Вячеслав Назаров

                                НАРУШИТЕЛЬ

     Сканировал: Ершов В.Г. 22/06/98.

     В кают-компании никого не было. Андрей швырнул на стол пачку  записей
и огляделся. Настенные часы напомнили ему,  что  раздражаться  нечего:  до
начала совета еще пятнадцать минут. Он опять поторопился, и  винить  нужно
только себя.
     Андрей вздохнул и уселся на свое место. Кресло под ним заскрипело..
     То-то и оно. Полгода в космосе - не  шутка.  Даже  для  металлических
кронштейнов кресла. А для человеческих нервов тем  более.  Особенно  когда
эти полгода - сплошная цепочка неудач.
     Неудач ли?
     В кают-компании тонко пахло сиренью.
     Традиционная веточка сирени - последний подарок Земли  -  за  полгода
превратилась в целый куст. И неожиданно зацвела. Словно почувствовала, что
скитаньям конец, что скоро замаячит  в  прицельных  визирах  желтый  шарик
Солнца и откроется черная труба  Большого  Звездного  Коридора,  приглашая
домой. А потом зеленовато-голубая Земля закроет  полнеба,  и  загудят  под
магнитными подошвами трапы лунного космопорта... Сирень  вернется  к  тем,
кто подарил ее - к мальчишкам  и  девчонкам  в  красных  галстуках.  Таков
обычай.
     А пока сиреневый куст стоит в  углу,  и  на  влажных  сине-фиолетовых
соцветьях гаснут малахитовые блики чужого заката. И самое  странное,  куст
очень вписывается в окружающий безжизненный пейзаж, который  равнодушно  и
объемно рисует широкий, во всю стену, обзорный экран.
     Зачем понадобился такой большой экран? Такое ощущение, что сидишь  на
веранде и только хрупкое стекло отделяет тебя  от  чужого  мира.  Мира,  в
котором ты - непрошеный гость. Ощущение не из приятных, особенно к  исходу
шестого месяца. Недаром кто-то из ребят приладил к видеостене  самодельные
портьеры: так спокойнее. А на чудеса они уже насмотрелись. Хватит!
     Андрей встал, чтобы задернуть  портьеру,  взялся  за  лохматую  кисть
шнура, но вниз не потянул: загляделся. Загляделся  в  тысячу  первый  раз,
загляделся вопреки непонятному раздражению и  вполне  понятной  усталости.
Знакомая картина властно приковывала к себе взгляд.
     Справа, где-то за горизонтом, умирало зеленое солнце. Его корона  еще
горела из-за острых зазубрин далеких гор, но тяжелое полукольцо серебряных
облаков, переливаясь, смыкалось все уже.  Собственно,  это  были  даже  не
облака, а сгустки электрического свечения - что-то вроде  земных  полярных
сияний. Они катились вперед, как пенный гребень исполинского черного вала,
и плотная темнота на глазах заливала небо.  Острые  иглы  звезд  мгновенно
протыкали накатывающуюся черноту, но ненадолго - слева -  из-за  горизонта
вставало нечто чернее черного, нечто огромное и круглое, оно  поднималось,
распухало и заглатывало едва родившийся звездный планктон.
     На этой планете не было ночи. Просто зеленый  день  сменялся  черным,
потому что вслед за уходящим видимым солнцем вставало невидимое.
     Поверхность... Глядя на  беспорядочное  нагромождение  геометрических
тел, заполнивших окружающее пространство, поневоле начнешь  сомневаться  в
самой  возможности  существования  ровного  места.  Гигантские   пирамиды,
конусы,  тетраэдры,  этаэдры,  немыслимые  ритмы  острых   ребер,   пиков,
наклонных  плоскостей,  винтообразных   полированных   граней,   одинаково
сумеречно-синих в свете зеленого вечера, навевали безотчетную тоску.
     Черное утро меняло пейзаж.
     С появлением  серебряных  облаков  гигантские  кристаллы  становились
прозрачными. Окружающее стремительно таяло - исчезали пирамидальные горы и
конические пропасти,  цилиндрические  башни  и  ромбические  утесы  -  все
превращалось в бесплотные туманные тени,  и  корабль  словно  повисал  над
дымчатой пустотой.
     Черное  солнце  поднималось  выше,  и  опять   неузнаваемо   менялась
окрестность.
     Под  мощным  ультрафиолетовым  излучением  вся  поверхность  начинала
светиться - сначала легким бледно-золотым свечением, потом все ярче и ярче
-   пока   не   загоралась   всеми   оттенками   от   лимонно-желтого   до
оранжево-красного.
     Из-за полуприкрытой шторы Андрей  рассеянно  следил,  как  наливаются
текучим золотым огнем камни и дальние горы, как трепетно и  безостановочно
пульсирует свет в полупрозрачной толще вздыбленных пород.
     Сейчас зыбкая красота светового танца вызывала горечь.
     Этот прекрасный, геометрически совершенный мир  был  мертв.  Мертв  с
самого рождения.
     И останется мертвым.
     Вспомнились  патетические  слова  одного   из   "отцов"   современной
космогонии, Штейнкопфа: "Надо смириться, наконец, с наличием сил,  которые
мы никогда не сможем познать. Планеты класса "К" - чужаки в нашем звездном
мире. Дозвездное вещество и жизнь -  несовместимы,  и  живому  никогда  не
проникнуть за барьер, поставленный самой природой. Пусть чересчур  горячие
головы обвиняют меня в консерватизме - я уверен в своей правоте. Докажите,
что в мирах класса "К" возможна жизнь, покажите хотя бы  одну  бактерию  с
кристаллопланеты, и я первый скажу вам - идите!"
     Пора смириться... Да, кажется,  пора.  После  долгих  дебатов  ученые
выбрали тринадцать кристаллопланет в  тринадцати  системах  двойных  звезд
так, чтобы избежать случайного совпадения. Полгода юркий звездолет "Альфа"
нырял в глубинах пространства и  времени,  и  семеро  разведчиков  дотошно
изучали  загадочно  одинаковые  кристаллические   миры.   Полгода   Андрей
обшаривал геометрические лабиринты, до рези в глазах всматриваясь в  шкалы
витаскопов, смутно на что-то надеясь.  Двенадцать  раз  надежда  сменялась
разочарованием.
     Эта планета - тринадцатая.
     Да, он хотел найти злополучную бактерию. И не затем, чтобы поколебать
авторитет Штейнкопфа.
     Просто за немногие годы, проведенные в космосе,  он  увидел  и  понял
много. Он прочувствовал сердцем  и  нервами  всемогущую  силу  и  жадность
жизни.  Он  находил  следы  органики  на  обугленных   звездным   пламенем
астероидах  и  в  пластах  замерзшего   газа   на   планетах-гигантах,   в
смертоносных радиоактивных облаках кометных ядер  и  в  пористых  железных
шубах остывших звезд. Он видел километровые веретена гловэлл  и  микронные
крестики санаций, огневок, впадающих в спячку при трех тысячах градусов по
Кельвину, и радиозолий, умирающих от теплового  удара  при  трех  тысячных
градуса, - жизнь пронизывала Вселенную, приспособляясь к самым невероятным
условиям.
     И он не мог поверить, не мог принять  существование  навеки  мертвого
мира - вопреки логике доказательств Штейнкопфа, вопреки очевидности.
     Тринадцатая планета  тоже  мертва.  Как  те  двенадцать  -  с  самого
рождения. Что и требовалось доказать.
     Какие  же  тут  неудачи?  В  учебниках  космогонии  вместо  "гипотезы
Штейнкопфа" появится "теория Штейнкопфа", внизу приписка  мелким  шрифтом:
"Экспериментально подтверждена  группой  советских  ученых,  в  том  числе
космобиологом А. И. Савиным". Для  молодого  ученого  такое  упоминание  -
блистательная победа, почти мировая слава.
     И отныне в ночном небе будут  тускло  гореть  тринадцать  огней,  как
дорожные знаки "Проезд  запрещен",  и  на  пыльных  гранях  лабира  навеки
останутся его следы - последние следы последнего человека - и не смоет  их
дождь, не сотрет ветер, не скроет трава, потому что ничего  такого  нет  в
мирах класса "К". И не будет.
     Не будет.
     Свет в камнях  уже  не  пульсировал,  а  горел  ровным  пламенем  под
бархатно-черным  беззвездным  небом,  и  какая-то  странная   затаенность,
какое-то неуловимое,  ускользающее  напряжение  сквозило  в  неподвижности
окрестных скал.
     - Никак не можешь налюбоваться?
     Рядом, попыхивая носогрейкой и кашляя  с  непривычки,  стоял  Алексей
Кривцов. Носогрейку ему подарила перед отлетом невеста, но закурить трубку
астрофизик решился только сегодня. Что же, он прав. Пора думать о Земле, о
том, кто и как нас встретит.
     Андрей молчал, и Кривцов снисходительно продолжил:
     - Лабир... Занятный минерал...  Вся  эта  молодка  почти  целиком  из
лабира... Есть мнение, что планеты класса "К"  образовались  в  результате
непосредственной  кристаллизации  дозвездного   вещества.   Так   сказать,
холодным способом. Без взрыва.  Отсюда  -  уникальные  свойства  и  самого
лабира, и всей планеты...
     - Алеша, родной, знаю! И про лабир, и про всю  планету!  -  Внезапное
раздражение снова захлестнуло Андрея.  -  Слышал!  Читал!  Эти  уникальные
свойства у меня вот где сидят!
     Астрофизик попятился, удивленно моргая близорукими глазами.
     - Ты что, очумел? Я ведь так, для разговора...
     - Прости, - Андрей смутился. - Просто эти  кристаллические  сестренки
мне все нервы измотали.  Что-то  есть  в  них,  что-то  мельтешит,  что-то
мерещится, а что - никак не пойму. Не верю  я  в  этот  вечный  покой,  не
верю...
     - Чудак... Другой бы на твоем месте сейчас меню для званого  обеда  в
честь защиты докторской диссертации составлял, а ты сам себя через  голову
перепрыгнуть хочешь. Доказал ты отсутствие жизни на планетах  класса  "К"?
Доказал.  Подтвердил  теорию?  Подтвердил.  Что  еще  тебе  надо?   Самого
Штейнкопфа переплюнуть?
     - Никого я не хочу переплевывать, Алеша. Просто где-то есть  во  всей
этой правильности ошибка. Чувствую я ее, а поймать не могу...
     Кривцов пожал плечами и собирался отойти, но Андрей остановил его:
     - Постой, что ты там про молодку говорил?
     - Про какую молодку?
     - Ну про ту, что целиком из лабира...
     - А... Только то, что эта планетка - самая молоденькая из тринадцати.
Ей еще и десяти миллиардов годков нет... В самом соку...
     И опять что-то метнулось в мозгу,  не  успев  стать  мыслью,  -  тень
догадки, дразнящий проблеск в тумане.
     Кают-компания наполнялась. Почти весь экипаж был  здесь,  не  хватало
лишь капитана. Андрей вернулся к столу, так и не задернув портьеру. К нему
наклонился Медведев, научный руководитель экспедиции:
     - Вы все закончили, Андрей Ильич?
     - Почти. Остался  только  витаскоп  в  квадрате  288-Б.  Остальные  я
демонтировал. Результаты прежние: полное отсутствие органики.  Тринадцатая
стерильная планета.
     - Ну что же... Кажется, Штейнкопф действительно прав. Все сходится...
     -  Очень  уж  точно  сходится,  Петр  Егорыч.  Настолько  точно,  что
начинаешь сомневаться.
     Медведев смерил биолога долгим оценивающим взглядом:
     - У вас есть сомнения?
     - Да нет, собственно... Все факты как будто верны...
     - Почему вы оставили витаскоп  в  квадрате  288-Б?  Это,  кажется,  у
Белого озера.
     -  Да,  это  у  Белого  озера.  Собственно,  я  не  успел  еще   туда
добраться... И потом... Может быть, его оставить пока, Петр Егорыч?
     - Не вижу смысла. Вряд ли в обозримом будущем здесь побывает еще одна
экспедиция. Наша работа, на мой взгляд,  достаточно  убедительна  во  всех
аспектах. В том числе и в биологическом. А оставлять витаскоп потому,  что
за ним лень лететь, это, простите меня, несколько странно. Со  всех  точек
зрения.
     - Хорошо, Петр Егорыч. Я уберу витаскоп. Здесь какие-нибудь два  часа
лету... Сразу же после Совета.
     - Пожалуйста, Андрей Ильич, я вас очень прошу.
     Андрей хотел возразить, но промолчал под серым насмешливым  взглядом.
Он всегда чуть побаивался Медведева. Во-первых, Медведев был  почти  вдвое
старше.  Во-вторых,  Медведев  -  член   знаменитой   звездной   восьмерки
Международного Совета Космонавтики. А в-третьих... В-третьих... В-третьих,
этот чопорный человек меньше всего располагал  к  откровенности.  Он  умел
убивать молчанием: не иронией, не  доказательствами,  не  темпераментом  -
именно молчанием. Молча, не перебивая,  не  отводя  внимательных  холодных
глаз, он слушал то, что ему говорили. Слушал до тех пор, пока говорящий не
начинал путаться в своих  собственных  логических  построениях.  Кончалось
обычно тем, что автор новой романтической  гипотезы  вопреки  собственному
желанию связно и убедительно опровергал сам себя. Вот и сейчас - ни  слова
упрека:  только  опустились  глаза,  и  ненавистная  пилочка  для   ногтей
замелькала в холеных руках, ставя крест на несостоявшемся открытии...
     Даже не в этом  дело.  Шесть  месяцев  они  вместе.  Семь  человек  в
железной скорлупе космического корабля. Тысячи световых лет от дома  -  не
от Земли, а от этой  немыслимо  малой  крупицы  звездного  света,  которое
именуется Солнечной системой. Их отношения  больше  чем  дружба:  все  они
спрессованы, сжаты, сплавлены темной тяжестью Вселенной... Все они - нечто
одно в семи разных воплощениях, в семи  вариациях  желаний,  воспоминаний,
ума...
     Все, кроме Медведева. В нем есть что-то от космоса. Может  быть,  это
холодное, беспощадное, безжизненное молчание?
     Безжизненное  молчание...  Тринадцать  планет-близнецов,  которые  не
хотят говорить... Почему?
     Где-то краем сознания  Андрей  удивлялся  непростительно  откровенной
улыбке  вошедшего  капитана:  меланхоличный  латыш,  начинавший   еще   на
досветовых плазменных колымагах.
     Правда, поговорить он любил. Но его разговоры почему-то почти  всегда
касались только дисциплинарных нарушений. Волей  случая  или  судьбы  чаще
всего он беседовал с Андреем. Поэтому Андрей привык ко всему, кроме...
     - Товарищи, простите меня за опоздание. Несколько  неожиданно  к  нам
пробилась Земля. Внеочередная связь...
     В кают-компании стало тихо. Улыбался только капитан.
     - Земля дала "добро" на наше возвращение. Старт корабля - через сутки
по бортовому времени...
     Капитан  покосился  на  незадернутую  портьеру,  но  даже  это  явное
нарушение порядка  не  испортило  его  настроения.  Он  искрился  какой-то
хорошей вестью и тянул с простодушной лукавостью сильного человека.
     - И еще  одно  сообщение.  Было  очень  много  помех  нестационарного
порядка,  поэтому  сообщение  передавали  трижды   на   двойной   мощности
менгопередатчиков... Но я записал все точно.
     Он повернулся к Андрею, и вслед повернулись шесть напряженных лиц.
     - Дело в том, что население Земли увеличилось...
     У Андрея внутри затикали часы: капитан явно переигрывал.
     - Увеличилось на одного человека...
     Что-то зябкое и нежное сжало горло...
     - Сын у тебя, Андрюшка!
     Андрей опомнился, когда десять сильных рук подхватили  его  у  самого
пола, а как он очутился у потолка, до него так и не дошло. Он увидел,  как
в резких складках морщин по губам Медведева мелькнула тень улыбки.
     - Молодые люди, учтите, что в  данное  время  тяготение  почти  равно
земному...
     Андрей  сел  за  стол,  поправляя  костюм.  Шум  покрыл   раскатистый
капитанский баритон:
     - Ладно,  товарищи,  крестины  справим  на  Луне.  А  Совет  все-таки
проводить надо. Устав требует. Я думаю, подробных докладов не  нужно.  Все
мы работаем вместе. Давайте прямо с вопросов. Что кому неясно...
     Вопросы посыпались со всех сторон. Только к  делу  они  не  имели  ни
малейшего отношения.

                                  * * *

     О витаскопе Андрей вспомнил только через два часа. Он услышал, как за
спиной Медведев сказал Бремзису:
     - Капитан, Савину сейчас не до проблемы жизни  на  кристаллопланетах.
Он блестяще справился с этой проблемой  на  Земле.  Я  к  тому,  что  надо
кого-то послать за прибором.
     Андрей густо покраснел и встал:
     - Петр Егорыч, не надо! Я сам...  Простите,  немного  ошалел,  но  не
настолько, чтобы... Короче, я в трезвом уме и твердой памяти, как говорят.
И потом, мне сейчас совсем не помешает прогулка по свежему воздуху.
     Медведев поднял брови, а капитан засмеялся:
     - Ну что же, товарищ папа, если ты считаешь стерильный углекислый газ
свежим воздухом - пожалуйста! Только не вздумай открывать  скафандр,  если
запаришься!
     Снова со всех сторон послышались шутки, но Бремзис поднял руку.
     - Товарищи, времени до отлета осталось  совсем  мало.  Пора  готовить
"Альфу". Совет считаю законченным... Да! Чуть не забыл. Последний  вопрос:
будем  присваивать  этой  планете  полное  имя  или  ограничимся  цифровым
индексом?
     - Какой смысл? Все  кристаллопланеты  похожи,  как  две  капли  воды.
Единственная разница - возраст...
     Медведев поддержал астрофизика:
     -  Кривцов  прав.  Достаточно  цифрового  индекса.   Планета   вполне
ординарная.
     - Хорошо. Договорились. - Капитан повернулся к  Андрею,  похлопал  по
плечу.  -  Ну  а  ты,  товарищ  папа,  влезай  в  "Яйцо",  бери   диск   и
отправляйся...
     - "Яйцо"... - Андрей недовольно поморщился. - Здесь рукой подать... А
с ними возни столько...
     - Никаких разговоров. Мне и так тебя отпускать одного не следует.  Но
время горячее, ты человек опытный.  С  "Яйцом"  тебе  Кривцов  поможет,  а
связь...
     - Связь буду держать я, - бросил на ходу Медведев. - Мне все равно  в
радиорубке работать с "Хроносом", и я смогу заодно следить за "Примой".
     - Добро. Не задерживайся, Савин. Время дорого.
     Пока Андрей собирал записи, кают-компания опустела.

                                  * * *

     Кривцов догнал Андрея уже в "инкубаторе".
     - Возьми вот это, - он кивнул в  сторону  третьей  ячейки  справа.  -
Только вчера в нем ходил. Абсолютно свежее и отлично чувствует руки.
     Придерживая за сложенные манипуляторы, они  довольно  легко  выкатили
двухметровый  полированный  эллипсоид  из   ячейки   и   закрепили   между
решетчатыми дисками возбудителя. Кривцов отошел к панели управления.
     - Открывай! - бросил он через плечо.
     Андрей только сейчас  заметил,  что  САЖО-5  -  скафандр  автономного
жизнеобеспечения - мало напоминает яйцо. Он похож скорее на мертвого  жука
со скорбно скрюченными лапками. Точнее, не  на  мертвого,  а  на  спящего.
Достаточно одного движения и...
     - Ну что ты там? Никак не опомнишься?
     - Да нет, Алеша. Просто  засмотрелся.  Странно  -  сигнал  готовности
горит, как кусок ночного лабира...
     - Вот уж не знал,  что  отцовство  развивает  скрытые  художественные
наклонности,  особенно  творческую  фантазию.  Надо  будет  запомнить   на
будущее...
     Андрей, улыбаясь, нажал тугую красную кнопку на туловище жука.
     - Я думаю, Алеша, тебе не придется долго ждать подтверждения.
     Астрофизик довольно фыркнул в черную бородку и полез за  носогрейкой,
хотя курить в "инкубаторе" не полагалось.
     Металлическое тело "жука" медленно разошлось на две половинки, словно
скрипичный футляр, открыв замысловатую и  тщательно  продуманную  путаницу
внутренностей.
     - Кстати, - Кривцов держал носогрейку в зубах, но не  зажигал.  -  Ты
заметил  заводскую   марку?   Красноярск...   Так   сказать,   привет   от
земляков-сибиряков...
     Только сейчас - позор! - Андрей  обратил  внимание  на  буквы  КБК  -
"Красноярский биокомплекс", - выбитые на  суставах  манипулятора.  А  ведь
Нина до свадьбы работала на КБК! Может быть, ее пальцы прикасались к этому
металлу, давая жизнь миллиардам микроорганизмов и грибков,  заключенным  в
пробирки  и  змеевики,  колбочки  и  реторты,   этим   пушистым   подушкам
чудодейственной хлореллы; может быть,  ее  пальцы  сделали  для  него  эту
немыслимо сложную и великолепно действующую модель биосферы Земли, чтобы в
страшный час в пучинах беспощадного космоса он не погиб...
     Она  стоит  на  самом  краю  слоистого,  полуобрушенного  утеса,  над
зеленоватой плоскостью Красноярского  моря,  расчерченного  моторками,  и,
закинув лицо, читает странные старые стихи:

                Приедается все.
                Лишь тебе не дано примелькаться.
                Дни проходят,
                и годы проходят,
                и тысячи, тысячи лет.
                В белой рьяности волн,
                прячась
                в белую пряность акаций,
                может, ты-то их,
                море,
                и сводишь, и сводишь на нет...

     Ветер трогает  ее  волосы,  ветер  Земли  -  целый  океан  кислорода,
пропущенный сквозь смолистые фильтры тайги, ноги утопают в спутанных диких
травах, ползущих к влаге и солнцу. Противоположного  берега  не  видно,  и
небоскребы дальнего  города  встают  прямо  из  воды,  невесомо  радужные,
сказочно красивые, как гигантские кристаллы лабира...
     Тьфу ты! Опять этот чертов лабир! Так можно и с ума сойти.
     - Слушай, Андрей, может быть, тебе действительно лучше не  лететь?  -
Кривцов сочувственно заглядывал ему в лицо. - Ты же спишь на ходу и видишь
сны наяву. Давай лучше я слетаю, а?
     - Брось дурить. Включай-ка лучше ультрафиолет.
     - Дело твое, - астрофизик положил  руку  на  панель.  -  А  то  я  бы
моментом...
     Между дисками возбудителя, обтекая корпус скафандра, возникло  легкое
облачко ионизации. Поток невидимого света омыл внутренность металлического
"жука", проник в тысячи крохотных ячеек  и  отсеков.  В  нейлоновых  венах
забулькали разноцветные жидкости, затуманились реторты и колбочки.
     Андрей почти физически ощутил,  как  постепенно,  орган  за  органом,
оживает искусственный организм.
     - Даю це-о-два!
     Вокруг  "Яйца"  взвыл  ветер,  корпус  скафандра  задрожал  от  вихря
углекислого газа. Подушки хлореллы мгновенно вспухли, зеленые нити полезли
сквозь мелкое сито защитных сеток.
     - Готов?
     - Да.
     - Пошли!
     Мгновенно смолк ветер и погасло облачко ионизации.  Андрей  привычным
прыжком, спиной вперед, юркнул  в  распахнутый  футляр.  Кривцов  был  уже
рядом, помогая  застегивать  многочисленные  манжеты  на  руках  и  ногах,
закрепляя датчики и отводные трубки.
     Это был самый  трудный  момент  во  всей  процедуре  одевания.  Здесь
требовалась быстрота и точность - надо было  присоединиться  к  скафандру,
пока разбуженная жизнь не уснула снова.
     Наконец щелкнул замок, и  Андрей  очутился  в  "Яйце",  отрезанный  и
защищенный от всего остального мира толстой броневой скорлупой.
     - Ну как? - раздалось в наушниках.
     - Вполне. Немного трудно дышать. Хлорелла успела опасть. Остальное  -
в норме.
     - Может, повторим?
     - Нет, не надо. Сейчас уже лучше. Через пару минут будет норма.
     Теперь Андрей и  металлический  "жук"  составляли  одно  целое,  один
организм, один замкнутый жизненный круг - так же, как один замкнутый  круг
составляет человек и Земля. Они жили друг другом,  связанные  круговоротом
нужных друг другу веществ, ничего не отдавая и ничего не  требуя  извне  -
идеальная и хорошо защищенная система взаимообеспечения.
     - Как "солнышко"?
     Андрей скосил глаза на циферблат атомных батарей. Невидимое солнце их
общего с "жуком" мини-мира обещало гореть не менее трехсот лет.
     - В порядке. И светит и греет. Вовсю.
     Он включил локаторы, поправил манжеты на руках  и  ногах  и  проверил
управление - щупальца манипулятора покорно зашевелились.  Он  поднялся  на
шести ногах, подбоченился и  принялся  за  обычную  физзарядку  -  прыгал,
приседал, отплясывал вприсядку, бегал  по  стенам,  по  потолку,  поднимал
тяжести, сплетал и расплетал тонкий нейлоновый шнур  -  необходимо,  чтобы
мускулы и двигательные нервы привыкли к новым конечностям.  Кривцов  стоял
поодаль, равнодушно наблюдая, но, когда Андрей, прыгая со стены на  стену,
не рассчитал усилия и покатился в угол, захохотал.
     Андрей обиделся:
     - Чего это тебя так разобрало? Просто мускулы не  разогрелись.  Между
прочим, у тебя не лучше получается.
     - Я подумал... - улыбнулся Алексей. - По... посмотрел бы... посмотрел
бы сын сейчас на своего папу... Травма на всю жизнь...
     Андрей подошел к узкой зеркальной полоске и тоже улыбнулся: перед ним
стояло, шевеля усами, безглазое, жуткое  чудище.  Чудище  покачалось  и  с
помощью  трех  ног   и   восьми   рук   показало   Кривцову   великолепный
одиннадцатикратный нос.
     Оба рассмеялись.
     А часы продолжали выщелкивать  секунды,  приближая  время  отлета,  а
значит - время прилета, а значит...
     - Пора, Алексей. Я пошел.
     Кривцов вытер глаза.
     - Прости... Ох!.. Говорят, на дорогу не смеются, но уж очень ты хорош
был. Ладно. Топай. Ни пуха!
     - К черту!
     Андрей подождал, пока за Кривцовым закрылась герметическая  дверь,  и
вошел в кабину стерилизатора. На вогнутой стенке  чернели  большие  буквы:
"Помни!" А внизу помельче: "Всеобщий космический устав. Пункт сто  второй.
Параграф пятый. Категорически запрещается выход на исследуемую  планету  в
нестерилизованном скафандре, а  также  вынос  предметов,  могущих  вызвать
заражение  инопланетной  биосферы,  равно  как  атмосферы,  гидросфера   и
геосферы, активной органической субстанцией Земли. Нарушение карается..."
     Биолог иронически скривил губы. Все-таки капитан в  своем  педантизме
доходит до смешного. К чему эта настенная пропаганда? Автомат  не  откроет
дверь в ангар, пока в кабине останется  хотя  бы  один  полудохлый  земной
вирус. Захочешь -  не  выйдешь.  И  ничего  не  вынесешь...  Разве  только
бактериологическую бомбу. Но таких бомб давно уже никто не делает.
     Андрей  повернул  рубильник.  Кабину  стерилизатора  охватило   синее
пламя...

                                  * * *

     Полет казался бесконечным. Гофрированная тарелка  дископлана,  слегка
наклоняясь, казалось, неподвижно висела в воздухе, а внизу широкой  лентой
раз и навсегда заведенного транспортера неторопливо бежал узорчатый ковер.
Удручающая правильность фигур,  отупляющее  разнообразие  сочетаний  -  ни
одного повтора! - модель вечности, сделанная из детского калейдоскопа.
     Усмехнувшись, Андрей вспомнил, как пяти лет от роду он  взял  из  рук
отца чудесную трубочку, как жадно приник к черному круглому зрачку, ожидая
невероятного. Целую неделю, забыв обо всем  на  свете,  он  истово  крутил
игрушку. Он хотел понять смысл или хотя бы добиться повторения рисунка, но
трубочка крутилась, и узорам не было конца, в изменениях не  было  смысла.
Он очень обиделся тогда и со слезами разбил папин подарок, а потом долго и
недоуменно смотрел на осколки  зеркалец  и  цветные  стекляшки  -  где  же
прекрасные и таинственные фигуры?
     Он смотрел вниз,  на  завораживающую  игру  цветов  и  линий,  и  его
потянуло повторить тот удар, рассеять наваждение.
     Андрей включил автопилот и закрыл глаза.
     Думать не  хотелось.  Сказывалось  многодневное  нервное  напряжение,
огромная  усталость  от  изнуряюще  кропотливой  работы.   Он   попробовал
представить себе Землю, свой дом, квартиру, лицо Нины, своего сына  ("Надо
же - сын!" - скользнула по  губам  удивленно-счастливая  улыбка),  но  все
расплывалось в какое-то  бесформенное  ощущение  большого  доброго  тепла,
далекого и полузабытого, а в сонном сознании помимо воли всплывала  всякая
дребедень, обрывки недавно виденного и слышанного: сиреневый куст на  фоне
мертвых глыб лабира, Кривцов с носогрейкой у портьеры ("Ей  еще  и  десяти
миллиардов  лет  нет.  В  самом   соку..."),   высокомерно-снисходительный
Медведев ("Согласен...  Вполне  ординарная  планета"),  хохочущий  Бремзис
("Если ты считаешь стерильный углекислый  газ  воздухом  -  пожалуйста!"),
тусклый ряд САЖО-5, решетчатые диски возбудителя...
     Стоп! Углекислота и ультрафиолет... Оживающий жук...
     Андрея  толчком  выбросило  из  полудремы,  и  в   голове   загудела,
стремительно раскручиваясь, какая-то звонкая ледяная сила.
     Спокойно. Главное - спокойно. С самого начала.
     Итак,   лабир.   Кристаллы   дозвездного   вещества,   из   которого,
по-видимому, состоит темное сердце нашей галактики. Планеты класса  "К"  -
чужаки в нашем звездном мире. Они  оттуда,  из  темного  сердца.  Странные
небесные тела, одинаковые до  неправдоподобия.  Различен  только  возраст.
Словно там, в галактическом центре, работает гигантский  штамп,  время  от
времени выбрасывая в пространство свои изделия-близнецы. Зачем?
     Кристаллопланеты всегда окружает бессонная стража -  двойная  звезда.
Словно  специально  для  того,   чтобы   создать   вокруг   мощные   пояса
ультрафиолета, радиации и пульсирующей  гравитации.  Через  эти  пояса  не
прорвется ни одна  спора,  ни  один  живой  организм.  Кроме  космического
корабля...
     А сама планета как будто нарочно придумана для жизни. В  лабире  есть
все  необходимое.  Плотная  атмосфера  из  углекислоты  и  водяных   паров
пропускает только безвредные излучения и ровно столько, сколько нужно  для
роста и развития. И эти Белые озера - по одному на каждой планете...
     Яйцо! Типичное неоплодотворенное яйцо в невидимой броневой  скорлупе,
пробить которую может только звездолет - посланец разумной жизни!
     Бред!.. И все-таки слишком много для случайной игры совпадений...
     - "Прима", я - "Альфа", ваша связь,  почему  не  выходите  на  связь?
"Прима", почему молчите?
     Андрей вздрогнул и глянул на часы. Он летит уже больше часа.
     - "Альфа", я - "Прима", слышу хорошо, все  в  порядке,  аппаратура  -
отлично,  обстановка  без  изменений,  иду  над  квадратом   144-А,   курс
прежний...
     Он выпалил все одним духом, ожидая очередного вежливого и лаконичного
"втыка", но после секундной паузы раздалось неожиданное: "Замечтались?"
     Андрей удивленно покосился на индикатор тембра: нет, он не ошибся,  в
голосе Медведева звучала грусть. Что это с ним? Грустный  Медведев?  Ну  и
дела... Сегодня что-то случится.
     - Что же вы молчите? Мечтайте на  здоровье.  Только  в  перерывах  не
забывайте  вовремя  выходить  на  связь...  А  мечтать  обязательно  надо.
Иначе...
     Медведев замолчал, и Андрею захотелось поделиться внезапной догадкой.
Но перед глазами сверкнула неизменная пилочка  для  ногтей,  тонкие  губы,
скошенные усмешкой, и он ответил сухо:
     - Да нет, Петр Егорыч, я не мечтаю. Просто докладывать не о чем...
     В шлемофоне что-то щелкнуло, и голос Медведева отрезал:
     - В таком случае прошу вас быть точным.
     Призрачный ковер внизу помутнел. Впереди  вставала  серебряная  дуга,
тесня черноту неба, и из-за  горизонта  ударили  первые  струйки  влажного
зеленого света. Короткий черный день кончился.
     Андрей выключил автопилот и взялся за рычаги управления, хотя до цели
было еще  далеко.  Просто  ему  нужно  было  сейчас  собраться,  соединить
разбросанные мысли в одну прочную цепь.
     В конце концов, Медведев в чем-то прав. Самое трудное - не сама идея,
а доказательства.
     О тайнах центра галактики думать пока рано. И о том,  откуда  берутся
кристаллопланеты. И почему они существуют только в системах двойных звезд.
И почему они так подозрительно одинаковы. И  почему  они  родились  -  или
созданы? - именно такими, какие они есть.  Решить  все  это  не  под  силу
одному человеку. Здесь нужны сотни теоретиков и сотни экспедиций, десятки,
а может быть, и сотни лет труднейших и всесторонних исследований.
     Прежде всего надо опровергнуть Штейнкопфа. Иначе никогда не  уйдут  к
сердцу   галактики   звездные   корабли,    а    дразнящая    догадка    о
планетах-посланцах останется красивой сказкой,  которую  можно  рассказать
только сыну. "Дозвездное вещество и жизнь несовместимы..."
     Нет! Тысячу  раз  нет!  Если  до  экспедиции  это  было  неосознанное
желание,  если  в  течение  последних  шести  месяцев  было  это  смутное,
постепенно нарастающее предчувствие, то теперь это уверенность -  никакого
барьера нет, и нет запретной двери. Есть манящие маяки неведомых  берегов,
есть зыбкие сигналы тайны, грандиозность которой трудно представить.
     Но кто поверит ему там, на Земле? Чем докажет он свою правоту? И  кто
будет его слушать всерьез, если он сам  представит  Международному  Совету
Космонавтики толстую папку собственных наблюдений, с первой  до  последней
строчки подтверждающих "теорию жизненного барьера"? Его просто отправят  в
психолечебницу  да  еще,  чего  доброго,  припишут  сумасшествие  "влиянию
звездного вещества".
     А может быть, он действительно немного не в себе?
     Выплыл, клоня тяжелые соцветья,  сиреневый  куст.  Милая  сирень"  ты
недаром тянулась к обзорному экрану, принимая его за окно, ты бы наверняка
выжила здесь, но бдительный автомат стерилизатора не выпустит нас с  тобой
из корабля, ибо его механическая память крепко  хранит  сто  второй  пункт
устава...
     На панели изо всех сил мигали сиреневые посадочные огни.
     Андрей резко заложил ручку влево и вперед до отказа. Дископлан  встал
чуть не на ребро и по крутой спирали пошел вниз.
     - "Альфа", я - "Прима", квадрат 288-Б, иду на посадку,  аппаратура  -
отлично, обстановка без изменений, все в порядке. "Альфа",  я  -  "Прима",
иду на посадку...
     -  "Прима",  я  -  "Альфа",  вас  понял,  не  задерживайтесь,  учтите
повышение гравитации через двадцать пять минут...
     - "Альфа", вас понял...
     Зеленовато-белый овал озера стремительно приближался, и Андрей  снова
отметил поразившую его в первый раз  правильность  формы.  Озеро  окружали
широкие террасы, тремя уступами сходящие к самой воде.  На  нижнем  уступе
покачивался большой трехцветный  шар  -  опознавательный  знак  витаскопа.
Дископлан, мягко спружинив, сел рядом.
     Небо призрачно розовело, и лохматое зеленое солнце пылало уже во  всю
силу, на глазах забираясь все выше и выше. Синевой моря  отливали  гладкие
блестящие  террасы,  фиолетовым,  синим  и  голубым  искрились  нависающие
лопасти  окрестных  скал.  И   только   озеро   вблизи   было   чистейшего
матово-молочного оттенка, как экран выключенного видеофона.
     Андрей не спешил к витаскопу. Он умышленно  оттягивал  эту  минуту  -
последнюю минуту надежды, потому что чувствовал: и здесь стрелка стоит  на
нуле. Только чудо, сверхъестественное чудо, которого так ждешь в  детстве,
могло сдвинуть проклятую стрелку хотя бы на одно деление.  И  не  хотелось
убеждаться еще раз, что чудес не бывает...
     Он зачерпнул манипулятором вязкую белую жидкость. Она  отделилась  от
остальной  массы  пухлым  куском  вазелина.  И  все-таки  это  была  вода.
Химически чистая вода.
     Собственно, необычная эта жидкость не была находкой. Ее  получили  на
Земле искусственно в одной из советских лабораторий, осаждая пары  обычной
воды в кварцевых капиллярных трубках. Это было еще  в  конце  шестидесятых
годов двадцатого века. Практического применения новое вещество не нашло, и
только недавно "плотную воду" выделили из живой клетки. Именно из живой  -
в умершей клетке "вода-П" немедленно превращалась в обычную.  До  сих  пор
спорят: почему?..
     Но как и почему появилась "плотная вода"  здесь?  Лабировая  ванна  -
километр в длину, полкилометра в ширину, четверть километра в глубину -  и
точно такие же озера-ванны на всех остальных двенадцати планетах...
     Барьер... Разве может мысль человеческая остановиться перед  барьером
- перед любым барьером! - остановиться и  повернуть  назад?  Это  противно
естеству людскому, смыслу жизни, наконец. И незачем больше тянуть.
     Андрей бросил расплывающуюся лепешку воды в озеро и быстро направился
к витаскопу. Из-под ребристых стальных подошв летели белые искры.
     Витаскоп  работал,  с  легким  свистом  вдыхая  и   выдыхая   воздух.
Торопливые почвенные датчики, как ежи, сновали вокруг,  время  от  времени
скрываясь в белом теле цилиндра и через мгновенье выскакивая  снова.  Чуть
заметно дрожали тонкие корешки глубинных шнуров. Лепестки энергоприемников
медленно поворачивались за зеленым солнцем.
     Андрей помедлил, открывая дверку приборного шкафчика.
     На секунду ему показалось...
     Нет.
     Стрелка индикатора стояла на нуле.
     Как  ни  странно,  он   почувствовал   облегчение.   Он   даже   стал
насвистывать, одну за одной выключая системы биоулавливателей.
     Ждать было нечего. Надеяться не на что.
     Последний прибор сказал свое веское "нет" человечеству.
     Итак, "теория жизненного барьера" вступила в силу.
     Солнце было уже в зените, все  вокруг  нестерпимо  сверкало,  и  глаз
отдыхал только на  матовой  поверхности  озера,  которое  теперь  казалось
серым. Демонтированный витаскоп превратился в  двухтонную  тумбу,  и  было
страшно вести ее к дископлану, почти не ощущая тяжести.
     Приборы, приборы, приборы. Приборы и  механизмы.  Они  измеряют,  они
защищают, они советуют, они глаза и уши, они руки  и  ноги  -  всевидящие,
всеслышащие, всемогущие и неустанные,  мудрые  и  непогрешимые.  Если  они
говорят "нет" - смолкают воля и разум и человек покорно плетется назад...
     Что за ерунда, оборвал себя Андрей,  укладывая  витаскоп  в  грузовой
отсек. Незачем валить с больной головы на здоровую. Назад плетутся,  когда
не хватает ни ума, ни воли, чтобы победить это самое "нет" и идти  вперед.
Так что сам виноват, уважаемый товарищ биолог...
     -  "Альфа",  я  -  "Прима",  квадрат  288-Б,  витаскоп  демонтировал,
погрузку закончил, обстановка без изменений, вылетаю обратным курсом...
     - "Прима", я - "Альфа", вас понял...
     И через паузу каким-то чересчур равнодушным тоном:
     - Показания, разумеется, прежние?
     Неужели  и  Медведев  надеялся  на  что-то   другое?   Неужели   ему,
бесстрастному олимпийцу, не все равно - "да" или "нет"? Впрочем,  конечно,
не все равно - "да" вызвало бы скандал и бурю, а Медведев любит ясность  и
порядок. И поэтому Андрей ответил довольно зло:
     - Разумеется. Стрелка на нуле.
     - Вас понял. Вылетайте.
     Он уже взялся за стартер, но неожиданная идея  заставила  его  широко
улыбнуться. Он достал из-под сиденья лучевую  пилу,  открыл  люк  и  снова
вылез наружу.
     Искать  долго  не  пришлось.  У  самой  воды  лежала  плита   чудного
аметистового отлива, дымчато-прозрачная, с бегучими красноватыми огоньками
внутри. Не переставая улыбаться,  Андрей  стал  вырезать  из  нее  кубики.
Несмотря на все старания, кубики получались неровные - один больше, другой
меньше.
     Кстати, сколько кубиков должно быть в  детском  строительном  наборе?
Наверное, чем больше, тем лучше...
     Андрей  даже  взмок  от  непривычной  работы.   Чутко   реагируя   на
участившееся дыхание, у щек вспухли зеленоватые комочки хлореллы.
     Ну вот, полсотни, наверное, хватит...
     "Играй,  сынишка!  Когда   ты   подрастешь,   я   расскажу   тебе   о
кристаллопланетах. К тому времени все забудут о них, как о чем-то ненужном
и запретном. Для тебя это будет диковинная  сказка.  И  если  сказка  тебе
понравится - ты сделаешь из кубиков  кристаллопланету.  На  твоей  планете
будет жизнь, потому что ты сам..."
     Хлопнул клапан вакуум-кармана, проглотив камешки.
     Опустив пилу, Андрей смотрел на ямку, вырезанную в плите.
     Сладкий, страшный, еще не  оформленный  в  словах,  но  уже  зовущий,
дурманящий замысел кружил голову.
     Итак, барьер...
     Комочки хлореллы зябко щекотали щеки.
     Тройной запас. Один действующий, два аварийных. Аварийный  запас.  Но
ведь для этого...
     В ушах тихо, но повелительно стучал метроном: тик-тик.
     Андрей поднял глаза, бессознательно прислушиваясь.
     Нет, это бьется сердце: так-так.
     Раздвоенная скала повисла над озером, как два прямых крыла, застывших
в ожидании взмаха.
     Андрей высвободил  правую  руку  из  перчатки  биоуправления.  Четыре
манипулятора  безжизненно  упали.  Нащупав  под   панелью   предохранитель
аварийного блока, он сжал пальцами обнаженные клеммы. Что-то  треснуло,  и
запахло гарью.
     И тотчас над ухом раздался голос Медведева:
     - "Прима", я - "Альфа", почему исчез сигнал со скафандра?
     - "Альфа", я - "Прима",  все  в  порядке,  случайно  задел  аварийный
предохранитель, все в порядке...
     - Вы в кабине?
     - Да.
     - Почему не летите?
     - Все в порядке, Петр Егорыч, не волнуйтесь.
     - А почему, собственно, я должен волноваться?
     - "Альфа", я - "Прима", вылетаю.
     - "Прима", я - "Альфа", вас понял. Ждем. Вы опаздываете на полчаса.
     Полчаса... Что такое полчаса?
     Солнце уже миновало зенит, и у ног легло  темное  пятно:  сплющенная,
раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.
     Метроном стучал все громче.
     Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.

                                  * * *

     Нина  проснулась  сразу.  Сердце  тревожно   колотилось,   и   первым
бессознательным движением она включила софит над детской кроваткой.
     Зеленый сумеречный свет выхватил сладко посапывающий нос, приоткрытые
пухлые губы.
     Сын безмятежно спал.
     Она выключила свет и опустила голову на подушку.
     В комнате  было  темно,  тихо  и  душно.  Интересно,  сколько  сейчас
времени? Зажигать часы почему-то не хотелось, и  она  пыталась  определить
время по  какой-нибудь  примете.  Справа  по  стене  поползли  причудливые
перистые тени, метнулись на потолок и  исчезли.  За  стеной  что-то  тонко
звякнуло, зашуршало и тоже замерло. Прошла минута, а может быть, и больше.
По-прежнему все покойно, темно и тихо, только ровное дыхание сына живет  в
комнате.
     Нина закрыла глаза. Мысли  текли  медленно  и  бессвязно,  всплывали,
кружились на месте и снова тонули.
     Что ее так испугало? Кажется, какой-то крик. Но никто кричать не мог.
Сын спит. Значит, что-то приснилось. Но что?
     Она пыталась вспомнить сон, но перед глазами плясали обрывки какой-то
фантастической ерунды: синие скалы, розовое небо, молочное озеро,  зеленое
солнце и какое-то странное насекомое, похожее  на  раздавленного  майского
жука.
     Нина  повернулась  на  бок,  свернулась  калачиком,  пытаясь  уснуть.
Непонятная тревога не проходила.
     Может быть, слишком душно?
     Вместо того чтобы включить микроклимат, Нина встала, накинула  халат,
ощупью, натыкаясь на мебель,  подошла  к  едва  различимому  проему  окна.
Створки медленно разошлись в стороны, в лицо ударил влажный ночной воздух,
пронизанный льдистыми серебринками таежных запахов.
     Чуть закружилась голова. Внизу поблескивали звезды -  огни  огромного
города. Их разноцветный  рой  тянулся  до  самого  горизонта,  переходя  в
строгие рисунки небесных созвездий...
     Звезды... Наперебой мигают веселые светлячки.  Словно  чья-то  черная
ладошка балуется с огнем: откроет - закроет, откроет -  закроет.  Точка  -
тире, точка - тире.
     Суматошная ночная морзянка.
     Нина  попробовала   представить   себе   леденящую   жуть   безмерных
пространств, голубоватые протуберанцы чужих солнц и зябко поежилась.  Нет,
звезды все равно останутся для  нее  такими,  как  в  детстве  -  добрыми,
забавными светлячками.
     Неужели они, вот эти далекие огоньки, могут отнять у нее Андрея?
     И снова пугающе ясно встал перед глазами сонный кошмар: синие  скалы,
зеленое солнце и странный майский жук. Нет, он не  раздавлен,  он  треснул
вдоль тела надвое, и в черной трещине...
     Нет, нет! Нет! Звезды, вы такие добрые отсюда, с Земли, вы не можете,
вы не имеете права!..
     Где ты, Андрей, что с тобой? Почему так ноет сердце?
     Справа бесшумно в полнеба полыхнуло  зарево,  и  ровно  через  четыре
секунды  ощутился  толчок  воздуха   -   это   стартовал   по   расписанию
межконтинентальный реалет. Значит, три часа пятнадцать минут  по  местному
времени.
     Суетились, сплетались и расплетались  внизу  горящие  полосы  от  фар
электромобилей - в глубокой тишине  ночи  кто-то  куда-то  спешил,  кто-то
кого-то ждал, кто-то с кем-то встречался и расставался.
     Глаза уже привыкли к темноте, и Нина прошла в соседнюю комнату.
     Ей было очень стыдно, но пальцы вопреки воле набрали номер.
     Ева не спала, она улыбнулась Нине из уютного  кресла  и  отложила  на
столик блокнот с карандашом.
     И пока Нина мучительно соображала, о чем спросить, чтобы хоть  как-то
оправдать звонок среди ночи, Ева заговорила первая:
     - Не спишь? Маешься?
     И, не дождавшись ответа, продолжала:
     - А ты не опускай глаза. Я сама не сплю ночами.  Вот  уже  пятнадцать
лет. С тех пор, как Артур первый раз ушел в звезды. И никто  из  наших  не
спит. Эла мне уже четыре раза звонила.
     Чувствуя в  горле  застрявший  комок,  Нина  пыталась  извиниться  за
беспокойство, говорить еще какие-то слова, но Ева - кто и когда назвал  ее
"космической мамой"? - прервала:
     - Брось ты! Нечего стыдиться. И поплачь, если хочется. Им, мужикам, -
звезды, а нам, бабам, - слезы. Так говорили в старые времена.
     Ева  выговаривала  "и"  по-латышски  мягко,  а  "б"  -  со   взрывной
твердостью, поэтому у нее "мужики" звучали нежно, а  "бабы"  клацало,  как
затвор старого охотничьего ружья... Про "старые времена", наверное, точно,
потому что художница Ева Бремзис старину знала хорошо.
     Нина невольно перевела глаза на гобелены, которыми была  увешана  вся
комната. Пламенеющие тона узоров  и  рисунков  светились  в  полумраке,  и
оживали, двигались прекрасные фигуры - то могучие, то хрупкие, то нежные -
и распускались диковинные цветы, и  пахли  травы,  и  плескалось  янтарное
море, и медленные руны "Калевалы" выплывали из  глубин  времени  навстречу
атомным солнцам нового века.
     Ева перехватила взгляд.
     - Любуешься? А ведь я нарочно в этой комнате  сижу  по  ночам.  Здесь
спокойнее.
     Нина молчала, и Ева взялась за блокнот:
     - Хочешь, новенькое покажу? Это набросок, но хочу вот что-то  в  этом
роде сотворить. К прилету наших мужичков... Чтобы знали, что мы без них не
сидим без дела...
     Ева поднесла блокнот к самому экрану.
     - Нравится?
     Это   был   набросок   люмографом,   к   тому   же   выполненный    в
обобщенно-условной народной манере, поэтому Нина не сразу  разобрала,  что
там изображено. Только постепенно вьющиеся цветные штрихи  складывались  в
части рисунка.
     Синие, геометрически ровные скалы...
     Зеленое солнце с двумя коронами...
     Белый овал неподвижного озера...
     Зеленое существо...  нет,  это  скафандр...  да,  конечно,  скафандр,
причем можно точно определить марку - САЖО-5, как она сразу не смогла...
     Тишина.
     Она еще не успела удивиться  или  растеряться,  как  тупо  ударило  в
виски, рисунок треснул, и за ним  была  ночь,  и  через  безмерный  провал
пространства, рядом, в упор, тускло блестя, разошлись  створки  скафандра,
отдавая беззащитное тело страшному чужому миру...
     - Что с тобой, детка? Что ты кричишь?
     - Евиня, ему плохо. Евиня!..

                                  * * *

     На корабле царила радостная суматоха.
     В одинаковых серых комбинезонах с откинутыми шлемами, перепачканные и
веселые, ученые сейчас походили на ватагу мальчишек, задумавших разгромить
сонное электронное царство. Щелкали переключатели,  перепуганные  автоматы
взвизгивали, ошалело  мигали  индикаторными  лампами,  пытались  мгновенно
понять и привести к покою бессистемные возмущения в цепи, но все  новые  и
новые  алгоритмы  заставляли  их  напрягаться,  а  динамики  общей   связи
грохотали в каютах и переходах разными голосами: "Проверка! Проверка!"
     Злой и расстроенный Кривцов бродил  по  отсекам,  тщательно  ощупывая
каждый метр матового металла. В отсеке хронопульсации  он  едва  не  упал,
споткнувшись о чьи-то ноги. Из-за раскрытого  пульта  выглянул  кибернетик
Станислав Свирин.
     - Слушайте, отдайте мои очки! Я же знаю, что вы их взяли!
     Свирин,  пригладив  короткопалой  ладошкой  задорный   седой   вихор,
попытался изобразить возмущение на своем круглом лице:
     - Товарищ Кривцов, если вы еще раз спросите меня  о  своих  очках,  я
отправлю вас месяца на два в прошлое. Я же сказал: спроси у Апенченко.
     - Спрашивал.
     - Ну и что?
     - Он говорит, не брал.
     Голос кибернетика по-прежнему оставался серьезным:
     - Вполне возможно. На таких планетах все возможно. Лабир!  Загадочный
минерал! Дозвездная материя. Что с нее возьмешь, с дозвездной материи?
     - Ну, ребята, поймите, я без очков не могу считать графики  метеорных
пушек. Дело же стоит... Хватит...
     - Очки в наш век - мелкое пижонство. Надо  носить  контактные  линзы.
Немного портят цвет глаз, но зато вполне надежно.
     - Слушай, Стас, кончай, ради бога...
     - Бога нет...
     Неожиданно полоснул по нервам волчий вой сирены.
     - Общая тревога!
     Стас мгновенно вскочил на ноги.
     - Проверка... - хихикнуло в динамике.
     Стас погрозил кулаком в пространство и со вздохом отдал Алексею очки,
которые оказались в нагрудном кармане.
     - Рыжий черт! Все  настроение  испортил.  Шуточки,  тоже  мне!  -  Он
отвернулся к приборной стене,  на  которой  чернела  надпись:  "Осторожно!
Минус - время!", и пробурчал совсем тихо: - Слышать эту  сирену  не  могу.
Раньше ничего, а сейчас... Когда Земля почти рядом...
     До Земли было больше тысячи парсеков, и даже лучу света нужно  три  с
половиной  тысячелетия,  чтобы  добраться  до  этой  бесконечно  малой   и
бесконечно родной капли звездного океана, но Кривцов посмотрел на внезапно
обмягшие плечи кибернетика и промолчал.
     В командном отсеке  сочно  гудел  ГЭМУ  -  главный  электронный  мозг
управления. Его "голова"  возвышалась  в  центре,  за  спинками  пилотских
кресел,  огромной  плавучей  миной  времен   второй   мировой   войны.   В
многочисленных  матовых  окошечках  скакали  зеленые  и  синие  молнии,  а
шишковидные выросты то светлели  до  полной  прозрачности,  то  наливались
темной терракотой, то угрожающе чернели. ГЭМУ напряженно думал.
     Кроме ГЭМУ, в отсеке  были  двое  -  капитан  и  второй  пилот  Реваз
Рондели.  Бремзис  сидел  на  корточках  возле   электронного   мозга   и,
посматривая  на  сигнальные  рожки,  подбрасывал   в   щелкающие   челюсти
курсографа очередную порцию  данных.  Пилот,  полулежа  в  кресле,  мрачно
наблюдал за его работой.
     - Ну, как дела, Реваз? Что с надпространством?
     - Проверил, капитан. Аппаратура  входа  и  выхода  работает  отлично.
Немного киснет правый восьмой субэлейтер, но в пределах нормы.
     - А ты все-таки поставь свежий блок из  резерва.  Не  ленись.  Теперь
экономить нечего. Мы почти дома.
     Пилот тяжело вздохнул и поднялся с кресла. Поднимался  он  как-то  по
частям, поочередно вытягивая до нормальной  длины  ноги,  руки,  туловище,
чудом уместившееся  в  коротком  кресле.  И  когда  "процесс  вытягивания"
наконец закончился и Реваз встал во  весь  рост,  ему  пришлось  наклонить
голову,  чтобы  не  зацепить  гирлянду  светильников  на  потолке:  два  с
половиной метра высоты отсека были ему малы.
     Капитан  покосился  на  кованые   башмаки   сорок   пятого   размера,
торжественно проплывшие по направлению к выходу, и хитровато улыбнулся.
     Когда Реваз вернулся,  капитан  уже  сидел  в  кресле,  развернувшись
спиной к прицельным экранам.
     - Ну что, Реваз?
     - Поставил.
     - Ну и отлично. Отдыхай.
     Однако пилот не собирался  садиться.  Он  стоял  мрачнее  тучи  перед
капитаном, упираясь головой в потолок, и молчал. Бремзис опустил глаза.
     - Ну что стоишь? Садись!
     Рондели начал тихо и очень нежно:
     - Скажите, Артур Арвидович, кому  на  этот  раз  выводить  корабль  в
надпространство?
     Артур смущенно забарабанил пальцами по подлокотникам.
     - Реваз, ты, пожалуйста, не обижайся...
     - Значит, опять вы сами? - В голосе пилота проснулись  первые  шорохи
надвигающегося горного обвала.
     - Но, Реваз...
     - А Ревазу Рондели, как  маленькому  мальчику,  вы  разрешили  только
нажать кнопку автоматического выхода из "трубы Кларка", да?!
     С грохотом посыпались камни. Начался обвал.
     - Реваз недостоин, да? Реваз неспособен, да? Реваз не сумеет, да?!
     Бремзис протестующе поднял руку.
     - Реваз, дорогой, ты отличный пилот, но пойми, я сын рыбака,  и  внук
рыбака, и правнук рыбака... У нас такой обычай -  судно  в  обратный  рейс
обязательно выводит сам капитан. Иначе не будет удачи...
     - Позор! - взревел Реваз, чуть не плача от ярости. - Сто  раз  позор!
Капитан  звездолета,  который  верит  в  бабушкины  сказки!  Предрассудки!
Мистика!
     - Но, Реваз, выход из "трубы Кларка" гораздо ответственнее, чем вход!
     - Ответственнее! От-вет... - пилот даже задохнулся. - Это... это  сто
лет назад было ответственнее, а теперь... Вот!
     Длинный палец Реваза болидом просвистел над головой капитана и уперся
в небольшую панель с овальной полосатой кнопкой в центре.
     - Теперь Реваз нажимает эту кнопку  и  может  идти  пить  "Саперави"!
Автоматы сами выводят корабль подальше от всяких опасных мест!  Ты  хитрый
человек, капитан!
     Артур покраснел, но разозлиться не  успел  -  вошел  Медведев.  Реваз
смолк и, ворча что-то по-грузински, пошел укладывать свое тело в пилотское
кресло.
     Медведев даже не взглянул на него.
     - Артур Арвидович, "Хронос"  заряжен  всей  информацией,  которую  мы
собрали за время экспедиции. Катапульта включена. Так что, если с "Альфой"
что-нибудь случится...
     - Петр Егорович, плюньте через левое плечо. Такие вещи перед  отлетом
нельзя говорить... Как "Прима"?
     - "Прима" уже в ангаре. Кривцов и Свирин помогают Савину.
     - На последнем витаскопе результаты прежние?
     - Разумеется...
     Медведев направился было к выходу и неожиданно остановился.
     - Послушайте, Артур Арвидович, вы хорошо знаете САЖО-5?
     - Гм... Я, между прочим, испытывал еще пробную серию САЖО-1.  Сначала
в барокамере, потом в космосе... А САЖО-5 появились  как  раз  после  этих
испытаний. Так сказать, окончательный вариант.
     - Скажите, можно ли случайно задеть аварийный предохранитель?
     Артур задумался.
     - Вообще... Вообще, конечно, можно... Но для этого надо,  чтобы  сама
собой открылась панель. Это уже совсем невероятно.
     - Но все-таки возможно?
     - Да, пожалуй... А в чем дело?
     - Нет, ничего. Я просто так. Из любопытства.
     Медведев выдвинул из стены  откидное  кресло  и  сел,  вытянув  ноги,
закрыл глаза и, казалось, задремал. Лишь иногда сплетенные длинные  пальцы
вздрагивали и цепко перехватывали друг друга.
     Андрей вошел минут через десять - ссутулившись, тяжелыми неуверенными
шагами, словно пол под ним слегка качало. Он был бледен и угрюм.
     - Товарищ капитан, космонавт Савин из полета в квадрат 288-Б  прибыл.
Витаскоп доставлен. Происшествий нет.
     - Хорошо. Идите, Савин.
     Андрей повернулся, чтобы уйти.
     - Вы плохо себя чувствуете, Савин?
     Было в голосе Медведева что-то такое, что заставило Андрея  внутренне
сжаться.
     - Нет, я чувствую себя отлично. Просто немного устал.
     Во взгляде Медведева не было обычной  насмешливости.  Глаза  смотрели
строго и грустно.
     - В таком случае я хотел бы попросить вас немного помочь мне.
     Чувствуя между  лопатками  струйки  холодного  пота,  Андрей  шел  за
Медведевым по ярко освещенному коридору.
     Шеф что-то подозревает. Если он догадается... Андрей уже видел  такое
однажды:  восемь  дископланов,  повисших  над  почвой,  скрещенные   струи
холодной  плазмы,  убивающей  все  живое...  По-уставному  это  называется
"немедленная полная стерилизация зараженной местности".
     Радиорубка сияла полированным металлом и стеклом под  темным  куполом
объемной вариакарты. Странный звездный купол с  повисшими  в  пространстве
названиями, вдоль и поперек перечеркнутый  трассирующими  строчками  линий
менгосвязи,  придавал  рубке  сходство  с  планетарием.  Пол  слабо  тлел,
подсвечивая  снизу  переговорные  пульты.  Над  одним   из   них   опалово
поблескивал экран прямой телесвязи с Землей. Этому  экрану  суждено  скоро
ожить после полугодового перерыва. Там, у границ Солнечной системы...
     Андрей поискал глазами бронированную торпеду  "Хроноса".  Капсулы  не
было. Значит, "Хронос" уже в аварийной катапульте. Какой же  помощи  хочет
от него шеф?
     - Придется проверить всю схему  радиоконтроля  САЖО-5  и  "Примы",  -
неторопливо и бесцветно заговорил Медведев, не глядя на  Андрея.  -  Когда
пропал контрольный сигнал со скафандра...
     - Я случайно задел аварийный предохранитель.
     - Да, да, вы сразу сказали мне об этом. Вы  ведь  были  тогда  уже  в
кабине. - Вот видите! Когда пропал сигнал со скафандра, я взял на контроль
"Приму", но и там не было сигнала...  Ведь  вы  сразу  взлетели,  судя  по
радиограмме?
     - Сразу...
     - Да... Значит, в системе радиоконтроля что-то барахлит, иной причины
быть не может. Если только...
     Медведев  рассеянно  двигал  взад-вперед  миксер  мощности  следящего
агрегата, и длинная стрелка главного амперметра покорно качалась  от  нуля
до крайней черты. Мерные качания гипнотизировали.
     - Если только вы не снимали скафандр, чтобы подышать свежим  воздухом
этой гостеприимной планеты.
     Последняя фраза прозвучала громко и  резко.  Андрей  оторвал  наконец
глаза от гипнотической стрелки и попробовал улыбнуться.
     - Да, я... с-собирался погулять,  как  вы  помните...  Но  как-то  не
получилось. В другой раз...
     Медведев не поднимал головы, поглощенный игрой с миксером,  и  Андрей
начал тихо злиться.
     - В конце концов, я не знаю, в чем дело. Может быть, схема  виновата.
Зеленое солнце было в зените, а в это время, как вы знаете, ионизированная
за черный день углекислота разряжается в  пространство.  Возникают  всякие
магнитные и электрические  облака.  Может  быть,  такое  облако  на  время
экранировало контрольный сигнал "Примы". Откуда я знаю? А  схема...  Схему
можно проверить, если хотите...
     Медведев поднял голову и потер  лоб,  искоса  поглядывая  на  Андрея,
точно увидел его впервые. Андрей выдержал  взгляд,  только  побледнел  еще
больше.
     - Да.. Я этого не учел. Вы правы. Схема, вероятно, в порядке.  Просто
какие-то помехи прервали сигнал. Извините, что побеспокоил.
     Он говорил негромко и устало,  словно  перенес  огромное  душевное  и
физическое напряжение, словно это он, а не Андрей, был в  квадрате  288-Б.
Злость прошла, и Андрей  почувствовал  вдруг  прилив  доверчивой  ребячьей
нежности к этому рано поседевшему,  замкнутому  человеку.  Ему  захотелось
взять его за руку, крепко сжать и рассказать  все.  Все  -  от  начала  до
конца. Он должен понять.
     Они стояли друг против друга и молчали. И оба вздрогнули,  услышав  в
динамике резкий голос капитана:
     - Всем в кают-компанию! Всем в кают-компанию!
     Капитан встретил  их  торжественный,  затянутый  в  парадный  китель,
выбритый и благоухающий какими-то духами.
     - Прошу садиться.
     Садиться никому не хотелось. Все столпились у стола, перешептывались,
оправляя свитера и  куртки,  наскоро  причесываясь,  словно  готовились  к
групповой фотографии. Андрей, невольно смущаясь, встал за спины  товарищей
- он так и не успел снять комбинезон.
     Артур поднял руку.
     - Товарищи космонавты! Наша работа  окончена.  Мы  выполнили  задание
Земли, проведя глубокую разведку самых таинственных образований  Галактики
-  кристаллических  планет.  Мы  собрали  богатый  материал.  Особо   хочу
подчеркнуть, что наша экспедиция обошлась без аварий,  без  ЧП  и  крупных
дисциплинарных нарушений...
     - Господи, спаси моряка, - прошептал рядом Кривцов, закатывая  глаза.
- И здесь без устава не обошлось..
     Андрей почувствовал на себе чей-то  взгляд,  поднял  глаза.  Медведев
отвернулся.
     -  Короче  говоря,  звездолет-разведчик  "Альфа"  полностью  готов  к
старту. Старт назначаю на двадцать  четыре  ноль-ноль  бортового  времени.
Побудка - за час до старта. Вопросы есть?
     - Нет! - перекатилось по каюте.
     - Тогда - отбой!
     Первым вышел Медведев, за ним Кривцов, Апенченко и Свирин.  Пропустив
капитана, исчез в овале двери Реваз Рондели.
     Андрей остался один.
     Он подошел к портьере, которая так и осталась незадернутой.
     Снова была ночь, вернее, не ночь, а  черный  день,  невидимое  солнце
стояло в зените, и только у  самого  горизонта  роились  крупные  сердитые
звезды, а снизу неподвижными языками золотого, розового и оранжевого  огня
били в черный зенит кристаллы лабира.
     Но что-то изменилось в этом странном  блистающем  мире.  Он  перестал
быть чужим.
     И Андрей вдруг понял, что  отныне  его  будет  тянуть  сюда,  к  этой
планете, как сейчас тянет к Земле. И что вечно  ему  метаться  между  двух
огней, не находя покоя...
     - До свидания, - шепнул он черному солнцу и лабировому сиянию.  -  До
встречи. Я вернусь.
     У себя в каюте Андрей, не раздеваясь,  упал  на  постель.  Мучительно
ломило виски. Он нащупал на столике снотворное и проглотил не запивая.
     - Дело сделано, Петр Егорыч, - прошептал он с  закрытыми  глазами.  -
Теперь уже ничего не изменишь. Колесо закрутилось.
     Под  прикрытыми  веками  прыгали  зеленые,  синие,   красные   пятна.
Постепенно их движение становилось все более плавным, пока  не  перешло  в
медленное вращение. Крутилась, крутилась  трубочка  калейдоскопа,  цветные
стеклышки складывались в неповторимые узоры, эти узоры  наматывались  один
на  другой,  как  тонкие  кружева,  узорчатый  клубок  распухал,  пока  не
превратился в планету - и тогда  треснули  синие  скалы,  брызнув  во  все
стороны дрожащими нитями побегов.
     Вся планета заросла  неистовой,  бешеной  сиренью,  огромные  тяжелые
соцветья свисали до самой земли, а сирень все росла и росла, и это был уже
непроходимый лес, и Андрей продирался сквозь  него,  по  колено  утопая  в
опавших лепестках, задыхаясь от душного запаха  сирени,  пока  впереди  не
мелькнула матовая белизна.. Вот он  уже  стоит  на  нижней  террасе  возле
озера, а над ним - сирень,  и  навстречу  вприпрыжку  бежит  светловолосый
мальчуган, похожий на Нину:
     - Папа! Папа прилетел!

                                  * * *

     Международный Совет Космонавтики  заседал  вторую  неделю,  и  вторую
неделю с Землей творилось что-то неладное. Внешне  ничего  не  изменилось:
днем и ночью бесчисленные подземные заводы выгружали на  поверхность  свою
продукцию, межконтинентальные  реалеты  стартовали  точно  по  расписанию,
вычислительные центры решали головоломные задачи - словом, ни один  винтик
сложного хозяйства планеты не сломался, ни одно колесико не остановилось.
     Но  спортивные  состязания  отменялись  одно  за  другим  -   исчезли
болельщики. Напуганные  необычной  тишиной,  лесничие  заповедников  слали
тревожные радиограммы -  исчезли  туристы.  Библиотекари  в  пустых  залах
читален перешептывались - исчезли читатели.
     Дремали в  хранилищах  ролики  приключенческих  фильмов,  но  зато  в
планетарий  невозможно   было   попасть.   Пылились   на   полках   томики
писателей-фантастов, но зато  черными  пробоинами  в  стенах  зияли  полки
специальной литературы по астрономии и космогонии.
     Перед тем, что привезла экспедиция звездолета "Альфа",  меркла  самая
изощренная фантастика.
     И только находчивая Селена Суока имела в те дни успех. Она  возникала
на  сцене,  словно  материализуясь  из  пустоты  под  тоскующие   всплески
электрооргана, с ног до головы  закутанная  в  переливчатую  синюю  вуаль.
Медленно, очень медленно  из  всплесков  рождалась  мелодия  старой  песни
"Вечные паруса", и так же медленно  падала  вуаль,  открывая  безжизненное
белое  лицо  с  огромными  остановившимися  глазами.   Стонали,   метались
испуганными чайками  высокие  скрипки,  медленно  падала  вуаль,  медленно
обнажались плечи и грудь,  на  которой  сверкало  ожерелье  из  настоящего
лабира. Серебряные трубы взмывали ввысь, и вслед за ними взлетала  бледная
рука, и низкое контральто леденило зал глубоким длинным вздохом:

                Там, в неизмеренной дали,
                за солнцем солнце открывая,
                увидят люди край земли
                и остановятся у края...

     К исходу второй недели страсти стали  утихать.  Спортивная  федерация
объявила, что отмененный ранее чемпионат мира по  элегант-хоккею  все-таки
состоится - количество заявок подошло к норме. В Беловежской  Пуще  кто-то
увидел зубра. В читальном зале Ленинской библиотеки  заказали  пласт-копию
"Слова о полку Игореве". Двадцатипятисерийный  приключенческий  фильм  "На
каждом миллиметре" получил серебряный  приз  на  Софийском  кинофестивале.
Мальчишки забросили скафандры и снова играют в строителей.
     Последнее заседание Совета, как и все предыдущие, транслировалось  по
ста восемнадцати каналам международной телесвязи на Земле, передавалось на
все орбитальные спутники и  космические  станции,  в  академгородки  Луны,
Марса и Венеры, на постоянные  посты  за  пределами  Солнечной  системы  и
корабли, летящие в световом интервале скоростей.
     Но и на этот раз у домашних телестен и каютных  экранов  собрались  в
основном скучающие пенсионеры, свободные от вахты космонавты, переживающие
за коллег, и просто любители научных скандалов.
     Предстоял "похоронный день".
     "Похоронные дни" давно  уже  стали  традицией.  Разведчики  Глубокого
космоса привозили с собой не только образцы и факты, но и смутные догадки,
неясные ощущения,  неожиданные  сопоставления.  Это  были  психологические
"отходы производства", не входящие в отчеты экспедиций, но ведь когда-то в
"отходах производства"  урановых  фабрик  супруги  Кюри  нашли  полоний  и
радий...
     Поэтому  Совет  очень  внимательно  рассматривал  любое,  даже  самое
фантастическое,  предположение  космонавта,  ведь  его  подсознание  могло
зафиксировать то, что не понял и не принял мозг, -  в  толще  песка  могла
сверкнуть золотая крупица открытия.
     Надо сказать, однако, что такие крупицы сверкали  не  слишком  часто.
Гораздо  чаще  новоявленной  гипотезе  совершенно  справедливо  устраивали
пышные "общественные похороны". Обычно разведчики защищались  отчаянно,  и
проходило немало времени, прежде чем все становилось на свои места.
     Однако сегодня ничего интересного не предвиделось.
     Медведев читал  докладную  космобиолога  Савина  в  полупустом  зале.
Операторы телекамер откровенно зевали. Штейнкопф,  склонив  седую  львиную
голову,  следил  за  чтением  по  немецкому  тексту  и  время  от  времени
усмехался.
     В буфете у стойки бара было шумно и многолюдно.
     - А я все-таки понимаю Савина - кристаллопланеты кого  хочешь  с  ума
сведут...
     - Но послушай, искусственное происхождение, это  же  черт  знает  что
такое!
     - Да что ты привязался к  искусственному  происхождению?  Он  же  сам
пишет: "Допускаю в качестве рабочей  гипотезы".  Вот  смотри  здесь:  "Моя
задача гораздо уже..." так... так... Вот; "Доказать возможность  жизни  на
кристаллопланетах...  убрать  тем   самым   барьер   Штейнкопфа   с   пути
человечества... остальное сделают другие..."
     - Ну и что он доказал? Только то, что Штейнкопф прав!
     - У него здесь очень серьезные выкладки...
     - Выкладки! Нет жизни на кристаллопланетах? Нет!
     - Я полностью согласен с Гориным: верх нелепости. Правой рукой  Савин
подтверждает Штейнкопфа, левой пытается отрицать.  Я  просто  не  понимаю,
почему Совет принял к обсуждению эту докладную. Ясно ведь, что докладная -
плод фантазии переутомленного человека. Даже неудобно как-то за него...
     - Товарищи, а почему сам Савин не был ни на одном заседании? И сейчас
его нет...
     - Стыдно, наверное, за свое произведение...
     - Брось, Панчук, как не совестно! Савин болен...
     - А что с ним?
     - Не знаю.
     - Говорят, катар верхних дыхательных путей или  бронхит...  В  общем,
что-то в этом роде...
     - Никогда не думал, что космонавты боятся простуды...
     - Осторожно, "киты" на горизонте!
     - Не выдержали...
     - Из него никогда  не  выйдет  серьезного  ученого,  -  торопливо,  с
одышкой говорил директор Института генетики  Столыпин,  едва  поспевая  за
тяжелой,  но   стремительной   фигурой   одного   из   восьми   постоянных
председателей МСК, Манука Георгиевича Микаэляна. - Он и раньше метался  из
института в институт, от одной темы к  другой.  И  ничего  не  доводил  до
конца. Его стремление  к  оригинальничанью  и  рекламе  не  знает  границ.
Планеты-зонды! Планеты-яйца! Бред какой-то...
     Микаэлян нетерпеливо раскачивался на  носках,  ожидая,  пока  автомат
наполнит стакан. Ободренный его молчанием, Столыпин продолжал:
     - И потом эта  теория  "перенасыщенного  раствора".  Савин  отвергает
эволюционное перерождение неживых  форм  материн  в  органику.  Вы  только
послушайте: "Перенасыщенный раствор соли может бесконечно долго оставаться
раствором, но стоит бросить туда хотя бы  один  кристаллик,  как  начнется
бурная кристаллизация, и  за  минуту  почти  весь  раствор  превратится  в
твердое тело. Так и в космосе - накопление  факторов  возникновения  жизни
может идти бесконечно долго, не давая жизни. Но достаточно легкого толчка,
чтобы произошел биологический взрыв..." Это  же  пресловутый  божественный
первотолчок! Чистейшей воды деизм!
     Запотевший стакан жег пальцы. Отдуваясь, кряхтя и  морщась,  Микаэлян
пил  ледяной  боржоми  маленькими  глотками  и  старался  не  смотреть  на
Столыпина.
     -  А  эта  галиматья  об  управляемых  биосферах?  Или  о  "жизненных
инъекциях"? Какие перлы: "Намеренное введение в  чужие  миры  естественных
или искусственных организмов  может  разбудить  спящие  миллионостолетиями
пустыни кристаллопланет,  и  кто  знает,  какие  горизонты  откроются  нам
тогда!" Каково, а? А ведь молодежи только свистни - она на рога полезет...
Провокация!
     Микаэлян посмотрел пустой стакан на свет и поставил его на стойку.
     - Слушай, Столыпин, ты на Луне был?
     - Был. А...
     - В скафандре?
     - Смеетесь, Манук Георгиевич? В мои годы - скафандр!
     - Вах! Так ведь на Луне  нет  атмосферы!  И  жизни  нет!  Что  же  ты
наделал, Столыпин? Ты давно уже мертвец!
     - Ах вот вы о чем... Но Луна - это совсем другое дело!
     - А у нас в Армении говорят: "Если кончил одно дело -  скорей  берись
за другое, иначе не успеешь сделать третье". Хорошо говорят, да?
     - Манук Георгиевич, значит, вы...
     - Ничего и не я! - разозлился вдруг  Микаэлян  и  зашагал  к  дверям,
раздвигая толпу мощным коротким корпусом.
     В буфете снова зашумели.
     - Товарищи, а ведь Микаэлян за Савина! Мне показалось...
     - Вот именно показалось! Просто Микаэлян против Столыпина,  вот  что.
Он его терпеть не может...
     - Терпит, как видишь.
     - Бездарь...
     - Не бездарь, а организатор науки. Теперь так называют...
     Когда Андрей и Нина тихонько вошли в зал заседаний и,  не  замеченные
никем, присели на крайнюю скамью, Столыпин уже кончал свое выступление. Он
вдохновенно и витиевато говорил о пережитках идеализма у отдельных молодых
ученых, о пресловутом Верховном Разуме, о волюнтаризме в науке.
     - Некоторые молодые  ученые  в  погоне  за  рекламой  и  сомнительной
известностью в некомпетентных кругах  широкой  публики  время  от  времени
выдвигали, выдвигают и будут выдвигать так называемые "безумные гипотезы",
посягать  на  фундаментальные  законы  природы,  проверенные   опытом.   Я
подчеркиваю -  проверенные  опытом!  К  одному  из  таких  фундаментальных
законов относится  теория  жизненного  барьера  нашего  уважаемого  Ореста
Генриховича Штейнкопфа.
     Штейнкопф исподлобья посмотрел на потный голый  затылок  Столыпина  и
что-то тихо  сказал  соседу,  брезгливо  оттопыривая  нижнюю  губу.  Сосед
согласно кивнул.
     - Гипотеза Савина заманчива и  внешне  доказательна.  Но  это  обман,
товарищи! Можно выдумать что  угодно,  изобрести  самую  что  ни  на  есть
сногсшибательную теорию и более или менее логично доказать ее. Но  в  мире
от этого ничего не изменится. У нас есть один критерий -  практика,  опыт,
эксперимент. Экспедиция "Альфа" опытным путем практически доказала наличие
барьера Штейнкопфа и  несовместимость  жизни  с  дозвездным  веществом.  Я
подчеркиваю - практически! На каком же основания Савин предлагает нам свои
полуграмотные домыслы? Какую цель он преследует,  кроме  желания  прослыть
новатором и оригиналом?
     Столыпин тщательно вытер лысину платком, поправил  галстук  и,  отпив
глоток из стакана, аккуратно прополоскал рот.
     - И еще на одно я хочу  обратить  ваше  внимание,  товарищи...  Савин
выступает   с   провокационным   предложением   ввести   кристаллопланетам
"жизненную инъекцию" из  земных  организмов,  обещая  за  это  целую  кучу
радужных перспектив. Можем ли пойти на  такое?  Нет,  тысячу  раз  нет!  И
прежде всего потому,  что  это  противоречит  доказанному  практически,  а
следовательно, фундаментальному и незыблемому  закону  Ореста  Генриховича
Штейнкопфа. Кто же может решиться на подобный безумный шаг? Кто возьмет на
себя ответственность за его последствия? Я спрашиваю - кто?
     Вопрос  прозвучал  риторически.   В   зале   и   за   столом   Совета
переговаривались, ожидая конца затянувшейся речи.
     Столыпин выдержал эффектную паузу  и  стукнул  костистым  кулаком  по
трибуне:
     - Я  спрашиваю,  кто  после  всего  сказанного  решится  на  подобный
преступный эксперимент?
     Микаэлян неодобрительно сморщился и постучал пальцами по столу.
     - Слушай, Иван Васильевич, здесь не театр и не суд. Все так  ясно,  и
никто пока не собирается...
     - Дураков нет! - весело донеслось с галерки.
     - Есть!
     Телеоператор, еще ничего не поняв, профессиональным рывком  развернул
камеру на сто восемьдесят градусов, и миллионы глаз увидели лицо Андрея  -
насупленное, скуластое, с набухшими под кожей желваками и подергивающимися
губами.
     -  Вы,  Иван  Васильевич,  много  и  вполне  справедливо  говорили  о
необходимости  проверить  теорию  практикой.  Но  когда  речь   зашла   об
ответственности" желающих провести проверку  не  оказалось.  Печально,  но
сейчас это уже не имеет значения.
     Андрей закашлялся, прикрыв ладонью  рот,  и  пошел  к  столу  Совета,
бесшумно и осторожно ступая по ворсистому полу.
     Ему показалось, что Медведев чуть заметно кивнул из-за стола.
     - Я хочу сделать дополнительное заявление Совету. Находясь на планете
ПКК-13СД38, я намеренно нарушил пункт сто  второй  Всеобщего  космического
устава...
     Зал затих. Тихо стало у  домашних  телестен  и  каютных  экранов,  на
спутниках и орбитальных станциях, на Луне, на Марсе, на Венере, на внешних
постах, где Солнце светит не ярче, чем Сириус  Земле,  и  на  звездолетах,
которым чужие светила сияют в тысячу раз ярче, чем Земле - Солнце.
     - Я хочу рассказать все по порядку.
     Слова были как тяжелые скользкие камни" он с трудом пригонял их  друг
к другу, громоздил одно на другое, тяжело дыша,  но  неуклюжее  сооружение
вдруг рассыпалось само собой, и приходилось начинать все сначала.
     Он рассказывал медленно, путаясь в  незначительных  подробностях,  но
постепенно власть пережитого заставила забыть о  нацеленных  объективах  и
прожекторах, и стало свободнее.
     Он остановился, чтобы перевести дыхание, и поднял глаза. Он не увидел
зал, не увидел побледневшего, напряженного лица Нины.
     Раздвоенная синяя скала повисла над  Белым  озером,  как  два  прямых
крыла, застывших в ожидании взмаха.
     В ушах тихо, но повелительно стучал метроном: тик-тик, тик-тик.
     Комочки хлореллы зябко щекотали щеки.
     Солнце уже миновало зенит, и у ног легло темное пятно  -  сплющенная,
раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.
     Метроном звучал все громче.
     Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.

                                  * * *

     Створки скафандра медленно разошлись, и нездешний зеленый свет ударил
в лицо, ослепил.
     Чужой плотный воздух забил нос и рот, и нельзя было ни вздохнуть,  ни
выдохнуть. Почему-то заложило уши, как в падающем самолете, и слышно  было
только, как хрустят ребра, бесполезно поднимая и опуская грудь.
     Ослепленный и оглушенный долгой звериной мыслью без слов, он подумал,
что это конец. Свободная правая рука, скребя по металлу ногтями, безвольно
поползла вниз. Веки налились свинцом и закрылись сами собой.
     И тогда сквозь затихающий шум крови он услышал свое имя.
     Это не был далекий тоскующий крик, как бывает при галлюцинации или  в
сонном  кошмаре.  Голос  донесся  со  стороны  озера,  гулко,   внятно   и
требовательно:
     - Андрей!
     Нина всегда будила его так. Подходила к постели и  говорила  в  самое
ухо:
     - Андрей!
     Но  сейчас  она  сказала   очень   громко,   так,   что   заклокотало
тысячекратное эхо:
     - Андрей!
     Он рывком поднял отяжелевшую голову. Не открывая глаз, нащупал в нише
аварийного запаса первый попавшийся биопакет и, разорвав зубами,  выбросил
наружу. Потом еще один. И еще.
     Ямка, вырезанная в лабире лучевой пилой, быстро  заполнилась  кусками
вспучившейся  хлореллы,  какими-то   колбочками,   змеевиками,   пленками,
сетками, в которых жили миллионы колоний невидимых организмов.
     Сдерживать дыхание больше не было сил. Кто-то изнутри  колотил  будто
молотком в оба виска, грозя проломить череп, под плотно сомкнутыми  веками
плыл кровавый  туман,  сквозь  который  мелькали  черные  снежинки  -  все
быстрее, быстрее, быстрее...
     Но перед тем, как окончательно потерять сознание, он  все-таки  успел
захлопнуть створки скафандра и нажать красную кнопку.
     Возвращение из  небытия  было  мучительным.  Обожженные,  отравленные
легкие требовали кислорода, а сильно поредевшая хлорелла все еще не  могла
восстановить нарушенный ритм дыхания.
     И тогда Андрей испугался.
     Липкий страх полз откуда-то  снизу,  перебирался  в  руки,  покалывая
кончики пальцев, тошнотой подступал к горлу. Андрей  открыл  глаз.  Вокруг
ничего не изменилось, но он был уверен, что за секунду до этого  окрестные
скалы  двигались.  Двигались  прямо  на  него,  чтобы   окружить,   смять,
раздавить. Он боялся моргнуть, потому что скалы  за  это  мгновение  могли
сделать еще один шаг. Затравленно озираясь, он стал  медленно  пятиться  к
дископлану.
     Дать тревогу! Немедленно дать тревогу!
     Холодный пот стекал со лба, разъедая уголки глаз,  мешая  следить  за
скалами. В легких свистело и хрипело. Теплая  струйка  побежала  из  носа,
расплылась на губах. Свободной рукой он вытер  губы,  поднес  к  глазам-на
пальцах была кровь.
     Дать тревогу! Немедленно дать тревогу!
     Сзади звякнул металл. Андрей пригнулся, ожидая удара. Удара не  было.
Прошла четверть  минуты,  прежде  чем  он  сообразил,  что  сзади  лесенка
дископлана.
     Дать тревогу!
     Скользя по ступенькам, он пятился вверх по лесенке, спиной  пролез  в
овальный проем, устроился на сиденье. Задраил люк.
     Дать тревогу...
     Он, видимо, все-таки дал  бы  сигнал  тревоги,  если  бы  не  приступ
долгого, жестокого, изматывающего кашля.
     Дышать стало легче. Сознание прояснялось, но голова  трещала,  словно
после глубокого наркоза.
     Сколько прошло времени?  Андрей  отупело  смотрел  на  солнце.  Яркий
зеленый диск заметно клонился к горизонту, и вокруг него появилось  третье
кольцо.
     Андрею вдруг показалось, что он  пробыл  без  сознания  очень  долго,
может быть, сутки. Сутки... Если сутки  -  корабль  улетел.  Его  оставили
одного. Его бросили. Его бросили в наказание... Один  в  лабировом  аду...
Один!
     - "Альфа"! "Альфа"! "Альфа"!
     Он взлетел, не  набирая  высоты,  рискуя  разбиться  о  пирамидальные
пики-туда, к далекому и желанному кораблю, напрямую, судорожно выжимая  из
моторов предельную мощность.
     - "Альфа"!
     Спокойный и слегка удивленный голос Медведева прозвучал рядом:
     - "Прима", я - "Альфа", в чем дело?
     Глаза предательски защипало, но теперь не от пота. Кривя губы, Андрей
повернул тумблер автопилота.  Несколько  секунд  бессмысленно  смотрел  на
свободную  правую  руку,  потом  потихоньку   стал   натягивать   перчатку
биоуправления.
     - "Прима", я - "Альфа", вы меня слышите?
     - "Альфа", я - "Прима",  слышу  хорошо,  была  потеря  связи,  иду  в
квадрат 0-А,  аппаратура  -  отлично,  обстановка  без  изменений,  все  в
порядке.
     Ровный тусклый голос жил отдельно, стандартные  фразы  радиосообщения
рождались не в горле, а где-то между  губами  и  микрофоном,  но,  как  ни
странно, именно это успокоило Андрея. Натянутые до звона  нервы  отпускало
толчками,  заставляя  подергиваться  руки  и  ноги.  И  все   четырнадцать
"руконог" скафандра время от времени покорно вскидывались.
     Все обошлось. Все позади.
     Бешеная, неуемная радость овладела им. Он бросал машину вверх и вниз,
вправо и влево, хохотал, пел какие-то песни, кричал  -  и  наконец  затих,
обессиленный.
     Все  было,  как  шесть  часов  назад,  -  так  же  висела  в  воздухе
неподвижная тарелка дископлана, и так же  бесконечной  конвейерной  лентой
бежал внизу ковер,  разрисованный  геометрическими  головоломками.  Солнце
садилось за спиной, из-за ребристого окоема пенистыми  языками  вырывалось
зеленое пламя. Впереди же показалась серебряная  дуга  облаков.  Лабировые
ущелья таяли, становились прозрачными, плыли внизу  бесплотной  дымкой,  и
только высокие конусы, еще освещенные солнцем, отбрасывали длинные  острые
тени. Дорожными указателями тянулись они  вперед  -  километровые  стрелы,
нацеленные в темноту.
     А позади...
     Андрей оглянулся.
     Позади зеленел лес. Тонкие витые стебли, раскачиваясь,  ползли  из-за
горизонта в  побуревшее  небо,  множились,  выбрасывали  вихревые  сполохи
листьев...
     Он не сразу сообразил, что это прощальная шутка зеленого солнца.

                                  * * *

     Андрей снова закашлялся и виновато улыбнулся, отдышавшись:
     - Еще... не совсем... прошло...
     Он поискал глазами  Нину  и  не  нашел.  Амфитеатр  зала,  час  назад
полупустой, теперь был набит до отказа. Многим не  хватало  места,  и  они
стояли в проходах, под выгнутыми металлическими шеями операторских кранов.
Голубые зрачки объективов тускло поблескивали со  всех  сторон,  и  Андрею
снова стало не по себе.
     - Вот, собственно, и все.  К  моменту  стыковки  я  уже  окончательно
пришел в себя. Автомат поставил  дископлан  в  ангар,  а  я  направился  в
стерилизатор... В инкубаторе меня встретили Кривцов и  Свирин.  Я  боялся,
что  Кривцов  заметит  отсутствие  аварийного  запаса,  и  поэтому  сказал
Алексею, что мы справимся с "раздеванием"  вдвоем.  У  Кривцова  были  еще
какие-то дела с метеорными пушками, и он сразу ушел. Ну, а  Свирин  ничего
не знал...
     -  Почему  вы  скрыли  от  товарищей  свой   поступок?   Вы   боялись
последствий? - Это спросил Микаэлян.
     - Последствий? В какой-то мере да. Если бы об этом узнали до  вылета,
то,  во-первых,  местность  вокруг  Белого  озера   была   бы   немедленно
стерилизована и эксперимент...
     - А во-вторых?
     - А во-вторых... Если  бы  мне  удалось  убедить  товарищей,  нам  бы
пришлось вместе отвечать за нарушение устава... Я этого не хотел...
     Андрей исподлобья взглянул на Медведева, но  тот  безучастно  смотрел
куда-то поверх людских голов. Микаэлян сидел красный и мрачный, с  хрустом
сцепляя и расцепляя на столе короткие толстые пальцы. Штейнкопф,  кажется,
вообще ничего не  слышал  -  отложив  в  сторону  раковину  транзисторного
синхропереводчика, он что-то писал, вернее, считал - тонкие губы беззвучно
шевелились. Джозеф Кларк - тот самый Кларк,  который  открыл  человечеству
сверхсветовые скорости, -  не  скрывая  восхищения  и  одобрения,  наводил
яростный  беспорядок  в  своей  уитменовской   бороде.   Остальные   члены
президиума  Совета  старались  не  глядеть  друг   на   друга,   бесцельно
перелистывая копии докладной.
     Кто-то из зала крикнул:
     - Позор! Анархизм! Вон из науки!
     Кажется, это был Столыпин.
     И мгновенно амфитеатр превратился  в  клокочущую  воронку.  На  столе
запылали целые гирлянды сигнальных ламп: все требовали слова. Андрей стоял
в центре этой гудящей воронки и не знал, что делать - оставаться  у  стола
или идти в зал.
     Прошло минут пять, прежде чем сквозь тысячеголосый гул пробился  звон
председательского колокольчика.
     - То, что мы сейчас услышали, в  корне  меняет  смысл  и  направление
дискуссии... - Микаэлян медленно подбирал слова. -  Совет  вынужден...  мы
должны выяснить обстоятельства и предполагаемые последствия...
     Микаэлян замялся, взглянув на Кларка, который, угрожающе набычившись,
явно намеревался немедленно ринуться в бой.
     - Последствия необдуманного поступка космобиолога Савина.
     - Преступление!
     Это опять выкрикнул Столыпин.
     Микаэлян еще больше помрачнел и жестко кончил:
     - О решении Совета по этому вопросу будет объявлено. Заседание считаю
закрытым.
     Снова взорвался, загудел, заклокотал амфитеатр, то ли одобряя, то  ли
угрожая, но, когда изо всех пяти проходов к нему устремились люди,  Андрей
растерянно отступил. Кто-то схватил его за рукав и изо всей силы потянул в
боковую дверь.
     - Алексей?
     - Он самый. Скорей, а то останешься инвалидом.
     Кривцов втолкнул его  в  какую-то  узкую  комнатушку,  где  шпалерами
стояли роботы-уборщики.
     - Посиди здесь. И не высовывай носа. Я найду Нину.
     Он немного задержался у выхода, поправил очки.
     - Ну и учудил ты, дорогой мой. Так учудил, что...
     Кривцов махнул рукой и плотно прикрыл за собой дверь...
     Они возвращались домой вдвоем. Машину вела Нина. Андрей сидел  рядом,
уткнув лицо в поднятый воротник пальто, и время от времени поводил плечами
- не мог привыкнуть к штатскому костюму.
     Они молчали всю дорогу, до  самого  дома.  Лишь  остановив  машину  у
подъезда, Нина спросила тихо:
     - Тяжело тебе, Андрюша, да?
     Андрей вылез, ничего  не  ответив.  Нина,  торопливо  разделавшись  с
программой автоводителя, подошла сзади, прижалась к мужу, обняв за  плечи.
Электромобиль просигналил и отправился в гараж.
     Андрей, закинув голову, смотрел  на  звезды.  Недавний  теплый  дождь
вымыл небо, и тысячи светлячков копошились в  бархатной  черноте.  Изредка
между  ними  вспыхивали  длинные  иглы  метеоров.  Текучим  дымком  бледно
светился Млечный Путь.
     - Вот и все, Нинок. Отлетался я.
     - Но, быть может...
     - Нет. Исключено. Я бы на их месте поступил так же... Отлетался.
     Андрей не оглядывался,  и  это  было  очень  кстати.  В  глазах  Нины
промелькнуло что-то похожее на радость...

                                  * * *

     На первый взгляд все было хорошо. Очень хорошо. Слишком хорошо.
     Нина могла теперь спать спокойно. Андрей был рядом. Он любил возиться
с сыном, готовил  обеды  по  собственным  рецептам,  не  доверяя  кухонным
автоматам. Лекции в университете - Андрей  читал  там  курс  биологической
эволюции Солнечной системы  -  занимали  всего  несколько  часов  в  день,
остальное время он сидел дома.
     Это случилось через неделю после  того  памятного  заседания  Совета.
Семь дней пролетели в сумасбродной, счастливой суматохе. Андрей перевернул
весь  дом.  Он  изобретал  какие-то  самоходные   коляски,   универсальную
люльку-кровать, побрякушки, реагирующие на голос, рассчитывал  оптимальные
формы пеленок и совершенствовал методы  закаливания  -  словом,  энергично
входил в роль молодого папы. Он часто и много, может быть, чересчур  часто
и чересчур много, говорил о том, как соскучился по Земле, о своих  будущих
"наземных"   планах.   Похоже,   понимая   умом   неизбежность   расплаты,
подсознательно он все-таки надеялся на чудо.
     В воскресенье рано утром прилетели Артур с Евой. День прошел отлично:
они забрались на аквалете далеко вниз по Енисею, мужчины рыбачили, женщины
собирали неяркие таежные цветы, сын то сладко спал, то  отважно  воевал  с
большими синими стрекозами. Вечер провели за столом. Оба  -  и  Андрей,  и
Артур - много пили, похваливая домашнее ягодное вино.
     И только в прихожей, надевая плащ, Артур сумрачно пробасил:
     - Чуть не забыл... Ты это...  не  расстраивайся...  Понимаешь,  Совет
лишил тебя звания космонавта за нарушение устава... со  всеми  вытекающими
последствиями... Так что... понимаешь...
     - Понимаю, - эхом отозвался Андрей и улыбнулся.
     Чуда не произошло.
     Осталась эта дежурная наклеенная улыбка  -  точно  висячий  замок  на
душе. Что там, за этим замком?  Какая  тоска?  Какие  бури?  Можно  только
догадываться. И ничем нельзя помочь...
     Первое время Нина старалась растормошить Андрея, отвлечь - водила  по
театрам  и  концертным  залам,  на  лыжные  прогулки  и  в  турпоходы.  За
трехмесячный  отпуск  они   облазили   кратеры   исландских   вулканов   и
австралийские заповедники, ходили по плитам  древних  ацтекских  храмов  и
спускались  в  подводный  японский  город  Дзойя.  Андрей  был   нежен   и
предупредителен. Он покорно делал все, что она  придумывала.  Но  от  этой
покорности хотелось плакать.
     Он оживал только тогда, когда приходили товарищи по "Альфе".  Комната
немедленно наполнялась крепким табачным дымом, крепкими шутками и крепкими
спорами. Но звездолет "Альфа" два года назад ушел за пределы Галактики,  к
какому-то квазару, и от него до сих пор нет известий...
     На "Альфе" новый научный руководитель, потому что Медведев...
     Странный человек этот Медведев. В последнее время он часто прилетал в
Красноярск и встречался с Андреем. Встречался где угодно - в университете,
в отделении академии, в гостинице, просто  на  улице  -  только  не  дома.
Тайные переговоры? Вряд ли. Ведь свои видеофонные беседы они не  скрывали.
Даже наоборот. Однажды в отсутствие Андрея шеф долго  расспрашивал  о  его
делах и занятиях. Просил помочь Андрею победить сплин.
     - Ему надо работать. Сжать зубы и работать. Трудно даже  представить,
что будет, если его гипотеза подтвердится...
     Но домой так ни разу и не зашел.
     А не так давно стартовал "Королев". Медведев улетел. С тех пор Андрей
совсем окаменел. Почти не выходит из дому. Вздрагивает от  каждого  стука,
от каждого звонка. И молчит. Молчит и читает. Или смотрит телевизор. Когда
Нина приходит поздно, он торопливо  открывает  дверь,  словно  давно  ждет
кого-то... Изо всех сил старается не показать разочарования.
     Крепко - слишком  крепко!  -  целует.  Громко  -  слишком  громко!  -
расспрашивает  о  делах.  Весело  -  слишком  весело!  -  рассказывает  об
очередных проказах сына. Но она-то видит его полные  непонятного  ожидания
глаза.
     Впрочем,  все  понятно.  Дело  в  Медведеве.  Вернее,  в  этой  самой
проклятой кристаллопланете. Ведь от "Королева" тоже  четвертый  месяц  нет
вестей...
     Нелепая ситуация - ревновать к чужой планете...
     А в остальном жизнь течет размеренно и ровно.  Очень  ровно.  Слишком
ровно.
     Вот и сегодняшний вечер проходит, похожий на десятки,  сотни  длинных
молчаливых вечеров.
     Трехлетний  Юра,  восседая  на  полу,  строит  из  лабировых  кубиков
какое-то немыслимое сооружение: то ли ракетный ангар,  то  ли  Вавилонскую
башню. Как ему только не надоест возиться с  этими  противными  камешками?
Будь ее воля - она  бы  выбросила  весь  потусторонний  мусор  куда-нибудь
подальше. Они какие-то неприятные, эти камни,  какие-то  неправдоподобные.
Теплые и скользкие на ощупь,  они  прилипают  к  рукам,  словно  железо  к
магниту. Ни к чему другому не прилипают, а к живому телу прилипают. И  еще
это нездешнее гипнотическое свечение...
     Но Юрка от камешков без ума. Попробуй спрячь - рев на весь день.
     Зато Андрей блаженствует, когда сын играет с лабиром...
     Андрей  закрыл  книгу,  разгладил  строгую  синюю  обложку:  "Алексей
Кривцов.  К  вопросу  о  квазиатомной  структуре  дозвездного  вещества  в
лабировых образованиях". Молодец Алешка. Может быть,  многовато  фактов  и
маловато выводов... Но это даже хорошо. Бунтарская мысль об  искусственной
природе лабира сквозит между строк, напрашивается сама собой. Молодец?
     Алешка... Два года ни слуху ни духу... Первая разведка  за  пределами
Галактики...

                Там, в неизмеренной дали,
                за солнцем солнце открывая...

     - Андрей, выключи ты это старье или сделай потише? Слушать тошно!
     Нина  поправила  плед  на  коленях  и  раздраженно   отвернулась   от
телестены.
     - Тетя нехорошая, - констатировал Юрка, не отрываясь от своих дел.
     Андрей безропотно убавил звук. Низкий печальный голос  певицы  теперь
почти шептал:

                Увидят люди край земли
                и остановятся у края...

     Может быть, у  него  дурной  вкус,  но  ему  нравится  Селена  Суона.
Нравится простая старая песня, белое лицо  и  бледная  рука  в  бессильном
взмахе:

                Перед стеною вечной тьмы
                замрут лучи радиотоков...

     -  Вы  не  представляете,  что  вы  натворили,  -  говорил  Медведев,
расшвыривая носком ботинка ворохи палых листьев. - Вы не физик... Если  бы
не ваш крамольный эксперимент, ни один земной звездолет близко не  подошел
бы к кристаллопланете... В ближайшем столетье, по крайней мере...
     - Почему?
     Они шли по дикому сосновому парку Академгородка. Шеф вертел в пальцах
хвойную лапку и колюче усмехался.
     - Вы не физик,  и  до  вас  не  дойдет  весь  размах  ученой  паники.
Оказалось, что в молекулах лабира нет атомов. Молекула есть, а атомов нет.
Смешно?
     - Как  нет  атомов?  Из  чего  же  состоят  молекулы?  Ведь  во  всех
химических реакциях...
     - Совершенно верно, во всех химических реакциях лабир ведет себя  как
обычное вещество... Но атомов в нашем понимании в нем нет. Есть... как  бы
это вам объяснить... стабильные энергетические сгустки, что ли...  Словом,
имитация атомов, квазиатомы...
     Теперь вы представляете ситуацию? С одной стороны, как будто еще одно
подтверждение  "барьера  Штейнкопфа"  -  безатомная  структура.  С  другой
стороны, ваш "посев" - а что,  если  он  "взойдет"?  Ведь  тогда  придется
пересматривать  не  только  биологические  каноны,  не   только   отменять
"жизненный барьер", но и вообще все  начинать  сначала!  Вот  какие  дела,
дорогой мой нарушитель спокойствия...
     В последний раз они встретились в номере гостиницы. Медведев поднялся
навстречу, непривычно сияющий и возбужденный.
     - Танцуй, ученик чародея! Совет решил, наконец, послать экспедицию на
ПКК-13СД38А... Кстати, планете дано имя - Прометей...  Неплохо?  Так  вот,
звездолет "Королев" летит к Прометею через две  недели.  Цель  -  проверка
результатов  эксперимента  космобиолога   Савина.   Научный   руководитель
академик Медведев. Ну что же ты не танцуешь? Твоя взяла!
     - Наша взяла, - тихо поправил Андрей. - Наша, Петр Егорыч...

                И хрустнут в сомкнутых руках
                предохранительные вехи...

     - И знаешь, кто яростнее всех  настаивал  на  экспедиции?  Штейнкопф!
Да... Старик еще хоть куда. С таким и воевать приятно...

                И прозвучит сигналом к бою
                неукротимость древних снов.
                И снова вспыхнут за спиною
                крутые крылья парусов...

     -  Пойдемте  ко  мне,  -  предложил  Андрей.  -  Такое  событие  надо
отметить...
     Медведев сразу потускнел, замялся, отвел глаза в сторону.
     - Понимаешь, после одного... Понимаешь, не могу видеть детей.  Сын  у
меня... Четыре года... Сразу - жена и  сын.  Я  до  сих  пор...  Не  могу,
Андрей, извини. Посидим лучше в кафе. Если ты не против. На добрый путь...
     Певица  раскланивалась  под  аплодисменты,  кокетливо   улыбалась   и
приседала. Это было уже неприятно и как-то обидно.
     Андрей  выключил  телевизионную   программу,   и   экран,   погаснув,
превратился в обыкновенную стену, не отличающуюся ничем от трех остальных.
     Очень хотелось курить, но курение  разрешалось  только  на  кухне,  а
уходить в одиночество не хотелось.
     - Послушай, Нинок, может быть, нам немного пройтись?
     Нина отложила книгу, спустила ноги с тахты, нащупывая тапочки.
     - Наконец-то я слышу речь не мальчика, а мужа...
     Башня рухнула со стеклянным звоном.  Юрка,  испустив  победный  клич,
помчался в свою комнату одеваться. В его  личном  перечне  радостей  жизни
семейные прогулки были на первом месте.
     Они шли втроем по вечерней улице, в  бесшумной  метели  огней.  Юрка,
сосредоточенный и самостоятельный, в центре, Нина чуть впереди, Андрей  на
полшага сзади, изредка посматривая на прохожих из-за поднятого воротника.
     Привычка поднимать воротник на улице появилась  у  него  недавно.  Он
стал  мнителен,  почему-то  панически  боялся,  что  его   узнают,   будут
приставать с разговорами, с обвинениями или сочувствием.
     Как-то Нина, высмеивая этот  нелепый  страх,  предложила  ему  носить
маску. Но Андрей  отнесся  к  предложению  серьезно  и,  подумав,  покачал
головой:
     - Человек в маске будет бросаться в глаза...
     У Нины сразу пропала охота шутить...
     Улица в эти часы была полна  народу,  но  на  них  никто  не  обращал
внимания.  Многоголовый  и  многоголосый  людской  поток  упруго  тек   по
тротуару,  разделяясь  на  ручейки  и  речки.  Начинали  работу  театры  и
кинозалы,  клубы  и  вечерние  кафе,   спортивные   комплексы   и   центры
самообразования,  общественные  лаборатории  и  университетские  лектории.
Ручейки и речки текли в беспрерывно вращающиеся двери, но поток  на  улице
не ослабевал: домоседов за последнее время заметно поубавилось.
     С Красноярского моря тянуло теплым влажным  ветром.  Ветер  шуршал  в
густых, сплетенных вершинами кронах тополей, звенел в лапах голубых  елей,
раскачивал тяжелые веера сибирских пальм.  Сверху,  из  висячих  фруктовых
садов,  остро  пахло  лимонами  и   апельсинами   -   почему-то   фантазия
садоводов-любителей не шла дальше субтропической экзотики. Правда, кое-где
из-за оградительных решеток торчали перья морозостойких кокосов и  фиников
вперемежку с традиционными костистыми ранетками и яблонями. Вот уже  много
лет Красноярск в августе превращался в  сплошную  многоэтажную  цитрусовую
плантацию.
     Над улицей  шептались  бесконечные  мелодические  импровизации.  Если
закрыть  глаза,  покажется,  что  плывешь  среди  моря  и  мерные   волны,
сталкиваясь, баюкают усталый мозг. Негромкий уличный шум - ветер,  голоса,
шорох электромобилей - вбирают акустические раковины на  стенах  домов  и,
пропустив по извилистым каналам, возвращают  на  улицу  тихой,  стихийной,
никем не написанной музыкой...
     Андрей шел, ни о чем не думая.  Даже  курить  расхотелось.  Он  жадно
вдыхал настоянный на хвое и лимоне воздух, слушал поющие раковины,  ощущал
тепло Юркиной ручонки, которую тот время от времени  пытался  вытянуть  из
отцовской ладони.
     Впервые за много дней ему было покойно.  Что-то  внутри  хрустнуло  и
сломалось,  принеся  облегчение.  Он  вернулся.  Вернулся  только  сейчас,
размягченно и беззаботно принимая  будни  Земли.  Вернулся  прямо  в  этот
деловито спокойный вечер, к жене  и  сыну,  к  этой  пестрой  толпе  -  от
мятежных звездных костров, от нечеловеческого напряжения воли и мысли -  к
тишине... Забыть и не думать.
     Андрей опустил воротник. Это потребовало некоторого душевного усилия,
но он снял невидимый гермошлем, отделявший его от земной обыденности.
     Он принял Землю.
     Нина, кажется, заметила, но ничего не сказала.
     Они вышли к Енисею.  По  набережной,  залитой  ровным  белым  сиянием
ртутных светильников, гуляли редкие пары. Ворчливо била в бетон  волна.  С
острова Отдыха долетал  единый  многотысячный  вздох  -  на  стадионе  шел
футбольный матч.
     - Нина... - начал Андрей.
     Надо сказать, что он вернулся. Совсем. Что он не будет больше  мучить
и ее и себя. Что звезды погасли. Насовсем. Что нет ничего лучше Земли, рук
жены, улыбки сына. Что...
     - Нина...
     Она обернулась медленно,  явно  догадываясь,  что  он  скажет,  но  -
странно! - в ее лице растерянность, и ожидание, и нет радости...
     - Папа, папа! Смотри, шар!
     Над Енисеем, гулко разнесенные по сторонам,  зазвучали  торжественные
всплески челесты. Стены домов многократно  отразили  мелодию  позывных,  и
весь город повторил без слов: "Ши-ро-ка стра-на моя род-ная..."
     Над островом Отдыха поднялась в небо вторая луна - матово-белый  шар,
зонд Службы Срочной Информации. Зонд  превратился  в  туманное  облако,  в
котором возникло лицо диктора.
     - Передаем срочное сообщение, передаем срочное сообщение...
     - В шарике - дядя! В шарике - дядя. Смотри, мама, дядя!
     - Тише, Юрочка...
     Замерли пары на набережной. Остановился  матч.  Футболисты,  забыв  о
мяче, смотрели в небо. Прекратилось движение на  улицах.  Потоки  людей  и
машин слились, смешались, застыли.
     Город смотрел в небо.
     И по всей стране, по всей Земле - там, где  была  глухая  полночь,  и
там, где гудел полдень, - люди смотрели в небо, на лунно-белые шары.
     - Только что получена менгограмма с космического  корабля  "Королев".
Как известно, сверхсветовой экспедиционный звездолет  "Королев"  стартовал
около года назад к системе двойной  звезды  8А  Лебедя  с  целью  проверки
результатов эксперимента, поставленного  советским  космобиологом  Андреем
Савиным...
     - Пап, это о тебе!
     - Тише, Юрочка...
     - Как сообщает научный  руководитель  экспедиции  академик  Медведев,
эксперимент увенчался успехом. Земные микроорганизмы не только прижились в
необычных условиях кристаллической планеты Прометей,  но  и  целой  серией
взрывоподобных мутаций за очень короткий срок создали мощную биосферу...
     Андрей стоял, слегка нагнув голову, широко расставив ноги, словно  на
палубе  корабля.  Диктор  говорил  еще  что-то,  и  Нина  видела,  как  из
безвольного, припухшего, с нездоровыми  мешками  у  глаз  лица  проступало
другое лицо - резче очерчивался  подбородок,  набухали  желваки,  глубокая
морщина пересекла лоб, и глаза, минуту назад смотревшие темно  и  покорно,
осветились  каким-то  внутренним  светом,  словно  окна  дома,  в  который
вернулся хозяин.
     -  Дешифровка  продолжается.   Менгоцентр   любезно   предоставил   в
распоряжение СИСа часть восстановленной передачи. Слушайте! С вами говорит
планета Прометей!
     По  шару  промчались  полосы,  замысловатые  зигзаги,  рассыпались  и
погасли искры, и вот из  этой  сумятицы  помех,  из  непостижимых  разумом
расстояний, сквозь треск горящих  галактик  и  гул  радиоактивных  ливней,
скорее угадываемый, чем видимый, кричал Медведев:
     - ...необходимо продолжать  и  продолжать  беспрерывно...  необходима
постоянная   биостанция   кон...   айте   Савину...    самые...    ические
предположения...   действительность...    невероятно...    озеро    начало
функционировать... ты... ужен...
     Раскатистый громоподобный грохот заглушил  передачу,  и  на  какой-то
момент зонд превратился в шаровую молнию. Потом все погасло  и  стихло,  и
снова возник бесстрастный диктор:
     - Мы передавали менгограмму с космического корабля "Королев".
     "Ты... ужен..." Как просто, нужен - и все! А что, если он здесь  тоже
нужен? Хотя бы вот этим двум людям,  что  идут  с  ним  рядом.  Даже  Юрка
примолк и погрустнел. А на Нине лица нет. Как все нелепо... Он только  что
решил все окончательно, собирался сказать... И на тебе! Снова...
     "Нужен, - продолжал он, сидя  в  уютном  домашнем  кресле.  -  Теперь
нужен. Когда эксперимент удался. А тогда... Тогда верил  только  он  один.
Кстати, Медведев тоже голосовал за лишение звания... А теперь нужен!
     Неправда, - оборвал сам себя Андрей. - Все это  неправда!"  Вместе  с
ним верили ребята. И Медведев верил. И другие - незнакомые. Иначе не  было
бы  экспедиции.  Ничего  бы  не  было.  И   он,   "гениальный   одиночка",
действительно никому не был нужен.  Просто  теперь,  после  удачи,  в  нем
заговорило запоздалое самолюбие.  Ну-ка  скажи  откровенно,  Савин,  ты-то
верил на все сто процентов, что гипотеза подтвердится? Молчишь? То-то...
     В конце концов, все это  пустая  нервотрепка.  Ведь  Медведев  должен
понимать - космос Андрею заказан. Совет не отменит своего решения,  потому
что оно принято правильно.
     Победителей тоже судят. И крепко судят. Если они  виноваты.  Иначе  и
быть не может.
     Утро вечера мудренее...
     Андрей встал с кресла, потянулся. Глянул на  часы.  Три  часа  -  уже
утро...
     Он выключил свет. Оконный проем заметно голубел в темноте.
     "Озеро начало функционировать..." Что это может значить?
     Неожиданно за спиной  тревожно  замигала  лампа  вызова:  Андрей  еще
вечером выключил звуковой сигнал  видеофона,  чтобы  случайный  звонок  не
разбудил Нину с Юркой.
     На экране, потирая воспаленные красные глаза, появился Микаэлян.
     - Простите за ночной звонок,  Андрей  Ильич...  Я  знал,  что  вы  не
спите... Вы видели передачу с "Королева"?
     - Да, Манук Георгиевич, видел.
     - Поздравляю вас с победой. И от себя лично, и  от  имени  Совета.  И
особо от Штейнкопфа. Он просил.
     - Спасибо. Передайте Штейнкопфу, что я... я не знаю,  что  полагается
говорить в таких случаях...
     Микаэлян слегка раздвинул в улыбке толстые губы.
     - В таких случаях, дорогой, лучше ничего  не  говорить...  Но  я  вам
позвонил, сами понимаете, не  ради  поздравлений.  Дело  в  том...  Сейчас
только кончилось срочное  заседание  Совета.  Из-за  помех  в  менгограмме
Медведева много неясного. Ясно только, что на Прометее  происходит  что-то
из ряда вон выходящее.  Медведев  настаивает  на  немедленной  организации
постоянной биостанции. В принципе вопрос решен. Где-то  через  неделю,  не
позже, мы пошлем на Прометей оборудование,  монтажников  и  дополнительную
группу биологов. Послезавтра после полудня... то есть для вас  уже  завтра
состоится отбор конкретных кандидатур. Кстати, что  может  значить  "озеро
начало функционировать"?
     - Понятия не имею. Сам все время думаю... Был у нас с Медведевым один
разговор... Но это слишком невероятно.
     - Да, задачка... Так вы прилетите завтра в Москву?
     - Простите, но зачем?..
     - Я же сказал: будет отбор конкретных кандидатур. Или вы  охладели  к
Прометею? Да, ведь у вас сын... Конечно, конечно...
     - Я не о том, - очень тихо сказал Андрей. - Ведь решение Совета...
     - Вах! - Микаэлян сразу ожил, просиял. -  Конечно,  дорогой,  решение
Совета остается в силе! Но ведь, кроме космонавтов, на звездолетах  бывают
и пассажиры!
     Андрей смотрел на погасший экран  и  думал,  думал,  обхватив  руками
плечи. Часы негромко выщелкивали торопливые секунды, медленные минуты...
     В кают-компании тонко пахло сиренью. Традиционная  веточка  сирени  -
последний подарок Земли - за полгода превратилась в целый сиреневый  куст.
И неожиданно зацвела...
     Андрей обернулся.
     Сзади стояла Нина.
     От нее пахло сиренью, и Андрей не сразу сообразил, что это духи.
     Он шагнул к жене, взял ее за руки.
     - Нина, милая...
     - Не надо. Я все слышала. Я все понимаю. Ты там нужен...