забудем.
- Конечно! Не могли же мы в самом деле...
Мы радовались, прижимались друг к другу, говорили о том, как нам
хорошо, но тогда уже знали, что обманываем себя, что весь наш план ужасный
мы выполним, и не только из-за ребенка, а еще и потому, что мы так хотим.
Так хотим, именно. Я не могу объяснить, что это было, что-то тяжелое,
темное, в чем мы сами себе не могли признаться. Ненависть, горечь? Не
знаю, не могу объяснить.
И минуты через две мы принялись отшлифовывать план.
Еще она говорила:
- Он может влюбиться в меня.
- Он должен.
- Я хочу сказать - сильно.
- Вряд ли. До тебя я всех любил сильно, только недолго.
- Но теперь ты...
- Я - другое дело.
- Я тоже могу влюбиться.
- Это... это быстро пройдет.
- А если нет?
- Но ведь он - это я!
Даже умнейшие женщины иногда не понимают простых вещей.
Борис прибыл дня через два после моего вызова. Он никак не мог выйти
точно, и нам пришлось встречать его в воздухе. Наш вертолет шел бок о бок
с его разведботом, связь между нами была непривычно сильной, и я опасался,
как бы он не прочел моих мыслей. Но он не читал их, он был простодушно
открыт и ничего выведывать не собирался. Я ему немного завидовал: и тому,
что он летит в разведботе, и тому, что он так открыт. Для меня все это
было недостижимым.
По сравнению с его машиной вертолет выглядел горбатым неухоженным
карликом. Мне трудно было вести полет: я почти целиком ушел в Бориса, в
его мысли, ощущения - я их и забыл-то почти, - а его приборную стенку я
разглядывал с куда большим вниманием, чем свою. Он почувствовал мою тоску
и принял ее, как когда-то принимал мои боли. От благодарности, от теплого
наслаждения, которое принесло его участие, я чуть не раскрылся. Каким же
подонком я себя чувствовал тогда!
Потом была встреча. Мы стояли около дома, и во время процедуры
знакомства я поймал себя на мысли, что с гордостью представляю Зофье
стройность и ловкость моего прежнего тела, а Борису - красоту моей жены.
Он восхищенно смотрел на нее и говорил:
- Я, оказывается, очень хорошо вас знаю. Наверное, через Бориса.
Она краснела, хмурилась и старалась отвести взгляд. Иногда мне очень
жаль бывает, что читать я могу только своего двойника.
Я прекрасно видел, к чему все идет. Я сам этого хотел, но настроения
это не поднимало. Мне было плохо, так плохо, что, даже не будь между нами
связи, он должен был заметить мое состояние. Но он видел только Зофью.
Всегда, с того самого момента, как я познакомился с Зофьей, он слышал мою
любовь к ней, проникался любовью, а теперь я читал его, читал, как
отраженного самого себя, и, знаете, это было больно. Ему казалось, что он
все время тянулся именно к ней. Он ослеп и оглох. А я с трудом
сдерживался.
С минуту мы стояли как в шоке, даже молчали, помнится, затем он
(первый!) собрался, сказал что-то дежурное, и мы вошли в дом. Он всеми
силами старался не думать о ней и не глядеть в ее сторону. Я читал его
легко и свободно, а он ни на чем не мог сосредоточиться.
Ну, здравствуй! Как дела? Депрессия, брат.
(На Землю)
Ты был далеко. Я тосковал.
(А потом он...) Кинсли. Я там не был. Это уже после меня.
Ничего. Просто погости.
Хотя бы и до завтра. Какая страшная была боль!
(Зофья - молодец)
ТАК!
Она тебе понравилась?
Она чудо.
Это естественно. Ведь мы - одно и то же.
Нет!
Нет.
Не обращай внимания.
Я все понимаю.
Я не мог не позвать.
Говорить о разведке. Ради неба, говорить о разведке!!!
Здравствуй.
Что у тебя случилось?
У меня все хорошо. Вот, лечу на Землю.
Мы нашли-таки стоянку на Кинсли.
Чем тебе помочь?
(Как хороша!)
Я знаю. Связь, хотя и слабая, но была.
Кинсли. Из группы Блэкхаунд.
Что для тебя сделать?
Завтра я должен ехать. Меня ждут.
Конечно, побуду.
Да.
Она чудо.
Гм!
Ведь мы - одно и то же.
Уж не ревнуешь ли, брат?
А мне показалось...
Ты не должен был звать меня.
Тебе плохо, я вижу. Что будем делать?
И мы три часа говорили о разведке. Мы говорили о Кинсли, о микробах
Баньоля, мы вспоминали сумасшедший день на Ванитас-А, мы почти все время
говорили вслух (телепатии каждый из нас боялся), Зофья сидела рядом и
задавала удивительно глупые вопросы.
Он почуял мою настороженность, понял - что-то не так, а я закрылся, я
выставил мощный щит из воспоминаний, и он ничего не мог вытянуть из меня.
Он даже морщился от усилий. И стыда. По обычным человеческим нормам нельзя
ведь подглядывать, а мы с Борисом - люди приличные: мы всегда, с самого
детства старались жить по этим самым обычным человеческим нормам, все
время старались, изо всех сил. Но то, что проникало сквозь щит, тревожило
его. Мы вели поединок не врагов, но соперников.
Мной владело необычное ощущение новизны окружающей обстановки. К
моему восприятию примешивалось восприятие двойника, и я словно впервые
увидел нашу гостиную: многочисленные горшочки и кашпо с земными цветами
(последнее увлечение Зофьи); автономный бар, который вышел из моды лет
сорок назад - достался в наследство от прежнего хозяина дома; самодельная
библиотека, моя тайная гордость, унылая, тусклая, никаких других эмоций,
кроме сожаления, у него не вызывающая; окно с переплетом из настоящей
осины, повернутое в тот момент к югу, на вышку Маори, парковку моего
вертолета... Все казалось невыносимо старым и скучным. Вдруг испугало
кресло с брошенным на него домашним протезом - показалось, что там
прячется человек. Изношенный, хромой, чиненый-перечиненый, этот протез
обладал для меня одним существенным преимуществом - мягкими, почти
безболезненными креплениями. Я холил в нем свои свищи осенними вечерами,
после особо трудных отстрелов.
Зофья держалась согласно плану, даже слишком согласно. Была оживлена,
смеялась, кокетничала, обращалась только к Борису. При звуке ее голоса он
оттаивал, на секунду забывал обо мне, но тут же одергивал себя, пытался
замкнуться, скрыть то, что видно было простому глазу.
Даже здесь, даже здесь я с таким трудом выдавливаю из себя правду,
мне не хочется в ней признаваться, я стыжусь ее, я не хочу говорить о том,
до какой степени я тогда был подлецом. В наших краях известно некое зелье,
под названием "невейский порошок", лекарство против какой-то, уж не знаю
какой болезни. Порошок этот обладает любопытным побочным эффектом: он
усиливает влечение. И я Борису подсыпал этой гадости в чай.
Когда я подавал ему чашку, он насторожился. Не то чтобы заподозрил
неладное, просто почуял опасность, так как я не мог скрыть волнение. Он
отпил глоток и больше к чаю не прикасался. Но глотка хватило.
Он сдавался. Он уже не мог скрывать своих чувств, он сидел так, чтобы
все время видеть Зофью. Каждое движение ее тела вгоняло его, а,
следовательно, и меня в краску, он все чаще запинался, все бессвязнее
говорил. У него даже руки дрожали.
Сейчас я вспоминаю эту беседу и вижу, насколько нелепой, насколько
нереальной она была. Двое только что не сошедших с ума мужчин, спрятав
глаза, выжимали из себя никому не нужные фразы. Зофья по инерции
кокетничала, но тоже была в полуобморочном состоянии. Она уже не знала,
что делать, что правильно, а что неправильно, она тянулась к нам обоим
одновременно и не знала, не знала, кому первому дать по физиономии, чтобы
прекратить это взаимное издевательство.
Я даже предположить не могу, чем бы все это кончилось, если бы не
сигнал тревоги.
Как только он отзвенел, запищал вызов и вспыхнул экран телефона.
- Борис, вы дома? - спросил Жозеф, мой сосед, человечек с
искусственным лицом. В нашем поселке множество инвалидов. Жозеф болезненно
вежлив. Он больше трех лет ходил со мной на отстрелы в одном вертолете, а
все на вы. Слово "ты" он не смог бы выговорить даже под пыткой.
- Что случилось? - Я прекрасно знал, что случилось, я чуть не
попался, я подумал о пауке слишком открыто, но Борис не успел уловить - он
вслушивался во внешний разговор, да и лицо Жозефа с непривычки
ошарашивало.
- Я вам не помешал?
- Что случилось?
- Но я вижу - у вас гости! - он не позволил себе вглядеться в Бориса,
сразу отвел глаза, однако удивления скрыть не мог.
- Жозеф, почему тревога?
- О, ничего такого, мадам. Это даже не тревога, а так, небольшая
забота, и я был бы очень признателен вашему мужу...
- Кто? - не вытерпел я.
- Ипритовый паук. О, совсем небольшой паучок, уверяю вас, мы с ним
быстро...
- Жди у вертолета.
- Но у вас гости!
Я выключил телефон, снял со стены стоп-ружье, коротко извинился и
пошел к выходу. Это был тонкий момент. Борис глубоко сидел на крючке, по
моим расчетам он никак не мог оторваться от Зофьи и увязаться за мной, но
в принципе такая опасность существовала, и поэтому надо было спешить, не
давать ему времени на раздумье.
- Что случилось? Может быть, я с тобой?
- Сиди. Я скоро, там ерунда. Минут пять-десять.
Я вышел, заковылял к вертолету, около которого уже вертелся Жозеф.
Через Бориса я видел, как жена принялась объяснять, что произошло.
Нет, я все-таки пойду с ним, - Борис поднялся со стула, но Зофья
тронула его за руку.
- Останьтесь, - сказала она, и вы бы слышали, каким тоном! - Он
прекрасно справится сам.
Он послушно сел рядом и повернул к ней немеющее лицо.
Ипритовый паук - невероятно прожорливая, невероятно плодовитая
всеядная тварь, одно из немногих животных, которым люди позволяют жить на
Куулу в относительно близком соседстве с собой. Он похож на бурдюк
павлиньей расцветки четырьмя лапами и несколькими выхлопными хоботами,
через которые в момент опасности или охоты выстреливается парализующий
газ, для человека безусловно смертельный. Генная память паука, как и всей
фауны Куулу, нестабильна - следствие экологического взрыва, о котором я
уже говорил. На практике это значит, что даже особи одного подвида не
имеют единой анатомии, то есть каждая особь - уникум. У нас поэтому
разрешен только фиксирующий отстрел, который не разрушает тела животного.
Фиксированные туши мы обязаны, видите ли, отсылать на Землю или близкие к
ней центры, другими словами, ждать оказии, а потом уговаривать командира,
который, разумеется, не горит желанием принимать на борт такой
сомнительный груз.
Любимое лакомство ипритового паука - прыщеног в период течки. Он идет
за мускусом, как земной кот за валерьянкой. Его трудно убить. Единственный
жизненно важный центр - мозгожелудок - блуждает по всему телу. Чтобы
попасть в него, нужен немалый опыт. Все зависит от того, какую позу принял
паук перед выстрелом. У меня такой опыт есть.
Нам попался паук, легкий для фиксации - у него было только три
хобота. Сверкая хитиновыми щитками, он мчался прямо на поселок, этакая
скотинка высотой в шесть метров.
Мы надели маски, я поднял ружье и прицелился. В этот раз охота была
для меня трудной: я не мог, да и не хотел сосредотачиваться на пауке, меня
волновало то, что творилось дома. Я слышал неясное бормотание сбивчивых
мыслей своего двойника, чувствовал биение его сердца, вместе с ним
волновался, но слов не слышал. А слышать очень хотел и потому пропустил
момент, когда паук принял позу "роженица", на ходу сбросив яйцо.
- Надо было стрелять, - мягко сказал Жозеф.
- Он промахнулся, - пробормотал Борис.
- Кто? - спросила Зофья.
Мы уничтожили яйцо, догнали паука и помчались вместе с ним дальше.
Он, наконец, заметил нас и угрожающе выставил центральный хобот, самый
толстый. Но близкий запах околдовал его, он несся, не разбирая дороги, от
возбуждения всхрапывая и пуская облачка желтоватого газа. Они сидели
близко, чуть не касаясь друг друга. Когда из-за пригорка вырос поселок,
Зофья снова, теперь уже не маскируя случайностью, дотронулась до Бориса, и
Жозеф спросил:
- Вам плохо?
- Занимайся своим делом!
- Извините.
Паук наткнулся на жвалы прыщенога, принял позу "омега", при которой
мозгожелудок находится в центре тела с вероятностью ноль девяносто два, и
я выстрелил.
- Вы его любите?
- Да. (Теперь остро, остро все слышалось!)
- Он много думает о вас. Я знаю.
- Наверное, это очень неудобно - все время читать чужие мысли.
- Вы знаете, они как бы мои.
Тут особой разницы нет.
Разницы нет.
Стрелять пришлось еще четыре раза, прежде чем он застыл. Некоторые
пауки имеют привычку после неудачного выстрела замирать притворно, поэтому
для проверки фиксации я выпустил в него болевой заряд. Все три хобота
торчали кверху, лапы вывернуты - типичная омега, приятный сюрприз
какому-нибудь музею.
- Убил, наконец, - хмуро сказал Борис, и, словно возражая ему, Жозеф
произнес устало:
- Доконал нас этот паук.
Спустя минуту отказали рули. Все шло точно по плану, на удивление
точно, и это настораживало. Я сообщил домой о поломке, сказал, что
задержусь на полчаса, и мы сели. Борис радовался и одновременно стыдился
своей радости, и не хотел думать о том, что я могу все прочесть. Он не
знал, на каком свете находится, как себя вести, что можно и чего нельзя
говорить Зофье. Нужно было молчать, однако и молчание получалось
многозначительным. Меня больше интересовало, что происходит с Зофьей, а
он, скотина, все время думал о ней, но не видел ее, видел только движения,
но не вникал в их смысл, слышал только голос, интонацию, искал в нем хотя
бы намек на согласие, но слов не слышал. Невейский порошок знает свое
дело.
Зофья, бедняжка. Она, похоже, и впрямь не видела разницы между нами.
- ...Как вам, наверное, трудно. Я не представляю, если бы такое
случилось со мной.
- Это ему трудно...
Жозеф нашел лопнувшую трубку, и мне показалось, что он заметил
надпил, хотя все было сделано аккуратно. Борис посмотрел ей в глаза и
протянул руку к ее лицу. Я вдруг понял, что сейчас случится, я почему-то
надеялся, что все произойдет позже, ночью, я думал, что эти полчаса будут
только прелюдией. Но Зофья уже не играла, она взяла его за руку и прижала
к щеке.
А Жозеф как назло возился с новой трубкой, копуша. То она у него
падала, то никак не хотела вставляться, то вставлялась, но не так.
- Быстрее, черт! Дай-ка!
Я оттолкнул его в сторону и на мгновение поймал его удивленный
взгляд, вы не представляете, акая мимика у искусственного лица.
Перекошенная. В момент я вставил трубку, торопливо заполз в кабину, взмыл
кверху. Жозеф что-то кричал снизу, махал руками, но не до него было, не до
него, они целовались.
- Нет! - крикнул я Борису. - Стой, нельзя!
А он притворился перед собой, что мой крик ему показался.
Я видел во всех деталях, в мельчайших подробностях каждый стон,
каждое прикосновение, каждый нюанс мысли и чувства, каждый даже шорох
приобрели необычайную яркость, жгли меня, убивали, сводили с ума...
Я не кричал уже, хрипел, перестань, перестань, что же ты делаешь, и
он уже не говорил себе, что не слышит, он просто не обращал внимания.
Вертолет шел на предельной скорости, и Борис тоже спешил. Я не мог
справиться с ногами, они выбивали непрерывную дробь, я еле держался в
кресле. Вдобавок, ослабли крепления, наверное, в тот момент, когда я
забирался в кабину. Я, того и гляди, мог выпасть из протеза.
Все кончилось, когда я шел на посадку. Зофья улыбнулась Борису и,
чтобы не встречаться со мной, ушла в другую комнату. Он стоял у окна и
старался придать себе непринужденный вид. Но вид у него был очумелый.
Я вошел. Мы смотрели друг на друга, обожженные моей яростью и
отчаянием.
- Борька... - растерянно сказал он, - Борька... Ну ты же все знаешь.
- Паука-то мы фиксанули. Хороший паук. Ничего. Ничего.
- Ты же все понимаешь, Борька! - закричал он. - Ты сам этого захотел!
- Ты знал? - и губы у меня онемели, и вообще чувствовал я себя
преотвратно.
- Нет. Но догадывался. Я представить не мог...
Мы хотели ребенка.
Невозможно.
Нет. Мы хотели ребенка.
От меня.
От меня.
Ну да, ведь
...а раз невозможно от тебя, решили от меня. Она, значит...
я ничего не понимаю. От тебя?!
Ну да, ведь
гены одни и те же, мы ведь одно.
Все больше ужасаясь, он вслушивался в меня, и мне стало страшно, что
он поймет не так, и заговорил вслух, но вслух было еще труднее, а главное,
он пытался не слышать слов. Он еще не принял и четверти того, что я ему
хотел объяснить, как вдруг заслонился, закрылся.
- Хватит! - и замолчал.
У него есть все. Мне только снится разведка, а он в ней живет. Я -
жалкий, дрянной, истеричный обломок человека, обрывок когда-то ценной
бумаги. Я умею хорошо стрелять, а больше ни на что не способен. Он силен,
ловок, надежен, как только может быть надежен разведчик, ему не доводилось
еще кого-нибудь подводить, не говоря уже о предательстве. Он еще лучше,
чем когда-то был я. Мне так хотелось тогда ткнуть его носом - вот,
посмотри! - дать ему поносить всю ту гадость, которую я ношу в себе,
поставить хоть на минуту на свое место, а это значит - ниже себя...
Он молчал и ужасался тому, какая же я сволочь, а я увидел, что он
любит Зофью, любит как я. Это портило все. Он не должен был любить Зофью.
Я ненавидел его, не себя, а его, я сказал, чтобы он перестал молчать, я
сказал ему, что он не имеет права упрекать меня, потому что он - это я, а
я - первый. А он закричал на меня, что не отдаст Зофью, только этот
предмет и был ему интересен в нашем с ним разговоре, закричал, что мое
увечье еще не повод калечить ее. Ну, то есть, совсем уже ни в какие
ворота, он все хотел отнять у меня, и мы стали оскорблять друг друга, а в
руке у меня было ружье, и я все время чувствовал его тяжесть.
Потом кто-то из нас сказал, что мы зря спорим, что не худо бы
спросить Зофью, с кем она хочет быть, мы позвали ее, и она в ту же секунду
вышла, с распухшим лицом и бешеными глазами. Я спросил ее, кому из нас
уйти, и она ответила, что мы противны ей оба.
И мы, как частицы взрыва, уже готовы были разлететься в разные
стороны, когда засветился экран телефона, и появилось в нем лицо Жозефа.
- Борис, вы здесь?
- Да! - я торопливо включился. - Жозеф, как ты добрался? Я тебя
бросил. Я...
- Я как раз по этому поводу, - сказал он и скомкал лицо в гримасу,
обычно заменявшую ему приветливую улыбку. - Со мной все хорошо. Я просто,
чтобы вы не волновались.
Я стал было извиняться, но он меня перебил:
- Ну, что вы! Я понимаю. Извините, что помешал. Я - чтобы вы за меня
не волновались. Извините...
Отключись он в эту минуту, и я не знаю, как бы тогда все сложилось.
Но он был слишком вежлив, чтобы прервать разговор, не дождавшись на то
согласия собеседника.
Он так растрогал меня своими идиотскими извинениями, как будто не я
подло бросил его на самой границе поселка, что я не смог его отпустить.
- Жозеф! Послушай, Жозеф! Сейчас нет для меня человека ближе, чем ты.
- Я представил Бориса с Зофьей и передернулся. - Послушай, послушай меня,
мне очень важно, что ты скажешь. Как ты решишь, значит, так и правильно.
Я верил тогда всему, что говорил.
Он начал было отнекиваться, но я не слушал. Я рассказал ему все, и
меня не перебивали. Зофья отвернулась, будто не о ней разговор. Борис
холодно смотрел на меня, и я вдруг почувствовал, что совсем не слышу его,
впервые за эти годы. Пока я рассказывал, Жозеф мотал головой, сцеплял
пальцы, порывался что-то сказать, я замолкал, но он говорил: "Нет, нет, я
слушаю", и я продолжал. Необходимо было, чтобы он понял, и когда я
закончил, он медленно проговорил:
- Я понимаю, да...
- Жозеф...
- Это ужасно. Вы меня извините, но это... вы не должны были... это
немножко подло. Извините, что я так, но...
Я поднял ружье, выстрелил в телефон и вышел из дома. Ноги плохо
слушались и, наверное, это было заметно, потому что вслед выбежала Зофья.
- Куда ты? Пояс поправь!
За ее спиной маячил Борис. Я навел на них ружье и сказал, чтобы
отстали.
Я шел в темноте, не разбирая дороги, то по камням, то по декстролиту.
Освещенные тусклыми звездами, да заревом где-то на юге, отблеском битвы
местных чудовищ, вокруг меня стояли в беспорядке дома. Я шел и
бессмысленно повторял слова Жозефа - это немножко подло, это немножко,
видите ли, подло, совсем немножко, извините, пожалуйста. Меня шатало, с
протезом творилось что-то неладное, и его тоже, если можете, извините.
Потом я споткнулся и вылетел из креплений, я их, наверное, еще в вертолете
попортил. Я вылетел из креплений и упал в какую-то яму, до сих пор не
пойму, откуда она взялась. Тогда я думал, что это Бориса работа. Много я
тогда всякой гадости передумал.
В культе творилось невообразимое. Я чуть не умер от боли. Яма была
глубокой, и выбраться из нее я не мог. Когда боль немного притихла, я
перевалился на спину и минут через пять потерял сознание. Или заснул - я
не знаю.
Говорят, они меня долго искали.
Потом началась совсем невообразимая жизнь. Дурацкая игра во взаимное
благородство.
Сейчас они на Земле, в Австралии. У них двое детей, девочка и
мальчик. Девочка - старшая. Зовут Майя. Маечка. Девять лет. Моя копия.
Борис все так же пропадает в разведке, хотя возраст и подпирает. Зофья
увлеклась музыкальной критикой.
Время от времени они собираются вместе, и тогда я наношу им визит. Я
приезжаю обычно утром, вываливаю в прихожей подарки и, обласканный,
направляюсь в комнату, где ждет стол, заставленный экзотическими яствами,
нашим с Борисом маленьким пунктиком. Я приезжаю не слишком часто - зачем
волновать людей, - да и здоровье мое со временем не становится лучше. Я
играю с детьми, болтаю со взрослыми и, в общем, мне хорошо.
Вечером они провожают меня до катера, хозяин которого, мой старый
знакомый Анджей Брак, по обыкновению ворчит и демонстративно смотрит на
часы. Потом я сбрасываю протез и долго лежу в кресле с закрытыми глазами.
В катере грязно и холодно. Брак что-то чинит в пультовой. Скрипы, стук,
металлический запах, ругань, гулкий кашель нездорового человека и
привычная боль, от которой уже не спасают никакие лекарства. А если вдруг
посетит меня мысль из прежних, из сумасшедших, то я сжимаю кулаки и говорю
себе:
- Мужчина ты или нет? Хватит.
На Куулу я иду не домой, а к Жозефу. Мы пьем с ним чай и долго
говорим одними и теми же словами об одних и тех же вещах. Он до сих пор
говорит мне "вы". Наверное, он тоже постарел, но по лицу это, естественно,
незаметно.
А Бориса я с тех пор не слышу совсем.